Семья Буториных

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Максим Федосеевич Буторин, старый горняк.

Ольга Самсоновна, его жена.

Илья, проходчик, Василий, проходчик, Настенька, электрослесарь — их дети.

Александр Егорович Ефимушкин, секретарь парткома рудника.

Вера Щадных, инженер-геолог.

Николай Порфирьевич Фурегов, директор рудника.

Малаша Кузовкова, машинист электровоза.

Иван Петрович Никонов, главный инженер.

Михаил Гайнутдинов, бурильщик.

Владислав Сергеевич Безуглый, начальник отдела организации труда.

Павел Тимофеевич Ястребов, бурильщик в бригаде Ильи.

Алексей Бадьин, рабочий.

Семен Карпушкин, рабочий.

Секретарь директора.

Действие происходит на Урале, в наши дни. Между вторым и третьим действием проходит пять месяцев.

Действие первое

Картина первая

Комната в большом и просторном доме Буториных. Двери: входная, во внутренние комнаты и слева — в комнату Ильи, отделенную перегородкой. Добротная старая мебель. На правой стороне, среди семейных фотографий, выделяется портрет погибшего на фронте старшего сына Михаила, Героя Советского Союза. За окном, на фоне бледного осеннего неба, голый тополь, вдалеке копры шахт. На широкой тахте полулежит Василий, рассматривая альбом с вырезками из газет, повествующими о его стахановской славе. Рядом, занятая вышивкой, Настенька. Максим Федосеевич курит у окна, Ольга Самсоновна стоит посреди комнаты, прислушиваясь. Из комнаты Ильи доносится его голос: «Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору…» Вкладывая в слова какой-то особый смысл, Илья повторяет: «Он резал гору…» Илья быстро ходит по комнате, и Ольга Самсоновна, прислушиваясь к его энергичным шагам, сокрушенно качает головой.

Ольга Самсоновна. Ходит и ходит…

Василий. Поршень…

Максим Федосеевич. Большое дело задумал, вот и ходит.

Ольга Самсоновна. Всю ночь у него свет горел. Совсем себя парень изведет.

Максим Федосеевич. Сдюжит, не хилого рода.

Ольга Самсоновна. Я-то уж, было, обрадовалась, когда он машину свою кончил: отдохнет теперь. А ему все перерыва нету.

Входит Илья. Подходит к телефону, который стоит в углу на круглом столике, набирает номер.

Илья(набирает номер.) Иван Петрович? Докладываю… Выверил. В рабочих расчетах никаких отклонений не было. Всю ночь просидел. Да… Значит, опять неувязка. Что? Вместе? Тогда до завтра. До свидания. (Опускает трубку.)

Ольга Самсоновна. Неужто снова машиной своей занимаешься?

Василий. Гениальное изобретение.

Илья(резко повертываясь к Василию). Сколько лет существует перфоратор? Десятки! А ты его то так, то этак переделываешь… То колонку к нему, то каретку… Да большая ли польза? (Уходит в свою комнату.)

Максим Федосеевич. Если б он один!.. А то… Никонов-то ведь — не только главный наш инженер, он еще, если ты хочешь знать, и кандидат наук, ученый.

Василий. Дружила галка с пескарем…

Максим Федосеевич входит в комнату Ильи.

Илья. Понимаешь, отец, бурю вчера на втором участке. Порода ужасная. Не камень — броня. И вдруг чувствую: штанга под рукой дрожит как-то необычно. В чем дело? Оказывается, коронки сразу на трех бурах сели. Сменил буры. Приходит Никонов. Рассказываю. «Гадкий, говорит, признак. А ну, бури еще». Бурю час, другой, кончается смена — чуем: горелой резиной пахнет. Разобрали, посмотрели — обмотка на всех четырех моторах загорелась. Ночью расчеты проверил. Моторы горят потому, что слишком высокая скорость вращения. А коронки садятся потому, что сплав, из которого сделаны, мягковат. Здесь и неувязка…

Настенька(вдохновенно). А если так: тверже сплав и меньше скорость, а?

Илья(с улыбкой). Только и всего.

Ольга Самсоновна. Скоро сказка сказывается… (Вздыхает.)

Максим Федосеевич. Действуй, сын, действуй… К Ивану Петровичу прислушивайся. (Пауза.) Про то и я давно мыслю, как нашему брату горняку труд облегчить да больше руды на-гора выдавать. С вашей машиной на руднике большие надежды связывают.

Илья. Пытаемся оправдать.

Максим Федосеевич. А что это тебя вчера вечером Ефимушкин искал? Свиделись вы с ним?

Илья. Виделись… Я у него рекомендацию попросил. Ну, вот, он вчера…

Максим Федосеевич. Обещает?

Илья. Да. Иван Петрович и Ястребов уже дали. Теперь только Ефимушкин…

Максим Федосеевич. Добро, добро. Хватит в кандидатах ходить. Слышь, Оля, еще один орел в нашей семье. (Шутливо толкает Илью в бок.) Ты, да я, да мы с тобой.

Ольга Самсоновна. Будь бы Мишенька жив — трое было бы… (Пауза.) Вступай, сынок. (Выходит.)

Илья(сурово). Слушаюсь, мама.

Василий(читает). «И в душе Василия Буторина созрела высокая мечта»… Ишь ты!

Настенька. А такое вот фото я у Малаши видела.

Василий. Неужели?

Настенька. Честное комсомольское. (Спохватившись.) Ой, опять я честное комсомольское по пустякам дала…

Василий. Какие же тут пустяки?.. Тут… тут… Прямо, значит, у Малаши и видела?

Настенька. Ага. У нее тоже альбомчик есть, только не такой, как у тебя, не из газет, а такой, знаешь, с фотографиями… (Выбегает, Василий — за нею).

Илья. И вот хочется в честь этого… Понимаешь, отец? (Восторженно.) Член партии! А членом этой партии был Ленин. И Сталин — тоже член партии. Это же… надо быть достойным товарищем, а?!

Максим Федосеевич. Хотя бы приблизительно.

Илья. А мечта у меня… даже говорить как-то неудобно!

Максим Федосеевич. А ты… будто как про себя.

Илья. Не сочти, отец, что хвалюсь я, но, знаешь, хочется сделать такое, чтобы вот… Сталин заметил!

Максим Федосеевич. Чего ж тут неудобного? Сейчас оно… почитай, у каждого такая же думка.

Входят Настенька и Василий.

Василий. Ну, а других ты там… значит, ну… других в ее альбоме ты не видела?

Настенька. Каких же это других?

Василий. Ну, что значит — каких? Вообще…

Настенька. Почему же, есть у нее там и папа, и мама, и тетушки всякие.

Василий. А… а дядюшки там, случаем, нет?

Настенька. Вот не присматривалась. Кажется, лишь ваша милость.

Василий. Сомневаюсь. Холодновата она что-то.

Настенька. Значит, есть причина.

Василий. Убей — не вижу.

Входит Ольга Самсоновна.

Ольга Самсоновна. Максим! Где ты тут? (Максим Федосеевич выходит из комнаты Ильи.) Вы там про то да про другое, а я про свое. Дом ремонтировать надо, Максим. Как построили, так десять лет без ремонту. Который раз уж про то трублю…

Максим Федосеевич. Прикидываю, Оля, прикидываю.

Ольга Самсоновна. Все бы вам прикидывать. Мужиков полон дом.

Максим Федосеевич. Самим тут не обойтись. Работа серьезная. (Выходит.)

Ольга Самсоновна. Вот и решай с ним! Нет, на этот раз я не отступлю. (Выходит вслед за мужем.)

Настенька(понизив голос, чтоб не слышал Илья). Между прочим, ты эту новую машину думаешь в свою бригаду взять?

Василий. Зачем она мне?

Настенька. А ребята — непрочь.

Василий. Кто? Мишенька твой, Гайнутдинов?

Настенька. Не только… (Убежденно.) Может, ее на всем руднике внедрять будут.

Василий. Это ты для чего же мне говоришь? Не из уважения ли к изобретателям? Так свое уважение к одному из них ты можешь и по более вескому поводу высказать. Вот, хотя бы, скажем, что он в институте учится, это — да! Здесь я перед Ильей, как говорится, и голову склоняю.

Настенька. Еще бы не склонять! Работать да еще и учиться — это, знаешь… Ого, какая воля и сколько ума нужно.

Василий(тихо). А это изобретение, этот электробуровой агрегат… Рискованная штука. Бурили мы без него простым перфоратором и, как видишь, недурно выходило (подбрасывает на руке свой альбом), не только что Урал, а и Москва меня знает. И в «Труде» писали, и даже в самой «Правде» маленькая заметочка мелькнула… А все эти новости дело такое… еще неизвестно — хорошее или дрянь.

Настенька. Скажу откровенно, не нравится мне твое рассуждение, честное комсомольское.

Василий. Да я тебя знаю. Тоже, как Илья, фантазерка.

Входят Ольга Самсоновна и Максим Федосеевич.

Ольга Самсоновна. Созовем вот всех и решим. Обещанья твои — плохая утеха. (Зовет.) Илья!

Илья(выглядывает из своей комнаты.) Я занят.

Ольга Самсоновна. Все мы занятые. Все на своих постах инженеры. (Прячет за пояс передника кухонную тряпку.) А сейчас у нас летучка будет. (Илья выходит в общую комнату.) Говори, Максим.

Максим Федосеевич. Считаю — не время. А не согласна — докладывай сама.

Ольга Самсоновна. Десять лет без ремонту живем, а ему все не время. Вестимо, на зиму глядя, не станем, а готовиться уже теперь надо.

Василий. А что тут особенно готовиться? За деньгами остановки не будет. Месяца два-три мы с Ильей рубанем хорошенько — вот и порядок.

Илья. Мне пока не до того. Покончу с машиной, тогда и займусь. (Направляется в свою комнату.)

Василий. Штучки всё.

Илья(останавливается). А если конкретнее?

Ольга Самсоновна. Вася, Васенька…

Василий. Агрегаты, автоматы, домкраты, самокаты… Знаем. Попыхтят, покряхтят с ними месяц-другой, а потом — на склад. А жизнь требует каждый день дай сто, а то и все двести процентов. План требует. Спешить нужно с планом-то. Надеюсь, обзор международного положения во вчерашней «Правде» читал? Вперед надо смотреть.

Максим Федосеевич. Ишь, с каких высоких позиций!

Илья. А видишь ты, дорогой братец, не дальше своего носа.

Василий. Дальнозоркий…

Илья. Жизнь, план… А я что же — мимо жизни? Тоже мне пророк. «Вперед смотреть…» Верно. Да как смотреть, какими глазами.

Максим Федосеевич. Затылком он смотрит, куда там глаза.

Ольга Самсоновна. Максим, ребятушки…

Василий. Я-то? Я?! Да я… да меня (трясет альбомом), меня весь Урал знает! Художники меня рисуют.

Настенька. Внешность им твоя нравится.

Ольга Самсоновна. Настька!

Василий. Да я, что ни смена…

Максим Федосеевич(подхватывая). Два, самое большое — три цикла.

Василий. И все равно я первый. Сколько мы с тобой соревнуемся, Илья? Седьмой месяц. Хоть раз ты меня обогнал? Кто — кого? (Показывает в альбоме.) Вот, даже в газете… дружеский шарж… «Первый по силе, конечно, Василий».

Илья. Пропадаю от зависти.

Василий. Чего ты смеешься? Давать бы тебе, и с этим твоим самокатом-перекатом, два-три цикла!

Илья. Не два, а шесть и семь будет.

Василий. Ого! (Смеется.)

Илья. А знаешь ли ты, сколько мы теряем на пневматическом бурении? Девяносто пять и семь десятых процента электрической энергии бесполезно теряется по пути к кончику бура, к его коронке! А мы в своем агрегате подаем на коронку бура почти сто процентов электричества! Мы создаем совершенно новую машину. Принципиально новую!

Настенька(горячо). Электрическую, вот!

Василий. Ассистент кафедры проходчика Буторина.

Илья. В нескольких забоях сразу. Один обурил, пока там отпалка да уборка, — во второй да в третий — там убирают — в четвертый да в пятый. Или — в одном забое шесть-семь циклов! Такой будет ход… Я пойду под землей, как танк.

Василий. Жюль Верн! Ха-ха-ха! Восемьдесят тысяч верст под землей. Жюль Верн!

Илья. А ты? Ты… трус. Ни шагу без оглядки. Рисковать? Вдруг — провал? Авторитет, фотографии, заметки… Куда там! Нет, лучше с оглядочкой.

Василий. Брось-ка, брось. Я тоже за риск. Только разумный, с головой. Нас тому и партия учит. Так я говорю, батя? Ты же старый коммунист… Ну, что же ты молчишь?

Максим Федосеевич(улыбаясь). Разумный риск. Старый щит, Вася. Все осторожненькие за этот щит прячутся. А уж этому-то партия как раз и не учит.

Василий(с досадой). Рассудил…

Максим Федосеевич. Рассудил.

Илья. А что же, по-твоему, те, кто и впрямь рискуют, — без разума что ли?

Василий. Горы книг, которыми ты обложился, — это еще не разум.

Настенька. А что же — разум?

Василий. Сказано — молчать! Я хорошо знаю твою машину, Илья. Давать несколько циклов за смену — соблазн большой.

Настенька. А на установке, на забуривании, других мелочах — сколько времени экономится! В пять-шесть раз быстрее.

Василий. Не лезь, говорят. Математик Софья Ковалевская. (Настенька, обиженная, отходит и садится в сторонке.) Во-первых, какая у нас подача воздуха…

Илья(смеется). Подача воздуха!.. Отец, слышишь?.. (Сквозь смех). Да нам — ни одной атмосферы… Мы же — электричеством, на сверхвысоких скоростях.

Василий(смущенный). Знаю, знаю… Это я… по привычке. (Снова переходя в наступление.) Скажешь, и бурами тебя сполна обеспечат?

Илья. Вырву.

Василий. Попробуй. Меня сам директор, Николай Порфирьевич, поддерживает, и то, бывает, в обрез, дают да оглядываются. Условия, браток, условия. А главное — будем откровенны… Машина-то сама… Была б она безупречна, другой разговор, а то: пробовали — хороша, а в производство пустили — на первых же циклах заедает. Что же вы, уважаемый, пыль в глаза пускаете?! Не выйдет! (Уходит.)

Илья(гневно, вслед Василию). Выйдет! Наперекор таким, как ты — выйдет! (Уходит в свою комнату.)

Ольга Самсоновна(вздыхает). Ильюша-то… кипяток-парень.

Максим Федосеевич. Лучше кипяток, чем теплая водица. (Заглядывает к Илье.) Ильюш, отдохнул бы ты…

Илья. Успею, высплюсь. (Максим Федосеевич, в нерешительности потоптавшись, выходит.)

Стук в дверь.

Ольга Самсоновна. Можно.

Входит Вера.

Вера. Простите, наверное у вас не работает звонок… (Проходит и здоровается.)

Ольга Самсоновна(сердито). Ничего здесь не работает, милая, весь дом запустили. (Ласково.) Здравствуйте! Спасибо, что забежали.

Вера. Илья дома?

Настенька(прыснув). Дома.

Ольга Самсоновна. Самоварчик пойду поставлю. (Выходит, подмигнув Настеньке).

Настенька(чинно). А что сегодня в кино идет?

Вера. Какая-то заграничная чепуха. Мечта… нето утопленника, нето разбойника, в общем — не наша.

Настенька. Значит, лучше на танцы. (Стучит в дверь Ильи и уходит.)

Входит Илья.

Илья. Вера…

Вера(здороваясь). Вы так хмуритесь, Илья, будто не рады моему приходу.

Илья. Что вы! Разговор тут у нас был… семейного порядка.

Вера. А я — на минуту. Завтра в пять часов в маркшейдерском отделе обсуждается мой проект.

Илья. Знаю. Вчера в парткоме Ефимушкин говорил.

Вера(испытывая неловкость). Вот, собственно, и все. Итак, завтра в пять. (Прощается.)

Илья. А куда вы спешите?

Вера. Да так…

Илья. Ко мне — лишь по-пути?

Вера. Но вы-то ведь ко мне и по-пути не заходите. В первые дни нашего знакомства вы лучше управляли своим досугом.

Илья. Тогда мне казалось, что вам со мною не очень скучно.

Вера. А теперь не кажется?

Илья. Какое веселье… Шахта да машина — вот и весь мой разговор.

Вера. Низкая тема, проза жизни? Так знайте же, если что-нибудь сейчас и определяет поэзию моей жизни, так это прежде всего ваша машина.

Илья. Да ну?

Вера. Да, да, пройти квершлаг, пробить четырестаметровый коридор к обедненным рудам мы сможем лишь с помощью вашего агрегата.

Илья. Это, пожалуй, верно…

Вера. А для меня этот проект знаете что? Первый широкий шаг в жизнь. Ведь после института — это мое первое большое дело.

Илья. И для меня… Фронт подземных работ, моему оружию — поле боя.

Вера. Мы же союзники!

Илья. Получается так.

Вера. Вот и докажите мне свою верность. Завтра, на совещании.

Илья(понурившись). Кто меня слушать станет? Оружие-то мое осечку дает.

Вера. Агрегат?

Илья. Да, что-то мы с Иваном Петровичем не дотянули.

Вера(с тревогой). Вы меня просто пугаете, Илья. Ведь если ваша машина, то и… Нет, нет, даже говорить страшно! Она должна работать, слышите?

Илья. Слышу.

Вера. И вы должны выступить на совещании.

Илья. Понятно.

Вера. Ох, как вы меня напугали. Что с машиной? Исправили?

Илья. Завтра с утра попытаемся отрегулировать. Опять — скорость, опять — сплав…

Вера. У вас и у Никонова дорога почти неизведанная… (С легкой грустью.) У меня ж… (Вдруг весело тряхнув головой.) А знаете, оказывается, даже вынимая давно открытые земные клады, можно чувствовать себя первооткрывателем.

Илья. Да, если б не так… я и одного цикла не сделал бы.

Вера(с увлечением). А когда сам, когда первый… Вот вы же ходите на лыжах?

Илья(улыбаясь). Как себя помню, так и ходить стал.

Вера. Не могу бежать по чужой лыжне, хоть и легче. Люблю — по нетронутому снегу… Только елочки мелькают!

Илья. Эх, повел бы я проходку этого квершлага… Только б стоечки крепления мелькали!

Вера. Поведете, Илья. (Смотрит на свои ручные часы, Илья берет ее за руку. Вера отходит на середину комнаты). Тогда… разрешите присесть…

Илья(спохватившись). Простите. (Ставит в центре комнаты стул). Садитесь, пожалуйста.

Вера(садится). Задержали, так развлекайте меня теперь.

Илья не находит чем бы занять Веру. Он с тоской оглядывается, переставляет на столе вазу, подходит к радиоприемнику и включает его. Передается вальс Чайковского.

Илья. Гм… Ну, вот… здесь я, значит, живу… (Входит в свою комнату.)

Вера. Вижу. (Смеется). Развлек! (Входит в комнату Ильи.) Что это? Ах, распорядок дня. Позвольте?

Илья(пытается выхватить листок из рук Веры). Да ничего особенного.

Вера. А мы рассмотрим. (Читает.) «Подъем — четыре тридцать». В такую-то рань встаете? Я бы ни за что на свете. «Зарядка, умывание»… Ну, это и я делаю, умываюсь. Кстати, вы «заряжаетесь» в комнате или на улице?

Илья. Только на улице.

Вера. А зимой, в мороз?

Илья. И зимой. Я, в основном, бегаю… бегаю вокруг дома.

Вера(не давая Илье выхватить листок). Да, картина: совершенно взрослый человек в четыре часа утра бегает вокруг дома… Загляденье.

Илья. Никто же не видит! Все еще спят.

Вера. «Утренний урок… Завтрак — десять минут». — Бедненький, что же вы успеваете проглотить за такой срок?

Илья. Все, что поставят. Аппетит зверский.

Вера. Это хорошо. «Шахта… Обед и отдых (чтение) — существенное примечание! Вечерний урок… Ужин и сон…» Плотно вы живете. (Выходит из комнаты Ильи.) Ой, мне страшно на вас смотреть. Весь в часах и минутах. (Серьезно.) Позвольте-ка, ведь сейчас у вас что-то должно быть? А я срываю!

Илья. По воскресеньям особое расписание. Читаю.

Вера. Должна сознаться: я и месяц не прожила бы по такому распорядку.

Илья. Армия приучила… Года через два все изменится. Последний курс буду очно заниматься. А пока трудновато, — вот я и…

Вера. Ничего. Держитесь! Я училась во время войны… День — в аудиториях, а вечером, всем факультетом — на шахту, руду выдавать. Да и сейчас нелегко… (Пауза.) Тоже о партии мечтаю. Но мне еще в кандидаты. Вот, если удастся моя работа…

Илья. Удастся, ручаюсь.

Вера. Ну, вы еще пока не директор.

Илья(настойчиво). А все равно будет по-нашему.

В комнату заглядывает Максим Федосеевич.

Вера. Обязательно будет! Вот таким я вас люблю.

Максим Федосеевич скрывается.

Илья. Как вы сказали?..

Вера(смущенно улыбаясь). Да просто… когда вы такой, то вы мне… очень… нравитесь.

Илья. А разве я другим бываю?

Вера. Случается.

Илья. Пойдемте куда-нибудь, а?

Вера. А распорядок?

Илья. Наверстаем! (Быстро собирается.) Входит Ольга Самсоновна с самоваром.

Ольга Самсоновна. Самовар-то вскипел.

Илья. Вскипел, мама, вскипел! (Уходит с Верой.)

Ольга Самсоновна(смотрит им вслед с улыбкой). А ежели вскипел, то и заварить недолго.

Входит Максим Федосеевич.

Максим Федосеевич(усмехаясь, поглаживает усы). Ушли?

Ольга Самсоновна. Отправились.

Максим Федосеевич. Геолог, инженер.

Ольга Самсоновна. А что тут такого? Илья тоже инженером будет.

Максим Федосеевич. Инженер-геолог да инженер-механик… подходяще. Девка-то больно хороша.

Ольга Самсоновна. Разбираешься?

Максим Федосеевич. Не разбирался б, так и тебя б не заметил. (Расправляет грудь.) Оно и мы с тобой погуляли славно.

Ольга Самсоновна. Погуляли, да ранехонько ты меня полонил. С другими полюбезничать не успела.

Максим Федосеевич. Зато со мной наверстала.

Ольга Самсоновна. Годы-то летят. Седые мы с тобой, Максим.

Максим Федосеевич. Души бы не седели, а кудри и подкрасить можно… (Обнимает Ольгу Самсоновну.)

Ольга Самсоновна. Но, но! Не балуй! Ты мне перво-на-перво скажи, как же все-таки с ремонтом? Разругались тут, про ремонт и думать забыли. И дома-то покою нету.

Максим Федосеевич. Теперь, Оленька, и в доме шахта, и в шахте дом.

Ольга Самсоновна. Ну, так и обнимайся в своей шахте с вагонетками!

Занавес

Картина вторая

Кабинет директора рудника, Николая Порфирьевича Фурегова, помещающийся в новом здании рудоуправления. В одном из кресел, стоящих перед директорским столом, сидит Безуглый с папкой «для доклада». Входит Вера. Увидав, что Безуглый в кабинете один, она останавливается у двери.

Входит Вера. Она в форме горного инженера третьего ранга.

Безуглый. Проходите, проходите, Вера Ивановна. Вы — по какому делу?

Вера. Принесла свой проект, с поправками.

Безуглый. Скоро же вы справились. Ведь совещание было в понедельник… Два дня.

Вера. Живу этим проектом, Владислав Сергеевич. А где же директор?

Безуглый. Вышел в диспетчерскую. Очень жаль, что я не могу вам его заменить.

Вера. Да, не можете. (Садится.) А вам скорее пошло бы сидеть в этом кресле. (Указывает на кресло директора.) У вас такой… внушительный вид.

Безуглый. Нет, с некоторых пор моя стихия: тишина и глубокая душевная работа. В этом же кабинете я ни на одном совещании не высиживаю больше часа. Уважаемый Николай Порфирьевич глух, как стена. Все телефоны у него звонят, как пожарные колокола. Радиоприемник ревет на весь рудник. А когда говорит сам Николай Порфирьевич, мне так хочется заглянуть ему в горловой аппарат, не скрывается ли там особый звукоусилитель. Если бы я занял этот кабинет… впрочем, я ни за что не согласился бы на это! Я это говорю лишь к тому, что в моем кабинете, в главке, всё было иначе… (Вздыхает). Когда меня… когда мне предложили другую работу, в мой кабинет сел какой-то ортодокс. Я в первый же день убрал мой толстый ковер, зуммерные телефоны сменил на звонковые.

Вера. Печальные воспоминания.

Безуглый. Как полна еще наша жизнь всякими странностями. Я решительно рос, я заведывал крупнейшим отделом главка и вдруг… Оказывается, у меня были враги, о которых я и не подозревал. Когда человек идет вверх, появляется масса завистников и недоброжелателей. Нет, я больше не хочу сидеть в высоком кресле.

Вера. Вы — тоже по делу?

Безуглый. Ставлю вопрос о внедрении многозабойного метода бурения.

Вера. Все еще ставите вопрос? На всех заседаниях болтаем о новаторстве, изобретательстве, рационализации. А где же дело, дело где?!

Безуглый. Ой, ой! Ради бога, тише. Не горячитесь. Это так несимпатично.

Вера. Я надеюсь, вы обеспечиваете Илье Буторину хотя бы два-три забоя в смену?

Безуглый. Я… я делаю все возможное.

Вера. Вот это действительно несимпатично. А вы должны это делать.

Безуглый. Я ставлю вопрос шире: надо внедрять многозабойный метод вообще, не только для машины Буторина.

Вера. Хотя бы раз от своего заоблачного «вообще» снизойдите к частностям жизни рудника. Ведь что такое машина Буторина? Поймите, — это знамя многозабойного метода, это техника для проходки квершлага. А вы, начальник отдела организации труда, на совещании даже словом не обмолвились об этом.

Безуглый. Но здесь-то уже не совещание, а вы все еще нервничаете. Должен сказать, вы защищаете Буторина так рьяно, как… как Буторин — вас.

Вера. Ну, что ж, у нас одна дорога, Владислав Сергеевич.

Входит Фурегов.

Фурегов. Не диспетчерская, а сборище бездельников.

Вера. Здравствуйте.

Фурегов. А, добрый день. (Включает радио.) Нервы, нервы, дьявол их возьми, простите меня. (По радио передается какая-то мощная симфония. Приемник гремит.)

Безуглый(поеживаясь). Да, музыка действует успокоительно.

Фурегов. Вы, Владислав Сергеевич, пришли первый, но, как говорится, дорогу женщине.

Безуглый. Я готов обождать, только если вы выключите эту… бурю.

Фурегов. Пожалуйста, пожалуйста. (Выключает радио.) Такой интеллигентный человек, и не любит музыку! Слушаю вас, Вера Ивановна.

Вера. Я учла все замечания, которые были высказаны на совещании по моему проекту, и принесла его вам с поправками. Думаю, что теперь можно говорить о практической стороне вопроса. (Передает проект Фурегову.)

Фурегов(кладет на стол проект). Говорить, конечно, можно.

Вера. Я имею в виду ваше положительное решение.

Безуглый. Пора, давно пора.

Фурегов. Посмотрим, посмотрим.

Вера. Мне кажется уже достаточно смотрели. Вот вам иллюстрация к нашему позавчерашнему совещанию. Газета «Уральский рабочий», посмотрите… (Передает Фурегову газету.) Как разнесли руководство Корунинского рудоуправления. А за что? За то же самое… Выборочная выемка только богатых руд, по сути — хищническая эксплоатация. Будто про нас написано.

Фурегов(просматривая газету). Разумеется, сплошная, валовая добыча всей рудной массы — единственно правильная система эксплоатации… (Мечтательно.) Если к тому же построить обогатительную фабрику…

Вера. Конечно же! Обязательно надо строить. Большую, мощную!

Фурегов(увлекаясь). Да, да… Хорошо бы. Ах, как хорошо! Согласен ведь, и я с вами согласен. (Расчувствовавшись.) Дорогая Вера Ивановна, я всегда прислушиваюсь к голосу товарищей. Я же не какой-нибудь Грудищев, или как его? Знаете, директор Корунинского рудоуправления? (Указывает на газету.) Это же феодал! Критика, предложения — для него пустые звуки. Я! Я! Я! Сплошное ячество. Все — единовластно. Никого, нахал, не признает.

Безуглый. Слетит.

Фурегов. Определенно. А я… вот, понимаете, всей душой с вами.

Вера(обрадованная). Николай Порфирьевич… Если бы вы знали!.. Ну, спасибо вам. Этот проект — моя первая большая работа!

Звонок телефона.

Безуглый. Т-с, междугородняя…

Фурегов(снимает трубку). Москва? Да, да, слушаю… Кто? Начальник главка? Есть. Да, Фурегов у телефона. Здравия желаю, товарищ Курбатов. Что? Даем, даем. А? На то и трудности, чтобы их преодолевать. Кто сказал? Да я и говорю. (Невесело смеется.) Будем нажимать. Есть! До свидания. (Опускает трубку.) Вот вам и клюква… Мало, говорит, руды даете. Куда тут с проектами…

Вера(с тревогой). Николай Порфирьевич… Ведь вы только что… так по-человечески…

Фурегов. Да вот видите, как нас план поджимает. (Ворчливо.) Человечески… А сколько мы сможем проходить в месяц? Не больше семидесяти метров. Значит, ваши четыреста метров я буду долбить шесть месяцев. Это же… разор!.. Я провалю план, с треском.

Вера. С буровым агрегатом мы пройдем квершлаг за один месяц.

Фурегов. Это еще… вилами по воде писано. А я за шесть месяцев новую шахту построю!

Вера. Надо полагать, на участке богатых руд?

Фурегов(обозленный). Да, богатых! (Крякнул, оборвав себя.) Если каждый инженер и каждый проходчик будут мне диктовать… (Снова сдерживая себя.) Давайте ваш проект.

Вера. Он у вас на столе.

Фурегов. Хорошо, посмотрю. До свидания.

Вера. До свидания. И не забудьте все-таки до конца дочитать статью в газете. (Уходит.)

Фурегов(больше недовольный собою, чем Верой, с глухим раздражением). Эти вчерашние студенты думают, что их ближайшая задача — перевернуть мир верх тормашками. А наломают бока на практике — совсем другими становятся. Шутка сказать, она предлагает проходку квершлага. А что это значит? Лучшие проходческие бригады занять по существу на подготовительных работах, бросить туда подсобные силы, оборудование, оголив основные участки. И когда?! Когда решается судьба плана добычи. Бред!

Безуглый. Положение сложное. Однако, я рекомендовал бы вам поостеречься… Сегодня она доказывает свою правоту в этом кабинете, а завтра, чего доброго, выступит в прессе.

Фурегов. О, критиковать теперь все мастера. Я задыхаюсь сегодня, сейчас, каждый день, каждую минуту, а они хотят… (Резко.) Что у вас?

Безуглый(робко). План… планчик мероприятий.

Фурегов. Конкретнее?

Безуглый(передает Фурегову бумажку). Приказец бы по руднику… О мерах развития многозабойного метода. Необходимость и перспектива, так сказать…

Фурегов. Перспектива, альтернатива… Вижу и я перспективу. Вижу. Но — без особых прикрас. Подумайте о наших условиях. Это не месторождение, а болото, начиненное каменьем. Здесь на каждом шагу вода. Здесь надо работать не проходчикам, а водолазам. Хорошо еще, что мы успешно тянем план. А вы тут со своими прожектами…

Безуглый. Но, Николай Порфирьевич… Каждый рудник имеет свои условия. И наши в этом смысле не так уж беспросветны. Когда я работал в главке, я иногда выезжал, и представляю…

Фурегов. Ничего вы теперь не представляете. Все изменилось.

Входит секретарь.

Секретарь. Вы вызывали проходчика Василия Буторина… Он пришел.

Фурегов. Ну-ка, зовите его сюда. (Вспомнив.) Да, передайте в АХО, пусть проверят, все ли семейные рабочие обеспечены овощами? У кого мало — подбросим с подсобного. (Секретарь выходит.) И дрова, дрова… (По телефону.) Петр Лукьяныч, ты всем рабочим забросил дрова? Хорошо. А этому больному, крепильщику… Терехину? Неделю назад — и не доложил?.. (Опускает трубку.) В такой кутерьме собственное имя забудешь. Этот буровой агрегат всех с ума свел. Хочу вот узнать, что проходчики думают. И вам полезно послушать, Владислав Сергеевич.

Входит Василий.

Василий. Прибыл, товарищ директор.

Фурегов(встретил Василия почти у дверей, здоровается с ним, усаживает в кресло возле своего стола и сам садится напротив). Гвардия моя стахановская… Как работается, рассказывай.

Василий. Ничего, в основном, нормально, Николай Порфирьевич.

Фурегов. В основном, говоришь? Значит, что-то не того?

Василий. Воздух зажимает, Николай Порфирьевич. Последние дни — не больше трех-четырех атмосфер.

Фурегов. Вот лодыри! Сколько раз я говорил… (Снимает телефонную трубку.) Дайте компрессорную… Товарищ Мазайкин? Тебя-то мне и нужно, дружище. Когда вы перестанете зажимать воздух для Северной? Что? Опять объективные причины?! Судить буду, Мазайкин… Что? Ну, посмотрю, посмотрю. (Кладет трубку.) Ну вот и накачал.

Василий. Не больше, как на неделю. Опять выдохнется.

Фурегов. А вот мы разберемся. (Записывает у себя в памятке.) Ну, а скажи-ка ты мне, Василий Максимович, как ты относишься к этой машине, что брат соорудил?

Василий. Как вам сказать… Рискованная штука…

Фурегов. Слышите, Владислав Сергеевич?

Безуглый. Слышу, слышу.

Василий. Да еще, откровенно вам скажу, если бы это в Москве сделали, конструктор какой-нибудь известный, а то ведь брат меньшой Ильюшка. Институт закончить не успел, а уже торопится в изобретатели.

Безуглый(смеется). Действительно.

Фурегов. Да он же не один, а с Никоновым.

Безуглый. Но идея-то — его!

Василий. Ну, это я так, шутки ради. Реальная ли вещь — вот о чем думать надо.

Звонок телефона.

Фурегов(в телефон). Фурегов… Кто? По какому делу? А-а, понятно… (Соображает, с улыбкой косится на Василия.) Давай-ка, заходи сейчас… (Опускает трубку.) Ну, Василий Максимович, так что же еще неладно?

Василий(мнется). Есть кое-что…

Фурегов. Смелей, смелей. Ты ж меня знаешь: всегда выслушаю и помогу. Скажи-ка, когда я тебе обещал, а не помог?

Василий. Не было таких случаев, Николай Порфирьевич.

Фурегов. Ну, вот… У меня, браток, у самого рабочая закваска. С обушка начинал. (Безуглому.) Я, между прочим, здешний. Мы здесь в двадцать первом году вместе с его отцом, Максимом Буториным, после беляков шахты восстанавливали. Сняли шинелки, да в забой… Он, Максим, и в горняки меня вывел. Оно уже после — и высшее техническое образование, и все прочее, а десять лет чисто рабочего стажа.

Безуглый. Ощущается. В положительном смысле.

Фурегов. Все твои нужды, Василий Максимыч, знаю насквозь и даже глубже. (Хохочет.) Вот мнешься, а я уже чувствую, что у тебя на душе наболело.

Василий. Может, и чувствуете, Николай Порфирьевич… очень даже возможно…

Фурегов. Обижаешься ведь, а? На начальство обижаешься?!

Василий. Как в воду глядели, Николай Порфирьевич.

Фурегов(довольный, смеется). Насквозь вижу. (Серьезно.) Говори.

Василий. Заботы не замечаю, товарищ директор. Все ж, как никак, а меня и в Москве знают… А тут перестают отличать. Решил я месяц-другой рубануть, что называется, на всю катушку. Говорю с начальником шахты. А мне: инструмент — как для всех, забой готовят — тоже как для всех. А я так понимаю: если ты настоящий, заслуженный стахановец — тебе и внимание особое… Работай на благо родины. Бей свои же рекорды. Гони вперед, что бы и рудник тобою гордился, и сам в шахту шел… как на первомайскую демонстрацию.

Входит секретарь.

Секретарь. Проходчик Илья Буторин. Говорит, что вы по телефону…

Фурегов. Да, да, пускай войдет. (Секретарь выходит.)

Безуглый(потирая руки). Ситуация…

Входит Илья.

Фурегов(встречает Илью так же вежливо, как и Василия, не более сдержанно и даже суховато). Прошу, Илья Максимович, прошу. (Здоровается с Ильей за руку.) Здесь у тебя родственная встреча.

Илья. Вижу.

Василий(встает). Так у меня, собственно, больше ничего…

Фурегов. Сиди, сиди, Василий Максимович. Надеюсь, брат секреты свои от тебя не прячет. (Василий садится.)

Василий. А я, признаться, в них не особенно и нуждаюсь. О своем деле голова болит.

Илья(садится на указанное Фуреговым место, обращается к Фурегову). В понедельник с утра мы с Иваном Петровичем машину отрегулировали. Всю смену в понедельник, вчера и вот сегодня действовала безотказно.

Фурегов. Надолго ли?

Илья. Думаю, да.

Фурегов. И что же ты хотел?

Илья. Это уже старый вопрос, Николай Порфирьевич. Но мы никак не можем его решить. Дайте мне возможность работать с агрегатом в трех-четырех забоях.

Фурегов. Гм-м… А знаешь ли ты, Илья Максимович, что думают о твоей машине рабочие?

Илья. Рабочие у нас разные…

Фурегов. А вот передовые рабочие, стахановцы… Вот, к примеру, как на это дело смотришь ты, Василий Максимович?

Василий. Да я уж… Не хотел бы я тут…

Фурегов. Ох ты, братец ты мой! Где же твоя принципиальность?

Василий(глядя в сторону). Не очень я верю в эту штуковину.

Фурегов. Почему же ты не веришь?

Василий. Больно уж она сложная. А мне руками дай на перфоратор нажать, тогда и душа на месте. Тоже и многозабойное бурение. Дело хорошее, только до него ли нам, когда для одного забоя запасных буров бывает в обрез.

Фурегов(Илье). Слышал?

Илья. Для меня это не новость.

Фурегов. Заметь, говорит передовой рабочий, стахановец… А если послушать рядового…

Илья. Должен заметить, что Василия Буторина я ни передовым, ни даже рядовым не считаю. Человек смотрит назад, а не вперед…

Безуглый. Ну, ну, позвольте, дорогой товарищ… Мы знаем его, как лучшего производственника, как мастера скоростной проходки.

Илья. Дешевая реклама.

Безуглый. А пресса?

Илья. Дутая фигура. Медвежья сила — и ни капли творчества. (Василий, в замешательстве, встает.) Его просто сделали знаменитостью. Вы опекаете его, Николай Порфирьевич. Он ходит к вам жаловаться, как только замечает, что его поставили в равные с другими условия. Иждивенец начальства, а не стахановец. Соревнование для него все равно, что спортивный бег. Дайте ему то, что даете другим рабочим, и уже через неделю его слава лопнет, как мыльный пузырь. Уж я-то его знаю лучше вашего: мы живем под одной крышей.

Василий(сдерживая гнев). Спасибо за характеристику, братуха. (Фурегову.) Позвольте уйти?

Фурегов. Да, пожалуйста… (Василий уходит.)

Илья. Жаль, что вы опираетесь на таких вот «стахановцев».

Фурегов(грозно). Товарищ Буторин…

Илья. Прикажете молчать?

Фурегов(махнув рукой). Говори, что угодно и сколько угодно. Но знай — наши условия имеют свою специфику. Так, Владислав Сергеевич?

Безуглый(в замешательстве). Вам… с этого кресла… виднее.

Илья. Сомневаюсь.

Фурегов. Так, может, тебе виднее?!

Илья. А что ж? На жизнь я не в щелку смотрю. Мне из моей шахты вся страна видна, со всеми планами…

Входит Никонов.

Никонов. Мое почтение. Всем. (Тяжело садится в кресло.) Уф-ф…

Фурегов. Я сегодня с утра тебя жду, Иван Петрович. Надо посоветоваться о способе крепления на Южной.

Никонов. А я вот с Ильей Максимычем всю смену работал. Агрегат действует безупречно. Ильюш, ты говорил?

Илья. Говорил…

Никонов. Вот и я пришел к тебе посоветоваться, Николай Порфирьевич. Как мы — прежде твое, потом мое?

Фурегов. Как угодно.

Никонов. Тогда начнем с моего, оно важней. Кстати и Илья Максимыч тут. Так вот… Я предлагаю добиться изготовления нескольких машин, а затем начнем широкое внедрение на всех шахтах рудника.

Фурегов. Поймите, здесь не научно-исследовательский институт, здесь производство!

Никонов. Да, кстати, ученый совет института горной механизации одобрил нашу работу.

Фурегов. Ох и началось… Ты уверен, что конструкция уже совершенна?

Никонов. Да, вполне.

Фурегов. К-хм… А вдруг еще какой-нибудь изъянчик?

Никонов. Не думаю, не думаю. Хотя вообще-то, конечно, ручаться головой было бы глупо.

Фурегов. Ага, стало быть, не ручаешься? А ты, Илья Максимович?

Илья. Каждую вещь можно улучшать до бесконечности.

Фурегов. Тонко, тонко… (Резко повысив голос.) Что же вы хотите? Внедрять машины, не имея абсолютной уверенности в их совершенстве! Похвальная смелость. Новаторство чистой воды. (Хохочет.)

Никонов. Речь идет пока не о серийном производстве. Только четыре машины, пока хотя бы по одной на шахту. (Как бы между прочим.) Александр Егорович смотрит на это дело положительно.

Фурегов. Ефимушкин? Положительно… Гм-м… (Мягко.) Четыре машины… А где мы электрооборудование, где приборы возьмем?

Никонов. Было бы желание.

Входит Ефимушкин. Кивком головы здоровается с Ильей и Никоновым. Останавливается и слушает.

Фурегов. Это у меня-то нет желания? Уже — упрек. Что ж, с вами не легко спорить. Сейчас у нас так: возрази против какого-то новшества — мгновенно тебе ярлычок: консерватор. Ходи тогда с этой вывеской и разбирайся, доказывай, кто прав, кто виноват. А я, дорогие мои товарищи, еще в ноябре семнадцатого года штыком голосовал за все наши новшества, — которые есть и которые будут. Что же касается этой каверзной проблемы, должен сказать: ключ тут в насыщенности техникой.

Ефимушкин. Если ты, Николай Порфирьевич, видишь ключ именно в этом, то могу тебя обрадовать: этот ключ лежит в нашем кармане.

Фурегов. С каких пор, Александр Егорович?

Ефимушкин. Сегодня пришел наряд.

Фурегов. Министерский?!

Ефимушкин. Да, большая партия электрического оборудования, приборов и инструмента.

Фурегов. Добрая весть! И как ты умудрился узнать раньше меня?

Ефимушкин. Да так уж умудрился.

Фурегов(по телефону). Дайте отдел технического снабжения… Не отвечает? Как появится Михайлов — соедините меня с ним. (Опускает трубку, встает и, обрадованный, ходит по кабинету.) Хорошо, очень хорошо! Эх, приберечь бы это оборудование… Богатство! Растянуть его экономненько…

Ефимушкин(иронически). Мечта… Сам Плюшкин позавидовал бы.

Фурегов(еще в плену своей «мечты»). А? Что?

Никонов(сухо). Итак, Николай Порфирьевич, насыщенность техникой прекрасная… Остается только приступить к нашему делу.

Фурегов. Ой, навязались вы на мою голову с этими новинками! Журавль в небе. Все ломать, пересматривать, людей переучивать… И затраты, затраты какие! Одних высококачественных моторов — шестнадцать штук. Грабеж!.. А будет ли толк?

Никонов. За моторы и все прочее можешь не беспокоиться. Пока мы до конца не уверимся в первой, пробной машине, мы ни в коем случае не станем делать новых.

Фурегов. Вот это другой разговор!

Никонов. Еще недельку переждем, посмотрим, как поведет себя первая, а потом и приступим.

Фурегов. Одну недельку? Не маловато? (Торгуется.) Две.

Никонов. Можно и две.

Фурегов. Вот, вот… Лучше две.

Никонов(пожимая плечами). Важно твое принципиальное согласие. Мастерским надо подготовиться.

Ефимушкин(улыбаясь). По всему видать, придется тебе, милый наш хозяин, раскошеливаться.

Фурегов. Петлю, петлю на шее затягиваете…

Илья. А как же все-таки с забоями? Товарищи, не меньше трех.

Фурегов. Конечно, новое дело… Может быть, очень хорошее дело…

Ефимушкин. Да не тяни же, Порфирьич.

Фурегов. Что? Забои? Владислав Сергеич, займитесь. (С улыбкой.) Признаться, маленькая надежда и у меня теплится. Однако прошу учесть одно мое условие… При первых же признаках угрозы для плана, для реальных задач, я всю эту рискованную затею свертываю, — и можете жаловаться хоть в Совет Министров.

Никонов. С таким-то условием?..

Ефимушкин. И все-таки мы начнем!

Занавес.

Действие второе

Картина третья

Площадка у копра шахты Северная, где работает со своей бригадой Илья Буторин, и где начальником смены Максим Федосеевич. Только что кончилась вторая смена. Рабочие, поднявшиеся на-гора, выходят из клетевого помещения и проходят через площадку.

Бадьин(поет). Он пел про далекий, родимый Урал, — угрюмые, слушали волны…

Карпушкин. Вот соловей! Тут не знаешь, куда от тоски деваться, а он…

Ястребов. Пускай поет. И ты нос не вешай. Сейчас нам знаешь, как надо держаться? На нашу бригаду сейчас весь рудник смотрит.

Карпушкин. Смотреть-то уж нечего.

Бадьин. Никогда бы из тебя, Карпушкин, моряк не получился. Маленькая пробоина — а ты уже с корабля за борт.

Карпушкин. Дураков мало. Вон в бригаде Василия Буторина, на Южной — там работают, ничего не скажешь. А мы… Где наши обязательства? Нас не то что Василий — самая последняя бригада обгонит. Возимся с этой моторной рогозой, как дитятя с побрякушкой. А она вот смену подрожала да в стала. Будь бы совсем намертво, а то ведь, неровен час, и еще возиться придется. Сотворили диковинку.

Ястребов. По первому разу даже блин у твоей жинки комом получается, да ты ей прощаешь, а тут машина. Рассуждать надо.

Карпушкин. Рассуждаем… Люди вон бригады отличного качества создают, а мы… Первый забой кое-как обурили, — во второй метнулись. Кто просил? Кому надо? (Со злом сплюнул.) Лешак нас туда понес.

Ястребов. Не лешак, а машина. Второго-то забоя не было.

Бадьин. Начальство не заботится… Обещали тремя забоями обеспечивать…

Ястребов. Обещать обещали, а вот уже неделя проходит, а нам и один-то забой как следует не готовят. Старик Буторин и рад бы помочь, да не все от него зависит.

Карпушкин. Вчера в одном забое три цикла сделали.

Ястребов. Потому что машина работала безотказно.

Карпушкин. Взяли бы перфораторы…

Бадьин. А «диковинку» прямым сообщением на склад?

Карпушкин. Чего еще с ней, ежели она подводит.

Ястребов. А почему подводит? Разобрался?

Бадьин. Илья этой машине два года жизни отдал.

Ястребов. Он, может, сотни книг изучил, да таких книг, где каждая формула — на несколько страниц. Надо ж ему теперь знать, чем его дитя болеет.

Карпушкин. Видать и родилась-то с брачком.

Ястребов. Допустим. А в чем он, тот брачок? Вот Илья и пошел во второй забой, потому как первый обурили, а во втором порода твердая — и все недостатки машины подметить проще.

Карпушкин. А этот второй забой — обводненный…

Ястребов. Так бригадир же прямо сказал, что бурим на собственный риск и страх.

Карпушкин. Ох, как бы и впрямь страху-то не попробовать…

Бадьин. Пойдем-ка в душ. Там мы из тебя горячей водицей мигом страх выгоним, судак сухопутный.

Карпушкин. Спасибо!.. Идем. Илью, видать, не дождемся. (Уходят.)

Входит Настенька. Заметив приближающегося к шахте Гайнутдинова, прячется за угол основания копра. Однако Гайнутдинов замечает Настеньку, и та выходит из-за угла, состроив серьезную мину.

Гайнутдинов. Мальчик пришел далеко-далеко, а девочка прячется.

Настенька. Положим, мальчик не пришел, а прибежал. Ишь, запыхался.

Гайнутдинов. Спешил тебя на шахте застать.

Настенька. Мог бы спешить к другой девочке. Теперь мне все понятно.

Гайнутдинов. Тебе понятно, мне не понятно, почему прямо не говоришь?

Настенька. Обманщик!

Гайнутдинов. Я?!

Звонит телефон, висящий на стенке копра. Настенька подходит, снимает трубку и слушает.

Настенька. Шахта Северная… Начальника? Он бюллетенит. С вами говорит электрослесарь. А кто это? С Южной… За начальника шахты остался начальник смены товарищ Буторин. Да, Максим Федосеевич. Что? Я же вам говорю: за начальника шахты остался начальник смены товарищ Буторин Максим Федосеевич. Его здесь нет. Я сама его ищу. Пожалуйста. (Вешает трубку и хочет уйти.)

Гайнутдинов. Стой! Не уходи. Почему оскорбила?

Настенька. Заслужил. Ты обманывал меня целых восемь дней. Ты говорил, с Зойкой все кончено.

Гайнутдинов. А что у меня с ней был? Ничего не был! Один раз музыка слушал, немножка домой проводил.

Настенька(недоверчиво). А Василий говорил…

Гайнутдинов. Несерьезный человек твоя братишка. Тебе наплел, мне наплел — кому это надо?

Настенька(примирительно). Тебе наплел, мне наплел… Ладно, проверю.

Гайнутдинов. Большой дело, малый дело — один цена словам. Я его прошу: давай возьмем в наша бригада буровой агрегат, большой успех иметь будем. (Махнув рукой.) Как стенка горох. Жуляр малай.

Настенька. Якши малай.

Гайнутдинов. Син?

Настенька. Син.

Гайнутдинов. —

Кошен кора, Кошен кора Кошен нан. Кузен кора. Нинди уранда Терасен койсе Автобус бора.[1]

Настенька. Плохо дело у Ильи, Михаил.

Гайнутдинов. Что ты говоришь?! Почему плохо?

Настенька. В машине что-то разладилось.

Гайнутдинов. Разладилось?!

Настенька. Отец еще ничего не знает, вот ищу его. Он всю смену на дальнем участке провозился. Пути там перестилали.

Входит Максим Федосеевич. Увидав Настеньку и Гайнутдинова, кашлянул. Ребята обернулись.

Максим Федосеевич(с напускной суровостью). Свиданий мне здесь не устраивать.

Гайнутдинов. Деловой разговор.

Настенька. Пап, а пап…

Максим Федосеевич. Ну, что тебе, пап?

Из копра выходит Илья.

Настенька. А вот и он сам… (Уходит с Гайнутдиновым.)

Максим Федосеевич. Эй, бригадир, слышал, Южная повышенные обязательства берет.

Илья(мрачно). У меня никогда не было заниженных.

Максим Федосеевич. Смотри, как бы тебя Василий снова в хвосте не оставил.

Илья. Сегодня он меня уже оставил. И завтра… Может, и на месяц его победа затянется.

Максим Федосеевич. Нажимай.

Илья(с печальной улыбкой). Нечем, отец.

Максим Федосеевич. Как это нечем?

Илья. Стала машина.

Максим Федосеевич. Стала?..

Илья. Опять — скорость, опять — сплав… Спалил все четыре мотора.

Максим Федосеевич. Да как же ты это?.. Когда? Ты бы меня с первого-то участка вызвал…

Илья. Зачем? Сейчас бы Никонова сюда…

Максим Федосеевич. Вот горе-то еще. Стыда не оберешься… Неужто — совсем?

Илья(решительно). Нет. Что ты, отец! Просто… хотел я ее на самой твердой породе, на двенадцатой категории, проверить.

Максим Федосеевич. Погоди-ка, а где ты встретил такую породу?

Илья. Во втором забое.

Максим Федосеевич. У тебя ведь был только один подготовленный забой.

Илья(со злом). Один, один… Хотя и обещали три… Я сделал в этом забое цикл и сразу пошел во второй. В первом-то порода мягкая, вот я и решил на твердой догадку свою проверить.

Максим Федосеевич. Во втором-то?.. Вера ж Ивановна законсервировала этот забой, как обводненный.

Илья. Да это она так, на всякий случай…

Максим Федосеевич. Придуриваешься ты, что ли?

Илья(неуверенно). Примерно метр прошли — ничего, никакой воды. Слегка только сочится.

Максим Федосеевич(крича). Да каждую минуту может хлынуть в забой! В два счета шахту зальет… (Быстро направляется в надстволовое помещение. Илья, понурившись, идет за ним. Максим Федосеевич сердито оглядывается.) Без тебя обойдусь. (Илья поворачивается и уходит.)

Слева, откуда появился и Гайнутдинов, т. е. со стороны шахты Южной, входит Ефимушкин. Он в рабочем горняцком костюме, испачкан рудной пылью и, как видно, основательно устал. Судя по быстрой походке и выражению лица — чем-то озабочен. Ефимушкин подходит к телефону, снимает трубку.

Ефимушкин. Коммутатор? Прошу кабинет директора…

Входит Фурегов.

Не отвечает? (Вешает трубку.)

Фурегов. Кому ты тут названиваешь?

Ефимушкин. Тебе.

Фурегов. Фурегов у телефона. Хочу посмотреть, как тут сегодня Максим Федосеевич за начальника и сменного справляется. Ох, кремневый старик. Горняк от прадеда. Руками таких, как он, и рудник поднялся. Когда-то и я у него школу прошел. Да что ты косишься так? Ты сейчас откуда?

Ефимушкин. С Южной.

Фурегов. Кто тебе там настроение испортил?

Ефимушкин. Ты.

Фурегов. Да я там сегодня и не был.

Ефимушкин. Дух твой там присутствует. Знаешь, Николай Порфирьевич, за счет чего взяли повышенные обязательства на Южной?

Фурегов. Конечно. Энтузиазм… ну, и… подъем соревнования…

Ефимушкин. Там взяли повышенные обязательства за счет выемки богатых руд на новом горизонте. Работа на остальных участках просто-напросто свертывается. Так-то действуют на тебя звонки из главка.

Фурегов. Пойми, Александр Егорыч, звонил сам Курбатов.

Ефимушкин. И ты не нашел лучшего способа выполнить его указания?.. Вынимаем только богатые руды. Крадем сами у себя.

Фурегов. Не вижу ничего другого.

Ефимушкин. А квершлаг?

Фурегов. Да что вы с этим квершлагом носитесь! Ну, поведем, давай поведем его, а кто за нас будет план выполнять?

Ефимушкин. Проект Щадных, который ты положил под сукно, предусматривает и план. Сегодня я видел Щадных на Южной. Она смотрела, как замирают участки с обедненной рудой, и плакала от обиды и злости.

Фурегов. Девчонка.

Ефимушкин. Она — геолог. Она оплакивала судьбу рудника.

Фурегов(повышая голос). Да что я руднику — враг? Не плачьте, руды здесь (стучит ногой о землю) на наш век хватит.

Ефимушкин. А что такое наш век? Не будет ли вернее заглядывать подальше? Хозяева мы тут навсегда.

Фурегов. Да, да, именно навсегда! И квершлаг этот мы рассчитывали проходить через два года, не раньше.

Ефимушкин. Стоп, дружище, спокойно… Тогда у нас не было бурового агрегата.

Фурегов. Я еще не уверен, есть ли он сейчас.

Ефимушкин. Четыре машины мы будем иметь через месяц. (Улыбаясь.) Уж тогда-то я тебя прижму.

Фурегов(остывая). Светишься, чертяга… Сколько я вашего брата, партийных работников, перевидел на своем служебном веку! Со всякими работал. Один — умен и деловит, а нахрапом берет, норовит тебя под пятку свою прибрать; другой — в кильватере смирнехонько держится, лишь бы самого не беспокоил, третий… А, разве перечтешь! (Пауза.) Только тебя вот никак не разгляжу. Тихий ты, как я понимаю, только с виду, а внутри пружинка сильно каленая. А?! Скажи — неправ? (Смеется.) Поссориться бы, что ли? В горячности человек полнее раскрывается. А с тобой и погорячиться нельзя. Улыбнешься — и все мои нервы мягче травы шелковой. Откуда у тебя улыбка такая?

Ефимушкин. Брось ты, дорогой мой, идеалистику разводить. Пойдем лучше сходим в компрессорную. С воздухом опять волынка. (Уходят.)

Входит Илья. Он идет медленно, в тяжелом раздумьи. С противоположной стороны появляются Ястребов, Бадьин и Карпушкин. Они уже побывали в душе, и теперь, умытые и переодетые в чистые костюмы, направляются домой. По их мрачным лицам видно, что в душе они окончательно разругались. Все трое молча проходят мимо Ильи.

Илья(свернувший было к надстволовому помещению, останавливается). Ребята! Вы что это?..

Ястребов. Поклевались маленько. А ты почему бродишь тут, как неприкаянный?

Илья. В шахту хочу спуститься. Там отец. (С тоской смотрит на товарищей.) Почему же ты не поешь, Алеша?

Бадьин. Карпушкин не разрешает.

Илья. Скучный ты человек, Карпушкин.

Карпушкин. А ну, сядь. (Садится и усаживает рядом Илью. Ястребов и Бадьин тоже садятся.) Скажи ты нам по совести, будет она, диковинка-то, иль…

Илья(поняв). Будет, ребята, будет. Ведь это свое дело я… партии посвящаю. Как же можно его до конца не довести?! Только вы помогите мне — верой своей. Станем вот все, как один… Эх, на фронте бывало!.. Там эта спайка… Помню, однажды вырвались мы вперед, в наступлении под Бреслау. Рота наша, примерно, метрах в трехстах, а немцы возьми да и зайди моему отделению в тыл. Отрезали — и давай жать. Хотели, видно, живьем хотя бы одного захватить. Что ж вы думаете, в первые минуты растерялись мои ребята. Прут фрицы с трех сторон, из автоматов строчат, — головы не поднимешь. Одного из наших убило, двух ранило. Паника в таких случаях — самый злой враг. А был у меня в отделении боец по фамилии Четверушкин. Курносенький такой лопушок…

Ястребов. Вроде нашего Карпушкина.

Карпушкин. Осторожней.

Илья. Нет, внешностью не похож. А вот характером — чуточку есть… Ну, так вот этот Четверушкин такого дрожака продает, что зуб на зуб не попадает. «Холодно, говорю, Четверушкин?» — «Нет, говорит, жарко, товарищ командир».

Карпушкин. Я-то, положим, не испугался.

Илья. А разве я про тебя говорю?

Бадьин. Что за привычка — перебивать!

Илья. Немцы ближе, ближе… Морды разглядеть можно. Тут я и говорю Четверушкину: «У нас еще Берлин впереди, а ты стрелять разучился. Ты же — пулеметчик!» Посмотрел на меня Четверушкин и улыбнулся. Да так улыбнулся!.. «Эх, Четверушкин, дорогой ты мой землячок!» — обнял я его и поцеловал. «Давай, говорю, к пулемету…» Вот Четверушкин и начал… Поливает фрицев, к земле их прижал. Тогда я вскочил и в атаку. За мной все мои девять ребят, а Четверушкин с «Дегтяревым» в руках. Так и прорвались. Одного еще только ранило.

Карпушкин. А Четверушкин?

Илья. Живой-здоровый вернулся в роту. Спрашиваю после: «Как же ты, Четверушкин, страх свой переборол?» — «А, говорит, сердце загорелось». (С воодушевлением). Если бы у вас у всех так вот сердце загорелось!..

Ястребов. Оно у нас и не гасло.

Бадьин. Вся бригада — в боевом походном.

Ястребов. Разве лишь Карпушкин…

Карпушкин. А я — что?.. Я — как и все…

Илья. Эх, Семен Васильич… Дай тебя немножко замажу. (Обнимает Карпушкина.) По чужому следу итти всегда легче. Да большая ли в этом честь? В легкости ли счастье? Вчера мой брат давал два цикла, через месяц — то же. Сидеть и радоваться этим двум циклам? Ведь наша руда — это же… блюминги, паровозы, рельсы, станки… А техника эта на коммунизм работает! Кто это сделает? За нас-то?

Карпушкин. Известно, самим надо.

Ястребов. А в таком деле без риска не обойдешься!

Бадьин. Эх, был бы я металлург… Сделал бы я для наших коронок такой сплав, чтоб тверже алмаза…

Карпушкин. А по-моему в трансформаторе болячка.

Ястребов. Моторы да сплав… Тут оно все и кроется.

Илья(тепло, с благодарностью). Эх, ребята… фронтовые мои дружки!..

Пауза.

Бадьин(Карпушкину). А ты говорил — купаться… (Поет.) И снова пошли они строем вперед, одев нараспашку бушлаты… Напутственной дробью стучал пулемет, орудий гремели раскаты.

Входит Ефимушкин.

Ефимушкин(задерживаясь). Привет, товарищи. (Рабочие отвечают.) Мне сказали в компрессорной, что агрегат стал?..

Ястребов. Стал… А вы знаете, что нас всю неделю в одном забое держали?

Ефимушкин(промолчав). А все же подводит нас новинка… Этак мы и на табачок не заработаем.

Карпушкин. А мы курить бросаем.

Ефимушкин. Так-таки все и бросаете?

Карпушкин. Все.

Ефимушкин. Полезное решение, очень полезное. А вообще-то говоря, мы еще и «Казбеком» подымим. Верно, Максимыч?

Илья. Надеемся.

Ефимушкин(тихо Илье). Что это ты… передерганный весь?.. Почему твой старик по телефону из шахты аварийную бригаду вызвал?

Илья. Аварийную?.. (Делает движение в сторону шахты.)

Ефимушкин. Спокойно. (Уходит с Ильей в шахту.)

Карпушкин. Чего-то они сорвались?

Ястребов(встает). Не во втором ли забое?..

Бадьин. Карпушкин, полундра! (Встает и вместе с Ястребовым направляется в шахту.)

Карпушкин(на мгновение задерживается, с сожалением оглядывая свой чистый костюм). Достанется мне от Натальи… Эх, семь бед — один ответ (Уходит вслед за товарищами.)

Из шахты раздаются частые звонки, сигналы тревоги.

Пробегает Настенька и уходит в шахту. Некоторое время на площадке пусто, затем появляется Малаша. За бугром голос Василия: «Малаша-а!» Входит Василий. И Малаша и Василий в рабочей одежде, и еще не успевшие умыться после смены.

Василий. Почему ты от карьера поезда водишь?

Малаша. Сегодня на моем участке в шахте пути перестилали.

Неловкое молчание.

Василий. Где ты мое фото достала?

Малаша(скрывая смущение). Какое? Вот новости.

Василий. Из авторитетных источников.

Малаша. Очень мне нужно твое фото. Будто я тебя годами не вижу.

Василий. А в альбоме?

Малаша. Там у меня все больше виды. Гораздо интереснее. Гора какая-нибудь, историческое место или просто личность.

Василий. Все-таки личности встречаются?

Малаша. Только исторические.

Василий. Да я не против, если и обыкновенные. Здесь только… вопрос количества.

Малаша. Сколько же ты допускаешь?

Василий. Не больше одного.

Малаша. Это скучно, Василек.

Василий. С одним, значит, скучно?

Малаша. У меня друзей много… как у секретаря комсомольской организации шахты. И есть настоящие друзья.

Василий. Знаем мы этих друзей. Сегодня у него всякие посторонние темы, а завтра, смотришь, и в любви признается. (Вздыхая). Эх, если б я хоть капельку был уверен…

Малаша. Всю свою уверенность в забое расходуешь?

Василий. Да что мне забой! Я в забое… корреспондентов принимаю. В общем, там у меня уверенность полная.

Малаша. Ох, Василий, напрасно ты этак… обо мне тоже в газетах пишут, а я каждый раз думаю: стоит ли, по заслугам ли? Задумаешься да и решишь: нет, не по заслугам балуют, — и еще крепче за работу. А ты как-то слишком легко…

Василий. А чего тут особенно пыжиться. Брат-то мой, Илья, захотел от самого солнца прикурить и обжегся. Машинка-то его, говорят, сегодня… кувыркнулась.

Быстро входит Вера. Не задерживаясь, направляется в шахту.

Малаша. Вера Ивановна!

Вера. Некогда, Малаша… (Уходит.)

Василий. Геологическое начальство… А почему же торопится?

Входит Ольга Самсоновна. В руке у нее узелок с едой.

Ольга Самсоновна. Где тут мой старик? Вася, отца не видал?

Василий. Нет, не видал.

Ольга Самсоновна. Большим начальством заделался. Вторая смена кончилась, а у него, почитай, с полудня маковой росинки во рту не было. (Показывает узелок.) Термосок вот принесла. (Присматривается к Малаше.) А это ж кто?

Василий. Малаша. Знакомьтесь… моя мать. (Малаша подает руку.)

Ольга Самсоновна. На шахте работаете?

Малаша. Да, машинистом электровоза.

Ольга Самсоновна. Вот хорошо. А то у Ильюши — инженерша… Хоть одна работящая невестка в доме будет.

Василий. Хватила ты, мамаша…

Ольга Самсоновна. Вижу, сколь тут хватать! Мне только глазом повести — сразу вашей завесы как не бывало. Сама помню, как язык-то сохнет, а глаза песни поют.

Малаша. Смотри-ка, смотри, Фурегов с Никоновым с того хода побежали…

Василий. Похоже, авария… А мы-то стоим и не знаем… (Направляется в шахту.) Ну, пока.

Малаша. Пока?.. А, может, мне расставаться не хочется! (Уходит за Василием в шахту.)

Ольга Самсоновна. Свят, свят… (Пробегает Гайнутдинов. Ольга Самсоновна хватает его за рукав.) Стой-ка, паренек! Старика моего, Максима Буторина, случаем, не видал?

Гайнутдинов(вырываясь). В шахта, шахта…

Ольга Самсоновна. Ну, коль все мои там… (Направляется к шахте.)

Гайнутдинов(задерживает ее). Стой, бабушка. Ярами́, ярами́!

Ольга Самсоновна. Какая тебе Арамиль?

Гайнутдинов. Там вода!

Ольга Самсоновна. Везде, милый, вода. И в колодце вода, и на кухне вода. Замочу подол — выжму. (Пытается обойти Гайнутдинова.)

Гайнутдинов. Какой слова говоришь!.. (Входит Безуглый.) Товарищ начальник, не пускай бабушка шахта! (Скрывается в клетевом помещении.)

Безуглый. Редкая дерзость. Он смеет мне поручать…

Ольга Самсоновна. Моих зальет — пущай и меня заливает.

Безуглый(сообразив, что в шахте случилась какая-то беда, пятится от шахты). За-зачем же вам… з-заливаться?.. (Оглянувшись по сторонам, цепко хватает Ольгу Самсоновну за руку.) Тем более, мне поручено…

Ольга Самсоновна. Э-э, мил человек, двоим тут околачиваться несподручно.

Безуглый. Но… поручено…

Ольга Самсоновна. Да что ты в меня клещем-то вцепился?!

Безуглый. Ваша жизнь…

Ольга Самсоновна(вырвавшись). Ладно, остаюсь тут. А ты валяй в шахту. Как-никак, мужская сила, хоть и душа-то комариная.

Входит Бадьин. Он еле держится на ногах. Измокшая спецовка разодрана, в руке еще светящий аккумулятор.

Бадьин. Перехватили… Задраили.

Безуглый(с облегчением). Уже?!. (Одергивает костюм.) Упряма, бабушка… В шахту ей!.. В такой момент меня задержала. (Уходит в клетевое помещение.)

Ольга Самсоновна. Тьфу, тебе, перевертень!

Входит Карпушкин.

Карпушкин. Ну и досталось…

Бадьин. Зажали. Максим Федосеевич во-время аварийщиков вызвал.

Ольга Самсоновна. Живой он там?

Бадьин. Абсолютно. Ему бы не сменным, а боцманом на китобойце. (Карпушкину.) Аварийщики работали, как хорошие матросы у пробоины.

Карпушкин. Колотит всего… Стопку бы теперь пропустить… (С восторгом.) Ну, бабуся, моли бога за здоровье парторга нашего, Александра Егоровича.

Ольга Самсоновна. Давно не молюсь, любезный.

Карпушкин. Си-илен! Как в бою. Спокойненько так, без паники.

Бадьин. А кто там, в самом забое застонал?

Карпушкин. Илья… Максимыч…

Ольга Самсоновна. Ильюшенька?!

Карпушкин. В самую прорву полез, ну и…

Слева, где предполагается другой выход из шахты, входят Василий, Малаша, Гайнутдинов, Настенька, Ястребов.

Ястребов(возбужденный, рассказывает). Кричу ему: «Зачем туда, бригадир?! Придавит!» — «Плевать, говорит, Ястребов», — и полез… Мы ему — одно бревно, щит, еще бревно, щит… Потом на него… глыба…

Из клетевого помещения выходят Илья и Максим Федосеевич. Илья опирается на плечо отца. Левая рука у него перебинтована и держится на перевязи.

Ольга Самсоновна. Сыночек…

Василий. Доработались, механики.

Максим Федосеевич на ходу гневно оглядывается на Василия.

Малаша. Как ты можешь?!

Илья. Машина… Главное — машина не пострадала…

Максим Федосеевич. А имя твое? Разве оно тебе не дорого?

Илья. Мое имя — это мое дело.

Василий. Бесполезное дело, братуха. Амба.

Максим Федосеевич(разгневанный, берет Василия за грудь.) Цыц! Мозгляк… (Отталкивает Василия.)

Малаша(закрывает лицо руками). Позор… какой позор…

Василий(догоняет Малашу). А ты… ты — что?

Малаша. Оставь меня. (Уходит.)

Василий. Мам, дай мне ключи от дому.

Ольга Самсоновна подает Василию ключи.

Максим Федосеевич. Дай, дай ему ключи! Первым домой придет, брата ласковым словом встретит… (Кричит.) Не давать ему ничего! (Вырывает у Ольги Самсоновны ключи.)

Ольга Самсоновна. В своем ли ты уме? Сына-то родного…

Максим Федосеевич. Сыновья — да разные.

Василий. Для приезжих и бездомных в городе есть гостиница. (Уходит.)

Ольга Самсоновна. Вася! (Максиму Федосеевичу.) Сердца у тебя нет… (Уходит.)

Входит Вера.

Илья. Простите, я наделал и вам хлопот.

Вера(горько, с укором). Эх вы, союзник…

Илья. Вера…

Вера расстроенная, отходит.

Ястребов. Крепись, бригадир.

Бадьин. Бригада — в боевом походном.

Входят Ефимушкин, Фурегов, Никонов и Безуглый.

Илья. Александр Егорыч… выслушай меня!

Ефимушкин(сурово). Стоп. Разберемся.

Фурегов. Вот ваша новинка! Доехали.

Никонов. Дело тут не в этом, Николай Порфирьевич.

Ефимушкин. Почему бригада имела только один забой? Этим должны были заниматься вы, товарищ Безуглый.

Безуглый. В горячке работы… не мудрено и упустить.

Ефимушкин. Не понимаю, какая у вас может быть «горячка работы» важнее внедрения многозабойного метода? Запирать агрегат в одном забое — это все равно, как если бы просто в помещении опробовать летные качества самолета. В общем, не мытьем, так катаньем…

Фурегов(Илье). Почему ты полез в этот забой?!

Максим Федосеевич. Разберемся… во всем, что и почему. (Понизив голос.) Но главного виновника я вижу в вашем лице, товарищ директор.

Фурегов(деланно смеется). Сыночка защищаешь, с больной головы на здоровую хочешь вину свалить.

Максим Федосеевич. Ошибаешься товарищ Фурегов. Сорвись мой сын на бесчестьи, я ему был бы первый судья. В нашем роду совестью никогда не баловались. А тут… С него вины не снимаю, но главный виновник — вы. Это думает весь рудник. С той поры, как стало понятно ваше отношение к новой машине и многозабойной системе. (Тихо в лицо Фурегову.) Эх, плохо я учил тебя, Николай Порфирьев.

Безуглый. Разобраться мы, конечно, разберемся, но все-таки товарищ Буторин… Ведь вы же, я слышал, в партию вступаете…

Илья. Да, вступаю, чтобы… ломать старье. И вы меня не остановите.

Занавес.

Картина четвертая

Кабинет парткома. Вечер. Прошло шесть дней после аварии на Северной.

Ефимушкин(у телефона). Да… Секретарь горкома? Слушаю, Вадим Фомич. Вы откуда? А, вы уже здесь. Хотя бы на несколько минут зашли в партком! Что? Шахта — по пути? Да, это верно. Что? Буторин еще на бюллетене, уже седьмой день. Переживает… Главное — моральная сторона дела. Авария-то пустяковая. Однако, забой подзапорол. Да, собирались принимать. Я ему и рекомендацию обещал… Знал, что парень горячий. Конечно, хорошо! Но такого выверта и от него не ожидал. Лезет в опасный забой. Авария, травма… Что? А, у меня… Виноватым себя чувствую. Да за все. И прежде всего — за будущее рудника… Обстановка, конечно, сложная. С глазу на глаз? Давайте. В шахте и встретимся. Есть. (Опускает трубку. Некоторое время в раздумьи ходит по кабинету. Затем набирает номер телефона.) Вера Ивановна? Рад, что застал… Не думал, что так поздно задержитесь. Не зайдете ли ко мне на пяток минут? Прошу, прошу. (Опускает трубку. Стук в дверь.) Войдите.

Входит Ястребов.

Ястребов. Здравствуй, Александр Егорыч.

Ефимушкин. Добрый вечер, Павел Тимофеевич. Садись, пожалуйста. (Ястребов садится.)

Ястребов. Словно, как похудел ты, Александр Егорыч.

Ефимушкин. Дела не радуют.

Ястребов. Дела. (Пауза.) Хорошо, что вызвал меня, сам к тебе собирался.

Ефимушкин. Что же ты мне хотел сказать?

Ястребов. Да я теперь тебя послушаю.

Ефимушкин. Гм… Как дела в бригаде?

Ястребов. На перфораторы перешли. Совсем другой табак.

Ефимушкин. Лучше?

Ястребов. Какое — лучше? Хуже! Один месяц поработали с агрегатом, а так привыкли, что перфораторы — хорошие машины — теперь каким-то ископаемым инструментом кажутся. Карпушкин, и тот по новинке тоскует. «Культурный, говорит, механизм».

Ефимушкин. Значит, вообще на шахте такое мнение?

Ястребов. Другого и быть не может. Это же — техника! Каких бы трудностей не стоило, а мы без такой машины не останемся. Жизнь требует.

Ефимушкин(после паузы). Ты, кажется, дал Илье рекомендацию?

Ястребов. Да.

Ефимушкин. Ну, и что ты теперь думаешь?

Ястребов. Отбирать не собираюсь. В его положении я, может быть, сделал бы то же самое…

Ефимушкин. Прямо-таки то же самое?

Ястребов(неуверенно). Ну, может, и не в точности, а…

Ефимушкин. И удержать не пытался?

Ястребов(смущенно). Пытался… Да разве ж его остановишь?

Ефимушкин. Так-так… А что же Илья? Ты у него бываешь?

Ястребов. Бываю. Поправился. Завтра на шахту собирается. А директор, говорят, хочет его с бригады снимать…

Ефимушкин. Не слыхал.

Ястребов(недоверчиво взглянув на Ефимушкина.) Полюбопытствуй. А я хочу тебе заявить, Александр Егорыч… буду за Илью драться. Как коммунист, я тоже отвечаю за дисциплину на шахте. И дисциплина у нас железная. А этот случай — особый случай… Безуглые под ногами путаются. (Гневно.). Ух, я бы их… Знаешь, Егорыч, если я драться начну… я могу и глаза выклевать!

Ефимушкин. Не даром у тебя фамилия Ястребов.

Ястребов. Почему до сих пор мы терпим Фурегова! Вот обожди, буду в горкоме…

Ефимушкин. Сейчас на твоей шахте находится секретарь горкома. Иди и говори.

Ястребов. И пойду, и скажу!

Ефимушкин. Что же ты ему скажешь?

Ястребов. Уберите, хватит! — вот что я скажу.

Ефимушкин. Эх, Ястреб, Ястреб, злая ты птица. Ну, разве можно так с людьми?

Ястребов. Филантропией увлекаешься, Александр Егорович? Этак мы и с врагами…

Ефимушкин(резко). Стоп. Говори да не заговаривайся. (Злым шопотом.) Ты когда-нибудь слышал, как горло под пальцами хрустит? Нет?.. А я… десантник я. Понятно? (Пауза.) Враги — это враги. А у нас тут люди. Разные, но наши. Советские люди. Проходчики, директора, колхозники, академики… С ними и в коммунизм идем. А ты… Эх, Ястребов…

Ястребов. Так, тридцать же с лишним лет воспитываем!

Ефимушкин. А человек прожил тысячи лет! И все это время ему мешали и сейчас еще мешают быть человеком. А мы за тридцать лет… Да посмотри на себя, ты, старый шахтер. На улице дождь, слякоть, ночь… А ты пришел. Что тебя привело? Шкурный интерес? Нет! За товарища дерешься. За его — значит и за твое — дело. За дело рудника, а, стало быть, и всей страны. Так? Так. Вот они, эти тридцать лет, Павел Тимофеич.

Ястребов(после паузы, покашливая). Как же с Ильею? Крестник он мой: рекомендую.

Ефимушкин. Посмотрим. Мне ведь он тоже не чужой.

Ястребов. Что ж, пока.

Ефимушкин. Пока.

Ястребов(идет к выходу, но останавливается). А с бригадирства снимать — ни-ни! (Уходит.)

Ефимушкин, сумрачно улыбаясь, смотрит вслед Ястребову. Пауза. Звонок телефона.

Ефимушкин(по телефону). Да. Здравствуйте, товарищ Безуглый. План мероприятия? Обращайтесь к директору. Видите ли, товарищ Безуглый, у меня на ваши планы особый взгляд. Да, да, высосаны из пальца. Один забой, которого не хватало Илье Буторину дороже всех ваших планов… (Опускает трубку. Но сразу — новый звонок.) Да, слушаю. Почему сердит? Все те же причины. А тут еще звонок за звонком. По всем производственным и даже хозяйственным вопросам находят необходимым звонить в партком. А мне хотя бы вытянуть главное. Жалуюсь тебе, дорогая жена, как члену ревизионной комиссии горкома… Нет. Аничка, я приду не скоро, прости. Разве он еще не спит? (Неохотно.) Ну, давай, ладно… Ни-ки-тка! (Постучавшись, входит Вера. Ефимушкин не видит.) Это — папа. (Увлекся.) Обожди, Аня, ты нам не мешай… Никитка! А-а, узнал, разбойник! (Замечает Веру.) Ладно, бай. (Опускает трубку.) Правительственный разговор.

Вера. Сколько ему?

Ефимушкин. Почти два года. Требует а́бу. На его языке «абу» — это яблоки, мандарины, виноград и все прочие фрукты.

Вера. Маловато сюда фруктов возят.

Ефимушкин. Ничего, скоро мы свои сады разведем. Персики будут расти.

Вера. Возможная вещь. (Пауза.) Между прочим, как легко мы верим в мечту. Почему это, а?

Ефимушкин. Привыкли мы видеть, как самые высокие наши мечты явью становятся.

Вера. А знаете, Александр Егорович, не всегда… Конечно, большие мечты, когда весь народ мечтает, эти — да, сбываются. Но вот маленькие, личные… Вот я, например, в институте мечтала… Забраться бы далеко-далеко, в тундру куда-нибудь, и открыть месторождение угля, железа или каких-то редких металлов. Богатую залежь! Такую, чтоб новый Донбасс возник бы, или новое Криворожье.

Ефимушкин. Дельная мечта… и совсем не маленькая.

Вера. А вот не сбывается. Стала я, как видите, геологом-эксплоатационником. Вместо походной палатки — квартира с электричеством и ванной. И пища, которую я каждый день готовлю, не пахнет дымом костра…

Ефимушкин(с улыбкой). А главное — новый Донбасс откроет кто-то другой.

Вера. Да, кто-то другой. Конечно, этому другому я желаю удачи, но вы же понимаете… (Пауза.) Выучилась, время идет, а что я для Родины сделала? Почему, вы думаете, я так настаиваю на своем проекте? Если хотите, это моя не сбывшаяся тундра, это мой новый Донбасс. Пусть маленький, даже очень маленький, но — мой. Я его для страны своей, для коммунизма открываю. Ведь если ничего не открывать, то лучше уж совсем не жить.

Ефимушкин. Да, все мы — первооткрыватели и первопроходчики… Вот и Илья такой же. (Вера хмурится.) Разве вам это не кажется?

Вера. Казалось.

Ефимушкин. А сейчас?

Вера. Если он первопроходчик, он не должен терять голову. И подводить товарищей. (С обидой.) Он ведь знал, что я запретила работу в обводненном забое. Почему же бурил? Мне не поверил… Какой из девчонки геолог!

Ефимушкин. А вы, я вижу, всерьез расстроились. Даже в тундру собрались перекочевать.

Вера(удивленно). Откуда вы знаете?

Ефимушкин. Земля слухами полнится. А ведь правда, собираетесь уходить?

Вера. Да. Пойду в какую-нибудь поисковую партию. В тундру или тайгу, поближе к моему Донбассу.

Ефимушкин. А здешний квершлаг?

Вера. Об этом, Александр Егорыч, вам лучше знать.

Ефимушкин(твердо). И я знаю.

Вера. Что?

Ефимушкин. Проходку вашу мы начнем весной. Мы начнем ее в апреле-мае, когда создадим необходимые условия. А рычаг, которым к весне мы перевернем все — это буровой агрегат. Как говорил здесь один проходчик, без такой машины мы не останемся. Сама жизнь требует. Так, что ваш новый Донбасс, правда не в тундре, создается не только вами. (С улыбкой.) И если вы настоящий первооткрыватель, вы не должны терять голову и… подводить товарищей.

Вера. Товарищи подводят.

Ефимушкин. Мелкая обида. Надо быть выше. (Задушевно, неожиданно перейдя на «ты».) Ты же комсомолка, Верочка. А обижаешься, как обычная Вера Ивановна. (Пауза.) Ты же любишь его? (Вера смущенная молчит.) Любишь, несмотря ни на что. Так помоги же ему! Стань выше — и поддержи его. Вместе с тобою он открывает и новый Донбасс, и новое Криворожье.

Звонит телефон.

Ефимушкин(слушает). Да… Что у тебя такое срочное? Хорошо. (Опускает трубку.)

Входит Илья. За шесть дней, прошедших после аварии на шахте, он осунулся, побледнел. Небритый и как-будто на несколько лет постаревший, смотрит мрачновато, изподлобья.

Ефимушкин. О, не ждали… Солдат уж на ногах.

Илья. Нет, еще в медсанбате. В строй не пускают. (Здоровается с Верой и Ефимушкиным и по молчаливому приглашению последнего садится.) А мне все расчеты надо в мастерских да в забое вместе с Никоновым проверять.

Ефимушкин. Извините, товарищи, я на минутку к хозяину. (Выходит.)

Оставшись одни, Илья и Вера чувствуют себя неловко.

Илья(прерывая затянувшееся молчание). Есть такой обычай: навещать больных.

Вера. Да, если они приятны.

Илья. Больные всегда неприятны. Хотя бы тем, что болеют.

Вера. Хороши они разве лишь тем, что почти не имеют возможность делать глупости. Во всяком случае, они не лезут в обводненный забой. Не посчитавшись с указаниями специалистов горного дела, они вынуждены считаться с предписаниями врачей.

Илья. Видно, мне придется зайти попозже… (Идет к выходу.)

Вера. Постойте! (Илья останавливается.) Куда же вы бежите? Мы ведь не виделись почти целую неделю.

Илья. И вы так соскучились, что сразу взялись меня отчитывать.

Вера. Ладно, я согласна перенести это мероприятие на более удобное время.

Илья. И место.

Вера. Ладно. Как вы себя чувствуете?

Илья. Очень плохо.

Вера(с тревогой). Так зачем же вы встали?!

Илья. Чортовски плохо себя чувствую: ничего с машиной не получается.

Вера. А-а… Я-то уж подумала…

Илья. Здоровье — что! Груженые вагонетки, вместо электровоза, повезу. (С болью.) Скорость вращения и сплав…

Вера. Копировать и повторять пройденное, конечно, легче. А вы… вы же — первый! Слышите? (Присев на краешек дивана, где сидит Илья, неожиданно тепло.) Не отступайте. Мы же — союзники, Илюша.

Илья. Вера…

Вера. Союзник вы мой… дорогой.

Илья быстро подходит к Вере. Она доверчиво протягивает ему руки.

Илья радостно и растерянно смотрит на Веру — и вдруг неловко целует ее в голову.

Вера(испуганно). Илюша!..

Илья. А что мы плохого делаем?

Вера. Впрочем, да. Мы просто… любим. И больше ничего.

Илья. Любим?!

Вера. Очень!

Они стоят, держась за руки, совершенно счастливые.

Вера припадает к плечу Ильи. Случайно она запрокидывает голову и замечает портрет, на котором Сталин и Горький. Портрет замечает и Илья, и они, смущенные, отодвигаются друг от друга.

Входит Ефимушкин. Илья и Вера, как по команде, встают.

Ефимушкин(подходит к своему столу). Задержался.

Вера. Я тоже… задержалась. (Прощается за руку с Ефимушкиным.) Да, Александр Егорович, ведь вы вызывали меня по делу? А я заговорила вас, простите меня, болтушку, и… Я вас слушаю.

Ефимушкин(хитровато поглядывая на Илью и Веру). Да, собственно, дело так заметно поправилось, что нет смысла о нем и говорить.

Вера. Тогда… до свиданья.

Ефимушкин. Всего доброго. (Вера уходит.) Какая она умница…

Илья. Пожалуй.

Ефимушкин. И красавица.

Илья. Вот уж не сказал бы.

Ефимушкин. Ах, плут! (Серьезно.) До́ма-то как?

Илья. Так себе. (Пауза.) Василий в общежитии живет. Дома так и не появляется.

Ефимушкин. Нужно найти с ним общий язык. Терпеливо воспитывать.

Илья. Трудно.

Ефимушкин. А, думаешь, с тобой легко? (Сухо.) Зачем ты пришел?

Илья. Выздоровел я… На работу надо. Что мне делать… и как?

Ефимушкин. Почему ты спрашиваешь об этом у меня? Здесь не отдел кадров.

Илья. Я считал, что… как коммунист, я должен…

Ефимушкин. Коммунист, говоришь?

Илья. Неужели мой поступок… Не из корысти же я, Александр Егорович. И не по глупости нашкодил… Сколько я раз просил: дайте забои. Одни добрые пожелания… За директором — Безуглый. Ну, сердце у меня и вырвалось… Обводненный забой, не обводненный — определенно это не было известно. Я и… рискнул…

Ефимушкин. Очертя голову… Узнаю молодца по походке.

Илья. Для себя ли я, Александр Егорович?

Ефимушкин. Спокойно! Без истерики… Знаю, что не для себя.

Илья. Не из честолюбия!

Ефимушкин. Тоже знаю.

Илья. Зажимают… палки в колеса…

Ефимушкин. Зажимают, мешают… Ты же так гордишься тем, что ты проходчик. А знаешь, какие мы проходчики? Идем сквозь многовековую толщу эгоизма и косности — особой твердости порода. Значит и выдержка нам нужна особая. А у тебя? Кандидат партии… Где твоя выдержка? Разум твой — помутился? Думаешь, дорога в партию открывается каким-то исключительным делом? Чудак!.. Если бы даже твоя машина совсем не удалась, — эта дорога тебе не заказана. А вот за такие выверты… тут и десять изобретений не помогут. (Пауза.) Ты достоин, очень во многом достоин, а все же… оступился ты…

Пауза.

Илья. Два года… дни и ночи… Ведь все, все — и машина эта, и работа… учеба даже, и все, что у меня дальше — для партии, без остатка…

Входит Никонов. Вернее, он врывается, усталый и радостно взволнованный.

Никонов(сразу направляясь к Илье). Здесь! Поймал… Простите, товарищи, у вас какой-то разговор? Но это неважно… То есть по сравнению с тем, что у меня… (Трясет за плечи Илью.) Я к тебе домой бегал. Да, да, туда и обратно — при моей-то комплекции… Сказали — в парткоме…

Ефимушкин. Может, вы присядете, Иван Петрович?

Никонов(садится). Понимаете, ведь я нашел! Нашел дефект конструкции и устранил его.

Илья. Неужели?!

Никонов. Вот мои вычисления… (Показывает Илье листок.) Смотрите… (Илья читает про себя написанное. Хватает карандаш, проверяет вычисления.) Теперь конструкция безупречна. В серийное производство!

Ефимушкин. Сделайте пока хотя бы несколько экземпляров.

Никонов. Недельку мы посидим в механических мастерских, потом — в забой.

Илья(окончив вычисления). Правильно!

Никонов. То-то же, молодой человек. (Обнимается с Ильей.) В мастерские, завтра же в мастерские. (Илья заметно смущен.) Что ты? Думаешь, за неделю не успеем?

Илья. Нет… я еще…

Никонов. Ты не поправился?

Илья. Я не знаю, как тут со мною…

Никонов. Ну, ну, молодой человек! Сейчас я с директором. Он здесь, в коридоре, коменданта общежития распекает… (Никонов выходит, а затем входит с Фуреговым.)

Фурегов(задерживается в дверях и кричит в коридор). Каждую неделю менять постельное белье! Повесить портреты, гардины, поставить цветы… Там живут молодые рабочие, наш золотой фонд!

Никонов. Я не думаю, чтобы Николай Порфирьевич в такой ответственный момент…

Фурегов. Какой тут еще момент?

Никонов. Я устранил дефект конструкции.

Фурегов. А? Как?..

Никонов. Так, что наши четыре бура будут входить в самую твердую породу, в колчедан, как в простую глину. Двенадцать тысяч оборотов в минуту!

Фурегов. И на долго этот восторг?

Никонов. Навсегда.

Фурегов. Дай-то боже.

Никонов. Теперь — мастерская, потом — шахта… И я не могу без Ильи Максимовича.

Фурегов. Что же вы хотите? Чтобы я допустил к работе лихача? Кто гарантирует, что завтра он не повторит своей мальчишеской выходки?

Ефимушкин. Я.

Фурегов. Что?

Ефимушкин. Я гарантирую… Иван Петрович, будьте добры зайдите пожалуйста с Буториным в парткабинет.

Никонов и Илья выходят.

Фурегов. Не быть ему бригадиром, простым бурильщиком не быть! Не в шахту, а на конный двор, милости просим.

Ефимушкин. Стоп, не зарывайся. (Пауза.) Ты, оказывается, наложил-таки лапку на министерский наряд.

Фурегов. Решил инструмент расходовать экономно.

Ефимушкин. А как же многозабойное обуривание, постройка буровых агрегатов?

Фурегов. Будем двигать. И люди найдутся. На Буторине свет клином не сошелся. Осмотримся, соберемся с силами — и будем двигать. Новаторский метод! — кто посмеет зажимать? Новому, передовому — самую широкую дорогу.

Ефимушкин. Интересная деталь… Когда люди хотят скрыть свою неприглядную наготу, они напяливают на себя самые передовые лозунги. Юлишь, Порфирьич, юлишь.

Фурегов. С моей-то простотой? Зол ты, Егорыч, зол на меня.

Ефимушкин. А и не скрываю. Зол. Очень зол! Сними лапу с наряда. Дай новаторам дорогу.

Фурегов. Инструмент ломать? Забои топить?

Ефимушкин. Если бы мы обеспечили Буторину два подготовленных забоя — аварии не произошло бы. Ты обещал ему несколько забоев — что ты ему дал?

Фурегов. Защищаешь?

Ефимушкин. Нет, я его не защищаю. Ты это еще увидишь. Я требую внимания к новому. Я требую пересмотра нашей системы эксплоатации месторождения. Судьба проекта Щадных и этой новой машины — это и судьба нашего рудника.

Фурегов. Думаю и я о судьбе рудника, Егорыч. Рудник для меня все: и жизнь тут моя и все мои радости. Думаю… Иногда поспорю с тобой или вот — с Буториным… поспорю, а на душе так гадко… Вижу ведь и пользу квершлага, даже каким-то уголком души верю и в эту машину. Но, понимаешь, боюсь… Сегодня, сегодня — ни дохнуть, ни охнуть. А квершлаг — это ведь еще для завтра…

Ефимушкин. Слушай, Николай Порфирьич, скажи мне по совести, чем ты помимо службы занимаешься?

Фурегов. Помимо службы? Не знаю даже, бывает ли у меня такое время. Ну, если выпадет минутка — семья… Туфельки там всякие… А почему ты так это вдруг?..

Ефимушкин. А ты читаешь?

Фурегов. Что?

Ефимушкин. Книги.

Фурегов. Каждый день, перед сном… Вчера, например, так и уснул с «Белой березой». Захватывающая вещь.

Ефимушкин. Так-так… А что-нибудь другое раскрываешь? Ну, скажем, из классиков марксизма…

Фурегов. А как же! Разве без этого можно? И сталь покрывается ржавчиной, если ее не чистить.

Ефимушкин. Хлестко сказано. Что же ты в последнее время изучаешь? Прости мое любопытство.

Фурегов. Гм… ну, вообще… И Ленина, и Сталина. У меня весь Маркс и Энгельс…

Ефимушкин. В шкафу на полке?

Фурегов. А где же им еще?..

Ефимушкин(стучит себе пальцем по голове). Более обязательное место.

Фурегов. Мне кажется, ты хотел говорить о Буторине?

Ефимушкин. Давай пока о Фурегове… Что ты будешь делать завтра? Пятилетка-то кончается.

Фурегов. Вообще-то говоря, будет завтра — будет и новое задание. Но какое это имеет отношение?

Ефимушкин. Обожди… Совершенно верно, новое задание будет. Мы пойдем дальше, до самого коммунизма. Но как ты готов к новым, завтрашним планам? Как готов наш рудник? Нужно уже сейчас думать о новом разбеге. А рудник живет на коротком дыхании. Почему? Потому, что его руководитель потерял перспективу… Теперь ты, наверное, понимаешь, что мой интерес к твоей учебе продиктован не простым любопытством. Вот какое тут отношение, дорогой товарищ.

Фурегов(волнуясь, ходит по кабинету). Перспектива!.. Три года жизни я отдал этому руднику. Я поднял его из ямы. Здесь было две жалких шахтенки. Я создал большой рудник. А это здание? Рудоуправление помещалось в бараке. Я построил дворец. И дальше… и дальше имею планы. Широкие планы! О-о, я тоже люблю мечтать. Но я прежде всего выполняю ближайшую задачу. Я — солдат пятилетки. Приказано — есть!

Ефимушкин. В наших пятилетках каждый солдат должен быть и генералом… А ты мне напоминаешь неопытного пловца, который барахтается, не умея оторвать голову от воды. Знаешь, что Сталин о таких пловцах говорил? Они «гребут честно, не покладая рук, плывут плавно, отдаваясь течению, а куда их несет — не только не знают, но даже не хотят знать». А ведь воздух настоящих пловцов, воздух большевиков — перспектива. Мы потому и дышим глубоко, что в каждом взмахе руки видим приближение цели. Сознайся, у тебя нет этого ощущения… Отсюда и все твои ошибки.

Фурегов. Все грешны, все хоть чуточку ошибаются, один Ефимушкин — святой праведник…

Ефимушкин. Нет, и я вижу свои ошибки. До боли четко их вижу… Моя вина в том, что я работал с тобой больше года и никогда всерьез не задумался о тебе, не толкал тебя к росту, давно не поссорился с тобой, как поссорился сейчас, и не указал тебе на твое делячество. Моя вина в том, что я увлекся производством и упустил политическую, воспитательную работу среди коллектива. Не случайно процветает у нас тип этакого парадного стахановца, а массовое соревнование в загоне. Вот мои ошибки. И мне очень тяжело теперь, мучительно тяжело… (Пауза.) А по поводу Буторина… Я думаю, доделать агрегат сейчас более важно, чем наказать одного из его творцов отстранением от работы — и тем самым поставить все под угрозу.

Фурегов. Но мы не можем обойти этот поступок.

Ефимушкин. И мы не обойдем его. Я имею для Буторина гораздо более строгую меру, чем хотел бы ты. Подумай.

Фурегов(после паузы.) Зови.

Ефимушкин. Да, на шахте Северная находится секретарь горкома. Я сейчас пойду к нему. (Пауза.) Я хотел было поставить вопрос о наших делах на парткоме рудника, но, видно, разговаривать нам, Николай Порфирьевич, на бюро горкома.

Фурегов. Нужно ли… сор из избы?

Ефимушкин. Нужно — и подальше. (Зовет.) Иван Петрович, Буторин! (Входят Илья и Никонов.) Николай Порфирьевич, твое решение?..

Фурегов(идя к выходу). Работайте, Буторин.

Илья. Спасибо… Ну, теперь я!..

Ефимушкин. Иван Петрович, одну минутку… (Никонов, поняв, выходит вслед за Фуреговым. Ефимушкин подходит к Илье, берет его за плечи). А что касается моей рекомендации… я, пока, воздерживаюсь.

Занавес.

Действие третье

Картина пятая

В доме Буториных, через пять месяцев. Утро. Илья работает в ночной смене, еще не пришел из шахты. Ольга Самсоновна и Настенька выставляют вторые рамы. Максим Федосеевич по пояс высунулся в раскрытое окно.

Максим Федосеевич. Гляньте-ка, гляньте…

Настенька. Ласточки! Гнезда под крышей лепят.

Максим Федосеевич(свистит). Фить-фить-фить… Ишь сколько землищи в клювике тащит! Целый кирпич…

Ольга Самсоновна(передает Настеньке раму). Бери-ка.

Настенька. Последняя… (Уносит раму.)

Максим Федосеевич. А трава, травища-то… Апрель… Фить-фить-фить!.. Эк, резвятся…

Ольга Самсоновна. Что им еще делать-то?

Максим Федосеевич. А под землей, на всех горизонтах шахт, гремит Ильюшкина машина. Тоже ласточка…

Ольга Самсоновна. Электрическая-то машина?

Максим Федосеевич. Еще какая ласточка! Послушай-ка, что умные люди говорят. Комиссия к нам из Министерства приехала… Говорят, ласточка нового! «Такие ласточки, говорят, коммунизм возвещают!»

Ольга Самсоновна. А скажи ты мне толком, Максим, когда ж он, коммунизм, начнется?

Максим Федосеевич. Да он уже начался.

Ольга Самсоновна. Где ж это он начался? Что-то я не приметила…

Максим Федосеевич. Да вот хотя бы тут, под нашей крышей.

Ольга Самсоновна. Грешно изгаляться-то… Пустяки тебе, что ли?

Максим Федосеевич(сердито). Толкуй, что откуда… Ильюшка наш — кто?

Ольга Самсоновна. Известно, проходчик.

Максим Федосеевич. Знамо, не инженер-конструктор. А машину выдумал! Как, почему? Потому, что грамота, потому, что интерес широкий. И, думаешь, один он такой? Числа им нет! Да, да. Кто же они — рабочие иль инженеры? И то, и другое. Вот тебе и коммунизм!

Ольга Самсоновна. Маленько развидняется…

Максим Федосеевич. Или, вот, скажем, ты нынче у бабки Прасковьи гостила?

Ольга Самсоновна. Гостила.

Максим Федосеевич. Деревня?

Ольга Самсоновна. Покровка-то? Да что ты ума пытаешь? Известно, не город. Кругом — тайга.

Максим Федосеевич. А свет, а радио? Во-до-про-вод! Кино, десятилетка, музыкальная школа! А машины там какие! Тро-ту-а-ры! Одежда, одежда какая на людях? А главное — интерес у людей какой! Деревня, говоришь… А, может, город? А?

Ольга Самсоновна. Так уж и город! Хоть и пустяковая, да все же разница.

Максим Федосеевич. Во, во! И здесь разница, и между Ильей да Василием — тоже еще разница… А вот когда все эти разницы, как последние тучки, скроются, — тогда оно, солнце-то наше, в полный свет и засияет.

Ольга Самсоновна. Мы-то с тобой — доживем, ай нет?

Максим Федосеевич. Такую задачу поставим — непременно доживем.

Ольга Самсоновна(вздохнув). Ну, ежели не мы, то хотя бы дети наши…

Максим Федосеевич. А я, не доживу если, так и на том свете буду жителям коммунизма завидовать. Сам хочу! (Закуривает и снова высовывается в окно.) Фить-фить-фить…

Ольга Самсоновна(передразнивает). Фить-фить-фить… Просвистели зимушку. На дворе весна, а на ремонт и виду никакого.

Максим Федосеевич. Зима зиме рознь… (Вздыхает.) Хуже нет во вторую смену работать: весь день пила на шее. Материал-то мы подвезли! Лесу да кирпича целую гору навалили. Три-четыре недели — и будет наш дом как новенький.

Ольга Самсоновна(вглядывается в окно). Постой, никак Василий прошел…

Максим Федосеевич. Примерещилось тебе. Мимо дома бы не прошел. Надо же когда-то возвращаться.

Ольга Самсоновна. А походка его… и фигура. Вчера тоже мне показалось, будто прошел… Сердце, знать, еще не улеглось. Гордец! Пять месяцев в родном доме не показываться. Это ж от одной тоски…

Возвращается Настенька.

Максим Федосеевич. Тоже, скажешь, тоской изныла, пять месяцев не видала? Кому каждое воскресенье таскаешь жареное да пареное?

Ольга Самсоновна(растерянно). Ах, шпиён… Пролаза… А-а-а…

Максим Федосеевич. Ребята из общежития говорят: всю комнату по воскресеньям Васька Буторин кормит. А Настюшка — так та и по будням бегает.

Ольга Самсоновна. Подробности-то, подробности какие!.. А сам-то? Сам? Во сне-то намедни кого выкрикивал?

Максим Федосеевич. Когда это ты слышала? Сплю спокойно. (Пауза.) Фон-барон!.. Здесь люди себя не щадят, новые тропки к будущему ищут, а он торной дорожкой прогуливается да еще и нос кверху.

Ольга Самсоновна. Теперь уж — книзу.

Настенька. Вполне понятно. Все проходческие бригады на буровой агрегат переходят, а у него, видите ли, амбиция: по-старому работает, с перфораторами. И в бригаде из-за того сплошной разлад.

Максим Федосеевич. А тебя кто с этими известиями просит?

Звонок. Настенька выходит в переднюю и возвращается с пачкой писем.

Настенька. Илье! Снова целая дюжина. (Рассматривает штемпели на конвертах.) Кривой Рог… Златоуст… Копейск…

Максим Федосеевич. Илья-то — в гору да в гору. По всему белу свету о его выдумке да скоростной проходке слава шумит.

Ольга Самсоновна. Теперь-то уж, поди, не откажут… в партию?

Максим Федосеевич. Да что — теперь? Ему бы еще зимой, со всем бы удовольствием…

Ольга Самсоновна(в недоумении). Ну, так чего ж он, Илья-то?

Максим Федосеевич. А кто его знает. Заладил одно: не готов еще, да не готов. С Ефимушкиным повстречается — опять же этот вопрос бочком обходит.

Ольга Самсоновна. Еще подумают: куражится.

Максим Федосеевич. Какой же в таком деле кураж? Говорит — не готов, стало быть, особую строгость к себе имеет. (Пауза.) Я вот за Василия боюсь. Другим бы каким боком не забурился. Друзей-то умных поблизости нет, все зелень пискливая…

Настенька. А я что знаю! Он себе нового друга нашел: с Ефимушкиным самим подружился.

Максим Федосеевич(удивленно). Ну? Си-илен…

Настенька. В партком к нему ходит. А тот — общежитие навещает. Книги ему парторг дает.

Максим Федосеевич. Во как!..

Настенька(перебирает конверты). Кемерово… Магнитогорск… Коунрад…

Ольга Самсоновна. Большого тепла человек Александр наш Егорович…

Настенька. А фамилия какая-то несерьезная: Ефимушкин.

Максим Федосеевич(с улыбкой). Знамо, фамилия Гайнутдинов куда серьезнее.

Настенька. Прозрачные намеки…

Максим Федосеевич. А его, Ефимушкина, фамилия как раз очень серьезная. Деда его по отцовской линии, Ефима Рудакова, Ефимушкой звали. Любили его друзья-рудокопы. За песни. Запоет, бывало, Ефимушка — по всему поселку эхо перекатывается… В самом цвету погиб человек. Подрядчик, хозяин шахты, именины праздновал. Ну, и пригласил Ефимушку петь. А тот наотрез: «Не был я хозяйским соловьем и не буду». И угрозами подрядчик, и деньгами — не берет. Так, и не пел у него Ефимушка. Подрядчика заело. Подкупил каких-то пришлых бродяг. Устерегли Ефимушку ночью и… кислоты какой-то в рот залили… Неделю помучился и помер. Дети остались. Всем поселком их растить помогали. Фамилия забылась, так и звали: «Ефимушкины дети». А он уж — внук…

Ольга Самсоновна(вздыхает). А что же эта Малаша с Васенькой-то?

Максим Федосеевич. Чего не знаю — того не знаю. Не по моей части.

Настенька. Не встречаются, целых пять месяцев. С того дня, как у Ильи на шахте случилось.

Ольга Самсоновна. Упрямится-то кто — он иль она?

Настенька. Нет, она! Да и один ли только Вася по Малашеньке сохнет? Ее портреты прямо из газет мальчики на память вырезают.

Ольга Самсоновна. А много ль расходится экземпляров?

Настенька. Расходится, да никому не приходится. (Перебирает конверты.) Сталино… Североуральск… Воркута…

Максим Федосеевич. Методом его интересуются. (Берет у Настеньки письма.) Давай-ка, на стол ему положу. (Выходит в комнату Ильи.)

Входит Гайнутдинов, одетый в парадный костюм горного мастера второго класса. Он в доме своей любимой впервые, и поэтому держится очень робко.

Гайнутдинов. Здравствуйте.

Настенька(удивлена появлением Гайнутдинова). Явился… Какой расфуфыренный… (Знакомит мать.) Это — Миша.

Ольга Самсоновна. Очень приятно.

Настенька. Проходи, Миша, только ступай по этой вот половице. Я подметать буду.

Ольга Самсоновна. Так-так, доченька, сразу их надо приучать, чтобы по одной половице ходили. (Отходит, обтирает подоконники).

Гайнутдинов(шопотом). Серьезная у тебя мамаша.

Настенька. А я вся в нее. Берегись. (Строго.) Ты почему пришел, если я тебя не приглашала?

Гайнутдинов. Я совсем не к тебе пришел. Твоя братишка, Вася, мне нужен.

Ольга Самсоновна(оглядывается). Что там про Васю-то?

Настенька. В одной бригаде и не мог увидаться и поговорить?

Гайнутдинов. Особый разговор.

Ольга Самсоновна. Он же в общежитии живет.

Гайнутдинов. А ребята сказал: домой ушел.

Ольга Самсоновна. Максим, слышал? Говорила я тебе, фигура его и походка…

Входит Василий. Он входит одетый в пальто.

Василий. Ну… доброе утро.

Ольга Самсоновна. Васенька! (Настенька с радостью бросается к Василию. Максим Федосеевич выходит из комнаты Ильи. Пытается казаться суровым.) Легок-то на помине… Не разделся чего?

Василий. Да я так, на минутку… По стенам соскучился.

Максим Федосеевич. Стены как стены, стояли и стоят. Обои все того же цвета.

Василий. А я сегодня во сне видел, будто переменились.

Максим Федосеевич. И часто ты этакие сны видел?

Василий(насупившись). Доводилось.

Ольга Самсоновна. Раздевайся, пойдем.

Василий. Сам еще в этом доме дороги не забыл.

Ольга Самсоновна. Тогда я на стол подавать буду. Винишка бутылочку припасла.

Василий. Вот это хорошо. К сестре, вон, гость. (Выходит, затем входит в костюме.)

Гайнутдинов. Я к тебе, Вася.

Василий. Ко мне? Ну-ну.

Ольга Самсоновна. Закусочку приготовлю. (Выходит.)

Настенька. Секреты?

Гайнутдинов. Маленький беседа между нами. Не мешай, пожалуйста.

Настенька. Ах, я уже мешаю? Джуляр малай! (Рассерженная выходит.)

Максим Федосеевич. Беседуйте. (Понимающе улыбаясь, выходит.)

Гайнутдинов. Скажи, бригадир, когда мы в свою бригаду агрегат возьмем?

Василий. А ты что надулся так, словно посол иностранной державы? (Гайнутдинов стоически переносит насмешку. Это настраивает Василия на более уважительный тон.) Взять агрегат — не штука.

Гайнутдинов. Золотой слова, бригадир!

Василий(продолжая мысль). Да как теперь на это посмотрят? Чего доброго скажут: Василий Буторин длинные рубли учуял…

Гайнутдинов. Какой дурак скажет?

Василий. Найдутся.

Гайнутдинов. Плохой причина, бригадир. (Собравшись с духом.) Если ты не хочешь немедленно брать машина, ты не будешь руководить бригада.

Василий. Ты… угрожать?

Гайнутдинов. Это не я, Вася, это — мы… Мы будем просить начальство заменить бригадира. Так решил бригада.

Василий. Бригада?..

Гайнутдинов. Да, ребята просил тебе передать.

Василий(после паузы). За все мои старания… награда… (Вспыхнув.) Кто вас горняками сделал, сопляки? Тебя, тебя кто сделал? Перфоратора боялись… отладка была для вас черной магией… Выросли, меня переросли? Дудки!

Входит Вера. Она раскраснелась и запыхалась.

Вера. Товарищи! Дорогие мои… Где Илья?

Василий. Наверно, еще на шахте.

Вера. Родные мои!.. Что же делать?.. Да вы ничегошеньки не знаете! (Хлопает в ладоши и смеется.)

Василий. Что случилось?

Вера(радостно). Уж такое случилось… Бегу на шахту! (В дверях сталкивается с входящим Фуреговым.) Простите…

Фурегов. Куда вы так разогнались?

Вера. На шахту, за Ильей Максимовичем.

Фурегов. А разве он еще не пришел? Я звонил в шахту.

Вера(шопотом). Не говорите ничего, пока Илью не приведу, прошу вас. (Уходит).

Василий(Гайнутдинову). Что это с ней?

Гайнутдинов. Какой-то большой радость… Вася, я побежал посмотреть. (Уходит.)

Входит Максим Федосеевич.

Максим Федосеевич(настолько удивлен приходом Фурегова, что даже растерялся.) Заходите, товарищ директор…

Фурегов держится как-то необычно, серьезно и торжественно. Он в форме горного директора.

Фурегов. Пришел, так уж войду.

Максим Федосеевич. Садитесь, Николай Порфирьевич. Гостем будете.

Фурегов(садится). Спасибо. (С горечью.) Да, гостем… А праздник сегодня… (Вспомнив просьбу Веры — молчать — оборвал себя.) К-хм… (Пауза.) Скажу я тебе, Максим Федосеевич… Не пришел бы я, да… в общем, пришел я к тебе не как директор, а просто как старый товарищ. С сегодняшнего дня директора у нас нет.

Максим Федосеевич. За что ж тебя сняли? Насколько я знаю, министерская комиссия отмечает, что рудник работает хорошо?

Фурегов. А почему хорошо?

Максим Федосеевич. Ну, буровой агрегат, многозабойный метод по всем шахтам…

Фурегов. Вот именно. А как я этому делу помогал? Помнишь октябрь?

Максим Федосеевич. Припоминаю.

Фурегов. Чужие заслуги присваивать не хочу.

Максим Федосеевич. Так-таки сам и уходишь?

Фурегов. Уже заявление подал.

Максим Федосеевич(сильно дымя трубкой, ходит по комнате, затем подходит к Фурегову, строго смотрит ему в лицо.) А мы тебя не отпустим.

Фурегов. Кто это — вы?

Максим Федосеевич. Мы? Рудник — вот кто мы. Не отпустим и все тут.

Входит Ольга Самсоновна.

Ольга Самсоновна. Здравствуйте, Николай Порфирьевич. (Стелет на стол скатерть.) А у нас-то радость…

Фурегов. Так, вы знаете?

Ольга Самсоновна. Что Васенька-то вернулся? (Счастливая, смеется.) Знаю, кому же еще знать!

Фурегов. Поздравляю.

Ольга Самсоновна. Максим, помоги-ка мне, пожалуйста… (Шепчет.) Консервы там надо раскрыть. Извините, Николай Порфирьевич. (Выходит с Максимом Федосеевичем.)

Входит Ефимушкин.

Ефимушкин. Илья пришел?

Фурегов. Нет, Вера Ивановна побежала за ним. Просила старикам не говорить, пока самого не приведет.

Ефимушкин(озорно улыбаясь). Правильно! (Затуманился вдруг.) Что же ты, начальство?..

Фурегов. Считай, бывшее.

Входит Максим Федосеевич. Увидев Ефимушкина, остановился.

Максим Федосеевич. Прямо диву даюсь: весь генералитет у меня собирается! (Здоровается с Ефимушкиным.)

Фурегов(вздохнув). Генералитет…

Максим Федосеевич(неодобрительно кивает в сторону Фурегова). Это ж додуматься надо!

Ефимушкин. Откровенно говоря, когда я узнал, я обиделся. Такой шаг, и со мной — ни слова.

Фурегов. Я боялся, что ты… помешаешь моему решению.

Ефимушкин. Может быть, хоть объяснишь?

Фурегов. Долго рассказывать… (Пауза.) Я еще осенью задумался. Помнишь, мы как-то говорили в парткоме? Затем — бюро горкома. А главное — жизнь. За пять месяцев эта новая машина все перевернула. Ясно, рассуждать не о чем.

Ефимушкин. Видел я, как холодно тебе на свежем ветру… Все ясно. А рассуждать — и очень серьезно рассуждать, Николай Порфирьевич, нужно! Я видел, как холодно тебе на свежем ветру…

Фурегов. Вчера я нашел подлинного виновника аварии на Северной. Это — я… Прав ты был тогда, Максим Федосеевич. Да, и во всем — не Безуглый, а я. Илья твой — выдержанный человек. Но он просто человек, и не больше. А у человека бывает предел терпению.

Ефимушкин. На поступок Ильи у меня особый взгляд. У коммуниста не должно быть предела терпению. Об этом спорить не будем. А твое признание… дорогое признание!

Фурегов(с улыбкой). Может быть, это случилось потому, что некоторые книги начали перемещаться из книжного шкафа в более обязательное место… Да и критика одна не ходит. Самокритику в подружки берет… Рубанул ты меня, а потом я и сам…

Ефимушкин. Вот-вот, с этой лесенки и посмотри на свой уход, как ты выглядишь?

Максим Федосеевич. Скажем прямо, неважнецки выглядит.

Ефимушкин. Открыл правду, испугался и бежать.

Максим Федосеевич. Тебя всегда любил коллектив, и ты его любил. Только последнее время…

Ефимушкин. Да, когда ты хотел переспорить все четыре шахты, уважение пошатнулось. Но у тебя столько возможностей его укрепить! (Пауза.) Скажи откровенно, разве тебе не жаль расставаться с рудником?

Фурегов. Как — не жаль? Мое детище.

Ефимушкин. Знаешь, в чем твоя беда? Туго ты новое принимаешь. А истина в том, что новое неизменно побеждает. Это — правило без исключений. Если хочешь, в этом — наше постоянство. Ты усвоил это, наконец, — значит, ты нашел себя.

Фурегов. Утешаешь?

Ефимушкин. Нет, я радуюсь, Порфирьич. Ты нашел себя, поверь мне! Увидел свои ошибки, пережил горе — значит, поднимаешься.

Фурегов. Это правильно.

Ефимушкин. Ну, вот видишь. Тяжело признавать свои ошибки. Горе… Но, подумай, Порфирьич, какое это все же светлое горе! (Пауза.) А вообще-то у меня сегодня чудесно начался день. В техотдел пришел механик Чугунов и принес такую мысль, что и агрегату нашему не уступит.

Фурегов. Чугунов — это с Четвертой?

Ефимушкин. Да. Творит народ! Весь народ творит. (Пауза.) Эх, Порфирьич… Такие люди, такой рудник!..

Фурегов. Что и говорить. Мой рудник.

Ефимушкин. Конечно, твой!

Фурегов. Но как мне с этой комиссией? Я же им заявил…

Ефимушкин. Как-нибудь объяснимся.

Фурегов(после паузы, растроганный). Хорошо ты учил меня, Максим Федосеев.

Максим Федосеевич(пожимает протянутую Фуреговым руку). У всех у нас одна учительница — партия наша. (Пауза.) Да, кстати, пока не забыл… Скажите ж вы мне, какую экономическую выгоду дает применение электробурового агрегата? Говорят, комиссия подсчитала?

Ефимушкин. Миллионы, Максим Федосеевич, большие миллионы. Сын твой, Илья Буторин — миллионер. Миллионы Буториных… Были приваловские миллионы, где-то там — миллионы морганов и рокфеллеров, а у нас — буторинские миллионы. Вот она, материальная база коммунизма.

Максим Федосеевич. Главное — своими руками. (Пауза.) Ну, а коли уж Буторины миллионщиками стали, то и выпить не грех! А здесь еще сын вернулся. Да гости такие… Дозвольте распорядиться!

Ефимушкин. Дело хозяйское.

Максим Федосеевич. Мигом обернусь. (Уходит.)

Входит Никонов. Он тоже в форме.

Никонов. И тут его нет!.. Здравствуйте. (Здоровается с Ефимушкиным и Фуреговым.) Куда же наш герой сбежал? Это уже становится загадкой.

Ефимушкин. А мы пока поздравим того героя, который появился. (Обнимает Никонова; Фурегов тоже поздравляет главного инженера.)

Никонов. Вы меня, друзья, не обнимайте. Все равно, даже взявшись за руки, не обнимете. Вот летом возьму отпуск, поеду на Кавказ, буду лазать по горам и стану легким, как молодой олень. (Тяжело садится.) Эта министерская комиссия меня вконец измотала.

Ефимушкин. Ничего, комиссии хороши тем, что они рано или поздно уезжают.

Никонов(мрачно косясь на Фурегова). Но эта, кажется, уедет не одна: увезет нашего уважаемого директора.

Ефимушкин. Уже не увезет.

Никонов. О-о-о!

Фурегов. Ефимушкин не отпускает.

Никонов. Молодец.

Ефимушкин(у телефона). Прошу Северную… Дежурный? Позовите Буторина.

В комнату Ильи, где уронив голову на руки, сидит за столом Василий, с внутренней стороны входит Гайнутдинов.

Гайнутдинов(весело). Убежала.

Василий(поднимает голову). Кто?

Гайнутдинов. Вера. И Настенька за ней.

Василий(вздыхает). От меня тоже… все бежит…

Гайнутдинов(не поняв Василия). Какой бес ты ноешь? Бежит, не замечает… Разве мужчина так надо? Ах, не замечаешь? Прощай. Мы с тобой далеко-далеко. Ты — себе, я — себе, одно удовольствие. Серьезный характер не имеешь!

Василий. А-а, ты вот о чем… Да, и здесь не везет. Легко сказать… Пять месяцев дуется, выдержи-ка тут характер.

Ефимушкин. Алло, алло!..

Гайнутдинов. От чистой сердца говорю, я бы на тебе, Вася, без разговоров женился. Брови черные, зубы белые, профессия богатая — что еще нужно человеку? Забывай скорей свою Малашу, пускай после плачет, извини пожалуйста.

Ефимушкин. Северная… алло… Я жду…

Гайнутдинов. Я тебе татарский девушка выпишу. Одно удовольствие! Глаза черные, зубы белые, танцовать пойдет — каблуки горят, работать пойдет — руки горят, обнимать начнет — совсем сожжет, головешка станешь.

Василий. Нет уж, Миша, ты эту свою девушку лучше какому-нибудь пожарнику сосватай. А я, брат, боюсь.

Ефимушкин. Да, жду…

Гайнутдинов. Невесту боишься, технику тоже боишься…

Василий(вспыхнув). Врешь, ничего не боюсь. Я эту технику… Давно я к ней присматриваюсь. Я ее так знаю, что…

Гайнутдинов. Возьмем?

Василий. Только я… иждивенцем быть не желаю. Предложение у меня…

Ефимушкин. Ушел? Хорошо. Дайте распорядочную.

Гайнутдинов. Давай сейчас! В той комнате вся дирекция собралась.

Василий решительно входит в общую комнату, но, увидав здесь все начальство, оробевший останавливается.

Ефимушкин(с телефонной трубкой в руке). А, Василий Максимыч… (В трубку.) Буторин Илья приходил в душ? Не приходил? Странно… (Опускает трубку.) Телефон мы твой оккупировали. Ты — звонить?

Василий. Нет, предложение у меня.

Ефимушкин. Предложение?

Василий. Да, по составу проходческой бригады.

Ефимушкин. Так ты что — сейчас?

Василий. А чего тянуть.

Ефимушкин. Ладно, выкладывай.

Василий. Я думаю, что можно сокращенный при агрегате состав сократить еще на половину.

Фурегов. Это как же?

Василий. Основной бурщик, он же бригадир и машинист погрузочной машины. Хочу вот сам прежде попробовать.

Фурегов(размышляя). Двое… Бурщик, машинист… Это, мне кажется, возможная вещь. Попробуй.

Никонов. Да это и просто, и хорошо!

Ефимушкин. Сильное ты надумал дельце, Василий Максимович. Спасибо тебе.

Василий(потупившись). Да ведь рудник-то мой, не чужой.

Ефимушкин(хитро посматривая на Фурегова). Твой, Василий, твой, в этом-то и все дело.

Фурегов. Давай-ка подсчитаем, сколько у нас высвободится проходчиков. (Сгрудились у стола, подсчитывают.)

В комнату Ильи с внутренней стороны входит Настенька.

Настенька. Ах, вы здесь?

Гайнутдинов. Настенька!

Настенька. Стосковались? Может быть, я вам еще мешаю?

Гайнутдинов. Не сердись, пожалуйста. Мы говорили с Васей между нами. Понятно? Есть мудрый восточный пословица: не скажи своей жене половина того, что знаешь.

Настенька. Жене?!

Гайнутдинов. Вообще девочка, извини пожалуйста.

Настенька. Не заговаривайся.

Гайнутдинов(после паузы). Позволь родным, Татария, письмо про тебя написать?

Настенька. Рано, Мишенька.

Гайнутдинов(умоляюще). Милая!

Настенька(с иронией). Дорогая?

Гайнутдинов. Дорогая.

Настенька. Когда вы, мужчины, научитесь красиво говорить про любовь. (С недовольным видом отходит.)

Гайнутдинов(подходит к Настеньке). Если ты меня бросишь…

Настенька. Что, что?

Гайнутдинов(отчаянно). Если ты меня бросишь…

Настенька, не выдержав, смеется. Гайнутдинов, обиженный, резко повертывается и идет к выходу.

Настенька. Миша! (Гайнутдинов останавливается). Иди ко мне, Миша. (Гайнутдинов подходит. Настенька от всего сердца улыбается ему.)

Гайнутдинов(радостно). Солнышка моя, глазам больно…

Настенька. Что же ты напишешь своим родным?

Гайнутдинов. Я напишу… что я люблю тебя так… как трава любит солнце, как проходчик любит шахта… Можно?

Настенька. Пиши, Мишенька. (Гайнутдинов внезапно целует Настеньку, и та, счастливая, устыдившись, выбегает. Гайнутдинов следует за нею.)

Фурегов(окончив подсчет). Армия! Целая армия! Мы двинем ее на проходку квершлага.

Ефимушкин, Никонов. Квершлага?

Фурегов(с улыбкой). Надо же когда-то начинать!

Ефимушкин. Совершенно верно.

Фурегов. Безо всякой угрозы для плана… А вечерком зайдемте ко мне. Я вам покажу одну смету… Обогатительную фабрику надо строить.

Никонов. А уходить собирался!

Фурегов. Знаешь, русскую пословицу: умирать собирайся, а рожь сей.

Входит Безуглый.

Безуглый. Добрый день, товарищи. (Оглядывается.) В этот простой и скромный дом сегодня вошло счастье.

Ефимушкин. А мне думается, оно вошло сюда еще в семнадцатом году.

Безуглый(смеется). Пожалуй, вернее. (Направляется к Никонову.) Позвольте, дорогой Иван Петрович, пользуясь вашим здесь присутствием, поздравить вас от всего сердца.

Никонов. Благодарю вас, Владислав Сергеевич.

Входит Малаша. Она не ожидала встретиться здесь с начальством и поэтому сразу стушевалась. На Василия она не смотрит.

Малаша. Здравствуйте… Я пришла поздравить Илью Максимовича…

Василий. Да с чем?!

Ефимушкин(быстро, подмигнув Малаше). Он скоро сам будет. А здесь есть кого поздравлять.

Малаша(смущенно пожимает руку Никонову). Очень вас поздравляю. (Входит переодетая в праздничный наряд Ольга Самсоновна). И вас разрешите, за сына…

Ольга Самсоновна(с улыбкой, косясь на Василия). Благодарствуем.

Ефимушкин(подталкивает локтем Василия). Гляди орлом, орлом гляди!

Малаша. Сегодня этого орла с большой высоты сняли.

Ефимушкин. Откуда же это?

Малаша. Портрет его в Дворце культуры, среди знатных стахановцев висел… Значит, это не вы распорядились?

Ефимушкин. Нет, нет.

Малаша. Там был товарищ Безуглый…

Безуглый. Да, я, так сказать, подметил…

Малаша(неожиданно подходит к Василию сжимает его руку.) Ничего, Василек, ничего.

Василий. Лашенька…

Малаша. Я тебя сама еще раньше сняла.

Василий. Но я вернусь, ты веришь? Издохну, а вернусь.

Малаша(сдерживая слезы). Вот и хорошо. Только бы светлым тебя видеть, совсем светлым. Чтобы чувства свои перед собой же не приходилось оправдывать. А вся эта слава… была бы совесть чиста! (С вызовом.) Все равно я тебя люблю. Слышишь? Никогда ведь не говорила, все только тебя слушала, а сейчас, вот, хочешь — при людях… Люблю, люблю… (Плачет.)

Ольга Самсоновна(утешает Малашу). И-и, милая… Мой Максим не в такие переплеты попадал. А я… чем горше горе, тем сильней его любила. И все перенесли.

Входит Максим Федосеевич. Изо всех его карманов торчат бутылки вина. Бутылками донельзя заняты и его руки.

Максим Федосеевич. Освободите мои руки… (Фурегов и Никонов бросаются помогать Максиму Федосеевичу. Бутылки составляют на стол.)

Ефимушкин(сурово). Ваша инициатива, товарищ Безуглый, развивается, мягко говоря, не в том направлении.

Безуглый. Но человек ведь уже давно в числе передовых не значится…

Ефимушкин. Все течет, все изменяется, товарищ Безуглый.

Малаша(утирая слезы). Ох, и мудрая ж наука эта диалектика, Александр Егорович.

Василий. И не сразу дается.

Безуглый. Товарищи… я ни на одну минуту не хотел бы омрачать наш праздник… (Подходит к Фурегову.) В этот день хочется отдать должное вам, Николай Порфирьевич, как человеку, без которого были бы невозможны нынешние успехи и торжество.

Ольга Самсоновна. Праздник… торжество?..

Максим Федосеевич. Разве еще что-нибудь приключилось?

Ефимушкин. Потерпите минуточку.

Фурегов. Спасибо за искренность, Владислав Сергеевич… Но… мы вынуждены будем очень серьезно с вами разговаривать.

Безуглый. Я… не вижу причины…

Фурегов. На нашем руднике не остается места для тишины.

Безуглый. Но я… готов…

Ефимушкин. Что? Шуметь?

Фурегов. Вы пойдете работать начальником смены.

Безуглый. Я, горный директор третьего ранга?! Александр Егорович, вы, как сама справедливость…

Ефимушкин. Я согласен с директором.

Безуглый. Хорошо… я подумаю. (Уходит.)

Ефимушкин(Безуглому). Подумайте, и хорошенько, обо всем!

Вбегают Настенька и Гайнутдинов.

Настенька. Мам… папочка!..

Ольга Самсоновна и Максим Федосеевич. Что? Что?

Настенька. Они идут!

Гайнутдинов. Ой, какой праздник!

Входят Илья и Вера. Они держатся за руки. Илья в рабочем костюме, испачканный рудной пылью и машинным маслом. Он улыбается, и зубы его блестят как у негра. Вера несет на руке свое пальто. Все, кроме стариков и Василия, хлопают в ладоши. Затем наступает тишина.

Вера. Вот он, Илья Буторин!

Никонов. Долго же вы его сюда вели.

Илья. Полем шли…

Вера. Шли, как пьяные, по полю… И ничего не видели.

Илья. Кофточку вот выпачкал.

Вера. Чистить не буду. Повешу в шкаф — пускай висит.

Входят Ястребов, Бадьин и Карпушкин. Здороваются.

Максим Федосеевич. Да весь рудник у меня! (Вопросительно оглядывается.) Товарищи?!

Ефимушкин. Вера, твое слово.

Вера. Нет, правда, ничего не сказали?!

Фурегов. Распоряжение исполнено.

Вера. Спасибо! (Вынимает из кармана Ильи свернутую и уже испачканную газету, разворачивает ее и громко, торжественно читает.) Проходчику Красногорского железного рудника Буторину Илье Максимовичу и главному инженеру того же рудника Никонову Ивану Петровичу за изобретение электробурового агрегата оригинальной конструкции и развитие многоцикличного метода бурения — Сталинская премия первой степени!

Ольга Самсоновна. Батюшки мои!

Максим Федосеевич. Ну, сын… (Идет к Илье, но неожиданно поворачивается к Ольге Самсоновне.) Поздравляю вас, Ольга Самсоновна.

Ольга Самсоновна. Так же и вас, Максим Федосеевич.

Старики торжественно кланяются Илье, затем целуют его.

Максим Федосеевич. Вот… сам товарищ Сталин и заметил.

Фурегов(подходит к Илье, жмет руку). Гвардия моя стахановская…

Ефимушкин. Ты, Илья, на директора не дуйся. Как сказано когда-то, он — уже не он, а кто-то другой.

Никонов. Поздравляю, Илья Максимович?

Илья. Замажу.

Никонов. Давай, покрепче. (Обнимаются.)

Ольга Самсоновна. Главный инженер и простой шахтер, а дорожкой, гляди-ко, не разминулись.

Ефимушкин. Время такое, Ольга Самсоновна. Многие стираются меточки. (Жмет руку Илье.) Так-то, Максимыч…

Настенька(бросаясь на шею Илье). Пустите, я! Ой, какое ура! (Целует Илью.)

Гайнутдинов(причмокнув). Одно удовольствие.

Ефимушкин. Поздравляю и тебя, Вера… Мы на подступах к твоему Донбассу: Николай Порфирьевич принял решение начать проходку квершлага.

Вера. Николай Порфирьевич, точно?

Фурегов. С одним условием. (Вера вопросительно смотрит на Фурегова.) После — гулять у вас на свадьбе.

Вера. Принимаю!

Илья(с трудом отрывая от себя сестренку). Хватит, Настенька… (Осмотрелся.) Ух, народищу навалило. (Рассмеялся, все улыбаются. Замечает Василия, который, понурившись, стоит в стороне). Вася… (Идет к брату). Бродяга ты, бродяга… (Обнимается с Василием).

Василий. Братуха…

Максим Федосеевич. Когда-то уж все мои дети коммунистами станут?..

Илья. Станут, отец.

Настенька. Станут. Все смотрят на Василия.

Василий(упрямо вскинув голову). Да, станут!

Ефимушкин. Слышите, Максим Федосеевич?..

Илья. А теперь, Александр Егорыч, прошу твою рекомендацию!

Ефимушкин. Давно написана. (Вынимает из внутреннего кармана аккуратно свернутый листок). Вот… (Обращаясь к зрителям). Проходчики мы — этим все сказано. Человечеству дорогу пробиваем… В том и радость наша, и лучшая судьба. (Вручает Илье рекомендацию). Шагай, Максимыч. В добрый путь!

Конец