Нет, что ни говорите, а иногда, как бы мы этому ни противились, реклама влияет на принятие наших решений. Она нет-нет да прошмыгнет в ухо, и, вылетя из другого, успеет побренчать в голове, и долго-долго там еще будет гулять неслышное звонкое эхо. Но ведь не всегда это плохо, не правда ли?

Реклама выскочила, когда я смотрел занятный, во всяком случае добротно сработанный фильм. Интенсивное действие происходило на некой технически перезрелой планете, и я не сразу заметил, когда пошла рекламная пауза.

Крутой, очень крутой Герой размахивал лучевым мечом, скрещивая его с аналогичным оружием гадкой твари, низенькой, в черном плаще; лицо монстра было омерзительное, асимметричное, мутированное. Разумеется, гад тут же получил по заслугам, и его безобразная голова сделала несколько замедленных оборотов в воздухе прямо перед моим лицом.

— Добро пожаловать на Марс! — одновременно титры и приятный мужской голос, молодой и мужественный.

— Сведите Ваши счеты! — надпись отпечатывалась на внутренней стороне черепной коробки, а голос для убедительности принадлежал девушке моей мечты; едва заметная нотка гордой оскорбленной несломленности договаривала: «Отомсти за меня! Убей эту дрянь!»

Тут же на экране возникло лицо чиновника; он скучно произнес обычную формулу, сопровождавшую ролики класса два-игрек:

— Дамы и господа! Закон о средствах массовой информации запрещает отказывать рекламодателю в предоставлении информационного пространства, однако наша компания и государство рассчитывает на ваше здравомыслие и достойную реакцию на только что продемонстрированное сообщение. Спасибо.

И снова пошел фильм.

Но я уже знал, что должен делать.

Оставалось продумать — как.

Я был владельцем экологической фирмы. Вы, наверное, плохо себе представляете, как это выглядит — подобное явление уходит в прошлое. Но когда я начинал, эпидемия природозащитной мании еще не схлынула, и такой бизнес мог принести маленький доход.

Однако ни за что, ни за что бы я не решился открывать собственное дело, если бы не Мила, или — Милана; такое редкое имя носила моя девушка, моя компаньонка, моя жена. Я — трусоват и застенчив; у меня есть море терпения, но не хватает решительности, чтобы проводить обвинение в суде. А сдать собранные доказательства в экополицию все равно что сделать им подарок: премия от государственных служб за содействие не составит и десятой части того, что можно стрясти с неосторожного противника.

И мы с Милой оказались идеальным тандемом во всем — от зала суда до постели. Я терпелив и могу сидеть на хвосте буквально годами; у меня обширное образование и великолепное врожденное свойство не бросаться в глаза. Но я — натура творческая, и не могу заставить себя собраться, сосредоточиться в тот момент, когда этого требуют обстоятельства, а только по вдохновению. В роли обвинителя я был бы смешон — но не Мила. В суде она превращалась в гремучую змею, в боевой катер из «Войны Вселенных»; униженные и разбитые ею именитые адвокаты разных фирм наших противников, красные и взмокшие, прежде чем идти на ковер к своим боссам, отдавали профессиональную дань уважения моей партнерше.

Мы были самыми крутыми в этом деле, да и жили мы лучше всех, потому что любили друг друга и собирались любить всегда. Все остальное в мире имеет смысл только когда любви нет.

Проклятый Хельми Пак вошел в нашу судьбу черт знает как давно; одна из первых крупных побед фирмы «Рейцак и супруга» была над «Карельскими сельскохозяйственными машинами», над их заводом в Рауту. Не знаю, что за упрямство, почему никто в «Машинах» не посчитал, что легче решить проблему утилизации отходов, чем каждые полгода отстегивать нам круглую сумму, но за несколько лет — самых лучших наших лет — именно за их счет мы строили себе рай. Я даже шутил, что состою у Хельми Пака на службе; а какое-то время так оно и было: однажды мне пришлось обслуживать конвейер; в другой раз несколько месяцев проработал каким-то администратором. Тем и служила службу моя незаметность — я был разведчик в тылу врага.

Но дело приносило все больше усталости и меньше дохода, и мы решили закругляться. Только не могли удержаться, чтобы в последний раз не пощипать «Карельские машины», — уж очень нагло и упрямо они себя вели: нет чтобы поступать как все — Хельми Пак, можно подумать, что назло, производил наряду с сельскохозяйственными машинами радиоактивные облака. Ну просто враг рода человеческого! Как можно гадить там, где живешь? Пусть даже законы, на мой взгляд, излишне снисходительны по этому поводу…

А у меня уже намечались кое-какие связи в парламенте; конечно, я не собирался предпринять попытку откорректировать законодательство, но для одного частного случая — для Хельми Пака лично — вполне можно было уговорить сделать исключение. И тогда одновременно с «Рейцаком» перестали бы существовать и «Машины». Замечательный финал карьеры!

Да не тут-то было! С этого все и началось.

Однажды я весь день брал пробы и производил замеры — не скрываясь, насколько вообще мог быть заметным такой человек, как я. Пробы — это последний этап; и пусть даже он порой растягивается на месяцы, в шпионов играть уже бессмысленно.

Вернулся в наш офис я около трех часов дня. Мила в тот день занималась какой-то левой работой: в связи с угасанием основной деятельности фирмы, она, не способная находиться без движения и нескольких минут, постепенно переводила свою законническую практику в другие области.

Что-то в конторе было не так; я это почуял, но не придал значения.

Мила сидела, погрузившись в какие-то бумажки. Я склонился к ее затылку, вдохнул знакомый, родной запах, осторожно прикоснулся губами к волосам. Она не пошевелилась, но, как обычно, внутренне потянулась ко мне.

И во всем этом тоже что-то было не то.

Я прошел в другую комнату и принялся разгружать принесенную сумку все, все, все везде вдруг стало не то и не так! Все перевернуто, взорвано — а потом аккуратно положено на свои места. Но разве может кто-нибудь даже Мила — положить мои вещи так же, как кладу их я?

Вытащив из сумки аппаратуру, я замерил фон около ручки ящика стола, затем в нем, где лежали мои самые личные вещи; безделушки, конечно, но очень дорогие сердцу. Никто, даже Мила, не имел права совать туда нос в мое отсутствие.

Но кто-то именно сунул туда нос.

Последней из них была Мила. Ее фон отмечался как мощный и свежий, забивающий предыдущий, неизвестный, чужой. Я запустил программу и восстановил примерные параметры этого человека. Точнее, как оказалось, людей. Милино вторжение можно было простить: она старалась навести порядок после учиненного разгрома, оставить меня в неведении. Если бы я ничего не заметил, все могло бы кончиться хорошо. Хотя, что значит хорошо проиграть? А для победы надо хотя бы знать врага в лицо. О, как поздно я увидел это ненавистное лицо!..

В комнате, которую можно было назвать приемной, ничего не изменилось. Я опять подошел к Миле сзади, положил ей на плечи руки и легонько дунул в волосы:

— Что случилось?

Она не пошевелилась.

— Мила, что здесь произошло? Кто здесь был? Что они делали и зачем?

Она медленно повернулась. Это была уже не совсем та женщина, с которой мы начинали наше дело, проводили медовый месяц и прочее. Так же, как и все в помещении, ее перетряхнули, а потом она попыталась аккуратно уложить разбросанное на прежние места.

— Кто? — выдохнула моя жена; впервые в ее голосе прошелестела такая безнадега. — Хельми Пак. Вернее, его люди. Что они делали? Лучше тебе не знать. А зачем… Думаю, проверив сегодняшние результаты, ты поймешь. Голос стал чуточку живее, но совсем чужой: — Где-то ты не там сегодня выпустил насекомых.

Насекомыми мы называли «жучков» — датчики.

Я соображал крайне медленно. Сказывалась врожденная заторможенность, приступы которой накатывали именно когда требовалась хорошая реакция.

— Я… я уничтожу его…

— Может быть. Попробуй. А может быть, он уничтожит тебя. Меня вот, похоже, уже нет.

Ее и вправду уже не было. Наверное, требовалось сразу же броситься спасать ее; так искусственное дыхание, массаж сердца или какая другая реанимация имеет смысл лишь в первые минуты. Но я ничего не сделал ничего! — только потом, но это была уже возня с трупом.

А тогда, упуская драгоценные мгновения, я скрипел зубами и шипел:

— Я уничтожу его. Уничтожу. По каждому пункту.

Что требуется, чтобы избавить мир от Хельми Пака?

Я ответил на этот вопрос и принялся за дело. То, что я тогда нашел неправильный ответ, меня не смущало — откуда мне было знать, чем следовало заняться на самом деле? Рекламный ролик еще не попался на глаза…

На взгляд со стороны ничего не изменилось: продолжался сбор экоинформации о «Машинах».

Мила ушла от меня и из фирмы; в те дни я не знал — куда, и слава богу. Знай я это, мне пришлось бы наделать непоправимых глупостей.

Потом пришло сообщение; я возвращался на поезде из Рауту и сразу решил посмотреть его: информация была послана на мой личный код, то есть могла быть только от Милы, либо уж очень важной. Я вытащил из сумки компьютер и подключился к сети. Сообщение представляло собой видеоролик.

Кино оказалось про меня; очевидно, нарезка из бесконечного фильма, запечатлевшего все, что я делал сегодня близ заводов Хельми Пака. На каждый кадр был наложен кружок и крестик из тонких линий — прицел. Совершенно ясный намек: гляди, сукин сын, каждую минуту ты мог отправиться дальше, чем тебя когда-либо посылали; и ты не сделал этого лишь благодаря… Я посмотрел, кого мне благодарить: местом отправления оказался официальный адрес «Карельских сельскохозяйственных машин».

Ну не глупо ли? Это лучшая улика, когда-либо побывавшая в моих руках!

Но без Милы никакие улики не могли дать мне ничего. И я бросился разыскивать ее.

«Госпожа Милана Рейцак в данный момент проживает отдельно от Вас, господин Рейцак» выскочило на экран сообщение — результат поиска. Ничего более глупого и бесящего в своей жизни припомнить не могу.

— Я знаю, — процедил я сквозь зубы. — Где она?

Машина несколько секунд колебалась, наконец решилась:

«Извините, господин Рейцак, в данный момент не представляется возможным открыть Вам местонахождение Вашей супруги. Впрочем, решение суда может быть другим. Вы хотите сделать запрос?»

Я нагнулся к экранчику и зашипел:

— Нет. Мне не нужно знать, где она находится. Я хочу поговорить с ней. Установи двустороннюю связь — немедленно!

Еще через несколько мгновений лицо Милы появилось передо мной.

— Мила, мне нужна твоя помощь!

— Помощь? Какая?

— Я только что получил превосходную улику. Из рук самого Хэ-Пэ. Но без тебя они завернут ее.

Она помолчала, глядя на меня почти пустым взглядом, — только немного сожаления мерцало в нем, а все остальное — пустота.

— Это не улика, дорогой. Это намек.

— Что? Как? Как ты сказала?

Но она уже протягивала руку, и через секунду связь оборвалась.

«Это намек».

С того самого момента и до того, как увидел рекламу Марса, я много о чем передумал, но все мысли крутились вокруг одного. И меньше всего возвращались к этим словам — намек. Как-то сразу решилось, что понимать их надо так: «Надоел. Хватит соваться. В следующий раз пристрелим». Так, наверно, и должен давать понять что-либо своим врагам Хельми Пак.

Но нет же! Намек-то был — не его.

И сейчас, когда я уже знаю, что должен делать, понимание этого вселяет в меня надежду, что все будет гораздо проще.

Самое трудное в этом деле — что? — провезти на Марс своего противника. Если у вас не дуэль, когда вы оба отправляетесь сводить счеты добровольно, заманить туда гада, вытащить его из-под крылышек земных законов и полиций почти невозможно. Человек, отправляющийся на эту планету, должен в здравом уме и твердой памяти сказать: «Да, я хочу попасть на Марс, и я знаю, что меня там ждет».

Неужели у такого человека как Хельми Пак когда-нибудь повернется язык произнести эту фразу?

Мила — вот кто заставит его сделать это. Она может все. Прошло какое-то время, чтобы осторожная машина вообразила, будто страсти во мне поулеглись. Господи, какая дура!

Но что — никогда не смогу понять — зачем, почему, что толкнуло Милу к этому? Какого черта ей сдался этот Хельми Пак? Ведь у нас все было так хорошо, лучше некуда, а он испортил, он нас уничтожил; и теперь мы уничтожим его. Физически. Или я уничтожу вас обоих — если я ошибаюсь, Мила, в тебе.

Короче, я связался с ней и все выложил, — намеками, конечно; с тех пор мы говорим только намеками. И еще я подумал: да все ведь то же самое, просто наши роли поменялись: теперь Мила в тылу врага, а я рою ему яму.

— Ты поняла, о чем я, дорогая? Что ты на это скажешь?

Она на пару секунд задумалась. Собственно, даже если Мила все ему перескажет дословно — такой оборот опять-таки мне на руку. И она вовсе не глупа, чтобы не понимать этого.

Помогите мне, боги, ибо если вся орда Хельми Пака обрушится на меня во главе с Милой, — я могу и не выдержать.

Вдруг я увидел, что она приняла решение. Не припомню, чтобы она так долго думала, прежде чем сделать это.

— Пожалуй, да. Отправляйся, куда задумал. Он будет там. А возможно и я.

— Зачем — ты? — заволновался я.

Она снова тянула руку, чтобы оборвать разговор.

— Это не место для такой славной девочки!

Прежде, чем она разъединила нас, я успел заметить улыбку в уголках рта.

В это дело я вложил все свои сбережения.

Чтобы пройти контроль, требовалось отсидеть больше часа в очереди, и вовсе не потому, что желающих находилось так много — процедура слишком уж обстоятельная.

Сначала у меня взяли все возможные анализы и сделали какие-то инъекции. Потом я просто сидел и ждал, пока проверялась подготовленная заранее анкета — домашнее задание. После этого я еще отвечал на вопросы всех не упомню, но большая часть касалась нашего с Милой разлада; возможно, документы моей жены — формально мы оставались супругами — и ее любовника уже находились в работе. Но это ерунда, даже если я прямо скажу, что собираюсь убить его или ее или их — эти чиновники ничего не могут сделать. Для того и существует Марс.

Наконец я добрался до «клятвы» — «Да, я хочу попасть… и знаю…» Господи, она оказалась в тысячу раз длиннее, в несколько тысяч! Я послушно перечислял, от каких благ отказываюсь и какие лишения тут же свалятся на мою беззащитную голову. Я бесконечно убеждал себя и их, как на сеансе психотерапии: «да, я знаю, да, я хочу». И в конце концов убедил. Меня пропустили.

Всех нас, людей, жаждущих мщения, погрузили на небольшое межпланетное судно, вовсе не такое комфортабельное, как можно было бы представить, глядя на цену в билете. Под конец посадки доставили еще двоих ссыльных под конвоем; пассажиров развели по отсекам и погрузили в сон. При нынешнем положении планет перелет занял несколько суток.

— Что это тут написано?

Толстый мужик в грязном, некогда голубом комбинезоне развалился в кресле, водрузив потертые ботинки на стол; растрескавшаяся подошва безучастно пялилась мне в лицо.

— Где?

— Вот здесь. — Он даже не пошевелился. Пришлось обойти стол и заглянуть, куда этот чиновник тычет своим жирным грязным пальцем.

— Это же мое имя! Яан Рейцак.

— Вот я и спрашиваю: что это за имя? — Он вытянул горло и противно хрипло протянул: — Яа-ан!

Я даже не понял, чем он недоволен.

— Джон, черт бы тебя побрал, — мужик поковырял ногтем в зубах и взглянул на меня. — Ты меня слышишь, Джон? Мы на Марсе, и здесь нету никаких наций. Тут все говорят на одном языке — на английском. Это чтобы понимать друг друга — так тебе доступно? Ты ведь знаешь английский, Джон? Нас здесь не так много, чтобы каждый еще лопотал по-своему. Ну, ты понял меня, Джонни, черт возьми, ты спишь или умер? Ладно, вали отсюда!

И я побрел прочь, так и не придумав, чего можно сказать ему в ответ.

Вся цивилизация — научные лаборатории и военные базы — располагались на спутниках; поверхность же планеты целиком предоставлена тем, кто сводит свои счеты. Или уже свел: они не могут вернуться, потому что как только пересекут черту любого земного государства, сразу же будут обвинены в убийстве. Законы всех стран предусматривают выдачу преступника либо наказание по своим статьям.

Люди на Марсе моментально переставали быть людьми; но это лишь вначале они казались мне животными, на деле же — превращались в настоящих людей, не то что обессмысленные тушки моих бывших сограждан. Вопреки всем предположениям, прогресс, отнимая физическое совершенство, не принес человечеству никаких выгод на поприще интеллекта. Мое хилое здоровье и заторможенное мышление — лучший тому пример. На Марсе все эти симптомы деградации как рукой сняло.

И более того — я стал не просто человеком, я стал сверхчеловеком. Мой заблаговременный приезд дал мне такое преимущество перед Хельми Паком, что я просто не мог им воспользоваться. Убить мягкотелого карельского промышленника в день приезда любой марсианин может голыми руками. Я не просто перерос в крепкого и ловкого мужчину; я познал, что такое благородство.

Может, еще поэтому Земля так не желает возврата эмигрантов…

— Привет, Дик.

— А, Джон, соскучился?

— Да нет, Дик, ты не из тех, по кому сохнут.

— Не скажи, Джонни…

Толстый беспардонный парень, первый, кого видят прибывающие — лицо Марса, — вовсе не настолько тупица и образина, как мне показалось при давешней встрече. Тогда я, наверно, был утомлен перелетом. А сейчас просто не могу представить другого человека здесь, кто лучше бы подходил для роли встречающего.

Да, Дик был прав: случись с ним что, многим будет его не хватать.

— А что, Дик, пополнение уже стартовало?

— Позавчера, Джонни. А ты никак гулял под открытым небом?

— Пять дней, Дик, меня не было пять дней. Ты же в курсе, что я жду гостей; мне надо ориентироваться на местности не хуже аборигена.

— Ты про марсиан, Джонни? Брось, их нет.

— А если я скажу тебе, что видел их?

— Я тебе не поверю.

— Не их самих, а привидения?

— На то они и привидения, Джонни, что привиделись.

— Ладно, Дик, все это не имеет значения, во всяком случае — для тебя. А я с ними и сам разберусь. Скажи лучше, список пассажиров уже у тебя?

— Естественно, Джонни, где ж ему еще быть? Как зовут твою красотку?

— Это моя супруга, Ричард Хауэр, — заговорил я нарочитым голосом. Твоя малосообразительная башка могла бы догадаться, что ее фамилия та же, что ношу я!

Дик заржал и вдруг заткнулся на полсмешке.

— Хм, Джонни, спешу тебя поздравить. Или выразить соболезнования. Госпожа Рейцак будет здесь в следующий вторник.

Если бы я попросил кого-нибудь в тот момент посчитать мой пульс, то результат замера был бы идеальным. Я оставался совершенно спокоен.

— А что, Дик, такой человек, как Хельми Пак присутствует в списке? осторожно спросил я.

Он медленно перебегал глазами с фамилии на фамилию.

— Да, Джонни. — Дик стал совершенно серьезен. — Это и есть тот парень?

— Парень? — Я придвинул свое лицо к нему. — Этот парень — один из богатейших людей на Земле. И, наверно, самый богатый на моей родине. Ты слышал о «Карельских сельскохозяйственных машинах»? Впрочем, ты даже не слышишь, как пердишь во время регистрации прибывающих! И если ты думаешь, что этот парень просто любовник моей жены — раскинь мозги пошире, если сможешь. Ума не приложу, как ей удалось это, но Хельми Пак ни за что никогда не мог оказаться на Марсе. Марс — для таких, как мы, но не для таких, как он. Однако он уже летит сюда, и скоро я буду делать то, зачем вообще оказался в этой дыре!

Дик не ожидал от меня такого монолога. Он откинулся в кресле и глядел ошарашенно:

— Ну ты даешь, Джонни! Какого черта ты не стал баллотироваться в президенты?

Я сунул ему прямо под нос кулак с вытянутым вверх средним пальцем и вышел, не сказав ни слова.

Просить Дика устроить так, чтобы я мог посмотреть на них, мне почему-то не захотелось. Я просто купил жучка и установил его в зале, где проходит регистрация прибывающих — то, что здесь называется этим словом. Ну, та процедура, когда Дик унижает или ставит на место этих щенков, все еще думающих, будто они приобрели тур некого не совсем обычного сафари. Так когда-то — не так, кстати, давно — был встречен и я; у Дика талант находить, к чему придраться, он никого не пропускает и никогда не повторяется.

В своем маленьком, неудобном отсеке (деньги приходилось уже экономить) я наблюдал церемонию встречи.

Только увидев этого человека рядом со своей женой, я вдруг поймал себя на мысли, что вижу его вообще в первый раз. Раньше как-то не довелось, да и зачем?

Хельми Пак оказался молод, невысок; в лице угадывалось что-то восточное, и мне впервые пришло в голову, что фамилия Пак — вовсе не финноугорская. Мила, роскошная блондинка, похорошевшая за время нашей разлуки, затемняла богатого промышленника. Позади этой пары теснились двое явных телохранителей. Хельми Пак и его люди пока еще не могли знать, что на Марсе — каждый за себя.

— Милен… О, миссис Рейцак! — расплылся Дик. — Я наслышан о вас. Колония у нас небольшая — несмотря на то, что столица, — так что всем все известно. Вы уж привыкайте.

— Я привыкну, господин Хауэр, — ледяная улыбка на ее лице могла испепелить.

Дик вздрогнул, когда она произнесла его имя, потом натянуто рассмеялся и дотронулся до карточки на груди. Наверное, ни один приезжий до сих пор не был так с ним дерзок.

— Надеюсь, — неуверенно заговорил он, — вам не придется скучать здесь, пока…

Дик собирался сделать эффектную паузу, но Мила заткнула ее очередной светскостью:

— Не беспокойтесь, Ричард, у меня найдется чем заняться.

После этих слов она повернулась к нему спиной и прошла к выходу на «авеню» — большой кольцевой коридор марсианской базы.

Дик оказался настолько выбитым из колеи, что Хельми Пака пропустил без придирок, даже не заглядывая в протягиваемую карточку. Хельми Пак сунул свой документ в карман и махнул рукой на телохранителей:

— Это со мной, господин инспектор. Ребята, предъявите оружие и лицензии.

Быки синхронным движением выложили одинаковые пулевые пистолеты, затем карточки. Они были настолько похожи, просто карикатурно, и я подумал, что не будет ничего удивительного, если выяснится, что номера лицензий у них тоже одни и те же. Наверняка один из них — клон другого, прямо вместе с костюмом, пистолетом и документами.

Дик смерил взглядом оружие, затем этих парней, и, должно быть, ему пришла в голову похожая мысль; он страшно развеселился, хотя по его виду этого и не скажешь.

— Вы думаете, меня интересует, насколько законно вы носите эти древние пушки? Ничуть! Парни, вы на Марсе, и прямо за этим порогом вам могут предложить приобрести за полцены космический крейсер самой последней модели, правда, скорее всего — надуют. Но лучевое оружие вы можете взять даже напрокат, и это обойдется вам не дороже бутылки коньяка! Мне наплевать, привезли ли вы эти пугачи с собой или нашли на месте высадки первых поселенцев; единственное, что я должен сказать вам в связи с этим: упаси вас бог, парни, палить на территории базы, — для этого весь остальной Марс. Если вы выведете из строя какую-нибудь железяку, может погибнуть очень много хороших ребят — все население нашей столицы. А это почти все население планеты. Так что единственное, на что я рассчитываю в связи с вашими карточками — то, что вы умеете держать себя в руках, а руки в карманах. На базе принято выяснять отношения только кулаками, и то, лишь если очень приспичит. А теперь проваливайте, если все поняли и не хотите попросить меня повторить.

Теперь быки, если такое вообще случается с людьми, имеющими профессию телохранителя, выглядели слегка озадаченно. Первым нашелся Хельми Пак:

— Благодарим вас, господин инспектор, за увлекательную лекцию о местных обычаях. — И обратился к своей свите: — Пойдемте, ребята, нас больше не задерживают.

Они поплелись в свои отсеки, а я направился в гараж, где полностью укомплектованный и уже несколько раз обкатанный стоял взятый напрокат слегка побитый вездеходик, обвешанный всяческими пушками, как танк. Владельцем его был старик Фридрих Шуль; одни звали его Фрицем, другие Шульцем. Лет двадцать назад он решил расправиться со всеми своими врагами. Фриц приехал на Марс и принялся выманивать их одного за другим хитростью, беря на понт или еще как. Таким образом он свел счеты почти с тремя десятками человек; естественно, найдя в этом умиротворение, ему пришлось остаться здесь до конца дней. На жизнь Фриц зарабатывал продажей и прокатом вездеходов, боевых и нет. Всякий дуэлянт, даже если выбирал в качестве оружия рапиру, предпочитал устраивать поединок не у самых стен базы, хотя никаких правил или пожеланий на этот счет не было; даже Дик ничего подобного никогда не высказывал.

Моя машина стояла полностью готовая, и уже через полчаса я несся по каменистой равнине к месту, которое я выбрал для схватки с Хельми Паком.

Прибыв туда, первым делом я связался с базой; сначала набрал код Дика. Тот не слишком удивился, увидев меня в кабине вездехода, хотя раньше я редко кому звонил во время прогулок.

— Привет, Дик. Как дела?

— Привет, Джонни. Ты, как я погляжу, отправился к своим привидениям?

— Да. Иногда общество дохлых марсиан приятнее тупых и самовлюбленных соплеменников.

— Ну-ну. А твой приятель, между прочим, уже здесь.

— Я знаю.

— И миссис Рейцак…

— Я видел их обоих, Дик. Вернее, четверых. И как ты читал мальчикам лекцию про пугачи.

— Откуда?.. — он выпучил глаза.

— Это моя специальность, Дик. Видеть сквозь стены и находиться там, где меня нет.

— Сукин сын! Шпион проклятый! Сколько жучков ты развесил в моем отсеке?

— Не волнуйся, твои скотские развлечения меня не интересуют. Скажи лучше, Дик, что поделывает вся эта компания?

— Разве твои жучки не по всей базе, мистер шпион? — он все еще беленился.

— Нет, Дик, — ответил я спокойно. — Не надо на меня орать. Я не шпион. И вообще, я здесь случайно.

Главное не что говоришь, а как. Мои интонации быстро привели его в чувство.

— Ладно, Джонни, что тебе надо?

Человек в гневе никого не слышит, даже себя воспринимает не очень отчетливо. Чтобы подождать, пока он окончательно остынет, я рассказал коротенький анекдот, и лишь после этого вернулся к своим баранам:

— Так все-таки, что поделывает Хельми Пак? И что — госпожа Рейцак? По отдельности.

— Откуда мне знать, Джонни? Я не лезу в чужие отсеки.

— Разузнай. Спроси Фрица — мимо него под открытое небо не выйдет никто.

— Джонни, а тебе не кажется, что это не честно? Какой же это поединок, если ты на свою сторону тянешь все население планеты?

— Дик, — заговорил я ледяным голосом, — о какой честности ты говоришь? Разве ты будешь целиться в его машину, пока старый Фриц дергает рычаги? Или, может, как ты сказал, все население Марса сорвется сию минуту, примчится ко мне и я вас рассажу за каждым камушком?

— Успокойся, Джонни…

— Я здесь — один. А у Хельми Пака один мальчик будет управлять вездеходом, другой — стрелять в меня, ни на что другое больше не отвлекаясь. А моя жена в той компании исполнит роль мозга: у нее это всегда неплохо получалось, а Хельми Пак не настолько туп, чтобы не понимать, что ум — хорошо, а два — лучше.

— Джонни, остынь. Я сделаю, что ты хочешь.

Экран погас, но через пару минут Дик вышел на связь:

— Он уже купил вездеход. Самый лучший, какой нашелся у Фрица. Этот малый чертовски целеустремлен!

— Я думаю, что сам он — довольно вялое создание. Просто кое-кто постоянно подмазывает ему задний проход горчицей. И я даже знаю, кто это.

Дик расхохотался и хлопнул кулаком одной руки по ладони другой. Ничего он не понял.

— Ладно, приятель. Не поленись сообщить, когда он отправится в путь я выставлю маяк. И помни, что больше всего меня интересует — в каком составе они играют.

Солнце опускалось за плоскую гряду у горизонта. Я откинул кресло, вытянул ноги и задремал. Сигнал вызова поднял меня незадолго до рассвета; был слышен только голос Дика:

— Он только что выехал, Джонни. Он и два парня с шумными пистолетами. Впрочем, теперь они вооружены по последней марсианской моде.

— Как — выехали? Посреди ночи?

— У нас уже светает, Джонни. Они поедут по световой границе.

— А — она?

— Не-е, она здесь. Так что все более-менее по-честному.

— Как бы не так! — фыркнул я. — Мозг может давать советы с любого расстояния — мы же говорим с тобой! Кстати, почему тебя не видно?

— Не видно? Что ты имеешь в виду?

— Я не вижу твоей рожи на своем экране, Дик, хотя моя техника исправна. В другой раз я бы обрадовался этому явлению, но сейчас оно меня тревожит.

— Понятия не имею. Я тебя вижу хорошо.

— Ладно, посмотрим.

— В общем, ты понял: они появятся с первыми лучами солнца.

— Да, — ответил я, оборвал связь и включил маяк. Их вездеход, конечно, и так запеленгует меня, но надо было показать, что не я их ищу в надежде напасть неожиданно, а предоставляю эту возможность им.

Все равно у них ничего не получится.

Как только солнце, маленькое и яркое, уронило свои лучи на дно Желтого моря (каменистая пустыня, собственно), я засек вездеход. Почти в ту же минуту Хельми Пак выпустил несколько залпов из лучеметов: он явно говорил в ответ, что презирает мою фору с маяком. Попасть с такого расстояния из движущейся машины невозможно, а вид испаряющихся камней не произведет впечатления и на ребенка.

Я подпустил его поближе, оставаясь в неподвижности. Уже несколько лучей отразились от защитного поля; каждое такое попадание сопровождалось предупреждающей вспышкой индикаторов и быстро разбегающейся сеткой оранжевых молний над корпусом вездехода. Сам я открыл огонь лишь когда понял, что ни один лучик не уйдет в песок.

Хельми Пак приблизился и не пошел на таран, а, продолжая часто и беспорядочно палить из всего бортового оружия, принялся обходить меня справа. Тогда я тоже тронулся с места; мы закружились в поднятой не очень меткой стрельбой пыли.

Машина Хельми Пака была не хуже моей, а моя — самая лучшая у Фридриха Шуля. Свою я долго выбирал, обкатывая все, какие имелись у старика в гараже; Хельми Пак же получил, как всегда, заплатив хорошие деньги. В общем, мы оказались на равных.

Сколько времени прошло в этом нелепом кружении, сказать затрудняюсь. Солнце оторвалось от линии горизонта и зависло низко в небе. Иногда оно слепило глаза, даже сквозь защитное стекло или из экранов; иногда наоборот освещало вездеход врага как на ладони. Отстреливался я только для видимости. Пробить защитное поле невозможно, «дырок» в нем нет, а рассчитывать на то, что мне удастся израсходовать запас энергии машины, не позволял опыт. Раньше кончатся силы у водителя, ему потребуется сон, а поразить неуправляемый вездеход несколько способов есть. И я знал, кто раньше свалится от усталости — глупо предполагать, что враги не догадаются спать по очереди.

Но не у Хельми Пака был перевес, потому что все-таки решает все не количество, а качество. Не численность войска, а знания командующего. А я не зря провел на Марсе эти недели: кое-что почитал, кое-кого порасспрашивал, и теперь из десятка маленьких хитростей выбрал одну, более на мой взгляд подходящую к ситуации.

Защитное поле — это не полупрозрачное зеркало, а двустороннее. Как оно гасит и рассеивает атаку снаружи — так и изнутри, поэтому дырочки, чтобы выпустить ваш гнев — выражайся он в виде луча или взрывающегося снаряда — все-таки есть. Но для луча они очень-очень маленькие; это только кажется, будто луч — что твой прожектор в ночи, на деле он больше напоминает пулемет, то есть состоит из миллионов обрубков. Дырочка в поле выпускает один такой кусок — и закрывается, пока не подоспеет следующий.

Но все еще сложнее: попадание в отверстие под углом не дает нужного результата, это изобретатели продумали. Только от одного невозможно уберечься — от самого прямого попадания; то есть когда вы палите противнику в ствол, а он палит в ствол вам. Но уж тут все — как нигде по-честному, потому что все эти открывания-закрывания происходят с такой скоростью, что никакой компьютер не рассчитает, учитывая множество других факторов, от работающего мотора до частоты излучения того же компьютера. Так что, кто кого — дело случая. А случай просто не мог не быть на моей стороне.

И я принялся подставлять под встречный огонь сопла лучеметов. На всякий случай в качестве домашней заготовки была составлена программа, начинающая палить всякий раз, когда луч противника приближался к нужному месту; ну и просто беспорядочно, для отвода глаз. Так что я мог сосредоточиться исключительно на управлении машиной и маневрировании. И поэтому не сразу заметил «дрозда», сделавшего несколько кругов над полем боя и опустившегося неподалеку. А главное — меня не предупредили приборы. А еще раньше — Дик с базы о том, что «дрозд» вылетел.

Вот это было уже серьезно. Если обе машины возьмут меня в оборот, мне крышка. Я даже заскрипел зубами от гнева и бессилия. Впрочем, ничего не оставалось, как продолжать играть с Хельми Паком в русскую рулетку: шансы — пятьдесят на пятьдесят. Но теперь, по всем законам справедливости, — сто к нулю. Если справедливость существует.

Момента, когда лучи двух вездеходов оказались на одной линии, я, естественно, не заметил. Только яркая небольшая вспышка, серия вспышек, как в грозу многоступенчатая молния — и все. Взрывная волна тряхнула меня и отшвырнула головой о крышу кабины.

Я не потерял сознания, потому что ясно помню, как лежал, подвывая от боли, и все же радостно думал: справедливость — есть. Есть справедливость.