Я шел по берегу босиком. Песок похрустывал под ногами, и при каждом шаге ступня слегка вдавливалась.

Вдруг я почувствовал под ногой что-то гладкое, скользкое. Я остановился, нагнулся, но не видел ничего, кроме песка. В это мгновение из-за туч брызнуло солнце, и тут сверкнуло, как мне показалось, что-то прозрачное, лежавшее на песке. Я дотронулся рукой, ощущение было приятное, как всегда, когда трогаешь хорошо отполированную поверхность. Этот предмет лежал у самой воды, зарывшись в белый берег. И он вовсе не был прозрачным, как показалось сначала. Он был покрыт непроницаемо черным лаком, но слоем до того ровным, что создавалось впечатление прозрачности. Зеркальные отражения неба, воды и берега рождали эту иллюзию.

Меня обступили мальчишки. Мы стели откапывать странный камень.

Это было очень тяжелое яйцо длиною почти в метр, диаметром около полуметра.

Полирована находка была не по всей поверхности, а лишь в месте, на которое я наступил. Во многих местах ее покрывала броня — то ли морские соли, то ли отпечатки каких-то неизвестных мне окаменевших морских водорослей и животных.

Я послал одного из мальчиков за такси.

Когда я со своей находкой подъехал к дверям лаборатории, мой коллега по работе и «фашист по убеждению», как он себя называл, Каспар Кнопп уже бежал навстречу. Оказывается, он увидал меня из окна.

— Новая идея? — крикнул он, сбегая по лестнице.

— Случайная находка, — возразил я и рассказал ему, как наткнулся на это, бродя по пляжу, а затем предложил:

— Поехали на усадьбу?

Усадьбой мы называли загородный филиал нашей лаборатории, который получили, когда перешли в военное ведомство. Это был с виду довольно милый домик с садиком, но в саду под кленами помещался превосходно оборудованный подвал для работ, связанных с некоторым риском. Пока что никто из нас еще не занимался вплотную ничем, связанным с упомянутым в инструкции риском. Но естественно, что все попытки разобраться в моей находке следовало предпринимать именно в том подвале.

Мы с Каспаром притащили «яйцо» в подвал и приступили к работе. Начали с пробы растворителем. Ни крепчайший раствор плавиковой кислоты, ни царская водка не имели успеха. Мы по очереди осторожно, очень осторожно стали выстукивать это яйцо, надеясь по звуку уловить, где здесь шов, или головка, или замок. Поставили находку в аппарат Рентгена. Но на экране отразилось сплошное черное пятно. Я предложил эту штуку распилить.

Еще и сейчас меня изумляет юношеское легкомыслие, с каким мы так отважно выстукивали, прогревали и вообще экспериментировали с неведомой игрушкой, которая могла ведь и взорваться, и оказаться наполненной ядовитым газом. Но любопытство, видимо, было сильнее страха, а разумная предосторожность презирается в молодости, считается трусостью. Полагаю, что мы оба немного бравировали друг перед другом своей беспечностью. В одиночку ни я, ни он, вероятно, не отважились бы обращаться таким образом со столь удивительной находкой.

Но когда я принес электросверла и пилки, Каспар не выдержал:

— Ты не знаешь, где обычно помещаются взрыватели? А, впрочем, черт с ним, после смерти нам это будет уже безразлично.

И, сплюнув, он принялся пилить. Потом пилил я, потом опять он. Для того чтобы отпилить кусочек размером с ладонь, мы израсходовали девятнадцать ножовочных полотен. Отпиленный нами кусок, несмотря на свою плотность, был ковок. Под ударами молотка он плющился на нашей маленькой наковальне в лаборатории. Но расплавить его нам не удалось.

Ничего с нами за это время не случилось, не произошло ни взрыва, ни иных неожиданностей, и мы осмелели. На другой день мы решились распилить мою находку обыкновенной дисковой электрической пилой. Пилить стали не вдоль, а поперек, поближе к более узкому, вытянутому концу этого гигантского яйца.

Впечатление создалось такое, будто мы разрезали огромный лимон. Мне показалось даже, что я почувствовал запах лимонной цедры.

На самом деле сходство было не так уж велико, таково было только первое впечатление. От центра к оболочке шли по радиусу перегородки, разделяя желеобразную сердцевину на дольки, наподобие долек в плодах цитрусовых. Долек было семь, а в каждой лежали продолговатые светлые трубки. Это напоминало семена в плоде.

Без всяких предосторожностей и притом довольно легко мы извлекли из вязкой массы одну из этих многочисленных трубок. Она была сделана из алюминия. Нечто вроде штампа стояло на одном из ее концов. Это было изображение диска, вокруг которого размещены были на разном расстоянии двенадцать точек. Третья точка, считая от центра, была помечена стрелкой. Впрочем, присмотревшись внимательно, я убедился, что вся трубка испещрена такими группами точек и дисков. Мы открыли сначала одну, а затем и еще несколько металлических коробок.

В каждом из вскрытых нами футляров лежал прозрачный, довольно приятный на ощупь, хорошо отполированный брусок цилиндрической формы.

— Что это? Пластмасса? Органическое стекло? — спросил меня Кнопп.

Понятно, что я и сам не знал, что это такое. В каждом таком цилиндре было одно небольшое центральное отверстие.

Мы ожидали увидеть какой-то особо сложный механизм, а перед нами лежало нечто вовсе лишенное свойств того, что мы определяем словом машина.

Что же это такое?

Каспар Кнопп взял со стола длинную иглу, воткнул в отверстие цилиндра. Игла легко прошла насквозь и с легким стуком упала на стол.

Из Африки я привез нож кустарной работы с черенком из скорлупы кокосового ореха. Лезвие ножа было сделано из куска старинной дамасской сабли. Этим лезвием я мог разрезать налету кусок бумаги и даже клочок ваты. Я провел лезвием ножа по цилиндру вдоль волокон. Лезвие скользнуло, не оставив следа. Тогда провел ножом поперек волокон. Образовалась щель, я поддел поглубже, от цилиндра отвалился диск.

Между тем, и Каспар разодрал свой цилиндр, орудуя все той же иглой. Стоило только удачно поддеть, и диск отваливался. Это было похоже на палочку из слипшихся леденцов — подденешь — и леденец отваливался. Некоторые диски были очень тонки, как папиросная бумага, другие достигали толщины граммофонной пластинки, были диски и в палец толщиной. Но даже тончайшие диски не крошились подобно, скажем, слюде, а были эластичны, вроде каучука. Их можно было согнуть, свернуть трубкой. Отодранные от цилиндра диски постепенно испарялись, исчезали.

Мы ничего не понимали, не знали, что еще можно предпринять, и я, чтобы сохранить какую-то видимость деятельности, разрезал один из опустошенных нами алюминиевых футляров, распрямил его и прижал к листу бумаги, предварительно проложив копиркой. На листе четко отпечатался выбитый на металле точечный узор, Такие отпечатки я сделал и с других, уже пустых, футляров. Кроме того, ведь у нас были копии, которые мы сняли, перенося рисунок на бумагу просто пером.

В этот день я принес несколько таких листочков с точечными узорами Фриде.

— Это напоминает звездное небо, — сказала она, — даже Млечный Путь можно различить, только почему-то он расположен не на своем обычном месте…

С того дня она занялась изучением карт звездного неба, чтением книг по астрономии и построением всевозможных гипотез о происхождении моей находки.

Эти ее занятия имели для нас самые роковые последствия, но я расскажу об этом позже.