Теперь Камышов без стыда не может вспоминать, как ходил он по различным конторам, начиная с общества охраны природы и по самую высшую областную инстанцию, встречая всюду либо недоверчивую улыбку, либо прямое равнодушие, либо туманное обещание разобраться, узнать, выяснить, наказать…

Когда не работалось, не ладилось в семье или захватывала тоска от воспоминаний по прежней, далекой теперь уже жизни на Шегарке, Камышов отправлялся в рощу неподалеку от его дома и часами бродил там. Это была удивительная роща. Площадью около пятидесяти гектаров, она находилась чуть ли не в самом центре города, на правом холмистом берегу речушки, берущей начало где-то за городской окраиной, в полях и перелесках. Речушка, протекая с восхода на закат, рассекая город, впадала в реку. Она давно превратилась в канализационный сток, вода в ней в пределах города была всех цветов и не замерзала даже в самые лютые морозы. Купаться в речушке можно было лишь в верховье.

А роща раньше была частью смешанного леса, подступавшего к городу. Разрастаясь, город обогнул рощу, охватывая ее, продвигаясь в поля, сметая лес, а она так и осталась в городе зеленым продолговатым островом, отделенная от улиц с южной стороны речушкой, с западной — грузовой трассой, с северной — заводскими корпусами, с восточной — оврагами, за оврагами на бугре теснились частные дома, прозванные слободкой. Более всего в роще было берез, росли осины, несколько сосен, кедр, много было черемуховых кустов. Пойма речушки и старицы густо заросли тальником.

Замечательным было и то, что, попадая в рощу, человек забывал, где он находится. Забывал о городе, фабричных трубах, многоэтажных зданиях, машинах, заполнявших улицы, — так она была пространна и живописна на холмистом берегу, с ее полянами и полянками, с ее родниками, прямо-таки проселочными дорогами, тропами, высокими березами, заслонявшими собой город, скрадывавшими шум. Мало кто в городе знал о роще, потому, возможно, она и держалась пока…

Рассказывали, что когда-то роща (по сей день сохранились следы жилья) принадлежала богатому купцу, долгие годы была его поместьем. Вот здесь находился купеческий дом, другие постройки, на этом месте был сад, там — огород. На полянах — сенокосы. Судя по всему, это была лучшая пора рощи: у нее был хозяин, за рощей следили, ухаживали, оберегали ее. И хороша же была она…

В годы революции купец исчез куда-то. Вероятно, уехал за границу. А роща отошла к городу, стала городской. В революцию рощей, разумеется, никто не занимался, как и в гражданскую войну. Да и после гражданской. В Отечественную все те, кто жил поблизости, рубили в роще дрова для печей и на продажу, выменивая на дрова продукты. Война закончилась, никому до рощи не было дела, лишь птицы жили в ней во все времена года…

Так роща и существовала долгие годы сама по себе. К родникам с ближайших улиц ходили за водой. В роще гуляли пары, ломая весною цветущую черемуху. В банные дни любители париться ломали березовые ветки на веники. Садили по полянам картошку. Если надобно было кому-то, жившему в своем доме, свалить дерево для слеги или столба, он шел и рубил, и пилил, не опасаясь наказания. В рощу заводские рабочие заворачивали после смены выпить. В выходные с ближайших улиц семьями приходили позагорать, обедали на траве, оставляя под кустами пустые консервные банки, завернутые в газеты объедки, порожние бутылки. Молодые люди компаниями устраивали в роще шумные выпивки, жгли костры, швыряли на спор в деревья бутылки, ножами снимали пласты бересты с берез, подбрасывая в костры. Цыгане, жившие в слободке за оврагом, пасли в роще коней, косили на полянах траву, копнили сено, заготавливая на зиму корм.

С территории завода, к которому роща подступала своим северным краем, стали вывозить сюда, а то и просто перебрасывать через забор разный ненужный хлам, валяющийся в цехах и между корпусами: брикеты стружки, ржавое гнутое железо, изношенные автомобильные покрышки, куски железобетонных плит, обломки свай, — и скоро предзаводская полоса была завалена. Саженей сорок шириной, тянулась она от дороги до оврага.

Глядя на завод, стали и из города возить мусор, сваливая на полянах. Трактора с тележками и грузовики свободно заезжали в рощу. Из частных домов вечерами в сумерках через дорогу перебегали жильцы с ведрами, вынося и сваливая под деревьями бытовые отходы, а потом, осмелев, потащили уже все, что было лишним, мешало: продавленные пружинные диваны, кровати с панцирными сетками, прохудившиеся ведра, тазы, кастрюли, рваную обувь, дохлых кошек и собак. Роща постепенно превращалась в мусорную свалку.

Такой ее и увидел Камышов, когда впервые попал в рощу, спасаясь от полуденной жары. Было это на втором году его приезда в город. Он избродил рощу во всех направлениях — всюду одно и то же. Вот по краю тропы валяются в траве шестерни, коленчатый вал. Чуть подальше кучка застывшего, сброшенного с самосвала бетона. На берегу оврага, за которым начиналась слободка, свежие пни срубленных берез. Порубов близ оврага было более всего. Одна береза свалилась в овраг. То ли срубили просто так, пробуя топоры, то ли не захотелось вытаскивать. На выходе к заводу в кустах увидел Камышов ферму высоковольтной линии, еще две — на опушке. И здесь берег оврага был засажен картошкой. Овраг в этой части был особо глубок и широк.

Принялся тогда Камышов интересоваться у знакомых, кто же все-таки доглядывает за рощей, если доглядывает. Никто ничего толком об этом не знал. Отвечали неопределенно, что роща принадлежит городу, а раз городу, значит, его забота, он и должен наводить порядок, не допускать безобразий. Что — городу, Камышов и сам догадывался, без каких-либо разъяснений.

Жалко было рощу. Надобно было помогать ей не мешкая, и Камышов решился помочь. Настроился ходить по кабинетам, просить. Прежде всего никто не мог понять, кто такой Камышов, откуда взялся и что хочет. Одно должностное лицо, когда Камышов представился ему, спросило удивленно:

— А что, разве в нашем городе есть писатели?

— Есть, — подтвердил Камышов.

— Странно, — произнесло ответственное лицо, — а я думал, они где-то…

И повел рукой. Камышов, прижмурясь, тяжело смотрел на него. Было чему удивляться должностным лицам. Ходит этот самый Камышов, рассказывает о какой-то роще. Большая. В центре города. Захламлена. Называется писателем. Просит срочно помощи. Странно…

Но все это было немного позже: хождение по присутственным местам, разговоры. А сначала Камышов написал рассказ о роще, о ее красоте, прошлой и настоящей судьбе. И послал в один из центральных журналов, где печатался раньше. Но журнал не газета: пока почта доставит эту рукопись в редакцию, пока будут читать, планировать (если понравится), пока опубликуют, пройдет не менее года. А роща ежедневно на виду, каждый новый день — мусор, люди, машины. Помощь нужна немедленная.

Отправив в журнал пакет, Камышов со вторым экземпляром рассказа пошел в областную газету, надеясь параллельно напечатать рассказ в газете. Это самый верный способ привлечь внимание властей и общественности. Вот газета печатает рассказ, его читают, обсуждают на различных заседаниях как материал злободневный, требующий немедленного вмешательства, и в результате всего положение рощи резко меняется в лучшую сторону.

Редактор областной газеты, в недавнем прошлом возглавлявший один из районов области, переведенный в газету сначала заместителем, а теперь утвержденный редактором, отказался печатать рассказ, говоря Камышову, что материал не газетный, для газеты велик, он весьма сожалеет, но ничем не может помочь. При этом редактор в задумчивости жевал губами и смотрел в окно. Рассказ легко было сократить, опуская лирические описания, оставив самую суть. Можно было, в виде исключения, дать в двух номерах, но разговор с редактором был окончен, и Камышов вышел из кабинета.

Тогда направился он в областное общество охраны природы. Общество возглавлял очень пожилой человек с трясущейся головой и слезящимися глазами. Он был стар, плохо слышал и не сразу уразумел, чего от него хочет этот стоящий посреди кабинета высокий хмурый посетитель, молодой, но уже абсолютно седой.

— Роща? — переспросил старик, стараясь держать голову. — Да, есть в городе такая. Лет пятнадцать назад проезжал мимо. Что беспокоит, молодой человек? Свалка? Мусорная свалка? Но ведь роща закреплена за заводом, к территории которого и примыкает. Им и беспокоиться в первую очередь. Как — чем занимаемся? Охраняем природу, да! А вы что думали?! Мы, молодой человек, если уж вы…

Камышов позвонил на завод и долго разговаривал с заместителем директора по хозяйственной части. Разговор был пустым. Заместитель ничего и не пообещал. Он на заводе человек новый, только что принял дела. Директор человек новый, тоже недавно принял дела. Завод многие месяцы не выполняет план, руководство меняется, так что… А роща — да, она рядом с заводом. Он, заместитель, но знает, что она закреплена за заводом. Надо будет посмотреть бумаги. Но пока, откровенно говоря, не до рощи.

Поразмыслив, как поступать дальше, Камышов написал официальное письмо одному из руководителей города. Письмо полежало в своей очереди, наконец его прочли и спустили на низшую ступень, откуда через определенное время Камышов получил ответ. В бумаге, со штампом и подписью, говорилось, что факты, указанные в письмо действительно имеют место. Что в настоящее время разрабатывается пятилетний план социального развития района, в котором будет предусмотрен комплекс работ по реконструкции рощи в место массового отдыха трудящихся. В ближайшее время будут приняты меры по санитарной очистке рощи…

Несколько строк, отпечатанных на машинке, дата, длинная подпись. Судя по подписи, бумагу сочиняла женщина. Камышов разыскал ее, высидел в приемной, попал в кабинет, назвал себя. Бледноликая, худощавая, быстрая и резкая в разговоре, женщина была недовольна появлением Камышова. Она не предложила сесть ему.

— Ведь вам ответили письмом, — едва сдерживая раздражение, сказала она, глядя мимо посетителя: дела важнейшие захлестывали ее ежечасно. — Меры скоро будут приняты. Что вас еще интересует?..

— А вы не хотели бы посмотреть рощу? — предложил Камышов. — Для полной ясности. А я обещаю поводить вас, показать.

— Вы что, считаете, что мы не были там? — женщина вскинула голову. — Впрочем, я не против. Только не завтра, конечно, позже. Устроит?

Спустя две недели они встретились, как и было ими условлено.

— Действительно, роща! — воскликнула женщина, останавливаясь с краю, и Камышов понял, что она здесь не бывала никогда. — И большая, а?!

Они обошли рощу кругом, пересекли в двух направлениях. Женщина часто останавливалась, оглядываясь. Спесь исчезла с ее лица. Камышов находился рядом, его лицо было презрительно. Он молчал. Спустились к родникам, по нижним полянам вышли к оврагам.

— И захламлена, верно, — согласилась женщина. — Знаете, что я вам скажу, — она говорила все так же резко, но без кабинетной заносчивости. — Для того, чтобы привести такой лесной массив в порядок, району необходимы дополнительные средства. Люди, машины. Но ничего этого нет. Средств нет прежде всего у нас. Без помощи города мы не справимся — много работы. Необходимо снимать людей, машины, а все это не просто. Так обстоят дела…

А время не останавливало свой ход. Появился журнал с рассказом. Камышов помедлил, ожидая реакции, но журнала никто не прочел. С журналом Камышов пошел на телестудию, упросил сделать передачу. Свет съемочных аппаратов слепил, Камышов взмок от волнения, но говорил, говорил о природе вообще, о городской роще, ее печальной судьбе, призывая всех любителей природы помочь роще.

Передача была показана, но ничего не изменилось, руководители города, как выяснилось позже, выступление Камышова не смотрели. Тогда Камышов решил снова побывать в редакции газеты, чтобы вести речь о простой газетной статье, коль рассказ не подходит, да и напечатан уже. Он вспомнил редактора, разговор их…

Сначала редактор послал с Камышовым в рощу сотрудницу редакции, а через два дня, чтобы не ошибиться, поехал смотреть сам. Статью написали, для убедительности поставили под статьей четыре подписи: сотрудницы редакции, Камышова, еще двух известных в городе людей. И стали ждать. Камышов чувствовал, как переживает корреспондентка, опасаясь последствий. Она и не скрывала своей боязни. Камышов, усмехаясь, успокаивал ее.

Статью в газете прочел человек, возглавляющий область, заинтересовался и изъявил желание посмотреть рощу. На второй день Камышову позвонили из приемной, спрашивая, не будет ли он столь, любезен, чтобы показать рощу руководителю области. Камышов выразил полнейшую готовность. И вот приехала за ним длинная черная машина, привезли его к зданию, над которым развевался флаг, попросили немного обождать в вестибюле. Стоя возле окна, Камышов увидел, как по широкой лестнице, устланной пестрой ковровой дорожкой, спускается высокий моложавый человек, в светлом костюме, светловолосый, волосы зачесаны назад, лицо суровое, здоровается, подав Камышову руку, пропускает первым к двери, они садятся в машину и едут. Дежурный милиционер взял им под козырек…

Камышов сидел впереди, рядом с шофером, находясь в некотором смущении. С таким высоким начальством ему не приходилось встречаться до сей поры, и он не знал, как вести себя с ним, о чем говорить. Уместно ли начинать разговор в машине. Самому. Или ждать, когда к тебе обратятся с вопросом. Отвечать лишь на вопросы, не отклоняясь ничуть от темы. Камышов молчал пока, и тот, позади, тоже молчал, глядя рассеянно сквозь стекло.

Доехали быстро. Машину оставили на краю рощи. Пошли смотреть. Руководитель первым начал разговор, освобождая Камышова от напряжения. Они неспешно шли рядом среди деревьев и беседовали, как давние знакомые.

— Вы знаете, — сказал руководитель, улыбаясь, и улыбка согнала напрочь суровость с его лица, — а я ведь не поверил сначала, прочтя статью. Ну, думаю, растет себе десятка полтора берез и тополей, возле них мусору набросали — дело обычное. Однако четыре фамилии, решил взглянуть, что же это такое — роща. Стыдно признаться, но я ни разу не бывал здесь, хотя пятнадцать лет живу в городе. Ах, красиво! Давайте приостановимся…

Они уже прошли тянущуюся почти на версту предзаводскую территорию, где было более всего набросано, постояли на краю расширяющегося с каждым годом оврага, сюда самосвалы возили чуть ли не со всего города отбросы, и чего только не было тут: шлак из кочегарок, отходы литейных цехов, гашеная известь, обрезки резины с резиновой фабрики, строительный мусор, битое стекло. Частью это сползало само по себе в овраг, большие завалы лежали по берегам оврага, мешая подъезду грузовиков, и они сваливали груз на поляне, продвигаясь к самой роще. И дурно пахло от отходов.

Камышов представлял, как летними и осенними дождями, а весной — полой водой смывает в овраг, растворяя, что можно растворить, всю эту дрянь, поток стекает по дну оврага в речушку, добавляя гадости, речушка вливает свои воды в реку, а та несет их к самому океану. Овраг размывается постоянно, деревья, росшие по берегам, падают на дно и гибнут. За овраг надобно браться в первую очередь — заваливать его, засыпать вровень с берегами, но не тем, конечно, что свозят сюда из города грузовики.

По неширокой, затравеневшей дороге, ничем не отличимой от забытой проселочной, они вышли на поляну. Была вторая половина августа, сухой солнечный день. Иногда налетал из-за реки ветер, шумел вершинами деревьев, шум ветра и листвы скрадывал шум города, а деревья заслоняли обзор, оставляя открытым лишь небо. Деревья частью пожелтели: красные, желтые, бурые листья, перемешиваясь с зелеными, делали их нарядными. На листве, волнуемой ветром, на стволах деревьев, на полегшей желтеющей траве было много солнца. Солнцем было освещено лицо руководителя области. Светлые волосы его, зачесанные назад, слегка растрепались. Он стоял под березой в светло-сером костюме, застегнутом на одну — верхнюю — пуговицу, и молчал, глядя в дальний конец поляны на яркий рябиновый куст. Через поляну пролетела сорока…

Камышов находился поодаль. Заложив руки за спину, он прислонился ладонями и спиной к наклонно росшей березе, отклоняясь назад, чуть расставив для упора ноги. Ему хотелось сесть на пень и закурить, но неудобно было курить тут, в роще, бросать потом окурок в траву. Еще неудобнее было сидеть в присутствии стоявшего человека, старше тебя возрастом, да еще в таких чинах. Тихо было в роще, лишь шумел верховой ветер…

Во время ходьбы и сейчас Камышов все поглядывал исподволь на своего спутника, которого до этого дня видел раза два издали, а теперь вот он рядом, и можно поговорить, но опять же — о чем? Обыденный разговор затевать неловко, о роще же он все уже рассказал, оставалось лишь показать. Хотелось бы знать, о чем он думает в данные минуты и что думает вообще о жизни, поговорить бы, что называется, по душам, но это, разумеется, исключено. Для подобных разговоров нужно продолжительное знакомство, даже товарищеские отношения нужны, частые встречи. Товарищеские отношения между ними абсолютно исключены, и дело здесь вовсе не в возрасте, а в другом — в разнице положений. Их свел случай. Через час-полтора они распрощаются, и на этом, быть может, знакомство их прекратится. Попасть на прием к нему почти невозможно, кроме того, на приеме время ограничено, да и не говорят на приеме по душам, даже если и захочешь. Невозможно позвонить. Написать — не дойдет письмо до адресата, прочтут другие, спустят с резолюцией «Разобраться!» до самой низшей ступени, как было с письмом, посланным Камышовым одному из руководителей города.

Люди подобного ранга, размышлял Камышов, приглядываясь к спутнику, редко становятся героями литературных произведений, а ежели и случается такое, то они малоинтересны, так как очень уж правильны. Такими их делают авторы, подстраховывая себя ложной мыслью, что чем выше и шире масштабы, тем совершеннее руководитель. В сущности же это обычные люди, с их врожденными достоинствами и недостатками, но облеченные, в силу соответствующих обстоятельств, высокой властью. Власть эта является ко всему еще и проверкой их человеческих качеств. Одни выдерживают проверку, у других начинает кружиться голова от сознания полнейшей своей абсолютности. У редкого не покруживает голову, редкий выдерживает, и тогда он являет собой пример, как это и должно быть…

Как литератору Камышову не приходилось заниматься подобными фигурами. Самые высокие должностные лица, которые упоминал он, описывая деревни на Шегарке, были управляющие фермами и бригадиры. Но любопытство в нем было, желание «распилить», что называется, добраться до нутра, узнать из разговора-исповеди жизнь того или иного руководителя, день, когда он из обыкновенного служащего или специалиста превратился в администратора, и стал расти, подымаясь все выше и выше. И еще выше. И еще.

Меняется ли у них, а если меняется — почему, отношение к окружающему с каждым новым назначением? С какого времени и в связи с чем появляется сознание, что по сути своей он только руководитель, и никто более? Возникают ли у них какие-либо сомнения, а если возникают — какие? Как оценивают себя в роли руководителя? Имеет ли какое-то значение для них величина области, отдаленность ее при утверждении на пост руководителя данной области? Случалось ли такое, что кто-то при назначении отказался, заявив, что он не готов, не в состоянии, не в силах, не достаточно умен, образован, опытен, чтобы занять предлагаемое место? Какие отношения у руководителя области с аппаратом — дружит ли он с кем-то из них, ведь они все в его подчинении? А с кем вообще дружат такие люди? Чем увлекаются? Что читают и читают ли? Обладают ли художественным вкусом — высоким, посредственным? — ведь им приходится судить обо всем, в том числе и о литературе. Как питаются они? Болеют ли они за Отечество, за народ, не думая или почти не думая о себе, о своих различных жизненных удобствах?

Многое желательно было бы узнать Камышову о людях подобной категория, но как сделать это, если ты видишь их только на трибуне? О спутнике своем Камышов знал мало. Частью — из обычных житейских разговоров, частью из того, что происходило в области. О практическом уме его и необычайной энергии, заставляющей шевелиться областной управленческий аппарат. До приезда этого человека город, как и область, были едва ли не патриархальными. Работы, ставшие впоследствии основными, в ту пору носили пока что изыскательский характер. Одни только-только разворачивались, вторые по давней привычке переваливались через пень-колоду.

За пятнадцать лет изменился город, изменилась область. Сельское хозяйство, лесоразработки, нефть, газ, прочие работы требовали постоянного внимания, и человек, возглавивший область, ежели не был в Москве, то ездил по районам, подталкивая районных руководителей, возвращался на необходимое время в город и уезжал по области снова. Камышову часто приходилось слышать от больших и малых начальников, что покуда нет на месте руководителя, не вернулся из Москвы или еще откуда-то, где пробудет неделю-две, можно малость передохнуть, расслабиться, а как вернется, никому не даст покоя: ни себе, ни другим. Расслаблялись, передыхали…

Город стал промышленным, промышленной стала область. Жизнь не остановишь: не возглавь область этот человек, возглавил бы другой, было бы лучше или хуже — неизвестно. Лучше — вряд ли было бы…

Область давала стране древесину, нефть, хлеб, мясо и молоко, многое другое, но область не представляла еще собой точно выверенный механизм, работающий без сбоя. Бесхозяйственность была видна всюду. Слишком много щепок летело из-под топоров, стекала нефть в реки и озера, заставляя рыбу всплывать кверху брюхом или выбрасываться на берег, частые пожары в тайге помогали топорам, звери и птицы гибли от свинца, не было такого года, чтобы не случался по области от бескормицы и плохих условий содержания падеж скота в несколько сот голов. Все это заставляло из года в год омолаживать, оздоравливать районные кадры, в результате чего тот или иной районный руководитель оказывался заместителем начальника пристани, начальником отдела кадров шорно-седельной фабрики, на свинокомплексе, в редакциях, а на их место приходили другие, обещающие показать себя.

Камышов не брался судить: сложно или не очень сложно руководить областью даже при достаточно многочисленном и слаженном управленческом аппарате, во всяком случае, понимал он, дело это было хлопотное, и руководитель, по мнению Камышова, должен быть человеком необыкновенным. Он должен был быть и умным, и образованным, и опытным. Он должен быть администратором от природы, и хозяйственником, и экономистом, и государствоведом, и педагогом. И добрым он должен быть, в конечном счете, потому что обладает большой властью, могущей даже при незначительном прикосновении ранить чью-то душу. Потому и терпимым быть должен он в определенной степени к чужим слабостям. Да мало ли чего…

Своим переездом в этот город Камышов был обязан прежде всего руководителю области, так как с его разрешения приглашали художников, литераторов, актеров. Всех тех, кого называли творческой интеллигенцией. И интеллигенция эта постоянно ощущала внимание руководителя. Приняв область, в первые годы руководства он мог запросто прийти в редакцию газеты, по-домашнему посидеть с работниками редакции, поговорить. Выбрать день и посетить мастерскую кого-нибудь из художников или обойти сразу несколько мастерских. Вдруг соберет, в период выставки (ежегодные областные художественные выставки посещал он обязательно), хозяйственный актив города. Перед окончанием заседания обратится к залу, спрашивая, знают ли хозяйственники о том, что в городе проходит художественная выставка. Зал откликается, что да, знают, конечно. Тогда руководитель интересовался, любят ли они живопись. Зал в волнении: оказывается, что все любят так, что и…

— Очень хорошо, — удовлетворенно говорит руководитель области, — завтра же пойдете на выставку сами или пошлете своих представителей с тем, чтобы каждое предприятие, учреждение, организация купила для себя хотя бы одну картину.

И прощался, будучи уверен, что придут на выставку и купят картины. Случалось, руководитель приглашал в свой кабинет кого-то из литераторов, беседовал с ним о разном час и более, интересуясь литературной жизнью города, личной жизнью того, с кем вел беседу, спрашивал о нуждах, справлялся о здоровье, был любезен…

Все это было вначале. Теперь ничего подобного не происходило, об этом лишь вспоминали с грустью. То ли он стал сдавать с годами, то ли забот прибавлялось год от году, то ли он просто потерял ко всему этому обычный человеческий интерес, и это огорчало многих. Но Камышов приехал в город с его разрешения…

Они пересекли поляну, спустились с холма вниз, к речушке, берега ее сплошь заросли тальниками — к воде не подступиться. Здесь тянулись поляны, разделенные перелесками. На одной из полян издавна сажали картошку, на самой большой цыгане косили траву, пасли коней. Но сейчас ни цыган, ни лошадей на поляне не было.

Обойдя поляну с дальней стороны, они снова поднялись на взгорок и остановились возле родничка. Камышову хотелось, чтобы спутник его увидел родник. Руководитель области нагнулся, подставил под замшелый желоб сложенные ковшиком ладони, набрал воды и стал пить. Камышов смотрел, как пьет он, выпрямляясь медленно, а вода капает с рук на выглаженные штанины серых брюк, оставляя на них маленькие темные пятнышки.

— Замечательная вода, — улыбнулся Камышову спутник, — холодная, вкусная, без всякой промышленной примеси. А что — один всего родник в роще, или еще где есть? Желоб старый. С тех, видимо, времен…

— Два родника, — сказал Камышов. — Второй — в овраге, чуть подальше. Было около десяти — забили, заглушили. Сюда круглый год за водой ходят, кто поблизости живет. Зимой с санками приезжают. Поставят флягу на санки и… Вода чистейшая, никакого осадка в посуде…

От родника они стали подниматься по отлогому краю холма и скоро вышли туда, где когда-то была купеческая усадьба. Две поляны, соединенные широким перешейком, на которых располагалась усадьба, были окружены елями, соснами, раскидистыми черемуховыми кустами. На краю усадьбы, ближе к роднику, рос кедр. Была ли под кедром своеобразная беседка, фонтан или даже бассейн с рыбками, понять было трудно. Вокруг кедра сохранилась красивая каменная кладка в несколько четвертей высотой. Кладка была очень прочна, но в некоторых местах ее разрушили, применив силу, — долбили, вероятно, ломом. Возле кедра было много битых бутылок, на корнях, выступавших из земли, разжигали костры — ствол был опален до самых сучьев. Все это делали молодые люди, собираясь вечерами выпивать под кедром. От огня, от порубов по корням кедр стал засыхать.

— Дикари, — сказал спутник Камышова, обойдя кедр, — Надо же так. Скажите, — он назвал Камышова по имени-отчеству, — а почему вы раньше не забеспокоились о судьбе рощи? Такая красота. В городе. И так…

— Раньше я просто не мог, — ответил Камышов, — в городе живу недавно. На втором году стал хлопотать. Но ведь городские власти могли…

— Все понятно, — кивнул спутник. — И за это спасибо. Куда нам теперь?

Они сходили еще ко второму роднику, постояли на берегу оврага, глядя на родник, вытекающий из-под берега, почти на самом дне. На кучу хлама поодаль, на автомобильные покрышки, валяющиеся в овраге. Побывали и на верхней поляне, где росли старые редкие березы. Эти березы гибли более других деревьев. Въезд на машинах был сюда прост: свернул с трассы — и все. Камышов вспомнил, как однажды поздней осенью в снегопад, гуляя по роще вечером, в сумерках уже, он вышел со стороны речки на поляну и увидел среди берез грузовик и двух мужиков — в руках одного был топор, второй держал пилу. Мужики высматривали березы, выбирая подходящую. Снег падал густо, большими хлопьями, приглушая звуки, мужики не видели и не слышали, как, хоронясь за стволами, подходил к ним Камышов.

Он показался из-за деревьев шагах в тридцати-сорока от лесорубов, не дальше, и кашлянул громко. Его заметили. Некоторое время мужики и Камышов смотрели друг на друга. Молчали. Камышов не уходил, но и подойти ближе не решался. Он подумал, что станет делать, ежели они кинутся на него с топором. Но те не кинулись. Они не успели свалить березу, не подпилили даже ее. Получалось, что Камышов вроде бы и не помешал им, хотя помешал, конечно. Сказав что-то один другому, мужики повернули к машине, взобрались в кабину и уехали. Камышов постоял еще немного и по автомобильному следу побрел из рощи на проезжую улицу. А что было бы, если бы он захватил их во время работы, кряжующих уже березу? Всякое могло случиться, а снег скрыл бы скоро следы: снег валил вечер и ночь, не переставая, а со снегом наступила и зима…

Все это Камышов вспомнил, когда они с руководителем области прохаживались по поляне. Камышов ничего не рассказал своему спутнику о том, как натолкнулся здесь осенью в снегопад на машину и людей, он только отметил примерно, где стоял сам, где машина и люди с топорами. А спутник его, расстегнув пиджак, заложив руки за спину, ходил рядом и тоже молчал, но вид у него не был озабоченным. С неясной улыбкой оглядывал он поляну, березы, останавливался послушать дроздов, трещавших на черемуховых кустах, забыв, видимо, кто он такой, отстранившись, хотя бы на два часа, от кабинета, телефонов, больших и малых забот, чиновников своих, от всего того, что называлось государственной службой. Камышову подумалось, что, быть может, человек этот за пятнадцать лет жизни в городе впервые гуляет вот так, сам по себе вроде бы, без свиты. Возле Камышов, но он не докучает, его будто бы и нет вовсе. И жалко Камышову стало его…

— А что если мы превратим рощу в парк культуры и отдыха? — повернулся руководитель области. — Дорожки, скамейки, фонари. Облагородим. Окультурим, вернее. Тогда и безобразий будет меньше. Как вы?

— Только не это! — воскликнул Камышов. Такой поворот в разговоре он предвидел и боялся его. — Зачем? Есть городской сад в центре, есть сад на берегу реки. Достаточно для города. А это — роща, естественный лес. В скольких городах ни приходилось бывать, ничего подобного не встречал. Вся суть в том, чтобы оставить рощу в своем состоянии, в первоначальном. Навести порядок — да. Засыпать овраг, собрать, вывезти мусор. Закрыть въезд всякому транспорту. Запретить порубку, разжигание костров, посадку картошки. Запретить пасти коней, косить траву. А гулять — пожалуйста, пусть себе гуляют, как в городском саду. Время от времени и дежурных назначать, для острастки. Назначить ответственных, контролировать. Напомнить заводу, что роща давно закреплена за ним. Есть документы…

— Хорошо, мы подумаем, — сказал руководитель области. — Но ограду, на мой взгляд, все же следует поставить. Легкую, ажурную, достаточно высокую ограду. Со стороны дороги, хотя бы. Это будет дисциплинировать в какой-то степени, а? Вы согласны со мной? Давайте ваши предложения. Та-ак, где же мы сейчас с вами ходим?..

Разговаривая, они медленно продвигались к дороге, к машине.

— Я вас вот о чем попрошу, — продолжал руководитель области. — Вы заняты завтра? Найдете время некоторых товарищей поводить так же вот, как и меня, по роще? Показать? Я хочу, чтобы руководители города да и области знали, что в городе нашем есть такая редкость, такая красота — роща. Договорились? Вам позвонят. А после мы решим, как поступать дальше. Но вы не переживайте, все будет хорошо. Сохраним… сбережем… Все сделаем, что необходимо.

Машина подвезла Камышова к дому. Руководитель области пожал руку, прощаясь. Поблагодарил еще раз, передавая приветы домашним Камышова. Пожимая руку, он улыбнулся, и улыбка совершенно меняла его лицо. Камышов не знал, понравился ли он своему новому знакомому, но тот ему понравился, и очень. Был прост, вежлив, улыбчив. Разговаривая, не разыгрывал вельможу.

Дальше события развивались таким образом. Вернувшись к себе, руководитель области собрал в кабинете наиболее ответственных работников, а собрав, спросил, знают ли они о том, что в городе есть такая-то роща. Ответственные работники дружно ответили, что, понятное дело, знают, как не знать. Тогда руководитель области спросил, бывали ли они в роще. Подчиненные ответили и на это утвердительно, что да, разумеется, бывали. Кто и когда был в последний раз, последовал новый вопрос. Ответственные работники замялись. Многие из них вообще ничего не слыхали о роще, некоторые что-то слыхали, но бывать в ней не приходилось. Роща? А что за роща? Да еще в городе! Сквер, вероятно. Мало ли в городе различных скверов! Да нет, не сквер, чувствуется…

— Ну, так вот что, — продолжал руководитель области, — завтра с утра будет у вас экскурсия по роще. О впечатлениях своих и соображениях расскажите. Все. Сбор в девять. Поведет вас…

Наутро Камышов водил делегацию из ответственных работников. Человек двадцать было их, не меньше. Шли они по роще гуськом, по рангу, что ли, не забывая, кто из них есть кто, оставив черные и белые машины возле дороги. Позади всех и даже в стороне чуть, шел Камышов. Он был здесь совсем не нужен, никто не обращал на него никакого внимания, никто его ни о чем не спрашивал. Да никто и не знал, кто он такой. Камышов все это видел и понимал, ему было тошно, хотелось плюнуть и уйти. Но он обещал руководителю области повести и показать. А они прекрасно обходились без него.

Впереди, опустив беловолосую голову, с искаженным от внутренней болезни и недовольства, что оторвали его от важных дел, лицом, быстрыми шагами двигался мэр города. Пройдя краем до оврага, не углубляясь особо, пробыв не более получаса, мэр круто повернул к машине, сказав, что ему некогда, а с рощей все ясно. За ним потянулись остальные, каждый к своей машине. Камышов ушел к роднику, лег в траву под широкий таловый куст, долго лежал, глядя в небо, слушая слабый шорох листвы. Ни о чем не хотелось думать. Через несколько дней ему опять позвонили. Самая высшая областная инстанция, среди прочих вопросов, рассматривала вопрос о состоянии рощи и других зеленых насаждений в черте города. Камышова приглашали как лицо заинтересованное. Народу сошлось порядочно, кое-кто откровенно нервничал. Вот попросили всех войти в зал. Впервые Камышов видел такой зал заседаний. Он опустился на сиденье в задних рядах. Далеко впереди, на сцене, за длинным столом сидело несколько человек, в центре — руководитель области. Он перечислил фамилии тех, кто должен был выступать.

Первым по роще давал объяснение мэр города. Выйдя на трибуну, мэр признал газетную статью объективной, обещая в самом скором времени коренные изменения в судьбе рощи. Выступало еще несколько человек. Из речей их выяснилось, что все они очень любят природу, готовы защищать ее до последнего дня своей жизни, а уж что касается рощи, то тут иного мнения просто не может быть.

Было принято соответствующее решение, суть которого сводилась к следующему: навести в роще надлежащий порядок, следить за ней, поручив все это властям района, на территории которого расположена роща. Камышов был обрадован, что дело сдвигается. С таким чувством он и ушел.

Это было в августе. В сентябре, до дождей, школьники, студенты, частью заводские рабочие очистили небольшое пространство близ трассы, посадили березки, очистили предзаводскую зону, свалив собранное на берегу оврага, где уже высились холмы из отходов. Поставили знаки, запрещающие въезд всем видам транспорта. Укрепили щиты с надписями. Надписи разъясняли, что собой представляет данная роща, и призывали граждан беречь и охранять ее. Знаки скоро исчезли — поставили новые. Фанерные щиты с надписями сломали. Тогда на большом закрашенном листе жести написали нужные слова заново, лист приварили к двум трубам, а трубы глубоко вогнали в землю. Но машины не обращали внимания на знаки. Однажды на поляне самосвал свалил полный кузов битого стекла — отходов электролампового завода. Свободно проехал по всей роще, спустился к речке, разгрузился, свободно выехал.

Потом начались дожди, заморозки, выпал снег. За зиму все обо всем забыли. А весна была затяжная, сырая, в мае долго шли дожди, и можно было, при желании, сослаться на непогоду, что вот она мешает провести необходимые работы в роще. Но и в июне, когда подсохло, никто, кроме Камышова, не беспокоился особо. Раза два еще он встречался с руководителями района, напоминал. Они оживлялись. Да, конечно же, помнят. Сейчас большая занятость, а как лишь появятся просветы, непременно займутся. Ближе к осени. Точнее, к зиме. После уборочных работ. Машины освободятся, люди…

Закончилось лето, закончилась осень, наступила зима. Завалило снегами город, завалило, забуранило рощу. Год минул, но изменений заметных в жизни ее не было. В верховье оврага свозили и сбрасывали отходы, овраг расширялся, обваливаясь краями, падали в овраг деревья. В роще ломали веники, жгли костры, сажали картошку, пили. Спилили, увезли две великолепные сосны, никто на это не обратил внимания, никто и не узнал об этом, кроме Камышова. И Камышов понял, что бьется впустую.

А весной, перед майскими праздниками, руководитель области надумал проверить, как выполняется принятое по роще решение. И приехал в рощу. Но не один, человек тридцать подъехало следом на машинах, автобусе. Кроме руководства, собраны были основные городские службы, имеющие отношение к благоустройству, начиная с управления коммунального хозяйства. Пригласили и Камышова, к удивлению его. Когда он пришел, все были на местах.

Предзаводской территорией, невыровненной и заросшей бурьяном, прошли от дороги к дальнему оврагу, и там, стоя спиной к оврагу, лицом к подчиненным, руководитель области стал выслушивать всех по очереди. Камышов находился поодаль, поглядывая сбоку на приехавших. За прошедшее время руководитель области изменился. Теперь Камышов видел перед собой пожилого утомленного человека, самоуглубленного до рассеянности. На нем были плащ, шляпа. Слегка опустив голову, он думал о чем-то своем, как бы отстраняясь (настойчиво поговаривали о его скором отъезде) уже от области и города, где было столько прожито и сделано столько. А может, ему нездоровилось.

— Да. Да. Так, так, — кивал он, хмуро глядя себе под ноги, вроде бы слушая и не слушая говорившего, но все же слушал, потому как вдруг подымал голову, задавая убийственный вопрос, и лицо докладчика сразу менялось, он начинал потеть, сдвигать брови…

Картина была замечательная в высшей степени, Камышов с интересом наблюдал. Подчиненные стояли полукругом шагах в десяти-пятнадцати от руководителя, все в застегнутых плащах, шляпах, галстуках, опасаясь лишний раз пошевелиться, либо сказать что-то один другому. Некоторые поворачивали шеи, стянутые галстуками.

— Следующий, — руководитель называл фамилию.

Названный делал два шага вперед, отделяясь от своих, теряя как бы их молчаливую поддержку, опускал и без того опущенные руки, подбирал живот, начиная говорить-докладывать.

Многих Камышов нынче уже знал, у многих побывал в кабинетах, мысленно отмечая сейчас, что в кабинетах своих перед посетителями держатся все они совсем иначе, чем здесь, на поляне возле оврага. Те, кто вел речь непосредственно о роще, говорили не о том, как есть на самом деле, а о том, как должно быть. А быть должно хорошо. Все уже продумано, все осмыслено, все собрано воедино, сосредоточено, еще одно усилие — и положение рощи неузнаваемо изменится, вопрос будет снят. Но пока…

— Да, да. Так, так, — кивал руководитель, хмуро глядя поверх плеча говорившего. — Так, так. Хорошо. Вы свободны. Следующий. Слушаем вас.

Но Камышов ничему уже не верил. Он думал, что вот, зачем эти красные слова, а лучше бы взять сию минуту каждому в руки грабли и вилы, проскрести рощу от края до края, сбрасывая собранное в кузова грузовиков. Сдвинуть бульдозером с берегов в овраг завалы, разровнять, засыпать землей, утрамбовать, покончив раз и навсегда с оврагами. Выровнять предзаводскую зону, чтоб в дальнейшем засадить ее пихтами, соснами, разбить на ней цветники. Сделать часть работы, а то и половину. Вон сколько их. Так нет, поговорят, разъедутся, сядут по кабинетам, начнут подписывать бумаги, звонить, давать указания. Руководить. А роща так и останется…

Это было в мае. А среди лета Камышов случайно узнал, что через рощу с левого берега речушки к заводу тянут газопровод. Он побежал туда и увидел, что, расширяя старую просеку, спилили много берез и других деревьев, а низкие пни засыпали землей, скрывая. От речки по просеке почти до самой заводской ограды прорыли траншею под трубы. Краем оврага проложили дорогу, и тяжелые грузовики возили по ней к речке на поляну трубы и железобетонные сваи, ломая прицепами мелкие деревца.

Камышов начал было сгребать с пней землю, считая пни, — бросил, ушел в тальниковую чащу, сел на валежину, закурил. Так он сидел довольно долго, ломая в пальцах хворостину, отбрасывая отломанное. Закуривал снова, но дым был горек. Встал, ушел домой.

…Прошло несколько лет. Руководителя области давно перевели в другое место на еще более высокую должность. В рощу Камышов не ходил. Из уличных разговоров знал, что там все так же, как и было. Времена года менялись, жизнь неслась, не остановить, принося все новые заботы.

Но иногда вдруг всплывал в памяти сухой ясный августовский день, как бы уже и не летний совсем, осенний. Редкие березы на солнечной поляне. Желтая листва берез, красная — осин. Легкий шум ветра над головой. Под одной из берез, засмотревшись на яркий рябиновый куст, стоит рослый статный человек. Пиджак расстегнут, светлые волосы надают на высокий лоб. Человек улыбается. Обаятельная улыбка неузнаваемо преображает его суровое, властное лицо.

Вспомнились и те надежды, что связывал Камышов с этой улыбкой…