© Аваков С., Александер А.Д., Ангелов А., Бакулин В., Белаш А., Белаш Л., Белянин А., Вереснев И., Волков С., Гелприн М., Гё Ж., Головачёв В., Громов А., Дробкова М., Задунайский В., Зарубина Д., Золотько А., Кожин О., Кош А., Крич Е., Остапенко Ю., Таран А., Тихонова Т., Черная Г., 2017

© ООО «Издательство «Э», 2017

Дорогой читатель!

В твоих руках сборник «Богатыри не мы. Новеллы», который, как и предыдущий, «Богатыри не мы. Устареллы», посвящен памяти Михаила Успенского и приурочен к 29 ноября, дню рождения Мастера.

Составленный в память о хорошем человеке, сборник просто обязан соответствовать.

Он про то, что всех своих чудовищ мы, люди, носим в себе. Это прекрасно иллюстрирует история о типовом представителе племени офисного планктона, с гаджетами и современными представлениями о жизни, далеко не богатыре, в которого вдруг вселяется Черный гость, оказавшийся не жутким Черным человеком, призраком, приходившим еще к Моцарту, а всего лишь асоциальным алкоголиком, отцом главного героя. Но это, как оказалось, не лучше. А может, и не было никакого отца? Может, все переселение душ – это просто наши потаенные мысли и чувства, до поры до времени скрытые в глубине наших душ? Как выразился известный поэт: «Я обманывать тебя не стану, залегла забота в сердце мглистом…» И решать эту проблему некому, кроме нас самих.

Он про то, что Балканы прекрасны, даже когда там идет война и льется кровь – так, пожалуй, еще прекраснее и еще страшнее. И, конечно же, сливовица – это не граппа, пршут – не пармская ветчина, вилы – не просто русалки, а Балканы – никоим образом не Европа. Никогда ею не были и не будут. Пусть не географически, все-таки «мягкое подбрюшье», но уж точно ментально и трансцендентно. И с богатырями там все в порядке, только называются они по-другому – юнаками. Ну или летчиками-призраками, сбрасывающими бомбы на голову самому Муссолини. А пришельцам, желающим учить жизни местные народы, неплохо бы зарубить на носу, что сенки, они же партизаны, которые, как в известной песне – «не знал бедняга, что уж кончилась война» – и сами могут кой-чему поучить непрошеных гостей.

Он про то, что когда-то давно принято было перемещать янки ко двору короля Артура, а нонче попаданец пошел сознательный и разборчивый, и без малого король Артур – правда, имя у него другое, но не суть важно – не только волею судеб попадает в гости к янкам, но и сознательно остается там на ПМЖ, подобно толпам современных мигрантов. А почему, собственно, нет? Вожделенный паспорт гражданина США при нем, можно даже готовую на все фею с модельной фигуркой (фей с целлюлитом не бывает!) вытащить из дремучего Средневековья в цитадель прогресса и демократии, ибо в Средневековье такое чудо не факт, что оценят надлежащим образом. В общем, каждому времени свои попаданцы.

Он про то, что делать всегда надо то, что должно, а уж как оно там будет… Так, например, всего один день жизни, выпрошенный у Ангела Смерти, можно потратить не на культурно-массовое застолье, не на завещания и подсчет денежных средств под матрасами и даже не на составление прощальных писем мировой общественности, а просто… на пошив сандалий для односельчан. Как делал это всю свою жизнь, день за днем. И кто сказал, что последний день должен как-то отличаться от остальных?

Он про то, что не только попаданцы, но и Красные Шапочки нонеча пошли прагматичные донельзя. Это у Шарля Перро все было ясно – кто жертва, кто агрессор. А у современных Шапочек они как будто поменялись местами: Красная Шапочка вместе с мамашей и бабуленцией – семейный подряд мошенниц – хорошо еще, не клофелинщиц, охотники – заранее нанятая массовка «свидетелей преступления», готовая дать какие угодно показания против главной жертвы – бедолаги Волка… И вообще, волкам в условиях правового государства и победившего феминизма не развернешься особо, лучше не ходить в одиночку по саунам, всяким лесам и укромным бабушкиным домикам, а то мало ли что?

Он про то, что традиционные американские зомби-страшилки сами по себе уже не страшные, а какие-то теплые и домашние по сравнению со страшилками про защитников всех этих «восставших из ада». Мы привыкли подшучивать над западной версией политкорректности, но некроамериканцы – это вам не гей-парады и не негритянские районы. Это далеко не милая хеллоуинская история под горячий чай с тыквенным пирогом, а практически суровая правда жизни. Даже не знаешь, что можно этому противопоставить? Разве что ликаноамериканцев с русскими корнями?

И еще много о чем этот сборник. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

История же знакомства с Михаилом Глебовичем вашего покорного слуги вписывается в схему «старик Успенский нас заметил…» и потому заслуживает того, чтобы быть изложенной здесь – если не в качестве городской фэнтези, то хотя бы в поджанре мистического реализма.

Совпадения бывают разные. Обычно это «просто совпадения». Но бывают и не просто, а судьбоносные, фантастические, нереальные совпадения, которые потом оставляют память о себе если не в веках, то, по крайней мере, в течение значимого промежутка времени. Из тех, про которые говорят: «Закономерность – это то, что мы думаем о мире; случайность – это то, что мир думает о нас». К таким «случайностям» и относится наше с Михаилом Глебовичем знакомство. Хотя «знакомство» – это не совсем подходящее для такого случая слово. Скорее – «пересечение». И не только с Михаилом Глебовичем, но и – внезапно! – с Пушкиным, Державиным и всей русской словесностью, если не сказать больше. Впрочем, обо всем по порядку.

Началась эта история с того, что мне вдруг сообщили – мой сборник «Балканский венец» выдвинут на премию «Странник», и надобно ехать в Петербург, дабы предстать пред очи грозного жюри, которое еще не факт, что даст что-нибудь, кроме мотивирующего пинка. Тут же началась суета, связанная с получением краткого отпуска за свой счет и скоропостижным отъездом в Питер. А потом был ливень, очень по-питерски заливший меня с ног до головы, нахальные питерские таксисты и ведущий церемонии награждения «Странника», отпускавший шутки в адрес номинантов. Но как оказалось впоследствии, это была завеса из тюля второстепенных событий, призванных заслонить собой главное.

И вот оно, объявление победителей. Поскольку «Балканского венца» среди них ожидаемо не оказалось, пришло время потихоньку покинуть высокое собрание, как вдруг… С этого «вдруг», которое, как оказалось впоследствии, никакое не «вдруг», и началось мое знакомство с Михаилом Глебовичем. Не как с писателем-фантастом. Не как с членом жюри литературного конкурса. А как с человеком, имеющим позицию и умеющим ее отстаивать.

Итак, вдруг (!) было объявлено две новости. Во-первых, было сообщено, что гран-при присуждаться не будет, ибо… А, во-вторых, что будет вручен некий специальный приз жюри, каковой достается внезапно… вашему покорному слуге. Как оказалось впоследствии, именно гражданин Задунайский стал первым лауреатом личной писательской премии Михаила Успенского. Тут же опять началась суета, награждения, бокалы с шампанским, выход к микрофону, прогулки по ночному Петербургу… Все это, опять-таки, призвано было заслонить собой главное событие, которое, к сожалению, было осмыслено уже после описываемых событий. У гражданина Задунайского не было никакого представления о разгоревшейся тогда ожесточенной борьбе среди членов жюри, эдакой «битве титанов под ковром», причиной которой стал именно «Балканский венец». Причем это были, судя по всему, не просто разногласия по поводу того, кого считать лучшим, обычные для любого литературного и не очень конкурса. Шла борьба концептов, борьба идей.

Дождливый октябрь 2013-го… С высоты прожитого понимаешь, что это был момент своеобразного перелома. Это было как раз время сесть и подумать, что и как, потому что потом события покатятся «с горы» и размышлять уже некогда будет. Судя по всему, именно это и сделал тогда Михаил Глебович. И неприсуждение гран-при прославленным мэтрам жанра, стопроцентным кандидатам на победу, и вручение специального приза никому не известному начинающему писателю… Подозреваю, что мало кто тогда вообще мог объяснить, что и зачем сделал Михаил Глебович, менее всех – поименованный выше начинающий писатель с балканским псевдонимом.

Разумеется, подойти и поблагодарить в такой ситуации – это и святая обязанность, и горячее желание любого призера, что и было проделано. Призер тешил себя надеждой лично пообщаться с мэтром, благодаря которому случились все эти невероятные события. Но опять нахлынувшая толпа народа, поздравления, изысканный фуршет, опять эта вечная суета сует… Больше всего сожалею о том, что поговорить «по душам» с Михаилом Глебовичем мне тогда толком так и не удалось. Была мысль, что впереди еще много времени, успеем. Не успели. Никогда не откладывайте общение с человеком на потом! Михаила Глебовича Успенского не стало в декабре 2014 года. Светлая память Ему. А нам… Нам остается попытаться понять, что же он хотел сказать всем нам тогда, в октябре 13-го…

А у меня на память о тех событиях остался приз, бронзовая миниатюра – копия памятника Пушкину в Лицейском саду. Это я пишу, предваряя вопросы о том, а причем тут, собственно, наше все. Так и стоит у меня на полке Александр Сергеевич, напоминая о случившемся, – как совсем недавнем, так и почти двухсотлетней давности. Тогда, как всем известно, 14-летний Саша Пушкин продекламировал перед тогдашним мэтром словесности Гаврилой Державиным свое стихотворение, чем вызвал горячее одобрение последнего. По воспоминаниям современников, Державин воскликнул: «Я не умер. Вот, кто заменит Державина». История эта произвела тогда на Пушкина неизгладимое впечатление, следствием чего стало его знаменитое: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил» – в восьмой главе «Евгения Онегина».

Никоим образом не покушаясь на аналогии, все-таки не могу не процитировать Екклесиаст: «Что было, то и будет, и что творилось, то творится, и нет ничего нового под солнцем». А если учесть, что тот же Гаврила Державин, кроме того, что был поэтом, находился еще и на государственной службе Российской империи, побывал сенатором, губернатором, действительным тайным советником, то картина становится еще более законченной. И, кстати, о картинах. Великий русский художник Илья Репин, живописавший ту самую сцену выступления юного Саши Пушкина перед мэтром русской словесности, сотворил также масштабное полотно под названием «Юбилейное заседание Государственного совета». Но это уже совсем другая история.

Все больше убеждаюсь в том, что тогда, в дождливом октябре, произошла та самая случайность, которую подумало о нас мироздание, связав воедино несоединимое в виде современной российской фантастики, балканского фольклора и русской классической поэзии. Но даже в случайности ясно просматриваются мысль и воля талантливого писателя и просто замечательного человека, Михаила Глебовича Успенского. А это значит, что планка установлена и опускать ее нельзя ни в коем случае, ибо…

А Михаилу Глебовичу мой низкий поклон. Как писателю и как человеку.

Бывает так: традиционно в семь ноль пять резкий звук катапультирует тебя из сна. Несколько секунд – настоящее безвременье – несинхронно моргаешь, пытаясь ухватить за призрачный кончик хвоста ускользающую нереальность… картинку… фразу. Куда там! В голову лезет исключительно всякая чушь вроде: «Чтоб я! Еще раз! Позже полуночи!..» или «Хочешь с гарантией возненавидеть любимую песню? Поставь ее на будильник!». Осознав наконец себя и свое место в мире, потягиваешься с широким зевком и грациозностью… кота? Да ладно! Пьяного енота – еще туда-сюда. Потом решительно – настолько, что способен обзавидоваться матерый стрипдэнсер, – откидываешь одеяло, быстро натягиваешь холодную одежду и шлепаешь в ванную, под аккомпанемент ритмичного скрежета лопаты дворника за окном. До пробуждения еще далеко.

По улице плывут сиреневые утренние сумерки; стены домов неравномерно размечены желтыми прямоугольниками освещенных окон. Остро пахнет выпавшим ночью снегом, под ботинками хрустит гранитная крошка… или что там нынче сыплют на тротуары против гололеда? Раскланиваешься (именно раскланиваешься – совершенно естественно и без капли манерности) со смутно знакомым старичком в винтажном пальто с каракулевым воротником и шапке-«пирожке». На поводке у старичка – такая же старая такса в зеленом вязаном комбинезоне: толстая, одышливая, с почти седой шерстью на морде. Удивительно, но в глазах у обоих – что собаки, что хозяина – нет и следа дряхлости, усталой обреченности и ожидания скорого, неизбежного конца. Наоборот, они блестят тем шальным задором и восторгом жизни, какой, наверное, доступен лишь таким вот пожилым существам, у которых многое уже позади. «Жизнелюбие восьмидесятого левела», – приходит в голову странная мысль. Попробуй тут не улыбнись!

Настроение подскакивает сразу на несколько пунктов. Его не способны ухудшить ни маршрутка, стылая, как холодильник морга, ни забитый до предела вагон метро, с размаха бьющий в нос тяжелым кулаком пота и парфюма. (Похоже, ничего не изменилось со времен Средневековья – люди по-прежнему стремятся перебить сильными запахами смрад немытого тела. И по-прежнему почти безрезультатно.) К тому же в наушниках поет что-то приятно-ненавязчивое, отсекая внешние звуки, а на «читалке» – долгожданное завершение трилогии Янгеров «Порой мерзавцев слишком много». Умеют же люди писать! Немудрено и проехать свою станцию, затерявшись между строчек.

В бизнес-центре уже вовсю кипит жизнь – мелькают пиджаки и сорочки, юбки и блузки (светлый верх, темный низ – элегантная тоска!) офисных служащих, кое-где разбавленные форменными костюмами курьеров, почтарей и даже подателей скромных радостей мирских – разносчиков пирогов и пиццы. Раненько кто-то начинает…

Привычно кивнув охраннику на КПП, одновременно шлепаешь магнитной карточкой пропуска по датчику турникета, а потом не глядя отстукиваешь на клавиатуре вызова лифта свой одиннадцатый этаж. Против обыкновения, створки раскрываются почти сразу же. Подпеваешь финальным аккордам песни в наушниках и, кажется, делаешь это чуть громче, чем нужно: курносая блондиночка напротив – хм, лицо незнакомое. Новенькая? – беззвучно хихикает, прикрыв рот вязаной варежкой. О серебристые от инея кончики ворсинок ее меховой ушанки, кажется, можно уколоться, а сама девчонка мило краснеет от мороза пополам со смущением. Подмигиваешь ей и шепчешь одними губами: «Рок-н-ролл!», широко улыбаясь. Блондиночка обозначает кивок, улыбаясь в ответ. Ноздри щекочет острый запах свежесваренного кофе из стаканчика в ее руке. Хочется чихнуть – звонко, от души, на всю кабину. Кажется, ты наконец-то начинаешь понимать смысл нюхательного табака…

Блондиночка выходит двумя этажами ниже. Проводив взглядом ладную фигурку в короткой приталенной дубленке – нет, все-таки стоит выяснить, что это за девчонка, – ты наконец-то достигаешь своей цели. Вот оно – место, на котором мы проводим, если верить ученым, до четверти жизни. Наша каторга и дурдом. Наши авгиевы конюшни и подводная лодка, с которой не сбежать. Наши Фермопилы и Перл-Харбор. Место величайших разочарований и грандиознейших триумфов. Смертной рутины и сокрушительных брейнштормов. Нервных срывов и гениальных озарений. Место, в котором сполна познаешь дискретность времени, цену людской благодарности и мимолетность… всего.

Работа, благослови ее бог.

Раздеться-переобуться-рукопожаться-расцеловаться-включиться.

Как выходные? – Во дает! – Уже? – Йессс! – Что, опять не приняли?! – Да хорош! – Пойдешь в четверг? – Телефон! – Ой, меня нет!..

Щелк! Безмолвный огонек красноречивее любых слов. Разумеется, все как обычно – кататься каждый любит, а вот как саночки возить, то есть залить воды в кофе-машину…

Ценой двух улыбок и обещания одного леденца на палочке за водой отправлена Маринка, а ты решаешь посетить туалет. Пару минут спустя, насвистывая, выходишь из кабинки. Тщательно – да, пунктик, ну и что? – вымыв руки с мылом, набираешь полные пригоршни воды и с удовольствием плещешь в лицо. Потом, отфыркиваясь, поднимаешь голову от раковины и понимаешь: так не бывает.

И дело даже не в том, что из зеркала на тебя смотрит совершенно другой человек.

Из зеркала на тебя смотрит – мертвец!

В том, что он ненавидит больше, отца или свое паспортное имя, Майк Соколов ни на минуту не сомневался. Разумеется, отца. Потому что само по себе имя «Михаил» не хорошее и не плохое. Обычное имя. Бывает и лучше, конечно, но бывает и хуже. И даже – гораздо хуже.

Так что проблема была именно в отце. Драгоценном, мать его, родителе. Который, и без того, с точки зрения Майка, обладая пышным букетом недостатков, грехов и пороков, тридцать четыре года назад совершил главную гнусность в своей жизни – продавил-таки жену зарегистрировать новорожденного именно Михаилом.

А самого отца звали Потап.

«Он всех убеждал, что это будет очень здорово, – тихо говорила мать, как всегда отводя взор. – И потом, ты же знаешь, сынок, если уж отец что-то решил, спорить с ним бесполезно…»

О да, это Майк знал. Сколько он себя помнил, характер у папочки был совершенно бараний. Особенно если к тупой упертости травоядного добавить совершенно плотоядную агрессию, моментально вспыхивающую по отношению к любому, кто посмел не согласиться с Соколовым-старшим хоть в чем-то. Конечно, Майк и сам был не дурак поспорить, но ведь не процесса же ради! И не до мордобоя отстаивая какую-нибудь чепуху, а то и откровенную ересь, абсолютно не разбираясь в предмете спора. А вот отец, кажется, находил особую прелесть именно в таких спорах. И чем сильнее оппонент отличался от него, Потапа Соколова, чем более был образованным, интеллигентным и склонным к спокойному и аргументированному изложению своей точки зрения, а не к матерным тирадам, вылетающим изо рта вместе с брызгами слюны, и не к потрясанию кулаками, тем слаще было отцу вынудить того в итоге, плюнув, прекратить спор и ретироваться. «То-то! Знай, наших, философ …в!» – обычно изрекал в таких случаях Потап, горделиво вскидывая голову. А Майк, если он становился свидетелем такого спора, постоянно испытывал чувство неловкости. Словно его вынудили участвовать в чем-то постыдном, или оно творилось на его глазах, а он не смог вмешаться и положить конец безобразию.

Надо сказать, несколько раз на памяти Майка отец нарывался на того, с кем спорить «по-потаповски» не следовало. Тогда дело заканчивалось синяками, разбитой в кровь физиономией и помятыми ребрами – будучи бесконечно вспыльчивым, готовым броситься в драку очертя голову и продолжать ее, пока есть силы держаться на ногах, богатырскими статями или каким-то особенным талантом в причинении физического урона ближним Соколов-старший не отличался. Впрочем, посрамление отца не приносило Майку удовлетворения. Во-первых, Потапа это ничему не учило, а во-вторых, и Майк, и мама, и все прочие друзья-родственники-знакомые несколько дней после инцидента были вынуждены наслаждаться версией отца, метко окрещенной дядей Сережей, братом матери, «говно два-ноль». Ну и, разумеется, ходить на цыпочках, исполняя любую прихоть «пострадавшего за правду».

Так вот, о ненавистном имени. Сперва Майк думал, что отец отыгрывается на нем за собственную детскую травму. Все-таки середина пятидесятых, когда родился Потап, ничем не напоминала наше вывихнутое время. Это теперь придурки под влиянием моды «назад к корням» состязаются друг с другом в экстравагантности, заодно уродуя жизнь своим Сысоям, Агапам и Лукерьям, а тогда… В общем, деду Степану (ведь нормальное же имя было у человека!) никто не мешал наречь старшего из двух своих сыновей так же нормально – Лешкой, там, Сашкой или Колькой. Назвал ведь младшего Витькой, не облез. Опять же, насколько знал Майк, верующим настолько, чтобы дать ребенку имя в честь святого, память которого чтили в тот день, дед тоже не был. Тем паче, что именины Потапа приходились на апрель и декабрь, а родился он в сентябре.

К счастью или к несчастью, а Степан Соколов умер задолго до рождения внука, и узнать из первых уст причину столь экстравагантного поступка предка Майк не мог. Не спросил он этого и у отцовой матери, бабы Лены, пока та была жива. Впрочем, особой близости между бабкой и внуком никогда не наблюдалось, равно как и между Еленой Антоновной и снохой. Тем более что родители развелись, когда Майку не исполнилось и пяти лет, причем – по инициативе матери. Майк до сих пор не мог уяснить, как у его милой, доброй, бесконфликтной и всем готовой помочь даже в ущерб собственным интересам, но совершенно безвольной родительницы все-таки хватило сил подать на развод, а поди ж ты. Баба Лена поступок снохи восприняла как чистое предательство и оскорбление как Потапа, так и себя лично, простить которые совершенно невозможно. С тех пор она замечала и привечала исключительно детей младшего сына, Виктора, а Майка ни единого раза лично не поздравила ни с днем рождения, ни с Новым годом даже на словах. Зато отец – еще один повод для «горячей сыновней любви» – всячески настаивал на проявлении вежества по отношению к совершенно чужому и неприятному сыну человеку. В общем, когда баба Лена умерла, Майк не то что не расстроился, а просто зафиксировал сей факт как данность. Человек умер, да. Жалко по-всякому. Тем паче что умер в финале тяжелой и долгой болезни, основательно перед тем помучив себя и окружающих. Льющему же пьяные слезы (слава богу, в телефонную трубку) родителю с трудом выдавил из себя дежурные слова соболезнования. Благо к тому моменту отношения отца и сына вполне допускали редкие созвоны (всегда по инициативе Потапа) и еще более редкие свидания (в основном устроенные матерью).

До того было всякое.

И жизнь в крохотной комнате коммуналки, куда родитель Майка считал уместным являться в любом состоянии практически в любое время суток, невзирая на разводный штамп в паспорте, считая себя членом семьи. Навязчиво и агрессивно, как он привык, и только лишь на основании прошлого, а также в срок выплачиваемых алиментов, требующий любви, внимания, искреннего тепла и вообще всего того, чего испокон века требовать от кого-либо неправильно, глупо и бессмысленно.

И слезы (тайные, как она считала) мамы – слишком слабой, слишком робкой, слишком доброй для того, чтобы раз и навсегда указать бывшему на дверь и устроить свою молодую еще жизнь нормально. Отводя глаза, лепечущей наивные даже для нее самой оправдания Потапа из серии «так-то он неплохой человек, добрый, и нас любит… по-своему»; «алкоголизм – это болезнь» и, разумеется, апофеоз – «он же не виноват, что он такой».

И насмешки, постоянно сопровождающие тогда еще не Майка, но Мишку, с самых первых дней в детском саду, школе, во дворе – везде, где как-либо всплывало сочетание его имени-отчества. А уж беря в расчет фамилию и отнюдь не медвежью конституцию, унаследованную от Потапа, – и подавно. Безжалостные, злые, изобретательные и неутомимые в своих нападках, какими бывают только дети, товарищи никогда не упускали возможности напомнить пареньку из бедной (да еще и неполной!) семьи о его позоре.

Волей-неволей пришлось оттачивать искусство давать отпор. Сперва физический – увы, с детской мечтой научиться играть на скрипке («Михайло Потапыч! Со скрипочкой! Гы-гы-гы! Сам себе на ухо будешь наступать или родственников из зоопарка попросишь?») пришлось быстро расстаться в пользу секции бокса, а потом Мишка понял, что вполне способен одними словами уделать агрессивного «бычка», с которым не справится в спарринге. Причем уделать настолько качественно, что тот, дай ему право выбора, предпочел бы разбитый нос или даже перелом.

Впрочем, это было уже после переезда на другой конец города, к бабушке – единственной бабушке, которая у него была за всю жизнь, и самой замечательной на свете. Собственная комната – малюсенькая, но только его, а потому кажущаяся необъятной. Особенно если учесть, что дверь из нее вела на просторную лоджию. Чтение запоем – сперва библиотечные книги или взятые у друзей-приятелей, а потом, уже в девяностые, когда заодно с развалом Союза страну накрыл книжный бум, – и собственные. При своих скромных заработках, мама никогда не отказывала Мишке – нет, к тому времени уже Майку, что никого особенно не удивляло при тогдашней моде на все западное, – в деньгах на его слабость. Отходящий все дальше и дальше Потап утрачивал с каждым годом даже те немногие крупицы влияния на сына, которые дают возраст и родственные отношения. Нет, они все еще достаточно регулярно виделись и созванивались благодаря матери (бабушка, кстати, всегда разделяла мнение внука насчет его отца, как и любимый дядя Сережа – единственный мужчина в жизни Майка, кого он мог назвать отцом сам).

Окончательное освобождение произошло в семнадцать лет. Как-то раз Майк здорово задержался у приятеля в другом районе и, с присущей подросткам безалаберностью, не предупредил домашних, из-за чего мать вся испереживалась. А тут как раз папенька в гости заявился и решил неожиданно принять участие в воспитательном процессе. Слово за слово, одна резкость в ответ на другую, – и вот уже Потап с перекошенным яростью лицом рвется к сыну, занося руку для оплеухи. А тот выхватывает из стоящего очень кстати рядом ящика с инструментами (Потап что-то чинил) молоток и, глядя отцу прямо в глаза, звенящим от ненависти голосом предупреждает: «Шаг еще сделаешь – пробью голову». И в глазах подростка что-то такое, отчего взрослый останавливается, словно налетев на бетонный столб, а потом, как-то разом ссутулившись, удаляется на кухню, глухо и неразборчиво матерясь под нос.

Дальше все уже было делом техники: разузнать особенности бюрократической процедуры, а потом, отпраздновав очередной день рождения, написать несколько заявлений да отстоять столько же очередей разной протяженности. Объяснять причину желания молодого человека сменить отчество почему-то никто не просил… ну, почти никто. Некая тетка в присутственном месте, по виду очень правильная и, как называл подобных сам Майк, старорежимная, видимо, априори отказывала людям в праве самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Закатив глаза в священном экстазе, она начала визгливо толковать что-то о сумасбродности современной молодежи и исконной для русских сыновьей почтительности, но Майк, не дослушав, громко перебил ее:

– Это моя мечта. С детства. Чтобы меня так звали. Именно Михаил Сергеевич. Вы понимаете?

На последнем предложении он интимно понизил голос, чуть перегнувшись через конторку.

Тетка отчего-то непроизвольно мазнула бледно-розовым языком по губам, густо крашенным алым. Быстро, как жирная ящерица, про которую накануне так вкусно рассказывал в телевизоре натуралист Дроздов.

– Почему? – вопросила она на два тона ниже и тоже подаваясь вперед.

И тогда Майк улыбнулся ей так широко, как мог, и выдал:

– Обожаю Боярского! Три тысячи чертей, каналья!!!

В виде coup de grâce он изящным выпадом проткнул воображаемой шпагой воображаемую грудь воображаемого гвардейца кардинала, снял с головы воображаемую шляпу и изобразил поклон с подметанием воображаемыми пышными перьями и без того чистого пола. И, не дав тетке опомниться, пояснил уже совершенно безо всякого шутовства:

– В театральный думаю поступать. Все равно ведь заставят псевдоним взять, если что. Ну, вы же понимаете?..

Труднее было с матерью. Зная ее характер, Майк решил не заручаться «благословением», зная, что все равно его не получит, а поставить родительницу перед фактом. Принеся домой новенький паспорт гражданина Российской Федерации, Михаил Сергеевич Соколов молча протянул его матери. Та сначала не поняла, с улыбкой кинулась обнимать-поздравлять. Пришлось еще раз раскрыть документ на развороте с фотографией и мягко попросить: «Мама, почитай внимательно. Во избежание…» А потом отправиться на кухню и долго, вдумчиво, по всем правилам заваривать чай…

Когда до хьюстонских предместий осталось каких-то четверть часа ходу, у видавшей виды, медлительной фермерской фуры с треском лопнуло переднее колесо. Охромевшая на правый борт фура выкатилась на обочину, подребезжала по щебенке и встала, а Джо Кассиди в сердцах саданул кулаком по баранке и с проклятиями обернулся к напарнику. Альберто Соуза промолчал – как всякий мексиканец, к выкрутасам судьбы он относился философски. Годовалые бычки в кузове, которых Джо с Альберто перегоняли на бойню, напротив, радостно замычали, словно почуяв, что их вышедший срок неожиданно удлинился.

Альберто выбрался из кабины и осмотрел просевшее на обод колесо.

– Эй, амиго, – окликнул он напарника и помянул синьора дьябло. – А ну-ка, взгляни на это.

Джо обогнул фуру и взглянул. Вялое испанское чертыханье накрыло яростным шквалом отборной английской ругани. Из боковины стершегося от старости протектора нагло выпирал толстенный металлический стержень.

– Это оттуда. – Джо настороженно обернулся к подступающим к обочине пустынной сельской дороги зарослям мескитового куста. – Оттуда прилетело. Значит…

Он не договорил. Кустарник раздался в стороны, и из него вымахнул на дорогу здоровенный молодчик, выряженный в несуразного вида красный пиджак и еще более нелепые панталоны. Тоже красные, заправленные в рыжие щегольские сапоги. Рожа у молодчика была самая что ни на есть разбойничья, а затейливый, насаженный на деревянную рейку гнутый лук целил наконечником стрелы Джо в живот.

– Ты кто, амиго? – Альберто подобрался, насупился. – Тебе чего нужно?

«Амиго» не ответил. Поправил рукоять подвешенного к поясу и достающего до щиколоток клинка и помог выбраться из кустов тощей крючконосой старухе в черной бесформенной хламиде до земли и в черной же косынке, из-под которой падали на костлявые плечи седые космы.

Джо Кассиди от этого зрелища на время потерял дар речи. Пара походила то ли на заплутавших в кустах опереточных актеров, то ли на сбежавших из лечебницы умалишенных. Однако ни актеры, ни психи стрелять из арбалета по колесам не стали бы, и это обстоятельство сильно Джо удручало. Бандиты, обреченно подумал он. Вырядились для маскарада в клоунское тряпье. Бонни и Клайд. Правда, Бонни, кажется, была помоложе. Лет эдак на сто.

– Наличных нет, – залепетал Джо, когда дар речи наконец вернулся к нему. – Виски нет, травки нет, драгоценностей тоже нет. Ничего нет.

В ответ молодчик в красном, по-прежнему целясь собеседнику в брюхо, разразился пространной и невнятной речью, из которой Джо с трудом удалось разобрать три слова: «убивать», «корова» и «дракон».

Альберто Соуза не понял даже их, но он провел трудную юность в портовом районе Акапулько и по опыту знал, что если тебе угрожают оружием, не следует ждать, пока укокают. Альберто скособочился и, кряхтя, почесал ляжку, затем ладонь скользнула ниже – туда, где за голенищем ковбойского сапога хоронилась выкидная наваха.

Юркнула в ладонь рукоять, хищно щелкнула подающая пружина, серебристой рыбкой прыснуло лезвие. Оттолкнувшись от земли, мексиканец прыгнул к арбалетчику. И – не достал. Он так и не понял, каким чудом тот успел выдернуть из ножен клинок. Хлестанула кровь, отлетела прочь отсеченная кисть с зажатой в ней навахой. Альберто упал на колени, затем бессильно повалился на бок.

Обомлев от страха, Джо Кассиди оторопело смотрел, как старуха возится с замком на кузовной дверце. Как замок падает, отпертый без всякого ключа. И как арбалетчик за рога выволакивает наружу бычка. Джо пришел в себя, лишь когда пара вместе с бычком исчезла в придорожных кустах.

В полусотне шагов от дороги животное заартачилось и дальше идти не пожелало. Тогда рыцарь заколол его кинжалом, взвалил на плечи и, морщась от натуги, тяжело побрел вслед за ведьмой.

Когда добрались до места, уже стемнело и заметно похолодало. Фея, ссутулившись, сидела на походной котомке у костра и завороженно смотрела в огонь. Рыцарь в который раз подивился, какая она красивая – самая красивая во всем Запроливье.

– Зябко, лорд Деррен, – завидев рыцаря, поежилась фея. – Очень зябко, неуютно и боязно.

Рыцарь сочувственно крякнул и принялся свежевать бычка. Ведьма извлекла из котомки ларчик со специями, откинула крышку, вдохнула, мечтательно закатила глаза и приступила к стряпне.

– С кровью, Деррен, как ты любишь, – сказала она, подавая рыцарю шмат говяжьей вырезки на вертеле.

– Кто больше любит кровь, еще вопрос, – проворчал рыцарь. – Поговаривают, что на тебе покойников – вчетвером нести.

– Навет, – насупилась ведьма. – Это о тебе поговаривают…

– Прекратите! – перебила фея. – На душе и так тоскливо.

Ведьма надменно кивнула и принялась жевать.

Рыцарь поморщился – старуху он ненавидел, считай, с рождения и пользовался лютой взаимностью. Поэтому когда Великий совет распорядился отправить их в Залесье на пару, не повезло обоим.

Толку от ведьмы было не слишком много: ее хваленое колдовство в этом странном и полном опасностей мире действовало неважно. Отворить запертую дверь, разогнать тучи или перенести всю троицу на милю-другую – со всем этим старуха худо-бедно справлялась. Но прочие ее умения заметно ослабли: даже превратить человека в осла, в собаку или летучую мышь ведьма в этом мире была не способна. В лучшем случае из человека получалась обезьяна, как из той вздорной трактирщицы, поднявшей гвалт, или из того наглого простолюдина, отказавшегося уступить пару куриц. И это при том, что рыцарь собирался с ними честно и сполна расплатиться. Медными шиллингами с профилем самого Септимуса Пятого на аверсе и вставшим на дыбы единорогом на реверсе.

Рыцарь вздохнул – деньги Запроливья здесь явно были не в ходу. Так же, как язык Запроливья, его обычаи и законы. Залесье оказалось даже более опасным, недружелюбным и странным, чем полагали засевшие в Великом совете мудрецы. Дальновидность и прозорливость самого рыцаря тоже изрядно истончились. На родине он легко находил монету, зарытую в землю на расстоянии в добрую сотню миль. Здесь же они втроем ищут не какой-то там заплесневелый медяк, а живого и здравствующего наследника престола, и вот уже без малого месяц не могут найти.

– Вы снова поразили дракона, лорд Деррен? – спросила едва притронувшаяся к жареному мясу фея.

Рыцарь кивнул. Сегодняшний дракон был уже вторым по счету, но ни гордости, ни довольства от заслуженной победы рыцарь не испытал. Местные драконы мало походили на тех, что нагоняли страх на людей в Запроливье. Даже чешуи на них не было, а была вместо нее крашенная в аляповатые цвета жесткая шкура. Вместо лап крутились колеса, как у крестьянской телеги. И дым валил отнюдь не из пасти, а из иного отверстия, о котором при фее и помянуть-то было зазорно. Погонщики драконов также особого впечатления не произвели. Выглядели они вовсе не мужественными воинами, а самыми обычными простолюдинами, убогими, трусливыми и не большого ума.

– Мы почти у цели, леди Кармела, – подбодрил фею рыцарь. – Амулеты с каждым днем теряют в цвете и прибавляют в прозрачности, – он коснулся пальцами граненого сапфира на шейной цепочке. – Наследник поблизости, нам осталось совсем немного.

– У меня скверное предчувствие, – фея в задумчивости вращала в пальцах свой амулет, такой же, как у рыцаря. – Очень скверное, благородный лорд. Я чувствую, отсюда мне не вернуться.

У рыцаря, не боявшегося ни орды гоблинов, ни стаи драконов, ни полчища орков, задрожали руки: лесные феи Запроливья славились даром предвидения с древнейших времен.

– Дело принимает дурной оборот, сэр, – доложил окружному шерифу Ларри Стивенс, детектив второго класса при хьюстонском департаменте полиции. – Четыре преступления за месяц, сэр. Я объединил их в…

– Подробности, – бросил шериф.

– Разумеется, сэр. Три недели назад группа злоумышленников совершила нападение на птицеферму в сотне миль от города. Похищены четыре несушки породы Брекель и фермер Джонатан Смит. Преступники вместе с похищенным скрылись. На месте же обнаружена обезьяна породы шимпанзе, возможно, принадлежавшая злоумышленникам. Перемещена в хьюстонский зоопарк. Описание внешности членов банды со слов свидетелей составлено, и оно довольно одиозно, сэр.

– В смысле?! – рявкнул шериф.

– Свидетели всех происшествий утверждают, что возглавляет банду пожилая леди весьма зловещего вида. В подручных у нее – молодой человек спортивного телосложения, довольно странно одетый. По косвенным данным, есть еще и третий, вернее, третья – девушка с выдающейся, модельной, можно сказать, внешностью. Одета в зеленое платье до пят. К сожалению, ее видели лишь в двух случаях из четырех, и то мельком. Так или иначе, за налетом на птицеферму последовало ограбление придорожной закусочной в семидесяти милях от Хьюстона. Снова похищение: исчезла хозяйка заведения миссис Дженкинс. И опять оставленная на месте преступления обезьяна, на этот раз, правда, самка.

Ларри перевел дух и доложил о недельной давности нападении на груженный кормовой кукурузой самосвал. Затем – о сегодняшнем, на перевозящую скот фермерскую фуру.

– Они приближаются к Хьюстону, сэр, – заключил детектив. – Последнее преступление совершено в десяти милях от северной окраины. Итого: два похищения, избиение, нанесение тяжких телесных увечий и присвоение имущества. Верный четвертак каждому, когда их возьмем.

– Если возьмете, Стивенс, – приподнявшись в кресле, поправил шериф. – Если. В чем я совсем не уверен, на вас глядя. У вас под носом орудует банда грабителей и киднепперов, а вы плетете мне невнятицу насчет того, как они одеты.

– Я делаю все возможное, сэр. Полиция округа оповещена. С завтрашнего дня будут выставлены круглосуточные посты на дорогах. Спецподразделение «СВАТ» прочесывает местность. Найдены следы лесных ночевок, сэр. Мы, можно сказать, у них на хвосте. Есть, правда, нюанс.

– Какой еще, к чертям свинячим, нюанс?

– Что-то с ними нечисто, сэр. Эксперты утверждают, что с места на место преступники перемещаются по воздуху, на летательном аппарате неизвестной конструкции. Вот фотографии, взгляните. Это поляна в лесу, на которой обрываются их следы.

– Куда обрываются? – ошеломленно пробормотал шериф.

– С вашего позволения, сэр, – в никуда.

Томас Сандерсон сосредоточился, уперся взглядом в установленный на студенческом письменном столе и наполненный водой фужер. Десяток зрителей, соседей Томаса по кампусу хьюстонского университета, затаили дыхание. Невозмутимым оставался только Робин Сандерсон – паранормальных экспериментов в исполнении брата он видел немало.

Фужер дрогнул. Впечатлительная светловолосая девушка даже вскрикнула, когда вода плеснулась через край. Томас набычился, фужер пополз по столешнице.

– Вот это да, – восхищенно выдохнула длинноногая, грудастая и вульгарная Аделина Лопес, к которой Томас вот уже пару месяцев безуспешно подбивал клинья и ради которой проводился эксперимент.

Фужер накренился и, расплескивая воду, полетел на пол. Томас встал, картинно раскланялся, утер лоб носовым платком.

– Браво, Томми-бой, браво! – захлопала в ладоши Аделина. – Класс, бэби, а я думала, будет какой-нибудь буллшит.

– Обычная магия, милашка, – снисходительно обронил Томас. – Примитивная. Что, если мы сгоняем в кино сегодня вечером?

Аделина пару мгновений поколебалась, затем решительно тряхнула головой. Вороная челка метнулась на манер конской гривы и вновь упала на лоб.

– Нет проблем, Томми-бой. Не хватало только мне отказаться от свидания с факиром и магом. Можешь даже подергать меня за вымя, – хохотнула девушка, – в темноте, пока никто не видит.

– И что ты в ней нашел? – недоуменно пробормотал Робин, когда студенты, вволю навосхищавшись, убрались. – Ну, смазливая. Ну, горластая. И все. «Подергать за вымя», тьфу. Лексикон, как у шлюхи.

– Между ног у нее никакого лексикона нет, – возразил брату Томас. – И между сисек тоже.

Робин пожал плечами и промолчал. С братом они были не разлей вода с детства, хотя внешне отличались разительно. Томас был субтилен, тонок в кости и отчаянно рыж. Робин – мускулист, крепок и черноволос.

Характерами братья разнились и того больше. Томас славился вспыльчивостью, неуживчивостью и вздорными выходками. Пройтись по университетским коридорам голым, подложить однокурснице в портфель коровью лепешку, забить картофелину в выхлопную трубу профессорского автомобиля – Томас Сандерсон проделывал все это без малейших зазрений совести. Ко всему, он нахально задирал сверстников и непременно ходил бы с синяками, не будь Робина, драться с которым было все равно что биться с бульдозером. Спокойный, невозмутимый и дружелюбный Робин легко разнимал драчунов, от души извинялся за выходки брата и обещал на него повлиять. Сдержать обещание, впрочем, не удавалось – Том с детства верховодил во всем. В университет Робин пошел лишь потому, что туда решил поступить брат. Паранормальными явлениями интересовался по той же причине. И на курс кельтских языков записался оттого, что Томасу вдруг взбрело в голову их изучать.

– Ну и как оно, вымя? – спросил вечером Робин вернувшегося со свидания брата. – Надеюсь, ты не собираешься в нее влюбиться?

Томас завалился на нижнюю койку в комнате, которую братья делили на двоих, и сказал, что влюбляться не собирается ни в кого, а вот переспать – запросто. Робин привычно пожал плечами, хмыкнул, посоветовал не забывать о контрацептивах и захрапел. Ему нравились исключительно серьезные девушки. Кокеток и вертихвосток Робин не жаловал и, несмотря на насмешки брата, считал, что прежде чем закрутить роман, следует познакомить девушку с родителями – послушать, что посоветуют.

Рыцарь перевел растерянный взгляд с ведьмы на фею, затем снова на ведьму. Обе молчали.

– Кто мог знать, – обескураженно проговорил рыцарь. – Мудрецы в Великом совете и в мыслях не держали такого. Как люди могут жить в подобном месте? У меня язык не поворачивается назвать его городом.

Зрелище, открывшееся с лесной опушки, было величественным и нелепым – одновременно. Поселение стояло на равнине, и, если когда-либо и было окружено рвом и обнесено крепостной стеной, то ныне от них не осталось и следа. Десятки замков, которые и на замки-то не походили, скребли макушками небо. К ним подступались замки поменьше, и было их великое множество. Прирученные драконы стекались в поселение по многочисленным дорогам и сновали как ни в чем не бывало по улицам. Изредка взлетали и с ревом проносились над головами и вовсе страшенные чудовища.

Они втроем потратили больше месяца, добираясь до этого места. Десятки раз перемещались в неверном направлении, возвращались, перемещались вновь. И вот наконец достигли…

Наследник престола был где-то неподалеку, в нагромождении нелепых построек. Но найти его там было делом невообразимым. Тем более что ни имени наследника, ни как он выглядит, никто из троих не ведал.

– Другого выхода нет, – едва слышно проговорила фея. – Я пойду туда. Вы будете ждать меня здесь до тех пор, пока… – она запнулась, – будете ждать пять дней.

– Мы будем ждать, пока вы не вернетесь, – твердо сказал рыцарь. – Вместе с наследником. И придем на помощь, если что-нибудь с вами случится.

Он оглянулся на поджавшую губы ведьму.

– Я уберусь отсюда прямо сейчас, – прошамкала та, – с вами или без вас. Никто не может заставить меня провести остаток моих дней здесь. Даже ради интересов короны. Я и так достаточно рисковала.

Рыцарь долго молчал. Затем, глядя в землю, проговорил:

– Не в моих силах удержать тебя, старуха. Но без тебя мы не доберемся до пограничья, а сгинем в этом мире, удастся ли леди Кармеле найти наследника или нет. Что, если я предложу тебе сделку? И заплачу хорошую цену.

– Вот как? Какую именно?

– Я отдам тебе свою жизнь, когда вернемся, если сейчас ты останешься с нами до конца. Я бездетен, на мне род Дерренов оборвется. Ты ведь мечтаешь извести мою ветвь под корень, наши предки враждовали не одну сотню лет. Что скажешь?

Ведьма облизнула тонкие бескровные губы.

– Цена и вправду хороша, – признала она. – Сделка выгодная, очень выгодная, не стану скрывать. Что ж… Я, пожалуй, согласна. Ступай, – обернулась она к фее. – Мы будем ждать тебя сколько нужно.

Смотритель хьюстонского зоопарка критически оглядел клетку с двумя новоприбывшими обезьянами.

– Самец никуда не годится. Не кроет самку вот уже третью неделю, – поделился он с напарником. – Даже близко к ней не подходит.

– Хворый, видать, – буркнул в ответ тот. – Пожалуй, самку стоит отсадить в общую клетку, а этого усыпить.

– Что, допрыгалась, дура? – заорал на жмущуюся в угол миссис Дженкинс разгневанный мистер Смит. – Слышала, что он сказал, идиотка?

Вместо крика из обезьяньей пасти мистера Смита вырвалось лишь недовольное ворчание.

– Я замужем, – всплакнула миссис Дженкинс. – Это безнравственно. Тем более при всех, – кивнула она на толпящихся вокруг клетки посетителей.

Писк миссис Дженкинс мистера Смита лишь раззадорил.

– В общей клетке не посмотрят, замужем ты или нет, кретинка. Гадить при всех она, видите ли, не стесняется, а лапы раздвинуть ей, видите ли, безнравственно.

Мистер Смит негодующе махнул правой конечностью, а для пущей доходчивости повернулся к посетителям задом и немедля нагадил.

– Из-за такой дуры меня усыпят, – пожаловался публике он. – Нет, вы посмотрите на нее, посмотрите! Что, думаете, я так уж хочу трахнуть эту уродину?

Миссис Дженкинс шмыгнула сплюснутым носом.

– Ты, можно подумать, красавец. Ладно, давай уж, – сдалась она. – И никаких изысков – исключительно в миссионерской позе. Да – и не вздумай этим хвалиться. Если узнает мой муж, он сам тебя враз усыпит.

Ларри Стивенс придирчиво оглядел десяток здоровяков из спецподразделения «СВАТ». На душе у детектива было неспокойно. Преступников локализовали на окраине пригородного парка, где те, судя по всему, провели последние двое суток. Теперь предстояло банду брать. Живьем и без ущерба для мирных граждан.

– Значит, так, парни, – проговорил Стивенс деловито. – Никакой пальбы, никаких жертв. Этих надо взять, нацепить на них браслеты и упаковать в автобус. Остальное – мое дело.

– Сколько их там? – угрюмо осведомился командир группы.

– От двух до трех. Но настоящую опасность представляет только громила. С ним поаккуратнее: вооружен и явно не труслив. Еще вопросы есть? Нет вопросов? Начинайте.

Пугливо шарахаясь от проносящихся мимо разномастных драконов, фея пересекла городскую окраину. От страха у нее кружилась голова, от несуразности местной архитектуры рябило в глазах, а откровенные мужские взгляды вызывали прилив крови к лицу. Попробовал бы какой-нибудь простолюдин взглянуть подобным образом в Запроливье. Из леса бы он точно живым не вышел.

Фея перевела дух. Амулет на шейной цепочке утратил цвет, и это означало, что она на верном пути. Когда наследник престола окажется рядом, сапфир полностью потеряет голубоватую дымку и станет кристально прозрачен. После этого предстоит убедить принца последовать за ней. Или увести его за собой обманом. Фея покраснела пуще прежнего – возможно, принца придется соблазнить. Ей, самой красивой фее Запроливья, поручили великую миссию. И, разумеется, в сравнении с этой миссией ее стыдливость, непорочность и благородство значения не имели.

– Твой брат всегда такой застенчивый, Томми-бой? – Аделина кокетливо вильнула бедрами и забросила в рот жевательную резинку. – На вас глядя, нипочем не подумаешь, что вы двойняшки.

Томас Сандерсон досадливо крякнул. И эта туда же. Дался им всем Робин, заурядный и недалекий верзила.

– Мы не двойняшки, – буркнул Томас. – Брат на неделю старше.

– Как это? – изумилась девушка. – Что значит «на неделю»?

– То и значит. У наших родителей долгие годы не было детей, так что они решили усыновить младенца-сиротку. Отстояли в очереди несколько лет – сироток почему-то оказалось гораздо меньше, чем желающих их облагодетельствовать. Ну а когда очередь подошла, мать была уже на девятом месяце – отец до сих пор шутит, что не уверен, мол, его ли в том вина. В общем, они подумали и решили не отказываться от усыновления.

– И что же? – заинтересованно обернулась к Томасу Аделина. – Получается, Робин – приемный сын?

– Не угадала, милашка. Приемный – я. Я сирота, подкидыш, меня попросту нашли однажды в бельевой корзине у церковного крыльца. О своих биологических родителях я не знаю ровным счетом ничего. От них у меня осталось только это. – Томас расстегнул ворот рубахи, граненый камень на шейной цепочке скользнул в ладонь. – Безделушка, к тому же в последние дни она заметно выцвела.

– Как романтично, – закатила глаза Аделина. – Твои приемные родители, должно быть, замечательные люди.

– Да какие там замечательные, – скривился Томас. – Обычные техасские фермеры, туповатые реднеки. Нет, Робин их, конечно, любит, все-таки одна кровь. А я… Прикинь, отец рассказывал, что следующим в очереди на усыновление стоял настоящий миллионер из Далласа – старикан, сколотивший состояние на торговле скотом и женившийся на молоденькой. Так вот, этот старикан давно уже отдал богу душу. Представляешь, как я мог бы зажить, не окажись Сандерсоны тупыми упрямцами? Вот зачем им, спрашивается, приемный сын, когда бог дал родного?

– Действительно, – Аделина остановилась и выплюнула жевательную резинку. – И в самом деле: зачем им такой сын? Знаешь что, Томас Сандерсон, пошел-ка ты куда подальше. А брату передай: я отдамся ему где и когда угодно, стоит лишь меня пальцем поманить.

– Нужна ты ему! – с обидой выкрикнул вслед удаляющейся девушке Томас. – Дура!

Он утер кулаком ставшие вдруг влажными от обиды глаза и, опустив голову, побрел в общежитие – в убогую и скромную комнатушку на двоих.

Робин встречал брата на крыльце, он, как обычно, словно чувствовал, что Томасу скверно.

– Не расстраивайся, – понимающе бросил Робин, приобняв брата за плечи. – Ну, отказала. Пустяки, есть вещи гораздо более важные, чем благосклонность вульгарной девицы. Пойдем лучше подучим неправильные глаголы, у меня от кельтских спряжений настоящая каша в голове. Представляешь…

Робин внезапно осекся. В десяти шагах от общежитского крыльца стояла золотоволосая и голубоглазая девушка в зеленой накидке. На ладони у нее умостился граненый прозрачный камень, и она то и дело переводила взгляд с него на братьев и обратно. У Робина перехватило дыхание – девушка была немыслимо, неимоверно красива. Она походила на добрую фею с иллюстрации к средневековой легенде.

– Вы… вы к кому? – ошеломленно пролепетал Томас.

Девушка неуверенно сделала шаг, другой.

– Мне кажется, я к вам, благородные лорды, – проговорила она. – Вернее, к одному из вас.

– Вы что же… – Томас изумленно сморгнул, – вы говорите по-гэльски?

Девушка ахнула, затем поклонилась до земли.

– Я говорю на языке Запроливья. Так же, как и вы, милорд.

Командир спецподразделения «СВАТ» в последний раз оценил обстановку и подал сигнал. Секунду спустя четверо пьянчуг поднялись с парковой скамейки. Фальшиво горланя забористый шлягер, четверка углубилась в лесной массив. Один пристроился у древней сосны отлить, остальные, спотыкаясь и наталкиваясь друг на друга, двинулись дальше. Побросала лопаты троица работяг, сосредоточенно возившихся с георгиновой клумбой. Пробудился и окинул окружающий ландшафт настороженным взглядом до сих пор безмятежно храпевший на газоне оборванец. Устроившийся в затерянной среди сосен парковой беседке художник отшвырнул кисть и, выудив из-под беседочной лавки снайперскую винтовку, взял местность под контроль.

– Чего вы ждете? – занервничал тощий, усатый, похожий на крысу детектив, который суетливостью и назойливостью с самого утра порядком измотал спецназовцам нервы.

– Завянь, – резко бросил командир группы.

Он внезапно вскочил и метнулся в лес, откуда больше не гремел разухабистый шлягер.

Ларри Стивенс успел изрядно поволноваться в одиночестве, расхаживая вдоль парковых клумб. Затем на аллею вымахнули два запыхавшихся здоровяка, под руки волокущие мерзкого вида старуху. Лицо одного из них было в крови.

– Забирайте, – громыхнул он. – Там этот гад такое устроил…

– Какой гад? – оторопело переспросил детектив. – Что устроил?

Спецназовец с окровавленным лицом не ответил. Толкнул старуху к Стивенсу и заспешил назад. Напарник рванул за ним.

– Детектив второго класса Стивенс, – представился скованной наручниками задержанной Ларри. – Пройдемте со мной, – он махнул рукой в сторону дожидающегося в сотне футов автобуса.

Десятью минутами позже четверо спецназовцев на руках вынесли к захлебывающейся сиреной машине неотложной помощи двоих пострадавших товарищей. Еще четверо затолкали в автобус здоровенного детину разбойничьего вида.

– У, гад, – напутствовал детину пинком командир группы. – Вырядился, клоун гребаный, мать твою. Где этот долбаный детектив?

Минуту спустя выяснилось, что долбаного детектива в автобусе нет. Также в нем не оказалось задержанной четвертью часа раньше старухи. Стыдливо притулилась к переднему колесу разомкнутая пара наручников. И суетливо скакала среди спецназовцев, подвывая и колотя себя кулаками в грудь, тощая лохматая обезьяна.

– В ста милях на северо-восток, там, где высохшие озера прячутся в распадках горной гряды, есть подземный грот. Он соединяет два мира. Наш мир его обитатели называют Запроливьем. Ваш – Залесьем, так повелось с древнейших времен.

Томас Сандерсон слушал фею, затаив дыхание, позабыв о присутствии за спиной молчаливого Робина.

– Продолжай, прошу тебя, – выдохнул Томас.

– Наш мир прекрасен, благороден и переменчив. В нем живут великие маги, древние колдуньи и мужественные рыцари. В нем звезды на небе рождаются и умирают, как люди, а пойманные рыбаками небесные молнии хранятся в ларцах и приносят владельцам удачу. В нем мудрые и справедливые законы, а люди живут по заветам предков – благородно и честно. А теперь самое главное, милостивые лорды: Запроливьем издревле правят великие короли. Королевская власть передается по праву наследования от отца к сыну, единственному выжившему из всех.

– Единственному выжившему? – неожиданно переспросил молчавший доселе Робин.

– Именно так. Мужчины королевского рода сильны и могущественны. Они владеют искусством верховной магии, наследуемой с кровным родством из поколения в поколение. В их силах срывать горы и осушать моря. В незапамятные времена Запроливье терзали кровопролитные междоусобицы, когда наследники престола оспаривали трон. Так было до тех пор, пока Великий совет не принял закон о праве наследования. Согласно ему, ушедшему королю наследует самый умелый, коварный и удачливый из его сыновей: тот, которому удалось устранить остальных.

– В каком смысле устранить? – невозмутимо уточнил Робин.

– В самом прямом, благородный лорд. В таком деле хороши любые средства. История Запроливья знает множество отравленных принцев, удавленных, заколотых, сброшенных в пропасть.

– Прекрасно, – саркастически заметил Робин. – Замечательно. Вы, кажется, назвали законы своего мира мудрыми и справедливыми, леди?

– Они справедливы и мудры. Только чтобы осознать это, надо быть жителем Запроливья.

Томас утер взмокший лоб.

– Я хотел бы там жить, – сказал он. – Спасибо за любопытную сказку, милашка. Я едва не поверил, что Запроливье существует на самом деле.

– Привет, приятель, – поздоровался мистер Смит, когда в клетку втолкнули новую обезьяну, тощую, лохматую и с безумными глазами. – Как поживаешь? Присаживайся, располагайся.

Новоприбывший присаживаться и располагаться не пожелал. Вместо этого он заколотил лапами по решетке и разразился пронзительным визгом.

– Успокойся, приятель, – вальяжно расставил нижние конечности мистер Смит. – Послушай опытного человека. Опытного шимпанзе, я хотел сказать. Мы с Дженкинс в первое время тоже места себе не находили. А потом, представь, привыкли. Тут вовсе не плохо. Вкалывать не надо – знай себе закусывай, испражняйся и трахайся. На людей поглазеть, поболтать – милое дело. Обложишь человека по матери и жопу ему покажешь, а он тебе в ответ лишь хихикает.

– И вправду, мистер, – подтвердила миссис Дженкинс. – Побудете с нами с недельку, станете смотреть на вещи совсем по-другому. В простоте нравов есть свои прелести. Взять, скажем, Смита – чурбан неотесанный. Но кое-что у него славно выходит.

Новичок прекратил визжать и обернулся к старожилам.

– Я детектив второго класса Ларри Стивенс, – взревел он. – Извольте в присутствии представителя правопорядка вести себя подобающе. Даже здесь, за решеткой. Закона о соблюдении общественной нравственности никто не отменял. Ясно вам?!

– Ясно, сэр, – осклабился мистер Смит и с наслаждением съездил новой обезьяне по морде.

– Ах, – пискнула миссис Дженкинс. – Какая прелесть. Доминантный самец!

– Это он! – тыча пальцем в скованного по рукам и ногам верзилу, сообщил шерифу Джо Кассиди. – Оттяпал руку бедняге Альберто, сволочь такая. Дай мне волю, я бы его…

– Вы свободны, – прервал разошедшегося фермера шериф. – Что скажете, профессор? – обернулся он к университетскому лингвисту, задумчиво разглядывающему арестованного.

Профессор пожал плечами:

– Он говорит по-гэльски. Это древний язык, почти исчезнувший, им владеют лишь ограниченная группа жителей горной Шотландии и небольшая диаспора в Канаде. Можно утверждать, что…

– Меня не интересует, на каком языке он говорит, – прервал шериф. – Меня интересуют две вещи: где соучастницы преступлений и где они прячут заложников!

Профессор обменялся со скованным по рукам и ногам верзилой парой гортанных фраз.

– На первый вопрос он отвечать отказался. В ответ на второй понес, извиняюсь, всякую ересь.

– Какую ересь?! – рявкнул шериф.

– Якобы за наглость и непокорность похищенные, он их назвал простолюдинами, э-э… превращены в обезьян.

– Я его самого, – вспылил шериф, – превращу в обезьяну. Кто он такой?

Профессор развел руками.

– Понятия не имею. Смею заметить, выяснять, кто он такой – ваша работа, а не моя.

На этом беседа оказалась прервана появлением командира спецподразделения «СВАТ».

– Девчонку нашли, сэр, – доложил он, едва переступив порог шерифского кабинета. – Ее видели в университетском кампусе.

Шериф приподнялся в кресле.

– Брать немедленно! – приказал он. – Довольно с ними церемониться. Посмотрим, кто кого превратит в обезьян.

– Запроливье существует на самом деле, милорд, – фея поклонилась Томасу до земли. – Дослушайте, умоляю вас! Его величество Септимус Пятый породил на свет троих сыновей. Когда младший из них достиг совершеннолетия, двое остальных убили его, а друг с другом сошлись на дуэли. Произошло непоправимое – Праймус зарубил Секундуса, но и сам скончался от ран. Старый король умер, не оставив наследника. На трон взошла вдовствующая королева, но вассальные бароны уже собрали ополчения, чтобы с ее кончиной начать междоусобную войну за власть.

– Прекрасные нравы, – заметил Робин. – Ну, а вы-то тут при чем, милая леди?

– Сейчас вы поймете. Два месяца назад вдовствующая королева скончалась. Она оставила завещание, в котором раскрыла великую тайну. У королевской четы был еще и четвертый сын, Квартус. Но, желая спасти его от братоубийственной смерти, ее величество отважилась на дерзкий шаг. Она приказала отнести дитя в Залесье и оставить там, а подданным объявить, что произвела на свет мертворожденного младенца. Так позор, который королева скрывала до самой смерти, обернулся для Запроливья невиданным благом. Великий совет мудрецов собрался и повелел отправить миссию на поиски наследника престола. Самого отважного рыцаря королевства лорда Деррена, самую могущественную ведьму, у которой нет имени, и самую красивую фею – меня. Мое имя – леди Кармела, и я здесь для того, чтобы забрать принца с собой. Он волен, – фея зарделась, – обладать мною, если и когда пожелает.

Томас подался вперед.

– Обладать, говоришь? – переспросил он. – Ты и в самом деле необыкновенно хороша собой. Я ношу на шее такой же камень, как у тебя в ладони, и я почти поверил тебе. Но кто подтвердит, что ты действительно та, за кого себя выдаешь?

– Милорд, магический амулет, что вы носите, принадлежит вам с рождения?

Томас обернулся к Робину, растерянно посмотрел на него.

– Так это амулет… – неуверенно пробормотал Томас. – Надо же, я полагал, что обычная безделушка. Выходит, паранормальными способностями я обязан ему?

Робин хмыкнул, затем поднялся и скрестил на груди руки.

– Милая леди, я тоже хотел бы удостовериться в ваших словах. Я слыхал, что лесные феи умеют летать. А вы? Можете ли летать вы?

Фея кивнула утвердительно.

– В Залесье все не так, как у нас, – вздохнула она. – В вашем мире самые великие маги теряют в могуществе, что уж говорить о феях. Я могу подняться в воздух всего лишь на несколько футов. Вы ведь не станете потешаться надо мной?

Фея встала на цыпочки и оторвалась от пола. Секунду-другую она медленно поднималась к потолку, затем неловко всплеснула руками и непременно упала бы, не успей Робин ее подхватить.

В следующий миг входная дверь с грохотом рухнула, и в общежитскую комнатенку ворвались наряженные в камуфляж люди.

– Всем стоять! – гаркнул ражий детина в маске. – Стоять, я сказал!

Робин замер с феей в руках.

– Какого черта? – спросил он спокойно. – Мы с братом здесь живем, это наша комната.

– А девчонка тоже здесь живет? – держа Робина под прицелом, язвительно осведомился незваный гость. – Отпусти ее, парень, если не хочешь неприятностей. Девчонку мы забираем.

Робин расправил плечи.

– Эта девушка – моя невеста, – твердо сказал он.

– Вот как? – Детина в маске шагнул в сторону. – Приятный сюрприз, шериф будет доволен. Взять обоих! – каркнул он и обернулся к застывшему в страхе Томасу. – Ты, парень, останешься здесь. К тебе у меня претензий нет.

Укрывшись за разросшимся сиреневым кустом, ведьма пристально следила за десятком стражников, заталкивающих во чрево дракона лесную фею за компанию с крепким черноволосым простолюдином. Когда дракон сгинул, ведьма скользнула вдоль кирпичной стены неказистого жилища и взобралась на крыльцо. Проковыляла по длинному узкому коридору, пока не достигла снесенной с петель двери. Протолкалась сквозь толпу любопытствующих и исподлобья на них взглянула. Любопытствующих сдуло.

– Милорд Квартус, я пришла за вами, – поклонилась ведьма рыжеволосому юноше, с растерянным видом замершему у окна. – У нас очень мало времени: думаю, за мной гонятся лучшие стражники вашего королевства. Надо спешить, милорд!

Рыцарь вот уже который час мерил шагами темницу с забранным решеткой окном. Фея была неподалеку, он чувствовал ее присутствие, а значит, свободной оставалась лишь ведьма. В одиночку ей не справиться, да и не станет старуха ждать – она наверняка уже на пути в Запроливье.

Рыцарь опустился на узкое неказистое ложе и закрыл руками лицо. Из темницы ему не выйти, а значит, дни свои суждено окончить здесь – в узилище, в бесславии и позоре.

– Лорд Деррен! – внезапно услышал рыцарь произнесенные по-гэльски слова.

Он вскочил на ноги. У дальней стены, едва различимый в темноте, скрестив на груди руки, стоял человек.

– Кто вы? – выдохнул рыцарь. – Как вы здесь оказались?

Незваный посетитель хмыкнул.

– Просочился сквозь стену, естественно. Можете звать меня Квартусом. Где девушка?

Рыцарь ахнул, отпрянул назад.

– Вы… Вы – милорд Квартус, наследный принц Запроливья?

Человек хмыкнул вновь.

– Вы слишком многословны, Деррен. Я спрашиваю: где леди Кармела? Вы наверняка должны чувствовать, в какую камеру ее запихали эти долдоны.

– Это мой друг, отец, – представил рыцаря Робин. – Его зовут Деррен, он славный парень, хотя несколько грубоват, неимоверно заносчив и не говорит по-английски. А это Кармела, моя невеста.

Старый Джим Сандерсон ошеломленно сморгнул.

– Добро пожаловать, дети, – пробормотал он. – Поздравляю, сынок, надо же, какая красавица. А где Том?

– Том уехал, отец, и довольно далеко. Полагаю, сейчас он примеряет некий трон к своей королевской заднице. Не волнуйся, мы как-нибудь его навестим. Правда, без Деррена – ему в те места соваться вредно для здоровья, там ждет не слишком-то гуманная старая леди. Вы с мамой не будете против, если Деррен пока поживет у нас?

– Том всегда хотел быть особенным, милая, – Робин обнимал Кармелу за плечи. – Он любил произвести впечатление и покрутиться в центре внимания, а мне такие вещи, считай, безразличны. Поэтому я отдал ему свой амулет и подтверждал любопытным, что приемный сын наших стариков он, а не я. Ну, и по мелочам – двигал за Тома взглядом стаканы, зажигал щелчком пальцев свечи, порчи разве что не наводил.

Кармела прижалась к Робину, подняла на него взгляд.

– Квартус, – сказала она проникновенно. – На троне Запроливья следует сидеть не самозванцу, а тебе, королю по праву наследования.

– Зови меня Робином, милая. А про трон и прочие глупости позабудь – не хватало еще, чтобы наши дети поубивали друг друга. Да и вообще, Тому в этом вашем Запроливье самое место.

Кармела на мгновение задумалась. Затем застенчиво улыбнулась.

– Знаешь, Робин, у меня было предвидение, что отсюда мне не вернуться. Кто бы мог подумать, каким чудесным образом оно сбудется… Но ведь я не смогу больше летать.

Робин привычно хмыкнул.

– Прекрасно сможешь. На этот случай в нашем мире полно самолетов. Да и вообще, что ты там забыла, в своем захолустье, в лесу? Единорогов, конечно, у нас нет, зато диковинных зверей в достатке в любом зоопарке. Кстати, вовремя про него вспомнил. Ты завтра побудь со стариками, милая, а я смотаюсь на денек в Хьюстон.

– Зачем? – удивилась Кармела.

– Ну, срывать горы и осушать моря мне не по силам, да и ни к чему. Но расколдовать пару-тройку обезьян – это запросто[18].

Бьорну не хотелось делать этот звонок. Он знал, что должен позвонить сам, первым, до того как Клаус успеет узнать обо всем из новостей. И у него было достаточно времени, по меньшей мере целая ночь: он взял Штендреера в одиннадцать вечера, сработал тихо, а прессу оповестят не раньше утра. И все равно тянул до последнего. А в семь часов Клаус позвонил сам.

Бьорн долго смотрел на имя, мерцавшее на экране телефона, прежде чем ответить.

– Ты взял его.

Голос Клауса звучал так же глухо и отчужденно, как и всегда в последние два месяца. Он явно не испытывал ни малейшего облегчения. И Бьорн даже знал почему.

– Да, – сказал он. – Это все-таки попало в шестичасовые новости?

– Ты взял его, – повторил Клаус. – Арестовал.

– Клаус, это моя работа. Мы говорили об этом. Мне…

– Ты должен был убить его!

– Мне приходится действовать в рамках закона, – закончил Бьорн, тяжело роняя каждое слово. Он знал, что Клаус не усвоит сейчас смысл этих слов, тугих, холодных, формальных. Да и как он мог усвоить, когда Бьорн сам не верит в то, что говорит?

Клаус молчал долго. Потом сказал:

– Двух предыдущих ты убил. И плевать тебе тогда было на рамки закона.

– Мне очень жаль.

– Берта бы этого хотела, – сказал Клаус и бросил трубку.

Бьорн отложил телефон. Посмотрел на часы: 7.05, самое время собираться в участок, где его ждут неизбежные чествования по случаю очередного с блеском завершенного дела. Возможно, его даже восстановят в звании старшего детектива, которого он лишился после второго подряд убийства подозреваемого при задержании. Клаус сказал правду: двух предыдущих преступников, дела которых Бьорн вел в течение этого года, он застрелил. Один был садистом, до смерти забившим свою жену молотком, другой – маньяком-поджигателем, по вине которого дотла сгорел местный гериатрический интернат вместе с большинством постояльцев. Бьорн застрелил этих двоих. А Штендреера – нет. Штендреера он повалил на землю, надел на него наручники и зачитал ему его права.

Хотя Штендреер изнасиловал и убил Берту. Берту Фердельсон, жену Клауса, старого друга Бьорна Линдстрема. Его единственного друга.

«Что ж. Похоже, больше у меня нет друзей», – подумал Бьорн и, не вставая из постели, потянулся за сигаретой.

Дождь лил всю ночь – Бьорн проводил арест под дождем, вернулся домой мокрый до нитки, и сейчас, едва выйдя из дома, вынужден был сразу же раскрыть зонт. За ночь ливень только окреп и иссякать даже не собирался. Бьорн шел по малолюдной улице, затянутой редким туманом, и слушал, как вода шелестит, скатываясь с поверхности зонта, и хлюпает под ногами. В сущности, Бьорн берег от воды не столько свою голову или новое пальто, сколько еле тлеющий огонек сигареты. В последний год он почти не выпускал сигарету из зубов, и Берта частенько ругала его за это во время семейных ужинов, на которые они с Клаусом приглашали Бьорна каждую пятницу. За пару месяцев до ее гибели Бьорн обнаглел настолько, что закурил прямо за столом, а Берта обозвала его свиньей и пригрозила больше не пустить на порог. Клаус, правда, ее в этом не поддержал, так как не понаслышке знал, что такое зависимость – сам он и в лучшие времена редко расставался с бутылкой. А после гибели Берты пить перестал совсем, как отрезало. Бьорн находил это странным, но в душу ему не лез. Наверное, они перестали быть друзьями не сейчас, а гораздо раньше. Давным-давно. Но отсутствие друзей вовсе не мешало Бьорну делать свою работу. Ловить преступников и арестовывать их. А вовсе не убивать.

Ну а то, что случилось с Мартинбергом и Хольмкастом… Он расплатился за это значком старшего детектива и принудительным лечением у психотерапевта в течение полугода. Что прошло, то прошло. Хотя никто – кроме Клауса, возможно, – не знает, как сильно Бьорну хотелось не зачитывать Штендрееру его права, а пустить ему пулю в затылок. Непременно в затылок. Пока ублюдок бежал по темному переулку, петляя, как заяц, оскальзываясь в мутно мерцающих лужах. Достать пистолет и снести ему башку – как это было бы просто. Как это было бы правильно.

Бьорн подумал, что идти до участка пешком по такой погоде – паршивая затея, и свернул к стоянке такси. Его собственная машина отправилась в ремонт, потому что на прошлой неделе Бьорн протаранил ею дорожное заграждение. Если бы он все еще ходил в психотерапевту, тот, возможно, смог бы вытянуть из него кое-что интересное по поводу этой аварии и желания Бьорна наконец покончить со всем. Так или иначе, сейчас он был на своих двоих, и до стоянки такси оставалось всего тридцать метров, когда Бьорн увидел рог, возникший перед ним на пустой дороге.

Не лежащий. Возникший. Бьорн не уловил сам момент возникновения, но знал, что еще секунду назад на земле ничего не было. А сейчас там, омываемый струями дождя, лежал охотничий рог. Высеченный из кости, покрытый перламутром, ярко переливающимся всеми цветами радуги даже в такое хмурое, почти лишенное солнечного света утро. И чем тусклее выглядел мир вокруг, тем ярче, казалось, сиял рог.

Бьорн остановился перед ним, вытянул руку с зонтом, защищая рог от дождя. Он стоял, крепко стискивая ручку зонта в пальцах и сигарету в зубах, смотрел на рог и размышлял, что делать теперь. Ведь вовсе не обязательно его поднимать. В предыдущие разы он думал точно так же: какая странная вещь, она выглядит так, словно ей здесь не место, и вовсе не обязательно ее поднимать, с чего я взял, что она оставлена здесь для меня? Так он думал в первый раз. И во второй. И в третий… И вот сейчас тоже.

Как говаривал его психоаналитик: один раз – случайность, два – закономерность, три – система, четыре – диагноз. Диагноз, подумал Бьорн. А что тогда сказать про пятый раз? А про шестой? Он сухо рассмеялся, сигарета выпала из его рта, но он этого не заметил.

Бьорн поднял рог и, резко повернувшись, пошел прочь от стоянки такси, к забегаловке, приютившейся на углу между улицами Гетланс и Авенайн.

Забегаловка работала с восьми и только что открылась. Бьорн сел к стойке и заказал кофе, хотя сейчас не отказался бы от чего покрепче, но ему хотелось сохранить ясность мыслей. Зонт он закрыл и прислонил к стойке, а рог положил перед собой. Эта штуковина была тяжеленной и довольно большой, сантиметров восемьдесят в длину. Она заняла почти все пространство перед Бьорном на стойке.

Бьорн сидел и слушал, как гудит кофемашина. Бармен поставил перед ним чашку, так, что она оказалась точно между Бьорном и рогом, хотя пространства на стойке оставалось совсем мало.

– Впечатляющая штуковина, да? – спросил Бьорн.

Тот бросил на него скучающий взгляд.

– Простите, герр Линдстрем?

Бармен знал его имя, потому что Бьорн жил рядом и временами наведывался в кафе, а кроме того, за последние пару лет он стал в Фюллинге чем-то вроде знаменитости. Во всяком случае, его фото нередко появлялось на передовице местной газеты. И всегда было связано с чьей-то смертью.

– Нашел на улице только что. Валялся прямо посреди дороги. Хорошо, что никто не успел наехать, – сказал Бьорн.

Бармен взглянул на него так, как смотрят на помешанных, пытаясь определить, насколько они опасны. К этому подозрению явственно примешивалось чисто профессиональное размышление о том, не предложить ли клиенту к кофе виски, потому что ему точно не помешает опохмелиться.

Иными словами, бармен не имел ни малейшего представления, о чем говорит Бьорн. Он не видел рога.

Снова. Как и прежде.

– Спасибо, – сказал Бьорн, расплатился за нетронутый кофе, забрал рог со стойки и ушел. Уже на улице, пройдя до угла, он понял, что оставил в кафе зонт, но не стал за ним возвращаться.

Это началось три года назад. Зимой, кажется, в декабре – точный день Бьорн теперь назвать бы не смог. До этого дня его жизнь была совершенно заурядной жизнью посредственного полицейского в маленьком городке, где никогда ничего не происходит. Он проработал в полиции одиннадцать лет, и за все эти годы в Фюллинге совершили всего два убийства, одно из которых – по неосторожности, и оба дела поручали расследовать не ему, а Гансу Ясслинду, старшему детективу. Но три года назад пасмурным днем Бьорн шел по улице – шел снег, кажется, а может, дождило, – и нашел подкову. Вроде бы это считается к счастью, хотя в приметы Бьорн не верил. Подкова была чистенькой, словно только что с музейной витрины – и при этом зримо, ощутимо старой. Казалось, словно она только вчера слетела с копыта жарко скачущего коня, хрипящего, мотающего головой с оскаленными зубами, таращащего глаза, налитые кровью от бешеной скачки… Бьорн подумал об этом коне так, словно только что видел его. Это было не фантазией, а воспоминанием.

«Ерунда», – подумал он тогда, но продавать подкову не стал. Он даже не отнес ее на оценку к антиквару, как сперва собирался. Что-то подсказывало, что эта вещь принадлежит ему.

А на следующее утро Фюллинге потрясло чудовищно жестокое убийство. Первое убийство за много лет. Девятнадцатилетний парень пытал и убил собственных родителей, а их тела выбросил на газон перед домом. Потом сел в машину отца и уехал, даже не пытаясь привести в порядок место преступления. Орудия убийства – многочисленные орудия, и все в отпечатках – валялись по всему дому.

Ганс Ясслинд, старший детектив окружной полиции Фюллинге, как раз слег с пневмонией. Поэтому Бьорн пошел к комиссару и попросил, чтобы дело поручили ему. Он сам не знал, почему так поступил. Наверное, какую-то роль в этом сыграла подкова: ведь такая находка сулит удачу, и дело подвернулось кстати, обещало стать громким и одновременно непыльным. Мальчишку будет легко обвинить, и наверняка так же легко поймать, раз уж он не пожелал прятаться. На выслеживание по горячим следам у Бьорна ушло всего два дня. Тут важно было не упустить время, пока чокнутый щенок не покинул страну. Бьорн сработал быстро, провел арест – все прошло как по маслу. Ему объявили благодарность и выплатили премию, а его имя впервые появилось на страницах «Маяка Фюллинге», главной городской газеты. Подкову Бьорн повесил в своей квартире над входной дверью. И, сказать по правде, удивился и даже немного обиделся, когда Клаус с Бертой, придя к нему на ужин отметить удачное дело, ничего не сказали о подкове и как будто вообще ее не заметили, хотя антикварный сувенир бросался в глаза в скудной обстановке квартиры.

Тогда ему, конечно, не могло прийти в голову, что ни Клаус, ни Берта подкову просто не видят.

Прошел месяц после этого случая, и Бьорн нашел ножны. Короткие, для охотничьего ножа или кинжала, из красной кожи, украшенные жемчугом и серебром. С виду безумно дорогие. Пахнущие древностью, стариной, безвозвратно ушедшим временем. И эти ножны, как и подкова, тоже просто возникли посреди улицы, когда Бьорн шел мимо. Просто упали с неба к его ногам.

Тут он уже не выдержал, отнес ножны антиквару и попросил оценить. Антиквар посмотрел тогда на него так же, как бармен сегодняшним утром. Оценивая, стоит ли вежливо попросить посетителя удалиться или лучше сразу позвонить копам.

Вечером того же дня комиссар позвонил Бьорну домой и срочно вызвал в участок. Под мостом нашли обезображенный труп мужчины, выглядящий так, словно его искупали в ванне с серной кислотой. А Ганс Ясслинд все еще лежал дома с пневмонией, так что…

В течение следующих трех лет это случалось снова и снова. Пять дел, каждое из которых вел Бьорн Линдстрем. Два из этих дел закончились гибелью подозреваемых. Бьорн просто подумал: «Почему бы и нет?» – и всадил в каждого из этих ублюдков по пуле. Он помнил их имена. Нильс Мартинберг, убивший свою жену, – в то утро Бьорн нашел на дороге собачий ошейник с золотым медальоном, украшенным гравировкой в виде оскаленного черепа. И Оскар Хольм – поджигатель, отправивший на тот свет десятерых стариков; в тот день Бьорну достался странный предмет, который он сперва даже не смог опознать. Короткое исследование в Интернете показало, что это так называемый клобучок – колпак, который в старину надевали на голову ловчим птицам во время охоты.

Конская подкова. Собачий ошейник. Кинжальные ножны. Соколиный клобучок. Арбалетный болт – это уже перед исчезновением и смертью Берты. И – чудовищные убийства, совершавшиеся в Фюллинге после каждой из этих находок.

На самом деле Бьорну хотелось застрелить еще самого первого преступника, мальчишку, убившего родителей. Во время ареста тот развозил сопли и вопил, что они сами виноваты, что он их всю жизнь ненавидел и наконец-то они получили свое. Бьорну хотелось вставить щенку в рот пистолет и выстрелить, просто чтобы заставить заткнуться. Но тогда он сдержался. И на второй раз – тоже. На третий и четвертый – уже нет.

Он понимал, конечно, что с ним что-то не в порядке. Ведь, в конце концов, никто, кроме него, не видит этих предметов, которые он про себя называл трофеями – а значит, вещи эти почти наверняка были галлюцинацией. Бьорн был бы в этом уверен и даже рассказал бы об этом кому-нибудь – психотерапевту или Клаусу, – если бы не убийства, случавшиеся именно в те дни, когда он находил предметы. Жуткие, неправдоподобно жестокие для мест вроде города Фюллинге, таких тихих, таких сонных. Казалось, в те дни, когда предметы из неведомого прошлого проваливаются, разрывая ткань пространства и времени, и падают к ногам Бьорна Линдстрема, люди вокруг него начинают сходить с ума. Каждый раз появление нового предмета было верным признаком того, что сегодня в городе случится очередная кровавая трагедия.

И вот сегодня он нашел охотничий рог. А значит, сегодня снова кто-то умрет. И дело снова поручат Бьорну – он блестяще их раскрывал, улики сами шли в руки, преступники оказывались легкой добычей. Ему казалось даже, никто не скорбит о тех двух, которых он застрелил при аресте, а служебное расследование и последующее взыскание было простой формальностью.

Порой ему казалось, что люди вокруг него понимают больше, чем говорят. И знают, возможно, больше, чем он сам. Но Бьорн не рисковал проверять.

Тем более теперь, когда очередной жертвой стала Берта.

Он вернулся домой, положил рог на стол, позвонил в участок и сказался больным. Потом машинально закурил очередную сигарету и откинулся в кресле, разглядывая свои трофеи, расставленные на книжных полках. Берта как-то спросила его, почему у него в книжном шкафу целых две совершенно пустые полки. Сказала, что это выглядит возмутительно по-холостяцки, и обещала подарить ему на грядущее Рождество какой-нибудь пылесборник, просто чтобы заполнить это пустое место.

Сейчас Бьорн подумал, что рог на полку уже не влезет. И у него появится в книжном шкафу третья пустая с виду полка. Впрочем, Берта мертва, а Клаус никогда не простит Бьорну, что он взял ее убийцу живым. Так что никто не придет больше в его квартиру и не станет задавать глупых вопросов.

Бьорн вдруг резко поднялся, пересел за рабочий стол и откинул крышку ноутбука. У него сохранился электронный адрес психотерапевта, к которому он ходил на принудительную терапию. Бьорн открыл электронную почту и потратил следующие полчаса, в подробностях описывая все, что с ним происходило с того дня три года назад, когда он нашел подкову. Он строчил, как сумасшедший, едва попадая по клавишам и роняя на клавиатуру пепел с сигареты, не замечая, что она давно догорела до фильтра и потухла. Потом дрожащим пальцем ударил по «энтеру». «Письмо отправлено» – высветилось на экране, и только тогда Бьорн осознал, что не ввел в поле адрес получателя. В таких случаях почтовый сервис всегда выдавал напоминание, письма без указания адресата не отправлялись. Но это отправилось. Он проверил папку «Отправленные» – письмо было там, со статусом «Успешно доставлено».

Бьорн захлопнул крышку ноутбука. Машинально похлопал ладонями по бокам, нащупывая новую пачку сигарет. Он ничего не ел сегодня, но есть не хотелось, хотелось только курить. Охотничий рог ярко и холодно сверкал перламутром в электрическом свете.

Ноутбук внезапно включился: Бьорн увидел, как загорелся индикатор. Такое и раньше с ним случалось, сенсор мог сработать и при закрытой крышке, но у Бьорна болезненно екнуло внутри. Он снова открыл ноутбук, дождался, пока загрузится страница почты – и почти не удивился, увидев новое сообщение.

Там было всего несколько слов: «Вытащите из ноутбука батарею. Тогда я смогу вам позвонить». Поле «От кого» оказалось пустым.

Бьорн бросил взгляд на индикатор заряда ноутбука. Тот стоял на нуле. Машина вообще не должна была включиться.

Бьорн перевернул ноутбук, сорвал крышку с аккумуляторного отсека и извлек батарею. Ноутбук не был подключен к розетке кабелем, и, лишившись батареи, экран предсказуемо погас. А через несколько секунд загорелся снова. На экране возникло окно скайпа с входящим вызовом от неизвестного абонента.

Бьорн ответил. Разумеется, он ответил.

– Здравствуйте, – сказала женщина, появившаяся на экране. – Я получила ваше письмо.

Бьорн никогда ее раньше не видел. На вид лет тридцать пять, может, немного больше. Не красивая, скорее ухоженная, с неброским макияжем и темными волосами, заплетенными в тщательно уложенную на затылке косу. Женщина находилась в комнате, живо напомнившей Бьорну кабинет психоаналитика, которого он посещал: два кресла, в одном из которых и сидела женщина, и стол между ними, на котором стоял ее ноутбук. Это неожиданно заинтересовало Бьорна куда сильнее, чем то, каким образом она с ним связалась.

Поэтому он сказал вовсе не то, что, наверное, следовало сказать:

– Я писал не вам. И если вы мозгоправ, то должны бы уважать конфиденциальность клиентов, даже чужих.

Женщина, кажется, удивилась такому агрессивному приветствию. Но тотчас справилась с удивлением и улыбнулась мягкой, безусловно, профессиональной улыбкой. Теперь Бьорн мог поспорить на свою годовую зарплату, что она и впрямь мозгоправ.

– Вы написали мне. Именно мне. Хотя сами не осознавали этого.

– Любите потрепаться про бессознательное и все такое, да? – не выдержал Бьорн.

– А вы разве нет? Мне показалось – да, судя по вашему письму и по тому, что вы посещали психотерапевта. Кстати, полагаю, нам следует познакомиться, прежде чем продолжать разговор. Меня зовут Сельма Хелсом. А вас?

Он мгновенно подумал, что надо пробить ее по полицейской базе данных, – а вслух сказал:

– Вы же видели мою подпись на письме.

– Это ваше настоящее имя?

– Да.

– Хорошо, рада познакомиться с вами, Бьорн. Жаль, что этого не произошло раньше. Кстати, у вас очень красивые трофеи, – добавила она, переведя взгляд выше его плеча.

Бьорн невольно обернулся, проследив направление ее взгляда. Она смотрела на книжные полки. Те две полки, которые до сих пор выглядели пустыми для всех, кроме него.

– Кто вы, черт вас дери?

Сельма Хелсом слегка приподняла подведенные брови. Улыбнулась мягко, но немного строго, словно прося его не торопиться.

– Я хочу с вами встретиться, – сказал Бьорн, не дождавшись ответа на свой вопрос. – Как можно скорее.

– Ничего не выйдет.

– Вам кто-то мешает? Вы боитесь?

– Не то и не другое. Вернее сказать, – она задумалась на миг, – пожалуй, я действительно немного боюсь. До сих пор. Но не больше, чем вы. Мы не сможем встретиться по другой причине. Хотя вы правы, будет лучше, если мы попытаемся. Где вы живете, Бьорн?

Он назвал ей адрес. Отчего-то это не показалось глупым, хотя, бесспорно, именно глупостью и было, ведь он понятия не имел, кто эта женщина. Сельма выслушала и кивнула.

– Я знаю этот район. Через полчаса могу подъехать. Там есть какое-нибудь людное место?

– Кафе на углу Гетланс и Авенайн.

– Я буду там через час. Ждите меня у барной стойки.

Бьорн вышел из дома сразу – он решил, что с куда большим удовольствием скоротает время за стаканом виски, чем в своей пустой квартире с произвольно включающейся техникой. В кафе теперь было куда более людно, и Бьорн сел к барной стойке, потому что не осталось ни одного свободного столика. Он заказал выпивку и принялся потягивать ее, медленно погружаясь в холодную, вязкую апатию. Какого черта он сидит здесь и набирается в самом начале дня? Ведь сегодня он нашел рог. Это значит, что сегодня в городе снова совершится убийство. А раз он об этом знает, то обязан что-то предпринять… Но он не предпринял ничего, только допил виски и сделал бармену знак повторить.

Дверь кафетерия открывалась и закрывалась, звякая звонком над входом, люди входили и выходили. Когда Бьорну подали вторую порцию, в кафе вошла женщина средних лет – тридцать пять или немного больше, не красавица, но ухоженная, с неброским макияжем и темными волосами, аккуратно уложенными на затылке. Она подошла к стойке и села, скользнув по Бьорну равнодушным взглядом, положила на колени сумочку и заказала скотч без льда. Бьорн взглянул на нее только раз – она была не в его вкусе, да и кто снимает женщин в десять часов утра?

«Какого черта я здесь все-таки делаю?» – спросил он себя снова со странным чувством раздраженной тревоги. Он попытался вспомнить, зачем вообще спустился в кафе… и не смог. Хотя, вероятно, он просто решил позавтракать. Ну вот, пришел позавтракать, а взял выпивку. Паршивый признак.

– Герр Линдстрем, это не вы оставили утром зонт? – спросил бармен, и Бьорн облегченно вздохнул. Ну конечно! Он оставил здесь зонт. За ним-то и пришел.

Он заказал оладьи и салат с брокколи, быстро все съел, расплатился и вышел, все еще снедаемый неприятным ощущением, как будто забыл или упустил нечто важное.

Когда он переступил порог своей квартиры, экран его ноутбука светился. Шел вызов по скайпу, но когда Бьорн ответил, то изображения не увидел. Только услышал голос, который узнал сразу, хотя слышал перед этим всего один раз. Это была Сельма Хелсом.

– Ну что? Убедились?

Бьорн моргнул. Убедился в чем? И тут его точно кипятком ошпарило. Он спустился в кафе не за завтраком – Сельма Хелсом назначила ему встречу. Но когда она вошла, Бьорн не узнал ее, он вообще едва ее заметил. И она его тоже. А сейчас…

– Почему я вас не вижу? – спросил он, и впервые за этот день его голос прозвучал немного хрипло.

– Я звоню не с компьютера, а с телефона. Стою через улицу от вашего дома. Я вытащила из телефона батарею. Иначе ничего бы не вышло.

– Что за хрень сейчас произошла там в кафе? Почему вы со мной не заговорили?

– Потому что в тот момент не подозревала, что знаю вас. И не совсем понимала, зачем мне понадобилось спозаранку ехать через полгорода, чтобы позавтракать в дешевом кафе. С вами ведь произошло то же самое?

Бьорн потрясенно молчал. Удивительно, но из всех диких и необъяснимых вещей, происходивших с ним за последние годы, именно этот случай оказался тем, что смогло вывести его из равновесия. Может быть, это стало просто последней каплей… а может, дело в том, что теперь эти дикие вещи происходили не только с ним. Теперь есть кто-то, кому можно задавать вопросы.

– Мы с вами говорим через аппараты, которые не подсоединены к источникам энергии, – медленно проговорил Бьорн.

– Да.

– Это невозможно.

– Да, конечно.

– Но когда мы встречаемся, как обычные люди, мы… словно не существуем друг для друга?

– Вы все правильно поняли. Думаю, вашему психотерапевту было легко и приятно работать с вами.

Бьорн стиснул зубы. Уперся лбом в сжатый кулак, с трудом удерживаясь от искушения врезать себе промеж глаз и… проснуться. Да, проснуться наконец.

– Сельма, вы знаете обо всем этом намного больше, чем говорите. Хватит дразнить меня.

– Но я вовсе не дразню вас, Бьорн. Если бы я вам сразу сказала, вы бы все равно захотели со мной увидеться. А теперь вы знаете, что это невозможно. Что единственный способ общения между нами – это способ в обход реальности. Той реальности, которую мы привыкли считать единственной.

– Кто вы, Сельма? – повторил Бьорн, и тогда она наконец ответила:

– Я загонщик. А вы охотник. Думаю, вы знаете об этом давно.

Его точно ударило молнией в мозг. Красные пятна заплясали перед глазами. Голова наполнилась нарастающим гулом, в ушах зазвенело, кровь прилила к лицу, пульс подскочил до ста пятидесяти ударов в минуту. Раздувающий ноздри конь, бьющий по земле копытом, с которого отлетает подкова. Сокол, с которого снимают клобучок, резко кричит, срывается с вытянутой руки и уносится ввысь. Свирепый лай собак, почуявших запах крови, собак, на шеях которых сверкают золотые медальоны с оскаленными черепами…

– Вспомнили? – услышал он голос Сельмы – тихий, с трудом пробивающийся сквозь обрывки скомканной реальности. – Или еще не до конца? Думаю, они покажут вам. У вас ведь есть телевизор? Выдерните шнур из розетки.

Бьорн сделал, как она сказала, двигаясь, точно во сне. И как только погас красный индикатор сети в нижнем углу экрана, телевизор ожил. Сначала на нем был только белый шум, и Бьорн просто смотрел, ожидая, что произойдет дальше. Но потом он понял, что вихрь трескучих помех на экране – это на самом деле снег. Белая вьюга, забивающаяся в глаза и нос; рот у Бьорна был прикрыт колючим шарфом и хоть как-то защищен от пронизывающего мороза. Он шел по дороге от своего дома к стоянке такси, мел снег, настоящая метель – редкость в преддверии Дня Всех Святых. Бьорн шел по дороге, пряча лицо от снега, и как раз переходил дорогу на перекрестке, когда услышал в небе странный гул, поднял голову и увидел их…

Дикий Гон.

Они несутся через темное, лишенное звезд и луны небо, словно небесные светила смяты и раздроблены копытами их коней. С ними лошади и псы, фавны и минотавры, черти и ведьмы, скелеты и тени. Они хохочут, рыдают, воют, воспевают псалмы, они стреляют из аркебуз и метают копья, их сотни, и ни у кого из них нет лица. Впрочем, у некоторых все же есть. В одном из них Бьорн узнал себя. Он был охотником, скачущим на огромном вороном жеребце, подкованном лишь тремя подковами, и сокол с расправленными крыльями сидел на его руке у локтя – без клобучка. В другой руке Бьорн держал воздетый кинжал, но ножен не было. За спиной его висел арбалет. А рядом с копытами коня неслась собака – черный пес без ошейника.

Бьорн смотрел на свое лицо, мертвое оскаленное лицо с белыми пустыми глазами. Он не сомневался, что это он и есть, больше того – что он есть там прямо сейчас, скачет в небе с Дикой Охотой, как вечная и неотъемлемая ее часть.

А потом он увидел еще одно лицо. Рука об руку с Бьорном-охотником неслась всадница, которую он сразу узнал. Больше не было неброского макияжа и строгой прически, длинные темные волосы реяли на ветру. Ее глаза тоже светились белым. Она тоже была неотъемлемой частью Дикого Гона.

Экран погас.

Бьорн долго стоял, глядя в потемневшее стекло. Потом услышал голос Сельмы, доносящийся из динамиков ноутбука:

– Бьорн, вы еще там?

Он теперь знал, что ему не нужен микрофон, чтобы она услышала его слова. Поэтому ответил, не оборачиваясь.

– Да. Спасибо, что показали мне. Я и правда… как будто забыл.

– Знаю. Я тоже время от времени забываю. Но вы не одни, вам есть кому напомнить. А потом кому-нибудь напомните вы.

– Вы тоже встретили его три года назад? Дикий Гон, в ночь Хеллоуина, во время метели?

– Да. И тоже, как вы, шла по перекрестку. Вы ведь знаете легенду? Кто встретит ночью Дикий Гон, тот падает замертво, но кто в этот миг стоял на перекрестке, того Гон забирает к себе. Вы полицейский, Бьорн, и вам лучше всего подошла роль охотника. А я… – он услышал тихий, стеклянный смех, напомнивший ему ее прозрачные белые глаза – там, в вихре толпы, где она сейчас неслась бок о бок с ним. – Я, как вы выразились, мозгоправ. Из мозгоправов получаются неплохие загонщики.

– Вы имели какое-то отношение к убийствам, происходившим в Фюллинге в последние годы?

– Я знала всех убийц. И да, я знала об их намерениях, если вы на это намекаете. Я направляла их мысли и стремления в нужное русло. Дикий Гон охотится за темными душами, но чтобы охотник взял след, нужно навести его на дичь.

– Берта Фердельсон. Жертва последнего из них, она… Я знал ее. Она любила меня.

– Мне жаль, если это правда, – сказала Сельма, и в ее словах действительно прозвучало сострадание. «Неужели такие, как она, – подумал Бьорн, – такие, как мы – способны на сострадание? Разве в нас осталось что-то от настоящих людей? То, что мы ходим по миру, то, что наши тени еще существуют в этой реальности – разве это достаточное доказательство?»

Но он знал, какое доказательство действительно что-то значит.

То, что испытывает он сам.

– Я больше не хочу, – прошептал он.

– Вас никто не спрашивает, чего вы хотите. Вы – это Гон.

– Это я знаю, но я не хочу больше оставаться в Фюллинге. Пока я здесь, пока мы с вами здесь, Гон будет собирать здесь жатву. Гон охотится на темные души, и мы насыщаем Гон, но хватит, черт подери, хватит уже с этого города.

Он задохнулся, подумав о Клаусе, о его лице, когда он стоял над закрытым гробом Берты и когда бросил в ее могилу первый ком земли. И о самой Берте, как за несколько дней до этого она стонала и выгибалась в объятиях Бьорна, и ее светлые волосы щекотали ему шею.

– Хватит с этого города, – медленно повторил он.

Сельма какое-то время молчала. Потом проговорила:

– Насколько мне известно, в Фюллинге только два человека стали частью Гона. Возможно, если мы с вами уедем оба…

– Давайте уедем. Сельма, прошу вас, давайте уедем отсюда. Я понимаю, у вас здесь семья, практика и…

Его оборвал ее смех, прозрачный, неестественно звенящий, не имеющий никакого отношения к реальности, в которой жил Бьорн. Или хотел думать, будто все еще живет.

– Моя семья – это Дикий Гон. Моя практика – загонять добычу для вас, – сказала Сельма Хелсом почти весело. – Мне все равно, где это делать. Хорошо. В конце концов, в таких небольших городах, как Фюллинге, весьма ограничен запас по-настоящему темных душ. А значит, пора сменить угодья.

– Угодья…

– Да. Если вы действительно этого хотите. Все же вы – охотник, окончательное решение за вами. Вы можете подумать. Спешить ни к чему.

Но Бьорн уже принял решение.

Охотничий рог переливался перламутром на книжной полке, слепя глаза.

Он не стал дожидаться, пока рог выполнит свое зловещее предзнаменование, и написал заявление об увольнении в тот же день. Бьорн не знал, куда поедет; мелькнувшую было мысль посоветоваться с Сельмой он тотчас отмел. Загонщик в охотничьей иерархии всегда стоит ниже того, кто настигает и сражает добычу. В конце концов, какая разница, куда именно они отправятся? Темные души, за которыми вечно гонится Дикая Охота, найдутся всегда и везде. Почти ничего не стоит выманить их на свет, чтобы они проявили себя – и оказались проглочены стозеной пастью Дикого Гона.

В конце концов он просто поехал на автовокзал и купил билет на первый же отходящий автобус, не заботясь, куда тот направляется. И только получив на руки билет, прочел название: Лумсхеден. Бьорн вытряхнул из мобильного батарею и позвонил Сельме, чтобы сообщить ей место. Потом нашел платформу, с которой отправлялся автобус – оставалось еще почти два часа, – прислонился плечом к фонарю и закурил.

«Кто-то умрет, – шепнула у Бьорна внутри та его часть, которая все еще считала себя человеком. – Там, куда ты приедешь, начнутся страшные смерти. Сельма позаботится об этом. А ты с честью поймаешь преступников. Некоторых из них ты при этом убьешь. Другие отправятся в тюрьмы и там погибнут или покончат с собой».

Без четверти полночь он сидел в автобусе, готовящемся к отправлению. Водитель попросил пассажиров занять свои места. Какая-то женщина средних лет, темноволосая, с неброским макияжем, остановилась возле Бьорна, сверила номер соседнего сиденья со своим билетом и молча села рядом. Бьорн скользнул по ней взглядом и отвернулся к окну. Уже стемнело, за день подморозило, и с чернеющего неба падал редкий снег.

Когда заурчал мотор, Бьорн увидел, что у колес, прямо напротив его окна, сидит собака. Черный пес, огромный, как волк, с оскаленной пасти клочьями падала пена. Бьорн встретился с ним глазами, и в этот миг автобус тронулся. Собака встала и побежала следом, все так же оставаясь на уровне глаз Бьорна: сперва трусцой, потом во весь опор, потом понеслась, не касаясь лапами земли. Громобой, вспомнил Бьорн кличку пса. Его зовут Громобой. Он служит мне верой и правдой, и он знает, что скоро нас ждет охота.

Случалось ли вам бывать в Пардес-Хане? Вполне возможно, вы проезжали этот городишко по дороге из Хайфы в Тель-Авив, но даже не заметили под впечатлением виноделен Зихрон Якова и Биньямины. А уж какое там делают вино, мог бы вам рассказать сам барон Эдмунд де Ротшильд, если б, конечно, был жив. Да вы и сами можете отведать молодого красного полусухого прямо из бочки, закусывая маленькими кусочками острого сыра, придающими терпкий оттенок винному послевкусию. И тогда вы точно забудете городок, оставленный позади в окружении плантаций апельсинов и хлопка.

Что же, собственно, особенного в этой Пардес-Хане? Ровным счетом ничего. Во всяком случае, ничего такого, что бы заставило вас изменить свой маршрут и проследовать местами, где не проложены дороги и не расставлены знаки, указывающие путешественнику правильность избранного пути. Но даже если вы и наведаетесь сюда, то ни за что не найдете маленький домишко с черепичной крышей, укрытый от посторонних глаз густыми ветвями оливкового древа. Лучше спросите любого из местных жителей, где дом старого Йоське. «Йоське-сапожника?» – переспросит он. Вы утвердительно закиваете головой, и словоохотливый прохожий проводит вас на окраину города, а по пути расскажет всю историю целиком, добавив некоторых деталей от себя для убедительности. Ведь даже правда нуждается в доказательствах, иначе в нее никто не поверит. Не так давно это было, но тем, кто потерял счет времени, кажется, будто прошли десятилетия. Никто толком не знает, что тогда произошло, но ваш спутник убедит вас в том, что именно он является чуть ли не единственным свидетелем.

В тот год стояла такая же безоблачная весна, благоухающая цветущим миндалем и нежными ирисами. Утро подымалось над Пардес-Ханой, бесцеремонно заглядывая в окна домов. Не обошло оно и дом сапожника, мелькнув солнечным зайчиком в маленьком зеркальце, где отражался Йоське, аккуратно наматывающий кожаные полоски тефеллина на левую руку. Может быть, именно из-за этого зайчика и не заметил Йоске Ангела Смерти у себя за спиной. А если бы заметил, то непременно умер бы на месте, ибо страшен взгляд Ангела, несущего смерть всему живому. А Йоське тем временем закрыл глаза и запел «Шма», равномерно покачиваясь из стороны в сторону. А как пел Йоське, не может петь ни один из известных вам певцов. Ведь настоящих-то сейчас почти не осталось. Разве можно назвать певцами молодых кривляк, орущих в микрофон? Другое дело Йоське. Было в его пении что-то завораживающее и освобождающее одновременно. Казалось, кто-то обнимал вас за плечи, как доброго друга, словно пытаясь убедить: «Все будет хорошо». И вы уже видели перед собой не старого сапожника, а горы и равнины, которых давным-давно нет на земле, но которые обязательно вернутся, чтобы придать нашему миру свой первозданный вид.

На какую-то ничтожную долю секунды представилось грозному Ангелу, как утреннее солнце отражается в росе, бусинками рассыпавшейся по листьям молодого подорожника. А еще представилось, будто он – простой смертный, идущий полем, которому не видно конца и края. И где-то там, на самом горизонте, подпирает небо крыша его лачуги, где женщина в платке замешивает субботнюю халу. На одно мгновение дрогнула карающая десница и выронила меч. Невидимо это оружие для простых смертных, спящих на ходу, погруженных в свои заботы. Только перед самым концом, словно поддавшись внутреннему голосу, вздрагивают они, инстинктивно почувствовав у своей груди смертоносную сталь, открывают глаза и с удивлением замечают вокруг себя мир, который им вот-вот предстоит покинуть. Ударился волшебный меч о каменный пол, и брызнули искры во все стороны, вырвались сотней фиолетовых светлячков из открытого окна, ослепив прохожих на улице и птиц, спорхнувших с ветвей деревьев. Городок встрепенулся, дернул плечами, сбрасывая сон. Кто-то продолжил заниматься своими утренними делами, легкой рукой отведя морок. А кто-то вздохнул полной грудью, втягивая в себя утренний воздух, бодрящий и свежий, услышал шепот листвы, пение ветра и стук собственного сердца. Не сговариваясь, направились люди к дому на окраине города, словно что-то манило их туда, и остановились, завороженные. Только молочница, вдова Фридмана, теребила свой фартук, не замечая, как слезы текут у нее по щекам.

Глянул Йоське под ноги и увидел меч. Старый меч, без драгоценных камней и замысловатых рун. Как он тут оказался? Взял Йоське его в руки, и только сейчас заметил светловолосого юношу в своей комнате.

– Верни меч, Йоське, – сказал тот, и у старика от этого голоса пробежали мурашки по спине.

– Кто ты? – прошептал Йоське.

– Ангел Смерти, – ответил гость.

Нет, не мог этот красивый юноша быть Ангелом Смерти. Не бывает у Смерти таких белых рук и золотых кудрей. Не бывает румянца на нежных щеках, где едва начала пробиваться щетина. А вот глаза… Глаза у него были нечеловеческие, и Йоське не выдержал взгляда, зажмурился и еще крепче сжал рукоять.

Теперь нити тысяч жизней забились в его ладонях. Тысячи судеб оказались в морщинистых руках сапожника, став его судьбой, его жизнью и его смертью. Смерть смотрела на Йоське глазами молодого парня, глазами, в которых колыхалась бездна. Целых тридцать секунд стоял Йоське перед Ангелом Смерти, сжимая в руках волшебный меч. Целых тридцать секунд в мире никто не умирал. Некому было поразить мечом тех, чей путь на земле завершился. На целых тридцать секунд в мире воцарилось бессмертие.

– Верни меч, Йоське, – повторил Ангел, – по-хорошему верни, а то сгоришь заживо!

– Один день, – ответил Йоське, не глядя ему в глаза, – дай мне всего один день.

Оказывается, Ангелы умеют смеяться. Или это человеческое заговорило в Ангеле Смерти, когда он лишился своего главного атрибута.

– Твои минуты сочтены, а ты еще смеешь торговаться? Ну, будь по-твоему. Я приду завтра в это же время.

И меч, вырвавшись из рук сапожника, вернулся к своему хозяину.

Вышел Йоське из дому и удивился, увидев толпу под своими окнами.

– Доброе утро, – сказал он.

Первым, кажется, обрел дар речи Давид, владелец небольшой лавочки в центре города. Он перестал крутить пуговицу рубашки, едва сходившейся на круглом животе.

– Что тут у тебя, Йоське, случилось?

– У меня? Замкнуло проводку, оттого и искры посыпались прямо из стены, – как можно спокойнее ответил Йоське.

Казалось, все вздохнули с облегчением. Это всего-навсего электричество! А мы-то думали! Нет, мы ничего такого особенного и не думали, так и решили сразу: у Йоське в старом доме электричество барахлит. Вот и пришли проверить, все ли в порядке. Соседи, как-никак…

Что бы сделали вы, случись вам выторговать у Смерти один день? Выплатили бы все долги? Переписали бы завещание? Попросили бы прощения у родных и знакомых? Или же пустились бы во все тяжкие, зная, что терять уже нечего?

Йоське подождал, пока все разойдутся, и медленно побрел в свою мастерскую.

Там он и провел свой последний день за работой, клея подошвы, ставя набойки, сшивая лоскуты кожи. Кое-кто в Пардес-Хане еще до сих пор носит башмаки, подбитые старым сапожником Йоське.

Дед Сережа был из тех, кого старость дома не застанет. В свои девяносто шесть он был легок на подъем и ясен умом, как в тридцать. Язык у Деда был остер, как бритва, голова бела, как сахарная пудра, а семья велика, как вьетнамский рынок. Дед Сережа не был ее главой, хоть и считался старейшиной рода. Лет тридцать назад он уступил главенство сыну старшего брата, Александра Сергеича, Сашке-малому, которому на тот момент исполнилось пятьдесят, и с тех пор в дела семьи особенно не вмешивался, никому не досаждал и жил сам по себе, белым бобылем, на Сортировке, где-то в районе Южного переулка. Гнал «Сергеича», курил папиросы, читал книги из числа тех, до которых в молодости все как-то не доходили руки, да писал изредка письма многочисленной иногородней родне.

Благодаря Деду Сереже все ветви семьи жили дружно, встречаясь на свадьбах, юбилеях и похоронах, новости распространялись в родственном кругу быстрее света, все знали все обо всех, ходили и ездили в гости. И только о том, что творится в жизни у Деда Сережи, родные как-то не задумывались. Постепенно забылось даже название улицы, где стоял Дедов дом, потому что в гости к Деду никто не ходил – даже в голову не приходило никому зайти. Бесполезное занятие. Дома Деда не было никогда. Тикали часы, помахивая большим полированным маятником; уже оттопырив два пальца на резиновой перчатке, бродило домашнее; полз в змеевике «Сергеич», капая в трехлитровую банку под табуреткой. А хозяина – не было. Поэтому стоило кому из мужиков проштрафиться, явиться домой за полночь, отговорка была одна – Деда, мол, навещал. Да не застал. А до Сортировки концы немаленькие…

Зато уж если Дед навещал кого, то был неотвратим как гроза, как веселая шумная буря, от которой неделю, а то и две после отходят домочадцы, люстра покачивается, а соседи осторожно и с опаской открывают дверь на лестничную площадку. Дед Сережа был жизнелюб старой закалки, наделенный той жаждой жизни, что заставляет покорять снежные вершины, строить магистрали, вспахивать на одном энтузиазме целину, а к преклонным годам переплавляется в едкий, сдобренный матерком и саркастическими присказками неистребимый оптимизм. Под Сталинградом в январский мороз лишился связист Дед Сережа половины правого уха и нескольких пальцев на обеих ногах, и, если верить самому Деду, оттого укоротился он, рослый в те поры красавец, под ножом хирурга в полевом госпитале на добрую ладонь. И еще настолько же усох, тоскуя по жене. Бабушка Таисия, виновница Дедова усохновения, на это только смеялась, разводя круглыми ладонями: простите, мол, люди добрые, болтун и есть болтун, и в молодые годы был плюгавенький да говорливый.

Детей до войны они не нажили, а после уж и негоже было заводить, поэтому вековали вдвоем. Жили душа в душу, оберегая друг друга и по-семейному подначивая. Когда Таисия слегла, Дед Сережа ухаживал за нею сам, не позволяя никому подступать к жене с обидной жалостью. Когда она ушла, все в семье с горькой уверенностью ждали, что последует Дед скоро за супругой, а он все жил у себя на Сортировке в старом засыпном доме со скрипучей деревянной лестницей, все коптил небо – и помирать не думал. И, следуя заведенному еще при супруге порядку, каждый год объявлялся в семейном кругу со своими россказнями, прибаутками, авоськой, в которой гремели бутылки с «Сергеичем», и перевязанным бечевкой тортом «Рыжик» – праздновать «день ангела Деда Сережи».

В ангельский чин Дед возвел себя самолично, не сверяясь со святцами, и никто из семьи ему не перечил и с церковным календарем не лез. Просто потому, что не помнил никто из семьи точной даты Дедова рождения. Знали только, что случилось это в декабре, но не под самый Новый год, а двумя или тремя неделями раньше. И каждый год в начале декабря Дед Сережа брал в одну темную морщинистую руку торт «Рыжик», в другую – бутылку «Сергеича», и методично, день за днем, дом за домом, обходил все семьи большого клана, празднуя далекий день своего рождения. Сперва, лет двадцать пять или тридцать назад, кое-кто еще удивлялся, когда именинник приходил на дом, ставил на стол свое нехитрое угощение и говорил, потирая ладонью белую круглую бородку: «Вот, Таюшка, и еще год отгулял Дед Сережа». Говорили тетки, что предсказала какая-то полоумная цыганка Деду, что придет к нему смерть за праздничным столом в его собственном доме, аккурат на день рождения. Бабушка Тая очень тогда испугалась, вот и решил Дед, чтобы ее успокоить, отметить шестидесятый день рождения не дома. Собрались они с Таисией, взяли торт, бутылочку, позвонили родным. Как-то так и повелось. Когда не стало Таи, новый обычай уж укоренился, и ломать его никто не думал. Так и стал Дед Сережа праздновать в гостях.

Удивляться этому перестали. Как вступал в силу декабрь, в первую же субботу накрывали стол у Сашки-малого, потому что к нему, как к старшему в семье, Дед приходил к первому. Потом бродил еще неделю или две по гостям, а после снова пропадал на год. Только письма шли со всей страны, мол, Дед Сережа написал, новости у вас, и у нас новости.

Вот и в этом году, едва начала крутить воронки вдоль дороги декабрьская вьюжка, Дед еще с пятницы купил в ближнем магазине два «Рыжика», а утром в субботу положил за пазуху бутылку «Сергеича», взял в правую руку еще одну, в левую – торты и собрался к Сашке-малому на Коммунальную.

Правда, Сашки уж не было – схоронили три месяца назад. Но привык Дед начинать свой праздничный обход с квартиры на Коммунальной. Да и сын Сашки, Сан Саныч, уже с утра звонил Дедовой соседке Глафире Яновне, потому как сам Дед Сережа телефон провести так и не удосужился, и спрашивал, не против ли тот, что зайдут Ясюнины – на квартире у них ремонт, а поздравить охота. Не на Сортировку же к нему идти. Глафира Яновна, как всегда не дождавшись Деда, оставила в двери записку. И Дед накарябал на ней сбоку «Не возражаю. Д.С.»: знал, что Глафира видела и Сан Санычу позвонила. Значит, и Ясюнины будут. Кирилл, небось, окуней копченых принесет – мать Кирюшки, Катерина, писала: на рыбалку зачастил. А коптит Кирюшка знатно. Под «Сергеича» ясюнинские окуни – самый смак.

Дед задумался на пороге, вернулся в комнату, пошарил на антресолях и выудил еще одну бутылку «Сергеича». Все-таки с Ясюниными одной мало. Сложил звякнувшее угощение в авоську. Оглянулся из прихожей на свою квартирку, самогонный аппарат, несколько тусклых фотографий в алькове над постелью, вешалку с тряпьем и посудный сундук, бросил быстрый взгляд в зеркало – а то, вишь, вернулся, дороги не будет. Прикрыв дверь, он аккуратно поставил авоську на единственную коридорную табуретку. Над табуреткой с незапамятных времен, когда еще никто не жег из баловства почтовых ящиков и до чужих писем охочих было мало, крепилась массивная полочка, куда почтальонша складывала Дедову корреспонденцию. Дед сгреб в узловатые ладони ворох новогодних открыток и пухлых конвертов и запихнул в авоську к «Сергеичу». Потом пристроил на освободившейся полочке одну бутылку и торт и не по-стариковски бодро пошагал на Коммунальную. Можно было бы и доехать, да погода хороша, а бешеной собаке семь верст не крюк.

У Сашки засиделись, как всегда, за полночь. Сперва разбирали письма и открытки, охали и припоминали, кто кому какой приходится родней. Потом достали гармошку, и Дед Сережа шпарил на ней «Сормача» и «Семеновну» так, что, казалось, вот-вот искры полетят из-под его узловатых пальцев. У Сашки заночевал. Остались и Кирюшка Ясюнин с Асей, а с утра отправились всем шалманом – воскресный день-то, что не прогуляться – в гости к Маше, Дедовой младшей племяннице. По дороге купили еще вина, водочки, и Дед – самолично – выбрал для Машуры свежий «Рыжик». В понедельник Машка пошла на работу, но пришла внучка Машкина, Лизка, с сыном Юркой. Его с насморком в сад не взяли, не посидит ли именинник? Именинник не возражал. Заодно позвонил другой внучке, Рите, и забрал до компании ее двойняшек. А вечером все к Лизке в гости двинули – Юрку отвести, да так и загулялись до вторника…

В общем, домой Дед Сережа вернулся только в субботу – еще пьяненький, довольный и задумчивый. Пошуршал ключом в двери, с первого раза в замок не попал, да куда торопиться. В гулкой тишине коридора эхом блуждали долетевшие с улицы грохот петард и смех. Кто-то кричал кому-то что-то новогоднее. Дед Сережа кивнул, полностью согласный, что год будет и новым, и счастливым.

– Сергей Сергеич? – спросил в полутьме коридора знакомый голос. Дед Сережа кивнул снова, махнул рукой, только Глафира Яновна все равно сослепу не разглядела.

– Дед Сережа?

– Ммм, – промычал он, пытаясь разлепить губы и чувствуя, как в отместку слипаются глаза.

– Эк ты, батюшка, напраздновался, – сокрушенно покачала головой соседка. – Дай помогу.

Она включила в своей прихожей лампу, открыла дверь, чтобы полоса бледного света упала на Деда, дверь и криво торчавший в замочной скважине ключ. Дед Сережа помотал головой: сам, мол. Покачался с секунду у порога на нетвердых ногах, прежде чем угодил, наконец, ключом в скважину замка.

– Стой, Сергей Сергеич, погоди. К тебе ведь приходили на днях, пока ты гулеванил. Не вспомню, в среду вроде бы. А может, и в понедельник.

– Хто?

– Женщина какая-то, – пожала плечами соседка. – Опрятная такая, приятная. Не старая вроде, хоть так сразу и не поймешь. Сказала, у вас с ней было договорено. Нехорошо, Сергей Сергеич. Долго ждала. Торт весь приела, что ты оставил. Я ей чаю вынесла, а от торта уж меньше половины осталось. Неловко было говорить, что неприлично так вот чужую еду кушать. Да ты тоже хорош! Уговорился – и в загул… Да вдобавок и вещи на виду оставил.

Она бормотала еще что-то, но дед Сережа не слушал.

Он наконец провернул ключ и потянул дверь на себя. На пол медленно, как осенний лист, спланировала записка.

Дед поднял ее, щурясь, поднес к глазам.

Я почуял его гораздо раньше, чем увидел. Резкий запах одеколона накрыл меня с головой, рисуя портрет позднего гостя – светловолосый, среднего роста, среднего телосложения, средних лет. Квинтэссенция среднего, воплощенная в одном человеке.

Перед тем как открыть дверь, я щелкнул выключателем, залив крыльцо матово-синим светом энергосберегающей лампочки. В сумерках я вижу ничуть не хуже, но стоит подумать и о госте, верно? Незнакомец оказался почти таким, каким нарисовало его мое воображение. Разве что чуть полнее. Липкое облако одеколонных паров вломилось в открытую дверь, стремясь поглубже залезть в мои ноздри. Дьявол, ну зачем так душиться, когда ртутный столбик даже ночью не сползает с отметки в 101 градус?! Чертова шкала Фаренгейта, никак не могу к ней привыкнуть. Когда наша семья спешно покидала родное Таврово, я никак не мог взять в толк, зачем наряду с действительно важными вещами бабушка прихватила старый спиртовой термометр. Теперь-то понимаю, что мы – это наши привычки. С тех пор, как не стало ни бабушки, ни термометра, мне кажется, что я нахожусь в каком-то температурном аду. Незнакомец, упакованный в костюм-тройку, казалось, совершенно не тяготится влажной летней духотой.

– Мистер Саулофф, я полагаю? – вместо приветствия спросил он.

– Вы полагаете верно.

Поправлять бесполезно. Чертовы янки физически не способны произнести букву В, когда дело касается окончания русской фамилии.

– Меня зовут Ричард Ольсон, и я…

– Спасибо, у меня уже есть бесплатная Библия. Даже две.

Резковато получилось, но, черт возьми, коммивояжеры иначе не понимают.

– Я представляю интересы вашей соседки – миссис Ковальски, – Ольсон смерил меня недовольным взглядом. – Могу я войти?

– Нет, не можете, – вздохнул я, понимая, что столкнулся с кем-то похуже назойливых комми. Усредненный зануда, воняющий усредненным одеколоном, – куда ни шло, но представлять интересы миссис Ковальски может только конченная сволочь. Конченная усредненная сволочь.

– Это касается ее мужа, мистера Ковальски, – многозначительно намекнул Ольсон.

– Вы хотели сказать – ходячего трупа мистера Ковальски? – перебил я.

Чертовы правозащитники! Даже странно, что при таком гипертрофированном уважении ко всему и вся, включая цвета кожи и сексуальные ориентации, они начисто лишены такта в отношении личного времени обычных людей…

– Мистер Саулофф, я бы попросил вас воздержаться от подобных высказываний, – Ольсон подпустил в голос строгости. – Поскольку мистер Ковальски, ввиду объективных причин, не может самостоятельно представлять свои интересы, миссис Ковальски наняла меня. И я вижу, что все основания для этого есть.

– Это навязчивое желание жрать человеческие мозги вы называете «объективными причинами»?

Честно говоря, не ожидал, что старая грымза Ковальски пожалуется правозащитникам. Подумаешь, полаялись по-соседски, с кем не бывает? Видимо, преклонный возраст миссис Ковальски дает о себе знать – старушка явно не в своем уме. Хотя какие могут быть сомнения? Я хочу сказать, разве человек, сознательно сделавший зомби из умершего родственника, может считаться психически здоровым? Я сейчас говорю не о законах, а о здравомыслии…

– Хочу вам напомнить, что некроамериканцы считаются полноправными членами общества, и всякое проявление ксенофобии в их адрес преследуется законом! – отчитал меня Ольсон.

Шпарит как по писаному, говорила про таких вот «Ольсонов» моя ныне покойная бабушка. Но за внешним спокойствием и хорошо поставленной речью, – я чувствовал это, – правозащитник начал закипать. Не любят они правды. Не привыкли. Но шутки шутками, а сегодня закон действительно скорее на стороне зомби и их родственников. Когда три года назад из всех телеящиков, радиостанций, газет, журналов, со всех блогов и сайтов по Штатам начала растекаться эта зараза, сопровождаемая стойким запахом тухлой мертвечины, я, честно говоря, не поверил. А к законопроекту, уравнивающему в правах живых и немертвых, отнесся, как к нелепой шутке, острой политической сатире, обличающей шизанутую американскую толерантность. И, похоже, не я один. Не вижу иного объяснения тому, что этот маразматический законопроект Конгресс одобрил большинством голосов. Подавляющим большинством!

– Да помню, помню, – перебил я. – Процесс «Народ против Купера», решение Конгресса, узаконенная некрофилия…

– Мистер Саулофф я пришел выяснить некоторые детали вашего с миссис Ковальски разногласия. – Лицо правозащитника сделалось пунцовым. – Чем быстрее мы все уточним, тем быстрее я вас покину. Поверьте, общение с вами не доставляет мне никакого удовольствия!

«Равно, как и мне нюхать твой одеколон», – подумал я. Но вслух сказал другое:

– Кто у вас?

– Простите? – не понял Ольсон.

– У такого, как вы, дома наверняка есть свой собственный зомби. Только больной извращенец, сделавший из своего родственника вонючего живого мертвеца, может с таким рвением защищать этот идиотский законопроект. Вот я и спрашиваю – кто у вас?

Ольсон застыл, хватая ртом воздух. Он был в бешенстве. Он был в ярости. И я решил добить его.

– Это ваша супруга? Вы тоже любите трахать мертвецов, как миссис Ковальски?

В последнем я был уверен на сто процентов. В смысле, про сексуальные игрища ущербного семейства Ковальски. Издержки соседства, черт бы его подрал. Мистер Ковальски врезал дуба чуть больше полугода назад. Окончательно рехнувшаяся на этой почве миссис Ковальски выписала профессионального унгана, прямо из Нового Орлеана. Встречая меня возле почтовых ящиков, старая дура неизменно хвасталась, мол, нанятый ею жрец ведет свое происхождение от самой Мари Лаво. Чушь, конечно. Родственные связи рядового унгана и Змеиной Королевы – обычный рекламный трюк. Но дело свое сукин сын знал крепко и десять косарей зеленью отработал по полной программе. Вот скажите мне, откуда у престарелой польской домохозяйки лишние десять тысяч долларов?!

Мне бы спохватиться, предпринять что-нибудь… Из-за своей беспечности я теперь лезу на стенку всякий раз, как ветер дует со стороны дома Ковальски. Да еще стабильно раз в неделю слушаю стоны оргазмирующей шестидесятилетней бабки. То еще шоу. Зомби, они такие покорные и неутомимые, если вы понимаете, о чем я… Достаточно надеть на них намордник. С другой стороны, спохватись я вовремя, что я мог сделать? Ольсон верно сказал – мертвый и живой равны перед законом.

– Детали моей личной жизни вас не касаются, – грубо отрезал Ольсон. – А вот детали ваших разногласий с соседкой касаются меня. Вчера вечером вы ворвались в дом миссис Ковальски и изволили заявить, что…

Он порылся в кармане и вытащил аккуратный блокнот в кожаном переплете. Не дорогой, но и не бумажную дешевку. Очередной средний аксессуар. Дьявол, как же он меня раздражает!

– Цитирую: если вы не избавитесь от этой падали, я возьму дробовик и сделаю это за вас. Конец цитаты.

Захлопнув блокнот, Ольсон пристально взглянул на меня. В мыслях он уже вынес мне приговор, облил бензином и сжег прилюдно.

– Все верно?

Я кивнул.

– То есть вы отдавали себе отчет, что не только оскорбляете мистера Ковальски, но и угрожаете его жизни? Угрожаете жизни полноценного гражданина нашего общества? И, надо сказать, гражданина ответственного и законопослушного! Между прочим, за мистером Ковальски не числится ни единого нападения на людей!

Я кивнул вторично. Какой смысл отпираться? Если дело дойдет до суда, то при нынешнем уровне мнемоскопии доказательства без труда добудут прямо из моего мозга. Действительно, всю прошлую неделю ветер дул с запада, неся невероятную гамму ароматов разложения из дома Ковальски в мой. Я даже окна заклеил в надежде, что запах не просочится! Это летом-то! В 101 градус по чертову Фаренгейту! Конечно, я сорвался! Не понимаю, как с этим справляется сама старуха Ковальски? Видно, помимо червонца на унгана, где-то в заначке у нее нашлось еще шесть-семь тысяч на операцию по умерщвлению обонятельных рецепторов. Ей бы держать мужа в холодильнике, как это советует логика и здравый смысл, – и хранится дольше, и соседям не мешает, – так ведь нет же! Мыслимо ли ограничивать свободу некроамериканцев, защищенных Конституцией Соединенных Штатов Америки? Сейчас даже животных в клетках держат разве что в Африке, Китае и на моей исторической родине. Да засунь миссис Ковальски своего дохлого муженька в ящик со льдом, зуб даю, тот же Ольсон затаскает ее по судам!

– Как можно угрожать жизни того, кто уже мертв?

– Мистер Саулофф, вы отдаете себе отчет, что любой суд признает ваши высказывания оскорбительными? – правозащитник проигнорировал мое робкое возмущение. – И это в самом лучшем случае! В худшем – вам вменят разжигание межвидовой розни! И тогда одними лишь административными штрафами вы не отделаетесь!

Да, разжигание межвидовой розни это серьезно. Если ты не кинозвезда или политик – потянет часов на двести общественных работ. И ладно заставят убирать мусор или разливать суп в столовке для бездомных, так наверняка придется отрабатывать по школам. Мало приятного объяснять соплякам и соплюхам, какой ты был нетолерантной скотиной и насколько глубоко твое раскаяние.

– Извините, ничего не смог с собой поделать. Эта тухлая вонь заставляет меня страдать. У меня очень сильное обоняние. Таким, как я, это свойственно…

– Это все, что я хотел услышать, – довольный Ольсон не обратил внимания на мою последнюю фразу. А следовало бы.

У меня патентованный способ разбираться с Ольсонами. Быстрый и эффективный. Всего несколько слов, и самый упорный правозащитник начинает обходить мое скромное жилище по большой-пребольшой дуге. Надо только подгадать момент, дать ему самому произнести эти несколько слов.

– Увидимся в суде! – победоносно бросил Ольсон и горделиво зашагал прочь.

Я терпеливо ждал, когда он вернется, чтобы сказать Веское Финальное Слово. Ни один труполюб не может уйти, не поставив эпическую точку в тяжелой борьбе с нетолерантностью. Не смог и Ольсон. Обернувшись, он посмотрел на меня с неповторимой смесью презрения и легкого сожаления, на которую способны только качественные правоборцы.

– Знаете, мистер Саулофф, меня тошнит от таких людей, как вы. Вас, русских, похоже, совершенно невозможно научить терпимости! В вашей варварской стране еще полвека назад разгоняли мирные демонстрации сексуальных меньшинств и до сих пор не приняли поправки, уравнивающие некрограждан в правах с живыми! С какой яростью вы отстаиваете свои первобытные понятия о морали! Кичитесь своей ненавистью, лелеете и взращиваете ее, гордитесь ею! Что вы за моральный урод? Почему вам доставляет удовольствие издеваться над теми, кому и так в жизни досталось? Но не волнуйтесь, суд заставит вас думать по-человечески!

– Ричард, – мягко намекнул я, – меня сложно заставить думать по-человечески.

– Рад, что в этом наши мнения совпадают, – правозащитник презрительно поморщился. – Вы же варвар, дикарь. Нет, хуже – вы зверь! Вы животное, мистер, Саулофф!

Дьявол меня побери, может ли быть подарок лучше?! Мой поздний гость сам подставился! Да еще как!

– Почти в точку, Ричард! – весело засмеялся я. – Правда, мы предпочитаем говорить, что в нас только половина животного. Смеем надеяться, что человеческого в нас не меньше. Вы ведь не откажете нам в таком праве, верно?

Глядя, как бледнеет правозащитник, я улыбался уже не скрываясь. У Ольсона затряслась нижняя губа и дрогнули ноги. Отвратительный одеколонный дух перешибло резким запахом пота.

– Да вы же… Вы же оборотень! – как-то обиженно выпалил правозащитник.

Все-таки Ольсон оказался довольно тугоумным сукиным сыном. Я знавал правозащитников, которые раскалывали меня в два счета, по обонянию. Раскалывали и мгновенно снимали любые претензии. Я демонстративно почесал кадык, давая Ольсону возможность разглядеть отросшие черные когти.

– Ликантроп, я бы попросил, – ласково поправил я. – Называя меня оборотнем, вы в моем лице оскорбляете целый народ, который, надо сказать, намного древнее вашего. Я считаю этот термин унизительным и недопустимым! И еще мне кажется, что любой суд признает ваши слова крайне оскорбительными…

Я шагнул вперед, и Ольсон отшатнулся от меня, как от чумного. Что поделаешь, мы не так давно вышли из тени, а законопроект, уравнивающий ликантропов в правах с остальными гражданами Соединенных Штатов, принят всего-то месяца три назад. К нам не привыкли. У нас еще нет собственных правозащитников.

– Знаете, Ричард, меня тошнит от таких, как вы, – продолжая наступать, вещал я. – Вам нравится обзывать представителей малочисленных видов, причиняя им боль? Или вы думаете, что у нас, ликантропов, нет чувств?

В глубине души я откровенно потешался над Ольсоном. Смешно, в самом деле, но не мои когти заставляли его дрожать. Три слова метались в его крохотном мозгу – обозвал ликантропа животным! Ликантропа – животным! Это же за гранью терпимости!

Продолжая отступать, Ольсон спиной натолкнулся на мусорные баки. Мятые жестяные крышки громыхнули, и правозащитник, взвизгнув, припустился вдоль погружающейся в вечернюю тьму улицы. Я помахал ему вслед и самым доброжелательным голосом крикнул:

– Увидимся в суде, Ричи!

В дом я вернулся в замечательном расположении духа. Да, похоже, они еще не скоро привыкнут к официальному наименованию. Мне-то, по большому счету, наплевать. Как говаривала моя покойная бабушка, – назови хоть груздем, только в кузовок не клади. Или про грузди это назвался, вот и не рыпайся? А, к дьяволу! Родное Таврово наша семья покидала в жуткой спешке, я тогда был пятилетним щенком, где уж тут помнить русские поговорки? Зато я отлично помню, как сельчане, прознав, кто мы есть, охотились за нашими головами с топорами и ружьями! И я их не осуждаю. Нормальная реакция нормальных людей на потенциальную угрозу. Вот если б они вдруг начали задвигать нам о равных правах… Вы вообще можете представить, чтобы овца предлагала волку равноправие? Вот-вот! К счастью, Штаты – не Россия. Не хочу торопить события, но среди наших ходят разговоры, будто общине удалось объявить некие обширные охотничьи угодья заповедной зоной ликантропов, со всеми вытекающими. Ну, знаете… никто не будет совать туда нос, и кому какое дело, если в полнолуние там будет пропадать несколько бродяг? Все-таки хорошо, что мы уехали из того воронежского села.

Серьезно, называйте меня как вам удобно, только не суйтесь ко мне с советами. Я думаю, неофициально большая часть живых существ придерживается именно таких правил. Это официальное общество отчего-то считает, что называть вещи своими именами – плохо. Сегодня назвать оборотня – оборотнем все равно что в двадцатом веке назвать чернокожего – ниггером или гея – педиком. Впрочем, сейчас же не двадцатый век, верно? Я хочу сказать, кому нужны ниггеры и педики, когда есть некроамериканцы и ликантропы? Или теперь пора и нас называть ликаноамериканцами?

Улыбаясь собственным мыслям, я плотно прикрыл дверь. Обострившееся чутье подсказывало, что мягкий южный ветер вскоре сменится протухшим западным. Дьявол, когда-нибудь я действительно возьму дробовик и избавлю мистера Ковальски от адского рабства, а себя от жуткой вони разлагающегося мертвяка. А полиции скажу, что ходячие мертвецы оскорбляют мои древние религиозные чувства. В конце концов, мы живем в свободной стране, мать вашу! И ваша свобода заканчивается там, где начинается моя!

Спасибо, я с интересом выслушал все выступления. Нет, все правильно, версии интересные, глубокие…

Тут тебе и Фрейд, и Юнг… Как там? Лес, по Юнгу, наше бессознательное, и путешествие Красной Шапочки обозначало инициацию девушки. Класс.

Счастье, что адвокаты таким не балуются. Там просто – девочка пятнадцати лет отправляется в час ночи с тремя сорокалетними мужиками в сауну за город для того, чтобы попариться. И все. И для нее было полнейшей неожиданностью все, что произошло там потом.

И тут ни хрена не поймешь – то ли девочку жалеть, то ли трех сорокалетних мужиков, которые в тот момент честно полагали, что девочка заинтересована в них, а не в том, чтобы снять немного денег.

Умничаете много, господа докладчики. Умничаете, психологов поминаете, комплексы разные называете. А нужно немного первоисточники почитывать. И не адаптированные для детей, а те, что первоначально, честно и недвусмысленно указывают на суть происходящего.

Вот, в упомянутом выше случае с сауной: девочке предложили съездить в сауну. Расклад простой – она, плюс три мужика, плюс ночь, плюс сауна, как место уединения. Можно сколько угодно плакать о наивности девочки, но факт все равно остается фактом – все она прекрасно знала, ко всему была готова, но внешне… И, по закону, имело место, конечно, изнасилование. Или даже не изнасилование, а вступление в связь с несовершеннолетней, что тоже влечет за собой заключение.

Теперь просто смотрим на Красную Шапочку. Мама отправляет дочку с посылочкой к бабушке. Через лес и одну. Наивная мама, послушная дочка и подлый волк. Теперь – проблемы.

Мама что – не знала о волке? Зуб даю – знала. Не первый же он день в лесу… И, кроме того, это ж в те времена был придуман символ законности и порядка в государстве. Не помним? Ну, о девственнице, которая могла спокойно пронести через все государство мешок с золотом.

Так что, минимум, мы имеем в сказке укор в недостаточной защите закона в данном государстве. Не прошла девушка со своей девственностью.

Идем дальше. Волк. Бог с ним, с тем, что он умеет говорить. И то, что он может, напялив чепчик, сойти за бабушку. Почему он не съел девочку прямо на месте, в лесу?

Сколько там нужно времени – горло перекусил, шейные позвонки сломал, в кусты затащил и – приятного аппетита.

Так нет же, он выспрашивает адрес, бежит к бабушке, жрет ту, переодевается и все равно попадает под топоры лесорубов. Чушь какая!

Сами подумайте, где проще встретить этих мужиков с топорами, в лесу или в бабушкиной избушке? И к гадалке не ходи. Но…

Смотрим дальше, с нашей доброй и наивной точки зрения.

Бедная девочка встречает здоровенного мужика… Что? Волка? Хорошо, волка. Но такого интересного, что в постели она его свободно приняла за человека. Ну, там, глаза большие, уши огромные, и только потом перешли к зубам…

То есть когда вы увидите волка, то вам сначала бросятся в глаза размеры глаз и ушей, и только потом вы заметите, шерсть по всей морде и профиль, мягко говоря, не совсем человеческий?

Значит, девушка встречает не пойми кого, спокойно вступает в разговор и выдает зверю информацию про бабушку и про то, что сама скоро там будет. А когда волк убегает, то спокойно следует своим курсом, не отклоняясь от маршрута. Это вместо того чтобы убежать домой, в слезах и соплях, обратиться в правозащитные органы или к общественности.

Напоминаю про историю с сауной. К девочке подходит мужик (пусть не все три, а только один) и предлагает съездить на ночь глядя в сауну. И девочка, вместо того чтобы бежать и сообщить, наивно соглашается попробовать.

Когда девочка садится в машину, то ее не насилуют там, в салоне, не завозят в ближайшую рощу, а честно доставляют в сауну, где и парятся вместе с ней до, во время или после этого самого…

По версии наивной девочки и мерзавцев – логики никакой. Но по версии сознательной подставы мужиков – абсолютное совпадение.

Вот и с волком. Либо мы признаем, что мама и дочка – наивные дуры, а волк алогичный дебил. Либо и мама, и дочка все прекрасно знали и были готовы… Конечно, не к съеданию. Не было никакого поедания. У писателя все написано по-другому?

Съел?

Вы когда-нибудь видели укус крупной собаки? А тело, которое эта собака рвала? Не нужно морщиться! Какие все нежные, даже страшно. И наивные.

Волк приходит к бабушке, съедает ее, а потом ложится в кровать… Зачем, кстати, ложится в кровать? Представьте себе, домик, спальня, залитая, на хрен, кровью. Откуда? Да бабушку он ел, сами ж говорили!

Проглотил… Мы с вами о волке или о боа-констрикторе? О волке? Тогда прикиньте жуткую сцену – волк, заглатывающий бабушку.

Да знаю я, что сказка, не нужно мне напоминать. Знаете, сколько я таких сказок на работе выслушиваю.

Так что не жрал он бабушку. Максимум задушил или даже оглушил, если помнить весь сюжет истории.

То есть чисто в комнате. Ага…

А теперь представим, что это вы волк и вам нужно Красную Шапочку съесть. Ваши действия?

Ладно-ладно, только предположим. Смелее, мужчина! Ну? Правильно, нужно, чтобы без свидетелей, чтобы никто не помешал. Лес подходит? Абсолютно.

И нет никакой необходимости бежать к бабушке, рискуя нарваться. Нельзя съесть прямо там? Тогда проводить девочку немного и там… Усложним задачу – съесть нужно обязательно в бабушкином домике.

Вошли, бабушку хлопнули… или обездвижили. Дальше? Готовимся принять крошку в вызывающем головном уборе. Надеваем чепец и ложимся в кровать? А зачем? То есть вы на сто процентов уверены, что девочка от двери не срисует этот маскарад? А если не срисует от двери, то, подойдя в упор, все равно ничего не заметит? Вы станете на это рассчитывать? Тогда что?

Правильно, ждать нужно у двери. Можно с тяжелым предметом в руке, можно и просто так, если сила есть. Дальше девочка приходит, дергает за веревочку… Кстати, есть в зале желающие объяснить нам всем, почему это девочке нужно было сообщать, как именно открывается дверь у родной бабушки? Нету? И правильно, поскольку объяснить это можно только одним из двух: либо со времени последнего визита внучки бабушка сменила замок, либо внучка у нее никогда не бывала. Будем голосовать? Или просто запишем в нестыковки? И, кстати, обратите внимание на странную конструкцию запоров… в смысле, замков.

Для чего служит обычно замок? Правильно, чтобы снаружи не мог зайти посторонний. Прикинем, эта конструкция с веревочкой хоть как-то подходит под описание надежного замка. Прикинули? Вердикт – не подходит, ни хрена.

Откладываем в голове и идем дальше. Волк, проникнув в дом и устранив бабушку, вместо того чтобы стать за дверью и принять посетительницу четко и надежно, начинает эти идиотские разговоры.

Идиотские, идиотские. Что он там ей сказал сразу? Поставь, говорит, корзинку и ляг возле меня в кровать. Что значит – нет? Именно так он ей и сказал, читайте первоисточники, блин. Ложись, и все тут.

Замечательная просьба у больной бабушки, которая даже с кровати встать не может, чтобы дверь открыть. Кто ж ей тогда воду подавал и, простите, ночную вазу? Но мы не об этом.

Бабушка предлагает лечь к ней в постель, и внучка послушно ложится. Правда, здорово? Еще как!

С каких это дел? Ну, пришла, ну, угостила пирожком, маслицем, сбегала за водой и подмела в доме. Так нет же, в кровать ложится.

Смотрим с точки зрения визита к старой бабушке – полная бессмыслица. Смотрим с точки зрения акта пожирания – опять-таки чушь.

Полагает, на перине жрать удобнее? А полагаете, что волк был из древних греков и есть мог только в кровати… Нет?

Тогда почему в кровать? Составляем логическую связку – почему не в лесу? И почему в кровать? Есть варианты?

Вижу-вижу, не нужно там подскакивать на заднем ряду. Вы явно читали сказку полностью, вместе с моралью. Что там сказано в морали? Как бы девица ни береглась, все равно найдется волк, который ее это самое… Близко по смыслу? Близко…

То есть мы сейчас с вами совершенно четко понимаем, что суть сказки Шарля Перро сводится к изнасилованию несчастной Красной Шапочки. Волк заманил, уложил и поимел, извините за выражение.

Вот, вижу выражение полного удовлетворения на лице предыдущего докладчика. Тут тебе и трактовка леса по Юнгу ложится в полный рост, как Красная Шапочка в кровать… Тогда чего это я ваше внимание отвлекаю, несу околесицу, вместо того чтобы четко указать на текст выдающегося французского писателя? А потому, что не все так красиво ложится.

Что, мама специально послала дочь на изнасилование? И заодно бабушку подставила, чтобы завладеть жилплощадью покойницы, не дожидаясь завещания? В тексте, кстати, не упоминается папа, словно его нет вообще… Умер? Неизвестен?

И почему послала дочку на смерть или на страдания? Замуж выходила, дочь и бабушка мешали… Или дочь мешала, а бабушка все никак не могла отойти в мир иной и освободить квартиру… извините, дом.

Богатства, кстати, семья небольшого, такая, скорее, бедная семья. Ни слуг, ни транспорта… Да и тормозок для больной оставляет желать лучшего, хотя корова, судя по маслу в горшочке, все-таки есть.

Значит, наняла мамаша волка… Хотя выходит, что и не за что было нанимать. И на что она волка наняла? На изнасилование? Инициировать девочку хотела? Или все-таки замочить? Типа он ее сильничал для развлечения, а потом должен был убить.

Тогда, наверное, можно объяснить то, что он не тронул ее в лесу, заманил дуру в постель… Но бабку-то он не грохнул! Живая потом оказалась бабка, вот в чем закавыка!

Так в чем же там было дело?

Какую мы можем рассказать историю, чтобы все было чисто и состыковано? Кто жертва? Кто злоумышленник?

А тут все как в сауне. С первого взгляда, жертва, конечно, девочка. Глупую заманили, надругались… Следы интимной близости на ней, кстати, были, а насилия – нет. И мама-одиночка очень своевременно оказалась у сауны, чтобы все увидеть, да не одна, а с братом своим и его приятелями…

Не знаю я, кто был этот волк. Ну, не знаю. Может, просто зажиточный крестьянин, купец, мелкий дворянин… Даже, скорее, сын такого сельского вродекакбогача. Явно с деньгами и любитель до девок. Но явно не насильник.

Знаете, есть такие – любят гульнуть, девок потискать, но честно платят за их угощение и даже дарят подарки. Многие из них, кстати, искренне уверены, что их партнерши получают от всего происходящего такое же удовольствие, как и они.

Но женить такого нет никакой возможности. И на папу его тоже толком не надавишь.

Что можно сделать? Совершенно верно. Абсолютно.

Имеется семья, состоящая из трех поколений одиноких женщин… Уже страшно. Мама попробовала без мужа и понимает, что ничего хорошего здесь нет. Нужен муж, а мужу нужно приданое от невесты, а приданого, как мы все уже понимаем, нету. Необходимо выдать без приданого.

Как?

Вначале отслеживаем потенциального клиента, где он бывает, как себя ведет… На сельской гулянке с танцами можно даже ему глазки немного построить, но близости не позволять, типа мамка заругает, соседки донесут… Потом как-нибудь.

Затем бабушка заболела, и об этом узнают почти все, а мама снаряжает дочку в гости к бабушке. Можно быть уверенным, что парень будет виться рядом, а если сам не сообразит, можно ему намекнуть – ах, я не смогу прийти на танцы, иду к бабушке за лес, там и заночую…

Мужики, если честно, кто бы устоял? Кто бы случайно не встретил следующим утром девушку в лесу? Поднимите руку! Нет никого? То-то же…

Значит, встречает наш волк Красную Шапочку, и можно уже приступать, но зачем? Ведь она не возражает, более того, она даже хочет все это удовольствие получить на кровати, в постели… Кто из мужиков станет спорить? И снова – никто.

Только вместе идти не стоит, заметят, мама заругает… А бабушка – не заругает, бабушка поймет и даже поможет. Она все знает, она с внучкой уже говорила об этом, даже больной бабулька прикинулась по этой причине, чтобы любимую внучку из-под мамкиного надзора увести.

Только на всякий случай, для конспирации, чтобы и бабка сводней не выглядела, и дочка чтобы, если не дай бог что, от мамки не пострадала, нужно на бабку вроде как напасть и внучку вроде как обманом взять…

Ну, а дальше… Единственный сложный и не до конца понятный момент – разборка с бабкой. Возможен вариант, что она, дождавшись волка, кстати, обычная во Франции фамилия, уходит из дому… Или он ее все-таки слегка связывает… Лично я склоняюсь ко второй версии, хотя первая дает большую свободу в отношении вызова лесорубов…

Бабка прибегает: помогите, насилуют, – лесорубы честно прибегают разбираться и потом, если дело доходит до суда, честно дают показания…

Если же бабка связана, то заранее предупрежденные лесорубы отсчитывают заранее уговоренное время после входа Красной Шапочки в дом, подбегают к двери, дергают (обратите внимание) за веревочку, дверь сама собой открывается, и они фиксируют ситуацию, когда Красная Шапочка переходит от вопроса про большие зубы к вопросу, извините за двусмысленность, о таком большом хвосте.

Пацан вынужден или жениться на жертве насилия, или откупается от нее, предоставляя приданое бедной девочке.

А виноват, естественно, парень, жестокий насильник и злой волк. И даже знаменитый французский писатель, честно описавший ситуацию, оказывается обманутым совершенно очевидным, на первый взгляд, положением вещей.

А вы говорите – Юнг!

Старый Кросби умирал.

Если бы он умирал дома, в Ирландии, в старом, иссеченном ветрами каменном доме на берегу гавани, то баньши клана Мак-Кроссан знала бы, как достойно проводить его в последний путь. Она бродила бы по холмам и долинам и выла от горя так пронзительно, что ее вопли слышны были бы даже на кораблях, стоящих далеко на рейде, и моряки крестились бы поспешно, тревожно вглядываясь в густой туман.

Но Кросби умирал в море, на небольшой шхуне, шедшей от Зеленой Земли предков в Новый Свет. Умирал среди таких же, как он, бедолаг, гонимых из пораженной многолетним неурожаем и эпидемиями страны на поиски лучшей жизни, – крестьян из долин, рыбаков из прибрежных деревень, обнищавших городских ремесленников… И баньши не могла соблюсти старый обычай и оплакать его как подобает – среди священных деревьев, мешая слезы с вечным ирландским дождем и хороня их в терновых зарослях. Все, что она могла – сидеть невидимкой у его ложа и покрасневшими от плача глазами следить, как уходит жизнь из старого фермера, чьему роду она так верно служила. И поглядывать иногда на последнего представителя этого рода – испуганного худенького мальчика лет семи-восьми, единственного из одиннадцати детей Кросби, сумевшего выжить среди голода, сыпного тифа и холеры. А еще – надеяться, что мальчик успеет вырасти, жениться и наплодить детей, прежде чем его призовет к себе Смерть. Потому что баньши жива только до тех пор, пока есть на Земле хоть один человек, принадлежащий к ее клану.

– Валера, я кому сказала, руки мыть! Маша, пожалуйста, отвлекись хоть на пять минут от этой штуки и займись братом!

– Мам, ну что он, маленький, что ли? – двенадцатилетняя Маша быстро набирала эсэмэску и даже глаз не подняла.

– Да, – пробурчала сквозь зубы Ирина, пытавшаяся одновременно и уследить за котлетами и побыстрее открыть кошачьи консервы для нудно мявкавшего возле пустой миски Барсика. – Пять лет – это, к твоему сведению, еще не очень большой.

– Ну, кран-то открывать он умеет, – все так же, не поднимая головы, пожала плечами Маша. – Кота же искупал.

– Ты хочешь, чтобы он искупал его еще раз?

– Мам, да ничего я не хочу! Дай мне спокойно сообщение отправить! Чей сын, в конце концов, твой или мой?

Ирина, с трудом сдержавшись от того, чтобы шваркнуть кухонным полотенцем по столу, отправилась за Валерой сама.

Сын лежал на ковре, увлеченно рисуя что-то на планшете.

– Сына, остынет же все.

– Ага.

– Что «ага»?

Валерка поднял голову, смешно наморщил нос.

– А чего ты сейчас сказала?

Ирина вздохнула, подняла сына с пола, повлекла в ванную.

В кармане фартука меланхолично заиграл «Полонез» Огинского.

– Та! Татататата! та! татата! – громко и фальшиво подпел телефону Валерка. – Дай потом мне, я тоже хочу с бабушкой поговорить!

– Сладкий мой! – умилилась на том конце провода Надежда Андреевна. – По бабушке соскучился! Ириша, я взяла вам билеты!

– Мама, какие билеты? О чем ты?

– Ира, ну какие я могу взять билеты тебе и детям?

Москва – Дублин, разумеется! Сюда – через две недели, обратно тридцатого августа, чтобы Маша в школу не опоздала.

– Как – обратно тридцатого августа? Полтора месяца?! Меня так надолго с работы никто не отпустит!

– Значит, поменяем твой билет, вернешься раньше, – безмятежно ответила Надежда Андреевна. – А дети пусть отдыхают до сентября. Да и тебе отдохнуть не помешает. Я имею в виду – от них.

– Ма-ма! – выдохнула Ирина. – Ты бы хоть советовалась сначала! Или хотя бы предупреждала! Мы ведь можем и не успеть сделать визы за две недели!

– Ну, на тебя не угодишь, – обиженно сказала мать. – Что ни сделай, все не так. Я стараюсь, хочу как лучше, устраиваю близким приятный сюрприз, а в ответ получаю… Ладно, дай мне внука.

– Сюрприз… – проворчала Ирина, наблюдая за оживленно болтающим с бабушкой Валеркой. – Хорошенький сюрприз! Две недели… Как хочешь теперь, так и крутись.

Машина остановилась посреди дороги.

– Овцы! – восторженно заорал Валерка.

Его сестра, расслабленно слушавшая музыку на заднем сиденье, приоткрыла глаза, вынула один наушник, спросила:

– Чего?

– Овцы! Живые!

Справа и слева за окнами текла пушистая река, из которой торчали рога, моргали глаза и неслось нестройное меканье. Молодой парень в джинсах и футболке, шагавший рядом со стадом, раскланялся с бабушкой, помахал приветливо ее пассажирам. Вслед за парнем неспешно трусила большая черная собака.

Маша приподнялась, оглядела овец, пастуха, зеленые поля по обе стороны, чисто выбеленные одноэтажные коттеджи за живыми изгородями и изрекла:

– Вот деревня-то.

После чего снова заткнула уши, откинулась на спинку и начала отстукивать ногой такт неслышной другим мелодии.

Ирина в душе была с ней абсолютно согласна, но благоразумно промолчала.

– Уже почти приехали, – добродушно сообщила бабушка, поглядывая в зеркальце на внуков. – Всего два поворота осталось.

Маша зевнула.

– Кстати, Вудсы все-таки продали дом, – продолжала беседу бабушка. – Так что у нас теперь новый сосед. Очень приятный. Из Америки, но с ирландскими корнями. Он потому и купил эту развалюху, что, судя по архивам, раньше ею владела его семья. Хотя я все равно не понимаю, как он рискнул. Предки предками, но там же ремонта – ужас! Хотя он за четыре месяца уже так много сделал, вот сама посмотришь – дом просто не узнать. Очень хозяйственный мужчина. Чуть старше меня и тоже не женат. Высокий такой, спортивный, ужасно симпатичный и почти не рыжий.

– Мама, ты опять? – с подозрением спросила Ирина.

– Что? – невинно спросила Надежда Андреевна. – Ирочка, ты о чем?

Маша хихикнула.

Ирина вздохнула.

Есть вещи, которые не меняются.

Поэтому не стоит даже пытаться их изменить. Нужно просто принимать маму такой, какая она есть.

За вторым поворотом открылся вид на спуск к морю – поля шли под уклон, сочный зеленый цвет плавно перетекал в серебристую синь полукруглого залива. Слева от дороги махала крыльями ветряная мельница. Далеко на противоположном берегу качались рыбачьи лодки, за ними виднелись стоявшие сплошной стеной желтые здания, а еще дальше, у самого горизонта, – синие горы. А справа, совсем близко, смотрелись в морскую воду три белых домика с темными крышами – крайние побольше, средний поменьше.

Надежда Андреевна свернула с шоссе, подъехала к среднему.

– Ну, добро пожаловать!

Ирина вылезла, потянулась, осмотрелась.

Дом Вудсов, запомнившийся ей как ветхое, унылое строение с облупившимися стенами, теперь действительно было не узнать. Он радовал глаз свежей побелкой, блеском оконных стекол, аккуратно покрашенными рамами и ставнями. Крышу хозяйственный сосед перекрыл заново, повесил новые двери, починил крыльцо, даже веранду к крыльцу успел пристроить. Только сам участок все еще выглядел запущенным – сорняки в рост человека, заросшие дорожки, разрозненные одичалые кусты вместо сплошной ровной изгороди.

Ирина развернулась к другому дому – низкому длинному коттеджу с двумя раздельными входами. Вот уж он совершенно не изменился за те шесть лет, что прошли со дня ее прошлого приезда – все та же старомодная аккуратность с легким налетом упадка, свойственная домам, где давно не живет молодежь. На ступенях одного из входов уже стояла седовласая супружеская пара.

– Добрый день, Эмили! – с энтузиазмом выкрикнула Надежда Андреевна. – Добрый день, Алекс! Вот мои гости и приехали! Алекс, а где же ваша сестра?

На другое крыльцо вышла полная маленькая старушка:

– Добрый день, Надежда.

– Здравствуйте, Клара! Посмотрите, кто ко мне приехал! Вы же помните мою дочь? Ира, ты же помнишь моих соседей, семью Куганов?

Ирина сдержанно поклонилась троим старикам. Они так же сдержанно кивнули в ответ.

«Завтра надо обязательно поменять билет», – подумала Ирина.

Вечером пришлось идти в гости – мистер Куган с женой пригласили все семейство к себе на ужин. Приглашению обрадовались только Надежда Андреевна и Валерка. Ирине и Маше идти совсем не хотелось, но отвертеться не получилось; Надежда Андреевна так разнервничалась, так упорно повторяла, что неприлично обижать стариков, которые всегда к ней хорошо относились, что даже жалобы на усталость после полета не сработали.

Впрочем, ужин получился довольно душевный. Хозяйка дома, несмотря на возраст, ловко и незаметно управилась с переменой блюд, а ее муж так же легко вел застольную беседу, и Ирина к концу вечера совсем расслабилась. Она автоматически переводила бесчисленные Валеркины вопросы и обстоятельные ответы мистера Кугана и чувствовала искреннюю симпатию к старику за его терпение и добродушие.

– А вот это – как получилось? – Валерка указывал на стоявшую на каминной полке бутылку темного стекла, внутри которой угадывался силуэт кораблика. – Как его туда засунули?!

– Кораблики не засовывают в бутылки, – объяснила Ирина. – Их собирают внутри, специальными инструментами.

– Ух ты! – восхитился Валерка и развернулся к мистеру Кугану: – Это вы сами сделали?

– Нет, – улыбнулся тот. – Я купил это в сувенирной лавке на той стороне залива. Просто на память. Эта модель парусной рыбачьей лодки очень похожа на то суденышко, на котором я рыбачил, когда был молодым… Хорошее было время, а, Эмили?

Жена его нахмурилась, словно пытаясь что-то вспомнить, но увидела, что все ждут ее ответа, и поспешно кивнула:

– Да, дорогой. Отличные времена.

На другой же день погода испортилась. Точнее, пришла в обычное для Ирландии состояние – зарядил проливной дождь, и за окном в двадцати шагах было ничего не разглядеть, кроме серой мути и одинокого дерева, которое то и дело гнулось под порывами налетающего с залива ветра.

После завтрака Маша устроилась в кресле перед телевизором и с решительным видом начала переключать каналы. Надежда Андреевна ушла на кухню, Валерка увязался за ней. Ирина, предложив для приличия вымыть посуду, получила категорический отказ и ушла с читалкой в спальню. Экран слабо светился в сумраке пасмурного утра, под пледом было тепло и уютно, дождь монотонно стучал в окно. Ирина сама не заметила, как задремала.

Проснулась она от внезапного воя сирены за окном и мерцания синих отблесков на потолке. Вскочила на ноги, подбежала к окну. У дома Куганов стоял фургон «Скорой помощи» с мигалкой.

Ирина побежала вниз.

«Скорая» уехала и увезла мистера Кугана. Обе старушки – и жена, и сестра, – тоже уехали с ним в больницу. Вернулись они только к вечеру. Надежда Андреевна ушла спросить, не нужна ли помощь, и узнать заодно, что случилось.

Ирина молча наблюдала в окно, как она в прозрачном пластиковом плаще бежит к соседскому дому под струями косого дождя. Заметив идущую наперерез от участка Вудсов высокую, тоже закутанную в непромокаемый пластик мужскую фигуру, поморщилась досадливо – симпатичный и хозяйственный явно не случайно вышел из дома в то же время, что и ее мать. Сосед в несколько шагов нагнал Надежду Андреевну, подал ей руку, помогая подняться на крыльцо…

Ирина отвернулась от окна.

– Маш, Валера! – позвала она. – Вы где?

В дверях появился сын.

– Машка телик опять смотрит, – сообщил он. – А мне скучно.

– Что, передачи неинтересные?

Сын пожал плечами:

– Да вроде интересные, но там же говорят непонятно. А здесь гулять вообще можно?

– Когда нет дождя – можно.

– А когда есть?

– Посмотри в окно. Ты пойдешь гулять в такую погоду?

Валера послушно посмотрел на залитое потоками воды оконное стекло и заявил уверенно:

– Пойду.

Ирина засмеялась.

– Ну, пошли.

Сын взглянул недоверчиво:

– Правда?

– Ага. Дождевики только надо в кладовке найти. Там старый Машкин должен быть, как раз тебе впору. И сапоги резиновые.

Снаружи все оказалось не так страшно, как виделось из окна. Ветер был теплым, и дождь – тоже.

– Мам, а пошли к морю! – предложил сын.

– Пошли, – согласилась Ирина. – Только не беги, а то видно плохо, можно с разбега в залив бултыхнуться. А лучше дай-ка мне руку.

– Зачем?! – Валерка спрятал руки за спину. – Мы же так вместе бултыхнемся, и кто нас спасать будет?

Ирина сделала строгое лицо.

– Пока руку не дашь, никуда не идем.

Они дошли до края укрепленной серыми камнями насыпи. Здесь обрывалась суша и начиналась вода. Крупная рябь шла по заливу, волны морщились под ударами дождевых капель, пахло рыбой и водорослями.

– Мама, кто это? – спросил вдруг Валерка.

– Где?

– Во-о-он там! – он показывал пальцем куда-то вдоль берега. – Видишь, две тетеньки стоят?

Ирина всмотрелась в колышущуюся пелену дождя и действительно различила стоящий над морем смутный женский силуэт.

– Одна, – поправила она. – Одна тетенька.

– Нет, две! Ну, посмотри же! Они разговаривают!

Ирина наставила ладонь козырьком над глазами, защищая их от водяных брызг, напрягла зрение, повернулась к сыну:

– Валер, ты чего? Там один человек.

– Нет, два! – он даже топнул ногой. – Пойдем поближе, сама увидишь!

И потащил Ирину в сторону одинокой фигуры. На полпути она остановилась:

– Валер, ну одна же.

Мальчик откинул съехавший на лоб капюшон.

– Да, – сказал он растерянно. – Теперь одна.

Фигура вблизи оказалась старенькой женой мистера Кугана. Она стояла под дождем, и вид у нее был такой, какой бывает у внезапно разбуженного среди ночи человека.

– Добрый вечер, Эмили! – поздоровалась удивленная Ирина. – Что вы здесь делаете в такую погоду?

– Алекс… – глаза Эмили Куган смотрели испуганно, – я так расстроилась из-за него сегодня. Не могла сидеть дома, вышла подышать морским ветром.

– Что с ним? – участливо спросила Ирина.

– Сердечный приступ, – старушка вдруг всхлипнула. – Врачи говорят – состояние тяжелое…

Ирина хотела сказать что-нибудь ободряющее, но не нашла нужных слов и просто погладила Эмили Куган по плечу.

– Если вам нужна помощь…

– Спасибо, спасибо, – бормотала та. – Нет, не беспокойтесь. Он в больнице, там вокруг доктора, медсестры – они знают, что делать. И я уже почти пришла в себя. Просто эта женщина… она говорила такие странные вещи…

– Какая женщина? – насторожилась Ирина.

– Та, что беседовала со мной перед самым вашим приходом. Разве вы ее не заметили?

Дома Надежда Андреевна уже накрывала стол к ужину. Американский сосед, как и следовало ожидать, оказался приглашен и теперь сидел в гостиной и с восхищенным изумлением таращился на Машу, которая играла в компьютерную игру, успевая набивать при этом эсэмэски.

– Ира, это мистер Кросби, – чуть зарумянившись, представила его Надежда Андреевна. – А это моя дочь.

– Очень приятно. – Кросби поднялся с кресла и оказался действительно очень высоким. – Только «мистер» – это так официально! Мне привычнее, когда меня зовут просто по имени – Райан.

– Хорошо, я буду звать вас по имени, – безразлично согласилась Ирина. – Мама, мы встретили на берегу жену мистера Кугана. Она очень расстроена. А как там его сестра?

– Клара, мне кажется, в шоке. – Надежда Андреевна оторвалась от сервировки стола, посмотрела на Райана, словно ожидая от него подтверждения своих слов. – Молчит, смотрит в одну точку, отвечает невпопад. Мы старались ее разговорить, но ей явно было не до нас. Бедняжки! Я очень надеюсь, что Алекс поправится. Они всю жизнь прожили бок о бок, эти трое…

На следующий день сияло солнце.

От торфяника поднимался пар, спина под курткой быстро вспотела. Ирина вонзила лопату в черную влажную почву и с удовольствием выпрямилась.

Копавшая рядом Надежда Андреевна последовала ее примеру. Сначала взглянула на уже нарезанные и сложенные в пирамидки торфяные бруски, потом перевела взгляд на соседское поле, проговорила задумчиво:

– Ирочка, как тебе Райан?

– Слишком рыжий.

– Ну, это спорная точка зрения.

Ирина пожала плечами.

– Дело твое.

Надежда Андреевна помолчала, потом спросила убитым голосом:

– То есть он тебе совсем не понравился?

– Мам, да мне-то что? Ты здесь, мы там. У тебя своя жизнь, у меня своя. Главное, чтобы он тебе нравился.

– Ну, все-таки…

– Вот именно. Всегда спрашиваешь чисто для приличия, а потом все равно все делаешь по-своему. Давай копать.

Надежда Андреевна вздохнула, потянулась к лопате и вдруг замерла:

– Смотри! Клара!

Сестра так внезапно заболевшего мистера Кугана шла по обочине дороги в сторону дома Райана.

– Что это с ней? – удивленно пробормотала Иринина мать. – Она в жизни никогда ни к кому из соседей в гости не ходила. Алекс и Эмили – другое дело, они общительные люди. А Клара – домоседка, за порог не вытащишь. Даже за продуктами ездить не любит, всегда дает список брату.

– Может, она не в гости? – предположила Ирина. – Может, просто прогуляться? Воздухом подышать, успокоиться немножко?

Мисс Куган тем временем дошла до калитки на участок Райана, толкнула, свернула к крыльцу.

– Да как-то непохоже на вдыхание воздуха, – нахмурилась Надежда Андреевна. – Вон, в дверь уже стучит. Странно это все. Ладно, я потом его спрошу, что ей вдруг понадобилось…

Когда вернулись с торфяника домой, оказалось, что пропал Валерка. Маша, которой было поручено присматривать за братом в отсутствие мамы и бабушки, клялась, что по-честному играла с ним все утро и только на минуточку отвлеклась ответить на сообщение. Ирина, не дослушав, выскочила на улицу, побежала к берегу.

Залив сиял под солнцем, и блики яркого света слепили глаза. Ирина, не останавливаясь, пробежала еще метров сто вдоль насыпи. Позвала:

– Валера! Валера, где ты?!

Никто не ответил.

Она повернула, побежала в обратном направлении.

Нигде никого.

Сердце колотилось, воображение рисовало самые страшные картины – Валерка, белый, неподвижный, лежит на дне залива лицом в извивающихся водорослях…

– Вааааалерааааа!

Когда она уже совсем охрипла от криков и задыхалась от душившей ее паники, издалека послышался мужской голос:

– Айрин!

Она резко обернулась на зов. Кросби бежал с пригорка к берегу и махал ей рукой. Рыжая шевелюра его горела на солнце расплавленным золотом.

– Айрин, с вашим сыном все в порядке! Он забрел поиграть на мой участок. Я заметил его из окна кухни и уже отвел домой.

Ирина смотрела на веснушчатое, доброжелательное лицо Райана и чувствовала, что ее начинает трясти озноб.

– Спасибо, – почти неслышно прошептала она. – Сорри… не уследили… за беспокойство… сорри.

И помчалась к дому не разбирая дороги, на бегу вытирая хлынувшие из глаз слезы.

Взбираясь на склон, чуть не налетела на жену мистера Кугана – та медленно брела вниз, к заливу.

Ирина поспешно шарахнулась в сторону, успев разглядеть только, что вид у старушки такой же растерянно-испуганный, как вчера, а в руках у нее что-то белое и пышное, похожее на фату невесты.

На все упреки мамы и бабушки Валерка отвечал одно и то же – он вышел посмотреть на облака, во дворе у соседа гуляла незнакомая тетенька, он с ней поздоровался, она пригласила его в гости. Мальчик не думал, что она это сделала без спроса.

– Тетенька? – настороженно спросила Надежда Андреевна. – Какая еще тетенька?

– Очень красивая! – восхищенно ответил Валерка.

Надежда Андреевна нахмурилась, вид у нее стал совсем расстроенный. Ирина вдруг вспомнила вчерашний дождливый день. Ухватив мать за локоть, она увела ее на кухню и наскоро рассказала и про спор с сыном на берегу, и про уверения миссис Куган, что с ней действительно только что беседовала какая-то женщина.

– Мама, мне кажется, я должна пойти поговорить с Райаном, – сказала она в заключение. – И заодно зайти к Эмили и Кларе. Здесь творится что-то странное.

– А удобно ли? – с сомнением спросила мать, явно озадаченная тем, что услышала от дочери. – Здесь, знаешь ли, не принято лезть в чужую жизнь. Тем более ты иностранка, и вообще только позавчера приехала…

– Я объясню, что волнуюсь за своего ребенка, – отмахнулась Ирина. – И что это тот случай, когда приходится задавать вопросы о чужой жизни, потому что она пересеклась с твоей собственной. Если они нормальные люди, то поймут. Должна же я знать, кого или что видел Валерка…

– Ты думаешь, у него галлюцинации? – страшным шепотом спросила Надежда Андреевна. – Но душевные болезни в таком возрасте обычно наследственные, а у нас в роду ни с кем такого не случалось! Хоть твой отец и был одной из самых больших ошибок в моей жизни, психом он все же не был. Так что если у ребенка проблемы, то это только со стороны твоего бывшего! Я всегда говорила, что выходить замуж за какого-то никому не известного костромского аспиранта – полная дурь! За тобой ухаживали такие приличные, такие интеллигентные московские мальчики…

– Мама! Давай не будем опять в сотый раз об одном и том же! Ты у нас великий специалист, блин, как надо замуж выходить – с четвертой попытки на ирландский хутор!

Надежда Андреевна выскочила из кухни, громко хлопнув дверью.

На вопрос о женщине в палисаднике Райан отреагировал очень странно – он побледнел так, что его веснушки стали казаться почти черными.

– Что… что она ему сказала? – спросил он.

– Я не знаю, – его волнение передалось Ирине. – Я не расспрашивала. Да и вряд ли он мог ее понять, даже если она и пыталась с ним заговорить – ведь мой сын не знает английского.

– Ах да, конечно, я как-то не подумал… Но вы все же расспросите его.

– Непременно.

Ирина уже собиралась уходить, как вдруг вспомнила, что забыла задать еще один вопрос.

– Райан, а если не секрет – зачем к вам вчера приходила Клара?

Райан быстро, почти не раздумывая, ответил:

– Секрет.

– Извините, – неловко улыбнулась Ирина. – Я просто очень волнуюсь за Валерку.

Американец испытующе смотрел на нее.

– Знаете что? – сказал он наконец. – Давайте договоримся так. Вы разузнаете, о чем ваш сын беседовал с дамой на моем участке, а я, в свою очередь, поделюсь с вами подробностями визита мисс Куган.

Жена мистера Кугана, видно, до сих пор не вернулась с залива – дверь Ирине никто не открыл.

Зато на половине его сестры дверь открылась так быстро, словно Клара стояла прямо за порогом и ждала звонка.

«Наверное, в окно меня увидела», – подумала Ирина.

Она ожидала, что Клара пригласит ее в дом, но та продолжала стоять, загораживая вход, и выжидательно смотрела на непрошеную гостью.

– Вас прислала ваша матушка?

– Нет, я пришла из-за сына.

Клара чуть подняла брови:

– Ко мне? Но я вашего сына с самого его приезда даже не видела…

– Да, – Ирина заторопилась, стараясь объяснить все как можно короче и понятнее. – Он второй день подряд уверяет меня, что вокруг этих трех участков ходит какая-то посторонняя женщина. Вчера он видел ее у залива, сегодня – в саду мистера Кросби. Вы приходили вчера к мистеру Кросби…

Ирина не закончила. Мисс Куган выглядела такой же перепуганной, как и Райан, – нет, больше чем Райан. Она смотрела на Ирину широко раскрытыми глазами, прижимая руку к горлу.

– Он… видел ее? – шепотом прохрипела она.

– Кто?

– Ваш сын!

– Да. И ваша невестка тоже. Она даже говорила с ней.

– Это я знаю, – машинально отмахнулась Клара и тут же испуганно осеклась.

– Знаете? – Ирина от волнения даже сделала шаг вперед. – Значит, это не детские выдумки? Здесь действительно бродит чужой человек? Кто она? Что ей нужно?

– Я знаю только то, что сказала мне Эмили. – Старушка явно сильно нервничала. – Всего доброго.

Она попыталась закрыть дверь, но Ирина, забыв о правилах хорошего тона, придержала дверь рукой.

– А куда ушла Эмили? Когда вернется?

– Не знаю. Думаю, она вовсе не вернется. Пустите дверь!

– Как это – не вернется? – опешила Ирина. – Мисс Куган, Клара, пожалуйста, объясните мне, что здесь происходит!

Но старушка только замотала головой.

– Мне нечего вам сказать. Нечего. Ваш сын не должен был ее видеть. Это плохой знак. Очень плохой. Уезжайте. Уезжайте скорее!

И, с неожиданной силой оттолкнув собеседницу, она захлопнула дверь.

Ирина ошеломленно отступила назад.

Черт возьми, что все это значит?!

В спальне уютно горел ночник.

– В глубокой задумчивости брел он по берегу, – читала вслух Ирина, – пока не вернулся к тому месту, где оставил Муми-тролля искать жемчуг. Там уже лежал целый ряд красивых блестящих жемчужин, а сам Муми-тролль пробкой скакал в волнах прибоя…

Валерка, лежа в постели, слушал ежевечернюю сказку, старательно рисуя что-то на планшете.

– Мам, смотри! Красиво?

– Очень! – похвалила Ирина, глядя на разноцветные кольца многослойной спирали. – А что это?

– А это мы сегодня в саду из камушков выложили.

– С Машей?

– Нет, с той тетенькой. Не у нас, у Райана. Мам, а почему люди умирают?

Руки Ирины дрожали так сильно, что пришлось положить книжку.

– По разным причинам. От старости, от болезни… А почему ты спросил?

Валера поднял на нее непривычно серьезные глаза:

– Она сказала, что я должен попросить у Райана это место в подарок. Ну, то, на котором мы выложили картинку из камушков. Возле кривого дерева. Тогда она не умрет вместе с Райаном. А если я не попрошу, то они оба умрут вместе и очень скоро, потому что ей больше нечего ждать. Мам, но ведь выпрашивать подарки нехорошо?

– Нехорошо… – не очень понимая, что говорит, ответила Ирина.

– А как же тогда? Я не хочу, чтобы кто-то умирал.

– Я подумаю, как сделать, чтоб никто не умер. Обещаю.

– Правда?

– Правда. Спи.

Снаружи заливала чернотою мир безлунная, пасмурная ночь – после заката с океана опять набежали тучи, затянули все небо. У Куганов на половине супругов не было ни проблеска света, только у Клары светилось окно в спальне. Похоже, Эмили и правда до сих пор не вернулась домой.

Райан открыл только после третьего звонка. Волосы его были взъерошены, лицо заспанное, пуговицы на рубахе криво застегнуты – одевался явно второпях.

– Вы? Почему так поздно? Что-то случилось?

И вдруг выражение лица его изменилось.

– Он вам что-то сказал.

– Да, – кивнула Ирина.

Райан посторонился, приглашая ее в дом.

– Входите.

– Нет, – отказалась Ирина. – Берите фонарь, и идемте в сад. К боярышнику.

– Зачем?!

– Если там есть узор из камней, я вам все расскажу.

A если нет, то и говорить не о чем.

Они сидели на кухне Райана и тихо переговаривались.

– Понимаете, я сначала подумал, что эта старуха, Клара Куган, или сошла с ума, или пытается меня запугать с какой-то хитрой целью. Но когда вы сказали, что ваш мальчик тоже видел баньши…

Ирина вздрогнула.

– Кого?!

Райан пропустил ее вопрос мимо ушей.

– …тогда мне стало страшно. Потому что я нормальный человек и боюсь смерти. Особенно преждевременной и внезапной.

– Но при чем тут мой сын?!

– Он почему-то может ее видеть, – задумчиво проговорил Райан. – Странно, но, говорят, такое случается…

– Ну да, – кивнула Ирина. – Эмили Куган тоже видела…

– С Эмили Куган не все так просто. Клара уверяла меня, что жена ее брата сама фэйри, только забыла об этом. Потому баньши и обратилась к ней с просьбой передать мне сообщение. Знала, что та ее и увидит и услышит.

– Господи, какой бред! – вырвалось у Ирины.

– Вот и я так подумал, – кивнул американец. – Полный бред. И если бы не ваш сын…

Ирина прижала пальцы к вискам.

– Погодите. У меня голова идет кругом. Совсем запуталась и ничего не понимаю!

– Я сейчас все объясню. Баньши живет только до тех пор, пока жив ее клан. Когда умирает последний представитель клана, умирает и она. А у меня нет детей. И братьев-сестер тоже нет. Так сложилось…

– То есть вы – последний в своем клане?

Райан кивнул.

– Но как подаренная земля может помочь?..

Последний Кросби улыбнулся.

– Это очень просто. В клан попадают не только по рождению. Если бы я женился, моя жена тоже стала бы полноправным членом клана. Если бы усыновил ребенка – то же самое. Даже если бы просто стал опекуном ребенка, без усыновления.

– Я не позволю вам усыновлять Валерку! – тут же заявила Ирина. – И в опекунах он не нуждается! У них с Машкой есть законный папаша, и хотя он не так уж много времени проводит с детьми…

– Да подождите же вы! – перебил ее улыбающийся Райан. – Дослушайте до конца! Я никого не собираюсь усыновлять, тем более мальчика, у которого есть и отец и мать!

Ирина смутилась.

– Извините… продолжайте, пожалуйста.

– Есть еще один, почти забытый со времен английского владычества старинный феодальный обычай. Если глава клана подарит кому-нибудь земельный надел, этот человек становится его вассалом, – таким же, как и другие члены семьи.

– То есть он вступает в клан?

– Совершенно верно.

– И если Валерка попросит этот кусочек земли под боярышником?..

– Я ему его тут же подарю, – очень серьезно ответил Райан. – Это было бы отличным решением проблемы. Просто, быстро и никаких препятствий со стороны законных отцов.

Ирина некоторое время обдумывала все услышанное. Что же, даже если все это полный бред, вреда от такого подарка никому не будет.

– Одного не понимаю, – пробормотала она. – Почему эта ваша фамильная баньши выбрала именно Валерку? Он же даже не ирландец!

Райан пожал плечами:

– Он видит ее.

Весь следующий день Ирина при каждом удобном случае залезала в Гугл и читала все, что смогла найти на тему фэйри. К вечеру у нее уже сложилась довольно стройная версия о том, кем могла быть Эмили Куган. Конечно, сама Ирина абсолютно не верила ни в эту версию, ни в самих фэйри, но если допустить, что такое возможно, то все сходилось.

А на следующее утро из городка на том берегу залива приехал на лодке вызванный Райаном Кросби нотариус, и они всей семьей отправились к боярышнику – оформлять дарственную на отмеченный белой галькой кусочек земли. Нотариус – высокий, шумный и толстый, – громко шутил, с удовольствием пил предложенное ему пиво, спорил с Райаном, чей клан древнее. Закончив оформление, он убрал в специальную коробочку свои печати, ухмыльнулся весело:

– Все, все, никакого больше пива, а то опять увижу посреди залива прекрасную деву в белом кружевном плаще из пены! – и ушел, подарив на прощание Валерке смешного пластмассового лепрекона.

Вечером событие отмечали торжественным ужином на новенькой веранде дома Райана. Надежда Андреевна, нарядная, веселая и довольная, как раз поставила на стол блюдо с яблочным пирогом собственной выпечки, когда мимо проехало такси и остановилось у коттеджа Куганов. Все, забыв про пирог, наблюдали, как вылезает из машины сильно похудевший и болезненно-бледный мистер Куган, как бежит к нему с крыльца Клара, обнимает, плачет…

– Где же Эмили? – недоуменно спросила Надежда Андреевна. – Почему она его не встречает?

Четыре недели пролетели быстро. Пора было возвращаться в Москву. После странных событий в соседских домах Ирина не рискнула оставлять детей в Ирландии одних с бабушкой, да и Машка вся изнылась от безделья, – поэтому, несмотря на протесты Надежды Андреевны, поменяли все три билета.

Ирина подошла к стенному шкафу, достала чемодан. Посмотрела задумчиво в окно на тяжело шагающего вокруг своего коттеджа мистера Кугана. Одной рукой он опирался на палку, другой обнимал за плечи поддерживающую его сестру. Эмили до сих пор так и не появилась.

– Мам, почитай сказку!

– Некогда, Валер, собираться надо.

– Тогда расскажи!

– Хорошо. Какую?

– Про морскую русалку, которую поймал рыбак, – неожиданно сказала вошедшая следом за братом в комнату Маша. – Про то, как она потом нашла в лодке у мужа свой волшебный пенный плащ.

– Да ну! – запротестовал Валерка. – Это грустная сказка! Я такое не хочу!

– Почему грустная? – удивилась Ирина. – Русалка вспомнила, кто она на самом деле, и вернулась домой, в море. А на берегу она была несчастна.

– Грустная! – упрямо возразил сын. – Русалка плохая! Муж и дети ее любили, а она их всех бросила и уплыла! Не хочу про это слушать!

– Маш, – Ирина умоляюще посмотрела на дочь. – Плиз, почитай брату Муми-троллей!

Она складывала свитера и футболки, поглядывала в окно и думала, что, может быть, все было не совсем так, как в сказке. Может быть, у рыбака и русалки не было никаких детей, и они жили вдвоем, пока совсем не состарились и рыбак не заболел внезапно. И тогда ему стало стыдно, что он столько лет обманом держал русалку в плену, и он попросил сестру вернуть ей плащ.

«Господи, какая же чушь лезет в голову в этом странном месте!»

Дождь моросил с раннего утра, мелкий и нудный. Через лобовое стекло хорошо различались только белые стены соседских домов. Очертания деревьев еле угадывались, темные крыши сливались с серым небом, морской залив за пеленой дождя был почти неразличим.

У выезда на шоссе пришлось остановить машину и ждать – снизу, от луга возле мельницы, поднималось знакомое стадо. Овцы блеяли, толкались, собака скакала сбоку, громко лая и помахивая хвостом.

А позади стада, рядом с пастухом, шагала невысокая хрупкая фигурка. Вот она кивнула ему на прощание, свернула с шоссе…

– О, господи! Ира, это же миссис Куган!

Надежда Андреевна приоткрыла окно:

– Эмили! Где вы были?!

Старушка молча смотрела на нее, улыбаясь светло и молодо. Струйки воды стекали по ее лицу, насквозь промокшее платье висело тяжелыми складками.

– Эмили, боже мой, да на вас же сухого места нет! Вот, возьмите мой плащ!

Миссис Куган улыбнулась еще шире.

– Спасибо, – сказала она. – Только не нужен мне больше никакой плащ. Мне и без плаща хорошо.

Помахала глазевшим на нее из машины Ирине и детям и пошла дальше к своему коттеджу.

Баньши сидела на сложенных в грузовом отсеке чемоданах и думала, что последнее время приходится часто летать и что путешествовать самолетом совсем не так удобно, как на корабле, но зато быстро. А еще о том, что, может быть, в Москве тоже растет боярышник. А если нет, то она уговорит Валерку его посадить. Мальчик, в жилах которого течет кровь славянского лесного фэйри – лешего, – обязательно поймет, как важно иметь свое родовое дерево.

– Милый, ты не хочешь сходить к психологу?

Мой муж не ответил.

– Третий час сидишь перед монитором, у тебя же зрение испортится. Кстати, заодно бы и кота сводил.

– Кота, – тупо сказал Алекс, снизойдя до ответа, только когда я встала над ним с тяжелой (не тефалевской) сковородкой в руках, грозная, как гнев Всевышнего.

Нет, поверьте, я очень терпеливая и не умею сердиться долго, но трехдневная депрессия любимого мужа хоть кого доведет до белого каления. Он не выходит на задания, не разговаривает со мной, не пьет (это бы я еще как-то попыталась понять, все-таки родилась и выросла в России), но он же вообще замкнулся в себе и ушел от мира. Это против правил, я так не играю. Меня мама этому не учила!

Печь казанские ичпечмаки – да, варить татар-чай с бараньим жиром – да, делать чак-чак на меду – да, в конце концов, встречать пьяного мужа после Курбан-байрама – тоже, фиг с ним, Аллах не осудит, да! Но чтоб он, шайтан его раздери, сидел, ничего не делал, а я вокруг него плясала – нет!

– Ты устал, тебе явно не повредит психологическая разгрузка, – стиснув зубы, самым елейным голосом пропела я. – И даже не ради себя! В последнее время наш агент 013 сам не свой. Его же реально колбасит! Анхисемпа говорила мне на днях, что у него серьезные проблемы по этой… ну, мужской линии… ты меня понимаешь?

Алекс поднял на меня взгляд, полный неизбывной тоски.

– Нет, нет, у тебя-то все в порядке! – поспешно засуетилась я. – Ты меня во всем и везде устраиваешь. Не то слово, да? А… э-э… я же татарка, любимый, ты не забыл? До шести лет вообще по-русски не разговаривала, до сих пор в словах путаюсь. В общем, забудь все! Я с тобой счастлива как никто и как нигде.

Мой муж вроде бы поверил.

– Но своди кота к психологу! И сам там посиди за компанию. Чего зря время терять, верно? Я тебе даже чаю с мятой в термос налью, все не так скучно будет ждать напарника.

Алекс вяло кивнул. Вот и отлично, это хоть что-то…

Если кто не в курсе, то я напомню – не далее как позавчера в хоббитском квартале, в знаменитом своей неуловимостью гномьем баре «Сивый пони», было вывешено объявление: «Ведущие психологи мифических меньшинств «Туром-Нетуром-лимитед» дают двухдневные курсы по антистрессовой и психологической разгрузке для мифических существ. Вход – одна золотая монета любой страны, любой чеканки, любого времени. Штраф за подделку – молотком в лоб. Мы вас ждем и любим!»

В общем, после двух часов уговоров отважный командор сдался, согласившись под моим бдительным оком сводить кота на сеанс. Теперь дело за малым – уговорить Профессора, а он у нас тот еще капризник. Хотя, конечно, если действовать через ту же Анхисемпу, то…

Я знала, что супруга нашего кота прекрасно понимает человеческий, но говорить на нем не любит даже с медальоном-переводчиком. У нее такие принципы, она все же не хухры-мухры с улицы, а храмовая кошка Древнего Египта.

Пришлось сделать звоночек Гризольде, любовнице нашего шефа. Огромная секретарша-тролль, нажимающая одним пальцем четыре буквы на клавиатуре, умудрялась прекрасно болтать со всеми существами на Базе, а меня считала чуть ли не лучшей подружкой. Так что уже через полчаса агент 013, взъерошенный и надутый, ждал меня на скамейке у оранжереи.

– Милая Алиночка, мне сказали, что ты хочешь поговорить со мной о чем-то важном и серьезном? – раскатал губки кот.

– Да. О моем муже, – отрезала я, ибо помнила, как этот гад на переизбытке тестостерона разок даже человеком оборачивался. – Алекс не в себе. Ему нужна срочная психологическая помощь.

– Ну, так…

– Нет, не напиться и тусить до утра по салунам Дикого Запада, доливаясь дешевым виски и сыпля золотой песок под ноги танцовщицам!

– Да это и было всего один раз…

– Один раз, когда я видела. А сколько раз до меня?! – напомнила я, прямо глядя в его бесстыжие круглые глаза.

Пусик стушевался и переключился на слишком пристальное изучение кончика хвоста, будто бы к нему что-то там прилипло. По морде я видела, что кот близок к капитуляции. Оставалось чисто по-женски слегка надавить на жалость.

– Понимаешь, Алекс очень страдает. А я, хоть и не показываю вида, но страдаю в стопятьсот раз больше него, представляешь? Ночей не сплю, плачу в подушку, баранину есть перестала, волосы кефиром не мою. Мрак, да?

Профессор посмотрел в мои честные карие глаза, убедился, что на ресницах дрожат слезки, и сдался.

– Конечно-конечно, Алиночка. Разумеется, я свожу своего напарника к заезжим психологам. И более того, я не позволю ему удрать, пока он не получит полную порцию психологической разгрузки в «Сивом пони»!

– Э-э… надеюсь, ты не только про алкоголь?

– Нет, как ты могла подумать?! – По морде кота было видно, что именно это он и имел в виду.

Но нет, ребятки, я-то вас отлично знаю, вам с Алексом только повод дай, так вы можете неделю совмещать праздник и работу. Причем судя по тому, как рос в чине Профессор и как пытался дотянуться до него командор, наш агент 013 всегда приписывал себе основные заслуги. Алекс не интриговал, не протестовал, не скандалил, он просто не придавал этому значения.

Мой муж в этом плане совершенно не карьерист. Его вообще планировали как супервоина, а признав причины технической неудачи – милостиво позволили остаться суперагентом. И надо признать, что в этой роли мой муж оказался на своем месте.

Будь на все моя воля (прости, милый!), я бы за три дня сделала Алекса самым главным, лучшим и продуктивным агентом Базы. Если вы помните, Профессор у нас полковник. Какого шайтана мой законный муж еще не генерал?! Там и пенсия выше, и соцгарантии, и квартирная площадь, и вообще все подряд…

Короче, если вы все правильно поняли, то в тот же вечер, ровно к восемнадцати ноль-ноль, я, кот и мой муж торжественно собрались в гномий бар.

Честно говоря, это заведение не для меня. Звучит как старая казачья песня, но тем не менее. Там зависают в основном гномы, потом хоббиты, следом за ними те обитатели Базы, что уверены в своей полной безнаказанности, и только потом мы, люди.

Хотя в чистом виде под категорию людей подхожу лишь я. Алекс Орлов считается человеком из пробирки, а значит, целого рядя привилегий лишен по одному факту рождения. Вы не поверите, но я по тому же факту имею здесь больше прав, чем мой муж и кот вместе взятые…

– Опаздываем, напарники!

Профессор, ожидая нас, напряженно ходил взад-вперед по лавочке, словно легендарный герой Лукоморья. На шее у него была строгая черная бабочка. Наверняка Пусик считал, что так он выглядит солиднее, но, по-моему, это только добавляло ему какой-то мультяшной «мимимишности». Я даже не удержалась и потрепала его за ухом. Кот разомлел…

– Так нам пора или что? – пробурчал мой муж, и в его тоне явно читалась некоторая ревность.

Обернувшись, я быстро поцеловала командора, невзирая на то, что агент 013 тут же состроил самое брезгливое выражение морды. После чего я взяла Алекса под руку, подмигнула коту и повела их обоих в хоббитский квартал.

По пути командор все больше молчал, что не могло меня не тревожить, а вот его хвостатый напарник разливался соловьем.

– Как-то нашел интересную статейку о Древнем Риме. Так вот, друзья мои, вы поразитесь, сколько самых разных прав имели благородные римлянки! Например, если ее законный супруг был занят на службе Риму, пребывал в далекой провинции, ну и всячески оказывался лишен самой возможности отцовства, то римлянка (блюдя честь семьи!) имела право родить даже от раба. Представляете? Ну, конечно, подобное практиковалось редко. Ведь всегда можно было найти кого-то подостойнее. Друга семьи, например. Желательно многодетного! Ох, болтаю тут с вами, а дома аж целых трое котят озорничают…

Как мы с Алексом его не убили, ума не приложу. Лично я шипела и скрипела зубами в сторону «друга семьи», но этот тип игнорировал мои прямолинейные намеки.

В гномий бар – большую, легко убираемую палатку, – где должна была проходить лекция, мой муж скорее уже вбежал, чем вошел, рванулся к стойке и с ходу накатил две кружки темного эля. Никогда не видела, чтоб он так пил, просто заливая стресс сверху, пока тот не потонет! Кот стукнул лапой по столу, и неулыбчивый бармен выставил ему маленькую стопку вишневого ликера.

Покосившись на одного и другого, я решила вспомнить о том, что ислам – безалкогольная религия, и заказала себе грейпфрутовый сок. Судя по времени, лекция должна была начаться через десять минут, мы успели, но…

– Странно, что никого нет, – командор вопросительно обернулся к могучему гному за стойкой. – Так лекторы будут?!

– Объявление висит третий день, – пожал плечами бородач. – Психологи начнут в свой час, уж в этом будьте уверены, сэр! Еще никто не смел напиваться в моем баре и лгать мне же в лицо. Здесь такое не проходит, нет.

– Кажется, я знаю двоих, – чуть было не встряв в мужской разговор, я вовремя прикусила язычок. – Э-э… да, они же сейчас в лазарете, верно?

– Верно, мисс Алина, – благодарно хмыкнул бармен. – Эти гоблины-медики просто творят чудеса, сращивая кости, накладывая швы и гипсуя все подряд. Но мы навещаем несчастных. Из вежливости, разумеется, без угроз. Не примите на свой счет, сэр…

Командор кивнул, молча расплатившись за напитки, и хозяин, одобрительно что-то буркнув в бороду, бесплатно выставил нам блюдце с солеными орешками.

– Ну что… ждем? – весело предложила я, беспомощно озираясь по сторонам. Знаменитый полуподпольный бар был катастрофически пуст. Разве что в самом дальнем углу за столиком почти в обнимку дрыхли два уже готовых гнома в старомодных доспехах.

– Еще одно пиво, и я пошел, – твердо объявил мой нетерпеливый муж.

Кот согласно поднял пустую стопку. Бармен послушно повторил заказанное и, переваливаясь, как морская утка, подошел к стойке с алкоголем, дважды ударив тяжелым лбом о медный поднос. От немузыкального грохота я закрыла уши.

– Итак, дорогие гости, дамы и господа, мадам и мсье, миледи и сэры, позвольте представить вам двух гастролирующих психологов. Туром и Нетуром! Любые проблемы решаемы, если у вас есть советчик и надежная кувалда. Попросим!

Я и глазом моргнуть не успела, как двое дрыхнущих гномов в один миг вскочили на ноги, прижавшись спина к спине в боевых стойках:

– Звал ли нас кто? Имена наши прозвучали, послышалось ли сие нам?

– …….?! – Мы все трое обернулись к бармену.

Тот весомо покачал бородой, типа да, это они самые. Я автоматически сунула руку в сумочку и достала две золотые монеты времен коронации Наполеона.

– К услугам твоим, госпожа прекрасная! – за нашим столом мигом оказались два бородатых психолога. Золото исчезло прежде, чем я успела спросить, есть ли у них хоть какие-то документы на осуществление такого рода деятельности.

– Туром, – один из гномов коснулся колючими усами кончиков моих пальцев, изображая галантный поцелуй. – Твои проблемы нетрудно будет решить нам. Вижу, что две их целых…

– Вы ясновидец, – кротко кивнула я, спасая правую руку. – Вот они, напротив – это первая, а это вторая.

– Мужчина и зверь? – уточнил другой гном, в свою очередь раскатывая губы на мою левую руку. – Момент один, и избавим тебя навсегда от докучливых этих… как их?

– Алекс, Профессор, – привстав, я представила помрачневших напарников. – Мой муж и мой кот. Кто именно есть кто, догадаетесь сами?

– Разум имеем, – переглянулись гномы. – Однако спросить желали бы деликатно: у них проблемы или это проблема они и есть?

Подумав, я неопределенно изогнула полумесяцем бровь. Да кто их, к шайтану, разберет, скорее всего, и то и другое…

– Две монеты, клиента два, честь по чести все, – после такого же минутного размышления решили Туром и Нетуром. После чего каждый выбрал себе «жертву», и они буквально взялись за дело, засучив рукава и заправив бороду за пояс.

– В чем дело? Проблемы в чем? Видим, молчи, угадаем сами, опыт большой имеем ибо! Двое мужей (ну, коту комплимент), а так двое все ж, она же одна средь вас. На беду ли, на счастье, но корень в ней и добра, и зла! Спорить не надо, чревато оно…

Я хотела было вмешаться, потому что идея о том, кто тут «корень зла», мне категорически не нравилась. Пусик, вообще-то, тоже женат, и, значит, не «одна я средь них двоих». Сейчас эти четверо тупо обо всем договорятся, а я, как всегда, останусь крайней, бедной жертвой мужского шовинизма!

– Минуточку, а можно мне…

– В процесс излечения психологического влезать нельзя, девам особенно, – резко оборвал меня тот, что назвался Туромом.

– Тем более женам законным, пристрастным изрядно и умным чрезмерно, – добил его братец. После чего они просто встали и утащили Алекса с Профессором за другой столик, видимо, для индивидуальной беседы.

Я надулась, как самая мрачная ондатра, и начала барабанить по столешнице ноготками. Бородатый бармен отреагировал меньше чем за минуту, выставив передо мной полуторалитровую кружку черного пива. Утопиться, что ли, с горя? Я меланхолично отхлебнула.

О чем конкретно беседовали психологи с мужской половиной нашей команды, слово в слово слышать не получалось. Я просто вертела головой вправо-влево, как дрессированная полярная сова, и впервые жалела, что у меня уши не как у Чебурашки. То есть, увы, до меня долетали только обрывки разговоров.

– Бить иногда полезно бывает, но рассудок не теряя, ибо сильно в лоб дашь ей – дурой останется навеки, а слабо дашь ей по лбу – сдачи огребешь позже, ночью, кайлом по запретному… Гномы поныне в шлемах спят и щитом прикрывают что надо!

– Так напои же ее, медом хмельным ли, крепким ли элем, вином дорогим соразмерно, крепкий еще в деревнях гонят первак самогонный. Метод проверенный сей и срубает девиц без разбору! Главное, сам ухитрись не напиться до свинства, ибо, бывало, в луже себя обнаружишь, с той же свиньею в обнимку. Как вспомню, так вздрогну…

– Нужно мужчине, подобно герою всех песен, в путь уходить за добычей, за славой, за пивом. Тут же твоя чернобровая станет в тоске и рыданьях томиться. Пусть же скучает! А ты насладись дикой яростью боя, стонами сотен врагов и надежною сталью в тяжелой руке, ибо битва – есть суть благородного мужа! Жене недоступно сие, ибо она не… Как это, как это… ходит с тобою в походы?! Валькирия, что ли? Приплыл ты, герой…

Что ему отвечал Алекс, я не знаю, похоже, он говорил сквозь зубы и односложно. В голове у меня слегка шумело от выпитого пива, это было в чем-то даже весело. Кажется, гномий бар наполнялся еще какими-то посетителями, они что-то заказывали, но вели себя тихо, всем было интересно, о чем беседуют психологи с психами.

Нет, не так, конечно, но после пива мысль о том, что Алекс и кот однозначные психи, раз подписались на такое, вдруг показалась мне смешной. Тем более что я сама их на это и уговорила…

– А они меня послушались, хи-хи, – мне неожиданно захотелось поделиться этой важной информацией, но встать с табурета почему-то не получилось. Наверное, это из-за гномьего пива. Чего они туда добавляют?

– Бармен, еще кружечку! – громко попросила я, но никто не ответил.

Обернувшись всем телом, я увидела, что бледный, как шляпка шампиньона, бородач замер, подняв руки, за барной стойкой, а на него навели бластеры сразу шесть биороботов из внутренней службы.

– Так что, не понял я сразу, повтори, сделать не можешь ты? Ребенка? Ей, любимой жене, и давно ли? А на других женах не старался ли так же? Дай отдышусь, а не то лопну от смеха, гы-гы…

– Ну, покажи, покажи, чем красотку пленять ты собрался? О-о… упс… а где?! Что значит – все? Это все?! О, небеса! Все сюда, посмотреть на кота, что думает, будто размер не имеет значенья! Нет, мы сейчас прямо тут… бу-га-га!

– Вэк, – пробормотала я, краем глаза видя, сколько биороботов с бластерами, сетями, цепями и сачками для ловли бабочек незаметно набились в бар.

– Ах ты, недомерок…

Сейчас даже трудно вспомнить, кто это первым сказал, мой муж или наш кот. Может быть, даже одновременно, но драка вспыхнула в ту же секунду.

Командор держал своего психолога за бороду на весу на полтора метра от земли и тряс, как академик Дарвин папу римского. Агент 013 с шипением бросился на второго гнома, вцепился ему когтями в нос и завалил под стол в партерной борьбе.

– Все арестованы! – добавили общего веселья биороботы, дружно бросаясь в атаку. Хозяин бара, пользуясь тем, что с него на секунду сняли наблюдение, хлопнул ладонью по выключателю, погружая помещение в кромешную тьму. Вот тогда, наверное, и началась общая месиловка, именуемая у мужчин психологической разгрузкой.

Мебель, столы, стулья, табуреты, посуда, кружки, бутылки, гномы, кот, биороботы и даже мой муж летали по всему бару с грохотом, звоном, проклятиями и уговорами сдаться. Побоище было на уровне Полтавской битвы или взятия Казани войсками Ивана Грозного!

Я знаю, о чем говорю, я в этом участвовала. В смысле, во взятии Казани.

А в этом бардаке – нет, тут мне досталась роль неадекватно хихикающей свидетельницы. Я сидела за своим столиком в обнимку с полупустой кружкой и временами подсвечивала это реалити-шоу сотовым телефоном. Как они вообще меня не сбили, ума не приложу, но Аллах знает! Когда минут через десять-пятнадцать все утомились и кто-то включил свет…

– Сколько я должна за пиво?

Задавать такой провокационный вопрос в помещении, которое походило на последствия ковровой бомбардировки, было чревато, но скрученный четырьмя биороботами бармен щербато улыбнулся в ответ:

– За счет заведения, мисс Алина!

Минутой позже подъехавший мелкий автозак с фургончиком повез всех (кроме меня) на разборки к шефу Базы. Мне пришлось топать до дома пешком, по пути раздавая пинки особо наглеющим хоббитам, интересующимся:

– А не угостит ли одинокая девушка конфеткой?

Как вы уже, наверное, догадались, ночевать мне пришлось одной. Но после всего пережитого и, главное, под влиянием гномьего пива, я вдруг подумала: а какого кривоногого шайтана? Если мой муж считает себя вправе нарываться на приключения, так почему мне нельзя?! Надо срочно кого-нибудь пригласить и… это… тоже весело провести ночь!

Короче, в результате недолгого созвона мы прекрасно провели время с Гризольдой и Анхисемпой, напившись и вызвав на стриптиз грифона Рудика.

Вот и вся моя женская месть мужскому шовинизму…

Как вы, наверное, уже поняли, двух братцев-гномов Турома и Нетурома поймать не удалось. Откуда они вообще появились у нас на Базе, тоже толком никто объяснить не мог. Хозяин «Сивого пони» если и знал, то молчал как белорусский партизан. Разумеется, никаких дипломов психологов у близнецов не было, а тот факт, что хоть кто-то реально хвалил их за авторитетную помощь, объяснялся банальной мужской пьянкой и разговорами по душам.

Командора выпустили наутро. Да, он просто попал под маховик системы и оказался крайним в операции по захвату незаконных эмигрантов. Думаю, об этом знали многие (иначе почему популярнейший гномий бар был пустым?), но нас лично ни одна вша не предупредила. Ладно, я умею мстить, и хоббиты еще получат свое.

Но самое главное – я случайно узнала о реальной проблеме своего мужа. То есть тот факт, что у нас до сих пор нет детей, он относит в вину исключительно себе. Как же я его люблю…

Невысокий бородатый мужчина стоял на платформе Павелецкого вокзала, ожидая, пока приехавшие вместе с ним люди разойдутся и станет немного свободнее. У его обутых в матерые «кирзачи» ног покладисто сидела похожая на волка серая собака с умными ярко-голубыми глазами. Эта парочка – пес и человек, смотрелись на удивление гармонично, словно сошли с обложки какого-нибудь журнала об охоте. Не хватало только винтовки в брезентовом чехле за спиной мужчины и какой-нибудь шапки из лисьего меха. Новоприбывший выглядел явно старше своих лет благодаря загорелой обветренной коже и бороде, но даже со скидкой на это ему было никак не меньше сорока. Мешковатые темно-зеленые брюки, высокие сапоги, дутая куртка и огромный рюкзак выдавали в нем бывалого путешественника. А странная татуировка в форме волчьей головы на виске привлекала внимание не только обычных прохожих, но и стражей порядка.

– Не слишком-то приветлива столица, да, Цезарь? – сказал мужчина, потрепав собаку за загривок.

Гостей Москва встретила мелким надоедливым дождиком и слабым, но успешно пробирающим до костей ветерком. Запоздалая весна медленно отвоевывала свои позиции, но до теплых солнечных деньков было еще явно далековато.

Мужчина спокойно наблюдал за спешащими в метро и к такси людьми, вяло осматривающими новоприбывших полицейскими и вдыхал стойкий запах жареной кошатины, доносящийся от близлежащего ларька с хот-догами. Именно кошатины, уж в чем-чем, а в этом он разбирался отлично.

– Одобряешь? – насмешливо спросил мужчина собаку, проведя рукой по волосам и смахнув стекающие в глаза капли воды.

Пес лениво посмотрел на хозяина и насмешливо фыркнул, мол, так им, кошачьим, и надо.

– Ну, пойдем, что ли.

Стоило мужчине и собаке сделать несколько шагов по направлению к зданию вокзала, как на их пути тут же выросли двое полицейских: оба дородные, слегка полноватые, удивительно похожие друг на друга. С другой стороны, кто из нас вообще всматривается в лица полицейских, максимум – оцениваем объемы живота, так что для большинства обывателей все они остаются на одно лицо. Пожалуй, единственным отличием у этих двоих можно было назвать возраст – один выглядел постарше другого лет на десять.

– Сержант Куваев, – представился тот, что постарше. – Мужчина, почему ваша собака без намордника? Это общественное место.

– Это правила такие? – озадаченно спросил гость столицы. – Я не в курсе, впервые в Москве.

– Да, правила, – нахмурился старший. – А вдруг ваша собачка кого-нибудь покусает? Кто будет отвечать?

– И документики предъявите, – попросил второй, тот, что помоложе.

– Это дрессированный пес, он без моего приказа и шагу не ступит, – уверенно ответил гость столицы, протягивая свой паспорт.

Полицейские переглянулись.

– Придется вам заплатить штраф, – проговорил молодой, изучая паспорт, – Юрий Сергеевич Ашин.

– У меня нет наличных, – развел руками Юрий. – Могу выдать оленьим мясом, вроде еще немного осталось в рюкзаке.

– Издеваешься? – без злости спросил второй. – Раз ты такой шутник, то продолжим разговор в участке.

Юрий вздохнул и брезгливо скривился.

– Ну, хорошо. Я действительно пошутил, это не моя собака. Сами видите, она даже без ошейника, прибилась ко мне, почувствовала запах оленьего мяса.

Собака совсем по-человечески покосилась на него и будто бы сокрушенно мотнула головой.

– Мы видели, что вы вышли из поезда вместе, – начали раздражаться полицейские.

– Так в поезде собака ко мне и привязалась, – оставаясь совершенно невозмутимым, ответил Юрий.

– Тогда мы сейчас живодеров вызовем, – пригрозил старший полицейский.

– Вызывайте, – пожал плечами гость столицы. – Ну, я пошел тогда, а вы сами с собакой разбирайтесь. Только учтите, что собачка опасная, может и покусать.

В подтверждение его слов пес показал в «улыбке» все свои зубы и тихо рыкнул.

– Вы нам угрожаете? – резко спросил молодой полицейский, сделав шаг назад и положив руку на кобуру пистолета.

– Давайте определимся, – предложил Юрий, и в его глазах вновь промелькнула брезгливость. – Либо это моя дрессированная собака, которой нет нужды ходить на поводке и в наморднике, либо приблудный пес, способный в любой момент вцепиться вам в глотку. И поверьте, двигается он очень быстро, и далеко не факт, что гипотетический полицейский успеет открыть кобуру и хотя бы просто вытащить гипотетический пистолет, который наверняка еще и не взведен.

– Хочешь загреметь на пару лет за нападение на должностное лицо при исполнении? – криво усмехнулся старший.

– Я лишь предлагаю различные варианты решения вашей проблемы.

– Нашей проблемы?! – взъярился молодой, однако не решаясь доставать пистолет.

– Разумеется, вашей, – хищно улыбнулся краем губ Юрий. – Потому что до вашего появления лично у меня никаких проблем не было. Правда, Цезарь?

Цезарь тихо гавкнул, как бы соглашаясь с хозяином. И в этот момент из-за туч показалось солнце, и глаза пса сверкнули неестественно яркой синевой, словно в них вдруг промелькнул кусочек безоблачного неба. Вспышка была практически незаметна, но полицейские зажмурились так, словно им в лицо ударил луч мощного прожектора.

Проморгавшись, они переглянулись и практически синхронно пожали плечами.

– Ладно, иди отсюда, и собаку забери, – неуверенно сказал молодой полицейский, возвращая мужчине паспорт. – Не знаю уж, твоя она или нет, но чтобы обоих я через минуту здесь не видел.

– С радостью, – все так же кривясь в ухмылке, ответил Юрий.

Неторопливо пройдя сквозь вокзал, они с собакой вышли на площадь.

– Мог бы и не помогать, я бы сам разобрался, – сказал мужчина псу, но тот даже ухом не повел, словно не восприняв его слова всерьез.

Приставучие таксисты почему-то не особенно стремились предлагать свои услуги бородатому потертому мужчине с рюкзаком за спиной и идущей рядом матерой псиной. Возможно, виной тому была даже не грозная собака, а выражение лица Юрия, смотревшего по сторонам с откровенной брезгливостью и неприязнью. Нелюбовь к городу, едва ощущаемая им на станции, резко усилилась по мере «вхождения» в суетливую атмосферу столицы.

Несмотря на ранний час, поймать машину возле дороги не составило никаких проблем, хотя от услуг первых трех извозчиков Юрий отказался, предварительно покосившись на недовольную морду пса. Тот брезгливо косился на гостей из южных республик, одному даже налил на колесо, но никого из них не посчитал достойным сомнительной части подвезти его и хозяина. Только четвертая машина чем-то приглянулась псу, и по удачному стечению обстоятельств это оказалось официальное городское такси класса «премиум».

– Ничего, что я с собакой? – уточнил Юрий, прежде чем сесть внутрь.

– Да все нормально, машина казенная, – легкомысленно отмахнулся молодой темноволосый парень. – Главное, чтобы дел не наделала.

Пес прищурился и тихо зарычал.

– Шутит он, – успокаивающе похлопал его по загривку Юрий, открывая заднюю дверцу. – Всем же ясно, что ты серьезный, воспитанный пес. По лицу видно.

Таксист с интересом наблюдал за странным клиентом и его собакой. Пес вальяжно разлегся на заднем сиденье, как-то неожиданно заняв его целиком, хотя изначально не казался таким уж огромным. Мужчина кинул в багажник рюкзак и сел на переднее сиденье рядом с водителем.

– Так куда вам? – весело спросил парень.

Похоже, его искренне забавлял колоритный клиент.

– В отель.

– С ним? – уточнил таксист, кивнув на пса.

– Да, если знаете отель в центре города, в который пускают с собаками, то будет просто великолепно.

Таксист что-то прикинул в уме, глядя на Юрия, помялся и все-таки решил уточнить:

– Какой ценовой диапазон?

– Не имеет значения, – даже бровью не повел клиент.

– Вообще?! – не поверил таксист.

– Да.

– Любой каприз за ваши деньги, – подмигнул парень, все еще не веря в слова клиента. – Насколько я знаю, «Корона Плаза» принимает гостей с животными, это на Краснопресненской набережной.

Если он ожидал, что после названия гостиницы мужчина передумает, то сильно ошибался.

– Пойдет.

– О’кей, – удивленно присвистнул парень.

По пути общительный таксист пытался разговорить клиента, но Юрий не был расположен к ведению бесед, предпочитая молча смотреть в окно. Как и лежащий на заднем сиденье пес.

– И давай заедем по пути в банк, – вдруг опомнился Юрий, когда они уже подъезжали к гостинице. – У меня с собой нет наличных. Подойдет любой.

– Вам повезло, – добродушно улыбнулся таксист. – Мне как раз установили экспериментальную систему оплаты кредитными картами. Пока только на десяти машинах во всем таксопарке она есть.

Подъехав к отелю, Юрий рассчитался с таксистом кредитной картой угольно-черного цвета без каких-либо опознавательных знаков, чем вызвал у него немалый интерес.

– Первый раз вижу, – удивленно сказал парень. – Даже не слышал о таком. Ни названия банка, ни имени и фамилии – вообще ничего не написано.

– Карта как карта, – пожал плечами Юрий. – Слушай, я сейчас заселюсь, приму душ, и нужно будет съездить еще в пару мест. Если хочешь, подожди, простой я оплачу.

– Любой каприз, – заверил его парень, вытаскивая из кармана визитку. – Меня, кстати, Артур зовут. Если в будущем понадобятся услуги такси, тоже звоните.

– Обязательно, – ответил Юрий, взяв визитку и открыв дверь перед собакой. – Тебя там как, не укачало?

Цезарь даже ухом не повел в его сторону, величественно прошествовав к стоящей у входа в отель кадке с большой пальмой и сделав свое мокрое дело. Похоже, отель он одобрил.

– Буду минут через тридцать, – пообещал Юрий, направившись к входу в отель.

– Эй, а рюкзак-то в багажнике забыл! – запоздало крикнул Артур.

– Выкинь его в ближайшую помойку, – не оборачиваясь, попросил Юрий.

Отель оказался невысоким в масштабах Москвы, всего-то тринадцать этажей, но смотрелся солидно, чего нельзя было сказать о самом Юрии. У входа охрана одарила его и пса очень подозрительными взглядами, но останавливать не стала. Опыт и интуиция подсказывали, что некоторые гости могут позволить себе ходить в чем угодно и на их платежеспособность это никак не влияет.

– Здравствуйте. Чем могу вам помочь? – дежурно улыбнулась девушка на ресепшене.

– Самый большой номер в отеле, – ответил Юрий, протягивая ей кредитку и паспорт. – На три дня.

Улыбка застыла на лице девушки восковой маской.

– Простите, но самый большой номер президентский, и он стоит…

– Вот его, – подтвердил Юрий, кивнув на кредитку в руке девушки. – Вы проводите, проводите.

Девушка слегка дрожащей рукой провела кредиткой по терминалу и спустя несколько секунд с легким удивлением сказала:

– Оплата… прошла… подождите секунду, я отсканирую паспорт.

Спустя пару минут работник отеля проводил Юрия в его номер на счастливом, тринадцатом этаже. Трехкомнатные апартаменты, обставленные элегантной мебелью «под старину» и укомплектованные забитым до отказа холодильником и шикарной ванной комнатой с джакузи. И если ванную тут же занял Юрий, то холодильник серьезно заинтересовал Цезаря. Пес деловито прошел на кухню, поднялся на задние лапы, открыл дверь и принялся изучать мини-бар. Хотя «мини» в случае президентского номера как-то неуловимо превращалось в «макси», что не могло не радовать Цезаря, ведь собаку газировкой не накормить. А вот огромным батоном колбасы – запросто.

– Ты мне хоть что-нибудь оставил? – спросил Юрий, выйдя из душа завернутым в полотенце спустя добрых полчаса.

Его внешность претерпела некоторые изменения: кожа на лице стала выглядеть так, словно Юрий целыми днями пропадал в модных спа-салонах, а неопрятная борода превратилась в изящное украшение на манер так любимого девушками Роберта Дауни-младшего. Да и сам мужчина теперь чем-то неуловимо напоминал этого актера.

Пес вытащил из открытого холодильника бутылку с питьевым йогуртом, подбежал к столу, встал на задние лапы и аккуратно положил ее перед Юрием.

– Какой ты заботливый, – ехидно сказал Юрий, открыв йогурт и подойдя к зеркалу. – А все мало-мальски похожее на мясо, видимо, уже бесследно исчезло. Как думаешь, стоит немного подправить внешний вид?

Цезарь наклонил голову набок, внимательно посмотрев ему в лицо и тихо рыкнул.

– Наверное, действительно добавлю немного семейного сходства, тогда ни у кого не возникнет желания лишний раз проверять документы.

Юрий достал из висящей на спинке стула куртки фотографию крепко сложенного молодого человека, с острыми чертами лица, небесно-голубыми глазами и открытой улыбкой. Затем он подошел к зеркалу и внимательно посмотрел на свое отражение. Под его взглядом черты лица слегка поплыли, скулы чуть заострились, а также изменилась форма носа. Пожалуй, теперь его можно было принять за родного брата человека с фотографии.

– Ну что, поехали в управление? – предложил Юрий псу, закончив с изменением внешнего облика и начав одеваться. – Хотя сначала все же заскочу в магазин и приоденусь.

Артур терпеливо ждал клиента на стоянке у отеля.

– Куда едем? – спросил таксист, когда странный пассажир и его пес заняли свои места в машине.

– Сначала в ближайший торговый центр.

Купив хороший костюм, Юрий без сожаления выкинул старую одежду в помойку и вернулся в такси.

Увидев его в обновке, парень в очередной раз присвистнул и вновь поинтересовался:

– Так с какой целью вы приехали в город?

– На похороны, – спокойно ответил Юрий.

– Соболезную, – тут же смутился Артур, но с любопытством справиться не смог. – Кто умер?

– Брат.

– И во сколько похороны?

– Они прошли неделю назад.

– Но чьи тогда…

– Тех, кто его убил. – Юрий заметил, как слегка побледнел таксист, и попытался разрядить обстановку: – Шучу.

Вот только выражение его лица при этом оставалось серьезнее некуда.

– Так куда мы теперь?

– Вот по этому адресу, – протянул ему Юрий конверт.

Пес вдруг ощерил острые белые зубы и грозно зарычал на хозяина, а затем и вовсе начал лаять.

– Сначала в управление, а потом в больницу, – успокаивающе сказал Юрий. – Один час ничего не решит, а мне нужно как можно быстрее ознакомиться с документами по делу, если уже не слишком поздно. Не будь эгоистом.

– Это вы мне или ему про больницу? – на всякий случай уточнил таксист.

– Обоим. Езжай пошустрее, сам видишь, что мой зубастый товарищ в плохом настроении.

Цезарь зло сверкнул голубыми глазами, но лаять все же перестал.

До указанного на конверте адреса они добрались на удивление быстро, даже несмотря на будничные пробки. Следственное управление располагалось в невысоком трехэтажном здании довольно архаичного вида, тем не менее оснащенном вполне современными системами видеонаблюдения, проходной, рамками для обыска и даже рентгеновским сканером. У Юрия проверили документы, немного застопорившись на фотографии, изучили предъявленное им письмо и все же пропустили внутрь, любезно проводив в кабинет к следователю, ведущему дело о смерти Михаила Ашина. Странно, но идущий рядом с Юрием огромный серый пес не вызвал никаких вопросов, словно охранники и вовсе его не заметили.

Следователь выглядел настолько добродушно, насколько позволяла полицейская форма. Толстенький, невысокий мужчина в очках с печальными карими глазами.

– Я Юрий Ашин, брат Михаила, – представился Юрий.

– Соболезную, – сказал следователь после обмена рукопожатиями. – Меня зовут Леонид Карский, я занимался делом вашего брата.

– В прошедшем времени? – уточнил Юрий.

– Дело закрыто, – едва заметно пожал плечами мужчина. – Увы, но все ясно как божий день.

– А точнее? – нахмурился Юрий. – В письме практически не было информации, только общие слова.

– Конечно, вот вам все факты. Александра Соболева и Михаил Ашин проживали в гражданском браке. В ночь на восемнадцатое июля в местное отделение поступила жалоба на доносящийся из квартиры шум, кроме того, соседи уверяли, что слышали выстрел. По прибытии наряд выломал дверь и обнаружил следы драки и два тела. Гражданка Соболева получила сильные телесные повреждения и находилась в крайне тяжелом состоянии, а капитан Ашин был мертв. Выстрел в висок.

Юрий мельком взглянул на пса, но тот лишь навострил уши, внимательно слушая следователя и словно понимая каждое его слово.

– И каковы результаты расследования?

– Бытовая ссора. Ашин в порыве ярости ударил Соболеву в висок твердым предметом, решил, что убил ее, и покончил собой с помощью табельного оружия.

– А причины? – холодно спросил Юрий. – Найден ли в его крови алкоголь? Были ли жалобы соседей на скандалы до этого дня?

– Следов алкоголя не найдено. Соседи описывают пару исключительно с положительной стороны, но причины найти легко… Знаете, Александра эффектная девушка, из богатой семьи, наверняка у нее было множество ухажеров. А Михаила на службе характеризуют как жесткого и достаточно резкого человека, вполне способного на агрессию.

– Значит, вы считаете, что всему виной ревность?

Карский тяжело вздохнул.

– Это самое логичное объяснение.

– Допустим. А поговорить с девушкой возможно?

– Она так и не пришла в себя и лежит в коме, вот уже две недели. Прогнозы врачей не слишком оптимистичные.

Цезарь тихо заскулил и прижался к ноге Юрий.

– Это собака?! – удивленно воскликнул Карский, только сейчас заметив Цезаря. – Как она сюда попала?!

– Через дверь, – отмахнулся Юрий. – Я хотел бы ознакомиться со всеми документами по этому делу, а также мне нужны контакты людей, работавших с ним в одном отделе.

– Простите, но на получение этих данных требуется…

Пес грозно зарычал, привлекая внимание следователя, а когда тот посмотрел на него, голубые глаза Цезаря ярко сверкнули.

– Вот папки, занесете, когда изучите, – быстро проговорил следователь, буквально впихнув в руки Юрия документы.

– Спасибо, – поблагодарил Юрий, правда, не следователя, а Цезаря.

После этого Юрий покинул следственное управление, неся в руках пять довольно увесистых папок. Шестую деловито тащил в зубах Цезарь, решивший активно поучаствовать в процессе.

Перед тем как сесть в машину, Юрий остановился и тихо спросил у Цезаря:

– Судя по твоему спокойствию, ни на ком в этом управлении волчьей метки нет?

Пес согласно склонил голову.

– Ладно, тогда поехали в больницу.

Адрес больницы обнаружился в папке с делом о самоубийстве Михаила Ашина. Как и неутешительный диагноз Александры Соболевой, со всеми снимками и прочей врачебной информацией.

– Какие же люди хрупкие создания, – пробормотал себе под нос Юрий, рассматривая рентгеновские снимки. – Чуть что не так, и сразу смерть.

Цезарь тут же глухо зарычал.

– Да жива она, – успокоил его Юрий. – Пока…

При входе в больницу Юрию пришлось потратить некоторое время на то, чтобы получить разрешение на посещение Александры Соболевой, но в этот раз обошлось без помощи волшебных глаз Цезаря. Все решила не менее «волшебная» денежная купюра. На пса же ни охрана, ни администраторы не обратили вообще никакого внимания, словно его и вовсе не существовало.

– Но в палату вам можно только по разрешению дежурного врача, – предупредила Юрия женщина администратор.

– Тому заплати, этому заплати, – пробормотал себе под нос мужчина, заходя в лифт. – Летят столетия, а людишки совсем не меняются.

Палата, в которой лежала Александра Соболева, располагалась на пятом этаже и считалась элитной. Во всяком случае, внутри она выглядела как неплохой номер пятизвездочного отеля. Вот только едва ли девушка могла насладиться этим шиком, лежа в коме.

Открыв дверь, Юрий к своему неудовольствию увидел в палате не только врача, но и еще одну посетительницу. Миловидная, холеная брюнетка смотрелась так, будто сошла с обложки глянцевого журнала. Вид портили лишь красные, чуть заплаканные глаза и печальное выражение лица.

– Ой, какой милый песик, – всплеснула руками девушка, слабо улыбнувшись. – И как его в больницу пустили? У них же режим.

– Попробуй такого не пусти, – усмехнулся врач, внимательно глядя на гостя. – Этот «милый песик» полтуловища откусит и не заметит. Но действительно, как вы смогли сюда пройти с собакой?

– Администрация разрешила, – спокойно ответил Юрий, протянув врачу очередную купюру.

Цезарь деловито прошествовал через палату, подошел к кровати, сел рядом и положил голову, уткнувшись носом в бледную ручку девушки. Светлые волосы Александры Соболевой были собраны в аккуратный хвостик, под глазами пролегли землянисто-черные синяки, какие бывают только у людей, получивших сотрясение мозга от очень сильного удара. Но даже в таком состоянии было видно, насколько девушка красива.

– Кто я такой, чтобы спорить с администрацией, – хмыкнул врач. – Тогда я оставлю вас, если что-то потребуется, медсестру можно вызвать этой кнопкой.

Когда он ушел, Юрий внимательно посмотрел на девушку.

– А вы?..

– Я подруга… Миши и Саши, – отрывисто ответила девушка. – Меня зовут Светлана. А вы, видимо, брат Миши? Вы очень похожи… И примите мои искренние соболезнования…

– Спасибо, – коротко кивнул Юрий. – Как она?

Девушка чуть прерывисто вздохнула.

– В коме. Врачи говорят, что состояние все еще стабильно критическое, но шансы на выздоровление есть.

– Если вы не против, я хотел бы задать несколько вопросов о моем брате и его девушке. Какие у них были отношения?

– Разные, – немного смутилась девушка. – Саша девушка непростая, и со стороны могло казаться, что она сводит его с ума, но это было не так. Миша ее боготворил.

Цезарь тихо заскулил, тычась носом в руку лежащей на кровати девушки.

– Вот примерно так же Миша смотрел на нее, – грустно улыбнулась Светлана, взглянув на пса. – Такими же преданными собачьими глазами. Саша часто шутила на эту тему.

Вдруг лежащая на кровати девушка зашевелилась. Мониторы замигали и запищали. В палату тут же ворвалась медсестра и остановилась на пороге, открыв рот от удивления: пролежавшая две недели в коме девушка привстала на локте и ласково гладила по голове сидящую рядом с ней огромную собаку.

– Сашка! – обрадованно воскликнула Светлана.

Далее последовала долгая череда объятий, слез и очередь из слегка ошалелых врачей, лихорадочно считывающих показания с медицинских приборов. Безусловно, Юрий тоже радовался за девушку, но вот поговорить с ней о том, что произошло в вечер смерти Михаила Ашина, для него было куда важнее, чем всякие врачебные дела. Но, увы, когда завершилась вся эта чехарда, выяснилось, что девушка слишком устала и ей нужно отдохнуть.

– Скажите только, что вы помните о том вечере? – спросил Юрий, посмотрев на пытавшегося выпроводить его из палаты врача так, что он невольно отшагнул назад.

Александра зажмурилась так сильно, что на ее глазах выступили слезы.

– Я… помню, что мы сидели и смотрели телевизор…

– Александре нельзя нервничать, – вновь напомнил о себе врач. – Прекратите немедленно!

– О нет, – вдруг еще сильнее побледнела девушка. – Он… он убил себя…

Все ее тело затряслось в судорогах, а глаза закатились.

– У нее шок! – крикнул врач, бросившись к выгнувшейся дугой девушке. – Быстрее успокоительное!

Потребовалось некоторое время, прежде чем девушку успокоили и уложили спать. Доктор явно намеревался высказать все, что думал о Юрии и его вопросах, но, столкнувшись с ним взглядами, вновь стушевался.

– Приходите завтра, – выдавил он из себя, глядя преимущественно на Светлану. – И собачку свою заберите, пожалуйста.

Лежащий рядом с кроватью девушки пес приподнял голову и так посмотрел на врача своими ледянистыми глазами, что тот выскочил за дверь быстрее, чем посетители.

– Ты идешь? – спросил Юрий пса.

Цезарь отвернулся и продолжил спокойно лежать рядом с кроватью.

– Хорошо, – легко согласился мужчина. – Я вернусь завтра утром. – Он подошел к псу, опустился рядом с ним на корточки и погладил загривок. – Ты точно хочешь остаться здесь?

Пес печально посмотрел ему в глаза и тихо рыкнул.

– Слышал, она говорит, что Ашин покончил с собой. А ты что на это скажешь?

Еще один тихий рык чуть более высокой тональности.

Светлана смотрела на странного мужчину, разговаривающего с собакой словно с человеком, и ей на какое-то мгновение показалось, будто бы зверь даже вполне осмысленно отвечает.

– Вы так просто оставите его в больнице? – озабоченно спросила она. – А кто будет кормить собаку, выгуливать? Да и врач ведь запретил.

– Не волнуйтесь, с врачом я договорюсь, – заверил ее Юрий. – И покормят, и выгуляют, и спать уложат.

«Еще и одеяльце ему подоткнут, если понадобится, – мысленно добавил он. – Продажные человечишки».

– Вообще, Саше явно идет на пользу его присутствие, она всегда любила собак, – признала девушка.

– Охраняй, – то ли разрешил, то ли приказал псу Юрий.

Когда они выходили из палаты, Светлана не удержалась и спросила:

– А ее нужно охранять?

– Весьма вероятно, – ответил Юрий. – Все же она могла стать свидетелем преступления.

– Значит, вы не верите в самоубийство Михаила? Но ведь Саша же сама сказала…

– Не верю, – коротко, но веско ответил мужчина. – Извините, мне нужно переговорить с врачом.

Воистину, деньги творят чудеса. Спустя всего пару минут пес получил не только разрешение на нахождение в палате, но и индивидуальную сиделку, ответственную за его выгул и кормление.

А у Юрия на этот день была запланирована еще одна встреча, на этот раз с непосредственным начальником Михаила Ашина. Без способностей Цезаря все немного усложнялось, но он все-таки надеялся на свою интуицию.

У выхода из больницы он вновь столкнулся со Светланой. Похоже, девушка дожидалась его.

– Юрий! – окликнула она мужчину. – Подождите! Вас подвезти?

– Я с водителем, – ответил Юрий. – И очень тороплюсь. Нужно успеть кое-куда до закрытия.

– Да, конечно, – смутилась Светлана. – Я просто хотела узнать, есть ли у вас какие-то подозрения, кто это мог сделать с Мишей и Сашей? И не стоит ли нам нанять охрану?

– Поверьте, ни с какой охраной девушка не будет в большей безопасности, чем под присмотром Цезаря, – отмахнулся Юрий. – Всего доброго.

Девушка остановилась на тротуаре, наблюдая, как мужчина садится в такси.

– А ведь сначала казался таким воспитанным, – пробормотала она себе под нос.

В то же время Юрий, забравшись в такси, подумал о том, что слегка отвык от общения с людьми. Шутка ли – провести несколько лет в полном одиночестве в лесах Алтая. И, если честно, ему хотелось как можно скорее закончить все дела и вернуться обратно. Город и толпы людей вокруг сильно выводили его из равновесия.

– Милая девушка, – заметил таксист. – Ваша знакомая?

– Нет, – хмуро ответил Юрий. – Давай-ка пошустрей вот по этому адресу.

Увы, но поговорить с сослуживцами Михаила Ашина в этот день не получилось. На проходной Юрия завернули, заявив, что отделение уже опустело, а все дежурные уехали на срочный вызов. Поэтому ему осталось лишь вернуться в отель, отложив встречу на другой день.

В это же время в здании отделения у окна стоял седовласый мужчина и смотрел, как несостоявшийся посетитель в дорогом костюме садится в такси.

– Действительно очень похож на Ашина.

– И так же, как он, сует нос куда не следует, – недовольно сказал его собеседник – дородный мужчина с орлиным носом и классической грузинской внешностью. – Что ж за день-то такой, баба та пришла в сознание, теперь этот хлыщ лезет во все щели. Карский доложил, что тот заходил к нему и каким-то образом умудрился взять папку с личным делом Ашина.

Седовласый поправил воротник полицейской формы, словно тот душил его, хотя на самом деле рубашка и так была расстегнута на одну пуговицу.

– Мне только что звонила Светлана. Заверяет, что подружка Ашина ничего не помнит.

– А чего это она тебе названивает? – удивился грузин.

– Я же друг семьи. Вполне логично, что я попросил подругу Соболевой звонить при любых изменениях ее состояния.

– Что ж, значит, девчонка пока не успела никому ничего сказать, – резюмировал грузин. – Но ведь память может и вернуться.

– К тому же, по словам Светланы, брат Ашина уверен, что это не самоубийство, – недовольно сказал седовласый. – В этот раз мы рисковать не будем, разберемся со всеми и сразу.

– Это же ты решил поиграть в благородство с Ашиным, – заметил собеседник. – Надо было сразу девчонку убрать. Вслед за ним.

И вновь седовласый с трудом сдержал раздражение.

– Да, это было ошибкой. Я уже отправил Охрина в больницу.

– Травма оказалась сильнее, чем считали врачи?

– Да, она умерла во сне.

– А брат Ашина?

– Убивать его будет слишком подозрительно. Для начала просто узнаем, чего он хочет, и попробуем слегка припугнуть. А уж если не сработает, тогда устроим ему прогулку в лес…

После восьми вечера посещение больных, даже лежащих в ВИП-палатах, было строго запрещено. Но следователь смог преодолеть охрану и воинственно настроенных сиделок без особых проблем. Владимир Охрин работал в органах уже больше десяти лет и умел добиваться желаемого любыми способами. После пяти лет в армии он поступил на юридический, отучился на следователя и был принят на работу в один из отделов Подмосковья. Увы, но на первом месте работы быстро выяснилось, что Охрин больше предрасположен к силовому решению проблем, нежели аналитическому. Да и характер бывшего военного, большую часть службы прослужившего в горячих точках, оказался не слишком подходящим для такой работы. Зато вскоре его навыки оценили и пригласили в центральное управление, где он быстро стал правой рукой начальника отдела особых расследований. Той самой рукой, которая решает проблемы. В том числе и такие, как эта…

Разумеется, официально Охрин наведывался вовсе не к Соболевой. Изучив личные дела людей, попавших в больницу в результате противоправных действий, а проще говоря, прочитав заявления в полицию, он выбрал наиболее подходящего кандидата, лежащего на том же этаже – мужчину, подвергшегося нападению рядом с ночным клубом. К нему-то Охрин официально и направился на разговор. А то, что он на минуту собьется с пути и заглянет в соседнюю палату – это всего лишь случайность.

– Все хорошо. Я следователь и получил разрешение у главврача, – уверенно сказал Охрин дежурной медсестре.

– Но там лежат больные в критическом состоянии, – уперлась дородная женщина. – Да и время уже позднее, посещения давно запрещены.

– Мне сказали, что с Овдиным можно поговорить, – не согласился Охрин. – Мы поймали нападавших на него людей, и мне срочно нужно задать ему несколько вопросов.

– Только в присутствии медсестры!

– Разумеется, – легко согласился следователь.

Далее он устроил спектакль с допросом при медсестре, а затем сказал, что ему нужно в туалет, и быстро заскочил в палату к Соболевой.

Один укол в питательную смесь, и девушка больше никогда не проснется…

Между Охриным и лежащей в кровати девушкой поднялась серая тень. Раздался тихий и басовитый рык.

«Откуда тут собака?!» – раздраженно удивился мужчина.

– Эй, брысь отсюда, – шикнул он на пса, но тот никак не отреагировал.

– Пшел!

Но пес продолжал стоять на месте как вкопанный, глядя незваному посетителю прямо в глаза. В свете многочисленного электронного оборудования зверь смотрелся так зловеще, словно это была какая-то адская гончая.

– Твою же мать, – тихо выругался мужчина. – И что мне с тобой делать?

Охрин сделал шаг вперед, и пес тут же глухо зарычал, продемонстрировав во всю длину белые клыки.

«Знал бы, что здесь будет такое, взял бы с собой кусок колбасы или что-то вроде того, – раздраженно подумал следователь. – Со стрихнином, разумеется».

Он действительно не знал, как выполнить задание. Едва ли у него было много времени, прежде чем медсестра что-то заподозрит, да и стрелять в здании больницы нельзя, ведь смерть девушки должна была выглядеть естественно. Поэтому Охрин вновь попробовал обойти собаку и приблизиться к кровати.

В этот раз пес рычать не стал. Одним коротким рывком он бросился навстречу Охрину и схватил его за ногу. Не слишком сильно, но достаточно крепко, чтобы у него не возникло желания двигаться дальше. Следователь понял предупреждение, сделав шаг назад, и пес отпустил его ногу, оставив на ней пару неглубоких, но болезненных следов.

В очередной раз выругавшись, Охрин вынужден был признать, что момент уже упущен, и ретировался из палаты. Закончив мнимый допрос пострадавшего, он покинул больницу, так и не выполнив поручение начальника. Остановившись возле машины, он достал телефон и на какое-то время задумался, подбирая слова для объяснения своей неудачи. Но прежде чем он успел позвонить генерал-майору, его отвлек тихий рык, раздавшийся совсем рядом.

«Кажется, я начинаю ненавидеть собак», – зло подумал он, поворачиваясь на звук, да так и застыл от неожиданности. Перед ним стоял уже знакомый по больнице серый пес. Ну, или похожий на него как две капли воды.

– Брысь отсюда! – раздраженно рявкнул Охрин, схватившись за пистолет. – В этот раз я могу и выстрелить!

В свете уличного фонаря сверкнули льдистые глаза, и пес прыгнул на Охрина, в этот раз метясь вовсе не в ногу. Тело с разорванным горлом упало на асфальт, а по улице разнесся протяжный победный вой.

Юрий сидел в номере гостиницы чуть ли не на другом конце города, но все равно оторвался от документов и прислушался, словно действительно мог услышать вой пса, почувствовавшего вкус крови врага.

– Охота начинается, – плотоядно усмехнулся он.

Изучение бумаг, полученных от следователя по делу о смерти Ашина, ничего не принесло. То есть чтиво было, безусловно, любопытное, но оно нисколько не проливало свет на возможную причину убийства Михаила. Да, их отдел вел множество расследований, прежде всего связанных с коррупцией и хищениями. Всего в отделе работали семь человек, включая Михаила Ашина и их непосредственного начальника – Геннадия Ивановича Савина. С очень высокой вероятностью в убийстве Ашина мог быть замешан кто-то из его сослуживцев, а может быть, и весь их отдел. Да, несмотря на слова Александры о том, что Михаил совершил самоубийство, Юрий считал иначе. И у него были на то более чем веские причины – шесть волчьих меток на людях, виновных в смерти Ашина. Своеобразное посмертное проклятие, доставшееся семье Ашиных от древнего рода алтайских шаманов. Юрий не мог чувствовать эти метки, и уж тем более самостоятельно найти их, но для этого у него был Цезарь. Правда, теперь волк наплевал на свои обязанности, и неизвестно, что смогло бы его заставить покинуть пост у кровати девушки.

В любом случае для начала стоило бы встретиться с сослуживцами Михаила, чтобы понять, связана его смерть с работой или нет. И если Цезарь не согласится покинуть свой пост у кровати Александры, то Юрию придется воспользоваться другим способом определения волчьих меток. Менее точным, но тоже весьма действенным.

Собственно, так и случилось – на следующий день Цезарь отказался отходить от спящей под воздействием снотворного девушки, старательно делая вид, будто вообще не замечает Юрия. Врачи и медсестры уже смирились с его присутствием, поняв, что грозный с виду пес ведет себя очень покладисто. Хорошо, что никому и в голову не пришло связать спящего возле кровати девушки пса с найденным на парковке трупом. Светлана уже была в палате, когда пришел Юрий, и прожужжала ему все уши об ужасном кровавом убийстве.

– Говорят, ему разорвали горло, – рассказывала она. – Я люблю собак, но с бездомным зверьем надо что-то делать. Да и домашние собаки не все так хорошо дрессированы, как ваша.

Цезарь не удержался и фыркнул.

– Да, он у меня и мухи не обидит, – согласился Юрий, украдкой осматривая шерсть пса и лапы, не осталось ли на них следов крови.

– Когда-нибудь я себе тоже заведу большого умного пса, который будет меня защищать. А пока я просто ношу с собой перцовый баллончик, – продолжила девушка и немного кокетливо спросила: – А вы бы смогли защитить девушку от злой собаки?

– С собакой я всегда смогу найти общий язык, – раздраженно ответил Юрий, не глядя на девушку.

– В отличие от людей, – тихо сказала Светлана.

Пес зашелся глухим кашлем. Хотя кому-то могло показаться, будто он рассмеялся.

– Что говорят врачи? – хмуро спросил Юрий, пропустив замечание девушки мимо ушей. – Когда она придет в себя и с ней можно будет поговорить?

– Они не знают, – устало вздохнула девушка. – Вчера Саша вышла из комы, но психологический шок был слишком силен и полностью подорвал остатки здоровья. Ей вкололи успокоительное, и теперь остается только ждать, когда она постепенно начнет приходить в себя.

Увы, но как раз на это времени у Юрия совершенно не было. Если девушку попытались убрать один раз, то наверняка сделают это снова. Конечно, с Цезарем девушка была в полной безопасности, но работать в одиночку Юрию совершенно не улыбалось. Оставалось надеяться, что деньги смогут помочь там, где должны были работать способности Цезаря.

– Вы как-то не очень выглядите, – сугубо из лучших побуждений сказал он Светлане перед уходом. – Поехали бы домой, отдохнули. Вряд ли вы сейчас чем-то поможете Александре.

«Зато запросто можете попасть под руку очередному подосланному убийце, – мысленно добавил он. – Двоих Цезарю будет защитить гораздо сложнее».

Девушка одарила его таким уничижительным взглядом, что любой нормальный человек сгорел бы со стыда, но мужчина этого даже не заметил, погрузившись в свои мысли и покинув палату. Для начала Юрий решил узнать личность того, кого ночью загрыз Цезарь. Это оказалось нетрудно сделать, поскольку полиция все еще оставалась у огороженного места преступления. Пара пятитысячных купюр легко развязала язык одному из полицейских в оцеплении, и Юрий узнал имя и фамилию человека, покушавшегося на девушку. Им оказался Владимир Охрин, уже знакомый ему по исследованным давеча личным делам сослуживцев Михаила Ашина.

«Минус один, – резюмировал Юрий. – Осталось всего пять. Играем дальше. Ставлю на то, что и все остальные метки окажутся на его сослуживцах».

Решив тут же проверить свою догадку, он направился на место работы Михаила, предварительно заскочив в зоомагазин, чтобы взять напрокат миниатюрный детектор волчьих меток.

– Ой, какой милый песик, – удивленно сказал Артур, увидев нового четвероногого товарища Юрия. – Если это подружка для Цезаря, то выбор, на мой взгляд, не слишком удачный.

Маленький йоркширский терьер с независимым видом устроился на коленях у Юрия и чихнул в сторону водителя, обозначив свое отношение к глупым шуткам.

– Просто без собаки мне неуютно, – не особо заморачиваясь придумыванием объяснений, сказал Юрий.

«К тому же так сложилось, что именно собаки любых пород и могут чувствовать наложенное на убийц проклятие», – добавил он уже про себя.

Спустя полчаса Юрий вошел в следственное управление с миниатюрным псом на руках. Ему не терпелось поскорее убедиться в своей правоте и заняться самой приятной и кровавой частью своей миссии.

Охранник у входа одарил мужчину в дорогом костюме с «йорком» под мышкой насмешливым взглядом, но пройти все же разрешил. Разумеется, после обыска и прохода через рамку.

В коридоре по пути в кабинет непосредственного начальника Михаила Ашина Юрий практически нос к носу столкнулся с худым усатым мужчиной в форме, бережно баюкающим перевязанную бинтом кисть. При его приближении маленькая собачка в руках Юрия буквально изошлась лаем.

– Да что такое с этими собаками сегодня, – раздраженно рявкнул мужчина. – Кто вас пустил в управление с животным?

– Охрана, – пожал плечами Юрий, удерживая сходящего с ума зверя. – Тихо, тихо, друг.

Песик тут же замолчал, продолжая сверлить полицейского злыми глазами-бусинками.

– Черт-те что творится, – пробормотал усатый.

«Похоже, мы нашли еще одну волчью метку», – довольно подумал Юрий, гладя собачонку по спине.

Усатый зашел в один из кабинетов и с силой хлопнул дверью, но прежде чем дверь закрылась, Юрий успел рассмотреть лица сидящих за столом мужчин. Там собралась вся троица сослуживцев Михаила Ашина, фотографии которых Юрий видел в папках, полученных от следователя, занимавшегося его убийством. Во главе стола сидел толстый грузин – напарник Михаила, занимавший должность замначальника отдела. Трое других были простыми оперативниками. И, судя по волне эмоций, исходящих от собаки, на всех этих людях так же были волчьи метки.

– Бинго, – довольно сказал Юрий, погладив четвероногого товарища. – Осталось найти последнюю метку.

Непосредственный начальник Михаила генерал-майор Геннадий Иванович Савин выглядел как типичный кагэбэшник старой школы. Седовласый, крепко сбитый, с всепонимающим и добрым взглядом. Наверняка так же добродушно смотрели на своих жертв испанские инквизиторы, когда выдирали им ногти и ломали кости. Было что-то в этом человеке такое, всколыхнувшее в Юрии воспоминания именно о тех временах. Может, это подсказало отточенное за сотни лет чутье или об инквизиции напомнила показная набожность Савина – по всему кабинету висели иконы и кресты. Да и сидящая у Юрия на руках собачка вновь сошла с ума, чуть ли не брызгая пеной и пытаясь вырваться, чтобы вгрызться в глотку хозяину кабинета.

– Здравствуйте, – привстал со стула Савин, явно намереваясь пожать посетителю руку, но предпочел ограничиться вежливым кивком.

– Тсс, – мягко сказал Юрий, и пес тут же успокоился. – Здравствуйте. Меня зовут Юрий Ашин, я хотел поговорить с вами о смерти моего брата. Не было ли в его поведении чего-то странного, каких-то предпосылок к произошедшему?

– Понимаю, присаживайтесь. Для нас его смерть стала полной неожиданностью, Михаил очень позитивный, честный человек и отличный следователь. Но есть женщины, которые доведут кого угодно, в том числе и до самоубийства.

Юрий нахмурился.

– О чем это вы?

– Самые частые причины самоубийств мужчин – это отсутствие денег или присутствие женщины. С деньгами у Михаила проблем не было.

Собачонка продолжила буравить Савина черными глазами-бусинками и тихо зарычала, явно не особенно доверяя его словам.

– А я слышал, что они любили друг друга.

Седовласый мужчина вздохнул.

– Увы, любовь это еще не все. Нужно взаимное уважение, понимание и множество других факторов. Уж поверьте человеку, женатому вот уже тридцать лет.

– И не было никого, кто хотел бы его смерти?

– Разумеется, были, – пожал плечами генерал-майор. – С нашей работой невозможно не нажить врагов. Но все они не имеют к его смерти никакого отношения. Леонид Карский все проверил, да и мы со своей стороны провели расследование.

– А есть какие-то документы о проведенной вами работе? – спросил Юрий. – Можно их посмотреть?

Разумеется, ему было плевать на эти документы, просто хотелось вывести седовласого убийцу из равновесия.

– Увы, – сокрушенно покачал головой седовласый мужчина. – Это рабочая информация, разглашать которую я не имею права.

Юрий удовлетворенно хмыкнул, словно ожидал подобного ответа.

– Что ж, тогда я хотел бы поговорить с его сослуживцами.

– И снова сожалею, но вчера ночью был убит один из работников нашего отдела, и все заняты расследованием.

– И что же случилось? – полюбопытствовал Юрий.

– Нападение какой-то сумасшедшей уличной псины. Возможно, кто-то использовал специально выдрессированную собаку, а может, просто случайность. Будем разбираться.

«Ну-ну, разбирайтесь, – подумал Юрий. – Если успеете».

– В общем, рад был с вами поговорить, но у меня много дел, – тонко намекнул на дверь генерал-майор. – Поверьте, все, что написано в официальном заключении о смерти Михаила, – правда. Тут и думать нечего.

Возможно, Юрий и мог бы поверить в эту сказочку, вот только самоубийцы не оставляют после себя посмертные проклятия.

– Может быть, так и есть, – задумчиво сказал он. – В любом случае врачи обещали, что сегодня вечером я смогу поговорить с Александрой Соболевой. Возможно, она сможет что-то вспомнить.

– Кхм… – явно растерялся Савин. – Да. Кстати, рад, что она пришла в себя… и передайте ей мои искренние соболезнования.

– Обязательно передам, – заверил его Юрий.

Распрощавшись с генерал-майором Савиным, Юрий покинул его кабинет и в коридоре вновь столкнулся с усатым мужчиной. Тот шарахнулся в сторону от вновь разразившейся лаем собачонки.

– Твою ж мать, опять эта псина! – раздраженно рявкнул полицейский. – Идите уже отсюда, а то я за себя не отвечаю, пристрелю чертову шавку!

Усач прошел мимо них в сторону лестницы, и маленькая собачка забилась в руках Юрия еще сильнее.

– Что, друг, хочешь прогуляться? – ехидно спросил он. – Ну, беги, мой хороший.

Юрий опустил пса на пол, и тот пулей устремился вслед за рассерженным усачом. Спустя несколько мгновений с лестницы раздался задорный лай пса, очередная ругань полицейского, а затем грохот падающего по ступенькам тела.

– Минус один, – резюмировал Юрий, вновь забирая на руки весело виляющего хвостом песика. – Ты мой маленький суровый мститель.

Когда Юрий вышел из отделения и сел в такси к Артуру, к зданию как раз подъезжала «Скорая помощь».

– Что там случилось? – удивился Артур.

– Кто-то упал с лестницы и свернул шею, – ответил Юрий. – Ничего особенного. Поехали обратно в больницу.

«Сегодня вечером там будут гости, и я бы хотел поговорить с Александрой до их появления, – подумал Юрий. – С каждой минутой промедления шансы выполнить мою миссию все меньше и меньше. Эх, эта сопливая работенка явно не для меня».

Когда они подъехали к больнице, Юрий расплатился с таксистом, не поскупившись на чаевые.

– Ну, вот и все. Чувствую, мои дела в городе практически закончены, и мне вряд ли еще понадобятся твои услуги. Если тебе не трудно, то завези этого милого песика обратно в зоомагазин. – Он задумчиво посмотрел на довольного жизнью пса, сидящего на заднем сиденье машины. – Слушай, а не хочешь завести себе собаку?

В конце концов, Цезарь никогда бы не сел в машину к человеку, не любящему животных.

– Честно говоря, как-то не думал об этом, – удивленно ответил парень. – Я ведь постоянно на работе, разъезжаю по городу.

– Он любит кататься в машине, – заверил Юрий.

– Хах, а почему бы и нет, – неожиданно легко согласился парень. – Работать станет веселее. А как его зовут?

– Амикус[19], сокращенно Ами, – ответил Юрий. – Поверь, он будет верным другом.

Распрощавшись с таксистом, Юрий поднялся в палату Александры, но внутрь его не пустили двое охранников в полицейской форме.

– Вам туда нельзя, – заявил один из них. – Вход разрешен только родственникам.

– У меня там собака.

– Мы думали, это ее пес, – искренне удивился охранник. – Сожалею, но у нас четкие указания не пускать в палату никого, кроме родственников и следователя. Если хотите, мы выведем собаку к вам.

– А давайте, – легко согласился Юрий.

«Похоже, этот Савин решил позаботиться о том, чтобы девушка не смогла никому рассказать правду о случившемся с ней и Ашиным. Убивать ее теперь не станут, скорее запугают или будут накачивать какой-нибудь гадостью, чтобы поддерживать в невменяемом состоянии. Надеюсь, проклятие не станет затягивать с наказанием всех виновных, а то уж слишком шустро они работают. Не хотелось бы, чтобы кто-то еще пострадал, и особенно Александра Соболева».

Когда охранник вывел на удивление покладистого пса, тот лишь взглянул на Юрия, тихо рыкнул, сверкнул глазами и махнул головой. Мол, пошли со мной.

– Простите, что не признали, – виновато сказал охранник, несколько раз удивленно моргнув. – Проходите.

Неизвестно, что именно внушил им волк, но Юрий прошел в палату без всяких проблем. Девушка была в сознании, но на его появление никак не отреагировала, продолжив лежать, глядя в потолок.

– Здравствуйте, Александра.

Девушка едва заметно повернула голову, чтобы увидеть посетителя, но вновь ничего не ответила. Зато стоило Цезарю подойти к ней и ткнуться носом в руку, как Александра приподнялась на локте и начала его гладить.

– Меня зовут Юрий Ашин, я брат Миши.

И вновь она промолчала.

– Я вижу, вам нравится мой пес, его зовут Цезарь.

– Почему Цезарь? – каким-то мертвым голосом спросила девушка.

– Цезаря тоже когда-то убили сослуживцы, – хмыкнул Юрий. – Не обращайте внимания, это мой странный юмор.

Александра наконец посмотрела на него и нахмурилась.

– Хоть вы и похожи, я точно знаю, что старший брат Миши погиб давным-давно. И еще… – Девушка несколько раз моргнула. – Мне кажется, что у вас лицо странно двоится… Наверное, слишком много успокоительных…

– Вы правы, я не его брат. Я даже не человек.

Девушка слабо улыбнулась.

– Да ладно?

– Расслабьтесь и чуть расфокусируйте взгляд, – посоветовал мужчина.

Спустя несколько секунд Саша дернулась назад, упав на подушку.

– Вы… вы кто?!

Юрий знал, что именно увидела девушка, и отлично понимал ее реакцию. Он мог сколько угодно менять свою внешность, но внутри всегда оставался самим собой – давным-давно истлевшим до костей мертвецом. Вот только его сущность могли видеть лишь люди, и сами стоящие на пороге смерти.

– Не бойтесь меня, я…

Тут в палату ворвались слегка растерянные охранники вместе с дородным грузином в полицейской форме.

– Арестовать его! – рыкнул толстяк.

Цезарь глухо зарычал и скинул с себя руку девушки, явно намереваясь броситься на полицейского, но Юрий остановил его коротким жестом. Еще не время, третий помеченный умрет чуть позже.

– Я всего лишь хотел поговорить с Александрой, – мягко сказал он.

– Ты обманом проник к охраняемому свидетелю! – зло сказал толстяк, пока охранники надевали на Юрия наручники. – Запугивать ее вздумал?!

Александра попыталась было вмешаться, но ее никто и слушать не стал. Мужчину вывели из палаты, почему-то вновь не обратив никакого внимания на огромного пса.

– Обыщите его!

Один из парней тщательно, явно профессионально провел обыск, но не обнаружил ничего, кроме бумажника.

– Безоружен? – удивился толстяк.

Оружия Юрий с собой не носил. Да и зачем ему оружие?

Юрия погрузили в «уазик» и доставили в ближайшее отделение полиции, посадили в камеру с несколькими наркоманами и на какое-то время забыли о его существовании. Лишь под вечер мужчину сковали наручниками и привели в небольшой кабинет, где Юрия уже ожидал генерал-майор Савин.

Демонстративно положив на стол перед собой пистолет, он закурил сигарету и выдохнул дым в лицо Юрию.

– Я тут навел некоторые справки. У Ашина действительно был старший брат, вот только умер он более десяти лет назад и выглядел совершенно иначе. Ума не приложу, почему нам сразу не пришло в голову проверить его фотографию. Кроме того, твой паспорт также является подделкой, пусть и очень хорошего качества. Так кто же ты на самом деле?

– Я брат Ашина, – спокойно ответил Юрий. – Не по крови, а по духу.

– Что за философская чушь? – криво усмехнулся седовласый мужчина. – Это не ответ.

– Это ответ, – усмехнулся в ответ Юрий. – Просто тебе его не понять.

– И как же ты собираешься мстить мне без оружия в участке, полном полицейских?

Юрий пожал плечами:

– Я никого не убиваю.

– Ну да, и мой коллега умер именно в тот момент, когда ты находился в нашем отделении, совершенно случайно! Я смотрел видеозапись. Используешь дрессированных животных? Крапивина тоже убила одна из твоих шавок?

– Ты будешь удивлен, но я здесь не ради мести. Все, кто участвовал в убийстве Михаила Ашина, так или иначе умрут в ближайшее время, и мне для этого ничего делать не нужно. Я просто не прочь понаблюдать за процессом. Ради удовольствия.

На какое-то время между мужчинами повисла тягучая, как смола, пауза.

– И какие же у тебя дальнейшие планы? – слегка откашлявшись, спросил Савин.

– Забрать то, зачем я сюда приехал, и исчезнуть.

– И что же это?

Лже-Ашин проигнорировал вопрос следователя, с вялым интересом разглядывая пожелтевшие обои.

– И тебе неинтересно, почему погиб Ашин?

Юрий с трудом сдержал зевок.

– Причины убийства меня не волнуют.

– Но даже такая вендетта, которую ты устроил, требует доказательств…

– Не требует, – индифферентно ответил Юрий. – И так понятно, что ваша продажная компашка просто решила избавиться от единственного честного сотрудника в отделе, а что именно к этому привело, совершенно не важно. И я уже сказал, что никому не мщу. Смерть найдет тебя сама, и без моей помощи, а я в этот момент просто буду стоять рядом, смотреть и получать удовольствие.

– Псих, – резюмировал Савин. – А ведь ты никто и звать тебя никак. А значит, и искать тебя никто не будет. – Он забрал со стола пистолет, вышел из-за стола и крикнул: – Громов!

В кабинет заглянул знакомый Юрию грузин.

– Ты знаешь, что с ним делать. А с девчонкой я сам разберусь.

Юрия вывели из участка, посадили в уже знакомый «уазик» и повезли куда-то за город. Он отлично знал, зачем его туда везут, но спокойно сидел и наслаждался видом из зарешеченного окна. Он не любил город, но это не мешало ему восхищаться тем, как далеко продвинулось человечество со времен плетеных хижин и одежды из шкур. Люди меняли мир вокруг себя, но сами практически не менялись, оставаясь жалкими и агрессивными эгоистами. Не все. Но исключения чаще всего заканчивали жизнь так же, как Михаил Ашин.

Спустя что-то около часа его вытащили из машины и повели в лес. На небосводе появилась нисходящая луна, и вновь заморосил дождик, создавая просто идеальную атмосферу.

– Я так понимаю, мы сюда не за грибами приехали? – насмешливо уточнил Юрий. – Просто не сезон же еще.

Все трое мужчин промолчали.

– Неужели вы собираетесь мне ноги переломать?

– Нет, переломами тут не обойдется, – спокойно ответил толстяк.

Юрий внимательно посмотрел ему в глаза и рассмеялся.

– А ведь правда не обойдется.

Кусты вокруг вдруг зашелестели так, словно за те несколько минут, что они потратили на «прогулку» в глубь парка, их окружила целая толпа.

– Слышь, фокусник, ну-ка прекрати, – неуверенно прикрикнул грузин. – Может, ты еще и подраться решил, псих?

Но вместо того чтобы броситься на них, Юрий тихо зарычал.

– Ну, точно больной, – слегка нервно фыркнул бритый.

И вдруг из темноты послышался еще один рык, а затем еще. Из теней кустов и деревьев начали выбегать десятки и десятки собак, словно только и ожидавших приглашения.

– Это что такое? – опешили мужчины. – Ты дрессировщик, что ли?

– Фокусник… дрессировщик, – все так же хищно усмехаясь, проговорил Юрий. – Нет, я просто обычный пастырь. Волчий пастырь[20].

Собак тем временем становилось все больше и больше. Уже не десятки, а сотни рычащих зверей продолжали окружать мужчин, постепенно оттесняя от них Юрия.

– Слышь, ты, убери своих тварей! – уже почти взвизгнул следователь.

Юрий задумчиво посмотрел на небо.

– Скоро будет гроза.

Один из следователей направил на него пистолет.

– Быстро убери их.

Юрий проигнорировал его слова, и следователь выстрелил. Но за секунду до этого одна из собак прыгнула и схватила его за руку, сбив прицел. Пуля лишь чиркнула по руке Юрия и словно послужила командой на старт для всех собак. Свора бросилась на двоих мужчин с визгом и лаем, и еще несколько раздавшихся в этой какофонии выстрелов уже ничего не могли изменить. За считаные минуты людей разодрали на мелкие кусочки.

– Ну что ж, – пробормотал Юрий, вытаскивая из кармана платок и подкладывая под рукав пиджака в место ранения. – Минус три. И, пожалуй, мне стоит поторопиться.

Вернувшись к полицейской машине, он сел за руль и запоздало понял, что не забрал ключи из остатков одежды одного из полицейских.

– Аф!

К машине подошел огромный, грязный и сильно всклокоченный пес с порванным ухом. В зубах он держал испачканную в крови связку ключей.

– Молодец, друг, – похвалил его Юрий, погладив по одноухой голове. – А ты смышленый парень, пожалуй, у меня есть к тебе еще одна просьба…

Проинструктировав внимательно выслушавшего его пса, Юрий отправился обратно в город. К счастью для него, в машине обнаружился навигатор, иначе бы никакие сверхъестественные силы не помогли ему найти дорогу к больнице.

«Ох, надеюсь, я не опоздаю, – чуть встревоженно думал он. – Если эта сволочь доберется до девушки раньше меня, то я… не увижу его смерть! Тогда эту поездку точно можно будет считать испорченной!»

Вдруг зазвонил телефон, оставленный кем-то из следователей. Экран высветил фамилию Савина, и Юрий с огромным удовольствием ответил на вызов.

– Алло.

– Тимур, вы закончили?

– Скорее с Тимуром закончили, – весело ответил он. – Собаки последние куски растаскивают. И это не метафора.

– Ты?!

– Я.

– Да я тебя лично убью!

– А других вариантов и нет, – хмыкнул Юрий. – Все остальные твои дружки уже мертвы. Жду тебя в больнице.

Выключив телефон, Юрий выбросил его в окно и надавил до отказа на педаль газа. Несмотря на нелюбовь к людям, результатами прогресса он пользоваться умел и любил. Поэтому при желании мог не только умело вести машину, но и пилотировать вертолет, самолет и даже не сплоховал бы, оказавшись на космической станции.

Домчавшись до больницы, Юрий уперся в закрытые двери. Разумеется, ночью посетителей никто не ожидал, поэтому ему пришлось проявить недюжинную ловкость, чтобы забраться на пятый этаж. Расположение палаты Соболевой он запомнил еще в первое посещение, так что вскоре Юрий уже влезал в открытое окно. Кем открытое? Цезарем, разумеется.

– Какая умная у вас собачка, – на удивление спокойно сказала девушка, наблюдая за тем, как пес возвращается к ней и садится рядом. – Открыть зубами оконную ручку и задвижку – это надо очень постараться.

– И вы так спокойно об этом говорите? – с интересом спросил мужчина, спрыгивая с подоконника. – Даже нет желания позвать охрану?

Александра едва заметно повела головой.

– Нет сил удивляться, да и охрану уже убрали, заверив, что мне нечего опасаться. К тому же я не уверена, что охранники смогли бы остановить ходячий труп.

– Я вполне живой, – не согласился Юрий. – Просто вы видели мою сущность, дух, если хотите. И на самом деле я здесь, чтобы говорить не о себе.

– Я уже сказала следователям, что ничего не помню о том вечере. В глазах стоит лишь тот момент, когда он выстрелил себе…

Девушка замолчала.

– Что бы там ни случилось, это было не самоубийство, – успокоил девушку Юрий. – Его вынудили выстрелить. И не волнуйтесь, все, кто причастен к его смерти, скоро умрут.

Александра впервые проявила какие-то эмоции, нахмурившись и резко спросив:

– Вы здесь, чтобы отомстить за него?

– Нет, я лишь наблюдатель, – уже не в первый раз за этот день сказал Юрий.

– Следите за тем, чтобы свершилась месть? – осторожно уточнила девушка.

– О, и снова нет, это скорее для удовольствия, – хищно усмехнулся мужчина. – Мироздание не станет тратить силы и ценные ресурсы, то бишь меня, на такие мелочи, как месть, этим занимается простое человеческое проклятие семьи Ашиных.

– Миша говорил мне, что Ашина в переводе с монгольского – благородный волк. И его род имеет древние алтайские корни…

– Так, и есть, – подтвердил Юрий. – И именно поэтому практически все люди, причастные к его смерти, уже мертвы.

Александра нахмурилась.

– Так, может, и тот человек, которого загрызли вчера возле больницы…

– Да, он один из проклятых, – подтвердил Юрий. – И еще раз да, во всем виноваты сослуживцы Михаила. Именно поэтому вокруг вас вились полицейские, желая узнать, что вы помните.

– Но я ничего не помню! – зло сжала край одеяла девушка.

– Это и есть моя миссия – дать вам возможность вспомнить, чтобы у души убиенного был шанс.

– Шанс?

Мужчина устало вдохнул и скривился так, словно у него вдруг заболел зуб.

– После смерти душа потомка древних шаманов возвращается в лес и принимает свою естественную форму – превращается в зверя. Разумеется, в такой ипостаси сохранять человеческие воспоминания слишком тяжело, поэтому они постепенно стираются из памяти. Но в некоторых, очень редких случаях чувства человека оказываются сильнее звериной природы…

Девушка внимательно слушала Юрия, глядя на пса расширившимися от удивления глазами.

– Это… Миша?

– Его дух, – уточнил Юрий. – Он не сохранил всех воспоминаний Михаила Ашина, но все же отказывается отпускать кое-что. Точнее, кое-кого.

Саша, все еще не веря словам странного… человека, ласково провела рукой по голове пса.

– Но как же…

– Только одно светлое чувство достойно того, чтобы возвращаться из мертвых, и это вовсе не месть… – продолжил Юрий таким тоном, словно был не согласен с подобным порядком вещей. – Недавно я слышал от одного человека, что любовь – это далеко не все… Так вот для некоторых людей любовь – это все, для чего стоит жить…

– И умирать, – тихо добавила Саша.

Девушка неотрывно смотрела в небесно-голубые глаза пса, и в ее голове рождались образы воспоминаний… не своих… чужих…

Этот вечер был посвящен очередному просмотру любимого сериала. По сформировавшейся со временем традиции, они сидели в обнимку на диване, ели итальянское мороженое и болтали о всяких мелочах. Странно, но даже спустя несколько лет знакомства им всегда было о чем поговорить. Несмотря на то, что они жили вместе уже полтора года, даже обычный разговор по телефону посреди рабочего дня запросто мог затянуться на пару часов. Они словно путники, много лет бродившие по пустыне и наконец нашедшие источник свежайшей родниковой воды, никак не могли напиться друг другом.

Идиллию прервал звонок в дверь.

– Кто бы это мог быть? – удивилась Саша.

– Может, цветы от очередного твоего поклонника, – съехидничал Михаил.

– Ой, это было-то всего один раз, – фыркнула Саша. – Я же не могу каждому клиенту нашей фирмы объяснять, что у меня есть… молодой человек.

Возможно, она хотела сказать «любимый молодой человек», но, несмотря на долгое время их знакомства, Саша так и не смогла сказать ему этого слова. Она говорила себе, что относится к этому слову слишком серьезно, чтобы просто так им разбрасываться, но правда… правду не знала даже она сама. Что-то в прошлом мешало ей открыться даже человеку, любящему ее всей душой.

– А можно бы и объяснить, – насмешливо сказал Михаил, сделав вид, что не заметил небольшой паузы. – И намекнуть, что у него есть табельное оружие, если что.

«Ничего страшного, солнце, – подумал он, легко поняв причину заминки. – Я тебя не тороплю, скажешь это, когда будешь готова».

– Если что, у него есть верная, умная и красивая девушка, – щелкнула его по носу Саша. – Посмотрим, кого это принесло на ночь глядя.

Она вышла в коридор и загремела замком. А затем раздся тихий вскрик и звук глухого удара. Михаил среагировал мгновенно, бросившись к сейфу с пистолетом, набрав код… и все равно опоздав.

– Не двигаться!

Михаил медленно обернулся, чтобы увидеть направленные на него дула пистолетов. Двое мужчин ничем не примечательной внешности выглядели так спокойно, словно зашли в гости просто выпить чаю. Обоих гостей Михаил отлично знал, и от этого было только хуже.

– Вы? Что вам надо?

– Я же предупреждал, что чрезмерное рвение ни к чему хорошему не приведет, – криво усмехнулся седовласый мужчина. – Не стоило копать под Громова. И ты правильно сделал, что достал пистолет. Теперь медленно поднеси его к виску и нажми на курок.

– Ээ… что? – опешил Михаил.

– Все очень просто. – Седовласый крикнул в коридор: – Эй, Крапивин, тащи девчонку сюда!

Еще один сослуживец зашел на кухню, волоча за волосы девушку одной рукой и держа у ее виска пистолет другой. Судя по взгляду Саши, она «поплыла» от сильного удара по голове и с трудом понимала, что происходит.

– У нас здесь милая девушка, получившая не сильный, но, возможно, опасный удар по голове и потерявшая сознание. Если ты будешь благоразумен и сам решишь нашу маленькую проблему, то Крапивин не выстрелит, и она останется жива. Мы даже, по доброте душевной, вызовем для нее «Скорую».

Михаил судорожно прикидывал возможные способы сопротивления, но в голову ничего не приходило.

– Дергаться я бы не советовал. Не знаю уж, что ты успеешь сделать, но твоя подруга в любом случае умрет.

– Ты клянешься, что не тронешь ее? – обреченно спросил Михаил.

– Клянусь. Мы уже много лет работаем вместе, и ты отлично знаешь, что я человек верующий и к клятвам отношусь серьезно, – рассмеялся мужчина. – Итак, сейчас я досчитаю до трех, и твою подругу пристрелят. Раз. Два…

– Стойте! – Нападение произошло настолько неожиданно, что Ашин не мог даже толком собраться с мыслями. – Хорошо… я сделаю это…

Герои, способные разоружить или даже убить трех человек, стоящих на расстоянии нескольких метров, бывают только в фильмах. Чтобы нажать на курок, нужны доли секунды. За это время невозможно вскинуть пистолет, взвести затвор и выстрелить, тем более убить двух человек, да к тому же еще и разобраться с третьим, держащим пистолет у виска твоей девушки.

Говорят, перед смертью у человека перед глазами проносится вся жизнь. Михаил в этот момент думал только о последних минутах, проведенных вместе с Сашей, и о том, что это закончится навсегда. Он попытался поймать взгляд девушки, но та окончательно потеряла сознание и обмякла.

Прежде чем нажать на курок, Ашин зарычал от бессильной ярости, а потом мир скрыла тьма…

– Это было проще, чем я думал, – хмыкнул седовласый. – Минута на то, чтобы создать видимость ссоры, и валим отсюда.

Трое мужчин быстро утроили в комнате бардак и подтащили девушку к трупу Михаила.

– Она еще жива, – заметил грузин. – Добить?

– Я же поклялся, – укоризненно посмотрел на него седовласый. – К тому же удар такой силы в висок в любом случае приведет к смерти. Ей осталось недолго.

– Лучше действовать наверняка, ведь… – начал спорить лысый, но вдруг из подъезда донесся собачий вой. Завыла сначала какая-то мелкая собака, затем к ней присоединились еще несколько с других этажей.

– Валим!

Даже когда они спешно покинули подъезд, уже на улице, их продолжал сопровождать протяжный и полный печали собачий вой – все животные в округе словно сошли с ума.

Девушка сидела, держа руку на голове волка, а по ее бледным щекам текли слезы. Юрий смотрел на нее с вялым интересом, чувства не были его сильной стороной, зато ему было любопытно узнать, чем же все это кончится.

Вдруг дверь в палату распахнулась, и тут же раздалась серия тихих хлопков-выстрелов.

– Ого как, – удивленно выдохнул Юрий, медленно оседая на пол. Изо рта мужчины полилась кровь, очевидно, одна из выпущенных ворвавшимся в палату мужчиной пуль попала в легкое.

– Я закончу это здесь и сейчас! – зло рявкнул генерал-майор Савин, переводя пистолет на девушку и волка. – Сдохните!

Цезарь тут же очнулся от транса и бросился на последнего оставшегося в живых обладателя волчьей метки. Раздалось еще несколько выстрелов, и волк рухнул на врага всем телом, тут же вгрызшись клыками в его горло.

– Миша! – запоздало воскликнула девушка, наконец придя в себя после видения из прошлого.

Саша оказалась посреди больничной палаты в окружении двух истекающих кровью мужчин и волка. Савин явно был мертв – от его шеи практически ничего не осталось, а вот лже-Юрий Ашин еще дышал, даже несмотря на несколько полученных пуль и огромную лужу крови под ним. Стоило бы задуматься, почему мертвец вообще истекает кровью, но девушке было не до этого – она поспешно бросилась к волку.

– О нет, – выдохнула Александра, с огромным трудом перевернув тяжеленную тушу Цезаря. – Миша, ты жив?

Это звучало довольно странно в отношении души человека, переродившейся в волка. К тому же волк принял на себя все выстрелы Савина и теперь мог лишь слабо поскуливать.

– Нужно отнести его в лес, – прохрипел Юрий.

– Лес?! – ошарашенно переспросила девушка. – Откуда в центре Москвы лес?!

Юрий закатил глаза, поражаясь непонятливости девушки.

– Рощица на той стороне аллеи тоже подойдет.

Девушка попыталась поднять волка, но это оказалось выше ее сил. Даже будь она здорова, Цезарь весил никак не меньше пятидесяти килограммов.

– Я не смогу… – со слезами на глазах сказала девушка, прижимая к себе волка.

Белая больничная сорочка девушки вся покрылась пятнами крови и облепила ее тело, ставшее практически невесомым за то время, что она пролежала в коме.

– Если любишь… сможешь, – выдохнул Юрий, устало закрыв глаза.

Саша ожидала, что он скажет еще что-нибудь, но мужчина застыл без движения. Даже не нужно было проверять пульс, чтобы понять, что он уже мертв. Хотя он вроде бы таким и был, но опять-таки девушке было не до подобных размышлений.

– Лю… – тихо прошептала Саша и неожиданно легко подняла волка на руки. – Конечно, люблю!

Охранники вбежали в палату как раз в тот момент, когда Саша вышла в окно пятого этажа и исчезла в темноте. Кому-то показалось бы странным, что охрана среагировала на выстрелы и крики с таким опозданием, но в последнее время в больнице вообще творилось много чего непонятного.

А тем временем девушка в окровавленной одежде несла на руках огромную серую собаку в глубину прилегающего к больнице лесопарка.

– Потерпи, Миша, – шептала она. – Осталось совсем немного. Дыши. Слышишь? Дыши!

Волк неожиданно глубоко вздохнул, выдохнул очередную порцию кровавой пены и перестал скулить.

– Нет! – яростно зашептала Саша. – Нет! Мы уже почти пришли! Почти!

Девушка продолжала углубляться в лесную рощицу, баюкая на руках пса, пока их не скрыла темнота.

Спустя несколько минут охранники выскочили из больницы и вбежали в рощу вслед за девушкой, но увидели лишь следы крови, резко обрывающиеся прямо посреди поляны. Ни обыск всей территории клиники, ни изучение записей камер не дали абсолютно ничего, словно девушка просто бесследно растворилась в воздухе. Зато в ее палате остался лежать труп генерал-майора Савина с полностью опустошенным пистолетом. Один-единственный труп. А по всему городу вновь завыли собаки, но на этот раз в их вое слышалось торжество…

Активные поиски Александры Соболевой продолжались несколько недель. Разумеется, в первую очередь ее подозревали в убийстве Геннадия Ивановича Савина, но были попытки связать ее и со смертями других работников отдела. Так продолжалось до тех пор, пока у следствия не появились улики, указывающие на причастность Савина и его подчиненных к многочисленным кражам и злоупотреблениям властью. Когда виновные уже мертвы, расследование начинает двигаться на удивление бойко, и очень часто к нему как к катящемуся с горы снежному кому налипает множество «висяков». На фоне всего этого таинственное исчезновение девушки быстро потеряло актуальность и было благополучно погребено под многочисленными уголовными делами. Спустя какое-то время Александру признали погибшей, возможно, и от руки нечистых на руку полицейских, а поиски были прекращены. Мужчина с огромной собакой, называвший себя Юрием Ашиным, и вовсе оказался призраком, не засветившимся ни перед одной видеокамерой. Видели его лишь несколько человек, и никто из них почему-то не мог точно описать внешность мужчины. Даже следователь Леонид Карский, занимавшийся делом Александры Соболевой до передачи его в главное следственное управление, уже не мог точно сказать, как выглядел Юрий Ашин и существовал ли он вообще.

Пожалуй, единственным человеком, не потерявшим надежду найти Александру и сохранившим все воспоминания о странном человеке с собакой, была Светлана. Со дня пропажи подруги она не могла избавиться от постоянного ощущения тревоги и ночных кошмаров. Девушка винила себя в том, что общалась с Савиным и делилась информацией о текущем состоянии Александры. Неизвестно, куда бы ее завело нескончаемое самоедство, если бы не одно странное событие, неожиданно принесшее ей успокоение.

Возвращаясь как-то вечером с работы, Светлана поставила машину на парковку рядом с домом и неторопливо доставала пакеты из багажника, когда позади раздался тихий рык. Обернувшись, девушка увидела огромного грязного пса с порванным ухом. Он спокойно сидел перед ней, будто бы вопросительно наклонив голову набок.

– Ой! – невольно воскликнула девушка. – Ты меня напугал.

Пес лишь фыркнул в ответ.

– Что ты хочешь? Чтобы я тебя покормила? Но у меня здесь только овощи…

Пес замотал головой, будто бы действительно поняв ее вопрос.

– А что тогда? – спросила девушка, чувствуя себя донельзя глупо.

Разумеется, пес не ответил, продолжив сидеть и с любопытством разглядывать девушку. Набравшись смелости, Светлана приблизилась к нему и осторожно протянула руку. Пес понюхал ее, вроде бы одобрил и позволил погладить его по голове.

– А ты умный, – улыбнулась Светлана, осторожно почесывая его макушку. – Чем-то напоминаешь собаку одного моего знакомого… ну как знакомого, видела его пару раз… а может, и не видела, уже и сама не знаю…

Девушка вдруг поняла, что уже некоторое время разговаривает с собакой так, словно та ее понимает. А еще она осознала, что, возможно, именно такого все понимающего слушателя ей и не хватало все это время.

– Ты же ведь ничей?

Ошейника на псе действительно не было, но вел он себя так, словно был неплохо выдрессирован.

– Хороший. Извини, но я не могу взять тебя с собой, правда. У меня небольшая квартирка, да и дома я бываю не слишком часто.

Девушка вернулась к машине, забрала вещи, еще раз потрепала пса по голове и направилась домой. Увы, собака тут же последовала за ней. Более того, стоило Светлане открыть дверь, как крупный лохматый пес необычно проворно для таких размеров проскользнул в подъезд. И девушка скорее обрадовалась этому, чем испугалась.

– Ну да, погода не очень. Здесь тебе, наверное, будет лучше, – хмыкнула она. – Но домой я тебя не пущу.

И Светлана сама не заметила, как пес не только прошел в ее квартиру, но и разделил с ней ужин. Несмотря на довольно грозный вид, вел он себя очень покладисто. Разумеется, девушка часто думала завести какое-нибудь животное, котенка или хомячка, но уж никак не огромного уличного пса. Но этот зверь вел себя так уверенно, что она просто не смогла его прогнать, решив оставить его, по крайней мере, на ночь.

Когда пришло время сна, пес тактично лег на пол рядом с кроватью, немного повозился, грустно вздохнул и тихо засопел. И столько в этом сопении было уюта и защищенности, что впервые за долгое время Светлана спокойно уснула и увидела удивительный в своей реалистичности сон.

Офисная фея лучезарно улыбнулась и, поставив мне на середину лба красную точку – тику, вымолвила:

– Иди работай!

И я поднялся и поплелся в свою часть извилистых офисных перегородок, сливающихся в корпоративный лабиринт. А куда деваться-то? Через семь дней прибывает комиссия с Бетельгейзе – тестовый запуск Радужного Теле-Порта через полгалактики. Пока мы испробовали его только на крысах, завтра будет пробовать беспородную собачку, а через шесть дней – уже человека. План, план, план. Быть ему иль не быть?

В любом офисе есть шеф, его злодей-заместитель, девушка-мечта, Первый галактический отдел (технологии и шпионаж к вашим услугам! Прайс-лист прилагается), антикризисный чародей и офисная фея.

Именно она строго раз в месяц проводит профилактический осмотр трудового и не очень трудового народа, отмечая прохождение осмотра и разрешения продолжения деятельности той самой точкой – тикой. Которая когда и где-то, если не врут историки с планеты Земля, означала благословение и покровительство высших сил. А теперь – и защиту от враждебного корпоративного сглаз-воздействия и перекодирования.

Мой очень старенький дедушка – а он, как сам уверяет, сразу с ночного горшка пошел на работу, – даже будучи трезвым, говорит, что раньше все было иначе.

Такого, как чародейство и фейства в офисах в его времена не было. Конечно, случались в офисах всякие резни, да великие пьянки, да служебные романы, мелкая поножовщина и крупное крысятничество, но фей тогда никто в глаза не видел. Разве что секретарша шефа кем-то в шалости прикидывалась или кавайно наряжалась, насмотревших японского анимэ для взрослых, или главбух загодя международный женский день праздновала. Но фей по должности не было. Потому как даже слегка доступные офисные женщины без особых запросов – все же не то. И к тому же кто-то должен был и о, как это правильнее выразиться, – высоком думать и народу в зале и курилке соответствующие разумные и нематерные слова говорить.

Ходили в народе, конечно, какие-то слухи про всяких офисных демонов. И вроде их даже в Интернете показывали. Но и в Интернете, понятно, правдива только реклама, которой и в реале можно верить. Остальное – распакованные иллюзии и тлен цивилизации.

Когда нефть стала заканчиваться – все волшебники и повылазили разом. Словно до этого в городских парках прятались и невидимками по подъездам шныряли. Многие называли себя детьми мага Мерлина, показывая на теле тайные знаки и в руках – какие-то стремного вида документы, крича в начальственных кабинетах: «Мерлин – наш рулевой!» Нашлись и те, что прямо на улицах представлялись людям Фаустами и его учениками, провоцируя за небольшие деньги на познание мира. Но потом тоже опомнились и побежали в корпорации, крича о парадигме и грядущих поползновениях, если да кабы не принять срочно мер соответствующих.

Ну и, в общем-то, докричались – психологов, которые не смогли запас нефти на земле сохранить, повсюду сократили – ведь люди же, не звери, нефть профукали! А кто с людьми-то работал? Пожалуйте, товарищ, психологов без вещей на выход! Многих ученых тогда тоже, по слухам, расстреляли, как один известный товарищ-бизнесмен-психокультурист Стерлинг-Мерлинг посоветовал. И сказал он примерно так, что это ученые виноваты, что природа самым безобразным образом изувечена, разграблена, почва отравлена, полный пипец и абзац. Даже кислорода всем не хватает, и потому народ так нездорово на соседей косится и плотоядно облизывается… И все по вине этих самых ученых – не так разработано и во вред человечеству. Как говорится, изрек от всего сердца и по простоте душевной. Может быть, даже он и хотел как лучше, а только как повелось испокон веков, несмотря на новые технологии, все же вышло, как всегда, и то самое, которое в книгах неприлично упоминать. И кто ж виноват, что народ все им сказанное напрямую воспринял. И несчастных ученых так сократил, что, вероятно, уже ни одного не осталось. Даже на разведение…

Вот на их место, от щедрот корпоративных отстраненных, и пришли в офисы маги – и за дело, засучив рукава, взялись. Кто – в балахонах, кто – в кожаных тужурках с волшебными палочками в кобурах. Кто с костяными дубинками и в расписных шелковых халатах и штанах-алладинках именитого модельера Ахалай-Махалая. Кто с навороченными рамочками, заместо лозоходцев, теперь более понятную и полезную энергию повсюду замерял и места переработки вторичных отходов в золото перепрограммировал. Многие вообще в туниках да в золотых цепях являлись прямо на работу. Причем абсолютно никого не смущаясь, таким наглым нарушением официальных правил дресс-кода. И бубнами да прочими предметами вовсю размахивали… И пошел вызов корпоративного духа повсюду, ибо падкое начальство на деньги большие оказалось.

И начали маги-чародеи в работниках силу воли и тягу к познанию сокровищ пробуждать и потом складыванию сих материальных благ в закрома частых организаций и фирмочек.

Сам-то я магов уже не застал – то ли их голодный корпоративный дух сожрал, то ли они друг друга удавили по своей крутости, но батя тогда уже из пригородного села вышел, в чей-то офис зашел. Там и остался. Так он – хотя и корпоративную подписку о том, что видел, слышал, делал и не делал, давал, все равно мне, юному, рассказывал. После того как та самая корпорация, где он трудился, сгинула. Съели ее и даже логотипа не оставили.

Но пока жива была, говорит батя, – до глубины души пробирало и до самого нутра это корпоративное заползало, даже женщины и алкоголь не помогали. Сидит, наливает себе самогон и тихонько мне на ушко рассказывает. А сам по сторонам зыркает – чтобы никто не подглядывал и не записывал на берестяной свиток для предоставления какой корпоративной службе безопасности – что сидит некто в своей избе и неромантическую пургу про прошлое гонит. Или группе по внедрению корпоративного духа доложат. Ну, это как у кого из организаций называется. И батя на мое ухо горячо шепчет:

– Проходим мы как-то в понедельник пораньше потрудиться, а столы все цепью железною скованы, бухтелки наши не запитаны, и стоит посреди шеф сам – грознее тучи его харя. Дух, говорит, наш корпоративный на вас, извергов, прогневался, и настала пора искупить. А мы-то чего – итак, почитай, полгода без премии, больничный не берем – за жизнь свою в корпоративной клинике опасаемся.

Молчим, а сами думаем – нечего манагеру терять помимо трудовой книжки. Тем более – Юрьев день на носу – соблюдая старинные традиции, в него и уволиться можно. Так, чтобы проходящим мимо грузовиком не задавило вусмерть.

Но шеф нас постращал, а потом к делу приступил. Сейчас, говорит, будем все преображаться. И тут, словно из леса, то бишь шкафа, собранного из самого натурального ДСП, выходит этакий мужик. В шкуре якобы звериной и с кривой рогатиной в левой руке. А чего у него было в правой – того не помню, – продолжил батя. – Может, ничего не было, а может – у него и правой руки вовсе не было. Такому образине и одной левой вполне для дела хватит. И мужик этот, зловредно прищурясь с улыбкой на все отбеленные в дорогущей клинике клыки, тихо нас спрашивает, чего про предков помним.

Тут мы, конечно, все застремались, но потом плюнули и спрашиваем:

– Чего, мол, в нашем офисе пропало и на кого валить будут? И поскольку нам скидываться для возмещения корпоративного убытка? В придачу субботники-воскресники на месяц будут али больше?

Мужик с рогатиной вмиг посуровел и завел свою пластинку:

– Как известно, корпоративная магия древних славян состояла, – и, помолчав, аж гордо нам назвался – волхв Бабловар, и добавил, покачивая пшеничными усами, – из магии и самих славян.

Дальше пошел тяжкий тренинг по предковским заветам, накоплению и бережливости, почтению к руководителям да разбор наказа княза-олигарха Рюрика и практическое применение ритуалов древних земли и неба. С соответствующими песнями и плясками у священного и животворного офисного огня. Некоторые настолько втянулись, что даже собственные имена забыли, не будь на них прикрепленных бейджиков, безымянными бы остались до самой старости. А кто бейджиков не имел, то, как понимаете, сам виноват. Тех всем отделом новым именем награждали и в новую корпоративную жизнь выпускали, с самого нуля карьеру начиная. Те и копошились до пенсии внизу офисной пирамиды, потому как лишь избранным удавалось еще 10 или более таких же лопухов наловить и к основанию пристроить, чтоб самому по ним повыше подняться, хоть на одну ступень. И ощутить себя уже не просто офисным планктоном, а рыбой, например, эволюция она везде эволюция. А планктон всегда был и остается внизу пищевой цепочки, хоть пляши, хоть мантры офисные пой. Даже стулья, поставленные в магический корпоративный круг или выстроенные стройной шеренгой, мало помогали, а может, через зад мало что воспринималось и лучше бы все стояли, благоговейно сложив ладони перед вещающим офисные истины Бабловаром. Некоторые в такой запредельный трансоэкстаз впадали, что полгода вкалывали без зарплаты и не жаловались. Бывали и такие, что пропадали без вести, затерявшись навеки в зловещих офисных коридорах. Они тоже приносили свою посильную пользу, поскольку призраки они были высококвалифицированные и официально не уволенные. Только платить им начальство никак не собиралось, и кормить их тоже вроде не требовалось. Потому даже как бы выгодно было иметь часть таких сотрудников, не важно, зомби они или еще вполне живые люди. Может быть, их даже специально из еще живых в неживых превращали…

Прошел месяц в трудах и спокойствии, – продолжил батя, наливая себе целительную брагу в рот из графина, – и однажды в понедельник спозаранку столы все цепью железною скованы, бухтелки наши не запитаны, и стоит посреди уже не шеф сам, а страшна-девица. На нас злобно уставилася да слова суровые молвит. Типа, все мы народ потерянный, со своей корпоративной душой разлученный и потому – глобально и конкретно несчастный. Но она волею шефа нашего – дай бог ему здоровья и бабла столько же, сколько имеет, будет нас спасать-выручать, а мы за это – ей и шефу в ножки кланяться и производительность труда всячески поднимать. И потом уж мы повспоминали, – батя тут ощутимо из бутыли графиновой отхлебнул, вытер потное личико об обои с родными прежде логотипами и девизами и дальше забубнил про свое горячее прошлое и встречу с корпоративным духом: Золотой век и типа золотое время родных корпораций.

Было все поначалу как бы чики-пуки, без всяких таких перегибов, а потом нахлынуло. Наружу полезли всякие реинкарнации, и прошлое взад раком пятится, офигенно сдвигая всех на своем пути и не извиняясь.

Так, на сеансе воспоминаний о Будущем одна манагерша припомнила:

– Сначала выключили отопление, а потом пришел ледник… Так я не понял, что действительно ледник по Земле пошел, что ЖЭК какой-то не вовремя батареи отключил? И где тогда корпоративный дух ЖЭКа был? Куда смотрел?

И вспомнив это, батя заплакал и пошел в сарай, где робот поломанный хранится, масла ему машинного – как по праздникам делает – налить. Типа – другу человека. Раз приручил и потом в ремонт не отдал. А можа – ремонтов уже и не было?

А феи офисные – так они же офисные, этим все сказано. В офисах – жизнь особая, тут нервным и манерным не место, слабые попросту не выживают, а потому тут, как в аномальной зоне – чего только не водится. Ну, были фирменные маги, теперь офис-феи, потом бизнес-нимфы. Лишь бы все не парились и начальство удовлетворялось.

Есть, конечно, мнение, что корпоративный дух – это не только совокупность душ членов совета директоров, акционеров и покровителей коммерческой организации, но и всех ее работников. Или, на худой конец, – части их душевных устремлений и неиспорченных пока идеалов.

Поэтому во многих коммерческих конторах при поступлении на работу подписываются документы, в которых новые труженики обязуются не только сохранять служебную информацию, но и не продавать свою душу (даже в ритуально-символической форме) конкурентам из других коммерческих организаций. И посему в светлых и просторных офисах регулярно проводят изгнание чужих – с точки зрения коммерческой – корпоративных духов-захватчиков, проявляемое в разговорах, сплетнях, неуместном восхвалении не своего, которое вроде и не кормит, и не поит, а таки искушает как зарплатой вроде большой и премией немалой. И надо не поддаться на провокации, ибо разве можно быть уверенными, что не в нашей корпорации – жизнь лучше? Вон как у нас офис-фея трудится, начальство улыбается и светлое будущее по понедельникам разворачивает, даже зелень пластиковая в своих горшочках в коридорах радостно расцветает…

Другое в нутрях слегка гложет. Вот сдадим мы портал – а куда ж не сдать. Но ведь шефы с Бетельгейзе приедут. А у них наверняка свой собственный корпоративный дух. Так чего – нам на их корпоративный дух сдавать придется? А может, они там, на своей Бетельгейзе, ходят с песьими головами, а нормальные головы только в командировках носят? Но с другой стороны – говорил же как его там, умник один, что, дескать, Земля-то только колыбель и не век нам в ней оставаться – куковать. Надо трудовому манагеру и к звездам тянуться и быть готовыми к их инопланетному корпоративному духу. Чай, не одни Чужие там живут. Ну а Хищники – они везде. Потому что каждый корпоративный дух и корпорация кормиться должны…

Унылый сентябрь напоил воздух моросью. Она медленно, будто нехотя, пропитывала одежду. Израненная лопатами земля разбухла от влаги. Могилу выкопали у кладбищенской ограды. За ржавыми прутьями дрожал осинник и осыпал листьями свежий холм. Стволы прятались в зыбком мареве, тяжелые капли, срываясь с ограды, отбивали о землю глухой похоронный ритм.

Глеб стоял у могилы. Слез не было. Хотелось лечь и вдавить лицо в грязь, захлебнуться в ней – быть может, тогда предсмертная агония разобьет ледяной кристалл в его голове. И он наконец оплачет свою жену, свою Алину.

Глеб зажмурился.

Пора уходить. Сколько он стоит здесь – час, два, десять? Чего ждет? Должно быть, просто боится. Ночи в пустой квартире, ее одежды, развешанной в шкафу, любимой чашки на кухонном столике. Себя наедине с воспоминаниями.

Рядом деликатно кашлянули.

Глеб открыл глаза. Могилу укрыл ковер из крупных белых лепестков.

В паре шагов от Глеба стояла рыжеволосая девушка. Высокая, эффектная, в модном плаще и с рюкзачком за плечами. Одной рукой она прижимала к груди остатки роскошного букета, второй рвала цветки и осыпала ими землю. Глеб хотел спросить, зачем она это делает, но девушка улыбнулась и сказала:

– Она могла бы любить ирисы. Как думаешь, братец?

Позади раздался смешок, и Глеб, обернувшись, увидел жилистого парня с всклокоченной пепельной шевелюрой. В его шальных глазах плескалось веселье. Кажется, этой парочки не было на похоронах. Кто они и зачем пришли?

– Родственники мы, – сказал жилистый, – троюродные. Я Серый.

Глеб кивнул: конечно, родственники, он забыл.

– Сергей… извините, не помню вашего отчества.

– Не Сергей, – парень мотнул головой. – Серый я. Эта рыжая – она и есть Рыжая, а вон тот чернявый – Вран.

У кладбищенской ограды замер, будто жердь проглотил, третий незнакомец – худющий тип с длинным носом. Он таращился на Глеба с презрением, как на муху. Неприятный человек.

– Если вы не против, я хотел бы остаться один, – сказал Глеб и отвернулся.

Краем глаза он видел, как Серый кивнул, а через миг оказался рядом. Странно, но двигался парень совсем бесшумно: ни шагов, ни шелеста одежды Глеб не услышал.

– Извини, братишка, времени жалко, – Серый подмигнул ему. – Давай-ка, чайку хлопни для обогрева, а то с таким примороженным клубнем не поговорить.

Рыжая скинула рюкзак и выудила из него термос. Открыла, протянула Глебу. Он вдохнул густой аромат травяного настоя, отхлебнул. Вкус был странный. Вроде вяжущий и горький, хуже растворимого кофе, но и приятный, расслабляющий. Почти не заметив, он выпил все, а Рыжая улыбалась и кивала: давай-давай, тебе нужно. И вправду полегчало: голова сделалась пустой и ясной, отступила горькая желчь.

– Ну что, готов? – спросил Серый.

– К чему?

– Прогуляться. Мы же не поганые горнадапнеры, чтобы волховать на погосте.

Носатый у ограды встрепенулся и, прищурив глаз, бросил:

– Карачун карапузику.

– Прекрати! – Серый нахмурился. – Он не карапуз, а очень даже подходящий кандидат. Парень себя еще проявит, я верю. А ты не каркай!

Он подхватил Глеба под руку и поволок в лес. Осины щедро кропили их ледяными каплями. Прелая листва разъезжалась под ногами. Туфли мгновенно намокли и хлюпали с каждым шагом. В кронах насмешливо свиристели птахи: должно быть, они впервые видели дурака, бредущего по лесу в костюме. Глеб подумал, стянул с шеи галстук и сунул в брючный карман.

– Куда мы идем? – спросил он.

– Считай, уже на месте, – ответил Серый. – Можем начинать.

– Что?

– Испытание. Ритуал. Сделку. Называй как хочешь. Суть проста: каждый из нас исполнит одно твое желание. В обмен загадаем свои. Три желания – тебе, три – с тебя. Честная игра. Согласен?

Глеб остановился.

– Глупость какая-то, – сказал он. – Я думал, вы действительно дальние родственники Алины, приехали скорбеть, а вы… Не тот момент выбрали для шуток, уважаемые: я сегодня жену похоронил, мне не до идиотских забав. Прощайте.

Он развернулся и зашагал обратно. «Если остановят, – думал, – буду орать. Клоуны недоделанные!» Но его никто не хватал, не преграждал дорогу, не уговаривал. Странная троица молча шла следом. Глеб оборачивался, и всякий раз Рыжая кивала ему, а Серый ухмылялся. Носатый глядел в сторону.

Кладбищенская ограда словно растворилась в тумане. Глеб ждал, что вот-вот наткнется на нее, в крайнем случае, выйдет к дороге, но минуты ползли, он месил промокшими туфлями лесную гниль, а проклятый осинник не думал кончаться. Мобильный, вытащенный украдкой, честно вывел на экран текущую локацию, но позабыл дать хоть какие-нибудь ориентиры. По мнению дурацкой программы, на десятки километров вокруг раскинулся девственный лес. Можно было повернуть на север и часов через пять-шесть добрести до охотничьей сторожки – единственного строения, отмеченного спутником. Вот только в лесу начинало темнеть, а надоедливая морось постепенно превращалась в дождь.

– Ладно, – сказал Глеб, развернувшись, – я не знаю лес, я заблудился в трех соснах, а вы хотите позабавиться. Предположим, я стану играть на ваших условиях, но тогда вот первое желание: выведите меня из леса.

Серый расхохотался.

– Удрать решил, умник, обратно под крылышко вайфая и доставки на дом? Нет, первым загадаю я. А ты думай. Поспешное желание, как незрелая слива – никакой пользы от нее, лишь оскомина и понос.

Глеб хотел спорить, но тот запанибратски хлопнул его по спине и сказал:

– Давай-ка ты угостишь меня обедом, а? Вот такое простенькое желание. Соглашайся!

Заплатить за ресторан? Так просто? «В конце концов, устроить нормальные поминки я обязан, – подумал Глеб, – зато эти доведут меня до города. Потерпеть час-другой – и больше я с ними не увижусь». Он кивнул.

Рыжеволосая взяла его под локоть и, заглядывая в глаза, сказала:

– Тогда повторяй: «Я, Глеб Старостин, доброй волей и именем рода клянусь исполнить желание Вольха Серого, велесова зверя, и угостить его так, как того требуют сказки и правды».

Глеб пожал плечами и повторил.

Серые сумерки укутали лес, по земле пополз туман. Длинными языками щупал траву, собирался рыхлыми лепешками на полянах. В обманчивых его отблесках зашевелились кусты, деревья искривили стволы, будто намереваясь вырвать из земли корни-якоря и пойти вслед за туманом. Звуки стали глуше, размеренное совиное уханье заглушило щебетание лесной мелочи.

С пепельноволосым творилось странное. Он припал к земле, шальные глаза засветили в полумраке, а лицо исчезло в пляске суетливых теней. На миг показалось, будто это и не лицо вовсе, а волчья морда, если только бывают у волков такие огромные, такие бездонные и жадные крокодильи пасти.

Чудовищные зубы сомкнулись на ногах Глеба и откусили их.

Он рухнул в мокрую траву, даже не успев испугаться. Лишь долгим мигом позже, когда культи охватило жидкое пламя, а ржавый тесак боли разворотил внутренности, Глеб закричал.

Он орал так, что липкий туман втянул свои щупальца и исчез среди деревьев.

Высоко-высоко в черном небе захохотали звезды.

Над Глебом склонились лица. Рыжая улыбнулась чуть виновато и бросила ему на грудь ломаные стебли – тех самых ирисов, лепестки которых усеяли могилу Алины. Вран глядел без интереса. Зато Серый – обычный Серый, с человеческим лицом – хлопнул вопящего от боли Глеба по щекам и, склонясь к уху, зашептал:

– Ты умираешь, братишка. Ну надо же: еще миг назад здоровый мужчина, и вдруг почти труп. Несправедливо, да? Но, с другой стороны, признаем: ты был жалок. Сидел в офисе, психовал из-за мизерной зарплаты, вместо дружбы приятельствовал, занимался сексом – вместо любви. И горсть этих убогих несуразностей называл жизнью. Так стоит ли страдать ради них? Теперь, когда вот-вот все закончится, пора сказать себе: мне незачем жить, я не знаю, что это такое, я никогда не пробовал.

Он вытащил из кармана сигареты, прикурил одну и вставил Глебу в рот.

– Затянись напоследок, говорят, помогает. Хотя чего уж теперь? Вторую попытку из нее не выдымишь. Но ты же вроде и не собирался, ты умереть хотел. Я понимаю: держаться-то не за что. У одного дочка маленькая, он ради нее стальную арматуру зубами перегрызет. Еще у кого – пес любимый или кот, тоже не бросишь за просто так. А у тебя? Даже хомячка нету. Самое время умирать…

Серый ухмыльнулся и выдохнул едва слышно:

– …или загадать правильное желание.

Глеб хотел ответить. Он хотел закричать в темнеющее небо, но из горла лезли лишь хриплые стоны. Тогда он собрался, вдохнул побольше воздуха – и выгнулся дугой в припадке режущего кашля.

– Ну хватит! – сердито бросила Рыжая. – Будто не видите, что он уже все понял!

Она нагнулась и поцеловала Глеба. Ее губы словно выбили жгучую пробку. Он вдохнул и застонал:

– Жить! Я хочу жить!

Вран выудил из кармана два пузырька и перебросил Серому. Тот взял черный, откупорил и обильно полил культи Глеба. Запахло болотом. Через миг боль утихла, словно и не было. Зачесались колени. В бедрах стрельнуло, будто слабый электрический разряд пробежал по костям. Глеб оперся на локти и сел. До пояса тело слушалось свободно, но вот ноги, его голые розовые ноги, лежащие на пропитанной кровью земле… их он не ощущал.

– Погоди, братишка, – сказал Серый, – это была только мертвая вода.

Он щедро плеснул из белого пузырька, остатки влил Глебу в рот. Эта вода пахла земляникой, на вкус была и сладкая, и горькая, и соленая одновременно. Кишки взорвались фейерверком, небо полыхнуло багровым.

Дернулись ноги.

Слева послышалось лисье тявканье, справа мелькнула волчья тень. «Обложили, – решил Глеб, – загнали в угол. Не доели. А мы еще посмотрим кто кого!»

И он рванул. Помчал, не особо заботясь о направлении, лишь бы подальше. Земля летела под ногами. Он петлял между деревьями, перепрыгивал кусты и коряги, разбрасывал в стороны сухие шишки. Пиджак цеплялся за сучья, и тогда Глеб скинул его, а вскоре сорвал и рубашку, подставив разгоряченное тело ночному ветру. От костюма остались лишь брюки, откушенные – обгрызенные? оборванные? – выше колен. В какой-то миг представилось, как он выглядит со стороны, и Глеб засмеялся: доморощенный мауглик, йети его йетить! Ну и что? Зато он живой. И свободен, и ночная чаща перестала пугать неведомыми опасностями. И он с детства не бегал так – самозабвенно, восторженно, когда нет ничего, кроме страстного желания обогнать самого себя, когда только плотный воздух, обхвативший грудь, мешает взлететь.

Глеб ворвался в лесную речушку и, не сбавляя хода, запрыгал по мокрым камням. Глубины здесь не было, вода едва доставала до колен, и тогда он нарочно стал крушить сонную гладь, поднимая брызги выше головы. Мокрые волосы упали на глаза.

Он выскочил на берег и с разбега уткнулся в горячий мохнатый бок. Медведь взревел, разворачиваясь, и мгновенно подмял его под себя.

Зверюга с ворчанием обнюхала неожиданную добычу, чихнула и раззявила пасть. «Я идиот!» – успел подумать Глеб, прежде чем шершавый язык прошелся по его лицу и груди. От медведя разило мокрой шерстью и облепихой. Как ни странно, но огромные клыки не вызвали ужаса. Глеб не то опьянел от выпитой чудо-водицы, не то уверился, что попал в сказку и ничего кошмарного не приключится. Он даже вздумал ухватить медведя за уши и стащить с себя, но мохнатый фыркнул с насмешкой, сгреб его руки и прижал к бокам.

– Отпусти! – прохрипел Глеб.

– Грумх, – ответил медведь и ткнул мокрым носом ему в щеку.

Слева хихикнули.

Глеб скосил глаза и увидел валяющуюся на животе Рыжую. Та положила подбородок на кулачки и, согнув ноги, беспечно болтала ими в воздухе. Похоже, его возня с медведем изрядно забавляла девушку.

– Не-а, нипочем не выпустит, – сказала она, – пока не откупишься. Подарок нужен.

– Какой еще подарок? Где я его возьму?

– А мне откуда знать? – удивилась Рыжая. – Думай.

«Издевается», – решил Глеб. На нем были лишь остатки брюк, но не отдавать же их медведю? Да и зачем зверюге драные штаны? Но тут его пальцы нащупали в кармане какой-то комок, и Глеб вытащил мятый галстук.

Сойдет за подарок? А выбирать-то не из чего.

Почти не дыша, он высвободил руки и накинул галстук медведю на шею. Зверюга всхрапнула и приподняла здоровенную башку, словно помогая ему. Пальцы дрожали, но кое-как Глеб справился с задачей.

– Носи на здоровье! – сказал он, глядя в умные карие глаза.

Медведь лизнул его в щеку, поднялся и затрусил к лесу. «Если лесник или охотник увидят – решат, что спятили», – подумал Глеб и расхохотался. Отчего-то его симпатии были на стороне медведя, а не людей.

– Кстати, – он обернулся к Рыжей, – а где мое желание? Куда это косолапый утопал?

Девушка фыркнула.

– Ну ты даешь! Собрался к каждой встречной животинке приставать, всем букашкам-таракашкам загадывать? Не выйдет. А между прочим, тебя Вран ждет.

– Карету, картавый карлик! – скомандовал чернявый, выходя из-за деревьев.

Глеб беспомощно обернулся к Рыжей. Та хихикнула и пояснила:

– Вранчик у нас посланник Варуна, в двух мирах живет, в обоих вещует. Оттого иногда путается – каркает человеком, а вороном говорит. Сейчас он хочет, Глебушка, чтобы ты покатал его. Так что давай: «Я, Глеб Старостин, доброй волей и именем рода клянусь исполнить желание Врана Черного, Варуновой птицы…»

– В каком смысле: покатать?

Огромный иссиня-черный ворон упал с неба и впился когтями в плечо. Глеб охнул, а птица тюкнула его в висок: не дергайся! Он скосил глаза и утонул в антрацитовых зрачках Врана. Такая бездна, такое безвременье клубилось во взгляде птаха, что Глеб зажмурился. Так, с закрытыми глазами, подгоняемый нетерпеливыми хлопками крыльев, он сделал шаг, другой.

– Всякого я навидался, но чтоб по Нави вслепую бродить… даже не пойму, ты совсем дурак или башковитее всех умных?

Голос у Врана оказался стариковским, брюзгливым. Зато никакого карканья – словно уселся на плечо обычный дед и ворчит над молодежью. Разве что когти у старого лет пятьсот как нестрижены.

Глеб открыл глаза. Сердце прыгнуло к горлу и застряло там, перекрыв дыхание.

Ноги утопали в зыбком нечто, которое и туманом не назовешь. По мутным облакам скользили картинки. Ненастоящие, словно плохонький проектор стрекотал обрывками старых фильмов. Вот плеснуло волной море, усеянное ледяным крошевом. Вот поплыли под ногами верхушки неосязаемых деревьев. Через миг сменила их бурая степь, вся в заплатках сухой травы, и тут же уступила место городу – мертвому, кривому, изуродованному. Циклопические здания, будто изъеденные проказой пальцы, наползали друг на друга, щерились провалами окон. По крышам гуляли багровые сполохи.

Глеб отвел взгляд от облаков под ногами и посмотрел вверх. По черному беззвездному небу ползло стылое солнце. Угрозы в нем не было, одна лишь пустота и равнодушие.

– Налюбовался, турист? – спросил Вран с ехидцей.

– Что это за место?

– Навь, мир умерших и нерожденных, мир покойного ожидания. Здесь бывало то, что еще будет, и обязательно случится то, чего никогда случиться не может. В Нави ты давно умер, хотя, вероятнее всего, твои родители еще не появились на свет. Можно найти в этом мире и своих предков, и потомков.

– Зачем мы здесь?

– Ради желания, разумеется. Видишь ли, с возрастом чрезвычайно надоедают блеяния про деньги, женщин и дворцы. Скудные фантазии, не находишь? В первый раз ты загадал верно, но признаем: это братец Серый принудил тебя. Ткнул мордой в смерть и хорошенько повозил. А сейчас? Впрочем, выбирать не мне. Закажешь дворец с бабами – будет тебе Тадж-Махал, не отмахаешься.

Ворон распластал крылья и, соскочив с плеча, закружил вокруг Глеба.

– Ты не спеши, осмотрись. Я по делам слетаю и вернусь, тогда удивишь меня. А пока, чтобы не заскучал, оставлю тебе компанию.

И он исчез, словно растворился.

Из тумана возник летний скверик с раскидистым вязом и скамеечкой под ним. Чуть дальше угадывались тихие пруды в оправе пешеходных дорожек и газонов. Туманный силуэт явился из ниоткуда и сел под деревом. И хотя картинка вышла бесцветная, сплошь из оттенков серого, Глеб узнал булгаковский сквер, и этот вяз, и эту скамейку. А главное, он различил туманную фигуру: Алина. Так они познакомились. Она читала Коэльо, а он с приятелями спешил в «Беседку» на пятничную пьянку «а-ля совьетик» под водку, пельмени и винегрет с килькой. Но заметив, как сидящая с книжкой девушка в задумчивости покусывает роскошную золотистую косу – замер посреди дороги и на все подначки товарищей отвечал блаженной улыбкой. Он топтался на месте с час и подошел к ней, когда изломанные тени легли на зеркало прудов.

Сейчас Глеб не медлил. Он бросился к Алине, смеясь и размахивая руками. Кто его знает, по каким законам существуют нави, но он верил, что жена заметит мужа, узнает. Он вопил какую-то чушь: «Любимая! Это я! Я нашел тебя!» – а туман-не-туман мелко дрожал, словно хихикая над ним. Глеб мчался к жене, а Навь не замечала его усилий: скамейка под вязом все так же висела в пустоте на расстоянии десяти шагов, зыбкая фигура все так же склоняла голову над книгой. Глеб взвыл.

– Развлекаешься? – спросил появившийся из ниоткуда Вран.

– Я хочу мою Алину! – закричал Глеб. – Я хочу знать, как вывести ее отсюда!

– Отличное желание: «знать». Ведать. Видеть истину. Ты загадал стать ведуном, но что это такое? Знание не подчиняется мечтам, оно либо есть, либо нет. Оно может разочаровать, ранить или убить. Его нельзя выбросить на помойку. Ты просишь знание, но готов ли ты?

– Да! Да-да-да!

– Что ж, это твое желание, ведун, – сказал ворон и ударил массивным клювом в лоб.

…Глеб очнулся лежащим на траве. Над головой участливо шелестели березы, в вышине плыли облака, заглядывая в разрывы между кронами. Рассвет щедро плеснул в небо розовым, поблекшая луна уползала за горизонт. Голова раскалывалась. Глеб тронул лоб, нащупал глубокую ссадину. Словно дыра для третьего глаза. На пальцах осталась кровь.

– Очухался? – спросил Серый. – Сходи, попей водички.

Глеб не шелохнулся. Хотелось лежать и разглядывать облака. Еще хотелось свернуть шеи всем троим, но, как он теперь понимал, это было нереально: с вестниками богов так не поступают. В лучшем случае им можно плюнуть в морды. Или высказать все, что он о них думает.

– Вы обманщики. Жулики, устроившие дешевый лохотрон. Оказывается, я никогда не был женат и никогда не знакомился с Алиной. Мы не жили вместе, она не знакомила меня со своими родителями. Свадьбы не было. Со мной никогда не случилась эта история. Эта память – лишь ваши забавы. Вы придумали мне жизнь, заставили поверить в нее, а после отобрали. Смерть, кладбище… зачем? Неужто вас настолько забавляет чужое горе?

– Что поделать, если боль – единственный способ обнажить душу, – Серый улегся рядом, – а только человек с обнаженной душой способен на поступки. Знаешь, люди все больше напоминают хомяков – тащат в норы барахло и меряются размером щеки. У кого больше влезло – тот и победитель. А между прочим, у хомяков плохое зрение. Груды накопленных богатств заслоняют мир, не дают разглядеть хоть что-то за пределами норы. Мы же хотели поговорить с тобой о совсем ином.

– Неужели?

– Конечно. О множестве миров. О том, как мало ты понимаешь в самом себе. И что разум – не венец творения, а инструмент, который можно использовать, а можно забросить на грязную полку и забыть.

– Ради этого ты откусил мне ноги, а ворон чуть не пробил череп?

– Караул! Карячил кариес Карлушу! – гаркнул Вран.

– Методы, конечно, жестковаты, – Серый усмехнулся, – зато каков эффект, а? Разве ты не чувствуешь себя новым человеком, ведающим?

– Я чувствую, что вы крутите мною, но не понимаю для чего.

– Болтаете? – Рыжая встала над Глебом, уперев руки в бока. – Моя очередь загадывать, а они тут лясы точат!

«А она настоящая?» – подумал Глеб. Он украдкой сложил пальцы в руну истинного зрения и надавил на уголок левого глаза – девушка не исчезла.

– Так-так, балуешься новыми уменьями? – Рыжая хихикнула. – Хотел разогнать морок или увидеть меня голой? Молодец, начинаешь соображать. Но раз ты такой умный, то добудь мне свой галстук. Это мое желание.

– Да, но я ведь…

– Ничего не знаю! – Рыжая тряхнула кудрями. – Когда мы договаривались, он был при тебе. Так что повторяй: «Я, Глеб Старостин, доброй волей и именем рода клянусь исполнить желание Лисы Рыжей, зверя пресветлой Мары…»

Глеб оглянулся на Серого, но тот лишь развел руками: «Женщины!»

Вран демонстративно отвернулся. Став человеком, он вернул себе и презрительный вид, и молчаливость.

Глеб помнил, куда ушел зверь. К кусту прилип бурый волосок. Глеб взял его, обнюхал, положил на язык. «Не медведь, а медведица, – пришло вдруг понимание, – молодая и очень необычная». Он шагнул на звериную тропу и сразу попал в заросли шиповника. Колючки впились в тело, разукрасили его извилистыми царапинами. Глеб шипел сквозь зубы, раздвигая ветви руками. Но хуже всего, что исчез обзор, тропа петляла свихнувшейся змеей, и уже через полсотни шагов Глеб потерял направление. Со всех сторон стоял шиповник, над головой сотни ветвей сомкнулись шатром, закрывшим и небо, и деревья. Глебу казалось, что он заблудился в колючем лабиринте, который и к лесу-то отношения не имеет, а уж куда выведет – неизвестно. И словно в воду глядел. Вырвавшись из цепких кустов, Глеб замер на краю гигантской проплешины.

Деревья здесь не росли, трава оказалась присыпана серым пеплом. Ветер поднимал мириады пылинок, собирал в плотные маревые облака и гонял над землей. Странно, но за границы этой поляны пепел не летел, кружил-разгонялся, но замирал в полуметре от деревьев и заворачивал обратно. Дымом и гарью не пахло, а значит, пожарище было старым.

Слева, сквозь пепельную пургу, угадывался обрыв – в той стороне не было ни леса, ни земли, только далеко-далеко, почти на горизонте, вставал город. Глеб узнал силуэты домов – он жил среди этих коробок – но сейчас город казался пришельцем, коварным и уродливым завоевателем. Вернуться к нему, раствориться посреди проспектов и суетливых толп? Глеб хмыкнул. Возможно, он так и сделает.

Справа стояла изба-пятистенок. Крыльцо, некогда высокое, почернело и, просев, почти ушло в землю. Крыша над ним развалилась, остатки трухлявых досок висели над дверью. На стенах лежал толстый ковер пепла, такого густого, что нельзя было разглядеть ни бревен, ни окон. Сама изба походила на обросшую мхом скалу. Позади виднелся расчищенный круг, шагов на пять в диаметре, с десятком обугленных столбов по границе.

Глеб шагнул на поляну, и тотчас исчезли звуки и запахи. Его окружила мертвая пустота с вальсирующим в ней пеплом. Ноги утонули по щиколотки, нестерпимый зуд пошел по коже, будто в нее впился комариный рой. Оскальзываясь на серой массе, Глеб заспешил к избе. Добрался до крыльца и почти упал, плечом пихнул тяжелую дверь.

Внутри было темно. Воняло шерстью и кровью.

Глеб выставил руки, шагнул раз-другой и уперся ладонями в кирпичную кладку. Узнал на ощупь печь, на шестке нащупал коробок спичек, чиркнул. Отыскал свечу, запалил и пошел вдоль стены. Изба оказалась почти пуста – лавка, стол и колченогий табурет под ним. В красном углу вместо икон висели сушеные травы.

Раздался стон. От неожиданности Глеб чуть не выронил свечу, но вовремя спохватился и шагнул на звук. Отдернул выплывшую из мрака занавеску и встал перед широкой кроватью.

На ней, под ворохом одеял и шкур, металась в беспамятстве девушка.

Лица Глеб не разглядел, поскольку внимание его целиком заняли ее ноги. Вернее, левая нога – вывернутая, она лежала поверх одеял, а тонкую ее лодыжку перерубал ржавый медвежий капкан. Железные зубья разорвали мясо до кости, из-под них сочилась густая кровь, пачкая кровать. Цепь, за которую капкан привязывали к камням или деревьям, была оборвана, неизвестная сила выкрутила крайнее звено штопором.

Глеб отставил свечу и ухватился за челюсти капкана. Хотел развести их аккуратно, чтобы не потревожить рану, но не сумел. Тогда обмотал ладони тряпками, вдохнул поглубже и рванул. Огромные дуги разошлись со скрипом, девушка вскрикнула, так и не придя в сознание.

От железяки тянуло смертью. Глеб отбросил ее в угол, вытер руки. После нагнулся над девушкой. Темно-русые волосы скрывали лицо, он отвел длинные пряди в сторону, легко коснулся пальцами ее лба. Кожа была сухой и горячей.

Он оторвал кусок одеяла и, как сумел, замотал раненую лодыжку. Девушка заметалась со стоном, ворох шкур пополз вниз, оголив плечи.

Глеб замер. На девичьей шее красовался черный галстук.

– Эй, есть кто дома? – раздался звонкий голос, дверь толкнули, и в избу вошла Рыжая. – А я думаю: куда запропастился мой гонец? Обещал желание исполнить и сгинул. А ты здесь в айболитов играешь. Хотя, конечно, молодец: и галстук отыскал, и прекрасную незнакомку спас. То есть почти спас. Как дальше думаешь? Возьмешь последнее желание себе или загадаешь ее исцеление? Мне-то все равно, лишь бы уговор исполнился. А решение за тобой.

Глеб посмотрел на раненую девушку. Она была красива и молода, и обстоятельства сложились так, что просто требовали романтики. Несчастная дева и спасающий ее отважный рыцарь. Вот только обстоятельства ли? Или одна рыжая сводница, вестник богини плодородия и смерти Мары, сыграла над ним очередную шутку?

Немногого стоит якобы свободный выбор, если всю дорогу его водят, как медведя на веревочке.

Кстати, о медведях…

– Так что решил? – спросила Рыжая. – Чего попросишь за галстук?

Глеб усмехнулся.

– А знаешь, я ведь кое-что про вашу троицу понял, – сказал он. – Во-первых, вы никогда не даете ожидаемого, зато любите опровергать очевидное. Всегда все не так и не то, чем кажется. Во-вторых, у вас не бывает случайностей. Всегда есть план внутри плана, тайный подсмысл. А в-третьих – тебе не нужен галстук, тебе нужен я. Здесь и сейчас. И поэтому раненая девушка мечется в бреду, а за избушкой стоит капище с богами-идолами. Я ведь не ошибся, там капище? И ему нужен служитель, волхв?

Рыжая хихикнула.

– До волхва, Глебушка, ты еще очень сильно не дотягиваешь. Разве что до молодого ведуна, если попрактикуешься хорошенько. А в остальном – ты что, против? Велесов волк дал силу и звериное чутье для Яви. Варунова птица одарила истинными знаниями Нави. Я готова излечить девчонку, и, поверь, вас ждет настоящая любовь. Ты будешь с ней восхитительно счастлив. Где здесь подвох?

– В обещанном выборе, – Глеб подошел к кровати, нагнулся и поднял на руки горячее тело. – Она ведь оборотень-бералак, верно? И она прикует меня к этому месту покрепче любой цепи.

Он шагнул к двери, но на пороге обернулся.

– Знаешь, я благодарен вам. И почти готов остаться. Но есть маленькая проблемка: я не могу исполнить твое желание. Я отдал галстук ей, а подарки не передаривают. Придется тебе подождать, пока я ее исцелю. Сам, без вашей помощи.

С девушкой на руках Глеб пересек пепелище. На краю обрыва помедлил и стал осторожно спускаться. Он шел в город. Быть может, чтобы вылечить девушку, а может, чтобы взять передышку и самому решить свое будущее. Как бы то ни было, сейчас Глеб ощущал себя свободным, как никогда, и не намерен был терять это чувство.

На крышу избы сел ворон.

– Ну как, упустила человечка? – спросил он у огромной лисицы, развалившейся на пепельной подушке.

– Вот еще! – фыркнула та. – Прибежит, никуда не денется! Ты можешь представить эту парочку в офисе?

Они захохотали, а из чащи их поддержал торжествующий волчий вой.

Море набрасывалось на мои ноги, шипело и откатывалось назад. Сидевший рядом Охан штопал свое изношенное сердце. Лели топталась где-то сзади и пыталась жевать оставшиеся после прилива и присохшие к камням водоросли. Но пятнистые лошади Зеты не привыкли к такой еде. И Лели фыркала и уходила все дальше, в пустоши.

– Как такое возможно, – монотонно говорил Охан, втыкая иглу с нитью в сердце, дряблые сосуды его уползали внутрь, сердце тихо и неровно билось на колене, сквозь грубый шов сочились капли крови, – забили мальчишку камнями. Как такое может быть. За то, что он своровал кусок лепешки. Лучше бы себя отхлестали по щекам за жадность. Как бы такое придумать.

Я смотрел на сужающуюся светлую щель на горизонте. И думал, что этот старый бог Охан отживал свое. Ему приходилось нелегко. Сердце его давало трещину по пустякам, а старый меч уже не успевал отбивать удары молний. Я улыбнулся, вспомнив, каким увидел его в первый раз.

Охан казался ростом с гору, его четыре руки с четырьмя мечами мелькали в черном грозовом небе. Рыжие космы змеями закрывали лицо. Молнии бесновались вокруг и осыпались ему под ноги.

– Тебе показалось, – монотонно сказал Охан, нарушив течение моих насмешливых мыслей, – тогда получилось не очень. И люди чуть не узнали, кто я на самом деле.

– Кто же ты? – Мне было интересно, ведь он не должен был даже догадываться.

Хоть его и учили всемогуществу и всезнайству, хоть он легко настраивался на мою волну и считывал мысли, он мог пересадить мне сердце гиены, а я бы даже не заметил этого. Но знать того, кто он на самом деле, он не должен.

– Не бог, – спокойно ответил Охан.

Я рассмеялся. Но посмотрел искоса на него. Пятиметровая сутулая фигура бога, свист его недошитого сердца, крупные капли пота на лбу. Андроид здорово сдал за эти пять тысяч лет. Недаром он экстренно вызвал помощь. Но что могло так подкосить его. Ведь не эти жалкие двуногие с Зеты, находившиеся на той грани развития, когда до него, до бога, как с древней Земли до Зеты.

– Я очень рад, что ты прилетел, – говорил тем временем Охан, вытерев пот со лба, – хоть и ждал кого покрепче.

– Надеюсь, никто не видел, – проговорил я, оглядывая в который раз окрестности.

Но погасшее светило окончательно уползло за горизонт. А пустоши, раскинувшиеся за плотными рядами колючего кустарника, дышали зноем и были тихи и спокойны. Лишь Лели вздыхала в темноте.

– Места здесь пустынные. – Охан откусил бионить. Покрутил сердце и удовлетворенно крякнул. Все-таки видел он, как и положено видеть андроиду той странной «божественной» серии SS1, и я в который раз подумал, что не понимаю причины его слабости. – Народ суеверный и боится ходить в эти места. Только жрецы. Но и они теперь не ходят. Однако мне пора подумать, чем я буду тебя угощать. Это мне света дневной звезды хватает.

Охан одной из своих четырех рук вставил сердце на место, я слышал, как влажно чвякнула синтетическая плоть, принимая его. Бог вздохнул, отер опять пот, закрыл грудную клетку и расправил плечи. Ему стало заметно лучше, когда сердце оказалось заштопанным.

От поверхности моря шло слабое свечение. Будто мириады неведомых существ выбрались с наступлением ночи с глубин.

– Сейчас, – тихо сказал бог, – подожди.

Его огромный силуэт рисовался черной глыбой в смутной светящейся темноте. Воздух переливался бликами. Иногда мне казалось, что что-то касается влажно лица, и я пытался вытирать его.

Охан присел и пошлепал по воде огромной ручищей.

– Ети похожи на земных косаток. Но летучие. Если прибыл на Зету, ты не можешь улететь, пока не увидел живого бога Охана, – тут Охан обернулся и, наверное, подмигнул или улыбнулся мне, – и ети. А, вот и они. Здесь хорошие глубины идут сразу от берега. Старые скалы. Не поймешь, где кончается пустошь, а где начинаются горы. Да и не горы вовсе, хребет виден лишь под водой.

Он наклонился вперед. Что-то огромное мелькнуло перед ним в воде. Охан ступил на воду, его понесло вперед с такой силищей, что я вскочил на ноги. А Охан исчез во мгле. Только его громогласный хохот долетел до меня:

– Попробуй сам! Тебе понравится!

– Попробуй сам, – проворчал я, наклоняясь к лижущей край обрыва волне, – оно мне надо? У меня нет титанового корпуса, и задачи сдохнуть на Зете не было…

Мокрая туша коснулась ладони. Заметно резануло острой кромкой, возникло ощущение огромного плавника. Я, глупо улыбаясь, напряженно вытянув шею и вглядываясь в темноту, ступил босой ногой на воду. Мягкий толчок с глубины холодной гладкой поверхности заставил перенести вес тела вперед и невольно согнуть ноги в коленях. Но ступни вдавились в мягкое и скользкое, пальцы ног судорожно поджались.

Я понял, что по-прежнему глупо улыбаюсь. И лечу. Лечу. Над водой. Существо под ногами еще касалось брюхом волн, брызги поднимались выше меня. Впереди виделось светящееся море и темный силуэт бога, сидевшего на чудовище с крыльями, размах которых поражал и заставлял забыть о страхе. Охан раскинул все свои четыре руки и кричал. Голос трубный переходил в оглушительный смех. А я слушал свой какой-то скулящий восторг, екающее, порой ощутимо в пятках, сердце и продолжал, согнувшись, удерживаться на спине животного. Потом уселся, как Охан, на широкую спину позади спинного плавника, попытался обхватить его руками и засмеялся – обхватить не получилось.

А чудовище вдруг нырнуло острым носом в волну и исчезло. Нет, оно было подо мной и продолжало двигаться вслед за Оханом. Я теперь торчал вместе с плавником из воды как гвоздь, захлебывался и не видел ничего. Задыхался и отплевывался. А зверь опять поднялся медленно на поверхность. Я отдышался. Понял, что рядом движется около десятка животных. Они выпрыгивали и долго летели. Крылья перепончатые, огромные распахивались по бокам веретенообразных туш. Хвосты раскрывались трехметровым веером. В серебристом воздухе они находились достаточно долго. Взмахи огромных крыльев были плавны и медлительны. А то они замирали, и тогда рыбы-птицы парили в этой светящейся темноте.

Вскоре вся стая поднялась в небо. Охан перестал орать, наконец, и лишь виделся темной глыбой на спине своего ети.

Два больших опахала-крыла морского зверя монотонно опускались и поднимались. Туша дышала ровно. Бока ходили как мехи непостижимой кузницы, выковавшей это совершенное, живущее в воде и на воздухе, животное. Я пытался думать об амфибиях, даже вспомнил о пакицетах. Но соленый ветер, эти молочные сумерки ночной Зеты, когда воздух кишит мельчайшими существами, заставляли забыть обо всем.

И я про все забыл. Смотрел, как ети ныряли в волны, вырывались на поверхность, держа больших вертлявых рыб мощными челюстями, проглатывали на ходу, опять летели, кувыркаясь с наслаждением в воздушных потоках.

Мой ети шумно вздыхал, снижался несколько раз и, разинув глотку, будто ковшом, ловил что-то.

Шум от брызг, от мягких взмахов крыльев, глушил звуки, и, казалось, что я один во всем мире. Где-то впереди, конечно, есть безумный старый Охан. Где-то в темноте спят поселения Зеты, мерцает далекая Земля. Но сейчас мне казалось, что я совсем один…

История эта началась с пустой коробки… Нет, не так! Шорохи на чердаке я слышала и до того, как впервые увидела дверь. А еще раньше приходили странные люди, но я не уверена, что они как-то связаны с последующими событиями. Зато Дюк связан наверняка! Может быть, правильно начать с его появления? В общем, я не знаю, как поступить. Поэтому расскажу обо всем, что запомнила.

Дом родители купили в начале осени. Сентябрь выдался теплым и влажным против обыкновения. Сеток на окнах не было, и полчища комаров набились в комнаты, пока прежние хозяева выносили мебель. Они противно пищали по ночам, кусали везде, куда умудрялись пробраться, и никакие фумигаторы не спасали. Наверное, из-за комаров дом мне сперва не понравился. Зато маме он понравился очень! Она давно мечтала о собственном доме, выискивала объявления в газетах, ходила смотреть, приценивалась. Но «соотношение цена-качество», как говорит папа, ее не устраивало. А тут вдруг повезло. Хозяевам понадобилось уезжать, потому они готовы были хорошо уступить за срочность. Мама сразу сообразила, что предложение «горячее», за такие деньги его с руками оторвут. Позвонила папе, потребовала, чтобы он досрочно возвращался из «командировки», сняла сбережения с карточки, и через две недели мы стали владельцами по-настоящему большого дома: с двумя спальнями – родительской и моей, – гостиной, кабинетом, просторной кухней, ванной, где при желании можно оборудовать небольшой бассейн, подвалом и чердаком. Папа ворчал, что слишком уж поспешно мы его покупаем, не проверили все как следует. Но если мама принимает решение, то идет вперед неудержимо, как ледокол.

Накануне переезда мы обзавелись котенком. Пока мы жили в съемной двухкомнатной квартире на восьмом этаже, о котах не могло быть и речи. Но дом – совсем другое дело! Мама сама принесла его от подруги – пушистого, беленького, с розовым носиком и розовыми ушками. Котенок бегал по квартире, забирался под кровать, за холодильник, изучал все уголки. Бесполезное занятие – завтра придется исследовать жилище по-новому.

– Его зовут Марсик, – пояснила мама. – Но если хочешь, придумай другое имя. Он маленький, привыкнет.

Я подумала, подумала, и решила, что имя Марсик меня устраивает.

В машине котенок ехал у меня на руках и умудрился заснуть. Папа остался выгружать вещи, а мы с мамой поспешили к порогу. Мама отперла дверь, распахнула пошире, скомандовала:

– Варя, запускай кота!

Однако Марсик «запускаться» не пожелал. Спросонья он уцепился коготками мне в сарафан, да так глубоко, что поцарапал кожу. Я ойкнула, растерялась, не зная, что предпринять. Дверь передо мной была раскрыта, я шагнула вперед, осторожно, чтобы не порвать сарафан, отцепила коготки, посадила Марсика на пол. Он зевнул, вопросительно посмотрел на меня. И зачапал в глубь дома.

– Кот должен первым переступить порог, – пробормотала мама. – Примета.

– Он и переступил – у меня на руках, – отмахнулась я. Взрослые иногда бывают такими суеверными!

Если и есть на свете тупые решения тупых проблем, то планета Дамп – одно из них. И надо же было так назвать космический объект! Да еще населенный. Ресурсов тут нет. Туристам смотреть тоже почти нечего – на ритуалы все равно никто не пустит, да и запрещены они, официально. Наркоторговцам… Ну вот им разве что счастье тут может улыбнуться, в виде местной вонючей дури – но ради нее ползти в такие дербеня – увольте.

Так думала Лиза Элиссон, капитан корабля, пробираясь трущобами от космодрома, приляпанного на задворках вонючего городка, который и названия-то, кажется, не имел. Пункт номер два, и все. А был еще номер один – столица. Но что столица, что периферия – средневековье оно и есть средневековье. Хоть с космопортом, хоть с метрополитеном. Впрочем, метрополитен бы тут не помешал, а то переть пришлось битых два часа.

В искомой кафешке под названием «Пестрый петух» (на самом деле нет у них никаких петухов, тут скорее страусовые водятся) изумительно пахло ванилью. Все-таки не совсем средневековье. Или тогда ваниль уже была? Лиза не могла вспомнить.

Окна полуприкрыты ставнями, на дощатых столах – домотканые полосатые скатерти. Удивительно – но чисто, и даже уютно. Хозяйка, пышнотелая особа в накрахмаленных юбках и чепце (ну нет, какое там средневековье) проводила Лизу за столик, не особенно удивившись. Женщины в форме космолетчиков в наше время редкость, конечно. Ибо сейчас имперская политика вновь повернулась в сторону семьи-брака-деторождения и прочих крайностей, но издержки бывают. Да и откуда дамптчанам знать, что там в Империи творится. Они где-то за гранью.

– Что желает капитан? Пив? Ромо? Коффэ?

Лиза фыркнула. Говорит с акцентом или действительно толком не знает, как называются земные радости?

– Коффэ, – передразнила она, откинув назад длинные светлые волосы – ее гордость и украшение. – А что, ведьмы в городе есть?

Хозяйка застыла на полдороге. Медленно повернулась и прищурилась.

– Есть. Как не быть. Какая цена, капитан?

Оп-па. Да они еще и работорговлей промышляют? Надо этим воспользоваться…

– Ты что, тетя? – как можно строже спросила Лиза. – В яму захотела? Торговля людьми…

Хозяйка замахала пухлыми руками:

– Не так, не так! Даешь взяток – даю инфа.

Лиза посмотрела на нее мрачно. Бред какой-то!

– Что тебе надо? – без обиняков спросила она. Вряд ли местных прельстят имперские деньги. Нечего им тут покупать. Негде. Только обмен.

Хозяйка показала пальцами: маленький прямоугольник.

– Телефон? – изумилась Лиза.

Аборигенка помотала головой. Простерла руки ввысь и сделала счастливое выражение лица, чуть покачиваясь.

Лиза нахмурилась. Портативный межзвездный навигатор, что ли? На кой он ей?

Видя, что космолетчица не понимает, хозяйка принялась пританцовывать, одновременно показывая на уши.

– Плеер, да? – Лиза хлопнула себя по коленке. – Ну так бы сразу и сказала.

Она расстегнула один из карманов комбинезона, доставая гаджет с наушиками. Маленький черно-матовый плеер работал от солнечной батареи. В окрестностях Солнца не имелось, зато в наличии была яркая Звезда, вокруг которой вращался несчастный Дамп. В гордом, практически, одиночестве – если не считать пояса астероидов. Звезда заряжала даже лучше, чем земное светило.

Довольная хозяйка убежала, на ходу пряча трофей за корсетом. Вернулась с широкой низкой кружкой, от которой шел крепкий аромат, напоминающий кофе довольно отдаленно. Дух больше походил на жженую сосну вперемежку со жженым же сахаром. На вкус оказалось столь же убийственно – но бодрило неимоверно. Куда там энергетикам из пайка космолетчика!

– Слушай адрес! – зашептала хозяйка Лизе в самое лицо.

Через десять минут по земному времени Лиза уже подходила к узкому домику с остроконечной крышей. Таких много на площади, и почти у каждого – шпиль, на котором крепится какая-нибудь антенна. Местные жители не понимают их назначения – для горожан это вроде оберегов. На самом же деле они передают на спутник данные о составе атмосферы и прочие не интересные дамптчанам вещи.

Лиза стукнула три раза в окно. Ставни тут же приоткрылись, словно обитатель домика только и ждал сигнала. В щель сначала просунулся длинный нос, а потом появилась голова с длинными спутанными патлами – черными, как открытый космос.

Ох и страшненькая же была ведьма – совсем молоденькая, от силы лет семнадцати. Кроме длинного носа, тонких бесцветных губ и бледной, как бумага, кожи, Лиза разглядела еще пронзительные, горящие, как угли, глазки. Они так и сверлили ее, так и старались пронзить насквозь. Лизе стало не по себе.

– Ты, что ли, Крокодилла?

На самом деле имя ведьмочки звучало гораздо сложнее, что-то типа «Каракодеиллила». Но выговорить такое Лиза не рискнула бы. Да и вообще не запомнила.

Обладательница громоздкого имени, как ни странно, поняла и кивнула.

– Пойдешь со мной? – с сомнением спросила Лиза. Да уж, было бы время и средства, она поискала бы себе ведьму попредставительнее. Да и поопытнее. А так – приходится брать первую попавшуюся каракатицу.

Крокодилла вновь кивнула и сделала попытку перекинуть ноги наружу. Почему-то ей это не удалось, будто что-то мешало. Хотя такая худышка и малявка, как думалось Лизе, обладавшей ростом сто восемьдесят и нехилым бюстом, должна быть легкой и ловкой, как комар.

Со второй попытки ведьмочка кое-как свесила ноги и протянула руки, явно ища поддержки. Лиза хотела было помочь ей спрыгнуть, просто подставив ладонь для опоры. Но та замотала головой.

«Странная девушка», – отметила космолетчица, но времени на раздумья не было, поэтому она просто сгребла ведьмочку в охапку и, вытащив из окна, опустила на землю, охнув от удивления.

Малютка оказалась неожиданно тяжелой. Правда, на нее было наверчено несколько слоев балахонов, юбок, да сверху плащ из довольно плотной материи. Но не из жести же все это сделано!

– Пойдем! – скомандовала Лиза, увлекая Крокодиллу за собой. Та семенила мелкими шажками – поспешно, но довольно неуклюже. «Ну и ну, – думала капитан. – Вот так подарочек. Надеюсь, она хотя бы умеет то, что нужно».

– Ты правда ведьма? – не удержавшись, Лиза все-таки задала мучивший ее вопрос, когда большая часть дороги до космодрома осталась позади.

Девушка с важностью кивнула. Лиза пожала плечами и продолжила путь. В конце концов – если бы это было не так, зачем местной жительнице лететь с незнакомым кораблем неизвестно куда? Да и не пассажирский у Лизы транспорт. А ведьма – ведьма другое дело. Ведьма оформляется как член экипажа. И заработать сможет – неплохо.

Они уже поднимались по трапу, когда в спину им донеслись крики. Лиза обернулась. К ним приближалась толпа разъяренных мужиков – местных, конечно, – вооруженных кто палкой, а кто и чем поувесистее, вроде дубинки с металлическим навершием. Человек двенадцать, не меньше. И все они были явно недружелюбно настроены.

– Что за… – начала Лиза.

– Быстро! – крикнула Крокодилла, буквально втаскивая ее за руку внутрь. Трап тут же втянулся, а мембрана закрылась, об угрозе можно было не думать. Удары же, даже самыми тяжелыми предметами, не оставят на корпусе и царапины. Взлетать можно спокойно. Однако, как неприятно…

– Объяснишь, в чем дело? – строго спросила Лиза.

Ведьмочка быстро-быстро закивала:

– Потом.

Космолетчица на секунду заколебалась. Конфликт с властями – если выльется именно в это – даже такой захудалой планеты, как Дамп, метрополии ни к чему. Но выбор есть? Выбора нет. Выяснять поздно, нужно было сделать это с самого начала – или уж не делать совсем. Лететь все равно надо.

Она привела Крокодиллу в рубку – пусть будет на виду, мало ли что – и, усадив в ложемент, оставила на попечении искина. Электроника сама отрегулирует размер, жесткость фиксации и прочее. Если надо, организует подставочку под ноги и мягкий подголовник.

Заняв кресло первого – а в данном случае единственного – пилота, Лиза сосредоточилась на запуске двигателя и на время забыла про ведьму. Лишь непривычные звуки вновь привлекли внимание космолетчицы: ведьму рвало! Это было так необычно, что Лиза на миг растерялась. К счастью, искин свое дело знал: вовремя подставил емкость, подрегулировал сиденье, включил мятное облако и вообще всячески «забегал» вокруг пассажирки. Конечно, нагрузки при взлете немаленькие, но современные корабли доведены до такого уровня комфорта, что проблем практически никогда не возникает. Практически. А теоретически?

Когда курс выровнялся и кресло Лизы перешло в свободный режим, космолетчица повернулась к ведьме, мрачно уставившись на обмякший в ложементе куль с вяло свисающими ручками и ножками.

– Так, – произнесла Лиза. – Ты что, беременна, подруга?

Ответа не последовало, но и так было ясно.

– Ладно, – помолчав, решила капитан. – Поздно уже. Устроим тебя спать, а говорить будем завтра. Есть хочешь?

Крокодилла помотала головой.

– Тогда поднимайся, пошли в каюту. Тут неудобно все же.

Через полчаса ведьма уже спокойно дрыхла на койке, а Лиза мрачно пялилась в иллюминатор, провожая взглядом оранжево-грязную планету. Хорошенькая ситуация! Чтобы совершить прыжок, нужна ведьма. Но беременная ведьма?! Сможет ли она в таком состоянии вообще найти этот пресловутый тринадцатый портал? И чем это обернется для нее, для ребенка, для Лизы, в конце концов? Если бы не пираты, из-за столкновения с которыми пришлось прыгать черти куда, в незнакомую систему – сейчас Лиза бы спокойно выруливала к Солнечной. А теперь вот – болтаемся в таких далях, о которых космолетчица знала только из звездных карт. Попасть туда легче, чем вынырнуть оттуда – червоточина не фиксируется обычной техникой, тут нужен специалист с особыми свойствами: ведьма с планеты Дамп. В наличии есть, одна штука. Точнее – полторы. Но хорошо ли это?

С такими тревожными мыслями капитан уснула прямо в ложементе. Искин заботливо отрегулировал кресло.

Утро началось со странного звука. Лиза открыла глаза. Ведьмочка сидела в ложементе и сосредоточенно подравнивала ногти пилочкой размером с опасную бритву из ретрокомедий. Соответственно, происхождением звука и был этот процесс: как будто возили наждаком по дереву. Сейчас на пассажирке не было и половины ее вчерашних тряпок, поэтому отлично угадывался и круглый животик, и приличных размеров вещевой мешок – тоже, видимо, ранее скрытый под одеждой.

– Ну и как это понимать? – мрачно спросила Лиза, усаживаясь и доставая из ящичка в боковой панели расческу. Ее шикарные волосы требовали тщательного ухода, а ведь вчера космолетчица даже не заплела их на ночь, уснув в рубке. Слава первопроходцам, искин в контроле не нуждался.

– Что? – невинно спросила ведьма.

– Зачем ты со мной пошла, если ждешь ребенка? Ты ведь знала, зачем космонавту ведьма?

Лиза аккуратно разделила пряди. Каждая из женщин с любовью и скрупулезностью занималась своим делом, не забывая про общение.

– Да, – кивнула ведьма.

– Что – «да»? Зачем поперлась на корабль, спрашиваю? В космосе рожать будешь?

– Да, – повторила странная гостья. – Мне еще месяц.

Лиза хмыкнула.

– Папаша-то где? Он в курсе? Он знает? – поправилась она, предполагая, что дампчанка может недостаточно хорошо ее понять.

– Ты их видела, – меланхолично ответила ведьма.

Лиза сглотнула и перестала расчесываться.

– Кого их? Вот этих… Они что… Кто из них отец?!

Хотя вопрос был глупым. Ну что с того, что ведьма назвала бы, кто отец ребенка? Лиза все равно никого из них не знает. И, скорее всего, больше никогда не увидит.

– Не знаю, – равнодушно отозвалась ведьмочка. – Патриккуунис или Сельмарр… А может, Лундиссер. Или Кейтор, или…

– Ты что, не знаешь, кто отец? Так ты… Сколько у тебя их было?!

– Тринадцать, – не меняя позы и выражения лица, ответила ведьмочка. – И все хороши. Красивые. Сильные. Любой мог бы быть отцом. Но надоели, страх.

Она переложила пилку в левую руку и занялась ногтями на правой.

Лиза даже перестала расчесываться и только разглядывала ведьмочку.

Тринадцать мужчин, значит. И все сильные и красивые, со слов ведьмы. Вчера космолетчица успела увидеть их только мельком, но готова была с ней согласиться. И каждый, вне всяких сомнений, знал о существовании остальных, но никакой ревности – вон как дружно на космодром прибежали. Отпускать не хотели, что очевидно. Но как – как?! Вот это субтильное, страшненькое, лохматое существо… Впрочем, нет – волосы, кажется, ведьма успела вымыть и расчесать, тут Лиза погорячилась. Черные волны действительно смотрелись выигрышно на фоне белой кожи. Руки, впрочем, тоже ничего – изящные и хрупкие, мужикам часто такое нравится. Лиза автоматически вытянула свои пальцы. У нее тоже были красивые руки и аристократические запястья. Но кроме этого еще – большие глаза, пухлые губы, фигура, походка, да и вообще… Но на Земле ее ждал только один – один! Да и ждал ли еще? Месяцы разлуки – какой мужчина это выдержит? Нет, Лиза не завидовала. Да это вообще дикость – встречаться с тринадцатью кавалерами сразу! Но сам факт… И, главное, тут ведь – крокодилла. Крокодилла и есть. Натуральная.

– Слушай, Кроко… как тебя, говоришь?

– Все зовут Делла, – ответствовала ведьмочка, откинув назад черную прядь.

– А меня Лиза, – сообщила капитан. – Делла, у вас что – так принято? Чтобы много мужчин.

– Женщин мало, – все с тем же олимпийским спокойствием отвечала ведьма.

– Если мало женщин, зачем же ты сбежала? – с подозрением спросила Лиза.

Наконец у Деллы появились какие-то эмоции: она искренне удивилась. Это читалось в ее пронзительном взгляде.

– Я не… как это… Не производство детей. Для всего города.

Она убрала пилку в мешок и, выудив оттуда же голубую ленту, принялась заплетать косу «хвост кометы» из четырех прядей. С ней она выглядела совсем девочкой.

– Ладно, – медленно сказала Лиза. – Твои причины – твое дело. Но портал-то ты сможешь пройти?

– Смогу, – впервые улыбнулась Делла… – Тысяча золотых спайгриков.

– Что? – оторопела Лиза. – Сколько?!

– Мне надо дом. Надо кормить ребенка. Растить. Образование. Не зависеть.

Ее аргументы, конечно, понятны. Мать-одиночка пытается обеспечить себе и потомству будущее. Однако до чего в себе уверена эта пигалица! Сама с пузом, от горшка три вершка, на чужом корабле, уже почти в чужой системе – и так спокойна, будто дома на завалинке. Одно слово – ведьма.

– Слушай, у тебя совесть есть? – подивилась Лиза. – Да я за полет столько не зарабатываю.

– Что такое со-весть? – с интересом спросила ведьмочка.

– Видимо, тебе не понять, – вздохнула Лиза. – Я спасла тебя от твоих мужиков!

– Ты себя спасла, – возразила Делла. – Мне они уже ничего не сделали бы. А из тебя бы сделали производство детей.

Лиза невольно вздрогнула.

– Не хочешь платить, – продолжила ведьма, – высади меня на Вортекс. Там мой брат живет, у него останусь.

– Я подумаю, – процедила Лиза.

Продолжать разговор не было желания, и она заказала искину завтрак, а сама отправилась на тренажеры, оставив Деллу в одиночестве.

Главное – это мышцы поясницы. В космосе они атрофируются первыми, потому что пилот все время сидит. Лиза установила себе груз, улеглась на спину и, зафиксировав ноги, принялась поднимать туловище. Заодно и пресс качался. При этом она, не переставая, размышляла.

Вортекс по дороге. Забросить туда беременную ведьму несложно – но дальше-то что? Она вновь останется без навигатора. Чья б коза мычала – начинай сначала, кажется, так звучит старинная пословица? И кто из них в данном случае коза? Получается, что Лиза. Потому что Делла явно знает, что делает.

Когда мышцы обиженно застонали – увлекшись, Лиза превысила обычную дозу упражнений – она наконец слезла с тренажера, посетила душ и, наскоро высушив волосы, вернулась к Делле. Ведьма уже уписывала за обе щеки корабельные деликатесы из тюбиков. Собственно, помещать пищу в тюбики не было никакой необходимости – искусственная гравитация давно уже непреложный атрибут любого судна. Но традиции живы и сильны. И многие космонавты совершенно уверены: из тюбиков – вкуснее! Ведьма, похоже, была того же мнения. Перед ней на столике валялось с десяток уже опустошенных – из-под чего-то мясного, чего-то фруктового, чего-то бульонного, кондитерского, острого… Все скопом.

Лиза взяла себе творог (белки с жирами) и витаминный салат.

– Ты согласна на выплату суммы после завершения работы? – начала Лиза.

– Да, – безмятежно отозвалась ведьмочка. И Лиза только было вздохнула с облегчением. – Но договор сейчас.

Вот тебе и темнота с планеты Дамп! Про договор-то в курсе.

– А где у меня гарантии… В смысле – можешь доказать, что что-то умеешь?

– Могу, – с набитым ртом ответствовала «специалистка». – Давай карту, покажу.

Лиза дала команду искину. Он высветил в одном из иллюминаторов звездную карту.

– Побольше. Я тебе дырки найду.

Лиза поняла. Новая команда: и вот уже карта захватывает большее пространство, без визуализации червоточин.

Проглотив наконец свой обильный завтрак, ведьма слезла с ложемента и подошла к карте. Раскинула руки в стороны, сделавшись похожей на встрепанную толстую птицу. Глаза ее были закрыты. Она растопырила пальцы и пошевелила ими. Потом вытянула руки вперед и так же, не открывая глаз, коротко ткнула в несколько точек между звезд.

В точные места расположения порталов.

Двенадцать раз.

– Как… как ты это делаешь? – воскликнула Лиза.

– Что, попала? – с гордостью спросила Делла.

Лиза молча закивала.

– Я не знаю. Это просто. Я чувствую. На карте – просто, – уточнила ведьма. – В пути – не так просто. Там надо долго… искать… Но я смогу.

– Но ты ведь даже… Ты же вообще не смотрела на карту!

– Я смотрела, – возразила ведьмочка. – Глаза? Глаза мешают. Я смотрю руками. А теперь я устала и спать хочу!

С этими словами она направилась в каюту.

Лиза осталась разглядывать карту. Пожалуй, есть смысл заключить контракт: ведьма того стоит.

Однако ни в этот день, ни в следующий договор заключить не удалось. Просто было не до того. Делла плохо себя чувствовала и валялась в каюте, а Лиза огребла новую заботу: искин подхватил где-то вирус и никак не мог самостоятельно избавиться от него. Поэтому все время космолетчицы было посвящено ковырянию в электронных мозгах. К концу вторых суток (по земным меркам) ей удалось локализовать проблему и даже найти решение. Правда, для этого требовалось временно отключить большую часть функций искина, оставив только автопилот в ночное время. Как назло, момент был не самый подходящий: они как раз входили в систему Торнадо, где и вращался упомянутый Вортекс. Именно в тех краях следовало искать тринадцатый портал – и чем раньше, тем лучше, иначе можно проблуждать несколько лишних месяцев. Раздумывая, стоит ли уже предоставить Искусственный Интеллект самому себе или еще немного понаблюдать, Лиза допивала энергетик из тюбика, когда в рубку выползла серая, как панель управления, Делла, сгибаясь пополам.

– Ты чего? У тебя тоже вирус? – мрачно спросила Лиза.

– Началось… – пробормотала ведьма, держась за живот.

– Ты что, рожаешь?! – Лиза вскочила с кресла. – Ты же говорила: месяц!

– Я наврала… но все равно рано… еще две недели должно быть…

– О великие первопроходцы! – воскликнула летчица, воздев руки к потолку. Ибо неба как такового не имелось, а космос был со всех сторон. – Нашла время! Когда у нас искин на профилактике!

– Помоги, – прошептала Делла. Лицо ее покрылось капельками пота. – Она маленькая, у нее самой сил не хватит…

– Там у тебя девочка? – зачем-то уточнила Лиза.

– Конечно, я же ведьма… У нас по-другому не бывает.

«Вот это влипла», – подумала Лиза. Конечно, космолетчиков кое-как учили принимать роды – в связи с новыми веяниями. Но то теория и виртуальная модель. А тут – живой человек. Однако – вот он, этот человек, стоит, еле живой от страха и боли, и ждет помощи. Не исключено, кстати, что ведьма знает о родах гораздо больше самой Лизы – но явно не спешит обнаружить эти познания. Да, может, с перепугу и перезабыла все. Надо что-то делать. Что-то делать и немедленно.

– Так… у тебя давно схватки? – напрягла память Лиза, пытаясь обнаружить там ненужные до сих пор сведения.

– Регулярные – где-то час…

Какой час? Земной час, дампский час? В котором тринадцать минут, а в минуту часы делают всего лишь тринадцать ударов? И что ей это дает? Первые роды могут длиться о-очень долго. Скорее Лиза задала этот вопрос просто чтобы с чего-то начать.

– Сядь вот сюда, на край, и сожми ноги! – скомандовала космолетчица, вспомнив на сей раз что-то дельное.

Ведьма опустилась на край ложемента, все так же держась за живот.

Сделав свирепое лицо, Лиза подошла к панели управления и настроила голосовой интерфейс искина. Когда-то она его вырубила: неимоверно отвлекал болтовней. Сейчас он не мог ничего сделать – но вдруг хоть поможет советом.

– Пинг! – недовольно бросила Лиза в микрофон.

– Привет-привет, милашка, – радостно завопил скрипучий, как ржавая железяка, голос. – Я знал, что рано или поздно ты вернешься ко мне.

– Кончай ерничать, слышь? У меня тут ведьма рожает, – огрызнулась Лиза.

– Вижу, не слепой. Пеленки в медблоке, в отсеке справа. Скальпель, ножницы – что там тебе удобнее, не знаю, для пуповины – в стерильном ящике там же, он с прозрачной крышкой. И в нем же лигатуры…

– Чего? – перебила Лиза.

– Веревочки. Ниточки. Ленточки-бантики. Так понятно? – ехидно пояснил искин. – Пуповину перевязать не забудь.

– Не забуду, – рявкнула Лиза. – До пуповины еще дожить надо, что мне сейчас с ней делать?

– Сначала притащи все это сюда. Шприц с анестетиком тоже захвати, мало ли. А ты, милашка, – это искин обращался уже к ведьме, – снимай с себя лишние тряпки. Я отвернусь, не волнуйся.

– Ты вообще уверен, что ты мужчина? – вкрадчиво спросила Лиза, вернувшись с ворохом принадлежностей.

– Ну так давай проверим! Я давно тебя просил привертеть мне насадку…

– Молчи, железка бессовестная! – замахала руками Лиза, краснея.

– Да ладно, мне и так неплохо, – чуть обиженным тоном откликнулся искин. – Это у вас, женщин, вечно какие-то проблемы, а я и картинки могу посмотреть.

Лиза заскрипела зубами. Делле, похоже, было все равно, о чем говорят вокруг. Она судорожно стаскивала с себя лишнюю одежду. Лиза помогла ей, в конце концов оставив в одной короткой рубашке.

– Вижу портал, – объявил искин.

– Молчи, пошляк! – прикрикнула Лиза.

– Ну и пожалуйста! – обиделся искин и действительно замолчал.

Ведьма взгромоздилась на ложемент, согнув ноги в коленях. Лиза отбросила ее тряпки в сторону, заметив, что они мокрые.

– Воды отошли? Когда?

– Не знаю. Не помню, – прошептала Делла. И тут же вскрикнула.

– Очень больно? – участливо спросила космолетчица. Ведьма только кусала губы.

– Перчатки захватила? – буркнул искин. – Залезь и посмотри, где там голова ребенка.

Лиза не сразу сообразила, что это относится к ней.

– Я?!

– А кто – я, что ли? Не, я б с удовольствием. Но ты ж меня отлучила от тела. Давай сама.

Дрожа всем телом, Лиза надела одноразовые перчатки. Встала в ногах ложемента. Ведьма непонимающе хлопала глазами. Потом сообразила и раздвинула ноги.

– Так, кажется, два пальца вперед, два согнуть, большой вверх. Левую руку на живот…

Пальцы Лизы уперлись во что-то мягкое. А должно было быть твердое – кости черепа.

– Слушай, я не нахожу голову. Нет там головы! – отчаянно воскликнула Лиза.

– А что есть? – деловито поинтересовался искин. – Кстати, портал опять по курсу.

– Да хватит уже! – чуть не закричала Лиза. – Я голову не могу найти, а он издевается! Попа какая-то!

– А! Ну попа и попа. Тазовое предлежание, значит. Тогда задача становится более сложной, но по-прежнему выполнимой. Эй, милашка, ты тужиться умеешь? И, кстати, мы в портал будем входить или нет? Или вы предпочитаете в Торнадо болтаться?

Смысл всего сказанного доехал до Лизы не сразу, а как будто из черной дыры.

У ведьмы ребенок идет не головой вперед, а – попой. И с этим надо что-то делать.

Они, кажется, нащупали портал. Причем без всяких усилий.

Делла слабо стонала на ложементе.

– Ты что, умеешь находить тринадцатый портал? Что ж ты раньше молчал?! – почти заорала капитан.

– Да при чем тут я, у тебя ведьма на борту! – так же криком ответил искин. – Она и наводит на портал. Хватит истерить уже! И вообще, нащупать портал – полдела, главное – войти!

Лиза закрыла рукой лицо.

– Ну что ты творишь, а? Окровавленной перчаткой. Беги умойся быстро и поменяй. А ты, милашка, слушай меня…

Она так и сделала.

Когда Лиза вернулась в чистых перчатках и с мокрыми волосами, Делла старательно дышала по указаниям искина.

– Так, мадам акушерка. Встаем у нее между ног и готовимся применять лучшее в мире пособие по Цавьянову, пред которым пасует даже древний, как сотворение мира, Лондонский Королевский колледж.

– Ты-то откуда знаешь про Королевский колледж? – всплеснула руками Лиза. – Ты же на профилактике.

– А я раньше посмотрел. Как только узнал, что наша милашка беременна, сразу все на всякий случай и выяснил. Могу еще про кесарево сечение рассказать.

– Ой, не надо, – поежилась Лиза. – Давай лучше про свое пособие.

– Оно не мое, а Цавьянова. Проверь, где там попа уже. У выхода? Отлично. Теперь ты, милашка, делаешь глубокий вдох и тужишься. И выталкиваешь, выталкиваешь. Ну руками-то держись крепче за поручни, а ногами упирайся, вот! А ты, милашка, кладешь четыре пальца… вернее, восемь на спинку, а большими поддерживаешь снизу ножки… Чего ты на меня уставилась? Да не ведьме на спину, храни меня Касперский, – ребенку, ребенку на спинку! Сделала? Отлично. Еще раз: ты тужишься, а ты поддерживаешь. Руки передвигай к… ну, к шее, в общем, чтоб ножки не выпали раньше времени. До плеч вышло? Нет? Значит, и дальше так же, пока до плеч не выйдет. Должны выпасть ручки.

А ты, милашка, портал-то поймала? Поймала портал? Отлично, умница.

– Вот плечи. А вот и ручки, – пропыхтела Лиза. – Ой, она на меня писает! Еще не родилась, а уже писает!

– Мы, ведьмы, такие, – прошептала Делла пересохшими губами.

– Супер. Теперь слушаем меня, девочки: ты, милашка, аккуратно поднимаешь все то, что у тебя в руках, кверху и вбок. Как бы кладешь ей на живот. И голова выходит. Смотри, аккуратно только. А ты, милашка, входишь в портал. Получилось? У обеих? Кажись, да…

Раздался крик ребенка.

– Так, теперь пуповина…

– Так мы что – правда вошли в портал? Мы идем к Солнечной?

– Идем, не сомневайся. На виртуальных парусах при Солнечном ветре.

– Но договор… – засуетилась Лиза.

– Я не хочу никакого договора, – едва заметно качнула головой Делла. – Не надо денег. Я умерла бы без тебя. И моя дочь умерла бы тоже. Ты мне теперь как сестра, я с тобой буду жить. И летать всегда с тобой.

– А я? – воскликнул искин.

– А ты… ты будешь, как это на Земле… крестный отец.

Лиза не успела осознать, рада она такому повороту событий или нет. Дальнейшее она ощущала как в тумане. Она перевязала и перерезала пуповину, дождалась рождения последа и проверила его. Потом помыла ребенка. Завернула и дала Делле. Брать грудь малышка отказалась – слишком устала. Вскоре обе ведьмочки сопели – Делла, укрытая одеялом, в ложементе, а Бергемиотта – Гема – на руках у Лизы.

– Все, я устал, – подал жалобный голос искин. – Отключай голосовуху.

– Я думала, железки не устают! – удивилась капитан.

– Сама ты железо, – буркнул искин. – А я нежный, ранимый, и вообще, мужчин беречь надо! Курс не забудь проверить, кстати, а то на Нептуне высажу.

Утро выдалось беспокойным. Гема басовито орала – даже удивительно, откуда у такой мелкоты столь низкий бархатистый голос – требуя еды. Лиза проснулась с больной головой и не сразу сообразила, где находится и что происходит. В конце концов сориентировалась и отключила искина от профилактики. Он тут же развернул бурную деятельность: выдал ей таблетку от головы, доставил голодное дитя мамочке и сообщил, что на радаре движущаяся точка: какое-то судно жаждало встречи.

– Ну какой корабль может ждать нас у границ Солнечной? Только патрульный, – констатировала Лиза. – А у нас незаконные пассажиры. Без договора. Класс!

Договор – это ведь не бумажка, которую можно подписать за тринадцать секунд. Ему нужна регистрация. Номер, полученный в юрколлегии.

Она врубила голосовуху.

– Что делать будем, электронные мозги?

– Предоставь это мне, женщина. Расслабься, кивай и признавай. Не спорь с ними. Спорить буду я.

Через некоторое время полицейский корабль пристыковался. В рубку вошли аж целых три усатых молодчика в форме – все сильные и красивые, автоматически отметила Лиза. Потребовали показать накладные и груз. Капитан подчинилась. С этим моментом все было в порядке.

– А что это за посторонние на борту? – нахмурился главный из трех, заслышав плач Гемы. – В путевом листе ничего про третьих лиц не сказано. И корабль не имеет лицензии на провоз пассажиров.

Лиза набрала было побольше воздуха, чтоб начать признавать и каяться, но тут включился наконец искин.

– Уважаемые представители закона! Вы имеете уникальную возможность ознакомиться с реализованным в узком сегменте общественной популяции алгоритмом демографической программы ее императорского величества! Жительница одной из дальних планет Империи – Дамп – имела счастье произвести на свет на нашем корабле прекрасную здоровую дочь, не без помощи вашего покорного слуги, осмелюсь заметить. Таким образом, общество в лице капитана Элиссон приобрело ревностную служительницу…

Дальше было еще много такого же витиеватого, пафосного и не очень понятного. Видимо, полицейские решили не ломать голову над тем, каким образом электронный разум может быть причастен к появлению вполне человеческого ребенка. В конце концов – это всего лишь баба с грудным младенцем, было бы из-за чего городить свое болото. Шлепнув Лизе разрешение, они откланялись и отстыковались. Можно было спокойно продолжать путь.

…Корабль двигался знакомым курсом. Искин трещал что-то чисто по-мужски важное, но бессмысленное, Делла кормила ребенка, Лиза заплетала косу, поглядывая в иллюминатор.

– А за что тебе платят деньги? Так и не сказала, – продолжила прерванный разговор ведьма, перекладывая дочку к другой груди.

– Грузы перевожу. Обычно ценные. Поэтому иногда приходится бегать от пиратов – вот как в этот раз вышло.

– Что везешь-то, покажи? Или тайна?

– Да нет, пойдем.

Прямо с чавкающей Гемой на руках Делла отправилась за Лизой в грузовой отсек. Когда входная мембрана раскрылась, ведьма ахнула: перед ними возвышалась прекрасная платиновая статуя, изображающая молодую женщину с младенцем.

– Такая, как я, – восхищенно произнесла ведьма.

Лиза фыркнула.

– Скажешь тоже! Это Сикстинская мадонна, только скульптура. Вернее, это скульптура с картины Рафаэля, выполненная неизвестным мастером. Но вообще, эта тетка, с которой картина – наверняка тоже ведьма, тут ты права. Самого Рафаэля прельстила. Это великий художник был, в древние времена…

– Разве обольстить мужчину – колдовство какое? – наморщила лоб Делла. – Их же вон, как собак. И сами бегут.

Лиза на секунду отвернулась и тихо сказала:

– А это смотря какого, подруга. Смотря какого…

– Ну если… как это… художника – то, наверное, да, – согласилась ведьма, и еще некоторое время они стояли рядом, глядя на мадонну Рафаэля.

Его внимание привлек свет. Немного протерев глаза, Илья сфокусировал взгляд. Доли секунд его разум пребывал в апатии, но затем ощущение реальности все же вернулось, резко нахлынув на сознание. А вместе с ним пришло и понимание того, что звонит телефон, лежащий рядом на прикроватной тумбочке.

Мимолетно Илью посетила мысль: кто бы мог звонить в это время суток? Хотя ответ для него был во многом очевиден.

– Привет…

– Привет! Ты же не спал? Так ведь? Лена сказала, у тебя постоянная бессонница. Я подумал, дай тебе позвоню, выясню, как у тебя дела.

– Да, я в последнее время сплю не очень, – ответил Илья, откинувшись на подушку, – но знаешь что?

– Что?

– Я вот как раз сейчас засыпал. Так что…

– Ох, проклятье!

– Знаешь, как это трудно мне дается?

– Черт, ну прости! А давай я тебе завтра позвоню? Ты же знаешь, я сам ложусь гораздо позже. Думал, раз у тебя бессонница, ну знаешь, поговорим… да ты от нашего разговора начнешь клевать носом.

– Ладно, уже не важно, – с глубоким вздохом произнес Илья. – Все равно разбудил… О чем ты хотел поговорить?

– О тебе. Как ты себя чувствуешь?

– Ну, так… средне. Никак нормально не высплюсь. В целом все могло быть и хуже.

– Понятно, – Антон сделал небольшую паузу. – И с чем же связана эта твоя бессонница?

– Не знаю, мало ли с чем. Я думаю, сон восстановится через некоторое время. Нужно поймать ритм, знаешь, как это бывает? Сон нарушается, и ты ложишься все позже и позже…

– Ага, есть такое. Но знаешь что? Эти проблемы начались у тебя после твоей поездки. Лена это заметила. Даже я это заметил, хоть мы и общаемся в последнее время не так часто, как раньше. И, честно говоря, я решился позвонить тебе, чтобы помочь. Я, конечно, не психолог, но вроде как если определить проблему, понять, с чем она связана, и все такое… Ну, по крайней мере, так в фильмах делают, – рассмеялся Антон. – Может быть, – продолжил он, – расскажешь поподробнее про ту свою командировку? Ты как-то изменился после нее… Илья?

– Да. Я тут.

– Ну, так что скажешь?

– Не знаю, что ты хочешь от меня услышать? Поездка как поездка, ничего особенного…

– Именно после этой поездки у тебя начались проблемы со сном. А еще ты стал каким-то замкнутым, что ли.

– Мне кажется, ты придаешь этому слишком большое значение, – усмехнулся Илья. – Правда, звонить так поздно из-за такой ерунды…

– Но это не ерунда! Послушай, у тебя проблемы. Со сном, с работой, с Леной. Даже со мной ты стал общаться редко. Что происходит? Может, разберемся в этом?

– С работой? Это Лена тебе так сказала? Ты слишком много ее слушаешь. Она тебе наговорит.

– Она сказала…

– Она сказала! – резко прервал его Илья. – Она сказала, она сказала, чего ты заладил? Мало ли чего она там говорит.

– Слушай… не злись, пожалуйста, мы ведь все хотим как лучше.

– Я не злюсь, Антон. Мне просто кажется, ты слишком много ее слушаешь. Спросил бы у меня, а не через третьих лиц. Испорченный телефон какой-то…

– Так в том-то и дело, что не могу до тебя достучаться, – раздосадованно возразил Антон. – Ничего из тебя в последнее время не вытянешь. Поэтому и звоню, и хочу узнать, как у тебя да что с тобой. Ну! Расскажешь про свою поездку?

В разговоре повисла пауза. Илья сохранял молчание. Лишь тревожное дыхание выдавало его присутствие. Его собеседник ждал ответа или хоть какой-то реакции. Но затем, не выдержав, переспросил вновь:

– Илья? Ну так что?

А когда Илья не ответил, Антон добавил:

– Послушай. Если в действительности все выглядит так, как я говорю, и ты оказался в трудной ситуации… А, судя, судя по тому, как ты на мои слова реагируешь, я не далек от истины… Возможно, если ты поделишься со мной и мы разберем все, с тобой случившееся, по деталям, то мы сможем прийти к компромиссу, найти пути выхода из тупика… Ну, Илья, колись! Я хочу тебе помочь.

– Как же ты мне поможешь? Ты даже не знаешь, о чем говоришь… – усмехнулся Илья.

– Так объясни мне! Дай мне понять, чтобы я знал! Расскажи мне, и мы вместе разберемся.

– Ладно, хорошо, – наконец согласился Илья, – но я тебя сразу предупреждаю, это из ряда вон. Вот с тобой случались когда-нибудь ситуации, из ряда вон выходящие? Ты когда-нибудь видел что-то, о чем люди, услышав, лишь крутят пальцем у виска? Я так понимаю, если уж ты затеял этот разговор, значит, готов услышать, если не все, то, по крайней мере – многое… Верно?

– Верно… – растерявшись, ответил Антон. – Случались ли со мною ситуации из ряда вон?

– Да! Случались?

– Да вроде нет… Хотя однажды, мне кажется, я видел нечто, в темном лесу в детстве. Хотя это скорее обычные детские страхи… А знаешь, я верю в НЛО. Так что… думаю, ты смело можешь мне рассказывать все что угодно. Тем более что на тебя не влияло бы так что-нибудь выдуманное, воображаемое. Даже несмотря на то, что ты художник, и воображение у тебя достаточно живое. Так что с тобой все-таки приключилось?

– Погоди… – с этими словами Илья положил телефон на тумбочку.

Встал с кровати и подошел к окну. Приоткрыв портьеры, осмотрел темный переулок, на который выходили окна его небольшой квартиры. Как обычно, в переулке никого не было. Темный и мокрый, от не прекращавшегося почти целый день дождя, он отсвечивал тусклым светом, проникающим с соседних улиц. Убедившись, что там никого нет, Илья прошел в ванную комнату и выглянул еще оттуда. Затем прошел к входной двери, заглянув в глазок. После чего взял с тумбочки телефон и сел за стол, за которым обычно принимал пищу.

– Ладно, я тебе расскажу, только поклянись, что никому об этом ни слова, – тихо произнес Илья.

– Клянусь, никому не слова, – заверил Антон.

И вновь на некоторое время Илья умолк, глубоко дыша. Как будто ему не хватало воздуха в легких, он вдыхал через ноздри, но с каждой секундой все спокойнее, приводя взвинченные нервы в порядок, мимолетно озираясь, как загнанный зверь, по темным углам своей комнатушки, источником света для которой оставалась всего одна лампа над обеденным столиком, где приткнулся хозяин.

– Я не знаю, – заговорил Илья в трубку, – я видел что-то… Какую-то тварь. Таких только в фильмах показывают да в книгах описывают… И я думал, мне конец, Антон…

– Что за тварь? Что ты видел и где? Давай по порядку, я тебя внимательно слушаю. Только, пожалуйста, успокойся и говори членораздельно.

– Черт, я серьезно! Ладно, по порядку… Моя работа. Ты ведь знаешь, я художник, а по совместительству дизайнер. И пока что именно дизайн, создание разных постеров, оформление сайтов и прочее приносят мне основной доход. Большинство заказов у меня, конечно, в Москве, но тут пришел заказ из Санкт-Петербурга. За него предлагали хорошие деньги, но нужно было все подготовить и презентовать работу заказчику, для финального утверждения.

На создание ушла пара недель, а когда все было готово, я созвонился с заказчиком, договорившись о встрече, и на следующий же день хотел взять билет на «Сапсан». Но… проклятие, конец марта в Петербурге выдался очень ненастным, а я еще хотел посмотреть город, ведь был в нем лишь в детстве и мало что помнил. В итоге решил отправиться на машине. И ведь отправился. Выехал рано утром, примерно за семь часов доехал, снял номер в гостинице, и все было хорошо.

Назначена встреча была на среду, в полдень. А приехал я во вторник. После того как поселился, немного погулял, а затем весь остаток дня провел в номере, отдыхая после трассы. Все, как обычно, поужинал, посмотрел телевизор, принял горячий душ и лег спать. Тогда мне казалось, что поездки лучше быть не может. Развеяться, сменить обстановку, это было именно то, что мне было нужно, меня это сильно воодушевляло. Потом мне так не хотелось уезжать, что я даже пытался перенести некоторые свои дела, лишь бы остаться подольше.

В среду презентация прошла на ура. Мою работу приняли, со мной рассчитались. Я вернулся в номер, оставил деньги в сейфе, а затем отправился в город. Боже, где я только не был. Я осмотрел все достопримечательности, побывал в Эрмитаже, в Исаакиевском соборе. В четверг мне удалось посетить Петергоф. Все было просто отлично, все равно что в отпуске побывал.

Да, мне очень понравился город… но отстрочить свое отбытие я так и не смог. В пятницу утром я освободил номер и отправился в дорогу. Трасса М10, именно по ней я и ехал в Питер. И по ней же обратно, но…

– Так командировка прошла нормально? – прервал рассказ Антон. – Судя по тому, что ты говоришь, все прошло хорошо.

– Все прошло замечательно. Я побывал в новом городе, да еще и заработал неплохие деньги. Неладное началось уже на обратном пути, когда мне всего-то и оставалось, что добраться до дома.

Уже после выезда из Петербурга я предвкушал предстоящий отдых дома. Я думал, что остаток вечера проведу лежа на диване, наберу горячую ванну, расслаблюсь. После трассы, честно говоря, ничего не хочется делать. Знаешь, когда думаешь об этом, наполняешься каким-то адреналином, появляется желание ехать и ехать, без устали, чтобы побыстрее добраться, оставив этот путь позади.

Перед отъездом я заправил автомобиль. От Петербурга до Москвы больше семисот километров. С моим объемом бака на заправке следовало побывать лишь дважды. Так что я не особо переживал по этому поводу, думал заправиться уже в Тверской области. До Новгорода добрался за пару часов, просто на одном дыхании. Машина шла довольно легко, погода была хорошая, на небе ни облачка. Но это… лишь поначалу. Ближе к выезду из Новгородской области погода резко поменялась. Трассу накрыл мощный ливень, затем превратившийся в снег. Намокшая дорога подмерзла, и образовалась наледь. Все это привело к серьезной аварии, остановившей движение. Какой-то грузовик столкнулся с легковушкой, кто-то не успел отреагировать, и… страшно было на это смотреть.

Проклятие, мы стояли там до вечера. Пока до места аварии добрались спецслужбы, пока расчистили проезд, уже начало темнеть. Когда я наконец вновь набрал прежнюю скорость, стало совершенно очевидно, что добраться до дома я смогу лишь на следующий день. Знаешь, чего я терпеть не могу, Антон? Придорожные мотели. Честно говоря, я поставил для себя задачу добраться до Твери во что бы то ни стало, так как ни в коем случае не хотел останавливаться на трассе или в каком-либо провинциальном городе. И знаешь что? Я чертовски переоценил свои возможности. Это было невозможно. Поток шел довольно медленно. Несмотря на то, что снег давно закончился, наледь никуда не делась. Температура упала до минус четырех, и мы плелись, как слепые черепахи, в сумерках. Вся эта монотонность, да усталость, скопившаяся за день, давили на меня. Я почувствовал, что мои глаза начали слипаться. Они как будто бы наполнись свинцом, и вскоре мне пришлось прилагать просто уйму усилий, чтобы не уснуть за рулем. Утраты контроля над машиной всего лишь на мгновение хватило бы для еще одной, возможно, фатальной для меня аварии…

В конце концов я поймал себя на том, что еду практически по обочине и мне сигналит позади идущая машина, предупреждая о подступающей беде. Тогда я решил, что должен срочно где-то остановиться. Первой мыслью было переночевать прямо в машине, на обочине. Но затем я увидел вывеску и свернул с трассы.

– Где ты был? Что это было за место? – спросил у него Антон.

– В том-то и дело, что я не помню… точнее… я даже не знаю, где я в тот момент ехал. Правда, я был в таком состоянии, что все, что мне запомнилось, – это впереди идущий грузовик, за которым я плелся. Вокруг было так темно и тускло. Мне кажется, даже видимость была нулевая, – проговорил Илья. – Все что мне хотелось, это поскорее пережить эту ночь. Мне нужно было отдохнуть, набраться сил. Поспать хотя бы пару часов. Черт, теперь я жалею, что не поспал прямо на трассе, хотя, конечно, это и казалось опасным. Но запер бы двери, а в случае чего дал бы газу и уехал. Все же то, что мне суждено было пережить, не входит ни в какое сравнение…

– Что было дальше?

– Как оказалось, мотель находился вовсе не на трассе. Мне пришлось заехать в лес. Насколько глубоко, я точно не помню, но мне кажется, что на приличное расстояние. Мне стало как-то не по себе уже тогда. Но когда я подъехал к нему, то оказалось, что там было довольно светло. Насколько я помню, там была даже небольшая стоянка. Какого-то специального названия у мотеля не было. Мотель и мотель, ни больше, ни меньше. Здание двухэтажное и больше похожее на частный загородный дом. С виду все казалось чистым и приличным. Знаешь, не то чтобы это место казалось дырой, где и на минуту останавливаться не хочется. Я бы, наверное, немедленно уехал, будь место внешне непривлекательно. Поэтому я решил, что черт бы с ним, на одну ночь пойдет. Тем более что я был так измотан, что многому, возможно, не придавал значения, хотя стоило бы…

Оглядываясь на все, что со мной случилось теперь, я думаю, что все было против того, чтобы остаться в этом захолустном мотеле на ночь. Начиная от удаленности трассы, и кончая полупустой стоянкой. Окрестности походили, скорее, на гиблое место, чем на привал уставшего водителя. Осознавай я тогда происходящее более трезво, ужаса, вскоре постигшего меня, удалось бы избежать. И все-таки ничто не тянуло меня в этот мотель сильнее желания поскорее улечься в постель и уже проснувшись, доехать до дома, оставив проклятую дорогу позади.

Припарковав свой автомобиль, я запер на ключ бардачок, взял вещи с заднего сиденья и из багажника. Мне не хотелось оставлять что-нибудь ценное в машине, на случай если вдруг туда кто-нибудь влезет во время моего отдыха. Конечно, помимо своих вещей я мог бы, проснувшись, и вовсе не обнаружить автомобиль на стоянке, что казалось мне тогда самым страшным, что могло меня постигнуть. Но я уповал на лучшее, да и к тому же моя машина не первой свежести, и я всегда считал, что она и даром никому не нужна.

Так или иначе, я запер свое авто. На всякий случай проверил дверные ручки. Глянул, не приоткрыты ли окна, хорошо ли я захлопнул багажник. Все было в порядке, и я, немного, подышав свежим лесным воздухом, направился к входной двери мотеля. Когда я подошел к ней, то увидел табличку, извещавшую, что дверь заперта и что мне следовало нажать кнопку звонка, чтобы меня впустили. Совершенно непроизвольно, я взглянул на часы. Было уже где-то за полночь. Конечно, в это время все уже могли спать, но что это за мотель, если никто не встречает посетителей в темное время суток? Без сомнения, его частыми посетителя должны были быть уставшие после длительной поездки люди, ищущие пристанище на ночь, перед тем как отправиться дальше. Так что я смело нажал на звонок.

Мне кажется, в ту ночь что-то или кто-то, возможно, высшая сила, давала мне много намеков на то, чтобы я поскорее покинул это проклятое место. Дело в том, что мне долго не открывали. Пришлось погулять по веранде. Знаешь, я давно не выбирался на природу. И этот дом, с трех сторон окруженный лесом, мне начал казаться очень уютным. Деревянная дверь, веранда, теплое сияние светильников, освещавших подъезд. Свежий прохладный воздух, запах хвои. Во всем этом есть своя романтика. Своя неповторимая изюминка, на которую я обратил внимание. Все мои работы были просто пропитаны урбанизмом. Я вовсе не обращал внимания на природу, но теперь, казалось, меня это вдохновляло. Я даже был рад тому, что у меня появилась возможность просто постоять на улице, никуда не спеша, полюбоваться этим лесным царством. Однако от моих мыслей меня отвлек звук отпираемой двери. Она немного приоткрылась, и я, прихватив вещи, поторопился к порогу.

Как оказалось, дверь мне открыл старый седой мужчина. Я его очень хорошо запомнил. Невысокого роста, с блестящей лысиной на макушке и с густой черной бородой, впрочем, довольно ухоженной и опрятной. На нем был халат, из-под которого виднелась синяя майка с какой-то надписью. Похоже, я поднял его прямо с постели, либо с дивана у телевизора, хотя заспанным старик вовсе не выглядел.

– Хотите переночевать? – спросил он, закивав головой так, будто и сам уже ответил этот вопрос.

– Да, посплю и утром отправлюсь дальше, – заверил я.

– Проходите, проходите, – с этими словами старик раскрыл дверь и отошел в сторону, жестом приглашая меня внутрь.

Переступив через порог, я проследовал за ним в небольшое уютное фойе. Там была миниатюрная стойка, а также пара кресел. Зайдя за стойку, старик, нагнувшись, достал из ее недр небольшой журнал и, открыв его, протянул мне руку, попросив паспорт. А когда дело было сделано и запись была внесена, он положил на стол небольшой ключ, но прежде чем давать его, пальцем стукнул по лежащему рядом прайс-листу.

– Да, конечно, – ответил я, взглянув на него и потянувшись за кошельком. – Кстати, а вы тут один живете?

– Я и моя жена, – без особых эмоций констатировал тот.

– Понятно.

– Утром будет завтрак, – продолжил старик. – Омлет с салатом, чай с булкой, домашнего приготовления. Это еще двести пятьдесят рублей. Будете заказывать?

– Я, пожалуй, пока не буду. Если что, сообщу позже либо утром, – ответил я, рассчитываясь за ночь в мотеле. – Хочется поскорее доехать до дома.

– Как пожелаете, – пожал плечами старик. Затем он протянул мне ключ и пальцем указал в потолок, приподняв свои густые брови. – Комната тринадцать, на втором этаже. Лестница вот тут. Вас проводить?

– Как-нибудь сам справлюсь, – улыбнулся я.

– Там заблудиться трудно, – согласился он.

С этими словами старик вышел из-за стойки, отправившись в свою комнату, расположенную, по всей видимости, где-то на первом этаже, а я, не забыв свои сумки, начал подъем по лестнице на второй этаж. Я отметил любопытную вещь. Этот мотель, а по сути, большой дом, был недурно обставлен, да и в целом выглядел весьма зажиточно. Особенно когда я зашел в коридор, меня поразило его внутреннее убранство. Стены были покрыты красивыми золотистыми обоями с узорами. Вдоль коридора стояли деревянные тумбочки с вазонами, и висели большие картины в тяжелых потертых рамках. Коридор освещало несколько старых на вид светильников, а двери номеров украшали увесистые медные ручки. Следуя по коридору к своей комнате, я не переставал удивляться месту, в которое попал. Неужели здесь и правда останавливались люди с трассы? Вид моего номера только усилил впечатление. Это была настоящая спальня, обставленная старинной мебелью. На окнах висели роскошные портьеры, по краям подвязанные кистями с бахромой. Еще в номере была ванная комната, в которую я вскоре и отправился. Все выглядело так, будто старик со своей старухой жили в этом особняке всю свою жизнь, а до них в нем жили их родители и прародители. Некоторые люди целыми семьями предпочитают жить подальше от городской суеты. Безусловно, я попал именно в такое место.

– И тебя это не насторожило? – поинтересовался Антон.

– Нет… скорее удивило, – после небольшой паузы отозвался Илья, – а вот насторожило меня нечто другое…

Несмотря на то, что, как мне казалось, в соседних номерах никого не было, я ощущал чье-то невидимое присутствие. Я слышал странные звуки, когда лег спать. А до этого еще в ванной комнате, когда заставил себя почистить зубы перед сном. Из вентиляции доносились голоса и шум. Один голос был более низкий, другой более высокий, но я не придал этому большого значения, мало ли, старик общался со своей женой в ванной, а до меня доносилось лишь эхо, дом ведь, по всей видимости, был старый.

По-настоящему странные звуки я услышал, когда улегся спать. Устроившись поудобнее, я начал вслушиваться в окутавшую меня тишину. Так я делал всегда, когда хотел поскорее уснуть. Расслаблялся и слушал тишину, в конце концов, уставал прислушиваться и засыпал. Но не в этот раз. Странный звук я уловил через некоторое время. Он так же, как и раньше, шел из вентиляции в ванной комнате, куда дверь я оставил открытой. Поначалу мне показалось – это ветер завывал. Но затем, когда звук повторился вновь, с удвоенной силой, я начал прислушиваться. Шум доносился еще несколько раз, а затем так же внезапно, как и появился, он исчез. Слышал когда-нибудь, как по бетонному полу двигают железные стеллажи? А еще это походило на то, как открывают просевшие ворота. Решив немного выждать, я некоторое время продолжал вслушиваться в тишину. Но когда больше ничего не произошло, развернулся на другой бок и уснул.

Мне кажется, я успел немного поспать, перед тем как все началось. Во всяком случае, ощущение было, будто меня резко разбудили. Я открыл глаза, не понимая, что происходит, и, повернувшись, посмотрел на дверь своего номера. Она была закрыта, но, как оказалось, меня разбудил довольно громкий звук, который на этот раз шел не из ванной, а из коридора. Будто что-то упало. Но затем я услышал громкий топот. Начинался он от лестницы, где был вход на второй этаж, затем прогремел мимо моего номера и продолжил идти дальше. После чего топот повторился, только в обратном направлении. Проклятие, мне казалось, будто по коридору бегает лошадь, стуча копытами громко и часто. Этот топот все не утихал, и мне это порядком надоело. Я встал с кровати, надел штаны, подошел к двери. Я все ждал, когда кто-нибудь утихомирит это создание, бегающее посреди ночи по коридору, не давая спокойно спать гостям. Честно говоря, тогда я думал, что это носится громадная собака, выбежавшая из чьего-то номера. Но никто и не подумал утихомирить проклятое создание. И я решил выглянуть наружу.

– Это ведь была не собака, так ведь? – тихо спросил Антон.

Набрав в легкие побольше воздуха, Илья ответил:

– Нет… Дождавшись, пока топот миновал мой номер, уйдя дальше по коридору, я аккуратно приоткрыл дверь, высунувшись наружу. Представь, не успел я до конца повернуть ручку, как топот вдруг резко стих. К моему удивлению, в коридоре была полнейшая тьма, хотя, когда я поднимался сюда, он был довольно неплохо освещен. И несмотря даже на то, что мои глаза успели привыкнуть к темноте, коридор оказался настолько темным, что я едва видел дверь соседнего номера. Вначале я взглянул налево, в сторону лестницы, а затем посмотрел в конец коридора, туда, где были расположены последние номера. Как я помнил, там, несомненно, был тупик. Кто бы ни бегал этой ночью по коридору, он должен был находиться там. Я напряг зрение, уставившись в ту сторону. Сперва мне не удалось что-либо увидеть, но затем… Два крошечных огонька. Я увидел два желтых огонька, находившихся примерно на уровне моего живота. Стоя на пороге своего номера, в полнейшей теперь уже тишине и кромешной тьме, я смотрел на них, не двигаясь с места. И вскоре до меня дошло, что эти два огонька медленно, но верно приближаются. А я… я лишь мог стоять и пялиться на них, как окаменевший. Меня внезапно охватил такой страх, какого я не испытывал еще ни разу в жизни. Мурашки прошлись частой рябью по моим ногам, спине и шее, перейдя на самый затылок. Но я продолжал стоять молча, затаив дыхание, наблюдая за этими желтыми огоньками, которые двигались ко мне во тьме. Я понял, что это были глаза, как у дикого зверя, словно ко мне подбирался жестокий хищник, плавно и бесшумно, гипнотизируя меня пристальным взглядом. Двигаться я и впрямь не мог, и меня начала охватывать паника. Я словно остолбенел. Моя рука так сжала дверной косяк, что даже костяшки побелели. Не сомневаюсь, в тот момент побелело и мое лицо.

Мне на ум приходили разные мысли. Целый поток мыслей. Все шло к тому, что ситуация грозила закончиться не в мою пользу, и я стал воспринимать это как данность, судьбу, если угодно. Я не знал, что это за существо, но я чувствовал его намерения, и они не сулили мне ничего хорошего. И ощущения были, будто оно и впрямь загипнотизировало меня, сковало взглядом. Я все пытался прервать этот страшный обмен взглядами. Но отвернуться или опустить голову мне не удалось. Не удавалось вообще никакое движение, даже дыхание сильно замедлилось. Поэтому я бросил оставшиеся усилия на то, чтобы хотя бы опустить свои веки. Что трудного в том, чтобы закрыть глаза? Мы делаем это автоматически, тысячи раз за день. Но тогда это было сравни настоящему подвигу. Проклятие… мне удалось это сделать, и это спасло мою жизнь. Медленно я начал прикрывать свои веки, а затем, резко зажмурившись, нырнул в номер, громко захлопнув за собой дверь. И тут же в нее ударилось что-то очень тяжелое.

Так как дверь открывалась внутрь, я почувствовал, как это существо отпихивает меня, что оно вот-вот ворвется в мой номер, и деваться мне было уже некуда. Навалившись всем своим весом, я изо всех сил начал давить филенку, закричав от отчаяния и страха. Мне казалось, что я уже падал, когда дверь со щелчком закрылась вновь. Но я, задыхаясь от перенапряжения, продолжал держать ее, пока существо не оставило своих попыток проникнуть внутрь, мощными и оглушительными ударами отталкивая меня снова и снова.

Мне не верилось, что со мной происходит нечто подобное. Неужели это был не сон? Я ощущал слабость, меня начало шатать, а в голову стали лезть дурные мысли. Я решил, что буду стоять до тех пор, пока не упаду. По крайней мере, буду счастлив тем, что сделал все что смог, прежде чем моя борьба за жизнь подойдет к концу. Однако вместе с тем я почувствовал, что удары становятся слабее. Это, конечно, не придавало мне дополнительных сил, но хотя бы давало надежду. Собравшись с мыслями, я стал смотреть по сторонам. Косяк к тому времени был уже сломан, и дверь не держалась на замке, ее необходимо было чем-то забаррикадировать. Повсюду стояла мебель, но в большинстве своем она была слишком тяжелой для того, чтобы тащить ее до двери. Удары становились все реже, и я, подгадав определенный момент, кинулся к стоящему у стенки стулу, на котором аккуратно были сложены мои вещи. Схватив его, я подпер им дверную ручку и стал держать. Последовало еще несколько ударов, после которых существо наконец отступилось.

Я продолжал стоять, мертвой хваткой держа этот несчастный стул, ожидая новых попыток прорваться ко мне. Но этого не происходило, и нужно было думать, что делать дальше. Выходить в коридор мне не очень-то хотелось. Единственное, что мне пришло на ум, пролезть через окно. Второй этаж ведь был не так уж и высоко от земли. Все, что мне нужно было сделать, – это добежать до своей машины. Ну… сперва, конечно, не сломать шею при спуске на землю… Поэтому, кое-как собравшись с мыслями, я начал собирать вещи.

Да, это покажется странным. Любой другой бы плюнул на все, удирая в чем мать родила, но только не я. Оставлять в этом проклятом месте свое добро я отнюдь не собирался. Черта с два они заполучат мое имущество! Со всей возможной спешкой я побросал вещи в сумку, оделся и направился к окну. Как выяснилось, дом оказался несколько выше, чем я предполагал, все дело было в высоких потолках, но выбор у меня был небогатый.

– Ты мог бы по-тихому пройти через дом, – предположил Антон.

– Шутишь? По кромешной тьме, по незнакомому дому, с сумками и моим, как я теперь уже понял, везением? Я тебе кто? Солид Снейк? Эта тварь учуяла бы меня и порвала за считаные секунды! Ты не представляешь, насколько она была сильна. Плюс это оцепенение, которое я испытал тогда, – это было самым страшным. Нет, я мог прорваться только через окно.

Для начала необходимо было скинуть сумки, что я и сделал. Просто бросил их на землю. Затем вылез на карниз. Чертова погода снова меня подвела, потому что шел мелкий противный дождь, который сделал карниз и каменную кладку скользкими, как кусок масла. Вообще-то, скалолазание не входит в список моих достоинств, но старался я как мог. Слез с карниза, поставил ноги на какой-то выступ и… свалился вниз, прямо на свои вещи. Так что они смягчили мой удар. Моя дотошность мне помогла.

– Ты потерял сознание?

– Нет, с чего ты взял? – удивился Илья. – Мне было очень больно и некоторое время не удавалось встать, но сознание я не терял. Ведь я не ударялся головой, а только спиной и тазом, ну и шею немного поцарапал, но это не в счет. Я лежал там, совсем обессилив, жадно глотая воздух. Смотрел на окно своего номера, размышляя по поводу того, сколько у меня есть времени на передышку. Оказалось, что немного. Я услышал удар там, сверху, и звук ломающегося дерева. Что бы это ни было, оно в итоге выбило дверь. Мне нужно было как можно скорее бежать к машине. Я кое-как поднялся, напряженно вслушиваясь в звуки, доносящиеся из номера надо мной. Существо ходило по комнате, его присутствие выдавал все тот же самый топот. Не знаю, сколько эта тварь весила и почему не издавала других звуков, – я не слышал даже ее дыхания. Могу сказать точно, если бы она передвигалась по мягкой земле, я бы так и не почувствовал ее приближения. Поднявшись, я пошел вдоль стены задней части дома до угла, а завернув за него, увидел стоянку, где стояла моя машина. Но как только я попытался подойти к ней, путь оказался отрезан.

Я машинально пригнулся, едва на стоянке показалась фигура. Светильники рассеивали кромешную тьму, и мне стало ясно, что это был старик-хозяин. Одет он был на этот раз в теплую дорожную одежду, в правой руке блестело намокшее от дождя ружье. Подойдя к моей машине, он заглянул внутрь, затем обошел ее, остановился и посмотрел по сторонам. Старик искал меня, а я не очень-то горел желанием показываться ему на глаза. Он выглядел так, будто все у него под контролем, ходил без опаски, как охотник по своим угодьям. Неужели он не слышал того, что происходило на втором этаже? Эта тварь была все еще в доме, и как он на нее не нарвался? Старик знал о ней, у меня не было в этом сомнений. Пока он находился на стоянке, я сидел в тени дома, в нескольких метрах, скрываемый непроглядной безлунной ночью. Я хотел выждать, покуда старик не скроется из виду, чтобы успеть добежать до машины. А он все продолжал ходить по стоянке, осматривая окрестности и не замечая меня. На его лице читалось недовольство. Наконец, со злостью выругавшись, положив ружье стволом на плечо, он ушел в дом. А затем на всей стоянке выключился свет. Я даже не успел что-либо сделать. Только поднявшись для того, чтобы сделать последний рывок, сразу присел.

В моих глазах померкло. Я не успел проследить, вышел ли старик из дома, и меня это сильно тревожило. В моей голове крутился его образ с ружьем наперевес. Один выстрел, и мне конец, а машина стояла на открытой местности.

– Но ему ведь было куда выгоднее оставить свет включенным, – заметил Антон.

– Я вначале тоже так подумал, – ответил Илья, – но свет он выключил вовсе не себе в помощь. Можно лишь догадываться, откуда взялась та тварь, что я встретил в доме, но, судя по всему, ей было легче ориентироваться в темноте. Мне все же удалось набраться храбрости подойти к углу дома и через перила веранды взглянуть на входную дверь. Я замер от ужаса, когда увидел, что на пороге стояло это существо. Почти два метра в холке, с длинными конечностями и круглой, плоской, почти человеческой головой. Его кожа темного красного цвета была настолько тонкой, что я видел выпирающие ребра. Из-за дождя складывалось впечатление, что эта тварь истекает кровью, просачивающейся через поры тела. У нее не было хвоста и волосяного покрова. Она походила на гротескного, стоящего на четвереньках человека. Тварь почти не двигалась, лишь медленно поводила головой в поисках добычи. Ее маленькие желтые глазки бегали из стороны в сторону. Затаив дыхание, я присел за веранду и напряг слух. Вслушивался в убаюкивающий звук капель, бьющих по древесной листве и крыше дома. Ждал, когда эта тварь тронется хоть в какую-нибудь сторону, главное было понять, куда именно она направится? Я не знал, насколько сильно развиты ее чувства, возможно, если бы я попытался сдвинуться с места, она бы могла услышать мои передвижения, поэтому я оставался на месте.

Странно, но кроме дождя, я ничего так и не услышал. Неужели она продолжала оставаться на веранде? Я начал волноваться, что упустил ее. Выглянув, я убедился, что так оно и есть. Помимо всего прочего, теперь мне было неизвестно, где находилась эта тварь.! У меня началась настоящая паника. Монстр мог быть где угодно. Удивительно, что я не услышал его шагов, ведь раньше он топал, как конь. Мне дико захотелось побыстрее убраться оттуда, куда угодно, только бы подальше. Свои шансы добраться до машины я посчитал минимальными, и мне только и оставалось, что потихоньку снова спрятаться за дом.

Дождь усиливался. Моя одежда промокла. Усталость и страх угнетали рассудок. Пройдя вдоль стены дома, я направился дальше, в лес. В том направлении, где должна была находиться трасса. Было очень темно, мокро и скользко, но я старался не шуметь, пожертвовав, как мне казалось, скоростью в угоду собственной безопасности. Но все это время меня сковывало ощущение чьего-то незримого присутствия. Несмотря на это, я шел все дальше и дальше в лес, стараясь не потерять заданного направления. Все ждал… когда эта тварь нападет.

– Она так и не напала? – спросил Антон.

– Нет. В итоге мне удалось выйти к трассе, поймать попутку и добраться до дома. Но я все еще вижу перед собой это существо, стоящее у порога в ту ночь. И мне часто снятся кошмары. Поэтому я не хочу засыпать. Мне снится тот коридор, глаза, уставившиеся на меня. Снится, как я стою где-то в лесу, идет дождь, а этот монстр надвигается на меня. Ты знаешь?

– Что?

– Сейчас идет дождь… И когда я смотрю в окно, мне кажется, что Оно где-то рядом. Притаилось где-нибудь и смотрит в мое окно.

– Ты, конечно, не обижайся, но мне кажется, тебе стоит обратиться к врачу. Но не рассказывай ему эту историю. Просто скажи, что у тебя разыгралась фобия, ты не можешь уснуть. Я думаю, он поможет тебе успокоить нервы.

– Не веришь мне?

– Не в этом дело. Конечно, я верю тебе. Ты так и не забрал машину?

– Я не вернусь туда ни за что, – ответил Илья и притих.

– Честно говоря, я не ожидал такой истории, – признался Антон.

– Ты сам хотел, чтобы я тебе рассказал.

– Да, знаю. Я думал, услышав ее, смогу помочь тебе разобраться с тем, что произошло… но это. Черт, мне бы кто помог. Илья?

– Мне кажется, кто-то был там внизу, на улице, – прошептал тот.

– Брось, если это существо и реально, оно осталось в том мотеле.

– Но я ведь выжил… и тот старик. Ты ведь не думаешь, что он случайный свидетель? Мне кажется, он и впустил ее в дом. А там осталась моя машина. Они могли вычислить, где я живу, Антон!

– Ох, старик, тебе, правда, нужно выспаться…

– Ты не воспринял это всерьез, зачем тогда вообще звонил?!

– Мне кажется, у тебя разыгралось воображение. Все от усталости… Ты ведь долго ехал по трассе и сильно вымотался.

– Пошел ты!

– Выслушай меня, – попросил Антон, – помнишь, ты сказал, что слышал голоса в ванной? В этом действительно нет ничего такого. А скрип двери? Возможно, это и впрямь был ветер.

– Ты, должно быть, шутишь, – усмехнулся Илья.

– Ведь ты сказал, что в коридоре стояли вазы, и как они не разбились, если там бегало животное два метра в холке? И как животное таких габаритов не смогло перебороть тебя, когда ты держал дверь? Это все могло тебе присниться, или тебе привиделось, а потом ты полез на карниз и упал. Старик вышел на стоянку с ружьем, возможно, потому что услышал шум и искал тебя. И как этот монстр не поймал тебя, когда ты пошел по лесу, если он такой быстрый, хорошо видит ночью, и все такое?..

– Так ведь что угодно можно объяснить помешательством или совпадением, – хмыкнул Илья, – правда в том, что я рассказал тебе, как было. Дело твое, верить мне или нет.

– Задумайся! – призвал Антон.

Посмотрев на телефон, Илья прервал разговор. Он выключил аппарат и лег в кровать.

– Я видел то, что видел, – пробормотал он, закрыв глаза.

Все, что он слышал, – стук дождя по карнизу.