Пять веков британского поэтического портрета

fb2

«Пять веков британского поэтического портрета» — по существу, маленькая антология разных поэтических жанров, сопоставимых и с некоторыми жанрами портретной живописи. Переводчики — Марина Бородицкая, Мария Фаликман, Алексей Круглов, Светлана Лихачева, Валентина Сергеева, Анастасия Строкина.



Иностранная литература, 2016 № 07

Вступление Марии Фаликман

Джордж Гаскойн, Александр Поуп, Альфред Теннисон, Данте Габриэль Россетти, Лэнг, Джон Китс, Норман Маккейг, Джордж Бейкер, Томас Гарди, Чарльз Косли

23 апреля 2016 года в Москве открылась выставка британского портрета «От Елизаветы до Виктории» из Лондонской национальной портретной галереи. В течение трех месяцев в Третьяковской галерее были представлены портреты британских монархов, государственных деятелей, ученых, художников и, конечно же, знаменитых писателей и поэтов, переводы произведений которых давно стали частью русской культуры. Среди них Уильям Шекспир, Джон Мильтон, Роберт Бёрнс, Джордж Гордон Байрон, Вальтер Скотт, Уилки Коллинз и Джером К. Джером. В свою очередь, Лондон с марта по июнь принимал выставку портретов из Третьяковской галереи, на которых британцы смогли увидеть лица тех, чье творчество определило культурный облик России: композиторов, художников, артистов, меценатов и, конечно, же, писателей, поэтов и драматургов — А. Н. Островского, И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, Н. С. Гумилева, А. А. Ахматовой.

В связи с этим выдающимся культурным событием, а также в связи с тем, что 2016 год объявлен перекрестным годом языка и литературы Великобритании и России, мы представляем на страницах журнала переведенные специально для этой публикации стихотворения британских поэтов, творивших в период с XVI по XX век. Эти стихотворения, выбор которых не претендует на полноту охвата эпохи и в значительной мере обусловлен вкусом переводчиков, роднит то, что все они — в жанре портрета. Некоторые словесные портреты принадлежат перу тех, чьи лица посетитель Третьяковской галереи смог увидеть на выставке. Это, к примеру, Александр Поуп, один из крупнейших представителей британского классицизма, и Альфред Теннисон, любимый поэт королевы Виктории, которая присвоила ему звание поэта-лауреата и титул барона.

В нашей журнальной подборке мы условно выделяем несколько жанров, присутствующих и в портретной живописи.

В жанре автопортрета созданы два не похожих друг на друга стихотворения Джорджа Гаскойна, одного из наиболее ярких поэтов елизаветинской эпохи, которая стала отправной точкой и для выставки в Третьяковской галерее. Стихи Гаскойна выбраны не случайно: автопортрет в его творчестве не раз становился предметом литературоведческих изысканий[1].

В разделе парадных и исторических портретов нам показалось интересным представить не только запечатленные в стихах образы английских государственных деятелей (прижизненный портрет одного из героев этого раздела — полковника Бернаби — посетители Третьяковской галереи увидели на выставке), но и портреты наших соотечественников глазами их британских современников.

Следующий раздел мы условно обозначили как «лирические портреты». Здесь читатель найдет поэтические портреты возлюбленных, портреты-воспоминания, образы загадочных прекрасных дам и просто дорогих сердцу поэта женщин.

Наконец, мы не смогли обойти вниманием жанр сатирического портрета, который тоже присутствовал в британской поэзии на протяжении всех этих столетий. Спектр этого раздела широк: от карикатурного, но сочувственного портрета земледельца в исполнении Джорджа Гаскойна через немного обидный обобщенный портрет бывших возлюбленных, принадлежащий перу известного поэта и романиста викторианской эпохи Томаса Гарди, до семейного портрета, сочиненного корнуольским поэтом Чарльзом Косли, который традиционно считается детским поэтом, однако сам он не проводил жесткой границы между стихами для взрослых и детскими стихами и к тому же известен как один из наиболее виртуозных версификаторов в британской поэзии ХХ века.

Автор и руководитель проекта — культуролог, переводчик, куратор международных проектов в области культуры А. Г. Генина. Все примечания к стихотворениям выполнены переводчиками.

Мария Фаликман

Автопортрет

Джордж Гаскойн (1535–1577)

"Блаженствую средь бездны бед…" Блаженствую средь бездны бед, Вздымаюсь ввысь, срываюсь в ад, Спешу за радостью вослед, Безмолвной мукою объят, — Так я живу, так я люблю: Горячку редкостную длю. Развеселюсь ли не шутя, Шучу ли над собой самим, То я доверчив, как дитя, То подозреньями томим, Желаньем вечным обуян, Сыт голодом и жаждой пьян! Моим причудам нет числа, Корить же хворого — грешно; Порой мне радость не мила, Раз ей продлиться не дано, А горечь — сердце веселит Тем, что надежду мне сулит. Как жаворонок, отряхнув Сон тягостный среди ветвей, С рассветом раскрывает клюв Для песни радостной своей — Так я пою во мгле невзгод И верю: скоро рассветет. Но бедной Филомелы трель Разносится над царством сна: Ее полночная свирель Печали сладостной полна; Не так ли я тебе пою, Пока тоску не изолью? Прощай, красавица моя, Да будет радостен твой путь. Веселым представлялся я, Но смерть близка — не обессудь! Меня уморит мысль одна: Вдруг нам разлука суждена? Колыбельная Малютке напевает мать Над люлькой баюшки-баю, Пришла пора и мне начать Песнь колыбельную мою. Младенцев к ночи сон берет — Ну что ж, настал и мой черед Двух-трех проказливых птенцов Угомонить в конце концов. Спи, молодость моя, усни, Тебе пою я баю-бай, Погожие промчались дни, Забудь о них и засыпай. Давно пора тебе ко сну: Уже ни дрожь, ни седину С тобою нам не одолеть! В ночной тиши покойся впредь. Глаза, усните-ка и вы: Ваш детский блеск давно погас, Взгляните в зеркало: увы, Морщины окружают вас. Бай-бай! уймитесь, шалуны, Пора уже смотреть вам сны. Пусть юных дев манящий вид От спячки вас не пробудит. И ты, мой своевольный дух, Спи сладко, баюшки-баю, К твоим причудам нынче глух, Лишь здравый смысл я признаю. Бай-бай! усни, мучитель мой, Пора безумцу на покой, А за тобой — таков закон — И тело погрузится в сон. Угомонись и ты, хвастун, Уймись, мой Робин, баю-бай! Послушай, ты уже не юн, И даром нос не задирай. Пускай тугие кошельки Разбрасывают медяки, А мы с тобой теперь бедны, Нам остаются только сны… Итак, пришла пора уснуть Вам, юный взор, и дух, и пыл! Разлуку с вами оттянуть И рад бы я, да нету сил, Уходит радость навсегда, И наступают холода. Припомните в ином краю Песнь колыбельную мою.

Перевод Марины Бородицкой

Исторический и парадный портрет

Александр Поуп (1688–1744)

Государственный секретарь

Джеймсу Крэггсу, эсквайру[2]

Достойная душа, гордыни лишена, В ней разум господин — не страх и не вина, Ей нечего таить, нет нужды хвастать ей, Струит она тепло без примеси страстей. Притворству не учён, не прячешь ты лица, Взор испытующий насквозь пронзит лжеца И вгонит в краску неуемного льстеца. Вот кем ты прежде был. И знай: ни короли, Ни деньги дать тебе всё это б не смогли. Так не взыскуй друзей, пред ними лебезя. Знай: не нажить врагов, верша свой долг, нельзя. Свободен, честен, прост ты начинал свой путь, Министром стать сумел — так человеком будь! И, право, не стыдись, свой новый пост ценя, Друзей старинных ты и в их числе — меня. Иди своей стезёй, служа родной стране, Чтоб нашей дружбы не пришлось стыдиться мне.

Перевод Марии Фаликман

Строки экспромтом к портрету леди Мэри Уортли Монтегю работы Неллера[3] Улыбчив взгляд, и ямочки у рта, И прямота с достоинством слита — Вот как бы я хотел (будь гений мой Счастливою отмечен широтой) Восславить сердца и ума чертог, Красы и добродетелей венок, Где правит мудрость, спеси лишена, Легко величье, искренность умна — Творенья цвет воспел бы в полноте, Чтоб в истинной сиял он красоте!

Перевод Алексея Круглова

Альфред Теннисон (1809–1892)

Приветствие герцогу и герцогине Эдинбургским (в честь их бракосочетания 23 января 1874 года)[4] Сын повелителя, с чьей волей дерзкой Мы в спор вступали, тот, чье слово — рок Для подданных, кто цепь с раба совлёк, — Вручает принцу свой цветок имперский, Александрóвну. Расцвесть отныне русскому бутону В земле Британской, как в краю родном! Семьей сменив семью, и домом — дом, Явилась к нам державной нареченной Мари-Александрóвна. Златые вести по степям летят, Татары внемлют твоему приказу, Хребты Ирана и гряды Кавказа, И сумрачные пальмы Инда чтят Александрóвну. Моря, что мы делили испокон, Пустыни Африки, утесы Кента, Туземцы островного континента, Леса Канады вторят в унисон: Мари-Александрóвна! Империи познали много зол: Так Англия сдалась мечу норманна, Твоя отчизна покорилась хану; Днесь новый Гарольд взводит на престол Александрóвну. В извечной круговерти перемен, Как щепки в море, нации и троны, Однако ведомо сердцам влюбленным: Одна Любовь — бессмертный сюзерен, Мари-Александрóвна! В краю мужей суровых, вдалеке От родины ты обрела супруга. Державы улыбаются друг другу, С любимым ты стоишь рука в руке, Александрóвна! И Запад осчастливишь ты стократ: Ты славилась деяньями благими, Твое в лачугах восславляли имя, И здесь, Мари, его благословят, Мари-Александрóвна! Ужель вновь вспыхнут ненависть и страх? Или с приходом царственной принцессы Проглянет синь небес сквозь туч завесу, Надежда оживет в людских сердцах, Александрóвна? Пускай союз ваш крепнет год от года, Душа в душе пусть обретет покой; И как бы ни вращался шар земной, Пусть мир связует ваши два народа, Альфред-Александрóвна!

Перевод Светланы Лихачевой

Данте Габриэль Россетти (1828–1882)

Царь Александр II (13 марта 1881 г.) Он сорока мильонам крепостных, Имевшим прежде лишь клочок земли Размером с гроб, дал пашен, чтоб могли Они кормиться; ныне вопли их Несутся ввысь: «Прибежище благих! Пока слезами мы не изошли, Виновникам те казни ниспошли, Что царь отверг во имя малых сих». Он удержал свирепствовавший кнут; Впервые рядом с жертвою своей, В крови лежащей, мертвым пал злодей. Растерзан тот, кто всем дал равный суд, И Бога, вопреки делам иуд, Он ныне просит за своих людей.

Перевод Валентины Сергеевой

Эндрю Лэнг (1844–1912)

Полковник Бернаби[5] Ты смерть искал в полях и облаках, Ей страшен был в азарте боевом; Как царственно земле свой отдал прах, Сражен в песках кочевника копьем! Тебе бы, скажет Англия, не в том Бою ничтожном пасть, а лютый страх Внушать врагам в афганских злых горах, Где близкой битвы нарастает гром. Ты встал бы, как Аякс у кораблей, Остановил, собрал бегущих прочь, Прикрыл щитом надёжнее скалы, Чтоб кровью тёк Гельменд среди полей, И в свой промозглый край, где правит ночь, Теряя перья, унеслись Орлы.

Перевод Алексея Круглова

Женский лирический портрет

Джон Китс (1795–1821)

Акростих: Джорджина Августа Китс[6] Друг нежный, я в заглавных буквах дам Жизнь всем твоим блестящим именам. От сна очнувшись, дивный Аполлон Решит, чтоб впредь я блюл его закон, Душой к тебе лишь и к стихам влеком. Ждет эмпирей того, кому знаком Из всех даров — не виртуозный слог, Не золотой Поэзии чертог, А братская любовь, что греет нас. Антропофаги (Мавра дивный сказ), Волшебный пояс, что носил Улисс, Горят сияньем Муз, но первый приз — Удел не их; в честь Девяти сестер Сияя, снищет лавровый убор Творенье не тщеславного пера, А скромный дар тебе, моя сестра. Как возвещает третье из имен, Им наш с тобой, сестра, союз скреплен: Тебе сулит оно как добрый знак Сынков, и дочек, и без счету благ.

Перевод Светланы Лихачевой

Альфред Теннисон

Кэт Не позабыть мне злых гримас, Волос, как смоль, и черных глаз Той, чей смешок колюч и дик, Как дятла дробь в тиши, — и вас Не пощадит ее язык — Кэт скажет правду напрямик. Тот язычок неукротим, А голосок звенит струной; Как пламя, бьется в сердце жар. Нрав пышет кипятком крутым, И ум искрится озорной, Острее сабли янычар. Пряма как луч, чиста как лед, Придирчив вкус ее и строг. Где друга Кэт себе найдет, Сверкающая, как клинок? Кэт говорит, что нет мужчин, Кэт презирает звон монет, Не верит клятвам и стихам, Ей скучен мой любовный бред. Будь доблестный я паладин, Увитый лаврами побед, Кумир солдат и светских дам — Я дал бы рыцарский обет И ринулся в смертельный бой, С пути сметая вражий клин, За нежный взгляд ее один — И был бы в хрониках воспет. Кэт нужен рыцарь и герой, Но нет героев, век не тот. Где пару Кэт себе найдет?

Перевод Алексея Круглова

Данте Габриэль Россетти

Видение Фьяметты[7] Стоит Фьяметта, в пелене тоски, Под яблоней; вокруг кипит весна. И сыплются цветы, когда она Отводит ветвь движением руки. Срываются, как слезы, лепестки, Взлетает птица, меж ветвей видна, Душа предощущением полна: Жизнь — вянет; смерть крадется воровски. В летящий шелк красавица одета, И ангела вдруг замечаем мы У края яркой солнечной каймы. Надежда воплощенная, Фьяметта, Являет знак Господнего обета. Се — свет души на фоне смертной тьмы.

Перевод Валентины Сергеевой

Норман Маккейг (1910–1996)

Тетя Джулия Тетя Джулия говорила по-гэльски очень громко и очень быстро. Я не мог ей ответить, просто не понимал. Ходила в мужских башмаках, а чаще была босиком. Помню ее ступню, сильную, в глине и торфе, над легкой педалью прялки, пока она правой рукой, как волшебник, тянула из воздуха пряжу. У нее был один этот дом, где по ночам я лежал в непроглядной, незыблемой тьме кровати, слушая добрых друзей-сверчков. Казалось, она была всем: ведрами и водой, льющейся в них. Она была ветром с дождем, что обрушивался на дом; теплыми яйцами, черными юбками, копилкой-чайником с трехпенсовиком на дне. Тетя Джулия говорила по-гэльски очень громко и очень быстро. И когда я хотя бы чуть-чуть начал его понимать, она уже молча лежала в сплошной черноте песчаной могилы в Ласкентире. Но до сих пор я слышу — зовет меня голосом чайки сквозь километры торфяников и болот, и злится, все злится на то, что так много вопросов до сих пор без ответов.

Перевод Анастасии Строкиной

Джордж Бейкер (1913–1991)

Моей матери Быть ближе, дороже и дальше — никто не может. Помню ее, как сейчас, у окна — похожа На континент огромный с Везувием смеха, Цыпленок в руке, джин — за глотком глоток. Ирландка, раблезианка, взрывная, но нежная все же, Бездомным собакам, раненым птицам поможет. Она — словно танец, и ты в этом танце — помеха, Как за военным оркестром бегущий щенок. И хоть артобстрел, хоть бомбежка — ей все равно, Не бросит она свой джин, не побежит в подвал. Высится над столом, как гора, — за годом год. Лишь вере одной этот камень сдвинуть дано. Всей верой ее, всей любовью моей Господь указал, Что возноситься ей из исхода — в восход.

Перевод Анастасии Строкиной

Сатирический портрет

Джордж Гаскойн

Портрет крестьянина из сатиры «Стальное зерцало» …Вот перед вами он: отриньте спесь, О пастыри! Пускай пропах он пóтом, Его смиренный род на небесах Пребудет прежде выбритых макушек. Нет, не затем, что в урожайный год Зерно он прячет, набивая цену, Что ради млека режет он тельца, Что меж помещиков раздоры сеет, Запахивая межи; не затем, Что он завзятый плут и, пресмыкаясь, Уж верно, замышляет что-нибудь; Что требует он, громко негодуя, Сниженья ренты, сам же с барышом Ягнят сбывает от господских маток, О нет! Зерцало чистое не льстит, И Пахаря мне облик виден ясно, Но лишь затем, что тяжким он трудом Питает и монаха, и барона, И вас, отцы святые, — дух его На небеса взойдет, опережая Скотов, что служат брюху своему, О святости толкуя неустанно!

Перевод Марины Бородицкой

Томас Гарди (1840–1928)

Бывшие прелестницы Вы, дамочки с поджатыми губами, Увядшей кожей, — Неужто впрямь мы бегали за вами, Любя до дрожи. В шелках созданья нежные, к кому мы Припасть спешили То в Бадмуте, то в тихих бухтах Фрума У водной шири. А как в лугах, обнявшись, мы плясали — всё было мало, покуда не задремлет в лунной шали земля устало. Нет, вспомнить ни себя, ни тех свиданий они не в силах, иначе бы огонь воспоминаний преобразил их.

Перевод Марии Фаликман

Чарльз Косли (1917–2003)

Семейный альбом Я терпеть не могу тетю Нору И ее то ли вздох, то ли всхлип, Поцелуй ее смачный, и взгляд ее мрачный, И объятья, как клейкий полип. Мне не нравится дядюшка Тоби, Тот, что с трубкой в зубах и в пенсне. Меня слушать достало в сотый раз все с начала, Что он делал на прошлой войне. Я не жалую тетушку Милли, Ее брошки, сережки, табак, И ружье для охоты, и армейские боты, И ее невозможных собак. Неприятен мне дядюшка Генри: Он, гостей развлекая своих, На ножах для салата исполняет кантату. (Он, по-моему, тот еще псих.) Что до Неллиных мерзких близняшек, Слава Богу, их два, а не три! Эти Гарри и Хетти — препротивные дети — Могут только пускать пузыри. Что до разных кузин и кузенов, Им я тоже, признаться, не рад, Как сойдутся в гостиной и пялятся чинно: Ну ни дать и не взять зоосад! Если кто-то со мной не согласен, Пусть черкнет мне о том пару строк. В том, что кровь не водица, я не прочь убедиться, Но пока, к сожаленью, не смог. Кабы родичей мы выбирали, Как бы рады мы были родне! И замечу в придачу на ушко: не иначе, Наши чувства взаимны вполне.

Перевод Светланы Лихачевой