Научная фантастика может показывать нам миры, которые мы бы никогда иначе не увидели, существ, о которых никогда не узнали бы. Она может наводить на такие мысли о внутреннем устройстве нашего общества, которые по-иному найти было бы трудно, открывать новые точки зрения на общественные нравы и на саму человеческую природу — настолько новые, что без нее их бы не было. НФ бывает неоценимым инструментом, с помощью которого разбирают на кирпичики предвзятые понятия и заемную мудрость, чтобы выложить их новым способом; она может готовить людей к неизбежным и иногда очень печальным переменам, смягчать удары Бурь Грядущего. Она умеет устрашать и предостерегать, бывает очищающей и гневной, грустной и элегичной, мудрой и глубокой. Все это так, но иногда она бывает просто занимательной.

Иногда она «всего лишь» развлечение. Иногда фантастика бывает «приключенческой» и в ней описываются приключения, которые больше нигде не найдешь. Там открываются новые планеты, еще не найденные и не исследованные, там чудовищные угрозы, и не снившиеся нам на нашей привычной Земле, встают перед нами на каждом шагу.

Развлечение — об этом понятии в наше время ив нашем обществе — стремительном, спешащем, озабоченном, серьезном (чтобы не сказать «мрачном») — говорят не много. Люди нервно оглядываются, пугаясь обвала акций, атомной бомбежки, столкновения с астероидом, лихорадки «Эбола», течения «Эль-Ниньо», глобального потепления, разрушения озонового слоя, кислотных дождей, канцерогенных веществ в еде, коровьего бешенства, микроволнового излучения, эрозии почв, похитителей с летающих тарелок, зловещих заговоров в правительстве, разорения корпораций и прочих бесчисленных дамокловых мечей, висящих у нас над головами на тончайших нитях. А занимательность — это постыдная слабость, и ей нет места, когда речь идет о Серьезных Вещах.

Но ни один самый серьезный человек не может быть серьезен двадцать четыре часа в сутки. Иногда надо отдохнуть и развлечься.

То же самое относится и к научной фантастике как к жанру, какой бы серьезной, глубокой и глубокомысленной она ни была. Бывает, что писатель создает вещь просто для развлечения — стремительную, чисто приключенческую, просто для удовольствия, где все серьезные мысли и социальные вопросы (а они обязательно возникают, даже в самых легкомысленных историях) уходят в подтекст, а на переднем плане остаются действие, цвет, образ и (еще одно почти полностью вышедшее из моды понятие) — приключение.

Вот именно такие произведения имеются в виду, когда говорят: «теперь такого больше не пишут». Да нет, пишут, как я надеюсь показать антологией, следующей за той, которую вы сейчас держите в руках. Она будет, называться «Отличная новая фантастика». Но сейчас, когда приключенческая НФ (хоть и существует) меньше всего занимает мысли читателей и ниже всего ценится критиками из всех видов НФ, мне кажется правильным дать несколько классических рассказов приключенческой научной фантастики. Эти рассказы до сих пор захватывают читателя и не отпускают его внимания, будто написаны сегодня, и в то же время это те самые рассказы, которые заложили основы этого направления и фактически создали его; в них заключены семена многих произведений, написанных после — да и тех, что еще будут написаны….

Как и другие свои антологии — «Современная классика научной фантастики», «Современные классические повести научной фантастики» И «Современная классика фэнтези», — эту я составлял главным образом для того, чтобы не забывалась история жанра, что, как мне кажется, происходит все быстрее с каждым годом, и то, что выходило всего лишь в начале восьмидесятых, уже не переиздается и забыто. Время жизни книги стало очень коротким, переиздания выходят крайне редко, а старые журналы и книги трудно найти даже в специальных магазинах научной фантастики, и потому молодые читатели вряд ли имели случай прочесть собранные здесь рассказы — даже те, которые были знамениты в свое время, даже удостоенные, премии «Хьюго». Бывает, что молодые читатели даже не слышали имен авторов этих вещей, как я, к своему ужасу, обнаружил в разговорах с умными и образованными молодыми людьми, считающими себя поклонниками НФ. Да-да, они никогда не слышали имена Кордвайнера Смита, Альфреда Бестера, Фрица Лейбера, Ли Брэкет, Джеймса Шмица, Мюррея Лейнстера или А. Ван Вогта (а те, кто имена слышал, авторов не читал). Эта книга, как и аналогичные — переиздание классических работ, которые все-таки иногда выпускаются издательствами вроде «NESFA Press», «Тоr and Tachyon Press» и «White Wolf», — не более чем пластырь на зияющую рану — но увы, в данный момент лучшего средства, кажется, нет.

К своему удивлению, я обнаружил, что людям, в общем, все равно, можно ли сейчас где-нибудь достать старую фантастику, и все равно, читали они ее или нет. Они считают, будто все, что не печатается пять лет, не стоит того, чтобы об этом вспоминать. Какая разница, можно ли прочесть пачку заплесневелых старых книг? К сожалению, при этом выкидывается на помойку большой кусок истории жанра, а не знать прошлого — значит не уметь понять (и оценить) настоящее, не говоря уже о том, что при этом совершенно невозможно предвидеть, как и почему жанр будет развиваться в будущем.

А я к тому же и не считаю, что эти старые книги — заплесневелые. На самом деле я думаю, что почти все читатели от них получат не меньше, если не больше удовольствия, чем от любой современной книги. Старое вино — не обязательно лучшее, но все же оно не уксус.

Стояло лето, и это было второе детство Пири. Первое, второе, какая разница? Его тело было молодо. Он не чувствовал себя таким живым с вёсен своего первого детства, когда солнце теплело и воздух начинал таять,

Он проводил время на рифе Раротонга, в Диснейленде, Пацифика. Пацифика все еще строилась, но Раротонгу уже использовали экологи как испытательный полигон для строительства грандиозного барьерного рифа на юге, чуть в стороне от «Австралийского» побережья. В результате Раротонга была более устоявшейся, чем другие биомы. Она была открыта для посетителей, но пока здесь жил только Пири. «Небо» приводило в замешательство всех остальных.

Пири все это не интересовало. Он был вооружен новехонькой игрушкой - полнофункциональным воображением, избирательным чувством любопытства, которое позволяло ему не замечать те моменты его окружения, которые не соответствовали его теперешней фантазии.

Его разбудили лучи тропического солнца, пробивающиеся сквозь пальмовые листья и падающие на его лицо. Он построил грубое жилище из разных обломков, найденных на берегу. Не для того, чтобы защитить себя от стихии - руководство Диснейленда полностью контролировало погоду, и Пири мог бы спать на открытом воздухе. Но потерпевшие кораблекрушение всегдастроят какое-нибудь жилище.

Он вскочил с той живостью, которая бывает, когда ты молод и живешь близко к центру событий, стряхнул песок со своего обнаженного тела и побежал к бурунчикам, окаймлявшим узкую полоску пляжа.

Походка Пири была неуклюжей. Его ступни были в два раза длиннее, чем должны были быть, а гибкие пальцы были соединены плавательными перепонками. Сухой песок осыпался вокруг его ног, когда он бежал. Его безволосая кожа была цвета кофе со cливками.

Пири нырнул прямо в воду, изящно скользнул под волну, вынырнул по пояс и остановился. Он зажал нос и начал махать руками вверх и вниз, выдувая воздух через рот и сглатывая. Длинные безволосые шрамы между нижними ребрами раскрылись, внутри них стала видна красно-оранжевая бахрома, которая постепенно опала. Он больше не был воздуходышащим.

Он снова нырнул - с открытым ртом, и на этот раз не вынырнул. Его пищевод и трахея закрылись, и новый клапан вступил в дело. Он пропускал воду только в одном направлении, так что диафрагма теперь функционировала как насос, затягивающий воду в рот и выталкивающий ее через жаберные щели. Вода, проходящая через нижнюю часть грудной клетки, заставила жабры напитаться кровью и стать пурпурно-красным и, а легкие сократились в верхней части грудной полости. Пузырьки воздуха заструились с его боков, затем это прекратилось. Его превращение завершилось.

Вода вокруг него стала казаться более теплой. Сначала она была приятно прохладной, теперь она не имела температуры вообще. Это было результатом того, что температура его тела понизилась Под воздействием гормонов, выброшенных искусственной железой в его черепе. Он не мог позволить себе сжигать энергию в том же объеме, как он делал на воздухе, - вода была слишком хорошим охладителем. Его артерии и капилляры сократились по мере того, как организм перешел на менее энергоемкий режим функционирования.

Ни одно из естественно эволюционировавших млекопитающих не переключалось с воздушного дыхания на водное, так что для осуществления проекта понадобились все ресурсы биоинженерии. Но каждая часть тела Пири была полностью функциональной. Потребовалось два полных дня, чтобы все установить.

Он не знал тонкостей химических процессов, которые поддерживали его жизнь там, где он должен был быстро умереть от потери тепла или кислородного голодания. Он знал лишь, как радостно плыть стрелой над белым песчаным дном. Вода была чистой, голубовато-зеленой в отдалении.

Дно удалялось от него, пока внезапно он не достиг волнующейся воды. Он поплыл вверх вдоль стеньг рифа, пока голова его не оказалась над поверхностью, цепляясь за выпуклости и уступы, вскарабкался наверх и встал на солнечном свете. Он глубоко вздохнул и снова стал дышать воздухом.

Изменение вызвало у него некоторый дискомфорт. Он подождал, пока пройдет головокружение и приступ кашля, немного дрожа, пока его тело быстро перестраивалось на режим теплокровного существа.

Наступило время завтрака.

Он провел утро, рыская по водоемчикам, образованным приливом. Там были десятки растений и животных, Которых, как он знал, можно есть сырыми. Он плотно поел, запасая энергию для дневной экспедиции на внешний риф.

Пири избегал смотреть на небо. Небо его не тревожило, не приводило в замешательство, как и других. Но он должен был поддерживать иллюзию, что на самом деле он находится на тропическом рифе в Тихом океане, потерпев кораблекрушение, а вовсе не отдыхает в пузыре с искусственной средой обитания под поверхностью Плутона.

Вскоре он снова стал рыбой и нырнул с внешней стороны рифа.

Вода вокруг рифа была насыщена кислородом из-за постоянного волнения. И тем не менее даже здесь он должен постоянно оставаться в движении, чтобы через жабры проходило достаточно воды. Но он мог двигаться медленнее, прокладывая свой извилистый путь в темные глубины вдоль отвесной поверхности рифа. Красные и желтые цвета его мира были поглощены зеленым, синим и фиолетовым. Тихо. Здесь были звуки, но его уши не адаптированы к ним. Он медленно двигался сквозь лучи синего света, поддерживая самый минимальный поток воды.

Он заколебался на десятиметровой отметке. Он собирался в свою Атлантическую Пещеру, проверить, как идут дела на крабовой ферме, Потом он подумал, что, может быть, лучше разыскать Окко Осьминога. На какую-то паническую минуту он был поражен ядом детства - невозможностью решить, чем себя занять. Или это было нечто худшее, подумал он. Возможно, это был знак взросления. Крабовая ферма показалась ему скучной, по крайней мере сегодня.

Он колебался несколько минут, лениво гоняясь за крошечными красными рыбками, которые заигрывали с актиниями. Так ни одной и не поймал. Это было совсем не здорово. Где-то в этой волшебной стране его обязательно ждало приключение. И он должен его найти.

Вместо этого приключение само нашло его. Пири увидел что-то, плывущее в открытой воде, почти на пределе видимости. Это- был длинный и бледный снаряд чистой смерти. Его сердце панически сжалось, и он быстро забился в углубление в рифе.

Пири звал его Призрак. Он много раз видел его в открытом море. Это были восемь метров рта, утробы и хвоста: персонифицированный голод. Некоторые утверждали, что большая белая акула - самое жестокое из всех плотоядных животных. Пири верил этому.

И не имело значения, что Призрак абсолютно безвреден для Пири. Управление Пацифики не хотело, чтобы гостей ели живьем. Совершеннолетние могли отправляться в море без всякой защиты, подписав необходимые отказные документы. Детям же обязательно имплантировали эквалайзер. У Пири был такой, где-то под кожей левого запястья. Это был звуковой генератор, настроенный на звук, устрашающий любого морского хищника.

Призрак, как и все акулы, барракуды, мурены и другие хищники Пацифики, не был таким, как его родственники, которые плавали в морях Земли. Его клонировали из клеток, хранящихся в Биологической Библиотеке Луну. Библиотека была создана двести лет назад в качестве страхового полиса вымирающих видов. Изначально в нее и помещались только вымирающие виды, но за четыре года до Оккупации члены руководства попытались раздобыть образец каждого существа.

Затем пришли Оккупанты, и жители Луны были слишком озабочены собственным выживанием без помощи с Оккупированной Земли, чтобы беспокоиться о библиотеке. Но когда настало время строить Диснейленды, библиотека была готова.

К тому времени генная инженерия развилась до такой степени, что позволяла вносить множество изменений в генетическую структуру. По большей части биологи оставили природу нетронутой. Но они изменили хищников. В Призраке изменение заключалось в мутировавшем органе, соединенном с мозгом, который отвечал потоком страха, когда звучал сверхзвуковой сигнал.

Так почему же Призрак все еще там? Пири поморгал мигательными перепонками, пытаясь прояснить зрение. Это чуть-чуть помогло, Форма была немного другая.

Вместо того чтобы двигаться из стороны в сторону, хвост, похоже, ходил вверх и вниз, возможно, ножницами. Только одно животное плавает таким образом. Пири проглотил свой страх и толкнул себя прочь от рифа.

Но он ждал слишком долго. Его страх перед Призраком перешел границу простой угрозы, которой не оказалось. Это было что-то более глубинное, иррациональный рефлекс, от которого покалывало шею; когда он видел эту длинную белую фигуру, Он не мог с ним бороться и не хотел. Но страх держал его рядом с рифом, спрятавшегося, пока человек не уплыл за пределы досягаемости. Пири быстро поплыл за ним, но вскоре потерял во мраке след движущихся ног.

Он видел жабры по бокам человека, затемненного глубиной до сине-черного цвета. У него сложилось впечатление, что это была женщина.

Тонгатаун был единственным человеческим поселением на острове. Здесь жили люди из обслуживающего персонала и их дети, всего около пятидесяти человек, в хижинах из травы, сделанных по образцу жилищ коренных обитателей Южного моря. В нескольких зданиях скрывались лифты, спускающиеся в подземные помещения, в которых будут размещаться туристы, когда проект будет завершен. Тогда эти лачуги будут сдаваться по высокому тарифу и пляжи заполнят толпы людей.

Пири вошел в круг света от костра и поприветствовал своих друзей. Ночь была праздничным временем в Тонгатауне. Когда заканчивалась дневная работа, все собирались у костра и пекли выращенного в чане козленка или ягненка. Но настоящим кулинарным наслаждением были блюда из свежих овощей. Экологи все еще вводили усовершенствования в систему, ограничивали цветение, высаживали слабые виды. Они часто производили огромные излишки пищи, которая стоила бы целое состояние снаружи. Рабочие брали часть излишков для себя. Это считали дополнительной выгодой работы. И так было достаточно трудно найти людей, которые могли оставаться под небом Пацифики.

- Привет, Пири, - сказала девушка. - Встретил пиратов сегодня? - Это была Харра, одна из лучших подруг Пири, но она очень отдалилась от него за последний год. На ней была сделанная из травы юбка и цветочные гирлянды, которые обвивали ее тело. Ей было пятнадцать, а Пири… впрочем, какая разница? Здесь не было лет, только дни. Зачем следить за временем?

Пири не знал, что сказать. Они играли однажды вдвоем на внешней стороне рифа. Это была Потерянная Атлантида, или Подводная Лодка, или Пираты Рифа, новый сюжет и новые герои и злодеи каждый день. Но ее вопрос содержал и тонко завуалированное презрение. Теперь Пираты ей были безразличны? Да что с ней такое?

Она смягчилась, когда увидела беспомощное замешательство на лице Пири.

- Садись рядом со мной. Я припасла для тебя ребрышко. - Она протянула ему большой кусок баранины.

Пири взял его и сел рядом с ней. Он был голоден, ничего не ел весь день со времени завтрака.

- Я думал, что видел Призрака сегодня, - мимоходом сказал он.

Харра вздрогнула. Она вытерла руки о бедра и посмотрела на него в упор.

- Думал? Ты думал, что видел его? - Харру не интересовал Призрак. Они с Пири сжимались от страха не один раз, когда наблюдали его рысканье.

- Ага. Но я не думаю, что это на самом деле был он.

- Где это было?

- На морской стороне, вниз примерно, ну, десять метров. Мне кажется, это была женщина.

- Не понимаю, как это могло произойти. Здесь только ты - и Мидж с Дарвином и… А эта женщина была в акваланге?

- Не-а. Жабры. Я видел.

- Но здесь только ты и еще четверо с жабрами. А я знаю, где все они были сегодня.

- У тебя были жабры, - сказал он с намеком на обвинение.

Она вздохнула.

- Что, начнем все сначала? Я же говорилатебе, я устала от перепонок. Мне хотелось больше ходить по земле.

- Я тоже могу ходить по земле, - сказал он мрачно.

- Ну хорошо, хорошо. Ты думаешь, что я тебя бросила. А ты никогда не думал, что это ты менябросил?

Пири был озадачен этим, но Харра встала и быстро пошла прочь. Он мог бы пойти за ней или закончить еду. Она была права насчет перепонок. Он был не особенно ловок в погоне за кем-то.

Пири никогда не беспокоился ни о чем слишком долго. Он поел, а потом снова поел, уже после того, как все остальные собрались, чтобы потанцевать и попеть. Ему все равно обычно ничего не хотелось. Он мог петь, но танцы не были его коньком.

Он откинулся на песок, раздумывая, не остались ли еще незаполненные уголки - может быть, еще одна миска креветочной терияки? Харра вернулась. Села рядом с ним.

- Я говорила с матерью о том, что ты рассказал. Она сказала, что сегодня появилась туристка. Похоже, ты был прав. Это женщина, и она амфибия.

Пири почувствовал смутное беспокойство. Один турист - это еще не нашествие, но она могла быть предвестницей. И вдобавок амфибия. До сих пор никто не входил в такие расходы, кроме тех, кто планировал жить здесь в течение долгого времени. Грозило ли его тропическому убежищу быть раскрытым?

- Что… что она здесь делает? - Он рассеянно съел еще одну ложку крабового коктейля,

- Она ищет тебя. - Харра засмеялась и пихнула его локтем в ребра. Потом она набросилась на него и принялась щекотать его бока до тех пор, пока он не застонал от безудержного смеха. Он нанес ответный удар и почти победил, но она была больше и чуточку более решительна. Она положила его на обе лопатки, осыпая цветочными лепестками во время сражения. Один красный цветок из волос попал ей в глаз, и она смахнула его, тяжело дыша.

- Не хочешь пойти прогуляться по пляжу? - спросила она. Харра веселилась, но последние несколько раз, когда он

пошел гулять с ней, она пыталась его поцеловать. Он не был готов к этому. Он был всего лишь ребенком. Он полагал, что и сейчас она думала о чем-то подобном.

- Я слишком объелся. - И это была почти буквальная правда. Он напичкал себя безжалостно и хотел только одного - упасть в своей хижине и заснуть.

Харра ничего не сказала, просто села, приводя дыхание в норму. В конце концов она кивнула, немного судорожно, и встала на ноги. Пири хотел бы посмотреть в ее лицо. Он понимал, что что-то было не так. Она отвернулась и ушла.

Робинзон Крузо был расстроен, когда вернулся в свою лачугу. Прогулка по пляжу прочь от смеха и пения была одинокой. Почему он не захотел составить Харре компанию? Неужели это было так плохо - то, что она хотела играть в новые игры?

Нет, черт побери. Она не хочет играть в его игры, так почему он должен играть в ее?

Посидев несколько минут на пляже под молодой луной, он вошел в роль. О, что за мука быть покинутой жертвой кораблекрушения, вдали от собратьев, поддерживаемый только верой в Бога! Завтра он почитает Библию, побольше исследует скалистый северный берег, выдубит несколько козлиных шкур, может быть, немного порыбачит.

С планами на завтра, лежащими перед ним, Пири мог заснуть, утирая последнюю слезу по далекой Англии.

Женщина-призрак пришла к нему ночью. Она встала на колени на песке рядом с ним, убрала песочные волосы с его глаз, и он шевельнулся во сне. Его ноги двигались.

Он пробивался через бездонные глубины, с сердцем, стучащим, как молот, слепой ко всему, кроме внутреннего ужаса. Позади него - распахнутые челюсти, почти прикасающиеся к пальцам на ногах. Челюсти резко захлопнулись.

Он сел, задыхаясь. Он все еще видел следы пилообразных зубов перед собой. А высокая, белая фигура, освещенная лунным светом, нырнула в пенную волну и исчезла.

- Привет.

Пири резко вскочил. Самой худшей вещью для ребенка, живущего в одиночестве на острове, - который, когда о нем думал Пири, казался ему воплощением мечты любого ребенка, - была невозможность поплакать на теплой материнской груди, когда тебе приснился кошмар. Обычно это не слишком его беспокоило, но в подобные моменты ему было действительно плохо.

Он прищурился на свет. Она стояла, головой загораживая солнце. Он вздрогнул и посмотрел вниз, на ее ступни. Они были перепончатыми, с длинными пальцами. Он перевел взгляд выше. Она была обнажена и довольно красива.

- Кто?..

- Ты уже проснулся? - Она села на корточки рядом с ним. Почему он ожидал увидеть острые треугольные зубы? Его сон стерся и растворился, как акварель под дождем, и он почувствовал себя намного лучше. У нее было милое лицо. И она улыбалась.

Пири зевнул и сел. Он чувствовал себя не в своей тарелке - все тело одеревенело, а глаза были будто полны песку. Это была ужасная ночь.

- Кажется, да.

- Отлично. Как насчет перекусить? - Она встала и направилась к корзинке на песке.

- Обычно я… - но его рот наполнился слюной, когда он увидел гуавы, дыни, копченую селедку и длинную коричневую буханку хлеба. Еще у нее оказалось масло и немного апельсинового джема. - Ну, может быть, только… - И он вгрызся в сочный кусок дыни. Но до того, как он смог с ним разделаться, он был захвачен более сильным порывом. Он встал, быстро подбежал к пальме с темным пятном на уровне пояса и помочился на нее.

- Не говори никому, хорошо? - сказал он обеспокоенно. Она подняла глаза.

- Про дерево? Не волнуйся.

Он сел и снова принялся за дыню.

- Мне может здорово влететь. Мне дали специальную штуковину и велели пользоваться ею.

- Не беспокойся насчет меня, - сказала она, намазывая маслом кусок хлеба и передавая ему. - У Робинзона Крузо ведь не было портативного ЭкоСана, точно?

- Точно, - сказал он, не выказывая удивления. Как она об этомузнала?

Пири не знал, что сказать. Она была здесь, деля с ним утро, - такая же часть жизни, как пляж или вода.

- Как тебя зовут? - Это было таким же неплохим началом, как и любое другое.

- Леандра. Ты можешь звать меня Ли.

- А меня…

- Пири. Я слышала о тебе на празднике прошлой ночью. Надеюсь, ты не против, что я на тебя так налетела.

Он пожал плечами и попытался жестом указать на еду.

- Всегда пожалуйста, - сказал он и засмеялся. Ему было хорошо. Было приятно разговаривать с дружелюбным человеком после сегодняшней ночи. Он посмотрел на нее снова, более благожелательно,

Она была высокой, немного выше него. Ее физический возраст был около тридцати - необычайно много для женщины. Он подумал, что ей, должно быть, около шестидесяти или семидесяти, но этот вывод ни на чем не основывался. Самому Пири было за девяносто, а кто мог это знать? У нее были раскосые глаза с прозрачными веками под естественными. Ее волосы были коротко острижены и росли узкой полосой, начинающейся между бровей и идущей через голову к задней стороне шеи. Ее уши были плотно прижаты к голове, что придавало ей узкий, обтекаемый вид.

- Что привело тебя на Пацифику? спросил Пири. Она откинулась на песок, положив руки за голову и выглядя очень расслабленной.

- Клаустрофобия. - Она подмигнула. - Вообще-то не совсем. Я бы не выжила на Плутоне с этим.- Пири не знал в точности, что это такое, но он улыбнулся так, как будто понял. - Устала от толп. Я слышала;, что люди не могут здесь находиться, под таким небом, но у меня не возникло никаких проблем, когда я приезжала. Так что я купила перепонки и жабры и решила понырять несколько недель в свое удовольствие.

Пири посмотрел на небо. Это было головокружительное зрелище. Он вырос, привыкнув к нбму, но знал, что это помогало смотреть на него не больше, чем необходимо.

Это была неполная иллюзия, тем более приводящая в смятение, что раскрашенная половина неба была очень убедительной. Оно и впрямь выглядело как чистая бесконечная голубизна, так что когда взгляд перебегал на нераскрашенный нависающий скальный свод, покрытый шрамами взрывов, с нанесенными гигантскими цифрами, которые можно было различить снизу с двадцатикилометрового расстояния - можно было легко представить, как Бог заглядывает через голубое отверстие. Они выглядели угрожающе - гигатонны ничем не поддерживаемого нависающего камня.

Посетители Пацифики часто жаловались на головные боли, обычно в области макушки. Они съеживались, ожидая удара.

- Иногда мне интересно, как я живу с этим, - сказал Пири.

Она засмеялась.

- А меня это не беспокоит. Когда-то я была космическим пилотом.

- Правда? - Для Пири это было, как валерьянка для кошки. Нет ничего романтичнее космического пилота. Он хотел послушать разные истории.

Утренние часы растворились, пока она захватила его воображение вереницей небылиц, большинство из которых, Пири был уверен, было выдумкой. Но какая разница? Он чувствовал, что нашел в ней родственную душу, и постепенно, опасаясь быть высмеянным, он начал рассказывать ей истории о Пиратах Рифа, сначала как разве-не-было-бы-здорово-если-бы, потом все более и более серьезно, так она слушала внимательно. Он забыл о ее возрасте, когда начал рассказывать лучшие истории, которые выдумали они с Харрой.

Между ними был безмолвный уговор относиться к историям серьезно, но в этом и была суть. Это могло сработать только так, как это было с Харрой. Каким-то образом этой взрослой женщине было интересно играть в его игры.

Лежа в постели этой ночью, Пири чувствовал себя так хорошо, как никогда за последние месяцы, с тех пор как отдалилась Харра. Теперь, когда он больше не был один, он понял, что будет трудно поддерживать иллюзию его выдуманного мира. Но в конце концов нужно же кому-то рассказывать истории и вместе с кем-то их сочинять.

Они провели день на рифе. Он показал ей свою крабовую ферму и представил ее Осьминогу Окко, который, как всегда, стеснялся. Пири подозревал, что чертово животное любит его только за те угощения, которые он ему приносит.

Она вошла в его игры легко, без следа взрослой снисходительности. Ему было интересно почему, и он набрался мужества, чтобы спросить. Он боялся, что все испортит, но ему нужно было знать. Это не было нормально.

Они взгромоздились на коралловый вырост выше линии прилива, ловя последние лучи солнца.

- Я не уверена, - сказала она. - Ты, наверное, думаешь, что я глупая, да?

- Нет, не совсем так. Просто похоже, что для других взрослых «важными» обычно бывают другие вещи. - Он вложил в это слово все презрение, на какое был способен.

- Может быть, я думаю так же, как ты. Я здесь, чтобы отдыхать. У меня такое чувство, что я переродилась в новый элемент. Здесь внизу ужасно, ты это знаешь.. Мне просто не хотелось входить в этот мир одной. Я была там вчера…

- Я думал, что видел тебя.

- Может, и видел. Так или иначе, мне нужен был приятель, и я услышала о тебе. Мне показалось, что будет лучше не просить тебя быть моим гидом, а просто войти в твой мир. Вот так. - Она нахмурилась, как будто ей показалось, что она сказала слишком много. - Давай больше не будем об этом, хорошо?

- Да, конечно. Это не мое дело.

- Ты мне нравишься, Пири.

- А ты мне. У меня не было друга… уже давно. Ночью на пиршестве Ли исчезла. Пири немножко поискал

ее, но не стал беспокоиться. То, что она делала со своими ночами, было ее личным делом. Ему она нужна была днем.

Когда он собрался уходить домой, подошла Харра и взяла его за руку. Она немного прошлась с ним, а потом не смогла сдержаться.

- Мудрый совет, старый друг, - сказала она. - Держись от нее подальше. Она не принесет тебе ничего хорошего.

- О чем ты говоришь? Ты ее даже не знаешь.

- Может, и знаю.

- Так знаешь или нет?

Она ничего не ответила, только глубоко вздохнула.

- Пири, если ты хочешь поступить умно, тебе стоит сесть на свой плот и поплыть на Бикини. Разве тебя ничего не…

беспокоит насчет нее? Какие-нибудь предчувствия или что-нибудь в этом роде?

- Не понимаю, о чем ты говоришь, - сказал он, думая об острых зубах и белой смерти.

- А по-моему, понимаешь. Ты должен понимать, но ты не хочешь принять это. Это все, что я хотела сказать. Твои дела меня не касаются.

- Вот именно. Так зачем тогда ты пришла и заставила меня все это выслушать? - Он остановился, и что-то беспокойно шевельнулось в его сознании, какая-то часть знания из прошлой жизни, тщательно подавленная. Он привык к этому. Он знал, что в действительности не является ребенком, что он прожил длинную жизнь и набрал богатый опыт. Но он не думал об этом. Он ненавидел, когда части его старой жизни вторгались в его сознание.

- Мне кажется, ты ревнуешь меня к ней, - сказал он, зная, что это говорит его старое, циничное сознание. - Она взрослая, Харра. Она тебе не соперница. И, черт побери, я знаю, чего ты добивалась все это последние месяцы. Я не готов к этому, так что оставь меня в покое. Я просто ребенок.

Она вскинула подбородок, и лунный свет вспыхнул в ее глазах.

- Ты идиот. Ты смотрел на себя в последние месяцы? Ты не Питер Пен, знаешь ли. Ты взрослеешь. Ты, черт возьми, почти мужчина.

- Это неправда. - В голосе Пири слышалась паника. - Мне только… ну, я не считал, но мне не может быть больше девяти или десяти лет…

- Чушь собачья. Тебе столько же лет, сколько и мне, а У меня уже два года есть груди. Но я здесь не для того, чтобы совокупляться с тобой. Я могу сделать это с любым из семи мальчиков из деревни, но не с тобой. - Она раздраженно вскинула руки и сделала шаг назад. Потом, во внезапном приступе ярости, она ударила его кулаком в грудь. Он упал, ошеломленный ее ожесточенностью.

- Она - взрослая, - прошипела Харра сквозь зубы. - Вот о чем я хотела тебя предупредить. Я твой друг, но ты

этого не замечаешь. А, все бесполезно. Я сражаюсь против испуганного старика в твоей голове, а он не будет меня слушать. Давай иди к ней. Но она приготовила тебе кое-какие сюрпризы.

- Что? Какие сюрпризы? - Пири дрожал, не желая ее слушать. Он почувствовал облегчение, когда она плюнула ему под ноги, повернулась и убежала по пляжу.

- Сам узнаешь! - прокричала она через плечо. Это прозвучало так, как будто она плакала.

Этой ночью Пири снились зубы, захлопывающиеся в нескольких дюймах от его лица. .

Но утро принесло с собой Ли, и еще один чудесный завтрак в ее вместительной корзинке. После ленивого перерыва, во время которого они пили кокосовое молоко, они снова пошли на риф. Пирдты задали им хорошую трепку, но им удалось вырваться живыми и успеть на вечернее собрание.

Харра была там. Она была одета так, как он еще никогда не видел, - голубая туника и шорты, как у обслуживающего персонала. Он знал, что она начала работать в Диснейленде и днем помогала матери на Бикини, но одетой он ее никогда раньше не видел. Он уже начал привыкать к юбке из травы. Не так давно она еще ходила голышом, как он и другие дети.

Oнa почему-то выглядела старше и больше. Может быть, просто из-за униформы. Но она все еще смотрелась как девочка рядом с Ли. Пири был смущен этим, и его мысли ушли от скользкой темы.

Харра не избегала его, но она отдалилась более существен-! но. Это было так, как будто она надела маску или возмож-1 но, сняла. Она держала себя с таким достоинством, какого Пири не ожидал в ее возрасте.

Ли исчезла как раз перед тем, как он собрался уйти. Он пошел домой один, наполовину надеясь, что появится Харра и он сможет извиниться за то, как разговаривал с ней прошлой ночью. Но она не появилась.

Он почувствовал давление воды сзади себя, ощутил каким-то неизвестным ему органом, как рыба, которая чувствует при помощи латеральной линии мельчайшие колебания воды вокруг себя. Он знал, что сзади него есть нечто, что сокращает расстояние между ними с каждым неистовым ударом плавников.

Было темно. Темно было всегда, когда нечто преследовало его. Это не была хрупкая и непрочная темнота ночного воздуха - это была первобытная и вечная тьма глубин. Он попытался закричать, но рот его был полон воды и из него вырвалось только слабое бульканье. Вода вокруг него была теплой от его крови.

Он повернулся, чтобы встретить это до того, как оно приблизится, и увидел лицо Харры - трупного цвета и тошнотворно светящееся в темноте. Но нет, это не Харра, это была Ли, и ее рот находился низко - обрамленная лезвиями дыра в ее груди в форме полумесяца. Он снова закричал…

И сел.

- Что? Где ты?

- Я здесь, все будет хорошо. - Она держала его голову, пока он утихомиривал свои всхлипывания. Она что-то нашептывала - он не мог понять что, и, наверное, это было не важно. Этого было достаточно. Он быстро успокоился, как всегда бывало, когда ему снились кошмары. Если бы они подкарауливали его постоянно, он не долго смог бы остаться собой.

Это был всего лишь лунный свет на ее груди перед его глазами, и запах кожи и морской воды. Ее сосок был мокрым. От его слез? Нет, на его губах все еще ощущался, ею вкус, а сосок оказался твердым, когда случайно коснулся Пири. Он понял, что делал во сне.

- Ты звал маму, - прошептала она, как будто читала его мысли. - Я слышала, что нельзя будить человека от кошмара. А это должно было тебя успокоить.

- Спасибо, - сказал он тихо. - В смысле, спасибо, что ты здесь.

Она прикоснулась к его щеке, слегка повернула его голову и поцеловала его. Это не был материнский поцелуй, и он понял, что они больше не играют в эту игру. Она изменила правила.

- Ли…

- Тс-с. Пришло время научиться.

Она осторожно опрокинула его на спину, а он был захвачен дежа вю.Ее рот трудился .над его телом, вызывая цепочки ассоциаций из его прошлой жизни. Ему было знакомо это чувство. Это случалось с ним часто в его второе детство. Происходило нечто, что уже было с ним когда-то почти так же, и он что-то вспоминал. Он был соблазнен более старшей женщиной, когда был молод в первый раз. Она хорошо его обучила, и он все помнил, но не хотел помнить. Он был опытным любовником и ребенком в одно и то же время.

- Я еще недостаточно взрослый, - запротестовал он, но в руке она держала свидетельство того, что он достаточно взрослый, достаточно взрослый уже несколько лет. Мне четырнадцать лет, подумал он. Как он мог обманывать себя, думая, что ему лишь десять?

- Ты сильный молодой мужчина, - прошептала она ему на ухо. - И я очень расстроюсь, если ты будешь так говорить. Ты больше не ребенок, Пири. Прими это.

- Я… Наверное, да.

- Ты знаешь, что делать?

- Думаю, да.

Она легла перед ним и раскинула ноги. Ее тело было огромным, призрачным и полным податливой силы. Она могла проглотить его, как акула. Жаберные щели у нее под мышками раскрывались и захлопывались в такт ее дыханию, издавая запах соли, йода и пота.

Он оперся на руки и колени и лег на нее.

Он проснулся раньше нее. Солнце уже поднялось: еще одно теплое, безоблачное утро. Будет еще две тысячи таких же перед первым запланированным тайфуном.

Пири испытывал головокружительную смесь восторга и печали. Ему было грустно, потому что он понимал, что его дни веселья на рифе закончились. Он все еще оставался здесь, но знал, что все уже изменилось.

Четырнадцать лет! Куда ушли эти годы? Он был почти взрослым. Он отбросил эту мысль и нашел более приемлемую. Он был подростком, и ему очень повезло, что посвятила его в тайны секса эта странная женщина.

Она спала в его объятиях, прижавшись к нему спиной, а он обвил руки вокруг ее талии. Она уже была его подругой для игр, матерью и любовницей. Что еще она припасла для него?

Но ему было все равно. Он не беспокоился ни о чем. Он уже отбросил свое вчера. Он был не мальчиком, а юношей, и он помнил из своей прошлой молодости, что это значит, и был этому рад. Это было время секса, внутреннего исследования и познания других. Он достигнет этих новых рубежей с той же целеустремленностью, какую демонстрировал на рифе.

Он подвинулся к ней, стараясь не потревожить ее сон. Но она проснулась, когда он вошел в нее, и повернулась, чтобы подарить ему сонный поцелуй.

Они провели утро, занимаясь друг другом, а потом удовлетворенные лежали на солнце и впитывали жару, как сытые рептилии.

- Я не могу в это поверить, - сказала она. -г Ты здесь уже… сколько? Со всеми этими девушками и женщинами. И, насколько я знаю, по крайней мере одна из них в тебе заинтересована.

Он не хотел обсуждать это. Для него было важно, чтобы она не поняла, что он не совсем ребенок. Он чувствовал, что это все изменит, и это будет нечестно. Совсем не честно, потому что для него все это в первыйраз. Каким-то образом, он не смог бы ей объяснить каким, прошлая ночь была для него и привычным, и совершенно новым событием. Он был со многими женщинами и мог это вспомнить. Это было здесь, и более того, это было видно по тому, как он занимался любовью. Он не был неловким подростком, и ему не надо было говорить, что делать.

Но это было новым.Старый человек внутри него был зрителем и бесценным инструктором, но его жесткая точка зре-

ния не сделала прошлую ночь просто еще одним разом. Это был первый раз, а первый раз всегда особенный.

Когда она стала настаивать со своими вопросами, он заставил ее замолчать единственным доступным способом - с помощью поцелуя. Он понял, что должен пересмотреть свое к ней отношение. Она задавала ему вопросы не как подруга или мать. В первой роли она казалась такой же эгоцентричной, как и он, интересуясь только нуждами момента, с ее интересами, превалирующими над всеми другими. Как мать она предлагала только молчаливое утешение в трудной ситуации.

Сейчас она была любовницей. Чем занимаются любовники, когда не занимаются любовью?

Они пошли гулять по пляжу и на риф. Они плавали вместе, но теперь по-другому. Они много разговаривали.

Она скоро поняла, что он не хочет говорить о себе. За исключением случайных редких вопросов, которые его моментально смущали и отбрасывали к тем этапам его жизни, которые он не хотел бы вспоминать, она оставила его прошлое в покое.

Они заглянули в деревню только для того, чтобы пополнить свои запасы. Это было его непроизнесенное желание, которое держало остальных на расстоянии. Он довел до сведения всех в деревне много лет назад, что он не совсем ребенок. Было необходимо убедить их в том, что он сам может позаботиться о себе, чтобы они не стали сверхзаботливыми. Они не разболтают его секрет преднамеренно, но и врать ради него не станут.

Так что он нервничал все больше и больше по поводу отношений с Ли, понимая, что они основаны на лжи. Если не на лжи, то по крайней мере на утаивании фактов. Он осознавал, что вскоре придется все ей рассказать, и страшился этого. Часть его была убеждена, что ее привлекательность для него основана по большей части на разнице в возрасте.

Потом она узнала, что у него есть плот, и пожелала отправиться в морское путешествие к краю мира.

У Пири был плот, хотя и старый. Они вытащили его из кустов, которые выросли вокруг него с последнего путешествия, и принялись приводить его в порядок. Пири был в восторге. Было чем заняться, и это была тяжелая работа. У них не оставалось много времени на разговоры.

Это была простая конструкция из бревен, связанных между собой веревкой. Только ненормальный моряк спустил бы это на воду Тихого океана, но для них он был вполне безопасен. Они знали, какой будет погода, а прогнозы были абсолютно достоверными. А если он развалится, они смогут просто доплыть назад.

Все веревки так прогнили, что даже от небольшого волнения плот мог развалиться. Их надо было заменить, поднять новую мачту и натянуть новый парус. Ни один из них ничего не смыслил в навигации, но Пири знал, что ветра дуют к краю по ночам и от края - днем. Так что нужно было просто поднять парус и доверить навигацию ветру.

Он сверился с расписанием, чтобы убедиться, что они прибудут туда во время отлива. Стояла безлунная ночь, и он посмеивался про себя, представляя ее реакцию на краю мира. Они подкрадутся к нему в темноте, а впечатление будет более мощным на рассвете.

Но в часе хода от Раротонги он понял, что сделал ошибку. Здесь в ночи не было других занятий, кроме разговоров.

- Пири, я почувствовала, что ты не хочешь говорить об определенных вещах.

- Кто? Я?

Она рассмеялась в пустоту ночи. Он с трудом мог видеть ее лицо. Звезды ярко светили, но пока их было установлено только около сотни, и то в одной половине неба.

- Да, ты. Ты не хочешь говорить о себе. Ты вырос здесь, поднимаясь из земли, как пальмовое дерево. И, похоже, у тебя нет матери. Ты достаточно взрослый для того, чтобы уйти от нее, но где-то у тебя должен быть опекун. Кто-то должен присматривать за твоим моральным воспитанием. Единственный вывод - тебе не нужно прививать моральные принципы. Значит, у тебя есть второй пилот.

- Хм. - Она видела его насквозь. Конечно, она должна была. Почему он сразу этого не понял?

- Значит, ты клон. Твои воспоминания были трансплантированы в новое тело, выращенное из твоих собственных клеток. Сколько тебе лет? Ты не возражаешь, что я спрашиваю?

- Наверное, нет. М-м-м… какое сегодня число? Она сказала.

- А год?

Она засмеялась, но сказала и это.

- Черт возьми. Я пропустил свой столетний юбилей. Ну и ладно. Это не важно. Ли, это что-то меняет?

- Конечно, нет. Послушай, насчет первого раза, той первой ночи вместе. Ты был пылким, как щенок, но ты знал, как себя вести. Скажи, каково это?

- Второе детство, ты имеешь в виду? - Он разлегся на слегка покачивающемся плоту и посмотрел на маленькое звездное скопление. - Это довольно-таки классно. Это как жить в мечте. Какой ребенок не хотел бы жить один на тропическом острове? Я могу, потому что взрослый человек во мне не дает мне попадать в неприятности. Но последние семь лет я был ребенком. Именно ты заставила меня чуть-чуть повзрослеть, может быть, запоздало.

- Прости. Но мне казалось, что настало время.

- Настало. Сначала я боялся этого. Послушай, я знаю, что на самом деле мне сто лет, понимаешь? Я знаю, что все воспоминания ждут, когда я снова войду во взрослую жизнь. Если я подумаю об этом, я могу вспомнить все так же просто, как любую другую вещь. Но я не хотел и в каком-то смысле все еще не хочу. Воспоминания подавляются, когда ты выбираешь второе детство вместо того, чтобы быть трансплантированным в другое взрослое тело.

- Я знаю.

- Правда? А, да. Рассудком. Так же знал и я, только не понимал, что это значит. Это как девяти- или десятилетние каникулы не только от работы, но от себя тоже. Когда тебе стукнет девяносто, ты можешь обнаружить, что тебе это необходимо.

Некоторое время она молча лежала рядом, не прикасаясь к нему.

- А реинтеграция? Она уже началась?

- Не знаю. Я слышал, что это происходит довольно резко. Мне снятся сны, где что-то меня преследует. Наверное, это мое прошлое «я», да?

- Вполне возможно. Чем ты занимался в прошлой жизни? Ему нужно было подумать мгновение, но это было на

поверхности. Он не думал об этом восемь лет.

- Я был экономическим стратегом.

Прежде чем он сам это осознал, он уже пустился В объяснения наступательной экономической политики.

- Ты знаешь о том, что Плутону грозит опустошение от денежных переводов с Внутренних Планет? А ты знаешь почему? Скорость света, вот почему. Отставание времени. Оно убивает нас. Со времени Вторжения на Землю процветает идея, что мы должны быть вместе. Все наши усилия с того времени были направлены на полное экономическое объединение. Но на Плутоне это не работает. Нам нужна независимость.

Она слушала, как он пытается объяснить вещи, которые еще минуту назад сам был не в состоянии понять. Из него, как из прорвавшей плотины, выносило такие понятия, как коэффициенты инфляции, заблаговременно скупаемые товары на кислородной и водородной биржах, фиктивные доллары и манипуляции с ними в интересах центральных банков и невидимое истощение.

- Невидимое истощение? Что это?

- Это трудно объяснить, но это связано со скоростью света. Это экономическое истощение Плутона, которое не имеет никакого отношения к реальным товарам и услугам, к труду или любым другим традиционным силам. Оно связано с тем фактом, что любая информация, которая поступает к нам с Внутренних Планет, уже устарела по меньшей мере на девять часов. В экономике со стабильной валютой - например, привязанной к золоту, как классическая экономика Земли, - это бы не имело большого значения, но эффект бы оставался.

Девять часов могут создать разницу в ценах,, в долгосрочных сделках, в рыночных перспективах. С плавающим средством международных расчетов, когда тебе необходимы ежечасные обновления информации о состоянии твоего кредита, чтобы знать, какая материальная отдача будет от твоих трудовых затрат, - другими словами, твоя личная финансовая сводка - и тебе просто необходимознать коэффициент инфляции, если ты хочешь составить сводку и не хочешь быть уничтоженной, и тогда время действительно играет большую роль. Мы вынуждены действовать в условиях постоянно неблагоприятного положения на Плутоне по отношению к денежным рынкам Внутренних Планет. В течение длительного времени этот коэффициент составлял около трех десятых процента, в соответствии с теперь уже устаревшей информацией. Но с годами он имеет тенденцию расти. Часть его была поглощена тем, что мы приближаемся к Внутренним Планетам, отставание времени уменьшается по мере того, как мы движемся к лету. Но это не может продолжаться долго. Мы достигнем внутренней точки нашей орбиты и эффекты станут нарастать. Тогда начнется война. Война? - Она казалась напуганной.

- Война в экономическом смысле. Будет враждебным актом отказаться от соглашения о торговле, даже если оно тебя обескровливает. Это ударит по кошельку каждого жителя Внутренних Планет, и нам стоит ожидать ответного удара. Мы привнесем нестабильность, если выйдем из Общего рынка.

- Насколько это будет плохо? Полное поражение?

- Не совсем. Но достаточно разрушительно. Депрессия - это не очень весело. А нас поджидает одна.

- Есть какой-нибудь выход?

- Кто-то предложил полностью перевести все наше правительство и глав корпораций на Внутренние Планеты. Такое может произойти, я полагаю. Но как мы будем себя чувствовать? Мы станем колонией, а это хуже, чем независимость, если рассматривать перспективу.

Она помолчала, переваривая услышанное. Потом она кивнула головой - он с трудом мог различить это движение в темноте.

-  Сколько осталось до войны? Он пожал плечами.

- Я не следил за ходом событий. Не знаю, как шли дела все это время. Но скорее всего у нас есть еще лет десять или около того. Затем нам придется с этим столкнуться. Я бы вложил деньги в реальные ценности на твоем месте. Законсервированные товары, воздух, вода и тому подобное. Я не думаю, что дела пойдут настолько плохо, что придется потреблять все это, чтобы выжить, но мы можем прийти к полубартерной торговле, когда это будет единственной ценностью. Твой кредит будет бесполезен, когда ты попытаешься подписать распоряжение о покупке, и не важно, как много труда ты в него вложила.

Плот остановился. Они достигли края мира.

Они пришвартовались к одной из скал на стене, поднимавшейся из открытого океана. Они были в пяти километрах от Раротонги. Они дождались, когда солнце начнет восходить, и принялись подниматься по скале.

Она была неровной, испещренной следами взрывов с этой стороны дамбы. Она поднималась под тридцатиградусным углом на высоту пятидесяти метров, затем внезапно становилась ровной и гладкой, как стекло. Верхушка дамбы на краю мира была превращена режущими лазерами в громадное плато, длиной триста километров и шириной четыре. Они отправились в длинную прогулку по краю, оставляя за собой мокрые отпечатки ног.

Вскоре они потеряли направление. Они больше не видели края моря и не видели обрыва, пока не приближались к нему. К этому времени стало полностью светло. Они точно рассчитали время так, чтобы прийти к краю, когда взойдет солнце - тогда им будет на что посмотреть.

За сто метров до края, когда можно было за него немного заглянуть, Ли начала непроизвольно замедлять шаги. Пири ее не подталкивал. Это было не то зрелище, которое можно было заставить посмотреть. Он достиг этой точки вместе с Другими и должен был вернуться. Страх высоты только увеличился со временем. Но она дошла и встала рядом с ним на самом краю обрыва.

Пацифика строилась тремя секциями. Две были завершены, а третья все еще углублялась и еще не была заполнена водой, за исключением самых глубоких впадин. Воде не давала сюда попасть дамба, на которой они стояли/ Когда ее завершат, когда все подводные впадины, все горные системы, плоскогорья и откосы будут построены в соответствии со спецификациями, дно будет покрыто известняком и илом и вся клиновидная секция будет затоплена. Воду получали из жидкого водорода и кислорода с поверхности, скомбинировав их с помощью энергии ядерных энергетических установок.

- Мы делаем то, что голландцы сделали на Старой Земле, только наоборот, - заметил Пири, но реакции от Ли не последовало. Она смотрела, завороженная, на отвесный край дамбы, обрывающийся в бездонную впадину. Стена была скрыта дымкой, но казалась бесконечной.

- Восемь километров в глубину, - сказал ей Пири. Это будет не обычная впадина, когда она будет закончена. Ее собираются заполнить остатками этой дамбы, когда она будет затоплена. - Он заглянул ей в лицо и решил не утомлять статистикой. Она переживала это по-своему,

Единственное похожее зрелище на всех населенных людьми планетах представляла собой только Долина Великих Ущелий на Марсе. Ни один из них ее не видел, но она проигрывала в сравнении, потому что ее нельзя было окинуть взглядом всю сразу. А здесь можно было увидеть всю впадину от края до края. Она просто обрывалась и уходила в ничто. Под ногами у них была радуга. Слева от них огромный водопад срывался со стены плотным искрящимся потоком. Тонны падающей воды распадались на отдельные извивающиеся струи, рассыпались, испарялись и уносились ветром прежде, чем достигнуть дна впадины.

Прямо напротив них на расстоянии десяти километров возвышалась гора, которая станет биомом Окинава, когда впадина будет затоплена. Только крошечная темная верхушка этой горы будет видна над водой.

Ли остановилась и долго смотрела вдаль. Чем больше она смотрела, тем легче ей становилось, и тем не менее что-то не давало ей покоя. Масштабность пейзажа была слишком велика, для человека не было места в этом мире, расколотом на куски. Задолго до полудня они повернули и начали долгий путь назад к плоту.

Она молчала, когда они садились на плот и устанавливали парус для пути назад. Ветер дул порывами, лишь слегка наполняя парус. Только через час ветер должен был начать дуть сильнее. Они все еще видели стену дамбы.

Они уселись на плоту, не глядя друг на друга.

- Пири, спасибо, что взял меня сюда.

- Пожалуйста. Тебе не обязательно говорить об этом.

- Хорошо. Но я хочу поговорить еще кое о чем. Я… честно говоря, не знаю, с чего начать.

Пири беспокойно шевельнулся. Прежний разговор об экономике взволновал его. Это было частью, его жизни, частью, вернуться к которой он не был готов. Он был в замешательстве. В голове его беспорядочно носились мысли, которым не было места в этом живом мире ветра и воды. Кто-то звал его, кто-то, кого он знал, но не хотел видеть в данный момент.

- Да? Так о чем ты хочешь поговорить со мной?

- Это касается… -Она остановилась, обдумывая. - Не важно. Еще не время. - Она придвинулась и прикоснулась к нему. Но ему не хотелось этого. Через несколько минут она это поняла и отодвинулась к другому краю плота.

Он лег навзничь, оставшись наедине со своими обеспокоенными мыслями. Налетел порыв ветра, затем утих. Он увидел, как прыгает летучая рыба, почти перелетая через плот. Осколок неба падал, рассекая воздух. Он вертелся и кружился, как перо, крошечная частичка неба, которая была голубой с одной стороны и коричневой - с другой. Он видел дыру в небе в том месте, откуда был выбит этот осколок.

Он летел где-то на расстоянии двух или трех километров. Нет, постойте, не так. Небесный свод поднимался на двадцать километров, а он, похоже, вылетел из середины. Насколько далеко они находились от. центра Пацифики? В ста километрах? Осколок неба?

Он вскочил на ноги, едва не опрокинув плот.

- Что случилось?

Он был большим. Он выглядел огромным даже с такого расстояния. Он кувыркался, и это сбило с толку Пири.

- Небо… - выдохнул он й чуть не засмеялся. Но чувствовать себя глупо не было времени. - Небо падает, Ли.

- Давно?

Он смотрел, а его голова была полна цифр. Критическая скорость на такой высоте, допуская, что он достаточно тяжел для того, чтобы пробить атмосферу… более шестисот метров в секунду. Время падения - семьдесят секунд. Тридцать из них должны уже пройти-.

Ли рукой заслонила глаза от света, проследив за его взглядом. Она все еще думала, что это шутка. Кусок неба начал светиться красным по мере вхождения в плотную атмосферу.

- Эй, и правда падает, - сказала она. - Посмотри-ка.

- Большой. Вероятно, один или два километра в поперечнике. Я готов биться об заклад, он устроит хороший всплеск.

Они смотрели на его падение. Вскоре он скрылся за горизонтом, набирая скорость. Они подождали, но, похоже, представление закончилось. Так почему ему все еще так не по себе?

- Интересно, сколько тонн весит двухкилометровая глыба? - задумчиво сказала Ли. Она тоже не выглядела слишком счастливой. Они снова уселись на плоту, все еще смотря в том направлении, где обломок погрузился в море.

Затем их окружили летучие рыбы и вода сошла с ума. Рыбешки были в панике. Они то погружались, то выпрыгивали из воды. Пири больше почувствовал, чем увидел, как что-то прошло под ними. А затем он услышал нарастающий грохот, глубокий низкий гул, который вскоре грозил превратить его кости в порошок. Гул подхватил его, встряхнул и швырнул на колени. Он был оглушен и не мог ясно мыслить. Его взгляд был все еще прикован к горизонту, и он увидел белый веер, вздымающийся вдалеке в безмолвном величии. Это был фонтан, поднявшийся от столкновения, и он все еще поднимался.

- Взгляни туда, Пири, - сказала Ли, когда к ней вернулся голос. Она выглядела такой же потрясенной, как и он. Он посмотрел в ту сторону, куда она указывала, и увидел волнистую линию, ползущую по голубому небу. Сначала он решил, что это конец его жизни, потому что это выглядело так, будто весь нависающий купол неба расколот и падает на них. Но затем он увидел, что это одна из направляющих, на которых перемещалось солнце, была вырвана скалой и падает, скрученная в серпантин искореженного металла.

- Дамба! - закричал он. - Дамба! Мы слишком близко к дамбе!

- Что?

- Дно здесь поднимается близко к дамбе. Здесь не глубоко. Идет волна, Ли, большая волна. Она поднимется здесь.

- Пири, тени двигаются.

- А?

Неожиданность шла за неожиданностью слишком быстро, чтобы он мог с этим совладать. Но она была права. Тени двигались. Но почему?

Потом он увидел. Солнце садилось, но не по направляющим, ведущим в скрытое отверстие на западе. Оно падало по воздуху, сбитое скалой.

Ли тоже это поняла.

- Что это за штуковина? - спросила она. г-у Я имею в виду, насколько она большая?

- Не слишком большая, насколько я знаю. Достаточно большая, но меньше той упавшей глыбы. Это своего рода ядерный генератор. Я не знаю, что произойдет, когда он врежется в воду.

Они были парализованы. Они понимали, что что-то надо делать, но события происходили слишком быстро. Не было времени все обдумать.

- Ныряй! - закричала Ли. - Ныряй в воду!

- Что?

- Нам нужно нырнуть и отплыть как можно дальше и глубже от дамбы. Волна пройдет над нами, разве нет?

- Не знаю.

- Это все, что мы можем сделать.

И они нырнули. Пири почувствовал, как его жабры начинают работать, потом он уже плыл вниз под углом к затемненному дну. Ли плыла слева от него, стараясь изо всех сил. И без заката, без предупреждения наступила смоляная темнота. Солнце врезалось в воду.

Он не знал, как много проплыл, когда внезапно почувствовал, что поднимается. Погруженный в воду, невесомый, он не был готов к ускорению. Но он почувствовал себя, как в быстро поднимающемся лифте. Это сопровождалось волнами давления, угрожавшими порвать его барабанные перепонки. Он бешено работал руками и ногами, прокладывая путь вниз, даже не зная, плывет ли в нужном направлении. Затем он снова падал.

Он продолжал плыть, один, в темноте. Прошла еще одна волна, подняла его, затем снова опустила. Через несколько минут прошла еще одна, пришедшая с другой стороны. Он был безнадежно дезориентирован. Внезапно он почувствовал, что плывет не в том направлении. Он остановился, не зная, что делать. Плыл ли он в нужную сторону? Он не мог сказать наверняка.

Он перестал грести и попытался сориентироваться. Бесполезно. 0н ощущал колебания воды и чувствовал, что его вертит и сносит.

Затем его кожу принялись покалывать миллионы пузырьков, проносящихся мимо него. Это позволило ему сориентироваться. Пузырьки ведь должны подниматься, правда? А они проплывали мимо его тела от живота к спине. Так, значит, вниз - это туда.

Но у него не было времени извлечь выгоду из этой информации. Бедром он задел что-то твердое, изогнул спину, когда его тело швыряло и бросало в пене и воде, а затем почувствовал, что скользит по гладкой поверхности. Он двигался очень быстро. Он знал, где он, куда перемещается, но ничего не мог с этим поделать. Волна подняла его вдоль скального склона дамбы и швырнула на плоскую поверхность. Теперь иссякающая волна несла его к краю мира. Он перевернулся, ощущая скользящую поверхность под собой, пытаясь уцепиться руками за что-нибудь. Это был кошмар, все, что он делал, не приносило результата. Затем его голова очутилась в воздухе.

Он все еще скользил, но горб волны уже обрушился, тихо рассыпаясь в пену и лужи. Вода утекала с потрясающей скоростью. Пири остался один, любовно прижимаясь щекой к холодной скале. Тьма была полной.

Он не хотел двигаться. Все, что он знал, - это то, что под ногами разверзлась восьмикилометровая пропасть.

Возможно, будет еще одна волна. Если так, она обрушится на него, больше не поднимая, как пробку в бурю. Она убьет его мгновенно. Он не хотел беспокоиться об этом. Все, о чем он сейчас волновался, - это не скользить дальше.

Звезды исчезли. Перебой с энергией? Затем они снова зажглись. Он чуть-чуть поднял голову, как раз чтобы увидеть мягкое рассеянное свечение на востоке. Восходила луна, и делала она это с головокружительной скоростью. Он увидел, как она в течение минуты меняет фазу с узкого серпика на яркую полноту. Кто-то еще нес дежурство и решил пролить немного света на сцену.

Он встал, хоть его ноги с трудом его держали. Высокие фонтаны далеко справа от него давали понять, где море бьется о дамбу. Он находился примерно в центре плато, далеко от края. Океан волновался, как от тридцати ураганов, но он был в безопасности на таком расстоянии, только если не придет еще одно цунами.

Лунный свет превратил поверхность в серебряное зеркало, покрытое рябью от прыгающих рыб. Он увидел другую фигуру, встающую на ноги, и побежал в ту сторону.

Их засекли с вертолета при помощи инфракрасного детектора. Они не могли сказать, сколько прошло времени. Луна неподвижно висела в центре неба.

Дрожа, они забрались в кабину.

Женщина-пилот вертолета была счастлива, что сумела их найти, но оплакивала другие потерянные жизни. Она сказала, что трое мертвы, а пятнадцать пропали без вести и предположительно мертвы тоже. Большинство из них работало на рифах. Вся земная поверхность Пацифики была смыта, но людские потери были минимальными. У большинства было время, чтобы добраться до лифтов и опуститься на нижний уровень или подняться на вертолете над опустошением.

Насколько они смогли узнать, распространение тепла от коры планеты пошло вглубь дальше, чем предполагалось. На поверхности было лето, о чем было легко забыть здесь, внизу. Инженеры были уверены, что внутренняя поверхность неба стабилизировалась годы назад, но легкое повышение температуры выявило новый дефект. Она указала туда, где корабли, похожие на светлячков, неторопливо плыли, освещая прожекторами картину разрушения. Никто не знал, придется ли оставить Пацифику еще на двадцать лет, пока она не стабилизируется.

Она опустила их на Раротонгу. Место было не узнать. Волна поднялась над рифом, и взбитый ад, состоящий из пены и обломков, пронесся по поверхности острова. Мало что устояло, за исключением вмещавших в себя лифты бетонных блоков, потерявших всю свою декоративную маскировку.

Пири увидел знакомую фигуру, идущую к нему через обломки, бывшие когда-то живописной деревней. Она сорвалась на бег и чуть не сбила его с ног, хохоча и целуя его.

- Мы были уверены, что ты мертв, - сказала Харра, отодвигаясь от него, чтобы осмотреть порезы и ушибы.

- Просто повезло, я полагаю, - сказал он, все еще не веря в то, что выжил. Там, в открытом океане им пришлось несладко, но масштабы разрушений были гораздо более очевидны на острове. Пири был потрясен, увидев это.

- Ли предложила нырнуть под волну. Это нас и спасло. Нас просто подняло, последняя волна пронесла нас по верхушке дамбы и отхлынула. Нас бросало, как листья.

-  Ну, в моем случае не так нежно, - заметила Ли. - Я здорово стукнулась. Похоже, я повредила запястье.

На острове был врач. Пока перебинтовывали ее запястье, она смотрела на Пири. Ему не понравился этот взгляд.

- Есть кое-что, о чем я собиралась поговорить с тобой на рифе, или вскоре после возвращения. Тебе больше нет смысла оставаться здесь, и я не знаю, куда тебе нужно отправиться.

- Нет! - вырвалось у Харры. - Еще рано! Не говори ему ничего. Это нечестно. Держись от него подальше. - Она защищала Пири своим телом от невидимого ему нападения.

- Я просто хотела…

- Нет, нет. Не слушай ее, Пири. Пойдем со мной. - Она умоляюще сказала другой женщине: - Просто дай мне несколько часов с ним наедине, есть вещи, о которых я ему никогда не говорила.

Ли выглядела нерешительно, и Пири почувствовал поднимающуюся ярость и разочарование. Он знал, что вокруг него происходят некие события. И это была по большей части его вина, что он игнорировал их, но сейчас пришло время узнать. Он вытащил свою руку из руки Харры и встал лицом к лицу с Ли.

- Скажи мне.

Она посмотрела вниз, затем снова ему в глаза.

- Я не та, кем кажусь, Пири. Я вела тебя, стараясь сделать это более легким. Но ты все еще сражаешься со мной. Я не вижу способов сделать все это более легким.

- Нет! - снова закричала Харра.

- Что ты такое?

- Я психиатр. Я специализируюсь на возвращении в прежнее состояние таких людей, как ты, людей, которые находятся в ментальном отпуске, который ты называешь «вторым детством». Ты знаешь все это, на другом уровне, но ребенок в тебе борется на каждом этапе. В результате появились кошмары - возможно, сфокусированные на мне, признаешь ты это или нет.

Она схватила его за запястья, одной рукой, неловко из-за своего повреждения.

-  А теперь послушай меня. - Она говорила напряженным шепотом, пытаясь донести до него все это, прежде чем паника, которую она увидела в его лице, захлестнет его и заставит убежать. - Ты прибыл сюда на отдых. Ты собирался остаться здесь на десять лет. Теперь все кончено. Ситуация изменилась. Обстоятельства меняются быстрее, чем ты мог тогда предположить. Ты предполагал, что у нас будет в запасе еще десять лет после твоего возвращения, прежде чем начнется война. Это время исчезло без следа. Общий Рынок Внутренних Планет нанес первый удар. Они ввели новую систему бухгалтерских расчетов, она запущена на их компьютерах и уже действует. Ее удар направлен на Плутон, и она работает уже в течение месяца. Мы больше не можем считать О.Р.В.П. экономическим партнером, потому что каждый раз, когда мы продаем, или покупаем, или переводим деньги, коэффициент инфляции меняется не в нашу пользу. Все происходит абсолютно легально, в соответствии со всеми существующими соглашениями, и это необходимо для их экономики. Но они не принимают в расчет наше невыгодное положение в связи отставанием времени. Мы вынуждены считать это враждебным действием, не важно, каковы были их намерения. Вы должны вернуться и возглавить войну, Господин Министр Финансов.

Слова разбили вдребезги все оставшееся спокойствие Пири. Он вырвался из ее рук и бешено повернулся, чтобы осмотреться. Затем он побежал по полоске пляжа. Он споткнулся на неуклюжих ногах, быстро поднялся и исчез.

Харра и Ли молча смотрели, как он убегает.

- Тебе не обязательно было быть такой жесткой с ним, - сказала Харра, зная, что это не так. Ей просто ненавистно было видеть его в таком замешательстве.

- Лучше сделать все быстро, если они сопротивляются. А с ним все в порядке. Он будет бороться с собой, но в успешном исходе нет никаких сомнений.

- Так, значит, Пири, которого я знаю, вскоре умрет? Ли обняла молодую женщину.

- Вовсе нет. Это реинтеграция, где нет победителя и проигравшего. Ты увидишь. - Она посмотрела в заплаканное лицо.

- Не волнуйся. Тебе понравится взрослый Пири. А ему не понадобится много времени, чтобы понять, что он тебя. любит.

Он никогда не был на рифе ночью. Это было место прячущихся рыб, которые всегда были на шаг впереди него, бросаясь в свои убежища. Он спрашивал себя, как много времени пройдет, прежде чем они отважатся выбраться в долгую ночь. Солнце может не взойти несколько лет.

Они могут не выбраться никогда. Не осознавая изменений в среде обитания, ночные рыбы и дневные рыбы могут так и не приспособиться. Циклы кормления будут нарушены, изменится температурный график, бесконечная луна и отсутствие солнца нарушат внутренние механизмы, отлаженные за миллиарды лет, "и рыба погибнет. Это неизбежно.

Экологам придется здорово потрудиться.

Но один обитатель внешнего рифа выживет в течение долгого времени. Он будет есть все, что движется, и кое-что, что не движется, в любое время дня и ночи. У него нет страха, у него нет внутренних часов, нет никаких внутренних воздействий, кроме всепоглощающей необходимости атаковать. Он продержится до тех пор, пока ему будет что есть.

Но в том, что было разумом торпеды с белым брюхом по имени Призрак, поселилась тень сомнения. Он не помнил этого чувства, хотя и испытывал его раньше. Он не был приспособлен для памяти, только для охоты. Это новое существо, которое плыло неподалеку, заставляя его холодный мозг испытывать приближение ярости, было тайной. Он снова и снова пытался атаковать его, пока его не охватывало чувство, которого он не испытывал с тех пор, как перестал быть полуметровой рыбешкой, и страх уносил его прочь.

Пири долго плыл рядом с неясными очертаниями акулы. Для него хватало лунного света, чтобы видеть рыбину, ходящую на границе действия его ультразвукового сигнала. Время от времени тень содрогалась от головы до хвоста, поворачивалась к нему и приближалась. В эти мгновения Пири не мог видеть ничего, кроме открытой пасти. Затем тень

быстро поворачивалась, пронзая его бездонной пропастью .глаза, и ускользала.

Пири чуть не рассмеялся над бедной, глупой тварью. Как он мог бояться такой бессмысленной машины для убийства?

Прощай, глупое создание. Он повернулся и лениво поплыл к берегу. Он знал, что акула последует за ним, тыкаясь носом в границу невидимой сферы передатчика, но эта мысль не обеспокоила его. Он больше не боялся. Как он мог бояться, если он уже был проглочен своим кошмаром? Зубы сомкнулись на нем, он проснулся и вспомнил. И это стало концом его страха.

Прощай, тропический рай. Ты дарил мне радость. Теперь я вырос и должен идти на войну.

Это было нелегко. Он испытывал щемящую тоску, покидая свое детство, хоть время и правда пришло. Теперь на него легла ответственность, и он должен принять ее. Он подумал о Харре.

- Пири, - сказал он себе, - как подросток ты был слишком глуп, чтобы жить.

Зная, что это в последний раз, он ощутил прохладу воды, проходящей через его жабры. Они послужили ему на славу, но на работе им не было места. Не было места для рыбы, не было места для Робинзона Крузо.

Прощайте, жабры.

Он быстрее поплыл к берегу, выбрался из воды и встал на пляже. Струи воды стекали с него. Харра и Ли были там, ожидая его.

— Ересь, — сообщил он мне.

Солоноватая вода в бассейне мягкой волной ударила о стену.

— Еще одна? — без особого энтузиазма осведомился я. — В эти дни они плодятся, как мухи.

Мое замечание не понравилось. Он шевельнул грузным телом так, что вода на этот раз перехлестнула через край, на кафельный пол приемного покоя. Мои сапоги промокли насквозь. К этому я отнесся философски, тем более что предусмотрительно надел самую старую пару, понимая, что мокрые ноги — неизбежное следствие визита к Торгатону Найн-Клариис Тун, старейшине народа ка-тан, архиепископу Весса, наисвятейшему отцу Четырех законов, главному инквизитору Ордена воинствующих рыцарей Иисуса Христа и советнику его святейшества папы Нового Рима Дарина XXI.

— Будь ереси так же многочисленны, как звезды, любая из них не становится менее опасной, святой отец, — отчеканил он. — И мы, рыцари Христа, должны бороться с ними со всеми и с каждой в отдельности. Кроме того, эта новая ересь ужасна.

— Да, мой господин. У меня и в мыслях не было оспаривать ваше мнение. Примите мои извинения. Просто я очень устал, выполняя задание Ордена на Финнегане, и рассчитывал испросить у вас краткосрочный отпуск. Мне нужно отдохнуть, восстановить силы.

— Отдохнуть? — вновь меня окатило водой. Его черные, без зрачков глаза мигнули. — Нет, святой отец, это невозможно. Ваши знания и опыт жизненно важны для дела, которое я намерен поручить вам, — голос его чуть помягчел. — Я не успел ознакомиться с вашим отчетом по Финнегану. Вам удалось добиться желаемого?

— Пожалуй, что нет, хотя я убежден, что мы возьмем верх. Церковь сильна на Финнегане. Когда мои попытки найти путь к согласию закончились безрезультатно, пришлось принять более действенные меры. Удалось закрыть газету и радиостанции еретиков. Наши друзья уверены, что их обращение в суд им не поможет.

— Так это блестящее достижение, — воскликнул архиепископ. — Вы одержали победу во славу Господа нашего и церкви.

— Не обошлось без мятежа, — добавил я. Погибло не меньше сотни еретиков и двенадцать наших людей. Я опасаюсь эскалации насилия. Наши священники, входя в город, где пустила корни ересь, подвергаются нападению. Их лидеры рискуют жизнью, выходя за черту города. Я надеялся избежать ненависти и кровопролития.

— Достойно одобрения, но нереалистично, — архиепископ Торгатон вновь мигнул, и я вспомнил, что у народа ка-тан это движение век свидетельствовало о раздражении. — Иной раз не обойтись без крови мучеников, впрочем, еретиков тоже. Ради спасения души можно отдать и жизнь.

— Несомненно, — торопливо согласился я. Торгатон славился своими пространными лекциями, а перспектива выслушивать его битый час меня не привлекала. В приемном покое человек попадал в экстремальные для себя условия, и мне не хотелось находиться в нем дольше, чем требовалось. Сочащиеся водой стены, влажный воздух, да еще запах прогорклого масла, свойственный ка-танцам. Жесткий воротник натирал шею. Под сутаной я весь вспотел, ноги совсем промокли, начал ныть желудок.

Я поспешил перевести разговор в деловое русло.

— Вы сказали, что эта новая ересь куда опаснее остальных, мой господин?

— Да.

— Где она зародилась?

— На Арионе, планете в трех неделях пути от Весса. Живут там только люди. Никак не могу понять, почему вас так легко совратить. Ка-танец, обретя веру, практически никогда не изменяет ей.

— Это известно каждому, — вежливо подтвердил я. Не став, правда, добавлять, сколь ничтожно число ка-танцев, почитавших Иисуса Христа (их общее число не доходило до тысячи). Народ этот мало интересовался другими цивилизациями и путями их развития: подавляющее большинство миллионов ка-танцев следовали своей древней религии. Торгатон Найн-Клариис Тун являл собой исключение из правила, — он был в числе первых новообращенцев, когда два столетия назад папа Видас Пятидесятый постановил, что священниками могут быть и негуманоиды. Жили ка-танцы долго, поэтому не приходилось удивляться тому, что за двести лет благодаря своей несгибаемой вере Торгатон поднялся столь высоко в церковной иерархии. Каждая новая раздавленная ересь приближала Торгатона к красной шляпе кардинала. И судя по всему, ждать оставалось совсем недолго.

— Наше влияние на Арионе невелико, — продолжал архиепископ. Руки его, четыре толстые култышки зелено-серого цвета, двигались в такт словам, рассекая воду, грязно-белые жгутики у дыхательного отверстия постоянно подрагивали. — Несколько священников, несколько церквей, немногочисленная паства. Еретики численно превосходят нас на этой планете. Я надеюсь на ваш тонкий ум, вашу проницательность. Обратите этот недостаток в пользу. Ересь лежит там прямо на поверхности. Полагаю, вы сразу найдете ее слабые места и поможете заблудшим душам вернуться на путь истинный.

— Разумеется. А в чем суть этой ереси? Что я должен разоблачать? — мой последний вопрос указывал, сколь некрепка моя собственная вера. Причиной этому были все те же еретические течения, убеждения и догматы, которые постоянно крутились в голове, мучили ночными кошмарами. Как тут провести четкую границу между своей верой и чужой? Кстати, эдикт, позволивший Торгатону надеть сутану, привел к тому, что с полдюжины миров вышло из-под крыла Нового Рима. И те, кто последовал по этой тропе, видели проявление самой отвратительной ереси в олицетворяющем власть церкви огромном инопланетянине, совершенно голом (не считая жесткого воротника на шее) и плавающем передо мною в бассейне. По числу верующих среди человечества христианская церковь прочно занимала первое место. Каждый шестой человек был христианином. Но кроме церкви истинной насчитывалось еще семьсот христианских сект, почти таких же многочисленных, как Единственно истинная католическая межзвездная церковь Земли и тысячи миров. Даже Дарин XXI, при всем своем могуществе, был только одним из семи, носивших титул папы. Когда-то я не мог пожаловаться на недостаток веры, но слишком долго пришлось мне прожить среди еретиков и неверующих. Теперь же даже молитвы не разгоняли моих сомнений. Поэтому я не испытал ужаса, только легкий интерес проснулся во мне, когда архиепископ поведал мне суть ереси Ариона.

— Они сделали святым Иуду Искариота.

– Жаль, что вы нас покидаете, – сказал инопланетянин. – И поговорить-то теперь будет не с кем.

Капитан-доктор Саймон Африэль скрестил руки на груди. Пальцы его украшали перстни с драгоценными камнями, грудь обтягивал шитый золотом жилет.

– Мне тоже жаль, лейтенант, – ответил он на свистящем языке инопланетянина. – Беседы с вами были для меня чрезвычайно полезны. Вы совершенно безвозмездно рассказали мне много такого, за что я был бы готов заплатить.

– Это всего лишь информация, – сказал инопланетянин, прикрыв яркие бусинки глаз толстыми мигательными перепонками. – Мы, Инвесторы, вкладываем средства только в энергию и драгоценные металлы. А гоняться за информацией – это признак незрелости расы. – Его уши, представлявшие собой нечто вроде длинного гофрированного воротничка, закрывавшего крохотные ушные отверстия, приподнялись.

– Да, вы, конечно, правы, – согласился Африэль, подавив вспыхнувшую неприязнь. – Но ведь мы, земляне, действительно как дети по сравнению с другими расами, так что некоторая незрелость нам простительна. – Он снял темные очки и потер переносицу. Салон космического корабля был залит пронзительным ультрафиолетовым светом, к которому привыкли Инвесторы. Изменять же своим привычкам ради одного пришельца с Земли они не собирались.

– Вы неплохо у нас тут поработали, – произнес инопланетянин поощрительным тоном. – Нам нравится сотрудничать с вашей расой: вы молоды, энергичны и сообразительны, охотно беретесь за все новое и приспосабливаетесь к непривычным условиям. Мы не завязывали контактов с вашей планетой раньше только потому, что это было нерентабельно из-за низкого уровня вашего научно-технического развития.

– Теперь ситуация изменилась, – сказал Африэль. – Благодаря нам вы обогатитесь.

– Очень надеюсь на это. – Бахрома, обрамляющая сзади чешуйчатый череп, заколыхалась: это означало, что инопланетянин развеселился. – Лет через двести и вы, возможно, будете достаточно богаты, чтобы купить у нас все интересующие вас секреты нашей космической техники. Если к тому времени ваши механисты не докопаются до этих секретов самостоятельно.

Механисты были давними соперниками фракции шейперов, к которой принадлежал Африэль, и потому замечание инопланетянина его задело.

– Вы переоцениваете механистов с их чисто техническим подходом к делу, – сказал он. – Мы, шейперы, уделяем большое внимание языкам и как торговые партнеры стоим выше механистов. Для них все Инвесторы одинаковы.

Африэль не смог сдержать улыбки. Инопланетянин запнулся, и по выражению его лица было видно, что последняя фраза, взывавшая к его тщеславию, дошла по назначению. Вот в подобных-то случаях механисты, следовавшие в общении с Инвесторами раз и навсегда заданной программе, и проигрывали. Им не хватало гибкости, воображения.

В отношении механистов нужно что-то предпринимать, подумал Африэль. Что-то более кардинальное, нежели отдельные смертельные схватки между экипажами кораблей в Поясе астероидов или на обледенелых кольцах Сатурна. В ходе непрерывной вражды между фракциями и те и другие занимались промышленным шпионажем, старались переманить наиболее ценных представителей противоположной стороны и, ожидая удобного момента для решающего удара, устраивали засады на противника и не гнушались даже убийствами.

Сам капитан-доктор Африэль давно уже отказался от подобных примитивных методов борьбы. Не случайно его фракция не пожалела миллионов киловатт энергии, чтобы купить ему межпланетную визу. В свои тридцать восемь лет, он имел докторские степени по биохимии и космической лингвистике и степень магистра по магнитному оружию. На нем были испробованы все самые прогрессивные способы совершенствования, известные к моменту его зачатия. Его гормональный набор был искусственно приспособлен к длительному пребыванию в условиях невесомости. Строение сердца Африэля было изменено с целью достижения максимальной работоспособности, его аппендикс был удален изначально, а стенки толстого кишечника могли производить витамины, обычно вырабатываемые бактериями. Применение генной инженерии и специальная образовательная программа, неукоснительно выполнявшаяся им с младенческих лет, позволили Африэлю достичь коэффициента умственного развития, равного 180 единицам. Если он был и не самым одаренным агентом Совета Колец, то одним из тех, кому доверяли и чья психика была наиболее устойчивой.

– Не понимаю, – сказал инопланетянин, – как можно заставлять столь ценного человека, как вы, прозябать целых два года в этой никчемной дыре.

– Мы рассчитываем извлечь определенную пользу из моего пребывания здесь, – ответил Африэль.

– Но что интересного вы тут нашли? Научить вас чему-либо обитатели Роя не могут – они даже говорить не умеют. Торговлей они не занимаются – у них нет никаких орудий, не развито производство. Из всех рас, странствующих во Вселенной, это – единственная, практически лишенная интеллекта.

– Уже одно это заслуживает интереса, – возразил Африэль.

– Так вы что, хотите уподобиться им? – удивился инопланетянин. – Это был бы какой-то совершенно противоестественный конгломерат. Хотя... – Он опять запнулся. – Может быть, это у вас и получится. Вот только для деловых контактов это вряд ли будет полезно.

Из динамика прозвучал обрывок инопланетной мелодии и затем какая-то скрежещущая фраза на инвесторском языке. Она была произнесена на такой высокой частоте, что по большей части пролетела мимо ушей Африэля.

Инопланетянин поднялся на ноги. Из-под края усыпанной драгоценными камнями хламиды виднелись лишь кончики его птичьих когтей.

– Представитель Роя прибыл, – объявил он.

– Благодарю вас, – сказал Африэль. Из дверей, открытых лейтенантом, до него донесся терпкий кисло-сладкий запах прибывшего симбиота, быстро распространявшийся в кондиционированном воздухе салона.

Вытащив из кармана зеркальце, Африэль торопливо себя осмотрел. Попудрил лицо, поправил бархатный берет, сидевший чуть косо на ниспадающих на плечи рыжевато-белокурых волосах. В ушах его алели рубины величиной с вишню, добытые в Поясе астероидов. Длиннополый пиджак и жилет вытканы были из золотой парчи, а рубашка – из тончайших нитей, горящих на свету, как червонное золото. Все это должно было произвести благоприятное впечатление на Инвесторов, любивших, чтобы их партнеры имели преуспевающий вид. А что, интересно, могло бы привлечь явившегося посланника еще незнакомой Африэлю расы? Может быть, запах? Он еще раз как следует надушился.

Между тем симбиот что-то быстро лопотал на своем наречии, обращаясь к капитану корабля в наружном тамбуре. Капитаном Инвесторов была старая и неповоротливая особа, размерами почти вдвое превосходившая остальных членов экипажа. Ее массивную голову венчал украшенный драгоценными камнями шлем, из-под которого, как окуляры, поблескивали сонные большие глаза.

Приподнявшись на шести задних опорных лапах, симбиот слабо жестикулировал четырьмя когтистыми передними. Было похоже, что он плохо переносит искусственную гравитацию корабля, составлявшую одну треть от земной. Глаза его, подвешенные на длинных стебельках, были плотно зажмурены: он, по-видимому, привык к темноте, и яркий свет его ослеплял.

Разговор с капитаном велся на языке Роя – инвесторского здесь, похоже, не знали. Теперь придется учить еще один язык, подумал Африэль с досадой, – искусственный язык, сочиненный для существ, не наделенных даром речи от природы.

Прочирикав симбиоту в ответ какую-то фразу, капитан Инвесторов обратилась к Африэлю, перейдя на родной язык:

– Симбиот выражает недовольство по поводу вашего визита. Здесь, оказывается, произошли недавно какие-то беспорядки, в которых были замешаны представители вашей расы. Мне, однако, удалось настоять на том, чтобы вас пропустили в Гнездо. Наш разговор записывался, и при посещении вашей галактики я представлю вашему руководству счет за оказанные дипломатические услуги.

– Благодарю Вашу Высокопоставленность, – сказал Африэль. – Пожалуйста, заверьте симбиота в чистоте моих помыслов и миролюбивых намерениях, а также передайте мои личные наилучшие... – Тут тирада Африэля была прервана симбиотом, который внезапно кинулся на него и вонзил свои челюсти в его левую икру. Африэль выдернул ногу, отпрыгнул в зону тяжелой гравитации и занял оборонительную позицию. Но симбиот, вырвав длинный лоскут из штанины Африэля, теперь мирно поедал его в уголке.

– Это было сделано для того, чтобы передать его сородичам ваш запах и сведения о вашем химическом составе, – пояснила капитан корабля. – Иначе ваше появление в Гнезде было бы расценено как вторжение, и войны Роя немедленно бы вас уничтожили.

Африэль сразу принял нормальную позу и прижал палец к ранке на ноге, чтобы остановить кровотечение. Он надеялся, что никто из Инвесторов не обратил внимания на его рефлекторную защитную реакцию, не вполне согласующуюся с его легендой безобидного научного работника.

– Скоро мы впустим вас в переходной тамбур, – флегматично объявила капитан корабля, устраиваясь поудобнее на своем толстом хвосте, как на кресле.

Симбиот продолжал жевать, и Африэль имел возможность как следует его рассмотреть. Голова, состоявшая из отдельных сегментов, переходила в туловище без всякой шеи. Рот и ноздри имелись. Выпуклые атрофированные глаза покачивались на стебельках. Голова была также снабжена какими-то створками на шарнирах – возможно, радиоантеннами – и двумя параллельными рядами гибких усиков, пучками пробивавшихся между тремя хитиновыми щитками. Их назначение было для Африэля загадкой.

Двери тамбура отворились. Волна тяжелого прогорклого запаха ворвалась в салон, обратив в бегство нескольких находившихся в нем Инвесторов.

– Мы вернемся за вами, как оговорено в соглашении, через шестьсот двенадцать дней по земному календарю, – сказала капитан. – Удачи вам.

– Благодарю Вашу Высокопоставленность, – улыбнулся Африэль.

Симбиот, вихляя сегментами своего туловища, заполз в тамбур. Африэль последовал за ним. Дверь корабля захлопнулась. Симбиот продолжал громко жевать, не обращая никакого внимания на Африэля. Открылась противоположная дверь, за которой виднелся каменный широкий туннель. Симбиот тут же прыгнул через порог и исчез во мраке туннеля.

Африэль сменил темные очки на инфракрасные для ночного видения и вышел из тамбура. Сразу исчезло ощущение тяжести: гравитация в астероидном Гнезде Роя была ничтожной. Африэль, который провел большую часть своей сознательной жизни в безвоздушном пространстве в колониях их фракции на кольцах Сатурна, впервые за много недель вздохнул с облегчением.

В темной нише сбоку от входа в туннель притаилось какое-то мохнатое плоскоголовое существо величиной со слона. Благодаря исходящему от его тела инфракрасному излучению Африэль легко различал его в темноте. Существо терпеливо ждало, когда Африэль проскользнет мимо него, после чего вылезло из своего убежища, закрепилось многочисленными конечностями в специальных гнездах на круглых стенках туннеля и стало с шумом накачивать себя воздухом, пока его раздувшаяся голова не закупорила выход.

Корабль Инвесторов отчалил, оставив Африэля внутри одного из миллионов планетоидов, которые плотным кольцом окружали гигант Бетельгейзе. Кольцо планетоидов, по массе впятеро больше Юпитера, было потенциальным источником таких несметных богатств, по сравнению с которыми вся Солнечная система выглядела просто убого. Принадлежало кольцо, как считалось, Рою – Инвесторы, по крайней мере, не помнили, чтобы на него претендовал кто-то еще.

Африэль всматривался в глубь коридора. Но туннель был пуст, из-за отсутствия источников инфракрасного излучения видимость была скверной. Отталкиваясь от стенок, Африэль неуверенно продвигался вперед.

– Доктор Африэль! – услышал он вдруг человеческий голос.

– Доктор Мирная? – откликнулся он. – Я здесь!

Сначала он увидел парочку симбиотят, на всех парах летящих к нему, едва касаясь когтистыми лапками стенок туннеля. За ними появилась женщина в таких же инфракрасных очках, как у него. Она была молода и привлекательна, но красота ее отличалась той безличной правильностью, какая была свойственна женщинам, усовершенствованным генетически.

Она прикрикнула на симбиотят на их визгливом наречии, и те притормозили, поджидая ее. Сама же она стремительно наплывала на Африэля, которому пришлось схватить ее за руку и умелым маневром остановить их встречное движение.

– Надеюсь, вы без багажа? – спросила она первым делом.

– Да, конечно. Мы вовремя получили ваше предупреждение. У меня только вот этот костюм и кое-какая мелочь в карманах.

Женщина критически осмотрела Африэля.

– Теперь что, на Кольцах принято так одеваться? – спросила она. – Моды изменились сильнее, чем я думала.

– Да нет, – рассмеялся Африэль. – Это тонкий дипломатический ход, призванный соблазнить Инвесторов. Они ведь всегда идут на контакт охотнее, если человек выглядит как крупный делец. Наша фракция всех своих посланцев теперь наряжает подобным образом, и тут мы на целую голову обошли механистов. Они до сих пор таскаются в своих комбинезонах.

Он остановился, боясь, что она примет это как намек на ее собственную одежду. Коэффициент умственного развития Галины Мирной доходил почти до двухсот, и с ней нужно было держать ухо востро. Женщины, равно как и мужчины столь высокого интеллектуального уровня, зачастую обладали довольно капризным и неуравновешенным характером и либо витали в облаках собственной фантазии, либо кидались в не постижимые для окружающих сверххитроумные авантюры. Но фракция шейперов в своей борьбе за культурное господство сделала ставку на интеллект и придерживалась избранной стратегии, невзирая на отдельные связанные с этим неудобства. Была даже осуществлена попытка выведения сверходаренных особей с коэффициентом выше двухсот, но случаи их дезертирства из колоний фракции в последнее время настолько участились, что от этой затеи пришлось отказаться.

– Я вижу, мой костюм вас тоже удивляет, – сказала Галина Мирная.

– В оригинальности ему уж точно не откажешь, – улыбнулся Африэль.

– Я спряла его из нитей, добытых из коконов одного из здешних видов. Всю мою земную одежду сожрал симбиот-мусорщик во время прошлогодних беспорядков. Как правило, я хожу безо всякой одежды, просто не хотелось вас с ходу шокировать слишком откровенным пренебрежением условностями.

– Я сам редко надеваю костюм, – пожал плечами Африэль. – Не вижу в нем особого смысла – разве что в карман иногда нужно что-нибудь положить. Но много инструментов я с собой не таскаю. Мы – шейперы, и наш главный инструмент всегда с нами. – Он постучал пальцем по лбу. – А что касается одежды, то если вы покажете мне укромное место, где ее можно будет хранить...

Галина отрицательно покачала головой. Из-за инфракрасных очков, закрывавших половину ее лица, понять его выражение было трудно.

– Вот вы и совершили свою первую ошибку, доктор, – сказала она. – Здесь нет и не может быть никаких укромных мест. Точно такую же ошибку сделали агенты механистов, да я и сама чуть не поплатилась за это жизнью. Рой не знает таких понятий, как собственность или личность. Если вы захотите использовать какую-либо часть их Гнезда для себя лично, например устроите уголок, чтобы спать или хранить оборудование – да вообще что угодно, – вы сразу станете их врагом, захватчиком. Когда двое механистов, мужчина и женщина, попытались устроить в пустующей камере вычислительный центр, к ним вломились воины Роя и сожрали их на месте. А мусорщики доели их технику и все прочее до последнего кусочка металла.

Африэль холодно усмехнулся:

– Представляю, во сколько им обошлась доставка всех этих материалов сюда.

– Они же богаче нас, – пожала плечами Мирная, – У них и техника, и полезные ископаемые. Эти двое, как мне показалось, собирались меня убить – тайком, конечно, чтобы не возбудить здешних воинов открытым проявлением насилия. У них, кстати, был компьютер, который выучил язык ногохвосток быстрее меня.

– Тем не менее выжили именно вы, – подчеркнул Африэль. – А ваши сообщения и записи, в особенности сделанные на первых порах, когда вы еще не потеряли оборудование, были просто неоценимы. Все достижения Совета, вместе взятые, не сравнить с вашими. Вы стали за это время подлинной знаменитостью на Кольцах.

– Да, я догадываюсь, – ответила Мирная.

Африэль помолчал, не зная, что на это сказать.

– Единственное, где мне удалось найти хоть какие-то погрешности в ваших отчетах, – это в моей собственной сфере, в космической лингвистике. – Он кивнул в сторону сопровождавших ее симбиотов. – Но и тут, я вижу, вы добились больших успехов: эта парочка прекрасно справляется с ролью ваших связных с Гнездом.

Галина взглянула на него с непроницаемым выражением лица и, пожала плечами.

– Существует по крайней мере пятнадцать различных видов симбиотов. Мои сопровождающие относятся к виду ногохвосток и говорят на собственном языке. В остальном же они просто дикари и интересуют Инвесторов лишь постольку, поскольку еще не совсем разучились говорить. Некогда они совершали космические полеты, но затем обнаружили Гнездо, осели тут и ассимилировались, став, по сути дела, паразитами. – Она похлопала одного из своих спутников по голове. – Этих двоих мне удалось приручить благодаря тому, что я научилась добывать – или красть – пищу лучше них. Теперь они повсюду следуют за мной и защищают от остальных, в том числе и более крупных. И даже ревнуют меня. Ногохвостки появились в Гнезде всего какой-нибудь десяток тысяч лет назад и все еще не вполне чувствуют себя здесь хозяевами. У них еще сохранились остатки мышления и воображения.

– В то, что они дикари, я охотно верю, – сказал Африэль. – Один из них укусил меня прямо на инвесторском корабле. Странные манеры для посланника чужой цивилизации.

– Да, я знаю его, – сказала Мирная. – Я его предупредила о вашем прибытии. Эта новость ему не слишком-то понравилась, но мне удалось уломать его с помощью пищи... Надеюсь, он укусил вас не слишком сильно?

– Да так, царапина. Возможность инфекции, я полагаю, исключена?

– Это очень маловероятно. Разве что вы привезли микробов с собой.

– Вот уж это вряд ли, – ответил Африэль оскорбленно. – У меня вообще нет микробов, и уж во всяком случае я не стал бы завозить микроорганизмы к инопланетянам.

Доктор Мирная отвела взгляд.

– Я подумала, что у вас может быть какой-нибудь специальный, генетически видоизмененный штамм... Ну ладно. Пожалуй, мы можем трогаться. Ногохвостки передадут ваш запах всем остальным в том помещении, куда мы направляемся, – они делают это путем ротового контакта. Оттуда сообщение за несколько часов дойдет до матки, а уж после этого очень быстро распространится по всему Гнезду.

Оттолкнувшись ногой от твердого панциря одной из ногохвосток, она устремилась вперед. Африэль последовал за нею. В Гнезде было тепло, и Африэль в своем парадном облачении уже начал потеть, но пот его был антисептичен и не издавал запаха.

Они оказались в большой пещере, вырытой в материнской породе астероида. Длиной пещера была метров восемьдесят и имела арочный свод диаметром около двадцати метров. Вся она так и кишела местными жителями. Их были здесь сотни – по большей части симбиоты-рабочие величиной с датского дога, покрытые шерстью и восьмилапые. Довольно часто встречались также воины – мохнатые чудовища с добрую лошадь, чьи огромные клыкастые головы и формой и размерами напоминали мягкое, основательно набитое волосом кресло.

Неподалеку от них двое рабочих тащили сенсора с огромной уплощенной головой на атрофированном теле, состоявшем преимущественно из легких. Глаза сенсора были в виде больших пластин, а из шерсти, покрывавшей хитиновый панцирь, торчали длинные свернутые спиралью антенны, покачивавшиеся при движении. Тащившие его рабочие цеплялись за стены своими конечностями с когтями и присосками.

Появился еще один монстр, который плыл, неторопливо загребая жаркий зловонный воздух своими плавниками. Его безволосая голова спереди выглядела устрашающе: сплошные челюсти с острыми жерновами зубов и тупоносые сопла-клыки, во время работы выбрасывавшие фонтаны кислоты.

– Туннельщик, – прокомментировала Мирная. – Хватайтесь за него, с ним мы легко проникнем в глубь Гнезда.

Она подлетела к чудищу и взялась обеими руками за космы шерсти, свисавшие с его огромной спины. Африэль последовал ее примеру вместе с двумя симбиотятами, вцепившимися в шкуру туннельщика передними конечностями. От тухлого смрада, издаваемого влажной, маслянистой на ощупь шерстью животного, Африэля пробрала дрожь. Взмахивая своими плавниками с бахромой, будто крыльями, туннельщик понес их по лабиринту коридоров.

– Здесь, в Гнезде, наверное, тысячи обитателей, – предположил Африэль.

– В своем последнем отчете я назвала цифру сто тысяч, но к тому времени я успела осмотреть только часть Гнезда. Да и сейчас еще есть участки, куда я не заглядывала. Я думаю, их число доходит до четверти миллиона. Этот астероид примерно такой же величины, что и Серее, самая крупная база механистов, и его запасы углеродосодержащих материалов еще далеко не исчерпаны.

Африэль закрыл глаза. На тот случай, если он вдруг потеряет инфракрасные очки, он должен научиться на ощупь находить дорогу сквозь эту извивающуюся, брыкающуюся, куда-то спешащую живую массу.

– Так, значит, население Гнезда растет? – спросил он.

– Несомненно. Как раз скоро будет запущен рой из трех дюжин крылатых самцов и самок-производителей для основания новых колоний. В настоящий момент они готовятся к вылету в помещениях по соседству с маткой. Чуть позже я их вам покажу. А сейчас перед нами одна из грибных плантаций...

В это время ближайший к Африэлю симбиотенок придвинулся к нему вплотную и, не выпуская из лап шерсть туннельщика, принялся жевать отвороты одной из его брючин. Африэль как следует его пнул, и тот отскочил, испуганно втянув в себя стебельки глаз.

Подняв голову, Африэль увидел, что они находятся в большом помещении, все стены, пол и потолок которого сплошь покрыты буйной грибной порослью. Наиболее частыми видами были распухшие куполообразные бочонки, целые кусты растений со множеством переплетающихся отростков и скопления трубчатых, похожих на макароны экземпляров, чуть колыхавшихся в слабом потоке воздуха. Вокруг некоторых бочонков висели легкие облачка спор, издававшие специфический запах.

– Обратите внимание на грибницу в виде спекшихся пластов какого-то материала, – сказала Мирная. – Непонятно, то ли это природное образование, то ли какое-то специально полученное сложное биохимическое соединение. Но самое примечательное, что оно свободно произрастает при солнечном свете, на наружной поверхности астероида. Представляете? Источник питания, способный расти в открытом космосе! Наши там, на Кольцах, вцепились бы в него руками и ногами.

– Да, ему просто цены нет, – согласился Африэль.

– Сама по себе эта грибница несъедобна. Я однажды попробовала кусочек – такое ощущение, будто жуешь пластмассу.

– А кстати, как здесь вообще насчет пропитания?

– Никаких проблем. Биохимия обитателей Роя очень близка к нашей. Уже на одних грибах можно прожить. Но предпочтительнее продукт, который срыгивают симбиоты-рабочие. Его питательная ценность выше за счет внутренней ферментации в заднем отделе их кишечника.

– Вы привыкнете к нему, – добавила она, заметив остолбенелый взгляд Африэля. – Я научу вас извлекать пищу из рабочих. Нужно просто пощекотать их, и срабатывает рефлекс. В отличие от остальных жизненных функций, их пищеварительный процесс не регулируется феромонами. – Она отвела, в сторону спавшую ей на глаза прядь грязных спутанных волос. – Надеюсь, те образцы феромонов, что я посылала, оправдали хотя бы хлопоты по их доставке?

– Еще бы, – сказал Африэль. – Их химический состав чрезвычайно интересен. Я тоже входил в группу по их изучению. Нам удалось синтезировать большую часть составных элементов.

Он остановился. Насколько можно доверять Мирной? Она не была посвящена в подробности эксперимента, задуманного Африэлем и его коллегами. Африэль был представлен ей как обычный исследователь – такой же, как и она сама. Ученые фракции шейперов относились с недоверием к сотрудникам военно-разведывательного отдела.

В интересах будущего, развития фракция шейперов послала исследовательские группы к девятнадцати расам, указанным им Инвесторами. Это обошлось фракции в тысячи гигаватт драгоценной энергии и тонны редких металлов и изотопов. В большинстве случаев можно было послать двух-трех ученых, в семи случаях – только одного. Для Роя была выбрана Галина Мирная. Ее ум и доброжелательный, спокойный характер внушали уверенность, что ее психика выдержит испытания и она сумеет выжить. Тогда еще было неясно, сможет ли она обнаружить что-то полезное и представляющее интерес. И все же ее послали – без сопровождения и почти без всякого оборудования – ради того, чтобы опередить другие фракции и не дать им первыми установить какой-нибудь архиважный факт. И ей действительно удалось установить такой факт. Именно потому и был послан Африэль со спецзаданием.

– А зачем вы синтезировали составляющие? – спросила она.

– Ну хотя бы для того, чтобы убедиться, что мы это можем сделать. – Он улыбнулся обезоруживающей улыбкой.

Мирная укоризненно покачала головой.

– Прошу вас, доктор Африэль, давайте не будем хитрить друг с другом. Я отчасти и забралась-то в эту дыру потому, что хотела быть подальше от всего этого. Скажите мне правду.

Африэль посмотрел на нее в упор, но инфракрасные очки не давали возможности заглянуть ей в глаза.

– Ну хорошо, – сказал он. – В таком случае я должен вам сообщить, что прислан сюда Советом Колец для выполнения эксперимента, который может стоить жизни нам обоим.

– Это значит, – сказала она, помолчав, – что вы сотрудник Службы безопасности.

– В чине капитана.

– Я так и знала... Я так и подумала, когда сюда прибыла эта пара механистов. Они были со мной так вежливы и явно чего-то доискивались. Думаю, они убили бы меня сразу же, если бы не надеялись выведать у меня секрет тем или иным путем – подкупив ли или с помощью пыток... Я была напугана до смерти, капитан Африэль... Но и вы пугаете меня не меньше.

– Мы живем в страшном мире доктор: речь идет о безопасности нашей фракции.

– Ну да, у вашей братии речь ни о чем другом и не идет, кроме как о безопасности фракции. Мне не следовало бы показывать вам Гнездо. Ведь здешние обитатели, капитан, даже не мыслящие существа. Они не умеют думать, не могут ничему научиться. Они невинные Дети природы. Им неизвестно добро и зло. Им вообще ничего не известно. И вы хотите сделать их заложниками в междоусобной стычке двух фракций совершенно чужой им расы, находящейся за много световых лет от них!

Туннельщик свернул к выходу с грибной плантации и снова поволок их по темным коридорам. Навстречу им попалась компания существ, напоминающих серые спущенные баскетбольные мячи. Один из них пристроился на рукаве у Африэля, уцепившись слабенькими, тонкими, как хлыст, щупальцами. Африэль осторожно смахнул его, и тот отлетел прочь, выпустив на прощание струю красноватых вонючих капель.

– Разумеется, в принципе я разделяю вашу точку зрения, доктор, – мягко сказал Африэль. – Но нельзя забывать о механистах. Некоторые из них сами уже наполовину превратились в механизмы. Вы что думаете, ими движут гуманные соображения? Да они кого угодно изрежут на куски и не моргнут глазом. Большинство других фракций ненавидят нас и называют суперменами-расистами. Вы хотите, чтобы кто-нибудь из них быстрее нас добился результатов, к которым мы стремимся, и использовал их против нас?

– Все это слова. – Она отвернулась.

Вокруг шныряли нагруженные грибами симбиоты-рабочие; грибами было переполнено их брюхо, охапки грибов торчали в челюстях. Рабочие обгоняли их, спешили навстречу, сворачивали в боковые коридоры или в туннели, отходящие вертикально вверх и вниз. Африэль обратил внимание на одного из них, проплывшего у них над головой и во всем похожего на остальных, не считая того, что у него было шесть ног. Это был симбиот-паразит, прикидывающийся рабочим. Интересно, подумал Африэль, сколько времени требуется природе, чтобы вывести вот такой экземпляр?

– Неудивительно, что столько наших дезертирует с Колец, – сказала Мирная с грустью. – Если люди дошли до того, что загоняют сами себя в угол подобным образом, то лучше уж действительно не иметь с ними ничего общего, жить в стороне от всего этого и не способствовать распространению всеобщего безумства.

– Подобные разговоры только погубят нас, – сказал Африэль. – Мы – дети своей фракции и не имеем права ей изменять.

– Скажите откровенно, капитан, а у вас самого никогда не появлялось желания плюнуть на все это – на все эти нескончаемые обязанности и запреты – и уединиться где-нибудь, чтобы спокойно все обдумать и взвесить, оценить и весь мир, и свое место в нем? Нас с детства постоянно воспитывают, муштруют, натаскивают... Вам не кажется, что в итоге мы за деревьями уже не видим леса, забываем, ради чего все это делается?

– Мы живем в космическом пространстве, – бесстрастным тоном произнес Африэль. – А это неестественное для жилья место, и добиться успеха здесь могут только неестественные люди, действуя неестественно. Наш разум – прежде всего наш рабочий инструмент, а уже во вторую очередь – средство для обдумывания своего места в мире. Разумеется, у меня не раз возникало желание плюнуть. Это соблазн, который всех нас подстерегает. Но я верю в необходимость порядка. Наука и техника дали людям в руки такие могущественные силы, которые могут разорвать общество на части. Кто-то должен подняться над схваткой и объединить всех. У нас, шейперов, достаточно мудрости и самообладания, чтобы сделать это гуманным путем. Именно ради этого я и делаю то, что мне поручили. – Он помолчал. – Я не рассчитываю дожить до нашей победы. Я знаю, что меня скорее всего убьют в какой-нибудь случайной стычке или пристрелят из-за угла. Главное – верить в победу.

– А вам не кажется, что все это очень самонадеянно, капитан? – неожиданно спросила она. – Что значат ваша маленькая частная жизнь и ваше маленькое личное самопожертвование? Вот этот Рой – чем он не идеал вашего гуманного порядка? Здесь всегда тепло и темно, и так приятно пахнет. Пища всегда под рукой, все организовано очень разумно, и ничего никуда не исчезает в бесконечном круговороте веществ, кроме симбиотов-производителей да небольшого количества воздуха. И так может продолжаться не одну сотню тысяч лет... Да, не одну сотню... А кто, скажите мне, хотя бы через тысячу лет вспомнит нашу дурацкую фракцию?

Африэль помотал головой, не соглашаясь:

– Это несопоставимые вещи. Мы не можем заглядывать так далеко. Через тысячу лет мы будем либо роботами, либо богами.

Пощупав рукой голову, он обнаружил, что его бархатный берет исчез. Наверняка его уже дожевывали в каком-нибудь уголке.

Туннельщик тащил их все глубже, в самую сердцевину повисшего в невесомости муравейника. Они проплывали мимо грибных плантаций, мимо кукольных питомников, где мертвенно-бледные личинки елозили в колыбельках из шелковых нитей, мимо кладбищ, где трудились рабочие-могильщики, молотившие своими крыльями нестерпимо жаркий воздух гниения. Черные ядовитые грибы поедали тела усопших и перерабатывали их в черный порошок, который куда-то оттаскивали другие рабочие, почерневшие от порошка и сами наполовину разложившиеся.

Наконец они оставили туннельщика в покое и продолжали путь самостоятельно. Галина Мирная продвигалась вперед с привычной легкостью, Африэль же то и дело больно сталкивался с суетящимися вокруг рабочими, которые с писком отскакивали прочь. Тысячи и тысячи обитателей Роя выскакивали перед самым их носом со всех сторон, висели, прилепившись к стенам и потолку, или сидели, сгрудившись по углам.

Они посетили обиталище крылатых принцесс и принцев – просторное помещение с круглыми сводами, где гулкое эхо отдавалось от стен, а посередине, подогнув ножки, зависли сорокаметровые гиганты с телами, состоящими из металлических сегментов, и какими-то ракетными соплами вместо крыльев. Вдоль их лоснящихся спин были сложены усики радиоантенн, прикрепленные к длинным кронштейнам. В целом они были похожи не столько на живые существа, сколько на исследовательские ракеты-зонды в процессе сборки. Рабочие непрерывно подносили гигантам корм, а их огромные животы с дыхательными отверстиями распирало от сжатого кислорода.

Умело пощекотав усики одного из ближайших рабочих, Мирная заставила его рефлекторно отрыгнуть солидный ломоть гриба. Большую его часть она отдала спутникам-симбиотятам, которые мгновенно все слопали и смотрели просительно, ожидая добавки.

Африэль подогнул ноги, приняв разновидность позы лотоса для безвоздушного пространства, и без колебаний откусил кусок гриба, по виду и консистенции похожий на подметку, но вкусом напоминающий копченое мясо – лакомство, которое Африэлю довелось попробовать лишь однажды: в колониях их фракции запах копченого мяса означал, что произошел несчастный случай.

Мирная хранила враждебное молчание.

– Итак, – сказал Африаль, – проблема питания решена. А как насчет спальных мест?

Она пожала плечами.

– Их можно устроить где угодно. Пустующих ниш, камер и тупичков полно повсюду. А теперь я, наверное, должна показать вам камеру матки.

– О да, конечно.

– Только для этого мне надо запастись грибами, чтобы подкупить воинов, которые сторожат вход.

Обобрав первого попавшегося симбиота, Мирная вооружилась целой охапкой грибов, и они отправились в путь. Африэль, и без того давно уже потерявший ориентировку в сети туннелей и переходов, сбился теперь окончательно. Наконец они достигли огромной пещеры, залитой инфракрасным светом, исходящим от чудовищного тела матки. Это был громадный кусок теплой мясистой плоти и одновременно основное производственное предприятие всей колонии. Тонны готовой к употреблению пережеванной грибной массы подавались в скользкий автоматически работающий рот с одного конца тела. Тонны колышущейся плоти громко всасывали грибную массу и, волнообразно колеблясь, переваривали и перерабатывали ее с каким-то механическим пыхтением и бульканьем. На другом конце одно за другим, как с конвейера, выскакивали яйца величиной с человеческое туловище, упакованные в толстую оболочку гормонной смазки. Рабочие с жадностью слизывали смазку и уносили яйца в питомник.

Процесс продолжался и продолжался. В глубинах астероида, куда не проникали лучи никаких космических светил, не было смены дня и ночи, и даже в генах здешних обитателей суточный ритм не был предусмотрен. Процедура производства яиц осуществлялась так же непрерывно и упорядочение, как работа автоматической поточной линии.

– Вот из-за чего я прибыл сюда, – благоговейно произнес Африэль. – Вы только взгляните, доктор. У механистов в шахтах установлена кибертехника, которая на несколько поколений опережает нашу. Но здесь, в самой сердцевине этого безымянного замкнутого мира, абсолютно бездумно, безостановочно и безупречно происходит процесс генной технологии, который сам себя обеспечивает, сам себя поддерживает и сам собой управляет. Это природный механизм, доведенный до совершенства. Фракция, которая сумеет использовать этот вечный двигатель, поистине станет промышленным титаном. Мы, шейперы, глубже всех проникли в тайну биохимических процессов. Кому, как не нам, осуществить это?

– Но как вы собираетесь это осуществить? – спросила Мирная, не скрывая своего скептицизма. – Придется транспортировать оплодотворенную матку до самой Солнечной системы. Даже если бы мы получили на то разрешение Инвесторов – а они его не дадут, – мы бы не смогли это сделать.

– Совсем не нужно тащить с собой матку, – терпеливо объяснил Африэль. – Все, что требуется, – это генетический код одного яйца. С его помощью наши лаборатории смогут произвести вегетативным путем любое количество рабочих особей.

– Но рабочие не представляют никакой ценности без феромонов Гнезда. Для запуска необходимой модели поведения нужна химическая команда со стороны феромонов.

– Совершенно верно, – сказал Африэль. – У меня есть при себе концентрат синтезированных феромонов, и мне достаточно испытать их действие и проверить, вызывают ли они у рабочих определенное поведение, которое я буду задавать. Если это окажется возможным, то я уполномочен выкрасть соответствующую генетическую информацию и доставить ее на Кольца. Инвесторам это, конечно, не понравится. Тут возникают проблемы морального свойства, и к тому же у самих Инвесторов генетика хромает. Но выгода, которую мы получим в результате, вернет нам расположение Инвесторов. А главное – мы побьем механистов на их же поле.

– Вы провезли сюда феромоны? И Инвесторы вам позволили?

– Наступила ваша очередь делать ошибки, – сказал Африэль. – Вы считаете, что Инвесторы непогрешимы и их невозможно провести. Но вы не учитываете, что им не хватает любознательности и поэтому, в отличие от нас, шейперов, они не умеют использовать малейшую возможность. – Он закатал штанину на правой ноге. – Видите варикозную вену у меня на голени? На первый взгляд это ничем не отличается от обычного варикозного расширения, часто встречающегося у людей, которые проводят много времени в безвоздушном пространстве. Однако эта вена была закупорена искусственно, и были приняты меры, чтобы снизить осмотическое давление. Внутри вены спрятано десять колоний бактерий, генетический код которых видоизменен с таким расчетом, чтобы получить десять разных видов феромонов.

Он улыбнулся.

– Инвесторы обыскали меня очень тщательно – даже рентгеновскими лучами просвечивали. Но бактерии спрятаны в отдельных ячейках вены, и рентген их не выявляет. А у меня в медицинской аптечке есть шприц, с помощью которого мы можем извлечь феромоны и испытать их. Я уверен, что испытания пройдут успешно – от этого зависит вся моя карьера. По окончании испытаний мы вскроем вену, и при контакте с воздухом бактерии погибнут. Мы наполним вену желтком развивающегося эмбриона и в таком виде доставим его на Кольца. Клетки эмбриона должны благополучно перенести путешествие. Но даже если они умрут, то, не приходя в соприкосновение с возбудителями гниения, сохранятся а целостности. А дома нам будет нетрудно научиться производить различные виды симбиотов, активизируя или подавляя определенные гены, как это происходит в природе. У нас будут миллионы рабочих, целые армии воинов и, возможно, даже живые ракеты из специально приспособленных крылатых особей. И если это получится, то, как вы думаете, вспомнят ли меня, мою самонадеянную маленькую жизнь и мое маленькое самопожертвование?

Даже большие очки не могли скрыть уважения, если не страха, с которым она смотрела теперь на Африэля.

– Так, значит, вы всерьез намерены это осуществить?

– Я отдаю этому делу свое время и свои силы, доктор, и мне не хочется, чтобы они были выброшены впустую.

– Но это же..., воровство, капитан! Вы хотите похитить живые существа с чужой планеты, чтобы вырастить из них расу рабов.

Африэль устало вздохнул.

– Это лишь громкие слова, доктор. Я не причиню этой планете никакого вреда – ну разве что использую их рабочую силу на время, пока провожу тот или иной эксперимент. Да, я погублю одно яйцо, но это не более тяжкое преступление, чем у людей аборт. Можно ли считать присвоение маленького кусочка генетической информации воровством? По-моему, нельзя. Что же до страшного обвинения в выращивании расы рабов, то я его отвергаю начисто. Это ведь будут не мыслящие существа, а генетические роботы. Нет никаких оснований называть их рабами – не больше, чем какие-нибудь грузовые фургоны или лазерные буры. Ну если хотите, считайте их новым видом домашних животных.

Мирная задумалась над его словами. Ее решение не заставило себя ждать.

– Вы правы. Они не будут с тоской взирать на звезды, томясь в неволе. У них не будет ни чувств, ни мыслей.

– Вот именно.

– Это будут просто рабочие механизмы, которым все равно, на кого работать – на Рой или на нас.

– Я вижу, вы осознали всю прелесть идеи.

– И если это удастся, – сказала Мирная, – если это удастся, то выигрыш, который получит наша фракция, будет исчисляться астрономическими цифрами.

Африэль улыбнулся с неподдельной радостью, и добавил мечтательно, не осознавая убийственной иронии своих слов:

– А какой выигрыш для человека, первым применившего новую методику!.. Вы когда-нибудь видели азотный снегопад на Титане, доктор? Вот подходящее место, чтобы устроить себе настоящее жилье, о каком прежде и не мечталось, – целый город, где можно будет отбросить все эти осточертевшие правила и запреты...

– Ну вот, теперь вы заговорили как дезертир, капитан-доктор.

Африэль помолчал, затем криво усмехнулся:

– Ну вот, теперь вы одним махом разрушили все мои прекрасные мечты. Я же говорил не о том, чтобы бросить все из прихоти, забыв свой долг; я говорил о заслуженном отдыхе человека, хорошо потрудившегося и хорошо заработавшего. Это совсем не одно и то же... Ну ладно. Главное – могу я рассчитывать на вашу поддержку в этом деле?

Рассмеявшись, она коснулась его руки. Ее негромкий смех потонул в громогласном урчании внутренностей матки, в котором слышалось что-то зловещее...

– Не могу же я бесконечно препираться с вами все эти два года! Разумнее сдаться сразу и спокойно работать.

– Совершенно верно.

– В конце концов, вы действительно не причините Гнезду вреда. Они даже не будут знать о том, что произошло. А если наше предприятие увенчается успехом и там, у себя, мы сможем воспроизвести их генетическую линию, то у людей и повода не будет беспокоить их еще раз.

– Да, конечно, – сказал Африэль, но на уме у него были сказочные богатства астероидов Бетельгейзе. Рано или поздно неизбежно наступит день, когда человечество предпримет массированное наступление на далекие планеты, и будет нелишне как следует изучить к тому времени всю подноготную своих потенциальных соперников.

– Сделаю все, что в моих силах, – сказала Мирная. – Если вы здесь все уже осмотрели, тогда, может быть, двинемся дальше?

Когда они покинули покои матки, она откровенно призналась:

– Сначала вы мне не понравились, и я думала, что мы не сработаемся. Но теперь вы мне нравитесь больше. В отличие от большинства других сотрудников Службы безопасности, у вас есть чувство юмора.

– Это не чувство юмора, – ответил он печально. – Это ощущение иронии судьбы, замаскированное под чувство юмора.

День клонился к вечеру, когда ослепленного Минотавра вели по берегу. Он плакал открыто, не стыдясь, забывшись в своей беспомощности.

Солнце отбрасывало тени, острые и черные, словно обсидиановый нож. Рыбаки поднимали глаза от сетей или глядели вниз, с мачт своих суденышек, и во взглядах их читалось сочувствие. Но не жалость: для этого слишком свежи были воспоминания о Войнах. Они были смертными, и его трагедия не затрагивала их.

Ловцы устриц отходили в сторону, умолкая, когда мимо них проходил косматый человекобык. Туристы из других миров смотрели вниз с ресторанных балконов на безмятежно серьезную маленькую девочку, которая вела его за руку.

Минотавр лишился зрения, но над ним разверзлась другая вселенная - вселенная звуков, запахов и прикосновений. Она грозила поглотить его, утопить во всей своей многосложности.

Там было море, вечное море с его нескончаемым грохотом и шепотом у берега и более быстрым, беспорядочным плеском у причалов. Едкий привкус соли на языке. Его мозолистые ступни неуклюже опускались на скользкие булыжники, а одной ногой он на мгновение ступил в неглубокую лужу с илистым дном и от солнца теплой, как мота, водой.

Он ощущал запах пропитанных креозотом свай, отработанных газов огромных челноков, с ревом взмывающих в небо из Звездного порта, процокавшей мимо потной лошади, запряженной в скрипучую повозку, от которой несло дневным уловом рыбы. От близкого гаража, откуда послышался щелчок и озоновое потрескивание сварочного аппарата. Крики торговцев рыбой и поскрипывание просмоленного такелажа перекрывали дребезжание серебряных приборов в кафе на террасах, а разгоняемый вентиляторами воздух был насыщен запахами мяса, кальмаров и жира. И конечно, цветы, которые маленькая девочка - неужели это была его дочь? - прижимала локтем к боку. И ощущение в его руке ее ладошки, слегка скользкой от пота, но прохладной и невинной.

Это не был мир замещающий, о котором говорили и который сулили слепому. Он был хаотичным и ошеломляющим, богатым и противоречивым в деталях. Вселенная стала громадной и бесконечно сложной с исчезновением света, одновременно сделав его маленьким и беспомощным.

Девочка вела его от моря, к ветхим лачугам неподалеку от бурлящего городского центра. Они миновали проход между стенами с осыпающейся штукатуркой - он ощутил их Шероховатость, слегка цепляясь за них боками; - и дворик, усыпанный гниющими отбросами. Минотавр, спотыкаясь, спустился потрем деревянным ступенькам и оказался в комнате, где уныло пахло старой краской. На полу под ногами слегка поскрипывал песок.

Она провела его по комнате.

- Это построено кентаврами-изгнанниками, - пояснила она. - Это расположено вокруг кухни, что в середине, мое место с этой стороны, - она ненадолго оставила его, загремела вазой, поставив свои цветы к тем, что там уже были, насколько он понял по запаху, и снова взяла его за руку, - а твое - с этой стороны.

Он позволил себя усадить на стопку одеял и обхватил голову руками, а она тем временем передвигалась по комнате, подняв стену и положив для него циновку под окном.

- Утром мы найдем тебе постель почище, хорошо? - спросила она.

Он не ответил. Коснувшись его щеки ладошкой, она отошла.

- Постой, - сказал он. .Она повернулась, и он слышал ее. - Как… Как тебя зовут?

- Ярроу, - ответила она.

Он кивнул, снова уходя в себя.

Бывают мечты, которые умирают долго. У некоторых из них случается предсмертная ремиссия… и это, быть может, самое худшее.

От концерта «Возрождение Элвиса» до центра кампуса было два километра. Хамид Томпсон выбрал обходной путь, через поля Баркера и Старую Секцию. Болтунье эта дорога явно нравилась больше. Она бегала туда-сюда по тропе и пряталась в старые тараканьи норы, исподтишка скрадывая

птиц, которых подманивала голосом. Как всегда, охотилась она больше для удовольствия, чем для еды. Когда птица подлетала поближе, голова Болтуньи взлетала, тыкалась в птицу носом и разражалась человеческим смехом. Ей давно не приходилось этого делать: птицы на ее обычных путях поумнели, и с ними уже было не позабавиться.

Когда начались скальные обрывы за Старой Секцией, норы кончились и птицы стали осторожнее. Теперь Болтунья шла рядом, жужжа про себя: обрывки из Элвиса пополам с обзорами новостей месячной давности. Минуту-другую она могла идти молча… прислушиваясь, что ли? Что бы ни говорили злопыхатели, она вполне могла не спать и молчать часами - но даже тогда Хамид иногда чувствовал в голове жужжание или прилив боли. Мембраны Болтуньи могли излучать в диапазоне двести килогерц, а это значит, что почти все ее подражание для человеческих ушей было недоступно.

Они вышли на край обрыва.

- Сядь, Болтунья. Я хочу перевести дыхание.

«И полюбоваться видом… И решить, что же мне, ради всего святого, с тобой делать»,

Обрывы были самой высокой точкой обзора в провинции Нью-Мичиган. Расстилавшиеся вокруг равнины пестрели прудами и были исчерчены ручьями и реками - лучшая пахотная земля на всем континенте. С орбиты первые колонисты ничего лучше не могли найти. Легче было сесть на воду, но колонисты искали наилучшие шансы на долговременное выживание. В тридцати километрах от Хамида, полускрытое серым туманом, виднелось место посадки, отмеченное стеклистыми полосами. Учебники истории сообщали, что три года ушло на спуск всех людей и того, что удалось спасти от огромного корабля. Даже сейчас еще стекло слабо излучало - добавочная причина миграции с перешейка на Уэстленд.

Если не считать леса возле посадочных полос да старого университетского городка под самым обрывом, во все стороны расстилались поля - бесконечные квадраты черного, коричневого и зеленого. Осень уже давно вступила в свои права, и последние земные деревья сбросили цветные листья. Тянувший из долин ветерок- нес холод, обещавший в ближайшем времени снег. До Хэллоуина было меньше недели. Да уж, Хэллоуин. Интересно, был ли за сорок тысяч лет истории Человека хоть один Хэллоуин, отмеченный так, как будет на той неделе. Хамид подавил желание обернуться на Маркетт. Обычно это было его любимое место: столица планеты, население четыреста тысяч - настоящий город. В детстве поездка в Маркетт заменяла путешествие к дальним звездам. Но сейчас мечту сменила реальность, а звезды так близко… Даже не оборачиваясь, Хамид знал, где сейчас баржи Туристов. Они плавали разноцветными шарами над городом, хотя каждая весила не меньше тысячи тонн. А это все - их шаттлы. После «Возрождения Элвиса» Хэллоуин - последняя достопримечательность туристского маршрута в Маркетте. Потом Туристы летят дальше, к наполовину поддельным пикам Американы.

Хамид откинулся на сухой мох, покрывавший камень.

- Ну, так что мне с тобой делать, Болтунья? Продать тебя? Тогда мы оба отсюда выбрались бы.

Болтунья насторожила ушки.

- Говорить? Разговаривать? Спорить?

Она устроила свои сорок килограммов рядом с Хамидом и ткнулась головой ему в грудь. Из передних мембран зазвучало мурлыканье, как от кошки вселенского масштаба. Это был розовый шум, пронизывающий грудь Хамида гудением, и камень, на котором они с Болтуньей лежали, резонировал. Мало что ей так нравилось, как хороший разговор на равных. Хамид погладил черную с белым шерсть.

- Я говорю, надо ли тебя продавать?

Мурлыканье стихло, и казалось, что Болтунья действительно думает над вопросом. Она вертела головой туда-сюда, кивала ею - отличная имитация одного профессора из университета. Потом она подняла большие темные глаза:

- Не торопите меня! Я думаю. Ду-ма-ю.

Она стала вылизывать гладкую шерсть у горла. Насколько знал Хамид, она действительно пыталась понять.,, и иногда говорила даже почти осмысленно. Наконец она закрыла пасть и заговорила:

- Надо ли тебя продавать? Надо ли тебя продавать?

Интонации были Хамида, но голос не его. В таких разговорах она обычно говорила голосом взрослой женщины (и Очень красивой, как казалось Хам иду). Это не всю жизнь так было. Когда она была щенком, а Хамид - мальчишкой, она говорила мальчишеским голосом. Цель была ясной: она знала, какой голос ему будет приятнее всего услышать. Животная хитрость, что ли?

- Ну, - сказала она наконец, - я знаю, что я думаю. Покупай, а не продавай. И всегда по самой лучшей цене.

Она часто высказывалась в стиле оракула. Но Хамид знал Болтунью всю жизнь. Чем длиннее ее комментарий, тем меньше она поняла. В данном случае же… Хамид вспомнил курс финансов. Это было еще до того, как у него оказалась его теперешняя квартира, и Болтунья полсеместра пряталаеь у него под столом. Интересный был семестр для тех, кто в этом участвовал. «Покупай, а не продавай». Это была цитата - кажется, из какого-то воротилы девятнадцатого века.

А Болтунья заливалась, и каждая фраза имела все меньше и меньше отношения к вопросу. Через минуту Хамид обнял зверюгу за шею, одновременно плача и смеясь. Они стали бороться на каменистом склоне: Хамид сдерживал свою силу, а Болтунья аккуратно прятала когти. Вдруг он оказался на спине, а Болтунья наступила ему передними ногами на грудь и челюстями ухватила за кончик носа.

- Скажи «дядя»! Скажи «дядя»! - кричала она.

Зубы Болтуньи на несколько сантиметров не доходили до конца челюстей, но хватка была мощной; Хамид немедленно сдался. Болтунья соскочила, торжествующе хохрча, потом ухватила за рукав, помогая подняться. Хамид встал, осторожно потирая нос.

- Ладно, чудище, пошли дальше. - Он махнул рукой вниз, в сторону Энн-Арбора.

- Ха-ха! А как же! Пошли дальше!

Болтунья скакала по камням быстрее, чем Хамид мог даже надеяться идти. Но каждые несколько секунд она останавливалась и смотрела, не отстал ли он. Хамид покачал головой и пошел вниз. Черта с два он будет ломать себе ноги, пытаясь угнаться за этой тварью. Откуда бы она родом ни была, кажется, зима в окрестностях Маркетта была для нее наиболее приятным временем года, будто такая погода у нее на родине все время. Хоть на цвет ее посмотреть, черный с белым, широкими кругами и спиралями. Такой узор бывает у тюленей на льду. В снегу ее практически не видно.

Она убежала метров на пятьдесят вперед. С такого расстояния Болтунья могла почти сойти за собаку, что-то вроде грейхаунда, но у нее были слишком большие лапы и слишком длинная шея. А голова была больше похожа на тюленью, чем на собачью. Конечно, она и по-собачьи лаять умела. Но ведь она умела и греметь грозой, и подражать человеческой речи - и все это одновременно. На всей Средней Америке она была единственным представителем своего вида. На этой неделе Хамид узнал, что этот вид почти так же редок и Вовне. Ее хочет купить один Турист… а Туристы платят монетой, которую Хамид Томпсон ищет уже половину из своих двадцати лет.

Ему позарез нужен был добрый совет. Уже пять лет прошло, как он последний раз обращался за помощью к отцу, и черт его побери, если он снова это сделает. Значит, остается Университет и Лентяй Ларри…

По меркам Средней Америки Энн-Арбор был городом древним. Были, конечно, и постарше: за пределами зоны посадки все еще высились остатки Старого Маркетта. Школьные экскурсии к этим развалинам бывали очень непродолжительны: сборные дома еще слегка излучали. Конечно, были отдельные здания и в современной столице, стоящие чуть ли не с самого начала. Но почти все здания Университета в Энн-Арбор возникли сразу после этих первых постоянных строений: Университет насчитывал 190 лет.

Что-то там сегодня происходило, и к проблеме Хамида это не имело отношения. Когда они с Болтуньей входили в город, туда влетела пара полицейских вертолетов из Маркетта и закружилась над зданиями. Излюбленный Хамидом обходной путь был перегорожен постами службы безопасности Университета. Несомненно, это связано с Туристами. Так что, быть может, придется идти через Главные Ворота и мимо Главного Здания. Брр! Уже десять лет прошло, но все равно противно вспоминать: детство предполагаемого вундеркинда, родители, заставившие его пойти учиться на математика, где у него не хватило способностей, слезы и крики дома, пока он не убедил наконец родителей, что он не таков, как они думали.

Хамид с Болтуньей шли мимо административного корпуса, и Хамид не замечал ни изящных контрфорсов, ни плюща, обвивавшего камень стен, ни стройных деревьев вдоль улицы. Все это было знакомо… если не считать двух машин федеральной полиции. Студенты стояли кучками, глядя на копов, но бунтом не пахло. Они просто любопытствовали. А кроме того, федералы никогда еще в дела кампуса не вмешивались.

- Ты потише, ладно? - буркнул еле слышно Хамид.

- А как же!

Болтунья выгнула шею- назад, изображая собаку. Когда-то они были заметной парой в кампусе, но Хамид оставил университет, и сейчас у людей были другие интересы. В главные ворота они вошли без замечаний со стороны студентов или полиции.

Самый большой сюрприз поджидал возле трущобного обиталища Ларри в Морал-Холле. Здание еще не было достаточно старым, чтобы считаться историческим, но уже вполне разваливалось. Это был неудачный эксперимент кирпичного строительства. Глина потрескалась и прогнила, открыв щели для лиан и насекомых. Сейчас дом напоминал скорее красноватую кучу обломков, нежели функционирующее здание. Сюда администрация Университета ссылала самых неугодных преподавателей - место, забытое Административным Корпусом. Так было всегда, но не сегодня. Сегодня тут на парковках в два ряда стояли полицейские машины, а у ворот - охранники с помповыми ружьями в руках!

Хамид поднялся по ступеням. Было у него нехорошее чувство, что из всех университетских преподавателей в мире Ларри сегодня труднее всего будет увидеть. С другой стороны, работать с Туристами - это значит каждый день общаться с людьми из охраны.

- Вы по какому делу, сэр?

К несчастью, охранник был незнакомый.

- Я должен увидеться со своим консультантом… профессором Фудзиямой.

Ларри никогда не был у него консультантом, но Хамид действительно хотел получить его совет.

- Гм!.- Коп включил ларингофон. Хамид толком не расслышал, донеслись только слова насчет «той самой черно-белой инопланетной твари». Чтобы ничего не знать о Болтунье, надо было последние двадцать лет прожить в пещере.

Прошла минута, и из дверей вышла женщина чином постарше.

- Не повезло тебе, сынок, мистер Фудзияма на этой неделе студентов не принимает. Правительственное задание.

Раздалось что-то вроде траурной мелодии. Хамид толкнул Болтунью ногой, и музыка резко оборвалась.

- Я не по учебным делам, мэм. - Вдохновение: почему бы не сказать правду? - Это насчет Туристов и моей Болтуньи.

Полицейская вздохнула:

- Я как раз боялась, что ты это скажешь. Ладно, заходи.

Войдя в темный коридор, Болтунья торжествующе захихикала. Когда-нибудь она начнет играть в свои игры не с теми людьми и огребет приличных колотушек, но, кажется, не сегодня.

Два пролета по лестнице вниз. Освещение стало еще хуже: полусдохшие флуоресцентные лампы, встроенные в акустическую черепицу. Деревянные ступени местами пружинили под ногой. Перед дверями не было ни студентов, ни гостей, но копы взяли здание под наблюдение: из одного кабинета слышался громкий храп. Странное это было место - Забытый Квартал, в частности, Морал-Холл. Что у всех здешних преподавателей было общего - это то, что каждый был у кого-то соломиной в глазу, а поэтому в эти крохотные кабинеты попадали и самые неграмотные, и самые блестящие.

Кабинет Ларри находился в полуподвале в конце длинного коридора. По бокам двери стояли еще два копа, но в остальном все было так, как помнил Хамид. На двери бронзовая табличка: «Профессор Л. Лоуренс Фудзияма, Факультет Трансгуманитарных Исследований». Рядом расписание с совершенно невероятными приемными часами. Посередине двери картина, изображающая поросенка, и подпись: «Если студент делает вид, что ему нужна помощь, сделай вид, что помогаешь».

Полицейская у двери отступила в сторону. Хамиду предстояло Проникнуть внутрь без помощи властей. Он быстро постучал пару раз. Раздались шаги, приоткрылась щелочка!

- Пароль? - спросил голос Ларри.

- Профессор Фудзияма, мне нужно поговорить о…

- Это не пароль!

Дверь захлопнулась у Хамида перед носом. Полицейская положила ему руку на плечо.

- Не огорчайся, сынок, он это и с людьми поважнее тебя проделывал.

Хамид стряхнул ее руку, дернув плечом. От черно-белого создания у него под ногами понеслись звуки тревожной сирены. Перекрикивая шум, он заорал:

- Да это же я, Хамид Томпсон! Ваш студент, трансгуманитарный факультет, группа 201!

Дверь открылась снова, Ларри вышел, поглядел на копов, на Болтунью.

- Так чего ж ты сразу не сказал? Заходи давай. - И когда Хамид с Болтуньей проскользнули внутрь, он нахально и невинно улыбнулся полицейской. - Не волнуйся, Сьюзи, это все то же правительственное задание.

Кабинет у Фудзиямы был длинный и узкий - просто проход между стойками с оборудованием. Студенты Ларри (те, кто осмеливался спускаться в эти глубины) выражали сомнение, что этот человек выжил бы на Старой Земле в эпоху до электронного хранения данных. На полках скопились тонны мусора, и все время какое-нибудь устройство вытарчивало в проход. Это был музей- может быть, даже и в буквальном смысле слова, поскольку одной из специальностей Ларри была археология. Почти все машины не работали, но некоторые щелкали, чтогто светилось. Среди этих устройств были шутки Руба Голдберга, были ранние колониальные прототипы… а были и машины Извне. Почти весь потолок покрывали водо- и паропроводы. Похоже было на внутренность подводной лодки.

Стол Ларри стоял у стены. Мусор на столе уравновешивался красивой вещью: плоский дисплей и резная, ночной черноты статуя. Ларри в группе 201 трансгуманитарного факультета описал свою теорию работы с находками: найденное последним - обрабатывается первым, каждый год закупается чистая простыня, на ней пишется дата и на нее кладется годичный слой барахла. Многие считали, что это - одна из шуточек Ларри. Но из-под свалки действительно виднелась простыня.

От настольной лампы под потолок ползли резкие тени. Громоздящиеся у стен ящики, казалось, вот-вот рухнут. Свободное пространство на стенах было занято постерами. Эти постеры одна (не самая главная) из причин, по которым Ларри был сюда сослан: они были тщательно продуманы так, чтобы оскорблять любую разумную общественную группу. На стуле для посетителей тоже грудой было навалено… что-то. Ларри смахнул это на пол и пригласил Хамида садиться.

- Конечно, я тебя помню по трансгуманитарному. Но зачем было это вспоминать? Ты же владелец Болтуньи, и ты сынок Хаса Томпсона. - Ларри сел в свое кресло.

«Я не сынок Хаса Томпсона!»

- Простите, я ничего другого не успел придумать. Но я пришел как раз насчет Болтуньи. Мне нужен совет.

- Ага! - Знаменитая лягушечья улыбка Фудзиямы, одновременно и невинная, и хищная. - Тогда ты пришел куда надо. Чего б хорошего, а советов у меня полно. Но я слышал, ты бросил Университет и ушел работать в бюро Туристов?

Хамид пожал плечами, стараясь не выглядеть слишком задетым.

- Да, но я уже был на последнем курсе, и Американской Мысли и Литературы знал побольше многих выпускников… а Караван Туристов будет здесь только полгода, а потом - кто его знает, сколько пройдет до следующего? Мы им показываем все, что я только могу придумать. На самом Деле, мы им показываем больше, чем есть чего смотреть. Ведь еще сотня лет может пройти, пока сюда прибудет еще один.

- Может быть, может быть.

- И как бы там ни было, я многое узнал. Я почти с половиной Туристов перезнакомился. Но…

На Средней Америке жили десять миллионов человек. Не меньше миллиона питали романтические грезы о том, чтобы попасть Вовне. Не менее десяти тысяч отдали бы все, что у них было, чтобы выбраться из Медленной Зоны, жить в цивилизации, охватывающей тысячи миров. Последние десять лет вся Средняя Америка знала о грядущем прибытии Каравана. Почти все эти годы - половину своей жизни, всю, после того, как он ушел с математического, - Хамид провел, готовясь, обучаясь тому, что могло бы дать ему билет Вовне.

И тысячи других работали не менее усердно. В эти десять лет каждый Факультет Американской Мысли и Литературы на всей планете был набит под завязку, а за сценой происходило еще больше. У правительства и больших корпораций были секретные программы, не обнародованные до самого прибытия Каравана. Десятки людей действовали с дальним прицелом, ставя на то, что никто, кроме них, не считал нужным Внешникам. Были среди них глупцы: спортсмены, шахматисты мирового класса - они в огромном населении Вовне могли рассчитывать только на какой-нибудь восьмой разряд. Нет, для проезда туда нужно было что-нибудь необычное… необычное для Вовне. А тут мало что можно было придумать, кроме оригинальности Старой Земли: хотя и ее можно было преподнести неожиданным образом. Джилли Вайнберг, способная, но не блестящая студентка АМЛ, когда Караван прибыл на орбиту, обошла Турбюро и представила себя Туристам как Подлинную Американскую Болельщицу и куртизанку первого класса. Этот подход менее откровенно и менее успешно использовали многие соискатели обоих полов. Для Джилли это оказалось билетом Вовне. Самое смешное, что ее спонсором стал один из немногих негуманоидов в Караване - моллюск с Лотлримара, которому в кислородной атмосфере не прожить и секунды.

- Я бы сказал, что я в хороших отношениях с тремя Внешниками. Но есть не менее пяти гидов, которые умеют устраивать представления получше. И вы же знаете, что Туристы собираются оживить еще четверых анабиотиков из экипажа основателей Средней Америки. Этим ребятам билет гарантирован, если они захотят. - Люди, ставшие взрослыми еще на Старой Земле, две тысячи световых лет отсюда и двадцать тысяч лет тому назад. Кажется, у Средней Америки сейчас нет более ценного экспортного товара. - Если бы они прибыли хоть на пару лет позже, когда я получил бы диплом… может быть, сделал бы себе имя…

Наступило молчание, полное жалости к себе, которое прервал Ларри:

- А ты никогда не думал использовать в качестве билета Болтунью?

- Все время думаю. - Хамид бросил взгляд на темную массу, свернувшуюся у его ног. Болтунья была до ужаса тиха.

Ларри заметил этот взгляд.

- Ты не беспокойся, она балуется с ультразвуковыми имиджерами у меня на полке. - Он кивнул в сторону стеллажей, где между невидимыми приборами играли темно-фиолетовые вспышки. Хамид улыбнулся:

- Тогда, боюсь, ее трудно будет отсюда вытащить. - У него дома стояло несколько ультразвуковых свистков, но Болтунье редко удавалось поиграть с классной аппаратурой. - Да, я с самого начала пытался их заинтересовать Болтуньей. Говорил/что я ее дрессировщик. Но они тут же теряли интерес, когда видели, что она не может быть родом со Старой Земли. Профессор, эти ребята чокнутые! На них можно обрушить сокровища Трансгуманитарной Зоны, а они даже не почешутся. Но дайте им Элвиса Пресли, поющего Брюса Спрингстина, и они вам космопорт на Селене построят!

Ларри просто улыбнулся, как бывало, когда видел перед собой студента, катящегося к академической катастрофе. Хамид заговорил спокойнее:

- Да, я понимаю. Они и должны быть чокнутые. Средняя Америка не имела ничего, что могло бы заинтересовать более рассудочных обитателей Вовне. Планета торчала на девять световых лет внутри Медленной Зоны: любая торговля будет медленной и дорогой. Технология Средней Америки была отсталой и, учитывая местоположение планеты, никогда не могла бы стать конкурентоспособной. В пользу этого невезучего мира было только одно: он был непосредственной колонией Старой Земли, причем одной из первых. Трагический полет большого корабля продолжался двадцать тысяч лет - достаточно, чтобы Земля стала легендой для Человечества.

Вовне было много миллионов солнечных систем с планетами, где развился интеллект, равный человеческому. Они почти все могли связываться друг с другом немедленно. В этом просторе человечество было незаметным пятнышком - планет этак четыре тысячи. И даже на них интерес к колонии первого поколения в Медленной Зоне был почти нулевым, но четыре тысячи миров - это все же достаточно: где-то есть эксцентричный богач, где-то историческое общество, религиозное движение, согласные на двадцатилетнее путешествие в Медленность. Так что Средней Америке оставалось только радоваться этой сборной солянке чудаков. За последние сто лет заглядывали только случайные торговцы да пара караванов Туристов. От этой торговли существенно вырос уровень жизни на Средней Америке. Еще важнее было для многих - в том числе и для Хамида, - что это была единственная замочная скважина, чтобы выглянуть за пределы Зоны. За эти сто лет выбраться Вовне сумели двести среднеамериканцев. Это были правительственные эмиссары, командированные ученые. Но вложения правительства не окупились: из всех улетевших вернулись только пятеро. Двое из них были Ларри Фудзияма и Хусейн Томпсон.

- Да, я, наверное, знал, что это будут фанатики. Но даже они почти не интересуются точностью. Мы очень старались представить им Америку двадцать первого столетия, но ведь и мы, и они знаем, что это было такое: тяжелая промышленность выходит на околоземные орбиты, пятьсот, миллионов людей теснятся в Северной Америке. В лучшем случае у нас получается Америка середины двадцатого столетия, а то и раньше. Я работал как вол, стараясь точно восстановить наше прошлое. Но если не считать нескольких ребят, которых я искренне уважаю, всем им анахронизмы до лампочки. Будто для них то, что они тут с нами, - уже событие.

Ларри открыл было рот, будто собираясь выдать мысль, но вместо этого улыбнулся и пожал плечами. (Среди его поговорок была и такая: «Если сам не допер, все равно не поймешь».)

- Так после всех этих месяцев ты сумел вызвать интерес к Болтунье?

- У одного моллюска - это тот, кто организовал Тур. Он только что мне прислал письмо, что у него есть покупатель. Вообще он всегда торгуется, вы же его знаете? Так вот, на этот раз он сделал четкое предложение. Плата правительству, проезд для меня до Лотлримара, - это была ближайшая населенная система Вовне, - и кое-какие возможности СБС помимо этого.

- И ты прощаешься со своей зверушкой?

- Да. Я им предложил, чтобы при ней был человек, который умеет с ней управляться: я. Это, кстати, не совсем блеф. Я себе не представляю, как Болтунья кого-нибудь воспримет без моей серьезной помощи. Но они не заинтересовались. Этот слизняк утверждает, что никто не замышляет ей вреда, но… вы ему верите?

- Да, .у него обычно слизь прозрачная. Я уверен, ему неизвестно, чтобы кто-нибудь замышлял причинить ей вред… и он достаточно честен, чтобы хоть слегка проверить. Он сказал, кто покупатель?

- Некто - или нечто - под именем «Равна и Тайнз». - Он передал Ларри листок с предложением. «Равна и Тайнз

[2]» имели эмблему, похожую на стилизованную лапу с когтями. - Туриста с таким именем нет.,

Гены на мониторе превратились в двойняшек - и чему тут удивляться, столько времени проторчав у компьютера? Но без труда не выловишь и рыбку из пруда. Не правда ли, меткая поговорка, хоть и земная? А в нашем случае меткая вдвойне. Генетический код на экране - наш, мирабельский. А будь эта тварь земной, мы бы ее классифицировали как рыбу и обращались бы с .ней соответственно.

Проблема в том, что этой рыбе - не рыбе приглянулись наши рисовые чеки, и если не найдем ей укорот в самый кратчайший срок, не видать мирабельцам «Лучшей лапши для тела и души» как своих ушей. Поэтому я снова уткнулась в монитор и попыталась соединить фрагменты кода в нечто целое и содержащее смысл. В нечто такое, от чего нашей шайке-лейке будет прок. Если это в принципе возможно…

Каких только идей ни предлагали мои ребята! Выращивать рис на других участках!.. Бесполезно, вредина насобачилась хорониться в иле и ждать в анабиозе хоть до второго пришествия; обнаружить ее практически невозможно, пока не пустишь на чек воду. Да к тому же она горазда прыгать, как осетр, - из одной лужи в другую. Мы своими глазами видели, как она перемахнула через межу. Сьюзен измеряла рулеткой - футов двенадцать, не шутка.

Мы еще больше приуныли, когда Чай-Хун сообщил, что тварь ничуть не хуже скачет по сухой земле. Рыбе хватало силенок, правда, всего на пять-шесть скоков, но в сумме получалось солидное расстояние.

Природа в который раз показала себя биоинженером высшего класса. Впрочем, едва ли рисоводы разделят мое восхищение перед ней. Убытки убытками, но что же, велите подчистую искоренять ее прожорливых детищ? Не по нутру мне это, я ведь, как-никак, эколог. Но если мы к ближайшей посевной чего-нибудь не придумаем, фермеры наверняка добьются полной стерилизации почвы.

Я старалась без необходимости не вторгаться в мирабельскую экологию. Мы слишком плохо ее знали и не всегда могли предсказать последствия своего вмешательства. А если бы и могли, то неужто пошли бы на такой идиотский шаг, как уничтожение всех видов туземной жизни? Мало, что ли, бед, которых натворили завезенные сюда представители «аутентично-земных» флоры и фауны?

Но сейчас о таких отвлеченных вещах я старалась не думать - есть проблема посущественнее. А потому* когда Сьюзен воскликнула: «Шумный! Ну и видок у тебя!» - я подпрыгнула от неожиданности, а разворачиваясь вместе с креслом, ушибла локоть.

Шумным Сьюзен прозвала разведчика Деннесса Леонова, и видок у «его действительно был тот еще. В седой шевелюре точно птица погнездилась, на щеке ссадина… Да какая там ссадина - открытая кровоточащая рана! Лохмотья - бывшая рубашка - висят на одном плече, а на руках багровые следы когтей.

Майк шарахнулся к аптечке. С картиной страшного бедствия не вязалась только широченная улыбка на физиономии Лео.

- Разве так встречают старых друзей? - упрекнул он Сьюзен. - И не только друзей, но еще и женихов? - Он повернулся ко мне, растянул рот совсем до ушей и заявил с глубоким церемонным поклоном: - Энн Джейсон Масмаджен, разведчик Деннесс Леонов прибыл с донесением. Разрешите доложить!

Я поднялась с кресла й отбила поклон ничуть не хуже - дескать, разрешаю. А он поклонился еще глубже и изрек:

- Я принес скромный дар, в ознаменование -моих намерений…

Майк нашел аптечку, но тут же и забыл про нее. Да и где они со Сьюзен могли еще услышать настоящее флотское предложение руки и сердца - разве что в старых фильмах. Им оно было в такую диковинку, что они предпочли помалкивать и слушать. Вот и умнички. Мне представление нравилось. Лео - оригинал, каких поискать. Да мне и самой не пришло бы в голову перебивать мужчину, который превозносит меня до небес. Да еще такие достоинства находит, что у окружающих челюсти отпадают. А самое интересное: я - подумать только! -«упряма в разумных пределах». Наконец Лео отвесил еще один поклон и закруглился.

- г Смею надеяться, что ты примешь подарок и оценишь мой наряд.

Сообразив, что он закончил, Майк и Сьюзен зашевелились. Сьюзен не давала Лео рыпаться, а Майк обработал его ссадины спиртом.

- Никакого почтения к сединам, - сетовал Лео. - Энни, ради Бога, прикажи оставить меня в покое. Я не в маразме еще! Сам все прочистил!

В здравости его рассудка я не сомневалась - даром, что ли, Лео столько лет разведчик. Черта с два дожил бы он до своих седин, если бы в походах по бушу не стерегся инфекции.

- Оставьте его, - велела я ребятам.

- Слышали, что Мамочка сказала?! - рявкнул на них Лео! Они не подчинились, и пришлось мне грозно податься

вперед. Майкл отступил на два шага, спрятал руки за спиной и сказал Сьюзен:

- Сейчас ему достанется. Сьюзен кивнула.

А Лео все ухмылялся, и я, как того требовал ритуал, обняла его. Ребра у него целы, остальное тоже вроде бы в порядке. Что там дальше полагается? Шаг назад, очередной поклон.

- Разведчик Деннесс Леонов, я, Энн Джейсон Масмаджен, донельзя заинтригована и жду не дождусь, когда ты покажешь наконец чертов подарок.

Он поманил меня пальцем. Мы вышли за дверь, Майк и Сьюзен - за нами, как привязанные.

- В кузове. Только дверцу сразу не открывай, сначала в окно посмотри.

Мы дружно вскочили на задний бампер и расплющили носы о стекло. Сначала ничего не разобрали - темно. Но там кто-то был, и такой буйный, что при виде нас кинулся на дверь, едва стекло не высадил. Мы, все трое, как ошпаренные - назад. Дверца выдержала.

- Нервничает, - объяснил Лео, - всю дорогу от Крайнего Предела. Из кузова ему не выбраться, но как бы чего-нибудь себе не повредил.

- Да он вроде как не себе повредить чего-нибудь хочет, - пошутила Сьюзен.

- А ты бы не распсиховалась, оторви тебя от мамочки и увези в какую-то Тмутаракань? - спросил Лео.

Дверца перестала ходить ходуном. Я поставила ногу на задний бампер, со второй попытки поднялась. Подарок Лео злобно таращился на меня через окно. Рычал. Шалишь! Я тоже так умею:

- Р-р-р!..

Он был еще подросток, к тому же не знал меня совсем, а потому струхнул и отскочил. Вот и ладушки - теперь можно как следует его рассмотреть. На вид - кенгуру, но таких красивых полосок на бедрах я еще не видела… А челюсти-то какие! Тут он их распахнул - не подходи, мол, - голова будто раскололась от уха до уха, и я увидела самые острые клыки в истории хищной природы.

- Ах, Лео! - прошептала я, соскакивая с машины. - Вот это подарок! Мне таких еще никто не дарил! Разведчик

Деннесс Леонов! Я оценила по достоинству и подарок, и твой наряд.

От таких слов он просто расцвел:

- Уж я-то знаю, чем тебе угодить.

- Оба-на! - воскликнул Майк за моей спиной. - Сьюзен! Это же кенгуру Рекса! - Он растерянно, недоверчиво посмотрел на Лео: - Или у меня глюки? Я ничего не путаю: этот хмырь привез невесте в подарок кенгуру Рекса?

Сьюзен тоже смотрела недоверчиво, только не на Лео, а на Майкла:

- Во дурак! Это же здорово! Шумный - молодчина, просек, что за человек наша Энн и чем ее можно подмазать. Ты что, так ничего и не понял?

Какую бы тему ни обсуждали между собой двадцатичетырехлетний и шестнадцатилетняя, разговор непременно выльется в склоку. Случилось бы и так на этот^раз, если бы кенгуру не грохнулся со всей силы в дверь. Это отрезвило моих подручных.

- Лео, топай-ка ты ко мне, приведи себя в порядок. А мы тут зверюгу попробуем в клетку пересадить. А потом изволь рассказать о ней все без утайки.

Он кивнул:

- Непременно. Но сначала я тебя кое о чем попрошу. Во-первых, клетку бери покрепче - я видел, как это чудище махнуло через шестифутовый забор. Во-вторых, звякни потом в Крайний Предел пастуху Мустафе Козлеву или пастуху Янзену Лизхи. Я обещал Мустафе доложить куда следует о «зубе дракона», а он, кажись, мне не поверил. - Лео полюбовался на рассаженные костяшки пальцев. - Пришлось врезать олуху, а то пристрелил бы он кенгуру.

- О мой рыцарь без страха и упрека! - с чувством произнесла я.

Он поцеловал мне руку и пошел к дому. А я повернулась к своей верной команде и распорядилась:

- Хорош столбом стоять и зенки пялить! За работу!

Пока мы готовили узилище для кенгуру, вернулись из сельской глуши Чай-Хун и Селима - они там вели наблюдение за рыбой-попрыгуньей, чтоб ее черти унесли в преисподнюю и там зажарили на сковородке. И очень вовремя вернулись - хоть и впятером, мы с великим трудом перегнали рекса из грузовика в клетку. В награду за сей подвиг большинство из нас получило синяки и ссадины. Кенгуру был в бешенстве и успокаиваться не желал. Для начала шарахнулся о каждую стену клетки (которую пересекал в два прыжка) и даже разок едва не размозжил себе башку о проволочный потолок.

Это немножко охладило его пыл. Я велела Селиме принести мясо.

Пока она ходила, я не отрывала глаз от зверя. Девять лет таких не видала!

- Новое нашествие рексов, - проговорил Чай-Хун. - Только этого нам и не хватало.

- Этот-то откуда взялся? Из-под Гоголя?

- Из Крайнего Предела, - ответила я. Ошибка Чай-Хуна вполне понятна - экология Крайнего Предела очень схожа с гоголевской. - Позвони туда пастухам Козлеву и Лизхи. Скажи, что мы в уже курсе. Спроси, не видели ли они других…

- Знаю, знаю, стандартная процедура, - перебил меня Чай-Хун.

- Да, стандартная процедура.

Вернулась Селима. Она прихватила сконструированный Майком «пробник» и уступила парню честь взять у кенгуру образец мышечной ткани, а сама вызвалась отвлекать его мясом. Получилось у нее это не слишком хорошо. Боль от Майкова пробника не острее, чем от булавочного укола, но и этого хватило, чтобы зверь снова пришел в неистовство. Когда Майк выбирал леску с причиндалом на конце, зверь бросился на решетку, норовя добраться до моего ассистента.

Майк запаниковал и отпрыгнул, но пробник, слава Богу, был уже снаружи. Парень отдал его мне со словами:

- Вряд ли стоит время терять. Я знаю, что мы увидим. Я тоже знала: мы увидим зеркальное, ген в ген, сходство

с предыдущим экземпляром.

Кенгуру подостыл и накинулся на подсунутое Селимой мясо.

- Ишь ты, лысокрысу лопает! - удивилась Селима. - Неужто все так запущено?

«Да нет, - подумала я, - вряд ли так уж. «Зуб дракона» - конструкция что надо, надежная».

Тут, наверное, надо объяснить… Когда нас везли колонизировать Мирабель, мы ни в чем не испытывали недостатка. В нашем холодильнике хранились ткани всех животных, которые только в природе существуют. (Я говорю «мы», хотя сама-то я мирабелянка в третьем поколении.) Но по первичным молекулам ДНК были обильно рассыпаны фрагменты инородных белковых спиралей. Похоже, на Земле какая-то светлая голова перед отправкой экспедиции родила гениальную идею: гены в генах, белковые спирали в других белковых спиралях.

Что ж, как абстрактная идея - неплохо. Если потеряем какой-нибудь образец (а значит, потеряем и шансы воссоздать по нему организм), то рано или поздно сей организм воспроизведется спонтанно. Дело только за подходящими условиями окружающей среды. Если обеспечить соответствующую экологию, каждая сотая черепаха снесет яйцо аллигатора. Здорово, да? А на деле получилось не так здорово. Мы, мирабельцы, и без аллигаторов прекрасно обошлись бы. Гениальные земляне не позаботились о том, чтобы мы могли избавляться от проклятых белковых «довесков». А может, и позаботились, но все эти инструкции пришлись на утраченные в пути файлы. И вот мы, экологи, ведем нескончаемую борьбу со скотом, который ухитряется плодить диких оленей, с желтыми нарциссами, от которых на свет появляются ирисы (или хуже - тараканы), и с тому подобными сюрпризами.

Между тем страховочные гены, как и всякие гены, под воздействием разных факторов изменялись, мутировали и друг с дружкой контактировали. От черепашьей ДНК появлялся аллигатор, а гены аллигатора в сочетании с черепашьими производили на свет черт-те что. Так что мы, создав соответствующую эконишу, получали химеру, - это самое черт-те что, известное в народе как «зуб дракона».

Не исключалось, что наш реке - всего лишь промежуточное звено между кенгуру обыкновенным (или, как у нас выражаются, «аутентично-земным») и… да чем угодно - от хомяка до буйвола. Но сейчас перед нами был самый настоящий реке, и смотрелся он что надо!

- Мамочка Джейсон, ты тут за ним приглядывай, - сказала Сьюзен, а я расшифровкой займусь. - И она потянулась к пробнику с такой решительностью, будто имела на рекса имущественные права. Она долго ждала своего звездного часа,_к судя по тому, сколько раз заставила меня рассказывать о первом появлении кенгуру с полосками.

Сьюзен была среди нас самая молодая и в команде без году неделя, но гены щелкала, как орешки, лучше любого из нас. Я спорить ле стала и отдала ей пробу мышечной ткани.

А потом я просто стояла у клетки и любовалась зверем. Рост - около трех футов (длина хвоста, естественно, не учитывается). Возраст - вполне достаточный для самостоятельного выживания. А это означает, что его мамуля в ближайшее время может родить ему братца или сестренку. И нельзя исключать, что братец (сестренка) тоже окажется рексом. От этого мать не избавилась (иначе бы он долго не просуществовал), значит, и второго вряд ли бросит. Интересно, их уже достаточно для прочного генофонда?

Кенгуру заметно успокоился - наевшись, да и душу отведя. Сейчас он тихо изучал свою тюрьму, медленно бродил на четырех. Непонятно, зачем существу с такими крошечными передними лапками такие мощные, широкие плечи.

Он приблизился к решетке, через которую я на него смотрела, и зевнул.

Точно так же зевает кошка, показывая на всякий случай, какие у нее острые клыки. Я не шевелилась и голоса не подавала. Зверь больше не Приближался и не угрожал. Что ж, это, наверное, хороший знак. Кенгуру либо сыт, либо вообще не воспринимает меня как добычу. Да, наверняка я ему деликатесом не кажусь. И все же какой урод, а ведь он еще совсем детеныш. Если это настоящий кенгуру Рекса, то он вымахает футов на шесть-семь. Девять лет назад, когда ему подобные наплодились вокруг Гоголя, это были травоядные. Их было десятка два, и самки собирались дать приплод. Чай-Хун сказал мне тогда, что кенгуру «идут толпами», и, пожалуй, не преувеличил. Мы истребили всех. Ясное дело, я подняла страшный крик, мол, не хотим оставить их в живых, так давайте хоть генами запасемся, вдруг эти животные нам когда-нибудь понадобятся. Проголосовали. Одна я - «за», остальные - «против». Больше меня и слушать никто не желал. Но это было девять лет назад. А сейчас времена другие.

Рекс уселся на хвост и давай умываться языком да лапами - точь-в-точь кошка. Когда дошло до усов, замер, зыркнул, но потом успокоился - и снова прихорашиваться.

Если бы он не насторожился, я бы возвращения Лео и не заметила. На склоне лет он не разучился ходить бесшумно. Вот и сейчас подкрался неслышно, обнял меня, и я прильнула сама как кошка, только что не замурлыкала. Любит он меня, а ведь я вроде ничем этого не заслужила. Может, потому и любит, что не заслужила.

- Красавец, - тихо, чтобы не всполошить кенгуру, сказал Лео. - Теперь понятно, почему тебе так хотелось его заполучить.

- Не я его заполучила, а мы, - поправила я.

Позади меня лязгнула дверь. Рекс сразу кинулся на решетку, потом опять повернулся к нам и замер: глаза налиты кровью, клыки оскалены.

- Энни, я знаю, о чем ты думаешь, - сказал Майк. - Лучше бы сама с этими ребятами поговорила. Ничего хорошего я от них не услышал.

Пастухи Ярлског и Индурайн кротким нравом не отличались, особенно Ярлског. Этот себя довел до белого каления. Послушать, так стая рексов всю скотину у него истребила да вдобавок сожрала несколько детей. И посему город вот-вот взбунтуется.

Я, конечно, отчасти была с ними согласна. Губить скотину - не дело. Не имею ничего против отбивной из молодого барашка, особенно когда готовит Крис в пансионе «Озерный лось», а на Мирабели всего-то семь отар. Овцеводство нелегко нам дается. Это на Земле овца может пастись где попало, а тут съест что-нибудь туземное - и копытца откинет. Так что свои отары мы держим на строжайшей земной диете. Пастбища огорожены, и пастухи следят, чтобы на их угодьях не завелась какая-нибудь местная отрава. Оказалось, что удобнее всего разводить овец на границе пустыни. Искусственное орошение - надежный способ держать в подчинении растительную жизнь. Такое вот скотоводство привело к тому, что жаркое из хвоста кенгуру мы едим чаще, чем седло барашка. Кенгуру отлично приспособились к экологии Мирабели и вымирать не собираются. Так что вносить их в «Красную книгу» никто и не думает.

Ярлског изъявил желание, чтобы я немедленно сократила поголовье рексов. Его энергично поддержал Индурайн. И это было только начало - через час звонки посыпались градом, чуть ли не каждый житель городка срочно требовал от меня решительных мер. Я всех успокаивала, обещала, что моя команда к концу дня будет в Крайнем Пределе. А пока стрелять можно только в одной ситуации: если кенгуру вонзит в барана зубы. Пастухи поругались всласть, но уступили. Оторвавшись наконец от коммуникатора, я повернулась к Лео:

- Ну, что ты обо всем этом думаешь? Подождут они или пойдут отстреливать всех кенгуру подряд?

- Не пойдут, - улыбнулся он. - Янзен и Мустафа - отличные парни. Думаю, все будет в порядке, они успокоят народ. Знаешь, когда я убедил Мустафу, что этот кенгуру - мой, он даже помог его поймать.

- Так ведь ты убеждать мастер. - Я со значением посмотрела на его рассаженный кулак.

Лео ухмыльнулся, пожал плечами:

- Иногда увлекаюсь.

Улыбка сошла с лица, он добавил серьезно:

- Но Мустафа будет стрелять в каждого кенгуру, который подойдет к его ограде. Так что, если собралась туда лететь, лучше не терять времени.

Майк принес кипу листов с отпечатанным на принтере текстом. Это был список всех живущих в радиусе ста миль от того места, где бесчинствовали рексы.

- Хорошая новость, - сказал он. - Надо позаботиться только о двадцати семьях.

«С малочисленного населения хоть шерсти клок», - подумала я. А еще подумала, не объявить ли всеобщую тревогу. Пожалуй, рано. Пока нам известно о существовании только одного кенгуру Рекса, да и тот находится в клетке на нашем дворе.

Майк, словно прочитав мои мысли, отрицательно покачал головой:

- Энни, если ты хочешь спасти этих зверей, не позволь им сожрать ребенка.

- Да это практически невозможно, - отмахнулась я. - Но на всякий случай предупреди народ. Детей из дому не выпускать, взрослым без оружия не выходить. И все-таки добавь: без крайней необходимости не стрелять.

- Энни, ведь это не повторится, а? - спросил Чай-Хун.

- Это не повторится, - твердо пообещала я. - На сей раз будет по-моему! Ну, кто со мной?

- Я, - вызвался Лео.

- И я, - оторвалась от монитора Сьюзен. - Мамочка, это тот же реке, что ив прошлый раз. Только у него появились две вторичные спирали. Обе принадлежат сумчатым, а больше я тебе пока сказать не могу. Оставлю компьютер на всю ночь включенным, пусть ищет.

- Дай сначала я посмотрю, - попросил Чай-Хун..- Может, что-нибудь и опознаю. Сумчатые - мой'конек.

Что поделать, в нашей колонии каждый должен иметь хобби. Чай-Хун входит в «австралийскую гильдию», а значит, лучше других разбирается в природе земной Австралии, к которой принадлежат 90 процентов сумчатых, упомянутых в корабельных архивах.

- Да на здоровье, - согласилась я. Сама-то я не вступила ни в одну из аутентично-земных гильдий. И к тому же если бы мне срочно потребовалось хобби, я бы, наверное, сразу вспомнила о Лео. Но сейчас предложение Чай-Хуна пришлось весьма кстати.

- Ну, раз Лео вызвался лететь с нами, работу с генами отдаем тебе.

Мы легки на подъем и привыкли обходиться малым. К тому же я и раньше работала с Лео и знаю, что рядом с ним можно не бояться никаких трудностей. Что же до Сьюзен, то придется взять ее с собой - аутентично-земные дикие лошади ее не удержат.

А вот Майк приуныл:

- А я остаюсь с рыбами возиться?

- И Селима с тобой, - сказала я, отчего он сразу повеселел. Надеюсь, когда-нибудь эта парочка поможет нам решить проблему малолюдности. Зря, что ли, я так стараюсь, чтобы они почаще оказывались наедине друг с другом. - Мы будем держать вас в курсе.

- Мы еще поспорим, - пообещал Майк.

Мы загрузились в мою авиетку. Лео, с тех пор как вышел в отставку (как же! вышел он!), не пользуется новейшей спецтехникой. Я пустила Сьюзен за штурвал, а сама расположилась с Лео на заднем сиденье, и мы целовались, и обнимались, и довели ее до белого каления.

Хорошенько вспомнив старые добрые времена, мы вышли из клинча.

- А из-за чего будет спор? - спросил Лео.

- Шумный, ты что, забыл? - удивилась Сьюзен. - В прошлый раз, когда объявились рексы, Мамочка Джейсон хотела оставить их в живых. А Майк и Чай-Хун были против.

- Тогда мало кто был за, - грустно вздохнула я. Тот раунд я проиграла.

- И сейчас вряд ли будет легче, - резонно заметил Лео. - Оба пастуха от злости кипятком писают, извините за выражение.

Сьюзен хихикнула, я тоже:

- Знаю. Но теперь я старше и мудрее.

- Мудрее? - переспросила Сьюзен. - Мамочка, запамятовала, что ли, как зверюга тебе чуть ногу не отгрызла?!

- По-твоему, такое забывается? - Я откинулась на спинку сиденья и грозно посмотрела на отражение Сьюзен в зеркале заднего вида, -г- Но к делу это никакого отношения не имеет.

- Ага, поняла: дальний прицел. Кто знает, что нам пригодится в конце концов. Не собирать же манатки, когда овцы переведутся.

Я покосилась на Лео:

- Ну да, только этого и не хватало… чтобы меня били моими же аргументами…

- А кто в этом виноват? - спросил он. - Только ты.

- Спасибо, - хихикнула Сьюзен, давая нам обоим понять, что приняла этот короткий диалог за комплимент в свой адрес. - А теперь скажите-ка, в тот раз кто был на чьей стороне? И на этот раз чего вы ждете от местных?

- В тот раз я была против них. Сьюзен присвистнула, и я добавила:

- Почти перетянула Майка на свою сторону, но на конечный результат это не повлияло. Авторитет у Майка был в ту пору невелик.

- Если вспомнить, что ему тогда было столько же, сколько мне сейчас, то и мое мнение не сильно качнет чашу весов, - рассудила Сьюзен.

- Ну вот… А я старалась быть вежливой. Лео, приподняв бровь, глянул на меня:

- Что-то, Энни, на тебя это не похоже. Неужто так остро нуждаешься в союзниках? Сдается мне, нынче твое мнение гораздо увесистей, чем в ту пору.

- Что да, то да. Но от этого будет мало проку, если не сумею убедить таких, как Ярлског и Индурайн. Лео, да ты сам подумай! Что им помешает убивать каждого зверя, который на глаза попадется? Нас тут раз, два и обчелся. Кто будет контролировать всю территорию, да еще такое захолустье, как Крайний Предел и Гоголь? В Крайнем Пределе населения всего-то пятьдесят душ. Негусто, но все больше, чем у меня людей.

- Вообще-то народ у нас толковый, многие в экологии смыслят достаточно, чтобы выполнять твои инструкции, - произнес Лео с интонациями, которые заставляли усомниться в его уверенности.

- Да, если выдавать рексов за аутентично-земных, каковыми они в данном случае не являются. Хуже того, они просто не могут понравиться ни одному человеку, находящемуся в здравом уме.

- А мне понравился, - подала голос Сьюзен. Не дождавшись моего отклика, хихикнула в притворном смущении, а затем кашлянула и перешла на серьезный тон: - Ну и что делать будем?

- Ничего, пока не прилетим на место и не узнаем обстановку.

Проблема и не подумала разрешиться сама собой к нашему прилету. Впрочем, я на это и не рассчитывала, а вот Сьюзен с Лео питали какие-то надежды. Треть взрослого населения с оружием в руках сторожила овец. Я предположила, что другая треть точно так же охраняет детей. Оставшиеся организовали нечто среднее между встречающей делегацией и толпой линчевателей. Тут, пожалуй, нужно уточнение: встречали нас, а линчевать собирались кенгуру Рекса. Минут 20 я слушала болтовню жителей Крайнего Предела, сама при этом ни словечка не проронила, и Сьюзен с Лео жестом велела брать с меня пример. Пусть сами получше познакомятся с ситуацией.

В конце концов мы определим в толпе парочку лидеров. С ними-то и будем иметь дело.

Но нас ожидали два сюрприза. Сначала кому-то велели: «Приведи Янзена, сейчас же». Во-вторых, когда Янзен прибыл и его вытолкали к нам, он оказался ровесником Сьюзен. Он глянул на меня, вопросительно зыркнул на Лео; тот с ухмылкой кивнул. Тогда Янзен улыбнулся мне и вытянул вперед Руку. Тут только я заметила, до чего же он похож на Лео. Я повернулась к Лео, вопросительно приподняла бровь, а У того - улыбка от уха до уха. Янзен взял на себя труд снизить Уровень шума и познакомить нас с жителями Крайнего Предела. Лео он представил по его прежней должности - разведчик Дениесс Леонов, а еще Лео оказался дедушкой Янзена. Оба эти обстоятельства незамедлительно повысили наш статус, чего Янзен и добивался. Держу пари, местные ребятишки прошли у Лео курс выживания, а то и два.

Второй сюрприз был не столь приятен. Альтернативным выразителем интересов населения (настоящая луженая глотка) была не кто иная, как пастух Келли Сэнгстер, ранее проживавшая в Гоголе. В прошлом она добилась поголовного истребления рексов в окрестностях своего городка, а теперь намеревалась проделать то же самое и здесь.

Воду мутить Келли была мастерица, в этом я уже на собственном опыте убедилась. Я могу до посинения доказывать свою правоту, я могу штрафовать за стрельбу в кенгуру, но все они погибнут от «шальных» пуль, если большинство местных жителей не примут мою сторону.

Сэнгстер прошла вперед, выбрала местечко между мной и Янзеном, сдвинула шляпу на затылок, уперла руки в бока и заявила:

- Они овечек жрут. Скоро за детей примутся - тут и к бабке не ходи. А чем же «криптобиология» занимается? Шлет к нам защитничков драконьих зубов! - Она картинно наставила на меня палец, обвинила: - Когда я жила в Гоголе, на нас тоже напали эти чудища, и она хотела их пощадить! Как вам это нравится?

Толпа не знала, как ей это нравится. Она мялась и роптала. Подождав, когда о^а успокоится, я взяла слово:

- Прежде чем делать какие-то выводы, мне бы хотелось 'лучше уяснить ситуацию.

Я глянула на Янзена:

- Мне сказали, что это ты поднял тревогу. Что, кенгуру съел твою овцу?

- Не было этого, - ответил юноша, отчего толпа шелохнулась и заинтересованно примолкла. - Да, он пролез на пастбище… И давай гоняться за овцами, без разбору. Ну, как собака. А если бы догнал, не знаю, что было бы… Честно, не знаю. Но мы дожидаться не стали, а просто взяли и скрутили его. - И добавил рассудительно: - Но мне сдается, кенгуру запросто мог задрать овечку, просто не старался. Мустафа, а ты что скажешь?

Мустафа потер саднящую челюсть, мрачно глянул на Лео и очень неохотно подтвердил:

- Да, да, Янзен, ты прав. Это было, как… У Гаркави собака есть, с ней тоже так бывает: скок в загон и давай баранов шугать… Догнать любого может запросто, да только у нее другой интерес. - Он снова зыркнул на Лео: - Кенгуру еще молодой, может, просто охотиться не научился? Может, у нас поупражняться решил?

- Все понятно, - поспешила сказать я, чтобы опередить Сэнгстер - та была готова дать новый залп, т- Второй вопрос: сколько было особей?

Тут Янзен, словно по подсказке (может, и правда ему подал знак Лео) выпалил:

- Лично я про одного знаю. И сурово посмотрел на Сэнгстер: - А ты других видела?

Сэнгстер потупилась и пробормотала:

- Нет. Других- только в Гоголе. - Она подняла глаза и контратаковала: - За что спасибо Джейсон Масмаджен.

Янзен на это не отреагировал. Он уже смотрел на толпу:

- Кто-нибудь из вас видел?

- Янзен, ты же сам отлично понимаешь, ни черта это не значит! - раздался чей-то голос. - Весь новый приплод кенгуру будет «зубами дракона»! Рексами, чтоб их!

- И когда эти рексы размножатся, избавиться от них будет потруднее, - подхватила Сэнгстер. - Все, иду дробовик заряжать. Перещелкаем кенгуру, пока они «зубов» не наплодили.

- Вспомнила! - воскликнула я, не дожидаясь, пока с ней согласится толпа. - Келли, у тебя же аллергия! На жаркое из кенгурового хвоста!

- Никакая не аллергия! Просто я его на дух не выношу! - огрызнулась она, не подумав.

- Во как!- ухмыльнулся Янзен. - А мне это жаркое нравится. Так что я, пожалуй, крепко подумаю, прежде чем за дробовик хвататься. А то сиди потом до отлета на одних овощах.

- До отлета?.. - окрысилась на него Сэнгстер. *- Что ты несешь, сопляк?

- Дело обстоит следующим образом, - сказала я. - Если тут появился не один реке, а целая популяция, вам придется уничтожить всех кенгуру. Так было в Гоголе. Тамошние жители не хотели, чтобы кенгуру бродили стадами…

- Стаями, - поправила Сэнгстер. - Кенгуру стадами не ходят.

- Жители Гоголя никогда не допустят появления кенгуровых стай. Любой кенгуру, появляющийся на территории Гоголя, подлежит уничтожению. Экологическая обстановка там такова, что любая самка кенгуру рано или поздно рождает рекса. - Я сделала паузу, напряженно глядя на толпу. - Буду с вами откровенна: экология Крайнего Предела схожа с гоголевской. А это означает, что перед вами встает аналогичная проблема. Лично я, прежде чем уничтожать всех кенгуру подряд, предпочла бы выяснить, едят ли рексы овец.

- Это вроде справедливо, - пожалуй, слишком рано поддакнул Янзен. - А как мы это сделаем?

- Первым делом я должна хорошенько изучить вашу экологию. Осмотреть место, где появился реке. Надеюсь, вы там следы не затоптали. Потом займемся окрестностями. - Я с ухмылкой оглянулась на Лео. - Тут мне повезло - у меня опытный помощник.

- Повезло, - подтвердил Янзен.

- Но если еще кто-нибудь вызовется подсобить, не откажусь. - Я посмотрела в упор на Сэнгстер. Пусть уж лучше она мне глаза мозолит, чем строит козни за спиной. - Ну/ Сэнгстер, что скажешь? Не против чуть-чуть поработать?

А что она могла ответить? Отказаться - значит потерять лицо. Она предпочла его сохранить, хоть и перекошенное от злости.

- Янзена тоже возьмите, - посоветовал кто-то из толпы.

- Да, - согласился другой. - Янзен, дуй с ними. Ты же любишь кенгуровое жаркое.

- Ну а вы пока будьте осторожны, - сказала я. - Овечек и тем паче детишек в обиду не давайте. И если вдруг кому-то попадется на глаза реке, немедленно сообщите нам. И не убивайте без крайней необходимости.

- Ну да, конечно, не убивайте! - передразнила Сэнгстер. Я на нее посмотрела, как на юродивую:

- Если не убивать, то он может вывести нас на стаю. Или ты готова ее искать до морковкина заговенья? Лично мне времени жалко. Будешь спорить?

Ей снова было нечем крыть. Мне оставалось добавить только одно.

- Сьюзен!

Она вышла из толпы.

- Сьюзен поручается взять с каждого барана пробу генетического материала. Просто на всякий случай.

Восторга это объявление не вызвало - Сьюзен так мечтала поохотиться на кенгуру Рекса. Но я знала, что прилюдно она спорить не будет.

- С каждого барана? - грустно переспросила она.

- Точно. Ни одного пропустить нельзя. Никто ведь не знает, что за гены в них прячутся. А вдруг какая-нибудь овечка родит шму?

Это вызвало смех. Шму - существо легендарное, у него божественный вкус. Стоит человеку плотоядно глянуть на этого зверя, как тот падает замертво. Шму - «зуб дракона» в его идеализированном виде.

Наш план горожане одобрили, не понравилась им только идея проверить овец. Придется успокаивать местных, хоть и жалко тратить на это время. Пастухам, как и всем прочим, хорошо известно, что нам необходимо видовое разнообразие. Я пообещала клонировать каждую овцу, которую задерут рексы, пока я буду их разыскивать. Конечно, обидно терять овцу, выращенную с великим трудом, но хуже, если погибнет уникальный код. Мустафа вызвался помочь Сьюзен с отбором генетического материала. Нашлись и другие добровольцы. Толпа наконец рассеялась, позволив нам приступить к делу.

Мустафа привел нас к загону, где Янзен с Лео поймали юного рекса. Загон ничем не отличался от прочих, которых я навидалась на своем веку. Таких полно и в Гоголе; и здесь, в Крайнем Пределе. И шумела отара ничуть не меньше, чем толпа горожан. Беготня, толкотня, блеяние…

Мы повернули за угол изгороди и увидели овец. И мне пришлось зубы стиснуть, чтобы не расхохотаться. Овцы, все до одной, были просто обалденные! Небесно-голубые! Сьюзен не выдержала и расхохоталась. Пришлось двинуть ее локтем по ребрам.

- Над баранами Майка потешаться не смей!

Майк пытался вывести племя, способное без вреда для здоровья кормиться мирабельской растительностью. У полученной им в результате весьма устойчивой породы вкус мяса не испортился, зато руно приобрело совершенно немыслимый оттенок. Майк быстренько прозвал своих питомцев «овцами Дилана Томаса» и предложил остальным пастухам брать у него ягнят. Очевидно, Янзен с Мустафой не отказались.

Сьюзен чуть успокоилась, то есть хохот перешел в хихиканье:

- Мамочка, да ты сама подумай! Столько шуму из-за того, что драконьи зубы поедают другие драконьи зубы…

Тут рассмеялся и Янзен:

- Мне это в голову не приходило… А ведь и правда смешно! - И вопросительно посмотрел на Мустафу.

Тот тяжело вздохнул:

- Да ты, Янзен, просто чокнутый. Ну да. Обхохочешься. На меня Мустафа посмотрел еще мрачнее:

- Но большой убыли в отарах мы себе позволить не можем. А ну как кенгуру разойдутся и сожрут всех баранов подчистую? Мы ведь даже не рискуем скрестить голубых с аутентично-земными, пока не увеличим поголовье раза в два, а то и побольше.

Я кивнула. Толковый парень, Янзену под стать. Неудивительно, что он хотел стрелять в рекса. Я бы на его месте, наверное, пальнула. Да, черт возьми, я бы выстрелила, даже будь реке аутентично-земным! Впрочем, хватит рассусоливать. Работать надо.

- Сьюзен, начинай с этой отары. Ни одной овцы не пропусти, поняла?

Если к зиме освободятся искусственные утробы, я позабочусь о том, чтобы поголовье любимцев Майка удвоилось, и не важно, нужны они нам или нет. Пожалуй, нужны. Собственно говоря, эта скотина только на первый взгляд страшновата. Ну да, воняет ужасно, но покажите мне благоухающего барана. Сукно из голубой шерсти получается красивое, а ковры - еще красивее. С недавних пор иметь в доме вещи из шерсти Майковых овец - это что-то вроде пижонства.

- За дело! - скомандовала я, и Сьюзен с Мустафой приступили к работе.

А я вслед за Лео прошлась вдоль ограды, внимательно глядя под ноги. Когда рядом с тобой такой опытный следопыт, лучше довериться ему и не мешать. Янзен, похоже, рассудил точно так же - он схватил Сэнгстер за руку и не дал ей путаться у Лео под ногами и затаптывать следы рекса.

Вскоре Лео остановился и показал нам, куда идти. Я взвалила на плечи свою экипировку, и мы двинулись по следу кенгуру.

Не такая это плевая задачка - выслеживать кенгуру, даже если с тобой егерь высшего класса. Хотя и сама я следопыт неплохой, а Янзен - и того лучше.

На сей раз мы имели дело с красными кенгуру (я не имею в виду цвет, сигналящий об опасности нашествия чудовищ; я имею в виду симпатичный рыжевато-коричневый окрас), с лучшими в мире прыгунами в длину - особенно если их напугать как следует. Выстрел Мустафы их напугал, и они Удрали скачками длиной от пятнадцати до двадцати футов. Поэтому нам приходилось искать место толчка, затем - место приземления и следующего толчка. В том, что мы идем за матерью рекса, никто не был уверен. И даже если поймаем ее, ни в чем не будем уверены, пока не прочитаем

ДНК. Мне придется взять пробы у большинства животных в стае, чтобы выяснить, способны ли они плодить рексов.

Сэнгстер нагнулась, вырвала с корнем растение-другое. Я нахмурилась и хотела было выдать «пару ласковых», мол, нечего дурака валять на работе, но она сунула мне под нос пучок травы и сказала:

- Тут, чтобы барана убить, реке не нужен. Вот эта травка запросто справится.

Янзен подошел, посмотрел:

- Точно, ядовитая эта трава. «Овцебой» называется.

Я чуть не рассмеялась. Трава имела мудреное латинское имя, как, впрочем, и все формы растительной и животной жизни, с которыми мы познакомились на Мирабели, но впервые я слышала ее, так сказать, народное название. Впрочем, это не что иное, как точный перевод с латыни. Сдается, тут поработал дедушка Лео. Сэнгстер опять нагнулась, выдернула еще травинку. ₍

- Они совсем маленькие, совершенно безобидные на вид. Пастухи свои угодья как зеницу ока стерегут, эти ростки - совсем молодые.

Я сама углядела и выполола третье растение, а потом вскинула голову и поискала Лео. Он обнаружил очередную пару следов.

Это хорошо, что у кенгуру такие большие ноги. Иначе нелегко бы нам пришлось в жестком как проволока, колючем кустарнике. Стерев пот со лба, Лео показал на лежащий впереди оазис.

- Может быть, они там, в том числе и мамаша нашего рекса. Чтобы не иссохнуть на такой жаре, надо в тени прятаться..- Он посмотрел на Янзена: - Других естественных источников воды в округе нет?

Янзен кивнул. Щуря глаза, я всматривалась в мерцающий горизонт. Он был зубчатый, как пила, - у большинства крупных мирабельских растений острые верхушки. Отчетливо виднелась граница между аутентично-земными кустарниками и лишайниками, потом изгородь, потом широкая полоса пустыни, наконец, темная зелень аутентично-мирабельского оазиса. Широкую полосу пустыни кенгуру преодолел бы скачков за двадцать; по крайней мере так казалось с того места, где я стояла.

- Видишь, опасны даже простые кенгуру, - наставительно произнесла Сэнгстер. - Могут прыгать через забор, значит, могут семена овцебоя переносить на шерсти.

- Семена эти ветром принесло, - проворчала я. - Ив Гоголе было то же самое.

И тут я не совладала с собой - задала вопрос, который меня мучил с того самого мгновения, когда я увидела в толпе эту женщину:

- Скажи-ка, пастух Сэнгстер, почему ты переселилась? Сэнгстер скривила рот, но я поняла сразу, что она разозлилась не на меня:

- Здесь я хлебороб Сэнгстер. Потеряла отару… Процентов семьдесят.

- Что, рексы перерезали? - спросил Лео.

Не будь выражение «испепеляющий взгляд» метафорой, от Лео осталась бы горстка пепла.

- Нет, от овцебоя передохли. Рексов мы перебили, и тех, от кого они пошли, а овцебой остался. Да еще как будто силы набрал.

- Ага, - вставил Янзен. - Когда мы с Мустафой решали, чьих овец разводить, Майка или Томаса, я побродил по округе, посмотрел. Сдается, тутошняя экология не благоприятствует овцебою… То ли он растет похуже, то ли яду поменьше накапливает. В Гоголе овцы от него десятками дохли, а у нас - ничего подобного. - Он наклонил голову вбок, отчего стал еще больше похож на Лео. - Так чего? Ты выяснишь, в чем тут разница?

- Сначала давайте найдем кенгуру. Я поручу Сьюзен разобраться с почвой и растительностью, только пусть сперва разберется с овцами.

Янзен нахмурился, чем меня удивил:

- Не слишком ли она молода?..

- А у самого когда день рождения? - Услышав ответ, я улыбнулась: - Да. Пожалуй, она слишком молода. Ты же на целых два месяца старше.

- Вот черт! - смутился Янзен. - Прости дурака.

- А нечего мне на больные мозоли наступать! Лео ухмыльнулся и хлопнул Янзена по плечу:

- Слышала бы Сьюзен твои слова, она б тебе наступила на мозоль! - И ласково обнял. - Янз, между прочим, это Сьюзен вывела канальщиков… ну, выдр, которые в каналах вокруг Торвилля водяной бурьян трескают.

На Янзена это, похоже, произвело сильное впечатление. Ай да Лео, ай да молодец, подумала я. Правильно, кто ж научит Янзена уму-разуму, если не ты.

- И если б от возраста зависело, чем можно заниматься, а чем нельзя, то нам с Энни впору сидеть в тенечке и мятным джулепом освежаться, - рассудительно добавил Лео. - А пока мы тут все, и стар и млад, не растаяли, может, дальше пойдем?

И мы пошли дальше. Полоса пустыни оказалась шире, чем я ожидала. Эх, нам бы прыгать, как эти кенгуру! Они-то сейчас наверняка лежат преспокойно в тенечке (и пьют небось мятный джулеп - не забыть бы спросить потом у Лео, что это за диво), и пока дневная жара не спадет, никуда они не ускачут.

След нашей кенгурихи (если это была наша кенгуриха) мы потеряли на широком, плоском выходе скальных пород, что отделял пустыню от оазиса. В первом же попавшемся тенечке мы остановились. Какая благодать!

Лео жестом велел нам ждать, а сам осторожно двинулся дальше. Задача его мне была понятна: обнаружить стаю и не спугнуть. Я вручила ему пробник. Если попадется тварь, похожая на рекса, проведу экспресс-анализ. Может, здесь не одна самка приносит «зубы дракона».

Мы долго ждали в тишине, которая нарушалась толькр журчанием ручейка и гомоном погремух. Эту тварь, самую шумную в живой мирабельской природе, надо бы каждой планете иметь. Она трещит, пока ее что-нибудь не потревожит. Умолкнет - жди неприятностей.

Многие ее считают птицей. Что ж, она летает и яйца откладывает, а разве птицы не тем же занимаются? А вот лично я считаю, что птица без перьев - не птица. Погремуха ближе всего к ящерицам; в аутентично-земной фауне самый близкий ее родственник - птеродактиль. Правда, в архивных файлах у птеродактилей коричневый или зеленый окрас. Интересно, что получилось бы у земных палеореконструкторов, попади к ним ген погремухи?

Мало того что существа эти очень шумливы, у них необыкновенно яркая расцветка: синие, красные, фиолетовые и желтые тона. Причем в самом безвкусном, с точки зрения человека, сочетании. Неудивительно, что обладателей столь интенсивной окраски мирабельские хищники даже не пытаются пробовать на зуб. Впрочем; яйца погремух съедобны, и не только для мирабельских хищников.

Мы смотрели на погремух, мы их слушали. И наверняка не только я, но и остальные мечтали найти гнездо со свежими яйцами.

Но заняться их поисками не успели. Вернулся Лео. Он наклонился и зашептал мне на ухо, чтобы не обеспокоить погремух:

- Энни, стаю я нашел, но в ней никого похожего на рекса. И вообще никого с отклонениями. Обыкновенные кенгуру, вегетарианцы. Травку стригут, листочки щиплют.

- Можно к ним подобраться так, чтобы не всполошились и не разбежались?

- А это как подбираться.

- Ну, спасибо! - состроила гримаску я.

И вся наша честная компания пошла крадучись - кто как умел. Напрасно я беспокоилась насчет Сэнгстер - она, похоже, в детстве на курсах выживания не била баклуши. Во всяком случае, шумела по пути к оазису не больше, чем любой из нас.

Мы продирались через заросли скрэбовой колючки, львинозуба, сторонись-травы, цапцарапки и колидоболи. Идти приходилось на подъем и в основном по скале, лишь кое-где прикрытой почвой. Лео героически протаранил стену задодера и набрал целую рубашку ужасных колючек, но зато избавил от этой участи нас. Я ему не завидовала: отделаться от этих трофеев будет ой как нелегко.

Наконец Лео нас остановил. Он опустился на колени и пополз вперед, и дал мне знак двигаться следом. Потом мы висок к виску сидели на корточках и всматривались через узкую преграду из кустов.

Оазис этот существовал благодаря небольшому ручью. В тени окружающих его деревьев отдыхала группа кенгуру и походила не на стаю зверей, а на компанию горожан на пикнике. На виду было не меньше двух десятков кенгуру, но ни одного - с полосатыми бедрами. Понятно, нельзя исключать, что зверей гораздо больше, и те, кого мы не видим, пасутся в кустах.

А может, матушка нашего рекса изгнана из стаи? С родителями «зубов дракона» такое случается.

За моей спиной кто-то поперхнулся воздухом. На секунду смолкли погремухи, затем, к моему облегчению, затрещали как ни в чем не бывало. Сэнгстер указывала куда-то левее меня, на колючий кустарник. Я повернула голову - и заметила кенгуру в прыжке; мелькнули полоски. Пока зверь стоял на четвереньках и пил из ручья, я разглядела морду обычного красного кенгуру, вполне вегетарианские челюсти, слабые разводы на ляжках. И удовлетворенно кивнула: ты-то нам и нужна. Она достаточно отличалась от других, чтобы стоило начать с нее.

Я забрала у Лео пробник, отползла, не поднимаясь с колен, и продралась как можно ближе к кенгуру. Слово «продираться» - самое ходовое в этой эконише. Наверное, ладоням моим уже никогда не зажить.

Как раз в этот момент двое подростков затеяли спарринг - дрались ногами. Что ж, мне это на руку!

Убедившись, что зверям не до меня, я встала, на цыпочках прошла вперед и всадила пробник в полосатую. Она вздрогнула, оглянулась, но не встревожилась ничуть, лишь оперлась на хвост и почесала совершенно по-человечески, ужаленное место передней лапой.

Я очень медленно смотала леску. Работала как автомат: уложила добычу в рюкзак, снова зарядила пробник и «подстрелила» второго кенгуру, на этот раз самца с широкими плечами и мощной грудной клеткой. Если рексы способны вырастать в таких же богатырей, мне будет чертовски нелегко добиться их сохранения.

Но этот самец не выглядел опасным. Он лежал в густой тени брюхом кверху, задрав ноги, и походил на опрокинутую плюшевую игрушку.

Майк однажды подрался с таким же здоровым красным кенгуру, и понадобилось сделать 121 стежок, чтобы зашить Майку раны. У кенгуру есть когти, чтобы выкапывать съедобные растения. А когда зверь напуган, он этими когтями норовит распахать лицо или морду противнику.

Итак, две пробы есть. Останавливаться на этом я не со*-биралась. Буду работать, пока можно.

Еще одиннадцать проб удалось взять без проблеме Затем я подкралась к четырнадцатому зверю, самке. Она наблюдала за поединком, а ее детеныш пасся рядом. Детеныш вознамерился нырнуть в сумку к мамаше, и она резко повернула к нему голову.

Мне ничего не оставалось, как выстрелить в упор. Детеныш, лезший в сумку головой вперед, кувырнулся там, высунул головенку й уставился на меня. Мамаша подпрыгнула, как будто в нее не безобидный пробник угодил, а разрывная пуля.

В следующий миг погремухи дружно взмыли, и они уже не тараторили, а только хлопали крыльями, а кенгуру, все до одного, кинулись врассыпную.

Янзен и Лео тут же встали, заставили и Сэнгстер подняться на ноги. Так меньше риска быть затоптанными - с запаниковавшими кенгуру шутки плохи. На всякий случай Лео еще и заорал на них.

Жаль только, что^ кенгуру - твари крайне тупые, и с этим ничего не поделаешь. На моих спутников ринулось аж целых три зверя.

Янзен прыгнул влево. Лео, не умолкая, - вправо. А Сэнгстер, как была посередке, так и осталась на месте. С перепугу не сумела выбрать направление бегства. Шажок влево, шажок вправо - так пешеход топчется, чтобы не столкнуться со встречным.

Полосатая нацелилась прямиком на Сэнгстер.

Я вскинула дробовик и взяла кенгуриху на мушку.

- Энни, стой! - закричал Лео.

Но я помнила о том, что случилось с Майком. У меня не было выбора.

И тут одновременно произошло три события: Лео зацепил Сэнгстер ступней за лодыжку и сдернул с пути кенгуру; Янзен заревел громче, чем когда-нибудь, на моей памяти ревел Лео, а я нажала на спуск.

Полосатая коснулась земли одним пальцем задней лапы и с помощью этой символической опоры развернулась в прыжке. Пуля прошла у нее над плечом, и кенгуриха метнулась прочь от Сэнгстер. К тому времени, как эхо отразилось от всех окрестных скал и умолкло, стая скрылась с наших глаз. Я подбежала к Лео и Сэнгстер. Он помог ей встать, отряхнул пыль с ее одежды. Вежливо ощупал ее с головы до ног - нет ли травмы. Кивнул - значит, все в порядке. Теперь можно и на Янзена взглянуть. Тоже вроде бы цел и невредим.

- Женщина! - рявкнул Лео. -*1ерт бы тебя подрал! Сама ведь говорила: не стрелять без крайней необходимости!

- Да ладно… Лео, ты видел когда-нибудь человека, покалеченного когтями кенгуру? - У меня ослаб голос, выдохся адреналин; жара вдруг сделалась невыносимой. - Я сейчас не в настроении выслушивать твои упреки.

Я зло посмотрела на Сэнгстер:

- Если ты способна идти, давай голосовать. Я - за то, чтобы убраться из-под солнца и заняться пробами.

Она открыла рот - хотела что-то сказать. Но передумала и лишь кивнула.

Мы поплелись обратно к загону. И к»тому времени, когда наконец очутились на пастбище Янзена, я вполне очухалась, чтобы грозно глянуть на Лео и прорычать:

- А ну, признавайся, что такое «мятный джулеп»? Может, он и мне понравится?

Лео покосился на Янзена, тот ухмыльнулся:

- Ты же знаешь, я люблю смешивать всякую всячину. А еще ты знаешь, что в моем доме ты всегда желанная гостья. - Он чуть склонил голову набок. - Только не вздумай рассказывать Сьюзен, какой я дурак.

- Сама поймет, - усмехнулся Лео.

Мы шутили - значит, все было в порядке.

До вожделенной прохлады и мятного джулепа оставалось два шага, и тут Сэнгстер схватила меня за руку. Я повернулась и увидела перекошенное бешенством лицо. Ну вот, опять! Delenda est

[6] Кенгуру Рекса!

Дхаммапада

- Ты слепой? - спрашивает женщина.

Я смотрю прямо на нее.

- Нет, - отвечаю я. - Я иностранец.

Она выпрямляется, шокированная, вихрем розового платья и аромата нули, вцепившись руками в вуаль. Здесь на островах редко встречаются белокурые голубоглазые варвары, и меня часто спрашивают, нормально ли я вижу и у всех ли северян глаза голубые. Но такой вопрос мне задали впервые. Наверное, она думает, что у меня на глазах бельма, как молочные пленки у старика.

Она решила, что я прошу подаяния- наверное, я сильно обтрепан. Надо было сказать «да», а тогда можно было бы попить чего-нибудь и убраться с солнцепека. У меня ни гроша, я давно ничего не ел, мне все безразлично, и я поглупел малость от жары и недоедания. Чувствую себя на все пятьдесят в свои тридцать один.

Надо бы мне пойти туда, где нанимают людей, и ждать с парой других громил, не найдется ли какая-нибудь грязная работа. Меч надо бы протереть маслом. Но это зряшная потеря времени: наемники здесь никому не нужны, Небесный Принц в свою армию иностранцев не берет.

Но я не хочу возвращаться. Там, на рыночной площади, какой-то скандалист тараторил в прошлый раз насчет наших Двоюродных со звезд. Двоюродные на этих островах еще не появлялись в таком числе, чтобы стоило замечать, и я ручаюсь, что этот тип ни одного сам не видел. От трескотни этого балабола у меня голова стала раскалываться. Знал бы он, что Двоюродные обо всех нас думают так, как обо мне - та тетка, что спросила, не слепой ли я. Варварами они нес считают. И дураками, потому что мы называем магией то, что они делают, а на самом деле это называется наука. А еще они, бывает, нас жалеют.

Нет толку из-за этого переживать. Пора идти на рынок, посмотреть, не даст ли кто-нибудь работу проклятому иностранцу - канавы чистить, быть может.

Но я сижу, и голова раскалывается от жары и голода, и поглупела эта голова до того, что ничего не способна придумать. И еще дайн проходит, я сижу на месте, и солнце высоко стоит в небе, выгоревшем до цвета селедона, Не то сон, не то явь.

Кажется, придется начать распродавать снаряжение - стать на путь к голодной смерти.

Я открываю глаза и вижу корабль, идущий ко мне по глубокому зеленому морю. У него красные глаза с фиолетовыми ободками и паруса фиолетовые; издали виден там человек, одетый в черную одежду из одного куска ткани. Кто-то из Двоюродных, на носу стоит. В рубке горит свет, звездная магия, будто третий глаз, слепой и белый. Здесь, на островах, когда увидишь Двоюродных, они с богатыми и сильными.

А что этот Двоюродный подумает, если я заговорю на его языке? Я только несколько фраз помню. «Привет», «Меня зовут», и еще запомнилось от уроков их языка: «У мужа и жены Ларкиных трое детей, мальчик и две девочки». Хватит ли у Двоюродного любопытства, чтобы взять меня на борт? Вспомнить долг, которым обязаны Двоюродные моему роду и помочь мне вернуться на материк?

Корабль причаливает, трое гильдейцев и Двоюродный сходят на берег и идут по набережной. Южане всегда пялятся на иностранцев, но на Двоюродного пялятся вдвойне, и кто их может за это осудить? Этот Двоюродный - женщина, волосы у нее непокрыты, одета она как мужчина, но выглядит совсем не как мужчина, и близко нет. Меня это развлекает. Южанки прикрывают рты вуалями и останавливаются поглазеть.

Она идет по набережной, тщательно сохраняя безразличие. Это я могу понять: что еще делать, если день за днем на тебя все пялятся? Притворись, что не замечаешь.

Она высокая, выше меня,, но Двоюродные всегда высокие, а у меня рост маловат для мужчины. Она глядит прямо на меня, а я в этот момент случайно улыбнулся. И расстояние между нами примерно в человеческий рост. У нее светлые глаза.

- Привет! - говорю я на торговом языке Двоюродных. Слово просто выскочило само.

Она останавливается, как теленок стабоса от захлестнувшего аркана.

- Привет, - говорит она на том же языке. Гильдейцы цепенеют от ужаса, двое в красном, один в зеленом, все со щетиной на бритых головах. - Ты знаешь лингву?

- Чуть-чуть, - отвечаю я.

Тут она что-то тарахтит, спрашивает: «Где та-та та-та та».

Я пожимаю плечами, роюсь в памяти. Уроки по лингве были жизнь тому назад, я почти ничего не помню. Приходят на память слова, которые я на тех уроках часто говорил:

- Не понимаю. Я очень плохо говорю на лингве,

- Где ты учился? - спрашивает она на сухри, языке южан. - В космопорте?

- Северней.

Не слишком четкий ответ. Я уже жалею, что заговорил. Быть проклятым иностранцем само по себе противно, еще противнее быть зрелищем. И голова болит, и усталость от трехдневного недоедания.

- Ты в порту работал? - спрашивает она, нащупывая почву.

- Нет, - отвечаю я и ничего не добавляю.

Она хмурится. И как лодка перед шквалом, меняет галс. Она говорит на моем языке, языке моей родины.

- Как тебя зовут? - Эту фразу она произносит осторожно и неуверенно.

- Яхан, - отвечаю я наиболее распространенным мужским именем у северян. - А тебя? - спрашиваю я, не обращая внимания на ее любезность.

- Сулия, - говорит она. - Яхан - из какого рода?

- Мой род весь мертв. Яхан без рода.

Но она качает головой и говорит на сухри:

- Прости, я не понимаю, Я очень мало знаю крерианский. Как ты назвал свое имя?

- Яхан Скарлин, - говорю я и на своем языке добавляю: - Пошла вон.

Я устал от нее, от всего, от голода.

Она не слушает, а слушала бы, так не поняла бы.

- Скарлин, - говорит она. - Я думала, из Скарлина все…

- . Мертвы, - говорю я. - Спасибо тебе, Двоюродная. Мне приятно, что ты сохранила имя моего рода.

Это на сухри получается неуклюже. Язык южан не приспособлен для иронии.

- Сулия Двоюродная, - говорит почтительно один из гильдейцев, - нас ждут.

Она отмахивается.

- Я знаю о том поселке в Скарлине, - говорит она. - Ты мальчик из миссии. У тебя есть образование. Почему ты не работаешь в порту?

- И не живу в гетто? - Вернулось слово из ее торговой лингвы. - С прочими туземцами?

- Разве вот такая жизнь лучше, чем работа с техникой? - спрашивает она.

Лучше бидонвиля, думаю я, где хижины теснятся друг к другу, а над головой ревут звездолеты, так что зубы болят, а тарелки стучат на полках.

Я смотрю на нее, она на меня. Я ищу слова лингвы, но это было очень давно» и я плохо соображаю.

- Уходи, -.говорю я на сухри. - Тебя ждут.

Она колеблется, но гильдеец не задумывается ни на секунду. Он делает шаг вперед и бьет меня по голове наотмашь - за неуважение. Я ученый, знаю, что сдачи давать нельзя. О Хет, бедная моя голова! Сволочной народ - южане, понятие гражданского достоинства у них и не ночевало.

Сбитый с ног, я лежу тихо, почти уткнувшись носом в камни, гадая, будет ли он еще меня бить, нюхая пыль, морскую соль и собственный запах - из всего этого самый противный.

Он наклоняется, и я жду нового удара; все мысли отлетели далеко. Но это не он, это она. ' 1- Что ты тут делаешь? - спрашивает она. Наверное, она хочет спросить, как я сюда попал, но я действительно начинаю думать: а что я тут делаю? Ищу работу. Пытаюсь выбраться домой. Но дома давно нет, и вообще не было.

Что делает человек всю свою жизнь? Ответ приходит из «Притч».

- Отбиваюсь от смерти, - говорю я. - Уходи, потому что ты усложняешь мне задачу - вы и без того много мне сделали.

У нее несчастный вид. Двоюродные все такие - сентиментальный народ.

- Если бы могла тебе помочь, я бы это сделала.

- Знаю, - отвечаю я, - но после твоей помощи ты стала бы мне нужна. И оказался бы я еще одним туземцем в еще одном захолустном мире.

Всюду, где с неба появляются Двоюродные, всегда одно и то же. Вандзи нам рассказывала о своем народе, о Двоюродных. И о мирах, таких же, как наш. Когда встречаются две культуры, говорила она, одна обычно уступает.

Двоюродная роется в карманах, кладет в пыль монету - серебряный прямоугольник. Я жду, не шевелясь, пока они уйдут.

И поднимаю монету. Человек гордый бросил бы монету ей вслед. Я не гордый, я голодный. Я монету беру.

На рынке сегодня день уток и кроликов - ребятишки гонят стада уток длинными хворостинами, тащат кроликов в клетках, болтаются возле главных дешевых рядов, где сушится мясо ящериц-текла. Я иду мимо шестов из стеблей гигантской травы, на которых болтаются крашенные яркой краке-новой краской желтые ткани, протискиваюсь между двумя овощными лотками. Рядом с местом, где собираются наемники, жарят мясо стабосов на вертелах и продают ломтики ананасов, вымоченных в соленой воде для сладости.

На серебряную монету Двоюродной я покупаю суп с лапшой и гороховую кашу с пряностями и медленно ем. В брюхе пусто уже три дня, и если есть быстро, стошнит. Насчет того, как оно без еды, я узнал еще в первую свою кампанию, на долгом марше к Баштою. Все разные виды голода мне знакомы: первые резкие уколы аппетита, потом сильный голод, когда живот долго болит, потом ты забываешь, а потом голод возвращается, как боль в распухших старческих суставах. Он изматывает, ты становишься усталым и глупым, и наконец он оставляет тебя, и кости челюстей размягчаются так, что зубы качаются в деснах, и ты уже столько времени голоден, что забываешь, что значит это слово.

Тот нытик сейчас на другой стороне площади, и распространяется насчет того, как гильдии монополизируют Двоюродных. Гильдии, которые десять лет назад были ноль; плюнуть и растереть, а потом пришли Двоюродные и привезли волшебство, и теперь даже торговать никто не может без позволения гильдии. Я закрываю глаза, после еды потянуло в сон, и вижу места, где я вырос. Я родился в Скарлине, в волшебном городе; Я помню белые дома, электростанцию, где Айюдеш учил ребят варить навоз стабосов и получать из него болотный газ, а потом превращать его в силу, которая поет в меди и дает свет. Ночью у настыл свет еще три-четыре дайна после заката. На лингве', на которой говорят Дююродные; это называется «Соответствующая Технология».

Я потерялся в Скарлине, ища мать и родичей. Я вижу Тревина и иду за ним. Он далеко, в облегающих штанах, на плечах у него мех. Но ведет он меня куда-то не туда - дома сгоревшие, только торчат перекрестья стропил, а он ведет меня вперед…

- Мне нужен музыкант.

Я резко просыпаюсь.

Плосколицый южанин, ждущий нанимателя, говорит:

- Музыканты вон там.

Люди, ждущие здесь, как я, ищущие хоть чего-нибудь. Грузный мужчина в балахоне винного цвета говорит:

- Мне нужен музыкант, который в мечах разбирается.

- А на чем играть? - спрашиваю я. Я всегда говорю тихо, а это недостаток. Толстяк меня не слышит. Он наклоняет голову.

- На чем играть? - повторяет плосколицый.

- Без разницы. - Жирный пожимает плечами, отхаркивает так громко, будто голову прочищает, и сплевывает в пыль.

Южане проклятые. Они все время плюются, и это меня бесит. Когда я слышу, как они прочищают глотку, я съеживаюсь и смотрю, куда отпрыгнуть. Видит Хет, я не привередлив, но они все плюются - мужчины, женщины, дети.

- На сикхе, - предлагает жирный. Сикха - это у южан вроде лютни, только струны перебирают еще и на грифе.

- А флейта? - предлагаю я.

- Флейта? - переспрашивает толстяк. Одежда у него отличной ткани, но вся в пятнах, запущенная. Она распахивается сверху до подпоясанного пуза, открывая гладкую кожу и мягкие обвисшие груди. - Ты умеешь играть на флейте, северянин?

Нет, хочу я ответить, просто решил помочь вам вспомнить еще какие-нибудь инструменты. Терпение.

- Да, - отвечаю я, - на флейте умею.

- Давай послушаем.

Ладно. Я достаю свою деревянную флейту и извлекаю сладкие звуки. Он машет руками и спрашивает:

- А мечом ты хорошо работаешь?

Я лезу в сумку и достаю со дна плащ. Он помят, сморщен - на юге плащ не очень-то поносишь, но я его разворачиваю, и видна медаль на груди: белая гора на красном фоне. Это выдали тем, кто остался жив после похода на Баштой: медаль, да еще шестьдесят золотых монет. Их уже года два как нет, но медаль - вот она, на плаще.

Говор по толпе. Толстяк в медалях не разбирается, он не воин, но плосколицый понимает, что это такое - и все вопросы о моем умении фехтовать снимаются. И хорошо, потому что я, с медалью или без нее, фехтую очень средне. У меня просто не хватает ни роста, ни веса.

Остаться в живых после кампании - это не меньше вопрос везения и благоразумия, чем умения махать мечом.

Вот так вот Барок меня и нанял играть на флейте у него на званом ужине.

Он мне предлагает двадцать серебром - слишком много. Пять платит вперед. Наверное, он хочет нанять меня телохранителем - значит, думает, что ему телохранитель понадобится. Работа телохранителя мне нравится, а еще лучше бы - матросом. Но я, пока не прыгнул на плывущий сюда корабль, понятия не имел, что здесь, на островах, не каждый может быть матросом. Не надо бы мне браться за эту работу - она пахнет бедой, но что-то же надо делать?

Все лодки, кроме местных рыбацких, подчиняются четырем Навигационным орденам, а все волшебство Двоюродных- двум Метафизическим орденам. На волшебство мне, в общем, наплевать: я - свистун, наемный солдат. У меня у самого есть три заклинания (только простеньких), которые Айюдеш Инженер, старый Двоюродный, впаял мне в череп, когда узнал, что Верхний Скаталос собирается напасть на Скарлин. Сильно нам помогли эти заклинания, Когда было только две двадцатки скарлинов да четверо Двоюродных - все, кто мог драться, - против всей армии Верхнего Скаталоса, вождя рода.

Мне полагалось бь! доложить о своих заклинаниях Метафизическим орденам, но не настолько же я глуп. Глупости мне хватило, только чтобы сюда попасть.

У человека, который нанимает меч в качестве музыканта, и, пир должен быть необычный, и я готов услышать, что он от меня хочет.

- Тебе нужна одежда получше, - говорит он. - И ванна не помешала бы.

Я договариваюсь встретиться, с ним на рынке дайна в три. И перебираю медяки, оставшиеся от монетки Двоюродной, и еще пять серебряных, которые он мне дал. Сначала сходить в бани и заплатить за отдельный номер. Терпеть не могу бань. Дело не в том, что северяне не любят мыться, как эти южане думают, Мне там просто… неуютно. Даже в отдельном номере я раздеваюсь скрытно, спиной к двери. Но Хет свидетель, до чего же хорошо быть чистым, когда нигде не чешется! Я даже одежду стираю и выжимаю насколько могу. Вода с нее бежит черная_v и приходится надевать мокрое, но я утешаюсь тем, что она быстро высохнет.

На рынке я иду туда, где торгуют поношенной одеждой. Перебираю груды тряпья, пока не нахожу черную куртку с высоким воротом, более или менее чистую. И стригусь.

На все это уходит почти все три дайна и половина серебряной монеты Двоюродной, но, когда настает время, я уже стою на рыночной площади чистый и опрятный, в кармане у меня пять серебряных от Барока, и я готов заработать еще пятнадцать. И мне не приходится долго его ждать. Он оглядывает меня и сплевывает, показывая, что осмотр его удовлетворил.

По его щедрости с серебром и по манерам я думал, что мы пойдем в один из лучших кварталов города. В конце концов немало серебра отправилось в это гладкое брюхо в виде еды. Но мы идем вниз, туда, где река впадает в океан. Река широкая, укрощенная, в каменных стенах, перекрещенная дугами четырнадцати - как они хвастаются - мостов. Однако мы уходим далеко, глубоко в кварталы бедноты. Чем ближе мы подходим к реке, тем сильнее она воняет. По каменным ступеням мы спускаемся к воде, мимо женщин, стирающих одежду, в небольшой городок лодок, не отходящих от причала.

У выгоревших на солнце лодок на носу краской нарисованы глаза, хоть эти лодки никогда никуда не ходят. Это дома, где живут целые семьи на расстоянии вытянутой руки друг от друга, вместе с коричневыми пыльными курами. Сушится на веревках белье, коричневые детишки бегают с лодки на лодку, из одежды у них только желтая тыква, привязанная к поясу (если ребенок упадет в воду, тыква держит его на поверхности, пока взрослые не вытащат).

Я здесь никогда не бывал. Это лабиринт, и войди я сюда один, живым бы не вышел. Даже следуя за Бароком, я Чувствую на себе тяжелые взгляды мужчин. Мы идем с лодки на лодку, они проседают и поднимаются у нас под ногами. Лодки покачиваются, зеленая река воняет мусором и гниющей рыбой, и у меня в голове мутится. Я здесь уже два с половиной года, я говорю на местном языке, но никогда не смог бы жить так, как эти южане - на головах друг у друга.

Поближе к середине, где оставлен проход для судов, мы забираемся по трапу на лодку побольше, длиной примерно в пять человеческих ростов - дом Барока. Крохотная коричневая женщина, завернутая в синюю ткань, ворошит уголь в тамписе - это такой кувшин, где возле дна есть место для закладки углей, чтобы варить пищу. Тампис большой. Я чую запах мяса, рядом в белой с синим миске стоит желтоватая простокваша. Мне снова хочется есть. Она поднимает глаза и тут же их опускает. Барок не обращает на нее внимания и переступает через аккуратную пирамиду лавандовых фруктов-коробочек; один расколот до лиловой мякоти. Я переступаю вслед за ним, нагибаюсь и подбираю одну коробочку.

- Эй! - кричит женщина. - Это не про тебя!

Барок даже не оглядывается, потому я ей подмигиваю и иду дальше.

- Желтоволосый собака-дьявол! - визжит она.

Я иду за Бароком в трюм, превращенный й просторное жилье, хотя и слишком теплое, и здесь меня ждет первый сюрприз. За столом сидит юная девушка, с обнаженными плечами и длинными волосами, и рисует кистью на бумаге.

- Паль-цы! - рычит на нее Барок.

Она так увлеклась своим рисованием, что .его не сразу замечает, и мне представляется случай посмотреть, что она рисует - длинную волнистую линию, и она так ее выводит, будто каждая волна и изгиб что-то значат. Это, конечно, не так, потому что линия ползет по всему листу.

- Пальцы, тащи это к себе!

- Там слишком жарко, - хмуро возражает она и тут поднимает глаза. Я блондинистый и загорелый - потрясающее зрелище для южной девушки, которая вряд ли видела в жизни человека не с темными волосами. Она пялится на меня, собирая бумаги, потом уходит на заднюю половину, сдвинув брови в темную полосу и тяжело топая ногами, как человек, у которого чуть-чуть не все дома,

Барок смотрит ей вслед с таким видом, будто попробовал на вкус что-то, что ему не понравилось.

- Мои гости будут позже, - говорит он. - Жди на палубе.

- Что я должен буду делать? - спрашиваю я.

- Играть на флейте и смотреть за гостями.

- И это все? - спрашиваю я. - Ты мне двадцать серебряков платишь только за то, чтобы я смотрел? - Он собирается резко ответить, и я добавляю: - Если ты мне скажешь, за чем смотреть, может, я лучше справлюсь.

- Смотри, чтобы беды не было, - говорит он. - Этого тебе достаточно.

Плохо дело, брюхом чую. Наниматель, который не доверяет своим гостям или работникам,.- это как собака с заскоком: покусаны будут все. Я мог бы уйти: вернуть ему пять серебряных, ухватить еще один фрукт-коробочку - и назад. У меня чуть меньше половины осталось от серебряка Двоюродной, неделю можно прожить вполне сносно, если спать на причалах.

- На корме есть еда. Угощайся, а если баба будет шуметь, не обращай внимания.

Я остаюсь на этой работе. Решение принимал желудок. Хет в «Притчах» говорит, что наша жизнь держится на мелочах. Насчет меня это, точно, верно.

Я ем медленной осторожно. Я знаю, что, если съесть слишком много, в сон потянет. Но зато я набиваю сумку фруктами-коробочками, клецками из голубиных яиц и красным арахисом. Особенно арахисом - человек на нем долго может прожить. Пока я ем, приходит Пальцы и садится на меня смотреть. Я уже говорил, что я невысок, обычно мужчины выше меня, а она почти моего роста. На ней школьная форма, темно-красные цвета одного из орденов, а густые волосы перехвачены сзади красным шнуром. На молодой девушке эта форма была бы хороша, а у этой только подчеркивает, что она не ребенок. Слишком она уже взрослая для обнаженных рук, для непокрытых волос, для шнура, подпоясывающего платье под самыми грудками. Она, наверное, только что после месячных.

Поев, я споласкиваю лицо и руки в ведре. Она спрашивает, помолчав:

-  А почему ты рубашку не снимаешь, когда умываешься?

- Ты нахальный ребенок, - говорю я.

У нее хватает такта покраснеть, но все равно на лице написано ожидание. Она хочет посмотреть, насколько у меня волосатая грудь. У южан волос на теле почти нет.

- Я сегодня уже купался, - говорю я. Когда южане хотят посмотреть, не похож ли я на мохнатого термита, мне не по себе. - А откуда у тебя такое необычное имя? - спрашиваю я.

- Это не имя, это прозвище. - Она смотрит на свои босые ноги и подворачивает их смущенно. Я думал, она слегка не в своем уме, но без Барока она довольно быстра и летка на ногу.

Может быть, это его наложница. Южане обычно сначала заводят себе первую жену, а потом уже красотку.

- Пальцы. Почему тебя так называют?

- Да не «Пальцы», - говорит она раздраженно. - Хальци. Что это еще за имя такое - «Пальцы»? Мое имя - Халцедон. Спорим, ты не знаешь, что оно значит?

- Это драгоценный камень, - говорю я. … - Откуда ты знаешь?

- Я бывал в храме Хета в Телакре, - говорю я, - и глаза Шескета-льва там сделаны из двух больших халцедонов.

Я мою миску в ведре, потом выплескиваю воду за борт, и мыло расплывается на воде масляными разводами. Я много где бывал, стараясь найти место, где живут как надо. Острова оказались ничуть не лучше города Лада на побережье. А Лада - не лучше Гиббуна, где должно было быть полно работы, но вся работа была на новый космопорт, который строили Двоюродные. Мой народ забыл род свой и жил в трущобах. А Гиббун был не лучше Телакра.

- А почему у тебя нет бороды? - спрашивает она. У южан бороды не растут до самой старости, да и тогда Отрастают отдельными длинными белыми волосками. Они думают, что у всех северян бороды до пояса.

- Потому что нету, - отвечаю я, раздражаясь. - Почему ты живешь с Бароком?

-  Он мой дядя.

Мы замолкаем, глядя на корабль, идущий вниз по реке к бухте. Как у того, на котором приехала Двоюродная, у него тоже красные глаза с фиолетовыми ободками и фиолетовые паруса.

- «Воздержание», - читаю я на борту. Хальци скашивает на меня глаза.

- Ага, - улыбаюсь я. - Некоторые северяне даже читать умеют.

- Это корабль Братьев Суккора, - говорит она. - А я хожу в школу Сестер Ясности.

- А кто это - Сестры Ясности? - спрашиваю я.

- Я думала, ты все знаешь, - едко отвечает она. Я не реагирую, и она говорит: - Сестры Ясности - это сестричество Ордена Небесной Гармонии.,

- Понимаю, - говорю я, глядя как корабль скользит вниз по реке.

Она все так же едко добавляет:

- Небесная Гармония - первый из Навигационных орденов.

- А они ходят к материку?

- Конечно, - отвечает она покровительственно.

- А сколько стоит проезд пассажиром? И нанимают ли они грузчиков, или бухгалтеров, или еще кого-нибудь?

Я знаю ответ заранее, но от вопроса удержаться не могу. Она пожимает плечами:

- Я не знаю, я только учусь. - И снова,с хитрецой: - Я учусь чертить.

- Это чудесно, - бурчу я себе под нос.

Проезд отсюда - моя главная забота. Но никто не имеет права работать на судне, если он не член Навигационного ордена, а ни один орден «е собирается нанимать белобрысого северянина ни с того ни с сего. Проезд пассажиром дорог.

И даже еда не спасает меня от подавленности.

Гости начинают прибывать сразу после заката, пока небо еще индиговое на западе. Я вместе с двумя женщинами, прислуживающими за столом, нахожусь в трюме. Я парюсь в своей куртке, женщины блаженствуют в синих платьях. Я играю простенькие мелодии. Барок подходит и говорит:

- Спой северную песню.

- Я не пою, - отвечаю я.

Он смотрит сердито, но я не собираюсь петь, а заменить меня он теперь не может, так что так оно и будет. Но я чувствую себя виноватым, и потому очень стараюсь, выдавая трели и некоторые песни, которые, как я полагаю, будут им незнакомы.

Ужин небольшой, людей всего семеро. Важных, впрочем, людей* потому что к нашей лодке причалены еще пять. Или людей богатых. Южан мне Понять трудно: у них свои обычаи, и я не понимаю их поведения. Например, южане никогда не говорят «нет». Поначалу я думал, что они просто скользкие типы, но наконец я, научился различать «да», которое «да», и «да», которое «нет». Это нетрудно: если спрашиваешь у лавочника, есть ли у него огородный проякапити, а он говорит «да», значит, есть. Если он начинает нервно хихикать, потирать руки, значит, он не хочет, чтобы ты знал, что у него этого самого проякапити нет, и ты улыбаешься и говоришь, что зайдешь позже. Он знает, что ты врешь, и ты знаешь, что он знает,и вы оба испытываете колоссальное облегчение.

Но эти люди улыбаются и лоснятся маслом, и Барок улыбается и лоснится маслом, и я не знаю, в чем дело, но если бы напряжение было едой, я бы его мог резать ломтями из воздуха и обжираться.

Женщин нет, кроме служанок. Я не знаю, бывают ли женщины за столом на торжествах у южан, потому что сам на нем впервые. Если южанин пьет за здоровье другого южанина, тот не может не выпить, потому что иначе уважения к нему будет как к холощенному стабосу. Поэтому вина льется много. У меня постепенно складывается впечатление, что человек в зеленом, тощий, как хорек, и тот, что в желтом, на пару стараются напоить Барока. Если один пьет за здоровье Барока, через несколько минут то же делает второй. Барок пил бы вдвое больше их, но он и сам неоднократно пьет за своих гостей, особенно за хорька, так что трудно сказать. Кроме того, Барок толст и вина Может вместить много.

Но вот служанки прекратили подавать на стол и убирать, и Барок уже почти багровый, и тут он стучит по столу, прося тишины. Я перестаю играть и нащупываю рукоять обнаженного меча у себя за спиной под столиком - так просто, проверить, что он здесь.

Барок очищает место на длинном и узком пиршественном столе и хлопает в ладоши. Входит Хальци, одетая в платье цвета школьной формы, но руки и голова у нее закрыты согласно приличиям. Очень приятный вид, если бы не лицо, которое в присутствии дяди кажется мрачным и полоумным.

Она кладет на стол два свитка бумаги, оборачивает подбородок вуалью и кланяется как приличная девушка; Барок разворачивает первый свиток, и я вытягиваю шею, чтобы рассмотреть, пока головы сидящих над ним не сомкнулись. Я успеваю увидеть только волнистые каракули Хальци с какими-то надписями. Вокруг стола приглушенный оживленный говор. Человек в желтом спрашивает:

- Что это?

- Побережье Калгора, - показывает Барок^. Острова Лезиан и Колдор, и пролив Лилиана.

Карты? Навигационные карты островов? Как сумел Барок… или как смогла Хальци их начертить… Но ведь она учится рисованию в Ордене… Так это Хальци начертила карты? Двоюродные ведь продали Навигационным орденам волшебство, которое гарантирует, что студенты не вынесут ни клочка бумаги. Как же она вытащила это из школы?

Хорек плюет на деревянный настил, и я вздрагиваю.

- А что еще у тебя есть? - спрашивает он резко и грубо.

- Только проливы Лилиана и бухта Хеккер.

- Бухта Хеккер! - говорит голубоглазый. Это я у любого рыбака могу купить.

- А ты сравни вот эту карту со своими картами бухты Хеккер и посмотри, какой у меня источник. А будут и еще, это я тебя уверяю.

Барок просто лучится честностью.

- У этих такой вид, будто их чертил любитель, - говорит хорек. Хальци надувает верхнюю губу и морщит брови. Мать ей нужна, чтобы научила ее так не делать.

- Хочешь красоты, пойди на рынок и купи картину, - отвечает Барок.

- Мне не художество нужно, а точность!огрызается хорек. - Откуда я знаю, что ты не у рыбака срисовал Хеккер?

Черный рынок навигационных карт! Может, Барок направит меня к кому-нибудь, кто их провез контрабандой или как еще добыл. Я мог бы отработать проезд отсюда…

- Хотелось бы побольше знать о твоем источнике, Барок, - говорит хорек, постукивая себя по зубам.

- Он из Орденов, - сообщает Барок. - Больше ничего сказать не могу.

Тот; что в желтом, спрашивает:

- Ты мне говоришь, что член ордена продает карты? Несмотря на наложенное заклятие?

- Я не сказал «член ордена», - отвечает Барок. - Я сказал «человек из ордена».

- Что-то тут нечисто, - замечает хорек, и я безмолвно соглашаюсь.

Барок пожимает плечами:

- Не хотите - не берите.

Но купол его лысины блестит и лоснится в свете лампы.

Хорек поднимает глаза на Барока. В этой комнате хорек - сила: остальные ждут, что он скажет или сделает, Барок обращается к нему, желтый у него шестеркой. Эти люди приплыли на лодках. Лодки, которые куда-то плавают, на этих островах означают деньги, а также, быть может, влияние в Навигационных орденах. А Барок - Барок живет в трущобе. Мелкое ничтожество, пытающееся что-то продать крупным хищникам. Хет, ну и влип же я!

Хорек думает, остальные ждут.

- Ладно, Я их возьму на проверку. Если эти окажутся точными, поговорим насчет следующего комплекта.

-  Нет, - возражает Барок. - На проверку я даю Хеккер, за Лилиану ты мне платишь двести.

- А если я просто заберу карты? - интересуется хорек.

- Ты моего источника не знаешь, - в полном отчаянии отвечает Барок.

- Да? И кому же ты их еще сможешь продать? Орденам? - спрашивает хорек скучающим голосом,

- За Лилиану - две сотни, - упрямо повторяет Барок. Хорек сворачивает карты.

- Это вряд ли, - отвечает он ласково.

У меня отказывают колени. Я сражался в бою, однажды выгнал вора из склада, но такого не делал никогда. И все же я тянусь к мечу.

- Скажи своему варвару, чтобы не лез! - резко говорит хорек. У желтого в руке нож, у других тоже. Мне не надо повторять два раза.

- Они бесплатно не отдаются! - кричит Барок! - У меня были расходы, я… я должен заплатить людям, Стерлер! Если я не заплачу, ты никогда новых не получишь! Они точные, я клянусь, точные!

- Насчет новых мы и поторгуемся, - говорит хорек и кивает остальным. Они встают и идут к выходу.

Я знаю, что Барок сейчас прыгнет, хотя глупее ничего не придумаешь. И он прыгает, пытаясь скрюченными пальцами вцепиться в хорька. Я думаю, он только хочет отобрать карты - не может смотреть спокойно, как их уносят, - но желтый реагирует немедленно. Я вижу блеск металла из-под его балахона» хотя Барок, наверное, не видит. Удар не слишком хорош, потому что все пьяны, а Барок - мужчина мясистый. Рукоятка торчит из его брюха в области печени, и Барок отшатывается к столу. Он еще не знает, что это нож - иногда ножевые раны ощущаются как удар кулаком.

- Я не отдам! - кричит он. - Я расскажу про вас Ордену! Тут он видит нож, и винного цвета пятно на темной одежде, и раскрывает рот - розовый, мокрый, беспомощный.

- Выясни его источник, - говорит хорек.

Хальци смотрит с тупым лицом. Я не хочу, чтобы она видела. Я помню, каково это - видеть.

Желтый берется за нож и держится, приблизив лицо на полшага к Бароку. Слышен запах дерьма. Барок смотрит на желтого с обвисшим лицом, не веря, и начинает бессмысленно лопотать. У некоторых в момент смерти отказывает разум.

- Кто тебе их дал? - спрашивает желтый.

Из-под ножа хлещет артериальная кровь, смешанная с темной, желудочной. Барок молчит. Может быть, он не хочет выдавать племянницу, но я думаю, он просто потерял рассудок от страха. И кишки уже опорожнил. Желтый поворачивает нож, и Барок вопит, потом снова лопочет, и в слюне пока еще нет крови. Он хочет рухнуть на колени, но нож не пускает, и Барок повисает мясной тушей на крюке.

Хальци скорчилась, завернувшись в вуаль. Она боком, по-крабьи, пробирается подальше от этих людей, держа руки за спиной, натыкается на мою ногу и застывает, тихо вскрикнув.

Хорек поворачивается к нам.

- Что тебе известно?

Я небрежно, насколько это получается, пожимаю плечами.

- Он нанял меня сегодня, а зачем - не сказал. Он глядит на: Хальци. Я. говорю:

- Ее он нанял сразу после меня.

Барок начинает повторять: «Не надо, не надо, пожалуйста, не надо», и не может остановиться, и мелкими движениями хватается за живот, но подальше от ножа, будто его боится.

- Скажи, кто тебе их дал, - требует желтый. Барок не понимает.

- Перестаньте, перестаньте, не надо, не надо, - лепечет он. «Умри, - думаю я..- Умри, жирный, пока еще ничего не сказал!»

- Твою мать, - говорит хорек. - Ты все испортил. Я шепчу Хальци:

- Кричи и беги наверх.

Она поднимает на меня глаза, но не двигается с места.

Желтый кричит Бароку в лицо:

- Барок! Слушай меня! - Он дает ему пощечину. - Кто тебе их дал? Хочешь, чтобы я перестал? Скажи, кто дал тебе карты!

- Помогите, - шепчет Барок. Теперь у него изо рта идет кровь. Тени от лампы лежат густо, большое брюхо в красном балахоне оказывается на свету, и из него начинает выступать мясо и кишки. Вонь оглушает. Один из гостей отворачивается и блюет; вонь усиливается.

- Говори, кто дал тебе карты, и мы приведем лекаря, - обещает желтый. Врет. Для лекаря уже слишком поздно. Но умирающий ничего не теряет, если поверит. Он косит в сторону Хальци. Он понимает, что происходит, чего они требуют? Барок облизывает губы, собираясь заговорить. Этого я допустить не могу. И потому я насвистываю - пять чистых диссонансных.нот,--- пробуждая заклинание у меня в черепе - то, которое поглощает энергию, свет и тепло. Свет гаснет.

Черно. Звездной магией легко пользоваться, это создать ее трудно.

- ПРОКЛЯТИЕ! - кричит кто-то в. темноте, и слышен вопль Барока - высокий белый шум. Что-то падает, я толкаю Хальци к лестнице и хватаю меч. От страха я еле могу двигаться. Может быть, если бы не Хальци, я бы и не шевельнулся, но иногда ответственность берет верх над моей истинной натурой.

Сталкиваюсь с кем-то в темноте, бью плашмя мечом по лицам, какой-то крюк рвет мне куртку, рубашку и перевязь под ней, обжигает бок. Потом становится свободно.

- Лестницу, перекройте лестницу! - кричит хорек, но я уже взваливаюсь на нижнюю ступеньку.

Темнота длится только несколько мгновений. Это заклинание свистунов, куда лучше действующее против настоящей энергии вроде освещения Двоюродных, чем против природных вещей вроде лампы, и оно меня всегда изматывает. Я поворачиваюсь на лестнице, как раз когда возвращается свет. Ослепленный на миг, я бью клинком по пламени и с брасы-ваю лампу. По полу разливается горящее масло, тот, что в синем, закрывает лицо, Барок - помоги ему боги - корчится на полу.

Лодка суха как трут, и лужицы огня немедленно расходятся синими языками. Я бегу вверх по лестнице. Хальци стоит там - не у сходней, а рядом с ограждением. Там же и моя сумка, а в ней - плащ с медалью, кольчуга и наручи - все мое имущество в этом мире. Я бросаюсь к девушке и к сумке, прижимая левую руку к горящему боку. Каждую' секунду из люка могут высыпать хорек и его компания роем разъяренных земляных пчел. Заглянув через борт, я вижу парусную лодку с неярким фонарем Двоюродных на мачте, и в ее свете стоит подросток в зеленом балахоне с выбритой по-жречески головой и смотрит на меня. Схватив Хальци за руку, я кричу: «Прыгай!» - и мы обрушиваемся на этого беднягу сверху, Хальци визжит, я тяжело грохаюсь, и парень застигнут врасплох. Хальци катится по палубе, но я приземляюсь удачнее, сломав ему руку и, кажется, ключицу, и он лежит, оглушенный, выкатив глаза. Я сбрасываю его вниз, он барахтается в воде, а я отталкиваю лодку. Дай Хет, чтобы он умел плавать - я не умею.

Лодка у нас простая, с одним парусом - прогулочное судно, а не настоящая рыбацкая лодка, но придется обойтись тем, что есть. С парусом я управляюсь неуклюже. Ветер гонит нас вниз по реке, к гавани. Других лодок я не вижу.

Погони нет. Наверное, хорек с компанией бросились перекрывать сходни, а не к лодкам. Пригнувшись у румпеля, я осторожно пальцами исследую рану - длинную прямую царапину, где нож полоснул меня по ребрам, пока его не остановили рубашка и перевязь. Кровь течет ручьем, но порез неглубок.

Хальци скорчилась на носу, глядя назад, на лодку своего дяди. Наверняка огонь пожирает дерево большими кусками. Когда мы подходим к мосту, я оборачиваюсь и вижу лодку, отрезанную от Швартовов. Она плывет по течению, ярко горя и испуская жирный черный дым. Две парусные лодки мчатся прочь от нее как стрекозы, черные силуэты на огненном фоне. Потом нас накрывает дым и пепел, заслоняющий от нас лодку, а нас - от всех.

Кашляя, тяжело дыша и - прости меня Хет - отплевываясь, я стараюсь держать лодку в облаке дыма.

Когда мы почти вышли из гавани, Хальци спрашивает:

- Куда мы идем?

- Не знаю, - отвечаю я. - Хотел бы я сейчас иметь твои карты.

Ночь ясная, дует прохладный бриз, луны пока нет. Хорошая ночь для бегства. Я иду вдоль берега прочь от города. С земли на нас лает собака, лай подхватывают другие и перебрехиваются далекими одинокими голосами. Лай передается по цепочке, сопровождая нас по всему берегу.

- Это была магия? - спрашивает Хальци.

- Что именно? - переспрашиваю я, думая о своем. Я

устал, и мне нехорошо. Кашлять и сплевывать сажу с пеплом больно, когда на боку открытая рана.

- Когда стало темно. Когда ты засвистел.

Я киваю, потом соображаю, что в темноте она этого не видит.

- Да, небольшая магия.

- А ты маг?

Я что, похож на мата? Жил бы я такой жизнью, если бы умел выплавлять металл и делать звездное вещество ярких цветов, и машины, и свет?

- Нет, лапонька, - отвечаю я ласково, поскольку мысли мои далеко не так терпеливы. - Я просто свистун. Боец без денег и с очень небольшим умением.

- А как ты думаешь, они приведут дяде лекаря? Тут уж ничего, кроме правды, не скажешь.

- Хальци, твой дядя убит.

Она долго молчит, потом начинает плакать. Она устала, ей холодно и страшно. Ладно, плакать ей не вредно. Может, я тоже поплачу - не в первый раз.

Мы плывем, ритмично покачиваясь, волны шлепаются о нос лодочки. Лают собаки, на нас и друг на друга. Слева

все реже и реже городские огни, дома все темнее и все меньше. Здесь уже пахнет не городом, а ракитовыми зарослями. В кильватерном следе нашей лодки фосфоресцируют кракены. Интересно, почему свет у них синий, а кракеновая краска - желтая?

Хальци из темноты Говорит:

- А ты можешь отвезти меня к бабушке?

- А где живет твоя бабушка, детка?

- На той стороне пролива Лилиана. На Лезиане.

- Если бы я знал, где это, я бы попробовал, даже без карты, но я же иностранец, лапонька.

- Я могу начертить карту. Те карты начертила я. Говорит, как дитя неразумное..Я устало улыбаюсь в темноту.

- Но у меня же нет, с чего срисовать,

- Мне не надо срисовывать, - говорит она. - Они у меня, в голове. Если я хоть раз начертила карту, я ее никогда не забуду. Вот почему дядя Барок отправил меня в Орден, в школу. Но мы упражнялись только в черчении бухты Хеккер и пролива Лилиана.

- - Значит, ты начертила эти карты из головы? - спрашиваю я.,

- Конечно. - Она откидывает волосы, вуаль лежит,у нее на плечах, и я вижу ее на фоне неба - просто хитрая и надменная девчонка, которая хочет произвести впечатление на северного варвара. - Все думают, что карты хранятся надежно, вся бумага и все вообще под защитой заклинаний. Но я не таскаю ни бумаг, ничего - все у меня в голове.

- Хальци, - едва выговариваю я, - ты можешь нарисовать карту?

- У нас нет бумаги, и здесь темно.

- Через пару часов мы пристанем к берегу и немного по спим. Потом ты моим ножом выцарапаешь ее на дне лодки.

- На дне лодки? - Эта мысль для нее пугающе нова. Но я уже полон энтузиазма. Вдвоем, прячась от всех островов, на лодке, не предназначенной для открытого моря, полагаясь только на девичью память о карте. Но это лучше, чем так, как Барок.

Дует ровный бриз, и лодочка идет хорошо, только иногда хлопая парусом. Вода совсем рядом, под рукой. Хальци говорит, что ей холодно. Я отвечаю, чтобы взяла у меня в сумке плащ и попробовала поспать.

Она какое-то время спит. Я продолжаю вести лодку вперед, чтобы уйти чуть подальше перед отдыхом, миную места, где можно было бы остановиться, наконец вижу серую линию, означающую рассвет, и поворачиваю к берегу.

- Хальци, когда лодка остановится, выпрыгивай и тащи. Мы подходим, я пытаюсь встать и чуть не падаю. Ноги

онемели от неудобной позы, и бок закаменел.

- Чего там? - спрашивает Хальци, держась за борт и собираясь выпрыгнуть.

- Ничего, - отвечаю я. - Поосторожнее, когда выпрыгнешь.

Холодная вода по пояс захватывает дыхание, но Хальци у носа! Стоит всего по щиколотку. Я стискиваю зубы и толкаю лодку, Осколъзаясь на неровном дне, и Хальци тянет, и вместе мы вытаскиваем лодку. Я ее привязываю к дереву - прилив ещё нарастает, и я не Хочу, чтобы лодку унесло, - потом хватаю сумку и выбираюсь на берег.

Надо бы осмотреться, но у меня все болит и сил нет ни на что. Голова кружится, И я говорю себе, что вот сейчас только минутку отдохну. Кладу голову на сумку, закрываю глаза, и весь мир вокруг вертится.

Герой дурацкий, думаю я и смеюсь. Вот эта роль меня никогда не привлекала.

Мы среди Густых деревьев, высокие желтые метлы ракитника, в это время года густо покрытые сережками. Я весь покусан чукками, и порез на боку горит; чувствуется, как в нем бьется пульс.

И Хальци нигде не видно.

Я приподнимаюсь на локте, превозмогая боль, и прислушиваюсь. Ничего. Ушла и заблудилась?

- Хальци! - шепотом зову я. Ответа нет.

- Хальци! - говорю я громче.

- Я здесь! - доносится голос с берега, и высовывается голова над светло-лимонной порослью, будто она сидит в кусте. Может быть, у меня бред.

- Ты в воде? - спрашиваю я.

- Нет, я в лодке. И вообще, как тебя зовут?

- Яхан, - отвечаю я.

- Я взяла твой нож, но ты не проснулся. - Она мнется, потом спрашивает: - Ты сильно ранен?

- Нет, - говорю я, пытаясь сесть как ни в чем не бывало. Это не получается.

- Я начертила карту на дне лодки, а потом грязью сделала линии потемнее. - Она качает головой. - Чертить ножом - это совсем не то, что пером.

Она выходит на берег, и мы едим фрукты-коробочки и красный арахис из моей сумки. От еды и воды у меня резко повышается настроение. Я смотрю на то, что начертила Хальци. Она нервно теребит руки, пока я изучаю ее работу. Мелкие волны, гуляющие на дне лодки, размывают грязь, и мне трудно судить, насколько карта была точной, но я говорю, что она чудесна.

Она отворачивается, чтобы скрыть радость, и деловито сплевывает в ручей. Я вздрагиваю, но молчу.

У нас не в чем запасти воду.

- Сколько отсюда до Лезиана? - спрашиваю я. Она думает, что дня два.

- Яхан, - спрашивает она, тщательно выговаривая мое имя, - где ты научился магии?

- Один Двоюродный заложил в кости моего черепа медь и стекло, - отвечаю я. Не совсем точно, но близко к правде.

Такой ответ на время прекращает вопросы.

Мы как следует напиваемся водой, облегчаемся, а она, быть может, молится своим божествам - не знаю. Потом мы поднимаем зеленый парус и отходим.

Она все время что-то болтает о своей школе, и мне нравится слушать ее болтовню. Когда в полдень становится жарко, я велю ей натянуть на носу мой плащ и заползти под него в тень. Сам я остаюсь у румпеля и только жалею, что у меня нет шляпы. Я давно уже почернел под солнцем, но блеск зеленой воды слепит глаза, и нос припекает.

Она спит всю жаркую пору дня, а я клюю носом. Мы держим курс на мыс, указывающий вход в пролив. После полудня мы достаем из моей сумки помятые фрукты-коробочки, которые чуть помогают утолить жажду. Путь нам перегораживает выступ суши; если,.верить карте Хальци, это и есть наш мыс. Карта указывает, что здесь высаживаться плохо, иначе я бы попытался - ради пресной воды, Мы идем в открытое море, и я только молюсь, чтобы ветер не упал. У меня онемело тело, и аккуратно провести лодку через весь пролив - это, боюсь, выше моих навигационных умений.

Меня одолевает жажда, Хальци, наверное, тоже. Чем дальше мы уходим в пролив, тем она тише. Я спрашиваю один раз, как она проходила пролив, когда приехала жить к дяде. «На большом судне», - только и отвечает она.

У меня чуть кружится голова от солнца, жажды и лихорадки, и когда наступает вечер, прохлада приносит облегчение. Солнце уходит под воду неожиданно, как всегда на юге. Я вытаскиваю из сумки клецки из голубиных яиц, но они соленые, и от них жажда только усиливается. Хальци голодна, и она съедает свою порцию и половину моей.

- Яхан! - говорит она. -Да?

- Почему Двоюродных так называют?

- Потому что мы все родня, - отвечаю я. - У меня на родине, когда народу становится слишком много и пастбищ не хватает для стабосов, часть рода уходит на другое место и там устраивается. И Двоюродные были нашими дальними предками. Звезды для них как острова. Некоторые прилетели жить сюда, но была война, и корабли перестали прилетать, и корабли наших предков состарились и не могли больше летать, и мы забыли о них, остались только легенды. Теперь они нас снова нашли.

- Й они нам помогают? - спрашивает она.

- На самом деле нет. Они помогают почти что только верхним людям.

- Верхние люди - кто это? - спрашивает она. У южан нет слова для этого понятия, и потому я всегда говорю эти два.

- Верхние люди, старики, которые всем правят и у которых есть серебро. Гильдейцы, они вроде верхних людей.

- И ты тоже был верхним человеком? - спрашивает она. Я смеюсь, и бок отзывается болью.

- Нет, деточка. Я - невезучее дитя невезучих родителей. Они верили, что некоторые из Двоюродных нам помогут, нас научат. Но верхние люди не любят, когда еще у кого-нибудь есть сила. И они послали армию и убили мой род. Пока не пришли Двоюродные, было лучше.

- Орден говорит, что Двоюродные - это хорошо; они приносят дары.

- За эти дары мы платим, - отвечаю я. - Кракеновой краской, рудами и землей. И нашим образом жизни. Там, куда приходят Двоюродные, становится плохо.

Темнеет. Хальци заворачивается в мой плащ, а я съеживаюсь возле румпеля. Не то чтобы лодка требует слишком пристального внимания: дует легкий ветерок, и море спокойно (кажется, кто-то нам ворожит, хотя мы и напали на мальчика в зеленом балахоне, чтобы завладеть лодкой), но она все равно слишком мала, и другого места для меня нет, так что я остаюсь у румпеля.

От брызг все время мокнет левое плечо, ветер высасывает из меня остатки тепла.

- Хальци!

- Чего? - бормочет она с носа сквозь сон.

- Мне что-то нехорошо, детка. Ты не могла бы сесть рядом и поделиться со мной плащом?

Она колеблется - я этого в темноте не вижу, но чувствую. Она меня боится, и мне это неприятно» А если подумать, даже смешно.

- Мне нужно только согреться, - уверяю я ее. Она ощупью движется к корме.

- Плащ твой, - говорит она. - Можешь забрать его, когда хочешь.

- Я думаю, его нам хватит на двоих, - говорю я. - Садись рядом, румпель будет между нами, и ты можешь прислониться ко мне и поспать.

Она осторожно садится рядом (лодка чуть качается от ее движений) и набрасывает плащ на плечи нам обоим. Прикоснувшись к моей руке, она отдергивается.

- Ты горячий, - говорит она. И неожиданно трогает мой лоб. - У тебя жар!

- Ты не волнуйся, - отвечаю я, почему-то смутившись. - Просто сядь вот здесь.

Она садится рядом, а потом кладет голову мне на плечо. От ее волос идет приятный запах, и становится уютно. Я стараюсь держать созвездие, которое южане называют Короной, по правую руку от себя.

- Сколько тебе лет? - спрашивает она.

- Тридцать один.

- Так ты же еще не старый! Я смеюсь.

- Волосы у тебя седые, - оправдывается она. - Зато лицо не старое.

Но иногда я чувствую себя глубоким стариком - и сейчас больше, чем когда-либо.

Рывком просыпаюсь от сна - мне снилось, что я снова на лодке Барока. Уже рассвет. Хальци ворочается у меня на плече и снова успокаивается. Я думаю о море, о нашем плавании. Навигация по созвездиям -не из главных моих умений, я только надеюсь, что нас не сильно снесло. И еще надеюсь, что карта у Хальци хороша, и думаю, какую бы плату получил Барок за лодку с начерченной на ней картой, даже если карта не слишком четкая, но тут карту лижет синее пламя, и я снова на лодке Барока…

Снова просыпаюсь рывком. Лихорадка отступила - наверное, потому что сейчас утро. Я пытаюсь открыть сумку, не побеспокоив Хальци, но она спит у меня на правом плече, а левой рукой я не слишком владею и бок окоченел, так что она все же просыпается и садится прямо. У нас осталось пять фруктов-коробочек, и мы одну вскрываем. Меня слишком мучает жажда, чтобы я мог есть арахис, но Хальци съедает немного.

Солнце поднимается на небе, и точно так же поднимается у меня жар, и я начинаю видеть сны даже с открытыми глазами. Тревин оказывается в лодке вместе с нами, сидит в своей синей безрукавке с серой меховой оторочкой, отвернутой на плечи, и я, наверное, с ним говорю, потому что Хальци спрашивает:

- Кто такой ТревиН?

Я моргаю, перегибаюсь через борт и плещу холодной водой в обожженное солнцем лицо. Сажусь Снова, и голова кружится от Прилива крови, но зато я знаю, где я.

- Тревин - это был мой друг. Его уже нет в живых.

-  А, - говорит она и добавляет с юношеским бесчувствием: - А как он умер?

А как умер Тревин? - приходится мне подумать.

- От поноса, - говорю я. - Мы шли на Баштой, мы отступали, мы с Тревином решили биться против Верхнего Скаталоса за то, что он сжег Скарлин. Была зима, и есть было нечего, и люди болели, а многие умерли. Я из-за Тревина пошел в этот поход, - добавляю я, и не добавляю: «У меня была любовь».

Когда становится жарко, Хальци смачивает вуаль водой и кладет мне на голову. Я вцепляюсь в румпель. Кажется, не столько я правлю лодкой, сколько она мною. Хальци чистит еще одну коробочку, обдирая кожицу и деля мякоть на багровые дольки.

- Наверное, мне стоит посмотреть на твой бок, -говорит она.

- Нет.

- Ты не бойся, - говорит она и перебирается ко мне поближе.

- Нет! - отрезаю я.

- Я бы смочила его морской водой, - говорит она. - Она хорошо лечит раны.

- Я не снимаю рубашку, - отвечаю я.

Да, я знаю, что это глупо, но рубашку снимать не собираюсь. В чьем бы то ни было присутствии. Мы наконец пришли в Баштой, и все почти, кого я знал, уже погибли, а тогда командир ополчения говорит: «Мальчик, как тебя зовут?» - а я не знал, что он обращается ко мне, а он еще, раз как гаркнет: «Мальчик! Как тебя зовут?»- и я сказал, заикаясь: «Яхан, господин». «Так вот, -сказал он, - ты теперь в моей группе, будешь у нас Умник Яхан», и все заржали, и я долго был Умник Яхан, пока они не убедились, что я на самом деле не дурак, но рубашку я все равно снимать не собираюсь.

Мысли прыгают, как белки в клетке, иногда я говорю вслух. Возвращается Тревин и спрашивает:

- А не хотел бы ты вырасти в другом месте, не в Скарлине? Хальци мочит вуаль в воде и пытается охладить мне лицо.

- Вандзи нам говорила о юродах, - отвечаю я Тревину, - и она была права. - Я возвышаю голос. - Куда приходят Двоюродные, там они нас используют, они живут как Верхние Скаталосы, а мы убираем их дома и благодарны за свет и веселые палочки вечером шестого дня. Люди забывают свой род, они забывают все. Вандзи говорила нам о .столкновении культур, когда слабейшая культура растворяется.

- Вандзи и Анеал, Айюдещ и Кумар - они жизнь свою посвятили, чтобы помочь нам, - говорит мне Тревин.

- Анеал извинялась передо мной, Тревин, - говорю я ему. - Извинялась за страшное зло, которое они сделали! Она говорила, что лучше бы они не прилетали!

- Я знаю, - говорит он мне.

- Яхан! -говорит Хальци. - Яхан, здесь никого нет, только я! Говори со мной! Не умирай!

Она плачет. Вуаль ее мокра и так холодна, что у, меня захватывает дыхание.

Тревин не знал. Я никогда не говорил ему об извинении Анеал; я никому не говорил. Я моргаю, и он расплывается, а я моргаю и моргаю, и он тает.

- Ты не Тревин, - говорю я. - Я спорил сам с собой. Ослепительно и жарко.

Я лежу, положив руку под голову.

Небо голубое и красное, и на воде темная полоса, и я не могу сделать, чтобы она исчезла, сколько ни моргаю. Наверное, от жара у меня пропадает зрение, или солнце меня ослепило, но Хальци плачет и говорит, что это Лезиан.

Высадиться негде, и мы идем вдоль берега к северо-западу, пока не приходим к устью реки.

- Правь туда! - просит Хальци. - Я знаю это место! Знаю этот знак! - Она показывает на кучу камней. -- Там моя бабушка живет!

Ночь обступает нас, а потом мы видим огонь, вроде как очаг горит. Я сиплым голосом объясняю Хальци, как переложить парус. У нее руки быстрые, слава Хету.

Я вывожу лодку на прибрежную отмель, и Хальци выскакивает наружу, зовя меня, и Тянет лодку, но я не могу двинуться. Приходят люди и стоят, глядя на нас, и Хальци говорит, что ее бабушка - это Лласси. В деревне бабушку знают, хотя живет она довольно далеко. Кажется, мне помогают выбраться из лодки, й я говорю: «У нас есть серебро, мы можем заплатить». Мелькают люди в темноте, потом меня приносят куда-то, где света слишком много.

Мне вливают меж зубов горячую морскую воду. Я не могу ее пить, потом соображаю: это бульон. На Отмытой добела стене пляшут отсветы, и женщина с обнаженной головой говорит: «Дай помогу».

Я не хочу, чтобы с меня снимали рубашку.

- Рубашку не трогать! - говорю я, выставив руки. Они что-то говорят, я не успеваю следить, но с мягкой настойчивостью меня держат за руки и снимают разорванную куртку и рубашку. Чей-то голос тихо спрашивает: «А это что?» - и разрезает повязку на груди.

- Что это с ним? - удивленно говорит Хальци. Я отворачиваю лицо.

Незнакомая женщина мне улыбается и говорит:

- Все будет хорошо. - Хальци глядит на меня, будто ее предали, а женщина говорит ей (и мне): - Просто это женщина, детка. Она поправится, с ней ничего страшного, только небольшой жар и слишком много солнца.

И я, раздетая, беспомощно проваливаюсь в сон, и только мелькает перед глазами пораженное лицо Хальци.

Следующие два дня я очень много сплю, просыпаюсь, пью бульон и снова засыпаю. Когда я просыпаюсь, Хальци рядом нет, хотя на. полу лежит стопка одеял. А если я просыпаюсь и слышу ее, то снова притворяюсь, что сплю‹ и действительно засыпаю. Но потом я уже не могу больше спать. Туле, женщина ‹S заботливыми руками, которая предоставила мне постель, спрашивает меня, дать мне платье или рубашку. Я провожу ладонью по стриженым волосам и прошу рубашку. Но говорю ей, чтобы.называла меня Яханна.

Мне приносят мою рубашку, аккуратно зашитую. А мое серебро они брать не хотят.

И наконец, ко мне приходит Хальци. Я сижу на кровати, на которой так долго спала, и лущу фасоль. Меня смущает, что я сижу в рубашке и лущу фасоль, хотя я и фасоль лущила, и одежду чинила, и другую женскую работу делывала в мужской одежде. Но это было уже давно.

Она входит недоверчиво, как птичка, и говорит:

- Яхан?

- Садись, - говорю я и тут же об этом жалею, потому что сесть можно только на мою кровать - другого места нет.

Мы обмениваемся обычными вопросами «как себя чувствуешь» и «что ты делала». Она туго завернута в вуаль, хотя здесь женщины не ходят в вуалях повседневно.

Наконец она обиженным голоском говорит:

- Ты могла бы мне сказать.

-  Я уже много лет даже и не думала кому-нибудь говорить. Я даже уже почти думала о себе не как о женщине.

- Но я же не кто-нибудь!

Она обижена. И откуда ей понимать, что в битве бок о бок можно стать близкими товарищами и ничего не знать друг о друге?

Громко, очень громко щелкают стручки фасоли. Я думаю, не попытаться ли объяснить, как я обрезала волосы, чтобы сражаться вместе с Тревином, как узнала еще задолго до смерти Тревина, что битва делает людей чужими для самих себя. Хет говорит, что жизнь держится на мелочах, вроде того, что я для женщины была высока и плоскогруда, и что командир ополчения в Баштое увидел меня, стриженную и полуголодную, и решил, что я мальчик, и я стала им. Щелчок стручка. Я провожу пальцем по его длине, и фасоль сыплется в миску.

- У тебя солнечный ожог почти прошел, - говорит она, чтобы прервать молчание, и почему-то ярко вспыхивает.

Я могу ее понять. Она вообразила себе, что влюбилась.

- Ты. меня прости, детка, - говорю я. - Я не хотела тебя огорчать или смущать. Мне, знаешь, и самой как-то неловко.

Она смотрит на меня искоса.

- А отчего тебе неловко? ..

- Это как будто ходить без одежды - когда все знают. А мой род теперь истреблен, И я всегда чужая, где бы ни была… - Она смотрит, не понимая, и я сдаюсь. - Это трудно объяснить.

- А что ты теперь будешь делать? - спрашивает она.

Я вздыхаю. Этот вопрос давно уже вертится у меня в голове. Здесь точно не накопить денег на проезд до материка.

- Не знаю.

-  Я рассказала про тебя бабушке, - говорит Хальци. - И она сказала, что ты можешь жить с нами, если будешь хорошо работать. Я ей сказала, что ты очень сильная- Снова щеки полыхают, и она торопится сказать:- Это маленькая ферма, и когда-то она была получше, но теперь там только бабушка, но мы можем помочь, и я думаю, мы можем стать с тобой подругами.

На долгом пути к Баштою я поняла одно: пусть все будет хуже некуда, но, если думать только о ближайшем будущем, в конце концов - иногда - найдется выход.

- Я была бы рада, детка, - говорю я совершенно искренне. - Рада была бы с тобой подружиться.

Кажется, будущее точно держится на мелочах.

Один робот предложил Пико отнести ее последние сто метров - на спине или на сложенных руках, но она резко покачала головой и ответила: «Спасибо, не надо. Я могу сама». Земля была покрыта мягкой травой, освещенной сияющими шарами и луной травянистого цвета. Пройти было нетрудно, даже с ее поврежденным бедром, а она не инвалид. Она справится, подумала она с инстинктивным чувством независимости. И будто показывая им, что она может, она обогнала с полдесятка роботов, разгружающих большой скиммер, складывая дары Пико на свои длинные руки. Они догнали ее только на половине луга. Уже были слышны приглушенные голоса и смех из стоящего впереди шатра, похожего на холм. И она уже быстро дышала совсем не от боли. В основном от страха. Но это был страх иного рода и иного вкуса, чем знакомый ей страх. То, что происходило сейчас, было ей неподвластно и неизбежно… и вот эта определенность заставляла ее останавливаться после каждых нескольких шагов, потирая рукой бедро только по одной причине - чуть задержать свой приход. Пусть даже на миг-другой…

- Что с вами? - спросил робот.

Она глядела на шатер, темный, гладкий, плавно закругленный.

- Я хотела бы, чтобы меня здесь не было, - призналась она. - Только и всего. - Жизнь на борту «Кибера» прошла среди роботов - их было по десять на каждого человека, потом больше - и с ними она могла быть беспощадно честной. - Это безумие. Я снова хочу улететь.

- Только этого нельзя делать, - отозвалось керамическое создание. Голос был тихий и раздражающе терпеливый. - Вам не о чем волноваться.

- Знаю.

- Технология постоянно улучшалась с того самого…

-  Знаю.

Робот замолчал, поправляя на руках груз цветных пакетов.

- Я не то имела в виду, - призналась она. Потом сделала несколько глубоких вдохов с задержанным выдохом и сказала: - Ладно, идем. Идем.

Робот повернулся на месте и направился к огромному шатру. Идущие впереди роботы включили дверь, подняв ее вверх, и на траву хлынул внезапный поток золотого света. Пико прищурилась, заморгала, пошла быстрее, иногда позволяя себе испустить тихий стон.

«Думала ли ты когда-нибудь, как это будет?» - спросил ее Тайсон.

Из песни «Иди и поймай» Джона Донна

И тогда она решила: да, передышка была слишком коротка, да, ее народ изнурен холодом туннеля. Но надо двигаться вперед. Надо сражаться.

Что я испытывал, глядя, как два солнца Ферро садятся за бесплодным холмом к востоку от моего дома - словами не передать. Ведь я не был здесь 12 000 000 000 лет. Подойдя к скважине, я снял с насоса жестяной ковшик и налег на рукоять. Она жутко заскрежетала - неужели все проржавело насквозь? Нет, пошло! И через пятнадцать качков я разжился ковшом воды.

За насосом кто-то присматривал. И за домом, и за участком, пока я был на войне. Для меня прошло пятнадцать лет, а сколько для Ферро - не возьмусь сказать точно. Вода шла буроватая, с железным привкусом. Ну да ничего.

Я выпил не торопясь и возвратил ковш на место. Когда сел Хемингуэй, большее солнце, подул свежий ветерок. Вслед за Хемингуэем опустился Фицджеральд, и по плато расстелилась холодная безоблачная ночь. Я постоял неподвижно, слегка дрожа, затем подрегулировал внутренние органы и дождался, когда сумерки окончательно уступят мгле и звезды моей юности зажгутся на небе.

Первым появился Штейнер, вечерняя звезда Ферро - голубое пятнышко чуть выше западного горизонта. Затем пришел черед созвездий. Нгал, Гильгамеш; на юго-западе изогнулся Великий Змей. Ночь была безлунная. У Ферро вообще нет луны. Да и на что она здесь?

Наконец я взошел на крыльцо. Дом узнал меня, зажег лампы. Вот я и внутри. Пыльно, мебель зачехлена простынями, но не видать следов крыс или джинджасов, нет и признаков обветшания.

Я вздыхал, я моргал, я пытался хоть что-нибудь почувствовать. Наверное, рановато - надо попривыкнуть. Потянул с кресла простыню, но передумал. Прошел в кухню, заглянул в буфет. Старая бутылка солодового виски, кукурузные хлопья, кое-какие специи. Специи от матери остались, я-то редко к ним прикасался… до того, как отправился в конец времен.

Наверное, виски состарилось идеально. Но, как говорят у нас на Ферро, любишь выпить, люби и закусить, поэтому я вышел из дому и зашагал по дороге к Гейделю.

До города пять миль - не близкий свет. При желании я мог бы покрыть это расстояние за десять минут, но предпочел идти размеренным шагом под родными звездами. Дорога была неухоженной, и к тому времени, когда я остановился под вывеской «У Тредмартина», штанины покрылись рыжей пылью. Я глотнул напоследок прохладного воздуха и прошел в бар - греться.

У владельца заведения, похоже, выдался доходный вечерок. Посетителей было много: мужчины и женщины - у камина, юзы и сплайсы - по холодным углам. У стойки бара сидели завсегдатаи, кое-кого я узнал. Как же они состарились! Сплошные морщины, как на моченых яблоках. Напрасно я искал еще одно знакомое лицо. Музыкальный автомат играл что-то проникновенно-грустное, дым стоял коромыслом, было шумно - народ оживленно болтал. Точнее, болтал до моего прихода.

Ко мне никто не повернулся. Многие, наверное, даже не увидели меня. Но словно кто-то дал тайный сигнал; голоса враз опустились до глухого шепота. Музыкальный автомат поспешили выключить.

Я настроил свой организм на комнатную температуру и подошел к стойке. Стало еще тише.

Ко мне неохотно повернулся бармен - старина Тредмартин собственной персоной.

- Что закажете, сэр?

Я окинул взглядом его, а затем фон - коллекцию бутылок, банок и иной посуды.

- Не вижу.

- Чего вы не видите? - Он оглянулся на бутылки и снова уставился мне в глаза.

- «Ячменное Боуна».

- Не держим, - подозрительно ответил Тредмартин.

- А почему?

- Умер поставщик.

- И давно?

- Да лет двадцать… Я чего-то в толк не возьму, а вам какое…

- О его сыне что слышно?

Тредмартин отступил на шаг. Потом еще на шаг.

- Генри… - прошептал он. - Генри Боун!

- Ладно, Питер Тредмартин, налей чего-нибудь поприличней, - распорядился я. - И я не прочь угостить всех присутствующих.

- Генри Боун!.. А я-то тебя за одного из этих принял… за глима… Прости старика…

О чем он это бормочет?

Тут Тредмартин расплылся в знакомой кривой улыбке:

- Генри Боун! Нечего тут деньгами сорить. Я припас пару бутылок виски твоего старика. Угощаю всех!

Вот так я вернулся на родину. На первый взгляд могло показаться, будто я ее вообще не покидал. За 20 прошедших здесь лет соседи изменились мало, ну и, понятное дело, они ничего не знали о моих приключениях. Знали только, что я был на войне. На Великой Войне в конце времен. И она закончилась нашей победой, иначе бы разве я вернулся в свое время и на свое место?

Я посеял ферроанский пустынный ячмень, принес торфа с горных болот, поставил расти биомассу для очистки жесткой грунтовой воды и мало-помалу приблизился к тому, чтобы снова, как в старые добрые времена, гнать виски. Почти все население Ферро делится на пивоваров и вискоделов. А началось это еще с Заселения, десять поколений назад.

Пока ко мне не пришла она, я и не подозревал о грядущих неприятностях. Звали ее Алинда Бекстер, но для меня она была Бекс еще с тех дней, когда мы вместе играли на полу в гостинице ее папаши. Когда я уходил на войну, ей было 20, а мне 21, а сейчас я ее узнал и в 40 (на пять лет старше меня нынешнего).

Через неделю после возвращения я увидел ее на дороге к своему дому. Бекс была повыше большинства ферроанских женщин, и на любом другом мире ее могли бы принять за помесь человека и юзы. Худощавая, длинноногая, она носила платье цвета хаки; его немилосердно трепал сухой ветер. Я стоял на веранде, ждал и гадал, о чем она^ будет говорить.

- Ну вот, гора с плеч! - На ее голове сидела шляпка с загнутыми полями, с ленточками, которые завязываются под подбородком. Но Бекс их не завязала. Она придерживала шляпку рукой, чтобы не сорвало ветром. - Твое проклятое ранчо - сплошная головная боль, а пользы никакой!

- Так это ты за ним присматривала?

- Иначе бы оно давным-давно развалилось, - ответила она. С минуту мы стояли молча, разглядывали друг друга. У

нее зеленые глаза. В странствиях своих я повидал Океан точно такого же цвета.

- Ну что ж, - проговорил я наконец, - входи.

Угостить ее было чем - я испек сладкий пирог, а сосед Шин принес пива. Но и от того, и от другого она отказалась. Мы расположились в гостиной, уселись прямо на простыни, - я так и не удосужился снять их с мебели. Разговор вели осторожно, будто снова знакомились друг с другом. Она теперь управляла отцовской гостиницей. На протяжении многих лет добраться до нас можно было только грузовым кораблем, но мы наконец получили узел флэш-сети, и пускай Ферро до сих пор считается захолустьем, иностранцы теперь появляются чаще. Редко кто из них задерживается, но провести ночку, а то и другую, в «Бекстер-отеле» вынужден каждый, и добрая слава о гостинице разошлась далеко. Этим словам Бекс я поверил. Помнится, в молодости она была себе на уме, но честная, а хозяйки гостиниц с таким сочетанием качеств - редкость. Бекс кажется тихоней, пока не узнаешь ее получше; кое-кто считает ее высокомерной. До моего отлета у Бекс было очень мало близких друзей, и только им, мне в том числе, она порой открывала душу. Похоже, ее характер не сильно изменился с тех пор.

- Замуж вышла? - спросил я, выслушав о гостинице и о болячках старины Ферли.

- Нет. Собиралась, и все было на мази, но не решилась. А ты женат?

- Нет. За кого ты собиралась?

- За Рэлла Кентона.

- Рэлл Кентон? - Я вспомнил этого на четверть сплайса, великана из великанов. - Это не его ли родители владеют хмелевой биржей?

В ту далекую пору его внешность была обманчива. Не хватало живинки этой каланче, не хватало стержня.

- Десять лет назад умер Том Кентон, - ответила она. - Марджори отошла от дел, и биржа принадлежала Рэллу до прошлого года. Ты не поверишь, но Рэлл справлялся хорошо. У него характер появился со смертью отца, даже, может быть, слишком твердый.

- И что с ним сталось?

- Его больше нет, - ответила Бекс. - Я думала, что и ты погиб. - Тут она дала понять, что теперь не прочь глотнуть пива, и я вышел за бутылочкой «Шинского». А вернувшись, понял, что она успела всплакнуть.

- Рэлла убили глимы, - опередила мой вопрос Бекс. - Это они сами себя так прозвали. Всякий сброд: люди, репоны, каливаки и бог знает кто еще. В прошлом году шли через наши края и на неделю задержались в Гейделе. Это был сущий ад! Захватили нашу гостиницу и устроили в ней… суд, так они сказали. От каждой семьи кто-нибудь должен был явиться и заплатить «судебную десятину». А величину этой десятины определяли глимы. Рэлл платить отказался. Он вынул длинный пистолет - и где только его раздобыл… А они расхохотались и обезоружили его, как ребенка. - По щекам Бекс побежали слезы.

- Потом выволокли из гостиницы на улицу. - На несколько секунд Бекс умолкла, чтобы взять себя в руки. - И заживо сожгли плазмобоем. Сначала ноги, потом руки, а потом, но не сразу, - все остальное. От него и золы не осталось. Нечего было хоронить.

Я не мог притянуть ее к себе и обнять. Не мог - после ее рассказа о Рэлле. Но что-то сделать было необходимо. Я достал из трутницы щепку дерева бан и попробовал затопить печку. Но огонь не желал заниматься от стучавшего в моем сердце пепла, а дуть не следовало - только нос золой забил.

- И что, никто не рискнул дать глимам отпор? - спросил я, прочихавшись.

- Всех ужасно потрясла расправа над Рэллом. Мы дождались, когда они уйдут. Наверное, им просто стало скучно. - Она сокрушенно покачала головой, тяжело вздохнула и только сейчас заметила, чем я занимаюсь. И опустилась рядом на корточки. Через минуту затрещали дрова - ремесло истопника у себя в гостинице Бекс освоила неплохо. Мы снова сели в кресла - глядеть на языки пламени.

- Мне это напоминает призраков войны.

- Ты о глимах?

- Так называют солдат, которые после войны не расходятся по домам. Они умеют только сражаться, и бросить это занятие не могут или не хотят. Иногда даже… кое-что изменяют в себе, чтобы не порвать с войной. Они бродят по дорогам времени, и их трудно убить, поскольку призраки войны не задерживаются ни в одной эпохе. В далеком прошлом, когда народ не знал о Великой Войне, а если и знал, то лишь по слухам, таких существ называли иначе. Вампиры, хагамонстры, зомби…

- И что можно сделать?

Я ее обнял. Боже, как давно я обнимал Бекс в последний раз! Она точно окаменела, но вскоре расслабилась, задышала глубоко и спокойно.

- Будем надеяться, что они не вернутся. Это плохие существа. Хоть и не самые худшие на свете.

Какое-то время мы безмолвствовали, только ветер играл на громадной каменной флейте - задувал в дымоход и заставлял его жалобно стонать.

- Бекс, а ты любила его? - спросил я. - Рэлла? На этот раз она ответила без малейших колебаний:

- Конечно, нет, Генри Боун. Да как ты мог такое подумать? Я все эти годы ждала твоего возвращения. Ну а теперь расскажи о будущем.

Я ненадолго отстранился от нее и рассказал. Естественно, далеко не обо всем, но о многом. Например, о том, что темной материи недостаточно, чтобы вновь собрать космос в одно целое, что слишком мало массы для запуска вечного цикла. В конце времен нечего ждать и не на что надеяться, все звезды мертвы или умирают, - вселенские сумерки, и ничего более. И в этих сумерках скопились гигантские армии; солдат для них набирали на всех мирах и во все эпохи. Живые существа, духи, роботы, разумное оружие. Галактика против галактики, звездная система против звездной системы. Война будет продолжаться до критической точки, пока энтропия не разрушит все до основания, - и останутся только омуты бесконечности, застывшего «ничто». Ни света, ни тепла, ни действия. Вселенная мертва, а те, кто остался… наследуют темную пустоту. Они победили.

- И ты победил? - спросила она.

Не ответив, я вышел во двор и набрал с поленницы дров на всю ночь. Бан горит медленно.

Но зря я надеялся, что Бекс забудет о своем вопросе.

- Генри, расскажи, чем закончится война.

- Зря ты об этом спросила. - Я старательно подбирал слова, чтобы ничем не выдать страшной правды. - Каждый раз, когда солдат отвечает на такой вопрос, он все меняет. А потом может выбирать одно из двух: уйти, покинув собственное время или остаться. В том и в другом случае от него уже ничто не зависит. Не только чей-то проигрыш и чья-то победа, но и любые подвиги самого этого солдата на войне - все пойдет насмарку.

Поразмыслив над моими словами, Бекс спросила:

- А что вообще может от него зависеть? И есть ли на свете что-нибудь такое, за что стоило бы сражаться? Времени придет конец, и после этого уже ничто не будет важно. Кто победит, кто проиграет…

- От солдата зависит: вернется он домой или не вернется. Если вернется - все будет кончено.

- Не понимаю.

Я пожал плечами и умолк. Все, сказано достаточно. Больше ей ничего объяснить нельзя. По крайней мере объяснить, ничего не изменив. И ни в коем случае нельзя рассказывать, что за сила собрала громадные армии в конце всего сущего.

Да и сам я много ли знаю? Много ли знаю даже сейчас, черт побери? Лишь то, что мне рассказывали и чему учили. Если не воевать в конце, не будет начала. Чтобы прожить человеческую жизнь, необходимо драться на закате времен. Дескать, в такой уж мы живем вселенной, и другой у нас нет. Это внушали мне, и это я внушал потом себе. И добросовестно делал свою работу, чтобы все поскорее закончилось и можно было вернуться домой.

- Бекс, я о тебе помнил всегда.

Она подошла и села рядом у камина. Сначала мы не прикасались друг к другу, но вскоре я почувствовал ее близость; я вдыхал запах согревшегося женского тела. Она провела рукой по моей руке, нащупала шишки - следы медицинского вмешательства.

- Что они с тобой сделали? - прошептала Бекс.

В памяти всплыли слова еще не родившиеся, слова старого гимна разрушителей неба:

Собрание ее клайда длилось столетие. Когда до истечения этого срока остался ровно год, она со своим новым любовником отправилась в Париж, обогнав полночь и Новый год. Париж! Здесь был ее первый дом - вначале двадцатого века. Над черной ночной Сеной - цветы фейерверков; под разноцветным дождем конфетти бурлящий карнавал заполняет все улицы от Луврской набережной до Триумфальной арки.

В сопровождении любовника (они охотились на крупную дичь в плейстоценовой тайге на месте будущей Сибири, и он так и не снял охотничьего костюма, а с плеча свисал «Спрингфилд») она пересекала палеолитовые дубравы Иль-де-ла-Сите. Там посреди кольца из огромных камней друиды в крашенных синим шкурах били в громадные барабаны под пылающими факелами; а топографические призраки метались по освещенному электричеством берегу из двадцатого века; ив небе танцевала флотилия светящихся облаков. Ее чуткий любовник объяснял все подряд, и прижимался к ней, чтобы она могла видеть вдоль его вытянутой руки. Ростом он был точно с нее и выглядел импозантно: лучистые синие глаза, русая, с проседью борода.

Астронавт. Генный пират. Императрица Виктория. Микки Маус.

- А кто такой Микки Маус? Он показал:

- Это мышонок, зверек с черной шкуркой и круглыми ушами.

Она прижималась к крепкому, теплому человеческому телу.

- Для зверька у него слишком умный вид. Это что, результат генных войн?

- Это знаменитый символ страны, в которой я родился. Мои соотечественники всегда предпочитали воображаемых существ реальным, потому-то моя родина и дала миру так мало хороших писателей.

- Но ты-то хороший писатель.

- Да, я был неплох, разве что в конце сломался. В моей стране вечно с писателями случается что-нибудь плохое. С одними рано, с другими поздно, но случается обязательно.

- Ой, что это у него?

- Лазерный меч. Воображаемое оружие, аутентичное для данного периода. Мои современники были помешаны на оружии и распрях. Мир они рассматривали как поле боя, на котором сошлись добро и зло. Потому-то войны считались делом достойным. Правда, их участники всегда придерживались совсем другого мнения.

Марк Калверт никогда не видывал на астероидах таких дыр. Пещера на Соноре была в диковинку даже для человека, прослужившего 30 лет капитаном космического корабля. В центре гигантской скалы высверлена цилиндрическая дыра двенадцать километров длиной и пять шириной. Обычно дно такого «колодца» засыпали землей и засаживали фруктовыми деревьями и травой. Однако на Соноре колодец попросту затопили. Получилось небольшое пресноводное море, окруженное отвесными горами.

Серая водная гладь была усеяна паромами, на которых стояли отели, бары, рестораны. Между паромами и двумя причалами у вертикальных стен искусственной долины сновали водные такси.

Марк и двое членов его экипажа примчались на катере-такси к бару «Ломас». Бар располагался на пароме, похожем на помесь китайского дракона и колесного парохода с Миссисипи.

- Куда мы отправимся теперь, капитан? - спросила Кэтрин Маддокс, астронавигатор «Леди Макбет».

- Этого наш агент не уточнил, - признался Марк. - Сказал только, что клиент - частное лицо, а не корпорация.

- Надеюсь, нам не придется ни от кого отстреливаться? - спросила Кэтрин с нотками недовольства в голосе. Ей было около пятидесяти лет; в ее семье, как и в семье Калвертов, потомство издавна подвергали генетическому усовершенствованию. «Усовершенствованные» легко переносили и свободное падение, и высокое ускорение. У них была более толстая кожа, более прочные кости. Ее никогда не тошнило в невесомости, лицо не раздувалось. «Усовершенствованные» всегда выглядели невозмутимыми. Кэтрин не была исключением.

- Если запахнет пальбой, мы откажемся, - успокоил ее Марк.

Кэтрин переглянулась с Романом Зукером, инженером бортового ядерного реактора, и откинулась в кресле.

В действительности Марк не исключал варианта боевых действий. «Леди Макбет» была хорошо вооружена, а астероид Сонора принадлежал планете, стремящейся к автономии. Беспокойное сочетание… Однако капитан отметил два месяца назад свой 67-й день рождения и искренне надеялся, что впредь избежит опасных переделок.

- Наверное, это они, - предупредил Роман, глядя, как еще один катер-такси приближается к парому. В красных кожаных креслах катера сидели двое пассажиров.

Марк наблюдал, как они покидают катер и поднимаются на паром. Открыв свежую ячейку памяти, он записал обоих в визуальный файл. Первым с достоинством выступал длиннолицый и широконосый мужчина лет тридцати пяти в богатой одежде.

Его спутница выглядела скромнее. Ей можно было дать около тридцати лет; судя по виду, она тоже относилась к когорте «усовершенствованных». Восточные черты лица хорошо гармонировали с туго стянутыми белокурыми волосами.

Они сразу подошли к столику Марка и представились. Мужчину звали Антонио Рибейро, женщину - Виктория Клиф. Антонио подозвал щелчком пальцев официантку и заказал бутылку «Норфолкских слез».

- Предлагаю тост: за успех нашей сделки, друзья! В любом случае насладимся прекрасным деньком и волшебным напитком. Вы не согласны?

Марк сразу испытал к нему недоверие. Даже если бы от Антонио не так разило фальшью, Марк прислушался бы к голосу интуиции, а она никогда не дремала. Друзья в шутку называли это паранойей, однако его интуиция ошибалась крайне редко. Это было наследственным качеством, подобно любви к странствиям, одолеть которую было не под силу даже самой изощренной генной инженерии.

- Агент предупредил, что вы собираетесь предложить нам рейс, - возразил Марк. - О сделке он ничего не сообщил.

- Простите мою осведомленность, капитан Калверт, но вы прибыли сюда порожняком. Такое может себе позволить только очень богатый человек.

- Просто обстоятельства вынудили нас покинуть Аяхо раньше намеченного времени.

- Ага, - буркнула Кэтрин. - Нечего путаться с чужими дамами.

Марк ничего другого неждал и снисходительно улыбнулся. На протяжении всего обратного пути команда только тем и занималась, что перемывала ему кости.

Антонио принял у официантки поднос с драгоценной бутылочкой в форме груши и жестом отказался от сдачи.

- Прошу извинить мою дерзость, капитан, но, насколько я знаю, ваши финансы находятся в данный момент не в самом благоприятном состоянии, - витиевато заявил Антонио,

- Бывало хуже, бывало и лучше…

Антонио сделал первый глоток «Норфолкских слез» и блаженно улыбнулся.

- Лично я с самого рождения недоволен своим материальным положением. Мне всегда хотелось его поправить.

- Господин Рибейро, я наслышан о схемах быстрого обогащения. У них есть одно общее свойство: они не работают. В противном случае я бы тут с вами не прохлаждался.

- Одобряю вашу осторожность, капитан. Я тоже не сразу принял предложение, но потом понял, что вариант практически беспроигрышный. Если вы наберетесь терпения и выслушаете меня, то сами в этом убедитесь. В худшем случае у вас просто появится повод посудачить с коллегами-капитанами.

- Так уж беспроигрышный?

- Абсолютно! Причем безо всяких затрат с вашей стороны. У вас есть корабль, и этого достаточно. А прибыль поделим пополам.

- Пожалуй, я уделю вам пять минут. Вы ведь поставили выпивку, и ее надо прикончить.

- Благодарю вас, капитан. Мы с коллегами хотим отправиться в исследовательскую экспедицию.

- Искать планеты? - спросил Роман.

- Нет. Как ни печально, даже обнаружение планет, похожих на Землю, не гарантирует прибыли. За права поселенцев можно выручить всего парочку миллионов, да и то только после благоприятного заключения о биологических параметрах среды, а на это уходит много лет. Мы Же рассчитываем на быстрый результат. Ведь вы только что вернулись с Дорад?

- Точно, - подтвердил Марк.

Эта система, открытая шесть лет назад, состояла из красного карлика и кольца из мелких камней вокруг него. Камни покрупнее оказались кусками чистого металла. Неудивительно, что система получила название по аналогии с легендарным Эльдорадо: тот, кто сумел бы найти применение такому богатству, оказался бы обладателем колоссальных ресурсов. Дальнейшее нетрудно было предвидеть: власти Омуты и Гариссы бросились оспаривать друг у друга права на разработку Дорад.

Победила Гарисса, которой Ассамблея Конфедерации предоставила права поселения. Правда, после жесточайших схваток с использованием антиматерии победителей осталось немного,

- Вы тоже мечтаете найти горсть металлических астероидов?

- Не совсем, - молвил Антонио. - После открытия Дорад компании устремились на поиски аналогичных кольцевых систем, но успеха не имели… Виктория, дорогая, будь так добра, расскажи нашим друзьям подробности.

Женщина кивнула и поставила бокал на столик.

- По образованию я астрофизик. Раньше работала в «Форрестер-Кортни» - компании, сейчас производящей приборы наблюдения для космических кораблей, хотя их специализация - исследовательские станции. До самого последнего времени отрасль росла как на дрожжах. Консорциумы рассылали экспедиции во все кольцевые системы Конфедерации. Однако, как сказал Антонио, никто не нашел ничего, даже отдаленно похожего на Дорады. Меня это не удивляет: я знала, что от станций «Форрестер-Кортни» не будет никакого толку. Их приборы проводят только спектральный анализ. Нет, если кто и найдет новые Дорады, то разве только эдениты: их корабли создают мощное поле искажения, обнаруживающее массу. Кусок металла с поперечником в пятьдесят километров они заметят на расстоянии в полмиллиона километров - по его плотности. Чтобы с ними конкурировать, нужны еще более мощные датчики.

- И вы их создали? - поинтересовался Марк.

- Не совсем. Я просто предложила продолжить работу с детекторами магнитной аномалии. Это очень старая технология, появившаяся на Земле еще в XX веке. Тогда военные самолеты оснащали магнитоскопами, засекавшими подводные лодки. «Форрестер-Кортни» оборудует схожими приборами низкоорбитальные спутники для составления карт природных ресурсов и получает неплохие результаты. К сожалению, они отвергли мое предложение под тем предлогом, что при расширений масштаба магнитоскоп даст худшие результаты, чем спектрограф. К тому же спектрограф работает быстрее.

- Пусть «Форрестер-Кортни» останется с носом, - сказал Антонио со свирепым выражением лица. - Виктория пришла ко мне с предложением и поделилась одним нехитрым наблюдением…

- …Спектрографы могут обнаруживать только относительно крупные куски металла. Корабль, пролетающий на расстоянии пятидесяти миллионов километров от кольца, легко засекает кусок металла диаметром в пятьдесят километров. Но чем меньше кусок, тем больше должно быть разрешение или меньше расстояние. Это ясно, как день. Зато мой детектор магнитной аномалии может обнаруживать гораздо более мелкие куски металла, чем в Дорадах.

- Подумаешь! Чем они мельче, тем меньше цена, - вмешалась Кэтрин. - Ценность Дорад - в их величине. Я видела, чем занимаются гариссианцы. У них достаточно металла, чтобы снабжать промышленные станции сплавами на протяжении двух тысяч лет! Мелочь никуда не годится.

- Не обязательно, - возразил Марк. То ли интуитивно, то ли благодаря логике он улавливал ход мыслей Виктории Клиф. - Смотря какая мелочь.

Антонио вежливо похлопал в ладоши.

- Браво, капитан! Я так и думал, что вы нам подойдете.

- Почем вы знаете, что удастся что-нибудь отыскать? спросил Марк.

- Доказательство - само существование Дорад, - ответила Виктория. - Кольца вокруг звезд могут образовываться из материала двух типов. Первый тип - аккреционный. Это газ и пыль, оставшиеся после образования звезды. Нам это ни к чему, потому что здесь в основном легкие элементы: чаще всего карбонуклеиды с небольшими вкраплениями алюминия, и то если повезет. Второй тип - осколки, возникшие в результате столкновений. Мы считаем, что именно так образовались Дорады: это фрагменты планетоподобных образований с ядрами из расплавленного металла. Образования разваливались, ядра охлаждались и сливались в эти лакомые для нас куски.

- Железоникелевая руда будет не единственной, - подхватил Марк, радуясь, что угадывает ход мыслей собеседницы. - Там найдутся и другие лакомые кусочки.

- Именно так, капитан, - довольно сказал Антонио. - Теоретически там может быть представлена вся периодическая таблица. Плыви над кольцом и выуживай необходимые в данный момент элементы - вот и вся задачка. Прощай, трудоемкий и дорогостоящий процесс извлечения металлов из руды! Они будут нас ждать в чистом виде: золото, серебро, платина, иридий. У вас еще не потекли слюнки?

* * *

«Леди Макбет» находилась у причала в космопорту Соноры. Она представляла собой гладкую серую сферу диаметром 57 метров. Все космические корабли адамитов имели одинаковую форму, диктуемую параметрами пространственного прыжка. Этот прыжок требовал безупречной симметрии. В центре сферы располагались четыре отдельных обитаемых отсека, собранные в пирамиду; имелся также цилиндрический ангар для космолета, ангар поменьше для многоцелевого летательного аппарата, пять главных грузовых отсеков. Весь остальной внутренний объем сферы был занят механизмами и техническими емкостями. Силовой блок представлял собой три термоядерных двигателя, способных сообщить кораблю ускорение в 11 g, и трубу для инжекции антивещества, позволявшую увеличить ускорение во много раз. Одно это делало корабль пригодным к бою. Непоследовательность в законодательстве Конфедерации вела к тому, что двигатель, работающий на антиматерии, считался законным, тогда как обладание самим антивеществом квалифицировалось как тяжкое преступление.

По трубам, уходящим в чрево корабля, шло его заполнение всем необходимым для полета. Марк с удовольствием обошелся бы без этих расходов, пробивших в его финансах еще одну брешь. Но до старта оставалось все меньше времени. Судьба уже распорядилась кораблем. Интуиция подсказывала капитану, что схема Антонио Рибейро отнюдь не столь безупречна, но он никак не мог подыскать нужных аргументов.

Он терпеливо ждал, пока экипаж разместится в салоне жилого отсека. Вай Чо, пилот многоцелевого летательного аппарата, проникла в салон через люк в потолке и защелкнула на ногах «капканы», удерживающие человека на месте в невесомости. Ее хитрая улыбка, адресованная Марку, граничила с насмешкой. За последние пять лет она неоднократно посещала его каюту. Ничего серьезного в этом не было, но Марк любил на досуге вспомнить былой пыл. Неудивительно, что она относилась к капитану терпимее, чем остальные.

Полной противоположностью был Карл Джордан, наладчик систем корабля, главный в экипаже энтузиаст и скандалист, при этом самый серьезный человек из всех. Последнее определялось его возрастом: 25 лет. Служба на «Леди Макбет» была лишь вторым назначением в его космической карьере.

Что касается Шуца, космоника корабля, то о его чувствах нетрудно было догадаться, хотя он их никак не проявлял. В отличие от Марка он не был генетически приспособлен для космических полетов; после десятилетий работы на кораблях и в космопортах в его костях осталось совсем мало кальция, мышцы атрофировались, сердечно-сосудистая система тоже. На каждом астероиде были сотни таких, как он: все они постепенно заменяли свои отказавшие органы искусственными. Некоторые даже внешне переставали походить на людей. Шуц в свои 63 года еще сохранял человеческий облик, хотя органики в нем оставалось от силы 20 процентов. Но в принципе это мало беспокоило капитана: главное - Шуц был превосходным инженером.

- Нам предложили долю в прибыли, - обратился Марк ко всем, после чего объяснил теорию Виктории о кольцевых системах и методе обнаружения магнитной аномалии. - Рибейро обеспечит нас расходными веществами и полной криогенной загрузкой. От нас требуется одно: долететь на «Леди Макбет» до какой-нибудь кольцевой системы и обнаружить золото.

- Здесь, должно быть, кроется какой-то подвох, - сказала Вай. - Не верю я в золотые горы, плавающие в космосе и ждущие, чтобы их заарканили.

- Напрасно сомневаешься, возразил Роман. - Ты сама видела Дорады. Почему бы и другим элементам не существовать в том же виде?

- Не знаю. Просто не верю в простые способы разбогатеть.

- Потому что ты пессимистка.

- А что ты сам об этом думаешь, Марк? - обратилась она к капитану. - Что подсказывает твоя хваленая интуиция?

- Насчет экспедиции - ничего. Меня больше тревожит Антонио Рибейро.

- Действительно, очень подозрительный тип, - согласилась Кэтрин.

- Зато Виктория Клиф производит впечатление здравомыслящего человека, - сказал капитан.

- Странное сочетание… - пробормотал Марк. - Плейбой и астрофизик. Не представляю, как они спелись.

- Оба - уроженцы Соноры, - подсказала Кэтрин. - Я просмотрела местные базы данных и получила подтверждение: оба родились здесь. Земляки, так сказать.

- А как у них насчет конфликтов с законом? - поинтересовалась Вай.

- Никак. Антонио за последние семь лет трижды судился, все по поводу налогов, и каждый раз расплачивался.

- Терпеть не могу платить налоги! - подал голос Роман.

- Тяжбы с налоговым ведомством - обычное занятие богачей, - заметила Вай.

- Он не так уж богат, - возразила Кэтрин. - Я ознакомилась со списком почетных граждан Соноры. Рибейро-старший нажился на разведении рыбы: приобрел у корпорации по развитию астероида лицензию на заселение вод. В двадцать один год Антонио получил пятнадцать процентов акций фирмы, которые тут же продал за восемьсот тысяч долларов. Папаша продажу не одобрил, скандал выплеснулся в прессу.

- Выходит, он тот, за кого себя выдает: середнячок с запросами миллионера, - подытожил Роман.

- В таком случае непонятно, как он может оплачивать магнитные детекторы, которые мы должны развернуть, - сказала Вай. - А если он смоется, повесив на нас неоплаченный счет?

- Детекторы уже доставлены и ждут погрузки, - сообщил Марк. - У Антонио несколько партнеров. Все они такие же середняки, и все не прочь рискнуть.

Вай покачала головой, так и не избавившись от своих сомнений.

- И все же что-то здесь не так…

- Они согласились потратить на детекторы собственные деньги. Какие тебе еще нужны гарантии?

- Кстати, о каких суммах речь? - спросил Карл. - Каким богатством мы могли бы набить корабль?

- В грузовых отсеках «Леди Макбет» поместится примерно пять тысяч тонн золота, - ответил Марк. - Это резко снизит маневренность, но управление корабль не потеряет.

- Для справки… - Роман улыбнулся Карлу. - Нынешняя цена золота три с половиной тысячи за килограмм.

Карл уставился в пространство, производя мысленный подсчет.

- Это же семнадцать миллиардов долларов!

- За один рейс.

- Как Рибейро предлагает делить выручку? - спросил Шуц.

- Мы получаем одну треть, - ответил Марк. - Это примерно пять и восемь десятых миллиарда. Тридцать процентов от этой суммы мои, остальное делится поровну между всеми вами, как предусмотрено нашим контрактом.

- Здорово… - прошептал Карл. - Когда старт, капитан?

- Еще есть возражения? - спросил Марк, пристально глядя на Вай,

- Поступай, как знаешь, - уступила она. - Только помни: отсутствие трещин на поверхности еще не говорит об отсутствии усталости металла.

Заросли коралловых тростников разволновались, и это насторожило Этьен. Она вышла на веранду коттеджа и увидела, как три реты идут прямо через густые сине-зеленые заросли. На таком расстоянии реты походили на высоких женщин, да и вблизи они были не менее человекоподобны, чем сама Этьен. Расступались коралловые тростники, по ним разбегалась рябь, их нервозный хруст казался шепотом - далеким, когда слова неразличимы.

Вот уж чего она никак не ожидала, так это увидеть рет в своем захолустье. Этьен судорожно сглотнула, отгоняя воспоминания, которые она, казалось, похоронила давным-давно. Может быть, этот визит - ошибка или какая-то дурацкая бюрократическая формальность, отголосок прошлого?

Увы, напрасные надежды.