Собрание народных песен

«Среди памятников русской народной поэзии, вошедших в золотой фонд мировой культуры, выдающееся место принадлежит Собранию народных песен П. В. Киреевского», — этими словами открывается первый том нового академического издания этого памятника мировой культуры[1]. Именно мировой, представляющей поэтический гений русского народа точно так же, как «Махабхарата», «Старшая Эдда», «Манас», «Давид Сасунский», «Калевала» представляют гений своих народов, великие национальные культуры, являющиеся гордостью, духовным достоянием нашей планеты.

Уже современники прекрасно осознавали исторического значение Собрания народных песен П. В. Киреевского. Поэт Николай Языков, стоявший у истоков Собрания, писал 12 июля 1831 года (июлем датированы первые записи П. В. Киреевского): «Тот, кто соберет сколько можно больше народных наших песен, сличит их между собою, приведет в порядок и проч., тот совершит подвиг великий… положит в казну русской литературы сокровище неоценимое и представит просвещенному миру чистое, верное, золотое зеркало всего русского».

«Великим подвигом» называл дело П. В. Киреевского и Н. В. Гоголь. Дело, в котором немалая роль принадлежала самому Н. В. Гоголю, равно как и другим русским писателям, прежде всего, — А. С. Пушкину. «А. С. Пушкин еще в самом начале моего предприятия доставил мне замечательную тетрадь песен, собранных им в Псковской губернии», — так свидетельствовал сам П. В. Киреевский. Но этим не ограничивается участие великого поэта в «предприятии» П. В. Киреевского: ему принадлежит сама идея создания единого свода народных песен России, и первый том Собрания П. В. Киреевского, как известно, должен был открываться пушкинским предисловием (план предисловия сохранился в рукописях поэта). Вслед за А. С. Пушкиным и, во многом, благодаря А. С. Пушкину, «вкладчиками» П. В. Киреевского стали братья Языковы, Н. В. Гоголь, С. А. Соболевский, А. X. Востоков, В. И. Даль, А. Н. Кольцов, П. И. Якушкин, М. П. Погодин, К. Д. Кавелин, С. П. Шевырев, А. Ф. Вельтман. М. А. Стахович, Н. А. Костров, А. Ф. Писемский, Ю. В. Жадовская, А. В. Маркович.

«Великий подвиг» совершила вся передовая русская интеллигенция 30-50-х годов XIX века — писатели, историки, ученые, собиратели. Что тоже чрезвычайно характерно, поскольку ни одно фольклорное собрание, ни в одной стране не объединяло сразу столько выдающихся современников.

В этом немалая заслуга П. В. Киреевского. Отсюда и масштабы его Собрания, в котором представлены песенные сокровища России от Архангельска и Шенкурска, Украины и «области Войска Донского» до Урала и Алтая. Всюду у П. В. Киреевского были свои «корреспонденты»: на Севере — адмирал П. Ф. Кузмищев, учитель Н. П. Борисов, на Урале и в Оренбургском крае — В. И. Даль, в Среднем Поволжье — братья Языковы, на Украине — М. А. Максимович. «По мысли и программе» П. В. Киреевского началось «хождение в народ» П. И. Якушкина и других студентов Московского университета Н. А. Кострова, П. М. Перевлесского, тоже ставших собирателями.

Но ко всему этому необходимо еще добавить, что и сам П. В. Киреевский был не только организатором, но и крупнейшим собирателем своего времени, его собственные записи положили начало и составили основу Собрания народных песен. Иначе представление о нем и его Собрании будет далеко не полным.

В первом общенациональном фольклорном своде, первой общенациональной библиотеке фольклора есть своя сердцевина, вокруг которой располагаются все другие записи. Сердцевина эта — песни, записанные самим П. В. Киреевским в Центральной России. Четверть века собирательной деятельности П. В. Киреевского связано с Московской, Тульской, Орловской, Калужской и Рязанской губерниями. Здесь он полностью осуществил свой замысел: собрать и сохранить для потомков памятники «своенародной словесности».

Записи П. В. Киреевского — уникальнейшее явление. Уникальнейшее, прежде всего, по своему жанровому и тематическому разнообразию. Ни одному собирателю до П. В. Киреевского практически не удавалось (да никто и не ставил перед собой такой задачи!) записать все формы и жанры народной поэзии, как классические — былины, народные стихи, исторические, обрядовые, календарные песни, так и шуточные, сатирические, бурлацкие, ямщицкие, разбойничьи, солдатские. А в результате перед нами предстает та самая «лестница чувств», на которую впервые обратил внимание А. С. Пушкин в плане своего предисловия к Собранию П. В. Киреевского: чувств трагических и лирических, выражения народного протеста, гнева и народной сатиры, юмора.

В публикуемом сборнике фольклорные записи П. В. Киреевского впервые собраны вместе как единая и цельная коллекция, дополненная записями в этих же губерниях Центральной России других собирателей К. Д. Кавелина, М. П. Погодина, П. И. Якушкина, Н. А. Кострова, П. М. Перевлесского, А. В. Марковича.

Песни, записанные П. В. Киреевским в Московской, Тульской, Орловской, Калужской и Рязанской губерниях

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В ЗВЕНИГОРОДСКОМ УЕЗДЕ МОСКОВСКОЙ ГУБЕРНИИ

Село Ильинское

Эпическая поэзия

Фёдор Тыринов

Как поехал Фёдор Тыринов Да на войну воеватися; Воевал он трое суточек, Не пиваючи не едаючи, Из струме́нов ног не выймаючи, Со добра коня не слезаючи. Притомился его добрый конь, Притупилася сабля острая, Копьецо его мурзавецкое. Как приехал Фёдор Тыринов Да во свой во высок терём, Повела его родна матушка Да на Дунай-реку коня поить. Налетел на нее лютый змей О двенадцати го́ловах, О двенадцати хо́ботах; Он унёс его матушку Через те ле́сы тёмные, Через те ли круты горы, Через те моря синие, Моря синие, бездонные. Что бездонные, бескрайние, Во пещеры белы каменны. Прибегал его добрый конь Без его родной матушки, Говорил его добрый конь Человеческим голосом: — Что́ ты знаешь, Фёдор Тыринов? Повела твоя матушка На Дунай-реку коня поить; Налетал на нас лютый змей О двенадцати го́ловах, О двенадцати хо́ботах, Он унёс твою матушку Через те ле́сы тёмные, Через те ли круты горы, Через те моря синие, Моря синие, бездонные, Что бездонные, бескрайние, Во пещеры белы каменны.— Собирался Фёдор Тыринов По свою родну́ матушку: Он берёт книгу евангельску, Он берёт животворящий крест, Наточил саблю вострую, Отпустил копьё мурзавецкое, Он сади́лся на добра коня. Как поехал Фёдор Тыринов По свою родну матушку, Что за те ли круты горы, Что за те моря синие, Моря синие, бездонные. Что бездонные, бескрайние. Как подъехал Фёдор Тыринов К тому ль ко синю́ морю: Как где не́ взялась рыба Кит, Становилась из кра́ю в край, Из синя́ моря бездонного, Что бездонного, бескрайнего; Как поехал Фёдор Тыринов По́ морю, словно по́ суху. Подъезжает Фёдор Тыринов Ко пещерам белым каменным. Увидала его матушка Из красно́го окошечка: — Не замай, моё дитятко, Не замай, Фёдор Тыринов! Как увидит нас лютый змей, Он увидит, совсем пожрёт! — Не убойся ты, матушка, Не убойся, родимая! У меня есть книга евангельска, У меня есть животворящий крест, А ещё есть сабля острая, Да копьецо́ мурзавецкое. — Как увидел его лютый змей Из пещер белых каменных, Налетел на него лю́тый змей: Уж и бился с ним Федор Тыринов Три́ дня, три́ ночи, трое суточек; Размахнулся Фёдор Тыринов, Он смахнул ему го́ловы Об двена́дцати хо́ботах, Он убил его до́ смерти. Уж и стал Фёдор Тыринов, Уж и стал его добрый конь По колена в побоище. Как пустил Фёдор Тыринов Копьецо́ мурзавецкое По матушке по сыро́й земле: — Расступись, мать сыра́ земля, Ты пожри кровь нерусскую. Кровь нерусскую, неприятельску! Посадил Фёдор Тыринов Да свою родну́ матушку На головку, на темячко; Он понёс свою матушку Через те ле́сы тёмные, Через те горы кру́тые, Через те мо́ря синие, Моря́ синие, бездонные, Что бездонные, бескрайние; Как подъехал Фёдор Тыринов Ко тому ль ко синю морю, Как где не́ взялась рыба Кит, Становилась из краю в край, Из синя моря, бездоннаго, Что бездоннаго, бескрайняго: Как поехал Фёдор Тыринов По́ морю, словно по́ суху. Как пришел Фёдор Тыринов Да во свой во высо́к терём; Посадил свою матушку Он за свой за дубовый стол; И он стал её спрашивать: — Сто́ит ли, родна́ ма́тушка, Как моё похожде́ние Да твово́ порожде́ния? — Сто́ит, сто́ит, мило дитятко! Сто́ит да пере́стоит.

БОРИС И ГЛЕБ

Со Восточнаго держания Во словесном Киеве граде Жил себе Володимир князь, Имел себе трёх сыно́в: Старейший брат, а польший князь, А ме́ньших два брата, Борис и Глеб. Живши-бывши, Володимир князь Стал своим чадам бласловляти, А удельными гра́дами наделяти: Старейшему брату Чернигов град, Борису и Глебу Киев град. Живши-бывши Володимир князь В доме своём переставился. Чады его возлюбленные Со славою его погребали; Разъезжалися во разныя страны: Старейший брат в Чернигов град, А Борис и Глеб во Киев град. Живши-бывши старейший брат, Старейший брат, а польший князь В уме своём разуме смешался: И пишет князь злописа́ние Двум братам Борису и Глебу: «Вы ме́ньшие братья, святые князья, Святые князья, благоверные, Два брата мои, Борис и Глеб! Прошу я вас в пир пировать, Во че́стный пир вам пир пировать: Мы будем в моём доме отца поминать». Послы его прихождали, И посы́льный лист приношали Двум братам Борису и Глебу. Два брата Борис и Глеб Посы́льный лист принимали. Пред матушкой прочитали; И начали плакати-рыдати, И жалобным гласом причитати, Им матушка говорила: — Возлюбленные мои чада. Святые князья благоверные! Не ездите вы к большо́му брату в гости: К старейшему брату Святополкию; Не на пир он зовёт пировати, Не отца в своём доме поминати: Хочет он вас затребити, Всею Росеей завладати, Со всеми со удельными городами Со всеми со верными со слугами! — Они матушки не слушались, Садились на добры́их ко́ней, Поехали к большо́му брату в гости, К старейшему брату и к бо́льшему князю. А польший князь, ненавистный-злой, Не в доме он братиев встречает, Встречает далече в чистом поле, Свирепо на братьев взирает, Он зрит на них яко разбойник, Два брата Борис и Глеб Видют они напасть свою, Слезают с до́брыих ко́ней, Упали к большому брату в ноги, Старейшему брату, Святополку: Борис упал в правую ногу, А Глеб упал в левую; Начали они плакать и рыдати, И жалобным гласом причитати: — Любимый ты наш старе́йший брат, Старейший брат, а больший князь! Не срежь ты главы́ незрелыя, Не пролей ты крови християнской, Крови християнской понапрасну! Возьми ты нас в рабы себе, Работай ты нами как рабами! — А бо́льший князь, ненавистный-злой, Ни на что злодей не воззирает, Ни на плаканье, ни на рыданье, Ни на жалобное их причитанье: Бориса взял коньём вружи́л, А Глеба ножём зарезал; И повелел эти тела́, Борисово, Борисово и Глебово, Затащить во темны́ леса. И садился злой на добрый конь, И стал разъезжать и похваляться: — Слуги мои верные! Топе́рича наша вся Росе́я, Со всеми со удельными городами, Со всеми со верными со слугами! — А господь хвалы не слушает, Ссылает господь двоих ангелов Со ко́пием со во́стрыим; Повелел господь земли́ подрезати, Подреза́ти и потряса́ти; И они зе́млю подреза́ли, Подреза́ли и потряса́ли; Земля с кровию смешалася, Вся вселенная, ужаснулася, Словно в синием морс волны всколыхалися. Он думал, злодей, рай растворился, Ан сам сквозь сырой земли провалился. А те тела́, Борисово, Борисово и Глебово, Лежали ро́вно тридсять лет: Не зверь их, ни птица не трону́ли, Ни мрачное помрачение, Ни солночное попечение. Как тридсять лет миновалося, Явилося явление: Явился столб красный огненный, От земли и до не́ба; К тому столбу о́гненному Сходилися-соезжалися Цари, власти и патриархи, И все православные христиане: Служили молебны благочестны Двум братам Борису и Глебу; Святые тела обретоша нам Двух братьов Бориса и Глеба; От святых мощей было прощение; Погребали их, светов, со славою. А мы поем славу Борисову, Борисову славу и Глебову, Во веки веков, аминь.

КАЗАНЬ-ГОРОД

Соловей кукушку подговаривает, Подговаривает, все обманывает: — Полетим, кукушка, во сыры́ боры́. Мы совьем, кукушка, тёпло гнёздышко, И мы выведем малых детушек, Малых детушек, куколятушек! — Ой, у ключика у холоднаго, Молодец девицу подговаривает. Подговаривает, все обманывает: — Мы пойдем, девица, во Казань город: Как Казань город на красе стоит, А Казанка-речушка медком бежит, По горам-горам да всё ка́мушки, Да всё камушки, всё горючие, По лугам-лугам да всё травушки, Да всё травушки, всё шелковыя, — — Не обманывай, добрый молодец: Я сама знаю про то ведаю, Что Казань город на крови стоит, А Казанка-речушка кровью бежит, По горам-горам всё головушки, Всё головушки да всё буйныя, По лугам-лугам всё черны кудри, Всё черны кудри молодецкия.

«Как по речке по реке…»

Как по речке по реке тут пятьсот стружков плывут, А на всякием струже́чке по пятисот человек, Они едут — в вёслы бьют, сами песенки поют, Разговоры говорят, князь-Гагарина бранят: — Заедает князь Гагарин наше жалованье, Небольшое, трудовое, малоденежное, Со всякого человека по пятнадцати рублей. Он на эти-то на денежки поставил себе дом, Он поставил себе дом на Неглинной, на Тверской, На Неглинной, на Тверской, за мучны́м большим рядом, За мучны́м большим рядо́м, потолочек хрустально́й, А парадное крылечко белокаменное, Белокаменное, стены мраморныя, Стены мраморныя, по́ла-т лаком наведён, Как на этом-то поло́чке москворецкая вода, Москворецкая вода, по фонтану ведена, По фонтану ведена, жива́ рыба пущена́, Жива рыба пущена, кроватушка смощена. Как на этой на кровати сам Гагарин-князь лежит, Сам Гагарин князь лежит, таки речи говорит: — Уж и дай боже пожить, во Сибири послужить, Не таки́ бы я палатушки состроил бы себе, — Я не лучше бы не хуже государева дворца, Только тем разве похуже, — золотово орла нет. — Уж за эту похвальбу государь его казнил.

«По лужкам князь Голицын гуляет…»

По лужкам князь Голицын гуляет, Не один-то князь гуляет, с своими полками, С своими полками, ещё егарями. Думал-думал князь Голицын, где лучше проехать? Уж и полем князю ехать, — ему пыльно; Тёмным лесом князю ехать было страшно; А доро́гой князю ехать было стыдно. Уж поехал князь Голицын переулком. Подъезжал-то князь Голицын ко Собору, Скидовал-то князь Голицын пухову́ю шляпу, Становился князь Голицын на колени, И он кланялся царю Белому, Кланялся князь Голицын господам всем боярам: — Вы состройте мне, бояре, каменны палаты, Что не крытыя, не мшоны, совсем не свершоны.

«Не белая берёзушка к земле клонится…»

Не белая берёзушка к земле клонится, Не шелко́вая в поле травушка расстилается: Расстилалась в поле травушка — полынь горькая. Что горче тебя, полынушка-травушка, во всем поле нет: Что труднее тебя, служба царская, во всем свете нет! На строю́ стоять — на круто́й горе: Пристояли мы резвы ножки ко сырой земле, Приморозили мы белы ручки ко стальну́ ружью. Ходит наш генералушко с купцом по́ торгу, Закупает наш генералушко дроби-пороху, Заряжает наш генералушко сорок се́мь пушек, Пробивает наш генералушко стену ка́менну. — Ты пруска́я королевна, где твой пру́ской король? — Мой пруско́й король под столиком — серым котиком, На синё море опущается — ясным со́колом, — А укрепа моя, а укре́пушка, А укрепушка ты Бели́н-город! Ты кому ж, моя укрепушка, ты достанешься? Доставалася моя укрепушка царю Белому, Царю Белому, генаралушке Краснощокому.

«Лежат ляхи на три шляхи…»

Лежат ляхи на три шляхи, москаль на четыре: Лежат ранены поляки по сту по четыре, По сту по четыре, на каждой долине. Лежит ранен пан Костюша у белаго камня. К нему панья приезжала, жена молодая, Она плакала-рыдала, слезно причитала: — Не я ль тебе, пан Костюша, не я ль говорила, Говорила я, Костюша, не езди в Белой город, Полно, полно, пан Костюша, с Москвой воевати, — Москва славна и велика, больше нашей Польши!

КНЯЗЬ ВОЛКОНСКИЙ И ВАНЯ-КЛЮЧНИК

На улице Ветро́вице[2] Живёт-проживает Иван Клюшничик, Молодой нашей княгини полюбовничик. Живёт он годочик, живёт он другой, Спознал князь, доведался. Выходил же князь Волхонский на своё ново крыльцё, Как воскрикнул князь Волхонский громким голосом: — Ой вы слуги мои, слуги, слуги верные! Вы подите-приведите Ваню Ключничка, Молодой нашей княгини полюбовничка! — По двору широкому ведут Ванюшу, У нашего Ванюшеньки ноженьки путля́ются: А стоит же князь Волхонский — усмехается. Закричал князь Волхонский своим громким голосом: — Принесите вы лопаты широкия, Уж вы ройте, вы копайте ямы глубокия, Становите вы столбо́чки точёныя, Вы давайте переводы ильмо́вые, И вы вешайте-цепляйте пе́тельки шелко́выя, И вы вешайте-цепляйте Ваню Ключничка! — Ваня Ключничик в пе́тельке болтается: Молодая-то княгиня слезьми обливается; Ваня Ключничик в петельке болтается: Молодая-то княгиня в перинах кончается. Понапрасну князь Волхонский две души́ загинул, Через самую такую девочку скверную, Через самую такую подлячку последнюю. Приказывал князь Волхонский сыграть песенку, …………………………………… Что «Попито было-поедено, С молодой своей княгиней в коляске поезжено. На тесовой кровати поле́жано И за белыя за груди подержано!»

ЖЕНА МУЖА ЗАРЕЗАЛА

На зоре было на зо́рюшке, На восходе красна солнушка, На зака́те светла месяца, Как жена мужа поте́ряла, Вострым ножичком зарезала, Во студёной погреб бросила, Желты́м песком призасы́пала, Дубово́й доской захлопнула, Правой рученькой защёлкнула; Сама вошла в нову́ горницу, Набелилась, нарумянилась, Сама села под окошечко. Прилетели к ней два голубя, Два голубя да два сокола; То — его братцы родимые; Они стали ее спрашивать: — Ты, невестушка, голубушка! Ты скажи нам, где наш брат родной? — Ваш-ат брат пошёл коня поить. — Не обманывай, невестушка! Его смур[3] кафтан на жёрдочке, Его конь-ат во конюшенке, Пухова́ шляпа на стопочке. — Ваш брат пошел во чисто́ поле, За куницами, за лисицами! — Не обманывай, невестушка, Наша белая лебедушка! Что у тебя это за кровь в сенях? — Деверья мои любезные! Я белу́ю ры́бицу чистила ……………………………… Деверья мои любезные! Вы вяжи́те мне белы́ руки! Я брата вашего поте́ряла[4]: Вострым ножичком зарезала, Во студёный погреб бросила, Желты́м песком приусы́пала, Дубовой доской захлопнула, Правой рученькой защёлкнула.

ФЕДОР И МАРФА

За речкою, за быстрою, живет мужик Марко, У Марки сын Федор, у Федора жена Марфа. Гостили у них три гостьи. Гостили не нагостились, Гостили не нагостились, Только много намутили: — Уж ты, Фёдор, ты, Фёдор! Изведи жену Марфу! Ты возьми из нас любую, Либо Аксинью, Афросинью, Третью душу Полагею. — Марфа догадалась, У Фёдора попросилась: — Пусти, Фёдор, погостити На недельку, на другую. — Уж гостила я недельку, Уж гостила я другую, А на третью стосковалась: — Ох! ты, матушка, тошненько! Государыня, грустненько! — Ты открой, Марфа, окошко, Погляди, Марфа, в окошко, Уж не едет ли твой Фёдор? — Не успела Марфа открыти, Уж и Фёдор на двор въехал; Не успела Марфа закрыти, Уж и Фёдор вошел в избу; И он богу помолился, И он тестю поклонился: — Ты, тесть батюшко, здорово! Теща матушка, здорово! А тебя, Марфа, забыл я, Забыл поклон принести. Ох ты, Марфа, ты, Марфа! Собирайся поскорее; У нас дома не здорово: Свекор-батюшка неможет, Свекровь-матушка на часочку. — Вот и Марфа испугалась: — Ох, ты, матушка родная! Проводи меня подале Через тёмные лесы, Через крутыя горы, Через быстрыя реки, Через синее море. Ох, ты, матушка родима! Проводи меня подале, Как до самого до дворечька, Как до краснаго до крылечка, До серебряна до колечка, — Как вошла Марфа в избу. Она богу помолилась, Она свекру поклонилась: — Свекор батюшко здорово! Свекровь матушка здорово! А тебе, Фёдор, забыла: Ох! ты Фёдор обманщик! Сказал: дома не здорово: Свекор батюшка неможет, Свекровь матушка на часочку! — Истопи-то, Марфа, баню, Не жарку́ю, не парну́ю. Ты нагрей, Марфа, водицы Да студёной, не горячей. — Как пошла Марфа в баню, Уж что стал Марфу казнити, Стал казнити и рубити; Он ей голову на лавку, А скоры́ ноги под лавку, Тело бело под полочик. Как пришёл Фёдор из бани, Как пришёл Фёдор к невестам, Как к Аксинье, к Афросинье, К третьей душе Полагее. Вот Аксинья не сказалась, Афросинья отказалась, Полагея насмеялась: — Ох, ты Фёдор, ты Фёдор! Ох, ты девичий обманщик! Как извел ты жену Марфу, Изведешь ты и Аксинью, Люб Аксинью, Афросинью, Третью душу Полагею. — Уж пришел Федор в избу, И он стал дитя качати: — И ты ба́ю, ба́ю, дитятко! И ты ба́ю, ба́ю, милое! У тебя нету матушки, У меня милой ладушки, Милой ладушки, молодой жены!

Лирическая поэзия

«Ой по́ морю, мо́рю…»

Ой по́ морю, мо́рю, По тебе ль, по синю́ морю, Плыло́ стадо гусиное, А другое лебядиное. Отставала лебедушка Прочь от стада лебядиного, Пристала лебедушка Что ко стаду к серы́м гусям. Не умела лебедушка По гусиному кликати; По́чали ее гуси щи́пати, А лебедушка кликати: — Не щипли́те вы, серы́ гуси! Не сама я к вам залётывала, Не своею охотою; Занесло меня погодою, Погодою полудённою! По саду ли садику, По зеленому виноградику Как шли туто девушки, Позади их молодушки. Отставала Прасковьюшка Прочь от красных девушек, От подруженек голубушек; Приставала Прасковьюшка К молодым молодушкам. Не умела Прасковьюшка На головушке оправити[5]; Почали ей смеятися, А Прасковьюшка плакати, Свет-Ивановна ры́дати: — Вы не смейтесь, люди добрые, Вы соседи приближённые! Не сама я к вам заехала, Не своею охотою; Завезли меня добры кони, Что добры кони Никифоровы, Что добры кони Агаповича!

«Со восточной со сторонушки…»

Со восточной со сторонушки Потянули ветры буйные, Пошати́лися вере́юшки, Растворилися воро́точки. Не слыхала Аграфенушка, Как бояры на́ двор взъехали, Молодые на крыльцё взошли. Молодые богу молятся. Возметалась Аграфенушка, Словно белая рыбица: — Схороните вы, подруженьки, От удалого добра молодца! Что приехал разоритель мой, Что приехал расплети-косу. — Вьюн на воде возвивается, Зять у ворот увивается: — Тёща, моя тёща, ласковая. — Даром, даром! — Аграфенушка, моя суженая, ряженая! — Наступили князья-бояры, По́ломили сени новые, Ро́здавили чары зо́лотые, Выпустили соловья из саду́, Выпустили молода из зелену́. Уж как встужит Аграфенушка, Уж как всплачется свет Ивановна: — Свет вы, мои сени новые, Сени новые с переходами! Свет вы, мои чары золотые! — Не плачь, не плачь Аграфенушка! Ты не тужи, свет Ивановна! Я срублю тебе сени новые, Я солью тебе чары зо́лотые, Я у тебя буду соловей в саду, Соловей во саду, молодой в зелену; Буду тебя поу́тру рано будить, Рано будить, скору́ делу учить.

«Во саду, саду зеленыем…»

Во саду, саду зеленыем, Во вишеньи сладкием Тут ходил, гулял молодец; Он чесал свои русы́ кудри, Он чесал, приговаривал: — Прилегайте вы, русы́ кудри, К моему ли лицу белому. Привыкай, душа девица, К моему ли уму-разуму И ко нраву молодецкому, — За досаду показалося, Привыкать не хотелося. Еще знать-то привыкать будет, Спеси-гордости убавити, Уму-разуму прибавити.

«Разнесло, разлелеяло…»

Разнесло, разлелеяло По лугам водой вишенье, Водой ви́шенье, орешенье. Унесло, улелеяло Со двора три кораблика: Уж и первый корабль проплы́л Со атласным со бархатом. Уж другой-то корабль проплы́л Со зелёныим садиком, Уж и третий корабль проплы́л Со душёй красной девицей, С Аграфеной с Михайловной. Оставалася матушка На круты́м славном бе́режке; А сама стоя вспла́кнула. Во слезах слово молвила: — Воротись, мое дитятко, Воротись, мое милое! Позабыла трои́ ключи, Что трои́ ключи на зо́лоте, Со шелковыим поясом. — Не обманывай, матушка! Не трои́ ключи по́забыла, Не со шёлковым поясом; Всеё негу-та матушкину, И приветы-та братцовы, Добродетель сестрицыну.

«Ты река ль моя, реченька…»

Поется сиротам

Ты река ль моя, реченька, Река быстрая, волнистая! Что ты течешь, не колыхнешься, Жёлтым песком не возмутишься? Ты душа-ли красна девица, Ты Ульяна Акимовна! Что ты сидишь, не усмехнешься, Говоришь речь, не улы́бнешься? — Ой, вы люди мои добрые, Вы соседи приближённые! Уж чему ж мне смеятися? Мне чему радоватися? У нас полон двор карет стоит, Полна горница гостей сидит; Уж и все-то гости званые, Да что все-то поджида́нные. Уж одной-то гостьи нет как нет: Что родимой моей матушки! Государь уж ты мой, брат родной! Ты взойди, братец, на папертку, Ты ударь же трожды в колокол, Разбуди ты мою матушку! Снарядить-то меня есть кому, Бласловить-то меня не́кому!

«Летал голубь, ворковал…»

Летал голубь, ворковал, По терему прилетал, Слушал голубь, что говорят; Степан сударь говорит: — Александра, жизнь моя, Николавна, лапушка! Роди сына сокола́, Белым личиком в себя, Умом-разумом в меня; За выслугу за твою Сошью пару парчеву́, Душегрейку золоту́; Носи пару, не жалей, Рости сына, да лелей; Твоя будет честота, А мне, молодцу, похвальба́, Уда́лому похвальба.

«На сговоре, на девичничке…»

На сговоре, на девичничке, На девичьем было вечере, У Аграфены было в тереме У Ивановны в высокием. Ей в ночи младой мало́ спало́сь, Мало спалось, во сне виделось; Ей не ловок сон привиделся: Прилетал же к ней ясён соко́л, Он садился к ней на окошечко, На златую на причелинку. Что увидела ясно́ва сокола́ Аграфенина-та матушка: — Ох ты, дитятко, Аграфенушка, Ты приветь, приголубь ты яснова сокола́! — Ты родимая моя матушка! Я бы рада приветила ясно́ва сокола́, — Мое сердце не воротится, Живот кровью обливается, Лице сле́зьми омывается.

«Уж ты, мать моя, матушка…»

Уж ты, мать моя, матушка, Ой ты, моя сударыня! Ты взойди, моя матушка. Ты во мой во высок терём, В мою новую горницу, Во столовую све́тлицу; Гей, ты сядь, моя матушка, На мое на большо́ место, Впереди под окошечком; Погляди, моя матушка, На мою на русу́ косу́, На деви́чую ко́сыньку! Уж не долго мне, матушка, Во косе красоватися, Во русо́й величатися! От субботы до субботы, До сговора-девичничка, До деви́чьего вечера.

«Соболями Федосьюшка все леса прошла…»

Соболями Федосьюшка все леса прошла, Со́болями Петровна прошла леса тёмные; Она крыла леса алым бархатом, Она покатила золотым кольцём; Что пришло, прикатило к синю морю, Вскрикнула, взгаркнула громким голосом: — Есть-ли у синя́ моря перевощичек, Кто б перевез да меня молоду́, Да меня молоду́ на тоё сторону? А та сторона мне давно не мила́. — А те словеса не понравились; Где не́взялся вы́йскался Ларивон Фомич: — Душенька Федосьюшка, не плачь, не тужи, Не плачь, не тужи: я корабль пришлю, Я корабль пришлю со боярами. — Нейду, не хочу я на твой на корабль! Твой-то корабль качлив без ряду́, Кони твои самоду́рливы, Бояре твои напосмешливы. — Душенька Федосьюшка, будь сама добра! Буйну голову держи поклонную, Сердце рети́вое, покорное. Не плачь, не тужи, Федосьюшка! Соколо́м прилечу, под крылом унесу!

«Крепкая стена белокаменная…»

Крепкая стена белокаменная, Крепче ее нет изо всей Москвы; Крепкое сердце Аграфенушкино, Крепче ее нет изо всей родни. Не плачет она ни по батюшке, Не плачет она ни по матушке; Только она плачет по русо́й косе, Только возрыдает по деви́чьей красоте; — Ой, свет, моя ру́са ко́сынька! Свет девичья моя кро́сота! Не год я тебя косыньку чёсывала, Не другой я тебя русую плётывала! Вставанье мое было раннее, Моченье мое было мокрое, Чесанье мое было гладкое, Плетенье мое было мелкое. Вечор мою ко́сыньку девушки плели, Золотом ко́сыньку пе́ревели, Жемчу́гом ру́сую пе́ренизали. Бог суди Никифора Агаповича! Прислал ко мне свашеньку не милосливу, Не милосливу и не жалосливу: Взяла мою косыньку рвать порывать, Все золото с косыньки по́сорвала, Весь жемчуг из русой порознизала, Разложила косыньцу на две косы, Положила косыньку поверх головы: Тут тебе, косынька, и век вековать, Век вековать и конца не видать!

«Ой не пава по дворью ходила…»

Ой не пава по дворью ходила, Но павлиные перья роняла; А ходила, гуляла Аграфена, Аграфенушка вокруг терёму, Ивановна вокруг высо́ка; Она хо́дя слёзы рони́ла, Во слезах она речь гово́рила: — Мой немецкий замок, отоприся, Полужённая цепь, отложися, Кипарисова дверь, отворися, Шитый браный положок, распахнися, Тесова́я кровать, покачнися; Встань, проснись, моя матушка родима! Уж не год мне у те годовати, Не неделюшку мне гостити; Одну ноченьку мне ночевати, И тоё во слезах не видати; Во молитве всю ночь простояти, В руках свеченьку мне продержати.

«Ой, под лесом под тёмныим шелкова трава…»

В доме у нас хороводная

Ой, под лесом под тёмныим шелкова трава. По той траве донской казак погуливает, В звонча́тые гусе́люшки поигрывает, Выбирает донской казак невесту себе. Выходила красна девка, тонка́, высока́, Тонёхонька, высо́конька, собой хороша. Пойти было к суседушкам спросить про нее: — Суседушки-голубушки, каков человек? — Суседушки-голубушки не хвалят ее. — Спасибо вам, суседушки, что не женили вы меня! — Ой, под лесом под темным шелко́вая трава. По той траве донской казак погуливает, В звончатые гуселюшки поигрывает, Выбирает донской казак невесту себе. Выходила красна девка, тонка, высока, Тонёхонька, высоконька, собой хороша. Пойти было к суседушкам спросить про нее: — Суседушки-голубушки, каков человек? — Суседушки-голубушки всхвалили ее. — Спасибо вам, суседушки, что женили вы меня, Приходите, суседушки, на свадьбу ко мне. — Пиво варил, вино курил, меды становил.

«Ох ты, милый друг, научи меня…»

Хороводная

Ох ты, милый друг, научи меня, Научи меня, как домой прийти. — Ты пойди домой широким двором. — Мой широк терем растворён стоит, А мой милый друг за столом сидит, Гуся ру́шает, хлеба кушает, Ох ты, хлеб да соль, ты, мой милый друг, Хлеба кушати, молода жена. Мой высок терём растворяется, А мой милый друг подымается, За шелко́ву плеть принимается, Муж жену учил, муж угрюмую, Муж угрюмую, нелюбовную. Уж и тут я дружку не корилася, Свекру-батюшке поклонилася: — Свёкор-батюшка, отыми меня От постылого, от негодного. Свёкор-батюшка велит больно бить, Свёкор-батюшка велит слушаться. И тут я дружку не корилася, Я свекровушке поклонилася; — Свекровь-матушка, отыми меня От негодного, от постылого. — Свекровь-матушка велит больно бить, Свекровь-матушка велит слушаться. Уж и тут я дружку не корилася, Деверьку-братцу поклонилася: — Деверёк-братец, отыми меня, Отыми меня от негодного, От негодного, от постылого. Деверёк-братец велит больно бить, Деверёк-братец велит слушаться. И тут я дружку не корилася, И золовушке поклонилася: — Ты золовушка, отними меня От негодного, от постылого. Как золовушка сильно сердилась, Отняла меня от негодного, От негодного, от постылого.

«Вдоль по улице репе́нь…»

Вдоль по улице репе́нь, Вдоль по ши́рокой репе́нь, Репень стелется-расстилается, Расстилается, первивается. Как по этому репню две сестрицы шли, Они шли-прошли, становилися, Становилися, споклонилися. Что сестра-то сестре стала спрашивать: — Каково тебе, сестрица, за старым жить? — Мне за старым жить, только век дожить: Не белиться мне, не румяниться И мне черными чернилами не сурмливаться. Вдоль по улице репень, Вдоль по широкой репень, Репень стелется-расстилается, Расстилается, первивается. Как по этому репню две сестрицы шли. Они шли-прошли, становилися, Становилися, поклонилися. — Каково тебе, сестрица, за малым жить? — Мне за малым жить, только век дожить: Не белиться мне, не румяниться И мне черными сурмилами не сурмливаться. Вдоль по улице репень, Вдоль по широкой репень, Репень стелется-расстилается, Расстилается, первивается. Как по этому репню две сестрицы шли, Они шли-прошли, становилися, Становилися, поклонилися. Что сестра-то сестре стала спрашивать? — Каково тебе, сестрица, за ровней жить? — Мне за ровней жить только ра́дучи: И белиться мне, и румяниться, И мне черными сурмилами сурмливаться.

«Ой молодость, молодость, девичья красота…»

Ой молодость, молодость, девичья красота, Ой люли, ой люли. Чем мне тебя, молодость, при старости вспомянуть? Вспомяну тебя, молодость, тоскою-кручиною, Тоскою-кручиною, печалью великою. Пойду, млада, по воду с ушатами-ведрами, С ушатами-ведрами, с дубовыми веслами, Ведра пущу под гору, сама взойду на́ гору, Сама взойду на́ гору, раскинуся яблонью, Яблонью кудрявою да грушей зеленою. Тут ехали господа́ семидесять города́, Срубили ту яблоньку по сам был корешок; Тесали из яблоньки доски тонки, до́лги. Делали из яблоньки гусли, гусли звонки. Кому в гусли поиграть, под гуслями поплясать? Играть было мо́лодцу, плясать было девице.

«Сватался вор Яшка…»

Сватался вор Яшка Семь лет по Устиньи, Наряжался вор Яшка Во девичье платье, Выходил же вор Яшка На улицу гуляти, В хороводе плясати, — Вы, девушки-подружки, Сходите за Устиньей. — На ту́ пору Устинья Скорехонько соряжалась, На улицу выходила, В хороводе плясала. Схватил же вор Яшка За русую ко́су. — Ты, девушка Устинья, Пойдешь ли за меня замуж? — Либо пойду, либо нет, Либо я постригуся. Вы, девушки-подружки, Скажите моей мати, Искала бы меня мати Во Марьиной роще Под красной сосной. Я кровью венчалась, Ножом обручалась.

«Ой, по морю, по морю…»

Ой, по морю, по морю, По синему, по Хвалынскому, Плыла тута утушка, Плыла тута серая, Где ни взялся селезень, Где ни взялся искрасён, Ухватил он утушку, За правое крылушко; Вскричалась утушка, Вскричалась серая: — Покинь, покинь, и́скрасён! — Я в ту пору покину, Когда перья ро́сщиплю Да по морю ро́спущу. — По улице, улице, По широкой улице Гуляли тут девушки, Гуляли красавицы; Где ни взялся молодец, Где ни взялся бел, румян; Вскричалася девушка, Вскричалась красавица: — Покинь, покинь, молодец. Покинь, покинь, бел-румян! — — Я в ту пору покину, Когда косу ро́сплету, Когда косу ро́сплету, И на́двое ро́зложу.

«Пошли наши девки венки завивать…»

Пошли наши девки венки завивать, Венки совивать и цветки сорывать; Где девки-то шли, тут и рожь густа, Ужи́ниста, умоло́тиста; Где робята шли, тут и нет ничего, Тут и нет ничего, тут и полище, А где бабы шли, волосник[6] нашли; Одна-то надела, плясать пошла, А другая-то надела, скакать пошла.

«Ой, во поле липинка…»

Ой, во поле липинка, Под липкой бел шатёр; Под тем шатром стол стоит, За тем столом девица: Девица ширинку[7] шьет, Узду нижет жемчугом. Мимо ехал мо́лодец: — Бог на помощь, девица, Красна девица душа! Не мне ли ты ширинку шьёшь? Не мому ль коню́ уздицу? — Не по ко́ничке у́здица, Не по шляпочке ширинка, Не по мо́лодцу девица.

«Под елию лен, лен…»

Под елию лен, лен, Под зеленою дубравой! Что же ты, молодка, Что ты, молодая, Не весело ходишь? Не смело ступаешь? Аль тебя, молодку, Аль тебя, молодую, Свёкор худо любит? — Добрые люди Чего не затеют! У меня свекор — Да что батюшка родимый.— Под елию лен, лен, Под зеленою дубравой! Что же ты, молодка, Что ты, молодая, Не весело ходишь? Не смело ступаешь? Аль тебя, молодку, Аль тебя, молодую. Свекровь худо любит? — Добрые люди Чего не затеют! У меня свекровь — Да что матушка родима. — Под елию лен, лен, Под зеленою дубравой! Что же ты, молодка, Не весело ходишь? Не смело ступаешь? Аль тебя, молодку, Аль тебя, молодую, Ладо худо любит? — Добрые люди Сами догадались! У меня ладо, Что змея-скоропея: Шипит, не укусит, На улицу не пустит; Хошь он и пустит, Кожу долой спустит. Кожа своло́чится, А мне, молодой, Гулять хочется.

«Из-за лесу, лесу темного…»

Из-за лесу, лесу темного, Из-за садику зеленого. Заходила туча грозная, Не дождлива, не погодлива. По утрам раном ранёхонько Выпала бела порошица; Как по этой по порошице Дочь от матери уехала, Уехала, не спросилася, Ни с кем она не простилася. Середь лесу становилася, Середь лесу, середь темнаго, Середь садику зеленаго, С соловьями думу думала, С соловьями речь говаривала, Соловьюшкам наказывала: — Соловей ты мой, соловьюшко! Соловей ты, вольна пташечка! Полети-ка ты, соловушко, На мою родиму сторонушку, Ты скажи, скажи, соловушко, Мо́му батюшке низко́й поклон, А матушке челобитьице. Ах ты матушка, неволюшка, Чужа дальня сторонушка. Чужа́ дальня, незнакомая! Как чужой-та отец с матерью Безвинно журит, бранит, Понапрасну говорит, Старый молодёхоньку Не пущает погулять, Со робятами поиграть.

«Плакала сударушка, обливалась слезами…»

Плакала сударушка, обливалась слезами, Залила сударушка все дорожки и лужки, Все дорожки и лужки, круты, славны бережки. По бережку, по камешку, течет речка не шумит, Во саду ль, во садике соловьюшко поет. Не пой-ка, соловьюшко, шибко, громко во саду, Не давай назолушки сердечушку мому: Как мое сердечушко надорвалось кликучи́, На чужой сторонушке стосковалось живучи. Чужая сторонушка без ветра сушит, крушит, Чужой отец с матерью безвинно журят, бранят, Журят, бранят, понапрасну говорят. Спокаилась девушка, молода замуж пошла. Молода замуж пошла, за стараго старика. Старый молодехоньку не пущает погулять, Не пущает погулять, с робятами поиграть, С робятами поиграть, с холостыми пошутить.

«Весёлая беседушка, где батюшка пьет…»

Весёлая беседушка, где батюшка пьет. Он пьёт, не пьёт родимый мой, за мной скоро шлет А я млада младёхонька замешкалася За утками, за гусями, за лебедями, За волною за пташечкой за жорушкою[8]. Уж жорушка по бережку похаживает, Шелковую лист-травушку пощипывает, С холодною водицею прихлебывает. За речкою за быстрою четыре двора; Во етих ли во двориках четыре кумы. Вы кумушки, голубушки, подружки мои! Кумитеся, любитесь, полюбите меня; Пойдете вы во сад гулять, возьмите меня; Вы станете цветы срывать, сорвите-ка мне, Вы станете венки свивать, совейте-ка мне. Уж все венки поверх плывут, а мой потонул.

«Ходила младёхонька по чистому полю…»

Ходила младёхонька по чистому полю, Искала младёхонька калину с малиною: Калина с малинушкой очень рано расцветала. В тоё пору матушка меня горьку родила, Не собравшись с разумом в чужи люди отдала. В чужий людях, матушка, было жить умеючи, Умеючи, матушка, еще разумеючи; В чужих людях, матушка, три заботы на уме: Первая заботушка — деверь да золовушка, Другая заботушка — свекор да свекровушка, Третья-то заботушка — муж нёудала голова: Пашенька не пахана, бела рожь не сеяна. Первый-то годочик млада в горе прожила, Другой-то годочик сиротою прослыла, В третий-то годочик не гулливая была, В четвертый годочик малы детушки пошли, Малы детушки пошли, иссушили молоду.

«Ты трава ли моя, травушка…»

Ты трава ли моя, травушка, Трава му́рава зеленая! Уж что же ты, травушка, Уж что же ты, муравушка, При весне ты не зе́лена? — От чего же мне, травушке, При весне-та зеленой быть? Притолочили травушку Государевы конюхи, Во конюшеньку ходючи, Всё коней седлаючи, Всё коней седлаючи, Всё на службу сбираючи, Всё на службу на царскую. Ты трава ль моя, травушка, Трава мурава зеленая! Уж что же ты, травушка, Уж что же ты, муравушка, При весне ты не зелена? — От чего же мне, травушке, При весне-та зеленой быть? Притолочили травушку Все́ души́ красны девицы, В короводы играючи, Женихов выбираючи.

«Улица, улица, широкая моя!..»

Улица, улица, широкая моя! Трава мурава, зеленая моя! Во траве-та цветы лазоревые, Лазоревые, васильковые; Ко двору, двору, ко батюшке мо́му, Что ко терему ко матушкиному Невеличка птичка-пташечка Много знала, много ведала, Сине море перелётывала, Чисто поле перепорхивала. Как садилась-то пташечка В зеленом саду на яблоне У девицы под окошечком; Она слушала, послушала, Как красная девка плакала, За старова замуж идучи: — Ох, ты старый муж, мой старый муж! Ох, ты старый, погубитель мой! Погубил мою головушку, Всеё девичью красоту мою, Молодецкую мою молодость! Я про старого постелюшку стлала́ И я в три ряда каменью клала́, Во четвертый ряд крапива жгуча́, А про ровнюшку перину пухову, Изголовьице высо́ко положу.

«Пошла наша Дуня ленком побираться…»

Пошла наша Дуня ленком побираться, Дуня, Дуня, Дунюшка, Душа моя Дунюшка! Набрала-то Дуня да с горсточкой десять, Дуня и проч. Намыкала Дуня с умычечкой десять, Напряла-то Дуня с початочком десять, Изсновала Дуня с пристеночком десять; Пошла наша Дуня бёрда[9] добывати Семь сел исходила, бёрды не добыла, Восьмое селище, и то у попища. Присудили Дуне да добрые люди: В изгородне спати, плетень подавати, Плетень подавати, бревном прибивати, Бревном прибивати, хворост утыкати. Наткала-то Дуня со холстиком десять. Пошла наша Дуня холстики мочити, Холстик намочила, Дунай возмутила, Другой помочила, Дунай иссушила. Навстречу-та Дуне к…н сын боярин, К…н сын боярин, б…н сын татарин: — Бог помощь те, Дуня, холстики мочити, Холстики мочити, да все полотняны, Да все полотняны, женихам на платочки. — Пошла наша Дуня холстик расстилати, Разостлала Дуня на перву поветку, Поветь уклонилась, свинью задавила — Поросят одни ножки висят, Семьдесят гусят — одни носики висят.

«Ты лучина ль, лучинушка, лучина моя!..»

Ты лучина ль, лучинушка, лучина моя! Что ж ты, лучинушка, не ясно горишь? Что ж ты, хозяюшка, не весело сидишь? Аль у те, хозяюшка, хозяина нет? — Уж уехал-то хозяин в поле пашеньку пахать, Приказал сударь-хозяин в поле завтракать нести.— И я по́пашу, сам на солнце погляжу. Вот и солнушко на обеде, жена есть не несет, И я выпрягу лошадушку, поеду домой, И я вырежу лозу́ на упрямую жену. Подъезжаю ко двору́, жена ходит по́-двору. Уж набелена жена, нарумянена. Я спрошу у своей жены, спрошу у барыни своей: — И ты где, жена, была, где погуливала? — Я была, сударь, была я у крестничков твоих, За твое, сударь, здоровье чару выкушала. — Ай спасибо же, жена, не забыла про меня. — Уж как мне тебя забыть, я не знаю как избыть!

«Дорожка, дорожка, торна́ широка́!..»

Дорожка, дорожка, торна́ широка́! На тебе, дорожке, жёлтеньки песочки, На этих песочках стоят три садочка: В первыим садочке кукушка кукует, В другиим садочке девушка горюет, В трётием садочке мать сына спраша́ет: — Сын ли мой, сыночек, ясный соколочик! Ты скажи, сыночек, кто в роду́ милее: Жена, али тёща, али мать родная? — Жена по привету, тёща по совету, Нет в свете милее матушки родимой!

«Вы заводы ль мои, вы кирпичные…»

Вы заводы ль мои, вы кирпичные, Вы кирпичные, горемычные! Уж и кто этот завод завёл? Заводил этот завод добрый молодец, Добрый мо́лодец Иван Федорыч; Разоряла-то завод красна девушка, Красна девушка Палагеюшка. Разорёмши завод, сама в лес пошла, Сама в лес пошла по калинушку, По калинушку девка, по малинушку. Не в лесу ли, не в лесу девка заблудилася, На рябинушку девка загляделася, На кудрявую девка засмотрелася. Ты рябина ли моя, ты кудрявая, Ты кудрявая моя, моложавая! Ты не стой-ка, не стой на крутой горе, На крутой горе близко ко быстрой реке, Ко быстрой реке, к Волге матушке. Как придёт-та, придет весна красная, Весна красная, лето теплое, Обогреет тебя красно солнышко, Как польёт-то, польёт с круты́х гор вода, Как подмоет-то все твои кореньицы.

«Вечор молода во пиру была…»

Вечор молода во пиру была, Во пиру была, во беседушке; Не у батюшки, не у матушки, Я была в гостях у мила дружка, Я у милаго, у сердечнаго У московскаго обывателя, У трактирнаго завсегдателя, Я не мед пила, я не полпиво, Я пила, млада, сладку водочку, Сладку водочку, все вишневочку; Я не рюмочкой, не стаканчиком, Я пила, млада, через край до дна. Я в кабак иду, не шатаюся, С кабака иду пьяна, валяюся. И я лесом шла, не боялася, Частым полем шла, не шаталася; Ко двору пришла, пошатнулася, За вереюшку ухватилася: — Верея ль ты моя, вереюшка, Нова, точена, позолочена! Содержи меня, бабу пьяную, Бабу пьяную, шельму похмельную, Не увидел бы мой лютой свекор, Не сказал бы он своему сыну, Своему сыну, моему мужу. Уж как мой-то муж горький пьяница: Он вина не пьет, с воды пьян живет, С воды пьян живет, с квасу бесится, С квасу бесится, вор не повесится. Кисни, кисни, квас, вырви свекру глаз, А свекровушке волосник сшиби, А золовушке косу выдери, А деверюшке кудри вышиби!

«У меня ль муж не уда́ла голова…»

У меня ль муж не уда́ла голова, Не купил он мне черно́ва соболя, А купил он мне коровушку, Погубил мою головушку: Перво дело-то и коровушку подой, Другое дело-то подойничек помой, Третье дело-то теленочка напой. Погоню ли я коров на росу́, Попадался мне медведь во лесу́; Я медведя испугалася, Во часты кусты бросалася, Я за те кусты дубовые, Я за те прутья кленовые: — Ты, медведюшка, мой батюшка! Обдери мою коровушку, Обдери мою коровушку, Слобони мою головушку!

«Просилися веселы́е у старухи ночевать…»

Просилися веселы́е у старухи ночевать: — Ты пусти, пусти, старуха, веселыих ночевать, Гудки посушить, тонки струны посучить! — Пускала старуха веселыих ночевать: — Вы подите, веселые, вы ночуйте у нас, Вы ночуйте у нас, вы утешьте нас, Вы утешьте меня, стару бабушку, Стару бабушку с посиделушками, С посиделушками, красными девушками. — Уж один-то весело́й — он догадлив был, Ручки, ножки разметал, половичку подымал, Половичку подымал, кубышечки вынимал, Кубышечки вынимал, в окошечко вылезал, В окошечко вылезал, по дорожке побежал, По дорожке побежал, товарищам прокричал; Уж и стали веселые под кустиком отдыхать, Стали денежки делить, стали бабушку хвалить: — Ты живи, баба, подоле, накопи денег поболе! Мы куда ни пойдем, мы опять к тебе зайдём, Мы опять к тебе зайдём, твой дом сожжем, Мы твой дом сожжём, тебя стару убьём, Мы тебя убьём, твою дочь увезём, Твою дочь увезём с посиделушками, С посиделушками, с красными девушками.

«Таракан дрова рубил…»

Таракан дрова рубил, Себе голову срубил. Комар по воду пошел, В грязи ноги завязил; Его муха подымала, Свое брюхо надорвала. Блаха банюшку топила, Гнида щёлок щелочила, А вошь парилася, С полку грянулася, Не до пару вошь упала, Ребро переломила. Кричит: «Мать-попадья Породила воробья, Долгоносенького, Широхвостенького; Кто ни едет, кто ни йдет, Воробья попом зовет: „Ах ты, батюшка-попок! Что ты служишь без порток?“» — Я не ездил на торги, Не купил себе портки; Я поеду во торги, Я куплю себе портки, Портки строченые, Все заплоченные. — Я на мельницу езжал, Я диковинку видал. Что такую, растакую? Коза муку мелет, Козел посыпает, У них маленьки козлята И те не гуляют: Во гусли играют. А сорока-белобока Под гуслями пляшет, А синица-соколица Ногами-та: топ, топ! А совища из дуплища Глазами-та: хлоп, хлоп! А ворона колчанога Руками-та машет.

«Ох, ты, степь ли моя, степь, степь Саратовска!..»

Ох, ты, степь ли моя, степь, степь Саратовска! Далеко же ты, степь, протянулася, До того ли до села до Царицына, До того ли до князя до Голицына. На тебе ли на степи лежала дороженька; Никто по дорожке не проезживал, Не проезживал, не прохаживал; Только шли, прошли два полка солдат; За солдатами ехали молодые извощики. Занемог-то, захворал молодой извощичек; Он наказывает своим братцам, товарищам: — Ох вы, братцы мои, вы товарищи! Не помните вы, братцы, моей грубости, Моей грубости, молодецкой моей глупости! Заложите-ка, братцы, моих тройку вороных коней. Вы поедете, братцы, на мою сторонушку, Вы отдайте коней родимому батюшке, Вы скажите от меня батюшке низкий поклон, Моей матушке поклон-челобитьице, Малым детушкам благословеньице; Молодой-то жене скажите на три волюшки: Хоть замуж пойди, иль в вдовах сиди, Хоть в вдовах сиди, хоть гулять пойди. Уж мне замуж-то младой не хочется, Во вдовах сидеть не приходится, За гульбой идтить, мне убитой быть!

«Ах! вы, горы, мои горы, горы Воробьевски!..»

Ах! вы, горы, мои горы, горы Воробьевски! Ничего вы не поро́дили, породили бел горюч камень; Из-под камушка растёт част ракитов куст, На кусте-та сидит млад сизо́й орел, В когтях-та держит черна́ ворона́; И он бить-та не бьет, грозно спрашивает: — Уж ты где, ворон, был, где гуливал? — Я гулял-та, гулял во дикой степи́, Я гулял-та, гулял, вон где кустики, Я видал-та, видал диво дивное: Что лежит-та, лежит тело белое, Тело белое, солдатское; Уж никто-та к телу не подве́рнется, Уж никто к белому не подша́тнется; Только вьются тут три ластушки, Три ластушки, три касатушки: Перва ластушка вьется — родима матушка, Друга ластушка вьется, то родна́ сестра, Третья ластушка вьется — молода жена. Где мать-та плачет, тут река прошла; Где сестра-та плачет, тут колодезь бьет; Где жена-та плачет, тут роса легка; Взойдет солнушко, роса высохнет: Молода жена гулять пошла, Гулять пошла, семерых мужьев нашла.

«За рекою за быстрою мужик сено косит…»

За рекою за быстрою мужик сено косит, По другую сторонушку девка воду носит, Она носит, она носит, Сама бога просит: — Создай, боже, создай, боже, Хошь дождика сильна, Кабы сено комом село, Коса изломилась! — За рекою за быстро́ю стояла береза; Как под этой под березой убитый гвардеец; Он убитый, не зарезан, копейцом проколон, Черевёнчатой желеточкой личико покрыто. Приходила ко гвардею девка-горожданка, Черевёнчату желеточку она открывала, Она открывала, в лице признавала, В лице признавала, громко закричала: — Ой, умру-ли, ой, умру-ли я, жива не буду! Пущай меня не хоронят ни попы, ни дьяконы, Пущай меня похоронят солдаты-гвардеи!

«Уж как шли-прошли солдаты молодые…»

Уж как шли-прошли солдаты молодые; Как за ними идут матушки родные, Во слезах пути-дороженьки не видят, В возрыданьице словечка не промолвят. Что возго́ворят солдаты молодые: — Вы не плачьте, наши матушки родные! Не взмочити вам сырой земли слезами. Не наполнить синя моря горючи́ми, Не утешить командеров словесами! — Не ясен сокол с тепла гнезда слетает, — Молодой козак с фатеры соезжает; Уж не мать, не отец козака провожают, — Провожала козаче́нька красна девка, Провожала красна девка сиротинка. Проводивши козаче́ньку, стала плакать: — Что дай, боже, козаку да воротиться, Им по старым фатерам становиться! Кабы мне ли, молоденьке, прежня воля, Прежня воля, прежня воля, сизы крылы, Возвилась бы я, младенька, полетела, Где бы милого фатера, тут бы села, Тут бы села, тут бы села, посидела, Где бы милого кроватка, тут бы пала, Тут бы пала, тут бы пала и пропала.

«Не ясен сокол пролётывал…»

Не ясен сокол пролётывал, — Добрый молодец проезживал, Он солдатчину проведывал. У мужика было богатаго, Два сына были любезные, А третий-та сын постылый был. Уж меньшой-то сын расплакался, Отцу с матерью разжалился: — Гей, родимый ты мой батюшка! Гей, родная моя матушка! Али я вам не поилец был? Али я вам не кормилец был? — Сыновья мои любезные! Вы пойдите во зеленый сад, Уж вы срежьте все по жеребью: Большому брату калиновый, А среднему малиновый, А меньшому жилому́стовый[10]; Вы подите на Дунай-реку, Кинте жеребьи в быстру реку: Уж и чей жерёб на дно пойдет, Тому сыну во солдатушки идти. — Больши братья пе́рьво кинули: Уж больших-то братьев жеребьи Поверх воды они плавают; А меньшего-то брата жеребий, А меньшего-то, как ключ, ко дну. Уж меньший-то брат расплакался: Отцу, матери разжалился: — Гей, родимый ты мой батюшка! Гей, ты, моя родна матушка! Али я вам не поилец был? Али я вам не кормилец был? Бла́слови ты меня, батюшка, На чужу дальню сторонушку! Не покинь ты, родной батюшка, Не покинь ты, родна матушка, Вы мою-ли молоду жену, Да со малыми со детками!

Деревня Воронки́

Эпическая поэзия

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И РАЗБОЙНИКИ

На Илью́шеньке смур кафтан, Здунинай най![11] Крутожёлт тафта[12]. Что напали на Ильюшеньку Воры разбойнички, Что хотят-то Ильюшеньку Разбить-разгромить, Во полон полонить. — Вы отстаньте, воры разбойнички! Вам меня не разбить, не разгромить, Ни в полон не заполонить! Что́ же вам с меня хочется? Со мной нет ни злата, ни се́ребра. Вот на мне-то есть одна шубёночка, Есть шубёночка крутожёлтенька, Крутожёлтенька, тафта то́ненька. Они всё-таки от него не отстают. Они всё хотят разбить-разгромить, Разбить-разгромить, во поло́н полонить. Он натягивает струну тоненьку, Запущает калену́ стрелу́. Ему жалко их до сме́рти убить. Запускает стрелу в мать сыру́ землю́: Где калена́ стрела шла, на косую сажень драла́.

БОРИС И ГЛЕБ

Жил тут был Володимир князь, У него было ровно десять сынов, Из них он любил троих сынов, Бориса любил сына и Глеба, А третьего Опо́рхала. Послышал князь Володимир скорую кончину, Делил он своё царство на́ три до́ли: Борису отказывал город Киев, А Глебу отказывал город Ве́ршень, Опо́рхолу отказывал Чернигород. Опо́рхолу мало показалося. Задумал Опо́рхол пиры пировати, Отца своего, мать поминати. Поехал Опо́рхол братьев звати: — Поедемте, братцы, пиры пировати, Отца своего, мать поминати! — Борис и Глеб книги расклада́ют, По чи́слам дела́ разбирают: — Ох, братец ты, братец Опо́рхол! Отцу нашему, матери числа не выходят. — Поедемте, братцы, поскорее: У меня хлеб-соль припасёные. — Они ехали болотами, соло́тами[13], Темны́ми лесами и пото́пами. Середи пути-дорожки становилися; Опо́рхол долой с коня солезает, На Бориса ножик вынимает, Бориса ножём зареза́ет, А Глеба копьём закалает. Они ему возмолились: — Братец ты наш, братец, Опо́рхол! Коли тебе мало показалось, Возми ты у нас всё именье, А нас возми в услуженье: Мы будем служить как царю и богу! — Опо́рхол на их слова́ не сполега́ет, Бориса ножём зареза́ет, А Глеба копьём закалает; В боло́та, в соло́та их сволока́ет, Листо́м, хворосто́м заклада́ет. Находили на том месте святые мощи; Провалился Опо́рхол скрозь зе́мли; Становился столб огненный от земли́ до неба, Соезжалися попы, архиреи, Все люди, честны́е химандри́ты, Подымали святые мощи на головку, Понесли святые мощи в божью церковь.

ТАТАРСКИЙ ПОЛОН

Что у нас поле за пыль пылит. Пыль пылит и война стоит? Там огни горят, русских полонят. Доставалась теща зятюшке. Он привел тещу к широку́ двору́; — Ты встречай, жена, встречай, барыня, Я привел тебе бабу старую. Бабу старую, полонёную. Ты заставь ее трех дел делати: Ру́ченьками бел кудель прясти, Гла́зоньками гусей пасти, Ноженьками дитя качать. Качает дитя, прибаукивает: — Ты баю-баю, дитя милое, Ты по батюшке роду турского, А по матушке роду русского. Твоя-то мать моя дочь родна, Полонили ее девяти годов, Девяти годов по десятому. Услыхали ее няньки-мамушки, Прибежали они к своей барыне: — Ах ты, барыня, наша сударыня, Что говорит баба старая. Качает дитя прибаукивает: «Ты баю-баю, дитя милое, Ты по батюшке роду турского, Ты по матушке роду русского. Твоя-то мать моя дочь родна, Полонили ее девяти годов, Девяти годов по десятому». — Государыня моя, матушка! Вот тебе золоты ключи, Отпирай кованы ларцы, Ты бери казны сколько надобно, Ты поди, мати, в святую Русь.

ГРОЗНЫЙ ЦАРЬ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ

Грозный царь Иван, сударь, Васильевич, Созывал он почёстный пир. Всех князьёв и господ бояр; И хвалился Грозный царь, Иван, сударь, Васильевич: — Взял я Казань, взял и Астрахань, Взял великий скобы Новгород[14], Вывел измену из каменно́й Москвы! — Его сын и возговорит: — Ты, родимый мой тятинька, Грозный царь Иван Васильевич! Не во гнев бы твоей милости! Не хвались ты, мой тятинька: Взял ты Казань, взял и Астрахань, Взял великий скобы Новгород, — Не вывел измену из каменно́й Москвы. Что измена-то с тобой за одним столом, За одним столом пьёт и кушает, Бела ле́бедя ру́шает, С одного блюда, с одной ложечки! — Грозный царь Иван Васильевич: «Уж и как же нам свово сына известь?» Выходил он на но́вое крыльцо, Закричал он громким го́лосом своим: — Ино есть ли у меня палачи, Палачи-то уда́лы молодцы́, Чтоб срубили сыну голову Да по самыя по плечики, По его бы по могучия, Положили б на сере́бряно блюдо, Принесли бы к государю во дворец! — Не успел он слово молвити, Уж где не́ взялся стреме́нный стрелец, Он садился на несёдлаго коня, Он и гонит Никитской улицей Ко Никите ко Романычу: — Вы раздайтесь, люди добрые: За мной дело государево! — Он идёт — от дверей отпихивает, Всех слуг-прислуг отпы́ривает, От дверей отдвигивает: — Отойдите, слуги верные: За мной дело государево! — Он стои́т-то — богу молится, Богу молится, сам речь говорит: — Ты, Никита Романович! Что́ ты крепко спишь — не про́снешься? Ты не знаешь горя великого: Что потухла воску яраго свеча, Что померкло солнце красное, Что померкли звезды восточныя, Что не стало твово́ крестничка, Нашего мла́даго царевича! Повезли-то его на Боло́тичко, На Боло́тичко, на Житный двор, Чтоб срубить-то ему голову Да по самыя по плечики, По его ли по могучия! — А Никита Романович, Он скорёхонько просыпается, В лёгку одёжу одевается, На босы́ ножки в сапо́жки обувается, Он садится на несёдлаго коня, Он и гонит Никитской улицей На Боло́тичко, на Житный двор: — Вы раздайтесь, люди добрые: За мной дело государево! — Никто за топор не прима́ется, У всех руки отымаются; Уж как взя́лся-приня́лся Малютушка, Что Малюта Разкурлатов сын. Он ударил его по белу лицу: — Ты, Малюта Разкурлатов сын! Не за свой ты кус хватаешься. Этим кусом ты подавишься! Ино кто хочет за царя умереть? Того господи избавит от грехов, От грехов, от муки вечныя! — Уж и выискался стреме́нный стрелец: — Я хочу за царя умереть! — Тут срубили ему голову Да по самыя по плечики, По его ли по могучия; Положили на сере́бряно блюдо, Понесли к государю во дворец. Грозный царь Иван Васильевич, Выходил он на Кра́сное крыльцо: — Что собаке собачья смерть! — Во светлое воскресеньице Разослал указ по всеи Москве, По всем городам, по всем деревням: Что зау́тра, в светло воскресение, Приходили б люди добрые, Приходили бы ко за́втрене. Они все бы в платьях чёрныих, Они все бы во кручи́нныих, А Никита Романович, Уж он поцветнее всех надел. Он стоит — богу молится. Что выходят от зау́трени, Поздравляет его с праздничком И со младыим царевичем. — Ох ты, кум, кум любезный мой! Что ж ты мною насмехаешься, Надо мною наругаешься? У меня после обеденки Всем боярам перебор будет, Стану казнить, стану вешати: А тебе, кум, пе́рва пе́телька! — После завтрени разослал он указ По всей Москве, по всем городам, По всем городам, по всем деревням, Приходили б люди добрые, Приходили б в платье чёрныем, Они все бы во кручиныем; А Никита Романович Еще поцветней того надел. Он стоит — богу молится, Мла́даго царевича под поло́й держит. Как выходят от обеденки, Поздравляет его с праздником И со младыим царевичем. — Ох, ты кум, кум любезный мой! Уж и как же мне тебя назвать будет? Али дядюшкой, али батюшкой? Ино будь же ты мне бо́льший брат! —

КОСТРЮК

Созывал он почёстный пир, Созывал он князьёв-бояр, Не позвал Кострюка-Мастрюка, Свово шурина любезнаго. Приходил шурин попо́сле всех, Он садился повыше всех; Он не пьет и не кушает, Бела лебедя не рушает, Он сидит — думу думает. Государь-то похаживает, Он на шурина поглядывает: — Ой ты, шурин, ты шурин мой, Ой ты, шурин любезный мой! Что́ ты не пьёшь и не кушаешь, Бела лебедя не рушаешь? На царя ли лихо думаешь, На царевну ль благоверную, Или на весь на крещёный мир? — Ни на кого я лихо не думаю, Ни на царя, ни на царевну благоверную Только думаю об своей буйной голове: Что я семьдесят семь земель изошо́л, По себе я борца не нашол, По себе борца, удалова молодца́! — Выходил-то Грозный царь, Царь Иван, сударь, Васильевич, Выходил он на новое крыльцо, Воскричал он громким голосом своим: — Ино есть ли у меня борцы, У меня борцы, уда́лы молодцы? Приходили б к государю во дворец, Побороться с Кострюко́м-Мастрюко́м, С моим шурином любезныим! — Из села-то Кулебакина, Из деревни из Опа́льшиной, Выходили-то два братца, Да два братца, два родимые, Два Андрея два Андреича: Одевались в одёженьку лёгонькую, Обувались они в портя́ночки тоненькия, Во ла́потки ча́стенькие, В балахо́ньчики лёгонькие, Они и́дут путём-дорогою, Они шуточки пошучивают, Они друг дружку попи́хивают. Приходили к государю во дворец, Воскричали громким голосом своим: — Ино где у тебя борцы, Ино где борцы, уда́лы молодцы́? — Грозный царь Иван Васильевич: — Вот пришли борцы, удалы молодцы! Ох ты, шурин, ты, шурин мой, Ох ты, шурин, любезный мой! Ино вот тебе хлеб-соль на столе, Ино вот тебе борцы на дворе, Ино вот борцы, уда́лы молодцы́! — Уж Кострюк-Мастрюк бросается, Он бросался — семь столов повалил, И он семьдесят господ задавил. Как с больши́м братом схватилися, Они три часа водилися; Низёхонько поклонилися, Частнёхонько расхватилися: — Ох ты, братец, ты, братец мой, Ох ты, братец, родимый мой! Хочь ты родом-то повыше меня, Да ты силкой-то пониже меня! — Как с меньшим братом схватилися, Они часу не водилися, Не честнёхонько расхватилися, Не низёхонько поклонилися: Уж он первую поши́бочку пошиб, — С Кострючи́шка колпачишко сшиб; Он другую-то пошибочку пошиб, — С Кострючи́шка сапожи́шки сшиб, Уж и бился он — рубился Не об ста рублях, не об тысяце, Они билися-рубилися Об своих буйных головушках: Кто кого смо́жет, того рвать-щипать, Того рвать-щипать, до нага́ обдирать. Уж он третью-то пошибочку пошиб, — Подымал-то он повыше себя, Опущал-то он пониже себя; Уж он начал его рвать-щипать, Его рвать-щипать, до нага́ обдирать; — Грозный царь Ивап Васильевич! Не во гнев бы вашей милости, Что деру штаны атласныя! — Что глядит-то государыня Из косящета окошечка: — Ты, крапива, ты, крапива б…, Вы крапивныя се́мены! Много вас было насеяно, Да не много уроди́лося! — Грозный царь Иван Васильевич: — Ох ты, баба, ты, баба б…, Ох ты, баба, ты бабья знать! Что́ глядишь ты в косящето окно, Да не чорт ли тебя спрашивает? Защекотала сороченькой, Полетела с каменно́й Москвы.

«Не кулик по болотам куликует…»

Не кулик по болотам куликует: Молодой князь Голицын по лугам гуляет; Не один князь гуляет, — с разными со полками, Со донскими казаками, еще с егарями, И он думает-гадает: Где пройтить-проехать? Ему лесом ехать — очень тёмно; Мне лугами, князю, ехать, — очень было мокро; Чистым полем князю ехать, — мужикам обидно; А Москвою князю ехать, — было стыдно. Уж поехал князь Голицын улицей Тверскою, Тверскою-Ямскою, Новой Слободою, Новой Слободою, глухим переулком. Подъезжает князь Голицын близко ко Собору, Скидава́ет князь Голицын шапочку соболью, Становился князь Голицын на коленки, На коленки становился, сам богу молился, Богу помолился, царю-государю низко поклонился: — Уж ты здравствуй, государь-царь, со своими боярами, Со своими боярами, с большими князьями, А еще ты, государь-царь, с голубыми лентами, А еще ты, государь-царь, с разными полками! Ох ты, батюшка, государь-царь, ты наш православный! Ты зачем, государь-царь, черня-т[15] разоряешь? Ты зачем, государь-царь, больших господ сподобляешь?[16] Ты пожалуй, государь-царь, меня городочком, Не большим городочком, Малым-Ярославцем? — Нету, нету тебе, князю, нет ни городочка, Ни малого, ни большого нет Ярославца!

«У нас было на святой Руси…»

У нас было на святой Руси, На святой Руси, в каменно́й Москве, У Ивана было у Великаго, Стоял тут кипарисный гроб, Во гробу лежит православный царь, Православный царь Петр Алексеевич. Он крепко спит — не про́снется, В головах у него стоит старо́й сержант. Он и плачет — что река льется, Во слезах он слово вымолвит: — Батюшка наш, православный царь, Православный царь, Петр Алексеевич! Что ты крепко спишь — не про́снешься, Не про́снешься, не пробу́дешься? Вся наша силушка побитая, Побитая, порастре́пана.

«Как у нас было на святой Руси…»

Как у нас было на святой Руси, В славныем городе было во Москве, У собора было у Успенскаго, Молодой солдат на часах стоял, Во руках ли он ружье держал, Богу молится, сам слезна плачет, Он штыком бьет об мать сыру́ землю: — Расступись-разделись, мать сыра́ земля, Ты откройся-ка, золота парча! Православный Петр Алексеевич, Погляди-тка ты на свою армию, На свою армию, на свою гвардию: Наша армия во строю стоит, Во руках ружья держа́т, сами слезно плачут: — Аль, ребятушки, у нас прянту[17] нет? — Прянту нет, сухарей не стаёт.

«Как у нас было на святой Руси…»

Как у нас было на святой Руси, Как у нас было в каменно́й Москве, У Ивана у Великаго, В большой колокол зазво́нили. Молодой маиор пошол ко заутрени, Не дошедши собора богу молится, Богу молится, в землю кланяется: — Создай, господи, тучу грозную, Тучу грозную, непроно́сную! Подымитесь, ветры буйные, Разнесите с гор желты пески, Своротите бел-горючь камень! Встань-проснись, православный царь! Без тебя царство помутилося, Все солдатушки разбежалися, От чего они разбежалися? От того они разбежалися: Караулы стали крепкие, Перемены стали редкия, А мундиры зеленые, А морозы студёные, А сапожки-то на босу ножку.

«Как во городе во Вереюшке…»

Как во городе во Вереюшке, Во селе-то было Покровскием, Как стояли тут солдатушки, Что того ль полку — тарутинцы, Перва ротушка гарнадерская. Как охочи эти солдатушки По ночам гулять с красными девками, С красными девками со верейскими, Со молодками деревенскими. С половина-дня указ прислан был. Чтоб со вечера ружья чистили, Со полу́ночи шпаги све́тлили, Ко белу свету во строю стоять. Капитан кричит: «От ноги ружье!» А майор кричит: «По ремням спущай!» А полковничек: «Во поход ступай!» Все солдатушки в ружья брякнули, Красны девушки слезно вспла́кнули: — Ох вы, свет-то, наши солдатушки, Распобе́дные[18] ваши головушки! Что́ вы рано очень в поход пошли? Вы б дождалися поры-времечка, Поры-времечка, тепла леточка!

«Разбесчастненький, бестала́нненький…»

Разбесчастненький, бестала́нненький Наш-т король Прусский! Он на во́роне на ко́ничке Король разъезжает, Ничего-то король про свою арме́юшку — Ничего не знает, Только знает король про свою арме́юшку, Что ушла под француза. — Что прислал-то француз газе́тушки Ко мне не весёлы: Не весёлы-то газетушки, — За чёрной печатью! — Распечатал король эти газетушки, Он начал читати; Читал король газе́тушки, Сам слезно заплакал; Во слезах-то король слове́чушко, Словечко промолвил: — Ох вы, слуги мои, вы лаке́юшки, Слуги мои верны! Вы подите-тка, слуги-лакеюшки Во нову конюшню, Оседлайте вы, слуги-лакеюшки, Коней вороны́их. Мы поедемте, слуги-лакеюшки, Поедем гуляти: Не гуляти-то мы, слуги-лакеюшки, — На вой воевати, На свою-то мы, слуги-лакеюшки, Арме́ю смотрети. Уж и как-то наша арме́юшка Там она воюет? Не воюет-то наша арме́юшка, Го́речко горюет: Что горюет-то наша арме́юшка, Сама слезно плачет!

«Что не белая берёзынька к земле клонится…»

Что не белая берёзынька к земле клонится. Не шелко́вая в поле травушка расстилается: Расстилалась в поле травушка — полынь горькая. Что горче́й того нам, солдатушкам, служба царская! Пристоялись наши но́женьки ко сыро́й земле, Пригляделись наши гла́зыньки на укре́пушку. Ты укрепа моя, укре́пушка, Берлин-город! Ты кому, моя укрепушка, достанешься? Доставалась моя укрепушка царю Белому, Что тому ли генералу Краснощокову. Ходил-гулял Краснощоков купцом по́ ряду, Закупает Краснощоков свинцу-пороху, Заряжает Краснощоков сорок пу́шечек, Заката́ет Краснощоков сорок пу́лечек: Убивает Краснощоков у прусско́го матушку, Молодую королевну во поло́н берёт. Он не бьёт её — не вешает, только спрашивает: — Ты скажи-скажи, королевна, куды прус-король бежал? — Я голосом вам кричала, вы не слы́шали, Шелковы́м платком махала, вы не ви́дели: — Он на ’ко́шечко садился — сизым го́лубем, Под столом сидел прусско́й король — серым котиком, Он из те́рему вылётывал — вольной пташечкой, На черну́ю грязь садился — чорным во́роном, Во синё море бросался — белой рыбицей, На ’строво́чек выплывает — серой утицей, На кораблик он садился — добрым мо́лодцем, По кораблику рассыпался — белым же́мчугом.

«Приворачивай, ребята, ко царёву кабаку…»

Приворачивай, ребята, ко царёву кабаку, Ко царёву кабаку, зелено́го вина пить! Не успели вина пить, в барабаны стали бить, В барабаны выбивали, нас мо́лодцев высылали, Нас мо́лодцев высылали, легки шляпы надевали, Лёгки шляпы со пера́ми, с генералами гуляли. Генерал с нами гулял, сорок пушек заряжал, Сорок пушек заряжал, в Костроман-город стрелял. Костроман-город — приволье, питья-кушанья довольно. Ой, во́ лужках-лужка́х ходят девушки в кружках, Две девушки танцовали, нас мо́лодцев забавляли…

«Как под славным под городом под Очаковым…»

Как под славным под городом под Очаковым Собиралася силушка-армия царя Белаго. Они лагери занимали в чисто́е поле, А палатки разбирались по лиманту[19], Они пушечки-манерочки становили, Они шанцы-батареи спокопа́ли, Предводителя графа Потемкина обжидали, Предводитель граф Потемкин приказ о́тдал, Во втором часу ночи приказ отдал: — Уж вы, мла́ды е́гори, надевайте бело́ вы платье, Уж у нас зау́тра на праздник на Миколу С турками штурм будет! — Становились мы при мхах — при болотах, Много голоду и холоду принимали, Под Очаков-городочик подходили, Белокаменные стены пробивали, Барабанщики на белокаменну стену влезали, Влезали и отбой отбивали. Что Очаков-город взяли, взяли, Закричали: «ура! ура!» Ключи нам на золотом блюде выносили, Нам от всех врат ключи выносили: Слава, слава! Весь турецкий город взяли, Что все турки под нашею властью стали, Что Очаков-город взяли!

«Вы, солдатушки военны, командоры ваши верны…»

Вы, солдатушки военны, командоры ваши верны, Полковнички-адъютанты, где вы были побывали? Мы во Пруссии стояли, много горя принимали, Много горя принимали: во руках ружья держали, Крепко к сердцу прижимали и патроны вынимали, Мы заряды заряжали, шомпола́ми прибивали, В чисто поле выступали, в неприятеля стреляли. И мы начали стрелять, а француз от нас бежать, Кои в поле, кои в лес, побрасались в реку вниз. И мы билися-рубились ровно суточки, На вторые-то на сутки стали тела разбирать, Стали тела разбирать, свою армию смекать: Мы смекнули свою силу, — что побито сметы нет. Что нашли же мы убитых — генераликов до трёх, Полковничков до пяти, офицеров девяти. Во Росе́ю с маршем шли, — все весёлости нашли. Во Москву-город вступили — по фатерам становили, По фатерам-слободам, по купеческим домам. Как московские купцы, сказать право, что глупцы: Дочерей своих скрывали, во чуланы запирали. Девки плакали-рыдали, что солдат мало видали, Под окошечком сидели, во стеколушко глядели, Во стеколушко глядели, да отцов своих бранили: — Дураки наши отцы, солдатушки молодцы, Лице бе́ло, глаза серы, на поступку идут смело. — Мы кивнём девке бровями: «Пойдем в лагери за нами, Поглядишь наши палаты, там премилые солдаты!»

СЕСТРЫ ИЩУТ УБИТОГО БРАТА

Мать сына поро́дила, Отец сына не во́злюбил, Ссылат сына с двора долой: — Ты мне, сын, не надобен. Больша сестра коня вывела, Сере́дняя коня се́длала. Меньша́ сестра плеть подала, Подамши плеть, слово молвила: — Когда, братец, домой будешь? — Я тогда, сестры́, домой буду, Как синё море всколыхается, Бел-горюч камень наверх всплывет, На камешке кустик вы́растет, На кустике соловей вспоет. Синё море всколыхнулося, Бел-горюч камень наверх выплыл, На камешке кустик вы́растал, На кустике соловей воспел. Пошли сестры брата искать. Больша́ сестра — щукой в море. Середняя — звездой в небо, Меньша сестра — цветом в поле. Больша сестра брата не нашла, Середняя мельком видела, Меньша сестра брата нашла Под кустиком под ракитовым: Убит лежит добрый молодец, Белая грудь возрезана, В черных кудрях мышь гнездо свила.

ДЕВИЦА ОТРАВИЛА МОЛОДЦА

Вянет-вянет в поле травка, Засыхает корешок, Что завяла и заблёкла, Да не может отдохнуть; Когда дождиком помочит, Вся травушка отдохнёт. Было время совыканья, Когда мил меня ласкал, А ноноча перменилося: Он не мыслит обо мне. Сколько вздохов я вздыхала, Мой миленький не слыхал! Сколько слез я проливала, Мой миленький не видал! Пойду с горя в лес дремучий, Разгуляюсь, молода. Ничего в лесу не видно, Ничего и не слыхать, Только видно было, слышно Одно стадо лебедей; Все лебедушки попарно, А мне, младой, пары нет! Я по садику гуляла, Злы коренья копала, Накопавши злых кореньев, На Дунай-реку пошла; И я мыла злы коренья Бело-набело я их, Я сушила злы коренья, Сухо-насухо я их, Я молола злы коренья Мелко-намелко я их, Я варила злы коренья В меду, в патоке я их. Наварёмши злых кореньев, За милым дружком пошла; Я сажала да милова За дубовый стол его, Подносила я милому Стакан патоки ему; Поднесёмши я милому, Стала спрашивать его: — Ты скажи, скажи, любезный, Что на сердце на твоем? — На моем ли на сердечке Словно камышек лежит! Ты умела, размилая, К себе в гости залучить, Ты умела, размилая, Сладким медом напоить, Ты умей, моя милая, Тело бело схоронить! Схорони, моя милая, Промеж трёх больших дорог: Промеж Киевской, Московской, Промеж Питерской большой. — Как по Питерской дорожке Мово милого несут.

БРАТ ЖЕНИЛСЯ НА СЕСТРЕ

Что на горке на горе, на высокой, на крутой, На высокой, на крутой, стоял новый кабачок. Уж во етом кабачке удалые вино пьют, Удалые вино пьют, богатые дивуют. — Не дивуйте, богачи, за всё деньги заплачу. Во кармане гро́ша с два, разменяю да отдам. Поверь, поверь, шинкарочка, поверь пивца и винца. — Верю, верю, младой пан, на тебе есть синь кафтан, На тебе есть синь кафтан, за тебя дочку отдам. Я не дочку панночку, прелестную кралечку. — В субботушку молвили, в воскресенье ко венцу, В воскресенье ко венцу, не сказалися отцу. Приехали от венца, не сказали ни словца, Не сказали ни словца, давай пивца и винца, Давай пить и гулять, по имени называть: — Скажи, скажи, младой пан, как по имени назвать? — По имени дворянин, по прозванью Карпов сын. — Скажи, скажи, панночка, как по имени зовут? — Мое имя Катерина, по отечеству Карповна. — И брат сестру не узнал, за себя он замуж взял. — Пойди, Катя, в монастырь, а я пойду в темный лес, А пойду в темный лес, авось меня съест бес.

МУЖ-СОЛДАТ В ГОСТЯХ У ЖЕНЫ

Уж как шли-прошли солдаты[20], Они шли-прошли слободкой; В слободке становились, У вдовушки попросились: — Ты, вдова, вдова Наталья! Пусти, вдова, почевати, Ночевати, постояти! Нас немножечко, маленько: Полтораста нас на конях, Полтретьяста пешеходов. — А вдова им отвечала, Ночевать их не пущала: — У меня дворик маленек, А горенка не величка! У меня детей семейка! — Они силой ворвалися, Во горенку вобралися. Они сели по порядкам: Пешеходы все по лавкам, А конница по скамейкам; А большой гость впереди сел, Впереди сел под окошком, А вдова стоит у печки, Поджав свои белы ручки; Стоит она, слезно плачет. А большой гость унимает: — Не плачь, вдова молодая! Ты давно ль, вдова, овдовела? — И я в горе позабыла. — Уж и много ль, вдова, деток? — У меня деток четвёро. — Уж и много ль, вдова, хлеба? — У меня хлеба осьмина[21]. — Уж и много ль, вдова, денег? — У меня денег полтина. — Подойди, вдова, поближе, Поклонися мне пониже! Ты скинь, вдова, с меня кивер, В кивере — полотенце: Не твого́ ли рукодельца? На правой руке колечко: Не твого́ ли обрученья? — А вдова-то испугалась, Во новы́ сени бросалась, Малых детушек будила: — Вы вставайте, мои дети! Вы вставайте, мои малы! Не светел-то месяц светит, Не красное солнце греет, — Пришел батюшка родимый! — А большой гость отвечает: — Не буди ты малых деток! Я пришел к вам не надо́лго: На один я на денёчек, Что на е́дный на часочек!

Лирическая поэзия

«Где был, где был, да сизой селезень…»

Поется, когда приедут от венца, и жених с невестой сидят за столом на пире

Где был, где был, Да сизой селезень? Где была, где была, Сера утица? — Были они, были они В разны́х озера́х; Ноньче они, ноньче они На одном озере, Зоблят песок С одного берега. Где был, где был, Да Василий господин, Где был, где был, Да Григорьевич? Где была, где была, Да Ульянушка, Где была, где была. Да Филатьевна? — Были они, были они В разны́х городах; Ноньче они, ноньче они За одним столом: Пьют и едят С одного блюда, Кушают С одной ложечки!

«Чёрные кудри, чёрные кудри за стол пришли…»

Поется перед венцом, когда жених приедет за невестою и поведет ее за стол

Чёрные кудри, Чёрные кудри За стол пришли, Русую косу Русую косу, За собой повели; Чёрные кудри, Чёрные кудри Косу спрашивали: — Русая коса! Русая коса! Али ты не моя? — Я не твоя: Еще батюшкина, Еще батюшкина, Еще матушкина!

«Чёрные кудри, чёрные кудри за стол пришли…»

А когда приедут от венца, тогда поется

Чёрные кудри, Чёрные кудри За стол пришли, Русую косу, Русую косу За собой повели; Чёрные кудри, Чёрные кудри Косу спрашивали: — Русая коса! Русая коса! Али ты не моя? — Чёрные кудри, Чёрные кудри! Я топерь твоя, Я топерь твоя! Я не батюшкина, Я не батюшкина, Я не матушкина!

«По сеням сеничкам…»

По сеням сеничкам, По новым решетчатым Ходил, гулял молодец, Добрый молодец Борис Осипыч. Он чёл и перечёл Все звезды на небе; Одной не до́челся Звезды восточные: Знать, эта звездочка Да за облако зашла, За тучу грозную. По сеням сеничкам, По новым решетчатым Ходил, гулял молодец, Добрый молодец Борис Осипыч. Он чёл и перечёл Всех красных девушек; Одной не до́челся Красной девушки, Акулины Ивановны: Знать, эта девица Да ко завтрени пошла Богу молитися: — Создай мне, господи, Жениха хорошего, Свекра, что батюшку, Свекровь, что матушку!

«Не тёсан терём, не тёсан…»

Не тёсан терём, не тёсан, Только хорошо терём изукрашен, Алыми цветами расцвечён. Не учён Евдоким, не учён, Только хорошо снаряжён. Отпущала его мать к тестю в дом; Чтобы его тесть полюбил, Большими дарами подарил, Большими дарами, конями: — Мне эти дары — не в дары! Мне эти дары не милы! Эта мне любовь — не в любовь! — Не тёсан терём, не тёсан; Не учён Никита, не учён, Только хорошо снаряжён. Снаряжала его матушка, Отпущала его к тёще в дом, Чтобы его тещенька полюбила, Большими дарами дарила: Большими дарами — Верою, Большими дарами — Кондратьевною — Эти мне дары — всё в дары! Эти мне дары — всё милы! Это мне любовь — всё в любовь!

«Матушка! Да что в поле пыльно?»

Поется, когда жених едет за невестою, и ее подружки завидят его в окно

Матушка! Да что в поле пыльно? Сударыня моя! Да что в поле пыльно? — Дитятко мое! Добры кони взыгрались! Милое мое! Добры кони взыгрались! — Матушка моя! Да что в поле пыльно? Сударыня моя! Да что в поле пыльно? — Дитятко мое! Да бояры едут! Милое мое! Да бояры едут! — Матушка моя! На широку улицу едут! Сударыня моя! На широку улицу едут! — Дитятко мое! Не бось, не пугайся! Милое мое! Не бось, не выдам! — Матушка! На широкий двор взошли! Сударыня моя! На широкий двор взошли! ' — Дитятко мое! Не бось, не пугайся! Милое мое! Не бось, не выдам! — Матушка! В нову горницу взошли! Сударыня моя! В нову горницу взошли! — Дитятко мое! Не бось, не пугайся! Милое мое! Не бось, не выдам! — Матушка! За праву руку берут! Сударыня! За праву руку берут! — Дитятко! Да бог с тобою! Милое мое! Да бог с тобою!

«Уж и у́ броду, бро́ду…»

Уж и у́ броду, бро́ду, У мелка́ перевозу Стоит нова коляска, Шестерней запряжена. Уж как все кони́ убра́ны, Все убра́ны, под ковра́ми, Под коврами, подкова́ны; Как один конь не у́бран, Не у́бран, не снаря́жен, Не под ко́вром, не подкован. Все коня не любят Все его ненавидят. Как Никита коня любит, По бедра́м коня гладит: — Ох ты, конь, добра лошадь! Сослужи ты мне службу: Ты съезди по гордёну! По гордёну по Веру! — Уж гордёна гордлива, Уж гордёна ломлива: Во коляске сесть, не сядет; В пологу лечь, не ляжет: На коляске ехать — тряско! В пологу лечь — му́шно! В терему-то ей — душно! — А на мух-то — махальце! На гордёну-то — плетку!

«Вы, подруженьки, голубушки мои…»

— Вы, подруженьки, голубушки мои, Заплетите мне ру́сую косу́ Во корню-то мне мелко-на́мелко; Посередь моей русо́й косы Вплетите гайтан[22] шелковый; По конец-то моей русой косы Вы ввяжите ленту алую; Вы заприте золотым замком; И вы бросьте мои золоты ключи Во матушку во быстру́ реку́. Никита был рыболо́вщичком, Ефимыч был рыболовщичком: Он закинул невод шёлковый, Он от краю да до́ краю; Он пымал эти зо́лоты ключи. Признавал он эти зо́лоты ключи: — Не от Вериной ли русо́й косы — Отопрёт мою русу́ косу́, А меня за себя возьмёт!

«Вы, подруженьки, голубушки!»

— Вы, подруженьки, голубушки! Вы чешите буйну голову, Заплетите косы русые, Вплетайте гайта́ны шелковые, Ввязывайте ленты алые! Выходите гулять на улицу, И вы взройте круту́ гору, Чтобы мо́ему разлучничку Не взойтить бы, не взъехати, Ни коня бы за собой взвести, Ни меня бы за себя взяти! — Не печалься, Верушка, Не печалься, Кондратьевна! И я сам взойду на гору, И коня за собой взведу, И тебя за себя возьму! — Вы, подружки, голубушки! Запирайте воротечки Вы запорами железными! Моему-то разлучничку Не отпереть, не подумати, Ни меня за себя взяти! — Не печалься, Верушка, Не печалься, Кондратьевна! Привезу я с собой слесаря, Отопру твои воротечки, И тебя за себя возьму.

«Не долго веночку на стопочке висеть…»

Не долго веночку на стопочке висеть, — Не долго Олёнушке во девушках сидеть, Не долго Егоровне во красных сидеть, Не долго Егоровне русу́ю косу плесть: — Коса-ль моя, косынька, руса́я коса, Руса́я коса, девичья краса! Не год уж я косыньку чесывала, Не два года русую плётывала. Вставанье мое было раннее, Чесанье мое было гладкое, Плетенье мое было мелкое. Вечёр тебя, косыньку, девушки плели, Вечер тебя, косыньку, красные плели, Плели, плели косыньку, пе́реплели, И золотом русую пе́ревели, Же́мчугом косыньку у́низали. Бог суди Бориса Осипыча: Прислал ко мне свашеньку немилосливу, Немилосливу, нежалосливу. Взяла мою косыньку рвать, порывать, Золото из косыньки повыдергала, И же́мчуг из ко́сыньки повысыпала.

«Что и Вера Никиту со крыльца провожала…»

Что и Вера Никиту, Ой, ряди, ряди! Со крыльца провожала, Ой, ряди, ряди! Да ему наказала: Ой, ряди, ряди! — Поезжай, сударь, в субботу, Ой, ряди, ряди! Привези мне шкатунку, Он. ряди, ряди! Во шкатулке белильцев. Ой, ряди, ряди! Ты белильцев, румянцев, Ой, ряди, ряди! Мне белил порошковых, Ой, ряди, ряди! А румян-то горшковых, Ой, ряди, ряди! Пятьдесят аршин лентов Ой, ряди, ряди! — Ты мне алых, тафтяных, Ой, ряди, ряди! Голубых разноцветных, Ой, ряди, ряди! Мне девушек дарити, Ой, ряди, ряди! А молодушек белити. Ой, ряди, ряди.

«Ох, ты, ларчик мой, ларчик!..»

Ох, ты, ларчик мой, ларчик! Ой, ряди, ряди! Окова́ный ларь, прида́ный! Ой, ряди, ряди! Я не в год тебя накопила, Я не два сподобляла. Как пришла воля божья, И я в час раздарила: И я свекру порточки, А свекрови сорочку, Деверьям по платочку, А золовке голубке Из русо́й косы ленту. Ты красуйся, золовка, Ты красуйся, голубка, В моей в алой во ленте. Тебе не год годовати, Тебе не два красоватись, Одну недельку гостити.

«Растопися, мыленка!..»

Поется в девичнике, накануне свадьбы, когда моют невесту в бане

Растопися, мыленка! Разгорися, ка́менка! Ты расплачься, Олёнушка, Ты распла́чься, Ива́новна, Перед родным своим дедушкой[23]: — Ты, дедушка родимый мой, Ты на что пиво вари́шь? Ты на что зелено вино куришь? — Я твоих гостей поить Я твоих полюбовныих! — Растопися, мыленка, Разгорися, каменка, Ты рассыпься, крупён жемчуг, Ты по плису, по бархату, По столу по дубовому. Ты расплачься, Олёнушка, Ты расплачься, Ивановна, Перед родной своей матушкой: — Ты, родимая моя матушка, Ты на что пироги творишь? — Ты, дитя-ль, моё дитятко! Для гостей — твоих подруженек, Для подруженек голубушек!

«Пустая хоромина, все углы развалилися…»

Пустая хоромина, Все углы развалилися, По бревну раскатилися! На печище котище лежит, А по полу гусыня, А по лавочкам ласточки, По окошечкам голуби. Как пустая хоро́мина, Все углы развалилися, По бревну раскатилися! На печище котище лежит, То — люто́й свёкор-батюшко, А по полу гусыня, То — люта́я свекровь-матушка; А по лавочкам ласточки, То — золовки голубушки; По окошечкам голуби — Деверья ясны соколы.

«Ты река ль, моя реченька…»

Ты река ль, моя реченька, Ты река ль, моя быстрая! Течешь, речка, не колыхнешься, Из берегов вон не выльешься. Сидит наша умная девица Да Устинья Филипьевна, Сидит она — не улыбнется, Говорит речь — не усмехнется: — Вы, подруженьки голубушки! Да чему же мне смеятися, Чему же мне радоватися? Вона едет разоритель мой, Вона едет погубитель мой, Вона едет расплети-косу, Вона едет потеряй-кро́су. — Как возго́ворит Васильюшка, Как возговорит Григорьевич: — Что не я-то разоритель твой, Что не я-то погубитель твой: Разоритель-ать — твой батюшка, Погубительница — матушка, Расплети-косу — свашенька, Потеряй-кросу — друженько.

«Много, много у сыра дуба́ ветвей…»

Много, много у сыра дуба́ ветвей, Много ветвей, по́ветвей, Много листу зелёного, Только нет у сыра дуба́, Нет золотой макушечки, Позолоченной верхушечки. Много, много у Полагеи родни, Много роду и племени, Только нет у Полагеюшки, Нет родимаго батюшки И сударыни матушки. Ты, родимый мой братец, батюшка! Ты ложись ввечеру поздно, Ты вставай поутру рано, Ты пойти к ранней завтрени, Ты ударь трожды в колокол, Ты пусти звон по сырой земле, Разбуди мово батюшку И сударыню матушку. Мне топеря их надобно, Мне ко этому случаю, Бласловленью великому.

«Уж наши-то девки, уж наши-то кра́сны…»

Уж наши-то девки, Уж наши-то кра́сны Догадливы были, Совет совивали. Колодезь копали. Тут грушу сажали, Зеле́ну поливали. Андреян Андреяныч Выспрашивает: — Уж что жо́ ты у нас, груша, Уж что зелена? — Марьюшка-груша, Платоновна зелена́; В сени-то вступила, Сени обломила; В терём-то вступила, Терём пошатила, Терём пошатила, Бояр разбудила. Бояры вставали, Шляпы надевали, Вон из те́рему бежали.

«На море утушка купалася…»

На море утушка купалася, На синем серая полоскалась, Вышедши на крутой бережек, встрепенулася, Встрепенумшись, утушка сама вскрикнула: — Как-то мне с моречком расстатись будет? Как-то мне со крутых бережков приподнятися? Придут-то, придут морозы студёные, Выпадут порошицы, снеги́ белые; В те́ поры я с моречком расстануся, В те́ поры с крутых бережков приподымуся. — В тереме Верушка умывалася, В высоким Кондратьевна умывалася, Белыми белилами набелилася, Алыми румянами нарумянилася, Чёрными сурмилами брови су́рмила. Белые белила из Бела́ города, Алые румяны из каменно́й Москвы, Чёрные сурмилы из Черна́ города. Снаряжёмши, Верушка сама всплакнулася: — Как-то мне с батюшкой расстатися? Как-то мне из высока́ терема приподнятися? Приедет Микита господни со всем поездом. Приедет Ефимыч со всем поездом, Привезёт он свашеньку ломливую, Привезёт он друженьку чадли́вого; В те поры я с батюшкой расстануся, В те поры я из высока́ терема́ приподымуся.

«Скакал чижик-воробей…»

Скакал чижик-воробей Ко Иванову двору. — Я Ивана упою, упою! И я Марфу уведу, уведу, Ивановну, уведу, уведу Ко Марине во снохи, во снохи, Ко Григорьевне во снохи, Ко Алексею на руки, на руки, На долгие на веки, на веки.

«Не теки, вода, с гор по камушкам…»

Не теки, вода, с гор по камушкам, С гор по камушкам, по ступенечкам, Кто охочь гулять, передайся к нам: У нас девушки всё хорошие. Хороша девка — то Аннушка, Получше есть — то Матренушка, Красота им всем — то Оленушка. Аннушка тонкопрядюшка, А Матренушка — люта ткалюшка, А Оленушка — шелкошвеюшка. Не теки вода с гор по камушкам, С гор по камушкам, по ступенечкам, Кто охочь гулять, передайся к нам: У нас молодцы всё хорошие. Хорош молодец — то Александрушка, Получше его — то Михайлушка, Красота им всем — то Иванушка, Иванушка Харламович, Александрушка стрелять горазд, А Михайлушка-то писать горазд, А Иванушка-то читать горазд.

«Слетались голуби, слетались сизые…»

Слетались голуби, слетались сизые На один двор, (2) Садились женихи, садились соколы За один стол. (2) — Выбирай, Федосыошка, выбирай, Платоновна. Кой жених твой, Кой вековой. — Сидит на окошке в сафьянных сапожках Тот жених мой, Тот вековой. Слетались голуби и проч. — Выбирай, Дарьюшка, выбирай, Ивановна, Кой жених твой, Кой вековой. — Сидит на березке — Шлёнские волоски — Тот жених мой, Тот вековой. Лезет из-под ели, всего вши изъели, Сидит на латочке считает платочки, Лезет из-под дубу — нет ни одного зубу. Сидит на стакане, грызет таракана. Сидит на повете в золотой карете, Сидит на оконничке, считает рублевички, Сидит на березке, кудрявые волоски.

«На горе сосна расшаталася…»

На горе сосна расшаталася, Я давно с милым не видалася, Я увиделась — взрадовалася. Мой-ат миленький он горазд-то был, Он горазд-та был корабли снастить. Корабли снастил, сам на них поплыл Ко тому селу ко Архангельску, Ко той ко деревне ко Ивановской. Что в Ивановском мужики живут, Мужики живут небогатые, Мужики живут, бобыли слывут. Там старушеньки — все барушеньки, А молодушки — как воронушки, Красны девушки — ротозеюшки. На горе сосна расшаталася, и проч. Во тое деревню в Воронковскую В Воронках-та мужички живут, Мужички живут все богатые, А старушеньки — говорушеньки, А молодушки — бел-лебёдушки, Красны девушки — шелкошвеюшки. Добры молодцы — всё извозчики.

«Научить ли тя, Ванюша, как ко мне ходить?..»

— Научить ли тя, Ванюша, Как ко мне ходить? Ты не улицей ходи, Не широкою гуляй — Переулочками; Не в калиточку скрыпи — В подворотенку; Ты не голосом кричи — Соловьем свищи; Чтобы я, красна девица, Догадалася: Со пиру бы, из беседы Подымалася. Скажу батюшке: — Голова болит! Скажу матушке, Что я вся больна. Я подруженькам скажу — Я гулять пойду. Ко милу дружку прийду Здоровехонька, Веселехонька.

«Вы, молодчики, размолоденьки дружки…»

Вы, молодчики, размолоденьки дружки, Вы ласковы, расприветливы сердцу слова! Без огню-то мое сердце изожглось, Что без ветру мои мысли разнесло, Разнесло мысли вдоль по чистым полям, Вдоль по чистым полям, по зеленым лугам. Кто бы, кто бы мому горечку помог, Кто бы, кто бы мое сердце сократил, Со пути-ли, со дорожки дружка воротил? Возвратися ты, мой миленький, назад! Наглядитесь, очи ясныя, в запас, Не страдало б мое сердце хоть на час. Сидела б я в новой горнице одна, Белой грудью я на красным окне, Глядела бы в чисто поле далеко, Я роняла горячи слезы из глаз, Я бранила бы чужу́ дальню сторону́: — Ты, злодей, ты, злодей, чужа дальня сторона! Разлучила меня с отцем с матерью, Во вторых-то, с любезным дружком, А во-третьих, со родимой стороной.

«Без поры-то, безо время стала трава сохнуть…»

Без поры-то, безо время Стала трава сохнуть: Без прилуки мил Ванюша В иную влюбился, В иную влюбился, Волюшки лишился. Ох ты, воля, моя воля, Воля дорогая, Воля дорогая! Девка молодая, Девка по саду гуляла, Кро́соту теряла, Кро́соту теряла, В острожок попала; Стыдно девке, стыдно красной В остроге сидети, А еще того тошнее, В окошко глядети. Мимо мо́его окошка Лежала дорожка; Как по этой по дорожке Много ходят, ездят: Господа едут, бояра, Купцы и мещане, Купцы и мещане, Мужики-крестьяне; Мово милаго Ванюшу Его здеся нету: Знать, мой миленький Ванюша За рекой гуляет, Он за реченькой гуляет, За быстрой шатает. Не один миленький гуляет, — С красною девицей, С красною девицей, С купеческой дочкой.

«По сеням я ходила, по новым гуляла…»

По сеням я ходила, по новым гуляла, Ей, ей ехо-хо, ей, ей, о́хти мне! Русу косу чесала, а́лу ленту вплетала, Ручку в пазуху клала́, К себе милаго ждала́, Ей, ей, ехо-хо, ей, ей, о́хти мне! Моя русая коса всему городу краса, Всем холостыим сухота, А женатым грусть-тоска, А малыим плаканье, а старыим оханье! Еи, ей, ехо-хо́, ей, ей, о́хти мне! Ох ты миленькой милой, Выхваляешься ты мной, моей русою косой, Не смеешься ль надо мной? Ей, ей, ехо-хо, ей, ей, о́хти мне!

«Со восточной, со восточной со сторонки…»

Со восточной, со восточной со сторонки Не студён-то, холодён ветерок поносит; Все дубровушки во поле расшумелися. Ничего-то во шуму, в роще не слышно, Во тумане никого не видно. Только видно, слышно один голосочик, Голосочик-ат слышно человечий, Человека слышно не простого, Не простого, — козака Донского, Моего-то дружка размило́ва. Мой-ат миленький по роще гуляет, Развеселую свою песню распевает, Разлюбезную свою часто вспоминает: Кабы слышала моя размилая, Светик, лапушка моя, дорогая. Она вышла бы ко мне на ново крылечко, Промолвила бы со мной е́дное словечко, Обра́дала бы мое ретиво сердечко; Не так-то бы мому сердцу было тошно, Не так-то бы моему животу досадно.

«Ой, матушка, тошно мне…»

Ой, матушка, тошно мне, Сударыня, грустно мне, Умереть с горя хочу! — Не умирай, дитятко, Не умирай, милое, Без духовнаго попа! Не привесть ли, дитятко, Не привесть ли, милое, Да духовнаго попа? — Не надо мне, матушка, Не надо, сударыня, Мне духовнаго попа: Приведи мне, матушка, Приведи, сударыня, Я кого верно люблю; Люблю я, матушка. Люблю, государыня, Я донско́ва казака. Козачёк малёшенек, Козачёк глупёшенек, Козак добрый человек. Чесал козак кудерьки, Расчесывал русыя, Часты́м рыбьим гребешком. Расчесамши кудерьки, Расчесамши русыя, Пухову́ шляпу надел. Надемши он шляпочку, Надемши пухо́вую, Вдоль по улице прошол. Прошедши он улицу, Прошедши широкую, Бы́стра реченька бежит. По этой по реченьке. По этой по быстрыей, То́нка жёрдочка лежит; По этой по жёрдочке, По этой по тоненькой, Мой миленький перьходил. Перьломилась жердочка, Перьломилась то́ненька, Мой любезный потонул. Свалилася шляпочка, Свалилась пухо́вая С удалова мо́лодца; Поплыла эта шляпочка, Поплыла пухо́вая Вдоль по быстрой по реке. Увидала девица, Увидала красная, Из высока терема, Проклинала девица, Проклинала красная, Эту быструю реку: Занесло бы реченьку, Занесло бы быструю, Да желтым песком! Каково же реченьке, Каково же быстрыей, Без крутыих берегов? Таково-то девице, Таково-то красавице Без милова жить без дружка!

«Ох, ночь моя, ночка те́мная…»

Ох, ночь моя, ночка те́мная. Ночка темная, ночь осенняя! Молодка, молодка молоденькая, Головка твоя распобедненькая! С кем тебе, молодка, ночь спать, ночевать? С кем спать, ночевать, с кем ночь коротать? — Боюсь молода я ночь спать одна: Лягу спать одна без милова без дружка, Без милова без дружка, обуяла грусть-тоска! Грусть-тоска горе берет — далеко милой живет, Далёко, дале́че, на той стороне, На той стороне, не близко ко мне, Не близко ко мне, за Москва-рекой. По той ли сторонке идёт мой милой, Идёт мой милой, машет правой рукой, Ручкой правою, черной шляпою: — Перейди, сударушка, на мою сторонушку: На моей сторонке гулянье и гульба, Гулянье, гульба и приятели-друзья. — Я бы рада перейти, — переходу не нашла, Переход нашла, — жердочка тонка, Жердочка тонка, — речка глубока: Боюсь, обломлюсь, боюсь, утоплюсь.

«Несчастная девушка я на свете рождена…»

Несчастная девушка я на свете рождена; Несчастли́вая Дуняша все любови изошла, Все любови изошла, себе дружка не нашла! Полюблю я, девушка, я такого молодца, Я такого, удалова, фабричнаго, бра́ваго, Фабричнаго, браваго, Ванюшу кудряваго, Ванюшу кудряваго, белаго, румянаго. Ты фабричный, бравый мой, что ты сделал надо мной? Что ты сделал надо мной, над моею головой? Вор измучил, истерзал, чужу сторону спознал, На чужой дальней сторонке он иную полюбил, Меня горькую, несчастную навеки позабыл! Он оставил вор, разбойник, век во девушках сидеть, Век во девушках сидеть, худу славушку терпеть. Никто горькую, несчастную, меня замуж не берёт: Что ни старый-то, ни малый, ни ровнюшка горькой пьяница.

«По́-лугу я, де́вица, гуляла…»

По́-лугу я, де́вица, гуляла, По́-лугу я, красная, гуляла. По́-лугу я, по́-лугу я, По-лугу, по-лугу, по-лугу я! Ягоды девица собирала. Ягоды красная собирала, Ягоды, ягоды я, Ягоды, ягоды, ягоды я! Страху девка набралася, Страху красна набралася. Страху я, страху я, Страху я, страху я, страху я! Ольху девица ломала, Ольху красная ломала, Ольху я, ольху я, Ольху я, ольху я, ольху я! Сверху девица сломила, Сверху красная сломила, Сверху я, сверху я, Сверху я, сверху я, сверху я! К речке девка подходила, К речке красна подходила, К речке я, к речке я, К речке я, к речке я, к речке я! Свежую рыбушку ловила, Свежую красная ловила, Рыбу, рыбу я, Рыбу я, рыбу я, рыбу я! Печку жарко затопила, Печку красна затопила, Печку я, печку я, Печку я, печку я, печку я! Дружка в гости заманила, Дружка красна заманила, Дружка я, дружка я, Дружка я, дружка я, дружка я! Свежией рыбушку кормила, Свежией красная кормила, Рыбой я, рыбой я, Рыбой я, рыбой я, рыбой я! Косточкою подавила, Косткой я, косточкой подавила, Косткой я, косткой я, Косткой, косткой, косткой я!

100

«Отдаст меня молодёшеньку батюшка в чужи люди…»

Отдаст меня молодёшеньку Батюшка в чужи люди: Прибеседила родимая матушка, Приговорщик был братец-батюшка: — Отдадим сестру в чужи́ люди, Во чужи люди, во незна́емые. Во чужих людях надо жить умеючи, Жить умеючи, разумеючи. Мы во торг-ат поедем, побывать заедем, Из торга-то поедем, ночевать заедем. Я спрошу-то у дочки-матушки: — Каково же тебе жить в чужих людях? — Ты поди-ка, родимая матушка, в зелёный луг, Ты спроси-ка гуся-лебедя, Не зябу́т ли его ско́ры ноженьки, Не ноет ли мое ретиво́ сердце? — Родимая дочка-матушка! Носи платье цветно, не складывай, Ты терпи горе, не сказывай. — Родимая матушка, Понося-то платье — сложится, Потерпя-то горя — скажется.

101

«Лучина ль, лучинушка берёзовая!..»

Лучина ль, лучинушка берёзовая! Что же ты, лучинушка, не ясно горишь, Не ясно горишь, отсвечиваешь? Али ты, лучинушка, в печи не была? — Была я в печи вчерашней ночи́, Вчерашней ночи в углу на печи; Лютая свекровушка сердита была, Меня ли лучинушку водой подлила. — Подружки, голубушки, ложитеся спать, Ложитеся спать: вам некого ждать; А мне молодешеньке всеё ночь не спать, Всеё ночь не спать, кровать убирать, Кровать убирать, мила́ дружка ждать… Не дождамши милаго, ложилася спать. Первый сон заснула — нету никого; Другой сон заснула — не бывал никто; Третий сон заснула — заря белый день. По зорьке по беленькой милый идёт; Кунья на нём шубочка пошумливает, Козловы сапожки поскрыпывают, Пуховою шляпочкой помахивает. Что ж ты, добрый молодец, давно не бывал?

102

«Невеличка птичка-пташечка…»

Невеличка птичка-пташечка Она знала, много ведала, Чисто ноле перелётывала, Сине море перепорхивала. Садилась птичка-пташечка В зелено́м саду на яблонке; Как слушала птичка-пташечка, Как красная девка плакала, Во тереме она сидючи: — Красота-ли моя, кро́сота! Кому, кро́сота, достанешься: Аль старому, али малому, Али ровне, горькой пьянице? Доставайся, моя кро́сота, Сырой земле, гробовой доске!

103

«Уж как звали молодца, подзывали молодца…»

Уж как звали молодца, подзывали молодца Ой, Дунай-ли мой, Дунай, сын Иванович Дунай![24] Как во пир пировать, во беседушку сидеть, Как в беседушку сидеть, себе невесту выбирать. Середь горницы на скамье, против вдовушки-души Молодец вдове челом, — с молодца шляпа — долой: — Уж ты, вдовушка, подай, супротивница, подай! — Не твоя, сударь, слуга, я не слушаюсь тебя, Я не слушаюсь тебя, не работа́ю на тебя! — Уж пошел молодец не радошен, не весел, Не радошен, не весел и заплакал да пошел: Не честь молодцу, не хвала удальцу От своих братьев, от товарищей. Уж как звали молодца… и проч. Середь горницы на скамье, против девицы-души Молодец девке челом, — с молодца шляпа — долой: Ты, девица, подай, раскрасавица, подай! — Я твоя, сударь, слуга, я послушаюсь тебя, Я послушаюсь тебя, поработа́я на тебя, Буду, сударь, работа́ть, черну шляпу подымать, Черну шляпу подавать, на тебя, друг, надевать. — Как пошел молодец, как пошел удалой И радошен и весел, сам защелкал да пошел: Уж как честь молодцу и хвала удальцу От своих-то братьев, от товарищей.

104

«У ду́бика у сы́рого…»

У ду́бика у сы́рого, Сидит девка, что ягода. Калина моя! Малина моя! Точёт пояс разны́х шелков, Разных шелков — семи сортов; Не столь точёт, сколь плачет: — Кому-то я достануся? Доставалась я ста́рому; Он стар добре́, не ро́вня мне, Не ровнюшка, не по́д-версту, Не по́д-версту, не по́-мыслу; Он спать идет все кашлючи, Вставаючи, перхаючи. — У ду́бика у сы́рого, Сидит девка, что ягода, Калина моя! Малина моя! Точёт пояс разны́х шелков, Разных шелков — семи сортов; Не столь точёт, сколь плачет: — Кому-то я достануся? Доставалася я ма́лому; Он мал добре́, не ровня мне, Не ровнюшка, не по́д-версту, — Не по́д-версту, не по́-мыслу; Он спать идет всё плакучи, Вставаючи, рыдаючи, — У ду́бика у сы́рого, Сидит девка, что ягода, Калина моя! Малина моя! Точёт пояс разны́х шелков, Разных шелков — семи сортов; Не столь точёт, сколько плачет: — Кому-то я достануся? Доставалась я ровнюшке: И ровнюшка, и по́д-версту, И под-версту, и по́-мыслу; Он спать идет играючи, Вставаючи, смея́ючи!

105

«В воскресенье я на рыночек ходила…»

В воскресенье я на рыночек ходила. На три денежки куде́люшки[25] купила, На алтынец веретенец захватила. Положу эту куделю на неделю, Как у доброй у пряхи, на другую. В понедельник я банюшку топила, А во вторник я в баню проходила, И я середу с угару пролежала, А в четверг буйну голову чесала, А в пятницу добрыя жены не пряли, А в субботу на родителей ходила, В воскресенье на веселье прогуляла. В понедельник я ранёшенько вставала, Три тонешеньки нитки проводила, Три мозоли кровяные натирала. Я пошла ли ко милому, показала. — Не неволься, моя лапушка милая, Мы дождемся с тобою, радость, поры время, Как придет-то к нам с тобою лето красно, Уж как выростут широкия лопу́шья; Я сошью тебе, милая, сарафаньчик, Не ходи, моя милая, возле тыну, Ты гуляй, моя милая, по лужечку. — Как поповы-то козы увидали, На любезной сарафаньчик изорвали: Оставалася милая вся нагая.

106

«По роще, по роще мой милый гулял…»

По роще, по роще мой милый гулял, Бере́зник, бере́зник, бере́зник ломал, Метёлки, метёлки, метёлки вязал, В тележку, в тележку, в тележку бросал, Бурёнку, бурёнку, бурёнку впрягал, «По мётлы! по мётлы! по мётлы!» кричал. Случилося ехать Мещанской второй; Увидел он девку, на окошке сидит, Н’окошке сидит, цветочком шалит: — Мете́льник, мете́льник, мете́льник! — кричит, — Ты подь-ка, бездельник, ты подь-ка сюда! — Мете́льник соскочил, метлой подарил, Метлою, метлою, метлой подарил. Недовольна стала подарком его, Метёлочки про́дал, да шаль ей купил, Тележёнку про́дал, капот ей купил, Буренку-то про́дал, салоп ей купил, Салоп ей, салоп ей, салоп ей купил.

107

«Обещал Ваня жить в деревне…»

Обещал Ваня жить в деревне, с деревенскими мужиками Он работу работать; Деревенская работа — одна скука и забота: Они мало ночи спят, Друг, за дру́гом торопя́тся, чтоб скорей с поля убраться, Чтобы туча не зашла, силен дождик не пошол. Посылает Ваню мать Яровое в поле жать: — Поди, Ванюшка, пожни! — Вышел Ванюшка на крылечко, Положил серпик на плечко, Сам нерадошен пошел. Жал Ванюшенька денёчик, Он единый сноп нажал, С сударушкой простоял. Со этой ли Ваня со скуки Опорезал себе руки, Ручьем кровь полила; Сударушка подбежала, Платком руку увязала, Чтоб кровь не лила. Отец с матерью бранятся, Все работнички сердятся, Что лениво Ваня жнет. Отец с матерью взглянули И руками размахнули, Кричат: «Ваня, домой! Поди, Ванюшка, домой, поди миленький усни.» Бежал Ваня, торопился, За дубовый стол садился; Он начал перо чинить, Очинил Ваня перо крепко, Он стал письмо писать. Пишет Ванюшка в Московское царство, В Петербургское государство, Он деревню проклинал: «Распроклятое селенье, Воронковская деревня, Тюрьмой можно называть». В Воронках Ваня родился, А в Архангельском крестился. Я в Москве теперь живу, В Москве живу, поживаю, Красных девушек не забываю, И в трахтир с ними хожу.

108

«Туру, туру, пастушёк…»

Туру, туру, пастушёк, Калиновый посошёк! Далеко ли отошёл? — От моря до моря, До Киева города. Сова моя теща, Воробушек шурин, Васька Батурин, На грамотку пишет, На девицу дышет: — Девица, девица! Сходи по водицу! Вода не далеко, Медведь на работе, — У нашего князя Трое сеней; Шелком ушиты, Золотом укрыты; Муха не проскочит, Коза проскочила, Хвост прищемила. Где хвост? — Николашка унёс. Где Николашка? — В тростник ушел. Где тростник? — Девки выломали. Где девки? — За мужья ушли. Где мужья? — Померли. Где гробы? — По́гнили. Ударь в доску́, Поезжай в Москву: В Москве колачи, Как огонь горячи; В Москве вино По три денежки ведро; Ешь, пей, Хошь — лей, Хошь — окачивайся! Поворачивайся!

109

«Пошёл козёл за лы́ками…»

Пошёл козёл за лы́ками, Коза пошла за орехами; Пришёл козёл со лы́ками, Козы нету с орехами. Добро же ты, коза, Нашлю на тя волка! Козы нету с орехами, Козы нету с калеными. Добро же вы, волки! Нашлю на вас людей. Люди нейдут волков гонять, Волки нейдут козы искать. Козы нету с орехами, Козы нету с калеными. Добро же вам, люди! Нашлю на вас медведя. Медведь нейдет людей ломать, Люди нейдут волков гонять, Волки нейдут козы искать. ………………………… Добро же ты, медведь! Нашлю на тебя огонь. Огонь нейдет медведя жечь, Медведь нейдет людей ломать. ………………………… Добро же ты, огонь! Нашлю на тебя воду. Вода нейдет огня лить, Огонь нейдет медведя жечь, Медведь нейдет людей ломать, ……………………… Добро же ты, вода! Нашлю на тебя волов. Волы нейдут воду пить, Вода нейдет огонь лить. ……………………… Добро же вы, волы! Нашлю на вас ножик. Ножик нейдет волов бить, Волы нейдут воду пить. ……………………… Добро же ты, ножик! Нашлю на тя камень. Камень нейдет ножик точить, Ножик нейдет волов бить. ……………………… Добро же ты, камень! Нашлю на тя червей. Черви нейдут камень точить. ……………………… Добро же вы, черви!

110

«На коня парень садится…»

На коня парень садится, Девка шляпу подает, Калина моя! Малина моя! Девка шляпу подает, Все наказывает: Калина и пр. — Ты поедешь во деревню Не заглядывайся! Калина и пр. На хороших, на пригожих, Не засматривайся! Калина и пр. Что хорошие, пригожи Тебя высушили. Калина и пр. Тебя высушили, Меня сокрушили. Калина и пр. На дворе-то черна грязь — Стары бабы у нас. Калина и пр. В огороде-то капуста — То молодушки у нас. Душа аленький цветочик — Красны девушки у нас. А гнилая-то солома — Удалые молодцы. На гнилую-то солому Да и честь пришла: Что гнилая-то солома Нынче женится, Душа аленький цветочик За него замуж идет. Что гнилая-то солома На кроватушке лежит, Душа аленький цветочик У кровати стоит. Как гнилая-то солома Поворотится, Душа аленький цветочик Поклонится: — Государь, прости, На кровать пусти! — Я тогда пущу, Когда плеть сыщу, Шкуры две спущу. — Хоть и три спусти, На кровать пусти.

111

«Я по́ лугу похаживала…»

Я по́ лугу похаживала, Гусей-лебедей заманивала: — Тиго, гуси, тиго, серые, домой, Вы, чать, гуси, наплавалися, А я, ходючи, наплакалася. Живучи я на чужой стороне У чужова отца-матери, Изжила я свово милого дружка, Нажила я себе мужа-дурака. Ах, он, матушка, дурак, совсем дурак, Сударыня, дурацкий сын, От дурачества в солдаты он пошел, С половины пути письмецо прислал, Во письме прислал червонец золотой: — Ах ты, душенька, жена молода, Заплати, жена, долги за меня, На остаток сладкой водочки купи, Созови ты всех друзьев, братьев моих, Всех друзьев, братьев, товарищев, Напой их пьяна до́пьяна, Помяни ты меня, мужа-дурака.

112

«Против солнца на восхо́де…»

Против солнца на восхо́де Монастырь в роще стоял. В тем монастыре ма́ла ке́лейка, Во ке́лейке мона́шенко спасается, По́ утрам он каждый день напивается. Как в колкол зазвонят, а чернец пройдет в кабак, Чернец рясу пропивает, Коблук в заклад дает. Целовальник не берет, Целовальник не примает, Чернеца в шею толкает: — Поди вон ты, кавалер, Казначей пить не велел, Пойди в келейку, пора, Запрут скоро ворота. — Чем мне в келейку идти, Лучше в рощицу зайти. Девки в роще грибы брали, Чернеца в глаз не видали, Доходили до конца, увидали чернеца. Стоит чернец на троне Во высоким коблуке. Девки песенку запели, Чернецу плясать велели. Стал же наш черне́ченько похаживати, С ноги на ногу, моло́денький, попрядывати, Про свое житье монашеско рассказывати. Не живи на свете — тошнее молодцу в старцах быть, Не велят мне, молодому, во царев кабак ходить, Зелено́е вино пить, красных девушек любить.

113

«Во лугах, лугах, лугах, во зелёныих лугах…»

Во лугах, лугах, лугах, во зелёныих лугах Там ходила, там гуляла тёлка беленькая, Телка беленькая, вымя черненькое. Как увидел эту телку игумен из окна, Посылает, снаряжает свово рыжего дьячка: — Ты поди, моя слуга, приведи телку сюда, Не хватай за бока́, не попорть молока. К молоку телка добра, к маслу выгодна, Ухвати за рога, приведи телку сюда. Эта телочка по келейке похаживает, А игумен-ат на телочку поглядывает. Посажу телку — сидит, положу телку — лежит, Положу телку — лежит, у ней вымечко дрожит, Ножки ко́рчатся, глазки мо́рщатся. Скину, скину каблучки, подвалюся под бочок.

114

«Стенька Чувашенин по́ лесу гулял…»

Стенька Чувашенин по́ лесу гулял Ай, ай, ай, ай, Залым, залым, Залым тухталым. По лесу гулял, лубочки сымал Ай, ай и проч. Лубочки сымал, сани загибал, Сапи загибал, муки насыпал, Муки насыпал, на базар тащил, На базар тащил, муки продавал, Муки продавал, много деньга брал, Много деньга брал, в мешок деньга клал, В мешок деньга клал, некто деньга крал. Приехал домой, бачкам-то сказал. Бачкам-то плачет, мачкам-то скажет, Мачкам-то плачет, жёнкам-то скажет, Жёнкам-то плачет, робёнкам скажет, Робёнкам плачет, калача просит. Кабы деньга был, калач бы купил.

115

«И я батюшке говорила…»

И я батюшке говорила, Света свово как просила: — Нет отдавай меня, батюшка, замуж, Ты не льстись, государь, на богатство, Не с богатством мне жить — с человеком, Не с высокими хоромами — с советом. Богатство у свекора в сусе́ке, Золотая казна в кабинете. Придет моя лада домо́ю, Она велит себя разувати. Я за сапог, а он в щеку, Я за другой, а он в другую. Отвернусь, молода, сама плачу: — Ни как-то, каналья взбесился, Что на мне, молоденьке, женился.

116

«Ох вы, кумушки-голубушки, подруженьки мои…»

Ох вы, кумушки-голубушки, подруженьки мои Вы которому святителю молилися, Что у вас-то мужья молодые? У меня ли, у молоденьки, старичище. Не пущает старичище на игрище. Я уходом от старого уходила, Под полою цветно платье уносила. У суседа во беседе снарядилась. Я немножко-маленько поиграла, И я с вечера до бела дня прогуляла. Я не знаю, как старому появиться, Подхожу я ко широкому подворью, И я стук-стук под окошко, И я бряк-бряк во колечко. Что не лютые медведи заревели, Не борзые кобели заскучали, Уж и лезет старичище со печищи, За собой тащит большу плетищу. И я старому мужу взмолилась: — Государь, старый муж, виновата, И я впредь такова, сударь, не буду, Я опять пойду гулять, к тебе, сударь, не буду.

117

«На речке на Клязьме купался бобёр…»

На речке на Клязьме купался бобёр, Купался бобёр, купался черно́й; Купался, купался, не выкупался, На горку взошел, отряхивался, Отряхивался, охорашивался. Охотнички свищут, черна́ бобра ищут: — Где бы нам найтить, его застрелить, Его застрелить, с него кожу снять, С него кожу снять, кунью шубу сшить, Кунью шубу сшить, бобром обложить, Бобром обложить, девку полюбить, Девку полюбить, кунью шубу подарить.

118

«У барина была барыня гожа́…»

У барина Была барыня гожа́, У крестьянина Получше его: — Крестьянин мой! Поменяемся женой! — Боярин мой, Не меняются женой. — Твоя жена Не годится никуда; Мою жену Часто в гости зовут, Мою жену Во колясочке везут, Меня, мужа, На веревочке ведут, Меня, мужа, По жене честят: Моей жене Сладка меду подают, А мне, мужу, Быть болотная вода.

119

«Ты взойди, взойди, кра́сно солнышко…»

Ты взойди, взойди, кра́сно солнышко, Выше лесу взойди, выше тёмнаго, Выше зе́леной взойди дубровушки! Обогрей ты нас, добрых молодцев, Сирот бедных, солдат беглыих. Как повыше было села Лыскова[26], Против самого было Богомолова, Протекала речка быстрая По прозванью речка Стерженка. По той речке, по той Стерженке Расплывали два судёнушка; За суднами гонит лёгка лодочка. Хорошо лодка изукрашена, Молодца́м изусажена. На носу сидит ясаул с ружьем, На корме стоит атаман с багром, Середь лодочки бел шатер стоит, А под тем шатром золота казна, На казне сидит красна девица, Ясаулова полюбовница, Атаманова сестра ро́дная.

120

«Не шуми, мати зелена дубровушка…»

Не шуми, мати зелена дубровушка, Не мешай мне, молодчику, думу думати! Заутра мне, молодчику, допрос будет: Государь-ат меня батюшка будет спрашивать, Из ума меня, молодчика, все будет выпытывать: — Ты скажи, скажи, удаленький добрый молодец, И ты где же воровал, ты куда добро девал? — Воровал-то я на Троицком на дороженьке, А притон я держал в роще Марьиной, Добро-то я носил к красной девице. — Уж и где эта красная девица? — Уж и этой красной девицы давно в живе нет. — Много ли вас было товарищей? — Товарищей было нас семеро: Первый-ат товарищ — ночка темная, Другой-ат товарищ конь-добра лошадь, Третий-ат товарищ был пистолет с ружьем, Четвертый товарищ был булатный нож, Пятый-ат товарищ был дубинушка толстая, Шестой-ат товарищ был сабля вострая, Седьмой-ат товарищ был сам я, молодец. — Горазд ты, детинушка, воровать, Горазд ты, детинушка, и ответ держать.

121

«Вы, леса ль, мои лесочки, леса мои тёмные!..»

Вы, леса ль, мои лесочки, леса мои тёмные! Вы, кусты ль, мои кусточки, кустики ракитовы! Уж что же вы, кусточки, да все призаломаны? У мо́лодцев у фабричных глаза все заплаканы. Как навстречу им фабричным главные хозяева, Главные хозяева Грача Скарноухова: — Вы не плачьте-ка, молодчики, мо́лодцы фабричные! Я поставлю вам, робятушки, две светлицы новыя, Станы́ самолётные, основы суро́выя. Нанесу я вам, робятушки, ценушку высокую, Ценушку высокую, салфетки по рублику.

122

«Ты, долина ль моя, долинушка…»

Ты, долина ль моя, долинушка, Раздолье широкое! Ничего-то на тебе, долинушка, Да не уродилось: Нет ни травушки, ни муравушки, ни алых цветочков; Уродился на тебе, долинушка, один ракитовый кустик. Возле кустика, возле ракитова дороженька пролегала. Как никто-то по этой дороженьке не ходил, не ездил, Только шли-прошли по этой дороженьке горьки солдаты; Они шедши эти солдатушки, шедши приустали. Приустамши эти солдатушки, сели, отдохнули; Отдохнумши эти солдатушки, в поход подымались. Во сыры́м-то бору на сосенке кукушечка куковала. Не кукуй ты, не кукуй, горькая кукушечка, во сыры́ем во борочке. Не давай ты, не давай тоски-назолушки молодым горьким солдатам! Уж и так-то нам, солдатушкам, служить очень тошно: Что загнал-то нас, загнал православный царь во иные земли, Поморил-то нас православный царь голодною смертью; Он не день-то нас морил, не неделюшку, — ровно три годочка. Нет ни весточки, нет ни грамотки с родимой сторонки. Пришла весточка, пришла грамотка, и та не весела: Что родимого мово батюшки давно в живе нету, Что родимая моя матушка давно овдовела, Молодая-то жена-хозяюшка, слышно, замуж вышла, Малы детушки мои, батюшки, давно сиротеют.

123

«Залетная пташечка, горькая кукушечка!..»

Залетная пташечка, горькая кукушечка! Ты куды, куды летишь, куды бог тебя несет? — Я лечу, лечу, лечу во угожие места, Во угожие места, во ракитова куста; Кабы кустик-та не мил, соловей гнезда не вил, Малых деток не водил, По клеточкам не сажал. Гарнадеров снаряжал Гарнадер-поручик, Сизенький голубчик; Ходил-гулял по горам, Свое горе забавлял, Сударушки не видал. — На дворе мороз трескуч, Сударушка, не тоскуй: Я опять буду в Москву. Морозы студёные, Шинели зелёные, На дворе морозно — Стоять не возможно; Смена мово милого С караула крепкого; Караулы крепки, Перемены редки.

124

«Не белы снеги во чистом поле снеги забелели…»

Не белы снеги во чистом поле снеги забелели, — Забелели у мово любезного каменны палаты; По палатушкам поразвешаны шатры шелковые, За шатрами стоят два столика, столы дубовые, У столов стоят две скамеечки, скамьи кленовые; На скамьях сидят два молодчика, парни молодые, Перед ними стоят две черниленки, края золотые, Во руках держут по перушку, перья лебедины; Они пишут письмо по грамотке, по белой бумаге, Они списывают душу красну девицу на белу бумагу. Перед ними стоит красна девица, сама слезно плачет. Два молодчика красну девицу плакать унимали: — Ты не плачь, красна девица, не плачь, не печалься! Что не быть-то нам, молодчикам, на своей сторонке, — Быть нам, быть нам, добрым молодцам, во солдатах, Служить нам царю белому, служить верой-правдой. — Я сама, красна девица, дойду до сената, Самому я сенато́ре в ноги поклонюся, Что не быть вам, добрым молодцам, не быть во солдатах, — Уж как быть вам, добрым молодцам, на своей сторонке!

125

«Анюшенка по сеничкам ходила…»

Анюшенка по сеничкам ходила, Васильевна Ванюшечку будила: — Встань, Ванюшечка, послушайся меня! Как на нас с тобой невзгодушка пришла, Невзгодушка — небылые словеса: Хотят Ванюшку в солдатушки отдать, Хотят жизнь-радость в горнадеры записать. — Все сотские и десятские стоят, Все школьнички[27] принапудримши сидят, Один Ваня не напудрен, не убран, Сидит Ваня за дубовыим столом, Разбирает Ваня письменны дела, Набирается Анюшинова письма: — Подай, Аннушка, чернилы со пером, Подай, жизнь-радость, лист бумаги гербовой: Напишу я своеручное письмо, Отошлю-ли во Всесвятское село. — Во Всесвятском селе очень девушки были хороши, Поставили в чистом поле шалаши. Повадилися к ним ребятушки ходить, Целовались, миловались обнямши́.

126

«Как загу́лил голубочек…»

Как загу́лил голубочек Рано на заре, Заплакали новобранцы. Стоя во строе. Ох, вы, братцы-новобранцы, Вы, товарищи! Отъезжайте в чужу дальню сторону, Вы скажите батюшке родному моему, Чтобы батюшка своих валов избывал, Из неволи свово сына выручал. — На что было б мне своих ва́лов избывать, Из неволи свово сына выручать? — Как загу́лил голубчик Рано на заре, — Заплакали новобранцы, Стоя во строе. Ох, вы, братцы-новобранцы, Вы товарищи! Отъезжайте в чужу дальню сторону, Вы скажите моей матушке родной, Чтобы матушка свою перинушку избыла, Из неволи свово сына выручала. — На что б было мне свою перину избывать, На что б было из неволи свово сына выручать? — Как загу́лил голубочек Рано на заре, — Заплакали новобранцы, Стоя во строе. Ох, вы, братцы-новобранцы, Вы товарищи!

127

«Как у Ванюшки голова болит…»

Как у Ванюшки голова болит, У Васильича платком связана, Гарнитуровым перевязана. Пошел Ванюша за реку́ гулять, На ту сторону, мимо го́роду, Мимо крепости государевой, Мимо стенушки белой каменной. Уж как шли-прошли два полка солдат, Два полка солдат развесёлые; Наперёд идут все со знаменами, А за ними идут с барабанами; Позади ведут коня сивого, Коня сивого сивагривого; На коне сидит добрый молодец; Он не пьян сидит, сам качается, На все стороны спокланяется, С отцом, с матерью распрощается: — Прости, батюшка, прости, матушка, Прости, род-племя, малы детушки! — С молодой женой не прощается: От жены пошёл во солдатушки.

128

«Как по Питерской по славной дорожке…»

Как по Питерской по славной дорожке Тут шли-прошли каза́ки молодые; Позади-то идут матушки родные, А еще-то идут жены молодые, Во слезах пути-дороженьки не видят, С возрыданьица словечка не промолвят. Как возго́ворят каза́ки молодые: — Вы не плачьте, наши матушки родные! Не горюйте, жены молодые! Не взмочить-то вам сырой земли слезами, Не наполнить си́ня моря горючи́ми. — Не ясён сокол с тепла гнезда слетает, — Молодой казак с фатеры соозжает, Не отец, не мать каза́ка провожает: Провожает душа красна деви́ца, Его знамая, его прежняя сестрица; Провожала, слезно плакала, рыдала, С возрыданьица словечушко промолвит: — Ах, ты, матушка родима, спородила, Государыня, на белый свет пустила! Молодого казаче́нька полюбила, Полюбимши чужу сторону спознала. Чужа дальняя сторонка, незнакома, Незнакомая сторонушка, незнама! Ах, ты дай мне, боже, сизы крылья, Поднялась бы за каза́ком, полетела, Уж я села б у каза́ка на окошке, Уж я стала голубкой ворковати, Об молодом казаке тосковати. Горевати, три ночки ночевати. Вы, товарищи! Отъезжайте в чужу дальнюю сторону, Вы скажите мому братцу родному, Чтобы братец своих ко́ней избывал, Из неволюшки слово братца выручал. — На что б было мне своих ко́ней избывать, На что б было мне свово братца выручать? — Как загу́лил голубчик Рано на заре, — Заплакали новобранцы, Стоя во строе. Ох, вы, братцы-новобранцы, Вы, товарищи! Отъезжайте в чужу дальню сторону, Вы скажите моей молодой жене, Чтобы жёнушка свое злато-се́ребро избыла, Из неволи свово мужа выручала. — Стану я свое злато-се́ребро избывати, Из неволи свово мужа выручать! Я не думала ни о чем в свете тужить, Пришло время, — начало́ сердце крушить: Злы люди примечают И ругают бра-нят!

129

«Ой во́ поле, по́ле елочка стоит…»

Ой во́ поле, по́ле Елочка стоит, Мо́лодец лежит; Во́рон конь стои́т, Зе́мельку сечет, Воды достает. Возго́ворит мо́лодец Во́рону коню: — Верно тебе, конюшко, Воды не достать, А мне добру мо́лодцу От земли не встать; Как наедет армия, Да все москали, На тебя на ко́ника Сядут, поедут, А мне добру молодцу Смерти придадут!

Село Павловское

Эпическая поэзия

130

ГОЛУБИННАЯ КНИГА

От ка́меня от Алатыря, От его головы от Адамовой, Посреди поля Сарачинского Выпадали Книга Голубиная. Ко той Книге Голубиныей Сходилися и соезжалися Сорок царей и со царевичем, А сорок князей со князевичем, Ко тому царю перемудрому Ко Давыду Евсеевичу. Как проговорит Володу́мер князь, Володумер князь Володумерыч: — Ой еси ты, перемудрый царь, Перемудрый царь Давыд Евсеевич! Ты прочти, сударь, нам Книгу Голубиную И расскажи, сударь, нам да про белый свет: От чего начался у нас белый свет, И от чего у нас нача́лось солнце красное? От чего у нас млад-светёл месяц, От чего у нас звезды частые, От чего у нас ночи тёмные, От чего у нас зо́ри утренни, От чего у нас ветры буйные, От чего у нас ум-разум, От чего у нас наши помыслы, От чего у нас мир-народ, От чего у нас телеса наши, От чего у нас кости крепкие, От чего у нас кровь-руда наша? Как проговорит перемудрый царь Давыд Евссевич, Давыд Евсеевич, ответ держал: — Эта книга да не малая, Долиной книга сороку́ сажень, Шириной книга двадцати сажень, Приподнять книгу — не поднять будет, Прочитать книгу — не прочесть будет, По строкам глядеть — не прочесть книгу. Я скажу вам, сударь, не выглядя, Проповедую по памяти, По памяти яко по грамоте, По старому, по писа́ному: У нас белый свет от господа, Самого Христа, царя небесного; Солнце красное от лица божьего, Самого Христа и проч.; Млад-светёл месяц от грудей божьих; Звезды частые от риз божиих; Ночи тёмные от дум господних; Зори утренни от очей господних; Ветры буйные от свята духа; У нас ум-разум самого Христа, Самого Христа, царя небесного; Наши помыслы от облац от небесных; Мир-народ божий от Адамия; Кости крепкие от ка́меня; Телеса наши от сырой земли; Кровь-руда наша от Черна́ моря. — Как проговорит Володумер князь, Володумер князь Володу́мерыч: — Гой еси ты, перемудрый царь, Перемудрый царь Давыд Евсеевич! Ты скажи, сударь, нам: И который царь над царями царь, И который град городам мати, И которая церковь всем церквам мати, И которая река всем рекам мати, И которая гора всем горам мати, И которое древо всем древам мати, И которая трава всем травам мати, И которое море всем морям мати, И которая рыба всем рыбам мати, И которая птица всем птицам мати, И который зверь всем зверям мати? — И ответ держал премудрый царь, Перемудрый царь Давыд Евсеевич: — Гой еси ты, Володумер князь, Володумер князь Володу́мерыч! У нас Белый царь над царями царь, Потому Белый царь над царями царь: Он принял веру крещёную, Крещёную, богомольную, Он стоит он за дом пресвятые Богородицы, Все орды к нему приклонилися, И все языцы ему покорилися: И потому Белый царь над царями царь. И который город всем городам мати? Иерусалим-град всем городам мати, Потому Иерусалим-град всем городам мати: Он стоит посреди земли, свету белого. И почему церква всем церквам мати? А потому эта церква всем церквам мати: И во этой церкви во соборныей, Во соборныей, богомольныей, Почивают ризы самого Христа, Самого Христа, царя небесного: Потому эта церква всем церквам мати. Которая река всем рекам мати? Иордань-река всем рекам мати. Почему Иордань-река всем рекам мати? Потому Иордань-река всем рекам мати: Окрестился сам Иисус Христос, С Иоанном Крестителем, Со всею силою со небесною: Потому Иордань-река всем рекам мати. Которая гора всем горам мати? Гор-гор гора всем горам мати. Почему Гор-гора всем горам мати? Преобразился на ней сам Иисус Христос, Сам Иисус Христос, царь небесный. Показал он господь славу Перед учениками своими: Потому Гор-гора всем горам мати. Которое древо всем древам мати? Кипарис древо всем древам мати. Почему кипарис древо всем древам мати: Был распят сам Исус Христос На том на древе кипарисове, Промежу двух воров, двух разбойников: Потому-то кипарис древо всем древам мати. Которая трава всем травам мати? Плакун-трава всем травам мати. Когда господь бог на распятье шел. Мать пресвятая Богородица Ходила-гуляла, и она плакала-рыдала О своем чаде возлюбленном, И ронила слезы пречисты на сыру землю; От тех от слез от пречистыих Зарождалася мать Плакун-трава; Потому Плакун-трава всем травам мати. Которое море всем морям мати? Окиян-море всем морям мати: Выходила церква соборная, Соборная, богомольная, Святого Климента попа римского, Явилися книги самого Христа, Самого Христа, царя небесного: Потому Окиян-море всем морям мати. Которая рыба всем рыбам мати? Кит-рыба всем рыбам мати. Потому Кит-рыба всем рыбам мати: Основана на ней вся земля, Вся земля, вся подсолнечна; Когда Кит-рыба потронется, Вся сыра-земля восколеблется: Потому кит-рыба всем рыбам мати. Которая птица всем птицам мати? Страфил-птица всем птицам мати. Живет она на синём море, Пьет она, ест из синя моря, И детей водит на синём море И богу молится за синё море; Когда Страфил-птица вострепе́нется, Все синее море всколыбается. Она топит корабли гостиные Со товарами драгоценными: Потому Страфил-птица всем птицам мати. И который зверь всем зверям мати? Да Индрик-зверь всем зверям мати. Он ходит по подземелью, Пропущает реки, клядязи студёные, Он живет во святой горе, Он пьет и ест из святой горы И детей водит во святой горе, Богу молится за святую гору: Потому тот Индрик зверь Всем зверям мати. — Как проговорит Володумер князь, Володумер князь Володумерыч: — Гой еси ты, премудрый царь, Премудрый царь Давыд Евсеевич! Вечор мне спалося, Много слов виделося: Да будто два зверя соходилися И промежу себя подиралися? — И ответ держал перемудрый царь, Перемудрый царь Давыд Евсеевич: — То не два зверя соходилися, Соходилася Правда с Кривдою; Правда Кривду переспорила, Кривда оставалася на сырой земле, А Правда пошла да по поднебесью К самому Христу царю небесному. Кто будет Кривдой жить, Тот отчаянный от господа бога И не наследует себе царства небесного; А кто Правдою будет жить, 'Гот причаен будет к господу богу, Та душа себе наследует, Наследует царство небесное. — И еще старым людям на послу́шанье, И молодым людям да для памяти. Мы славу поем И Давыду и Евсеевичу, И во век его слава не минуется, И во веки веков, аминь.

131

ЕГОРИЙ ХРАБРЫЙ

Во городе во Иерусалиме, При Федоре Стратилаторе, Жила царица благоверная, Святая София Перемудрая. Породила она сына Егория: По колена ноги в чистом серебре, По локо́ти руки в красном золоте, Голова у Егория вся жумчужная, По всем Егорье часты́ звезды. Испроведал царище, Самодержавнище, бусурманище; Приступал он ко городу к Иерусалиму, Увозил Егория в свою землю, Увозил в свою землю во неверную. И стал он Егория распрашивать, Распрашивать и разговаривать: — Ты скажи, Егорий, не уто́й своей веры Ты которой вере веруешь. Ты которому богу молишься? — Святой Егорий глаголует: — Я не верую к сатане и ко дьяволу, И к тебе, царище самодержавище, Верую в веру крещеную, Во крещёную, богомольную, Самому Христу, царю небесному, Во мать пресвятую Богородицу, Еще в Троицу неразделимую, — Повелел Егория больно мучити И он муками разноличными. Повелел Егория во пилы пилить: Не сдобре́ Егория пилы берут, У пилы зубцы приломалися, У мастеров руки опущалися, Ничего святому Егорию не подеялось. Повелел Егория в топоры рубить, Не сдобре Егория топоры берут: По обух лезвея́ приломалися, У мастеров руки опущалися, Ничего святому Егорию не подеялось. Повелел Егория по гвоздям водить: От ног гвозди приломалися, Ничего святому Егорию не подеялось. Повелел Егория на воде топить: Не сдобре́ Егория вода топит. Святой Егорий поверх воды плавает, Поёт стихи херувимские, Гласом гласит свет архангельским. Повелел Егория на огне жечи́: Святой Егорий посреди огня стоит, Поёт стихи херувимские, Гласом гласит свет архангельским. Повелел Егория во смоле варить: Смола кипит, яко гром гремит, Не сдобре Егория смола берёт, Святой Егорий поверх смолы плавает, Поёт стихи херувимские, Гласом гласит свет архангельским. Изыскал же он таких мастеров, Повелел глубок погреб копать: Глубиной погреб сороку сажень, Ширина погреб двадсяти сажень; Посадил святого Егория во глубок погреб, Закрывал досками железными, Задвигал щитами дубовыми, Забивал гвоздями полужёными, Засыпал песками крутожёлтыми, Засыпал он и притаптывал, И притаптывал, и приговаривал: — Не видать Егорью света белого, Не видать Егорью солнца красного, Не слыхать звона колокольного! — И сидел Егорий тридсять лет. А как тридсять лет исполнилось, Святому Егорию во сне виделось: Явилася ему пресвятая Богородица, Еще солнце красное. От того от города Иерусалима Поднималися ветры буйные, Разносило пески крутожёлтые, Разметало щиты дубовые, Поломало гвозди полужёные, Пораскрыло доски железные, — Выходил святой Егорий на святую Русь, На святую Русь, на сыру́ землю; Увидел Егорий свет белый, Он свет белый, солнце красное; Услышал Егорий колокольный звон; И пошел Егорий по сыро́й земле, Ко тому ко городу ко Иерусалиму. Во том во городе во Иерусалиме Нет ни старого и ни малого: Стоит одна церковь соборная, И во церкви во соборныей, Во соборныей, богомольныей, Стоит его матушка родимая Святая София Перемудрая. Не дошедши она Егорью поклонилася, И стала Егория распрашивать, Распрашивать, разговаривать: — Ты куда, святой Егорий, идёшь, И куда тебе путь лежит? — — Государыня, моя матушка, Святая София Перемудрая! Я иду далече во чисто́ поле, К тому царищу-самодержавнищу, Открыть ему кровь бусурманскую, Утвердить веру християнскую. — — Пойди же ты, святой Егорий, в чисто́е поле, Бери ты коня богатырского, Со всей сбруею богатырскою, За двумя надесять цепями железными. — Святой Егорий поезжаючи. Святую веру утверждаючи, Наезжаючи на те горы толкучие: Гора с горою со́йдется, Со́йдется и не разо́йдется; Святому Егорью не проехать будет. Святой Егорий глаголует: — Вы горы, горы толкучие! Разойдитеся, расшатни́теся: Я срублю на вас церковь соборную, Церковь соборную, богомольную. — Святой Егорий поезжаючи, Святую веру утвержаючи. Да еще Егорий наезжаючи На ле́сы на дремучие: Лес с лесом прикло́нится, Святому Егорью не проехать будет. Святой Егорий глаголует: — Вы лесы, лесы дремучие! Встаньте и расшатнитеся, Расшатнитеся, раскачнитеся: Я срублю из вас церковь соборную, Церковь соборную, богомольную. — Святой Егорий проезжаючи, Святую веру утвержаючи, Да еще Егорий наезжаючи На то на стадо звериное, На серых волков на рыскучиих; Пасут их три пастыря, Три сестры ро́дные. Не дошедши святому Егорю поклонилися; На них тела, яко еловая кора, Влас на них, как ковыль трава; Святому Егорью не проехать будет. Святой Егорий глаголует: — Вы, три пастыря, три сестры́ ро́дные! Пойдите вы на Иордан реку, Умойтесь, искупайтесь, окреститеся: Набрались вы духу нечистого От того царища-самодержавнища. — Святой Егорий глаголует: — Вы, волки, волки рыскучие! Разойдитеся, расшатнитеся, По тем лесам по дикиим, По тем лесам по дремучиим, И по́ два, и по́ три, и по единому, Ешьте повелёное, благословленное От святого Егория Хороброго, — Святой Егорий проезжаючи, Святую веру утвержаючи, Святой Егорий подъезжаючи К тому ко городу Киеву; На тех на вратах на Херсонскиих Сидит Чернога́р птица. Держит в когтях осетра-рыбу: Святому Егорью не проехать будет. Святой Егорий глаголует: — Ох ты, Черногар-птица! Полети ты на синё море, Пей ты, ешь из синя́ моря, Богу молись за синё море. — Святой Егорий проезжаючи, Святую веру утвержаючи, А ещё Егорий наезжаючи На того царища-самодержавнища, Самодержавнища, бусурманища. Кричит он по звериному, Визжит он по змеиному; Святой Егорий не устра́шился, На добром коне приуправился: Открыл он кровь бусурманскую, Утвердил веру християнскую. Святому Егорию много пения, И день и ночь, и во веки веков, аминь.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В ВЕРЕЙСКОМ УЕЗДЕ МОСКОВСКОЙ ГУБЕРНИИ

ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

132

«Ты, злодейка изменьщица…»

Ты, злодейка изменьщица, Злакоманка, преметница, Ты, душа, красна девица, Изменила свое слово, Обманула всех подруженек: Ты сказала, что замуж не пойду И во век не подумаю Ни за князя, ни за барина, Ни за того сына гостиного. Ты на что, душа, прельстилася? Иль на орешки, иль на прянички? На садовы-ль сладки яблочки? На Ивана-ль русы́ кудри, На Иваныча расчёсаны?

133

«Разлилась, разлелеялась по лугам вода вешняя…»

Разлилась, разлелеялась По лугам вода вешняя, Унесла, улелеяла С широка двора три корабля: Первый-то корабль у́плыл С сундуками кова́ными, А другой-то корабль уплыл Со ларцами красна дерева, А третий корабль уплыл Со душой красной девицей. Не бела лебедь вскрикнула, — Мать по дочери всплакнула: — Воротись, моё дитятко, Воротись, моё милое! Позабыла ты, дитятко, От терема золоты ключи Со шёлковым поясом И с кольцом со серебряным. — Как возговорит красна девица: — Не забыла я золотых ключей И со шёлковым поясом, Со кольцом со серебряным. А забыла-то я волю батюшки, И твою негу, матушка, И свою косу русую Со лентою алою, Я свою красу девичью.

134

«Вы, подружки, голубушки…»

Вы, подружки, голубушки, Мои белые лебёдушки, Вы прикройте мою голову Вы полами, душегрейками, Еще штофными шубенками: Уж как едет погубитель мой, Уж как едет разоритель мой, Уж как едет расплети́-косу. Расплети, подруженька, Ленту вывяжи, голубушка.

135

«Не в трубушку трубют рано по заре…»

Не в трубушку трубют рано по заре, — Всё плачет девушка по русой косе: — Ах, свет, моя косынька, русая коса, Русая коса, девичья краса! Вечер мою косоньку девушки плели; По у́тру ранёшенько сваха пришла, Начала мою косоньку рвать-порывать, А родная матушка жемчугом унизывати. Ах свет, моя косонька, русая коса, Русая коса, девичья краса!

136

«Как не пава по двору ходит…»

Как не пава по двору ходит, Не павлиные перушки павушка ронит: Тут ездила, погуливала Молодая боярышня, Горючи слезы ро́нила, Таки речи гово́рила: — Отопрись, мой немецкий замок, отоприся, Полужёная цепочка, отложися, Шитый браный положёк, распахнися, Родная матушка, встань, проснися! Уж не год мне у тебя годовати И не век вековати, Последнюю ночку ночевати, И тоё во слезах, в горе не видати.

137

«Во горнице, во светлице…»

Во горнице, во светлице, Два голубя на шкапе; Они пьют и льют, В политавры бьют И в музыку играют, Они девицу красавицу Её забавляют; А девица красавица По горнице ходит, По новой гуляет; Увешана бела́ шея Кру́пными жемчугами, Унизаны белы руки Золотыми кольцами. Как сказала Марьюшка, Что батюшка кличет: Подруженьки, голубушки, Право, не слыхала![28]

138

«У ворот, ворот вербочка стояла…»

У ворот, ворот вербочка стояла, У новых высокая. Со двора Марьюшка съезжала, Сломила у вербушки зо́лот верх: — Ты стой, моя вербушка, век без верху, Живи, моя матушка, век без меня, Без любимыя дочки, без Марьюшки. Не чаяла матушка с рук меня избыть, Избыла родимая во единый часок.

139

«Ох, вы, соколы, соколы…»

— Ох, вы, соколы, соколы, Вы залетные соколы! Уж куда же вы лётали? — Уж мы лётали, лётали, С моря на́ море лётали. Уж и что ж там вы видели? — Уж мы видели, видели Серу утицу на море. — Уж вы что ж ее с собой не взяли? — Мы хотя ее не́ взяли, Но алу́ю кровь пролили, И сизы́я перья выщипали. — Ах вы, бояры, бояры, Вы заезжие бояры, Уж куда же вы ездили? — И мы ездили, ездили, С город на́ город ездили. — Уж вы что ж там видели? — Уж мы видели, слышали, Красну девицу в тереме. — Уж вы что ж ее с собой не взяли? — Мы хоть её с собой не взяли, По рукам её ударили: Быть сговору, быть девичничку, Быть девичьему вечеру.

140

«А кто у нас холост, а кто не женат?..»

А кто у нас холост, а кто не женат? Сергей у нас холост, Михалыч не женат, Ах, розон мой, розон, виноград зеленый! На коня садится, а под ним конь веселится; Он плёточкой машет, а конь под ним пляшет. Ах, розон мой, розон, виноград зеленый. К лугам подъезжает — луга зеленеют, К садам подъезжает — цветы расцветают, Цветы расцветают, птицы распевают. По улице едет — вся улица светит, К двору подъезжает, ворота растворяет, ……………………. матушка встречает, За белы руки примает, за браный стол сажает. Ах, розон… и т. д.

141

«Растопись, моя банюшка…»

Растопись, моя банюшка. Разгорись, моя каменка. Ты рассыпься, крупён жемчуг, По атласу, по бархату, По алза́менту на́ золоте: Ты расплачься, душа девица, Перед матушкой стоючи: — Ты на что, на что пиво варишь, Для чего зелено вино куришь, Или братца женить хочешь? — Ты дитя моё, дитятко, Ты дитя моё милое, Я тебя, дитя, присватала Не за князя, не за барина, За того сына гостиного, За Кузьму за Иваныча.

142

«Как чесал Кузьма кудри…»

Как чесал Кузьма кудри Иваныч русые, Чесал кудри, приговаривал: — Прилегайте, кудри русые, К моему лицу белому. Катеринушке наказывал: — Перекати кудри же́мчугом, Перевей русы зо́лотом, Привыкай ты, Катеринушка, К моему ли уму-разуму, И к обычаю не женатому. — Привыкать ей не хочется, За досаду показалося, За досаду за великую, Спеси-гордости убавити, Ума-разума прибавити.

143

«Ехал зять мимо тёщина двора…»

Ехал зять мимо тёщина двора, Ударил копьем в ворота: — Дома ль тесть, дома ль тёщинька? Дома ль гордая свояченица? Дома ль душенька красная девица, Наталья Алексеевна? Если спит, не будите вы ее, А не спит, чтобы встретила меня. — Услыхала Натальюшка душа, Побежала по новы́м по сеня́м, Закричала громким голосом своим: — Ох, вы, нянюшки, мамушки, Вы, сенные красны девушки, Вы берите мои золотые ключи, Отпирайте кованы́е сундуки, Вынимайте багрецовое сукно, Уж вы кройте Сергею сертук, Уж вы кройте Михалычу кафтан, Чтоб не длинен, не короток ему был, В подоле поуструбистее, К ретиву сердцу прижимистее, Чтобы можно было на коляску вскочить, И ловчее в стремена ноги вложить.

144

«Све́тло светит месяц из-за облака…»

Све́тло светит месяц из-за облака. Как же ему да не светлому быть? Бог даровал ему тёмную ночь. Весел сидит Сергей Михайлович. Как же ему да невеселу быть? Бог даровал ему суженую, Суженую …………………… Все братцы-товарищи позавидовали, Уж и знать-то Сергей богомолен был, Часто ходил ко заутрени, Ставил свечи воску ярого, Нёс поклоны до сырой земли, Служил молебны со акафистами.

145

«Ты, река ль моя, реченька…»

Ты, река ль моя, реченька, Ты, река ль моя быстрая, Ты течешь не колы́хнешься, К берегам не разо́льешься. Ах, ты, умная девица, Ты сидишь, не улы́бнешься, Говоришь, не рассме́хнешься! — Ах, вы девушки-голубушки! Чему мне смеятися, Чему радова́тиси? Все гости съехались, А одних гостей нет и нет: Родимого батюшки, Родимыя матушки. Ах, вы, девушки-голубушки! Взойдите на паперти, Ударьте в большой колокол, Побудите мово батюшку и матушку, Благословить меня к суду божьему Золотым венцом венчатися, Златым перстнем обручатися.

146

«Из-за лесу было, лесу тёмного…»

Из-за лесу было, лесу тёмного, Из-за гор было высокиих, Летит стадо гусиное, Другое лебединое. Отставала лебёдушка Прочь от стада лебединого, Приставала лебёдушка Ко стаду гусиному. Начали́ её гуси щи́пати: — Не щиплите вы, серы́ гуси! Не сама я к вам зале́тала, Занесли меня буйны́ ветры, Бу́йны ветры осенние. Отставала красная девушка <Анна Петровна> Прочь от красныих девушек, Приставала к молодыим молодушкам; Начали́ над ней смеятися: — Вы не смейтеся, молодушки, Не сама я к вам заехала, Завезли меня добры́ кони Филата Пафнутьевича.

147

«Ох, вы, девушки, голубушки…»

Ох, вы, девушки, голубушки, Вы чешите буйну голову мою, Вы плетите русу мою косу́ С корени́ тугохонько; Середь моей русо́й косы Перевейте чистым золотом, По конец моей русо́й косы Заприте большим замком, Большим замком немецкиим. Вы бросьте золотые мои ключи Во сине море на дёнушко, Не достали бы мои не́други, Не отперли бы мой немецкий замок, Не расплели бы опять мою русу́ косу́.

148

«Разлилась, разлелеялась по лугам вода вешняя…»

Разлилась, разлелеялась По лугам вода вешняя. Унесло, улелеяло Чаду, ми́лу дочь от матери. Оставалася матушка На крутым красном берёжке: — Воротись, мое дитятко, Воротись, мое милое, Позабыла трои ключи: Первый ключик от зеленого садику, Другой ключик от кована ларчика, Еще оставила волю батюшкину и негу матушкину.

149

«Растопись банька-мыленька…»

Растопись банька-мыленька, Раскались, жарка ка́менка, Ты рассыпься, крупён жемчуг, По атласу или по бархату.

150

«Как от светлого месяца…»

Как от светлого месяца Отрасли лучи зо́лоты; Как у доброго молодца Отросли кудри чёрные. А не сами завивалися,— Завивала красна девица, Завивала, не кло́чила, Ему доброго про́чила: — Ах, подай, боже, мому жениху При полку быть полковничком, При губернии губернатором, При всей армии фетьмаршалом.

151

«Мы нальём, мы нальём, чару вина полную…»

Поют, когда расходятся гости, сначала хозяину, потом всем гостям

Мы нальём, мы нальём, чару вина полную, Поднесём, поднесём Александре Ивановне, Просим её, просим пожаловать, выкушать.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В МОСКВЕ

Эпическая поэзия

152

АЛЕША ПОПОВИЧ

Беседа ли, беседа, Смиренная беседа, — Во той во беседе Сидели тут два брата, Два брата родные, Хвалились сестрою, Своей сестрой родно́ю: — У нас сестра хороша, Голубушка приго́жа: На улицу не ходит, В хороводы не играет, В окошечко не смотрит, Бела лица не кажет. Где ни взялся Алёша Алёшинька Попович: — Не хвалитесь два брата Своей сестрой родною: Я у вашей сестре был, Две ноченьки ночевал, Два завтрака завтракал, Два обеда обедал, Два ужина ужинал. Как взго́ворит большой брат: — Пойдем, братец, ко́ двору, Сожмем снегу по́ кому, Бросим сестре во́ терем. Что взговорит нам сестрица: «Не шути шутку, Алёша! Ступай прямо во терём: Моих братьев дома нету». Как взговорит большой брат: — Пойдем, братец, в кузницу, Скуём, братец, сабельку, Срубим сестре голову! Покатилась головка Алёшеньке под ножки. А бог суди Алёшу: Не дал пожить на свете!

153

ПЛАЧ ЦАРИЦЫ

Из-за лесу, лесу темного, Из-за гор было высокиих, Не ясно́ солнце выкаталося, Выходила тут благоверная царица, Благоверная царица Марфа Матвеевна, По мосту́-мосту́ по калинову, По сукну-сукну багрецовому: Уж как шла царица благоверная, Благоверная царица Марфа Матвеевна, Приходила она к церкви соборноей, Закричала она громким голосом: — Уж и есть ли у церкви церковнички? Отпирали бы церковь соборную, Что впущали бы царицу благоверную! — Что входила царица в церковь соборную, На́ три сто́роны помолилася; На четвёртую она только взо́зрела, Как увидела гробницу белу-каменную; Закричала царица громким голосом: — Ох ты гой еси, благоверный царь, Благоверный царь Иван Васильевич! Что́ ты спишь крепко — не про́снешься? Без тебя всё царство помутилося, Все стрельцы-бойцы взволновалися, Всех князей-бояр во тына́х[29] рубют, А меня-то, царицу, не слушают! — Ах ты гой еси, царица благоверная, Благоверная царица Марфа Матвеевна! Уж и мы-то тебя слушаемся, Уж и мы-то тебе повинуемся!

154

«Что по сукну, по сукну ли багрецовому…»

Что по сукну, по сукну ли багрецовому, По тому ли сукну что по красному, Уж как шла тут царица благоверная, Благоверная царица Марфа Матвеевна, В Успенский собор богу молитися, Своему царю поклонитися. Подошла она к гробнице белой-аспидной, Стала она плакать и рыдать, И жалобно причитать: — Встань ты — пробудись, Грозный царь, Грозный царь Иван Васильевич! И ты што ж крепко спишь и не про́снешься? При тебе ли, при царе, войны не было, Без тебя ли, царя, учинилася: Стрельцы-бойцы подымаются, А меня ли, царицу, не слушаются. — Уж стали унимать царицу князья-бояры: — Ты не плачь, наша царица благоверная, Благоверная царица Марфа Матвеевна! Уж тебе ли горем поле не насеяти, Горючьми слезми́ море не наполнити: Уж царя-то тебе не поднять будет, Уж как Грозного царя Ивана Васильевича! По крыльцу-то, по крыльцу-крыльцу Красному, По сукну-то, по сукну-сукну багрецовому, Шла-прошла наша матушка государыня, Во соборную церковь молитися, Ко святым мощам приложитися, Государя царя причитать стала: — Ох ты, Грозный царь, Иван Васильевич! Без тебя-то народ взбунтовался, А на меня, царицу, взъеда́лся!

155

«Как середь царства было Московскаго…»

Как середь царства было Московскаго, Государства российскаго. Стояли палаты бело-каменны. Во тех во палатах бело-каменных Наставлены столы всё дубовы, Разостланы скатерти немецки, Расставлены кушанья сахарны. За теми за столами за дубовыми, За теми кушаньями сахарными, Сидел тут Семион-государь: Играет во цымбалы в золотыя, Выигрывает волю батюшкину, Наигрывает негу матушкину. Подошедши Анна послушала, Отошедши она заплакала: — Как привыкати к обычаю Семионову, Ко тяжелому нраву Ивановичеву!

156

ВЗЯТИЕ АЗОВА

Ах, по морю, морю синему, По синему морю по Верейскому, Плыли-восплывали три военных корабля. На перед корабль бежит, — Что сокол летит: Во том во кораблике, Император-царь сидит; Во другом кораблике Всё князья-бояра сидят; Во третьем кораблике Всё солдатушки сидят, Солдаты сидели Преображенскаго полку, Охот имели под Азов городок. Подкопы копали всё глубокие, Бочки заката́ли с люты́м зельем, С лютым зельем, с черным порохом, Свечи прилепляли воску яраго: Свечи догорали — бочки разо́рвало, Разметало башни всё угольчатыя. Стали поздравляли императора-царя: — Здравствуй, государь-император, с Азовом-городом!

157

«Под городом под Ке́рмантом…»

Под городом под Ке́рмантом, Служили там два братца, Не поручик ли с капитаном. Не под город подступали, Земляную стенушку разбивали: Во поло́ну-то они взяли Не шведскую панью, мла́дую княгиню. Восплакалась наша шведская панья, Востужилася наша мла́дая княгиня: Утешают её не два братца, Утешают ее не два родные, Не поручик ли с капитаном: — Не плачь ты, не тужи, не шведская панья, Мы возьмем тебя за сестру родную!

158

«Как ударили в большой колокол…»

Как ударили в большой колокол В соборе да Петропавловском. Что за правом-то за крылосом У гробницы государевой, Государя Петра Перваго, Тут стояла честная вдова. Честная вдова государыня, Катерина Алексеевна; Со слезами богу молилась: — Уж ты встань, встань, благоверный царь, Благоверный царь Петр Алексеевич! Посмотри ты на свою армию И на конную на всю гвардию: Все солдатушки во поход идут, Барабанщики в барабаны бьют.

159

«Ты полынь, полынь ли горькая!..»

Ты полынь, полынь ли горькая! Ты во́ поле уродилася, уж ты полынь горька́: Уж нет-то горчей тебя, службы царской! Ты укрепа-ль моя, укрепушка Берли́н-город! Ты кому, укрепа, доставалася? Доставалася укрепушка царю Белому, Уж тому генералу Краснощокому. Уж генерала-т Краснощокий по городу гуляет, Свинцу-пороху закупает, Сорок семь пушек заряжает, Пробивает Краснощокий стену белу-ка́менну, Берет в полон пруску́ жену: — Ты скажи-скажи, королева, Где твой прусской король? — Мой прусско́й король сидит под столиком — Серым котиком, На окне сидит — черныим во́роном, В окно вылетел — ясным со́колом, На сине́ море — серой утицей, По чисту́ полю полетел — белой лебедью: За ним гонится Краснощокий — ясным со́колом!

160

«Ты укрепа ль моя, укрепушка, Берли́н-город!..»

Ты укрепа ль моя, укрепушка, Берли́н-город! Уж кому-то моя укрепушка достанется? Доставалася укрепушка генералу Краснощокому. Как гулял-то Краснощоков граф с купцом по́ торгу, Покупает же Краснощоков граф свинцу-пороху, Заряжает же Краснощоков граф сорок се́мь пушек, Он стреляет же во Берли́н-город, Прошибает стену белу-каменну, Застает-то он прусскаго короля матушку: — Ты скажи-скажи, пруса́чинька, куда прус бежал? — Вылетал-то он в окошко — ясным со́колом, Под небёсы летел — норным вороном.

161

«Как не белая берёзынька к земле клонится…»

Как не белая берёзынька к земле клонится, Не бумажные листо́ченьки расстилаются, — Да растужится-расплачется наш пруцко́й король По своей-то, де, молодой жене — королевичне, Сидючи́-то он на прикрасушке — на круто́й горе, Глядючи́-то он во беседушке, на Берли́н-город. Уж и станут-то молоду жену, королевичку, крепко спрашивать: — Ты скажи-ка, скажи, молода жена, королевична, Уж каков-то твой пруцко́й король — он мудрён живёт? — Уж такой-то мой пруцко́й король мудрён живёт: Еще первый-то у нас боя-т был при чисто́м поле, А моя-т пруцкой король чорным во́роном летал; А другой-то у нас боя-т был при темно́м лесу́, А моя-т пруцкой король волком серыим гулял; А трете́й-то боя-т у нас был при синём море, А моя-т пруцко́й король белой рыбицей гулял.

162

«Что стоял-стоял пруско́й король на крутой горе…»

Что стоял-стоял пруско́й король на крутой горе, Что смотрел-то — глядел на Берли́н-город: — Охти́, батюшко, укрепушка, Берлин-город! Ты кому же, моя укрепушка, достанешься? Доставалась моя укрепушка царю Белому, А еще генералушке Краснощокому! — У как ходит Краснощокий с купцом по́ торгу, Закупает Краснощокий свинцу-пороху, Заряжает Краснощокий сорок пу́шечек, Пробивает Краснощокий стену каменну, Достает Краснощокий короля пру́сскаго: Как пруско́й король под столиком — Сидел серым котиком; Из палат-то он вылетывал Чорным во́роном; По синю морю высплавливал Сизым се́лезнем.

163

КНЯЗЬ РОМАН ЖЕНУ ТЕРЯЛ

Уж как князь Роман тут жену терял, Он терял-терял и тело терзал, Он терял-терзал, во реку бросал, Во тоё ль реку во Смородинку. Что летела туто птица грозная, Птица грозная, млад-сизой орёл; Он схватил туто что праву руку В золотых перстнях, в золотых перстнях. Что пошла Марья дочь Романовна К свому к отцу к родимому: — Ты, родимый мой, родной батюшка! Да и где же, где ж моя родна матушка? — Что твоя матушка во высоком терему, Она белится и румянится, Она в гости снаряжается Ко своему к отцу, к твоему дедушки, — Как пошла Марья дочь Романова Во высок терём, Она смотреть-глядеть свою матушку: Уж и нет, и нет ея матушки. Как пошла Марья дочь Романовна Ко своему к отцу к родимому: — Ты, родимый мой, родной батюшка! Да уж где ж моя родна́ матушка? — Твоя матушка поехала к батюшки, К свому отцу, к твоему дедушки, — Как пошла Марья дочь Романовна На паратно крыльцо смотреть-глядеть матушку: Уж и нет ея матушки. Что летит-летит птица грозная, Птица грозная, млад-сизой орёл: Во когтях держит он праву руку, Что праву руку в золотых перстнях. Увидела Марья дочь Романовна, Закричала она громким голосом: — Ой же ты, птица грозная, Птица грозная, млад-сизой орёл! И ты где же взял ты праву руку, Ты правую руку в золотых перстнях? — Ой же ты, Марья дочь Романовна! Уж как князь Роман тут жену терял, Он терял-терял и тело терзал, Он терзал-терзал, во реку бросал, Во тоё ль во реку во Смородинку. — Залилася Марья горючьми слезми́ И пошла дочь Романовна К своему к отцу к родимому: — Ты, родимый мой, родной батюшка, Потерял-погубил мою матушку! — — Ты не плачь, Марья дочь Романовна: Я сострою тебе нов-высок терём, Я складу тебе печь муравленую[30], Я солью тебе золот перстень, Я сошью тебе кунью шубу; Приведу я к тебе молодую мать, Молодую мать, злую мачиху. — Ты сгори, сгори, нов-высок терём, Провалися ты, печь муравленая, Растопися, мой золот перстень, Ты сотлей, моя шуба куньяя, Ты умри, моя молодая мать, Молодая мать, злая мачиха, И ты встань-проснись, родная матушка!

164

ФЕДОР И МАРЬЯ

Как и взговорит Федор: — Истопи-тко, Марья, баню И нагрей воды теплее! Ты пойдем-ко, Марья, со мною! Как пришла Марья в баню, Уж как взговорит Федор: — Ты скидай, Марья, рубашку! — Буйну голову под лавку, Белы ручки под полочик, Резвы ножки под поро́жик, Бело тело на полочик. Как пришёл Федор из бани, Он и стал дитя качати: — Ты баю, баю, дитятко! Баю, милая сиротка! У тебя мамы нету, У меня Марьи нету! — Покликал к себе две гостьи, Да две гостьи Федосьи; Уж как взговорит Фёдор: — Вы подите за меня за́муж! — Уж как взго́ворят две гостьи, Да две гостьи Федосьи: — Нет, нейдем мы за тебя за́муж! И над нами тож будет, Что над Марьею над твоею! — Уж покликали его на се́ни, Уж и больно его секли, Шесть недель соком поили.

165

БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ И СЕСТРА

I Как во городе во Киеве Жила-была молода вдова; У ней было девять сынов, Девять сынов, дочь десятая. Сестру братья возлелеяли, Возлелеявши, сами гулять пошли. Без них мати замуж выдала За того ли за морянина, За хорошего за боря́нина. Она год живет и два живет, На третий год стосковалася. Она стала просить того морянина Хорошаго барянина: — Мы поедем с тобой к матушке! — Они день едут, и другой едут, На третий день становилися: Напали на них злы разбойнички, Морянина в море бросили, А морянушку во полон взяли. Они стали у неё выспрашивать: — Ты скажи, скажи, морянушка, Котораго ты города? — Я города, сударь, Киева. Жила-была молода вдова; У ней было девять сынов, А я десятая. Меня братья возлелеяли, Возлелеявши, сами гулять пошли; Без них мати меня замуж выдала За того ли за морянина. — Ты, сестра, сестра наша милая! Ты не сказывай нашей матушке, Что мы бросили зятя милаго, А тебя, сестра милая, во полон взяли! II У вдовушки, у вдовы Было девять сынов, А дочь была у ней десятая. Ее братья возлелеили, Один с рук, другой на руки. Возлелеемши, замуж отдали Далеко́ за боярина, За того-ль за богатаго. Ровно она у матушки Три года не была; Они нажили сына дворянчика. На четвертый год она стосковалася, И она стала просить свово друга милова: — Ты пойдем, мил сердечный друг. Ко своей теще, ко моей матушке, А марянушка к родной бабушке; Ты к шурьям, а я к братцам, А марянушка к родным дядюшкам, — Ея-то другу не хотелося, Он велел закладывать карету, Карету вороных коней, И велел приготовливать верныим слугам, Поехали в путь-дороженьку. И день едут, и другой едут, На третий день становилися, В темныем лесу, во дремучием. Напали на них злы разбойнички, Погубили друга милова, А марянушку в море бросили, Молоду вдову, боярыню, в полон взяли. Уж все-то разбойники спать легли, Уж один-то разбойник не спит, не лежит На молодую вдову все глядит, Он глядит и выспрашивает: — Ты скажи, молодая вдова, боярыня! Ты какого роду-племени? — И я роду-та купеческаго, А племени-та духовнаго. Было у моей матушки деветь сынов, А дочь я у ней была десятая. Меня братья возлелеяли, Один с рук, другой на руки. Возлелеемши замуж отдали, За богатаго за боярина. И ровно я у матушки Три года не была, На четвертый год стосковалася. Уж мы нажили сына марянчика, Уж просила я друга милаго: Ты пойдем-ка, мил, сердечный друг, Ко своей теще, ко моей родимой матушке, А марянушка к родной бабушке, Ты к шурьям, а я к братцам, А марянушка к родным дядюшкам. Моему-то другу не хотелося. Он велел закладывать каретушку, Каретушку вороных коней, Верныим слугам готовиться. И мы поехали в дороженьку. И мы день ехали, и другой ехали, На третий день мы становилися Во темныем лесу, во дремучием. Вы напали на нас, злы разбойники, Погубили вы мово друга милаго, А дитё-ль мое, дитятку в море бросили, А меня-ль молоду вдову во полон взяли, — Уж закричит тут разбойник громким голосом — Вы вставайте, мои братья меньшие! Мы не боярина погубили, Погубили свово зятя милаго, Не марянчика мы в море бросили, Бросили мы свово роднова племянничка, Не молоду вдову боярыню в полон взяли, А мы взяли родную сестру, — Уж как стали ее братья целовать, миловать: — Ты не плачь, наша родимая сестрица! Уж на первой-та встрече нам встрелась, У нас есть такая приметушка: Никому-то в первой встрече спуску нет, Ни отцу, ни матери, Ни всему роду-племени. Мы сберем-то тело зятнино, Похороним его с честью, со славою, А тебя отдадим замуж не за боярина, А за тово ли за князя за славнаго. И топеря отвезем тебя к родной матушке.

166

ЖЕНА МУЖА ЗАРЕЗАЛА

За любовь-то жена мужа во сад повела, За совет жена мужа в саду потеряла, На любимой на яблоньке в саду повесила. Он висит, качается, Уж и тут-то она сама образумилася: — Ты слезай-ка, муж, долой, Мил сердечный друг, пойдем домой! — Во холодный, во студёный погреб бросила. Приезжали к ней два деверя, Уж как два ясны сокола: — Ты, невестка-ль, невестушка, Сноха наша, бела голубушка! Да и где ж наш большой брат? — Деверья-ль мои, деверья! Уж вы два ясны сокола! Уж пошёл-та ваш большой-ат брат Во темные леса гулять, Уж во те ли во дремучие Он куниц, лисиц стрелять, Уж тех ли черных соболев. — Ты, невестка, невестушка! Сноха, белая голубушка! Да и где ж наш большой брат? Мы сейчас только из лесу, Не видали брата большаго. — Деверья мои, деверья! Уж вы мои два ясные сокола! Как поехал-ат ваш больший брат К Макарью на ярманку, Со куницами, со лисицами, Уж со теми со чёрными соболями. — Ты, невестка, невестушка! Сноха, бела наша голубушка! Да и где ж наш большой брат! Мы сейчас только с ярманки, Мы топерь-то со Макарьевской, Не видали брата большаго. — Деверья мои, деверья! Уж как два ясные сокола! Как пошел-та большой брат Во зеленый сад гулять, — Ты, невестка, невестушка! Уж и нет в саду нашего брата большаго. Ты невестка, невестушка! Сноха, бела наша голубушка! Да и что у тебя за саду за руди́ца? — Деверья мои, деверья! Уж как два ясные сокола! Белую рыбицу я чистила, Во сад руду вылила. — Ты, невестка, невестушка! Сноха, бела наша голубушка! Покажи нам белую рыбицу. — Деверья, мои деверья! Уж как два ясные сокола! Я от погреба ключи потеряла. — Ты, невестка, невестушка! Сноха, белая наша голубушка! Приведём мы слесаря, Приберём ключ к погребу. — Деверья мои, деверья! Уж как два ясны мои сокола! Вы берите саблю вострую, Вы рубите мою голову: Потеряла я вашего брата большева, А своего друга любезнаго.

167

ОБМАНУТАЯ ДЕВУШКА

Не велела мне матушка Мне белиться, румяниться. Начерно́ брови сурмити. В цветное платье рядитися, В холостую горницу хаживать, В холостую, женатую, С холостыми речь говаривать, С холостыми и с женатыми. Я не слушалась матушки, Я белилась, румянилась, Начерно брови сурмила, В цветное платье рядилася, В холостую горницу хаживала, В холостую, женатую, С холостыми речь говаривала, С холостыми и с женатыми. Обманул меня молодец, Обманул разкональский сын: Он сказал, что нет отца, матери, Уж как нет молодой жены, Молодой жены с детушками. Уж как я ль, красна девушка, На его слова прельстилася, С вихо́рем думу думала, С вихо́рем я разгадывала. Он повез на свою сторону, На дороге всю правду сказал, Всю правду, всю истинную: — Не пугайся, красна девица, Не пугайся, дочь отецкая! Я хочу тебе всю правду сказать, Всю правду, всю истинную: У меня есть и отец и мать, У меня есть молодая жена, Молодая жена с детушками. — Залилась я, красна девушка, Я своими горючьими слезами, Во слезах слово молвила: — Ты, удалый добрый молодец, Ты зачем же меня обманывал? Мою молодость подговаривал? — Он привез на свою сторону, Как встречает его и отец и мать, Как встречает молода жена с детушками. — Ты, родимый родной батюшка! Я привез вам вековую работницу, А тебе, родна матушка, Вековую переменьщицу, А тебе, молодая жена, Вековую постельницу, А вам, малым детушкам, Вековая вам нянюшка, А себе, добру молодцу Вековую разувальщицу. — Залилась красна девушка Своими горючьими слезами, Во слезах слово молвила: — Ты не смейся, добрый молодец! Я отцу твоему не работница, А матери не переменьщица, А жене твоей не постельница, А детям твоим не нянюшка. Ты удалый добрый молодец! И ты дай мне вёдры дубовыя, И я пойду на Дунай-реку, На Дунай-реку по́ воду. — Почерпнула вёдры, поставила, На все стороны помолилася, С отцом, с матерью простилася: — Ты прости, мой родной батюшка, Ты еще прости, государыня матушка, Еще прости, добрый молодец. — Уж в перво́й-то она взошла По свой шелков пояс, А в другой-ат она взошла По свои могучи́ плеча, А уж в третий-та она взошла В свою буйну голову. Увидал добрый молодец Со высокаго терема, Со косящатого окошечка, Закричал он громким голосом: — Не топись, красна девица, Не топись, дочь отецкая! Отвезу тебя на твою сторону, К твоему ль к отцу, к матери. К твоему роду-племени.

168

ДЕВИЦА ОТРАВИЛА МОЛОДЦА

Я пойду ли красна девица В чисто поле погулять, Злое коренье набирать. Я, набрамши злое коренье, Бело-на́бело вымою. Я, вымымши коренья, Сухо на́сухо высушу, Я, высушимши злое коренье, Мелко на́мелко смелю, Я, смелёмши злое коренье, Сладкаго мёду наварю. Наварёмши сладкаго мёду, Дружка в гости позову. Я, позвамши дружка в гости, На кроватку посажу. Посадёвши на кроватку, Стакан мёду поднесу. Поднесёвши стакан мёду, Любезнаго спрошу: — Ты скажи, скажи, любезной, Что на сердце у тебя? — На моем на сердечке Словно камушек лежит. Ты умела меня злым зельем опоить, Умей меня, милая, схоронить: Схоронить мое тело Межу трёх больших дорог, Что Питерской, Московской, Славной Киевской большой. Еще вы не забудьте кавалерию со мной, Вы еще положьте черну шляпу с пером, Вы её положьте среди гроба моево; Вы еще не забудьте пистолет мой да ружье: Схороните мое тело В чистом поле далеко, Чтобы ты, моя милая, Не вздыхала тяжело.

169

ДЕВИЦА-МУДРЕНИЦА

Девка платье мыла, Вальком колотила, Туго выжимала, Друга поджидала: То пове́рнется туды, То обернется сюды, На все стороны глядит. Где не́ взялся мило́й На во́роном коне. — Бог в помочь, девица, Тебе платье мыти! Напой мово коня, Серёдь синяго моря, Чтоб конь воды напился, Бран ковер не замочился. Я тебе, девица, Загадку загадаю, Изволь отгадати. — Изволь, сударь, отгадаю. — Еще что же у нас краше света? — Краше света красно солнце. — Еще что же у нас выше лесу? — Выше лесу светёл месяц. — Еще что же у нас без кореньев? — Без кореньев горюч камень. — Уж как быть тебе, девице, за мною, Уж как слыть тебе моей женою.

170

БРАТ ЖЕНИЛСЯ НА СЕСТРЕ

Как на горке, на горе, Стоял новый кабачок. Во том новом кабаке Пьет голой-ат горелку. Богатые дивуют: На что голой пирует? — Не дивуйте, богачи, Я свои деньги плачу. Поверь, поверь, шинкарушка, Поверь пива и вина, Поверь вина на меру, Пиши гроши на стену. Когда стенку размелёшь, Тогда грошики сберешь. — Ах ты, милой мой пан, Скидавай с себя жупан. — Ах, на што тебе жупан? У меня есть грошей жбан. — Когда у тебя есть грошей жбан, Возьми дочку за себя, Возьми дочку, наймочку, Прекрасную дамочку. — Во субботу взмолвили, В воскресенье взвенчали. Как ехали до венца, Не молвили ни словца. Приехали от венца, Стали они пить, гулять, По имени ее называть. — Скажи, скажи, милой пан, Как по имени зовут? — Из мещан я мещанин, По прозванью Карпов сын. — Скажи, скажи мила панья, Как по имени зовут? — Зовут меня Катерина, По прозванью Карповна. — Наша мати Богданья Брата с сестрой взвенчала. Еще бог меня сберег, Что я с тобой спать не лег.

171

КАЗАК ЖЕНУ ГУБИЛ

У столба-столба новото́ченаго, У колодезя у студенаго, Молодоя-т казак он коня поил, Не коня-то поил, он жену губил. Как жена-то мужу возмолилася, Во резвыя ноги поклонилася: — Не губи же ты меня, муж, со вечера. Погуби со полуночи, Когда детушки спать улягутся, — Просыпалися малы детушки, Взыскались своей матушки: — Ох, вы, нянюшки, ох, вы, мамушки! Уж и где же наша матушка? Ваша матушка в новой горнице, В новой горнице богу молится. — Уж и там-то нету нашей матушки! — Ваша матушка в высоко́м терему: Она белится-румянится. — Уж и нет там нашей матушки! — Ваша матушка в зелено́м саду, Рвет алы вишенья. — Уж и там нет нашей матушки! — Пошла ваша матушка на Дунай-реку, С ведрами по́ воду, — Как пошли-то наши детушки на Дунай-реку; Из-за гор-гор высоких Вылетал-то млад-сизой орел, Во когтях-то несет правую ручиньку. Воскричали-то малыя детушки: — Ох, вы, нянюшки, наши мамушки! Уж как несет-то орел рученьку, Несет рученьку нашей матушки И со перстнем обрученныим! Уж и бог же суди нашему батюшке, Что оставил нас без родимой матушки!

172

МАЙОР ЖЕНУ ГУБИЛ

У колодца у студеного Молодой майор коня поил, Красная девица воду черпала. Добрый молодец у ворот стоит, У ворот стоит, думу думает, Думу думает, как жену убить. А жена-то его уговаривает: — Ты не губи меня, друг, со вечера, Погуби ты меня со полуночи: И ты дай уснуть малым детушкам, — Как заря-то занимается, Малые детушки просыпаются: — Ты, родимый-родной батюшка! Да и где же наша родная матушка? — Вы не плачьте, малые детушки: Я сострою вам нов-высок терём, Я складу вам печь муравую, Я солью вам цепь серебряную, Приведу я к вам молодую мать, Молодую мать, злую мачиху. — Ты, родимый наш батюшка! Все-то ты говоришь нам неправдушку! Уж сгори, нов-высок терём, Провалися, печь муравая, Растопись ты, цепь серебряная, Ты умри, наша молодая мать, Молодая мать, злая мачиха, И ты встань-проснися, наша родимая матушка! Уж как мы без тебя холоднёхоньки, Холоднёхоньки, голоднёхоньки!

173

МОЛОДЕЦ И КОРОЛЕВНА

Как короля-т молодца любил-жаловал, С одного плеча платьице на́шивал. Уж и стал молоде́ц пьян упиватися, Во хмелю стал молоде́ц похвалятися: — Уж и то-то попито, братцы, погу́лено, В хорошстве́-то в красне́ много хо́жено, Что на мягких перинах много ле́жано, Королевну за ручки много де́ржано! — Донесли-то на мо́лодца своя братья. Как короля-т на мо́лодца прогневался, Закричал король громким голосом: — Уж вы, слуги, вы, слуги мои верные! Вы подите дале́че во чисто́ поле, Уж вы вы́ройте две ямушки глыбокия, Становите вы релюшки высокия, Поведите молодца́ казнить-вешати! Не ведите молодца́ впереди мого́ дворца, Поведите молодца́ позади мого́ дворца. — Молодец солдат по рублю дарил: — Поведите молодца́ впереди меня дворца! — Как увидела молодца королевна из окна, Закричала королевна громким голосом: — Ах, ты, батюшка, сударь мой, пусти меня гулять, Да две ямушки глыбо́кия посмотреть! — Как пошла королевна в чисто́ поле гулять, Да две ямушки глыбокия посмотреть; Молоде́ца-т на релюшках качается: Королевна под релями скончалася.

174

КАЗАК И ШИНКАРКА

Корчма, ты, корчма польская, королевская! Стоишь ты, корчма, на крутой горе, на всей красоте; У во той корчме шинкарка сидит, Шинкует шинкарочка пивом и вином И сладким медо́м. Приходили к шинкарочке три молодца пить: Поляк, да казак, да третий хомяк. Поляк вино пил, червонцы платил, Хомяк вино пил, монеты платил, Казак вино пил, денег не платил, Шинкарку манил: — Поедем, шинкарочка, к нам на тихий Дон, У нас на Дону не по вашему: Не ткут, не прядут, мёд, горелку пьют. — Сдалася шинкарочка на его слова, Поехала шинкарочка с казаком на Дон Завёл казак шинкарочку во тёмный во лес, Привязал шинкарочку ко сухой сосне, Зажег казак сосенку с маковки до земли. Сосенка горит, шинкарка кричит. На ту пору ехали московские купцы: Постой-ка, братцы, что в лесу за крик? Сосенка горит, шинкарка кричит, Возмолилася шинкарка московским купцам: — Ох! вы гой еси, московские купцы! Отвяжите меня, девушку, от сухой сосны.

175

МУЖ-СОЛДАТ В ГОСТЯХ У ЖЕНЫ

Вы, солдатушки уланы, Где вы были, побывали? — Мы под городом стояли, Под Можаем воевали. Гулять в Москву приезжали, В славную улицу Тверскую, В Тверскую-Ямскую, Ко вдовушке заходили, Под окошком постучались: «Отвори, вдова, вороты, Пусти нас ночевати, Постояти. Нас, солдатушек, не много: Третьяста пешеходы, Полтораста всё на конях». Мы, солдатушки, смеленьки, Во дворик ворвалися, Во избушку вобралися, Все садилися по лавкам, По порядкам. Капитан-ат в большое место — под окошком, А вдова стоит у печки, Подожмя ручки к сердечку. Как возговорит капитан-ат: — Ты, вдова молодая, Ты который год вдовеешь, Ты который сиротеешь? — Отвечала вдова молодая: — Лет пятнадцать я вдовею, С годом двадцать сиротею. — Уж и много ль у тебя, вдова, хлеба? — У меня хлеба осмина. — Уж и много ль, вдова, денег? — У меня денег полтина. — Уж и много ль, вдова, деток? — Четверо. — Подойди, вдова, поближе, Поклонися пониже, Сними с меня кивер, В кивере — полотенце: Не твово ли рукодельица? Еще же там платочек, В платочке — узелочек, В узелочке — перстенёчек: Уж не твой ли, вдова, перстень, Уж не твой ли обрученный? — Уж как возговорит вдова молодая: — Уж как мой-ат перстень, Мой обрученный! Я со другом венчалась, Со любезным обручалась. — Как возговорит вдова молодая: — Вы подите-ка, малые детки, Что не гость приехал к нам гостить, А приехал ваш родитель, А мой миленький дружочек!

176

ГОРЕ

Еще горе-то навязалось, На меня молодца накачалось. Куды мне от горя деватися? И я от горя в мир пошел, А горе-то за мной суму волочёт. Еще горе-то навязалось, Горькое-то накачалось. Куды от горя мне деватися? И я от горя в монастырь пошел, А горе-то за мною черную рясу несет. Еще горе-то навязалося, А горькое-то накачалося. И я от горя в темный лес гулять пошел, А горе-то за мною зверем бежит. Еще горе-то навязалося, А горькое-то накачалося. И я от горя, и я в колоду лег, А горе-то за мною крышку несет. Горе навязалось, А горькое-то накачалось. И я от горя и в яму лег, А горе-то за мной с лопатой идет. Еще горе-то насмеялось: — Хорошо я молодца упрятала, Я в могилушку его спрятала.

177

НАСИЛЬНЫЙ ПОСТРИГ

Уж как строил мне батюшка высок терём Со серебряными переходами, Что с теми с залачёными, А лиха-злая мачеха Она строит мне келью новую Из того лесу кленового. Уж шьет же мне батюшка Под венец платье цветное, А лихая-злая мачеха Шьет мне платье черное. Уж как льет же мне батюшка Золот перстень с бралиантами, — Уж как тем перстнем обручатися. А лихая-злая мачеха Она льет вострыя ножницы, — Уж мне теми ножницами постригатися. Уж поехал-то мой батюшка За молодым за князевичем, А лихая-злая мачеха За старой за игуменьёй. Уж я ль, красна девушка, Я пойду разгуляюся По тем полям по чистыим, По лугам по зеленыим, По лесам по дремучиим. А я по лесу хожу, Тень мне алеется, А я по полю хожу, Тень мне всё белеется, А по лугам-то я хожу, Тень всё чернеется. Уж, знать же, мне, девушке, Постриженой быть, Посхимницей слыть. Уж пойду ли я, красна девушка, Во свой нов высок терём, Погляжу я в окошечко Уж на тоё дорогу широкую: Нейдет ли мой батюшка С молодым со князевичем? Уж нету, нету мово батюшки А уж идет злая мачеха Со старой со игуменьей: — Ты, дитё ль мое, дитятко! Ты, дитё ль мое, чадо милое! Ты садись на золотой стул, На золотой стул постригатися. — Государыня родная матушка! Уж ты дай же мне, матушка, Белильцы смыть, Белильцы смыть, Румяньчики стереть. — Смоешь, мое дитятко, Горючьми слезами, Сотрешь румяницу Черной рясой своей. — Матушка родная! Дай с подружками прощусь. — Простись, мое дитятко, Заочно с ними. — Мимо моей келийки Дорожка лежит. По той по дороженьке Батюшка шел С молодим со князевичем. Становились они, На мою келью любовались: — Чтой-то за кельинка новехонька? Чтой-то пострижена старочка молодехонька? Не мое ли это дитятко, Не мое ли чадо милое? — Батюшка родной! Зайди в келийку ко мне к одной. Молодого князя по дорожке домой.

ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

178

«У нас было на Дону…»

У нас было на Дону, на Дону (2) На крутеньком бережку, бережку, (2) Слеталися галушки, галушки, (2) Садилися галушки на песку, на песку, (2) Садилися галушки рядушком, рядушком, (2.) Что рядушком в три ряда, в три ряда. (2) Где ни взялся соколин, соколин, (2) Он взял галку за крыло, за крыло, (2) Что за то ли крыло правое, правое; (2) Она у него просилась, просилась: (2) — Отпусти, сокол, на волю, на волю, (2) Что на ту ли волю к галушкам, галушкам! (2) — Я тогда тебя отпущу, отпущу, Когда перья ощиплю, ощиплю, (2) Мяса твоего наклююсь, наклююсь! (2) У нас было в терему, в терему, (2) Садилися девушки рядушком, рядушком, (2) Что рядушком в три ряда, в три ряда. (2) Где ни взялся Иван, Иван, (2) Он взял Марью за руку, за руку, (2) Что за ту ли руку правую, правую. (2) Она у него просилась, просилась: (2) — Отпусти, Иван, на волю, на волю, (2) Что на ту ли волю к девушкам, к девушкам. (2) — Я тогда тебя отпущу, отпущу, (2) Когда русу косу расплету, расплету, (2) Надвое заплету, заплету, (2) К суду божью приведу, приведу! (2)

179

«Данилу-то матушка в воскресенье породила…»

Данилу-то матушка В воскресенье породила, В соборной заутрене. Пеленала его матушка В пеленки батистовыя, Свивала алой бархатой. Положила его матушка В колыбель багрецовую, Воскочнула его матушка От востока до запада, Воскочнумши, приговаривала: — Ты, баю, баю, дитятко, Когда будешь на возрасте, Изволишь женитися, Поедешь к тестю в дом, Не клади просто пухову шляпу свою. Ты повесь ее на стопочку[31]; Ты не низко тестю кланяйся, Пониже тово тестюшке, Чтобы вывела твою суженую: Твоя сужена наряжена, И головушка убрана.

180

«Рай мой, рай! Середи было двора…»

Рай мой, рай! Середи было двора, Рай мой, рай! Выростала тут трава, Рай мой, рай! Трава шелковая; Рай мой, рай! По той по траве Марья шла, Рай мой, рай! По той траве Ивановна шла, Рай мой, рай; Во руках она несла Рай мой, рай! Воску ярова свечу: Рай мой, рай! Ты гори, моя свеча, Рай мой, рай! Против солнечного луча, Рай мой, рай! Не гореть тебе, свече! Рай мой, рай! Против солнечного луча: Рай мой, рай! Уж не быть-то свёкру против батюшки, Рай мой, рай! Уж не быть-то тебе, свекрови, лучше матушки Рай мой, рай!

181

«Вьюн на воде извивается…»

Вьюн на воде извивается, А зять у ворот убивается: — А теща моя, теща ласковая! Отдай мой дар, мою суженую! Вывела тёща коня в седле: — Это не дар и не суженая! Вьюн на воде извивается, А зять у ворот убивается: — А теща моя, теща ласковая! Отдай мой дар, мою суженую! — Вывела теща сани лаковыя: — Это не дар и не суженая! Вьюн на воде извивается, А зять у ворот убивается: — А теща моя, теща ласковая! Отдай мой дар, мою суженую! — Вывела теща свою дитятку, Свою дитятку, свою милую: — Вот, это дар, это суженая, Это суженая, моя наряженая!

182

«Я поставлю квашонку на донушке…»

Я поставлю квашонку на донушке, Я покрою квашонку алыим бархатом, Подвяжу я квашонку черныим соболём, Я поставлю квашонку на печном столбе. Ты взойди, моя квашонка, полны́м-полна, Ты полным-полна, со краями ровна. Кому же мы спели, тому добро. Кому вынется, тому скоро сбудется, не минуется.

183

«Я на корыте сижу, корысти жду…»

Я на корыте сижу, корысти жду, Я еще посижу, я еще подожду. Уж как погодя маленько корысть на двор, Корысть на двор и со радостью. Кому же мы спели, тому добро, Кому вынется, тому скоро сбудется, не минуется.

184

«У Спаса в Чигасах за Яузою…»

У Спаса в Чигасах за Яузою Там живут мужики все богатые, Они деньги гребут все лопатою. Кому же мы спели, тому добро. Кому вынется, тому скоро сбудется, не минуется.

185

«Идет кузнец из кузницы…»

Идет кузнец из кузницы. — Ты, кузнец, ты, кузнец! И ты искуй мне венец, Из остаточков мне золо́т перстень, Из обрезочков мне булавочек. Уж и тем-то мне венцом венчатися, Уж и тем мне кольцом обручатися, Уж и теми булавкам притыка́тися. Уж кому же мы спели, тому добро. Кому вынется, скоро сбудется, не минуется.

186

«Сидит воробей на пе́регороде…»

Сидит воробей на пе́регороде, Как глядит воробей на чужу́ сторону. Куды погляжу, туды полечу, Кому же спели, тому же добро, Кому вынется, скоро сбудется, не минуется.

187

«Выходила коляда накануне Рождества…»

Выходила коляда Накануне Рождества. Жирь, вирь, вирь, При (далох) тах, тах! При долине рукоцень Вино зелененько! Окны скачут. Причелинья пляшут Столы раздымаются Печи подвигаются Печь, печь! Перебор берет.

188

«Я сижу, молода, возле реченьки…»

Я сижу, молода, возле реченьки, Меня реченька утопить хочет. Я сижу, молода, возле полымя, Меня полымя обжечь хочет. Я сижу, молода, возле милого, Меня миленький журит-бранит. Он журит-бранит и прибить хочет: — Постригись ты, моя немилая! Постригись, моя постылая! На постриженье тебе дам сто рублей. На посхименье — тысячу. Я сострою тебе келью новую, И я вырублю в келье три окошечка: Уж как первое окошко во божью церковь, А другое окошко во зелен ли сад, А третье окошко на синё море. — Уж я в первое окошко погляжу, богу помолюсь, А в другое погляжу, сердце взвеселю, А в третье погляжу, слезами зальюсь. Уж не мне, младой спасатися, Уж не младой душу спасти.

189

«Знать, меня матушка в горе носила…»

Знать, меня матушка в горе носила, В горе носила, несча́стну роди́ла. Отдала матушка не за мило́ва. Не за милова, за посты́лова. Хотела матушка часто езжати, Часто езжати, подо́лгу гостити. Лето проходит, матушки нету, Друго проходит, сударыни нету, Треть настало — матушка едет. Встречу я матушку се́реди поля. Се́реди поля, середи чисто́ва. Тут меня матушка не узнава́ла — Что это за баба, что за старуха? — Подойду ближе, поклонюсь ниже: — Я не баба, я не старуха, Я твоя, матушка, милая дочка! — Ах, мое дитятко, ах, мое мило! Куды девалося белое тело? Куды пропали алые румяны? — Белое тело на шелковой плети! Плетка свистнет, слезы-то брызнут, Слезы-то брызнут, румяна-то смоют.

190

«Пошли де́вицы во лу́зь гуляти…»

Пошли де́вицы во лу́зь[32] гуляти, Калину ломати, малину щипати. Все девушки ягод набралися. Одна девушка в лесу заплуталася. Наехал на девицу Иван-дворянин. — Стой, девица, ты стой, красная! — Хочу я стою, хочу я не стою. — Скажи, девица, какова ты роду. — Хочу я скажу, хочу я не скажу. Я, сударь, роду Сокольникова, Было у батюшки девять сыновей, Я, красна девица, десятая дочь, Четыре брата государю служут, Еще четыре во послах посланы, Девятый брат соколо́м во́ поле. — Вскочил молодец схватил девицу: — Ах, бог суди батюшку с матушкой, Пущают деви́цу единую в лес. Не я бы наехал, а мой товарищ, Мой товарищ, лихой злой татарин.

191

«Мужик пашенку пахал…»

Мужик пашенку пахал, Сам на солнышко глядел: О, ох, о, ох, охахонюшки мои! — Я еще напашу, я еще погляжу, О, ох, и проч. Уж как все добрые жены мужьям есть принесли, О, ох, и проч. А моя к…а жена мне обедать не несёт! О, ох, и проч. И я выпрягу кобылушку, поеду сам домой, О, ох, и проч. Заверну я во лесок и я вырублю лозу, свою к…у жену. — О, ох, и проч. Подъезжает ко двору́, жена ходит по двору. О, ох, и проч. Уж и я брошу лозу, поцелую я жену: О, ох, и проч. — Уж и где, жена, была, где, боярыня, была? О, ох, и проч. — Я была, сударь, была во царевом кабаке. О, ох, и проч. — Уж и что, жена, пила, что, сударыня, пила? О, ох, и проч. — Я пила, сударь, пила, я и пиво и вино, О, ох, и проч. Я и пиво и вино, еще сладенький медок. О, ох, и проч. — Про ково, жена, пила, про ково, боярыня, пила? О, ох, и проч. — Про тебя, сударь, пила, про тебя и про себя, О, ох, и проч. Еще про милово про дружка. О, ох, и проч. — Уж спасибо те, жена, не забыла ты меня. О, ох, и проч. — Уж и как тебя забыть, не могу тебя избыть, О, ох, и проч. Уж и ты ли у меня, словно чирей на боку, О, ох, и проч. Словно чирей на боку и бельмо-то на глазу. — О, ох, и проч. Уж как муж жену любил, больно щепетко водил О, ох, и проч. По морозу босиком, по крапиве нагишом. О, ох, и проч. А жена мужа любила, в тюрьме местечко купила, О, ох, и проч. В тюрьме местечко купила, уголочик наняла: О, ох, и проч. — Вот те, муженёк, ненанятой уголок; О, ох, и проч. Не толки ты, не мели, только ручку протяни, О, ох, и проч. Только ручку протяни и Христа воспомяни. — О, ох, и проч.

192

«Мимо садику, мимо винограднаго…»

Мимо садику, мимо винограднаго, аих (2) Мимо винограднаго. Пролетал соловей, пролетал молодой, аих (2) Пролетал молодой. Позади его канареичка, да молоденька, аих: (2) Да молоденька, — Воротись, соловей, воротись, молодой! аих (2) Воротись молодой. Без тебя в саду все не весело, аих (2) Да невесело. Уж все пташечки приуныв сидят, аих (2) Приуныв сидят. Все касаточки призадумавши, аих (2) Призадумавши. — Мимо терема, да высокаго, аих (2) Да высокаго. Проезжал тута мил, сердечный друг, аих (2) Мил, сердечный друг. Позади ево красная девица, аих (2) Красная девица: — Воротись, мой миленький, аих (2) Мой миленький. Воротись, мил сердечный друг, аих (2) Мил, сердечный друг! Без тебя в терему все не весело, аих (2) Все не весело. Уж все девушки приуныв сидят, аих (2) Приуныв сидят. Молодые тут призадумались, аих (2) Призадумались. —

193

«Спится мне, младёшеньке, дремлется…»

Спится мне, младёшеньке, дремлется (2) Клонит мою головушку на подушку спать. (2) Лютый свёкор по сенюшкам похаживает, (2) Лютый-ат по новым погуливает, (2) Стучит, гремит, снохе спать не даёт: (2) — Встань, сонливая, дремливая, неурядливая! — (2) Спится мне, младёшеньке, дремлется, (2) Клонит мою головушку на подушку спать. (2) Лютая свекровушка по сенюшкам похаживает, (2) Лютая по новым погуливает, (2) Стучит, гремит, снохе спать не дает: (2) — Встань, сопливая, дремливая, неурядливая! — (2) Спится мне, младёшеньке, дремлется, (2) Клонит мою головушку на подушку спать. (2) Милый друг по сенюшкам похаживает, (2) Милый друг по новым погуливает, (2) Тихохонько, легохонько по новым сеням прошол: (2) — Спи, моя хорошая, спи, моя пригожая! — Зажу́рена, забра́нена, молода в люди взята, К чужому к отцу, у чужой матери, К чужому роду-племени.

194

«Лучина ль, лучинушка березовая!..»

Лучина ль, лучинушка березовая! Что ж ты, лучинушка, не ясно горишь, Не ясно горишь, не вспыхиваешь? Али ты, лучинушка, в печи не была? — Была я в печи вчерашней ночи́. Люта́я свекровушка водой залила. — Подружки, голубушки, гасите огонь, Гасите огонь, ложитеся спать, Ложитеся спать: вам не́кого ждать, А мне, молодёшеньке, всеё ночь не спать, Кровать убирать, постелюшку стлать, Постелюшку стлать, мила́ дружка ждать. Первый сон заснула — петухи поют, Другой сон заснула — заря занималась, Третий сон заснула — заря белый день. По той-ли по зорюшке мой миленький идет; Соболья на нем шуба пошумливает, Козловы сапожки поскрипывают, Он чёрными кудрями потряхивает. — Что же ты, мой миленький, вечёр долго не бывал? — Затем-засем, девица, позамешкался, С худою женою побранка была. Бранила тебя, друг, и меня, Тебя красну девицу сукой, бл…ю назвала, А меня добраго молодца борзым кобелем. Я бил ее, бестию, чуть живу на свет пустил. — Уж тут красная девица насмеялася в глаза: — Не бей, не бей, молодец свою глупую жену: С худою-то женою тебе век вековать, Со мной, с красной девицей, один час часова́ть.

195

«Ивушка, ивушка, ракитовый кусток!..»

Ивушка, ивушка, ракитовый кусток! Что же ты, ивушка, не зе́лена стоишь? — Как же мне, ивушке, зеленой быть? Сверху меня, ивушку, частым дождиком сечёт, Частым дождиком сечёт, солнышком печёт, Под корешёк ключева вода течёт. Ехали бояре из Новагорода, Срубили ивушку под самый корешёк, Делали из ивушки два весла, третью лодочку, Посадили красну девицу душу, Сели, поехали гулять. Девица, девица, что невесела сидишь? — Как же мне, девице, веселой быть? Батюшка с матушкой неправдой живут: Меньшую сестру прежде замуж отдают; Меньшая сестра чем же лучше меня? Ни ткать, ни прясть, ни початочки мотать, Только по воду ходить, дубовы́ вёдра катить.

196

«Во саду девки гуляли…»

Во саду девки гуляли, Во саду красныя гуляли, Калина, малина! И цветики сорывали, И венки совивали. Калина, малина! Они сами загадали, В быстру реку кидали: Калина, малина! Кто веночик поймает, За того за́муж выду. Калина, малина! Где ни взялся молодчик Из Суро́вскаго ряду: Калина, малина! Он в коришневой бекеше И в пуховой-то шляпе, Калина, малина! В полотняной сорочке, В шитой желетке, Калина, малина! Он в козловых сапожках, В бумажных чулочках; Калина, малина! Разувался, раздевался, В быстру реку кидался; Калина, малина! Венок уплывает, Молодец потопает; Калина, малина! Венок-то повернулся, Молодец захлебнулся. Калина, малина! Охти! согрешила, Молодца потопила, Калина, малина! А себе не получила И людям не вручила. Калина, малина!

197

«Не шумите вы, буйные ветры…»

Не шумите вы, буйные ветры, Не качайте вы грушицу зелену, Яблоню кудряву. Не мешайте мне, младеньке, в саду погуляти, Мне лазоревых цветочков посрывати, Поколь батюшка-сударь замуж не выдал За того ль за детину, за невежу. Во кобак идет невежа, скачет, пляшет, С кобака идет невежа, свищет, гаркает: — Еще дома ли жена, жена молодая, Отпирала бы широкия ворота! — Уж и я ли, молоденька, была тороплива, Я скорёхонько с постелюшки вставала, На босу ножку башмачки надевала, Я к широким воротам бежала, Я покрепче вороты запирала: Вот тебе, невежа, мягкая перина. Мягкая перина — беленький снежечек, Вот тебе высокое взголовье — подворотня, Вот тебе одеяло соболье — частыя звезды! Каково тебе, невежа, спать за воротами, Таково то мне, младешеньке, жить за тобою.

198

«Продай, муж, кобылку с коровушкою…»

Продай, муж, кобылку с коровушкою, Ой-ли, ой-ли, лёли[33]. Купи, муж, кокошник косой, золотой, Купи, муж, ожерелье жемчужнинькое, Купи, муж, душегрейку парчевенькую, Купи, муж, шубку штафнинькую, Купи, муж, сорочку кисейнинькую, Купи, муж, серёжки стразовыя, Купи, муж, башмачки матеревыя, Купи, муж, чулочки ты шелковыя. — Поедем-ка, жена, да в лес по дрова, Да в лес по дрова берёзовыя. — Наклал воз велик, поехал в целик, И сам-то сидит, прихлыстывает, Прихлыстывает, присвистывает, К воротам подъезжает, ребятам кричит: — Посмотрите-ка, ребята! — Жена впряжена́. — Продай, муж, кокошник косой, золотой, Продай, муж, ожерелье жемчужнинькое, Продай, муж, душегрейку парчевинькую, Продай, муж, шубку штафнинькую, Продай, муж, сорочку кисейнинькую. Продай, муж, серёжки ты стразовыя, Продай, муж, башмачки матеревыя, Продай, муж, чулочки ты шелковыя. Купи, муж, кобылку с коровушкою: На кобылке будешь ездить в лес по дрова, В лес по дрова по березовыя. А я буду коровушку доить, да кашку варить, Кашку варить молошненькую, тебя, мой друг, кормить

199

«Вечёр девки пиво варили…»

Вечёр девки пиво варили Пришел к девкам незваный гость; Стали девки перешептываться: — Ах! чем-то нам гостя потчивати? — Одна в щёку, другая за волосы, Через скамью за седую бороду, По гореньке словно веничком метут, А по сеням-то метелочкой, А по двору словно сани волокут, Под воротенку борзыим кобелем, А по улице словно шариком катят, А по полю большим зайцем, А по лесу-то серым волком. Пришел домой, не ухвалится: — Не дай, боже, во девичий пир ходить! — Девичий пир пересмешлив был.

200

«Проторил Ваня дорожку…»

Проторил Ваня дорожку Через реченьку на горку, Ко Ульяшиному подворью. И он стук, да стук в окошко: — Дома-ли, Улинька, Уляша? Дома-ли, милая подружка? Отвори, Уля, окошко! — Ох, ты, Ванюшка, Ванюша! Мне нельзя тебе открыть окошко: Как у батюшки мово гости, А у матушки — старушки, А у меня младой все подружки. У ворот стоят ребята, Хотят тебя, Ванюшку, поймати, Ручки, ноженьки сковати, И в солдатушки отдати. — Не плачь, Улинька, Уляша, Не плачь, милая подружка! Я живой в руки не дамся, Я хозяина повыжду, А дом его весь повыжгу, А сам пойду вдоль по Волге И тебя возьму, Улю, с собою, Да Паранюшку другую. Я сострою вам высок терем, И я буду к вам в гости ходити, Я подарочки носити: Я Паранюшке пукету, А тебе, Уля, грезету.

201

«Как по сеням было сенюшкам…»

Как по сеням было сенюшкам, По новы́м се́ням реше́тчатым Что ходила-погу́ливала красная девица, И будила-побуживала Уда́лаго до́бра молодца: — Встань, просни́ся, молоде́ц: Отвязался твой добрый конь От того столба дубо́ваго, От колечушка серебрянаго И друга́го позоло́ченаго, Что ворва́лся твой добрый конь Во той-ли во зеле́ный сад; Всеё травушку примял, притоптал И лазо́ревы цветочки посорва́л. — Ты не плачь, не плачь, красна де́вица! Когда бог нас помилует, Государь царь пожалует, Наживём с тобой зеле́ный сад Со калиною, со малиною, С черной ягодой смородиной.

202

«Вы, охотнички, вставайте…»

Вы, охотнички, вставайте, Лошадей, братцы, седлайте: Всё готово; но ступай В те отъемные местечки, Где есть о́зимы, лужечки — Тут бывали русачки, Снимай с гончих тут смычки́![34] Ах, уах, уах! А-ату́ ево, ату! Уж как, Пальма, раскатись, А Троян, его перьхвати́, А Дивьял, его возьми́, По други́м его начни́! Ах, ату́ ево, ату!

203

«Не шумите вы, ветры буйные…»

Не шумите вы, ветры буйные, Не шатайте моей кроватушки, Не будите вы друга милаго. Я сама пойду, друга разбужу: — Ты вставай, вставай, мил сердечный друг! Все охотнички на конях сидят, Уж как гончиих на смычка́х держат, Тебе, сударь, голос подают.

204

«Уж далеко, далеко-то во чистом поле…»

Уж далеко, далеко-то во чистом поле, Во раздольице было во широкиим, Тут разложен был огонёчик малёхонек, Возле о́гничку разослан ковричек; Как на коврички лежал мо́лодец, Во правой своей руке держал ту́гой лук, Во левой своей руке — калена стрела; Во резвых его ногах стоял добрый конь; Он и бьет, не бьет об землю копытичком, Он и знак дает доброму молодцу: — Ты вставай-ка, добрый молодец, пойдем домой! Отвезу тебя к отцу, к матери, К отцу, к матери, к молодой жене, К малым детушкам. — Как ответ-то держал добрый молодец: — Поезжай ты, конь, конь, один домой, Отвези поклон отцу, матери, Челобитьице молодой жене, Благословеньице малым детушкам. Как женился я, добрый молодец, Взял за себя поле чистое, А приданое зеленые луга.

205

«Ох! ты, степь ли моя Моздоцкая!..»

Ох! ты, степь ли моя Моздоцкая! Далеко ты, широко, степь, протянулася, До того-ли города Саратова, До села Царицына. Никто-то по ней не прохаживал и не проезживал. Только ехали молодые извощики Коломенские. Что несчастьице у них в обозе случилося: Захворал-то, занемог молодой извощичик да Коломенской, Всё Коломенской. Как взговорит он-та своим товарищам: — Ох! вы, братцы мои, товарищи! Не поминайте же моей прежней грубости, Представьте же ко тому хозяину вы моих добрых коней, А еще напишите письмо к мому батюшке, И напишите поклон моей матушке, Челобитьице молодой жене, Благословеньице малым детушкам.

206

«На степи-то, степи Саратовской…»

На степи-то, степи Саратовской Протекала тут мать Сура́-река, На Суре-реке лёгка лодочка. Ты взойди, взойди, солнце красное, Обогрей, солнце, добрых мо́лодцев, Добрых молодцев, воров-разбойников! Назади сидит атаман с ружьем, На корме сидит ясаул с багром, Середи лодочки красна девица: Она плачет, что река льётся, Горючи́ слёзы, что волны бьются. Атаман девку уговаривал: — Ты не плачь, не плачь, кра́сна девица! Ты бери себе золотой казны, Сколько тебе надобно, Надевай на себя платья цве́тнаго! — Ты, голубчик мой, атаман большой! Мне не надобно твоего платья цве́тнаго, Не хочу твоей золотой казны! Ты зачем увёз из моей стороны́, Разлучил меня с отцом с матерью, С отцом с матерью, с родом-племенем!

207

«Ты, кручина ль моя, кручинушка…»

Ты, кручина ль моя, кручинушка, Эка грусть велика! Никому-то моя кручинушка неизвестна, Только известна моя кручинушка ретивому сердцу, Подзакрыта моя кручинушка под бело́ю грудью, Запечатана моя кручинушка моей думой крепкою. Как вечер-та, вечор доброго молодца в солдаты ловили, Как пымали-та доброва молодца у красной девицы, Во новой светлице у ней на коленях. Как связали-та доброму молодчику назад белые руки, Посадили-та доброго молодчика во новые саночки, В самые задочки, а по краям сидят мироеды. Повезли-та его, доброго молодчика, во Тулу-губерню, Привезли-та его, доброго молодчика, ко белым палатам. Как выводили-та его, доброго молодца, во приёмку, Как раздели-та его, доброго молодчика, до нагого тела, Осмотрели-то у доброго молодчика его бело тело, Как забрили-та доброму молодчику на мыло бел-лобочек. Залился-та я, добрый молодец, горькими слезами. Занапрасно же, красна девица, на молодца просишь, Занапрасно же, красна девица, кровь ты проливаешь: Без зари-то, без зари красно солнышко не восходит, — Без прилуки-то[35] парень к девушке не ходит, девушку не любит.

208

«Ты, кукушка, кукушечка…»

Ты, кукушка, кукушечка, Уж полно тебе, кукушечка, куковати! — Уж как же мне, кукушечке, не куковати? Один-то был зелён садик, И тот засыхает; Как одна-то была в саду яблонька, И с той листья облетают; Как один-то был у меня кукушёночек, И того я потеряла; Как один-то был у меня соловушек, И тот от меня прочь отлетает! — Ты, девушка молодая, Уж полно тебе, молодушка, слезно плакать! — Уж как же мне, молодешке, не плакать? Как одна-то была у меня родима сторонушка, И от той я отъезжаю; Как одна-то была у меня родимая матушка, И с той я расстаюся; Как одно-то было у меня дитятко, И того я в полк снаряжаю; Как один-то был у меня милый друг, И тот прочь отъезжает!

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В ТУЛЬСКОЙ ГУБЕРНИИ

ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

209

СМЕРТЬ ИВАНА ГРОЗНОГО

Ох вы, горы, горы крутыя! Ох вы, го́ловы златыя православных церквей! Ох, косящеты окошки царских теремо́в! Как во тереме живёт православный царь, Православный царь Иван Васильевич: Он грозён, батюшка, и милостив, Он за правду милует, за неправду вешает. Уж настали годы злые на московский народ, Как и стал православный царь грозней прежняго: Он за правду — за неправду делал ко́зни лютыя. Как восплачется народ Русский на Грознаго царя: Переставился Грозный царь на восьмидесятом году, А сын его Фёдор стал Русью управлять.

210

ЦАРЬ ФЕДОР

Ох, было у нас, братцы, в ста́рые го́ды, в да́вние ве́ки, В давние веки, при ста́рыих при царях, Было время злое, пагубное. Уж настало то время злое при старом при царе Фёдор Ивановиче; Как преставился-то наш православный царь Фёдор Иванович, Так досталась-та Россе́юшка злодейским рукам, Злодейским рукам, боярам-господам. Появилась-то из бояр одна бу́йна голова, Одна буйна голова, Борис Годунов-сын; Уж и этот Годун всех бояр-народ надул. Уж и вздумал полоумный Россеюшкой управлять; Завладел всею Русью, стал царствовать в Москве. Уж достал он и царство смертию царя, Смертию царя славнаго, святого Димитрия-царевича. Как собра́л-то себе разбойник Годунов-сын, Собра́л проклятых людей, злых разбойников; Собравши их, прокляту речь им взго́ворил: — Вы, разбойнички, удалы́е молодцы́! Вы подите, вы убейте Дмитрия царя! Вы придите и скажите: убили ли царя? Сослужите вы мне эту службу, сослужу я вам златом-се́ребром. — Уж пошли прокляты люди, злы разбойники, Пошли во святое место в Углич славный град, Уж убили там мла́даго царевича Дмитрия свято́го; Уж пришли-то и сказали Борису Годуну́. Как услышал-то Борис, злу возрадовался. Уж и царствовал Борис ровно пять годов; Умертвил себя Борис с горя ядом зме́йным, Ядом зме́йным, кинжалом вострыим.

211

ГРИШКА ОТРЕПЬЕВ

Что у нас было на святой Руси́, На святой Руси, в каменно́й Москве, В каменно́й Москве, в старом Симоновом монастыре; Уж и в этом монастыре много братии жило́, Много братии, всё монахи, богу верные. Что не знали все монахи, чтоб случи́лось с ними то: Оказался между ними один неверный монах. Уж и этот-то монах царю, богу изменил, Царю, богу изменил, свою душу в ад пустил; Как и вздумалось монаху злое дело сотворити, Злое дело сотворити, свою душу погубити. Как и выгнали монаха из свято́го монастыря: — Ты поди, поди от нас, недостоин жить у нас! Поди вон из монастыря, и поди хочешь куды! — Как и вышел-то Трепу́шкин из свято́го-то жилья, Как выходил-то Григорий по большому городу́. Как и сказывал всему народу: Димитрий царь-ат жив, Что Димитрий царь-ат жив, что он сам-то он и был. Обманувши весь народ, боясь ко́зни он от них, Удалился от Москвы во польския стороны́, Во польския стороны́, ко вельможе к сатаны́. Уж и взго́ворит ему вельможа: — Ты скажи, скажи, детина, от коей страны пришёл, От коей страны пришёл, чьего роду-племени? — Я пришёл от славной страны, от святой Руси́, От святой Руси́, у тебя по́мочи просить; А род мой и племя, российский славный двор, А отец мой был славный грозный царь Иван Васильевич, А матушка-то моя царица Настасья Романовна, А я сын их Димитрий, российский князь. — Как поверил-то вельможа его ложныим словам, И призна́л его вельможа российским царём, И хотел отдать дочь свою Маринку замуж за него, И дал ему вельможа в помощь войска своего́. Получивши-то Трепу́шкин в помощь войска от поляк, Он вступил-то с польским войском во святую Русь, А народ-то безумный, устрашась войска его, Устрашась войска его, призна́л его своим царём. Уж немного-то Трепу́шкин поцарствовал в Москве: Образу́мился народ московский, Стал искать себе настоящего царя; Сыскали настоящаго царя Василия Ивановича, А разбойника Гришку стали мучить и казнить; Мучили, казнили, буйну го́лову с плеч срубили.

212

ПРОКОП ЛЯПУНОВ

Как бы́ло-то у нас на святой Руси́, На свято́й Руси́, в каменно́й Москве, Бы́ло вре́мя вое́нное, вре́мячко мяте́жное, Заполони́ла-то Москву́ пога́на Литва́, Пога́на Литва́, прокля́та по́льска сторона́, Как уж жил тут пожива́л нечестивый Гужмунд; Жил он во святы́их места́х, Во святы́их места́х, в ца́рских ру́сских теремах. Недолго продолжа́лась его́ моско́вска весёлая жизнь, Недо́лго продолжа́лась, то́лько мно́го го́ря нам накача́лось. Мно́ги ру́сские боя́ре нечести́вцу отдали́сь, Нечести́вцу отдали́сь, от Христо́вой ве́ры отрекли́сь; Уж оди́н-то боя́рин, ду́мный воево́душко, кре́пко ве́ру защищал, Кре́пко ве́ру защища́л, изме́нников отгоня́л: Уж как ду́мный воево́да был Прокофий Ляпунов. Как Проко́фий-то Петро́вич разосла́л свои́х гонцо́в, Как Проко́фий Ляпуно́в ро́здал пи́сьмы гонца́м, Ро́здал пи́сьмы гонца́м и прика́з им приказа́л: — Поезжа́йте вы, гонцы́, на все ру́сские концы́, На все ру́сские концы́, во большие города́! Вы проси́те воево́д идти́ с во́йском сюда́, Свободи́ть го́род Москву́, защища́ть ве́ру Христа́. — Как узна́л-то Гужмунд от своих изме́нников боя́р, Что разосла́л-то Ляпуно́в гонцов в города́, Гонцов в города́, проси́ть воево́д с во́йском сюда́, Рассерди́лся, распали́лся нечестивый Гужму́нд; Распали́вшись, веле́л воево́душку уби́ть, Того́ ли воево́ду Проко́фья Ляпуно́ва. И уби́ли злы изме́нники воево́душку. Как и дви́нулись ду́мны воево́ды со больши́х городо́в: Все большие города́ — Каза́нь, Ни́жний — пришли с войском сюда, Как и на́чали русаки́ пога́ну Литву́ коло́ть-руби́ть, Пога́ну Литву́ руби́ть, нечести́ваго Гужму́нда верёвкой душить; Удуши́ли, все нечести́вое пле́мя из Москвы́ повы́гнали.

213

«Как у нас было на святой Руси…»

Как у нас было на святой Руси, На святой Руси, в каменно́й Москве, В Петропавловской славной крепости, Засажоны были добры мо́лодцы, Всё солдатушки, всё гвардейщички. За единое они думу думали: — Что не стало-то нашего батюшки, Нашего батюшки, царя Белаго, Царя Белаго, Петра Перваго! Без него все царство помутилося. — У Ивана было у Великаго, У собора было у Успенскаго, Как ударили в большой ко́локол, Чтобы слышно было по всей Москве, По всей Москве, по всей армии. По всей армии, по всей гвардии; Как и взгля́нули на большой дворец: Государыня ходит в чорном платьице.

214

«Во лужках-то князь Голицын гуляет…»

Во лужках-то князь Голицын гуляет. Он со теми, ведь, со полками, всё с егорями Он и думает, князь Голицын: Где пройтить лучше, проехать? Доро́гою ехать пыльно, а лесом ехать тёмно. Ехал князь Голицын улицей Тверскою, Улицей Тверскою, славною Ямскою, Славною Ямскою, глухим переулком. Подъезжает князь Голицын прямо ко Собору, Скидавает князь Голицын шапочку соболью; Вот и стал, князь Голицын, богу он молиться. На все стороны князь Голицын поклонился: — Вот и здравствуй, государь-царь, с своею царевной! Вот и жалуешь, государь-царь, князьёв и бояров, Вот и жалуешь, государь-царь, ма́лыми чинами: А ты пожалуй-ко меня, государь-царь, меня городочком, Вот и тем ли же городочком, — Малым-Ярославцем? — Вот и чем же тебе, князь Голицын, город показался? Хорошо Ярославль-город построен, на речке поставлен, Вот во том ли городочке много зеленых садочков. Что во тех ли во садочках гуляют дево́чки, Гуляют дево́чки, генеральские дочки.

215

«На зоре, на зорюшке…»

На зоре, на зорюшке, На прекрасной Ямской площади Собирался козацкий круг. Во кругу стоит виноходный конь, Оседланный и занузданный; На коню сидит офицерским сын, Офицерский сын, — капитанский чин; Он не так-то убит, — а больно ранен, Не так плачет — как река льется; Шелковы́м платком утирается, На все стороны поклоняется: — Не с одной ли сторонушки со мной? Скажите поклон моему батюшке, Государыне моей матушке: Пропал-погиб добрый мо́лодец На чужой-дальней сторонушке, — Как погнали нас в землю шведскую, Из шведской во турецкую.

216

«Как у нас было за городом за Венде́рой…»

Как у нас было за городом за Венде́рой[36], Не две ту́ченьки не две грозныя оне выкатались: Выката́лася сила-армия во чистое поле, Во чисто́м поле, в широкое раздолье. Выходил тут сам-т батюшко граф Суворов Камыше́вой своей тросточкой он комендру́ет[37]: — Становитесь вы, солдатушки, по пра́вому фланку, Вы берите, робята, и не робейте, Своих белых рук не жалейте!

217

КНЯЗЬ МИХАЙЛО

Как поехал князь Михайло Во царскую во службу, Как приказывал княгиню Своей матушке родимой: — Береги ж мою княгиню И корми мою княгиню Бел-крупичатыми колачами, И ты пой мою княгиню Сладкою сытою[38]. — Не успел князь Михайло С широка́ с двора съехати, Его матушка родима Жарко мы́ленку топила, Жарко мы́ленку топила, Горючий камень разжигала: — Ты пойдём-ко, моя невестка, В мыленку — помою, В мыленку — помою, Твой животик поправлю. — Как клала ее матушка На белую лавочку, Как клала горюч камень На белую грудь. Уж как первый раз она закричала, — Добрый конь его спотыкну́лся: — Ахти, братцы, нездорово! Либо матушки не стало, Либо молодой княги́ни! — Как к воро́там подъезжает, Его слуги встречают: — Ох, вы, верны мои слуги, Всё ли дома здорово? — Слава богу, да не са́мо[39]! — На высо́ко крыльцё входит, Его нянюшки встречают: — Ох, вы, няньки мои, мамки, Всё ли дома здорово? — Слава богу, да не са́мо! — Во новыя сени входит, Сенны девушки встречают: — Ох, вы, сенны мои девушки, Всё ли дома здорово? — Слава богу, да не са́мо! — Во высок терем входит, Его матушка встречает: — Государыня матушка! Да где ж моя княгиня? — Твоя княгиня во светлой светлице, В дубовой гробнице. — Скоры ноги подгибались, Бе́лы руки опущались, Белы руки опущались, Ясны очи закрывались. Его матушка родима Позили[40] гуляет: — Ахти, братцы, согрешила, Я три души погубила: И я сына, я невестку; Молоденца я во чреве!

218

ФЕДОР И МАРЬЯ

Как и взго́ворит Федор: — Истопи-тко, Марья, баню И нагрей воды теплее! Ты пойдем-ка, Марья, со мною! — Как пришла Марья в баню, Уж как взговорит Фёдор: — Ты скидай, Марья, рубашку! — Буйну голову под лавку, Белы ручки под полочик, Резвы ножки под поро́жик, Бело тело на поло́чик. Как пришёл Федор из бани, Он и стал дитя качати; — Ты ба́ю, ба́ю, дитятко! Баю, милая сиротка! У тебя мамы нету, У меня Марьи нету! — Покликал к себе две гостьи, Да две гостьи Федосьи; Уж как взговорит Фёдор: — Вы подите за меня за́муж! — Уж как взговорят две гостьи, Да две гостьи Федосьи: — Нет, нейдём мы за тебя за́муж! И над нами тож будет, Что над Марьею над твоею! — Уж покликали его на сени, Уж и больно его секли, Шесть недель соком поили.

219

МОЛОДЕЦ И КОРОЛЕВНА

Ты крапиво ли крапиво, зла-стрекучая, Одолела ты, крапива, поле чистое, Что ни конному, ни пешему пройтить нельзя, Что ни мне ли, доброму мо́лодцу, проехати! Проходил тут — проезжал удал-добрый мо́лодец, Что во те ли во снега-снега глубокие, Это в те ли во морозы в Крещенские. Загуляю я, молоде́ц, к королю в гости. Что король-то меня, молодца, любил-жаловал, Королевская дочка во любви жила. Что у города были воро́та крепко за́перты, Караульные вкруг города все крепко спят; Не спала только Елена, дочь королевская: Отпирала у города воро́течки, Что брала добраго молодца за руки, Повела добраго молодца в новую горницу, Посадила добраго молодца в новую спаленку…

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В ОРЛОВСКОЙ ГУБЕРНИИ

ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

220

ЕГОРИЙ ХРАБРЫЙ

Во шестом году восьмой тысячи, А при том царе было при Хвёдору, При великом князе императору, А при той царице благоверные, При святой Сохвии Премудрые, Породила она себе три дочери, Три дочери да три любимые, Четвертого сына Егория, Егория света Храброго: По колена ножки в чистом се́ребре, По локо́ть ручки в красном золоте, Волосы на нем что ковыль-трава. А из той земли из бусурманские Выступал царище злой Демьянище: Он Чернигов-город и рубит, и ганит[41], И рубит, и ганит, и в полон берет, Засылал за грады за рубежные, Приставлял ко стаду ко звериному. Он берёт Егорья всего трёх годков Во свои зе́мли да бусурманские. Он стал и спрашивать, разговаривать: — А скажи, Егорий, какова́ роду, Какова́ роду, какова́ чину: Царского роду, аль боярского, Аль того чину княжеви́нского? Ты поверуй веру ты ко мне царю, Ко мне царю, ко моим врагам, — А Егорий святой проглаголывал: — А злодей, царище Демьянище! Я не верую веры, ко тобе царю, Ко тобе царю, ко твоим врагам; Я поверую веры самому Христу, Самому Христу, царю небесному, И владычице Богородице, Святой Троице неразделимые, — А злодей, царище Демьянище На све́та Егорья рассерди́телся. Повелел Егорья света мучити Разными муками да разноличными; Повелел Егорья в топоры рубить: По обух ле́зья приломалися, Ничего Егорью не вредилося, Егорьево тело соцелялося. А злодей царище Демьянище Повелел Егорья во пилы пилить: А у пил зубцы притиралися, Ничего Егорью не вредилося, Егорьево тело соцелялося. Повелел Егорья по гвоздям водить: А гвоздья по до́ску приламалися, Ничего Егорью не вредилося, Егорьево тело соцелялося. А злодей царище Демьянище Повелел Егорья в сапоги ковать, В сапоги ковать, гвозди железные: Не добре́ Егорья мастера куют, В мастеров руки опущалися, Ясные вочи помрачалися, Ничего Егорью не вредилося, Егорьево тело соцелялося. А злодей царище Демьянище Повелел Егорья во смоле варить: Смола кипит, яко гром гремит, А по све́рьх смолы Егорий плавает. Он поёт стихи херувимскыи, А гласом гласи́т по евангельску. По евангельску, да все п’архангельску; Ничего Егорью не вредилося, Егорьево тело соцелялося. А злодей царище Демьянище Повелел Егорья на воде топить, На воде топить с белым ка́менем: Не добре́ Егорья вода топит, А по сверьх воды Егорий плавает, Он поёт стихи херувимскыи, А гласом гласит по евангельску, По евангельску, да все п’арханхельску; Ничего Егорью не вредилося. Злодей царище Демьянище Повелел Егорью погребы копать: Глыбиною погреб сороку сажён, Поперечины двадцати сажён; Он сажал Егорья во глыбок погреб, Закрывал досками все железными, Прибивал гвоздями полужёными, Присыпал песками рудожёлтыми, Он сам собою притаптывал, А притаптывал, приговаривал: — Что не быть Егорью на святой Руси, Не видать Егорью света белого, Не слыхать звону колокольного! — А по божьему повелению, Восставали ду́хи сильны божие, Разносило пески рудожёлтые, Поломало гвозди полужёные, Разметало доски железные, — Выходил Егорий по сверьх земли, Завидел Егорий свету белого, Услышал звону колокольного, Обогрело его солнце красное. А пошел Егорий во Чернигов-город: Чернигов-город весь разо́реный, Разореный, развоёванный; Нет ни старого, нет ни малого; Только стоит церковь соборная, Соборная, богомольная; А во той во церкви соборные Стоит Егорьева ро́дная матушка, На молитвах стоит на Исусовых: Она богу молит об своём сыну, Об своём сыну об Егорию. А Егорий святой богу молится, Своей матушке поклоняется, Белу́ лицу укоряется: — Матушка ты моя родимая, Свята́ Сохвия Премудрая! Дай ты мне своё благословление, Отпусти к царищу Демьянищу, Отплачу ему дружбу прежнюю, Отолью ему кровь горючую. — Ему матушка проглаголала: — Чадо мое, дитё милое! Ты поди, чадо, во чисто́ поле, А возьми коня богатырского, Со всей ру́жьею со железною. — Егорий святой проезжаючи, Он святую веру отверзаючи, Наезжал на леса на дремучие; Леса с лесами совивалися, Ветья по земле расстилалися: Ни пройтить Егорью, ни проехати. А Егорий святой проглаголывал: — Ой вы гой еси, леса дремучие! Станьте вы, леса, не шатайтеся: Порублю из вас церкви соборные, Соборные да богомольные, В вас будет служба господняя. — Ему та застава миновалася. Егорий святой проезжаючи, Он святую веру отверзаючи, Наезжал на горы на толкучие: Гора с горой столкнулися, Ни пройтить Егорью, ни проехати. Егорий святой проглаголывал: — Ой, вы, горы толкучие! Станьте вы, горы, по старому, Поставлю на вас церковь соборную, В вас будет служба господняя. — Ему та застава миновалася. Егорий святой проезжаючи, Он святую веру отверзаючи, Наезжал на зве́рье на свирепое: И пасят стадо три пастыря, Три пастыря — три де́вицы, Егорьевы ро́дные се́стрицы; Ни пройтить Егорью, ни проехати, Егорий святой проглаголывал: — Ой вы гой есй, да три пастыря, Три пастыря да три де́вицы, Егорьевы ро́дные се́стрицы! Вы пойдите вы в Русалим город, Вы пойдите вы на Иордан реку, Вы умойте свои лица белые, Ко Христову гробу приложитеся: Набрались духу нечистого, Нечистого духу бусурманского. Вы поверуйте веру самому Христу, Самому Христу, царю небесному, Владычице Богородице, Святой Троице неразделимые. Ой вы гой еси, зверья свирепые! Разойдитеся, разбредитеся По два́, по три́, по единому, По глухим степям, по темны́м лесам, А ходите вы поуре́менно, Пейте вы, ешьте повеленное, От свята́ Егорья благословления. Ему та застава миновалася. Егорий святой проезжаючи, Он святую веру отверзаючи, Наезжал на змеи на вогненны: Из рото́в пыли́ть огонь-по́ломя, Из ушей дым столбом валит, Ни пройтить Егорью, ни проехати. Егорий святой проглаголывал: — Ой вы гой еси, змеи вогненные! Рассыпьтесь, змеи, по сыро́й земле, Во мелкие дробные череньицы, Пейте и ешьте из сыро́й земли. — Ему та застава миновалася. Егорий святой проезжаючи, Он святую веру отверзаючи, Наезжал на врата на Сибирские: На вратах сидит люта Нога́ птица, А в когтях держит сосетра рыбу; Ни пройтить Егорью, ни проехати. Егорий святой проглаголывал: — Ой ты гой еси, люта Нога птица! А лети, птица, на синё море, А пущай рыбу по синю́ морю, А детей води на белом камени, Пей ты, ешь из синя́ моря, Будешь ты сыта без этого. — Ему та застава миновалася. Егорий святой проезжаючи, Он святую веру отверзаючи. Наезжал палаты белы каменны; А из тех палат белых каменных Выступал царище Демьянище; Выходил к Егорью по-звериному, Он гласом гласи́т по-змеиному, Он и тут Егорью укоряется, Белу́ лицу уклоняется: — Егорий святой, Христов мученик! Не попомни моей прежней грубости, Ты не сделай смерть бусурманскую, Ты мне сделай смерть крестиянскую, Дай ты мне сроку хочь на три́ года. — — Не даю злодею ни на три́ часа, На три́ часа, на́ три минутые! — Подымал палицу богатырскую, Разрушил палаты белокаменные, Он убил царя об сыру землю, Отплатил ему дружбу прежнюю, Отлил ему кровь горючую, Очистил землю крестиянскую, Утвердил веру самому Христу, Самому Христу, царю небесному, Владычице Богородице, Святой Троице неразделимые, Егорьева много похождения, Велико его претерпение, Претерпел муки разноличные Всё за наши души многогрешные. И мы поём ему славу, Егорью свету Храброму, И во веки веко́в, аминь.

221

КОСТРЮК

Люди вы, люди мои, Люди вы, старые мои, Старички стародавные, У вас бороды широкия, У вас разумы расхожие! Раздоборы раздабарывали, Разговоры разговаривали Про Ивана царя Васильевича. Как Иван царь Васильевич Сколько сел проезжал, Сколько городов происходил, — По себе борца не нашел, Кто бы Кострюка поборол, Да кто бы Темрюльевича. Как выискались два брата, Два брата, два братеника, Два Андрея два Андреевича, Они дети-то Кулашниковы. Они по двору похаживали, Они полы заворачивали. Как схватился с ним бо́льший брат, Они возилися осенний день, Из утра да и до вечера: Как никто никого не одолел, Как никто никого не оборол. Как схватился с ним меньший брат, Как ударил об сыру́ землю́: Как сырая земля стогнула[42], Как на ём шкура лопнула, Сапожки-то с ног свалились, Чулочки-то с ног скатились. Как увидела сестрица-то его, Да Марья Темрюльевна, Выходила она на новое крыльцо, Закричала громким голосом своим: — Ты, мужик, ты мужичий сын, Ты, мужик, кровопивцов сын! Хотя бы ты Кострюка поборол, Хотя бы ты Темрюльевича, Ты в его не до смерти бил: Я б тебя пожаловала Городами с пригородочками, Еще селы-то с приселочками, Пятьдесят бы бояринов дала, Шестьдесят бы татаринов дала. Шестьсот бы донских казаков, Что ни лучших удалых молодцов. — Захотелося жениться ему, Он и брал из иных городов, Он и брал из иной земли, Молодую черкашенку, Марью Темрюльевну. Как и сделалась пирушичка, Пирушичка немалинькая. Как и все гости съехались. Одного гостя нетути. Как и нету гостя милаго, Моего шурина любимаго, Братца-то родимаго. — Как Иван царь Васильевич! Ты пожалуй нам Степные города, Чтоб нам пить-есть безденежно, Торговать бы нам безпошлинно. — Как Иван царь Васильевич: — Не позорь ты ни меня, ни себя, Ни молодецкой бодрости своей, — Он садится повыше всех, Наедается попрежде всех, Он ни пьет, ни ест, ни кушает. Бела лебедя не рушает. На Ивана-царя гнев держит…

222

ЕРМАК

Как было при старом при царе при Иване Васильевиче, Было время нехорошее, время нездоровое: Только слышишь брани-драки, всё-то буйныя дела! Вот настало времечко счастливое: Уж и стал-то Грозный царь Россеюшку любить, Стал Россеюшку любить, чужи страны с ней сводить. Проявился в Сибири славный-крепкий казак, Славный-крепкий казак, по прозванию Ермак. Уж как этот-то Ермак, он сражался — не робел, Он сражался — не робел, всей Сибирью завладел. Завладемши всей Сибирью, он царю послал поклон. «Ты прими, де, Грозный царь, ты поклон от Ермака, Посылаю те в гостинец всю Сибирскую страну, Всю Сибирскую страну: дай прощенье Ермаку!»

223

«Ни кули́ченька по болоту куликает…»

Ни кули́ченька по болоту куликает: Князь Голицын по лужочку гуляет; Ни один он гуляет, — с своими полками, Со своими полками, всё с егарями. Думает-гадает: где в Москву проехать? Полем князю ехать, — чернобыльно[43]; Лужком князю ехать, — трава павелика[44], Лесом князю ехать, — будет тёмно; Большой дорогой князю ехать, — будет пыльно; Большой улицей князю ехать, — будет от господ стыдно. Поехал князь Голицын глухим переулком. Подъезжает князь Голицын к Успенскому собору, Скидает князь Голицын шапочку соболью, Кладет он ее перед собою, На колени князь становился, богу он молился, Богу он молился, царю поклонился: — Здравствуй, государь-царь, надёжа моя! Чем ты, государь-царь, господ жалуешь? — Господ я жалую чинами, купцов жалую городами. — А меня, государь-царь, жалуй городочком, Жалуй городочком, Малым-Ярославцем. — Чем же тебе, князь, Ярослав-город показался? — Показался мне Ярослав-город садами: Во первом во садике гуляли генеральские дочки, Во другом во садике гуляли купечески дочки. — Я тебя, князь Голицын, жалую Двумя столбами с перекладиной, На шею на твою шелковую петельку.

224

«Пишет-пишет король Шведский государыне письмо…»

Пишет-пишет король Шведский государыне письмо: «Российская государыня, замири́ся ты со мной! Не зами́ришься, не прогневайся на меня; Ты отдай, отдай, государыня, свои славны города́: Не отдашь, не отдашь, государыня, не прогневайся на меня; Отдай Тулу, отдай Левер[45], отдай славной Короштан[46]: Не отдашь, не отдашь, государыня, не прогневайся на меня; Я сам пойду, король Шведский, в каменну славну Москву: Распишу ли я фатерушки по всей каменной Москве, Генералушкам фатерушки по господским по домам, Сенато́рушкам фатерушки по купецким по домам, Коннице с пехотою по мещанским слободам; Славным своим барабанщикам во городе во Кремле; А я сам стану, король Шведский, у государыни во дворце». Российская государыня испужалася сама, Опущала она белы рученьки в земчужные пояса́. — Уж ты, матушка, российская государыня, не убойся ничего: Я сустрел-сустрел злодея середи́ твоей земли, Я прогнал-прогнал неприятеля за границу за твою!

Киреевская Слободка

ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

225

«Во Сунгуровском лесу…»

Во Сунгуровском лесу, Породились комары Безъуютные мои. Ночь с’покою не дали, Чуть до белой до зари. Не хорош сон во сне видела, Будто, будто мой милой, По новым сеням прошел, К коровати подошел, Белый полог открывал, За белые ручки девушку брал, Сударушкой называл: — Сударушка, девушка, Лебедушка белая, Скажи правду, не потай, Верно ли любишь меня молодца? Если любишь, ты люби, А не любишь — откажи, Живот-сердца не круши

226

«Не черница плясала…»

Не черница плясала, Молодая скакала. Как сказали чернице, Что игуминья едет С молодыми чернецами: — Да куда же мне деться, Да куда схорониться? Да не то утопиться, Да не то удавиться! — Не топися, черница, Не топися, молодая, Ты поди-ка в церковь, Помолися ты богу, Помолися ты богу, Положи семь поклонов; Ах, скинь свою ряску, Ах, ряску на грядку, Душегрейку на печку, (2) Епанечку под печку. (2) Закладай мне карету, А я сяду, поеду, Да во чистое поле, На широкое раздолье, Да и где ж тому статься, Чтобы мне с милым покататься! — Накаталась черница, Накаталась молодая, С своим дружком милым Навек распростилась.

227

«Братья, вы, братья!..»

Братья, вы, братья! Долгое на вас платье. Вы сушите сухари, Вы кладите в кошели. Шли там люди прохожие, Несли грамотку, В той грамоте написано Два праздника: Первой праздник — вознесенье, Другой праздник — воскресенье. Стоит-то церковь Из пирогов состроена, Лепешками вымощена, Аладьями вывершена, Блинами покрыта; Стоит там поп, Толоконный лоб, Риза соломенная; Подсвешники редишные, Кадила репышные, Свечи морковные.

228

«Во лесе, во лесе…»

Во лесе, во лесе, Во темном, зеленом Стояло дуплище. На том на дуплище Сидела совища. Как к этой совище Летают лунищи: — Сова, моя совка, Любимая жонка, Не пойдешь ли замуж За белого луня, За милого друга? — Лунь ты мой белый, Друг ты мой милый, Налетели на меня Два стада журавлей. А я уробела, А я второпела, Я кинулася, Опрокинулася В куст головою, Кверху ногою. — Прилетели ко двору, Сова села на полу, Повесила голову, Расплакалася, Раскулябилася: — Лунь ты мой белый, Налетели на меня Два стада журавлей, А я уробела, А я второпела, Я кинулася, Опрокинулася В куст головою, Кверху ногою. — — Ох моя совка, Любимая жонка! Сова моя, Жена моя, Московская боярыня, Питерская сударыня, Честная княгиня! То-то наши люди, То-то наши слуги За морем были, Сено косили, Нам приносили. Носы-то — косы. Крылья-то — вилья. Ноги-то — грабли; Сущий стряпчей, Большой воевода, Московский подьячой Дятел кормовым. Сорок кадушек Соленых лягушек, Сорок амбаров Сухих тараканов.

229

«Ерема из Белева…»

Ерема из Белева, Хома из Болхова, — Ерема та с Хомой За единой человек. Они братиники. Еще гнездники: — Как и полно, брат, лежать, Не пора ли работать. Пора пашеньку пахать? — Ерема купил соху, А Хома-то борону; Ерема купил мерина. А Хома-то жеребца. Ерема-то пахать, А Хома-то волочить. Еремина нейдеть, А Хомина везеть. Ерема-то убил, Хома так облупил. — Ах, и то-то, брат, добро. Что обеим поравно! Не наше было дело В поле пашеньку пахать, Только наше было дело Вокупеческое. — Ерема купил луку, А Хома-то чесноку. Ерема-то во деревню, А Хома-то во село. У Еремы-то не купют, У Хомы даром не берут. — Уж и то-то, брат, добро, Что обеим нам равно! — Да не наше было дело Вокупеческое, Только б наше было дело Под дорогами стоять, Зипуны, шубы снимать. — Ерема режет палку лутоховую[47], А Хома-то, с чего лыки-то дерут. — Уж и то-то, брат, добро, Что обеим нам равно! — Ерема-то за шубу, А Хома-то за зипунь. Как наехал дворянин, Он обех их перебил: Ерему дугою, Хому вязиницей[48], Ерему по бокам, А Хому-то по ребрам. — Уж и то-то, брат, добро, Что обеим нам равно! Да не наше было дело Под дорогами стоять, Только б наше было дело Серых заюшков ловить, — Ерема купил суку, А Хома-то кобеля. Ерема по лесам, А Хома-то по межам. Ерема — русака, А Хома-то беляка; У Еремы-то ушел, У Хомы-то вырвался. — Уж и то-то, брат, добро, Что обеим нам равно! Да не наше было дело Серых заюшков ловить, Только б наше было дело В церковь божию ходить. — Как Ерема-то в шапке, А Хома-то в шлычку. Как Ерема-то в церкву, А Хома-то в алтарь. Ерема-то за книги, А Хома-то за листы. Как пришел пономарь, Он обех их перломал: Ерему-то в шею, А Хому-то в толчки. — Уж и то-то, брат, добро, Что обеим нам равно! Да не наше было дело В церковь божию ходить, Только б наше было дело Белу-рыбицу ловить. — Ерема купил судно, А Хома-то бородник. Ерема заволок, А Хома-то зацепил; Как Ерема-то в воду, А Хома-то на дно. Как Ерема потонул, А Хома за косу потянул.

230

«Как и нонешняя весна…»

Как и нонешняя весна Нам не в радость пришла: Любезные блины! Господа наши бояре, Нерассудливые, Неразгадливые, На работу гонют рано, А хлеба дают мало. Они есть не запрещают, Только после попрекают, Что помногу поедают. Любезные блины! Доставался один блин, Любезные блины! Мужики и бабы умирают, А дьячки блины убирают; Любезные блины! По могилам бабы воют, А дьячки-то блинки ловят. Покажи, скажут — «паки, паки», Дьячки бегут, как собаки. Любезные блины! Волоса-то наши густы, В карманах у них пусто; Любезные блины! По приходу мы пойдем, Все карманы понабьем. Любезные блины! Как и толстой, толстопузой, Он оборванной, кургузой. Любезные блины! За чижами мы ходили, Много платы приносили, Любезные блины! От Николы до Николы От Николы-то указ Всем церковникам приказ. Любезные блины!

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В КАЛУЖСКОЙ И РЯЗАНСКОЙ ГУБЕРНИЯХ

ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

231

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

Ох, вы, рощи, рощи зелены́я! Липушки цветны́я! Кустарнички молодые, орешнички густые! Разростились, расплодились по крутым берегам, По крутым берегам, всё по бы́стрыим рекам, ’Коло Волги, ’коло Камы, ’коло Дона-реки! Обтекают эти речки славны Руски города; Протекают река Волга ’коло Муромских лесов. Как плывут-то восплывают кра́сны лодочки на ней: Красны лодочки краснеются, на гребцах шляпы чернеются, На самом-то ясауле чёрна со́боля колпак, Они едут — воспевают всё про Муромски леса, Они хвалют — воличают ясаула молодца, Ясаула молодца, Илью Муромца!

232

КОСТРЮК

Как у нас было при старом при царю, При Ивану-то Васильевичу, Он задумался женитися, Он берет из иной земли, Он и Марью Димиюрьевну. Он и всех гостей созвал, Одного гостя не звал, — Свово шурина Любимова, Кастрюка-то Димиюрьевича. Приезжал он опосле всех, Он садился повыше всех, Хлеба-соли не кушает, Бела лебедя не рушает, Борца попрашивает. Ино вышли два братца, Два Андрея два Андреевича, Уж собою они малёшеньки, У них ноги коротёшеньки, У них бороды до по́яса висят, Усы за́ уши закладывают, Борца попрашивают. Ухватилися, водилися Со вечеру до полуночи, С полуночи до бела света: Уж я ли взял его в охапочку. Ударил об сыру́ землю, — Мать сыра земля дрогнулося, Светло платьице раздернулося. Бело телецо разлопалося.

233

ОСВОБОЖДЕНИЕ МОСКВЫ

Как в старом-то было городе, Во славном и богатом Нижнием, Как и жил тут поживал богатый мещанин, Богатый мещанин Кузьма Сухорукий сын. Он собрал-то себе войско из уда́лых молодцов, Из уда́лых молодцов, Нижегородских купцов; Собравши их, он речь им взго́ворил: — Ох, вы гой еси, товарищи, Нижегородские купцы! Оставляйте вы свои домы, Покидайте ваших жён, детей, Вы продайте все ваше злато-серебро́, Накупите себе вострыих копиев, Вострыих копиёв, булатных ножей, Выбирайте себе из князей и бояр удало́ва молодца, Удалова молодца, воеводушку; Пойдем-ко мы сражатися За матушку за родну землю, За родну землю, за славный город Москву: Уж заполонили-то Москву проклятые народы поля́ки злы! Разобьем их, много перевешаем, Самого́-то Сизмунда-короля их в полон возьмём; Освободим мы матушку Москву от нечестивых жидов, Нечестивых жидов, поля́ков злых! — Уж как выбрали себе солдатушки, молодые ратнички, Молодые ратнички, Нижегородские купцы, Выбрали себе удало́ва молодца́, Удало́ва молодца воеводушку, Из славнаго княжеского роду — Князя Димитрия по прозванию Пожарскаго. Уж повел их славный Пожарский За славный Москву-город сражатися, С нечестивыми жидами-поляками войной бра́нитися. Уж привел-то славный князь Пожарский своих храбрых воинов, Привел ко московскиим стенам; Становил-то славный князь Пожарский своих добрых воинов У московских у крепких стен; Выходил-то славный князь Пожарский перед войско свое, Как уж взго́ворил он своим храбрыим воинам: — Ох, вы гой еси, храбрые солдатушки, Храбрые солдатушки, нижегородские купцы! Помо́лимся мы на святые на врата на Спасския, На пречистый образ Спасителя! — Помолившись, дело начали. Как разбили-проломили святыя врата, Уж взошли-то храбрые солдатушки в белокаменный Кремль, Как и начали солдатушки поля́ков колоть, рубить, Колоть, рубить, в большия кучи валить; Самого́-то Сизмунда в поло́н взяли, В полон взяли, руки-ноги ему вязали, Руки-ноги вязали, буйну голову рубили. Собралися все князья, бояре московские, Собралися думу думати. Как и взго́ворют старшие бояре, воеводы московские: — Вы скажите, вы, бояре, кому царём у нас быть? — Как и взгово́рют бояре, воеводы московские: — Выбираем мы себе в цари Из бояр боярина славнаго — Князя Дмитрия Пожарского сына. — Как и взго́ворит к боярам Пожарский князь: — Ой, вы гой еси бояре, воеводы московские! Не достоин я такой почести от вас, Не могу принять я от вас царства Московскаго. Уж скажу же вам, бояре, воеводы московские: Уж мы выберем себе в православные цари Из славнаго, из богатаго дому Романова — Михаила сына Фёдоровича. — И выбрали себе бояре в цари Михаила сына Федоровича.

234

ИЗБРАНИЕ МИХАИЛА РОМАНОВА

Что же вы, ребя́тушки, призаду́малися, Призаду́малися, прикручи́нилися? Или вы, ребятушки, каку́ слышали печа́ль? Как и взго́ворит дети́на до́брый мо́лодец: — Иль не зна́ешь ты, дети́на, горя нашего? Переста́вился во полуночи Василий царь, И не зна́ем топе́рь и не ве́даем — кому́ царем у нас быть! — Как взго́ворит дети́на до́брый мо́лодец: — Позабу́дьте, бра́тцы, горе о́бщее! Не возврати́ть нам царя бе́лаго, Не оплакать его ду́шу до́брую! Но скажу́ вам, бра́тцы, весточку но́вую: Уж боя́ры воево́ды нам вы́брали царя Из сла́внаго, бога́таго роду Рома́нова — Михаила сына Фёдоровича.

235

«Ах ты, батюшка, светёл месяц!..»

Ах ты, батюшка, светёл месяц! Что́ ты светишь не по старому, Не по старому и не по прежнему, Закрываешься тучей тёмною? Что у нас было на святой Руси, В Петербурге в славном городе, Во соборе Петропавловском, Что у правого у крылоса, У гробницы государевой, Молодой солдат на часах стоял. Стоючи он призадумался, Призадумавшись он плакать стал, И он плачет — что река льется, Возрыдает — что ручьи текут, Возрыдаючи, он вымолвил: — Ах ты, матушка, сыра земля, Расступись ты на все стороны, Ты раскройся, гробова доска, Развернися ты, золота парча, И ты встань-проснись, православный царь, Посмотри, сударь, на свою гвардию, Посмотри на всю армию: Что все полки во строю стоят, И все полковнички при своих полках, Подполковнички на своих местах, Все маиорушки на добрыих конях, Капитаны перед ротами, Офицеры перед взводами, А прапорщики под знаменами, — Дожидают они полковничка, Что полковничка преображенскаго, Капитана бомбардирскаго.

236

«Как куды же наш православный царь собирается?..»

Как куды же наш православный царь собирается? Собирается православный царь во ины земли, Во ины земли, во Шведския, Из-за Шведских-то в Турецкия. Как меня, добраго молодца, за собой берет: Уж и мне-то, доброму молодцу, не хотелося, Уж хотелось мне, доброму молодцу, при Москвы пожить, В славной улице в Воскресенской.

237

«Как во славном-то во городе в Колывани…»

Как во славном-то во городе в Колывани, Что по но́нешнему названьицу славный город Ревель, Тут стояли палатушки белы-ка́менныя, Что во тех-то ли во палатушках шведская королевна; Перед нею-то, нашей матушкой, стоят генералы, Позади-то генералушков да все офицеры. Что стоямши туто, все начальники сами слезно плачут: — Ох ты гой еси, наша матушка, шведская королевна! Но и что́ же ты своему братцу писем ты не пишешь? Что прислал бы, прислал вам братец-то войска сорок тысяч! — Не успела-то наша матушка словечка промолвить, Не ясён-то соко́л по подне́бесью, соколик, летает, Как российский-то царь по своей армеюшке вот он разъезжает, Своих-то солдатушков в наш город впущает, Наши строгие-то караульщики он все посменяет.

238

«Как во городе во Вереюшке…»

Как во городе во Вереюшке, Во большом селе во Купелюшке, Порасписаны все квартерушки, Пораставлены все солдатушки, Все солдатушки полку Тульскаго, Гренадерскаго, мушкатерскаго. Вот охо́чи были солдатушки По ночам гулять с красными девушками, Со молодками с деревенскими. Как со вечера приказ о́тдан был, Ко полу́ночи ружья чистили, Ко белу свету во строю стоят, По ружью держа́т, ружью чистому. Капитаны стоят перед ротами, Офицерики перед взво́дами, Млад полковничек перед всем полком. Капитан скричал: «На плечо ружьё!» А майор скричал: «По ремням спущай!» Млад полковничек: «Во поход», — сказал. Все солдатушки ружья брякнули, Ружья брякнули, песни взга́ркнули, А верейския девушки запла́кали: — Хорошо нам было свыкатися, Теперь трудно нам расставатися! — Из-за гор-то было, гор высо́киих, Выходила тут сила-армия, Сила-армия царя Белаго, Царя Белаго, Петра Перваго: Наперёд идут барабаньщики, Позади идут — знамена несут. Под зна́мечком молодой солдат, Молодой солдат, полковой сержант. Он идёт-идёт, сам шатается, На все стороны поклоняется, С отцом с матерью он прощается, С молодой женой не прощается; От того он не прощается: Молода жена — змея лютая, От жены и пошол во солдатушки. Во солдатушки, в службу царскую, В службу царскую-королевскую[49].

239

«Из-за гор-то, гор высокиих…»

Из-за гор-то, гор высокиих, Ни красно́ солнце выкаталося: Наша армия поднималася. Как во городе во Вереюшке, Во село было во Купелюшке, Все квартирушки порасписаны. Все солдатушки расстановлены. Как охочи наши солдатушки Вечеру́ гулять с красными девками, С красными девками со вереевскими, А с молодками с деревенскими. Как и с ве́черу указ на́слан был. Со полу́ночи приказ о́тдан был, Ружьи чистили, Ко белу́ свету во строю стоять, Во строю стоять, по ружью держать. Воперед идет молодой сержант, Он несет-несет знамя царское. Он не пьян идет — сам шатается, На все стороны поклоняется, С отцом, с матерью он прощается: — Прости, батюшка, прости, матушка, Прощай, милые мои детушки! С молодой женой не прощается: Молода жена — моя пагуба, От неё пошел во солдатушки!

Из Собрания П. В. Киреевского

Записи К. Д. Кавелина, М. П. Погодина, П. И. Якушкина

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ К. Д. КАВЕЛИНЫМ В ТУЛЬСКОЙ ГУБЕРНИИ

ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

240

ТАТАРСКИЙ ПОЛОН

У колодиза у холоднаго, Как у ключика у гремучаго, Красная девушка воду черпала. Как наехали злы татаревы, Полонили они красную девушку, Полоня её, замуж выдали, За младого за татарченка. Как прошло тому ровно три́ года, Полонили они старую женщину. Полоня ее, стали делить, Кому она достанется: Как досталась тёща да зятю. Он заставил ее три дела делать: Белыми руками тонкой кужель прясть, Ясными очами лебедей стеречь, Резвыми ногами дитя качать. Качаить дитя — прибаюкаваить: — Ты, баю, баю, моё дитетко, Ты, баю, баю, мое милое! Ты по-батюшки млад татарченок, А по-матушки — родной внучек мне. — Как услышал зять тещины слова, Он бежит к молодой жене: — Ты послушай-ка, молода жена, Как работница дитя качаить, Качаить дитя — прибаюкиваить: «Ты, баю, баю, моё дитетко, Ты, баю, баю, моё милое! Ты по-батюшки — млад татарченок, А по-матушки — родной внук мне» — Бежит, бежит молода жена, В одной сорочке без пояса: — Государыня моя матушка! Для чего же ты мне давно не сказалася? Ты б пила-ела с одного стола, Носила б платье с одного плеча!

241

КНЯЗЬ ПОЖАРСКИЙ

Под Конотоповым было городом, За рекою было Переправою, Не черные вороны слетались, — Татары поганые засвистали и захатхали, И захватили, заполонили боярина Семена Романовича, По прозванию Пожарскаго, Воеводу Московского; Сковали скорыя ноги в железы немецкия, Связали белыя руки петлями шелковыми, Очи ясныя завязали камкою хрущатою, Повезли боярина ко тому царю Крымскому Ко ево шатру белому. Как взговорит Крымской царь, деревенской шишимора: — Вор, ой еси ты, боярин князь Семен Романович! Послужи ты мне верою-правдою, Как царю к белому. — Взговорит князь Семен Романович: — Как у меня были скоро ноги не связаны И белыя руки не скованыя, Как была у молодца в руках сабля вострая, Послужил я тебе верою и правдою — Над твоею шеею толстою! — Как возговорит Крымский царь, Деревенский шишимора-вор: — Повезите боярина в чистыя поля, Изрубите боярина на мелкия части, на куски пирожные, Размечите морешма по чистому полю!

242

«Ох ты, батюшка, светел месяц…»

Ох ты, батюшка, светел месяц, Что ты светишь не по-старому, Как во матушке в каменно́й Москве, Во соборе во Успенском, Молодой солдат на часах стоит, На часах стоит, богу молится, К сырой земле преклоняючи, Тебя, царь, вспоминаючи. И ты встань-проспись, православный царь, Православный царь, Петр Федорович! Как твоя сила собрана стоит, Собрана стоит, дожидается, Млад полковничек надругается…

243

«Поссорились-побранились два боярина…»

Поссорились-побранились два боярина, Поссорился Голицын со Прозоровым: — Уж ты с… сын, каналья, ты Прозоров генерал! То не ваше-то пропало — государево: Золотой казны затратил, — да и сметы нет! — Да с вечера нам, солдатушки, приказ отда́н, Чтобы ружьи были чисты, тесаки были востры́, Протупеи с перевя́зом были вы́белены, Как и пушечки-бунтареи были пу́качены[50]. Уж мы первую бомбу бросили — не добросили, Мы другую бомбу бросили — перебросили, Уж мы третью бомбу бросили, — Кистри́н-город зажгли: Как кистри́нские буватели заплакали — пошли!

244

«Во двенадцатом году…»

Во двенадцатом году Объявил француз войну. Объявил француз войну В славном городе Данскаем. Мы под Данскаем стояли, Много нужды и горя приняли, Всё приказа мы ждали. Мы дождалися приказу Во семом часу ночи, Во семом часу темной ночи. Закричали: всем во фрунт! Повелитель с нами был — Сам царевич Константин. Господа-ли вы, наши бояры, Всё полковнички мои…[51]

245

«Разорена путь-дороженька…»

Разорена путь-дороженька От Можая до Москвы. Разорил-то путь-дороженьку Неприятель вор-француз; Разоривши путь-дороженьку, Во свою землю пошел, Во свою землю пошел, Ко Парижу подошел. Ты, Париж мой, Парижечек, Париж — славный городок! Пославнее Парижочку распрекрасная жизнь Москва, Всей России красота, Государю честь, хвала.

246

ДЕВИЦА ОТРАВИЛА МОЛОДЦА

Как у нас было в зеленом саду, Под грушею, под зеленою, Под яблоней, под кудрявою, Стругал стружки добрый молодец, Подбирала стружки красная девушка, Брамши стружки, она костер клала и змею пекла, Пепел сбила, зелье делала, Настойку делала в зеленом вине: Ждала в гости себе друга милого, братца родимаво. Едит брат, что сокол летит, А к нему сестра, что змея сипит, Встретила брата среди двора, Чару зелена вина наливала она: — Выпей, братец, чару моего зелена вина! — Выпей, сестрица, поперед сама. — Пила, братец, тебя дожидаючи, Свою участь проклинаючи. — Капнула каплю коню на гриву, У коня грива загоралася, Уста брата кровью запекалися, Успел брат только сестре сказать: — Умела, сестра, ты извести меня, Умей схоронить брата! Схорони меня между трех дорог, В головах поставь поклонный крест, В ногах привяжи ворона коня, Обсей меня цветочками. Стар пойдет — богу помолится, Млад пойдет — на коне наездится, А девушки пойдут — нагуляются. Вечор ко мне милый пришел: — Ты ходи, мой друг, теперь смелей: Извела я твоего недруга, своего брата родимого. — Когда ж ты извела брата своего, Немудрено ж тебе и меня известь, Оставайся ты, друг, теперь одна. При том девушка слезна плакала: — Извела я брата своего родного И лишилася своего друга милого.

247

ДЕВИЦА ОТРАВИЛА МОЛОДЦА

Я ходила, я гуляла по сыром бору, Уж я рыла, я копала злые корешки, Я, парымши, накопамши, на Дунай пошла, Уж я мыла злые коренья бело на бело, Я крошила злые коренья дробно на дробно, Я варила злые коренья в меду, в патоке, Напоила, накормила своево друга милова, Напоемши, накормемши, стала спрашивати: — Каково же ти, друг сердечный, на ретивом сердцу? — Уразумела, раскрасавка, напоить, накормить, Уразумей же ты, разбестия, схоронить мине! Схороните мине, братцы, между трех дорог, Между Тульской, между Курской, на щот Киевской; В головах мини поставьте ворона коня, У ногах мини поставьте ворона коня[52], У руках то мене дайте: во правую ручку, Во правую ручку — мой булатной нож, У левую руку дайте звончаты гусли; Кто не идет, не едит — богу молится, На булатный нож взглянет — приужашнется, Звончаты гусли возмут — наиграются, На ворона то коня сядут — накатаются!

248

БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ И СЕСТРА

Возле Дону, Дону тихого, Там жила-была молодая вдова. Она породила себе девицыну, Десятую дочь любимую; Как два брата домами живут, Как два брата хорошо служут, Да пять братов на разбой пошли, Сестру свою замуж выдали За такова ли за торгашика, За торгашика за молодинкова, Молодинкова, хорошинкова. Она породила сибе детище; Уж я год жила, другой жила, Как на третий год стошнилося, Ко родной матушке захотелося: — Ты, торгашик мой, молодинькой. Запрягай-ка вороных коней, Ты поедим ко родной матушки. — Уж мы день едим, другой едим, Как на третий день — пять разбойничков, Они торгашика зарезали, Милую детищу истратили, Самыё ли сестру в полон взяли, Заполонемши — стали спрашивать: — Ты какова-ж роду-племени? Ты какова отца матери?

Потом песня начинается снова и поется опять до конца. Вероятно, она от этого и называется круглою. После того поются следующие слова, вероятно приставленные после, ибо они переменяют эту песню из «круглой» в обыкновенную:

Ты, сестрица наша родная, Что же ты нам не сказалася? Мы б торгашика твово не резали, Милова б детища не тратили, И тибе в полон, сестрица, не брали!

249

ГОРЕ

Уж как шло горе По дороженьке, Оно лыками Горе связано, Мочалами Перпоясано; Привязалось горе К красной девушке; Уж я от горя — Во чисто поле, Горе за мной с косой бежит: — Выкошу, выкошу все чисты поля Сыщу, найду красну девицу![53] — Уж я от горя — во темны леса, Горе за мной с топором бежит: — Вырублю, вырублю я темны леса, Сыщу, найду красну девицу! — Уж я от горя — в монастырь пойду, Горе за мной несет ножницы: — И здесь найду красну девицу! — Уж я от горя — во сыру землю, Горе за мной с лопатою; Стоит горе улыбается: — Доканал, доканал красну девицу, Вогнал, загнал во сыру землю!

ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

250

«Много, много в’сыра дуба…»

Много, много в’сыра дуба, Много ветвев наветвев: Только нет в’сыра дуба Золотой верхушечки. Уж теперь было надобно, Ко етому временю, К лету, кы теплому. Много, много в’Настасьюшки, Много друзьев и приятелей, Много роду-племени; Только нетути в Настасьюшки Родимова батюшки[54]. И теперь было надобно Кы етому случаю, Благословенью великому: Благословить ее некому. Благословит её чужая матушка, Благословит её чужой батюшка[55].

251

«Летел сокол по поднебесью…»

Летел сокол по поднебесью, Под межою черною галушку хватаит. Просилась черная галушка на волю: — Пусти меня, ясмень сокол, на волю. — — Я тогда тебя пущу, когда крылья ощиплю, А сизые перушки в чистое поле пущу. — Просилася Настасья у Данилы на улицу: — Ты пусти меня, Данила, на улицу. — Я тогда тебя пущу, когда косу расплету, И на двое заплету.

252

«За Доном, Доном…»

За Доном, Доном Белая рыба играла. По бережку перья слала И сама себе дивовалась. Что хорошо слала. Настасьин батюшка Ко обедне выходил И становился он на приходе, И глянет по народу: И все девушки у винцах, На мою Настасью белая илма[56] пала, Белая сниговая И виковая.

253

«Не разливайся, мой тихой Дунай…»

Не разливайся, мой тихой Дунай, Не пущай ручья в чистое поле. Случилось мимо Даниле ехать, Стягнул ланюшку плеточкою; Как взговорит ему белая лань: — Не стегай миня, Данила, плеточкою, Е в’кое время я гожусь тебе: Станешь жениться, на свадьбу приду, И всех твоих гостей развеселю; Лучше всех Настасьюшка.

254

«Не мечись, рыба-щука, не мечися…»

Не мечись, рыба-щука, не мечися, Хотят тебя, рыба-щука, изловити, На двенадцать штук разрубити, На двенадцать блюд становити, На двенадцать столов становити. Догадайся, Данила, догадайся, Не пущай свою Настасью за ворота. Зеновские ребята воровати: Хотят твою Настасью поймати, И хотят они её целовати Через три платья парчевые, Через три ченцы золотые, Через низаное ожерелье. — Догадался, ребятушки, догадался, Догадался, товарищи, догадался!

255

«По сеням, по сенюшкам…»

Плясальная-самодерга

По сеням, по сенюшкам, По новым да по новеньким, Там ходила, выгуливала Молодая боярыня Настасья Семеновна. ’На будила, выбуживала Своево друга милого, Данилу Микитьевича: — Ты устань, проснись, милой друг, Пробудись, отеческой сын! Оторвался твой ворон конь От тово столба точенова, От колечка серебрянаво; Поломал он все вишенье, И калинушку с малинушкою, Черную ягоду со смородиною. — Не печалься, мой милой друг, Данила Микитьевич[57], Поживем, поживем мы с тобой, Наживем, наживем мы с тобой Мы зеленый сад, И калинушку с малинушкою, Черну ягоду смородиною.

256

«На дубчику два голубчика…»

На дубчику Два голубчика И целуются, Милуются, Сизыми крыльями обнимаются, Сизым перушком утираются. На ева тереме, На ева высоком Сидит Данила С Настасьею; Целуются, милуются, Белыми ручками обнимаются, Шелковым платком Утираются: — Ана друг ты мой, Настасьюшка, Я не смею тебе, Друг, слово, промолвить. Я хочу ехать Во иной город Торги торговать, Деушек закупать. Я куплю тебе На трех деушек: Первую деушку — Постелюшку слать, Другую деушку — За дитей ходить, А третью деушку — Возголовье класть.

257

«Травушка, муравушка, лазоревой цветок!..»

Травушка, муравушка, Лазоревой цветок! Ах, ни топтаная, Ни толоченая! Ана хто траву ломал, Кто шелковую топтал? Топтали казаки, Удалые молодцы. А кто ж у нас вичор Пьян пьянешенек пришел? На ногах-то не стоит. Он шатается, валяется По горенке своей, У Настасьи у ногах: — Ты, Настасьюшка, разуй, Семеновна, раздень. — Я б рада тебя разула, Да забыла, как зоуть; Пойтить было к соседу, Спросить, как зоуть. Соседи-то сказали: Данилой зоуть. А другие сказали: Микитичем зоуть. Уж я ногу-то разула, Данилой назвала, А другую-то разула, Микитичем назвала.

258

«Улица ль моя, улица…»

Улица ль моя, улица, Улица широкая, Озеро ль мое, озеро, Озеро глубокое! По том по озеру плавал Лебедь с лебедкой. По чему знать лебедя? По чему лебедушку? У лебедя золотая голова, У лебедки позолоченая. Просилась Настасьюшка У Данилы на улицу, На улицу у Данилы: — Ты пусти меня, Данила, на улицу, Поиграть на широкую. — Настасья Семеновна, Я тогда тебя пущу, Когда девять сынов родим, Десятую дочь милую. — Она скажет ему: — Тогда я стара буду, Я тогда сына женю, Тогда сноху пущу, А за снохой дочь милую, А за дочерью сама пойду, погляжу.

259

«Мимо мой зеленой сад пролетали чижечки…»

Мимо мой зеленой сад Пролетали чижечки, Молодые воробушки, Моего соколика с собою забавили, С собою закликали. Молода соколушка, Молода, догадлива, Упередь залетала, Соколика ворочала: — Воротись, соколик мой, Воротись ясменинкой! Без тебя в саду Пусто, невесело: Все пташки Приунымши сидят, Приунымши, приугорюнимши. — Молода Настасьюшка, Молода догадлива, У карету садилась, Уперед заезжала, Данилу ворочала: — Воротися, Данила-свет, Воротися, Микитьевич; Без тебя у дому пусто, Без тебя невесело: Все гости приунымши сидят, Приунымши, пригорюнимши, Ни пьют, ни кушают И бояр ни слушают. Кабы был Данила-свет, Кабы был Микитьевич, И спила б и скушала, И бояр послушала.

260

«У ворот сосенушка зеленая…»

У ворот сосенушка зеленая, — У Данила жена молодая На свадьбу собирала: Она смур[58] кавтан надевала, Часты пуговки застегала, Золоту гривну завязала, Завязамши, она ему приказала: — Поезжай, мой друг, на свадьбу, Ты дари игриц без щоту, Чтоб тибе, мой друг, ни стыдно, А моей головушке ни бесщо́сно!

261

«Там, там на Дону…»

Там, там на Дону Тонка, гибка жердочка. А кто ж по ней перешол? А кто ж ково перевел? — Перешол Данила-свет, Микитьевич перешол, Настасьюшку перевел. Перевемши, он её целовал, Целовамши, миловал: «Ах, друг, моя Настасьюшка, Живи ты, моя Семеновна, Роди сына у’мине, А дочерю у’сибе. Учи сына в’грамоте, А дочерю тонко прясть И часто ткать». — Намчил[59] сын грамотник, А нажли наш сын лапотник. Намчил дочь шолком шить, А нажли нашу дочь тонко прясть.

262

«Константин Дмитриевич, не ходи по бережку…»

Константин Дмитриевич[60], Не ходи по бережку, Не ступай на камушек, Не проломи сахьян сапог, Не намочи шелков чулок, Не срони своей шапочки Семьсот золотничков. Константин Дмитревич, Кто вас шапкой дарил? — Мне царь шапкой дарил, Государь пожаловал. Уж я сам царю служил, Царскую дитю качал, На коленях держамчи В парчовой пеленочке, В золотой колыбелочке, Позолоченый лучок И серебреный крючок.

263

«Ты заря ль моя, зорюшка…»

Ты заря ль моя, зорюшка, Зорюшка вечерняя, Солнушко восхожее! Высоко всходила, Далеко всветила — Через лес, через поле, Через синее море. Там лежала жердочка, Жердочка еловая, Досточка сосновая. По той по жердочке Никто не хаживаит, Никто не важивал. Перешел Данила-свет, Перевел Настасьюшку, Перевемши, целовал, Целовамши, миловал: — Друг моя, Настасьюшка, Ты меня состарела. Ты меня состарела, Без ума поставила.

264

«А кто у нас не женат?..»

А кто у нас не женат? А кто ж у нас холостой? Константин-свет не женат, Димитревич холостой. На нем шапка соболья, Во шапочке платочек, Во платочке три узла: Первый узел — василек, Другой узел — любовь цвет, Третий узел — маков цвет. Константин Димитревич, На что тебе василек? — Чтоб я, молодец, весел был, — Константин Димитревич, На что ж тебе любов цвет? — Чтоб девушки любили, Молодушки хвалили. — Константин Димитревич, На что ж тебе маков цвет? — Чтоб я, молодец, цветен был.

265

«На горушке, на крутой…»

На горушке, на крутой, На горушке, на крутой, На горушке два терема стоят, Во тереме две деушки сидят, Промежу собой речь говорят Про дородного молодца, Константина Димитревича: Константин Димитревич Он богат-то, богат, Он со гривны на гривну ступал, Полтиною по городу шибал, Рублем ворота запирал, Сиротушек с неволи выкупал: Вы, сироты, сироты мои, Помолите Христу богу обо мне, Об дородном молодцу, Константину Димитревичу.

266

«Воробушек-воробей, сколь далеко отлетал?..»

Воробушек-воробей, Сколь далеко отлетал? — Я от сада до сада, До красного вишенья, До черной смородины. — Ай, молодец-то, молодец, Константин Димитревич, Сколь далече отъезжал? — Я от села до села, До тестева до двора, До тещинова терема, До девичей комнатки: Деушка, отопрись, Красавица, отворись! — Я бы рада отперлась. Я батюшки боюсь, Я матушки стыжуся. — Ох, деушка, уеду, Красавица, уеду: Дробень дожжик плечи льет, Красно солнце лице жжет, А буен ветер шляпу рвет.

267

«Зимой-летом сосенушка зелена…»

Зимой-летом сосенушка зелена, В пятницу Настасьюшка весела, В субботу косу русу чесала, В воскресной день шла к венчанью, плакала: — Оставались мои цветики, батюшка, у тебя! Вставай же ты, мой батюшка, пораньше, Поливай же мои цветики почаще, И утренними, вечерними зарями, Послей того горючими слезами.

268

«За Доном, за Доном…»

За Доном, за Доном, За тихим Дунаем, За высоким курганом, Дружинушка ходит, В руках коня водит За шелковый повод, За тесменны узды, Черкасские седла; Он и кличет и свищет, Никто не услышит. Одна услыхала Зеленая дубрава, И та испужалась, Ветви опустила, Листья обронила, И сестре заговорила: — Сестрица-верхушка, Подымай мои вети, Бумажные листья. — За Доном, за Доном, За тихим Дунаем, За высоким курганом, Дружинушка ходит, В руках коня водит; Данилушка ходит, В руках коня водит За шелковый повод, За тесменны узды, Черкасские седла; Он кличет и свищет, Никто не услышит. Одна услыхала, Настасья услыхала, И та испужалась, Ручки опустила, Золотые перстни обронила, Сестре сговорила: — Сестрицы-подруженьки, Подымите мои ручки, Золотые перстенечки.

269

«Темна, темна осенняя ночушка…»

Темна, темна осенняя ночушка, Прождалася соколиная матушка: — А что ж мово соколика долго нет? Или ево соколушки сбаили, Или ево в темны леса завели, Или ево соколушкой дарили? — Темна, темна осенняя ночушка, Прождалася Данилина матушка: — Что ж мово Данилы долго нет? Или ево красны девки сбаили, Или ево в высок терём завели, Или ево винцом-пивцом поили, Или ево красной деушкой дарили? —

270

«На горе дубок приклонясь стоит…»

На горе дубок приклонясь стоит, Все веточки принагнулися. Наша Настюшка в танок[61] пошла, Наша Семеновна, распустя платок; И туда махнет и сюда махнет: — Князья-бояра, станьте к стороне, По’бе слободе! Миня батюшка хочет жаловать Он не селами, не деревнями, — Каменной Москвой с маскорадами.

271

«Господа за речкою, господа за быстрою!..»

Господа за речкою, Господа за быстрою! Перекиньте жёрдочку, Пододвиньте лоточку, Посадите деушку, Деушку да Настасьюшку, Погулять по садику, Защипать малинушку, Заломать калинушку. Да и не быть калинушке Да слащей малинушки, Да и не быть люту свекру Помилей батюшки: Батюшка помилее, А свекор постылее.

272

«В огороде конопля…»

В огороде конопля, Конапелушка. Красная деушка, Да и Настасьюшка, Да и Семеновна Позвала братца Играть на улицу: — Братец миленькой, Лебедь беленькой! Ты пойдем играть на улицу, Ты ж гуслями, я с ладонями. — Тай не быть гуслям, Звончей ладоней, — Не быть свекру Милей батюшки.

273

«Лучина-лучинушка березовая…»

Лучина-лучинушка березовая, Ах, что ж ты, лучинушка, не жарко горишь? Не жарко горишь, отсвечиваишь? Или ты, лучинушка, в печи не была? — Была я в печи вчерашней ночи, Меня злая свекровушка водой подлила, И мне, красной девушке, и спать не дала. Сестрицы-подруженьки, ложитеся спать, Ложитеся спать, ведь некого ждать, А мне, красной девушке, во всю ночь не спать, Во всю ночь не спать, постель убирать, Убравши кроватушку, мила друга ждать. Скрыпнули воротички дубовинькия, Звякнули колеченки серебряныя, На самой на зорюшке мой милай пришел, На нем кунья шубушка …………………………… Сапожки на ножках поскрипывают: — Чего ты, мой сердечный друг, так поздно пришел? — Сударушка-деушка, не время была, Со угрюмой женой у нас побранка была, Журила-бранила тебя и меня. — Не бей, не бей, милай друг, угрюму жену, Тебе с нею, милай друг, весь век вековать, А со мной, с красной душкой, один час часовать.

274

«Лучина, лучинушка березовая…»

Лучина, лучинушка березовая, Березовая поёрзывала, Осиновая поскриповала; А что-ж ты, лучинушка, Не жарко горишь? Не светло светишь? Али ты лучинушка В печи не была? — Была я в печи Вчерашней ночи, Лютая свекровь Водой подлила, Всеё залила.

275

«Дочи, что у тя, дочи, во́ротцы скрыпели?..»

Дочи, что у тя, дочи, во́ротцы скрыпели? — Матушка, скрыпели, сударыня моя, скрыпели. Телят на двор загоняла, То-то воротца скрыпели. — Дочи, дочка мая хорошая, Дочка моя пригожая, Не было бы ти, дочка, прилуки, Мне бы старухе присухи[62]. — Матушка, я не знаю, Сударыня моя, не знаю. Что-то у вас за прилуки, Все ваша бабья примета. — Дочи, что у тя, дочка, в окошке стучало? — Матушка, стучало, сударыня моя, стучало: Кошку в окошко пущала, То-то в окошко стучало. — Дочи, дочка моя хорошая, Дочка моя пригожая, Не было б ти, дочка, прилуки, Мне бы старухе присухи? — Матушка, я не знаю, Сударыня моя, не знаю, Чтой-то у вас за прилуки, Все ваша бабья примета. — Дочи, что у тя, дочи, кроватка скрыпела? — Матушка, скрыпела, сударыня моя, скрыпела: Блошка за ножку кусала, Ножка об ножку чесала, То-то кроватка скрыпела. — Дочи, дочка моя хорошая, Дочка моя пригожая, Не было б ти, дочка, прилуки, Мне бы старухе присухи? — Матушка, я не знаю, Сударыня моя, не знаю. Чтой-то у вас за прилуки, Все ваша бабья примета. — Дочи, что у тя, дочка, брюшко поприпухло? — Матушка, поприпухло, Сударыня, поприпухло: В поле младенька гуляла, Зеленого горошку объелась, То-то брюшко и припухло. — Дочи, дочка моя хорошая, Дочка моя пригожая, Не было б ти, дочка, прилуки, Мне бы старухе присухи? — Матушка, не знаю, Сударыня моя, не знаю. Чтой-то у вас за прилуки, Все ваша бабья примета. — Дочка, что у тя, дочка, ува прокричало? Матушка, виновата, сударыня моя, виновата, Вишь я тебе говорила, Не нанимай батрака молодова. Здравствуй, бабушка со внучком!

276

«Мы, бывалоца, были богатые…»

Мы, бывалоца, были богатые, Имели у себя пять коров да девять лошадей. Одна корова бура, А другая дура, А третья пестра, А цетверта востра, А пятая-та вовсе безумна. Эта пестра Доила с мосту Вёдер по сту И то мы никогда не хлебали молока, А все хлебали квас с водой, И то бы лошадей водили На реку поить, И то у нас оцинь лошади были справныя, Но никак с ними сладить одному поить, То мы их водили по шестера: Цетери-та под бока ведут, А пятой в поводу ведет, А шестой с дубинкой идет. Есть — како пустить ее без хомута, Да напороть ли бока По цетыре кнута, То она маненько с горки побежит. Имели мы у себя достаток велик, И мы лавки соимали Да пец-ту с полатими засевали. И потому хлеба уродились очень хороши: Колос от колосу — Не слышно голосу, А сноп от снопа — День е́зду, Потом мы поедим На деветиром И вдрук привезем мы с пеци сотою И склали мы копну На пешныем столбе, И тут она у нас маненько свалилась. И была у нас больша ложка, И мы ей копну подперли. И завелась в копне мышь, И был у нас чорный большой кот, И, взявши копну, и свалил в лохань. И мы таскали рожь сухую на хлебы, А мокрую — на солоду, И сварили два пива: Одно-то, как вода, густое, А другое-то пожиже, Есть — как ковшик поднести, Еще же бы дубинкой поплести, То ты и до дому не дойдешь.

277

«Уж как шли казаки из Азова…»

Уж как шли казаки из Азова, Как навстречу им попались стары бабы, Старые бабы, наши други, старые бабы. Казаки бабам загадку загадали. Загадали, наши други, загадали: — Уж как что таково, На Руси у нас давно, Сверху зелено, Посередь красно, С конца востро, В землю вросло, Отгадайте! Отгадайте, наши други, отгадайте! — Стары бабы не умеют их загадки разгадати. Уж как шли казаки из Азова, А навстречу им попались всё молодки, Всё молодки, наши други, всё молодки. Казаки им загадку загадали, Загадали, наши други, загадали: — Уж как что таково, На Руси у нас давно, Сверху зелено, Посерёд красно, С конца востро, В землю вросло, Отгадайте! — А молодки не умеют их загадки разгадати. Уж как шли казаки из Азова, А навстречу им попались красны девки, Красны девки, наши други, красны девки. Казаки девкам загадку загадали, Загадали, наши други, загадали: — Уж как что таково, На Руси у нас давно, Сверху зелено, Посередь красно, С конца востро, В землю вросло, Отгадайте! — Красны девки их загадку отгадали: «Это — свекла», — казакам они сказали.

278

«Ты взойди-ка, взойди, солнце красное…»

Ты взойди-ка, взойди, солнце красное, Над горою ты взойди, над высокою, Над дубравушкою взойди, над зеленою, Обогрей ты нас, добрых молодцов, Добрых молодцов, все воров-разбойников, Солдат бедных, рекрут беглых. Протекла тут река, речка быстрая, Как на этой на реке плывет лодочка, Изукрашена эта лодочка все ворами-разбойниками, На корме сидит атаман с веслом, На мысу сидит есаул с ружьем. Среди лодочки стоит бел шатер, Под шатром стоит дубовый стол, За столом сидит красна девица, Есаулова сестра ро́дная, Атаманова полюбовница, Перед ней стоит золота казна. — Нехороший мне сегодня привиделся сон, Как с правой-то с ручки спал золот перстень, Из левого из уха золота серьга, — Есаулу-то быть застреленному, Атаману-то быть повешенному Во чистом поле на трех столбиках, На трех столбиках на дубовыих, На трех петелках на шелковыих.

279

«Ах, вы, горы, горы крутые!..»

Ах, вы, горы, горы крутые! Нечево-то горы, горы не породили, Породили-та горы бел горючь ли камень. С под камушка течет речка быстрая, Из-под этой речушки ростет част ракитов куст. Как на кустике сидит млад сизой орел, Во когтях-то держи́т чернова ворона, Чернаво ворона — ище свава недруга; Он и бить яво не бьет, только спрашиваёт: — Ты игде, ворон, был, где, черной, погуливал? — Уж я был ли побывал, был на дику степе, На дикой-ли степе, на Саратовской. Уж я видел диво, дивное́: Там лежит-то тело, тело белое, Тело белое лежит, солдатское. Да нихто ко телу, ко телу не приступится. Солеталися к нему, к телу приступилися Да три ластушки, да три все косатые: Да первая ластушка — ево родная матушка, Как другая ластушка — ево родная сестра, Как и третья ластушка — ево молодая жена. Где мать плачет, река пошла, Где сестра плачет, тут колодези, Где жена плачет, там роса пала.

280

«Я ишёл, молодец, дорогою…»

Я ишёл, молодец, дорогою, Запала молодца долгая ночь; И где ж молодцу ночевать будет? Ночевать молодцу во сыром бору, Во сыром бору, под сосною, Под сосною, под зеленою; Постелюшка — ковыл-трава, В изголовьице — корешки, Одеяльице — темная ночь, Темная ночь, осенняя; Я лежу, молодец, послушаю, Не шумит ли зелена сосна, Не тужит ли молода жена, Не горюет ли родная матушка, Молода жена с малыми детушками, С малыми детушками, с малолетными?

281

«Долина ль ты моя, долина широкая!..»

Долина ль ты моя, долина широкая! На долинушке куст малинушки выростает, Как во кустике соловей поет, Он поет-то, поет, громко свищет: Во неволюшке добрый молодец слезно плачет, Во слезах-то, слезах письмо пишет: «Растоскуйся ж, моя сударушка, разгорюйся, Что я сам по тибе стосковался; После батюшки оставался я малешунек, Родной матушки — сиротинушкою». — Как на хто ж те, сироту, воспоил, воскормил? — Воспоил, воскормил сиротину православный мир. — Как на хто ж тебе, сиротинушку, повымолил? — Как повымала сиротинушку матка Волга-река! — Как на хто ж те, сиротинушка, возлелеяли? — Возлелеяла молодца матка Волга-река! — Как на хто ж те, сиротинушка, повыкачали? — Как повыкачала сиротинушка легкая лоточка?

282

«Как отдал меня батюшка замуж…»

Как отдал меня батюшка замуж Он далече-далече в иной город, Он в иной город замуж за солдата, Как солдатская горькая женитьба: Ни одной ночки дома не ночуить, А когда и ночуить, всю ночь протаскуить, Он из горинки в горинку проходит, На московскую дорожиньку присмотрит: Ох, нейдут ли солдаты новобранцы? Ох, как старые солдаты идут-пляшут, Молодые новобранцы горько плачут. — Вы не плачьте, солдаты новобранцы! — Ой, как же нам, братцы, не плакать: Наши домики новые запустели, Молодые наши жены завдовели, Малые детушки наши осиротели, Батюшка с матушкой наши остарели.

283

«Погляди-ткась, мил, в окошечко…»

Погляди-ткась, мил, в окошечко, В хрустальное стеколушко, Как у нас на дворе непогодушка, В красной девке зазнобушка; Зазнобил девку детинушка, Зазнобемши, — он в поход пошел, Он в поход пошел во ины земли, Во ины земли, в турецкие, В турецкие, во шведские.

284

«Ты, поляна ль моя, полянушка…»

Ты, поляна ль моя, полянушка, Ты, поляна ль моя широкая! Заросла ль, моя полянушка, Ты травой муравой шелковою; Да на ту траву роса пала, Роса-то пала стюденая, Да стюденая, ядреная; Как на деушку тоска пала, Тоска пала с кручиною; Сокрушил девку детинушка, Да детинушка солдатской сын; Сокрушёмши, он во поход пошел, Во поход пошел в ины земли, В ины земли, в турецкие, В турецкие, во шведские.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ М. П. ПОГОДИНЫМ В ТУЛЬСКОЙ ГУБЕРНИИ

ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

285

БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ И СЕСТРА

Жила-была молода вдова, Порадила себе девять сынов, Десятую дочку Аннушку. Четыре братца царю служат, Пять братцев разбой держат. Дочь Аннушку замуж отдала По конец моря, за морянина. Ана год живет, и другой живет, На третий год скучилась: — Морянин мой, морянин мой, Морянин мой, боярский сын, Поедем с тобой у гостьюшки, К родной моей матушки, Ко твоей тещи. — Они ехали, становилися, Раскладали жаркий огонь. Повесили котел на жарком огню. Наехали разбойнички, Мужа моего зарезали, Дитя моего в огонь бросили, А меня молоду в полон взяли, Стали спрашивать: — Скажи ты, молодушка, Какого ты отца-матери, Роду-племени? — Отца-матери, молодой вдовы, Роду-племени — девяти братьев Сестра Аннушка! — Приедешь ты, сестрица, домой, Не сказывай матушке, Что мы мужа твоего зарезали, А дитя в огонь бросили.

286

ЖЕНА МУЖА ЗАРЕЗАЛА

На заре было на зориньке, На заре было на утренней, Жена мужа патерила, Острым ножичком зарезала, Во холодный погреб бросила, Желтым песком засыпала. Прилетели два голубя, Два голубя, два ясные, Ажно ль два молодца распрекрасные: — Ты, невестушка, голубушка, Где наш брат Иванушка? — Деверетики, мои голубчики, Он поехал во чисто поле За куницами, за синицами, За серыми зайцами. — Невестушка ты, наша голубушка, Что ты нас обманываешь? Что у тебя за кровь в сенях? — Деверетики, мои голубчики, Я голубя зарезала. — Невестушка, голубушка, Покажи ты нам хоть перушко. — Деверетики, голубчики, Я перушки в печи пожгла. — Невестушка, голубушка, Для чего ты нас обманываешь? — Деверетики, голубчики, Подите в новую клеть, Возьмите шелковую плеть, Разложите меня на четыре стороны, Что хотите, то со мной делайте! Подымитеся, буйные ветры, Вознеситеся, желты пески, Ты устань, мой милый друг!

287

МОЛОДЕЦ ЖЕНУ ГУБИЛ

Один был сын у отца-матери, И тот на службу пошел; Он год служил, другой служил, На третий год он домой пришел. Мать сына встретила середи поля, Сестра встретила середь улицы, Жена встретила середь горницы. Мать сыну стала жаловаться: — Ах, сын мой, сын мой, Сын любезный мой, Жена твоя приказа не исполняла, Коней твоих поморила, Соколов твоих пораспустила, Вино и мед расшинкарила, Дитя твой сын скончался. — Взял молодец саблю острую, Срубил жене буйную голову По самые плечи ее белые. Пошел молодец во конюшенку — Кони стоят, овес едят. Стал молодец, призадумался. Пошел молодец во сокольню свою — Соколы его подчищаются. Стал молодец, призадумался. Пошел молодец в погреба свои — Вино у него запечатано. Стал молодец, призадумался. Пошел молодец в свою спаленку — Дитя сын его в колыбели лежит. Бай, бай, мое дитятко, Съела тебя родная бабушка, А моя ро́дная матушка!

Лирическая поэзия

288

«Валгалеты, валгалеты мои……»

Валгалеты, валгалеты мои, Валгалеты — столбы точеные, Виреюшки[63] позолоченые, Подворики серебряные! Подворотнем белый камушек лежит, Из-под камушка ручейчик бежит, По ручейчику суденушка плывет. На суденушки немножко людей, По моему счету семь человек, Осьмой — куховарь молодой, А девятый — удалой молодец, Удалая головушка. Он по горенке похаживает, Калену стрелу заряживает, Калене стреле приказывает: — Ты лети, моя каленая стрела, Выше лесу в поднебесточки, Ты убей на полете ясного сокола, Сизого голубя на каменной стене, Серую утицу на Волге на реке, Красну девку в высоком тереме: Сера утица — яства моя, А красна девица — невеста моя, Нареченная, обрученная.

289

«Козушка, белоножушка…»

Козушка, белоножушка По приволью гуляла, Дразнивала, передразнивала Серого волка: — Волчушка мой серинькой, Я тебя не боюся! — — Козушка, белоножушка, Постой, не хвалися, Станем мы ранешенько, Поглядим на утрях: Ножки лежат, рожки лежат, А козушки нету: «Вот же тебе, моя козушка, За твои за насмешки». По двору девушка ходила, Дразнивала, передразнивала Доброго молодца: — Добрый молодец, Я тебя не боюся! — Красная девушка, Постой, не хвалися, Встанем мы ранешинько, Поглядим на утрях: Девки играют, платки сияют, Красной девушки нету: «Вот же тебе, девушка, За твои за насмешки».

290

«На Дону, на Доночку…»

На Дону, на Доночку, На крутом бережочку Сватьюшка сходатая[64] Купену копала, Зорюшку[65] ломала, Со зари цветы рвала. Где ни взялся сходатай-сват На вороном коне; Он шапку снял, Коня унял, Низко поклонился: — Бог помощь тебе, Моя сватьюшка, Купену копати, Зорюшку ломати, С зари цветы рвати. Поедем, моя сватьюшка, Ко новому торгу. Купим, моя сватьюшка, Два мыла белила, А третье сурмила, Будем мы, сватьюшка, Бело умываться. Будут нам, сватьюшка, Люди дивоваться: Хорош, пригож Сходатай-сват, А сватьюшка лучше. Чем она лучше? Лицом побелее, Брови почернее.

Здесь идет повторение тех же стихов с переменою только свата и свахи на невесту и жениха.

291

«Во горах, во горах…»

Во горах, во горах, Во крутых во горах, Во желтых песках Молодец ходил, Двух коней водил, Двух стоялых, Государевых. Проводил коней Ко колодезю: — Испивайте, кони, Ключеву воду, Мне на вас, кони, В поезд ехать, Мне за вдовкой, За плутовкой; А мне вдовушки Не в душе пришли, Мне не в совести, Не в любовности. — Во горах, во горах, Во крутых горах, Во желтых песках Молодец ходил, Двух коней водил, Двух стоялых, Государевых. Приводил коней Ко колодезю: — Испивайте, кони, Ключеву воду, Мне на вас, кони, В поезд ехать, Мне за девушкой, За красной, А мне девушки К душе пришли, Мне к совести, Любовности.

292

«Тепла вода во колодезе стояла…»

Тепла вода во колодезе стояла, Теплей того, что по камушку бежала, Все вишенки и орешеньки посмыла. Под вишеньем, под орешеньем конь стоит. Ой, конь стоит, ой, конь стоит вороной! Подле ворона коня сват большой; Он бьет коня по бедрам, Гладит коня по гриве: — Вставай, конь, не лежи, Да пора коню ехать, Да пора вороному ехати Во дальнюю дорожку, Под белую, под румяную свашеньку. Ужель наша свашенька убралась? Она по пояс в золото улилась, По плечики в чистое серебро, На головушке, на головушке ал платок, На шеюшки, на шеюшки жемчужок. Тяжела, тяжела сваха на перевоз: Семь коней стоялых не везут, Они буйной головушки не несут.

Здесь повторяются те же стихи с прибавкою жениха и невесты и переменою последних стихов на следующие:

Легка, легка девушка на перевоз: Один стоялый конь перевез, Буйную головушку перенес.

293

«У ворот трава шелковая…»

У ворот трава шелковая: Кто траву топтал, А кто травушку вытоптал? — Топтали травушку Все боярские сватья, Сватали за красную девушку, Спрашивали у ближних соседушек: — Какова, какова красна девушка? — Ростом она, ростом Ни мала, ни великая, Личиком, личиком Бело-круглоликая, Глазушки, глазушки, Что ясного сокола, Бровушки, что у черного соболя. Сама девка бравая, В косе лента алая.

294

«Выду я на улицу…»

Выду я на улицу, Разыграю хоровод Супроти своих ворот, Супроти вереюшек. Батюшка у ворот стоит: — Дитятко, поди домой, Милый, послушайся. — Батюшка, нейду домой, Родной мой, не слушаюсь: Не доиграна игра, Не допета песенка, Не забавен мой милый друг.

295

«У нашего свата растет трава мята…»

У нашего свата Растет трава мята, Растет трава мята, Ах, вся поломата! В пуки повязата, В гостинцы послата Судьям, воеводам: Судьи, воеводы, Судите по правде Еще по закону: Ах, кто ж у нас любчик, Беленький голубчик? — Михайлушка любчик, Васильевич голубчик. Натальюшка любка, Ивановна голубка. Она его любит, Она приголубит.

296

«Манул парень девушку…»

Манул парень девушку, Манул во лесочик: — Пойдем, пойдем, девушка, во лесочик На единой часочик, Найдем мы с тобой, девушка, Рябины кусточик. Станем мы с тобой Рябинушку копать, Посадим мы рябину Во саду, в огороде, При большой дороге. Станем мы рябинушку Часто поливати, Песком засыпати: Ты стой, моя рябинушка, Ты стой, не шатайся, Живи, моя сударушка, Живи, не печалься; Когда стошнится, Выди, разгуляйся.

297

«У соловьюшки голова болит…»

У соловьюшки голова болит: Чем голову лечить? Лечить голову зеленым вином, Сладкой водочкой, еще горелочкой, Перетопленною, переваренною. Николай в Москву едет Петрович во дороженьку: — Елизавета свет, собирай меня, Степановна, в Москву еду, В дороженьку. Я куплю тебе золотой венец, С алыми лентами, прозументами, А еще тебе трех девушек, Трех служивушек: Первую девушку банюшку топить, Другую девушку голову чесать, Третью девушку дитя качать.

298

«Зимой, летом сосенушка была зелена…»

Зимой, летом сосенушка была зелена. У пятницу Надеждушка была весела, В субботу головушку гладила, В воскресенье к венцу шла, плакала, Родимой матушке своей сказывала: — Не жалостлива, сударыня матушка, до меня: Отдает меня молоду от себя; Остаются три садика без меня, Остаются три зеленые, все цветут. Вставай, вставай, моя матушка, раненько, Поливай все цветики частенько, Утренней и вечерней зарею, А сверх того горючею слезою. — У нас нынче не похожая неделя, У нас нынче все тайное сватанье: Засылает Иван сударь все сватов, Засылает Романович все послов Запрягать семь коней вороных, осьмой воз, А девятый повозничек, Чтоб скорей лез, А десятый скоморошничек, Чтобы играл от села до села: — Играй, играй, скоморошничек, от села до села, Чтобы наша Надеждушка была весела, Чтобы наша Васильевна завсегда.

299

«Во городе, во нистольном…»

Во городе, во нистольном Ни сторожи были, ни сторожи молодые, Ни стерегли, ни уберегли коня вороного. Выводили, выводили коня вороного, Подарили, пожаловали зятя молодаго. Зять молодой этот дар не принимает: — Этого дару, этого дару у батюшки много. — Во городе, во нистольном Ни сторожи были Ольгины братцы, Романовны братцы. Выводили, выводили сестрицу за ручку, Подарили, пожаловали Петра молодаго. Ай Петр, ай Петр Егорович Этот дар принимает: — Этого дара, этого дара у батюшки нету, С этим даром, с этим даром Ко батюшке поеду.

300

«Около колодочки молодые опёночки…»

Около колодочки Молодые опёночки, Только нет молодого груздочка. Солнце глянет, Дождик канет, Молодой груздок выдет. Около девушки Все красные девушки, Только нет молодаго парня. В светлый день воскресенья Молодой парень едет С князьями, с господами, С молодою свахою. Глянула девушка Из терема в окошко: — Сестрицы мои, подруженьки! Молодой парень едит С князьями, господами, С молодою свахою. — Вдарила девушка Золоты ключи по столу: — Матушки не ключница буду, Ключница, ларечница молодому парню.

301

«Между гор, между крутеньких…»

Между гор, между крутеньких Дорожка лежала; По той ли по дороженьке Да не ходу, не ходу, не езду; Ехали, проезжали Девицыны братцы, Ехали, проезжали С яровою пшеницей; Хвалятся, выхваляются Своею сестрицей: — Наша сестра девушка Дородна, дородна, В’нашей сестре девушке Да богачества много: Шубучки, обрядочки Поломали грядочки. — Сватался за девушку Московский воевода; Московскому воеводе Отказ отказали. Нашему парню-свет С людьми приказали, Чтоб ехал сударь По утру раненько, Вечером поздненько, По зимнему путечку, По белому снежечку.

302

«Плавала серая утка по морю…»

Плавала серая утка по морю, Винная моя рюмочка по меду. Ходила, гуляла девушка по саду, Носила кунью шубу на плечах, Сеяла да белой жемчуг из рукава, Сеяла да белой жемчуг, говорила: — Будь усхож, да белой жемчуг, будь усхож, Будь весел, да, родимой мой батюшка, будь весел. Не усхож да белой жемчуг, не усхож, Не весел да родимой мой батюшка, да не весел. —

Следует повторение того же с прибавлением имени жениха и невесты и вместо: неусхож — усхож.

303

«Как восходит светел месяц…»

Как восходит светел месяц Перед зорюшкою, Величается молодец Перед женушкою, Перед молодицею: — Ты, женушка, разуй Молодая-свет, разобуй! — — Я бы рада разобула, Чимивед добре одет. Я не знаю как зовут, Позабыла величать; Как пойтить было к соседям Успросить, как зовут. Как соседи-то сказали, Что Иваном-то зовут, А другие-то сказали, Что Еремеевичем. Мне стать разувать, Бели рученьки марать, Золоты кольца поломать. — Женушка, не тужи, Молодая-свет, не тужи, Кузнецы у нас свои, Золотари у нас свои, Белы ручки смоются, Золоты кольцы сольются, А мне, молодцу, разуться.

304

«На наш на новый двор…»

На наш на новый двор Съезжалися бари, Сотнички, полковнички, Еще сам воевода Со своей воеводшей. ……………………[66] На ум воеводша догадлива, Вперед она загадлива, Всех гостей провожала, Одного оставляла: Воротись, мой милый друг, Воротись, добрый молодец! Без тебе пиру нет, Без тебе беседушки, Все гости приунывши сидят, Все гости припечаливши, Они не пьют, не кушают И меня не слушают.

305

«Выду я на улицу…»

Выду я на улицу, Разыграю хоровод Супроти своих ворот, Супроти вереюшек. Батюшка у ворот стоит: — Дитятко, поди домой, Милое, послушайся! — Батюшка, нейду домой, Родной мой, не слушаюсь: Не доиграна игра, Не допета песенка, Не забавен мой милый друг!

306

«Что вечор меня батюшка просватал…»

Что вечор меня батюшка просватал, Ох, далече, далече за Волгу, За малого ребенка-недоростка. Недоросток по Волге гуляет, В полуночи домой прибывает, Поперек кроватушки ложится, Невозможно к нему приступиться: Я его хвать за сапог, а он меня в щеку, А я хвать за другой, а он и в другую! Залилась я молода слезою; — Уж ты ляжь, недоросток, растянися, Ни тебе бы мною поломаться, Поломаться было бы иному, Я которого в девушках любила, Для которого хорошо ходила, Бела умывалась, Полотенчиком утиралась.

307

«Улица мала, коровод велик…»

Улица мала, коровод велик, Муж играть велит: — Поиграй жена, поиграй, душа! Не начуй, жена, за воротами, Что за пряслыми за широкими! — Ой, не бось, ой, не бось, мой ревнивый муж, Я приду к тебе, угожу тебе, Постель постелю, Что постель, что кроватушка, А в изголовьица белый камушек, Одеялица — темна ноченька, Караульщики — серые волки.

308

«Ты живешь на горе, а я на горочке…»

Ты живешь на горе, А я на горочке; Ты сеешь ковуны, А я сею дуни. Нехай твои ковуны Повыбили табуны! Нехай твои дыни Поели их свиньи! Обещался мещанин Мещаночку взять; Она ему отказала, Что не умею жать. — А сделаю новый серп, Пошлю ее жать. — Я у батюшки не жала, А у тебя не стану. Сделай мне холодов, Я буду сидети, Как невестки встают, По початочку прядут, А я при светочку Напряду сорочку. А сорочки оснуют, А вороны выткут, Белые лебеди На воде выбелют.

309

«Вылетела бедна пташка на долину…»

Вылетела бедна пташка на долину, Выронила сизо перо на долину. Быстрый ветер их разносит по дуброве, Нежен голос раздается по пустыни. Не скликай ты, мелка пташка, Родных деток понапрасну: Злой стрелок убил малюток для забавы, И гнездо ее рассеял под тем дубом. Темны ночиньки осенни, Ходит несчастна красна девка, Русы волосы свои вырывает, Нежну грудь свою, голубушка, терзает; — Пропадай ты, красота моя, злодейка, Онемей, сердце нежно, как и камень, Не судите, не браните меня, люди, Я пропала не виною, простотою. На чужбине я летела за бедою. Или в радости живут за горами? Или чужая земля темнее для могилы? Для тебя я, тиран, с отцом с матерью рассталась, От родных, от дому отказалась.

310

«Не ковыль в поле травушка шатается…»

Не ковыль в поле травушка шатается — Шатался, завалялся добрый молодец, Пришатнулся, принагнулся ко быстрой реке, Вскрикнул добрый молодец громким голосом своим: — Кто тут есть на море перевозчиком, Перевезите меня на ту сторону! Перевезите, мои братцы, схороните меня, Схороните меня, братцы, промеж трех дорог: Промеж Тульской, Петербургской, промеж Киевской. В головах моих поставьте животворящий крест, В ногах моих поставьте ворона коня, В правую руку саблю вострую.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ П. И. ЯКУШКИНЫМ

ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

311

ЕГОРИЙ ХРАБРЫЙ

Во том во граде во Хлееме Жила-была Софья Премудрая. Родила она себе три дочери, Четвертого сына — Егория-христотерпца. А дознался царевища Демьянища-бусурманища, Что родила она три дочери, Четвертого сына, Егория-христотерпца. То дознался царевища Демьянища-бусурманища: — Кому же ты, Егорий, будешь веру веровать? — Я буду веру веровать самому Христу, Самому Христу и матери пресвятой Богородице, Единой троице нераздельной. К Демьянищу, к басурманищу Хлеб-соль отплатить, Кровь горячую отлить! — Возглашает ему родна матушка: — И где тебе, царю Демьянищу, Хлеб-соль отплатить, Кровь горячую отлить? — Ни тужи ты, родная матушка, Что я хлеб-соль не отплачу, Кровь горячую не отолью — А я ему хлеб-соль отплачу, Кровь горячую отолью! — Он садился на добра коня, Приезжал Егорий во чисты поля, Наезжал Егорий на стадо воловое. Пасют то стадо воловое Три девицы, все родные сестрицы. Он возговорит, храбрый Егорий: — Ох вы, девицы, вы родныя сестрицы, Вы сходите на Ёрдань-реку, Вы умойтеся водою ёрданскою, Вы набралися духу бусурманскова! — Эта застава Егорью миновалася. Содился Егорий на добра коня, Поезжал Егорий во чисты поля, Нападал Егорий на стадо зверьиное. — Ох вы, волки, зверья лютыя, Разойдитесь вы по диким степям, Разойдитесь един по единому, Ешьте вы, пейте повелёное, От господа бога бласловленное. — Разошлись зверья лютые по диким степям, Они пили, ели повеленное, От господа бога бласловленное. Вот и зачал Егорья во пилы пилить, в топоры рубить. В пилах зубья поломалися, В мастерах руки поотымалися, У топорах лезвья завороча́лися, Эта застава Егорью миновалася! Стал Егорья царища Демьянища-басурманища Во смоле варить. Ничего Егорью не сдевлялося: а смола кипит, А Егорий посверх смолы плывет. Эта ведь застава-то Егорью миновалася! Эта застава Егорью обращалася. Роить царища Демьянища погреба глубокия, Глубины сажень двадцати пяти, Десяти сажень ширины. Сажал Егорья в погреба глубокие, Закутал Егорья досками чугунными, Забивал Егорья гвоздями полужоными, Засыпал Егорья песками рудожелтыми. Ничего-то Егорью ни сдевлялося: Со восточной со сторонушки Поднимался буён ветер, Разносил пески рудожелтыя, Отрывал гвозди полуженыя, Откутал доски чугунныи. Выходил Егорий на белы Руси, Приходил Егорий к своей матушке, К Софии премудрыя. — Ох ты, матушка, Сыфея премудрая! Ты дай мне от своей руки благословеньице, Ты дай мне свово добра коня. Я возьму меч булатный, сбрую латную, Я поеду во Хлиемий-град Ко тому царю, ко Демьянищу, — Эта вить застава Егорию миновалася! Садился Егорий на добра коня, Поезжал Егорий во чисты поля. Наезжал Егорий на темны леса, На темны леса, на дремучие. Ни пройти Егорию, ни проехати! Воскричал Егорий громким голосом: — Вы леса, леса вы темные, Вы леса, леса дремучие! Уж вы леса, расшатитеся на обои бока. Я из вас, леса, порублю церкви Соборныи, богомольныи! — И та застава Егорью миновалася! Садился Егорий на добра коня, Поезжал Егорий во чисто полё, Подъезжал Егорий ко крутым горам. Как гора-то с горой сойдется — ни разойдется.

312

ФЕДОР ТЫРЯНИН

Ва той земле во турецкия, Во святом граде Иерусалимави Жил себе некий царь Кастянтин Сауйлывич. Малился у честныя заутрини, Ходить ён к церкви саборныя, к заутрени ранния, Служил молебны частыя, становил свиче поставныя, Молится за дом присвятыя Богородицы. Сы восточныя стороны Приступаит царь иудейския со силаю жидовскаю. Вылятала от них калена стрила. Становилась супротив царской правой ноги, Супрати яво серца ритиваго. Возговорить царь Кастянтин Сауйлович: — А вы, ой ли, князья-бо́яра, Гости богатыя, люди почестныя! Каму ехать супратив маво недруга, Кому ехать супратив царя юдейскаго, Супротив’ яво силы жидовския? Тово бы я человека пожаловал Городами, волостями, всякими царскими поместьями. — Все князьё-баяре, люди пачёстныи, Все молчошуньком отмолчалиси. Ваступает яво чадо милое, млад Хведор[67] Тырянин, От роду ему двенадцать лет: — Батюшка, царь Кастянтин Сауйлович! Дай мне сваяво добра коня неезженна, Сбрую ратную, капьё булатная. Я паеду супрати тваво недруга, Я паеду супратив царя юдейскаго, Супратив яво силы жидовския. — А ты, ой еси, чадо милое, млад Хведор Тырянин! На маем дабру каню ни езживал, На сибе копьив-ран ни видывал, Маим вастрым капьем ни шурмывал: На каво, чадо, надеисся, на каво спологаисся? — Я надеюсь, сударь-батюшка, На Спаса на пречистаго, На мать божыо Богородицу, На всю силу нибесную, на книгу Ивангилья, На ваше великое блаславеньица. Вазговырит царь Кастантин Сауйлович: — Князья-бояре, люди пачестныя! Вывадите добра коня ниезжана, Вынаситя сбрую ратную, копьё булатная, книгу ивангилья! — Млад Хведор Тиран, двенадцати лет, Садился на добра коня, яко ясный сокол возлитал, Яко ясная сонца пы паднебисью пахаживаить, Хведор Тиранин на дабру каню паезживаить, Далеко во чисто поле на силу жидовскую. Он бьется с ними двенадцать дён, Ни пиваючи, ни ядаючи, сы стримян ног ни вымаючи, С дабра коня ни слязаючи, Побивает силу жидовскаю. Топить яво кровь жидовская, Ожа[68] по колена и по пояс, на яво груди белыя. Он ударил копием во сыру землю: — Мать сыра земля, хлебородница! Расступися на четыре на стороны. — Расступилась мать сыра земля на четыре на стороны, Пожирала кровь жидовскую. Паезжаит млад Хведор Тырянин ко граду Ирусалимову, Ко свому родимому батюшке, Приезжает на свои широкой царский двор. Привязал свово добра коня Ка кольцу сиребряну поводами шалковыми, Вхадил в палаты белы каменны, Садился за столы пачётныя, За первыя тарелычки, за ества сахорныя. Яво матушка радимая, Сваяво чаду жалеючи, Отвязала яво добра коня, Повяла поить на синё моря. Где ни взялся змей лютый огненный, Аки горы великия, об двенадцати хоботов. Он унес его матушку радимую За моря за синия, за горы высокия, Ва пищеры белы камянны, Ка двинадцати змиенышав, на муку на змииную. Вылазил млад Хведор Тырянин Из-за стола пачестнава, Из-за первыя тарелычки, из-за ества сахорнава. Берет книгу Явангелья, Сбрую ратную, копье булатное. Он приходил ко синю морю, Становился на крут красен биряжок, Он стал честь книгу Явангелья, Во слязах письма не видаючи, В возрыданьях слова не молвючи. За яво святое умоление, за вяликое притерпление Выходила из моря Кит-рыба, Становилась попирёк синя моря. Пошел млад Хведор Тырянин За моря за синия, за горы высокия, Во пищеры белы каменны, ка двинадцати змиёнышав, Увидала яво матушка радимая: — А ты, ой еси, чада милая, млад Хведор Тырянин! Таперя мы с табой, чадо, пагибнули! — Ни пагибнем, мая матушка радимая, Ни пагибнем, государыня: С нами сила небесная, И сбруя ратная, капье булатная. — Он начал биться, бился день до вечира, Пабиваит двенадцать змиенышав. Топит яво кровь змеиная, Ожа па колена и по́ паяс, по яво груди белыя. Он ударил капием во сыру землю. Расступилась мать сыра земля на чатыри стороны, Пажирала кровь змеиную. Брал сваю матушку радимую за ручку за правую, Пасадил на галовушку, на темичко, Пашел млад Хведор Тырянин, Иде по мырю, аки по суху. Что из града Ирусалимова Увидели князья-бояре, Гости богатыя, люди почетныя, Христиана православныи: — Царь Кастянтин Сауйлович! Вон иде твой чадо милое, млад Хведор Тирянин. Несе́т свою матушку на головке, на темички, Иде по́ мырю, аки по́ суху. — Возговорит царь Кастянтин Сауйлович: — А вы, ой еси, князья-бо́яра, Гости богатыя, люди почестныя. Христиана православные! Падымайто иконы местныя, Встрячайте маяво чаду милаво До́леко во чисто́м поле. Покланяйтесь по двенадцати земляных поклонов За яво святое умоление, за вяликое притерпление! — Возговорит ли млад Хведор Тырянин: — Гасударыня, моя матушка! Стоить ли мае пахождение Супротив тваво похождения? — А вы, ой еси, чадо милае, млад Хведор Тырянин, Твое похождение страшней мово похождения! Возговорит млад Хведор Тырянин: — А вы, ой еси, князья-бояра, Гости богатыя, люди почестныя, Християне православныи! Не подымайтя иконы местныя, Ни встричайтя миня до́лико во чисто́м поли, Ни покланяйтесь по двенадцати земляных поклон. Хто почитает отца и мать сваю маю ниделю первыю, На первай недели паста великаго, Тот избавлен будет муки привечныя, Наследник к нибесному царствию! Тем и славен бог, и прославилса. Вялико имя господня, помилуй нас.

313

ДВА ЛАЗАРЯ

Жили-были два брата родные да два Лазаря: Едный-то брат был Лазарь, богат человек, А другой-то брат Лазарь был убог человек. Приходит убогой к брату своему: — А братия, братия, богат человек, Создай ты мне, брат, три милостыньки, Три милостыньки, три милостливы: Первую ты мне милостыньку — попой, накорми, Другую ты мне милостыньку — обуй и одень, А третью ты мне милостыньку — с двора проводи. Ох ты, нищий, убогий, какой ты мне брат! У меня есть братия, такой-то, что я. Еще лучше мене, богатый живет. Богатый живет, в золотых петлях. А вот твои братия — два лютые пса, Два лютые пса, два гнездинника, По подлавичьям лазиют, крошки собиривают, Они тем твою душичку воспитывают, Гнающие раночки зализывают! Возьмите, телятники, гоните его с двора, Гоните его с двора, гоните за ворота! Пошел убогий брат с братняго двора, Пошел убогий брат, слезно заплакал. И узшел убогий на крутую гору, И воскрикнул убогий громким голосом: — О господи, господи, Спас милостивый! Услышь ты, господи, молитву мою, Молитву мою неправедную. Сошли ты мне, господи, двух ангел с небес, Нетихих, и немирных, и немилостивых. Они бы вынули душу скрозь ребры мои, Сквозь ребры мои железным жезлом. Они б ударили душу мою об сыру землю, Посадили б душу мою да на сковороду, Понесли бы душу мою да на небесу, Посадили б душу мою да в тьму крамёчную, Во тьму крамёчную, в смолу кипучую, Где смола кипит, аки гром гремит, Где огни горят неугасимые. Услыхал-то господи молитву яво, Услыхал-то молитву всю праведную, И пыслал ему господи тихих ангелей, И тихих, и смирных, и милостивых по душу его. И вынули б душу его честно, хорошо, Честно, хорошо, и милостиво, и скрозь темя его. Посадили ба душу его да на пелену, Понесли ба душу его к Абрамию в рай. Вот и скучилось богатому Лазарю во своем доме, Выходил богатый Лазарь во зелены сады, И сговорил богатый Лазарь такие словеса: — Теперь я никово не боюсь: ни огня, ни пламя, Ни огня, ни пламя, и ни лихова человека, И ни лихого человека, и ни лютого зверя! От огня, от пламя водой отольюсь, От лихова человека казной отплачусь, От лютова зверя мечью отобьюсь. Приключилась к богатому лютая хвороба И подымала богатого вельми высоко. Вот ударила богатого об сыру землю — То не успомнил богатый ни жены, ни детей, Жены, ни детей, ни дому свово, Ни дому свово, ни богачества. И узшел богатый на круту гору, И воскрикнул богатый громким голосом: — О господи, господи, Спас Милосливый, Услышь ты, господи, молитву мою, Молитву мою, всю праведную. Сошли ты мне господи, тихих ангелей, Тихих ангелей — по душу мою. И вынули б они мою душу честно, хорошо, Честно, хорошо и милосливо. Они вынули б душу скрозь теме мое, Скрозь темя мое честно, хорошо. Посадили б душу мою на пелену, Понесли бы душу мою на небесу, Посадили б душу к Абрамию в рай. Выслышал господи молитву его, Молитву его неправедную. Ссылает господи грозных ангелей, Не тихих, не мирных, не милосливых: Они бы вынули душу скрозь ребра его, Они вдарили б душу об сыру землю, Посадили бы душу его на сковроду, Понесли бы душу да на небесу, Посадили б душу в тьму крамёчную, Во тьму крамёчную, в смолу кипучую, Где смола кипит, аки гром гремит, Где огни горят неугасимые. Увидал богатый брата своего. — О братия, братия, убогий Лазарь, Сходи-ка ты, братия, на сине море. Обмочи-ка, братия, хоть единый пёрст, Промочи-ка, братия, мои уста. Мои уста запятналися, Огнем они, пламенем загоралися! — О братия, братия, богатый Лазарь, Не умели мы с тобой, братия на белом свете жить. А тут, братия, воля не наша с тобой, Не моя, не твоя, а всё божецкая.

314

АЛЕКСЕЙ, ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ

Во славном во городе во в Рыме При том царю Онории Молился, трудился Орхимиан-князь. Он и так-то молился со слезами, Умолял он у господа бога: — О господи боже, Спас милосливый, Создай ты нам единую чаду: При молодости лет — на погляденье, При старости лет — на призренье, При последнем конце — на помин души. Да ни от их то было подумления, Ни от их то было помышления, Молодая княгиня покосы покосила, Покосы покосила, чаду породила. Орхимиан-князь взрадовался, Собирал попов, дьяков, патриархов И всех князьев и боярев. Нарекали ему имя — Еменуилы Алексея, божья человека. Да и хто ростет три годочка — Алексей-свет три недельки — Да ихто ростет три недельки — Алексей-свет три денечка. Да и хто ростет три денечка — Алексей-свет ростет три часочка. Да сровнялось Алексею ровно 8 лет — Отдает его батюшка в школу Грамоте божьей поучаться. Он так-то грамоте изучался, Что и ухаря[69] того не знают, Что Алексей, вить, свет знает. Сровнялось Алексею двенадцать лет — Хочет его батюшка женити. Он своему батюшке говорит: — Батюшка, Архимиан-князь, На что мне так рано жениться? Я пойду во ины земли турецкия, Буду я богу молиться и трудиться. — А батюшка Архимиан-князь, Он на это не удивляет, А свое дело справляет. Он засватал за него обрученную невесту. Во первом часу было ночи Стали Алексея собирати. Во другом часу было ночи Стали Алексея бласловляти. В третьем часу было ночи Стали Алексея за дубовый стол сажати. Во четвертом часу было ночи Стали Алексея на добрых коней сажати. Во пятом часу было ночи Стал Алексей со двора съезжати. Во шестом часу было ночи Стал Алексей к божьей церкви подъезжати. Во семом часу было ночи Стал Алексей в божью церковь входити. Во осьмом часу было ночи Стали на Алексея венцы надевати. Во девятом часу было ночи Стал Алексей к своему дому подъезжати. Сустречает Алексея, божьяго человека, Батюшка, Орхимиан-князь И с хлебом, солью, с милостию господней. И повел он Алексея в свои каменны палаты, И сажал Алексея за дубовые столы. И сидел он много ли, мало ли за дубовым столом — И повели Алексея, божья человека, спать-почивать. И говорит Алексей, божий человек, Своей молодой княгине: — Ох ты, молодая княгиня, На тебе мой золот перстень и шелковый пояс. Я пойду во те земли турецкие Богу молиться и трудиться! Вот приходит молодая княгиня К своему батюшке Орхимиану-князю. — Батюшка Орхимиан-князь. Ушел твой сын, мой обрученный муж, Во те земли во турецкие Богу молиться и трудиться! Вот он заплакал: — Ох ты, мое чадо, мое чадо, Алексей, человек божий! — Через десять лет приходит Алексей из иных земель, И приходит в божью церковь, И говорит Орхимиану-князю: — О, Орхимиан-князь, был ли у тебя сын Алексей, божий человек? — Он и говорит, Алексей, божий человек: — Поставь ты келью позади каменных палат Ни для ты меня, для свово сына Алексея, божья человека. — Он послухал и справил ему келью Позади каменных палат своих, Он много ль, мало время жил — Помирает Алексей, божий человек, И по всём городу, по в Рыму Росным ладаном запахло. Стали люди-то догадываться: — Чтой-то у нас во городе во в Рыме Росным ладаном запахло? Надо разослать по церквам, по кельям: Нет ли у нас святого человека? — Вот и нашли ево в этой келье, Позади каменных палат ли тех, А в руках рукописанье. То и глянул батюшка Орхимиан-князь, Посмотрел князь на рукописанье, Сам слезно заплакал. — Ох ты, чадо мое, Алексей, божий человек, Когда бы ты мне сказал про то, Построил бы тебе келью Впереди и повыше своих каменных палат.

315

БОРИС И ГЛЕБ

Востощная сдержавная Как уж славным гради у Кееви А жил себе Володимер князь, Володимер князь Володимиравич; Ен имел сибе двинадцать сынов, Двинадцать сынов любезнейших; Только взлюбил ён трех сынов: Святова и Глеба, Бориса, А третьива Святааполка, Той имел сибе за большаго сына. Делил грады на три части: Что Кеев-град, Чернигов-град святому и Глебу, Борису Привдавшан-град[70] Святополку. Святой Полок пишет листы, Пишет листы к меньшим братьям: — «А вы, братья, вы и меньшия! Выезжайте в чистоя поля, В чистоя поля пир пировать, Пир пировать, атца паминать». Бяруть письмо, сильно плачуть, Дабров конив сидлаивчи, В чистоя поля воизжаевчи, Белы шатры раскинаивчи. Святой Полох наезжаивчи, Глеба нажом зарезаивчи, Бариса капием закаляивчи, В топки болоты отволачаювчи Под гнилу колоду подкладаивчи. Ляжат мощи тридцать три года, Ничаво мощам не врядиласи, Ни ят солнца ни засохли, Ни ят ветру ни заветряли, Ни ят дожжу ни сатлели. Святому Глебу славу поем! Ва век слава яго ни минуитца, Саздай нам, господь, сяму миру приукрасный рай!

316

ОСАДА СОЛОВЕЦКОГО МОНАСТЫРЯ

На Москве было на базаре: Собиралися бояре Выбирали бояре Из бояр воеводу, Выбирали Ивана Петрова, Из того ли из роду Салтыкова, Перед царския очи становили. Как возго́ворит православный царь, Алексей-то Михайлович, Его царское величество: — Ох ты гой еси, большо́й боярин, Ты любимый мой воеводушка! Ты ступай-ко, ко морю ко синему Ко тому острову, ко большо́му, Ко тому монастырю ко честному, К Соловецкому; Ты порушь веру старую, правую, Поставь веру новую, неправую. — Как возговорит большой боярин, Любимый царский воеводушка: — Ох ты гой еси, православный царь, Алексей Михайлович, Твое царское величество! Нельзя об том и подумати, Нельзя от том и помыслити: Как порушить веру старую, правую, Как поставить веру новую, неправую! — Царь разозлился, Царь распалился, Воевода прогрешился. Как возговорит большой боярин, Любимый царской воеводушка: — Ох ты гой еси, православный царь, Алексей Михайлович, Твое царское величество! Уж и дай мне силу не малую не великую: Сорок полков, да все тысячных, Сорок пушек, да все медныих: Зелья, пороху сколько надобно, — Как и было в самый ли Петров-то день Как на синем было морюшке, На большом было на острове, Во честном монастыре было, Отошла честна заутреня Пономарь звонил к обеденке. Честны старцы пели молебены Как бежит пономарь, Наразумный звонарь: — Ох вы гой еси, честны старцы! Как идет сила немалая, невеликая, Сорок полков да все тысячных, Сорок пушек да все медныих, Зелья, пороху сколько надобно, Да все войско православное, Не то идут они ратиться, Не то идут они молитися. — — Ох ты, глупой звонарь, Неразумный пономарь! Да то войско православное Не идет оно ратиться, Идет оно молитися! На ту пору пушкари были догадливы: Брали ядрушко калёное, Забивали во пушечку медную, Палили во тот во честной монастырь, Во Соловецкий.

317

«Вы леса мои, леса, братцы-лесочики, леса темныя…»

Вы леса мои, леса, братцы-лесочики, леса темныя, Вы кусты ли мои, братцы мои кусточки, кусты частыя! Вы станы ли мои, вы мои братцы-станочки, все ны разореныи, Как и все мои братцы-лесочки все порублены, Как и все-та мои братцы-кусточки все повыжгены, Как и все-та мои братцы-товарищи все половлены. Как один из нас, братцы, товарищей не пойманный, Не пойман из нас, братцы, товарищ наш Стенька Разин сын. Выходил жа тут Стенька Разин сын на Дунай-реку, Закричал же тут Стенька Разин сын своим громким голасом: — Как и все-то вы, мои братцы-товарищи, все половлены! Вы возьмите-тка, мои братцы-товарищи, свой тугой лук, Натянитя-тка, братцы мои товарищи, калену стрилу, Прострялитя-тка, братцы-товарищи, грудь мою бе… белую!

318

«Што за речкой была за Невою…»

Што за речкой была за Невою, За Невою был я с переправаю. Ни кавыль-трава ва поли шаталаса, Што шатал-качал удал добрый моладец. Он ни сам зашел, ни сваёй ахотаю, Завяла ево, моладца, ниволюшка, Яво нужда крайния, жизнь наша баярская, Жизнь наша боярская, ишо служба царская. Служба царская, жизнь наша солдатская — Ишо царя белава, ишо Петра Первава.

319

«В нас за речкою право за Нивагаю…»

В нас за речкою право за Нивагаю Ни кавыль-травка в поли зашаталаса, Што ни добрай моладец загулялся, Ён ни волею, права все йяхотаю. Воля барская, служба царская, Царя белава Пятра Первава. Што в полюшку белы сняжки выпали, Што па этим снежкам шли нивольнички. Шли нивольнички, музыканчички.

320

«Эх, да как задумали солдат набирати…»

Эх, да как задумали солдат набирати, Уж немного тысяч — сорок и четыре, Сорок и четыре — казаченки молодые! Дак как погнали солдат до Полтавы: Вперед едут да все генералы, А по бокам едут да все капитаны, А позади едут да все с барабанами; Бьют, выбивают, горе утешают, Молодым солдатам жалоб не задавают. Эх, да как погнали солдат до Полтавы, Их заставили и рыть, и копати. Видно, нам же, братья, усем пропадати. Не будет знати ни отец, ни мати, Ни отец, ни мати, ни радна радина, Ни радна радна, жена молодая!

321

«Кулик куликует…»

Кулик куликует, Ни молоденький князь Голицын по лужку гуляет, Йон ни один князь гуляет, с своими полками, Со любезными сы полками, больше с козаками. Да он думает, князь, гадает, про все размышляет: Вот и где князю Голицыну во Москву проехать? Вот и полем князю ехать — полем было пыльно, Вот и лесом князю ехать — ему было страшно, Вот и полем ехать князю, полем — да все былья[71], Вот Москвою ехать князю, ему было стыдно. Отчего же князю стыдно? Что первый изменщик! Вот и ехал князь Голицын улицей Тверскою, Да все улицей Тверскойю, слободой Ямскою, Слободою все Ямскою к новому собору. Йон скидает, князь Голицын, шапочку соболью, Шапочку соболью несет он с собою. Йон снял, князь Голицын, стал богу молиться, Вот и богу князь помолился да всем поклонился: — Уж ты здравствуй, царь-государь, со своей царицей! Уж ты жалуй, царь, господ разными чинами, А меня, князя Голицина, малым городочком, Да вот малым городочком, славным Ярославлем.

322

«Эх, да ни кулик-ат, братцы, во чистом поле куликаить…»

Эх, да ни кулик-ат, братцы, во чистом поле куликаить; Ох, ажна молодой князь Голицын по лужкам гуляить, Ён гуляить-разъизжаить на вороном кони. Ни один князь гуляить — с своими с полками, Што с сваими са полками — с донскими казаками. Вот он думаить-гадаить, где жа пройтить-проехать: Естьли лугом князю ехать — лугом очень мокро, Естьли лесом князю ехать — лесом очень темно, Вот и полям князю ехать — полем чернапыльно, Что Москвою князю ехать — Москвой очень стыдно. Вот он крался, князь, пробирался улицай Тверскою, Што и улицай Тверскою, Охотнаим рядом. Подъезжаить князь Голицын близка ка сабору, Скидоваить князь Голицын шапочку соболью. Вот он богу-то молился на все три сторонки, На четвертую сторонку царю пакланился: — Здравствуй, царь-государь, с своими с полками!

323

«Ю нас только вы балоти кулик куликаи…»

Ю нас только вы балоти кулик куликаи, Вот наш-то князь Голицын сы палком гуляи. Думал, думал князь Голицын, думал, где проехать: Толькя лесом — толькя князю ехать лесом очень тёмна, Толькя полим князю ехать — полём очинь пыльна, Вот Масквою князю ехать — Масквою очень стыдна. Толькя ехал князь Галицын, ехал все праулками, Все правулками, закавулками низка в Москву въехать. Подъязжаить князь Голицын кы церкви, кы сабору, Он скинаеть, князь Голицын, он шапку саболью. Ён богу, богу помолился, низко поклонился, Низкя, низкя толькя покланилса, йюпал на коленка. — Юж чем, государь-царь, чем жа нас пожалуишь? — Я пожалую тибе, князь Голицын, мелким деревнями, Мелким деревнями, новыми городами. Ани тёсом не облажены, нёбом они накрыты!

324

«Собирался-то большой барин…»

Собирался-то большой барин, Он со тем ли войском со Российским, Что на Шведску на границу. Не дошедши он границы, становился, Становился в чистом поле при долине, Российским войском поле изуставил, Российскими знаменами поле изукрасил. Как увидел шведский король: — Чтой-то в поле все за люди? Ни торгом приехали они торговати, Или нашему городу глядети? — Что приходили только и силы, Что ни люты звери проревели, — Что чугунныя ядры прогремели; Сходилися туто и двои силы, Что шибкие громы гремели, Что не люты звери проревели, — Прогремели чугунные ядры; Что между их протекали реки, — Протекали реки, реки кровавые; Что и силы полягло, — что и сметы нету.

325

ГРАФ ЧЕРНЫШОВ В ПЛЕНУ

За Кистринскими воротами Тут стояла нова горница, По-российски темна темница. Как во этой темной темницы Посажен тут был нивольничик, Что нивольничик росейской граф, Чернышов Захар Григорьевич. Он ни год сидел, ни два года, А сидел ровно тридцать три года. Отростил он себе рыжу бороду До шелковаго до поясу, Русыя кудри до могучих плеч. Он сидел, бедный, посиживал, Головой буйной покачивал. — Голова ль моя, головушка, Голова ль моя победная, Што победна, безотецкая, Безотецкая, молодецкая! Ох, талан ли мой, талан такой: Ни в роду ли мне написано, Ни к смерти ли приговорен я! — Как случилось прусу ехати: — Ох ты, гой еси, прусско́й король, Прикажи, сударь, поить-кормить, Прикажи, сударь, на волю выпустить!

326

«Уж ты батюшка, светел месяц…»

Уж ты батюшка, светел месяц, Что же ходишь понизёшуньку? Что жа ты светишь помалёхоньку? Не по-старому, не по-прежнему? В новом городе во Смоленскому Стоят вереи точеные, Все точеные, раскрашенныи. Дли верей стоит молодой солдат, Молодой солдат, полковой серьжант. Он не так стоит, слезно плачетца, Он ни так плачет, что река льетца: — Подымитесь, ветры буйные, Разнесите все желты пески. Распахнися, шелкава парча, Разломися, гробова доска, Подымися, наша матушка, Милосердная государыня, Катерина Алексеевна! Без тебя нам жить похужело, Всему царству почежелело При твоем сыну любезному, Что при Павлу при Петровичу: Он загнал силу во Туретчину, Поморил смертью голодною, Познобил зимой холодною.

327

«Пишет султан турецкий…»

Пишет султан турецкий, пишет ко белому царю: — Ты отдай-кася, отдай, царь, землю, не то я тебя разорю, Разорю я да царя, разорю, всее землю отобью, Порасставлю я своих гарнадеров по всей матушке Москве, А сам я, салтан турецкой, в Межовьевом дворце! Как востужит царь, возгорюет, сам он ходя по граду: — Господа вы, купцы-енаралы, все помищички мои, Вы придумайте, пригадайте, вы подумайте-ка мне. Хочет, хочет вор салтан турецкий, хочет меня разорить. Как возговорил енарал Бабынин, за дубовым седя за столом: — Не тужи-ка, белый царь, ни об чем, не тужи, белый царь, ни об чем. Ты изделай-ка три года набору, набери-ка три полка солдат, Я пойду, я пойду, разорю я турецкого царя!

328

«Что ж это в каменной Москве за тревога?..»

Что ж это в каменной Москве за тревога? Во призывный новый большой колокол прозвонили, Во печальны славны барабанчики указы били? Переставился наш родный батюшка Павел-император. По всей матушке каменной Москве ладон спошибает. Из палат несут его гробницу, несут золотуя. Во перед-то идут самой гробницы попы, патриархи, Позади идут самой гробницы все князья, бояре. По правую руку идеть гробницы сам сын цареев. Он ни так плачет, младый сын цареев, только что река льется, Он ни так плачет, младый сын цареев, только что быстра льется. — Ты не плачь-ка, младой сын цареев, не плачь, не печалься! — Да как жа мне не плакать, да как не тужити? Подошли-то года плохия, господа лихия: Изведут-то меня, млада цареича, за младые лета, Не дадут мне, младому цареичу, да мне спомужати.

329

«Ни спалось девки, ни дрималось…»

Ни спалось девки, ни дрималось, Ничаво во сне ни видалось. Тольки видилась сон бессчастной: Как буйны вятры падымались, Сы харом верхи сарывали, Что па самыи па акошки, Па хрустальныи па стекольцы. Ни спалось девки, ни дрямалось, Ничаво ва сне ни виделась. Толька видилось красной девки, Как француз Москву разаряе. Красну девицу в полон взяли, Генералушку падарили. Красная девица слезна плача, Гинирал девку унимая, Шалковым платком утирая. — Ты ня плачь, ня плачь, красна девка, Я куплю табе три падарка. — Ни хачу тваих трех падарков, Ты пусти, пусти вы Рассею С родом-племинам павидаться, С атцом, с матерью распраститься.

330

«Ты Росея, ты Росея…»

Ты Росея, ты Росея, Ты Россейская земля! Про тибе, наша Росея, Далеко слава прашла: Про Платова казака, Росейскава воина. Вот как Платов-ат казак, Он во Франции гулял, Со французом воевал, Француз ево не узнал. Сам к парату подъизжал, Ко паратному крыльцу, Ен биз спросу, биз докладу Сам к палатушке пошел, Черный кивер скидавал, Француз ево не узнал. За купчика пачитал, За белыя руки брал, За дубовый стол сажал, Рюмку водки наливал, На подноси подавал. Выпил рюмку наш казак, В разговор он с ним вхадил: — Я в Москве сколько бывал, Всех судей ваших знавал, Одново только не знал Я Платова казака, Росейскова воина. Я бы сколько казны дал, Кто бы мне яво юказал! — Вам нашто казны терять — Еве так можно узнать. Посмотритя-тка на мине: Точно таков, Платов я! Эполеты с золотом, Черный кивер са пером, Перчатачки с серебром!

331

«Вдоль по речке, по реке…»

Вдоль по речке, по реке, Вдоль по быстрой, широкой Всколыхалася волна — Подымалася война, Вся французская земля. В Москву-город увашли, Много дела сделали, Много крови пролили, Все за белого царя. У Платова казака Обстрижена голова, Обобривши борода. Француз в гости к себе звал, За дубовый стол сажал, Сладкой водки наливал, На подносе подносил: — Да ты выпей-ка, купец, Разудалый молодец!

332

«Через речку за реку взбушевалася волна…»

Через речку за реку взбушевалася волна, Взбушевалася волна — подымалася у нас война: Подымалась вся французская земля, Сквозь Россиюшку она прошла, Во Москву-город зашла. В Москве мало стояла, много штурму сделала, Кроволитья больше того пролила.

333

«Заплакали сенаторы все ясные очи…»

Заплакали сенаторы все ясные очи. Вы не плачьте, сенаторы, авось бог поможить! Пошли наши сенаторы во город Саратов. Во городе Саратове речушка Вохлушка, Как на этой на Вохлушке стоял вор-французик. Француз рано уставаить, жандара взбужаить: — Молодые жандарята, вы седлайте коней! Поедемте, жандарята, во чистое поле. Мы посмотрим-поглядимте российскую силу! — Стоит сила в три ряда, еще во четыре, Огонь горить, стрела летить, француз утекаить.

334

«Пареж ты мой, Парежок…»

Пареж ты мой, Парежок, Пареж славный городок! Не хвалися, не хвалися вор-хвранцуз, Есть получше, есть получше Парежа: Все в нас каменна Москва, Да она ж камнем, камнем выслана, Желтым, желтым пяском всыпана.

335

«Мы стояли на границе, мы ня думали ни об чем…»

Мы стояли на границе, мы ня думали ни об чем, Толькя думали, гадали — нам убратца хорошо, Нам убраться, вы паход скоро идтить. Вы паход скоро мы пашли, к новой речки подошли; Нисчаслив этот перевозец, подымался с гор туман, Подымался с гор туман, француз силу забирал, Француз силу забирал, сорок пушик зарижал, Сорок пушик зарижал, путь-дорожку разорял. Разорил эту путь-дорожунькю неприятель, вор-француз. Разоримши путь-дорожку, он в свою землю жить пошел, Он пошел, он пошел, к новой речки подошел. Во свою землю нашел, кы Парижу подошел. Ты Париж мой, Парижок, Парыж славный городок! Есть получше, есть покраше Парижка — Белокаменна Москва.

336

«За Кубаном огни гарять, а по полю дымно…»

За Кубаном огни гарять, а по полю дымно… Пашли наши казачуньки — чуть росыньки видно. Они идуть, маладыя, назад паглядають, Назад, назад паглядають, чижало вздыхають. Астаются наши дома маладые жоны, Маладыя наши жоны, есть малыи дети. Вот задумал казаченька в Грузей памирети. Помир, помир наш полковник своей скорай смертью. Палажили казачиньку на траву-муравку. — Лижи, лижи, казачинька, с вечера да йютра, Мы даложим палковничку, выраим магилу. Лишь пазволь граф Паскевич — сделаим грабницу, Мы сделаим грабницу, темнаю тимницу. — Тело несуть, каня ведуть, конь галовку клонить; — Проржи, проржи, конь вароный, против маво дома! — Йюслышали яво люди в каминной палати. Как была ба я кукушка, были б сизыя крылья, Возлитела, политела в турецкую землю, Во турецкую я землю, на край, на границу.

337

«Ни бяла заря, гусарушки, занималаса…»

Ни бяла заря, гусарушки, занималаса, Ни ясна сонца, гусарушки, выкаталаса, Ох, да сила выступала, сила вольская, Сила вольская, гусарушки, царя белава, Царя белава, гусарушки, Петра Первава. Напиред идуть гусарушки сы знаменами, Сы знаменами идуть гусарушки с пазлаченами. Пазаду идуть гусарушки с барабанами. Барабанушки прабили па-виселаму, Эй, указушки прачитали па-тичальнаму. Вы втором полку, гусарушки, урон сделалса, Урон сделалса, гусарушки, генерал помяр. Ни сваей смертью генерал помяр — вор-хранцуз убил. Самово-то генералушку на плячах нясуть, Маладую генеральшу шестерней везуть, Маладая генеральша слезно плакала. Вы несите генералушку через три поля, Чирез три поля генералушку на круты гары, Вы заройтя, закапайтя ва жалты пяски.

338

«Завродился-то вор Засорушка…»

Завродился-то вор Засорушка, Засорин в городе Ростове, А теперича Засорушка, Засорин за Доном кочует. Он не один-то вор, Засорушка кочует — с братом Ковалевым. Вечеру поздно-позднешунько Засорин Яшка спать ложился, По ютру рано Засорин Яшка подымался. Он сы травки, сы муравушки Засорин росой умывался, Он на восход красного солнушка Засорин, он богу милился, Что на все четыре сторонушки Засорин Яшка поклонился, Со Ростовом городочиком Засорин Яшка распростился: — Ты прощай, прощай, Ростов, славный городочек, с частыми кобаками, Оставайся кочевать, подлый городочик, с красными рядами. Как по этим по рядочкам Засорин да Яшка гуляет. Он ко всякому замочику Засорин ключик подбирает, Он и красныи товары, Засорин Яшка, выбирает. Он своему брату Ковалеву, Засорушка, товар отдавает. Он про то, вор Засорушка Засорин, он думу гадает, Он думушку все гадает, Засорушка, что никто не знает. Вор Засорушка, Засорин. Вдруг его поймали, Вдруг его поймали, Засорина, кнутом наказали, Да кнутом наказали Засорушку, да и в Сибирь сослали.

339

КНЯЗЬ ВОЛКОНСКИЙ И ВАНЯ-КЛЮЧНИК

Было во городе, было на Митровке, Тут жил-проживал тут Волхонский князь. Как во князя Волхонского был Ваня-клюшничик, Молодой его княгини полюбовничик. Он и год живет, Ванюша, он и два года. Как на третий годочик князь доведался Через ту ли девку, девку сенную, Через самую подлячку, черз последнюю. Закричал князь Волхонский громким голосом: — Уж вы слуги мои, слуги верные! Вы подите, приведите Ваню-клюшничка, Молодой моей княгини полюбовничка! Все ведут, ведут Ванюшу к самому князю. У него шубенка вся изорвана, Его буйная головка располомана, А миткалева рубашка вся с кровью помешана. Приведут все Ванюшу к самому князю: — Ты скажи, скажи, Ванюша, скажи, Ванюшка! С которых пор живешь со княгиньею? — Уж я знать того не знаю, сударь, я не ведаю! Как простил все Ванюше князь Волхонский. Как пошел Ванюша прочь от князя ли, Он пошел ли Ванюша вдоль и по двору, Все запел Ванюша песню новую. Как услышала княгиня Ванюшин голосок, Выходила княгиня, выходила на балкон: — Ты не вешай-ко, Ванюша, своей буйной голове! Услышал ли князь Волхонский голосок княгиньи той, Закричал ли князь Волхонский громким голосом: — Уж вы слуги, слуги мои верные! Вы берите-ка лопаты железные! Уж вы ройте-ка, копайте ямы все глубокие! Становите-ка столбы все дубовые! Перекладину кладите все кленовыя! Уж вы вешайте рели все шелковыя! Уж вы вешайте Ванюшу, вора-клюшничка! Все ведут Ванюшу, Ваню вешати — Как и всем-то Ванюша, Ваня кланяется, Он со всеми, Ваня, распрощается. Распрощомшись, Ваня слово вымолвил: — Вы позвольте ли, братцы, песню нову спеть! То-то, братцы, было попито, Было попито, поедено, На тесовой на кроватке было полежано, У сахарныя усточки было поцеловано! Как повесили Ванюшу, удавить хотят. Все висит Ванюша, висит, все мотается, Молодая королевна все кончается! Молодой ли Ванюша удовляется, Молодая королевна по нем перставляется. Все Ванюша удавился, Молодая княгиня все перставилась… Как и князь Волхонский по ней сумлеваится: — Скверная девчонка! Начто ты донашивала? Что и лучше бы того сам князь перенес бы я.

340

ТРИ ЗЯТЯ

У отца, у матери Зародились три дочери, Ей, али, лей, али, Зародились три дочери! Две дочери счастливые, А третья несчастная! Большая дочь говорит: — Отдай меня, батюшка, В Москву за посадского! — А другая дочь говорит: — Отдай меня, батюшка, В Щигры за подьячего! — А третья дочь говорит: — Отдай меня, батюшка, У Крым за татарина! — Большая дочь приехала: Не плачь по мне, матушка, Не тужи, родный батюшка! У моего посадского Свечи неучасимые. Всю ночь мастера сидят И льют перстни золоты На мои руки белые. На мои руки нежные! — Другая дочь приехала: Не плачь по мне, матушка, Не тужи, родный батюшка! У моего у подьячего Свечи неугасимые Всю ночь мастера сидят, Шьют платья шелковые На мое тело белое, На мое тело нежное! Третья дочь приехала — Поплачь по мне, матушка, Потужи, сударь-батюшка! У моего татарина Свечи неугасимые Всю ночь мастера сидят, Плетут плети шелковые На мое тело белое, На мое тело нежное!

341

ОКЛЕВЕТАННАЯ ЖЕНА

Летит пава, она ронит перья, Не жаль павы, жаль перушек, Не жаль отца, жаль молодца: Везуть молодца во солдатушки. Йон и год служил, йон другой служил, На третий год ко двору пришел. Жена встретила его середи луга, А мать встретила супротив крыльца. — Сын ты мой, сын возлюбленный! Моя сноха, а твоя жена, Твоя жена — горькая пьяница, Коней твоих пораспропила, Соколов твоих пораспустила, Меды твои пораскушала. Сады твои позасушила. Сын ты мой, сын возлюбленный, Возьми ты свою саблю вострую, Смахни ты у ней буйну голову, Покатилась же буйна голова, Покатилась же во конюшенку: Кони стоять, сено-вёс едять, Соколы сидять — очищаются, Меды стоять — позаплесневели, Сады стоять зеленешеньки. — О мать ты моя, змея лютая, Змея лютая, подколодная!

342

СЕСТРЫ ИЩУТ УБИТОГО БРАТА

Воспоил, воскормил отец сына, Воспоя, воскормя, ни взлюбил сыну, Невзлюбя сына, со двора сослал: — Ты поди-ка, сын, со двора долой! Ты спознай-ка, сын, чужую сторону, Чужу сторону, незнакомую! Как у молодца в него три сестры, Три сестры; три родимыя. Как большая сестра коня вывела. Как середняя — седло вынесла, Как меньшая сестра плетку подала. Она, подамши плетку, все заплакала, Во слезах братцу слово молвила: — Ты када ж, братец, к нам назад будешь? — Уж вы сестрицы мои, вы родимыя! Вы подите-ка на сине море, Вы возьмите-ка песку желтого, Вы посейте-ко в саду батюшки. Да када песок взойдет, выростет, Я тогда ж, сестры, к вам назад буду. Как прошло братцу ровно десять лет, На десятый год сестры искать пошли: Как большая сестра — в море щукою, Как середня сестра — в поле соколом, Как меньшая сестра — в нёбо звёздою. Как большая сестра про братца не слышала, Как середняя сестра про братца слышала, Как меньшая сестра братца видела.

343

КАЗАК ЖЕНУ ГУБИЛ

— Вспомни, Донюшка, вспомни, душечка, Про свово дружка — про Иванушку: Да как наш Иван по ночам гулял, По ночам гулял, по полуночам. Йон не один гулял — с красными с девками, С красными с девками, са елецкими. — Сударь-батюшка, сударь родненький! Усех девушек замуж вотдали; Одна Дунюшка оставалася. — Посиди, Доня, потерпи горя! — Сударь-батюшка, мне не терпится! Мне не терпится, замуж хочется, Замуж хочется — за Иванушку. Из-под камушка, камня белого. Из-под кустика, с-под ракитова, Там бежит речка, речка быстрая, Речка быстрая, вода чистая. На той речушки девка мылася, Девка мылася, она белилася. Она, умывшись, набелившись, на гору взошла, На гору взошла, диво видела, Диво видела, дивовалася: Добрый молодец — он коня поил, Он коня поил, коня сивова, Коня сивова-сивогривова, Сивогривого, белкопытаго, Белкопытого, кругом кована. Конь воды не пьет, он копытом в землю бьет. Он копытом в землю бьет, Из копыта руда йдеть. Как и мой-то милой думу думаеть, Думу думаеть, думу крепкаю. Да и как же вить мне быть, Как жену губить? Загублю жа я жену рано с вечера — Малы детушки спать уляжутца. Ко белу свету детки проснутца, Ны про матушку ны успросются: — Родный батюшка, игде матушка? — Уж вы, детушки, ваша матушка, Ваша матушка в новой горнице, В новой горнице богу молится. — Уж ты, батюшка, тама нетути! — Уж вы, детушки, вы, сиротушки, Ваша матушка убита лежит.

344

МОЛОДЕЦ И КОРОЛЕВНА

Вот ходил ли я, молодчик, по чистом я полю, Я бил, я побивал я гусей-лебедей. Застрелил ли я, удалый, сизого голубя, Опоздал ли я, молодчик, идтить-ехати. Во всем городе воротички была заперты, Караульщички молоденьки, они крепко спят, Что одна ли не спала ли красная девушка, Она такая Перекраса-королевишна. Вынимала из комода золоты ключи, Успущала добра молодца, все наказывала: — Ты двором иди, молодчик, не закашляйся, К новым сеням подходи, не застукайся! Не услышал бы родимый сударь-батюшка, Не сказал бы он родимой моей матушке. Ты на утре ли, молодчик, не напейся пьян, Во хмелю-та, разудалый, не похвастайся! — Как на утре-та молодчик напивался пьян, Во хмелю-та разудалый похваляться стал: — Как вечор ли я, молодец, в гостях гостил, Я в такой Перекрасы-королевишны. — Что поутру про удалова дозналися. Призывал король молодчика во палатушки: — Ты скажи, скажи, молодчик, где в гостях гостил? Я за то тебя, удалова, пожалую! Я пожалую молодчика палатушками, Вот такими ли палатами — на трех столбах. Я сострою тебе релюшки точеные, Я повешу тебе петельку шелковую! — Уж как добрый молодец стал качатися, Перекраса во саду стала кончатися.

ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

345

«Деверечик, деверинушка…»

Деверечик, деверинушка, И где твоя животинушка? Коровушка во дубравушке, Лошадинушка на плошадушке, А свиньюшки по трясинушке, Овечушки возле речушки.

346

«У ворот перепе́лушка лета́ла…»

У ворот перепе́лушка лета́ла, У ворот ря́бая порхала. Узувался сходатай-сват Перепелушку ловить, Узувался сходатай-сват на кони. Сходатай-сват воронова коня уморил, Рябую перепелушку не уловил. У, ворот, у ворот перепелушка летала, У ворот, у ворот рябая порхала. Узувается Осипушка Перепелушку ловить на кони. Осипушка ворона коня не уморил, Рябую перепелушку уловил, Я мечала перепелушку у пушку. Ажно это Агафьюшка у земчужику. Я мечала перепелушку под лучком, Ажно это Аграфенушка под бочком. Я мечала перепелушку рябую, Ажно это Агафьюшку младуя. Я мечала перепелушку во перьях, Ажно это Агафьюшка в жерельях.

347

«И кто ж у нас у́мен! И кто ж у нас разумен?..»

И кто ж у нас у́мен! И кто ж у нас разумен? У нас Андрей у́мен, Прокофьич разумен. Он хорошо ходит, манерно ступает, Сапог не ломает, чулок не марает. На коня садится, а конь веселится, Плеткою машет, а конь под ним пляшет. К лугам подъезжает — луга зеленеют, К садам подъезжает — сады расцветают, Сады расцветают, пташки распевают. На двор въезжает — матушка встречает: — Поди, мое дитятко! Поди, мое милое! Что ты ходишь не весело, гуляешь не радостно? — Сударыня, матушка, как же веселому быть? Друзья, братья женятся, а я холостой хожу, Еще не женатенький, белый, кудреватенький! — Женись, женись, дитятко! Женись, женись, милое! Возьми ж, возьми ж, дитятко, купецкую дочерь С няньками, с мамками, с сенными с девками! — Сударыня-матушка! То мне не жена будет, То мне не работница, а в доме не кукобница![72]

348

«Цвела, цвела вишенья алыми цветами…»

Цвела, цвела вишенья алыми цветами, Опадала вишенья ра́ными зарями, Все что-то Натальюшке на русую косу, Все что-то Григорьевне на алую ленту. То-то ж бы Натальюшка потише ходила, То-то ж бы Григорьевна не бодро ступала, Носила бы ключики, ими не звонила, Родимаго батюшку ими не будила, Сударыню-матушку ими не гневила! Черные сурмила — Из Чернагорода, Наша Лукерьюшка с высока терема. Убравшись, Лукерьюшка, она заплакала: — Как-то мне с матушкой да расставаться будет? Как-то мне да с батюшкой распроститися? — Приедет да Ефим-сударь на вороном коне, Тут-то я да и с матушкой я расстануся, Тут-то я да и с батюшкой распрощаюся.

349

«Летела-то галка, летела-то черна…»

Летела-то галка, летела-то черна Через сад. Эй, али-али, Ляй-али, через сад. Роняла она перья, роняла она черные В зелен сад. Эй, али-али, Ляй-али, в зелен сад. Вдарила правым крылом Об терем. Эй, али-али, Ляй-али, об терем. — Не пора ли тебе, Настасьюшка, С терема долой? Эй, али-али, Ляй-али, с терема долой? Не пора ли тебе, Тимофевна, С высока долой? Эй, али-али, Ляй-али, с высока долой? — Что тебе, галка, что тебе, черна, Дело до меня? Эй, али-али, Ляй-али, дело до меня. Есть у меня родной батюшка Без тебя. Ей, али-али, Ляй-али, без тебя. Когда велит, когда благословит, Тогда я пойду. Ей, али-али, Ляй-али, тогда я пойду. Расстелют шелковы ковры — Я стану. Ей, али-али, Ляй-али, я стану. Подвинут зелену карету — Я сяду. Ей, али-али, Ляй-али, я сяду. Посадят молодого кучера — Поеду. Ей, али-али, Ляй-али, поеду. Молодой кучер В нас Виктор. Эй, али-али, Ляй-али, в нас Виктор, Он швец, он кузнец, Чеботарь. Эй, али-али, Ляй-али, чеботарь. Сошьет своей Настасьюшке Башмачки. Эй, али-али, Ляй-али, башмачки. Сошьет своей Тимофевне Алые. Эй, али-али, Ляй-али, алые. С хохольчиком, с мохорчиком[73], С пучком. Эй, али…

350

«Сваха на свадьбу спешила…»

Сваха на свадьбу спешила, Перед печкой рубашку сушила. Передок у рубашки спалила, Свет-Настасью замуж манила: — А у нас жить приволье, А у нас жить роскошье. — Пошла я, спроведала, Чужу сторону изведала.

351

«На море да и утушка да купалася…»

На море да и утушка да купалася, На море да серая полоскалася. Окупавшись да и уточка встрепенулася, Встрепенувшись да и уточка да воскрикнула: — Как-то мне с синим морем да будет расстаться, Как-то мне с крутых бережков да подняться? Захватит да и зимушка, зима лютая, Выпадут да и снеги да глыбокие, Вдарют ли морозы да крещенские! Тут-то я с синим морем я рассталася, Тут-то я с крутых бережков подымалася. В тереме да Лукерьюшка убиралася, В высоком Сергеевна умывалася, Белыми белилами она белилася, Алыми румянами она румянилась, Черными сурмилами брови сурмила, Белые белила — из Белагорода, Алые румяны — из красной Москвы.

352

«Да рябина, рябинушка…»

Да рябина, рябинушка, Да рябина кудрявая, Еще качурявая. Как тебе ж, рябинушка, Как тебе не скучится, На болоте стоючи? Молодая молодушка, Марфа Кузминична! Как тебе не стошнится, За старым жиемчи? — Положу же я Свово старово Среди же я погреба. Накрою соломою, Подложу огонушку, Зажгу я соломушку!

353

«Как нынче у нас ни порошица выпадала…»

Как нынче у нас ни порошица выпадала. Аи, ляли, али-ляй-ляли, выпадала. Натальюшка извощичков нанимала, Ай, ляли, али-ляй-ляли, нанимала, Она семь пар коней, восьмой воз, Ай, ляли, али-ляй-ляли, восьмой воз. А как бы кто ж скоморошничка да подвез, Ай, ляли, али-ляй-ляли, да подвез: — Играй, играй, скоморошничек, с села до села, Ай, ляли, али-ляй-ляли, до села, Уж штоб была Натальюшка весела, Ай, ляли, али-ляй-ляли, весела, Уж штоб была Михайловна завсегда, Ай, ляли, али-ляй-ляли, завсегда.

354

«Ой, был ли ты, да бело́й лебедь, на море?..»

— Ой, был ли ты, да бело́й лебедь, На море? Ой, видел ли, да бело́й лебедь, Лебедку? — Да и как же мне да и на море Не бывать? Да и как же мне да лебедушки Не видать? Да поплыла ж моя лебедушка В тростничок, Да за ней утушки В три ряда, Да и маленьки утеночки В четыре. — Да и был ли ты, Васильюшка, У тестя? Да и видел ли ты, Васильюшка, Наталью? — Да и как же мне да у тестюшки Не бывать? Да и как же мне да Натальюшки Не видать? Да пошла ж моя Натальюшка Во терем, Да за ней молодиц В три ряда, Да и красных, да и девушек В четыре. — Да и был ли ты, Васильюшка, У тестя? Да и видел ли ты, Васильюшка, Да тестя? — Да и как же мне да у тестюшки Не бывать? Да и как же мне да и тестюшку Не видать? Да што бырчатый[74] полушубок — То тесть мой, Да што дымчатое полотенчико — То теща моя, Да што набекрень шапка — Деверь мой.

355

«Пайду по силу́ набяру овса…»

Пайду по силу́ Набяру овса. Кисель мой кисель, Авсяный кисель! Набяру овса Полтора зерна! Кисель мой кисель, Овсяный кисель! Намачу я яво Ва вчерашний ваде, А вчирашния вада Сукамышная. Таракан налакал, Просук[75] жопу напласкал. Посылала Прасковья Прокофья за дровами. Она дала ему кабылу Ниезженную, Она дала ему секиру Нисеченую, Она дала ему сермяжку Разнополинькяю, Она дала ему шляпеночку Глубокинькию. А кабыла ни визеть, А сикира ни сичеть. Разнопольная сирмяжка, Она ступить ни даеть. А глубокинькя шляпеночка, Она взглянуть ни даеть. Вынасила Прасковья Блинов горячих. Ты и ешь — ни краши, Да и завтра ни праси.

356

«Каравай, каравай, он валяется…»

Каравай, каравай, он валяется, Каравай, каравай, он катается, Каравай, каравай, он на блюдца глядить, Каравай, каравай, он на блюдца сел, Каравай, каравай, он на брусья глядить, Каравай, каравай, он на брусик сел, Каравай, каравай, на лопатку глядить, Каравай, каравай, на лопатку сел. Каравай, каравай, он и в печку глядить, Каравай, каравай, как и печку полез, Каравай, каравай, в печке ножки обжег: Ты пекись-дерись, каравай. Толще печки кирпичной, Выше столбика дубового.

357

«Сокалы, вы, сокалы! Куда вы лётали?..»

— Сокалы, вы, сокалы! Куда вы лётали? — Мы летали, лётали На синиё на моря. — Вы что тама видели? — Мы серую утицу. — Вы что её не взяли? — Мы взяти её не́ взяли, Мы ей крылушки подшибли.

358

«Матушка! в соборе к вечерни…»

— Матушка! в соборе к вечерни, Сударыня, в соборе к вечерни! — Дититка, да по всем по приходам, Свет милое мое, по всем по приходам. — Матушка, во Троици нету, Сударыня, во Троицы нету! — Дитятка, во Троици свадьба, Свет милое, во Троици свадьба. Матушка, да чия ж эта свадьба? Да сударыня, да чия ж эта свадьба? — Дититка, Степанова свадьба, Свет милая моя, Федорыча свадьба. — Матушка, да што ж в поли пыльна? Сударыня, да што ж запылилось? — Дитятка, кони узыгрались. Милая, вороныя узыгрались. — Матушка, да чии ж это кони? Сударыня, да чии ж вороныя? — Дититка, Степановы кони, Свет милая моя, Федорыча вороныя. — Матушка, да по юлици едуть! Сударыня, да по юлици едуть? — Дититка, ни бось, ни пужайса, Свет милая мая, не отдам в чужи люди. — Матушка, на широкий двор взижжають! Сударыня, на широкий двор взъезжають! — Дититка, ни бось, ни пужайся, Свет милая моя, ни ятдам в чужи люди. — Матушка, на новое крылицо всходють! Сударыня, на новое крылицо всходють! — Дититка, не бось, ни пужайса, Милая, ни ятдам в чужи люди. — Матушка, во горницу всходють! Сударыня, во горницу всходють! — Дититка, ни бось, ни пужайся, Свет милая моя, ни отдам в чужи люди. — Матушка, за дубовый стол садятца! Сударыня, за дубовый стол садятца! — Дититка, ни бось, ни пугайся, Свет милая моя, ни отдам в чужи люди. — Матушка, образами бласловляють! Сударыня, образами бласловляють! — Дититка, ни бось, ни пугайся, Свет милая моя, ни отдам в чужи люди. — Матушка, в повозку сажають! Сударыня, в повозку сажають! — Дититка, ступай, бог с тобою! Свет милая моя, ступай, бог с тобою!

359

«Ты труба моя, трубушка́…»

Ты труба моя, трубушка́, Ты труба моя серебряная, Воструби, труба, по-трубному, Штобы в той трубе слышно было Катерининой матушке, Степановной матушке, Как от ней дитя везут, Как от ней чаду милаю! Ты труба ль моя, трубушка, Ты труба ль моя серебряная, Воструби, труба, по-трубному, Кой бы час она юслышала, Тот бы час она заплакала. Сы терема ларцы несут, Сы высокова кованыя.

360

«Ну да как же мне, мать…»

— Ну да как же мне, мать, Ну да как же мне, мать. Землю пахать, Землю пахать? — Вот и так, вот и сяк, Вот и этак, и вот так! Эй, мати, эй, мати![76] — Ну да как же мне, мать, Лен-то сеять. Лен-то сеять? — Эй, мати, эй мати! Ну да как же мне, мать, Ну да как же мне, мать, Лен-то брать. Лен-то брать? Ну да как же мне мать, Ну да как же мне, мать, Лен-то стлать, Лен-то стлать? Ну да как же мне, мать, Ну да как же мне, мать, Кучера любить, Кучера любить? Ну да как же мне, мать, Ну да как же мне, мать, Повара любить, Повара любить? Ну да как же мне, мать, Ну да как же мне, мать, Лакея любить, Лакея любить? Ну да как же мне, мать, Ну да как же мне, мать, Барина любить, Барина любить?

361

«Веселитеся, подружки, к нам весна скоро придет…»

Веселитеся, подружки, к нам весна скоро придет, Солнце глянуло, с гор снежки согнало, в лужки мороз! Расцветай в поле цветочки и ракитовы мелки кусты, Из-под тех ли из кусточков быстра речинька текет, Как на ту я на реку гулять с милым выхожу, Гулять с милым выхожу, свою горя выношу, Пущу горюшко вдоль по речке по речке, по реке, Как мое ли горюшко, оно не тонет, ни плывет, Оно не тонет, ни плывет, прочь от бережка нейдет.

362

«Ты о чем, ты о чем, ты моя кукушечка, о чем ты кукуешь?..»

— Ты о чем, ты о чем, ты моя кукушечка, о чем ты кукуешь? — Да ведь как же мне, кукушечке, как мне ни куковати? Что один-то был зеленый сад — и тот стал засыхать, Что одно у меня тепло гнездышко — и то разорили, Что один-то был соловушко, да и тот вылетает, Что один в меня мил сердечный друг — и тот отъезжает, Что одноё красную девушку мене спокидает. А я одна, красная девушка, дома остаюся, Много горя-горюшка наберуся.

363

«Пойду я в рощу, погуляю…»

Пойду я в рощу, погуляю, Белую березу заломаю, Али-лей, заломаю![77] Белую, кудряву защипаю! Я вырежу два пруточка, Я сделаю два гудочка, А третию балалайку. Заиграйте вы, гудочки, Разбудите моего мужа, Разбудите вы старого: — Вставай, старый, не ленися! Вот тебе помои, умойся! Вот тебе рогожка, утрися! На заслонку, богу помолися! На тебе сухарик, подавися! Вот тебе батог, подоприся! Вот тебе корыто, завалися!

364

«На речке-реке, на речке быстрой…»

На речке-реке, на речке быстрой Купался бобер, черный, молодой. Он не выкупался, только вымарался, На берег узшел — обтряхивался, На горку узшел — обсушивался. Охотнички ездят, черного бобра ищут, Хочут бобра бить, кунью шубу сшить, Бобром опушить, жену снарядить, К обедне отпустить, во след поглядеть!

365

«Соловей-птица на долинушки сидит…»

Соловей-птица на долинушки сидит, Горьку ягоду калинушку клюет. Мил по горенке, мил похаживает, Калену стрелу мил заряживает. Каленой стреле мил приказывает: — Ты лети, лети, ты, калинова стрела, Ты лети, лети ты на Волгу на реку. Ты убей, убей серу птицу на воде, Сиза голубя ты на каменной стене, Красну девицу во высоком тереме.

366

«У меня ли, молодешеньки…»

У меня ли, молодешеньки, Невелик мужичоночка, Он увесь с кулачоночка, Надо мною надругается, Над отецкою дочерью, Над великою боярынью: Заставляет разувать, раздевать, Часты пуговки расстегивати, Его станет подергивати.

367

«Парашенька пашенку пахала…»

Парашенька пашенку пахала, Широкие борозды метала, Белую капустку садила, Она садила, говорила: — Родись, моя белая капустка, Родись бела, кочениста. Листом лопушиста, — Со вечера тучи заходили, С полночи дождь поливаить, Белый свет градом усыпаить, Грать девок на улицу не пускаить. — Ох, тетки, молодки. Не любите мово мужа, Не любите мово мужа, Нету в свете ево хуже! — Да и черт с тобою, Подцепи его себе на шею, Волочи за собою. — Уж и я ж его волочила. Аж шея моя заболела, Как котел, посинела!

368

«Уж я улицей — серой утицей…»

Уж я улицей — Серой утицей, Через зелен сад — Перепелушкой, Через барский двор — Я холопушкой. — Ах, рассукин сын холоп! И где был ты, пробывал? — Сударыня-барыня, У тебя в тереме, С твоей дочерью! — Ах, рассукин сын холоп, Я тебя с двора сошлю! — Сударыня-барыня, Я и сам сойду Да три беды сорежу: Как и первую беду — Пару коней уведу, Как другую беду — Я карету заложу, А и третью беду — Твою дочерь увезу.

369

«Из боярских ворот выезжает тут холоп…»

Из боярских ворот Выезжает тут холоп. Ай, навстречу холую Сама барыня идеть, Сама спрашиваить: — Уж ты где, холуй, был, И где был-пабывал, И где был-пабывал, И где ночку начевал? — Сударыня-боярыня, Я у вас ва дому, Ва высоком тиряму, Ва высоком тиряму С твоей дочерью. — Уж рассукин сын холоп, На што сказываишь? — Сударыня-боярыня, На што спрашиваишь? Кабы ты ни спрасила, Я бы повик ни сказал.

370

«Уж ты, Доня белая…»

— Уж ты, Доня белая, На что глупость сделала, Любить Ваню кинула? — Как же его любить? Душа, сердце не лежит… Всегда пьянаво вижу Во царевом кабаке Во бумажном колпаке. Он за сеткою сидить, Зеленое вино пьеть, С кабака пьяный нейдеть… Молодая жена за ним идеть, Шелковую плеть несеть, Хочить мужа проучить: — Ступай, пьяница, домой, Распропоица, домой! Распропил ты, размотал Все твое житье-бытье!

371

«Из-за лесу, лесу темнаго…»

Из-за лесу, лесу темнаго, Из-за садику зеленаго Заходили тучки темныи, Тучки темныи, непогожии, Сы снегами, сы морозами, Сы частым дожжичком. Пролегала там дорожунька Широка, торна, все раскатиста, Раскатистая, разухабиста. Да никто по ней ни хаживал, Никто следу ни накладывал, Только ехала, проехала Единая дочка к матери, К отцу, к матери поехала. В ней кобыла уморилася, Серед лесу становилася, Серед лесу, серед темнаго, Серед садика-то зеленаго. С соловьями думу думала, С молодыми думу крепкую: — Соловей ты мой, соловеюшка, Залетная, вольна пташечка. Полети-кася, соловеюшка, На родимую на сторонушку. Ты скажи, скажи, соловьюшка, Моей матушке да низкой поклон, А батюшке — челобитьице. Это, матушка, неволюшка, Осударушка, боярщина! Посылают меня, молоду, По стюденую по ключ — по воду. Налетели гуси серые, Возмутили воду свежаю!

372

«Во садику во зеленинькям, во зеленом гуляла…»

Во садику во зеленинькям, во зеленом гуляла, Я хорошава, я пригожива ждала. Ни дождавши его, возле садику пошла. Навустречу да мне мил-хороший друг идет: — Здрастуй, милая, ты хорошая моя, Сы чего же-ты худа, бледна стала? — Как же мне худой, бледной не быть? Завсегда я, молода, сокрушаюся по табе! Меня с горя, сы тоски мои ножиньки по сырой земле нейдут. Мои ручушки ко работушки не льнуть. Мои ручушки ко работушки не льнуть. Я пойду ли, молода, во зеленыя луга, Я сорву, молода, с ярой травушки цветок, Я совью ли, молода, сибе легинький венок!

373

«Из-под гор погодушку ветер дует, подувает…»

Из-под гор погодушку ветер дует, подувает, У нас на синем море весь ледочек узломало. Посередь моря студенушки усплывали, Вастраханские бурлаченьки взрадовались, Во легкие студенушки побрасались, Во легиньки студенушки разъездные. Во красной девке живот, сердце замирало По своему горюшку, по миленьком по дружочку. Выходила девушка на крутинькой бережочик, Становилась красная на желтенький песочик, Она журила, она прикащика суднавова: — Ты, вор, злодей, судновой, подлец прикащик! Ты на што, почему суденушко занимаешь! Ты на што, почему красных девок сажаешь? Ты на што, почему в ины земли отсылаешь?

374

«Вы заводы ли мои, заводы…»

Вы заводы ли мои, заводы, Вы хвабришные, горемышныи! Что завел-то заводы добрый молодец, Разорила заводы красная девушка, Красная девушка Палагеюшка. Разорёмши, она сама в лес пошла, Сама в лес-то пошла, в лес по ягодки, В лес по ягодки, в лес по красные. На рябинушку девка загляделася: — Ты рибина ль моя, ты рябинушка, Ты рибина моя, ты кудрявая! Ты не стой, ты, рибина, близко к речушки Близко к речушки, рибина, близко к бережку: Что вясна-то придет, с гор вода польеть, Все подмоет твои злы корешики!

375

«Матушка моя, головка болит…»

— Матушка моя, головка болит, Родная моя, головка болит. — Дитятко мое, платочком свяжи, Милое мое, платочком свяжи. — Матушка моя, платок короток, Родная моя, платок короток. — Дитятко мое, возьми весь холсток, Родное мое, возьми весь холсток. — Матушка моя, животик болит, Родная моя, животик болит! — Дитятко мое, поди на печь ляжь, Милое мое, поди на печь ляжь. — Матушка моя, на печи батрак, Родная моя, на печи батрак. — Дитятко мое, батрак не чужой, Милое мое, батрак не чужой. — Матушка моя, ребенок кричит, Родная моя, ребенок кричит. — Курва, б…, на кого сказать?! Подлюга, на кого сказать? — Матушка моя, скажи на себя. Родная моя, скажи на себя! — Курва, б…, да я-то стара, Подлюга, да я-то стара! — Матушка моя, скажи на сноху, Родная, скажи на сноху! — Курва, б…, сноха молода, Подлячка, сноха молода! — Матушка моя, иди за попом. Родная моя, иди за попом! Матушка моя, возьми пять рублей, Родная моя, возьми пять рублей! Курва, б…, иде их узять? Подлюга, иде их узять? — Матушка моя, в чулке под лавкой. Родная моя, в чулке под лавкой!

376

«В нас по морю, в нас по морю, по синю морю…»

В нас по морю, В нас по морю, по синю морю Плыло стадо. Плыло стадо лебединое. Отколь ни взялся Млад сизой орел, Убил, расшиб Лебедушку белую. Под правое, Под правое под крылушко Пустил руду, Пустил руду по синю морю, А перушки, А перушки — по дубровушке, А мелкай пух, А мелкай пух по поднебесью. Пила руду, Пила руду бела рыбушка. Брала перья, Брала перья красна девушка Свому дружку, Свому дружку на подушечку, Сердешному, Сердешному на сголовьица. Отколь ни взялся, Отколь ни взялся добрый молодец-душа: — Здравствуй, девушка! Здравствуй, девушка красная, душа! Она ему ж, Она ему ж не споклонится. Грозил парень, Грозил парень красной девке: — Помни, девка, Помни, девка, это словечко себе! Будешь, девка, Будешь, девка, во моих белых руках! Будешь, девка, Будешь, девка, во краватушки стоять. Будешь, девка, Будешь, девка, горючи слезы ронять! Удруг девка, Удруг девка схомянулася, Назад девка, Назад девка повернулася: — Прости, мой друг, Прости, мой друг, виновата пред тобой! Я-то думала, Я думала, что не ты, мой друг, идешь, Не ты идешь, Не ты идешь, низко кланяешься.

377

«Из-под камушка течет речка, не шумит…»

Из-под камушка течет речка, не шумит, Зеленой садик стоит. Во том ли во садику там девчоночка сидить. Сидела бы тут девчоночка под грушею зеленой, Под грушею зеленой заливалася слезой. Неродная свекры-матушка рано будит поутру, Посылает меня, молоду, полночь по воду с вядром, Полночь по воду с вядром, по морозу босиком. Признобила свои ноженьки, по морозу ходимчи, По морозу ходимчи, свежу воду черпамши. Почерпнувши свои ведерки, на плечушка подняла, На плечушка подняла, на круту гору взошла, На круту гору взошла, к родной матушке зашла. — Родимая матушка, зачем замуж отдала? Зачем замуж отдала за стараго старика, За стараго старика, за сядую бороду, За сядую бороду, за табачную ноздрю!

378

«Лител воран чирез поля…»

Лител воран чирез поля, Кричал ворон: «Сею-вею, Сею-вею бел ляночек!» Уродился бел ляночик, Тонок, долог, волокнистай, Волокнистай, лен прядистай! Стал мой лен поспявати, А я, млада, горявати: С кем мне будя лен-ат брати? Свекор молвил: «Я с табою, Со снохою с маладою»[78]. — Эка горя-горяванье, Чорт — ни бранья, Все ворчанье!

379

«Вичор на вечеру сидел Денис вы терему…»

Вичор на вечеру Сидел Денис вы терему, Чесал русы кудри, Чесал, приговаривал: — Пора, пора ехать! Я сам ни поеду, Девять послов пошлю, Десятава батюшку. Вичор на вечиру Сидел Денис во терему, Часал русы кудри, Часал, пригаваривал: — Пара, пара ехать! Я сам ни паеду. Девить паслов пашлю, Десятую матушку. — Пойдем, пойдем, Палагеюшка! — Нийду я, ни думаю! Вичор с вечиру Сидел Денис в терему, Часал русы кудри, Часал, приговаривал: — Пара, пара ехать! Я сам ни паеду, Девять паслов пашлю, Десятай сам пайду. — Пойдем, пойдем, Палагеюшка! Пойдем, послушаем, Что люди говорят. Говорят люди: — Пропойница, пьяница, Палагеин батюшка! Пропил свою дитятку, Он пропил свою милую За виннаю чарочку, За пивную чашичку.

380

«Живароночик мой молодинькяй…»

Живароночик мой молодинькяй, Мой малодинькяй, расхорошинькяй, Ты зачем, зачем рано вылятал, Рано вылятал сы тяпла гнязда, Сы тяпла гнязда на пратаинку, На пратаинку, на пригрев солнца, На пригрев солнца, на жалты пяски? Как йю нас, братцы, вы святлой Руси, Вы святлой Руси, в каминной Маскве, Там стоить, стоить башня славная, Башня славная, семиглавная. На восьмой главе крест серебринай, На кресте сидить живароначик, Высако сидить, даляко глядить, Даляко глядить на синё моря. На синем мори девки мылися, Девки мылися и белилися, И белилися, и румянились.

381

«Мы хадили, мы гуляли…»

Под новый год авсени кличут. Наряженые бабы, мужики, девки наряженые ходят по дворам и поют или, как здесь говорят, грают.

Мы хадили, мы гуляли Па святым вячерам. Ей, авсень, ей, авсень![79] Мы искали, мы искали Мы Ульянова двора. Сиреди яво двора Стоить горинка нова, А у этай ва горенке, Ай, три окна! А и первое акно — Светел месяц в окне. А другое акно — Красна солнушка. А й третье акно — Часты звездушки. Как светёл-то месяц — То и сам-ат Ульян. Што и красно солнушка — Што Авдотьюшка. Часты звездушки — Яго детушки. Дайте нам ножку На краснаю ложку! Ни дадите пирога — Мы корову за рага! Ни дадите пышки — Хозяйку за сиськи! Кишки да желудки В печи-та сидели, На нас-та глядели. Авсень каледу Павалял на льду, Валачил, валачил, Сарафан намачил. Ей, авсень, эй, авсень!

382

«Йя, вдоль-та па речке, йя, вдоль-та па Казанке…»

Йя, вдоль-та па речке, йя, вдоль-та па Казанке Серый силезень плыветь. Йя, вдоль-та на бережку, йя, вдоль-та по крутому Добрый моладец идеть. Сам са кудрями сам со русыми Разгавариваить: — Кому ж май кудри, каму ж май русы Дастанутся расчесать? Доставались кудри, доставались русы Старой бабе разобрать. А сколько ни чешить, сколько ни гладить, Лишь пуще спукловаить[80].

или:

Красной девке расчесать. Сколько ни чешить, сколько ни гладить, Волос к волосу кладеть. То-то младцу радость, то-то и веселья Удалому молодцу!

383

«На улице дождь, дождь…»

На улице дождь, дождь, На улице сильный. Вот долина, долина, Вот широкая моя![81] Не ситицем сеить, Вядром поливаить. На гори дива — Варил чирнец пива. Чирнецкае пива Разымчиста была! В голову вступила — Всиё разламила. Нильзя тарахнутца, Нильзя варахнутца. Сём-кась, тарахнуси, Сём-кась, варахнуси! Как братиц систрицу На ручках лилеить. — Родима сестрица, Расти паскарея! Атдам тибе замуж В большую деревню, В большую деревню, В согласнаю семью.

384

«Вот и мине, младца, таска-горя абуяла…»

Вот и мине, младца, таска-горя абуяла, Йю мине, йю мине хозяюшкя больно захворала. Ты хворай жа, ты хворай, хозяюшкя, пабальнея, Ты йюмри, йюмри, умри, жана, паскорея. Развяжи ты-то, развяжи жа ты мою буйную головку, Отпусти жа, атпусти на чужу сторонку, На легку только, на легкую на работку. Я страю́, я страю́, я страю-страявую, Я пайду жа, я пайду да в рощу зилянуя, Я ссяку, я ссяку, ссяку белаю бирезу, Я срублю только, я срублю горинку навуя, Я складу только, я складу печкю муравуя, Я возьму толькя, я возьму за сибе жану маладуя, Я сваим я детям мачиху лютуя. Вот мои, вот дети па горинки ходють, Йяни сами сабе богу молють: — И юж ты встань, юж ты встань жа ты, матушка родная, Ты йюмри, ты йюмри, мачеха лихая, Ты сгори, ты сгори, горенка новая! Развались ты, развались, труба золотая, Юж ты встань жа, встань, матушка ты радная.

385

«Ой, матушка, не могу…»

Ой, матушка, не могу, Сударыня, не могу! Э-э-э-ха-хо, Э-э-ахти мне! Хочу хлеба да меду! Отдавали молоду, Э-э-э-ха-хо, На чужу сторону, Не в сваютную семью: Только свекор, да свекровь, Да четыре деверья. Три невестушки, Две золовушки Да две тетушки. Как ведут молоду, Уговаривают. Да и свекор говорит: — К нам медведицу ведут! — А свекровья говорит: — Людоедицу ведут! — А деверья говорят: — Разори домок ведут! — А невески говорят: — К нам непряху ведут. — А золовки-колотовки Подкалачивают! А две тетушки стоят, Все про то же говорят! — Позволь, батюшка родимый, Позволь в горницу войти, Мне по горнице пройти, Правду выговорить: А медведица, батюшка, Во темном лесу! Людоедица, матушка, — Лютая свекровь! А вы, братья-соколы, У вас жены таковы! Вы, невестушки, Сами в людях живете! Вы, золовушки, Сами в люди пойдете! А вы, тетушки, Вы не вказывайте Во чужом дому! Как поставлю на порог — Да в три шеи до ворот! Как за то ль меня муж Да и больно бил: Привязал нитку На соломинку! Я со этого побоя, Э-э-э-ха-хо, Э-э, ахти мне, Три нидели лежала. Три без памяти была!

386

«Уж вы бабы, уж вы бабы…»

Уж вы бабы, Уж вы бабы, Уж вы бабы молодые! Вы сходитесь, Вы сходитесь, Вы сходитесь в одну хату. Говорите, Говорите, Говорите в одно слово: — Мы пойдемте[82], — Мы пойдемте, Мы пойдемте к воеводе! Воевода, Воевода, Воевода — господский сын! Дай нам волю. Дай нам волю, Дай нам волю над мужьями! — Нет вам воли, Нет вам воли, Нет вам воли над мужьями. Уж вы бабы, Уж вы бабы, Уж вы бабы молодые! Вы сходитесь, Вы сходитесь, Вы сходитесь в одну хату. Говорите, Говорите, Говорите в одно слово: — Мы пойдемте, Мы пойдемте, Мы пойдемте к воеводе! Воевода, Воевода, Воевода, господский сын! Дай нам волю, Дай нам волю, Дай нам волю на три года! — Вот вам воля. Вот вам воля, Вот вам воля на три года, Чем хотите, Чем хотите, Чем хотите — колотите: Поленом, Поленом, Поленом — по коленам, Кирпичищем, Кирпичищем, Кирпичищем — по плечищам, Головешкой, Головешкой, Головешкой — по головке.

387

«Три дня бани не топила…»

Три дня бани не топила. Три дня бани не мела. Накопила сору до верхнего полу, До красных окошек. Приехали гости — узяли по горсти. Приехала попадья — в ней завистливы глаза — Полну юбку нагребла! Пойду я к соседу, пойду к молодому, К дядюшке родному: — Ты соседик молодой, Ты мой дядюшка родной, Дай ты мне санок сору повозиться. — Невестка, невестка, сноха молодая, У нас так не водится — На санках не возится. У нас так нейдется — веником метется, В охапочку берется, под гору несется. — Гуси-лебеди летели, В степи баню становили, Коростель в бане мост мостил, Муха банюшку топила, Гнида щелок щелочила. Блоха парилася, да запарилася, Об пол вдарилася. Закричала блохам: — Вы подайте мне попа Да запечного клопа Причастить божью рабу — Черну блоху во гробу! — Совка ль моя, совка, бедная удовка! Где ж ты бывала, где ж ты живала? — Была я, совка, была я, псовка, Во темном лесище на старом дубище. Никто ж то про совку, никто про удовку, Никто не знает, никто не спознает. Спознали про совку, Спознали про удовку Все добры люди, все милые други. Стали совку сватать, Сватов засылати. Засылали свата, совиного брата: — Сова ль моя, совка, Пойдешь ли ты замуж За белого луня, за милого друга? — С чего мне не йтити, С чего не ходити? Али я кривая, али я слепая, Али я безносая, али я безрукая? Совсем сова бравая, зарецкая барыня Татьяна Ивановна, красная княгиня! — Стали убирати: лапти, ошмётки, Онучи, отопки, оборки, веревки. Сова засмеется — хохол затрясется. Синицы-игрицы сидят на полице, Песни играют, сову величают: Ворона-то — свахой, галка — стряпухой, Сорока — плясухой, воробей — дружком, А ворон-повар по двору летает, Кур-то собирает: — А куры, вы дуры, ничего не знаете: Идите к совице, к сове-то на свадьбу! Как нашу-то совку повезли венчати Ко синему морю, ко старому дубу. Сустрелись со совкой синельки, мале́ньки, Крылушки рябе́ньки, ножки тоне́ньки, Ноготки востре́ньки, А носики длинные, а жопки глиняны. Стали сову рвати, на клоки метати. Сова сторонилась, назад полетела. В куст головой, кверху ногой. Ногами-то топ, топ! глазами-то хлоп, хлоп! Прилетела ко двору, узвалилась на полу, Расплакалася, раскудахталася А лунюшка белый, друг ты мой милый, Что это за люди, что за татаре? Синеньки, маленьки, крылушки рябеньки, Ножки тоненьки, ноготки востреньки, А носики длинные, а жопки-то глиняны? — Сова ты дурища, это люди наши, Наши крестьяне. За морем бывали, сено косили, В стоги пометали, домой прибегали. У мово-то у тестя да и есть что поести: Сорок кадушек соленых лягушек, Сорок анбаров сухих тараканов, Сорок бочонков свежих мышонков.

388

«Таракан дрова рубил…»

Таракан дрова рубил, Комар по воду ходил, В грязи ноги увязил. Он не вытащил, Глаза вытаращил. Блоха подымала — Живот надорвала. Муха банюшку топила, Гнида щелок щелочила, Блоха парилася, Она запарилася, Об пол вдарилася. Закричала блоха: — Вы подайте мне попа Да запечного клопа Причастить божью рабу — Черну блоху во гробу. — Уж ты, жор-журавель, Завдалой молодец, По мельницам ездил, Диковинки видел: Козел муку мелет, Коза подсыпает, Молодые козляточки Себе не гуляют, Во скрипочку играют. Две вороны снаряжены По горнице ходят. Две сороки-белобоки Под скрипочку пляшут. Два кочета, два рябые Горох молотили. Две курицы, две красные С току волочили, Попадью кормили. Как и наша попадья Зародила воробья Тонконогонького, Длиннокогтинького. Как ушел воробей. Как ушел молодой. Как нашли-то воробья Под погребицею С красной девицею. Повели воробья Да на барский двор, К Капитону в дом. Капитон, Капитон, Капитонщичик, Ты не бей меня жгутом, Обстриги меня кругом, Три косички оставь, У попы меня поставь. При дороге при большой Кто ни едет, кто нейдет Воробья попом зовет: — Уж ты батюшка-попок, Что ты служишь без порток? — Я поеду во полки Закупать себе портки!

389

«Как Фома-то да Ерема…»

Как Фома-то да Ерема Они ладно живут, Ох, братцы мои! Они ладно живут, Они сладко едят, Ох, братцы мои! Как Фома-то купил телку, А Ерема-то бычка, Ох, братцы мои!

390

«Ох, да слабада ты ли мая, слабодушка…»

Ох, да слабада ты ли мая, слабодушка, Слабада ты ли мая, сяло новая, Сяло новая, разореная. Разорил-то сяло степной стараста, Степной стараста, горький пьяница. Ён вина-та ни пьет, с кабаку ни йдет-ь, С кабаку-то ён ни йдё, всегда пьян живё. На кабак-та идё, пьян шатаетца, С кабаку-та идё, ён валяица, За шалковай-то ён травушку, мил, хватаица.

391

«Рожок ты мой, рожок, миленький дружок…»

Рожок ты мой, рожок, миленький дружок, Бить тебя, не бить? — За что ж меня бить? Я три года компан водил, и то цел бывал! Выскочил такой скоморох, узялся за нас — И потекли зеленые возгри, и посыпался табак, И пошел мужик у кабак. Выпил рюмку, выпил две и на народ вышел, поотважился — Ох ты, дядюшка Лапухин, Кто тебе носик облупил? — Я и здесь мороза прогневил, Я такую печаль получил, Гусиным сальцем носик излечил. Санчурка да Нестерка Поехали у Орел на семером, Туды с возами, а оттоль со слезами. Возы-то повалились, а падры[83] постановились. Оборки порвались, а лапти порастрепались. Бежит, бежит Лакала, стычные ребра, Лозовые кишки, сосновая требуха, Еловая шкура, семь пудов голова! — Мужик, ты мужик, Ты бы 7-ею (?)дал, Возы-то бы поднял, Падров-то накормил, Лапотки б сплел, оборочки свил! Ох ты, холопе Лакало, ни до тебе дело! Ох ты, ворона, ворона, Широкое твое горло, Ты наше богатство пропила-проела! Как у нашего купца Много было богачества: Полтораста коров, девяносто быков, В поле идут — насилу ноги несут, С поля идут — насилу шкуру несут. Создай, господи, нашему голому голячку, табашничку Полтораста коров, девяносто быков. В поле идут — помыкивают, С поля идут — побрыкивают. Наш голый голячок-табашничик Пошел в масляную избу, Сел на коржачку и рожечком постукивает, Табачок понюхивает, Христа бога восхваливает. Да при мне это дело было, Снег горел, соломой тушили, Много народу покрутили, Однако дело порешили. Как волки озорничали, себя величали. Сходила свинья со двора, За собой сводила махыньких и белиньких. Он — у колос, у овес. У ней были зубки ловки, Усе схватывали головки. Подходила к волку близко И поклонилась ему низко. — Здравствуй, волк-волчок, Не будет ли с тебя махыньких и белиньких? — Эх ты, свинушка, я глазами окину И тебя не покину. Взял за щетину, и повалил на спину, И стал косточки объедать, А мясушко у кучку собирать. Бежала непорочная лисица: — Ох ты, кум-куманек, Некупленное у тебя, дешевое, Не поделишься ли мясца? — Эх ты, кумушка, ведаешь, Ермак Запердел натощак, И тебе того не миновать! Лисица видит — нерадостныя речи! Назад, назад да и бежать! Прибежала во город во Козельск. Во городе во Козельске Сидит красный чадо-петух на дубу. — Ох ты, петух-петушок, Спущайся ты на низящее, С низящего на землящее, Я твою душу на небеси взнесу. Петух сдуру лисицу послухал, Слезал на низящее, С низящего на землящее. Лисица стала петушка вертеть, Петушку невмочь стало терпеть, Петушок начал пердеть. — Ох ты, лисица, желтая княгиня, Как у нашего вы батюшки Маслицем блинки поливают, Тебя в гости поджидают. Там-то не по-нашему — пироги с кашею. Помяни, господи, Сидора и Макара, Третьего Захара, Трех Матрен да Луку с Петром, Деда-мироеда, бабку-бельматку, Тюшу да Катюшу, бабушку Матрюшу.

392

«Свет мои ластушки…»

Свет мои ластушки, Гололобовски сударушки, Беспятовски клешницы. Воронежски чулошницы, Мишински сводницы! А свет город, светом свет, Душа-радость, дорогой снаряд. Примутилася вода с пяском, Подралася Булдариха с Болдырем, Побился баран с козлом, Подралася кочерга с помялом. Кочерга-та разгнездилась, Помяло-то раскудахталась. А и курычка-та бычка радила, Парасеначик яичка снес, Безрукай клеть окрал, Голопузаму в пазуху наклал, А глухой падслухивал, А слепой падглядывал, Безъязыкай караул закричал, Безногий за сотским пыбижал.

393

«Уж вы ночи ль вы мои, ночи мои темнаи…»

Уж вы ночи ль вы мои, ночи мои темнаи, Ночи мои темнаи! Усе-то я ночи, ночушки просиживала, Как юсе-то я юсе думушки придумала. Как одна-то мне дума-думушка с ума нейдеть, Как с ума-то нейдеть, с крепкаго разума. Кабы были у меня, молодца, крылушка, Я взвился, полетел на свою сторонушку, А еще б я поглядел на свой на высок терём… Как во тереме сидит молода жена. Что ни одна она сидит — сы малыми детками. — Уж вы дети ль мои, дети мои малаи, Уж и кто ж вас, дети, да вас вспоил-вскормил? — Воскормил, воскормил да нас православный мир, Воспоила да нас Волга-матушка.

394

«Сы мокрой погодушки перья осыпалися…»

Сы мокрой погодушки перья осыпалися, Во доброго молодца кудри завивалися, На доброго молодца девки вздивовалися. Молодым молодушкам парни полюбилися: — Распроклятая наша жизнь замужния! — Разлюбезная наша жизнь девичья! Ты воспой, воспой, младой жавороночик! Ты воспой, сидя весной на проталинке, Вить еще воспой на зеленой травушке! Еще подай голос, младой жавороночек, Ты подай голос, голос через темной лес, Еще подай голос, младой жавороночек, через синий бор, Еще подай голос, младой жавороночек, в каменну Москву, В каменну Москву, к мому милому дружку. Как и мой-то милой сидит во неволюшке, Во такой во неволюшке — в темном остроге!

395

«Живароночек, живароночек, ну мой молоденькяй…»

Живароночек, живароночек, ну мой молоденькяй, Мой молоденькей, ну расхорошенькяй, Ты на што жи, для чаво рано вывился? Ты на што жи, дли чаво молод вылятал, Молод вылятал из тяпла из гнязда, Из тяпла из гнязда вы тямны вы ляса, Из тямных лясов ны праталинку, Сы праталинки слятал ны дарожунькю, Сы дарожуньки на круты горы, Сы крутых-та горов на жалты пяски, Сы жалтых-то са пясков на дарожунькю. Што па то ли пы дарожуньки тут шли плотнички, Тут шли плотнички-бистапорнички. Они строили, ну, церкву славнаю, Церкву славнаю, семиглавнаю. На васьмой-то на главе хрест сиребряный, На хрясту вот сидить вольныя пташечкя, Вольныя пташечкя, живароначек. Высако-то он сидить, далеко глидить, Чириз лес глядить на сине моря. По синю-то вить по морю два кораблика, Два кораблика, третья лотачкя, Третья лотачкя изукрашина, Изукрашина залатым сукном.

396

«Зашаталась, замоталась в поле травушка…»

Зашаталась, замоталась в поле травушка… Замотался, замотался добрый моладец. Пришатнулса, примотнулса к тихому Дону. Ён васкрикнул, йон возгаркнул громким голосом: Йюж вы братцы мои, братцы-пиривощики! Пирвизитя мине, братцы, чириз тихай Дон, Пиривизити мине, братцы, вы калясочку, Вы визитя мине, братцы, вы сабор-церкву, Причаститя мине, братцы, исповедайте! Схаранитя мине, братцы, между трех дорог: Промеж Киевской, Московской, промеж Питерской.

397

«Юж ты степь моя, степь Моздокская!..»

Юж ты степь моя, степь Моздокская! Атчего ж ты далеко ты, степь, протянулася? Протянулася степь до самаго Царицына. До Царицына, степь, ты до князя Голицына. Чем же ты, степь, степь, изукрашена? Изукрашена ж ты, степь, большима дорогами, все широками. Как по этим дорожунькам, по этим широкиньким Там ишол, там прошол там обоз извощичков, Все извощичков обоз — ребята коломенцы. Кык изделалась у них в обозе несчастьица все нималое, Захворал-то, занемог молодой извощучик, Заболела ю него буйная головушка. — Ох вы, братцы мои, вы, братцы, вы, товарищи, Не попомните моей прежней грубости! Вы подите-ка на круту гору, Соведите-ка коней, коней со крутой горе. Поклонитеся там: матушки низкай поклон, А жене-то скажи, скажи на две волюшки: Хочет — замуж, шельма, идет, хочет — во вдовах живет Застуюся, молодец, на большой степи, На большой я степи, степи на Саратовской… А постель у меня — сама ковыль-травушка, Да в главах-то в мине — самой бел-горюч камень!

398

«Вы бродяги, вы бродяги, беспачпортны мужики!..»

Вы бродяги, вы бродяги, беспачпортны мужики! Да вы полноте, бродяги, полно горе горевать, Настает зима, морозы, мы лишаимся гулять. Только нам, братцы, страшненько скрозь зеленую пройтить, Батальён солдат стоит порядком, барабаны по концам, Барабанушки все забили, под приклад нас повели, Белы рученьки подвяжут, за прикладом поведут, Спереди стоят и грозятся, без пощады сзади бьют. Спины, плечи, братцы, настегали, в гошпитали нас ведут, Разувают, братцы, раздевают, спать на коичики кладут, Травкой мятой прикладают, видно, вылечить хотят. Мы со коичик слезали, выходили на лужок, Во лужку, братцы, гуляли, стали службу разбирать, Который прусской, который турский, а мы белаго царя, Которых били, да били, а мы песенки поем, А мы песенки, братцы, поем, господам честь воздаем.

399

«Вы брадяги, вы брадяги…»

Вы брадяги, вы брадяги, Беспачпортные молодцы! Уж не полно ль вам будет, брадягам, Свае горе гаревать? Трудно вам, трудно вам будет, брадягам, Вам под лесом пастаять. Идут зимы, идут марозы, Мы лишаемся своей гульбы, Хоть ище того трудея Скрозь зеленый луг пройти. Батальон солдат порядком, Барабаны по концам. Барабанщики прабили, Под приклад нас провели. На нас спереду гразятся, Без пощады сзади бьют. Спину, плечи простегали, В гошпиталь нас повяли. Разувают они, раздевают, Спать на коички кладут, Травкой-мятой их окладают, Знать, что вылечить хотят. Поутру в нас застановили, Выводили на лужок. Во лужку долго стояли, Стали службу разбирать. Которой турский, которой прусский, А мы — белого царя.

400

«Вы брадяги вы брадяги…»

Вы брадяги вы брадяги, Беспашпортны молодцы, Вам ни полно ли, брадягам, По лясам ходить-гулять. Настаёт зима, морозы, Вы лишилися гульбы. — Трудно, трудно нам, ребятушки, Вы солдатушки пойтить, А ишо будить труднея Скрозь зиленаю прайти. — Гарнизон стаить нарядно, Барабаны па канцам. Барабаны все прабили, Нас, молодцав, павили. Ва ряду на нас грозятся Биспащадно задубить. Спину, плечи прастябали, В лазарет павили. В лазарет нас павили, Нас и выличать хатят. Нас на конички кладуть, Нам ликарствица дають. Сы кончика надымали, Вывадили на лужок. Вывадили на лужочик, Раздилюция пашла: Каму Руцкый, каму Прутцкаму, А мы беламу царю, Ища Ильинскому сваиму.

401

«Ты взайди-кася, взайди, красная солнушка…»

Ты взайди-кася, взайди, красная солнушка, Над долиною над широкаю, Над гарою над высокаю. Над дубраваю над зиленаю! Йябагрей-кася ты нас, добрыя моладцов, Добрых моладцов, сирот беднаих, Сирот беднаих, салдат беглаих! Мимо ехати мима горада, Мима горада, мима Сарязнева, Мимо частава бирезничка. Пратякала тут речка быстрая, Речка быстрая, вада чистая. Выплавали здесь два корабляка, Два кораблика, третия лотачка. Харашо лодка изукрашина, Пушками, ружьями изукладина, Добрами моладцами йюсажина. Впериди сидит атаман с вяслом, Назади яво ясаул с багром, Всириди сиди красная девушка. Ана плачи, что ряка льетца, Вазрыдае, что вална бьетца. — Што приснился мне нихорошай сон: Коса русая расплятаитца, Шалков пояс распоясался, Залот перстень распаён лижить.

402

«Заря моя, зорюшка, что ты рано узошла?..»

Заря моя, зорюшка, Что ты рано узошла? Калина с малиною Рано, рано расцвела. На ту пору матушка, Мати сына родила. Не собравшись с разумом, Во солдаты отдала! Не чаяла матушка Своего сына избыть — Сбыла, сбыла матушка За единый за часок! Поехал мой батюшка Во новенький городок, Купил, купил батюшка Легкое суденушко, Пустил, пустил батюшка На сине море гулять. Увидала матушка С высокого терема, Возгаркнула матушка Громким голосом своим: — Дитя ль мое, дитятко, Воротися, милое! — Сударыня-матушка, Теперь воля не моя, Против воды, матушка, Суденушко не плывет, Против ветру буйного Белый парус не стоит!

403

«На заре то было, на зорюшке…»

На заре то было, на зорюшке, Во Москве то было во городе, На Щепной то было на площади: Собирался в круг казацкий полк. Во кругу стоит виноходный конь, Виноходный конь, подкованный, Конь подкованный, оседланный. На коне сидит добрый молодец, Добрый молодец, казак плакался. Он не так плачеть — что река льется, Шелковым платком утирается, Он на все стороны покланяется, Со полками устревается: — Да вы здравствуйте да солдатушки! Не с одной ли вы со сторонушки? Вы скажите-ка поклон батюшке, Челобитьице родной матушке, Что погиб, пропал добрый молодец Что под силою под шведскою, Что под армией под турецкою.

404

«Не бела заря, гусары, заря занималася…»

Не бела заря, гусары, заря занималася, Занималася, выкаталася вся сила солдатская. Как пошли наши гусары, пошли со знаменами, Со знаменами гусары, еще с барабанами. Во втором полку гусарском погром сделался, Погром сделался, гусары, енарал помер. Енарал помер, гусары, своей скорой смерточкой. Подняли же енарала — на главах несуть. Понесли же енарала через три поля, Через три поля, гусары, через сине море. Енаральского конечка во трех поводах ведуть, Енаральскую шляпку во руках несуть. Схоронили ж енарала промеж трех дорог: Промеж Курской, промеж Тульской и Воронежской.

405

«Не студен, холоден ветерок поносит…»

Не студен, холоден ветерок поносит, За ветром-та мне, младу, ничаво не слышно, За туманом мне, младцу, ничаво не видно. Только слышна-то, видна милой голосочик. Ни донской-то казачек по роще гуляет, Ни донской ли казачек в гусельки играет? Ни душу-то он душу, девку забавляет. — Ты не плачь-ка, не плачь, раскрасавушка, не плачь, не печалься! Что не быть, вить, не быть твому разлюбезному, не быть во солдатах! Только быть не быть твому разлюбезному во донских казаках! Как чесал, вот чесал казак кудерки, чесал казак русы.

406

«Вы солдатушки манерны…»

Вы солдатушки манерны. Мы под Питером стояли, Под Можаем воевали, У Россию пришли, Всю веселость принесли. Во Белев город вступили, По квартирам становились. Нас хозяева любили, На базар часто водили, Чаем, кофеем поили. Што мещане, что купцы — Сказать правду, что глупцы! Дочерей своих скрывали, Во чуланы запирали. Девки плачут, говорят, Отца с матерью бранят. Дураки их отцы. Солдаты — молодцы. Волос долог — лицо белей, На постели всех милей! Он киват, моргат усами: — Вы пойдемте, девки, с нами, Да вы с нами, молодцами, Все с солдатушками.

407

«Што пад крутинькай гарою…»

Што пад крутинькай гарою, Што пад каминнаю стяною Пралягала тут в Крым дарожка. Вот па етай па дарожки Нету ходу, нету езду. Толька ехала здесь павозка, За павозкаю шли салдаты, Салдатушки маладыя, Маладыя новабранцы. Все салдатушки идуть, плачуть. Вот йядин салдат ни плача, Напирёд всех забягая, Сам во скрыпачкю играя, Маладых салдат забавляя. — Вот аб чем жа, братцы, плачтя? — Вот и как жа нам ни плакать: Наши домы апустели, И ятцы с матерьми йястарели, Малады жены йавдавели, Малаи детушки асиратели.

408

«Только, братцы, знать нам Машею-душой не владать…»

Только, братцы, знать нам Машею-душой не владать, Нам во веки Маши не видать! — Как была я пташкой, я могла весь день лятать, Я туда бы пошла, где Бутырский полк стоить, Во угожия вы миста, где ракитовы куста, Где ракитавы куста, где мой милый убит лежит. Я бы косточки яво собрала, вы дубовый гроб яво склала, К сырой земле яво придала, три словечка яму сказала: — Зарастай все, мая могилка, все травою еще муравой, Еще и лазоревым цветом. — Я бы все по цветикам гуляла, все я те цветики рвала, Вянок милому спляла, на головку надела.

409

«Кабы были у Машуньки крылья…»

Кабы были у Машуньки крылья. Я магла бы па свету лятать. Я туда-сюда полятела, Где Бутырской славный полк стаить. Где Бутырской славный полк стаить — Там мой милинький убит лижить. Я бы косточки ево собрала, Вы шелковой платок связала, Вы шалковой платок связала. Вы сасновай гроб склала, Вы сасновай гроб склала. Зарастай-кась, Машина могилка, Все травою-муравою Все травою-муравою, Ище горьким полыном.

410

«Сабирался добрый моладиц на добрава каня…»

Сабирался добрый моладиц на добрава каня, Садился жа добрый моладиц в черкасском сидле, В черкасскаем ва сёдлышке, тисмённа йюзда, Тисмённая йюздечка, шелков поводок. Спала с добрава моладца галовушка с плеч, Галовушка с плеч, пирчаточки с рук. Знать-то мне, доброму молодцу, йюбитому быть, Маладой маей хазяюшке салдаткою жить. Маем малым детушкам сиротами быть.

411

«Вот как нонишни худые вримяна…»

Вот как нонишни худые вримяна, Что жена мужа йябманула, правяла! Йябманула, яво в салдаты йятдала, Йятдамши мужа, биседу сабрала. При биседушки стала плакать, гарявать: — Хто ба, хто ба маму горюшку памог? Хто ба, хто ба мае серца соукратил? Хто ба, хто ба маво дружка назад варатил? Варатися, варатися, мой милой, Биз тибе, мой друг, пастеля халадна, Йядеялица пралижала вы нагах, Вазгаловьецо патанула вы слязах.

412

«Да што болить-то, болить буйная голоушка…»

Да што болить-то, болить буйная голоушка, Што щемить-то щемить мое ретивое серцо Ни па батюшке, ни по матушки, Па сваму-то горю велекаму, Пра сваво дружка, дружка сердешнава. И я паласи, пирипаласи, Я давно с дружком ни видаласи. Я юувидилася, я взрадаваласи, Ох, да начавать дружку свово йюгаваривала: — Йюж ты миленькай, мил сердешнай друг, Ты начуй, миленькяй, начуй хушь адну начку! — И ты глупая, ты ниразумная, Ох, да ниразумная красная девушка, И я рад бы начавал хушь ба две ночи, Я баюсь-та, я баюсь я всиё ночь прасплю. — Ты ня бось-та, ня бось, мил сердешнай друг, Я сама-та встану, тибе, мой друг, разбужу. — Ты вставай, вставай, мил сердешнай друг, Вот и все-та палки, палки сы Масквы пашли, То твая рота, рота ва пирёд пошла, То тваво-то коня в паваду вядуть, Што тваю-то сядло, сядло на вазу вязуть, Што тибе-то, мой друг, во мяртвых пишуть. — Ни пишитет в мяртвых мине, пишите в живности.

413

«Сторона ль ты моя, сторонушка…»

Сторона ль ты моя, сторонушка, Сторона моя чужая! Ты кручина, ты моя кручинушка, Кручина большая! Что не сам на тебе, сторонушка, Не сам я зашел, заехал. Что зашел, зашел добрый молодец Не своей охотой, Что охотою добрый молодец, Большою неволей! Что пойду, пойду со кручинушки, Младец, разгуляюсь, Что зайду, зайду ко сударушки, В гости побываю. Да вспрошу, вспрошу во сударушки Об ее здоровье: — Что здорова ль ты, моя любезная, Спала-почивала? Что на новинькой на тесовинькой Новой короватке, Что на мягкинькой, было, на пуховинькой Мягкой на перине, Что под тепленьким, под шелковеньким Теплым одеялом? — Что ложись, ложись, разлюбезный друг, Ложись спать со мною! — Ни за тем пришел, разлюбезная, Чтобы спать ложиться, Я пришел к тебе, разлюбезная, Пришел успроситься? Что позволишь ли, разлюбезная, Позволишь мне жениться? — Что женись, женись, разбессовестный, Женись, черт с тобою!

414

«Што за речкою за быстрою…»

Што за речкою за быстрою Не ковыль-трава зашаталася, Зашатался добрый молодец По чужой дальней сторонушке. Сторона ль ты моя, сторонушка, Чужедальняя, незнакомая! Да не сам же я на тебя зашел, Да не ворон меня конь занес: Завела ж меня нужда крайняя, Нужда крайняя, служба царская, Служба царская, государская.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В ТУЛЬСКОЙ ГУБЕРНИИ

ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

415

ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ И АЛЕША ПОПОВИЧ

Ох далече, ох далече во чистом поле, А еще того подале — во раздольице, Выбегало тут стадечко звериное, Что звериное, звериное-змеиное. Наперед-то выбегает Ски́перь зверь: На Ски́перу зверю шерсть бумажная, Круты роги и копытички булатные. Отбегает Ски́перь зверь ко Непре реке: В Непре реке вода вся возмутилася, Круты красны бережёчки зашаталися, Со хором, братцы, вершёчки посвалялися. Как зачуял вор-собака нарожденьице: Народился на Святой Руси, на богатой, Молодёшенек Добрыня сын Никитьевич. Ох далече, ох далече во чистом поле, Еще того подале — во раздольице, Что не белая берёза к земле клонится, Что не сын-то перед матерью склоняется: — Отпусти же меня, матушка родимая, Да на все на четыре на сторонушки. — Ох дитё ли, ох дитё ли чадо милое! На кого ж ты покидаешь свою матери? — Покидаю свою матушку на́ бога. — На кого ж ты покинаешь молоду́ жену? Через девять лет в десятый день за-муж иди, Не ходи, моя Настасья, за Олёшеньку: Как Олёша-то Попович вор насмешлив был, Он охочь был смеяться чужим женам, Что чужим женам, молодым вдовам, Молодым вдовам, красным девушкам.

416

ЛАЗАРЬ УБОГИЙ

Жили два брата Лазаря: Один богатый, другой убогий. Пришел убогий к брату своему, Просил убогий милостинку: — Братец мой, братец, Богатый Лазарь! Создай мне, братец, милостинку! — Что́ я тебе за братец, Убогий Лазарь? Твои братья — псы: Под стольем похаживали, Сахарные крошечки подбирывали, Гноючие раны зализывали. — Пошел убогий от брата свово, Вышел убогий за ворота, Взглянул убогий на небеса: — Господи, господи, бог милосливый! Сошли, господи, скорую смерть. Пошли мне, господи, ангелов, Не тихих, не смирных, не милосливых! Вынимай душу скрозь ребра мои, Посадите душу на копье, Вознесите душу высоко, Высоко — прямо в ад, В смолу кипичую. — Пошел богатый в зеленый сад гулять; За ним несут пиво и вино. Сладкие меды́. Сказал богатый брату своему: — Вот мои братья — князья, бояре.— Послышал богатый скорую смерть, Взглянул богатый на небеса, Сказал богатый: — Господи, Господи, бог милосливый! Пошли мне, господи, скорую смерть, Пошли мне, господи, тихих ангелов, Тихих, смирных, милосливых! Выньте мою душу во сахарные уста, Положите душу на пелены, Вознесите душу высоко, К Аврааму в рай, — Услышал господи молитву его, Послал ему господи скорую смерть, Сослал ему господи ангело́в. Не тихих, не смирных, не милосливых: Вынули его душу скрозь ребра его, Посадили его душу на копье, Вознесли его душу высоко, Посадили его душу прямо в ад. Увидел богатый брата своего: — Братец мой, братец, убогий Лазарь! Обмокни, братец, хоть единый перст… ………………………………………………

417

ГОЛУБИНАЯ КНИГА

Во из тучи было из грозные, Подымалася погода божия, Во той во погоде божия Выпадала со небес Голубина Книга. Во ко евтой книги сыходилися, сыезжалися Сорок царей сы царевичем, А сорок князей сы княгиничем, Да не ма́ла книга, ни великая: Долины книга сороку́ сажо́н; Поперечины двадцати сажон; Во эту книгу кругом ходить — не 'бойтить будет, Во руцех держать — не сдержать будет, Читать книгу — не прочесть будет. Проговорил Володимир князь Вовладимрович: — Ты еси премудрый царь, Давыд Евсеевич! Прочети́ нам Книгу Голубиную, Расскажи ж ты нам про весь белый свет, Про все мудрости господнии: Вот чего зачался в нас и белый свет, Вот чего зачалось солнце красное, Вот чего зачался млад-светёл месяц, Вот чего ж да взя́лись зори ясные, Вот чего ж да взя́лись ветры буйные, Вот чего ж узя́лись ночи тёмные? — Во премудрый царь Давыд Евсеевич Он ответ держал, он по памяти напа́че грамоти: — Не могу же я честь Голубину Книгу, Я же вам проповедаю По памяти напаче грамоти: У нас белый свет от свята духа, Солнце красное от лица божьего, Млад-светел месяц от грудей божьи́х, Зори ясные от очей божьи́х. Звезды частые от риз божьи́х, Ветры буйные от кровей божьи́х, Ночи тёмные от сапог божьи́х. — Во проговорил Володимир князь Вовладимрович: — Ты еси премудрый царь, Давыд Евсеевич! Прочти нам Голубину Книгу, параповедывай, Расскажи ж ты нам про весь белый свет, Про весь белый свет, про все мудрости господние: Который царь над царями царь, Который город городам мати́, Есть церковь всем церквам мати́, И который зверь зверьям мати́, И которая гора всем горам мати́, Которое море морям мати́, Которая река рекам мати́, Которая птица птицам мати́, Которая рыба рыбам мати́, Которая древа древам мати́, Есть у нас трава всем травам мати? — Го премудрый царь Давыд Евсеевич Он ответ держал по памяти напаче грамоти: — У нас белый царь над царями царь; Почему ж да вон над царями царь? Он стоит за дом Богородицы, У-в-него вера вся крещёная, Православная, христианская: Потому ж да царь над царями царь. Ерусалим город всем градам мати; Почему ж да вон всем градам мати? Вон стоит тот город посреди земли, Посреди земли, што ни пуп земли; Есть ву нём церковь соборная, богомольная, Во той во церкви во соборные Стоит гробница на возду́хах белокаменна. Почивают мощи самого Христа, царя небесного: По том церковь церквам мати. Ещё Индрик зверь всем зверьям мати: Почему ж да вон всем зверьям мати? Он живет-то евтот зверь во святой горе, Он и пьет и ест из синя моря. Никому победы[84] он не делает. Он и ходит рогом по подзе́мелью, Аки солнце по поднебесью; Когда этот зверь рогом поворотится, Все зверья земные к нему приклонятся. Хвангур гора всем горам мати; Почему ж Хвангур гора горам мати? Преобразился на ней сам Исус Христос, Сам небесный царь, Показал он веру-славу вченико́м своим. Ердань река всем рекам мати; Почему ж д' она всем рекам мати? Во крестился в ней сам Исус Христос, Наш небесный царь, Со Иваном отцом со крестителем, Со всею со силою со небесною: Потому река всем рекам мати. Во Страфиль птица всем птицам мати; Почему ж д' она всем птицам мати? Во живет да евта птица во синём морю, Она пьет и ест из синя моря; Когда пёрушком вострепе́нется, Вся синяя моря всколеба́ется, Побивает гостя на ко́раблях, Потопляет судны поморские, Побивает птица неприятеляв. Киёнь моря всем морям мати; Почему ж д' она всем морям мати? Сирёдь моря сирёдь Кияни Выходила церковь божественная Самого Клима попа рымского: По том моря всем морям мати. Китра рыба всем рыбам мати; Почему ж д' она всем рыбам мати? Воснована на ней мать сыра земля, вося вселенная, Побликовано[85] — весь и белый свет: Потому рыба всем рыбам мати. Купарис древо всем древам мати; Почему ж д' она всем древам мати? Распят был на ней сам Исус Христос, Сам Исус Христос, сам небесный царь, Промежду двумя разбойников, душегубцев, Пошел от ней святой дух, Святой дух и ладан: Потому древа всем древам мати. Во Плакун трава всем травам мати; Почему ж д' она всем травам мати? Шла мати божия Богородица, Плакала по своём по сыну по возлюбленном, Ронила слёзы на сыру землю; Вот тех вот слёз вот пречистеньких В-у-рождалася Плакун трава: Потому Плакун трава травам мати. — Гу-во-сне много сна мне спалося, Вы-во-сне много сна видилося, — Будто Кривда с Правдой побивалася, Будто Кривда Правду одолеть хочет, Правда Кривду переспорила, Пошла Правда на небеса, К самому Христу царю небесному, Оставалась Кривда на сырой земле, Понесло Кривду по всему царству — мытарству небесному. Когда старым лю́дям на послу́шанье, Младым людя́м вечно памяти. Ещё славен бог и прославися, Велико имя господнее.

418

ТАТАРСКИЙ ПОЛОН

Как за той-то, за той за Дарьёй рекой, Татары-то полон делят. Кому злато, кому се́ребро досталося: Доставалася тещея́ зятюшке. Он привез ее на дику́ю степь, На дику́ю степь к молодой жене: — Еще вот тебе, молода жена, Вековечная работница, А вам, детушки, нянька-мамушка. Ты заставь ее, жена, три дела делать: Перво дело — дитю качать, Друго дело — бумагу прясть, Третье дело — гусей пасти. — Полоняночка ногами-то дитю качат, Руками бумагу прядет, Глазами-то гусей пасет. Дитю качат да прибаукиват: — Ты, баю, баю, мое дитятко, Ты, баю, баю, мое милое! Ты по батюшке татарчёночек, А по матушке русёночек, Моих черёв урывочек: Твоя-то матушка мне родна доченька, У нее на правой груди родимо пятношко. — Услыхали няньки-мамушки, Доложили они своей барыне: — Ох барыня, сударыня! Полоняночка дитю качат, Дитю качат, прибаюкиват: «Ты, бау, бау, мило дитятко, Ты по батюшке татарчёночек, А по матушке русёночек, Моих черёв урывочек». — Стучит-бренчик, по сеням бежит, По сеням бежит дочь родная, Упала она ей во резвы ноги: — Ох матушка, сударыня! Что ты мне давно не скажешься? Не заставила бы я тебя три дела делать, Ни дитю качать, ни гусей пасти, Ни гусей пасти и ни бумагу прясть. Вот тебе золоты ключи, Отмыкай-ко ты дубовы́ ларцы, Бери себе золотой казны, Золотой казны сколько надобно, Ступай-ко ты на конюшною, Бери себе коня до́браго. Поезжай на святую Русь, На святую Русь к малым детушкам. — Дитя ли мое, дитя милое! Не надо мне золотой казны, Не еду я на святую Русь: С тобой, мой друг, не расстануся!

419

«Как во городе во Вереюшке…»

Как во городе во Вереюшке, Во селе было Корочарове, Все квартирушки порасписаны, Все солдатушки порасставлены, Как солдатушки полку Тульскаго, Роты первыя, гренадерския. Вдруг песчастьице в полку учинилося: Как со вечеру приказ отдан был, Со полу́ночи ружья чистили, Ко белу свету во строю стоят, Во строю стоят, по ружью держат. Капитан стоит перед ротою, А майор стоит середи́ полку́, Сам полковничек под знамёнами. Капитан кричит: «На плечо ружье!» А майор кричит: «Во поход пошол!» Сам полковничек: «Во ины земли, Земли шведския и турецкия!» Из-за гор было — гор высокиих, Из-за лесу — лесу темнаго, Не бела́ зоря занималася, Не красно́ солнце выката́лося, Выходила тут наша армия, Наша армия государева, Государева царя Белаго, Царя Белаго Петра Перваго.

420

«Говорил-то мне мил-сердечный друг…»

Говорил-то мне мил-сердечный друг, Говорил-то, крепко приказывал, Честью-лестью уговаривал: — Посмирнее живи, моя лебёдушка! — Я приказу его мало слушалась, Со иным дружком повадилась; Повадимши разбранилася, Разбранимши слезно всплакнула, Во слезах я слово молвила: — Ты взойди, взойди на мой на двор, На мой на двор, на высок терём, Погляди-тко ты в окошечко: На моем ли на дворе туман-туман, На синём море непогодушка. — Есть у девушки зазнобушка: Зазнобил сердце детинушка, Детинушка дворянский сын, Зазнобимши сам в поход ушол, В чужи земли — земли шведския.

421

«Выходила-выступала сила войская…»

Выходила-выступала сила войская, Сила войская, гусары царя Белаго, Царя Белаго гусары, Петра Перваго, Наперёд идут гусары со знамёнами, Назади идут гусары — барабаны бьют, Барабанный бой пробили по печальному, Славно песенки запели по веселому. Как у нас ли во ширинге урон сделался: Урон сделался, гусары, генерал помёр. Генеральского конёчка в поводу́ ведут, Генеральского сыночка на руках несут, Генеральское седельце на возу везут, Самого генерала шестернёй везут: — Вы везите ли, гусары, через три́ поля, Через три поля на четвертое!

422

«Что не стадичко из черных галочек подымалося…»

Что не стадичко из черных галочек подымалося, Подымалася наша армия государева: И не много, и не мало, — семьдесят семь полков. Вперед бежит молодой почтарь, Молодой почтарь, сам не трёхнется, По плечам бежат русыя кудерьки, Русы ку́дерьки не воро́хнутся. Подбегает к матушке каменно́й Москве, На устречу московские целовальнички; Целовальнички испугались, все разбе́галися: — Вы не бойтесь, целовальнички, не пугайтесь ничего! Отпустите вы сладкой водочки на пять сот рублей, Зелена́ вина, на всю армию государеву! — На ограде сидел прусской король — черным во́роном, По подне́бью летал прусской король — ясным соколом, Под столом-то сидел прусской король — серым котиком. Как возго́ворил прусской король: — Ты укрепа-ль моя, укрепушка, Славный Берли́н-город! Ты кому же, моя укрепушка, достанешься? Доставалась моя укрепа царю белому, Царю Белому, генералу Краснощокому. Я строил тебя, укрепушку, ровно тридцать лет: Разорили тебя, укрепушку, в три́ часа!

423

ПОЖАР МОСКВЫ

Ты хозяин, ты хозяин, Свому дому господин! Нам не дорого, хозяин, Пиво пьяное твое, Дорога нам, хозяин, Пир-беседушка твоя. Во беседе сидят люди, Люди добрые сидят, Они бают-рассуждают, Речь разумну говорят: — Отчего это, братцы, Каменна́ Москва загоралась? — Загоралась от князей от бояр, От большаго господина Шереметьева: Ходила его верная ключница Вы новы́ подвалы, Заронила она, заронила Воску яраго свечу. От того каменна́ Москва Загорелась.

424

«Расейская наша земля…»

Расейская наша земля Разарёна до конца До Платонова казака. Как Платов енарал Йон под армией гулял, Ко хранцузу заизжал. Хранцуз иво не узнавал, На скоры ноги уставал, За белы руки хватал, У палату уводил, За дубовой стол сажал, Рюмки водки наливал, На подноси подносил, Иво милости просил: — Што выкушай, купчина, Ты масковский маладчина! Я и во Москве бувал, Многа сам людей знавал, Одново вора не узнал, Што Платова казака. Кабы хто мни указал, Многа дених-казны дал, — А на што казну тирять? Иво так можна признать: Йон лицом, лицом тобой — Словна братиц родный твой: Русы кудирьки на нём Што на братци на твоем, — Выходил душа Платов На широкой двор гулять, Закричал душа Платов Своим громким голосом: — Вы ребята, вы ребята, Вы донскии казаки! Вы падайте мне каня, Словна ясна сакала, А шта падайте чернильницу со пером: Напишу я письмецо На хранцузское лицо, Пошлю я письмецо Ко хранцузу королю: Ты — ворона, ты — сорока, Хранцузский королек! Не зумела ты ворона, Ловить сакала в хоромах, Не зумел ты, сава, Ловить ясна сокола.

425

КНЯЗЬ МИХАЙЛО

Собирался князь Михайло Он во царскую во службу, Он приказывал свою молоду княгиню Своей матушке родимой: — Не покинь мою молоду княгиню Да при нужном при време! — Как съехал князь Михайло Со широкаго подворья, Велела она банюшку топити, Горюч камень разжигати: Молодой княгине На белые груди клала; Она первый раз закричала, А в другой-то застонала, А в третий замолчала. Воротился князь Михайло Со пути ли со дорожки Ко широкому подворью; Его матушка встречала, Во сахарныя уста целовала: — Ох ты, мать ты мне родная! Да где ж моя молода княгиня? — Твоя молода княгиня С няньками-мамками играет, — Как кинулся князь Михайло Свою молоду княгиню искати: — Ох ты, матушка мне родная! Ты скажи, не утой, Где же моя молода княгиня? — Как взговорят князю Красны девушки: — Мы б сказали тебе, Где твоя молода княгиня, Да мы боимся Твоей матушки родимой? — Ох вы девушки-голубушки! Вы скажите, не утайте, Где ж моя молода княгиня? — Твоя молода княгиня В грановитой[86] во палате: Там твоя молода княгиня! — Как кинулся князь Михайло: — Уж не мать ты мне, злодейка! Три души ты загубила: И ты сына со невесткой, И младенца во утробе!

426

КНЯЗЬ РОМАН ЖЕНУ ТЕРЯЛ

Как князь Роман — он жену терял, Он жену терял, он тело терзал, Во Смородину бросал, во калинник. Как встревожится и всплачется Любезная дочка Аннушка: — Родимый мой батюшка! Куда девал мою матушку? — Твоя матушка во чистом поле, Во чистом поле цветочки рвет, Цветочки рвет, веночки вьет, — Вскидалася-взбросалася любезная дочка Аннушка — Родимый же мой батюшка! Куда девал мою матушку? — Твоя матушка во чистом поле, Во чистом поле цветочки рвет, Цветочки рвет, веночки вьет. — Вскидалася-взбросалася любезная дочка Аннушка — Родимой же мой батюшка! Куда девал мою матушку? Цветочки растут нерватые, Веночки лежат невитые! — Твоя матушка во высоком тереме, Белится-румянится, в цветно платье одевается. — Вскидается-взбросается любезная Аннушка: — Родимый же мой батюшка! Куда девал мою матушку? Белилы стоят небеленые. Румяны стоят нерумянные! — Как летит тут орел-птица, Он несет в когтях праву руку, Он кричит звонким голосом: — Как князь Роман — он жену терял, Он жену терял, он тело терзал, Во Смородину бросал, во калинник. — Как вскидается любезная дочка Аннушка: — Родимый же мой батюшка! Куда девал мою матушку? — Не плачь, не тужи, дочка Аннушка: Сострою тебе высокий терем, Складу тебе хрущатую печь, Солью тебе золотую цепь, Приведу тебе молодую мать. — — Сгори, сгори, мой высокой терем, Упади, упади, хрущата́я печь, Растопись, растопись, золотая цепь, Ты умри, умри, молодая мать, А ты встань-проснись, моя матушка!

427

КАЗАК ЖЕНУ ГУБИЛ

Из-под бережку из-под кру́това, Из-под камушка из-под белого Течет речка быстрая. Во той речке девка мылася, Во цветно платье одевалася, Она белилася и румянилася, Набелёмши она, нарумянивши, на гору взошла, Диво видела-дивовалася: Как донской козак коня поил, Он коня поил, с девкой речи говорил, С девкой речи говорил, как жену погубить: — Не губи жену рано с вечера, Погуби жену ко полуночи: Малы детушки спать поляжутся. — Малы детушки расплачутся: — Государь батюшка, где наша матушка? — Ваша матушка на Дунай пошла — утопилася.

ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

428

«Растопись, банюшка…»

Растопись, банюшка, Разгорися, каминка; Ты рассыпься, крупён жемчуг, По атласу он, по бархату, По серебряну блюдечку. Ты расплачься, свет Домнушка, Перед своим родным батюшкой: — Государь ты мой, батюшка! Ты на что пиво варишь, Ты на что зелено вино куришь? Государыня-матушка! Ты на что холсты режешь, Ты на что дары кроишь? — Ты дитё-ли, мое дитятко! Ты не знаешь, не ведаешь: Я хочу тебя замуж отдать За большого за барина, За Якова Васильевича.

429

«На поле, на поляне…»

Когда коровай сажают, у жениха

На поле, на поляне, На высоком на кургане Цвели цветы лазоревые. Ходил-гулял доброй молодец, Сорвал цветок, завил венок, Завил венок, сам заплакал: — Кому венок носить будет? У меня матушка старёшенька, А сестрица малёшенька, А сам молодец холост хожу, Холост хожу, не женатой. Мне матушка говорила: «Женись, женись, мое дитятко, Женись, мое милое!» — На что, матушка, жениться? Меня так девушки любят, Молодушки выхваляют.

430

«Солнушко котом, котом!..»

Солнушко котом, котом! Ехали князи рядом, рядом; Всех наперёд Яков сударь, Крутаго коня заворачивал, На тестя двор чаще взглядовал: — Тесть ты мой, тесть ласковой! Отдай-ка мою сужену, Отдай-ка мою ряжену. Вынесли ему золоту казну: — Это моя не сужена, Это моя не ряжена, — Вывели ему ворона́ коня: — Это моя не сужена, Это моя не ряжена. — Вывели ему красну девицу, Свет Домну Миколовну.

431

«Кто у нас холост? Кто не женатый?..»

В семик завьют венки и величают

Кто у нас холост? Кто не женатый? — Яков свет, холост, Васильич не жанатый. Люшиньки, люли, не женатый! По городу ходит, Плавны выступает, Люшиньки, люли, выступает! Сапог не ломает, Чулок не марает; Люшиньки, люли, не марает! На добра коня садится, Под ним конь веселится. Люшиньки, люли, веселится! К саду подъезжает, Соловьи распевают. Люшиньки, люли, распевают! К крыльцу подъезжает, Девушки встречают, Люшиньки, люли, встречают. За белы руки примают, В горницу вводят, Люшиньки, люли, вводят! За дубовой стол сажают, За скатерти бранны, За кушаньи сахарны. Рюмку вина наливают, Якову подавают: — Я не пью простого Вина зеленого, — Выпью не простого Заморского дорогого. — Люшиньки, люли, дорогого!

432

«Яблонка кудрявая…»

Для сирот

Яблонка кудрявая, Все ли у тебя веточки? Все ли у тебя сроднички, Свет Дарьюшка? — Все у меня сроднички, А нет ни батюшки, ни матушки Подымитесь, ветры буйные, Со восточной со сторонушки. Разнесите мать-сыру землю! Ты востань-ка, родной батюшка, Ты востань-ка, сударыня-матушка, Благослови-ка меня горькую, Благослови-ка меня несчастную, Ко суду божью ехать, Золот венец принять!

433

«Чирик, чирик воробей…»

Чирик, чирик воробей, Чирик молодой! Залетел мой воробей На чужу-то сторонушку. В Чернечкую. И кто у нас холост, Ище кто не женат? Кузька холост ходит, Кузька не женатый; Он далече отъезжал, От Калуги до Москвы, До тестева до двора. До тёщева терема, До девичьей светёлки: — Девушка, отворись. Красавица, отопрись! — Я бы рада отперлась, — Я голову чесала, Косу русую плела, Приговаривала: Кузьма-сударь, воротись! — — Я бы рад воротился, — Мой добрый конь не стоит, Буён ветер шляпу рвет, Красное солнце лицо жжет.

434

«Хмель, ты мой хмелюшка…»

Хмель, ты мой хмелюшка, Веселая головушка! Родись, родись, хмелюшка, На моей на сторонушке: На моей на сторонушке Приволье хорошее. Раздолье большое. По тому по раздольецу Ходил-гулял добрый молодец, Нефедушка, Связал буйную голову Тафтою зелёною. Увидала матушка С высокого терема: — Не мое ли это дитятко? — Твое, твое, матушка! Сударыня-матушка, Друзья-братья женятся, А мне, молодцу, хочется. — — Женись, женись, дитятко, Возми, возми, дитятко, Боярскую дочь. — Она мне не работница, Она мне не пособница. — Возми, возми, дитятко, Крестьянскую дочь. — Она-то мне помощница, Она мне пособница.

435

«Я лугами шла, я болотом шла…»

Я лугами шла, я болотом шла, Я цветы рвала я лазоревые; Я сорву цветок, я совью венок На головушку на буеного На Александрину. На головушке золот венок, Шляпа черная с лентой алой, С лентами алыми, с позументами.

436

«Летала гусыня, летала…»

Летала гусыня, летала, Серая летала, летала, Крылья примахала, Мозоли потирала, Столбы сколыхала. Бояр пробужала, Бояре вставали, Варенуху[87] согревали, В чарки наливали, Марье подносили: — Выпей, матушка, Скушай, Харитоновна! — Не пью, не кушаю, Бояр не слушаю; Кабы был Симион, Я бы спила, скушала, Бояр послушала.

437

«Не чарочки по столикам гремят…»

Для почету гостя

Не чарочки по столикам гремят, Не ендовки походя говорят: — Уж ты умная-разумная моя, Афимья Миколовна! — Она ходит, убирает, В цветны платья наряжается, Убрамши, она в гости просится У своего-ли друга милого, У Никиты Лексеевича: — Уж ты миленькой, миленькой мой! Ты пусти меня в гости побывать; Я давно, сударь, в гостях не была, От весны, сударь, до осени. От осени до масленицы. — Уж ты умная-разумная! Уж и ты у меня пивушка не пьёшь, Зелена́ вина в рот не берёшь, Только пьёшь один сладкой мёд, Калачом в душу закусываешь.

438

«Ты река ли, моя реченька…»

Ты река ли, моя реченька, Ты река ли моя быстрая! Ты течешь, не колыхнешься, С берегов вон не выльешься, С желтым песком не смешаешься. Уж ты умная девушка! Сидишь, не усмехнешься, Говоришь ты, не улы́бнешься, — Уж вы девушки-голубушки, Вы сестрицы подруженьки! Чего же мне смеяться, На что глядя радоваться? У нас полон двор повозок стоит, Полны горницы гостей сидят; Одного гостя нет, гостя милого, Батюшки родимого. Государь ты, мой братец! Ты поди ко божьей церкви, Ты ударь в большой колокол, Пробуди моего батюшку: Снарядить-то меня есть кому А благословить некому.

439

«Ой, на полях, на курганах…»

Ой, на полях, на курганах, Люли, люли, люли, люли, люли, люли! Растет былка — чернобылка. На той былки твяли тветы, Твяли твяты лазоревыи. Никто к твятам не падайте, Ни падайте, ни падъеде; Озвался тут удалой молодец, Удалой молодец Афанасьюшка, Афанасьюшка Васильевич, Скачил с коня, сарвал твяток, Сорвал твяток, завязал в платок, Завязал в платок, во шолковой: — Кому мой твет достанетца? Маладой жаны в мине нету-ти, Была сестра — замуж пошла, Достался твет меньшой сестры, Меньшой сестры Пелагеи, Пелагеи Васильевны: — Носи, сестра, не жалей твета, Не жалей твета лазоревава.

440

«Жил-был курилка…»

Жил-был курилка[88], Жил-был голубчик. Не умри, голубчик! Шейка тоненька, Не умри курилка, Душа коротенька. У голубя золотая голова, У голубки позолоченая. У Якова хороша была жена, Свет Домнушка душа. Съезжались Якова друзья, Дивовались Якова жене: — Кабы, братцы, да моя была жена, Я бы летом во колясочке возил, А зимою студяною во писаных санях, На ямских кучерах, на донских лошадях.

441

«Леса мои, леса темныи…»

Леса мои, леса темныи, Ой да как во тех лесах грибы-ягоды, Ой да грибы-ягоды. Ой да брали девушки, Ой да понабрали, Понабрали чаны, при-аукнули: — То яву, яву, мил сердечный друг! — Ой да мне нильзя, Ой нильзя при-аукнуться: Ах да нада мной младом три сторожа: Ай да первай сторож — родной батюшка, Ай да другой сторож — то родна матушка, Ай да третий сторож — то молода жена, Ай да молода жена, змия лютая. Ай да ты зайди, зайди туча грозная, Ай да расшиби, убей жену молоду, Эй да жену змею только лютую-подколодную!

442

«Ой верная, манерная сударушка моя!..»

Ой верная, манерная сударушка моя! Ой-люли — ой юли, ой ляли-лели! Ой не ты меня, сударушка, повысушила, Без морозу, без лютова сердце вызнобила, Напустила сухоту по моём животу. Как рассыпалась печаль по моим ясным очам, Как чужие-то жены — лебедушки белые, А моя ли жена — полынь, горькая трава, Во сыром бору росла.

443

«Как поехали холо́пи за охотою гулять…»

Как поехали холо́пи за охотою гулять, Ой да! и чечётка моя! Белая лебёдка моя! и т. д. Поймали холо́пи чечётку[89], Посадили чечётку в клетку. Как и вывела чечетка семь дочерей: Арину, Марину, Дарью, Марью, Акулину, Солмониду, а седьмую Катерину, Что поехала чечётка во торг торговать, Во торг торговать, зятьёв выбирать; Как и выбрала чечётка семь зятьев: Андрея, Бабрея, Дементея, Клементея, А седьмого Матвея.

444

«Дорога ли моя дороженька…»

Дорога ли моя дороженька, Торная дорожка, раскатистая. Никто по тебе не хаживал, Никто за собой не важивал. Только шел — прошел табун коней, Табун коней государевых. Наперед-то идет чубарый[90] конь, На коню-то сидит добрый молодец, Он коню-то говорит чубарому: — Что ты конь, не весел идешь, По лугам ты идешь — травы не рвешь, По озерам идешь — воды не пьешь. Тяжела ли во мне кручинушка, Что чует ли сердечушко, Что не тужит ли по мне батюшка, Что не плачет ли по мне матушка, Что не быть ли коню убитому, Что не быть ли молодцу зарезану?

445

«Из-за лесу, лесу темного…»

Из-за лесу, лесу темного, Из-за садику зеленого Выходила туча грозная, Туча грозная — непроносная, Со снегами, со морозами, Со дождями непогожими. Дочь у матери в гостях была, Поехамши не простилася, Серёдь лесу становилася, С соловьями думу думала, С молодыми думу крепкую: — Полети ж, мой соловьюшко, На родимую сторонушку, Поклонись мому батюшке, А матушке — челобитьице. — Мне-то ночесь доброму молодцу Спалось-то спалось, много виделось, Нехорош-то мне сон привиделся, Привиделась-то мне мать крута-гора, Будто я хожу по крутой горе, Будто я гляжу на свою сторону. Сторона ли ты моя сторонушка, Незнамая, незнакомая! Я не сам-то я на тебя зашел, Занесли-то меня неволюшка, Власть господска, воля царска.

446

«Девушки призадумавшись стоят…»

Девушки призадумавшись стоят, А молодки про гулянья говорят: — Ты гуляньица моя, Довела до горя до конца. — Хвалюсь, хвалюсь, и что во солдатах хорошо: Салдатское невольное житьё. — По три денежки во сутки дають, По сту лозанов[91] у спинушку кладут.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В ОРЛОВСКОЙ ГУБЕРНИИ

ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

447

АЛЕША ПОПОВИЧ

У попа была беседушка, у дьякона другая, У дьякона другая — хвалились два брата, Хвалились два брата: «Што есть у нас сестрица, Што есть у нас сестрица, из терема не ходит, Из терема не ходит, белил с лица не ронит, Белил с лица не ронит, бела лица не кажит, Бела лица не кажит». Как выискался сын Попович, Как выискался сын Попович: «Не хвалитесь вы, два брата, Не хвалитесь вы, два брата, я вашу сестру знаю: Я в вашей сестрицы два ужина ужинал, Два ужина ужинал, третий завтрак завтракал». Как брат брату взговорил: «Пойдем, братец, ко двору, Пойдем, братец, ко двору, свернем снегу по кому, Свернем снегу по кому, бросим ко сестре в окошко, Бросим к сестре в окошко, што́ нам сестра сговорит?» Сговорила им сестрица: «Не дури, сударь, Попович! Не дури, сударь, Попович, пойди ко мне во терем Во терем во высок, моих братьев дома нет, Моих братьев дома нет: поехали на базар, Поехали на базар, тветно платье покупать, Тветно платье покупать, меня сестру снаряжать». Как брат брату взговорил: «Пойдем, братец, во кузенку Мы и сделаем по ножу, ссекем сестре голову, Ссекем сестре голову: обесчестила бороду!»

448

АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ

Уж давно-то христианска вера Во Россеюшку взошла, Как и весь-то народ Русский Покрестился во нее; Покрестился, возмолился Богу Вышнему: — Ты создай нам, боже, Житье мирное, любовное; Отжени ты от нас Врагов пагубных; Ты посей на нашу Русь Счастье многое! — И слышал бог молитвы Своих новых христиан: Наделял он их Счастьем многиим своим. Но забылся народ Русский В счастии живя; Он стал бога забывать, А себе-то гибель заготовлять. И наслал бог на них Казни лютые, Казни лютые, смертоносные: Он наслал-то на святую Русь Нечестивых людей, Нечестивых людей, Татар Крымскиих. Как и двинулось погано племя От севера на юг, Как сжигали-разбивали Грады многие, Пустошили-полонили Земли Русские. Добрались-то они до святого места, До славного Великого Новагорода. Но в этом-то граде Жил христианский народ: Он молил и просил О защите бога вышнего. И вышел на врагов Славный Новгородский князь, Новгородский князь Александр Невский. Он разбил и прогнал Нечестивых Татар: Возвратившись со войны, Во иноки он пошел; Он за святость своёй жизни Угодником бога стал. И мы, грешнии народы, Притекаем к нему: — Ты, угодник божий, Благоверный Александр! Умоляй за нас Бога вышнего, Отгоняй от нас Врагов пагубных! И мы тебя прославляем: Слава тебе, Благоверный Александре, Отныне и до века!

449

ТАТАРСКИЙ ПОЛОН

Не шум шумит, не гром гремит, Молодой Турчин поло́н делит: Да и кто кому достанется? Достанется сестра брату, Сестра брату, тёща зятю: А брат сестру на Русь пустил, А зять тещу в полон узял, Заставил ее три дела делать: Первое дело — кудели прясть, Второе дело — лебедей стеречь, А третье дело — дитю качать. — Я ручками кудели пряду, Я глазками лебедей стерегу, А ножками дитю качаю: «Баю, баю, боярской сын, По-батюшки злой татарчонок! Дитёй назвать — мне вера не та, А бить тебя — мне грех будет: Твоя ли мать мне дочь была. По матери ты внук и мне.» — Ах мать моя родимая! Ты снимай шубу сыромятную, Надевай шубу соболиную. Не хочу я шубу соболиную: Отпусти меня в свою сторону.

450

КАЗАНЬ-ГОРОД

Соловей кукушку подговаривает, Подговаривал, всё обманывал: — Полетим, кукушка, во темны́ леса́, Мы совьём с тобою тёпло гнёздушко. — Молодец девицу подговаривал: — Поедем, девица, во Казань-город: Казань-город на красе стоит, На красе стоит, на крутой горе, Казаночка речка медова́ течёт, Мелки ключики — зелено́ вино, По лугам-лугам трава шёлкова, По горам-горам цветы алые, Цветы алые, всё лазоревы. — Не обманывай, добрый мо́лодец: Я сама давно про то ведаю, Что Казань-город на костях стоит, Казаночка речка кровава́ течёт, Мелки ключики — горючи слезы, По лугам-лугам всё во́лосы, По крутым горам всё головы, Молодецкия, всё стрелецкия.

451

«После Покрова на первой неделе…»

После Покрова на первой неделе Выпала пороша на талу землю; По той по пороше ехала свадьба: Семеро саней, по семеро в са́нях, Семеро верхами, все с бердышами, Семеро пешками, все с палашами. Встречу той свадьбы шёл поп Семён — Крест на ремени, полутора сажени. — Бог же вам в помощь, духовные дети, Красть-воровать, на разбое стоять!

452

«С Дону, с Дону, с Дону, с Дону, с-за Дунаю!..»

С Дону, с Дону, с Дону, с Дону, с-за Дунаю! Как ехала свадьба на семерых санях, На семерых санях, по семеро в санях. С Дону, с Дону, с Дону, с Дону, с-за Дунаю! А поп-ат Емеля, крест у него на ремени, Крест у него на ре́мени, в полторы сажени; С Дону, с Дону, с Дону, с Дону, с-за Дунаю! Он по полю едит, им благословляет, Им благословляет, кнутом погоняет! С Дону, с Дону, с Дону, с Дону, с-за Дунаю! — Дети мои, дети, давай свадьбу пети, Давай свадьбу пети, ступай, тетка, в клети! С Дону, с Дону, с Дону, с Дону, с-за Дунаю! Коли бог поможет — меня не забудьте, Коли чорт порушит — меня не клепите[92].— С Дону, с Дону, с Дону, с Дону, с-за Дунаю!

453

СТРЕЛЬЦЫ И КРЕСТЬЯНИН

Шли стрельцов молодцов Пятьдесят человек, Сами сговорились, сами смо́лвилися: — Ежели бы нам, ребятушки, Кобылушку соловую![93] Нам бы только экипаж везла: Сами бы мы пешком шли! — Едет крестьянин, дуб своло́к: Под крестьянином кобылушка соло́вая. Взглянули они, сами сме́хнулися: — Что в Христа молили, то господь нам дал! Ну-ка, сем-ка мы, ребятушки, Нава́лимся! — Видит крестьянин неминучее свое, Распрягает кобылушку соло́вую, На колено дугу распрямливает: Всех перебил, будто волк переел, Спи́ны понабил, как сычуг[94] снарядил. — Ну-ка, ребята, челобитную писать, Челобитную писать, к Москве посылать, К Москве посылать, ко царю подавать! К Москве нам итить, — Нам и правыми быть, Правыми быть, виноватыми слыть. Ну-ка, ребята, по своим домам! Заставим мы жон банюшки топить, Банюшки топить, свои спинушки лечить. Раны на нас не ко ейчатыя: Раны на нас — всё дубиный шлях!

454

«Што за речкой было за Невою…»

Што за речкой было за Невою, За Невою было с переправою, Нн ковыль-трава во по́ле шаталаси: Што шатал-качал удал-добрый молодец. Он ни сам зашол, ни своей охотою: Завела его, мо́лодца, неволюшка, Его нужда крайняя, Жизнь наша боярская, Ещо служба царская, Жизнь наша солдатская, Ещо царя белаго, Ещо Петра Перваго.

455

«Ты дорожка ли моя, дорожка торна-широка́я!..»

Ты дорожка ли моя, дорожка торна-широка́я! Долиною ты, дорожка, конца-краю нету; Што нихто ли, вить, по этой дорожке не ездить, Только ездить-проезжаить один король Шведский. Закричал ли король Шведский громким голоском: — Поглядите, вы, ребята, на свою сторонку, — Вот на нашей на сторонке всё темно́ и чо́рно: У нас только, братцы, чо́рно: жить младцам невольно. Поглядите ж вы, ребята, в Русскую сторонку, — У как там ли, во России, Ясно всё и кра́сно: Ясно все и красно, жить младца́м прекрасно.

456

«Не кули́чушки в поле куликали…»

Не кули́чушки в поле куликали: Не Голицын князь по роще гуляет; Про все думает и гадает, про все размышляет: Где же князю ехать, где ему проехать? Чистым полем князю ехать, — ему будет пыльно; Темным лесом князю ехать, — ему будет темно; Улицею ехать, — ему будет стыдно; Уж и лугом князю ехать, — трава спавелика, Уж и ехать ему, не ехать, — глухим переулком, Что глухим переулком, улицей Москвою, Улицей Москвою, славною Тверскою. Подъезжает князь Голицын, к церкви ко Собору, На коленях становился, сам богу молился: — Уж ты батюшко, государь, вся наша надёжа! Уж ты жаловал всех господ всеми городами: А меня пожалуй одним городочком. — Я пожалую тебя, вор собака, во поле хоромы, Что в чистом поле хоромы, ни крыты, ни мшёны, Ни крыты, ни мшёны, столбы не твержёны.

457

«Бежит речка по песку…»

Бежит речка по песку Из Казани во Москву, Как по этой по речонке Выплывало полтораста кораблей, Как на всяком на кораблике По пяти́-ста человек, Они едут и гребут, — Весело песни поют, Други́ речь говорят, Всё Гагарина бранят: — Ох Гагарин, ты, Гагарин, Расканалья господин! Заедаешь-пропиваешь Наше жалованье. Он на эти же на денежки, Граф, палаты себе склал, Из чистого стеко́лушка — Из хрусталя потолки́. По самому по конёчку Быстра реченька бежит, Не сама она взошла, — Фонтанами взведена; У этой же у реченьки Кровать но́ва смощена́; Как на этой на кровати Перинушка пухова́; Как на этой на перинушке Подушечки парчевы; На этих подушечках Одеяльцо новинькое лежит; Как под этим одеялом Князь Гагарин тут лежит, Белу рыбицу глядит.

458

«Во саду было, во вишенью…»

Во саду было, во вишенью, Что под белою березою, Там стояла но́ва све́тлица, Нова светлица королевская. Что во той во новой светлице, Новой светлице королевския, Засажон сидит росейской граф, Чернышов Захар Григорьевич, Со росейскими солдатами, Со росейскими офицерами. Он по све́тлице похаживает Белым ручками помахивает, Головкою покачивает: — Ой талан ли мой, талан плохой, Иль несчастье мое горькое! На роду́ ли мне написано, Или же́ребьем мне выпало, Что сидеть молодцу в неволюшке, Со росейскими солдатами, Со росейскими офицерами?! — Лучило́сь ли туто ехати Мимо той ли новой све́тлицы Самому королю прусскому: — И ну что́ тут часовой стоит, Или кто тут посажон сидит? — И как взго́ворит росейской граф: — Ты-но о еси, пруской король! Прикажи графа поить-кормить, Иль на волю графа выпустить! — Ты-но о еси, росейский граф, Чернышов Захар Григорьевич! Послужи-ка ты с верой с правдою, Как служил ты царю Белому, Катерине Алексеевне! — Ты-но о еси, пруской король! Отпишу я своей матушке, Катерине Алексеевне: Наша матушка рассердится, Вся Росеюшка подымется, Все коза́ки возвоюются, Твой Кистри́н-Берли́н наскрозь пройдём, Самого пруса в полон возьмём!

459

«Как у нас было на святой Руси…»

Как у нас было на святой Руси, На святой Руси, в каменной Москве, В каменной Москве, в Кримле, в славном городи, У собора было у Успенского, У Ивана было у Великово, Молодой солдат на часах стоить, На часах стоить, богу молится, Богу молится, низко кланитца; Он и плачить, што рика льетца, С возрыданьеца — што волна бьетца; Выходил ли сам Голицын князь, Закричал своим громким голосом: — Уж ты ой еси, молодой солдат, Молодой солдат, полковой стержант, Ты йя чем плачишь, йя чем слезы льешь? — Ну и как жа мне ни плакати, Ну и как жа мне горьких слез ни лить? Што померк, померк наш свител месяц, Потускнело солнцо красноя, Почижелила служба царская, Што ни стало в нас царя белава, Царя белаво, Петра Первава! Подымайтися вы, буйны ветры, Разниситись жа вы, жолты писки, Ты аткрой-кася, гробова даска, Развирникася, золота парча, Ты йюстань, проснись ты, наш батюшка, Ты, наш батюшка, православный царь, Пагляди-ка ты на всю армию, На всю армию — сваю гвардию, Как и все палки ва страю стаять!

460

«В том городе в Вереюшки…»

В том городе в Вереюшки, В селе было во Купелюшки, Там фатерушки порасписаны, Солдаты порасставлены, Солдатушки полка Тульскаго, Полка Тульскаго мушкатерскаго. Как сы вечера во полк приказ пришол, Сы полу́ночи ружья чистили, Со бело́й зарёй во строю стоять, Во строю стоять, по ружью держать. Перед ротою стоял молодой капитан, Середь роты стоял молодой маиор; Капитан вскричал: «На плечо ружьё!» Маиор все вскричал: «По ремням спущай, По ремням спущай, во поход ступай!» Все солдаты призадумались, Призадумавши они слово молвили: — Уж вы братцы товарищи! Хорошо было нам свыкатися, Теперь как же нам расстатися?! — Из того, города из Вереюшки, Из села-т из Купелюшки, Ни бела заря занималася, Ни красно́ солнце выката́лося: Выкаталася там русска армия, Русска армия императорска, Нашего царя белаго. В том полку молодой солдат, Молодой солдат, молодой сержант, У руках несет знамя царское, Знамя царское, государское. Он не пьян идёт — шатаетца, С своим с отцом с матерью прощаетца, С молодой женою с шельмой, не прощаетца: Через нее он пошол в службу царскую, У заботушку великую.

461

«Молодой ли Алешинька он по табору ходит…»

Молодой ли Алешинька он по табору ходит, (2) Молодых солдатушек он пробуживает: (2) — Уставайте, солдатушки молодешенькие, Оседлайте вы конёчков воронешенькиих, Мы поедем, солдатушки, во чисто поле гулять, Во чисто поле гулять и с турком воевать. — Узошел ли Алешинька на крутую на гору, Посмотрел ли Алешинька во подзорную трубу, Ударился Алешинька об сырую мать-землю: — Земля наша турецкая, да ты мать наша! Много войска приняла, — прими меня молодца, Прими меня молодца, что один сын у отца, — Закопаем Алешиньку глубоким-глубоко́, Укопаем клён-дерево высоким высоко́. Расло, расло клён-дерево, да стал лист опадать: Видно, нам ли солдатушкам тут всем пропадать. Не дай, боже, заболеть, когда некому присмотреть! Не дай, боже, умереть, когда некому поховать!

462

«Да не пыль в поле пылит…»

Да не пыль в поле пылит, Меж дубравушек шумит, — Француз армию валит, Француз к мосту подъезжает, Генералам он грозит: — Уж вы братцы, генерали, Мы войдем в вашу Москву, Во ногах вас потопчу, Золоты кресты сорву. — Не достанется собаке Во ногах нас потоптать, Золотых крестов сорвать! Не ясен сокол летает, — Граф Паскевич разъезжает На своем борзом коне, Он приказывает: — Уж вы бейтесь, братцы, не робейте, Кровь до капли проливайте.

463

«Разбесчастненькой, бесталанненькой…»

Разбесчастненькой, бесталанненькой Француз зародился! Он сы вечера рано спать ложился, Долго почивать; Ничего ж ли то я, французик ли, Ничего не знаю: Што побили его, его армию Донские коза́ки. — Што мне жаль-то, мне жаль свою армию, — Есть еще жалчея: Что вот сняли мому, мому родному, Да родному братцу, Что вот сняли ему, сняли ему головку, Да головку! Што мене ль то, мене, всё французика, В полон мене взяли; Посадили мене, всё французика, Во темнаю темницу: Што вот тошно ли мне, всё французику, В темнице сидети. Если б знал-то бы, знал, французик ли, Я б того не делал!

464

КНЯЗЬ ДАНИЛО

Князь Данило ходит, По дорожиньке он бродит, На красных поглядывает, На них он посматривает, Сладки речи говорит, Фаты шелковы сулит: — Ой вы, красныя девицы, — Ой вы, молодицы! Спойте вы мне песенку Про голову горемышненку, Про удалаго молодца Про Илью Муромца, Да про Егора царевича, Молодца молодцевича, Как он с турком воевал, Как султана в полон взял, Как его он засмолил, Всю Турещину изрубил. — Нет не станем Мы петь песенку Про голову горемышненку, Про удалаго молодца Про Илью Муромца, Ни про Егора царевича, Молодца молодцевича, А споем мы тебе песенку Про Данилу про каналью, Про разбойника-бусурмана, Про мерзавца-нехристиана. — Тут Данило взбеленился И велел их всех казнить, Белы головы рубить. Тут народ весь подымался И стражей гонять пускался: Разогнали всех стражей, До Данилы добралися И его колоть пустилися.

465

КНЯЗЬ МИХАЙЛО

Как поехал князь Михайло Во царскую во службу, Во царскую во службу, На великую нужду. Покидал свою княгиню, Молоду Катерину; Он приказывал княгине, Своей матушке родной: — Ох ты матушка родна! Береги молодую княгиню Береги ты мою княгиню, Молодую Катерину: Ты корми мою княгиню Крупичатыми калачами, Ты пой мою княгиню Сытою медовою. — Не успел князь со двора съехать, Его добрый конь споткнулся, С него бархатная шапочка Свалилась, Уж как тут-то князь Михайло Он вспомнил, Как вспомнил ли, Горько князь восплакнул: — Ахти, дома у меня не здорово, Моей матушки родной не стало, Либо моей молодой княгини, Молодой княгини Катерины! — Его матушка родная Жарко банюшку топила, Горючь камень разжигала, Молодую княгиню погубила: Белы груди ей разрезала, Молоденца вынимала, На горючий камень клала. Как приехал князь Михайло, Его матушка встречает, За белы руки примает, За дубовый стол сажает: — Ах ты матушка моя родима, Где моя молодая княгиня? — Молодая твоя княгиня Пошла богу молиться.

466

БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ И СЕСТРА

В городе было в Киеве, жила-была молодая вдова; У вдовушки было девять сынов, десятая дочь возлюбленная; Её братья вазлилеяли, возлилеямши замуж отдали; Они думали: за боярина, на места таво — за мирянина; Они год жили, другой жили, на третий гадок расставалися: — Ты мирянин, мирянин, ты поедим в гости, Ты к тешши своей, а я к матери. Ты к шуринам сваим, а к братцам радным! — Они день едуть, и другой едуть, на третий денек становилися. Агонь клали, кашу варили. Наехали злые разбойники, мирянина зарезали, Мирянинька в реку бросили, а миряночку в полон взяли; Приехали домой, стали ужинать, Поужинали спать лажилися; Бальшой-то брат всию ночь не спал, — Свеча горит, богу молитца; Памолёмши богу, стал он спрашивать: — Ты скажи, скажи, мирянычка, ты каково роду-племени? — — Ох, я роду-племени ни царскава, ни боярскава, Я роду-племени халопоскава: В гароде было в Киеви, жила-была молодая вдова, У вдовушки было девять сынов, десятая дочь вазлюбленная: Её братья вазлелеяли, вазлилеямши замуж отдали, Ани думали: за боярина, на места таво — за мирянина! — Как вскричал брат громким голасом: — Ох вы, братцы мои, братцы радимаи! Уж какую жа мы беду сделали, Мы зятя сваво зарезали, Племянничка в реку бросили, А радную сестру в палон взяли!

467

СЕСТРА-ОТРАВИТЕЛЬНИЦА

Как у нас-то было, было в зеленом саду, Под грушею, под зеленою, Под яблоней было, под кудрявою: Стругал стружки добрый молодец, Сбирала стружки красная девица; Бравши стружки, она в костер клала, В костер клавши, она змею пекла, Змею пекла, пепел веяла, Пепел веяла, зелье делала, Состав составляла в зеленом вине. Ждала к себе друга милого, Своего она братца родимого. Едет братец, что сокол летит, Сестра к братцу, что змея сипит. Встретила братца посреди двора, Чару зелена вина наливаючи, Свое горе, горе проклинаючи. Уж как капнула каплю коню на гриву, У коня грива загоралася, Уста у брата кровью запекалися; Успел братец он сестре сказать: — Схорони ты меня между трех дорог, Обсей же меня ты цветочками, В головах поставь поклонный крест, А в ногах привяжи ворона коня: Стар пойдет — он богу помолится, А млад пойдет — на коне поездится, А девушки пойдут — нагуляются, А сестра-то пойдет, слезно наплачется. — Как вечор ко мне мой милой пришел: — Ходи, мил друг, теперь смелей, Извела я твоего недруга, Своего братца родимого. — Коль умела ты братца известь, Изведешь и меня молодца. Оставайся ж ты теперь одна! — При том девушка слезно заплакала: — Извела я брата родимого, И лишилася друга милого.

468

МОЛОДЕЦ ЖЕНУ ГУБИЛ

Летела пава через три двора, Уронила перо на подворьецо. Мне не жаль пера, а жаль молодца, Мне и жаль молодца, — один сын в отца, Один сын в отца, и тот в службу идет. Он и год служит и другой служит, На третий год сын домой пришел. Сустрела его мать середи поля, Сестра встретила середи двора. Жена встрела, сенцы о́тперла. Повела его мать к себе в горницу, Ну и стала ему мать все рассказывать: — Твоя жена распутная, Твоя жена шельма-пьяница, Меды-вины все распропила, Коней твоих всех распродала, Соловей твоих всех распустила. — Взял-то сын саблю вострую, Срубил жене, жене голову, Голова ль моя с плечь свалилася, К коню в ноги покатилася. Пошел-то сын у холодный погреб: Меды-вины все целы стоят. Пошел-то сын в конюшенку: Кони стоят, сено-овес едят. Пошел-то сын во зеленый сад: Соловья сидят — вычищаются, Женой его выхваляются. Пошел-то сын к сыну в горницу: — Молчи, баю, мое дитятко! Теперь у тебя матери нетути, У меня, молодца, молодой жены; Только есть у тебе одна бабушка, Да и та змия, змия лютая.

469

«Как у нас было в воскресенье-день…»

Как у нас было в воскресенье-день, Как свекровь пошла ко заутрене, Сноху послала во чисто поле: — Ты стань, сноха, там рябиною, Там рябиною да кудрявою, Отростками малы детушки. — На ту пору муж от службы шел, Пришел домой, стал он сказывать: — Уж и сколько я ни хаживал, Такой девушки не нахаживал: Уж и что это за рябинушка, За рябинушка за кудрявая, Что без ветру она да качается, Ко сырой земле приклоняется! — Ах ты, сын ты мой, сын возлюбленный! Ты возьми свою саблю острую. Сруби эту ты рябинушку. — Он раз секнул — она вздрогнула, Он другой тюкнул, — кровь ли брызнула. От третий тюкнул, — слово молвила: — Не рябину сечешь ты, — молоду жену, Не кудрявую, — с малыми детками, — Пришел домой, стал он спрашивать: — А где моя молода жена? — Твоя жена, она гулять пошла. — — А где мои малы детушки? — Малых детушек с собой взяла. — Не мать ты мне, не ро́дная, Змея ты мне, змея лютая, Ты мышь ли, мышь подкопённая!

470

МОЛОДЕЦ И КОРОЛЕВНА

Крапива, крапивушка, крапива стрекучая, Одолела крапивушка поле чистое! Охочь был молодец по полям ездить, Он охочь был стрелять гусей, лебедей; Опоздал же молодец домой ехати. В чистом в поле было три дорожуньки: Первая дорога к отцу, к матери, Вторая дорога к роду, к племени, Третья — к своему городу. В городе вороты были заперты, У ворот караульщики крепко спять, да не проснутца. Выходила королевна на ново́ крыльцо, Отпирала королевна вороточки, Она впускала удалова, доброва молодца: — Ты иди со мной полегоничку, Говори со мной потихоничку. — Королева на утри стала спрашивати: — Уж ты дочь моя, дочь любимая, Уж с кем же ты нонча ночью разговаривала? — Уж ты милая моя, мать родимая, Мне спалось малось, во сне много виделось: Бутто ты, моя мать, во гробу лежишь, Пред тобой стоят попы, дьяконы, Они поют память вечную. — У стола, стола государева Служил доброй молодец. Доброй молодец хмелён напиваитца, Во хмелю королевской дочерью похваляитца: — Уж я спал, ночевал с королевской дочерью На одной краватушки. — Были люди-донощики, Доносили самому королю. Как вскричал король громким голосом: — Уж вы слуги мои, слуги верныи, Вы подите, приведите доброва молодца. — Стал король у него спрашивати: — Сколько же ты с моей дочерью? — Я ни мало, ни много, ровно три года. — Как вскричал король громким голосом: — Уж вы слуги мои, слуги верные, Вы подите в чисто поле, Копайте вы ямы глубокие, Становите два столба еловые, Кладите перекладины дубовые, Вешайте петелку шелковую; Вы возьмите, подведите доброва молодца; Не водите молодца переди дворца, Вы ведите молодца позади дворца, — Молодец в петолки качаитца, Королевская дочь в терему кончаитца.

471

МОЛОДЕЦ В ТЕМНИЦЕ

Ты запой, запой, сиротина, с горя песенку! — Хорошо песни петь, кто паужинал; Я встал маладец, не завтракал; Харош был абед, Што хлеба-соли нет, Нет ни соли, ни хлеба, Нету кислых щей, — Я лег-то, маладец, не ужинал! Я пайду с горя в сырой бор, Я вазму себе ножичек, Вырежу себе иголачку[95], Я пайду шить, краить На чужой старане! И я раз стебнул, — У мене сто рублей; Я в другой стебнул, — У мене тысяча; И я в третий стебнул, — Казны-денег сметы нет! Пристигала маладца Темна ночь асенняя; Где же маладцу начевать будить? Начевать будить в сыром бару, В сыром бару, пад сасною; Сырой-то бор шумить, шумить, Зеленая сасна шатаитца, Маладец слезьми заливаитца: Уж мне ли, доброму маладцу, Завтра в дапроси быть; Уж станет мене Царь-гасударь дапрашивать: — Ты скажи, скажи, детинушка, Детинушка, крестьянский сын, Ты с кем варавал? Ты с кем разбой держал? — Первай са мной товарищ — Конь — добрая лошадь, А другой-то таварищ — Сабля вострая, А третий-то таварищ — Я сам маладец! — Спалать, спалать, детинушка, Крестьянскай сынок! Ты умел варавать, детинушка, Умел ответ держать; Я за то детинушку пажалую В чистом поли харомами — Не мшонами, ни свершонами![96]

472

КОРОЛЬ-КОРОЛЕВИЧ

Поехал королевич На разгуляньице, Оставил он королевну На гореваньице. Пускал своего добра коня В зеленые луга, А сам пошел королевич На круту гору; На крутенькой на горушке Раскинул бел шатер, Ложился спать королевич Под белым шатром. Пригрезился королевичу Дивнехонек сон: Из-под правой из-под ручки Соколик вылетел, Из-под левой из-под белой Серая утушка. — Пойду, пойду, королевич, Ко старушеньке: — Скажи, скажи, старушенька, Про мой дивной сон? — Твоя жена королевна Сына родила, На утренней на зорюшке Сама померла. — Ворочался королевич К своему двору; Не дошедши до своего двора, Тяжело вздохнул; Широкие воро́течки Растворены стоят, Щекольчаты окошечки Повыставлены; Все солдаты, офицеры В черном платьице. — Королевна, моя жена, В белом убрана. Пойду, пойду, королевич, В нову горенку, Вдарюсь, вдарюсь, королевич, Об дубовый стол: Бывало ты, дубовый стол, Приубранный стоишь, А ныне ты, дубовый стол, Разубранный стоишь!

473

ВАНЯ-КЛЮЧНИК

Воздалече, воздалече во чистом полю Стояли там хоромы высокие; Во тех ли во хоромах жил-был младой князь Сы младою своею сы княгинею. Улюбился ли у княгиню Ваня ключничик; Он и жил год сы княгинею, он и два живет; Вот на третий ли годочик князь доведался. Посылаить он хлопца сы новых сеней: — Ты поди-ка ты, хлопец, пошли клюшничка, Ты скажи же ему, что я жаловать хочу, — Приходил же ли хлопец сы новых сеней, Говорил ли он Ванюше громким голосом: — Ты поди-ка ты, клюшник, тебя князь зовет, Вот и хочет тебя ли князь жаловать, Он такой же казною все несметною. — Вот идет же ли клюшник, убирается: Двумя мылами клюшник умывается, У сафьянные сапожки обувается, Он зеленый свой кафтан на распашичку, Соболью он шапку набекрень держить. Приходил же ли клюшник на новы сени; Вот как стал-та его ли князь жаловать, Он во три во кнута во ременные, Во четвертою плетку калмыцкую, Закричал ли ведь князь та громким голосом: — Отведите вы его, шельму, на конюший двор. — Вот идет отыль клюшник, утираится, Свой зеленый кафтан, за рукав тащить, Сафьянные сапожки полны крови, Он соболью он шапку под мышкой несет, Заограл же ли клюшник громким голосом: — Не водите вы меня, братцы, на конюший двор, — Вы сведите вы меня, братцы, в приворотную избу, Ну, подайте мне гусельки звончатые, Заиграю я песню заунывную: Што и то-то и попито и погуляно, Сы младою то княгиние поезжено, За белы груди княгинины подержано.

ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

474

«По выходам, выходам…»

По выходам, выходам Выходила, погуливала Молодая барышня. Сговорила ее матушка: — Отдаю тебя на́ люди, Молодцу на руки; Отдаю да приказываю: Ты нежь мою дитетку, Как я ее нежила; Не дала ветру дунути, Солнцу глянути!

475

«У варот разливам разливаитца…»

Величальная

У варот разливам разливаитца, Ляли, ляли, ляли, Разливаитца широкае озеро; Ляли, ляли, ляли, широкае озеро, По том озеру три лебедя плавають, Ляли, ляли, ляли, три белые плавають. Либидёк, либидёк, Иванушка либидёк, Ляли, ляли, ляли, либидек, Белинькай Сергеевич, Ляли, ляли, ляли, Сергеевич, Другой-то либидёк — Сергей либядёк Ляли, ляли, ляли, либядёк Белинькай Никифравич, Ляли, ляли, ляли, Никифравич. Третий либидёк — Васильюшка либедёк, Ляли, ляли, ляли, Васильюшка Белинькай Лавонывич. Ляли, ляли, ляли, Лавонывич. Либёдка, либёдка — Федосья Ляли; ляли, ляли, либёдка, Белая, белая Родивонавна, Ляли, ляли, ляли, Родивонавна. Другая либёдка — Прасковья, Ляли, ляли, ляли, Прасковья. Белая, бедая Лавонавна, Ляли, ляли, ляли, Лавонавна. Третья либёдка — Авдотья. Ляли, ляли, ляли, Авдотья, Белая, белая Михайловна. Ляли, ляли, ляли, Михайлавна. Они сойдутца, промеж себе поцелуютца. Ляли, ляли, ляли, поцелуютца.

476

«Летал голубь, летал сизай, летал по задворью…»

Летал голубь, летал сизай, летал по задворью, Искал голубь, искал сизай, искал галубку. Не нашел голубь галубки ни в долинах, ни в лугах, Нашел только голубь галубку ва зеленам в саде, В зеленом саде садочку, ва ракитавам кусточку. В высоком терему сидит Маша пад акном. Приходили к душе Маше подруженьки ее: — Ах, что же ты, Маша, да не весела сидишь? Ты бывала с милым говорила, Ты поешь, как соловей. — Я бы рада распевала, да многа горя у меня, Многа горя и кручины повстречалася со мной. Ах, любил меня милой, любил, да покинул. — Не тужи, душа Маша, очень в летах молодых: Тебя всяк будет любить. — Пускай меня люди любють, а я в свете никаво, Я в свете никаво, однаво дружка сваво.

477

«Каравать моя — караватушка…»

Каравать моя — караватушка, Каравать моя новотесаная. Высока кровать взграмощена! Грамастил мне каравать Мой пастылый муж. Он пастыл, пастыл, Курвин сын — резбестия — Посылал мене в полночь По воду, по студеную; И я в первом часу за водой пашла, Ва втором часу воду черпала, И я в третьем часу дамой пришла.

478

«В саду яблонь кудрявая…»

На вечеринке

В саду яблонь кудрявая, Кора золотая. (2) Я мимо шла, я мимо шла, Кору колупала. (2) Я той корой, я той корой Ковер вышивала. (2) Я тем ковром, я тем ковром Я свекра дарила: (2) — Прими, прими вот, свекрушка, Не гребуй ты мною, (2) А ты мною, я тобою, Буйной головою. — (2) В саду яблонь кудрявая, Кора золотая. (2) Я мимо шла, я мимо шла, Кору колупала. (2) Я той корой, я той корой Платок вышивала. (2) Я тем платком, я тем платком Свекровь дарила: (2) — Прими, прими, свекровушка, Не гребуй ты мною, (2) А ты мною, я тобою, Буйной головою. (2)

479

«У нас на горушке, на горушке крутой…»

На вечеринке величальная

У нас на горушке, на горушке крутой, На горушке два терема стоят; Ой ли, ой люли, люли, люли![97] Во тереме две девчоночки сидят, Между собой они речи говорят Про дороднаго молодца, Николая да Митревича: Николаюшка богат, богат, богат, Да Дмитревич достаточный человек; Он с гривенки на гривенку ступал, Рублем ворота запирал, Червонцами по городу шибал, Из неволи красных девок выручал: — Уж вы, девушки, красавицы мои, Помолите, попросите обо мне, Помолите, попросите обо мне, О дородном добром молодце! — Как приехали казаченьки на двор, Взяли, взяли Николушку во полон, Мне не жалко, что его то взяли, А мне жалко, что не крепко связали: Развяжется, раскуется, утекет, Со меня же буйну голову ссекет.

480

«Матушка, да чьи ж это кони…»

Песня, когда приезжают за невестой везти ее к венцу

— Матушка, да чьи ж это кони Государыня, да чьи вороные? — Дититко, Ивановы кони, Милое, его вороные. — Матушка, к двору подъезжают, Государыня, в новы сени входят. — Дититко, не бось, не пугайся, Милое, не бось, я не выдам. — Матушка, в горницу входят, Сударыня, в новую входят. — Дититко, не бось, не пугайся, Милое, не бось, я не выдам. — Матушка, за убраный стол садятся, Сударыня, за дубовый садятся. — Дититко, не бось, не пугайся, Милое, не бось, я не выдам. — Матушка, за руки берутся, Сударыня, за белые берутся! — Дититко, господь бог с тобою, Милое, господь бог с тобою!

481

«Вейся, вейся, хмелюшко…»

Вейся, вейся, хмелюшко, Через тын на улицу, Ко мне во зеленый сад: Во зеленом садику Привольице вольное, Раздолье широкое. По том по раздольицу Ходил, гулял молодец, Склонил свою голову На правую сторону. Увидала матушка С высокого терема: — Дитя ль, мое дитятко, Дитя, чадо милое, Что ходишь не весело, Гуляешь не радостно? — Сударыня-матушка, Товарищи женются, И мне младцу надобно. — Женись, мое дитятко, Женись, мое милое, Возми себе, дитятко, Княгиню боярыню. — Сударыня-матушка, Та мне не жена будет, Тебе не невестушка. В соседа есть девушка Она мне понравилась: Она мне жена будет, А тебе невестушка.

482

«Раскасатый мой селезень…»

Раскасатый мой селезень, Ой ли, ой ляли, селезень. Да где же ты был, пробывал? Ой ли, ой ляли, пробывал. — Да я был, был, пробывал. Ой ли, ой ляли, пробывал. Уж я был на море: Ой ли, ой ляли, на море. Как все утушки хороши, Ой ли, ой ляли, хороши, Раскасатые пригожи. Ой ли, ой ляли, пригожи. Одна утушка лучше всех, Ой ли, ой ляли, лучше всех. Раскасатая лучше всех. — Ой ли, ой ляли, лучше всех. Разудаленькой добрый молодец, Ой ли, ой ляли, добрый молодец. Да где же ты пробывал? Ой ли, ой ляли, пробывал. — Уж я был, был, пробывал, Ой ли, ой ляли, пробывал. Уж я был у тестя, Ой ли, ой ляли, у тестя. Я у ласковой у тещи. Ой ли, ой ляли, у тещи. Как все девушки хороши, Ой ли, ой ляли, лучше всех. Одна красная лучше всех, Ой ли, ой ляли, лучше всех.

483

«В'нас при вечере, вечере…»

Поется на девичнике

В'нас при вечере, вечере, При Авдотьином девичнике, При великой было радости, Прилетел к ней и ясен сокол; Ён садился на окошечко, На серебряну причаленку, И сломал, сломал причаленку, Што разбил, разбил окошечко. Как услышала ея матушка: — Ты дитя-ль мое, дитятко, Ты дитя-ль мое милое! Приучай ты, приучай ты сокола, Ясного сокола залетного, Доброго молодца заезжего. — Я бы рада приучила молодца, Мое сердце ни’брачается, В головушке ум мешается, Белы ручки опускаются.

484

«Луга мои, вы зеленые…»

Сговорная

Луга мои, вы зеленые, (2) Полны воды налилися; (2) Куда вода сотекать будит? (2) Стекать воде во колодезь, (2) С колодезь в быструю речку. (2) Города мои строильные, (2) Полны господ понаехали; (2) Они думушку думали: (2) Кому у нас воевать будить? (2) А и хто у нас воителем будить? (2) — Воителем сходатой сват. (2) Подвойщицей свашинька. (2)

485

«Улица, моя улица…»

Хороводная

Улица, моя улица, Улица широкая! Ой ляли, ой ляли, улица широкая! Мурава моя, мурава моя, Мурава зеленая! Озеро мое, озеро, Озеро глубокое! По том ли по озеру Плавал лебедь с лебедушкой. Лебедек — Сергей сударь, Сергей Андреянович; Лебедка — Татьянушка, Татьяна Григорьевна. Просилась Татьянушка Поиграть на улицу: — Ты, Сергей Андреянович, Пусти грать на улицу! — Я тогда тебя грать пущу, Когда девять сынов родишь, Когда девять сынов родишь, Десятую себе дочерь, Десятую себе дочерь, За дочерью сама пойдешь.

486

«Да не темная, не зеленая дубрава…»

Да не темная, не зеленая Дубрава, Ой ляли, али ляй, али, дубрава. Да не гордая, не спесивая Палагея. Не знала она, што с гордости Затеять. Затеяла 'на затеюшку Большую: Запрудила 'на широки пруды Перстнями, Запрудила 'на широки реки Платками, Поставила ’на стороженек На броду: — Вы стойте, мои стороженьки, Страженьку; Тут будить ехать сходатой сват С поездом. — Не доехавши, с ворона коня Слезаить, Не дошедши, он востру саблю Вымаить. Он и хочить ли стороженьку Срубити. — Не для тебя стороженька Стояла, Не для тебя, Палагеюшка Рождена, Не для тебя Григорьевна Вскормлена, — Да не гордая, не спесивая Палагея Не знала она, што с гордости Затеять. Затеяла ’на затеюшку Большую. Запрудила 'на широки пруды Перстнями; Запрудила 'на широки речки Платками, Поставила ’на стороженек На броду: — Вы стойте, мои стороженьки, Страженьку; Тут будет ехать Сергей сударь С поездом; Тут будить ехать Андреянович С красным. — Не доехавши, с ворона коня Слезаить, Не дошедши, он востру саблю Вымаить; Он хочить ли стороженьку Срубити. — Вот для тебя стороженька Стояла, Вот для тебя Пелагеюшка Рождена, Вот для тебя Григорьевна Вскормлена.

487

«Вдарили, вдарили, вдарили гусли по чисту полю…»

Тоже

Вдарили, вдарили, вдарили гусли по чисту полю, Вдарили гусли по чисту полю, Пролились, пролились, пролились слезы по синем морю, Пролились слезы по синем морю. Я ль молода, я ль молода, я ль молода думу думала одна, Я ль молода думу думала одна; Думала, думала, думала, подумала сама себе одна, Думала, подумала сама себе одна: Как же мне, как же мне, как же мне быть на чужой стороне? Как же мне быть на чужой стороне? Как привыкать, как привыкать, как привыкать ко чужой семьи? Как привыкать ко чужой семьи? Как назвать, как назвать, как назвать свекра батюшкой? Как назвать, как назвать, как назвать свекровь матушкой? Как назвать свекровь матушкой? Научил меня, научил меня, научил меня миленький дружок, Научил меня миленький дружок: Назови свекра, назови свекра, назови свекра батюшкой, Назови свекра батюшкой; Назови свекровь, назови свекровь, назови свекровь матушкой, Назови свекровь матушкой. От горя, от горя, от горя свекор батюшка, От горя свекор батюшка; От тоски, от тоски, от тоски не родной мой отец, От тоски не родной мой отец; От горя, от горя, от горя люта свекровь матушка, От горя люта свекровь матушка, От тоски, от тоски, от тоски неродная моя мать, От тоски не родная моя мать!

488

«Павлова матушка всюё ночушку не спала…»

Когда отпускают жениха на сговор

Павлова матушка Всюё ночушку не спала, Али ляй ляли, не спала, Да и Павлушку собирала: Да и поедем мы, Павлушка, Али ляй ляли, Павлушка, Да и поедем жениться! Шурья-братья сустренуть Али ляй ляли, сустренуть, Со свинами, со медами, Будут тебя угощать, Али ляй ляли, угощать. Будут тебя потчивать, Будут тебе винца подносить. Али ляй ляли, подносить, Да не пей винца из корца, Вылей коню на гриву Али ляй ляли, на гриву, Сивогривому на сиву, Сивогривому на сиву. Али ляй ляли, на сиву. У коня грива колесом, А Павлушка молодцом. Али ляй ляли, молодцом.

489

«У ворот конопелка, у ворот зеленая…»

Поется на сговоре

У ворот конопелка, У ворот зеленая, Ай ляли, али ляй ляли, у ворот зеленая, У ворот зеленая, Тонкая, высокая. Ай ляли, али ляй ляли, тонкая высокая. Да на той конопелке Да сидят легки пташки, Ай ляли, и проч. Сидят, распевают. Они прочь улетают. Да сидить, сидить, отлетаить Дорогая гостенька, Авдотья у батюшки; Да живет, отживаить, Она прочь отъезжаить Во иную деревню, Не в суютную семью, Ко и лютому свекру, Ко лютой свекровьи.

490

«Уж мы тебе, Авдотьюшка, говаривали…»

Тоже

Уж мы тебе, Авдотьюшка, Говаривали, Ай ляли, али ляй ляли, говаривали. Уж тебе, Андреевна, Приказывали: Не вставай, не вставай, Авдотьюшка, Раненько; Не гладь, не гладь головушку Гладенько; Не ходи, не ходи раным рано По воду; Не черпай, не черпай рано ’з пролуби Да воды: Да на пролуби, да на пролуби Два голубка; Да один голубь, да один голубь Та гудеть, От батюшки, от матушки Отведеть; Да другой голубь, да другой голубь Та гудеть, Ко люту свекру да свекровушки Приведеть.

491

«Уж ельник, мой ельник…»

Уж ельник, мой ельник. Часто́й мой березник, О ло, ло, ло, ло, ло, частой мой березник! Колодезь, колодезь, Колодезь студеной! Разлился колодезь По лугам, по болотам, По стежкам, дорожкам. По той по дорожке Мне к батюшке ехать, Мне пир пировати, Мне братцы женити, Сестру сговорити. Братца я не женила, Сестры не сговорила. Колодезь, колодезь…[98] Я братца женила, Сестру сговорила. Дарил миленький дружок. С него перстень потускнел? Носил перстень смирный сын.

492

«Добрый молодец по горницы похаживает…»

Добрый молодец по горницы похаживает, Калену стрелу заряживает, Калена стрела приказывает: — Ты лети, лети, калена стрела, на быстру реку. Ты убей, убей, калена стрела, сизого селезня, На каменной стене убей белого голубя, В высоком терему — красну девушку-душу: Сизой селезень — кушанье моё, Белый голубь — охота моя, Красная девушка — невеста моя.

493

«Долина-долинушка, раздолье широкое!..»

Долина-долинушка, Раздолье широкое! На этой долинушке Выростала рощица, Рощица зеленая. Белая, кудрявая. Из-за этой рощицы Заря занималася, Солнце выкоталося, Светит, светит солнышко Зимой не по-летнему: Любит парень девушку, Любит не по-прежнему. Любил, все обманывал, Замуж уговаривал: — Пойди, пойди, девушка, Пойди за меня замуж За доброго молодца, За горького пьяницу. — Нейду, нейду, молодец, Нейду, не подумаю, И чужого разума, Девка, не послушаю.

494

«На улице то дождь, то снег…»

На улице то дождь, то снег, Вью-вью то дождь, то снег, То дождь, то снег, то вьялица, То вьялица-мятелица, Крутит-мутит, в глаза несет, Меня, младу, свекор кличет, Для свекорушка, для батюшки, Сама с места не тронуся, Не тронуся, не ворохнуся. На улице то дождь, то снег, То дождь, то снег, то вьялица, То вьялица-мятелица, Крутит-мутит, в глаза несет. Меня, младу, свекровь кличет. Для свекрови, для матушки, Сама с места не тронуся, Не тронуся, не ворохнуся. На улице то дождь, то снег, То дождь, то снег, то вьялица, То вьялица-мятелица, Крутит-мутит, в глаза несет. Меня, младу, мил друг кличет, Ддя милого для дружочка Иду-иду скорешенько, Скорешенько, торопнешенько, Вью-вью торопнешенько.

495

«Девушка лесом шла…»

Девушка лесом шла, Красавица темным шла, Своего дружка не нашла. Показалось девушке: Во лесу листья шумят, Белая березынька К сырой земле клонится. На эту березоньку Слеталися пташечки: Соловей с кукушкою; Кукует кукушка По своем теплом гнезду, Горюет горюшечка По своем она горю.

496

«Несчастному деревцу бог листу не дал…»

Несчастному деревцу бог листу не дал, А мне, красной девушке, бог доли не дал: Отдал меня батюшка далеко замуж. Я скинуся, горькая, кукушечкою, Полечу я, горькая, к батюшке во садок, Сяду ли я, горькая, в саду под окном. Как большой-то брат сказал: «Ружье заряжу», А средний брат сказал: «Пойду застрелю», А меньшой-то брат сказал: «Пойду погляжу, Не наша ли, горькая, с чужой стороны?»

497

«Мужик пашеньку пахал…»

Мужик пашеньку пахал, Сам на солнышко глядел: Еще попашу, Еще погляжу! Как чужи-то жены Мужьям завтракать несут, А моя шельма жена И обедать не несет. Уж я выпрягу лошадку, Я поеду во луга, Пущу коня во росу, А сам вырежу лозу На свою курву жену. Приезжаю ко двору, — Жена ходит по двору, Да набеленная, Нарумяненная. Уж я брошу лозу, Поцалую жену: — А где, жена, была, Где, сударыня моя? — Я была, сударь, была, У соседа на пиру. — А и что жена, пила, Что, сударыня, пила? — Я пила, сударь, пила, Я и мед и вино, За твое, сударь, здоровье Стакан меду выпила. — Да спасибо же, жена: Не забыла про меня; Не могу тебя забыть, Я не знаю, как избить.

498

«Ни бушуйтя, ветры, ветры, ветры, в чистом полю…»

Ни бушуйтя, ветры, ветры, ветры, в чистом полю, Ни валяй, ни шатай, мороз, сосну, Што сосне ли в бору стаеть тошно, Што ни так тошно, стоеть нивозможно; Ни водой-то корень, корень подмываить, — Молодой горностай к корню подбигаить, Молодой-то корень, корень подъидаить; С Волги-матушки вода протикаить, Молодой-то корень, корень подмываить. Как сосёнушки мокушичка засыхаить; Над мокушичкой пчелки вьютца, — Как у молодца кудри вьютца.

499

«Ой, куда мне недоросточка куда дети?..»

Ой, куда мне недоросточка Куда дети? Положу я недоросточка Спать от стенки, — От стенки недоросточек Он озябнет; Ой куда же мне недоросточка Куда дети? Положу я недоросточка У середечку, — У середечке недоросточек Задохнется. Ой, куда ж мне недоросточка Куда дети? Положу я недоросточка Спать от краю, — Да от краю недоросточек Он убьется, Он убьется недоросточек, Расшибется. Ой, куда ж мне недоросточка Куда дети? Заверну я недоросточка В дерюженку, Положу я недоросточка В тележенку, Запрягу я недоросточку Лошаденку, Повезу я недоросточка В чисто поле, Во чисто поле, На раздолье, Привязу я недоросточка Ко березе.

500

«Ой, матушка, не могу…»

Ой, матушка, не могу, Сударыня, не могу! Э-э-э-ха-хо, Э-э-э-хти мне! Хочу хлеба да меду! (Припев) Отдавали молоду На чужу сторону, Не в сваютную семью: Только свекор, да свекровь, Да четыре деверья, Три невестушки, Две золовушки, Да две тетушки. Как ведут молоду, Уговаривают, Да и свекор говорит: — К нам медведицу ведут! А свекровья говорит: — Людоедицу ведут! — А деверья говорят: — Разори-домок ведут! — А невестки говорят: — К нам непряху ведут! — А золовки колотовки Подкалачивают! А две тетушки стоят, Все про то же говорят! Позволь, батюшка родимый, Мне по горнице пройти, Правду выговорить: — А медведица, батюшка, Во темном лесу! Людоедица, матушка, Лютая свекровь! А вы, братья соколы, У вас жены таковы! Вы, невестушки, Сами в людях живете! Вы, золовушки, Сами в люди пойдете! А вы, тетушки, Вы не вказывайте Во чужом дому! Как поставлю на порог, Да в три шеи до ворот! — Как за то ль меня муж Да и больно бил, Привязал нитку На соломинку; И со этого побоя Три недели лежала, Три без памяти была!

501

«Уж ты, роща моя, роща темная и зеленая!..»

Уж ты, роща моя, роща темная и зеленая! Ты с чево, роща, засохла, С чево, зелена, поблёкла. Не дождамши поры-время. Поры-время, теплава лета? Разбессчастная кукушка нигде гнездушка ни совьить, Нигде ни совьить, ни сагреить; Распрабедная салдатушка нигде местушка не найдить, Нигде местушка не найдить, ни сживетца. Ах диверья, Всё кабелья, По подлавичьям лежали, На меня, младу, рычали. А золовки, Калатовки, Нипокрытаи головки, Ат стала прочь атганяли, Из рук ложку вырывали, Са двора долой сганяли, На работу пасылали. Адна матушка свекровья за вороты выходила, Ва след мне громким голасом кричала: — Воротись, мая салдатка, Ты па сыну мне невестка; Сын приедить, он и спросить: Ой ты, матушка родная, Где жена мая младая?

502

«Ах, утушка лугавая…»

Ах, утушка лугавая, Малодушка маладая, Где была, побывала, Где ночуньку ночевала? — Я первую ночку Ва лесочку, Другую ночку Ва садочку, Ва малиновам кусточку. Тут ишли, прошли удалые Два малодчика маладые; Они вырезали па пруточку, И сделали па гудочку. Эх вы, гудки, ни гудитя, Мене, младу, ни будитя!

503

«Ржевские прикащики злы, лукавы…»

Ржевские прикащики Злы, лукавы; (2) Они думали, гадали В чистом поле: (2) — Мы скинемся, ребятушки, По полтине, (2) Мы купимте, ребятушки, Да новый струг, (2) Поплывемте, ребятушки, Вдоль по Волге. — (2) Плыли, плыли, ребятушки, Становились, (2) Что под славной под губерньей Под Калугой. У кунца-то у богата Дочь хороша, Просилася у батюшки Погуляти, А ржевских-то прикащичков Поглядети. А ржевские прикащички Злы, лукавы, От бережка на стружочек Мост мостили, А во скрипочку играли Во новую, Красную девушку манили Молодую. Переманули красавицу На новой струг, Посадили красавицу За дубов стол, Напоили красавицу Пивом, медом, Пивом, медом, красавицу Сладкой водкой. Где сидела красавица, Там уснула, Проснувшися красавица Взговорила: — Я думала — у батюшки В теремочке, — У ржевского прикащичка На стружечке, Я думала — у батюшки На перинах, — У ржевского прикащичка На коленях. Ты прости, прощай, мой батюшка, Заочно! Вы простите, вы прощайте, Белы палаты! Вы простите, вы прощайте, Цветни платья! Ты прости, прощай мой Зеленой сад! Уж и мне ли по садику Не гуляти, Сладких яблочек, наливчатых Не рвати.

504

«За горами, за долами…»

За горами, за долами, За судейскими крючками Весь народ пропал! Как крючки-то нынче ловки, В них совести нет, У них совести не стало, Правосудие пропало, От белых бумаг; А Бориска-то горбатый Гребет денежки лопатой, Черт знает, за что, Подбирает все бумажки, Да кладет их возле ляшки Для выгод своих; Бирюков был при разряде, А душа его во аде Пламенем горит; Он поставил себе столик, И сидит словно разбойник В железных очках!

505

«Из-за лесу, лесу темного…»

Из-за лесу, лесу темного, Из-за садику зеленого Заходили тучи грозные, А другие непогожие Со дождями, со морозами, Со снегами со глубокими. Собиралась дочка от матери, Она ехала, не доехала, Среди леса становилася, Ко дубочку приклонилася, С соловьями думу думала, С молодыми думу крепкую: — Соловей ты мой, соловушко, Соловей ты мой, вольна пташечка! Полети же, мой соловушко, На родимую сторонушку, Ты скажи, скажи, соловушко, Мому батюшке низкой поклон, А матушке челобитьице: То-то, матушка, неволюшка, Да, сударыня, боярский дом! Посылают меня, молоду, В полночь с ведром одну по воду, И разутую и раздетую, И холодную и голодную. На мое ли на несчастьице Налетели гуси серые, Возмутили воду свежую; Уж я той ли воды час ждала, А другой час слезно плакала, А на третий час домой пошла, Ко белу свету ко двору пришла.

506

«Не студён-холоден ветерок поносит…»

Не студён-холоден ветерок поносит. Дуняша! По чистому полю, Дуняша! По чистому полю, В зеленой дуброве, Дуняша! В зеленой дуброве. Не дубровушка в лесе расшумелась, Дуняша! Во бую́, во шуму́ ничего не слышно, Дуняша! Только слышен один голос человечий, Дуняша! Не простого человека — казака донского, Дуняша! Как донской казак пашеньки не пашет, Дуняша! Посеву не сеет, Дуняша! Посеву не сеет: Только козак по роще гуляет, Дуняша! Он по рощице гуляет, во скрипку играет, Дуняша! Он во скрипочку играет, Дуню забавляет, Дуняша!

507

«Рябина, рябинушка, рябина кудрявая…»

Рябина, рябинушка, рябина кудрявая, Ишшо моложавая! Как тебе, рябинушке, как тебе не скучитца, На все луга глядючи!.. Молодая молодушка, как тебе не скучитца За старым за мужем, На стараго глядючи!.. — Кумушки, голубушки, Сестрицы, подружуньки, Пойду ли я по солнушку, Сбираю ли по зернушку: Наварю пива пьянова, Напою мужа старова; Положу ево середи двора, Середи двора широкова; Накрою соломою, Соломою гречишною, Зажгу пук лучинушки. Выйду я на улицу, Закричу я громким голосом: — Люди добрые! моево мужа гром убил, Моево мужа гром убил, Маланьёй сожгло.

508

«Атдають мене младу…»

Атдають мене младу На чужу дальню старану, Не за ровнюшку! Не с дабром мене встречають, Все абгаваривають; Свекар батюшка гаварить: — Нам медведицу ведуть! — А свекровья гаварить: — Лютаедицу ведуть! — Диверья-то гаварять: — Нам неткаху ведуть! — А заловки гаварять: — Нам непряху ведуть! — Тетушка у печи стаить, Пра меня же гаварить; А немилай-то на палатях лежить, Искосясь на меня глядить. Мне малчать молоденьки, — Мене дурай назовуть; Ты касись — не касись, Не баюся я тебе, Не побьёшь ты мене! Медведица, батюшка, В берлоги живеть; Лютаедица, матушка, Ва дремучих лесах; Диверья-то галубчики, Неткахи — всё жены ваши! А непряхи-то, матушка, Это всё — дочери тваи! Ах и черт ли тебе, Тетушка, спрашиваить К нам хадить, Да пра мене гаварить! Я наставлю на парог, Да в три шеи да варот: Ты не станешь к нам хадить, Про мене гаварить!

509

«Через леса, леса темные…»

Через леса, леса темные Пролегала дороженька, Широки́м она не широ́ка. По той по дороженьке Мать дитя провожала, Мать дитяти приказала: — Ты живи, живи, мое дитятко, На чужой дальней сторонушке, Держи голову поклонную, Ретиво сердце покорное! — Сударыня, моя матушка, Со поклону голова болит, С терпения сердце высохло!

510

«Калина с малиною, что ты рано расцвела?..»

Калина с малиною, Что ты рано расцвела? В ту ль пору-времечко Мать сына родила. Не чаяла матушка Сына милого избыть, Сжила, сбыла матушка За единый за часок; Построила матушка Сыну легкое судно, Сама вышла матушка На крутенькой бережок, Воскликнула матушка Своим громким голоском: — Вернись, вернись, дитятко, Воротися ты назад! — Нельзя, нельзя, матушка, Воротиться мне назад: Легкое суденышко Против волны не стоит. Против волны не стоит, За волной шибко бежит. А вернусь я, матушка, Через двадцать пять годов, Я скинуся, матушка, Мелкой пташкой соловьем, Прилечу я, матушка, В твой зеленый сад гулять; Там сяду я, матушка, На ракитовом кусте, Запою я, матушка. Своим звонким голосом: Воротился, матушка, Твой возлюбленный сынок!

511

«Заря моя, зорюшка…»

Заря моя, зорюшка, Да заря белая, Игра девичья! Играть хочется, Слезы котятся, — Играть не велят, Все заказывают, Заговаривают. Я украдуся, Наиграюся, Я тишком, Лужком, Со милым дружком, Вечеринкою, Со лучинкою. По мосту, мосту По калиновому, По другому мосту По малиновому, По третьему мосту Бояре ехали, Да бояре глупые, Неразумные, Нерассудливые, Беспорядливые, Недогадливые.

512

«Ой, по морю, морю синему…»

Ой, по морю, морю синему, По синему, по волнистому, Плыла лебедь, лебедь белая. Ни встряхнется, ни ворохнится, Сине море не всколыхнится. Пришло время — встрепенулася, Сине море всколыхнулося. Где ни взялся там ясен сокол, Убил лебедь, лебедь белую, Он кровь пустил по синю морю, А пар пустил по поднебесью, А пух пустил по чисту полю. Ту кровь пила бела рыбица, Тот пар пропал в по поднебесьи, Тот пух брали красны девушки Милу дружку на подушечку. Где ни взялся добрый молодец, Все девушки поклонилися, — Одна девка не поклонится, Своим сердцем не покорится. Грозил парень красной девушке: — Ну, добро ты, красна девушка, Вот дай дожить мне до осени, Возьму тебя за себя замуж, — Будешь знобить резвы ноженьки. — Красна девка поклонилася, Своим сердцем покорилася.

513

«Уж вы, горы мои, горы Воробьевские!..»

Уж вы, горы мои, горы Воробьевские! Ничего-то горы, горы не породили, Породили горы один бел горюч камень; Из-под камушка течет, течет речка быстрая, По прозванью речка, речка-то Смородинка, Как на той ли речке стоит част ракитов куст, На кусту-то сидит млад сизой орел, Во когтях-то держит, держит черного ворона, Он не бьет, не дерет, только его спрашивает: — Ты скажи, расскажи, гдо гулял, погуливал? — Уж я был-побывал в широкой степи, Что в той ли степи, степи Саратовской, Уж я видел, видел диво-дивное: Что лежит-то, лежит тело белое, Что никто-то к телу, к телу не приступится. Прилетали к телу, к телу да три ластушки: Как и первая-то ластушка — его родная матушка, А другая ластушка — его молода жена, Уж как третья-то ластушка — его родная сестра. Уж как мато-то плачет, плачет, как река льется, А жена-то плачет, плачет, что ручей бежит, А сестра-то плачет, плачет, как роса росит.

514

«При долинушки стоял куст калинушки…»

При долинушки стоял куст калинушки, Ай да на кусте-то сидит млад соловьюшек; Он сидить, сидить и громко свищет. Доброй молодец сидить в неволюшки, Сидить, слезно плачить; Во слезах разудалой письмо пишеть: «Растоскуйся ты, моя сударушка, По мне растоскуйся; Што я сам по тебе стосковался, сгоревался. А малёшуник после сваво батюшки остался; А родную матушку свою чуть запомню». — Кто же тебе, маво сиротинушку, вспоил, вскормил? — Вспоил мене православный мир; А взлелеяла Волга-матушка; А кудри завила ты, сударушка, Она вила, вила, приговаривала: Когда кудри разовьются, Тогда мысли разойдутся.

515

«Ты взойди-тка, солнца краснае…»

Ты взойди-тка, солнца краснае, Над горой над высокою, Над поляною над широкою, Над дубравыю над зиленыю, Подогрей ты нас, добрых молодцов, Людей бедныих — солдат беглыех, Солдат беглыех, безбилетныех, Безбилетныех, беспачпортнаих! Мы ни воры были, ни разбойнички, Государевы были плотнички, Да мы плотнички, мы топорнички; Да мы строили церковь Знаменья, Церковь Знаменья осьмиглавую, Как на осьмой главе крест серебреной, Што на том кресту соловей сидить, Высоко сидить, далико глидить, Далеко глидить на сине моря; На синем море два кораблика, Два кораблика, третья лоточка; Хорошо лотка изукрашина, Ружьями, саблями лотка йюставлена, Молодцами лотка усажена, Молодцами все рабятами, Гренадерами все солдатами; На носу лотки атаман с ружьем, На корме сидел есаул с веслом, Посеред лотки бел шитер стоить, Под белым шатром золота казна, На казне сидить красна девушка, Атаманова полюбовница, Есаулова сестра родная; Приюснула красна девушка, Приюснула, тут жа про́снулась, — Нихорош-то сон ей привиделся: Атаману быть повешену, Есаулу быть застрелену. Как со вечеру было притуманило, Со полуночи припорошило, Ка белу свету заморозило, — Увидала я братца роднова!

516

«Уж вы, горы мои, горы крутыя!..»

Уж вы, горы мои, Горы крутыя! Ничего вы горы Горы не породили, Породили вы горы Один бел-горюч камень. Из-под камушка течет, Течет речка быстрая, Речка быстрая, Еще бережистая, Как на той ли речке Стоит част ракитов куст, Как на том ли на кусту Сидит млад сизой орел, Во когтях он держит, Держит сизова ворона, А еще он держит, Держит сиза голубя, Он не щипит, не дерет, Только в нево спрашивает: — Уж ты где, ворон, был. Где сизой погуливал? — Уж я был-побывал, Был я на донских степях, Уж я видел там, Видел диво дивное, А еще там видел, Видел чудо чудное, Что лежит там тело, Лежит тело белое, Что никто-то к телу, Никто не приступится, Приступились к телу, К телу да три ласточки, Да три ласточки, Три белы касатушки: Первая ластушка — Его родная матушка, Другая ластушка — Его родная сестра, Третья ластушка — Его молодая жена. Вот как мать-то плачет, Плачет, как река течет, А сестра-то плачет, Плачет, как ручей бежит, А жена-то плачет, Плачет, как роса падет.

517

«Ты о чем, о чем, Маша, плачешь…»

Ты о чем, о чем, Маша, плачешь, Понапрасну слезы льешь? — Ну и как же мне, Маше, не плакать, Ну и как горьких слез не лить? Что один, один был зеленый сад, Да и тот стал засыхать! Что один в саду был соловейко, Да и тот стал вылетать! Что один, один был любезный, Да и тот стал забывать! Я пойду с горя я на башню, Весь день там просижу. Я на все четыре стороны, Я на все буду смотреть: Что по Питерской по дороженке Да не пыль столбом пылит, — Со Московской ли со сторонке Молодой курьер бежит. — Ты, курьерчик мой, голубчик, Ты куда скоро бежишь? — Ты голубушка, душа Маша, Я из армии в Москву! — Ты, курьерчик, мой голубчик, Ты какую весть несешь? — Голубушка, душа Маша, Я не радостную весть: Твоего дружка любезного На свете давно нет. — Ты, курьерчик мой, голубчик, Ну, который тому день? — Что девятый день в проходе, А десятый настает.

518

«По славной, славной Питерской дорожки…»

По славной, славной Питерской дорожки, Там шли-прашли салдаты маладые, Што за ними идуть матушки родные, Во слизах пути-дорожиньки ни видють, За рыданьицами словечка ни промолвють. Што возговорють солдаты молодые: — Ни сходить вам на белу свету за нами, Ни смачить-то вам сырой земли слизами. — Ни сизой голубь по воздуху литаить, Ни сизу голубь голубушку шукаить, Ни ясен сокол с тепла гнезда слитаить, Он ни малых своих деток оставляить, — Молодой солдат с квартерушки съизжаить. Што ни отец ни мать солдата провожають, — Уважила, уважила красна девка, Красна, красна девка Катерина, Катерина, Катерина сиротина: — Када б мне, када б мне, красной девки, Красной девки, красной девки прежния воля! Прежня воля, прежня воля — быстрые крылья! Быстрые крылья, быстрые крылья голубины! Я взвилась бы, молоденькя, полетела, Игде милава хватера, там бы села, Там бы села, краватка, там бы пала, Там бы пала да пропала!

519

«Горе, гореванье…»

Горе, гореванье, Чежалое ваздыханье! Чежалей таво не будить, Што жена мужа не любить, Не любить, ненавидит. Я паеду с горя в горад, Я возму денег не мала, Я наймуся ва салдаты, Атслужу я с годам двадцать!

520

«За рикою за Нивой было, за Нивагою…»

За рикою за Нивой было, за Нивагою, За другою за рикой, речкой Пирибрагою, Ни ковыл ли трава-травушка шитаитца, Што шитался, валялся за душа моя, Што за душичка — мил-сердешный друг; Што ни сам зашол, ни сваей охотою, Занисло ж мине, моладца, ниволюшкой, Што ниволюшка — жизь боярская, Жизь боярская, еще служба царская; Што ни звёзды, звёзды с нёба сыпались, Они сыпались, рассыпалися, Рассыпалися они по синю ли морю.

521

«Не кукушка, братцы, во сыром бору, бору куковала…»

Не кукушка, братцы, во сыром бору, бору куковала, Не соловьюшка, братцы, в зеленом саду громко, звонко свищет, — Добрый молодец только в неволюшке слезно, горька плачет: — Никогда ж то в мене, раздоброго молодца, тоски-горя не бывало, А вот нынешний день, братцы, денечек тоска-горе меня обуяла! Что куют, куют меня, доброго молодца, куют во железа, Что везут, везут меня разудалого, везут во солдаты, Что никто, никто по мне, молодцу, не плачет, не тужит — Ох, поплакала по мне, порыдала матушка родная, А еще по мне завдалому — красная девица!

522

«Шли-прошли обозы…»

Шли-прошли обозы, За обозами матросы. Они шли, прошли слободою, Звали Дунюшку с собою: — Пойдем, Дунюшка, Пойдем с нами! У нас, Дунюшка, жить привольно, Работать у нас охотно; У нас домы всё каменные, Текут речки медовые; У нас горы восковые, В горах камни дорогие. — Не обманывайте, солдаты, Я сама про то, про все знаю: У вас домики — палатки, У вас горы земляные, В горах камни всё простые, Текут речки слезовые!

523

«Деревня большая…»

Деревня большая. Ва той ва деревни стояли салдаты, Салдаты маладые, Три братца радные: Первай брат Ивашка, Другой брат Федюшка, А третий Андрюшка; У Андрюшки жена Клюшка, Акулинушка бурлива, Ана три ества варила: Первое ество — малошная каша, Другое ество — тесто салажона, Третье ество — пираги пшенишны.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В КАЛУЖСКОЙ ГУБЕРНИИ

ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

524

«Соболями Прасковьюшка все леса прошла…»

Соболями Прасковьюшка все леса прошла, Соболями Лукиньишна леса тёмные. Крыла леса, крыла леса алым бархатом, В путь катила́, в путь катила́ золотым кольцом; Прикатила, прикатила ко синем морю, Закричала Прасковьюшка громким голосом: — Есть ли здесь на море перевощички, Кто б перевез меня молоду на тое сторону, На тое сторону, на тос сторону, на Козельскую? — Николай сударь Васильевич из-за гор соколом: — Я по тебе, Прасковьюшка, корабль пришлю, Корабль пришлю со боярами. — Не присылай, не присылай, Николай сударь, корабля по мне, Не присылай, Васильевич, со боярами: Корабль — судно́ качливое, Я дитя у матушки пугливое; Бояре твои, бояре твои насмешливые, Я дитя у матушки стыдливое. — Я по тебе, Прасковьюшка, сам приеду. Я тебя на руках перенесу.

525

«У поля соловьюшка кричала…»

У поля соловьюшка кричала, В чистом молоденькой кричала. В тереме Прасковьюшка плакала, Гнев клала на родимого батюшку: — Молоду в чужи люди отдают; Останется зеленый сад без меня, Завянут цветочки в саду: Аленькой, лазоревой цветочик, Беленькой, любимой мой василек. Воставай, мой батюшка, раненько, Поливай цветики частенько, Утренней, вечернею зарею, Сверх того горючею слезою[99].

526

«Матушка, с чего в поле пыльно…»

— Матушка, с чего в поле пыльно, Сударыня, с чего запылилось? — Дитятко, кони разыгрались, Милое, вороные разыгрались. — Матушка, чьи ж это кони, Сударыня, чьи это вороные? — Дитятко, Николаевы кони, Милое, Васильича вороные. — Матушка, на двор они едут! — Дитятко, не бось ты, не бойся, Милое, не бось, не пугайся, Не отдам в чужие люди. — Матушка, на двор въезжают, Во горницу гости идут! — Дитятко, не бось ты, не бойся, Милое, не отдам в чужи люди. — Матушка, за рученьку меня берут, Сударыня, за дубовый стол сажают! — Дитятко, пойди, бог с тобою, Милое, господь над тобою.

527

«Не трубушка трубит рано на зари…»

Не трубушка трубит рано на зари: Аннушка плачит по русой по косы, Ивановна плачит по девичьей красы: — Свет моя косынька, русая коса, Вечер тебя, косынька, девушки плели, И золотом русую перевивали, Жемчугом русую перенизали. Как и бог судит Николы Ивановича: Прислал ко мне сваху немилосливую, Не милосливу, не жалосливу; Взяла мою косыньку рвать, порывать, Золото на косыньке все изорвала, Земчуг на русой весь рассыпала.

528

«Ты река ли моя речинька, река моя быстрая…»

Ты река ли моя речинька, река моя быстрая, Что ты тичешь не колыхнешься, Желтым песком не взмутишься? Душа красная девушка, что ты сидишь не усмехнешься, Говоришь речи, не улыбнешься? — Сестрицы-подруженьки, чему мне смеятися? На что глядя радоватися? Моего батюшки нетути: Собрать мине есть кому, Благословить меня некому, Вы сестрицы-подруженьки, Вы пойдите на колоколенку, Вы ударьте трожды в колокол, Пробудите маво батюшку.

529

«Не пава, не пава по сеням ходила…»

Не пава, не пава по сеням ходила, А и не пава по новым гуляла, Не павлиныя перья роняла; Тут ходила, тут гуляла красна девушка круг терёма, Она ронила, выроняла горючи слезы у платочик, Отпирала, отпирала, свой немецкий замок отпирала, Говорила, говорила она, таки слова говорила: — Отоприся, отоприся, мой немецкий замок, отоприся! Отложися, отложися, полуженая цепь, отложися! Отворись, отворись, кипарисова дверь, отворися: Распахнися, распахнись, шиб-бран положок, распахнися! Встань, проснися, пробудися, ты мой батюшка родимой! Ой ни год мне в тебе годовати, Ни неделюшку гостевати, — Одну ночушку мне у вас ночевати, И тоё мне во тоске, во слезах не видати, На молитве всю ночь простояти, Чтобы дал мне бог добрую долю.

530

«По бережку я хожу…»

По бережку я хожу, По крутеньком гуляю. Плывут, плывут три челно́чка, Три рыболова. Один скажет: девица, Другой скажет: красная. Третей скажет: душа моя, Садись в мой челночик, Всегда будь весела. — Тогда я была весела, Как от матушки увезена; Тепереча душа моя Кручина обняла, Кручина обняла, Великая тоска.

531

«На́ дворе дождик накрапливает…»

На́ дворе дождик накрапливает, С правой руки перстень спадывает, Николай в Прасковьюшке спрашивает: — Скажи, скажи, Прасковьюшка, правду всю, Правду всю истинную: Кто тебе, Прасковьюшка, из роду мил? — Мил мне, милешенек, батюшка родной. — Прасковья моя, неправда твоя, Неправда твоя, не истинная, Не дело ты баишь, не речь говоришь, Мое молодецкое сердце гневишь. — На дворе дождик накрапливает, С правой руки перстень спадывает, Николай в Прасковьюшке спрашивает: — Скажи, скажи, Прасковьюшка, правду всю, Правду всю истинную: Кто тебе, Прасковьюшка, из роду мил? — Мил мне, милешенек, ты господин. — Правда твоя, истинная, Дело ты баишь, речь говоришь, Мое молодецкое сердце веселишь.

532

На ковре было на зо́лотом, На черном на бархате, Не утушка взлеталась, Прасковьюшка взметалась, Она из горницы в горницу, Красным девкам за занавесушку: — Схороните меня, девушки, Схороните меня, красные; Вон он едит погубитель мой, Вон он едит расплети-косу, Вон он едит потеряй-красу. — Что возговорит Николай сударь, Что взговорит Васильевич: — Ты не бойся, Праскофьюшка, Не пугайся, Ивановна; Не я погубитель твой, Не я раззоритель твой; Погубитель твой — батюшка, Раззорительница — матушка, Расплети-косу — свашенька, Потеряй-косу — друженька. Я сухранитель твой, Сухранил твою головушку, Находил тебя молодушку.

533

«Растопися жарко, банюшка…»

Поется на девичнике

Растопися жарко, банюшка, Разгорися, да и каменка, Рассыпься, бел жемчуг, По столу, по скатерти, По серебряному блюдечку! Расплачется да и Верушка Перед своим родным батюшкой: — Государь ты мой, батюшка! Ты на что вино куришь, Ты на что пиво варишь? — Ты дитя мое, дитятко! Да твоих гостей поить, Да твоих полюбовныих.

534

«Ты ручей, ты мой ручей…»

Ты ручей, ты мой ручей, Ладо, ручей! Бел, серебряный! Как по том ли по ручью Съезжалися гости К Сергею на свадьбу. Востужит, востужит Сергеева матушка: — Чем же ведь нам будет Гостей потчивать? — Возмолвит, возмолвит Сергей своей матушке: — Не тужи-ка, матушка, Не тужи, родимая! Наварил я, матушка, Девять бочек полпива, Десятую вина; Напёк я, родимая, Девять печей пирогов, Десятую хлебов. Упоим, укормим Гостей полюбовныих.

535

«Не во трубушки трубят по заре…»

Поется, когда жених приедет за невестой, чтобы ехать к венцу. В это время невесте чешут голову.

Не во трубушки трубят по заре, — Свет Марьюшка плачет по русой косе: — Коса ль моя, косынька русая! Вечор тебя косыньку матушка плела, Серебряным колечком матушка вила. Приехала свашенька не милостива, Что не милостива и не жалостива, Начала косыньку и рвать и щипать, И рвать и щипать, на две заплетать.

536

«Уж ты елка, ты елушка…»

Если жених или невеста сирота

Уж ты елка, ты елушка, Зеленая сосёнушка! Все ли у тебя, ёлушка, Да и все сучки, веточки, Да и все ли на макушечке? — Да и все в меня сучки, веточки; Одного сучка нетути. Да что самой верхушечки. — Да и все ли в тебе, Сергей сударь, Да и все ли гости съехались, Да и все ли полюбовные? — Да и все в меня гости съехались, Да и все полюбовные; Одного гостя нетути, Что родимаго батюшки.

537

«Выглянь, матка, во стекольчато окошко…»

Поется, когда, воротясь от венца, поезжане въедут на двор

Выглянь, матка, Во стекольчато окошко, Как сын-сокол едет, Соколушку везет, Не бывалаго гостя, Что век не бывала, Двора не знавала. Посади лебедку Под святые на лавку; Начнет же лебедка, Начнет гурковати, К дому привыкати.

538

«Выйди, мати!..»

Постся в доме невесты, когда молодых везут от венца

Выйди, мати! Выйди за вороты, Ладо, выйди за вороты, ладо. Припань, мати, Припань ко дороге: Не звенят ли подковы, Не стучат ли колёсы?

539

«Легай, легай, зайка!..»

Поется, когда приедут от венца к невестину дому

Легай, легай, зайка! По чисту полю, Ладо, по чисту полю, По зеленой дуброве; Ты зачем середь двора Проявился? — Алексей сударь Женился.

540

«Виноград расцветает…»

Величальная

Виноград расцветает, А ягода поспевает: Виноград — Сергей сударь, Ягода-то — Верушка; Им люди дивилися, Что хороши уродилися: Ой хорош Сергей сударь, Ой хорош Петрович, Хороша да Верушка, Хороша Григорьевна.

541

«Кто в роду хорош у нас?..»

Величальная. Эта песня называется «рядовая»; ею величают всех, кто сидит в ряду из женатых

Кто в роду хорош у нас? Кто в роду пригож у нас? Вот хорош Павел сударь, Вот пригож Иванович: Он охочь в полку ходить, Он горазд царю служить. Царь его пожаловал Что конем, что езжаным, Плеткою не стебаной, Красной Марьей Карповной За его за выслугу, За его молодецкую.

542

«Гусыня летала, серая летала…»

Величальная, рядовая

Гусыня летала, Серая летала. Али лёли, али лёли, али лёли. Наш чёл, это гусыня, Наш чёл, это серая, — Ан это Аксиньюшка, Ан это Ивановна, На сени ступила, Сени проломила, Бояр разбудила; Бояре вставали, Чары наливали, Аксиньюшке подносили: — Испей ся ко, Аксиньюшка, Испей ся ко, Ивановна! Не пью я, не кушаю, Бояря не слушаю; Кабы был Иван сударь, Кабы был Михайлович, Спила б я и скушала, Бояр бы послушала.

543

«Шелко́вая ниточка к стенке льнёт…»

Поется, когда молодых положат спать

Шелко́вая ниточка К стенке льнёт, Сергей-то Верушку К сердцу жмёт: — Скажи-ка мне, Верушка, Всю правду свою: Кто тебе, Верушка, Из роду мил? — Мне милёшенек Родной батюшка. — Вот это, Верушка, Неправда твоя, Неправда твоя, Не истинная. — Шелковая ниточка К стенке льнёт, Сергей-то Верушку К сердцу жмёт: — Скажи-ка ты, Верушка, Всю правду свою: Кто тебе, Верушка, Из роду мил? — Мне мила милёшенька Родна матушка. — Вот это, Верушка, Неправда твоя, Неправда твоя, Не истинная. — Шелковая ниточка К стенке льнёт, Сергей-то Верушку К сердцу жмёт: — Скажи-ка ты, Верушка, Всю правду свою: Кто тебе, Верушка, Из роду мил? — Мне мил милешенек Ты государь! — Вот это, Верушка, Правда твоя, Правда твоя, Да и истинная!

544

«Не разливайся, мой тихий Дунай!..»

Не разливайся, мой тихий Дунай! Не заливай зелены́е луга! В зелены́х лугах есть ковыль трава, В той во травушке белый олень, Белый олень — золотые рога. Мимо ехал свет Фома господин, Мимо ехал Пантелеич сударь; Он стегнул его плёточкою. Взговорит ему белый олень: — Не стегай, сударь, плёточкою! В некое время сгожусь я тебе: Станешь жениться, на свадьбу прийду, Всех твоих гостей развеселю; Стану, олень, середи я двора, Золотыми рогами весь двор освещу, Всех твоих гостей развеселю, Польше я всех Степаниду твою, Больше я всех да Степановну, Чтобы она да не плакала, Не слезила б свово белаго лица, Не темнила б своих ясных очей!

545

«Долго-то, долго до ве́чера…»

Долго-то, долго до ве́чера, Долго-то, долго соко́л не летит! Али соко́л за леса залетел? Долго-то, долго до ве́чера, Долго-то, долго жених не едет! Али жених за города заехал? По́годя немножко, жених на дворе: Сам на коне, что соко́л на руке; Грива у коня, что кольцём сведена; Хвост у коня, что люта́я змея; По́ сторону пятьдесят человек, По́ другую еще пятьдесят. Взговорит жених господин: — Есть ли у меня слуги верные? Есть ли кого мне к невесте послать? Если она спит, не будите её; Если во пиру, вы не сказывайте; Если в саду, я и сам к ней пойду! — Вышла к нему невеста его, Пала ему в резвы́я ноги: — Право, сударь, всю ночь не спала! Шила чепрак на твово коня, Твоему коню на всю красоту, Тебе, мой друг, на честь-похвалу.

546

«Ты камочка, камочка моя…»

Ты камочка, камочка[100] моя, Ты камочка узорчатая! Не давайся развертываться, Ни атласу, ни бархату, Ни той парчи на зо́лоти. Парча волю взяла, Взяла камку, развернула, Все узоры высмотрела, Все узоры узорчатые, Все цветы позолоченые. Что Настасья Семеновна, Не давайся глядеть на себя, Ни князю, ни боярину, Ни тому сыну гостиному, Что Даниле Никитьевичу. Как Данила-то волю взял, Он взял за правую руку, Повел за дубовый стол. Спросил в’ своей матушки: — Мила ль вам эта гостюшка, Дорогая невестушка?

547

«Не вылетывай, утушка…»

Начальная на девичинке

Не вылетывай, утушка, Из зеленаго тростничка. — Не сама я вылетывала: Прилетали два ястребца. Выпутали серу утушку Из зеленого тростничка, — Не выходи, Настасьюшка, Из высокого терема: — Не сама я выходила, Выводила меня матушка, Выдавал сударь батюшка.

548

«По тропинке галка шла…»

По тропинке галка шла (2) За галкою соколина: — Постой, галка, не бежи! — А ты, сокол, не держи За то крыло правое, За те перья рябые. — По сенюшкам, сенюшкам, По новеньким, новеньким Настасьюшка гуляла; За ней вслед Данила свет: — Постой, Настасья, не бежи! — А ты, Данила, не держи За ту руку правую, За мои перстни златые.

549

«По саду, по садику…»

По саду, по садику Ходил, гулял молодец, Чесал кудри русые, Чесал кудри, приговаривал: — Прилегайте, кудри русые, К моему лицу белому; Привыкай, душа Настасьюшка, К моему уму-разуму И ко нраву молодецкому! — Уж как мне, красной девушке, За досаду показалося; Уж и знать, привыкати стать, Спеси-гордости убавить, Ума-разума прибавить, Держать голову поклонну, Ретиво сердце покорно.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В РЯЗАНСКОЙ ГУБЕРНИИ

ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

550

«Не белы́е-то снежки забелелися…»

Не белы́е-то снежки забелелися, Забелелася у ста́рого седая борода. Уж как старый на коне оправляется, Своей храбростью выхваляется: — Не лучи́т ли мне бог в Царе-граде быть? Вот я Турочек всех повы́рублю, А Турчаночек во поло́н возьму! — Выезжает ли старый во чисто́е поле. Что навстречу старому злые встре́чнички:| Да что сорок их четыре разбойничка, Что хотят они стараго ограбити. — Ох вы гой еси злые мои встречнички, Да что сорок вас четыре разбойничка! Вам снять и взять с меня не́чего: Что одна на мне серьмя́жка и то серая, Но и той ли серьмя́жке цена веданая: Что и сто́ит ли серьмяжка шестьдесят рублей. Во колчане у меня стрел до пяти сот есть: Что и ка́жняя стрела стоит пять рублей, А чистых со мной денег сорок тысяч есть, А коню-то, животу́, — ему сметы нет, — Вот и тут ли разбойнички рассмехну́лися: — Что сколько мы по белу свету ни ха́живали, Мы такого дурака не наха́живали! Будто что мы у ста́раго про что спрашивали, Что и сам ли старый дурак правду сказывает! Принимайтесь-ко, ребятушки, за ста́раго! — Что снимает ли старый свой ту́гий крепкий лук, Он пускает ли калену стрелу во сы́рый толстый дуб: Расколол он этот дуб на четы́ре гра́ни. Вот и тут ли разбойнички испугалися, По чисто́му они полю разбежалися.

551

РУССКАЯ ПОЛОНЯНКА

Не буйны ветры подымались, С палат верхи посметало, В теремах двери растворяло, На столах кушанья расплескало; За столом сидит злой лихой татарин, Перед ним стоит красная девица, И не так девка стоит: Она стоит — слезно плачить. Злой лихой татарин девку унимал, Платком слезы утирал: Ты не плачь-кась, красная девка, Русская белополынянка! Я сошью тебе конью шубу.

552

ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ

Как не из-за лесов-то дремучи́х стая воронов слеталася, Соходился весь московский народ на площадь Красную, На тою ли площадь Красную, на Ивановскую. Уж на той ли на высокой колокольне В большой колокол зво́нили. Ох, и братцы, что-то у нас делается, Уж не чудо ли какое совершается? Во дворце что-то все взволновалися, Все лакеи, все прислужнички взсуетилися! Уж не бояре ли взбунтовалися, Уж не злыя ли собаки повзбесилися, Уж и жив ли наш православный царь, Православный царь Василий Иванович? Уж и что, братцы, во дворце его не видно, Что косящеты окошечки все завешаны? Как и взго́ворит в народе удалой молодец: — Ох, вы братцы, вы не знаете беды-горести, Что царя нашего Василья злы бояре погубили, Злы собаки погубили, во Сибирь его послали; А уж сделали царем какова басурмана, Что Петрушку самозванца злаго боярина! — Уж все люди перьпугалися, В разны стороны побросалися.

553

СТЕПАН РАЗИН И ТОВАРИЩИ

Вы леса мои леса, братцы, лесочики, леса темные! Вы кусты ли мои, братцы, мои кусточки, кусты частые! Вы станы ли мои — вы, мои братцы, станочки все поразорены! Как и все мои, братцы, лесочки, все порублены; Как и все-то мои, братцы, кусточки все повыжжены, Как и все-то мои, братцы, товарищи, все половлены! Как один из нас, братцы, товарищей не пойманный, Не пойман из нас, братцы, товарищ наш Стенька Разин сын; Выходил же тут Стенька Разин сын на Дунай-реку, Закричал же тут Стенька Разин сын своим громким голосом: — Как и все-то вы, мои братцы товарищи, все повыловлены! Вы возьмите-тко, мои братцы товарищи, свой тугой лук, Натяните-тко, братцы мои товарищи, калену стрелу, Прострилите-тко, братцы товарищи, грудь мою бе-белую!

554

«Отъезжает королевич на разгуляньице…»

Отъезжает королевич на разгуляньице, Покидает Марусеньку на гореваньице. Пустил своего доброго коня во зеленые луга, Ложился спать в белом шатре на крутой горе. Привиделся королевичу дивношунёк сон: Из-под руки, из-под правой сокол вылетел, Из-под левой, из-под ручки серая утица. Сказали весть королевичу — и радость и печаль: Твоя жена Марусенька сына родила, По утру ранёшенько сама померла, — Воротился королевич к дому своему, Широкие ворота растворены стоят, Косячетые окошечки повыставлены, Генералы, полковнички в черном убраны, Твоя жена Марусенька в цветном убрана, — Ударился королевич об дубовой стол: — Ах свет, моя Марусенька, опустел домок, Очи ее прекрасные не узрели меня, Ножки ее резвёшуньки не встретили меня, Ручки ее белёшуньки не обняли меня, Уста ее сахарные не промолвили.

ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

555

«На бугорчики ельничик…»

Сговорная

На бугорчики ельничик, Под бугорчиком свителочка, Ва светелочки беседушка, Ва беседи красна девушка, Палагея Даниловна; Она белитца, румянитца, В цвитное платья снарижаетца; Приходил родной батюшка, Ей маменькя Константин сударь: — Ты пойдем, пойдем, Палагеюшка, Ты пойдем, пойдем, Даниловна! — Я нейду, нейду, не слушаю: Леса темны, караульщиков нет, Реки быстры, перевозов нет.

или:

Я иду и слушаю: Леса темны — караулы есть, Реки быстры — перевозы есть.

556

«Весёл, весёл ходит…»

Попойная песнь

Весёл, весёл ходит И Федёр Тихнавич. Нашел золот перстинь 3 дарагим сы камяням. Юныв, юныв ходит Палагей Спанович: Потерял золот перстинь 3 дорогим сы каминям.

557

«Каровай, каровай, он валяитца…»

Накануне свадьбы жениховы отец и мать посаженые приходят к нему и пекут три коровая. Когда начнут валять коровай, то поют при каждом коровае:

Каровай, каровай, он валяитца, Каровай, каровай, он катаитця, Каровай, каровай, он на блюдца глидит, Каровай, каровай, он на блюдца сел, Каровай, каровай, он на брусьи глидить, Каровай, каровай, он на брусьи сел, Каровай, каровай, на лапатку глидить, Каровай, каровай, на лападку сел, Каровай, каровай, он и в печку глидить, Каровай, каровай, он и в печку полез, Каровай, каровай, в печки ножки абжег: Ты пекись — дерись, коравай, Толще печки кирпичной, Выше столбика дубовава.

558

«Из ларца ды из кованава…»

Посадивши коровай и одних только посаженых, отца с матерью, посадят за стол, потчуют вином и начнут обыгрывать песню:

Из ларца ды из кованава, Из плащи ды из золата Свитлитса, иснитса дарагой камень. Будь над табой, Антон, ды божия милость! Будь над табой, Фёдорович, да божья милость! На жане твоей да кунья шуба, Под сынам под твоим винаходный конь, На дочери на твоей залотой винок.

559

«Вичор са вечеру…»

К вечеру назначаются: тысяцкий, дружки, полудружья, сваха и два боярина. Дружко назначает, кому быть повозником, кому готовить седло жениху, и расходятся.

На другой день дружко идет убирать жениха. Убравши, собирает весь поезжанин на дворе, куда выводит и жениха за правую руку. Потом идут в избу жених с дружком, который говорит: «Батюшка с матушкой, благословите!» и опять выходят вон. Потом все идут в избу, жених с дружком — напереди. Дружко опять просит благословения. Отец с матерью отвечают ему: «Бог вас благословит, в добрый час!» — и все садятся за стол. Опять начинают всех обыгрывать, после чего отец с матерью благословляют образом жениха и выходят из избы, жених с дружком опять впереди. Когда ведут жениха в избу и из избы, не позволяют переходить дорогу; в противном случае дружко не жалеет своей плети. Все выходят на двор и садятся в повозки: впереди всех едут дружко с полудружьем верхами; потом два боярина тоже верхами; потом жених с тысяцким на паре, а потом с повозником сваха.

Назначивши поезд, отец с матерью жениха идут в дом к невесте и несут ей подарки от жениха: коты[101], чулки, шубу. Невеста отдаривает их платками и посылает с ними жениху рубашку, портки, кушак, и все садятся за стол. Родственники жениха ставят на стол пироги, убоину[102], вино; от вина этого отделяется часть для невесты, которая сидит в другой избе с девками. Потом начинается пир, после которого расходятся.

На другой день, т. е. в день свадьбы, невесту убирают, благословляют и сажают за стол, на котором стоит хлеб, соль, пироги и убоина. Невесту покрывают полотенцем. С левой руки садится прогонятка, т. е. сваха с невестиной стороны, а с правой брат, который продает косу.

Жених с поездом выезжает с своего двора с следующими песнями:

Вичор са вечеру Сидел Денис ва териму, Сидел и Федорыч, Чесал русы кудри, Чесал, приговаривал: — Пора, пора ехать, Я сам ни паеду, Дивить паслов пашлю, Дисятыва батюшку: Пойдем, пойдем, Авдотьюшка, Пойдем, пойдем, Палагевна. — Нейду, ни думаю, Нейду, ни слухаю.

Второй раз поют: десятую матушку. Третий раз:

— Десятый я сам пайду: Пойдем, пойдем, Авдотья Палагевна. — Иду, иду и думаю, Иду, иду и слухаю.

560

«По лагу трава расстилаитца…»

По лагу трава расстилаитца, По рики вада разливаитца, Вьюн над вадой ювиваитца: Денис ю ворот убиваитца: Ён просит своё суженое, Своё ряженоё: — Дайте мое сужаноё, Моё ряжоноё! — Тесть-ат идеть, Он коня в седле ведеть. — Это не моё сужаноё, Да ни ряжаноё. — Теща идеть, Кунью шубу несеть …………………………… Свашенька идеть, Авдотьюшку видеть, — Это мое сужаноё, Это моё ряжаноё!

561

«Темные облака на Дунай бегут…»

Когда невесту повезут к венцу

Темные облака на Дунай бегут, Девушка Авдотья на думах сидить, Думаить думушку, думу крепкую; Как-та мне быть, в чужи люди итить, Как-то назвать да и свекра батюшку? Назвать яво да и Степан Федорович, ……………………………… Дениса-душу Денисом назвать? Стыдно будет, стыдно от людей будет.

562

«Ни трубушка трубит рано по зари…»

Поезд взъезжает на двор. Дружко идет в избу, бьет по столу плетью, приговаривая: «Вон, лишний народ!» Продающий косу отвечает, что надо осеребрить место; ему подносит дружко стакан вина, в который кладет несколько денег. Тот выпивши встает. Дружко идет за женихом (их встречает прогонятка в вывороченой шубе) и сажает его за стол рядом с невестой, закрытой. Бабы начинают обыгрывать жениха с невестой, причем поют только следующую песню, под которую сваха расплетает невестину косу:

Ни трубушка трубит рано по зари: Авдотьюшка плачить па русой касе: — Каса мая, косунька, русая каса! Вичор тибе косунькю девушки плили, По утру ранешинькё сваха распляла. На дви запляла. Ни сколькя виночку …….. висеть, Ни долго Авдотье в девушках сидеть, Осталси Палагевне один вичарок.

563

«Вот тибе жана, от бога саждана…»

После обыгрывают весь поезжанин. Дружко говорит: «Пора ехать» и выходит из-за стола. Невестин отец вручает дочь жениху со словами:

Вот тибе жана, От бога саждана. Сей лен да канапли, Спрашивай рубашки да партки, Руби драва, Спрашивай щи, Люби, как душу, Триси, как грушу.

564

«Летел сокол из Киева…»

Потом вместе с матерью благословляют их образом и выходят на двор: впереди дружко, за ним жених с невестой, а потом весь поезд, и подходят к лошадям. Дружко с полудружьем обходит три раза с образом кругом лошадей и всего поезда. Потом жених сажает невесту, с которой садятся сваха женихова и прогонятка, и с сговорными песнями едут к венцу: впереди дружко с полудружьем, бояра, тысяцкий с женихом, невеста.

Когда едут к венцу, поезжане играют:

Летел сокол из Киева, Другой летел из Новагорода. Ён крылышком машит из-под обалака, Ён другим та машит, — расстворяй ворота. В те поры Авдотьюшка по новым сеня шла, Рукавчиком машет напереди сибе: — Станьте-ка, бояре, вы к одной староне, Слушайте, бояре, что я вам сговорю: Сулил-та мне батюшка семь гарадов Таперича батюшка аднаво ни даёт…[103] Сулила мне матушка семь сундуков, Таперича радимая аднаво ни даёт.

565

«Соколы, вы соколы!..»

Поезд возвращается (из церкви) с простыми песнями.

Их встречают у жениховых ворот бабы с песнею:

Соколы, вы соколы! Куда вы лёта́ли? — Мы летали, летали На синиё на моря́. — Вы што тама видили? — Мы видали, видили Мы сераю утицу. — Вы што иё не взяли? — Мы взяти иё не взяли, Мы ей крылушки падшибли.

566

«Што свитёл месиц…»

Отец с матерью посаженые, при возвращении от венца, разрежут хлеб пополам, возьмут по половине и встречают жениха с невестой у ворот. Когда они взъедут на двор, посаженый отец возьмет у посаженой матери половину хлеба, сложит с своею, и поцелуются. На дворе все слезают с коней, жених высаживает невесту и ведет ее к крыльцу, на котором стоят отец с образом, а мать с хлебом-солью, которыми благословляют, идут в избу и садятся за стол. Бабы заигрывают:

Што свитёл месиц — То Динис ю нас, Красная солнушка — То Авдотьюшка яво, Белая зорюшка — То и свашинькя, Чорныя варанья — Паижанья яво, Частый звёздушки — То игрицы и вы. То Денису песенка и проч.

567

«Тысыцкой, тысыцкой, воеводской сын…»

Тысяцкого величают, как от венца приедут:

Тысыцкой, тысыцкой, воеводской сын, Любишь ли, любишь ли пашеницы скирд? — Как ни любить, кагды бог зырадил? — Тысыцкой, воеводскый сын, Любишь ли адоньи ржи? — Как не любить, кагды бог зырадил? — Тысыцкой, воеводскый сын, Любишь ли да супругу свою? — Как ни любить, кагды бог сычатал?

568

«Дружинькя харошанькяй!..»

Дружку величают как от венца приедут:

Дружинькя харошанькяй![104] На дружуньки шапочка коломенковая, На друженьки кушак шолковый, На друженьки коты с искрами, На друженьки чулки с напусками, На друженьки кафтан сир-немецкая сукно.

569

«Дародная галовушка…»

После этой песни начинают обыгрывать жениха, а после и все семейство его:[105]

Дародная галовушка, Широкая бородушка, Григорий Пятрович! На нем ряд полажон, Ему игрец дарить Ни рублем палтиною — Залатою гривнаю. Вы гароди капуста — вилой кочанок, У Антона жану́шка милой живаток, У Антона Ермиловича милой живаток; Ён цалуить, милуить, на ручку кладёт, На ручку кладё, кы сирдечку жмё: — Уж и душка, жанушка Аграфенушка, Пыживем мы с табою хорашеничку, Штоба люди нам завидывали.

570

«Ты ряка мая, речунькя…»

Ежели жених сирота или невеста

Ты ряка мая, речунькя, Ты ряка ль мая быстрая! Ты тичошь — ни шалохнишьси, Становишься — не калыхнишьси. Ты юмныя дитятка, Иван да Андреевич! Ты сидишь ты смирнехунькя, Гаваришь, не улыбнишься. — Да чаму мне смиятиси, Да чаму мне радаватсася? Полон двор карет наехало, Полна горница гостей нашло, Ой, маво гостя нету, нет, И а нету гостя милава, Маво батюшки родимава: Ни просить был у батюшки, Ни просить был у родимова Мне ни злата, ни серибра; Папрасил был у родимова Мне божьива бласловления: Бласлови мине, радимой мой, Ка суду мине ка божьему!

571

«Звонкая дерива купарисова…»

Эту песню поют, когда жениха хотят благословлять ехать за невестой пред венцом. Ежели и матери нет, то поют два раза, только вместо: «батюшки» — «матушки».

Обыгравши всех родственников, посадят за стол и начинается обед. Песни прекращаются. После обеда встают и опять заигрывают.

Звонкая дерива купарисова, Нету яво звончея да во всем бору: Умная дитятка да Денис у нас, Нету яво юмнея да во всем роду. Тучаю пыдхадил ён ка гораду, Громкаим громам ва широкай двор, Сокалом ва акошечкя да залётавал. Захватывал Денис Авдотью в тириму, Захватывал Федорович Палагевну в тириму: — Шта жи ты, Авдотья, одна в тиряму? — — Права, сударь Денис, я одна в тириму, Поверь богу, Федорович, однёшинькя. Батюшка с матушкой к обедни пашли, Родимые братцы за охотою, Любимаи сестрицы на гульбу пошли.

572

«Вот Антону песинка…»

После каждой обыгрывальной песни

Вот Антону песинка, Во Ермиловичу свету, Што лебидю белому, Што соколу ясному; На нём ряд положон, А яму игрец дарить Ни рублем полтиною — Золотою гривною.

573

«Антон сударь, догадайса…»

Антон сударь, догадайса, Ефимович, дамекниса: Што в кармани шивилица, Рублем, гривной становица? Отдай бабам ны билилы, Красным девкам ны румяны, Старым бабам ны сурмилы; Пускай девки нырумятса, Молодушки ныбилятся, Стары бабы нысурмятца.

574

«Спасибо, Антон сударь…»

Здесь отдаривают игриц

Спасибо, Антон сударь, Спасиба, Ефимович, На твоем большом дару, А мы дар твой принили, Мы мед твой выпили.

575

«Клён да береза…»

Когда кладут спать жениха с невестой

Клён да береза, Чем ни дрова? Авдотья Денису Чем ни жана? Постелюшку стелить, В головы кладеть. Шелковая нитка К стенки льнет, Денис-ат Авдотьюшкю К сердцу жмет: — Скажи, скажи, Авдотьюшка, Кто мил вы раду? — Мне мил, милешенко Батюшка родной. Мне мила, милешенко Матушка родима. — Ни правда твоя, Ни истина. — Мне мил, милешенко Да и ты Денис. — Вот правда твоя, Да истинная.

576

«Просит вас князь са княгнняю…»

Все начинают пить и есть, кроме молодых. Когда обыгрывают всех, все вылезают из-за стола в левую сторону. Дружно с свахой ведут молодых спать на постель, на которой лежат посаженые — постелю греют. Клеть, в которой постель, заперта. Дружко и проч. подходят, стучатся, им отпирают. Посаженым подносят по стакану вина, покормят молодых и уложат спать. В это время поют: «Клён да береза». Снаружи запирают замком клеть и идут кончать пир, после которого расходятся.

Около вечера приезжают родственники с приданым невесты и с дарами. Их встречают родители жениха. Невестины родители говорят: «Вот мы товар привезли; нет ли у вас купца?» Дружко с свахой, поднявши молодых, в это время вводят их, говоря: «Не этих ли купцов вам надо?» — «Этих, этих!» — И отдают приданое, а дары берут с собою за стол. Тут начинают обыгрывать всех, кроме молодых. После обыгрыванья дружко надрежет каравай, родственники невесты накроют каравай полотном или платком, и дружко разломит его на голове полудружья (а полотно возьмет себе). Полудружье после нарежет его на части и передаст дружку, который станет подносить всем, начиная с отца и матери жениховых, приговаривая:

Просит вас князь са княгнняю Сыром с караваим; Сыр, каравай принимайтя, Зылату гривну вынимайтя, Наша дела ……………….. Всяво много надыбно, На ………….. виритенцы, На тонкие пылатенцы, Надыбна выла купить, Воду вазить, Баню тапить. Ножки наши с подходцим, Ручки с подносцим, Ручки с подносцим, Сердечушка укорна, Головушка пакорна.

577

«Ни сама ж матушка…»

Каравай подают закусывать вино, которое тут же подносит молодая, а наливает молодой. Гости по обыкновению говорят: «Горько, голуби насолили» и проч. Молодые целуются. Пир идет и кончится свадьба.

Ни сама ж матушка Волга речинька затветала: Затветала Волга речька Теми цветами — Легкими суднами. На суднах сидят бурлачушки маладыя, Они думают думушку сабча заедино: Собиремтесь, братцы, все за единый круг, Подумаим думушку сабча заедино. Мы сложимся бурлачушки Все по полтинушки, Мы купимтя сибе васплывной струх; Поплывемтя мы вниз па матушке па Волги, Станемтя братцы Против Строганова прикащичка окошка. У Строганова прикащичка была дочка. Прасилась дочь у матери Вытить на улицу — погулять, На молодых бурлачушков пасматреть.

578

«Как при вечере, вечеру…»

Как при вечере, вечеру, Как при ясной при лучинушке, При (имя невесты) девишничке Прилетал к ней млад ясен сокол. Он садился на хрустальное окошечко, На серебряну причалинку. Никто сокола не видывал, Увидала его матушка Свет (имя отчество), Так возговорит дитятке: — Ты поди, мое дитятко, Ты примолвь ясна сокола, Ясна сокола залетного, Добра молодца заезжего. — — Ах ты матушка, сударыня моя! Мне примолвить-то его не хочется; Мое сердце не воротится, Уста кровью запекаются, А вся внутрення терзается.

579

«Вот червонная кралечка…»

Вот червонная кралечка, Налитое сладко яблочко, Да и походка павлиная, Еще речь лебединовая. Не за то ль тебя царь полюбил, А царица много жалывала: На головку бралиатичко, Круг подолу алу ленточку, А круг пазушки стежечку, Да на белую грудь поцепочку.

580

«Как во садичке, садичке…»

Как во садичке, садичке, Во зеленом виноградничке, На ракитовом на кустичке, На малиновом на прутичке Не соловушко песенки поет, Холостой парень насвистывает, На свисточке выговаривает: — Вы гуляйте-кя, девушки, Вы гуляйте-кя, голубушки, Вы покамеся у батюшки, Вы родимыя у матушки. Не ровна весна выгуляться, Не ровен жених подкажется, Либо старой удушливой, Либо молодой недужливой, Либо вор, либо пьяница-дурак, Не отпустит на улицу гулять.

581

«Поди, голубь, поди сизый…»

Поди, голубь, поди сизый, Золотая голова, У голубушки его Позолоченая. У (имя жениха) молодая-то жена, Молодёшенькая: Кабы нам, молодцам, молодая-то жена, Мы бы летом, мы бы летом В колясочке возили, А зимою, а зимою Во писаных санях, На ямских лошадях, Чтобы кони не стояли, Молоду жену везли.

582

«Самодуровские девушки…»

Самодуровские девушки, Бесскромные глазушки, Не по промыслам завод завели, По изгуменьям быка провели, Белобокого с покримью, Князя Дмитрия Ивановича. Ах, и солнушко низешенько, Наше стадушко близешенько. Ах, и все наши коровушки пришли, Ах, и все наши буренушки пришли, Одного лишь нету бынюшку. Одного нет Ромодановского. На быке, мати, не бычья стать: На быке, мати, зелен кафтан. Ах, и кто ж у нас на ногу легок, Ах, и кто же на посылочку резов? Ах, ты мать ли, моя матушка, Степанида Афонасьевна! Ах, ты мать, ты родная моя, Степанида Проторасьевна, Покорми мово бынюшку, Мово Ромодановского, Наклади ему щей с чесноком, Положи ему каши с молоком.

583

«Как на улице репей…»

Как на улице репей, На широкой репей! Ой, дида, мой репей! Репей стелется, расстилается. Уж не быть тебе, репью, вровню, вровню, Со частым плетнем. Тут шли, прошли Три родных сестры; Сестра-то сестре Стала спрашивати: — Ну, каково тебе, сестрица, За старым мужем жить? — Мне за старым мужем жить, Лишь состариться. — Как на улице репей, На широкой репей! Ой, дида, мой репей! Репей стелется, расстилается, Уж не быть тебе, репью, вровню, вровню, Со частым плетнем. — Каково тебе сестрица, За ровнею жить? — За ровнею жить Лишь ровничкою. — Как на улице репей, На широкой репей! Ой, дида, мой репей! Репей стелется, расстилается. Уж не быть тебе, репью, вровню, вровню, Со частым плетнем. — Каково тебе, сестрица, За малым мужем жить? — За малым мужем жить, Лишь век коротить.

584

«Ай почто б на Дунай ходить…»

Ай почто б на Дунай ходить, Для чего было соловья будить? У соловушки одна песенка, У меня, младой, один батюшка, У тот со мной не вместе живет, Не вместе живет, не часто ездит, Не долго гостит; встречу я батюшку Середи двора, середь свекрова, Провожу я батюшку за Дунай реку, За Дунай реку, за быстру реку. Уж меня батюшка домой воротил: — Воротись, дитятко, воротись, милое! Тебе, дитятко, трава спутала, Роса смочила. — Меня, батюшка, Не трава спутала, не роса смочила, Спутала меня шелковая плеть, Шелковая плеть очень больно бьет! По белу телу жметь; Не роса меня смочила, Горьки слезы меня смочили.

585

«Выду я на улицу…»

Выду я на улицу, Выду на широкую, Ударю в ладони, Ударю в звончатыя. Не звонки ладони, Звонки златы перстни. Услышит мой свекор, Услышит мой лютый: — Тихонько, невестка, Тихонько, голубка! Не разбей ладони, Не переломай златых кольцев! — Не лопай-ка, свекор, Не трескай-ка, лютый! Не ты купил те перстни, Не сын твой золотые, — Купил мне батюшка, Купил мне родимый Себе для чести-хвалы, А мне для прикрасы: Красуйся, дитятко, Красуйся, милое!

586

«Пришла матка, весна красна…»

Пришла матка, Весна красна, Дни теплые; Добры кони В луга пошли, А красныя девушки На улицу вышли. Молодушки заплакали: Воля, воля красным девкам, А нам, молодкам, и воли нет! У молодки три заботки: Первая заботка — горшок кипит, Друга заботка — дите кричит, Третья заботка — старый муж кличет. Дитя уйму белою грудью, Горшой уйму — вон выставлю, Старого уйму — поленом с гряд. Береза ли не тесеными Сошью люльку о семи лубков, Совью веревку о семи сажен. Повешу люльку посередь двора на жердочке, Положу в люльку старого чорта, Стану старого я баюкати: Ты бай-бай, старый чорт, Либо усни, либо умри, Меня, младу, гулять пусти, Гулять пусти на улицу!

587

«На горе, горе шелковая трава…»

На горе, горе Шелковая трава, На той траве, Утрення роса; На той росе Стар коня седлает, Красную девицу уговаривает: — Красна девица, ты поди за меня: Я тебя стану калачами кормить, Я тебя стану сытою поить, Я тебя не стану ни бить, ни журить. — Хоть ты меня, старый, Калачами корми, Хоть ты меня, старый, Сытою пои, Хоть ты меня, старый, Не бей, не жури, Я нейду за тебя! — На горе, горе Шелковая трава, На той траве Утрення роса; На той росе Млад коня седлает, Старую бабу уговаривает: — Не ходи за меня, Я тебя стану Сухарями кормить, Я тебя стану Водою поить, Я тебя стану И бить и журить. — Хотя ты меня, младой, Сухарями корми, Хоть ты меня Водою пои, Хоть ты меня И бей и жури, Ну, я пойду за тебя!

588

«На речке на Дунае…»

На речке на Дунае, Матушки, Пришли девки умываться, Матушки. Они вздумали купаться, Матушки, Они скинули рубашки, Матушки, Тонки белы полотняныя, Матушки, Голубы сарафаны, Матушки, Шелковы подпояски, Матушки, Золотые повязки, Матушки. Подкрался к ним Ивашка, Матушки, Он украл у них рубашки, Матушки, Тонки белы полотняны, Матушки, Голубые сарафаны, Матушки, Золотые повязки, Матушки, Шелковые подпояски, Матушки. Пошли наши девки, Матушки, К Ивашкиной бабке: Матушки, — Ты Ивашки бабка, Матушки, Ты уйми свово Ивашку, Матушки, Он покрал у нас рубашки, Матушки, Тонки белы полотняны, Матушки, Голубые сарафаны, Матушки, Шелковые подпояски, Матушки, Золотые повязки, Матушки! — Как Ивашки бабка, Матушки, Взяла в руки розгу, Матушки; Как Ивашка Матушки, Как Ивашка забожился Матушки: — Подними меня, Микола, Матушки, Ниже облака ходячего, Матушки, Ты ударь меня, Микола, Матушки, На пуховую перину, Матушки, Подави меня, Микола, Матушки, Пшеничным пирогом, Матушки, Утопи меня, Микола, Матушки, Во густой самой сметане, Матушки, Озноби меня, Микола, Матушки, На печи в угле под шубой, Матушки!

589

«Уж ты мать ты моя, маменька…»

Уж ты мать ты моя, маменька, Ты на што, на што хорошу родила? Мне нельзя, нельзя к обедне ходить, Мне нельзя богу молитися, — Поп он выедет — усмехается, Дьякон в книги зачитается, Пономарь звонит — мешается: Уж как вон наша хорошая идет, Уж как вон наша пригожая идет, Щастливая, таланливая, Шутливая, забавливая.

590

«Как во садичке, садичке…»

Как во садичке, садичке, Во зеленом виноградничке, На ракитовом на кустике, На малиновом на прутике Не соловушко песенки поет, — Холостой парень насвистывает, На свисточке выговаривает: — Вы гуляйте-ка, девушки, Вы гуляйте-ка, голубушки, Вы покамеся у батюшки, У родимыя у матушки; Не ровна вестна выгуляться, Не ровен жених подкажется; Либо старый, удушливой, Либо младой, недужливой, Либо вор, либо пьяница-дурак, Не отпустит на улицу гулять.

591

«Позадь гуменьев тропинушка лежит…»

Позадь гуменьев тропинушка лежит, По тропинушке удаленькой бежит; Он всю травыньку-муравыньку примял, Он комоченьки аршинчиком отмерял: Вы комочки, комочки мои, Мелкотравчаты, узорчатые! Не давайтеся развертываться Вы тому сыну гостиному купцу! Гостиной купец волюшку берет, Он берет, берет девку за правую руку, — Красна девка не примала молодца, Во глаза голыдьбой назвала. У голыдьбы ни кола, ни двора, А у меня-то столбы точеные, Подворотенка стекольчатая, Под воротенкой бел камушек лежит, Из-под камушка быстра речка бежит. Как по речиньке суденышко плывет, Во суденушке немножко людей По рассчету всего семь человек, А осьмой кашевар кашу варит, А девятой водолей воду лил, А десятой красну девицу любил. Вот и песня до конца, до конца, Нам по рюмочке винца.

592

«Долина, долинушка, долина широкая!..»

Долина, долинушка, Долина широкая! Как на этой на долинушке Выросла рощица Частая, березовая. Как из этой ли рощицы, Солнце выкаталося, Заря занималася. Грело, грело солнышко Зимой не по-летнему; Любил парень девочку, Любил не по-прежнему, Любил, все обманывал, Замуж красную девицу, Замуж подговаривал: — Поди, поди, девица, За меня замуж, За меня доброго молодца, Удалого Ванюшку!

593

«Ах яры, яры, яры!..»

Ах яры, яры, яры! Сатана идет с горы С рукомойником, С уповойником! Ах, я муж жену любил, Любил, любил, Серги-яхонты купил. Жена мужа любила. В тюрьме место купила: — Вот тебе, муженек, Угомонный уголок. Не толки, друг, не мели, Только ручку протяни, Христа вспомяни.

594

«Пошли девки марену копать…»

Пошли девки марену копать, Накопамши запотели И есть захотели и купаться захотели; Купаться не купаться — белым мылом умываться. Где ни взялся вор Ванюша, Он покрал у них рубашки Тонки белыя, альняныя. Одна девка маленька да смышленинька За Ванюшей увязалася: — Ты подай, Ванька, рубашки тонки (и проч.) Ты, Ванюша, побожися, К иконе приложися! — Ты бей меня ни колом, Об обмет, об солому. Белая моя, белотелая, Не ты ль меня, лапушка, высушила. Без морозу лютого Сердце иззнобила. Как рассыпалась печаль По моим ясным очам, Рассыпалась сухота По моему животу. Как заставила сударушка Вдоль улицы ходить, (2) Гостиньчики носить, (2) Пряники, орешки коленые, Смоквы привезеные, Уж к тебе, касатушка, Ни один разик приходил, Трое котиков[106] избил, Изодрал я синь кафтан По заборам, по плетням, Изорвал я перчаточки, За колья хватаючи. Испортил я шляпочку Под капелыо стоючи. Капелюшка капала, По нас девки плакали, Капелюшка перестала, Любить девушку не стали.

595

«Самодерга молодая…»

Самодерга молодая, Самодерга молодая, Ой, таки молодая! Ой, таки молодая! Самодерга у соседа, У соседа во беседе, Во беседе, в большом месте! Кума к куме приходила, Рубашеночку просила: — Кума, кума, дай рубашку, Хоть худую, олляную. Со долгими рукавами, Со красными поликами! — Кума, кума, провалися, Сама пряди, не ленися! — Кума, кума, гребня нету! Гребень на базаре! — Кума, кума, донца нет! — Донцо в Рязани! — Кума, кума, лена нету! — Лен то в агороде!

596

«Торокан дрова рубил…»

Торокан дрова рубил, Себе голову срубил, Комарь воду носил, В тине ноги увязил. Муха банюшку топила, Блоха щелок варила, Вошка парилася, С полка вдарилася. Гнида подымала, Живот надорвала. Ах, ты жура-журавец, Разудалый молодец! На мельницу ездил, Диковинку видел: Козел муку мелет, Коза подсыпает, Маленьки козлятки И те не гуляют, Муку выгребают, В скрыпочку играют! А савища из углища Глазами-то хлоп-хлоп! Ногами-то топ-топ! Как и наша попадья Диковинку родила, Совсем воробей, Совсем молодой. Как поймали воробья Под погребицею С красной девицею, Повели воробья На боярский двор; Стали воробья Разувать, раздевать, Распоясывать, Кнутом меня не секите, Кругом меня обстригите, Одну маковку оставьте. На ноги меня поставьте!

597

«Под горою диво…»

Под горою диво: Варил чернец пиво. Как братец сестрицу По головке гладил: — Сестрица Прасковея, Расти поскорее, Отдам тебя замуж В чужую деревню; Куда ни поеду, К сестрице заеду, — У нас на базаре Били в барабаны, Указы читали, Полки набирали.

598

«Вы раздайтесь, расступитесь, добрые люди…»

Вы раздайтесь, расступитесь, добрые люди, Что на все ли на четыре сторонки, Поколь батюшка-сударь замуж не выдал За таво за детину за невежу! К широку двору подходит, плачет, вопит, За колечушко берется, восклицает: — Еще дома ли жена молодая? Отпирала бы широкие ворота! — Я скорёшенько с постелюшки вставала, Я покрепче ворота запирала, Но смело с ним говорила: — Ты ночуй, ночуй за воротами! Тебе мягкая перина — белы ворота, А высокое сголовьице — подворотня, Да как тёпло одеяло — темна ночь, Шитой браной положёк — буйной ветерок. Каково тебе, невежа, за воротами, Таково-то мне молодёженьке за тобой, За твоей дурацкой головой.

599

«В чистом поле, полюшке елочка стоит…»

В чистом поле, полюшке Елочка стоит. Как под той под ёлачкой Детинка лежит, Думу думает: Собирается молодец В путь дороженьку, Оставляет дома Молодую жену. Возле его конь стоит, Удила грызет. Встает добрый молодец, Садится верхом, Отправляется в дороженьку, Не простясь с женой.

600

«Ты дорожка моя, ты дороженька…»

Ты дорожка моя, ты дороженька, Ты широкая, пораскатиста, На все стороны поразвалиста! Что никто-то по ней не прохаживал, Никто следа не накладывал; Только шли-прошли два полка солдат, Веселы полки, очень радостны. Как первый полк — полк Тарутинской, Как другой-то полк — Черной Егерской, Как Тарутинской полк со знаменами, А Чорной Егерской с барабанами; Как Тарутинской полк песни гаркнули, Черной Егерской слезно сплакнули, Свою сторону воспомянули: — Сторона ли ты моя сторонушка, ты гулливая, Уж мы жили в тебе, прохлаждалися, Чужими женами похвалялися.

«СВОЕНАРОДНОСТИ ПОДВИЖНИК ПРОСВЕЩЕННЫЙ…»

…Но где же ты, мой Петр, скажи? Ужели снова Оставил тишину родительского крова, И снова на чужих, далеких берегах Один, у мыслящей Германии в гостях, Сидишь, препогружен своей послушной думой Во глубь премудрости туманной и угрюмой? Или спешишь в Карлсбад — здоровье освежать Бездельем, воздухом, движеньем? Иль опять, Своенародности подвижник просвещенный, С ученым фонарем истории, смиренно Ты древлерусские обходишь города. Дея́телен и мил и одинак всегда?

Н. Языков. 1835

Как невозможно представить себе Пушкина без Михайловского и Болдино, Тургенева без Спасского-Лутовиново, Толстого без Ясной Поляны, Блока без Шахматово, а Есенина без Константиново, так невозможно представить себе братьев Киреевских без Долбино. Без Долбино и без Мишенского. Любино и Мишенское — это не просто соседние тульские села. Мишенское — это Жуковский. Детство и юность поэта, его мишенская Греева беседка и «Долбинские стихи».

А потому и рассказ о судьбе Петра Васильевича Киреевского, о его знаменитом Собрании и народных песен нужно начинать с Жуковского. С его письма матери братьев Киреевских Авдотье Петровне, написанного в ту пору, когда старшему, Ивану, было одиннадцать лет, а младшему, Петру, — девять. «Я давно придумал для вас работу, — писал поэт из Дерпта в Долбино сестрам Юшковым, — которая может быть для меня со временем полезна. Не можете ли вы собирать для меня русские сказки и русские предания: это значит заставлять себе рассказывать деревенских наших рассказчиков и записывать их россказни. Не смейтесь. Это национальная поэзия, которая у нас пропадает, потому что никто не обращает на нее внимания: в сказках заключаются народные мнения; суеверные предания дают понятия о нравах их и степени просвещения и о старине. Я бы желал, чтобы вы, Анета, Дуняша и Като, завели каждая по две белых книги, в одну записывать сказки (и, сколько можно, теми словами, какими они будут рассказаны), а в другую всякую всячину: суеверия, предания и тому подобное. Работа и не трудна и не скучна…»

Письмо это имеет огромное значение в истории русской фольклористики. Первыми среди собирателей мы по праву называем имена Пушкина, Гоголя, Владимира Даля, Петра Киреевского, но уже в 1801 году юный Андрей Тургенев, друг Жуковского по Дружескому литературному обществу, призывал современников обратиться к народному творчеству, как единственному источнику самобытности русской литературы.

Дневним пой стихосложением. Коим пели в веки прежние Трубадуры царства Русского, —

восклицал Херасков в 1803 году во вступлении к «Бахариане». И подобных призывов в начале XIX века мы встретим немало у Карамзина, Николая Львова, Шишкова, Востокова, Мерзлякова, но только Пушкин и Гоголь начнут записывать сами, и только Петр Киреевский решится на «подвиг великий» — создание песенного свода России.

Произойдет это в 30-е годы, а в 20-е в тульском имении Киреевских уже существовал целый «Долбинский университет» — школа крепостных крестьян, для которых были разработаны специальные «Правила как писать» народные песни, сказки и стихи, «соблюдая как можно вернее правильность в словах». Основателем этого «университета» вполне можно считать Жуковского.

Жуковский был не только соседом по имению, но и родственником братьев Киреевских — их дядей. А после Отечественной войны 1812 года, когда двадцатидвухлетняя Авдотья Петровна овдовела, Жуковский придет к ней на помощь. В 1813–1814 годах он почти постоянно живет в Долбино, помогая Киреевской в хозяйстве и воспитании детей. «Моя долбинская сестра», — так он будет обращаться к ней в письмах, предложив в одном из них стать «опекуном Ваньки, Петруши и Маши», называя их «наши милые детенки».

Этому сближению во многом способствовала личная драма самого Жуковского, свидетельницей которой станет «долбинская сестра», приходившаяся родственницей Маше Протасовой. Так что забота о детях спасала не только Киреевскую, но и Жуковского. «Самое действенное лекарство от огорчения есть занятие», — убеждал поэт Авдотью Петровну. Этим «занятием» стало для них обоих воспитание детей.

Многочисленные письма Жуковского к Авдотье Петровне наполнены заботой о детях. В одном из них, датированном ноябрем 1813 года, выражены педагогические принципы Жуковского, его система воспитания личности. «Для ваших ребятишек, — пишет Жуковский, — нужен учитель. Пора подумать об их порядочном воспитании. Дело не в том, чтоб их сделать скороспелками, выучить тому и другому, что они со временем забудут, а об том, чтоб сделать людьми». Жуковский говорит о необходимости, прежде всего, нравственного воспитания. «Это, — подчеркивает он, — всего важнее, ибо науки придут сами и скоро — надобно только дать ум, охоту к занятию и характер. Остальное будет легко».

Известно, какое огромное влияние оказал сам Жуковский на развитие русской литературы не только своим творчеством, но и своей личностью. Сама нравственная атмосфера литературы пушкинского времени во многом определялась личностью Жуковского. Его воспитанникам, братьям Киреевским, предстояло сыграть не менее значительную роль в философских и нравственных исканиях своего времени.

А основы закладывались в детстве, в Долбино.

В 1822 году семья Киреевских переехала в Москву, чтобы продолжить образование детей. Здесь среди учителей братьев Киреевских мы встретим имена ведущих профессоров Московского университета — Мерзлякова, Снегирева, Цветаева, Чумакова. Да и сам дом Елагиных-Киреевских (в 1817 году Авдотья Петровна вышла замуж за участника Отечественной войны 1812 года А. А. Елагина) становится вскоре одним из литературных центров Москвы. Здесь, в «привольной республике у Красных ворот» бывали Пушкин и Адам Мицкевич, Гоголь и Константин Аксаков, Чаадаев и Батеньков, Веневитинов и Баратынский, Максимович и Шевырев, Погодин и Николай Языков, а позднее — Грановский, Бакунин, Герцен.

В пестроте этих имен еще трудно увидеть линии судеб самих братьев Киреевских, хотя они наметились уже тогда, в 20-е годы. Для Ивана Киреевского — в сближении с любомудрами и «архивными юношами» (Веневитинов, Владимир Одоевский, Шевырев). Для Петра Киреевского — в занятиях с Мерзляковым и Снегиревым.

Друг юности Жуковского по Дружескому литературному обществу Алексей Мерзляков был не только профессором и деканом Московского университета, но и поэтом, создателем песен, ставших народными, «Чернобровый, черноглазый», «Среди долины ровныя», теоретиком и историком литературы. Причем, в трудах своих он призывал к изучению народной поэзии: «О, каких сокровищ мы себя лишили… В русских песнях мы бы увидели русские нравы и чувства, русскую правду, русскую доблесть, — в них бы полюбили себя снова и не постыдились так называемого первобытного своего варварства». И своих воспитанников он учил не стыдиться «первобытного своего варварства», изучать сокровища народной поэзии[107].

Снегирев преподавал в Московском университете латинский язык и был профессором по кафедре римских древностей. Кафедры русских древностей еще не существовало, русские древности еще только начинали собирать члены Румянцевского кружка, среди которых был Снегирев. Изучение и собирание Памятников народного творчества тоже связано с именем Снегирева, считавшегося наиболее авторитетным специалистом в области археологии, этнографии и фольклористики.

Круг замкнется, если мы назовем еще одно имя Золианта Доленга-Ходаковского (Адама Чарноцкого) — выдающегося польского этнографа и фольклориста. В 1820–1822 годах на средства Российской Академии наук Ходаковский провел научную экспедицию на русском Севере, где собрал огромный этнографический, исторический и фольклорный материал вошедший позже в его четырехтомный «Словарь названий городищ и урочищ». В 1823 году польский ученый жил в Москве и не раз бывал в салоне Елагиных. Более того, пятнадцатилетний Петр Киреевский помогал ему разбирать собранный во время экспедиции материал. В письме к отчиму он в шуточном тоне рассказывал о своих занятиях с Ходаковским: «Я же, по несчастью моему, нахожусь теперь под ужасным спудом городищ, которые мучают меня с утра до вечера, и, несмотря на отсутствие политического эконома и верного слушателя Ходаковского, городища нас еще не оставляют и все еще продолжают частые свои визиты. Я уверен, что я буду скоро всех их знать наизусть не хуже Ходаковского».

«Политический эконом» — это семнадцатилетний брат, который тоже, как видим, был «верным слушателем Ходаковского», увлечение философией и политической экономией отнюдь не исключало интереса к истории и этнографии.

Занятия с Ходаковским не прошли для Петра Киреевского даром, в дальнейшем он будет много внимания уделять изучению славянских древностей, а в комментариях к песням широко использовать топонимику, основоположником которой считается Ходаковский.

Таковы непосредственные учителя Петра Киреевского. Кроме того, в ближайшем московском окружении братьев Киреевских мы встретим Максимовича — одного из основоположников украинской фольклористики, издавшего в 1827 году сборник «Украинские народные песни», Погодина, Шевырева, Хомякова, имена которых также немало значат в истории русской фольклористики.

К 1827 году Иван Киреевский уже достаточно четко представлял свое будущее «поприще». Свой долг и свою «обязанность действовать для блага отечества» он видел в литературе. «Я могу быть литератором, — писал он Кошелеву, — а содействовать к просвещению народа не есть ли величайшее благодеяние, которое можно ему сделать? На этом поприще мои действия не будут бесполезны; я могу это сказать без самонадеянности. Я не бесполезно провел свою молодость, и уже теперь могу с пользою делиться своими сведениями. Но целую жизнь имея главною целью: образоваться, могу ли я не иметь веса в литературе? Я буду иметь его и дам литературе свое направление».

Это писал двадцатилетний Иван Киреевский. Пройдет всего лишь год, и он выступит в «Московском Вестнике» со статьей «Нечто о характере поэзии Пушкина», которая станет этапной в истории русской критики. Одним из первых на нее откликнется Жуковский. «Я читал в „Московском Вестнике“ статью Ванюши о Пушкине, — напишет он Авдотье Петровне. — Благословляю его обеими руками писать — умная, сочная, философская проза».

Первые литературные опыты Петра Киреевского появились в том же самом 1827 году и в том же самом «Московском Вестнике». Это были переводы, которыми, свободно владея семью языками, он будет заниматься и в дальнейшем. Но один из его самых первых переводов тоже имел отношение к фольклористике. В 1829 году в Москве вышла книга, на титульном листе которой значилось: «Вампир. Повесть, рассказанная лордом Байроном. Пер. с английского П. К.». «П. К.» — это Петр Киреевский, не только переведший этот характерный образец европейского «неистового романтизма», но и снабдивший перевод обстоятельными примечаниями о фольклорных источниках повести.

Вот еще одно свидетельство серьезной научной подготовки в области фольклора, которую Петр Киреевский получил в годы ученичества. Но до двадцати лет он идет по стопам брата: одни и те же учителя, один и тот же круг друзей, литературных и философских пристрастий, а с 1829 года — одни и те же германские университеты. Пути их разойдутся по возвращении из Германии, когда Петр Киреевский начнет записывать народные песни, а Иван Киреевский — издавать журнал «Европеец». Но пройдет еще десятилетие, и оба они окажутся под знаменем славянофильства. Произойдет это тоже далеко не сразу и далеко не вдруг. На обычный вопрос: кем были братья Киреевские в 20—30-е годы — славянофилами или западниками, ответ дают строки письма Петра Киреевского к брату из Мюнхена: «Только побывавши в Германии, вполне понимаешь великое значение Русского народа, свежесть и гибкость его способностей, его одушевленность. Стоит поговорить с любым немецким простолюдином, стоит сходить раза четыре на лекции Мюнхенского университета, чтобы сказать, что недалеко то время, когда мы опередим и в образовании».

Так писал Петр Киреевский в ноябре 1829 года, когда по всем внешним признакам его, как и брата, можно было причислить к «западникам». Это «западничество» братьев Киреевских, как, впрочем, и других любомудров, заключалось, главным образом, в их шеллингианстве. Все члены Общества любомудрия Владимира Одоевского и Дмитрия Веневитинова причисляли себя к последователям Шеллинга. И в Мюнхенский университет Петр Киреевский, а затем и брат Иван, поедут слушать лекции Шеллинга, лично познакомятся с выдающимся немецким философом. «Я направился к нему, как к здешнему папе, на поклонение», — признается Петр Киреевский.

На поклонение к Шеллингу в эти годы шли как будущие славянофилы — братья Киреевские, Погодин, Шевырев, Хомяков, так и будущие западники — Чаадаев. А одним из ближайших русских друзей немецкого философа был, как известно, Федор Тютчев, тоже причислявший себя к шеллингианцам и тоже ставший впоследствии славянофилом.

«В начале XIX века, — читаем мы в „Русских ночах“ Владимира Одоевского, — Шеллинг был тем же, чем Христофор Колумб в XV: он открыл человеку неизвестную часть его мира, о которой существовали только какие-то баснословные предания — его душу! Как Христофор Колумб, он нашел не то, что искал; как Христофор Колумб, он возбудил надежды неисполнимые. Но как Христофор Колумб, он дал новое направление деятельности человека!»

Философия Свободы — вот что более всего привлекало в Шеллинге русских шеллингианцев. Философия Свободы и философия Искусства, в которой, по словам Ф. Энгельса, «в кельях абстрактной мысли повеяло свежим дыханием природы».

Шеллинг взорвал мертвые догмы философских и эстетических категорий, «теплый весенний луч упал на семя категорий и пробудил в них дремлющие силы» (Ф. Энгельс).

Но в письмах братьев Киреевских из Мюнхена есть и такая фраза: «Гора родила мышь». Она относится к Шеллингу. Братья Киреевские конспектируют лекции Шеллинга, подолгу беседуют с философом, все более убеждаясь, что Колумб «нашел не то, что искал».

Зато сами братья Киреевские нашли именно то, что искали. Причем, с помощью Шеллинга.

Дело в том, что одной из наиболее значимых идей философии истории и эстетики Шеллинга заключалась в признании за основу национальных культур и национального бытия. «Высшее значение формулы Шеллинга, — писал по этому поводу Аполлон Григорьев, тоже причислявший себя к ученикам „светоноснейшего мыслителя Запада“, — заключается в том, что всему: и народам, и лицам — возвращается их цельное, самоответственное значение, что разбит кумир, которому приносились требы идольские, кумир отвлеченного духа человечества и его развития».

Так что Шеллинга вполне можно зачислить в основоположники русского славянофильства, во всяком случае, почти все славянофилы прошли через шеллингианство, найдя в нем необходимую теоретическую предпосылку для осмысления национальной истории, национальных форм литературы и искусства.

Все это не значит, конечно, что само славянофильство пришло с Запада, что его теоретическая основа несамостоятельна и неоригинальна. В том-то и дело, что славянофильство существовало задолго до Шеллинга: уже адмирала Шишкова и того же Жуковского современники называли славянофилами и уже в 1801 году в Дружеском литературном обществе Андрея Тургенева, Жуковского, Мерзлякова, братьев Кайсаровых обсуждались идеи о необходимости обращения к фольклору. И в декабристской критике Кюхельбекера и Бестужева мы найдем немало тех же «славянофильских» черт. «Да воздастся для славы России поэзия истинно русская; да будет святая Русь не только в гражданском, но и в нравственном мире первою державою во вселенной! Вера праотцов, нравы отечественные, летописи, песни и сказания народные — лучшие, чистейшие, вернейшие источники для нашей словесности», — этот знаменитый призыв Кюхельбекера предвосхитил многие литературные манифесты Ивана Киреевского, Хомякова, братьев Аксаковых. Аполлона Григорьева…

Так что речь идет не о заимствовании, а о развитии, о продолжении идей, предопределенных самой логикой борьбы за национальные основы русской культуры.

Шеллингианство, и не только шеллингианство, а вообще европейский романтизм, способствовал развитию аналогичных идей как в Германии, во Франции, в Скандинавии, в Англии, так и в Америке. Борьба за национальную литературу в Новом Свете происходила не менее остро, чем в Старом. В 1827 году (почти одновременно с Иваном Киреевским) выдающийся американский критик Джеймс Полдинг начал дискуссию о национальной драме, а в 40-е годы XIX века в борьбе с «универсалами» и «денационалистами» принципы национальной литературы утверждала группа «Молодая Америка», сыгравшая примерно такую же историческую роль, как молодая редакция «Москвитянина» (причем, в те же самые годы!). В 1844 году Эдгар По писал: «В последнее время много говорится о том, что американская литература должна быть национальной; но что такое это национальное в литературе и что мы этим выигрываем, так и не выяснено» (сравним с известными пушкинскими словами, совпадение почти дословное: «С некоторых пор, — писал Пушкин в середине двадцатых годов, — вошло у нас в обыкновение говорить о народности, жаловаться на отсутствие народности в произведениях литературы, но никто не думал определить, что разумеет он под словом народность»). В России тоже были свои «денационалисты», утверждавшие, подобно одному из героев романа Лонгфелло «Кавана» (1849), что «национальная принадлежность хороша лишь до известной степени; принадлежность ко всему миру — лучше. Все, что есть хорошего в поэтах всех стран, — это не то, что в них национально, а то, что в них всеобще». Этой космополитической точке зрения противостояла эстетика «Молодой Америки», как подобным же идеям русских «западников» противостояли славянофилы.

Все это важно учитывать при разговоре о славянофильстве, поскольку оно никогда не было явлением узким, локальным, вызванным только местными условиями и особенностями. Литература не только Европы и Америки, но и Индии прошла через такую же непримиримую борьбу своих архаистов и своих новаторов, так что Россия — не исключение, а правило.

Братьям Киреевским суждено было оказаться в эпицентре этой борьбы, ставшей наиболее значимым явлением в литературной и общественной жизни середины XIX века. К собирательской деятельности Петра Киреевского эта борьба имела самое непосредственное отношение. «Киреевский, — отмечал известный историк литературы М. Н. Сперанский, — сразу занял центральное место среди собирателей и исследователей: он первый ясно указал цель, ясно наметил путь к ней, сам являясь своего рода синтезом мыслей, бродящих в обществе. Мысли эти зародились и развивались на почве западного влияния — романтизма, уже развитого в русском обществе, а Киреевский, кроме того, что впитал в себя все, что в отношении народности могло дать отзвуки этого романтизма в народной среде, в русской обстановке, работает непосредственно у самого источника: он — ученик Шеллинга, Окена, Герреса — этих столпов изучения народности; отсюда, надо полагать, у него та ясность и определенность во взглядах на народность, какую тотчас и увидали современники: западные учителя, его собственное настроение, развитие, влияние брата помогли ему сразу выступить с цельной, продуманной системой, с готовыми научными приемами: он, явившись в среде мечущихся из стороны в сторону единомышленников, оказался сразу готовым работником, уверенным, несущим результаты глубокой, упорной, внутренней работы, в виде готового плана, готовых научных приемов. Такой человек, естественно, и не мог стать ничем иным, как фокусом, в котором сосредоточивалась мысль известного направления».

Вернувшись из Европы, Иван Киреевский приступает к изданию журнала «Европеец», в первом же номере которого появились его программные статьи «Девятнадцатый век», «Обозрение русской литературы за 1831 год». Дальнейшие события достаточно хорошо известны: журнал «Европеец» был запрещен, и только заступничество Жуковского спасло самого издателя от еще более суровой кары. Так николаевский режим расправился не просто с новым журналом, а с новым направлением в литературе и общественной мысли России.

Среди авторов первого и второго номера «Европейца» (на третьем номере последовало запрещение) мы встретим имена Жуковского, опубликовавшего в журнале две сказки, Баратынского, Николая Языкова. На его страницах, «не запачканных именем Булгарина», выступил и Петр Киреевский. Причем, со статьей «Современное состояние Испании», посвященной проблемам национально-освободительной борьбы испанского народа.

Нет сомнения, что в ближайших номерах «Европейца» предстояло появиться и первым публикациям Киреевского-собирателя. Именно к этому времени относятся строки письма Петра Киреевского к Николаю Языкову: «Что до меня касается, то я теперь совершенно углубился в народные песни и сказания». Так писал он 9 сентября 1832 года из подмосковного села Ильинское. Самое же первое упоминание о записях народных песен относится к 8 июня 1831 года, когда Петр Киреевский сообщал из того же Ильинского: «…Пишу русские песни, сказываемые мне одной из здешних сельских юных дев».

Летом 1832 года в Ильинское приезжает Николай Языков. Вскоре он отправляет брату Александру письмо, ставшее своеобразным фольклорным манифестом. «Главное и единственное занятие и удовольствие, — писал он 12 июля 1831 года, — составляют мне теперь русские песни. П. Киреевский и я, мы возымели почтенное желание собрать их и пашли довольно много еще не напечатанных и прекрасных. Замечу мимоходом, что тот, кто соберет сколько можно больше народных наших песен, сличит их между собою, приведет в порядок и проч., тот совершит подвиг великий и издаст книгу, какой нет и не может быть ни у одного народа; положит в казну русской литературы сокровище неоценимое и представит просвещенному миру чистое, верное, золотое зеркало всего русского. Не хочешь ли и ты участвовать в сем деле богоугодном и патриотическом?»

Тогда же в «Северной пчеле» (1831, № 212) появилось следующее сообщение: «В нынешнее время никто, кажется, уже не сомневается в важности памятников народной поэзии; посему читателям нашим, конечно, приятно будет узнать, что двое молодых литераторов занимаются собиранием в разных губерниях народных песен, и, как мы слышали, труды их уже увенчались успехом; им удалось собрать значительное число песен, доселе непечатанных. Критическое издание подобного собрания будет важным пособием не только истории русской литературы, но нравов, обычаев и поверий русского народа и самой истории нашего отечества».

«Двое молодых литераторов» — это Петр Киреевский и Николай Языков.

Крупнейшему поэту пушкинской поры Николаю Языкову суждено было сыграть чрезвычайно значительную роль в создании Собрания народных песен П. В. Киреевского. К собирательской деятельности он привлек всю семью — сестер, братьев Александра и Петра, их жен[108]. Но центральной фигурой все-таки остался Петр Киреевский. Сам Николай Языков скажет об этом весьма красноречиво: «Трудно и слава богу, что трудно, найти на Святой Руси человека, могущего столь добросовестно заниматься этим трудом, как Петр Киреевский. Он есть Петр и на сем камне должна соорудиться церковь нами приготовляемая!» (письмо к братьям от 14 апреля 1833 года).

1831 год — дата рождения Собрания народных песен П. В. Киреевского. Тот же самый год и, буквально, те же самые месяцы, когда не под Москвой, а под Петербургом, в Царском Селе, Пушкин будет работать над созданием «Сказки о царе Салтане» и «Сказки о попе и о работнике его Балде», Жуковский — создавать «Сказку о спящей царевне», «Войну мышей и лягушек» (они появятся в «Европейце» Ивана Киреевского), а молодой Гоголь — первую часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки».

Совпадение более чем значительное, если вспомнить строки из письма Гоголя к Жуковскому от 10 сентября 1831 года: «…Пушкин окончил свою сказку! Боже мой, что-то будет далее? Мне кажется, что теперь воздвигается огромное здание чисто русской поэзии, страшные граниты положены в фундамент, и те же самые зодчие выведут и стены, и купол, на славу векам, да поклоняются потомки и да имут место, где возносить умиленные молитвы свои. Как прекрасен удел ваш, великие зодчие!»

Среди зодчих, возводивших это здание «чисто русской поэзии», рядом с именами Пушкина, Жуковского, Гоголя, Петра Киреевского нужно назвать еще имена Ореста Сомова, чьи «Были и небылицы» конца 20-х годов предвосхитили гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки», Александра Вельтмана, чьи фольклорно-исторические романы «Кащей бессмертный», «Светославич, вражий питомец» вышли в 1831–1835 годах, Владимира Даля, «пяток первых» сказок которого вышел в 1832 году, да и «Конек-Горбунок» Павла Ершова вышел тогда же, в 1834 году.

Возникновение первого национального фольклорного свода неотделимо от этого общелитературного процесса, от философских и эстетических концепций своего времени, идейно-философской борьбы. С 1831 года собирательская деятельность Петра Киреевского стала фактом национальной культуры. Отныне он — центр, глава целого направления, у него появляются корреспонденты и помощники почти во всех губерниях России. В предисловии к изданию «Русских народных стихов» (1848) он приведет полный список своих «вкладчиков». Вот он:

«Богатые материалы, положившие основу моему собранию, получил я из Синбирской и Оренбургской губерний от Н. М. Языкова, П. М. Языкова, А. М. Языкова, Н. А. Языковой, Е. П. Языковой, П. М. Бестужевой, Ек. М. Хомяковой и Д. А. Волуева. А. С. Пушкин еще в самом почти начале моего предприятия, доставил мне замечательную тетрадь песен, собранных им в Псковской губернии; А. X. Востоков сообщил мне список с любопытного рукописного собрания народных стихов, хранящееся в Румянцевском Музее; Н. В. Гоголь сообщил мне тетрадь песен, собранную им в различных местах России; М. П. Погодин, кроме многих песен, собранных им из различных сторон России, доставил мне значительные собрания г.г. Тихомирова и Перевлесского, составленные в губерниях Рязанской и Тверской; И. М. Снегирев прекрасное собрание песен Тверской и Костромской губ.; С. П. Шевырев собрание песен, записанных им в Саратовской губернии; В. М. Рожалин значительное собрание песен Орловской губернии; А. Н. Попов собрание песен Рязанской губ.; К. Д. Кавелин собрание песен Тульских и Нижегородских; В. А. Трубников прекрасное собрание песен Танбовских; Д. П. Ознобишин собрание свадебных песен Псковской губернии; А. Ф. Вельтман весьма замечательное собрание песен из Калужской губернии; В. И. Даль собрание песен Уральских; И. И. Клементьев собрание песен Владимирской губернии; А. Н. Кольцов собрание песен Воронежской губернии; Ю. П. Гудвилович весьма замечательное собрание песен Минской губернии; С. А. Соболевский, неоднократно содействовавший моему предприятию, доставил мне любопытное собрание Сопикова, который было приготовил к изданию большое собрание Песен и Романсов, где, между прочим, соединены все почти песни народные, разбросанные по старинным песенникам; и, наконец, П. И. Якушкин, — который с неутомимой, благородной ревностью к этому делу, исходил пешком многии губернии, единственно с целью собирать песни, и в своей любви к русской народности находя силы бороться со всеми трудами и препятствиями, — весьма значительно обогатил мое собрание песнями Костромскими, Тверскими, Рязанскими, Тульскими, Калужскими и Орловскими.

Кроме названных мною здесь почтенных участников и участниц моего труда, содействовавших мне значительными вкладами, очень многие доставляли мне народные песни, хотя в небольшом количестве, записанные ими с голоса в различных концах России; и эти песни, в своей сложности, много увеличили мое собрание. С благодарностью должен я упомянуть имена: П. А. Улыбышевой, Н. П. Киреевской, М. А. Воейковой, Е. И. Поповой, Д. А. Путилова, М. А. Стаховича, И. С. Савинича и М. А. Максимовича, участвовавших в моем собрании».

Имя Пушкина Петр Киреевский назвал сразу же вслед за Николаем Языковым и семьей Языковых, особо подчеркивая, что Пушкин стоял «еще в самом почти начале… предприятия».

Сохранившиеся документы, воспоминания современников значительно дополняют это свидетельство. Участие Пушкина не ограничивалось только «вкладом» песен, записанных поэтом в Псковской губернии. Пушкину принадлежит сама идея Собрания Русских Песен как единого песенного свода. И собирательская деятельность самого Петра Киреевского начиналась с записей песен для Пушкина, для издания, задуманного поэтом совместно с Соболевским. Это были песни, записанные Петром Киреевским в 1830 году и пропавшие за границей «по непредвиденному случаю». Один из первых биографов поэта, П. В. Анненков, не случайно отмечал: «Если не ошибаемся, начало предприятия П. В. Киреевского должно отнести к 1830 году. Пушкин в это время уже владел значительным количеством памятников народного языка, добытых собственным трудом».

А начало собирательской деятельности Пушкина относится к периоду михайловской ссылки 1824–1820 годов, когда он писал брату Льву: «Знаешь мои занятия? до вечера пишу записки, обедаю поздно; после обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!» Но Пушкин не просто слушал, уже тогда он записывал сказки Арины Родионовны (эти записи сохранились). В Михайловском он записал свадебный обряд, редчайшие варианты песен о Степане Разине, народные баллады, лирические, сатирические песни. Так что к 1830 году Пушкин действительно обладал одним из самых значительных собраний, «добытых собственным трудом».

Его приоритет подчеркивала и сложившаяся романтическая традиция. Достаточно сказать, что самое знаменитое собрание шотландских народных песен издал Вальтер Скотт, у истоков немецкой фольклористики стоят имена поэтов-романтиков Арними и Брентано (их учениками и последователями были братья Гримм), а французские и итальянские песни собрал один из популярнейших романистов того времени Фердинанд Вольф.

В России к подготовке такого издания приступил Пушкин. Первые сведения об этом относятся к 1830 году («Пушкин говорит, что он сличил все доныне напечатанные русские песни и привел их в порядок и сообразность, зане ведь они издавались без всякого толку», — сообщал Николай Языков), а 12 октября 1832 года Петр Киреевский в письме к Николаю Языкову говорит еще более определенно: «Пушкин намерен как можно скорее издавать Русские песни, которых у него собрано довольно много; я думаю ему послать копию с моего собрания, но для этого нужно наперед твое соизволение. Полевой также скоро издаст 400 собранных им песен. Это все дела великолепные!»

О пушкинском замысле есть и другие свидетельства, но тем большее значение приобретает сам факт передачи Пушкиным своих записей молодому Петру Киреевскому. Произошло это 20 августа 1833 года, когда Пушкин, Соболевский и Шевырев, встретившись в Москве, в доме Елагиных-Киреевских у Красных ворот, приняли решение передать все свои записи и само дело издания «большого собрания» Петру Киреевскому. Речь шла именно о большом собрании, о соединении всех имевшихся «малых» в единый фольклорный свод. Вскоре после этой встречи Соболевский сообщил поэту Востокову, что Киреевский уже «получил от Языкова, Шевырева и А. Пушкина более тысячи повестей (имеются в виду исторические песни и былины. — В. К.), песней и так называемых стихов».

Петр Киреевский сразу же приступил к осуществлению этого замысла. 14 октября 1833 года (то есть через три недели после встречи с Пушкиным, Соболевским и Шевыревым) он писал Николаю Языкову: «Знаешь ли ты, что готовящееся собрание русских песен будет не только лучшая книга нашей Литературы, не только из замечательнейших явлений Литературы вообще, но что оно, если дойдет до сведения иностранцев в должной степени, и будет ими понято, то должно ошеломить их так, как они ошеломлены быть не желают! Это будет явление беспримерное».

У Петра Киреевского были все основания для такой оценки. «У меня теперь под рукою большая часть знаменитейших собраний иностранных народных песен», — сообщал он в том же письме, сравнивая эти знаменитейшие собрания с готовящимся, русским, и приходя к выводу, что большинство из иностранных сборников составлены «не по изустному сказанию, а из различных рукописей» и что песни в них «обезображенные и причесанные по последней картинке моды».

Принципиальное отличие «готовящегося собрания русских песен» от всех других отечественных и зарубежных сборников заключалось в том, что песни в нем записаны «прямо с голоса». А это уже само по себе являлось новым словом в мировой фольклористике.

По предварительным подсчетам, это издание 1833 года должно было состоять из четырех томов, что в количественном отношении тоже превышало все знаменитейшие зарубежные сборники. «Известнейшее собрание шотландских песен Вальтера Скотта, — писал Петр Киреевский по этому поводу, — содержит в себе 77 нумеров, собрание шведских песен, которого количественному богатству немцы дивятся, заключает в себе 100 нумеров». У самого же Петра Киреевского к этому времени было уже более двух тысяч песен «могущих поступить в печать», подготовленных к изданию.

Но этому изданию 1833 года, как, впрочем, и изданию 1837 года, не суждено было увидеть свет. Причины разные, в том числе и тяжелое заболевание печени, которым Петр Киреевский страдал всю жизнь. Так, например, 14 ноября 1833 года, то есть как раз во время подготовки издания, Авдотья Петровна сообщала Жуковскому: «Петр уже три месяца не встает с постели. Мучительную и опасную болезнь переносит он с какой-то ненынешней твердостью. Когда ему лучше, он роется в преданиях, составляет, выправляет легенды, нынешним летом собранные у нищих, песни русские и пр.».

Но не менее веской причиной являлся сам объем издания. Уже тогда, в самом начале «предприятия», имея на руках две тысячи текстов, Петр Киреевский говорил о своем намерении ограничиться примечаниями «только самыми необходимыми и короткими», а иначе — это его собственные слова — «если поступать совестливо и отчетливо, это задержало бы издание на несколько лет».

Но в том-то и дело, что несовестливо и неотчетливо Петр Киреевский поступать не мог. Положение осложнялось еще и тем, что с годами «обильные песенные потоки» не иссякали, а увеличивались. Две тысячи песен намечавшегося издания 1833 года — это записи самого Петра Киреевского, семьи Языковых, а также «вклады» Пушкина, Соболевского, Востокова. Но уже вскоре в его руках окажутся не две тысячи песен, а вдвое, втрое, в десять раз больше… Общий же объем Собрания народных песен П. В. Киреевского таков, что не только дореволюционная, но и современная наука до сих пор не в состоянии осуществить его полное издание[109]. А Петр Киреевский был один…

Имя замечательного поэта и выдающегося ученого-слависта Александра Христофоровича Востокова названо в списке третьим. Судя по всему, Петр Киреевский придерживался определенной хронологической последовательности поступления к нему «вкладов». «Востоков, — сообщал он 14 октября 1833 года, — узнавши о готовящемся собрании, прислал мне 12 стихов, которые он сам переписал с рукописи 1790 года, хранящейся в Румянцевском Музее». В количественном отношении этот «вклад», конечно же, уступал многим другим, но он, как и пушкинский, был одним из самых первых, положил начало собранию. Кроме того, для Петра Киреевского, вне всякого сомнения, было важно само участие Востокова в его «предприятии». Известно, что еще в начало XIX века Востоков выступил с проектом издания своеобразного фольклорного свода «Цвет русской поэзии», он одним из первых пытался «русифицировать» стихотворные размеры, использовать народную поэтику. Но главная его заслуга заключается в создании «Опыта о русском стихосложении» (1812, 1817), в котором поэтика былин и народных песен впервые рассматривается как особая система русского тонического стихосложения. Это труд Востокова не имеет себе равных в теории стиха.

Вслед за Востоковым следует имя Гоголя, внесшего свой «вклад» тогда же, в 30-е годы, когда появились «Вечера на хуторе близ Диканьки», а вслед за ними — статья «О малороссийских песнях», и когда прозвучал вдохновенный гоголевский гимн народной песне: «Какую оперу можно составить из наших национальных мотивов! Покажите мне народ, у которого бы больше было песен. Наша Украина звенит песнями. По Волге, от верховья до моря, на всей веренице влекущихся барок заливаются бурлацкие песни. Под песни рубятся из сосновых бревен избы по всей Руси. Под песни мечутся из рук в руки кирпичи и как грибы вырастают города. Под песни баб пеленается, женится и хоронится русский человек. Все дорожное: дворянство и недворянство, летит под песни ямщиков. У Черного моря безбородый, смуглый, с смолистыми усами казак, заряжая пищаль свою, поет старинную песню: а там, на другом конце, верхом на плывущей льдине, русский промышленник бьет острогой кита, затягивая песню. У нас ли не из чего составить своей оперы?»

Первые фольклорные записи самого писателя тоже относятся к 30-м годам. «Главным делом Гоголя в эту пору, — отмечает его первый биограф, — было собирание украинских народных песен, в которое он в одно время вдался было усиленно, относясь к этому занятию с горячим увлечением внезапно возгоревшейся страсти». Эта «страсть» Гоголя скажется не только в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» — едва ли не самом фольклорном произведении русской литературы, но и в «Мертвых душах», в «Тарасе Бульбе», а в Собрании народных песен П. В. Киреевского гоголевскими записями представлены песенные сокровища Украины.

Далее Петр Киреевский называет имя Михаила Петровича Погодина — прозаика, историка, издателя «Московского Вестника» и «Москвитянина» и крупнейшего собирателя своего времени, прославившегося созданием ценнейшего Древлехранилища. Его роль в возникновении общенационального фольклорного свода весьма значительна. Погодин записывал сам и привлекал к собирательству других, в первую очередь, студентов Московского университета, в котором он многие годы был профессором всеобщей и русской истории. Так стали собирателями Кавелин, князь Костров, Якушкин. Через Погодина, его обширнейшие связи собирателя древнерусских рукописей Петр Киреевский получил «значительные собрания» из Рязанской и Тверской губерний (Тихомирова и Перевлесского), а позже — одни из самых первых записей былин из Архангельской губернии от адмирала Кузмищева и учителя из Шенкурска Харитонова.

Вслед за Погодиным следуют имена еще двух профессоров Московского университета — Ивана Михайловича Снегирева и Степана Петровича Шевырева. Сообщение Петра Киреевского о том, что от Снегирева он получил «прекрасное собрание песен Тверской и Костромской губ.» дополняют дневниковые записи самого Снегирева. Первые упоминания довольно беглые, речь идет в основном об уроках: «Зашел к Киреевским, дал им урок» (1823, 22 мая), «Урок у Киреевских» (26 мая), «Заехал к Киреевским, видел только Петрушу» (11 ноября). Самое непосредственное отношение к Собранию П. В. Киреевского, датированное ноябрем 1834 года: «Утром у меня был П. В. Киреевский, которому я сообщил разные песни… потому что он издает Русские песни, им собранные. Я ему казал свои материалы, коими он занимался; сообщил ему свои замечания о песнях». В 1831–1834 годах вышел четырехтомный труд Снегирева «Русские в своих пословицах», в который вошло немало записей Петра Киреевского. Подобный обмен записями — тоже характерная черта времени. Снегирев передал Петру Киреевскому песни, а получил от него собрание пословиц; Владимир Даль точно так же передал ему «собрание песен уральских», обогатив свои «запасы для русского словаря», а записи сказок и Петра Киреевского и Владимира Даля, в свою очередь, окажутся в издании народных сказок А. Н. Афанасьева.

Собирательский «вклад» Шевырева довольно скромен — всего пять песен. Тем не менее, Петр Киреевский называет его среди основных «вкладчиков». Ведь Шевырев, как и Пушкин, стоял у истоков собрания, он присутствовал на встрече в салоне Елагиных-Киреевских у Красных ворот 23 августа 1833 года, когда решалась судьба национального свода фольклора. Интересен и такой факт. Ф. И. Буслаев, вспоминая о лекциях Шевырева в Московском университете, открывавшие для него «все новые сокровища родной земли», между прочим, упоминает: «В этих лекциях Степан Петрович уже пользовался знаменитым собранием русских песен, которое принадлежало Петру Васильевичу Киреевскому». Буслаев учился в Московском университете в 1834–1838 годах, а это значит, что уже в то время, задолго до первых публикаций, студенты узнавали о собрании народных песен из лекций Шевырева. Из лекций, которые Иван Киреевский называл «открытием нового мира», а Николай Языков — «подвигом важным и бессмертным».

Петр Киреевский назвал имена тридцати четырех создателей национальной библиотеки фольклора, каждый из которых, безусловно, заслуживает внимания. Но, если история «вкладов» Алексея Кольцова и Павла Якушкина уже достаточно хорошо изучена, то «вклады» Рожалина, Кавелина, Александра Вельтмана, Владимира Даля, Стаховича, Максимовича еще ждут своего исследования. Не говоря уже о том, что этот список далеко не полный, он датирован 1848-м годом, а собрание Петра Киреевского до 1856 года продолжало пополняться «вкладами» Афанасия Марковича, Жадовской, Писемского, Мельникова-Печерского…

Этот список Петра Киреевского уже сам по себе является документом эпохи, свидетельством объединенных усилий крупнейших писателей и ученых пушкинского времени. Подобного коллективного труда не знала ни отечественная, ни зарубежная фольклористика. Собрание народных песен П. В. Киреевского и в этом отношении — уникальнейший памятник мировой культуры.

В этом списке нет только одного имени — самого Петра Васильевича Киреевского, он не дает представления о его собственном «вкладе» и собирательской деятельности. Создается даже впечатление, что он, подобно Афанасьеву, был только исследователем и издателем. А это далеко не так.

Петр Киреевский — выдающийся собиратель своего времени. Он первым разработал и осуществил в практической деятельности подлинно научные принципы собирания и записи фольклорных текстов. Петр Киреевский — первооткрыватель народных стихов, особого жанра народной поэзии, возникшего на стыке, на взаимопроникновении и взаимовлиянии двух великих культур — устного народного творчества и древнерусской письменной литературы.

Ко всему этому необходимо еще добавить, что Петр Киреевскиц — тоже первым в истории отечественной фольклористики — осуществил специальную фольклорную экспедицию.

Произошло это летом 1834 года, когда он направился в Господин Великий Новгород, надеясь обнаружить там следы древнего эпоса. Петра Киреевского, как известно, постигла неудача: он не обнаружил на новгородской земле эпической поэзии. «Предания здесь только одни могилы и камни, а все живое забито Военными поселениями, с которыми даже и тень поэзии не совместима», — с грустью отметит он. Единственные оставшиеся следы древности — это «каменная поэзия» — памятники древнерусского зодчества. «София — самое прекрасное здание, которое я видел в России», — скажет Петр Киреевский о Новгородской Софии, одним из первых обратив внимание на древнерусскую архитектуру.

И все-таки, как это ни странно, Петр Киреевский был на верном пути, он мог бы оказаться первооткрывателем живого бытования народного эпоса. «Можно предположить, отмечает по этому поводу современный исследователь, — что если бы Киреевский поехал не в Новгород, а в Олонецкую губернию, на территорию бывшей Обонежской пятины Великого Новгорода, то он нашел бы там произведения народной поэзии об историческом прошлом: былины о Василии Буслаеве, о Садко и многие другие. Выдвинутая им идея собирания песен в новгородских землях продолжала волновать многих исследователей, пока, наконец, П. Н. Рыбникову, сосланному в Петрозаводск, удалось открыть подлинную сокровищницу русского народного эпоса в районах, принадлежавших когда-то Великому Новгороду. Киреевский первый предвидел возможность такого открытия, но не смог осуществить его». Небезынтересно отметить, что первая встреча финского собирателя и издателя «Калевалы» Элиаса Лённрота с выдающимся народным рунопевцем Архиппой Пертуненом произошла тоже на территории бывшей Обонежской пятины, причем — в те же 30-е годы.

Только собрав воедино все записи Петра Киреевского можно представить себе значение и масштабы его собирательской деятельности, что отчасти и осуществлено в настоящем издании, но далеко не в полном объеме. В сборник вошли лишь его московские, тульские, орловские, калужские записи (тоже далеко не все), а за пределами остались — новгородские и симбирские. В сборнике лишь несколько образцов народных стихов, а их только в издании 1848 года — более пятидесяти. Тем не менее, даже в таких ограниченных пределах, перед нами предстает необычная коллекция.

«Песни, которые поются в народе, должны быть записываемы слово в слово, все без изъятия и разбора», — эти принципы, впервые изложенные в «Песенной прокламации» Петра Киреевского, легли в основу русской и советской фольклористики. В записях самого Петра Киреевского они воплощены в полной мере, как в точности передачи звучания народной речи, диалектизмов, так и в широте охвата песенной культуры народа. В его собрании есть песни всех традиционных видов народной поэзии, а также редчайшие образцы песен бытовых, сатирических, разбойничьих, тюремных, солдатских и даже фабрично-заводских.

Только такой охват всех видов и жанров народной поэзии мог передать все богатство и разнообразие песенной культуры народа, о которой Петр Киреевский писал: «Едва ли есть в мире народ певучее русского. Во всех почти минутах жизни русского крестьянина, и одиноких и общественных, участвует песня; почти все свои труды и земледельческие и ремесленные он сопровождает песнию. Он поет, когда ему весело; когда ему грустно. Когда общее дело или общая забава соединяют многих, — песня раздается звучным хором; за одиноким трудом или раздумьем ее мелодия, полная души, переливается одиноко. Поют все: и мужчины и женщины, и старики и дети. Ни один день не пройдет для русского крестьянина без песни; все замечательные времена его жизни, выходящие из ежедневной колеи, также сопровождены особенными песнями. На все времена года, на все главные праздники, на все главные события семейной жизни, есть особые песни, носящие на себе печать глубокой древности; и особенно там, где меньше чувствительно городское влияние, русский крестьянин, — верная отрасль своих предков, не отступивший от них даже и мелких подробностях своего домашнего быта, — до сих пор поет эти древние песни; потому что они вполне сливаются с его чувством и с его обычаем, также, как выражали чувство и обычай его прапращура. Он дорожит своими песнями: можно сказать, что они составляют любимую и лучшую утеху его простой жизни.

Поэтому неудивительно, что русских народных песен существует необъятное множество, очень разнообразное и по содержанию и по напевам».

Петр Васильевич Киреевский сохранил эти песенные богатства России на все грядущие века, совершив один из самых великих подвигов в истории русской культуры.

Виктор КАЛУГИН

КОММЕНТАРИИ

В сборник вошло 600 песен, записанных самим П. В. Киреевским и его «вкладчиками» К. Д. Кавелиным, М. П. Погодиным, П. И. Якушкиным в Московской, Тульской, Орловской, Калужской и Рязанской губерниях. Тексты публикуются по изданиям: Русские народные песни, собранные Петром Киреевским. Часть I-я. Русские народные стихи (Чтение в Обществе истории и древностей Российских при Московском университете, № 9. М., 1848) (в дальнейшем — Киреевский. Народные стихи); Песни, собранные П. В. Киреевским. Изд. Общества любителей Российской словесности при Московском университете, ч. 1, вып. 1–4. М., 1860–1862; ч. 2, вып. 5–7. М., 1863–1868; ч. 3, вып. 8—10. М., 1870–1874 (В дальнейшем — Киреевский. Стар. серия); Песни, собранные П. В. Киреевским. Изд. Общества любителей Российской словесности при Московском университете, вып. 1. Песни обрядовые. М., 1911 (песни № 1—1172); вып. 2. Песни необрядовые. Ч.1. М., 1918 (песни № 1173–1611); ч. 2. М., 1929 (песни № 1612–2988) (в дальнейшем — Киреевский. Нов. серия); Калики перехожие. Сборник стихов и исследование П. Бессонова, вып. 1–6. М., 1861 (в дальнейшем — Бессонов, Калики перехожие); Песни, собранные писателями. Новые материалы из архива П. В. Киреевского. Литературное наследство, том 79. М., 1968 (в дальнейшем — Литературное наследство): Собрание народных песен П. В. Киреевского. Записи П. И. Якушкина. Том 1. Л., 1983 (в дальнейшем — Якушкин).

Все тексты публикуются по первоисточникам без дополнительной текстологической правки с сохранением основных принципов записей собирателей. Особое значение в этом отношении имеют записи Н. А. Кострова и П. И. Якушкина, впервые применивших принцип фонетической фиксации живого звучания народной речи, соблюдения всех произношений и всех диалектных форм. Восприятие подобных записей, передающих живое «дыхание языка», представляет определенные трудности. «Это, — как отмечала известная собирательница О. Э. Озаровская, — неприятно для глаза, но преодолев неприятность, читатель приучится воспринимать текст не только глазами, но и ушами и почерпнет новое наслаждение». В настоящем издании упорядочены и приведены в соответствие с нормами современного литературного языка лишь знаки препинания.

ПЕСНИ, СОБРАННЫЕ П. В. КИРЕЕВСКИМ В ЗВЕНИГОРОДСКОМ УЕЗДЕ МОСКОВСКОЙ ГУБЕРНИИ, СЕЛО ИЛЬИНСКОЕ

1. Бессонов. Калики перехожие, т. 1 № 123. В основе народного стиха — известное апокрифическое сказание о Федоре Тыроне, замученном при Максимиане Галерии (начало IV века). В сказании Тирон одерживает победу над пещерными людьми и освобождает от змея плененную мать.

2. Киреевский. Народные стихи, № 6 Киевским князьям Борису и Глебу, ставшим в 1015 году жертвой братоубийственных усобиц, посвящено одно из самых первых произведений древнерусской литературы «Сказание о Борисе и Глебе». Образы воинов-мучеников, защитников Русской земли запечатлены в многочисленных произведениях древнерусского изобразительного искусства, а также в народных эпических стихах.

3. Киреевский. Стар. серия, вып. 6. с. 14. Взятие Казани Иваном Грозным нашло отражение в многочисленных исторических песнях, а также в народных исторических балладах, развивающих лирическую тему.

4. Там же, вып. 8, с. 297–298. С пометой: «Запис. П. В. Кир. 14 авг. 1832 г.». Историческая песня XVIII века, связанная с казнокрадством и взяточничеством сибирского губернатора М. Гагарина, казненного в 1721 году.

5. Там же, вып. 8, с. 50. С пометой: «Запис. П. В. К. 1832 г.». В основе песни — неудачные походы 1686 и 1689 годов фаворита Софьи князя В. Голицына в Крым, в результате которых он был с позором возвращен в Москву и по петровскому указу сослан в Каргополь.

6. Там же, вып. 9, с. 156. С пометой: «Запис. П. В. К-м в 1832 году. Песня „тягольная“, протяжная». Одна из исторических песен о Семилетней войне (1756–1763), отразившая события взятия Берлина 29 сентября 1759 года.

7. Там же, вып. 9, с. 391–392. С пометой: «Записано П. В. К-м в 1833 году». Историческая песня, отразившая события Польского восстания 1794 года и пленения раненого Тадеуша Костюшка.

8. Там же, вып. 5, с. 156–157. С пометой: «Песня протяжная; записано 5 июля 1831 г.». Одна из самых популярных баллад XVII–XIX веков, известная также в переложении поэта В. Крестовского. Многочисленные народные варианты, сохраняя основную сюжетную канву, дают свои разработки отдельных эпизодов и мотивов.

9. Киреевский. Нов. серия, № 1509. Одна из популярных семейно-бытовых баллад, известная также в записи А. С. Пушкина (см. Литературное наследство, с. 192–193).

10. Там же, № 1475. Поздняя семейно-бытовая баллада.

11-21. Там же, № 296–298, 300–305, 311, 314–315. Свадебные обрядовые песни.

22—26. Литературное наследство. Киреевский, № 16–18, 30–31. Песни игровые, плясовые, хороводные.

27—29. Киреевский. Нов. серия, № 2949, 2954, 2959. С пометой: «Записаны П. В. К-м в июле — августе1831 г.». Свадебные обрядовые посни.

30—36.Там же,№ 1477, 1480, 1481, 1484, 2951, 2953. Семейно-бытовые песни.

37. Там же, № 1491. Песня шуточная, плясовая.

38. Там же, № 1515. Семейно-бытовая шуточная песня.

39—40. Там же, № 1525, 1526. Песни семейно-бытовые, лирические.

41—42. Там же, № 1488, 1503. Песни семейно-бытовые, шуточные.

43. Там же, № 2944. Песня шуточная, «скоморошья».

44. Там же, № 2947. Песня шуточная.

45. Там же, № 1479. Песня ямщицкая.

46—49. Там же, № 1499, 2946, 2956, 2957. Песни солдатские.

ДЕРЕВНЯ ВОРОНКИ

50. Киреевский. Стар. серия, вып. 1, с. 16–17. Одни из редких вариантов былины «Илья Муромец и разбойники», записанной в Подмосковье.

51. Бессонов. Калики перехожие, т. 1, № 144. (См. коммент. к № 2).

52. Литературное наследство. Киреевский, № 39. Одна из самых драматичных песен-баллад о судьбах русских полонянок. Известна в записях М. Ю. Лермонтова, П. И. Якушкина, М. А. Стаховича, В. И. Даля.

53. Киреевский. Стар. серия, вып. 6, с. 102–109. Одна из наиболее популярных исторических песен XVI века, составляющих цикл «Гнев Ивана Грозного».

54. Там же, вып. 6, с. 102–109. Одна из популярнейших исторических песен XVI века, в основе которой действительные события, связанные с женитьбой Ивана Грозного на дочери кабардинского (черкесского) князя Темрюка Марии Темрюковне в 1561 году. Песня известна по Сборнику Кирши Данилова, а также в записи от выдающейся сказительницы М. Д. Кривополеновой.

55. Там же, вып. 8, с. 46–47. (см. коммент. к № 5).

56—58. Там же, вып. 8, с. 289–292. Исторические плачи — одна из традиционных форм народной поэзии. Наибольшее количество сохранившихся плачей связано с именем Петра Первого.

59. Там же, вып. 9, с. X–XI. Историческая песня, отразившая события Северной войны 1700–1721 годов.

60—61. Там же, вып. 9, с. 110–111, 154–155. Исторические песни, отразившие события Семилетней войны 1756–1763 годов.

62. Там же, вып. 9, с. 175. Из цикла песен о Семилетней войне, сохранившая отголоски событии об осаде Кюстрина в 1758 году.

63. Там же, вып. 9, с. 254–255. Историческая песня XVIII века о войнах с Турцией в 1768–1774 и 1787–1791 годах, среди которых выделяется особый цикл песен об осаде и взятии Очакова в 1788 году.

64. Там же, вып. 9, с. 119–120. Солдатская песня XVIII века, отразившая события Семилетней войны.

65. Литературное наследство. Киреевский, № 55. Народная баллада, получившая, широкое распространение в казачьих районах центральной и южной России.

66. Там же, № 43. Песня-баллада об отравлении девушкой молодца, так же, как и былина о Добрыне Никитиче и Маринке Кайдаловне, восходят к древнейшим сюжетам о девушках-колдуньях, чародейках, широко известных в мировом фольклоре.

67. Там же, № 53. Редкий вариант лирической песни-баллады, известной всего лишь в нескольких записях.

68. Киреевский. Нов. серия, № 2974. Сюжет баллады «Муж-солдат в гостях у жены» принадлежит к числу древних, «бродячих», встречающихся в сказках, в песнях, в былинах: южнославянские песни «Муж на свадьбе своей жены», сказки и былины «Добрыня и Алеша Попович».

69—73. Там же, № 318–322. Песни свадебного обряда.

74. Там же, № 330. Одна из самых популярных свадебных песен (поется на девичнике), известна в обработке Н. А. Римского-Корсакова.

75—86. Там же, № 331–332, 334–339, 346–347, 350–351. Песни свадебного обряда.

87—89. Литературное наследство. Киреевский, № 9—11. Хороводные песни.

90. Там же, № 20. Песня игровая.

91. Там же. № 22. Песня лирическая плясовая.

92—93. Киреевский. Нов. серия, № 1533, 1540. Песни семейно-бытовые.

94. Там же, № 1547. Лирическая плясовая песня.

95. Там же, № 1548. Лирическая песня.

90—98. Там же, № 1551, 1553, 1577. Лирические семейно-бытовые песни.

99. Там же, № 1582. Лирическая плясовая песня.

100—102. Там же, № 1585, 1589, 2963. Лирические семейно-бытовые песни.

103—104. Там же, № 2967, 2969. Хороводные песни.

105—106. Там же, № 1567, 1591. Плясовые шуточные песни.

107. Там же, № 1570. Семейно-бытовая песня.

108—109. Там же, № 2981, 2985. Шуточные песни.

110—111. Литературное наследство. Киреевский, № 26, 33. Плясовые шуточные песни.

112. Там же, № 36. Игровая песня, близкая к сатирическим антиклерикальным.

113. Там же. № 37. Антиклерикальная сатирическая песня.

114—116. Там же, № 38, 46, 47. Семейно-бытовые шуточные песни.

117—118. Киреевский. Нов. серия, № 1554(а), 1596. Шуточные песни.

119. Там же, № 1563. Старинная разбойничья песня.

120. Литературное наследство. Киреевский, № 40. Одна из самых популярных народных лиро-эпических песен из цикла удалых разбойничьих.

121. Киреевский. Нов. серия, № 1578. Редкий вариант лирической фабрично заводской песни первой половины XIX века.

122—120. Там же, № 2975–2976, 2978–2979, 2983–2984, 2986, 1543. Солдатские и рекрутские песни.

СЕЛО ПАВЛОВСКОЕ

130. Бессонов. Калики перехожие, т. 1, № 86. «Голубиная» — значит «глубинная», «мудрая» книга. В древнерусской литературе было немало книг, в которых, как выражались сами книжники, «протолкуется» глубина премудрости. На основе этих книг русский народ создал свою Голубиную книгу, бывшую на протяжении многих веков своеобразной народной космогонической энциклопедией.

131. Там же, т. 2, № 103. В былинном эпосе «змееборцы» — Добрыня Никитич и Алеша Попович, а в народных стихах — Федор Тырянин и Егорий Храбрый. Егорий Храбрый (Георгий Победоносец) — один из центральных образов древнерусского изобразительного искусства, «разящий Георгий» украшал знамена русских войск и стал гербом Москвы.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В ВЕРЕЙСКОМ УЕЗДЕ МОСКОВСКОЙ ГУБЕРНИИ

132—151. Киреевский. Нов. серия, № 274–293. Песни свадебного обряда.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В МОСКВЕ

152. Киреевский. Стар. серия, вып. 2, № 1. С пометой: «Записано от семидесятилетней мещанки». Текст былины выделяется как особая версия эпического сюжета об Алеше Поповиче «бабьем прелестнике». Обычно былины заканчиваются угрозой братьев отрубить сестре голову, здесь эта угроза приведена в исполнение.

153. Там же, вып. 6, с. 207–208. С пометой: «От мещанки Татьяны Андреевны. 7 сентября 1839 г.». Вариант исторического плача времен Ивана Грозного.

154. Там же, вып. 6, с. 210. С пометой: «От старика 70-ти лет, московского мещанина». (См. коммент. к № 153).

155. Там же, вып. 7, с. 46–47. Историческая песня времен Ивана Грозного.

156. Там же, вып. 8, с. 64. Историческая песня времен Петра Великого, сохранившая рассказ о взятии Азова в 1696 году с помощью подкопа.

157. Там же, вып. 8, с. 277. (См. коммент. к № 56–58).

158. Там же, вып. 9, с. 174–175. Историческая песня времен Шведской войны (1741–1743).

159—162. Там же, вып. 9, с. 158–159, 163–164, 167–168, 169. Исторические песни времен Семилетней войны с упоминанием имени Федора Краснощекова, сына героя Шведской войны Ивана Матвеевича Краснощекова, героически погибшего в 1742 году. В народных исторических песнях их образы обычно «совмещены».

163. Там же, вып. 5, с. 100–102. С пометой: «От 70-летней старухи-мещанки». Одна из самых древних и широко распространенных народных баллад.

164. Киреевский. Нов. серия, № 1445 (См. коммент. к № 10).

165. Там же, № 1446. Одна из наиболее популярных народных эпических баллад, известна в записи А. С. Пушкина (Литературное наследство. Пушкин, № 3). П. В. Киреевский записал в Москве два варианта баллады: первый — от московской мещанки Татьяны Андреевой, второй — от семидесятилетнего московского мещанина.

166. Там же, № 1448. С пометой: «От семидесятилетнего московского мещанина» (См. коммент. к № 8).

167. Там же, № 1462. С пометой: «От семидесятилетнего московского мещанина». В балладе использованы мотивы свадебных, хороводных и лирических протяжных песен.

168. Там же, № 1468. С пометой: «От мещан Рогожской части» (См. коммент. к № 66).

169. Там же, № 1469. С пометой: «От мещан Рогожской части». Народная лирическая баллада, включающая древнейший фольклорный мотив отгадывания загадок.

170. Литературное наследство. Киреевский. № 52 (См. коммент. к № 67).

171. Киреевский: Стар. серия, вып. 5, с. 127. С пометой: «От мещанки, 70-летней старухи». Одна из переработок предыдущего сюжета.

172. Там же, вып. 5, с. 165–166. С пометой: «7 октября 1834 г. от мещанки Татьяны Андреевны». Одна из древнейших баллад, известная по литературным памятникам XVI–XVII веков.

173. Киреевский. Нов. серия, № 1457. С пометой: «От семидесятилетнего московского мещанина». Баллада юго-западного происхождения, отразившая ожесточенную борьбу на Украине в XVII–XVIII веках.

174. Там же, № 1457. С пометой: «От семидесятилетнего московского мещанина». Поздняя баллада юго-западного происхождения, возникшая в период ожесточенной украинско-польской борьбы XVII–XVIII веков.

175. Там же, № 2937 (См. коммент. к № 68)

176. Там же, № 1459. С пометой: «От семидесятилетнего московского мещанина». Одна из популярнейших народных баллад, воссоздающая трагическую картину борьбы героя с Горем.

177. Литературное наследство. Киреевский, № 42. С пометой: «70-летняя старая московская мещанка». Лирическая семейно-бытовая баллада. Редкий вариант.

178. Киреевский. Нов. Серия. № 266. С пометой: «Записана от 70-летнего старика, московского мещанина». Свадебная песня.

179—181. Там же. № 267, 269–270. Песни свадебного обряда.

182. Литературное наследство. Киреевский. № 1. С пометой: «Московская мещанка 3. Д. М.». Календарная святочная песня.

183. Там же, № 2. Календарная святочная песня.

184—186. Там же, № 3–5. С пометой: «Московская мещанка 3. Д. М.» Календарные святочные песни

187. Там же, № 6. С пометой: «70-летния старая московская мещанка» Колядка с традиционным зачином.

188. Там же, № 48. С пометой: «70-летняя старая московская мещанка». Лирическая протяжная песня, приписываемая Евдокии Лопухиной, первой жене Петра I, насильственно постриженной им в монастырь.

189. Там же, № 49. Старинная лирическая песня, известная по записям XVIII века.

190. Там же, № 51. Лирическая протяжная песня, близкая к балладам. В сюжете есть сходство с балладными вариантами былины о Михаиле Козарине.

191. Киреевский. Нов. серия, № 1443. С пометой: «От московской мещанки 3. Д. М.». Семейно-бытовая песня шуточная.

192. Там же, № 1451. С пометой: «От семидесятилетней московской мещанки». Лирическая протяжная песня.

193—195. Там же, № 1452–1453, 1463. С пометой: «От семидесятилетнего московского мещанина». Семейно-бытовые песни.

196. Там же, № 1464. С пометой: «От мещан Рогожской части». Игровая песня.

197. Там же, № 1461. С пометой: «От семидесятилетнего московского мещанина». Семейно-бытовая лирическая песня.

198. Там же, № 1465. С пометой: «От мещан Рогожской части». Семейно-бытовая шуточная песня.

199—200. Там же, № 1454–1455. С пометой: «От семидесятилетнего московского мещанина». Песни игровые, шуточные.

201. Там же, № 1442. Песня лирическая игровая.

202—203. Там же, № 1439–1440. Редкие варианты охотничьих песен.

204. Там же, № 1466. С пометой: «От мещан Рогожской части». Лирическая казачья песня.

205. Там же, № 1467. С пометой: «От мещан Рогожской части». Песня ямщицкая.

206. Там же, № 1447. С пометой: «От семидесятилетнего московского мещанина». Разбойничья песня.

207—208. Там же, № 2938–2939. Рекрутские песни.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В ТУЛЬСКОЙ ГУБЕРНИИ

209. Киреевский. Стар. серия, вып. 6, с. 205. С пометой: «От старухи». Редкий вариант исторической песни-плача об Иване Грозном.

210. Там же, вып. 7, с. 2–3. С пометой: «Тульской г., Черского у., с. Соколы. 1834 г.». Историческая песня «смутного» времени, воссоздающая народные толки о причастности Бориса Годунова к убийству царевича Дмитрия.

211. Там же, вып. 7, с. 3–4. С пометой: «Тульской г., Чернского у., с. Соколы». Историческая песня «смутного» времени, довольно точно передающая биографические вехи в жизни Лжедмитрия I.

212. Там же, вып. 7, с. 17–18. С пометой: «Тульской г., Чернс. у., с. Соколы. Пела старуха». Историческая песня «смутного» времени.

213. Там же, вып. 8, с. 288. С пометой: «Запис. П. В. Кир. от солдата в Новгороде, 11 сент. 1834 г.». Во время новгородской экспедиции 1834 года П. В. Киреевский записал целый цикл исторических песен от солдата из Тульской губернии (Ср. варианты песни-плача о Петре Великом.№ 56–58).

214. Там же, вып. 8, с. 45–46. С пометой: «От солдата. Записано П. В. Киреевским 11 сентября 1834 года в Новгороде» (Ср. варианты № 5, 55).

215. Там же, вып. 8, с. 228. Историческая песня XVIII века, отразившая события Шведской войны.

216. Там же, вып. 9, с. 260. С пометой: «Записано в Новгороде от солдата, 11 сентября 1834 г., самим П. В. К-м». Историческая песня XVIII века, отразившая события взятия А. В. Суворовым Бендер.

217. Там же, вып. 5, с. 68–70. С пометой: «Тульской губ. и уезда с. Покровское. Записано П. В. К. от старухи». Старинная баллада, имевшая широкое распространение в центральной России и на русском Севере.

218. Киреевский. Нов. серия, № 1445 (См. коммент. к № 10).

219. Киреевский. Стар. серия, вып. 5, с. 172. С пометой: «От солдата, записано в Новгороде, 11 сент. 1834 г.» (См. коммент. к № 173).

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В ОРЛОВСКОЙ ГУБЕРНИИ

220. Бессонов. Калики перехожие, вып. 2, № 104. С пометой: «Записано самим П. В. Киреевским от слепого Антона в Киреевской Слободке, 14 окт. 1841 года» (См. коммент. к № 131).

221. Киреевский. Стар. серия, вып. 6, с. 176–178. С пометой: «Киреевская Слободка. От Никитушки» (См. коммент. к № 54).

222. Там же, вып. 6, с. 42. С пометом: «От раскольника старика». Из цикла исторических песен XVI века о Ермаке.

223. Там же, вып.8, с. 48–49 (См. коммент. к № 5).

224. Там же, вып. 9, с. 81–82. Историческая песня XVIII века, отразившая события Шведской войны.

225. Киреевский. Нов. серия, № 1970. Лирическая песня.

220—230. Там же, № 1971, 1973–1976. Народные шуточные песни-скоморошины, записанные П. В. Киреевским в Киреевской Слободке, где он поселился с января 1837 года. Песни имеют помету: «От Никитушки».

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В КАЛУЖСКОЙ И РЯЗАНСКОЙ ГУБЕРНИЯХ

231. Киреевский. Стар. серия, вып. 1, с. 90–91. С пометой: «Калужск. губ., Боровск, уезда. Записано от старухи». Один из редких вариантов «былинных песен», получивших широкое распространение среди казачества.

232. Там же, вып. 6, с. 170–171. С пометой: «Калужск. губ., Боровск. уезда, с. Слобода. От семидесятилетней старухи» (См. коммент. к № 54).

233. Там же, вып. 7, с. 21–22. С пометой: «Калужской губ., Боровского у., с. Слобода. Пела 70-летняя старуха». Историческая песня «смутного» времени, запечатлевшая эпические образы Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского.

234. Там же, вып. 7, с. 24. Историческая песня «смутного» времени.

235. Там же, вып. 8, с. 280–281. С пометой: «Запис. П. В. Кир. от 70-летней старухи Катерины Андреевны». Историческая песня плач XVIII века (Ср. варианты № 56–58).

236. Там же, вып. 8, с. 122. Историческая песня XVIII века, сохранившая отголоски русско-шведских и русско-турецких войн.

237. Там же, вып. 8, с. 215. С пометой: «Рязанск. губ.». Историческая песня XVIII века, отразившая события Шведской войны.

238—239. Там же, вып. 9, с. VI–VIII. С пометой: «Губ. Рязанской. Записано П. В. К-им»; с. XII–XIII. С пометой: «Калужск. губ., Боровск. у., село Слобода. Запис. П. В. К-м в 30-х годах от 70-летней старухи». Солдатские песни, сохранившие обобщенные черты исторических событии XVIII века.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ К. Д. КАВЕЛИНЫМ В ТУЛЬСКОЙ ГУБЕРНИИ

240. Киреевский. Стар. серия, вып. 7, с. 195–196 (См. коммент. к № 52).

241. Там же, вып. 7, с. 25–26. Историческая песня, в основе которой лежат подлинные события: сражение русских войск с татарами под Конотопом летом 1659 года. Князь Семен Романович Пожарский был взят в плен; при допросе он плюнул в глаза крымскому хану, и тот велел отрубить ему голову. Один из вариантов этой песни вошел в Сборник Кирши Данилова (№ 31).

242. Литературное наследство. Киреевский, № 6. Историческая песня «Плач войска о Петре I», известная во многих вариантах. В данном тексте вместо Петра Алексеевича назван Петр Федорович, имя которого не отразилось в народной поэзии. Однако за царя Петра III выдавал себя Пугачев, что дает основания отнести этот текст к песням пугачевского цикла.

243. Киреевский. Стар. серия, вып. 9, с. 109–110. Историческая песня XVIII века о событиях Семилетней войны.

244—245. Киреевский. Нов. серия. № 1825, 1826. Солдатские песни, отразившие события Отечественной войны 1812 года.

216. Литературное наследство. Кавелин, № 1. С пометой: «Тульской губ., Белевского уезда, сельцо Иваново, 1839 г» (См. коммент. к № 66).

247. Киреевский. Нов. серия. № 1633. С пометой: «Тульск. губ., Белевского у., д. Зино́во» (См. коммент. к № 165).

248. Там же, № 1635. С пометой: «Тульск. губ., Белевского у., д. Зиново» (См. коммент. к № 66).

249. Там же, № 1662. С пометой: «Тульск. губ., Белевс., у., с. Сныхово» (См. коммент. к № 176).

250—254. Там же, № 353–356, 358–359. Песни свадебного обряда.

255—259. Там же, № 359–363. Игровые песни.

260—269. Там же, № 364–373. Песни свадебного обряда.

270-272. Там же, № 1161–1163. Хороводные, игровые песни.

273. Литературное наследство. Кавелин, № 2. Лирическая семейно-бытовая песня, известная в записи А. С. Пушкина (См. Литературное наследство. Пушкин, № 20).

274. Киреевский. Нов. серия, № 1654. Вариант предыдущей песни.

275. Там же, № 1677. Семейно-бытовая песня.

276. Литературное наследство. Кавелин, № 4. Редкий вариант сатирической песни.

277. Киреевский. Нов. серия, № 1678. Лирическая казачья песня, близкая к балладам с традиционным фольклорным мотивом загадывания загадок.

278. Литературное наследство. Кавелин, № 5. Популярная разбойничья песня, известная в записях XVIII века (Ср. вариант № 119).

279. Киреевский. Нов. серия, № 1636. С пометой: «Тульск. губ., Белевск. у., д. Зино́во». Популярная разбойничья песня, близкая к солдатским (Ср. Якушкин, № 40).

280—281. Там же, № 1639, 1642. Удалые разбойничьи песни.

282. Литературное наследство. Кавелин, № 3. Песня солдатская.

283—284. Киреевский. Нов. серия, № 1637, 1652. Солдатские песни.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ М. П. ПОГОДИНЫМ В ТУЛЬСКОЙ ГУБЕРНИИ

285. Киреевский. Нов. серия, № 1690 (См. коммент. к № 165).

286. Там же, № 1698 (См. коммент. к № 9).

287. Там же, № 1703 (См. коммент. к № 171, 172).

288—304. Там же, № 374–390. Песни свадебного обряда.

305. Там же, № 1138. Хороводная песня.

306. Там же,№ 1682. Семейно-бытовая песня.

307—308. Там же, № 1685, 1687. Хороводные, игровые песни.

309. Там же, № 1699. Лирическая семейно-бытовая песня.

310. Там же, № 1693. Один из вариантов популярной разбойничьей песни.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ П. И. ЯКУШКИНЫМ

311. Якушкин, № 297 (См. коммент. к № 131).

312. Там же, № 497 (См. коммент. к № 1).

313. Там же, № 285. Один из самых популярных народных стихов, встречающийся в живом бытовании до нашего времени. В основе стиха — евангельская притча, переосмысленная народом, ставшая совершенно самостоятельным и оригинальным произведением.

314. Там же, № 294. Народный стих, в основе которого популярная евангельская легенда IV–V веков.

315. Русские песни, собранные Павлом Якушкиным. Спб., 1860, с. 31–32. С пометой: «Орловск. губ., Малоарх. у., с. Сабуров; пел Иван Кондрашев; его выучила монахиня в Коренной» (См. коммент. к № 2, 51).

316. Там же, с. 83–85. Народный стих, в основе которого не евангельские или же апокрифические легенды, а действительные исторические события — Соловецкое восстание 1668–1676 годов.

317. Там же, № 355. Одна из популярнейших песен разинского цикла.

318—320. Якушкин, № 538, 551. 2. Старинные солдатские песни эпохи Петра Великого, сохранившие отголоски исторических событий.

321—323. Там же, № 273, 354, 470. Варианты популярной исторической песни о неудачном походе князя В. Голицына в Крым (См. № 4, 55, 213, 223).

324. Там же, № 302. Историческая песня, отразившая события войны России со Швецией в XVIII веке.

325. Там же, № 353. Историческая песня о графе З. Г. Чернышеве из цикла о Семилетней войне.

326. Там же, № 322. Историческая песня-плач по Екатерине II.

327. Там же, № 244. Историческая песня, сохранившая отголоски событий русско-турецких войн XVIII и XIX веков.

328. Там же, № 264. Народная историческая песня-плач, известная с именами Ивана Грозного, Петра I, Екатерины II.

329. Там же, № 511. Историческая песня времен Отечественной войны 1812 года с использованием традиционных мотивов песен про русских полонянок.

330—331. Там же, № 65, 352. Исторические песни о герое Отечественной войны 1812 года атамане Донского казачьего войска М. И. Платове.

332—335. Там же, № 149, 158, 162, 463. Исторические песни времен Отечественной войны 1812 года.

336. Там же, № 582. Солдатская песня с отголосками событий времен завоевания Кавказа.

337. Там же, № 516. Солдатская песня с мотивами неустановленного исторического события.

338. Там же, № 276. Поздняя историческая песня из цикла удалых разбойничьих.

339. Там же, № 304 (См. коммент. к № 8).

340. Там же, № 22. Баллада эпохи Московской Руси.

341. Там же, № 146. Поздняя обработка старинной баллады.

342. Там же, № 303 (См. коммент. к № 65).

343. Там же, № 262 (См. коммент. к № 171).

344. Там же, № 145 (См. коммент. к № 173).

345—359. Там же, № 63, 79, 87, 90, 101, 105, 194, 200, 207, 384, 421, 429, 481, 484. Песни свадебного обряда.

360. Там же, № 7. Игровая песня.

361. Там же, № 11. Лирическая голосовая песня.

362. Там же, № 321. Лирическая песня, перекликающаяся с мотивами песен рекрутских.

363. Там же, № 25. Игровая песня.

364. Там же, № 29. Плясовая песня.

365. Там же, № 71. Хороводная песня.

366. Там же, № 161. Плясовая песня.

367. Там же, № 166. Хороводная песня.

368—369. Там же, № 169, 372. Плясовые, шуточные песни.

370. Там же, № 182. Лирическая бытовая песня.

371—372. Там же, № 246–247. Семейно-бытовые песни.

373. Там же, № 281. Песня бурлацкая, голосовая.

374. Там же, № 325. Любовная песня. Запев песен фабрично-заводских.

375. Там же, № 334. Семейно-бытовая песня.

376. Там же, № 336. Одна из популярнейших хороводных песен, названная А. Ф. Писемским «бессмертною».

377. Там же, № 339. Семейно-бытовая песня.

378. Там же, № 361. Игровая песня.

379. Там же, № 368. Свадебная песня.

380. Там же, № 373. Лирическая песня, близкая к тюремным.

381. Там же, № 379. Календарно-обрядовая песня.

382. Там же, № 392. Хороводная игровая песня.

383. Там же, № 398. Игровая песня.

384. Там же, № 459. Голосовая песня с балладным сюжетом.

385. Там же, № 1. Семейно-бытовая песня.

386. Там же, № 48. Хороводная игровая песня.

387—388. Там же, № 67, 70. Шуточные плясовые песни.

389. Там же, № 76. Фрагмент известной шуточной песни-небылицы.

390. Там же, № 586. Сатирическая песня.

391. Там же, № 258. Рифмованная сказка.

392. Там же, № 359. Плясовая песня-скоморошина.

393. Там же, № 331. Солдатская песня близкая к разбойничьим.

394—395. Там же, № 279, 509. Старинные тюремные песни.

396. Там же, № 487. Песня лирическая, близкая к балладам.

397. Там же. № 324. Старинная ямщицкая песня.

398—400. Там же, № 272, 343, 550. Песни беглых солдат, примыкающие к удалым разбойничьим.

401. Там же, № 569. Старинная разбойничья голосовая песня.

402. Там же, № 12. Рекрутская песня с балладным развитием сюжета.

403. Там же, № 49. Солдатская, казачья песня.

404. Там же, № 172. Популярная солдатская песня с отголосками неустановленного исторического события (Ср. вариант № 516).

405. Там же, № 256. Рекрутская песня.

406—407. Там же, № 280, 589. Солдатские песни.

408. Там же, № 466. Военно-бытовая голосовая песня.

409—414. Там же, № 3, 174, 447, 451, 508, 565. Солдатские песни.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В ТУЛЬСКОЙ ГУБЕРНИИ

415. Киреевский. Стар. серия, вып. 2, с. 2–3. Редкий вариант былины, записанной в Алексинском уезде Тульской губернии.

416. Бессонов. Калики перехожие, т. 1, № 19. Народный стих, записанный в сельце Бородино Каширского уезда Тульской губернии (См. коммент. к № 313).

417. Там же. т. 1, № 78. Народный стих, записанный в сельце Каменка Тульской губернии (См. коммент. к № 130).

418. Киреевский. Стар. серия, вып. 7, с. 197–198. С пометой: «Зап. г-жою Улыбышевой» (См. коммент. к № 52).

419—420. Там же, вып. 8, с. 217–218, 224. С пометой: «Запис. госпожою Улыбышевой» (См. коммент. к № 61).

421. Там же, вып. 9, с. XVIII–XIX. Солдатская песня времен Петра I.

422. Там же, вып. 9, с. 171–172. Историческая песня времен Семилетней войны (ср. варианты № 159–162).

423. Там же, вып. 7, с. 126. Историческая песня XVIII века.

424. Киреевский. Нов. серия, № 1723. Историческая песня времен Отечественной войны 1812 года. Записана в феврале 1850 года Аф. В. Марковичем (Ср. варианты № 330–331).

425. Киреевский. Стар. серия, вып. 6. с. 70–71 (См. коммент. к № 217).

426. Там же, вып. 5, с. 102–104 (См. коммент. к № 163).

427. Там же, вып.5. с. 121–122 (См. коммент. к № 171).

428—438. Там же, № 397, 400–409. Песня свадебного обряда.

439. Там же, № 395. Хороводная песня. Записана («подслушана») Аф. В. Марковичем.

440. Там же, № 1045. Календарно-обрядовая песня.

441—442. Там же. № 1708–1709. Семейно-бытовые песни.

443. Там же. № 162(а). Шуточная плясовая песня.

444—445. Там же, № 1613–1614. Песни лирические, близкие к разбойничьим и солдатским. Записаны П. А. Улыбышевой.

446. Там же, № 1663. Песня рекрутская.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В ОРЛОВСКОЙ ГУБЕРНИИ

447. Киреевский. Стар. серия, вып. I, с. 15–16. С пометой: «Орловск. губ., Малоарх. уезда. Записано кн. Н. А. Костровым». Былина, развивающая основную версию сюжета «Алеша Попович и сестра Петровичей» (Ср. вариант, записанный П. В. Киреевским в Москве, № 152).

448. Бессонов. Калики перехожие, вып. 3, № 153. С пометой: «Записано от старообрядца». Редкий вариант народного стиха об Александре Невском.

449. Киреевский. Стар. серия, вып. 7, с. 192–193. С пометой: «Записано М. А. Стаховичем» (См. коммент. к № 52).

450. Там же, вып. 6, с. 14–15 (См. коммент. к № 3).

451—452. Там же, вып. 7, с. 19. Исторические песни, отразившие события «смутного» времени.

453. Там же, вып. 9, с. IV–V. Одна из уникальнейших исторических песен конца XVII века о стрельцах, близкая к былине о Микуле Селяниновиче.

454. Там же, вып. 9, с. XXVIII–XXIX. Историческая песня времен Петра I (ср. варианты в записи П. И. Якушкина № 317–318).

455. Там же, вып. 8, с. 115–116. С пометой: «Записано кн. Костровым». Историческая песня времен Семилетней войны.

456. Там же, вып. 8, с. 49. С пометой: «Записано и доставлено М. П. Лисицыным» (См. коммент. к № 55).

457. Там же, вып. 8, с. 301–302. С пометой: «Записано П. М. Перевлесским» (См. коммент. к № 4).

458. Там же, вып. 9, с. XIV–XVII. С пометой: «Доставлено нам М. П. Лисицыным, а записано от болховской мещанки девицы». Историческая песня времен Семилетней войны.

459. Киреевский. Нов. серия, № 2124 (См. варианты в записи П. В. Киреевского № 56–58).

460. Киреевский. Стар. серия, вып. 9, с. VII–VIII (См. коммент. к № 61).

461. Киреевский. Нов. серия, № 2044. Солдатская песня, сохранившая отголоски исторических событий времен русско-турецких войн XVIII–XIX веков.

462. Там же, № 2035. Солдатская песня, отразившая реальные исторические события начала XIX века.

463. Киреевский. Стар. серия, вып. 9, с. XIV–XVI. Историческая песня времен Отечественной войны 1812 года.

464. Там же, вып. 5, с. 183–184. С пометой: «Записано П. М. Перевлесским». Поздняя песня-баллада, сохранившая образы Ильи Муромца и Егора царевича.

465. Там же, вып. 7, с. 19–20 (См. коммент. к № 217).

466. Киреевский. Нов. серия, № 2265. С пометой: «Зап. П. М. Перевлесским, август 1836. Через М. П. Погодина» (См. коммент. к № 165).

467. Там же, № 1930. Русские баллады об отравлении «Девица отравила молодца», «Брат, сестра и любовник», «Злые коренья», «Сестра брата извести хочет» и другие образуют тесную группу сюжетов, использующих одни и те же образы и композиционные приемы (Ср. варианты № 66, 168, 421).

468. Киреевский. Стар. серия, вып. 7, с. 34–35 (См. вариант № 287)

469. Там же, вып. 7, с. 26–27. Вариант баллады, записанный М. А. Стаховичем в дер. Сабурово, развивает версию сюжета «девушка-рябинка» (ср. № 280), с древнейшим мотивом колдовского обращения.

470. Киреевский. Нов. серия, № 2183. С пометой: «Запись П. И. Перевлесского, август 1836. Доставлена через М. П. Погодина» (См. коммент. к 173).

471. Там же, № 2289. С пометой: «Запись П. И. Перевлесского, август 1836. Через М. П. Погодина». Народная баллада, близкая к рекрутским и разбойничьим песням (См. № 128).

472. Киреевский. Стар. серия, вып. 7, с. 21–22. Одни из вариантов баллады «Молодец и королевна» (См. коммент. к № 173).

473. Киреевский. Нов. серия, № 2025 (См. коммент. к № 8).

474—477. Там же, № 519, 537–539. Песни свадебного обряда.

478—479. Там же, № 543, 546. Песни игровые.

480. Там же, № 549. Песня свадебная (Ср. записи П. В. Киреевского № 74 и П. И. Якушкина № 358).

481—482. Там же, № 550–551. Песни свадебного обряда.

483. Там же, № 582. Песня игровая.

484. Там же, № 583. Песня свадебная.

485—487. Там же, № 585–587. Песни хороводные, игровые.

488—491. Там же, № 588–591. Песни свадебного обряда.

492. Там же, № 2187. Одна из классических песен свадебного обряда «заговаривание стрелы».

493. Там же, № 1928. Семейно-бытовая песня.

494. Литературное наследство. Маркович, № 2. Одни из классических вариантов семейно-бытовой песни.

495—496. Киреевский. Нов. серия, № 1929, 1931. Лирические песни.

497. Там же, № 2045. Семейно-бытовая песня (Ср. вариант П. В. Киреевского, № 191).

498. Там же, № 2118. Лирическая песня.

499—501. Там же, № 2063, 2125, 2341. С пометой «Зап. П. М. Перевлесского, август 1836. Через М. П. Погодина». Песни семейно-бытовые, шуточные.

502. Там же, № 2252. Уникальный вариант семейно-бытовой песни о тяжелой доле жены-солдатки.

503—504. Там же, № 1932, 2256. Песни игровые.

505. Там же, № 1945. Один из редких вариантов народных сатирических песен с открытым социальным звучанием.

506. Там же, № 2089. Семейно-бытовая песня.

507. Там же, № 2105. Игровая песня.

508. Там же, № 2205. С пометой: «Запись П. М. Перевлесского, август 1836. Доставлено через М. П. Погодина». Семейно-бытовая шуточная песня.

509. Там же, № 2352. С пометой: «Зап. Аф. В. Марковича». Семейно-бытовая песня.

510—512. Там же, № 2353–2354, 2356. С пометой: «Получены от М. П. Погодина». Семейно-бытовые и свадебные песни.

513. Там же. № 1933. Старинная солдатская песня (Ср. вариант № 46).

514. Там же, № 2220. С пометой: «Зап. П. М. Перевлесского, август 1836. Через М. П. Погодина». Песня неволи.

515. Там же, № 2108. Из цикла удалых разбойничьих песен.

516. Литературное наследство. Маркович, № 1. Один из полных вариантов популярнейшей рекрутской песни, известной в записях XVIII века.

517—518. Киреевский. Нов. серия, № 2085, 2109. Солдатские песни.

519—520. Там же, № 2123, 2338. Солдатские песни.

521. Там же, № 2158. Рекрутская песня.

522. Там же, № 2188. С пометой: «Запись П. М. Перевлесского, август 1836. Доставлено через М. П. Погодина». Солдатская песня.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В КАЛУЖСКОЙ ГУБЕРНИИ

524—525. Киреевский. Нов. серия, № 410–411. Песни свадебного обряда.

526. Там же, № 412. Песня свадебная (Ср. варианты № 74, 358, 480).

527—532. Там же, № 413–418. Песни свадебного обряда.

533—543. Там же, № 419–429. Песни свадебного обряда, записанные в селе Алфоновском Лихвинского уезда Калужской губернии кн. Н. А. Костровым.

544—549. Там же, № 430–435. Песни свадебного обряда, записанные в родовом имении Киреевских селе Долбино.

ПЕСНИ, ЗАПИСАННЫЕ В РЯЗАНСКОЙ ГУБЕРНИИ

550. Киреевский. Стар. серия, вып. 1, с. 15–16. Одни из редких вариантов былины про Илью Муромца, записанной на рязанской земле, близ города Мурома.

551. Там же, вып. 7, с. 55–56 (См. коммент. к № 52).

552. Там же, вып. 7, с. 17. С пометой: «Рязанской г., Зарайского у., с. Зимёнки». Историческая песня, отразившая события «смутного» времени.

553. Там же, вып. 7, с. 40–41. С пометой: «Калужск. губ., Лихвинского у., Андроповское». Историческая песня из Разинского цикла.

554. Киреевский. Нов. серия, № 1890 (См. коммент. к № 173).

555—577. Там же, № 450–473. Песни свадебного обряда Зарайского уезда.

578—580. Там же, № 474–476. С пометой: «Доставлены А. Н. Поповым, записаны, по-видимому, 3 янв. 1838 г.». Песни свадебного обряда Ряжского уезда.

581. Тамже, № 477. Песня свадебная.

582. Там же, № 1863. С пометой: «Доставлена черезМ. П. Погодина». Песня игровая.

583. Там же, № 1834. Песня игровая.

584. Там же, № 1834. Песня семейно-бытовая.

585—588. Там же, № 1829–1831, 1833. С пометой: «Доставлено Д. Т. Воздвиженским». Песни семейно-бытовые, шуточные.

589—590. Там же, № 1837, 1837-а. Песни семейно-бытовые шуточные.

591—592. Там же, № 1861, 1888. Песни игровые.

593. Там же, № 1862. Песня шуточная.

594. Там же, № 1865. Песни семейно-бытовые шуточные.

595. Там же, № 1873. Песня игровая, шуточная.

596. Там же, № 1864. С пометой: «Песни 1859–1864 доставлены А. Н. Поповым в 1838 г., янв. 3.» Песня игровая, сатирическая.

597. Там же, № 1874. Песня игровая шуточная.

598. Там же, № 1894. Песня семейно-бытовая, шуточная.

599—600. Там же, № 1879, 1887. Песни солдатские.

Петр Васильевич Киреевский СОБРАНИЕ НАРОДНЫХ ПЕСЕН П. В. КИРЕЕВСКОГО

Редактор А. И. Жуков Художественный редактор В. С. Корнеев Технический редактор М. В. Аршинова Корректоры Г. Г. Иончева, Г. Е. Лагода

Сдано в набор 21.01.86. Подписано в печать 02.09.86. Формат 84х108 1/32. Бумага типографская № 3. Обыкновенная новая гарнитура. Высокая печать. Усл. печ. л. 24,36 + 0,1 вкл. Усл. кр. — отт. 24, 89. Уч. — изд. л. 27.99 + 0,03 вкл. Тираж 100 000 экз. Заказ № 1057. Изд. № 1.

Цена 2 р. 40 к.

Приокское книжное издательство. 300000, г. Тула, Красноармейский пр., д. № 27.

Книжная фабрика № 1 Росглавполиграфпрома Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли, 144003, г. Электросталь Московской обл., ул. им. Тевосяна, 25.