Для того, чтобы представить себе, как складывался общественный строй лангобардов в VI-VII вв., необходимо предварительно выяснить особенности лангобардского завоевания и характер расселения лангобардов в занятой ими части Италии.

Лангобарды вступили в пределы Италии в 568 г. в виде союза целого ряда германских и негерманских племен (лангобардов, саксов, гепидов, свевов, болгар, сарматов, обитателей Норика и Паннонии, быть может, некоторых славянских племен) [1] во главе с несколькими герцогами (может быть, племенными вождями), объединенными общей властью короля. Ядро этого союза составляли лангобарды, к которым присоединялись лишь части этих многообразных племенных образований. Лангобардский племенной союз в значительной мере еще состоял из родовых групп, но внутри него уже шла социальная дифференциация, приводившая к образованию слоя полусвободных зависимых альдиев, с одной стороны, и королевских дружинников, с другой.

Начальный этап истории Лангобардского государства, - от момента вторжения лангобардов в Италию при Альбоине до избрания Аутари и усиления королевской власти (568-584 гг.) очень важен для понимания дальнейших судеб этого государства.

Источники единодушно представляют первые этапы лангобардского вторжения в Италию как насильственное завоевание с захватами земель, изгнанием и убийством местных землевладельцев, а не как раздел между победителями и побежденными и не как поселение федератов на территории империи. Так, Павел Диакон рассказывает, что преемник Альбоина Клеф умертвил и выгнал из Италии много влиятельных римлян и что после его смерти (т.е. во времена господства герцогов при отсутствии единой королевской власти в 574-584 гг.) было вновь перебито значительное число знатных римлян [2], а остальных лангобардские поселенцы (hospites) поделили между собой с тем, чтобы они вносили в их пользу (очевидно, в пользу каждой семейной или родовой группы) третью часть своих доходов [3]. Павел Диакон приводит и мотивы этой суровой расправы: он усматривает ее причины в "жадности" лангобардов ("ob cupiditatem"), давая этим понять, что завоеватели стремились прежде всего обеспечить себе правильное поступление регулярных доходов с покоренных и гарантировать обладание захваченными землями. Может быть, еще более убедительно звучит свидетельство Мария из Авентина, так как он был современником описываемых событий и жил в то время сравнительно не далеко от Северной Италии - в Бургундии. Так же, как и Павел Диакон, он говорит о массовых убийствах, учиненных лангобардами среди местного римского населения, подчеркивая в отличие от предыдущего автора, что во времена Клефа перебито было значительное количество не только знатных римлян (seniores), т.е. крупных землевладельцев, но и людей среднего состояния (mediocres), т.е., по-видимому, поссесоров из числа городских землевладельческих фамилий [4]. Этот насильственный характер завоевания северной Италии, сопровождавшийся оккупацией земельных владений и взиманием оброка с оставшихся на прежних участках слоев покоренного населения - завоевания, произведенного не кучкой вооруженных воинов, а целым племенным союзом, составные части которого реально заселяли оккупированные территории - резко отличает процесс образования Лангобардского государства от хода возникновения целого ряда других варварских государств на территории Западной Римской империи (например, вестготского, бургундского, франкского, несмотря на все различия процесса возникновения каждого из них). Однако достаточно отчетливое представление об исторических последствиях лангобардского завоевания может дать только анализ способов и методов расселения лангобардов по завоеванной части Италии. В этом анализе нужно различать социальную и политическую структуру лангобардских поселений, с одной стороны, и установившиеся формы их взаимоотношений с римлянами - с другой. Прежде всего бросается в глаза, что лангобарды селились какими-то родовыми объединениями, или группами, и что в то же время в самом ходе их расселения по Северной Италии огромную роль играли герцоги. Так, уже цитированный нами рассказ Мария из Авентика свидетельствует о том, что Альбоин всем войском и всем народом (в число которого хроникер включает и женщин) занял Италию "in fara" [5]; этот термин означает, по-видимому, родовые группы, что явствует из обилия названия целого ряда пунктов на "fara" в Северной Италии (в Ломбардии, Пьемонте и Сполето) и из сопоставления этих данных с одним параграфом эдикта короля Ротари, разрешающим (с согласия короля) лангобарду переселения в пределах королевства вместе со своею fara [6], а также с рассказом Павла Диакона о поселении лангобардов и пришедших вместе с ними племен целыми селами по принципу родоплеменных связей, откуда и племенные названия этих населенных пунктов (гепидские, болгарские и др.) [7]. В рассказе Павла Диакона подчеркнута пестрота этнического состава лангобардского племенного союза, но в то же время зафиксирован факт расселения лангобардов целыми группами (селами, а не розненно); такими группами были, по-видимому, родовые союзы. Но так как у германцев род издавна был не только кровнородственным союзом, но и единицей военного подразделения племени, то естественно, что поселение воинов с их семьями и родными в завоеванных областях Италии до известной степени совпало с подчинением в военном и политическом отношении нескольких родовых групп одному герцогу. Родовой принцип был, очевидно, принят во внимание при расквартировке лангобардов на оккупированных владениях; но руководителями этой оккупации в отдельных областях были, по-видимому, герцоги, наделявшие землями родовые союзы и в то же время присваивавшие львиную долю [8]. Сколько бы ни спорили о том, является ли герцогская власть у лангобардов юридически первичной или производной (т.е. результатом королевского назначения), очевидно, во всяком случае, что во времена лангобардского завоевания она фактически играла огромную роль наравне с королевской властью. Поселение родовых союзов под властью герцогов сопровождалось, как ясно из сказанного выше, ростом земельного и имущественного неравенства в пользу герцогов и тем самым должно было содействовать разложению родовых связей. И тем не менее этот способ поселения как нельзя лучше отражает исконные распорядки, которые свойственны были германским племенам еще на более ранней стадии их развития. Недаром уже Цезарь сообщал, что у германцев "должностные лица и старейшины ежегодно отводят родам и группам живущих вместе родственников, где сколько найдут нужным земли" [9]. Рассказ Цезаря проливает свет на способ поселения лангобардов в Италии - конечно, если принять во внимание, что между обоими рядами явлений лежит промежуток в шесть столетий и что "должностных лиц и старейшин", упоминавшихся Цезарем, сменили мощные лангобардские герцоги.

Как же, однако, сложились взаимоотношения расселявшихся указанным способом лангобардов с оставшейся в Италии частью местного населения? При попытке решения этого вопроса не следует придавать слишком большое значение смутным и скудным данным источников о правильных систематических разделах между лангобардами и местным населением. Существует два прямых свидетельства на этот счет: оба они принадлежат Павлу Диакону, но относятся к разным этапам лангобардского расселения по Италии. Первое приурочено к году смерти Клефа (574 г.) и содержит уже известный нам рассказ о превращении оставшихся в Италии римлян в "трибутариев", обязанных уплачивать поселенцам-лангобардам третью часть своих доходов (tertiam parem suarum frugum) [10].

Второе характеризует отношения, сложившиеся между королевской властью и герцогами в момент ликвидации полного господства герцогов и избрания короля Аутари, с правления которого начинается новое усиление королевской власти. Таким образом, второе свидетельство Павла Диакона трактует, как будто, совершенно другой сюжет, и только в конце разбираемого текста прибавлена одна короткая фраза о каком-то разделе - еще более лапидарная и темная по смыслу, чем соответствующее место в первом отрывке того же автора [11]. Однако за десятилетие с 574 по 584 г. в захваченной лангобардами части Италии произошли весьма значительные изменения, не позволяющие рассматривать оба свидетельства Павла Диакона как единое целое. За это время происходит некоторое расщепление лангобардских сил; отдельные отряды лангобардов продвигаются на юг, занимают Тоскану, Валерию, основывают герцогства Сполето и Беневент. Тот же Павел Диакон яркими красками рисует безраздельное хозяйничанье герцогов (называемая им цифра - 35 герцогств, конечно, преувеличена): по его словам, "они убивали священников, грабили церкви, разрушали города, истребляли мирных жителей, занятых работой на своих полях" [12]. И хотя деятельность герцогов привела к завоеванию лангобардами значительной части Северной и Средней Италии и даже к попыткам осады Рима (580 г.) и Неаполя (581 г.), окончившимся, правда, неудачно, - но разрозненность их сил и противоречивость интересов не позволили им справиться с внешними врагами в лице восточных (австразийских) франков. В ответ на набеги лангобардов и саксов в южную Галлию и Бургундию франки предприняли в начале 80-х гг. при Хильдеберте II несколько походов (582 и 584 гг.) в Северную Италию и вступили в союз с Византией. Способность сопротивления лангобардов франкам была в этот момент ослаблена еще и тем, что (наряду с продолжением лангобардских завоеваний в Сполето и Беневенте) целый ряд герцогов Северной Италии переходил на службу к империи в качестве федератов. Лангобарды принуждены были в 584 г. подчиниться франкам и вступить в зависимость от них. Перед лицом угрозы со стороны франков и Византии герцоги решили для организации отпора восстановить объединяющий военно-политический центр в лице королевской власти и избрали королем сына Клефа Аутари (в его избрании участвовали главным образом герцоги и их дружинники) [13]. Но в виду того, что к этому времени сами герцоги со своими дружинниками уже успели захватить лучшие земли, установление королевской власти было реально невозможно без создания ее материального базы в виде фонда королевских земельных владений, из которого король мог бы черпать ресурсы для вознаграждения своих слуг и дружинников и который служил бы экономической опорой его власти. Поэтому герцоги решили уступить новому королю половину своих земельных владений, и притом таким образом, чтобы король получил в пределах каждого герцогства значительные земельные комплексы. Об этом вынужденном компромиссе герцогской и королевской власти, собственно, и говорит Павел Диакон во втором из разбираемых нами текстов, гласящем: "В это время все тогдашние герцоги в целях восстановления королевской власти уступили в пользу короля половину всех своих владений с тем, чтобы [доходами] с них мог жить сам король и чтобы за их счет могли прокормиться его дружинники и должностные лица. А зависимое покоренное население было распределено между лангобардскими поселенцами" [14]. Последняя фраза приведенного текста, как будто напоминающая рассказ Павла Диакона о превращении части римлян в "трибутариев" однако, весьма сильно отличается от него полным отсутствием упоминания о взимании каких бы то ни было "третей, в виде ли дани, оброка или (тем более!) в форме уступки лангобардам "трети" земельных владений. Да и самое указание на пользование лангобардами "третью" доходов римлян в первом тексте Павла Диакона вызывает у историков большие сомнения. Так как это указание стоит совершенно изолированно и так как Павел Диакон черпал данные о событиях VI в. из вторых и третьих рук, то весьма возможно, что он привлек для объяснения какого-нибудь темного места одного из своих скудных источников термин “tertia”, навеянный хорошо известными ему отношениями в Либурии (области между герцогствами Беневентом и Неаполем), где действительно существовал во времена Павла Диакона слой зависимых держателей "терциаторов" [15].

Однако такое перенесение термина, - если оно только имело место, - является совершенно неправомерным, так как происхождение слоя терциаторов в Либурии объясняется, по-видимому, местными особенностями [16]. Во всяком случае, молчание всех остальных лангобардских источников (кроме либурийских) о каких 6ы то ни было " третях" само по себе весьма примечательно. По-видимому, между лангобардами и римлянами вовсе не было урегулированного, систематического раздела земель: дело ограничилось земельными захватами, в результате которых родовые группировки подверглись дроблению и постепенно стали распадаться на более мелкие хозяйственные единицы, а свободные лангобарды превратились в земельных собственников. Разумеется, эти собственники весьма резко (и чем дальше, тем все резче) отличались друг от друга по своему социально-экономическому положению и по размерам своих владений, но, несмотря, на эти отличия, в той или иной мере эксплуатировали труд зависимого римского населения, т.е. главным образом колонов. Может быть, отдельные мелкие свободные римские собственники попали в зависимость от лангобардов, но вряд ли это можно утверждать относительно основной массы римских землевладельцев. Такому утверждению противоречит целый ряд данных: прямые свидетельства Мария из Авентика и Павла Диакона об изгнании и казнях римских землевладельцев (знатных и среднего достатка); противопоставление в первом из разобранных текстов Павла Диакона знатных римлян, перебитых и изгнанных лангобардами, остальным, превращенным в трибутариев (multi nobillium Romanorum interfecti sunt... Rе1iqui vero... tributarii efficiuntur, II, 32); наконец, полное отсутствие упоминания свободных римлян в первом сборнике обычного права лангобардов - эдикте Ротари (643 г.) наряду с подчеркнутым в нем господством лангобардского права, которое было обязательно даже для иммигрантов, поселявшихся в пределах лангобардского королевства [17]. Последнее явление можно объяснить только тем, что римское население, как несвободное или, во всяком случае, не обладавшее полней свободой, не включено в тот разряд обитателей Италии, который мог пользоваться нормами римского права. Если бы в лангобардской Италии конца VI и начала VII вв. сохранилось значительное число свободных, лишь покоренных завоевателями римлян, то они обязательно должны были бы жить по римскому праву, - если только не предположить полное превращение в рабство всего римского населения, что, однако, не согласуется с данными источников. Итак, лангобардское завоевание с его захватами, казнями и конфискациями привело к вытеснению римских землевладельцев из занятых лангобардами частей Италии (главным образом - из Ломбардии и Тосканы); но оно же содействовало сохранению (по крайней мере, на первых порах) старой вотчинной структуры римского землевладения и прежних разрядов зависимого населения, а также слиянию римских колонов с лангобардскими альдиями и римских рабов с лангобардскими рабами [18]. Другим результатом первого периода лангобардского завоевания было установление своеобразного двоевластия короля и герцогов, которое не было изжито окончательно до самых последних лет существования лангобардского королевства, но особенно резко сказывалось в конце VI - начале VII вв., когда равновесие этих двух сил, с трудом достигнутое к моменту избрания Аутари, постоянно нарушалось то в одну, то в другую сторону. Борьба королей с герцогами и поиски разных форм компромисса с ними красной нитью проходят через всю историю лангобардского королевства; это явление столь же характерно для нее, как и для истории Германии X-XI вв., с которой лангобардская история в некоторых отношениях обнаруживает известное сходство; представляя, - конечно, только в некоторых определенных пунктах, - как бы аналогичный процесс, протекающий на более ранней стадии развития.

Уступка герцогами половины своих земельных владений королю привела к тому, что в пределах каждого герцогства появились, кроме посредственных держателей короля, находившихся под прямой властью герцогов, и его непосредственные подданные, а наряду с герцогскими землями - королевские имения с их собственным административным аппаратом. Однако это обстоятельство не могло свести на нет результаты десятилетнего хозяйничанья герцогов, превратившихся в сильных локальных властителей, обладавших пожизненной, а в некоторых герцогствах (Беневенте, Сполето, Фриуле) и наследственной военно-политической и судебной властью.

Последствия указанных процессов отразились в первом по времени памятнике лангобардского права - эдикте короля Ротари (636-652). Этот эдикт, изданный 643 г. королем совместно с представителями знати, является выражением его стремления к упорядочению внутреннего строя лангобардского королевства и представляет собою несколько видоизмененную кодификацию обычного права лангобардов. Эдикт Ротари - важный источник для изучения общественного строя лангобардов в VI-VII вв., так как, с одной стороны, он отражает обычаи и институты, сложившиеся еще до завоевания Италии, а с другой, - явления, привнесенные этим завоеванием, образованием Лангобардского государства и ростом королевской власти.

Не подлежит сомнению, что лангобарды еще до завоевания ими Италии были земледельческим народом. Об этом свидетельствуют и приведенные выше данные Павла Диакона о стремлении лангобардов к оккупации плодородных территорий, и многочисленные указания на всевозможные отрасли сельского хозяйства, которыми пестрит эдикт Ротари; да и вся история передвижений лангобардов подтверждает это. Однако эдикт Ротари отражает уже более высокую стадию развитая земледелия у лангобардов в Италии; до этого оно было, по-видимому, весьма экстенсивным и сочеталось со значительно развитым, относительно самодовлеющим скотоводством, огромная роль которого отразилась и в эдикте Ротари с его весьма детализированными распоряжениями, касающимися крупного и мелкого скота: лошадей, свиней, пастухов, свинопасов, потрав и т.п. [20].

Важно, однако, представить себе, кто являлся субъектом владения этими земельными угодьями и стадами.

Выше было указано, что лангобарды селились родовыми объединениями. Необходимо выяснить, какова была структура этих объединений и какие изменения претерпела она в результате лангобардского завоевания.

Род выступает в эдикте Ротари как совокупность родственных связей, реальное значение которых (в смысле прав наследования) устанавливается до седьмой степени родства (или до седьмого колена); В состав "родни", в широком смысле ("parentilla") входят таким образом сородичи вплоть до семиюродных родственников. Однако наряду с этим существует и более узкое понятие "родни", включающей в первую очередь братьев и дядей по отцу [21]. Соотношение этих двух понятий уясняет принятый в эдикте Ротари порядок наследования имущества, согласно которому различаются: а) законные мужские наследники; б) дочери и сестры умершего; в) незаконные сыновья (т.е., как явствует из косвенного указания одного параграфа эдикта, сыновья, "рожденные от незаконного сожительства с чужими рабынями" [22] и г) ближайшие родные (сородичи). Наибольшими правами в смысле наследования имущества пользуются законные сыновья, вслед за ними идут законные дочери и сестры, и на последнем, месте стоят незаконные сыновья [23] и "ближайшие родные" (parentes proximi).

Если умерший оставляет законных и незаконных сыновей, то большую часть имущества наследуют первые, а вторым выделяется лишь некоторая доля в установленной пропорции [24]; приравнивать в этом смысле незаконных сыновей к законным (без согласия этих последних после достижения или совершеннолетия) [25] прямо запрещается. Но если после смерти свободного лангобарда остается одна законная дочь, один или несколько незаконных сыновей и несколько ближайших родственников, то каждая из этих категорий наследников получает одинаковую часть наследства; в случае наличия (при прочих равных условиях) нескольких законных дочерей и сестер они получают половину наследства, незаконные сыновья треть, а "законные сородичи" (parentes legitimi) шестую часть, т.е. вдвое меньше, чем незаконные сыновья.

Упрощая эту схему наследования, можно прибавить к сказанному выше, что "ближайшие родные" или сородичи в смысле прав на наследство либо приравниваются к незаконным сыновьям (§ 158), либо ставятся даже на следующее за ними место (§ 150). Если мысленно отвлечься от права незаконных сыновей на известную долю в наследстве (ибо его признание - не что иное, как уступка, по-видимому, весьма распространенным фактическим отношениям сожительства свободных с рабынями, т.е. скорее явление социального порядка, чем институт родового быта), то обнаружится, что бесспорными и первыми наследниками являются сыновья, в случае их отсутствия вступают в свои права дочери и сестры, а притязания ближайших сородичей имеют силу только в случае отсутствия прямых потомков мужского или женского пола. При этом близость родственных связей исчисляется, как было отмечено выше, до седьмой степени родства. Другими словами, совершенно очевидно, что в смысле установления прав наследования эдикт Ротари оказывает явное предпочтение членам семьи перед членами рода. Есть основания предполагать, что к тому времени из рода уже выделилась "большая семья": на то, что мы имеем дело именно с такой семьей, а не с обычной - состоящей из родителей и их детей, - указывает факт совместного ведёния хозяйства братьями, продолжающими жить в отцовском доме после смерти отца, и после их вступления в брак, а также факт подробной регулировки их имущественных отношений [26]. Любопытно, что в случае выделения из такой семьи одного из братьев оставшиеся делят между собою поровну не только имущество отца, но и матери [27].

Но это указывает не на остатки материнского рода (ибо о нем в эдикте Ротари нет никаких данных, которыми можно было бы подкрепить такое толкование приведенного текста), а на признание известных имущественных прав за наследниками по женской линии, являющееся признаком и результатом некоторого разложения патриархального рода: если дочери и сестры - в случае отсутствия сыновей имеют право на долю в наследстве, то естественно, что эта доля может передаваться и дальше по женской линии, в том числе и сыновьям той или иной женщины (наряду с ее имуществом, полученным в качестве приданого от мужа).

Однако родовые связи еще очень устойчивы: эдикт Ротари знает случаи кровной мести после получения вергельда и несмотря на его уплату: родичи убийцы иногда продолжают вражду и после применения этого, столь обычного в варварских обществах способа умиротворения, так что родные убитого принуждены, уже после получения вергельда, защищаться от них, и бывали даже случаи, когда они - либо в целях самозащиты, либо из мести, - в свою очередь совершали убийство, как если бы вергельд вовсе и не был уплачен [28].

И тем не менее, между членами разных кровнородственных групп и внутри этих последних наблюдается такое различие в социальном положении, что эдикт Ротари не знает даже единого вергельда за свободного лангобарда, а предписывает определять его в каждом конкретном случае сообразно "достоинству того или иного лица", его "знатности" или "родовитости" [29]. Родственные связи все более и более превращаются в соседские: при процедуре судебного поединка присутствуют родичи или соседи (parentes aut conliberti) [30], при предъявлении иска сыну по долговому обязательству его покойного отца истец имеет право назначить вместо одного из умерших соприсяжников [31], присутствовавших при заключении сделки, нового соприсяжника из ближайших родственников, потомков или соседей покойного ответчика [32]. Такое сопоставление родственников и соседей не случайно, - особенно если принять во внимание обилие указаний на отношения соседства в эдикте Ротари [33]. Очевидно, род уже не является реальной совокупностью лиц, живущих и хозяйничающие совместно; он, по-видимому, распался на несколько больших семей, в свою очередь дробящихся на малые семьи; представители разросшейся родни, т.е. члены тех родственных семей, которые раньше входили в состав одного рода, рассматриваются вне пределов семьи - как соседи. Место рода, как реального субъекта хозяйства, постепенно занимает семья.

Это предположение подтверждается и данными о формах брака и семейных отношений. Свободная женщина, правда, всегда должна находиться под покровительством (mundium) какого-либо мужчины или короля и не имеет права распоряжаться ни недвижимым, ни движимым имуществом без разрешения того лица, под чьим мундиумом она состоит [34]. "Мундиум" над нею может принадлежать не только ее отцу, брату или мужу, но и ближайшим ее родным (т.е. сородичам - proximi parentes) [35]. Однако, несмотря на эти явления, указывающие на живучесть старинных отношений родового быта, семейные связи у лангобардов начала VII в. значительно прочнее родовых. Нарушение брачных уз (похищение чужой жены или прелюбодеяние с нею, совершенное безразлично - свободным или рабом) дает право мужу убить неверную жену и ее любовника, причем эдикт Ротари косвенно даже вменяет мужу в обязанность использование этого права [36]. Убийство мужа женой карается казнью. Вступление в брак путем умыкания или похищения невесты уже уступило место регулярному заключению брака путем договора между женихом и отцом или родными невесты; родные выступают, правда, и здесь, но, по-видимому, главную роль в этой сделке играет отец невесты [36]. Будущий муж уплачивает за невесту ее покупную цену - "мету", а на следующее утро после брачной ночи приносит ей приданое (Morgengabe, faderfyo) [37], кроме того, отец или родные невесты выдавали ей еще особое приданое, которое назвалось у лангобардов faderfyo. Вдова имела право вторично выйти замуж за свободного человека, но при этом ее второй муж должен был уплатить половину меты, внесенной за нее некогда первым мужем, ближайшему наследнику первого мужа; если же он отказывался принять эту компенсацию, - очевидно, из нежелания выдать вдову вторично и тем самым потерять над нею мундиум, - то вдова получала и Morgengabe, и faderfyo и, вместе со своим имуществом, могла перейти в дом второго мужа, а цену ее мундиума второй муж уплачивал не родным ее первого мужа, отказавшимся исполнить ее волю, а родным самой вдовы [38]. Вся эта процедура вторичного замужества вдовы ярко иллюстрирует прочность патриархальной семьи; власть мужа и отца над женщиной очень сильна; родные отступают здесь на второй план и играют лишь роль своего рода передаточной инстанции. Правда, в случае незаслуженного убийства жены мужем половина уплачиваемого им вергельда идет родным (parentes) убитой, а половина королю; однако ее "Morgengabe" и "faderfyo" наследуют ее сыновья, и только в случае их отсутствия - родные [39]. Преобладание семейных связей над родовыми подтверждается также и фактом запрета женитьбы на бывшей жене отца или брата, которая отнюдь не рассматривается как общая собственность рода, переходящая от одного сородича к другому [40]. В эдикте Ротари имеется целый ряд указаний на разложение рода в результате возникновения неравенства среди родственников и пр., но их уместнее использовать при характеристике социального строя. За время, протекшее от вселения лангобардов в Италию до издания эдикта, их родовой быт, по-видимому, проделал значительную эволюцию: по эдикту род уже не является субъектом ведения хозяйства и владения землею, и его очертания выступают вообще недостаточно отчетливо - во всяком случае, более смутно, чем, например, в памятнике обычного права салических франков, - в "Салической Правде". Зато в эдикте яснее отразилось такое явление, как большая семья (в указанном выше понимании этого термина), и по нему можно лучше проследить процесс превращения бывших родичей в соседей, который тождествен с процессом замены родовых связей территориальными.

В соответствии с этой заменой следы общинного землевладения или землепользования рисуются в свете территориальной, соседской общины или общины большой семьи (в вышеуказанном смысле), но отнюдь не родовой. Намеки на общинное хозяйство в эдикте Ротари вообще довольно скудны.

Данные о домовой общине содержит цитированное выше распоряжение о братьях, продолжающих вести совместное хозяйство в доме отца после его смерти и делящих между собою поровну имущество отца и матери в случае выделения одного из братьев [41]. Эдикт регулирует их имущественные отношения и в других направлениях, и эта регулировка ясно указывает на те явления, которые разлагающим образом действовали на общинное хозяйство: один из братьев мог приобрести что-либо на войне или на службе у короля или какого-нибудь королевского должностного лица, мог получить от кого-либо какое-нибудь дарение, наконец, мог уплатить мету в случае женитьбы. Однако каждая из этих возможностей разлагала общность хозяйства далеко не в одинаковой степени: приобретенное на королевской службе считалось личной собственностью данного члена домовой общины, так же, как полученное им в качестве дарения; добытое одним из ее членов на войне, напротив, становилось общей собственностью; уплату меты производили все братья сообща [42]. Следовательно, в пределах такой большой семьи, наряду с общинным имуществом, у каждого взрослого имелась и своя индивидуальная собственность. Если один из братьев после своей женитьбы захочет выйти из домовой общины, остальные выделяют ему долю из общего имущества в размере стоимости уплаченной за невесту меты, а остальное отцовское и материнское наследство оставшиеся братья делят между собою поровну. Таким образом, выделение одного из братьев могло привести (хотя, вероятно и не всегда приводило) к разделу между остальными и к полному распадению большой семьи.

Наряду с данными о домовой общине или общине большой семьи имеются намеки на наличие у лангобардов территориальной или соседской общины. На это указывает уже отмеченная выше значительная роль соседей и самое понятие "соседства". Так, человек, севший на чужого коня платит штраф в 2 сот., если он совершил этот проступок "в пределах соседства" (infra vicinia), т.е. - как разъясняет эдикт, - "недалеко от своего села" [43]. По-видимому, земельные территории, расположенные возле села, связывались как-то с представлением о соседях, рисовались в виде комплекса, совокупности чьих-то владений (вероятно, - соседей), так что к этой совокупности можно было приложить обозначение "intra vicinia" (наподобие столь частого в эдикте Ротари "intra ргоvinciа"). Соседи разбирают вопросы о потраве или ущербе, нанесенном скоту, на собраниях перед церковью [44]; они же выступают в качестве оценщиков стоимости сгоревшего в результате поджога дома [45].

Значительная роль соседей в решении чисто хозяйственных вопросов, касающихся жителей села, достаточно ясно отразилась в эдикте. Село выступает в нем как реальная единица, жители которой устраивают иногда вооруженные мятежи против должностных лиц [46], а иногда сами являются объектами вооруженного нападения то рабов [47], то кого-либо из свободных, преследующих своего противника [48]. Но вывести из эдикта конкретную характеристику общинных распорядков об этих селах нельзя, так как в нем не содержатся на этот счет никаких данных.

Зато он дает немало прямых указаний на наличие индивидуального владения землей и на мобилизацию земельной собственности. Целый ряд распоряжений эдикта направлен к охране индивидуального права пользования самыми разнообразными земельными угодьями (лугом, лесом, пахотным полем, садом, виноградником), а также дровами, орудиями производства (плугом), скотом и, наконец, усадьбой и мельницей [49]. Правда, трудно установить, имеется ли при этом в виду охрана частной собственности или только охрана индивидуального пользования; но, во всяком случае, эдикт пестрит такими выражениями, как лес, принадлежащий "другому" (silva alterius § 240-241), хозяин леса (dominus silvae в §. 319) - права которого противопоставлены "естественному праву" каждого на непомеченные деревья в лесу (jus naturalle, § 319), - как "чужое поле" (campus allienus, § 354-35), "чужая земля" terra alliena, § 151), причем запрет постройки мельницы на чужой земле прямо мотивируется необходимостью "различать свое и чужое" [50]. По обилию таких (и аналогичных им) упоминаний эдикт Ротари оставляет далеко позади себя "Салическую Правду".

О мобилизации земельной собственности говорят многочисленные распоряжения относительно дарения и всякого рода сделок с недвижимостью (не говоря уже о купле-продаже земли, ср. Rothari, § 227. 235 и др.). Но так как право дарения вступило естественным образом в конфликт с правами наследования, то оно обставлено целым рядом ограничений: дарение никоим образом не должно лишать собственности законных наследников [51]; рождение у дарителя сыновей или дочерей после совершения дарения приводит к его полной или частичной недействительности; человек, переселяющийся в другое место жительства, должен вернуть дарителю подаренное имущество. В случае дарения с оговоркой о сохранении права пользования подаренными до смерти дарителя последний не имеет права расточать подаренное [52] (объектом дарения может быть не только движимость, но и "земля с рабами или без них") [53]. Самый акт дарения происходит при свидетелях (ante liberos homines) и обставлен определенной процедурой (gairethinx, thinx quo est donato) [54].

Несмотря на указанные ограничения, дарения все же пробивали брешь в прежнем порядке распоряжения земельной собственностью путем передачи ее по наследству и содействовали росту поземельного и всякого иного имущественного неравенства. В этом же направлении оказывало влияние распространение долговых обязательств и залоговых сделок (объектом последних могла быть и земля) [55], тем более что сын считался ответственным за долги своего отца [56].

Пережитки родового быта и остатки общинных распорядков разлагались таким образом изнутри и извне.

Росту имущественного неравенства соответствовало усиление неравенства социального. Расслоение в среде свободных, рост альдионата, рабства и разных форм зависимости, возникновение новой, военно-должностной знати, - вот основные проявления этого процесса.

Если уже во времена Тацита можно наблюдать появление неравенства внутри основной массы свободных членов германского племени, то у лангобардов времен Ротари расслоение в среде некогда равноправных свободных соплеменников зашло уже довольно далеко. Правда, свободные еще составляют значительную часть племени: все распоряжения эдикта, в которых особо не подчеркнута социальная квалификация затрагиваемых ими лиц, относятся к свободным, понятая "лангобард" и "свободный" - в известного мере еще синонимы. Свободные являются носителями лангобардского права и резко противопоставляются рабам, - независимо от каких бы то ни было различий внутри самого стоя свободных [57]. Они обозначаются в эдикте при помощи различных терминов, - чаще всего как “liberi”, иногда как "exetcitates", изредка как "ingenui" [58], причем эта терминологическая разница не соответствует различным подразделениям в среде свободных, которые еще не приобрели (за некоторыми исключениями) сословно-юридического оформления.

Противопоставление свободных рабам (независимо от разницы социального положения отдельных групп свободных) ярко сказывается в запрещении рабу жениться на свободной: за этот проступок раб отвечает жизнью, а свободную женщину, решившуюся на брак с рабом, ждет либо смерть от руки ее родных, либо продажа ее ими же foris provincia, либо, наконец, превращение в королевскую рабыню [59]. Однако, хотя между рабом и свободным проведена такая резкая грань, самое понятие свободы в эдикте Ротари отнюдь не однозначно. Эдикт различает свободу двух родов: а) свободу, предполагавшую наличие или сохранение известной личной или материальной зависимости свободного от другого лица, - его патрона или "благодетеля" (benefactor) и б) полную независимость от какого бы то ни было другого частного лица. Тех, которые являются свободными в первом смысле, эдикт называет не совсем подходящим термином "fulcfree" (что, в сущности, значит: "Vollfrei", т.е. "вполне свободный", или "Volkfrei, Gemeinfrei", т.е. "равноправный свободный" и, таким образом, в обоих значениях не соответствует истинному положению характеризуемого этим термином лица); свободных во втором смысле он обозначает словом "haamund", которое поясняется тут же соответствующим латинским термином "a se extraneus", что значит в данном контексте "независимый от патрона" [60]. Так как термин "fulcfree" встречается в эдикте Ротари сравнительно редко [61], то трудно установить, являются ли обычные "liberi" "свободные" этого эдикта всегда обладателями свободы в обоих ее смыслах или иногда только в первом. Во всяком случае, наличие таких выражений, как "libera id est fulcfrea" [62] (свободная, т.е. fulcfrea") [63] или "mulier libera fulcfrea" ("женщина свободная - fulcfrea") [64] наряду с противопоставлением понятий "fulcfrea" и "haamund", свидетельствует о том, что самое понятие "fulcfree" проделало известную эволюцию: вначале оно, по-видимому, обозначало полную свободу без всякой зависимости от кого бы то ни было что и соответствует смыслу слова fulcfree, а потом стало обозначать "свободу" в первом из разобранных ныне смыслов. Несмотря на такое изменение содержания понятия "fulcfree", оно продолжает иногда фигурировать и в эдикте Ротари в старом своем значении. Эта двойственность понятия fulcfrea в эдикте - результат и в то же время показатель того, что отмеченная эволюция произошла под влиянием притока в состав нижнего слоя свободных лангобардов, выходцев из рядов отпускаемых на волю альдиев и рабов. Раньше не только всякий свободный был "fulcfree", но и всякий "fulcfree" был свободен (без каких бы то ни было ограничений). Но усиление роли промежуточных и зависимых социальных групп (альдиев) и рост рабства в результате завоевания Италии привели к различию тех, кто получил свободу в силу акта отпуска на волю и сохранил некоторую независимость от своего патрона, и тех, кто имел эту свободу искони или (в более редких случаях) приобрел путем отпуска на волю полную независимость. Это различение перенесено было и на понятие "свободы" вообще, независимо от происхождения свободы того или иного лица.

Наличие двух пониманий свободы в эдикте Ротари и двойственность самого понятия "fulcfree", - первые признаки намечающегося оформления правовых сословных разграничений внутри некогда однородной массы равноправных свободных лангобардов. Но если эти разграничения только еще намечаются, то их предпосылка - социально-экономическое неравенство в среде свободных - уже совершившийся факт. В этом отношении расслоение уже довольно глубоко, и процесс его дальнейшего углубления, по-видимому, быстро идет вперед.

Уже в прологе к своему эдикту "сиятельнейший муж" Ротари - "король лангобардов" заявляет, что он озабочен благом своих подданных и в особенности теми несправедливостями, которые чинят сильные люди по отношению к бедным [65], наличие которых констатировано таким образом в самом начале эдикта. Как эдикт борется с этими насилиями на деле, видно хотя бы из того, что задолжавшему бедняку (из числа свободных лангобардов) не только не предоставляется никаких льгот в смысле выплаты долга, но, наоборот, агенту королевской власти - скульдахию - вменяется в обязанность конфисковать у него последнюю лошадь и корову (если у него, как прямо сказано в эдикте, ничего нет кроме домашних лошадей, волов или коров) и отдать их кредитору [66]. Наличие фактического неравенства в среде свободных подтверждается не только этими данными и не одной лишь упомянутой выше разницей вергельда свободного в зависимости от его "ценности", "родовитости" или "знатности" [67]. В эдикте Ротари встречаются намеки на то, что низший, т.е. имущественно наименее обеспеченный, слой свободных по своему экономическому положению уже начал приближаться к рабам. Такое впечатление производят упоминания о совместных выступлениях рабов и свободных, и особенно - о всякого рода проступках, совершаемых рабами вместе со свободными или даже по прямому приказанию последних. Так, мы узнаем, что свободный человек посылает своего раба на кражу, или что несколько человек (рабов и свободных) совершают кражу сообща [68].

Эдикт не только карает совместные преступления рабов и свободных, налагая за это большой штраф, на и мотивирует свою строгость следующим сентенциозным соображением: "ибо позорно и ни с чем не сообразно, чтобы свободный человек вмешивался в кражу или давал на нее свое согласие" [69]. Сентенция и строгость законодателя столь же показательны, как и самый факт: видимо, находились такие свободные, которых суровая необходимость заставляла забывать несообразность и позорность мелкой кражи, в то время как "сиятельнейший" король презрительно считал ее уделом жалкого раба, деянием, несовместимым с достоинством свободного; в данном тексте подразумевается такое понимание этого достоинства, которое характерно для тех времен, когда большая часть племени состояла из равноправных свободных и о котором королю приходится особо напоминать в эпоху крушения этого равноправия и бурно идущего процесса расслоения внутри свободных. Может быть, в рядах этих беднейших свободных мы могли бы встретить того несостоятельного должника, у которого немилосердный скульдахий, блюститель интересов истца (и своих собственных), увел последнюю корову, но у которого мог остаться раб, пригодный для того, чтобы помочь разорившемуся свободному промыслить себе пропитание грабежом. Но могло быть и иначе: обедневший свободный, лишившийся и скота и рабов, мог вступить в своеобразную сделку с чужими рабами; недаром эдикт отмечает такие случаи, когда несколько человек - свободных и рабов - совместно совершают кражу [70]. Не из этих ли разоряющихся свободных выходят люди, которые становятся во главе целой толпы рабов, предпринимающих вооруженные нападения на обитателей - лангобардских сел [71]? Во всяком случае, штраф, налагаемый на свободного за организацию подобных нападений или участие в них, близок к штрафу за совместную кражу (только он еще больше и квалифицируется как выкуп жизни виновника), а нападающие, так же как и обитатели села, названы особенным термином: "homines rusticani" ("деревенские жители", "крестьяне"), определяющим их хозяйственное, а не правовое положение. Термин "свободный" перестал обозначать определенную социальную группу с тех пор, как наряду со свободными крестьянами (rusiici) появились свободные дружинники (gasindi), а с другой стороны, часть свободных rulstici по своему социально-экономическому положению сильно приблизилась к несвободным сервам и полусвободным альдиям. Сопоставление социального положения альдиев и рабов можно сделать на основании данных о разных способах освобождения рабов. Эдикт насчитывает четыре таких способа [72]: а) отпуск на волю в силу определенной процедуры последовательной передачи отпускаемого из рук в руки четырьмя свободными людьми, из коих четвертый ведет освобождаемого (в присутствии особых понятых) на перекресток и говорит ему: можешь идти на все четыре стороны; б) эта процедура, однако, сама по себе еще не дает полной свободы и независимости; чтобы предоставить освобождаемому такую свободу, господин раба должен указать, что он хочет сделать раба не просто "свободным" (fulcfree), но и "независимым от себя" (haamund ad se, id esse extraneum); в противном случае указанная процедура дает лишь частичную свободу, в отпущенный на волю продолжает оставаться под властью своего патрона [74]; в) освобождение по распоряжению короля (по-видимому, через денарий) давало полную свободу и независимость, как и при объявлении раба "haamund" [75]; г) если господин хочет сделать своего раба не свободным, а альдием, то он не должен применить процедуру, в силу которой отпускаемый раб получает право идти "на все четыре стороны" [76]. Таким образом, порядок отпуска рабов на волю по эдикту Ротари различает и предусматривает не только различные виды свободы, о которых уже была речь выше, но и промежуточное состояние полусвободы, в котором оставались рабы, отпущенные на условиях превращения их в альдиев. В чем же собственно выражается конкретно полусвободное состояние альдия? В каком смысле он несвободен и в каком свободен?

Несвобода альдия сказывается прежде всего в том, что он не имеет права без разрешения патрона продавать свой земельный участок или сидящих на нем рабов [77], другими словами, не может распоряжаться своим держанием и, очевидно, прикреплен к нему. В этом смысле он не отличается от раба; за проступки по отношению к альдиям штраф идет "господину" альдия, так же, как за проступки по отношению к рабам - хозяину раба [78] (рабы и альдии в соответствующих статьях эдикта прямо сопоставлены) [79], причем патрон альдия назван его господином; за кражу, учиненную альдионкой или рабыней, отвечает господин [80]. Таким образом, альдий находится в поземельной и в личной зависимости от своего патрона, в сущности мало чем отличающейся от зависимости раба. Однако альдию все же были свойственны какие-то элементы личной свободы. В то время как браки между свободными и рабами запрещены [81] и ведут к обращению в рабство свободной женщины, вышедшей за раба, женитьба альдия на свободной еще не делает эту последнюю рабыней, она может после смерти мужа - при соблюдении известных условий вернуться к своим родным в качестве свободной женщины [82], более того, эдикт прямо указывает на то, что альдионка, вышедшая замуж за - раба, теряет свою свободу. В другом параграфе альдионка определяется как женщина, рожденная свободной матерью [83]. Некоторые вольноотпущенные, как показано выше, попадали в результате освобождения в положение альдиев, и эдикт иногда прямо сопоставляет альдиев и вольноотпущенных [84], но само собою разумеется, отнюдь не всякий альдий был вольноотпущенным и что даже большей частью альдии не были таковыми. Однако упомянутая "личная свобода" альдиев во время издания эдикта Ротари уже стала призрачною. Единственным реальным отличием альдия от раба является в то время его имущественное положение: альдий имел в своем пользовании не только участок земли, но и рабов [85], в то время как далеко не всякий раб сидел на земле, и в качестве имущества раба указан только скот. Соответственно и стоимость личности альдиев несколько выше стоимости раба (за убийство альдия полагается 60 солидов, за убийство раба - министериала - 50 солидов [86], за убийство рабов других низших разрядов - 16-25 солидов). Правда, за увечья, причиненные альдию, штраф иногда уплачивается сообразно индивидуальной оценке личносги данного альдия; но эти колебания здесь не так значительны, как внутри слоя свободных. Итак, альдии - зависимые земельные держатели, "полусвобода" которых ближе к "несвободе", чем к свободе.

Наряду с альдиями существует частично совпадающий с ними по личному составу слой вольноотпущенных, обозначаемых в эдикте римским термином "liberti" и обязанных оставаться под покровительством их общих господ [87]. Однако понятие "вольноотпущенный", как было показано выше, не совпадает с понятием "альдий". В соответствии с этим судьба отдельных вольноотпущенных могла быть весьма различна: одни из них становилась альдиями, в то время как другие поступали на службу к герцогам или частным лицам. Это различие судеб объясняется, конечно, разницей в имущественном положении данных лиц и в степени полноты приобретенной ими свободы. Но была еще и третья возможность: некоторые вольноотпущенные, не имевшие земельных участков, стремились тем или иным способом приобрести их. Может быть, именно этих безземельных вольноотпущенных имеет в виду та статья эдикта Ротари, которая говорит о предоставлении на известный срок одним лицом в пользование другому земли с домом и рабами и заключении между контрагентами этой сделки письменного договора об ее условиях, получившего название "libellus" [88].

Эта статья эдикта является указанием на возникновение слоя зависимых арендаторов "либелляриев", упоминаемых в грамотах VIII - Х вв. и в законодательстве VIII в. Как видно из более поздних данных, либеллярии были не просто арендаторами по римскому образцу, но находились и в личной зависимости от владельца земли, который был обязан был отвечать за убийство, совершенное либеллярием, несмотря на то, что последний считался свободным человеком [89]. Таким образом, все эти промежуточные группы (альдии, низший слой вольноотпущенных, лабеллярии) имеют явную тенденцию к слиянию в одну массу зависимых держателей, - тенденцию, которая, однако, ко времени эдикта Ротари скорее наметилась, чем завершалась.

Ниже этих промежуточных групп стоят рабы. Они распадаются на несколько разрядов сообразно их функции и роли в хозяйстве господина: а) рабов-министериалов, б) рабов, обрабатывающих земельные участки и живущих вместе со своими семьями в отдельных дворах (massae), откуда и название servi massarii, в) домашних рабов (к которым относились также пастухи и некоторые категории ремесленников). Внутри каждого из этих разрядов различался начальствующий персонал (magistri) и подчиненные [90]. Значительная роль рабства и альдионата во времена эдикта Ротари объясняется не только ходом внутренней эволюции лангобардского общества, но и его соприкосновением с населением бывшей римской Италии. Известно, что в число альдиев вошли бывшие римские колоны и что ряды лангобардских рабов пополнялись римскими рабами. Эдикт не проводит различия между римскими и лангобардскими рабами (за исключением одного случая, который, впрочем, поддается и иному истолкованию). И те, и другие по своему фактическому положению весьма приблизились к крепостным держателям и стояли одинаково далеко как от римских рабов времен империи, так и от слабо эксплуатируемых германских рабов эпохи Тацита.

В то время как происходит это сближение фактического состояния различных групп зависимого населения, расслоение в среде свободных приводит не только к разорению и принижению одной их части, но и к возвышению другой. Наряду со старой родовой знатью, наличие которой засвидетельствовано колебаниями вергельда свободных в зависимости от их родовитости и знатности, начинает складываться новая, военно-должностная знать, выделяющаяся из массы свободных лангобардов. Многие свободные и даже некоторые вольноотпущенные вступают в дружины герцогов или частных лиц [91] и получают от них подарки [92]; женщины, которых их опекун вовлек в прелюбодеяние, коммендируются королю, становясь в прямую зависимость от главы лангобардского государства [93]. Перед нами отношения, являющиеся зародышами коммендации и бенефиция. Правда, бенефиций пока еще носит срочный характер: объекты дарения, сделанные патронами вольноотпущенного, после смерти последнего возвращаются к дарителю, точно так же, как и подарки герцога или частного лица его дружинникам или подзащитным [94]; та же участь постигает полученное в качестве дарения свободным человеком в том случае, если он захочет переселиться в другое место [95]. Срочность бенефиция по эдикту Ротари явствует из самого применения этого термина: в "бенефиций или в пользование" предоставляется нередко и движимость, например, скот [96]. Однако самое обилие дарений, наличие дружин не только у королей, но и у герцогств, а может быть, и у частных лиц [97] - все это свидетельствует о кристаллизации на противоположном полюсе лангобардского общества высшего слоя, представителей которого Ротари называет красноречивым термином "barones nostri" [98]. Эволюция социального строя лангобардов в эпоху Ротари привела к созданию предпосылок для распадения общества на два класса - зависимых держателей и эксплуатирующих их землевладельцев. И хотя пока сложились лишь предпосылки образования этих классов, тем не менее этапы пути, пройденного лангобардским обществом в этом направлении, ярко отразились и в политической структуре этого общества. Более того: здесь они выступают с особенной ясностью.

У варварских германских народов, стоящих на ступени развития, близкой к развитию лангобардов времен Ротари, часто можно наблюдать как бы две конкурирующие друг с другом силы: старинные родоплеменные учреждения и королевскую власть. У лангобардов эпохи Ротари первая значительно слабее второй, но зато и вторая расщеплена в свою очередь на две различные силы - власть короля и власть герцогов.

В то время как по "Салической Правде" судебное собрание свободных жителей сотни или округа - "mallus publicus" - играет огромную роль и является едва ли не основой политической жизни племени, над которой только начинает надстраиваться сильная королевская власть с ее должностными лицами (графами, сацебаронами) и дружинниками, - в эдикте Ротари собрание, соответствующее mallus, совершенно отсутствует, а собрания односельчан происходят лишь в некоторых специфических случаях: по поводу потравы или ущерба, причиненного чьим-либо конем; при разборе дела об ответственности сына за долги отца [99]; в остальных случаях в качестве судей фигурируют должностные лица короля, - если оставить в стороне уже разобранный выше факт участия родичей в заключении целого ряда сделок. В эдикте Ротари отсутствует и подробное изложение самой судебной процедуры, занимающее так много места в статьях "Салической Правды", касающихся франкского mallus. В эдикте фигурируют только соприсяжники да оценщики имущества - заслуживающие доверия люди из числа соседей ("vicini boni fidei homines") [100], слегка напоминающие франкских рахинбургов, но выполняющие лишь одну из их многообразных функций. Отсутствует и народное собрание всего племени; как показывают данные о конкретных случаях избрания лангобардских королей, вместо него происходят собрания представителей знати [101].

Зато сфера королевской и герцогской власти обрисована в высшей степени подробно. Королю бесспорно принадлежат все права верховной власти, как она понималась в варварском государстве: высшая военная и судебная власть, право распоряжаться жизнью и смертью своих подданных, верховный мундиум, который выражается, между прочим, в многочисленных статьях о королевской опеке над женщинами (лишившимися по какой-либо причине мундиума родных), над переселенцами, людьми бедными и беззащитными и т.д. [102]. Все члены лангобардского племени рассматриваются в эдикте как подданные короля, которому они обязаны беспрекословно повиноваться. Убийство по приказанию короля считается вполне законным деянием, и наследники убитого не имеют права предъявлять к убийце какие бы то ни было претензии [103], в то время как всякое иное убийство рассматривается как преступление и карается уплатой вергельда [104]. Мотивировка законности убийства по королевскому повелению тоже свидетельствует о понимании власти короля в качестве верховной власти: "так как мы полагаем, что сердца королей в руце божией, то немыслимо, чтобы какой-либо человек мог очистить (т.е. оправдать на суде) того, кого король приказал убить" [104]. И целый ряд других деяний (избиение и связывание свободных) тоже квалифицируется как преступление, если только они совершены не по королевскому приказанию[105].

Столь значительная сила королевской власти была возможна лишь при наличии у короля достаточной материальной базы, военной опоры и административного персонала. Однако во всех этих сферах власгь лангобардского короля пересекалась с властью герцогов, и в этом пересечении и отчасти взаимном переплетении обеих властей и заключается уже отмеченное выше своеобразие политической структуры лангобардского государства. Уступка половины земельных владений, сделанная герцогами в пользу короля при избрании Аутари, заложила, правда, основы упомянутой материальной базы королевской власти однако далеко не во всех герцогствах эта уступка была проведена в жизнь в полной пере, а в некоторых (как Сполето и Беневент) она и вовсе не была осуществлена, и в основном раздел герцогских и королевских владений ограничился главным образом пределами северо-западной Италии. Поэтому короли, начиная с Аутари, стремились к увеличению своих личных владений путем завоевания, а во вновь завоеванных областях (в Пьяченце, Парне, Реджио, в городах Тусции и Лигурийского побережья) они либо совершенно не назначали герцогов, либо использовали всякое их восстание как повод для их смещения и назначения своих ставленников. Во всяком случае уже выделение половины герцогских земель дало в руки короля значительные территории из числа бывших частных владений герцогов, бывшего императорского земельного фонда и, наконец, обширные рекультивированные пространства. Завоевания еще более укрепили эту материальную базу королевской власти. Рука об руку с этим укреплением шло и стремление королей присвоить себе право назначения герцогов, которое отразилось и в статье эдикта Ротари, карающей смертной казнью "всякого, кто поднимет в войске мятеж против своего герцога или против того, кто назначен королем для командования войском" [106].

Однако наряду с такими герцогами, которые и в самом деле постепенно превращались в должностных лиц короля, существовали герцоги, объем власти которых приближался к королевской. Не говоря уже о фактически самостоятельных герцогах Сполето и Беневента, которые именовали себя соответствующим образом (summus dox gentis Langobardorum), и многие другие герцоги вовсе не были командирами королевских войск и судебно-политическими агентами короля, а обладали и сами целым рядом прав, присущих королевской власти: правом созывать военное ополчение в пределах своего герцогства (Heerbann) правда, по поручению короля, - высшей судебной и политической властью (но не законодательной), ограниченной лишь правом всякого свободного лангобарда апеллировать к королевскому суду. У герцогов, так же как и у королей, были свои дружины, и они (как и короли) делали земельные пожалования своим дружинникам и слугам; они взимали в свою пользу часть судебных штрафов, хотя в этом отношении их доходы уступали королевским, так как поступления в пользу короля как верховного судьи, политического властителя и высшего носителя мундиума были крайне многообразны (сюда входила значительная часть вергельдов и штрафов, выморочное наследство, или его доли, конфискованное имущество, рабы и рабыни, обращенные в рабство за какие-либо проступки, и пр.) [107]. Право чеканки монеты тоже принадлежало одному только королю [108], так же как и право объявления войны и заключения мира; его на деле некоторые герцоги - в особенности Сполетский и Беневентский (но и не только они) вели иногда и самостоятельную внешнюю политику: недаром папа Григорий I обращался к королю Агилульфу, чтобы тот приказал своим герцогам соблюдать условия перемирия.

То же пересечение королевских и герцогских прав можно наблюдать и в порядке функционирования административного аппарата короля. Главные представители этого аппарата - гастальды - выступают в двойной роли управителей королевских имений и судебно-политических агентов короля. Там, где королевские владения расположены были в пределах герцогств, гастальд был конкурирующей герцогом, но низшей судебной инстанцией. Эдикт Ротари, отражающий именно этот этап во взаимоотношении герцогов и гастальдов, - характерный для раннего периода истории лангобардского государства, - подчеркивает, что свободный лангобард (exercitalis) может жаловаться на несправедливость гастальда герцогу и на несправедливость герцога - гастальду; однако разбор жалобы на гастальда герцог производит сам, в то время как жалобу на герцога гастальд не имеет нрава разобрать самолично, а должен довести дело до сведения заинтересованного герцога или короля [109]. В ходе исторического процесса такие гастальды, в пределах герцогства все больше и больше отступали на задний план перед герцогами. Зато там, где герцоги совершенно отсутствовали (что имело место в более позднее время, когда короли стремились в некоторых областях совсем не назначать герцогов), гастальды, собственно, заняли постепенно место герцогов, и их власть стала распространяться на всю территорию бывших римских городских округов, которым в территориальном отношении) и соответствовали лангобардские герцогства. В самостоятельных герцогствах - Сполето и Беневент - гастальды являлись должностными лицами герцогов, а не короля. Компетенция герцогов, которые превратились в должностных лиц короля, очень близка к компетенции гастальдов. И герцогов этого типа, и гастальдов лангобардское законодательство часто обозначает одним и теми же термином - judices [110] - по одной из их основных функций - судебной. Гастальды были, однако, одновременно и управителями королевских имений. В какой мере их судебная власть пропитана частноправовыми представлениями, - вернее, неотделима от ее частнохозяйственной основы, - видно из того, что и герцог, и гастальд, и его помощник скульдахий (непосредственный управляющий отдельным королевским поместьем, наделенный судебной властью в сельской территории в отличие от гастальдов и герцогов, творящих суд в городах) несут личную ответственность перед потерпевшими или истцом в случае несправедливого решения тяжбы или нерадивого исполнения своих обязанностей, небрежного ведения дела [111]. За все это перечисленные должностные лица уплачивают штраф в пользу потерпевшей стороны. Должность гастальдов не пожизненна, их назначение и смещение зависит от короля. Король стремится всячески ограничить хозяйственную самостоятельность гастальда, задержать процесс его обогащения и пресечь возможные злоупотребления с его стороны, вызванные пристрастностью; с этой целью он запрещает гастальду, после того как тот вступил в управление королевскими имениями, принимать от кого бы то ни было дарения без подтверждения их особой королевской грамотой [112]. Остальные помощники гастальда - сотники (centenarii, locopsiti), объединяемые общим термином actores regis, составляли вместе с скульдахием низший административный персонал короля в отличие от высшего - герцогов и гастальдов. Однако и их жизнь защищена очень высоким вергельдом - в 800 солидов. Любопытно, что числовое выражение вергельда в эдикте Ротари дано именно применительно к королевским должностным лицам. Сумма вергельда скульдахия, во всяком случае, не ниже вергельда простого свободного, хотя скульдахий не принадлежит к числу высших должностных лиц короля. Эти последние в социальном отношении все больше и больше сливались с дружинниками - газиндами, складываясь в будущий господствующий класс. Герцоги давно потеряли былую связь с родовыми объединениями, находившимися под их властью, и превратились либо в самостоятельных политических властителей, либо в должностных лиц короля, входя в качестве составного элемента в формирующийся слой должностной знати.

Так, характер политической структуры лангобардского государства времен Ротари подтверждает вышеприведенные данные об успехах процесса социального расслоения лангобардского общества. Разложение родового быта и общинных распорядков; расслоение в среде свободных; мобилизация земельной собственности и рост отношений поземельной и личной зависимости; значительная роль промежуточных зависимых слоев населения (альдиев, либелляриев) и посаженных на землю рабов, а также тенденция к их слиянию в один класс; предпосылки образования господствующего класса из смешения остатков старой родовой знати с новой должностной путем возникновения патроната и земельных пожалований бенефициального типа: наконец, роль этой знати в политической структуре лангобардского государства, также постановка королевской и герцогской власти, - всё это, вместе взятое, свидетельствует о там, что общественный строй лангобардов времен Ротари находится на стадии эволюции от родоплеменного общества к классово-феодальному.

1. Paulus Diaconus, Histor. Langob., II. 6, 8, 26.

2. Paulus Diaconus, Histor. Langob., III, 31: "Hic multos Romanorum viros potentes alios gladius extinxit. alios ab Italia exturbavit".

3. Paulus Diaconus, Histor. Langob. II, 32: "His diebus multi nobilium Romanorum ob cupiditatem interfecti sunt. Reliqui per vero hospites divisi, ut tertiam partem suarum frugum Langobardis persolvent, tributari efficiuntur".

4. Marius Aventicensis (под 569 г.): Anno VIII Cons. Just. col. 413: "Hoc anno dux Langobardorum nomine Cleb, genti ipsius rex, ordinatus est; et plures seniores et mediocresab ipso interfecti sunt".

5. Marius Aventicensis (под 569 г.): "Alboinus rex Langobardorum cum omni exercitu relinquens atque incendes Pannoniam cum malierbus vel omni populo suo in fara ltaliam occupavit".

6. Edictus Rothari, 177: "Si quis liber homo potestater habeat infra dominium regni nostri cum fara sua megrare ubi voluerit etc." (См. Edictus caeteraeque Langobardorum Leges, ed. Bluhme, 1869).

7. Paulus Diaconus, ор. cit., II, 26: "Certum est autem tunc Alboin multos secum ех diversis ipsi ceperat, gentibus ad Italiam adduxisse. Unde usque eorum in quibus habitant vicos Gepidos, Vulgares. Sarmates, Pannonis, Suevos, Noricos sive, alliis hujusceniodi nominibus apellamus".

8. Ср. Paulus Diaconus, ор. cit., II, 32: "...Langobardorum duces septimo aanno ad adventu Alboini et totus gentis spoliatis ecclesiis, interfectis, civitatibus subrutis populusque qui more segetum excrevant, extinctis, exceptis his reregionibus, quas Alboin ceperat ex maxima parte capta et а Langobardis subiugata est."

9. Caesar, Соmm. d. В. G., VI, 22: "Sed magistratus ac principes in annos singulos gentibus congnationibusque horninum, qui tum una coierunt, et quo loci visum est agri attribuunt"..

10. Paulus Diaconus, ор. cit., II, 32.

11. Paulus Diaconus, ор. cit., III, 16 (текст см. ниже).

12. Paulus Diaconus, ор. cit., 11, 32: "...Langobardorum duces... spoliatis ecclesis, secordotibus interfectis, aivitatibus subrutis... populusque qui more segetum excreverant, extinetis etc". А может быть, прав П.Г. Виноградов, вспоминающий в связи с анализом этих событий известный текст Цезаря (Comm. d. В. G. VI, 23): "в мирное время у них нет общего правительства, но старейшины отдельных областей и округов творят суд и улаживают споры": "in расе apud eos nihil est communi magistratus, sed principes regionium atque pagorum inter suos ius dicunt controversias quo minnunt". (Ср. П. Виноградов, Происхождение феодальных отношений в Лангобардской Италии, СПб., 1880, стр. 141). Продолжая его мысль, можно было бы еще напомнить данные Тацита о превращении власти военного вождя в королевскую власть и о военных союзах Маробода и Цивилиса (см. "Анналы" и "Истории" Тацита).

13. Paulus Diaconus, III, 16: "Ob restaurationem regni duces qui tunc erant omnen substantiarum suarum medietatem regallbus usibus tribuunt, ut esse possit, unde rex ipse sive qui ei adhaererent eiusque obsequiis per diversa officiis alerentur. Popuii tamen adgravati per Langobardos hospites partiuntur".

14. Для сопоставления с цитированным выше отрывком приводим еще раз латинский текст: Paulus Diaconus II, 32: "Reliqui vero per hospites divisi, ut tertiarn partem frugum Langobardis persolverent, tributarii efficiuntur".

15. Такого мнения придерживается, например, L.М. Hartmann в своей Geschichte Italiens im Mittelatter, S. II, Teil I, S. 52.

16. Ibid.

17. Ср. Edictus Rothari , §4 367.

18. Вопреки авторитетному мнению П.Г. Виноградова (цит. соч., стр. 106-107), считающего, что в лангобардском королевстве сохранились значительные массы бывшего свободного римского населения, и насчитывающего целых два раздела между лангобардами и римлянами, - мы придерживаемся данной в тексте концепции, так как аргументация Виноградова не во всех отношениях представляется достаточно убедительной. Она построена в основном на двух тезисах: 1) на толковании последней фразы из второго текста Павла Диакона как сокращенного повторения содержания, первого текста (о третях) и на утверждении, что в первом тексте, говоря о разделах, Павел Диакон имел в виду "высший класс” (несмотря на противопоставление: reliqui vero) и 2) на сближении либурийских терциаторов с упоминаемыми в лангобарских законах homines pertinentes (зависимыми людьми), которые, по мнению Виноградова, являлись лично свободными, но поземельно зависимыми держателями. Основанием к их сближению является отличие положения терциаторов и homines pertinentes, лично не прикрепленных к своим участкам, от положения альдиев и рабов. По Виноградову, слой терциаторов образовался в результате подчинения римского населения лангобардам (стр. 112). Неубедительность первого аргумента Виноградова мы пытались показать в тексте; к высказанным там же (вслед за Гартманом) сомнениям в возможности установления реальной связи между либуринскими "терциаторами" и "третями" Павла Диакона мы решаемся прибавить (уже от себя), что из текстов лангобардских законов никак нельзя сделать вывода о близости терциаторов к homines pertinentes по признаку их общего отличия от альдиев и рабов. Наоборот: homines pertinentes либо упоминаются наравне с альдиями и сервами (Ср. Noticia de actoribus regis от 733 г., изданную, может быть, Лиутпрандом, § 5, где идет речь о зависимых людях короля), либо противопоставляют свободных (ср. Aistulfi leges от 755 г. § 22: liberi pertinentes), либо прямо приравниваются к рабам (Aistulfi leges, § 15: "nam si pertinentes homines hoc fecerint..., servi ipsi tradantur in manus mundoaldeus" etc.), либо, наконец, упоминаются в виде широкого слоя несвободных людей, правила освобождения которых тут же регулируются законом (Aistulfi leges, § 11-12). Эти homines pertinentes, совершенно не похожи по своему социальному положению не только на либурийских терциаторов (фигурирующхх в цитируемых Виноградовым договорах Аригиза и Сикарда с неаполитанцами, Atechis, 780 г., § 11; Sicardus, 836 г. §§ 4-14), но и на тех оброчников, чиншевиков, которые в законах Лиутпранда. прямо названы свободными людьми (Liutprandi leges, 733 г. § 133) и которые упоминаются также в договоре Аригиза (§§ 10, 12). Общий вывод Виноградова правилен в той его части, где он утверждает, что римские рабы примкнули к "лангобардским", и римские колоны присоединились к альдиям. Но во второй половине, гласящей, что свободные люди остались свободными, хотя и были подчинены лангобардам в имущественном отношении, он не достаточно обоснован. (Виноградов, цит. соч., стр. 116).

19. Цель этой главы - дать характеристику общественного строя лангобардов только на той стадии его развития, которая отражена в эдикте Ротари.

20. Эдикты последующих лангобардских королей (в особенности Лиутпранда, Ратхиса и Айстульфа), а также грамоты VIII-IX вв. отражают уже иную стадо эволюции этого общества, а поэтому должны стать предметом особого исследования.

21. Paulus Diaconus (1, 19).

22. Roth., § 29, 149, 151, 240-241; 281-306; 319-321; 354-358 и др., любопытно указание на наличие плуга, который обозначен не только латинским словом "aratrum", - но и термином "plovium".

23. § 135, 344, 249-251 и многие другие.

24. Ed. Rothari, § 153. De gradibus congnationum: "Omnis parentilla, usque in septimum geniculurn nomeretur, ut parens parenti per gradum et prentillam heres succedat".

25. В § 163 именно они перечислены качестве тех parentes proximi, т.е. ближайших родных, в среде которых возможны взаимные убийства.

26. Ed. R., § 156, ср. § 222.

27. Ib., § 154.

28. Ib., § 155.

29. Ed. R. § 158, 160

30. Под большой семьей мы разумеем здесь ведущую совместное хозяйство кровнородственную группу, охватывающую родственников до третьего поколения и состоящую из нескольких индивидуальных семей, главами которых являются братья.

31. § 167: "De fratris qui in casam communem remanserent. Si frares post mortem patris in casa communem remanserint etc.."

32. § 167: "De paterna vel materna substantia... inter se aequaliter dividant".

33. Ed. R., § 143: эдикт карает за это взысканием двойного вергельда. Ср. также упоминания о "faida" в § 75, 138, 387, - "Faida quod est ininricitia".

34. § 14, 48, 74, 75, 378. § 48: "qualiter in angargathungi, id est secundum qualitatum personae"; § 75; "componat ... secundum generositatem suam"; § 378; adpretiatur secundum generositatem suam".

35. Ib., § 368.

35. О соприсяжниках (sacranientales, aidi, inratores) см. § 9, 165-166; 179; 359; 363 и др.

36. Ed. R., § 362; 4: "de proximos legitimos aut de natos aut de gamaholos id est confabulstos".

37. Ib., .§ 148, 300, 340, 343, 346 (разбор их см. ниже).

38. Ib., § 204.

39. Ed. R, § 182; ср. также § 178, 188, 215 и особенно § 195-196, где резко различается "mundium... habens... excepto pater aut frater".

40. Ib., § 211-212.

41. Ib., § 203.

42. Ср. § 182: "Si quis filiam suam... in coniungum alii dederit" (тут же, правда: "filiam suam aut quamlibet dederit") в Rothari, § 182.

43. Ed. R., § 182.

44. Ib., § 182.

45. Ib., § 260: величина вергельда -1200 сол. - указывает на высокую оценку женщины как рабочей силы и производительницы потомства.

46. Ed. R. § 185.

47. Ed. R. § 167.

48. Ib., § 167: "De fratres qui in casam communen remanscerint. Si fratres post mortem patris in casam communen remanscerint, et unus, ех ipsis in odsecuum regis aut iudicio aliquas reliquas adquuisiverit commune sit fratribus quod in casa commune dimenserit. Et si quis im suprascriptis fratribus gairethrinx fecerit, habeat inantea cui factum fuerit,. Et qui ех ipsis uxorem duxerit et de rebus communis meta data fuerit".

49. Ed. R., § 167: "...quando alteri idem oxorem tollere contegerit, aut qiando ad divisionem fасiendam, simili modo de communes rebis ei refundatur aliut tantum quantum frater dedit. De paterna autem vel materna substantia quod reliquum fuerit, inter se aequaliter dividant" .

50. Ib., § 340: "infra vicinia, id est propre isuum vicium".

51. Ib., § 343: (ante ecclesia in convento), 345.

52. Ib., § 146: "vicini boni fidei homines".

53. Ed. R., § 280 (De rusticanorum seditionem).

54. Ib, § 279 (De concilio rusticanorum).

55. Ib. § 19.

55. Ср., например, запрет распашки и засева чужого поля, сбора чужого урожая, косьбы чужого луга и пр. в . § 354-358; см., кроме того, § 29, 149, 151, 240-241; 273, 281-306, 319-321, 344.

56. Ed. R., § 151: "qua omnes scire debent, quod suum, non alientum est".

57. Ib, § 168-170 (ор. § 168: "nulli liceat certas culpas filium suum exhereditare nec quod ei per legem debetur alii thingare)".

58. Ib., § 171.

59. Ib., § 177, и о дарениях вообще § 173-176, 225-375.

60. Ib., § 173: " lidnkib (jetzt lebend) id est in die obitus sui reliqueret".

61. Ib., § 173: "...terra cum mencipi aut sine mencipi".

62. Ed. R., § 172. Мы оставляем здесь в стороне сложный и спорный вопрос о юридической природе институтов "launegild" и "gairethinx", а также о многозначности термина "gairethinx", ибо в данной связи нас интересует лишь экономическое значение дарений. См. по этим вопросам: 1) Pappenhem М. Launegild und Gairething, 1882; 2) Schutze А. Die langobardische Treuhand und ihre Umbildung zur Testamentvollschreckung, 1895.

63. Ib., § 173.

64. Ib., § 362; ср. § 360-361, 3б5-366.

65. Ср. § 14.

66. Ingenus в § 14, так же и редкий для эдикта термин libero (ср. в § 17 “baronnes nostri”). Термин "exercitales", в позднейшем лангобардском законодательстве сменяющийся термином "Gairething", очевидно равнозначен liberi, как видно из сопоставления § 27 и 30 с § 377.

67. Ed. R., § 221.

68. Ib., § 224.

69. Ib., § 216, 224, 225, 257.

70. Ib., § 216.

71. Ib., § 257.

72. Ed. R. "Pro... tam propter absiduas fatigationes pauperum, quam etiarn superfluas exactiones ab his quos vim pati cognovirnus".

73. Ib., § 251: "Si homo liber, qui debitore, alias res non habaerit nisi caballos domitos aut bovi iunctorios seu vaccas tinc ille que debitum requirit vadat, ad sculdachis etc". Как видно из контекста и терминологии (caballi domiti), речь идет о сельскохозяйственных животных, утеря которых должна была подорвать самые основы хозяйства должника и довести его до разорения.

74. П. Г. Виноградов (Цит. соч., стр. 159-160) склонен в этих колебаниях вергельда видеть признак того, что "расчленение общества еще не пошло настолько далеко, чтобы вызвать признание обычаем или законом нескольких определенно разграниченных классов". Конечно, о классах или сословиях внутри свободных пока нет речи, но идет процесс расслоения, наличие которого признает и Виноградов.

75. Ed. R., § 259 и 263 (Si plures hornines furtum in unum fecerint, tam liberi quam servi); ср. также Liutprandi Leges, § 87.

76. Ed. R., § 259: "quia inhonestum esse videtur et nulli rei convenit rationi ut homo liber in furtum debet miscere aut consensum prebere". Ср. аналогичные сентенции по другому конкретному поводу у Лиутпранда, § 130.

77. Ib. § 263: "Si plures homines fudtumin in unum fecerint, tam liberi quam servi, etc."

78. I1b. § 279: "De concillo rusticanorum. Si servi, id est concillius, manu armata in vico intraverint ad malun faciendum et quicumque liber homo sub regi nostri dicione positus cum illis in capite fuerit, anime suae incurrat periculem aut componat solidos mongentos".

79. Ib, § 221.

80. Ed. R., § 224, III: "Item qui fulcfee fecerit, et quattuor vias ei dederit, et haamund a se, id est extraneus, non fecerit, talem legem patronus cum ipso vivat".

81. Ib., § 224: "Similieter it qui in pans, id est in votum regis, dimititur, ipsa lege vivat sicut et qui haamund factus est".

82. Ib., § 224: "Item qui haldim facere voluerit, non illi dit quattuor vias". Pappenheim (цит. соч., стр. 40) толкует отпуск на волю "per gairething" как освобождение раба в народном собрании, но это толкование согласовывается только филологическими соображениями (значением снова thing, thinx) и ссылкой на наличие народного собрания и процедуры освобождения рабов в этом собрании у других германских народов. Однако в данном случае эти аргументы представляются недостаточными, так как в эдикте Ротари нет никаких указаний на наличие сотенных судебных собраний или народного собрании всего племени, и намек на это можно усмотреть разве только в самом слове thinx и в произведенном от него глаголе "thingare". Но этот термин редко фигурирует в эдикте применительно к процедуре освобождения рабов (всего два раза - в § 222 и § 224) и еще реже в таком контексте, который давал бы некоторое право связывать смысл этого термина с обозначением народного собрания племени (всего один раз в § 386). Чаще всего термины "thirnx" и "gairethinх" прилагаются к дарениям и имущественным сделкам (§§ 168-174, 223, 375). Но ни в описании процедуры дарения, ни в изображении порядка отпуска на волю рабов опять-таки нет никаких прямых указаний на народное собрание, сотенное или племенное, а в обоих случаях речь идет лишь об особых свидетелях или понятых из числа свободных "gisil" или "gaida", в § 172 при совершении дарения, четыре свободных человека при освобождении раба); эти лица могли принадлежать к числу односельчан или соседей (ср. vicini boni fidei hominae в § 146, собрания односельчан в §§ 343, 346). Возможно, что словоупотребление термина thinx отражает более старинные распорядки, когда у лангобардов были сотенные и племенные народные собрания, ни вряд ли оно доказывает наличие таковых в момент издания эдикта, ибо "фигура умолчания" по отношению к столь важному институту жизни племени, как сотенное или племенное народное собрание, было бы поистине необъяснимым приемом законодателя, если бы это собрание играло хоть сколько-нибудь существенную роль (тем более, что в других варварских "правдах" оно упоминается весьма часто).

83. Ed. R., § 235: "Non liceat haldius cuiscumque qui haamund factus non est, sine voluntatepatrone sui terra aut mancipia vindere,sed neque liberum dimittere"

84. См. (в § 234) точно такое же запрещение продавать рабу скот.

85. Ib., § 127.

86. Ib., § 258.

87. Ed. R., § 221; разрешается только женитьба господина на его собственной рабыне, но при этом ему рекомендуется отпустить жену на волю, с тем чтобы она сделалась равноправной мужу (eam libera thingare, sic libera, quod est vurdibora § 222); тогда она будет считаться его законной женой, а их дети - законными его наследниками.

88. Ib., § 217. "...haldia... libertatem suam ammittat".

89. Ib., § 205: "...haldiam id es, qui iam de marte libera nata est".

90. Ib., § 28, 217. "...halda aut liberta".

91. Ed. R § 219: "Si haldius ancilliam suam, tulerit ad uxorem".

92. Ib., § 234.

93. Ib., § 129-136

94. Ib., § 81. es liberti, dominis suis libertatem meruerint, benefactoribus suis virere .

95. Ed. R., § 227.

96. Ср. Liutprandi Leges, § 92: "Liber homo in terra alliena resendes libellario mine".

97. Ed. R., § 130-137.

98. Речь идет о разнице штрафа за прелюбодеяние с "ancillia gentis" (20 сол.) и "ancillia romana" ("римской рабыней" - 12 сол.) (См. №194). П. Г. Виноградов (см. цит. соч., стр. 155-157) предлагает толковать это противопоставление в смысле не национальном, а социальном и считать ancilia romana просто рабыней в "полном смысле этого слова", а ancilia gentis - альдионкой, тем более, что соотношение штрафов соответствовало бы такому толкованию.

99. Ed. R., § 225 "gasundio ducis aaut privatorum obsequium".

100. Ib., § 225, 177.

101. Ib., § 195-196.

102. Ib., 225.

103. Ib., § 177.

104. Ed. R., § 322: "In heneficio аut conducturа".

105. Ср. спор по поводу термина "оbsequium" (§ 225) у П.Г. Виноградова (цит. соч., стр. 148-150).

106. Ed. R., § 17.

107. Ed. R., § 343, 346; § 362.

108. Ib., § 146.

109. Некоторые исследователи усматривают указание на наличие народного собрания и лангобардов в § 386 эдикта Ротари, толкуя в данном контексте соответственным образом выражение gairethinx (Pappenheim, Мах. Launegild und gairethintx, Breslau, 1882, § 30). Однако, во-первых, это толкование данного пассажа из § 386 спорно, а во-вторых, даже если бы оно было правильно, утверждение ("confirmatio") изданных Ротари законов per gairethinx поставлено здесь на второе место после акта их обсуждения на собрании знати.

110. О королевском мундиуме см. § 204, 182, 367 и мн. др.

111. Ed. R., § 2.

112. Ib., § 11.

113. Ib., § 2; "quia postquium corda regum in manum dei credimus esse non est possibile, ut homo possit eduniare, quem rex occidere iussit".

114. Ср. Ed. R., § 41, 42; П. Г. Виноградов (цит. соч., стр. 136) указывает еще на привилегированное положение королевской казны, сказывающееся в том, что частные люди платили за преступления своих рабов 900 сол., а казна только выдавала раба головою (он ценился всего в 30-60 сол.) (Ед. R., § 371). Однако в других статьях эдикта Ротари королевские рабы отвечают наравне с рабами прочих свободных (Ib., § 373; 372).

115. Ed. R., § 6.

116. О вергельдах и штрафах см. Ed. Rothari. § 163, 200 и мн. др.; о выморочном наследстве см. § 158, 223; об обращении свободных женщин в королевских рабынь см. § 221 и др.; о конфискации имущества - § 231.

117. Ed. R., § 242: ср. преследование изготовителей подложных грамот (§ 243).

118. Ib, § 23-24; о герцогах см. § 20, 22, 25, 177 и мн. др.

119. Ср. § 25: "dux ... aut judex qui in loco ordinatus est а rege". Ср. словоупотребление термина "judex" еще в § 35 и др.

120. Ср. Ed. R., § 25, 251 (в § 25 - ответственность герцога или судьи, т.е. гастальда, в § 251 - ответственность скульдахия).

121. § 37, о гастальдах см. еще Ed. R., § 15, 183, 221, 271, о скульдахиях - § 15, 35, 189, 221, 374.