Пегас - не роскошь (литературные пародии)

fb2
Иванов Александрович Александр поэт

В книгу «Пегас — не роскошь» вошли стихотворные пародии Александра Иванова, написанные им в последние годы.

Весь в голубом

Меж бровями складка.

Шарфик голубой,

Трепетно и сладко

Быть всегда с тобой.

Константин Ваншенкин Мне мила любая Чёрточка твоя, Словно голубая Лирика моя. Трепетна и томна, Чуточку сладка, Несколько альбомна, Капельку горька. Я всегда с тобою. Ты всегда со мной. Небо голубое. Шарфик голубой. Быть с тобою сладко Ты мила, я мил. Острая нехватка Розовых чернил.

Мой пёс и я

Витой верёвочкой доверья

Ко мне привязан старый пёс.

Его глаза — глаза не зверя

Всё понимают нарерёд.

Он верит в то, во что я верю…

Владимир Костров Мой пёс и я! Нельзя словами Нас достоверно описать. Есть много общего меж нами — чутье и верность, ум и стать. Есть даже общее в обличье, Не то чтоб сходство, а чуть-чуть… Но ряд существенных различий Я не могу не подчеркнуть. Не курит он, хоть это жалко, А то ведь мог бы угощать. Мой пёс не ездит на рыбалку Денька на три, четыре, пять… Всё понимает он отлично, Но молчуном слывет зато. Он ест всё то, что я обычно, Но пьёт совсем, совсем не то… Короче, лишена собака Нам, людям, свойственных грехов. Но что ценней всего, однако, — не пишет, умница, стихов!

День в Гиперборее

(Юнна Мориц)

 Как у нас в Гиперборее, Там, где бегают кентавры, Соблазнительные феи Днём и ночью бьют в литавры. Там лежит раскрытый томик, Не прочитанный сатиром. Там стоит дощатый домик, Называемый сортиром. Одиссей своё отплавал, Греет пузо под навесом. Перед богом хитрый дьявол Так и ходит мелким бесом. Едут музы в Сиракузы, Не убит еще Патрокл. На Олимпе в моде блюзы, Гоголь-моголь и Софокл. Зевс в обьятиях Морфея, Вельзевул песочит зама. Незаконный сын Орфея Спит, наклюкавшись бальзама. Сел Гомер за фортепьяно, Звон идёт на всю катушку. Посреди дубравы рьяно Соблазняет бык пастушку. Пляшет плоть в обнимку с духом, Сладко чмокая и блея. А в углу, собравшись с духом, Сочиняю под Рабле я…

Покамест я…

Мы будем жить, покамест Пушкин с нами,

Мы будем жить, покамест с нами Блок…

И нищим надо подавать,

Покамест есть они на свете.

Станислав Куняев Покамест Пушкин есть и Блок, Литература нас врачует. Литература нам не впрок, Покамест Кобзев есть и Чуев. Покамест все чего-то ждут, И всяк покамест что-то ищет. Покамест нищие живут И на кладбище ветер свищет. Мы будем жить, а выйдет срок, То пусть земля нам будет пухом. И в жизни тот не одинок, Кто уважает нищих духом. Покамест жив, цени свой труд, В бессмертье душу окуная… А пародисты не умрут, Покамест не иссяк Куняев.

О пользе страданий

А в полынье, в наплыве мрака,

В воде, густеющей как мёд,

Живая плавает собака,

Стараясь выбраться на лёд…

Молчит толпа. Мальчишка хнычет,

Клубится снег. Тускнеет свет…

И все расходятся по делу.

А я — неведомо куда…

Михаил Дудин Сугроб пружинил, как подушка, Я размышлял о бытие. И вдруг увидел, как старушка Барахтается в полынье. Нет, не купается… Одета. Ручонками ломает лёд. Но грациозна, как Одетта, В воде густеющей как мёд. Как человек и как писатель Я был немало огорчен. Со мною был один приятель, И он был тоже удручен. Стояли мы. Чего-то ждали На тротуаре у столба. И сокрушенно рассуждали, Что это, видимо, судьба… Не в силах превозмочь рыданье, Я закричать хотел: «Плыви!» Но в горле — ком от состраданья, От зимней стужи и любви. И вот с отчётливостью тяжкой Я понял: близится беда… И не ошибся — над бедняжкой Сомкнулась чёрная вода. Потом и прорубь затянулась, Снежинки падали, тихи… Душа в страданье окунулась, И — потянуло на стихи.

Мини-Пушкин

Мы все свои.

К нам лишний не допущен.

Я в гении, ей-богу, не суюсь,

Но говорю,

Как ваш домашний Пушкин:

«Друзья мои,

Прекрасен наш союз!»…

Друзья,

Я стал ужасно знаменитым,

— не раз я, впрочем, был и буду битым,

Но это мне всегда на пользу шло.

Евгений Евтушенко Друзья мои! Я стал известным слишком, Меня за это незачем корить. Мы все — свои. Гоните к черту лишних, Я буду откровенно говорить. За сорок мне. Случалось, рисовался, Но дико популярности боюсь; Скажите мне, Куда я не совался?! Да и теперь по-прежнему суюсь… Уроки Братска Мною не забыты, Я на орбите, Я спешу в зенит. Не раз я, впрочем, был красиво битым, Поэтому и буду не забыт! Друзья мои, А всё-таки недаром Меня ругают недруги, сипя. Себя я подставляю Под удары, Но с неизменной пользой Для себя. Я неуёмен. Я привычен к дракам, Могу и сам кому-то припаять… Стою я Сирано де Бержераком, Стоял, стою и буду впредь стоять! И если даже Мной просчёт допущен, То кто же усомнится из друзей: Я гениален Менее, чем Пушкин, Но на бесптичье Женя — соловей!

Делай как я!

Когда, смахнув с плеча пиджак,

Ложишься навзничь на лужок,

— ты поступаешь, как Жан-Жак,

Философ, дующий в рожок.

Александр Кушнер Когда пьёшь кофе натощак И забываешь о еде, Ты поступаешь как Бальзак, Который Оноре и де. Когда в тебе бурлит сарказм И ты от гнева возбуждён, Ты просто вылитый Эразм, Что в Роттердаме был рождён. Когда, освободясь от брюк, Ложишься навзничь на диван, То поступаешь ты, мой друг, Как мсье Гюи де Моппасан. Когда ты вечером один И с чаем кушаешь безе, Ты Салтыков тире Щедрин И плюс Щедрин тире Бизе. Когда ж, допустим, твой стишок Изящной полон чепухи, То поступаешь ты, дружок, Как Кушнер, пишущий стихи.

Маясь животом

Смотрел сегодня танец живота.

Красивая девчонка, да не та,

Что спать не даст одной короткой фразой.

Восточная красавица, прости.

Восточная красавица, пусти

К непляшущей, к нездешней, к светлоглазой.

Лев Ошанин В далёкой экзотической стране, Где всё принципиально чуждо мне, Но кое-что достойно уваженья, Смотрел сегодня танец живота. Живот хорош, но в общем — срамота. Сплошное, я считаю, разложенье! Не отведя пылавшего лица, Я этот ужас вынес до конца, Чуть шевеля сведёнными губами: Восточная красавица, зачем Ты свой живот показываешь всем?! С тобой бы нам потолковать на Баме… Восточная красотка хороша! Но кровью облилась моя душа, Ведь так недалеко и до конфуза… Халат взяла бы или хоть пальто, А то нагая… Это же не то, Что греет сердце члена профсоюза! Восточная красавица, прости, Но я хотел бы для тебя найти Достойное эпохи нашей дело. Чтоб ты смогла познать любовь и труд, Но я боюсь, что этот факт сочтут Вмешательством во внутреннее тело…

Путь к мудрости

Всю ночь себя четвертовал

И вновь родился утром.

Бескомпромисно-твёрдым стал

И молчаливо-мудрым.

Алексей Марков Всю ночь себя колесовал, Расстреливал и вешал. Я так себя разрисовал, Что утром сам опешил. Зато когда наутро встал — совсем другое дело! Душою за ночь мягким стал, А тело — затвердело. Молчанье гордое храня, Я сел на одеяло. Бескомпромиссностью меня Обратно обуяло! И — дальше больше! — Мудрость вдруг Во мне заговорила. И снова ахнули вокруг: — А вот и наш мудрило!

Не до Европ

Мне рано, ребята, в европы

Дороги и трассы торить…

Ольга Фокина Мне рано в Европы, ребята, Меня не зови, Лиссабон. Мне ехать ещё рановато В Мадрид, Копенгаген и Бонн. Билет уж заранее куплен В деревню, где буду бродить. Не сетуйте, Лондон и Дублин, Придётся уж вам погодить. Мужайся, красавица Вена, Боюсь, мы не свидимся, Киль… Ведь мне, говоря откровенно, Милей вологодская пыль. Не ждите, альпийские горы, Не хнычьте, меня не виня… Какие поди разговоры В Европах идут про меня! Смеются Женева и Канны, От смеха Афины в слезах: — Мадам, вам действительно рано, Сидите в своих Вологдах…

Он может, но…

Нет, жив Дантес.

Он жив опасно,

Жив

Вплоть до нынешнего дня.

Ежеминутно,

Ежечасно

Он может выстрелить в меня.

Николай Доризо Санкт-Петербург взволнован очень. Разгул царизма. Мрак и тлен. Печален, хмур и озабочен Барон Луи де Геккерен. Он молвит сыну осторожно: — Зачем нам Пушкин? Видит бог, Стреляться с кем угодно можно, Ты в Доризо стрельни, Сынок! С улыбкой грустной бесконечно Дантес Взирает на него. — Могу и в Доризо, конечно, Какая разница, В кого… Но вдруг Лицо его скривилось, И прошептал он Как во сне: — Но кто тогда, Скажи на милость, Хоть словом Вспомнит обо мне?!..

Разговор

Бесконечными веками

— есть на то причина –

разговаривал руками

Любящий мужчина.

Римма Казакова Повстречался мне нежданно И лишил покоя. И что я ему желанна, Показал рукою. Молча я взглянула страстно, Слова не сказала И рукой, что я согласна, Тут же показала. Образец любовной страсти Нами был показан. Разговор влюбленным, к счастью, Противопоказан. А потом горела лампа, Молча мы курили, Молча думали: «И ладно, И поговорили…» Так вот счастье и куётся Издавна, веками… Всем же только остаётся Развести руками.

Дерзновенность

Жизнь коротка. Бессмертье дерзновенно.

Сжигает осень тысячи палитр.

И, раздвигая мир, скала Шопена

Во мне самой торжественно парит.

Екатерина Шевелева Здоровье ухудшалось постепенно, Районный врач подозревал гастрит. Но оказалось, что скала Шопена Во мне самой торжественно парит. Ночами я особенно в ударе, Волшебный скрип я издаю во сне; Но это просто скрипка Страдивари Сама собой пиликает во мне. И без того был организм издёрган, В глазах темно, и в голове туман… И вот уже во мне не просто орган — нашли собора Домского орган! Потом нашли палитру Модильяни, Елисавет Петровны канапе, Подтяжки Фета, галстук Мастрояни, Автограф Евтушенко и т. п. Врачи ломали головы. Однако Рентгеноснимок тайну выдает: Представьте, что во мне сидит собака Качалова! И лапу подаёт! Непросто изучить мою натуру, Зато теперь я обучаю всласть, Во-первых, как войти в литературу, И, во-вторых, — в историю попасть.

Для тех, кто спит

Спит острословья кот.

Спит выдумки жираф.

Удачи спит удод.

Усталости удав.

Яков Белинский Спит весь животный мир. Спит верности осёл. Спит зависти тапир. И ревности козёл. Спит радости гиббон. Забвенья спит кабан. Спит хладнокровья слон. Сомненья пеликан. Спит жадности питон Надежды бегемот. Невежества тритон. И скромности енот. Спит щедрости хорёк. Распутства гамадрил. Покоя спит сурок. Злодейства крокодил. Спит грубости свинья… Спокойной ночи всем! Не сплю один лишь я… Спасибо, милый Брем!

Воздаяние

Пропою про урожаи

И про Вегу, как фантаст.

Глядь, какой-нибудь Державин

Заприметит

И воздаст.

Василий Фёдоров Шёл я как-то, трали-вали, С выраженьем на лице. И подумал: не пора ли Сдать экзамен За лицей? Как-никак я дока в лирах, Правда, конкурс — будь здоров! Много этих… В вицмундирах, Как их там? Профессоров. В жар кидает… Вдруг сомлею, Не попасть бы тут в просак. По-французски не парлею, Знамо, Истинный русак! Стар Державин. Был да вышел… Как бы в ящик не сыграл… На середку тут я вышел, В груди воздуху набрал. Как запел про урожаи Да про Вегу как пошёл!.. Посинел старик Державин, Вскрикнул: «Ах!» И в гроб сошёл.

Девушки и женщины

Влюбчивый, доверчивый, земной,

Я один виновен перед вами,

Женщины, обиженные мной,

Девушки с печальными бровями.

Валентин Сорокин Влюбчивый, доверчивый, земной, Я достоин пращура Адама. Девушки, обиженные мной… Вы уже не девушки, а дамы. У одной — бедою сомкнут рот, Чистый лоб печален и бескровен. У другой — совсем наоборот: Грустные глаза, ресницы, брови. А у третьей — скулы сведены И ночами мучает одышка, А у этой — лёгкие больны И растёт разбойником парнишка. Отметелен, знойчат и фырчист,[1] Не пленённый скукой, как и все мы, Женщины, я перед вами чист, Не могу я Сразу быть со всеми! Я всех вас по-прежнему люблю, Сердце по кусочкам растащили… Только об одном судьбу молю: Только бы Жене не сообщили…

Ужин в колхозе

— Встречай, хозяйка! — крикнул Цыганов.

Поздравствовались. Сели…

В мгновенье ока юный огурец

Из миски глянул, словно лягушонок.

А помидор, покинувший бочонок,

Немедля выпить требовал, подлец…

— Хозяйка, выпей! — крикнул Цыганов.

Он туговат был на ухо.

Давид Самойлов — Никак Самойлов! — крикнул Цыганов (он был глухой). — Ты вовремя, ей-богу! Хозяйка постаралась, стол готов, Давай закусим, выпьем понемногу… А стол ломился! Милосердный бог! Как говорится: всё отдай — и мало! Цвели томаты, розовело сало, Мочёная антоновка, чеснок, Баранья ножка, с яблоками утка, Цыплята табака (мне стало жутко), В сметане караси, белужий бок, Молочный поросёнок, лук зелёный, Квашёная капуста! Груздь солёный Подмигивал как будто! Ветчина Была ошеломляюще нежна! Кровавый ростбиф, колбаса салями, Телятина и рябчик с трюфелями, Лежали перепёлки как живые, Копчёный сиг, стерлядки паровые, Внесли в бочёнке красную икру! Лежал осётр! А дальше — что я вижу! — Гигант омар (намедни из Парижа!) На блюдо свежих устриц вперил глаз… А вальдшнепы, румяные как бабы! Особый запах источали крабы, Благоухал в шампанском ананас!.. «Ну, наконец-то! — Думал я. — Чичас! Закусим, выпьем, эх, святое дело!» (В графинчике проклятая белела!) Лафитник выпить требовал тотчас! Я сел к столу… Смотрела Цыганова, Как подцепил я вилкой огурец, И вот когда, казалось всё готово, Тут Иванов (что ждать от Иванова?!) Пародией огрел меня, подлец!..

Я и Соня, или более чем всерьёз

Мог ногой

Топнуть

И зажечь

Солнце…

Но меня

Дома

Ждёт

Лорен Софа.

Роберт Рождественский Из книги «Всерьёз»… А меня Дома Ждёт Лорен Соня. Мне домой Топать — Что лететь К солнцу. А она В слёзы, Скачет как мячик: — Что ж ты так Поздно, Милый мой Мальчик? Я ей Спокойно: — Да брось ты, Соня… Постели койку И утри Сопли. А она плачет, Говорит: — Робик!.. — И — долой платье, И меня — в лобик… Задремал Утром, Так устал За ночь… Вдруг меня Будто Кто-то Хвать За нос! Рвут меня Когти, Крики: — Встань, соня! Я тебе, Котик, Покажу Соню!!

Али я не я

Окати меня

Алым зноем губ.

Али я тебе

Да совсем не люб?

Борис Примеров Как теперя я Что-то сам не свой. Хошь в носу ширяй, Хошь в окошко вой. Эх, печаль-тоска, Нутрянная боль! Шебуршит мысля: В деревеньку, что ль? У меня Москва Да в печенках вся. И чего я в ей Ошиваюся?.. Иссушила кровь Маета моя. И не тута я, И не тама я… Стал кумекать я: Аль пойти в собес? А намедни мне Голос был с небес: — Боря, свет ты наш, Бог тебя спаси, И на кой ты бес Стилизуисси?!..

Поездка

Давай, любимая, начнём,

Как говорится, всё сначала…

Пусть по Каляевской везёт

Нас вновь троллейбус двадцать третий…

За наш проезд, за нас двоих

Я в кассу брошу две монетки.

И вспыхнет свет в глазах твоих,

Как солнышко на мокрой ветке.

Михаил Пляцковский Я столько раз звонил тебе, Ты на звонки не отвечала. Давай войдем в троллейбус «б» И всё начнем с тобой сначала!.. Сияет солнце в синеве, Копеек горсть ладонь ласкает. Беру четыре (две и две) И в щёлку кассы опускаю. Тень грусти на лице моём Ты взглядом жалобным поймала. Да, если едем мы вдвоём, То одного билета мало. Постой-ка… Три копейки есть, Ещё одна… Всего — четыре. Прекрасно, что мужская честь Ещё жива в подлунном мире! А я — мужчина и поэт! На небе ни единой тучки. Держи, любимая, билет. Я знаю, ты отдашь с получки… Люби меня и будь со мной, Поездка снова нас связала. Как? У тебя был проездной?! Ну что ж ты сразу не сказала…

О пользе скандалов

Что делать со стихами о любви,

Закончившейся пошленьким скандалом?

Не перечитывая, разорви,

Отдай на растерзание шакалам.

Евгений Долматовский Ни разу малодушно не винил Я жизнь свою за горькие уроки… Я был влюблён и как-то сочинил Избраннице лирические строки.. Скользнула по лицу любимой тень, И вспыхнул взгляд, такой обычно кроткий… Последнее, что видел я в тот день, Был чёрный диск чугунной сковородки. Скандал? Увы! Но я привык страдать, Поэтам ли робеть перед скандалом! А как же со стихами быть? Отдать На растерзанье критикам-шакалам? Насмешек не боюсь, я не такой; Быть может притвориться альтруистом, Свои стихи своею же рукой Взять и швырнуть гиенам-пародистам? Но я мудрей и дальновидней был, Я сохранил их! И в тайник не спрятал. Не разорвал, не сжёг, не утопил, Не обольщайтесь — я их напечатал!

Пенелопа

Её улыбка неземная

Звучит, как исповедь моя…

И Афродита это знает

И не уходит от меня.

Андрей Дементьев, «Афродита» Хоть о себе писать не ловко, Но я не даром реалист; Ко мне пристала Пенелопа Как, извиняюсь, банный лист. Она такая неземная, И ясный взгляд, и чистый лоб. И я, конечно, это знаю: Что я, не знаю Пенелоп?! Я долго думал: в чём причина Моих успехов и побед? Наверно, я такой мужчина, Каких и в Греции-то нет…. До этого была Даная… За мной ходила целый год. И Афродита это знает, Но от меня не отстает. Шла бы ты домой, Пенелопа!

Та и эта

Так шагаешь по свету

Через всю красоту.

Полюбил бы и эту,

Полюбил бы и ту.

Марк Лисянский Много женщин на свете, Жизнь моя в суете… То мне нравятся эти, То мне нравятся те. Я шагаю по свету, Обгоняя мечту, Вспоминаю про эту, Забывая про ту. Как и должно поэту, На пути, на лету, Забываю про эту, Вспоминая про ту. Многократно воспета Мною их красота! Впрочем, кажется, эта Все же лучше, чем та. Не внимая совету, Я лелею мечту, Как, имея и эту, Сохранить бы и ту! Так шагаю по свету Со своей маятой. А оглянешься — нету! Нет ни этой, ни той…

Стоеросовый дубок

Днём весенним, таким жаворонистым,

Я на счастье пожалован был…

Колоколило небо высокое…

Раззелёным дубком стоеросовым

Возле деда я выстоял год.

Владимир Гордейчев Лягушатило пруд захудалистый, Булькотела гармонь у ворот. По деревне, с утра напивалистый, Дотемна гулеванил народ. В луже хрюкало свинство щетинисто, Стадо вымисто перло с лугов. Пастушок загинал матерщинисто, Аж испужно шатало коров. Я седалил у тына развалисто И стихи горлопанил им вслед. На меня близоручил мигалисто Мой родной глухоманистый дед. — Хорошо! — бормотал он гундосово, Ощербатя беззубистый рот. — Только оченно уж стоеросово, Да иначе и быть не могёт…

Обзор

С детских лет и мне завет завещан

Скромности. Его я берегу…

Но я видел раздеванье женщин

На крутом рассветном берегу.

Евгений Винокуров Бесконечной скромностью увенчан, В размышленьях проводящий дни, Наблюдал я раздеванье женщин, Не нарочно — боже сохрани! Небосвод безбрежен был и ясен, Вжавшись в землю я лежал за пнём, Притаившись. Был обзор прекрасен, Слава богу, дело было днём. Весь сосредоточен, как дневальный, Я сумел подметить, что хотел: Эллипсообразны и овальны Впадины и выпуклости тел! Искупались… Волосы намокли. Высохли. Оделись. Я лежу. Хорошо, что с детства без бинокля Я гулять на речку не хожу!

Посвящение Ларисе Васильевой…

Я оставляю это дело

Верней, безделицу — стихи.

Вот только пародист в убытке,

А он с меня не сводит глаз…

Но он утешится, неверный,

С другим, а может быть, с другой…

Лариса Васильева «Посвящение Александру Иванову» Увы, сатиры нет без риска, С годами множатся грехи… Ужель Васильева Лариса Перестает писать стихи!.. Неужто буду я в убытке И пробил мой последний час?… И впрямь ее творений слитки Дороже золота подчас. Прощай, созданье дорогое, Мы были вместе столько лет! С другим, тем более с другою Вовек я не утешусь. Нет, Я жить могу и дальше смело, Мне не пристала роль скупца: Того, что ты создать успела, С лихвой мне хватит до конца!

Душа в теле…

Как возможно с гордою душой

Целоваться на четвертый вечер

И в любви признаться на восьмой?!

Пусть любовь начнется. Но не с тела,

А с души, вы слышите, — с души!

Эдуард Асадов Девушка со взглядом яснозвездным, День настанет и в твоей судьбе. Где-то, как-то, рано или поздно Подойдет мужчина и к тебе. Вздрогнет сердце сладко и тревожно. Так чудесны девичьи мечты! Восемь дней гуляйте с ним — и можно На девятый перейти на «ты». Можно день, допустим, на тридцатый За руку себя позволить взять. И примерно на шестидесятый В щеку разрешить поцеловать. После этого не увлекаться, Не сводить с мужчины строгих глаз. В губы — не взасос! — Поцеловаться В день подачи заявленья в загс. Дальше важно жарких слов не слышать, Мол, да ладно… Ну теперь чего ж… Ты скажи: — покеда не запишуть, И не думай! Погоди… Не трожь!.. Лишь потом, отметив это дело, Весело, с родными, вот теперь Пусть доходит очередь до тела. Все законно. Закрывайте дверь.

Бес соблазна

Посмотрите, как красиво эта женщина идет!

Как косынка эта синяя этой женщине идет!

Посмотрите, как прекрасно с нею рядом я иду.

Как и бережно и страстно под руку ее веду!

Евгений Храмов Посмотрите! Не напрасно вы оглянитесь, друзья! Эта женщина прекрасна, но еще прекрасней я! Эта женщина со мною! Это я ее веду! И с улыбкой неземною это с нею я иду! Посмотрите, как сияют чудных глаз ее зрачки! Посмотрите, как сверкают на моем носу очки! Как зеленое в полоску этой женщине идет! Как курю я папироску, от которой дым идет! Я не зря рожден поэтом, я уже едва дышу, Я об этом, я об этом непременно напишу! Я веду ее под ручку из музея в ресторан. Авторучка, авторучка мне буквально жжет карман! Я иду и сочиняю, строчки прыгают, звеня, Как прекрасно оттеняю я ее, она — меня! Мы — само очарованье! И поэзия сама — способ самолюбованья, плод игривого ума…

Компромисс…

Когда б любовь мне солнце с неба стерла,

Чтоб стали дни туманней и мрачней,

Хватило б силы взять ее за горло

И задушить. И не писать о ней!

Владимир Солоухин Итак, любовь. Восторг души и тела. Источник вдохновенья, наконец! И все ж был прав неистовый Отелло: «Молилась ли ты на ночь?..» И — конец. И у меня случилось так. Подперло. Она сильна как смерть. Но я сильней. Хватило б силы взять ее за горло И задушить. И не писать о ней! Но, полиставши уголовный кодекс, Сообразил, что и любовь права. И плюнул я тогда на этот комплекс. И я свободен. И любовь жива.

Божественная комедия

А потом — ногами и руками

Оттолкнусь

— и в небо улечу!..

А я кусаю воздух вешний,

Я в небо лезу,

Как в окно!..

Глеб Горбовский Когда меня враги распяли, От дикой зависти дрожа, Вы, паразиты, Крепко спали, Как спят Ночные сторожа. А я висел, Кусая воздух И поминая божью мать… Потом Бракованные гвозди Стал потихоньку вынимать. Прыжок мой был весьма удачен, Я понял: Больше не хочу! А ну вас всех к чертям собачьим!. Все надоело — улечу! Теперь Я высоко чертовски! Глотаю воздух, как насос…. Зови меня Иисус Горбовский, А если хочешь — Глеб Христос.

Глоток

(Белла Ахмадулина)

 Проснуться утром, грешной и святой, Вникать в значенье зябкою гортанью Того, что обретает очертанья Сифона с газированной водой. Витал в несоразмерности мытарств Невнятный знак, что все это неправда, Что ночью в зоосаде два гепарда Дрались, как одеяло и матрац. Литературовед по мне скулит, Шурша во тьме убогостью бумаги, Не устоять перед соблазном влаги Зрачком чернейшим скорбно мне велит. Серебряный стучался молоток По лбу того, кто обречен, как зебра Тщетою лба, несовершенством зева Не просто пить, но совершать глоток! Престранный гость скребется у дверей, Блестя зрачком, светлей аквамарина. О, мой Булат! О, Анна! О, Марина! О, бедный Женя, Боря и Андрей! Из полумрака выступил босой Мой странный гость, чья нищая бездомность Чрезмерно отражала несьедобность Вчерашних бутербродов с колбасой. Он вырос передо мной, как вырастают за ночь грибы в убогой подмосковной роще, его ослепительно белое лицо опалило меня смертным огнем, и я ожила. Он горестно спросил: «Еще стаканчик?» Ошеломленная, плача от нежности к себе и от гордости за себя, я хотела упасть на колени, но вместо этого запрокинула голову и ответила надменно: «Благодарю вас, я уже…» Спросила я: — Вы любите театр? — Но сирый гость не возжелал блаженства, В изгибах своего несовершенства Он мне сказал: — Накиньте смерть ондатр! Вскричала я: — Вы, сударь, не Антей! Поскольку пьете воду без сиропа, Не то что я. Я от углов сиротства Оберегаю острие локтей. Высокопарности был чужд мой дух, Я потянулась к зябкости сифона, А рядом с ним четыре граммофона Звучанием мой услаждали слух. Вздох утоленья мне грозил бедой За чернокнижья вдохновенный выпорх! О чем писать теперь, когда он выпит, Сосудик с газированной водой?!..

Крик рака

Я ли не мудр: знаю язык

— карк врапа,

Я ли не храбр: перебегу

Ход рака…

Виктор Соснора Я начинаю. Не чих (чу?): Чин чином. То торс перса (Аттила, лей!) Грех греки? Не гамаюна потомок юн: Крем в реку, Как козлоногу в узде узд? — Злоб зуды. Ироник муки, кумиров кум — крик рака. Не свист стыдобы, не трут утр, Карк крика. Не кукареку в реке (кровь!), Корм греке… Неси к носу, а вы — косой, Вам — кваса. Добряк в дебри — бродягам бедр — суть всуе, И брадобрею гибрид бедр — бром с бренди. У вас зразы (и я созрел!) Псом в сопот. А языкается заплетык — нак тадо.

К портрету Г

(Татьяна Глушкова)

По мотивам книги стихов «Белая улица»…

 Ты хочешь поэтессой стать? Так стань! Куда как легче! Проще нет занятья, Ты изучи, что создали собратья, Усердно наклонив над книгой стан. У одного возьми размер и ритм, А у другой — стиха закаменелость, У третьего возьми метафор смелость, А у четвертой — необычность рифм. Возьми лучину, канделябр, свечу, Добавь сердечных мук, усталость, горечь, Истории (одобрит Пал Григорьич!), Пегаса, кваса, спаса и парчу. Смешай все это, не сочти за труд, Пиши смелей, учтя мои советы, Не так уж он и сложен, путь в поэты… Сдавай в печать. Не бойся! Издадут!

Бедный безлошадник

Шли валуны

Под изволок…

Как петушиный хохолок,

Пырей от солнца красноватый

Качался в балке…

Пахло мятой…

Холмов

Косматая гряда

Тянулась к западу, туда,

Где пруд,

Задумчивый, печальный,

Лежал………..

— Отсель, — сказал геодезист,

— грозить мы будем бездорожью!

Лев Кондырев На берегу пустынных волн Стоял я, Тоже чем-то полн… И вдаль глядел. Стояло лето. Происходило что-то где-то. Я в суть вникать не успевал, Поскольку мыслил. Не зевал, Как Петр Первый. Отовсюду Шли валуны. Качалась ель. И мне подумалось: я буду Грозить издателям отсель! Закончил мыслить. Прочь усталость! Сел на валун. Мне так писалось, Как никогда! Смешать скорей Курей, пырей и сельдерей. Все, что мелькает, проплывает, Сидит, лежит и навевает Реминисценции. Увы, Не избежать, как видно, снова Ни в критике разгона злого, Ни унизительной молвы. Меня ли Тем они обидят?! Да я чихал! Пускай увидят, Как, глядя в синюю волну, Я сочинял Пять тысяч строк! Таких пять тысяч За одну Я променял бы. Если б мог…

Хлопцы и шекспиры

Не надо, хлопцы, ждать шекспиров,

Шекспиры больше не придут.

Берите циркули, секиры,

Чините перья — и за труд….

Про Дездемону и Отелло

С фуфайкой ватной на плече.

Михаил Годенко Не надо, хлопцы, нам шекспиров, Они мой вызывают гнев. Не надо гениев, кумиров, Ни просто «гениев», ни «евг». Неужто не найдем поэта, Не воспитаем молодца, Чтоб сочинил он про Гамлета И тень евонного отца! Да мы, уж коль такое дело, Не хуже тех, что в старину… И мы напишем, как Отелло Зазря прихлопнуло жену. Все эти творческие муки В двадцатом веке не с руки. Все пишут нынче! Ноги в руки, Точи секиру и секи! Вот так навалимся всем миром, Нам одиночки не нужны! И станем все одним шекспиром, Не зря у нас усе равны!

После сладкого сна

Непрерывно,

С детства,

Изначально

Душу непутевую мою

Я с утра кладу на наковальню,

Молотом ожесточенно бью.

Анисим Кронгауз Многие (писать о том противно; Знаю я немало слабых душ!) День свой начинают примитивно — чистят зубы, Принимают душ. Я же, встав с постели, Изначально Сам с собою начинаю бой. Голову кладу на наковальню, Молот поднимаю над собой. Опускаю… Так проходят годы. Результаты, в общем, неплохи: Промахнусь — берусь за переводы, Попаду — сажусь писать стихи…

Все может быть

Я Микеланджело, быть может,

Родившийся опять на свет.

Я, может быть, Джордано Бруно

Или Радищев новых лет.

Дмитрий Смирнов Все может быть. Да, быть все может. Поставят столб. Вокруг столба, Который хворостом обложат, Сбежится зрителей толпа. Произнесет сурово слово Литературоведов суд. Поэта Дмитрия Смирнова Из каземата принесут. И к делу подошьют бумажки И, давши рвению простор, Литфонд торжественно бедняжке Вручит путевку на костер. Сгорит Смирнов… Великий боже, Ты воплям грешника не внял… За что его? А все за то же: За то, что ересь сочинял.

Сам себе звезда

И снова на дорогу

Один я выхожу.

Какая это мука,

Когда рука молчит,

Когда звезда ни звука

Звезде не говорит.

Егор Самченко Я вышел на дорогу Один без дураков. Пустыня внемлет богу, Но я-то не таков! Лежит на сердце камень, А звезды ни гугу… Но уж зато руками Я говорить могу! У классиков житуха Была… А что у нас? Заместо глаза ухо, Заместо уха глаз… Мне, правда, намекали, Мол, не пиши ногой, Не говори руками, А думай — головой!

Уход Фонякова из дома рано утром по своим делам

Парк пел и плакал на ветру

До полшестого,

Хватились в доме поутру:

Нет Льва Толстого.

Куда ж девался Лев Толстой?

Ведь не иголка…

Ведь как-никак — «Война и мир»

И «Воскресенье»…

Илья Фоняков Парк пел и плакал на ветру, Выл бестолково. Хватились в доме поутру: Нет Фонякова! В саду следы от башмаков… Стол, кресло, полка. Куда ж девался Фоняков? Ведь не иголка. Вон приготовлена еда И стынет кофе. Неужто сгинул навсегда, Как на Голгофе?! Все в панике, кричат: «Эге!» Ворон пугают. Ведь как-никак спецкор «ЛГ», Стихи слагает! Неужто вышел просто так И не вернется? Ведь он писатель как-никак, Он издается! Ушел, быть может, как Толстой, Судьбу почуяв? Ведь как-никак не Островой, Не Феликс Чуев! И только дворник дед Егор Стоит смеется: — да просто вышел он во двор, Сейчас вернется…

На пути к себе

Говорят, что плохая примета

Самого себя видеть во сне.

Прошлой ночью за час до рассвета

По дороге я встретился мне

Вадим Шефнер Безусловно не веря приметам, Чертовщиной мозги не губя, Тем не менее перед рассветом По дороге я встретил себя. Удивился, конечно, но все же Удивления не показал. Я представился: «Шефнер». Я тоже Поклонился и «Шефнер» сказал. Мы друг другу понравились сразу. Элегантны и тот и другой. Я промолвил какую-то фразу, Я ответил и шаркнул ногой. Много в жизни мы оба видали, Но свидание пользу сулит. Я себе рассказал о Дедале, Я поведал себе о Лилит. Я и я очарованы были, Расставались уже как друзья. Долго шляпы по воздуху плыли, Долго я улыбался и я. К чудесам мы приучены веком, Но такое — не просто суметь! С умным, знаете ли, человеком Удовольствие дело иметь!

Песня без слов

Не ведая мотива,

Не зная слов, пою.

А песнь легка на диво

И вся — про жизнь

Мою.

Лев Озеров Без всякого мотива, Без всяких слов пою. И это все на диво Коллегам издаю. Но вдруг один Читатель Мне прошептал, Скорбя: Когда нет слов, Приятель, Ты пой, но про себя…

Кремень с гаком

(Егор Исаев)

По мотивам поэмы «Даль Памяти»

 А день-то бы-ы-л! Не день, А праздник вечный, Коси, коса! А что ж, оно ведь так! А что коса? Коса, она, конечно, Не гак. А гак-то как? И то сказать, Со смаком! А смак — он что? Да просто — смак и смак. Не упредишь, Ведь он-то — гак за гаком! — Изглубока, горстьми, На то и гак! А ежли конь? Он что? Да тут и вовсе, Навроде да. Не конь, а помело. Куда за ним? Да некуда… А возит! Оно ведь так. Куда ж его?.. Тягло Из тех времен… А без тягла? Не в паре ж Тащиться с ним! А душу — распотеешь! И — градус внутрь! Нутро — его ожваришь — и с перецоком — в тень! А гак-то где ж? Забыли, что ль? Куда там! Не иголка, Степану что? И Нюрка — нипочем. Не охмуришь! Оно ведь не без толку, Не в баню! Не заманишь калачом. Поехали! Да те ль они, ворота? А ну-ка, тпру! Ищи их, тормоза… И — вот оно! С налета, с поворота — кувырк! — Разрыв-трава, кремень-слеза.

Голос из вигвама

У больших озер когда-то

Жил индеец Нанабозо,

Был он сильным, мудрым,

Смелым — настоящим храбрецом.

Научил людей он делать

Стрелы, лодки из бересты,

Разводить огонь и сеять

Кукурузу на полях…

Владимир Торопыгин «Индеец Нанабозо» В современном Ленинграде Есть Владимир Торопыгин, Обаятельный мужчина И талантливай поэт. Правда, он не только пишет, Он, бывает, и читает, Как-то «Песнь о Гайавате» Прочитал случайно он. Сочинение Лонгфелло Перевел прекрасно Бунин, Хмурый, замкнутый мужчина, Но талантливый поэт. Призадумался Владимир По прозванью Торопыгин И сказал жене он: «Сквау, Вот как надобно писать!» Не в стране оджибуэев… — В несравненном Комарове В окруженье бледнолицых За работу он засел. Сидя в творческом вигваме, Сочинил про Нанабозо, Посвятить забыв Лонгфелло Эти чудные стихи.

Архивная быль

Терпенья и мужества впрок накопив

И перед судьбою смиренья,

Спускайся, верней, поднимайся в архив,

Спроси номерное храненье…

Владимир Рецептер, «Архив» Терпенья и мужества впрок накопив, Душою возвышен и тонок, Как ныне сбирается прямо в архив Наш интеллигентный потомок…. Хватило бы только старанья и сил В бесценные вникнуть страницы… И вдруг, замирая, потомок спросил: — А где тут Рецептер хранится? Хранитель архива, бессмертных кумир, Сказал ему: — Сам удивляюсь! Здесь Пушкин, там Хаустов, ниже — Шекспир, Рецептера нет, извиняюсь! — Да как же! — Воскликнул потомок, дрожа И мысленно с жизнью прощаясь. — Ты режешь, папаша, меня без ножа, Ведь я ж по нему защищаюсь! Он столько гипотез и столько идей, Как помнится, выдвинул славных, Что должен среди знаменитых людей В архиве пылиться на равных! Ответил хранитель, взглянув из-под век, Спокойным стараясь казаться: — Не лучше ли Вам, молодой человек, За первоисточники взяться…

Эксперимент

Распад во много тысяч лет

Эквивалентен дням разлада,

Ведь человек не элемент,

Недели хватит для распада.

Виктор Парфентьев Со вторника эксперимент Как начался, так не кончался… И так как я не элемент, То к понедельнику распался. Глядела горестно жена Глазами обреченной птицы, Как быстро муж распался на Элементарные частицы. Непрочен наш материал, Точней, он вовсе пустяковый… И по частицам собирал Меня инспектор участковый. Не зря один интеллигент Сказал, сомнения развеяв: — Сдается, это элемент, Не знал о коем Менделеев…

Расплата

Быть может, я, сегодняшний, не прав,

И женщина совсем не виновата.

Быть может, на меня за грубый нрав,

Как самосвал, наехала расплата?

Владимир Сергеев Быть может, я опасность прозевал, А может быть, дорога виновата, Но на меня наехал самосвал, И я подумал: вот она, расплата! За то, что был я с женщинами крут, За грубый нрав — солдат ведь, не овечка. В стихи мои доныне так и прут Соленые солдатские словечки… И я сказал, отряхивая пыль И глядя на обломки самосвала: — Вы верьте мне. Так было. Это — быль. Хоть не могло так быть И не бывало…

Плоды вдохновения

С лозы моей две виноградины

Твоими глазами украдены.

Два персика. Яблока два.

Вчера увела ты ручьи.

Теперь они — косы твои.

Раим Фархади Ты месяц ко мне приходила. Весь месяц по саду ходила. Теперь я по саду брожу. Тебя вспоминая, дрожу. Две дыни. Четыре арбуза. (Еще называется — муза). Урюка шестнадцать мешков. С айвой шестьдесят пирожков. Не зря ты ходила по саду… Двенадцать кг винограду. И персиков восемь кг. Да центнер кизила. Эге! Приехала ты на пегасе. Он крыльями хлопал и пасся… Расходов моих на фураж Уже не окупит тираж. Какие жестокие пытки — подсчитывать скорбно убытки! Как после набега хазар Мне не с чем спешить на базар. Однако и дал же я маху! Не бросить ли рифмы к аллаху… Спокойно дехканином жить — дешевле, чем с музой дружить…

Кое-что о потолке

Выпью вечером чаю,

В потолок посвищу.

Ни о ком не скучаю.

Ни о чем не грущу.

Вадим Кузнецов Я живу не скучаю, Сяду в свой уголок, Выпью вечером чаю И плюю в потолок. От волнений не ежусь, Мне они нипочем. Ни о чем не тревожусь И пишу ни о чем… Выражаю отменно Самобытность свою. Посижу вдохновенно И опять поплюю. Наблюдать интересно, Как ложатся плевки… Да и мыслям не тесно, Да и строчки легки. Чтим занятия те мы, Что пришлись по нутру. Есть и выгода: темы С потолка я беру. И плевать продолжаю Смачно, Наискосок. Потолок уважаю! К счастью, мой — не высок…

Что делать?

Мой первый ненаглядный человек

Был молод, и умен, и человечен…

А мой второй мужчина был красив.

И были годы, полные тревоги…

А третий мой мужчина — был ли он?

И кто он был? Да разве в этом дело!

Нина Королева Я первого забыла. И второй Из памяти ушел, как в лес охотник… А первый, между прочим, был герой. Второй был мореплаватель. Нет плотник! Мой третий был красив. Четвертый — лыс, Но так умен, что мне с ним было тяжко. Мой пятый строен был, как кипарис, И жалко, что загнулся он бедняжка… Шестой, седьмой, восьмой… Да что же я? Что обо мне подумают отныне? Ведь это все не я, а лишь моя Лирическая слишком героиня! Что делать мне? И что мне делать с ней? Пора бы ей уже остановиться… Мне кажется, необходимо ей Немедленно в кого-нибудь влюбиться!

С кем поведешься

Меня не так пугают психи

— они отходчивы,

Смелы.

Боюсь восторженных и тихих:

Одни глупы,

Другие злы.

Евгений Антошкин Не всем дано понять, возможно, Полет Возвышенных идей. И мне тоскливо и тревожно Среди Вменяемых людей. Совсем другое дело — психи! Порой буйны, Порой тихи. С каким они восторгом тихим Бормочут вслух Мои стихи! Их жизнь близка мне и знакома, Я среди них Во всей красе! Я им кричу: — У вас все дома? — Они в ответ кричат: — Не все! Да разве выразить словами То, как я Удовлетворен. Ведь я и сам — но между нами! — С недавних пор Наполеон!

Плоды благодушия

До чего ж я благодушен!

Всех люблю,

И все правы…

Так бы сам себя и скушал,

Начиная с головы.

Олег Тарутин Жизни уровень возросший И меня не обошел. До чего ж я стал хороший! Всех на свете обошел! У меня есть друг-читатель, До чего ж И он мне мил! Я сказал ему: «Приятель, Слушай, что я сочинил!» Но меня он не дослушал И сказал: «Да ты, увы, Сам себя Уже покушал, Начиная с головы…»

Пропавший день

Тиха вечерняя равнина,

Звезда вспорхнула надо мной.

Весь день душа была ранима

Красивой женщиной одной.

Александр Шевелев Я пробудился в девять двадцать, Сказав себе: «Пора вставать!» Поел и вышел прогуляться Примерно в десять сорок пять. Пешком по Невскому я влекся, Порхало солнце надо мной. В двенадцать десять я увлекся Красивой женщиной одной. Пошел за нею. Вдохновенье Снедало грудь. Глаза зажглись. И — о волшебное мгновенье! — В семнадцать тридцать мы сошлись У гастронома. Так ранима Была душа на склоне дня!.. Она прошла с улыбкой мимо И не заметила меня. Пришел домой я, дверью хлопнул И понял, севши на диван, Что я, дурак, весь день ухлопал На изнурительный роман.

Бесовское штучки

На лугу, где стынут ветлы,

Где пасутся кобылицы,

Обо мне ночные ведьмы

Сочиняют небылицы.

Юрии Панкратов Нечестивы и рогаты, Непричесаны и сивы, Прибывали делегаты На конгресс нечистой силы. Собрались в кружок у дуба И мигали виновато, Все пытали друг у друга: — Братцы, кто такой Панкратов?! Ведьм немедля допросили: — Что за шутки, в самом деле? — Но они заголосили: — Ночью мы не разглядели!.. Домовой пожал плечами, В стенограмме бес напутал. Водяной сказал, скучая: — Может, кто его попутал?.. Делегаты повздыхали: — Тут сам черт сломает ногу! И хвостами помахали, И послать решили… К богу!.. Обижаться я не вправе, Но придется потрудиться, О своей чертовской славе Распуская небылицы.

Восточное пристрастье…

Под солнцем — горы в белой дымке,

Под снегом — теплая земля,

И липы на Большой Ордынке,

И в Ереване — тополя…

Елена Николаевская… Нет, что ни говори, недаром, Дыханья не переводя, Сижу, с волнением и жаром Стихи друзей переводя. Как свет, как ощущенье счастья, Вошло, как видно, в плоть мою Вполне восточное пристрастье: Все что увижу — то пою… Живут в Армении армяне, Грузины в Грузии живут, В Москве в «Ромэн» живут цыгане, Они танцуют и поют. У молодых соседей — Надька, Дочурка, ростом не видна. И в Киеве, конечно, дядька, А в огороде — бузина. Один мой друг, явив отвагу, Сказал мне, осушив стакан: — Переводи, но не бумагу, Прошу тебя, Елена-джан!

Сколько будет дважды два

Я немало дорог истоптал в этом мире,

И на собственной шкуре я понял зато:

Дважды два — не всегда в нашей жизни четыре,

А порою — и пять.

А бывает — и сто.

Лев Куклин Я когда-то мечтал Инженером стать горным, В этом деле хотел получить я права. Но везде мне вопрос задавали упорно: — Сколько будет, товарищ Куклин, Дважды два? — Пять! — Всегда отвечал я упрямо и гордо, В эту цифру вложив темперамент и злость. Инженером, увы, а тем более горным, К сожалению, Так мне и не довелось… Я хотел быть актером, врачом и матросом, Стать ботаником чуть не решил я едва. И повсюду меня изводили вопросом: — Сколько будет, товарищ Куклин, Дважды два? Улыбались, не то еще, дескать, Мы спросим… Стал везде отвечать я по-разному всем: «шесть», «одиннадцать», «тридцать один», «сорок восемь», Как-то сам удивился, ответив: «сто семь!» Кто, не помню, Помог мне однажды советом, Поклониться советчику рад и сейчас: — Ваш единственный путь — становиться Поэтом, Ибо уровень знаний подходит как раз… И с тех пор я поэт. Сочиняю прилично. Издаюсь, исполняюсь, Хоть в мэтры бери… Я, конечно, шутил, ибо знаю отлично: Дважды два — как известно и школьнику — три!

Тайна жизни

Я часто замираю перед тайной.

Ей имя — жизнь…

В разрядах молний, в грохоте грозовом,

В рассоле огнедышащей планеты

Родился крохотный комочек жизни

— икринка, сгусток…

Василий Захарченко Я часто замираю перед тайной, Я бы назвал ее — преображенье. Загадочнее тайны нет нигде…. Немыслимо бывает пробужденье: Глаза разлепишь — что за наважденье? — Лежать лежишь, но неизвестно где… А в голове — все бури мирозданья, Да что там бури — просто катаклизмы, Как написал бы Лавренев — разлом! Глаза на лбу, в них молнии сверкают, Язык шершавый, в членах колотун, Ни встать, ни сесть, Во рту бог знает что, Не то ваала пасть, не то клоака, Выпрыгивает сердце из груди, И что вчера случилось — помнишь смутно… И тут, я вам скажу, одно спасенье, Верней сказать, единственное средство. Берешь его дрожащими руками В каком-нибудь вместительном сосуде, Подносишь к огнедышащему рту!.. Струится он, прохладный, мутноватый, Грозово жгучий, острый, животворный!.. Захлебываясь, ты его отведал, И к жизни возвратился, и расцвел! Есть в жизни тайна! Имя ей — рассол.

Звездный час

Мне снилось: я — Анна Маньяни

Не в этом, а в давнем году.

А мы втроем сидели на крыльце.

Жевали хлеб и огурцом хрустели.

Надежда Полякова Я мыла пол, набрав ведро воды. Задрав подол, махала тряпкой хмуро. Но кто-то вдруг меня окликнул: — Нюра! Маньяни! Кинь ведро да подь сюды! Жужжали мерзко мухи над крыльцом, Ступеньки полусгнившие стонали. В сенях, разумши, Клава Кардинале Хрустела малосольным огурцом. Пивной функционировал ларек, По радио стонал какой-то тенор, И встряла в разговор Лизуха Тейлор: — Не скинуться ли нам на пузырек? Сообразили. Сбегали. Вина С устатку выпить, видит бог, неплохо. А Сонька-то Лорен — ну не дуреха! — Кричит: — Я не могу без стакана! Светило солнце. Колосилась рожь. А мы сидели… Вдруг в разгаре пира Свет застила фигура бригадира, Который был на Бельмондо похож. — Мы звезды! — Завопили мы. — И где Тебя носило?.. Подгребай скорее!.. — Он молча к каждой подошел, зверея, И, развернувшись, врезал по звезде.

На задворках

Выйдешь на задворки

И стоишь как пень:

До чего же зоркий,

Лупоглазый день!

А потянешь носом

— ух ты, гой еси!..

Евгений Елисеев Кто-то любит горки, Кто-то — в поле спать. Я люблю задворки — чисто благодать! Дрема дух треножит Цельный божий день. Всяк стоит как может, Я стою как пень. Думать — энто точно — лучше стоя пнем Вислоухой ночью, Лупоглазым днем. Бьешься над вопросом, Ажно вымок весь. А потянешь носом — хоть топор повесь. Хорошо, укромно, Как иначе быть… Тут мысля истомна — инда да кубыть. Если ж мыслей нету, Господи спаси, Выручить поэта Может «гой еси»!

Смертельный номер

Весна, весна, — хоть горло перережь,

Весна

— хоть полосни себя по венам.

И жизнь была — заполненная брешь,

Любовь была — случайна и мгновенна.

Лада Одинцова Себя я странно чувствую весной: Весна — а я ищу глазами ветку. Веревку взять бы, в петлю — головой И — ножками отбросить табуретку… Без этих грез я не живу и дня, Приходит лето, соловьям не спится. Кто в отпуск, кто на дачу, А меня Преследует желанье утопиться. Про осень я уже не говорю. До одури, до головокруженья Я вся в огне, Я мысленно горю, Испытывая зуд самосожженья! Мне хочется зимою в ванну лечь, Не совладав с мгновенною любовью, Вскрыв бритвой вены, Медленно истечь Горячей поэтическою кровью… Вы не волнуйтесь! Это я шучу, Не забывая дать себе отсрочки. О смерти бойко в рифму щебечу, Слова изящно складывая в строчки…

Да-с!

Жаль, русская речь оскудела.

За что? За какие грехи?

Поэты мудрят и морочатся,

Как режиссеры в кино…

А мне, право, к Пушкину хочется…

Сергей Баруздин Пришел я к товарищу Пушкину, В сюртук ему плакаться стал: — не откажите путнику, Издергался я устал. Поэты мудрят и морочатся, Как режиссеры в кино… Мне к вам, извините, хочется Мучительно и давно. Ответил мне Пушкин, И в тоне Отсутствовала теплота: — мне нравятся Антониони, Тарковский, Хуциев, Митта. И Бергман, и Вознесенский, И Крамер по сердцу мне. Мне люб сей поиск вселенский У времени на волне. Умолк Александр Сергеевич И тихо добавил: — Да-с! Ступайте, Сергей Алексеевич, Мне некогда, бог подаст…

Продолжатель

Ты скажешь мне: «Унылая пора»,

Ты скажешь мне: «Очей очарованье».

Александр Ревич Скажу тебе: «Унылая пора». Ты скажешь мне: «Очей очарованье». Красиво сказано! Что значит дарованье И резвость шаловливого пера! Продолжу я: «Приятна мне твоя…» «Прощальная краса», — ты мне ответишь. Подумать только! Да ведь строки эти ж Стихами могут стать, считаю я. «Люблю я пышное…» — Продолжу мысль свою. Добавишь ты: «Природы увяданье». Какая музыка! И словосочетанье! Я просто сам себя не узнаю… «В багрец и в золото»! — Вскричу тебе вослед. «Одетые леса», — закончишь ты печально… Наш разговор подслушан был случайно, И стало ясно всем, что я — поэт.

Призыв

Ты кроши,

Кроши,

Кроши

Хлебушек на снег,

Потому что воробей

Ест, как человек.

Григорий Корин Ты пиши, Пиши, Пиши, Сочиняй весь век, Потому что пародист — тоже человек. Он не хочет затянуть Туже поясок, Для него Твои стихи — хлебушка кусок. Ты пиши И мой призыв Не сочти за лесть, Потому что пародист Тоже Хочет Есть!

Давай не говорить

Давай не говорить

О лете,

Лоскутик памяти порви.

Сегодня нет со мной

На свете

Ни колоска твоей

Любви.

Марина Тарасова Судьбы моей Поникли перья. Любви загнулся Колосок. Порвалась ниточка Доверья И выпал дружбы Волосок. Подохла в клетке Птичка страсти. Котенок ласки не поет. И щепочка Былого счастья В корыте памяти Плывет. Давай погасим Пламя муки Обиды тряпочку порви. Меж нами дырочка Разлуки, И нет ни корочки Любви. Ты не смотри на это Косо. Как ясный полдень На грозу. Ведь я нашла Отличный способ Немножко выжимать Слезу…

Современная английская новелла

Милому, хрупкому крошке

Не посчастливилось тут

— Эрос на тоненькой ножке,

В Эроса вечно плюют…

Милый танцующий

Мальчик,

Сызнова ты не у дел.

Лариса Васильева В Лондоне на Пикадилли Я испытала экстаз. Если вы там не ходили — я побывала за вас. Эрос на тоненькой ножке Вечно стоит не у дел. Милому, хрупкому крошке Выпал печальный удел. Мальчик мечтает о чуде, Мальчику холодно тут… Мимо надменные люди Веры британской идут. Каждый безжалостно брошен В свой разлагающий быт… В Лондоне Эрос заброшен, В Англии Эрос забыт. Тщетно взывает к участью, Слабых надежд не тая… Все бесполезно! Но, к счастью, В Лондон приехала я. Вся потрясенная, боком К Эросу я подалась, Словно пронзенная током, В Эроса взглядом впилась. И поубавилась серость Сирых британских небес… Мертвый, заплеванный Эрос Мне подмигнул И воскрес!

Слава

Как ни суди и ни ряди,

Мой друг,

Боюсь эстрадной славы

— модной, спорой…

Сергей Поделков Я как-то выступал с поэтом Е. Сначала я читал спокойно, веско. Зал скорбно слушал. Муха на Стекле Жужжала. И шуршала занавеска. Я кончил. Поклонился. В тишине Звук трех хлопков, как Выстрелы, раздался. Но вот на авансцену вышел Е. И зал аплодисментами Взорвался. Овация текла лавиной с гор. Служа ему поддержкой и Опорой… Я очень был расстроен. И с тех Пор Боюсь эстрадной славы — модной, Спорой…

Свое и мое

И вот я иду дорогой,

Не чьей-нибудь, а своею.

К друзьям захожу под

Вечер,

Не к чьим-нибудь,

А своим.

Диомид Костюрин Я меряю путь шагами, Не чьими-то, а моими, Ношу я с рожденья имя, Не чье-нибудь, а свое. На мир я смотрю глазами, Не чьими-то, а своими, И все, как поется в песне, Не чье-нибудь, а мое. Вожу я знакомство с музой, Не с чьей-нибудь, а моею, Бывает, стихи слагаю, Не чьи-нибудь, а свои. Иду в ресторан с женою, Не с чьей-нибудь, а своею, Друзья меня ждут под вечер, Не чьи-нибудь, а мои. Я потчую их стихами, Не чьими-то, а своими, Я им открываю душу, Не чью-нибудь, а свою. Стихами по горло сыты, Не чьими-то, а моими, Они вспоминают маму, Не чью-нибудь, а мою…

Камские страдания

Не пойму, куда мне

Деться!

У реки, как дивный дар,

Ты в траве сидишь

С младенцем,

Лена Лишина, маляр.

И простит Буонаротти

Эту вольность или нет

— я тайком пишу напротив

Твой задумчивый

Портрет.

Николай Зиновьев Становлюсь я, видно, старше, Налит силою мужской. Вот уж прелести малярши Мой нарушили покой. Увидал ее босую, Начал голову кружить. Я тайком ее рисую, Нарисую — буду жить. Мы с ней встретились на Каме, С дамой сердца моего; Обращаюсь к ней стихами — этот путь верней всего. Это дело упрощает, Только вот душа грустит: Микеланджело прощает, Муж малярши не простит… Но поэту риск не страшен, Поздно пятиться назад. Будет славно разукрашен Мой задумчивый фасад. Впрочем, муж — такая туша… Вновь тревожится душа, Потому что штукатурша Тоже дивно хороша!..

В плену ассоциаций

Я видел раз в простом

Кафе нарпита,

Как человек корпел

Над холодцом,

Трагическую маску

Эврипида

Напоминая сумрачным

Лицом.

Евгений Винокуров Я видел, как под ливнем Кошка мокла. Хотел поймать ее, но Не поймал… Она напоминала мне Софокла, Но почему его — не понимал. И видел, как из зарослей Укропа Навстречу мне однажды Вылез крот, Разительно напомнивший Эзопа И древний, как Гомер и Геродот. А раз видал, как с кружкою Эсмарха Старушка из аптеки шла К метро. Она напоминала мне Плутарха, Вольтера, Острового и Дидро. Я мог бы продолжать. Но Почему-то Не захотел… Я шницель Уминал, Сообразив — но поздно! — Что кому-то Кого-то же и я напоминал!

Каков вопрос…

И все же я спросил урода,

Который сам себе не мил:

«Ты был ли счастлив,

Квазимодо?

Хотя б однажды

Счастлив был?»

Диомид Костюрин Хотя и вежливо, но твердо Я собеседника спросил: «Ты был ли счастлив, держиморда? Хотя б однажды счастлив был?» Ответил держиморда гордо: «Я так тебе, сынок, скажу: Я счастлив, только если морду Хоть чью-нибудь в руке держу!» Оно б и дальше продолжалось, Свидание на коротке… Но вдруг расплющилось и смялось Мое лицо в его руке…

Тост

(Белла Ахмадулина)

 Не повинуясь жалкому Капризу, Как жертвой моды Гибнущий моллюск, Я медлю, тщась Произнести репризу В сиротском свете Стосвечовых люстр. Судьба, я твоему Покорна знаку, Как вьюга, что угодна Декабрю, Я говорю — о чем? — Сама не знаю, Я счастлива уж тем, Что говорю. Теперь, Когда меж днем И ночью резче Открылась грань И сведена гортань, Сумятицей своей Невнятной речи Я, как дитя, Младенчеством, Горда. Озябшая В хрустальном горле Фраза, Мечтающая, С кем ей быть Вдвоем, Как дивный блеск Убогого алмаза На безымянном Пальчике моем. О, снизойди и окажи Мне милость, Я все скажу, но после, Не теперь…. Довольно, хватит! Я остановилась, Читатель мой, Алаверды к тебе!

Тост

(Константин Ваншенкин)

 Все пути-дорожки Замело опять. Я хочу немножко, Капельку сказать. Много ль толку В тосте! Тосты не едят. Если в доме гости, Пусть уж посидят… Вот моя родная В кофте шерстяной. Я сижу, сияя, Сам себе родной. Все довольно просто, Если я хочу. Значит, вместо тоста Лучше помолчу.

Обучение русскому

Шел вчера я в толпе городской

Показалось мне, трезвому,

Грустному,

— в разношерстице речи людской

Разучился я русскому устному…

Сергей Макаров Сердцем чувствую: Что-то не так. Стало ясно мне, Трезвому, Грустному, — я по письменной части Мастак, Но слабею По русскому Устному. В кабинетной работе Я резв, И заглядывал В энциклопедии, Но далек от народа И трезв — вот причина Подобной трагедии. Нет, такого народ Не поймет. Не одарит улыбкою Теплою… И пошел я однажды В народ С мелочишкой В кармане И воблою. Потолкался в толпе У пивной, Так мечта воплотилась Заветная; И, шатаясь, ушел: Боже мой, Вот где устная речь Многоцветная. Что ни личность — великий знаток, И без всякой притом Профонации. Слов немного — ну, может, Пяток, Но какие из них Комбинации. Каждый день Я туда зачастил, Распростясь С настроеньями Грустными, Кабинетную речь Упростил И украсил словами Изустными. У пивной мне отныне Почет, А какие отныне Амбиции. И поставлен уже На учет. На учет в райотделе Милиции.

Когда скошено и вылазит

У меня нахальством плечи скошены

И зрачки вылазят из углов.

Мне по средам снится критик Кожинов

С толстой книгой «Тютчев и Щуплов»

Сегодня я — болтун, задира, циник

— земную тяжесть принял на плечо,

И сам себе — и Лев Толстой, и Цыбин,

И Мандельштам, и кто-то там еще.

Александр Щуплов Собрались вместе Лев Толстой, и Цыбин, И Мандельштам, и кто-то там еще. И вроде бы никто из них не циник, И все, что нужно, принял на плечо. — Вы кто такой? — У Цыбина Володи Спросил Толстой. — Не знаю вас, мой друг, Мы в свете не встречались раньше вроде… — А я Щуплов. — Ответил Цыбин вдруг. Толстой застыл, сперва лишился слова, Потом смутился и сказал: — Постой, Не может быть, откуда два Щуплова? Ведь я Щуплов. — Добавил Лев Толстой. Стояли молча рядом два титана, — И я Щуплов. — Кричали где-то там. И, чувствуя себя довольно странно, — И я Щуплов. — Воскликнул Мандельштам. Вокруг теснилась публика, вздыхала, И кто-то молвил зло и тяжело: — На молодого циника-нахала, Должно быть, вновь затмение нашло…