Нет у меня Арины Родионовны,

И некому

мне сказки говорить.

И под охрипший ящик радиоловый

Приходится обед себе варить.

Русский блин я желаю воспеть,

Сковородное желтое солнце.

Я славлю тапочки…

Бродить удобно в тапочках спортивных,

А можно босиком, как Лев Толстой!

Я бываю Чоканом!

Конфуцием, Блоком, Тагором!

О миг преодоленья,

Где ты,

Когда вдруг взбычена спина

И нить борьбы в ушко продета…

Ведь это неясыть поет…

Аукают дети,

Кукуют кукушки,

Ручей под гармонь

Распевает частушки.

Я лемех ценю

У крестьянского плуга.

Я честность ценю

У врага

И у друга.

Спи, ласточка. День шумный кончен. Спи!

И ничего, что ты со мной не рядом…

Стиляжьи штиблеты модерна

Порой не натянешь никак.

Но служит спокойно и верно

Разношенный ямба башмак.

Петух на сумерки покрикивал,

Сухой соломою шуршал…

А он бежал. Ногами взбрыкивал

И ржал!..

Полжизни прошло на вокзалах –

в Иркутске, в Калуге, в Москве,

и несколько мыслей усталых

осело в моей голове.

Лягу в жиже дорожной,

постою у плетня.

И не жаль, что, возможно,

не узнают меня.

Всю душу разодрав на клочья

и каждый нерв растеребя,

я погибал сегодня ночью –

я перечитывал себя.

У меня совсем другое

Было на уме…

В изголовье уснувшего города

Только звезды, да Пушкин, да я…

В столовой автопарка жарко!

Внизу шурует кочегарка.

В окне блестит электросварка.

А со стены глядит доярка.

Жирный лама Жамьян-жамцо,

Погрязший в смертном грехе,

Всем говорил, что видел в лицо

Богиню Дара-ехэ.

Легко сапожнику: сработал сапоги –

пощупай хром! И каждому из тыщи

понятно, что хорош… О бедные стихи,

у вас — ни каблуков, ни голенища.

Обнажилась девушка в лесу…

Среди развалин, в глине и в пыли

Улыбку археологи нашли…

Но во Флоренции

фонари — словно реплика в споре фокусника

и философа.

Уже знакомы с Гегелем и Кантом,

И сами не последние умы,

Но шаровары те с армейским кантом

В студенчестве еще таскали мы.

Для того ль

Мичурину

усталость

не давала роздыха в пути,

чтобы ныне

вдруг такое сталось:

яблока в Тамбове не найти?!

Еще чего, гитара!

Засученный рукав.

Любезная отрава.

Засунь ее за шкаф.

Вижу давних времен опушку.

Плачут кони. Горят дома.

Разрядите меня, как пушку,

А не то я сойду с ума.

Площадь круга… Площадь круга… Два пи эр.

— Где вы служите, подруга?

— В АПН.

Мне больше прочих интересен — я.

Не надо иронических усмешек.

Объект для изученья бытия

я сам себе. Я крепенький орешек.

Березы — это женщины земли…

Говорят — промчатся годы,

и кругом померкнут воды,

И восходы и закаты

запакуются в багаж;

И фотонные ковчеги

прорыдают в мертвом снеге,

А потом за пылью Млечной

промерцают, как мираж.

Не надо, хлопцы, ждать Шекспиров,

Шекспиры больше не придут.

Берите циркули, секиры,

Чините перья — и за труд.

Во сне я вижу:

приезжает Пушкин.

Ко мне.

На светло-сером «Москвиче».

Ну так чем же мужчину проверить:

Юбкой? Брюками? Краской ТЭЖЭ?

Или тем лишь, что ходите в двери,

Где написано «M», a не «Ж»!..

До того великолепен сад,

До того величественны дали,

Будто здесь всего лишь час назад

Александр Сергеича видали!

К поэту С. питаю интерес,

Особый род влюбленности питаю…

В лучах готическая арка,

Колонны в мраморном строю.

На площади святого Марка

Я, грешный Марк, в толпе стою.

Давно не дразнят сверстники меня.

Как некогда,

Рязанцем косопузым.

Неужто же

Слабей день ото дня

Роднящие с землею отчей узы?

Мой младший брат меня сильнее.

Мой младший брат меня умнее,

мой младший брат меня добрее,

решительнее и храбрее!

А на дворе

ночного снега

нетронутая белизна,

где даже пес еще не бегал

с нуждой собачьей после сна.

Профессор Уильям Росс Эшби

Считает мозг негибкой системой.

Профессор, наверное, прав.

В серьезный век наш,

Горла не жалея,

Махнув рукой на возраст и на пол,

Болеет половина населенья

Болезнью с кратким именем футбол.

Таков закон твой, жизнь!

Его не обойти.

И, значит, мой девиз –

Идти, идти, идти!

Ты тоже, пес, загадка бытия.

Каким душа твоя обжита светом?

Поговорим.

Сны вижу, брат, и я,

хоть не подозреваешь ты об этом.

Я славлю — посреди созвездий,

в последних числах сентября –

бег по земле, и бег на месте,

и даже бег внутри себя.

Проснусь счастливым и свободным,

Еще здоровым, молодым,

С утра влюбленным и голодным,

Я и задуман был таким

А кто гулял-погуливал

в лесах моей души?

Беспечный, все покуривал

да спичек не тушил.

Повсюду — легкий скрип, шуршанье и возня…

Тень птицы на траве — живая закорючка…

В тот далекий год,

когда приспело

выбирать учителя себе…

Есть слово «я». И нету в том худого,

Что я решил его произнести.

Не писал стихов

И не пишу, –

Ими я,

как воздухом,

Дышу.

У Игоря есть сын,

Владимиром зовется.

Вдвоем с отцом в плену у хана Кончака.

…Первое,

что я услышал

при рожденье,

был мотив.

То ли древний,

то ли новый,

он в ушах моих крепчал

и какой-то долгой нотой

суть мою обозначал.

Как хорошо бы отдохнуть

от званья русского поэта –

уйти в ненастье, в осень, в лето,

куда-нибудь, зачем-нибудь…

Человек отыскивает извлечение,

преграждая шальные потоки.

Но куда же девается все излучение,

эманация, биотоки?

Иногда я курю.

Невесомый дымок

Улетает в окно,

Как частица меня.

Иногда я бросаю на землю плевок,

Предварительно голову набок склоня.

Твои губы открыли мне

таинство

зачатья небес

и подземных вод…

……………………

Твое девичье лицо

кострами ереси

сторожит сумрак скитаний

и крыш.

И т. д. и т. п.

Читатель обратит внимание

и на своеобразие поэтической

манеры автора.

Но нам ли нужен

нервный тик

от мысли от одной — от страха?

……………………………………

Нет!

Надо голову иметь –

не только пятки!

По мотивам книги стихов «Белая улица»

Куплю рубаху, брюки темно-синие,

пройдусь по половицам, как по льду,

и двоечницу, самую красивую,

на зависть всей площадке, уведу.

Лился сумрак голубой

В паруса фрегата,

Собирала на разбой

Бабушка пирата…

Шли валуны

Под изволок…

Как петушиный хохолок,

Пырей, от солнца красноватый,

Качался в балке…

Пахло мятой…

Холмов косматая гряда

Тянулась к западу, туда,

Где пруд,

Задумчивый, печальный,

Лежал…

Меж бровями складка.

Шарфик голубой.

Трепетно и сладко

Быть всегда с тобой.

Витой веревочкой доверья

Ко мне привязан старый пес.

Его глаза — глаза не зверя –

Все понимают наугад.

Он верит в то, во что я верю,

И рад тому, чему я рад.

…Мы будем жить, покамест Пушкин с нами,

мы будем жить, покамест с нами Блок.

Мне рано, ребята, в Европы

Дороги и трассы торить…

Когда, смахнув с плеча пиджак,

Ложишься навзничь на лужок, –

Ты поступаешь, как Жан-Жак,

Философ, дующий в рожок.

Быть может, я, сегодняшний, не прав,

И женщина совсем не виновата.

Быть может, на меня, за грубый нрав.

Как самосвал, наехала расплата?

Влюбчивый, доверчивый, земной,

Я один виновен перед вами,

Женщины, обиженные мной,

Девушки с печальными бровями.

Спит острословья кот.

Спит выдумки жираф.

Удачи спит удод.

Усталости удав.

…Под солнцем — горы в белой дымке,

Под снегом — теплая земля,

И липы на Большой Ордынке,

И в Ереване — тополя…

Смотрел сегодня танец живота.

Красивая девчонка, да не та,

Что спать не даст одной короткой фразой.

Восточная красавица, прости.

Восточная красавица, пусти

К непляшущей, к нездешней, к светлоглазой.

Бесконечными веками –

есть на то причина –

разговаривал руками

любящий мужчина.

Всю ночь себя четвертовал

И вновь родился утром.

Бескомпромиссно-твердым стал

И молчаливо-мудрым.

Нет, жив Дантес.

Он жив опасно,

Жив

вплоть до нынешнего дня.

Ежеминутно,

ежечасно

Он может выстрелить в меня.

— Встречай, хозяйка! — крикнул Цыганов.

Поздравствовались. Сели.

Окати меня

Алым зноем губ.

Али я тебе

Да совсем не люб?

Что делать со стихами о любви,

Закончившейся пошленьким скандалом?

Не перечитывая, разорви,

Отдай на растерзание шакалам.

Мог ногой

топнуть

и зажечь

солнце…

Но меня

дома

ждет

Лорен Софа.

Жизнь коротка. Бессмертье дерзновенно.

Сжигает осень тысячи палитр.

И, раздвигая мир, скала Шопена

Во мне самой торжественно парит.

Ее улыбка неземная

звучит, как исповедь моя…

И Афродита это знает

и не уходит от меня.

Пропою про урожаи

И про Вегу, как фантаст.

Глядь, какой-нибудь Державин

Заприметит

И воздаст.

…я оставляю это дело,

верней, безделицу — стихи.

…Днем весенним таким жаворонистым

я на счастье пожалован был.

Колоколило небо высокое…

…Как возможно с гордою душой

Целоваться на четвертый вечер

И в любви признаться на восьмой?!

Посмотрите, как красиво эта женщина идет!

Как косынка эта синяя этой женщине идет!

…Когда б любовь мне солнце с неба стерла,

Чтоб стали дни туманней и мрачней,

Хватило б силы взять ее за горло

И задушить. И не писать о ней.

Я ли не мудр: знаю язык –

карк врана,

я ли не храбр: перебегу

ход рака…

Непрерывно,

С детства,

Изначально

Душу непутевую мою

Я с утра кладу на наковальню,

Молотом ожесточенно бью.

И снова на дорогу

Один я выхожу.

Я Микеланджело, быть может,

Родившийся опять на свет.

Я, может быть, Джордано Бруно

Или Радищев новых лет.

Парк пел и плакал на ветру

До полшестого.

Хватились в доме поутру:

Нет Льва Толстого.

Говорят, что плохая примета

Самого себя видеть во сне.

Прошлой ночью за час до рассвета

На дороге я встретился мне.

По мотивам поэмы «Даль памяти»

Распад во много тысяч лет

Эквивалентен дням разлада,

Ведь человек не элемент,

Недели хватит для распада.

Выпью вечером чаю,

в потолок посвищу.

Ни о ком не скучаю,

ни о чем не грущу.

Терпенья и мужества впрок накопив

и перед судьбою смиренья,

спускайся, верней, поднимайся в архив,

спроси номерное храпенье…

Мой первый ненаглядный человек

Был молод, и умен, и человечен…

Меня не так пугают психи –

Они отходчивы,

Смелы.

Боюсь восторженных и тихих:

Одни глупы,

Другие злы.

Тиха вечерняя равнина,

Звезда вспорхнула надо мной.

Весь день душа была ранима

Красивой женщиной одной.

На лугу, где стынут ветлы,

где пасутся кобылицы,

обо мне ночные ведьмы

сочиняют небылицы.

Я немало дорог истоптал в этом мире,

И на собственной шкуре я понял зато:

Дважды два — не всегда в нашей жизни четыре,

А порою — и пять.

А бывает — и сто.

Выйдешь на задворки

и стоишь как пень:

до чего же зоркий,

лупоглазый день!

Я часто замираю перед тайной.

Ей имя — жизнь.

Весна, весна, — хоть горло перережь,

Весна –

Хоть полосни себя по венам.

И жизнь была — заполненная брешь,

Любовь была — случайна и мгновенна.

Ты скажешь мне: «Унылая пора»,

Ты скажешь мне: «Очей очарованье».

Ты кроши,

кроши,

кроши

Хлебушек на снег,

Потому что воробей

Ест, как человек.

Я слышу, как под кофточкой иглятся

соски твои — брусничинки мои,

ты властна надо мною и не властна,

и вновь сухи раскосинки твои…

Я видел раз в простом кафе нарпита,

как человек корпел над холодцом,

трагическую маску Эврипида

напоминая сумрачным лицом.

Ты думаешь — Джульетта?

Это я.

Я говорю.

Поверь, все доказали

В той драме у Шекспира, где моя

Печаль была в начале той печали

То Маргарита, думаешь, поет?

То я пою.

Что думал, как настроен был поэт,

Как он встречал закаты и рассветы,

Навряд ли объяснит нам табурет,

Или чернильница, или штиблеты.

Детских лет моих подружка,

Где тропы висит клинок,

Мчит Шалушка, мчит Шалушка…

………………………………………..

Счет годам ведут кукушки,

И, достав рукой до дна,

Пью с ладони, как из кружки.

Очень остроумного и злого

жаль мне пародиста записного,

лучшего эстрадника Москвы.

Я люблю приезжать в этот город,

И бродить, и ходить не спеша.

Я пил из черепа отца

За правду на земле…

— Скучное время, — поморщился Гёте и встал.

Взял хворостину и ею меня отстегал.

Кривонос и косорыл,

удивился и смутился:

серафимный шестикрыл

в юном облике явился.

И взрослым, вероятно, баловство

Присуще. Вот свечу я зажигаю…

Мне эта жизнь явилась садом,

Где я, как яблоко, легко

Упал, почти с корнями рядом,

Да откатился далеко…

И вот я иду дорогой,

Не чьей-нибудь, а своею,

К друзьям захожу под вечер,

Не к чьим-нибудь, а своим.

Я любила тебя понаслышке…

Я бросился в тебя, как в реку,

С того моста,

Куда заносит человека

Его мечта.

Льды на реке ломает март.

Апрель как вор в законе,

И льдины стаей битых карт

Разбросаны в затоне.

Не та, что есть, –

Совсем иная

Ты плакала легко во мне.

Себя однажды вспоминая,

Не думай плохо обо мне.

Страсть охоты, подобная игу,

И людей покорила и псов…

Занеси меня в Красную книгу,

Словно редкого зверя лесов.

И стала я приметой века:

не волновалась, не ждала,

от женщины до человека

довольно легкий путь прошла.

Падают груши в саду августовском,

Глухо стучат о траву…

В тихой усадьбе, совсем по-толстовски

Я это лето живу.

Невозможно не заметить

Вам моих блестящих глаз!

У меня медовый месяц!

И уже не в первый раз.

Если долго за нами следить,

если наш разговор записать,

то обоих нас надо судить,

но меня за любовь оправдать.

У меня нахальством плечи скошены

и зрачки вылазят из углов.

Мне по средам снится критик Кожинов

с толстой книгой «Тютчев и Щуплов».

И так живу в очерченном кругу,

людей по полочкам располагаю

и только одного не понимаю:

как я-то не понравиться могу…

Давай не говорить о лете,

лоскутик памяти порви.

Сегодня нет со мной

на свете

ни колоска твоей любви.

Такое утро светлое, погожее,

Речушка убегает за село.

На Льва Толстого облако похожее

По небосклону медленно взошло.