Том 2: Театр

Жан Кокто. Сочинения в трех томах с рисунками автора 2

поэзия театра Кокто драматургия французская литература

Трехтомник произведений Жана Кокто (1889–1963) весьма полно представит нашему читателю литературное творчество этой поистине уникальной фигуры западноевропейского искусства XX века: поэт и прозаик, драматург и сценарист, критик и теоретик искусства, разнообразнейший художник живописец, график, сценограф, карикатурист, создатель удивительных фресок, которому, казалось, было всё по плечу. Этот по-возрожденчески одаренный человек стал на долгие годы символом современного авангарда.

Набрасывая некогда план своего Собрания сочинений, Жан Кокто, великий авангардист и пролагатель новых путей в искусстве XX века, обозначил многообразие видов творчества, которым отдал дань, одним и тем же словом — «поэзия»: «Поэзия романа», «Поэзия кино», «Поэзия театра»… Ключевое это слово, «поэзия», объединяет и три разнородные драматические произведения, включенные во второй том и представляющие такое необычное явление, как Театр Жана Кокто, на протяжении тридцати лет (с 20-х по 50-е годы) будораживший и ошеломлявший Париж и театральную Европу.

Обращаясь к классической античной мифологии («Адская машина»), не раз использованным в литературе средневековым легендам и образам так называемого «Артуровского цикла» («Рыцари Круглого Стола») и, наконец, совершенно неожиданно — к приемам популярного и любимого публикой «бульварного театра» («Двуглавый орел»), Кокто, будто прикосновением волшебной палочки, умеет извлечь из всего поэзию, по-новому освещая привычное, преображая его в Красоту. Обращаясь к старым мифам и легендам, обряжая персонажи в старинные одежды, помещая их в экзотический антураж, он говорит о нашем времени, откликается на боль и конфликты современности.

Все три пьесы Кокто на русском языке публикуются впервые, что, несомненно, будет интересно всем театралам и поклонникам творчества оригинальнейшего из лидеров французской литературы XX века.

Предисловие

Надеюсь, что когда в скором времени в каждом столичном городе будет четыреста-пятьсот театров, где явления повседневной жизни будут разыграны значительно лучше, чем в реальности, никто уже больше не захочет тратить силы на то, чтобы проживать свою жизнь.

Огюст Вилье де Лиль-Адон

Когда-то в традиционном французском театре перед началом спектакля раздавались три глухие удара, возвещавшие о том, что люди, сидящие в зале внезапно переносятся в другое измерение и превращаются в зрителей. С первым ударом читатель второго тома этого собрания сочинений Жана Кокто открывает книгу… второй удар — и он листает предисловие, словно программку… и наконец с третьим, последним, ударом он погружается в странный, завораживающий мир, где что-то покажется ему знакомым, а что-то откроется ему впервые. Но всякий раз, обращаясь к тексту пьес Кокто, либо присутствуя на спектаклях по ним, мы будем наблюдать, как из-под уже ранее виденной канвы проглядывает нечто маняще неведомое.

Задержимся на некоторое время, пока не началось действо, совсем на немного, чтобы успеть сказать несколько слов о Жане Кокто — театральном кудеснике — и послушать, как он рассказывает о том, чтó создавал на подмостках.

Во второй главе автобиографических очерков Кокто «Портреты на память» речь идет как раз о тех магических трех ударах, о пылающе-красном занавесе театра Шатле (символика красного цвета всегда подразумевает некую театральность, указывает на интерпретацию действия как игры). В детстве маленький Жан обожал болеть и благословлял возбуждающую температуру краснух, скарлатин и аппендицитов, благодаря которой он оставался дома и мог сооружать театр в ящиках из магазина «Старая Англия». «Мы приколачивали, клеили, вырезали, раскрашивали, придумывали системы рампы со свечами и хитрыми суфлерскими будками. Моя немка Жозефина (моя фрейлина) шила костюмы». Известно, что нередко образы, пейзажи, картины, увиденные в детстве, предопределяют дальнейшую судьбу человека; однажды в витрине магазина масок Кокто увидел изображение Антиноя с глазами из эмали и бледными щеками из терракоты — с того момента присутствие этого мифологического персонажа, можно обнаружить во всех без исключения произведениях Кокто. Мечты о театре воплотились в реальность, и кто знает, создавая Королеву из «Двуглавого орла», не видел ли поэт перед собой свою мать в сверкающем вечернем платье? «Начиная с самого детства и уходов матери и отца в театр, я подхватил эту пурпурно-золотую заразу», говорил поэт в эссе «О театре», вошедшем в книгу «Трудность бытия», 1947 года.

Драматургическая карьера Жана Кокто началась в двадцатых годах и закончилась пьесой «Вакх», поставленной в 1952 году. За эти тридцать лет не раз сменяли друг друга театральные тенденции и течения, критики выражали бурный восторг по поводу спектаклей, следовавших сиюминутной моде и впоследствии канувших в небытие, а важные события порой оставались незамеченными.

Определить место Кокто в истории театра XX века непросто. Любое неизвестное явление хочется сравнить с уже известным. По отношению к Кокто этот прием слишком банален и, попросту говоря, неверен. Драматургическое наследие Жана Кокто, на наш взгляд, уместно было бы анализировать, исходя не столько из истории французского театра его времени, сколько исходя из внутреннего мира поэта, никогда не создававшего произведений «на злобу дня», никогда не шедшего наперекор чему-то, а повиновавшегося исключительно собственным совершенно особым правилам. В творчестве Кокто-драматурга при желании можно найти отражение многих направлений, однако, чтобы понять и прочувствовать тексты его пьес, следует рассмотреть единый сплав из его стихов, рисунков, эссе — всего, что составляет поэтику произведения!

В интервью от 20 декабря 1946 года Андре Розану, корреспонденту газеты «Либерасьон Суар», Жан Кокто выразил свое кредо: «Театр? Живительная вещь! Можно без страха обратиться к толпе, пусть даже невежд, поскольку у толпы есть тело, а у тела — сердце. Каждый в отдельности, может, и посмеивался бы, но все вместе охвачены волнением. Это любопытная особенность и позволяет гению творить искусство. Театр моей мечты? Без декораций, без мебели, телефона, прислуги и обслуживающего персонала, то есть постановка, чтобы только „развести“ актеров, а не подменить произведение, как нередко делается, чтобы предвосхитить его, а не следовать за ним, воспользоваться им, а не быть у него в подчинении. Без трюков с запонками или носовыми платками, без реплик: „Не желаете ли сигарету, дорогой друг?.. Не хотите ли немного коньяка?.. О! Это телефонный звонок… Мадам, все готово. Машина господина барона подана“ и прочего. Все эти упрощения, детскости, ненужности только свидетельствуют о бедности авторского воображения и являются верным признаком подделки, „недотеатра“, штампованных пьес с конвейера, сфабрикованных с перевыполнением плана! <…> Хорошая режиссура должна быть незаметной».

Эти слова Кокто произнесет уже в зрелом возрасте, будучи опытным сценаристом и драматургом, однако уже в самом начале творческой деятельности ему претят дешевые водевили и мелодрамы, собиравшие тем не менее многочисленную публику. Первые постановки Кокто провоцируют и шокируют зрителя.

Еще в начале века французский писатель и драматург Альфред Жарри открыл новую эру в сценическом искусстве, придумав театр, где человека подменила марионетка. Актеры стали куклами, текст оказался на втором плане, зато на первый план были выдвинуты чисто сценические эффекты: жесты, крики, паузы, маски, надписи на декорациях и костюмах. «Единый сценический язык» был вызовом «буржуазному» концепту театра. Идеи сюрреализма распространяются по всей Европе и во всех областях искусства: в фотографии, живописи, кинематографе, литературе. В 1917 году Гийом Аполлинер, придумавший само слово «сюрреализм», сочиняет пьесу «Сосцы Тиресия», которая считается теперь началом новой театральной эпохи. Тогда же в театре Шатле хореограф Леонид Мясин ставит балет «Зазывалы» по пластическим идеям Жана Кокто совместно с Пикассо. Несмотря на то что в программке балет назван реалистическим, публика сочла происходящее на сцене издевательством, и разразился грандиозный скандал [1]. Однако в ту пору, как, впрочем, и всегда, любой скандал лишь прибавлял славы авторам и актерам, и за «Зазывалами» последовали другие драматические произведения, в том числе не менее новаторские «Новобрачные с Эйфелевой башни» (1921) [2], «Антигона» (1922), «Эдип-царь»(1927). К двум последним спектаклям мы еще вернемся, когда речь пойдет об «Адской машине». Стоит также отметить невероятный, хоть и вполне обычный для спектаклей по пьесам Кокто, состав участников «Антигоны»: Антонен Арто, Женика Атанасиу, Шарль Дюллен, костюмы Шанель и декорации Пикассо! «Не надо пытаться объяснить героев „Антигоны“, — призывал Кокто, — это театр, которым следует подменить театр болтовни, это драма, мчащаяся, словно скорый поезд, к финальной катастрофе». Кокто был очень доволен, когда критики разругали спектакль как некую новую пьесу. «В настоящем шедевре под слоем патины скрыта его вечная молодость, но лишь патина вызывает уважение, а я как раз ее и снял».

Театральному нигилизму того времени противостоял только так называемый «Картель четырех», объединивший четырех крупных парижских режиссеров: Гастона Бати, Шарля Дюллена, Жоржа Питоева и Луи Жуве. По их мнению, главное в театре — это язык пьесы. Они не боялись обращаться к Расину или Мюссе. Новаторство постановки не исключает поэтичности текста, утверждали они, наоборот, оно лишь подчеркивает неизменную актуальность вечных тем и поэзии. Как начинающие художники копируют великих мастеров живописи, так и Кокто, вырабатывая собственный стиль, нередко обращался к приему адаптации «вечных» произведений: «Сон в летнюю ночь» для цирка Медрано (1915), «Ромео и Джульетта» (1924), где Кокто играет роль Меркуцио, либретто оперы Эрика Сати по роману Бернардена де Сен-Пьера «Поль и Виргиния» (1920), написанное вместе с Раймоном Радиге. Желание работать над классическими текстами Кокто ощущал еще в самый разгар всеобщего увлечения новыми формами, конструктивистскими решениями, когда стремление к лирике воспринималось как консерватизм, подлежащий осуждению. Кокто считал, что необходимо копировать шедевры и учиться у классиков, воссоздавая богатство деталей и цветовой гаммы с помощью обычной черной линии. «Есть устаревшие новинки и совершенно свежие старые вещи», — говорил поэт.

В начале двадцатых годов, после Первой мировой войны европейский театр, как и вся литература в целом, вернулся к греческим мифам, чтобы заново переосмыслить суть человека, роль судьбы и случая, понятия любви и смерти. Кокто одним из первых на гребне этой волны обращается к вечным сюжетам и персонажам. В 1922 году он берет за основу миф о проклятом роде Лабдакидов и делает драматургическую адаптацию «Эдипа-царя» и «Антигоны» Софокла, однако еще раньше, в 1912, выходит сборник его юношеских стихов под общим названием «Танец Софокла». В 1927 происходит концертное исполнение оперы-оратории Стравинского «Oedipus Rex» по либретто Жана Кокто.

Позже те же мифы будут использованы многими французскими драматургами 30х-40х годов: Андре Жидом («Эдип», 1932), Жаном Жироду («Амфитрион-38», 1929 и «Троянской войны не будет», 1935, «Электра», 1937), Жаном Ануйем («Антигона», 1944), Жан-Полем Сартром («Мухи», 1943). Впрочем, несмотря на видимую схожесть сюжетов, каждый автор решал собственную творческую задачу. Многие, следуя традиции классицизма, пользовались канвой мифа, чтобы затронуть насущные социальные и политические проблемы, кто-то находил в мифологических персонажах и их действиях подтверждение собственной философской теории, кого-то интересовали лишь некоторые черты знаменитых фигур, и пьеса становилась своего рода исповедью, автобиографией. Почти везде из пьес исчезала религиозная основа, ритуальное действие. Большинство пьес с подобными сюжетами строилось уже не по законам античного театра, зритель не испытывал священного ужаса перед могуществом судьбы, напротив, он даже иногда посмеивался над персонажами, поскольку ирония намеренно была заложена в текст. В некоторых репликах зритель явственно видел намеки на известные ему события и немедленно реагировал на них. В 1933 году Андре Жид делает запись о цели драматургии в своем дневнике: «Я предлагаю вам не содрогаться или рыдать, а задуматься».

Когда Луи Жуве ставит «Адскую машину» Жана Кокто в «Комеди де Шанз Элизе», зритель не находит в ней ни одной из вышеперечисленных характеристик. Сразу после премьеры поэт Макс Жакоб в письме от 18 июня 1934 года делится с Кокто своими впечатлениями: «Твоя пьеса странная: когда ее смотришь — это пьеса, когда читаешь — роман. И в обоих случаях — поэма. Радость от настоящего шедевра и от вселенского успеха». И почти в то же время Жакоб напишет в дневнике: «Жан Кокто — единственный (действительно единственный!) замечательный писатель-стилист нашего времени. Сжатость без невнятности, ясность без ухищрений, острота без изыска, доступность без вульгарности и видимых усилий».

В версии эдиповой трагедии Кокто можно, с одной стороны, найти детали, которые позволили бы соотнести ее с тем или иным театральным направлением, но, с другой стороны, поэт как всегда ускользает от попытки упорядочить его замысел, поставить его «на полочку» в нужном ряду. Он не помещается в предназначенную для него ячейку. Может быть, поэтому даже на самые умные вопросы благожелательного критика автор отвечает сбивчиво, ведь художник и критик всегда говорят на разных языках: один на языке логики и разума, другой — на языке поэзии. Приведем пример из беседы Кокто с близким другом Андре Френьо:

Андре Френьо:

— После «Крови поэта» вы поставили «Адскую машину» — трагедию гораздо более полную, чем ваши адаптации «Антигоны» или «Эдипа-царя»?

Жан Кокто:

— Тут понадобится психиатр, поскольку, наверное, во всем, что я написал, есть загадочная нить. Нить, протянутая через все произведения.

Андре Френьо:

— Вы сразу задумали «Адскую машину» как большую трагедию?

Жан Кокто:

— Вовсе нет. Это пришло постепенно. Сначала я написал всего один акт, акт со Сфинксом для Бати и Жамуа. Потом сделал первый акт и, не став писать третий, взялся за «Эдипа-царя», а после включил второй акт — бракосочетание Эдипа и Иокасты. В общем, я бессознательно следовал ритму строителей египетских храмов. Египтяне в основание новых клали остатки старых храмов. Так они закладывали семена, чтобы храмы росли, как растения.

Чехарда актов может показаться странной рациональному человеку, но автор честно отвечает на вопрос о постепенно рождающемся замысле. Непонимание важности не просто всех составных частей произведения, но тщательно продуманной и выстроенной их последовательности всегда было свойственно критикам. В свое время один из редакторов предложил Прусту убрать «ненужный» кусок текста, на что писатель заметил, что если вынуть вроде бы лишний камень из готического собора, последний обрушится. Процесс создания поэтического произведения всегда мучителен, а пьесы Кокто, какой бы сюжет ни лежал в их основе, всегда сродни поэмам.

Спустя более сорока лет после премьеры Жан-Пьер Омон, сыгравший роль Эдипа в подробностях вспоминал о спектакле Луи Жуве в интервью газете «Фигаро» от 7 февраля 1976: «Я вошел в темную, захламленную комнату, заваленную грифельными досками, гипсовыми масками, готическими стульями, открытками; на кусках красного бархата булавками были приколоты фотографии. Марсель Киль, в то время — секретарь Кокто, провел меня к нему. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я обнаружил, что он сидит на кровати в позе египетского фараона у дымящегося очага. Воздух был наполнен едким запахом. Я различил лишь худой, костлявый сгорбленный силуэт писателя и его горящие глаза. „Вы будете моим Эдипом“ — произнес он. Репетиции продолжались четыре месяца. Состоялось восемьдесят прогонов. Когда Жуве не мог добиться от актера желаемого, он порой был с ним даже груб, находил уязвимое место, чтобы ранить его чувствительность, задеть его, так, чтобы тот взвился под этими „бандерильями“. С другой стороны, рискуя потерять нить действия, он у всех спрашивал совета. Может, то была уловка, знание человеческого нутра, тактика, которую Сент-Экзюпери рекомендовал начальникам: „Сделайте так, чтобы вашим подчиненным казалось, что вы нуждаетесь в них, а не они в вас“. Вечера напролет Кокто проводил в гримуборных, рассуждая: „Все мне было надиктовано. „Машина“ была надиктована мне за одну ночь. Как же я могу убрать хотя бы запятую? Это как тело, ничего нельзя оторвать, иначе распустится нить. Я и подчиняюсь… Я — поэт в услужении у ночи… Ты пишешь одно, актеры играют другое, а публика слышит третье. Любой успех — недоразумение… Мне надо написать „пьесу-рыбу“, и мы все будем ее играть…. За актрисой будет ходить маленький негритосик в роли переводчика. Она произнесет „бубу-бубу“, а негритосик пояснит: „Барышня хочет сказать, что любит вас“ …Актер — это тот, кто не ест. И не моется. Он должен учиться лить слезы, но не плакать Люди — чудовища. Меня любит только молодежь… Они смотрят мои пьесы по двадцать, по тридцать раз… „Машину“ посмотрела тысяча человек, но каждый вечер приходят одни и те же…“

К сожалению к тому моменту, как Кокто нашел театральную площадку для постановки, Жуве перегорел. У меня был заключен контракт в кино. Через двадцать лет после первой постановки решено было сделать телевизионную версию спектакля. Кокто пришел дать нам последние указания. Он мастерски поправлял на нас костюмы, заворачивал нас в ткани, шторы, холстину, непонятно что, но после его прикосновения все это превращалось в тогу, щит, корону. Он отвел меня в угол и таинственно проговорил: „Знаешь, что происходит с „Адской машиной“, нашей „Машиной“? Крепко стоишь, дружище? Она становится классикой. Она только что вышла в издательстве Ларусс в серии „Классическая литература“… Теперь дети учат тираду Сфинкса, как мы когда-то заучивали классические строфы. Наше прекрасное приключение превратилось в дополнительное домашнее задание. Дети будут зевать над моим текстом и тупо его бубнить, опасаясь оплеух… Я посвятил жизнь молодым, а теперь молодые меня, возненавидят… или зауважают, что еще хуже — как ты считаешь?“ Он ждал моей реакции, делая вид, что крайне возмущен. Оказанную ему честь он счел шуткой. Он недоверчиво смеялся и показывал нос тем, кто когда-то предрекал его будущее… и себе самому… Передо мной грезил не семидесятилетний мужчина, не Жан Кокто, член Французской Академии… а Самозванец Тома [3].»

Кокто недаром говорит о нити, связывающей все его произведения: персонажи, сюжеты, темы его причудливым образом пересекаются в самых необычных местах, рождая самые неожиданные ассоциации. В 1949 году, путешествуя по Ближнему Востоку, Кокто заметит, что, вслушиваясь в объяснения особенностей местной истории и архитектуры, он мысленно возвращался к стилистике «Адской машины», к ее вовсе не случайной структуре. В прекрасной послевоенной поэме Кокто «Распятие» есть такие строки:

Машина адская в движенье приводилась согласно формулам, закрытым рассудку немудрящей машинерии, согласно положению стремянки, на кою трубочист не может встать под страхом смерти. И вечности черты негодной обнажились в самом сердце драмы, машина с какой-то обессмысливающей точностью следила, кроме прочего, за канделябром светочей небесных [4].

Пьеса «Адская машина» сочетает в себе образы и предметы, которые можно обнаружить в других произведениях Кокто: Иокасту, взбирающуюся на крепостную стену, доводят до безумия проклятые ступеньки, ведущие к апогею ее судьбы. И так же, кульминацией «Двуглавого орла» служит огромная: лестница, где умирают главные герои. Один из персонажей романа «Ужасные дети» Майкл погибает оттого, что его длинный, шарф наматывается на ось автомобильного колеса [5]. Иокаста испытывает панический страх смерти, ей кажется, что ее преследуют даже окружающие предметы, от которых она не в силах избавиться: «Этот шарф меня душит… Я его боюсь, но не могу с ним расстаться». Застывший в отчаянном крике рот — еще один символ судьбы, появляющийся в фильмах Кокто, в частности, в «Крови поэта», возникает в речи Анубиса: «Все эти жертвы… суть не что иное, как нули, даже если бы каждый из этих нулей был раскрытым ртом, зовущим на помощь».

При жизни Кокто «Адская машина» ставилась еще два раза: на радио в сентябре 1943 и в сентябре 1954 — в театре «Буф Паризьен» с участием Жана Маре и Жанны Моро. После спектакля Кокто определил Сфинкса как «сочетание внутреннего огня и сложностей синтаксиса», а Иокасту — как «грациозного пурпурного монстра, который смешит нас, пугает и волнует». Иокаста — еще один образ матери-возлюбленной, чересчур заботливой и навязчивой, а иногда избалованной и капризной, как юная дева. Подобное хитросплетение чувств и отношений между матерью и сыном обнаруживается и в пьесе Кокто «Ужасные родители» 1938 года.

Однажды Кокто спросил у Жана Маре, какую роль тот хотел бы сыграть. Актер ответил, что желал бы изобразить «современного молодого человека в плену крайностей, который смеется, плачет, кричит, катается по полу, то есть роль для комедианта былых времен, но на фоне современной интриги». Кокто не только выполнит пожелание друга, но и использует в пьесе его биографию. Так родятся «Ужасные родители». Один из исследователей творчества Кокто, Милорад, тонко подметил, что прототипами «ужасных родителей» являются Лай и Иокаста и что этот конфликт поколений характерен для всего творчества Кокто. Вокруг постановки «Адской машины» в очередной раз разгорелись страсти: муниципалитет Парижа счел пьесу скандальной и пропагандирующей инцест. Вполне возможно, что так и есть, — пишет Милорад, — однако она не идет ни в какое сравнение с «Федрой» Расина, отрывки из которой школьники учат наизусть.

Если бы в 1973 году Кокто довелось прогуляться по Центральному Парку Нью-Йорка, он бы увидел странное зрелище: студенты одного из колледжей на лужайке, окруженной небоскребами, показывали свою версию «Адской машины», записанную на видеокамеру. Бесспорно, пьесу можно назвать открытой для всевозможных интерпретаций и вечной — ведь раны Эдипа невозможно залечить.

Продолжая тему мифа в творчестве Кокто, нельзя не сказать о пьесе «Орфей», премьера которой состоялась в 1926 году в «Театр Дезар». Декорации создал приятель Кокто Жан Гюго, а костюмы придумала Габриель Шанель. Главные роли были сыграны знаменитыми актерами мужем и женой Жоржем и Людмилой Питоевыми. Все члены театральной команды понимали друг друга с полуслова. А иначе ничего бы не получилось, ведь достаточно взглянуть на описание декораций самого Кокто: «Несмотря на апрельское небо <…> мы предполагаем, что в гостиной царят таинственные силы. Даже обычные предметы выглядят подозрительно», или на ремарки: «говорит голосом тяжело раненного», «смотрят на свой дом, будто видят его впервые». В пьесе ткалась тончайшая паутинка поэзии, плелись, как говорил Кокто, «кружева вечности», которые могли порваться от любого неосторожного движения. Недаром в прологе, произносимом непосредственно перед спектаклем, актер, игравший роль Орфея, говорил следующие слова: «Мы играем на большой высоте и без страховочных лонж. Любой неожиданный шум может стать причиной нашей гибели — меня и моих товарищей» [6].

После войны в 1949 году Кокто снимет одноименный фильм, где по сравнению с пьесой многое будет изменено. Всю жизнь Кокто настойчиво возвращался к образу Орфея, потому что говорить об искусстве означало для него говорить о Художнике [7].

Через три года после «Адской машины» Жан Кокто пишет драматическое произведение «Рыцари Круглого Стола», переносящее зрителей в совершенно иную эпоху. В одной из бесед с Андре Френьо Жан Кокто рассказал об истории возникновения пьесы: «Жуве попросил написать пьесу, а я не знал о чем. Идея „Рыцарей Круглого Стола“ родилась сама собой. Уже после того как я написал пьесу, я обнаружил, что в ней рассказывается о дезинтоксикации. Подтолкнув меня избавиться от опиума, любящие меня люди сослужили мне службу, но нарушили равновесие и покой. Вот что объясняет пьеса „Рыцари Круглого Стола“. Никто об этом не догадается, там увидят обычный сюжет, который я выбрал, но в действительности сюжет сам навязался мне, и я даже не заметил ни перемен, произошедших во мне, ни истинного смысла интриги. Я был очень далек от всех историй с Граалем, они меня не интересовали. Все пришло само собой. Нет ничего более темного, чем работа поэта». «Это история одной „дезинтоксикации“, — писал Робер Кемп, обозреватель „Фейетон Театраль“ 25 октября 1937 года, — история об отказе от яда, делающего жизнь приятной и бесплодной, от грез, убивающих волю и Добродетель. О возврате к вере».

Обращение к Средневековью соответствовало устремлениям романтиков, желавших покончить с «манией» Греции, но перед Кокто и на этот раз стояла другая цель, он ни от чего не открещивался, его давно уже притягивала магия «числа, равновесия, перспективы, мер и весов». В пьесе многократно повторяется мотив противопоставленных друг другу расчета и случая, о которых говорится в знаменитой фразе Малларме «Жребий никогда не отменит случайности». «Игра в шахматы» по-французски омонимична слову, обозначающему «провал, неудачу». За доской в черно-белую клетку добро и зло разыгрывают сложную партию. В пьесе Кокто силы тьмы терпят фиаско, однако можно предположить, что сложись обстоятельства чуть по-иному, будь Мерлин чуть повнимательнее, и ложь с коварством навсегда воцарились бы в замке. В пьесе «Двуглавый орел» королева будет пытаться узнать судьбу, раскладывая пасьянс, но приговор обозначен уже в эпиграфе.

Один из самых знаменитых афоризмов Кокто, который можно найти во всех словарях французских литературных цитат, это слова поэта: «Я — ложь, всегда говорящая правду». «Рыцари Круглого Стола», как никакое другое произведение, сконцентрировано на этом оксюмороне. Ланселот стремится к настоящему, не призрачному счастью, он ненавидит уловки, а король говорит, что предпочитает настоящую смерть ложной жизни. Границы лжи и правды становятся такими же расплывчатыми и еле различимыми, как контуры яви и сна.

Жизнь и смерть разыгрываются на той же клетчатой, словно плащ Арлекина, доске: Артур убивает Ланселота, и Гиневра, подобно тому, как Орфей следует за Эвридикой, идет за ним в царство мертвых. Игра продолжается, и вновь повторяется прием оксюморона: «Но эта жизнь — сон», — говорит Саграмур. Очарование сказки постоянно привлекало Кокто, он считал ее чрезвычайно серьезным жанром, окутывал привычный сюжет собственной поэтикой, и в результате возникали такие чудесные творения, как фильмы «Вечное возвращение» и «Красавица и чудовище», пьесы «Рыцари Круглого Стола» и «Ринальдо и Армида». Как говорил сам Кокто, он искал собственное Средневековье, не похожее на то, какое он находил в текстах о Святом Граале, или в таких условно-романтических, по его мнению, произведениях, как «Собор Парижской богоматери». Средние века представлялись ему более жестокими, но более естественными. К тому же Кокто всегда воспринимал чудесное как нечто естественное, само собой разумеющееся: короли-волшебники и говорящий цветок — обычное явление в мире Кокто. В одном из интервью драматург, впрочем, признался, что странный записывающе-воспроизводящий аппарат заимствован им из детектива Агаты Кристи, к творчеству которой Жан Кокто относился с большим уважением. Среди прочих источников, вдохновивших его на создание персонажей «Рыцарей Круглого Стола», драматург называл фильм Карла Дрейера «Вампир», откуда частично был взят образ Мерлина, и документы процесса над Жанной д'Арк, откуда появился бес Джинифер. В поэтическом сборнике «Золотой тростник» 1925 года есть стихотворение «Огонь огня», где возникает голубоглазый Джинифер в длинной тунике, ангел в обличье дьявола или наоборот.

В дневниковых записях Кокто можно найти изложение его теории театра, важное для понимания не только его собственной драматургии, но и путей развития французского театра сороковых годов. «Наша эпоха вынуждает нас отказываться от всего, что требовал от театра Стендаль, но поскольку мы знаем, как много дало театру то, к чему он стремился, мы сейчас вправе снова обратиться к законам единства времени, места и пр. Прибавив к тому же атмосферу феерии и богатство приемов, в отсутствии которых Стендаль как раз и упрекал классические трагедии. Нашими учителями в этом начинании стали Гюстав Доре, Перро, Рамо. Мы обратили взор к художникам и режиссерам спектаклей нашего детства, которые мы даже не столько смотрели, сколько угадывали по старым программкам и газете „Театр“».

Премьера «Рыцарей Круглого Стола» состоялась 14 октября 1937 года в «Театр де л'Эвр». Журналист «Пари Суар» Пьер Одья так описывает свои впечатления от увиденного: «Жан Кокто с наслаждением роется в кельтском Средневековье. Такое ощущение, будто он спускается с чердака с охапкой выскальзывающих у него из рук чудес. Он подхватывает их, они падают на пол, а он смеется: подумаешь! Там их столько навалено до неба, а чердак — без крыши. Никогда его искусство не было таким ясным и доступным, в особенности два первых действия: развитие событий, персонажи в точности из легенд, сцены мастерского колдовства, четкие, насыщенные диалоги, украшенные скромно поблескивающими опалами и аквамаринами, достигают вершин искусства, предлагаемого всем зрителям с открытой душой. Третье действие — более цветистое, многословное, шумное, изобилующее символами, видимо, было написано бодрствующим поэтом при свете люстры в тысячу свечей, оно не такое чистое, как те, рассветные».

Весной 1951 года режиссер Юбер Жинью обратился к драматургии Кокто и вечным темам добра и зла, правды и вымысла. Пьеса «Рыцари Круглого Стола» была поставлена в «Сантр Драматик де ль'Уэст». Критика отдала должное смелости, умению постановщика и исключительному вкусу художника и декоратора Сержа Креза. Отмечалось, что спустя пятнадцать лет произведение сохранило свои силу и оригинальность. Говорили даже, что постановка 1951 года была удачнее спектакля 1937 года. В отклике на спектакль Андре Розан («Се Матэн ле Пэи» от 21 июня 1951) подчеркивал: «Эта пьеса огромной драматической силы, в очередной раз доказывающая, что Кокто — прирожденный драматург. Действие нигде не затянуто, живо и стремительно, наполнено находками истинного поэта. Нет ли тут игры в философию? В пьесе все время параллельно речь идет об истине и лжи, грезах и бдении, иллюзии и реальности. В конце концов, автор, как бы полемизируя с Кальдероном, приходит к не менее грустному выводу: „Жизнь не есть сон“».

Примечательно, что в 1943 году Кокто публикует пьесу «Ринальдо и Армида», персонажи которой заимствованы из поэмы Торквато Тассо «Освобожденный Иерусалим», откуда он вычленяет эпизод трагической любви Ринальдо и Армиды. Зимой 1941–1942 года Кокто читает готовую пьесу своим друзьям, в частности своей подруге писательнице Колетт, которая замечает: «Прямо как великий классик!» На страницах дневника поэт в деталях описывает работу над произведением: «Я выстроил пьесу так, что она стала похожа на самолет, взмывающий с авианосца. Сначала рельсы (первое действие). В начале второго действия — взлетаю. В третьем — лечу над морем<…>. Пьеса взлетает. Все выше и выше и выше. Пьеса революционна в том смысле, что она никак не соотносится со всеми моими предыдущими изысканиями<…>. Механизм „Ринальдо“ чрезвычайно тонок. Чтобы выйти на сцену, нужен сильный порыв страсти и легенды. А потом уж потихоньку проявятся детали. Волнение, тревога, потрясение, которые я испытываю от постоянной работы над „Ринальдо и Армидой“, не сравнимы с тем, что я чувствовал, когда писал предыдущие пьесы<…>. Брожу, как неприкаянный, не могу ни подумать о чем-нибудь стоящем, ни чем-нибудь заняться — неспособен даже ответить на письмо<…>. Несмотря на обстоятельства, нельзя, чтобы спектакль получился просто хорошим. Нужно сделать потрясающий спектакль, как в мирное время. К театру надо прикоснуться волшебной палочкой».

Если сравнивать «Рыцарей Круглого Стола» и «Ринальдо и Армиду», нетрудно заметить много общего в построении сюжета, в системе персонажей. Снова перед нами видимое и ощутимое, но недоступное, действительность сквозь сон. Читая интерпретацию пьесы, сделанную самим Кокто, мы найдем объяснение многим его драматургическим тайнам:

«Черное солнце Дюрера освещает таинственным светом сады Армиды. Четверо персонажей легенды один за другим пройдут мимо грота. Легенда переделана… Оставлены лишь имена героев Тассо. Ринальдо из армии Годфрида напоминает короля Рено из известной песенки. Он в плену чар Армиды, но она ему не показывается. Обитатели сада невидимы. Рено влюбляется в образ королевы, который он создал сам. Он ищет Армиду, но не находит. Его конюх Оливье заклинает хозяина бежать. Ничего не получается, и Ринальдо доволен положением пленника. Он не видит Армиду, зато она может за ним наблюдать и влюбляется в рыцаря, несмотря на то, что за ней постоянно присматривает фея Ориана, принявшая обличье камеристки. Ведь Армида только учится и как бы проходит практику. Она — бессмертная волшебница и не может отдать свое чудесное кольцо кому угодно. А если отдаст? Тогда лишится своих чар и ее полюбит тот, кто его наденет. Но если он ее поцелует, она тотчас умрет. Армида не может более терпеть стенаний Ринальдо. Она предстает перед ним во всей красе, но он не признает в ней женщину, о которой мечтал. В гневе Армида обращается к магии и заколдовывает Ринальдо, но он уже не рыцарь, а жалкий безумец, и королева не добивается желаемого. От отчаяния она дарит ему кольцо. Ринальдо узнает ее и снова любит. Она вынуждена уйти от него, но перед тем, как расстаться, она просит ее поцеловать и таким образом убивает себя. Вот краткое содержание произведения, написанного александрийским стихом, но отнюдь не воспроизводящего ни греческие мифы, ни корнелевскую Испанию. Это — французская легенда, где видимое сражается с невидимым, религия — с колдовством, а геройство — с любовью».

Спектакль «Ринальдо и Армида» был поставлен в 1943 г. в Лионе, в «Театр Селестен», и в Париже во дворце Шайо. Пьеса имела колоссальный успех у публики и была холодно принята критиками. «После заключительного действия, — пишет Жан Кокто, — когда публика вызвала меня в десятый раз, я вышел на сцену вместе с актерами и увидел нечто невероятное: зал был полон, люди стояли и кричали. Никто не уходил из зала. Занавес поднимался и опускался под несмолкающий шквал аплодисментов. Я был прав, когда говорил, что „Ринальдо и Армида“ — восстание против интеллектуалов. Они мстят, говоря, что в произведении нет ни любви, ни пыла… Поражает исключительное внимание зрителей. Ни единого покашливания, ни шороха. Естественно, мне припомнили „Адскую машину“, в свое время тоже смешанную с дерьмом. Невозможно выбраться из порочного круга недоброжелательности и бескультурья. Ни одного слова об удивительно смелых находках режиссера и осветителя».

Нередко к одной и той же эпохе и к одному и тому же замыслу Кокто обращался в различных жанрах или формах. Не только вышеупомянутый «Орфей», но и пьеса «Человеческий голос», написанная во время зимних каникул 1927 года в Шабли на школьных тетрадках, прозвучала со сцены в различных вариантах: сначала она была поставлена как драматическое произведение в 1930 году в «Комеди Франсез», затем в 1949 появился монолог «Равнодушный красавец» на музыку Ф. Пуленка, предназначенный специально для великой Эдит Пиаф. Кокто считал, что актриса делает из этой пьески трагикомедию, он хотел разрушить предвзятое мнение об эстрадной звезде и полагал, что «это соло для одной актрисы, как сочиняют соло для скрипки или фортепьяно». Отвечая Кокто на его очередное послание, Эдит Пиаф сбивчиво, но пронзительно искренне писала ему: «Дорогой мой Жан, какая радость читать и перечитывать твое письмо, я знаю, как много есть людей, которые тебя любят, но если бы ты мог знать, как сильно я тебя люблю, несмотря на то что мы видимся очень редко. Странно, но у меня ощущение, что каждый раз, когда я тебя вижу, у меня возникает желание защитить тебя от злобы мира, и каждый раз я обнаруживаю, что, наоборот, ты мне поднимаешь настроение и придаешь мне смелости, чтобы противостоять такому суровому миру! Тебе не кажется, что это замечательно — любить кого-то, не нуждаясь в нем, любить его ради него самого, потому что знаешь, что он потрясающий, ну вот я тебя так и люблю. Когда я слышу твое имя или про тебя где-нибудь читаю, у меня всегда подпрыгивает сердце! И я тебе сыграю твоего „Равнодушного красавца“ как никогда, я думаю, что могу теперь лучше понять твои нюансы, твои маленькие штучки, которые как раз самые важные!»

От Второй мировой войны интеллектуальная Франция не оправилась окончательно и до сих пор: не только потому, что погибли такие люди, как поэт Робер Деснос и Сент-Экзюпери, но и потому, что многие талантливейшие писатели — Дрие ла Рошель, Селин — оказались по другую сторону баррикад. После войны была попытка огульно обвинить всех писателей, оставшихся в оккупированной немцами зоне, в коллаборационизме. Кокто тоже попытались причислить к тем, кто якобы сотрудничал с фашистами, поскольку не ушел в подполье, а продолжал работать. Но и в военное время Кокто по-прежнему верен себе: он подчиняется только внутреннему зову художника. Драмы «Священные чудовища» (1940) и «Пишущая машинка» (1941), созданные в стилистике «бульвара» снова противостоят общей тенденции политизированного и психологического театра. В предисловии к «Пишущей машинке» Жан Кокто писал: «По утверждению Стравинского „новое“ — лишь поиск прохладного места на подушке. Прохладный уголок быстро нагревается, а нагретое место опять остывает. Расин, Корнель и Мольер писали бульварные пьесы своей эпохи. „Бульвар“ подразумевает широкую публику, а театр как раз и обращается к широкой публике<…>. Публика похожа на двенадцатилетнего ребенка, которого трудно заинтересовать, но которого можно завлечь, заставив смеяться или плакать».

После войны Жан Кокто возвращается к найденному им драматическому рисунку, свойственному только его поэтическому перу, и создает в 1946 году знаменитого «Двуглавого орла», пьесу, которую можно отнести к жанру мелодрамы, если не знать, что кажущаяся очевидная жанровая принадлежность того или иного произведения Кокто обманчива. Любую его пьесу, любой сценарий или роман можно было бы назвать поэмой. Тому, кто не наделен способностью наслаждаться поэзией, сложно прочувствовать богатейшую гамму оттенков тех чувств, что испытывают герои его пьес.

Изначально пьеса называлась «Азраил», но от этого названия пришлось отказаться, так как тогда же в «Комеди Франсез» шел одноименный спектакль драматурга Жоссе, затем в 1943 возник промежуточный вариант «Смерть притаилась за дверью». Первоначальный замысел пополнил бы, как того и хотел Кокто, галерею ангелов смерти, сопровождающих поэта в различных пьесах, сценариях и стихотворениях. Жан Кокто сетовал на то, что многие критики не пожелали понять, что психология в пьесе «не та, что у обычных мужчин и женщин и столь же похожа на нее, сколь сходны геральдические единорог и лев с настоящими животными. Лошадь или лев никогда не ведут себя так, как те, что украшают гобелен с единорогом. Я хотел создать антиромантическую и в то же время романтическую пьесу, такую сложную стилистически, что, если актеры забудут слово, они потеряют равновесие» (интервью газете «Спектатер» от 18 февраля 1947). Отнюдь не случайно Королева узнает о Станиславе как об авторе стихов, — кстати, взятых из сборника Кокто «Опера», — которые настолько нравятся ей, что она выучила их наизусть. Слова короля о родстве двух поэтических душ — одновременно и убеждение самого Жана Кокто.

В интервью с Жаном-Пьером Виве, опубликованном в «Комба» 14 сентября 1946, Кокто говорил: «Я давно думал передать на сцене атмосферу одной их королевских семей, где любовь к искусству, которую им не удается реализовать, подталкивает их либо к меценатству, либо за неимением лучшего к превращению их собственной жизни в лирическую драму. Меня всегда интересовали группы анархистов, которые полиция использовала в своих целях и куда попадали восторженные и чистые юноши». Кокто признавался, что сюжет придуман им с начала до конца и не имеет ничего общего с исторической пьесой, что «Двуглавый орел» — история одного «якобы исторического происшествия». «„Двуглавый орел“ означал для меня возможность бросить камень в лужу слов и постановок, Я хотел сделать настоящий театр и спрятать идеи за действиями. В конце драмы я захожу так далеко, как только можно в данном жанре», — говорил Кокто.

Трагедия и мелодрама неразделимы во многих произведениях Кокто. Мечта Королевы — стать трагедией. Призрак Иокасты из «Адской машины» витает над замком, обе вдовы хранят верность мужьям, пока на их дороге не появляются прекрасные юноши, так похожие на любимых супругов. Причем в обоих случаях молодые люди предстают перед ними в тот момент, когда женщины разговаривают с призраками усопших. Судьба неотвратимо следует за обеими, одна — в виде Сфинкса, другая — с черно-красным веером в руке. «„Двуглавый орел“ — драма судьбы, — писал Кокто и приводил описание одной из бальзаковских героинь: „Она ни на что не могла рассчитывать, даже на случай. Ибо есть жизни, в которых нет места случаю“. Это стиль моей королевы. Она мечтает о судьбе, которая явилась бы откуда-то извне, однако она сама решает, направляет, „вмешивается“ в собственную судьбу. Она, вероятно, путает линии левой руки со своей манией все решать, обозначенной на правой руке. Проблема в том, чтобы узнать, тут ли ее настоящая судьба, или она себе выдумывает иную. Здесь-то и великая загадка. Загадка свободной воли, которую правители путают с „доброй волей“ государей».

По мнению драматурга, королева должна быть «красивой, элегантной, резкой, грубой, высокомерной, твердой, нежной, дикой, женственной, воинствующей, настоящей, ненастоящей, упрямой, свободной, очаровательной, отвратительной, полной благородных порывов и потаенной гордыни». Эдвиж Фейер как нельзя лучше справилась со своей ролью. Только эта актриса, считал Кокто, могла выразить подобные противоречия. Сильвия Монфор, сыгравшая фрейлину, привнесла в спектакль «свою особую, изысканную красоту, молчание и всплески юной ученицы, познающей жизнь королевского двора, где подружки без устали отдаются интригам». Жан Маре, сыгравший Станислава, постарался точно воспроизвести рисунок роли, задуманный автором: «чистый, юный, наивный, неистовый, доверчивый, осторожный, одинокий, неподкупный, задыхающийся от полумрака и неясной любви». Остальным персонажам Жан Кокто дал более схематичную характеристику: «Жак Варен стал графом Фёном, начальником полиции, в котором сочетаются очарование и хитрость, благодаря таланту, а не сходству характеров. Жак Марни — герцог фон Вилленштейн и Тони — слуга королевы: первый с трудом подбирает слова, ослепленный королевой и ловящий малейшее движение ее губ, туго затянутый в черную униформу стражник и второй — немой слуга, выражающий свою преданность лишь взглядами и языком жестов, оба ненавидят друг друга по сюжету драмы и прекрасно ладят за кулисами».

В «Двуглавом орле» метод Кокто заключался в том, чтобы идти за персонажами до конца, не выпуская красной нити, связывающей их всех и составляющей их судьбу. Дуэт Жана Маре и Эдвиж Фейер обворожил самых пристрастных критиков, рассыпавшихся в дифирамбах после премьеры, состоявшейся в конце ноября 1946 года в Париже. Они, словно пытаясь уподобиться блестящему стилисту Кокто, соревновались в обилии метафор: одни писали, что его искусство — «искусство завязки и развязки в непрекращающемся неукоснительном колдовстве и светящихся картинках», что «его трагедия — танец смерти, исполняемый на алтаре любви, романтический балет с чудесами, открытиями, уходом в прошлое» [8], другие говорили, что «Кокто — дитя рампы, извлекший из любимых воспоминаний вспышки молнии в грозовую ночь, зажженные свечи, накрытый стол, любовный дуэт с призраком, глухонемого негра и королевского двойника» [9], третьи признавались, что как завороженные «подчиняются автору, как змеи, ползущие за старыми заклинателями в огонь, внимая их музыке» [10].

Всякий раз, снимая кино или ставя спектакли, Жан Кокто удивительным образом умел собрать на съемочной площадке или сцене слаженный коллектив актеров, которые полностью доверяли и подчинялись ему как демиургу. В итоге получались произведения, которые выигрышно подчеркивали положительные стороны театра и талант играющих в ней актеров. Однако порой Кокто, когда так называемая «искушенная публика» сетовала на обилие «разговоров» в его «Двуглавом орле», говорил: «Персонажи говорят и действуют, ведомые внутренним ритмом, а если они и говорят без устали, как королева в первом акте, это значит, что вместе с насыщенным молчанием ее партнера получается диалог, который не пропустят внимательные зрители. Конечно, сейчас опасность в том, что публика, которая считается изысканной не удостаивает произведения таким дивным вниманием, в котором растворяется простая публика. В итоге за неясности или длинноты принимаются нюансы, требующие отрыва от самого себя, на что подобная публика не способна. Слишком неожиданные сюрпризы мешают ей созерцать самое себя. Таким образом, о спектакле складывается странное впечатление, поскольку публика опаздывает, слушает и смотрит урывками и отказывается от коллективного гипноза, без которого театр уже не театр, а религиозный обряд» [11].

Экранизация пьесы «Двуглавый орел» была снята в провинции Дофине в летней резиденции французского президента с его согласия. Статистами согласились поработать гренобльские студенты. Премьера фильма, на которой присутствовали жена и дочь Черчилля, а также кинорежиссер Александр Корда, прошла в Лондоне 14 июня 1948 года.

Финальным актом карьеры Жана Кокто как драматурга стала пьеса «Вакх», после которой он уже не смог ничего создать, настолько тяжело ему было пережить яростную критику, обрушившуюся на него после постановки. «Вакх» был написан в июле 1951 года на борту яхты «Орфей-II» несколько недель спустя после премьеры пьесы «Дьявол и Господь Бог» Сартра в «Театр Антуан». Кокто всегда ценил творчество писателя, создавшего такой шедевр, как пьесу «При закрытых дверях». В начале пятидесятых годов на первый план выходит ангажированная литература, дискутирующая на темы морали, государственного устройства, неоднозначно трактующая исторические события. В основу сюжета Кокто кладет происшествие, якобы случившееся в 1523 году в Германии в эпоху царствования Карла V, где раз в пять лет организовывали праздник и выбирали шутовского короля сроком на неделю. Карнавал заканчивается трагически, деревенский дурачок нелепо погибает, так и не поняв, во имя чего.

Несмотря на то, что Кокто пытался объяснить, что диатрибы против церкви в «Вакхе» произносятся либо недоумком, либо юным еретиком и что неразумно толковать эти афоризмы как мысли от автора, на драматурга обрушился шквал страшных обвинений. Позже ему припишут роль пророка, предвещавшего студенческие волнения в мае 1968 года. Многие бывшие друзья поэта, поддавшись общему настроению и увидев в тексте вызов христианской нравственности, перешли в разряд врагов, как это случилось, в частности, с Франсуа Мориаком. Кокто был «ранен» в самое сердце, и театральный кудесник замолчал навсегда.

«Начать жизнь заново? — спрашивал себя Кокто. — Никогда. В этой драме требуется последний акт. Все время задаешься вопросом, может быть, это уже и есть последний акт? Хорошая драма редко оканчивается счастливо. А мы так боимся этой перспективы развязки».

Надежда Бунтман

Адская машина

Перевод С. Бунтмана

Посвящение Мари-Лор и Шарлю ле Ноайям

Я часто повторял: «Ничто не может одновременно быть и казаться чем-то». Подобное кредо теряет точность, когда речь идет о театре — весьма сомнительном колдовском действе, в котором то, что, кажется, царствует подобно иллюзорным объемам итальянских плафонов. Однако никто так не владеет тайнами этого колдовства, как Кристиан Берар, когда он противопоставляет всякому реализму и всякой стилизации чувство самодостаточной правды, той правды, что высокомерно отрицает реальность. Единственная цель такой неподражаемой методы — попадать в десятку при каждом выстреле.

Вначале именно ему я написал благодарственное посвящение, но, в сущности, не стоит ли всем нам объединиться и посвятить совместную работу Мари-Лор и Шарлю де Ноайям, странному семейному союзу, художникам, что обладают редким гениальным даром, как я сказал бы, гением души.

…до такой степени, что я более не мыслю (что же мой мозг, не заколдованное ли он зеркало?) такой красоты, в которой не имелось бы несчастья

__________

Я, как и все мои друзья, не раз пытался замкнуться в некой системе и проповедовать свободно, не выходя за ее рамки. Но всякая система — род проклятия… И я вернулся, чтоб найти себе прибежище в безупречной наивности. Там обрело покой мое философическое сознание.

Шарль Бодлер

Боги существуют — это дьявол.

Ж. К.

Действующие лица:

Эдип — Жан-Пьер Омон

Анубис — Робер ле Виган

Тиресий — Пьер Ренуар

Креонт — Андре Моро

Призрак Лайя — Жюльен Барро

Молодой солдат — Ив Форже

Солдат — Робер Моор

Командир — Ромен Буке

Вестник из Коринфа — Марсель Киль

Пастух Лайя — Луи Жуве

Мальчик из народа — Мишель Монда

Голос — Жан Кокто

Иокаста — Марта Ренье

Сфинкс — Люсьена Богерт

Матрона — Жанна Лори

Антигона — Андреа Сервиланж

Девочка из народа — Вера Фар

Эдип — Жан-Пьер Омон

«Адская машина» была впервые представлена в театре Луи Жуве («Комеди де Шанз Элизе») 10 апреля 1934 года. Декорации и костюмы Кристиана Берара.

[12]

Голос. «Он убьет своего отца. Он женится на своей матери».

Чтобы не дать сбыться пророчеству Аполлона, царица Фив Иокаста оставляет своего сына на горе, пронзив ему предварительно ступни и связав их. Пастух из Коринфа находит младенца и относит его Полибу. Полиб и Меропа, царь и царица Коринфа, оплакивали бесплодность своего брачного союза. И вот ребенок, не тронутый медведем и волчицей, Эдип, что значит «пронзенные ноги», падает к ним на руки с небес. Они его усыновляют.

Став юношей, Эдип идет к Дельфийскому Оракулу.

Бог говорит: «Ты убьешь отца и женишься на матери». Итак, необходимо бежать Полиба и Меропы. Боязнь отцеубийства и кровосмесительного брака ведет его навстречу судьбе.

Эдип скитается, и как-то вечером, на перекрестке Дельфийской и Давлийской дорог, он встречает кортеж. Одна из лошадей его сбивает с ног; он вступает в ссору; один из слуг ему угрожает; Эдип в ответ заносит палку. Удар приходится на голову хозяина. Мертвого старца зовут Лай, он царь Фив. Так совершилось отцеубийство.

Боясь попасть в засаду, обезглавленный кортеж пустился в бегство. Эдип же ни о чем не подозревает и идет своей дорогой. Ведь он так молод, полон надежд, и происшествие он вскоре забывает.

Однажды, на привале он узнает о страшном бедствии — о Сфинксе. Сфинкс, «Крылатая дева», «Поющая псица», уничтожает цвет фиванской молодежи. Чудовище дает загадку и убивает всякого, кто не найдет разгадки. Царица Фив Иокаста, вдова Лайя, предлагает руку и царский венец победителю Сфинкса.

Как устремится позже юный Зигфрид, Эдип спешит к своей судьбе. Его снедают честолюбие и любопытство. Встреча происходит. Какого свойства эта встреча? Тайна. Как бы то ни было, юноша Эдип вступает в Фивы победителем и женится на царице. Так совершился кровосмесительный брак.

Для пущего веселия богов, необходимо, чтоб их жертва пала с наибольшей высоты. Проходят годы. Город процветает. Чудовищная свадьба осложняется рождением детей. Две дочери и двое сыновей. Народ любит своего царя. Но вспыхивает эпидемия чумы. Боги обвиняют безымянного убийцу в том, что он своим деянием заразил страну, и требуют его изгнать. И, шаг за шагом настигая правду, как будто опьяненный жаждой горя, Эдип доходит до конца пути. Глухой тупик. Капкан замкнулся. Свет проливается. Иокаста вешается на красном шарфе. Булавкой, взятой у повешенной, Эдип выкалывает себе глаза.

Смотри же, зритель, наблюдай, как заведен мгновенно, но распрямится медленно, через всю человеческую жизнь — адский механизм машины, самой совершенной, созданной подземными богами для математически точного уничтожения смертных.

Акт I

Призрак

Дозорная площадка на валах Фив. Высокие стены. Грозовая ночь. Молнии. Из бедных кварталов слышны звуки музыки и глухой барабанный бой.

Молодой солдат. Веселятся.

Солдат. Пытаются.

Молодой солдат. Пляшут ведь целую ночь.

Солдат. Заснуть не могут, вот и пляшут.

Молодой солдат. Да какая разница! Они там напиваются, с женщинами развлекаются, шатаются целую ночь по кабакам, а мы тут с тобой ходим взад и вперед. Так вот: мне надоело! Надоело! Надоело мне! Тут просто все и ясно: мне надоело.

Солдат. Беги из армии.

Молодой солдат. Нет, нет. Я решил: пойду добровольцем на Сфинкса.

Солдат. Зачем?

Молодой солдат. Как зачем? Да хоть бы и незачем! Нельзя же все время так беситься от жуткого безделья.

Солдат. Не страшно?

Молодой солдат. Почему страшно?

Солдат. Почему? Да потому. Страшно… Я ребят покрепче тебя да похитрее видал, а даже им страшно было. Но вы, сударь, верно, очень хотите Сфинкса завалить и сорвать куш.

Молодой солдат. А что, почему бы и нет? Да, конечно, один тут сумел убежать от Сфинкса, но стал идиотом и байки травит. А вдруг он правду говорит? А вдруг это на самом деле загадка? И я отвечу правильно? А вдруг?

Солдат. Балда ты! Ты понимаешь, что сотни и сотни ребят, которые и в школу ходили, и на стадион, оставили там свою шкуру, а тут ты, жалкий рядовой второй статьи…

Молодой солдат. А я… пойду! Пойду, потому что я уже все камни в этой стене сосчитал, и музыки этой наслушался, и рожи твоей поганой навидался, и… (Топает ногой.)

Солдат. Ну, герой! Я так и думал, что с тобой тут нервный припадок случится. А мне вообще-то нравится. Ну ладно… Ладно ты… плакать-то не будем? Успокоимся… ну, ну, ну…

Молодой солдат. Ненавижу тебя!

Солдат ударяет копьем о стену позади молодого солдата. Тот застывает.

Солдат. Что с тобой?

Молодой солдат. Ты ничего не слышал?

Солдат. Нет… где, что?

Молодой солдат. А, а то мне показалось… я думал…

Солдат. Ты чего зеленый такой?.. Что с тобой? Тошнит что ли?

Молодой солдат. Да ну, глупо, конечно… Показалось, что удар какой-то… Я думал, что это он.

Солдат. Кто, Сфинкс?

Молодой солдат. Да нет, Привидение, призрак этот.

Солдат. Призрак? Наш любимый призрак Лайя? Вот оно, и сразу под ложечкой сосет! Ну и ну!

Молодой солдат. Прости, пожалуйста.

Солдат. А чего тебя прощать? С ума сошел? Ну, скажем, вряд ли он сюда заявится, призрак этот, после вчерашнего. Это раз. А потом, за что тебя прощать? Если честно? Мы же его не боимся, призрака-то? Хотя… пожалуй, в первый раз было… Ну, а после того, а?.. Он, вообще-то, славный малый, боевой товарищ, да и развлечение. Так вот, если ты от одной мысли о призраке шарахаешься, значит, ты дошел до ручки, как и я, как и все фиванцы, богатые и бедные — все, кроме пары-другой жирных котов, которые на всем наживаются. Война сама по себе невеселая штука, а тут еще биться приходится неизвестно, с кем — та еще потеха. Все уже сыты по горло оракулами, веселыми жертвами и восторгами перед материнским долгом. Думаешь, стал бы я тебя подначивать, как сейчас, если бы сам до ручки не дошел, а ты бы тут плакал так до припадка, а они бы там напивались и плясали? Да они бы спали без задних ног, а мы бы ждали призрака — друга нашего — и в кости играли.

Молодой солдат. Скажи тогда…

Солдат. Что?

Молодой солдат. Скажи мне, ты думаешь, какой он… Сфинкс?

Солдат. Да брось ты, Сфинкс, Сфинкс. Да если бы я знал, какой он, Сфинкс, стоял бы я тут ночью с тобой в карауле!

Молодой солдат. Вот одни говорят, что он маленький, как заяц, и пугливый, и голова у него женская и тоже маленькая. А я думаю, что у него голова и грудь как у женщины и он спит с юношами.

Солдат. Да ладно тебе! Успокойся и забудь об этом.

Молодой солдат. Может, он даже и не требует ничего, никого не трогает даже. Встретишь его, посмотришь и умрешь от любви.

Солдат. Влюбиться еще только не хватало в заразу эту! В народную беду… А знаешь, что я думаю? Это вампир! Просто вампир! Человек скрывается, а полиция его найти не может.

Молодой солдат. Вампир с женской головой?

Солдат. Ну, ты даешь! Нет! Нет! Нет! Старый вампир, настоящий! У него усы, борода и толстое брюхо. Он кровь высасывает, поэтому, когда мертвяков семье возвращают, у всех одна и та же рана, в одном и том же месте — на шее! Ну, иди теперь добровольцем, если собрался.

Молодой солдат. Значит, говоришь…

Солдат. Да, говорю… Говорю, что… Опа! Командир.

Становятся по стойке «смирно». Командир входит и останавливается, скрестив руки на груди.

Командир. Вольно!.. Ну что, герои… Это тут у нас привидения завелись?

Солдат. Командир…

Командир. Разговорчики! Ответишь, когда спрошу. Ну, кто из вас смелый такой, что…

Молодой солдат. Я, командир.

Командир. Да что за… Разговоры, я сказал! Молчать. Я спрашиваю, кто из вас такой смелый, что прямо наверх служебный рапорт подал, а не пошел по инстанции? Через голову мою перескочил? Отвечать!

Солдат. Командир, он не виноват, он узнал…

Командир. Так ты или он?

Молодой солдат. Оба, но это я…

Командир. Тихо! Я спрашиваю, откуда Верховный жрец узнал, что происходит по ночам на этом посту, а мне об этом не доложено?

Молодой солдат. Виноват, командир. Я виноват. Мой товарищ не хотел ничего говорить. А я подумал, что надо сказать. Ну, так как эта вся история не по службе, я… ну… дяде его рассказал, потому что у дядиной жены сестра есть — она прачка у царицы, а есть еще деверь у нее, он в храме служит у Тиресия…

Солдат. Вот потому, командир, я и сказал, что это я виноват.

Командир. Отставить! Вы мне уши прожужжали. Значит, говорите, не по службе история. Оч-чень хорошо. И… эта вот история не по службе — про привидения, кажется, а?

Солдат. Так точно, командир!

Командир. Привидение к вам подошло, когда вы были в карауле, и привидение вам сказало… Что сказало-то привидение?

Молодой солдат. Оно нам сказало, командир, что оно призрак Лайя, что оно пыталось много раз явиться после своего убийства и что оно нас умоляет как можно скорее предупредить любым способом царицу Иокасту и Тиресия.

Командир. Как можно быстрее! Надо же! Любезное такое привидение! А… вы случайно не спросили у него, чему это вы обязаны его визитом и почему это оно не явится прямо царице или Тиресию?

Солдат. Так точно, командир, спросили. Я спросил. Оно ответило, что не свободно появляться где угодно и что городские стены — лучшее место для появления лиц, умерших насильственной смертью. Из-за сточных канав.

Командир. Сточных канав?

Солдат. Так точно, командир. Оно сказало, что только там образуются какие-то пары.

Командир. Во, чума! Ученый призрак, да еще и знаний своих не скрывает. Вас-то он сильно напугал, хотя бы? Как он выглядел? Во что одет? Где он стоял, а? А на каком языке говорил? Подолгу оставался? Много раз его видели? Не по службе история, но, признаться, я бы хотел от вас самих услышать кое-что о нравах привидений.

Молодой солдат. В первую ночь нам было страшно, командир, надо признаться. Должен вам сказать, что он появился очень быстро, будто светильник зажегся — там, в толще стены.

Солдат. Мы его оба видели.

Молодой солдат. Лицо и тело трудно было различить. Губы можно было увидеть, когда он открывал рот, и клочок седой бороды, и еще большое красное пятно — ярко-красное, у правого уха. Он с большим трудом изъяснялся, тяжело фразы друг с другом связывал. Но тут, командир, лучше вы уж моего товарища допросите. Это он мне объяснил, почему бедняга так мучился и не получалось у него.

Солдат. Командир, тут и колдовства-то никакого! Он просто все свои силы тратил, чтобы появиться, то есть чтобы из новой своей оболочки переселиться в старую и мы бы его увидеть смогли. А как же еще? Только он начнет говорить чуть попонятнее, сразу исчезает, становится прозрачным, так что сквозь него стену видно.

Молодой солдат. А если непонятно говорил, сразу сам виднее становился. И плохо видно его было, как только он понятно начинал говорить и всегда вот так начинал: «Царица Иокаста… Нужно… нужно… царица… царица… царицу Иокасту… Нужно предупредить царицу… нужно предупредить царицу Иокасту… Прошу вас, господа, прошу… господа, прошу… нужно… нужно… прошу вас. Господа… предупредить… прошу вас… царицу… царицу Иокасту… предупредить царицу Иокасту… предупредить, господа, предупредить… Господа, господа, господа…» Вот так он и говорил.

Солдат. И видно было, как он боится исчезнуть, не договорив все до конца.

Молодой солдат. Погоди, ты помнишь, каждый раз одна и та же штука: красное пятно исчезает последним. Как факел на стене, командир.

Солдат. И все, что мы тут рассказали — в одну минуту проходило!

Молодой солдат. Пять раз он появлялся на одном и том же месте, сразу перед рассветом.

Солдат. И только прошлой ночью, после такой же сценки, но не совсем обычной… мы ну… короче, подрались немного, и мой товарищ решил все дома рассказать.

Командир. Ну-ка, ну-ка! Почему это сценка была «не совсем обычная», так что вы тут, если правильно понял, поссорились?

Солдат. Ну, в общем, командир, вы знаете, ведь караул — это не сильно весело.

Молодой солдат. Так что мы этого призрака вроде как ждали.

Солдат. Даже спорили на это дело.

Молодой солдат. Придет, мол…

Солдат. Или не придет…

Молодой солдат. Придет…

Солдат. Не придет… И странно, может, но, как он приходил, сразу легче становилось.

Молодой солдат. Это, вроде как, привычкой сделалось.

Солдат. Нам даже под конец стало казаться, что мы его видим, когда его не видно было. «Шевелится! — говорили. — Свет в стене! Ничего не видишь? Нет. Да вон! Там, там, говорю тебе… Там стена не такая, да посмотри ты!»

Молодой солдат. И смотрели, глаза таращили, пошевелиться не решались.

Солдат. Выискивали любой камешек в стене, не похожий на другие.

Молодой солдат. А когда, наконец, все начиналось, прямо облегчение наступало и совсем не было страшно.

Солдат. И вот, той ночью ждали мы, ждали, глаза таращили, думали, что он уже не придет, и тут является, тихонько так… — в первые-то ночи он шустро появлялся, — и только стало его видно, как он начинает говорить совсем по-другому и с грехом пополам нам рассказывает, что произошло что-то ужасное, смертельное, что-то такое, что он не может объяснить живым. Он говорил, что есть места, где он может появиться, и есть такие, в которых он появиться не может, что он пошел туда, куда идти ему запрещено, что знает он такую тайну, которую и он знать не должен, и что теперь его раскроют и накажут, и запретят являться. Так что он совсем являться перестанет. (Торжественным голосом.) «И я умру последней своей смертью, — сказал он, — все будет кончено. Вы понимаете, господа, нельзя терять ни минуты. Бегите! Предупредите царицу! Найдите Тиресия! Господа! Господа, сжальтесь!..» Он умолял, а солнце уже всходило. Но он не думал уходить.

Молодой солдат. Вдруг нам показалось, что сейчас он сойдет с ума.

Солдат. Изо всех его бессвязных фраз мы поняли, что он покинул свой пост, в общем… что он разучился исчезать и теперь пропал. Мы видели, что он ту же самую церемонию совершает, как при появлении — хочет стать невидимым, а ничего не получается. Тогда он стал нас просить, чтобы мы его оскорбили, потому что говорят, будто если ты оскорбишь привидение, оно сможет уйти. Самое глупое — то, что мы не решались. Он все повторял: «Давайте, молодые люди, оскорбите меня! Кричите, не стесняйтесь!.. Давайте!» А мы только все цепенели.

Молодой солдат. Слова все растеряли!

Солдат. Вон оно как! А ведь мило дело — орать на начальство!

Командир. Очень любезно, господа! Очень любезно. Большое вам спасибо от имени начальства.

Солдат. Да нет, командир, я не то хотел сказать… Я хотел… Я же о царях говорил, о коронованных, о министрах, о правительстве… ну, значит, о властях! Мы же частенько даже говорили о всяких там несправедливостях… Но царь — это славный такой призрак, бедняга Лай, и ругань застревала у нас в горле. Он все нас подначивал, а мы бормотали: «Давай, эй ты! Давай, старый пень!» В общем, не ругань никакая, даже вроде комплимент.

Молодой солдат. Надо вам объяснить, командир: «старый пень» — это так по-дружески солдаты друг друга зовут.

Командир. Спасибо, что предупредили.

Солдат. Давай, иди, эй! Ты, этот… ну… короче… Бедный призрак! Он так и завис между жизнью и смертью, от страха помирал, потому что петухи пели, и солнце подымалось. И вдруг стена снова стала стеной, а красное пятно погасло. Мы подыхали от усталости.

Молодой солдат. Вот после этой ночи я и решил все рассказать его дяде, потому что он сам не хотел рассказывать.

Командир. Не очень-то он точен, ваш призрак.

Солдат. Знаете, командир, он ведь, может, вообще больше не появится.

Командир. Я мешаю.

Солдат. Да нет, командир. Но после вчерашней истории…

Командир. Судя по всем вашим рассказам, это очень вежливый призрак. Так что я спокоен, он появится. Прежде всего, вежливость царей — это точность — как говорится, а вежливость призраков — согласно вашей остроумной теории — принимать человеческий облик.

Солдат. Возможно, командир, но может быть, у призраков вообще не бывает царей, а минута у них и целый век — одно и то же. Так почему бы призраку явиться не сегодня, а через тысячу лет?

Командир. Вы, я вижу, юноша, горазды поспорить, но у терпения есть свой предел. Так вот: я сказал, что он сегодня явится. Сказал, что я его смущаю, и я сказал, что ни один штатский не должен близко подходить к патрулю.

Солдат. Так точно, командир.

Командир (взрывается). Так вот, призрак, не призрак, а я вам приказываю задержать первого же встречного, который явится сюда без пароля. Ясно?

Солдат. Так точно, командир!

Командир. И про дозор не забывать. Вольно, разойдись!

Солдаты застывают, взяв «на караул».

Командир (уходит, останавливается). Только хитрить не надо! Вы у меня на заметке. (Уходит.)

Долгая пауза.

Солдат. Однако!

Молодой солдат. Он подумал, что мы ему мозги пудрим.

Солдат. Нет, старичок, он подумал, что это нам их запудрили.

Молодой солдат. Нам?

Солдат. Да, старичок. Я много чего наслышался от дяди. Царица — женщина хорошая, но вообще-то ее не любят. Она, — говорят, — немного того… (Стучит себя по голове.) Взбалмошная и говорит с иностранным акцентом, и Тиресий на нее влияет. И Тиресий этот ей советует все такое, что только во вред ей идет. Делайте то, делайте се… Она ему сны свои рассказывает, спрашивает, с правой ноги ходить или с левой; а он ее за нос водит, прогибается перед братом ее, который только и знает, что против сестры заговоры составлять. И Тиресий за него. Все это грязные людишки. Я поспорить могу: командир подумал, что призрак — это из того же теста, что и Сфинкс. Поповские штучки: заманить Иокасту, пусть она думает, как они хотят, чтобы она думала.

Молодой солдат. Да ты что!

Солдат. Не веришь. Точно тебе говорю (Очень тихо.) А я верю в призрака, я-то… И вот, потому что я в него верю, а они — нет, советую тебе: не дергайся! Ты уже у нас кое-чего добился. Как тебе, рапорт такой: «Проявил умственные способности, достойные гораздо более высокого звания…»?

Молодой солдат. Но ведь, если наш царь.

Солдат. Наш царь!.. Наш царь!.. Минуточку!.. Мертвый царь, это не то, что царь живой. И вот почему: если бы царь наш, Лай, был живой, слышишь, между нами только, он бы сам разобрался и тебя бы не посылал в город по своим делам.

Уходят влево, продолжая обход.

Голос Иокасты (от подножия лестницы, ведущей на стену. Говорит с сильным акцентом. Это международный акцент всех королевских семейств). Опять лестница! Ненавижу лестницы! Зачем все эти лестницы? Ничего не видно. Где мы?

Голос Тиресия. Но, сударыня, вы знаете, как я отношусь к этой затее, и вообще, это не я придумал…

Голос Иокасты. Помолчите, Ресси. Как только вы открываете рот, получается глупость. Нашли время, чтобы читать мораль.

Голос Тиресия. Вам нужен другой провожатый. Я почти совсем слепой.

Голос Иокасты. Тоже мне прорицатель! Вы даже не знаете, где какая лестница! Кончится тем, что я сломаю ногу. И вы будете виноваты, Ресси. Вы, как всегда.

Тиресий. Мой телесный взор угас и дал раскрыться внутреннему взору, который служит цели более высокой, чем подсчет ступеней!

Иокаста. Надулся. Глаз его обидели. Ну, ну! Мы так вас любим, Ресси. Просто, эти лестницы доводят меня до безумия. Нам нужно было сюда прийти, Ресси, нужно!

Тиресий. Сударыня…

Иокаста. И не упрямьтесь. Я знала, что здесь будут эти проклятые ступеньки. Хорошо, я буду пятиться наверх, а вы меня поддержите. Не бойтесь. Я вас поведу. Но, если я буду смотреть на ступеньки, обязательно упаду. Возьмите меня за руки. И в путь! (Появляются.) Ну… ну… ну… четыре, пять, шесть, семь.

Иокаста выходит на площадку и идет влево. Тиресий наступает на конец ее шарфа. Царица вскрикивает.

Тиресий. Что с вами?

Иокаста. Ногу, Ресси! Вы наступили на мой шарф.

Тиресий. Простите…

Иокаста. Опять обиделся! Но ведь это не ты виноват… Это шарф! Я окружена вещами, которые меня ненавидят! Каждый день этот шарф меня душит. То он цепляется за ветки, то за ось колесницы, а теперь ты на него наступил. И это все нарочно. Я его боюсь, но не могу с ним расстаться. Ужасно! Ужасно! Этот шарф меня убьет.

Тиресий. Видите, в каком состоянии ваши нервы.

Иокаста. Ну вот, кому он нужен, твой третий глаз? Ты нашел Сфинкса? Ты нашел убийц Лайя? Народ успокоил? У моих дверей ставят охрану и оставляют наедине с вещами, которые меня ненавидят и хотят моей смерти!

Тиресий. Россказни, и из-за них…

Иокаста. А я все чувствую. Лучше чувствую, чем все вы вместе взятые! (Показывает на свой живот.) Этим чувствую! Все сделано, чтобы найти убийц Лайя?

Тиресий. Царица знает, что Сфинкс не позволяет вести поиски.

Иокаста. А я, я чихать хотела на все ваши цыплячьи внутренности… Я чувствую, вот этим… что Лай страдает и хочет пожаловаться. Я решила все сама выяснить и даже выслушать этого молодого стража; и я его вы-слу-ша-ю. Не забывайте, Тиресий, я ваша царица.

Тиресий. Ярочка моя, пойми несчастного слепого, который тебя обожает, который о тебе заботится и хочет, чтобы ты спала по ночам в своих покоях, а не бегала за тенью в грозу по городским валам.

Иокаста (загадочно). А я не сплю.

Тиресий. Не спите?

Иокаста. Нет, Ресси, я не сплю. Сфинкс, убийство Лайя, измотали мои нервы. Ты правильно сделал, что заговорил об этом. Я больше не сплю, и так даже лучше, потому что стоит мне уснуть, я вижу сон, один и тот же, а потом хожу больная целый день.

Тиресий. Но ведь это мое ремесло — разгадывать сны…

Иокаста. Место, в котором проходит мой сон, похоже на эту площадку; расскажу-ка я его тебе. Ночь, я стою и укачиваю какого-то младенца. И вдруг он превращается в жидкое пузырчатое тесто, которое течет у меня между пальцев. Я начинаю кричать и пытаюсь это тесто выбросить, но ужас, Ресси! Если бы ты знал, как это жутко… Тесто, эта штука… прилипает, и когда я думаю, что освободилась, оно с размаху бьет меня по лицу. И еще, оно живое. У него есть даже рот, оно пытается поцеловать меня в губы. И льнет, пытается проникнуть — по бедрам, к животу. Какой же это ужас!

Тиресий. Успокойтесь.

Иокаста. Я больше не желаю спать, Ресси… Не хочу. Послушай: музыка. Откуда? Они тоже не спят. Но у них хотя бы музыка есть. Им страшно, Ресси… Правильно делают, что не спят. Им снятся ужасные вещи, и они не хотят засыпать. Но все-таки, что это за музыка? Кто разрешил? А у меня-то есть музыка, чтобы не спать? Я и не знала, что кабаки всю ночь открыты. К чему этот скандал, Ресси? Кто разрешил? Пусть Креонт прикажет. Музыку запретить! Прекратить скандал сию же минуту!

Тиресий. Сударыня, прошу вас, успокойтесь и возвращайтесь домой. Вы вне себя, потому что вы не высыпаетесь. Мы разрешили музыку, чтобы поддержать в народе хоть какую-то бодрость, поддержать дух. Пойдут преступления и даже хуже, если в бедных кварталах перестанут танцевать.

Иокаста. Но я же не танцую.

Тиресий. Не нужно сравнивать. Вы носите траур по Лайю.

Иокаста. Траур у всех, Ресси. У всех! Всех! Всех! Они танцуют, а я нет. Это слишком несправедливо… Я хочу…

Тиресий. Сюда идут, царица.

Иокаста. Послушай, Ресси, я дрожу от страха: я ведь надела все свои драгоценности.

Тиресий. Не боитесь. Грабителей не встретишь на дозорном пути. Это наверняка патруль.

Иокаста. И, может быть, это тот солдат, которого я ищу?

Тиресий. Не двигайтесь. Сейчас узнаем.

Входят солдаты. Замечают Иокасту и Тиресия.

Молодой солдат. Стой. Здесь, вроде, кто-то есть.

Солдат. Откуда? (Громко.) Кто идет?

Тиресий (царице). Возможны неприятности… (Громко.) Послушайте, братцы…

Молодой солдат. Пароль?

Тиресий. Вы видите, сударыня, нам нужен был пароль. Вы нас втянули в неприятную историю.

Иокаста. Пароль? Зачем? Какой пароль? Вы просто смешны, Ресси. Я сама с ними поговорю.

Тиресий. Сударыня, прошу вас! Есть строгий приказ Стража может вас не знать и может мне не поверить. Это очень опасно.

Иокаста. Какой вы фантазер! Все для вас драма!

Солдат. Сговариваются. Могут и напасть.

Тиресий (солдатам). Вам нечего бояться. Я старый и почти слепой. Позвольте, я вам объясню причину моего появления на этих стенах и присутствия здесь сопровождающей меня особы.

Солдат. Разговоров не надо. Нам нужен пароль.

Тиресий. Минуту. Минуту. Послушайте, братцы, вы золотые монеты когда-нибудь видели?

Солдат. Попытка подкупа.

Уходит влево и перекрывает дозорный путь. Молодой солдат остается лицом к лицу с Тиресием.

Тиресий. Вы ошибаетесь. Я хотел сказать: «Вы когда-нибудь видели портрет царицы на золотой монете»?

Молодой солдат. Видели.

Тиресий (отходит, чтобы видна была царица. Она стоит в профиль и считает звезды). Ну что… не узнаете?

Молодой солдат. Я не понимаю, какое, по-вашему, имеет отношение наша царица, молодая совсем женщина, к этой матроне.

Царица. Что он говорит?

Тиресий. Он говорит, что считает вас, сударыня, слишком молодой для того, чтобы быть царицей…

Царица. Довольно мило!

Тиресий (солдату). Вашего командира ко мне!

Солдат. Бесполезно. У меня приказ Ну-ка, давайте отсюда, и живо!

Тиресий. Вы еще обо мне услышите!

Царица. Что там еще, Ресси? Что он говорит?

Входит командир.

Командир. В чем дело?

Молодой солдат. Командир! Эти двое тут прогуливаются, а пароля не знают.

Командир (подходит к Тиресию). Вы кто? (Внезапно узнает его.) Ваше Преосвященство! (Кланяется.) Примите тысячу извинений.

Тиресий. Ну вот. Спасибо, капитан. Я думал, этот молодой храбрец нас поставит к стенке.

Командир. Ваше Преосвященство! Могу ли я рассчитывать на Ваше прошение? (Молодому солдату.) Болван! Отойди!

Молодой солдат отходит в левый край сцены и становится рядом со своим товарищем.

Солдат (молодому солдату). Прокололись!

Тиресий. Не нужно его ругать. Он выполнял приказ…

Командир. Такие гости… и в таком месте! Что я могу сделать для Вашей Милости?

Тиресий (отходит в сторону, открывая Иокасту). Ее Величество!..

Командир вытягивается по стойке «смирно».

Командир (кланяется, оставаясь на почтительном расстоянии). Сударыня!..

Иокаста. Оставим церемонии! Я хочу знать, который из стражников видел призрака?

Командир. Это как раз тот неуклюжий новобранец, который позволил себе грубо обойтись с господином Тиресием, и если Ваше Величество…

Иокаста. Вот так-то, Ресси. Нам повезло! Я правильно сделала, что пришла… (Командиру.) Прикажите ему приблизиться.

Командир (Тиресию). Ваше Преосвященство, я не знаю, осознает ли царица тот факт, что этот молодой солдат гораздо лучше сможет объясниться через посредство своего командира, а если он станет рассказывать сам, Ее Величество рискует…

Иокаста. Что там такое, Ресси?

Тиресий. Командир пояснил мне, что у него есть определенные навыки общения со своими людьми, и он может в каком-то смысле послужить переводчиком.

Иокаста. Не надо никакого командира! Есть у мальчика язык? Пусть подойдет.

Тиресий (тихо, командиру). Не настаивайте, царица очень взволнована…

Командир. Хорошо… (Идет к солдатам, говорит молодому). Царица хочет с тобой поговорить. И следи за своим языком. Я тебе это припомню, парень.

Иокаста. Подойдите!

Командир подталкивает молодого солдата.

Командир. Ну, иди! Иди, говорю, дурак, вперед, никто тебя не съест! Простите его, Ваше Величество. Наши бойцы при дворе не бывали.

Иокаста (Тиресию). Велите этому человеку оставить нас наедине с солдатом.

Тиресий. Но, сударыня…

Иокаста. Никаких «но, сударыня»! Если капитан еще на минуту задержится, я дам ему пинка.

Тиресий. Послушайте, командир. (Отводит его в сторону.) Царица хочет остаться наедине со стражем, который все это видел. У нее свои капризы. Захочет, и ваша карьера остановится, а я ничего не смогу сделать.

Командир. Хорошо. Я ухожу… Если бы, конечно, я остался… ну ладно. Не мне вам советовать, Ваше Преосвященство… Но, так, между нами… поосторожнее со всеми этими призраками. (Кланяется.) Ваше Преосвященство. (Глубокий поклон царице. Проходит мимо солдата.) Эй! Царица хочет побыть одна с твоим товарищем.

Иокаста. А тот, другой, он видел призрака?

Молодой солдат. Да, Ваше Величество, мы оба были в карауле.

Иокаста. Так пусть он останется. Пусть там постоит! Я его позову, если понадобится. Всего доброго, капитан, вы свободны.

Командир (солдату). Еще поговорим! (Уходит).

Тиресий (царице). Вы этого капитана смертельно ранили.

Иокаста. Теперь его очередь. Обычно ранят рядовых, и никогда — командиров. (Молодому солдату.) Сколько тебе лет?

Молодой солдат. Девятнадцать.

Иокаста. Как и ему… Ему бы тоже было… Красивый… Ну, подойди. Повернись ко мне. Ресси, смотри, какие мускулы! А колени! По коленям видна порода. Он был бы на него похож… Посмотри, какой красавец, Ресси, пощупай бицепсы, будто из железа…

Тиресий. Увы, сударыня, я в этом ничего не понимаю, вы же знаете, и почти ничего не вижу…

Иокаста. Тогда пощупай… Пощупай! И ляжки, прямо как у лошади! Упирается. Не бойся… папаша у нас слепой. Бог знает, что себе вообразил, бедняга — покраснел, смотри! Очаровательный ребенок! Девятнадцать лет!

Молодой солдат. Так точно, Ваше Величество.

Иокаста. «Так точно, Ваше Величество!» Какой он милый, а? Ах, какая жалость, ведь он даже и не знает, что красив. (Говорит как с ребенком.) Ну, ты видел призрака?

Молодой солдат. Так точно, Ваше Величество.

Иокаста. Это был призрак царя Лайя?

Молодой солдат. Так точно, Ваше Величество. Царь нам сказал, что он царь.

Иокаста. Вот, Ресси, а вы что узнали со всеми своими курами и звездами? Послушай, малыш… А что вам сказал царь?

Тиресий (пытается отвести царицу в сторону). Сударыня! Будьте осторожны, молодой человек, горячая голова, очень доверчивый… и карьерист… Осторожно. Вы уверены, что мальчишка видел призрака, а даже если и видел, был ли это призрак Вашего супруга?

Иокаста. О Боги! Вы невыносимы. Вы невыносимы и занудливы. Всегда сбиваете на лету, и никогда не даете совершиться чуду — во всем сомневаетесь и ничему не верите. Дайте мне самой допросить мальчика, прошу вас. Потом прочтете свою проповедь. (Молодому солдату.) Послушай…

Молодой солдат. Ваше Величество!..

Иокаста (Тиресию). Вот я сейчас и узнаю, видел он Лайя или нет. (Молодому солдату.) Как он говорил?

Молодой солдат. Он говорил быстро и много, Ваше Величество, много говорил и все время путался, не получалось у него сказать то, что он хотел.

Иокаста. Это он! Бедный мой, несчастный! Но почему здесь, на стенах? Ведь здесь такая гниль…

Молодой солдат. Вот именно, Ваше Величество… Призрак говорил, что благодаря болотам и парам он может появляться.

Иокаста. Как это интересно! Тиресий, в вашем курятнике такого не узнаешь. Ну и что он говорил?

Тиресий. Сударыня, сударыня, ведите допрос по порядку хотя бы. Мальчишка потеряет голову.

Иокаста. Правильно, Ресси, правильно. (Молодому солдату.) Как он выглядел? Каким он вам явился?

Молодой солдат. Он появлялся из стены, Ваше Величество. Такая, вроде бы, прозрачная статуя. Только видно было бороду и черную дыру — там, где рот — это когда он говорил. И еще красное пятно на виске — очень яркое.

Иокаста. Это кровь!

Молодой солдат. Надо же! А мы и не подумали!

Иокаста. Это рана! Какой ужас! (Появляется Лай.) А что он говорил? Вы что-нибудь поняли?

Молодой солдат. Это очень трудно, Ваше Величество. Мой товарищ заметил, что он с большим трудом появлялся, а когда пытался говорить ясно, исчезал, потому и не знал, как лучше взяться за дело.

Иокаста. Бедняга!

Призрак. Иокаста! Иокаста! Жена моя Иокаста!

В течение всей сцены его никто не видит и не слышит.

Тиресий (обращается к солдату). А вы тоже ничего не разобрали?

Призрак. Иокаста!

Солдат. Так что, не совсем так, Ваше Преосвященство. Мы поняли, что он хотел вам сообщить о какой-то опасности, предупредить, то есть, вас и царицу, ну и все. Последний раз он объяснил, что узнал какую-то тайну, которую знать ему было нельзя, и если его разоблачат, он не сможет больше появляться.

Призрак. Иокаста! Тиресий! Вы меня не видите? Вы не слышите меня?

Иокаста. И больше ничего? Он ничего не уточнил?

Солдат. Ваше Величество, да он, может быть, нам ничего поточнее не хотел говорить, он все вас требовал, потому мой товарищ и попытался вас предупредить.

Иокаста. Молодцы! И я пришла. Я знала, я чувствовала! А ты, Ресси, еще сомневался! Скажи, солдатик, где появлялся призрак? Я хочу потрогать это место.

Призрак. Посмотри на меня! Послушай меня, Иокаста! Стражи, ведь вы всегда меня видели. Почему же сейчас вам не видно меня? Это пытка. Иокаста! Иокаста!

В течение этих реплик солдат подошел к месту, где появился призрак. Касается его рукой.

Солдат. Вот здесь. (Стучит по стене.) Здесь, в стене.

Молодой солдат. Или перед стеной. Наверняка не скажешь.

Иокаста. Но почему он этой ночью не является? Как вы думаете, может, он еще придет?

Призрак. Иокаста! Иокаста! Иокаста!

Солдат. Увы, сударыня, я не думаю. Боюсь, что после вчерашнего у них там был кавардак и Ваше Величество опоздали.

Иокаста. Какое несчастье! Всегда опаздываю. Ресси, в моем царстве меня всегда оповещают последней. Сколько времени мы потеряли с вашими курами и оракулами! А надо было бегом бежать! Надо было догадаться. И мы ничего никогда не узнаем! Ничего! Ничего! Случатся катаклизмы, ужасающие катаклизмы. И вы в этом будете виновны, вы, Ресси, как всегда.

Тиресий. Сударыня, царица говорит в присутствии этих людей…

Иокаста. Да, я говорю в присутствии этих людей! Я что, должна их постесняться? А царь Лай, мертвый царь Лай, он ведь с ними говорил. Не с вами, Ресси, не с Креонтом. И не во храме он изволил появиться. А здесь, на дозорном пути, перед этими солдатами, перед этим девятнадцатилетним мальчиком, который так красив и так похож…

Тиресий. Я заклинаю вас…

Иокаста. Да, я взволнована, это нужно понять. Опасности, призрак, музыка, этот гнилостный запах… И гроза еще. Плечо болит. Я задыхаюсь, Ресси, задыхаюсь.

Призрак. Иокаста! Иокаста!

Иокаста. Меня, кажется, кто-то зовет по имени. Вы ничего не слышали?

Тиресий. Ярочка моя. Вы так устали. День занимается. Вы грезите наяву. Только подумайте, быть может, вся эта история с призраками — сон этих молодых людей, которые несут свою службу, стараются не спать, живут среди болотных испарений и полного отчаяния.

Призрак. Иокаста! Сжалься и послушай меня! Посмотри на меня! Господа, вы же добрые люди! Задержите царицу. Тиресий! Тиресий!

Тиресий (молодому солдату). Отойдите на секунду: мне нужно поговорить с царицей.

Молодой солдат присоединяется к своему товарищу.

Солдат. Ну что, сынок, пошло-поехало? Клюнула царица? Втрескалась и обхаживает тебя.

Молодой солдат. Ты что!

Солдат. Твои дела в порядке. Только товарищей не забудь.

Тиресий. Послушайте! Петухи! Призрак уже не придет. Можно возвращаться.

Иокаста. Ты видел, как он красив.

Тиресий. Не буди старую грусть, голубка моя. Если бы у тебя был сын…

Иокаста. Если бы у меня был сын, он был бы красивым и смелым, он разгадал бы загадку, убил бы Сфинкса и вернулся с победой.

Тиресий. И у вас бы не было мужа.

Иокаста. Все маленькие мальчики говорят: «Вот вырасту, стану мужчиной и женюсь на маме». Не так уж это глупо, Тиресий. Найдите мне союз нежнее, нежнее и беспощаднее, найдите пару горделивее, чем сын и молодая мать. Послушай, Ресси, когда я только что коснулась тела молодого стража, он, боги знают, что подумал, бедный, а я чуть не лишилась чувств. Ему бы было девятнадцать лет, Тиресий, девятнадцать! Как этому солдату. Откуда мы знаем, может, Лай ему явился потому, что он похож…

Петухи поют.

Призрак. Иокаста! Иокаста! Иокаста! Тиресий! Иокаста!

Тиресий (солдатам). Друзья мои, как вы думаете, разумно было бы еще подождать?

Призрак. Сжальтесь!

Солдат. Откровенно говоря, не стоит, Ваше Преосвященство. Петухи поют. Он уже не придет.

Призрак. Господа, сжальтесь! Неужели я невидим? Вы не слышите меня?

Иокаста. Пойдемте! Надо быть послушной. Но я счастлива, что смогла расспросить этого юношу. Узнай, как его зовут и где он живет. (Направляется к лестнице.) Я совсем забыла, что здесь лестница! Ресси. Меня просто тошнит от этой музыки. Послушай, вернемся через верхний город, пройдем по узким улочкам, зайдем в кабаки.

Тиресий. Сударыня, Вы шутите!

Иокаста. Начинается! С ума меня сведет. Мало того, он меня принимает за дуру! Ресси! Я накину покрывало — кто же меня узнает!

Тиресий. Голубка моя, вы же сами сказали, что, покидая дворец, надели все свои драгоценности. На одной только вашей булавке жемчужины величиной с яйцо.

Иокаста. Я вечная жертва! Другим позволено смеяться, танцевать, веселиться. Как я могла оставить булавку, которая всем так глаза и колет? Позовите стража. Пусть он поможет мне спуститься по ступеням, а вы пойдете за нами.

Тиресий. Но, сударыня, поскольку прикосновения этого юноши так вас смущают…

Иокаста. Он молод и силен. Он мне поможет не сломать себе шею. Хотя бы раз вы можете подчиниться воле царицы?

Тиресий. Эй!.. Нет, другой… Да, ты… Помоги царице спуститься по лестнице…

Солдат. Ну ты даешь, старичок!

Молодой солдат (приближается). Слушаюсь, Ваше Преосвященство.

Призрак. Иокаста! Иокаста! Иокаста!

Иокаста. Как он застенчив! Ступени меня ненавидят. Ступени, булавки, шарфы. Да! Да! Они ненавидят меня! Хотят меня убить. (Вскрикивает.) О!

Молодой солдат. Вы ударились, Ваше Величество?

Тиресий. Да нет же, дурень! Ногу! Ногу!

Молодой солдат. Что «ногу»?

Тиресий. Ногу уберите с конца шарфа! Вы чуть не задушили царицу!

Молодой солдат. О боги!

Иокаста. Ресси, вы смехотворны до предела. Бедный малыш! Ты уже его в убийцы записал, потому что он, как и ты, кстати, наступил на мой шарф. Пусть совесть вас не мучает, сын мой. Его Преосвященство просто несносен, он не пропускает случая, чтобы досадить кому-нибудь.

Тиресий. Но, сударыня…

Иокаста. Это вы у нас самый неуклюжий! Пойдемте. Спасибо, мой мальчик. Вы оставите в храме свое имя и адрес. Раз, два, три, четыре… Изумительно! Ты видишь, Ресси, как я хорошо спускаюсь. Одиннадцать, двенадцать… Ресси, следите за счетом: осталось две ступени. (Солдату.) Спасибо. Вы мне больше не нужны. Помогите дедушке.

Иокаста и Тиресий уходят вправо. Слышно пение петухов.

Голос Иокасты. Из-за вас я так и не узнаю, чего хотел бедняга Лай.

Призрак. Иокаста!

Голос Тиресия. Все это очень туманно.

Иокаста. Что? Туманно? Что означает «туманно»? Это вы все затуманили со своим третьим глазом. Вот мальчик ясно видел все. А видел он царя. А вы царя видели?

Голос Тиресия. Но…

Голос Иокасты. Вы его видели? Нет… ну, тогда… Просто не знаю, что сказать…

Голоса угасают.

Призрак. Иокаста! Тиресий! Сжальтесь!..

Солдаты теперь стоят вместе, и оба замечают призрака.

Солдаты. О! Призрак!

Призрак. Наконец-то, господа! Я спасен! Я звал, я умолял…

Солдат. Вы были здесь?

Призрак. Я был. Пока вы говорили с царицей и Тиресием. Но почему меня никто не видел?

Молодой солдат. Я побегу за ними.

Солдат. Стоять!

Призрак. Что? Вы запрещаете…

Молодой солдат. Дай, я пойду…

Солдат. Когда приходит столяр, стул больше не хромает, когда придешь к сапожнику, сандалии больше не жмут, когда зайдешь к врачу, боль, как рукой снимает. Приведи их! Как только они здесь появятся, призрак исчезнет.

Призрак. Увы! Простые люди знают то, что несподобно разгадать жрецам!

Молодой солдат. Я пойду.

Призрак. Поздно… Останьтесь. Слишком поздно. Я раскрыт! Они идут сюда! Они меня схватят. Вот они! А! На помощь! На помощь! Быстро! Скажите царице, что к Фивам приближается юноша, и ни в коем случае нельзя… Нет! Нет! Пощадите! Пощадите! Они меня схватили! На помощь! Все кончено! Я… я… Пощадите! Я… Я… Я…

Долгая пауза. Солдаты стоят спиной к зрителям и, не отрываясь, смотрят на то место в стене, где исчез призрак.

Солдат. Ну, дела!

Молодой солдат. Не говори!

Солдат. Дела невеселые и непонятные, старичок.

Молодой солдат. Одно только ясно: даже после смерти этот парень хотел во что бы то ни стало предупредить свою жену о какой-то опасности. Считаю своим долгом пойти к царице и передать ей все, что мы слышали. Слово в слово.

Солдат. Хочешь себе царицу на шею повесить?

Молодой солдат пожимает плечами.

Да… Ему же ничего не стоило самому им показаться и все им рассказать, пока они тут были. Мы же его видели. А они нет. И нам мешали его увидеть, в довершение всего. Это означает, что умершие цари становятся частными лицами. Бедняга Лай! Теперь он знает, как легко добраться до сильных мира сего.

Молодой солдат. До нас-то он добрался.

Солдат. До нас! С простыми-то солдатами не фокус поговорить, паренек… Ну а вот, видишь ли… с командирами, с царицами, с верховными жрецами… тут так… еще ничего не происходит, а они уже ушли, они приходят, а все уже кончилось.

Молодой солдат. Что «все»?

Солдат. Да откуда я знаю? Я хотя бы понимаю, что сам хочу сказать. Это основное.

Молодой солдат. И ты не станешь предупреждать царицу?

Солдат. Даю совет, пусть цари сами разбираются с царями, призраки — с призраками, а солдаты — с солдатами.

Звуки труб.

Занавес

Акт II

Встреча Эдипа и Сфинкса

Голос. Зрители, вообразим возврат во времени, переживем в ином месте те минуты, которые мы пережили вместе только что. И верно, в то же время, когда призрак Лайя пытается предупредить Иокасту на площадке городского вала, Сфинкс и Эдип встречаются на нависающем над Фивами холме. И те же звуки труб, луна и звезды, те же петухи поют.

Декорации

Пустынная местность. Холм, нависающий над Фивами. Светит луна.

На переднем плане (слева направо) проходит дорога, ведущая к Фивам. Зритель угадывает, что она огибает большой наклонный камень, основание которого вырисовывается в ближнем к залу углу эстрады и образует левую кулису. Позади развалин небольшого храма разрушенная стена. В центре стены сохранившийся постамент указывает на место, где раньше был вход во храм. На постаменте осколки химеры: крыло, лапа, круп.

Развалины колонн. Для финала с тенями Анубиса и Немезиды актерами записана пластинка с диалогом, что позволяет актрисе мимически изображать мертвую девушку с головой шакала.

При поднятии занавеса, на развалинах сидит девушка в белом платье. У нее на коленях голова шакала, тело которого скрыто от зрительских глаз.

Отдаленный звук труб.

Сфинкс. Послушай.

Шакал. Я слушаю.

Сфинкс. Последний сигнал: мы свободны.

Анубис поднимается, мы видим, что это у него голова шакала.

Шакал Анубис. Это первый сигнал. Еще два, и ворота Фив закроются.

Сфинкс. Последний, последний! Я в этом уверена.

Анубис. Вы так уверены, потому что страстно ждете закрытия ворот, но, увы! В мои обязанности входит опровергнуть вас: мы не свободны. Это первый звонок. Подождем.

Сфинкс. Быть может, я и ошибаюсь…

Анубис. И тени сомнения нет: вы ошибаетесь.

Сфинкс. Анубис!

Анубис. Сфинкс?

Сфинкс. Мне надоело убивать. Мне надоело сеять смерть.

Анубис. Смиримся. У тайны есть свои тайны. У богов есть свои боги. И у нас они есть. Вот что такое бесконечность.

Сфинкс. Ты слышишь, Анубис, нет второго сигнала. Ты ошибался, мы уходим…

Анубис. Вы хотите, чтобы эта ночь завершилась без мертвых?

Сфинкс. Да, хочу! Хочу! И вся дрожу: а вдруг, несмотря на поздний час, кто-то пройдет по дороге!

Анубис. Вы становитесь чувствительной.

Сфинкс. Это касается только меня!

Анубис. Не сердитесь.

Сфинкс. Зачем мне вечно действовать бесцельно, бесконечно, ничего не понимая? И, например, зачем тебе, Анубис, собачья голова? Почему бог смерти появляется в том обличье, в котором его и воображают суеверные люди? И почему в Греции египетский бог? Бог с собачьей головой?

Анубис. Я восхищаюсь тем, кто дал вам облик женщины, когда понадобилось задавать вопросы.

Сфинкс. Это не ответ.

Анубис. Я отвечу, что логика обязывает нас являться людям в том обличье, в котором они нас воображают, иначе им предстанет только пустота. И далее, что: Египет, Греция, смерть, прошлое, будущее — все это не имеет смысла в нашем мире; что вам слишком хорошо известно, для какой работы пригодны мои челюсти шакала; что наши хозяева проявляют мудрость, воплощая меня в нечеловеческом образе, ибо это не позволяет терять голову, даже если голова собачья, ведь я ваш сторож, и, если бы вам дали просто сторожевого пса, мы были бы сейчас в Фивах: я на поводке, а вы среди шумной компании молодых людей.

Сфинкс. Ты глуп!

Анубис. Постарайтесь вспомнить о том, что все эти жертвы, которые так волнуют образ молодой девушки, который вы приняли, суть не что иное, как нули, стертые с аспидной доски, даже если бы каждый из этих нулей был раскрытым ртом, зовущим на помощь.

Сфинкс. Возможно. Но здесь расчеты богов от нас ускользают… Здесь мы убиваем. Здесь мертвые умирают. Здесь я убиваю!

Сфинкс говорил, опустив глаза долу. Во время его реплики Анубис навострил уши, повернул голову и поспешил беззвучно скрыться в развалинах. Сфинкс поднимает глаза, пытается искать его взглядом, но оказывается лицом к лицу с группой людей, которые вышли из ближней левой кулисы — это их учуял Анубис. Группа состоит из фиванской матроны, ее сына и дочери. Матрона тянет девочку за руку, а мальчик идет перед матерью.

Матрона. Смотри, куда ноги ставишь! Иди, иди! Не оглядывайся! Оставь сестру в покое! Иди!.. (Замечает Сфинкса, на которого натыкается мальчик.) Осторожно! Говорила тебе, надо под ноги смотреть! О, простите, сударыня, никогда он под ноги не смотрит. Он вас не ушиб?

Сфинкс. Да вовсе нет, сударыня.

Матрона. Не ожидала кого-нибудь встретить на дороге в такой поздний час.

Сфинкс. Я чужестранка, недавно приехала в Фивы. Возвращалась к родственнице — она живет за городом — и заблудилась.

Матрона. Бедняжка! А где живет ваша родственница?

Сфинкс. Где-то за двенадцатой стадией.

Матрона. Я как раз оттуда! Мы с семейством обедали у моего брата. Он оставил нас на ужин. Болтали после ужина, болтали, и вот я теперь иду домой в самый комендантский час, да еще с ребятишками, которые спят на ходу.

Сфинкс. Доброй ночи, сударыня!

Матрона. Доброй ночи. (Собирается уйти, но не уходит.) А… скажите… в общем… вы бы поспешили. Нам с вами, конечно, нечего бояться… но я вот, например, не успокоюсь, пока домой не приду…

Сфинкс. Вы опасаетесь грабителей?

Матрона. Грабителей? Да у меня и брать-то нечего. Да нет, дитя мое. Откуда вы такая? Видно, что не из города. Какие там грабители! Сфинкс.

Сфинкс. И вы, сударыня, верите, серьезно верите во все эти россказни?

Матрона. Россказни! Вы еще очень молоды. Молодежь никогда ничему не верит. Именно, милочка, именно! А вот так беда и приходит!

Ладно, что там Сфинкс! Вот пример из жизни моей семьи. Мой брат, у которого я была сегодня… (Садится и говорит тише.)… женился на высокой красивой женщине с Севера. Однажды ночью просыпается он и что видит? Лежит его жена без головы, и живот выпотрошен. Это был вампир. Ну, сначала он испугался, а потом, недолго думая, пошел, взял яйцо и положил на подушку — где должна была быть голова жены. Это для того, чтобы вампир не смог вернуться в свое тело. И вдруг слышит он стоны и жалобы. Это по комнате летают голова и внутренности жены моего брата и в ужасе умоляют его убрать яйцо. Нет, — говорит мой брат, — а голова тут перестает жаловаться и приходит в ярость, потом — она в слезы, а поплакав, ласкаться начинает. Ну, короче говоря, болван этот, мой братец, убирает яйцо, и жена его снова входит в свое тело. И вот теперь знает он, что жена — вампир, а моим детям только бы над дядей смеяться. Они говорят, что он вампира выдумал, а жена его именно в теле своем шляется по ночам, и он ее назад в дом пускает. Трусит, — говорят, — и стыдно ему. Но я-то знаю, что невестка моя — вампир, знаю. А сыновья мои получат в жены каких-нибудь адских чудовищ, потому что упрямые и ни-че-му не верят!

Ну так, что до Сфинкса, простите, что я вас шокирую но в него не верят только такие, как вы да мои сыновья.

Сфинкс. Сыновья?

Матрона. Не об этом я, конечно, говорю сопливом мальчишке, который чуть вас с ног не сбил, а о другом сыне. Ему семнадцать лет.

Сфинкс. Так у вас несколько сыновей?

Матрона. Было четверо. Осталось трое: семи лет, шестнадцати и семнадцати. Надо вам признаться, с тех пор, как появилась эта зверюга, жить в доме стало невозможно.

Сфинкс. Сыновья ссорятся?

Матрона. Не то слово, барышня, слушать друг друга не хотят! Тот, кому шестнадцать, занимается у нас политикой. Сфинкс, — говорит, — пугало для простого народа. Было, наверное, что-то, вроде вашего Сфинкса — это мой сын так объясняет, — а потом Сфинкс умер, и теперь он только оружие в руках жрецов и средство наживы для полиции. Можно резать, можно грабить, можно народ пугать, и все спишется на Сфинкса. Надежная крыша. Из-за Сфинкса мы умираем от голода, цены растут, банды грабителей рыщут по деревням. Это из-за Сфинкса дела не идут в государстве, правители не правят, торговцы разоряются, храмы скоро треснут от жертвоприношений, а жены и невесты лишаются пропитания, богатые иностранцы бегут из города и больше здесь не тратят деньги, и посмотрели бы вы на него, сударыня, как он вскакивает на стол, размахивает руками, обличает виновных, призывает к бунту, кричит «ура», анархистам да еще произносит такие имена, за которые нас всех могут повесить. И, между нами, это уже я вам говорю, барышня, Сфинкс, конечно, существует, но все-таки им еще как пользуются! Нужна железная рука, диктатор нужен!

Сфинкс. А что говорит… брат молодого диктатора?

Матрона. Ну, это совсем другое дело. Он презирает брата, презирает меня, презирает город, презирает богов, все презирает. Непонятно даже, на что он собирается жить. Заявляет, что Сфинкс его бы заинтересовал, если бы убивал из любви к искусству, но так как Сфинкс — это выдумка жрецов, он его не интересует.

Сфинкс. А что четвертый сын? Вы носите траур уже…

Матрона. Почти год. Я потеряла сына, когда ему только что исполнилось девятнадцать.

Сфинкс. Бедная женщина… А отчего он умер?

Матрона. От Сфинкса.

Сфинкс (помрачнев). А!..

Матрона. Мой младший сын может сколько угодно говорить, что брат его пал жертвой полицейских махинаций… Нет… Нет… я не ошибаюсь. Сфинкс его убил. Ах, милая барышня, проживи я сто лет, все равно не забуду эту сцену. Однажды утром (он дома не ночевал) стучат в дверь, я думаю, что это он — открываю и вижу его бедные подошвы, а потом все тело и очень, очень далеко его несчастное лицо, а на затылке, здесь, смотрите, огромную рану, из которой даже кровь не шла. Он лежал на носилках, а я — вот так — и оп! — упала, как стояла — знаете, такое горе оставляет след. Ваше счастье, что вы не фиванка, и брата у вас нет. Да, ваше счастье… А брат его, оратор, хочет отомстить. Зачем? Он ненавидит жрецов, а мой несчастный сын был частью жертвоприношений.

Сфинкс. Жертвоприношений?

Матрона. Ну да! Когда Сфинкс появился, первые несколько месяцев посылали войска, чтобы отомстить за цвет фиванской молодежи: тела находили повсюду. Войска возвращались ни с чем. Сфинкса просто не нашли. Потом прошел слух, что Сфинкс загадывает загадки, и начали посылать школьников. И тогда жрецы заявили, будто Сфинкс требует жертвоприношений. Вот и выбрали самых молодых, самых слабых, самых красивых.

Сфинкс. Как мне вас жаль!

Матрона. Повторяю, барышня, нужна сильная рука. Царица Иокаста еще молода. На беглый взгляд ей дашь лет двадцать девять — тридцать. Нужен вождь, который упадет с небес, женится на царице, убьет зверя, накажет спекулянтов, руки укоротит Креонту и Тиресию, восстановит финансы, поднимет дух народа, народ его полюбит, а он нас спасет. Да, он нас спасет!

Сын. Мама!

Матрона. Отстань…

Сын. Мама… мама, ну скажи, какой он, Сфинкс?

Матрона. Не знаю. (Сфинксу.) Они еще тут выдумали: отобрать у нас последние гроши и поставить памятник погибшим из-за Сфинкса. Детей это нам вернет?

Сын. Мама… Сфинкс, он какой?

Сфинкс. Бедняга! Сестричка уснула. Иди ко мне.

Сын прячется в юбках Сфинкса.

Матрона. Не приставай к тете.

Сфинкс. Ничего, пускай…

Гладит его по затылку.

Сын. Мама, скажи, эта тетя — Сфинкс?

Матрона. Не болтай глупостей! (Сфинксу.) Простите его, дети, знаете, не понимают, что говорят. (Встает.) Ух! (Берет на руки спящую девочку.) Пошли! Домой, инвалидная команда!

Сын. Мама, эта тетя — Сфинкс? Мам, скажи, Сфинкс — это тетя? Она Сфинкс?

Матрона. Все, помолчи! Что за глупости! (Сфинксу.) Всего вам доброго, и не сердитесь на болтушку этого. Приятно было чуть-чуть передохнуть… И… будьте осторожны! (Звук трубы.) Скорее! Вторая стража, после третьего сигнала нас не пустят в город.

Сфинкс. Поспешите, а я побегу в свою сторону. Спасибо, что предупредили.

Матрона. Вы уж поверьте, спокойно будет, когда придет настоящий человек и железной рукой освободит нас от этой заразы!

Уходит вправо.

Голос сына. Мам, скажи, какой он, Сфинкс? А та тетя, не Сфинкс?.. Ну, какой он тогда?

Сфинкс (в одиночестве). Зараза!

Анубис (выходя из развалин). Только матроны нам не хватало.

Сфинкс. Уже два дня мне грустно, уже два дня я хожу, сама не своя и все жду, когда эта бойня окончится.

Анубис. Доверьтесь мне и успокойтесь.

Сфинкс. Послушай. Я даю обет, и вот условия, при которых я могу в последний раз взойти на постамент. Однажды юноша поднимется на холм. Я полюблю его. Он не узнает страха. Я задам вопрос, а он ответит мне, как равный. От-ве-тит он, Анубис, — я умру.

Анубис. Договоримся: мертвым будет ваше смертное обличье.

Сфинкс. Но именно в этом обличье я хотела бы жить и осчастливить юношу.

Анубис. Да, как приятно, когда великая богиня, воплощаясь, не становится ничтожной женщиной.

Сфинкс. Ты видишь, я была права, и тот сигнал, что мы с тобой услышали недавно, был последним.

Анубис. Дочь человеческая! Да как же с вами бороться! Нет, нет И нет! (Отходит и взбирается на опрокинутую колонну.) Это был второй сигнал! Еще один мне нужен, и вы будете свободны. О!

Сфинкс. Что такое?

Анубис. Плохая новость.

Сфинкс. Прохожий?

Анубис. Прохожий.

Сфинкс становится на колонну рядом с Анубисом и смотрит в левую кулису.

Сфинкс. Нет, это невозможно! Невозможно! Я отказываюсь задавать ему вопросы! И даже не проси меня об этом. Бесполезно!

Анубис. Да, надо признать: если вы очень похожи на юную смертную, он очень похож на юного бога.

Сфинкс. Что за походка. Анубис! А плечи! Он приближается.

Анубис. Я спрячусь. Не забывайте, что вы Сфинкс. Я слежу за вами. Появлюсь при первом же сигнале.

Сфинкс. Анубис, подожди, два слова… быстро…

Анубис. Тесс! — он здесь. (Прячется.)

Из дальней правой кулисы появляется Эдип. Идет, понурив голову. Подскакивает от неожиданности.

Эдип. О! Простите…

Сфинкс. Я вас напугала.

Эдип. Ну… не то, чтобы напугали… но я замечтался. Я был в сотне стадий от места, где мы с вами находимся, и… вдруг…

Сфинкс. Вы меня за зверя приняли?

Эдип. Почти что.

Сфинкс. Почти что? Почти что зверь — это Сфинкс?

Эдип. Признаюсь, это так.

Сфинкс. Вы признаетесь, что приняли меня за Сфинкса. Спасибо.

Эдип. Я очень быстро понял, что ошибся.

Сфинкс. Очень любезно с вашей стороны. А ведь для юноши это не очень веселая история — оказаться нос к носу со Сфинксом?

Эдип. А для девушки?

Сфинкс. Он на девушек не нападет.

Эдип. Потому что девушки стараются не бывать там, где он бродит, и вообще не имеют привычки выходить из дома в одиночку после захода солнца.

Сфинкс. Займитесь-ка лучше, сударь, своими делами, а я пойду своей дорогой.

Эдип. Какой же дорогой?

Сфинкс. Странный вы молодой человек. Я что, должна докладывать каждому встречному о цели своей прогулки?

Эдип. А что, если я и так знаю, куда вы идете?

Сфинкс. Ну, забавно, и куда же?

Эдип. А посмотреть… из любопытства… вы же современная молодая женщина и хотите увидеть, каков он, этот Сфинкс. Что у него, когти, клюв, крылья? А вдруг он похож на тигра, а вдруг — на стервятника?

Сфинкс. Ну-ну…

Эдип. Сфинкс — модный преступник. А кто его видел? Никто. Тому, кто его обнаружит, обещают сказочное вознаграждение. Трусы дрожат. Юноши погибают… А девушка может нарушить все правила, пробраться в запретную зону, сделать то, чего не сделает разумный человек, выследить чудовище, и, прямо в логове, его и обнаружить.

Сфинкс. Вы на ложном пути, повторяю: на ложном. Я иду к родственнице, а она живет за городом. Я даже и не думала, что надо опасаться Сфинкса, это в Фивах неспокойно, я просто присела отдохнуть на минуту в этих развалинах. Так что мы с вами что-то в дебри забрались.

Эдип. А жаль! Я почему-то в последнее время встречаю одних только пошлых людей, и вот надеялся, что тут хотя бы случится неожиданность. Простите.

Сфинкс. Всего хорошего!

Эдип. Всего хорошего!

Расходятся в разные стороны. Но Эдип оборачивается.

Прошу прошения, а что если я, рискуя показаться отвратительным, вам все же не поверю и скажу, что ваше присутствие в этих развалинах меня невероятно интригует?

Сфинкс. Уму непостижимо!

Эдип. Да будь вы обыкновенной девушкой, такой же, как другие, вас бы уже давно как ветром сдуло!

Сфинкс. О, вы, мой мальчик, не боитесь быть смешным!

Эдип. Как было бы чудесно обнаружить, что девушка может стать тебе достойным соперником!

Сфинкс. Соперником? Значит, вы ищете Сфинкса?

Эдип. Ищу! Знайте, что, целый месяц, я все иду, иду без устали, и мне, быть может, не хватило здравости ума, ведь я, как в лихорадке, приближался к Фивам и мог бы прокричать колонне, камню, как я жду Судьбы, а тут передо мной, среди дороги девушка в белом. Как мог я ей не рассказать о том, что так меня волнует, и не приписать ей собственные мысли и намерения?

Сфинкс. Но, как мне показалось только что при нашей встрече, когда я так внезапно вышла из тени, вы были очень уж беспечным для того, кто собирается померяться силами с врагом.

Эдип. Вы правы! Я мечтал о славе, и зверь бы мог меня застать врасплох. Завтра в Фивах я подготовлюсь, и тогда уж начнется охота.

Сфинкс. Вы любите славу?

Эдип. Не знаю, но люблю теснящиеся толпы, трубы, стяги, хлопающие на ветру, пальмовые ветви, солнце, золото, пурпур, счастье, удачу — жизнь, в конце концов!

Сфинкс. И это для вас жизнь?

Эдип. А для вас?

Сфинкс. Для меня нет. Должна признаться, у меня другое представление о жизни.

Эдип. И что же она для вас?

Сфинкс. Любовь. Жить — значит быть любимой тем, кого любишь.

Эдип. Я полюблю свой народ, и он меня полюбит.

Сфинкс. Но городская площадь не то, что домашний очаг.

Эдип. При чем тут городская площадь? Народу Фив необходим спаситель — муж. Если я убью Сфинкса — я стану этим мужем. Царица Иокаста — вдова, и я на ней женюсь…

Сфинкс. На женщине, которая вам в матери годится?

Эдип. Главное, что она мне не мать.

Сфинкс. Вы полагаете, царица и народ пойдут за первым встречным?

Эдип. Какой же первый встречный — победитель Сфинкса? Награда мне известна. Это царица. И будьте так добры, не смейтесь… Послушайте, и я вам докажу, что моя мечта не праздная. Я сын коринфского царя. Отец и мать меня родили в старости, и детство я провел при мрачном, одряхлевшем дворе. Там было слишком много ласки, роскоши, и во мне проснулся неистребимый демон приключений. Я скучал, томился, тоска меня снедала, и однажды вечером какой-то пьяница мне прокричал, что я ублюдок и занимаю место законного наследника. Вышла драка, перебранка, а назавтра, несмотря на уговоры, слезы Полиба и Меропы, я решил пойти к святым местам и вопросить богов. Везде оракул говорил одно и то же: «Ты убьешь отца и женишься на матери…»

Сфинкс. Что?

Эдип. Да… да… Когда услышишь такое прорицание, можно и с ума сойти. Но у меня голова на месте. Я думал о бессмыслице оракула, я пытался рассуждать, как жрец, и толковать богов. И я пришел к такому выводу: или в пророчестве заключен менее страшный смысл и его нужно понять; или жрецы, которые общаются между собой, из храма в храм пересылая птиц, посчитали для себя выгодным вложить пророчество в уста богов и удалить меня от власти. Короче говоря, я скоро перестал бояться и, признаюсь, воспользовался грозящей опасностью отцеубийства и кровосмешения: под этим предлогом я убежал из Коринфа навстречу неизвестному, которого я жаждал.

Сфинкс. А вот теперь уже я в замешательстве. Извините меня, я неуклюже пошутила. Вы простите меня, принц?

Эдип. Пожмем друг другу руки. Могу ли я узнать ваше имя? Меня зовут Эдип; мне девятнадцать лет.

Сфинкс. Какая разница! Что вам мое имя, Эдип? Вам ведь нравятся имена знаменитых людей, а имя семнадцатилетней девочки вас не заинтересует.

Эдип. Зачем же так?

Сфинкс. Вы обожаете славу. А ведь самый верный способ обмануть судьбу — жениться на женщине младше вас.

Эдип. Это не ваши слова. Так говорят фиванские мамаши — женихи теперь большая редкость.

Сфинкс. А это не ваши слова: они вульгарны и тяжеловесны.

Эдип. Так что же, значит, я бежал по дорогам, карабкался через горы, переплывал реки, чтобы просто-напросто найти себе жену, которая быстро станет Сфинксом, станет хуже, чем Сфинкс — с когтями и отвисшей грудью!

Сфинкс. Эдип…

Эдип. Да ни за что! Я попытаю счастья. Вот вам мой пояс: с ним вы меня найдете, когда я возьму зверя. (Отдает ей пояс.)

Сфинкс. А вы убивали когда-нибудь?

Эдип. Убивал. Один раз Это было на перекрестке дорог — одна ведет в Давлию, другая — в Дельфы. Я просто шел, как только что, когда вас встретил. А там ко мне навстречу двигалась колесница. Ею правил какой-то старик. Его сопровождал небольшой эскорт: четверо слуг. Повозка поравнялась со мной, одна из их лошадей, взбрыкнувши, налетела на меня, а я столкнулся со слугой. И тут болван поднимает на меня руку. Я хочу ответить и замахиваюсь посохом, но слуга увертывается, а я попадаю прямо старику в висок. Он падает. Лошади несут и тащат его тело по дороге. Я — за ними, слуги в ужасе разбегаются в разные стороны. Вот так я остался наедине с окровавленным трупом старика, а лошади несут и ржут, и ломают ноги. Это было страшно… очень страшно…

Сфинкс. Да… правда ведь, очень страшно убивать…

Эдип. Но я же не был виноват, и что теперь об этом думать… Я должен все преодолеть, и это главное! Я должен, будто лошадь в шорах, бежать вперед, не поддаваясь жалости — вперед, к моей звезде!

Сфинкс. Тогда прощайте, Эдип. Я принадлежу к полу, который смущает героев. Расстанемся: мне кажется, что у нас не так уж много тем для разговора.

Эдип. Смущать героев! Прямо наповал!

Сфинкс. А если… Сфинкс убьет вас?

Эдип. Но его смерть зависит, если я не ошибаюсь, от нескольких вопросов, на которые я должен дать ответ. И если я отвечу правильно, он даже не притронется ко мне — умрет.

Сфинкс. А если не ответите?

Эдип. Я в детстве, по несчастью, много занимался, и у меня есть преимущество над фиванскими недорослями.

Сфинкс. Надо же!

Эдип. И я не думаю, что примитивный зверь рассчитывал столкнуться с тем, кого взрастили лучшие умы Коринфа.

Сфинкс. У вас на все ответ. Увы, Эдип, поскольку я должна признаться, что слабые мне больше нравятся и я бы с радостью поймала вас на чем-нибудь.

Эдип. Прощайте.

Сфинкс делает шаг вперед, хочет его догнать, останавливается, но не может противиться зову. До своей реплики «я, я!» Сфинкс смотрит на Эдипа глаза в глаза застывшим, недвижным взглядом широко распахнутых глаз, из-под неопускающихся век.

Сфинкс. Эдип!

Эдип. Вы звали меня?

Сфинкс. Одно, последнее слово. Ничто, до нового приказа, вас не заботит, ничто не беспокоит ваш ум, не тревожит вашу душу, кроме Сфинкса?

Эдип. Ничто, до нового приказа.

Сфинкс. А тот, который, или та, которая… вас приведет к нему, поможет, я хочу сказать… хочу сказать, кто знает нечто, что способно вам устроить встречу… так сможет он… или она вырасти в ваших глазах? Это вас тронет, умилит?

Эдип. Конечно. Но о чем вы?

Сфинкс. А если я, я, я раскрою вам секрет, неслыханную тайну?

Эдип. Вы шутите!

Сфинкс. Такую тайну, что позволит вам прикоснуться к загадке загадок, встретиться со зверем в человечьем облике, с поющей псицей, — как ее там называют, — встретиться со Сфинксом?

Эдип. Как? Вы? Вы? Я правильно вас понял? Ваше любопытство привело вас… Нет! Какая чушь. Все это женские уловки: вы хотите, чтобы я вернулся.

Сфинкс. Всего хорошего.

Эдип. Простите…

Сфинкс. Не стоит…

Эдип. Вот, перед вами глупец, стоит на коленях и умоляет простить его.

Сфинкс. Вы фат: жалеете, что упустили случай, и пытаетесь снова его ухватить.

Эдип. Да, фат. Мне стыдно. Я вам верю. Я вас слушаю внимательно. Но если это розыгрыш, я вас оттаскаю за волосы и защиплю до крови.

Сфинкс. Пойдемте. (Она ведет его к пьедесталу.) Закройте глаза. Не жульничать! Считайте до пятидесяти.

Эдип (с закрытыми глазами). Только без фокусов!

Сфинкс. Вы тоже.

Эдип считает. Чувствуется, что происходит что-то из ряда вон выходящее. Сфинкс одним прыжком преодолевает развалины, исчезает за стеной и снова появляется. Его тело заковано в декоративный пьедестал, так что кажется, будто зверь сидит на цоколе, подняв голову, выпятив грудь и положив ее на локти. Актриса же стоит за пьедесталом, и мы видим ее грудь и руки в пятнистых перчатках, когтями впившиеся в цоколь, разбитое крыло внезапно обернулось гигантскими, бледными, мерцающими крыльями; осколки статуи дополняют фигуру Сфинкса. Мы слышим, как Орфей считает: «47, 48, 49», — делает паузу и выкрикивает: «50». Оборачивается.

Эдип. Вы!

Сфинкс (далеким, радостным, высоким, ужасающим голосом). Я! Я! Я Сфинкс.

Эдип. Это сон!

Сфинкс. Нет, ты не спишь, Эдип и не мечтаешь! Ты хочешь только то, что хочешь, ты этого хотел. Молчать! Здесь я приказываю. Подойди.

Эдип, руки по швам, будто парализованный, яростно пытается освободиться.

Сфинкс. Вперед. (Эдип падает на колени.) Поскольку ноги не желают тебя слушаться, попрыгай, прыгай же… Герою бывает полезно казаться смешным. Ну же, давай! Спокойно. Здесь тебя никто не видит.

Эдип корчится от ярости и ползет на коленях.

Сфинкс. Вот хорошо. Стоп! А теперь…

Эдип. Теперь я начинаю понимать, какими методами, какими уловками вы увлекаете и губите прохожих.

Сфинкс. …а теперь я покажу тебе спектакль. Я представлю, что могло произойти на этом месте, когда бы ты, Эдип, был просто неизвестным, смазливым мальчиком из Фив, и не имел бы счастья мне понравиться.

Эдип. Я знаю цену вашим комплиментам. (Он с головы до ног охвачен судорогой. Явно борется с какими-то чарами.)

Сфинкс. Расслабься! Не пытайся напрягаться и бороться. Расслабься. Если будешь бороться, только осложнишь мою задачу. И мне придется сделать тебе больно.

Эдип. Я буду бороться! (Закрывает глаза и отворачивается.)

Сфинкс. Нет смысла закрывать глаза и отворачиваться. Мое орудие не песня и не взгляд. Проворнее слепца, быстрее сети гладиаторов, острее молнии, степеннее возницы, тяжелей коровы, мудрее школьника, что высунул язык над цифрой, покойнее, остойчивей и оснащенней корабля на якоре, честнее бескорыстного судьи, прожорливее насекомых, кровожадней птиц, полуночней яйца, изобретательнее азиатских палачей, беспечней сердца, непринужденнее руки, сдающей карты, фатальнее светил, внимательней змеи, слюною размягчающей добычу; я источаю, исторгаю из себя, выпрастываю, лью, опорожняю, разматываю, снова сматываю так, что могу лишь пожелать узлов, чтоб завязать, лишь измыслить, чтобы затянуть их и затем ослабить; такая тонкая, что ускользает от тебя, что ты воображаешь, будто это яд тебя сразил, такая прочная, что мне стоит быть неосторожней — ты лишишься рук и ног, натянутая так, что проведи по ней смычком, и между нами зазвучит небесное стенанье; кудрявая, подобно бурунам, колоннам, розам, мускулистая, подобно спруту, причудливо сплетенная, подобно ткани сновидений, невидимая — главное — невидимая, статная, как обращенье крови в жилах статуй, — нить, тебя оплетшая со сладострастием медвяных струй, причудливо стекающих по меду.

Эдип. Оставьте меня!

Сфинкс. Я говорю, работаю, опорожняю, расплетаю, считаю, думаю, сплетаю, вью, вяжу, переплетаю, провожу вперед и снова возвращаюсь, вяжу узлы, развязываю их, чтоб снова завязать, запоминаю все узлы, чтоб позже их ослабить под угрозой смерти, освободить тебя; и я затягиваю, ошибаюсь, возвращаюсь, не решаюсь, исправляю, путаю, распутываю снова, скрещиваю нити, расправляю, начинаю с самого начала, слепляю, зажимаю, закрепляю, путаю, пока ты не почувствуешь, от ног до кончиков волос, опутанный одним и тем же земноводным гадом, чье дыхание перекрывает твой вдох и выдох, будто ты затекшая рука под сонной головой уснувшего.

Эдип (слабым голосом). Оставьте меня! Пощадите…

Сфинкс. И ты станешь молить о пощаде, и тебе не будет стыдно, потому что не ты первый — видала я, как гордецы — и не чета тебе — кричали «мама!», наглецы рыдали, а самые сдержанные падали без чувств еще в дороге, так что мне оставалось только подражать бальзамировщикам, в руках которых мертвецы подобны пьяным, что не могут устоять на собственных ногах!

Эдип. Меропа!.. Мама!

Сфинкс. Затем, я прикажу тебе приблизиться немного и помогу слегка раздвинуть ноги. Вот! И я задам тебе вопрос. Как, например: «Что за зверь утром ходит на четырех лапах, в полдень — на двух, а вечером — на трех?» Ты станешь думать, думать. И, размышляя, ты увидишь, как во сне, свой детский медальон, вспомнишь цифру, сосчитаешь звезды, что видны меж двух разрушенных колонн; и вскоре я верну тебя назад и дам разгадку тайны.

Зверь — это человек: он в детстве ползает на четвереньках, когда здоров, шагает на своих двоих, а в старости он опирается на палку — третью лапу.

Эдип. Как глупо!

Сфинкс. Ты закричишь: «Как глупо!» Вы все так говорите. А потом, поскольку этой фразой ты сказал, что проиграл, я позову Анубиса. Он мой помощник. Анубис!

Появляется Анубис. Он стоит справа от пьедестала, повернув голову в профиль и скрестив руки.

Эдип. О, сударыня… О, сударыня! Нет, нет, нет! Нет, сударыня!

Сфинкс. Я поставлю тебя на колени. Ну… ну… будь умницей. Ты склонишь голову… Анубис бросится. Откроет волчью пасть…

Эдип испускает вопль.

Я сказала: «бросится… откроет…» Ведь я же не сказала «бросился, открыл?» Тогда зачем кричать? И что за ужас на лице? Мы показали, что может быть. Эдип, мы просто показали, ты свободен.

Эдип. Свободен? (Он шевелит рукой, ногой… поднимается, подносит руку к голове.)

Анубис. Прости, Сфинкс. Этот человек не может уйти отсюда, не выдержав испытания.

Сфинкс. Но…

Анубис. Задай ему вопрос…

Сфинкс. Но…

Анубис. Молчать! Задай вопрос этому человеку.

Пауза. Эдип недвижно стоит, отвернувшись.

Сфинкс. Я задам ему вопрос… задам вопрос… Да, хорошо. (Бросает на Анубиса последний, удивленный взгляд.) Что за зверь утром ходит на четырех лапах, в полдень — на двух, а вечером — на трех?

Эдип. Человек, черт возьми! Когда маленький он ползает на четвереньках, вырастает — ходит на двух лапах, а станет старый — опирается на палку, третью лапу.

Сфинкс падает на пьедестал.

Эдип (метнувшись вправо). Я победил! (Бегом покидает сцену через правую кулису.)

Сфинкс проскальзывает за колонной и стеной. Появляется без крыльев.

Сфинкс. Эдип! Где он? Где он?

Анубис. Исчез. Улетучился. Бежит, задыхается, хочет всем прокричать о своей победе.

Сфинкс. Даже не посмотрел в мою сторону, даже рукой смущенно не помахал, и никакой благодарности.

Анубис. А вы ждали чего-то другого?

Сфинкс. Болван! Он ничего не понял.

Анубис. Ничего не понял.

Сфинкс. Эй, эй, Анубис… Давай-ка, быстро, беги за ним и укуси. Анубис, укуси его!

Анубис. Ну вот, все сначала. Опять вы женщина, а я собака.

Сфинкс. Прости, я потеряла голову, я просто дура. Руки дрожат. Я как в горячке: побежать бы, догнать его, плюнуть в лицо, расцарапать до неузнаваемости, растоптать, оскопить, шкуру содрать живьем!

Анубис. Теперь вы на себя похожи.

Сфинкс. Помоги мне! Отомсти! Не стой как вкопанный!

Анубис. Вы правда так ненавидите этого человека?

Сфинкс. Ненавижу.

Анубис. Если с ним случится худшее, вам худшее покажется слишком мягким?

Сфинкс. Да, слишком.

Анубис (указывает на платье Сфинкса). Посмотрите на складки. Соберите все складки материи, проткните их булавкой. Когда вы вынете булавку и расправите материю, так что от складок не останется следа, как вы думаете, догадается какой-нибудь деревенский дурачок, что все разбросанные по ткани дыры, были сделаны одним движением булавки?

Сфинкс. Конечно, нет.

Анубис. Человеческое время — вечность, собранная в складки. Для нас оно не существует. И от рождения до смерти жизнь Эдипа расстилается в моих глазах на плоскости цепочкой эпизодов.

Сфинкс. Ну, говори, Анубис, я горю. Что ты видишь?

Анубис. Когда-то у Иокасты и Лайя был ребенок. Поскольку оракул сказал, что ребенок будет бедствием семьи…

Сфинкс. Бедствием?

Анубис. Чудовищем и гнусным зверем…

Сфинкс. Скорей, скорей!

Анубис. Иокаста связала его и отправила в горы умирать. Пастух Полиб находит его, уносит и, поскольку Полиб и Меропа скорбят по бесплодному браку…

Сфинкс. Я вся дрожу от радости.

Анубис. Они его усыновляют. Эдип, сын Лайя, убивает Лайя на пересеченье трех дорог.

Сфинкс. Старик!

Анубис. Сын Иокасты, он женится на Иокасте.

Сфинкс. А я еще ему говорила: «Она тебе годится в матери». А он мне отвечал: «Главное, что она мне не мать». Анубис! Анубис! Это все даже слишком хорошо.

Анубис. У него будет двое сыновей, и они зарежут друг друга. И две дочери, одна из которых повесится. Иокаста повесится…

Сфинкс. Стой! Чего еще желать? Только подумай, Анубис, свадьба Эдипа и Иокасты! Свадьба сына и матери… А он скоро узнает?

Анубис. Довольно скоро.

Сфинкс. Что за минута! Я заранее ее смакую с трепетом! Как мне хотелось бы там быть.

Анубис. Вы там будете.

Сфинкс. А как это возможно?

Анубис. Настает момент напомнить вам, кто вы и что за смехотворная дистанция вас отделяет от жалобной фигурки, мне внимающей. Ведь вы же представляли Сфинкса! Ведь вы Богиня из богинь! Вы величайшая из величайших! Вы Месть! Вы Немезида! (Падает ниц.)

Сфинкс. Немезида… (Поворачивается спиной к залу и долго стоит неподвижно, крестом раскинув руки. Внезапно, выйдя из гипноза, устремляется в глубь сцены.) Если он еще в пределах зрения, хочу напоить свою ненависть, хочу смотреть, не отрываясь, как он мечется среди ловушек, будто загнанная крыса.

Анубис. Это крик проснувшейся богини или ревнивой женщины?

Сфинкс. Богини, Анубис, богини. Мне боги поручили партию Сфинкса, я постараюсь быть ее достойной.

Анубис. Наконец-то!

Сфинкс нависает над равниной, смотрит на нее, склонившись. Внезапно оборачивается. Исчезают малейшие приметы гневного величия, которое ее преобразило.

Сфинкс. Пес! Ты соврал мне.

Анубис. Я?

Сфинкс. Да, ты! Соврал! Соврал! Посмотри на дорогу. Эдип возвращается, бежит, летит, он понял, он любит меня!

Анубис. Вы прекрасно знаете, сударыня, чего стоит его успех и почему сфинкс не умер.

Сфинкс. Смотри: он скачет по камням, и мое сердце скачет.

Анубис. Уверенный в своем триумфе, как и в том, что вы умерли, этот юный негодяй заметил, что впопыхах забыл о главном.

Сфинкс. Ничтожество! Ты думаешь, что он идет ко мне умершей?

Анубис. Не к вам, малышка-фурия, а к Сфинксу. Он думает, что убил Сфинкса, и теперь ему нужны доказательства. Фивы не поверят охотничьим рассказам.

Сфинкс. Ты врешь! Я все ему скажу! Предупрежу его! Спасу! Я отвращу его от Иокасты, от проклятого города…

Анубис. Только попробуйте!.

Сфинкс. Я все скажу.

Анубис. Вот и он. Пусть он первым заговорит.

Эдип, запыхавшись, вбегает справа на авансцену. Он видит, что Сфинкс и Анубис стоят рядом.

Эдип (кланяясь). Я рад застать вас, сударыня, в бодром здравии, которое присуще всем скончавшимся бессмертным.

Сфинкс. Что вы потеряли в наших краях?

Эдип. То, что мне принадлежит по праву.

Анубис в ярости делает шаг навстречу Эдипу. Тот отступает.

Сфинкс. Анубис! (Жестом велит Анубису оставить их наедине. Анубис скрывается в развалинах.)

Сфинкс (Эдипу). Вы все получите. Не двигайтесь. Побежденная женщина просит вас о последней милости.

Эдип. Простите, но я буду начеку. Вы научили меня опасаться женских уловок.

Сфинкс. Я была Сфинксом! Нет, Эдип… Вы отнесете мои останки в Фивы, и будущее вас вознаградит… по заслугам. Нет… Я прошу вас просто мне позволить скрыться за стеной и освободиться от этого тела, которое, должна признаться, мне… жмет… вот уже несколько минут.

Эдип. Ну ладно! Только быстро. Последний звук трубы… (Мы слышим этот звук.) Вот, надо же, только я сказал, и затрубили. Не опоздать бы.

Сфинкс (спрятавшись). Фивы не оставят своего героя за воротами.

Голос Анубиса (из-за развалин). Спешите, спешите, сударыня. Вы будто нарочно ищете предлоги, чтоб остаться.

Сфинкс (спрятавшись). Ведь не меня же первую, бог мертвых, ты увлекаешь за подол?

Эдип. Сфинкс, не тяните время!

Сфинкс (спрятавшись). И в этом ваше счастье, Эдип. Моя поспешность с вами бы сыграла дурную шутку. Есть одна сложность. Если вы принесете в Фивы труп девушки, а не чудовища, как ожидалось, толпа побьет вас камнями.

Эдип. Да, верно! Надо же, каковы женщины: все-то они предусмотрят…

Сфинкс (спрятавшись). Они меня там называют «Когтистой девой»… «Поющей псицей»… Им клыки мои подавай. Ладно, не бойтесь, получите. Анубис! Верный пес! Послушай, поскольку все мы только тени, дай мне голову шакала.

Эдип. Вот это здорово!

Анубис (спрятавшись). Делайте, что хотите, только бы скорее кончилась постыдная комедия, и вы снова станете собой.

Сфинкс (спрятавшись). Еще чуть-чуть.

Эдип. Я сосчитаю до пятидесяти, как тогда. Расквитаемся!

Анубис (спрятавшись). Сударыня, сударыня, чего еще вы ждете?

Сфинкс. Какая же я страшная, Анубис! Чудовище! Бедный мальчик, а вдруг я его напугаю?

Анубис. Он вас и не увидит даже, будьте покойны.

Сфинкс. Он что, слепой?

Анубис. Многие люди слепы от рождения и этого не замечают, пока настоящая правда не выколет им глаза.

Эдип. Пятьдесят!

Анубис (спрятавшись). Ну, вперед!

Сфинкс (спрятавшись). Прощай, Сфинкс!

Мы видим, как из-за стены выходит, пошатываясь, юная девушка с шакальей головой. Взмахнув беспомощно руками, падает.

Эдип. Ну, наконец-то! (Бросается к телу, и даже не посмотрев на него, хватает и уносит в левую часть авансцены. Держит тело перед собой на вытянутых руках.) Не так! Уж очень похоже на того трагика, которого я видел в Коринфе. Он играл царя и уносил тело своего сына. Поза была слишком помпезной и никого не тронула. (Пытается обхватить тело левой рукой и унести его под мышкой. Над развалинами тем временем соткались две гигантские, скрытые вуалью фигуры — боги.)

Эдип. Нет! Меня поднимут на смех. Все скажут: незадачливый охотник застрелил свою собаку.

Анубис (фигура справа). Чтобы последние миазмы человечности покинули ваше тело, тело богини, неплохо было бы Эдипу вас дезинфицировать, приняв на время титул полубога.

Немезида (фигура слева). Он так молод…

Эдип. Геракл! Геракл кинул на плечо убитого льва!.. (Взваливает тело на плечо.) Да, на плечо! На плечо! Как полубог!

Анубис (фигура справа). Ну, мо-ло-дец!

Эдип направляется вправо, делая два шага после каждого следующего восклицания.

Эдип. Я убил гнусного зверя!

Немезида (из-под вуали). Анубис… мне неловко.

Анубис. Надо уходить.

Эдип. Я спас город!

Анубис. Пойдемте, пойдемте, сударыня.

Эдип. Я женюсь на царице Иокасте!

Немезида (из-под вуали). Бедные, бедные, бедные люди… Я больше не могу, Анубис… мне душно. Покинем землю.

Эдип. Я стану царем!

В рокоте фигуры исчезают, покрывала взлетают вокруг. Заря занимается. Крик петуха.

Занавес

Акт III

Брачная ночь

Голос. От самого рассвета празднества венчания на царство и бракосочетания идут без перерыва. Толпы пришли в последний раз поздравить царицу и победителя Сфинкса.

Все возвращаются домой. На маленькой плошали перед царским дворцом слышен только ропот фонтана. Эдип и Иокаста остаются одни в свадебной комнате. Они спят на ходу, и, несмотря на то, что судьба подает еще признаки разума и вежливости, сон помешает им заметить, как ловушка захлопывается. Навсегда.

Помост представляет собой спальню Иокасты, красную, как небольшая бойня посреди городского пейзажа. Широкая кровать, покрытая белым мехом. У кровати брошена звериная шкура. Слева от кровати — колыбель.

На первом плане, слева, решетчатый проем выходит на одну из фиванских площадей. На первом плане, справа, передвижное зеркало в человеческий рост.

Эдип и Иокаста в венчальных одеждах. С того мгновения, как поднимается занавес, они двигаются замедленно, в крайней усталости.

Иокаста. Ох, я совершенно мертвая! Ты такой активный! Боюсь, что моя спальня станет для тебя клеткой, тюрьмой.

Эдип. Дорогая моя, любимая! Женская спальня! Полна благоуханного бальзама. Твоя спальня. После изнурительного дня, после этих процессий и церемоний, после того как толпы под окнами нас поздравляли.

Иокаста. Не нас поздравляли… тебя поздравляли, тебя.

Эдип. Ну, это все равно.

Иокаста. Нет, надо смотреть правде в глаза, мой маленький герой. Они меня ненавидят. Мои платья их бесят, их бесит мой акцент, тушь для ресниц их бесит, и помада их бесит, живость моя их бесит.

Эдип. Креонт их бесит! Креонт, сухой, твердолобый, бесчеловечный. Я подниму твой престиж. А, Иокаста, какова программа!

Иокаста. Ты вовремя явился: я так больше не могу.

Эдип. Твоя спальня, тюрьма… и наша постель.

Иокаста. Хочешь, я уберу колыбель? С тех пор как ребенок умер, она все стоит здесь, она всегда рядом со мной — мне было так одиноко… Но теперь…

Эдип (со смущением в голосе). Но теперь…

Иокаста. Что ты хочешь сказать?

Эдип. Я хочу сказать… это она, она, собака, хочу сказать: собака не хочет собаки — собака-фонтан… (Роняет голову.)

Иокаста. Эдип! Эдип!

Эдип (вздрогнув, просыпается). А?

Иокаста. Ты заснул.

Эдип. Я? Да нет, ну что ты!

Иокаста. Заснул. Ты говорил о собаке, которая чего-то не хочет, о собаке-фонтане.

Иокаста смеется и, кажется, сама погружается в дремоту.

Эдип. Ерунда какая-то!

Иокаста. Я у тебя спросила, может быть, убрать колыбель, если она тебя смущает…

Эдип. Я что, мальчишка, чтобы опасаться призрака в пеленках? Да нет, напротив, это будет колыбель моей удачи. Удача вырастет в кроватке за первую же ночь любви, пока наш первенец не ляжет в колыбельку. Ну вот!

Иокаста. Любимый мой… Ты умираешь от усталости, а мы с тобой стоим (Так же, как Эдип только что.) … на стене…

Эдип. На какой стене?

Иокаста. На стене, на дозорной дорожке (Вздрагивает.) Стена? А? Я (Растерянно.) Что такое?

Эдип (смеется). Теперь ты видишь сон. Мы оба стоя спим, любимая.

Иокаста. Я заснула? Говорила во сне?

Эдип. Я тебе рассказал о фонтане с собакой, а ты о стене с дозорной дорожкой: такая у нас первая брачная ночь. Послушай, Иокаста, умоляю тебя (слышишь меня?) если вдруг я снова усну, умоляю, разбуди меня, растолкай, если ты уснешь, я сделаю то же самое. Эта неповторимая ночь не должна погрузиться в сон. Очень будет жаль.

Иокаста. Дурачок ты мой любимый, почему? У нас вся жизнь впереди.

Эдип. Да, наверное, но мне не хочется, чтобы сон нам испортил чудо. Чудо — провести нам эту ночь в глубоком уединении. Давай, сбросим одежды, ведь мы с тобою никого не ждем…

Иокаста. Послушай, милый мальчик мой, но только не сердись…

Эдип. Иокаста! Неужели ты хочешь сказать, что официальная программа еще не завершилась?

Иокаста. Пока служанки мне расчесывают волосы, тебе, согласно этикету, должны нанести визит.

Эдип. Визит? В такое время?

Иокаста. Визит…визит… чисто формальный визит.

Эдип. Прямо в спальне?

Иокаста. Да, в спальне.

Эдип. И кто же это нанесет визит?

Иокаста. Не сердись. Тиресий.

Эдип. Тиресий? Ни за что.

Иокаста. Послушай…

Эдип. Нет, это уж слишком. Тиресий в качестве родни дает свои советы. Позволь уж мне над этим посмеяться и отослать Тиресия с его визитом.

Иокаста. Дурачок, пусть это будет мой приказ. Древний фиванский обычай: верховный жрец, так сказать, освящает союз государей. И потом Тиресий — старый наш дядюшка, сторожевой пес. Я очень его люблю, Эдип, Лай его обожал. Он почти совсем слепой. Очень нескладно получится, если мы его обидим и восстановим против нашей любви.

Эдип. Нет, но все равно, так… среди ночи…

Иокаста. Прими его. Прими его для нас и для нашего будущего. Это очень важно. Пусть придет на пять минут, но пусть придет, а ты его послушай. Это мой приказ. (Целует его.)

Эдип. Но я тебя предупреждаю: сесть я ему не предложу.

Иокаста. Я люблю тебя. (Долгий поцелуй.) И я скоро вернусь. (Выходит вправо.) Пойду скажу ему, что место для него освободилось. Терпение. Прими его. Ради меня. И думай обо мне. (Выходит.)

Эдип, оставшись один, смотрится в зеркало и принимает различные позы. Тиресий неслышно входит справа. Эдип замечает его, когда тот уже стоит посередине комнаты. Резко к нему оборачивается всем телом.

Эдип. Я вас слушаю.

Тиресий. Спокойно, Ваша Светлость, кто вам сказал, что я пришел прочесть вам проповедь?

Эдип. Никто, Тиресий, никто. Просто я не думаю, что вам приятно портить праздник. Вы, верно, ждете, что я притворюсь внимательным и приму все ваши советы. Я преклоню голову, вы меня благословите, и мы обнимемся. И отдохнуть можно будет потом, и все обычаи соблюдены. Я угадал?

Тиресий. Быть может, вы и правы, что в основе моего поступка лежит некий обычай, но тут ведь нужен царский брак, со всем его династическим содержанием и, признаюсь, во всей его вычурной форме. Но все не так, Ваша Светлость. Непредвиденные обстоятельства ставят нас перед лицом новых проблем и обязанностей. И вы должны признать, что ваша коронация и ваше бракосочетание предстают в таком обличье, что трудно как-то их определить и невозможно вставить в рамки неких правил.

Эдип. Да, трудно с большим изяществом сказать, что я упал на Фивы, как черепица с крыши.

Тиресий. Ваша Светлость!

Эдип. Знайте: все, что входит в рамки правил, пахнет мертвечиной. Правила надо нарушать, Тиресий, надо выходить за рамки. Это признак шедевра, это признак героя. Все, что за рамками, нас поражает и нами правит.

Тиресий. Пусть так, но согласитесь, что, взяв на себя роль, не предусмотренную протоколом, я тоже выхожу за рамки.

Эдип. Ближе к делу, Тиресий.

Тиресий. Что ж, к делу, и со всей откровенностью. Ваша Светлость, предзнаменования для вас мрачные, весьма мрачные. Я должен вас предупредить.

Эдип. Черт побери! Я так и знал. Странно, если бы это было не так. Ну, не в первый раз оракулы на меня ополчаются, а я своей отвагой их опровергаю.

Тиресий. Вы думаете, так будет и на этот раз?

Эдип. И я живое тому доказательство. Пусть мой брак раздражает богов, но как же быть с вашими посулами, с вашим избавлением, со смертью Сфинкса? И почему это боги довели меня до этой спальни, если моя свадьба им не по душе?

Тиресий. Вы что, хотите за одну минуту выяснить, что такое свобода воли? Увы! Увы! Власть вас опьянила.

Эдип. А вы теряете власть.

Тиресий. Вы говорите со жрецом, не забывайтесь!

Эдип. Это вы не забывайтесь, жрец. Напомнить вам, что вы говорите с царем?

Тиресий. С мужем царицы, Ваша Светлость.

Эдип. Иокаста мне только что объяснила, что вся ее абсолютная власть переходит в мои руки. Так и скажите своему хозяину.

Тиресий. Я служу только богам.

Эдип. Ладно, если вам нравится эта формулировка, тому, кто вас послал и ждет под дверями.

Тиресий. Вот молодежь, сразу вскипает! Вы меня не так поняли.

Эдип. Я очень хорошо понял: вас смущает авантюрист. Вы наверняка подумали, что я нашел на дороге мертвого Сфинкса. Победитель мне продал его, как браконьеры продают охотникам подстреленного зайца. А если я купил добычу, то кого вы обнаружите? Кто будет настоящий победитель Сфинкса? Да, да и это вас все время мучает, и не дает Креонту спать спокойно: да, солдат второй статьи. И толпа его на руках будет носить, и он потребует заслуженной награды… (Кричит.) Заслуженной!

Тиресий. Не посмеет.

Эдип. Ну наконец-то! Вы сказали это. Я вас заставил. Сказали ключевое слово. Вот какова цена посулам. Вот на что вы рассчитывали.

Тиресий. Царица мне роднее дочери. Я должен охранять ее, следить за ней. Она такая слабая, доверчивая, мечтательная…

Эдип. Честное слово, вы ее оскорбляете.

Тиресий. Я люблю ее.

Эдип. Ей не нужна ничья любовь, кроме моей.

Тиресий. Вот как раз насчет этой любви, Эдип, я бы хотел получить кое-какие разъяснения. Вы любите царицу?

Эдип. Всей душой.

Тиресий. Точнее, вы любите ее обнимать?

Эдип. Я очень люблю, когда она меня обнимает.

Тиресий. Признателен вам за нюанс. Вы молоды, Эдип, вы очень молоды. Иокаста вам годится в матери. Да, знаю, знаю, что вы мне ответите…

Эдип. Я вам отвечу, что всегда мечтал о такой любви, почти что материнской.

Тиресий. Эдип, а вы не перепутали любовь и славу? Не будь Иокаста царицей, вы полюбили бы ее?

Эдип. Дурацкий вопрос. Мне его сто раз задавали. А Иокаста полюбила бы меня старого и гадкого, полюбила, если бы я вот так не пришел, неизвестно откуда? Вы думаете, можно заболеть любовью, тронув золото и пурпур? А привилегии, о которых вы говорите, разве они не сущность Иокасты, разве они не вплетены во все ее органы настолько, что невозможно их отнять? Мы испокон веков были вместе. Ее живот хранит побольше складок и извивов царственного пурпура, чем мантия, что сколота булавкой на ее плече. Да, я люблю ее, Тиресий, обожаю. И, оказавшись рядом с ней, я наконец-то понял, что теперь я на своем месте. Она моя жена. Она моя царица. Она моя, и я ее храню, я обретаю ее, и ни просьбами ни угрозами вы никогда не добьетесь, чтобы я подчинился приказам, которые отдает неизвестно кто.

Тиресий. Подумайте еще немного, Эдип. Предзнаменования и моя собственная мудрость говорят, что нужно опасаться этой очень странной свадьбы. Подумайте.

Эдип. Поздновато.

Тиресий. Вы знали много женщин?

Эдип. Ни одной. То есть, я сейчас вас крайне удивлю, сказав прямо: я девственник!

Тиресий. Вы?

Эдип. Столичный жрец удивляется, что деревенский парень самонадеянно хранил себя для единственного в жизни подношения. И вы бы предпочли для царицы развратного принца, марионетку, а вы бы с Креонтом дергали за ниточки.

Тиресий. Это слишком!

Эдип. В который раз я вам приказываю…

Тиресий. Приказываю? Гордыня вас свела с ума?

Эдип. Не нужно меня злить. Терпение мое на волоске, а если я совсем выйду из себя, могу совершить и необдуманный поступок.

Тиресий. Гордец!.. Слабый и заносчивый.

Эдип. Вы сами напросились. (Набрасывается на Тиресия, сжимая руки вокруг его шеи.)

Тиресий. Оставьте меня… Как вам не стыдно…

Эдип. Боитесь, что прочту на вашем лице, вот так близко-близко, и в глазах ваших слепых, правду прочту обо всех ваших делах.

Тиресий. Убийца! Святотатство!

Эдип. Да, жаль, что не убийца… когда-нибудь я пожалею о дурацком уважении… пожалею, что не решился О! О! Нет! Боги! Здесь… здесь в слепых глазах. Нет, я не знал, что так бывает.

Тиресий. Отпустите! Грубиян!

Эдип. Ведь это будущее! Мое будущее, как в хрустальном шаре.

Тиресий. Вы пожалеете…

Эдип. А, ясно… ясно. Ты солгал, жрец! Я женюсь на Иокасте… Счастливая жизнь, процветание, богатство, двое сыновей… две дочери… и Иокаста все такая же красивая, такая же, влюбленная и любящая мать в чертоге счастья… Я плохо вижу, плохо вижу, я хочу увидеть! Это все ты, жрец… Я хочу увидеть! (Трясет его.)

Тиресий. Проклятый!

Эдип (резко отшатываясь, отпускает Тиресия и подносит руки к глазам). А! Тварь паршивая! Я слеп! Он перцу мне насыпал! Иокаста! На помощь! На помощь!..

Тиресий. Ничего я не сыпал. Клянусь. Вы наказаны за святотатство.

Эдип (катается по земле). Ты лжешь!

Тиресий. Вы силой хотели прочесть то, что содержится в моих слепых глазах и что я сам еще не разгадал. Теперь вы наказаны.

Эдип. Воды, воды, скорее, я горю…

Тиресий (налагает ему руки на лицо). Ну, будьте умницей… я вас прощаю. Вы очень нервный. Спокойно, спокойно же! Вы еще увидите, клянусь вам. Конечно, боги вас остановили на том месте, которое они хотят сохранить темным, или наказали вас за бесстыдство.

Эдип. Вижу, чуть-чуть, кажется…

Тиресий. Вам больно?

Эдип. Теперь не очень…боль утихает. О! Будто огонь или красный перец, тысяча булавок или кошачья лапа прошлись по глазам. Спасибо…

Тиресий. Видите?

Эдип. Плохо, но вижу, вижу. Ух! Я подумал, что совсем ослеп, что это вы меня так… Ну что ж, я заслужил.

Тиресий. Легко верить в чудеса, когда они нам подходят, а когда чудеса нам не нравятся, лучше в них не верить и говорить, что это все проделки жрецов.

Эдип. Простите меня. У меня характер такой: заносчивый и мстительный. Я люблю Иокасту: я ее жду, сгораю от нетерпения, и вдруг неизвестное явление: все эти картинки из будущего в ваших зрачках. Они меня заворожили, я испугался. Я был как пьяный.

Тиресий. Теперь ясно видите? Это вас почти что слепой спрашивает.

Эдип. Да, совершенно ясно, и теперь совсем не больно. Мне, право, стыдно: я себя так вел по отношению к калеке и священнику. Вы примете мои извинения?

Тиресий. Все, что я говорил — для блага Иокасты и для вашего.

Эдип. Тиресий, за мной своего рода долг, и я признаюсь вам, хотя мне это тяжело и в этом я никому не признавался.

Тиресий. Признаетесь? В чем?

Эдип. Во время коронации я заметил, что между вами и Креонтом существует некий заговор. Не отрицайте. Вот. Я хотел сохранить в тайне свое происхождение. Теперь передумал. Откройте уши, Тиресий. Я не бродяга. Я пришел из Коринфа. Я единственный сын царя Полиба и царицы Меропы. Безвестный не осквернит это ложе. Я царь и сын царя.

Тиресий. Ваша Светлость. (Кланяется.) Как легко было одной фразой рассеять неудобство вашего инкогнито. Милая дочь моя будет довольна.

Эдип. Стоп. Я прошу вас сделать мне одолжение и сохранить тайну хотя бы на эту ночь. Иокаста любит во мне бродягу, упавшего с неба, юношу, вышедшего из тени. Завтра, увы: чары быстро рассеются. Теперь же я хочу, чтобы царица покорилась и без отвращения не принцу лунному, а просто принцу бедному.

Желаю доброй ночи. Тиресий, Иокаста не замедлит появиться. Я падаю от усталости… и мы хотим побыть наедине. Такова наша воля.

Тиресий. Ваша Светлость, удаляюсь. (Эдип делает милостивый жест. На выходе справа Тиресий останавливается). И последнее.

Эдип (высокомерно). Что, позвольте?

Тиресий. Простите, великодушно за смелость. Сегодня вечером, по закрытии храма, какая-то девушка, очень красивая, вошла в ораториум, где я работаю, и, не извинившись, протянула мне этот пояс и сказав: «Передайте его господину Эдипу и повторите слово в слово следующую фразу: „Возьмите этот пояс, он позволит вам прийти ко мне, когда я уничтожу зверя“». Не успел я взять пояс, как она расхохоталась и исчезла, так что я даже не понял, каким образом она это сделала.

Эдип (вырывает у него пояс). Вот он, ваш последний козырь. Все вы продумали: как меня уронить в уме и сердце царицы. Откуда я знаю, что это? Обещал жениться на другой… Девушка мстит… Скандал в храме… И улика явная…

Тиресий. Я выполнил поручение. Вот и все.

Эдип. Ошибка в расчете, провал в политике. Идите… передайте дурную новость принцу Креонту.

Тиресий останавливается на пороге.

Он хотел меня напугать! А ведь это вы меня боитесь, Тиресий, я на вас страх навожу. Это у вас большими буквами на лице написано. Непросто, оказалось, мальчика запугать. А, боитесь мальчика, дедуля? Признайтесь, дедушка? Признайтесь, что меня боитесь! А ну, признайтесь, что боитесь меня!

Эдип растянулся на звериной шкуре животом вниз. Тиресий стоит, будто отлитый в бронзе. Пауза. Гром.

Тиресий. Да, очень боюсь.

Выходит, пятясь. Мы слышим его голос. Голос пророка.

Эдип! Эдип! Послушайте меня. Вы гонитесь за классической славой. Есть слава иная — потаенная. Это последнее прибежище гордеца, упрямо попирающего звезды.

Эдип, оставшись один, разглядывает пояс. Когда входит Иокаста в ночном платье, он быстро прячет пояс под звериную шкуру.

Иокаста. Ну, что сказало тебе пугало? Затерзал совсем?

Эдип. Да… нет…

Иокаста. Чудовище. Пытался тебе верно доказать, что ты для меня слишком молод.

Эдип. Ты такая красивая, Иокаста!

Иокаста. …что я старая.

Эдип. Нет, он пытался доказать, что я люблю жемчужины твоей короны.

Иокаста. Всегда надо все сломать! Все испортить! Сделать больно!

Эдип. Напугать меня ему не удалось, можешь не волноваться. Напротив, это он меня боится. Сам это признал.

Иокаста. Вот это правильно! Любимый! Это ты моя жемчужина, ты моя корона.

Эдип. Я счастлив увидеть тебя безо всякой помпы, без драгоценностей, когда ты больше не отдаешь приказов, тебя, простую, белую, молодую, красивую и в нашей спальне.

Иокаста. Молодую! Эдип… обман нам не нужен.

Эдип. Опять…

Иокаста. Не ругай меня.

Эдип. Нет, буду. Буду ругать тебя, потому что такая женщина, как ты, должна быть выше этих глупостей. Лицо юной девушки — скука чистого листа, моим глазам не прочесть на нем ничего волнующего, в то время как твое лицо, Иокаста! Мне нужны шрамы, татуировка судьбы и красота, прошедшая сквозь бури. Ты так боишься лучиков морщин, Иокаста! Но что сияние лучистых юных лиц перед твоим лицом, священным, удивительным: исхлестанным судьбой, помеченным рукою палача, и нежным, нежным и… (Замечает, что Иокаста плачет.) Иокаста! Девочка моя! Ты плачешь! Ну что с тобой? А? Не надо… Что я наделал? Иокаста!

Иокаста. Значит, я такая старая… старая?

Эдип. Дурашка ты моя любимая! Ты все стараешься…

Иокаста. Когда женщины что-то говорят, они хотят, чтобы им противоречили. Всегда надеются, что это неправда.

Эдип. Моя Иокаста! Какой же я болван! Медведь неуклюжий… Милая моя… Успокойся, поцелуй меня… Я хотел сказать…

Иокаста. Оставь… Все это глупости. (Вытирает слезы.)

Эдип. Я виноват.

Иокаста. Нет, ты не виноват… Нет… Теперь тушь в глаза попала. (Эдип нежно ее утешает.) Ну, все.

Эдип. Быстренько улыбнись. (Легкий раскат грома.) Слушай…

Иокаста. Гроза, вот я и занервничала.

Эдип. Небо такое звездное, чистое.

Иокаста. Да, но где-то уже гроза. Когда фонтан шумит бесшумно и плечо болит — это гроза и жаркие молнии. (Облокачивается на подоконник. Жаркая молния.)

Эдип. Скорее, иди сюда…

Иокаста. Эдип, ты подойди сюда.

Эдип. Что там?

Иокаста. Стражник… посмотри, наклонись. На скамейке, справа, спит. Правда, красивый мальчик? Спит с открытым ртом.

Эдип. Сейчас он у меня узнает, как засыпать — плесну ему воды в открытый рот!

Иокаста. Эдип!

Эдип. Нельзя засыпать, когда охраняешь царицу.

Иокаста. Сфинкс умер, ты жив. Пусть спит спокойно! Пусть весь город спит спокойно. Пусть все уснут!

Эдип. Повезло стражнику.

Иокаста. Эдип! Эдип! Да, я хотела бы, чтоб ты меня ревновал, но сейчас я о другом… Этот юный страж…

Эдип. И что в нем такого особенного, в этом юном страже?

Иокаста. Той знаменательною ночью, ночью Сфинкса, в то время как ты повстречал чудовище, мне вздумалось пройти по стенам. Тиресий был со мной. Мне говорили, что один солдат там видел призрак Лайя и призрак звал меня — хотел предупредить об опасности. Так вот… тот солдат — это часовой, который нас сегодня охраняет.

Эдип. Охраняет! Да вообще, пусть спит себе спокойно, добрая Иокаста. Я сам тебя буду охранять. И никаких призраков Лайя, естественно.

Иокаста. Да, никаких, увы! Бедняжка! Я трогала его за плечи за ноги и говорила Ресси: «Потрогай, потрогай». Я была потрясена, потому что он был похож на тебя. Да, правда, он похож на тебя, Эдип.

Эдип. Ты говоришь о страже: «Он был похож на тебя». Но, Иокаста, ты ведь ты меня еще не знала, и догадаться тоже не могла…

Иокаста. Да, правда, не могла, конечно. Я, наверное, хотела сказать, что моему сыну было бы столько же лет. (Пауза.) Да… что-то я запуталась. Только теперь я вижу, какое это поразительное сходство. (Одолевает дурноту.) Ты добрый, красивый, я люблю тебя. (После паузы.) Эдип!

Эдип. Да, моя богиня?

Иокаста. Допустим, ни Креонту, ни Ресси, никому другому ты не хочешь рассказывать о своей победе (Ее рука обвита вокруг шеи Эдипа.), но мне… мне!

Эдип (высвобождаясь). Ты мне обещала! И если бы не этот мальчик…

Иокаста. Вчерашняя Иокаста не сегодняшняя. Ведь я имею право разделить с тобой воспоминания, которые другим неведомы?

Эдип. Конечно.

Иокаста. Ты, помнишь, повторял: «Потом, потом, Иокаста, когда мы будем в нашей спальне, когда настанет ночь любви». Она настала, и мы в нашей спальне. Что же?

Эдип. Упрямая колдунья! Всегда добьется своего. Ну что ж, не двигайся… я начинаю.

Иокаста. О! Эдип! Эдип! Какое счастье! Какое счастье! Я не двигаюсь.

Иокаста ложится, закрывает глаза и больше не двигается. Под аккомпанемент грозы Эдип лжет, выдумывает, изворачивается.

Эдип. Ну вот. Я приближался к Фивам. Я шел по козьей тропе, огибающей холм, к югу от города. Я размышлял о будущем, о тебе, воображал тебя гораздо менее красивой, чем ты есть на самом деле, но все-таки очень красивой, сильно накрашенной и сидящей на троне в окружении придворных дам. «Допустим, я его убью, — мне думалось, — осмелится Эдип принять обещанную награду? Осмелюсь я приблизиться к царице?» Вот так я шел, терзался и вдруг остановился. Сердце чуть не выскочило из моей груди. Я услышал что-то вроде пения. Поющий голос был не от мира сего. Сфинкс? В дорожной сумке у меня был нож. Я спрятал его под туникой и пополз.

Ты помнишь, там на холме есть развалины маленького храма, постамент и круп химеры?

Пауза.

Иокаста… Иокаста… Ты спишь?

Иокаста (вздрогнув, просыпается). А? Эдип…

Эдип. Ты спала.

Иокаста. Да нет!

Эдип. Спала! Как девочка капризная: просит рассказать ей сказку и засыпает, не дослушав.

Иокаста. Я все слышала. Ты ошибаешься. Ты говорил о козьей тропе.

Эдип. Да я давно уже прошел по козьей тропе!

Иокаста. Милый мой, не обижайся. Ты сердишься?

Эдип. Нет.

Иокаста. Сердишься, и правильно, что сердишься. Я такая дура! Что делать, возраст!

Эдип. Расстроилась. Не надо! Я начну рассказ с начала, клянусь тебе, но лучше мы с тобой приляжем рядышком и немного поспим. Тогда мы сможем выйти из трясины, из борьбы со сном, которая нам так мешает. Первый, кто проснется, разбудит другого. Давай?

Иокаста. Давай. Несчастные царицы умеют высыпаться сидя, за минуту, между двумя аудиенциями. Только дай мне руку. Я все-таки слишком старая, Тиресий был прав.

Эдип. Да, может, по сравнению с фиванскими девчонками, которые в тринадцать лет уже невесты. А я тогда? Старик? Голова падает, и я просыпаюсь, только когда подбородок ударяется о грудь.

Иокаста. Нет, ты другое дело. Как детям говорят: баиньки… А я? Ты начал наконец рассказывать мне самую красивую историю на свете, а я уснула, будто бабка у огня… И ты теперь меня накажешь и не станешь мне рассказывать, придумаешь предлог… Я во сне говорила?

Эдип. Нет, ты молчала. Нет. Я думал, ты внимательно слушаешь. А ты вот какая, оказывается! У тебя что, есть какие-то секреты, и ты боишься, что во сне проговоришься?

Иокаста. Нет, я боялась, что стану говорить глупости, как это бывает во сне.

Эдип. Нет, ты спала тихонько, как сурок. До скорого, моя царица.

Иокаста. До скорого, мой царь, любовь моя.

Рука в руке, притиснувшись друг к другу, они закрывают глаза и рушатся в глубокий сон, мгновенно сдавшись после долгой борьбы. Пауза. Тихий монолог фонтана. Тихий гром. Внезапно освещение сцены становится освещением сна. Это сон Эдипа. Звериная шкура приподнимается. Она покрывает с головой встающего Анубиса. Тот поднимает руку и указывает на пояс. Эдип вздрагивает и поворачивается.

Анубис (медленно, издевательским тоном). Я в детстве по несчастью много занимался, и у меня есть преимущество над фиванскими недорослями. И я не думаю, что примитивный зверь рассчитывал столкнуться с тем, кого взрастили лучшие умы Коринфа. Но если это розыгрыш, я вас оттаскаю за волосы и защиплю до крови (Доходит до вопля.) Я вас оттаскаю за волосы и защиплю до крови! Защиплю до крови!

Иокаста (во сне). Нет, только не страшное месиво, только не месиво…

Эдип (отдаленно и глухо). Я досчитаю до пятидесяти: один, два, три, четыре, восемь, семь, девять, десять, десять, одиннадцать, четырнадцать, пять, два, четыре, семь, пятнадцать, пятнадцать, пятнадцать, пятнадцать, три, четыре…

Анубис. И Анубис бросится. Откроет волчью пасть.

Анубис падает на сцене бездыханный. Звериная шкура принимает прежний вид.

Эдип. На помощь! Помогите! Помогите! Ко мне! Все, все ко мне!

Иокаста. А? Что? Эдип! Мой милый. Я спала, как колода! Проснись! (Трясет его.)

Эдип (отбивается и говорит со Сфинксом). О, сударыня… молю вас! О, сударыня! Нет, нет, нет! Нет, сударыня!

Иокаста. Малыш, не пугай меня. Это сон. Это я, я, Иокаста, я, твоя жена Иокаста.

Эдип. Нет! Нет! (Просыпается.) Где я был? Какой ужас! Иокаста, это ты… Какой кошмар, какой ужасный кошмар!

Иокаста. Ну, все, все: ты в нашей спальне и в моих объятиях…

Эдип. Ты ничего не видела? Да, конечно, глупо… это просто звериная шкура… Фу… Я говорил, наверное? О чем говорил?

Иокаста. Да, теперь ты кричал. «Сударыня! Нет, нет, сударыня! Нет, сударыня, умоляю, сударыня!» Что за «сударыня»? Кто эта злая тетя?

Эдип. Не помню. Ну и ночка!

Иокаста. А знаешь, твои крики спасли меня от непонятного кошмара. Посмотри: ты весь мокрый, просто плаваешь в поту. Это я виновата. Позволила тебе лечь спать во всех этих душных тряпках, в золотых ожерельях и пряжках, в сандалиях. Смотри, ремни тебе режут лодыжки… (Приподнимает его, он снова падает). Ну! Младенец-то тяжелый. Ты что, хочешь плавать во всей этой жиже? Давай-ка, помоги мне. (Приподнимает его, снимает с него тунику и вытирает.)

Эдип (все еще в дремоте). Да, мамочка, дорогая…

Иокаста (передразнивает). Да, мамочка дорогая… Что за ребенок! Теперь он думает, что я его мама.

Эдип (проснувшись). О! Прости, Иокаста, любимая, я сам не знаю, что говорю. Ты видишь, я и сплю, и не сплю, все перепуталось. Я был за тысячи лиг отсюда, у матери. Она всегда думает, что мне или слишком холодно или слишком жарко. Ты не рассердилась?

Иокаста. Глупенький! Не думай ни о чем, поспи. Все время извиняется, прошения просит. Воспитанный молодой человек, право слово! Баловала его добрая мамочка, слишком добрая, а он уехал, вот и все. Но мне-то нечего на это жаловаться, я теперь и мамочку его влюбленную люблю, маму, что его качала, охраняла, воспитала, для меня, для нас обоих.

Эдип. Ты такая добрая.

Иокаста. Поговорим об этом. Вот сандалии твои. Подними левую ногу. (Разувает его.) И правую. (Та же игра. Внезапно издает страшный крик.)

Эдип. Ты поранилась?

Иокаста. Нет… нет… (Отшатывается, смотрит на ступни Эдипа, будто безумная.)

Эдип. А, мои шрамы… Не думал, что они такие страшные. Ты испугалась, милая моя?

Иокаста. Эти… дыры… Откуда они? Такое бывает, когда очень серьезно поранишься…

Эдип. Кажется, на охоте. В лесу: меня туда кормилица принесла. И тут из чаши выскочил кабан, и прямо не нее. Она потеряла голову, выронила меня. Я упал, какой-то дровосек убил зверя, а тот уже терзал меня клыками… Правда! Надо же, как побледнела. Малыш, малыш, я должен был тебя предупредить! Я уже привык, забыл какие эти дыры страшные. Не знал, что ты такая нежная…

Иокаста. Ничего…

Эдип. Мы устали, мы дремлем, и потому мы в непонятном ужасе…. Я только что увидел страшный сон…

Иокаста. Нет, Эдип… не так. Мне эти шрамы напомнили то, что я все время пытаюсь забыть.

Эдип. Опять мне не везет.

Иокаста. Как ты мог знать? Это произошло с одной женщиной, моей молочной сестрой, моей кастеляншей. Она была моя ровесница. В восемнадцать лет она понесла. Она почитала своего мужа, несмотря на большую разницу в возрасте, и очень хотела сына. Но оракул предсказал, что ребенка ждет чудовищная судьба, так что, родив сына, она не решилась оставить его в живых.

Эдип. Что?

Иокаста. Погоди… Вообрази, какой должна была быть сильной эта бедняжка, чтобы уничтожить плоть плоти своей, сына чрева своего, свой идеал на этом свете, любимейшего из любимых.

Эдип. И что сделала эта… женщина?

Иокаста. Помертвевшая от ужаса, она пронзила ступни младенца, связала их между собой, отнесла его тайком на гору и оставила волчицам и медведям. (Закрывает лицо руками.)

Эдип. А что муж?

Иокаста. Все подумали, что ребенок умер естественной смертью и мать его похоронила своими руками.

Эдип. И… эта женщина… существует?

Иокаста. Она умерла.

Эдип. Тем лучше для нее, поскольку первым же примером царской воли я сделал бы приказ ее подвергнуть самым страшным пыткам а затем казнить.

Иокаста. Оракул был жесток и ясен. Любая женщина бессильна и глупа перед его лицом.

Эдип. Убить! (Вспоминает Лайя). Убить не позорно, если тобой движет инстинкт зашиты или глупая случайность играет с тобой злую шутку. Но убить хладнокровно и подло плоть от плоти своей, прервать цепочку… сжульничать в игре!

Иокаста. Эдип! Поговорим о чем-нибудь другом… а то мне слишком больно наблюдать твое рассерженное личико.

Эдип. Поговорим о чем-нибудь другом. Боюсь, я мог бы немного разлюбить тебя, если бы ты стала защищать эту… несчастную псицу.

Иокаста. Ты мужчина, любимый, свободный мужчина и вождь. Поставь себя на место девочки, доверчивой к любому знаменью: она беременна, ее тошнит, она сидит взаперти и боится жрецов…

Эдип. Кастелянша! Только в этом ее оправдание. Ты бы так не поступила?

Иокаста (Неопределенный жест). Нет, конечно.

Эдип. И не надо думать, будто битва с предсказаниями требует решимости Геракла. Я мог бы хвастаться и выставлять себя невиданным героем, но я бы лгал. Так знай: чтобы не дать предсказаниям сбыться, я отвернулся от семьи, от собственных привычек, от своей страны. И вот, чем дальше я был от своего города, чем ближе я подходил к твоему, тем сильнее мне казалось, что я возвращаюсь домой.

Иокаста. Эдип! Эдип! Вот губки шевелятся, язык болтает. брови хмурятся, глаза мечут молнии… Что, брови не могут не хмуриться, глаза закрыться, а губы послужить для ласки, что нежнее слов?

Эдип. Я повторяю: я медведь, я неуклюжий, грязный зверь!

Иокаста. Ты ребенок.

Эдип. Я не ребенок!

Иокаста. Опять за свое! Ну, ну, будь умницей.

Эдип. Ты права, я становлюсь невыносим. Успокой эти губы своими губами, а воспаленные глаза нежным прикосновением пальцев.

Иокаста. Позволь, я закрою калитку, я не люблю, когда она открыта по ночам.

Эдип. Я сам закрою.

Иокаста. Приляг… Я заодно взгляну в зеркало. Вы же не хотите целовать мегеру. После всех волнений, только боги знают, как я выгляжу. Не смущай меня. Не смотри. Отвернитесь, Эдип.

Эдип. Я отвернулся. (Ложится поперек кровати, опираясь головой о бортик колыбели.) Вот, закрыл глаза, меня больше нет.

Иокаста направляется к окну.

Иокаста (Эдипу). Маленький солдат все спит полураздетый. А ведь не жарко… бедняжка. (Идет к большому зеркалу на ножках, внезапно останавливается, прислушивается к шуму на площади. Какой-то пьяница говорит очень громко, с долгими паузами между суждениями.)

Голос пьяницы. Политика! По-ли-ти-ка! Если не противно. Расскажите мне о политике. О! Надо же, мертвец! Пардон, извиняюсь: это спящий солдат! Смирно! Равнение на спящую армию!

Пауза. Иокаста привстает на цыпочки. Старается увидеть, что там, снаружи.

Голос пьяницы. Политика… (Долгая пауза.) Стыд-то какой… какой стыд…

Иокаста. Эдип, дорогой.

Эдип (во сне). А?

Иокаста. Эдип Эдип! Там пьяница, а часовой его не слышит. Я ненавижу пьяниц. Пусть его прогонят, пусть разбудят солдата. Эдип, Эдип! Умоляю тебя! (Трясет его.)

Эдип. Я опорожняю, разматываю, высчитываю, измышляю, сплетаю, связываю, треплю и перекрещиваю…

Иокаста. О чем это он? Как спит! Я могу умереть, а он не заметит.

Пьяница. Политика! (Поет. С первых же строчек Иокаста отпускает Эдипа, бережно кладет его голову на бортик колыбели и выходит на середину комнаты. Слушает.)

На что надеешься, подруга, На что надеешься, подруга — На слишком юного, На слишком юного супруга! Га!

(И так далее.)

Иокаста. О! Чудовища!

Пьяница.

На что надеешься, подруга, С этой свадьбой?

В течение всего, что следует, Иокаста в испуге идет на цыпочках к окну. Затем она возвращается к кровати и, склонившись над Эдипом, всматривается в его лицо, временами поглядывая в сторону окна, откуда доносится голос пьяницы вперемешку с шумом фонтана и петушиным криком. Баюкает Эдипа, тихо качая колыбель.

Пьяница. Если бы я был политиком… я бы сказал царице: «Сударыня! Такой юнец вам не подходит… Найдите серьезного мужа, трезвого, крепкого… как я…»

Голос стража (чувствуется, что он проснулся и мало-помалу обретает уверенность). Проходи!

Голос пьяницы. Равнение на проснувшуюся армию…

Страж. Проходи! И живо!

Пьяница. А повежливее?

Как только появляется голос стража, Иокаста отпускает колыбель, подложив простыню под голову Эдипа.

Страж. В кутузку захотелось?

Пьяница. Одна политика. И не противно?

На что надеешься, подруга…

Страж. А ну, живо! Очищаем площадь?

Пьяница. Очистили уже, все, очистили, только повежливей!

Пока звучат эти реплики, Иокаста подходит к зеркалу. Поскольку луна и заря ее не освещают, она не может себе видеть в зеркале. Тогда она берет его за раму и отодвигает от стены. Само зеркало остается прикрепленным к декорациям, царица, в сущности, передвигает только раму и, в поисках света, посматривает на спящего Эдипа. Осторожно выдвигает раму на авансцену, туда, где должна быть суфлерская будка, так что публика становится ее зеркалом, и она себя разглядывает в зрительном зале.

Пьяница (очень далеко).

На слишком юного супруга, На слишком юного супруга. Га!

Мы должны слышать шаги стражника, звонкие петушиные крики, и ритмичное юное посапывание Эдипа. Иокаста, в пустом зеркале, ладонями разглаживает щеки.

Занавес

Акт IV

Эдип-царь

(Семнадцать лет спустя)

Голос. Семнадцать лет прошли быстро. Великая фиванская чума, похоже, первой омрачила пресловутую удачу Эдипа, поскольку боги, запуская адскую машину, пожелали, чтобы все неудачи принимали вид удачи. Вслед за ложным счастьем, царь познает подлинное горе, подлинное помазание — руки жестоких богов превратят карточного короля, наконец, в человека.

Площадка, освобожденная от спальни, чьи алые драпировки взлетают к колосникам, кажется окруженной растущими стенами. В конце концов она становится чем-то вроде дна двора-колодца. Нависающая лоджия соединяет двор со спальней Иокасты. Туда можно подняться через открытую дверь в центре. Чумное освещение.

При поднятии занавеса, Эдип, отрастивший небольшую бороду и постаревший, стоит около двери. Тиресий и Креонт, соответственно, в правой и левой части двора. На заднем плане, справа, мальчик преклонил колено. Это вестник из Коринфа.

Эдип. Ну и чем же теперь скандально мое поведение, Тиресий?

Тиресий. Вы, как всегда, преувеличиваете мои оценки. Просто я говорю и повторяю, что весть о смерти отца можно было бы выслушать с меньшей радостью.

Эдип. Надо же! (Вестнику.) Не бойся, малыш, рассказывай. Отчего умер Полиб? Меропа очень горюет?

Вестник. Господин Эдип, царь Полиб умер от старости, а… царица, его жена, почти что невменяема: возраст мешает ей понять свое несчастье.

Эдип (приложив ладонь к губам). Иокаста! Иокаста!

Иокаста появляется в лоджии. Отодвигает занавеску. На ней красный шарф.

Иокаста. Что?

Эдип. Ты такая бледная. Ты плохо себя чувствуешь?

Иокаста. Чума, жара, посещение приютов — все это утомляет, честно говоря. Я отдыхала на кровати.

Эдип. Вестник принес мне великую новость. Она стоила того, чтобы я тебя побеспокоил.

Иокаста (удивленно). Хорошую новость?..

Эдип. Тиресий упрекает меня в том, что я счел ее хорошей. Мой отец умер.

Иокаста. Эдип!

Эдип. Оракул предсказал мне, что я стану его убийцей и мужем своей матери. Бедная Меропа! Она так стара, а мой отец Полиб умер своей смертью.

Иокаста. Насколько я знаю, в смерти отца не может быть ничего хорошего.

Эдип. Я ненавижу комедию слез и условностей. По правде сказать, я слишком юным ушел от отца и от матери, мое сердце давно оторвалось от них.

Вестник. Господин Эдип, осмелюсь…

Эдип. Осмелься, мальчик, это правильно.

Вестник. Ваше безразличие вовсе не безразличие, я все могу вам объяснить.

Эдип. Это что-то новое.

Вестник. Я должен был начать с конца. На смертном одре царь Полиб повелел рассказать вам, что вы ему были всего лишь приемным сыном.

Эдип. Что?

Вестник. Мой отец, пастух Полиба, вас нашел когда-то на холме, где бродят дикие звери. Он был беден, найденыша отнес царице, которая скорбела о том, что у нее нет детей. Потому мне и оказали честь, поручив чрезвычайную миссию при фиванском дворе.

Тиресий. Юноша устал после долгой дороги. Вдобавок он прошел через город, полный нечистых миазмов. Не лучше ли дать ему возможность освежиться, отдохнуть? А потом вы его допросите.

Эдип. Вы хотите продлить пытку, Тиресий. Вы ждете, что моя вселенная обрушится. Вы меня плохо знаете. Рано радуетесь. Быть может, я доволен тем, что я подкидыш.

Тиресий. Я лишь хотел вас оградить от пагубной привычки спрашивать, все узнавать, пытаться все понять.

Эдип. Черт возьми! Да окажись я сыном муз или бродяги, я все равно спрошу без страха и все узнаю.

Иокаста. Эдип, любовь моя, он прав. Ты возбужден… возбужден… ты веришь всему, что тебе рассказывают, а потом…

Эдип. Вот оно как! Ну это уже слишком! Я могу снести любой удар — вы знаете, а тут все будто сговорились не позволить мне узнать свое происхождение.

Иокаста. Никто не сговорился… милый… но я тебя знаю.

Эдип. Ошибаешься, Иокаста. Меня больше никто не знает: ни ты, ни я, никто… (Вестнику.) Не дрожи, малыш. Говори. Что дальше?

Вестник. А дальше я ничего не знаю, господин Эдип, только что отец вас нашел полумертвым, подвешенным к ветке за раненые ноги.

Эдип. Так вот откуда мои знаменитые шрамы.

Иокаста. Эдип, Эдип… иди сюда, наверх, а то можно подумать, что тебе нравится острым ножом растравлять свои раны.

Эдип. Так вот они, мои пеленки, вот она, охотничья история — ложь, как и все. Ну что же, право! Может быть я сын дриады и лесного божества, вскормленный среди волков. Рано радуетесь, Тиресий.

Тиресий. Вы несправедливы…

Эдип. Во всяком случае, царя Полиба я не убивал, но… дайте подумать… я убил одного человека.

Иокаста. Ты?

Эдип. Да, я. Но успокойтесь, это произошло случайно, просто не повезло. Да, я убил, жрец, но версию отцеубийства вы, уж пожалуйста, сразу сбросьте со счетов! Я поссорился со слугами и убил их хозяина, старика. Он путешествовал. И это было на перекрестке Давлийской и Дельфийской дорог.

Иокаста. На перекрестке Давлийской и Дельфийской… (Исчезла, будто утонула.)

Эдип. Вот, можно состряпать чудную катастрофу. Что, это был мой отец? «О небо, мой отец!» Но с инцестом-то как быть, господа? А, что думаешь, Иокаста? (Оборачивается и видит, что Иокаста исчезла.) Отлично! Семнадцать лет счастья, безупречное царствование, двое сыновей, две дочери, и стоит только благородной даме узнать, что я теперь неизвестно кто, (а сначала она меня таким и полюбила), как она уже спиной поворачивается. Надулась! Пусть дуется! А я останусь наедине с собственной судьбой.

Креонт. Твоя жена больна, Эдип. Чума всех нас лишила духа. Боги наказали город и ищут жертву. Между нами чудовище. Они желают, чтоб его разоблачили и изгнали. Целыми днями полиция тщетно сбивается с ног, а на улицах растут горы все новых трупов. Ты понимаешь, какого подвига требуешь от Иокасты? Ты отдаешь себе отчет в том, что ты мужчина, а она женщина, немолодая женщина, мать, которая боится, чтобы ее дети не заразились? Прежде чем попрекать ее взбалмошным поступком, ты мог бы найти ей оправдание.

Эдип. Узнаю милого шурина. Идеальная жертва, чудовище, что прячется среди нас… Совпадение на совпадении… и так славно получится, при помощи жрецов и полиции, запутать фиванский народ и доказать ему, что это я.

Креонт. Вы говорите глупости!

Эдип. Я думаю, что вы способны и на худшее, мой друг. Но Иокаста… тут другое дело… Она так странно повела себя. (Зовет.) Иокаста! Иокаста! Где ты?

Тиресий. Казалось, что она на грани срыва. Отдыхает… Оставьте ее в покое.

Эдип. Пойду… (подходит к молодому стражнику.) А вообще-то… вообще…

Вестник. Ваша светлость?

Эдип. Пронзенные ступни… связанные, гора… Ну как же я сразу не догадался!.. А я еще не понимал, почему Иокаста… Трудно расстаться с загадками… Господа, я не сын дриады. Представляю вам сына кастелянши, ребенка из народа и произведенного на свет в ваших местах.

Креонт. Это что за сказки?

Эдип. Бедная, бедная Иокаста! Сам того не зная, я рассказал ей однажды, что думаю о собственной матери… Все теперь понятно. Она, наверное, в отчаянии, в ужасе… Короче… подождите меня здесь. Очень важно от нее услышать все ответы, чтобы больше ничего не осталось во тьме, и пусть этот глупый фарс завершится.

Выходит через центральную дверь. Тотчас же Креонт устремляется к вестнику, хватает его и поспешно выталкивает со сцены влево.

Креонт. Он с ума сошел! Что это за история?

Тиресий. Не двигайтесь. Оракул приближается из глубины веков. Молния нацелена на этого человека, и я вас попрошу, Креонт, позволить молнии исполнить свой каприз. Так что стойте неподвижно и ни во что не вмешивайтесь.

Внезапно в лоджии появляется Эдип. Он вырван с корнем, он разъят на части. Рукой он опирается о стену.

Эдип. Вы мне ее убили…

Креонт. Убили?

Эдип. Вы мне ее убили… Она там… повесилась… повесилась на шарфе… Умерла… Господа, она умерла… все кончено… кончено.

Креонт. Умерла! Я иду наверх…

Тиресий. Стойте… жрец вам приказывает. Это бесчеловечно, я знаю. Но круг замыкается. Мы должны лишь молчать и не двигаться.

Креонт. Но вы не можете запретить брату…

Тиресий. Могу. Оставьте легенду в покое. Не вмешивайтесь.

Эдип (в дверях). Вы мне ее убили… она была… мечтательная… слабая… больная…. Вы заставляете меня сказать, что я убийца. Кого же я убил, господа? Я вас спрашиваю! Нечаянно, только по неловкости… какого-то старика, старика на дороге, никому не известного.

Тиресий. Вы нечаянно убили супруга Иокасты, царя Лайя.

Эдип. А, подлые вы души!.. Глаза мои открылись! Заговор продолжается… да это еще хуже, чем я думал… Вы убедили бедную Иокасту в том, что я убийца Лайя… что я убил царя, чтобы она была свободной, чтобы стать ее супругом.

Тиресий. Вы убили супруга Иокасты, Эдип, царя Лайя. Я знаю это с очень давних пор, и вы лжете: я этого не рассказал ни вам, ни ей, ни Креонту. Я никому ничего не сказал. Вот ваша благодарность за мое молчание.

Эдип. Лай! А вот тогда как получается: сын Лайя и кастелянши! Сын молочной сестры Иокасты и Лайя.

Тиресий (Креонту). Если вы хотите действовать, не медлите. Поспешите. У всякой твердости есть свои пределы.

Креонт. Эдип, моя сестра умерла по вашей вине. Я молчал только из жалости к Иокасте. Теперь мне кажется бесполезным бесконечно бродить в ложных потемках. Отвратительная драма требует развязки, и я нашел ее интригу.

Эдип. Интригу?

Креонт. Тайна тайн открывается тем, кто ищет. Честнейший человек, поклявшийся молчать, когда-нибудь проговорится жене. Она расскажет все подруге, и так далее. (В кулису.) Войди, пастух. Появляется старый пастух. Он дрожит.

Эдип. Кто этот человек?

Креонт. Тот, кто отнес тебя, израненного и связанного на гору по приказу твоей матери. Пусть признается во всем.

Пастух. Заговорить для меня было равносильно смерти. Государи, почему я не умер раньше, чем настал этот час?

Эдип. Так чей я сын, скажи мне, человек. Ну, бей, скорее!

Пастух. Увы!

Эдип. Я рядом с тем, что невозможно слышать.

Пастух. А я… с тем, что невозможно сказать.

Креонт. Нужно сказать. Я так хочу.

Пастух. Ты сын Иокасты, твоей жены, и Лайя, которого ты убил на перекрестке трех дорог. Кровосмеситель и отцеубийца, да простят тебя боги.

Эдип. Я убил того, кого не нужно было убивать, женился на той, которую нельзя было брать в жены. И я продолжил то, чего не полагалось делать. Свет пролит… (Уходит.)

Креонт прогоняет пастуха.

Креонт. О какой кастелянше, о какой молочной сестре он говорил?

Тиресий. Женщины не могут хранить молчание. Иокаста, видимо, хотела прощупать почву и приписала преступление кому-то из прислуги.

Он взял Креонта под локоть и слушает, поникнув головой. Раздается глухой шум. В лоджии появляется Антигона. Волосы ее растрепаны.

Антигона. Дядя! Тиресий! Скорее поднимайтесь, это ужасно! Я услышала, что в спальне кто-то кричит; мамочка не двигается, а папочка катается по мертвому телу и тычет себя в глаза ее огромной золотой булавкой. И кровь повсюду. Мне страшно! Мне страшно… поднимайтесь… скорее поднимайтесь… (Снова исчезает.)

Креонт. Теперь уже никто не запретит…

Тиресий. Запретит. Я запрещаю. Говорю вам, Креонт, шедевр ужаса вот-вот завершится. Ни слова, ни жеста. Бесчестно будет бросить даже тень.

Креонт. Но это чистое безумие!

Тиресий. Это чистая мудрость… Вы должны признать…

Креонт. Нет, никогда. Но впрочем, власть переходит в наши руки.

Когда, освободившись, он устремляется к двери, створки ее открываются, и появляется слепой Эдип. Антигона ухватилась за его одежды.

Тиресий. Стой!

Креонт. Я схожу с ума. Зачем, зачем он это сделал? Ведь лучше умереть.

Тиресий. Нет, честолюбие ему не изменило: он хотел стать счастливейшим из людей, теперь он хочет быть несчастнейшим.

Эдип. Пусть меня прогонят, пусть меня прикончат, пусть побьют камнями, пусть уничтожат отвратительного зверя!

Антигона. Отец!

Эдип. Оставь меня… не трогай меня за руки, не приближайся.

Тиресий. Антигона! Вот мой посох авгура, отдай ему, пусть принесет ему удачу.

Антигона целует руку Тиресия и относит палку Эдипу.

Антигона. Тиресий тебе дарит свою палку.

Эдип. Он здесь? Я принимаю, Тиресий… принимаю… Вы помните, как восемнадцать лет назад я прочел в ваших глазах, что я ослепну, и не смог понять. Теперь я вижу ясно, Тиресий, но это очень больно. Мне больно… тяжелый будет день.

Креонт. Нельзя его отпускать в город: это будет чудовищный скандал.

Тиресий (тихо). В чумном городе? И потом, вы же знаете, что они видели в Эдипе царя, которым он хотел казаться, они не увидят, какой он царь на самом деле.

Креонт. Вы что, хотите сказать, что он станет невидим, потому что слепой?

Тиресий. Почти что.

Креонт. В таком случае, с меня довольно ваших загадок и символов. У меня своя голова на плечах, а ногами я твердо стою на земле. Я отдам приказания.

Тиресий. Вы создали хорошую полицию, Креонт. Но там, где этот человек, она безвластна.

Креонт. Я…

Тиресий хватает его за локоть и ладонью зажимает ему рот. Ибо в дверях появилась Иокаста. Мертвая Иокаста, белая, красивая. Глаза ее закрыты. Длинный шарф обмотан вокруг шеи.

Эдип. Иокаста! Ты! Ты жива!

Иокаста. Нет, Эдип. Я умерла. Ты меня видишь, потому что ты слепой. Другие не способны меня видеть.

Эдип. Тиресий слеп…

Иокаста. Быть может, он меня и видит. Смутно… но он любит меня, он никому не скажет.

Эдип. Жена, не трогай меня!..

Иокаста. Твоя жена умерла. Она повесилась, Эдип. Я твоя мать. Мать спешит к тебе на помощь. Как же ты пойдешь, хотя бы спустишься по этим ступеням, бедный мой малыш?

Эдип. Матушка!

Иокаста. Да, да, малыш, ребенок мой… Все что людям кажется таким ужасным, если бы ты знал, как видим это мы отсюда, из этих мест, где я обитаю… Если бы ты знал, насколько это бессмысленно.

Эдип. Я еще на земле.

Иокаста. Ты на краю земли…

Креонт. Он говорит с тенями, он бредит, у него горячка, я не могу позволить этой девочке…

Тиресий. Они под надежной охраной.

Креонт. Антигона! Антигона! Слышишь, я тебя зову?

Антигона. Я не хочу к дяде! Не хочу! Не хочу оставаться дома. Папочка, папочка, не покидай меня! Я поведу тебя, дорогу укажу!

Креонт. Неблагодарная порода!

Эдип. Нельзя, Антигона. Будь умницей… я не могу взять тебя с собой.

Антигона. Можешь! Можешь!

Эдип. И ты оставишь Исмену одну?

Антигона. Ей надо быть с Этеоклом и Полиником. Уведи меня, умоляю! Умоляю тебя! Не оставляй меня одну! Не оставляй меня у дяди! Не оставляй меня дома!

Иокаста. Такая гордая малышка. Она воображает, что будет твоим поводырем. Не надо ее разуверять. Возьми ее с собой. Я все устрою.

Эдип. О! (Подносит ладонь к голове.)

Иокаста. Тебе больно?

Эдип. Да, голова болит, затылок. И руки. Как ужасно!

Иокаста. Пойдем к фонтану, я омою твои раны.

Эдип (почти без сознания). Мама…

Иокаста. И надо же, кошмарный этот шарф и жуткая булавка. Как я и предсказала.

Креонт. Это не-воз-мож-но! Я не дам этому безумцу просто так уйти с Антигоной. Я обязан…

Тиресий. Обязан! Они тебе больше не принадлежат. И не в твоей они власти.

Кроит. Кому, кому они принадлежат?

Тиресий. Народу, поэтам, чистым душам.

Иокаста. В путь! Держись крепче за платье… не бойся.

Они отправляются в путь.

Антигона. Пойдем, папочка, пойдем скорее отсюда…

Эдип. Где начинаются ступени?

Иокаста и Антигона. Сначала нужно перейти площадку…

Исчезают… Мы слышим, как Антигона и Иокаста говорят хором, слово в слово.

Иокаста и Антигона. Осторожно… считай ступени… один, два, три, четыре, пять…

Креонт. Допустим, они выйдут из города, кто приютит их, кто примет под крыло?

Тиресий. Слава.

Креонт. Скажите лучше, стыд, бесчестие.

Тиресий. Кто знает?

Занавес

Рыцари Круглого стола

Перевод Н. Шаховской

Предисловие

Столько произошло чудес с тех пор, как Расин писал свои предисловия, считая, что шедевры нуждаются в защите, столько чудес вошло в жизнь и освободило театр от правил, которые ограничивали его со всех сторон — или, вернее, обязывали таких, как Расин, не назначать себе границ самим, а выступать в качестве моралистов, что я считаю полезным для 1937 года иной род предисловий.

Голгофы, на которые всходили наши учителя, не превратились в места народных гуляний.

Голгофа перемещается, вот и все. Всегда приходится восходить на нее заново, может быть, не так одиноко, но по-прежнему в пустоте и под глумления.

Что касается моей драмы «Рыцари Круглого Стола», где я как будто порываю со своего рода одержимостью Грецией, то было бы безумием опираться на предание и точность, поскольку ее жанр — порождение самой неточности, и точности нет в ней места, кроме как в скрытых формах числа, равновесия, перспективы, мер и весов, чар и т. п.

Мне кажется, интереснее рассказать, как родилась эта вещь. Не стоит усматривать косвенного хвастовства в том, что я не считаю себя вправе нести за нее ответственность. Вдохновение не обязательно нисходит откуда-то свыше. Чтобы объяснить его, пришлось бы всколыхнуть все темное в человеке, и, несомненно, ничего лестного там бы не обнаружилось. Роль поэта очень скромна. Поэт под началом у своей ночи.

В 1934-ом я болел. Как-то утром я, к тому времени отвыкнув нормально спать, проснулся, и передо мной прошла от начала до конца эта драма, интрига, эпоха и персонажи которой были настолько не моего обихода, насколько это вообще возможно. Добавлю, что они были мне неприятны.

Только через три года, уступая дружескому насилию Маркевича, я пришел к тому, чтоб извлечь эту вещь из невнятицы на обочине сознания, где держал ее, как бывает во время болезни утром продлеваешь сновидение, месишь сумрак между ночью и днем и придумываешь какой-то промежуточный мир, увиливая от столкновения с явью.

Раз написав пьесу, я связал себя документом, оказался поставлен перед лицом моих ошибок и решил их и держаться.

Не считая «Говорящего цветка», взятого из газетной заметки (какое-то растение во Флориде испускает радиоволны, как передатчик), вся эта вещь была мне, повторяю, подарена мною самим. Не надо видеть в этом даре какого бы то ни было основания гордиться.

Что меня волнует, когда я рассматриваю «Рыцарей» со стороны, так это главный образ, невидимый образ Джинифера, юного беса, слуги Мерлина.

Этот персонаж является лишь в облике тех, в кого перевоплощает его воля чародея. То они действительные персонажи (Гавейн, королева, Галахад), то фальшивые. По ходу пьесы будет видно, что если фальшивые персонажи порой причиняют зло, они могут также украшаться обаянием тем более опасным, что оно дарует лишь призрачную радость. Пример тому — Артур, очарованный Гавейном фальшивым, тогда как действительный наводит на него скуку. Но жизнь — не сновидение; пьеса — увы! — доказывает это, и зáмок после снятия чар (чуть не сказал — наркотической ломки) станет менее легким для одних, более прочным для других, и во всяком случае в нем не житье будет тем, кто не рассматривает землю как некий рай.

Работу над костюмами мы поручили м-ль Шанель, ибо какова бы ни была эпоха, ни в чем она так не отточена, как в своей моде, и только женщина, которая изобретает моду, может соединить летучие силы элегантной современности и мифологического вымысла.

И вот три удара бросают меня в подобную игорной лихорадку кулис — этого темного мира, где мы должны жить в симбиозе с творениями, которым предназначено жить вместо нас и которые нами питаются.

NB. Если в «Рыцарях» то, что принято называть добром, торжествует над тем, что принято называть злом, это чистая театральная случайность. Такого рода демонстрации отдают, на мой взгляд, нравоучительной эстетикой, хуже которой я ничего не знаю.

* * *

Если бы мне пришлось — а ремесло критика так трудно, что мы должны быть как можно снисходительнее к нашим — итак, если бы мне пришлось рассказывать эту пьесу, вот как я попытался бы с этим справиться.

Акт I

Замок Артура отравлен, одурманен. Одни приписывают это Граалю, таинственной святыне, христианской реликвии, которая околдовывает или расколдовывает Британию; другим это нравится, у кого-то вызывает протест. Прибытие Галахада (Персеваля), непорочного, исцеляющего от наркотической одури, порождает беспорядок и смятение в стане лукавцев.

Акт II

У Мерлина. Теперь мы знаем, кто одурманивает замок Артура и извлекает из этого выгоду. Это Чародей Мерлин, воплощение отрицательной силы, который использует своего юного прислужника, беса Джинифера, превращая его по мере надобности в то или другое из действующих лиц. Тайная сила Галахада превосходит могущество Мерлина. У Мерлина почва уходит из-под ног. Это с ним впервые. Разоблаченный, он защищается всеми правдами и неправдами.

Акт III

Замок Артура пережил дезинтоксикацию, избавлен от козней — или, точнее, автор показывает нам его в самый момент наркотической ломки. Истина открывается. Ее трудно пережить.

Начинается она с позора королевы, с двойной гибели жены и друга. Артур изгоняет Мерлина. И поэт, непорочный, тоже уходит. Там, где его любят, он не может остаться. Возрождаются солнце и птицы. Эта подлинная жизнь, бьющая ключом, уже забытая, подавляет Артура. Хватит ли у него сил? Этого иронически желает ему Мерлин. «Но, — говорит король, — лучше настоящая смерть, чем ложная жизнь».

Пожелаем ему оказаться правым и сохранить возвратившийся в Камелот Грааль, который есть не что иное, как чрезвычайно редкое согласие с самим собой.

Для меня очень важно, чтоб мои внимательные читатели уяснили, насколько я остаюсь вне этой вещи.

Театральной публике решать, более или менее приятной делают жизнь силы, действующие в первом и в последнем акте. Главным вопросом, — по Бодлеру, — остается, должна ли жизнь быть приятной. (Письмо Жюлю Жанену.)

Примечания

Роль Джинифера существует лишь через актеров, играющих персонажей пьесы, в которых он воплощается, чье место занимает. Тот же актер играет Гавейна и Лже-Гавейна, та же актриса — королеву и Лже-Королеву, и т. д.

Таким образом, королева во втором акте будет подстраиваться под игру Гавейна в первом акте. Лже-Галахад в третьем акте — под Лже-Королеву и Лже-Гавейна. Из этого стиля сложится невидимая роль.

Когда в последнем акте Галахад встречается с убегающим Лже-Галахадом и говорит: «Мне показалось, что я налетел на зеркало», само собой разумеется, что тот же актер выбежит, скроется за сценой, изобразит несуществующее столкновение и вернется усмирять гнев Артура.

Все сверхъестественные эпизоды должны быть поставлены без малейшей погрешности и выглядеть реалистично. Рекомендую режиссеру поручить какому-нибудь специалисту устройство трюка с движущимися шахматами. Необходимо, чтобы шахматные фигуры передвигались и воздвигались заметно, ошеломляюще.

Двигающийся и падающий стул, накрытый столик, появляющийся из стены, двери, которые открываются и закрываются сами собой — все это задачи, которые не могут решаться в последний момент, а должны продумываться заранее и со всей серьезностью.

Я рекомендую актерам, играющим двойные роли королевы и Бландины, Ланселота и Саграмура (конец третьего акта) постараться, чтоб замена не давала никакой возможности обознаться. Настоящее сходство не нужно. Костюмы, манеры, прически, цвет волос — все должно сделать эту замену явной.

Освещение будет постоянным; оно меняется только при магических перемещениях Мерлина и в третьем акте — при возвращении жизни.

* * *

Театральный зал должен быть убран оленьими рогами, вымпелами, а пространство сцены обрамлено генеалогическим древом, корень которого приходится перед суфлерской будкой, а гипсовая листва прикрывает неподвижный занавес и торцы правого и левого балконов.

Декорации у меня — стены, в каждом акте другие. Двери повторяют очертания камней, а стена, сдвигаясь, дает рельеф и глубину.

Действующие лица:

Артур, король Британии — Самсон Фэнсильбер

Мерлин, чародей — Мишель Витольд

Ланселот Озерный — Люсьен Паскаль

Галахад по прозвищу Белый Доспех — Жан Маре

Лже-Галахад — Жан Маре

Гавейн — Жорж Роллен

Лже-Гавейн — Жорж Роллен

Саграмур — Ив Форже

Гиневра, королева Британии — Анни Морен

Лже-Королева — Анни Морен

Бландина — Бланшетт Брюнуа

Говорящий цветок.

Голоса фей.

Впервые пьеса была поставлена в «Театр де л'Эвр» (под руководством Полетт Пакс — Бер) 14 октября 1937 г.

Декорации и постановка автора. Костюмы Шанель.

Акт I

Заколдованный замок

Сцена представляет большую залу Круглого Стола в замке короля Артура в Камелоте, в день Пятидесятницы.

Голос Артура. Любезный племянник! Гавейн! Гавейн! (Он входит) Гавейн! Ты здесь? Гавейн! Гаве-ейн!

Мерлин. Ваше Величество ищет Гавейна?

Артур. Ты знаешь, где он?

Мерлин. Право же, нет.

Артур. Выйду поищу. Если он зайдет в замок так, что я не увижу, скажи, что я ищу его повсюду.

Мерлин. Скажу.

Артур. Экий дьявол! Ускользает, как уж. Никогда не поймешь, куда он девается. (Выходит налево. Слышно, как он зовет.) Гавейн! Гавейн! Гавейн!

Едва он скрылся, Гавейн высовывает голову из-под скатерти Круглого Стола. Он прятался там, стоя на четвереньках. Гримасничает, передразнивая короля.

Лже-Гавейн. Гавейн! Гавейн! Гавейн!

Мерлин. Это уж слишком! Зачем ты прячешься?

Лже-Гавейн на четвереньках вылезает из своего укрытия и встает. На нем одежда псаря.

Лже-Гавейн. Зачем прячусь? Надоел он мне.

Мерлин. Джинифер!

Лже-Гавейн. Хозяин, хозяин! Если кто неосторожен, так это вы. Вот уж имя, которое лучше бы никогда не выкрикивать в этом замке.

Мерлин. Ты смеешь давать мне указания?

Лже-Гавейн. Советы, хозяин, советы.

Мерлин. Моя слабость к тебе меня погубит. Мне следовало работать одному.

Лже-Гавейн. Но вы работаете не один и задаете мне нелегкую работенку.

Мерлин. Поплачься.

Лже-Гавейн. Думаете, весело никогда больше не быть самим собой, никогда не жить в собственной шкуре. Был я молоденьким бесом, простодушным, мирным…

Мерлин. Давай поговорим об этом.

Лже-Гавейн. И поговорим! Вы спасли меня из когтей одного старого чародея, который меня тиранил и вот я с тех самых пор слуга другого: его паж, правая рука, сообщник.

Мерлин. Кабы не я, Клингсор сгноил бы тебя в своих погребах в Рош-Сабин.

Лже-Гавейн. В одной из бутылок своих Рош-Сабинских погребов. Придет же в голову — засунуть в бутылку такого милого мальчика, как я.

Мерлин. Возможно, он был в чем-то прав. В тот день, когда ты заморочил меня своими ужимками, я допустил просчет, который мне дорого обойдется.

Лже-Гавейн. Разве я плохо сыграл новую роль? Вы недовольны результатами?

Мерлин. Ты прячешься, когда король тебя зовет.

Лже-Гавейн. Это специально: (Он говорит «спесально»…).

Мерлин. Специально.

Лже-Гавейн. Что-что?

Мерлин. «Спе-ци-ально», а не «спесально». Когда-нибудь ты нас погубишь своими дурацкими ошибками.

Лже-Гавейн. Да ладно: спесально… специально…

Мерлин. Ты отдаешь себе отчет, наказание ты мое, насколько опасно наше положение? Весь замок уже дивится этому Гавейну, который так же похож на Гавейна, как луна на солнце.

Лже-Гавейн. Наоборот, хозяин. Как солнце на луну. Думаете, любезный дядюшка был бы так же расположен к настоящему Гавейну с его постной физиономией, целомудренному жениху своей дочери, как к тому Гавейну, которого изображаю ему я с тех пор, как вы заставили меня принять этот облик? Похвалите лучше меня, что я такой веселый и веселю короля.

Мерлин. Нельзя не признать, ты вскружил ему голову.

Лже-Гавейн. Ну и?

Мерлин. По-моему, ты переигрываешь.

Лже-Гавейн. Вы сердитесь на меня, когда я прячусь, и вы же меня упрекаете, что я слишком выставляюсь.

Мерлин. Я сержусь, когда ты прячешься под Круглым Столом, и сержусь, что ты валяешь дурака, когда король тебя повсюду ищет.

Лже-Гавейн. Я собирался вам объяснить. Это спес…

Мерлин. Ох!

Лже-Гавейн. …Специально. Чем я неуловимей, тем желанней. Это в моих интересах и в ваших. Вы мне что поручили? Приворожить Артура, развлечь его, стать его фаворитом, его наперсником, прибрать его к рукам и привести, куда захочу… куда вам нужно, чтоб его привели.

Мерлин. Королева поручила мне его развлекать.

Лже-Гавейн. Добрая душа! Так это для прикрытия любовных дел королевы Гиневры и рыцаря Ланселота вы убрали Артурова племянника и заставили меня занять его место.

Мерлин. Твое поведение чем дальше, тем недостойнее. Ты погряз в праздности и пороке. Распущенность правит бал — и воровство, и разврат. Ты водишься с одними псарями, малютка Бландина в слезах, Саграмур избегает тебя, и если так и дальше пойдет, мы погибли, погибли! Артур усыплен чарами…

Лже-Гавейн. Моими чарами.

Мерлин. Он пробудится и выгонит тебя.

Лже-Гавейн. Как вы нынче добродетельны и как пессимистичны. Полно, полно! Каким, по-вашему, образом эти простаки могут догадаться, primo, что некий весьма страхолюдный маг втерся к ним под видом министра, одним своим присутствием приведя весь этот край к бесплодию, что для поддержания своей силы он нуждается во всей силе, питавшей прежде траву, дерево, виноградную лозу, солнце, луну? Secundo, что во власти этого мага превратить своего бедного слугу в Гавейна, а настоящий Гавейн кусает себе локти далеко-далеко, на вершине разрушенной башни? Признайте, хозяин…

Мерлин. Тихо! (Прислушивается.)

Лже-Гавейн. Что такое?

Мерлин. Мне показалось, что король зовет тебя и идет сюда. (Увлекая его на авансцену.) Мне нужна твоя помощь.

Лже-Гавейн. Давайте, я слушаю.

Мерлин. Сегодня, в день Пятидесятницы, еще один неизвестный рыцарь должен явиться, чтоб занять место за Круглым Столом. А вынесли его на берег волны в каменной купели.

Лже-Гавейн. Между нами говоря, вот уж от чего разит колдовством.

Мерлин. Или чудом. Я пока еще не знаю, как это расценивать. Факт тот, что этот бродяга объявляет себя НЕПОРОЧНЫМ и рассчитывает пройти испытание гибельным сиденьем.

Лже-Гавейн. Никто на свете не может сесть на это сиденье, не получив в грудь изрядную рану, которая уже не заживет.

Мерлин. Никто, кроме одного-единственного, а этот единственный может нас разоблачить, разрушить наши замыслы.

Лже-Гавейн. Неужели вы испугаетесь какого-то авантюриста? Сколько их перебывало в Камелоте, и каждый воображал себя спасителем мира.

Мерлин. Возможно, тебе дано будет увидеть это печальное зрелище, так что нельзя терять ни минуты. Будь внимателен и запомни каждое слово.

Лже-Гавейн. Положитесь на меня. (Засыпает.)

Мерлин. Итак, на случай, если рыцарь успешно пройдет испытание, я подготовил свой ход. Едва испытание завершится, зал погрузится в сумрак; от этой вот двери к окну проплывет некий свет, и ты услышишь нечеловеческий голос: «Грааль покидает вас. Грааль уходит. Если вы не хотите лишиться его, следуйте за Граалем».

Лже-Гавейн. Про Грааль что ни наплети…

Мерлин. Вот именно. Вся порча, которую я навожу своим присутствием, списывается на него. Дежурная фраза: «Губительные чары Грааля тяготеют над Британией». Так вот, едва Лже-Грааль подаст голос, как встаешь ты…

Лже-Гавейн. …как встает Лже-Гавейн…

Мерлин…и восклицает: Любезный дядя! Мессиры! Неужели мы позволим Граалю уйти? Неужели так и останемся сидеть, словно старухи, неужели не последуем за ним и не раскроем эту тайну? Что до меня, то я намерен догнать его и увидеть наконец лицом к лицу. Предлагаю всем пуститься на поиски. На поиски Грааля.

Лже-Гавейн. Туманно и все туманней.

Мерлин. Стол почти опустел. Самые доблестные далеко. Они воюют на дорогах с призраками и миражами. Ланселот остается из-за королевы, а Саграмур — чтоб не покидать Бландину. Им и так уже немного стыдно. Они так и вскинутся следом за тобой; а если король попытается удержать вас, повышай голос. А если он попытается отложить поиски, стукни кулаком по столу: «Как, дядюшка? Вы проповедуете малодушие?» Короче, выкручивайся как хочешь, но чтоб поход был объявлен, чтоб рыцари вооружились, чтоб двор огласился бряцаньем, лаем и ржанием. Нужно, чтоб рыцари отправились сегодня вечером.

Лже-Гавейн (подскакивает, пробуждаясь). Сегодня вечером!

Мерлин. Сегодня вечером.

Лже-Гавейн. А незнакомец? Если он — рыцарь Грааля, он не попадется в ловушку и предостережет остальных.

Мерлин. Будь спокоен. Я сумею создать достаточно неразберихи, чтоб извлечь из нее кое-какую выгоду.

Лже-Гавейн. Резюмирую: экспедисию провосирую я.

Мерлин. Безнадежен. А теперь тебе надо одеться. Скоро пир.

Лже-Гавейн. Одеться?

Мерлин. Облачиться в доспехи. Полагаю, ты не собираешься присутствовать на церемонии в костюме псаря.

Лже-Гавейн. Ошибаетесь: собираюсь.

Мерлин. Король потребует, чтоб ты переоделся.

Лже-Гавейн. Чего я хочу, того и король захочет.

Мерлин. Ты нарываешься на скандал.

Лже-Гавейн. Не вижу, в чем тут скандал. Думаете, это такая уж синекура — никогда не жить в собственной шкуре? Раз уж вы в кои-то веки заставили меня принять облик, который мне нравится, естественно, я этим пользуюсь. А в виде Гавейна я себе очень нравлюсь.

Мерлин. О чем бишь мы говорили? (Лже-Гавейн оглядывает себя.) Джинифер! Дело серьезное. Прекрати любоваться этим нарядом с таким омерзительным легкомыслием.

Лже-Гавейн. Теперь я же любуюсь нарядом! А кто попрекал меня, что я не одет?

Мерлин. Я называю нарядом обличье, которое вовсе не твое и которым ты пользуешься лишь по моей воле.

Лже-Гавейн. Не сердитесь; я буду осторожным и послушным, обещаю.

Мерлин. Если незнакомец выдержит испытание, рыцари отправятся сегодня вечером; полагаюсь на тебя.

Лже-Гавейн. Полагайтесь, хозяин.

Голос Короля (снаружи). Любезный племянник! Гавейн! Куда, к черту, он подевался?

Лже-Гавейн. Опять за свое!

Мерлин. Тихо!

Лже-Гавейн. Уж любит меня, так любит!

Мерлин. Вот посмотрим, так ли ему полюбится твое присутствие за Круглым Столом в таком виде.

Лже-Гавейн. На что спорим?

Мерлин. Вот и он. (Входит король.) Сир, Гавейн искал вас.

Король. Где ты был?

Лже-Гавейн. Я кричал «дядюшка, дядюшка», пока вы кричали «племянник, племянник», так и разминулись.

Король. Я думал, ты на псарне.

Лже-Гавейн. А я был во дворе. До чего глупо! Так расположились звезды.

Король. В каком ты виде? Время не ждет, рыцарь уже близко. Тебе надо одеться, Гавейн.

Мерлин (в сторону). Ну вот.

Лже-Гавейн. Сир, вы меня удивляете. Неужели юность должна маскировать свое тело, как старость? Разве лани и дикие жеребята прикрываются парчой и бархатом?' Или я урод? Или я горбат, или кривоног, чтоб рядиться в неудобные одежды?

Король. Он прав, честное слово.

Лже-Гавейн (потихоньку, толкая Мерлина). Проиграли. (Вслух.) Спасибо, любезный дядя. Я был уверен, что вы с пониманием отнесетесь к этой новой моде.

Король. Интересно, что на это скажут наши святоши и наш поэт. Они вечно тут как тут, следят за мной, как сговорились. Они меня обожают, Мерлин, но им не по душе, что я смеюсь и живу весело. Право, у меня слишком серьезные дети, а перед супругой я прямо-таки робею.

Мерлин. Королева — святая.

Король. Верно. Королева святая, зато я не святой, и мои нововведения ей не нравятся. (Зовет.) Бландина! Гиневра!

Бландина (из-за кулис). Да, отец.

Король (Мерлину). Вот видите. (Громко.) Попроси мать и брата прийти сюда, и сама с ними приходи.

Бландина (из-за кулис). Хорошо, отец.

Лже-Гавейн. Мне, может быть, лучше удалиться.

Король. Останься!

Дверь в глубине открывается. Входит королева с сыном и дочерью. Они приближаются, отходят вправо и стоят там, потупясь. У Саграмура на тунике посреди груди кровавое пятно от неисцелимой раны. Мерлин низко кланяется. Вошедшие стоят неподвижно.

Королева. Вы звали меня, сир?

Король. Гиневра, и ты, Бландина, и ты, Саграмур, я хотел посоветоваться с вами по поводу новой моды, которую думает завести наш любезный племянник. Подойди, Гавейн. Что скажете о его парадном одеянии? (Королева и дети одновременно взглядывают на него и снова опускают глаза. Молчание.) Так я и думал. Наши праведницы и наш поэт не одобряют.

Королева. Сир, так Ваше Величество пригласили нас для того, чтоб посмотреть на Гавейна без штанов?

Король. Наше Величество от души забавляется вашим смущением.

Лже-Гавейн (в ярости). Или на меня так уж противно смотреть, Бландина, что вы брезгливо отворачиваетесь?

Саграмур. Ты, может быть, и представил моему отцу какие-то благовидные объяснения, но твое одеяние тем не менее остается неприличным.

Лже-Гавейн. Неприличным! Ты еще будешь подражать мне, Саграмур, и дашь свободу своим членам, когда мне вздумается облечь свои в роскошные ткани. Таковы пути моды и глупцов, которые ей следуют.

Король. Он страстный охотник, душа моя, и берет за образец одежду псарей…

Лже-Гавейн (агрессивно). Которые выглядят во сто раз благородней, чем вельможи, приятные вашему взору и маскирующие свои изъяны.

Бландина. Не в моих правилах разглядывать слуг.

Лже-Гавейн. Животных вы разглядываете, а на юность, которая служит вам и разбивается в лепешку для вашего удовольствия, отвратительная гордыня не позволяет вам поднять глаза.

Бландина. Гавейн!

Саграмур. Это уж слишком!

Король. Эй! Эй! Обезьянка! Знай меру. Есть такие вещи, которые королям не подобает слышать, и ты поставишь меня в неловкое положение, если скажешь что-нибудь подобное.

Мерлин (ущипнув Лже-Гавейна). Он пошутил.

Лже-Гавейн (с яростью). Я не шучу!

Король. Моя невинная шутка перерастает в ссору. Тихо, тихо. Помолчи, Гавейн. В такой день я не потерплю споров.

Лже-Гавейн. Вообще-то я ухожу.

Король. Насилу разыскал его, и вот уже ускользает!

Саграмур. Мы с Бландиной рассчитывали на его помощь, чтоб украсить замок к празднику.

Лже-Гавейн. Сами занимайтесь этой работой служанок. Там ослепляют птиц для охоты, и я ни за что не пропущу такую операцию.

Бландина. Какая гадость!

Король. Ты меня заинтересовал с этими птицами. Я пойду с тобой.

Лже-Гавейн (замявшись). Так ведь…

Мерлин. Гавейн не осмеливается сказать, что Вашему Величеству, пожалуй, не место на псарне, среди слуг.

Король. Будь проклята должность патриарха! Мне не положено развлекаться. Мне не дают развлекаться.

Лже-Гавейн. Дядюшка!

Король. Увы! Увы! Я пройду с тобой полпути. (Мерлину.) Пойдемте, дорогой министр: вы силком уведете меня обратно и заставите заниматься скучнейшими делами королевства. (Общий поклон королеве, Бландине и Саграмуру.) И устройте нам триумфальную арку покрасивее, сплетите цветочные гирлянды попышнее к прибытию неизвестного рыцаря.

Бландина. Но, отец мой… В Камелоте больше не растут цветы.

Король. Правда. Правда. Ну придумайте что-нибудь такое из бумаги вместо цветов. Вкус у вас есть, так что за это я спокоен.

Артур и Мерлин выходят. Мерлин, прежде чем скрыться, долго раскланивается перед королевой. Левая дверь закрывается.

Бландина. Матушка! Матушка! Это ужасно!

Королева. Умоляю тебя, Бландина, не нервничай так.

Саграмур. Она вправе нервничать. Я еле сдерживался, чтоб не влепить ему пощечину.

Королева. Возьми себя в руки, Саграмур. Ты не можешь осуждать то, что дозволяет твой отец.

Саграмур. Всему есть границы.

Бландина. Ты видела, каким он показал себя грубым, холодным, жестоким, наглым, заносчивым.

Королева. Ничего не понимаю!

Бландина. Невозможно представить, что это тот же человек. Можно подумать, какое-то чудовище заняло его место и его устами и видом над нами насмехается.

Саграмур. Я тайно расспросил Мерлина по твоей просьбе: он утверждает, что Гавейн притворяется, что он тебя испытывает.

Бландина. Испытывает?

Саграмур. Вы помолвлены с раннего детства. Быть может, он хочет узнать, не любишь ли ты его просто по привычке… можешь ли ты его любить, несмотря ни на что.

Бландина. Каждое его слово меня ранит. Его манеры приводят в смущение. Он уподобился этим скотам, с которыми проводит дни и ночи. Он даже говорить стал неправильно.

Саграмур. От него пахло спиртным.

Королева. И это он — такой воздержанный, разумный, благородный, цвет рыцарства, образец прекрасных манер! Не болен ли он? Не сошел ли с ума? Может быть, следовало бы прибегнуть к экзорцизму. Быть может, в него вселился какой-то бес и хочет погубить его.

Бландина. Его взгляд леденит меня; он смотрит на нас без всякого чувства.

Саграмур. Давайте верить объяснению Мерлина.

Бландина. О, этот Мерлин!.. Я его ненавижу.

Королева. Он тебе ничего не сделал, Бландина.

Бландина. Я ненавижу его инстинктивно, матушка. При виде него у меня мороз по коже. За те два года, что он живет с нами, все изменилось. Вот уже почти год, как Гавейн не похож на себя.

Королева. Ты же не считаешь, я полагаю, что наш министр финансов в ответе за перемену, произошедшую с Гавейном.

Бландина. Иногда мне кажется, что он в ответе за все дурное, что с нами происходит.

Королева. Твой отец питает к нему особое уважение.

Бландина. Мой отец… отец… он тоже изменился. Приглядитесь к нему. Конечно, он всегда любил Гавейна, как и других своих рыцарей, он любил его как племянника и как будущего зятя. Но естественно ли это — что он уже не может без него обходиться, и как раз с тех пор, как Гавейн стал опускаться и отдаляться от нас. Матушка, матушка! можно подумать, что и он, и Гавейн — жертвы какого-то колдовства. Всякий раз, как Гавейн показывает себя с худшей стороны, король его поддерживает. Вот, пожалуйста, один пример из тысячи — эта нелепая идея воссесть за Круглый Стол в костюме псаря. Я обожаю отца, но во всем, что касается Гавейна, так и приходит на ум ослепленный король, которого водит за веревочку его шут.

Королева. Надо быть снисходительной, Бландина. Твой отец с ума сходит по юности. У него самого юность была немыслимая. Ты и Саграмур — вы от природы серьезные. А Гавейн со времени своего загадочного преображения закружил его в хороводе, от которого у него в глазах помутилось. Гавейн снова станет Гавейном, отец твой устанет от всего этого и устыдится, что давал вертеть собою какому-то шалопаю.

Бландина. Гавейн меня больше не любит.

Королева. Он вернется к тебе. Он закусил удила — прояви ловкость; дай ему перебеситься и смотри сквозь пальцы.

Бландина. Хватит ли у меня мужества?

Королева. Ну конечно, Бландина. Это помрачение теперь уже ненадолго. (Целует дочь.) Идите, украшайте вход. (Открывается правая дверь, появляется Ланселот.) Я останусь с Ланселотом.

Саграмур. Матушка расскажет вам про новую моду.

Ланселот (издали, королеве). О какой моде речь?

Королева. Он говорит о последней причуде Гавейна, которая состоит в том, чтоб заседать в Совете одетым, как псарь.

Ланселот (смеясь). Ну-ну, не принимай близко к сердцу, Бландина. Такое ли я еще выделывал, и ничего — рыцарь не хуже других.

Дети выходят.

Саграмур (из-за кулис). Блистательнее всех, Ланселот.

Дверь закрывается.

Королева (тихо, порывисто). Ланселот, мой Ланселот, мы теперь совсем не видимся наедине.

Ланселот. Будь осторожна!

Королева. Любимый, ты ли это? Ты советуешь мне соблюдать осторожность?

Ланселот. Я все время боюсь, что нас подслушают.

Королева. Ты — боишься? Ты, который никогда ничего не боялся. (С тревогой.) Ланселот, ты меня больше не любишь.

Ланселот. Милая моя сумасбродка!

Королева. Еще вчера кто из нас стал бы говорить про осторожность?

Ланселот. Вчера было вчера. Восемнадцать лет верной любви дают мне право так сказать. И потому, что наша любовь остается нерушимой во всех испытаниях, мы не можем продолжать жить в такой тревоге и неуверенности.

Королева. Если любовь смотрит на себя со стороны, разве это любовь? Ланселот, ты любишь меня уже не так.

Ланселот. Я люблю тебя лучше. Мы были сумасшедшими.

Королева. Сумасшедшими друг от друга. Ты теперь образумился; я осталась сумасшедшей. Именно это я хотела сказать.

Ланселот. А я, я обожаю тебя, но мне претит страсть, которая слепа, глуха и упрямо не желает видеть то, что есть. Да, ты сумасшедшая! Сумасшедшая, которая ополчается на себя, на меня, на нас и обвиняет меня в нелюбви.

Королева. Мы были счастливы.

Ланселот. Мы хотели быть счастливы вопреки всему, и нам это удавалось, и наша грешная жизнь была жизнью этого замка. Но отдаешь ли ты себе отчет, как зловеще все изменилось? Замок больше не живет, он спит. Замок спит наяву, и мы — его сновидения. Жизнь умерла, умерла, умерла. И напрасно солнце нашей любви обманывает тебя. Жизнь умерла вокруг нас и, может быть, из-за нас.

Королева. Ланселот! Ланселот! Ты втайне мучился, держа себя в узде, все эти два года, которые мне казались сладостными, потому что ты оставался здесь вместо того, чтобы искать приключений. Первые спокойные годы с рождения Саграмура. Тебе хотелось бы стряхнуть ярмо любви, от которой ты устал, и снова покинуть меня, и странствовать по свету.

Ланселот. Для нашей любви это было бы лучше. Да, в самом деле, я последовал бы примеру моих товарищей, если бы встреченные ими дамы не превращались в гиен, рыцари — в пустые доспехи, а крепостные стены не исчезали бы с рассветом.

Королева. Это все Грааль!

Ланселот. Грааль! Грааль! Опять Грааль! Я ожидал этих слов. Нет, я отказываюсь все, что происходит необъяснимого, приписывать Граалю. Это слишком удобно. Его тайна служит прикрытием другим делам, куда менее сверхъестественным, и это я сумею прояснить.

Королева. Ты кощунствуешь. (Крестится.)

Ланселот. Я не кощунствую. В замке Корбеник хранится чаша, в которую Иосиф Аримафейский собрал Кровь Христову, и чаша эта обладает чудотворной, а подчас разрушительной силой. Вот что такое Грааль. Враг может сколько угодно путать карты. Почему Грааль эти последние два года перестал дарить Британии благоденствие? Почему Грааль стал пугалом? Хоть один из нас задался вопросом, его ли действия были истинной причиной этой перемены? Хоть один из нас попробовал жить по-другому? Хоть один из нас позаботился выяснить, не он ли в ответе за это бедствие?

Королева. Любовь, насколько мне известно, никогда не бывает от дьявола.

Ланселот. Наша любовь от Бога, в этом я уверен. Но она таится и лжет. Саграмур — сын нашей вины. Он считал себя непорочным, наш поэт, и правильно считал. Удар копьем на гибельном сиденье — наших рук дело, и метил он в супружескую измену. Ты знаешь это не хуже меня.

Королева. Не надо, я не могу об этом думать, Ланселот.

Ланселот. В чем я тебя и упрекаю.

Королева. Любимый…

Ланселот. Именно потому, что я тебя люблю, я хочу, чтоб ты смотрела правде в глаза. Мы обманываем самого простодушного из людей, человека, под чьим кровом я живу, моего друга, моего короля. Бывает, меня мучает мысль — неужели он не заслужил, чтоб я преклонил перед ним колени, признался в нашей беде и молил его о совете и прощении.

Королева. Это безумие!

Ланселот. Безумие менее безумное, чем то, в котором мы пребываем. У меня нет привилегии женщин — придумывать себе такое счастье, какое им хочется. Мне нужны настоящее счастье, настоящая любовь, настоящий замок, настоящая страна, где солнце чередуется с луной, где времена года сменяются, как им положено, где настоящие деревья приносят настоящие плоды, где в реках настоящие рыбы, а в небе — настоящие птицы, где настоящий снег сходит, открывая настоящие цветы, где все настоящее, настоящее, настоящее, взаправдашнее. Хватит с меня этого тусклого света, этих бесплодных земель, где нет ни дня, ни ночи, где выживают лишь хищные звери и птицы, где больше не действуют законы природы.

Королева. Мое солнце — настоящее, и я ношу его в себе, Ланселот.

Ланселот. Я еще не знаю, с кем борюсь, но я вступаю в борьбу. Я призываю к ответу неведомое.

Королева. Что я могу тебе ответить? Там, где есть ты, я не могу тосковать.

Ланселот. Но взгляни, какие лица у Бландины и Саграмура! Их возраст отражает истину мира. Они разучились улыбаться.

Королева. Саграмур страдает от своего поражения, от раны… а Бландина — из-за Гавейна.

Ланселот. Постой, Гиневра; скажи-ка, не сделала ли тебя эта великая любовь немного эгоисткой? Спроси себя. Первая жертва — Саграмур; вторая — Бландина. Не ты ли по совету Мерлина поощряла это Артурово увлечение, делающее из него посмешище и вызывающее пересуды челяди?

Королева. Я просто хотела… развлечь Артура… отвести его внимание от нас…

Ланселот. И довести до отчаяния Бландину. Если бы племянник не добился такого успеха у дяди, ты, полагаю, пустила бы в ход какую-нибудь любовницу.

Королева (смеясь). Должна признать, я предпочитаю нашего любезного племянника.

Ланселот. Я разделяю опасения Бландины. Можно подумать, что Гавейном движет какая-то злая сила, которая неустанно орудует против нас.

Королева. Ты преувеличиваешь. Драматизируешь. У тебя дурное настроение, и все тебе видится в черном свете.

Ланселот. В черном свете? Оглянись вокруг. Раньше все, кого ни увидишь, смотрели открыто, улыбались и кланялись при встрече. С тех пор как в замке живет Мерлин и командует Гавейн, я встречаю только зловещего вида личностей, которые не здороваются и смотрят с издевкой.

Королева. Имей мужество не бояться своих поступков. Не ищи, на кого бы свалить ответственность. Ланселот, король, когда брал меня в жены, знал, что я не люблю его любовью. Он тем не менее женился на мне и оставил моему сердцу свободу. Любовь, которую я дарю тебе, которую я подарила тебе в миг великого чуда нашей первой встречи — это любовь от Бога. В ложь нас втянули обстоятельства, Ланселот; Ланселот, если тебе покажется, что эта любовь от дьявола, ты от этого никогда не оправишься и никогда больше не вкусишь ее сладости.

Ланселот (в страстном порыве). Гиневра!

Королева. Оставь. Я знаю, ты меня любишь. Но мы уже не любим друг друга одинаково. Не сомневаюсь, ты любишь лучше; это возможно. Я люблю больше. Ты упрекаешь меня в слепоте. Увы, я вижу слишком ясно: ты тоскуешь.

Ланселот. Девочка моя, что ты выдумываешь?

Королева. Ты скучаешь, Ланселот Озерный. Ты жалеешь о своем озере, и ты тоскуешь.

Ланселот. Что за ерунда?

Королева. Легкая кровь течет в твоих жилах и — по нашей вине — в жилах Саграмура. Дитя фей, вскормленный феями в волшебстве озера фей, супруг Мелузины — ты жалеешь о феях и о сыне от того легкого брака. В сравнении с этим все здешнее кажется тебе тяжелым. Верно я угадала?

Ланселот. Клянусь Граалем, ты ошибаешься. Легкая кровь не может перевесить моего отвращения ко всякому лукавству. Я всегда буду его избегать. Я расстался с Мелузиной вполне сознательно и бесповоротно. О сыне мне случается вспоминать, признаюсь и не думаю, что это признание должно тебя поразить.

Королева. Ни одного ребенка не окружало с колыбели столько крестных. Не беспокойся о нем.

Ланселот. Я не беспокоюсь, но я о нем помню. Вот и все. Однако раз уж ты заговорила об озере — ты мне когда-то обещала, что больше о нем не будешь говорить — есть кое-что, о чем я должен тебе рассказать. Меня там часто предостерегали против одного старого чародея — гениального и жестокого. Его метод состоит в том, чтобы погружать в сон и поражать бесплодием всякое место, в котором он поселяется и соками которого он питается. Он живет там, как паук в центре своей паутины. Имя ему было Мерлин.

Королева. Бедный Мерлин! Тебе остается только внушить Артуру, что он колдун.

Ланселот. Я никого не обвиняю. Но что касается здешних новшеств, я обвиняю весь мир. Весь мир подозрителен.

Королева. В чем твоя надежда?

Ланселот. Надежда моя — на рыцаря, которого мы ожидаем, а тебя я прошу сохранять ко мне доверие, что бы ни случилось, и никогда не сомневаться во мне.

Королева. Я никогда не усомнюсь в тебе. Я не знаю никаких чар, кроме тех, что привязывают нас друг к другу. Никакого колдовства, кроме того, которым ты меня околдовал. Никакого волшебства, кроме твоего.

Ланселот. Дай мне твои губы.

Она приближает лицо к лицу Ланселота и вдруг отступает.

Королева (тихо). Артур.

Ланселот (так же). Верь мне.

Отходит от королевы; левая дверь открывается, входит Артур. Он идет задом и говорит, обращаясь к кому-то за кулисами.

Король. Ничего не скажу. Это сюрприз.

Ланселот. Сир.

Он кланяется, король оборачивается.

Король. Приветствую тебя, мой Ланселот.

Входит Мерлин, к которому перед тем обращался король.

Королева. Могу ли я спросить, Артур, что это за сюрприз?

Король (подмигивает). Большой сюрприз Мессиру Мерлину очень хотелось бы узнать, в чем он состоит, но я храню тайну со вчерашнего дня. Признайся, Мерлин, я тебя заинтриговал своим сюрпризом.

Мерлин. Мне не очень нравятся сюрпризы. Опыт всегда подсказывал мне, что их следует остерегаться и не доверять им.

Король. Ревнует! Ревнует! Наш алхимик ревнует.

Ланселот. Больше нам знать не положено?

Король. Сюрприз я получил от короля Багдемагуса. Многие места за Круглым Столом пустуют, и Багдемагус, наш старый король-чародей, который не смог прибыть сам, прислал вместо себя некий ларец… Словом, больше ничего не скажу. Ларец придаст особую торжественность нашей церемонии.

Королева. Ларец?

Король. Да, мадам, ларец. (Потирает руки.) Просто ларец. Ларец, который я открою, когда придет время. (Подходит к окну.) А где Гавейн? (В окно.) Гавейн! Гавейн! (Оборачивается.) Он вернулся или нет? (Молчание.) Черт, черт, я и забыл, что он без штанов, и наши скромницы не желают поднимать на него глаза.

Королева. Артур, нельзя ли поговорить о чем-нибудь другом, кроме штанов Гавейна?

Король (веселясь). Королева ревнует! Ей-Богу, моя королева и мой алхимик! Похоже, все в этом замке сделались ревнивцами.

Мерлин. Сир, я схожу за вашим племянником и приведу его.

Король. Главное, скажи, чтоб он принес наверх ларец от нашего чародея; я хочу, чтоб никто другой его не касался. И пусть будет поосторожнее, вещь хрупкая. В общем, полагаюсь на тебя.

Мерлин кланяется и выходит в левую дверь. Слышны трубы.

Ланселот(прислушивается). Уже!

Король. Рыцарь приближается. (Хлопает в ладоши, кричит.) Саграмур! Саграмур! (Королеве.) Гиневра, извините, что я вас отсылаю. Обычай не позволяет женщинам присутствовать на совете.

Королева. Я знаю обычай и сама собиралась уйти к себе. (Тихо и быстро, Ланселоту.) Я буду здесь; я все увижу из потайной ложи. (Громко.) Желаю удачи и Бог нам в помощь. (Протягивает руку Ланселоту, тот ее целует; делает реверанс королю и выходит в правую дверь.)

Король. Она что-то плохо выглядит.

Ланселот. Как и все мы здесь, Артур. Есть с чего. Но — признаться ли? — у меня появилась надежда.

Король. Ланселот, милый друг, мы столько их перевидали — мнивших себя достойными попытать счастья и получивших удар копьем.

Ланселот (приложив палец к губам). Саграмур.

Входят: Саграмур — справа, слева Мерлин и Гавейн. Гавейн несет большой квадратный ларец, оттягивающий ему руки.

Лже-Гавейн. Уфф! увесистая штучка.

Король. Вот и ты, обезьянка. Дорого бы ты дал, чтоб узнать, что содержит в себе твой груз.

Лже-Гавейн. Куда поставить?

Король. На стол, перед сиденьем Багдемагуса. (Гавейн ставит ларей в конце стола, перед крайним левым сиденьем. Трубы.) По местам, друзья, по местам.

Сцена: центральное сиденье пусто. Справа от него король Артур, слева — Ланселот. Рядом с королем Гавейн, рядом с Ланселотом Саграмур. Мерлин стоит позади короля. Кроме Гавейна, который, впрочем, надел шлем, все облачены в роскошные доспехи и шлемы. Мерлин кладет перед королем пергамент. Семь сидений, не считая гибельного сиденья, пустуют. Трубы, приглушенно — триумфальный марш. Двустворчатая дверь в глубине распахивается настежь. Появляется Галахад. Он в белых доспехах. Проходит в середину зала. Став перед Круглым Столом, кланяется и ждет.

Король. Рыцарь, чудо привело вас на наш берег. Каменная купель несла вас по лону вод. Если это место — ваше, мир вам. Увы, наш стол почти пуст, ибо принцы, которые занимали все эти сиденья, рассеялись по дорогам в поисках великого приключения. Назвать вам их?

Галахад. Сир, дозволите ли вы мне назвать их имена?

Король. Вы их знаете?

Галахад. Какой же рыцарь, ищущий великого приключения, не знает Бохорта, Первоцвета, Кламадье, Флорана Итолакского, короля Багдемагуса, Сенешаля Кэя, Гамурета, Анжевена и Патрика-с-золотым-кольцом.

Одобрительный гул.

Король. Отрадно слушать вас, прекрасный сэр. Позвольте представить вам тех, что сидят за этим столом и приветствуют вас. Ланселот Озерный, сын и воспитанник фей, лучший рыцарь в мире. Гавейн, наш племянник, золотое сердце и шальная голова; наш сын Саграмур, поэт, с рождения наделенный странным даром понимать язык птиц. На груди у него — кровавая мета гибельного сиденья. Тот, кто стоит, — Мерлин, наш министр финансов и астролог. А сейчас, рыцарь, и вы, друзья мои, преподношу вам великий и приятный сюрприз. Багдемагус, король-чародей, удерживаемый старостью в своих владениях, послал нам вместо себя говорящий цветок. (Король встает, поднимает крышку ларца и открывает растение, похожее на кактус, толстый стебель которого увенчан цветком с желтыми лепестками.) Этот небывалый цветок обладает способностью запоминать слова, произнесенные при нем. Потом цветок их повторяет, стоит лишь нажать на стебель. Если оторвать один из его листочков, слова стираются, и цветок готов запомнить новые.

Живейшее любопытство за Столом.

Лже-Гавейн. Ну, дядюшка, перед таким цветочком надо придерживать язык!

Король. Спокойствие! Цветок будет говорить с рыцарем. Потом рыцарь приблизится к нему и ответит. Потом цветок повторит все здесь сказанное своему хозяину.

Нажимает на стебель, цветок говорит.

Цветок (голосом короля Багдемагуса). Рыцарь, я приветствую вас и издали сопереживаю испытание. Извините мою немощь, не позволившую мне воссесть за Круглый Стол и быть рядом с вами.

Король отрывает листок, Галахад подходит и говорит, обращаясь к цветку.

Галахад. Сэр король, низко вам кланяюсь. Если победа останется за мной, я пройду сквозь ваши владения, как саламандра сквозь огонь, и явлюсь засвидетельствовать вам почтение.

Король оборачивается к Мерлину.

Король. Ну, министр, что вы думаете о моем сюрпризе?

Мерлин (ледяным тоном). Что я был прав, находя этот ларец подозрительным.

Король (Галахаду). А вы что думаете о нем, рыцарь?

Галахад. Сир, я могу только повторить. Если я — тот, кем себя считаю, чародеи не могут мне ничего сделать, и завтра я сам доставлю говорящий цветок королю Багдемагусу.

Король. Принимаю ваше предложение. А теперь, рыцарь, вы знаете, кто составляет мое застолье, и настал ваш черед назвать свое имя.

Снимает крышку, которую закрыл, обращаясь к Мерлину, и кладет ее рядом с ларцом.

Галахад. Галахад, по прозвищу Белый Доспех. Рождение мое покрыто тайной. Однажды вечером, в лесу, я видел, как проехали ваши рыцари, и принял их за ангелов. Я решил идти за ними. Я долго скитался и не мог найти вашего королевства. Наконец каменная купель вынесла меня на ваш берег. Мне остается пройти испытание гибельным сиденьем, и я пущусь на поиски доселе не найденного Корбеника, замка Грааля.

Мерлин. Рыцарь, прежде чем вы подвергнетесь испытанию, король Артур зачитает вам ритуальное напутствие. (Кланяется.)

Король (читает стоя). Зримая для одних, незримая для других, добровольно заточенная святая чаша, в которой Иосиф Аримафейский сохранил Кровь Господню, ожидает Непорочного рыцаря в замке Корбеник, местоположение коего никому неведомо. (Галахад преклоняет колени.) Тот, кто благодаря своей отваге и праведности сумеет отыскать Грааль, преодолеть хитрости, его ограждающие, пройти сквозь мороки и миражи; тот, кто окажется всех внимательнее к верным знакам и не поддастся усыпляющей усталости, и вместо того, чтоб задавать множество невежественных вопросов, задаст один-единственный — тот услышит ответ: «Добро пожаловать; вот уже давно мы ждем вас». И тяжелое станет легким, и легкое станет тяжелым, и Грааль перестанет быть загадкой, и смысл того, что было темным, разъяснится, и дух восторжествует над материей, и драконы падут мертвыми, вывалив языки на песок, и истина восстанет во весь рост из кокона лености и чар. Галахад, по прозвищу Белый Доспех, тот ли вы, о котором сказано?

Галахад. Тот.

Король. Докажите.

Галахад. Вот доказательство.

Обходит Стол и усаживается на пустое сиденье. Трубы. Он разрывает тунику и показывает всем обнаженную грудь.

Король (преклоняя колени перед Галахадом, который встает). Позвольте обнять вас, прекрасный сэр. Вы — тот, кого мы ждали.

Тут сцена погружается в темноту; что-то светящееся проплывает над головами рыцарей от двери в глубине к окну.

Голос Лже-Грааля. Грааль покидает вас. Грааль уходит. Берегитесь! Если не хотите лишиться Грааля, следуйте за ним!

Лже-Гавейн (вскакивает и кричит). Дядюшка! Мессиры! Неужели мы позволим Граалю уйти? Неужели так и останемся тут, как старухи, неужели не последуем за ним и не раскроем эту тайну? Что до меня, то я намерен догнать его и увидеть наконец лицом к лицу. Мессиры, предлагаю всем пуститься на поиски! На поиски Грааля!

Ланселот. Браво, Гавейн, поддерживаю предложение! Саграмур, ты с нами? За Граалем! За Граалем!

Саграмур (восторженно). Я пойду за Граалем, и он исцелит меня! Победа! За Граалем! За Граалем!

Мерлин (трепля по плечу Гавейна). Поздравляю вас, мессир Гавейн. (Королю.) Вы должны гордиться таким племянником.

Король. Эй, эй! Все горят и пылают, и никто не дает мне слово вставить. Мы ждали рыцаря Грааля, и рыцарь Грааля явился. Никто из нас не должен посягать на его право первенства. Я возражаю…

Лже-Гавейн. Как, дядюшка? Вы проповедуете малодушие?

Король. Да послушайте меня!

Лже-Гавейн. Рыцарь сам же утратит к нам уважение, если мы станем терять время в разглагольствованиях. До сих пор Грааль молчал и скрывался, но теперь иное дело: он подал голос. Я не успокоюсь, пока не будут организованы поиски.

Ланселот. Гавейн, вот теперь я тебя узнаю.

Саграмур. Гавейн, друг мой, брат мой, прости, что иногда судил о тебе несправедливо.

Король. Право, они все потеряли голову. Я от вас сейчас оглохну! Такие дела не решаются в мгновение ока.

Ланселот. Почему же?

Лже-Гавейн. Как раз во мгновение ока и решаются великие дела. Дядюшка, неужели вы обесчестите Круглый Стол? Неужели помешаете нам исполнить наш долг?

Король. Они сходят с ума.

Саграмур. Отец, я исцелюсь. Гавейн снова станет нашим Гавейном, а мессир Ланселот будет служить нам примером.

Лже-Гавейн. За Граалем!

Все. За Граалем! За Граалем!

Король (увлекая Галахада на авансцену). Вы, мудрейший из мудрых, скажите, что вы думаете о такой затее?

Галахад (тихо и быстро). Артур, все это слишком странно и слишком кстати. Такого я, признаться, никак не ожидал. Но не исключено, что этот театральный эффект прольет свет на многое. Позвольте вашим людям выступить в поход и ничему не препятствуйте.

Король. Но…

Галахад. Говорю вам, отпустите их. И чем скорее, тем лучше.

Король (оборачивается к Столу). Друзья, рыцарь Белый Доспех с вами заодно; он поддерживает поход, так что мне остается склонить голову и отпустить вас на простор больших дорог.

Лже-Гавейн. Да здравствует Белый Доспех!

Король (сдаваясь). И да здравствует поход за Граалем!

Лже-Гавейн. Да здравствует дядя Артур! Да здравствует поход за Граалем! Да здравствует дядя Артур! (Приплясывает.)

Мерлин (подходит к нему и щиплет). Переигрываешь, болван.

Галахад. Я доставлю цветок королю Багдемагусу и присоединюсь к вам в пути.

Король. Галахад, вам незачем спешить. Моя жена Гиневра и дочь Бландина, конечно же, захотят устроить праздник в вашу честь. Вы наденете алые доспехи, которые давно ожидают Непорочного, мы поужинаем, а завтра…

Лже-Гавейн. Завтра? Завтра? А Грааль ускользнет от нас. Об этом вы подумали, дядюшка, или нет? Мы с Саграмуром бежим отдавать распоряжения и трубить сбор. Пока оседлают лошадей, рыцарь поднимется в мою комнату, переоденется в алые доспехи — и вперед, марш!

Король (кричит). Послушай, ты, обезьяна страшная, послушай…

Лже-Гавейн. Не слушаю, ничего не слушаю.

Убегает в дверь в глубине, увлекая за собой Ланселота, Саграмура и Галахада. С момента их ухода из-за сцены будет слышаться нарастающий шум: оклики, музыка, проклятия, конское ржание, лай. Звуки охоты и войны.

Король. Ох, дети, дети! Я сержусь, но так их люблю. Ах, Мерлин, какие же подобрались у меня храбрецы!

Мерлин. Они застоялись, и настроение у них портилось с каждым днем. Является рыцарь — и это спасение для всех.

Король. Мерлин, только между нами: это вмешательство Грааля удивляет меня. Мне оно кажется подозрительным. Годы мои уже не те, чтоб не задумываясь бросаться неведомо куда. Уж не чертовщина ли это какая-нибудь, не ложный ли след, чтоб обмануть Галахада и сбить его с верного пути?

Королева, незамеченная, входит в правую дверь; она очень бледна. Слушает.

Мерлин. Галахад не может идти по ложному следу. Если он признает, что поход нужен, признайте и вы. Нашим героям необходимо размяться. Вы же слышали Ланселота и Саграмура. Гавейн покрыл себя славой.

Король. Я рад, правда, очень рад.

Королева. Есть чему.

Артур и Мерлин разом оборачиваются. Королева подходит и встает между ними.

Король. Мадам!

Королева. Есть чему радоваться. Вы рады, очень рады, Артур, и вы посылаете Гавейна на погибель.

Король. Что вы говорите?

Королева. Что вы рады, очень рады, и что вы позволяете Гавейну, жениху Бландины, и Саграмуру, вашему сыну, очертя голову кинуться в самую ужасную ловушку, какую когда-либо расставляли для юношей злые силы.

Король. Но раз Галахад…

Королева. Рыцарю Галахаду предназначено судьбой побеждать и торжествовать над любыми кознями. Он вам это доказал. А наши? Кто подсунул им этот загробный голос, как сыр в крысоловку, кто, я вас спрашиваю? И вы, отец, вы, властелин, позволяете Гавейну, позволяете Саграмуру…

Король. Мадам! Вы все про Гавейна да Саграмура. Но Ланселот уже в том возрасте, когда человек знает, что он делает. Мерлин! не он ли был самым неистовым из всех?

Королева хватает Мерлина за локоть.

Королева. Говорите, Мерлин. Не оставайтесь безучастным. Вы-то, вы ведь знаете, что эти поиски только и приведут, что к неудаче и горю. Если они выступят сегодня вечером, мы их больше не увидим.

Мерлин. Что делать, мадам? Конечно, ваше влияние могло удержать рыцаря Ланселота. Но теперь уже поздно. Он счел бы бесчестьем для себя отказаться отданного слова.

Король. Гиневра! Мерлин! Ох… вы мне представили все в таком свете, что мне становится страшно. Да, вы правы, тысячу раз правы. Меня было заразил их энтузиазм. Веселая суматоха сборов застила мне мертвенное безмолвие опустевшего замка. Только сейчас глаза мои открылись, и я вижу все так, как есть. Гиневра! Гиневра! Вы вложили мне в душу великую боль.

Королева. Не надо жаловаться, надо действовать.

Мерлин. Прежде всего, вы можете запретить вашему сыну участвовать в походе.

Королева. Он зачахнет… он взбунтуется… а Гавейн…

Мерлин. И Ланселот…

Королева (быстро). Ланселот…

Король. Ланселот, опять-таки, — другое дело. Приключения — его стихия. Сидя дома, он чахнет.

Королева. Вы с ума сошли? Ланселот создан для блистательных турниров и благородных подвигов. Представить его в этой гнусной каше, в этом лабиринте красивых колдуний, которые заманивают к себе, и бесплодных поединков… Нет, нет, это невозможно! Надо остановить их любой ценой.

Король. Бедная моя голова идет кругом. Посоветуйте мне что-нибудь.

Королева (Мерлину). Вы!

Мерлин. Я, кажется, вижу одно средство.

Королева. Благодарение Богу.

Король. Какое?

Мерлин. Поскольку важно остановить их без их ведома…

Королева. Спасите нас, Мерлин. Спасите его… (спохватывается) их!

Мерлин. Но действовать надо, не теряя ни секунды, и я должен располагать неограниченными полномочиями.

Король. Неограниченными.

Королева. Скорее, скорее…

Мерлин. Я остановлю их.

Королева. Но если они выступят?

Мерлин. Позвольте им выступить. Угодно Вашему Величеству, чтоб я взял все на себя, или нет?

Королева. Простите.

Мерлин. Итак, дайте им выступить. Прикажите, чтоб я сопровождал их до первой стоянки, и пусть королева назначит место этой стоянки: Черный Замок.

Король. Черный Замок? Бывший замок Клингсора? Но это же развалины, где живут одни летучие мыши.

Мерлин. Вы предоставили мне полномочия?

Королева. Артур, вы невыносимы. Предоставьте ему действовать. Местом первой стоянки будет Черный Замок.

Мерлин (кланяется). Остальное — моя забота. Главное, что требуется от вас, сир, — препоручить мне Гавейна. Я буду с ним неотступно.

Король. Немного отлегло от сердца. Спасибо вам.

Мерлин. Ну что вы, что вы. Королеве и вам надо будет подняться на самый верх башни. Машите платками из окна и ни под каким видом не спускайтесь.

Король. Мерлин, я сгораю от желания узнать ваши планы.

Королева. Артур, Артур, не раздражайте его. Доверьтесь ему.

Мерлин. И никаких слез, или ровно в пределах необходимого. Притворяйтесь, что разделяете всеобщий энтузиазм. Ступайте, мадам, помогите Бландине достойно принять гостя, сделайте надежную перевязку Саграмуру и оживите своим присутствием последние приготовления к походу. (Тихо, королеве.) Ступайте, прикрепите ваш правый рукав к доспехам сэра Ланселота.

Королева (также). Просите у меня, чего хотите, отказа не будет. (Громко.) Я буду ждать вас. (Выходит.)

Король. Едва спаслись! Спасибо ее материнскому сердцу, пелена спала с моих глаз Из пустого тщеславия, Мерлин, из тщеславия я чуть не принес в жертву мою обезьянку, а сын… я забыл про сына. Я чуть не покинул своего сына. Чуть не убил своего сына. И занесло же нас — хорошо, что вовремя спохватились.

Мерлин. Сир, не делите шкуру неубитого медведя. Благодарить меня будете потом.

Король. Для честного человека делить шкуру неубитого медведя равносильно обязательству этого медведя убить.

Мерлин. Все равно. Подождите, пока они вернутся в замок целыми и невредимыми. А сейчас — все по местам. Я останусь тут. Попрощайтесь с Гавейном и пришлите его ко мне. Не задерживайтесь надолго с остальными. Скажите что вы с королевой не хотите долгого прощания и тягостных сцен. Ступайте наверх вместе с Бландиной. Запритесь. Машите из окна платками. Главное — от этого зависит успех моего плана — не спускайтесь, пока все не уедут. Обещаете ли вы, сир, исполнить мои указания точь в-точь?

Король. Обещаю все, что хочешь. (Открывает дверь в глубине) Ну и Пятидесятница!

Мерлин (окликает). Сир!

Король. Ты меня зовешь?

Мерлин. Чуть не забыл. Если вдруг мне понадобится связаться с вами из Черного Замка, я пошлю летучую мышь. Следите хорошенько. Если в этот зал влетит и будет кружиться летучая мышь, на лапке у нее вы найдете письмо.

Король. Летучая мышь? Фу!

Мерлин. Преодолейте вашу брезгливость. У меня есть кое-какая власть над этими милыми зверюшками.

Король. Исполню, все исполню! Да, я заслужил хороший урок.

Выходит. Мерлин, оставшись один, направляется к окну, в которое врывается лай собак и звон оружия. Притаившись, выглядывает. Входит Галахад в алых доспехах; не видя его направляется к столу и собирается закрыть цветок. Но, заметив Мерлина, стоящего к нему спиной, передумывает и беззвучно кладет крышку на место.

Галахад. Мессир Мерлин!

Мерлин (подскакивает). Вы испугали меня, рыцарь. Я принял вас за призрак.

Галахад. Никогда бы не поверил, мессир Мерлин, что призраки или другие потусторонние создания способны вас испугать.

Мерлин. Я всего лишь скромный алхимик…

Галахад. Вы не скромный алхимик.

Мерлин. Тогда кто же я? Любопытно было бы услышать это из ваших уст — из уст рыцаря Грааля, героя дня.

Галахад. Хитрость между нами бесполезна. Время не ждет. Я знаю, кто вы такой, Мерлин. Вы обманули доверие короля. Вы — чародей Мерлин, жестокий и коварный старик, с которым я решил бороться. (Мерлин кланяется.) Отдаю должное вашей откровенности и буду столь же откровенен с вами. Мерлин, ваша цель — вредить жизни, разлаживать ее и умерщвлять. Вы из нее высасываете кровь и соки. Ваша сила — отрицательная. Истина вам омерзительна. Вампир и святотатец, вы не покидаете облюбованного вами места, пока не превратите его в прах. Но в этот раз — берегитесь. В моих жилах течет легкая кровь, и вы производите свои маневры перед лицом достойного противника. Будьте спокойны, я не стану вас разоблачать. Я сделаю так, что вы будете вынуждены сами себя разоблачить. (Мерлин кланяется.) И последнее, чтоб вы знали, с кем имеете дело: я сын Мелузины и Ланселота.

Мерлин. Вы! (Бросается к нему, но Галахад уже покинул зал. С разгона Мерлин оказывается перед окном; зовет) Мессир Гавейн! Мессир Гавейн! (Бежит к двери в глубине.) Мессир Гавейн! Где вы? Спускайтесь! Скорее сюда! (Спеша к правой двери, сталкивается нос к носу с вошедшим Гавейном.) Где ты шлялся, паршивец?

Лже-Гавейн. Это я-то шлялся! Иду, иду. Вы что, хозяин, думаете, так легко освободиться? Меня дергают во все стороны; Гавейн туда, Гавейн сюда, и дядюшка меня лобызает, и королева сморкается, и Бландина меня прощает, и рыцарь в моей собственной спальне снаряжается. Уф! вот я весь ваш, но не без труда.

Мерлин. Все пропало.

Лже-Гавейн. Что пропало?

Мерлин. Галахад знает, кто я такой. Кто мы такие. У него легкая кровь. Он сын Ланселота. Он объявил мне войну.

Лже-Гавейн. Сын Ланселота? А… Ланселот знает?

Мерлин. Нет еще.

Лже-Гавейн. В ваших искусных руках такой сын может стать для него изрядной проблемой. А ваши планы ему известны?

Мерлин. Мои планы, дубина! Какие планы? Теперь нам только бы выбраться целыми и невредимыми из этой заварухи, стравить их друг с другом, погубить королеву в глазах Ланселота и Галахада в глазах короля.

Лже-Гавейн. Вот куда завели нас ваши амбиции (Он произносит «амбисии».)

Мерлин. Обойдусь без твоих замечаний. (У окна.) Они все во дворе. Король, королева и Бландина закончили прощание?

Лже-Гавейн. И какое прощание! У меня мозги размокли, как губка.

Мерлин. Отлично. Они больше не выйдут. Путь свободен. Король не знает, что Черный Замок принадлежит мне. Нам надо подготовить стоянку и на день опередить отряд. Мел у тебя? (Топает ногой.) Чуть не забыл, что проклятый цветок слушает нас. Галахад заходил за цветком; но он его оставил и крышку снял; надеялся что-нибудь от него узнать.

Лже-Гавейн. Для Непорочного неглупо.

Мерлин. Он ничего не узнает. Оторви один листок и закрой ларец. (Гавейн выполняет приказ) А теперь поспешим. Мел! Живо, живо!

Лже-Гавейн. Вот, хозяин. (Вынимает из-за пояса кусок мела.)

Мерлин. Очерти круг. (Гавейн очерчивает на полу магический круг так, что он замыкается у края Круглого Стола.) Завяжи мне глаза. (Достает из-под мантии черную повязку, Гавейн завязывает ему глаза.) Неумеха! (Поправляет повязку. Гавейн поспешно снимает крышку с цветка. Потом шумно возится с оконной рамой.) Что ты там затеял?

Лже-Гавейн. Окно закрываю, хозяин, от шума. (Закрывает окно. Шум становится глуше.) Полагаю, что оставлять его открытым не обязательно, и удалимся мы не этим путем.

Мерлин. Мы удалимся более коротким путем, чем в окно. Да шевелись же ты! Шевелись! Что ты делаешь?

Гавейн осторожно придвигает цветок поближе, так, что венчик приходится над краем Стола.

Лже-Гавейн. Завязываю глаза.

Мерлин. Недотепа! Прежде раскрути меня и поставь, куда надо.

Лже-Гавейн. Вы нервничаете и сами сбиваете меня с толку.

Берет Мерлина за руку, крутит его на месте и подводит к магическому кругу, напротив цветка.

Мерлин. Где я сейчас?

Лже-Гавейн (елейным голоском). У границы круга, под хорами. Спиной к окну и к столу. Так правильно?

Мерлин. Правильно. Убери мел. Завяжи себе глаза.

Гавейн показывает ему язык и завязывает себе глаза другой черной повязкой, которую Мерлин достает из-под мантии и передает ему.

Лже-Гавейн. Ни зги не вижу.

Мерлин. Джинифер, ко мне на плечи: ап! Верхом, верхом, садись давай.

Джинифер усаживается Мерлину на плечи, свесив ноги. Мерлин держит его за лодыжки.

Лже-Гавейн. Хозяин, хозяин, держите покрепче! Сдается мне, путь наш лежит по таким местам, где кувырнуться было бы нежелательно.

Мерлин. Проклятая балаболка! Сожми колени! Не души меня! Держи равновесие!

Лже-Гавейн. Я уже чувствую, как ледяной ветер шевелит мне волосы на ногах.

Мерлин. Надел бы штаны.

Лже-Гавейн. Хозяин, хозяин, дорого бы я дал, чтоб ощутить под ногой старую добрую землицу. Ох и не нравятся мне такие путешествия! Мы что, сквозь стену пройдем или вылетим в трубу?

Мерлин. Стены и расстояния для меня ничто, а через трубу пусть ведьмы летают. Хватит терять время. Начинаю. Ты готов?

Лже-Гавейн. Увы!

Мерлин. Если ошибешься, я тебя сброшу. Заклинание знаешь?

Лже-Гавейн. Да, да, да…

Мерлин. Тогда держись. В путь!

Лже-Гавейн. Храни нас зло.

Мерлин подгибает колени, вытянув голову вперед, Гавейн скрючился у него на плечах, как обезьяна. Начинает произносить заклинание, сперва медленно, затем все быстрее, пока не переходит на механическую скороговорку.

Мерлин.

Дважды два не все четыре, Самым крепким стенам в мире Против цифр не устоять. Семь. Четыре. Девять. Пять. Сквозь преграды, за пределы Конь — не конь, давай, пошел!

Лже-Гавейн.

Заяц, заяц, заяц белый Черный петел и козел.

Освещение меняется. Ветер вздувает мантию Мерлина и волосы Гавейна.

Мерлин.

Дважды два не все четыре, Самым крепким стенам в мире Против цифр не устоять. Два. Шесть. Восемь. Девять. Пять. Сквозь преграды, за пределы Конь — не конь, давай, пошел!

Лже-Гавейн.

Заяц, заяц, заяц белый, Черный петел и козел.

Мерлин.

Дважды два не все четыре, Самым крепким стенам в мире Против цифр не устоять. Три. Семь. Шесть. Два. Восемь. Пять. Сквозь преграды, за пределы Конь-не конь, давай, пошел!

Лже-Гавейн.

Заяц, заяц, заяц белый, Черный петел и козел.

Мерлин.

Дважды два не все четыре, Самым крепким стенам в мире Против цифр не устоять. Шесть. Четыре. Три. Два. Пять. Сквозь преграды, за пределы…

Ветер достигает ураганной силы. Джинифер цепляется изо всех сил.

Занавес

Акт II

Замок чародея

Сцена представляет собой парадный зал полуразрушенного замка.

Когда занавес поднимается, сцена пуста. Вдруг стул, прислоненный к задней стене, приходит в движение и медленно скользит к столу на переднем плане. Когда стул останавливается, шахматные фигуры, валявшиеся в беспорядке на столе, выстраиваются на доске так, словно на ней разыгрывается партия. Тогда средняя дверь сама собой отъезжает вверх. Появляются Ланселот и Саграмур. Дверь падает.

Ланселот. Еще одна.

Саграмур. Итого пять. Очень удобно. Вы считали, Ланселот? Если не ошибаюсь, это уже пятая дверь, которая открывается перед нами сама собой, не считая главного входа.

Ланселот. Только ржавые петли кое-где скрипят, а вообще магия демонстрирует свое превосходство над механикой. Похоже, чары бывшего владельца еще действуют и успешно противостоят разрушению.

Саграмур. Замок Чудес, он же Черный Замок. Он заслуживает как прежнего, так и нынешнего названия. Полагаю, моя мать выбрала это место из какого-то женского суеверия. Странная стоянка! Проведя ночь и день в пути, хотелось бы иного пристанища, чем развалины, кишащие гадами и привидениями. Не знаю, может, я пал духом от усталости и недосыпа, но мне не нравятся эти двери. Так и кажется, что какие-то невидимые слуги открывают их, закрывают и всюду следуют за нами.

Ланселот. Эти двери, должно быть, наследие знаменитого Клингсора, которому принадлежал замок, когда назывался Замком Чудес. Согласен, жить здесь мне бы не хотелось, но заглянуть — почему бы и нет?

Саграмур вздрагивает.

Саграмур. Вы слышали?

Ланселот. Крыса. Просто крыса. Спокойно. Мы здесь одни и прибыли сюда первыми.

Саграмур. Можете считать меня трусом, но мне так хотелось бы, чтобы Белый Доспех скорее отвез цветок и присоединился к нам, чтобы приехали Мерлин с Гавейном и чтоб отряд наш не задерживался здесь.

Ланселот. Никто не собирается задерживаться здесь, Саграмур. Черный Замок не имеет никакого отношения к нашему походу. Это просто место встречи, чтоб собраться на совет и уточнить наши планы.

Саграмур. Все равно! В этих стенах все внушает подозрения. Моей матери стало бы дурно, если б она имела представление о сборном месте, которое нам назначила. Могу спорить, сэр Ланселот, вы втайне разделяете мое мнение, просто делаете хорошую мину при плохой игре.

Ланселот. Я согласен с тобой, Саграмур, в том, что эти развалины — странное место для стоянки и что выбор твоей матери не может не удивлять, но меня до того клонит в сон, что мне все равно, с привидениями или без, лишь бы уснуть.

Саграмур. Уснуть! Вы надеетесь уснуть?

Ланселот. Черт возьми! Привидения, которые учтиво открывают двери, не станут тревожить сон путников. Дай руку; тщательно обследуем эти развалины. Я докажу тебе, что они необитаемы, безопасны, и если какие-то здешние механизмы еще и действуют, их не направляет уже воля прежнего хозяина.

Берет Саграмура за руку и, обходя с ним зал, неожиданно натыкается на стол с шахматами.

Саграмур. Шахматы!

Ланселот. Это что-то новенькое.

Саграмур. И какие шахматы! Мессир, мессир, вы только потрогайте! Никогда не видел таких больших и прекрасных фигур. (Берет с доски одну из королев и показывает Ланселоту)

Ланселот. Я тоже. Саграмур, поставь королеву, как она стояла, не нарушай игру (подходит ближе), потому что здесь разыгрывается партия, и она в разгаре. Доска чистая. Можно подумать, игра только что прервалась.

Саграмур (заметив чернильницу). Чернильница! С чернилами!

Ланселот. Я ошибался. Пожалуй, развалины-то фальшивые. Если б меня не одолевал сон так, что ни рукой, ни ногой не двинуть, я бы заставил нашего невидимого домохозяина показаться и сразился бы с ним в шахматы.

Саграмур. Мы ведь уже в походе. Я вот думаю, не нарочно ли здесь расставлены эти шахматы, чтоб ввести в соблазн такого страстного шахматиста, как вы. (Крестится.) Не прикасайтесь к ним.

Ланселот. Тебе было бы неприятно, если б я сыграл партию с дьяволом?

Саграмур. Не шутите такими вещами. Или вы не знаете, что дьявол селится в пустых замках, что он игрок и даже, случается, дает себя обыграть?

Ланселот. Успокойся. Обыграть дьявола — это был бы венец любой рыцарской карьеры. Но увы, это все твоя фантазия. Эти шахматы оказались тут самым естественным образом, что и не замедлит выясниться. Возможно, Мерлин с Гавейном прибыли раньше нас и просто вышли прогуляться.

Саграмур. Вы сами себя обманываете. Не вы ли столько раз жаловались, что ребячества Гавейна и буйные забавы, которые он затевает, отвращают моего отца от шахмат? Гавейн их терпеть не может.

Ланселот. Подождем! (Садится на стул перед столом со стороны публики) Разгадка не заставит себя долго ждать. (Подперев щеку рукой, наваливается грудью на стол, как школьник за партой.) Фу! До чего спать хочется. Не понимаю, в жизни все это или во сне. (Застывает.)

Саграмур (идет к креслу). В жизни, мессир, но эта жизнь — сон. Вы скажете, что я веду себя по-детски, но у меня есть оправдание. Вот послушайте историю, которую я не решался вам рассказать — она-то и взволновала меня так, что я до сих пор не оправился. (Устраивается в кресле.) Когда мы завидели замок и вы поехали вперед на разведку, я отпустил поводья и дремал в седле, с моим соколом Орилусом на левом плече — как вдруг слышу, он говорит: «Саграмур… Саграмур… пусти меня… пусти, Саграмур… и я принесу тебе удивительную весть. Сними с меня колпачок, Саграмур». Я снимаю колпачок, пускаю сокола. Он летит ввысь, ввысь, летит не сворачивая, словно камень из пращи, и прямо к замку. Едва он присел на одно из самых верхних окон, смотрю — расправляет крылья и слетает обратно мне на плечо. Ну что, — говорю, — Орилус, где же твоя весть? Он молчит, я гляжу на него — и что же вижу? Из клюва у него течет кровь, головка никнет, и он падает с моего плеча мертвым. Орилус был моим талисманом, мессир, вот откуда у меня такое отношение к этому замку. (Засыпает.)

Ланселот (просыпается). А? Где я? (Потягивается) Черт, уснул как убитый. До чего глупо. Извини, Саграмур. Мне снился ты: чья-то злая рука в белой перчатке задушила твоего сокола у тебя на плече. Бедный Орилус! у него из клюва текла кровь, кровь, и он падал, падал, падал… и тут я проснулся. (Замечает, что Саграмур уснул.) Уснул!.. Теперь его очередь. (Понизив голос.) Спи, сын мой возлюбленный, спи. Пускай сон унесет тебя подальше от этого проклятого места. (Рассматривает шахматы.) До чего хороши… А что если продолжить партию? (Переставляет одну из фигур. Одна из фигур противника в ответ перемешается сама собой. Ланселот вздрагивает.) Я что, все еще сплю? (Щиплет себя.) Не сплю. Что это за новый фокус? Это не сон, и шахматы играют сами. (Придвигает свой стул.) Отлично. Колдун ты или колдунья, игрок-невидимка, я сыграю с тобой. Да поможет мне легкая кровь. (Делает ход.) Твой ход. (Одна из фигур перемещается, и дальше игра происходит тем же порядком вплоть до окончания партии. Музыка.) Хорошо играет, мошенник… Правда, я тоже играю неплохо, когда захочу (делает ход), а я хочу. Шах!.. Шах!.. Шах!.. Шах! (Фигура противника громко стукает по доске.) Вы что же, плохой игрок? А я вот нет… Шах!.. Шах!.. Шах!.. Шах!.. Шах!.. Шах!.. Шах!.. Шах! Шах! Шах!

Тут все фигуры в беспорядке ссыпаются с доски. Пустой стул опрокидывается, дверь распахивается и захлопывается. От шума просыпается Саграмур. Потягивается, зевает.

Саграмур. А, что? Что такое?

Ланселот (встает, ошеломленный). Привидение-то не любит проигрывать. Призрак, а шахматист никудышный.

Саграмур. Ланселот… это вы? Надо же! Должно быть, я уснул на полуслове. Я вам рассказывал… да, а что же я рассказывал? Господи, ничего не соображаю спросонок. Язык не слушается, все тело затекло. Крепко же я спал! Мне снились вы. Вот так клюешь носом, и сон смешивает действительность и фантасмагорию. Я видел вас за этим столом, вот тут, и вы играли в шахматы вот на этой доске против благородного юноши во всем алом — алая одежда, алая шапочка, алые сапоги; и он был прекрасен собой, так прекрасен, что не сыскать женщины более прекрасной. И вы с каждым ходом брали над ним верх, и каждый раз, как вы говорили «шах», лицо прекрасного игрока искажалось таким бешенством, что делалось почти безобразным, и вдруг он вскочил и ладонью смахнул с доски все фигуры.

Ланселот. Возможно ли…

Саграмур. Все так и было, как я говорю. И он вышел, хлопнув дверью. Но что чуднее всего — когда он смахивал шахматы, я заметил, что на руках у него белые кожаные перчатки, а на правой — кровавое пятно, и во сне, представляете, во сне я знал, каким-то образом знал, что это кровь моего бедного сокола.

Ланселот. И тут ты проснулся…

Саграмур. Я проснулся оттого, что хлопнула дверь; по крайней мере, мне так показалось. Что вы думаете про этот мой сон?

Ланселот (расхаживая взад-вперед). Саграмур… Саграмур… Я думаю… Я думаю, в этом месте становится трудно разобрать, что во сне, а что наяву. Я думаю, что твой прекрасный шахматист похож на дьявола. Я думаю, что наши товарищи запаздывают. Мне хотелось бы, чтоб они поторопились. Мне не нравится, что этот замок так действует тебе на нервы.

Саграмур. Мессир, да это всего лишь сон; сейчас, немного поспав, я чувствую себя лучше. Нервы у меня в порядке. Стыдно было бы чего-то бояться в вашем присутствии, и хотя меня огорчает смерть моего сокола, я твержу себе, что он стал жертвой резкого перепада высоты, а шахматы… (Смотрит на них и замечает беспорядок.) Ба!

Ланселот. Этому виной моя неловкость. Я задремал; должно быть, просыпаясь, опрокинул доску и разбудил тебя.

Саграмур. Жалко!.. (Настораживается.) Слышите? Как будто лошадь скачет. Это кто-нибудь из наших. (Кидается к окну и выглядывает.)

Ланселот. Галахад?

Саграмур. На этот раз я не сплю и хотел бы знать, не схожу ли я с ума.

Ланселот. А что?

Саграмур. Взгляните сами.

Ланселот (выглядывает). Королева!

Саграмур. Моя мать на своем арабском коне; скачет во весь опор. Но она не могла бы нас догнать. Ей пришлось бы… Нет! Нет! Это невозможно. Это один из здешних дурацких трюков.

Ланселот. Я склонен тебе поверить.

Саграмур. Моя мать в Камелоте, с отцом и Бландиной, а не носится за нами по дорогам. (Топает ногой.) Эти развалины не одурачат меня. Я отказываюсь верить своим глазам.

Ланселот. Королева! Разве что… разве что нечто важное, до того важное…

Саграмур. Это не она.

Ланселот (у окна). Она, Саграмур. Невероятно, немыслимо, но это она.

Саграмур. Что же могло случиться?

Ланселот. Послушай, дитя мое: сейчас она привязывает своего коня рядом с нашими. Двери укажут ей путь, открываясь перед ней сами собой. Я прошу тебя, пожалуйста, позволь мне встретить твою мать одному. Возможно, она должна сообщить мне что-то секретное. Твое присутствие может стеснить ее. Ты не обидишься?

Саграмур. Ланселот, милый!

Ланселот(обнимает его). Я сбит с толку, ничего не понимаю. Ступай. Ступай скорее. (Ведет его к левой двери, которая открывается сама собой.) Ты сейчас молодцом, погуляй вокруг замка, а понадобится помощь — труби в рог. Твоя мать уже близко. Да поможет нам Бог и да не услышу я о каком-нибудь несчастье.

Саграмур выходит. Дверь закрывается.

Лже-Королева (за сценой). Эй! Эй! Вот так дом — двери показывают дорогу. Ланселот! Дорогой! Отзовитесь! Где вы там?

Дверь в глубине открывается; появляется Лже-Королева: в глазах лихорадочный блеск, пола платья заткнута за пояс. Высокие сапоги, плетка.

Ланселот (отшатывается). Мадам… Возможно ли? Вы?

Лже-Королева. Ну и лицо у вас (Она произносит «лисо».)Можно подумать, я с луны свалилась. Что тут такого удивительного? Думаете, я привидение? Да, это я, я самая, собственной персоной.

Ланселот. То, что происходит сейчас, настолько перешло границы мыслимого и возможного, что я вправе усомниться в свидетельстве собственных глаз и ушей. Будь вы тенью, свались вы с луны — это было бы для меня меньшим потрясением, чем видеть вас здесь и слышать, как вы подражаете ошибкам Гавейна. Вы говорите: «Это я». Мне трудно этому поверить, при том что усталость и этот замок уже сыграли со мной кое-какие шутки.

Лже-Королева. Какие шутки? Почему Гавейн? Причем тут вообще Гавейн?

Ланселот. Он дурно влиял на вас, я и прежде этого не одобрял; вот сейчас вы произнесли «лисо», что вовсе вам не пристало и наглядно показывает, что вы переняли от него больше того, в чем хотите признаться даже самой себе. И эта эскапада! Нет ли и в этом чего-то от Гавейна?

Лже-Королева. Эй, рыцарь, вы в своем уме? Я всю дорогу мчалась без передышки. Взбегаю по лестнице — и встречаю судью. Бедный племянник! А я-то думала, он вернул себе ваше расположение! Разрешите сказать вам в лицо (подчеркивает каждую букву), что меня удивляет прием, оказанный вами вашей королеве и вашей любовнице. Могу я сесть? (Плюхается в кресло.)

Ланселот. Гиневра… постойте, постойте… что же это такое? Каков смысл этого спектакля, этой манеры выражаться? И всего вашего повеления, которое мне непонятно. Уж не сплю ли я наяву? Это ты? Это правда ты? Или мы игрушки дурного сна?

Лже-Королева. Если б ты меня обнял, вместо того чтоб придираться к моему произношению и требовать объяснений, не дав мне дух перевести, ты бы узнал, по крайней мере, что я не призрак. (Ланселот хочет обнять ее, она его отталкивает.) Стоп, отстань.

Ланселот. Возможно ли!

Лже-Королева. Ты мне что, начальник? Право, мужчины удивительный народ. Встречаешь меня семейной сценой и еще хочешь…

Ланселот (зажмурившись). Помолчи. Умоляю, помолчи. Умоляю тебя помолчать.

Лже-Королева. Я…

Ланселот. По-мол-чи. Ты жертва чего-то ужасного, не знаю чего, что преследует нас и чего я не зря опасался. Я пока еще не знаю причин твоей сумасбродной выходки. Каковы бы они ни были, я ни в чем тебя не упрекну. Слова, которые ты произносишь с тех пор, как переступила порог этой комнаты, слетают с твоих уст, но не исходят из твоей души; они исходят не от тебя. Я ни в чем тебя не виню, ты ни в чем неповинна. Не допускай меня до своих губ, если такова твоя воля, дай мне только руки. (Берет ее за руки.)Вот так, вот так. Я держу твои руки в своих. Я сжимаю твои руки. Я держу в руках часть тебя — теплую, человеческую, настоящую. Я сжимаю твои руки, мои милые твои руки, наши милые твои руки, которые я люблю и чту. И теперь, Гиневра, с этим покончено. Покончено с этим ужасом. Правда, правда, покончено. Пускай весь яд выйдет через мои руки, пусть растает лед, пусть рассеются все кошмары. Ты — моя малютка-королева, моя Гиневра, мать моего сына, самая верная и любящая, самая благородная и нежная. С этим покончено, покончено. Положи голову мне на плечо и расскажи все.

Лже-Королева (вырывается резким движением). Вижу, к чему ты клонишь, Ланселот. Любопытство одолело? Что я тебе, деревенская девчонка, чтоб купиться на твои речи? Расскажи ему все! Как же!.. всему свое время. Ты еще, может, пожалеешь, что захотел узнать все. Потерпи немножко. Ты, похоже, забыл, что я женщина, что я проделала такой путь, какой и мужчину вымотал бы, и хорошо еще, что могу говорить и держаться на ногах, а не лежу в обмороке в этом кресле.

Ланселот (преклоняет колени у кресла, закрыв лицо руками). Боже всемогущий, Царица небесная, там, подле Артура и Бландины, маша платком с высокой башни, меня провожала воплощенная любовь и скромность. Что же это за Гиневра, которая, растеряв по дорогам в галопе своего арабского коня любовь и скромность, отталкивает меня и причиняет мне столько мук?

Лже-Королева. Как вы любезны! Ну что, небо вам ответило? Нет. В таком случае за него отвечу я: есть только одна Гиневра, королева Британии. Совершенно верно, она махала платком, стоя между своей дочерью и супругом своим королем. Бывает, что и надоест махать платком. Королева под каким-то предлогом покинула свой пост; вместо того чтоб удалиться к себе, она натянула сапоги, оседлала коня… и упорхнула.

Ланселот (ошеломленный). А Артур? А Бландина?

Лже-Королева. Ищут меня и горюют. Хоп, хоп, хоп! Мой славный конек знает славные дорожки. Как он скакал! Казалось, мир рассекается надвое и он проносится в пролом. Может, ты и прав. Было с чего растерять по дороге шляпу, покрывала, стыд и любовь. Хоп, хоп! как он мчался! Я чуть не приехала первой.

Ланселот. Вы сошли с ума, Гиневра, вы сошли с ума — или я сошел с ума.

Лже-Королева. А кто не сумасшедший, Ланселот? Конечно, я сошла с ума и скоро объясню из-за чего.

Ланселот (стиснув зубы, сжав кулаки). Я хотел бы уснуть, уснуть, уснуть, ничего больше не знать, ничего не слышать. Уснуть, уснуть.

Лже-Королева. Наконец-то слышу что-то разумное! Я гладила ваших коней у ворот; они спали, все в пыли и в мыле. Мой араб куда бодрее. Однако хотя женщины и арабские кони выказывают столь необычайную выносливость, не кажется ли вам, что конь мой, возможно, заслуживает какого-нибудь корма, а я, возможно, до смерти устала, проголодалась и хочу спать?

Ланселот (глухо). В таком случае вы окажетесь жертвой собственного каприза и спросите Саграмура, как ему нравится эта стоянка в полуразрушенном замке. По вкусу вам крысы и гнилая вода? Поскольку наши дорожные припасы кончились, это единственное меню, которое я могу вам предложить.

Лже-Королева. Мужчины, мужчины! Вы только и умеете, что протыкать себе подобных. Во всем остальном ваша беспомощность переходит все границы. Повторяю: я голодна, я хочу пить; не надо мне вашей гнилой воды и крыс.

Ланселот. Мадам, при всем своем желании…

Лже-Королева. Ваше желание меня не накормит. Попробую другой способ, получше. Так, так… этот замок раньше назывался Замком Чудес, не был ли он одной из резиденций Клингсора?.. о, этот Клингсор!.. словом, судя по дверям, замок должен был сохранить в своих стенах кое-какие запасы магии.

Ланселот. Ни я, мадам, ни вы не обладаем никакими возможностями привести эти запасы в действие. Кроме того, один случившийся тут инцидент (кивает на шахматный столик) не слишком обнадеживает в отношении гостеприимства этого замка.

Лже-Королева. Ворчите себе, дуйтесь. А я попытаю счастья. (На стене слева от дальней двери чертит пальцем звезду Давида, медленно произнося следующие слова):

Шестью шесть — не тридцать шесть. По хозяйскому веленью Столик, выставь угощенье. Столик, дай попить-поесть.

(Хлещет плеткой по стене. Стена раздается. Из нее выдвигается столик, накрытый скатертью. Печенье, сыр, фрукты, вино. Ланселот отшатывается.) Ну вот!

Ланселот (в ужасе). Гиневра!

Лже-Королева. Вот это скачок! Рыцарь, никак вы испуганы? Полно, не валяй дурака. Подойди и придвинь столик к креслу. (Ланселот не двигается.) Ладно. Сама подвину.

Женщины ведь для таких дел и созданы. (Передвигает столик и усаживается.) Вы разделите со мной эти превосходные яства — яблоки, сыр, печенье? (Наливает себе вина, пьет.) Хорошее вино.

Ланселот. Гиневра, никогда вы не пили вина.

Лже-Королева. Один раз не в счет.

Ланселот. Если у вас осталась хоть капля чувства ко мне, не прикасайтесь к этим яствам. На коленях вас прошу.

Лже-Королева. Я хочу пить — и пью. Хочу есть — ем. Вот мое кредо.

Ланселот. Эта еда от дьявола!

Лже-Королева. К дьяволу вашу щепетильность! Вы самым глупым образом ограничиваете себя и сына хотите ограничить.

Ланселот(глядя в окно). Саграмур бродит как неприкаянный вдоль рва и время от времени с опаской взглядывает на это окно. Я успокою его(делает приветственный жест, потом отрицательный) и не пущу сюда.

Лже-Королева (с набитым ртом). Когда поем, я с тобой поговорю, а когда поговорю, повидаю Саграмура. (Пьет.) Все! (Подмигивает. Недоумение и страдание Ланселота возрастают по мере того, как Лже-Королева распоясывается.)

Ланселот. Гиневра, и это ты! Ты!

Лже-Королева (с глупым смехом). Я, я.

Ланселот. Какая-то капля вина — и у тебя голова кругом.

Лже-Королева. Хе-хе, это пригодится для того, что я собираюсь тебе сказать. Разговор щекотливый… очень, очень щекотливый.

Ланселот (между тем как Лже-Королева пьет и ест). Сжалься, не затягивай этот кошмар сверх меры. Увы, мало что уцелело от нашего прекрасного сна. Худшее уже свершилось

Лже-Королева. Худшее свершилось. Какое-такое худшее? (Пауза. Пьет.) О-ри-ги-наль-но!

Ланселот (про себя). Печаль невыносимая.

Лже-Королева (подзывая знаками). Ланселот! Ланселот! (Со злостью.) Ланселот!

Ланселот. Что?

Лже-Королева. Тебе, стало быть, хотелось бы узнать, почему королева Британии покинула высокую башню, почему тайно оседлала своего арабского коня, почему она скакала, скакала во весь опор. (Пауза.) Королева влюблена. Влюблена до безумия. Обезумела от любви, Ланселот. И раз любовь ее пустилась в путь, она не могла остаться позади. (Ланселот слушает с пробудившимся вниманием.) Ланселот, королеве захотелось воссоединиться со своей любовью. Вот единственная причина ее неприличного поведения, ее скачки за любовью. (Встает, привалившись спиной к столу)

Ланселот (порывисто). Гиневра, возможно ли, так это я, я заставил тебя потерять голову и погубить себя? Раз уж я виновник твоего бегства и все так сложилось, я отказываюсь от великого приключения. Я увезу тебя, я тебя не оставлю, я изменю долгу, мне все равно, я люблю тебя и исцелю, вырву из-под власти пагубных чар, я посвящу этому всю жизнь, я люблю, я обожаю тебя, прости, что я не так тебя понял. (Падает на колени и целует ей руки.)

Лже-Королева. Фат!

Ланселот. А?

Лже-Королева. Думаешь, адюльтер может сохранять свое очарование восемнадцать лет? За восемнадцать лет, мой Ланселот, адюльтер оборачивается такой же семейной рутиной, как любой брак, а ложь — одним из докучных домашних дел. Королева пьет! Королева влюблена! В кого же? В кого, а? В Ланселота. И в какого Ланселота! Совсем новенького, и юного, и отважного, и прелестного. Прелесть! Бедняжка-королева совсем потеряла голову. Королева любила себе и любила по привычке. Но (пьет) она отведала колдовского напитка, напитка из огня и льда, напитка, который порождает великие муки. В кого же королева влюблена? Угадайте, угадайте, угадай. Восемнадцать лет! Восемнадцать лет семейной рутины. О! О! Королева хранит верность. Пью за верность королевы Британии и за ее любовь.

Ланселот. Мадам!

Лже-Королева. Ты дрожишь. Ты думал: «Хочу — уеду, хочу — останусь, хочу — уеду, бедняжка-королева в меня влюблена». А вот не тут-то было! Он отважней тебя, краше тебя, моложе тебя. Ну… Ну… угадал, о ком речь?

Ланселот. Гиневра!

Лже-Королева. Убери лапы. Насколько мне известно, мы не связаны никакими обязательствами. Ничто не вечно! Я люблю Ланселота и люблю… (Льет, подмигивает.) люблю… люблю…

Ланселот. Галахада!

Лже-Королева. Ты сказал.

Ланселот. Ужасно! Если б он только знал…

Лже-Королева. А кто тебе сказал, что он не знает?

Ланселот. Я схожу с ума.

Лже-Королева. Совершенно верно. Ты сумасшедший, я сумасшедшая — повторяю, в Британии и при королевском дворе нынче модно сходить с ума. Даже простофиля Артур не может обходиться без сумасбродств Гавейна.

Ланселот. Гавейн! Могу поклясться, он как-нибудь да замешан в этой интриге. Я чувствовал, что ты подпадаешь под его влияние, что оно толкает тебя на дурной путь.

Лже-Королева(опьянение начинает очень заметно сказываться на ней). Бог ты мой, Артур праведник, а племянничек — паршивая овца и сорванец. А надо сказать, Гавейн… Гавейн… (Пошатывается.) Эй, Клингсор, Клингсор, твой замок движется. Замок не стоит на месте… О чем бишь я? Ах да!.. Гавейн… он мне оказал одну услугу… ус-лугу.

Ланселот(грубо). Сядьте.

Лже-Королева. Захочу — сяду, а сейчас я хочу стоять. Буду стоять назло Клингсору, старой обезьяне! А вы знаете, что как раз тут, в этом вот замке — эк его шатает — ему отрезали… (Прыскает в ладонь.) Не знали? Тогда не спрашивайте, что. Бедняга Клингсор! Король Ибер с ним поквитался! Каплуном сделал!

Ланселот. Какую услугу оказал вам Гавейн?

Лже-Королева. Гляди-ка, головы не теряет… мыслит последовательно. Это надо же… Верно, Гавейн оказал мне услугу. Большую услугу.

Ланселот. Какую?

Лже-Королева(таинственно). Представь себе, я была у себя в спальне, безумно влюбленная, прямо-таки больная! больная! и все думала, как бы мне еще раз увидеть рыцаря, и вдруг Гавейн просовывает голову в дверь: «Тетушка, тетушка, идемте скорее, поспешите», — и ведет меня..

Ланселот. Куда?

Лже-Королева. Немножко терпения, рыцарь, а то ничего больше не расскажу, а я же говорила, что расскажу вам все! И вот он ведет меня… Ведет к закрытой двери своей же собственной комнаты и говорит: «Тетушка, хотите, покажу вам чудо? там у меня переодевается рыцарь. Затяните в замочную скважину».

Ланселот (подскакивает). Что!

Лже-Королева. «Загляните в замочную скважину, скорее, скорее».

Ланселот (кричит). Хватит! Я больше ни на миг не останусь в этом зале. Бежать, куда глаза глядят! Я заберу с собой нашего сына, уйду куда глаза глядят и умру со стыда. (Кидается к двери в глубине и хочет ее открыть. Дверь не поддается.) Не удерживайте меня. Кто посмел?.. (Трясет дверь.) Откройте! Отпустите дверь!

Лже-Королева. И я глянула, глянула в замочную скважину…

(Слышатся щебечущие нежные голоса, очень свежие и звонкие, это феи)

Феи. Ланселот Озерный! Ланселот Озерный! Ланселот Озерный! Ланселот Озерный!

Ланселот (в сторону). Феи! (Отпускает дверь и замирает около нее.)

Лже-Королева (идет к Ланселоту). И в замочную скважину я увидела… я увидела…

Феи. Ланселот Озерный, приглядись к королеве, Ланселот Озерный! Ланселот Озерный! Это не королева! Приглядись к королеве! Это не королева! Это не королева! Приглядись к королеве! Ланселот Озерный!

Лже-Королева. Ревнивец! ему хочется знать, что я увидела…

Феи. Ударь королеву! Дай ей пощечину! Ланселот Озерный! Ланселот Озерный! Это не королева! Ударь королеву! Это не королева! Ланселот Озерный!

Лже-Королева(с трудом удерживаясь на ногах перед Ланселотом). Ну, давай ухо, а то так и не узнаешь, что я увидела. (Ланселот, решившись, отвешивает Лже-Королеве оглушительную пощечину.) Помогите! Помогите! Он меня ударил, он дал мне пощечину! Помогите! (Валится на пол в припадке бешенства.) Хозяин, хозяин, с меня хватит. На помощь! Караул! Королеву бьют, оскорбление величества! Ох! гнусная скотина! Он сделал мне больно. На помощь! (Ланселот смотрит, совершенно остолбенев. Тут открывается дверь в глубине. Шум. Появляются Мерлин и Галахад)Хозяин, хозяин, сюда!

Ланселот. Вы, Галахад! Смотрите!

Мерлин стоит неподвижно, переводя взгляд с накрытого столика на Лже-Королеву.

Галахад. Я прибыл вовремя.

Ланселот. Она одержима. В нее вселился дьявол. Тут нужен экзорцизм.

Галахад. Все гораздо проще. Успокойтесь, Ланселот. Вы, должно быть, пережили жестокое потрясение.

Ланселот. Я видел и слышал такое, что состарился лет на десять. Я не решаюсь повторить…

Галахад. Не надо, я догадываюсь. Я разоблачил этого человека. (Указывает на Мерлина.) Это чародей Мерлин. (Указывает на Лже-Королеву, которая рыдает, скорчившись на полу.) А вот его юный прислужник Джинифер, мелкий бес, которому он может придавать любой облик, какой пожелает, и соответственно его натаскивает. (Лже-Королеве.) Встань, тварь!

Ланселот. Возможно ли!

Галахад. Это кажется невозможным, однако это истинная правда. Перед вами не королева. Королева в Камелоте с Артуром и Бландиной. Вы видите перед собой Лже-Королеву, сотворенную этим мастером фальсификаций, а поскольку изменять он может облик, но не душу, ее кривлянья должны были причинить вам немало мук.

Ланселот. Легкая кровь уже навела меня на след. Однако если бы вы не пришли, я умер бы от стыда и отчаяния. (Оборачивается к Мерлину; угрожающе.) Ах вы…

Галахад. Оставьте этого мошенника, мы сведем с ним счеты потом. Нас призывает неотложное дело.

Голос Саграмура (где-то в замке). Ланселот! Ланселот! Мессир, рыцарь Галахад! Сюда, скорей сюда!

Ланселот. Ему грозит опасность?

Галахад. Ни малейшей. Он оповещает нас об открытии. Пойдемте. (Уводит его, оставив Мерлина и Лже-Королеву одних.)

Лже-Королева. Хозяин, хозяин, он меня прибил. Вот сюда ударил, по правой щеке.

Мерлин. Получай по левой.(Дает пощечину. Лже-Королева пищит.) Твое счастье, что время поджимает.

Лже-Королева. Злой хозяин! Разве я виноват, что вы мне поручаете слишком трудные роли? Я вас предупреждал. Вы никогда никого не слушаете. Фразы, которые выучил наизусть, я не забываю, но ведь приходится говорить и еще что-то. Думаете, всегда получается импровизировать без осечек и чтоб это выглядело естественно?

Мерлин (указывает на объедки). Ты лжешь. Сама твоя глупость и та служила моим целям. Так ведь нет. Ты пил, ты был пьян.

Лже-Королева. Я?

Мерлин. Протрезвился ты, голубчик, от пощечин. А был пьян. Ты знал секрет этой стены, ключ к тайнику, местонахождение кладовой. Ты съел мой аварийный запас, выпил мое вино, ты выведал мои тайны, обокрал меня, предал.

Лже-Королева. Неправда!

Мерлин. Я накажу тебя позже, и ты ничего не потеряешь от отсрочки. Хоп! в дорогу!

Лже-Королева. Куда?

Мерлин. Трижды болван, хочешь дождаться похмелья? (Передразнивает.) «Куда?» В Камелот, чтоб предотвратить крах. (Протягивает руку.) Мел, живо!

Лже-Королева. Мел? Какой мел? У меня в сумочке ничего нет, кроме женских финтифлюшек. Это вы должны были позаботиться насчет мела.

Мерлин. Мы пропали.

Лже-Гавейн. Постойте! Остается шанс, что мел — в кармане настоящего Гавейна. Могла произойти путаница при вашей спешке, когда вы меня совсем загоняли. Из Гавейна — в Джинифера, из Джинифера — в гурию…

Мерлин. Нужно заполучить этот кусок мела во что бы то ни стало.

Лже-Королева. Легко сказать.

Мерлин. Он мне нужен.

Лже-Королева. Саграмур и Белый Доспех обнаружили настоящего Гавейна. Примите на себя бурю возмущения, которую я предчувствую, а я пошарю по карманам.

Мерлин. Из предосторожности я прежде отправлю письмо. О! Я их уничтожу! Уничтожу Ланселота! Поймай мне летучую мышь.

Лже-Королева. Хорошенькое занятие для королевы Британии! (Влезает на стул и хватает летучую мышь.) Спала, изящно вися на одном крыле. (Подносит ее Мерлину, который пишет за конторкой.)

Мерлин. На лапку. (Привязывает письмо.) Тихо ты, глупышка. Отлично. А теперь… (Становится перед окном.)

Лети, метла, лети, ухват, Одна с хвостом, другой рогат. Дорогой слова напрямик Мое письмо доставьте вмиг.

(Выпускает летучую мышь.)

Лже-Королева. «Одна с хвостом, другой рогат», вот уж, должно быть, миленькое письмецо. Написано, могу спорить, вашими самыми ядовитыми чернилами. (Шум за сценой.) Ara, ваш пленник освобожден. Они спускаются.

Мерлин. Собаки!

Лже-Королева. Ну мы и влипли.

Дверь в глубине отворяется. С шумом входят: настоящий Гавейн — худой, бледный, оборванный, в лихорадке, — Галахад, Саграмур, Ланселот. Лже-Королева отступает в левый угол авансцены. Мерлин — в правый.

Гавейн. Мерзавец!

Саграмур. Мой Гавейн! Вот этот гнусный тип гноил тебя в той башенке. Орилус, который тебя любил, обнаружил тебя раньше нас и дорого поплатился за свое открытие.

Гавейн. Бандит! (Грозит Мерлину кулаком, удерживаемый Галахадом.) Он дорого заплатит за то, что похитил, заточил, морил голодом королевского племянника.

Мерлин. Рыцарь, при вашем дядюшке находился ваш двойник, которого он любил такой любовью, что еще, чего доброго, пожалеет о замене.

Гавейн. Кто-то посмел играть мою роль при короле!

Саграмур. И так играть, что я тебя ненавидел и никто в замке не мог найти объяснения твоему поведению.

Гавейн. Я трепещу за Бландину.

Ланселот (с улыбкой). С этой стороны, Гавейн, вам, я думаю, нечего опасаться. Вас ожидают другие сюрпризы.

Саграмур. Мошенник предпочитал людскую. (Лже-Королева поднимает голову. Саграмур вздрагивает.) Ох! Я и не видел… Моя мать! Ланселот, чтоб мою мать посмели впутать в эту адскую мистификацию, в эту колдовскую кухню, в это оскорбление величества! Пустите, пустите меня, Галахад! Я ему… (Кидается на Лже-Королеву.)

Лже-Королева (кричит). Не трогайте меня!

Саграмур. Трусу повезло. Я хотел избить его, а поднять на него руку не в состоянии.

Ланселот. Хоть мы и знаем, что это не она, — это сильнее нас.

Гавейн. И я жил среди вас! И у меня похищали мое счастье. Меня компрометировали, бесчестили, а я тем временем издыхал от отчаяния в этой башенке. Я отомщу.

Саграмур. Успокойся, с этим покончено благодаря Орилусу и Белому Доспеху — без них я ни за что не нашел бы эту жуткую каморку.

Гавейн. Заставь Мерлина избавить нас от омерзительного морока. Ланселот, сделайте что-нибудь!

Саграмур. Именем отца моего, короля Британии, требую…

Мерлин. «Требую»? А известно вам, юный мой принц, в какой мере весь этот спектакль угоден или неугоден королю?

Саграмур. Вы смеете…

Гавейн. Он смеет утверждать, что король его сообщник!

Мерлин. Потише, мессир Гавейн.

Ланселот. Может, скажете, это вообще его затея?

Мерлин. Я не стану оправдываться. Подожду, пока мне не будет дозволено нарушить молчание.

Галахад. Вы хотите дать понять, что исполняете распоряжения своего господина. Я отказываюсь верить и прошу вас немедленно вернуть этому бесенку его истинный облик, если, конечно, у него таковой имеется.

Лже-Королева. Золотые слова, сэр Галахад. Конечно, у меня есть свой облик, как у любого из вас, и меня начинает угнетать, что я никогда в нем не существую. Слышите, хозяин?

Мерлин. Джинифер!

Лже-Королева. Последуйте же совету этих достойных господ, чем смотреть на меня волком.

Мерлин (рыцарям). Будь по-вашему. Я возвращу моему слуге его облик. Но для этого мне требуется — без чего, увы, не

обойтись — самая малость… обыкновенный кусочек мела. Да вот, мессир Гавейн, у вас в кармане…

Гавейн шарит в кармане и достает кусок мела.

Гавейн. Каким чертом этот мел оказался у меня в кармане?

Мерлин. Дайте мне. (Протягивает руку, но подоспевший Галахад перехватывает мел.)

Галахад. Стоп, Гавейн! (Мерлину.) Прошу извинить, господин министр; (остальным) это единственное, чего мне не хватало. Победа!

Все. Почему? Что такое? Объясните.

Галахад. Рыцари, ложный поход окончен. С помощью этого мела вы вернетесь в замок так же, как эти обманщики оттуда прибыли.

Мерлин. Вам недостает самого главного.

Галахад. Чего же?

Мерлин. Заклинания.

Галахад. Ошибаетесь, Мерлин. Я еще не вернул цветок его хозяину. Вспомните-ка: я зашел за ним, но, поскольку ваше поведение показалось мне подозрительным, не забрал, а оставил открытым на столе.

Мерлин. Я не дитя, рыцарь. Я тут же его закрыл.

Галахад. Вынужден вас разочаровать, Мерлин. Заклинание мне известно, и вы же сами их и отправите.

Мерлин. Лжете.

Ланселот. Галахад, а вы разве не с нами?

Галахад. Хотел бы, но магия для меня запретна. Ни я над ней не властен, ни она надо мной. Так повелела судьба. Когда цветок отправит вас отсюда, я оторву листок, повторю свою предыдущую фразу и отвезу ларец Багдемагусу.

Саграмур. А потом вернетесь к нам в замок?

Галахад. А потом вернусь к вам в замок. Сейчас главное — чтобы вы поскорее оказались дома и чтоб заговор был раскрыт. Не напугайте Артура. Ланселот, устройте так, чтоб вам явиться первым и подготовить почву, предупредив сначала королеву.

Ланселот. В какую часть замка перенесет нас это заклинание?

Лже-Королева (прыгая на месте). В Охотничий павильон! В Охотничий павильон! Место отправления — зал Совета, место прибытия — Охотничий павильон!

Мерлин сдерживает жест ярости. Все шахматные фигуры со стуком встают по местам на доске. Всеобщее безмолвное замешательство. Все взгляды обращаются к столику. Лже-Королева падает на колени с правой стороны сцены.

Мерлин(идет налево). Джинифер, не забывай, ты служишь тому, кто сильнее нас!

Галахад. Все за мной. Прощайте, Мерлин.

Мерлин. До скорой встречи, рыцарь Галахад.

Галахад. До скорой встречи.

Галахад уводит Ланселота, Саграмура и Гавейна. В дверях Гавейн оборачивается и плюет в сторону Мерлина. Саграмур следует его примеру. Уходят.

Мерлин (идет к правому окну). Плюйтесь, плюйтесь. Моя летучая мышка вас опередит и подготовит тебе хорошую встречу, Ланселот.

Лже-Королева. Вы стареете, хозяин. На вашем месте я бы бросил это дело. Они нас обставили.

Мерлин. А с тобой сейчас разберемся.

Направляется к Лже-Королеве с угрожающим видом, как вдруг из-за двери доносится громкий голос Галахада.

Голос Галахада. Готовы?

Лже-Королева. Слушайте! (Она и Мерлин, лицом друг к другу, прикладываются ухом к двери.)

Голос Гавейна. Я начертил круг.

Голос Ланселота. Завязывайте глаза.

Голос Саграмура. Мы что, сквозь землю провалимся? Или улетим?

Голос Галахада. Я думаю, ни то, ни другое. Не двигайтесь. Начинаю. Сперва вы услышите довольно поучительный диалог.

Слышны голоса Мерлина и Лже-Гавейна, как в первом акте.

Голос Мерлина. Где я сейчас?

Голос Гавейна. У границы круга, под хорами. Спиной к окну и к столу. Так правильно?

Голос Мерлина. Правильно. Убери мел. Завяжи себе глаза.

Голос Гавейна. Ни зги не вижу.

Голос Мерлина. Джинифер, ко мне на плечи, ап! Верхом. верхом, садись давай.

Мерлин (тихо и яростно Лже-Королеве). Ларец был закрыт. Это все ты, кто же еще! Я уверен!

Лже-Королева (так же). Хозяин, хозяин, такие слова и кому ― мне!

Голос Гавейна. Хозяин, хозяин, держите покрепче! Сдается мне, путь наш лежит по таким местам, где кувырнуться было бы нежелательно.

Во время последующей сцены за кулисами проигрывается финальная сцена первого акта.

Мерлин. Как ты, наверное, догадываешься, предавать меня — дорогое удовольствие.

Лже-Королева (уворачивается от Мерлина, отскакивая то вправо, то влево). Они же все про нас знают, будьте же благоразумны, не трогайте меня, ну какой с меня спрос! Когда корабль идет ко дну, тут уж спасайся, кто может! Для вашего же блага все…

Мерлин. Для моего, значит, блага ты открыл ларец! Для моего блага забыл мел! Для моего блага выдал место возвращения!

Лже-Королева. Да, да, да! Чтоб они убрались отсюда, а вам пришлось волей-неволей сматывать удочки. Я гроша ломаного не дам за вашу шкуру. Смените обстановку! Заберите меня отсюда! Вернемся к Моргане, моей крестной, она мне обещала белую кошечку ростом с орешек. И будет у меня белая кошечка… Хозяин, хозяин, не надо возвращаться к Артуру.

Мерлин. Хватит! (Прислушивается.)

Голос Мерлина.

Сквозь преграды, за пределы, Конь-не конь, давай, пошел!

Голос Гавейна.

Заяц, заяц, заяц белый, Черный петел и козел.

Голоса смолкают.

Мерлин. Они уже далеко. Можешь гордиться своей работой. Вот твоя благодарность за то, что я спас тебя от Клингсора!

Лже-Королева (хнычет). Странный вы какой-то, хозяин. Я, что ли, виноват, что вы не хотите смотреть фактам в лисо, что вы втравливаете нас обоих в сложные ситуасии, спесально лезете на рожон!

Мерлин. Поздравляю, ты делаешь успехи.

Лже-Королева. Кончится тем, что я взбунтуюсь. Сколько раз я вам говорил, что это безумие — навешивать на меня эти покрывала и юбки, что я никогда не сумею к ним приспособиться.

Мерлин. Ты напился.

Лже-Королева. Я напился? Естественно, напился. Я был в панике и не знал, как себя держать. Ланселот не дурак. Вы думаете, вы один все знаете, все понимаете, вы один…

Мерлин (обходя столик). Я верну тебя Клингсору. Сам помогу ему засунуть тебя в бутылку.

Лже-Королева. Прежде избавьте меня от этой проклятой личины…

Мерлин. Это уж ты сам давай, голубчик, раз я старею и ни на что больше не гожусь.

Лже-Королева (умоляюще складывает руки). Не сердитесь. Я пошутил. Ну я вас умоляю. Умоляю, смилуйтесь. Избавьте меня от этой личины.

Мерлин. Да уж придется… Разве что, может, запереть тебя на место Гавейна. Ты это заслужил.

Лже-Королева. Запереть вашу правую руку, вашего раба! Вашего сына!

Мерлин (смотрит в окно). Лошади!

Лже-Королева. Что лошади?

Мерлин. Галахад! Забирая свою, он отвязал остальных. Это был наш последний шанс, единственная возможность успеть вовремя.

Лже-Королева. И чтобы потом нас выгнали.

Мерлин. Или королеву.

Лже-Королева. Что же делать? Где мой араб?

Мерлин. Там же, где и прочие. Белый Доспех отрезал нам путь к отступлению.

Лже-Королева. Вот видите, хозяин. Судьба против нас. Переселяйтесь в другое место. Разве вы не выжали Камелот, как лимон?

Мерлин. Я хочу отомстить.

Лже-Королева. Ах, какие нехорошие слова! Вы, такой добрый, такой благородный, такой справедливый…

Мерлин. Я не намерен терпеть твои сарказмы. А ну, марш! Будь любезен сбегать за лошадьми и поймать пару. Выбора у нас нет.

Лже-Королева. Сбегать за лошадьми? Не слабо! Прежде надо бы снять с меня эти фальшивые юбки и вернуть мне мои ноги и мои пятнадцать лет.

Мерлин. Все уши мне прожужжал этими юбками. Получишь свои ноги, когда поймаешь лошадей.

Лже-Королева. Хозяин, хозяин, клянусь вам…

Мерлин. Ты не стоишь того, чтоб я еще тобой занимался.

Лже-Королева. А кто поймает лошадей?

Мерлин. Берегись!

Лже-Королева. Я ничего не сказал. Я буду паинькой. Правда, правда… умником-разумником. Превратите меня в Джинифера, и я вам поймаю лошадей.

Мерлин (засучивая рукава). Тогда поспешим. Придвинь два стула. (Лже-Королева повинуется.) Поставь рядом. Да не так, бестолочь, вот так! (Ставит их посреди комнаты лицом к публике, с небольшим промежутком.) Ложись сверху. Нет. Ничком.

Лже-Королева. Вы только поаккуратней.

Мерлин. За неимением веревок… (Срывает старые завязки от штор.) Я должен тебя привязать. (Привязывает Лже-Королеву к стульям.)

Лже-Королева. Можно подумать, вы собираетесь зажарить меня на вертеле и съесть.

Мерлин. Еще узел…

Лже-Королева. Вы мне лодыжки перережете. Ну и операсия! Ай! Ай!

Мерлин. Не дергайся. Ты хочешь отсюда выбраться или нет?

Лже-Королева. А Бог вас знает, на что вы способны. Вы меня не превратите в лошадь?

Мерлин (расхохотавшись). О! вот это мысль.

Лже-Королева. Хозяин, хозяин, я ничего не говорил.

Мерлин. Напротив, вот первое разумное слово, что я от тебя услышал.

Лже-Королева (барахтается). Смилуйтесь! Сжальтесь! Какой вам толк от лошади на втором этаже?

Мерлин. Для чародея этажи — ничто. Не надо было меня предавать.

Лже-Королева. Я больше не буду, я буду слушаться, я пойду за вами в огонь и в воду. Ай! Вы меня задавите. Он меня задавит!

Мерлин. Как же я раньше не сообразил. (Садится верхом.)

Лже-Королева. Гад! Гад! Падаль! Старый козел! Старый василиск! Свинья, свинья, свинья!

Мерлин (сидя верхом на Лже-Королеве и держа ее косы, как поводья):

Два — не больше, чем один. Отче-обезьян и сын, Саламандра, пепел, пламя, Заклинаю всеми вами, Рябью, зыбью, глубью, дном — Королева, стань конем!

(Повторяет последний стих раз за разом в ритме галопа)

Королева, стань конем. Королева, стань конем.

Лже-Королева (истошно кричит). Сволочь! Сволочь! Караул! Спасите! Помогите! Сжальтесь! У меня кости трещат! Он мне все волосы выдерет! Горю! Умираю! Сжальтесь! На помощь!

Мерлин, продолжая повторять последний стих заклинания, держится, как всадник на галопе, одной рукой натягивая косы, другой нахлестывая свою «лошадь». Ураганный ветер, как в конце первого акта. То тьма, то свет. Стены исчезают.

Занавес

Акт III

Сцена представляет собой покои королевы в Камелоте.

Королева в пеньюаре сидит за письменным столом. Король расхаживает взад-вперед. По всему видно, что это продолжается уже давно.

Королева. Государь, я хотела бы пойти спать. Вы позволите?

Король. Не прежде, чем добьюсь от вас ответа. Мне нужен ответ, нужен.

Королева. Артур, повторяю еще раз: в этом постоянном тусклом свете, в котором мы живем, ночь ничем не отличается от дня, нет больше никаких естественных указаний спать нам или бодрствовать, и нервы вымотаны ожиданием — когда же кончится это необъяснимое явление, это заклятье, противное всем нашим привычкам. Грааль покинул нас. Создания более примитивные следуют инстинкту и подают нам пример. Что сейчас — ночь? Похоже на то. Замок спит. Спят слуги, спят животные. И меня одолевает усталость, Артур. Я правда хочу спать. Вы позволите?

Король. Опять вы уклоняетесь. Я спрашиваю вас о вполне конкретных вещах. Наша честь, наше счастье зависят от этого, а вы говорите, что я не даю вам спать, что сейчас ночь, хоть и не ночь, что нам надо брать пример с животных. Проклятье, впору подумать, что в дом ударила молния!

Королева. Молния ударила в дом в том смысле, что поиски Грааля разбили наш круг и пресекли радости жизни. Я разделяю вашу скорбь, но мне непонятно, почему эта скорбь восстанавливает вас против меня.

Король. Мадам!

Королева. Моя ли то вина, что Галахад выдержал испытание, что Грааль подал голос, что ваш племянник потерял голову и заставил потерять ее всех, начиная с вас? Кто привел вас в чувство? Вы-то трубили во все трубы. Только благодаря мне ваш министр взялся вернуть безумцев домой. Удар молнии — это их отъезд. Он так нас оглушил, что я прощаю вам этот срыв.

Король. Мадам! Мадам!

Королева. Сами посудите. Неужели вы настолько суеверны, что какая-то летучая мышь, залетевшая в зал Совета, поразила вас до такой степени, что вы устроили за ней настоящую охоту и совершенно изменили отношение ко мне после этой дикой сцены, неприличной ни сану вашему, ни летам? Признайте, что этот злополучный день Пятидесятницы смутил ваш дух, Артур, и вы видите предвестие несчастья там, где только и есть, что бедный зверек, такая же, как мы, жертва Грааля и его тайн.

Король. Вы очень хорошо говорите, мадам, и очень много; многовато для умирающей от усталости.

Королева. Артур!

Король. Ну хватит! Я терпел ваше смятение, но не потерплю уловок. Я не прошу советов. Я прошу ответа, ясного и недвусмысленного. Совершенно верно, эта летучая мышь сыграла определенную роль в перемене моего поведения. Я не стал бы обвинять королеву без веских оснований.

Королева. Право, сир, если б летучие мыши переносили вести, эта ночная почта была бы идеальным транспортом для клеветы и очернительства.

Король. Вы находите тысячи уверток, лишь бы не отвечать мне. Не позволяйте сомнению укорениться. Смойте с себя это разрастающееся пятно. Ответьте мне, заклинаю вас, ответьте.

Королева. Вы прекрасно знаете, почему я медлю с ответом. Я надеялась, что вы опомнитесь прежде, чем вынуждены будете просить у меня прошения.

Король. Не сбивайте меня с толку еще больше. Я хочу верить, что ваша уклончивость не имеет ничего общего с женскими хитростями, что вы медлите с ответом потому, что вам претит оправдываться. Я хочу этому верить. Но каковы бы ни были возможные последствия такого шага, я предпочитаю принять их, чем терпеть боль, которую терплю, чем оставаться в сомнении, которое способно отравить прошлое и будущее.

Королева. Разве я вам не ответила?

Король. Нет. То, о чем я вас спрашиваю, чего от вас требую, каковы бы ни были последствия, — это правда о вас и Ланселоте. Вы любите Ланселота?

Королева. А если бы и так?

Король. А!

Королева. Дайте мне сказать. Вы все говорите, говорите, стенаете, угрожаете. Повторяю: а если бы и так? В чем было бы мое преступление? Вы принудили меня вступить в брак без любви. Я питала к вам дружбу, безграничное уважение. Я высказала вам со всей откровенностью, чем объясняется моя сдержанность и как претит мне связывать себя, не зная, что может случиться с моим сердцем. Вы отмахнулись. Вы ответили, что мое сердце остается свободным, что любовь придет со временем, а если не придет, вы удовольствуетесь святой дружбой, что я слишком молода и ничего не понимаю. Явился Ланселот. Он пришел с Озера. Его окружал ореол доблести, чего-то сверхъестественного, он словно светился. Он был молод, прекрасен, отважен, неотразим. Согласитесь. Никто — начиная с вас — никто не мог устоять перед его обаянием. И вы любили его, и все мы любили его, и я люблю его, и почему вы ставите мне в вину, что я люблю то же, что и вы, и все, восхищаюсь тем, чем все восхищаются?

Король. Нет, мадам. Вы уклоняетесь от ответа, вы пользуетесь тем, что я отступаю перед вопросом — настоящим вопросом, который раздирает мне душу и застревает в горле. Кому придет в голову винить вас, если вы разделяете чувства, которые я питаю к Ланселоту, и даже (с усилием) если Ланселот вызвал у вас… чувство слишком сильное… ну, не знаю, сожаление о том, что вы не свободны… сердце ваше было свободно, и тут я ничего не могу поделать. Нет, мадам, я спрашиваю вас — я спрашиваю, стал ли этот честный замок обителью лжи и супружеской измены, злоупотребляют ли моя жена и мой друг слепым доверием, превращая меня в посмешище долгим и искусным предательством. Я спрашиваю вас: вы — любовница Ланселота? (Закрывает лицо руками.)

Королева. Разве вы поверите женщине, которой перестали верить? А если я виновна, что мне стоит добавить еще одну ложь к прежней лжи и ответить «нет»?

Король. Я больше не принимаю уверток. Я не хочу петлять за вами вокруг да около. Я требую, чтобы вы ответили. (Берет ее за локоть.) Вы любовница Ланселота? Ланселот — ваш любовник? Отвечайте! Отвечайте! Ответите вы или нет?

Королева. Спросите Ланселота. Интересно, с ним вы так же будете разговаривать, как с женщиной?

Король (отпускает ее). Ах! горе мне, я по-прежнему один на один с тайной, которую никакой палач у нее не вырвет, а если я не прав, она накажет меня, оставив в сомнении, в бесформенном, тошнотворном, чудовищном сомнении. (Падает на колени.) Послушайте, Гиневра, послушайте. Я отбрасываю гордость. Видите, я на коленях. Я прошу у вас прошения за грубость. Умоляю вас, слышите, умоляю ответить, ответить только «да» или «нет». Если «да» — я исчезну, скроюсь, уступлю место. Если «нет» — надену власяницу, уйду в монастырь, оставлю вас свободной. Только не сомнение… не пытка сомнением. Сжальтесь, Гиневра, сжальтесь.

Королева (свысока). Мне жаль вас.

Король (вскакивает, ударяет кулаком по столу). Хватает же дерзости! Доброта оглупляет и дает оружие тем, кто должен бы просить пощады. Я не дамся в обман. Я хочу все знать и узнаю. А раз вы отказываетесь отвечать, я призову к ответу Ланселота. И мне не придется долго ждать. Не сомневаюсь, он прячется где-то недалеко от вас. Ждет подходящего момента, чтоб вернуться и воспользоваться этой вашей пресловутой сонливостью и беспробудным сном доверия, в который он сумел погрузить меня, чтоб обокрасть, — может быть, тому уж семнадцать лет! Что осталось мне чистого? И разве не может оказаться, что Бландина… что Саграмур… (ударяет себя по лбу), а Гавейн? Что если Гавейн — сообщник? «Дядюшки нету дома, приходите, дядюшка уехал». «Берегитесь, дядюшка идет». А! нет, нет, нет! Не могу больше, это слишком, слишком больно, звери вы! звери!

Королева. Вы сходите с ума.

Король. Предатель… он скоро придет. Я чувствую. Я уверен. Я знаю, он где-то прячется, а вы обдумываете, как подать ему знак.

Королева. Ланселот в Черном Замке со всеми остальными. Вы это прекрасно знаете. Как и то, что они вернутся все вместе. Вы сходите с ума.

Король. А если я отвечу на хитрость хитростью, на предательство — предательством? А если я продиктую вам вот такую записку: «Ланселот, поднимись в мои покои. Я буду одна. Подойди к кровати и трижды повтори: Гиневра, любовь моя». Что если я попрошу вас повесить эту записку на входных дверях, и лягу на ваше место, и встречу Ланселота?

Королева (улыбаясь). Будь по-вашему. Я напишу эту записку, повешу ее на дверях и уступлю вам свою спальню. В обмен на вашу. Ланселот в Черном Замке, в погоне за великим приключением. Чего я хочу, так это лечь. Я совсем засыпаю.

Король. Вы не желаете принимать дело всерьез, полагая, что я отступлюсь от своего намерения, что оно покажется мне глупостью. Тут-то вы и ошибаетесь. (Подает ей пергамент, перо и чернильницу.) Пишите.

Королева (пожимает плечами). Как вам будет угодно, лишь бы записка была не слишком длинная и поутру не попалась на глаза челяди.

Король. Если вы невинны, вам нечего опасаться за свое доброе имя. Письмо обнаружит Ланселот или я сам заберу. Диктую: «Ланселот, поднимись в мои покои. Я буду одна. Заходи потихоньку. Подойди к кровати и трижды повтори: Гиневра, любовь моя».

Королева. И подпись. (Насмешливо.) Очень хитроумная ловушка.

Король. Попытка не пытка. Если дичь попадется, ловушка себя оправдает.

Королева. Бедный Ланселот.

Король. Смейтесь, мадам, смейтесь. Я больше не слушаю. Я слушаюсь инстинкта, который указывает мне путь. Если Ланселот — обманщик, ему ничего не стоит замести следы и продолжить комедию. Только внезапность позволит мне узнать о моем горе. И горе ему, если он вас обличит.

Королева. Он далеко.

Король. От души ему этого желаю.

Королева (у двери). Могу я пойти спать после того, как повешу вашу записку?

Король. Ступайте, мадам. (Спохватывается.) Гиневра…

Королева. Сир?

Король. Еще раз, самый последний: неужели вы так и откажетесь мне ответить, откажете в ясном, прямом ответе, в ответе, который вас оправдает? Я поверю вам, Гиневра. Поверю на слово, обещаю.

Королева (в дверях). Бесполезно. Между нами уже ничто не уладится. Можете гордиться содеянным. Мне нечего ответить.

Король(теряя всякое самообладание). Тем хуже для вас, я сломлю ваше сопротивление. Вы вздумали со мной тягаться, вы считаете меня старым, слабым, вы меня презираете, вы оскорбляете короля. Вы у меня поплатитесь за свое несносное упрямство, я сломлю его, сломлю, сломлю вас.

Тут королева оборачивается на голос Бландины.

Бланлина (за сценой). Что случилось?

Она входит в длинной ночной рубахе.

Король (смущенно). Бландина, родная…

Бланлина. Что случилось? Мне не спалось. Я слышала шаги, кто-то ходил туда-сюда, а потом мне показалось, что кто-то кричит. Как будто отец. Я испугалась.

Король. Ничего страшного. (Королеве.) Ступайте, Гиневра, и возвращайтесь за Бландиной. (Бландине.) Твоей матери надо тут кое за чем сходить. (Закрывает за ней дверь.)

Бландина. Отец, отец! Вы смотрите так страшно.

Король. Этот поход всех нас вывел из равновесия. Твоя мать успокаивала меня, я — ее…

Бландина. Отец, они ведь не насовсем уехали, скажите, они ведь скоро вернутся?

Король. Я втайне устроил так, чтоб они вернулись и предоставили Галахаду одному продолжать поиски Грааля.

Бландина. Однако великое приключение, может статься, спасло бы Гавейна? Удалило бы от дурных привычек? Саграмур говорит, он был великолепен, отважный такой — а вы как думаете?

Король. Там видно будет.

Бландина. Ах эти рыцари! Им невмоготу оставаться в бездействии. Они скучают и не знают, что и выдумать, лишь бы развеять скуку. Гавейн пьянствовал!

Король. Он молодой, шалый. С одного стакана пьянеет. Слушай, Бландина…

Бландина. Отец?

Король. Саграмур… ты по нем скучаешь?

Бландина. Конечно.

Король. А… по Ланселоту?

Бландина. По всем.

Король. Ты любишь Ланселота?

Бландина. Естественно. Почему вы так странно об этом спрашиваете?

Король. А он, Ланселот, — он тебя любит? Он тебе это говорит?

Бландина. Да, конечно!

Король. Говорит, что любит… часто говорит? Кого, по-твоему, он больше любит — тебя или Саграмура?.. Мне иногда кажется, что Саграмура. Ты не замечала такого предпочтения?

Бландина. Да нет.

Король (берет Бландину за плечи, пристально смотрит ей в глаза). А ты… Он тебе не говорит, что ты ему милее, чем Саграмур?.. Не называет тебя своей девочкой?.. Не говорит, что любит тебя больше, чем Саграмура? Не спрашивал он, кого ты больше любишь — его или меня… не…

Бландина (испуганно). Отец!

Король. Покажи глаза. Твои глаза! Они похожи на мои. Правда ведь, у нас глаза похожи, все так считают. А Саграмур?.. у него вся повадка моя… Ты не находишь, что у него моя повадка, моя осанка? Что осанка у него моя? Покажи глаза.

Бландина(кричит). Отец! Отец! Пустите! Мне страшно.

Дверь открывается; король отпускает Бландину.

Королева. Артур! Вы в своем уме?

Бланлина (прижимается к матери). Матушка!

Королева. Ну, ну… Ничего не бойся, я лягу у тебя.

Бландина. Правда?

Королева. Сейчас мы обе пойдем спать. (Целует ее.) Ступай. Я догоню. Твой отец ляжет здесь, в моей спальне, а я в твоей.

Бландина выходит.

Король. Вы все исполнили?

Королева (ледяным тоном). Вашу дурацкую записку я повесила, а вы не смейте пугать Бландину, у нее и так нервы на пределе из-за Гавейна. Доброй ночи. Уступаю вам место. Делайте что хотите и не смущайте больше девочку своими дикими фантазиями.

Оставшись один, король некоторое время прислушивается у двери. Закрывает лицо руками и медленно идет через комнату к окну. Прижимается щекой к стеклу и смотрит в окно. Тишина. Внезапно начинает звучать то, что слышит про себя король, — диалог шепотом между королевой и Ланселотом.

Голос Королевы. Осторожно, любимый… Он возвращается с охоты… Вдруг увидит…

Голос Ланселота. Не отнимай руку. Покажись. Я тебя люблю…

Голос Королевы. Люблю…

Король с резким выдохом бешенства и боли отходит от окна. Смотрит на столик для рукоделия, трогает мотки шерсти. Взгляд его останавливается на неоконченной вышивке. Та же игра.

Голос Королевы. Любимый… Помоги мне… Протяни руки… Да нет, пусти, оставь, я не руки у тебя прошу, а подержать моток…

Голос Ланселота. Я тебя люблю…

Голос Королевы. Вот неуклюжий.

Голос Ланселота. Брось свое рукоделие… Поцелуй меня…

Голос Королевы. Милый, любовь моя…

Король. А! Все отравлено. Воздух отравлен словами, теперь я ничего другого никогда не услышу. Ты — и неверен! Ты — и обманщик! Ты, друг из друзей! Ланселот Озерный! Мой Ланселот! (Идет к кровати, трогает ее.) Гиневра! Жена… моя жена Гиневра — это невозможно… невозможно. Я больше не могу, не хочу. Не стану слушать. Не услышу. (Зажимает уши ладонями.)

Голос Королевы. Любовь моя, скорее, иди ко мне…

Голос Ланселота. Я смотрю на тебя, какая ты бледная на этих подушках…

Голос Королевы. Согрей меня.

Голос Ланселота. Твое тело… оно трепещет, зовет меня… Любовь моя…

Голос Королевы. Любовь моя… любовь моя.

Король. Нет, нет, смилуйтесь, сжальтесь. Сердце подступает к горлу комом. Оно душит меня, колотится, разбивается. Я не могу больше жить и всюду их слышать. Эта пытка не может больше длиться. Где же Грааль? Животных охраняют… а людей — их кто хранит? Никто. Они остались одни, одни, одни… А! (Идет неверными шагами прямо на публику и, упав, остается сидеть перед воображаемым камином. Тишина, потом та же игра.)

Голос Ланселота. Пламя пляшет на твоем лице, на волосах, на платье…

Голос Королевы. Хорошо здесь, когда мы вдвоем.

Голос Ланселота. На улице снег… Артур охотится…

Голос Королевы. Огонь пляшет на твоей кольчуге. Какая она горячая.

Голос Ланселота. Ты зацепилась волосами.

Голос Королевы. Не отцепляй… Опаляет лицо… Опаляет сердце.

Голос Ланселота. Любовь моя…

Король какое-то время сидит неподвижный и удрученный. Внезапно вскакивает, отворачивается от публики.

Король. Господи, дай мне сил. Господи, сделай так, чтоб мне хватило сил. Господи, не оставь меня. (Подходит к молитвенной скамеечке и преклоняет колени, закрыв лицо руками. Снова слышится шепот.)

Голос Королевы. Боже…

Король. Боже, смири мой гнев. Во имя…

Голос Королевы. Храни, Боже, Ланселота, храни нашу любовь.

Король. Молю Тебя… во имя… молю… молю Тебя… Боже, Боже мой…

Голос Лже-Гавейна. Тетушка! Любезная тетушка! Извините, что прерываю ваши молитвы, но ситуасия благоприятная: дяди нет, я уговорил его прогуляться, Ланселот ждет вас у себя.

Голос Королевы. Спасибо, Гавейн… Как хорошо… Спасибо…

Король вскакивает.

Король. Это невозможно, невозможно. Только не он… только не ты, не Гавейн… Я так не могу. Эта мука превышает всякую меру. А я любил их, я их ласкал, я им верил. Обманщики, подлые обманщики. Я узнаю все! Довольно слабости; вот к чему приводит доброта! Я прибью ее. В ногах заставлю валяться. Силой вырву ответ. Сука! (Кидается к двери.) Ох, до чего тяжело жить! Я как оса, рассеченная пополам, и живу, все еще живу. Я отомщу.

Шепот.

Голос Королевы. Не будем рисковать… Дай я сперва погляжу, сможешь ли ты пробраться незамеченным.

Голос Ланселота. Все время пробираться, прятаться…

Голос Королевы. Чтоб уберечь нашу любовь, я не остановлюсь ни перед какой низостью. Не будь сумасбродом.

Голос Ланселота. Моя милая сумасбродка…

Голос Королевы. Любовь моя…

Голос Ланселота. Любовь моя.

Король, словно ослепленный бешенством, кидается на дверь и распахивает ее. Прислушивается.

Король. Я был прав. (Бесшумно закрывает дверь и спешит к алькову. Забирается в него и задергивает занавески. Слышно, как он бормочет.) Господи, сделай так, чтоб он не услышал стука моего сердца.

И в комнате воцаряется тишина. Медленно отворяется дверь; Ланселот прокрадывается в комнату, осторожно закрывает за собой дверь и на цыпочках идет к кровати. На нем нет ни шлема, ни лат, ни кольчуги. Одна простая туника и кинжал на поясе.

Ланселот (вполголоса). Гиневра, любовь моя. Гиневра, любовь моя. (И в третий раз — у самого алькова.)Гиневра, любовь моя.

Голос Короля (он бормочет сонным голосом, подражая голосу королевы). Да…

Ланселот, оглядевшись, проскальзывает между занавесками в альков. Слышен его голос: «Гиневра, откуда ты узнала?» И потом — шум борьбы.

Голос Короля. Получай, это тебе от меня, от Артура. Получай, вор, вот тебе еще.

Голос Ланселота. Вы, сир!

Голос Короля. Хорош друг!

Голос Ланселота. Простите меня… как я вас прощаю.

Тишина. Занавески раздвигаются. Выходит Артур, словно оглушенный убийством. Смотрит на свою правую руку, делает шаг-другой к середине комнаты.

Король. Вы, сир!.. Получай, вор, получай… Вот тебе еще. (Падает на колени.) Я его убил. Не шевелится. (Зовет.) Ланселот! (Громче.)Ланселот! (Во весь голос.)Ланселот!.. Может быть, это сон? Отвратительный сон. (Поднимается.)Бывает, мне снится, что я сплю и вижу сон. Должно быть, я замочил руку, и мне почудилось, что на ней кровь. Кровь… правда, кровь… Она повсюду… на одежде… на лице… я убил! Убил! Убил Ланселота, моего друга Ланселота. (Кричит.)Ланселот! Ланселот! (Кидается к двери.)Убийство! Держите убийцу! На помощь! На помощь! Схватить меня! Схватить злодея! Повесить! Бедная моя голова совсем помутилась. Сжальтесь! Гиневра! Гиневра! Скорей, скорей!

Появляется королева — в ночной рубашке, простоволосая.

Королева. Артур, в чем дело? Бландина только уснула, и тут мне послышался какой-то страшный зов. Вы не заболели? (Артур стоит неподвижно.) Кровь!.. (Вскрикивает.) А!.. (Во взгляде ее вопрос. Король указывает на балдахин. Она входит в альков. Артур рыдает. Спустя какое-то время королева раздвигает занавески и появляется, словно окаменелая.)

Король. Простите.

Королева. Не просите у меня прошения, Артур. Вы поступили так, как нужно было поступить. Вы сделали единственное, что надлежало сделать. Не плачьте.

Король. Он воскликнул: «Простите меня, как я вас прощаю». Я потерял голову. Повсюду я слышал ваши голоса. Ревность — страшное оружие. Моя рука нащупала его кинжал. Это моя рука нанесла удар, это не я… Он вас любил… Вы любили друг друга… Что в этом было дурного? Что дурного, понять не могу?

Королева. Я не держу на вас зла. Видите, я совсем спокойна. Я не знала, что он должен вернуться. Я повесила записку безо всякого опасения, клянусь вам. То, что вы предугадали его возвращение — это судьба. Что вы расставили ловушку — это судьба. Что вы убили его — это судьба.

Король. Убейте меня.

Королева. Говорю вам, Артур, мы жили ложью. Ланселот хотел во всем вам признаться. Это я не позволяла ему и упорно закрывала на все глаза. Невозможно было покинуть вас. Невозможно расстаться с ним. Все было неправильно, все невозможно. То, что случилось, должно было случиться. Если бы вы прогнали Ланселота, на мне лежал бы долг через силу жить с вами. Вы убили Ланселота. С ним и я должна умереть.

Король. Гиневра! Я не допущу этого, я насильно спасу вас. Вы не знаете, куда ведет самоубийство, какие двери оно отворяет. Не надейтесь соединиться с Ланселотом этим путем.

Королева. Я не убью себя, Артур. Вы убедитесь, что есть браки более законные, чем земные.

Ланселот. Гиневра… это ты?

Король. Он жив! Слава Создателю. Скорее, скорее, спасем его! Ланселот!

Ланселот. Как темно, Гиневра. Где ты?

Королева. Я с тобой.

Король. Кто меня связал? Кто держит?

Видно, как он рвется, удерживаемый чарами.

Королева. Феи.

Феи. Ланселот Озерный, Ланселот Озерный, королева твоя. Забери королеву. Забери королеву с собой, Ланселот Озерный.

Король. Вы не можете оставить меня одного!

Королева. Оттуда, куда уводит меня Ланселот, мы окутаем вас дружбой, более всепроникающей, чем ложь. Неужели вы думаете, что я хочу покинуть Бландину и Саграмура? Оставайтесь тут, Артур. Подчинитесь и смотрите на дивные дела.

Король. Грааль был фальшивым, а любовь покидает меня.

Ланселот. Я умираю, Британия. (Падает мертвым.)

Феи. Ланселот Озерный, Ланселот Озерный…

Королева. Артур, я должна умереть, чтобы Грааль вернулся. (Музыка.) Это легко. Я лягу рядом с нашим другом. (Ложится рядом с Ланселотом, складывает ему руки на груди. Принимает ту же позу.) Я вижу в глубине озера рыцаря, вода зыблет его черты. Сквозь отсветы и переливы кажется, будто он шевелится. Мое новое тело плавает на поверхности. Оно медленно погружается. И вот Ланселот как будто всплывает мне навстречу. Я углубляюсь в пронизанные светом воды. Тени сопровождают меня и не дают погружаться слишком быстро. Не надо жалеть меня. Если б вы знали, с какой нежностью вбирает меня это озеро! Я уже еле различаю вас… Он подымается… подымается… (Король рыдает.) Я вижу его все яснее. Его открытые глаза глядят на меня. Его руки шевелятся, приветствуя меня, как водоросли, окружающие его ложе. Закладывает уши, я глохну. Ноги мои опускаются на его ноги. Прощайте, дорогой Артур. Ланселот! Ланселот! Вот и я.

Феи. Ланселот Озерный, королева — твоя королева, женись на королеве, королева твоя, это твоя королева, Ланселот Озерный.

Занавески алькова закрываются.

Король (чары отпускают его). Свободен! (Кидается в альков.) Дети мои, милые, друг мой, жена моя, я освобожу вас, соединю вас, благословлю. (Выходит из алькова.) Поздно… Все кончено… (Оседает на пол.) Кончено. (В дверь стучат, король вскакивает.) Кто смеет?..

Дверь открывается. Входят Саграмур и Бландина.

Бланлина (подталкивая брата). Саграмур!

Вся сцена должна играться шумно, молодо, вокруг застывшего в неподвижности короля.

Король. Ты, Саграмур? Здесь?

Саграмур (обнимает отца). Отец, так вы ничего не знаете?

Бландина. Неслыханные новости, невероятные!

Саграмур. Я думал, Ланселот вас подготовил. А матушка где?

Бландина. Я проснулась, как встрепанная, ищу матушку — и натыкаюсь на Саграмура. Вообразите мое изумление!

Саграмур. Ланселот должен был явиться первым, все объяснить. Когда он не вернулся в охотничий павильон, я сказал Гавейну…

Король. Гавейну?

Бландина (смеется). Да ну тебя. Он плохо рассказывает. Заговаривается от радости. Да, отец, Гавейн! Настоящий Гавейн. Единственный.

Саграмур. Представляете, Гавейн был не Гавейн, а подручный чародея, принявший его облик. А настоящий, наш. Бландинин жених…

Бландина. … умирал с голоду в потайной темнице Черного Замка.

Саграмур. Черный Замок принадлежит чародею Мерлину. Вашему Мерлину. Хозяину Лже-Гавейна, который у вас под носом всех морочил и заставлял нас приписывать все его злые чары Граалю.

Бландина. Отец, отец… ну не права ли я была, не доверяя вашему министру! Он губил Британию, губил наш замок. пользовался Граалем, чтоб восстановить нас друг против друга.

Саграмур. Бедная матушка, то-то она посмеется, когда узнает, что была вторым воплощением приспешника чародея. Рыцарь Ланселот думал, она одержима дьяволом.

Бландина. Бедный отец! Вываливаем на него наперебой и впопыхах такую безумную историю.

Саграмур. Это еще не все! Мы путешествовали посредством колдовства, все благодаря говорящему цветку! А бедняга Гавейн умирает от стыда. Сейчас он старается обелить себя перед кучкой поселян, которые никак в толк не возьмут, о чем он говорит. Ну вы же его знаете, он не смеет показаться в замке.

Бландина и Саграмур покатываются со смеху.

Бланлина. Отец, вы не смеетесь. Вы что, сердитесь?

Саграмур. Почему вы не радуетесь с нами? Поиски откладываются, Гавейн жив-здоров, мошенников разоблачили, вы свободны, Галахад найдет Грааль. Матушка так обрадуется!

Бланлина. Вы плачете…

Король. Дети мои… Вы обрушиваете на меня новость за новостью, одна другой оглушительнее и причудливей. Признаюсь, следовало бы довести их до меня постепенно, и я расспросил бы вас о подробностях, если б у меня самого не было для вас новости, которая важнее всех ваших.

Бландина. Плохая новость?

Король. Слушайте оба. Ты — мой взрослый сын, а ты — моя взрослая дочь. У вас прошу я помощи. Я обращаюсь к моим единственным друзьям и требую, каким бы жестоким ни было потрясение, которое я вызову, беспрекословного сыновнего послушания.

Бланлина. Саграмур! (Прижимается к брату.)

Король. То, что я должен вам сообщить, от детей принято скрывать, и свет осудит мое поведение. Но я только что поставил себя вне людского суда. Я один перед лицом содеянного мною. Саграмур, Бландина, ваша мать и Ланселот любили друг друга. Их настоящая жизнь была друг с другом. Я ее у них украл, а сейчас я ее им вернул. Смотрите. (Подводит их к занавескам и открывает смертное ложе.)

Бландина (с криком падает на колени). О!

Саграмур. Мама! (Тоже падает на колени и утыкается лицом в руки матери.)

Король. Молитесь. Поймите. Простите. Я закрою вас, чтоб ничто вам не мешало. (Задергивает занавески.) Да будет этот день праздничным днем — такова моя воля. Я должен дать ответ за содеянное. Все должны поклониться смертному ложу новобрачных.

Король в исступлении резко распахивает дверь. Лже-Галахад, который подслушивал под дверью, головой вперед вваливается в комнату. Король отступает, оторопев.

Король. Рыцарь!

Лже-Галахад. Сир! Тьфу ты! Извиняюсь, засепился и чуть вас не сшиб.

Король. Что вы тут делали?

Лже-Галахад. Я, это… слушал… то есть…

Король. Вы подслушивали под дверью?

Лже-Галахад. Ну, не совсем так, не совсем. Вы же понимаете, дядюшка… (спохватывается) то есть сир… да что это со мной? (Таинственно.) Я слушал… в общем, я пытался осенить ситуасию, понять, не занято ли место.

Король. Место?

Лже-Галахад. Ну да, один вы или нет. И вот слышу ваш голос, а ведь это спальня королевы… ну, в общем, вы меня понимаете!

Король. Понимаю чем дальше, тем меньше.

Лже-Галахад. Рысарь Ланселот говорил так убедительно… Чего он мне только не наобещал! Короче, когда до меня дошло, что я втянут в заговор против вашей королевской особы и что королева тоже участвует в заговоре, было уже поздно.

Король. Рассудок мой колеблется. (Преклоняет колени на молитвенной скамеечке.) Господи, помоги нам. Господи, защити от беса. Дай остаться глухим к речам лукавых. Утверди меня в покаянии и чаянии правосудия. (Закрывает лицо руками.)

Лже-Галахад (кричит ему в спину). Да послушайте же меня, какого черта! Мне надо вам сообщить, что я вас обманул, и что я в этом винюсь, и что я был сообщником Ланселота, и что Ланселот пуще всего опасался преданности, пронисательности, прямодушия вашего министра Мерлина, и что все было для отвода глаз — сиденье, Грааль, поход, и что говорил и действовал я по указке Ланселота, и что я об этом сожалею, и что меня против воли втянули в заговор. (Замечает, что Артур не слушает.) Бог ты мой, похоже, он даже не слушает! Сэр Артур, вы меня слышите? Все равно что со статуей толковать. Ну и пожалуйста! Раз он затыкает уши, чего зря слюну тратить. (За кулисами — трубы Галахада. Лже-Галахад настораживается.) Трубы! Это уж вообще! Ну, своя рубашка ближе к телу. Спасайся, кто может! (Выскакивает за дверь. Слышен шум свалки. В приоткрытых дверях появляется Галахад, он смотрит назад.)

Король (встает в гневе). Кем бы вы ни были, что бы ни случилось, это превосходит всякую меру неприличия и непочтительности. Я не потерплю такого бесчинства. Подите вон!

Галахад. Артур, Артур.

Король. Подите вон! В этой комнате — двое мертвых, эта комната — спальня королевы. Я не потерплю больше…

Галахад. Вы меня выслушаете, Артур. Артур! Вы стали игрушкой колдовства и нелепейшей махинации. Я — не тот, кто вышел из этой комнаты. Я только что с ходу врезался в самого себя. Доспех об доспех — мне сперва показалось, что я налетел на зеркало. Ваш Мерлин по ходу своих козней превращал то в одного, то в другого из нас Джинифера, своего прислужника, весьма в этом искусного. Галахад, которого вы совершенно справедливо выгнали и с которым я столкнулся за дверью, — должно быть, последнее перевоплощение Джинифера, и я не думаю, что Мерлин рискнет впредь придавать ему облик своих жертв. Перевоплотив его в рыцаря Грааля, он преступил границы дозволенного.

Король. Грааль… Увы, чему же мне верить? Кого слушать? Грааль несет нам лишь беды, а вы сами… правда ли, что вы — не тот негодяй, который признавался мне в своем обмане и обвинял Ланселота?

Галахад. Я догадываюсь, какую комедию должен был разыграть мошенник. Нет, Артур. Я — Галахад. Сын Ланселота и Мелузины…

Король. Бедный мальчик!

Галахад. … посланный на поиски Грааля. Несмотря на тех, кто подрывает веру в него, Грааль существует, и то, чего он требует от нас, огромно, ужасно, сверхчеловечески трудно.

Король. Я убил Ланселота…

Галахад. Грааль простит вас, как я прощаю. Ланселот не мертв. Королева не мертва. Вы жили, окутанные мертвящими чарами. Ничего настоящего не могло быть вокруг вас. Теперь все — по-живому, все кровоточит. Ничто больше не обволакивает, не усыпляет, не облегчает жизнь. Начинается истина. Она сурова. При пробуждении она причинит вам боль.

Король. Я жил наваждениями.

Галахад. Их чарам трудно противостоять. С утратой юного обольстителя Бландина обретает жениха. Будьте справедливы. Грааль и феи делают свое дело. Они укрыли Бландину и Саграмура так, что те глухи ко всему, что происходит в этой комнате, и, возможно, феи займутся погребением, ибо они ненавидят могилу и, случается, берут работу могильщиков на себя.

Король. А я, рыцарь Галахад, — а со мной что будет?

Галахад. С вами? Вы устранитесь, вынесете наихудшее, вы заплатите. Надо платить, платить, платить. Жизнь умерла, да здравствует жизнь! Изгоните из Британии Мерлина и его слугу. Прикажите праздновать эти похороны, как свадьбу. Будьте сильным.

Король. Рыцарь… Увижу ли я Грааль?

Галахад. Это зависит от вас.

Король. Скажите, рыцарь, скажите… чтоб его увидеть… надо умереть?

Галахад. Это было бы слишком просто. Нет, Артур, надо жить. Тут-то и есть главное заблуждение мира.

Входят, толкаясь, Мерлин и Гавейн.

Гавейн. Сир! Я требую правосудия.

Король. Ну, ну…

Гавейн. Этот негодяй меня заточил, заковал, морил голодом, уронил в глазах всех, сделал посмешищем. Мое возмущение встречают лишь неудержимым смехом или гнусно-многозначительными взглядами. Я не смею показаться на глаза Бландине. Я сгораю от стыда. О! Сир… дядя… если вы любите Бландину, если уважаете меня, покарайте этого преступника и его слугу, и публично, умоляю вас.

Мерлин. Рыцарь Гавейн отказывается мне верить. Мне хотелось бы, сир, чтоб он услышал из ваших собственных уст, что он был здесь не так уж плохо представлен, и что если при дворе обретался его двойник, то двойник этот имел счастье не внушать отвращения Вашему Величеству.

Гавейн (с угрожающим жестом). Ах вы…

Король. Я не собираюсь принимать советы ни от тебя, племянник, ни от этого мошенника.

Гавейн. Он оскорбил королеву… он осмелился…

Король. Гавейн, честь королевы и моего дома, смею полагать, мое дело. Я прошу тебя прежде всего успокоиться. Все мы тут в этом нуждаемся. Этот человек покинет Британию вместе со своим слугой Джинифером. Я изгоняю его.

Мерлин отвешивает поклон.

Гавейн. Но…

Король. Ты что же, вернулся таким, что мне придется пожалеть о том Гавейне, на которого ты жалуешься?

Гавейн. Сир…

Король (Мерлину). Итак, освободите помещение.

Мерлин. Ваше Величество выказывает незаурядное мужество перед лицом действительности. Вот только касательно известного послания — единственным моим стремлением было несколько смягчить ее неприглядность.

Король. Я хочу, чтоб в Камелот вернулась жизнь.

Мерлин. Она хорошо начинается, сир. (Указывает на альков.)

Король. Лучше настоящая смерть, чем ложная жизнь.

Мерлин. Браво. Поистине возвышенно. Чары прекращаются. Мне остается пожелать Вашему Величеству, чтоб разочарование не оказалось слишком жестоким. (Отвешивает поклон. Обращаясь к Галахаду, неподвижно стоящему перед альковом.) Джинифер! (Молчание.) Джинифер, тебе говорю! Бесполезно продолжать комедию.

Галахад. Вы ошибаетесь, Мерлин. С вами сейчас говорит настоящий Галахад. Было время, вы смеялись над другими, а теперь время другим посмеяться над вами.

Мерлин(скрежеща зубами). Уступаю место.

Гавейн. Дядя, я провожу его. Прослежу, чтоб ваши приказания были исполнены.

Они выходят.

Король. Бедная моя обезьянка… так он был отродьем дьявола?

Галахад. Мир духов кишит такими канатными плясунами, которые приковывают ваш взгляд, пока хозяин шарит у вас по карманам… Смиритесь с этой жертвой.

Король. Но, рыцарь, вознаградит ли меня Грааль? Явит ли мне какие-нибудь знамения?

Галахад. С самого освобождения замка он не перестает их являть.

Король. Рыцарь, смогу ли я увидеть своими глазами хоть одно из этих знамений?

Галахад. Одно из них я вам сейчас укажу. Освободите ваших детей от зловещих чар, которые лишили их слуха и зрения. Вызовите их из алькова и, главное, когда они появятся, не выдайте своего изумления. Ибо изумление, возможно, исторгнет у вас крик.

Король. Что вы хотите сказать?

Галахад. Позовите их и судите сами.

Король. Бландина! Саграмур! Бландина! (Подходит к алькову.) Отзовитесь!

Голос Бландины. Отец.

Король. Выходите.

Галахад отводит его на авансцену, спиной к публике.

Галахад. Внимание.

Саграмур. Отец? (Раздвигает занавески и выходит первым. Он стал Ланселотом, а следующая за ним Бландина — королевой. С той единственной разницей, что одежда и прически остались прежними, это — актеры, игравшие Ланселота и королеву, которые заменили тех, что играли Саграмура и Бландину.)

Король (тихо Галахаду). Какое невероятное сходство! Возможно ли? Как это оно прежде не бросалось в глаза?

Галахад. Ложь за ложью уходит и тает.

Король. О Бландина! О Галахад!

Галахад. Умершие переселились в них.

Дети бросаются к ногам отца и целуют ему руки.

Король. Дети, я требую, чтобы вы осушили слезы. Сегодня праздник.

Входит Гавейн.

Гавейн. Уф! Ушли. Скатертью дорога!

Король. Гавейн! Твоя невеста… Ты ее еще не видел…

Бландина. Ты наконец-то счел себя достаточно чистым и приличным, чтоб со мной поздороваться?

Гавейн. О, Бландина, прости. Мне было так стыдно. Я не смел показаться тебе на глаза. (Вздрагивает.) До чего же разлука все преображает! Издали я бы принял тебя за королеву.

Бландина. Бедная матушка.

Гавейн (королю). Дядя, можете ли вы извинить меня за то, что я влетел к вам, как невежа, припадая к вашим стопам с криками и жалобами, вместо того, чтоб разделить вашу скорбь? Я только что узнал…

Король. Я настаиваю на том, что уже сказал твоим кузенам. Я не позволяю жалеть меня, устраивать здесь траур. Это приказ Бландина, Гавейн… вам, должно быть, есть о чем посекретничать.

Бландина и Гавейн отходят в нишу окна.

Галахад (королю). Хотите еще знак?.. Рана вашего сына — пусть он до нее дотронется.

Король. Саграмур, дотронься до раны.

Саграмур (открывает грудь). Возможно ли? Я исцелился, исцелился! С ума сойти! Чудо! Кожа гладкая, рана совсем закрылась! Она больше не кровоточит! (Бежит к сестре и Гавейну в оконную нишу.)

Бландина. К тебе вернулся румянец, глаза блестят. Смотри, Гавейн, какой славный рыцарь! Вылитый мессир Ланселот.

Король (Галахаду). И она тоже…

Галахад (тихо). Гавейн побывал далеко во тьме. Это свежий взгляд. Достаточно одного свежего взгляда, чтоб заставить всех увидеть то, что скрывает от нас привычка.

Король. Саграмура Гавейн видел вчера.

Галахад. Да, но именно здесь, в замке, приходит конец чарам и начинается действительность. Чудеса следуют за чудесами — во всяком случае, то, что люди зовут чудесами, иными словами, то, чего они прежде не видели. Грааль заявляет о себе.

Король. Может ли это быть, чтоб ваши поиски увенчались в Камелоте, чтоб дому моему выпала такая честь?

Галахад. Сэр король, поиски Грааля — иная история. Я должен найти Корбеник, но Грааль являет себя, где хочет. А замок теперь свободен от того, что не пускало его сюда.

Саграмур. Отец!

Бландина. Отец, отец, Галахад!

Гавейн. Сюда, все сюда!

Король. Что они там еще углядели?

Гавейн. Вон, на дороге… Мерлин удаляется; вокруг него скачет на одной ножке какой-то постреленок; позади них поля зеленеют на глазах, деревья одеваются листвой, трава растет, туман рассеивается и открывает синеву, облака, солнце!

Король. Жизнь…

Начиная с этой реплики, свет разгорается, и комнату озаряет солнце. Начинают петь птицы.

Галахад (таинственно). Он все ближе.

Король. Рыцарь, рыцарь… мне кажется… можно подумать… я не смею…

Галахад (отрывисто). Сейчас вы его увидите.

Все. Грааль! Грааль! Грааль! Я его вижу… видите? Это он! Вон он, вон!

Галахад. Артур, вы видите его?

Король (в экстазе). Вижу.

Галахад. Какой он формы?

Король (также). Никакой… невозможно описать словами…

Галахад. Бландина, вы видите его?

Бландина (в экстазе). Вижу.

Галахад. Какого он цвета?

Бландина. Всех цветов… невозможно описать… о!..

Галахад. Саграмур, Гавейн, вы его видите?

Гавейн и Саграмур (вместе). Вижу.

Галахад. Какой у него запах? Где он?

Гавейн. Он благоухает.

Саграмур. Он сияет… он нигде… он повсюду… он перемещается…

Галахад. Он в вас. Его сразу же видит тот, кто в согласии с собой. Вы все видите его, моя задача выполнена.

Король. Галахад, почему вы просите нас описать Грааль?.. Галахад, ведь это вы должны бы рассказать нам о нем.

Галахад. Я не могу его увидеть.

Король. Вы!

Галахад. Я никогда его не увижу. Я — тот, кто дает другим увидеть его.

Солнечный свет затопляет комнату; Галахад раздвигает занавески алькова.

Король. Альков! Кровать пуста!

Галахад. Это феи. Их рой проворен и хлопотлив. Смерть им ненавистна. Они вырабатывают незримость, как пчелы — мед. (Оборачивается к остальным.) Рыцари Круглого Стола, мне остается сказать вам «прощайте».

Король. Не уходите, останьтесь с нами.

Галахад. Мерлин перемешается быстро. Он не перестает вредить. Меня ждут в других местах. Я нигде не задерживаюсь. Я странствую в поисках великого приключения, вы это знаете, Артур. Надо платить, за все платить. Платить собой и своими делами.

Король. Король всех рыцарей, наша любовь повсюду будет с вами.

Галахад. Я всего лишь поэт. Не рыцарь, не король.

Саграмур (опускается на одно колено перед Галахадом и целует край его туники). Поэт!

Галахад. Как вы, Саграмур.

Саграмур. Увы, я в это верил. Гибельное сиденье доказало мне, что нечего заноситься.

Галахад. Напротив, считайте, что вам повезло. Быть может, вам еще случится пожалеть о кровавом пятне. Всякое пятно — это точка соприкосновения с землей. Мои доспехи незапятнаны — и я ни с кем не могу соприкоснуться.

Саграмур. Если вам и нужно уходить, задержитесь немного. Мы вас любим.

Галахад. Меня отнимают у всех, кого я люблю.

И вот его уже нет, дверь за ним закрылась. Дети хотят кинуться вдогонку, король их удерживает.

Король. Отпустите его.

Птичье пение становится громче.

Бландина. Птицы! Я думала, никогда их больше не услышу. Послушайте, как заливаются.

Король. С ума сойти. Это так вот и было раньше?

Гавейн. Я прекрасно помню птиц до моего заточения. Они пели эти же самые песни и поднимали такой же шум.

Бланлина. Солнечный свет слепит мне глаза.

Гавейн. Мы привыкли к полумраку и беззвучию. Грааль восстановил порядок. Воздадим ему хвалу.

Король. В мои годы трудно воскресать. Бедные мои глаза! Бедные мои уши! (Обнимает сына и дочь.)

Бландина. А кстати, Саграмур, что я вспомнила: ты ведь понимаешь язык птиц. Не можешь ли перевести нам, что они говорят? Почему бы им не добавить свое слово к этой истории?

Саграмур. Я так давно не упражнялся. Мне бы надо заново освоить…

Все. Ну попробуй, Саграмур… Нет, ты попробуй, попробуй…

Саграмур. Погодите… (Закрывает глаза, прислушивается, склонив голову набок; птичий гомон усиливается.) Они говорят…

Король. Что говорят?

Саграмур. Они говорят: Плати, плати, плати, плати, плати, плати. Надо платить, платить, платить. Плати, плати, плати, плати, плати. Надо платить, платить, платить. Плати, плати, плати…

Занавес

Двуглавый Орел

Перевод С. Бунтмана

Она ни на что не могла рассчитывать, даже на случай. Ибо есть жизни, в которых нет места случаю.

О. де. Бальзак

Предисловие

Мы знаем, как странно умер Людвиг II Баварский и сколько было всего написано в попытках разгадать тайну его смерти. Перечитывая некоторые из этих текстов, я подумал, что было бы интересно и своевременно затеять некую большую театральную игру, придумав историческое происшествие того же порядка и написав пьесу, проливающую свет на его тайну.

Чтение книг о смерти короля снова погрузило меня в атмосферу этой семьи, члены которой, неспособные создавать шедевры, сами стремились стать таковыми, даже если это оканчивалось для них, как и положено, всеми возможными бедами.

Мне нужно было придумать историю, место действия, главных и второстепенных героев, способных ввести публику в заблуждение и польстить ее пристрастию к узнаванию, которое она предпочитает познанию, ибо это требует меньших усилий.

Прекрасное исследование Реми де Гурмона в «Литературных портретах» подарило мне образ моей королевы. Она должна была быть до наивности гордой, грациозной, порывистой, смелой, элегантной и чуткой к зову судьбы, подобно императрице Елизавете Австрийской. Я даже взял целиком две или три фразы, которые ей приписывают.

Подлинное несчастье этих коронованных особ, чьи достоинства намного выше уготованной им роли, состоит в том, что они скорее идеи, чем живые существа. И зачастую они погибали, повстречавшись с другою идеей. И тогда я подумал, что выведу на сцену две идеи, столкну их друг с дружкой и поставлю в такие обстоятельства, в которых они принуждены будут материализоваться. Королева — анархистка по духу и царственный по духу анархист… Если преступление не совершается сразу, если они говорят между собой, если речь уже не идет об ударе ножом в спину у пристани на Женевском озере, наша королева не замедлит превратиться в женщину, а наш анархист — снова стать мужчиной. Каждый из них предает свое дело — для дела, что станет их общим. Они объединяются в созвездие или, скорее, во вспыхнувший на мгновение и тут же исчезнувший метеор.

Вот уже некоторое время меня волнует вопрос: чем вызван определенный упадок драмы, почему активный театр сдает свои позиции театру словесному и режиссерскому? По-моему виноват в этом кинематограф, потому что, с одной стороны, он приучил публику видеть героев в исполнении молодых актеров, а с другой — выработал у актеров привычку говорить тихо и как можно меньше двигаться. Это привело к тому, что поколебались самые основы театральной условности, исчезли «Священные чудовища», чьи ухватки, модуляции голоса, маски престарелых хищников, мощные грудные клетки, рукотворные легенды как раз и придавали искусству необходимый объем, когда актер возвышался над залом, отдаленный от публики подмостками и всепожирающими огнями рампы. Старики-Оресты и старухи-Гермионы, увы, вышли из моды, и, лишившись кариатид, рухнули с ними великие роли. Им на смену пришли, даже порой не отдавая себе в этом отчета, слова во имя слов и режиссура. Слова и режиссура приобрели такое значение, о котором ни Сара Бернар, ни де Макс, ни Режан, ни Муне-Сюлли, ни Люсьен Гитри даже и не догадывались. И это на тех самых подмостках, по которым ходили наши патриархи, где режиссура осуществлялась сама собой, а декорации никогда не заслоняли собою актера.

Поэтому я был в таком восторге от «Ричарда III» в театре «Олд Вик», где все, начиная от походки дам, кончая тем, как Лоуренс Оливье приволакивает ногу и откидывает назад волосы, — сплошные находки; где старые полотна похожи на старые полотна, костюмы — на старые костюмы, актеры — на старых добрых актеров, тогда как каждая деталь придумана для того, чтобы выявить гений комедианта, от начала до конца сохраняющего объемность роли, не упрощая при этом игры своих товарищей.

Появление комедианта-трагика — великое новшество театра наших дней. Укрупнив до предела черты комедии, но не становясь нелепым, он возвращает нам великолепные ужимки, которых нас лишил экран. Г-н Жан Маре дал тому первый пример в «Ужасных родителях», когда решил играть вопреки «вкусу», короче говоря, жить, кричать, плакать и двигаться так, как по его мнению это делали его знаменитые предшественники.

Другой пример подобных устремлений был дан в «Британнике», где он же стал незабываемым Нероном.

Без Эдвиж Фейер, достойной самых великих ролей, без Маре, доказавшего свою состоятельность, я никогда бы не решился возвести эту махину, столь изнурительную для нынешних актеров.

P.S. Хочу добавить, что великая роль не имеет ничего общего с пьесой. Одним из чудодейственных качеств Расина было умение писать пьесы и великие роли одновременно. Г-жи Сара Бернар и Режан, г-да де Макс и Муне-Сюлли прославились во множестве средних пьес, когда великие роли служили только предлогом для того, чтобы оттенить их актерский гений. Свести воедино две силы: человечную пьесу и великую роль — не в этом ли путь к спасению театра и возвращению ему действенности?

Опасная затея. Ведь очевидно, что настоящая публика избегает слишком интеллектуального театра. Но и самая высокая элита, отвыкая от мощного действия, убаюканная разговорами, может очень плохо воспринять шумное пробуждение театра, перепутав его с мелодрамой.

Ну и что с того? Так нужно.

Подчеркну, что несколько «геральдическая» психология действующих лиц в той же степени относится к собственно психологии, в какой фантастические фигуры зверей (Лев, несущий хоругвь, Единорог, смотрящийся в зеркало) похожи на реально существующих животных.

Трагедия Кранца навсегда останется загадкой. Как убийца проник в покои королевы? С помощью каких угроз он пробыл у нее три дня?

Заколотую в спину королеву нашли в библиотеке, на верхней площадке лестницы. Она была одета в амазонку и шла к окну, чтобы приветствовать своих солдат. При этом в первый раз лицо ее было открыто.

Убийца лежал у подножия лестницы, испепеленный ядом. Описать эту трагедию можно по-разному: исторически, научно, поэтически, страстно, тенденциозно — и каждое из этих описаний будет правдоподобно.

Действующие лица

Королева, 30 лет

Эдит фон Берг, 23 года

Станислав, прозванный «Азраилом», 25 лет

Феликс фон Вилленштейн, 36 лет

Граф Фён, 45 лет

Тони, глухонемой негр, слуга королевы

Акт I

Декорация представляет одну из спальных комнат королевы в замке Кранц. Ибо королева часто меняет замки и каждый вечер — комнаты: никогда не ложится спать в одном и том же месте. Случается, что некоторое время спустя она возвращается в покинутую комнату. Я только хотел сказать, что она никогда не спит в одних и тех же покоях две ночи кряду.

Эта спальня довольно просторна. Середину ее занимает кровать с балдахином. Справа наискосок — высокое открытое окно, выходящее в парк. Через него смутно виднеются верхушки деревьев. Слева наискосок — огромный портрет короля и горящий камин. Его пламя заставляет предметы отбрасывать причудливые тени. Сейчас ночь. Грозовая ночь: сверкают молнии, но грома не слышно. Канделябры. Горят свечи — другого света королева не выносит. На первом плане, недалеко от камина стоит небольшой стол, покрытый скатертью — единственное белое пятно среди пляшущих теней, полумрака, отблесков огня и вспышек молний. На столе — легкий ужин: бутылка вина в ведерке со льдом, козий сыр, мед, фрукты и крестьянские пироги, скрученные вензелями. На столе же — серебряный канделябр, свет его падает только на скатерть. Два прибора — один напротив другого — и два пустых кресла. Маленькая потайная дверь, замаскированная портретом короля, выходит в коридор, по которому королева обычно проникает в свои покои. На первом плане справа — двустворчатая дверь. При открытии занавеса Эдит фон Берг, чтица королевы, собирается поставить на стол канделябр. Феликс, герцог Вилленштейн, подкладывает полено в огонь. На Эдит вечернее платье, в руке ее канделябр. Феликс в придворном мундире.

Сцена 1

Эдит. Феликс, вы очень неловки.

Феликс (стоит вполоборота, в руке у него полено). Спасибо.

Эдит. Итак, вы даже неспособны положить как следует полено в камин?

Феликс. Я не решался положить его в огонь, потому что не был уверен, что камин стоило разжигать. Гроза идет. Очень душно.

Эдит. Ваше мнение никого не интересует. Оставьте его при себе и бросьте полено в огонь. Королева любит смотреть на огонь. Она любит огонь и открытые окна.

Феликс. На ее месте я приказал бы закрыть окна и не велел бы разжигать огня. Сквозь открытые окна горящий камин привлекает мошкару и летучих мышей.

Эдит. Королева любит мошкару и летучих мышей. А вы любите королеву, Феликс?

Феликс (роняет полено и выпрямляется). Что?

Эдит. Что с вами? Я спросила, любите ли вы королеву и любите ли вы ей подчиняться, или же вы предпочитаете следовать вашим собственным вкусам и еще ей их навязывать?

Феликс. Стоит вам открыть рот, как вы произносите нечто для меня неприятное.

Эдит. Вы сами в этом виноваты, мой дорогой Феликс.

Феликс. Скажите тогда, что я должен делать, чтобы вам понравиться?

Эдит. Ничего.

Феликс. Нет, скажите. Очень любопытно было бы знать.

Эдит. Исполнять свои обязанности.

Феликс. Ах, вот оно как! Что же, я совершил ошибку?

Эдит. Вы совершаете ошибку за ошибкой, и ваша неловкость переходит всякие границы. Вы даже не понимаете, что делаете. Всякий раз вы будто заново открываете для себя придворный этикет и церемониал.

Феликс. Ее Величество охотно пренебрегает этикетом и церемониалом.

Эдит. Именно поэтому ее свекровь эрцгерцогиня обязала меня следить за повсеместным и неуклонным их соблюдением.

Феликс. Вы служите королеве волею эрцгерцогини. Я служу королеве волею короля.

Эдит. Король умер, любезный мой Феликс, а эрцгерцогиня жива. И вам не следует этого забывать. (Пауза. Кивает.) Кресла.

Феликс. Что, кресла? (Эдит пожимает плечами.) Ах! Ну конечно!.. (Отодвигает каждое из кресел чуть дальше от стола.)

Эдит. Канделябр…

Феликс. Какой канделябр?

Эдит. Должна ли я вам напоминать, что только герцог может притронуться к столу королевы, если королева ужинает в своей спальне. Вы изволили поставить один канделябр. Где другой?

Феликс (ищет повсюду взглядом). Как же я глуп!

Эдит. Вы сами это сказали… Феликс!

Феликс (устремляется к ней). О Господи! (берет у нее из рук канделябр и ставит на стол.) Эдит, вы мне показались такой прекрасной с канделябром в руке, и я совершенно забыл, что должен был давно у вас его забрать.

Эдит (с нарастающей иронией в голосе). Вам показалось, что я прекрасна с канделябром в руке?

Феликс. Вы были прекрасны. (Пауза. Отдаленный гром.) Я не люблю грозу.

Эдит. Королева будет довольна. Она обожает грозу и все время смеется надо мной, потому что я грозу ненавижу не меньше вашего. Помните, год назад, как раз накануне нашего отъезда в Обервальд, здесь тоже была гроза. Королева не отходила от окна. При каждой вспышке молнии я умоляла ее отойти в глубь комнаты. Она смеялась и кричала: «Еще одна, Эдит, еще одна!» Чего мне только стоило не дать ей убежать в сад, под ливень, где молнии с корнем вырывали деревья. Сегодня утром она сказала: «Мне повезло, Эдит. В первую же ночь в Кранце у меня будет гроза».

Феликс. Ей нравится все, что неистово, все, что жестоко.

Эдит. Зарубите себе это на носу, мой милый герцог.

Феликс. Но ваша жестокость ей не нравится, Эдит.

Эдит. Она сама мне это говорит, но если бы я была мягкой и податливой, она ни минуты бы меня подле себя не продержала.

Феликс. И это означает, что поскольку я, по вашему мнению, мягкий и податливый, она с трудом выносит мое присутствие.

Эдит. Для Ее Величества вы не более чем часть меблировки, неодушевленный предмет, дорогой мой Феликс. Очень важно, чтобы вы смирились с этой ролью.

Феликс. Я был другом короля.

Эдит. Без сомнения, это единственная причина ее снисходительного к вам отношения.

Феликс. В карете, во время путешествия, она четырежды обратилась ко мне.

Эдит. Из вежливости. Быть вежливой в путешествии для нее так же необходимо, как надеть теплые перчатки. Она говорила с вами о горах, о снеге, о лошадях. Заговаривая с кем-нибудь, она обращает к собеседнику только ту часть своего «я», в которой может найти нечто с ним общее. Не ищите здесь повода для смехотворной экзальтации.

Феликс (после паузы и раската грома). Но… да простит меня Господь, Эдит… Может быть, вы ревнуете?

Эдит (заливаясь безумным смехом). Ревную? Я? Кого, к кому? К чему? Надо же! Ревную! Я требую, чтобы вы сейчас же объяснили мне смысл этой оскорбительной догадки. Я не решаюсь — вы слышите — не решаюсь понять ее.

Феликс. Спокойно, Эдит, спокойно. Во-первых, это вы меня беспрестанно оскорбляете. Вы, а не я. Затем, если вы хотите знать правду, мне кажется, я понял, что моя нервозность при виде этого пустого места (указывает на одно из кресел) очень вас раздражает, и вы теряете над собой контроль.

Эдит. Это просто по-ра-зи-тель-но! Итак, я не ошиблась. Знаете ли вы, господин фон Вилленштейн, что за памятную дату мы сегодня отмечаем? Десять лет назад, день в день, ваш повелитель король Фридрих был убит почти тотчас же после своего бракосочетания. Вы были свидетелем этого злодеяния. Куда же направлялись король, королева и их свита? Именно туда, где мы с вами сейчас находимся. У вас короткая память. И вы плохо знаете свою королеву. В эту грозовую ночь, в комнате, которая должна была стать их брачным покоем, Ее Величество будет ужинать с тенью короля. Вот кто тот таинственный гость, к которому вы позволяете себе ревновать. Вот вы какой человек: позволяете себе любить королеву, как мужчина женщину, да еще ревнуете ее к тени короля.

Феликс. Вы с ума сошли!

Эдит. Забавно это слышать от вас. Нет, я с ума не сошла. Я с ума сходила. Имела глупость сходить по вас с ума.

Феликс (пытается ее успокоить). Эдит!..

Эдит. Оставьте меня в покое. Королева одевается и не может нас услышать. Дайте уж мне договорить.

Феликс. Эрцгерцогиня была против нашей женитьбы.

Эдит. У эрцгерцогини орлиная зоркость. Она вас поняла раньше, чем я. И если вы хотите знать, почему я к вам переменилась, так это она мне открыла глаза. «Этот молодой повеса не любит вас, моя милочка. Посмотрите на него повнимательнее. Он хочет любым способом приблизиться к королеве». Удар был жесток. Первое время я хотела думать, что эрцгерцогиня просто боится, как бы одна из ее фрейлин не подпала под влияние одного из друзей короля, из тех, по чьей вине, как она полагала, король женился на принцессе, которую она никогда не любила. Я пыталась быть глухой и слепой. Но я все видела и все слышала.

Феликс. И что же вы увидели? Что же вы услышали?

Эдит. Я увидела, какими глазами вы смотрите на королеву. Я увидела, как вы краснеете, будто юная дева, стоит только ей к вам обратиться. Что же до меня, то вы даже не пытались больше мне лгать. Не прошло и недели, как вы перестали ломать комедию, вы начали обращаться со мной как с соперницей, как с человеком, чья проницательность становится между королевой и вами. Осмельтесь только мне возразить.

Феликс. Зачем мне нужно было ваше посредничество, ведь, если я не ошибаюсь, я в той же мере приближен к королеве, что и вы.

Эдит. В той же мере! Я чтица королевы и ее единственная наперсница! Не путайте мое положение с положением слуги в доме Ее Величества.

Феликс. Все мы слуги в доме Ее Величества.

Эдит. Королева не любит вас, Феликс. Смиритесь с этим. Она вас не любит, и я вас больше не люблю.

Феликс. Откровенность за откровенность. Должен вам признаться, что мне не нравится ваша роль платной осведомительницы эрцгерцогини.

Эдит. Да как вы смеете!

Феликс. Раз уж мы завели этот разговор, доведем его до конца. Я любил вас, Эдит, и может быть я вас еще люблю. Вы утверждаете, что я вас не люблю, потому что люблю королеву. Возможно. Но бросить тень на королеву это чувство не может. На вас тоже. Моя любовь к королеве — поклонение божеству. А божество вне досягаемости, я мечтал о том, как мы оба будем ее любить. Это невозможно, потому что вы женщина, а королева — нет. Поскольку вы не хотите меня понимать, поскольку эрцгерцогиня не дозволяет вам стать спутницей моей жизни, в моей жизни не будет спутницы. Мне хватит и того, что я буду служить вместе с вами, и счастье свое я буду искать в случайно пойманной улыбке королевы.

Эдит. Вы забываете, что с тех пор как умер король, она только мне показывает свое лицо.

Феликс. Ни вуаль, ни веер не могут помешать ее лицу пронзить мое сердце.

Эдит. Однажды я у вас спросила, сможете ли вы меня любить в сиянии королевы — ведь я предвидела ваше безумие. И вы же сами мне объяснили, что невозможно любить женщину, которая прячет лицо, — любить призрак.

Феликс (очень тихо, подойдя вплотную к Эдит). Я видел ее лицо.

Эдит. Что?

Феликс. Я видел ее лицо.

Эдит. Где?.. Как?..

Феликс. Это было в Вольмаре. Я шел галереей Ахилла. Вдруг хлопнула дверь — только королева может себе позволить так хлопать дверями. Я притаился за подножием статуи. Сквозь ноги Ахилла, как через огромную лиру, я видел пустоту галереи, уходящую вдаль. Тут появилась королева, ее фигура вырастала на глазах. Она шла прямо на меня, Эдит, одинокая, одна на всем белом свете. Я — как охотник, целящийся в дичь, а та и знать не может, что рядом человек. Королева шла, без веера и без вуали, в длинном черном платье, с высоко поднятой головой, маленькой, будто отъятой от тела, как будто это разъяренная веселая толпа несет на пиках головы аристократов. Я видел, королева страждет. От боли. Ее руки будто силятся сомкнуть уста открытой раны, которые зовут на помощь. Так, с силой прижимая руки к груди, она и шла, покачиваясь. Все ближе. Смотрела прямо на мой тайник. Остановилась. Целое невыносимо долгое мгновение стояла недвижно. Быть может, она хотела устремиться навстречу воспоминаниям о Фридрихе, но не решалась? И вдруг она, такая храбрая обычно, пошатнулась, но, опершись на раму одного из зеркал, выпрямилась снова и, все еще не зная, что предпринять, повернулась и походкою лунатика направилась к дверям, в которые она вошла мгновение назад. Клянусь вам, Эдит, я видел то, что видеть запрещается, сквозь мраморную лиру я видел то, на что нельзя смотреть, не рискуя умереть на месте от любви. Или от стыда. Преступное сердце билось так сильно, что я боялся, вдруг она услышит, обернется, обнаружит меня и, вскрикнув, упадет замертво. Но нет. Во все глаза я смотрел на нее, а она удалялась от подножия статуи. Представьте себе горбатого жокея, который уводит после скачки охромевшего чистокровного скакуна. Представьте себе силуэт несчастной женщины, увлекаемой водами золотого зеркального потока. Дверь хлопнула. И это был конец. Я видел лицо королевы, Эдит. Я видел королеву. Ни вы, ни кто-либо другой ее не видели.

Долгая пауза. Слабый раскат грома.

Эдит (сквозь зубы). Горбатый жокей, хромая лошадь! Да походка королевы славится на весь мир.

Феликс. Она страдала, мучительно страдала, Эдит. Этого зрелища я никогда не забуду. Она шла, ощетинившись кинжалами, будто испанская дева. Лицо ее было настолько прекрасно, что становилось страшно.

Эдит. Да, конечно… Это серьезнее, чем я предполагала.

Феликс. Если бы я кого-нибудь убил или ограбил, мне было бы легче признаться.

Эдит. Что ж, у нас хотя бы будет общая тайна.

Феликс. Если королева узнает, я убью себя.

Эдит. Это она вас убьет. Она на это способна. Она первоклассный стрелок.

В комнате раздается протяжный звонок.

Феликс. Королева!

Эдит. Вы уйдете перед последним звонком. Я должна быть одна при появлении Ее Величества. Уходите скорее.

Феликс(тихо, собираясь уйти). Я видел королеву, Эдит. Она покойница.

Эдит (топает ногой). Выйдете вы или нет?

Открывает дверь справа выпускает Феликса и закрывает.

Сцена 2

Эдит подходит к окну. Гром гремит все сильнее, вспышка молнии очерчивает во тьме парка силуэты верхушек деревьев. Листья начинают трепетать от дождя. Эдит с опаской отстраняется. Последний звонок. Она идет к столу. Проверяет приборы, кресла, бросает взгляд на камин. Портрет поворачивается вокруг оси. Появляется королева. Она прикрывает лицо черным кружевным веером. На ней полное придворное одеяние, ордена, перчатки, драгоценности. Хлопает за собой дверью, вход королевы сопровождается вспышкой молнии и порывом ветра, резко колеблющим пламя свечей. Эдит делает реверанс.

Королева. Вы одна?

Эдит. Да, Ваше Величество. Герцог Вилленштейн ушел после первого звонка.

Королева. Хорошо. (Захлопывает веер и бросает его на кровать.) Что за жалкое пламя. (Наклоняется к камину.) Узнаю Феликса. Он, конечно, засмотрелся на вас и кое-как побросал поленья в огонь. Неужели кроме меня здесь некому разжечь камин? (Поправляет ногой одно из поленьев.)

Эдит (хочет к ней броситься). Ваше Величество!..

Королева. Девочка моя, да как же с вами скучно! Я сожгу туфлю, подол загорится. Вы это хотели сказать? Я всегда знаю заранее, что вы мне скажете.(Гроза все усиливается.) Прекрасная гроза.

Эдит. Ваше Величество желает, чтобы я закрыла ставни?

Королева. И этой фразы я от вас ждала. (Подходит к окну.) Ставни! Закрыть окна, законопатить щели, шторы задернуть, спрятаться за шкаф. Лишить себя такого зрелища. Деревья стоя спят и дышат беспокойством. Они боятся грозы, будто стадо овец. Эта погода для меня, Эдит, и ни для кого больше. Я тоже молнии мечу, как небо. Хорошо бы сесть на лошадь да промчаться по горам. Мой конь бы испугался, а я бы только посмеялась над его страхами.

Эдит. Дай Бог Вашему Величеству избежать молнии.

Королева. У молнии свои капризы — у меня свои. Пусть, пусть она войдет, Эдит. Я возьму хлыст и выгоню ее из спальни.

Эдит. Молния расщепляет деревья.

Королева. Ну уж мое родословное древо ей не захочется валить. Оно слишком ветхое. Само сломается. Без посторонней помощи. Сегодня с самого утра все старые кривые ветви предчувствовали грозу. Мне на радость. Король велел построить Кранц до нашего знакомства. Он тоже любил грозу и потому избрал этот перекресток, где небо так и ярится, паля из всех орудий. (Очень сильный удар грома. Эдит крестится.) Вам страшно?

Эдит. Мне нисколько не стыдно признаться Вашему Величеству, что я боюсь.

Королева. Боитесь? Умереть?

Эдит. Мне страшно. Просто страшно. Беспричинный страх.

Королева. Забавно. Я никогда ничего не боялась, кроме покоя. (Идет к столу.) Всё на месте?

Эдит. Всё. Я следила за герцогом.

Королева. Называйте его Феликсом. До чего же вы меня раздражаете, когда говорите «герцог».

Эдит. Я соблюдаю этикет.

Королева. Знаете, почему я так люблю грозу? Я люблю грозу, потому что она рвет в клочья все возможные правила и своим неистовым беспорядком нарушает древний этикет деревьев и животных. Моя свекровь эрцгерцогиня — этикет. Я же — гроза. Понятно, почему она меня боится, почему она со мной борется, следит за мной издалека. Вы ей, конечно, напишете, что я сегодня ужинала с королем.

Эдит. О, Ваше Величество!..

Королева. Надо написать. Она воскликнет: «Бедняжка сошла с ума!» А ведь я сочиняю этикет. Она должна быть довольна. Можете идти спать, Эдит. Забирайтесь под одеяло, помолитесь и постарайтесь уснуть. Вы, наверное, устали с дороги. Если мне что-нибудь понадобится, я позвоню Тони. Он тоже боится грозы. Он рано спать не ляжет.

Эдит. Эрцгерцогиня накажет меня, если узнает, что королева осталась в одиночестве.

Королева. Кому вы подчиняетесь, Эдит, эрцгерцогине или мне? Приказываю вам оставить меня одну и ложиться спать.

Эдит (сделав глубокий реверанс). Боюсь, что во втором пункте приказа, я не смогу подчиниться воле Вашего Величества. Заснуть я не смогу. Я буду готова оказать любую услугу Вашему Величеству, если мое присутствие покажется ему необходимым.

Королева. Мы договорились, не так ли? Этикет позволяет вам входить в мою спальню в любое время дня и ночи. Но мой этикет, мой (голосом выделяет это слово), мой собственный этикет требует, чтобы этой ночью никто не входил в мою спальню, даже если молния попадет в замок. Такова наша воля. (Смеется.) Воля, воля! Последнее прибежище царей. Последний шанс. Это в каком-то смысле их свобода воли. Доброй ночи, фрейлейн фон Берг. (Смеется.) Я пошутила. Спокойной ночи, милая моя Эдит. Меня разденут камеристки. Они не спят, а только дремлют. Идите, ложитесь спать или спрячьтесь под стол, или поиграйте в шахматы. Вы свободны. (Машет ей рукой. Эдит трижды приседает, пятится и выходит в дверь справа.)

Сцена 3

Оставшись одна, королева некоторое время стоит неподвижно против дверей. Прислушивается. Подходит к окну и вдыхает аромат грозового парка и дождя. Раскат грома и яркая вспышка молнии. Королева идет к столу, проверяет, ровно ли горят свечи и все ли устроено так, как она хотела. Берет кочергу и ворошит угли в камине Останавливается перед портретом короля. Королю на портрете двадцать лет, он изображен в костюме горца. Королева протягивает руку к портрету.

Королева. Фридрих!.. Пойдемте, мой милый. (Делает вид, что под руку ведет короля к столу. Вся эта сцена будет сыграна так, как если бы король действительно находился в комнате.) Мы заслужили минуту покоя. Мы одни, и гроза для того и бушует, чтобы ничто в мире нас не потревожило. Небо гремит, огонь пылает, а на столе деревенский ужин, какой нам всегда подавали, когда мы охотились на горную серну.

Выпьем, мой ангел. (Вынимает бутылку из ведерка со льдом и наполняет бокалы.) Чокнемся. (Легонько чокается своим бокалом с тем, что предназначен для короля.) Настоящее вино, для настоящих горцев. Вот мы и отвлечемся от всех этих жутких церемоний. Фридрих, ну и гримасу вы там состроили. — Что? — А, венец. Не для вас венец, не для вас; милый вы мой, несчастный: бедняга архиепископ чудом каким-то водрузил его вам на голову. Чуть не свалился. А вы чуть не рассмеялись. А эрцгерцогиня все приговаривала, каждые пять минут: «Держитесь прямее». Я и держалась прямо. Как во сне прошла сквозь толпу, сквозь крики, хлопушки и дождь из цветов. Да, ни секунды без испытания, бесконечный апофеоз

А вечером мы сели с вами в почтовую карету, и наконец мы здесь. Садимся ужинать. Мы больше не король и королева — мы любящая пара. Даже не верится. В карете я все время повторяла: «Нет, это невозможно. Мы никогда не будем одни». (Гроза бушует.) Ну а теперь, Фридрих, поскольку вы спокойно пьете и едите, смеетесь, поскольку с нами нет эрцгерцогини и она не может мне этого запретить, я погадаю вам на картах. Когда мы ездили на охоту, иногда мы тайком заходили к цыганкам. Ты помнишь?.. Я тогда и научилась… Ты уводил меня на чердак дворца, чтобы никто нам не смог помешать… (Встает из-за стола и идет за колодой карт, которая лежит на камине. Берет колоду, тасует.) Сними. (Кладет колоду на стол и делает так, будто это король снял. Потом садится и раскладывает карты веером.) Полная колода. (Пробиваясь сквозь шум грозы, вдали раздается выстрел, за ним другой, третий. Королева поднимает голову и замирает.) Надо же, и тут хлопушки. Здесь, в Кранце. Стреляют, Фридрих, стреляют. Ну что у нас тут? (Раскладывает веером всю колоду.) Конечно, все одно и то же. Можно тасовать и перетасовывать, карты упрямо говорят одно и то же. Упрямо. У меня — черный веер, и я им закрываю лицо. У судьбы — черно-красный, и она им лицо свое открывает. И выражение того лица не меняется. Смотри, Фридрих. Ты, я, предатели, деньга, хлопоты, смерть. Гадаем мы в деревне, гадаем мы на чердаке или в Кранце, карты говорят нам только то, что мы и так знаем. (Пересчитывает пальцем.) Один, два, три, четыре, пять — дама. Один, два, три, четыре, пять — король. Один, два, три, четыре, пять… (Снова раздаются выстрелы.) Послушай Фридрих… (Вновь принимается считать.) Один, два, три, четыре, пять… Злая женщина… ты ее узнаешь?.. Один, два, три, четыре, пять… брюнетка, молодая — Эдит фон Берг — один, два, три, четыре, пять — денежные хлопоты. (Смеется.) Это все твой разорительный театр да мои ненавистные замки. Один, два, три, четыре, пять — злой человек. Привет вам, граф Фён, вы всегда тут как тут. Один, два, три, четыре, пять — смерть. Один, два, три, четыре, пять. (Стрельбы приближаются. Королева замирает, подняв указательный палец. Смотрит в окно. Снова начинает считать.) Один, два, три, четыре, пять. А вот и юноша блондин, который нас когда-то так заинтриговал. Кто это, Фридрих? Хотела бы я знать… Один, два, три, четы ре, пять…

Сверкает молния и раздается мощный раскат грома. Яркая вспышка. Внезапно над парапетом балкона возникает тень человека, который переваливается через перила, падает, встает и появляется в проеме балконных дверей. Это молодой человек, точная копия короля, каким тот изображен на портрете, на нем одежда горца, он весь промок, и вид у него загнанный. Правое колено испачкано кровью.

Сцена 4

Королева (испускает страшный вопль). Фридрих! (Резко встает и замирает позади стола. Молодой человек все так же неподвижно стоит посреди комнаты.) Фридрих!.. (Отталкивает стол и сметает с него карты. В то мгновение, когда она устремляется к видению, молодой человек падает во весь рост. Слышны выстрелы и крики. Королева уже вышла из-за стола. Без колебаний она устремляется к потерявшему сознание юноше, оборачивается, хватает салфетку, окунает в ведерко со льдом, становится на колени перед молодым человеком, хлещет его по лицу мокрой салфеткой. Приподнимает. Он открывает глаза и осматривается, всю последующую сцену королева покажет нам решимость и спортивную ловкость, неожиданные при ее хрупком сложении.) Быстро. Сделайте над собой усилие. Поднимайтесь. (Пытается его приподнять.) Вы слышите меня? Поднимайтесь. Вставайте немедленно. (Молодой человек пытается подняться, пошатывается и встает на колени. В этот момент раздается звонок.) Вы у меня встанете. (Берет его под мышки и поднимает. Молодой человек стоит, пошатываясь, будто пьяный. Королева дергает его за волосы. Он делает шаг. Королева говорит тихо, увлекая его к балдахину.) Поймите меня. У вас есть одна секунда, чтобы спрятаться. Сюда идут. (Второй звонок.) Давайте, давайте. (Толкает его под балдахин.) И не шевелитесь. (Стук в дверь справа.) Если вы пошевельнетесь, если вы свалитесь с кровати, вы погибли. Вы и так все тут кровью испачкали. (Срывает меховое покрывало и бросает на ковер. Громко.) Кто там? Это вы, Эдит?

Голос Эдит (из-за дверей). Ваше Величество!

Королева. Ну, входите.

Входит Эдит и закрывает за собой дверь. Она бледна и очень взволнована. С трудом открывает рот.

Королева. Что с вами? Я отдаю вам приказания, а вы их не исполняете. Объяснитесь. Вы больны?

Сцена 5

Эдит. Это было так важно. Я считала, что могу себе позволить..

Королева. Что это было так важно? Вам что-нибудь померещилось? Призрак? Что с вами? Вот слушаться меня — это важно.

Эдит. Ваше Величество слышало выстрелы…

Королева. Вы от меня уходите, до смерти напуганная грозой, а приходите без чувств от стрельбы. Это уже как-то слишком. Итак, фрейлейн фон Берг, гроза вам не нравится, вы слышите, что в парке стреляют — неизвестно кто, неизвестно в кого, и вы берете на себя смелость явиться ко мне в спальню и нарушить мой покой.

Эдит. Если бы Ваше Величество позволило мне договорить..

Королева. Говорите, сударыня, если вы на это способны.

Эдит. Полиция…

Королева. Полиция? Что за полиция?

Эдит. Полиция Ее Величества. Это они стреляли. Они внизу.

Королева. Из ваших объяснений я ничего не поняла. Извольте выражаться яснее. Господин Фён внизу?

Эдит. Нет, Ваше Величество. Граф Фён не явился во главе отряда. Но офицер рекомендуется Вашему Величеству как его представитель.

Королева. Что ему нужно?

Эдит. Они устроили в горах облаву на некоего злоумышленника. Злоумышленник проник в парк замка Кранц. Ваше Величество не заметило чего-либо подозрительного?

Королева. Продолжайте…

Эдит. Офицер просит у Вашего Величества позволения прочесать парк и обыскать службы.

Королева. Пусть они обыскивают, пусть они прочесывают, что хотят, и стреляют, сколько им будет угодно, но пусть меня больше никто не донимает всеми этими глупостями.

Эдит. О, Ваше Величество, но это вовсе не глупости…

Королева. Что же это такое, скажите на милость?

Эдит. Пусть Ваше Величество позволит мне сказать.

Королева. Я уже целый час только этого от вас и добиваюсь.

Эдит. Я не смела.

Королева. Не смели? Что, это дело касается меня?

Эдит. Да, Ваше Величество.

Королева. Надо же! Что же это за злоумышленник, на которого полиция устраивает облаву?

Эдит. (Закрывает лицо руками). Убийца.

Королева. Он убил кого-нибудь?

Эдит. Нет, Ваше Величество, но хотел убить.

Королева. Кого же?

Эдит. Вас. (Берет себя в руки.) То есть… Ваше Величество.

Королева. Час от часу не легче. И полиция что-то слишком хорошо осведомлена, и убийцы сделались ясновидящими Вы забываете, Эдит, что я переезжаю из замка в замок, никого об этом не предупреждая. Вчера в Вольмаре я решила, что проведу эту ночь в Кранце. В дороге я не останавливалась. Странно, что убийцы и полиция так хороши осведомлены о самых тайных моих поступках и намерениях. Если бы я захотела вызвать полицию, самый быстрый гонец не добрался бы раньше завтрашнего дня.

Эдит. Вот что мне рассказал офицер. Некая очень опасная организация составила заговор против Вашего Величества. Один молодой человек был избран для совершения задуманного. Не зная, где найти королеву, он сначала посетил свою мать, крестьянку, живущую в окрестностях Кранца. Граф Фён — да простит меня Ваше Величество, — знавший или предполагавший, что Ваше Величество проведет юбилейную ночь в Кранце, посчитал, что преступник отправится именно сюда, чтобы застать там Ваше Величество и осуществить свой план. По его следам шел отряд полиции. Но в тот момент, когда полиция окружила дом его матери, преступник исчез. Он на свободе. Его разыскивают. Он бродит где-то здесь. Скрывается в парке. Ваше Величество должно понять мои опасения и простить мне несносность и ослушание. (Рыдает.)

Королева. Ах, прощу вас, не плачьте. Я же не плачу. Я умерла? Нет. Люди графа Фёна охраняют замок. Они у меня под окнами. (Расхаживает по комнате, заложив руки за спину.) Как странно… Против королевы составлен заговор, а граф Фён не потрудился даже приехать. Послал отряд. И… не могу ли я узнать, есть ли у шефа полиции какие-либо сведения о личности преступника?

Эдит. Ваше Величество его знает.

Королева. Может быть, это граф Фён?

Эдит (шокирована). Ваше Величество шутит. Преступник — автор стихов, появившихся в подпольном издании и которые Ваше Величество имело слабость одобрить и выучить наизусть.

Королева (оживленно). Вы имеете в виду «Конец Величия»?

Эдит. Я предпочитаю, чтобы это название было произнесено устами Вашего Величества, а не моими.

Королева. Вы меня просто поражаете… Ну что ж… любезная Эдит, я жива, здорова, невредима, гроза стихает, полиция начеку. Можете спокойно отправляться в постель. У вас такое лицо, будто вы вернулись с того света. Пусть полицейским подадут что-нибудь выпить, и пусть их командир действует по своему разумению. Больше меня не беспокойте. В следующий раз не рассчитывайте на мое благодушие.

Эдит (собираясь уйти). Ваше Величество… пусть Ваше Величество хотя бы позволит мне… закрыть окно. Можно ведь взобраться по плюшу. Он крепкий, как веревочная лестница. Я не смогу уснуть, если буду издали чувствовать, что окно спальни Вашего Величества распахнуто в неизвестность. Я прошу у Вашего Величества этой милости.

Королева. Закройте окно, Эдит. Закройте. Теперь это не имеет никакого значения.

Эдит закрывает ставни, потом окно, задергивает тяжелые шторы. Делает три реверанса и покидает комнату, медленно прикрыв за собой дверь.

Сцена 6

Королева прислушивается к удаляющимся шагам Эдит фон Берг, дожидаясь пока не захлопнется дверь ее комнаты. Потом делает несколько шагов в глубь спальни.

Королева (в сторону кровати). Выходите. (Станислав выходит из-за балдахина и застывает неподвижно в головах кровати.) Вам нечего бояться. (Колено Станислава все еще кровоточит. Он не смеет поднять глаза и посмотреть на королеву, которая прохаживается по комнате.) Итак, сударь мой, вы все слышали? Я полагаю, что мы почти уже все знаем друг о друге. (Берет с кровати свой веер, но не раскрывает его, она будет им, как палкой, постукивать по мебели, отбивая ритм своих фраз) Как вас зовут? (Пауза.) Вы не хотите назвать мне свое имя. Тогда я вам его назову. У царственных особ ужасающе цепкая память. Вас зовут Станислав. Фамилии я вашей не знаю, да и знать не хочу. Свои стихи — «Конец Величия» — вы подписали псевдонимом «Азраил». Что ж, очень красиво… Ангел смерти!.. Это короткое стихотворение должно было меня задеть… Как бы то ни было, скандал получился: подпольное издание, в котором вы напечатали свои стихи, ходило по рукам. Прекрасные стихи, сударь мой! Не буду скрывать, что знаю их наизусть.

Против нас вечно что-нибудь публикуют. Длинные, скучные поэмы, полные жалкого красноречия. Ваши стихи были кратки и очень красивы. А еще я отметила и поставила вам в заслугу, что скандал был вызван не содержанием, а формой. Стихотворение сочли темным и даже бессмысленным. Ни стихи, ни проза — это уже не мое мнение, — а нечто, ни на что не похожее.

Веская причина, чтобы мне понравиться. Быть ни на что не похожим. Ни на кого не похожим.

Нет такого комплимента, который мог бы сильнее меня тронуть.

Для меня, сударь мой, нет больше никакого Станислава. Вы Азраил, ангел смерти, и я вас буду так называть. (Пауза.) Подойдите. (Станислав не двигается с места. Королева топает ногой.) Подойдите! (Станислав делает шаг вперед.) Вот портрет короля. (Указывает веером на портрет. Станислав поднимает на него глаза и тут же опускает.) Этот портрет был написан после нашей помолвки. На короле здесь тот же костюм, что и на вас. Ему здесь двадцать лет. А вам сколько? (Пауза.)… Вам должно было быть тогда лет десять, и вы, наверное, были среди тех, кто стрелял хлопушками и бежал за экипажем. Вы должно быть знаете об этом удивительном сходстве. Я даже думаю, что в нем одна из причин вашего здесь появления. Не лгите! Конечно, ваши сообщники посчитали (и были правы), что это сходство поразит меня, пригвоздит к полу, и вам будет легче сделать свое дело.

О, сударь мой, задуманное никогда не совершается в точности. Не так ли? (Станислав молчит.) Вот уже три раза королева обратилась к вам с вопросом. (Молчание.) Хорошо. Обстоятельства нашей встречи отменяют этикет и заставляют нас самих выдумать способ общения. (Пауза) Вы знали, что я в замке Кранц? (Молчание.) Понятно. Вам зашили рот. А ведь, кажется, в таких организациях, как ваша, любят поговорить. Вы ведь тоже говорили, обсуждали, слушали. Ну что ж! Дело в том, милостивый государь, что я ни с кем не говорила целых десять лет. Десять лет назад я заставила себя молчать и никому не показывать лица, за исключением моей чтицы. Лицо я прячу под вуалью или под веером.

Этой ночью я хожу с открытым лицом и при этом еще говорю.

С девяти часов вечера (что это было: гроза или предчувствие?) я говорила со своей чтицей. Правда, ей я говорю только то, что предназначено для передачи.

Я разговаривала с чтицей, потом сама с собой. И теперь то же самое. Я говорю. Говорю. С вами говорю. Я, кажется, вполне способна задавать вопросы и сама на них отвечать. А я еще жаловалась, что в Кранце все одно и то же! То же, да не то. Король, дама, хлопоты, смерть… То же, да не то в Кранце. Я свободна. Могу разговаривать и ходить с открытым лицом. Это замечательно. (Идет к одному из кресел, стоящих у стола.) Расскажите мне ваше приключение… (Не успев сесть, передумывает, окунает салфетку в ведерко и идет прямо на Станислава.) Вот… перевяжите сначала колено. У вас уже вся гетра в крови. (Станислав пятится.) Ладно, я сама перевяжу вам колено. Вытяните ногу. (Станислав отступает еще дальше.) Ну что вы за человек такой! Сделайте сами или дайте мне сделать. (Бросает ему салфетку.) Ну что ж, молчание я переношу неплохо, а вот вида крови вынести не могу. (Станислав берет салфетку и перевязывает колено. Королева садится в кресло.) Расскажите мне ваше приключение. (Молчание.) Да что это я! Забыла, что сама должна все рассказать. (Устраивается поудобнее и обмахивается веером.) Вам приказывают меня убить. Поручают выяснить, в каком замке я остановилась, поскольку я часто меняю место своего пребывания. Может быть, вам указали Вольмар… может быть — Кранц. Но даже если мы допустим, что неким таинственным способом — каким, я уже догадываюсь — некто догадался, что я проведу эту ночь в Кранце, совершенно невозможно было с точностью определить, где я: у меня здесь четыре спальни.

А вы попали прямо сюда. (Помахивает последней картой своего гадания.) Остается только приветствовать судьбу в вашем лице. (Станислав заканчивает перевязку. Выпрямляется и остается стоять на том же месте.) Вы покидаете мой город, не сомневаясь в исходе предприятия. Оно повлечет за собой мою смерть. Или вашу.

Прежде чем отправиться в путь, вы прощаетесь с матерью. Крестьянкой из Кранца. Полиция преследует вас по пятам. Окружает дом вашей матери. Вам же там каждый кустик знаком. Вы ускользаете. Гроза оказывается весьма кстати. Тут начинается погоня, охота — скалы, колючки, собаки, огонь ружейный и огонь небесный. И вы, как зверь, изможденный погоней, оказываетесь в замке. (Пауза.) В этой спальне я — представьте себе — праздновала юбилей. Дату смерти короля. Это пустое кресло — для него. Мед и козий сыр — его любимая еда.

Вы там, внизу, в тени, ваша рана кровоточит. Вы даже не замечаете, как устали. Выстрелы. Лай собак. Еще одно усилие. Открытое окно. Вы цепляетесь за плюш, карабкаетесь вверх, перелезаете через перила, являетесь передо мной.

Признаюсь, что приняла вас за призрак короля. Подумала, что это он истекает кровью. Я выкрикнула его имя. Вы потеряли сознание.

Но привидения так не поступают: они исчезают с первым криком петуха. (Со стуком закрывает веер. Встает.) Вам надо согреться. Подойдите поближе к огню. Ваша одежда, наверное, мокрая, как губка. (Будто под действием гипноза, Станислав пересекает комнату и присаживается на корточки около огня. Королева огибает стол и становится за креслом, предназначенным для короля.) Король, как вы знаете, был убит в почтовой карете. Мы ехали в Кранц после венчания. Какой-то человек вскочил на подножку. В руках у него был букет цветов. Мне показалось, что он хочет насильно подарить его королю и как-то странно прижимает его к груди Фридриха. Я смеялась.

В цветах был спрятан нож. Король умер, прежде чем я успела что-либо понять.

Но вы никак, наверное, не можете знать, что на нем был костюм горца и что, когда вытащили нож, кровь брызнула на его колени. (Подходит к столу.) Ешьте, пейте, ведь вы наверняка голодны, и вас мучит жажда. (Станислав остается сидеть на корточках с лицом, будто замкнутым на два оборота.) Я не прошу вас говорить. Я прошу вас только сесть. Вы потеряли много крови. Садитесь сюда. Это кресло короля. Если я вам предлагаю сесть сюда, то это потому, что я решила — ре-ши-ла — быть с вами на равных. При этом, со своей стороны, я не могу воспринимать вас как мужчину.

Что? Вы хотите спросить, кто же вы в таком случае? Вы, сударь, моя смерть.

Я спасаю свою смерть. Я прячу свою смерть. Обогреваю свою смерть. Раны смерти перевязываю. Вам не стоит на этот счет заблуждаться. (Станислав встает, подходит к креслу и тихо садится.) Прекрасно. Вы меня поняли. (Наливает ему вина.) Король был убит за то, что хотел построить театр; меня хотят убить за то, что я строю замки.

Что вы хотите, в нашей семье истово поклоняются искусству. Написав с десяток вялых стихов да столько же бледных полотен, мой свекор, мои дядья, двоюродные братья отчаялись и решили изменить тактику. Теперь они хотят стать зрелищем.

Я мечтаю стать трагедией. Это мало кого устраивает, не так ли? Но я все равно стараюсь. Я себя правлю, разрываю в клочья и начинаю заново. В суете ничего путного не сочинишь. И я запираюсь в своих замках.

С тех пор как умер король, я тоже как бы умерла. Но самый глубокий траур — еще не смерть. Мне нужно быть мертвой так же, как мертв король. Но мне нельзя принять за смерть цепочку случайностей, которые могут к ней и не привести. (Показывает Станиславу медальон, который она носит на шее.)

Мне даже удалось достать яд у придворных химиков. Это чудесный яд, я ношу его на шее. Содержимое флакона действует очень медленно. Глотаешь яд. Улыбаешься чтице. Ты знаешь, что он там делает свое дело, и нет сомнений в исходе. Надеваешь амазонку. Садишься на лошадь. Скачешь через препятствия. Скачешь. Галопом. Восторг тебя охватывает. Через несколько минут ты падаешь с лошади. Лошадь тащит по земле твое тело. Кончена игра.

Хранить этот яд — просто каприз Я его никогда не приму. Я очень скоро поняла, что судьба должна действовать в одиночку.

Десять лет я вопрошаю тень, но уста ее молчат. Десять лет ничто не приходит извне. Десять лет я играю и передергиваю. Десять лет всё, что со мной случается, исходит только от меня, и только я принимаю решения. Десять лет ожидания. Десять лет ужаса. Не зря я полюбила грозу. Не зря я полюбила молнию и ее ужасающие проказы. Она раздевает пастуха и уносит его одежду на километры. Она впечатывает сорванный листок в его обнаженное плечо. Она забавляется. Молния подхватила вас и бросила в мою спальню. Вы моя судьба. И эта судьба мне нравится. (Станислав открывает рот, будто хочет заговорить.) Что вы сказали? (Станислав закрывает рот, словно погружаясь в молчание.) Ну расслабьтесь вы, упрямый вы человек! У вас же жилы лопнут! Кулаки лопнут! Шея лопнет! Да перестаньте вы молчать — так же умереть можно. Ну кто, кроме меня, вас услышит? Кричите! Топайте ногами! Оскорбляйте меня. Хватит упираться! Хватит упираться! Вы понимаете, что происходит? (Устремляется к окну. У окна оборачивается и говорит, стоя на фоне занавесей.) А если бы вы не упали на этом месте, если бы вы не были без сил от раны и погони, что если бы вы меня узнали и прикончили? А? Скажите мне, кем бы вы тогда стали? Ну, какое слово застыло на губах, что на лбу у вас написано? — Убийца. Вы упали без чувств. Кто в этом виноват? Я? Я вас подняла, спрятала, спасла, посадила за свой стол. В честь вашего визита я порвала со всеми условностями, со всеми возможными протоколами, по которым расписана жизнь царственных особ. Убить меня будет непросто — это я вам обещаю. Теперь это другое дело. Вам теперь надо стать героем. Убить внезапно, на одном дыхании — это ничто. Убить с холодной головой и жаром в руках — тут нужна другая хватка. Отступать вам некуда. Ваш поступок внутри вас. Он это вы. Он пожирает вас изнутри. Не в человеческих силах избавить вас от развязки. Сила не избавит. Избавит худшее — слабость. Но я не буду вас оскорблять, предположив, что вы способны так позорно провалиться. И насколько мне не нравится быть жертвой банального убийства, настолько же меня устраивает пасть от руки героя. (Станислав, ухватившись руками за скатерть, тянет ее на себя, и все, что стоит на столе, падает на пол.) Давайте, давайте! Тяните! Переворачивайте! Бейте! Станьте грозой! (Идет к нему.) Королева! «Да что я знаю об этой королеве? Все, что она тут рассказывает, может быть, одно вранье. Да ж что в ней королевского в этой королеве? Просто женщина в придворном платье, время еще старается выиграть. Вся эта роскошь, все эти канделябры и драгоценности — оскорбление для меня и для моих товарищей. Вы презираете толпу, а я этой толпе принадлежу.» (Топает ногой.) Замолчите! Замолчите! Я ударю вас по лицу! (Проводит рукой по своему лицу, прикрывает ею глаза.) Что вы знаете о толпе?

Стоит мне появиться, толпа кричит от восторга.

Стоит мне скрыться, толпа покорно принимает политику эрцгерцогини и графа Фёна. (Садится на край постели.)

А вот о графе есть что сказать. Он шеф моей полиции. Что, любезнейший, знаете вы его? Отвратительная личность. Заговорщик. Мечтает о регентстве, чтобы ухватиться за кормило. Эрцгерцогиня его подталкивает. Думаю, что она в него влюблена.

Забавно было бы, если бы вы стали его невольным орудием. Тогда бы я поняла, почему вам удалось бежать, почему отряд так вяло вас преследовал — вы же так легко от него ушли. Обычно граф Фён не упускает добычу. А тут, надо отметить, он даже не побеспокоился лично явиться, хотя речь идет о жизни королевы.

Бедный граф! Если бы он только мог знать, какую услугу он мне оказал… (В течение всей этой сцены Станислав переводит свой взгляд с одного предмета на другой, посмотрев на стол, снова опускает глаза.) Оставим его в покое и займемся нашими делами. (Командным голосом.) Вы мой пленник. Свободный пленник. У вас есть нож? Пистолет?.. Я вам их оставляю. Даю вам три дня для оказания ожидаемой мною услуги. Если, по несчастью, вы промахнетесь, я не промахнусь. Слабых я ненавижу.

Связь будете держать только со мной. Вы здесь встретите девицу фон Берг и герцога фон Вилленштейна, которые составляют мое ближайшее окружение. Всё, ваш мир очерчен.

Фрейлейн фон Берг — моя чтица. Хуже, чем она, читать невозможно. Я скажу, что вы мой новый чтец и что я выдумала всю эту историю для того, чтобы вы смогли проникнуть в Кранц. Они не удивятся: от меня всего можно ждать.

Вас они возненавидят, но будут уважать, поскольку я королева. Послезавтра фрейлейн фон Берг, осведомительница эрцгерцогини, поднимет скандал. Как видите, мы не можем терять ни дня. Подвожу итог: если вы меня не прикончите, я прикончу вас. (Пока королева говорит, не глядя на Станислава, говорит, будто армейский офицер, происходит следующее: Станислав, не выдерживая внутреннего напряжения, почти уже в обморочном состоянии. Он пошатывается, опирается на кресло. Подносит ладонь к глазам и грузно падает на сиденье. Королева неправильно его понимает и видит в его жесте какой-то грубый намек. Грустно покачивает головой и смотрит на Станислава) Нет, спасибо, сударь. Я никогда не чувствую усталости. Позвольте уж мне постоять. (Возвращается к окну и раздергивает шторы. Открывает окно, отпирает и распахивает ставни. Тихая ночь. Мерцают ледники и звезды.) Всё. Прошла гроза. Спокойствие. Аромат деревьев. Звезды. Осколок луны над обломками наших тел. Снега. Ледники.

Как быстро кончаются грозы! Как быстро кончается буйство. Все покойно. Все спит. (Долго смотрит на звезды. Медленно закрывает ставни. Медленно закрывает окно и медленно задергивает шторы. Когда она оборачивается, ей кажется, что Станислав уснул. Его поникшая голова почти касается стола. Одна рука повисла. Королева берет один из подсвечников и подносит его к лицу Станислава. Осторожно касается его лба тыльной стороной ладони, предварительно сняв перчатку. Затем она открывает потайную дверь. Появляется Тони. Это негр, одетый в форму мамелюка. Он кланяется и останавливается на пороге. Он глухонемой. Королева шевелит губами. Тони кланяется. В это время королева стоит за спинкой кресла, в котором сидит Станислав. Берет со стола веер и ударяет Станислава по плечу. Тот не двигается. Королева обходит кресло, становится перед Станиславом и легонько его потряхивает. Трясет сильнее.) Но… Господи Боже мой!.. Тони! Поскольку ты меня не слышишь, скажу тебе всю правду! Мальчику становится плохо через каждые пять минут, потому что он умирает от голода. (Зовет Станислава.)

Станислав (голосом помешанного). Что это?.. Что это?.. Что такое?.. (Оглядывается и замечает стоящего в тени Тони.) Боже мой!

Королева. Что с вами?.. Ну, ну, мой мальчик. Тони вас напугал? Не надо его бояться. Это единственное существо, которому я могу доверять. Он глухонемой, он-то — настоящий глухонемой. (Обворожительно смеется.) Мы болтаем с ним знаками. Он читает по моим губам. Я смогла отдать ему распоряжения, не потревожив ваш сон. (Станиславу вновь плохо. Голова его откидывается назад, он прислоняется спиной к столу, стол начинает скользить по полу.) У… да вам совсем нехорошо. (Поддерживает его. Ласково, по-матерински.) Я знаю, что с вами, упрямец. И если вы отказываетесь от того, что стоит на этом столе, Тони принесет ужин в вашу спальню. Он же вас туда и проводит. Он сильный. Он вас перевяжет, покормит с ложечки, уложит в постель, одеяло подоткнет. Он вас оденет. (Тони подходит к столу, берет один из горящих канделябров и идет к маленькой двери. Открывает ее и тихо исчезает в коридоре. Станислав направляется за ним. Перед тем, как выйти, оборачивается.) Поешьте и ложитесь спать. Наберитесь сил… Доброй ночи. День будет тяжелый. До завтра.

Занавес

Акт II

Библиотека королевы в Кранце. В этой большой комнате множество книг, которые стоят на полках и лежат на столах. В глубине — широкая деревянная лестница фронтально к залу поднимается на галерею. Галерея тоже полна книг и украшена скульптурными изображениями лошадиных голов. В верху лестницы с медными перилами и шарами — небольшая площадка и обширное окно, за которым видны небо и парк. Слева и справа от окна — бюсты Минервы и Сократа.

Справа на переднем плане — круглый стол. На нем глобус звездного неба и канделябр. У стола стоит широкое кресло и стул. Позади стола в глубине — нечто вроде мольберта, к которому крепятся мишени для стрельбы. На полу, от мольберта к левому краю сцены, где виднеется дверь, устроенная прямо в стеллажах, проложена дорожка из линолеума. Подле мишеней в козлах — пистолеты и карабины. Справа и слева — скрытые стеллажами двери. Всю стену между дверью и левым краем переднего плана сцены занимает огромная географическая карта. Она висит над печью, отделанной белым фаянсом. Перед печью — удобные кресла и стулья. Зеркальный паркет и красные ковры.

Послеполуденный свет.

При открытии занавеса Феликс фон Вилленштейн заряжает карабины и пистолеты. Тони ему ассистирует. Заряженное оружие они расставляют в козлах. Феликс проверяет, как действует мольберт, который передвигается по рельсам. Его можно задвинуть в специально оборудованное помещение вне поля нашего зрения.

Тони подает герцогу мишени, а тот их укрепляет на мольберте.

Сцена 1

Феликс (старается, чтобы Тони не видел его губ, так как тот может по ним читать). Давай, мерзкое создание, протри-ка стволы. (Дает ему кусок замши.) И чтоб блестело.

Герцог Вилленштейн в услужении у обезьяны. Чудовищно! И королева это терпит. И королева это поощряет. И королева ходит перед ним с открытым лицом. Конечно, она открывает лицо перед обезьяной. Не воображай, что это привилегия. Это высшее проявление ее презрения к тебе.

Пока он занимается оружием, справа на галерею входит Эдит. Она спускается по лестнице.

Сцена 2

Эдит. Вы говорите сам с собой?

Феликс. Нет. Я пользуюсь тем, что Тони меня не слышит, и пытаюсь ему сказать несколько приятных слов.

Эдит (у подножия лестницы). Осторожно, Феликс. Он слышит по движению губ.

Феликс. Я стараюсь делать так, чтобы он меня не видел.

Эдит. Он способен слышать кожей.

Феликс. В конце концов, пусть слышит. Мне все равно.

Эдит. Королева требует, чтобы его уважали.

Феликс. А я его уважаю, Эдит, уважаю. Прошу вас (Кланяется Тони.) Можешь убираться, сукин сын. Надоел.

Тони важно кланяется, бросает последний взгляд на оружие и удаляется. Он поднимается по лестнице и уходит по галерее влево. Звук закрываемой двери.

Сцена 3

Эдит (тихо). Вы знаете, что происходит…

Феликс. Я знаю, что весь замок перевернут вверх дном после ночной тревоги. Не нашли этого человека?

Эдит. Этот человек в замке.

Феликс (вздрагивает). Как вы сказали?

Эдит. Феликс, это невероятная история. Человек этот в замке. Он здесь живет. По приказу королевы.

Феликс. Вы сошли с ума.

Эдит. Есть от чего. Этот ужин с королем, желание побыть одной, вся эта тревожная ночь — комедия, разыгранная Ее Величеством.

Феликс. Откуда вы знаете?

Эдит. Она мне все рассказала сегодня утром. Она хохотала до слез. Сказала, что никогда не забудет, какой у меня был вид. Что это было невероятно смешно. Что Кранц — жуткое место. Что она имела право немного развлечься.

Феликс. Ничего не понимаю.

Эдит. Я тоже.

Феликс. Королева знает, что вы трусиха. Она хотела над вами подшутить.

Эдит. Королева никогда не лжет. Этот человек в Кранце. Она его прячет. Он был ранен в парке. Там на ковре кровь.

Феликс. Нет, это бред какой-то! Вы говорите, что королева позволила проникнуть в Кранц анархисту, который хотел ее убить?

Эдит. Комедия. Королева полагает, что я самая худшая в мире чтица. Она хотела пригласить нового чтеца и даже знала, кого именно. Когда королева что-то решила, не мне вам говорить, что никто не может ее разубедить — она добьется того, чего хочет.

Феликс (в ярости отмахивается). Кто этот человек?

Эдит. Хорошо сказали! Что ж, мой дорогой Феликс, не надо сверкать очами. Держите себя в руках. Королева поручила мне передать вам ее распоряжения. Этот человек приехал в Кранц, проник в Кранц по прихоти королевы. Он ее гость, и она просит вас к нему относиться как к таковому.

Феликс. Но кто он? Кто? Кто?

Эдит. Еще один сюрприз. Этот человек — автор скандального стихотворения, которому королева поет дифирамбы. Как я могла не догадаться, что в этом заключен определенный вызов, и королева не ограничится восторгами.

Феликс. Пресловутый «Азраил» находится в Кранце? Живет в Кранце?

Эдит. Королева подверглась нападению. Ей нужно было победить. По крайней мере, мне так кажется. Вы ее знаете. Никаких деталей: «Такова наша воля», — вот и весь сказ. Поэты — голодранцы: служат тому, кто больше заплатит. Недолго думая, она навела справки и заставила поэта переметнуться на другую сторону. Но так как она справедливо предполагала, что весь двор, вся полиция и весь замок будут чинить ей препятствия, она выбрала такой увлекательный вариант — действовать тайком.

Феликс. Но полиция-то, полиция! Вы забываете об отряде полиции.

Эдит. Граф Фён приехал? Нет. Так что же? Командир отряда — человек королевы. Тревога была ложной. Кричали, стреляли, но был приказ бить мимо цели. Как только этот тип попал в замок, вашему любимцу Тони только и оставалось, что взять его за руку и отвести к Ее Величеству.

Феликс. Пока мы предупредим эрцгерцогиню и она вмешается, может произойти Бог знает что.

Эдит. Самое главное — не терять головы. А то можно ее действительно потерять, и очень быстро. Советую вам быть крайне осторожным. Вы знаете, с какой быстротой королева переходит от веселья к ярости. Мы единственные обитатели Кранца, посвященные в ее тайну. Какой бы протест у нас это ни вызывало, наше дело — сохранять спокойствие и подражать ее поведению. Об остальном я позабочусь.

Феликс. И Ее Величество желает, чтобы я пребывал в обществе этого типа?

Эдит. Можете не сомневаться. Но вот что я вам припасла на десерт. Этот тип — двойник короля.

Феликс. Двойник короля?

Эдит. Я уже собиралась покинуть покои королевы, когда она меня окликнула: «Эдит! Вы наверняка будете поражены, увидев моего нового чтеца. Я делаю вам любезность и предупреждаю заранее, а вы в свою очередь, должны предупредить Феликса. Вам покажется, что перед вами король. Сходство поразительное, похоже на чудо». И так как я была настолько потрясена, что не могла сдвинуться с места, она прибавила: «Король был похож на одного местного крестьянина. Так что нет ничего удивительного, если один местный крестьянин походит на короля. Кроме того, именно это сходство и заставило меня принять окончательное решение».

Феликс. Но это же чудовищно!

Эдит. Феликс! Не в моих правилах осуждать королеву.

Феликс. Боже упаси! Только, Эдит, голова идет кругом.

Эдит. Согласна.

Феликс. Крестьянин! Какой крестьянин? Что может быть общего между крестьянином и королевским чиновником, вызванным на смену графине Берг чтецом Ее Величества?

Эдит. Не говорите глупостей. Крестьянин из Кранца мог учиться в городе и стать образованнее нас с вами.

Феликс. Тем не менее мы должны оберегать королеву. Этот неслыханный каприз таит в себе ежеминутные опасности.

Эдит. Совершенно верно.

Феликс. Что же делать?

Эдит. Держать язык за зубами и предоставить мне свободу действий. Не думаете же вы, что новый чтец занял мое место, а я уступлю безо всякой обиды.

Феликс. Вы сохраняете свой пост?!

Эдит. Вы также, наверное, не думаете, что королева намерена настолько приблизить к себе нового чтеца, что ему будет позволено входить к ней без доклада в любое время дня и ночи? Этикет не предусматривает наличия какого-либо дополнительного чтеца, и я не думаю, что нововведение Ее Величества долго продержится.

Феликс. Хотела же королева сделать этого богомерзкого Тони управляющим замка Обервальд!

Эдит. Хотела, Феликс. Но не смогла. (Прислушивается. Тем же тоном, тихо.) Помолчите!

Слева на галерее появляется королева. Как только она входит, сопровождаемая Тони, и приближается к верхней площадке лестницы, Эдит поворачивается к ней лицом и приседает в поклоне. Феликс, рядом с ней, щелкает каблуками и отдает королеве сухой поклон, как это положено при дворе. Королева в послеобеденном платье с очень широкой юбкой. Ее лицо скрыто вуалью.

Сцена 4

Королева (спускаясь по лестнице и не поднимая вуали). Добрый день, Феликс. Эдит, вы ввели его в курс дела?

Эдит. Да, Ваше Величество.

Королева (стоя на нижних ступенях). Приблизьтесь, Феликс. (Тот поднимается ей навстречу.) Эдит должна была вам передать, что я хочу от вас. По известным мне причинам я пригласила в Кранц нового чтеца и — я имею основания так говорить — чтеца первоклассного. Этот молодой человек — студент, уроженец Кранца. Его сходство с королем чрезвычайно любопытно. Оно-то, лучше всяких рекомендаций, и склонило меня к принятию решения. Он беден. У него нет никаких титулов. Хотя я ошибаюсь. У него есть титул — самый прекрасный на свете: он поэт. Вам известно одно из его стихотворений. Под псевдонимом «Азраил», который я ему оставляю, он опубликовал произведение, направленное против моей особы, и мне оно нравится. Молодежь всегда настроена анархически. Она восстает против всего, что есть на свете. Она мечтает об ином и хочет стать его провозвестницей. Если бы я не была королевой, я была бы анархисткой. Впрочем, я и так королева-анархистка. Поэтому двор меня отвергает, поэтому меня любит народ. Поэтому так получилось, что сей молодой человек быстро нашел со мной общий язык.

Я должна была дать вам разъяснения. Вы составляете мое ближайшее окружение, и ни за что на свете я не хотела бы, чтобы вы обманулись в моих поступках. Поэтому я была бы вам очень признательна, если бы вы сумели доказать этому молодому человеку, что величие души еще не умерло в наших кругах.

Мишени на месте? Оружие вычищено. Тони должен был вам передать новые пули. Вы свободны.

Феликс кланяется, направляется к двери справа, открывает ее отходит в сторону и оборачивается к Эдит.

Эдит (не двигаясь с места). Может быть, я могу понадобиться Ее Величеству.

Королева. Нет, Эдит. Я сказала вам, что вы свободны. И прошу вас не входить, предварительно не позвонив.

Эдит кланяется, отступает и выходит. Феликс выходит за ней и закрывает дверь.

Сцена 5

Как только дверь закрылась, королева хлопает Тони по плечу. Тот кланяется, поднимается по лестнице, уходит влево. Королева остается одна. Она поднимает вуаль, берет один из карабинов, отходит подальше по дорожке из линолеума, останавливается у левого края сцены, поднимает карабин и прицеливается. Стреляет. Подходит к мишени, смотрит, кладет карабин на место, берет другой, снова отходит и снова стреляет. Та же игра, но на этот раз она берет пистолет и отходит на позицию для стрельбы. Королева опускает оружие, когда на верху лестницы появляется Станислав. Тони провожает его до площадки и возвращается. Станислав спускается по лестнице. На нем выходной костюм темной расцветки, сюртук застегнут наглухо. Это один из костюмов короля.

Королева (стоит слева от лестницы, вне поля зрения Станислава, держит пистолет вверх дулом). Это вы, милостивый государь? (Станислав преодолевает три оставшиеся ступени и замечает королеву, которая идет к нему, все еще сжимая в руке пистолет.) Не удивляйтесь, что у меня в руках оружие. Я стреляла по мишеням. Я все меньше и меньше люблю охоту. Но стрелять люблю. Вы хороший стрелок?

Станислав. Думаю, что неплохой.

Королева. Попробуйте. (Идет к большому столу, кладет на него пистолет, берет карабин и протягивает его Станиславу.) Станьте там, где я стояла. Это опасная позиция для того, кто спускается по лестнице. Обычно Тони следит. Да и слух у меня очень тонкий. Я слышу даже, когда слуги подслушивают у дверей. Я слышу все. Огонь! (Станислав стреляет. Королева идет к мишеням и приводит в действие механизм. Мольберт выезжает из тени. Королева снимает мишень.) В яблочко. Поздравляю. Я попала чуть левее и чуть выше. (Станислав ставит карабин в козлы. Королева все держит мишень в руке и обмахивается ею, будто веером.) Садитесь. Я надеюсь. что колено ваше больше не болит и повязка, которую наложил Тони, не очень вас стесняет. Вам удалось заснуть здесь, в Кранце?

Станислав. Да, сударыня, я хорошо выспался, и колено больше не болит.

Королева. В двадцать лет хорошо спится. Вам сейчас?..

Станислав. Двадцать пять.

Королева. Я на шесть лет вас старше. По сравнению с вами ― старая дама. Вы где-нибудь учились?

Станислав. Сам занимался. Почти никто не помогал. Мне не на что было учиться.

Королева. Люди занимаются в одиночку не только потому, что у них нет средств. Когда мой отец впервые подстрелил орла, он не мог прийти в себя от удивления, что у того одна голова, а не две, как на нашем гербе. Вот какой он был человек, мой отец. Грубый и милый. Моя мать хотела сделать из меня королеву, и меня не учили правильно писать.

Фрейлейн фон Берг едва умеет читать на родном языке. Так что я ничего не теряю. Хотелось бы послушать, как вы читаете, поскольку уж вы теперь мой чтец.

Станислав. Я к вашим услугам. (Встает.)

Королева тоже встает и берет со стола книгу. Кладет мишень рядом с пистолетом.

Королева. Вот, возьмите и сядьте там. (Указывает на кресло, в котором только что сидела — возле стола. Станислав не двигается. Она подает ему книгу, затем опускается в кресло, в котором сидел Станислав. Станислав тоже садится, кладет книгу на стол и отодвигает пистолет.) Осторожно: он заряжен. Откройте книгу и читайте. Шекспира можно читать с любого места.

Станислав раскрывает книгу и читает.

Станислав (читает).

«Сцена IV. Комната королевы. Входят королева и Полоний [13].

Полоний. Сейчас придет он. Будьте с ним построже.

Скажите, что он слишком дерзко шутит,

Что вы его спасли, став между ним

И грозным гневом. Я укроюсь тут.

Прошу вас, будьте круты. /…/

Королева. Я вам ручаюсь; за меня не бойтесь.

Вы отойдите; он идет, я слышу.

(Полоний прячется за ковром. Входит Гамлет.)

Гамлет. В чем дело, мать, скажите?

Королева. Сын, твой отец тобой обижен тяжко.

Гамлет. Мать, мой отец обижен вами тяжко.

Королева. Не отвечайте праздным языком.

Гамлет. Не вопрошайте грешным языком.

Королева. Что это значит, Гамлет?

Гамлет. Что вам надо?

Королева. Вы позабыли, кто я?

Гамлет. Нет, клянусь.

Вы королева дядина жена;

И — о, зачем так вышло! — Вы мне мать.

Королева. Так пусть же с вами говорят другие.

Гамлет. Нет, сядьте; вы отсюда не уйдете,

Пока я в зеркале не покажу вам

Всё сокровеннейшее, что в вас есть.

Королева. Что хочешь ты? Меня убить ты хочешь?

О, помогите!

Полоний(за ковром). Эй, люди! Помогите, помогите!

Гамлет. Что? Крыса? (Пронзает ковер.) Ставлю золотой — мертва».

Королева (встает). Я не люблю кровь, и Гамлет слишком похож на принцев из нашей семьи. Почитайте что-нибудь другое. (Перебирает книги, находит тонкую брошюру и, перелистав, подает ее Станиславу.) Вот. (Станислав кладет книгу и хочет взять брошюру. Отшатывается.) Берите, берите… Вы не откажетесь прочесть вслух свое собственное произведение. Я знаю ваши стихи наизусть, но хотела бы услышать их в вашем исполнении. (Станислав берет брошюру. Королева отходит к левому краю сцены, туда, где висит карта.) Читайте. (Поворачивается спиной к Станиславу. Делает вид, что внимательно разглядывает карту. Станислав все еще колеблется.) Я слушаю вас.

Станислав (начинает читать глухим голосом).

«— Сударыня, — сказал архиепископ, — вам надо быть готовой: смерть стучится в дверь.

Изрядно покривлявшись, королева исповедалась.

Тогда архиепископ услышал много разного, и в списке том — убийство, кровосмешение, предательство — цветочки…»

Чтение обрывается. Королева продолжает рассматривать карту. Подхватывает повисшую в воздухе фразу.

Королева. «Тут входит смерть, заткнувши рот и нос, в ботинках на высоких деревяшках…»

Станислав. «…на высоких деревяшках, зашитая в клеенку. Черная. И бесконечный круг! Раз двадцать она начинала заход и била все мимо. Толпа придворных дам, принцесс, господ, церковников, архиепископ — все спали на ходу. Усталость сводила члены. Под этой пыткой лица распускались, признавали всё. И наконец смерть обернулась. (Прерывает чтение. Смотрит на королеву. Продолжает.) И при ее поклоне вонь, как будто факелом махнув в окне, им сообщила: это всё. Тогда зажегся в небе фейерверк, вино пролилось на площадки деревенской танцульки, и головы пьяниц катались повсюду, смеясь.» (Резко встает и в ярости бросает книжку прямо в стеллаж.) Хватит!

Королева (поворачивается всем телом). Вы трус?

Станислав. Трус? Вы называете меня трусом, потому что я не беру со стола пистолет и подло не стреляю вам в спину?

Королева. Мы заключили договор.

Станислав. Какой договор? Какой, я вас спрашиваю? Вы все сами решили — как всегда. Вы решили, что я ваша судьба. Вас опьяняют высокие идеи. Вы решили, что я машина, предназначенная вас убить, и что роль моя на земле — отправить вас на небо. Имеется в виду — на ваше, историческое, легендарное небо. Вы не решаетесь покончить с собой: это будет не так возвышенно; вы хотите покончить с собой моими руками. А что вы даете мне взамен? Бесценную награду — быть орудием исторического деяния. Разделить с вами славу за роковое, таинственное преступление.

Королева. Вы проникли в Кранц, чтобы меня убить.

Станислав. Вы хоть на секунду задались вопросом, человек я или нет, откуда я и зачем пришел? Вы ничего не поняли из моего молчания. Оно было ужасно. Сердце билось так сильно, что я почти не мог вас слышать. А вы говорили! Говорили! Как же вы могли догадаться, что есть на свете другие люди, что они живут, думают, страдают, дышат. Вы думаете только о себе.

Королева. Я запрещаю вам…

Станислав. Это я запрещаю вам меня перебивать. Я же вас не прерывал той ночью. Я вышел из тени, о которой вы ничего не знаете и знать ничего не можете. Вы, наверное, полагаете, что моя жизнь началась там, под окнами замка Кранц. Раньше меня не было. Раньше были только эти стихи, которые вам так нравятся, — я был не я, а призрак вашей смерти. Как славно! Ваша спальня, теплая, роскошная, будто подвешенная в пустоте. Вы играли в страдание — и вдруг я. Ну откуда, вы думаете, я появился? Из тьмы, из того, что вне вас. И кто же разыскивал меня во тьме, кто посылал туда сигнал, летевший по волнам быстрее, чем мысль, чем приказ; кто сделал из меня лунатика, ползущего без сил, глухого ко всему, кроме собачьего лая, свиста пуль и стука собственного сердца? Кто гнал меня с утеса на утес, из расщелины в расщелину, от куста до куста; кто втащил меня, будто веревку, в это проклятое окно, за которым мне стало так плохо? Вы. Вы. Потому что вы не из тех, кто живет по наитию. Вы это сами мне сказали. Вы мечтаете стать шедевром, но для того, чтобы создать шедевр, нужно, чтобы был Бог. Но нет. Вы все решаете сами. Вы отдаете приказания, вы действуете, вы строите, вызываете нужный вам результат. И даже когда вам кажется, что вы ничего не делаете, все равно вы поступаете именно так. Сами того не зная, вы вложили в меня бунтарскую душу. Вы меня привели, сами того не зная, к людям, среди которых я надеялся обрести жестокость и свободу. Сами того не зная, вы определили выбор моих товарищей, вы меня заманили в ловушку! Конечно, ни один суд не сочтет это доказательством, но всё, что я говорю, — правда. Поэты ее знают. Поэты ее говорят.

Мне было пятнадцать лет. Я спустился с гор. Там чистота, там льды и огонь. В вашей столице я нашел только нищету, интриги, ненависть, полицию, воровство. Все, что со мной происходило, было одно постыднее другого. Я встретил людей, которым весь этот срам был отвратителен, и они относили его на счет вашего правления. Где же вы были? Витали в облаках. Жили грезами. Там, в облаках, вы растрачивали целое состояние, возводили себе храмы. Вы величественно избегали зрелища наших несчастий. У вас убили короля. Разве я в этом виноват? Это издержки вашего ремесла.

Королева. Убив короля, они меня убили.

Станислав. Убили, но не насмерть, потому что вы теперь хотите, чтобы вас добила судьба. Вы обожали короля. Что это была за любовь? С самого детства вас готовили к трону. Вас воспитывали для трона. Прививали чудовищную гордыню. И вот вас приводят к человеку, которого вы вчера еще не знали, но которому принадлежит тот самый трон. Он вам нравится. Иначе и быть не может. Вы становитесь женихом и невестой, вместе ездите на охоту, вместе скачете верхом, вы выходите за него замуж, и его убивают.

Я с самого детства задыхался от любви. И ни от кого ее не ждал. Я долго и безнадежно ее подстерегал, и наконец бросился ей навстречу. Погибнуть, увидев лицо? Нет, я хотел большего: быть сраженным идеей, умереть в ней, раствориться, быть ею уничтоженным.

Когда я вошел в вашу спальню, я был идеей, безумной мыслью, мыслью безумца. Я был идеей перед лицом идеи. И жаль, что я упал без чувств.

Когда я пришел в себя, я был мужчиной в гостях у женщины. И чем больше этот мужчина становился мужчиной, тем упорнее женщина хотела остаться идеей. Чем больше я поддавался роскоши, такой новой для меня, такой непривычной, чем дольше я любовался женщиной, тем упорнее она обращалась со мной как с идеей, как с машиной смерти.

Я был пьян от голода и усталости. Пьян от грозы. Пьян от страха. Пьян от тишины, пронзительной, как крик. Но я нашел в себе силы снова стать идеей, навязчивой идеей, как от меня этого требовали, и таким я должен был оставаться. Я был готов убивать, готов сделать эту спальню своим брачным покоем и залить ее кровью.

Я все рассчитал, но не мог знать всей глубины вашей хитрости. Только я перестал быть мужчиной, как вы снова стали женщиной. О, вы знаете толк в колдовстве и театральных эффектах! Чтобы сделать из меня героя, вы применяли все те страшные средства, которые женщина использует, чтобы влюбить в себя мужчину.

И, что самое ужасное, все это вам удалось. Я больше ничего не понимал, ничего не знал, ежесекундно я погружался в сон, даже бредил, я просыпался, видел вас, слышал вас, дрожал, сворачивался в клубок и снова распрямлялся и все повторял про себя: «Как можно так страдать и не умереть?»

Королева (самым высокомерным тоном). Я приказываю вам замолчать.

Станислав. Мне казалось, что вы решили — кроме всего прочего — отменить этикет и обращаться со мной как с равным.

Королева. Этот договор я заключила со смертью. Это не был договор между королевой и неким молодым человеком, который влезает в окна.

Станислав. Кто-то влез в ваше окно? Какой скандал! Ну что же… Кричите… Позвоните, позовите кого-нибудь… отдайте меня под стражу. Под суд. Так бы поступила всякая королева.

Королева. Это вы кричите и сейчас всполошите весь замок.

Станислав. Всполошу. Весь замок. Ну арестуют меня, ну казнят. Мне все равно. Вы что, не видите, что я схожу с ума?

Королева (стоит позади стола. Берет пистолет и подает его Станиславу). Стреляйте.

Станислав отскакивает назад. Королева держит пистолет.

Станислав. Не искушайте меня.

Королева. Через несколько секунд будет поздно.

Станислав (закрыв глаза, лицом к королеве). Любовь, толкнувшая меня на убийство, вернулась, как прилив. Я погиб.

Королева. Напомнить вам, что я сказала? Если вы меня не прикончите, я прикончу вас. (Быстрым шагом идет к подножию лестницы.)

Станислав (кричит ей). Ну убейте же меня, убейте! Прикончите! Только скорее. Что, крови боитесь? Ну хоть одна только радость будет, если вас от моей крови стошнит.

Королева опускает пистолет. Отворачивается и стреляет по мишени. Все это происходит молниеносно. Протяжный звонок. Королева, все еще с пистолетом в руке, бросается к Станиславу. Насильно вкладывает ему в руки том Шекспира.

Королева. Сядьте. Читайте. Читайте так же яростно, как только что меня оскорбляли. (Звонят настойчивее.) Читайте, сейчас же читайте. (Хватает его за волосы, будто это конская грива, и насильно сажает в кресло.) Так надо.

Станислав (падает в кресло, хватает книгу и выкрикивает сцену из «Гамлета»).

«Ты, жалкий, суетливый трус, прощай!

Я метил в высшего; прими свой жребий;

Вот как опасно быть не в меру шустрым».

(Останавливается и закрывает глаза.)

Королева (трясет его). Продолжайте.

Станислав снова принимается за свое экстравагантное чтение.

Станислав (читает «Гамлета»).

«Рук не ломайте. Тише! Я хочу

Ломать вам сердце; я его сломаю,

Когда оно доступно проницанью,

Когда оно проклятою привычкой

Насквозь не закалилось против чувств.

Королева. Но что я сделала, что твой язык

Столь шумен предо мной?»

Дверь открывается. Появляется Эдит фон Берг.

Сцена 6

Королева (вновь заняла позицию для стрельбы и опустила вуаль). В чем дело, Эдит?.

Эдит. Да простит меня Ваше Величество… Но я была в парке и услышала, что здесь так громко говорят… и выстрел… Я боялась… (Умолкает.)

Королева. Чего же вы боялись? Когда вы перестанете бояться? Чего бояться? Я стреляю в цель, а если бы вы осмелилась подойти поближе, услышали бы, как читают чтецы, умеющие читать. (Станиславу, который встал при появлении Эдит и стоит теперь у стола с книгой в руках.)

Вы должны простить фрейлейн фон Берг. Это она с непривычки. Она читает так тихо, что иногда мне кажется, будто я оглохла. (К Эдит.) Эдит, мне абсолютно — именно так — абсолютно не нравится, когда подслушивают у дверей и окон. (При этих словах через маленькую дверь, у которой кончается дорожка из линолеума, входит Тони. Королева замечает его, поворачивается к Эдит.) Вы позволите? (Тони объясняет что-то на пальцах. Королева отвечает так же. Тони выходит.) Я очень вами недовольна, Эдит. Ваше поведение, которое становится все менее и менее скромным, вынуждает меня отправить вас под арест. Тони принесет вам все необходимое.

Эдит приседает в поклоне и поднимается по лестнице. Уходит влево. Хлопает дверь.

Сцена 7

Королева (Станиславу). А теперь, сударь, спрячьтесь. Сейчас мне будет нанесен визит, и я хотела бы, чтобы вы не пропустили ни одного слова из предстоящей беседы. Прошу вас о перемирии. Потом мы с вами поговорим. Галерея — прекрасный пост наблюдения.

Станислав медленно проходит перед королевой, поднимается по лестнице и исчезает справа. Пока он прячется, открывается маленькая дверь слева. Входит Тони, вопросительно смотрит на королеву, та отвечает ему кивком. Тони отступает в сторону и впускает графа Фёна. Затем выходит и закрывает за собой дверь. Граф Фён в дорожном костюме. Сорокапятилетний мужчина. Элегантный, весьма хитро умный мужчина. Придворный.

Сцена 8

Королева. Добрый день, дорогой граф.

Граф (склонив голову, приветствует ее от дверей, затем делает несколько шагов). Я приветствую Ваше Величество. И прошу прощения за то, что предстал перед Вашим Величеством в этом костюме. Путь мой был долог и малоприятен.

Королева. Я уже давно распорядилась отремонтировать дорогу. Но я считаю естественным, чтобы этот пункт стоял в статье гражданских расходов. Наши министры считают, что это касается только меня. Ремонта дороги не будет.

Граф. Государство обеднело, Ваше Величество, — мы следуем режиму строгой экономии.

Королева. Так же говорит со мной мой министр финансов. Я закрываю глаза. Он начинает сыпать цифрами. Воображает, что я его слушаю, а я ничего не понимаю.

Граф. Но это так просто. Вольмар находится на вершине горы. Рабочую силу туда трудно доставить. Говорят, что эта безделушка стоила Вашему Величеству целого состояния.

Королева. Оставьте, Фён, вы же не эрцгерцогиня, которая считает себя непоколебимой, и не министр, который считает меня сумасшедшей.

Граф. Ваше Величество, весьма возможно, что эрцгерцогиня, при всем том уважении, которое она к Вашему Величеству питает, огорчена тем, что у Вашего Величества есть долги и что она не располагает средствами прийти на помощь Вашему Величеству, однако каждому известно, что эти долги касаются исключительно Вашего Величества, личной Его казны, и что народ никогда от этих долгов не страдал.

Королева. Каждому известно! Вы меня забавляете, любезный граф. Откуда же идут нелепые слухи, которые беспрестанно обо мне распускают? В свое время эрцгерцогиня так часто мне говорила: «Держитесь прямо», — что я, представьте себе, привыкла держаться прямо. И тем не менее, в чем только меня не обвиняют! Я, видите ли, избиваю кнутом моих конюхов. Вместе со слугами покуриваю трубку. Иду на поводу у какой-то цирковой гимнастки, для которой развешиваю трапеции повсюду, даже в тронном зале. Передаю вам только то, что забавно, — остальное так недостойно, что не надо тратить время на пересказ. Я презираю народ, я его разоряю. Вот какого рода басни обо мне распускают, а это будоражит умы.

Граф (с поклоном). Это оборотная сторона легенды.

Королева. Легенда! Когда-то легенда заставляла целые сто лет чеканить медали. В бронзе. Теперь никто ничего не чеканит, теперь только марают бумагу, да и то самой низкой пробы.

Граф. О, Ваше Величество… печать никогда себе не позволит…

Королева. Просто стесняется! Все подается в виде советов. Что вы сделали против всех этих бесчисленных подпольных листков, которые поливают меня грязью? Полиция с этим мирится. Вы — шеф моей полиции, господин фон Фён.

Граф. Но, Ваше Величество… Эрцгерцогиня более всех опечалена этим положением вещей, а если бы не была опечалена, я бы не имел чести быть в Кранце и предлагать Вашему Величеству мои скромные услуги.

Королева (меняя тон). Ну вот. Я так и знала. Вы явились меня пожурить.

Граф. Ваше Величество шутит.

Королева. Речь идет о юбилейной церемонии.

Граф. Ваше Величество угадывает мысли, прежде чем они обратятся в слова. Это лучшее доказательство тому, что заставляет печалиться эрцгерцогиню. Она в отчаянии от того… недоразумения, которое произошло между королевой и ее народом. Если бы королева предстала перед народом, недоразумение было бы улажено гораздо быстрее.

Королева. Мое отсутствие на юбилейной церемонии произвело, если употребить стиль прессы, отрицательный эффект.

Граф. Я проследовал по всему маршруту — Ваше Величество может в этом не сомневаться. Толпа была весьма раздосадована при виде пустой кареты. Эрцгерцогиня находит — если мне будет позволено процитировать ее слова, — что королева могла сделать над собой усилие во имя памяти о ее сыне.

Королева (встает). Господин фон Фён, неужели ей неизвестно, что побудительным мотивом к моему добровольному затворничеству как раз и было горе по ее покойному сыну и что, по моему мнению, носить траур не означает разъезжать в карете среди толп народа.

Граф. Эрцгерцогиня это хорошо знает. Она это знает. Она — если я осмелюсь так выразиться — вспыльчива, но она еще и ясно все видит: она великий политик.

Королева. Я ненавижу политику.

Граф. Увы!.. Сударыня… Политика — профессиональная обязанность королей — такая же, как для меня охрана королевства, наблюдение, сыск и всевозможные неприятные дела.

Королева. Чего хочет эрцгерцогиня?

Граф. Она не хочет… она советует. Она советует Вашему Величеству некоторым образом порвать с привычкой к отшельничеству, которая в глазах глупцов… а глупцов весьма много… рискует выглядеть как пренебрежение…

Королева. Нельзя ни с чем порвать «понемногу», господин граф. Можно или спрятаться, или появляться на людях. Слово «понемногу» я вычеркнула из своего лексикона. Когда что-нибудь делается «понемногу», не делается ничего. Если бы моим девизом не была фраза «За невозможным до конца», я бы выбрала для него слова индейского вождя, которого упрекали в том, что он слишком много ел на приеме в посольстве: «Слишком много, — ответил он, — для меня вполне достаточно».

Граф. Ваше Величество позволит мне передать эту фразу эрцгерцогине?

Королева. Да, в качестве ответа.

Граф (меняет тон). Кранц, какое чудное место… чудное! Ваше Величество прибыло сюда вчера утром?

Королева. Вчера утром.

Граф. Ваше Величество ехало из Вольмара. Долгий путь, просто бесконечный. И еще гроза! Боюсь, что из-за нее Ваше Величество провело беспокойную ночь.

Королева. Я? Я обожаю грозу. Да и вообще, я была мертвая от усталости и легла спать в одном из покоев северной башни. Я ничего не слышала.

Граф. Тем лучше. Я опасался, как бы моя облава не внесла некоторый беспорядок и не потревожила сон Вашего Величества.

Королева. Конечно, любезный Граф, я совсем забыла! Фрейлейн фон Берг явилась с просьбой разрешить вашим людям прочесать парк. Но… вас здесь не было?

Граф. Всегда забывают о храбрости Вашего Величества. Ведь Ваше Величество ничего не боится. Всегда забывают, что Ваше Величество, в отличие от иных коронованных особ, не бережет свои нервы. В то же время я постыдился своим прибытием в замок придать этому делу излишнюю и незаслуженную значимость. Я прибыл накануне. Остановился в деревне, на постоялом дворе.

Королева. Фён! Это невежливо — приехать в Кранц и не ночевать в замке. Вы поймали того человека? Если не ошибаюсь, он хотел меня убить?

Граф. Полиция слишком болтлива. Вижу, что мои люди наговорили много лишнего.

Королева. Я не знаю, насколько болтлива полиция. Зато я знаю, насколько болтлива фрейлейн фон Берг. Она всегда вмешивается в то, что ее не касается.

Граф. Мы уже сутки выслеживали этого человека. Как он узнал — я хочу сказать — как узнала его организация, что Ваше Величество переночует в Кранце, мне неизвестно. Я сам об этом ничего не знал.

К тому же, мы упустили его в деревне, где живут его родственники. Он сам ушел, или его предупредили. Мы организовали правильную облаву. Мне приходится теперь об этом сожалеть, так как из-за облавы мы были вынуждены побеспокоить Ваше Величество. Я счастлив узнать, что Ваше Величество не очень пострадало.

Королева. Облава ваша провалилась: этот человек все еще в бегах.

Граф. Мои люди не заслужили упреков со стороны Вашего Величества: преступник пойман.

Королева. Надо же!

Граф. На рассвете он пытался бежать через перевал. Но силы, видимо, его оставили. И он сдался.

Королева. И что же это за человек?

Граф. Безмозглый юнец, нанятый одной из тех подпольных организаций, по поводу существования которых Ваше Величество недавно выразило свое сожаление. Ваше Величество не может обвинить шефа своей полиции в преступном бездействии.

Королева. Его допросили?

Граф. Я лично его допрашивал.

Королева. Он из рабочих?

Граф. Он поэт.

Королева. Что?

Граф. Напрасно Ваше Величество проявляет такой интерес к поэтам. Они вносят беспорядок в работу государственной машины.

Королева. Фён! Вы хотите сказать, что меня хотел убить поэт?

Граф. Так они отвечают на королевское благорасположение.

Королева. Что за благорасположение?

Граф. Если я не ошибаюсь, Ваше Величество проявляет необычайную снисходительность по отношению к некоему стихотворению, имеющему подрывной характер, опубликованному в одном из печально знаменитых листков, которые Ваше Величество справедливо осуждает. Я отношу эту снисходительность на счет некоего чувства героического противоречия… Так вот, этот молодой человек автор тех самых стихов.

Королева. А, так это Азраил. Надо же!

Граф. Он недолго упрямился. Через пять минут, как говорят наши агенты, он раскололся. Я хочу сказать, он все признал. Горячая голова, не скажу что светлая. Он сообщил мне имена своих сообщников, адрес их главной квартиры. Я вернусь, и мы всех их возьмем.

Королева (присев ненадолго, поднимается с места). Господин фон Фён, мне остается только поздравить вас и поблагодарить за службу. Вчера я была удивлена вашим отсутствием. И я уже начинала думать, не придется ли вам прибыть сегодня вечером, чтобы составить протокол о моей кончине.

Граф (с улыбкой). Вы беспощадны, Ваше Величество.

Королева. Мне иногда приходится быть такой. Особенно по отношению к собственной персоне. (Протягивает руку.) Дорогой граф…

Граф (хочет поцеловать руку. Королева отнимает ее и кладет ему на плечо). Прошу простить мне этот несвоевременный визит, нарушивший атмосферу трудов и размышлений. (Кланяется.) Могу ли я осведомиться у Вашего Величества, как поживает фрейлейн фон Берг?

Королева. Ей нездоровится. Ничего серьезного, просто она не выходит из комнаты. Я скажу ей, что вы о ней беспокоитесь. Тони проводит вас. (Королева направляется к двери справа. Появляется Тони.) Передайте эрцгерцогине заверения в моей глубочайшей признательности за ту заботу, которую она проявляет о моей популярности в народе. Прощайте.

Граф кланяется. Проходит мимо Тони в открытую перед ним дверь. Тони смотрит на королеву. Следует за графом и закрывает дверь.

Сцена 9

Королева (медленно и задумчиво поднимает вуаль). Вы можете спуститься. (Станислав проходит по галерее справа и молча спускается по лестнице. Идет к круглому столу, опирается на него и опускает голову. Королева становится напротив, у печи.) Вот так!

Станислав. Это чудовищно.

Королева. Это двор. Я мешаю эрцгерцогине. Фён потворствует убийству. У вас ничего не получается. Фён вас бросает. Вы поняли? Если бы вы не спрятались в замке, его люди быстро бы сделали так, чтобы вы исчезли. Именно потому, что он уверен в вашем исчезновении, он без колебаний мне о вас рассказал.

Пауза.

Станислав. Я сдамся полиции.

Королева. Не говорите глупости. Останьтесь. Сядьте в кресло. (Станислав колеблется. Королева насильно его усаживает.) Сядьте в кресло. (Станислав садится.) Фён вас разыскивает. Целью его визита было понаблюдать за мной и за тем, что происходит в замке. Хотя я и приняла все меры предосторожности, чтобы он не встретился с фрейлейн фон Берг, кажется, он что-то заподозрил. Но я уверена в молчании Вилленштейна. Наши обстоятельства — вне ведения какой бы то ни было полиции. Я насильно вас вовлекла во все это. Мне и разбираться.

Станислав. Меня надо стыдиться.

Королева. Вы одиноки перед лицом чужого одиночества. Вот и все. (Королева отворачивается к печи. Свет падает на ее лицо. Вечереет.) В чем красота трагедии, в чем ее человеческий и сверхчеловеческий смысл? В том, что она выводит на сцену людей, живущих вопреки каким бы то ни было законам. Кем вы были этой ночью? Процитирую вас: «Идеей перед лицом другой идеи». А теперь мы кто? Мужчина и женщина, на которых ведется охота. И мы равны. (Ворошит угли.) Ваша мать живет в деревне?

Станислав. У меня нет матери. Крестьянка из Кранца — моя мачеха. Она выгнала меня из дома. Мне тогда было шестнадцать лет. Вчера вечером я заходил к ней по своим делам. Там были спрятаны бумаги. Мне надо было их сжечь.

Королева. У вас есть друзья?

Станислав. Нет. Я знаком только с теми людьми, которые заманили меня в ловушку. Если есть среди них искренние люди, упаси их Бог от ослепления.

Королева. Фён никого не арестует. Будьте покойны. Он только убедит их в том, что вы предатель. Они ему нужны, чтобы избавиться от вас.

Станислав. Мне все равно.

Королева. Стоя там, на галерее, вы могли видеть лицо Фёна, могли вы видеть его лицо?

Станислав. Я видел его лицо.

Королева. Вам оно знакомо? Я хочу сказать, вам уже случалось его видеть?

Станислав. Такие люди достаточно ловки, чтобы бесчисленные их посредники даже не догадывались, кому служат.

Королева. Мне нравится ваше хладнокровие.

Станислав. Как и ночью в вашей спальне, я боялся, что кто-нибудь услышит стук моего сердца. Я собрал все свои силы, чтобы не спрыгнуть вниз. Еле сдержался.

Королева. Он нисколько бы не удивился. Он был начеку. Этот человек полагает, что я сумасшедшая и что вы сумасшедший. Вчера в Кранце на постоялом дворе он должно быть улыбался и думал: «Королева считает, что она поэма. Убийца считает, что он поэт. И это весьма забавно». Отметьте, что ваши товарищи были недалеки от подобных взглядов. Я имею в виду наиболее честных из них. Болтают многие. Действуют единицы. В любой среде достаточно условностей. В любой. (День гаснет. Королева возвращается к огню, чьи отблески все ярче играют на ее лице.) Зачем вы жгли бумаги вчера, в Кранце?

Станислав. Боялся обыска.

Королева. Это были стихи?

Станислав. Да, сударыня.

Королева. Жаль.

Станислав. Если бы я их не сжег вчера, я бы их сжег сейчас.

Пауза.

Королева. Ну а после сожжения стихов, каков был предписанный вам план действий?

Станислав (встает). Сударыня!..

Королева. Мне казалось, что угрызения совести, церемонии, ханжество упразднены в наших отношениях.

Станислав (снова садится. Тихо). Я должен был убить королеву в Вольмаре.

Королева. Убивать надо быстро и на улице. Нужно быстро убить и дать толпе себя растерзать. Иначе драма потускнеет, а все, что тускло, ужасно выглядит. (Долгая пауза.) Газеты бы написали: «Королева пала жертвой зверского покушения». Эрцгерцогиня и граф Фён присутствовали бы при вашей казни и учредили бы траур. Прошли бы погребальные увеселения. Зазвонили бы во все колокола. Объявили бы регентство, как это предусмотрено ныне действующей конституцией. Принц-регент выпрыгнул бы, готовенький, из широкого рукава эрцгерцогини. Все, спектакль был бы кончен. Эрцгерцогиня, то есть я хочу сказать граф Фён, — правил бы государством. Такова политика.

Станислав. Мерзавцы!

Королева. Итак, вы должны были убить королеву в Вольмаре, и что же — вы выполнили полученный приказ в Кранце. Вы должны были убить королеву, Станислав. Дело сделано: вы ее убили.

Станислав. Убил, сударыня?

Королева. Допустила бы какая-нибудь королева, чтобы кто-то прыгнул к ней в окно и упал без чувств в ее спальне? Стала бы королева прятать того, кто лезет ночью в ее комнату? Допустила бы королева, чтобы ей не отвечали, когда она задает вопрос? Допустила бы королева, чтобы о ней говорили не в третьем лице, да еще оскорбляли? Если она это допускает, значит, она больше не королева. Повторяю вам, Станислав, в Кранце больше нет королевы: вы ее убили.

Станислав. Я понял вас, сударыня. Вы говорите, что между нами больше нет места для церемоний, а в то же время по-королевски церемонно возвышаете мое одиночество до вашего. Меня не обмануть.

Королева. Вы что думаете, я могла бы признать, что вам не удалось задуманное? Если бы я это признала, то давно бы приказала выставить вас за дверь.

Станислав. Я ничто. А королева остается королевой. Королевой, которую ревнует двор, потому что она им пренебрегает. Королевой, которую тысячи подданных почитают во мраке своей неизвестности. Королевой, скорбящей о своем короле.

Королева садится в кресло подле печи, лицом к зрителям. Почти ничего не видно, только отблеск очага играет на лицах. Библиотека погружается в сумерки. Станислав проходит за кресло королевы и становится у нее за спиной.

Королева. Вы убили королеву, Станислав, и это у вас получилось лучше, чем вы замышляли. Когда я была маленькой девочкой, меня мучили, готовили к трону. Это была школа, и я ее ненавидела. Король Фридрих явился так неожиданно. Я стала думать только о любви. Я должна была стать женщиной. Я должна была жить. Я не стала женщиной. Я не начала жить. Фридрих умер накануне этого чуда. Я заживо погребла себя в замках. Грозовой ночью вы вошли в мое окно и нарушили это дивное равновесие.

Долгая пауза.

Станислав. Как тихо после грозы. Ночь наступает в необычайном безмолвии. Ни колокольного звона вдали, ни блеяния овец.

Королева. Отсюда ничего не слышно, как будто мир не существует. Я не любила эту тишину. Теперь она мне нравится.

Станислав. Может быть, мне попросить принести канделябр?

Королева. Не надо. Мне ничего не нужно. Я хочу, чтобы сумерки остановились, чтобы Луна и Солнце остановили свой бег. Хочу, чтобы этот замок остановил мгновение и мы бы так навеки и остались, пораженные судьбой.

Пауза.

Станислав. Бывает, что множество нам не известных вещей приходят в равновесие, и страшно становится, как это может быть, как это все не рушится от малейшего дуновения ветра.

Королева. Помолчим немного? (Пауза.) Станислав, гордость — недобрая фея. Нельзя ее сюда пускать, нельзя ей дать коснуться этого мгновения своей волшебной палочкой и обратить его в камень.

Станислав. Гордость?

Королева. С вами говорит женщина, Станислав. Вы понимаете?

Долгая пауза.

Станислав (закрыв глаза). Господи!.. Помоги мне понять. Мы на обломках кораблекрушения в открытом море. На этом тонущем судне, в библиотеке замка Кранц, дрейфующей в вечность, судьба, случайность волны, буря нас бросили друг к другу. Мы одни на всем свете, мы на вершине горы неразрешимого, мы на границе тех земель, где мне легко дышится и побывать в которых я и не мечтал. Нам так чудовищно неловко, как не бывает ни больному, мечущемуся в агонии, ни бедняку, доживающему в отчаянии свои дни, ни догнивающим в темнице узникам, ни путешественникам, потерявшимся в полярных льдах. Нет ни верха, ни низа, ни левой стороны, ни правой. Мы не знаем, куда деваться нашим душам, взглядам, словам, ногам, рукам. Господи, просвети меня. Да придет ангел Апокалипсиса, пусть протрубит, пусть мир обрушится вокруг нас.

Королева (тихо). Господи, вытащи нас из этой пагубной зыби; отними у меня костыли, чтобы я больше не ходила прямо. Порази своим громом все этикеты и правила, и прежде всего осторожность, которую я считала стыдливостью. Порази чудищ: гордость и привычку. Заставь меня сказать то, чего я говорить не хочу. Освободи меня. (Пауза. Опускает вуаль. Говорит с простоватой неловкостью.) Станислав, я люблю вас.

Станислав (так же). Я люблю вас.

Королева. Все остальное мне безразлично.

Станислав. Вот теперь я смог бы вас убить, чтобы не потерять никогда.

Королева. Подойдите тихонько ко мне… Идите. (Станислав становится подле нее на колени.) Положите голову мне на колени. Не требуйте большего, умоляю вас. Ваша голова у меня на коленях, а рука моя на вашей голове. Какая тяжелая голова. Будто отрубленная. Мгновение, и ничего вокруг. И лунный свет в душе. Я полюбила вас, как только вы появились в моей спальне. И я себя виню, что устыдилась. Я полюбила вас, когда ваша рука повисла, сраженная усталостью. Я полюбила вас, когда схватила вас за волосы, чтобы заставить читать. И я себя виню, что устыдилась.

Пауза.

Станислав. Бывают сны, настолько яркие, что пробуждают спящего. Осторожно: мы сон того, кто спит так крепко, что даже и не знает, что видит нас во сне.

В этот момент среди тишины и сумерек, чуть прореженных огнем, кто-то несколько раз тихо стучит в маленькую дверь. Станислав отшатывается.

Королева (поспешно и тихо). Это Тони. Не двигайтесь. (Идет к маленькой двери. Открывает её. Появляется Тони. В правой руке у него подсвечник, а пальцами левой он говорит. Тони ставит подсвечник на стол.) Фрейлейн фон Берг бросила в окно записку для графа Фёна. Теперь он все знает. (Тони выходит через маленькую дверь.) Сегодня ночью вы не должны ничего бояться. Пока я не приму решения, девица фон Берг побудет под арестом. Никто, кроме нее, не имеет права входить в мои покои. Вы останетесь там под моей охраной. Завтра утром Тони проводит вас горной тропой в мой бывший охотничий домик. Там рядом ферма, которую охраняют верные мне люди. Затем…

Станислав. Затем ничего.

Королева. Станислав!

Станислав. Послушайте меня. Я молил Бога, чтобы он меня услышал, и он послал мне своего ангела. Вот уже целый день и целую ночь нас сжигает небесный огонь. Мы оба обуглены. Не думайте, что я жалею о своих словах или отношу те, что вы произнесли, на счет смятения души и сгустившихся сумерек. Я верю вам, и вы должны мне верить. Завтра вы разлюбите беднягу, который будет скрываться и украдкой вас посещать. Убийца — другое дело. Вы жили вне жизни. Теперь мне надо вам помочь. Вы меня спасли, и я вас спасу. Вас убивал призрак, он не давал вам жить. Я его убил. Королеву я не убивал. Королева только появляется из тени. Королева, которая правит, принимая на себя всю полноту власти.

Против вас составляют заговор. Это так просто, ведь вы ничем не ответите. Министры это знают. Так ответьте им. Перемените в мгновение ока весь образ вашей жизни. Вернитесь в столицу. Мечите громы и молнии. Разговаривайте с эрцгерцогиней как королева, а не как невестка. Раздавите Фёна. Произведите герцога Вилленштейна в генералиссимусы. Сделайте ставку на армию. Устройте войскам смотр. Примите парад. Сами. Верхом. Удивите их. Вам даже не нужно будет распускать парламент, назначать новый кабинет. Они подчиняются твердой руке. Вашу руку я знаю. Я видел, как этой ночью вы держали веер, будто скипетр, и ударяли им по мебели. Ударьте по этим старым комодам с грудами бумаг в каждом ящике. Выметите все бумажки, выметите пыль. Стоит вам начать действовать, народ падет на колени. Поднимите вуаль. Откройте лицо. Выйдите к людям. Никто вас не тронет. Уверяю вас. Я буду наблюдать. Я буду жить в ваших горах. Я знаю их с детства. А когда королева победит, она прикажет выстрелить из пушки. И я пойму, что она говорит мне о своей победе. А когда королева захочет меня позвать, пусть она прокричит орлом, и я паду на скалы, там, где она воздвигала свои замки. Я не могу подарить вам счастье. Это слово больше не в чести. Но я могу сделать так, чтобы мы стали двуглавым орлом, таким же, как тот, что на вашем гербе. Ваши замки ждали орла. Они станут его гнездом.

Все, что тускнеет, ужасно. Вы молили Господа спасти нас. Слушайте же, что говорит ангел моими устами. (Королева три раза дергает за ленту звонка.) Теперь повторяйте за мной: «О Боже, прими нас в царствие тайн твоих. Обереги нашу любовь от прикосновения чужих взглядов. Обвенчай нас на небе.»

Королева (тихо). О Боже, прими нас в царствие тайн твоих. Обереги нашу любовь от прикосновения чужих взглядов. Обвенчай нас на небе.

Открывается дверь справа. Появляется Феликс фон Вилленштейн. Он закрывает дверь и становится по стойке «смирно».

Сцена 10

Королева. Феликс, что за вид вы на себя напустили. Чем вы удивлены? Ах, да!.. Я забыла. Я предстала обнаженной перед двумя мужчинами сразу. Вуаль я больше не ношу, Феликс, и теперь я на десять лет старше. Надо привыкать. Я должна дать вам кое-какие распоряжения.

Я возвращаюсь ко двору. Мы все уезжаем завтра в час. Прикажите подать экипажи, почтовую карету. В Кранце останется только прислуга.

Фрейлейн фон Берг уволена. Эрцгерцогиня примет ее в свою свиту.

Как только прибудете в город, примете командование над фортами. Немедленно распорядитесь об экипажах и перемене лошадей. Никаких задержек я не потерплю. При въезде в столицу вы станете во главе эскорта из ста пятидесяти солдат и прикажете произвести сто орудийных выстрелов.

Завтра в полдень вы построите в парке мою легкую кавалерию. Позади пруда. Будете наблюдать за этим окном. (Указывает на окно в верху лестницы.) Как только я появлюсь, без вуали, гвардейский оркестр должен сыграть королевский гимн.

Начинается мое царствование.

Рассчитываю на вашу привязанность ко мне лично и верность моему делу. Вы свободны.

Феликс фон Вилленштейн щелкает каблуками, кланяется и выходит.

Сцена 11

Королева (подходит к Станиславу, кладет руки ему на плечи и долгим взглядом смотрит ему в глаза.) Станислав, вы довольны ученицей? (Станислав прикрывает глаза, по щекам его текут слезы.) Вы плачете?

Станислав. Да, от радости.

Занавес

Акт III

Декорация второго акта. Должно быть, одиннадцать часов утра. Окно библиотеки широко распахнуто в парк. Когда открывается занавес, Станислав один на сцене. Стоя на стремянке, он прижимает левой рукой стопку книг. В правой — книга, которую он читает. Через мгновение появляется фрейлейн фон Берг. Она проходит слева по галерее и спускается по лестнице. Приближается к Станиславу. Тот, поглощенный чтением, ее не видит.

Сцена 1

Эдит. Здравствуйте, сударь.

Станислав (вздрагивает и закрывает книгу). Простите меня, сударыня. (Кладет книгу в стопку и берет еще несколько.)

Эдит. Я вам помешала?

Станислав. Королева хочет взять с собой кое-какие книги, а я, вместо того чтобы складывать их в стопку, читал.

Эдит. На то вы и чтец.

Станислав. Чтец должен это делать для королевы, а не для собственного удовольствия.

Эдит. Королева отправилась на верховую прогулку?

Станислав. Когда королева отдавала приказания, на ней была амазонка. Она велела оседлать Поллукса. Думаю, что она поехала в лес. Она не рассчитывала вернуться до полудня.

Эдит. Надо же, вы знаете, как зовут лошадей. Это прелестно.

Станислав. Королева говорила при мне. Вы еще не видели Ее Величество?

Эдит. Милостивый государь, я была в тюрьме. Тони соблаговолил отпереть дверь только около десяти. Я ничего не знала об удивительном путешествии, к которому готовятся в замке.

Станислав. Я думаю, королева хочет вернуться в столицу…

Эдит. Вы так думаете?

Станислав. Насколько я понял, королева покинет Кранц сегодня после обеда.

Эдит. Для такого молодого человека, как вы, наверное, очень лестно и увлекательно поехать с королевой ко двору. Вы, наверное, счастливы?

Станислав. Ее Величество не оказывает мне честь быть в ее свите. Я остаюсь в Кранце.

Ее Величество, наверное, сочтет необходимым по возвращении в замок вас обо всем известить. (Идет за другими книгами и приносит их на стол.)

Эдит. Мы привыкли быть все время в пути и все время менять место пребывания. Ее Величество редко проводит более двух недель на одном месте.

Станислав. Две недели в городе должны вам доставить удовольствие.

Эдит. Если только мы там пробудем две недели. Я знаю Ее Величество: дня через три мы уедем в Обервальд или на озера.

Станислав. Я, увы, слишком недавно знаю Ее Величество и не могу ничего вам ответить.

Пауза. Станислав собирает книги.

Эдит. Вы знакомы с графом Фёном?

Станислав. Нет, сударыня.

Эдит. Это замечательный человек.

Станислав. Не сомневаюсь. Иначе он не занимал бы свой пост.

Эдит. Я вас поняла. Шеф полиции никогда не должен вызывать никаких симпатий у такого, как вы, вольнодумца. Во всяком случае, мне так кажется.

Станислав. Вы правы. Тот пост, что он занимает, не вызывает у меня никаких симпатий.

Эдит. Он охраняет королеву.

Станислав. Очень надеюсь, что это так. (Кланяется. Пауза.)

Эдит. Милостивый государь, вы, конечно, будете крайне удивлены, но у меня к вам от графа есть небольшое поручение.

Станислав. Ко мне?

Эдит. К вам.

Станислав. Я думал, что он покинул Кранц.

Эдит. Он должен был уехать на рассвете. Но, видимо, его удивило то, что здесь происходит. Меня часто упрекают в том, что я любопытна. Так вот, любопытство графа беспредельно. Он остался в Кранце. Я только что его видела. Он вас разыскивает.

Станислав. Мне не совсем ясно, чем такой человек, как я, может заинтересовать господина фон Фёна.

Эдит. Он мне этого не сказал, но он вас ищет. Он спросил, не могла ли я договориться с вами о встрече с ним.

Станислав. Это была бы для меня слишком большая честь, сударыня. Знает ли что нибудь Ее Величество о поручении, которое вам было дано?

Эдит. Дело в том, что… господин фон Фён не хотел бы беспокоить Ее Величество по поводу обычного расследования. Он предпочел бы, чтобы Ее Величество королева ничего не знала.

Станислав. Я нахожусь на службе Ее Величества. И только Ее Величество может мне приказывать.

Эдит. Господин фон Фён лучше, чем кто-либо, способен понять вашу позицию. И одобрить ее. Однако служба вынуждает его иногда нарушать протокол. Он действует скрытно и всем управляет. Впрочем, он предполагал, что Ваша реакция будет именно такой. Он просил передать, что, добиваясь этой встречи, он ищет вашей поддержки и что речь идет о безопасности Ее Величества.

Станислав. Я плохо знаю двор, сударыня. Означает ли это, что таким образом шеф полиции формулирует свой приказ?

Эдит (с улыбкой). Почти.

Станислав. Тогда, сударыня, мне остается только подчиниться. И проводите меня к господину фон Фёну. Я полагаю, что он не настаивает на том, чтобы этот… это свидание — как вы сказали — было прервано внезапным появлением королевы.

Эдит. Королева уехала верхом. А когда уезжают верхом, то уезжают далеко. Поллукс — настоящий дикарь. Эта библиотека, сударь мой, — самое надежное место. И самое укромное. Тони сопровождает Ее Величество. Герцог Вилленштейн трижды позвонит, прежде чем войти. В конце концов, я прослежу, чтобы не было никаких недоразумений.

Станислав. Я вижу, сударыня, что вы весьма преданы господину фон Фёну.

Эдит. Королеве, сударь мой. Но это почти одно и то же.

Станислав (кланяется). Я к услугам шефа полиции.

Эдит. Графа Фёна. Почему вы все время говорите «шеф полиции»? Министр граф Фён желает вас видеть.

Станислав. Я к его услугам.

Фрейлейн фон Берг идет к маленькой двери, открывает ее. Исчезает.

Сцена 2

Граф Фён входит и прикрывает за собой дверь. Как и в предыдущем акте, он в сапогах. Держит шляпу в руке.

Граф. Простите меня, сударь, за неожиданное беспокойство. В вашем деле ничего нельзя предугадать, даже на пять минут вперед. В моей профессии, как бы странно это ни звучало, есть элемент поэзии. Он состоит в некой невесомости… непредвиденности. Короче говоря, вы поэт — я вовсе не преувеличиваю — и способны понять меня лучше, чем кто-либо. (Присаживается к столу.) Ведь вы поэт? Я не ошибся?

Станислав. Мне случается писать стихи.

Граф. Одно из стихотворений, если, конечно, этот термин может обозначать некое… произведение, написанное прозой (впрочем, это уже ваша профессия, так что не будем вдаваться в терминологические тонкости)… Одно из ваших стихотворений появилось в одном из левых листков. Королева, немного фрондерка, нашла его забавным и велела отпечатать в большом количестве экземпляров, так что ее стараниями у каждого при дворе есть ваши стихи.

Станислав. Я не знал…

Граф. Не перебивайте меня. Королева вольна поступать, как ей угодно. Ее занимают подобные шутки. Но порою она не отдает себе отчета в том, какой беспорядок могут произвести те силы, которые издали кажутся ей забавными, но становятся опасными, как только их действия приобретают общественный характер.

Для вас не секрет, что королева почтила ваши писания своим благорасположением? Так? Отвечайте!

Станислав. Что до меня, то я не придаю никакого значения этим строчкам. Я был крайне удивлен, услышав из уст Ее Величества, что королева ознакомилась с текстом и не считает его оскорбительным, а видит в нем только более или менее новый способ сочетания слов.

Граф. Сочетание слов было настолько неудачным — или удачным — все зависит от точки зрения, — что получилось подрывное произведение, провоцирующее скандал, и скандал произошел, страшный скандал. Вы знали об этом?

Станислав. Даже и не догадывался, и очень сожалею, господин фон граф. Ее Величество не сочло нужным поставить меня в известность.

Граф. Мне совершенно не нужно знать, каким образом Ее Величество королева, которая, повторяю, полностью свободна в своих поступках, вошла с вами в контакт. Я это выясню по возвращении. Мне важно знать, какую роль вы сыграли в Кранце и каким образом вам удалось добиться столь решительного переворота в сознании Ее Величества, чего никто не мог ожидать. (Помолчав.) Я слушаю вас.

Станислав. Вы меня удивляете, господин граф. О какой роли вы говорите? Королева волею каприза решила испробовать в роли чтеца одного несчастного поэта, жителя одного из своих городов. Вот и вся моя роль. Ни на какую другую я не смею претендовать.

Граф. Это верно. Не будем настаивать. Но если ваше присутствие в Кранце не имеет никакого отношения к перевороту в сознании Ее Величества, может быть вы постараетесь объяснить, почему вы переменились?

Станислав. Я плохо вас понимаю.

Граф. Я хотел сказать, может быть, вы не откажетесь попытаться объяснить, каким образом молодой, оппозиционно настроенный писатель в одночасье соглашается служить режиму. Да что там! Через две ступеньки пробежать иерархическую лестницу и оказаться в библиотеке королевы, на вершине горы, в горделивой позе. Подобное упражнение требует невероятной силы и ловкости.

Станислав. Случается, что молодость толкает человека в пагубную для него среду. Молодой человек быстро очаровывается и так же быстро устает. Для меня наступило время, когда ранее вдохновлявшие меня идеи перестали меня убеждать. Как все это скучно, господин граф. Королеву обвиняют во всевозможных мерзостях. Я решил принять ее предложение и составить собственное мнение. Мне хватило и беглого взгляда, чтобы убедиться в своей прошлой неправоте. Наша трагедия в том, что мы все очень далеки друг от друга, и одному человеку трудно познать другого. Когда люди знают друг друга, нет места печали и преступлениям.

Да вы же сами говорили, господин граф, что если бы королева показалась перед народом, между ними кончились бы все недоразумения.

Едва произнеся эти слова, Станислав понимает, какую совершил ошибку. Отворачивается. Граф придвигает кресло.

Граф. Где это я, черт возьми, так говорил?

Станислав. Пусть господин граф меня простит. Я заскользил по наклонной плоскости, как это случается со всеми, кто свои собственные слова приписывает другим людям. Мне казалось…

Граф. Что вам казалось? (Ударив шляпой по подлокотнику кресла, подчеркивает слово «что».)

Станислав (сильно покраснев). Мне показалось, что Ее Величество в разговоре со мной, господин граф, передала мне эти ваши слова.

Граф. Ее Величество королева была настолько любезна, что вспомнила о какой-то фразе, брошенной одним из ее самых ничтожных подданных. Я действительно мог сказать ей что-то в этом роде. Впрочем, это не более чем общее место: его легко подвести под любой смысл. Заодно хочу вас поздравить: вы далеко продвинулись в конфиденциальных беседах. Ее Величество не отличается общительностью. Королева, наверное, очень вас ценит. (Помолчав.) Она говорила с вами обо мне!

Станислав. Я расставлял книги. Ее Величество, наверное, размышляла вслух. Я дурно поступил, запомнив ее слова и передав их вам.

Граф. Это после моего визита вы перебирали книги, а королева изволила размышлять вслух о том, что вы тут сказали?

Станислав. Да, господин граф.

Граф. Очень, очень любопытно. (Встает, рассматривает корешки книг, потом оборачивается и прислоняется спиной к стеллажу.) Подойдите. (Станислав подходит.) Стоп (Станислав останавливается) Не-ве-ро-ят-ное сходство. А что об этом думает королева?

Станислав. Я полагаю, что мое сходство с королем, в той мере, насколько человеку, моего происхождения может позволить себе походить на государя, больше повлияло на выбор королевы, чем мои личные достоинства.

Граф. И я ее понимаю. Люди с такой внешностью, как у нашего незабвенного короля Фридриха, не разгуливают по улице. Да я бы и не хотел, чтобы они разгуливали. О черт! В умелых руках такое сходство могло бы стать средством поразить воображение толпы и породить легенды. Легенды нас когда-нибудь погубят, милостивый государь. Они и так нас душат. Легенда о королеве уже наделала много бед. Одних она восстанавливает против королевы, других делает её сторонниками. А это беспорядок. Душа моя не приемлет беспорядка. Вот причина, по которой я хотел поблагодарить вас за принятое ею решение, ибо оно мудро. Я полагал, что вы к нему причастны. Но я ошибся. Оставим это. (Пауза. Граф Фён снова садится в кресло и оказывается очень близко к Станиславу.) Милостивый государь, я хотел бы вам продемонстрировать, насколько я с вами откровенен. Возьмите стул и сядьте. У вас усталый вид. Берите стул и садитесь — вы же не в кабинете шефа полиции. Мы просто беседуем. Среди этих книг, составленных вашими коллегами, вы должны себя чувствовать как дома. (Станислав берет стул и садится как можно дальше от кресла фон Фёна.) Ближе, ближе. (Станислав придвигает стул.) Хочу доказать, что я с вами откровенен и свободно излагаю свои мысли. (Помолчав) Милостивый государь, прошу меня простить, но скажу вам прямо: пока я наносил визит королеве, мне казалось, что вы невидимо присутствовали при нашей беседе. (Станислав встает.) Ну, ну! Не надо так. Спокойствие. Я не сказал, что вы присутствовали при нашей беседе, — я сказал, что мне так показалось. Министр полиции должен быть всегда начеку. Нас так часто обманывают. (Станислав снова садится.) Романический способ, которым вы достигли своего нынешнего положения, не вызывает у меня никаких подозрений. Но вы провели Фёна, а это нехорошо. Я должен был понять, что это один из тех блестящих спектаклей, которые так хорошо удаются Ее Величеству. Я был ослеплен его блеском, надо вам в этом признаться. На следующий день в библиотеке я применил против вас испытанную хитрость, которая редко не достигает цели. Я сказал Ее Величеству, что мои люди вас взяли, что я вас допросил и что вы выдали своих сообщников.

Станислав (встает). Сударь!

Граф. Спокойно. Спокойно. Я хотел, чтобы вы заволновались и вышли из себя. Королева носит вуаль. Я не мог следить за выражением ее лица. Ее Величество — сильная женщина. Что же до вас, то одно из двух: или вы спрятались в библиотеке, или нет. И тогда, сударь мой, вы проявили самообладание, перед которым я снимаю шляпу.

Станислав. Что вам от меня нужно?

Граф. Я скажу. (Поднимается с места и идет к стулу Станислава. Опирается руками на его спинку.) Я не поверил ни единому слову из того, что вы пытаетесь мне внушить, и это тоже говорит в вашу пользу. Вы мне нравитесь. Королева решила оставить свои мрачные привычки и занять свое место при дворе. Она приняла это решение, руководствуясь вашим энтузиазмом, — по крайней мере, мне так кажется, — и я готов держать пари, что это не игра воображения. Дайте мне договорить.

Но для чего все это ваше сенсационное путешествие, если оно должно только пыль в глаза пустить?

О чем мечтает эрцгерцогиня? Дожить до того дня, когда ее невестка обеспечит могущество трона, и спокойно умереть. Вместо этого что происходит? Королева пренебрегает своими обязанностями. Она их презирает и обвиняет свекровь в составлении заговора. Заговор! Откуда у нее на это силы возьмутся? Не проходит дня, чтобы она меня не вызвала и не умоляла повлиять на королеву.

Нет. Нужно, чтобы от этого путешествия была какая-то польза. Нельзя, чтобы королева затеяла в столице нечто, что потерпит крах. Нужно, чтобы ей не наскучила рутина, которая состоит в перебирании бумаг, связующих государя с исполнителями его воли, в уламывании стариков-министров, в выслушивании их жалоб. Она выбрала плохую роль. Но исполняет ее героически.

Что произойдет завтра? Скажите, что? Королеву толкают на то, чтобы она заявила о своих правах. Ей скажут, что эрцгерцогиня правит вместо нее и не хочет ей уступать. Она начнет сама править. Ей надоест. Все станет ей противно. И она уедет.

Что бы мы хотели от Ее Величества? Чтобы она стала кумиром. Чтобы она своим блеском затмила отвратительную реальность, перед которой женщина ее масштаба никогда не спасует. Когда королева отсутствует, эта реальность становится очевидной для народа. Вот в чем проблема. Нам нужен человек долга, а не человек двора. Человек, согласный спасти королеву. Человек, который смог бы ей доказать, что от нее не требуют заниматься неблагодарным трудом, что эрцгерцогиня любит ее, как родную дочь, и хочет переложить на свои плечи тяжесть этих скучных повседневных забот. Вы начинаете понимать меня?

Станислав. Вы меня удивляете, господин граф. Как может столь значительный человек, как вы, хоть на минуту поверить в политические таланты какого-то бедного студента?

Граф. Вы упорствуете.

Станислав. Мне не в чем упорствовать. Боюсь, что все это — плод буйного воображения фрейлейн фон Берг.

Граф. Фрейлейн фон Берг здесь ни при чем. Знайте, я полагаюсь только на собственное зрение и всегда действую в одиночку.

Станислав. Она могла бы вам сказать, что Ее Величество не дорожит моим обществом и не включила меня в свою свиту.

Граф. Милостивый государь, время идет, и королева может в любую минуту нас здесь застать. Сыграем в открытую. Вам удалось, и вы не будете этого отрицать, за один день добиться от Ее Величества того, чего мы не можем добиться целых десять лет. Мне не нужны признания, не нужно, чтобы вы открывали свои тайны. Я уважаю вашу деликатность. Я только прошу вас сделать так, чтобы ваше чудодейственное влияние помогло нам помешать королеве сделать опрометчивый ход. Я прошу вас как-нибудь устроить, чтобы вы последовали за королевой в столицу и предотвратили беспорядки, которые вызовет открытая враждебность королевы по отношению к эрцгерцогине, министрам, королевскому совету и палатам парламента. Я достаточно ясно выразился?

Станислав. Господин граф, я все хуже и хуже вас понимаю. Помимо того, что я не могу ни соглашаться, ни отказаться помочь вам в том, в чем я совершенно бессилен, мне кажется, что двор, представляющий собой пауков в банке, увидев подле королевы ничтожнейшего из ее подданных, увидит в этом новый скандал и будет черпать в нем новые силы для того, чтобы погубить Ее Величество.

Граф. Нет ничего предосудительного в том, что королева выбрала чтеца по своему вкусу. Конечно, если так считает эрцгерцогиня. Ваше сходство с королем может направить мысли придворных в любую сторону. Если мы вас не одобрим, будет скандал. Если вас поддержат эрцгерцогиня и ее министры, скандала не будет, и ваше сходство очарует двор. Власть королевы имеет свои пределы, сударь мой. Власть шефа полиции беспредельна.

Станислав. А если я останусь в Кранце?

Граф. О черт! Вы что думаете, ваше вмешательство останется незамеченным? Да, вы правы, двор — это пауки в банке. И он все истолкует по-своему. Скорее всего, извратит. От двора не отделаться взмахом веера. Мы не в сказке. Королеву смешают с грязью.

Станислав (встает). Сударь!

Граф. Смешают с грязью, и все это из-за вас. Итак, сударь. будьте благоразумны. Помогите нам.

Станислав. А… что вы предлагаете взамен?

Граф. Самое ценное, что только есть в жизни, — свободу.

Долгая пауза. Станислав встает и расхаживает по библиотеке. Граф стоит, опершись на спинку стула. Станислав снова к нему подходит.

Станислав. То есть, если ясно выразиться, коль скоро мое влияние существует, я им воспользуюсь, проведу королеву, выдам ее вам, связанную по рукам и ногам, граф Фён обязуется вычеркнуть мое имя из черных списков разыскиваемых полицией.

Граф. Что за фантазии! Кто вас просит выдать королеву? Кому, о Господи? И зачем? Вас только просят помочь избежать неприятных эксцессов и быть связующим звеном между двумя сторонами, отстаивающими одно и то же дело и которые воображают, что сражаются друг с другом.

Пауза.

Станислав. Господин граф, я прятался в библиотеке. Я все слышал.

Граф. Я в этом никогда не сомневался.

Станислав. Королева хотела знать мнение человека из народа. Оказалось, что я могу его выразить. Мне нечего терять. Для меня не существует этикета. Королева задала мне вопрос. Я ответил на него. Сказал то, что думал.

Граф. А можно узнать, что вы думали?

Станислав. Я думаю, что эрцгерцогиня боится света, исходящего от невидимой королевы, и мало того, что вы ее обливаете помоями, манипулируете грязными листками, клевещущими на королеву, толкаете на преступление всевозможные организации, вроде нашей, вы еще хотите заманить ее в столицу, погубить ее, унизить, привести в отчаяние, довести до крайности, вывести ее из себя, выдать за сумасшедшую, получить от обеих палат интердикт, а от министерства финансов — разрешение прибрать к рукам ее имущество.

Граф. Сударь!

Станислав. Но самого худшего я даже и представить себе не мог. Какой прелестный скандал! Королева привозит в столицу молодого человека из народа, праздного чтеца, двойника короля!

Граф. Замолчите!

Станислав. Осторожно! Королева не правила страной. Теперь правит. Она сожжет все ваши бумажки. Выметет пыль. И испепелит своей молнией весь ваш двор.

Сказка, говорите? Да, сказка. Королева взмахнет веером, и все ваше здание обрушится. Я и гроша ломаного не дам за вашу шкуру.

Граф. Вы обвиняетесь в том, что участвовали в покушении на жизнь Ее Величества. У меня есть ордер на ваш арест. И я вас арестую. Объясняться будете перед судом.

Станислав. Я под защитой королевы.

Граф. Мой служебный долг — защищать королеву даже против ее воли от нее самой и в собственном ее доме.

Станислав. И вы арестуете меня у королевы?

Граф. Без колебаний!

Станислав. Вы чудовище.

Граф. Королева — химера. Вы примчались к ней на выручку верхом на крылатом драконе. Славные есть на свете чудовища.

Станислав. Можете ли вы выполнить мое последнее желание?

Граф. Могу. Мое терпение известно всем. Вот уже четверть часа я пытаюсь спасти вас от эшафота.

Станислав. В час дня королева покинет Кранц. Неважно, почему вы так хотите, чтобы она уехала. Я тоже этого хочу, но по другим причинам. Главное, что это вам нужно. Я отдам вам свою жизнь, отдам наверняка, только бы это путешествие было успешным. С другой стороны, как для вас, так и для меня очень важно, чтобы Ее Величество ничего не знала о нашем разговоре. Оставьте меня на свободе до часу дня.

Граф. Вы говорите как поэт.

Станислав. В ваших же интересах не мешать сборам Ее Величества и не устраивать шумихи с моим арестом в замке.

Граф. Вот это уже менее абстрактно… Итак, вы просите у меня отсрочку на два часа. Я вам ее даю. Замок окружен моими людьми. Бежать невозможно.

Станислав. Ваши люди могут и не стараться. В час королева сядет в карету. В десять минут второго я буду в вашем распоряжении у ворот конюшен. Даю вам слово. Вы выведите меня через службы, чтобы нас никто не видел.

Граф. Жаль, что нам не удалось договориться.

Станислав. Мне нет!

Три звонка.

Граф (вздрогнув). Что это?.. Фрейлейн фон Берг?

Станислав. Нет. Условный сигнал герцога Вилленштейна.

Граф. Очень удобно. (Идет влево, к маленькой двери.) Я ухожу. До скорого свидания. (В дверях.) Не надо меня провожать.

Выходит. Едва граф Фён исчезает в дверях, открывается дверь справа, и появляется Феликс фон Вилленштейн. Проходит в комнату. Станислав стоит слева на переднем плане, почти что спиной к залу.

Сцена 3

Феликс(ищет королеву, а обнаруживает Станислава). Я думал, что Ее Величество в библиотеке. (Вздрагивает и пятится.) Ах!.. (Сдавленный вопль.)

Станислав. Что с вами, господин герцог?

Феликс. О Боже! Вчера я смотрел только на королеву и было так темно, что я вас не разглядел.

Станислав. Я очень похож на короля?

Феликс. Ужасающе, сударь. Возможно ли такое сходство?

Станислав. Прошу прошения, что невольно вызвал такое потрясение.

Феликс. Это я, сударь, прошу прошения за несдержанность.

В верху лестницы появляется фрейлейн фон Берг.

Сцена 4

Эдит (спускаясь по лестнице, Станиславу). Поздравляю вас, сударь. Ее Величество изволила мне сообщить, что я больше не состою у нее на службе. Я возвращаюсь к эрцгерцогине.

Станислав. Я не понимаю, сударыня, какое отношение этот приказ Ее Величества имеет ко мне и почему меня нужно с этим поздравлять.

Эдит. Как я полагаю, мое увольнение означает, что вы назначены на мою должность.

Феликс (успокаивает ее). Эдит!..

Эдит. А, это вы! Оставьте меня в покое! (Станиславу.) Это так?

Станислав. Увы, сударыня, Ее Величество вовсе обо мне не думает, иначе вам было бы сообщено, что я не следую ко двору за Ее Величеством.

Эдит. Вы остаетесь в Кранце?

Станислав. Ни в Кранце, ни при дворе. Я исчезаю.

Эдит. Но если никто не приходит мне на смену, как вы тогда объясните мою опалу?

Феликс. Эдит! Эдит! Прошу вас, не надо вмешивать посторонних в наши частные дела.

Эдит (кричит). Будто он сам в них не вмешивается!

Станислав. Сударыня!

Эдит (вне себя от ярости, идет прямо на него). Я понимаю только одно: я была чтицей королевы, вы появились — я больше не чтица.

Станислав. Моя ничтожная персона здесь ни при чем.

Эдит. Что вы там наговорили королеве? Что?

Станислав. Я знаком с Ее Величеством только со вчерашнего дня.

Эдит (прямо ему в лицо). Что вы ей сказали?

Феликс (тихо). Ее Величество.

На верхних ступеньках лестницы стоит королева. Она прошла слева по галерее. Спускается по лестнице. На ней амазонка. В руке хлыст.

Сцена 5

Королева (подняв вуаль). Это вы так кричите, фрейлейн фон Берг? (Преодолевает последние ступени.) Мне не нравится, когда кричат. Вы что, так всю жизнь и будете ругаться с беднягой Вилленштейном? Здравствуйте, Феликс. (Станиславу она салютует хлыстом.) Сударь! Фрейлейн фон Берг была вчера встревожена тем, что ваш голос слышен был даже в парке. Ее собственный голос я только что слышала на другом конце вестибюля. Правда, она не читала. Когда она читает, ее вообще не слышно.

Эдит (продолжает кланяться). Ваше Величество…

Королева. Оставьте нас. Вы наверняка еще должны много что сделать и сказать перед отъездом. (Эдит приседает и уходит в маленькую дверь слева.) Итак, Феликс, Эдит фон Берг все так же вас донимает? Я вызвала вас, чтобы обговорить детали подготовки нашего эскорта. Но прежде всего я должна заняться книгами. Вы можете быть свободны. Дайте распоряжения вашим людям. Я вас вызову через некоторое время.

Феликс кланяется и выходит в дверь справа.

Сцена 6

Королева. Я уже не могла выносить чье-либо присутствие. (Снимает шляпу и бросает ее на кресло. Хлыст остается у нее в руках.) Вилленштейн смотрит на меня квадратными глазами, а я была так жестока с фрейлейн фон Берг. Они, наверное, объясняют мою нервозность скорым отъездом. На самом деле я просто не могла больше жить, не оставшись с тобой наедине. (Падает в кресло подле печи.)

Станислав (становится на колени возле ее ног, как во втором акте.) Как только ты уходишь, мне кажется, что тот, кто нас видит во сне, просыпается. Но нет. Он снова ложится спать. Я вижу тебя, и сон продолжается.

Королева. Любимый…

Станислав. Скажи еще…

Королева. Любимый…

Станислав. Еще, еще, еще… (Закрывает глаза.)

Королева (целует его в волосы). Любимый, любимый, любимый, любимый.

Станислав. Как чудесно.

Королева. Я мчалась, как вихрь. Поллукс летел, как гроза. Мы врезались в ледник, как ласточка врезается в зеркало. Ледник меня манил. Он посылал мне белые молнии. Он сверкал и искрился! Тони отставал на своем арабском скакуне. Я чувствовала, что он хочет крикнуть, чтобы я остановилась, но закричать он мог только пальцами, а пальцы его сжимали поводья. Однажды я обернулась, и он сделал мне знак. Я хлестнула Поллукса. Я толкала его прямо в озеро. Озеро поблескивало внизу. Между ним и горами парили орлы. Я была уверена, что Поллукс сможет прыгнуть, полететь, поплыть в воздухе, как они, и перенести меня на другой берег. Он был весь в пене. Но вот он успокоился. Стал на дыбы. Остановился как вкопанный у края пропасти. Он осторожен. Бедняга Поллукс! Ведь он ни в кого не влюблен.

Станислав. Ты сумасшедшая…

Королева. А ты укладывал книги. Ты не сердишься на меня? Безумная жажда жить, жажда одолеть смерть заставила меня мчаться, не быть больше ни королевой, ни женщиной, а бéгом, бешеной скачкой. И как я могла думать, что счастье — это что-то гадкое, отвратительное. Я думала, что стоит жить только ради горя. Вернуть счастью его красоту — как это было трудно. Счастье уродливо, если оно — отсутствие горя, но если счастье так же ужасно, как горе, оно блистательно!

Я была глуха и слепа. Я открываю горы, ледники, лес, я открываю мир. Кому нужна гроза? Я сама — гроза, я и мой конь.

Станислав. Я тоже ничего не видел и не слышал. Но сколько всего узнал за эти два дня.

Королева. Посмотри на мою шею. Сегодня утром медальон скакал, подпрыгивал, крутился, бил цепочкой по плечам. Он хотел бы меня задушить! Смерть, в нем заключенная, кричала мне в уши: «Ты хочешь жить, девочка? Не выйдет!» Я его сняла у себя в комнате. Пусть там лежит. Я его заберу оттуда, когда мне будет столько лет, сколько сейчас эрцгерцогине, и ты меня разлюбишь.

Станислав. Я брошу его в озеро вместе с моими стихами.

Королева. Но ведь я тебя узнала по стихам, Станислав.

Станислав. Да как я мог быть тем, кто написал эти строчки, да еще тысячи других, которые я сжег в деревне.

Королева. Так значит, те стихи, что ты сжег в деревне, были тоже обо мне?

Станислав. Да, о тебе.

Королева. И ты их сжег, потому что боялся, что дом обыщут и найдут их?

Станислав. Да.

Королева. Чтобы их не нашли после моей смерти?

Станислав. И не воспользовались ими после моей. Да.

Королева. После твоей смерти и после моей, какое это все имеет значение?

Станислав. Я не хотел, чтобы моя жертва была опорочена; и чтобы меня опорочили, я тоже не хотел. Тебя бы превратили в героиню, а меня — в героя.

Королева. Это было так оскорбительно?

Станислав. Да, любимая.

Королева. Значит, ты все время обо мне думал?

Станислав. Ты шла за мной, как призрак. Ты была навязчивой идеей. И так как я не мог к тебе приблизиться, мне оставалось только тебя ненавидеть. В мечтах я тебя душил. Я покупал твои портреты и разрывал на мелкие кусочки. Я разрывал их, жег, смотрел, как они корчатся в огне. А на стене видел негативом твое лицо. На улицах городов оно проплывало за стеклами витрин. Однажды я разбил витрину булыжником. За мной гнались, и я проскользнул в какой-то погреб. И просидел там три дня. Умирал от голода, холода, стыда. А ты сверкала на своих горах, как хрустальная люстра, безразличная, как звездное небо. Все самое низкое, что о тебе сочиняли, делало мою ненависть все более прекрасной. Ничто для меня не было достаточно гнусным. Тот текст, что ты читала, один из самых старых. Просто мои товарищи не решились опубликовать другие. Они подзадоривали меня, и я писал. Писал, писал, писал, не решаясь признаться, что это были письма к тебе. Я не просто писал, а писал к тебе.

Королева. Бедный мой, любимый.

Станислав. Ты знаешь, что такое писать и никогда не получать ответа, оскорблять кумира индийского, а тот только насмешливо улыбается.

Королева. Я тоже посылала тебе письма. Мой отец делал воздушных змеев и разрешал мне посылать им записки. Проткнешь дырку в бумажке, и бумажка ползет вверх по нитке. Я целовала записку и говорила ей: «Найди на небе моего любимого». Я никого не любила. Любимый — это был ты.

Станислав. А змеи были принцами.

Королева. Может быть, для отца с матерью. Но не для меня.

Станислав. Не надо на меня обижаться. Во мне еще сидит бунтарство. Но я его направлю против тех, кто желает тебе зла.

Королева. Обижаться на тебя, Станислав! Да я сама дикарка. Никогда не оставляй бунтарства, я за него-то тебя прежде всего и люблю.

Станислав. Для детей жестокости и буйства покой смертелен. Я должен был убить тебя еще там, в спальне, а потом покончить с собой. Окончательный способ любить.

Королева встает и отходит от Станислава. Потом снова к нему возвращается.

Королева. Станислав, ты сердишься на меня за то, что я уезжаю из Кранца?

Станислав. Я умолял тебя уехать.

Королева. Это было когда-то, а теперь ты на меня сердишься.

Станислав. Если бы ты осталась в Кранце, мне пришлось бы уйти.

Королева. А если бы я осталась в Кранце ради тебя, чтобы жить рядом с тобой, если бы я отреклась от власти, ты бы покинул Кранц, ты бы меня покинул?

Станислав. Все, что тускнеет, ужасно — это твои слова. Я очень скоро понял, что такое придворные интриги, ловушки этикета и протокола. За твоей спиной этот отвратительный дух проникает во все твои жилища. Мы стали бы всеобщей потехой. Бежать со всех ног, моя королева, бежать бы нам пришлось, тебе в одну сторону, мне — в другую, чтобы встречаться, как воры, украдкой.

Королева. Сегодня с утра у меня на уме одни женские сумасбродства.

Станислав. А у меня — мужские.

Королева. Завтра я буду в столице. Там я постараюсь нанести удар. Да поможет мне Бог, и чтоб все было хорошо. С тобой или для тебя я буду сражаться. Ты знаешь мой охотничий домик? Он станет нашей почтой. Ты будешь там ждать новостей от меня. Я пошлю Вилленштейна. Через две недели я вернусь в Кранц. Если я поеду в Вольмар, я дам тебе знать. И ты ко мне туда приедешь.

Станислав. Да, любимая.

Королева. Никого не слушай, ни под каким видом. Я пришлю Вилленштейна.

Станислав. Да, любимая.

Королева. Еще позавчера все это показалось бы мне отвратительным и выше моих сил. Сегодня я с радостью берусь за дело, и ничто меня не остановит. Это твоя заслуга.

Станислав. Да, любимая.

Королева. Тебе венчать меня на царство, Станислав. (Раскрывает объятия.)

Станислав. Да, любимая. (Долгий поцелуй, объятия. Королева, почти без чувств, высвобождается и прислоняется к печи.)

Королева. Нужно только дать распоряжения Феликсу. Поднимись в спальню. Найди Тони. Я приду туда перед отъездом. Мне надо научиться отрываться от тебя. А это тяжело.

Станислав. Все будет тяжело. Придай мне храбрости, о королева, я, может быть, трусливее тебя.

Королева (выпрямляясь). Двуглавый орел.

Станислав. Двуглавый орел.

Королева (бросается к нему и обнимает его голову). Если отрубить одну голову, орел умрет.

Станислав (долго ее обнимает). Я поднимаюсь. Ты должна еще отдать распоряжения. Только не задерживайся. В какой из комнат мне тебя ждать?

Королева. Моей комнатой в Кранце будет только та, в которой я тебя узнала.

Станислав поспешно поднимается по лестнице и уходит через галерею влево. Королева провожает его взглядом.

Сцена 7

В то время как уходит Станислав, королева три раза дергает за ленту звонка. Вызывает Вилленштейна. Затем начинает ходить по комнате, поглядывая по сторонам, то и дело ударяя хлыстом по мебели. Потом ставит ногу на кресло, возле которого Станислав стоял на коленях. Открывается дверь справа. Входит Феликс фон Вилленштейн. Кланяется.

Королева. Входите, Феликс, я одна.

Феликс (выходит на середину комнаты). Я слушаю, Ваше Величество.

Королева. Все готово? Лошади? Экипаж? Почтовая карета?

Феликс. В час пополудни Вашему Величеству останется только сесть в карету, и мы тронемся в путь.

Королева (хлыстом указывает на стол). Тони принесет вам эти книги. Я беру их с собой. Я хочу, чтобы никто из слуг не входил в библиотеку до моего отъезда.

Феликс. Ваше Величество отправится в почтовой карете?

Королева. Я так решила. Но теперь передумала. Я поеду верхом.

Феликс. Ваше Величество желает въехать в столицу на лошади?

Королева. Я не люблю эту почтовую карету. Она мне напоминает о той трагедии, что произошла с королем. Вы находите неприличным то, что я поеду верхом? Если уж я решила показаться перед народом, то показаться надо как можно более полно. (Феликс молчит.) Скажите, о чем вы думаете? Не бойтесь.

Феликс. Дело в том… Ваше Величество… Знает ли Ваше Величество, что граф Фён поедет вместе с нами?

Королева (резко). Фён? Я думала, что он покинул Кранц еще утром.

Феликс. Должно быть, он узнал о намерениях Вашего Величества! Он в Кранце. Я его видел. Он сказал мне, что сам бы желал заняться обеспечением порядка.

Королева. Пусть займется! Я тоже кое-чем займусь, вот и все. Сколько у вас людей?

Феликс. Сотня шеволежеров и сто пятьдесят гвардейцев.

Королева. До последней станции я поеду в карете. Поужинаю в дороге. Разберитесь как хотите. Вы с пятьюдесятью людьми будете сопровождать мой экипаж. На последней станции я пересяду на лошадь. Легкая конница составит мой эскорт… Вы… Сколько человек в отряде фон Фёна?

Феликс. Человек двадцать.

Королева. На последней станции арестуйте господина фон Фёна. (Феликс отшатывается.) Возьмете пятьдесят гвардейцев, охраняющих мою карету. Арестуете фон Фёна и его людей. Это приказ. Вы войдете в город раньше нас. Сопроводите пленника в цитадель. Я вам дам сопроводительную бумагу. В цитадели вы освободите политических заключенных. Это будет первым актом моего царствования. И выстрелите из пушки.

Что у вас с лицом? Вы так любите господина фон Фёна?

Феликс. Нет, Ваше Величество, но я бы хотел… в общем… было бы лучше…

Королева. Говорите, да говорите же…

Феликс. Если Ваше Величество позволит, в таких обстоятельствах я предпочел бы ни на секунду не покидать Ваше Величество.

Королева. Это верно. Будет правильно, если вы примете участие в моем торжественном въезде. Капитан легких кавалеристов — ваш кузен?

Феликс. Да, Ваше Величество.

Королева. Вы уверены в нем?

Феликс. Как в самом себе.

Королева. Я видела, как он преодолевал препятствия. Хорошо держится в седле, и притом весьма грациозно. Вы поручите ему графа Фёна и его людей. Так как это мой маленький подарок эрцгерцогине, пусть он их бережет как зеницу ока. Естественно, вы предупредите его только на последней станции.

Феликс. Я буду сопровождать королеву?

Королева (как упрямому ребенку). Да! Вы и остальная часть войска. Повторяю вам, я не люблю почтовые кареты, я не люблю подножки экипажей. Я вернусь домой верхом, с открытым лицом и в форме полковника. Мы договорились?

Феликс. Я буду скрупулезно следовать распоряжениям Вашего Величества.

Королева. Ах, Феликс, не забудьте, что войска и оркестр должны быть построены в полдень под этими окнами, позади пруда. Когда ваши люди будут построены в парке, вы прикажете два раза протрубить сигнал. Так я узнаю, что пора предстать перед войсками. (Феликс кланяется.) Фрейлейн фон Берг поедет в той же карете, что и господин фон Фён. Идеальная пара. После последней станции фрейлейн фон Берг будет просторнее. Это даст ей возможность хорошенько поразмыслить.

На галерею слева выбегает Тони. Он поспешно спускается по лестнице. Королева удивленно на него смотрит. Тот жестикулирует. Королева ему так же отвечает. Феликс отходит к правой двери и становится «смирно». Тони взбегает по лестнице и исчезает.

Секунду поколебавшись, королева устремляется вверх по лестнице, осматривается, оборачивается. Лицо ее сильно изменилось, побледнело, застыло. Вилленштейн, отступавший к двери, смотрит на нее так же, как когда-то из-за статуи Ахилла.

Королева. Вилленштейн! Один Бог знает, как закончится наше путешествие. Но чтобы его начать, я должна совершить поступок настолько дикий, странный, противоестественный, что любая женщина в ужасе бы перед ним отступила. То царствование, к которому я стремилась, требует заплатить за него такую цену. Судьба смотрит мне прямо в лицо, глаза в глаза. Она меня гипнотизирует. И… усыпляет.

Вилленштейн. Сударыня!

Королева. Ничего не говорите! Не будите меня. Ибо для того, что я сейчас собираюсь сделать, нужно уснуть и двигаться во сне. Не пытайтесь что-либо еще понять. Мне нужно было кому-нибудь это сказать. Вы были единственным другом короля, и я говорю с вами. Прошу вас запомнить мои слова навсегда, Вилленштейн. Вы будете свидетелем. Вы подтвердите: то, что здесь произошло, свершилось по моей воле. (В верху лестницы появляется Станислав. На нем тот же костюм, что и в первом акте.) Вы свободны. Оставьте меня.

Сцена 8

Станислав медленно спускается по лестнице, проходит мимо королевы, будто погруженный в сон. Когда он выйдет на середину библиотеки, королева пойдет за ним. Она ведет себя жестко, резко, ужасающе. Всю эту сцену должно казаться, что она настоящая фурия.

Королева (яростно). Что вы наделали? (Станислав молчит.) Отвечайте. Отвечайте немедленно. (Молчание.) Тони только что сообщил мне невероятную новость. Где медальон? Где он? Отдайте его мне, а не то я вас ударю хлыстом.

Станислав (спокойно). Медальон в вашей комнате.

Королева. Открыт?

Станислав. Открыт.

Королева. Поклянитесь.

Станислав. Клянусь.

Королева (кричит). Станислав!

Станислав. Ты мне объяснила, что будет, если проглотить капсулу, так что у меня есть еще немного времени. Я хотел посмотреть на тебя, прежде чем ты уедешь.

Королева (берет себя в руки). Не смейте называть меня на «ты». Здесь повсюду полиция.

Станислав. Я это знал.

Королева. Вы знали, что полиция окружила замок?

Станислав. С вами говорит мертвец. Я думаю, что свободен от обязательств. Пока вас не было сегодня утром, граф Фён предупредил меня об аресте. Я упросил его отложить арест до часу дня. Полиция стережет все двери, чтобы я не убежал.

Королева. Вы были под защитой королевы. Вам нечего было бояться.

Станислав. Я так поступил не потому, что боялся. Как вспышкой молнии меня вдруг осенило, что между нами ничего не может быть, что нужно вас освободить и умереть счастливым.

Королева. Трус!

Станислав. Возможно.

Королева. Трус! Ты давал мне советы, ты меня подгонял, ты вызвал меня из мрака.

Станислав. Там, куда я иду, я смогу в тысячу раз лучше тебя защитить.

Королева. Я не прошу меня защищать!

Станислав (в порыве). Любимая… (Хочет к ней подойти, она отшатывается.)

Королева. Не подходите!

Станислав. Это ты говоришь?

Королева. Не подходите ко мне. (Она бледная, прямая, страшная.) Вы умерли и мне вы отвратительны.

Станислав. Это ты, это ты говоришь!

Королева. Перед вами королева. Не забывайте.

Станислав. Яд пронзил меня, как молния. Что это — смерть, когда думаешь, что живешь, а сам находишься в аду? (Как безумный ходит по библиотеке.) Я в аду! Я в аду!

Королева. Вы еще живы. Вы в Кранце. И вы меня предали.

Станислав. Мы в Кранце. Вот кресло, стол, книги. (Дотрагивается до предметов.)

Королева. Вы должны были меня убить и не убили.

Станислав. Прости меня, если я тебя оскорбил. Поговори со мной так, как мы вчера говорили, как сегодня утром. Ты любишь меня?

Королева. Я вас люблю? Вы потеряли голову. Повторяю, я требую, чтобы вы сменили тон.

Станислав (потерянно.) Вы меня не любите?

Королева. Я меняюсь так же быстро, как и вы. Вы меня украли… украли! И не надо мне строить гримасы! Конвульсии еще не начались. Спокойно стойте! Я скажу вам то, чего говорить не хотела, но считаю необходимым сказать.

Чего вы ждали? Что вообразили? Знайте, что граф Фён не посмеет действовать без моего приказа. Здесь все — одни интриги. Я думала, вы это поняли. Меня смущала перспектива тащить вас за собой в столицу. Меня мучило то, что вы так нескромно вмешиваетесь в дела королевства. Если полиция окружила замок, если граф Фён поджидал вас у моих дверей, — значит, на то был мой приказ Только по моему приказу. Такова была моя воля.

Станислав. Вы лжете!

Королева. Сударь! Вы забываете, где вы находитесь, кто вы и кто я.

Станислав. Вы лжете!

Королева. Должна ли я позвать людей графа Фёна?

Станислав. Здесь, ведь именно здесь (ударяет по креслу) вы признались мне в любви.

Королева. Вот тогда я лгала. А вы не знали, что королевы лгут? Вспомните, как там у вас, в ваших стихах? Там-то вы описали королев такими, какие они есть.

Станислав. О Боже!

Королева. Я раскрою перед вами все карты, и мои тоже, поскольку слушать меня будет сама смерть. Я решила, решила, решила, — ведь я решаю здесь, — я решила вас обольстить, околдовать, победить. Забавно! Как все славно получилось. Чудная вышла комедия. И вы всему поверили.

Станислав. Вы!.. Вы!..

Королева. Я. И пример я брала с других королев и цариц. Мне ничего не надо было самой выдумывать. Со времен Клеопатры мы мало изменились. Нам угрожают — мы обольщаем. Находим себе раба. Пользуемся. Заводим любовника и убиваем. (Станислав покачивается, как в первом акте. Подносит руки к груди. Вот-вот он упадет. Королева не может сдержать порыва.) Станислав!.. (Хотела броситься к нему. Остается на месте. Ударяет хлыстом по мебели.)

Станислав (понемногу выпрямляется). Вы лжете, я же вижу. Сверху донизу — от прически до носков сапог вы портрет вашей собственной лжи. Мне стало плохо, вы не смогли сдержать себя и вскрикнули. Вы любите меня. Вы ставите на мне какой-то дикий эксперимент. Вы хотите проверить, не была ли моя любовь просто юношеским восторгом, настоящая ли это любовь?

Королева. Каким образом, по-вашему, меня может интересовать, не была ли ваша любовь юношеским восторгом? Вам точно так же должно бы быть неинтересно, была ли капризом моя к вам снисходительность. Вас другое должно волновать.

Станислав. Что же? Я краду яд, который вы носили при себе как вечную угрозу. Я его уничтожаю. И себя с его помощью. Я избегаю суда, который ваши враги не преминули бы превратить в скандал, чтобы вас погубить. Молю небо, чтобы яд не подействовал в вашем присутствии. Я радостно дарю вам свою честь, чистоту, творчество, любовь, жизнь, я вас… (Внезапно умолкает.)

Ну вот, я стал об этом думать! Какой ужас! Ведь вы же объяснили этот способ самоубийства замедленного действия, вы его расхваливали. Ведь вы же мне сказали, что сняли медальон с шеи и что он лежит в комнате. Отвечайте, вы?

Королева. Я не привыкла, чтобы меня допрашивали, как не привыкла вообще отвечать на вопросы. Я не буду ни в чем перед вами отчитываться. И не воображайте, что я говорила с вами о государственных делах. Я хотела, чтобы вы поверили. Вы совершенно никакого участия не принимали в выработке моего решения. Просто это льстило вашему авторскому самолюбию. Хорошая была пьеса! Первый акт: королеву хотят убить. Второй акт: королеву хотят убедить снова взойти на трон. Третий акт: ее освобождают от нескромного героя.

Как вы не поняли, что ваше сходство с королем было в высшей степени оскорбительным? Вы что думали, я не отомщу за обман? Как вы наивны! Я привела вас туда, куда хотела привести. Я не предвидела, что вы опередите свой арест и сами распорядитесь своей жизнью. Я должна была вас передать в руки графа Фёна. Вы решили по-другому. Отравились. Вы свободны. В добрый час! Умирайте. Прежде чем вложить эту капсулу в медальон, я проверила яд на собаках. Они издохли, и трупы их убрали с глаз долой — точно так же уберут и вас.

Станислав бросается на колени в кресло, возле которого в предыдущем акте он слушал признание королевы.

Станислав. О Боже! Боже! Прекрати эту пытку. Помоги мне.

Королева. Бог не любит трусов. Могли же вы не предать своих товарищей. Они вам доверяли. Вы были их оружием. А вы их не только предали, вы еще дали их арестовать. Фён говорил мне о вашей организации. Он ее знает. Пока я вас тут прятала в библиотеке, я очень боялась, как бы вы не догадались, насколько он умен. А вы нас всех считали идиотами. Ну как, спрашивается, могла я доверять человеку, которой только и делает, что предает, да еще выставляет свою подлость напоказ? С чего вы взяли, что я говорила с вами искренне, когда вы даже на моих глазах успели десять раз перемениться? (Станислав медленно поднимается с кресла, в котором мы видели его только со спины. Поворачивается к нам лицом. Он неузнаваем: волосы растрепаны, взгляд мутный.) Может быть, вы даже и не догадались бы, если бы я вам сейчас все не открыла. Я хотела водить вас за нос до самой последней минуты. Вы бы проводили кортеж. Граф Фён бы вас арестовал. Вас бы увели. Отдали под суд и казнили бы. Вы бы умерли, чувствуя себя героем, отдавшим жизнь за родину. Но вы избежали моего правосудия. Предпочли ему свое собственное. Что ж, как угодно. Но я сама не должна была вас судить. (Идет прямо на него.) Что вы можете ответить? Вы молчите. Вы опустили голову. Правильно я вас назвала трусом. Я презираю вас. (Заносит хлыст). И я вас ударю. (Ударяет его. В это время в парке зазвучала труба. Станислав не двигается.) Меня зовут. Жаль, что я не смогу увидеть, как ты умрешь. Это была бы большая радость для меня. (Поворачивается к нему спиной и идет в направлении лестницы. У ступени останавливается, ставит на нее ногу. Станислав смотрит на нее. Берется за рукоятку своего охотничьего ножа. Вынимает из ножен. Второй сигнал трубы. Станислав устремляется к королеве. Ударяет ее ножом между лопаток. Королева пошатывается, выпрямляется, поднимается на три ступени. Нож торчит у нее между лопатками, как у королевы Елизаветы. Станислав отступает на первый план сцены. Королева поворачивается к нему и говорит с огромной нежностью в голосе.) «Милейший», мой милый, прости меня. Тебя надо было довести до безумия. Нужно было, чтобы ты меня ударил. Спасибо, что ты дал мне пожить. Спасибо, что ты дал мне умереть. (Поднимается еще на четыре ступени и снова оборачивается.) Я тебя любила. (Гремит королевский марш. Станислав застывает, будто в столбняке. Королева поднимается по лестнице, как автомат. Выходит на площадку. Хватается за шторы, чтобы удержаться на ногах и предстать перед войсками. Оборачивается в сторону библиотеки и протягивает руку Станиславу.) Станислав!.. (Станислав бросается к ней наверх через несколько ступенек, но, испепеленный ядом в тот самый момент, когда уже должен был коснуться королевы, падает навзничь, скатывается по лестнице и умирает внизу, отделенный от королевы всей длиной лестницы. Королева падает, обрывая одну из штор. Гремит королевский марш.)

Занавес

Иллюстрации

Жан Кокто

Марта Ренье и Пьер Ренуар в ролях Иокасты и Тиресия в «Адской машине».

«Комеди де Шанз Элизе», Париж, апрель 1934

Жан-Пьер Омон в роли Эдипа в «Адской машине».

«Комеди де Шанз Элизе», Париж, 1934

Жан Маре (Галахад) и Самсон Фэнсильбер (Артур) в «Рыцарях Круглого Стола».

«Театр де л'Эвр», Париж, октябрь 1937

Люсьен Паскаль (Ланселот), Анни Морен (Гиневра) и Самсон Фэнсильбер (Артур) в «Рыцарях Круглого Стола».

«Театр де л'Эвр», Париж, октябрь 1937

Эдвижн Фейер в костюме Королевы в «Двуглавом орле».

Слева Жан Кокто.

Сентябрь 1960

Жан Маре и Эдвижн Фейер в декорации последней сцены «Двуглавого орла».