Клянусь, фразы «миллиарды и миллиарды» я не говорил! Мог сказать, например, «100 миллиардов галактик и 10 миллиардов триллионов звезд». Невозможно описывать космос, не прибегая к большим числам. Я неоднократно произносил слово «миллиард» в программах телевизионного цикла «Космос», которые смотрело великое множество зрителей. Но «миллиарды и миллиарды» – ни разу. Хотя бы потому, что это слишком неопределенно. «Миллиарды и миллиарды» – это сколько? Два-три миллиарда? Двадцать? Сто? Разброс слишком велик. При подготовке новой редакции цикла телепередач я все внимательно пересмотрел и убедился, что ничего подобного не говорил.

Эту фразу сказал Джонни Карсон, гостем которого в «Вечернем шоу» я успел побывать уже не менее трех десятков раз. Он обряжается в вельветовый пиджак и водолазку, взлохмачивает волосы и, пародируя меня, эдакий двойник, запускает что-нибудь вроде «миллиардов и миллиардов» в вечерний телеэфир. И мне начинает надоедать, что эта пародия живет собственной жизнью, изрекая сентенции, которыми друзья и коллеги ошарашивают меня на следующее утро. (В остальном признаю, что серьезный астроном-любитель Карсон чаще всего говорит на строгом научном языке.)

Увы, «миллиарды и миллиарды» прижились. Людям нравится, как это звучит. Меня то и дело окликают на улице, в самолете, на вечеринке и с легким смущением просят оказать любезность и произнести: «Миллиарды и миллиарды».

– Видите ли, это не мои слова, – объясняю я.

– Ну и ладно, – отвечают мне. – Все равно скажите.

Оказывается, Шерлок Холмс никогда не говорил «элементарно, Ватсон» (по крайней мере в книгах Артура Конана Дойла), Джимми Кэгни[2] не изрекал «ты грязная крыса», а герой Хамфри Богарта[3] не произносил «сыграй это еще раз, Сэм». Но эти фразы настолько прочно укоренились в популярной культуре, что воспринимаются как действительно сказанные.

Вот и не слишком удачное выражение про миллиарды по-прежнему приписывают мне в компьютерных журналах («Карл Саган сказал бы, что для этого нужны миллиарды и миллиарды байтов»), в экономических обзорах на страницах газет, в рассказах о гонорарах спортивных звезд и т. д.

В былое время я бы ни за что не повторил такого ни устно, ни письменно – из вредности. Но теперь я это перерос. И если так надо для истории, пожалуйста:

– Миллиарды и миллиарды!

Почему эта фраза стала настолько популярной? Когда-то символом больших чисел выступал «миллион». Супербогатеи были миллионерами. Население Земли во времена Иисуса составляло около 250 млн человек. Конвент 1787 г. дал Конституцию четырем миллионам американцев; к началу Второй мировой войны нас было уже 132 млн. От Земли до Солнца 150 млн км. В Первую мировую погибли около 40 млн человек, во Вторую – 60 млн. В году 31,7 млн секунд (можете проверить). Совокупной мощи ядерных арсеналов, накопленных к концу 1980-х гг., хватило бы, чтобы уничтожить миллион Хиросим. Долгое время в большинстве случаев слово «миллион», в сущности, означало «неимоверно много».

Но времена изменились. Ныне в мире есть прослойка миллиардеров, и вовсе не потому, что деньги обесценились. Возраст Земли, по общему признанию, составляет 4,6 млрд лет. Численность населения давно превысила 6 млрд. Два ваших дня рождения разделяет один год и миллиард километров (Земля движется вокруг Солнца гораздо быстрее, чем удаляются от нее запущенные в космос «Вояджеры»). Четыре бомбардировщика В-2 стоят миллиард долларов (по другим расчетам два и даже четыре миллиарда). Годовой оборонный бюджет США с учетом всех скрытых расходов превышает $300 млрд. В случае полномасштабной ядерной войны между США и Россией сразу же погибнут около миллиарда человек. Несколько сантиметров вещества – это цепочка из миллиарда атомов. Звезды и галактики также исчисляются многими миллиардами.

В 1980 г., когда начался телевизионный показ цикла «Космос», люди были готовы считать миллиардами. Миллионов уже не хватало, они не поражали воображения. Между тем эти два слова звучат похоже, их нетрудно перепутать. Поэтому в эфире «Космоса» я произносил «миллиард» с такой подчеркнутой артикуляцией, что многие зрители сочли это акцентом или дефектом речи.

Вспоминается старая шутка. Лектор планетария рассказывает посетителям, что через 5 млрд лет Солнце превратится в красный гигант и поглотит Меркурий и Венеру, а в конечном счете, возможно, и Землю. После лекции в него вцепляется встревоженный слушатель:

– Простите, как вы сказали? Солнце сожжет Землю через пять миллиардов лет?

– Да, приблизительно.

– Слава богу! Мне было послышалось «пять миллионов».

Будь то пять миллионов или пять миллиардов лет, будущая кончина Земли представляет для нас чисто теоретический интерес. Но, когда дело касается государственных бюджетов, населения планеты или числа жертв ядерной войны, разница между этими величинами имеет очень большое значение.

Фраза «миллиарды и миллиарды» пока не утратила популярности, но и ей уже недостает размаха. Не за горами новый эталон большого числа – триллион.

Мировые военные расходы уже достигают $1 трлн в год. Совокупный долг развивающихся стран западным банкам приближается к $2 трлн (по сравнению с $60 млрд в 1970 г.). Годовой бюджет правительства США также недалек от $2 трлн. Государственный долг – около $5 трлн. Расходы на технически сомнительную затею рейгановской эпохи, Стратегическую оборонную инициативу, оценивались в $1–$2 трлн. Все растения Земли весят триллион тонн. В масштабах космоса триллионами измеряется буквально всё. От Солнечной системы до ближайшей звезды, альфа Кентавра, около 40 трлн км.

В повседневной жизни люди традиционно путают миллионы, миллиарды и триллионы, и не проходит недели без подобной ошибки в теленовостях (чаще всего «страдают» миллион и миллиард). Поэтому позвольте мне лишний раз напомнить: миллион (million по-английски) – это тысяча тысяч, или единица с шестью нулями; миллиард (billion) – тысяча миллионов, единица с девятью нулями; триллион (trillion) – тысяча миллиардов (или, это то же самое, миллион миллионов), что записывается как единица с 12 нулями.

Так принято в Америке. Долгое время в британском английском словом billion обозначалось число, которое в Америке называют триллионом, а американский billion англичане – вполне обоснованно – именовали «тысячей миллионов». В Европе миллиард обозначался словом milliard. Я с детства коллекционирую почтовые марки, и у меня есть непогашенная марка, выпущенная в Германии в 1923 г., в самый разгар инфляции, с надписью «50 миллиардов». Отправить письмо стоило 50 триллионов немецких марок. (В те времена в булочную или бакалею ходили с тачкой, полной наличности.) Ныне в силу большого влияния США на мир слово milliard во многих странах вышло из употребления.

Самый надежный способ понять, о каком числе идет речь, очень прост – сосчитать нули после единицы. Правда, если нулей очень много, дело это канительное. Поэтому группы по три нуля разделяют при записи запятыми или пробелами. Например, триллион выглядит как 1,000,000,000,000 или 1 000 000 000 000. (В Европе вместо запятых ставятся точки.) Сталкиваясь с числами больше триллиона, вы должны каждый раз считать, сколько раз по три нуля в них содержится. Было бы гораздо удобнее, называя число, сразу говорить, сколько в нем нулей после единицы.

Ученые и математики, люди практичные, так и поступают – пользуются так называемым экспоненциальным представлением. Пишется число десять, к которому вверху справа приписывается мелким шрифтом показатель – число, соответствующее количеству знаков после единицы. Таким образом, 10⁶ = 1 000 000, 10⁹ = 1 000 000 000, 10¹² = 1 000 000 000 000 и т. д. Этот показатель называется экспонентом, степенью или порядком числа. Например, 10⁹ читается как «десять в девятой степени» (исключение составляют 10² и 10³, которые принято называть «десять в квадрате» и «десять в кубе»). Понятие степени или порядка – наряду с некоторыми другими терминами из естественных наук и математики, например «параметр», – проникает в повседневный язык, но его смысл все более размывается.

Помимо наглядности у экспоненциального представления чисел есть замечательное дополнительное преимущество – возможность перемножать любые два числа простым сложением их степеней. Скажем, 1000 × 1 000 000 000 = 10³ × 10⁹ = 10¹². Или возьмем числа побольше: в средней галактике 10¹¹ звезд, самих галактик тоже 10¹¹, следовательно, в космосе около 10²² звезд.

Тем не менее экспоненциальное представление встречают в штыки люди, у которых не ладится с математикой (хотя оно, наоборот, проще для понимания), и наборщики, которых хлебом не корми – дай набрать 109 вместо 10⁹ (сотрудники издательства Random House, как видите, являются счастливым исключением).

Первые шесть больших чисел, имеющих названия, приводятся далее во врезке. Каждое число в 1000 раз больше предыдущего. Названия чисел больше триллиона практически не употребляются. Если считать круглые сутки без остановки, прибавляя по единице в секунду, потребуется больше недели, чтобы досчитать до миллиона. На миллиард у вас уйдет полжизни. До квинтиллиона вы не доберетесь, даже если проживете столько, сколько существует Вселенная.

Овладев экспоненциальным представлением, вы с легкостью справитесь с непостижимо большими числами, такими как примерное количество микробов в чайной ложке почвы (10⁸), песчинок на всех земных пляжах (порядка 10²⁰), живых существ на нашей планете (10²⁹), атомов во всем живом на Земле (10⁴¹), атомных ядер в Солнце (10⁵⁷) или элементарных частиц (электронов, протонов, нейтронов) во всем космосе (10⁸⁰). Вы все равно не сможете представить миллиард или квинтиллион объектов – и никто не сможет. Но благодаря экспоненциальному представлению мы в состоянии оперировать подобными величинами и использовать их в расчетах. Неплохо для самоучек, которые явились в этот мир ни с чем и пересчитывали соплеменников по пальцам рук и ног!

Названия еще более крупных чисел: секстиллион (10²¹), септиллион (10²⁴), октиллион (10²⁷), нониллион (10³⁰) и дециллион (10³³). Масса Земли 6 октиллионов грамм.

Помимо принятого в науке экспоненциального представления каждое число можно выразить и словами с помощью приставок. Например, электрон имеет один фемтометр (10^–15 м) в поперечнике, длина волны желтого света – полмикрометра (0,5 мкм), глаз человека способен различить насекомое размером в одну десятую миллиметра (10^–4 м), радиус Земли 6300 км (6,3 мегаметра), вес средней горы 100 петаграмм (10¹⁷ г). Вот все возможные приставки и их значения:

По-настоящему большие числа – кровь и плоть современной науки, но не следует думать, что это сегодняшнее изобретение.

В Индии арифметика давно овладела громадными числами. В индийских газетах часто можно прочитать о расходах в лакхах или крорах рупий. Система выглядит следующим образом: дас – 10, сан – 100, хазар – 1000, лакх – 10⁵, крор – 10⁷, арахб – 10⁹, карахб – 10¹¹, ниэ – 10¹³, падхам – 10¹⁵ и санкх – 10¹⁷. Жившие на территории современной Мексики индейцы майя, цивилизацию которых уничтожили пришельцы из Европы, составили календарь, перед протяженностью которого меркнут жалкие несколько тысяч лет, миновавших, по мнению европейцев, от сотворения мира. Среди руин города Коба в мексиканском штате Кинтана-Роо обнаружены надписи, согласно которым майя оценивали возраст Вселенной примерно в 10²⁹ лет. Индуисты полагали, что нынешнему воплощению Вселенной 8,6 × 10⁹ лет, – и попали почти в точку. А математик Архимед, живший на Сицилии в III в. до н. э., в своей книге «Исчисление песчинок» рассчитал, что для заполнения всего космоса необходимо 10⁶³ крупиц песка. Уже в те времена миллиардов и миллиардов явно не хватало, чтобы решать по-настоящему масштабные задачи.

В известном мне варианте эта история произошла в Древней Персии, хотя с тем же успехом могла случиться в Индии и даже в Китае. В любом случае это было давным-давно. Великий визирь, главный советник правителя, изобрел новую игру, в которой следовало передвигать фигуры по квадратной доске, расчерченной на 64 клетки красного и черного цвета. Самой главной фигурой был правитель, следующей по значимости – визирь, как и следовало ожидать, учитывая личность изобретателя. Цель игрока состояла в том, чтобы уничтожить главную фигуру противника, и по соответствующим словам персидского языка (шах – правитель, мат – смерть) игра получила название «шахматы». Буквально, «смерть правителя». В русском языке эта игра так до сих пор и называется, в чем, видимо, сказывается особая революционность русского народа. Время шло, менялись фигуры, их ходы и правила игры. Так, место визиря теперь занимает ферзь, обладающий несравнимо большими возможностями.

Как шаху могла понравиться игра «Убей правителя» – загадка. Однако, гласит легенда, шах был настолько восхищен новым развлечением, что предложил великому визирю самому назначить себе награду. Предложение не застало того врасплох. Визирь ответил, что он человек скромный и просьба его будет самой скромной. Вот игровая доска, расчерченная на восемь столбцов и восемь рядов. Пусть на первую клетку положат всего лишь одно зернышко пшеницы, на вторую в два раза больше, на третью – еще в два раза больше и так далее, пока все клетки не будут заполнены. Шах запротестовал. Столь ничтожная плата за такое замечательное изобретение! Он предлагал драгоценности, красавиц, дворцы. Но мудрец, смиренно потупившись, отвергал любые дары. Все, что ему нужно, – малая толика пшеницы. И правитель, втайне сетуя на непритязательность и упрямство своего советника, согласился.

Однако, когда хранитель царской житницы принялся отсчитывать зерно, открылся неприятный сюрприз. Все началось с малого: 1, 2, 4, 8, 16, 32, 64, 128, 256, 512, 1024… Но чем дальше, тем более чудовищными, невообразимо огромными становились числа. Последней, 64-й клетке соответствует почти 18,5 квинтиллиона (см. врезку далее). Вероятно, великий визирь сидел на диете с высоким содержанием клетчатки.

Сколько весят 18,5 квинтиллиона зерен пшеницы? Если принять размер каждого зернышка равным миллиметру, то их общий вес составит около 75 млрд тонн – намного больше запасов любого шаха. Собственно говоря, это урожай за 150 лет при современных объемах производства. Дальнейшее тонет во мраке времен. Уступил ли шах мудрецу свою державу, коря себя за пренебрежение арифметикой, или предпочел сыграть в новую игру «визирьмат», осталось неведомым.

Возможно, история изобретения персидских шахмат – всего лишь сказка. Но древние персы и индийцы действительно совершили немало блистательных открытий в математике и хорошо представляли, какие результаты дает последовательное удвоение. Если бы шахматные партии разыгрывались на доске с сотней клеток (10 × 10), шах задолжал бы визирю пшеницу общим весом, равным весу Земли. Числовая последовательность, в которой каждое следующее число является результатом умножения предыдущего на фиксированную величину, называется геометрической прогрессией, а соответствующий процесс увеличения итога – экспоненциальным ростом.

Геометрические прогрессии встречаются во всех важных сферах жизни, обыденных и экзотических. Для примера рассмотрим сложный процент. Если бы ваш предок 200 лет назад, вскоре после Войны за независимость, положил в банк $10 под 5 % годовых, то на счете уже было бы $10 × 1,05²⁰⁰, или $172 925,81. (Чтобы узнать, сколько будет 1,05²⁰⁰, нужно попросту умножить число 1,05 само на себя 200 раз.) Жаль, что немногие предки так заботятся о благосостоянии отдаленных потомков, да и $10 – в те времена солидная сумма – нашлись бы не у каждого. Если бы ваш щедрый пращур разместил вклад под 6 % годовых, вы бы унаследовали больше миллиона, под 7 % – больше $7,5 млн. Фантастические 10 % годовых принесли бы вам кругленькую сумму – $1,9 млрд.

Аналогично «работает» инфляция. При уровне инфляции 5 % в год доллар через год будет стоить $0,95, через два года (0,95)² = $0,91, через 10 лет «похудеет» до $0,61, через 20 – до $0,37 и т. д. Это самым непосредственным образом касается пенсионеров, годовые выплаты которым являются фиксированными и не индексируются с учетом инфляции.

Многократное удвоение и, следовательно, экспоненциальный рост – характерная особенность воспроизводства биологических организмов. Начнем с простого примера – бактерии, размножающейся делением. Через положенное время каждая из двух дочерних бактерий также делится надвое. При достаточном количестве пищи и отсутствии ядов в среде обитания колония бактерий растет в геометрической прогрессии. В самых благоприятных условиях удвоение их численности происходит примерно каждые 15 минут: четыре удвоения в час, 96 в сутки. Одна бактерия весит около одной триллионной доли грамма, но всего через сутки безудержного размножения ее потомки сравняются весом с горой, через каких-нибудь полтора дня – с Землей, а через двое суток перетянут на весах Солнце… Пройдет еще немного времени, и вся Вселенная будет заполнена бактериями. Перспективы не слишком радужные, но, к счастью, несбыточные. Почему? Потому что подобный экспоненциальный рост неизбежно упирается в тот или иной естественный барьер. Букашки, например, съедают всю пищу, отравляют друг друга или перестают спариваться, когда их слишком много. Экспоненциальный рост не может продолжаться вечно, иначе он поглотил бы все, но задолго до этого в игру вступает сдерживающий фактор. Экспоненциальная кривая выходит на плато (см. рисунок).

Эта особенность очень важна в свете эпидемии СПИДа. Ныне во многих странах количество людей с симптомами этой болезни растет в геометрической прогрессии, удваиваясь ежегодно. Это значит, что каждый год носителей вируса СПИД становится в два раза больше, чем было в прошлом году. СПИД уже привел к огромным людским потерям. Если бы экспоненциальное распространение эпидемии продолжилось, человечество ждала бы небывалая катастрофа. Через 10 лет число заболевших увеличилось бы в тысячу раз, а через 20 лет – в миллион. Умножив нынешнее количество больных на миллион, получим результат, намного превышающий население Земли. Если бы ежегодное удвоение числа больных СПИДом не имело никаких естественных ограничений, а само заболевание неизбежно приводило к фатальному исходу (и было абсолютно неизлечимым), то все земляне умерли бы от СПИДа, и очень быстро.

Однако некоторые люди обладают врожденным иммунитетом. Кроме того, по данным Центра по борьбе с инфекционными болезнями Министерства здравоохранения США, экспоненциальный рост заболеваемости СПИДом поначалу происходил почти исключительно в группах риска, представители которых – прежде всего гомосексуальные мужчины, больные гемофилией и лица, употребляющие внутривенные наркотики, – практически не имеют половых контактов с остальным населением. Если лекарство от СПИДа не будет найдено, героиновые наркоманы, имеющие привычку колоться общими иглами, умрут. Не все – благодаря врожденному иммунитету, но почти все. Та же судьба ждет гомосексуалистов, имеющих беспорядочные и незащищенные связи, однако минует тех, кто никогда не пренебрегает средствами защиты, хранит верность постоянному партнеру, а также входит в число немногих счастливчиков, невосприимчивых к этому заболеванию. Стопроцентные гетеросексуалы, с начала 1980-х гг. не изменяющие друг другу (или практикующие безопасный секс), при условии, что они не пользуются общими шприцами, – а таких людей большинство – в общем, застрахованы от СПИДа. После того как кривые заболеваемости групп наибольшего риска выйдут на плато, настанет очередь менее уязвимых групп. В настоящее время в Америке это, видимо, гетеросексуальная молодежь, не умеющая обуздывать страсти и увлекающаяся небезопасными экспериментами. Многие из них умрут, кого-то спасет везение, врожденный иммунитет или воздержанность, а пик роста заболеваемости переместится в очередную по рискованности группу – возможно, следующее поколение мужчин-гомосексуалистов. В итоге экспоненциальная кривая всего человечества выйдет на плато, а СПИД убьет гораздо меньше людей, чем все население Земли (что, впрочем, едва ли утешит множество его жертв и их близких).

* * *

Кризис перенаселения Земли также связан с явлением экспоненциального роста. Большую часть существования человечества его численность была практически постоянна – рождаемость и смертность уравновешивали друг друга. Такое состояние называется динамическим равновесием. С развитием сельского хозяйства, включая методы возделывания той самой пшеницы, которую так жаждал великий визирь, численность людей стала увеличиваться и вошла в фазу экспоненциального роста. А это что угодно, только не равновесие. Сейчас население нашей планеты удваивается за 40 лет. Каждые 40 лет нас становится в два раза больше. Английский священник Томас Мальтус еще в 1798 г. заметил: население, растущее по экспоненте, – в терминологии Мальтуса, в геометрической прогрессии – будет голодать при любом росте производства продуктов питания. Никакая зеленая революция, никакая гидропоника, никакое освоение пустынь не компенсирует экспоненциального роста количества едоков.

За пределами Земли решения этой проблемы также не существует. Сейчас ежедневно рождается примерно на 240 000 человек больше, чем умирает. Наши возможности, мягко говоря, недостаточны, чтобы отправлять в космос 240 000 переселенцев в день. Никакие базы на земной орбите, на Луне или на Марсе не вместят сколько-нибудь заметную часть столь бурно растущего населения. Даже если бы мы могли перебросить всех в другие звездные системы на кораблях со сверхсветовыми скоростями, это бы не помогло. Все пригодные для жизни планеты Млечного Пути оказались бы перенаселенными уже через тысячелетие. Все бесполезно, пока мы не снизим темпы воспроизводства. Экспоненциальный рост – это серьезно.

На рисунке ниже представлена кривая изменения населения Земли. Сейчас мы находимся как раз в фазе резкого экспоненциального роста (или вот-вот из нее выйдем). Но многие страны, например США, Россия и Китай, уже достигли или скоро достигнут состояния, в котором рост населения тормозится и наступает динамическое равновесие. Это так называемый нулевой прирост популяции. Однако рост в геометрической прогрессии настолько масштабен, что общая ситуация все равно не изменится, если хотя бы малая часть землян будет и дальше воспроизводиться экспоненциально. Общая численность человечества также будет расти экспоненциально.

Существует убедительно доказанная связь бедности и высокой рождаемости. В странах больших и малых, капиталистических и коммунистических, католических и мусульманских, на Западе и на Востоке – практически везде экспоненциальный прирост населения замедляется или прекращается, когда удается победить нищету. Происходит так называемый демографический сдвиг. Насущнейшая стратегическая необходимость человеческого вида – реализовать этот сдвиг во всех уголках нашей планеты. Не только в силу морального долга, но и с точки зрения прямой выгоды богатые страны должны помочь бедным добиться экономической стабильности. Одна из главных причин мирового демографического кризиса – бедность.

У демографического сдвига имеются любопытные исключения. Есть страны, где при высоком среднедушевом доходе уровень рождаемости все равно значителен. Это государства, где населению практически не доступны средства контрацепции и/или женщины практически лишены политического влияния. Связь между этими факторами очевидна.

Во время работы над этой книгой на Земле жило около 6 млрд человек. При сохранении нынешних темпов роста через 40 лет нас будет 12 млрд, через 80 лет – 24 млрд, через 120 лет – 48 млрд… По общему мнению, Земля не способна прокормить столько людей. Нас уже настолько много, что искоренение бедности в мировом масштабе представляется самым дешевым и, разумеется, самым гуманным способом преодоления кризиса из всех, которыми человечество будет располагать еще многие десятилетия. Наша задача – обеспечить повсеместный демографический сдвиг и вывести на плато кривую роста населения. Мы должны избавить жителей всех стран от нищеты, обеспечить их безопасными и эффективными средствами контроля рождаемости и сделать женщин реальной силой в обществе (путем допуска в исполнительные, законодательные, судебные органы власти, силовые ведомства и институты, влияющие на общественное мнение). В противном случае активизируются другие процессы, над которыми мы не властны.

* * *

Кстати говоря…

Идея деления атомного ядра впервые пришла в голову венгерскому физику-эмигранту Лео Сциларду в Лондоне в сентябре 1933 г. Его занимал вопрос о том, дано ли человеку высвободить колоссальную энергию, заключенную в ядре атома. Что произойдет, если направить нейтрон в ядро? (Из-за отсутствия электрического заряда нейтрон не будет отталкиваться положительно заряженными протонами и столкнется с ядром.) Пока ученый ждал зеленого сигнала светофора на перекрестке Саутгемптон-роу, его осенило, что может существовать некое вещество, какой-то химический элемент, атом которого при соударении с одним нейтроном испускает два! Каждый из этих двух нейтронов может выбить еще по паре нейтронов из других атомов… И перед мысленным взором Сциларда предстала картина цепной ядерной реакции – лавинообразный процесс экспоненциального размножения нейтронов и распада атомных ядер. Тем вечером в маленьком номере отеля Strand Palace он рассчитал, что лишь несколько килограммов вещества, если бы удалось вызывать в нем управляемую цепную реакцию, могли бы целый год снабжать энергией небольшой город… Или мгновенно уничтожить этот город, если бы вся эта энергия выделилась одномоментно. Впоследствии Сцилард эмигрировал в США и начал методично перебирать химические элементы в поисках такого, атомы которого при бомбардировке нейтронами излучают больше нейтронов, чем с ними сталкивается. Уран показался ему многообещающим. Сцилард убедил Альберта Эйнштейна написать ставшее знаменитым письмо президенту Рузвельту с призывом как можно скорее создать в США атомную бомбу. Сцилард возглавил первый успешный эксперимент по делению урановых ядер, поставленный в Чикаго в 1942 г., который и стал первым шагом на пути к созданию ядерного оружия, и всю оставшуюся жизнь пытался раскрыть человечеству глаза на опасность чудовищной силы, которую сам же выпустил на свободу. Так Лео Сцилард открыл для себя мощь экспоненциального роста.

* * *

У каждого из нас двое родителей, четверо бабушек-дедушек, восемь прародителей, 16 прапрародителей и т. д. С каждым переходом на поколение назад число предков по прямой линии удваивается. Аналогии с легендой о персидских шахматах очевидны. Допустим, поколения сменяются каждые 25 лет. Тогда 64 поколения укладываются в 64 × 25 = 1600 лет (столько лет назад Древний Рим приблизился к своему краху). Выходит, каждый из ныне живущих должен был иметь в 400 г. н. э. около 18,5 квинтиллиона предков (см. врезку)? Причем без учета родственников по боковым линиям. Но это намного больше всего населения Земли, тогдашнего и нынешнего, намного больше суммарного числа когда-либо живших людей. Где же ошибка? В предпосылке, что все наши прямые предки – разные люди. Разумеется, это не так. К одному и тому же предку восходит множество линий наследования. С каждым мы соединены многими пересекающимися родственными связями. По мере продвижения вглубь времен число пересечений становится огромным.

Это относится ко всему человечеству. Достаточно углубившись в прошлое, можно найти общего предка любых двух людей на Земле. Всякий раз, как избирается новый президент США, кто-нибудь – как правило, в Англии – непременно находит его родственные связи с британской королевой. Считается, что это объединяет носителей английского языка. У двух представителей одного народа или этноса или уроженцев достаточно изолированного региона, имеющих документированную генеалогию, найти общего предка не проблема. Но даже если следы его теряются в дали времен, он обязательно есть. Все мы родичи – абсолютно все, живущие на Земле.

РАСЧЕТ ВОЗНАГРАЖДЕНИЯ, КОТОРОЕ ШАХ ДОЛЖЕН БЫЛ ВЫПЛАТИТЬ ВИЗИРЮ

Давайте подсчитаем, сколько же зерен пшеницы нужно было поместить на шахматную доску из персидской легенды. Не пугайтесь, это не сложно!

Следующий изящный ход позволит нам получить практически точный результат.

Показатель степени говорит, сколько раз мы умножили число 2 само на себя. 2² = 4, 2⁴ = 16, 2¹⁰ = 1024 и т. д. Пусть S – общее количество зерен на доске, от одного зернышка на первой клетке до 263 на 64-й. Тогда, очевидно:

S = 1 + 2 + 2² + 2³ +… + 2⁶² + 2⁶³.

Просто умножив на два обе части уравнения, приведем его к виду:

2S = 2 + 2² + 2³ + 2⁴ +… + 2⁶³ + 2⁶⁴.

Вычтем первое уравнение из второго:

2S – S = S = 2⁶⁴ – 1.

Это и есть ответ.

Чтобы представить размер этого числа, перейдем к обычной десятичной записи. 2¹⁰ – это примерно 1000, или 10³ (с разницей в 2,4 %). Таким образом, 2²⁰ = 2^{(10 × 2)} = (2¹⁰)² = примерно (10³)² = 10⁶, что есть 10, взятые шесть раз, т. е. миллион. Аналогично, 2⁶⁰ = (2¹⁰)⁶ = примерно (10³)⁶ = 10¹⁸. Тогда 2⁶⁴ = 2⁴ × 2⁶⁰ = около 16 × 10¹⁸, или 16 с восемнадцатью нулями – 16 квинтиллионов зерен. Точный расчет дает 18,6 квинтиллиона.

* * *

Еще один яркий пример геометрической прогрессии связан с понятием так называемого периода полураспада. Радиоактивный «материнский» элемент, допустим, плутоний, распадается в дочерний элемент, обычно менее опасный. Это не моментальный процесс, он протекает во времени по определенному закону. Через известный промежуток – период полураспада – распадется половина атомов. Оставшиеся продолжат делиться, по прошествии еще одного такого же временного интервала половина их также распадется и т. д. Например, при периоде полураспада, равном году, половина имеющегося количества атомов распадется через год, половина оставшейся половины, или четверть исходного количества, – через два года, одна восьмая от начального числа – через три года, одна тысячная – через 10 лет и т. д. У каждого элемента свой период полураспада. Этот показатель приходится учитывать при решении проблемы хранения отработавшего топлива АЭС или при расчете радиоактивного заражения местности в ходе ядерной войны. Это пример экспоненциального уменьшения, противоположный представленному в персидской легенде экспоненциальному росту.

Радиоактивный распад лежит в основе основного метода археологической датировки. Если измерить содержание в образце двух радиоактивных материалов – материнского и дочернего, являющегося результатом его распада, – то можно оценить возраст образца. Благодаря этому методу мы узнали, что так называемая Туринская плащаница не погребальные пелены Христа, а поддельная реликвия XIV в. (когда она была обнародована церковными иерархами), что гоминиды устраивали стоянки с кострами миллионы лет назад, что самым древним ископаемым останкам живого существа, найденным на Земле, по меньшей мере 3,5 млрд лет, а самой Земле 4,6 млрд лет. Разумеется, космос еще на миллиарды лет старше. Если вы понимаете, что такое геометрическая прогрессия, многие тайны Вселенной открываются перед вами.

Зная лишь качественные характеристики какого-то явления, вы не двинетесь далее самого общего представления о нем. Количественная характеристика – определенный числовой параметр, отличающий его от бесчисленного множества других феноменов, – первый шаг к подлинному познанию. Вы начинаете постигать красоту этого явления, скрытые в нем возможности и закономерности. Боязнь цифр равносильна добровольному отказу от гражданских прав, поскольку вы сами себя лишаете одного из самых действенных инструментов постижения и изменения мира.

Это выше нас! Каждую осень в воскресенье и понедельник по вечерам мы бросаем все дела и смотрим, как 22 фигурки на экране бегают друг за другом, падают, толкаются и пинают овальный предмет, сшитый из звериной шкуры. Каждый новый поворот в игре ввергает как бегающих игроков, так и сидящих зрителей то в экстаз, то в отчаяние. По всей Америке люди (почти исключительно мужчины), прилипнув к экранам, в один голос вопят от восторга или бормочут проклятия. Со стороны это выглядит глупо. Но стоит заразиться этой болезнью, и она вас уже не отпустит – знаю по собственному опыту.

Спортсмены бегают, прыгают, наносят удары, обходят друг друга, кидают, отбивают и отбирают мяч. Наблюдая за людьми, проделывающими все это с таким совершенством, испытываешь трепет. Они борются и валят друг друга с ног. Все их силы и стремления направлены на то, чтобы схватить или отбить быстро движущийся коричневый или белый предмет. В одних играх они стремятся забить этим предметом так называемый «гол», в других убегают и возвращаются на «базу». Командная работа – залог успеха, и нас восхищает умение действовать вместе как единое целое.

Но большинству болельщиков вовсе не эти навыки приносят хлеб насущный. Почему же нас захватывает зрелище с участием бегающих и толкающихся людей? Поголовно, независимо от страны и эпохи? (В мяч играли жители Древнего Египта, персы, греки, римляне, майя и ацтеки. Поло – тибетское изобретение.)

Некоторые звезды спорта зарабатывают в год в 50 раз больше президента США, а иные, завершив спортивную карьеру, избираются на высокие посты. Они национальные герои. В чем же причина? В чем-то, что сильнее политических, социальных и экономических различий. В зове какого-то древнего инстинкта.

Большинство ведущих видов спорта ассоциируется с теми или иными странами или городами, и в их популярности присутствует элемент патриотизма, национальной или региональной гордости. Наша команда представляет нас – нашу родину, нашу общину – в противоположность чужакам из дальних мест, где живут незнакомые, возможно дурные люди. (Правда, большинство «наших» игроков в действительности не наши. Они наемники, регулярно перебегающие к конкурентам без малейших угрызений совести, лишь бы условия устраивали: из «Питтсбургских пиратов» в «Калифорнийские ангелы», из Сан-Диего в Сент-Луис. Бывает, вся команда снимается с места и перебирается в другой город.)

Любой игровой вид спорта – почти неприкрытый символический конфликт. Люди давно это поняли. Индейцы чероки называли свое древнее подобие игры в лакросс «младшим братом войны». Макс Рафферти, бывший инспектор государственных учебных заведений штата Калифорния, объявил критиков студенческого футбола «психами, вшивыми коммуняками, волосатыми битниками и пустобрехами», а футболистов – «носителями того чистого, яркого духа соперничества, что составляет самую суть Америки». (Тут есть над чем подумать.) Часто приводятся слова покойного футбольного тренера Винса Ломбарди, что значение имеет только победа. Бывший тренер «Вашингтон Редскинз» Джордж Аллен вторит: «Проиграть – все равно что умереть».

О победе или поражении в войне мы рассуждаем с той же легкостью, что и об удачной или неудачной игре. В телевизионном ролике с призывом поступать на службу в армию США нам показывают, как один танк подбивает другой, а командир-победитель заявляет: «Выигрывает не одиночка, выигрывает команда». Параллель между спортивной и военной баталией очевидна. Спортивные фанаты отвечают оскорблениями, избиениями, а порой и убийствами на попытки высмеять их команду или помешать им праздновать победу, или на кажущуюся несправедливость со стороны судей.

В 1985 г. британский премьер-министр был вынужден осудить английских футбольных фанатов за пьяную агрессию против итальянских болельщиков, посмевших поддерживать своих. При обрушении трибун стадиона погибло несколько десятков человек. В 1969 г. после трех напряженных футбольных матчей танки армии Сальвадора пересекли границу Гондураса, а артиллерия обстреляла гондурасские порты и военные базы. Счет жертв этой «футбольной войны» шел на тысячи.

В афганских племенах было принято играть в поло отрезанными головами поверженных врагов. А 600 лет назад на территории нынешнего города Мехико существовала площадка для игры в мяч. Роскошно одетые аристократы наблюдали за противоборством двух команд в униформе. Капитану проигравшей команды сносили голову и выставляли на особую полку рядом с головами его предшественников. Вероятно, эта перспектива служила более сильным стимулом к победе, чем даже шанс выиграть Суперкубок.

Представьте, что вы, бездумно переключая каналы, попадаете на трансляцию состязания, не затрагивающего вашу фанатскую душу, например матча волейбольных команд Мьянмы и Таиланда. Как вы будете выбирать, за кого болеть? Впрочем, постойте! Зачем вообще за кого-то болеть? Почему просто не получать удовольствие от наблюдения за игрой? Большинство из нас не устраивает роль стороннего наблюдателя. Нам нужно чувство сопричастности, нужно ощутить себя членом команды. И вот уже вы кричите как сумасшедший: «Давай, Мьянма!» Сначала мы можем колебаться, склоняясь в пользу то одной, то другой команды. Иногда начинаем болеть за отстающего. Бывает, как ни стыдно это признавать, переходим на сторону фаворита, когда результат становится очевидным. (Затяжная серия неудач уменьшает численность рядов болельщиков клуба практически в любом виде спорта.) Наша цель – победа без усилий. Мы жаждем карманной, безопасной победоносной войны.

В 1996 г. Национальная баскетбольная ассоциация временно отстранила от участия в играх защитника Denver Nuggets Махмуда Абдул-Рауфа. За что? За то, что он отказался участвовать в построении при исполнении государственного гимна. Американский флаг он считал «символом тирании», оскорбляющим его чувства как мусульманина. Большинство игроков, хотя и не разделяли убеждения Абдул-Рауфа, поддержали его право на самоопределение. Недоумевал и Харви Аратон, знаменитый спортивный обозреватель The New York Times. Положа руку на сердце, исполнение гимна на спортивном состязании, по его словам, «совершенно идиотская традиция на сегодняшний день». «Другое дело – времена Второй мировой войны, когда она возникла в сфере бейсбола, но теперь никто не приходит на матч, чтобы проявить патриотизм». Я же, напротив, утверждаю, что любое спортивное соревнование густо замешано на патриотизме и национализме[5].

Первый исторически достоверный спортивный турнир состоялся в доклассической Греции 3500 лет назад. В Античности на время Олимпийских игр все воюющие города-государства складывали оружие. Игры были важнее войн. Мужчины-атлеты выступали обнаженными, женщины в число зрителей не допускались. К VIII в. до н. э. сложилась программа Олимпиады: бег (много бега), прыжки, метание различных снарядов (включая копье) и борьба (иногда до смерти). Все это индивидуальные спортивные дисциплины, но и в современных командных видах они играют главную роль.

Столь же важны они были и в примитивной охоте. Охота традиционно считается спортом, при условии, что вы не съедаете добычу, – это сразу выводит ее в разряд развлечений для богачей. Со времен первых фараонов охота являлась прерогативой военной аристократии. Афоризм Оскара Уайльда: «Сельский сквайр, который охотится за лисой, – неописуемое в погоне за несъедобным», – фактически об этом. Прообразы американского и английского футбола, хоккея и других подобных видов спорта презрительно именовались «игрищами черни», низменными заменителями охоты, поскольку трудовая молодежь со всей очевидностью лишена была возможности охотиться.

Оружием в древних войнах, безусловно, служило охотничье снаряжение. Командные виды спорта не просто стилизованные отголоски давних сражений. Это способ утолить почти забытую жажду охоты. Наша страсть к спортивным соревнованиям настолько глубока и повсеместна, что ее следует признать частью человеческой натуры. Не в мозгу она коренится, а в генах. Минувшие с появления сельского хозяйства 10 000 лет – слишком малый срок, чтобы генетическая предрасположенность совершенно из нас выветрилась. Чтобы понять ее, нужно забраться гораздо дальше в прошлое.

Человеческому виду сотни тысяч лет (семейству человекообразных – несколько миллионов). Мы ведем оседлый образ жизни – основанный на выращивании съедобных растений и разведении прирученных животных – лишь последние 3 % этого периода, что и составляет всю нашу писаную историю. В предшествующие 97 % времени нашего пребывания на Земле были сформированы практически все специфические черты человека как вида. Элементарная арифметика показывает: узнать и понять что-либо о тех давних временах, можно лишь обратившись к опыту немногочисленных племен охотников и собирателей, еще не испорченных благами цивилизации.

Мы движемся. Всегда движемся – с младенцами и всеми пожитками на спинах – преследуем дичь, ищем воду. Ненадолго встаем лагерем – и снова в путь. Добывая пищу для всех, мужчины больше охотятся, женщины занимаются собирательством. Мясо и корнеплоды. Типичная кочующая группа, чаще всего большая семья из родичей по крови и браку, – это несколько десятков человек. Однако каждый год мы, имеющие один язык и культуру, собираемся во множестве сотен, чтобы проводить обряды, торговать, искать супругов и обмениваться историями. Множество наших историй посвящено охоте.

Я сейчас больше говорю об охотниках, т. е. мужчинах. Но и у женщин важная социальная, экономическая и культурная роль. Они собирают главные продукты питания – орехи, фрукты, клубни, корни, – а также целебные травы, ловят мелких животных и предсказывают пути миграции крупной дичи. Мужчины тоже занимаются собирательством и немало делают «по дому» (хотя домов как таковых у нас нет). Однако охота – только ради пропитания, не для развлечения – это пожизненное занятие каждого здорового взрослого мужчины.

Мальчики, еще не ставшие юношами, подбивают из лука птиц и мелких животных. К совершеннолетию они мастерски умеют изготовить оружие, преследовать, убить и освежевать дичь и принести мясо на стоянку. Первое добытое крупное млекопитающее означает, что юноша стал мужчиной. В обряде инициации на его груди или руках делаются ритуальные надрезы, куда втирается трава, и когда шрамы заживают, остается рисунок. Это как орденская лента – посмотришь на его грудь и узнаешь о боевом опыте.

По мешанине следов мы безошибочно определяем, сколько животных здесь прошло, какого вида, пола и возраста, есть ли увечные, давно ли они прошли и далеко ли сейчас находятся. Некоторых молодых животных можно поймать силками, других поразить камнем из пращи или бумерангом либо просто швыряя камни с большой силой и точностью. Животное, которое еще не боится человека, можно, подкравшись, забить дубинкой. Если расстояние больше и дичь агрессивна, мы метаем копья или стреляем отравленными стрелами. При достаточной удаче и сноровке удается загнать все стадо в западню или заставить броситься с обрыва.

Главное для охотников – действовать сообща. Чтобы не спугнуть добычу, приходится общаться жестами. Эмоции также нужно держать под контролем. Страх и ликование одинаково опасны. Наше отношение к дичи двойственно. Мы уважаем животных, сознаем наше сродство, отождествляем себя с ними. Но если слишком задумываться о том, насколько они разумны и преданы своему потомству, если жалеть их, видеть в них близких, наша приверженность охоте ослабнет. Мы станем приносить домой мало пищи, и наша семья окажется в опасности. Мы обязаны сохранять эмоциональную дистанцию.

Задумайтесь: миллионы лет мужчины преследовали дичь, подбивали на лету голубей, загоняли и валили детенышей антилоп, вытянувшись цепью, стреляя и вопя, гнали диких свиней в западню. Их выживание зависело от умения охотиться и действовать в команде. Краеугольным камнем культуры была охота. Хороший охотник – это и хороший воин. По прошествии долгого времени – пожалуй, нескольких тысячелетий – множество мальчиков уже появлялось на свет с врожденными способностями к охоте и командной работе. Почему? Потому что неумелые или ленивые охотники оставляли меньше потомства. Это не значит, что умение сделать каменный наконечник или оперить стрелу у нас в крови. Этому нужно научиться самому или перенять у кого-нибудь. Но жажда погони, я убежден, записана в наших генах. Естественный отбор превратил наших предков в превосходных охотников.

Успешность охоты и собирательства как способа существования самым очевидным образом подтверждается тем фактом, что этот образ жизни распространился на шесть континентов и существовал несколько миллионов лет (и это без учета нечеловекообразных приматов, наделенных охотничьим инстинктом). Эти огромные числа говорят сами за себя. У нас за спиной 10 000 поколений, которых спасало от голода лишь умение убивать животных, и их задатки не могли просто так исчезнуть. Мы жаждем дать им волю хотя бы опосредованно. Командные виды спорта дарят нам эту возможность.

Какая-то частица в нас жаждет примкнуть к группке собратьев, преследующих опасную дичь. Это проявляется даже в популярности ролевых и компьютерных игр среди мальчиков и подростков. Исконные мужские добродетели – несуетность, решительность, скромность, меткость, настойчивость, знание повадок животных, коллективизм, стремление жить под открытым небом – все это элементы приспособительного поведения времен охоты и собирательства. Нам до сих пор импонируют эти черты, но почему, мы едва ли помним.

Других возможностей дать выход охотничьему инстинкту, кроме спорта, почти не осталось. В нашей молодежи – скачущей по крышам многоэтажек, гоняющей без шлемов на мотоциклах, задирающей фанатов чужой команды – порой еще проглядывают далекие предки. В отсутствии жесткого контроля старые инстинкты проявляются с перекосами (хотя уровень убийств у нас практически такой же, как и среди существующих ныне племен охотников-собирателей). Мы стараемся не допустить, чтобы врожденная тяга к убийству вылилась в агрессию против человека. Это удается не всегда.

Команды, имеющие городскую привязку, носят соответствующие названия: «Львы Сэйбу», «Детройтские тигры», «Чикагские медведи». Львы, тигры, медведи… Орлы и ястребы… Лучи и звезды… При всех различиях в среде обитания и культуре группы охотников-собирателей по всему миру называют себя аналогичным образом – по имени своего тотема.

Список типичных тотемов, в большинстве предшествующих контактам с европейцами, составил антрополог Ричард Ли во время многолетнего пребывания среди людей племени кунг – бушменов, обитателей пустыни Калахари в Ботсване (см. крайний правый столбец таблицы). Думаю, «Короткие стопы» – это родичи «Красных гетр» и «Белых гетр», «Воины» – нечто вроде наших «Рейдеров», «Дикие кошки» – те же «Бенгальские тигры», а «Тесаки» – практически «Секаторы». Разумеется, есть и отличия в силу разницы технологий, а также, пожалуй, таких особенностей, как чистосердечие, самосознание и чувство юмора. Трудно представить себе американскую спортивную команду, принявшую название «Диарея» (или попросту «Дристуха»). Лично я в восторге от «Мудозвонов» – вот мужчины, не имеющие никаких проблем с самооценкой! А если бы атлеты назвались «Хозяевами», это вызвало бы оторопь у собственников спортивного клуба.

«Тотемные» имена перечислены сверху вниз в следующем порядке: птицы, рыбы, млекопитающие, прочие животные, растения и минералы, технологии, люди, их одежда и род занятий, мифические, религиозные, астрономические и геологические понятия, цвета.

Мысль о могуществе охотничьего инстинкта внушает мне тревогу. Я боюсь, что современному охотнику в джинсах или костюме-тройке не хватит воскресных футбольных страстей. Я вспоминаю, в какую глубь времен уходит наше умение скрывать чувства, эмоционально дистанцироваться от жертвы, и это омрачает удовольствие от игры.

Охотники-собиратели обычно не опасны друг для друга. У них нормальная экономическая ситуация (у большинства больше свободного времени, чем у нас с вами). Будучи кочевниками, они имеют минимум собственности и почти не знают воровства и зависти, а алчность и чванство в их среде считаются не просто пороками, но родом психического отклонения. Их женщины обладают реальной политической властью и успевают остудить горячие головы, прежде чем мальчишки схватятся за отравленные стрелы. Наконец, в случае серьезного преступления – например, убийства – группа коллективно судит и наказывает виновного. Многие племена охотников и собирателей организованы по принципу эгалитарной демократии. Никаких вождей. Никакой политической или корпоративной верхушки. Некуда рваться. Некого свергать.

Мы же застряли в нескольких сотнях столетий от Золотого века. Наш удел (пусть в этом нет нашей личной вины) – это отравленная среда обитания, социальная иерархия, экономическое неравенство, ядерное оружие и мрачные перспективы, эмоции эпохи плейстоцена в отсутствии тогдашних социальных гарантий. Стоит ли удивляться, что по выходным мы позволяем себе немного поболеть за любимую футбольную команду!

В давно угасшем монотеистическом культе, созданном древнеегипетским фараоном Эхнатоном, объектом поклонения являлось солнце, а его свет почитался взором божества. В те времена считалось, что зрение – своего рода эманация, исходящая из глаза. Взгляд представлялся чем-то вроде радара. Он простирается вперед и касается предметов в поле зрения. Солнце – в отсутствие которого почти ничего не видно, кроме звезд, – ласкает, освещает и согревает долину Нила. С учетом тогдашнего уровня научных знаний и царившего при Эхнатоне культа солнца вполне естественно было представлять свет как взор бога. Сегодня, 33 столетия спустя, я воспользуюсь гораздо более прозаическим сравнением, которое, однако, значительно точнее объясняет физику света.

Представьте, что вы принимаете ванну. Кран подтекает. Скажем, каждую секунду в ванну падает капля. Она порождает маленькую волну, распространяющуюся во все стороны красивым правильным кольцом. Достигнув стенки ванны, волна отражается от нее и движется обратно. Отраженная волна слабее исходной, и после одного-двух отражений ее уже невозможно разглядеть.

С каждой каплей в дальнюю часть ванны, где находитесь вы, приходят все новые и новые волны. Резиновая уточка поднимается и опускается всякий раз, как под ней проходит фронт волны. Ясно видно, что на гребне волны уровень воды чуть выше, а во впадине за гребнем – ниже.

«Частота» волн – это число, показывающее, насколько часто волны проходят через контрольную точку. В нашем примере – одна волна в секунду. Поскольку каждая капля порождает волну, частота волн равна периодичности падения капель. «Длина» волны – это расстояние между гребнями двух последовательных волн. Примем его за 10 см. Если волны пробегают по воде каждую секунду, а расстояние между ними 10 см, то скорость волны равна 10 см/с. Нетрудно сделать вывод, что скорость волны есть частота, умноженная на длину волны.

Волны – что в ванне, что в океане – являются двумерными. Они распространяются от источника по поверхности концентрическими кругами. Звуковые волны – трехмерные и распространяются в воздухе во всех направлениях от источника звука. В гребне волны воздух слегка уплотняется, во впадине разрежается. Наше ухо улавливает эти колебания. Чем быстрее они происходят (чем выше их частота), тем более высоким кажется звук.

Музыкальный тон не более чем последовательность звуковых волн, поступающих в ваше ухо с определенной частотой. Нотой «до» третьей октавы мы называем 263 звуковые волны в секунду, на языке науки – колебания с частотой 263 герца[7]. Какую длину волны имеет «до» третьей октавы? Иначе говоря, если бы мы могли видеть звуковые волны, как далеко, на наш взгляд, отстояли бы гребни двух последовательных волн? На уровне моря звук распространяется со скоростью примерно 340 м/с (около 1120 км/ч). Вспомнив расчет из нашего примера с ванной и каплями, вычислим длину звуковой волны, разделив ее скорость на частоту. Для «до» третьей октавы она составит около 1,3 м, что сопоставимо с ростом девятилетнего ребенка.

Научные истины порой пытаются опровергнуть с помощью парадоксов, например: «Но что есть "до" третьей октавы для человека, глухого от рождения?» То же, что и для любого из нас: 263 Гц – частота, соответствующая только этому тону и никакому другому. Даже не имея возможности слышать, вы однозначно опознаете его с помощью усилителя низкой частоты и осциллографа. Разумеется, это не то же самое, что восприятие звука привычным для нас образом, – придется положиться на зрение, а не на слух, – ну и что? Вы все равно получите всю необходимую информацию. Сможете различить аккорды, почувствовать разные способы звукоизвлечения, ощутить разницу тембров и соотнести этот опыт с другими случаями, когда «слышали» ноту «до» третьей октавы. Электронное отображение звука не вызывает того же эмоционального отклика, как слуховое восприятие, хотя и это, возможно, лишь вопрос опыта. Не станем ссылаться на гениального Бетховена. Любой из нас и при полнейшей глухоте все-таки может воспринимать музыку.

Так же решается старая головоломка: если дерево падает в лесу, где некому услышать звук падения, есть ли он вообще, этот звук? Очевидно, если бы мы определяли звук как нечто такое, что кто-либо слышит, то по определению дерево упало бы беззвучно. Но это ничем не оправданный антропоцентризм. Ясно, что, если дерево падает, значит, оно порождает звуковые волны, и их легко зафиксировать, например записать на магнитофон, а затем воспроизвести и, прослушав, безошибочно определить как звук падения ствола в чаще леса. Тут нет никакой мистики.

Однако человеческое ухо – несовершенный детектор звуковых волн. Слишком низкие (менее 20 колебаний в секунду) частоты мы не улавливаем, а киты общаются именно на этих частотах. Все, что выше 20 000 колебаний в секунду, мы тоже неспособны различить в отличие от собак, которые отзываются на команды, подаваемые ультразвуковым свистком. Огромные звуковые диапазоны – например, миллионы колебаний в секунду – никогда не будут доступны непосредственному человеческому восприятию. Наши органы чувств, при всем совершенстве, имеют принципиальные физические ограничения.

* * *

Для человека естественно общаться посредством звуков. Безусловно, так общались наши древние предки-приматы. Мы социальные животные и зависим друг от друга. Наш дар общения – это жизненная необходимость. Несколько миллионов лет с беспрецедентной скоростью развивался наш головной мозг, в том числе особые отделы коры, отвечающие за устную речь, что способствовало бурному расширению словарного запаса. Мы все больше могли выражать с помощью звуков.

Для древних охотников и собирателей язык стал незаменимым инструментом планирования повседневной деятельности, обучения детей, укрепления дружбы, предупреждения сородичей об опасности и задушевного общения, когда люди собирались у костра, созерцали звезды и обменивались опытом. Со временем мы изобрели письменность, научились переносить мысли на бумагу, и они звучат в голове читающего так же ясно, как если бы он слышал голос автора. В последние тысячелетия это умение стало настолько повсеместным, что мы и не осознаем, какое это чудо.

В действительности речь является опосредованным способом коммуникации. Произнося слова, мы создаем звуковые волны, которые распространяются в воздухе со скоростью звука. С утилитарной точки зрения такое взаимодействие можно считать непосредственным. Его недостаток заключается в том, что слышно нас не так уж и далеко. Лишь очень немногие способны вести связный диалог с собеседником, находящимся хотя бы в сотне метров.

Еще сравнительно недавно плотность населения Земли была очень низкой. Общаться на расстоянии больше 100 м не было необходимости. К человеку приближались с целью общения только члены его кочующей семейной группы. Редкие попытки чужаков подойти близко чаще всего вызывали враждебную реакцию. Этноцентризм – убеждение в превосходстве своей маленькой группы над всеми прочими – и ксенофобия – страх чужого, воплощенный в максиме «сначала стреляй, потом окликай», – глубоко коренятся в человеческой природе. Это никоим образом не особенность человека. Точно так же ведут себя все обезьяны и прочие приматы, не отстают от них и многие другие млекопитающие. Эти реакции вполне объяснимы и даже естественны в силу того, что речевое общение возможно лишь на близком расстоянии.

При длительной изоляции двух групп постепенное накопление различий сильно отдаляет их друг от друга. Например, чужие воины носят шкуру оцелота на плечах, а не орлиные перья на голове, которые, как здесь всякому известно, отличают прямодушного, высокодуховного и продвинутого воина. Их язык со временем становится непохожим на наш, их боги принимают странные имена и начинают требовать экстравагантных церемоний и жертвоприношений. Изоляция – мать разнообразия, а при малой численности человечества и ограниченных контактах между группами изоляция неизбежна. Род человеческий – произошедший от одной малочисленной стаи гоминид в Восточной Африке несколько миллионов лет назад – широко распространился, рассеялся, стал разнородным, и все мы превратились в чужаков.

Лишь недавно возникла противоположная тенденция. Рассыпавшиеся осколки нашего рода вновь сближаются, заново узнают друг друга и становятся единым целым. Это стало возможным исключительно благодаря развитию коммуникационных технологий. Одомашнив лошадь, мы смогли переправлять письма (и людей) на расстояния в сотни километров за считаные дни. Совершенствование парусных судов позволило добираться до самых отдаленных уголков планеты, хотя и медленно. В XVIII в. плавание из Европы в Китай занимало около двух лет. Как бы то ни было, даже разделенные огромными расстояниями социумы получили возможность обмениваться посланниками и товарами. Впрочем, для абсолютного большинства китайцев того времени европейцы были такими же экзотичными, как обитатели Луны. Подлинное устранение изолированности регионов планеты требует коммуникационной технологии, намного опережающей по скорости верховую лошадь и парусник, охватывающей весь мир и достаточно дешевой, чтобы обычный человек мог хотя бы время от времени ею пользоваться. Первым шагом на этом пути стало изобретение телеграфа и прокладка трансокеанских кабелей. Телефонная связь, использующая те же кабели, значительно расширила возможности этой технологии. Наконец, громадным рывком вперед стало появление радио, телевидения и спутниковой связи.

Сегодня мы обмениваемся информацией – обыденно, не задумываясь и не испытывая ни малейшего трепета, – со скоростью света. От скорости лошади или парусника к скорости света – это рост почти в сотню миллионов раз. В силу фундаментальных законов существования мира, сформулированных Эйнштейном в специальной теории относительности, не существует возможности передавать информацию быстрее скорости света. За одно столетие мы достигли физических пределов скорости коммуникации. Мы уже владеем настолько эффективной технологией со столь масштабными возможностями применения, что в социальном отношении пока до нее не дозрели.

Позвонив на другой континент, вы заметите крохотные задержки между окончанием собственной реплики и реакцией собеседника. Это время, за которое звук нашего голоса доходит до телефона, преобразуется в электрический сигнал, в этом виде бежит по проводам до передающей станции, в микроволновом диапазоне излучается на спутник связи, находящийся на геосинхронной орбите, отражается на принимающую станцию спутниковой связи, проходит еще какой-то путь по проводам, приводит в движение мембрану телефонной трубки (на другой стороне земного шара), преобразуется в звуковые волны в очень узком слышимом диапазоне, попадает в ухо человека, посредством электрохимических импульсов передается в головной мозг и там обрабатывается.

Расстояние от Земли до геосинхронной орбиты и обратно свет пробегает за четверть секунды. Чем дальше разнесены передатчик и приемник, тем больше нужно времени на передачу. При радиосвязи с астронавтами лунной миссии «Аполлон» задержка между вопросами и ответами была длиннее. Время прохождения света от Земли до Луны и обратно составляет 2,6 секунды. При самом благоприятном положении космического корабля на орбите Марса получение сообщения занимает 20 минут. В августе 1989 г. мы получили кадры, переданные автоматической станцией «Вояджер-2» от Нептуна, его спутников, колец и арок. Со скоростью света пять часов неслись к нам эти данные с отдаленных рубежей Солнечной системы. Это был самый затяжной сеанс коммуникации за всю предыдущую историю человечества.

* * *

Во многих ситуациях свет ведет себя как волна. Представим, например, что свет проходит в затемненную комнату через две параллельные щели и попадает на экран. Что мы увидим на экране? Изображение щелей (а точнее – ряд параллельных ярких и темных полос) – «интерференционный узор». Пройдя сквозь пару щелей, свет не движется прямо вперед, как летящая пуля, а распространяется во все стороны под разными углами. Там, где накладываются друг на друга гребни двух волн, мы в силу эффекта так называемой усиливающей интерференции видим яркое изображение щели, в местах наложения впадин ослабляющая интерференция создает темную полосу. Это характерное поведение волны. Ту же картину можно наблюдать, если проделать два отверстия в опоре пирса на уровне воды.

В то же время свет ведет себя еще и как поток крохотных «летящих пуль» – фотонов. На этом основан принцип действия обычного фотоэлемента (например, в фотоаппарате или в калькуляторе со световой подзарядкой). Каждый попадающий на него фотон выбивает из светочувствительной поверхности электрон. Множество фотонов создают поток электронов, или электрический ток. Но как свет может быть одновременно и волной, и частицей? Чтобы не ломать голову, лучше представить его себе как нечто третье, не волну и не поток частиц в чистом виде, – нечто, не имеющее прямых аналогий в обыденном мире, а лишь ведущее себя в одних условиях как волна, а в других – как частица. Корпускулярно-волновой дуализм – очередная порция лекарства от человеческой гордыни. Природа не обязана соответствовать нашим ожиданиям и предпочтениям и быть понятной для нашего ограниченного ума.

Что касается практического применения, свет аналогичен звуку. Световые волны являются трехмерными, имеют частоту, длину волны и скорость распространения (скорость света). Единственное – но потрясающее – отличие состоит в том, что для распространения им не нужна среда, например вода или воздух. Свет Солнца и далеких звезд доходит до нас, хотя пространство между нами является почти идеальным вакуумом. В открытом космосе астронавты не могут переговариваться, кроме как по радио, даже находясь в нескольких сантиметрах друг от друга. Отсутствует воздух, в котором мог бы распространяться звук. Но видят они друг друга прекрасно. Сблизившись настолько, чтобы их шлемы соприкасались, они смогут и слышать друг друга. Если из вашей комнаты внезапно исчезнет воздух, вы не услышите, как сосед по комнате жалуется на это обстоятельство, хотя какое-то мгновение сможете наблюдать, как он жестикулирует и разевает рот.

Обычный видимый свет – воспринимаемый нашим зрением – имеет очень высокую частоту: около 600 трлн (6 × 10¹⁴) волн попадает на нашу сетчатку каждую секунду. Поскольку скорость света равна 30 млрд (3 × 10¹⁰) сантиметров в секунду, длина волны видимого света составляет 30 млрд, деленные на 600 трлн, или 0,00005 (3 × 10¹⁰ / 6 × 10¹⁴) = 0,5 × 10^–4 см. Это слишком мало, чтобы разглядеть, даже если бы нашелся способ подсветить чем-то эти волны и получить их изображение.

Если звуки определенных частот воспринимаются нами как разные музыкальные тона, то свет определенных частот мы интерпретируем как разные цвета. Частота красного цвета около 460 трлн (4,6 × 10¹²) волн в секунду, фиолетового – около 710 трлн (7,1 × 10¹²). Между ними располагаются все остальные цвета радуги. Каждому свету соответствует своя частота.

По аналогии с парадоксом о смысле музыкального тона для глухого от рождения человека можно задаться столь же хитрым вопросом: что есть цвет для человека, рожденного слепым? И в этом случае ответом будет уникальная, со всей достоверностью определяемая частота световой волны, которую можно измерить и зафиксировать точно так же, как фиксируется музыкальный тон. При должной подготовке и знании физики слепой от рождения человек отличит розовый от малинового и кроваво-красного. При наличии хорошего спектрометра он сможет различать оттенки гораздо точнее, чем нетренированный человеческий глаз. Частоту 460 трлн герц зрячие люди интерпретируют как «красное». Но этой частотой (460 ТГц) и привычной интерпретацией все и исчерпывается. Здесь ничего больше нет, никакого чуда, каким бы красивым нам ни казалось это зрелище.

Подобно звукам, слишком высоким или низким для человеческого уха, есть частоты световых волн, или «цвета», выходящие за пределы нашего зрительного восприятия. Это диапазоны гораздо более высоких частот (порядка миллиарда миллиардов[8] – 10¹⁸ – волн в секунду у гамма-излучения) и гораздо более низких (менее одной волны в секунду у длинных радиоволн). Двигаясь по спектру световых волн от высоких частот к низким, мы встречаем широкие полосы с собственными названиями: гамма-излучение, рентгеновское излучение, ультрафиолетовое излучение, видимый свет, инфракрасное излучение и радиоволны. Все эти волны распространяются в вакууме. Все являются такими же «полноценными» световыми волнами, что и обычный видимый свет.

Различные частотные диапазоны дают собственную картину астрономических явлений. Небо выглядит в разных лучах по-разному. Например, яркие звезды в гамма-диапазоне невидимы. Наоборот, фантастические гамма-барстеры, обнаруженные орбитальными обсерваториями, исследующими космос в гамма-диапазоне, практически незаметны в обычном видимом свете. Если бы мы до сих пор – как большую часть своего существования – наблюдали Вселенную только в видимом спектре, то не знали бы, что в ней есть источники гамма-излучения. Это относится и к источникам рентгеновского, ультрафиолетового, инфракрасного и радиоизлучения, а также экзотических нейтрино и космических лучей и, возможно, гравитационных волн[9].

Мы приспособлены воспринимать видимый свет. Такой вот световой шовинизм. Лишь к этому свету чувствителен человеческий глаз. Если бы в силу физической трансформации наши предки научились передавать и принимать радиоволны, то древние люди смогли бы общаться на огромных расстояниях, а овладение рентгеновским зрением позволило бы им заглядывать внутрь растений, животных, минералов и друг друга. Почему же наши глаза не обрели восприимчивости к излучению с другими частотами?

Любой материал, какой ни возьми, «склонен» поглощать свет определенных частот, и никаких других. У каждого вещества свои предпочтения. Свет и химический состав вещества имеют естественный резонанс. Свет определенных частот, например гамма-излучение, поглощают практически все материалы. Импульс гамма-излучения быстро слабеет из-за поглощения воздухом. Космические гамма-лучи, проделывающие гораздо более долгий путь в земной атмосфере, полностью поглощаются прежде, чем достигнут поверхности планеты. Здесь, на Земле, у нас очень темно – если смотреть в гамма-спектре, – кроме ближайших окрестностей таких объектов, как ядерные боеголовки. Чтобы увидеть гамма-лучи, идущие от центра Галактики, нужно поместить орган зрения в космосе. Это относится и к рентгеновским лучам, ультрафиолету и большей части инфракрасного диапазона.

Видимый свет, наоборот, плохо поглощается большинством материалов. Например, воздух практически проницаем для него. Это одна из причин, почему мы видим именно в этом диапазоне: излучение видимой части спектра проходит сквозь атмосферу и достигает нас. Гамма-зрение бесполезно в атмосфере, где все в этом диапазоне выглядело бы совершенно черным. Естественный отбор не ошибается.

Вторая причина: именно в диапазоне видимого излучения Солнце отдает основную часть своей энергии. Очень горячие звезды излучают преимущественно в ультрафиолетовом диапазоне, очень холодные – в инфракрасном. Солнце – по космическим меркам средняя звезда – излучает главным образом видимый свет, причем сильнее всего в области волн желтого цвета. И наш глаз демонстрирует поразительную точность настройки: именно к этой части спектра он наиболее чувствителен.

Может ли случиться так, что обитатели других планет видят совершенно в других диапазонах? На мой взгляд, едва ли. Практически все присутствующие в космосе в заметном количестве газы прозрачны для видимого света и полупрозрачны для близких к нему частот. Звезды, кроме самых холодных, отдают значительную, если не преобладающую, часть своей энергии на частотах видимой части спектра. Проницаемость материи и свечение звезд в одном и том же узком диапазоне частот только кажется случайным совпадением. Это соответствие наблюдается не только в Солнечной системе, но и повсюду во Вселенной и является следствием фундаментальных законов излучения, квантовой механики и ядерной физики. Могут быть и исключения, но я полагаю, что обитатели иных миров, если они вообще существуют, видят практически в том же диапазоне частот, что и мы[10].

Растения поглощают красный и синий свет и отражают зеленый, поэтому представляются нам зелеными. Все зависит от того, свет какой части спектра и в каком количестве отражает данный «цвет». То, что поглощает синий свет и отражает красный, кажется нам красным; то, что поглощает красный свет и отражает синий, кажется синим. Предмет, который воспринимается нами как белый, практически одинаково отражает свет всех цветов. Это относится и ко всему серому и черному. Разница между черным и белым не в цвете, а в количестве отраженного света. Все относительно.

Наверное, самый яркий природный материал – свежевыпавший снег. Но и он отражает лишь около 75 % падающего на него солнечного света. Обиходный черный материал, например черный бархат, отражает считаные проценты света. «Противоположны как черное и белое» – это логическая ошибка. В сущности, черное и белое есть одно и то же, различие между ними не в цвете, а в относительном количестве отраженного света.

Большинство «белых» людей далеко не так белы, как свежевыпавший снег, или хотя бы белый холодильник, а большинство «черных» светлее черного бархата. Это относительные, неточные, обманчивые характеристики. Люди сильно отличаются отражательной способностью – показателем того, какой процент светового потока отражает кожа. Пигментацию кожи обеспечивают главным образом молекулы органического соединения под названием меланин, которое организм вырабатывает из тирозина – аминокислоты, входящей в состав белков всех живых организмов. Альбиносы имеют врожденное заболевание, вследствие которого меланин не вырабатывается. Их кожа и волосы имеют молочно-белый оттенок, радужки глаз розовые. Животные-альбиносы в природе редки, поскольку их кожа не обеспечивает достаточной защиты от солнечного излучения и у них отсутствует защитная окраска. Долго альбиносы не живут.

Подавляющее большинство жителей США коричневые. Свет, лучше всего отражаемый нашей кожей, несколько смещен в красную область видимого спектра. Людей с активной выработкой меланина так же бессмысленно определять «цветными», как людей, в коже которых меланина мало, – «обесцвеченными».

Заметные различия в цвете кожи наблюдаются только в видимом диапазоне и близких к нему частотах. Уроженцы Северной Европы и Центральной Африки одинаково черны в ультрафиолетовом и инфракрасном излучении, поскольку практически все органические молекулы, не только меланин, поглощают его. Такая аномалия, как белая кожа, в принципе возможна исключительно в видимом спектре, для которого проницаемы многие молекулы. В большей части спектра все люди черные[11].

Солнечный свет представляет собой смешение волн с частотами, соответствующими всем цветам радуги. Желтого света в нем несколько больше, чем красного или синего, и это одна из причин того, что Солнце кажется нам желтым. Предположим, волны всех этих цветов попадают на лепесток розы. Почему он выглядит красным? Потому что все остальные цвета, кроме красного, преимущественно поглощаются им. Когда световой поток падает на розу, волны беспорядочно рассеиваются под поверхностью лепестков. Как в примере с ванной, при каждом соударении волна ослабляется, но всякий раз волны синего и желтого света поглощаются сильнее красных. В итоге после множества внутренних отражений обратно в воздух излучается больше красного света, и мы созерцаем прекрасную алую розу. С голубыми или фиолетовыми цветами происходит то же самое, с той разницей, что их лепестки поглощают преимущественно красный и желтый свет, а отражают синий и фиолетовый.

За поглощение света в лепестках таких цветов, как розы и фиалки – настолько ярко окрашенных, что являются тезками соответствующих оттенков, – отвечает особый органический пигмент, антоцианин. Примечательно, что типичный антоцианин имеет красный цвет в кислой среде, синий – в щелочной и фиолетовый – в воде. Таким образом, розы красны, потому что содержат антоцианин и имеют легкую кислую реакцию, фиалки фиолетовы благодаря антоцианину и легкой щелочной реакции. (Я пытался обыграть этот факт в каламбурах, но не преуспел.)

Синие тона даются Природе трудно. Редкость синих скал или песков на Земле и других планетах говорит сама за себя. Синие пигменты с необходимостью имеют весьма сложное строение: антоцианин состоит из двух десятков расположенных определенным образом атомов, каждый тяжелее атома водорода.

Живые существа пользуются цветом очень изобретательно. Растения поглощают солнечный свет и путем фотосинтеза добывают пропитание буквально из воздуха и воды. Птенцы яркой окраской глоток указывают родителям, куда совать пищу. Бывает окраска, привлекающая особей противоположного пола и насекомых-опылителей, бывает маскировочная или отпугивающая. Есть у цвета и чисто эстетическая функция, во всяком случае для человека. Но все это возможно исключительно в силу физических особенностей звезд, химического состава воздуха и изящной сообразности процесса эволюции, обеспечившего нам совершенную гармонию с физической средой.

Когда мы изучаем иные миры, состав атмосферы или рельеф других планет – пытаемся понять, почему атмосферная дымка спутника Сатурна Титана коричневая, а похожая на дынную корку поверхность Тритона, спутника Нептуна, розовая, – то опираемся на свойства световых волн, по сути, мало отличающихся от концентрических кругов на воде в ванне. Все видимые нами цвета, будь то на Земле или за ее пределами, определяются длиной волны преимущественно отраженного света. Так что образ Солнца, ласкающего все сущее в пределах достижения своих лучей, представление о солнечном свете как о взоре божества не только поэтическая метафора. Тем не менее капля воды, падающая в ванну, гораздо лучше и точнее объясняет физику света.

Каждая цивилизация создает миф о сотворении мира, пытаясь осмыслить происхождение Вселенной и всего, что в ней есть. По большей части эти мифы не более чем вымысел. Есть такой миф и у нас с вами. Он, однако, опирается на точные научные данные.

Итак…

Мы живем в расширяющейся Вселенной, размеры и древность которой выходят за пределы обычного человеческого воображения. В ней находятся галактики, разлетающиеся все дальше друг от друга вследствие Большого взрыва – грандиозного первоначального импульса. По мнению некоторых ученых, наша Вселенная – лишь одна из великого, а возможно, и бесконечного множества отдельных вселенных. Одни растут и развиваются, чтобы затем схлопнуться и погибнуть. Другие расширяются вечно. Третьи находятся в динамическом равновесии и многократно, если не бесконечно, проходят цикл расширения и сжатия. Нашей Вселенной около 15[14] млрд лет, во всяком случае таков ее возраст в ее нынешнем «воплощении», возникшем в результате Большого взрыва.

В других вселенных могут существовать иные формы материи и действовать свои физические законы. Где-то жизнь невозможна из-за отсутствия светил и планет или даже химических элементов тяжелее водорода и гелия. Вероятно, есть и такие вселенные, рядом со сложностью и изобилием которых меркнет наша собственная. Даже если иные вселенные действительно существуют, нам вряд ли удастся проникнуть в их секреты, тем более увидеть их своими глазами. Впрочем, и в нашем с вами доме есть над чем подумать.

Во Вселенной, где мы обитаем, несколько сотен миллиардов галактик, одну из которых мы называем Млечным Путем – «нашей» Галактикой, хотя не имеем ни малейших оснований претендовать на власть над ней. Млечный Путь – это газ, пыль и около 400 млрд звезд. Одна из них, на периферии спирального рукава Галактики, и есть наше Солнце – неяркая, небольшая, прямо скажем, заурядная звездочка. В пути продолжительностью 250 млн лет вокруг центра Галактики Солнце сопровождает свита из малых миров: планет и их спутников, астероидов, комет. Человек разумный – всего лишь один из 50 млрд видов живых существ, зародившихся и эволюционировавших на маленькой планетке, третьей по счету от Солнца. Мы зовем ее Землей. Наши космические аппараты исследовали 70 объектов Солнечной системы и проникали в атмосферу или спускались на поверхность четырех: Луны, Венеры, Марса и Юпитера[15]. Свершения, прежде доступные лишь героям мифов!

Искусство прорицания давно утрачено. Несмотря на наше, как выразился Чарльз Маккей[16], «горячее желание пронзить взглядом густую тьму, скрывающую будущее», мы здесь бессильны. Важнейшие научные открытия, как правило, оказываются и самыми неожиданными – не логическим следствием уже накопленной суммы знаний, а совершеннейшим откровением. Природа гораздо более изобретательна, непредсказуема и изощренна, чем человек. Какие эпохальные открытия в астрономии ждут нас в ближайшие десятилетия, как изменится наш миф о сотворении мира? Гадать об этом бессмысленно. Однако наметившиеся тенденции развития исследовательской техники приоткрывают перед нами перспективы, от которых захватывает дух.

Если предложить астрономам назвать четыре самые интригующие загадки в их области, то мнений будет столько же, сколько людей. Многие, насколько мне известно, составили бы список, отличный от моего. Например, из чего состоит 90 % Вселенной? (Мы до сих пор этого не знаем[17].) Как найти ближайшую черную дыру? Чем объяснить поразительную странность, что расстояния между галактиками, предположительно, квантуются, т. е. всегда кратны определенным числам? Что такое гамма-всплески – взрывные выбросы жесткого излучения, интенсивность которых превосходит энергию целой звездной системы? А парадоксальный факт, что Вселенная моложе самых старых звезд в ней? (Хотя данные, полученные с помощью орбитального телескопа «Хаббл», заставили большинство ученых пересмотреть оценку возраста Вселенной. Если ей действительно 15 млрд лет, то парадокс снимается.) Одних ученых особенно занимает исследование кометного вещества в земных лабораториях, других – поиск аминокислот в межзвездном пространстве или тайна происхождения древнейших галактик.

Но самые захватывающие перспективы – если только во всем мире не будет жестко урезано финансирование астрономических исследований и космических миссий (ужасная, но вполне возможная вещь!) – откроются перед нами, когда мы ответим на следующие четыре вопроса[18].

В декабре 1995 г. от автоматической станции «Галилео», находящейся на орбите Юпитера, отделился спускаемый аппарат. Он вошел в бурлящую вихрями атмосферу планеты и стал падать в бездну, собирая и передавая информацию по пути к своей гибели. Этой миссии предшествовали еще четыре, но тогда космические станции изучали Юпитер издали, пролетая мимо. Велись также наблюдения с помощью наземных и космических телескопов. В отличие от Земли, состоящей главным образом из камня и металла, Юпитер – это шар из водорода и гелия, настолько огромный, что мог бы вместить тысячу таких планет, как наша. В глубине атмосферы Юпитера ее давление настолько возрастает, что атомы лишаются электронных оболочек, и водород проявляет свойства горячего металла – переходит в состояние металлического водорода. Считается, что именно поэтому Юпитер отдает в окружающее пространство в два раза больше энергии, чем получает от Солнца. Жестокие ветра, трепавшие зонд «Галилео» на максимальной достигнутой им глубине, вызваны, скорее всего, не солнечным излучением, а жаром внутренних слоев газового гиганта. В самом сердце Юпитера, вероятно, находится ядро из камня и железа в несколько масс Земли, окруженное чудовищной толщей водорода и гелия. Чтобы воочию увидеть металлический водород – тем более каменное ядро Юпитера, человечеству придется развивать свои технические возможности еще несколько столетий, если не тысячелетий.

Зная о колоссальном давлении в недрах Юпитера, крайне сложно представить себе жизнь на этой планете – даже совершенно не похожую на земную жизнь. Горстка ученых, я в том числе, из чистого интереса пытались смоделировать обитателей атмосферы юпитероподобных планет – нечто вроде микробов и рыб земных океанов. В подобной среде возникновение жизни чрезвычайно затруднено, но мы уже знаем, что при соударениях с астероидами и кометами материал с поверхности одних небесных тел переносится на другие. Не исключено, что в ранний период истории Земли примитивные формы жизни были таким образом перенесены с нашей планеты на Юпитер. Это, однако, всего лишь гипотеза.

Юпитер находится примерно в пяти астрономических единицах от Солнца. За астрономическую единицу (сокращенно а. е.) принято расстояние от Земли до Солнца – около 150 млн км. Если бы не тепло недр и парниковый эффект чрезвычайно плотной атмосферы Юпитера, температура на его поверхности была бы –160 °С. Примерно такая температура царит на его спутниках, и это слишком холодно для жизни.

Юпитер и большинство других планет Солнечной системы обращаются вокруг Солнца в общей плоскости, словно по разным дорожкам одной виниловой пластинки или компакт-диска. Почему орбитальные плоскости не наклонены друг к другу под самыми разными углами? Исаак Ньютон, гениальный математик, первым увидевший в гравитационных взаимодействиях причину движения планет, ломал голову над этим вопросом и не смог решить его без божьего промысла: это Бог с самого начала пустил планеты двигаться вокруг Солнца в одной плоскости.

Математик Пьер-Симон маркиз де Лаплас, а впоследствии и знаменитый философ Иммануил Кант обошлись без божественного вмешательства. По иронии судьбы они опирались на те самые законы физики, которые открыл Ньютон. В самом общем виде теорию Канта – Лапласа можно описать так. Представим в межзвездном пространстве бесформенное, медленно вращающееся облако газа и пыли – одно из множества подобных облаков. При достаточно высокой плотности силы взаимного притяжения его частей преодолеют внутреннее хаотическое движение, и облако начнет сгущаться. При этом оно будет вращаться все быстрее, подобно тому как ускоряется вращение фигуриста, когда он прижимает руки к телу. Вращательное движение не мешает сжатию облака по оси вращения, но замедляет его уплотнение в плоскости вращения. Первоначально бесформенное облако превратится в плоский диск. Таким образом, орбиты планет, конденсирующихся из вещества этого диска, окажутся практически в одной плоскости. Как видите, ничего сверхъестественного, достаточно законов физики.

Но одно дело – выдвинуть теорию о том, что планетам предшествует дискообразное облако, и совсем другое – подтвердить ее, действительно увидев такие диски вокруг звезд. После открытия других спиральных галактик, подобных Млечному Пути, Кант сделал вывод, что это и есть допланетарные диски, подтверждающие так называемую небулярную гипотезу происхождения планет (от небула – др.-гр. «облако»). Но спиральные образования оказались отдаленными структурами колоссальных размеров, а не относительно близкими к нам «яслями» звездных систем. Найти околозвездные диски оказалось трудно.

Прошло больше века, прежде чем специальное оборудование, в том числе орбитальные обсерватории, позволило подтвердить небулярную гипотезу. Оказалось, что более половины молодых солнцеподобных звезд – таких, каким было наше Солнце четыре или пять миллиардов лет назад, – окружены плоским диском из пыли и газа. Во многих случаях ближние к звезде области оказались свободными от пыли и газа, как будто там уже сформировались планеты, поглотив межпланетную материю. Это не стопроцентное доказательство, но очень серьезное основание предполагать, что звезды, подобные нашей, часто, если не обязательно, имеют планеты. Это открытие позволяет оценить вероятное количество планет в галактике Млечный Путь как минимум в несколько миллиардов.

Можно ли действительно увидеть планеты других звездных систем? Ведь звезды очень далеко – до ближайшей почти миллион астрономических единиц, – а планеты, при наблюдении в видимом диапазоне, излучают только отраженный свет. Но наши технологии бурно развиваются. Не позволят ли они рассмотреть хотя бы гиганты, такие как Юпитер, в системах ближайших звезд если не в видимом, то в инфракрасном диапазоне?

Несколько лет назад началась новая эра в истории человечества. Мы научились обнаруживать планеты других звезд. Первым достоверно установленным открытием стала планетарная система самой малообещающей в этом отношении звезды. Быстро вращающаяся вокруг своей оси нейтронная звезда В1257+12 является остатком массивной, больше нашего Солнца, звезды, ставшей сверхновой в результате колоссальной вспышки. Магнитное поле нейтронной звезды захватывает электроны и ограничивает их разлет, создавая узконаправленные, как у маяка, пучки радиоволн. По счастливому совпадению пучок излучения В1257+12 пересекается с Землей – причем каждые 0,0062185319388187 секунды, из-за чего звезду назвали пульсаром. Ее период вращения фантастически стабилен. Благодаря высокой точности измерений Алекс Вольщан, ныне сотрудник Университета штата Пенсильвания, смог обнаружить «сбои» – регулярные изменения периода вращения пульсара на уровне последних нескольких знаков после запятой. Что их вызывает? Сотрясения коры или другие процессы в самой нейтронной звезде? За несколько лет наблюдения параметры менялись именно так, как можно было бы ожидать, если бы вокруг В1257+12 обращались планеты, слегка смещая звезду то в одну, то в другую сторону. Очень близкое количественное согласие не оставляло места для сомнений: Вольщан открыл первые планеты вне Солнечной системы. Более того, это не гиганты вроде Юпитера. Две из них, вероятно, лишь немногим массивнее Земли и обращаются вокруг своей звезды примерно на том же расстоянии, что и Земля вокруг Солнца, – 1 а. е. Может ли на них существовать жизнь? Увы, бешеный поток заряженных частиц нейтронной звезды должен разогревать землеподобные планеты до температуры намного выше точки кипения воды. Расстояние 1300 световых лет гарантирует, что мы не скоро сможем наведаться в эту планетную систему. До сих пор неизвестно, пережили ли планеты взрыв сверхновой, породивший пульсар, или сформировались из продуктов взрыва.

Вскоре после эпохального открытия Вольщана Джеф Марси и Пол Батлер (Университет штата в Сан-Франциско) обнаружили[21] еще несколько объектов планетной массы, обращающихся вокруг звезд – рядовых, как наше Солнце. Ученые воспользовались другой, гораздо более сложной методикой, отслеживая с помощью обычного оптического телескопа периодические изменения спектра ближних к нам звезд. Временами звезда немного приближается к наблюдателю и вновь отдаляется, что находит отражение в положении ее спектральных линий. Это так называемый эффект Доплера. Примерно так меняется частота гудка автомобиля в зависимости от того, едет он к нам или от нас. Звезду притягивает какое-то невидимое тело. Незримое вновь было обнаружено благодаря количественному согласию между наблюдаемыми периодическими смещениями звезды и расчетным влиянием находящейся рядом с ней планеты.

Такие планеты были найдены у звезд 51 Pegasi, 70 Virginis и 47 Ursae Majoris в созвездиях, соответственно, Пегас, Дева и Большая Медведица. В 1996 г. к ним прибавились находки у звезд 55 Cancri созвездия Рак, Тау Волопаса и Ипсилон Андромеды. Звезды 47 Большой Медведицы и 70 Девы можно наблюдать невооруженным глазом весной на вечернем небе. По космическим меркам они расположены очень близко к нам. Планеты имеют массу от чуть меньше юпитерианской до нескольких масс Юпитера. Самое удивительное в них то, как близко они находятся к своим звездам – от 0,05 а. е. (51 Пегаса) до 2 а. е. (47 Большой Медведицы). В этих системах могут присутствовать пока не открытые планеты, сопоставимые по размерам с Землей, но условия на них не похожи на земные.

В нашей Солнечной системе маленькие, землеподобные планеты находятся во внутренней части, а гиганты вроде Юпитера – во внешней. Судя по всему, в системах четырех названных звезд планеты с юпитерианскими массами являются внутренними. Пока мы не понимаем, как это возможно. Мы даже не знаем, действительно ли эти планеты похожи на Юпитер, т. е. имеют плотную атмосферу из водорода и гелия, слой металлического водорода в глубине и каменно-железное ядро, подобное Земле. Но нам известно, что атмосфера «горячих юпитеров», находящихся настолько близко от своих звезд, не улетучивается. Кажется немыслимым, чтобы они сформировались на периферии своих систем и по каким-то причинам переместились намного ближе к звезде. Быть может, молодые массивные планеты затормозились в небулярном газе и были притянуты к звездам? Большинство экспертов утверждают, что такая планета, как Юпитер, не может возникнуть вблизи звезды.

Почему? Вот как нам видится зарождение Юпитера. Во внешней зоне небулярного диска, при очень низкой температуре, конденсировались массивы льда и камня, такие как кометы и ледяные луны внешних планет Солнечной системы. Эти обледенелости сталкивались друг с другом на малых скоростях, слипались и постепенно увеличились настолько, что притянули преобладающий в облаке водород и гелий. Таким образом, Юпитер формировался от ядра вовне, обрастая слоями. Вблизи звезды, предположительно, все происходило иначе. Там слишком жарко для образования ледяного ядра, и процесс должен быть не столь многоэтапным. Хотя, кто знает! Возможно, встречаются звезды, у которых даже ближайшая область небулярного диска имеет температуру ниже точки замерзания воды.

Как бы то ни было, обнаружение планет земной массы у пульсара и четырех «юпитеров» у звезд, похожих на Солнце, наводит на мысль, что наша Солнечная система нетипична. Это исключительно важно в плане создания общей теории происхождения планетных систем: она должна учитывать их разнообразие.

Впоследствии методом астрометрии удалось обнаружить две, а то и три землеподобные планеты у звезды Лаланд 21185, очень близкой к Солнцу. Очень точные многолетние наблюдения за перемещениями звезды позволили заметить ее слабое движение по круговой или эллиптической траектории, вызванное гравитацией окружающих ее планет. Итак, вот она, планетная система, подобная – хотя бы отчасти подобная – нашей[22]. В ближнем межзвездном пространстве находятся планетные системы еще как минимум двух разновидностей.

Существование жизни на экзопланетах юпитерианского типа не более вероятно, чем на «нашем» Юпитере. Возможно, однако, у них имеются спутники – у Юпитера их 16. Если гигантские планеты приближены к своим звездам, температура на их спутниках может быть пригодной для жизни (особенно обнадеживает в этом плане звезда 70 Девы). До этих миров 35–40 световых лет – достаточно близко, чтобы мечтать в один прекрасный день отправить к ним сверхбыстрый корабль, который принесет информацию нашим отдаленным потомкам.

Тем временем разрабатываются новые методы поиска экзопланет. Помимо фиксации сбоев в периоде обращения пульсаров и измерений радиальных скоростей звезд (метод Доплера) применяются интерференционные телескопы – наземные или, что лучше, космические, а также наземные телескопы, нейтрализующие турбулентность земной атмосферы, и наземные обсерватории, наблюдающие эффект гравитационного линзирования дальних массивных объектов. Орбитальное оборудование позволяет с огромной точностью измерять, как меняется яркость звезды из-за прохождения планеты перед ее диском. Все эти исследовательские инструменты обещают принести значимые результаты в ближайшие годы. Мы начинаем обшаривать ближние окрестности Вселенной в поисках спутниц многих тысяч звезд. Я полагаю, что в грядущие десятилетия мы получим данные, самое меньшее, о сотнях других планетных систем в огромной галактике Млечный Путь[23]. Возможно, среди них отыщутся и маленькие синие шарики с жидкой водой, кислородосодержащей атмосферой и красноречивыми свидетельствами наличия неведомой жизни.

Мир мне прислали по почте. На упаковке была надпись «хрупкий предмет» и картинка-предупреждение – разбитый бокал. Я осторожно вскрыл посылку, боясь услышать звон осколков или напороться на стекло. Но мир прибыл невредимым. Обеими руками, чтобы не уронить, я извлек его на свет божий. Это был прозрачный шар, наполовину заполненный водой. В неприметном месте значился порядковый номер – 4210. Мир № 4210. Оказывается, их много. Я бережно поместил его на прилагавшуюся пластмассовую подставку и рассмотрел хорошенько.

Внутри обнаружилась жизнь: переплетение веточек, некоторые с зеленой порослью нитчатки, и шесть или восемь мелких розовотелых созданий, на первый взгляд, бездумно резвившихся в зарослях. Там обитали и представители сотен других видов, столь же многочисленные в этих водах, как и рыба в Мировом океане. Но все они были микроорганизмами и невооруженным глазом не различались. Розовые создания оказались креветками какой-то крайне неприхотливой разновидности. Невероятно активные, они моментально приковывали внимание. Некоторые высаживались на растения и прогуливались на 10 ногах, размахивая прочими придатками, которых у них было множество. Одна особь направила весь свой пыл – и немалую часть конечностей – на то, чтобы закусить зеленой нитью водоросли. Среди веточек, обросших нитчаткой как флоридские деревья испанским мхом, спешили по нескончаемым срочным делам ее сородичи. Со сменой антуража порой менялся и их цвет. Одна была бледная до прозрачности, другая оранжевая с красными пятнами, будто сгорала от стыда.

В каком-то смысле они, разумеется, отличаются от нас. Вместо внутреннего скелета имеют наружный панцирь, умеют дышать в воде и не видят неудобства в соседстве органа выделения со ртом. (Между прочим, к своей внешности и гигиене они относятся с большим пиететом, благо располагают парой особых щупалец со щеточками и время от времени самозабвенно чистятся.)

И в то же время они во многом на нас похожи. Имеют мозг, сердце, кровь, глаза. Лихорадочно перебирая многочисленными отростками, они носятся в воде не просто так, а с очевидной целеустремленностью и смыслом. Прибыв к месту трапезы, принимаются за водоросли с изяществом и увлеченностью заправских гурманов. Две самые предприимчивые оставляют родные заросли далеко внизу и неспешно бороздят просторы океана, обозревая пределы обитаемого мира.

Понаблюдав немного, я начал их различать. Креветки линяли, сбрасывая старый экзоскелет и расправляя другой, более просторный. После процедуры оставалась оболочка, прозрачная, точь-в-точь креветка, но безжизненная, а былой обитатель отправлялся по своим делам в шикарном новом панцире. Одна где-то лишилась ноги. Возможно, в жестокой схватке за благосклонность красотки на выданье?

Под определенным углом поверхность воды работает как зеркало, и креветка может видеть собственное отражение. Узнает ли она себя? Скорее всего, отражение кажется ей другой креветкой. При некоторых положениях толстые выпуклые стенки стеклянной сферы превращаются в линзы, и увеличение раскрывает передо мной истинный облик этих существ. Так, я заметил у них усы. Две креветки понеслись вверх, и казалось, выскочат из воды, но поверхностное натяжение оказалось сильнее, и они мягко осели на дно – думаю, несколько ошеломленные. Порой они скрещивают «руки на груди» с видом супермена, для которого любой подвиг – обыденность. Занятные существа.

Если я могу ясно видеть креветку через выпуклое стекло, полагаю, и она должна видеть меня. По крайней мере мой глаз – сверхъестественный черный диск с каре-зелеными протуберанцами. Действительно, иной хлопотливый поедатель водорослей под моим пристальным взглядом вдруг замирает и засматривается на меня. Наши взгляды встречаются. Хотел бы я знать, как мой визави интерпретирует увиденное.

Дня два я был слишком загружен и наконец, едва проснувшись, проведал стеклянный мир. Никого! Я винил себя, хотя не должен был давать им корм или витамины, менять воду и показывать ветеринару. Разве что не оставлять надолго под прямым солнцем или в тени и следить, чтобы температура не опускалась ниже пяти и не поднималась выше 30 по Цельсию (иначе вместо экосистемы получился бы креветочный суп). Но что, если я все-таки убил их, поскольку был невнимателен? Вдруг из-за ветки высунулся щуп, и я понял, что с ними все в порядке. Всего-навсего креветки – но вот прикипел душой! Как они там, все ли в порядке?

Если на вашем попечении оказался такой мирок и вы добросовестно стараетесь обеспечить ему правильную температуру и освещенность, то со временем неизбежно, независимо от первоначальных намерений, привязываетесь к его обитателям. К сожалению, вы бессильны им помочь, когда они болеют или умирают. С одной стороны, вы обладаете несопоставимо бо́льшими, чем они, возможностями, с другой – они умеют то, что вам не под силу, например дышать в воде. При всем своем могуществе вы до беспомощности ограничены. «Не жестоко ли было заключить их в эту стеклянную тюрьму?» – задумываетесь вы. И утешаетесь тем, что здесь они по крайней мере не рискуют угодить в желудок кита, задохнуться в нефтяном пятне или украсить чье-нибудь застолье.

Сброшенные при линьке призрачные покровы, а изредка и тельце погибшей креветки недолго тревожат ваш взор. Они становятся кормом как для самих креветок, так и для невидимых микроорганизмов, которыми кишит этот Мировой океан. И вы понимаете, что эти создания существуют не сами по себе. Они нуждаются друг в друге. Они заботятся друг о друге – лучше, чем вы можете о них позаботиться. Креветки поглощают из воды кислород и выделяют углекислый газ. Водоросли усваивают растворенный в воде углекислый газ и выделяют кислород. Каждая сторона этого процесса дышит отработавшим газом другой стороны. Твердые отходы жизнедеятельности также совершают круговорот, служа и растениям, и животным, и микробам. Обитатели крохотного рая накрепко взаимосвязаны.

Существование креветок – самое эфемерное и уязвимое. Водоросли способны гораздо дольше обходиться без креветок, чем креветки без водорослей. Креветки питаются водорослями, а водоросли – преимущественно светом. С какого-то момента креветки начали гибнуть одна за другой, и я до сих пор не знаю, почему это случилось. Последняя угрюмо (так мне казалось) мусолила пучок нитчатки, пока тоже не умерла. Я оплакивал каждую, сам себе удивляясь. Наверное, потому что успел понаблюдать за их жизнью. Но дело еще и в пугающей аналогии между их миром и нашим.

В отличие от аквариума этот мирок является замкнутой экосистемой. В него поступает только свет, больше ничего – ни корма, ни воды, ни питательных веществ. Все в нем должно использоваться снова и снова. Как и на Земле. Все мы, населяющие общий большой мир, – растения, животные, микроорганизмы – живем друг за счет друга, дышим и питаемся чьими-то отходами, зависим друг от друга. И в наш мир энергия приходит со светом. Свет Солнца, проходя через прозрачный воздух, усваивается растениями и запускает в них процессы превращения углекислого газа и воды в углеводы и другие питательные вещества, которые, в свою очередь, составляют основной рацион животных.

Наш большой мир очень похож на крохотный мирок, присланный мне по почте, а мы во многом напоминаем креветок. Принципиальное отличие состоит в том, что креветки не могут менять свою среду обитания, а мы можем. Мы способны обойтись с самими собой так же, как беззаботный владелец с обитателями стеклянной сферы. Если мы будем вести себя безответственно, то рискуем перегреть планету вследствие парникового эффекта или погрузить ее в холод и тьму, устроив ядерную зиму, спровоцировав гигантский пожар на нефтяном месторождении или проморгав надвигающееся столкновение с астероидом или кометой. Кислотные дожди, разрушение озонового слоя, загрязнение химическими и радиоактивными веществами, уничтожение тропических лесов и десятки других угроз среде обитания неумолимо толкают наш мир куда-то. Куда именно, мы и сами не вполне представляем. Наша цивилизация, которую мы считаем высокоразвитой, возможно, прямо сейчас разрушает хрупкое экологическое равновесие, драгоценный результат 4 млрд лет эволюции жизни на Земле.

Ракообразные – те же креветки – намного старше людей, приматов и вообще млекопитающих. Водоросли появились 3 млрд лет назад, задолго до любых животных, можно сказать, вскоре после зарождения земной жизни. Необозримо долгое время все обитатели планеты – растения, животные, микроорганизмы – действовали сообща. Сообщество живых существ, населявших мою стеклянную сферу, имеет очень древнюю историю, несопоставимо более древнюю, чем любой известный человечеству культурный феномен. Стремление к кооперации – трудный урок, преподанный эволюцией. Организмы, неспособные к кооперации, не вступающие во взаимовыгодные отношения с другими, проиграли и погибли. Умение сотрудничать закреплено в генах победителей. Кооперация у них в крови. Это залог выживания.

Люди – новички на этой планете. Нам всего-то несколько миллионов лет. Современной технической цивилизации – несколько столетий. Наш опыт сознательной кооперации с другими видами живых существ (и даже с представителями собственного вида) весьма ограничен. Мы всецело поглощены сиюминутными заботами и почти не умеем мыслить перспективно. Нет никаких гарантий, что мы достаточно мудры, чтобы постичь устройство всепланетной замкнутой экосистемы или изменить свое поведение в соответствии с этим пониманием.

Наша планета – единый организм. Жители Северной Америки вдыхают кислород, выделенный бразильской сельвой. Кислотные дожди, вызванные «грязными» производствами американского Среднего Запада, губят леса Канады. Радиоактивные вещества, попавшие в окружающую среду из-за аварии на украинской АЭС, наносят ущерб экономике и культуре Лапландии. Сжигание угля в Китае делает более жарким климат Аргентины. Хлорфторуглерод из кондиционера в канадской провинции Ньюфаундленд грозит раком кожи жителю Новой Зеландии. Болезни стремительно распространяются по планете, проникая в самые глухие уголки, и требуют совместных усилий медиков всего мира. То, что атомная война или падение астероида затронут всех, самоочевидно. Нравится нам это или нет, мы, люди, неразрывно связаны друг с другом, а также с другими животными и растениями Земли. Наши жизни переплетены.

Нам не даровано инстинктивное знание о том, как сделать наш техномир безопасной сбалансированной экосистемой. Значит, мы обязаны добыть это знание. Нужно больше научных исследований и больше технологических ограничений. Едва ли некий Верховный Экокомиссар спустится с небес и выправит наши косяки. Это наше с вами дело.

И дело это посильное. Птицы, которых мы считаем безмозглыми тварями, знают, что не нужно гадить рядом с гнездом. Креветки, с мозгом не больше пылинки, тоже это знают. И водоросли. И одноклеточные. Пора усвоить это и нам.

В сумерки бывает момент, когда инверсионный след самолета в вышине кажется розовым. При ясной погоде эта розовая полоса на фоне гаснущей голубизны удивительно красива. Солнце уже закатилось, и его убежище отмечено красочным заревом над горизонтом. Но самолет летит настолько высоко, что его пассажирам солнце еще видно – тускнеющее, готовое закатиться светило. Водяной пар, вылетающий из двигателей, мгновенно конденсируется. На больших высотах температуры сильно ниже нуля, и каждый двигатель оставляет узкое, вытянутое в линию облако, подсвеченное красными лучами заходящего солнца.

Иногда инверсионные следы нескольких самолетов исчерчивают небо своеобразными письменами. При сильном ветре их быстро разносит в стороны, и каллиграфическая линия превращается в размытое бесформенное нечто, тающее на глазах. Если присмотреться к начальной точке следа, часто можно увидеть его крохотный источник. Большинство людей не различают крылья и двигатели, им видна лишь движущаяся точка, чуть впереди белой полосы, неким чудом ее порождающая.

Становится темнее, и вы замечаете, что точка светится. Это яркий белый свет, иногда сопровождающийся вспышками красного, зеленого или обоих цветов.

Порой я представляю себя охотником-собирателем – или собственным дедушкой, когда он был ребенком. Вот я смотрю в небо и наблюдаю эти невероятные футуристические чудеса. Человек давно живет на Земле, но только в XX в. сумел освоиться в небе. Воздушное сообщение над северной частью штата Нью-Йорк, где я живу, безусловно, интенсивнее, чем во многих других местах. Но едва ли на всей Земле найдется уголок, где невозможно хотя бы изредка, подняв голову, увидеть таинственные письмена наших машин, летающих в небесах, прежде считавшихся недоступной вотчиной бога. Мы достигли феноменального технологического уровня, к которому, положа руку на сердце, сами оказались не готовы в интеллектуальном или эмоциональном отношении.

Чуть позже, когда на небе загораются звезды, среди них также можно заметить движущийся огонек, порой очень яркий. Он то светит равномерно, то подмигивает, иногда сразу двумя «глазами». За такими летящими огоньками не видно ничего похожего на хвост кометы. В иные моменты 10–20 % «звезд» над моей головой в действительности являются творениями рук человеческих. Они, можно сказать, рядом, но их нетрудно спутать с удаленными на чудовищные расстояния чужими светилами. Значительно реже и в гораздо более поздний час я вижу пятнышко света, довольно тусклое и очень медленно, едва заметно перемещающееся. Приходится отслеживать: вот оно миновало ту звезду, а вот эту. Наше зрение так устроено, что любой изолированный источник света, окруженный лишь темнотой, кажется движущимся. Это не самолет. Это спутник. Мы создали аппараты, совершающие оборот вокруг Земли каждые полтора часа. При достаточно больших размерах или отражающей способности они видны невооруженным глазом. Они находятся высоко над границей атмосферы, в черноте ближнего космоса – так высоко, что «видят» Солнце, когда здесь, внизу, царит непроглядная ночь. В отличие от самолетов у них нет собственных источников света. Они светят лишь отраженным солнечным светом, как Луна и планеты.

Небо начинается прямо над нашими головами. Оно включает в себя и тонкую земную атмосферу, и весь безбрежный Космос, что открывается за ней. Мы построили машины, летающие в этих мирах. И так к этому привыкли, так адаптировались, что даже не осознаем фантастических масштабов собственного достижения. Эти обыденные полеты как никакое другое завоевание нашей техноцивилизации воплощают колоссальную силу, которой мы ныне обладаем.

Но огромная сила – это и огромная ответственность.

Мы создали настолько могущественные технологии, что представляем опасность для самих себя. Отчасти это результат осознанного выбора, отчасти неожиданное следствие прогресса. Наука и технология спасли жизнь миллиардам людей, улучшили – гораздо большему числу, придали всему человечеству толчок к постепенному воссоединению. В то же время они настолько изменили мир, что многим людям он уже не кажется родным домом. Мы породили новое многоликое зло, трудноуловимое, труднопостижимое. Справиться с ним очень нелегко, а без участия облеченных властью и невозможно.

В этом отношении, как ни в каком другом, важна массовая научная грамотность. Многие ученые предупреждают, что мы серьезно рискуем, продолжая двигаться в привычном русле, и что наша промышленная цивилизация является западней. Но реагирование на такого рода предупреждения – это большие деньги. Отрасли, попавшие под удар, потеряют прибыль. У рядовых граждан прибавится тревог. Столько причин сделаться глухими к мрачным пророчествам! Возможно, многие ученые-алармисты – обычные паникеры. Может, они получают извращенное удовольствие, запугивая простых людей. Или это попросту способ выбить побольше бюджетных денег на исследования? Есть ведь и другие ученые, которые говорят, что бояться нечего, опасения безосновательны, а окружающая среда сама восстановится. Разумеется, нам очень хочется им верить. Если они правы, можно вздохнуть с облегчением. Не будем делать из мухи слона. Не надо суетиться. Проявим здравомыслие. Дождемся стопроцентной уверенности.

Противоположный вариант: оптимисты неоправданно благодушны, боятся настроить против себя власть имущих или кормятся за счет тех, кто обогащается, отравляя среду обитания. Тогда нужно торопиться. Нужно решать проблемы немедленно, пока не стало слишком поздно.

Какую сторону выбрать?

Аргументы и контраргументы строятся вокруг абстрактных понятий, неосязаемых вещей, незнакомых большинству идей и терминов. Порой в адрес алармистов несутся совсем уж серьезные обвинения: «фальшивка», «манипуляция». Как обычному человеку оценить степень научной достоверности их заявлений? Как разобраться, о чем вообще идет речь? Хладнокровно встать над схваткой и ждать, когда победит сильнейший или появятся новые, абсолютно однозначные факты? В конце концов, революционные теории требуют революционных доказательств. Короче говоря, на каком основании такие, как я, скептики, призывающие к осторожности в отношении одних революционных теорий, утверждают, что другие революционные теории требуют серьезного отношения и срочных мер?

Каждое поколение считает собственные проблемы уникальными и потенциально гибельными. И каждое благополучно передает эстафету следующему. Цыпленок Цыпа вечно боится, что небо упадет ему на голову, однако живет и процветает, не так ли?

Это сильный аргумент – и полезный как лекарство от паники, – но в нынешних реалиях уже не бесспорный. Земную атмосферу иногда называют воздушным океаном. Однако толщина большей ее части, включая ту, что участвует в создании парникового эффекта, составляет лишь 0,1 % диаметра Земли. С учетом верхней стратосферы – все равно не более 1 %. От слова «океан» веет вечностью и необъятностью. Но в сравнении с размерами Земли весь этот «воздушный океан» не более чем слой лака на глобусе. Если стратосферный озоновый слой размазать по поверхности Земли, получится пленочка толщиной одна четырехмиллиардная диаметра нашей планеты. Он был бы практически неразличим. Многие астронавты видели нежнейшую, узкую голубую дымку над горизонтом дневного полушария – атмосферу. С пониманием того, насколько она тонка, сразу же – как потрясение, как откровение – приходило осознание ее уязвимости и хрупкости. Теперь их тревожит ее состояние, и на то есть причины.

Мы оказались в беспрецедентной ситуации, к которой вся история человечества не могла нас подготовить. Сотни тысяч лет назад, на заре цивилизации, когда средняя плотность населения составляла в лучшем случае одну сотую человека на квадратный километр, а вершиной технологии были каменный топор и умение разводить огонь, мы не могли заметно влиять на окружающую среду. Сама мысль об этом не приходила нам в голову. Мы были слишком малочисленны и слишком слабы. Но со временем, по мере технологического развития, наша численность стала расти в геометрической прогрессии. Теперь нас в среднем около десятка на квадратный километр, мы, в массе своей, проживаем в крупных городах и располагаем фантастическими возможностями. У нас в руках сосредоточены силы, которые мы не вполне понимаем и не полностью контролируем.

Наша жизнь зависит от ничтожного количества таких газов, как озон. Вследствие этого промышленные двигательные установки способны наносить экологии катастрофический ущерб планетарного масштаба. Ограничения, налагаемые на безответственное применение технологий, явно недостаточны, зачастую формальны и практически везде в мире подчинены сиюминутным государственным или корпоративным интересам. Мы способны намеренно или случайно перекроить саму среду обитания. Ученые пока еще спорят о том, насколько мы близки к любой из множества вероятных планетарных катастроф. То, что мы можем их спровоцировать, уже бесспорно.

Возможно, наши научные достижения слишком масштабны и опасны, чтобы ими распоряжаться. Мы попросту еще до них не доросли. Вы же не дадите пистолет младенцу поиграть! А дошкольнику, первокласснику, подростку – доверите? Есть мнение, что автоматического оружия вообще не должно быть у гражданских лиц, поскольку временами все мы испытываем ослепляющие приступы страстей и ведем себя как дети. Многих трагедий не случилось бы, если бы под рукой не оказалось оружия. (Разумеется, сторонники владения короткоствольным оружием приводят свои аргументы, которые в определенных обстоятельствах могут оказаться разумными. Это справедливо и в отношении опасных достижений науки.) Усложним картину. Представьте, что между нажатием на спусковой крючок и выстрелом проходят десятилетия. Лишь тогда, не раньше, жертва или стрелок вообще осознают, что нанесен смертельный ущерб. Было бы еще труднее понять опасность свободного доступа к оружию. При всем несовершенстве эта аналогия дает представление о влиянии современной промышленности на окружающую среду.

Полагаю, это веский довод для осмысления и обсуждения, для создания новых институтов и выработки новых способов мышления. В споре можно добиться большего вежливостью и предупредительностью, чем самыми жаркими аргументами и изощренными философскими построениями. Разумеется, глупо надеяться, что все начнут мыслить по-новому. Возможно также, что мы заблуждаемся, а наши оппоненты правы. (Такое случалось.) И мало кому из спорящих когда-либо удавалось переубедить другого. (Томас Джефферсон утверждал, что вообще не знает тому примеров, но это все-таки преувеличение. В науке такое происходит постоянно.) Однако нет ни единой разумной причины избегать публичной дискуссии.

Прогресс в медицине и фармацевтике, сельском хозяйстве, контрацепции, достижения в области транспорта и связи, новое чудовищное оружие, непредугаданные побочные последствия промышленного развития и пугающие проблемы, заставляющие усомниться в традиционном миропонимании, научных истинах и общепринятых технологиях, – все это радикально изменило нашу жизнь. Многие едва поспевают за инновациями, зачастую с усилием и запозданием осваивая их возможности. В традиционном обществе молодежь быстрее всех перенимала новое, и это касалось не только умения пользоваться персональным компьютером и видеомагнитофоном, но и усвоения новых представлений о мире и человеке. Сейчас прогресс настолько ускорился, что на протяжении одной человеческой жизни происходят эпохальные изменения, пропастью разделяющие поколения. Данная часть моей книги посвящается именно этой проблеме. Как нам понять тектонические сдвиги в антропосфере вследствие научного и технологического развития? Как адаптироваться к этим переменам, позитивным и негативным?

Я сосредоточился на разрушении озонового слоя и глобальном потеплении, показательных в плане понимания стоящих перед нами проблем. Однако есть множество других опасных для окружающей среды последствий нашего технократического, агрессивно-наступательного развития. Это исчезновение множества таксонов, особенно с учетом того, что отчаянно необходимые лекарства от рака, сердечно-сосудистых и других смертельных болезней можно получить лишь от представителей редких или исчезающих видов. Это кислотные дожди, атомное, биологическое и химическое оружие, свалки ядохимикатов и радиоактивных отходов, часто соседствующие с поселениями самых бедных и бесправных из нас. Неприятным открытием (впрочем, у него есть противники в ученой среде) оказалось резкое сокращение числа сперматозоидов в семенной жидкости жителей Америки, Западной Европы и других уголков Земли. Предположительно, оно вызвано воздействием химических веществ и пластмасс, которые организм принимает за женские половые гормоны. (Утверждается даже, что при сохранении нынешних темпов этой деградации западные мужчины станут бесплодными к середине XXI в.)

Земля – это аномалия. Насколько известно, это единственная обитаемая планета в Солнечной системе. Мы, люди, лишь один из миллионов видов существ, населяющих этот изобильный, бурлящий жизнью мир. Однако большинство некогда существовавших видов уже вымерли. Исчезли динозавры, процветавшие на протяжении 180 млн лет. Все до одного, ни единого не осталось. Ни одному виду не гарантирована вечная жизнь на этой планете. Мы существуем лишь около миллиона лет, и мы единственный вид, овладевший средствами самоуничтожения. Человечество является огромной редкостью и ценностью уже благодаря дару жизни и дару мышления, сколь угодно несовершенного. Мы одарены уникальной способностью влиять на свое будущее, а возможно, и предопределять его. Я убежден, что мы обязаны бороться за жизнь на Земле. Не только за нашу собственную, но и за жизнь всех остальных существ, как появившихся раньше (мы наследуем им и в долгу перед ними), так и тех, которые придут за нами – если нам хватит мудрости. Нет более настоятельной нужды, более достойного предназначения, чем гарантировать будущее нашему роду. Практически все проблемы человечества – дело его собственных рук. Нам их и решать. Никакой общественный институт, никакая политическая система, экономическая гипотеза или религиозная догма не имеют большего значения, чем эта задача.

Каждый из нас испытывает хотя бы глухую подспудную тревогу. Избавиться от нее практически нереально. Естественно, по большей части мы беспокоимся из-за повседневных проблем. Едва уловимый внутренний голос, опыт прошлых ошибок, мысленное проигрывание возможных откликов на грядущие затруднения – все это, бесспорно, помогает нам выжить. К сожалению, очень многим людям приходится ломать голову просто над тем, как накормить детей. Тревожность – один из эволюционных компромиссов, благоприятствующих следующему поколению, но осложняющих жизнь нынешнему. Важно по возможности направить этот инструмент в правильную сторону. Где-то между непрошибаемым оптимизмом и неизбывной мрачностью лежит сбалансированное мировосприятие, к которому нужно стремиться.

За исключением адептов всевозможных эсхатологических культов и желтой прессы одни лишь ученые постоянно задумываются о вызовах нового типа, чреватых беспрецедентными в истории человечества катастрофами. Ученые узнали, как устроен мир, и поняли, что он мог бы быть совсем другим. Даже небольшими изменениями и сдвигами в разных областях можно добиться принципиальной перестройки. Но люди так хорошо приспособлены к условиям своего обитания – от глобального климата до политического, – что не хотят ничего менять. Это неудобно, неприятно, дорого. Естественно, от ученых требуют абсолютной убежденности, неопровержимых доказательств, прежде чем сдвинуться с мертвой точки и озаботиться защитой от гипотетических бедствий. Однако некоторые риски настолько велики, что поневоле задумаешься: не лучше ли подстраховаться даже при малых шансах большой беды?

То же самое относится к нашим повседневным тревогам. Мы покупаем медицинскую страховку, учим детей не разговаривать с незнакомцами. И за всеми заботами иногда вообще не замечаем опасности. «Меня столько всего пугало, и ничего не произошло. Все страхи оказались пшиком», – сказала нам с женой знакомая.

Чем ужаснее катастрофа, тем труднее сохранить здравый подход. Больше всего на свете нам хочется или вовсе о ней забыть, или бросить все силы и средства на то, чтобы от нее защититься. Справиться с тревогой и трезво обдумать ситуацию очень нелегко. Слишком многое поставлено на карту! В следующих главах я расскажу о некоторых действиях человечества – в отношении планеты, в организационном и политическом плане, – которые внушают мне беспокойство. Я постараюсь привести аргументы противоборствующих сторон, но признаюсь, что не стою над схваткой. У меня есть четкая позиция, основанная на собственной оценке весомости имеющихся данных. Проблемы, созданные людьми, людям и решать, и я надеюсь обозначить пути решения. Возможно, вы считаете первостепенными другие угрозы или видите иные пути выхода из кризиса. Главная моя цель – побудить вас чуть больше задумываться о будущем. Не добавить поводов для тревоги – их и так достаточно, – но привлечь внимание к важным и, на мой взгляд, недооцененным вопросам. Способность предвосхищать последствия собственных действий – наше главное достояние, передающееся от поколения к поколению на всем протяжении эволюции гоминид. Это и главный секрет долгого и по большей части триумфального шествия человека по планете Земля.

Олимпиец Аполлон был не только богом Солнца, но и покровителем некоторых занятий, в том числе прорицания. Это была его специализация. Все божественные обитатели Олимпа умели отчасти предвидеть будущее, но только Аполлон постоянно делился этим даром со смертными. Он основал храмы, где вещали оракулы. Самым знаменитым стало святилище в Дельфах, в котором по воле Аполлона главенствовала жрица – пифия, названная так по одному из своих воплощений, чудовищному змею Пифону. Цари и знать, а порой и обычные люди обращались в дельфийское святилище с просьбой открыть им будущее.

Одним из просителей был лидийский царь Крез. Вам наверняка знакомо выражение «богат как Крез», оно до сих пор в ходу. Возможно, он стал символом богатства, поскольку именно в его правление – в VII в. до н. э. в Лидии (на территории Анатолии, совр. Турция) – была введена в оборот звонкая монета. Шумеры значительно раньше придумали деньги, но глиняные. Амбиции царя Креза простирались далеко за пределы его небольшой вотчины. Как повествует Геродот в своей «Истории», он возжелал захватить Персию, ставшую самым могущественным государством Западной Азии после объединения земель персов и мидян царем Киром. Неудивительно, что Креза порой одолевали сомнения.

Желая убедиться в осуществимости своих грандиозных планов, он отрядил посольство к Дельфийскому оракулу. Царь не поскупился на дары. И столетия спустя, во времена Геродота, они были выставлены в святилище на обозрение. От имени правителя посланники задали оракулу следующий вопрос:

– Что случится, если Крез пойдет войной на Персию?

– Он разрушит могучее царство, – без колебания ответила пифия.

– Боги на нашей стороне, – возликовал Крез. – Выступаем!

Предвкушая победу, царь собрал наемников изо всех уголков страны. Его армия вторглась в Персию и потерпела сокрушительное поражение. Лидийское царство пало, а Крез доживал свои дни при персидском дворе мелким советником, которого никто не слушал. Вчерашний владыка стал придворным лизоблюдом. Нечто подобное случилось впоследствии с императором Японии Хирохито, завершившим земной путь в должности консультанта при американском правительстве в Вашингтоне.

Крез был раздавлен жестокой несправедливостью. Ведь он все сделал правильно! Обратился к пифии, щедро заплатил, но был обманут. Он снова отправил к оракулу посольство (со скромными подношениями, по своим нынешним возможностям) с вопросом: «Как могла ты так со мной обойтись?» Вот что сообщает о дальнейшем Геродот в своей «Истории»:

Если Дельфийский оракул был попросту предприятием по облегчению мошны доверчивых монархов, его участникам, разумеется, нужно было как-то объяснять неизбежные накладки. Был найден рецепт – скрытая двусмысленность. Но урок из этой истории ясный и однозначный: нужно уметь спрашивать. Даже пифию, и даже если она говорит то, что мы хотим услышать. Творцы политики не имеют права брать что бы то ни было на веру. Они должны понимать предмет и не допускать, чтобы этому мешали их амбиции. Превращать прогнозы в политику нужно с умом.

Это в полной мере относится к современным оракулам: ученым, экспертно-аналитическим центрам, университетам, отраслевым институтам и консультативным комиссиям Национальной академии наук. Лидеры государств вопрошают этих оракулов, порой без особого желания, и получают ответы. Более того, современные пифии оглашают свои пророчества по собственной охоте, даже когда их не спрашивают. Отвечают они, как правило, развернуто и витиевато, пересыпая свою речь такими терминами, как «метилбромид» или «околополюсный вихрь», «гидрохлорфторуглероды» или «западноантарктический ледовый щит». Их численные оценки нередко носят вероятностный характер. Добросовестному политику практически нереально добиться от них прямого «да» или «нет». Государственным деятелям приходится решать, как на это реагировать и реагировать ли вообще. Но их первый шаг – понять, о чем идет речь. В силу характера современных оракулов и их пророчеств политикам как никогда прежде нужны знания наук и технологий. (При республиканцах конгресс США ответил на эту потребность глупейшим шагом – упразднением собственного Бюро оценки технологий. Среди самих конгрессменов практически нет ученых. Подобная картина наблюдается и в других странах.)

Есть еще один миф об Аполлоне и пророчице, столь же известный и поучительный. (В своем пересказе я опираюсь на трагедию Эсхила «Агамемнон».) Эти события произошли незадолго до нападения греков-микенцев на Трою. Принцесса Кассандра была самой умной и красивой из дочерей троянского царя Приама. Аполлон, не пропускавший привлекательных смертных (как это водилось у древнегреческих богов и богинь), увлекся ею. Кассандра – почти исключительный случай в греческой мифологии – отвергла его ухаживания. Аполлон решил ее подкупить, но что предложить ей? Она была царского рода, богата, красива и счастлива. Но у Аполлона нашлось, чем прельстить ее. Дар пророчества – неодолимый соблазн. Принцесса согласилась. Ударили по рукам, и бог проделал то, что требуется для превращения обычного человека в провидца. А Кассандра, неслыханное дело, отказалась выполнять свою часть договора.

Аполлон, как ни был разгневан, не мог отобрать дар. В конце концов, он был богом, а боги, при всех своих недостатках, держат слово. Его месть была хитроумной и жестокой: никто не будет верить ее пророчествам. Кассандра предсказала своему народу падение Трои. Никто не внял ей. Она предсказала смерть военачальника греческого войска Агамемнона. Не вняли и этому. Она предвидела даже собственную преждевременную кончину, но и это никого не тронуло. Ее не желали слушать, над ней смеялись. Что греки, что троянцы называли ее «девой многих скорбей». Сегодня ее бы, наверное, клеймили за пессимизм и упадничество.

В трагедии есть выразительный момент, когда Кассандра недоумевает, как можно игнорировать вести о грядущих катастрофах – которые еще есть шанс предотвратить: «Видать, и впрямь не понял ты пророчества. Я слишком ясно говорю, по-гречески!» Но дело было не в том, насколько она владела греческим. В ответ она слышит: «И пифия по-гречески – да как понять?» Эта фраза означает: «Видишь ли, даже Дельфийский оракул иногда ошибается. Пророчества пифии бывают двусмысленными. В них нельзя быть уверенными. А раз мы не можем быть уверенными в предсказаниях пифии, тем более не доверяем тебе». Таков был самый мотивированный отказ принимать ее всерьез.

То же самое происходило в родной Трое. «Я предсказала соплеменникам все уготованные им бедствия, – жалуется Кассандра… – Но тщетно! Город наш изведал худшее, а я комком кровавым упаду сейчас». Так и случилось.

Нежелание прислушиваться к мрачным прогнозам, доставившее столько страданий Кассандре, наблюдается и в наши дни. Когда речь идет о могущественных силах, с которыми трудно совладать, мы склонны отвергать или игнорировать риск. Чтобы нейтрализовать опасность или избежать ее, нужны время, силы, деньги, смелость. Иногда приходится пересматривать жизненные приоритеты. Кроме того, не все, даже научные, прогнозы сбываются. Инсектициды не уничтожили большую часть океанской фауны. Голод в 1980-е гг. поразил не весь мир, а только Эфиопию и страны к югу от Сахары. Пожары на нефтепромыслах Кувейта в 1991 г. не нанесли серьезного ущерба производству продуктов питания в Южной Азии. Сверхзвуковые самолеты не разрушают озоновый слой. А ведь все эти прогнозы делались маститыми учеными. Поэтому, услышав очередное неудобное предупреждение, мы испытываем соблазн отмахнуться от него: «Ну, это вряд ли!», «Очередной конец света», «И близко ничего похожего никогда не случалось», «Хватит нагнетать!», «Незачем запугивать население».

Более того, если факторы, провоцирующие возможную катастрофу, действуют уже давно, то прогноз приобретает характер невысказанного, подразумеваемого упрека. Как мы, нормальные граждане, допустили такое зло? Разве мы не должны были намного раньше озаботиться этой проблемой? Раз мы не добились от государственных деятелей предотвращения угрозы, значит, часть вины лежит и на нас. Очень неуютно сознавать, что по собственному недомыслию и бездействию поставил под удар себя самого и близких. И вполне естественно, хотя и неконструктивно, просто закрыть на все глаза, отговариваясь тем, что доказательств недостаточно. Так соблазнительно преуменьшить опасность, отмахнуться от нее, выкинуть из головы. Психиатрам прекрасно известно это явление – в их терминологии, «отрицание». В общем, голову в песок прячут не только страусы.

Мифы о Крезе и Кассандре демонстрируют две крайние реакции политиков на предсказание смертельной угрозы. В первом случае это некритичное, бездумное принятие благоприятного толкования под влиянием самодовольства или других черт характера. Во втором – воплощенное в греках и троянцах равнодушное тупое отрицание самой возможности риска. Политический деятель обязан нащупать разумный баланс между этими двумя полюсами.

Предположим, группа ученых предрекает глобальное экологическое бедствие. Чтобы предотвратить его или смягчить последствия, нужны дорогостоящие меры. Это затратно в плане денег, интеллектуальных ресурсов, а также в политическом смысле, поскольку придется изменить образ мышления. С какого момента политическому деятелю пора относиться к прогнозу серьезно? Оценить обоснованность современного пророчества вполне возможно. В научном арсенале имеется метод коррекции ошибок – набор правил, воспроизводимо обеспечивающих удовлетворительный результат. Иногда его называют научным методом. Существует несколько положений (некоторые описаны в моей книге «Мир, полный демонов»[26]): аргументы власть имущих безосновательны («потому что я так сказал» – это не аргумент); количественное предсказание – великолепный способ выделить ценные идеи из кучи сора; методы анализа должны давать результаты, согласующиеся с комплексом всех наших знаний о Вселенной; оживленная дискуссия – добрый знак; к идее можно отнестись серьезно, если альтернативная группа компетентных ученых независимо от ее авторов пришла к тем же результатам, и т. д. Политикам есть на что опереться при оценке, есть возможность найти разумный компромисс между импульсивностью и пассивностью. Это, однако, требует определенного уровня эмоционального самоконтроля, а главное, осведомленной, научно подкованной общественности, способной самостоятельно судить об уровне возможной опасности.

Сколько себя помню, я мечтал об игрушечной железной дороге, но родители смогли мне ее купить только на десятилетие. Подержанная, но в хорошем состоянии, это была старая добрая вещь, не то что нынешние детальные и хрупкие модели. Один только паровоз весил пару кило. Был еще тендер для угля, пассажирский и служебный вагоны. Среди металлических рельсов были прямые, изогнутые и одна эффектная крестовина для замыкания пути в восьмерку. Я накопил на туннель из зеленой пластмассы и любовался, как головной прожектор локомотива растворяется во тьме и вновь вспыхивает с другой стороны.

Мои воспоминания о тех счастливых днях неотделимы от запаха – пожалуй, приятного, чуть сладковатого, неизменно исходившего от большой металлической коробки трансформатора с красным бегунком для изменения скорости поезда. Что касается его назначения, в те времена я бы сказал, что он превращает электричество из бытовой розетки в нужное для локомотива. Намного позже я узнал, что источником запаха было особое вещество, которое возникает при прохождении электрического тока через воздух и называется озоном.

Воздух, в котором мы живем и которым дышим, на 20 % состоит из кислорода, но не атомарного (обозначаемого буквой О), а молекулярного. Формула молекулы кислорода О₂ показывает, что она включает два атома, химически связанных друг с другом. Молекулярному кислороду мы обязаны жизнью. Он усваивается нами при дыхании, вступает в реакции с пищей и дает нам энергию. Озон – значительно менее распространенная форма соединения атомов кислорода. Его формула О³ – три химически связанных атома.

В моем трансформаторе был дефект. В нем возникал слабый искровой разряд, разрушавший связь между атомами в молекуле кислорода:

(Стрелкой обозначено превращение.) Но атомы кислорода (О) не терпят одиночества, они химически активны, т. е. спешат присоединиться к первой подвернувшейся молекуле:

В этой записи буквой М обозначается некая дополнительная молекула, сама в реакции не участвующая, но необходимая для ее протекания, – катализатор. Молекул-катализаторов в атмосфере великое множество, прежде всего молекулярный азот.

Вот почему в моем трансформаторе вырабатывался озон. Сходные процессы протекают в автомобильных двигателях и в промышленных силовых установках, добавляющих химически активный озон к смогу и прочим загрязнениям приповерхностного слоя атмосферы. Запах озона уже не кажется мне приятным. Однако главная опасность не избыток озона внизу, а его недостаток наверху.

Все делалось ответственно, осмотрительно, с заботой об окружающей среде. К 1920-м гг. мир видел в холодильнике исключительно полезное изобретение. Холодильник – это удобство, охрана здоровья, возможность поставлять фрукты, овощи и молочные продукты на большие расстояния, да и просто вкусная пища на каждом столе. Все хотели его купить. (Прощайте, погреба-ледники! Разве плохо?) Однако в качестве хладагента – вещества, в результате циклического нагревания и остывания которого охлаждается камера холодильника, – использовался аммиак или диоксид серы – ядовитые вонючие газы. Их утечка оборачивалась большими проблемами. Было крайне необходимо найти заменитель, который переходил бы в жидкое состояние при заданных условиях и не отравлял все вокруг при протечке или разрушении холодильника. В идеале еще и не был бы ни ядовитым, ни горючим, не вызывал коррозии, не ухудшал зрения, не привлекал насекомых и не доставлял неприятных ощущений домашним питомцам. Оказалось, что при всем богатстве матери-природы такого чудо-вещества просто не существует.

Химики США и Германии, сначала веймарской, затем нацистской, создали новый класс молекулярных соединений, никогда прежде на Земле не встречавшихся. Их назвали хлорфторуглероды (ХФУ), поскольку они состоят из одного или нескольких атомов углерода, к которым присоединены атомы хлора или фтора. Вот их структурная формула (С – углерод, Cl – хлор, F – фтор):

Результаты превзошли все ожидания изобретателей, и успех был ошеломляющий. ХФУ стали основным рабочим телом не только в холодильниках, но и в кондиционерах, нашли широкое применение в баллончиках спреев-аэрозолей, в производстве пенопластов, технических растворителей и моющих средств (особенно в сфере микроэлектроники). Самым знаменитым брендом стал фреон – торговая марка фирмы DuPont. Он применялся несколько десятилетий и казался совершенно безвредным. Безопаснее и быть не может! Неудивительно, что вскоре огромное количество продуктов промышленной химии, без которых мы уже не мыслим свою жизнь, не обходились без ХФУ.

К началу 1970-х гг. эти вещества производились в количестве миллиона тонн в год. Перенесемся мысленно в те времена. Вы только что приняли душ и нажимаете на распылитель дезодоранта. Вместе с ароматическими веществами в воздухе оказывается облачко ХФУ-аэрозоля. Молекулы пропеллента не оседают на вашем теле. Они отскакивают от вашей кожи, от зеркала и стен ванной комнаты, постепенно выбираются наружу через окно или щель под дверью и в конце концов – через несколько дней или недель – оказывается во внешнем мире. Там молекулы ХФУ отталкиваются от других молекул воздуха, от домов и телефонных будок, а конвекционные потоки и циркуляция атмосферы разносят их по всему миру. За редчайшими исключениями они не распадаются и не вступают в химические реакции ни с какими другими молекулами, поскольку практически инертны. Проходит несколько лет, и они добираются до верхних слоев атмосферы.

Там, на высоте около 25 км, в силу естественных процессов образуется озон. Ультрафиолетовое излучение Солнца, выступая в роли электрической искры в моем плохо изолированном трансформаторе, разбивает молекулу кислорода О₂ на два атома. При их рекомбинации появляется озон.

Молекула ХФУ существует на этой высоте в среднем 100 лет, пока ультрафиолет не выбьет из нее атомы хлора. Хлор – катализатор, разрушающий молекулы озона, но сам не разрушающийся. Только через пару лет хлор мигрирует в нижние слои атмосферы и осядет на землю с дождями. К этому времени на счету одного атома хлора может быть 100 000 распавшихся молекул озона.

Вот как протекает эта реакция:

О₂ + ультрафиолет → 2О2Cl [из ХФУ] + 2О₃ → 2СlО + 2О₂2ClО + 2О → 2Cl [регенерация молекулы хлора] + 2О₂.

В результате имеем:

2О₃ → 3О₂.

Две молекулы озона уничтожены, три молекулы кислорода созданы, а атомы хлора никуда не делись и могут продолжать свое черное дело.

Ну и что? Какие-то невидимые молекулы на огромной высоте разрушаются другими невидимыми молекулами, произведенными на Земле. В чем беда?

В том, что озон является нашей защитой от ультрафиолетовой составляющей солнечного излучения. Если весь озон разом опустить из верхнего слоя атмосферы на поверхность нашей планеты, то при данных температуре и давлении он образует слой всего лишь 3 мм толщиной – примерно с кутикулу вашего мизинца, если вы не увлекаетесь маникюром. Озона не слишком много. И это все, что у нас есть против жесткого, безжалостного длинноволнового ультрафиолета.

Общеизвестное последствие ультрафиолетового облучения – рак кожи. Особенно уязвимы светлокожие люди, поскольку обилие меланина в темной коже служит эффективной защитой. (Загар – приспособительная реакция, при которой в светлой коже под воздействием ультрафиолета увеличивается содержание меланина.) Это своего рода высшая справедливость, ведь именно белые изобрели ХФУ – вещества, ответственные за вспышку рака кожи у их расы, тогда как темнокожие, не причастные к этому потрясающему открытию, имеют природную защиту. В наши дни регистрируется в 10 раз больше злокачественных опухолевых заболеваний кожи, чем в 1950-е гг. Возможно, отчасти это объясняется лучшей диагностикой и статистикой, но без разрушения озонового слоя и возросшего ультрафиолетового облучения также не обошлось. Если так пойдет и дальше, светлокожие люди не смогут выйти из дому без специальной защитной одежды, по крайней мере на больших высотах и широтах.

Однако рак кожи – прямое следствие более интенсивного ультрафиолетового излучения – еще не самое худшее бедствие, хоть оно и грозит смертью миллионам. И рост заболеваемости катарактой тоже. Более серьезной угрозой является разрушение иммунной системы – нашего встроенного механизма борьбы с болезнями – опять-таки у людей, находящихся под солнцем без защиты. Но даже это не самое страшное!

Под воздействием ультрафиолетового света органические молекулы, из которых состоит все живое на Земле, распадаются или перерождаются. Самые многочисленные обитатели океана – это фитопланктон, крохотные одноклеточные растения в поверхностном слое воды. Они не могут уйти на глубину, чтобы спастись от УФ-излучения, поскольку их существование зависит от солнечного света. По результатам экспериментов, даже умеренное усиление потока ультрафиолета вредит одноклеточным растительным организмам, распространенным в северной Атлантике и других частях Мирового океана. При повышении его интенсивности можно ожидать выраженного угнетения жизнедеятельности фитопланктона, а впоследствии его массовой гибели.

Предварительные данные свидетельствуют о резком – возможно, на 25 % – снижении численности фитопланктона в подповерхностном слое вод Атлантики. Эти растительные организмы настолько малы, что не имеют наружного покрова, защищающего их от ультрафиолета, как у животных или высших растений. Гибель фитопланктона не только провоцирует лавину негативных последствий в пищевой цепочке океанской фауны, но и вносит вклад в глобальное потепление, поскольку именно фитопланктон усваивает огромное количество углекислоты из воздуха. Это одна из многочисленных взаимосвязей истончения озонового слоя и нагревания Земли, несмотря на качественное различие между этими двумя процессами: главный виновник разрушения озона – ультрафиолетовое излучение, глобального потепления – видимое и инфракрасное излучение.

Если бы усиление УФ-облучения вредило только фитопланктону! Эти крохотные растения служат пищей одноклеточным животным (зоопланктону), те, в свою очередь, – мелким ракообразным, или крилю (вроде обитателей мира № 4210 на моем столе). Криль поедают мелкие рыбы, тех – крупные, которые служат пищей дельфинам, китам и человеку. Уничтожение крохотных растений в основании пищевой пирамиды нарушит эту цепочку. В воде и на земле существует множество подобных пищевых цепочек, и все они уязвимы для ультрафиолета. Например, живущие на корнях риса бактерии, которые усваивают азот из воздуха, чувствительны к УФ-излучению. Его усиление грозит недородом и голодом. Лабораторные исследования сельскохозяйственных культур средних широт свидетельствуют, что многие из них страдают, поскольку через истончившийся озоновый слой до поверхности планеты доходит больше излучения, близкого к УФ-спектру.

Допуская уничтожение озонового слоя и усиление ультрафиолетового облучения поверхности Земли, мы подвергаем суровому испытанию с неизвестными, но, безусловно, опасными последствиями саму ткань жизни на нашей планете. Мы не имеем представления о сложных взаимозависимостях всего сущего на Земле, о череде последствий уничтожения каких-нибудь особо нежных микробов, без которых невозможна жизнь более крупных организмов. Мы бестрепетно дергаем всепланетную ткань жизни, не зная, вытянется ли одна ниточка или распустится все полотно.

Никто не утверждает, что Земля вот-вот потеряет весь озоновый слой. Даже с прежним упорством закрывая глаза на причиняемый нами вред, мы не рискуем оказаться на голом каменном трупе планеты, подобно Марсу, выжженному яростным потоком солнечного ультрафиолета. Но повсеместное уменьшение озонового слоя всего на 10 % чрезвычайно опасно, а многие ученые полагают, что именно к этому приведет нынешнее содержание ХФУ в атмосфере.

* * *

В 1974 г. Шервуд Роуланд и Марио Молина из Калифорнийского университета в Ирвайне первыми заговорили о разрушительном влиянии на озоновый слой ХФУ, ежегодно выбрасываемых в стратосферу миллионами тонн. Последующие эксперименты и расчеты ученых всего мира подтвердили их открытия. Поначалу одни данные свидетельствовали о наличии негативного эффекта, но значительно менее серьезного, чем предполагали Роуланд и Молина, другие заставляли делать еще более мрачные выводы. Это нормально для любого научного открытия, которое коллеги всемерно пытаются проверить на прочность. Постепенно, однако, расчеты подтвердили прогноз Роуланда и Молины. (В 1995 г. они разделили Нобелевскую премию по химии за эту работу.)

Компания DuPont, продававшая ХФУ на $600 млн в год, разместила рекламу в газетах и научных журналах и заверила соответствующие комиссии конгресса, что опасность этих соединений для озонового слоя не доказана, в огромной степени преувеличена или опирается на ложные предпосылки. В рекламе «теоретики и некоторые законотворцы», желающие запретить фреоновые аэрозоли, противопоставлялись «исследователям и производителям», призывающим не пороть горячку. Утверждалось, что «главная вина лежит на… других химикатах» и что «производство будет уничтожено необдуманными законодательными инициативами». Концерн напирал на «недостаточную доказанность» и обещал начать трехлетнюю программу исследований, по итогам которой могут быть приняты определенные меры. Могущественная и богатая корпорация не собиралась терять сотни миллионов долларов в год из-за опасений нескольких фотохимиков. Когда же гипотеза триумфально подтвердилась, в DuPont пообещали, что в недалеком будущем, пожалуй, задумаются о том, как изменить ситуацию. Когда озоновый слой будет непоправимо поврежден, возможно, настанет время прекратить производство ХФУ. Вот только покупателей на этот товар к тому времени уже не останется.

Если ХФУ попали в атмосферу, удалить их оттуда невозможно (или перекачать озон с земной поверхности, где он является загрязняющим агентом, в верхние слои, где он необходим). Влияние молекул ХФУ, оказавшихся в воздухе, будет сказываться около столетия. Поэтому Шервуд Роуланд, другие ученые и Национальный совет по охране природных ресурсов, общественная организация в Вашингтоне, потребовали запрета фреона. К 1978 г. производство аэрозолей с ХФУ в качестве пропеллента было запрещено в США, Канаде, Норвегии и Швеции. Между тем большая часть выпускаемого в мире ХФУ предназначена вовсе не для баллончиков. Однако общественность удалось на какое-то время успокоить, ее внимание распылилось, а увеличение выбросов ХФУ продолжилось. Содержание хлора в атмосфере увеличилось с момента, когда Роуланд и Молина забили тревогу, в два раза, а с 1950 г. – в пять раз.

В течение многих лет Антарктическое управление Великобритании – научная организация, обслуживающая полярную станцию Халли, – проводит замеры озонового слоя в стратосфере. В 1985 г. полярники обнародовали ошеломляющую информацию: в весенний период количество озона упало почти до половины величины, наблюдавшейся несколькими годами раньше. Это открытие подтвердил спутник НАСА. Ныне над Антарктидой весной отсутствует две трети озона. Антарктическая озоновая дыра возникает каждую весну с конца 1970-х гг. В зимние месяцы она затягивается, но каждый раз существует все дольше. Никто из ученых не предсказывал ее появления.

Разумеется, с обнаружением озоновой дыры борьба против ХФУ вспыхнула с новой силой. (Сыграли свою роль и данные о том, что фреон вносит свой вклад в глобальное потепление вследствие парникового эффекта.) Но производители этих веществ упорно отказывались признавать проблему. Ричард Барнет, председатель Альянса за ответственную политику в отношении ХФУ (Alliance for a Responsible CFC Policy) – созданного производителями, – сетовал: «Скорый полный запрет фреона, к которому некоторые призывают, имел бы чудовищные последствия. Некоторые отрасли перестанут существовать, поскольку не смогут найти замены. Лечение убьет пациента». Однако пациентом являются не «некоторые отрасли». Пациентом должна стать планета Земля.

Ассоциация производителей химической продукции утверждала, что озоновая дыра над Антарктидой «с крайне малой вероятностью имеет планетарное значение… Даже в Арктике, другом регионе мира с самыми близкими условиями, метеорологи уверенно исключают повторение этой ситуации».

Позднее в самой озоновой дыре было зафиксировано повышенное содержание химически активного хлора, что указывало на связь с ХФУ. Замеры вблизи Северного полюса позволяют предположить, что и над Арктикой формируется озоновая дыра. Исследование 1996 г. «Подтверждение с помощью спутников преобладающего участия хлорфторуглеродов в содержании хлора в атмосфере Земли» с редкой для научной работы однозначностью утверждает, что ХФУ «вне всяких обоснованных сомнений» участвуют в уничтожении озонового слоя. Хлор из вулканических выбросов и брызг морской воды, что бы ни заявляли некоторые правые радиоведущие, повинен самое большее в разрушении 5 % озона.

В средних широтах Северного полушария, где живет большинство землян, количество озона неуклонно сокращается по меньшей мере с 1969 г. Разумеется, его уровень колеблется, и извержения вулканов уменьшают его содержание в стратосфере на год или два, пока не осядет вулканический пепел. Но относительное падение, по данным Всемирной метеорологической организации, на 30 % (в отдельных районах на 45 %) в некоторые месяцы каждого года – это повод бить тревогу. Несколько таких лет подряд, и жизнь на планете под истончившейся озоновой защитой окажется под угрозой.

В Беркли (Калифорния) была запрещена теплоизолирующая упаковка из пенопласта, вспененного с помощью ХФУ, для блюд фастфуда. Компания McDonald's пообещала отказаться от упаковки, изготавливаемой с использованием самых опасных ХФУ. Под давлением законодательства и бойкота потребителей в 1988 г. через 14 лет после обнаружения опасности фреона DuPont наконец объявила о сворачивании производства ХФУ, предупредив, правда, что управится не раньше 2000 г. Другие американские производители не обещали даже этого. На долю США приходится 30 % мирового производства ХФУ. Очевидно, что общемировая проблема истончения озонового слоя решаться должна всем миром.

В сентябре 1987 г. представители многих государств, где производились и использовались ХФУ, встретились в Монреале, чтобы договориться об ограничении применения фреона. Великобритания, Италия и Франция, где химические (во Франции еще и парфюмерные) концерны обладают огромным влиянием, с большой неохотой подключились к обсуждению. (Что, если DuPont нашла замену фреону, пока тянула время? Тогда США, добившись запрета ХФУ, попросту повысят конкурентоспособность этой компании на мировом рынке.) Южная Корея и некоторые другие страны вообще отказались от участия. Китайская делегация не подписала соглашение. Министр внутренних дел США Дональд Ходел, назначенец Рейгана и, как все консерваторы, противник усиления государственного контроля, будто бы предложил вместо запрета ХФУ носить солнечные очки и шляпы. Жаль, что этому совету не могут последовать микроорганизмы в основании пищевой пирамиды всего живого на Земле. Вопреки совету функционера, Соединенные Штаты подписали Монреальский протокол. Для конца президентства Рейгана, отличавшегося полным пренебрежением к экологии, это было совершенной неожиданностью. (Может, европейские конкуренты DuPont правы в своих опасениях?) В одних только США нужно было заменить 90 млн кондиционеров и 100 млн холодильников – серьезная жертва во имя спасения окружающей среды. Следует отдать должное послу Ричарду Бенедику, обеспечившему присутствие американской делегации в Монреале, и британскому премьер-министру Маргарет Тэтчер, которая, будучи по образованию химиком, понимала всю серьезность проблемы.

Значимость Монреальского протокола возросла с подписанием дополнительных соглашений в Лондоне и Копенгагене. К нему присоединились уже 156 стран, включая бывшие республики Советского Союза, Китай, Южную Корею и Индию. Однако некоторые государства задаются вопросом, почему они с первых шагов промышленного развития должны отказываться от холодильников и кондиционеров, если развитые страны Запада и Япония уже воспользовались преимуществами этой технологии. Это справедливая, но узколобая претензия. Первоначально планировалось полностью свернуть производство ХФУ к 2000 г., затем крайний срок передвинули на 1996 г. Китай, в 1980-х гг. наращивавший потребление ХФУ на 20 % в год, согласился пойти на сокращение и не пользоваться предусмотренной в соглашении возможностью десятилетней отсрочки. DuPont стала лидером в отказе от ХФУ и приняла обязательство распрощаться с ними быстрее многих государств. Содержание фреона в атмосфере заметно снизилось. К сожалению, необходимо полностью перестать производить ХФУ и после этого ждать еще 100 лет, чтобы атмосфера совершенно очистилась. Чем дольше мы тянем, чем больше стран уклоняются от своего долга, тем опаснее.

Очевидно, решением проблемы стало бы открытие более дешевых и эффективных заменителей ХФУ, не представляющих опасности ни для нас, ни для окружающей среды. Но что, если такой замены не существует? Или существует, но стоит дороже ХФУ? Кто оплатит научные исследования и компенсирует разницу в цене – потребитель, правительство или химическая промышленность, втравившая нас в эту беду и нажившаяся на этом? Должны ли развитые страны, воспользовавшиеся преимуществами ХФУ-технологии, оказать существенную помощь развивающимся, которые этих преимуществ лишаются? Не придется ли нам ждать 20 лет, чтобы убедиться, что заменитель не вызывает рак? Что делать с ультрафиолетом, льющимся сейчас на Южный Ледовитый океан? Как быть с фреоном, который еще будет выпускаться и добираться до верхних слоев атмосферы вплоть до полного и окончательного запрета?

Заменитель – во всяком случае временное решение – все-таки удалось найти. Пока что вместо ХФУ используются гидрохлорфторуглероды (ГХФУ), имеющие похожие молекулы, но с атомом водорода, например:

Они значительно меньше, но все-таки вредят озоновому слою, как и ХФУ вносят заметный вклад в глобальное потепление и стоят дороже последних, особенно в период запуска нового производства. Так или иначе, это решение самой насущной проблемы – спасения озонового слоя. ГХФУ запатентованы DuPont, но компания клянется, что занялась ими уже после открытия озоновой дыры зимовщиками станции Халли.

Каждый атом брома минимум в 40 раз интенсивнее хлора разрушает озон в стратосфере. К счастью, он значительно менее распространен, чем хлор. Бром попадает в воздух с газом хладоном, которым заправляют огнетушители, и с бромистым метилом, инсектофунгицидом для обработки почвы и зерна:

В 1994–1996 гг. промышленно развитые страны договорились постепенно отказаться от этих веществ. К 1996 г. их использование должно быть ограничено, но полное прекращение производства ожидается не ранее 2030 г. Поскольку замена некоторым огнетушащим веществам пока не найдена, велик соблазн продолжать использовать то, что есть, невзирая на запреты. Важнейшей задачей для технологов на сегодняшний день является поиск полноценного и постоянного решения – соединения, заменяющего ГХФУ. Необязательно это будет очередное блестящее открытие в области химического синтеза. Возможно, решение лежит принципиально в иной плоскости, как, например, термоакустический холодильник, в котором вообще нет циркулирующего хладагента с потенциальными вредными последствиями. Здесь открывается простор для творческой фантазии. Огромная финансовая отдача и важный долгосрочный выигрыш для всего живого на планете – тут есть, за что побороться. Хотел бы я, чтобы великолепные технические возможности разработчиков ядерного оружия, ныне все больше простаивающие в связи с окончанием холодной войны, были направлены на достижение этой достойной цели. Чтобы щедрые гранты и престижные награды предлагались за изобретение эффективных, удобных, безопасных и доступных по цене новых моделей кондиционеров и холодильников, выпуск которых смогли бы освоить и развивающиеся страны.

Монреальский протокол очень важен в силу масштаба согласованных изменений и в особенности их направленности. Самое, пожалуй, удивительное, что договоренность о запрете ХФУ была достигнута, когда адекватной замены этим соединениям еще не существовало. Конференция в Монреале была организована Программой ООН по окружающей среде, директор которой Мостафа Толба назвал подписанный документ «первым в полном смысле общемировым соглашением, защищающим каждого человека Земли».

Это внушает надежду, что мы сумеем обнаружить новые неизвестные риски, что человечество способно объединиться ради блага каждого своего члена, что богатые страны, возможно, пойдут на справедливое распределение издержек, а корпорации даже при наличии непосредственной заинтересованности можно заставить не только перестроиться, но и превратить подобный кризис в новую бизнес-возможность. Запрет ХФУ, подобно теоремам существования в математике, доказывает: нечто, по всем признакам казавшееся невозможным, в действительности достижимо. Это повод для сдержанного оптимизма.

Содержание хлора в стратосфере достигло своего пика – около четырех атомов на миллиард других молекул – и начало снижаться. Но восстановление озонового слоя едва ли будет быстрым, хотя бы из-за присутствия брома.

В отношении озонового слоя успокаиваться еще рано. Нужно убедиться, что производство разрушающих его веществ практически полностью прекращено во всем мире. Нужно щедро финансировать научные работы по созданию безопасных заменителей. Нужно постоянно контролировать состояние озонового слоя над всей планетой[28] (с наземных станций, самолетов и орбитальных спутников), следя за его состоянием столь же неусыпно, как следили бы за самочувствием близкого человека с нарушениями сердечного ритма. Необходимо выяснить, насколько проблемы озонового слоя усугубляются извержениями вулканов, продолжающимся глобальным потеплением и выбросами в атмосферу новых химических веществ.

Вскоре после подписания Монреальского протокола содержание хлора в стратосфере стало снижаться. С 1994 г. фиксируется уменьшение совокупной концентрации хлора и брома. Падение уровня брома будет означать, что тенденция восстановления озонового слоя на рубеже веков примет долгосрочный характер. Если бы контроль выбросов ХФУ отсутствовал вплоть до 2010 г., хлора в стратосфере скопилось бы в три раза больше, чем на момент написания этих строк, озоновая дыра над Антарктидой сохранилась до середины XXII в. и количество озона над умеренными широтами Северного полушария в весенний период снижалось бы на 30 % с лишним, что, по мнению коллеги Роуланда из Университета в Ирвайне Майкла Пратера, катастрофически много.

Производители кондиционеров и холодильников, крайние «консерваторы» и конгрессмены-республиканцы в США до сих пор сопротивляются нововведениям. Том Делэй, секретарь республиканского большинства, в 1996 г. высказывался в том духе, что «ученые не привели убедительных обоснований запрета ХФУ», а Монреальский протокол – это «результат паники в СМИ». Джон Дулитл, также республиканец в палате представителей конгресса США, утверждал, что причинно-следственная связь между выбросами ХФУ и разрушением озонового слоя «до сих пор остается крайне спорной». Один репортер заговорил с ним о критической, скептической экспертной оценке газетных публикаций, сообщавших об этой связи, и услышал в ответ: «Я не желаю ввязываться в мутную возню с экспертным рецензированием». Тем хуже для нашей страны, поскольку экспертное рецензирование – лучший способ обнаружить мутную возню. Нобелевский комитет решил иначе и присудил Роуланду и Молине, имена которых должен знать каждый школьник, премию за «вклад в спасение человечества от глобальной экологической угрозы с потенциальными катастрофическими последствиями». Поразительно, что «консерваторы» сопротивляются защите окружающей среды, от которой зависит само выживание всех и каждого, включая их самих и их детей. Чему же именно противятся консерваторы?

* * *

Первопричина проблемы с озоновым слоем, как и многих других экологических проблем, это мы сами. Мы выбрасываем (или собираемся выбрасывать) в атмосферу какое-то вещество без всестороннего изучения последствий для природы, поскольку это дорого, это задержит начало производства и сократит прибыль, заинтересованные лица не желают слышать контраргументов или к изучению вопроса не привлекли лучших ученых, а может, просто потому, что мы люди, а людям свойственно ошибаться. И внезапно мы оказываемся перед лицом непредусмотренной опасности всемирного масштаба, самые ужасные последствия которой могут проявиться через несколько десятилетий или столетий. Проблема не имеет ни локального, ни быстрого решения.

Урок всякий раз очевиден. Мы не настолько всезнающи или мудры, чтобы предвидеть все последствия наших действий. Изобретение ХФУ – блестящее достижение. Химики, его авторы, были очень умны, но умны ограниченно. Именно в силу своей инертности ХФУ сохраняются так долго, что успевают добраться до стратосферы. Мир – сложный организм. Атмосфера тонка. Природа хрупка. Мы способны причинить ей огромный вред. Мы обязаны стать гораздо более ответственными и нетерпимыми к риску загрязнения нашей уязвимой атмосферы.

Нужно выработать более жесткие нормы охраны здоровья планеты и направить значительно большие силы и возможности на изучение мира и контроль его самочувствия. Нужно научиться мыслить и действовать не только в масштабах своей страны и своего поколения (не говоря уже о прибылях отдельно взятой отрасли промышленности), но в интересах всей хрупкой планеты Земля, наших детей, внуков и правнуков.

Озоновая дыра над нашими головами – это перст судьбы. Сначала кажется, что он тычет в нашу неистребимую самонадеянность перед лицом смертельных угроз. Но, возможно, его истинное предназначение – подсказать нам, что мы наконец научились действовать сообща ради спасения среды своего обитания. Монреальский протокол и его дополнения – это триумф и гордость человечества.

Триста миллионов лет назад Земля была покрыта обширнейшими болотами. Папоротники, хвощи и плауны, отмирая, тонули в болотной жиже. Шли века, растительные остатки оказались погребены под слоем пород и постепенно превратились в твердое органическое вещество – уголь. В других частях Земли и в другие эпохи останки бесчисленных одноклеточных растений и животных, скопившиеся на морском дне, были перекрыты осадочными породами. В течение столетий под воздействием давления и температур они мало-помалу преобразовались в ископаемые жидкие и газообразные вещества, которые мы называем нефтью и природным газом. (Возможно, какая-то часть природного газа имеет небиологическое происхождение. Это первичный газ, образовавшийся вместе с Землей во время ее формирования.) Наши древние предки случайно наталкивались на эти странные вещества, когда те оказывались на поверхности. Просачивающиеся из недр нефть и газ, подожженные молнией, по всей вероятности, породили представления о «вечном огне», основе культа огнепоклонников Древней Персии. Европейцы отказывались верить нелепым россказням Марко Поло о добываемом в китайских шахтах черном камне, который горит, если его поджечь.

Постепенно европейцы осознали всю пользу этих удобных в транспортировке веществ, энергетической ценностью намного превосходящих дрова. Их можно использовать для отопления домов и поддержания огня в горне, обеспечения работы паровых машин, выработки электроэнергии и приведения в движение поездов, автомобилей, кораблей и самолетов. Открывались и возможности военного применения. Мы научились извлекать уголь из земли и бурить глубокие скважины, откуда нефть и газ бьют фонтанами под давлением огромной массы вышележащих пород. Постепенно вся наша экономика оказалась в зависимости от этих ископаемых, ставших кровью мировой техноцивилизации. Без преувеличения, они приводят в движение весь мир. Как и за все прочее, за это движение приходится платить.

Уголь, нефть и газ называются ископаемыми видами топлива, поскольку они по большей части состоят из ископаемых останков существ, живших в очень давние времена. Заключенная в них химическая энергия – своего рода законсервированный солнечный свет, некогда аккумулированный древними растениями. Наша цивилизация поддерживает свое движение, сжигая останки безвестных созданий, населявших Землю за сотни миллионов лет до появления первого человека. Подобно отвратительным каннибалам, мы процветаем на трупах наших пращуров и дальних родичей.

Вспомнив о временах, когда единственным топливом была древесина, нетрудно оценить преимущества горючих ископаемых. Именно на них были созданы масштабные всемирные отрасли производства, обладающие громадными финансовыми и политическими возможностями, не только нефтяная, газовая и угольная, но и смежные, зависящие от них полностью (автомобильная, авиастроительная) или частично (химия, производство удобрений, сельское хозяйство). В силу этой зависимости любая страна готова на все, чтобы сохранить свои источники горючего сырья. Ископаемые виды топлива были важным фактором в ходе Первой и Второй мировых войн. Япония объясняла и оправдывала агрессивное поведение в начале Второй мировой войны необходимостью обезопасить свои источники нефти. О том, что ископаемое топливо сохраняет огромное политическое и военное значение, напоминает, например, война 1991 г. в Персидском заливе.

Около 30 % импортируемой США нефти добывается в Персидском заливе. В некоторые месяцы импортной является почти половина потребляемой в Америке нефти. На долю нефти приходится больше половины дефицита нашего внешнеторгового баланса. США тратят свыше миллиарда долларов в неделю на зарубежную нефть. Расходы Японии на покупку нефти сопоставимы с американскими. Китай с его быстрорастущим потребительским спросом на автомобили должен был выйти на тот же уровень в начале XXI в. Подобная картина наблюдается и в Западной Европе. Экономисты строят прогнозы, согласно которым повышение цен на нефть обусловливает инфляцию, рост процентных ставок, снижение инвестиций в развитие промышленности, сокращение числа рабочих мест и экономическую рецессию. Это необязательное, но возможное следствие нашей зависимости от нефти. Из-за нефти страны решаются на шаги, которые иначе сочли бы беспринципными или безрассудными. Например, очень многие разделяют мнение, высказанное в 1990 г. колумнистом Джеком Андерсоном: «При всей непривлекательности этого образа США должны остаться всемирным полицейским. Из чисто эгоистических соображений, ведь американцам нужно то, что есть в мире, – нефть, предмет первейшей необходимости». По словам Боба Дойла, в то время лидера сенатского меньшинства, война в Персидском заливе, поставившая под угрозу жизнь 200 000 молодых американцев, имела «одну-единственную причину – нефть».

Когда писались эти строки, номинальная стоимость сырой нефти приближалась к $20 за баррель, а разведанные запасы нефти в мире оценивались почти в триллион баррелей. $20 трлн – это в четыре раза больше государственного долга США, самого большого в мире. Нефть – действительно черное золото.

В мире добывается около 20 млрд баррелей нефти ежегодно, таким образом, мы каждый год используем примерно 2 % разведанных запасов. Может показаться, что довольно скоро, возможно, в ближайшие полстолетия, эти запасы истощатся. Но продолжают открываться новые месторождения. Прогнозы, что к такому-то году человечество останется без нефти, всякий раз оказываются беспочвенными. Количество нефти, газа и угля в мире действительно является конечным. Оно предопределено тем, сколько древних организмов отдали свою плоть в копилку будущего нашего комфорта и удобства. Но едва ли мы исчерпаем горючие полезные ископаемые в обозримом будущем. Проблема заключается в том, что находить новые, еще не задействованные резервы становится все дороже, при быстром изменении стоимости нефти мировую экономику начнет лихорадить, а государства станут воевать за доступ к этому сырью. Существуют, разумеется, и издержки для окружающей среды.

Мы расплачиваемся за ископаемое топливо не только деньгами. «Сатанинские фабрики» в Англии на заре промышленной революции отравили воздух и вызвали эпидемию респираторных заболеваний. Лондонский смог – «густой желтый туман», знакомый нам по экранизациям приключений Холмса и Ватсона, истории доктора Джекила и мистера Хайда и преступлений Джека-потрошителя, был следствием чудовищного бытового и промышленного загрязнения, главным образом от сжигания угля. Сегодня наши города отравляют автомобильные выхлопы, лишая здоровья и счастья самих жителей, виновников загрязнения. Мы знаем о кислотных дождях и экологических бедствиях из-за разливов нефти. Но принято считать, что все эти наносящие ущерб здоровью людей и окружающей среде последствия с лихвой компенсируются благами, обеспечиваемыми ископаемым топливом.

Однако правительства и рядовые граждане постепенно открывают для себя еще одно опасное следствие сжигания горючих ископаемых. При сгорании угля, бензина или природного газа углерод из топлива соединяется с кислородом воздуха. При этой химической реакции высвобождается энергия, запасенная около 200 млн лет назад. Но при соединении атома углерода С с молекулой кислорода О₂ образуется еще и молекула углекислого газа СО₂:

являющегося парниковым газом.

От чего зависит средняя температура на Земле, планетарный климат? Количество тепла, поступающего от центра Земли, пренебрежимо мало по сравнению с теплом, которое несут на поверхность планеты солнечные лучи. Если бы Солнце вдруг погасло, температура на Земле упала бы настолько, что воздух бы замерз и планету покрыл бы 10-метровый слой снега из азота и кислорода. Мы знаем, сколько солнечного света достигает Земли, нагревая ее. Можно ли вычислить, какой должна быть средняя температура на ее поверхности? Это простой расчет, требующий лишь базовых знаний астрономии и метеорологии, – очередной пример наглядности и красоты количественного анализа.

Количество солнечной энергии, поглощаемой Землей, должно соответствовать количеству энергии, излучаемой обратно в космос. Мы и не задумываемся о том, что Земля – излучающее тело, и во время ночного полета на самолете не видим ничего светящегося на ее поверхности (за исключением городов). Дело в том, что мы воспринимаем ее в обычном видимом свете, к которому чувствителен человеческий глаз. Если бы мы могли, миновав красную область видимого диапазона, заглянуть в так называемую тепловую инфракрасную часть спектра – например, с длиной волны в 20 раз большей, чем у желтого света, – то увидели бы, что Земля светится собственным таинственным холодным инфракрасным свечением: в области Сахары сильнее, чем в Антарктике, днем интенсивнее, чем ночью. Это не отраженный солнечный свет, а тепло самой планеты. Чем больше энергии поступает от Солнца, тем больше Земля излучает в космос. Чем теплее Земля, тем ярче она светится во тьме.

Степень нагрева планеты зависит от интенсивности свечения Солнца и отражательной способности Земли. Все, что не отразилось обратно в космос, поглощается поверхностью, облаками и воздухом. Если бы Земля была идеальным отражателем, как зеркало, падающие солнечные лучи вообще бы ее не нагревали. Разумеется, большая часть отражаемого света относится к видимой части спектра. Приравниваем поступающее тепло (зависящее от степени поглощения солнечного света Землей) к отдаваемому (что определяется земной температурой) и получаем расчетную температуру нашей планеты. Что может быть проще! Каков же результат?

Расчет показывает, что средняя температура Земли должна быть примерно 20 °С ниже нуля. Океаны превратились бы в гигантские глыбы льда, а мы просто вымерзли бы. Земля была бы непригодной для жизни практически всех биологических видов. Где же мы ошиблись?

Ошибка не в вычислениях как таковых. Мы просто не учли один фактор – парниковый эффект. Мы рассуждали так, словно у Земли нет атмосферы. Но воздух, прозрачный для видимого света (за исключением таких мест, как Денвер и Лос-Анджелес), значительно менее проницаем для теплового инфракрасного излучения, а именно в этой части спектра Земля отдает тепло в космос. Эта разница оказывается принципиальной. Некоторые газы в нашей атмосфере – углекислый газ, водяной пар, определенные оксиды азота, метан, хлорфторуглероды – активно поглощают инфракрасное излучение, являясь практически прозрачными для видимого света. Когда планету окружает слой таких газов, солнечный свет все равно достигает ее поверхности, но собственное излучение планеты не уходит в космос, его задерживает поглощающее инфракрасные лучи газовое одеяло. В видимом свете оно прозрачно, в инфракрасном диапазоне полупрозрачно. Вследствие этого температура Земли должна повыситься, чтобы сохранить равновесие между теплом, поступающим от Солнца и отводимым от ее поверхности собственным излучением. Учтя в уравнении проницаемость парниковых газов для инфракрасного излучения и количество удерживаемого ими тепла Земли, вы получите правильный ответ: в среднем – по всем временам года, широтам и времени суток – около 13 °С выше нуля. Поэтому океаны не замерзают, и климат благоприятствует жизни биологических видов и человеческой цивилизации.

Наша жизнь зависит от тонкого баланса невидимых газов, составляющих малую часть земной атмосферы. В ограниченном масштабе парниковый эффект полезен. Но с увеличением содержания парниковых газов – а мы наращиваем его непрерывно с начала промышленной революции – количество поглощаемого инфракрасного излучения также растет. Одеяло становится толще. Земля нагревается сильнее.

Для общественности и политиков все эти невидимые газы, инфракрасное одеяло и расчеты физиков – просто сотрясание воздуха. Прежде чем принять трудное решение о выделении средств, не разумно ли дождаться более надежных свидетельств того, что парниковый эффект вообще существует и с определенного момента становится опасным? Что ж, у нас перед глазами имеется поучительный пример – соседняя планета. Венера немного ближе к Солнцу, чем Земля, но затянувшие ее облака обладают такой высокой отражающей способностью, что она поглощает меньше солнечного света. В отсутствие парникового эффекта на ней было бы холоднее, чем на Земле. Размерами и массой Венера очень похожа на Землю – казалось бы, чудесное землеподобное местечко, рай для будущих туристов. Однако, отправив космический аппарат через венерианские облака – к слову, состоящие в основном из серной кислоты, – как сделал Советский Союз, создавший новаторскую серию исследовательских аппаратов «Венера», – вы обнаружите там чрезвычайно плотную атмосферу, преимущественно из углекислоты, с давлением у поверхности в 90 раз больше земного. Теперь, по примеру спускаемого аппарата «Венера», воткните в эту атмосферу термометр, и вы намеряете около 470 °С – достаточно, чтобы расплавить олово и свинец. Температура на поверхности Венеры выше, чем в самой жаркой кухонной духовке, из-за парникового эффекта, главной причиной которого является мощная атмосфера из углекислого газа. (Имеются также малые количества водяного пара и других газов, поглощающих инфракрасное излучение.) Венера – наглядный пример негативных последствий избытка парниковых газов. Вот куда нужно тыкать носом ангажированных ведущих ток-шоу, называющих парниковый эффект «уткой».

С увеличением населения Земли и дальнейшим технологическим развитием в атмосферу выбрасывается все больше парниковых газов. Существуют природные механизмы удаления этих газов из воздуха, но мы так быстро их производим, что природа не справляется. Сжигая ископаемое топливо, уничтожая леса (деревья поглощают углекислый газ и используют его для строительства своих тканей), мы, люди, выбрасываем в атмосферу порядка 7 млрд тонн СО₂ в год.

На рисунке ниже показано увеличение содержания двуокиси углерода в атмосфере Земли. Данные получены атмосферной обсерваторией Мауна-Лоа на Гавайях. Там нет ни высокоразвитой промышленности, ни интенсивной вырубки лесов на дрова (при сжигании древесины также выделяется углекислый газ). Зафиксированный на Гавайях рост концентрации углекислоты является следствием экономической деятельности на Земле в целом. Общая циркуляция воздушных масс распределяет его по всей планете. Как видите, каждый год содержание углекислого газа то увеличивается, то уменьшается. Дело в том, что лиственные деревья поглощают СО₂ из атмосферы только летом, когда они покрываются листвой. Однако помимо этих ежегодных колебаний прослеживается долгосрочный тренд, совершенно однозначный. Содержание СО₂ в воздухе ныне превышает 350 частей на миллион – больше, чем когда-либо за всю историю человечества[29]. Хлорфторуглероды накапливались быстрее всего – примерно на 5 % в год – из-за взрывного всемирного роста соответствующих отраслей, но сейчас их количество снижается[30]. Других парниковых газов, например метана, также становится все больше из-за сельскохозяйственного и промышленного производства.

Итак, мы знаем, сколько парниковых газов скопилось в атмосфере и вроде бы представляем себе, насколько при этом снижается ее проницаемость для инфракрасных лучей. Можно ли вычислить, в какой мере рост температуры в последние десятилетия был вызван именно накоплением СО₂ и других газов? Да, можно, но с осторожностью. Следует учесть, что количество энергии, излучаемой Солнцем, циклически уменьшается и увеличивается и цикл составляет 11 лет. Нужно помнить, что вулканы иногда просыпаются и выбрасывают в стратосферу мельчайшие капли серной кислоты, хорошо отражающие солнечный свет, вследствие чего Земля немного охлаждается. По расчетам, крупное извержение способно снизить температуру на планете почти на один градус Цельсия на несколько лет. Не забудем также, что в нижних слоях атмосферы из-за выбросов промышленных предприятий висит пелена из крохотных серосодержащих частиц. Разрушая здоровье людей, она вместе с тем, охлаждает Землю. Тот же эффект оказывает пыль, поднятая ветром с распаханной почвы. Учтя все эти и многие другие факторы и проделав работу, которой сегодня занимаются опытные климатологи, вы придете к следующему выводу: на протяжении XX в. сжигание ископаемого топлива должно было повысить среднюю температуру на Земле на несколько десятых долей градуса Цельсия.

Естественно, вы захотите проверить расчеты фактами. Увеличилась ли вообще температура Земли за минувшее столетие и на сколько именно? Об этом тоже нельзя судить поверхностно. Нужно брать данные о температуре вдали от крупных городов, поскольку из-за обилия предприятий и скудости зелени в них жарче, чем в сопредельной сельской местности. Нужно аккуратно вычислить средние показатели по всем широтам и долготам, временам года и времени суток. Учесть разницу между измерениями на суше и на воде. И вы получите результат, согласующийся с расчетным.

В XX в. температура на Земле немного – меньше, чем на один градус Цельсия, – увеличилась. На общей кривой имеются заметные колебания, шум глобального климатического сигнала. Десять самых жарких лет с 1860 г. приходятся на 1980-е гг. и начало 1990-х гг., несмотря на похолодание вследствие извержения филиппинского вулкана Пинатубо в 1991 г. Пинатубо выбросил в атмосферу 20–30 Мт диоксида серы и аэрозолей, окутавших всю Землю примерно за три месяца. Всего за два месяца они закрыли около двух пятых земной поверхности. Это было второе мощнейшее извержение столетия (уступавшее только извержению горы Катмай на Аляске в 1912 г.). При условии верности расчетов и отсутствии значительной вулканической активности восходящий тренд должен был восстановиться к концу 1990-х гг. Так и случилось: 1995 г. оказался едва ли не самым жарким в истории наблюдений.

Еще один способ проверить, знают ли климатологи свое дело, – попросить у них ретроспективный прогноз. На Земле были ледниковые периоды. Есть способы определить колебания температуры в прошлом. Смогут ли они «предсказать» климат минувших эпох?

Важные открытия в истории земного климата были сделаны благодаря пробам из толщи полярных льдов Гренландии и Антарктиды. Технология бурения для получения проб была заимствована у нефтедобывающей промышленности. Таким образом, отрасль, ответственная за извлечение ископаемого топлива из земных недр, внесла огромный вклад в понимание опасности его использования. Тщательное изучение физического и химического строения ледяного керна показало, что температура на Земле и концентрация СО₂ в атмосфере снижаются и повышаются синхронно – чем больше углекислого газа, тем теплее на планете. Компьютерные модели, позволившие понять тенденцию изменения мировой температуры в последние десятилетия, корректно описывают колебания климата в давние времена, к которым относятся образцы льда, в соответствии с концентрацией парниковых газов. (Разумеется, в доледниковье не существовало цивилизации, которая создавала бы неэффективные в плане расхода топлива транспортные средства и выбрасывала в атмосферу чудовищное количество парниковых газов. Колебания содержания СО₂ носили естественный характер.)

За последние несколько сотен тысяч лет Земля пережила ряд ледниковых периодов. Двадцать тысяч лет назад территория нынешнего Чикаго была погребена подо льдом полтора километра толщиной. Мы живем в так называемое межледниковье, когда один ледниковый период кончился, а другой еще не начался. Типичная разница общемировой температуры в ледниковый период и в межледниковье – всего 3–6 °С. И это уже повод забить тревогу: оказывается, изменение температуры лишь на несколько градусов очень серьезно.

Получив подобный опыт и оценив собственные силы, климатологи берутся предсказать, каким будет климат Земли, если мы продолжим сжигать ископаемое топливо и в бешеных количествах выбрасывать в атмосферу парниковые газы. Группы ученых, пришедшие на смену оракулам древности, с помощью компьютерных моделей рассчитали, на сколько температура должна вырасти в норме и как она увеличится при удвоении содержания углекислого газа в атмосфере, что при нынешних темпах сжигания ископаемых углеводородов должно произойти к середине XXI в. В роли главных пророков выступают Лаборатория геофизической гидродинамики Национального управления океанических и атмосферных исследований в Принстоне, Институт космических исследований Годдарда (НАСА) в Нью-Йорке, Национальный центр атмосферных исследований в Баулдере (штат Колорадо), Ливерморская национальная лаборатория Лоуренса министерства энергетики в Калифорнии, Университет штата Орегон, британский Центр климатических исследований Хэдли и Институт метеорологии Макса Планка в Гамбурге. Все они предупреждают, что температура вырастет в среднем на 1–4 °С.

С момента зарождения цивилизации не было столь стремительного изменения климата. В лучшем случае промышленно развитые страны смогут малой кровью приспособиться к новым условиям. В худшем – климатическая карта Земли изменится радикально, и последствия могут оказаться катастрофическими как для бедных государств, так и для богатых. На большей части планеты мы превратили леса и области дикой природы в изолированные разрозненные резервации. При изменении климата они не смогут передвинуться. Произойдет массовое вымирание видов. Потребуется переселять огромные массы людей и переносить сельхозпроизводство.

Ни одна из групп ученых не считает, что удвоение концентрации углекислого газа в воздухе приведет к похолоданию или увеличит температуру на Земле на десятки или сотни градусов. У нас есть возможность, недоступная древним грекам, – обратиться к целому ряду оракулов и сравнить пророчества. В данном случае все они более или менее сходятся. Их ответ согласуется с большинством старых предсказаний, в том числе нобелевского лауреата шведского химика Сванте Аррениуса, в преддверии XX в. сделавшего точно такой же прогноз на основе значительно менее глубокого знания о поглощении инфракрасного излучения углекислым газом и о свойствах земной атмосферы. Физические построения, которыми пользуются все эти группы, правильно моделируют нынешнюю температуру на Земле и парниковый эффект на других планетах, таких как Венера. Нельзя исключать, что они не лишены погрешностей. Тем не менее единодушие выводов заставляет серьезно задуматься.

Есть и другие тревожные симптомы. По сообщениям норвежских ученых, площадь арктического ледового покрова уменьшается с 1978 г. С того же времени фиксируются гигантские обломы шельфового ледника Ворди в Антарктиде. В январе 1995 г. отломился и сполз в Южный Ледовитый океан фрагмент ледника Ларсена площадью 4200 км². По всей Земле наблюдаются масштабные таяния горных ледников. Во многих уголках мира происходят погодные катаклизмы. Уровень Мирового океана продолжает подниматься. Ни одна из этих тенденций сама по себе не является стопроцентным доказательством, что всему виной наша цивилизация, а не естественные природные циклы. Но в комплексе они внушают большую тревогу.

Все больше климатологов приходят к выводу, что глобальное потепление носит рукотворный характер. В 1995 г. после всестороннего исследования представители 25 000 ученых, входящие в Межправительственную группу экспертов по изменению климата, заявили, что «совокупность фактов свидетельствует о выраженном влиянии человека на климат». Свидетельства «весьма убедительны», пусть и не позволяют пока говорить о «полном отсутствии оснований для сомнения», утверждает Майкл Маккракен, возглавляющий американскую программу по исследованию глобальных изменений климата. Наблюдаемое потепление «едва ли вызвано естественными колебаниями», по мнению Томаса Карла из Национального центра климатических данных (США): «Вероятность того, что мы не заблуждаемся, составляет от 90 до 95 %».

На рисунке ниже показано, как менялся климат на протяжении огромного периода времени. Отсчет начинается 150 000 лет назад, когда каменный топор и умение разжигать и поддерживать огонь являлись технологическими вершинами. Наблюдается большой разброс общемировой температуры между глубокими оледенениями и межледниковыми периодами. Максимальная разница между температурными впадинами и пиками составляет около 5 °С. Кривая изгибается то вверх, то вниз, завершается последнее оледенение, человечество постепенно осваивает лук и стрелы, животноводство, примитивное сельское хозяйство, оседлый образ жизни. Затем наступает черед металлического оружия, городов, полиции, налогов, экспоненциального роста населения, промышленной революции и атомной бомбы. (Изобретение всего вышеперечисленного укладывается в самый крайний правый участок сплошной кривой.) Наступает настоящее время, и сплошная кривая оканчивается. Пунктиром обозначено вероятное развитие событий с учетом парникового эффекта. Из цифр очевидно, что температура ныне (или в ближайшем будущем, при сохранении текущей тенденции) самая высокая не только за последнее столетие, но за последние 150 000 лет. Это еще один показатель того, насколько масштабные изменения с беспрецедентными последствиями для всей планеты вызываются деятельностью людей.

Глобальное потепление как таковое не ухудшает погоду. Но оно увеличивает вероятность плохой погоды. Погодные катаклизмы, разумеется, случаются и без глобального потепления, но все компьютерные модели показывают, что по мере потепления они должны существенно учащаться. Сильные засухи на внутренних территориях, жестокие шторма с подтоплением прибрежных зон, локальные рекорды жары и холода – все это следствия относительно небольшого прироста средней мировой температуры. Поэтому небывало холодный январь, скажем, в Детройте никоим образом не опровергает глобального потепления, несмотря на подобные утверждения в редакционных статьях некоторых газет. Погодные катаклизмы приносят большие издержки. Ураган «Эндрю» в 1992 г. принес одной только страховой отрасли США чистый убыток около $50 млрд, и это лишь малая часть потерь за тот год. Стихийные бедствия обходятся Соединенным Штатам более чем в $100 млрд в год. Потери по всему миру гораздо выше.

Изменения погоды влияют на животных и микробов, которые вызывают заболевания. Именно этой причиной предположительно вызваны недавние вспышки холеры, малярии, желтой лихорадки, лихорадки денге и хантавирусного легочного синдрома. По одному из прогнозов медиков, увеличение тропической и субтропической зон и сопутствующий рост населения на территориях обитания малярийных комаров к концу XXI в. выльется в увеличение заболеваемости малярией на 50–80 млн случаев ежегодно. Что-то нужно делать! В научном отчете ООН за 1996 г. утверждается: «Если вероятной причиной неблагоприятного воздействия на здоровья населения является изменение климата, у нас нет обычной возможности ожидать однозначных эмпирических данных, прежде чем начать действовать. Выжидательная тактика в лучшем случае неблагоразумна, а в худшем – безумна».

Прогнозы относительно климата XXI в. зависят от того, сохранятся ли нынешние объемы поступления парниковых газов в атмосферу, уменьшатся или увеличатся. Чем больше выбросов, тем жарче на планете. Даже при малом увеличении выбросов температура существенно поднимется. Но это усредненные общемировые данные. Где-то станет намного холоднее, а где-то намного жарче. Обширные территории ждет опустынивание. Согласно многим моделям, важные области сельхозпроизводства в Южной и Юго-Восточной Азии, Латинской Америке и Африке к югу от Сахары превратятся в выжженные солнцем пустыни.

Некоторые страны – экспортеры продовольствия, расположенные в широтах от средних до высоких (например, США, Канада, Австралия), – сначала могут оказаться в выигрыше благодаря стремительному росту экспорта. Бедные страны пострадают сильнее всего. В XXI в. в этом отношении, как и во многих других, глобальный разрыв между богатыми и бедными может резко увеличиться. Миллионы людей, дети которых голодают и которым нечего терять, – это реальная и серьезная проблема для богатых, как свидетельствует история революций.

Около 2050 г. высока вероятность всемирного кризиса продовольствия из-за засухи. Некоторые ученые считают маловероятным – с шансами не выше 10 % – масштабное обрушение сельхозпроизводства из-за парникового эффекта. Но риск в любом случае тем выше, чем дольше мы медлим. На какое-то время условия в таких местах, как Канада и Сибирь, улучшатся (если почва пригодна для ведения сельского хозяйства) ценой ухудшения ситуации в низких широтах. Но в дальней перспективе климат станет хуже во всем мире.

По мере нагрева Земли повышается уровень океанов. К концу XXI в. он может подняться на несколько десятков сантиметров, возможно, на метр. Одной из причин является то, что морская вода, нагреваясь, увеличивается в объеме, другой – таяние ледников и полярных льдов. Чем дальше, тем сильнее будет наступать Мировой океан. Со временем (точного срока не назовет никто) многие обитаемые острова в Полинезии, Меланезии и Индийском океане полностью уйдут под воду и исчезнут с лица Земли. Неудивительно, что был создан Альянс малых островных государств, активно борющийся против дальнейшего роста выбросов парниковых газов. Катастрофические последствия ждут также Венецию, Бангкок, Александрию, Новый Орлеан, Майами, Нью-Йорк и в целом густонаселенные бассейны таких рек, как Миссисипи, Янцзы, Хуанхэ, Рейн, Рона, По, Нил, Инд, Ганг, Нигер и Меконг. В одной только Бангладеш места проживания лишатся десятки миллионов человек. Возникнет новая тяжелая проблема экологических беженцев, спровоцированная ростом населения, уничтожением среды обитания и растущей неспособностью социальных систем справляться с быстрыми изменениями. Куда пойдут все эти массы людей? Подобные проблемы ждут Китай. Если мы сохраним привычный образ действий, Земля будет с каждым годом все сильнее нагреваться, повсюду обычным делом станут одновременно засухи и наводнения. Все больше городов, областей и целых стран будут уходить под воду, разве что их спасут героические инженерные мероприятия всемирного масштаба. В долгосрочной перспективе ожидаются и другие ужасные последствия, в том числе исчезновение западноантарктического ледникового щита, подъем уровня Мирового океана вследствие его таяния и затопление почти всех прибрежных городов планеты.

На моделях глобального потепления в зависимости от масштаба времени (от десятилетий до одного-двух веков) можно увидеть разные тенденции, например изменение температуры, засушливости климата, погоды и уровня морей. Эти тенденции настолько неблагоприятны, а их слом требует таких затрат, что вполне понятно упорное стремление найти в самой теории какую-нибудь ошибку. Одними скептиками движет нормальная для ученых привычка подвергать сомнению новые идеи, другими – участие в прибылях заинтересованных отраслей. Огромное значение приобретают обратные связи.

В глобальной климатической системе возможна как положительная, так и отрицательная обратная связь. Положительная опасна. Например, из-за парникового эффекта температура немного повышается и часть полярного льда тает. Но полярный лед обладает большей отражательной способностью, чем океанская вода. Вследствие его таяния Земля становится чуть темнее, значит, поглощает чуть больше солнечного света, дополнительно нагревается, тает еще больше полярного льда, и процесс зацикливается – возможно, вся система пойдет вразнос. Так работает положительная обратная связь. Еще один пример: из-за небольшого увеличения концентрации СО₂ в воздухе поверхность Земли, в том числе и океанов, слегка нагревается. Более теплые океаны испаряются чуть сильнее, водяной пар, также являющийся парниковым газом, задерживает еще больше тепла и дополнительно повышает температуру.

Эффекты отрицательной обратной связи способствуют гомеостазу. К примеру, немного нагреем Землю, выбросив дополнительный объем углекислого газа в атмосферу. Как мы только что выяснили, от этого в ней становится больше водяных паров, что, в свою очередь, усиливает облачность. Облака хорошо отражают свет, следовательно, меньше тепла из космоса достигает поверхности и нагревает Землю. Повышение температуры в конечном счете приводит к понижению температуры. Другая возможность: с повышением содержания углекислого газа в воздухе растения, которые его усваивают, начинают расти быстрее, попутно связывая все больше углекислого газа из воздуха, и парниковый эффект слабеет. Системы отрицательной обратной связи выполняют в планетарном климате функцию термостатов. Если бы, на наше счастье, они оказались достаточно сильны, потепление вследствие парникового эффекта имело бы самоограничивающийся характер, и мы могли бы позволить себе роскошь играть роль слушателей Кассандры, не повторяя их судьбы.

Главный вопрос: если учесть все эффекты положительной и отрицательной обратной связи, что получится в результате? Ответ: никто этого точно не знает. Ретроспективные расчеты глобальных потеплений и похолоданий в ледниковые периоды в зависимости от увеличения и уменьшения количества парниковых газов оказались правильными. Иными словами, если скорректировать компьютерную модель в соответствии со всеми историческими данными, то в ней автоматически будут учтены и все, известные и неизвестные, механизмы обратной связи в системе планетарного климата. Но возможно, мы ввергаем Землю в климатические режимы, не существовавшие в течение последних 200 000 лет, что чревато возникновением новых обратных связей, о которых мы вообще ничего не знаем. Например, в болотах скапливается много метана (в этом причина такого завораживающего и таинственного явления, как блуждающие огоньки). По мере потепления метан может ускоренными темпами высвобождаться. Дополнительные выбросы метана еще сильнее разогреют Землю, и возникнет очередная положительная обратная связь.

Уоллес Брокер из Колумбийского университета обращает наше внимание на очень быстрое потепление, произошедшее примерно за 10 000 лет до нашей эры, как раз перед появлением сельского хозяйства. Столь стремительное потепление, по его мнению, свидетельствует о нестабильности в связанной системе «океан – атмосфера». Таким образом, если мы меняем климат Земли в ту или иную сторону слишком резко, с выходом за предельное значение, происходит своего рода «скачок», и система самостоятельно переходит в другое стабильное состояние. Ученый полагает, что сейчас мы балансируем именно в таком неустойчивом состоянии. Если он прав, все не просто плохо, а очень плохо.

В любом случае совершенно ясно, чем быстрее меняется климат, тем сложнее любым гомеостатическим системам сработать и стабилизировать ситуацию. Боюсь, мы склонны закрывать глаза на нежелательные обратные связи и переоценивать благоприятные. Мы не настолько мудры, чтобы сделать исчерпывающий прогноз. В этом сомневаться не приходится. Едва ли сумма знаний, пока недоступных нашему пониманию, окажется спасительной. Хотя, чем черт не шутит… Но готовы ли мы поставить на кон свои жизни?

* * *

Острота и значимость проблем окружающей среды отражается в повестке дня собраний профессиональных научных обществ. Так, Американский геофизический союз – крупнейшее объединение ученых в мире – посвятил одну из секций ежегодного собрания 1993 г. предыдущим теплым периодам в истории Земли, стремясь понять последствия глобального потепления. Уже первый докладчик предупредил, что «парниковый эффект XXI в. не имеет аналогов в силу чрезвычайно быстрого развития тенденции». Было проведено четыре семинара, посвященных истончению озонового слоя, три – взаимосвязи между облачностью и климатом и еще три – общим исследованиям климата прошлого. Дж. Малман из Национального управления океанических и атмосферных исследований начал свое выступление со следующего замечания: «Открытие исключительно крупной утраты части озонового слоя над Антарктидой в 1980-х гг. оказалось совершенно неожиданным для всех». В сообщении Центра полярных исследований Бэрда при Университете штата Огайо на основе анализа ледяных кернов из Западного Китая и перуанских ледников были приведены данные по сравнению нынешнего потепления с температурами за последние 500 с лишним лет.

При всей склонности ученых к полемике симптоматичен факт, что ни в одном докладе не утверждалось, будто истончение озонового слоя или глобальное потепление – это дезинформация или заблуждение, что дыра над Антарктидой была всегда или что мировая температура при удвоении нынешней концентрации углекислоты в атмосфере увеличится не на 1–4 °С, а значительно меньше. Доказать обратное было бы невероятно соблазнительно, поскольку это принесло бы выгоду многим влиятельным и богатым компаниям и персонам. Но, судя по повестке дня многих научных мероприятий, этой надежде едва ли суждено сбыться.

Наша техническая цивилизация ныне представляет огромную опасность для самой себя. По всему миру сжигание ископаемого топлива одновременно губит дыхательную систему людей, леса, озера, береговую линию, океаны и мировой климат. Разумеется, никто не планировал причинять вред. Руководители отраслей, основанных на углеводородном сырье, всего лишь хотели обеспечить прибыль себе и акционерам, поставить на рынок востребованные всеми товары и укрепить военную и экономическую мощь своих стран. Зло творилось ненамеренно, из благих побуждений, давало преимущества большинству жителей развитой части мира – нефтяной цивилизации, и участвовали в нем большая часть государств и многие поколения. Поэтому не время тыкать друг в друга пальцем, ища виноватых. У этого бедствия нет единственного виновника, будь то государство, отрасль или поколение, и ничьих изолированных усилий недостаточно, чтобы справиться с ним. Чтобы катастрофическое изменение климата не превратилось из потенциальной опасности в реальность, нужны наши объединенные долговременные усилия. Главное препятствие – это, конечно, инерция, сопротивление переменам. Это гигантские общемировые взаимозависимые промышленные, экономические и политические институты, стоящие на ископаемом топливе, хотя ископаемое топливо является проблемой. Свидетельства опасности глобального потепления продолжают множиться, но во властных кругах США не заметно воли всерьез заняться решением этого вопроса.

Что нам делать? Углекислый газ, который мы сегодня выбрасываем в атмосферу, останется там долгие десятилетия. Следовательно, даже титанические самоограничения в технологическом плане недостаточны для спасения будущих поколений, хотя вклад некоторых других газов в парниковый эффект можно устранить быстрее. Необходимо отличать краткосрочные меры по смягчению негативных последствий от долгосрочных решений, помня, однако, что необходимы и те, и другие. Мы должны как можно быстрее изобрести новую мировую энергетику с радикально меньшими выбросами парниковых газов и других загрязнителей. Но в данном случае «как можно быстрее» означает минимум несколько десятков лет, в течение которых нужно нейтрализовать причиненный вред, не жалея сил, провести возможно менее травматичную для мирового социального и экономического организма перестройку и не допустить последующего падения уровня жизни. Вопрос стоит ребром: мы одолеем кризис или он одолеет нас.

По опросу Института Гэллапа 1995 г., почти двое из каждых трех американцев относят себя к защитникам окружающей среды и ставят охрану природы выше экономического роста. Большинство согласились бы на повышение налогов, если бы дополнительные сборы пошли на спасение среды обитания. Однако все это может оказаться невозможным – либо корпорации с их собственническим интересом будут столь влиятельны, а сопротивление потребителей столь слабым, что все останется как есть, пока не станет слишком поздно, либо переход к неуглеводородной цивилизации обернется такими проблемами, что и без того хрупкая мировая экономика обрушится. Очевидно, двигаться к нашей цели нужно осмотрительно. Людям свойственно медлить, прежде чем ступить на неизведанную территорию. Осторожность не помешает, не так ли? Но стоит взглянуть на графики предполагаемого изменения климата, и становится ясно, что медлить нельзя, что двигаться черепашьим шагом – не осмотрительность, а глупость.

Больше всего СО₂ в атмосферу Земли выбрасывают США. На втором месте идет Россия вместе с другими бывшими республиками Советского Союза. Третьи – все развивающиеся страны, вместе взятые. Это очень важный факт. Проблема касается не только технологически развитых государств. Из-за подсечно-огневого земледелия, использования дров и прочего развивающиеся страны также вносят весомый вклад в глобальное потепление. У них же и самые быстрые темпы роста населения. Даже если они не добьются такого уровня жизни, как в Японии и в Западном мире, все равно их доля парниковых газов будет неуклонно возрастать. Далее по проблемности следуют Западная Европа, Китай и лишь затем Япония, одна из самых топливоэкономичных стран на Земле. В общем, виновником глобального потепления является весь мир, следовательно, и решение должно быть общим.

Чтобы в корне решить проблему, нужны изменения устрашающих масштабов – особенно с точки зрения политиков, стремящихся делать лишь то, что принесет им выгоды за время пребывания в должности. Если бы речь шла о двух-, четырех– или шестилетней программе, фигуры во власти охотнее поддержали бы ее, увидев шанс накопить политический капитал к моменту переизбрания. Но если речь идет о 20, 40 или 60 годах, если выигрыш ожидается даже не к пенсии, а после смерти, политики становятся гораздо менее сговорчивыми.

Конечно, не следует уподобляться Крезу и безоглядно действовать, не выяснив всех фактов. Иначе мы рискуем за огромные деньги совершить что-то ненужное, глупое или опасное. Но еще более безответственно игнорировать приближающуюся катастрофу в наивной надежде, что она пройдет стороной. Хорошо бы нащупать взвешенный путь к политическому отклику на сложившуюся ситуацию. Путь, который отвечал бы серьезности проблемы, но не завел бы нас в пропасть, если мы по какой-то причине (например, просмотрев спасительную отрицательную обратную связь) все-таки переоцениваем эту серьезность.

Представьте, что строите мост или небоскреб. В подобные конструкции принято закладывать гораздо больший запас прочности, чем может потребоваться в реальности. Почему? Потому что последствия обрушения моста или небоскреба настолько страшны, что нужна абсолютная надежность. Нужны стопроцентные гарантии безопасности. На мой взгляд, аналогично следует подходить к решению местных, региональных и глобальных проблем окружающей среды. При этом, как я отметил, возникает огромное сопротивление, отчасти из-за перспективы очень больших затрат со стороны властей и бизнеса. Поэтому мы наблюдаем все более активные попытки дискредитировать идею глобального потепления. Но разве для укрепления мостов или небоскребов не нужны деньги? Это же непременный элемент затрат на крупномасштабное строительство. Инженеры и строители, экономящие на всем, вплоть до разумных предосторожностей, не считаются трезвомыслящими капиталистами, которые не хотят выбрасывать деньги на ветер. Они считаются преступниками. Существуют законы, гарантирующие, что мосты и небоскребы не будут рушиться. Разве не нужны нам соответствующие законы и нравственные нормы в отношении проблем окружающей среды, потенциально гораздо более опасных?

* * *

Теперь я хотел бы предложить несколько практических шагов по решению проблемы изменения климата. Я убежден, что они отражают единодушное мнение многих специалистов, хотя, конечно, не всех. Это лишь первый шаг, попытка смягчить проблему, но попытка достаточно серьезная. Сломать тренд глобального потепления и вернуть климат Земли к норме было бы гораздо сложнее, скажем, в 1960-х гг. Мои предложения не являются чем-то радикальным еще и потому, что и без глобального потепления имеются все основания воплотить их в жизнь.

Систематическое наблюдение за состоянием Солнца, атмосферы, облаков, суши и океана со спутников, самолетов, кораблей и земной поверхности с применением широкого арсенала приборов могло бы значительно снизить нынешнюю неопределенность, позволило бы найти системы обратной связи, изучить региональные схемы загрязнения и их воздействие, отследить сведение лесов и рост пустынь, изменение полярных ледниковых шапок, горных ледников и уровня океана, проанализировать химический состав озонового слоя, разброс продуктов вулканических извержений и их последствия для климата, а также вести тщательный учет поступления солнечной энергии на Землю. Никогда прежде у нас не было таких эффективных инструментов исследования и сбережения среды обитания. К этой деятельности готовы подключиться многие космические державы, но главным инструментом является роботизированная система наблюдения Земли (НАСА), составная часть программы «Миссия по исследованию планеты Земля».

С поступлением парниковых газов в атмосферу климат не меняется моментально. Проходит около столетия, пока эффект проявится на две трети. Таким образом, даже если мы завтра же прекратим выбрасывать в воздух СО₂ и другие газы, парниковый эффект продолжит усиливаться, самое меньшее, до конца XXI в. Это веская причина отвергнуть выжидательный принцип как недопустимо опасный.

Во время нефтяного кризиса 1973–1979 гг. мы подняли налоги с целью сократить потребление бензина, уменьшили размеры автомобилей и снизили предельно допустимые скорости. Затем, на фоне нефтяного изобилия, мы снизили налоги, пересели на большие автомобили и разрешили ездить быстрее. Это что угодно, только не долгосрочное мышление.

Чтобы парниковый эффект не усугублялся, необходимо уменьшить мировую зависимость от ископаемого топлива по меньшей мере вдвое. В краткосрочной перспективе, пока мы еще не можем без него обойтись, его следует эффективнее использовать. При населении 5 % от общемирового США потребляют почти 25 % мировой энергии. Почти треть выбросов СО₂ в США приходится на автомобили. Ваша машина выбрасывает за год больше углекислого газа, чем весит сама. Очевидно, снизив расход бензина или дизеля на каждый километр пробега, мы уменьшим поступление углекислоты в атмосферу. Практически все эксперты сходятся на том, что эффективность использования топлива можно повысить в огромной мере. Как можем мы, называющие себя защитниками окружающей среды, мириться с машинами, которым 10 л бензина хватает только на 80 км с небольшим? Сумев проехать 160 км, мы уменьшим выбросы с тех же 10 л вдвое, 320 км – вчетверо. Это типичный пример разгорающегося конфликта между краткосрочной задачей максимизации прибыли и долгосрочной целью минимизации ущерба для окружающей среды.

В Детройте когда-то считали, что никто не станет покупать экономичные автомобили. Они должны быть меньше, а значит, более опасными, не такими приемистыми (хотя они наверняка умели ездить быстрее предельно допустимых скоростей) и более дорогими. Действительно, американцы 1990-х гг. все чаще отдают предпочтение пожирающим топливо машинам и высоким скоростям. Ведь топливо так дешево! Поэтому американское автомобилестроение, сопротивлявшееся значимым изменениям прежде, сопротивляется и поныне, хотя и не столь явно. Так, в 1990 г. под огромным давлением детройтских компаний сенат (незначительным большинством голосов) отверг законопроект о существенном повышении топливной эффективности американских автомобилей, а в 1995-м и 1996 г. в ряде штатов были смягчены установленные требования к экономичности.

Между тем вовсе не обязательно уменьшать размеры машин, и даже маленький автомобиль можно сделать безопасным. Этому служат новые конструктивные элементы, которые поглощают ударные воздействия, рассыпающиеся или отбрасываемые детали, композитные материалы и подушки безопасности на всех сиденьях. Если вы не юноша на пике тестостероновой бури, ответьте, стоит ли возможность разогнаться до запрещенных скоростей за пару секунд того риска, которым приходится за это платить? Сегодня у нас есть мощные машины с бензиновым двигателем, проезжающие 200 км и более на 10 л топлива. Пусть при покупке они стоят дороже, но какая экономия на заправке! По оценкам правительства США, разница в цене окупится всего за три года. Убеждение, будто никто не купит такие машины, связано с недооценкой здравого смысла и экологической ответственности американцев, как и могущества рекламы, направленной во благо.

Ограничения скорости, необходимость получить права и многие другие предписания установлены для автомобилистов с целью сохранения жизней. Автомобили считаются потенциально настолько опасными, что правительство обязано устанавливать определенные правила их производства, эксплуатации и вождения. Тем более серьезного отношения требует глобальное потепление, раз уж мы осознали его опасность. Наша глобальная цивилизация дарит нам множество благ. Неужели мы не способны несколько пересмотреть свое поведение, чтобы ее сохранить?

Создание нового класса автомобилей – безопасных, быстрых, эффективно расходующих топливо, не загрязняющих окружающую среду и не создающих парникового эффекта – даст мощный толчок развитию новых технологий и принесет большие деньги технологическим лидерам. Самая большая опасность для автомобильной промышленности США – ее собственное сопротивление инновациям. Пока она медлит, необходимые новые технологии будут открыты (и запатентованы) иностранными конкурентами. У Детройта имеется непосредственная, можно сказать, шкурная заинтересованность в разработке «антипарниковых» машин – собственное выживание. Это не вопрос идеологии или политических предубеждений, а прямое следствие глобального потепления.

Три крупных автопроизводителя со штаб-квартирами в Детройте – направляемые и частично финансируемые федеральным правительством – предпринимают пусть вялые, но попытки сделать машину, расходующую 10 л дизтоплива или бензина на 300 км и более, или ее эквивалент на альтернативном топливе. Если бы налоги на бензин были подняты, это подстегнуло бы автоконцерны скорее наладить выпуск более эффективных машин.

В последнее время видны определенные подвижки в этом вопросе. General Motors работает над электромобилем. «Сделайте экологичные разработки частью своего бизнеса, – советовал в 1996 г. Деннис Минано, вице-президент GM по корпоративным связям. – Корпоративная Америка начинает понимать ценность этого подхода для бизнеса… Современный рынок отличается сложностью и искушенностью. Вас оценивают по готовности участвовать в охране окружающей среды и встраивать соответствующие инициативы в свою деятельность, чтобы сделать ее более успешной. "Пусть вы не зеленые, но у вас низкие показатели выбросов или эффективная программа вторичного использования. Вас можно назвать экоответственными" – вот мнение людей». Уже лучше, чем ничего! Но нам все равно нужен доступный по цене седан GM, потребляющий 10 л на 320 км.

Что такое электромобиль? Вы подключаете его к источнику питания, заряжаете батарею и едете. Лучшие электромобили из композитных материалов проезжают несколько сот километров на одной зарядке и прошли стандартные краш-тесты. Но, чтобы они имели смысл как средство защиты окружающей среды, в них не должно быть тяжелых свинцово-кислотных аккумуляторов, залитых смертельным ядом. Разумеется, и энергия для зарядки электромобиля должна откуда-то браться. Если ее источником является, скажем, угольная электростанция, такой автомобиль никак не решает проблему глобального потепления, хотя и способствует меньшему загрязнению городов и автотрасс.

Аналогичные усовершенствования должны быть внедрены повсеместно в рамках углеводородной экономики. Можно значительно повысить эффективность сжигания угля на электростанциях, разработать большие промышленные ротационные машины для переменных скоростей, массово перейти от ламп накаливания к флуоресцентным. Многие инновации в перспективе окупятся и избавят нас от рискованной зависимости от привозной нефти. И помимо парникового эффекта и глобального потепления есть масса причин эффективнее использовать топливо.

* * *

Итак, нужно научиться извлекать максимум энергии из ископаемого топлива. Однако в долгосрочном плане этого недостаточно. Со временем людей на Земле становится все больше, соответственно, растет и потребность в энергии. Нельзя ли найти альтернативу ископаемому топливу, нет ли способов генерации энергии, не продуцирующих парниковые газы, из-за которых планета нагревается? Одна из альтернатив широко известна. Это реакция ядерного распада, в ходе которого высвобождается вместо химической энергии ископаемого топлива атомная энергия, заключенная в самом сердце материи. Атомных автомобилей и самолетов не существует, но есть атомные морские суда и, разумеется, электростанции. При идеальных условиях стоимость электричества АЭС примерно такая же, как у станций на угле или нефти, причем атомные станции вообще не выделяют парниковых газов. Тем не менее…

Как свидетельствуют аварии на Три-Майл-Айленд и Чернобыльской АЭС, на них возможны опасные радиоактивные выбросы и даже разрушение реактора. Отходы АЭС – это адова смесь долгоживущих радиоактивных веществ, требующих особого хранения. Чрезвычайно долгоживущих! Период полураспада многих радиоактивных изотопов исчисляется столетиями или тысячелетиями. При захоронении этих отходов нужно исключить всякую вероятность их проникновения в грунтовые воды и любых других неприятных сюрпризов, причем не на несколько лет, а на огромные сроки, намного превышающие любые горизонты планирования, с которыми мы когда-либо сталкивались. Иначе это равносильно тому, чтобы заявить потомкам: «Это ваше бремя, ваша обязанность, ваша опасность» – просто потому, что мы не смогли найти более безопасного источника энергии. (Фактически именно так мы сейчас поступаем с ископаемым топливом.) Есть и другая проблема. Большинство АЭС используют или нарабатывают уран и плутоний, пригодные для изготовления ядерного оружия. Это постоянное искушение для преступных режимов и террористических групп.

Если бы удалось справиться с вопросами безопасной эксплуатации, хранения радиоактивных отходов и военного использования топлива, атомные электростанции стали бы решением проблемы горючих ископаемых или по крайней мере неплохой временной мерой, переходной технологией на пути к чему-то лучшему. Но выполнить эти условия с необходимым уровнем надежности невозможно, как сейчас, так и в обозримом будущем. Постоянное пренебрежение требованиями безопасности на предприятиях атомной энергетики, систематическое сокрытие этих фактов и безуспешность попыток Комиссии по ядерному регулированию США ужесточить требования (отчасти из-за бюджетных ограничений) оптимизма не прибавляют. Это атомщики обязаны доказывать, что их деятельность безопасна. Тем не менее некоторые страны, например Франция и Япония, резко нарастили долю атомной энергии. Другие, в частности Швеция, прежде давшие атомной энергетике зеленый свет, ныне решили от нее отказаться.

Из-за массовой обеспокоенности общественности в США были аннулированы все заказы на строительство АЭС, размещенные после 1973 г., и с 1978 г. новые АЭС не строятся. Заявки на строительство новых хранилищ или могильников радиоактивных отходов неизменно отвергаются местными властями. Адова смесь продолжает копиться.

Источником атомной энергии может быть другой процесс – не распад, а синтез, при котором ядра атомов соединяются. Электростанции ядерного синтеза могли бы работать на морской воде – практически неисчерпаемом сырье – без всяких парниковых газов, риска радиоактивного загрязнения и участия урана или плутония. Но только в теории. Решение нужно нам срочно. Однако, несмотря на колоссальные усилия и самые передовые технологии, мы только приближаемся к созданию термоядерного реактора, выработка которого хотя бы минимально превышала бы расход энергии на его работу. Соответствующий проект – это гипотетическая колоссальная, дорогая, ультратехнологичная система, и даже самые увлеченные его сторонники не надеются получить коммерческое решение раньше чем через много десятилетий[32]. У нас нет этих десятилетий. Прототипы, скорее всего, будут в огромных количествах производить радиоактивные отходы. В любом случае для развивающегося мира это не вариант.

Речь сейчас шла о так называемом горячем ядерном синтезе: чтобы пошла реакция, материалы нужно нагреть до миллионов градусов, как внутри Солнца. В 1989 г. появилось первое сообщение о холодном синтезе. Прибор умещается на столе. Некая форма водорода, немного палладия, электрический ток – и, по утверждению изобретателя, на выходе имеется больше энергии, чем подано, а также нейтроны и другие признаки ядерной реакции. Если бы все подтвердилось, то стало бы идеальным решением проблемы глобального потепления. Множество групп ученых по всему миру занялись холодным синтезом, ведь отдача в случае успеха должна быть огромной. Среди научного сообщества преобладает мнение, что холодный синтез – это иллюзия, следствие ошибки измерений, отсутствия надлежащих контрольных экспериментов и принятия химической реакции за ядерную. Но несколько групп в разных странах продолжают работать в этом направлении – например, правительство Японии оказывает небольшую поддержку этим исследованиям, – и каждое их заявление требует отдельного рассмотрения[33].

Возможно, мы стоим в шаге от принципиально новой, пока неизвестной и непрогнозируемой технологии, которая завтра принесет нам энергию. Наша история знает подобные сюрпризы. Однако было бы глупо просто на это рассчитывать.

По многим причинам развивающиеся страны особенно сильно пострадают вследствие глобального потепления. Им сложнее приспособиться к изменившемуся климату, освоить новые сельхозкультуры, восстановить леса, построить морские дамбы, пережить засухи и наводнения. В то же время они очень зависят от ископаемого топлива. Разве не естественно, что Китай – располагающий вторыми в мире запасами угля – опирается в своем экспоненциальном индустриальном росте именно на горючие ископаемые? И представителям Японии, Западной Европы и США, призывающим ограничить сжигание угля и нефти, в Пекине справедливо укажут, что их страны во время индустриализации не связывали себя подобными ограничениями. (К слову, рамочная конвенция ООН об изменении климата, выработанная в 1992 г. в Рио-де-Жанейро и ратифицированная 150 государствами, призывает развитые страны покрыть издержки, которые несут страны третьего мира из-за мер по снижению выбросов парниковых газов.) Развивающимся странам нужна недорогая, относительно низкотехнологичная альтернатива ископаемому топливу.

Итак, если не ископаемое топливо, не атомный распад или синтез и не таинственные новые технологии, тогда что? В годы президентства Джимми Картера на крыше Белого дома был установлен солнечный нагреватель. В ясные дни вода, циркулирующая в этом устройстве, нагревалась солнечными лучами и отчасти – примерно на 20 % – удовлетворяла потребности Белого дома в тепле, в том числе и в президентской душевой. Чем больше энергии поступает напрямую от Солнца, тем меньше нужно забирать из местной электрической сети, следовательно, тем меньше требуется угля и нефти на электрогенерацию в районе реки Потомак. Устройство покрывало не такую уж значительную долю потребностей в энергии, от него было мало толку в пасмурные дни, но это был обнадеживающий шаг в нужном направлении.

Едва став президентом, Рональд Рейган велел убрать солнечный нагреватель с крыши Белого дома. Это устройство чем-то оскорбляло его убеждения. Конечно, пришлось потратиться на ремонт крыши Белого дома, да и за дополнительную энергию надо платить, но ответственные лица, видимо, сочли, что издержки окупаются. Чем окупаются? И для кого?

Одновременно была резко (примерно на 90 %) сокращена федеральная поддержка производства энергии с использованием источников, альтернативных ископаемому топливу и делящимся материалам. Правительственные субсидии (в том числе огромные налоговые льготы) теплоэлектростанциям и АЭС оставались высокими на протяжении всего правления Рейгана и Буша. Думаю, в список субсидий можно включить и войну 1991 г. в Персидском заливе. В этот период был достигнут некоторый прогресс в создании альтернативных источников энергии, но никакой заслуги американского правительства в этом не было, и фактически мы потратили даром 12 лет. Государство начало наконец поддерживать эту деятельность, но крайне скупо. Я жду, когда президент вернет солнечный преобразователь на крышу Белого дома.

В конце 1970-х гг. существовал федеральный налоговый вычет за установку в домах солнечных нагревателей. Даже в местностях с преобладающей облачностью домовладельцы, воспользовавшиеся этой возможностью, теперь в достатке имеют горячую воду, за которую не платят энергосбытовой компании. Вложения окупились примерно за пять лет. Администрация Рейгана отменила этот налоговый вычет.

Есть и другие альтернативные технологии. Тепло земных недр используется для выработки электроэнергии в Италии и Новой Зеландии, а также в штате Айдахо. На ветряной ферме Алтамонт-Пасс в Калифорнии 7500 генераторов, вращаемых ветром, вырабатывают электричество, которое покупает Pacific Gas and Electric Company. В Траверс-Сити, штат Мичиган, потребители немного переплачивают за электроэнергию от ветрогенераторов, чтобы избежать загрязнения окружающей среды тепловой электростанцией. Многие желающие присоединиться к этой программе стоят в очереди. С учетом затрат на природоохранные мероприятия энергия от ветряков сегодня обходится дешевле, чем от угольных станций. По расчетам, потребность США в электроэнергии можно полностью удовлетворить с помощью далеко отстоящих друг от друга ветрогенераторов в самых ветреных местах страны (10 % территории) – главным образом, на землях сельхозназначения. Более того, топливо из растений (как результат так называемой преобразования биомассы) могло бы заменить нефть, не увеличивая парниковый эффект, поскольку растения до превращения в топливо потребляют СО₂ из воздуха.

На мой взгляд, однако, нам следует развивать и поддерживать прямое и опосредованное преобразование солнечной энергии в электричество. Солнце – неистощимый и повсеместный (кроме вечно пасмурных мест вроде северной части штата Нью-Йорк, где я живу) источник энергии, солнечные батареи благодаря отсутствию движущихся деталей требуют минимального обслуживания и не создают ни парниковых газов, ни радиоактивных отходов.

Одна солнечная технология уже широко используется. Это гидроэлектростанции. Нагреваясь под воздействием солнечного света, вода испаряется, выпадает в виде осадков в высокогорьях, собирается в реки, текущие вниз по склонам, упирается в плотину и вращает турбины, вырабатывающие электричество. Но рек с быстрым течением на планете ограниченное число, и водные ресурсы многих стран не достаточны для удовлетворения потребностей в энергии.

Автомобили, питающиеся от солнца, уже участвовали в гонках на длинные дистанции. С помощью солнечной энергии можно извлекать из воды водород и использовать его как топливо. При сгорании водорода получается самая обычная вода. В мире много пустынь, которые можно выгодно и экологически грамотно использовать для преобразования солнечного света. Фотоэлектрическая энергия – на основе солнечного излучения – уже несколько десятилетий привычно используется для питания космических аппаратов на орбите Земли и во внутренней области Солнечной системы. Фотоны света, попадая на поверхность фотоэлемента, выбивают электроны, поток которых фактически является электрическим током. Это жизнеспособные, испытанные технологии.

Сможет ли фотоэлектрическая или гелиотермальная технология когда-нибудь конкурировать с ископаемым топливом в качестве основного источника энергии для домов и офисов? По нынешним оценкам, в том числе министерства энергетики, солнечные батареи нагонят отставание в первое десятилетие после 2001 г. Это достаточно быстро, чтобы рассматриваться как средство спасения.

Фактически дела обстоят еще лучше. При сравнении стоимости следует учитывать существование двух наборов данных – один раскрывается для всеобщего обозрения, а другой отражает реальные издержки. В последние годы стоимость сырой нефти держалась на уровне $20 за баррель. Однако в защите иностранных источников нефти задействована армия США, а страны, располагающие запасами нефти, получают существенную экономическую помощь. Зачем делать вид, что эти деньги не входят в стоимость нефти? Мы миримся с катастрофическими разливами нефти (такими как авария танкера Valdez компании Exxon), поскольку очень нуждаемся в ней. Почему не признать, что и это часть затрат? Если учесть дополнительные расходы, оценочная стоимость нефти вырастет примерно до $80 за баррель. Вместе с издержками для экологии на локальном и глобальном уровнях реальная цена достигнет сотен долларов за баррель. Когда же нефть становится причиной войны, как в случае с войной в Персидском заливе, стоимость оказывается еще выше, и не только в деньгах.

Стоит сделать честный расчет, и становится ясно, что по многим причинам солнечная энергия (а также энергия ветра и других возобновляемых источников) уже намного ниже стоимости угля, нефти или природного газа. США и другие промышленно развитые страны должны делать крупные вложения в дальнейшее совершенствование технологии и создание больших систем солнечных преобразователей. Но весь годовой бюджет министерства энергетики на эти задачи сопоставим со стоимостью одного или двух навороченных самолетов, охраняющих на заграничных военных базах наши источники нефти.

Сегодняшние инвестиции в повышение эффективности использования ископаемого топлива или в альтернативную энергетику окупятся через годы. Но корпорации, потребители и политики, как я уже отмечал, не привыкли смотреть дальше собственного носа. Тем временем американские компании – пионеры в области солнечной энергетики продаются иностранным фирмам. Фотоэлектрические системы в настоящее время демонстрируются в Испании, Италии, Германии и Японии. Даже самая крупная солнечная электростанция США в пустыне Мохаве вырабатывает лишь несколько сот мегаватт, которые продает компании Southern California Edison. Во всем мире энергетические компании не торопятся вкладывать деньги в ветрогенераторы и солнечные батареи.

Тем не менее есть и обнадеживающие сдвиги. Компактные солнечные батареи американского производства постепенно захватывают мировой рынок. (Две из трех крупнейших компаний принадлежат Германии и Японии, третья – американским компаниям, занимающимся добычей ископаемого топлива.) Тибетские пастухи с помощью солнечных батарей питают лампочки и радиоприемники. Врачам в Сомали солнечные батареи, обеспечивающие работу холодильного оборудования, помогают сохранить ценные вакцины во время перевозки на верблюдах через пустыню. В Индии 50 000 небольших домов получают электричество от солнца. Поскольку эти системы доступны нижнему среднему классу развивающихся стран и практически не требуют эксплуатационных расходов, солнечная электрификация мировой глубинки – гигантский рынок.

Мы можем и должны делать больше. Федеральные власти обязаны оказывать мощную поддержку развитию альтернативной энергетики, стимулировать ученых и инвесторов разрабатывать это недооцененное направление. «Энергонезависимостью» часто оправдывают опасные для окружающей среды АЭС и глубоководное бурение. Почему не продвижение эффективной теплоизоляции зданий, экономичных машин и энергии ветра и солнца? Значительную часть новых технологий можно применять в том числе и в развивающихся странах, поднимая их промышленность и уровень жизни без разрушительных для природной среды ошибок развитого мира. Если Америка хочет стать мировым лидером в новых отраслях промышленности, вот одна из отправных точек.

Будь рынок подлинно свободным, альтернативная энергетика, скорее всего, быстро развилась бы сама. Иной путь – ввести небольшой налог на ископаемое топливо с целью финансирования заменяющих технологий. В Великобритании были приняты «Обязательства по преимущественному использованию возобновляемых источников энергии», соответствующие отчисления в 1991 г. составляли 11 % закупочной цены топлива. В одних только США подобная мера приносила бы много миллиардов долларов ежегодно. Но президент Клинтон в 1993–1996 гг. не смог ввести даже топливный налог в размере 5 центов с галлона бензина. Может быть, у его преемников дела пойдут лучше.

Я надеюсь на достаточно быстрое внедрение солнечных батарей, ветрогенераторов, переработки биомассы и использование водорода в качестве топлива параллельно с огромным увеличением эффективности применения ископаемого топлива. О том, чтобы совершенно отказаться от последнего, речь не идет. Энергоемкие промышленные производства – например, сталелитейное и алюминиевое – едва ли удастся запитать от солнца или ветра. Но снизив нашу зависимость от ископаемого топлива хотя бы наполовину, мы уже добьемся очень многого. Принципиально новые технологии не появятся достаточно быстро, чтобы угнаться за глобальным потеплением. Когда-нибудь, в будущем веке, возможно, найдется и идеальное решение: дешевое, чистое, с нулевыми выбросами парниковых газов, пригодное для реализации в маленьких бедных странах по всему миру.

Можно ли как-то удалить углекислый газ из атмосферы и отчасти нивелировать уже причиненный вред? Единственное средство борьбы с парниковым эффектом, одновременно безопасное и надежное, – это озеленение. Растущие деревья поглощают СО₂ из воздуха. После того как рост завершен, мы, разумеется, все испортим, если сожжем их. Нет, мы должны сажать и выращивать леса, а выросшие деревья рубить и пускать, скажем, на дома и мебель. Или просто захоронять. Однако для того, чтобы растущие деревья внесли существенный вклад в очищение атмосферы, придется восстановить леса на колоссальной территории – размером примерно с США. Это возможно лишь силами всего человечества. Вместо этого земляне ежесекундно уничтожают 0,4 га леса. Кто угодно может сажать деревья: отдельные люди, страны, предприятия. И прежде всего предприятия. Компания Applied Energy Services из Арлингтона, штат Вирджиния, построила в Коннектикуте угольную электростанцию. Она же выращивает в Гватемале деревья, которые удалят из атмосферы Земли больше углекислого газа, чем выбросит эта электростанция за все время эксплуатации. Лесозаготовительным компаниям тоже следовало бы сажать больше деревьев – быстрорастущих лиственных пород, эффективных против парникового эффекта, – чем они вырубают. Как насчет угольной, нефтедобывающей и нефтеперерабатывающей, газовой и автомобильной отраслей? Почему бы каждой компании, выбрасывающей СО₂ в атмосферу, не заняться и его удалением из воздуха? И каждому гражданину? Как насчет того, чтобы сажать деревья на Рождество? Можно на день рождения, свадьбу и юбилей. Наши предки спустились с деревьев, у нас с ними естественное сродство. Нет ничего более нормального для человека, чем сажать деревья.

* * *

Методично извлекая из земли останки древних существ и сжигая их, мы создали угрозу для себя. Эту угрозу можно ослабить, повысив эффективность сжигания, финансируя альтернативные технологии (такие как биотопливо, энергия ветра и солнца) и сажая деревья на замену древним и современным, которые дают нам энергию. Эти меры повлекут за собой множество дополнительных преимуществ: очищение воздуха, замедление вымирания видов, обитающих в тропических лесах, снижение или устранение риска разливов нефти, создание новых технологий, рабочих мест и прибылей, обеспечение энергонезависимости, возвращение сынов и дочерей нашей страны и других импортеров нефти с театров военных действий, перенаправление высвобождающихся военных ассигнований на продуктивную мирную экономическую деятельность.

Несмотря на упорное сопротивление индустрии ископаемого топлива одна сфера бизнеса относится к глобальному потеплению все более серьезно. Это страхование. Жестокие шторма, наводнения, засухи и другие погодные катаклизмы, вызываемые парниковым эффектом, грозят «обанкротить всю отрасль», предупреждает президент Американской ассоциации перестрахования. В мае 1996 г. в связи с тем, что шесть из 10 самых ужасных стихийных бедствий в истории США произошли в минувшее десятилетие, консорциум американских страховых компаний профинансировал исследование глобального потепления как их возможной причины. Страховщики Германии и Швейцарии лоббируют меры по снижению выбросов парниковых газов. Альянс малых островных государств призвал промышленные страны уменьшить к 2005 г. выбросы парниковых газов на 20 % ниже уровня 1990 г. (В 1990–1995 гг. выбросы СО₂ в мире выросли на 12 %.) Уже и другие отрасли заговорили, пусть хотя бы напоказ, об ответственном отношении к окружающей среде, откликаясь на тревоги и помыслы общественности развитых и части развивающихся стран.

«Глобальное потепление – это огромная проблема и, вероятно, серьезная угроза самому выживанию человечества», – заявила Япония, пообещав к 2000 г. перестать увеличивать выбросы парниковых газов. Швеция запланировала к 2010 г. отказаться от АЭС и снизить выбросы СО₂ на 30 % благодаря повышению энергоэффективности и внедрению возобновляемых источников энергии, что предположительно еще и обеспечит экономию средств. Джон Селвин Гаммер, британский министр по вопросам охраны окружающей среды, в 1996 г. сказал: «Мы, мировое сообщество, считаем, что это должно стать законом для всего мира». Но и сопротивление сильно. Страны ОПЕК возражают против сокращения выбросов СО₂, опасаясь за крупицу своих прибылей от торговли нефтью. Россия и многие развивающиеся страны видят в ограничивающих мерах огромное препятствие для индустриализации. США остаются единственной крупной промышленной державой, не предпринявшей никаких существенных шагов в борьбе с парниковым эффектом. Пока другие страны действуют, Америка организует комитеты и уговаривает заинтересованные отрасли добровольно поступиться сиюминутной выгодой. Разумеется, эффективные меры в этом направлении сложнее реализации Монреальского протокола по ХФУ. Здесь затрагиваются интересы более влиятельных корпораций, стоимость перестройки значительно выше, а глобальное потепление пока не демонстрирует столь угрожающих знамений, как озоновая дыра над Антарктидой. Гражданам придется вразумлять бизнесменов и правительство.

У молекул СО₂ нет мозгов, и им недоступна великая идея национального суверенитета. Их просто разносит ветром. Выброшенные в воздух в одном месте, они могут переместиться в любое другое. Планета – единый организм. Невзирая на идеологические и культурные различия, народы мира должны действовать сообща. Иначе не справиться ни с парниковым эффектом, ни с другими глобальными проблемами окружающей среды. Все мы живем в одном парнике.

Наконец, в апреле 1993 г. президент Билл Клинтон убедил Соединенные Штаты совершить то, что отказалась сделать администрация Буша, – вслед за 150 другими странами подписать протоколы встречи на высшем уровне по проблемам Земли, состоявшейся годом ранее в Рио-де-Жанейро. США пообещали к 2000 г. снизить выбросы углекислоты и других парниковых газов до уровня 1990 г. (и он слишком высок, но это хотя бы шаг в нужном направлении). Выполнить это обещание будет непросто. Также Соединенные Штаты приняли на себя обязательство заняться спасением биологического разнообразия различных экосистем на планете.

Мы больше не можем без риска для самих себя продолжать бездумное технологическое развитие, закрывая глаза на его последствия. Нам по силам направлять технологии в нужную сторону – во благо всему живому на Земле. Пожалуй, в этом позитивная сторона глобальных экологических проблем. Они заставляют нас вопреки собственному нежеланию учиться мыслить по-новому, ставя благополучие человека как вида выше национальных и корпоративных интересов. Мы изобретательны, когда приспичит. Мы знаем, что делать. И если я не переоцениваю человеческий ум, то из экологического кризиса нашего времени родится единство народов и поколений, и человечество наконец выйдет из затянувшегося детства.

С самого начала существования человека его преимуществами были сообразительность и умение изготавливать орудия труда. Этими талантами он компенсировал недостаток физических способностей: неумение быстро бегать, летать и рыть норы, отсутствие ядовитых зубов и всего прочего, чем щедро одарены другие животные и что так безжалостно отнято у нас. Когда человек научился пользоваться огнем и делать сложные каменные орудия, стало очевидно, что его способности могут использоваться как во благо, так и во зло. Но лишь недавно пришло осознание: даже благие намерения могут довести нас до беды, поскольку нам не хватает мудрости предвидеть все последствия своих действий.

Ныне мы освоили всю Землю. У нас есть станции в Антарктиде. Мы погружаемся на океанское дно. Двенадцать из нас даже прошлись по Луне. Сейчас нас почти 6 млрд и каждые 10 лет становится больше на число, сопоставимое с населением Китая. Мы подчинили других животных и растения (вот только с микробами не все гладко). Одомашнили множество растений и животных и поставили себе на службу. По ряду критериев нас можно считать господствующим видом на Земле.

Практически во всем, что оно делает, человечество ставит частное выше общего, сиюминутное выше долгосрочного. Мы уничтожаем леса, истощаем почвы, меняем состав атмосферы, уничтожаем защитный озоновый слой, вмешиваемся в климат, отравляем воздух и воду и заставляем беднейших из нас больше всего страдать от разрушения среды обитания. Мы стали хищниками для биосферы – наглыми хозяевами всего и вся, желающими только брать, ничего не отдавая взамен. И теперь мы опасны для самих себя и для других живых существ, с которыми делим планету.

Массированная атака на окружающую среду – вина не только алчных промышленников или близоруких коррумпированных политиков. Ее разделяют очень многие.

Главная роль принадлежит ученой братии. Многие из нас не считали нужным задуматься о дальних последствиях своих изобретений. Мы с готовностью передавали разрушительные силы в руки самых платежеспособных покупателей и правителей страны, в которой нам случилось жить. Слишком часто нам не хватало нравственных ориентиров. Философия и наука с самого начала стремились, по словам Рене Декарта, «сделать нас господами и хозяевами Природы» или, как говорил Френсис Бэкон, поставить всю Природу «на службу Человеку». Бэкон признавал за человеком «права на Природу». «Природа, – писал Аристотель, – создала всех животных ради блага человека». «Без человека, – вторил Иммануил Кант, – весь тварный мир был бы всего лишь пустошью, чем-то бесцельным». Не так давно мы рассуждали о «завоевании» Природы и «покорении» Космоса, как будто Природа и Космос – наши враги, и их надо сокрушить.

Столь же важную роль играла и каста священнослужителей. Западные учения утверждали: как мы должны покоряться Богу, так вся остальная Природа должна покоряться нам. В новое время мы явно сосредоточились на второй части этого утверждения. В реальном осязаемом мире, судя по делам, а не словам, многие люди стремятся быть повелителями всего сущего лишь для вида, как того требует социальная норма, прикрываясь именами модных на данный момент богов. Декарт и Бэкон находились под огромным влиянием религии. Противопоставление Человека и Природы – это наследие наших религиозных традиций. В Книге Бытия Бог дарует людям «владычество… над всякой тварью», а всем «зверям земным» – «страх» и «трепет» перед нами. Человек призван «обладать землей», причем «обладать» является переводом древнеиудейского слова с выраженным военным смыслом. В Библии и в средневековой христианской традиции, из которой вышла современная наука, есть много чего еще в том же роде. Напротив, ислам не объявляет Природу врагом.

Безусловно, наука и религия – это сложные многоплановые системы, охватывающие множество различных и даже полярных воззрений. Одни ученые обнаружили кризисное состояние окружающей среды и обратили на него внимание человечества, другие ценой немалых личных потерь отказывались работать над античеловеческими изобретениями. И именно религия впервые сформулировала благоговение перед всем живым как нравственный императив человека.

Верно и то, что ни одно течение в иудео-христианско-исламской традиции не приближается к бережному отношению к Природе, свойственному индуизму, буддизму и джайнизму или верованиям коренных народов Америки. В общем, и религия, и наука Запада из кожи вон лезли в стремлении доказать, что Природа – декорация, а не главный герой и что обожествлять ее – святотатство.

Однако в религии четко прослеживается и противоположная позиция: мир природы есть Божье творение, назначение которого не сводится к восславлению «Человека», следовательно, этот мир заслуживает уважения и заботы сам по себе, а не потому что приносит нам пользу. Возникла и распространилась, особенно в последнее время, идея «патронажа» – представление о человеке как о попечителе Земли, имеющем свое предназначение в этом мире и обязанном перед Всевышним, ныне и во веки веков, это предназначение выполнять.

Жизнь на Земле прекрасно обходилась без «попечителей» 4 млрд лет. Трилобитов и динозавров, процветавших на планете более 100 млн лет, позабавил бы новый вид, существующий лишь несколько тысячелетий, а уже вздумавший назначить себя стражем жизни на Земле! Причем вид, который сам же и является источником опасности. Религия признает, что назначение людей-попечителей – оберегать Землю от людей-разрушителей.

Наука и религия резко отличаются друг о друга методами и идеалами. Религия часто предлагает нам верить, не задаваясь вопросами, даже (или особенно) в отсутствии убедительных доказательств. Собственно, это и есть основное назначение веры. Наука требует ничего не принимать на веру, не поддаваться нашей склонности к самообману, отвергать неподтвержденные данные. Ученые считают глубокий скептицизм главной добродетелью, религия зачастую рассматривает его как препятствие на пути к просветлению. Конфликт между ними тянется веками. Научные открытия входят в противоречие с религиозными догматами, религия пытается игнорировать или замалчивать неудобные факты.

Но времена изменились. Сегодня многие религии спокойно принимают тот факт, что Земля обращается вокруг Солнца и имеет возраст 4,5 млрд лет, мирятся с теорией эволюции и другими открытиями современной науки. Как сказал Папа Римский Иоанн Павел II, «наука может очистить религию от ошибок и предубеждений, религия науку – от идолопоклонства и ложных абсолютов. Они способны перевести друг друга на уровень, где горизонты шире, в мир, где обе будут процветать. …Все формы такого рода объединяющего посредничества следует культивировать и поощрять».

В нынешнем экологическом кризисе это проявляется как ни в чем другом. На ком бы ни лежала тяжесть ответственности за этот кризис, его невозможно преодолеть без осознания рисков и их механизмов и без искренней приверженности долгосрочной задаче процветания нашего вида и нашей планеты. Короче говоря, без ведущей роли как науки, так и религии.

Мне посчастливилось принять участие в удивительном цикле встреч по всему миру. Лидеры мировых религий встречались с учеными и законодателями из многих стран для совместного поиска выхода из стремительно усугубляющегося глобального экологического кризиса.

Почти 100 наций прислали своих депутатов на конференции «Всемирного форума духовных и парламентских лидеров» в Оксфорде в апреле 1988 г. и в Москве в январе 1990 г. Оказавшись на трибуне под громадной фотографией Земли из космоса, я увидел перед собой пестрое собрание своеобразно одетых представителей нашего чрезвычайно вариативного вида. Там были мать Тереза и кардинал архиепископ Венский, архиепископ Кентерберийский, верховные раввины Румынии и Соединенного Королевства, великий муфтий Сирии, митрополит Московский, старейшина индейского племени онондага, верховный жрец священного леса Республики Того, далай-лама, джайнские учителя в ослепительно-белых рясах, сикхи в тюрбанах, индуистские свами, буддийские монахи, синтоистские жрецы, протестанты-евангелисты, предстоятель Армянской церкви, «живой Будда» из Китая, священники из Стокгольма и Хараре, православные митрополиты, старейшина старейшин Шести Наций конфедерации ирокезов. К ним присоединились генеральный секретарь ООН, премьер-министр Норвегии, основательница движения женщин Кении за восстановление лесов, президент Института глобального мониторинга, директора Фонда помощи детям, Фонда ООН по народонаселению и ЮНЕСКО, советский министр по охране окружающей среды и представители десятков государств, в том числе американские сенаторы и будущий вице-президент США. Главным организатором встреч был один человек – бывший деятель ООН Акио Мацумура.

Помню, как 1300 делегатов собрались в Георгиевском зале Кремля выслушать обращение Михаила Горбачева. Заседание открыл почитаемый ведийский монах, последователь одной из древнейших религиозных традиций на Земле, предложивший всем собравшимся вместе произнести священную мантру «ом». По-моему, министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе так и сделал, а Михаил Горбачев не решился. (Возможно, его подавляло величие колоссальной молочно-белой статуи Ленина.)

В тот же день 10 иудейских делегатов, которых закат солнца пятницы застал в Кремле, впервые в истории провели в его стенах свою религиозную службу. Помню, как сирийский великий муфтий, к удивлению и одобрению многих, отметил, как важен для ислама «контроль рождаемости ради благополучия всего мира без подавления одним народом другого». Несколько докладчиков приводили слова представителей коренных народов Америки: «Мы не наследовали Землю у предков, а взяли ее в долг у детей».

Красной нитью проходила тема взаимозависимости всех людей на планете. Мы услышали такую светскую притчу. Если представить человечество как деревню, где живет 100 семей, то окажется, что 65 из них неграмотны, 90 семей не говорят по-английски, у 70 нет дома питьевой воды, в 80 семьях не найдется ни одного человека, хотя бы раз летавшего на самолете. Семь семейств владеют 60 % земли, потребляют 80 % всей доступной энергии и располагают всеми мыслимыми благами. Шестьдесят – теснятся на 10 % Земли. Только в одной семье все имеют университетское образование. А воздух и вода, климат и солнечный свет – условия существования ухудшаются для всех. Что же является нашей общей ответственностью?

На конференции в Москве мировым религиозным лидерам было представлено обращение, подписанное рядом видных ученых и принятое чрезвычайно благожелательно. Итогом стал план действий, включающий следующие положения:

К общему делу подключились религиозные лидеры многих народов. Огромные шаги предприняли Католическая конференция США, Епископальная церковь, Объединенная церковь Христа, христиане-евангелисты, главы иудейских общин и многие другие группы. Катализатором этого процесса явилось «Совместное воззвание науки и религии за сохранение окружающей среды» (Joint Appeal of Science and Religion for the Environment) при председательстве его высокопреподобия Джеймса Паркса Мортона, настоятеля кафедрального собора Св. Иоанна Богослова, и меня. Главной фигурой был вице-президент Эл Гор, в то время сенатор США. На предварительной встрече ученых и лидеров ведущих конфессий Америки в Нью-Йорке в июне 1991 г. стало ясно, что у нас во многом общий фундамент.

Уклончивая формулировка из последнего предложения среднего абзаца является результатом трудно давшегося компромисса с делегацией Римско-католической церкви, возражавшей не только против описания методов контроля рождаемости, но даже против самого словосочетания «контроль рождаемости».

К 1993 г. на основе «Совместного воззвания» было создано Национальное религиозное партнерство по проблемам окружающей среды (National Religious Partnership for the Environment) – объединение католиков, иудеев, православных, а также последователей основных течений протестантизма, африканской методистской епископальной церкви и христианской евангельской веры. На материалах, подготовленных научным отделом партнерства, группы участников этого объединения (как по отдельности, так и совместно) начали приобретать заметное влияние. Многие религиозные общины, ранее не имевшие никакой связи с национальными программами или организациями по охране окружающей среды, теперь заявляют о своей «глубокой приверженности этому начинанию». Руководства по экологическому образованию и природоохранной деятельности получили свыше 100 000 религиозных конгрегаций, охватывающие десятки миллионов американцев. Тысячи священнослужителей и их помощников-мирян прошли обучение на региональном уровне, религиозные общины осуществили тысячи экологических инициатив. Это в том числе влияние на законодателей отдельных штатов и всей страны, информирование СМИ, призовые конкурсы среди семинаристов и религиозные церемонии. Вот лишь один из множества примеров. В январе 1996 г. Евангелическая природоохранная сеть – организация-соучредитель Партнерства на базе общин христиан-баптистов – лоббировала в конгрессе США поддержку Закона об исчезающих видах (принятие которого само по себе находилось под угрозой). На каком основании? Как пояснил докладчик, хотя христиане-баптисты «не ученые», они могут «доказать свою правоту» на основе теологии: законы в защиту исчезающих видов – это современный «Ноев ковчег». Очевидно повсеместное принятие основного принципа партнерства, согласно которому «охрана окружающей среды сегодня должна стать ядром жизни верующего». Пока еще не завершена одна из важнейших инициатив – работа с прихожанами, занимающими руководящие посты в самых вредных для природы отраслях. Я очень надеюсь, что эта задача будет решена.

Нынешний мировой экологический кризис пока не превратился в катастрофу. Но именно пока. Как любой кризис, он может вызвать к жизни прежде не достижимые и даже непредставимые проявления сотрудничества, неординарного видения и преданности благому делу. Наука и религия могут расходиться во взглядах на происхождение Земли, но сойтись на том, что защита нашей планеты заслуживает самого пристального внимания и самоотверженной заботы.

Ответ на вопрос был дан много лет назад. Суд занял компромиссную позицию. Казалось бы, распрям конец. Но мы наблюдаем массовые митинги, закладывание бомб и угрозы, убийства сотрудников абортариев, аресты, активное лоббирование и столкновения в правовом поле. В конгрессе проводятся слушания, Верховный суд выносит определения, ведущие политические партии делают позицию по этому вопросу своей визитной карточкой, а священнослужители грозят политикам вечными муками. Активисты не скупятся на обвинения в лицемерии и убийстве, ссылаясь как на дух конституции, так и на волю божью и многократно повторяя сомнительные аргументы как непреложные истины. Их противники стараются подкрепить свою позицию научными данными. Раскалываются семьи, мужья и жены предпочитают не касаться этого вопроса, старые друзья перестают общаться. Политики изучают свежие результаты опросов общественного мнения, чтобы знать, в чем заключается веление их совести. В этом шуме оппоненты не слышат друг друга. Общественное мнение поляризуется. Люди становятся невосприимчивыми к аргументам.

Прерывать беременность недопустимо? Никогда? Или иногда можно? Как принять решение? Мы написали эту статью, чтобы лучше понять противоборствующие взгляды и узнать, сможем ли сами найти общую почву. Нет ли здесь разумной середины? Нам пришлось оценить убедительность аргументации обеих сторон и подобрать прецеденты, в том числе и чисто гипотетические. Если некоторые из них покажутся вам радикальными, пожалуйста, проявите терпимость. Мы намеренно доводим каждую позицию до логического максимума, чтобы выявить ее слабости и пределы применимости.

При спокойном размышлении практически каждый признает, что это вопрос неоднозначный. Мы заметили, что многие убежденные сторонники противоборствующих взглядов испытывают определенные неудобства, неуверенность при столкновении с идейными основами альтернативной точки зрения. (В какой-то мере именно поэтому люди предпочитают избегать такого рода столкновений.) Очевидно, суть проблемы сводится к нескольким философским вопросам. Каковы наши взаимные обязательства? Допустимо ли вмешательство государства в самые интимные и личные аспекты нашей жизни? Где пролегают границы свободы? Что значит быть человеком?

В действительности имеется много точек зрения на эти вопросы. Но принято считать – особенно в СМИ, не имеющих времени или желания вникать в тонкости, – что позиций только две: «за право на выбор» и «за право на жизнь». Именно так предпочитают обозначать себя два основных противоборствующих лагеря, так и мы будем называть их в этой статье. В самых общих чертах, сторонники свободы выбора считают, что только женщина должна принимать решение о прерывании беременности, государство не имеет права ни на какое вмешательство. Поборники права на жизнь утверждают, что с момента зачатия эмбрион или плод является живым существом – это налагает на нас моральное обязательство оберегать эту жизнь, а аборт равносилен убийству. Оба названия – «за право на выбор» и «за право на жизнь» – приняты с расчетом повлиять на неопределившихся. Немногие захотят считаться противниками свободы выбора или врагами жизни. Действительно, свобода и жизнь – две наши важнейшие ценности, и в данном случае они как будто приходят в противоречие друг другу.

Давайте рассмотрим эти две крайние позиции по очереди. Новорожденный ребенок – безусловно, точно такое же существо, каким он был перед самым рождением. Есть серьезные основания считать, что плод на поздних сроках реагирует на звук, в том числе на музыку, но особенно на голос матери. Он умеет сосать палец и кувыркаться. Временами характер импульсов его мозга такой же, как у взрослых. Некоторые утверждают, что помнят момент рождения и даже период пребывания в утробе. Возможно, плод способен думать. Трудно поверить, будто превращение в полноценную личность происходит мгновенно в момент рождения. И если уничтожение ребенка через день после рождения – это убийство, то за день до рождения – разве нет?

С практической точки зрения это бесполезное рассуждение. Менее 1 % зарегистрированных абортов в США совершаются на последних трех месяцах беременности. (И то, при ближайшем рассмотрении, большинство таких случаев оказываются результатом невынашивания или ошибки в определении срока.) Тем не менее аборты в третьем триместре позволяют оценить границы применимости установки на свободу выбора. Включает ли «естественное право женщины распоряжаться своим телом» право на убийство почти доношенного плода, фактически ничем не отличающегося от новорожденного ребенка?

Мы считаем, что многих сторонников репродуктивной свободы хотя бы иногда беспокоит этот вопрос. Но они уходят от него, поскольку это первый шаг на шаткую почву. Если недопустимо прерывать беременность на девятом месяце, что можно сказать о восьмом, седьмом, шестом?.. Если мы признали, что в какой-то момент государство имеет право вмешаться в ход беременности, не следует ли отсюда, что оно располагает таким правом в любой момент?

Перед внутренним взором живо встают законодатели, в массе своей мужчины и богачи, заявляющие неимущим женщинам, что они обязаны выносить и в одиночку вырастить детей, которых им не на что содержать, заставляющие рожать эмоционально не готовых к материнству девочек-подростков, требующие от деловых женщин похоронить мечту о карьере, осесть дома и нянчить младенца, а что хуже всего, вынуждающие жертв насилия и инцеста носить и растить плод пережитых унижений[36]. Законодательные запреты абортов вызывают подозрение, что их подлинная цель – ограничить независимость и сексуальность женщин. По какому праву законотворцы берутся указывать женщинам, как им распоряжаться своим телом? Лишение репродуктивной свободы унизительно. Женщины по горло сыты унижениями.

В то же время все мы сходимся на том, что убийство должно быть запрещено законом и караться. Нас едва ли убедят заявления убийцы, что это сугубо его с жертвой личное дело, а власти тут вообще ни при чем. Если убийство плода фактически означает убийство человека, разве государство не обязано его предотвратить? Ведь одна из главных функций государства – защита слабых от посягательства сильных.

Допуская аборт на определенном сроке, не исключаем ли мы целую категорию живых существ из числа тех, кто заслуживает защиты и уважения? Разве это не верный признак сексизма, расизма, национализма и религиозного фанатизма? И разве не должны убежденные борцы с этими кривдами всемерно стремиться охватить и все прочие несправедливости?

Всеобщего права на жизнь не существует ни в одном современном обществе, как не было и в прошлом (за редчайшими исключениями вроде общины индийских джайнистов). Мы откармливает животных на убой, вырубаем леса, загрязняем реки и озера, так что никакая рыба не может там жить, убиваем оленей и лосей из спортивного интереса, леопардов ради шкуры, а китов ради удобрения, ловим тунца огромными сетями, где запутываются, калечась и задыхаясь, дельфины, забиваем бельков и каждый день пополняем список вымерших видов. Все звери и растения – такие же живые, как и мы. Фактически мы защищаем не жизнь, а человеческую жизнь.

Несмотря на эту защиту, непреднамеренное убийство – обычное дело в городах, а наши «традиционные» войны сопровождаются такими людскими потерями, что мы в большинстве своем боимся об этом задумываться. (Что характерно, организованные государством массовые убийства нередко оправдываются тем, что противники «не люди» – по расовому, национальному, религиозному или идеологическому признаку.) Эта защита, это право на жизнь обходит стороной 40 000 детей младше пяти лет, ежедневно умирающих на нашей планете от таких устранимых причин, как голод, жажда, болезни и недосмотр.

Поборники «права на жизнь» в большинстве своем имеют в виду не жизнь вообще, а только и исключительно человеческую жизнь. Таким образом, и они, как сторонники свободного выбора, должны определиться, что отличает человека от других животных и на каком этапе беременности появляются уникальные человеческие качества – в чем бы они ни заключались.

Вопреки множеству утверждений об обратном, жизнь начинается не в момент зачатия. Ее непрерывная цепочка устремляется вглубь времен практически к началу существования Земли, на 4,6 млрд лет назад. Человеческая жизнь также имеет своим началом не момент зачатия, являясь крайним звеном непрерывной цепочки длиной в сотни тысяч лет, когда зародился наш вид. Нет ни тени сомнения, что каждый человеческий сперматозоид и каждая яйцеклетка являются живыми. Разумеется, они не люди. Однако это можно сказать и про оплодотворенную яйцеклетку.

У некоторых живых существ яйцеклетка развивается в полноценную взрослую особь без оплодотворения сперматозоидом. Но у людей, насколько известно, такого не происходит. Сперматозоид и неоплодотворенная яйцеклетка в совокупности несут полный генетический код человеческого существа. При определенных условиях после оплодотворения яйцеклетка может превратиться в ребенка. Но большинство оплодотворенных яйцеклеток спонтанно абортируются организмом. Развитие плода никоим образом не гарантировано. И сперматозоид, и яйцеклетка по отдельности, и оплодотворенная яйцеклетка не более чем потенциальный плод или потенциальный человек. Если принять, что сперматозоид и яйцеклетка столь же близки к человеку, как оплодотворенная яйцеклетка, и уничтожение оплодотворенной яйцеклетки считать убийством, не значит ли это, что уничтожение сперматозоида или яйцеклетки – такое же убийство?

При типичной эякуляции происходит выброс сотен миллионов сперматозоидов (разгоняющихся с помощью извивающихся хвостиков до скорости 13 см/час). Молодой здоровый мужчина за одну-две недели способен произвести достаточно спермы, чтобы удвоить население Земли. Так что же, мастурбация – массовое убийство? А поллюция или секс ради секса? Неоплодотворенная яйцеклетка каждый месяц отторгается организмом женщины – означает ли это чью-то смерть? Должны ли мы оплакивать эти бесчисленные самопроизвольные выкидыши? Многих низших животных удается вырастить в лаборатории из одной соматической клетки. Клетки человека можно клонировать (возможно, самый знаменитый клон – HeLa, названный в честь донора Хелен Лэйн). Следует ли из появления технологии клонирования, что мы совершаем массовое убийство, уничтожая любую, потенциально пригодную для клонирования, клетку? Проливая каплю крови?

Все человеческие сперматозоиды и яйцеклетки – это генетические половинки «потенциального» человека. Должны ли мы любой ценой спасать и сохранять их все при любых условиях ради этой «потенциальности»? Является ли невозможность этого преступлением с нравственной или юридической точки зрения? Конечно, отнять жизнь и не суметь ее спасти – это разные вещи. Огромная разница имеется между возможностью выживания сперматозоида и оплодотворенной яйцеклетки. Армия высокоморальных семяохранителей? Абсурд! Но эта абсурдная картина заставляет задуматься, является ли убийством уничтожение чисто «потенциальной» возможности оплодотворенной яйцеклетки стать ребенком.

Противники абортов обеспокоены следующим: стоит разрешить аборты сразу после зачатия, и ничем уже нельзя будет обосновать их запрет на любом более позднем сроке беременности. И однажды станет можно убивать плод, безусловно, являющийся человеческим существом. Защитников как свободного выбора, так и права на жизнь (по крайней мере некоторых) толкает к крайностям сходная боязнь ступить на эту зыбкую почву.

Еще одна ловушка поджидает охранителей жизни, готовых сделать исключение для таких чудовищных случаев, как беременность вследствие изнасилования или инцеста. Но разве право на жизнь зависит от условий зачатия? Дети при этом ничем не отличаются, как же может государство даровать жизнь плоду законного союза, но обрекать на смерть дитя насилия или кровосмешения? Разве это справедливо? Кроме того, почему исключение должно распространяться на подобный плод, но не на любой другой? Из-за этого некоторые поборники права на жизнь придерживаются позиции, многим кажущейся дикой, – отвергают саму возможность аборта при любых обстоятельства, за исключением разве что опасности для жизни матери[37].

Среди причин абортов в мире первое место с большим отрывом занимает нежелательная беременность. Не лучше ли противникам абортов распространять противозачаточные средства и учить школьников ими пользоваться? Это эффективная мера по снижению числа абортов. Вместо этого США плетутся далеко в хвосте многих других стран в разработке безопасных и действенных методов контрацепции, причем противодействие этим исследованиям (и сексуальному просвещению) зачастую оказывают как раз противники абортов[38].

Человечество давно пытается найти обоснованный с точки зрения нравственности и логики ответ на вопрос, когда можно, и можно ли вообще, делать аборты. Часто, особенно в христианской традиции, такого рода попытки увязывались с вопросом о том, когда душа входит в тело, – не имеющим научного решения и вызывающим разногласия даже у теологов. Существуют мнения, что одушевление происходит еще до зачатия – в сперме, в момент зачатия, при первых признаках шевеления плода, в момент рождения. И даже позже.

Сколько религий, столько и мнений. У охотников-собирателей обычно отсутствует запрет на аборт, в Древних Греции и Риме он также был обычным делом. Нетерпимые в этом вопросе ассирийцы за попытку аборта сажали женщин на кол. Иудейские талмудисты утверждают, что плод не человек и никаких прав не имеет. В Старом и Новом Заветах, изобилующих немыслимо подробными запретами по поводу одежды, пищи и лексикона, нет ничего похожего на прямой запрет аборта. В единственном сколько-нибудь относящемся к делу фрагменте (Исход, 21:22) говорится только, что, если при драке ударят беременную женщину и она выкинет, с виновного следует взять пеню.

Ни святой Августин, ни святой Фома Аквинский не считают аборт на ранних сроках смертоубийством (последний – на том основании, что эмбрион не похож на человека). Эта позиция была принята Церковью на Вьеннском соборе 1312 г. и никогда не пересматривалась. Первое и самое авторитетное католическое церковное право (по словам ведущего специалиста по истории отношения католичества к абортам иезуита Джона Коннери) утверждает, что аборт является смертоубийством только после полного «формирования» плода, что происходит примерно к концу первого триместра.

Однако в конце XVII в. сперму изучили под микроскопом и увидели в ней сходство с вполне сформированным человеческим существом. Воскресло старое представление о гомункулусе: в каждом сперматозоиде заключен готовый крохотный человек, в семенной жидкости которого также находятся бесчисленные гомункулусы, и так далее до бесконечности. Отчасти из-за этого ложного понимания научных данных в 1869 г. аборт при любых обстоятельствах и на любом сроке становится поводом для отлучения от церкви. Большинство католиков, и не только они, удивляются, насколько позднее, чем принято считать, появилось это установление.

В США с колониальных времен и до XIX в. женщина могла решать судьбу беременности вплоть до первого шевеления плода. Аборт в первом и даже втором триместре считался разве что «дурным поступком». Он почти никогда не влек судебного преследования, тем более кары, поскольку все зависело исключительно от показаний самой женщины, почувствовала ли она шевеление, а судьям претила мысль о наказании женщины за осуществление ею права на выбор. Насколько известно, в 1800 г. в США не было ни одного законодательного акта, регулирующего аборты. Реклама пилюль, провоцирующих выкидыш, размещалась практически во всех газетах и даже во многих церковных изданиях, разве что излагалась эзоповым языком, который, впрочем, все понимали.

Однако к 1900 г. аборты были запрещены на любом сроке во всех штатах Америки, за исключением случаев угрозы жизни матери. Что вызвало к жизни столь резкий разворот? Не религия. Страна переживала радикальную экономическую и социальную перестройку, превращаясь из аграрной в городскую индустриальную державу. Начался процесс перехода от одного из самых высоких уровней рождаемости в мире к одному из самых низких. Безусловно, аборты значительно этому способствовали, что и спровоцировало борьбу с ними.

Одной из самых влиятельных сил в этой борьбе стали врачи. Вплоть до середины XIX в. медицина не знала ни сертификации, ни контроля. Любой мог повесить на дверь табличку с надписью «доктор». С появлением дипломированной врачебной элиты, стремящейся повысить социальный статус и влиятельность своей профессии, была образована Американская медицинская ассоциация. В первое десятилетие своего существования эта ассоциация начала добиваться запрета проведения абортов кем бы то ни было, кроме дипломированных врачей. Новые знания в области эмбриологии, утверждали медики, свидетельствуют, что плод становится человеком до того, как начнет шевелиться.

Их борьба с абортами объяснялась заботой не о здоровье женщин, а, как они сами говорили, о благополучии плода. Только врач знает, когда аборт морально оправдан, поскольку для ответа на этот вопрос нужны научные и медицинские знания, доступные лишь врачам. В то же время женщинам фактически перекрыли доступ в медицинские школы, где можно было получить эти сакральные знания. Вот и вышло, что женщины, по сути, лишились права голоса в отношении собственной беременности. Кроме того, только врач мог решать, представляет ли беременность угрозу для женщины, и обладал исключительным правом судить, что является угрозой, а что не является. Для богатой женщины это могла быть угроза ее эмоциональной устойчивости и даже образу жизни. Бедным оставалось рассчитывать на подпольный абортарийили пилюли.

Таков был закон до 1960-х гг., когда отдельные люди и организации, к которым теперь примкнула и Американская медицинская ассоциация, решили совместными усилиями пересмотреть сложившуюся практику и вернуться к более традиционным ценностям, чем зафиксированные историческим решением Верховного суда по делу «Роу против Уэйда».

Если вы сознательно лишите жизни человека, это будет убийство. Если сознательно лишите жизни шимпанзе – нашего ближайшего родственника в животном мире, с которым у нас 99,6 % общих активных генов, – это будет что угодно, но не убийство. На сегодняшний день понятие убийства применяется исключительно к людям. Поэтому ключевым в споре об абортах является вопрос о том, когда возникает личность (или, если угодно, происходит одушевление). Когда плод становится человеком? Когда появляются однозначные и специфические человеческие качества?

Мы признаем невозможность определить конкретный момент, не пренебрегая индивидуальными различиями. Следовательно, проводя черту, мы должны склониться к консервативной оценке, т. е. к ранней границе. Некоторые оспаривают саму возможность задать этот временной предел, и мы разделяем их сомнения. Но если потребуется принять соответствующий закон, следствием чего станет разумный компромисс между двумя крайними точками зрения, то этот закон должен хотя бы приблизительно задать время возникновения личности.

Каждый из нас начинался с точки. Оплодотворенная яйцеклетка размером как раз с точку в конце этого предложения. Встреча сперматозоида и яйцеклетки обычно происходит в одной из двух фаллопиевых труб. Одна клетка делится на две, две на четыре и так далее – происходит рост в геометрической прогрессии со знаменателем 2. К десятому дню оплодотворенная яйцеклетка превращается в нечто вроде крохотной полой сферы, перебирающейся в новую среду обитания – в матку. Она разрушает ткань на своем пути, добывает кровь из капилляров, купается в материнской крови, из которой извлекает кислород и питательные вещества. Она ведет себя как своего рода паразит, прилепившийся к стенке матки.

К третьей неделе, примерно ко времени первой ненаступившей менструации, эмбрион достигает около 2 мм в длину и у него формируются части тела. Только с этого времени начинается его зависимость от рудиментарной плаценты. Внешне он немного похож на червя с характерной сегментацией тела[39].

К концу четвертой недели он увеличивается приблизительно до 5 мм. Становится очевидно, что это позвоночное, начинает биться его сердце в форме трубки, оформляется нечто похожее на жаберные дуги рыб или амфибий, имеется выраженный хвост. Эмбрион более всего напоминает тритона или головастика. Так завершается первый месяц после зачатия.

К пятой неделе становятся различимы основные отделы мозга. Формируются зачатки будущих глаз и бугорки, из которых разовьются руки и ноги.

К шестой неделе эмбрион имеет рост 13 мм. Глаза все еще находятся по бокам головы, как у большинства животных, на рептилоидном лице имеются соединенные друг с другом щели на месте будущих рта и носа.

К исходу седьмой недели хвост почти пропадает. Можно различить половые признаки (хотя эмбрионы обоего пола выглядят как самки). Лицо становится лицом млекопитающего, но больше похоже на свиное, чем на человеческое.

К концу восьмой недели лицо приобретает черты, свойственные приматам, но остается не вполне человеческим. В главных чертах сформированы почти все части человеческого тела. Анатомически хорошо развиты некоторые отделы нижнего мозга. В ответ на осторожную стимуляцию плод демонстрирует определенные рефлексы.

К десятой неделе лицо становится, безусловно, человеческим. Иногда уже можно различить мальчиков и девочек. Ногти и основные элементы скелета формируются не ранее третьего месяца.

К четырем месяцам можно отличить один плод от другого по чертам лица. Первое шевеление чаще всего ощущается на пятом месяце. Бронхиолы легких начинают формироваться не ранее шестого месяца, альвеолы – еще позже.

Итак, если убийство – понятие, применимое только к человеку, когда же плод становится человеком? Когда его лицо становится однозначно человеческим – примерно в конце первого триместра? Когда он начинает реагировать на стимулы – также в конце первого триместра? Когда становится достаточно активным, чтобы ощущалось шевеление, что обычно происходит в середине второго триместра? Когда легкие настолько развиваются, что плод (чисто теоретически) способен самостоятельно дышать вне утробы?

Проблема не только в том, что выделение этапов внутриутробного развития носит произвольный характер. Главное, ни на одном из них плод не обладает специфическими признаками человека, за исключением внешнего облика, что не принципиально. Все животные реагируют на стимулы и двигаются по собственной воле. Очень многие могут дышать. Но это не мешает нам убивать их миллиардами. Рефлексы, движение и дыхание не делают нас людьми.

Животные превосходят нас по скорости, силе, выносливости, умению лазать, рыть норы и маскироваться, остроте зрения, тонкости обоняния или слуха, способности летать или дышать под водой. Единственное наше огромное преимущество, секрет нашего успеха – это умение мыслить, мыслить именно по-человечески. Мы способны осмыслять факты, представлять себе будущие события, строить расчеты. Благодаря этому мы стали заниматься сельским хозяйством и создали цивилизацию. Дар мышления – наше благословение и проклятие, именно он и делает нас людьми.

Очевидно, процесс мышления – это функция головного мозга, прежде всего верхних слоев образующего извилины «серого вещества», которое называется корой мозга. Порядка 100 млрд нейронов мозга служат материальным фундаментом мышления. Нейроны соединены друг с другом, и их связи играют главную роль в том, что мы называем мышлением. Массовое формирование нейронных связей начинается не ранее 24–27-й недели беременности, т. е. шестого месяца.

Прикрепляя к голове человека безопасные электроды, ученые измеряют электрическую активность нейронной сети внутри черепа. Различным видам умственной деятельности соответствуют специфические рисунки мозговых волн. Мозговые волны регулярного характера, типичные для головного мозга взрослого человека, фиксируются у плода не раньше 30-й недели, примерно в начале третьего триместра. До этого срока плод может быть сколь угодно живым и активным, но у него отсутствует необходимая человеку архитектура мозга. Он еще не может думать.

Трудно и больно примириться с убийством любого существа, особенно способного впоследствии стать младенцем. Однако мы отвергли крайности «всегда» и «никогда» и вступили, нравится нам это или нет, на зыбкую почву. Если бы нам пришлось выбирать критерий развития, то мы провели бы разграничительную линию именно здесь: когда появляется хотя бы зачаточное, но специфически человеческое мышление.

На самом деле это очень консервативная оценка. Упорядоченные мозговые волны редко наблюдаются у плода. Здесь пригодятся дополнительные исследования. (У плода павианов и овец выраженные мозговые волны также фиксируются лишь к концу внутриутробного развития.) Если бы мы должны были еще больше ужесточить критерий, чтобы охватить возможные случаи опережающего развития головного мозга у плода, то провели бы границу на шести месяцах. Так совпало, что такое же решение принял Верховный суд в 1973 г., хотя и по совершенно иным причинам.

Его решение по делу «Роу против Уэйда» изменило американское законодательство в отношении абортов. Аборт был разрешен по желанию женщины без ограничений в первом триместре и с некоторыми ограничениями, направленными на охрану ее здоровья, во втором. Штатам предоставлялось право запрета абортов в третьем триместре, за исключением случаев серьезной угрозы жизни или здоровью женщины. Решением 1989 г. по делу Уэбстера Верховный суд по всей видимости откатился назад, пойдя вразрез с этим прецедентом, но фактически предоставил законотворцам 50 штатов инициативу.

На чем основывалось решение по делу «Роу против Уэйда»? То, что происходит с детьми после рождения или с семьей, рассудил суд, не имеет веса с правовой точки зрения. Напротив, право женщины на репродуктивную свободу защищено конституционными гарантиями частной жизни. Но это не безусловное право. Нужно выяснить, что весомее: гарантированное женщине невмешательство в частную жизнь или право плода на жизнь. И суд, проведя такую оценку, признал преимущество в первом триместре за правом на приватность, а в третьем триместре – за правом на жизнь. Критерий перехода совершенно не был связан со всем тем, о чем мы рассуждали здесь: ни с моментом «одушевления», ни с обретением плодом существенных признаков человека, что распространяло бы на него действие законов, запрещающих убийство. Критерием стала способность плода существовать вне тела матери – так называемая «жизнеспособность», частично определяемая способностью дышать. Легкие попросту не развиты и плод не может дышать сам – к какому бы совершенному аппарату искусственного дыхания мы его ни подключали – примерно до 24-й недели, т. е. до начала шестого месяца. Именно поэтому решение по делу «Роу против Уэйда» дало штатам право запрещать аборты в последнем триместре. Это очень практичный критерий.

Дальнейшие рассуждения таковы. На определенном этапе внутриутробного развития, когда плод становится достаточно жизнеспособным, чтобы выжить вне утробы, его право на жизнь перевешивает право женщины на неприкосновенность частной жизни. Но что конкретно подразумевается под «жизнеспособностью»? Даже доношенный новорожденный не выживет без огромной заботы и любви. Лишь несколько десятилетий назад, до изобретения инкубаторов, у семимесячных новорожденных едва ли был шанс на выживание. Следовало ли из этого, что аборты на седьмом месяце допустимы? И вдруг стали аморальными после появления инкубаторов? Что, если в будущем благодаря новым технологиям появится искусственная матка, где плод, которому меньше шести месяцев, сможет получать кислород и питательные вещества через кровоток как в организме матери? Можно гарантировать, что эта технология появится не скоро и будет доступна немногим. Но если бы она существовала, сделало ли бы это аморальным аборт на сроках менее шести месяцев, прежде не считавшийся безнравственным? Моральные устои, которые определяются технологией и меняются вместе с ней, слишком хрупки, а для некоторых людей попросту неприемлемы.

Наконец, почему именно дыхание (или функционирование почек, или сопротивляемость заболеваниям) должно давать право на защиту законом? Если бы удалось доказать, что плод способен мыслить и чувствовать, но не способен дышать, можно ли убить его? Неужели мы ставим дыхание выше мышления и эмоций? На наш взгляд, жизнеспособность не может служить надежным критерием допустимости аборта. Нужен какой-то другой критерий. И мы опять-таки предлагаем в этом качестве самые первые проявления человеческого мышления.

Поскольку в норме мышление у плода формируется даже позже, чем легкие, мы считаем решение по делу «Роу против Уэйда» обоснованным и справедливым выходом из этой сложной и неоднозначной проблемы. Запрет абортов в последнем триместре – кроме как по жизненным медицинским показаниям – золотая середина между такими противоположностями, как право матери на свободу и право плода на жизнь.

Эта статья в Parade сопровождалась телефонным номером, по которому читатели могли позвонить и высказать свою точку зрения на проблему абортов. Позвонила огромная масса людей – 380 000 человек. Им на выбор предлагались четыре варианта ответа: «Аборт – убийство уже с момента зачатия», «Женщина вправе предпочесть аборт на любом сроке», «Следует разрешить аборты в первые три месяца беременности» и «Следует разрешить аборты в первые шесть месяцев беременности». Parade выходит по воскресеньям, и к понедельнику голоса распределились довольно равномерно между всеми четырьмя вариантами. В понедельник же вышла регулярная ежедневная телепрограмма г-на Пэта Робертсона, исповедующего фундаментальный протестантизм кандидата от Республиканской партии на выборах 1992 г. С экрана он призвал своих сторонников «вытащить Parade из мусорных корзин» и ясно и четко заявить, что уничтожение человеческой зиготы – это убийство. Так они и поступили. Поддержка свободы выбора большинством американцев – снова и снова подтверждаемая опросами общественного мнения с контролем по демографическому параметру – была сведена на нет в угоду политическим амбициям.

Я помню конец длинного, прекрасного дня 1939 г. – дня, оказавшего громадное воздействие на мое мышление. В тот день мои родители познакомили меня с чудесами Всемирной выставки в Нью-Йорке. Было поздно, мне давно пора было в кровать. Оседлав отцовские плечи и обхватив его уши – мать держалась рядом и подстраховывала меня, – я повернулся к архитектурным символам выставки, великолепным Трилону и Перисфере в мерцающих нежно-голубых сполохах. Мы двинулись к подземке, покидая будущее, «Мир завтрашнего дня». Когда мы остановились, чтобы проверить, не забыли ли чего, отец разговорился с маленьким усталым человеком с лотком, продавцом карандашей. Отец пошарил в мятом пакете из коричневой бумаги, выудил оставшееся от ланча яблоко и протянул продавцу. Я громко взвыл. В те времена я не любил яблоки и от этого яблока отказался сначала в ланч, потом в обед. Тем не менее я считал его своей собственностью. Это было мое яблоко, а отец только что отдал его смешному незнакомцу, который, в довершение моих страданий, с неодобрением на меня посмотрел.

Несмотря на практически безграничное терпение и мягкость, мой отец, я видел, расстроился. Он взял меня на руки и крепко обнял.

«Это несчастный человек, безработный, – сказал он мне так тихо, чтобы тот не мог расслышать. – Он весь день не ел. А у нас все есть. Мы можем дать ему яблоко».

Я подумал, сглотнул слезы, еще раз мечтательно взглянул на Мир завтрашнего дня и благодарно заснул у него на руках.

Нравственные нормы, призванные регулировать поведение людей, появились даже не на заре цивилизации. Они были уже у наших древних предков, охотников-собирателей, высоко социализированных, хотя и не знавших государственности. И даже еще раньше. У каждого социума свои нормы. Во многих принято говорить одно, а делать другое. В немногих благословенных обществах правила, по которым надлежит жить, дает людям вдохновенный законотворец (и чаще всего вдохновляет его божество, без санкции которого лишь немногие из соплеменников согласились бы с установлениями). Например, законы Ашоки (Индия), Хаммурапи (Вавилон), Ликурга (Спарта) и Солона (Афины), некогда управляющие могущественными цивилизациями, на сегодняшний день уже утратили силу. Возможно, они опирались на ошибочное понимание природы человека и требовали от него слишком многого. Или же опыт одной эпохи и культуры не вполне подходит другим.

Как ни странно, сейчас предпринимаются попытки – осторожные, но это только начало – научного, т. е. экспериментальными методами, решения этого вопроса.

И в повседневных ситуациях, и в знаковые моменты международных отношений мы должны решать, что значит поступать правильно. Помогать ли нуждающемуся незнакомцу? Как обращаться с врагом? Допустимо ли обмануть того, кто был к нам добр? Если друг ударил, а враг помог, должны ли мы поступить аналогично или совокупность прошлого поведения перевешивает любое нынешнее нарушение привычного порядка?

Предположим, обиженная вами свояченица приглашает вас на рождественский ужин. Вы примете приглашение? В нарушение четырехлетнего добровольного всемирного моратория Китай возобновляет ядерные испытания. Нам тоже нужно их возобновить? Сколько надлежит жертвовать на благотворительность? Если сербские солдаты регулярно насилуют босниек, должны ли боснийские солдаты регулярно насиловать сербских женщин? После нескольких столетий угнетения лидер националистической партии Фредерик де Клерк делает попытки установить дружественные отношения с Африканским национальным конгрессом. Как поступить Нельсону Манделе и конгрессу? Сослуживец очернил вас перед начальником. Не подставить ли вам его? Можно ли мухлевать в декларации о доходах? Ну а если это точно сойдет с рук? Если нефтяная компания финансирует симфонический оркестр или интеллектуальный телефильм, следует ли нам закрыть глаза на то, что она загрязняет окружающую среду? Нужно ли почитать престарелых родственников, даже если терпеть их не можешь? Можно ли мошенничать в картах? А в большем масштабе? Следует ли убивать убийц?

Принимая подобные решения, мы исходим не только из справедливости, но и из прагматизма – того, что делает нас и общество в целом более счастливыми и защищенными. То, что мы считаем нравственным, конфликтует с тем, что кажется нам рациональным. Если бы нравственное поведение было самоубийственным, хотя бы в перспективе, в конечном счете мы назвали бы его не нравственным, а глупым. (Возможно, мы бы даже отдавали ему должное на словах, но на практике избегали бы.) Поведение человека очень многогранно и сложно. Возможны ли в принципе простые правила, будь то этические или прагматические, применимые на практике?

Каким образом мы решаем, как поступить? Отчасти наши реакции обусловлены соображениями выгоды. Мы платим другому той же монетой или поступаем противоположным образом в надежде получить желаемое. Государства производят или взрывают ядерные бомбы, желая показать другим странам, что с ними шутки плохи. Мы отвечаем добром на зло в надежде, что у злодея пробудится чувство справедливости или стыда и его поведение изменится к лучшему. Но наши мотивы не всегда эгоистичны. Есть люди просто добрые от природы. Мы можем терпимо относиться к докучливым старикам или детям, поскольку любим их и хотим, чтобы они были счастливы, пусть ценой некоторых издержек для нас самих. Мы бываем строги к детям, умеряя их радость, поскольку хотим сформировать их характер, и знаем, что долгосрочный выигрыш стоит капельки сегодняшних слез.

Ситуации бывают разные. Люди и страны тоже разные. Умение найти путь в этом лабиринте – составная часть мудрости. Тем не менее при всех сложностях и различиях, возможны ли простые и действенные правила, нравственные ли, прикладные ли? Может быть, незачем и пытаться их вывести, а просто поступать по справедливости. Однако, как определить, что значит «по справедливости»?

Всеми признанной нормой поведения, по крайней мере на Западе, является Золотое правило, которое приписывается Иисусу из Назарета. Мы знаем его в формулировке I в. из Евангелия от Матфея: поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. Практически никто этому правилу не следует. В V в. до н. э. китайского философа Кун-цзы (на Западе его зовут Конфуций) спросили, что он думает о Золотом правиле (на тот момент прекрасно известном человечеству), об идее отвечать добром на зло, и он ответил: «Чем тогда отвечать на добро?» Должна ли бедная женщина, завидующая богатству соседей, отдать богачу то немногое, что имеет? Должен ли мазохист причинять боль соседу? Золотое правило не учитывает различий между людьми. Способен ли человек, которого ударили по щеке, действительно подставить и вторую щеку? Положа руку на сердце, что это, как не залог еще больших страданий?

Серебряное правило формулируется иначе: не поступай с другими так, как не хотел бы, чтобы поступали с тобой. Оно также распространено в мире, его можно найти, например в трудах рабби Гиллеля, на поколение раньше Иисуса. Самыми вдохновляющими примерами следования Серебряному правилу в XX в. стали Махатма Ганди и Мартин Лютер Кинг-мл. Они призывали угнетенных не отвечать насилием на насилие, но и не быть послушными и покорными. Их учением стало мирное гражданское неповиновение: подвергая себя риску насилия, показать справедливость своей позиции готовностью принять наказание за неподчинение несправедливому закону. Они стремились смягчить сердца угнетателей (и тех, кто пока не определился).

Кинг почитал Ганди как первого человека в истории, обратившего Золотое или Серебряное правила в эффективный инструмент социальных преобразований. Сам Ганди четко обозначил источник своего подхода: «Урок ненасилия преподала мне жена, когда я попытался подчинить ее своей воле. С одной стороны, она решительно противилась моему диктату, с другой стороны, беспрекословно принимала страдания, выпавшие на ее долю по моему тупоумию, и в конце концов я устыдился самого себя и исцелился от глупого убеждения, будто родился, чтобы ею повелевать».

Мирное гражданское неповиновение повлекло за собой колоссальные политические изменения в XX в. Оно освободило Индию от британского владычества, спровоцировав крах классического колониализма во всем мире, и принесло определенные гражданские права афроамериканцам. Хотя, возможно, сыграла свою роль и угроза насилия со стороны других борцов, как бы ни отмежевывались от них Ганди и Кинг. Африканский национальный конгресс опирался на традиции Ганди. Но к 1950-м гг. стало очевидно, что ненасильственное противление бессильно, когда власть в стране принадлежит националистической партии. Поэтому в 1961 г. Нельсон Мандела и его соратники создали военное крыло Африканского национального конгресса, исходя из полностью противоречащего учению Ганди убеждения, что белые уважают исключительно силу.

Даже Ганди непросто было примирить ненасилие с необходимостью защищаться от лиц с менее возвышенным образом действий: «Мне не хватает умения учить своей жизненной философии. Мне едва хватает умения поступать согласно философии, которой я придерживаюсь. Я всего лишь бедная сражающаяся душа, жаждущая быть… совершенно искренней и совершенно ненасильственной в мыслях, словах и делах, но никогда не достигающая идеала».

«Платите добром за добро, – сказал Конфуций, – а за зло справедливостью». Это правило можно назвать Бронзовым или Медным: поступай с другими так, как они поступают с тобой. Это закон возмездия, «око за око, зуб за зуб» плюс «долг платежом красен». В реальном поведении людей (и шимпанзе) это всем известный стандарт. «Если враг склоняется к миру, то склонись и ты к нему» – эти строки из Корана привел президент Билл Клинтон при заключении мирного соглашения между Израилем и Палестиной. Чтобы не взывать к лучшему в других, мы изобрели нечто вроде методики выработки условного рефлекса, вознаграждая их за добро в наш адрес и наказывая за зло. Мы не покорны, но и не безжалостны. Звучит обнадеживающе! Или же правда в том, что «минус на минус не всегда плюс»?

Из еще менее благородного металла «сделано» Железное правило: поступай с другими так, как хочешь, прежде чем они поступят с тобой, как хотят. У него есть и другая формулировка – кто оплачивает банкет, тот и заказывает музыку, – из которой видно, что оно не просто отмежевывается от Золотого правила, но и презирает его. Этим кредо втайне руководствуются многие, при условии что им за это ничего не будет, в том числе зачастую и власть имущие, хотя и не говорят об этом вслух.

Наконец, следует упомянуть еще два правила, широко распространенных в нашем грешном мире. Они очень многое объясняют. Одно из них – пресмыкайся перед вышестоящими, презирай нижестоящих – это девиз бандитов и норма во многих социумах приматов. Фактически это Золотое правило начальников и Железное – подчиненных. Поскольку сплав железа и золота неизвестен, назовем его для удобства Оловянным. Другой популярный принцип: в любых обстоятельствах отдавай предпочтение близким родичам, а со всеми остальными поступай как заблагорассудится. В эволюционной биологии это правило клановости называется «семейным отбором».

При кажущейся прагматичности Бронзовое правило имеет порочное следствие – нескончаемую вендетту. Кто первый начал, уже не важно. Насилие порождает насилие, и у каждой из сторон есть причины ненавидеть другую. «Нет пути к миру, – сказал А. Масти[41]. – Мир и есть путь». Но путь мира сложен, а путь насилия прост. Даже если почти все хотят покончить с вендеттой, единственный акт мести провоцирует ее продолжение. Слезы вдовы и осиротевших детей погибшего родственника не дают сложить оружие. Старики припоминают ужасы, виденные ими в детстве. Наше рациональное начало пытается сохранить мир, но страсти взывают к мести. Экстремисты с обеих сторон могут всегда рассчитывать друг на друга. Они сообща противостоят всем остальным, с презрением отметая призывы к взаимопониманию и милосердию. Несколько горячих голов способны спровоцировать на зверства и войну великое множество более сдержанных и здравомыслящих людей.

Многих на Западе так возмущает шокирующее соглашение с Адольфом Гитлером, заключенное в 1938 г. в Мюнхене, что они не способны отличить сотрудничество от примиренчества. Вместо того чтобы оценивать каждый шаг по достоинству, мы просто объявляем противника вселенским злом, идущим на уступки исключительно из вероломства и понимающим лишь язык силы. Возможно, в отношении Гитлера это было справедливо. Но в общем это ошибочное представление, как бы ни хотелось, чтобы вторжение в Рейнскую демилитаризованную зону натолкнулось на силовой отпор. Подобное суждение концентрирует антагонизм обеих сторон и значительно повышает вероятность конфликта. В мире, где есть ядерное оружие, бескомпромиссная враждебность сопряжена с особыми, страшными опасностями.

Я не сомневаюсь, что разорвать долгую череду взаимных акций возмездия очень трудно. Некоторые народности – например, индейцы кайнганг с Бразильского нагорья – дошли практически до самоуничтожения, поскольку не нашли средств вырваться из этого порочного круга. Вспоминаются также воюющие этносы бывшей Югославии, Руанды и других уголков мира. Железное правило дает кучке безжалостных и могущественных людей преимущество перед всеми остальными. Золотое и Серебряное правила грешат благодушием. Они постоянно оставляют безнаказанными жестокость и эксплуатацию. Они рассчитывают обратить людей от зла к добру, показав им, что можно быть добрыми. Но существуют социопаты, которым нет дела до чувств других, и трудно представить, чтобы Гитлер или Сталин устыдились, испытав нравственное перерождение при виде благого примера. Но возможно ли нечто среднее между Золотым и Серебряным правилами, с одной стороны, и Бронзовым, Железным и Оловянным, с другой, – правило, более эффективное, чем любое из них в отдельности?

Правил так много! Как узнать, каким воспользоваться, какое сработает? Отдельно взятый человек или народ может руководствоваться сразу несколькими. Неужели мы обречены выбирать наудачу, полагаться лишь на интуицию или механически повторять банальности? Давайте попытаемся ненадолго отрешиться как от тех правил, которым нас учили, так и от тех, что кажутся нам истинными в силу внутреннего чувства справедливости.

Поставим цель не подтвердить или опровергнуть усвоенные максимы, а найти по-настоящему действенные. Можно ли протестировать противоречащие друг другу нравственные нормы? Можно ли изучить этот вопрос научными методами, не забывая о том, что реальный мир намного сложнее любой модели?

Мы привыкли к играм, в которых кто-то побеждает, а кто-то проигрывает. Каждое очко, взятое противником, на это очко отдаляет от победы нас самих. Кажется, что игры по схеме «выиграл/проиграл» – естественная вещь, и многим людям трудно даже представить себе игру без победителя и побежденного. В привычных нам играх проигрыш просто уравновешивает выигрыш. Поэтому они называются играми с нулевым итогом. Намерения противника совершенно очевидны: в рамках правил игры он сделает все возможное, чтобы вас одолеть.

Многие дети приходят в ужас, впервые увидев воочию, что в играх с нулевым итогом можно и проиграть. На грани банкротства в «Монополии» они выпрашивают себе преференции (например, освобождение от арендных платежей) и, не добившись своего, могут в слезах объявить игру жестокой и бесчувственной – что, разумеется, истинная правда. (Я видел, как разъяренные и униженные игроки, не только дети, опрокидывают игровую доску, и швыряют на пол карточки и металлические фишки.) По правилам «Монополии» игроки не имеют возможности сотрудничать ко всеобщей выгоде. Игра этого не предполагает. То же самое можно сказать о боксе, футболе, хоккее, баскетболе, лакроссе, теннисе, ракетболе, шахматах, всех олимпийских состязаниях, гонках на яхтах и автомобилях, карточных играх, детской игре в «Классики» и узкопартийной политике. Ни в одной из этих игр невозможно руководствоваться Золотым, Серебряным или хотя бы Бронзовым правилами – применимы только Железное и Оловянное. Почему почитаемое нами Золотое правило столь мало употребимо в играх, которым мы учим детей?

После миллиона лет постоянных племенных войн мы приучены мыслить по схеме игры с нулевым итогом и считать любое взаимодействие состязанием или конфликтом. Однако ядерная война (и многие войны с использованием обычных видов оружия), экономический спад и уничтожение среды обитания – это ситуации типа «проиграл/проиграл», а такие жизненно важные для человека вещи, как любовь, дружба, родительство, занятия музыкой и изобразительным искусством, обретение знаний, предполагают обоюдный выигрыш. Если все, что мы видим, это игра на победу или поражение, значит, наше восприятие опасно узко.

Научное направление, изучающее эти вопросы, называется теорией игр и применяется в таких областях, как военная тактика и стратегия, торговая политика, корпоративная конкуренция, ограничение загрязнения окружающей среды и разработка планов ядерной войны. Хрестоматийный пример среди игр – «Дилемма заключенного». Это что угодно, только не игра с нулевым итогом. Обоюдный выигрыш, «выиграл/проиграл» и обоюдный проигрыш являются равновероятными результатами. В «священных» книгах вы не найдете действенной стратегии для этого случая. Сугубо практическая игра.

Итак, представьте, что вас с товарищем арестовали за серьезное преступление. В игре не важно, совершил ли его кто-то один из вас, оба или никто. Важно, что полиция считает вас виновными. Не давая вам шанса сверить показания или выработать общую стратегию, вас помещают в отдельные камеры и, наплевав на правило Миранды («Вы имеете право хранить молчание…»), стараются получить ваши признания. Вам сообщают, как это иногда делает полиция, что товарищ сознался и свалил вину на вас. (Друг называется!) Возможно, копы говорят правду. А может, лгут. Вам разрешено только объявить себя невиновным или виновным. Если вы вообще желаете что-либо сказать, какова наилучшая тактика сведения наказания к минимуму?

Вот возможные результаты.

Если вы отрицаете, что совершили преступление, и ваш друг (поведение которого вам неизвестно) делает то же самое, доказать вашу вину сложно. Пойдя на сделку со следствием, вы оба получите очень легкое наказание.

В случае, когда признались оба, властям ничего не стоит раскрыть дело. За сотрудничество вы оба можете получить относительно небольшой срок, хотя и не так легко отделаетесь, как в первом варианте.

Если же вы все отрицаете, а товарищ признается, обвинение запросит максимальное наказание для вас и минимальное (а то и никакого) для него. Ничего себе! Вы рискуете стать жертвой подставы – в теории игр, «предательства». Как, впрочем, и он.

Если же вы с товарищем сотрудничаете – оба настаиваете на своей невиновности (или оба сознаетесь), – то оба избегаете худшего. Вы предпочли подстраховаться и, сознавшись, гарантировать себе наказание средней тяжести? Тогда ваш друг, утверждающий, что невиновен, когда вы сознались, сам себе сделает хуже, а вы, если повезет, вовсе избежите наказания.

Обдумав все варианты, вы приходите к выводу: что бы ни делал товарищ, для вас выгоднее предать, чем сотрудничать с ним. Увы, это справедливо и для него. Но при обоюдном предательстве вы оба получаете худший результат, чем при сотрудничестве! Это и есть дилемма заключенного.

Теперь рассмотрим повторяющуюся дилемму заключенного, когда два игрока проходят последовательность таких игр. В конце каждой они по своему наказанию понимают, какие показания дал другой. Постепенно они узнают стратегию (и характер) друг друга. Научатся ли они игру за игрой сотрудничать, вместе отрицая вину? Невзирая на то, что подставить второго игрока выгодно?

Можно пытаться сотрудничать или предавать в зависимости от результатов предыдущей игры или последовательности игр. Если вы слишком охотно идете на сотрудничество, у другого игрока будет соблазн воспользоваться вашим добросердечием. Если вы постоянно предаете, ваш товарищ также, скорее всего, будет часто идти на предательство, что скверно для вас обоих. Вы знаете, что ваша склонность к предательству – это информация к размышлению для второго игрока. Какова верная пропорция сотрудничества и предательства? Таким образом, выбор собственного поведения, как и любой другой вопрос во Вселенной, становится предметом экспериментального изучения.

Этот вопрос исследовался в круговом компьютерном турнире, устроенном социологом из Мичиганского университета Робертом Аксельродом и описанном в его прекрасной книге «Эволюция сотрудничества» (The Evolution of Cooperation). Различные схемы поведения противопоставляются друг другу, и в результате мы смотрим, какая схема победила (кто набрал наименьший совокупный срок тюремного заключения). Возможно, простейшая стратегия – все время сотрудничать независимо от того, каких преимуществ это тебя лишает, или никогда не сотрудничать, какие бы выгоды ни сулило сотрудничество. Это реализация Золотого и Железного правил. Следующие им всегда проигрывают: первые из-за чрезмерной доброты, вторые – из-за избытка безжалостности. Проигрывают и стратегии, долго не карающие за предательство, – отчасти потому, что сигнализируют, будто отказ от сотрудничества может привести к выигрышу. Золотое правило не просто основа проигрышной стратегии, оно опасно для других игроков, которые могут выиграть в краткосрочной перспективе, но в долгосрочной неизбежно будут оттерты эксплуататорами.

Следует ли начать с предательства, но, если оппонент хотя бы один раз пойдет на сотрудничество, сотрудничать самому во всех последующих играх? Или начать с сотрудничества, но после первого же предательства другого игрока все время предавать? Это также проигрышные стратегии. В отличие от спортивных состязаний здесь нельзя исходить из того, что противник всегда будет стараться вам насолить.

Самая эффективная стратегия во многих подобных поединках – «око за око». Она очень проста. Вы начинаете с сотрудничества, а в каждом последующем туре просто делаете то, что противник сделал в предыдущем. Вы наказываете предательство, но, если оппонент пошел на сотрудничество, платите ему добром за добро. Сначала успех кажется весьма скромным. Но чем дальше, тем сильнее проявляется проигрышность других стратегий в силу чрезмерной мягкости или жестокости, а срединный путь выбивается в лидеры. За исключением ситуации, когда на первом же ходу все проявляют добросердечие, стратегия «око за око» аналогична Бронзовому правилу. Она сразу же (в ближайшей игре) вознаграждает за сотрудничество и карает за предательство, а величайшим ее преимуществом является то, что ваш образ действия совершенно очевиден для оппонента. (Неопределенность стратегии может стать роковой.)

Если сразу несколько игроков следуют принципу «око за око», они вместе начинают уходить в отрыв. Для достижения успеха игроки, использующие эту стратегию, должны найти других, желающих действовать на началах взаимности, с которыми можно сотрудничать. После первого турнира, в котором неожиданно победило Бронзовое правило, некоторые эксперты сочли эту стратегию слишком щадящей и на следующем турнире попытались побить ее, чаще совершая предательство. И все время проигрывали. Даже опытные стратеги недооценивали эффективность великодушия и примирения. При реализации принципа «око за око» задействуется интересный комплекс склонностей: изначальное дружелюбие, готовность прощать и бесстрашие в возмездии. Аксельрод признал, что в такого рода турнирах стратегия «око за око» превосходит все прочие.

Подобные примеры наблюдаются повсеместно в царстве животных и хорошо изучены у наших ближайших родственников шимпанзе. Биолог Роберт Трайверс, изучавший такое поведение, назвал его «реципрокным альтруизмом». Животные могут делать друг другу одолжения в расчете на ответную любезность – не каждый раз, но достаточно часто, чтобы это было полезно. Едва ли это незыблемый нравственный закон, но и не исключение из правил. Бесспорна и древность Золотого, Серебряного и Бронзового (иначе – «око за око») правил, и приоритет нравственной позиции в Левите. Подобные нравственные нормы не были изобретены неким боговдохновленным законотворцем древности. Они глубоко коренятся в нашем эволюционном прошлом. Мы наследуем их от дальних предков, которые еще не были людьми.

«Дилемма заключенного» – очень простая игра. Реальная жизнь значительно сложнее. Отдав яблоко торговцу карандашами, увеличил ли мой отец шансы самому получить в дар яблоко? Только не от торговца карандашами, больше мы его не видели. Но, может быть, милосердные поступки, распространяющиеся от этого дара, будто круги по воде, укрепили экономику страны и обернулись для моего отца повышением по службе? Или мы получили за яблоко эмоциональное, а не экономическое вознаграждение? Кроме того, в отличие от игроков идеальной «Дилеммы заключенного» отдельные люди и целые государства вступают во взаимодействие с багажом предрасположенностей, как исторических, так и культурных.

Однако главные уроки не слишком длинного кругового турнира по «Дилемме заключенного» – это ясность стратегии, саморазрушительность зависти, приоритет долгосрочных целей перед краткосрочными, опасность как тирании, так и всепрощения и в особенности необходимость решать саму проблему выбора жизненной стратегии средствами научного эксперимента. Кроме того, согласно теории игр, энциклопедические знания истории – важнейший инструмент выживания.

На этом месте были убиты или ранены 51 000 человек – предки некоторых из нас, братья всех нас. Это была первая полномасштабная война индустриальной эпохи с фабричным вооружением и железнодорожными перевозками людей и грузов. Первая ласточка грядущего века – нашего века, прообраз ужасных возможностей технологии, поставленной на службу войне. Здесь была применена новая многозарядная винтовка Спенсера. В мае 1863 г. разведывательный воздушный шар Потомакской армии позволил обнаружить переброску войск Конфедерации через реку Раппаханнок, положившую начало кампании, которая вылилась в битву при Геттисберге. Этот шар стал предтечей военно-воздушных сил, стратегических бомбардировщиков и спутников-шпионов.

В трехдневной битве при Геттисберге было задействовано несколько сот артиллерийских орудий. На что они были способны? Как тогда выглядела война? Вот свидетельство очевидца, Фрэнка Хаскела из Висконсина, участвовавшего в этом сражении на стороне Армии Союза. В письме брату он рассказывает о пушечных ядрах, словно в кошмарном сне висевших над головой:

Это был типичный эпизод битвы при Геттисберге. Подобное повторялось тысячи раз. Артиллерийские снаряды, вылетавшие из жерл орудий, которые ныне можно видеть на всей территории мемориального комплекса, били, самое большее, на несколько километров. В самых крупных было около 9 кг взрывчатки – примерно одна сотая тонны тротила. Этого хватало, чтобы убить несколько человек.

Самым разрушительным снарядом с химической взрывчаткой из тех, что применялись спустя 80 лет в ходе Второй мировой войны, была сверхмощная фугасная авиабомба. Их называли «блокбастерами», поскольку они могли уничтожить целый квартал (блок домов). Они сбрасывались с самолетов, пролетевших сотни километров, и каждая несла около 10 т тротила, в тысячу раз больше, чем самое смертоносное оружие Геттисберга. «Блокбастер» мог убить несколько десятков человек.

В самом конце Второй мировой войны Соединенные Штаты впервые применили атомные бомбы, стерев с лица земли два японских города. Каждая из бомб, доставленная на расстояние порядка тысячи километров, была эквивалентна 10 000 т тротила и уничтожила несколько сотен тысяч человек. Одна бомба!

Несколько лет спустя США и СССР создали термоядерное оружие – первые водородные бомбы. Некоторые из них имели мощность, эквивалентную 10 млн т тротила. Это смерть для нескольких миллионов человек. В одной бомбе! Ныне стратегические ядерные ракеты могут достать до любой точки планеты. Повсюду на Земле теперь находится потенциальное поле битвы.

Каждый из этих триумфов технологии делал искусство массового уничтожения в тысячу раз более действенным. Фугасная авиабомба в тысячу раз мощнее пушечного ядра Геттисберга, атомная бомба в тысячу раз мощнее фугасной авиабомбы, водородная – в тысячу раз мощнее атомной. Тысяча умножить на тысячу и еще раз на тысячу – это миллиард. Менее чем за столетие наше самое грозное оружие стало в миллиард раз более смертоносным. Но мы не стали в миллиард раз мудрее за несколько поколений, что отделяют нас от воинов, сражавшихся при Геттисберге.

Души, упокоившиеся на этом поле, пришли бы в ужас от масштабов бойни, которую мы теперь способны устроить. Соединенные Штаты и Советский Союз держат на нашей планете почти 60 000 ядерных боеголовок. Шестьдесят тысяч атомных бомб! Применение ничтожной части этих стратегических арсеналов, безусловно, уничтожит обе противоборствующие супердержавы, наверное, разрушит мировую цивилизацию, а возможно поставит точку в существовании человека как вида. Никакое государство, ни один человек не должны обладать подобной мощью. Мы распространяем эти орудия апокалипсиса по всему нашему хрупкому миру, оправдываясь тем, что они обеспечивают нашу безопасность. Мы обманываем сами себя.

Потери численностью 51 000 человек под Геттисбергом составляли треть армии Конфедерации и четверть армии Союза. Все погибшие, за одним или двумя исключениями, были военнослужащими. Самое известное исключение – это местная жительница, надумавшая испечь хлеб и убитая в собственном доме пулей, пробившей две двери. Ее звали Дженни Уэйд. В мировой термоядерной войне практически все жертвы будут мирными жителями: мужчины, женщины и дети, в том числе множество граждан стран, не участвовавших в конфликте, приведшем к войне, и расположенных далеко от «зоны поражения» – средних широт Северного полушария. Миллиарды таких, как Дженни Уэйд. Сегодня жизнь каждого человека на Земле находится в опасности.

В Вашингтоне есть мемориал, посвященный американцам, погибшим на самой недавней крупной войне, которую США вели в Юго-Восточной Азии. Наши потери – около 58 000 человек, почти столько же, сколько полегло под Геттисбергом. (Я опускаю, как у нас это, к сожалению, принято, один или два миллиона жителей Вьетнама, Лаоса и Камбоджи, ставших жертвами той войны.) Вспомните этот мрачный, печальный, прекрасный, трогательный мемориал. Какая там длинная стена памяти, хотя и ненамного длиннее обычной улицы в пригороде. На ней 58 000 имен. Теперь представьте, что нам хватит глупости или неосторожности допустить ядерную войну и когда-нибудь в ее увековечение будет выстроена такая же стена. Какой она должна быть длины, чтобы вместить имена всех, погибших в масштабной ядерной войне? Около тысячи километров. Она протянется отсюда, из Пенсильвании, до Миссури. Впрочем, ее некому будет строить и почти некому – читать скорбный список.

В 1945 г., по окончании Второй мировой войны, Соединенные Штаты и Советский Союз были практически неуязвимы. США, защищенные с востока и запада с безбрежными непреодолимыми океанами, а с севера и юга граничащие со слабыми и дружественными соседями, располагали самыми эффективными вооруженными силами и самой мощной экономикой на планете. Нам нечего было бояться. Но мы создали ядерное оружие и средства его доставки. Мы начали и энергично подхлестывали гонку вооружений с Советским Союзом. В результате наших действий все граждане Соединенных Штатов отдали свои жизни во власть лидеров Советского Союза. Даже сегодня, когда нет уже ни холодной войны, ни СССР, мы умрем, если так решит Москва, – умрем через 20 минут после того, как будет принято это решение. Аналогично СССР в 1945 г. имел самую сильную в мире регулярную армию и никаких сколько-нибудь серьезных военных угроз. Он ввязался в гонку вооружений вслед за США, так что на сегодняшний день жизнь каждого в России зависит от лидеров Соединенных Штатов. Если Вашингтон решит, что все эти люди должны умереть, 20 минут спустя они будут мертвы. Жизнь каждого американского и каждого российского гражданина находится в руках иностранных властей. Я сказал, что мы сами себя обмишурили. Мы – американцы и русские – потратили 43 года и огромные национальные богатства на то, чтобы подставить самих себя под удар с риском полного уничтожения. Поскольку все это делалось во имя патриотизма и «национальной безопасности», никому не пришло в голову усомниться в избранном курсе.

За два месяца до битвы при Геттисберге, 3 мая 1863 г., состоялся триумф Конфедерации – сражение при Ченселлорсвилле. Лунным вечером после одержанной победы генерал Джексон «Каменная стена» и его штаб, возвращавшиеся в расположении конфедератов, были ошибочно приняты за кавалерию Союза. Джексон получил две пули от собственных, введенных в заблуждение солдат и умер от ран.

Мы совершаем ошибки. Убиваем своих.

Некоторые думают, что раз до сих пор никакая случайность не спровоцировала ядерную войну, значит, меры предосторожности вполне достаточны. Но всего три года назад мы были свидетелями катастроф космического челнока «Челленджер» и Чернобыльской АЭС – двух высокотехнологичных систем, американской и советской, символов национального престижа. Были все возможности не допустить эти аварии. Еще годом ранее официальные лица обоих государств с абсолютной уверенностью заявляли, что ничего подобного произойти не может. Не о чем беспокоиться! Специалисты не допустят аварии! Однако же они случились, несмотря на все заверения.

Мы совершаем ошибки. Убиваем своих.

Это век Гитлера и Сталина, доказавший – если доказательства еще требовались, – что безумец может захватить бразды правления современным промышленно развитым государством. Соглашаясь жить в мире, где имеется 60 000 атомных бомб, мы ставим собственные жизни против предположения, что никто из нынешних или будущих лидеров, военных или гражданских, – в Соединенных Штатах, Советском Союзе, Великобритании, Франции, Китае, Израиле, Индии, Пакистане, Южной Африке и в любой другой ядерной державе – не отступит от строжайших норм ответственности. Мы делаем ставку на то, что здравомыслие и уравновешенность не откажет им даже в условиях глубокого личного или национального кризиса – каждому из них причем никогда. Я бы сказал, мы слишком многого от себя требуем. Ведь мы совершаем ошибки. Мы убиваем своих.

Ядерная гонка и сопутствующая ей холодная война стоят денег. Это дело недешевое. Помимо отвлечения колоссальных финансовых и интеллектуальных ресурсов от гражданской экономики, помимо психических издержек жизни под дамокловым мечом, во что обошлась холодная война?

С 1946 г., когда она началась, до ее окончания в 1989 г. Соединенные Штаты потратили (в долларах 1989 г.) на глобальное противостояние с Советским Союзом намного больше $10 трлн. Больше трети этой суммы выложила администрация Рейгана, увеличившая государственный долг сильнее, чем все предыдущие президенты, начиная с Джорджа Вашингтона, вместе взятые. В начале холодной войны наш народ был, в сущности, неуязвим для военной агрессии любого государства. Сегодня, израсходовав колоссальные национальные богатства (и несмотря на окончание холодной войны), США живут под угрозой практически полного уничтожения.

Бизнесмен, столь безрассудно и неэффективно расходующий свои деньги, давно бы уже обанкротился. Руководители, не способные увидеть столь очевидную провальность корпоративной политики, давно были бы смещены акционерами.

На что еще могли США потратить эти средства (не все, поскольку разумные траты на оборону необходимы, – но, скажем, половину суммы)? За $5 трлн с небольшим, распорядившись ими с умом, мы могли бы добиться огромного прогресса в борьбе с голодом, бездомностью, инфекционными заболеваниями, неграмотностью, невежеством, бедностью, защитили бы окружающую среду – и не только в Соединенных Штатах, но и во всем мире. Мы способствовали бы продовольственной безопасности всей планеты и устранили бы многие причины насилия и войн. Причем это принесло бы колоссальные выгоды американской экономике. Мы бы значительно сократили государственный долг. Менее 1 % этих денег хватило бы на запуск долгосрочной международной программы исследования Марса человеком. Таланты в области искусства, архитектуры, медицины и науки несколько десятилетий получали бы финансирование за счет крохотной части этой суммы. Возникли бы бесчисленные возможности для предпринимательской деятельности и технологического развития.

Разумно ли было тратить такую громадную часть нашего богатства на подготовку к войне? Наши нынешние расходы остаются на уровне времен холодной войны. Мы сами себя обдурили. Мы сцепились в смертельном объятии с Советским Союзом, и каждая сторона видела слишком много злодеяний другой, чтобы отступить. Но и та, и другая почти всегда смотрели не дальше собственного носа – до ближайших выборов конгрессменов или президента, до следующего съезда партии, – и не воспринимала общей картины.

Дуайт Эйзенхауэр, тесно связанный с Геттисбергом, сказал: «Проблема расходов на оборону заключается в том, чтобы определить, как далеко можно зайти, не разрушив изнутри то, что пытаешься защитить от атаки извне». Я бы сказал, мы зашли слишком далеко.

Как нам выбраться из этой ловушки? Договор о полном и всеобщем запрещении испытаний ядерного оружия сделал бы невозможными дальнейшие испытания – главную технологическую движущую силу гонки вооружений обеих сторон. Нам нужно покончить с катастрофически разорительной идеей звездных войн, не способной защитить мирное население от ядерной войны и не только не повышающей, а ослабляющей безопасность США. Если наша цель – усилить средства устрашения, для этого есть намного более эффективные способы. Мы должны организовать безопасное, масштабное, обоюдное, с инспекцией на местах, сокращение стратегических и тактических ядерных арсеналов Соединенных Штатов, России и всех остальных ядерных держав (договоры по ядерным силам промежуточной дальности и по СНВ – крохотные шажочки, но в верном направлении). Вот чем нужно заняться.

Ядерное оружие относительно дешево, основной нагрузкой на бюджет была и остается традиционная армия. Ныне нам предоставляется уникальная возможность. Русские и американцы приступили к крупнейшему сокращению традиционных вооруженных сил в Европе. За ними должны последовать Япония, Корея и другие страны, которым с лихвой хватает сил на самозащиту. Такое сокращение служит целям достижения мира, а также способствует оздоровлению американской экономики. Мы с русскими должны пойти на взаимные уступки.

Сегодня в мире тратится $1 трлн в год на военные приготовления, главным образом на традиционные армии. Соединенные Штаты и Россия – главные торговцы оружием. Значительная часть этих средств тратится лишь потому, что страны мира не способны сделать сверхусилие и пойти навстречу своим оппонентам (а другая часть – из-за того, что правительствам нужны силы для подавления и запугивания собственного народа). Этот триллион долларов в год отнимается у бедняков, которых можно было бы накормить. Он подрывает потенциально устойчивые экономики. Нельзя мириться с этими постыдными тратами.

Пора нам учиться у павших, что лежат здесь. И пора действовать.

Отчасти Гражданская война между Севером и Югом велась за свободу. За то, чтобы подарить завоевания Американской революции всем американцам, распространить на всех оставшийся, к прискорбию, нереализованным принцип «всеобщей свободы и справедливости». Меня тревожит наша неспособность замечать в настоящем исторические прецеденты. Современные борцы за свободу не носят треуголки и не ходят в атаку под флейты и барабаны. Они носят другую одежду, могут говорить на другом языке, исповедовать другую религию, иметь другой цвет кожи. Но принцип свободы ничто, если вдохновляться исключительно собственной свободой. Повсюду в мире люди скандируют: «Нет налогам без представительства!» В Западной и Восточной Африке, на Западном берегу реки Иордан, в Восточной Европе или Центральной Америке все чаще раздается: «Свобода или смерть!» Почему мы почти никогда не слышим эти голоса? Мы, американцы, располагаем мощными средствами ненасильственного убеждения. Почему мы ими не пользуемся?

Главным смыслом Гражданской войны было объединение – объединение, невзирая на различия. Миллион лет назад на планете не существовало государств. Не было и племен. Тогдашние люди были разделены на маленькие семейные группы в несколько десятков человек. Мы вели бродячий образ жизни. Странствующая семья – таковы были рамки нашей самоидентификации. С тех пор рамки раздвинулись. От горстки охотников-собирателей – к племени, племенному союзу, маленькому городу-государству, нации, наконец, к современным громадным национальным государствам. Типичный сегодняшний землянин связан гражданскими узами с группой порядка 100 млн человек. Совершенно очевидно, что, если мы сами себя не уничтожим, ячейкой первичного отождествления для большинства людей в не самом отдаленном будущем станет планета Земля и весь род человеческий. На мой взгляд, вопрос стоит именно так: или ячейка первичного отождествления расширится, охватив планету и весь наш вид, или мы еще раньше покончим с собственным существованием. Боюсь, грань уже очень тонка.

Здесь, на этом месте, 125 лет назад рамки самоидентификации раздвинулись ценой огромных потерь для северян и южан, для черных и белых. Но теперь наша ячейка первичного отождествления включает и тех, и других. Сегодня имеется срочная, насущная необходимость сообща заняться контролем вооружения, мировой экономикой и состоянием окружающей среды. Очевидно, что сегодня народы мира могут развивать или деградировать только вместе. Никакая страна не может выиграть за счет другой. Мы все должны помочь друг другу или вместе погибнуть.

В подобных случаях принято цитировать всем известные слова выдающихся мужчин и женщин. Все мы не раз слышали эти фразы, но не вникали в их смысл. Позвольте мне привести высказывание Авраама Линкольна, прозвучавшее недалеко от этого места: «Никому не желая зла, проявляя сострадание к каждому…» Вдумайтесь в эти слова. Вот как мы должны поступать, и не только в силу нравственного долга или религиозных убеждений, но потому, что это необходимо для выживания человека.

Приведу еще одну мудрость: «Дом, разделившийся сам в себе, не устоит». Позвольте ее немного перефразировать: биологический вид, разделившийся сам в себе, не устоит. Планета, разделившаяся сама в себе, не устоит. На этом мемориале у Вечного огня, который вот-вот снова будет зажжен и получит новое посвящение, будет написано: «Миру, объединившемуся в стремлении к миру».

Подлинным триумфом Геттисберга, на мой взгляд, стал не 1863-й, а 1913 г., когда выжившие ветераны, остатки враждующих армий, «синие» и «серые», встретились на памятных торжествах. Та война заставила брата пойти против брата, и на 50-й годовщине сражения, когда пришло время памяти, уцелевшие бойцы со слезами на глазах раскрыли друг другу объятия. Они не могли поступить иначе.

Пора нам последовать их примеру – странам НАТО и Варшавского договора, тамильцам и цейлонцам, израильтянам и палестинцам, белым и черным, тутси и хуту, американцам и китайцам, боснийцам и сербам, юнионистам и ольстерцам, развитым и развивающимся мирам.

Нельзя ограничиваться умилением в памятные даты, подъемом патриотизма в дни национальной гордости и скорби. Когда потребуется, мы должны восставать против заезженных истин и менять их. Настало время учиться у тех, кто пал здесь. Наша цель – примирение не после зверств и массовой бойни, а вместо зверств и массовой бойни. Пора открыть друг другу объятия.

Пришло время действовать.

Дополнение. В какой-то мере нам это удается. Со времени, когда произносилась эта речь, мы – американские люди, русские люди, просто люди – уничтожили значительную часть ядерных арсеналов и средств доставки. Однако этого недостаточно, чтобы устранить угрозу. Близится подписание договора о всеобщем и полном запрещении ядерных испытаний, но средства производства и доставки ядерных боеголовок попали или вот-вот попадут во многие страны, ранее ими не обладавшие.

Поэтому многие говорят о замене одной потенциальной катастрофы на другую и отсутствии реального прогресса. Тем не менее горстка ядерных бомб – сколько бы человеческих жизней они ни могли оборвать – это мелочь в сравнении с 60 000–70 000 ядерных зарядов, накопленных Соединенными Штатами и Советским Союзом за годы холодной войны. Шестьдесят или семьдесят тысяч атомных бомб уничтожили бы всю мировую цивилизацию, а возможно, сам человеческий род. Арсеналы, которыми могли бы в обозримом будущем обзавестись Северная Корея, Ирак, Ливия, Индия или Пакистан, на такое не способны.

Другая крайность – это заявления американских политических лидеров, будто ни одна российская атомная боеголовка не нацелена на американского ребенка или американский город. Пусть так, но перенацеливание потребует максимум 15–20 минут. И у США, и у СССР по-прежнему имеются тысячи ядерных зарядов и средств их доставки. Поэтому я на протяжении всей книги настаиваю, что ядерное оружие остается для нас величайшей угрозой, несмотря на значительные, даже потрясающие достижения в плане обеспечения безопасности человечества. Все это может рухнуть в одно мгновение.

В январе 1993 г. в Париже 130 государств подписали Конвенцию о запрещении химического оружия. После 20 с лишним лет переговоров мир заявил о готовности объявить это оружие массового уничтожения вне закона. Но на момент, когда я пишу эти строки, Соединенные Штаты и Россия все еще не ратифицировали конвенцию. Чего мы ждем? Россия не ратифицировала и соглашение, достигнутое во втором туре переговоров об ограничении и сокращении стратегических вооружений, по которым американский и русский стратегические ядерные арсеналы сокращаются на 50 % до 3500 боеголовок с каждой стороны.

С окончания холодной войны американский военный бюджет был урезан – но лишь на 10–15 %, причем практически ничто из сэкономленных средств не было эффективно использовано в гражданской экономике. Советский Союз распался – однако повсеместная нищета и нестабильность в том регионе оборачиваются тревогой за будущее всего мира. Демократия в какой-то мере установилась в Восточной Европе, Центральной и Южной Африке – но не в Восточной Азии, за исключением Тайваня и Южной Кореи, а в Восточной Европе ее искажает худшая, дикая форма капитализма. Рамки идентификации раздвинулись в Западной Европе – но, в общем, сузились в США и на территории бывшего Советского Союза. Сделаны шаги к примирению в Северной Ирландии и между Израилем и Палестиной, но террористы по-прежнему грозят сорвать процесс мирного урегулирования.

Драконовские сокращения федерального бюджета США объясняют насущной необходимостью его сбалансировать. Не странно ли, что институт, отхватывающий от национального пирога куски, превышающие дискреционный бюджет всего государства, фактически застрахован от сокращений финансирования? Речь идет о военных ассигнованиях размером $264 млрд (для сравнения: на все научные исследования гражданского назначения и космические программы отводится $17 млрд). Если же учесть скрытые расходы на военные нужды и финансирование разведдеятельности, доля военных еще увеличится.

Советского Союза больше нет, так на что же идут эти астрономические суммы? Россия тратит в год на армию около $30 млрд. Китай примерно столько же. Совокупный военный бюджет Ирана, Ирака, Северной Кореи, Сирии, Ливии и Кубы достигает порядка $27 млрд. США тратит в три раза больше всех этих стран, вместе взятых. На нас приходится около 40 % общемировых военных расходов.

Оборонный бюджет Клинтона на 1995 финансовый год примерно на $30 млрд превосходил оборонный бюджет при Ричарде Никсоне 20 годами ранее, в самый разгар холодной войны. С прибавками, предлагаемыми республиканцами, оборонный бюджет США в неизменных ценах вырастет к 2000 г. на 50 %. Ни в одной политической партии не находится никого, кто восстал бы против этого роста, несмотря на отчаянные попытки страны хоть как-то залатать прорехи, угрожающие социальной стабильности.

Наш сквалыжный конгресс становится ошеломляюще расточительным, когда дело доходит до трат на вооруженные силы, и буквально заваливает миллиардами долларов министерство обороны, изображающее сдержанность просто для вида. Грузовые суда в перегруженных портах и посольские отправления, свободные от таможенного досмотра, в настоящее время являются самыми вероятными средствами доставки ядерного оружия на американскую землю. Однако конгресс всеми силами проталкивает создание системы перехватчиков космического базирования для защиты США от несуществующих межконтинентальных баллистических ракет государств-изгоев. Другим странам предлагаются сумасшедшие скидки в $2,3 млрд, чтобы они могли покупать американское оружие. Деньги налогоплательщиков отдаются американским аэрокосмическим компаниям и тратятся ими на покупку других американских аэрокосмических компаний. Около $100 млрд ежегодно расходуется на защиту Западной Европы, Японии, Южной Кореи и других государств, имеющих гораздо лучший внешнеторговый баланс, чем Соединенные Штаты. Мы намерены бессрочно держать в Западной Европе почти 100 000 солдат. Для защиты от кого?

Между тем сотни миллиардов долларов, в которые обойдется очистка планеты от отходов ядерной и химической военной промышленности, лягут тяжким грузом на наших детей, но нас это, похоже, не беспокоит. Неужели так трудно понять, что национальная безопасность – гораздо более глубокая и тонкая материя, что она не сводится к количеству ракет у нас в загашнике? Сколько бы ни говорилось, что бюджет военных «урезан до минимума», в мире, где мы живем, они буквально жируют. Почему военный бюджет должен быть неприкосновенным, когда множество других направлений, жизненно важных для страны, по недомыслию властей балансируют на грани выживания?

Нам еще многое остается сделать. Самое время начать действовать.

Уже шесть раз я смотрел в лицо Смерти. И шесть раз Смерть отводила взор и отпускала меня. Когда-нибудь, конечно, она меня призовет, как и каждого из нас. Вопрос только в том, когда. И как.

Эти поединки на многое открыли мне глаза. Прежде всего на красоту и жгучую прелесть жизни, ценность друзей и родных и преобразующую силу любви. По сути, оказаться на грани смерти – это такой полезный, воспитывающий силу характера опыт, что я бы рекомендовал его всем, если бы не неустранимый элемент смертельного риска.

Мне хотелось бы верить, что и после смерти я не утрачу жизнь, что какая-то часть меня – мыслящая, чувствующая, хранящая воспоминания – продолжит существовать. Но ни притягательность этой веры, ни древность и повсеместность культурных традиций почитания загробной жизни не заменяют для меня отсутствия каких-либо фактов, свидетельствующих, что это не просто мечты.

Я хочу состариться вместе со своей горячо любимой женой Энни. Хочу видеть, как растут мои младшие дети, и участвовать в формировании их характера и ума. Хочу увидеть внуков, о которых пока рано и мечтать. Есть научные проблемы, разрешение которых я жажду застать, – например, изучение множества миров Солнечной системы и поиск внеземной жизни. Я хочу узнать, к чему приведут основные тенденции нашей истории, и обнадеживающие, и тревожные. Это и технологическое развитие со всеми его рисками и перспективами, и эмансипация женщин, и растущее политическое, экономическое и технологическое влияние Китая, и перспективы межзвездных полетов.

Если есть жизнь после смерти, я смог бы удовлетворить свое любопытство и исполнить самые заветные желания независимо от момента кончины. Если же смерть не более чем бесконечный сон без сновидений, это пустые надежды. Возможно, эта перспектива служит мне дополнительным стимулом жить.

Мир – такое совершенство, в нем столько любви и нравственности, что ни к чему обольщаться бездоказательными россказнями. По-моему, гораздо лучше, с учетом нашей хрупкости, смотреть Смерти в лицо и ценить каждый день за краткую, но потрясающую возможность быть живым.

Вот уже много лет возле зеркала, перед которым я бреюсь, стоит почтовая открытка в рамке, которая каждое утро оказывается у меня перед глазами. На ее обороте написана карандашом весточка для г-на Джеймса Дэя из Суонси-Вэлли в Уэльсе.

За едва читаемыми инициалами скрывается некто Уильям Джон Роджерс. На цветном фото изображен великолепный пароход с четырьмя трубами и надпись «Лайнер Titanic судоходной компании White Star». Почтовая марка была наклеена за день до отплытия гиганта, погубившего более 1500 жизней, в том числе мистера Роджерса. Мы с Энни недаром держим эту открытку на видном месте. Мы знаем, что «Жизнь прекрасна!» – возможно, самое преходящее и иллюзорное состояние. Знаем на собственном опыте.

Мы не жаловались на здоровье, дела у детей шли замечательно. Мы писали книги, работали над новыми амбициозными проектами в области телевидения и кино, выступали с лекциями, я продолжал участвовать в захватывающем научном исследовании.

Однажды утром в конце 1994 г., стоя возле упомянутой открытки, Энни обратила внимание на безобразную черно-синюю отметину, красовавшуюся у меня на руке уже много недель. «Почему синяк не проходит?» – удивилась она. По ее настоянию я неохотно (синяк – это не страшно, не так ли?) пошел к врачу и сдал кровь на анализ.

Врач связался с нами через несколько дней, когда мы находились в Остине, штат Техас. Он был встревожен. Наверняка в лаборатории что-то напутали. Такой анализ крови может быть лишь у очень больного человека. «Пожалуйста, сейчас же пересдайте кровь». Я так и сделал. Никто ничего не напутал.

Мои кровяные тельца – красные, переносящие кислород по всему телу, и белые, сопротивляющиеся заболеваниям, – были далеки от нормы. Самая вероятная причина – непорядок со стволовыми клетками, которые отвечают за производство как красных, так и белых кровяных телец и вырабатываются в костном мозге. Специалисты подтвердили диагноз. У меня обнаружилась болезнь, о которой я никогда не слышал, – миелодисплазия. Ее причины практически неизвестны. Если ничего не предпринимать, ошеломили меня, я обречен. Мне осталось жить всего полгода. Я по-прежнему чувствовал себя хорошо, разве что иногда кружилась голова. Я был деятелен и энергичен. Мысль о том, что я стою на краю могилы, казалась дурной шуткой.

Известен лишь один способ лечения, дающий надежду на исцеление, – пересадка костного мозга. Но он применим, только если удастся найти совместимого донора. Тогда придется полностью подавить мою иммунную систему, чтобы организм не отторг донорский материал. Однако подавление иммунной системы грозит мне смертью от многих причин. Из-за отсутствия сопротивляемости я могу стать жертвой любого подхваченного микроба. У меня возник было соблазн не делать ничего и подождать, пока прогресс в области медицины откроет новое средство от этой болезни. Но надеяться на это не приходилось.

Выясняя, куда следует обратиться, мы всякий раз получали один ответ – онкоцентр Фреда Хатчинсона в Сиэтле, один из мировых лидеров в пересадке костного мозга. Именно там работают многие ведущие специалисты в этой области, в том числе Донналл Томас, получивший в 1990 г. Нобелевскую премию по физиологии и медицине за совершенствование техники трансплантации костного мозга. Высокий профессионализм врачей и медсестер и безупречный уход полностью оправдали совет пойти лечиться в «Хатч».

Первым этапом стала попытка найти совместимого донора. Некоторым пациентам его так и не удается подобрать. Мы с Энни позвонили моей единственной младшей сестре Кэри. Я начал ходить вокруг да около. Кэри даже не подозревала о моей болезни. Прежде чем я подобрался к сути, она сказала: «Бери. Что бы это ни было… почка… легкое. Считай, ты это получил». У меня до сих пор встает комок в горле при мысли о великодушии Кэри. Разумеется, не было никаких гарантий, что ее костный мозг мне подойдет. Она прошла серию тестов, и все шесть факторов совместимости совпали один за другим. Идеальное соответствие! Мне невероятно повезло.

Впрочем, это относительное везение. Даже при идеальной совместимости мои шансы на полное излечение оценивались не более чем в 30 %. Как при игре в русскую рулетку с четырьмя патронами в барабане вместо одного. Тем не менее это был максимум удачи, на которую я мог рассчитывать, к тому же прежде мне случалось сталкиваться и с худшими шансами на благополучный исход.

Вся наша семья, включая родителей Энни, перебралась в Сиэтл. Нам не приходилось скучать в одиночестве. Выросшие дети, мой внук, другие родственники и друзья навещали меня во время госпитализации и амбулаторного лечения. Я уверен, что их поддержка и любовь, особенно со стороны Энни, склонили чашу весов в мою пользу.

Как вы понимаете, нас многое пугало. Помню, однажды, выполняя назначение врача, я проснулся в два часа ночи и вскрыл первую из 12 пластиковых упаковок с таблетками бусульфана, мощного химиотерапевтического средства. На упаковке значилось:

Одну за другой я выщелкал из блистеров все 72 таблетки. Это была смертельная доза. Если бы мне вскоре не предстояла пересадка костного мозга, эта иммуносупрессивная терапия сама по себе убила бы меня. Казалось, я принимаю смертельную дозу мышьяка или цианистого калия, надеясь, что вовремя получу подходящее противоядие.

Средства, подавляющие иммунитет, имели несколько прямых эффектов. Постоянная умеренная тошнота держалась под контролем другими лекарствами и была не настолько тяжелой, чтобы я не мог заниматься кое-какой работой. Я лишился почти всех волос, что в сочетании с последующей потерей веса придало мне определенное сходство со скелетом. Но меня здорово поддержало, когда четырехлетний сын Сэм, увидев меня, сказал: «Отличная стрижка, папа». И еще: «Я не знаю, что ты болеешь. Я знаю только, что ты поправляешься».

Я думал, что сама трансплантация будет чудовищно болезненной. Ничего подобного. Это было похоже на переливание крови, клетки костного мозга сестры сами находили дорогу к моему костному мозгу. Некоторые моменты лечения были мучительными, но благодаря своего рода травматической амнезии перенесенная боль практически забывается, когда все позади. В «Хатче» применяется мудрый принцип самоназначения пациентами обезболивающих средств, в том числе производных морфина, и я сразу же мог облегчить сильные боли. Благодаря этому лечение оказалось переносимым.

К концу курса почти все красные и белые кровяные тельца в моем организме были тельцами Кэри. В них были половые хромосомы ХХ, тогда как в других клетках моего организма – XY. В моей кровеносной системе циркулировали женские клетки и тромбоциты. Я гадал, не проявятся ли у меня какие-нибудь пристрастия Кэри – например, к верховой езде или к просмотру полудюжины бродвейских мюзиклов за один прием, – но ничего подобного не случилось.

Энни и Кэри спасли мне жизнь. Я всегда буду благодарен им за любовь и сострадание. После выписки я нуждался во всевозможных медицинских процедурах, включая ежедневное многократное введение лекарств в полую вену. Энни стала моей персональной сиделкой: давала мне лекарства днем и ночью, переодевала, следила за жизненными показаниями и оказывала всю необходимую помощь. Говорят, если в больницу попадает одинокий человек, его шансы на излечение по понятным причинам намного ниже.

В тот раз я уцелел благодаря медицинским исследованиям. Это были и прикладные исследования, направленные на поиск средств излечения или облегчения смертельных заболеваний, и фундаментальные, которые проводятся лишь для того, чтобы понять, как функционирует живой организм, но оборачивающиеся неожиданными практическими достижениями благодаря счастливому случаю.

Меня спасла и медицинская страховка Корнеллского университета и (благодаря браку с Энни) Американской гильдии писателей – организации авторов, пишущих для кино, телевидения и т. д. Десятки миллионов американцев не имеют такой медицинской страховки. Что бы мы делали на их месте?

В своих статьях я пытался показать, как мы близки к животным, как жестоко причинять им боль и какое нравственное падение убивать их, скажем, ради изготовления помады. В то же время, как сказал доктор Томас в речи при вручении Нобелевской премии: «Трансплантация костного мозга не получила бы применения в медицинской практике, не будь экспериментов на животных, сначала на инбредных грызунах, затем на аутбредных видах, прежде всего собаках». Меня по-прежнему очень беспокоит этот момент. Сейчас меня бы уже не было на свете, если бы не подопытные животные.

Итак, жизнь пришла в норму. Мы с Энни и всей семьей вернулись в свой дом в Итаке (штат Нью-Йорк). Я завершил несколько исследовательских проектов и окончательную правку своей книги «Мир, полный демонов: Наука – как свеча во тьме»[48]. Мы встретились с Бобом Земекисом, режиссером фильма «Контакт», снятого кинокомпанией Warner Brothers по моему роману, в котором мы с Энни выступили сценаристами и сопродюсерами. Начаты переговоры по новым телевизионным и кинопроектам. Я принял участие в начальных этапах подготовки свидания космического аппарата «Галилео» с Юпитером.

Но главный усвоенный мной урок заключался в том, что будущее непредсказуемо. Как познал на собственной шкуре Уильям Джон Роджерс, бодро подписывающий открытку на свежем ветру Атлантики, даже ближайшее будущее ни единым намеком нам не откроется. Я уже несколько месяцев провел дома – у меня начали отрастать волосы, нормализовался вес, как и содержание красных и белых кровяных телец, и я чувствовал себя просто великолепно, – как вдруг рутинный анализ крови выбил у меня почву из-под ног.

«Боюсь, у меня для вас плохие новости», – сказал врач. В моем костном мозге обнаружилась новая популяция опасных быстро делящихся клеток. Через два дня вся семья вновь была в Сиэтле. Я пишу эту главу на больничной койке в «Хатче». Новая экспериментальная процедура показала, что в этих аномальных клетках отсутствует энзим, который сделал бы их неуязвимыми для двух стандартных химиотерапевтических веществ, прежде мне не назначавшихся. После одного цикла их приема в моем костном мозге не осталось аномальных клеток. Чтобы покончить с самыми упорными (они могут быть малочисленными, но особенно быстро растущими), пришлось пройти еще два курса химиотерапии, после чего я вновь заправился клетками сестры. Казалось, я вновь получил верный шанс на полное излечение.

Мы все порой приходим в полное отчаяние из-за деструктивности и близорукости человеческого вида. Я, бесспорно, внес в это свою лепту (обоснованно, в этом я по-прежнему убежден). Но болезнь помогла мне узнать о выдающемся сообществе служителей добра, которому посвятили свои жизни люди, мне помогавшие.

В национальном реестре добровольных доноров костного мозга зарегистрировано более 2 млн американцев. Все они готовы пройти малоприятную процедуру забора костного мозга ради блага совершеннейшего незнакомца. Еще многие миллионы человек сдают кровь американскому отделению Красного Креста и другим профильным организациям абсолютно бесплатно, не получая и пяти долларов, чтобы спасти чужую жизнь.

Ученые и лаборанты трудятся долгие годы – при туманных шансах и полном отсутствии гарантий успеха, зачастую за маленькие деньги. У них много мотивов, в том числе надежда помочь другим, исцелить болезнь, одолеть смерть. Когда вокруг столько цинизма, огромное облегчение видеть, каким упорным бывает добро.

Пять тысяч человек молились за меня на пасхальной службе в кафедральном соборе св. Иоанна Евангелиста в Нью-Йорке, самой большой церкви христианского мира. Индуистский жрец рассказал о большом ночном богослужении на берегу Ганга, посвященном мне. Имам Северной Америки молится о моем исцелении. Многие христиане и иудеи писали мне о том же. Я так не думаю, но, если бы бог существовал, все эти молитвы изменили бы его планы на мой счет. Нет таких слов, которыми можно было бы выразить мою признательность всем – включая многих, с кем даже не знаком, – кто поддерживал меня во время болезни.

Многие из них спрашивали меня, как можно смотреть в лицо смерти без веры в загробную жизнь. Могу лишь сказать, что для меня это не проблема. За вычетом пассажа насчет «слабых душ» я разделяю точку зрения своего героя Альберта Эйнштейна:

Эта глава была написана год назад, и с тех пор многое произошло. Меня выписали из «Хатча», мы вернулись в Итаку, но через несколько месяцев случился рецидив. На сей раз все было гораздо хуже, возможно, из-за того, что я физически ослаб в ходе предыдущего лечения. Кроме того, теперь подготовка к трансплантации включала рентгеновское облучение всего тела. Опять семья сопровождала меня в Сиэтл. Опять я получил в «Хатче» высокопрофессиональные лечение и уход. Опять Энни превзошла себя, подбадривая и вдохновляя меня. Опять моя сестра Кэри щедро поделилась со мной костным мозгом. Опять меня окружили служители добра. Сейчас, когда я это пишу, – хотя на деле все может обернуться иначе – мне дают наилучший возможный прогноз: все выявленные клетки костного мозга являются донорскими, с женскими ХХ-хромосомами, клетками моей сестры. Среди них нет ни одной моей собственной, с мужским – XY – хромосомным набором, провоцирующей заболевание. Люди живут годами, даже имея небольшой процент собственных клеток. Но я буду более-менее уверен в благополучном исходе лишь по прошествии пары лет. До тех пор мне остается лишь надеяться.