Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012–2018 годы)»

За окном притулился унылый сентябрьский вечер. Люди занимались обычными житейскими делами – выпивали, ругались, неутомимо смотрели телевизор, гуляли на свежем воздухе, делали покупки. Не все могли позволить себе расслабиться. В одном весьма добротном помещении, втиснутом в солидное здание, расположенное в центре не столь далекого от Москвы города, проходил крайне важный разговор. Присутствовало четверо, в строгих костюмах, при галстуках. Они расположились в удобных кожаных креслах с мягкими подлокотниками. Выступал самый молодой из них, спортивного вида, невысокий, бойкий, с короткой стрижкой и быстрыми, черными глазами – у него единственного ворот рубашки не был застегнут, и галстук небрежно охватывал шею. Бархатистый голос звучал напористо:

– Коммунисты – наши главные соперники. Все остальные шансов не имеют. И Демин – тоже. А Квасов имеет. – Григорий, так звали молодого человека, умело выдержал паузу. – Дело не в Квасове. Скучный, заурядный человек. Толстый до безобразия, говорить не умеет. Дело в избирателях. Сторонники КПРФ проголосуют за того, на кого укажет партия. Так что шансы у Квасова предпочтительные. Однако, есть проект, призванный поставить нашему главному конкуренту подножку, отнять у Квасова достаточно большое число голосов. А значит, всерьез повысить ваш шанс. – Учтивый жест был адресован занимавшему кресло напротив мужчине. – Замысел такой: находим человека, который, будучи ярым коммунистом, ругает их. За то, что зажрались, забыли про Ленина и так далее. Этакий homo-commy. Вытаскиваем его на выборы, даем трибуну. Ему поверят. Он – коммунист, а не какой-нибудь богатенький демократ. Имеет право на критику.

Мужчина, сидевший перед Григорием, непомерно массивный, с тяжелым подбородком, не менее тяжелым взглядом и демонстративно пренебрежительным выражением на лице, лениво поинтересовался:

– И где взять такого?

– Есть на примете подходящая кандидатура. Начальник цеха металлолома на одном из местных заводов. Кузьмин. Коммунист, но при этом ругает Зюганова, партийную верхушку, здешних коммунистических начальников. Именно такой нам нужен.

– Ты откуда знаешь?

– Успел выяснить.

– Всё ты успеваешь… – Явное одобрение звучало в начальственном голосе. – Ну так поговори с ним.

– Проблема не в том, чтобы поговорить.

– А в чем?

– Деньги. Проект стоит минимум сто пятьдесят тысяч зеленых. Лучше – сто семьдесят. А еще лучше – двести. Результат будет выше.

Мыслительная работа вызвала паузу, которая закончилась спокойным, уверенным кивком самой важной в помещении головы, а следом прозвучало:

– Дам.

– Сколько?

– Сто.

– Мало. Минимум сто пятьдесят. Лучше сто семьдесят.

– Сто двадцать. И покажи смету.

Григорий состроил кислую физиономию – к чему лишняя работа?

– Ладно. Завтра. Но вы учтите: говорить об этом проекте никому не стоит. Иначе всё сорвется. И даже по нам ударит.

– Не дурак. Понимаю… Виски будешь? – Григорий кивнул. Самая важная голова повернулась к сидевшему рядом человеку, доселе не проронившему ни звука. – Давай, обеспечь нам вискаря…

Любовью они занимались в складском помещении. В конце рабочего дня, когда исчезали немногочисленные рабочие. В углу стоял топчан, укрытый старым матрасом. На нем все и происходило. Потом, когда лежали, – он на спине, а она, прижавшись к нему, положив голову на его руку, – говорили о жизни, о том, что происходит в городе, в стране. Он частенько повторял: «Валентина, ты умная. И ход мыслей у тебя правильный». Так он сказал и в этот раз.

– Валентина, ты умная. И ход мыслей у тебя правильный. – А потом продолжил. – Надо тебе в Государственную Думу идти. Будешь простых людей защищать. Народ тебя узнает. И полюбит.

– Зачем мне народ? Главное, чтобы ты любил.

– Я-то люблю. А если еще народ полюбит, разве плохо?

Она кивнула в знак согласия. Чтобы не спорить с ним. Хочется ему в это верить, пусть верит. Она любила его, и ей было приятно, что он думает о том, как сделать ее знаменитой. Но сама идея не захватила ее. Москва, депутаты в дорогих одеждах с холеными физиономиями – все это казалось нереальным, невозможным, существующим только в телевизоре. Чтобы показать в новостях и вновь спрятать до следующего вечера.

Он был красив – стройный, худощавый, решительный. Черные волосы, хотя недавно разменял пятый десяток. Она была моложе на двадцать два года, но это не мешало ни ей, ни ему.

Как он говорил! Красиво, убежденно. Она обожала слушать его.

– Коммунизм воплощает в себе идеалы, о которых испокон веку мечтало человечество: справедливость, равенство, заботу о людях. Не получилось все это осуществить в Советском Союзе. Безмерно жаль, но не вышло. Только ты пойми, опыт СССР вовсе не доказывает, что коммунизм невозможен. Между прочим, все то положительное, что есть в западных странах, ну… мощные социальные гарантии, сильные профсоюзы, все это появилось только благодаря СССР. Потому что испугались, поняли, что этим нельзя пренебрегать…

Она могла слушать его часами. Она чувствовала – все, что он говорит, правда. Вот она, простой кладовщик. Зарплата небольшая, так ведь и ту постоянно задерживают. Говорят, денег нет. А директор новую «Ауди» себе купил и разъезжает. Такого она понять не могла. Был у нее муж, три года вместе прожили. Пил, но в меру. Деньги домой приносил. А потом ушел к другой. Ни с того, ни с сего. И что теперь? А на ней еще мама, которая ходит с трудом и у которой пенсия просто смешная.

Она верила ему. Он казался надежным, знающим, очень умным. Непохожим на других. По крайней мере, в том городе, где они жили.

Их город был не столь уж маленьким – четверть миллиона жителей. А сколько заводов. И каких! Работавших на оборону. Прежде, в советские времена, город снабжали по московским стандартам. Почище областной столицы. К ним за продуктами и товарами приезжали со всей округи. Им завидовали. А они посматривали на приезжих свысока и немного ревниво – сколько можно жить за их счет?.. Все это зацепилось за прошлое, там и осталось. Теперь на огромных заводах едва теплилась жизнь, рабочие, инженеры, технологи получали нищенские деньги. Будущее казалось бесполезным, напрочь лишенным надежды.

– Толя, – прозвучало в тишине склада. – Скажи, а ты ее совсем разлюбил?

– Кого? – спокойно поинтересовался он.

– Лену.

Пять лет назад от него ушла жена. Поначалу он переживал – неприятно, когда бросают тебя. Да и неохота менять устоявшийся уклад жизни. Потом успокоился. Приноровился. Нашел выгоды в новом положении. Что ему продолжало мешать – соседство с бывшей женой. Она проживала с новым супругом в одной из комнат их квартиры. А в другой обитал он с сыном. Конфликтов между ним и новым супругом не было – они даже выпивали порой. А вот Елена… Как все-таки меняются отношения между людьми. Шестнадцать лет назад он боготворил эту женщину. Мир казался удивительным, невероятно волнение теснило грудь, когда он был с ней. И Елена светилась радостью, охотно принимала его ухаживания. А теперь? Она презирает его. Он – нет. В нем не было презрения. Как и ненависти. Но и любви не осталось ни капельки. Чужой человек, совсем чужой, хотя у них оставалось то, что объединяет – сын.

– Совсем разлюбил. – Слова упали равнодушно, как осенние листья в безветренную погоду.

– И тебе с ней… не хочется?

– Нет. Не хочется.

Безмятежное спокойствие обволакивало его. Он еще не знал, что судьба в лице одного человека уготовила ему испытание. Что его жизнь круто переменится в ближайшее время.

Новый день сменил прежний. Так заведено испокон веку, дабы человек не забывал о ходе времени. Отчего-то принято считать, что новый день приносит новые заботы. Но так бывает не всегда. В этом случае приходится жить старыми.

Работы на заводе почти не было. Так что и в цехе металлолома не требовались трудовые подвиги. Анатолий Николаевич просматривал местную газету. Последний год он покупал только это бойкое издание. Оно стоило дешевле центральных газет. Дома он смотрел выпуски новостей – ему хотелось знать, что происходит в стране и в мире. Обо всем он имел свое мнение, которое не навязывал другим, но при случае высказывал.

Звонок прозвучал неожиданно, разлетелся в кубатуре небольшого кабинета. Анатолий Николаевич произвел необходимое действие. Трубка прикоснулась к уху.

– Меня зовут Юрий Иванович, – прозвучал из нее вполне приятный мужской голос. – Мы не знакомы. Мне с вами необходимо поговорить. У меня к вам предложение. Весьма серьезное.

– Какое?

– Не по телефону. Давайте встретимся после работы. Скажем, в «Макдональдсе». Знаете, где это?

– Знаю. – Он лихорадочно решал, соглашаться или нет? Во что его хотят втянуть? Чувство опасности захлестнуло его. А потом он подумал: пусть. Что, в конце концов, ему сделают, если он отвергнет сомнительное предложение? – Во сколько?

– В семь.

– Как я вас узнаю?

– Я к вам подойду.

Что этот звонок повлечет за собой? Во благо ему то, что последует? Или во вред? Беспокойство не покидало Анатолия Николаевича, тревожило нутро. Сомнения вились назойливой стайкой. Но он решил: пойдет на встречу.

Разумеется, он знал, где находится единственный в городе «Макдональдс», рассадник американских нравов. Сам туда не ходил. Но его сын, которому было пятнадцать, бывал там, и не один раз. Копил деньги, чтобы сходить, поесть эти гамбургеры, чизбургеры и прочую дрянь. Что в них такого привлекательного? Чем они лучше нормальной русской еды? Анатолий Николаевич не одобрял пристрастий отпрыска, но и отрывать его от друзей не считал возможным.

Строго в означенное время Анатолий Николаевич прибыл к «Макдональдсу». Как трудно было сдержать волнение. Он стоял у входа, оглядывая всех, кто приближался к зданию. Он хотел вычислить того, кто пожелал встретиться с ним. И не вычислил.

Молодой мужчина лет тридцати, невысокий, плотный, стремительно появился откуда-то сбоку. Прозвучало:

– Анатолий Николаевич? – Лицо умное, интеллигентное. Такие лица были у инженеров из конструкторского бюро, которые все поразбежались.

– Да.

– Это я вам звонил. Давайте зайдем. – Палец указывал туда, где американское влияние было самым сильным. – Посидим, перекусим. Заодно и поговорим.

Дверь пропустила их внутрь, в пространство, где красиво горели вывески, рекламные щиты, где сидели за столами веселые люди.

– Что будете?

Анатолий Николаевич растерялся – цены о-го-го! Он будто споткнулся.

– Я не слишком уважаю американскую еду…

– Я заплачу.

Это был другой разговор. Ему хотелось попробовать то, что скрывалось за многими названиями. Анатолий Николаевич стеснялся, и потому произносил названия с большой паузой.

Он зачарованно смотрел, как разноцветные свертки заполняют поднос. Позже настал благословенный миг, когда он раздел первый бутерброд, влекомый соблазнительным запахом, вонзил в него зубы. Вкус не разочаровал его. Вот американцы. Сволочи! Могут. Вслед за первым настал черед второго, потом третьего бутерброда, потом обжаренных кусочков курицы.

Григорий терпеливо ждал, когда он остановится. Анатолий Николаевич и сам почувствовал, что слишком увлекся. Пожадничал. Смущенно глянул на человека, сидевшего рядом. Тот заговорил бойким, уверенным голосом:

– Дело такое. Хотим предложить вам принять участие в выборах. Побороться за место депутата Государственной Думы.

– Мне?!

– Да, вам.

Предложение было так неожиданно, так странно.

– Почему… мне?

– Мы за то, чтобы на выборы пошел честный коммунист, не замаравший светлого звания. Сейчас много тех, кто называет себя коммунистом, не имея на это морального права. Поэтому важно, чтобы в политику пошли настоящие последователи Маркса и Ленина. Вы, Анатолий Николаевич, именно такой.

– Откуда вы знаете? – сдавленным голосом поинтересовался Кузьмин.

– Знаем. Вы – достаточно известный человек в городе.

Это было приятно слышать. Но Анатолия Николаевича занимало другое – он не понимал, как быть дальше. Соглашаться? Или нет? Потом возникло беспокойство. Не хотят ли его обмануть? Следовало выяснить побольше.

– А кто это – вы?

– Заинтересованные лица, – небрежно ответил Григорий.

– Но это… достойные люди? – Анатолий Николаевич смотрел на собеседника с надеждой.

– Разумеется.

Он должен был докопаться до истины. Потому и прозвучало:

– А все-таки, почему вам нужно, чтобы я пошел на выборы?

Он видел абсолютно спокойные, чуть насмешливые глаза.

– Мы не хотим, чтобы депутатом стал Квасов.

В это можно было поверить. Тогда возник другой вопрос:

– Думаете, у меня получится?

– Вне всяких сомнений. Можете мне поверить.

Он судорожно соображал, как поступить?

– Я не собирался… Не думал об этом… Не знаю… И деньги нужны.

– Мы дадим вам деньги. На предвыборную кампанию. И помимо того. – Собеседник выдержал паузу. – Гонорар. Для моральной поддержки.

Это звучало восхитительно.

– Сколько?

– Что?

– Гонорар, – осторожно произнес он столь непривычное для него слово.

– Пять тысяч.

– Рублей?

– Да. Но таких… – его собеседник, лукаво улыбаясь, сделал неопределенное движение рукой, – зеленых. Американских.

Пять тысяч долларов?! От подобной суммы, которая могла стать его, поплыли мозги. Пять тысяч. Но хватило ума не сказать: «Я согласен». Стоило выдержать марку.

– Я должен подумать, – корявым голосом выговорил он.

– Конечно. Завтра вы сможете дать ответ?

– Да. Постараюсь… Забыл, как вас зовут.

– Юрий Иванович.

– Завтра я дам ответ.

Как много мыслей теснилось в голове. И какие разные чувства.

«Кто они такие? – спрашивал он себя, направляясь домой. – Чего хотят на самом деле? Почему им так мешает Квасов? Он, конечно, сволочь. Богатей, маскирующийся под коммуниста. Но именно такие руководят сейчас компартией… За чужие деньги? Пусть за чужие. Какая разница? Я могу принести пользу. Трудящимся. Депутату легче отстоять свою правоту. С депутатом все вынуждены считаться… А если это грязные деньги?.. Даже если так, на них можно сделать много полезного».

Была у него в душе давняя заноза. Угнетало то, что приходится жить в одной квартире с бывшей женой. Далеко не лучшее соседство. Кроме того, Анатолий Николаевич не мог оформить отношения с Валентиной. У него комната на двоих с сыном, у нее – с матерью. Куда деться?

Теплый воздух заполнял улицы. Сентябрь не спешил изгонять лето. Радуясь хорошей погоде, горожане прогуливали жен и собак; увлеченные игрой, азартно бегали дети. Мир казался устроенным разумно.

«Как мне быть? – продолжал он внутренний монолог. – Отказаться? Зачем? Надо попробовать. В случае чего – откажусь. Надо попробовать…»

Ему хотелось посоветоваться. Но с кем? Кому он мог рассказать про пять тысяч и про все остальное? Приятелю Сергею? Нельзя. Такие деньги. Сыну? Рано ему знать про это. Валентине? Даже ей не стоило говорить.

Глубокие размышление приводили его в заторможенное состояние. Он столкнулся с женщиной, выбив у нее пакет с продуктами, вышел на проезжую часть перед легковым автомобилем, за что удостоился россыпи крепких слов. Дома последовал вопрос Николаши, сына:

– Папа, ты чего?

– Понимаешь, есть проблема, – задумчиво пробормотал Анатолий Николаевич. – Крайне серьезная. Надо ее решить. Надо…

Отпрыск посмотрел на него с сомнением.

Глубокие размышления возобновились утром. Рабочий кабинет превратился в центр поиска трудных решений. Постепенно возникла мысль – а почему пять? Почему не семь? Или даже десять? В конце концов, участие в выборах – серьезное дело. А не пустить в Думу Квасова, зажравшегося пройдоху, который маскируется под коммуниста, можно сказать, государственная задача. Мысль понравилась.

«Не стану корячиться за пять тысяч», – заявил самому себе Анатолий Николаевич. Дух захватило от перспективы.

Новая встреча произошла там же. Вновь Григорий показал внутрь «Макдональдса». Анатолий Николаевич вошел без колебаний. У прилавка повторил вчерашний заказ. Ему хотелось закрепить представление о быстрой американской пище.

В очередной раз вкус не разочаровал его. Он получал не меньшее удовольствие, чем вчера, но не позволил себе чересчур увлечься приятным процессом. Григорий смотрел выжидающе.

– Я согласен, – как бы между прочим сообщил Анатолий Николаевич. – Только не пять, а десять тысяч.

Как зорко он следил за реакцией Григория, которого воспринимал как Юрия Ивановича. Страшно было спугнуть. А попутно свербела другая мысль: не продешевил? Какими долгими были размышления Григория. Прошли годы, пока не раздался низкий голос:

– Хорошо. Я договорюсь. Десять.

Теперь Анатолий Николаевич был уверен – продешевил.

– А если пятнадцать?.. Двенадцать.

– Двенадцать? – Григорий как бы пощупал это сочетание цифр. И качнул вяло головой из стороны в сторону. – На столько не согласятся.

Надо было что-то сказать. Объяснить.

– Поймите, я не могу больше с ней жить. Мне надо купить квартиру. Десять не хватит.

– С кем не можете жить?

– С бывшей женой.

– Понимаю. Но двенадцать – много. Десять. Здесь за такие деньги можно найти приличную квартиру. Это не Москва. Десять.

– Хорошо. – Смущение крутилось на худощавом лице. – Я согласен. Десять… А вы дадите аванс?

– Я поговорю.

Анатолий Николаевич помолчал. Главная проблема была решена. И тут он понял – он не знает, что делать дальше?

– А с чего начинать? – растерянность наполняла его слова. – Я никогда… не пробовал…

Его собеседника это ничуть не смутило.

– Ничего страшного. Я вам помогу. Для начала надо сходить в избирательную комиссию, подать заявление о самовыдвижении. Потом внести залог. Собирайте друзей, знакомых, просите, чтобы они за вас агитировали, ходили на встречи, клеили плакаты, листовки. Пусть помогут. Заодно подзаработают. Всё за деньги. Каждый труд должен быть оплачен… На работе возьмете отпуск. За свой счет.

Анатолий Николаевич перепугался.

– Может, без отпуска?

– А на встречи когда будете ездить? На выступления? В свободное от работы время? Не смешите меня. Свободного времени у вас вообще не останется… Не дергайтесь. Отпуск предусмотрен законом. И потом, сдался вам этот цех. Депутатом станете, в Государственной Думе кабинет получите. Служебную квартиру в Москве. На машине вас будут возить. За границу придется ездить. Были за границей?

– Нет… – И тут же поправился. – В Германии был. В ГДР. В Группе советских войск. Под Лейпцигом в части сидел.

– Разве это заграница? Не смешите. Ничего, побываете. Но для этого придется вкалывать. С утра до вечера. – Григорий положил перед ним несколько листков бумаги. – Вот план действий на ближайший месяц. Если мы работаем вместе, я хотел бы, чтобы всё, записанное здесь, – чистенький палец уперся в листок, – выполнялось в срок и до последней буквы.

Анатолий Николаевич энергично затряс головой в знак согласия. Потом он шел домой, пребывая при этом в озадаченном состоянии. Жизнь совершила немыслимый вираж, вылетела из привычной колеи. Он вдруг понял, что ему предстоит поменять способ своего существования. Чересчур много обязательного появлялось в его жизни. Это пугало. И притягивало. Хотя, пожалуй, больше пугало.

Григорий двигался в ином направлении. Настроение у него тоже было иное, чем у Анатолия Николаевича. Искрящийся задор наполнял его.

«Антипиар начался, – весело размышлял он. – Ответ Квасову. Красный ответ. Проект «КОК». Позабавимся».

Через несколько минут солидное здание впустило его в свое нутро. Дюжий охранник весомо кивнул, признавая его право на проход. Лестница привела на третий этаж. В солидном помещении его ждали. Начался важный разговор. Григорий чувствовал себя легко, уверенно.

– Кузьмин согласился. Завтра пойдет в избирательную комиссию. Таким образом, проект «КОК» стартовал.

– Что за Кок?

– Красный ответ Квасову.

– Ответ… Уверен, что поможет? – сколь острым, въедливым был взгляд самых важных глаз.

– Уверен.

– Хорошо… Надо отметить. – Самая важная голова обернулась к сидевшему рядом человеку. – Возьми там виски… – И вновь глаза на Григория. – А как ты собираешься с ним общаться? Он тебя не вычислит?

– Куплю два мобильных телефона. Один ему, другой мне. Он будет знать номер только этого телефона. После выборов избавлюсь от симкарты. Кроме того, я ему представился как Юрий Иванович. То, что я из Москвы, разумеется, не говорил. Так что никаких концов.

– Хорошо…

Часть содержимого бутылки перешло в четыре изящных стаканчика. Руки подняли их над столом.

– За успех.

Ополоснув горло, виски направилось в желудки, дабы совершить там необходимое действие, столь ценимое людьми.

– А как наши дела?

– Нормально. Поводов для беспокойства нет.

– Не финтишь? – Пара глаз вновь смотрела на Григория въедливо, изучающе.

Выдержав нужную паузу, он абсолютно спокойно проговорил:

– Я клиентов не кидаю. Мне мое имя дорого.

– Ну, тогда еще по одной. За наши успехи.

Бутылка поделилась другой частью своего содержимого, произведенного в далекой Шотландии, где из ячменя умеют делать не только пиво и кашу. Благородная жидкость в очередной раз произвела достойное действие на глотки.

– По третьей сам Бог велел, – вновь прозвучал самый важный в помещении голос. – За прекрасных дам. В смысле, чтоб давали почаще. – Каким жизнеутверждающим был высокий смех.

Бутылка не стала скупиться, отдала остатки содержимого. Третья порция была дружно поглощена присутствующими глотками.

– Все. Пора отдыхать. До завтра.

Оставшись в одиночестве, Григорий отправился на второй этаж. Здесь в большой светлой комнате работало с два десятка человек. Одни проверяли подписные листы, другие готовили письма избирателям, третьи раскладывали агитационные материалы. Штаб действовал.

Внимание было продемонстрировано каждому. А попутно – осуществлен контроль. Ничего нельзя пускать на самотек – этого принципа Григорий придерживался неукоснительно.

Через час люди отправились по домам. Остались только Григорий и худенькая, голубоглазая секретарша Оля. Она выглядела вконец усталой.

– Может быть, выпьем? – предложил Григорий.

– Я не против. Где?

– Зайдем ко мне. Я тут недалеко живу.

– А есть, что выпить?

– Купим.

– Ну… если ненадолго.

Большая комната осиротела, погрузилась в темноту. Предвыборные хлопоты замерли на столах.

Небольшой, но бойкий магазинчик снабдил их всем необходимым, забрав при этом некоторую сумму денег из добротного кошелька Григория, сработанного известной западной фирмой. Он не любил дешевых вещей.

Вскоре они выпивали в солидной двухкомнатной квартире, которую он снимал. Сам он сидел на стуле, Ольга – напротив, на диване, куда он ее определил. Телевизор создавал необходимый фон, показывая очередной американский фильм, что-то на редкость приличное, без мордобоя и примитивных злодеев.

Выпили по одной, потом еще. И еще. Жизнь обретала более мягкие краски. Проявились желания, которые прежде лишь угадывались. Григорий пересел к Ольге, обнял.

– Григорий Матвеевич, не надо.

– Надо. Перестань ломаться.

– Григорий Матвеевич…

Он принялся целовать ее, потом начал раздевать. Поначалу она вяло сопротивлялась, потом уступила.

Он сделал то, что ему хотелось, не слишком заботясь о ней. Потом они лежали рядом.

– Ты чего такая скучная? – спросил Григорий.

– А чему радоваться?

– Жизни… Что твой бывший муж?

– Не знаю.

– Вы не встречаетесь?

– Я не хочу его видеть.

– А мужик тебе не нужен?

Она помолчала. Потом раздалось:

– Я замуж хочу.

– Хоти, – позволил Григорий.

– Все как-то не получается…

– Главное – стараться.

– А вы почему не женаты?

– Два раза был женат. Хватит.

Он предпринял новую атаку, успешную для него. После этого она принялась одеваться.

– Ты чего?

– Мне пора домой.

– Оставайся до утра.

– Не могу. Мама ждет.

– Ты что, маленькая?

– Она за меня волнуется.

Григорий достал бумажник, выудил оттуда пятисотрублевую купюру.

– Поймай машину. Время позднее. Не рискуй.

На следующий день Анатолий Николаевич предпринял поход в здание городской администрации – там располагалась избирательная комиссия. Самое официальное здание в городе встретило его неприветливо. Милиционер уколол вопросом: куда? Лифт не работал. Пришлось идти на четвертый этаж пешком.

За дверью с вывеской «Секретарь избирательной комиссии» обнаружилась немолодая скучная женщина с нездоровым бледным лицом. Появление Анатолия Николаевича было замечено.

– Вам чего?

– Я в депутаты хочу пойти.

– И что?

– Самовыдвигаться пришел.

– Мало ли, кто что хочет… – Неодобрение отражалось на ее сухоньком лице. – Пишите заявление. Вон там образец.

Как он мучился. Давным-давно Анатолий Николаевич ничего не писал, кроме стандартных отчетов. А тут – столь важный документ. Дважды начинал и ошибался. Волнение мешало ему. Наконец заявление было готово. Начальственный стол приблизился к Анатолию Николаевичу. Листок опустился на него.

– Посмотрите, пожалуйста.

– Меня зовут Светлана Игнатьевна. – Она говорила как строгая учительница. Цепкий взгляд пробежал по строчкам. – Все нормально. Давайте паспорт.

– Зачем? – испугался Анатолий Николаевич.

– Копию надо сделать, – ворчливо пояснила она.

Пребывание в начальственном здании утомило его. С какой радостью он, миновав зоркого милиционера, выпорхнул наружу, под серенький небосвод. И тотчас был встречен Юрием Ивановичем.

Выслушав эмоциональный отчет, Григорий достал из потертого, но весьма добротного портфеля мобильный телефон.

– Это вам. Чтобы я всегда мог вас найти. Не потеряйте.

– А кто платить будет? – с тревогой осведомился Анатолий Николаевич.

– На этот счет не беспокойтесь. Оплачено… Здесь в памяти всего один номер. Мой. Никому его не давайте. Буду нужен, звоните. Но по пустякам не дергайте.

Отягощенный строгими интонациями голос Юрия Ивановича напоминал голос той самой Светланы Игнатьевны, которой он совсем недавно сдавал заявление. Однако, телефон радовал глаз. И делал его, Анатолия Николаевича, солиднее. Как славно было сознавать, что эта недешевая вещь теперь подчиняется ему.

– Идемте, – весьма нетерпеливо проговорил Григорий.

– Куда?

– Вносить денежный залог.

Сберкасса приняла их, поставила в очередь. Анатолию Николаевичу пришлось заполнять квитанцию. Потом, когда настало время, большие деньги появились из кармана Григория, попали к Анатолию Николаевичу в руки. Но лишь для того, чтобы он тут же отдал их совсем несимпатичной девушке. А взамен получил убогий листок бумаги. Вот жалость.

Поход в новую жизнь закончился. По крайней мере, в этот день. Анатолий Николаевич был рад возможности вернуться на рабочее место. Он устал. Ему ничего не хотелось. И все-таки ощущение важности свершившегося не покидало его. Ему казалось, что он выглядит как-то особенно. Увы, подчиненные не замечали происшедшей с ним перемены.

«Они еще узнают», – думал он, поглаживая лежащую в кармане тушку мобильного телефона.

Позже, когда он и Валентина после очередного соития лежали на топчане, он вдруг сообщил:

– На выборы пойду. По нашему округу.

– Зачем?

– Пользу хочу принести. Трудящимся. Что я здесь? Сама знаешь. Депутатом надо становиться. Депутату легче отстоять свою правоту. С депутатом все вынуждены считаться. – Помолчав, добавил. – Квасову хочу нос утереть.

– А деньги?

– Будут.

– Откуда?

– Есть люди, которые хотят помочь.

– С какой стати?

– Им надо, чтобы я пошел на выборы и победил Квасова.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы среагировать на его слова.

– Толя, он – Квасов. Его знают.

– Он – Квасов. А я – Кузьмин. Еще посмотрим, что лучше. – Он потянулся к пиджаку, висевшему на спинке стула. Пальцы нашли то, что веселило душу.

– Смотри. – Он протянул Валентине продукт финской инженерной мысли, весьма симпатичный на вид.

Эффект был вовсе не такой, на какой он рассчитывал. Валентина совсем не удивилась. Повертев телефон, сказала:

– Ты хорошенько подумай, стоит ли тебе ввязываться во всё это.

Слышать такое было обидно.

– Думаешь, я ничего не могу?

– Можешь. Я совсем о другом. Тебе не дадут победить. Неужели ты не понимаешь?

Он молчал. Хмуро. Беспросветно.

– Я не хотела тебя расстраивать… – Она обняла его, поцеловала в щеку.

– Идем, – сказал он и потянулся за рубашкой.

– Куда?

– Увидишь.

Улица подставила им тротуар. Вечерний небосвод накрыл высоким куполом, по-доброму светлым, не грозящим дотошными осадками. Неспешное перемещение доставляло им удовольствие.

Валентина понравилась ему сразу, едва появилась у него в цехе. До этого на складе хозяйничала старенькая тетя Маша, глухая и ворчливая, а тут – молодая, интересная женщина, очень приветливая. Красота у нее была не такая броская, как у модных актрис, фотомоделей – спокойная, какая бывает у надежных русских женщин. Ему нравилось разговаривать с ней. Он искал повод, чтобы сходить на склад. Но долгое время не давал волю своим чувствам. Пока не наступил Новый год. Они отмечали его в цехе. Подчиненные напились капитально. Трезвыми остались он и Валентина. Когда рабочие разбрелись, Анатолий Николаевич обнял ее, принялся целовать. Ей это понравилось. Несколько минут спустя Валентина потащила его на склад. И там он получил подарок, тот, который давно мечтал получить. Так начались их отношения, скрываемые ото всех, потому что Анатолий Николаевич не хотел, чтобы знали о его романе с подчиненной – ни к чему. Работа есть работа.

Когда они поравнялись с «Макдональдсом», Анатолий Николаевич решительно повернул к освещенному веселыми огнями входу. Именно в «Макдональдс» он и направлялся. Ему вновь хотелось подвергнуться беспардонному американскому влиянию.

Внутри было шумно, играла музыка, звучали многие разговоры. Он чувствовал себя весьма уверенно. Проследовал к прилавку, встал в очередь, буднично поинтересовался у Валентины:

– Что тебе взять?

– Не знаю…

– Чизбургер попробуй. Филе о фиш тоже вкусно. С рыбой. Хотя… дорого. В общем, чизбургер. И картошку. Хорошо? Столик займи.

Позже они сидели друг против друга. Окружающее пространство заполняла молодежь, но это не смущало их.

– Я хотел, чтобы ты побывала здесь. Надо всё попробовать. Американцы, конечно, сволочи, – продолжал со знанием дела Кузьмин. – Всюду насаждают свои порядки, весь мир грабят, за счет этого и живут припеваючи. Но еда у них вкусная.

– Да, – неспешно согласилась Валентина, прислушиваясь к своим ощущениям. – Мне нравится.

– Они и Россию превратили в сырьевой придаток… Но еда вкусная.

За окном стемнело. Вечер втиснулся на улицы городка, погрузил жителей в вечерние заботы.

– Всё равно пойду на выборы, – упрямо сказал Анатолий Николаевич.

– Хорошо. Если решил, иди. Но будь готов ко всякому.

Он помолчал с нахмуренным видом, потом ласково глянул на нее.

– Ты мне поможешь?

– Помогу.

Дома Анатолий Николаевич смотрел телевизор. Шла телевикторина «Поле чудес». Крутилось колесо. Тужились игроки, угадывая буквы. Потом заглянул Евгений, нынешний муж бывшей жены. У него была с собой бутылка. Все верно – в последний раз ставил Анатолий Николаевич. Выпили за конец рабочей недели.

– Как твой завод? – полюбопытствовал Евгений. Кислое выражение лица было ему ответом. – А у нас ничего. Похоже, выкарабкиваемся. Читают люди книжки. Нельзя сказать, что много, но читают.

Евгений работал там же, где и бывшая жена – в типографии. Наладчиком типографских машин. И, судя по всему, руководство типографии дорожило им, если не выгнало в трудные девяностые годы.

– Национализация нужна. – Анатолий Николаевич принялся наливать по второй. – А так – грабят нас. Предприятия разворовывают. Сплошной грабеж… Давай за нас. Чтоб все было в порядке.

Выпили.

– Вот дурень. – Евгений с осуждением смотрел на экран. – Не может угадать. Яр-мар-ка. Дурень, ярмарка. – Он говорил так громко, будто надеялся, что громоздкий мужчина по ту сторону экрана услышит его.

Они успели выпить по третьей, пока не появилась Елена. Прозвучало короткое как удар:

– Пьете?

– Чуть-чуть, самую малость, – попытался объяснить Кузьмин.

– Пьяницы.

– Какие пьяницы? По чуть-чуть. Пятница…

– Где Николаша? – не слушая, потребовала ответа Елена.

– Гуляет.

– Распустил сына. – И, повернувшись к мужу. – Пошли.

Тяжко вздохнув, Евгений встал, поплелся за женой.

Анатолий Николаевич хорошо помнил, как они с Еленой познакомились. Это случилось на вечеринке.

Он попал туда случайно. И увидел ее. Как она ему понравилась. Он ухаживал за девушками, но серьезных намерений до тех пор не имел. А тут, едва увидев Елену, подумал: «Вот бы такую жену». Лучше бы не приходила эта мысль. По крайней мере, лучше бы не реализовалась. Так нет же, всё вышло. И чем кончилось? Но тогда он был безмерно рад, встретив отклик с ее стороны. Сколь загадочно смотрели ее глаза. Каким неповторимым казался ее аккуратный носик. Они танцевали. Разговаривали. Он узнал, что она работает в типографии, учится заочно. Потом он провожал ее. И впервые поцеловал в подъезде ее дома – она позволила ему сделать это, хотя ответа он не почувствовал. Она как бы говорила: если вам хочется меня целовать, пожалуйста, но мне это не надо. Он удивлялся ее холодности, и тому, что она, такая красивая девушка, не замужем. Разумеется, в тот раз вопросы не прозвучали. Позже, когда они стали встречаться, он узнал, что она успела побывать замужем, но первый муж оказался тираном, человеком с необузданным нравом. Слава Богу, они не успели завести детей. Он убедился, что ей нравится целоваться. А вскоре их общение пополнились еще одной формой. Анатолий Николаевич не разочаровался. И не разочаровал ее. Так она, по крайней мере, говорила ему. И, скорее всего, не обманывала. А поскольку она не предохранялась, то забеременела. На церемонии бракосочетания могла броситься в глаза некоторая округлость ее живота – Елена была тогда на шестом месяце. Долгое время они жили в комнате в коммунальной квартире, которая досталась ему от отца. И лишь когда сыну исполнилось девять, им удалось получить двухкомнатную квартиру. Ту, которая теперь стала пристанищем двух семей. Видно ему на роду было написано жить в коммуналках. Но в будущем все может перемениться.

Ой как может. У него появился шанс преодолеть эту мерзкую тенденцию.

Допивать бутылку пришлось в одиночестве под крутой заокеанский боевик. Анатолий Николаевич неодобрительно проворчал: «Опять американская гадость». Но канал не переключил. Досмотрел переполненный сценами драк и стрельбы фильм. Хотя все время убеждал себя, что не получает никакого удовольствия.

Вскоре явился Николаша. Он был взъерошенный, быстрый. Наполнил комнату суетой, шумом.

– Кушать будешь? – Сколько скрытой ласки наполняло голос Анатолия Николаевича.

– Буду.

Они переместились в кухню, где тут же началось изготовление бутербродов. Хлеб, вареная колбаса.

– Может, я маму попрошу?

– Давай сегодня со мной… Как у тебя дела в школе?

– Нормально.

– Оценки?

– Какие оценки? Учебный год только начался.

Бутерброды исчезали быстрее, чем появлялись из-под рук Анатолия Николаевича.

Выждав, когда скорость исчезновения кусочков хлеба, накрытых кусочками колбасы, упадет, он раздумчиво проговорил:

– Николаша, я решил на выборы идти. В Государственную Думу. По нашему округу. Заявление сегодня подал. Пользу хочу принести. Трудящимся. Депутату легче отстоять свою правоту. С депутатом все вынуждены считаться.

Лицо сына весьма красноречиво изобразило удивление. Таких широко раскрытых глаз надо было поискать.

– Ты даешь…

– По-твоему, не смогу? Смогу. Вот увидишь. Квасову хочу нос утереть. Слышал про такого?

– Не слышал.

– Есть такой. Из фальшивых коммунистов… – Он видел: сыну это не интересно. Черт с ним, с Квасовым. – Ты хочешь, чтобы я победил?

– Хочу.

– Поможешь мне?

– Помогу. А что надо делать?

– Клеить листовки. Агитировать. Сможешь?

– Смогу.

– Постараюсь договориться, чтобы тебе за это платили.

– Клёво. А чаю нальешь?

Усмехнувшись, Анатолий Николаевич потянулся к чайнику.

Суббота давала возможность выспаться. Анатолий Николаевич проснулся в девять. Сын еще спал. Умаялся за неделю. Анатолий Николаевич лежал на своем диване, держал перед собой листки, полученные от Юрия Ивановича, и думал о том, что предстояло ему. Вперед убегала длинная череда дней, заполненных предвыборными делами. Она кончалась в день выборов. Ему стало страшновато, когда он представил себе эту изнуряющую дистанцию.

«Может, отказаться? – спросил он себя. – В самом деле, Бог с ним, со всем этим. С выборами, с депутатством».

И тут он вспомнил про десять тысяч. Про невероятные возможности, которые сулили эти деньги, такие огромные в их городе. Отказываться было нельзя…

Москва тем и хороша, что она – Москва. Шумная, наглая, деятельная. Она бодрит почище нашатырного спирта. Здесь иной ритм жизни, чем за ее пределами, здесь по-другому дышится, здесь другие мысли наполняют голову.

Григорий прилетел в столицу не только по делам – ему хотелось развеяться, впитать той летучей энергии, какую давала столица.

Водитель вез его в центр. Суббота подарила хорошую погоду – светлый день, высокое небо. Настроение было прекрасное.

Размышления о тех многих проблемах, которые приходилось ему решать в текущий отрезок времени, вызвали конкретные действия. Нельзя давать клиентам и подопечным расслабиться. Григорий набрал на телефоне, предназначенном для разговоров с Кузьминым, соответствующий номер. Электромагнитный сигнал дошел туда, куда следует. Гудки зазвучали в трубке. Третий, четвертый, пятый… Ожидание затягивалось.

– Где он? – ворчал Григорий. – Куда запропастился?

– Что-то не так? – добродушно спросил водитель.

– Да ну! Свяжешься с идиотами… хлопот не оберешься.

– Вы, Григорий Матвеевич, всё в делах. Даже в машине работаете.

Анатолий Николаевич смотрел телевизор. Старый советский фильм, черно-белый, еще довоенный. Он любил такие фильмы. Куда нынешним российским кинолентам до старых, снятых еще при Сталине. Взять хотя бы эту, про женщину-электрика, про путаницу с чужими детьми. Он видел ее не единожды. Но с удовольствием следил за происходящим на экране.

Раздался непонятный звук. Веселенькая мелодия. Не из телевизора. Что такое? Откуда? Из-за стенки? Нет. Звучит где-то рядом, в районе шкафа.

Тут он понял – телефон. Тот, который у него в кармане пиджака. Анатолий Николаевич вскочил, стремительно распахнул дверцы шкафа. Судорожно вытащив, приложил мобильный к уху. И услышал недовольное:

– Чего так долго не отвечаете?

– Я не сразу понял… Еще не привык.

– Привыкайте. Вы попросили помочь вам своих друзей и знакомых?

– Нет еще.

– Какого черта вы попусту время тратите? Кто должен ваших знакомых просить? Я за вас не собираюсь это делать? Вы не смотрите, что суббота. Для вас теперь не должно быть выходных. Надо работать. Вкалывать.

Анатолий Николаевич обещал исправиться. И не обманул – тотчас оделся, пошел к давнему другу, Сергею. Для убедительности взял с собой бутылку водки.

Когда-то давно, в прошлом тысячелетии, в советскую пору, он и Сергей работали вместе в механическом цехе одного завода, Сергей – газорезчиком, Анатолий Николаевич – на механических ножницах. Вместе бегали за водкой в обеденный перерыв, после чего слушали газосварщика дядю Васю, непомерно большого, не по годам энергичного, который, выпив, начинал рассказывать о том, как он в годы войны моряком попал в Америку и провел там целых полгода – вместе с командой осваивал эсминец, который построили для нас по ленд-лизу американцы и на котором дядя Вася потом воевал. По его словам, американцы прямо-таки носили наших моряков на руках, подкармливали, возили по выходным на прогулки. «У трапа встречали. Идем в увольнительную, а там уже машины ждут. Пять или шесть машин. Берут по два-три человека, и везут знакомиться с разными красивыми местами. Потом домой отвезут, накормят и выпить дадут. Американки такие все поджарые. Те, которые помоложе. Так мы тогда на тех, кто постарше, внимания не обращали. А молоденькие – ох какие. Загляденье. Все такие ухоженные, красивые. А нам до вечера приказывали вернуться. Блядь! Не явишься – дезертир. И расстрел. Война идет. Жа-аль. Я бы там не одну оприходовал бы. Показал бы, что такое русский мужик. Не удалось. Но жизнь у них, я вам скажу, отличная. Все так чистенько, аккуратно. Домики, улицы. Красиво живут. А дома уже тогда было полно того, что мы только недавно увидели, там, стиральные машины, пылесосы. А еды всякой сколько. Такой, что мы и не видели. Ешь, пока жопа не отвалится. Столько, как там, я никогда не ел…»

Рассказчик был отменный, а события, описываемые им, чересчур яркими – не только рабочие, но и технологи, инженеры постоянно просили его предаться воспоминаниям. Дядя Вася никому не отказывал: два стакана водки, и он приступал к повествованию.

Потом Анатолий Николаевич закончил институт. Заочно. И хотя советская власть к этому времени кончилась, иссякла, диплом обеспечил ему другую работу – место начальника цеха металлолома на соседнем заводе. Жаль только, что дела в стране пошли плохо, и он не смог насладиться положением пусть небольшого, но руководителя.

Сергей обрадовался, обнаружив его за дверью.

– Толян, заходи. Давненько мы с тобой не виделись… – Друг напряг память. – С июля, поди.

Сотворив загадочное лицо, Анатолий Николаевич поставил на стол стеклянную емкость, вместившую пол-литра прозрачной жидкости. Это вызвало энтузиазм у хозяина. Азартно потерев руки, он принялся готовить закуску.

Когда выпили по второй, Анатолий Николаевич проговорил:

– На выборы пойду. В Государственную Думу. Вчера заявление написал. И залог внес.

Друг всерьез удивился.

– Ты это с чего решил?!

– А что я, хуже других? Хуже Квасова, который выставляет себя защитником трудящихся. А на самом деле – вор. За какую зарплату он себе трехэтажный дом отгрохал? Да еще рядом озеро выкопал. Тоже мне, защитник. Что я, хуже?

– Толян, ты не хуже, – вскинулся приятель. – По мне, так ты лучше. Ты человек простой. Наш человек. Даже при том, что начальник цеха. Ты наш. Но он – известная личность. И бабок у него больше. Без бабок сейчас никуда.

– Ну, хорошо. А если мне дадут денег?

– Кто?! – Сергей прямо-таки опешил.

– Есть люди. Дадут. Что тогда?

У Сергея захватило дух от такой перспективы. Помыслив, он сказал:

– Давай выпьем. За твой успех.

Выпили. Потом еще. Содержимое кончилось. Сбегали за второй бутылкой.

После восьмой рюмки потянуло на серьезные темы.

– Проблемой СССР стало то, что не удалось наладить экономику, – с азартом объяснял Анатолий Николаевич. – Стоит честно признать: дело не только в происках США… – Всё было в его неистовой речи: объяснение промахов, предложение новых путей, боль за несовершенство мира. – КПРФ не оправдывает тех надежд, которые возлагают на эту партию люди, – мрачно закончил он.

Друг смотрел на Анатолия Николаевича с теплотой.

– Толя… Ты не расстраивайся. – Бутылка в очередной раз поделилась частью содержимого. – Не расстраивайся. Всё будет хорошо. Вот увидишь. Будет. Давай выпьем.

Предложение было принято.

В это время выпивали не только Анатолий Николаевич и его друг, миллионы людей по всей стране употребляли алкоголь в умеренных и неумеренных объемах. И даже в Москве шла неустанная работа по изничтожению спиртосодержащих жидкостей, весьма опасных, грозящих заполонить всю Землю. В престижном ресторане, разместившемся вблизи от Старой площади, Григорий выпивал в компании достаточно молодого человека с плутоватыми глазами. Его звали Максим, он был достаточно известным журналистом, яростным сторонником правых. Но лишь несколько человек знали, что он пишет и для красных под псевдонимом Дарья Семенова, что неистовая Дарья и Максим Ломакин – одно и то же лицо. Григорий принадлежал к весьма узкому кругу осведомленных.

– Макс, нужны тексты, – говорил он, попивая «Хеннесси». – Статьи, выступления. Ракурс тебе знакомый: от лица коммуниста, упертого ортодокса. Он не любит КПРФ, Зюганова; считает, что руководители партии зажрались, забыли про интересы трудящихся. Местных коммунистических лидеров честит, мол, разжирели, обуржуазились. Фактурку я тебе подброшу.

– Почем? – лениво поинтересовался Максим.

– Не обижу.

– Сейчас предвыборная пора…

– Я сказал – не обижу, – весьма жестко повторил Григорий.

Принесли горячие блюда. Вилки и ножи пошли в ход.

– Как приятно дорваться до качественной еды, – поделился эмоциями Григорий.

– А там негде нормально поесть?

– Откуда?! Впрочем, несколько сносных ресторанов я обнаружил. Так, второй сорт. – Григорий оживился. – Хотя «Макдональдс» там есть. Представляешь, добрался до глухой провинции. Пища для дебилов. – Он призывно махнул рукой, подзывая официанта. – Еще по сто «Хеннесси». – И вновь глаза на Максима. – Ты не против?

– Нет… Скажи-ка, твоего клиента «Единая Россия» поддерживает?

Григорий вальяжно кивнул.

– Поддерживает. Но толку от этого мало. Губернатор, как и некоторые другие хозяева регионов, исподволь гадит Кремлю. Слишком их допекли. В общем, втихую помогает коммунисту Квасову, секретарю обкома. Это серьезно. Так что Квасов – наш главный конкурент. Поэтому я и решил отнять у него часть голосов хитрым образом. Нам их никогда не взять, а представитель ортодоксальных коммунистов возьмет. На жесткой критике слева. Будешь для него тексты писать. Тебе не в первой.

– Что за человек? – вяло поинтересовался Максим.

Григорий небрежно махнул рукой.

– Доморощенный мыслитель коммунистической закваски. Я вообще не понимаю, как можно после того, как стала доступна вся информация о происходившем в СССР, оставаться сторонником коммунистических идей. А он воспринимает их всерьез. Упертый до невозможности. В общем, никчемная личность. Видел бы ты, как он обжирался на халяву, когда я пригласил его в «Макдональдс»… – Презрительная улыбка появилась на лице, вслед за тем взгляд уперся в собеседника. – Ну, ты согласен?

– Согласен.

Потом Григорий заскочил к родителям.

– Ты в Москве? – удивилась мать.

– Прилетел ненадолго. – Он передал ей пакет с купленными по пути фруктами. – Надо решить кое-какие проблемы.

– Ты здоров?

– Да. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Давление не скачет. Спасибо тебе за лекарство.

– Как папа?

– Тоже нормально. – Она повернулась в сторону большой комнаты. – Отец, иди сюда. Гриша приехал.

Появился отец, в спортивном костюме, вконец поседевший, но такой же энергичный, как прежде.

– А как твои дела?

– Работаю. Всё хорошо.

– Тебя устраивает то, что ты делаешь?

– Устраивает.

– Это главное… Что мы здесь стоим? Идемте в кухню. Ты голоден?

– Нет.

– Чаю выпьешь?

– Выпью.

Пока грелся чайник, он стоял у окна. Перед ним был двор, образованный старыми зданиями в центре Москвы. Пространство его детства. Он не любил этот двор. Здесь ему впервые пришлось услышать «жид», понять, что он другой и отличается от тех, кто живет рядом. Хотя он был евреем наполовину и по еврейским традициям вообще не считался частью древнего народа. Мать – русская по национальности. Григорий больше походил на нее, чем на отца. Все равно ему давали понять – ты другой. Когда ему было двенадцать, он решил: если он на самом деле другой, он должен быть лучше, а не хуже.

Григорий не любил этот двор. Хотя при чем тут стиснутая домами и покрытая асфальтом часть земной поверхности, ничтожная по сравнению с громадным миром? Неподалеку располагалась школа, возглавляемая в прежние времена Колесником, самодуром и полным идиотом. Григорий хорошо помнил день, когда у входной двери собралась большая толпа учеников, им долго не разрешали войти внутрь. Потом дверь открыли, но учителя не подпускали учеников к окнам, выходящим на двор. Причина имелась, и весьма серьезная: на темном гравии, который покрывал двор, белым порошком было выведено: «Колесник дурак» и «Колесник брось чудить». Эти надписи венчал череп с костями. Порошок удалось определить очень скоро – это была известь, заготовленная для ремонта школы. Директор вызвал милицию, та обследовала двор, принялась допрашивать старшеклассников, но никого не нашла. И директор начал свое расследование. Почему он выбрал Григория? Решил, что тот может дрогнуть? Что предаст? Директор вызывал его в свой кабинет по несколько раз в день, сулил выгоды за сведения о том, кто сделал мерзкие надписи, угрожал. Григорий твердил, что не знает. Хотя знал. Сам он в подпольной акции участия не принимал, но был осведомлен, кто из его одноклассников осуществил столь славное деяние. Григория бесило то, что директор выбрал именно его. Он – слабое звено? Почему что еврей? Пусть даже наполовину. «Я не знаю», – усталым голосом твердил он, хотя внутри у него кипело. Григорий сдерживал себя, чтобы не сорваться, не выпалить какую-нибудь грубость. Он понимал – ему надо нормально закончить школу. Приходилось принимать унижение.

Книги по-прежнему занимали уйму места в родительском доме. Они были всюду – в гостиной, в коридоре, в комнате, где жили отец и мать. Художественные, научные, по математике, по истории, по многим отраслям знаний, справочники, энциклопедии, словари, пособия. Их покупал отец. Мать только вздыхала, когда он приносил новые книги – куда ставить? Но каким-то непостижимым образом удавалось найти им место. И все успокаивалось до новой покупки. Григорий привык жить с книгами, в их окружении. Они давали знания, могли насмешить, могли навеять грусть, увести от действительности и вернуть в нее. Они могли все. Но главное – учили думать.

Воскресенье, как и положено, сменило субботу. С превеликим трудом Анатолий Николаевич приходил в себя. Общение с Сергеем оказалось бурным – они выпили три бутылки. Как возвратился домой, Анатолий Николаевич не помнил. Одно успокаивало – перегрузив организм алкоголем, он вел себя тихо, никогда не лез в драку, не бедокурил.

Ему хотелось поглотить всю воду в округе. Опустошив очередную чашку чая, он решил: «Третья бутылка была лишней».

Наутро после перепоя последняя бутылка всегда кажется лишней. Весь вопрос в том, как вычислить ее в процессе употребления горячительной жидкости.

«О чем я с ним договорился? – мучительно думал Анатолий Николаевич. – Не помню… Я не помню. Ой, как хреново».

Он бы не стал напрягаться, но в голове застрял вчерашний приказ Юрия Ивановича искать людей для предвыборной работы. Одевшись, Анатолий Николаевич отправился к другу.

Сергей пребывал в сходном состоянии. Мысль о том, что последняя бутылка была лишней, показалась ему трезвой.

– Может, пивка? – В тусклом взгляде Сергея теплилась надежда.

Анатолий Николаевич не любил опохмеляться, но тут не устоял. Трудно было сказать: «Нет».

– Пошли.

Погода менялась. Пасмурный день отдавал осенью.

– Ты готов мне помочь? – спросил Анатолий Николаевич, глянув на друга.

– В чем?

– Ну… с выборами.

– С выборами?.. Готов. А что делать?

– Листовки клеить, агитировать. На встречи с избирателями ходить… Бабки хорошие заработать хочешь?

– Хочу.

– Бери отпуск за свой счет.

– Надо подумать.

– Чего тут думать? Бери.

Пиво легло на благодатную почву. Серый денек повеселел, хотя и не стал теплее. Но пить по второй бутылке из горлышка прямо на улице уже не хотелось.

– Пойдем куда-нибудь, – предложил Анатолий Николаевич.

Данная мысль поставила Сергея в затруднительное положение.

– Куда?

В самом деле, куда? Летом можно пойти на пляж, который располагался вверх по течению реки, в лес и еще во множество мест. А сейчас?

– Ну… в кино.

– Я-то не против. Денег наберем?

Ревизия карманов дала умеренно положительный результат. Движение в сторону ближайшего кинотеатра было предопределено. Теперь все зависело от того, что осталось в кассе.

Дешевые билеты нашлись. Друзей пропустили в пространство, примыкающее к зрительному залу. Попивая неспешно пиво, они смотрели, как другие до омерзения соблазнительно закусывают бутербродами и орешками.

Фильм был американский. Вполне добрая сказка. Яркое, красочное зрелище. Признаться, Анатолий Николаевич увлекся происходящим на экране, покорно ушел в тот мир, который выстроил для послушных зрителей режиссер. Но позже, когда они шли домой, Кузьмин проворчал:

– А где наше кино? Российское? Слава Богу, здесь не было мордобоя, всякой мерзости. Но все равно, где наше кино?

– Не знаю, – беззаботно отвечал Сергей. – По мне – такое лучше. Хороший фильм. Человеку надо развеяться. Отдохнуть мозгами. Что еще?

– Россия – великая страна. Ей нужно свое кино.

Сергей не стал спорить, хотя на его лице гуляло скептическое выражение. Когда прощались, Анатолий Николаевич напомнил:

– Бери отпуск.

– Возьму… – Голос давнего друга звучал не слишком уверенно. – Слушай, а может, без отпуска?

– Без отпуска не получится, – жестко выговорил Кузьмин, потом, смягчившись, добавил. – Один мужик… он разбирается в этом, так он сказал, что отпуск по закону положен. Так что имеешь право. Понял?

Сергей кивнул с явной осторожностью.

Вечер бойко втискивался в пространство городских улиц. Зажигались теплым светом окна. Дома вбирали горожан, оставляя улицы пустынными. Один из домов поглотил Анатолия Николаевича.

Сын смотрел телевизор. Нечто бурное происходило на стеклянном экране. Анатолий Николаевич стал переодеваться.

– Ты вчера был хорош, – насмешливо проговорил сын, повернувшись к нему.

Анатолий Николаевич смутился.

– Так получилось… Не рассчитали мы с дядей Сережей.

– Вы с ним всегда не можете рассчитать.

Тут оставалось одно – промолчать.

Понедельник надвигался на земной шар. Анатолий Николаевич думал о том, что завтра придется держать ответ перед Юрием Ивановичем. Нехорошие ощущения ворочались в нем.

О предстоящем дне размышлял и Григорий. Утренним самолетом он должен был покинуть Москву. Многие заботы ждали его. Основной кандидат и второй, вспомогательный, требовали пристального внимания и творческого подхода. График мероприятий на будущую неделю был расписан, только это не повод для того, чтобы расслабиться.

– Гриша, ты в своем амплуа, – прозвучал рядом голос Марии.

– Что ты имеешь в виду?

– Вроде со мной, а вроде – нет.

– С тобой, с тобой, – быстрым голосом заверил ее Григорий. – Пить хочу. Поставь чаю.

Мария покинула постель, голышом направилась в кухню. Фигура у нее была классная – худая, поджарая. Не зря изнуряла себя шейпингом. Груди маленькие, такие, какие бывают у не рожавших женщин. Она ему нравилась. Не дура, вполне самостоятельная. Но жениться он не собирался. Прекрасно понимал, что эта женщина слишком себе на уме, что не стоит рассчитывать на долговременные отношения с ней.

Потом они пили чай и перекусывали.

– Надолго уезжаешь?

– Не знаю. Дел там хватает. Приеду. Но когда именно, сказать не могу.

– А что за кандидат?

– Крупный бизнесмен. В недавнем прошлом – преступный авторитет. Пахан. А сейчас – предприниматель

– Не опасно с таким связываться?

– Нет. Он теперь солидности хочет. Стать полнокровной частью истеблишмента. Ничего нового – такое было уже в Америке. В позапрошлом веке, и в первой половине прошлого. Манеры у него хамские. Зато бабок много. Так и сыпет зелеными.

Она была хороша – голая на табурете, сидевшая расставив ноги. Ему захотелось повторить то, что уже было сделано.

– Иди ко мне.

Охотно покинув табурет, она устроилась у него на коленях. Он принялся ласкать ее. Потом оказался в ней. Как страстно кряхтела она. Ему нравились эти звуки.

Рано утром водитель повез его в аэропорт. Самолет выполнил свое дело – стремительно переместился из одного места на поверхности земли в другое, из одного российского города в другой. Едва самолет коснулся колесами бетонной полосы, Григорий превратился в автомат по достижению определенных целей. Мобильный телефон связал его с несколькими людьми прежде, чем открыли двери, и пассажиры смогли покинуть самолет.

Водитель встретил его, машина приютила на заднем сиденье. Работа продолжилась. Потом была планерка в штабе, переговоры, еще звонки. Среди них – Кузьмину.

Цех металлолома жил своей тихой постсоветской жизнью, хотя порой, когда включалось оборудование, шума хватало. Весь завод как бы существовал, но со стороны могло показаться – давно умер. Вроде ходят по территории люди, что-то делают, а толку никакого.

Анатолий Николаевич сидел с рабочими в курилке. Сам он воздерживался от употребления табачных изделий, но подчиненных своих не сторонился. Курилка была комнатой для дискуссий, горячих споров. А сам Анатолий Николаевич играл в бурных обсуждениях не последнюю роль.

В очередной раз говорили о жизни.

– Это хищники, – с присущей ему страстностью доказывал Анатолий Николаевич. – Взяли предприятия по дешевке, и теперь вконец разоряют. Будущее их не интересует. Разграбить, что можно, и бросить. Получить какие-то деньги сейчас, а что будет потом, плевать.

Понурая тишина расползлась по курилке. Сказанное в полной мере касалось их завода, а тут уже все надежды на улучшение выветрились. Потом прозвучал юношеский голос.

– Анатолий Николаевич, правда, что вы на выборы пошли? – невероятно смущаясь, спросил молодой нескладный парень, работавший сортировщиком.

Этот вопрос удивил Кузьмина.

– Ты откуда узнал?

– Говорят.

– Кто говорит?

– Люди.

Анатолий Николаевич подумал, что это Валентина сообщила его подчиненным то, что знала, глянул на нее, но та смотрела на него преданными глазами. «А чего дергаться? – спросил он самого себя. – Все равно узнают». Десяток пар глаз ожидающе смотрел на него.

– Да, пошел. Буду бороться за депутатское место. По нашему округу.

И вновь повисла густая тишина, потом по курилке разбежался ропот. Что они говорили друг другу? Он не мог понять, пока все тот же парень, которого звали Егором, не выпалил возбужденно:

– Мы за вас, Анатолий Николаевич. Мы за вас.

Тут он услышал бойкую мелодию, звучащую где-то рядом. И сразу понял – мобильный. Он растерялся – говорить здесь, при всех? А что? Пусть посмотрят – у него такая классная штуковина. И все же он слегка стеснялся. Поэтому шагнул в сторону, отвернулся, нажимая на зеленую кнопку и прикладывая телефон к уху. Голос Юрия Ивановича звучал строго:

– Вы работать собираетесь?

– Да.

– Пора начинать. А то поздно будет. Я вас жду. – Григорий назвал адрес, по которому надо было явиться через полчаса.

Обернувшись, Анатолий Николаевич увидел глаза, устремленные на него – любопытные, удивленные, пристальные.

– Я по делам, – гордо сообщил он и удалился.

По указанному адресу Анатолий Николаевич обнаружил неказистый трехэтажный дом, а в доме – комнату на первом этаже с отдельным входом, большую, сиротливую: стол с телефоном, три стула – вот и вся обстановка. Желтые обои давно и беспардонно выцвели.

– Это ваш штаб. – Юрий Иванович смотрел сурово. – Еще два стола привезут к вечеру. И стулья. Где ваши знакомые, где друзья? Где те, кто будет на вас работать? Я хочу видеть здесь начальника штаба, который будет руководить командой, секретаря, людей, отвечающих за направления работы.

– Я понимаю…

– Что вы понимаете?! Что?.. Они должны сидеть здесь с завтрашнего дня. Это вы поняли?

– Да. Я говорил с людьми. Они думают.

– Не знаю, кто там чего думает. Они должны здесь сидеть. Завтра, – неумолимость леденела в голосе Юрия Ивановича. – Или вы станете утверждать, что в этом городе нет людей, которые хотят заработать? Не смешите меня. Здесь половина города таких. Вот вам ключ. И не заставляйте повторять одно и то же несколько раз.

Анатолий Николаевич бросился на завод. Валентина, как и положено, была на складе.

– Валя, спасай.

– Прямо сейчас? – ее взгляд стал весьма игривым.

– Я не про это. Я про выборы.

– Мы же договорились. – Она добродушно улыбалась. – Помогу.

– В штабе сидеть надо. И еще Бог знает сколько работы. Я хочу, чтобы ты взяла отпуск за свой счет. Хорошо подзаработаешь. И мне поможешь.

Она колебалась. Ей трудно было сказать нечто определенное. Наконец прозвучало:

– Мне бы не хотелось потерять работу.

– Я – начальник цеха. Я тебя отпущу.

Его слова не успокоили ее. Она искала выход.

– Может, моя мать сядет в штабе?

– Она – пожилой человек. Сил у нее не хватит.

Подумав, она согласилась:

– Что верно, то верно. И не слишком толковая.

– Валя, решайся. Для меня это вопрос жизни.

После этого состоялся разговор с Егором. Тот весьма благосклонно отнесся к идее подзаработать, помогая при этом начальнику. По окончании рабочего дня Анатолий Николаевич поймал Сергея. Окончательное согласие было получено, хотя, вне всяких сомнений, это решение далось другу непросто. У Анатолия Николаевича стало спокойнее на душе.

Следующий день преподнес неприятную неожиданность. Едва цех металлолома принял своего начальника, в неказистый кабинет заскочил один из подчиненных, юркий и смешливый Гирин. Лицо у него было встревоженное.

– Анатолий Николаевич… про вас написано в газете.

– Какой?

– В «Утренней звезде».

Это была местная газета, из тех, которые относят к «желтым» – в подобных изданиях можно прочитать всякое.

– И что написано? – холодно поинтересовался Анатолий Николаевич.

– Да как сказать… – Гирин смутился. – Лучше сами прочтите.

Глаза судорожно хватали заголовки. Не то. Не то. Вот! «Серая лошадка выборов». Это про него? Он принялся вбирать строчки: «Наряду с известными политиками… секретарем обкома КПРФ Владимиром Квасовым, крупным предпринимателем Юрием Мельниченко, профсоюзным лидером Александром Деминым… в предвыборную борьбу ввязался никому не известный начальник цеха… Анатолий Кузьмин. Какую цель преследует его участие в выборах? Скорее всего, он – подставная фигура. Серая лошадка, призванная стать троянским конем…»

Скверное ощущение, возникшее в нем, окрепло, усилилось, достигло невозможных пределов. «Что делать?» – беспомощно думал он. И тут возникло – Юрий Иванович!

Мобильный телефон покинул карман, чтобы сделать свое коммуникационное дело. Гудки звучали непомерно долго. Едва мужской голос произнес: «Алло?», Анатолий Николаевич затараторил:

– Надо срочно увидеться… Тут про меня такое напечатали. В газете… В местной… Надо срочно увидеться.

После некоторой паузы неохотно прозвучало:

– Идите в штаб. Я там скоро буду.

Мрачный небосвод накрыл Анатолия Николаевича. Даже погода была недовольна творившимся на земле. Кузьмину казалось, что все люди, встреченные им на улице, смотрят на него с явным осуждением. Это было гадко, невыносимо.

Когда он пришел в штаб, Юрия Ивановича там не было. Кузьмин ходил из угла в угол, время от времени заглядывая в газету, словно желая убедиться, что заметка не пропала, не привиделась ему. Распахнулась дверь, впустила в комнату человека, от которого теперь зависело так много. Анатолий Николаевич кинулся к нему.

– Заметка. Вот. – Он совал газету под самый нос.

– Да читал я. Читал… Не расстраивайтесь. По-моему, радоваться надо. Вы сейчас в том положении, когда стоит сказать спасибо за любую бесплатную публикацию. Путь напишут, что вы – преступник, вор. Какая разница? Главное, чтобы люди обратили внимание и запомнили фамилию – Кузьмин.

Анатолий Николаевич опешил.

– А честное имя?

– Чего оно стоит, честное имя? Главное – чтобы знали… – Он усмехнулся реакции Анатолия Николаевича. – Вы не дергайтесь. Успокойтесь. Я же не предлагаю вам стать преступником. Главное, чтобы обратили внимание. Время такое… Потом поймете, что я прав. Костюм приличный у вас есть?

– Есть. А что?

– Снимать вас будут на телекамеру. В четверг. Пойдете на заседание избирательной комиссии. Получать удостоверение кандидата. Важное событие. Местное телевидение я притащу. Понятно? Держите себя уверенно. Вы – защитник светлой коммунистической идеи. Только не перегните палку. И не хамите. – Каким строгим был его взгляд.

– Понял. Вы там будете?

– Нет.

– Почему? – испугался Кузьмин.

– Есть другие дела. – Не мог же Григорий сказать этому недотёпе, что у него есть еще один подопечный, и он вообще не хочет светиться на официальных тусовках, чтобы не попасть впросак. – Вы людей набирайте. Это за вами. Здесь должна кипеть работа. – Он показал пальцем куда-то вниз. – Кстати, вам нужны доверенные лица. Вы ищите?

– Люди не хотят просить отпуск. Боятся, что выгонят с работы.

– Я же вам говорил: доверенным лицам по закону обязаны давать отпуск.

– Я им объясняю. Все равно боятся.

Досадливо поморщившись, Григорий подытожил:

– Ищите. Крутитесь. Хватит спать. А начальство пугать надо – есть закон, обязаны выполнять.

– Очень много они выполняют, – проворчал Кузьмин.

– Молчать будете, ничего не получите… Всё, я побежал. Дела.

Григорий покинул убогую комнату. Дорога лежала в настоящий штаб. Он знал, что его стремительное появление будоражит временных подчиненных. Они побаивались его, и это казалось ему полезным – сотрудники должны выкладываться, если им платят хорошие деньги.

Ревизия текущего состояния дел была проведена. Оплеухи и благодарности – розданы. Он отправился на третий этаж, по пути многозначительно подмигнув Ольге, та не ответила, опустила глаза. В солидном помещении его ждали. Начался очередной важный разговор.

– По результатам опроса вы на втором месте. На первом по-прежнему Квасов. Но разрыв уменьшился. Так что динамика положительная. – Григорий протянул своему главному подопечному листок. – Это график ваших встреч. Прошу его соблюдать. Завтра собираем начальников районных штабов. Пусть отчитаются.

Вялый кивок обозначил одобрение словам Григория.

– А как проект? С этим… Хуммо комми. Какое, бл…ь, там название ты придумал?

– «КОК». Красный ответ Квасову. Всё в порядке. Проект развивается. Послезавтра Кузьмин получает удостоверение кандидата. Можно будет начать агитацию. Тут уж мы позабавимся, потопчем Квасова.

– Уверен, что никто не подкопается? – сколь пристальным был взгляд самых важных глаз.

– Абсолютно уверен.

– Хорошо… Надо отметить. – Самая важная голова обернулась к сидевшему рядом человеку, хранившему неизменное молчание. – Что ждешь? Давай вискаря… – И вновь хитрые глаза на Григория. – А как ты собираешься реагировать на тот компромат, который готовят против меня?

– Другим компроматом. Лучшей защитой по-прежнему является нападение.

– Хорошо… Дашь посмотреть, что ты там придумал.

Содержимое бутылки перетекло в четыре стаканчика. Руки вознесли их над столом.

– За успех, – сказал самый важный голос.

Виски попало туда, куда ему изначально предопределено было попасть – в глотки, чтобы затем опуститься в желудок со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Всё. Мне сейчас на переговоры, – сообщил самый важный в помещении человек. – Я продолжу вечером. А ты, если хочешь, пожалуйста.

– Нет, – сказал Григорий. – Мне тоже надо поработать.

Вернувшись на второй этаж, он засел за компьютер. Множество разных документов и текстов успело родиться и начать свою жизнь в электронном мозге, прежде чем Ольга не подошла к нему и не проговорила:

– Григорий Матвеевич, можно мы все пойдем домой. Уже одиннадцать.

– Одиннадцать? – удивился Григорий. – Ладно, пусть все идут домой. А ты задержись. Есть дело.

Штабные люди вмиг разбежались, оставив их вдвоем.

– Григорий Матвеевич, я устала.

– Я тоже устал. Пора отдыхать. Поехали, посидим где-нибудь. Недолго. Потом тебя машина отвезет.

Ольга не смогла отказаться.

Мелкий дождь наполнял пространство между зданиями. Мизерные капельки воды неспешно падали на землю, создавая повсеместную мокрость.

Машина поглотила их с Ольгой, закрутила колесами, настырно перемещая улицы за окном. Ресторан приблизился, встал напротив дверцы. Они вышли под скучный дождь, чтобы тут же спрятаться от него, вторгнувшись в пространство ресторана.

Внутренность этого заведения нравилась Григорию – грубоватые столы, отделенные друг от друга декоративными стенками, нависающие над столами конусы ламп, старомодные телефоны около каждого стола, по которым можно было звонить в пределах зала, старые вещи, плакаты. Кухня, конечно, так себе. На четверку с минусом. Но лучшей в этом городе не найдешь.

– Возьмем солянки. Здесь прекрасная солянка.

– Первое? Скоро полночь.

– Ну и что? – Григорий махнул рукой, подзывая официантку. – Две солянки. Бутылку водки. Рыбное ассорти. Овощей… Всё. Только побыстрее. А то уже спать пора. – И вновь глаза на Ольгу. – Чем здесь живут люди?

Она усмехнулась, пожала плечами.

– Работой. Домашними делами.

– Это понятно. А кроме того? Какая здесь культурная жизнь?

– У нас есть театр. Конечно, премьеры там не часты. Но бывают. Есть картинная галерея. Наши художники выставки там проводят.

– И все? – Легкое сожаление появилось на его лице. – Здесь нет той напряженности интеллектуальной жизни, которая присутствует в Москве.

– Тогда ее нет на большей части России.

– Это верно. Вот почему я принадлежу к тем, кто способен жить только в Москве. Хотя последние шесть лет регулярно живу в провинции.

Тарелка с рыбным ассорти опустилась на стол, появились овощи, запотевший графинчик с прозрачной жидкостью. Официантка принялась переливать часть этой жидкости в рюмки.

– Мне чуть-чуть, – поспешила заявить Ольга.

Григорий не дал официантке выполнить просьбу, надавил рукой на горлышко графина, пояснил Ольге:

– Пусть будет полная. А ты выпьешь столько, сколько хочешь.

«Она симпатичная, – думал Григорий. – Надо ее еще трахнуть. И не единожды».

Водка пошла прекрасно. Осетрина весьма разумно последовала за ней. Свежий огурчик стал хорошим дополнением.

– А чего ты разошлась с мужем?

– Мне бы не хотелось об этом говорить.

– Стесняешься?

– Просто не хочу.

Солянка появилась на столе.

– Ну как, вкусно? – Григорий прямо-таки светился.

– Да. Только непривычно есть первое в такое время.

– Это в тебе стереотипы говорят. Надо их ломать. Шире смотреть на мир… Еще водочки. Самый раз под солянку.

Дождь продолжал свое нехитрое дело, когда они вышли из ресторана.

– Заедешь ко мне? – спросил Григорий.

– Не надо. Я устала. И уже поздно.

Григорий не стал упорствовать. Он знал, что получит желаемое. Пусть немного позже, но получит.

«Может посетить здешний театр? – усмехаясь, размышлял Григорий. – Вдруг удивят?»

Он любил театр. С давних пор. Каким потрясением стал для него спектакль «Синяя птица» в театре Вахтангова. Ему тогда только что исполнилось двенадцать. Удивительная пьеса Метерлинка, задорная, легкая игра артистов. Необычный мир открылся ему, влекущий, непрестанно удивляющий, не дающий расслабиться. Как он был очарован. Через месяц отправился на спектакль во второй раз. И вновь смотрел, не отрываясь. Ему хотелось стать артистом или режиссером, навсегда войти в театральную вселенную, существовать там, чувствуя себя в своей стихии. Но… Жизнь сложилась по-другому. Зато у него была уйма знакомых артистов, режиссеров. Все, что заслуживало внимание, не проходило мимо него.

«Навряд ли удивят, – решил Григорий. – Нечем удивлять».

Выпадение атмосферных осадков продолжалось. Откуда только природа брала такое количество жидкости? Город был мокрым, нахохлившимся. Анатолий Николаевич достал зонтик. Нельзя было попортить единственный выходной костюм. Белую рубашку он гладил в этот раз особенно тщательно. Подбирал галстук. Обещанное свидание с телевидением вызывало у него смутную тревогу.

Заседание избирательной комиссии собрало уйму народа. Царило оживление. Стояли две телекамеры, сновал человек с фотоаппаратом. Анатолий Николаевич увидел Квасова, одутловатое лицо которого было знакомо по фотографиям в газетах. Он оказался непомерно грузным. Анатолий Николаевич был старше Квасова на четыре года, но сохранил стройность фигуры, подвижность. Это было ему приятно. Даже внешне секретарь обкома проигрывал ему.

Члены комиссии заняли места за столом, публика уселась на стулья, расставленные сбоку. Первым решали вопрос по Квасову. Маленькая сушеная женщина, прилежно исполняющая роль секретаря комиссии, воодушевленно сообщила, что подписи по выдвижению кандидата собраны. Данный факт, похоже, радовал ее. Немного посовещавшись, комиссия приняла верное решение. Квасову под бурные аплодисменты вручили удостоверение кандидата. Появились букеты цветов.

Анатолий Николаевич шел вторым пунктом. Сушеная женщина пыльным голосом известила собравшихся, что внесен установленный законом залог, все необходимые документы в порядке. Но чувствовалось, что ее это ничуть не волнует. Положительное решение комиссии было принято без всяких совещаний. Кузьмина попросили подойти к столу. Из рук председателя комиссии он получил удостоверение кандидата. На закатанном в пластик прямоугольнике бумаги была его фотография, накрытая печатью, нужный текст. Вернувшись на свое место, он долго разглядывал пропуск в новую жизнь.

Когда всё закончилось, и присутствующие вновь образовали говорливую толпу, к Анатолию Николаевичу подлетела молоденькая миниатюрная девушка, вполне симпатичная, элегантная.

– Телекомпания «Рассвет». Вы не скажете несколько слов для наших телезрителей?

Глупо было спрашивать его об этом. Разве он мог отказаться? Он ждал возможности предстать перед телекамерой.

Его отвели в сторонку. Он увидел круглое стеклянное окошко, вбирающее изображение. Окошко было направлено на него. Девушка смотрела добрыми глазами, подставляла ему шарик микрофона.

– Зачем вы идете на выборы?

Он вдруг растерялся. Казалось бы, столько раз думал об этом, говорил друзьям, знакомым. А тут – растерялся.

– Пользу хочу принести… – мямлил Анатолий Николаевич. – Трудящимся… Депутатам… депутату легче отстоять правоту… С депутатом все вынуждены считаться.

– Вы уверены, что победите?

– Да, – робко выговорил Анатолий Николаевич.

– А кто дает вам деньги на предвыборную кампанию?

Это был коварный вопрос. Что он мог сказать?

– Друзья помогут.

– У вас богатые друзья?

Его вновь пытались поймать. Он не оплошал, нашелся:

– У меня много друзей. Потому что я защищаю трудящихся.

Он вдруг почувствовал в себе готовность сказать многое. Объяснить свою позицию. Но девушка буркнула: «Спасибо» и отвернулась. Камера тоже потеряла к нему интерес.

Общение с телевидением и всё предшествующее взбудоражило Анатолия Николаевича. Покинув официальное здание, он не сразу вспомнил про дождь. Зонтик пребывал в сложенном состоянии. Анатолий Николаевич корил себя за то, что растерялся, выступил блекло. Надо было собраться, напрячь волю, показать напористость, уверенность в себе.

Он почувствовал, что волосы намокли. С опаской глянул на костюм – плечи повлажнели. Чертыхнувшись, раскрыл зонтик, поднял его, отсекая падающую влагу. И тут же услышал мелодию из кармана.

Голос Юрия Ивановича добрался до него:

– Получили удостоверение?

– Да.

– Почему не звоните? Я просил вас позвонить.

Анатолий Николаевич протяжно вздохнул.

– Я расстроился… По-моему, я не слишком хорошо выступил перед телекамерой.

– Нечего расстраиваться. На это нет времени. Быстро к директору завода. Оформляйте отпуск.

Пришлось долго ждать автобус. Наконец, он приехал, открыл двери, позволил Анатолию Николаевичу протиснуться внутрь, повез его и других пассажиров по разбитым улицам, дергаясь на выбоинах.

Лицо у Анатолия Николаевича было озабоченным и важным одновременно, когда он появился в приемной директора завода. Секретарша глянула на него с интересом.

– Анатолий Николаевич, вы по какому поводу?

– По личному.

– Прием по личным делам по понедельникам с пятнадцати до семнадцати ноль-ноль.

– Я… по выборным делам, – с трудом выговорил Кузьмин.

– Слышали… – Сдержанно усмехнувшись, она подняла трубку телефона. – Петр Степанович, к вам тут Кузьмин пришел… Да. Хорошо. – Ее глаза нашли Анатолия Николаевича. – Идите. Ждет.

Директор поднялся из-за стола, шагнул навстречу, пожал руку. Показал на кресла, стоящие в углу.

– Давай мы тут, поудобнее. – Уселся. – Ну, рассказывай.

Анатолий Николаевич смутился.

– Что рассказывать?.. На выборы пойду.

– Слышал. Весь город об этом говорит. – Начальственные глаза смотрели насмешливо. – С чего ты решил выборами заняться?

– Хочу принести пользу. Трудящимся.

– Да брось ты. Какая польза? В депутаты идут, чтобы разбогатеть, приобрести влияние. В общем, правильный ход.

Тут Анатолий Николаевич смекнул:

– Если стану депутатом, вам же лучше будет.

– Чем?

– В депутатах свой человек. Вопросы можно решать.

Директор вяло усмехнулся.

– Ты сначала стань депутатом.

– Стану. А вы помогите.

– Чем? Деньгами? Денег нет.

– Эту проблему я решу, – хвастливо произнес Анатолий Николаевич. – Вы мне людей отпустите. Из моего цеха. Чтобы мне помогали. И меня самого в отпуск за свой счет. По закону положено.

– В отпуск? Оформим, – с легкостью произнес директор. – И людей отпустим. – Понизив голос, он добавил. – Неофициально.

– Как, неофициально? – опешил Анатолий Николаевич.

– Так. Тебя – официально, а их – неофициально. Вроде они на работе, а вроде тебе помогают. Но ты вот что. Ты про это никому не говори. Не хочу, чтобы на меня губернатор наезжал. Он, насколько мне известно, Квасова поддерживает. Вот так. Ни-ко-му. Понял?

– Да.

– Еще вопросы есть?

– Нет.

– Действуй.

В хорошем настроении Анатолий Николаевич покидал кабинет директора. Ему казалось, что победа вполне достижима. Он проследовал в свой цех, стоящий на отшибе. Удостоверение кандидата было продемонстрировано подчиненным.

– Хотите подзаработать? – с хитрым видом полюбопытствовал Кузьмин. Отказываться никто не стал. – Будете помогать мне. С директором я договорился. Он отпустит… – Анатолий Николаевич осекся, вспомнил о просьбе директора. – Ну… препятствовать не станет.

– А что будем делать?

– Агитировать, листовки клеить, – с видом знатока принялся объяснять Анатолий Николаевич. – Встречи проводить.

После цеха он пошел в штаб, где уже второй день дежурила Валентина.

– Звонки были?

– Нет.

– И никто не приходил?

– Никто.

Зачем ей надо было находиться здесь, он не знал. Но этого требовал Юрий Иванович. И потому Валентина сидела в штабе.

Он опустился на стул. Решил передохнуть. Как хорошо никуда не спешить. Он смотрел на нее. Каким красивым, родным казалось ее лицо. Ему захотелось. Он поднялся, запер дверь, подошел к ней, обнял.

– Толя, не надо. Вдруг кто-нибудь придет.

– Да кто придет?.. А тебе не хочется? Мы ведь с тобой нигде кроме склада не пробовали.

Он овладел ею на столе. Это было интересно, ново.

– Тебе понравилось?

– Да, – по-детски смущаясь, выдавила она. И тотчас тревога обозначилась на ее лице. – Вдруг кто-нибудь придет. Давай скорее оденемся.

– Успокойся. Никто не придет.

Ощущение новизны сыграло свою роль. Ему захотелось повторить. Он принялся ласкать ее, но чувствовал, что она не принимает его ласку. Она была чересчур напряжена. Ему стоило больших усилий отвлечь ее. И что же? Едва он добился отклика, в дверь постучали. Все спуталось. Он кинулся одеваться. Валентина – тоже. Время лихорадочно отсчитывало секунды. Пуговицы не застегивались.

Еще раз постучали. Анатолий Николаевич продолжал судорожно одеваться. При этом он переместился к двери, спросил жестяным голосом:

– Кто там?

– Откройте, – глухо прозвучало в ответ.

Анатолий Николаевич оглянулся – Валентина поправляла прическу. Ключ совершил свою работу, дверь открылась, соединяя внутреннее и внешнее пространство. На пороге стоял милиционер. У Анатолия Николаевича дернулось сердце.

– Лейтенант Сермягин. – представился он. – Здешний участковый. Чем вы тут занимаетесь? С какой целью занимаете помещение?

– Штаб предвыборный, – пролепетал Анатолий Николаевич.

– Документы у вас есть?

Анатолий Николаевич достал удостоверение кандидата, протянул участковому. Он слышал, что милиция за все вымогает деньги. Но надеялся – удостоверение поможет. Милиционер внимательно изучил документ, поразмышлял. Следом прозвучало:

– Надеюсь, здесь все будет нормально. Если что, обращайтесь.

Вернув удостоверение, направился к выходу.

Анатолий Николаевич воодушевился.

– Видишь? Удостоверение действует.

– Я как чувствовала, что кто-то придет.

– Можно было не открывать. Подумаешь, участковый.

– Нет уж, лучше с участковым не связываться…

Ожил телефон на столе, заурядная трель вылетела из него. Валентина подняла трубку.

– Слушаю… Чем занимаемся? Выборами занимаемся… Как, кого? Анатолия Николаевича Кузьмина… Куда? В эту… В Думу… Он? Здесь. Даю. – Она протянула трубку Анатолию Николаевичу. Лицо у нее было озадаченное. – Тебя спрашивают.

Приложив к уху трубку, он услышал энергичный голос Юрия Ивановича.

– Вы что, не можете обучить своих людей, как надо говорить? Штаб кандидата в депутаты Государственной Думы Кузьмина. Поняли? Штаб кандидата!.. Необходимо обсудить кое-какие вопросы. Через полчаса жду вас на прежнем месте.

Анатолий Николаевич аккуратно вернул телефону трубку.

– Кто это? – с тревогой спросила Валентина.

– Человек… который нам помогает. Он против Квасова.

– Мне голос не понравился.

– Голос как голос.

– Какой-то наглый…

Анатолий Николаевич смотрел на нее задумчиво. Ему было неприятно, что Юрий Иванович в очередной раз отчитал его. С другой стороны, пусть отчитывает, лишь бы выполнил обещанное…

Встреча состоялась. На этот раз Григорий не повел своего подопечного в «Макдональдс». Нечего баловать. К тому же, некоторые действия требовали конфиденциальности. Они устроились в машине, обслуживающей Григория, оставив снаружи дождь и водителя.

– Отпуск взял, – прилежно докладывал Анатолий Николаевич. – С директором насчет людей договорился. Мои подчиненные будут мне помогать.

– Хорошо. – Григорий протянул ему толстый, увесистый сверток. – Вот вам деньги на текущую работу. Сто пятьдесят тысяч рублей. Пятьдесят тысяч положите на счет. Для официальных проплат. За аренду штаба из них заплатите. Чтоб все официально было. И еще предстоят расходы. Остальные сто тысяч – для оплат черным налом. Дайте людям небольшой аванс, чтобы интерес поднять. Берите расписки. Только в штабе их не храните. Поняли? Где-нибудь подальше. А сейчас мне расписку напишите. На сто пятьдесят тысяч рублей.

Анатолий Николаевич сроду не держал таких денег. Непривычные ощущения теснились в нем. Сколько усилий потребовало написание расписки. Рука выписывала какие-то кренделя. Кое-как справившись, он ощутил необходимость сказать что-то важное, значительное.

– Юрий Иванович, мне бы только получить возможность к простым людям обратиться. Я смогу их убедить. Смогу достучаться… до их сердец.

– Есть два закона, которые правят миром, – лениво произнес Григорий. – Попробуйте кого-то чем-то заинтересовать, кому-то что-то предложить, на что-то подвигнуть. Бесполезно. Отсюда первый закон: «Никому ничего не надо». Но если вы что-то делаете, заняты чем-то, и у вас получается, каждый норовит сунуть нос. Если вы прилично заработали, каждый пытается оторвать кусок, влезть в долю. Отсюда второй закон: «Всем надо всё». Вот те два закона, которые определяют нашу жизнь.

Анатолий Николаевич не понял, как эти два закона сочетаются друг с другом, но спрашивать постеснялся. Тут ему дали понять, что более не имеют для него времени. Он и водитель поменялись местами. Теперь дождь принялся донимать его. Пришлось отгородиться от неба зонтиком. Анатолий Николаевич еще немного постоял, пытаясь осилить мыслью соединимость двух противоречащих друг другу законов, но не найдя ответа, двинулся назад.

Он шел в штаб, размышляя о том, сколько событий вместил этот день. Случаются такие дни, богатые на события. Редко, но случаются. Он сжимал свободной рукой удобный по размеру сверток, таящий в себе огромные возможности. Анатолий Николаевич струил радость в окружающее пространство. И вдруг подленький вопрос залез в голову: не опасно ли нести одному такие деньги? Вдруг нападут, отнимут? А следом: куда их деть на ночь? В штабе спрятать? Куда? Взять домой? А там куда?.. Тревога надежно поселилась в нем, потеснила радостное ощущение.

Сопровождаемый сомнениями, он открыл дверь штаба и обнаружил внутри своего друга, Сергея.

– Пришел посмотреть, как вы тут обосновались? Нормально. Жить можно. Все, что необходимо.

– Посмотреть… – добродушно проворчал Анатолий Николаевич. – Ты работать приходи, а не смотреть. Чего тянешь? Боишься своего директора? Зря. Оформлю тебе удостоверение доверенного лица, на законных основаниях отпуск получишь.

Анатолий Николаевич хотел было выдать другу задаток, но испугался показывать толстую пачку денег. Береженого, как говорится, Бог всё еще бережет. Оставалось воздействовать словом.

– Тебе что, деньги не нужны?

– Не ворчи. – Сергей широко улыбался. – Надо отметить. Ну, что кандидатом стал.

Появилась бутылка водки, нехитрая закуска. Выпили. За получение удостоверения кандидата, за новоселье, за предстоящий успех на выборах. Но когда настало время идти за второй бутылкой, Анатолий Николаевич воспротивился.

– Не надо. – говорил он. – Завтра много работы. Хватит.

Сергей посмотрел на него с удивлением, но спорить не стал.

Анатолия Николаевича пугали деньги, поселившиеся в кармане куртки. Отказ продолжить возлияние был вызван боязнью перебрать – мало ли что случится тогда с огромной суммой. Дома он не знал, куда спрятать деньги. Долго мучился, ходил по комнате, наконец, сунул под матрас. И успокоился – их нельзя было вытащить, не потревожив его. Едва устроившись на кровати, он заснул. Но через какое-то время осторожный шум разбудил его.

– Николаша, ты?!

– Я, – ответил сын.

– Опять ночная жизнь. Хватит. Небось, выпиваете.

– Да что ты, пап. Ничего не выпиваем. Сидим у Пашки. Там компьютер. Игры. У остальных компьютеров нет.

Анатолий Николаевич хотел было проворчать: «Баловство все это, компьютеры и прочее». Но передумал – чересчур бурно реагировал на такие слова сын. Не нравилось ему, когда умаляют достижения прогресса. А Кузьмин дорожил хорошими отношениями с отпрыском.

– Кушать будешь?

– Нет.

– Тогда ложись поскорее. Спать пора.

Сын быстро разделся, лег, и вскоре его мерное сопение пошло по комнате. А вот к Анатолию Николаевичу утерянный сон упрямо не желал возвращаться. Глядя в потолок, он размышлял о будущем. Сколько суеты принесла с собой новая жизнь. Она сулила многое, но и требовала немало взамен. «Как любопытно все устроено, – думал он. – Ничто не дается просто так. В этом скрытый смысл. Высшая необходимость». Ему нравились мысли, посетившие его.

Рассвет приволок новый день. Григорий лежал в постели. Не хотелось вставать. Противно было думать о делах. Но он не мог позволить себе расслабиться. Одеяло в сторону. И навстречу проблемам, событиям, всяческим козням, проискам. И победам. Он привык побеждать.

Сегодня предстояло встретиться с одним журналистом, передать ему деньги и материал, который он должен был разместить в популярном издании. Следовало посмотреть новые варианты видеороликов, переговорить с Максимом, прилетающим через несколько часов – надо было ввести его в курс дел и дать задание. Сверх того, он должен был увидеться с местным социологом, обсудить сроки нового социологического опроса.

Он любил, когда одно дело наезжает на другое, когда приходится напрягаться, жить «на форсаже». Тогда ему легче дышалось и думалось.

Летательное приспособление, называемое самолетом, прибыло по расписанию. Водитель встретил Максима, привез в штаб, где он был препровожден в кабинет Григория.

– Рад тебя видеть, – в крайней задумчивости проговорил Григорий. – Садись, начинаем работать. Кофе хочешь? – Он тотчас дал распоряжение Ольге принести два кофе. – Итак, наш неистовый коммунист…

Сначала Максим слушал его с невозмутимым видом, попивая кофе, потом зажегся, стал перебивать, предлагая варианты. На это Григорий и рассчитывал. Через некоторое время разговор добрался до следующего заключения, сделанного Максимом:

– Хорошо, сделаем три листовки. Начнем с той, в которой биография. – Максим глянул на Григория шальными глазами. – У тебя есть его биография?

– Нет. Но будет. Сегодня.

Григорий достал телефон, предназначенный исключительно для звонков Кузьмину. Палец коснулся кнопки. Засветился экран. Электромагнитный сигнал полетел туда, куда следует.

– Нужна ваша биография. Срочно.

– Я постараюсь, – прозвучало в ответ.

– Не постараюсь, а сделаю. – Григорий придал голосу предельную жесткость. – Садитесь и пишите. Прямо сейчас. Встретимся через полтора часа. Там, где обычно. – Телефон вернулся в карман. – Что еще?

– Буду готовить выпуск «Искры». Газеты настоящих коммунистов-ленинцев. Крутой, резкой, как запах давно не стиранных носков. Вдарю по КПРФ, по Квасову. И еще напишу четыре статьи: две для центральной и две местной прессы. Для начала хватит.

– Ладно, работай. Я на телевидение. Потом к этому фрукту. Вернусь часа через два…

Как приятно было слышать то, что говорила Валентина. Только Анатолий Николаевич сомневался в ее искренности – щадит его, искажает истину.

– Скажи честно: я выглядел плохо?

– Вовсе нет, – вскинулась Валентина. – Солидно. Говорил толково. Ну… волновался. Это было видно. А так… нормально.

Жаль, что он забыл посмотреть выпуск местных новостей. Деньги отвлекли его. Те, которые он получил от Юрия Ивановича. Следовало увидеть самому.

– Значит, выглядел неплохо? – Он пристально смотрел на Валентину.

– Честное слово.

Он не поверил, но не стал спорить с ней.

– Ладно. Иди. Куда ты там хотела?

– В магазин за продуктами.

– Иди. А мне биографию писать надо.

Проводив ее взглядом, Анатолий Николаевич достал чистую бумагу, ручку. Сосредоточился. Что писать? Казалось бы, все ясно, а рука не получала сигналов от головного мозга, покоилась на столе. Родился, учился, женился. Развелся. Что еще? Ах, да! Учился заочно. Все равно получалось не густо…

Биография – не роман, не повесть. В ней не принято писать о многом из того, что было на самом деле. О том, например, что его отца, в ту пору военного, уже через год после рождения Анатолия Николаевича перевели служить из Челябинска в Гусев, который до мая сорок пятого назывался Гумбинен и был частью Восточной Пруссии. Вот почему название города, значившегося в паспорте как место рождения, не находило в нём никакого отклика: что он мог запомнить за тот первый год своей жизни? Он не знал улиц и домов Челябинска, не имел там друзей; их не связывало общее прошлое. А в городе Гусеве ему жилось привольно – бегал по двору, по окрестностям, шалил. Опасность таили развалины, которых в округе хватало, несмотря на пятнадцать лет, прошедшие с конца войны. Хотя мать следила за ним, один раз он раздобыл коробку немецких патронов и стал бросать их в костер. Ему нравился тот сухой треск, который они издавали, раскалившись. Но когда пуля ранила соседа в ногу, слава Богу, не сильно, отец немедленно конфисковал опасную находку. Анатолию Николаевичу помнилась та счастливая жизнь, которая текла в служебной квартире на последнем третьем этаже добротного кирпичного дома с черепичной крышей, построенного немцами еще в довоенное время. Отец, которого привозил с работы военный «Виллис», поджидавшая отца мать. Иногда отец брал его в часть. Анатолию Николаевичу помнились казармы, полные солдат, большой плац, бесконечные склады с машинами и пушками. Помнился веселый ординарец отца, рассказывавший всякие истории. Помнились поездки в лес, когда наступало теплое время года.

Потом отца демобилизовали, скоропалительно, без выслуги – Хрущев решительно сокращал армию. Это было крушением. Отец запил. Опьянев, ругал последними словами «лысого засранца», хвалил Сталина. Устраивал скандалы, шумел. Так не могло продолжаться бесконечно. Родители развелись. Анатолий Николаевич поехал с матерью в Тамбов, к ее родителям, отец – на свою родину, в тот самый город, в котором теперь жил Анатолий Николаевич.

Была школьная пора, потом – армия. Служить довелось в ГДР, в Группе советских войск. Когда их изредка отпускали в увольнительную, в Лейпциг, они пытались ухаживать за молоденьким немками, впрочем, без особого успеха. В промежутках он успел заметить, что немецкий социализм успешнее советского: ухоженные дома, чистые улицы, в магазинах полно товаров и продуктов. Но тогда он даже не задумался, в чем причина таких отличий?

После армии он поехал к отцу – тот звал его к себе. Пробовал поступить в местный политехнический институт, но завалил экзамены. Все знания подрастерял в Германии. Устроился работать на один из многих заводов, которые были в этом городе. Потом отец умер. Вскоре после этого Анатолий Николаевич женился. На Елене. А через три месяца состоялось радостное событие – родился Николаша.

Много всего было. Но это не для биографии. Это не для других. Николаше он мог рассказать подробности того, что происходило с ним за долгие годы его существования. Валентине – мог. Но не посторонним людям.

Он приступил к составлению перечня важных событий своей жизни, потребного для официального использования. Фразы получались корявые. Говорить он был мастак, писать – нет. Анатолий Николаевич отбрасывал испорченные листы, начинал заново. Досада владела им. Времени оставалось немного.

Кое-как он выдавил из себя текст. Бросился на улицу. К «Макдональдсу» прибыл вовремя. Накрытый сереньким небосводом, смотрел по сторонам в ожидании Юрия Ивановича, судя по всему, дошлого человека. «Надо было вытребовать двенадцать тысяч, – с досадой думал Анатолий Николаевич. – Проявить твердость и вытребовать. Для тех, кто хочет, чтобы я помешал Квасову, такие деньги – пустяк. А я вон как мучаюсь».

Две хорошенькие девицы прошли в «Макдональдс». Анатолий Николаевич проводил их спокойными глазами. Он не ощущал себя старым, но эти девушки были слишком молоды для него. То ли дело Валентина – женщина в соку и с пониманием жизни.

Григорий опоздал. Задержался на телевидении. Видеоролики не понравились ему. Пришлось напрягаться, предлагать другие сюжеты.

– Простите, дела, – сухо проговорил он. – Принесли?

– Вот. – Анатолий Николаевич протянул сложенный вдвое листок.

Григорий, развернув бумагу, состроил недовольную физиономию.

– Не могли набрать на компьютере?

– У меня нет компьютера.

– Господи. Двадцать первый век… На машинке бы напечатали.

– Где я ее возьму?.. Разобрать можно. Почерк у меня хороший.

– Что с доверенными лицами?

– Список подготовил. Завтра иду в комиссию.

– Не затягивайте. И вот что. В этом округе почти половина избирателей живет на селе. Где-то около двухсот тысяч. Они традиционно голосуют за коммунистов. Это – ваши избиратели. Готовьтесь ездить по районным центрам, по селам. Пахать с утра до вечера. Ищите водителя с машиной, который вас будет возить. Всё. Нет больше времени. Спешу. До свидания.

Он вернулся в пространство автомобиля. Бросил:

– В штаб.

Прерванное движение возобновилось. Григорий лениво смотрел на окружающие здания. «Убожество. Как можно тут жить?» – в очередной раз спрашивал он себя. Он был не в духе.

Максим схватил бумагу, вобрал жадными глазами текст, написанный Анатолием Николаевичем, изобразил на своем лице нечто недовольное.

– Скучно. Примитивно. Нет чего-то теплого, вызывающего добрые чувства. Скажем, рано потерял отца, вынужден был кормить семью. Или был ранен в Чечне, когда спасал командира.

– Какая Чечня? Побойся бога. При его возрасте он мог быть ранен только в Афганистане.

– Пусть. Афганец – тоже неплохо. Напишем: был ранен в Афганистане, спасая командира.

– Не надо. Местные афганцы поднимут шум. Скажут – самозванец.

– И пусть. Нам нужен скандал. Они доказывают, что он там не был, мы – что был и показал себя героем.

– Нет. Наша интрига в другом. Он нападает на Квасова, на Зюганова, на здешних коммунистических боссов. Он – обличитель зла. Олицетворение совести. Он в белых одеждах. Святой.

Максим выпустил на лицо сдержанную ухмылку:

– Ты – поэт изнуряющей предвыборной прозы.

– Поэт, – с легкостью согласился Григорий. – Я кое-что придумал и помимо проекта с Кузьминым. Например, туалетную бумагу с портретом Квасова и пожеланием: «Иди в зад!» Или презерватив. Наденешь его, и раскроется надпись: «Засунь туда, где место Квасову». Как тебе?

– Нравится. – Максим смеялся так, будто у него не было никаких забот.

Оставив его, Григорий направился на третий этаж в солидное помещение. Там ждали его появления. Начался очередной важный разговор. Григорий как всегда чувствовал себя уверенно. Ему было, что рассказать, чем отчитаться. Свежая информация растеклась по головам. Прозвучали вопросы и ответы. Следом виски залезло в стаканы, чтобы тут же омыть глотки, порадовать душу.

Вернувшись, Григорий собрал тех, кто наполнял штаб, кто воплощал в жизнь его замыслы. В субботу предстояла учеба начальников районных штабов. Он хотел проверить готовность команды.

Команда не подкачала. Теперь следовало расслабиться. Григорий подхватил Максима, сделал остановку рядом с Ольгой.

– Поехали, поужинаем, выпьем.

– Не надо, Григорий Матвеевич.

– Надо. Поехали. Негоже нам с Максимом в мужской кампании время коротать.

Вздохнув, Ольга начала собираться.

Ресторан впустил их в свое уютное пространство, усадил за стол, пригнал официантку. Их пожелания были зафиксированы и унесены.

– Всё идет нормально, – сообщил Григорий, глядя на Максима. – Сейчас мы вторые, но разрыв снижается. Думаю, что специальные меры, которыми занимаемся мы с тобой, дадут результат. – Он говорил околичностями, поскольку не хотел открывать Ольге тайну существования проекта «КОК». – Хорошая пора – выборы. Весенняя, когда бы они не проходили. Зимой или осенью.

– Почему весенняя? – проявила интерес Ольга.

Григорий довольно улыбнулся – он ждал этого вопроса, рассчитывал на него.

– Потому что зелени много.

Ольга тихо усмехнулась. Поняла – речь о долларах.

– Как там, в Москве? – обратился Григорий к Максиму. – Приближение выборов ощущается?

– Еще как. Вовсю полезла грязь. Потом ее больше станет. В партии власти грызня. Те, кого отодвинули, кто теряет, пытаются отвоевать позиции. Правые тоже грызутся. В общем, весело.

– Ты что-нибудь делаешь?

– Сдал один материал. Должен выйти, пока я здесь.

– И что, горячий материал?

Максим состроил нечто загадочное на лице:

– Бомба. Небольшая, но… бомба.

Их пожелания официантке вернулись в овеществленном виде, с приятным запахом, вкусом. Французское вино стало хорошим дополнением.

– В жизни должны быть положительные эмоции. – Григорий показал на стол. – Это не Москва, но можно получить удовольствие.

– В конце концов, человек порождает удовольствия, а не наоборот, – подхватил Максим. – Было бы желание и деньги.

– Не скажи. В каком-нибудь Мухосранске ты и за деньги не найдешь удовольствий.

– Ты не прав. Найдешь. Просто это будут другие удовольствия, чем в Москве или здесь. Так ведь, Оля?

Максим явно заигрывал с Ольгой, посматривал на нее жадными глазами. Григорий был спокоен – ни черта у него не получится. Занято.

Когда всё было съедено, выпито, и за все было заплачено Григорием, они вновь очутились там, где царствовала погода, мало-помалу готовившая приход зимы. Промозглый осенний холод набрасывался на прохожих, студил здания, робко стоявшие по обе стороны улицы. Григорий и его товарищи юркнули в машину, спрятались от злого ветра, от холода, отгородились металлом и стеклами.

Сначала завезли Максима в гостиницу. Выходя, он тоскливо поглядел на Ольгу. Вслед за тем состоялось перемещение к зданию, в котором Григорий снимал квартиру. Ольга порывалась ехать домой, Григорий не позволил.

Поднялись на третий этаж, проникли в пространство квартиры.

– Звони маме. Скажи, что ночуешь у подруги.

– Не люблю, когда за меня решают.

– Тогда сообщи ей, что проведешь ночь со мной.

Вызов бился в ее голубых глазах. Но она промолчала. Потом был звонок маме, слова про подругу. Потом – секс. Он чувствовал: что-то сдерживает ее, не позволяет полностью отдаться потребности. Но это не мешало. Он получил то, что хотел получить.

Суббота собрала в штабе команду Анатолия Николаевича. Вокруг стола заняли места Валентина, Сергей, Николаша, Егор – смышленый парень из подчиненных Кузьмина. Сам он возглавлял совещание.

– Мы должны работать прежде всего на селе, – важным голосом говорил он. – В районных центрах. Встречаться с людьми. Объяснять нашу позицию. В чем она? В том, что КПРФ потеряла инициативу, тянется в хвосте событий. Фактически потворствует антинародному режиму. С этим нельзя мириться. Есть еще одна проблема, гораздо более серьезная. Это моральный облик руководителей КПРФ. Многие из них давно превратились в капиталистов, их дети, родственники владеют банками, фирмами. Как после этого они могут считать себя защитниками трудящихся? Какое у них моральное право состоять в КПРФ? Взять того же Квасова. Его сын – вице-президент банка. А сам он? За какие деньги отгрохал громадный коттедж? Да еще с озером. – Анатолий Николаевич протяжно вздохнул. Честно говоря, от озера он бы сам не отказался. И от коттеджа. Но ему хватило бы небольшого дома. Своего. – Кстати, нужен водитель с машиной. Чтобы ездить по районам. Предстоит много поездок. Где взять водителя?

Сергей глянул на него жуликоватыми глазами.

– Тебя это… отечественная машина устроит?

– Шутишь? Почему не устроит?

– Ты у нас кандидат.

– Да ну тебя, – укорил друга Анатолий Николаевич. – Что мне теперь, только на иномарках ездить?

– Ладно. Поговорю с соседом. У него «Жигули». Шестерка.

– Сегодня же поговори.

– Как приду домой, сразу к нему, – заверил его Сергей.

Минуту спустя Анатолий Николаевич был вызван к «Макдональдсу». По этой причине покинул помещение, подставил свою персону легким атмосферным осадкам, промозглости.

Юрий Иванович появился в назначенный срок. Внутрь, туда, где обитала соблазнительная американская пища, Анатолия Николаевича не позвал. Усадил в машину. Сунул в руки несколько бумаг.

– Вот макет листовки. Первой из трех, которые мы выпустим. Поедете по этому адресу. Там отыщите Михаила Иосифовича. Он сейчас на работе. Договоритесь с ним сделать пятьдесят тысяч экземпляров. Из них пять тысяч оформите официально, через расчетный счет, кассу, как положено. А за сорок пять тысяч заплатите налом. – Тут Юрий Иванович с подозрением глянул на него. – Деньги еще не пропили?

– Ну что вы?.. – обиделся Анатолий Николаевич. – Я что, алкаш какой-то?

– Ладно, шучу. В общем, сделаете, как я сказал.

– Зачем так? Не проще ли за все заплатить официально?

– Не проще. К чему тратить лишние деньги? Они у вас есть?

Анатолий Николаевич промолчал. Разумеется, лишних денег у него не было. Не хотелось признаваться в этом. Но секундой позже сомнение охватило его. Он не выдержал, задал вопрос:

– Какая разница? Все равно платить, так или так.

– А разница такая, – назидательно изрек Юрий Иванович, – что налом дешевле. И, следует признать, заметно дешевле. А кроме того, избирательный счет ваш не резиновый, а за то, что налом, отчитываться не надо.

Досада взяла Анатолия Николаевича – сам бы мог догадаться, очевидные вещи.

– Не тяните, езжайте, – было ему напутствие. – Деньги не забудьте взять.

Михаил Иосифович оказался пожилым человеком, вполне благообразным. Он был похож на ученого или даже профессора. Кузьмин сказал ему все, что должен был сказать, передал макет и причитающуюся сумму.

– Во вторник приедете забирать тираж, – деловито сообщил Михаил Иосифович. – С машиной. Пачек будет много. И платежку привезите. На ту сумму, которая по безналичке.

Вернувшись в штаб, Анатолий Николаевич подумал, что успел привыкнуть к этому помещению, пусть неказистому, со старыми обоями, но давшему приют ему и его сотоварищам.

Команда разбрелась. Лишь Валентина дожидалась его.

– Кто-нибудь звонил? – деловито поинтересовался он.

– Нет. А кто будет звонить, если не знают номера нашего телефона?

«Почему не знают? – задался вопросом Анатолий Николаевич. И тотчас нашел ответ. – Потому что не было информации».

– Почему не знают? – назидательно спросил он Валентину. – Потому что не было никакой информации. Значит, надо ее дать. Напишем объявления и расклеим их в людных местах.

Ближайшие два часа были потрачены на то, чтобы изготовить побольше объявлений, по какому адресу работает штаб кандидата в депутаты Кузьмина и как в него дозвониться. Валентина писала аккуратным почерком, Анатолий Николаевич нарезал прямоугольники из бумаги.

– Клей у нас есть, – говорил он. – Завтра попросим Николашу расклеить. Егора подключим. А во вторник листовки будут готовы. Потребуется много клея. И машина нужна. Если Сергей договорится, будет хорошо… Знаешь, я думаю, что получится. Чувствую. Дело в том, что я нужды простых людей знаю. А они разве знают? Квасов там или Мельниченко. Или Демин. Валюха, депутатам в Москве квартиру дают. Получу квартиру, в Москву тебя возьму. Женимся, как люди заживем.

Он мечтательно замолчал. А Валентина мягко улыбнулась и ничего не сказала. Тут Анатолий Николаевич отложил ножницы, шагнул к ней, стиснул в объятиях. Она дернулась.

– Толя, ты чего!? Кто-нибудь придет.

– Да кто придет? Вечер уже.

Тем не менее, он запер дверь, потушил свет. И вновь стиснул Валентину в объятиях. Она не сопротивлялась. Стол принял их, подставил свою поверхность. Как сладостно, жарко она стонала. Ему нравилось, что ей было приятно.

Наутро Сергей привел в штаб соседа. Тот был тощий, высокий, смотрел смущенно. Звали его Петром.

– Сколько в месяц платить будете? – спросил он, глядя куда-то в сторону.

– Десять тысяч, – сказал Анатолий Николаевич.

– А бензин за чей счет?

– За счет штаба.

О чем-то поразмышляв, Петр выговорил:

– Согласен. Задаток можно получить? На бензин.

Анатолий Николаевич вздохнул, достал из кошелька пятисотрублевую купюру, протянул Петру, говоря при этом:

– Валюша, отметь. Пятьсот рублей на бензин. И пусть распишется.

Одна проблема была решена. Вслед за тем Николаша и Егор отправились клеить объявления. Дело продвигалось. Анатолий Николаевич был доволен. С важным видом он вместе с Валентиной и Сергеем планировал поездки по районам. Ему казалось, что будущее безоблачно, прекрасно, что его ожидает лишь хорошее. Но понедельник приготовил неприятный сюрприз. В полдень штабной телефон, стоявший на столе, сообщил о чьем-то желании пообщаться.

– Кузьмина можно? – просочился из трубки сухой женский голос.

– Это я.

– Кузьмин, ставлю вас в известность, что вы исключены из Коммунистической партии Российской Федерации.

Он не сразу понял, о чем речь. Только вечность спустя пролепетал:

– Кто говорит?

– Панина Виктория Александровна.

Панина была секретарем городской организации. Неистовая женщина. Своенравная. Вредная.

Анатолий Николаевич совладал с собой.

– И за что меня исключили? – язвительно поинтересовался он.

– За то, что вы пошли против линии партии. Партия поддерживает на предстоящих выборах Владимира Васильевича Квасова. Это голосовалось. А вы свое тщеславие хотите проявить. В то время, когда мы не можем распылять силы, когда надо дать бой пособникам капитала. – С какими небрежными интонациями все это сообщалось ему.

– И когда меня исключили?

– В субботу. Бюро собиралось. Внеочередное заседание.

– Почему меня не позвали?

– В этом не было необходимости. – Она положила трубку, оставив после себя частые гудки.

Анатолий Николаевич пребывал в обозлённом состоянии. Его исключили. Из партии. За то, что он пошел на выборы. Составил конкуренцию их назначенцу. Решили наказать. И даже не позвали на заседание.

– Сволочи, – возмущался он. – Разве Ленин допустил бы такое? Даже не позвали. Гады. Я вам покажу. Вы меня попомните.

– Успокойся, – уговаривала его Валентина.

– Попомните, – продолжал грозить Анатолий Николаевич. – Я утру нос вашему Квасову. Фальшивому коммунисту. Жалкой сволочи.

– Толя, успокойся…

– Что, успокойся?! Они меня выгнали. Понимаешь? Подло выгнали, даже не пригласив на заседание. Это что? Я теперь не коммунист? Дудки! Х…й им! Всегда был и останусь коммунистом.

Тут ему и пришла идея взять псевдоним «коммунист». В отместку тем, кто его подло выгнал. Пусть знают.

Потратив пару минут на размышления о том, что предпринять, он позвонил Юрию Ивановичу. Сказал, что у него большие неприятности, надо срочно увидеться. Согласие было получено.

Сначала он собирался идти пешком. Но тут вспомнил – машина! Зачем она, в конце концов? Пусть везет.

Впервые он сел в машину как начальник, не попросив, а приказав отправляться в путь. Откинулся на заднее сиденье и с любопытством смотрел на мир через окна «Жигулей». То, что стекла были грязными, не мешало ему. Улицы стали другими. Из машины мир выглядел иначе – доброжелательнее, лучше. Анатолий Николаевич даже забыл о своем исключении из партии. Но вскоре пришлось об этом вспомнить.

– Что стряслось? – наткнулся Анатолий Николаевич на вопрос подле «Макдональдса».

Взвинченным голосом он поведал Юрию Ивановичу о происшедшем. В ответ бойко прозвучало:

– Прекрасно.

– Что прекрасно? – Анатолий Николаевич глянул на собеседника сумасшедшими глазами.

– То, что вас выгнали. Это подарок судьбы. Отличный информационный повод. Будем его использовать. Попробую пригнать камеру. В штаб. Ждите. И готовьте слова. Чтобы не мекать потом перед камерой.

Это всё? Приедет камера, снимет. И все? А что он ждал?.. Анатолий Николаевич колебался, но решил сказать:

– Еще вот что. По закону можно брать псевдоним. Я хочу взять псевдоним «коммунист».

Григорий обмозговал предложение.

– А что? Хорошая идея. Вы не прогадаете в любом случае. Разрешат взять псевдоним, прекрасно. В бюллетене там, где фамилии, будет стоять: «коммунист». В одной строчке: «Квасов». А в другой: «коммунист». Можно только мечтать о таком варианте. Не разрешат, будет повод поднять шум, поскандалить, привлечь внимание прессы… Хорошая идея. Сами придумали?

– Сам.

– Молодец. Ждите камеру. Всё.

Телекамера не приехала, зато появилась корреспондентка местной газеты, бойкая, молоденькая, с маленьким носом и цепкими глазами. Некрасивая, но симпатичная. Анатолий Николаевич принялся рассказывать ей о своих несчастьях:

– Городская организация КПРФ исключила меня из партии. За то, что я пошел на выборы. Исключили, даже не пригласив на заседание бюро. Это нарушение ленинских принципов.

– А почему вы решили, что причина исключения в этом?

– Панина сказала. Сама позвонила мне и сказала: мы исключили вас за то, что вы пошли на выборы. – Анатолий Николаевич вновь разволновался. – В субботу собрали бюро и исключили. А мне только сегодня Панина позвонила. Это нарушение ленинских принципов. Исключить, не пригласив…

– А почему, по их мнению, ваше участие в выборах недопустимо? – спокойно, въедливо допрашивала его корреспондентка.

– Они решили поддерживать Квасова. И значит, ни один член партии не имеет права на другое мнение. А я считаю, что Квасов недостоин представлять интересы трудящихся. Он – ненастоящий коммунист.

– Голосование по вашему вопросу было единогласным?

– Не знаю. Меня там не было. Панина сказала только, что исключили.

– Что вы намерены делать?

– Победить на выборах, – выпалил Анатолий Николаевич.

Вскоре корреспондентка покинула штаб, оставив Анатолия Николаевича с его сотоварищами и его проблемами.

– Да-а, крепко всё закрутилось, – глубокомысленно подытожил Сергей.

– Как я выступал?

– Хорошо выступал. Это я тебе говорю. Хорошо. Но… – Он с сомнением качнул головой. – Крепко всё закрутилось.

Анатолий Николаевич задумчиво промолчал, шагнул к окну, за которым разлеглась холодная погода. Зима подступала. Но было еще далеко до первого снега, который все менял, устраняя промозглость. Мерзкая погода. Анатолий Николаевич не любил ее.

«Мерзкая погода, – размышлял Григорий, глядя в окно машины. – Гадкая». Вместе с главным своим подопечным он ехал на ответственную встречу.

– Что там нашим проектом? – лениво прозвучал рядом важный голос. – Как его там, ПОК, МОК.

Усмехнувшись, Григорий поправил:

– КОК. Красный ответ Квасову… Нормально. Проект развивается.

– Что-то я не слышу никаких откликов. Тишина.

– Не все сразу. Надо набрать обороты. Сейчас раскручиваем тему исключения Кузьмина из КПРФ.

Последовало вялое удивление:

– Исключили?

– Да. Идиоты. Сами себе проблему создали. Очередной гонимый. Пошумим на этот счет. Наберем очки. Есть перспективная идея – взять Кузьмину псевдоним «коммунист». Представляете, в бюллетене – Квасов. А в другой строчке – коммунист. И выйдет, что Квасов не коммунист.

«А ведь молодец, – подумал Григорий. – Я даже не предполагал, что этому недотепе могут приходить толковые мысли. Псевдоним “коммунист” – хороший ход».

Местная торгово-промышленная палата располагалась в добротном, отремонтированном здании – таких в городе было немного. Уютный зал заполнили директора крупных предприятий, местные предприниматели, воротилы здешнего бизнеса. Важные, как Ротшильды и Рокфеллеры. Будто дела у них шли так же хорошо. Ничего не поделаешь, следовало заручиться их поддержкой.

Председатель палаты занял свое председательское место. Ехидный старикашка победно посмотрел на присутствующих и открыл заседание.

– Надеюсь, вы знаете, что нам предстоят выборы. Надо определяться, кого будем поддерживать. Дело серьезное. Давайте выслушаем одного из кандидатов, хорошо известного в масштабах области предпринимателя Андрея Петровича Мельниченко, весьма авторитетного человека.

Он сделал особое ударение на слове «авторитетного». Похоже, намекал. «Засранец», – решил Григорий. Подопечный, за которым он наблюдал, бровью не повел.

– Вам слово, Андрей Петрович.

Мельниченко выступал экспансивно, с азартом.

Обещал всяческую помощь, ругал федеральное правительство, которое не защищает отечественного производителя. Фейерверк слов, чересчур знакомых Григорию – подопечный неплохо изучил подготовленные им речёвки. Печалило только невероятное косноязычие подопечного. Особенно слово «это», которое нагло выскакивало каждые несколько секунд: «…Β случает моего избрания, это… буду добиваться снижения объема социальных выплат. Еще необходимо, это… снизить административное давление на бизнес. Прежде всего, это… ограничить число проверок. В разы ограничить…» Григория коробило такое произнесение речей, но что он мог поделать?

Едва фейерверк слов прекратился, открыл рот директор крупного предприятия:

– Насколько мы знаем, Квасов опережает вас.

Тут настало время Григория.

– Позвольте, я отвечу. Я отвечаю за предвыборную кампанию Андрея Петровича. Да, пока что Квасов опережает. Но разрыв сокращается. Социологические замеры показывают.

Директор состроил нечто пренебрежительное на лице.

– Это ненадолго. Квасова поддерживает губернатор. Административный ресурс подключат, не угонитесь за ним.

– Его поддерживает губернатор, нас – Кремль, «Единая Россия». – Голос Григория звучал жестко.

– Административный ресурс посильнее будет.

Григорий пустил в ход главный аргумент:

– У Кремля он еще сильнее. Придавить губернатора несложно. И не только губернатора. Компромат на всех заготовлен. На всех, – с некоторой небрежностью подчеркнул он.

Неловкая пауза повисла в помещении. Григорий добился нужного эффекта. Вязкую тишину потревожил председатель палаты.

– Хорошо, поговорим о деле. – Тон у него был примирительный. Он глянул на Мельниченко. – Как вы думаете защищать интересы местных производителей?

– Добиваться госзаказа, это… целевого финансирования…

Григорий с интересом наблюдал за подопечным. Промежуточный результат собственной работы нравился ему. Этот человек выглядел солидно, убедительно. Не какой-нибудь пахан – успешный предприниматель, радеющий за общее благо.

– Всё нормально, – говорил он подопечному, когда они возвращались. – Выступали вы хорошо. Им надо было покочевряжиться. Вые… нуться. Мол, мы тоже чего-то стоим. По-моему, додавить их реально.

– А может, послать на х… й?

– Я бы не советовал. Пусть поддержат. И публично заявят о своей позиции. Нужно их додавить.

Помолчали.

– Тебе куда? – спросил важный голос.

– В штаб. Надо еще поработать.

– Это хорошо, – прозвучало радостно. – При тех деньгах, которые я тебе плачу, нельзя рано уходить с работы.

Григорию шутка не понравилась.

– При тех деньгах, которые я получаю, нельзя работать плохо, – не без назидательности произнес он.

Утро заставило Анатолия Николаевича покинуть постель, заняться обычными утренними делами. Завтракая, он посматривал на часы. Впервые за ним должна была приехать машина. Петр получил задание каждое утро забирать его из дома.

Разбудив Николашу, Анатолий Николаевич переместился в пасмурность, в промозглость. Хорошо, что «Жигули» стояли около тротуара.

– В штаб? – уныло спросил Петр. Он всё делал как-то скучно, в миноре.

– Да.

– Сегодня много поездок будет?

– Много.

– А завтра?

– Пока не знаю. А что?

– Надо съездить масло поменять. Пора уже.

– Решим.

Анатолий Николаевич смотрел вперед. Улицы пропускали машину, позволяя ей перемещаться. Дома вежливо стояли по сторонам. «Мир в самом деле выглядит иначе из машины, – довольно размышлял он. – Более… доброжелательно. Машина – это хорошо. Она должна быть доступна простым людям. Трудящийся человек должен иметь возможность купить машину».

Штаб привычно принял его, усадил за стол, подсунул работу. Вторым пришел Сергей. Расположился напротив, уставился на Анатолия Николаевича задумчивыми глазами, вызвал своим поведением вопрос:

– Ты чего?

– Бог есть?

Реакция Анатолия Николаевича была соответствующей: весь его вид источал укоризну. Друг не успокоился:

– Толян, ты зря. Пойми, не все так просто. Бог для коммунистической идеи не помеха… – Сергей помрачнел и выглядел виноватым. – Понимаешь, какое дело… Видение мне было. Понимаешь, два раза такое уже случилось. Снится бабушка-покойница. Говорит, мол, пришла проведать. Сидим, говорим, что и как, тут она просит: дедушку позови. Скажу ему, что пора. Я позвал. То, что она умерла, как-то не подумал. Потом, когда проснулся, конечно же мысль: она умерла! А когда говорил с ней, тогда не подумал. Ну вот, проходит месяца три, дедушка умирает. Сердце у него сдало. Два года спустя опять она является. И все то же самое. Просит соседа позвать. Сосед Виктор Семенович, хороший мужик был, душевный. Что попросишь, никогда не откажет. Правда, пил. Но драк не устраивал. Все культурненько. В общем, просит позвать его. Я зову. А где-то через три месяца… сосед умирает. Рак печени. Как его… цирроз. Ну вот…

Сергей смущенно замолчал.

– При чем тут Бог? – мрачно поинтересовался Анатолий Николаевич.

Сергей вздохнул, протяжно, устало.

– Ну… может это сигнал… из загробного мира. Как его… астрального. Он может существовать. Это никак не мешает требованию построения коммунистического общества. Между прочим, в КПРФ к религии сейчас тоже относятся нормально. Зюганов про это говорил. Мол, уважать надо.

– Зачем ты сейчас об этом вспомнил?! – Кузьмин уже терял терпение.

Сергей отвел глаза.

– Бабушка опять приснилась…

– И что?

– Тебя просила позвать.

Анатолию Николаевичу эти слова не понравились. Нехорошие были слова. Но он посмотрел на друга снисходительно. Во-первых, ни к чему реагировать на явную глупость. А во-вторых, ему захотелось развеять антинаучные взгляды Сергея.

– Ты уверен, что беседы с бабушкой приснились тебе до, а не после того… как это произошло? Ну, раньше, в тех двух случаях. Ты уверен?

Сергей окончательно смутился.

– В общем-то… могло быть и так… как ты говоришь… А могло быть совпадение… Могло…

– Могло, – уверенно подвел итог Анатолий Николаевич и завершил дискуссию словами. – Давай работать.

Едва Кузьмин разложил на столе нужные бумаги, в помещение влетела с радостным видом Валентина. Ее глаза отыскали Анатолия Николаевича.

– Про тебя напечатали. – Она махала газетой. – Вот, смотри. – Газета легла на стол, раскрыла страницы. – Здесь. «Отлучение от КПРФ».

Глаза побежали по строчкам. «Кузьмин… исключили… позиция партии… КПРФ чистит свои ряды накануне выборов».

– А где про то, что не пригласили на заседание? – возмутился Анатолий Николаевич. – Где?! Я же ей говорил! Я говорил.

– Не расстраивайся, – с детской непосредственностью попросила Валентина. – Главное, напечатали.

– Ты как этот… – Он запнулся. – Как один мой знакомый. Он тоже утверждает: главное, чтобы напечатали, а что – неважно. По-моему, как раз важно. Человека исключили в нарушение демократии. Разве это неважно?

– Главное, напечатали про то, что исключили.

Анатолий Николаевич промолчал с хмурым видом. Публикация расстроила его.

В полдень он сел в машину. Сначала произошло перемещение к зданию администрации. Следовало подать заявление по поводу псевдонима. Стоящий за дверью милиционер смотрел с обычной подозрительностью, но уже ничего не дрогнуло внутри Анатолия Николаевича. Ровным шагом он пересек вестибюль, придавил подошвами ступени лестницы. На нужном этаже за нужной дверью он вручил сушеной женщине листок, зафиксировавший нужные слова. Теперь можно было ехать в типографию.

Глядя вперед сквозь грязное стекло, он вспомнил о том, что сказал ему Сергей. Что, если все правда? Есть Бог и есть загробный астральный мир. Хорошо, пусть все это есть. Но зачем такие сны? Зачем бабка, которая просит позвать… Он, Анатолий Николаевич Кузьмин, плохого никому не делает. Не крадет, не убивает. Наоборот, хочет, чтобы всем жилось хорошо. Чтобы наступила эра всеобщего равенства, справедливости. Разве это грех? И тут он подумал: «А если не совпадение? Если на самом деле предсказание? Три месяца?.. Да ну, к черту. Верить в такое. Полная глупость».

– Почему стекло грязное? – сухо спросил он.

– Вода кончилась в омывателе, – беззаботно прозвучало в ответ.

– Залить сложно?

– Забыл. Вы не беспокойтесь, мне все видно.

«А я хочу смотреть в чистое стекло», – недовольно подумал Анатолий Николаевич, но вслух не сказал.

Пачки с листовками не влезли в машину. Пришлось возвращаться, повторять ездку. В темном углу штаба выросла гора.

– Звонили, – с гордостью сообщила Валентина. – Спрашивали, чем помочь. Я записала телефон.

– Молодец, – дежурно похвалил Анатолий Николаевич. Ему хотелось чего-то иного, яркого. Он почувствовал, что ему надоели предвыборные дела. – Что, если нам выпить?

Мысль нашла отклик. Получив некоторую сумму, Сергей и Валентина отправились в магазин. Закупки были произведены. Стол, очищенный от бумаг, принял бутылки, закуску.

Команда заняла места. Отсутствовал только Николаша. И слава Богу. Нечего ему приобщаться к таким мероприятиям. Пластмассовые стаканы глотнули прозрачной жидкости. Все смотрели на Анатолия Николаевича. Следовало что-то сказать. Он поднялся.

– За победу. – Вспомнив известный фильм про советского разведчика, он сделал уточнение. – За нашу победу.

Пластиковые стаканы сошлись без всякого звука и тотчас отдали содержимое глоткам державших их людей. Физиономии подтвердили наличие спирта в употребленной жидкости. Настало время закуски.

Пили за всякое: за процветание России, за светлое будущее, за прекрасных дам и конкретно за Валентину как лучшую их представительницу, за удачу, здоровье, хорошую зарплату, любовь, дружбу и многое другое. Тостов оказалось больше, чем жидкости, необходимой для их произнесения. Пришлось Егору еще раз посетить магазин…

Утро получилось тяжелым. Анатолий Николаевич не мог вспомнить, как оказался дома. Сунул руку под матрас – деньги были на месте. Прилагая особые усилия, перевел себя в стоячее положение.

– Ты вчера был хорош, – прозвучал голос Николаши.

– Так получилось…

Он проследовал в кухню, где долго поглощал воду из-под крана. За тем его и застала бывшая жена.

– Какой пример ты показываешь ребенку?

– Ты про то, что я пошел на выборы?

– Нет! Я про твоё пьянство.

Анатолий Николаевич вздохнул с виноватым видом. Что он мог сказать? Ни-че-го. Выход был один – ретироваться в туалет.

К машине Анатолий Николаевич вышел с опозданием. На окружающий мир смотрел тусклым взглядом. Грязное переднее стекло раздражало его. Он долго терпел, потом не выдержал.

– Неужели трудно помыть стекло?

– Опять забыл воду залить… Мне это не мешает.

– А мне хочется смотреть в чистое стекло, – жестко выговорил Кузьмин. – Приедем, набери воду в туалете и помой.

– Ладно… Время сегодня будет масло сменить?

– Будет.

– А денег на масло дадите?

– Сколько?

– Семьсот.

Недовольно помолчав, Анатолий Николаевич выдавил:

– Дам.

Команда собиралась медленно, с трудом. Первой появилась Валентина, потом Егор. Сергей пришел к обеду.

– Зря мы посылали Егора, – виновато произнес он.

Анатолий Николаевич не стал с ним спорить. Ясное дело: зря. Но как во время употребления понять, что уже пора остановиться?

– Чаю нальете? – Сергей смотрел на чашки жадными глазами.

– Нальем, – добродушно сказала Валентина. – Сами пьем в третий раз.

Тут ожил телефон в кармане Анатолия Николаевича. Состоялся очередной вызов к «Макдональдсу». Петр со своими «Жигулями» пребывал неизвестно где. Пришлось идти пешком.

«Хорошо, что нет дождя, – успокаивал себя Анатолий Николаевич. – Что за погода… Лишь бы не учуял. Представляю, как перегаром несет…»

Символ американского образа жизни «Макдональдс» надвинулся на него. Никаких отрицательных эмоций. Анатолий Николаевич успел привыкнуть и к зданию, и к той пище, которое оно предлагало. Теперь он не видел в этой лояльности чего-то странного.

Юрий Иванович появился в назначенное время. Удивил тем, что пригласил Анатолия Николаевича внутрь, предложил заказать то, что хочется.

– Статья вышла, но там не сказано, что меня исключили в нарушение демократических норм, – расстроено проговорил Анатолий Николаевич, едва они сели. Попутно он разворачивал обертку гамбургера. – Они же принимали решение в моё отсутствие. А я не знал. Они не пригласили меня на заседание.

– Это всё несущественно, – отмахнулся Юрий Иванович. – Главное, что написали о вашем исключении из партии. Это главное. Всё, не тратьте моё время. Листовки забрали?

Анатолий Николаевич кивнул в знак согласия, поскольку рот был уже занят.

– Не вздумайте все их раскидать по городу. Половину оставьте для сельских районов. Макеты других листовок мы готовим. А сейчас возьмите это. – Перед Анатолием Николаевичем появилась стопка листов. – Тексты, которые вы должны выучить. Будете по ним выступать.

Анатолию Николаевичу страстно захотелось рассказать о том, что он придумал.

– Мне кажется важным дать людям перспективу. Трудящийся человек должен иметь возможность купить машину, дом… нужные товары. Это пункт моей программы. И развитие коммунистической идеологии, которое я предлагаю.

Григорий пренебрежительно скривился.

– Идеология, программа… Народу плевать на программы, партии, идеологии. Народ устал от болтовни, от пустых реформ. От всяческих начальников. Но лица он замечает. Ваше лицо может быть приятно или неприятно тем, кто любит коммунистов. Это не столь важно. Задача – сделать его узнаваемым. И чтобы оно воспринималось положительно. Для этого вовсе не нужно изобретать программы, для этого надо повторять набор определенных фраз, которые в сочетании с лицом дадут желаемый результат.

Как трудно было с ним спорить. Он подавлял своей энергетикой, своим знанием всего. Удивительный человек. Хотя и вредный.

– Но… нужна же программа.

– Нужна. Для особо дотошных. Которые любят много читать. Напишем. Только надо помнить, что таких – единицы. Вот что еще. Завтра или послезавтра к вам привезут листовки. Они без выходных данных. Платить вам за них не надо. Ваша задача распространить их. Они против Квасова. Если ваших людей с ними поймают, вы ничего не знаете. Сами вы их не заказывали. Какие-то люди попросили раскидать их по ящикам, вот и всё. Понятно?

– Да, – выдавил Анатолий Николаевич. Вся эта история с чужими листовками не понравилась ему. Но он понимал – отказаться невозможно.

Вернувшись в штаб, он обнаружил там Петра, который тут же услышал он него сказанное в запале:

– Почему вас так долго не было?!

– Задержался. Клапана стучали. Пришлось устанавливать зазоры.

– Могли бы предупредить.

– Как?

– По телефону. Что, номера не знаете? Так запишите и сообщайте, если что-то случится. – Он был недоволен собственной реакцией. Спустил собак на человека. Не сдержал раздражение. Зря.

Вскоре помещение заполнилось подростками. Николаша привел своих приятелей. Ребята готовы были разносить листовки. За деньги. Веселый галдеж не смолкал до тех пор, пока каждый из них не получил определенное количество листовок, и они удалились.

«Какое время, – сумрачно размышлял Анатолий Николаевич. – Если что-то делать, только за деньги. Всё за деньги. Мы в их годы были другими. Вот оно, капиталистическое влияние. Исчезает то доброе, что было. Напрочь исчезает».

Он принялся читать материал, переданный Юрием Ивановичем. Ему нравилось. «Коммунист – это не только приверженность коммунистическим идеалам. Это определенный способ жизни. Коммунист должен являть собой пример честности, простоты, порядочности, доступности. Вспомните, каким был Владимир Ильич Ленин. Как скромно он жил. Как общался с людьми. Никогда не отрывался от того, чем жили трудящиеся. Коммунист должен вести за собой не только словами, но и своим личным примером. Мы должны вернуться к Ленину. Коммунисты должны брать пример с Владимира Ильича. Только так мы вернем себе доверие народа». Это походило на его мысли, изложенные очень складно, красиво.

«Такие слова убеждают, – удовлетворенно решил Анатолий Николаевич. – Надо еще выпить чаю».

– Такие слова убеждают. – Григорий лениво засмеялся. – Хорошо, мы дадим вам тридцать тысяч.

– Долларов? – игриво спросила Наталья Михайловна.

– Рублей.

– И на том спасибо. На них можно купить немало одежды, обуви для нуждающихся детей.

– Только у меня к вам просьба. Официально вы не говорите, что эти деньги дал Мельниченко. Закон запрещает. Выборы. Он – кандидат. Деньги поступят от лица, не являющегося кандидатом, не связанного с Мельниченко явным образом. В случае чего никто не подкопается. Но когда вы будете вручать вещи, поясняйте, кто помогает нуждающимся. Договорились?

– Договорились. – Голубые глаза смотрели весело.

«Она ничего, – подумал он. – Красивая. Хотя и старая. Лет под сорок… Ну… тридцать пять».

– Хочу посмотреть картины.

Он вышел в зал. Экспозиция предстала перед ним. Большинство картин были слабые, но две понравились. Цена устраивала.

«Взять, чтобы повесить в кабинете? – размышлял он. – А что, они там будут неплохо смотреться. Рядом с книжными шкафами».

– Как идет торговля, – живо поинтересовался он. – Неужели здесь много покупателей картин?

– Покупателей немного. Но удается некоторое количество продавать. Бизнесмены берут. Для дома, для офиса. Официальные организации. Недавно городская дума приобрела три картины. Так что свожу концы с концами.

– Эти две кто написал?

– Наш местный художник. Наталья Елинская.

– Неплохо. Очень даже неплохо.

– Разделяю ваше мнение.

– Знаете что, придержите их. Обе. Хочу примериться. Может быть, возьму.

– Хорошо, придержим.

– А с чего это вы, предприниматель, занялись благотворительностью?

Она задумалась, потом глянула на него с тихой, светлой улыбкой.

– Конечно, хлопот с галереей хватает. Но… – Она как-то по-детски пожала плечами. – Надо же делать что-то доброе. Вот мы и создали благотворительный фонд. Я и еще несколько предпринимательниц.

Она ему нравилась. Хотя он не обращал внимания на женщин старше тридцати. «Не замужем, – заключил он. – Хотя и ухоженная. Следит за собой».

Ему захотелось овладеть этой женщиной. Он знал, что постарается сделать это. И добьется своего. Но в данном случае нельзя было действовать наскоком.

В штабе Григория ждали многие дела. Просматривая бумаги, он вновь и вновь звонил в Москву, в Государственную Думу. Ответы были уклончивые.

«Что они там крутят? – раздраженно спрашивал он себя. – Почему не дают четкого ответа? Похоже, кто-то вмешался. Надо лететь. Срочно».

Он вышел в приемную.

– Оля, закажи билет в Москву. На последний рейс.

Утром он появился Думе. Нужный кабинет поглотил его. Нужный человек был на месте.

– Что-то изменилось? – набросился на него Григорий. – Ты прямо скажи. Изменилось?

– Нет.

– А чего прячешься от меня?

– Не прячусь. Дел много.

– Что, Демина пропихивают?

– Давно пытаются. Но я держусь. Я-то держусь.

– Кто гадит?

– Есть такой человек. Не в нашей фракции. Думаю, ты знаешь его. Проблему надо решать не здесь, не в этом здании.

– На Старой?

– Там.

Григорий оперативно перебрался на Старую площадь. Потребовалось полчаса, чтобы дождаться, когда покинут кабинет другие ходоки. Состоялось его появление. Владелец кабинета был удивлен.

– Какими судьбами?

– Да вот, прилетел. Захотелось показать тебе данные последнего опроса. – Григорий положил на стол несколько листков. – Можешь убедиться, Квасов лидирует. Мельниченко второй с небольшим отрывом. Остальные – в жопе. Как видишь, Демин шансов не имеет.

– Еще два месяца впереди.

– Кроме того, у нас договоренность с «Единой Россией».

– А у нас важное голосование в Думе. И надо всем угодить.

– Фактически ты помогаешь Квасову. Представляешь, что скажут наверху, когда узнают, по какой причине в этом округе победил коммунист? Ноутбук хорошо работает? – напомнил он про весьма дорогой подарок, полученный хозяином кабинета месяц назад.

Его собеседник помрачнел, нахмурился.

– Нечего на меня давить… Потерпи до конца недели. Пусть пройдет голосование. Потом отыграем назад.

Это устраивало Григория. Такими словами он был доволен.

– Пообедаем в каком-нибудь приличном ресторане?

– Старик, не могу. Нет времени. Через сорок минут совещание у президента. Мне докладывать. Надо еще бумаги посмотреть.

Бог с ним. А вот Григорий нашел время для благого дела, отправился в ресторан, расположенный поблизости – хотелось отвести душу.

Качество блюд радовало. Здесь знали толк в горячих закусках, прекрасно готовили первые блюда, а уж вторые – тем более. Интерьер ублажал глаз. Выучка персонала радовала. Маленький праздник состоялся.

После этого он заскочил к родителям.

– Ты в Москве? – удивилась мать.

– Прилетел на день. – Он поставил на пол пакет с купленными по пути фруктами. – Надо было решить одну проблему.

– Решил?

– Разумеется, – довольно проговорил он.

Она глянула на него с тревогой.

– Ты здоров?

– Да. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Давление не скачет.

– Как папа?

– Тоже нормально. Папа на работе. К семи будет. Дождешься его?

– Не смогу.

– А как твои дела?

– Работаю. Всё хорошо.

– Денег хватает?

– Хватает. – Он усмехнулся. – Если вам нужно, я дам.

– Не надо, пока мы справляемся. Ты голоден?

– Нет. Недавно пообедал.

– Чаю хочешь?

– Давай. – Григорий понимал, что матери необходимо дать возможность хоть немного поухаживать за ним.

Он прошел в гостиную. В шкафах, где обычно демонстрируют свою красоту сервизы, тесными рядами стояли книги. Так было и раньше, когда Григорий жил с родителями.

На исходе советской власти к ним приехали родственники отца, бежавшие из Баку. В гостиной поселилось пять человек – сестра отца, ее муж, мать мужа, двое детей. В Азербайджане в ту пору убивали армян. Погромы начались в Сумгаите, прокатились по всей республике. Тысячи зверски убитых. Вырезали целыми семьями, не жалея стариков и детей. Евреи, которых в столице Азербайджана было много еще со времен Российской империи, не стали ждать, когда очередь дойдет до них. Взяли то, что можно было увезти с собой, остальное продали за бесценок. И кто куда. Полгода их гостиная оставалась общежитием, потом родственники уехали в США. Классический вариант – поселились в Нью-Йорке, на Брайтон бич. Устроились нормально. Борис Семенович, муж тетки сдавал экзамен для того, чтобы работать врачом. Бухгалтерские навыки сестре отца не понадобились – зарплаты врача хватало на вполне достойное существование. Но это произошло позже, а тогда, в восемьдесят девятом они заполнили гостиную, какие-то пуганные, неприкаянные, и Григорий впервые задумался над тем, почему разрушился тот порядок, который с двадцатых годов неплохо поддерживался советской властью, почему одни люди принялись убивать других, долгие годы живших рядом? Он размышлял о власти, о том, к чему приводят ошибки политиков, совершаемые по недомыслию. Наивен был. Теперь-το он не верил в благие намерения. Все делается только из желания получить собственную выгоду. Лишь это он видел вокруг. Какие ошибки? Во всем только расчет. И не более. Уступки – следствие нажима, а не доброй воли. Жизнь – жесткая штука.

Три года назад он был в Америке в деловой поездке. Вашингтон, Сан-Франциско, Чикаго. Перед возвращением Григорий специально заехал в Нью-Йорк, чтобы навестить родню. Встретили его радушно. Долго расспрашивали про житье в России. Потом тетя Флора вспоминала детские годы, проведенные в Москве, то, как они с отцом ругались, как он водил ее в школу, как защищал от соседских мальчишек, и то, как она, будучи студенткой института, познакомилась с Борисом Семеновичем, своим будущим мужем, с которым позже уехала в Баку. И чем все это закончилось. «Мы довольны, – говорила она. – У нас все хорошо. Боря получает нормальные деньги. Сам видишь, как живем. Дети совсем стали американцами. Но знаешь, Гриша, если бы не случилось того, что случилось, мы бы остались в Баку. А еще я тоскую по Москве. Это моя родина. Я там выросла». «Приезжайте». «Я бы приехала. Но у вас там такая преступность. Я боюсь». Григорий засмеялся тогда. «Преступность везде есть. И у вас в Америке. Но люди живут. Приезжайте. Все будет нормально». Тетя Флора послушалась его, приехала некоторое время спустя. Но он тогда был вне Москвы, на очередных выборах.

– Я налила, – услышал он голос матери.

Потом он поехал к Марии.

– Ты надолго? – ехидно спросила она.

– До утра.

– Переночевать приехал?

– Не только. – Григорий обнял ее, принялся целовать в лицо, в шею.

– Может быть, мы ляжем?.. – глухо прозвучал ее голос.

– Ляжем, если тебе хочется.

– Не то слово…

Он оказался на высоте. Ему приятно было сознавать, что он не позорит сильный пол в мужском деле. Когда желаемое произошло, она поинтересовалась:

– Зачем ты прилетел?

– Из-за тебя. Разве ты не хотела, чтобы я тебе засунул?

– Хотела. Но я тебе не верю. Не из-за этого ты появился в Москве.

– Не веришь? Зря…

Мария смотрела на него насмешливыми глазами.

– Что там с твоими выборами?

Григорий выстроил нечто пренебрежительное на лице.

– Работаем. Несмотря на козни местных начальников. То, что там происходит, ничем не отличается от того, что происходит в других регионах. Кроме одной детали. Там административный ресурс исподволь работает на коммуниста, а в большинстве остальных частях нашей необъятной России – на ставленников партии власти, которые ничуть не лучше Квасова. Такие же сволочи, воры. По большому счету, я не вижу разницы между теми, кто занимает важные кресла, и теми, кто в оппозиции. Наше дело – получить свои бабки. А в остальном – пошли они все к ё…ной матери.

– Грубо. Но справедливо, – насмешливо признала Мария.

Он почему-то вспомнил Наталью Михайловну, владелицу галереи. Его по непонятной причине влекла эта женщина. Было в ней что-то, что отличало ее от других женщин, включая Марию. Было.

Мария покинула постель. Ей нравилось ходить перед ним голышом. Ухоженное тело еще хранило испанский загар – они побывали на побережье Средиземного моря в конце июля.

Потом они пили чай и перекусывали.

– Опять не известно, насколько уезжаешь?

– Нет. Я непременно приеду. Когда именно, сказать не могу.

– Как там твой кандидат?

– Прекрасно. Деньги платит. Меня слушается. Что еще надо?

Она была хороша – голая на табурете, сидевшая расставив ноги, сексуальная. Он понял, что она делала это нарочно. И добилась своего. Ему захотелось повторить сделанное ранее. Всё вышло к взаимному удовольствию.

Рано утром автомобиль повез его в аэропорт. Модерновое здание пропустило через себя, отлаженная траектория привела в самолетное брюхо. Керосин загорелся в камерах сгорания двигателей, от чего пошел шум и началось движение. Поездив по бетонному полю, самолет покинул земную поверхность, начал перемещаться в той среде, в которой нет дорожных указателей и километровых столбов. Солнце весело заглядывало в иллюминаторы.

«Надо насчет листовок выяснить, – закрыв глаза, думал Григорий. – Проконтролировать Кузьмина. Посмотреть, что сделал Максим… А вечерком заглянуть к Наталье Михайловне».

«Надо позвонить в избирательную комиссию, – размышлял Анатолий Николаевич, глядя в чистое переднее окно автомобиля. – Посмотреть, что с листовками. И провести планерку».

За пределами «Жигулей» висела пасмурная погода. Октябрь исполнял свои должностные обязанности. На деревьях почти не осталось дохлых листьев.

«Он неисправим. – Анатолий Николаевич покосился на Петра. – Отмыл наконец переднее стекло, зато боковые – грязные. Что за человек?»

Минутой спустя штаб оказался рядом с машиной. Анатолий Николаевич открыл дверцу, вышел наружу, чтобы тут же спрятаться за другой дверью, старой, покрытой растрескавшейся коричневой краской. Работа надвинулась на него. Он отмечал на карте города места, где были расклеены листовки, подсчитывал, сколько их осталось. Потом был вызван Петр. С его помощью составлялся план поездок по районам. По замыслу Анатолия Николаевича, в субботу и воскресенье Сергей вместе с Петром должны были объездить населенные пункты, поговорить с людьми, распространить листовки.

Трель звонка напомнила ему о телефоне, который жил в кармане пиджака. Нажав на соответствующую кнопку, он услышал бодрый голос Юрия Ивановича:

– Помните, я говорил вам насчет листовок?

– Каких?

– Ну… в «Макдональдсе» мы сидели. Недавно. А вам тогда сказал…

– А, про это. Помню.

– Вам их сегодня привезут. К вечеру. Пусть в штабе кто-то будет. Когда следующее заседание избирательной комиссии?

– Завтра. В двенадцать.

– Готовьтесь выступить перед телекамерами. Вместе с листовками вам передадут два варианта текста. Один на тот случай, если вам позволят взять псевдоним. Другой – если откажут. Надо их выучить.

– А будут телекамеры? – проявил сомнение Анатолий Николаевич.

– Будут. Я позабочусь.

Когда совсем стемнело, дверь пропустила громоздкого человека в кожаной куртке.

– Здесь штаб Кузьмина? – спросил он таким же громоздким голосом.

– Да.

– Я листовки привез.

– Сюда несите. – Анатолий Николаевич указал в угол, где уже стояли пачки.

Громоздкий человек презрительно скривил губы.

– Я – водитель. Меня просили доставить, я доставил. Остальное – ваше дело. И не тяните. Мне в гараж надо.

Вся команда – Анатолий Николаевич, Сергей, Егор, Валентина, – принялась таскать листовки. Дверь пришлось держать открытой. Холод настырно лез в штаб.

Привезенных пачек набралось много, так что угол заставили капитально. Когда все было закончено, водитель вдруг вернулся.

– Да, вот еще. Кто здесь Кузьмин? Вы? Просили передать лично. – Он протянул Анатолию Николаевичу большой конверт.

Разорванная бумажная оболочка выпустила несколько листков. «Текст выступления. Вариант А. Вариант Б». Следовало вызубрить содержимое. Запомнить последовательность слов, отражающую конкретные мысли. Ему не хотелось заниматься этим сейчас. «Утром. На свежую голову», – решил Анатолий Николаевич.

Раскрыв одну из новых пачек, Сергей достал листовку, принялся читать, громко, с выражением:

– «Для чего идет в Думу чиновник от КПРФ Квасов? Не для того ли, чтобы скрыться от народного гнева, продав за спиной рабочих новым капиталистам нашу народную гордость – завод, который строили всей страной в эпоху индустриализации под мудрым руководством Коммунистической партии? Владимир Квасов представляет перерожденцев, которых настоящие коммунисты, большевики всегда классифицировали как оппортунистов и соглашателей с буржуазией». – Сергей повернулся к Анатолию Николаевичу. – Ты писал? Нет?! – Приятель даже удивился. – Хорошие слова. Умно, по научному. «Квасов давно превратил свое положение номенклатурного работника КПРФ в успешное занятие бизнесом. Используя свой пост в компартии, связи с местными олигархами, Квасов пытается войти в большую политику и тем обеспечить себе гарантию от уголовного преследования, укрыться от праведного народного гнева. Чиновники от КПРФ пострашнее демократических чинуш». – Сергей вновь глянул на Кузьмина. – По-моему, правильно. И убедительно… – И вновь глаза на листовку. – «Продажным псевдокоммунистам нужен еще один депутат в Думе, чтобы олигархи ценили их дороже, дали больше денег на особняки, на роскошные машины, на отдых в Канарах. Но трудящихся не проведешь. Скажем “нет” Квасову». – Сергей помолчал, подыскивая итоговые слова. Потом протянул. – Да-а, сильно.

– Сильно, – согласился Анатолий Николаевич. А сам подумал: «Я бы так написать не смог. На самом деле хорошие слова».

– Будем клеить рядом с нашей?

– Нет. Отдельно. И учтите – это чужая листовка. Если что, мы к ней не имеем никакого отношения. Понял? Ни-ка-ко-го.

Густая темнота повисла на улице, когда Григорий заставил дверь галереи пропустить его внутрь.

– Мы уже закрываемся, – сообщила ему тощая девушка со смешной челкой.

– Я к Наталье Михайловне.

Проходя по залу, он посмотрел налево. Отобранные им картины были на месте. Более того, их отмечали таблички «Продано».

Наталья Михайловна находилась в своем небольшом кабинете – что-то писала. Улыбнулась, увидев его.

– Ну что, решились купить?

– Решился. Неплохие картины. К тому же, недорогие по московским меркам. Беру.

Он сел за стол.

– Кофе хотите?

– Хочу.

Она совершала необходимые действия, дабы приготовить для него живительный напиток, а он следил за ней и удивлялся тому, как его влечет эта женщина. Ее движения были изящны, исполнены благородства. В ней чувствовалась порода.

Она поставила на стол блюдца с небольшими чашками, вазочку, полную печенья, вернулась на свое место.

– Как ваши дела?

– Нормально. Боремся не покладая рук. Сил не жалеем. – У него возникло непреодолимое желание похвастаться. – Здесь тяжелее, чем в других регионах. Здесь административный ресурс работает на коммуниста, в остальных частях нашей необъятной России – на ставленников партии власти. Которые, кстати, ничуть не лучше Квасова. Такие же сволочи, воры. По большому счету, я не вижу разницы между теми, кто занимает важные кресла, и теми, кто в оппозиции, так называемой системной. Но работать здесь намного тяжелее. А выигрыш будет почетнее.

– Уверены в победе? – Она добродушно улыбалась.

– Да.

Он поднес ко рту чашку с кофе.

– У вас вид человека, привыкшего выигрывать.

– Это потому, что я не люблю проигрывать.

Она помолчала, думая о чем-то своем, опять глянула на него.

– Вас не тревожит то, что у Мельниченко… недобрая слава.

– Нет. Чем он хуже тех, кто разбогатели, используя служебное положение, дыры в законе? Тех, кто по сути обокрали предприятия, которыми руководили? Он даже честнее их… При Ельцине власть его давила, сейчас относится к нему нормально. Ему бы культуры побольше… Между прочим, вы не отказались взять его деньги.

– Я не себе. Для детей.

– Кстати, о деньгах. – Григорий достал увесистый портмоне, отсчитал нужное число тысячерублевых купюр. – За картины. Я пока что оставлю их у вас. Хорошо?

– Пожалуйста.

– Давайте отметим мое приобретение. Посидим где-нибудь. Есть приличный ресторан поблизости?

– Есть. Совсем рядом.

– Идемте.

Несколько мгновений она раздумывала, потом поднялась.

Ресторан оказался в том же здании, в подвале. Кирпичные своды, нарочито грубые столы, стулья; висящие на цепях лампы, напоминающие архаичные фонари. Картины со старыми зданиями, скорее всего из Западной Европы. Явный намек на средневековье.

– Что будете пить? – спросил Григорий.

– Спасибо, ничего.

– Как так? Хотя бы чуть-чуть.

– Если чуть-чуть, сухого вина.

Григорий думал, что преодолел ее сопротивление. Не тут-то было. Она отпила немного из бокала под тост «за приобретение», и больше не притронулась к вину. Когда настало время расплатиться, она достала из кошелька половину суммы, и он не стал с ней спорить. Она заставляла его поступать так, как хотелось ей. Это нравилось ему.

– Я на машине, – сказал Григорий, когда они вышли на улицу. – Вас подвести?

– Спасибо, не надо. Я недалеко живу.

– Собираюсь к вам в галерею заглядывать.

– Буду рада вас видеть.

Она двинулась легкой походкой. Он смотрел ей вслед. Ему нравилась эта женщина.

На следующий день Анатолий Николаевич явился в тот зал, где чувствовал себя уже не гостем, а почти хозяином. Опытным глазом он окинул пространство, приспособленное для заседаний. Народу собралось достаточно. Стояли телекамеры. Целых три. Это внушало надежду.

Его вопрос был четвертым. Ничуть не волнуясь, он слушал выступления, следил за голосованием. Он чувствовал себя выше мелкой суеты. Что ему до жалоб других кандидатов, до списков доверенных лиц.

Наконец пришел его черед. Председатель взялся выступать лично. Решил отметиться.

– Закон допускает. Но речь о творческих псевдонимах. В данном случае это не творческий псевдоним, – голос у него был скучный, занудный. – Кандидат не представил публикаций или иных доказательств, что использовал его раньше. Предлагаю отказать. Есть другие мнения?.. Нет. Голосуем.

Руки послушно поднялись. Решение состоялось.

– Отказать, – довольно прокомментировала сушеная карга, выискав глазами Анатолия Николаевича.

Он обиделся. И разозлился. Предполагал, что откажут. А все равно – обиделся. «Как же так? – думал он. – Какое они имеют право? Сволочи. Гады. Я им покажу. Они получат».

Он высматривал корреспондентов, прикидывал, что им сказать, как заинтересовать. Но это не понадобилось. Едва заседание было завершено, к нему подлетела девушка, снимавшая его на прошлой неделе.

– Телекомпания «Рассвет». Вы дадите интервью?

– Хочу сделать заявление, – выпалил он.

– Прекрасно. Пройдите в коридор.

Переместившись за дверь, он увидел все три камеры, которые устанавливали, нацеливая на одно место. Ярко светили белые лампы. Он ступил туда, где сходились лучи. Такого еще не было с ним.

– Я хочу сделать заявление. Только что окружная избирательная комиссия не позволила мне взять псевдоним «коммунист». – Как он волновался в этот момент. Каким непослушным был голос. Но слова ему подыскивать не приходилось. Нужные слова с удивительной легкостью являлись сами. – Мне отказали. Без всяких на то оснований. Считаю это нарушением моих прав. Мое желание взять псевдоним «коммунист» продиктовано тем, что случилось со мной. Как только я выдвинулся кандидатом в депутаты, горком партии исключил меня из рядов КПРФ. Меня даже не пригласили на заседание, рассматривавшее мое личное дело. Так поступать нельзя. Надо же выяснить, почему человек решился на тот или иной шаг. Как без этого дать оценку? Меня не захотели спросить, почему я пошел на выборы? Квасов выдвинут КПРФ, значит, я не имел права – вот весь довод! Но у меня большие претензии к Владимиру Васильевичу. Я по моральным причинам не могу поддержать его кандидатуру. Никто не стал в этом разбираться. Исключили, и всё. Что же, я перестал быть коммунистом? Нет! Из КПРФ меня выгнать можно. Из коммунистов – нельзя! – Анатолий Николаевич полностью справился с волнением. Голос его обрел силу. – Я был, есть и останусь коммунистом. Это я и хотел подчеркнуть своим псевдонимом. Я его считаю творческим. С ним я хотел обращаться к народу, публиковать статьи. Отказав мне, избирательная комиссия фактически встала на позицию одного из кандидатов, а именно Квасова. Это недопустимо.

Он ощущал невероятное воодушевление. Он готов был ответить на любой вопрос.

– Как вы оцениваете свои шансы? – прилетело оттуда, от камер.

– Как очень высокие.

– А деньги у вас есть?

– Есть.

– Откуда?

– Простые люди поддерживают.

Конечно, он загнул. Как его поддержат люди, живущие на жалкую зарплату или вовсе не получающие денег? Но в его словах была какая-то другая правда. Он чувствовал, что не слишком искажает истину. Ему хотелось продолжать ответы, но вопросы иссякли. Корреспонденты отвернулись. Операторы потушили свои лампы. Всё закончилось.

– Ну что? – встревоженно спросила Валентина, когда он вернулся в штаб.

– Телевизор надо смотреть, – снисходительно отвечал Анатолий Николаевич. – Меня снимали целых три камеры.

– Утвердили?

– Отказали. Но я так выступил. Я так вдарил по ним. Ты должна посмотреть вечерние выпуски. – Он обернулся к Сергею. – И ты посмотри.

– Мне рано вставать. Сам знаешь.

– Это не оправдание. Посмотри телевизор… Вот что. Идем ко мне. Поглядим. Отметим заодно. Только в меру. – Он сурово глянул на приятеля. – Тебе рано вставать.

Предложение понравилось. Решили захватить с собой Валентину и Егора. «Жигуленок» Петра был загружен листовками. Поэтому отправились пешком. Короткая остановка в магазинчике обеспечила их бутылкой водки и закуской.

Мелкое, унизительное беспокойство гуляло в нем. Причиной была Елена. Ей ничего не стоило устроить скандал. Беспокойство злило его, вздымало в нем протест. Плевать он хотел на бывшую жену. Почему нельзя привести гостей? Выпить с друзьями? В конце концов, он – кандидат в депутаты. Его даже нельзя арестовать. Пошла она к черту.

Проникновение в квартиру прошло успешно. Комната приняла их, собрала за столом. Телевизор зажег экран. Бутылка водки покинула пакет. Валентина принялась резать сыр, колбасу, хлеб. Оставалось несколько минут до первого выпуска местных новостей.

В назначенное время экран телевизора притянул их взгляды. Бойкая девушка принялась рассказывать о том, что стряслось в их городе. Подтверждая ее слова, появлялось изображение. Видеоряд. И всё не о том. Не с ним. «Когда же? Когда?» – крутилось в голове Анатолия Николаевича.

Прошли годы, прежде чем прозвучало: заседание окружной избирательной комиссии… Кузьмин… псевдоним… отказать. Он увидел знакомый зал, себя, председателя, пересушенную воблу. А потом – самое главное. Свое интервью.

Ему понравилось собственное выступление. Толково, с напором.

– Ну, как? – поинтересовался он.

– Прекрасно, – выпалил Сергей. – Молодец. «Из партии меня исключить можно, из коммунистов – нельзя». Молодец. Давай за это выпьем.

– А тебе понравилось. – Он испытующе смотрел на Валентину.

– Понравилось, – мягко проговорила она.

Выпили. Закусили. Переключили телевизор на другой канал. Через некоторое время посмотрели еще раз. Анатолий Николаевич был по-прежнему доволен.

Конечно, пришлось бежать. Что такое бутылка на четверых? За водкой отправился Егор. Как самый молодой. Анатолий Николаевич проводил его до дверей, тихим голосом дал указание, как найти ближний магазин.

– Вернешься, не звони. Дверь открыта.

Едва он занял свое место за столом, Валентина прильнула к его уху.

– Можно я в туалет схожу?

– Да. Как выйдешь, налево, и вторая дверь направо.

Она ушла, а когда вернулась, глаза у нее были шальные, веселые.

– Представляешь, я с ней столкнулась, – прозвучало по-заговорщически.

– С кем?

– С твоей бывшей женой. Она симпатичная. Но так на меня смотрела, так смотрела… Словно я преступница.

– Да ну ее… в жопу! – шепотом выпалил Кузьмин.

Егор добыл главный расходный материал. Появился, довольно улыбаясь, поставил на поверхность, покрытую старой скатертью, стеклянную емкость. Крышечка была сорвана. Любимая жидкость России заполнила рюмки.

– За победу на выборах, – провозгласил Анатолий Николаевич.

Воодушевленно чокнулись. Выпили.

В третий раз посмотрели выступление. Опять выпили. Нужда погнала Анатолия Николаевича за пределы комнаты. Здесь его ждала встреча с бывшей женой. Елена смотрела на него подчеркнуто сурово.

– Женщин стал приводить?

– Каких женщин?! Это мой предвыборный штаб. Там не только женщина, – он кивнул в сторону комнаты, – там и мужчины сидят.

– Пьете.

Он сдержал себя, не стал собачиться.

– Телевизор смотрим. Мое выступление.

Она хмыкнула.

– Ты у нас телезвездой стал?

– Ну… не телезвездой. Для новостей меня сегодня снимали. Три камеры. И на прежней неделе снимали.

– Наслышаны. – С какой уничижительной ухмылкой смотрела на него бывшая жена.

– Зря ехидничаешь. Попаду в депутаты, квартиру получу. Сможем разъехаться. Или ты не хочешь?

Она предпочла не отвечать.

– Николай дома? Смотрит, как вы пьете?

– Нет. Он гуляет с друзьями. – Не хотелось ему говорить правду, сообщать, что Николаша с приятелями зарабатывает, клеит листовки. – Мне туда. – Он скрылся за дверью туалета.

Избавляясь от излишнего, он с удовольствием размышлял о событиях дня сегодняшнего. «Неплохо получилось, – текла его мысль. – Столько всего. Очень даже неплохо».

– По-моему, неплохо. – Григорий покосился на главного подопечного. – Очень даже неплохо. Событие замечено. Получился толковый пиаровский ход.

Мельниченко лениво кивнул, не отрывая взгляда от экрана телевизора.

– Говорит складно.

– Заучил то, что мы для него написали, – небрежно заметил Григорий.

– Молодец… А как наши дела?

– Нормально. Первый видеоролик пойдет с будущей недели. Районные штабы работают – распространяют материалы, агитируют. Ваши поездки на ближайший месяц спланированы. Готовьтесь к выступлениям. Вы смотрели материалы, которые я вам передал?

– Что ты мне подсунул? – Брезгливость проявилась на очень важном лице. – Какого хрена мне читать про страны Балтии, про Европейский Союз и НАТО, про ситуацию на Ближнем Востоке и проблемы Калининградской области? Зачем, черт возьми?

– Вы теперь – политик, – терпеливо разъяснял Григорий. – Вы обязаны обо всём думать, всё знать. Вам будут задавать самые разные вопросы. И вам негоже отмалчиваться.

– Да ну… Чепуха! Людей волнует зарплата, цены в магазинах, порядок на улицах. И чтоб можно было выпить, потрахаться. По-моему, всё.

– Это верно. – Григорий обстоятельно кивнул. – Тем не менее, находятся индивидуумы, которым любопытно многое другое. Они себе не дают покоя, и другим. Стоит какой-нибудь встрече состояться, они тут как тут со своими дурацкими вопросами. А кандидат в депутаты не имеет права ответить: я этого не знаю, мне это не интересно. У кандидата на все должен быть ответ. Даже на вопрос: есть ли загробный мир?

Мельниченко посмотрел на него как на жалкого младенца.

– Конечно, есть. И Бог есть.

– Ну и прекрасно, – выкрутился Григорий. Сам он был атеистом, не верил в потустороннее и прочую, как он полагал, ерунду, но спорить об этом не собирался.

– Может, виски глотнем?

– Глотнем.

Употребив три порции благородной жидкости, Григорий спустился на второй этаж. Профилактический обход сотрудников штаба занял минут сорок. Принцип: никто не забыт, ничто не забыто, вновь торжествовал. Денису, молодому долговязому парню, досталось за неаккуратность. Григорий не кричал, говорил едким голосом:

– Ты понял? Еще один раз, и я накажу тебя деньгами.

Григорий никогда не грозился выгнать и не выгонял тех, кто на него работал. Глупо. Избавишься от человека, он побежит в штаб конкурентов, поделится тем, что знает. К чему давать врагам хоть какую-то информацию? Надежнее действовать экономическими рычагами. Рублем или долларом.

Было поздно, когда Григорий пришел в комнату, где работал Максим. Небрежно опустился в кресло.

– Вот, посмотри. – Максим с довольным видом протянул ему несколько больших листков. – Макет номера газеты «Искра». Будто бы орган коммунистов-ленинцев. Шедевр. Я превзошел самого себя.

Рядом с названием расположился барельеф Ленина. Чуть ниже передовая «Время не ждет, товарищи!»

«Предстоящие выборы имеют архиважное значение. – Лезли в него настырные слова. – Мы выбираем нашего защитника перед властью антинародного режима. Есть о чем задуматься трудовому человеку… Такие, как Квасов, позорят КПРФ… Хочется задать Квасову два вопроса: откуда у коммуниста Квасова было столько акций родного завода? И почему он продал свои акции капиталистам, а не отдал рабочим?»

Максим смотрел на него восторженными ожидающими глазами. А у него пропало желание читать. Пробежав по заголовкам, по фотографиям, он скороговоркой произнес:

– Всё прекрасно. Поехали, развеемся.

Максим нехотя поднялся из-за стола. Он ожидал большего. Ему хотелось насладиться удовольствием, которое должен был испытать Григорий, читая ловкие статьи, рассматривая тщательно подобранные фотографии Ленина, Сталина, коммунаров на баррикадах, Кузьмина.

Перемещение в ресторан заняло пятнадцать минут. Деловито разглядывая меню, Григорий сказал:

– Давай выпьем водки.

– Ты вроде вино любишь. И коньяк.

– Иногда хочется водки. В конце концов, мы живем в России… Пожалуй, возьму телятину с грибами.

– Скоро ложиться спать. Я возьму что-нибудь полегче. Осетрину.

Невысокий и очень важный официант подошел принять заказ.

– Хорошая водка есть? – поинтересовался Григорий.

– Есть.

– Бутылку. Соления. Телятину с грибами, осетрину. И какую-нибудь закуску, пока готовят горячее. На ваше усмотрение. – Он повернулся к Максиму. – Порой стоит выпить водки. Оттянуться… Надоедает.

– Что?

– Всё надоедает. Жизнь – гонка. Порой устаешь от самого процесса… Может, в кино завтра сходим? Глянем какой-нибудь боевик.

– Тут есть театр.

– Нет уж. Избавь меня от провинциальных театров. Лучше в кино.

Появился графинчик, кругленький, весь покрытый капельками воды. Пузатому графинчику ассистировали тарелки с соленьями, мясным и рыбным ассорти. Официант наполнил рюмки.

– Чтобы нам с тобой хотелось, – лениво проговорил Григорий.

– Что?

– Не важно, что. Важно, чтобы хотелось. Чтобы желания не покидали нас. Потому что, если исчезают желания, жизнь заканчивается.

Максим посмотрел на него с сомнением, но тоже поднес рюмку ко рту. Водка была холодная. И неплохая. Мягкая. Григорий отнял у графинчика еще одну часть содержимого.

– Давай выпьем за успех, – сказал Максим.

– Давай, – равнодушно согласился Григорий.

Когда графинчик опустел, Григорий понял, что водка не берет его. Максим был уже веселенький, а ему – хоть бы хны. Заказал еще бутылку. Она повторила судьбу первой – пятидесятиграммовыми порциями проследовала в два желудка. В итоге Максим шел к машине, изрядно покачиваясь. Едва сел на сиденье, заснул. Около гостиницы пришлось его будить, трясти за плечо. Он долго не мог понять, где он и что от него требуют. Григорий отвел его в номер. Ни к чему, чтобы московские люди, работающие на него, попадали в передряги. Заставив Максима раздеться и лечь в постель, он отправился домой. Ночной город подставлял пустые улицы. Холод обволакивал машину, согревающую свое нутро теплом от мотора.

– Завтра попозже? – спросил водитель, когда настала пора выходить.

– Нет, к восьми.

Водитель тяжко вздохнул.

– Отдыхать будем после выборов, Петр Васильевич. До свидания.

Григорий открыл дверцу, шагнул в холод.

Проснулся он как обычно – в семь. Хотелось пить. И лень было подниматься. Он пересилил себя. Сделал зарядку, принял прохладный душ. Нельзя давать себе расслабиться. Вода из душа текла еле-еле, по-нищенски, вызывая раздражение. Это повторялось каждое утро.

В штаб он, как всегда, приехал первым. Но когда минут через двадцать вышел из кабинета, увидел, что его сотрудники в сборе. Даже Катя, которая вечно опаздывала. Штаб готовился к учебе агитаторов.

В одиннадцать Григорий появился в кабинете председателя городской торгово-промышленной палаты. Старый лис его ждал. Глубокие кожаные кресла подле журнального столика охотно приняли их. Немолодая секретарша принесла чай в модных стеклянных чашках.

– Вы приняли решение? – спросил Григорий, подцепив на тарелочке дольку лимона.

– Пока что нет.

– Почему?

– Поймите, мы в сложной ситуации. Ясно, что губернатор поддерживает Квасова.

– Губернатор ничего не говорил на этот счет.

– Губернатор не говорил. Он демонстрирует нейтралитет. Но Кириченко…

Кириченко был заместителем губернатора. Известная песня: вы уедете, а нам тут жить. Григорий хлебнул чаю.

– Хорошо, а если вы поддержите двоих?

– Каким образом?

– Ну… ориентировать сотрудников крупных предприятий на поддержку Мельниченко или Квасова.

– Это сложно… Сложно. Вы, главное, не переоценивайте влияние директоров на своих подчиненных.

Что ни говори человеку, а он пойдет и проголосует по-своему. Даже назло сделает.

Григорий глянул на него хитрыми глазами.

– А никого не поддерживать вы можете?

– Это реальнее… – В задумчивости он кивнул. – Это реальнее. Подумаем. Что касается встреч на предприятиях, договаривайтесь сами. Большинство директоров не откажет в проведении таких встреч.

«И на том спасибо, – покидая кабинет, подвел итог Григорий. – Большего от этого хитреца не добьешься».

– И на том спасибо, – мрачно изрек Анатолий Николаевич. – Хороши работнички. Один выехал в десять вместо восьми. И то лишь потому, что я позвонил, побеспокоился. Другой приходит к двенадцати… Спасибо, что принес пиво. Только я давным-давно опохмелился.

Егор смотрел на него честными глазами. В них было столько вины.

– Перебрали вчера. Сами знаете.

– Я был вместе с вами. Но у меня есть чувство долга. Я к девяти пришел сюда.

– Анатолий Николаевич, простите.

– Садись и работай. Столько дел… – Он почувствовал необходимость что-то добавить, на другой ноте, примирительно. – До выборов не так уж много времени осталось.

В этот момент дверь совершила нужное движение, впустив не только порцию холодного воздуха, но и человека, немолодого, крепкого, с худощавым лицом и лукавыми глазками.

– Кто здесь кандидат Кузьмин будет?

– Я, – признался Анатолий Николаевич.

– Поговорить хочу.

– Пожалуйста. Раздевайтесь, садитесь.

Раздеваться мужичок не стал – расстегнул поношенную кожаную куртку, похожую на те, что носят авиаторы, занял место. Принялся разглядывать помещение, самого Анатолия Николаевича.

– Я вот листовку про Квасова прочитал. Все правда. Ненастоящий он коммунист. Обманывает народ.

– Главное – он и ему подобные порочат светлые коммунистические идеалы, – охотно вступил в разговор Анатолий Николаевич. – Но мечта о справедливости, о равноправии останется. Нам надо вернуться к Ленину. Жаль, что Владимир Ильич так рано умер. Если бы он жил дольше, все было бы по-другому.

– Я ваше выступление видел. Они вас нечестно исключили. Я это… помочь хочу. Вы скажите, что делать. Я думаю – вам надо в депутаты попасть. Больше будет пользы народу, чем от Квасова. Так вы скажите, что делать?

Такой поворот обрадовал Кузьмина.

– Работы много, – принялся объяснять он. – Клеить листовки, агитировать людей, ходить на встречи. С будущей недели начинаются встречи с избирателями. Надо, чтобы мои сторонники были там. На всякий случай. Панина и ее сотоварищи на всё способны.

Мужичок внимательно слушал его и охотно кивал.

Оказалось, что он из бывших военных. Летчик. Майор в отставке. Звали его Виктор Петрович. Ему хотелось какой-нибудь деятельности. Он ругал Горбачева и Ельцина, а заодно и нынешнего – Путина.

– Такую страну разрушили. Армию до чего довели. Если американцы нападут, или китайцы, защитить страну некому и нечем.

– Мы вроде и с теми, и с другими сотрудничаем, – вежливо заметил Анатолий Николаевич.

– Верить никому нельзя. Каждый хочет мировое господство установить. Зачем американцы в Югославию полезли? А потом в Ирак и в Ливию? Исключительно с этой целью… Я у вас буду советником по военным вопросам.

Анатолия Николаевича это устраивало.

– Где вы мне место определите? – Виктор Петрович еще раз окинул взором помещение штаба.

– Здесь. У нас других помещений нет.

– Ничего. Я не привередлив. Мне хватит стула и куска стола. Вот вы говорили про встречи. А график есть?

Получив график, майор принялся его изучать. Он делал все основательно.

– Ближайшая встреча во вторник… Я это… соседок приведу. Меня во дворе уважают. Скажу – послушают. Ксерокса у вас нет? – Он огляделся, убедившись в отсутствии названной техники. – Ну, дайте чистой бумаги. Я перепишу. Чтоб у меня было.

Получив большую таблицу и бумагу, майор погрузился в работу. И будто исчез. Каждый занимался важным делом. Тишина спокойно разместилась в комнате. И тут Егор, посмотрев на Анатолия Николаевича с легкой тоской, спросил:

– Вот что людям говорить о рыночной экономике?

– Что нам такая экономика не нужна, – сходу проговорил Кузьмин. – Это когда капиталисты обирают трудящихся.

Егор смотрел на него озадаченно.

– Так это ж капитализм. При капитализме обирают рабочих…

Анатолий Николаевич вынужден был признать его правоту. Одно понятие путалось у него с другим.

Он молчал в недоумении. Тут бодро прозвучал голос майора:

– По-моему, рыночная экономика – это когда человек получает деньги за работу Лучше работаешь, больше получаешь. Принцип правильный. Но капиталисты действительно обирают трудящихся.

– А при коммунизме как? – не унимался Егор. – Не работаешь, но получаешь?

– Даже при коммунизме не исчезнет желание работать, – назидательно объяснял майор. – Человек должен трудиться. Я вот на пенсии. Могу отдыхать. А меня тянет делом заняться. Скучно без дела.

Егор понимающе кивал. А вскоре ушел домой. Зато майор продолжал сидеть. Теперь он мешал Анатолию Николаевичу.

– Виктор Петрович, на сегодня достаточно. Идите. Мы с Валентиной Степановной тоже сейчас пойдем.

– Хорошо. Завтра работаем?

– Да.

– Ну… до завтра. Учтите, я намерен работать всерьез.

Рука у него была крепкая.

Наконец они остались вдвоем.

– Как тебе этот майор? – полюбопытствовал Анатолий Николаевич.

– По-моему, нормальный мужик.

– Как думаешь, что его привело?

– Не знаю. Мне кажется, ему просто скучно.

– Если будет по-настоящему работать, я ему заплачу… Иди сюда.

– Зачем?

– Иди.

Прежде, чем выполнить его просьбу, Валентина заперла дверь и потушила свет. Она правильно поняла Анатолия Николаевича. Едва она приблизилась, он схватил ее, стиснул в объятиях.

– Ого, – прошептала она. – Я думала, все силы на выборы уходят.

– Не все…

Он принялся ее целовать. Потом быстрыми руками стянул с нее брюки, трусы. И вновь стол выполнил несвойственную ему функцию. Все получилось чересчур быстро, невнятно. Анатолий Николаевич переживал.

Домой отправились пешком. Промозглая погода не казалась помехой.

– Интересно, что успели сделать Сергей с Петром? – размышлял вслух Кузьмин. – Где они сейчас? Если бы я не позвонил, вообще неизвестно, когда бы они выехали. Догляд нужен за каждым. Где сознательность? Где чувство ответственности?.. Когда заведем квартиру, большой телевизор купим. В гостиную. Будем смотреть по вечерам. Сидеть на диване и смотреть. Хорошо?

– Если тебе хочется, купим. – Ее улыбка была тихой, лукавой.

Немного подумав, он уточнил:

– Надо, чтобы в гостиной никто не спал. Не будем ставить диван. Телевизор, обеденный стол, кресла. Сервант. И все. Больше ничего.

– Согласна…

Дома Николаша отчитывался ему, что успел сделать со своими приятелями за последние дни.

– Срывают, сволочи, – бойко сетовал он. – Мы клеим, а они срывают. А так мы всё обработали. Везде твои листовки и против этого… Квасова. Другие мы тоже срываем.

– Это хорошо. Только чтобы вас не схватили, когда вы срываете.

– Пусть попробуют… – Лихое выражение на худом лице сменилось осторожным, конфузливым. – Пап, давай купим компьютер.

– Ты что! Дорого.

– Не новый. Пашка свой продает. Ему отец другой хочет купить.

«Для штаба, – мелькнуло у Анатолия Николаевича. – А что? Нормально. Для работы нужен. Юрий Иванович тогда ругался, что от руки написано. Для работы…»

Он как бы случайно сунул руку под матрас – деньги на месте. Все в порядке.

– Хорошо, давай купим. Для штаба. И пока он там стоять будет. А после выборов домой перенесем. Скажи Пашке, что купим. Только чтоб не дорого. Понял?

– Да. – Николаша вскочил, ринулся к двери.

– Стой! Ты куда? Половина двенадцатого.

– Ничего. Пашка не спит.

– Там еще есть родители, – попытался напомнить Анатолий Николаевич, но было уже поздно. Дверь отделила его от сына.

Понедельник вовсе не является тяжелым днем, когда занимаешься выборами. Он похож на другие составляющие недели, как и суббота, и воскресенье. В предвыборной гонке дни теряют свой цвет, свою особенность, тональность. Мелькают подобно километровым столбам, отличающимся лишь цифрами на табличке.

Понедельник потащил Григория на очередную встречу. Председатель женского совета оказалась модной женщиной лет сорока. Элегантный костюм подчеркивал фигуру. Ни одного лишнего миллиграмма.

На лице – хороший загар. Протянула холеную руку, предложила сесть в кресло.

– Ну как вы, решили? – спросил Григорий.

– Есть проблемы. Есть… С вашим кандидатом не всё в порядке.

Григорий добродушно усмехнулся. Он давно был готов к подобным претензиям.

– Вы имеете в виду расхожее мнение, что Мельниченко – представитель криминала? Но разве он был осужден? Только суд может назвать человека преступником. Он не был осужден. Получается, его обвиняют незаслуженно. И чем он отличается от губернатора, от высоких госчиновников, У тех тоже много собственности. Как она появилась? Тяжким трудом? Бережливостью? Между прочим, на заводе, который ему принадлежит, ситуация наиболее благоприятная в городе – зарплата самая высокая и выплачивается в срок. Он заботится о людях. По-вашему, это признак принадлежности к криминалу?

– Зачем вы так? Мы всё понимаем.

– Не-ет. Необходимо поставить эти самые точки над «и». Прежде власть к нему плохо относилась, но теперь с этим всё в порядке. Вы знаете, что «Единая Россия»…

Именно в этот момент раздалась музыка из его кармана. Звонили на мобильный, который был извлечен на свет. Извинившись, Григорий нажал зеленую кнопку, приложил компактное устройство к уху. Звонок долетел к нему со Старой площади. Григория вызвали в столицу. Немедленно.

– Вот, звонили из администрации президента, – сообщил он лощеной даме. – Мы с ними в теснейшем контакте работаем. Просят срочно прибыть в Москву. Хотят в очередной раз посоветоваться. Надо лететь… Я бы на вашем месте поддержал.

– На вашем месте я бы настаивала на том же. – Столь ехидной, острой улыбки он давно не видел.

«Стерва», – таков был окончательный диагноз. Тем не менее, лицо сохранило самое вежливое выражение.

– Всего доброго.

Аэропорт привычно пропустил его через себя, засунул в самолет. Борьба с земным притяжением вновь завершилась победой летательного аппарата. Пробыв около часа в воздухе, самолет решил, что этого достаточно, и вернулся на земную поверхность. Григорию пришлось брать такси – он не успел предупредить своего водителя. Менее чем через час он появился на Старой площади. Что в итоге?

– Твой подопечный пойдет не от «Единой России», – прозвучало в солидном кабинете. Далее последовало название одной из думских партий.

Стоило ли мчаться на самолете, потом на машине, чтобы услышать такое? Бред!

– Зачем? – жухлым голосом поинтересовался Григорий.

– Так надо.

Черт знает что! Глупость! Идиотизм!

– Лёня, это плохой вариант.

– Послушай, у нас тут кроме выборов есть проблемы. – Чиновный голос звучал невероятно устало. – Разве с нынешней Думой работать не надо?.. Я пытался оставить твоего кандидата. А мне руки выкручивают. Коммунистам тоже необходимо что-то дать. Иначе трудно рассчитывать на их поддержку в ключевых голосованиях.

Похоже, надо было идти на уступки.

– Хорошо, – проговорил Григорий. – Пусть эта славная партия считает его своим. А мы у себя будет упоминать «Единую Россию».

– Ты мне надоел.

– Это я тебе надоел?! – Картинно возмутился Григорий. – Живу там, в полной дыре, никому не мешаю. Тихо делаю свое дело на благо страны. А почему я там сижу? Потому что ты попросил меня заняться этим господином по фамилии Мельниченко.

– Я не просил. Я предложил.

– Это, конечно, всё меняет.

Хозяин кабинета поднялся весьма решительно для вконец утомленного человека.

– Поехали.

– Куда?

– В Думу. Поехали.

Григорий принял предложение. Смена декораций не заняла много времени. Громоздкий серый дом подъехал к автомобилю, пропустил парочку внутрь. Лифт вознес на нужный этаж. Просторный кабинет принял их. Григорий был представлен хозяину кабинета, давно известному скандальными выходками человеку с весьма подвижным лицом и бегающими глазами. Уселись за большим столом. Хозяин кабинета принялся возбужденно рассказывать о достижениях его партии – какая у нее большая численность, сколько прекрасных депутатов она имеет, какие важные законы они разработали. Говорил о множестве желающих идти от партии на выборы. И о том, что при определенных условиях все-таки готов отдать Мельниченко интересующий его избирательный округ.

– Это надо сделать, – устало подтвердил представитель Старой площади.

– Сделаем, – преданно глядя на Леонида, заверил хозяин кабинета. – Я когда-нибудь отказывался делать то, что надо? Только пусть он потом придет в нашу фракцию.

– Придет, – пообещал Григорий. – Но до выборов мы будем там… на местном уровне, говорить о поддержке «Единой России». И лишь в отдельных случаях.

Хозяин кабинета вскинулся:

– Нет! С этого дня, вот с этого момента – говорить только о поддержке нашей партии.

Получалось, что ситуация безвыходная – только так, а не иначе. Григория это не устраивало. Никаких уступок.

– Поймите, нам лучше для пользы дела говорить в отдельных аудиториях о поддержке «Единой России» – попытался объяснить он. – А для вас главное, чтобы он потом вошел в вашу фракцию.

– Где гарантии, что войдет?

– Гарантия?.. – Тут ему явилась прекрасная идея. – Гарантия – место председателя комитета.

Хозяин кабинета прямо-таки опешил.

– Нет, это чересчур! – Он скривил свое полноватое лицо. – Это переходит все пределы.

– Тогда ничего не будет, – жестко произнес Григорий. – И Старая площадь обидится. – Изящное движение руки указало на Леонида.

– Не надо на меня давить! – Какое возмущение отразилось на лице хозяина кабинета.

– Я на вас не давлю. Я выдвигаю разумные требования.

– Не давите… Председатель – это слишком. Я готов говорить лишь о заместителе председателя.

– Зато я не готов.

– Коллеги, – замучено вмешался представитель Старой площади, – больше конструктива. Мне нужен результат. Можно, в конце концов, подписать соглашение. Пусть Мельниченко обязуется, в случае победы, вступить во фракцию партии.

– В ответ на обещание предоставить место председателя комитета, – вставил Григорий.

– Не давите. У меня, в конце концов, не двадцать комитетов… И где Мельниченко? Я хочу говорить с ним.

– Законное требование, – охотно согласился Григорий. – Сейчас попросим его прилететь.

Он вытащил телефон, набрал номер, сообщил в микрофон. – Это я. В данный момент нахожусь в Москве, в Государственной Думе. В кабинете лидера одной из партий. Вам необходимо срочно прибыть в Москву. Вас хотят видеть в Думе… Да. Очень серьезно… Хорошо. Выясню. – Григорий глянул на хозяина кабинета. – Во сколько вы нас ждете завтра?

– Завтра? В двенадцать…

Едва они с Лёней вышли в коридор, тот негромко проговорил:

– Ты вот что, слишком поддержкой «Единой России» не козыряй. Чтобы мне тут потом коммунисты претензий не выдвигали.

– Хорошо, – с легкостью вылетело из Григория.

– И еще. Дальше вы тут без меня. Сами договаривайтесь.

– Договоримся, – заверил его Григорий.

Коли вырвался в Москву, следовало доставить себе какое-то удовольствие. Григорий вызвонил Машу, сказал, что они едут в театр. На модный спектакль. Билеты он купил у входа – пока существуют спекулянты, с этим никаких проблем. И не дорого. Пятьдесят долларов за хорошее место – сущий пустяк.

Он не прогадал. Спектакль был прекрасный – живой, озорной, умный. Не какой-нибудь ширпотреб. Наслаждение для знатоков. Григорий относил себя к их числу. После театра они отправились в ресторан. Хороший ужин стал достойным дополнением. Потом поехали в Маше.

– Опять рано утром исчезнешь? – насмешливо спросила она.

– Не исчезну.

– Что случилось?

– Ничего. Остались дела на завтра.

То, что последовало в ее квартире, могло потешить мужское самолюбие. Но он почему-то вспомнил Наталью Михайловну. Ему хотелось проделать то же самое с ней.

Утро получилось семейным – давно знакомая женщина, завтрак, приготовленный заботливыми руками, предупредительность во всем.

«Интересно, – размышлял Григорий, – если бы я женился на ней, надолго бы ее хватило?» Старая истина – люди надоедают друг другу. Он удивлялся тому, как это родители умудрились прожить всю жизнь вместе. Он бы так не смог.

Встреча с подопечным состоялась около Государственной Думы. Они сидели в машине. Оставалось полчаса.

– Комитет реально получить от этой партии, – объяснял Григорий. – А на выборах, насколько это возможно, будем прикрываться «Единой Россией». Соответственно, задача в том, чтобы усидеть на этих двух стульях одной жопой.

– Ясно.

– Хотя за место председателя комитета придется… помочь партии.

– Сколько? – В сероватых глазах мелькнула тоска.

– Пока не знаю.

Мельниченко нахмурился. Даже слишком. Требовалось что-то сказать.

– Комитет – это сверх депутатства. Можно отказаться. Но председатель комитета – это не рядовой депутат. Это очень серьезно.

Подействовало. Успокоенный взгляд уперся в часы.

– Нам пора. – Тон был примирительный.

Вскоре вчерашний кабинет принял Григория и его подопечного. Настороженный хозяин, расположившись по другую сторону длинного стола, приглядывался к новому гостю. Потом бурно заговорил:

– Наша партия – самая лучшая в России. Не то, что эта рыхлая «Единая Россия». Да наша партия – лучшая в мире. В ее рядах самые достойные. А некоторые хотят идти на выборы от «Единой России».

– Господин Мельниченко к ним не относится, – успел вставить Григорий.

Хозяин кабинета пристально посмотрел на главного гостя.

– Как идет ваша предвыборная кампания?

– Нормально, – бойким голосом отвечал Мельниченко. – Всё, что надо делать, делаем.

– Что показывают результаты опросов?

– Шансы хорошие. – Последовала небольшая пауза. – Я готов после выборов прийти в вашу фракцию. Но сейчас мне важно действовать под маркой «Единой России».

– Где гарантии, что вы придете?

– Где гарантии, что я получу комитет?

– Вы не верите слову лидера партии?!

– Время, сами знаете, какое…

Помолчав с недовольным видом, хозяин кабинета выдавил:

– Хорошо, давайте подпишем соглашение.

– Я согласен.

– Но дело в том, что комитет… это ответственно. Это в высшей степени ответственно. Так сказать, обязывает. Это лицо партии.

Мельниченко был готов к такому повороту

– Я готов помочь партии. Сколько?

– Пять, – деловито сообщил хозяин кабинета, мельком глянув на Григория.

Мельниченко примерился к означенной сумме.

– Чересчур много. Три.

– Не тот случай, когда можно торговаться.

– Три с половиной.

– Очень серьезный вопрос…

– Четыре.

Хозяин кабинета поморщился.

– Поймите, вопрос очень серьезный…

Помолчав, Мельниченко выдавил через силу:

– Хорошо… пять.

– Рад, что мы договорились.

Новые размышления подопечного породили следующие слова:

– Но сначала я должен попасть в Думу.

– Разумеется.

Взаимопонимание было достигнуто. Никаких договоров на бумаге не потребовалось. Дежурное рукопожатие завершило встречу.

По пути к машине Мельниченко долго и сумрачно молчал. Едва вышли на улицу, глянул на Григория, зло проворчал:

– Б… дь, раскрутил меня на пять миллионов баксов.

– Я же не для себя. Это вы станете председателем комитета.

– Стану… Сначала победить надо.

Обратно летели вместе. Григорий поучал своего подопечного:

– Ругайте власть. За наплевательское отношение к людям. За развал экономики, замерзшие дома. За бесконечные пожары и катастрофы. Ругайте. Только четко отделяйте: вы ругаете исполнительную власть, правительство, губернаторов, мэров. Но не трогаете президента. Ни в коем случае. Вот ваша линия. – Вялый кивок был ответом. – Когда ругаете, избегайте фамилий. Губернаторы вообще, правительство в целом, некие чиновники. Чтобы никого не восстанавливать против себя.

– А я никого не боюсь.

– Все равно, не стоит. Вы упущения критикуйте, неверные шаги.

– Конкретных виновников тоже надо критиковать.

– Тогда критикуйте премьер-министра. Он слишком высоко. А губернатора не стоит. Он близко. Не надо злить его лишний раз. И еще. Вы должны быть готовы к неприятным вопросам. Для вас неприятным. Уверен, что недоброжелатели постараются, чтобы они звучали как можно чаще.

– Ты мне уже говорил об этом.

Григорий охотно кивнул.

– Говорил. И еще раз скажу. Вы должны быть готовы к неприятным вопросам. Должны сохранять спокойствие, что бы ни прозвучало. Никто не должен заметить, что вас что-то задевает.

Ни слова не прозвучало в ответ. Лишь раздражение проступило на лице Мельниченко. Тем временем самолет, которому надоело висеть на большой высоте, начал снижаться. Высветившаяся надпись запретила курить, хотя и так никто не курил. Стюардесса принялась проверять, все ли пристегнуты. Она была хорошенькой. Григорий не стал пристегиваться, чтобы она обратила внимание. Желаемое было достигнуто.

– Пристегнитесь, пожалуйста, – милый голосок звучал требовательно.

– Думаете, поможет?

– Думаю. – Ноль кокетства. Девушка не собиралась с ним любезничать.

– Ну, если вы просите…

– Не заставляйте меня ждать.

Вздохнув, он выполнил требование, проводил ее насмешливым взглядом.

– Что, не вышло закадрить? – прозвучал рядом довольный голос.

– Не очень-то и хотелось…

Из аэропорта Григорий прямиком направился в штаб. Следовало убедиться, что все на месте, трудятся в поте лица. Как и положено трудиться. Ибо сказано в Библии: будешь зарабатывать хлеб свой в поте лица своего.

Команда работала. Все-таки, он вышколил своих людей. Оставалось выяснить содержательную сторону дела. Его не устраивало обычное просиживание штанов.

Утро было отмечено важным событием – «Жигуленок» увез Анатолия Николаевича, Сергея и Валентину за пределы города. Началась пора выступлений. Встреч с избирателями. Теми, кто мог и должен был решить судьбу кандидатов, соискателей депутатского звания.

Дорога убегала вверх, а справа и слева тянули к небу свои пологие бока холмы. Замерзшие пашни ждали снега. Стоявший вдалеке лес выглядел серым, совсем скучным. Через несколько секунд машина взлетела на макушку холма, и открылась неохватная ширь, веселящая глаз, радующая душу. Хотелось жить, хотелось лететь над этой благодатной землей. А дорога пошла уже вниз, чтобы, миновав лощину, опять устремиться к небу.

– Ты, главное, не волнуйся, – наставляла его Валентина, сидевшая сзади.

– Я не волнуюсь.

– Ты умеешь хорошо говорить. Я-то знаю. Главное, чтобы ты не волновался. Потому что, когда ты волнуешься, ты… хуже начинаешь говорить. Поэтому… не волнуйся.

– Хорошо.

Вскоре по обе стороны дороги показались старые одноэтажные дома, погруженные в осенние садики. Поселок пропустил их в свое нутро. Народу на улице не было вовсе. Клуб они отыскали без проблем – так мог выглядеть только он: старое, облезлое здание, чуть побольше окружающих домов, какое-то неприкаянное, окруженное вытоптанной землей.

Одиннадцать человек ожидали встречи с ним. Анатолий Николаевич рассчитывал на большее. Но что делать?

Конечно же, он волновался. Еще как волновался. Что-то ходило ходуном в груди. Голос звучал дырявой жестянкой.

– КПРФ плохо отстаивает коммунистические идеалы. Партия давно потеряла инициативу, тянется в хвосте событий. Но есть еще одна проблема, гораздо более серьезная: моральный облик руководителей КПРФ. Многие из них давно превратились в капиталистов. Живут в роскошных домах, владеют банками, фирмами, акционерными обществами. Квасов – яркий тому пример… – Он видел обращенные к нему лица, на которых жило внимание, интерес. Ему хотелось удержать это внимание, не дать угаснуть интересу. Он заставил себя говорить с выражением. Голос зазвучал ровнее, легче. – Вы должны избрать депутата, который будет работать для вас. Квасов будет? Нет. У него свои делишки. Ему второй коттедж с озером надо строить. Мельниченко будет работать? Тоже не будет. Вы прекрасно знаете, чем он занят. У остальных кандидатов свои личные интересы. А я хочу отстаивать интересы простых людей, таких как вы. Я знаю, как вы живете. Я живу точно так же, не в хоромах, а в коммунальной квартире. И зарплата у меня небольшая. Отстаивая ваши права, я буду отстаивать и свои… Вот почему от меня будет больше толку, чем от Квасова… Прошу вас поддержать меня, – с некоторым смущением закончил он. – Если есть вопросы, готов ответить.

Сначала все молчали, потом невзрачный мужичок с испитым лицом спросил отважным голосом:

– А зарплату нам когда выплатят?

Анатолий Николаевич растерялся – при чем тут зарплата? Хотел отмахнуться, но понял – нельзя не ответить. Только что сказать? Спрятался за вопрос:

– Давно не платят?

– Да уж забыли, когда получали. А без денег как? Дети в школу не ходят.

– Почему?

– Нет теплой одежды, обуви. Босиком не пойдешь. Холод какой. А дальше еще холоднее будет.

Запричитали женщины, голоса переплелись, шум растекся по захудалому клубу. Анатолий Николаевич взметнул руку, требуя внимания.

– Вот видите. Пора навести порядок. Пора защитить простых людей. Нам надо вернуться к Ленину. Поэтому нельзя голосовать ни за Квасова, ни за Мельниченко.

Завершив такой ловкой, на его взгляд, фразой выступление, он попрощался, покинул дряхлое здание, утянув за собой Валентину и Сергея. Петр ждал их в машине.

– Ты прекрасно выступал, – раздался довольный голос Валентины, когда закрутились колеса и началось движение. – Молодец.

– Жаль, что людей мало пришло. – Он повернулся, посмотрел на друга. – Сергей, ты договаривался по поводу встречи?

– Я договаривался.

– Почему так мало пришло?

– А что я могу сделать? За руку их привести?

Анатолий Николаевич не знал, что сказать. Уселся поудобнее, принялся наблюдать, как машина проглатывает дорогу. Наблюдать за собственным перемещением так же приятно, как смотреть на огонь или движущуюся воду.

«Стекло он помыл, – журчала сама собой ленивая мысль. – Человек может исправиться. Или я его просто достал… Они слушали. Надо же. Получилось. Сколько теперь еще придется выступать. Но… получилось».

В другом селе собралось еще меньше – семь человек. Анатолия Николаевича это расстроило, что не сказалось на пафосе выступления. Он почувствовал вкус к общению с людьми. Это было прекрасно – обращаться к аудитории, ощущая, что сидящие перед тобой внемлют твоим словам, подвластны тебе.

– Вот почему я прошу вас поддержать меня, – закончил он привычными словами. – Если есть вопросы, готов ответить.

И на этот раз первый вопрос был про деньги. Теперь он не застал Анатолия Николаевича врасплох. Как и другие вопросы, посыпавшиеся следом: про то, будет ли война с американцами или НАТО, про повышение цен, про то, будут ли запрещать держать скот? Последний вопрос задал пожилой мужичок с хитрыми глазами: «Вот, к примеру, начальники всякие воруют, а в тюрьму их не содют. Так будут ли их сажать?» Анатолий Николаевич заверил, что непременно будут, если его изберут в депутаты, потому что он станет наводить порядок.

Оказавшись в машине, он вновь подумал: «А ведь слушали. Получилось. Надо выпить. Отметить». Благостное ощущение наполнило его.

Дорога не желала останавливаться – все так же стремительно убегала под капот. Задумчивый день клонил к вечеру.

– Ну, как? – спросил Виктор Петрович, когда они ввалились в штаб.

– Он так выступал, так выступал, – восторженно проговорила Валентина. – Слушали, затаив дыхание.

– Плохо, что народу мало пришло. – Анатолий Николаевич грустно вздохнул.

– Почему? – деловито осведомился майор.

– Я оповещал, – поспешил заявить Сергей. – Оповещал. А приходит мало.

Анатолий Николаевич решил промолчать. Пауза обрела неловкую тональность.

– Беру подготовку встреч на себя. – Лицо у майора было серьезным, решительным, словно он взялся возглавить попавший в окружение полк.

– Хорошо. Я не против. – Анатолий Николаевич добродушно улыбался. – Надо отметить успешное начало выступлений.

– Какое успешное, коль народу почти не было? Подождите отмечать. Давайте сначала решим по встречам.

Энергичный майор усадил Сергея, принялся дотошно выяснять, что и как сделано. Анатолий Николаевич терпеливо наблюдал за ними. Разговор затягивался. Не ощущалось перспективы окончания.

– Мы с Валентиной пойдем, – сообщил Анатолий Николаевич. – Я устал.

– Да-да, идите, – на секунду вынырнув из разговора, позволил майор.

Сергей посмотрел тоскливыми глазами. Поделом. Напортачил, теперь мучайся.

Надев куртку, Анатолий Николаевич покинул территорию штаба, оказавшись на смежной территории, ограниченной не стенами комнаты, но домами. Выстуженный холодным ветром тротуар подставил свой бок.

– Скорее бы снег, – сказал Анатолий Николаевич.

– Скорее бы снег. – Григорий посмотрел на Наталью Михайловну озорными глазами. – Поехали. Не пожалеете. Хороший ресторан. Ей Богу.

Ее лицо приняло мягкую усмешку.

– Вы так меня уговариваете. Хорошо. Поехали.

Автомашина выполнила свою работу, доставив их в нужное место. Тротуар подвел к тяжелой двери, которая позволила попасть туда, куда он стремился. Григорий выбрал столик подальше от входа.

– Не приходилось бывать здесь?

– Нет.

– Признаться, тут неплохая кухня. Даже по московским меркам.

– Я очень рада.

Он чувствовал – подобные тонкости не слишком интересны ей. Надо было найти подходящую тему.

– А почему бы вам, Наталья Михайловна, в политику не податься? У вас хорошие шансы. В политике мало женщин, вам легче будет пробиться, чем мужчине.

– Куда пробиться? – Глаза у нее были веселые.

– Наверх. К известности, популярности, влиянию. Тут все ясно. Между прочим, я могу помочь. У меня мощные знакомства на Старой площади.

– Что вы имеете в виду?

– Администрацию президента. Могу устроить вас в любую партию. Даже в «Единую Россию». Там практически нет умных людей. С порядочными тоже дефицит. Вы придетесь очень кстати.

– Спасибо, не надо.

– Зря. Вы подумайте, не спешите отказываться.

На столе появилась бутылка сухого красного вина, произведенного в далекой Франции. Рядом с бутылкой разместилась закуска, уложенная в тарелки.

– Давайте выпьем за вас. – Григорий поднял фужер. – Я рад, что здесь можно встретить таких людей.

– Каких?

– Ну… достойных.

– Они есть везде. Уверяю вас.

– Тогда пьем за достойных.

Рубиновой жидкости в ее фужере уменьшилось на чуть-чуть. Иную даму он заставил бы опустошить стеклянную емкость. С Натальей Михайловной так нельзя было поступить.

– Григорий Матвеевич, и все-таки, вам не мешает прошлое того, кому вы помогаете?

Его улыбка стала прощающей.

– Поймите, мы живем в пору дикого капитализма. Сейчас нет честных состояний. Мельниченко ничем не хуже других. Может быть даже лучше. Он не воровал, используя служебное положение, близость к власти. И потом, не все так просто. Вы вот взяли деньги у Мельниченко.

– Я их взяла не для себя. Для детей.

– Какая разница?

– В самом деле, никакой. – Она отпила еще немного вина. – Где вы учились на политолога?

– Нигде. Жизнь научила. Я умный. Вообще, я закончил философский факультет Московского университета. С отличием. И успел защитить кандидатскую диссертацию, пока еще имело смысл заниматься наукой. Но с началом реформ поменял направление деятельности. Начал с экспертного совета при правительстве, потом – при администрации президента. Потом занялся выборами. В девяносто пятом помогал «Нашему дому – России», в девяносто шестом – Ельцину. Избрал кучу губернаторов. Стажировался в Америке. В девяносто девятом помогал «Единству». В двухтысячном был в команде Путина. Написал три книги.

– Серьезный послужной список. Давайте выпьем за ваши успехи.

На этот раз она покончила с налитым вином. Когда Григорий собрался наполнить ее фужер, она остановила его.

– Спасибо, мне хватит.

Мясное блюдо не подкачало. Он поглядывал на женщину, которая так влекла его – ее лицо хранило спокойствие.

– Нравится? – осведомился Григорий.

– Вкусно, – согласилась она.

– Кухня здесь на самом деле неплохая. Два места я у вас знаю, где кухня на уровне.

– Рада, что нашлось хотя бы два места, заслуживающих вашей похвалы.

Ее ирония почему-то не обижала его.

Когда наступило время расплатиться, повторилось то, что уже происходило – она заставила его взять половину требуемой суммы. Он понимал, что не стоит упорствовать.

Потом они переместились к ее дому. Корпус машины все еще отделял их от холода, заполнявшего улицы. Ему хотелось попасть к ней.

– Спасибо вам за интересный вечер, – сказала она.

– Почему бы вам не пригласить меня выпить кофе?

– Нет, я не приглашу вас пить кофе. Извините. – И вновь спокойная, чуть усталая улыбка тронула ее лицо.

– Никогда?

– По крайней мере, сегодня. До свидания.

Она ушла. А вместе с ней – какая-то загадка. Тайна. Эта женщина отличалась от всех остальных, с которыми он был знаком.

Утром, направляясь в штаб, он думал о ней. Чем объяснить ее поведение?

«У нее кто-то есть», – решил он.

Максим прямо-таки светился. Исходил радостью.

– Я придумал. Закачаешься. Там про всех: про Квасова, про Кириченко, про Зюганова. Народная сказка. «Три поросенка» называется.

– Хорошо. Оставь. Потом прочитаю.

Максим не мог ждать. Все в нем крутилось, клокотало, фонтанировало.

– Ты послушай. Это быстро. «Жили были три веселых поросенка: Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф. – начал он читать с выражением, как читают артисты. – Они любили бедных и хотели, чтобы их было как можно больше. Для этого Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф, когда немного подросли, вступили в партию простых поросят. Ниф-Ниф поселился в самом большом городе страны и в конце концов стал начальником партии простых поросят. Наф-Наф, когда его завод совсем раскрали, и простые поросята, работавшие на нем, остались без работы, возглавил обком партии простых поросят. А Нуф-Нуф к этому времени вырос аж до заместителя губернатора… – Максим не мог справиться с тем весельем, которое бурлило в нем. Голос его срывался. – Решил Наф-Наф пойти в депутаты, чтобы его не посадили за грязные делишки на большом заводе. Нуф-Нуф изо всех сил помогал ему, тряся пузом и пугая тех, кто не любил Наф-Нафа: «Я вас накажу, если вы не выберите Наф-Нафа». Потом из самого большого города приехал Ниф-Ниф и стал всех убеждать: «Я – начальник партии простых поросят и лучший в мире защитник поросячих интересов. Я требую, чтобы вы избрали Наф-Нафа. Тогда ваша жизнь станет еще лучше». Но простые поросята не поверили им. «Как же эти Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф могут защищать интересы простых поросят, если все трое превратились в жирных хряков? – говорили простые поросята. – Хряк поросенку не товарищ. Долой жирных хряков!» Вот почему Наф-Наф, Ниф-Ниф и Нуф-Нуф продули выборы».

Как он был доволен. Смотрел на Григория шальными глазами.

– Хорошо, – без всяких эмоций сказал Григорий. – Выпустим листовку. Пусть Кузьмин распространит. Тридцать тысяч экземпляров.

– Пятьдесят.

– Зачем?

– Так ее больше народу прочитает.

Не хотелось спорить. Какая разница?

– Ладно, пятьдесят.

«Надо позвонить неистовому ленинцу, – подумал Григорий. – Что он там поделывает? Кстати, результаты соцопроса для него радостные. Он уже на пятом месте. Выше навряд ли поднимется. Все равно – результат».

Через два часа он сидел в зале, подальше от сцены, и наблюдал за своим подопечным, за тем, что происходит. Он превратился в того, кто лишь созерцает. Вбирая при этом каждую деталь. Он должен был увидеть всё.

Народу собралось много, человек сто двадцать. На лицах висело равнодушие. Приказали придти – они пришли. Но едва Мельниченко появился в дверном проеме, шумок разбежался по залу. Григорий понимал причину оживления. Прошлое волочилось за его подопечным, вызывая нездоровый интерес.

Мельниченко выступал весьма сумбурно. Собственную биографию скомкал, программу изложил заумно, а на вопросы отвечал неконкретно и многословно. Следовало хорошенько вдарить ему по жопе.

Григорий нарочно выдержал паузу между выступлением и разговором подольше – не сел к Мельниченко в машину, поехал на своей. И лишь в штабе, оказавшись в самом важном кабинете, бросил будто гирю:

– Плохо.

– Что плохо? – осторожно поинтересовался очень важный человек.

– Все.

Мучительный вздох был ему ответом.

– Контакт с залом вы не установили. Тараторили что-то свое. А как вы излагали программу? С министра финансов брали пример? По-вашему, простые люди знают, что такое консолидированный бюджет? Понимают, зачем надо понижать НДС? Вы перепутали аудиторию. Это не предприниматели… На вопросы отвечали неубедительно, длинно. Вконец потеряли динамику. Я уж не говорю про внимание – один слушает, другим не интересно. Всё плохо.

Большой человек был вконец сконфужен.

– Что теперь делать?

– Выполнять мои установки. Будем еще тренироваться… Вечером устроим детальный разбор полетов.

– Может быть, отменим завтрашние выступления?

– Нет! Ничего отменять не будем.

Из кабинета Григорий выходил победителем. Удалось поубавить спеси у подопечного. Теперь будет относиться к нему с должным уважением.

На лестнице между вторым и третьим этажом он позвонил другому своему подопечному.

– Как ваши дела? – строго спросил он.

– Хорошо.

– Где вы сейчас?

– В районе. Еду на встречу с избирателями.

– Нам надо увидеться. Когда вернетесь в город?

– Наверно, в десять.

– Встретимся в одиннадцать. Там, где обычно.

– Юрий Иванович, – раздалось из трубки. – У меня почти уже кончилось то, что вы мне давали. Ну… то, что вы мне дали.

– Понял. Хорошо, снимем эту проблему.

Работа с главным подопечным началась в восемь.

Григорий выгнал всех – только он и Мельниченко. Смотрели видеозапись. Григорий ровным голосом отмечал ошибки, упущения. Подопечный ерзал в кресле, хмурился, но молчал. Кивал головой. Потом начался тренинг. Мельниченко выступал, пересказывал программу, отвечал на вопросы. Теперь он делал это куда охотнее, чем прежде. Урок подействовал.

В половине одиннадцатого Григорий подвел черту.

– Все. Езжайте отдыхать.

Мельниченко настолько измотался, что забыл выпить виски. Срочно отбыл домой. Григорий спустился на второй этаж, проследовал в кабинет. Сейф не стал упрямиться, выдал нужную сумму рублей. Проверив электронную почту, Григорий начал собираться. Пора было ехать на встречу со вторым своим подопечным.

«Макдональдс» в очередной раз принял их. Несмотря на поздний час, народу было много. Молодежь наслаждалась ширпотребной американской кухней, пряталась от промозглого ветра.

Григорий приглядывался к тому, кого втянул в предвыборную гонку. Что-то новое появилось в Кузьмине – взгляд обрел уверенность, и сам он держался по-другому, чем прежде. Сам купил на двоих быстрой заморской еды. Подивил изрядно. Разумеется, деньги у Кузьмина были его, Григория. Все равно, такого он не ожидал.

– Я вас поздравляю, – сказал Григорий, когда подопечный устроился напротив. – Последний соцопрос показал, что вы поднялись на три позиции. Теперь вы пятый.

– Спасибо. – Его победная улыбка была усталой.

– Послезавтра привезут новые листовки. Ваша и еще одна. Сказка. Вы ее осторожно распространяйте. Если что, вы к ней отношения не имеете, кто выпустил, не знаете.

– Хорошо.

– То, что вы просили, я принес. Будем уходить, возьмите пакет.

– Я вам расписки принес. Отчет за использованные средства.

– Давайте сюда. – Он поскорее сунул стопку бумаг в боковой карман. Эти листки несли опасность. Их следовало уничтожить. Если бы он доверял Кузьмину, то не стал бы связываться с подобной писаниной.

– Юрий Иванович. – Озабоченное выражение приклеилось к лицу подопечного. – Я для штаба компьютер приобрел. Не новый, чтобы подешевле. Это ничего?

– Ничего.

– Там расписка бывшего владельца. Ну, что деньги за компьютер получены. Чтобы вы знали.

– Учту. Как ваши выступления перед избирателями? Получается?

– Да. Получается. Хорошо слушают. Вопросы задают.

– Материалы, которые я вам давал, используете?

– Да. Творчески использую.

Прибавка «творчески» не понравилась Григорию.

– Отсебятиной заниматься не рекомендую. Себе хуже сделаете.

– Понимаете… – вскинулся Кузьмин, – у вас не на все вопросы были ответы. Меня вот, к примеру, сегодня спросили насчет Америки. Мол, теперь мы пытаемся налаживать нормальные отношения с ней. Но США по-прежнему империалисты. Ирак по этой причине захватили, другие страны. И вот меня спросили: А вы, товарищ Кузьмин, в свете всего этого одобряете дружбу с Америкой? Я сказал, что ради сохранения мира надо поддерживать с Америкой хорошие отношения. Разве я неправильно ответил?

– Правильно, – вынужден был согласиться Григорий. – В отдельных случаях можете импровизировать. Но в целом не рекомендую отходить от моих установок. Там, в пакете, есть три новых записки. Вызубрите их. – Григорий запустил в рот очередной обжаренный в сухарях кусочек курицы. «Макчикен» представлял то немногое, что здесь можно было есть. – Да, учтите: в субботнем номере городской газеты выйдет статья, посвященная вам. Это в рамках бесплатных публикаций.

– Хорошо. Спасибо. Жаль, что я не видел текст заранее.

– В этом нет необходимости. Его классный журналист готовил.

Григорий собрался доесть несколько оставшихся макчикенов, и тут Кузьмин глянул на него каким-то странным, светящимся взором.

– Юрий Иванович, вы, как я понимаю, вы не верите в коммунистические идеалы?

– Не верю, – с легкостью признался Григорий. – А как в них верить, если они не дали положительного результата ни в СССР, ни в Северной Корее, ни на Кубе. А Китай бурно развивается только потому, что допустили частную собственность. То есть частично отошли от коммунистических идеалов.

Лицо подопечного обрело грустный оттенок.

– А ведь это светлые идеалы. Вы не можете это не признать. Я не сомневаюсь, что за этими идеалами будущее. Отрицательный опыт СССР и других стран ничего не доказывает.

– Как раз доказывает, – оживился Григорий. – Пока люди таковы, каковы они есть, мы будем всякий раз получать СССР. Квасов – лучшее тому подтверждение. А может быть, и Северную Корею. Это – что вам больше нравится.

Анатолий Николаевич еще более помрачнел.

– По-вашему, порядочных людей нет?

Григорий скривился.

– Может и есть два-три человека. Ну пусть тысяча. На Россию их не хватит. А остальные… – Григория небрежно махнул рукой. – Там вопрос только в цене, за которую они продадутся. Или продадут. Такова человеческая природа. И в то, что люди изменятся, лично я не верю. – Тут он прощающе усмехнулся. – Но сами по себе коммунистические идеалы прекрасны. Как некая несбыточная мечта. Влекущая к себе, но недостижимая.

Он видел, что Кузьмин ему не поверил.

«Не верю», – подумал Анатолий Николаевич.

Что ж, необходимые слова были сказаны, чизбургеры и макчикены – съедены. Ничто больше не удерживало их рядом. Забрав пухлый пакет, Анатолий Николаевич направился домой. Он шел пешком, потому что давно отпустил Петра. Потом засомневался – нужно ли рисковать, обладая такой суммой? Мало ли что может случиться. Поймал машину, объяснил, куда ехать.

– Сколько дашь? – деловито спросил водитель.

– Пятьдесят.

– Сто двадцать.

– Ты что, сдурел? Ехать недалеко, а ты – сто двадцать!

– А время какое? Полночь скоро.

– Ну и что? Семьдесят.

Поразмышляв, упрямый водитель буркнул:

– Садись.

Мотор принялся крутить колеса. Движение началось.

«Знал бы он, что у меня в пакете, – не без гордости думал Анатолий Николаевич, поглядывая на сонный город, проплывающий справа и слева от машины. – А компьютер прошел. Прошел компьютер».

Новую пачку денег он привычно сунул под матрас. Надежное место. Ни рубля не пропало. Едва он поправил одеяло, появился Николаша. Лицо у него было раскрасневшееся.

– Пап, ну мы все расклеили. Давай новые листовки.

– Послезавтра привезут.

– А завтра?

– Отдыхайте.

– Деньги ребятам дашь?

– Дам. На столе оставлю. Я опять рано уезжаю.

День закончился и начался вновь. И это был другой день. Утро приволокло приятный сюрприз. Выпал снег. Первый. Робкий. Неумелый. Все вокруг стало чистым, праздничным.

Снег падал редкими хлопьями. Они ударялись в стекло машины и куда-то исчезали. Пространство над земной поверхностью казалось белесым. «Жигули» двигались медленнее, чем обычно.

– Анатолий Николаевич, вы бы назад пересели, – прозвучал над ухом голос майора. – Дорога плохая, как бы чего не случилось. Сзади безопаснее.

– Не надо. Все будет нормально.

Последовала небольшая пауза.

– Анатолий Николаевич, нам вторая машина нужна. С одной мы не справляемся. Листовки надо развозить, встречи готовить. Без второй машины не обойтись.

– Что для этого надо?

– Ваше согласие. Водителя с машиной я уже подыскал.

Прикинув, что денег для этого хватит, Анатолий Николаевич выдохнул:

– Согласен.

Чем отличалось одно выступление от другого? Помещениями, где они проходили? Нет. Помещения были одинаково скучными, запущенными. Глазами пришедших? Тоже нет. Глаза в любом населенном пункте отражали одну гамму чувств: равнодушие, озабоченность, усталость. Но выступления получались разные. Одни – удачные, другие – нет. Одни приносили удовлетворение, другие – расстраивали.

Важно было не только сказать нужные слова, но и сказать так, чтобы пришедшие оттаяли внутренне, чтобы поверили. На этот раз он затронул тему, столь важную для него.

– Коммунизм воплощает в себе идеалы, о которых испокон веку мечтало человечество: справедливость, равенство, заботу о людях. К сожалению, не получилось осуществить всё это в СССР. Но опыт СССР вовсе не доказывает, что коммунизм невозможен… – Да, он говорил слова, придуманные им самим. Отсебятина. При чем тут отсебятина? Он должен говорить людям то, что считает нужным. Что подсказывает ему сердце. – Настоящие коммунисты смогут остановить развал экономики, переломить катастрофическую ситуацию, сложившуюся в нашем Отечестве. Надо немедленно национализировать все крупные предприятия, надо вернуть в государственную собственность все колхозы и совхозы. Надо посадить всех директоров, которые разворовали свои заводы, свои хозяйства..

На этот раз всё получилось. Он видел внимание в глазах, чувствовал единение с залом, которое доставляло ему несказанное удовольствие.

Он думал об этом, когда возвращался в город. Он почувствовал вкус к выступлениям перед людьми. Открылся новой стороной самому себе.

Снег всё еще удивлял. Глаз не успел привыкнуть к веселой белизне. Даже упавший на землю вечер не смог упрятать ее под своим пологом.

– Устал? – спросила его Валентина.

– Немного.

– Ты хорошо выступал сегодня.

– Да, сегодня вы, Анатолий Николаевич, хорошо выступали, – подтвердил майор.

– Так ведь народу было больше, чем на прежних встречах. – Кузьмин повернул голову назад. – Это ваша заслуга, Виктор Петрович. Спасибо.

– Не стоит благодарности. – Майор стушевался. – Я сделал то, что мог.

Дорога привычно убегала под капот, наматывалась на колеса. Асфальт был темный – машины давно смахнули с него снег.

– Сегодня вы лучше выступали. – Григорий задумчиво смотрел вперед, на бегущую дорогу. – Более конкретно, четко. Хотя в ответах на вопросы несколько раз дали промашку. Нельзя показывать, что вы чего-то не знаете. Говорите на близкую тему. Рассуждайте. Но молчать с озадаченным лицом – недопустимо.

– Растерялся. – Голос у подопечного был виноватый. – Откуда я мог знать, насколько снизился объем социальных программ в бюджете по сравнению с СССР?

– Я тоже не знаю, насколько снизился этот объем и снизился ли вообще. На вашем месте я бы напомнил, что Россия – социальное государство, об этом сказано в конституции. А вы, если победите на выборах, будете бороться за то, чтобы данное положение основного закона неуклонно выполнялось. Для этого необходимо, чтобы достаточная часть бюджета шла на социальные программы. Вот как бы я ответил.

– Вам легко. У вас опыт.

«У меня мозги», – подумал Григорий, но сказал совсем другое:

– Тренироваться надо. И следовать моим рекомендациям.

Появившись в штабе, Григорий дежурно проинспектировал деятельность своих сотрудников. Претензий у него не было. А вот некое желание торчало в голове. Забрав Максима, он отправился в большой универсам, единственный в городе. Хождение по торговому залу, наполненному ярким светом, обеспечило их едой и водкой. Фирменные пакеты заглотнули покупки, а затем отдали их в той квартире, которую снимал Григорий. Салаты, мясные изделия устроились на столе в гостиной вместе с минеральной водой и стеклянными емкостями для водки. Хозяйский сервант поделился посудой. Пиршество началось.

Они с Максимом перебрали. Надрались вусмерть. Максим порывался идти в гостиницу, потом уснул на диване. Григорий добрался до спальни, однако утром обнаружил, что спит в одежде поверх одеяла. Долго приходил в себя, пил минералку, принимал прохладный душ. Мучили жажда и головная боль. На тусклую физиономию Максима невозможно было смотреть. Шевельнулась экзотичная мысль о вреде пьянства.

Отъезд на работу произошел с опозданием. В кабинете уже сидел социолог. Он хотел поговорить о предстоящем опросе.

– Делаем по всем районам? – спрашивал социолог.

– По всем, – хмуро отвечал Григорий.

– Род занятий уточняем?

– Да.

Социолога сменили афганцы в неизменном камуфляже. Эти предлагали ездить с концертами районам, агитировать за Мельниченко.

– Вот мы выступаем, и тут, и тут. Сколько народу, видите? – старший из них показывал фотографии, остальные молчали. – Патриотическую песню любят. Приходят и молодые, и старые. Мы на прошлых выборах агитировали. Очень эффективно.

– Сколько? – сухо поинтересовался Григорий.

– Что, сколько?

– Концерт один сколько стоит? Смету принесли?

– Если надо, подготовим.

– Надо. Подготовите, приходите.

Чинно поднявшись, обстоятельная кампания удалилась.

После афганцев пришел начальник штаба одного из кандидатов. Сам напросился на встречу. Расположившись напротив, бойко проговорил:

– Я к вам с деловым предложением. Победить мы не сможем, это ясно. Тем не менее, процентов десять мы возьмем. Идея такая: за несколько дней до выборов наш кандидат снимает свою кандидатуру в пользу вашего кандидата. Призывает своих избирателей поддержать Мельниченко. Цена за это умеренная. Сто тысяч.

Григорий выдержал паузу. Следовало продемонстрировать уверенность и спокойствие.

– Не возьмете вы десять процентов. От силы – пять. Данные соцопросов я получаю.

– Ну, семь точно возьмем.

– Пять.

– Хорошо, пусть пять. Но пять процентов тоже чего-то стоят. В смысле, вы не станете отказываться от этих процентов, если сможете их прибавить. Их вам хватит, чтобы обогнать Квасова.

– Где гарантия, что избиратели послушают вашего кандидата?

– Ну… обратится, попросит поддержать… Послушают… Если не все, то часть послушает.

Предложение было интересное. Отказывать не стоило. Спешить соглашаться – тоже. «Надо изучить перетекание электората, – решил Григорий. – Включить такой вопрос». Полненький мужичок ждал ответа.

– То, что вы предлагаете, заслуживает внимания. Давайте поддерживать контакт. Следить за динамикой опросов. А за две недели до выборов заключим соглашение. Определим, когда вы снимаете, когда и сколько мы платим. Такой алгоритм устраивает?

– Алгоритм устраивает. Но вот не ясно, как… гарантии обеспечить? Вы раньше заплатите, а мы не снимем. Или наоборот – мы снимем, а вы потом не заплатите. Как обеспечить гарантии?

– Это не проблема. Платим половину, вы снимаете, делаете заявление, мы платим вторую половину.

Поразмыслив, мужичок утвердительно кивнул.

– Толково… Будем поддерживать контакт.

После этого пришлось ехать на телевидение, отсматривать новый видеоролик. Ему не понравилось то, что он увидел.

– Нет динамики. Скучно. Все это за десять секунд можно показать. А у вас – минута. Либо сокращайте, либо ищите другие решения.

Режиссер предельно активизировал мыслительную деятельность. Лоб ходил морщинами.

– А если на заднем фоне дать карту области, и по ходу постепенно будут высвечиваться районы, входящие в избирательный округ? Это как бы покажет процесс консолидации сил, поддерживающих кандидата. И добавит динамики.

– Ничего это не добавит. Переделайте на пятнадцать секунд. Максимум – на двадцать. И тот ролик, с актерами, начинайте снимать.

Можно было возвращаться. Усевшись, как всегда, на заднее сиденье, Григорий бросил:

– В штаб.

Замерзший город заглядывал в окна машины. Снег лежал на газонах, окрашивая их белым, а тротуары, проезжая часть хранили привычный грязный цвет. Ботинки и шины попирали их, не давали покоя. Куда-то шли горожане, с какой-то целью перемещались автомобили. Обычное городское мельтешение. Разве что не такое оживленное, как в Москве.

– Поверни здесь направо, – сказал Григорий.

– В штаб – прямо, – напомнил водитель.

– Я знаю. Поворачивай… И на том перекрестке – направо.

Григорий решил заехать в галерею. Экспромты он любил. Наталья Михайловна оказалась на месте.

– Вы обедали? – поинтересовался он.

– Пока нет.

– Представьте себе, и я не обедал. А уже четвертый час. Давайте где-нибудь поблизости перекусим.

Она улыбнулась легко, прощающе.

– Давайте.

Стеклянная дверь выпустила их наружу, туда, где имела место погода. Осенний день был не из худших – высокая облачность, отсутствие ветра. Но главное, исчезла промозглость, донимавшая прохожих. Наталья Михайловна с удовольствием посмотрела по сторонам.

– Я бы прогулялась.

– Нет проблем. – Григорий подал знак водителю, что тот может уехать.

Они двинулись вдоль тротуара.

– Вы не устаете от политики? – задумчиво спросила она.

– Нет.

– А я вот не люблю ее. Многие не любят.

Снисходительное выражение проступило на лице Григория.

– Политика всегда найдет вас, любите вы ее или нет. Она приходит через высокие налоги, через уровень НДС, диктат чиновников, плохую работу правоохранительных органов, экономическую отсталость.

– Возможно, вы правы…

– Я совершенно точно прав. – Он сдержанно усмехнулся.

Прогулка доставляла Григорию удовольствие. Он привык жить набегу, а тут неспешное перемещение, позволяющее рассмотреть окрестности, людей, идущих навстречу.

Конечная точка похода была достигнута. Избавившись от верхней одежды, они расположились за столом. Прозвучали слова, сообщившие официанту об их пожеланиях. Настала пора ожидания. Григорий с любопытством глянул на женщину, сидевшую напротив.

– Чем вы занимаетесь в свободное время?

– Вы не находите, что ваш вопрос чересчур нескромный?

Он медленно покачал головой.

– Нет. Я ведь не о том, о чем неприлично спрашивать.

Наталья Михайловна смотрела на него веселыми глазами.

– Я – художник. Торговля картинами – это для заработка. И для удобства. Когда я хочу продать свои картины, я не сдаю их перекупщикам и не еду в областную столицу на Покровскую улицу, где пытаются продавать свои полотна здешние художники.

– Когда же вы работаете для себя?

– Каждое утро. Просыпаюсь, и к станку. Иногда – вечером.

– Я хочу увидеть ваши картины.

Она помолчала. Спокойная улыбка прояснилась на ее лице.

– Хорошо. Увидите.

– Когда?

– Сегодня вечером.

Она вновь заплатила за себя. На том они расстались. Но случилось то, чего он так желал. Несколько часов спустя он шагнул в то пространство, которое было ее домом. Светлый холл, коридор, увешанный картинами до самого потолка.

– Ваши? – спросил Григорий.

– Эти вот – мои. Все, которые отсюда вправо.

Ненасытными глазами он смотрел на полотна.

Хотел поскорее убедиться, что это серьезно. Он боял-с я разочароваться… Это была хорошая живопись. Уж он-то разбирался.

– Мне нравится. Интересно. Глубоко. У вас есть свое лицо. А эти?

– Моих друзей, знакомых.

Он окинул взором то, что было создано не ею.

– Эти две картины самые интересные.

– Да. Эти две – самые сильные. Их мой муж написал. Бывший. – Она безмятежно улыбнулась. – Я была замужем. Идемте дальше. Здесь я работаю.

Большая комната была приспособлена под мастерскую. Симпатичный хаос громоздился вокруг станка – холсты, рамы, подрамники, наброски и законченные картины, кисти, краски. Григорий с великим любопытством приглядывался к помещению, которое было местом ее работы. Он касался мира, прежде недоступного ему.

– Мне ваши работы нравятся. Честное слово.

– Я рада. – Ее голос был совершенно спокоен. – Идемте, там еще картины.

Стены еще одной комнаты несли на себе картины. Это была гостиная, с креслами, книжным шкафом, телевизором. И полотнами, втиснутыми в рамы. Подобранными со вкусом, знанием. Уголок отдыха, место уюта. Другая часть ее мира. Оставалась еще одна дверь, пока что не открывшаяся перед ним. Таящая за собой новые маленькие открытия.

– Там тоже картины?

– Там – спальня. – Она распахнула дверь, соединяя пространство холла и третьей комнаты. Он увидел широкую кровать, стильный высокий шкаф, трюмо. Всего одна картина висела над кроватью. Городской пейзаж, напичканный солнцем: старые двухэтажные дома, бредущая куда-то улица. Чувствовалась другая рука.

– Ваш муж написал? Бывший.

– Да… Вы разбираетесь в живописи.

Его влекла эта женщина, умная, красивая. Григорий не смог удержаться, обнял ее, принялся целовать. Она не отвечала ему и не останавливала его. Словно ей было все равно. И потом, когда он раздел ее, утянул в постель, ее поведение не изменилось.

Он сделал то, что так хотел сделать. Но ее реакция удивила его.

– Все было нормально? – принялся выяснять он.

– Да.

– Но мне показалось… что тебе не слишком понравилось.

– Все хорошо.

Он лежал рядом с женщиной, которой так хотел обладать. Он смотрел на нее. Красивое тело, небольшие груди с темными сосками. Желание возобновилось. Таким нежным и страстным он давно не был. И что же? Почти никакого отклика.

– Тебе было приятно? – спросил он.

– Да.

И ни слова более. Ее поведение интриговало.

Григорий сел, принялся натягивать майку.

– Надо отпустить водителя, – сообщил он.

– Зачем?

– Не стоять же ему тут до утра.

– А домой как будешь добираться?

Легкая усмешка выскользнула на его лицо.

– Я рассчитываю остаться здесь.

– Ты поедешь домой. Прямо сейчас. Ко мне должны придти.

– Кто?

Теперь настала ее очередь усмехнуться, легко, лучисто. Пауза была королевской.

– Моя подруга. Мы с ней вчера еще договорились.

Увы, надо было покинуть ее мир. А так хотелось остаться.

– Позвони, перенеси встречу.

– Нет. Собирайся.

Процесс упаковки тела в одежду возобновился. Но тут зазвучала мелодия мобильного телефона. Высветившийся номер означал, что Мария нашла его с помощью электромагнитных колебаний, летящих со скоростью света.

– Когда приедешь? – принесли радиоволны ее голос.

– Не знаю.

– Не хочешь?

– Не могу.

– Я соскучилась. А ты?

Что он мог сказать в той ситуации, в которой пребывал?

– Я на совещании. Перезвоню позже.

– Не дают отлучиться? – Наталья Михайловна успела накинуть халат, который не лишил ее элегантности. Этой женщине шло всё.

– Да. Предвыборная кампания – дело хлопотное. – Он смотрел на нее жадными глазами. Как нравилась ему эта женщина. Особенно теперь, когда их соединяла близость. – Я позвоню завтра.

– Зачем?

– Хочу тебя видеть.

Наталья Михайловна промолчала, проводила до двери, которая выпустила его на лестничную клетку, примыкавшую к ее квартире, ее миру.

Он думал о ней, когда ехал в штаб. Было что-то непонятное в ее поведении. Что двигало ею? Григорий не мог понять. А ведь он прекрасно разбирался в людях. Одно он знал наверняка – она не играла, она была такой на самом деле.

Нового водителя звали Игорь. Машина у него была получше, чем у Петра – «девятка», совсем свежая. Майор настоял, чтобы Анатолий Николаевич пересел на эту машину – так надежнее. Кандидату нельзя опаздывать на встречи.

Игорь оказался молодым человеком. Недавно потерял работу – разорилась небольшая фирма, в которой он числился менеджером. До того занимался наукой, но бросил, потому что денег совсем не платили. За машиной он ухаживал не в пример Петру, водил уверенно. Анатолию Николаевичу нравилось ездить с ним.

Выступления нанизывались на вереницу дней. Анатолий Николаевич продолжал мотаться по селам, по районным центрам. Валентина сопровождала его. Ему проще было выступать, когда он видел ее лицо. К тому же он привык, что она всегда рядом – помощник, личный секретарь. В штабе дежурила совсем еще молоденькая Юля, которую привел майор.

Единственная проблема состояла в том, что теперь отсутствовала малейшая возможность уединиться с Валентиной. Утром Игорь приезжал за ним, впускал в теплое пространство автомобиля, в котором уже находилась женщина, столь важная для Анатолия Николаевича, после чего они отправлялись в очередное путешествие. А вечером, вернувшись в город, завозили домой Валентину, потом ехали к нему. Когда встречаться? Да и где? В штабе постоянно трудились люди, там теперь властвовал сверхэнергичный майор, Виктор Петрович. В родной цех тоже не пойдешь, тем более ночью. Охрана шум поднимет.

Анатолий Николаевич пристрастился выступать. Это было упоительно – видеть перед собой десятки лиц, обращенных к тебе, десятки пар глаз, взирающих на тебя, знать, что эти люди внимают тебе. Азарт охватывал его. Он говорил то, что казалось ему важным, и чувствовал: его слушают. Ему верят. В нем нуждаются.

Небольшой поселок спрятал Анатолия Николаевича и его сотоварищей от непогоды в красном уголке предприятия, кормившего прежде главную часть здешнего населения.

Свободных мест не было. Пасмурные лица заполняли пространство перед сценой. Анатолий Николаевич собрался, щелкнул скрытый в голове переключатель. Фразы потекли из него. Слово цеплялось за слово. Мысль тянула другую.

Когда он закончил, под невысоким потолком набухла тишина. Потом поднялся мужичок, неприметный, невидный собой, но с хитрыми глазками.

– Вот вы правильные вещи говорите. Но вот не понятно, когда государство порядок наладит? Вот, к примеру, здесь, у нас – когда людям зарплату платить будут?

Взметнулся шум – разные голоса, мешая друг другу, принялись объяснять, что так жить невозможно. Анатолий Николаевич энергично взметнул руку. Голоса враз поутихли.

– Пока другие люди не придут во власть, ничего не изменится. Те, кто сейчас у власти, не думают о народе. Им плевать на простой народ.

Шумок вновь расползся по залу. Анатолий Николаевич нутром почуял – не убедил. Не вытащил из сознания правильных слов.

– Вы думаете, что выборы ничего не меняют. Напрасно. Сколько лет вам подсовывали обманных людей. Сколько лет дурили. При Ельцине. И при Горбачеве. И при Брежневе. А сейчас что, не дурят? Еще как дурят. Опять подсовывают обманных людей. Веру хотят убить в то, что вы можете хоть на что-то повлиять. А вы можете. Стали бы они так напрягаться, если бы вы не могли? Стали бы? Нет!

Тишина было долгой. Потом вновь поднялся мужичок, задававший главный вопрос. Глаза смотрели все так же хитро, пытливо.

– Тут за этого… за Мельниченко призывают голосовать. Приезжают эти… агитаторы. Что он денег даст. Работу наладит. Продукты раздавали, говорили, от него. А директор наш за Квасова приказывает голосовать.

– Кто приказывает?! – взвился директор, сидевший с краюшку, на последнем ряду. – Что несешь?! Кто приказывает?.. Я так, советовал. Под закон подвести хочешь?

– Да я ничего… – испуганно выговорил мужичок. – Я ничего…

Следовало перехватить инициативу.

– Вы должны выбирать сердцем, – вознес голос Анатолий Николаевич. – И умом. Если вы хотите жить лучше, надо выбирать сердцем и умом.

Густая тишина подтвердила – попал в точку. Тронул душу. Дотянулся. В очередной раз он ощутил – ему дано особое умение убеждать. Анатолий Николаевич шагнул в сторонку, показывая, что выступление закончено. Тут к нему подлетел директор.

– Вы поймите, народ темный. Ничего я не приказывал. Мнение свое не скрывал. Это правда. А кого же я могу поддерживать, если я – коммунист. Но чтобы приказывать…

– Я тоже – коммунист, – сухо напомнил Анатолий Николаевич.

– Ну… вы против партии пошли. А партия – сила. Некоторые в прежние времена тоже против партии шли.

– Кого вы имеете в виду? – живо осведомился Анатолий Николаевич.

Директор смутился, но выговорил:

– Бухарина… Зиновьева, Каменева. Сами знаете, чем это кончилось.

Анатолий Николаевич опешил.

– Так вы что, за репрессии?! Хотите, чтобы опять расстреливали невинных людей?

– Я!? Упаси Боже…

– Вот что в голове у нынешних членов КПРФ!

– Я так… напомнил.

Руку ему Анатолий Николаевич жать не стал. Кивнул на прощанье и пошел к выходу. Валентина была рядом.

Анатолий Николаевич постарался аккуратно избавиться от тех, кто приставал с вопросами. Едва они с Валентиной остались вдвоем, он воспроизвел сокровенные слова:

– Послушай, как нам быть? Мне хочется. Но где? В штабе нельзя, там теперь все время люди. На работе мы уединиться не сможем. Ночью туда не пойдешь. У тебя нельзя, у меня – тоже. Где?

– Не знаю. Мне тоже хочется… Не знаю.

Ситуация складывалась безвыходная. Это рождало невеселые мысли.

Игорь уже разогрел машину. Анатолий Николаевич, против обыкновения, сел на заднее сиденье, рядом с Валентиной. В темноте кабины он взял ее за руку и держал всю дорогу, ощущая родное прикосновение. Когда встречные фары пронзали быстрым светом пространство кабины, он бросал взгляд на ее лицо. Сколь прекрасным оно казалось.

Она была красивой. Григорий с удовольствием смотрел на женщину, с которой свела его судьба, и странное спокойствие наполняло его.

– Что привело вас, Григорий Матвеевич?

– Хотел тебя увидеть.

Чуткое лицо Натальи Михайловны отразило сомнение.

– Разве мы не виделись вчера? Вы, Григорий Матвеевич не угомонились?

– Нет. Я не угомонился. И навряд ли угомонюсь. Мне надо тебя видеть.

– Зачем?

– Хочется. Какая еще нужна причина? – Кураж завертелся в нем. – Сегодня ты не ждешь подругу?

– Нет.

– А друга?

– И друга не жду.

– Поехали к тебе. А хочешь – ко мне. Поехали. Хватит работать. Уже девятый час.

Она смотрела на него долгим, изучающим взглядом. Потом прозвучало:

– К тебе мы не поедем.

Куртка из дубленки заняла место на ее плечах. Ей шло это одеяние. Григорий прилежно ждал, пока она включит сигнализацию, запрет комнаты, выходную дверь.

– Зачем тебе машина? Здесь рядом.

– Отпускать? – поинтересовался Григорий.

– Отпускай.

– До утра?

– Как хочешь.

Водитель услышал нужные слова. Средство передвижения мягко заурчало мощным мотором и укатило. Они двинулись по тротуару, окруженные не самой плохой погодой. Проплывавшие мимо здания, погруженные в темноту, снисходительно взирали на них светящимися окнами.

– И вот здесь, в этом городе, ты прожила всю жизнь? – зачем-то вылетел из него вопрос.

– Нет. Всю жизнь я здесь не прожила. Во-первых, я рассчитываю пожить еще. Во-вторых, я родилась и окончила школу в другом городе.

– Каком?

– В Шауляе. Теперь это независимая Литва.

– Твой отец был военным?

– Нет.

– Как же он попал в Прибалтику?

– Он там жил. Мой дед, белый офицер, уехал туда после гражданской войны.

Услышанное заинтриговало Григория. Вопросу помешал мобильный, принявшийся наигрывать мелодию. Звонили из штаба. Возникли проблемы с буклетами – как распределять дополнительный тираж, отпечатанный тайком?

– Сами не можете решить? – Оторопелая тишина в трубке. – Подготовьте предложения. Утром посмотрю. – Он спрятал телефон, глянул на спутницу. – Что же произошло с твоим дедом после ввода советских войск в Литву?

– Его арестовали и потом расстреляли. А семью сослали в Сибирь.

– Невеселая история.

– Как говорится, нет худа без добра. В Сибири мой отец встретил мою мать. Ее семью тоже сослали.

– Еще один белогвардеец?

– Нет. Мой дед по матери был хозяином небольшого завода. По этой причине и поплатился. Но совсем не озлобился. Он был веселым, неунывающим человеком. Я его любила.

– Он уже умер?

– Давно. В семьдесят девятом. Мечтал о независимости Литвы. Верил, что это произойдет. В девяносто первом произошло.

– Он что, литовцем был?

– Литовцем. Давай зайдем в магазин. Надо купить еды.

Универсам выпустил их с пакетом, наполненным продуктами. Григорий прямо-таки силой отнял его у Натальи Михайловны – мужчина он, в конце концов, или нет?

Едва они оказались в ее квартире, он обнял ее, принялся целовать.

– Пусти. – Она освободилась от его объятий.

– В чем дело?

– Надо приготовить ужин.

– Брось. Это не к спеху.

Он раздел ее, утащил в спальню. Покрывало отлетело в сторону вместе с одеялом. Расстеленная простыня подставила свою прохладную поверхность.

Все было прекрасно. Самое главное – он почувствовал отклик. Потом, когда все закончилось, он спросил:

– Тебе было приятно?

– Да.

– А вчера?

– Тоже.

– Почему ты вела себя… чересчур сдержанно?

Наталья Михайловна ответила не сразу.

– Я понимала, что ты от меня просто так не отстанешь. Мне хотелось, чтобы ты получил желаемое и оставил меня в покое.

– Почему?

Еще одна пауза предварила ее слова.

– Для тебя это всего лишь очередной командировочный роман.

– Какая разница между командировочным и некомандировочным романом?

– Не люблю мимолетных отношений. Такая уродилась.

Григорий смотрел на нее спокойными, задумчивыми глазами.

– Ты уродилась хорошая.

– Спасибо за высокую столичную оценку. – Она поднялась, накинула халат. – Я все-таки займусь ужином.

То, что было приобретено в магазине, оказалось на столе. Достойная еда для достойных людей.

– Не люблю готовить. – Она скорее ставила в известность, чем оправдывалась.

– Всё нормально, – поспешил заверить он.

Бутылка доброго сухого красного вина поделилась с ними своим содержимым. Это было хорошее приложение к еде.

Потом они еще занимались любовью.

Утром, проснувшись, Григорий не увидел ее рядом. Отправившись на поиски, он обнаружил ее в мастерской. Она сидела на высоком табурете перед мольбертом, положив руки на колени.

– Что ты делаешь?

– Думаю. – Она даже не повернулась.

– Я займу душ.

– Ради Бога.

– Мне бы полотенце.

– Возьми синее. Оно чистое.

– Позавтракаем?

– Бери все, что есть в холодильнике.

– Лучше, если ты что-нибудь приготовишь.

Ничего не сказав, она поднялась, пошла в кухню.

А его приняла ванная. Душ весьма щедро делился водой. В той квартире, которую снимал Григорий, горячая вода текла не слишком энергично, и трудно было соединить гигиеническую процедуру с удовольствием.

Потом они завтракали. Наталья Михайловна приготовила яичницу с помидорами – красочное блюдо в желтых и красных тонах. Вареный кофе наполнял кухню густым, приятным запахом. На работу Григорий поехал на полчаса позже, чем обычно. «Что-то я расслабился, – думал он, добродушно поглядывая на окружающий городской пейзаж. – Ну и пусть».

Появившись ненадолго в штабе, он поехал на телевидение. Предстояла встреча с руководителем популярного в здешних местах телеканала.

Стильный кабинет проглотил его, усадил за стол напротив модно одетого телевизионного человека.

– Последние проплаты сделаны, – сообщил Григорий. – В тех объемах, о которых мы договорились.

– Я в курсе, – спокойный кивок идеально подстриженной головы.

Телевизионный человек полез куда-то под стол, появилась стопка зеленых американских рублей. Откат – двигатель прогресса. Григорий отсчитал некоторую сумму, положил ее на идеально ровную темную поверхность, остальное спрятал во внутренний карман пиджака.

– Это зачем? – вяло поинтересовался телевизионный человек.

– Вы Кузьмина продолжайте показывать в новостных блоках. Нам это выгодно. Он – прямо-таки подарок. Отнимает голоса у нашего главного конкурента. Если бы его не было, его следовало бы придумать.

Лукавая улыбка засветилась по другую сторону стола.

– Ходят слухи, что он и есть ваше порождение.

– Злобный навет.

Едва Григорий вернулся в штаб, явился руководитель социологической службы. Данные нового соцопроса перекочевали из рук в руки. Григорий побежал глазами по таблицам.

– Надо же, – вырвалось у него. – Вышел на третье место. Молодец, Кузьмин. Молодец.

– У него самая высокая динамика, – пояснил социолог.

– Прекрасно. Есть вероятность, что он потеснит Квасова. Это будет сенсация… Что у нас по сельским районам?

– Там Квасов опережает Мельниченко.

– Вижу. Но там у Кузьмина реальный шанс…

Веселая мелодия мобильного прервала его. Нажав зеленую кнопку, Григорий позволил телефону выпустить наружу слова. И услышал:

– Что это, черт возьми?! – кричал голос подопечного. – Чем ты занимаешься?! Е… твою мать! О чем ты думаешь?! Зачем я тебе деньги плачу?

Подопечный был, судя по всему, взбешен. Григорий хотел вставить слово, разобраться, что произошло, но в трубке зазвучали торопливые гудки. Оставалось одно – расспросить сопровождающих. Григорий спешно принялся набирать номер на телефоне.

– Что там стряслось? – потребовал Григорий объяснений от скэдьюлера, человека, отвечавшего за личный график Мельниченко, постоянно сопровождавшего кандидата.

– Да приставал тут к нему на встрече один тип, – объяснил ему приглушенный голос Вадима. – Наглый такой.

Всё стало понятно. Обычные нападки на подопечного. Кто-то грамотно подготовил провокатора, выбрал многолюдную встречу. Коммунисты? Деминские? Надо бы выяснить. В любом случае ответные меры давно предприняты. Подготовленные люди регулярно задают Квасову неприятные для него вопросы: о чересчур высоких для коммуниста заработках, о большом коттедже с прудом, о прежней работе с дилерами, о несчастном заводе, который разграбили. Вопрошающие регулярно меняются, дабы не примелькаться. Другие люди задают неприятные вопросы Демину. Это была важная составляющая предвыборной работы. Постоянная ложка дегтя. Психологическая атака.

Подопечный потерял контроль над собой. Вот что было скверно. Следовало признать, что это – его недоработка, Григория.

Минут через сорок Мельниченко заявился в кабинет Григория. Мрачный, злой, он плюхнулся в кресло. Смотрел исподлобья. Пауза получалась неприятная. Григорий решил разрядить обстановку.

– Это обычный прием. Хочу напомнить: мы сами им пользуемся. Наши люди регулярно задают неприятные вопросы вашим конкурентам. Вы должны были…

– Ничего я не должен! – взвился подопечный.

– Должны, – самым спокойным голосом продолжил Григорий. – Если вы пошли на выборы, вы должны быть готовы к любым поворотам. Должны держать себя в руках в любой ситуации.

– А вы должны создать мне условия!

– Мы не можем запретить приходить на встречи тем, кто на них идет. Не можем со скандалом выпихать из зала того, кто задает неприятные вопросы. Это будет подарок нашим конкурентам. Так мы покажем, что боимся чего-то. Слабость проявим… – Выждав немного, продолжил. – Вас готовили к такому развитию событий. Подсказывали, как уходить от провокационных вопросов. – Григорий сурово глянул на долговязого Вадима. – А ты чего молчал? Я и тебя готовил к такому повороту. Надо было громко спросить: «Сколько вам заплатил Квасов?» Ты что, забыл?

– Да я… растерялся.

Еще один, которому ученье не впрок. Однако, не следовало пугать подопечного.

– Ладно. Ничего страшного не произошло. Собака лает, караван идет. У нас всё нормально. Вы сейчас на первом месте. Пусть немного, но опережаете Квасова. Стратегия работает. И проект КОК успешно развивается. Несмотря на титанические усилия, которые предпринимает Кириченко, разрыв между вами и Квасовым будет увеличиваться. Я в этом не сомневаюсь.

Подопечный успокоился, размяк лицом, сел вальяжнее. Вулкан страстей удалось угомонить.

– Завтра у вас выходной, – напомнил Григорий. – Надо бы хорошенько отдохнуть. В баньке попариться. Массаж сделать. Выборы – дело утомительное.

Подопечный состроил нечто неопределенное на своем лице.

– Завтра у вас выходной, – напомнил майор. – Вам надо отдохнуть. Вид у вас усталый.

Анатолий Николаевич не стал спорить – нынешнее существование изматывало. У него вообще сместилось ощущение дней недели. Работа без выходных смазала представление о течении времени. Порой казалось, что оно застряло на какой-то дате, порой – что время несется, позабыв о всякой реальности.

Услышав приятную новость, Анатолий Николаевич решил сломать привычную последовательность событий. Он попросил Игоря подвезти его и Валентину к «Макдональдсу», а самому ехать домой.

Кусок американского мира принял Анатолия Николаевича и его спутницу. Валентина заняла место, а он проявил себя как добытчик. Отстояв очередь вместе с зелеными подростками, он вернулся в сопровождении заполненного заморской едой подноса.

Желание поесть не смогло вытеснить другое – поделиться мыслями. Анатолий Николаевич энергично произносил слова.

– Знаешь, у меня будто крылья выросли. Мне кажется, что это мое призвание – выступать перед людьми, общаться с ними, быть выразителем их чаяний. Жаль, что я поздно понял это. А с другой стороны, может быть так и было задумано – чтобы я прожил какой-то срок, набрался опыта, и вот теперь получил возможность пойти в политику.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что это судьба.

– По-твоему, она есть?

– Есть. Я теперь верю в свою победу. Валюша, я понял, что могу очень многое. После выборов, ну… в Государственной Думе, я развернусь вовсю.

Она смотрела на него тихими, влюбленными глазами. Она удивлялась ему – он раскрывался новой стороной, привлекательной, яркой. И только одна мысль тревожила ее. Мысль выпорхнула шутливо сказанной фразой:

– Уедешь в Москву и меня забудешь.

– Не говори глупостей.

– Депутаты – люди видные. К ним интерес.

– Валя, перестань. Поколочу.

Он глянул по сторонам – всюду происходили свои разговоры, но они гасли меж двух-трех людей, давая свой вклад в тот мягкий гул, который стоял в зале. Никто никому не мешал. Все были сами по себе.

Потом они с Валентиной шли к ее дому. Погода не слишком изгалялась над ними – ветра не было, и снег почти стаял.

Подъезд впустил их в свое вертикальное пространство. Они поднялись на второй этаж. Он обнял Валентину, принялся целовать. Ему нестерпимо захотелось эту женщину.

– Может, зайдем к тебе? – прошептал он. – Твоя мать давно спит. Мы потихоньку.

– Не выйдет. У нее такой чуткий сон.

– Тогда давай здесь.

– Ты что?! Вдруг кто-нибудь пойдет.

– Никого нет. Уже поздно.

Он раздвинул полы пальто, задрал платье, начал стягивать колготки, трусы. Валентина сопротивлялась, но несильно, для проформы. Прижав ее к стенке, он вошел туда, куда так стремился.

Получилось сумбурно, быстро. Не о таком сексе он мечтал. Анатолий Николаевич испытывал смущение.

– Ты не обижаешься?

– Нет, – беззаботно сказала она. – Слава Богу, что никто не шел. А то бы… Представляешь, что было бы?

– Уже поздно, – проговорил он.

И тут внизу хлопнула дверь, звук шагов повис на лестнице. Анатолий Николаевич отпрянул от Валентины. Шаги приблизились. Подросток в яркой куртке прошел мимо них, бросив быстрый взгляд. Его путь лежал выше. Когда вернулась тишина, Валентина глянула на Анатолия Николаевича озорными глазами.

– Как думаешь, он догадался? – Каким горячим был ее шепот.

– Откуда? Мы всего лишь стоим рядом. Даже не целуемся.

– Но ты – хулиган. – Валентина обняла его, принялась целовать.

Ему захотелось еще. И он повторил содеянное. Теперь он был гораздо убедительнее. Чувство уверенности вновь наполнило его. Оно сохранялось и позже, по пути домой.

Когда Анатолий Николаевич проснулся, день успел притащить хилое солнце, тупо светившее сквозь пелену облаков. Николаша давно пребывал в школе. Бывшая супруга и ее муж – на работе. Умывшись, Анатолий Николаевич заглянул в холодильник. Еда на верхней полке отсутствовала. Пришлось побывать в ближайшем магазине. Утолив голод, он отправился туда, куда решил пойти еще вчера – в библиотеку.

Читальный зал встретил его абсолютной тишиной. Ни единого любителя книг за старенькими столами. Пожилая библиотекарша смотрела с любопытством. Он попросил что-нибудь из самых важных сочинений Ленина. Тяжело переступая, она принесла несколько темно-синих томов.

– Сейчас Ленина плохо берут, – печально поведала библиотекарша. – Вы – первый, кто попросил за последние два года. Простите, вы не из школы, которая тут, за углом?

– Нет.

– Мне лицо ваше знакомо. Вы уж простите.

– Я – кандидат в депутаты, – не без удовольствия сообщил он. – Моя фотография на листовках.

– А-а… – понимающий кивок. – Я-то думаю, знакомое лицо. Вы уж простите. Приятно, что кандидаты в депутаты к нам приходят. Работайте.

Анатолий Николаевич выбрал стол около окна. Разложил книги, бумагу для записей.

Он читал, удивляясь собственной понятливости. Тексты не казались ему сложными или скучными. Он с легкостью впитывал мысли, принадлежащие гению. Он ощущал себя поблизости от того, кто пребывал на недосягаемой высоте. Проходящие часы не утомляли. Наоборот, появился азарт. Желание вобрать как можно больше.

За окном стемнело. Старомодные люстры под потолком принялись источать мягкий свет. Анатолий Николаевич спешил – скоро его попросят отсюда, а ему хотелось прочитать побольше. И тут у него возникло понимание: это все основа. К ней следует относиться творчески. Развивать. Приспосабливать к реальности. Ленин беседовал с ним, предлагал пути. Он должен был искать решения. Сам. Исходя из требований теперешней эпохи.

Анатолий Николаевич помнил, как три года назад, будучи в Москве, отправился в Горки Ленинские. Хотелось ему посмотреть то место, где жил великий человек, где умер. Скромная обстановка дома, который поначалу занимал Владимир Ильич, произвела на Кузьмина сильное впечатление. Как и комната, которую выбрал для себя Ленин – самая маленькая, темная. Убранство другого дома, центрального, в который вождь перебрался впоследствии, в котором умер, было дорогим, красивым. Так ведь не Ленин заказывал роскошную мебель, хрустальные люстры, картины и скульптуры. Все осталось от прежнего владельца, богатого промышленника Морозова. Погода в тот день была изумительная, весна почувствовала свою силу – апрель был на исходе. Анатолий Николаевич гулял по дорожкам, которые должны были помнить Ленина. Представлял себе, как вождь размышлял тут о будущем России, глядя в даль. Теперь другую сторону оврага застроили дорогими особняками. Закрыли горизонт. Украли даль, сволочи! Изгадили святое место!

Анатолий Николаевич покинул библиотеку лишь в конце рабочего дня. Идти домой не хотелось. Решил заглянуть в штаб.

Он не ожидал увидеть такое обилие народа. Суета и мельтешение были подчинены выборным задачам. Одни разбирали свежие листовки, другие составляли отчет, третьи занимались изучением какого-то текста, четвертые звонили по телефонам, которых теперь прибавилось.

– А вот и наш кандидат! – майор смотрел на него ласковыми глазами. – Анатолий Николаевич, как вы себя чувствуете?

– Нормально.

– Отдохнули?

– В смысле выступлений – да. А в смысле головы – нет. Ее не отключишь.

– Критику учтем.

И тут же рядом бодренько прозвучало:

– Анатолий Николаевич, подскажите, как нам лучше про Квасова рассказывать? – На него смотрели чистые голубые глаза. Аккуратный носик выглядел так забавно.

– Дайте Анатолию Николаевичу отдохнуть, – кинулся на его защиту майор.

– Ничего-ничего. Мне вовсе не трудно. Дело в том, что Квасов, будучи директором по экономике, работал с дилерами. – Он рассказывал только для нее, он никого больше не видел в эти мгновения. – Как работают с дилерами, мы прекрасно знаем. Именно дилеры подвели к банкротству наши предприятия. Не случайно, как только на заводе переменилась власть… ну, когда его купил олигарх, Квасова уволили. Первым. Как самого вредного.

– А что, если нам немного отдохнуть? – игриво предложил майор.

– Лично я не против. – Анатолий Николаевич довольно улыбался.

Получив от майора деньги, посланцы направились в магазин. Тем временем Анатолий Николаевич продолжил свое общение с милым созданием.

– Чем вы занимаетесь?

– Учусь. На экономиста. – Как свеж, звонок был ее голос.

– А здесь вы по какой причине?

Она так славно смутилась.

– Денег хотела заработать… Стипендия такая маленькая.

Он вовсе не осуждал ее. За идею можно работать, когда есть, что покушать и во что одеться. Он всё понимал. Ему так хотелось объяснить ей самое важное.

– Настоящий коммунист – это не только приверженность коммунистическим идеалам. Это способ жизни. Настоящий коммунист должен являть собой пример честности, порядочности, доступности. Вспомните, каким был Владимир Ильич Ленин. Как скромно он жил, как общался с людьми. Никогда не отрывался от того, чем жили трудящиеся. Настоящий коммунист должен вести за собой не только словами, но и личным примером. По этой причине мы должны вернуться к Ленину. Надо брать пример с Владимира Ильича. Только так мы вернем себе доверие народа. Вот говорят, что Ленин был жестоким, требовал расстрелов. А время было такое. Тогда нельзя было иначе. И священников он требовал преследовать, потому что они выступили против новой власти. Не поняли, что коммунистические идеи созвучны религиозным. Христианским.

Он готов был выступать беспрерывно. Как она слушала. Как смотрела. Но тут вернулись ходоки, принялись выгружать выпивку, закуску. Все сбилось. Шумная кампания настроилась на выпивку.

Анатолий Николаевич приблизился к той, чьи глаза и носик были так хороши.

– Как вас зовут?

– Настя.

– Вам идет это имя.

– Спасибо.

Ему хотелось занять место рядом с ней, но его посадили во главе стола. Оставалось смотреть на ее лицо, ловить ее взгляды.

Получилась веселая гулянка. Пили за победу Анатолия Николаевича, за торжество коммунистической идеи, за процветание России, за тех, кто взялся помогать штабу, и за множество других вещей. Анатолий Николаевич быстро запьянел. Весь мир казался ему прекрасным. Он с удовольствием слушал майора, скользнувшего в прошлое.

– Меня когда из училища выпустили, я попал служить в Прибалтику, под Ригу. Теперь это заграница. Теперь они в НАТО залезли. А тогда была часть Советского Союза. Там тогда полк Ил двадцать восьмых стоял. Такие двухмоторные бомбардировщики, реактивные. Три человека экипаж. Штурман впереди сидит, за ним – пилот, а в хвосте – стрелок-радист. И я, лейтенантик, получил такой самолет. И вот у нас такая история приключилась. Полеты. Летаем, и вдруг туман. Срочно приказали возвращаться. Я кое-как сел, и другие сели. А пилот, который последним шел, капитан Осадчий, уже земли не видел. И промахнулся. Взлетная полоса оказалась ближе, чем он думал. Передняя стойка надломилась, самолет носом в бетон, перевернулся, и вверх колесами протащило его по полосе. Передняя кабина всмятку, штурман Семенов насмерть, Осадчий с тяжелыми повреждениями в больницу, а стрелка-радиста старшины Гоменюка нет. Ищут – нигде не могут найти. Ни в задней кабине, где он должен быть, ни поблизости от самолета. Как в воду канул. Утром как ни в чем не бывало приходит в часть. Все кидаются к нему: что случилось? Куда ты вчера пропал? А он только удивляется: ничего не случилось. И никуда я не пропадал. После полетов домой отправился. Все подумали, что помешался мужик. «Ты что?! – говорят ему. – Вчера авария произошла. С твоим самолетом. А ты говоришь, ничего не случилось. Штурман погиб, пилот в тяжелом состоянии в больнице. А тебя не нашли». Теперь уж он удивился. «Авария?! Штурман погиб?! Не было ничего такого». Дурдом. Срочно разыскали его жену. Спрашивают: когда он вчера пришел? Она говорит: как обычно в день полетов. Разве что выпивший был. Срочно его везут в больницу, берут анализ – никакого алкоголя в крови. Стали обследовать, нашли. Короче говоря, он во время аварии стукнулся головой и получил сотрясение мозга. И в этом состоянии выбрался из самолета, пришел в раздевалку, переоделся и пошел домой на автопилоте. А поскольку все кинулись к месту аварии, его никто не заметил. Вот такая история. Наверно, Бог тоже есть. Или высший разум. Летели в одном самолете, а три такие разные судьбы. – Майор всё еще удивлялся, хотя прошла уйма лет. – Опять же в отношении меня. Тоже ведь по-разному могло сложиться. Хорошо, что перевели из Прибалтики сюда. Здесь и на пенсию меня выгнали. А мои знакомые, которые там остались, теперь оккупанты. Гражданства им не дают. Притесняют. Мол, в Россию уезжайте. А куда им ехать? Жилья здесь не получишь. Вон сколько бывших военнослужащих мается, которые здесь служили. И те, которые служат, тоже без жилья… – Досада вылепила на его лице соответствующее выражение. – Всё развалилось. Современных вооружений нет. Техника старая, да и на ней летают раз в год. Такую армию разрушили. Сами. Вредительство это. Я так думаю – вредительство. – Он шумно вздохнул, помолчал, глядя перед собой, потом перевел глаза на Кузьмина. Довольная улыбка преобразила его лицо. – Вот. И голову отключили. Голова тоже обязана отдыхать. Как ей без отдыха?

Анатолий Николаевич смотрел на него благодарными глазами и молчал. Потом его засунули в машину, и он отбыл в сопровождении майора, оставив добрую кампанию, которая вовсе не собиралась сворачивать веселье.

И вновь Анатолий Николаевич проснулся поздно. Второй и последний день отдыха успел отсчитать половину из тех часов, которыми располагал. Быстро поглотив некоторое количество пищи, Анатолий Николаевич спешно отправился в библиотеку. По пути он вспоминал вчерашнюю девушку с удивительными глазами и носиком. Как было бы славно, если бы она стала его женой, делила с ним радости и печали. Нет, печалей не надо. Пусть будут одни радости. Он заслужил.

«Чепуха, – сказал он самому себе. – Так не бывает, чтобы одни радости. И потом… надо еще победить».

Библиотека вновь приютила его. Теперь Анатолий Николаевич оказался третьим в читальном зале. Книжная хозяйка улыбалась ему как давнему знакомому. Получив книги, он принялся охватывать мыслью сочинения великого человека. Идея о том, что все это – лишь основа, которую надо развивать, приспосабливать к действительности, жила в нем.

Ему определенно нравилось такое существование – стол, книги, неспешные размышления. Хотя он понимал – это пауза, не более. Утром возобновится гонка, и он будет делать то, что следует делать, ехать туда, куда необходимо ехать, говорить то, что люди хотят услышать.

Слова отрывались от страниц, уходили в него, складываясь в предложения, охотно раскрывавшие свой смысл.

Мелодия мобильного зазвучала в тишине. Как давно телефон не напоминал о себе. Оказавшись извлеченным из кармана, заговорил голосом Юрия Ивановича:

– Как ваши дела?

– Нормально, – стараясь произносить слова как можно тише, ответил Анатолий Николаевич. – Работаю.

– Надо встретиться. Вы где-то в районе?

– Сейчас я в городе. Готов встретиться. Там, где обычно?

– Да. Через полчаса.

И вновь «Макдональдс». Вновь яркий, суетливый мир. Анатолий Николаевич чувствовал себя здесь как завсегдатай.

– Что вам принести? – спросил он Григория.

– Попить. Я не голоден.

Возвращение Анатолия Николаевича положило начало разговору:

– Я вас поздравляю. Вам удалось выйти на третье место.

– Спасибо.

– Для вас это – прекрасный результат.

– Не более, чем промежуточный.

– В каком смысле? – живо поинтересовался Григорий.

– Я должен выйти на первое место.

– Навряд ли это получится. Но вы практически решили задачу не пропустить Квасова в Думу. Его опередил Мельниченко.

– Вы хотите, чтобы этот представитель криминала победил?

Григорий мрачно усмехнулся – еще и этому коммунистическому ортодоксу объяснять, что к чему.

– Никто не может назвать человека преступником, кроме суда. Мельниченко не был осужден. Это юридическая сторона дела. Вы посмотрите на другую, человеческую. На принадлежащем ему заводе ситуация наиболее благоприятная в городе, зарплата самая высокая и выплачивается в срок. Он заботится о людях. По-вашему, это признак принадлежности к криминалу?

– Почему вы его так защищаете?

– Я за справедливость.

Анатолий Николаевич помолчал, потом добавил мощный довод.

– За ним нечистые деньги.

«А у тебя какие деньги?» – едва не вырвалось у Григория, но он сдержался, дал возможность прозвучать другим словам:

– У кого в наше время чистые деньги? Важно то, что делает с ними человек. Каков конечный результат.

– Может и так… Я должен победить. – Сколь упрямо прозвучали эти слова. – Это надо людям.

«Пусть дерзает, – глядя на него, спокойно думал Григорий. – Квасова он не опередит, но может всерьез к нему приблизиться. Так будет для нас надежнее».

– Побеждайте. Собственно говоря, я не против. Даже наоборот. – Григорий сунул руку в портфель, достал сверток, протянул Анатолию Николаевичу. – Вот, берите.

Анатолий Николаевич весьма спокойно принял сверток, положил рядом с собой.

– Вы аккуратнее. – Григорий показал глазами на завернутые в бумагу деньги.

– Да-да, конечно… Юрий Иванович, скажите, разве можно всерьез рассчитывать на дружбу с Америкой? Мы ведь им нужны только как сырьевой придаток.

Этого не хватало – говорить с ним про США!

– Они заинтересованы, чтобы Россия была экономически сильным государством.

– Разве Соединенным штатам нужен сильный конкурент?

– Но если у нас будет нестабильность, если власть будет шататься, возникнет опасность, что ядерное оружие попадет в руки террористов.

– Значит, всё дело в ядерном оружии?

– Ну… не только это. Я бы не отбрасывал и другие факторы. Если в ситуации мощного подъема Китая Россия развалится, США останутся один на один с Китаем. Для США стратегически выгоднее, чтобы рядом с Китаем оставалась достаточно сильная Россия со своими собственными интересами… Вы простите, я спешу. Дела.

– Да-да, понимаю…

Анатолий Николаевич занес деньги домой, спрятал в привычное место. Николаши не было. Возвращаться в библиотеку не имело смысла. Сидеть в одиночестве тоже не хотелось. Немного подумав, он отправился к Валентине. Взялся одолеть пешком некоторое расстояние на поверхности Земли.

Валентина гладила белье. Засмущалась, увидев Анатолия Николаевича. Ее старенькая мать сидела рядом.

– Я белье стирала. Воспользовалась выходными. Теперь вот глажу. Мама, это наш кандидат, Анатолий Николаевич.

– А у тебя же начальник цеха был Анатолий Николаевич.

– Так это он и есть, – улыбка Валентины была смущенной. – Он пошел на выборы. Сейчас – кандидат.

– Очень приятно. – Мать приветливо кивала.

Она была красивой в прежние годы. Быть может, красивее дочери. Анатолий Николаевич ощутил неловкость – о чем говорить? Но в ту же секунду услышал:

– На улице холодно?

– Не очень, – с готовностью ответил он.

– Я не выходила ни вчера, ни сегодня. Валя, поставь чай. Что же ты?

Валентина бросилась из комнаты, лицо у нее по-прежнему было смущенное. Потом они пили чай.

– Что-то ты поспешила, – добродушно ворчала мать. – Аромату надежного нет. Чай уважения требует. И внимательности.

Анатолий Николаевич тихо улыбался.

– А мы вчера в штабе гуляли, – поведал он. – Вечером. Я зашел выяснить, как дела. А там столпотворение. Там теперь всё время уйма народу. Хорошие люди. Нам помогают. – Он вспомнил вчерашнюю девушку. Очаровашку. И смутился. – Малость выпили. Виктор Петрович организовал. В общем, нормально отдохнули.

– Молодцы. – Валентина смотрела на него искрящимися глазами.

Она казалась ему славной, привлекательной, пусть и не такой юной, свежей, как вчерашняя Настя. Хотелось делать что-то объединяющее их.

– Идем в кино.

– Сейчас?!

– Да.

– Нам рано вставать.

– Ну и пусть. Ездим, ездим. Хочется еще чего-то.

– Хорошо…

Она быстро оделась. Комната выпустила их. Произошло перемещение во внешнюю среду. Здесь и в самом деле было не так уж холодно.

– Зачем ты пришел к нам? – прозвучало в темноте вечера.

– Тебя хотел увидеть.

– Что теперь подумает мама?

– То, что я не случайно появился у вас. А что страшного? Пусть знает, что у нас с тобой отношения. Мы – взрослые люди. В конце концов, мы любим друг друга, – спокойно проговорил Анатолий Николаевич.

Город светил вечерними окнами. Это было его развлечением. Действом. Оформлением времени суток. Теплое сияние радовало глаз. Грело душу.

– Давай сходим в кино. – Григорий повернул голову к Наталье Михайловне. – Оттянемся.

– Не уверена, что сейчас можно посмотреть что-нибудь хорошее.

– А что бы ты хотела?

– Ничего. Американский ширпотреб меня не интересует. Наши новые фильмы тоже не хочу смотреть. Они грубы и примитивны.

– Ладно, давай купим кассету с каким-нибудь хорошим фильмом. Видак у тебя есть.

– Я его не смотрю. – Она улыбнулась, легко, непринужденно. – Ты меня упорно втягиваешь в другую жизнь.

– Это плохо?

– Я к этому не готова.

– По-моему, это хорошо. Ты – творческая личность. Тебе нужны яркие эмоции, новые впечатления. Пошли.

«Я чересчур много времени трачу на эту женщину, – думал он. – Пусть. В конце концов, главное по выборам сделано. Теперь надо лишь подправлять процесс. Реагировать, если что стрясется. И не более».

Прилавок подсунул им обилие кинопродукции. Глаза выхватывали названия, имена. И тут мелодия полезла из кармана. Кто-то намеревался передать Григорию некие сведения или получить от него определенную информацию.

Звонила Маша. Она будто чувствовала, что он с другой женщиной.

– Когда приедешь?

– Не сейчас. Горячая пора.

– И когда она кончится, горячая пора?

– После выборов. – Он косила глаза – не слишком ли заинтересовалась его разговором Наталья Михайловна?

Пауза.

– Давай я к тебе приеду.

– Бросишь работу? – телефонный диалог начинал раздражать его.

– Брошу. Я так соскучилась. Говорю с тобой, а там мокро.

– Причина серьезная. – Он вновь косил глаза на свою спутницу. – Постараюсь изыскать возможность решить ее.

– Ты опять не один?

– К сожалению.

– Опять совещание?

– Да.

Пауза.

– Я перезвоню.

Телефон вернулся в карман. Только ему не хотелось пребывать там. Воспроизведя мелодию, он снова добился того, чтобы оказаться в руках.

– Григорий Матвеевич? Это вам из Москвы звонят, исполком «Единой России». Я вот по какому поводу. Вы должны проследить за подсчетом голосов по партиям в день выборов.

– Что значит, должен?! – взвился Григорий.

– У нас вы числитесь ответственным за работу наблюдателей по округу. Мы вам выслали по электронной почте формы отчетности. В день выборов будете их заполнять каждый час и присылать нам. Инструкция приложена.

Григорий хотел произнести заветные русские слова, но передумал – пожалуются наверх. Из-за подопечного приходилось терпеть. Черт бы их побрал! Сволочи!

– Вы поняли? – тыкали в него вопросом. – Поняли?

– Да! – со злобой выпалил он.

Телефону все-таки пришлось занять место в кармане куртки.

– Ты нарасхват.

– Есть такое. – Григорий заставил себя успокоиться. – Что выбрала?.. – Взгляд на цветастый картонный футляр. – Ты – эстет.

– Не любишь Гринуэя?

– Почему? Он занятный. Но слишком заумный.

Фасады зданий поплыли мимо. Старых и не очень.

Здания взирали на снующих людей снисходительно.

– Мы – продукт своего времени, – задумчиво говорила Наталья Михайловна. – Истина банальная. Но многие ли понимают, сколь они привязаны к данному времени, в какой степени они – его дети. Мы отличаемся от тех, кто жил сто, двести, тысячу лет назад, а те, кто будут жить через двести, триста лет, будут отличаться от нас. По этой причине каждое поколение ищет ответы на старые вопросы, хотя они давно уже найдены.

– Чепуха. Миром правят те же страсти, что и десять тысяч лет назад – алчность, зависть, жажда власти, славы, богатства. Ничего не изменилось.

– Побудительные мотивы не изменились. Но люди стали другими. Скажем, сейчас западное общество исключило Бога из своего рационального мировосприятия. Сто лет назад было по-другому.

– Что-что?! Рациональное мировосприятие? Господи. Ты меня пугаешь. Женщина не должна быть такой умной.

Наталья Михайловна глянула на него с ехидной усмешкой.

– Поскольку я меняться не собираюсь…

Он не дал ей договорить:

– Предлагаешь найти дуру? Нет уж… Ладно, признаюсь: я предпочитаю умных женщин. Хотя и побаиваюсь их.

Дуру не надо было искать. Дура наличествовала и собиралась приехать. Его беспокоило, что Мария вполне могла сделать это. Правда, она не знала, где располагается штаб, где живет Григорий. Все равно ее неожиданное появление грозило проблемами.

– Поехали в Москву, – предложил он. – Поехали. На день или два. Сходим в Большой театр. Посмотрим интересные драматические постановки. Самые горячие. Билеты я достану. Заглянем на какие-нибудь выставки. Потусуемся. Подышим московским воздухом.

Он готов был отправиться немедленно – мчаться на машине или сесть в поезд. Ее глаза смотрели как всегда спокойно.

– Давай закончим начатое дело.

– Какое?

– Посмотрим фильм.

Конечно, он потащил ее в постель, едва они оказались в квартире. Эта женщина всё так же влекла его.

А потом они смотрели Гринуэя. Фильм захватил Григория. Он вынужден был признать, что недооценивал этого режиссера.

Утром она опять поднялась раньше Григория. Проснувшись, он разыскал ее в мастерской. Она работала.

– Привет, – сказал он и отправился принимать душ.

Завтракал он в одиночестве. Наталья Михайловна продолжала творческий процесс, а Григорий не проявил недовольства по данному поводу. Траектория последующего движения завернула в мастерскую. Он подошел к ней сзади, обнял, прижал к себе, стал целовать в шею.

– Ты мне мешаешь, – медленно проговорила она.

– Я тебе помогаю. По-моему, так работать гораздо легче. – Он положил руки на ее груди, принялся их ласкать. – Я не прав?

– Прав. Ты всегда прав.

– Иронизируешь?.. Жаль, что надо ехать. Всё, убегаю.

Позже, пребывая внутри машины, он вспомнил про вчерашний партийный звонок. И разозлился. Появление в штабе родило вопрос, обращенный к Ольге:

– Что там прислали из Москвы по электронной почте? – голос у него был мрачный, недовольный. – Есть что-нибудь от этих мудаков? От «Единой России».

– От них пришли документы. – В голубых глазах застряло веселье.

– Пусть размножат к совещанию с наблюдателями в субботу.

Теперь его волновало одно – предстоящие телевизионные дебаты. Надо было готовить к ним подопечного. Григорий размышлял над тем, как это делать. Ход мысли был прерван появлением Андрея, тащившего озабоченное выражение на своем худощавом лице.

– Информация подтвердилась, – выпустил наружу нетерпеливые слова Андрей. – Кириченко собирал вчера директоров и требовал, чтобы они строили всех под Квасова. Грозил карами. Губернатор на встрече отсутствовал. Он будто бы в стороне. Только я не поверю, что он не знал, что его заместитель собирал такую уйму начальников.

Андрей был местным предпринимателем, занимался поставками лекарств. Толковый, энергичный парень. Всех знал, со всеми поддерживал приятельские отношения. Григорий давно уговаривал его поработать в штабе. Андрей все раздумывал, а недавно дал согласие. Просил только, чтобы не слишком афишировали его участие.

– Успокойся. – Григорий демонстрировал невозмутимость.

– Что значит, успокойся? Ты разве не знаешь, насколько привыкли слушаться начальников сельские жители?

– Знаю. Давай думать, что мы противопоставим этому.

– Сообщи в Кремль, пусть на губернатора надавят.

– Он будет всё отрицать. – Не мог же Григорий поведать Андрею о том, что в Кремле победу в их округе пообещали коммунистам. И что команда, поддерживающая Мельниченко, действует вопреки Кремлю. Это могло деморализовать всю команду. – Он будет отрицать. У тебя есть видеозапись или свидетельские показания?

– Нет.

– Видишь… Ладно, в Кремль я сообщу. Кроме того, статью надо подготовить. Про то, что происходит за спиной губернатора. Засунем в какую-нибудь газету. Лучше центральную. Надо заставить его публично проявить свою позицию.

– Что же это за власть, если не может навести порядок. Запретили бы коммунистов, никаких бы проблем не было.

– Проблемы всегда будут, – назидательно изрек Григорий. – С коммунистами или без. В этом мире не бывает так, чтобы обходилось без проблем. Хватит лирики. Работаем.

Вслед за тем был призван Максим. В последнее время Григорий не так уж и часто видел приятеля. И не выпивал с ним.

– Ты подготовил вопросы и ответы для тренировки перед теледебатами?

– Подготовил.

– Тащи, будем смотреть.

Максим вернулся мигом. Получив от него стопку листов, Григорий начал было читать, потом поднял глаза на приятеля.

– Ты здесь не слишком заскучал? В Москву не тянет?

– Нет.

– Вот так? Нашел кого-то?

– Не без этого.

– Молодец. А как же статьи для всяких изданий?

– Никаких проблем. Пишу и отсылаю электронной почтой.

Одобрительно кивнув, Григорий продолжил чтение. Это была бурная деятельность – он приглядывался к вопросу, потом к ответу, пробовал на слух, бурно ругал и так же бурно хвалил. Замечания, придумки лезли из него.

– Завершай, – напутствовал он Максима. – Вечером отдаем подопечному.

Замаскированный многими делами, день пролетел стремительно. В назначенное время подопечный появился в своем любимом кабинете, о чем было сообщено Григорию. Прихватив бумаги, он отправился на третий этаж.

Усталые глаза Мельниченко весьма подходили к вялому рукопожатию. Кресло подставило Григорию кожаную поверхность. От него ждали слов. И он принялся произносить их:

– Всё нормально. Вы на первом месте. Квасов на втором. Разрыв увеличивается. И чем больше будет популярность у нашего неистового коммуниста, нашего homo commy, тем больше будет разрыв между вами и Квасовым.

– Что за гомокомик? – без малейшего намека на улыбку спросил подопечный. – Педераст?

– Не-ет. – Григорий поморщился: Господи, какой невежда! – Homo на латыни человек, a commy – коммунист на американском сленге. Человек-коммунист. Это я про Кузьмина… Самое главное сейчас – теледебаты. Вы должны выиграть их. Доказать свое превосходство. – Подопечный слушал его без всяких эмоций, повесив скучное выражение на лице. Следовало пробиться к его сознанию. – Дебаты – это серьезно. Вы должны всех обставить. Это может определить результат выборов. Оставляю вам подборку возможных вопросов и ответы на них. – Он протянул подопечному листки. – Пожалуйста, изучите. Следующий понедельник мы полностью отдадим под тренировку.

Вялый кивок был ему ответом. Аудиенция подошла к концу.

Возвращение на второй этаж положило начало позднему совещанию, обсудившему грядущий приезд Зюганова.

– Удалось добыть. – Андрей с гордостью положил перед Григорием лист бумаги. – Это план встреч Зюганова на предприятиях. Пошлем провокаторов?

– Опасно. Могут побить… – Григорий задумчиво смотрел в окно, за которым в свете фонарей ненужно падал снег. – Есть у тебя такие смелые, что не побоятся задать провокационный вопрос в полном зале?

– Людей найдем, но гарантировать, что их не побьют, невозможно. А если записками?

– Он их спрячет. Не станет зачитывать… – Григорий помолчал. – Хорошо, что Зюганов приезжает прежде наших випов. Эффект от его приезда смажется, померкнет. Все равно следует что-то придумать.

– Мы должны противопоставить ему наши действия, – бросал суровые слова майор. – Должны заявить позицию. Нам нельзя отсиживаться в кустах. Пошлем на встречи группу агитаторов. Они выскажут нашу позицию. Продемонстрируют.

– А как узнать про встречи? – озаботился Анатолий Николаевич.

– Это не проблема. План встреч я достану. Но надо решить, что делать.

– Опасно посылать людей на такие встречи. Могут побить.

– Группу из десяти человек не побьют. Ребята у нас знаете какие? Боевые, слаженные. Кому хочешь отпор дадут.

Анатолий Николаевич помолчал. Не хотелось ему скандалов. Но и перечить майору не хотелось. Майор находился рядом, а скандалы маячили где-то в будущем.

– Ладно, я согласен.

– Вот и правильно. Сделаем. Как вы себя чувствуете?

– Нормально, – демонстративно бойко ответил Анатолий Николаевич.

– Это хорошо. Вы, можно сказать, смысл нашей работы. Вам плохо чувствовать себя никак нельзя.

Анатолий Николаевич покосился на очаровательную Настю. Она была занята работой – заполняла огромную таблицу. Майор вел строгий учет всего, что делалось штабом. Нечто приятное, легкое шевельнулось в Анатолии Николаевиче от созерцания милого личика. Он отвел глаза – еще заметят. Нельзя показывать свои слабости. Но ощущение, что заиметь такую жену было бы чудесно, осталось.

Когда он ехал домой, он уже не думал о Насте. Его продолжала мучить мысль – как развить ленинское наследие?

«Какую партию можно назвать по-настоящему коммунистической? – в который раз спрашивал он самого себя. И отвечал. – Ту, которая реально способствует движению человечества к коммунизму. Так. А дальше?.. Дальше надо обеспечить развитие. Когда Ленин создавал партию большевиков, были совсем другие условия. Ленинская идея партии должна быть уточнена, чтобы вобрать огромные изменения, произошедшие в мире. В общем, ленинские идеи – не что-то, чему надо молиться, а что надо развивать. Основа для творческой работы. Всегда надо идти вперед. Это как бы направление. Нужна конкретика…» – Он пытался найти эту конкретику. И чувствовал – не получается. Он даже не понимал, в какой сфере деятельности ее искать. Отсутствие результата удручало. Как и погода за окном автомобиля. Он терпеть не мог промозглость.

Николаша был дома. Смотрел телевизор.

– Кушать хочешь? – спросил Анатолий Николаевич.

– Нет. Меня мама покормила. – Николаша не отрывал глаз от экрана.

– Как учеба?

– Нормально.

– Двойки есть?

– Нет.

– Как листовки?

– Нормально. Клеим, бросаем в ящики.

Общение с ребенком состоялось. Можно было ставить точку.

– Я устал. Может, и тебе лечь?

– Пап, я досмотрю.

– Ладно. Сделай потише. Спокойной ночи.

Он быстро заснул. Ему виделся Ленин, который смотрел на него добрыми глазами. «Что же вы, батенька, не можете найти конкретику?» – говорил Ленин. «Я стараюсь, – оправдывался Анатолий Николаевич. – Я найду. Владимир Ильич, найду обязательно». Ленин размышлял над его словами, но тут раздался какой-то шум, Анатолий Николаевич на секунду выскочил из той зыбкой реальности, в которой пребывал, глянул туманным взглядом на собственного отпрыска и вновь ушел в другую реальность, успев на излете подумать: «Надо было у него спросить…»

Утром в машине он просматривал газеты. Подобное занятие успело войти в привычку. Предвыборная лихорадка вконец захватила страну. Газетные полосы теснили агитационные тексты, призывы поддержать ту или иную партию. Статьи непременно выезжали на добрые дела каких-то кандидатов в депутаты либо на серьезные грехи, не допускающие ни малейшей возможности продолжения политической карьеры.

Казалось – нет и не может быть других тем в нынешний период российской жизни.

Анатолий Николаевич принялся читать про то, что российское ядерное оружие – вот единственный фактор, который мешает Соединенным Штатам превратить весь мир в однополярный. Россия в начале двадцать первого века – единственная страна, уничтожить которую США могут лишь ценой собственной гибели. Вот почему так называемые демократы по указке США пытались разрушить армию. Но не успели. Хорошо, что нынешняя власть понимает роль армии, бережет ее. И надо поддержать на выборах тех, кто спасал армию и ядерный щит России.

Тут произошло нечто важное. Возникла мысль. Он нашел. Ту самую конкретику. Ленин утверждал, что мировому империализму противостоит международная солидарность трудящихся. И это отвечало действительности. Тогда. Но сейчас? Разве в начале двадцать первого века международная солидарность трудящихся играет хоть какую-нибудь роль? Нет и нет! Империалистическому оплоту может противостоять только Россия. И лишь до тех пор, пока обладает ядерным оружием.

«Вот оно, – завороженно думал Анатолий Николаевич. – Я нашел. Смог. Ленин был бы доволен».

Повернувшись к Валентине, он выплеснул на нее поток слов:

– Помнишь, я говорил тебе, что ленинские идеи – не то, чему надо молиться, а то, что надо развивать? Смотри. – Он показал ей статью. – Здесь про то, что современному империализму в лице США может противостоять только Россия. Но лишь до тех пор, пока владеет ядерным оружием. А по Ленину международному империализму должна противостоять международная солидарность трудящихся. Что, Ленин ошибался? Нет! Просто за прошедшее время ситуация в мире полностью изменилась. И не учитывать этого нельзя. Так что сейчас вместо солидарности – ядерное оружие. А в будущем – что-то еще. Поняла?

– Ты молодец. – Она смотрела на него с восхищением.

«Ленин был бы доволен… – вернулась приятная мысль. – А почему он не сказал? Не мог? Хотел, чтобы я сам нашел?.. Скорее, второе».

Дорога накручивалась на колеса, утягивая машину всё дальше. Лес добродушно расступался перед ними. Будущее казалось Анатолию Николаевичу прекрасным.

– Короче, мы присутствуем на встречах Зюганова пассивно. – Григорий окинул взглядом присутствующих. – Важно зафиксировать, что он говорит, как агитирует за КПРФ, за Квасова. Какие доводы приводит. Никаких иных действий. На встречи…

Тут заиграл свою привычную мелодию мобильный. Григорий поморщился – не вовремя. Глянул на высветившийся номер – звонила Мария. Палец нажал зеленую кнопку.

– Как твои дела? – выпалил знакомый голос.

– Нормально. Я очень занят. Перезвони минут через двадцать.

– Стой! Стой! Пришли машину. Я прилетела. Я в аэропорту.

Этого не хватало! Она решилась. И что теперь? Самое лучшее – послать к ней водителя с обратным билетом. Но билета не имелось, да и водителя не стоило вмешивать в личные дела.

– Жди, – сказал Григорий и надавил красную кнопку. – На встречи пойдет Андрей, – вернулся он в русло прежнего разговора. – Собери всё, что будут раздавать, запиши выступления на диктофон. И пусть немедленно сделают расшифровку.

– Я знаю. Не в первой.

– Хорошо. Я ненадолго отлучусь. Продолжайте работу.

Никогда прежде Григорий не ехал в аэропорт с такой неохотой. «Вот, дура, – злился он. – Учудила».

Мария ждала его в кафе. Сидела за столиком. Увидела Григория издалека, замахала рукой. Радостное выражение приклеилось к ее лицу. Как только он приблизился, полезла целоваться. Григорий сел.

– Поехали. – Нетерпение наполняло ее голос.

– Подожди. Сядь. Надо поговорить.

Она удивилась, но заняла стул.

– Зачем ты прилетела?

– Как?.. – Непонимание наполнило карие глаза. – Тебя хотела увидеть.

– Я не просил тебя прилетать.

– Я… хотела тебя увидеть. Что в этом плохого?.. – Тут игривое выражение появилось на ее вытянутом, ухоженном лице. – Помимо прочего, я живой человек. Мне нужна половая жизнь.

Его лицо сохранило суровость.

– Сейчас много работы. Мне абсолютно некогда заниматься тобой… Тебе лучше уехать.

Пауза была непомерно долгой. Наконец прозвучало:

– Ты завел себе любовницу?

– Ты говоришь так, словно ты – моя жена.

– Я фактически являюсь ею, хотя официально мы не женаты… Я должна была раньше приехать. Понимаю. Она воспользовалась тем, что я далеко. – Ее взгляд обрел пристальность. – Ты ее любишь?

Григорий отвел глаза. Что ей ответить? Отсечь всякую надежду? Он выбрал мягкий вариант.

– Мне надо разобраться в себе. В моих чувствах.

Она молчала с потухшим лицом. Он достал деньги, положил на стол.

– Зачем? – спросила она.

– Хочу возместить твои убытки за билет. В оба конца.

– Не надо. Деньги у меня есть. По крайней мере, чтобы улететь отсюда. Подожди. – Она полезла в дорожную сумку. Модный лосьон вылез наружу. – Возьми. Я привезла его тебе.

Он взял подарок. Не стоило отказываться. Она могла истолковать это как желание полностью разорвать отношения.

– Спасибо. Идем, я помогу тебе купить билет.

Передвижение к билетным кассам происходило на молчаливом фоне. Сумку нес Григорий. Мимо проплывали внутренности аэровокзала. Попутно текла мысль: «Если ее здесь оставить, улетит?»

Ответ ему был неведом. Тут она заплакала. Это не понравилось Григорию. Остановившись, он проговорил:

– Перестань. Что ты, честное слово?

– Я не нарочно… Я тебя люблю.

«Дурацкая ситуация. – Раздражение гуляло в нем. – И не понятно, что делать? Черт возьми…»

– Она тебя любит?

– Маша, избавь меня от этих разговоров.

Тишина была восстановлена.

Билеты в кассе имелись. Взяв у Марии паспорт, Григорий подал его вместе с деньгами кассиру.

– После выборов ты вернешься? – прозвучало рядом.

– Вернусь. – И уточнил. – В Москву.

«Лучше проводить, – продолжалось движение мысли. – Так надежнее».

Вручив Марии билет, он вернул ее и сумку в кафе. От еды она отказалась, но выпивка ее заинтересовала. «Кампари» с соком и «Хеннесси» появились на столе.

– Мне надо позвонить. – Григорий набрал номер штаба. – Оля, через десять минут встреча. Я не смогу быть. Извинись. Перенеси на завтра или послезавтра. И совещание отмени. Кто-нибудь звонил?.. Ладно, я еще заеду.

«Кампари» уже было выпито.

– Это она? – спросила Мария.

– Это мой секретарь в штабе, – с укором выговорил он.

– Я еще хочу. – Она указала на пустой стакан.

Григорий подумал, что еще одна порция ей не помешает. Но не более того. Поднявшись, он пошел к стойке бара.

После второго стакана ее развезло. Взгляд сделался расплывчатым.

– Неужели она лучше меня?

– Маша, перестань.

– И что я буду делать в Москве?

– Жить. Работать.

– А зачем?.. Какой теперь в этом смысл? – Увидев его лицо, поспешно добавила. – Хорошо, не буду.

К счастью, объявили посадку. Григорий довел ее до спецконтроля, терпеливо дождался, когда она пройдет в самолет. Инцидент разрешился успешно. По крайней мере, сейчас.

Размышления о текущих делах наполняли его. Автомобиль охотно крутил колесами. Жизнь казалась достойной того, чтобы жить дальше. Хотя и не лишенной некоторых неприятных моментов.

Вернувшись в штаб, он вызвал Максима. Следовало завершить подготовку агитационных материалов на последний период.

Максим принес макет плаката, на котором Путин и Мельниченко стояли рядом на фоне российского флага. Монтаж, но удачный. Надпись, идущая поверху, извещала: «С верой в Россию».

– Смотрится хорошо. – Григорий был доволен. – Идет. Отдаем в типографию. Правда, этот идиот, Евгений Борисович, настоятельно требовал, чтобы мы ни в коем случае не публиковали этот плакат без его разрешения. – Он имел в виду руководителя местной «Единой России». Чуть подумав, решительно махнул рукой. – Да ну его к черту. Вези в типографию.

Тема «Президент и Мельниченко» была продолжена в листовке и статье, подготовленной для местной газеты. «Человек из команды Путина… – выхватывали глаза, – опора главы государства… движущая сила реформ… забота о людях».

– Вполне, – одобрил Григорий. – Приврал, но в рамках допустимого. И это срочно в типографию.

Он собрался посмотреть присланные из Москвы материалы, но тут позвонил по мобильному Андрей. Голос у него был возбужденный.

– Григорий, какие-то люди устроили провокацию на встрече Зюганова с рабочими. Кричали, лозунги разворачивали против КПРФ. Их там помяли. Зюганов тут же заявил, что этих людей нанял Мельниченко.

– Прямо так и сказал?

– Да.

– Отлично. Подадим на него в суд. Хороший повод пошуметь. – Спрятав телефон, глянул на Ольгу. – Где наш юрист? Вечером пусть придет.

– Подадим на них в суд, – майор выглядел сердитым. – Они драку начали. Мы своих людей в обиду не дадим.

– Чтобы подать в суд, нужен юрист, – напомнил Анатолий Николаевич. – А это дорого стоит.

– Попробуем сами. Не боги горшки обжигают. Как ваши дела?

– Всё прекрасно.

Штаб наполняли суета и оживление. Обсуждали происшедшую стычку. Анатолий Николаевич нашел повод, чтобы заехать. Были вопросы, которые следовало решить. На самом деле ему хотелось увидеть Настю. Это рождало в нем чувство неловкости. Он старался не смотреть в ее сторону.

– Виктор Петрович, у меня кое-какие мысли появились. – Майор слушал его со всей внимательностью. – Я их записал. Это… теоретический материал. Может быть, листовку выпустить? Для тех, кто всерьез интересуется.

– А что? Выпустим. Время есть. Давайте материал.

– И еще. Скоро теледебаты. Мне бы один день на подготовку. Чтобы посидеть, подумать. Порепетировать.

– Решим. – Для майора не существовало преград.

– Работать с вами – удовольствие.

– Спасибо за высокую оценку моего труда.

Анатолий Николаевич все-таки посмотрел на нее.

И увидел – рядом с ней молодой парень с курчавыми волосами. Они мило беседовали. Какими нежными глазами смотрела она на него. Как они подходили друг к другу.

«Эта девушка не для меня», – решил он как отрезал. Отчего-то стало просторно, легко. Настолько, что он подошел к парочке, ничуть не смущаясь, спросил:

– Как вам работа в штабе?

Она обратила к нему свое удивительное личико.

– Нравится.

– Не скучно?

– Что вы. Очень интересно.

– По-моему, это не только интересно. Тут шире… Вы не просто участвуете в выборах. Вы помогаете пробиться новому. Честное слово. Как вам наши идеи?

Они смущенно улыбались, не зная, что ответить.

– Мы политикой не интересуемся, – робко выдавил наконец парень.

Не интересуются. Не ругать же их за это.

– Всё равно я рад, что мы работаем вместе. Победим, устроим большую гулянку. А на идеи вы все-таки обратите внимание. Полезные идеи. – Пожав парню руку и весело подмигнув Насте, Анатолий Николаевич энергичным шагом направился к выходу.

«Она не для меня, – думал он, перемещаясь к дому. – Я должен тратить свои силы на совсем другое… Зачем живет человек? Чтобы добиться того, что суждено ему. Реализовать некий потенциал. А вовсе не для того, чтобы просто существовать или чтобы получать сплошное удовольствие… Наверно, Бог есть. Наверно, он движет мною. Благодаря ему я смогу выполнить предначертанное мне… Стоит отдохнуть после выборов. Съездить куда-нибудь. Утомительная вещь – выборы».

В самом деле, почему бы не отправиться за границу, как предлагал Юрий Иванович. Надо же увидеть мир. До этого он был только в Германии. Хотя что он там видел? Так, несколько прогулок по Лейпцигу под присмотром командиров. А всё остальное время – в части.

Куда больше воспоминаний оставила поездка в Крым – они побывали там втроем: он, Елена и Николаша. Сыну было шесть. Независимая Украина прозябала. Российские рубли ценились очень высоко. Всё стоило весьма приемлемую сумму. Это был прекрасный отдых. Остановились они в Симферополе, в одном из санаториев. Оттуда ездили в Ялту, Феодосию, в Коктебель и Судак. Загорали, купались до озноба, до гусиной кожи, отогревались на солнышке и вновь бросались в воду. Лазили в какие-то пещеры. Прекрасный отдых. Тогда еще Елена была его женой. А два года спустя они разошлись.

Он понимал, что движет ею. В какой-то момент она перестала воспринимать его как успешного мужчину. Евгений – другое дело. Предприниматель. Энергичный человек. Правда, потом он разорился. Пришлось ему даже квартиру продать. Он работал теперь в той же типографии, что и Елена. Менеджером. Но лелеял мечту вновь открыть собственный бизнес. «Мне бы только стартовый капитал накопить, – повторял он. – И всё получится. Я теперь ученый. Надо платить ментам и чиновникам столько, сколько требуют. Тогда я проявил характер, и всё потерял».

«То, что Елена ушла, к лучшему, – подвел итог Анатолий Николаевич. – Мы с Валентиной больше подходим друг другу. Она – хороший человек. Вопрос лишь в том, любит ли она меня таким, какой я есть, или таким, каким я ей кажусь?» Он не знал ответа. Но ему хотелось, чтобы Валентина любила его таким, какой он есть.

«Что движет ею? – спрашивал себя Григорий. – До сих пор не понимаю этого. Удивительная женщина. Готов допустить, что она существует специально для того, чтобы держать меня в постоянном недоумении».

Ему хотелось необычных поступков, неожиданных решений. Хотелось удивить ее. Доставить радость. Но сначала пусть отдохнет от него. Нужна пауза. Григорий позвонил ей.

– Я себя не очень хорошо чувствую. Переночую дома. Там, где снимаю квартиру. Ты не против?

– Нет. – Голос Натальи Михайловны как всегда был спокоен.

День успел смениться другим, когда Григорий добрался до постели. Едва лег, провалился в глухой сон. А когда открыл глаза, утро приперлось на ту часть Земного шара, где он пребывал. Приняв худосочный душ, Григорий обнаружил пустой холодильник. Пришлось ограничиться чаем перед тем, как отправиться в штаб.

Мелкие дела отъели часть рабочего времени. В десять Григорий отправился к руководителю местной «Единой России». Решил уважить надутого функционера, зазнайку и верхогляда, поехал к нему сам. Евгений Борисович встретил его в кабинете. С важным видом подал руку. Вальяжно занял место в кресле.

– Как дела у вашего кандидата?

– Дела у нашего кандидата идут неплохо. – Григорий сделал ударение на слове «нашего». – По данным последнего опроса мы на первом месте. Делаем всё необходимое, чтобы его сохранить, первое место. В том числе и с вашей помощью. Она играет немалую роль. Мы рассчитываем на продолжение самого тесного сотрудничества. – Словесные узоры, которые он выписывал, веселили его. – Скоро теледебаты. Надеемся успешно выступить. А еще готовимся к предстоящему десанту известных людей? Випов. Депутатов, артистов.

– Это мы готовимся, – уточнил Евгений Борисович.

– Они приезжают агитировать за Мельниченко.

– Они приезжают агитировать за «Единую Россию». За список.

– И за список, – охотно согласился Григорий. – Мельниченко – часть «Единой России». Прошу не отделять его от партии. Так что предстоящий визит – наша совместная забота. – Григорий достал из портфеля и разложил перед местным партийным боссом плакат, листовку, будущую статью. – Это агитационные материалы на последний агитационный период. Хотим подчеркнуть поддержку Мельниченко со стороны Путина. Кремль одобряет. Прошу ознакомиться.

Евгений Борисович недовольно глянул на плакат, листовку. Он хорошо знал про связи Григория в Кремле и на Старой площади.

– Я-то не против, – буркнул партийный лидер. – Но мне из центрального совета ничего не передавали насчет поддержки Мельниченко.

– Передадут, – нагло врал Григорий. – Непременно передадут.

– Ну, тогда и мы поддержим.

– А чего тянуть? Работать надо. Выборы совсем скоро. Нельзя время терять.

– Ну ладно, – с неохотой проговорил Евгений Борисович. – За список и за Мельниченко.

– Спасибо, – елейным голосом поблагодарил Григорий.

Вернувшись в штаб, он увидел юриста – молодого, но успешного адвоката местного разлива.

– Зюганов обвинил нас. Публично, – сообщил ему Григорий.

– Я в курсе, Григорий Матвеевич. Андрей рассказал.

– Надо пошуметь. Такой удачный повод. Подавай иск.

– Хорошо. Сделаю всё, что нужно. И еще, Григорий Матвеевич. Меня вызвали на завтра в окружную избирательную комиссию. – Он смотрел на Григория чистыми, детскими глазами. – К нашему штабу претензии. Они будут рассмотрены на специальном заседании.

– Чем-нибудь плохим это может кончиться?

– Думаю, нет.

– Я хочу присутствовать.

– Ради Бога.

Юрист ушел, оставив Григория с его заботами. Разные дела быстро поглотили оставшееся время. День иссяк. Настал момент выбора: увидит Григорий Наталью Михайловну в этот вечер или нет? Он решил продлить паузу. Телефонное общение вновь свелось к объяснению, почему он не приедет. Она восприняла новость без всяких эмоций. Что покоробило его.

Экстренное заседание окружной избирательной комиссии началось в десять утра. Скучный, похожий на классического советского бюрократа председатель, окинув тусклым взглядом зал, произнес монотонным голосом:

– К нам поступило заявление от имени уполномоченных лиц кандидата в депутаты Государственной Думы Владимира Васильевича Квасова. В заявлении утверждается, что лица, имеющие отношение к предвыборному штабу кандидата в депутаты Мельниченко по заданию руководства штаба пришли на встречи Геннадия Андреевича Зюганова с работниками ряда предприятий и попытались сорвать эти встречи. Окружная избирательная комиссия считает подобные действия недопустимыми. Мы вынуждены сделать предупреждение кандидату в депутаты Мельниченко. Продолжение подобных действий привет к его снятию с выборов.

Молодой адвокат весьма спокойно выслушал обличительную речь и взял ответное слово:

– Уважаемый председатель избирательной комиссии, уважаемые члены комиссии, – чинно проговорил он. – У меня несколько вопросов по существу. Есть ли доказательства, что лица, пытавшиеся сорвать упомянутые встречи, принадлежат к предвыборному штабу Мельниченко и что они получали задание осуществить эти действия от руководителей штаба? Впрочем, ответ не нужен. Я знаю, что таких доказательств нет. И не может быть. Предположения истцов не более чем предположения. Но у меня есть более существенный вопрос: разве в ходе встречи с кандидатом избиратели не могут высказать критические замечания? Почему вы считаете возможным нападать на таких избирателей?

Председатель пребывал в сложном положении – похоже, он не знал ответа.

– Ну… критические замечания высказывать можно. Только так, чтобы не срывать встречи кандидатов с избирателями.

– У вас есть доказательства, что это были представители штаба Мельниченко? Попрошу назвать фамилии, имена, должности в штабе.

– Ну… допустим, что эти люди не имеют отношения к вашему штабу. Допустим. Но вот листовки. Представители кандидата в депутаты Квасова заявили, что это штаб кандидата в депутаты Мельниченко организовали выпуск фальшивых листовок кандидата в депутаты Квасова, которые оскорбляют его честь и достоинство. И сказку про трех поросят тоже выпустил штаб кандидата в депутаты Мельниченко. Разбирательство показало, что выходные данные на листовках фальшивые. Указанная типография сделала заявление, что не выпускала эти листовки.

Адвокат по-прежнему хранил язвительное спокойствие.

– Уважаемый председатель избирательной комиссии, уважаемые члены комиссии. Позвольте спросить. Удалось ли выяснить, в какой именно типографии отпечатаны указанные листовки и кто сделал заказ? Есть ли данные, что люди, расклеивавшие или раздававшие упомянутые листовки, имеют отношения к штабу кандидата в депутаты Мельниченко? Удалось ли выяснить их фамилии, должности в штабе?

Председатель вновь мучился непроходимостью слов.

– Пока что мы не располагаем… такими данными… в полном объеме, – выговорил наконец он.

– Если, тем не менее, моему подзащитному будет вынесено предупреждение, мы немедленно подадим в суд. И выиграем его.

На это председатель уже ничего не сказал.

Это была победа. В коридоре Григорий энергично пожал руку адвокату.

– Молодец. Ты был неотразим. Премию обеспечу.

Адвокат не без кокетства улыбался. Выборы не только давали ему дополнительный заработок, но и быструю славу.

Теперь Григория волновали неотвратимо надвигавшиеся телевизионные дебаты. Подопечный нервничал. Требовалось укрепить в нем веру. В самого себя. В грядущую победу. В талант руководителя штаба.

Григорий обдумывал то, как пройдет тренировка. Распределял роли, делал указания. Но всё время рядом висел вопрос: как быть с Натальей Михайловной? Явиться к ней в этот вечер? Продолжить паузу? Он не знал, что сделать, чтобы удивить ее. Доказать свою способность к неординарным решениям, неожиданным шагам. Ему хотелось явиться в блеске, под звуки фанфар.

И эту ночь он провел в одиночестве. Утром в комнате переговоров началась тренировка. Спаринг партнеры изображали политических конкурентов. Телекамера снимала происходящее. Вел учебные теледебаты сам Григорий. Выступали оппоненты, подопечный. Звучали вопросы и ответы. Активный период сменялся просмотром отснятого. Григорий делал замечания и опять просил запустить камеру. Потом отрабатывали ответы на вопросы, которые готовил Максим. Григорий стремился к совершенству. Подопечный вновь и вновь повторял заученное. Домой он был отпущен в измочаленном состоянии. Зато Григорий светился от радости: он получил-таки желаемый результат.

Покинув штаб, Григорий попросил водителя подъехать к цветочному магазину. Там он приобрел охапку роз, после чего в универмаге купил несколько десятков декоративных свечей и хорошее шампанское.

Всё произошло так, как он задумал. Открыв дверь, она увидела розы. Множество роз. Потом он ставил их в вазы, кувшины, банки. После этого он зажигал свечи. Вслед за тем был потушен свет. Розы и теплые колышущиеся огни вытеснили всё остальное из комнат. Теперь настало время пить шампанское. Пробка с удовольствием полетела в потолок. Весело пенящаяся жидкость хлынула в бокалы.

Григорию удалось удивить ее. Глаза женщины, которая так влекла его, смотрели весело, живо. Как она была хороша. Он принялся целовать ее, потом потащил в спальню. И что же? Пришел его черед удивляться. Более страстной женщины он не знал.

– Почему раньше ты была такой холодной? – спросил он позже.

– Ты мне уже задавал этот вопрос. И я тебе ответила.

– Хочу услышать еще раз.

– Понимала, что ты от меня не отстанешь. Решила доказать, что я самая обычная женщина. Чтобы ты получил своё и отстал. А ты вот не отстаешь.

– Ты не довольна?

– Я всем довольна.

– Хочешь еще шампанского?

– Хочу.

«Хочу, – думал Анатолий Николаевич. – Я очень хочу победить на теледебатах. А для этого надо работать. Надо найти такие слова, чтобы… чтобы каждый почувствовал их правоту». Он сидел в своей комнате. Размышлял, писал, и вновь размышлял.

«Идея коммунизма есть идея справедливости. Бог создал нас равными. Общество будущего то, которое обеспечит справедливость и равенство. Бороться за приход коммунистического будущего должна коммунистическая партия. В этой связи важно ответить на вопрос: какую партию можно назвать коммунистической? Ответ: ту, которая ведет общество к коммунизму. Не только по идеологии, но прежде всего по своей исторической роли».

Дверь издала положенный звук, пропустив Николашу. Сын удивился, обнаружив Анатолия Николаевича дома.

– Пап, ты что так рано?

– А я сегодня был дома. К телевизионным дебатам готовлюсь. Знаешь, как это трудно – выступить вместе с другими, но запомниться лучше их, завоевать симпатии зрителей. Сказать что-то особенное, и сделать это ярко.

– И как, ты готов?

– Не совсем. Но у меня завтра еще полдня. Кушать будешь?

– Буду.

Анатолий Николаевич отправился в кухню, где наткнулся на бывшую жену. Та не преминула съязвить:

– Ну что, известный политик? Всё агитируешь? Хотя бы пятое место займешь?

– Я займу первое место, – ровным, исполненным достоинства голосом проговорил он.

– Посмотрим. Ждать осталось недолго… Николай дома?

– Да. Только что пришел.

– Я его покормлю.

– Не надо, я сам.

– Опять сухомятку? А я борщ сделала. – Соблазнительный запах уже долетал до Анатолия Николаевича. И жгучее желание попробовать посетило его. – Зови Николая. Тебе тоже налью. Политик.

Анатолий Николаевич не стал сопротивляться. Вскоре они вместе с сыном поедали борщ. Какой пустяк. И какое блаженство.

Потом он продолжил подготовку к дебатам. Но в голову лезли другие мысли. Елена была права – до выборов оставалось не так уж и много времени. Какой результат принесет ему декабрь? Победу? Или поражение? «Надо как следует работать, и всё получится», – успокаивал он себя. Вскоре он заснул.

Новый день вернул старые заботы. Анатолий Николаевич продолжал готовиться к дебатам. Когда блеклое солнце бесцеремонно полезло в окно, подал голос телефон.

Звонил майор. Голос у него был энергичный.

– Как, готовитесь?

– Да.

– Хочу к вам приехать. Ненадолго отвлечь. Можно?

– Конечно.

Майор появился через двадцать минут. Снял куртку, поправил прическу. Вид у него был торжественный.

– Я подготовил выжимку новостей. На тот случай, если будут вопросы по текущей ситуации. Примеры того, как опять заморозили города и населенные пункты. Информация по олигархам. И всякое другое. Пробегите. Может оказаться полезным. – Он положил на стол стопку листков. Помолчал. Глянул просветленными глазами. – Я прочитал то, что вы написали. Мне любопытно было. Знаете, Анатолий Николаевич, я с таким удовольствием читал. Это… глубоко, сильно. Вы… необычный человек.

Анатолий Николаевич изобразил смущение.

– Да ну, бросьте.

– Нет, честное слово, это очень интересно. Я даже, знаете, что подумал? – Какими восторженными были глаза майора. – Я подумал, что если бы Ленин был жив, он сочинил бы то же самое. В общем, вы – прямо-таки Ленин сегодня.

Кузьмин опешил.

– Вы загнули, Виктор Петрович.

– Если загнул, то самую малость. Листовки с этим текстом делают. Я заказал, как вы учили: десять тысяч официально, а еще сорок – неофициально.

– Пятьдесят тысяч?! Это много.

– Ничего. Пусть читают. Нужная вещь… Всё. Больше не буду мешать. Счастливо выступить на дебатах.

Он ушел, оставив Анатолия Николаевича в растерянности. Это ж надо такое придумать – Ленин сегодня. Но он не мог не признаться себе, что ему приятно подобное сравнение.

Потом всё вытеснила тревога – неумолимо приближался час начала дебатов. Час неопределенности. Испытаний.

«Нельзя волноваться», – говорил себе Анатолий Николаевич. И волновался. Чересчур ответственным было то, что ожидало его.

Время страдало аритмией – то плелось, то гнало минуты. В конце концов, настала минута сборов. Он одел самую лучшую рубашку, белую в тонкую полоску, галстук. Выходной костюм был один. Выбирать не приходилось. Тут он увидел, что брюки измяты, кинулся за утюгом. Скоростная глажка дала некоторый результат. Наконец, всё было готово.

Игорь ждал его. Ленивое вечернее солнце покрывало машину и окрестности блеклым светом. Уходящая осень расщедрилась на хорошую погоду. Было совсем не холодно.

Валентина сидела на заднем сиденье. Дверца услужливо пропустила его внутрь.

– Как ты себя чувствуешь? – Услышал он, придавив сиденье.

– Нормально. Хотя волнуюсь.

– Всё будет хорошо, – уверенно произнесла она и взяла его за руку. – Главное – не волноваться.

Город охотно подставлял свои улицы, помогая перемещаться к телестудии. Горожане спешили домой, топтали тротуары, бегали перед машинами. Кто из них будет смотреть дебаты? Досмотрит ли до конца?

Ему вспомнились слова про Ленина сегодня. Какой же он Ленин, если опростоволосится? Нет, оплошать он не имел права.

Здание телестудии остановилось рядом с машиной. Всё было так необычно – проходная с милиционером, через которую Анатолия Николаевича, а с ним и Валентину беспрепятственно пропустили, высокие гулкие коридоры, студия с громоздкими телекамерами, яркими прожекторами. Перед ним было пространство с задником, фигурным столом и стульями, пространство, которое втиснется позже в экраны телевизоров во многих домах города и окружающих его селах.

– Ты представь себе обычный зал. Будто люди перед тобой сидят, – советовала Валентина. – Так легче будет. Ты же привык выступать перед людьми.

Анатолий Николаевич рассеянно кивал в ответ. Мыслями он пребывал в пространстве слов, на которое распалось придуманное им выступление. Он пребывал в мире неких ощущений, тревожных и радужных одновременно.

Тут он увидел своих конкурентов. Красиво одетый Мельниченко ходил взад-вперед с мрачным видом. Квасов, толстый, важный, стоял неподалеку и старался не смотреть на Анатолия Николаевича. Другие не известные Анатолию Николаевичу кандидаты нервно грызли пальцы, изображали невозмутимость. Равнодушно сидел на случайном стуле профсоюзник Демин. По его лицу казалось, что он уже раздумал участвовать в выборах.

Ведущая с известным лицом, красивая, изящная, холеная, появилась неведомо откуда.

– Так, внимание. Кандидаты, подойдите ко мне. Быстрее. Я инструктаж проведу. Так, объясняю, как пройдут дебаты. Сначала по три минуты на изложение программы. Потом вопросы. Отвечать кратко. Время не перебирать. И еще. Не забывайте, что вы перед телекамерой. Не трогайте нос, подбородок, не стройте физиономии. Так, сопровождающие лица. Никаких подсказок, никаких разговоров. И никаких хождений. Вот там оставайтесь, в углу. Если не можете себя контролировать, лучше выйдите. Всё. Кандидаты, займите места. С учетом табличек на столе.

Анатолий Николаевич выполнил просьбу-приказание. Квасов и Мельниченко сели напротив. Демин – рядом с ним. Все места оказались заняты. Телевизионные люди принялись подстраивать камеры, свет, микрофоны. Звучали непонятные команды. Тянулись тягучие минуты.

Вдруг прозвучало: «Эфир!» Телевизионное действо началось.

«Нельзя волноваться», – твердил про себя Анатолий Николаевич. И волновался. Шутка ли – выступать перед сотнями тысяч людей.

Три минуты на изложение программы. Это мало, и это много. Мало, если говорить дело, много, если слушать галиматью. Анатолий Николаевич терпеливо ждал своей очереди. Что-то говорил Демин, потом Квасов. Анатолий Николаевич не слышал их слов. Ему было не до чужих мыслей.

Наконец настал его черед. Что он видел перед собой? Там телекамера, тут конкуренты. Как выступать? Вспомнив совет Валентины, Анатолий Николаевич представил, что он в зале, и зал из тех, какие он достаточно повидал в последние месяцы, в каких привык разговаривать с людьми. И вот к тем, кто как бы присутствовал в воображаемом зале, обратился он:

– Идея коммунизма есть идея справедливости. Бог создал нас равными…

Григорий смотрел на экран телевизора с легкой усмешкой. Как поведет себя Кузьмин? Григорий почти не сомневался – это будет блеклое, неубедительное выступление. Трудно ждать успеха от человека, впервые появившегося в студии, лишенного опытных наставников… Что это?! Энергичное лицо, воодушевленный взгляд. С легкостью вылетающие слова:

– Какую партию можно назвать коммунистической? Ту, которая ведет общество к коммунизму. По своей исторической роли. Разве КПРФ является такой партией? Нет и нет. Еще КПСС утратила способность возглавлять движение к коммунизму. И произошло это задолго до Горбачева. – Григорий не отрывал взгляда от стеклянной поверхности экрана. Это было зрелище. – Ленин оставил нам свое наследие для того, чтобы мы развивали его. Иначе не может быть, потому что мир меняется. Вот почему необходимо творческое развитие ленинской теории. Скажем, раньше, как отмечал Владимир Ильич, мировому империализму противостояла международная солидарность трудящихся. Теперь от солидарности не осталось и следа. Теперь единственной империалистической стране США противостоит Россия, потому что имеет ядерное оружие. Вот почему США хотят разрушить нашу армию. И вот почему нам следует сберечь ее. Другой пример. В начале двадцатого века партия могла опираться только на рабочих и крестьян. Сейчас коммунистическая партия должна опираться на всех трудящихся. Разве инженер, ученый, врач или учитель не трудящиеся? Разве мелкий предприниматель, работающий от рассвета и до заката – бездельник и эксплуататор? Вернуться к Ленину означает продолжить новую экономическую политику, свернутую Сталиным, широко использовать предпринимательскую инициативу…

Григорий был озадачен. Откуда слова про наследие, международную солидарность, ядерное оружие? Максим написал? И откуда такая экспрессия? Артист. Какую роль сыграл. Трибун. Защитника народа.

Григорий плохо слушал следующего кандидата. Потом настала очередь Мельниченко. Тут уж пришлось напрячься до предела.

Главный подопечный выступал неплохо, но тускло. Не было той красивой, благородной экспрессии, что у Кузьмина, того лихорадочного блеска в глазах, подкупающей веры в произносимые слова.

«Не оратор, – спокойно думал Григорий. – Ничего не поделаешь. Но Кузьмин каков! Талант. Самородок».

Тут вздумала позвонить Мария.

– Прости, что я приезжала, – сбивчиво произносил ее голос. – Я не знала. Прости. Если тебе надо погулять, гуляй. Я ничего не скажу.

– Маша, я очень занят.

– После выборов ты вернешься в Москву. Я буду ждать. Слышишь? Я хочу, чтобы ты знал.

– Я занят, – ледяным голосом отрезал Григорий и выключил телефон.

Отзвучали блеклые выступления, пришла пора вопросов. Кузьмин держал марку.

– Это реальная опасность, – бурно вещал он. – Уничтожение России ведется коррумпированным режимом, действующим в интересах международного капитала и отечественной олигархии. Российская олигархия присвоила себе государственную власть и национальные богатства страны, превратив их в источник собственной наживы.

«Молодец, – крутилось в голове Григория. – Настоящий коммунист. Но каков! Квасов ему в подметки не годится. Зюганов – тоже. Не дай Бог дорвется до власти. Плакал капитализм в России… А на десять тысяч купился…»

– Я поддерживаю линию Владимира Владимировича Путина, – говорил Мельниченко. – Мы поддерживаем. «Единая Россия».

– В чем она, эта линия? – вдруг полез с вопросом Кузьмин.

– В том… чтобы Россия стала сильным государством. Чтобы порядок был… Борьба с бедностью, развитие экономики.

Кузьмин гневно посмотрел на Мельниченко:

– Вы разграбили страну, изгадили власть. С вами не будет ни порядка, ни борьбы с бедностью. Вы словно раковая опухоль.

Мельниченко набычился, потом выпалил:

– А ты с твоим Лениным вообще дерьмо полное!

– А ты… ты Ленина трогать не смей! Грязными лапами!

– Дерьмо!

Ведущая окаменела, холеное лицо стало белым. Наконец нашлись те слова, которые она судорожно искала:

– Я понимаю, что кипение страстей. Но попрошу кандидатов соблюдать рамки приличия. И не прерывать друг друга. В противном случае мы вынуждены будем прекратить дебаты.

Кандидаты в депутаты малость поутихли.

Представление удалось. Вот она, та интрига, на которую прежде всего обратят внимание, которую будут обсуждать. Кто наиболее яркие участники? Кузьмин и Мельниченко. Их запомнят в первую очередь. Григорий был доволен – всё прекрасно.

Когда вернулся подопечный, выяснилось, что у него иное мнение.

– Что это?! – кричал Мельниченко. – Что?! Я ему деньги даю, а он меня обосрать пытается. Нападает. Педераст! Х…ев придурок!

– Он не знает, на чьи деньги живет, – ровным голосом напомнил Григорий. – Вы для него – враг. Не меньший, чем Квасов. Пусть ругает. Ваш электорат это не затронет.

– Ты откуда знаешь?!

– Социологические исследования показывают. А то, что скандал вышел, прекрасно. Теперь из всех этих дебатов, из всей болтовни запомнят вас и Кузьмина. Это останется.

Мельниченко помусолил услышанное, успокоился. Но лицо сохранило недовольное выражение.

– Ты почему не поехал на телевидение?

– Не хотел, чтобы Кузьмин увидел меня рядом с вами. Всё равно я не мог вам помочь. Стоял бы там в сторонке… Всё нормально вышло. Не волнуйтесь.

– Да пошел ты на х…й, – без всякой злобы произнес Мельниченко. – Всё у него нормально. А то, что я там ругался? Это нормально?

– Ну и что? Обычная реакция. Люди живого человека увидели.

Мельниченко всерьез обдумал его слова. Потом прозвучало:

– Виски будешь?

– Буду.

Вернувшись в кабинет, Григорий задался вопросом: «Откуда, все-таки, эти слова про Ленина, про солидарность и прочее? Может, я чего-то забыл?» Загадка мучила его. Последовал звонок Максиму, просьба срочно подойти.

Максим явился. Это побудило Григория к произнесению определенной последовательности слов:

– Слушай, ты Кузьмину что-нибудь писал про творческое развитие ленинской теории, про международную солидарность трудящихся, которую теперь сменило ядерное оружие?

Немного подумав, приятель в недоумении покачал головой:

– Не-ет. Такого я не писал. А что?

– Он говорил об этом. На теледебатах. Вошел в образ? Если он сам сочиняет, весьма неплохо. Талантливый мужичок. Выпить хочешь?

– Хочу.

Григорий достал из шкафа бутылку Хеннесси, наполнил две пузатые рюмки благородной французской жидкостью.

– За что пьем? – поинтересовался Максим.

– За прекрасное, увлекательное действо. За выборы. Пока будут выборы, мы с тобой не пропадем.

Коньяк не задержался в рюмках, продолжил путь, дабы осуществить свое предназначение – доставить удовольствие понимающим в нем толк людям.

– Насколько добрый коньяк лучше виски. – Григорий смотрел на Максима с улыбкой. – Надо родиться англичанином или американцем, чтобы отдавать предпочтение виски. На худой конец, иметь испорченный вкус. Давай повторим. – Бутылка вновь поделилась частью содержимого, которое из рюмки тут же устремилось в желудок. – Прелесть… Хорошо, что Бог предусмотрел существование горячительного. Но за коньяк ему дважды спасибо. Как думаешь, Бог есть?

Максим состроил нечто неопределенное на своем лице.

– Вопрос веры. Одни верят, другие – нет.

– А ты?

– Я?.. Думаю, что высший разум существует.

– Приятно верить, что есть что-то после этой жизни. Только мне кажется – ничего там нет.

Отец Григория был атеистом. Разговоры о Боге, о религии считал пустой тратой времени. Впрочем, как и разговоры об отсутствии Бога. Отец никому не навязывал своих взглядов. А вот еврейские дед с бабкой, похоже, придерживались иудаизма, что ни ком образом не афишировали. Синагогу не посещали. Но в субботу старались ничего не делать. Насколько это возможно в стране, плохо приспособленной для иудейской веры. Мать тоже никогда не говорила о религии, но бабка по матери была православной, ходила в церковь. Она по собственной инициативе тайком крестила Григория. О чем сообщила ему через много лет. Григорий к тому времени пришел к убеждению – отец прав. Разве Бог допустил бы то, что происходило на планете по имени Земля, особенно в последние сто лет?

– Впрочем, не буду тебя переубеждать. – Он смотрел на Максима с легкой усмешкой. – Сейчас модно верить. Даже президент стоит в церкви со свечкой.

Появившись у Натальи Михайловны, Григорий первым делом поинтересовался:

– Дебаты смотрела?

– Нет.

– Зря. Получила бы удовольствие. Мой подопечный лаялся с красным ортодоксом Кузьминым.

– По-моему, удовольствие сомнительное.

– Большинство россиян с тобой не согласится. Для них скандал – самое увлекательное действо.

– Пусть.

– Ладно, черт с ними, с дебатами. Покормишь?

– Пошли.

Кухонное пространство поглотило их. Он сидел за столом и смотрел на нее. Приятно было сознавать, что такая женщина хлопочет для него. Потом настал ее черед смотреть, как он с аппетитом поедает то, что приготовила она. О чем думала эта женщина, глядя на него? Он не знал. Ему опять захотелось удивить ее.

– Мы летим в Москву, – сказал он. – Послезавтра.

Она спокойно улыбнулась.

– Ты все решил?

– Да. Я – мужчина. Я должен решать.

– А мое мнение не важно?

– Важно. Если тебе не понравится поездка, я буду переживать. – Он поднялся, шагнул к ней, обнял ее, принялся целовать в шею, положив руки на груди. Потом расстегнул рубашку, стал снимать джинсы.

– Ты решил удовлетворить меня в кухне?

– Тебе здесь что-то мешает?

– Нет.

Он посадил ее на колени. Как прекрасен был миг единения и все последующее. Потом, засыпая, Григорий успел подумать:

«Откуда он взял эти идеи? Говорил толково. Не то, что этот… Вы, господин, пардон, товарищ Кузьмин, хорошо выступали…»

– Батенька, вы пъекрасно выступали. Пъекрасно. – Ленин смотрел на Анатолия Николаевича добрыми, мудрыми глазами. – Полностью согласен с майором. Вы – это я сегодня.

Анатолий Николаевич ошалел, услышав такое. От кого! От Ленина!

– Ну что вы, товарищ Ленин, – попытался возразить он.

– И не спорьте. Мне лучше знать, кто я сегодня.

Удивление было столь безмерным, что Анатолий Николаевич проснулся. Его окружала ночь. Мерно посапывал Николаша. Весь дом, квартал, город, окружающие территории нежились во сне. Лишь Анатолий Николаевич выбивался из тенденции. Не мог успокоиться.

«Это не просто так приснилось. Что-то за этим стоит. Что-то означает. Сигнал из потустороннего мира? Наверно, он есть, если есть Бог. Сигнал, что я на верном пути? Хотелось бы верить… – Тут на него упало сомнение. – Но если есть Бог, как же тогда Ленин?.. Как же?! – спрашивал он самого себя. – Непонятно… Если Бог есть, разве может что-нибудь осуществляться без ведома Бога? То, что в советское время не верили, в церковь запрещали ходить, было зачем-то нужно. Зачем? Скорее, как испытание… – Он ощущал некоторую неловкость от подобных мыслей. Слишком непривычны были они для него. – К примеру, если существуют капитализм, эксплуатация, значит Бог допускает их существование. Но это зло… Значит, это зло, которое мы должны преодолеть. Вот зачем всё. Вот!»

Незнакомые мысли теснились в нем, не давали вернуться туда, где было так хорошо, где с ним разговаривал Владимир Ильич. Он думал о том, что всё не случайно. Что мир сложнее, чем казалось ему прежде. Что у каждого человека должен быть период, когда он может реализовать свое предназначение. И тогда всё зависит лишь от него самого.

За этими размышлениями он все-таки заснул.

Утро ворвалось в его сознание звонком будильника. Умываясь, Анатолий Николаевич вспоминал ночную паузу. Ощущение значимости посетивших его мыслей не покидало его.

Машина привычно стояла у подъезда. Дверца пропустила его в теплое пространство. Рядом сидела Валентина.

– Всем понравилось, как ты вчера выступал, – сообщила она.

– Да – тотчас подтвердил Игорь, на секунду повернув к нему голову. – Моей жене тоже понравилось. Она специально смотрела.

Анатолию Николаевичу были приятны эти слова. Но тут он вспомнил про вчерашний конфуз.

– А то, что мы с Мельниченко поругались?

– Ничего. Все на твоей стороне. – горячо заверила его Валентина.

Анатолий Николаевич задумчиво смотрел в окно. Поначалу утренние здания и то, что с ними соседствовало, составляли окружающий мир. Потом природа начала подставлять ему заснеженные поля, перелески. Черно-белые картинки. Примета зимы.

Ему опять вспомнился Владимир Ильич, ночные размышления. Анатолий Николаевич глянул на Валентину с мечтательной улыбкой:

– Знаешь, мне приснился Ленин. Сказал, что ему понравилось мое выступление на дебатах. Смешно, правда?

– Если бы он был жив, я уверена, он бы тебя похвалил.

Ему хотелось ответить, что Ленин может быть жив и наблюдает за тем, что происходит на Земле. Но он постеснялся при Игоре намекать на существование потустороннего мира. В это мгновение зазвонил мобильный телефон, обычно молчавший.

– Вы сейчас где? – выскочил из трубки голос Юрия Ивановича.

– Еду на встречу с избирателями.

– Когда вернетесь?

– Вечером. Около девяти.

– Хочу с вами встретиться.

– Пожалуйста.

– В девять там, где обычно.

– Хорошо…

Когда он выступал в этот день перед людьми, ему казалось, что Ленин следит за ним. И одобряет то, что звучит под убогими сводами.

Без пятнадцати девять Игорь высадил его у «Макдональдса». Погода была сносная. Анатолий Николаевич прогуливался по тротуару, ожидая человека, столь причастного к тому, что его жизнь совсем изменилась.

«Как странно, – думал он. – Еще полгода назад я не думал о выборах, о карьере политика. Не старался развить ленинское наследие. Жил как… как растение какое-то. А теперь это стало для меня главным…»

Дорогая машина остановилась рядом. Юрий Иванович проник через открывшуюся дверь во внешнее пространство, приблизился к нему.

– Пойдемте внутрь. – Анатолий Николаевич кивнул на «Макдональдс», подобный красивой светящейся витрине.

Юрий Иванович пренебрежительно скривил лицо.

– Что нам эта скучная американская еда. Лучше посидим в хорошем ресторанчике. Поехали.

Анатолий Николаевич не стал спорить, занял место на заднем сиденье. В такой машине он еще не ездил.

– Видел вас вчера по телевизору, – прозвучало рядом. – Весьма неплохо.

– Спасибо, – с достоинством поблагодарил Анатолий Николаевич.

Григорий сделал паузу.

– Выступали вы на самом деле неплохо. Но с кое-чем я бы поспорил. Что вы там насчет справедливости и равенства говорили?

– Идея коммунизма есть идея справедливости. Бог создал нас равными.

– Бог создал нас разными.

– Да, мы разные. У каждого свое лицо, тело. Но мы равные.

– Да-да, ни с чем приходим и ни с чем уходим, – поспешно выдал Григорий.

– В смысле богатств – да, уходим ни с чем, а в смысле нравственных исканий, достижений нематериальных..

– Вы – прямо-таки философ, – прервал Анатолия Николаевича Григорий. – Мы приехали. Прошу.

Учреждение вкусного питания располагалось на первом этаже обычного дома. Лишь вход светился озорными огнями. Радушный гардеробщик принял верхнюю одежду. Анатолию Николаевичу показалось красивым нутро, оформленное в средневековом стиле. Официантки, одетые в переднички, выглядели соблазнительно.

– Рекомендую телятину с грибами, – посоветовал Григорий. – Хорошо делают. Можете поверить.

Анатолий Николаевич поверил. Телятина была заказана, к ней – овощи, немецкое нефильтрованное пиво с мудреным названием.

– Вы мне вот что скажите, – прозвучало, как только официантка удалилась. – Про творческое развитие ленинской теории, про международную солидарность трудящихся, которую теперь сменило ядерное оружие, сами придумали?

– Сам.

– Надо же… – Григорию захотелось внести диссонанс в то радужное состояние, которое, как он видел, наполняло Кузьмина. – Вот вы Ленина хвалите. А он был убийцей. Таким же, как Сталин. При Ленине начались расстрелы. По его указаниям уничтожали духовенство, интеллигенцию, офицерство, зажиточных крестьян. Он требовал массовидности террора. Почитайте документы, которые от нас десятки лет прятали. Николая Второго в советское время называли кровавым, но в годы правления Николая было казнено менее трех тысяч человек. А при Ленине – сотни тысяч. Кто на самом деле кровавый?

– Я вам не верю. – Тихий голос наполняла беззащитность.

– Пожалуйста, мне не верьте. Вы фактам верьте. Документам. Они теперь доступны. Многое издано. С чем-то можно познакомиться в архивах. Я еще понимаю шестидесятников, которые требовали возврата к Ленину. Тогда, почти полвека назад, стали известны только злодеяния Сталина. Но теперь мы знаем всю правду. Репрессии начались при Ленине.

Пауза едва не перешла в бесконечность. Наконец Анатолий Николаевич проговорил с болью в голосе:

– Тогда время такое было. Все убивали. Немцы, французы. Антанта. Белые. Потом – Гитлер. Американцы сколько людей уничтожили. Они во Вьетнаме сколько убили. И в Корее… Время такое.

– Списать всё на время? Остроумно. Только дело вовсе не во времени. Советский режим, как и фашистский, что в Германии, что в Италии, держался на страхе, на подавлении любого инакомыслия. Так что репрессии были неотъемлемой частью режима. Как и расстрелы – крайняя форма репрессий. Получается, не время толкало Ленина на жестокости, а логика становления тоталитарного режима.

– Почему же он тогда НЭП разрешил? – сколько иронии было в голосе Кузьмина.

– А потому, что иначе бы государство рухнуло. А с ним – и советская власть. Неужели не ясно? Кстати, что это вы Бога стали упоминать? Вы что, и в Бога верите?

Анатолий Николаевич насупился.

– Это… сугубо личный вопрос. В любом случае, вера в Бога не мешает вере в коммунизм. И может быть даже коммунизм есть то, чего мы должны достичь. Что Бог от нас хочет.

– Вы размахнулись. Бог, Ленин, коммунизм как воплощение рая на Земле. Вы прямо-таки реформатор. То ли церковный, то ли коммунистический.

– Мысль не может стоять на месте…

Две кружки, наполненные приятной на цвет жидкостью, опустились на поверхность стола.

«Глупость тоже не стоит на месте», – подумал Григорий, но вслух произносить не стал.

Непривычный вкус немецкого пива удивил Анатолия Николаевича. Весьма нежная телятина порадовала. Жизнь открывалась новой стороной. Почему он прежде не был здесь?

Когда принесли счет, Анатолий Николаевич после некоторого колебания полез за кошельком, но денег отсчитал в половину от написанного. Григорий, ухмыльнувшись, принял условие – каждый платит за себя.

Возвращение к машине ознаменовалось извлечением небольшого свертка. Он был передан в руки Анатолия Николаевича со словами:

– Это на предвыборную кампанию. Остаток и ваш гонорар получите после выборов.

Григорий не стал ничего добавлять. Про Ленина или про то, чтобы не было отсебятины. Теперь это не имело никакого значения. Он вернулся в уютное пространство автомобиля, закрыл дверцу, прячась от Кузьмина, от холодного воздуха, от чужих проблем. Ему хотелось туда, где была Наташа.

Григорий отыскал ее в мастерской.

– Ужинать будешь? – спросила она.

– Нет. Я из ресторана. Чаю попью.

– Налей себе сам. Я хочу поработать.

Он сходил в кухню, совершил действия, необходимые для того, чтобы в чашке появилась ароматная горячая жидкость. Вернулся в мастерскую, занял кресло в углу.

– Ты не спрашиваешь, с кем я ходил в ресторан?

– Мне это не интересно.

– Я встречался с Кузьминым.

– Где-то слышала эту фамилию.

– Это кандидат в депутаты. Красный ортодокс. Человек ограниченный, но не без талантов. Еще недавно был скучным, никому не известным начальником цеха, а сейчас яркий политический деятель местного масштаба. Научился бойко выступать, освоил популистскую риторику. Теперь вот принялся развивать ленинские идеи. Доморощенный теоретик.

– И зачем ты с ним встречался?

Невинная улыбка предшествовала ответу:

– Он – мое порождение. Я его придумал.

– Зачем?

– Отгадай. Ты же умная.

– Моя голова занята другим… Ты хочешь, чтобы он отнял голоса у Квасова. Думаешь, получится?

– Уже получилось. Надо только дожить до выборов… Послезавтра мы с тобой едем в Москву. На этот раз ты не открутишься.

Она промолчала.

Потом он в очередной раз доказывал, что мужчине и женщине есть, чем заняться друг с другом. Особенно, когда они наедине. Довольно скоро ему удалось добиться отклика. После этого наступило время сна.

Следующий день притащил с собой обычные проблемы. Позвонили со Старой площади. Пыльный чиновник принялся допрашивать Григория:

– Как дела у вашего кандидата?

– Прекрасно.

– На каком он месте по данным соцопроса?

– На первом. Я отсылал записку. Поищите.

– Ничего не знаю. Мне приказано обзвонить.

Выпустив на лицо раздражение, Григорий продолжил:

– Мельниченко на первом месте. Девятнадцать процентов. На втором – Квасов. Тринадцать процентов. На третьем – Кузьмин. Одиннадцать процентов. На четвертом – Демин. Два процента.

– Когда получены сведения?

– Пять дней назад. Скоро будут данные нового опроса. Звоните.

– Если поступит распоряжение, позвоню.

Вслед за тем появился взволнованный Андрей.

– Кириченко опять выстраивает директоров и мэров. Собирал их вчера. Установка – запугивать население последствиями возможной победы Мельниченко. Мол, как станет депутатом, все деньги разворует. Не из чего будет зарплату платить бюджетникам. Учителям, врачам.

Григорию не понравилось услышанное. Ой, как не понравилось. Это могло обернуться проигрышем. Бюджетники – самые зависимые избиратели.

– Гадина. Сволочь красножопая… – задумчиво ругнулся он. Поразмышляв, глянул на подчиненного хитрыми глазами. – Вот что. Надо группу надежных ребят подобрать. Человек десять. Но так, чтобы они не знали, кто им платит, от кого исходит заказ, от какого штаба.

– Ребят найдем. С ними Леха, мой брат будет в контакте. Кроме него никто не будет знать, откуда уши растут. Что они должны делать?

– Нам тоже надо попугать избирателей. По всему городу черной краской на стенках вывести: «Кто против Квасова, тому смерть».

– Толково. Почем заплатим?

– Тысяча за ночь.

– Хорошо. Сделаем.

Попытка вытащить полезную информацию из Интернета была прервана звонком на мобильный. Мария желала продолжить разговор.

– Если тебе хочется погулять на стороне, я не против. Ты слышишь?

– Не желаю об этом говорить.

– Ты не можешь мне простить мой приезд?

– Не выдумывай! И хватит меня дергать. Сейчас самая напряженная пора. Пойми наконец…

– Я тебя жду. – Она прервала разговор, чтобы последнее слово осталось за ней.

Потом появилась увесистая женщина, председатель клуба собаководов.

– Поймите, мы очень дружны. Члены клуба уважают руководство. Если мы, ну… прежде всего я, сориентируем их, они поддержат кандидата. Господин Мельниченко – интересный кандидат. Есть, конечно… проблемы. Ну… некоторые вспоминают про определенный период жизни кандидата. – При этом на ее лице появилось нечто игривое.

Сколько можно?! Опять об этом! Чтоб вас подняло и бросило! Чтоб вам все мозги отшибло! Черт вас дери. Григорий печально вздохнул.

– Никто не может назвать человека преступником, кроме суда, – механическим голосом завел он. – Мельниченко не был осужден. А еще на принадлежащем ему заводе ситуация наиболее благоприятная в городе, зарплата самая высокая и выплачивается в срок. Он заботится о людях.

– Да-да, вот и я говорю: заботится о людях, зарплату выплачивает, – радостно подхватила собачница. – Но, понимаете… мне легче будет агитировать, если будут факты… что он и нашему клубу помог. Изыскал, так сказать, возможность.

– В каком смысле? – поинтересовался Григорий, хотя и так всё было понятно.

– Нам бы ремонт помещения клуба провести. Мы, конечно, взносы собираем. Но этих денег не хватает. – В ее взгляде светилось нечто детское, непосредственное.

– Сколько? – деловито осведомился Григорий.

– Пятнадцать тысяч… Ну, хотя бы десять.

Он помолчал. Всё это успело надоесть. Как ему хотелось прогнать увесистую дамочку, обругав последними словами. Увы, он не имел права на скандал.

– И что вы успеете до выборов?

– Завтра же вызову рабочих. Завтра же.

– Пишите расписку на получение восьми тысяч. Больше дать не могу.

– Хорошо, пусть восемь, – поспешно выпалила она. – Пусть. Я напишу.

«Что за страна? – устало спрашивал себя Григорий. – Прибежище идиотов и сволочей. В этом ее крест…»

«Что за страна? – говорил себе Анатолий Николаевич. – Место бесправия. Унижения. Какой-то феодализм. Так не может продолжаться».

Его расстраивала забитость людей, всевластие начальников. Он чувствовал проявление этого в каждом зале. Присутствующие говорили и думали с оглядкой на директора. Боялись сказать лишнее. А сам директор боялся тех, кто выше. Тех, которые, в свою очередь, боялись еще более высоко стоящих. Анатолий Николаевич понимал, что симпатии к нему вынуждены скрывать, потому что КПРФ была против.

– Ты заметила, что те, кто говорил мне добрые слова, тут же оглядывались на директора? – спросил он Валентину.

– Заметила.

– Прямо-таки феодализм. Это не может продолжаться.

– А что делать? – Валентина смотрела на него радостными глазами.

– Менять сознание людей… А директор потом заискивал. Когда провожал к машине. На всякий случай. Вдруг я стану депутатом.

Он засмеялся, легко, непринужденно, а вслед за ним – Валентина.

Заснеженные поля демонстрировали свою протяженность. Перелески торчали из них небритыми пучками. Природа жила своей жизнью, далекой от людских проблем, от выборных печалей и радостей.

Дорога позволила им вернуться в город, подставляя асфальтовую поверхность. Анатолию Николаевичу предстояла встреча на большом заводе.

Уйма народа собралась в актовом зале. Человек триста, не меньше. Столько глаз было устремлено к нему. Слушали внимательно. Слова о том, что надо вернуться к Ленину, приняли аплодисментами.

Когда настало время вопросов, на третьем ряду поднялся тощий, опрятно одетый человек с недоверчивым лицом.

– Вот вы про справедливость говорили, – начал он. – Справедливость разная бывает. Вот вы одобряете ту борьбу, которую власть, к сожалению, непоследовательно, вела против олигархов?

– Нет, – четко выговорил Анатолий Николаевич.

В зале вздыбилась тишина.

– Вот вы за олигархов? – одиноко прозвучал новый вопрос.

– Нет.

И вновь тишина. Потом тощий человек подал голос:

– Как же так? Вот, либо одно, либо другое.

Анатолий Николаевич улыбнулся ровной, спокойной улыбкой.

– Ни то и ни другое. Олигархи рассчитывали превратить Думу в свой филиал. Чтобы тамошние комитеты стали подразделениями их фирм, чтобы верные люди без проблем принимали нужные решения. Чиновникам это не понравилось. Им самим нужен контроль над Думой. Иначе как брать взятки? Как держать всех в повиновении? Вот и развязали борьбу. А нам что от нее? Поймите, это столкновение вдали от истинных интересов России, от ее народа. То есть вдали от нас с вами.

Он смотрел в зал – какова будет реакция? Поймут ли? Неожиданно сбоку раздались аплодисменты, которые в миг подхватил весь зал. Поняли! Признали его правоту. Это было удивительное чувство: он – выразитель чаяний многих.

Когда он выходил из зала, к нему тянулись руки. Он пожимал их, одаривая стоящих рядом людей радостной улыбкой.

Его и Валентину проводили до самого выхода. Стеклянные двери позволили покинуть здание заводской администрации.

– Как тебе мое выступление? – спросил он Валентину, хотя знал ответ.

– Прекрасное выступление. – Она смотрела на Анатолия Николаевича восхищенными глазами. – Когда ты придумал ответ по поводу олигархов?

– Там, на сцене. Перед такой большой аудиторией я еще не выступал. Получилось… Давай заедем в штаб. Давно там не были…

Увидев их, майор выскочил из-за стола, шагнул навстречу.

– А вот и наш кандидат. Анатолий Николаевич, какими судьбами?

– Решил заехать. Давно всех вас не видел. А с выступлениями на сегодня я закончил.

– Правильно, что заехали. Раздевайтесь, садитесь. Мы сейчас чаёк организуем.

Скидывая куртку, Анатолий Николаевич окинул зорким взглядом шумное помещение. Настя была здесь. Он принялся здороваться за руку со всеми, кто наполнял штаб. Дошла очередь и до Насти. Рука у нее была тоненькая, нежная. Но он без всякого сожаления отпустил ее восхитительную руку.

Чай пили всем штабом. Нашлись печенье и конфеты. Майор помнил, что Анатолий Николаевич любит сладкое.

– Как у вас ощущение, Анатолий Николаевич, будет победа? – майор заглядывал ему в глаза.

– Будет. Я вижу, как люди ведут себя на встречах, как воспринимают то, что я говорю, какими глазами смотрят.

– Я тоже так чувствую, что будет победа. Мне тоже приходится с людьми встречаться. Ну, не так, как вам, но приходится. А молодежь что думает? – Майор повернулся к Насте, к другим парням и девушкам. – Как, победит Анатолий Николаевич?

– Победит! – прозвучало хором.

– Ну, какая у нас молодежь?

– Хорошая, – охотно согласился Анатолий Николаевич.

Ему в самом деле было приятно, что молодые люди помогают в предвыборной гонке. Он считал это добрым знаком. Лишним доказательством своей правоты. Какая разница, что они работают за деньги? Всякий труд должен быть вознагражден.

– Анатолий Николаевич, – прозвучало рядом. Парень, который, судя по всему, был избранником Насти, обращался к нему. – Скажите, вера в коммунизм совместима с верой в Бога?

Анатолий Николаевич не пожелал увидеть некоторой провокационности вопроса. Наоборот, он получил возможность сказать о том, о чем сам никогда бы не заговорил.

– Я думал об этом. По-моему, одно не противоречит другому. Вера в Бога не мешает вере в коммунизм. И может быть даже коммунизм есть то, чего мы должны достичь. Чего Бог от нас хочет. Это справедливого устройства жизни, справедливого устройства общества.

– А что же коммунисты преследовали церковь?

– Это была ошибка. Очень серьезная. Быть может за нее и последовало наказание: развал СССР, крушение КПСС… Это была ошибка.

Майору, сидевшему с озабоченным видом, не терпелось влезть в разговор.

– Друзья, коллеги, Анатолий Николаевич – голова. Не зря я говорю: Кузьмин – это Ленин сегодня. Теория нужна, спорить не буду. Теория, так сказать, жизненно необходима. Но я вот о чем беспокоюсь. Сейчас важно собраться, довести предвыборную кампанию до конца на высоком уровне. Поэтому никакой расхлябанности. – Он глянул на Анатолия Николаевича нервными, вопрошающими глазами. – Еще хочу с вами посоветоваться. Я вот как предлагаю нашим агитаторам доказывать, почему следует голосовать за вас. Для чего идет в Думу чиновник от КПРФ Квасов? Не для того ли, чтобы скрыться от народного гнева, продав за спиной рабочих новым капиталистам нашу народную гордость – завод, который строили всей страной в эпоху индустриализации?..

– Виктор Петрович, – прервал его Кузьмин, – я вас прошу, не надо сейчас об этом. Хорошо? Вы лучше про авиацию расскажите. Мне понравилось.

– Учтем, – деловито произнес майор и, немного подумав, продолжил. – Вот такой был случай. Там, под Ригой. Техник один по фамилии Потапов мечтал полетать. Всё с самолетами, с самолетами, а сам не летал ни разу. И как-то он к пилоту своему пристал, капитану Северскому: «Покатай, душа просит». Северский, командир того самолета, который он обслуживал, говорит ему: «Как я тебя покатаю? Сам знаешь, у нас нет свободных мест». А он: «В бомбовом отсеке покатай». Северский, чтобы он отстал, говорит: «Ладно, уговорил». Залез он, подсоединился к внутренней связи, а там есть точка подключения. Люк закрыли. И видит он только небо в маленький иллюминатор наверху. Северский решил не рисковать, покатать его по рулежной дорожке. А ему не сказал. Завел двигатели, шум от них сильный, самолет трясется. Поди пойми, летит он или не летит? А Северский ему по внутренней связи говорит: «Взлетели, высота триста метров. Высота тысяча метров, скорость пятьсот. Высота две тысячи метров. Высота три тысячи метров». А потом ему надоело дурака валять, он остановился и открыл люк. Техник оттуда вывалился, на поле упал. Высота там небольшая, от силы полметра. А он лежит, не двигается. Бросились к нему – мертвый. Разрыв сердца. Он-то не знал, что самолет на земле. Когда створки начали раскрываться, решил, что всё, пришел его смертный час. Скрыть историю не удалось. Северского судили за непредумышленное убийство. Пять лет получил… Очень опасно, когда техник из неудавшихся летчиков. Их всё в небо тянет. На этой почве и возможны критические ситуации. На Урале был случай, когда инженер-техник залез в Миг двадцать первый, который обслуживал, запустил двигатель и взлетел. Всё нормально – высоту набрал, прошел по замкнутому маршруту, вернулся к аэродрому. Но сесть не смог. Посадка – самое тяжелое, без опыта самолет не посадишь. Тем более, истребитель. Скорость посадочная большая. В общем, разбился. Когда стали разбираться, он был отчислен по здоровью из летного училища, после чего поступил в техническое. Любовь к небу – страшная сила. И вот представьте себе, каково сейчас летчикам, которые сидят на земле, потому что нет керосина. Нелетающие летчики. Старая техника. Это позор для нашей страны. А НАТО уже рядом. НАТО подступило к нашим границам. Псковская область по сути передовой рубеж. Вы представьте себе – натовские самолеты и танки около Пскова. А чем защищаться? Чем?.. Это всё вредительство. Я не сомневаюсь. Чистое вредительство… Налить еще чаю? – Он следил за реакцией Кузьмина.

Анатолий Николаевич не стал отказываться. Потом он провожал Валентину. Захотелось прогуляться по вечернему городу. Пройтись не спеша. Ему успела надоесть беспрерывная гонка, подсовывающая одно мероприятие за другим, заставляющая жить по минутам.

Подморозило. Но улицы не казались озябшими.

– Представляешь, как изменится наша жизнь после выборов? – мечтательно проговорил Анатолий Николаевич.

– Твоя – изменится. А моя?

– Не говори глупостей. Поедем в Москву вместе. Поняла?

– Да, – не без удовольствия ответила она.

Мимо проплывали окна. Светили мягким светом, сообщая – здесь идет вечерняя жизнь.

– Еще нам стоит где-нибудь отдохнуть после выборов. Но я пока не решил, где. Чтобы недорого, и тепло было. Как выяснить?

– Я не знаю… Хочу себе новое пальто купить.

– Купи.

– Всё времени нет.

– Давай я завтра поеду один. А ты отправишься по магазинам.

– Ни за что. Я должна тебе помогать.

Было поздно, когда он появился дома. Николаша спал, мерно посапывая. Устроившись на кровати, Анатолий Николаевич думал о том, что поехать отдохнуть после выборов за границу скорее всего не удастся. Важнее быть в Москве. Нельзя упустить процесс распределения должностей. А еще стоит подучиться. Маловато у него знаний. Знания нужны, чтобы подкрепить талант.

«Буду читать в свободное время Ленина и Маркса», – решил он, засыпая.

День закончился и начался вновь. Завтра превратилось в сегодня. Так заведено, чтобы удобнее чувствовать ход жизни, чтобы строить планы, а потом получать результат – удалось или не удалось? Григорий привык, чтобы удавалось.

Утренний самолет уносил его и Наталью Михайловну к Москве. Задумчивое темно-синее небо заглядывало в иллюминатор. Зыбкая белая поверхность расстилалась внизу. Облачное покрывало, под которым зачем-то пряталась Земля. Он повернул голову к Наталье Михайловне, сидевшей рядом.

– Не боишься летать?

– Не боюсь. Если суждено погибнуть, погибнешь.

– Я тоже так считаю. Видишь, как у нас много общего.

Охапка газет лежала на коленях у Григория. Он купил их в аэропорту. Следовало посмотреть, что там происходит в стране, измученной предвыборными заботами, экономическими неурядицами, клановой борьбой. Но он позволил себе расслабиться. Приятно было глазеть в иллюминатор и ничего не делать.

Устав от высотного полета, лайнер проткнул облачный слой, покружил вблизи от поверхности планеты, юркнул на бетонную полосу. Потом надвинулось здание аэропорта. Быстрое перемещение из одного пункта в другой произошло.

Бомбилы набросились на них: «Куда ехать? Подвезем. Такси, такси. Поехали». Страстные призывы не были услышаны. Григория ждал собственный водитель.

– На Старую площадь, – сказал Григорий, расположившись на заднем сиденье. Дальнейшие слова предназначались Наталье Михайловне. – Заедем ненадолго на Старую площадь. А потом – культурная программа.

Она промолчала.

Пролетев по ровному асфальту шоссе, машина вонзилась в особое пространство, загроможденное всевозможными зданиями и называемое Москвой. Особое место на территории страны, вместившее многие миллионы жителей, дающее им кров, заработок, а заодно и массу проблем, заставляющее жить в суете, в спешке. Особый ритм жизни, жесткий, напряженный, изнуряющий. Насыщенный. Такого не было нигде в огромной стране, называемой Россией. Григорий любил этот город.

Всё получилось дольше, чем он предполагал. Целый час кабинет, в который он стремился, был недоступен. Срочные звонки, важные посетители. Наконец он смог миновать добротную дверь.

– Пять минут, – вылетели ему навстречу слова. – Что у тебя?

– Я по поводу моего кандидата…

– Иди ты на х…й со своим кандидатом! У нас других забот хватает. Коммунисты давят. С «Родиной» столько хлопот. Тут еще правые… А ты лезешь с этим… как его… с Мельниченко.

Григория не так-то просто было отбрить.

– Ты Мельниченко от «Единой России» не отделяй. Он, согласно моей установке, постоянно агитирует за партию, – самозабвенно врал Григорий. – На этом построена предвыборная кампания. А ты – какой-то там Мельниченко. Леня, мы пашем на тебя. Корячимся.

– Хватит лапшу вешать, – примирительно проворчал обладатель кабинета. – Чего ты хочешь? Только не тяни.

– Я к тебе по поводу предстоящего приезда знаменитостей по линии партии. Загвоздка в одном – мой график встреч несколько отличается от того, который приготовило местное руководство «Единой России». Мне от тебя нужен сущий пустяк. Чтобы ты позвонил и сказал, что я – ответственный за этот приезд. В конце концов, я не для себя стараюсь. Для дела.

Помолчав, хозяин высокого кабинета шумно вздохнул.

– Как вы все мне надоели. Каждый на себя одеяло тянет. Каждый что-то урвать хочет… Ладно, позвоню туда. Позвоню. – Он потянулся к еженедельнику, сделал пометку. – Больше у меня нет ни секунды. Выметайся.

Наталья Михайловна спокойно сидела в машине. Григорий плюхнулся рядом. Бодренькое выражение торчало на его лице.

– Проблемы решены. Теперь можно оттянуться. Едем в ресторан.

– Сначала – в Дом художника, – четко проговорила она. – Уж если мы в Москве.

Григорий не стал спорить. Машина свернула на набережную Москва-реки, проехала мимо Кремля, потом по мосту перемахнула на другой берег, миновала мрачноватый Дом на набережной, выбралась на Якиманку, а через какое-то время опять свернула к Москва-реке. Вскоре показался громоздкий белокаменный параллелепипед пристанища картин и художников, застывший неподалеку от Крымского моста.

Наталья Михайловна ходила по залам, окидывала быстрым, цепким взглядом живописные работы. Лишь около немногих останавливалась, пристально смотрела, размышляя о чем-то своем. Григорий ходил за ней следом, но не мешал ей. Здесь был ее мир. Пусть поживет в нем. Пусть потешится.

В одном из залов, где работала частная галерея, Наталья Михайловна разыскала хозяина, стала расспрашивать его. Ей понравились полотна одной художницы. Оказалось, та совсем недавно умерла.

– Жаль. Хорошие картины…

Когда все было осмотрено, Григорий услышал:

– Можем пообедать здесь. Вполне нормальный ресторан.

– Нет, – энергично возразил он. – Обедать мы будем в другом месте.

Это был его мир. Тут принимал решение он.

Произошло перемещение в модный ресторан. Григорий с удовольствием следил за тем, как она изучает обширное меню, давал комментарии:

– Это стоит попробовать… И это… И это тоже.

– Ты хочешь, чтобы я лопнула?

– Хочу, чтобы ты получила удовольствие. Истинное.

– Ладно. Уговорил. Мы можем взять разные блюда тебе и мне. Так я смогу попробовать больше.

Заказ был сделан. Коротали время с немецким пшеничным пивом.

– Что это у тебя телефон молчит? – не без удивления спросила Наталья Михайловна.

– Я его выключил.

– Это не опасно? Вдруг что-нибудь случится. – Ирония наполняла ее голос.

– Не случится. Всё расписано. Пусть выполняют. А я сегодня отдыхаю.

Потом настал момент истины.

– Как? – азартно спрашивал Григорий, глядя на нее. – Это не вкусно? Если ты скажешь, что это не вкусно, ты мой враг на всю жизнь.

– На самом деле вкусно. Хотя ты и не профессор Преображенский.

– Я лучше. – Веселье наполнило Григория. – Он превратил собаку в Шарикова, а я делаю из шариковых представителей отечественного истеблишмента.

Ее реакция была мгновенной:

– Представляю, во что превратился отечественный истеблишмент.

– Неужели ты думаешь, что его можно испортить?..

Когда принесли счет, Наталья Михайловна привычно достала кошелек.

– Брось эти свои штучки, – рассердился Григорий. – Сегодня я плачу.

Кошелек вернулся в сумочку.

Послересторанный выход на улицу увенчался обсуждением дальнейшей программы:

– Вариантов несколько, – сообщил Григорий. – Можно сходить в Школу современной пьесы. Там все постановки интересны. Кроме того, Иосиф Райхельгауз мой приятель. Без контрамарки не оставит. Можно в «Сатирикон». Костю Райкина я тоже знаю. Можно поступить без выдумки – отправиться в Большой театр.

– Почему – без выдумки?

– Гости Москвы традиционно прутся в Большой.

– А если человек любит оперу, балет?

– Значит, в Большой?

Она медленно покачала головой из стороны в сторону.

– Нет. В следующий раз я непременно схожу в Большой. Но не сегодня. Поехали туда, куда тебе больше хочется.

Когда они сели в машину, Григорий поинтересовался:

– Ты сказала: не сегодня. Почему не сегодня?

Она глянула на него с легкой улыбкой.

– Не хочу, чтобы ты скучал рядом со мной.

Движение машины закончилось у темно-серого здания, стоявшего на углу Трубной площади и Неглинной – Школы современной пьесы. Григорий направился к служебному входу. За дверью деловито бросил:

– К Райхельгаузу.

– А вы договаривались? – пожилой вахтер смотрел на него испытующими глазами.

– А как же.

Сработало. Насчет того, что Райхельгауз его приятель, Григорий приврал. Но они были знакомы.

Он разыскал известного режиссера в кабинете. Разумеется, тот был занят. Какие-то люди наполняли окружающее пространство. Звучали многие голоса. Решались сложные проблемы. Григорий протиснулся к столу.

– Иосиф, привет.

– A-а, Григорий. Привет. – Иосиф добродушно улыбнулся. – Какими судьбами?

– Я сейчас живу за пределами столицы. Занимаюсь выборами. Всего на один день вырвался в Москву. И к тебе. Прикоснуться к настоящему искусству. Помоги с контрамарками.

Его слова были восприняты благосклонно.

– Сколько?

– Две.

Режиссерская рука подала ему два кусочка бумаги. При том, что глаза уже смотрели в другую сторону. Выпустив слова благодарности, Григорий покинул кабинет, помахал контрамарками перед Натальей Михайловной.

– Всё в порядке.

На стыке двух дней Григорий и Наталья Михайловна сели в поезд. Двухместное купе стало их пристанищем на ближайшую ночь. За окном проистекала обычная вокзальная жизнь.

– Ты когда-нибудь занималась любовью в поезде?

– Нет.

– Я тоже не занимался. Тем более надо попробовать. Это романтично – под стук колес.

Вокзал поехал в сторону, освобождая место для другой картинки. Замелькали московские дома, озябшие, с потушенными окнами, улицы, окрашенные бледным светом. Железнодорожный состав демонстрировал свое стремление к целенаправленному движению.

Они попробовали вагонную любовь. Это им понравилось. А потом был крепкий сон.

Утром состоялось возвращение в привычную предвыборную жизнь.

– Твоя идея осуществилась, – с мягкой улыбкой проговорила Наталья Михайловна, когда они вышли на перрон. – Ты доволен?

– Да. А ты?

– Я? – Она добродушно усмехнулась. – Довольна. Спасибо за интересный, насыщенный событиями день. И за его прекрасное завершение.

– Ты про секс в поезде? – игриво спросил Григорий.

– Нет. Я про Дон Кихота в театре твоего приятеля… Впрочем, секс в поезде мне тоже понравился.

Машина ждала их на привокзальной площади. Григорий завез Наталью Михайловну в галерею, а потом направился в штаб.

Он сходу окунулся в работу. Андрей доложил, что спецгруппа сформирована. Люди готовы к выполнению ответственной миссии. С одновременным получением тысячи рублей за ночь.

– Когда начнем? – спросил Андрей.

– Завтра. Текст помнишь?

– Да. «Кто против Квасова, тому смерть». Я его записал и передал Алексею.

– Осторожность – самое главное. Чтобы никаких концов, которые к нам ведут. Понял?

– Зачем повторять? Сделаем всё как надо.

После этого пришел Максим с новыми текстами.

Григорий читал, делал пометки, правил.

– Как Москва? – полюбопытствовал Максим.

– Нормально. Что, соскучился?

– Да.

– Потерпи, осталось немного… – Григорий ткнул пальцем в абзац. – Неудачное место. Поработай над ним. Всё. Больше у меня нет времени. Исчезаю.

Поначалу Григорий отправился в церковь, расположенную неподалеку. Дверь в храм была не заперта. Под старыми сводами царило запустение. Последствие того, что здесь долгие годы занимались вовсе не религиозными делами. Стены были побелены, но не расписаны. Иконостас, недавно восстановленный, из простого дерева, нес на своей поверхности множество провалов – не нашлись еще иконы, чтобы занять соответствующие места.

В трапезной пожилая женщина энергично чистила большой медный подсвечник. В ответ на вопрос, где батюшка, она махнула в сторону алтарной части.

Священник стоял в углу, спиной к залу. Читал какую-то книгу.

– Можно вас побеспокоить?

Священнослужитель спокойно повернулся. Он был молодой, рыжеволосый, с редковатой бородкой.

– Слушаю. – Голос у него был приятный, раскатистый.

– Батюшка, вы, конечно, знаете, что у нас выборы. Я к вам по этому поводу. Я представляю интересы одного из кандидатов. Скажите, насколько реально правильно сориентировать прихожан по части голосования?

Деликатное выражение тронуло грубоватое лицо батюшки.

– Ну… церковь не должна вмешиваться в политику, в дела мирские. Хотя как посмотреть. От того, какой у нас будет депутат, зависит положение прихожан. Да и самой церкви. Так что не грех подсказать людям правильный выбор. Особенно, если кандидат проявит добрую волю. К примеру, у нас три года назад прохудилась крыша. Никак не могу найти денег на ремонт. А еще необходимо закончить восстановление иконостаса, расписать внутренние стены… Если бы кандидат счел возможным помочь… Богоугодное дело, оно само за себя говорит.

– Крышу надо починить. – С хитрым видом согласился Григорий. – Плохо, когда крыша течет. Попробуем вам помочь. Сколько для этого нужно средств? – Батюшка назвал сумму. Она вовсе не была чрезмерной. – Вы получите эти средства завтра или послезавтра.

– Позвольте узнать, кто тот кандидат, который готов помочь нам?

Григорий усмехнулся. Ему была интересна реакция батюшки.

– Мельниченко.

Лицо священника не отразило никаких эмоций.

– Знаем про такого. – И сразу, после ничтожной паузы. – Если он сможет помочь, благое дело сделает.

Почему-то Григорию не хотелось уходить из-под старых сводов. Возникло желание продолжить разговор.

– Скажите, если человек не верит в Бога, но живет по Моисеевым заповедям – не убий, не укради, не лжесвидетельствуй и прочее, – можно рассчитывать на то, что с ним в загробном мире не поступят как с грешником?

Некоторое время батюшка пребывал в раздумьях. Потом проговорил с той же деликатностью.

– Неверие – само по себе грех. Даже если человек живет по заповедям Моисеевым.

– Но что важнее Богу, чтобы человек верил в него, или чтобы заповеди соблюдал? Ведь если не верит, но соблюдает – это важнее. Потому что делает это не из страха.

– Надо, чтобы человек верил. И заповеди соблюдал. – Священник смотрел на него все тем же доброжелательным взглядом.

«Религия сковывает свободу мысли, – думал Григорий, покидая церковь. – Но сколько тех, кому не нужна широта мышления. Пусть тешатся. Пусть верят».

Вслед за тем он отправился к руководителю местного отделения «Единой России». Надо было в очередной раз уважить чванливого партийца. Григорий понимал, что Евгений Борисович не простит ему то, что он украл ответственность за приезд именитых гостей.

Евгений Борисович был мрачен. Руку пожал вяло, чуть-чуть. Сели за стол. Григорий взял инициативу на себя.

– Давайте обсудим все моменты приезда: график встреч и то, что касается пребывания в городе. Это наше совместное дело. Без вас я в любом случае не смогу успешно выполнить задачу. Важно провести всё на высоком уровне. А для этого ваш опыт и возможности просто незаменимы. Тут и спорить глупо.

Мелкая лесть помогла. Партийный начальник снизошел до обсуждения деталей предстоящего визита.

«Как мало человеку надо», – снисходительно подумал Григорий.

«Как много человеку надо, – размышлял Анатолий Николаевич, глядя на дорогу. – Хорошая зарплата. Квартира. Машина. Уйма разных вещей для удобного существования. Но этого не достаточно. Важно делать нечто серьезное… существенное. Важно оставить след. Важно иметь друзей… Дети важны. Семья…»

Он покосился на Валентину, сидевшую рядом. Хороший она человек. Надежный. Не уродина… Само собой, любопытно закрутить роман с такой, как Настя. Молоденькой. Трепетной. Пережить невероятную любовную историю. Бурную. Зажить другой жизнью. Но это не для него. Ему надо решать куда более серьезные задачи.

– Устала? – заботливо спросил Анатолий Николаевич.

– Нет. Просто я себя не очень хорошо чувствую. А так, с чего мне уставать? Я не выступаю. Ты, должно быть, устал.

– Ничуть. Знаешь, я привык выступать. Меня это совсем не утомляет. Даже наоборот. Доставляет удовольствие. Приятно видеть, что тебя слушают, чувствовать, что ты говоришь что-то такое, что они хотят услышать. Что им надо услышать.

Районный центр пропустил их в свои пределы. Замелькали убогие одноэтажные дома, засунутые в заснеженные садики. Потом городок подрос: появились двухэтажные здания, а центральную площадь окаймляли трехэтажные. Поодаль тесной группой стояли пятиэтажки. Здесь жили рабочие довольно крупного завода, который располагался рядом.

Анатолия Николаевича встретили, проводили внутрь. Скинув куртку, он передал ее Валентине. Он был готов к очередной встрече с избирателями.

Небольшое помещение не могло вместить всех желающих. Человек тридцать сидело, многие стояли в проходах, остальные толпились в коридоре, заглядывали в дверь.

– А что же директор не дал вам актовый зал? – прозвучал наполненный недоумением голос.

– Не знаю. Я здесь гость.

– Надо его попросить открыть зал…

И сразу вслед за тем другой голос насмешливо пояснил:

– Да он спрятался. Не найдешь его. Боится.

– Спрятался, – подхватили многие голоса. – Боится.

Анатолий Николаевич поднял руку. Все замолчали.

– Коль уж так получилось, воспользуемся этим помещением, – с прощающей улыбкой проговорил Анатолий Николаевич. – А после выборов, когда я стану депутатом, я приеду к вам еще раз. И тогда ваш директор не посмеет не дать нам актовый зал.

Дружный смех раздался в ответ. Люди готовы были его слушать. И он стал говорить им то, что волновало его. И чувствовал – ему доверяют. Его слова находят отклик.

Его долго не отпускали. Он отвечал на уйму вопросов, слушал добрые слова. Его провожали. У выхода какой-то мужчина попросил его задержаться, заглянуть в одно помещение. Анатолию Николаевичу не хотелось никуда идти, но мужчина так просил, что он уступил, пошел за ним по длинным коридорам. Наконец раскрылась дверь, пропустила их в комнату. Там находился еще один мужчина.

– Я – Петр Семенович Васягин, – представился он, протягивая руку. – Директор этого завода.

На столе возвышалась бутылка коньяка, окруженная стаканами, на блюдце лежали кольца лимона, большая коробка демонстрировала шоколадную продукцию.

– Анатолий Николаевич, садитесь. – Директор выглядел сконфуженным. – Давайте коньячку понемногу.

Вы не против? – Он сам налил коньяк в стаканы. – Вы уж простите, что я не дал указание зал открыть. Против вас лично я ничего не имею. Вы мне даже нравитесь. Но мне здесь работать. Я должен выполнять приказания… – Он глянул на Анатолия Николаевича проникновенными глазами. – Ну… поймите… Давайте коньячку за успешное выступление. Мне уже сказали, что всё хорошо получилось. А после избрания – милости просим. Приезжайте. Я только – за. Приезжайте. Ну… с успешным выступлением.

Директор чокнулся с Анатолием Николаевичем, с Валентиной, залпом выпил содержимое стакана. Анатолий Николаевич не стал его расстраивать, мелкими глотками направил коньяк внутрь.

– Берите конфеты, – радушно предложил директор и повернулся к подчиненному, который, похоже, был хозяином комнаты. – Ну, чего ты? Давай еще бутылку.

Содержимое новой бутылки разошлось по четырем стаканам. А вслед за тем попало в желудки, начало греть кровь.

– Я всё понимаю, – примирительно сказал Анатолий Николаевич. – Сам отработал начальником цеха не один год. Я понимаю. Задавлен у нас человек. И раньше так было, и сейчас. Я поэтому и говорю: надо вернуться к Ленину. Владимир Ильич такого не допускал.

– Да, вы правы. Надо вернуться к Ленину. – Директор вновь глянул на подчиненного. – Давай еще одну. Не тяни.

Третья бутылка отдала коричневатую жидкость, столь приятную для употребления внутрь. Теперь уже тост пожелал произнести Анатолий Николаевич. Поднялся, значительно оглядел присутствующих:

– За коммунизм как самую главную цель человечества.

Тост был воспринят на ура. Выпили. Тут выяснилось, что запасов больше нет. Подчиненному приказано было сходить. Анатолий Николаевич совал деньги, но директор не позволил их взять.

– Не надо. Вы – гость. Вы у нас гость… Да-а, зима в этом году поспешила. Зима поспешила… – Тут он посмотрел на Анатолия Николаевича пытливыми глазками. – А вот как, может депутат помочь с государственным заказом?

– Может, – уверенно сказал Анатолий Николаевич.

– Это хорошо. Это правильно. А то зачем избирают? Это правильно… А вы, значит, начальником цеха работали?

Анатолий Николаевич хотел было его поправить: «работаю», а потом подумал, что после выборов он займется совсем другим делами, и потому согласился:

– Да, работал.

– Это хорошая школа. Я сам отработал начальником цеха пять лет. Знаю. Это хорошая школа.

Подчиненный вернулся довольно быстро. Употребление коньяка продолжилось.

– Ты хороший мужик, – говорил директор, глядя на Анатолия Николаевича добрыми глазами. – Толя, ты хороший мужик. Так? – спросил он Валентину.

– Так. – Валентина увесисто кивнула в знак согласия.

– Вот. И она подтверждает. Хороший.

– Ты тоже хороший мужик, – чистосердечно возвращал комплимент Анатолий Николаевич.

Разошлись поздно. Анатолий Николаевич кое-как добрался до машины и вскоре заснул в уютной темноте. Разбудили его через полтора часа, когда «девятка» остановилась подле его дома. Он не сразу понял, где находится.

– Иди, ляг нормально, – уговаривала его Валентина. – Сможешь дойти?

Он не отвечал, потому что не мог понять, куда ему надо идти и дойдет ли? Потом пришло понимание – дома на кровати будет удобнее, чем на заднем сиденье. Он покинул машину, добрался до квартиры, смог открыть дверь, отыскать привычное место для сна. Единственное, что он забыл – раздеться.

Началось. Настала сумасшедшая пора. Приезд именитых гостей совершился. На аэродроме происходило столпотворение. Такого обилия телекамер здесь никогда не видели. Григорий с подопечным находились в авангарде встречающих. Мельниченко Григорий поставил так, чтобы он во время приветственных рукопожатий закрывал собой от телекамер Евгения Борисовича.

Весьма солидного общественного деятеля, известных артистов и важных депутатов повезли в гостиницу. На обустройство дали полчаса. После этого начался товарищеский ужин.

Всё было просчитано до миллиметра. Мельниченко сидел между общественным деятелем и популярной актрисой, появившейся на киноэкранах еще в советское время. Напротив располагались председатель комитета Думы, возглавлявший делегацию, и Григорий. По ту сторону от председателя комитета – Евгений Борисович. Не стоило его обижать.

– Как тут у вас? – покровительственное выражение висело на ухоженном лице общественного деятеля.

– В целом неплохо, – ответил Григорий со всей поспешностью, дабы опередить Евгения Борисовича. – Мельниченко, – он указал на подопечного, – на первом месте. По федеральному списку мы тоже первые. Хотя коммунисты на пятки наступают. Сами знаете – они здесь имеют возможность реализовать административный ресурс. Так что ваш приезд крайне важен. Он поможет закрепить лидирующие позиции.

– Да, пожалуй, всё так, – не преминул вставить свое слово Евгений Борисович. – Ваш приезд поможет закрепить то, что нам удалось здесь достичь неустанной работой. Мы очень рады, что вы приехали к нам. Давайте выпьем за ваш приезд.

Выпить гости не отказались. Тост был поддержан самым горячим образом, как и следующий: «За победу «Единой России».

Потом актрису потянуло на разговоры.

– Я вот всё имею – почёт, роли, семью, – с ангельской непосредственностью говорила она. – Есть квартира, машина, дача. Казалось бы, чего еще? Но я решила: «Надо помочь стране». И вступила в «Единую Россию». Если мы получим большинство, мы все проблемы решим. Да мне кажется, в стране это понимают. Люди нас поддержат, вот увидите.

«Господи, какая дура! – удивлялся Григорий. – Это ж надо. Я не подозревал, что бывают такие дуры».

Председатель комитета светил снисходительной улыбкой. Выдержав паузу, произнес начальственно:

– Всё. Спать. Завтра тяжелый день.

Присутствующие дружно поднялись. Ужин закончился.

Утром Григорий вновь появился в гостинице. Мельниченко был уже здесь. Нервно прохаживался по холлу.

– Привет, – несколько нервно проговорил он, увидев Григория, подал руку. – Где они там?

Вкрадчивыми мягкими шагами приблизился Евгений Борисович. Поздоровался. Его сопровождала стайка партийцев. Лица взволнованно-почтительные.

Председатель комитета появился в назначенное время – сколь величественной была его походка. Следом подтянулись депутаты и артисты. Последним к ним добавился общественный деятель. Не хватало только популярной актрисы.

Она опоздала. Следовало отдать ей должное, выглядела она весьма элегантно. Даже сексуально. Хотя ее лицо сильно располнело за последнее десятилетие.

– Все уже собрались? – удивилась она.

Председатель комитета посмотрел на нее сердитыми глазами, но ничего не сказал.

Машины приняли ездоков. И завертелось. Заработал конвейер – поездка, встреча, поездка, встреча, поездка, встреча. И так до самого обеда.

Председатель комитета обещал, что «Единая Россия» спасет страну, остальные вторили ему, призывали поддержать лучшую в мире партию, проголосовать за ее список. И за кандидата в депутаты Мельниченко. Сам подопечный с важным видом сидел в президиуме.

Когда на первой встрече к микрофону подошла известная актриса, Григорий с удивлением услышал:

– Я вот всё имею – почёт, роли, семью. Квартира есть, машина, дача. Казалось бы, чего еще желать? Но я решила: «Надо помочь стране». И вступила в «Единую Россию». Выполняю поручения, помогаю партии. Я так скажу: если мы получим большинство, мы все проблемы решим. И мы верим, что люди нас поддержат. Вы, сидящие здесь, нас поддержите. Потому что мы намерены работать для вас.

Каким пафосом были наполнены эти слова. «Хочется плакать», – съязвил Григорий. Потом на каждой встрече он слышал: «Я вот всё имею…» И всякий раз ему хотелось плакать.

Обед прошел в хорошем ресторане. От выпивки гости отказались. Председатель комитета сказал: не надо. И всем расхотелось.

За обедом последовало заседание актива «Единой России». Председатель комитета объяснял, как правильно агитировать за партию.

– Мы – партия президента. И главная наша цель – поддержка курса президента. Некоторые говорят, что у нас нет идеологии. В этом и есть наша идеология. И мы с нее не свернем.

Выступление снимали телекамеры. После председателя комитета поделились соображениями перед единомышленниками депутаты. Вслед за тем гости отправились на телевидение. Там известная актриса вновь получила возможность сказать, что всё имеет, но решила помочь стране.

Темнота успела надежно укрыть землю, когда машины примчались в аэропорт. Стол VIP-зала радовал своим убранством. Прощание было недолгим, но ярким. Выпили за успех на выборах, за процветание России, за президента. Глянув на часы, председатель комитета деловито проговорил:

– Так, пьем последнюю за гостеприимных хозяев, и в самолет.

– А мы пьем за вас, за наших прекрасных гостей, – поспешил вставить Евгений Борисович. – Чтоб у вас все было хорошо.

– Разделим, – вмиг среагировал председатель комитета. – Сначала – за нас, а потом – за хозяев.

Предложение было принято. Выпили за гостей, за хозяев. Кампания двинулась на летное поле. Самолет ждал.

Крепкие рукопожатия и добрые слова завершили визит. Гости забрались в летательный аппарат. Зашумели двигатели, замигали красные огни сверху и снизу фюзеляжа. Самолет тронулся. Григорий, Мельниченко, Евгений Борисович радушно махали тем, кто покидал их.

Самолет пробежал по бетонной полосе, юркнул в темноту.

– Вроде, справились, – сказал Григорий.

– Справились, – охотно подтвердил Евгений Борисович. – Может, вернемся в VIP-зал, допьем? Там много осталось.

– Да ну, к черту. – Мельниченко поморщился. – Домой поеду. Устал как последняя жопа. Спать хочу.

Григорий тоже не собирался продолжать питейное дело с этим придурком, но схитрил:

– Там уже всё убрали.

– Думаешь? – озабоченно спросил Евгений Борисович.

– Уверен. Сходи, проверь.

– А-а. – Партийный босс раздраженно махнул рукой. – Поехали.

Траектория возвращения прошла через универсам. Григорий обошел разные отделы, нагрузил тележку продуктами, которые вслед за тем перебрались в несколько фирменных пакетов.

Наталья Михайловна была в мастерской.

– Ты ужинала?

– Нет.

– Идем, я всё, что нужно, привез. Сегодня пируем.

Он сам накрыл стол. Она сидела рядом и смотрела на него с привычной, добродушной улыбкой. Она будто знала некую тайну, которой не желала с ним поделиться.

– У тебя праздник?

– Да. – Он состроил нечто бравурное на лице. – Успешно приняли высоких московских гостей. Удовлетворили трех депутатов, из коих один – председатель комитета, важного общественного деятеля и трех артистов, из коих одна – женщина.

– Лично удовлетворял? – со сдержанной улыбкой осведомилась Наталья Михайловна.

– Да. С помощью интеллекта. – Григорий открыл бутылку «Бейлиса», наполнил рюмки. – Выпьем.

– Что это тебя потянуло на сладкое?

– Хотел тебе доставить удовольствие. Насколько я знаю, ты его любишь. За тебя.

Закусывая, он в лицах пересказывал события сегодняшнего дня. Особенно потешался над известной актрисой.

– Какое убожество. Она, видите ли, всё имеет, но решила помочь России, для чего вступила в «партию власти».

– Не судите, да не судимы будете. Оставь ты ее в покое.

– Какого черта она полезла в политику?

– Она ничем не хуже многих мужчин, которые тоже полезли в политику. Но их ты не ругаешь.

– Ладно, Бог с ними со всеми, – примирительно проговорил он. – Давай еще выпьем. Этот тост – за меня.

Добродушная улыбка проявилась на ее лице.

Следующий день продолжил обычную предвыборную жизнь. Григорий уточнял количество распространенных агитационных материалов, требовал сведений по наблюдателям, вместе с бухгалтером изучал финансовую отчетность. Потом вновь появился полненький мужичок, начальник штаба одного из кандидатов. Расположившись напротив, бойко проговорил:

– Ну, что по поводу нашей договоренности? Снимать нашему кандидату свою кандидатуру в пользу вашего кандидата? Все-таки, десять процентов на дороге не валяются.

Григорий выдержал роскошную паузу. По-прежнему следовало демонстрировать уверенность и спокойствие.

– Не возьмете вы десять процентов. Теперь я могу это сказать точно. Два процента – максимум. Данные соцопросов я получаю.

– Ну что вы, семь возьмем. Без дураков.

– Два.

– Не меньше пяти.

– Два.

Мужичок усмехнулся.

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Но два процента тоже чего-то стоят. В смысле, вы не станете отказываться от этих процентов, если сможете их прибавить. Может быть, их вам как раз не хватит, чтобы обогнать Квасова.

– Где гарантия, что ваши избиратели послушают вашего кандидата?

– Попросит поддержать, послушают.

– Это не довод.

– Вам принести справку?

Надо было принимать решение.

– Я согласен. Давайте определим, сколько мы платим.

– Сто тысяч.

– Двадцать. По десять за каждый процент.

– Да вы что!? Двадцать! Смешно говорить. Восемьдесят.

– Тридцать.

– Семьдесят.

– Тридцать. Больше не дам.

Поразмыслив, мужичок утвердительно кивнул.

– Ладно. Мы согласны…

– Как договаривались, платим половину, вы снимаете, делаете заявление, тогда мы платим вторую половину.

– Хорошо.

– Подождите за дверью.

Григорий не хотел, чтобы посторонние видели, где находится его личный сейф. А прятался он под столом. Необходимая сумма была извлечена, пересчитана. После чего визитер вновь появился в кабинете.

– Вот, – сказал Григорий, указывая на толстую пачку зеленых купюр. У мужичка враз появилось нечто шальное на лице. – Пишите расписку.

– Расписку?.. Да вы что?! Я напишу, а вы ее в милицию?

– Зачем мне ее в милицию?! Какая мне от этого польза? Вот если вы не выполните обещание… Пишите: Расписка. Я, такой-то, руководитель штаба кандидата в депутаты такого-то, получил пятнадцать тысяч американских долларов в счет задатка за работу, которую обязуюсь выполнить в течение пяти дней, после чего я должен получить оставшиеся пятнадцать тысяч американских долларов. Подпись, дата.

Мужичок вдруг повернул голову, глянул с великим сомнением, словно уличил Григория в обмане.

– Э-э, так не пойдет. Получается, что я тут упоминаюсь, а вы – нет. Если что, меня сцапают, а вы вроде как ни при чем.

– Хорошо, добавьте: Деньги получены от такого-то, начальника штаба кандидата в депутаты такого-то… Подпись, дата… Дату поставьте.

Как только он закончил писать. Григорий взял из-под его рук расписку.

– Прекрасно. Дальше всё происходит так: вы снимаете кандидатуру, делаете заявление, после этого я отдаю долг и при вас уничтожаю данную расписку. Но учтите – заявление должно быть внятное: в пользу кого и почему.

С каким вожделением полненький мужичок взял увесистую пачку денег. Он ушел, а дела продолжили нанизываться на стержень дня. Им нравилось донимать Григория.

Опять звонили из Москвы, требовали отчитаться по тому, что сделано. Григорий злился, но отвечал на вопросы. Опять листовки, сводки, документы. Потом приходили афганцы, показывали смету, канючили, отрывали время. Потом он поехал к старому лису в торгово-промышленную палату. И вновь слушал обтекаемые фразы, ловкие формулировки. Готов был взбеситься, но виду не показывал. Радужно улыбался и убеждал.

Он всегда умел держать себя в руках. Впрочем, был один раз, когда он сорвался. И это едва не кончилось плохо. Военная кафедра спасала их от службы в армии. Но тоже была немалым наказанием. Выслушивать преподавателей, вроде одного полковника, утверждавшего, будто современная война представляет из себе, которая может начаться в любой момент, было не слишком большим удовольствием. Военная кафедра крала один день из тех, которые он и его сотоварищи по молодости еще не слишком ценили, но который – Григорий в этом ни секунды не сомневался, – можно было потратить с большей пользой. В тот день их, как обычно, выстроили утром в коридоре, и дежурный офицер майор Слюньков, полноватый и вяловатый человек, принялся осматривать внешний вид подопечных студентов. Григорий носил в то время длинные волосы, которые вились. Он гордился неформальным видом. И с этим мирились. Но вдруг майор остановился перед ним, произнес задумчиво: «Стричься». Григорий не желал стричься и потому сказал: «Не пойду». «Стричься», – упрямо повторил майор. Это возмутило Григория. Нахлынувшая энергия вылилась в короткое слово: «Х…Й». Майор опешил. Хрустальная тишина заполнила коридор. «Повторите», – попросил майор. «Х…Й», – еще раз пронеслось над шеренгой курсантов. Майор понял, что не ослышался, помолчал, соображая, как поступить. «Идите, доложите начальнику кафедры». Генерал, пожилой, успевший повоевать в Великой Отечественной, принял Григория благосклонно: «Что там у тебя?» «Майор Слюньков просил сообщить вам, что я сказал ему нехорошее слово. Мы разошлись во мнении относительно моей прически». «Постричься вам не мешало бы». «Такая у меня прическа. Разве я не имею права?» Генерал обдумал его слова, итогом стало: «Хорошо, иди». Минут через десять генерал разыскал его в аудитории. Вид у бравого вояки был нахмуренный. «Говоришь, нехорошее слово, а сам ему х… й сказал. Придется тебя отчислить с военной кафедры». Это означало, что его исключат из университета, забреют в солдаты. И всё пропало. Ребята принялись просить за Григория. Выслушав доводы, генерал весомо проговорил: «Не знаю, что делать? Это второй случай на моей памяти. Первый был на фронте. Там солдата расстреляли. Но это было военное время. А что сейчас делать? Не знаю. Будем думать. Я обязан отреагировать». И удалился важной поступью. В конце концов, было принято решение, что судьбу Григория определит суд офицерской чести. Все преподаватели кафедры собрались в самой большой аудитории. Долго совещались. Одни предлагали строго наказать Григория, другие отмалчивались. Кончилось тем, что майор Слюньков сказал устало: «Да Бог с ним. Не хочу я, чтобы у него жизнь сломалась. Пусть извинится сейчас при всех. Мне этого будет достаточно». Григорий извинился. И всё закончилось. Он оказался неплохим человеком, этот майор. Мог бы потребовать его отчисления, и отчислили бы. Но не захотел. А Григорий вынес урок на всю жизнь: лучше не доводить до ситуации, когда твое будущее зависит от расположения другого человека. Оно должно зависеть только от тебя самого.

День закончился, а дела – нет. Дружной стайкой бросились они в следующий день. Появившись в кабинете, Григорий подумал с усмешкой:

«Это существование или его иллюзия? Не будет дел, не будет существования. Но что они, эти дела без нас?..»

«Это настоящая жизнь, – решил Анатолий Николаевич, застегивая на ходу куртку и спускаясь по лестнице. – Лучше, когда не хватает времени, чем наоборот».

Машина ждала его. Валентина ласково улыбалась. Дверца захлопнулась. Привычное движение вдоль поверхности Земли было возобновлено.

Город спокойно взирал на то, как они стремились покинуть его пределы.

– Анатолий Николаевич, слышали, надписи появились. – Игорь посмотрел на него в зеркальце. – На стенках черной краской. Что, мол, смерть всем тем, кто за Квасова не проголосует. Весь город об этом говорит. Вот что не понятно. Как они будут определять, кто проголосовал за Квасова, а кто – нет? Голосование тайное.

– Провокация, – уверенно сказал Анатолий Николаевич.

– Зачем?

– Народ напугать.

– Да ну, глупость. – Игорь спокойно смотрел на дорогу. – Я вовсе не испугался.

– Ты не испугался, а другие могут испугаться. Те, которые не понимают, что к чему.

Еще немного, и машина беспечно вырвалась на свободное пространство. Природа охотно раскрыла свои просторы.

Глядя по сторонам, Анатолий Николаевич размышлял о весьма важных вещах – о смысле жизни, о предназначении каждого человека. Он хотел поговорить об этом с Валентиной, но мешал Игорь. Слишком тонкая тема, не для посторонних.

Дорога нырнула в лес. Голые замерзшие деревья вплотную подступали к белесой асфальтовой полосе, охотно подставляющей свою поверхность машине. Светло-серое небо висело сверху.

Вдоволь погуляв по лесу, дорога уперлась в небольшой поселок. Здесь тоже текла жизнь, вели свое существование избиратели.

Очередная встреча прошла удачно. По-другому и не могло быть. Он чувствовал аудиторию, понимал, что надо сказать, чтобы глаза смотрели неотрывно, с интересом, с откликом.

Опять спрашивали про олигархов, опять задавали вопрос: Америка нам враг или друг? Будто в этой глуши нет иных забот.

– Да, сейчас американцы не собираются нападать на нас. Но Америка не может быть истинным другом России, – не знающим сомнений голосом доказывал Анатолий Николаевич. – США хотят безраздельно править миром и не заинтересованы в том, чтобы Россия поднялась, превратилась в процветающее государство. Это лишь в наших интересах.

Тут прозвучало сокровенное, самое важное:

– Когда государство нам поможет?

– По своей воле нынешнее государство не поможет, – уверенно сказал Анатолий Николаевич. – Надо заставлять его помогать людям. И в это могут сделать честные депутаты. А потом надо менять государство. Мы должны вернуться на тот путь, с которого свернули в силу разных обстоятельств…

Когда ехали назад по центральной улице, обрамленной старыми одноэтажными зданиями, справа мелькнула вывеска «Кафе».

– Останови, – попросил Анатолий Николаевич водителя. – Давай здесь перекусим. – Эти слова предназначались Валентине. – Есть хочется.

Она была не против. Игорь дал задний ход.

– Пойдешь? – спросил его Анатолий Николаевич.

– Нет, спасибо. У меня еда с собой.

В прямоугольном пространстве с побеленными стенами и потолком стояли обычные столы, стулья. Ностальгический интерьер. Такие заведения были при советской власти. Правда, не столь чистенькие. Немолодая дородная женщина с приветливым лицом сидела за прилавком. Заказали борщ и котлеты с картошкой. А еще – по кружке пива.

Борщ оказался вкусным. Действуя ложкой, Анатолий Николаевич решил попутно рассказать Валентине о том, что волновало его.

– Последнее время я часто думаю о таких вещах, о которых раньше не думал, – говорил он как можно тише. – О смысле жизни, о судьбе… Насколько я понимаю, смысл жизни в том, чтобы выполнить свое предназначение. У каждого оно свое. Кажется, мое предназначение – приблизить светлое будущее человечества. Понимаешь? Я должен помочь этому… Звучит громко. Само собой, не только я. Другие – тоже. Я свой кирпичик положу. Но это будет важный кирпичик. Понимаешь?

– Да… – Она мечтательно вздохнула. – Интересно, в чем мое предназначение?

Анатолий Николаевич ни секунды не сомневался:

– В том, чтобы помочь мне выполнить мое предназначение. – И поспешно добавил. – Ты не думай, это не менее важно. Разве человек в одиночку что-нибудь серьезное сделает? Нет. Ему нужны соратники. Ты, Виктор Петрович, Егор, Сергей – мои соратники. А ты еще и жена. – Увидев грустную улыбку, продолжил. – Ты это брось. Не надо пессимизма. Сразу после выборов поженимся.

За окном, разрушая здешнюю тишину, проехал трактор. И опять ничто не нарушало покоя, кроме звуков, порождаемых им и Валентиной.

Женщина за прилавком неожиданно подала голос:

– Я вот всё смотрю, откуда я вас знаю? А теперь поняла. Вы – наш кандидат. Кузнецов.

– Кузьмин, – поправил Анатолий Николаевич.

– Простите, спутала фамилию. Кузьмин. Говорят, вы хорошо выступаете.

– Стараюсь, – скромно произнес он.

– Так вы за простых людей?

– Да!

– Сейчас мало кто за простых людей. Сейчас всё больше за богатых.

– А вы, значит, кафе открыли?

– Да. Надо как-то выжить. Совхоз развалился, работы нет. Зарабатываем с мужем понемногу. Он мне помогает. Сейчас пошел домой картошки принести. Местные к нам не заходят. Местные без денег. А проезжие заглядывают. Не так уж часто, но заглядывают. Тем и живем.

– Борщ у вас вкусный, – похвалил Анатолий Николаевич.

– Спасибо.

– А совхоз развалился?

– Да-а. – Женщина махнула рукой. – Раскрали. Директор всё раскрал.

– Распустили демократы людей.

– Да уж не знаю, кто распустил, а местное начальство что хочет, то и делает. – Понизив голос, будто ее кто-то мог подслушать в помещении, где никого кроме них троих не было, добавила. – Совесть совсем потеряли. – И улыбнулась широко. – А вы – молодец. Желаю вам удачи. Я соседкам расскажу, что разговаривала с вами.

В прекрасном настроении Анатолий Николаевич покидал поселок. Всё выстраивалось наилучшим образом. Разве он этого не заслужил?

«Что сейчас самое важное? – спрашивал он себя. – Листовки, агитаторов и все прочее Виктор Петрович организовал. А я должен на высоком уровне провести все оставшиеся встречи. Так, чтобы у людей крылья вырастали».

«Самая серьезная проблема на данный момент – наблюдатели», – думал Григорий. Не на каждом избирательном участке их по двое. Ненадежно. Отошел человек поссать, покурить, а тут вброс фальшивых бюллетеней. И всё насмарку. Выход? Звонить по районным штабам, требовать от начальников срочно заполнить вакансии, бросить всё и отыскать пригодных на то людей.

Человек, попытавшийся установить с ним контакт при помощи мобильного телефона, оказался социологом.

– Надо срочно встретиться, – сообщил соответствующий голос.

– Что стряслось?

– Есть, о чем поговорить.

– Я жду вас.

Появившийся минут через двадцать социолог выглядел крайне озабоченным.

– Кузьмин почти догнал Мельниченко, – сходу сообщил он. – Если учесть динамику, то к моменту выборов Кузьмин будет первым. У него динамика намного выше.

Григорий сохранил спокойствие.

– Насколько это надежный результат?

– Вполне надежный. Обычная репрезентативность. Ошибки тоже нет. Два раза перепроверял.

Вот так. Стоит расслабиться, жизнь подготовит какую-нибудь каверзу. Боролись против Квасова, боролись, и доборолись.

– А как по избирательным участкам?

– Если смотреть по участкам, больше всего у Кузьмина в городе, но в двух районах он тоже первый.

Это было весьма серьезно.

– Каков, на ваш взгляд, оптимальный выход? – Григорий испытующе смотрел на социолога.

– Я думал над этим. – Сколько важности было на его худощавом лице. – Лучший вариант: Кузьмин снимает свою кандидатуру и призывает всех, кто его поддерживает, не голосовать.

– И что мы получим?

– Некоторая часть голосов отойдет Квасову, но большинство его сторонников не пойдет голосовать. Наш кандидат гарантированно займет первое место.

Григорий помолчал некоторое время.

– А если он призовет портить бюллетени?

– Тогда мы рискуем получить признание выборов по нашему округу несостоявшимися.

– Пожалуй, так. Спасибо.

Оставшись в одиночестве, Григорий размышлял, как заставить этого homo commy снять свою кандидатуру? Перед ним лежала листовка, принесенная Андреем – лично сдирал со стенки. Что-то новенькое. «Кузьмин – это Ленин сегодня» – значилось в ней. Черт знает что! Засранец!

Нажатие соответствующих кнопок на мобильном телефоне привело к тому, что из динамика раздался голос Кузьмина:

– Слушаю.

– Вы сейчас где?

– Еду с одной встречи на другую.

– Надо срочно увидеться.

– Вечером. Около восьми. Там, где обычно?

– Приезжайте в тот ресторан, где мы с вами были в последний раз.

– Хорошо, – с легкостью ответил Кузьмин.

Григорий готовился к встрече, думал, как лучше вести разговор. К восьми он появился в оговоренном месте, занял столик, заказал себе пива.

Кузьмин опоздал на десять минут. Вошел быстрым, решительным шагом, снял куртку, повесил на спинку резного стула. В нем появилось нечто важное, самоуверенное. Подозвал официантку, заказал себе пива, еды.

– Видел вашу новую листовку, – начал издалека Григорий. – Весьма смело насчет того, кто Ленин сегодня. Весьма смело. Кто сподобился?

– Это майор придумал, – невозмутимо отвечал Кузьмин. – Виктор Петрович. Он штабом руководит.

– А вы не против?

– Пусть, если мои соратники так считают.

Григорий вдруг рассердился.

– Ленин! Он – видите ли, Ленин сегодня! – Сурово глянул на Кузьмина. – Я вам говорил, что это был за человек. Жестокий, злобный. Скольких по его требованию расстреляли. Вы об этом забыли?

– Это Сталин расстреливал.

– Не надо. При Ленине всё началось. Документы посмотрите. При Ленине духовенство уничтожали, дворянство. Крестьян, тех, которые умели работать, которые своим горбом поднимали свое хозяйство. – Григорий готов был проткнуть оппонента указательным пальцем. – Как на заре советской власти подавлялись крестьянские восстания? Не знаете? Пушками и газами. А концлагеря где изобрели? Нет, не в Германии. В Советском Союзе. И всё это было при вашем Ленине.

Он вышел из себя. Такое случалось редко. Черт знает что!

– Революция должна защищаться, – упрямо проговорил Кузьмин.

Это было возмутительно. Жалкий, нелепый вздор.

– А зачем она вообще нужна была, революция?! Зачем? Чтобы создать нежизнеспособную систему? Не помните, как мы жили до 1991 года? Уже забыли пустые прилавки? Очереди? Забыли? Как всего на свете боялись, тоже забыли?

– Это Сталин виноват. Он всё извратил. Если бы Ленин умер позже…

– Оставьте. Мы не на митинге. Не надо мне лапшу на уши вешать. Раньше или позже, ничего бы не изменилось. Ни-че-го. – Следовало переходить к главному. – Вы должны снять свою кандидатуру.

Кузьмин посмотрел на него шальными глазами.

– Что?!

– Вы должны снять свою кандидатуру, – жестко повторил Григорий. – И призвать своих сторонников не голосовать.

Человек, сидевший напротив, силился понять услышанное.

– Почему? Вы сами говорили, что я должен помешать Квасову. А теперь, когда я на самом деле могу ему помешать, вы хотите, чтобы я снял кандидатуру. Почему?

– Так надо. Обстоятельства требуют.

Новая пауза втиснулась в разговор.

– Я не стану снимать кандидатуру, – выпалил наконец homo com my.

– Вы что, на свои деньги ведете кампанию? На свои? – бесцеремонно допытывался Григорий.

Кузьмин мрачно молчал. Григорий решил применить самый серьезный довод.

– Вы обязаны выполнить требования того, кто дает вам деньги. Если не выполните, не получите обещанные десять тысяч. Зелеными, разумеется.

– Я стою гораздо больше ваших десяти тысяч.

– Правильно. И если вы снимите свою кандидатуру, получите пятнадцать тысяч. Долларов. – Григорий сделал особое ударение на последнем слове.

После небольшой паузы прозвучало:

– Нет.

– Хорошо. Обещаю добиться, чтобы вам дали двадцать тысяч.

И вновь раздалось:

– Нет.

– Вы что, помешались? Двадцать тысяч. Да за эти деньги здесь можно купить прекрасную квартиру. И еще останется.

– Нет, – твердо повторил Анатолий Николаевич. Теперь это было для него делом принципа – выстоять. Не прогнуться.

Принесли заказанные блюда – Анатолий Николаевич не обратил на еду ни малейшего внимания. Какая тут еда? Мир накренился. Галактика летела в тар-тары. Вселенная теряла бесконечность.

Что хотел от него этот человек, называемый Юрием Ивановичем? Невозможно было понять. Как же так? Он почти победил. Почти выиграл выборы. И всё это бросить? Нет и нет. Дудки! Член ему в заднее место!

– Ваше предложение мне не подходит, – выпалил Анатолий Николаевич, схватил куртку и стремительно покинул ресторан.

Улица по-прежнему теснилась меж домов. Будто заведенные, двигались по тротуару люди. Куда? Зачем? С какой целью сновали машины? В чем был смысл всего этого мельтешения? Анатолий Николаевич смотрел на то, что происходило вокруг, непонимающими глазами.

«Зачем живет человек? – спрашивал он самого себя. – Чтобы выполнить свое предназначение. Не всегда понятно, в чем оно? Столько времени уходит, чтобы разобраться. Столько сил. И вот когда стало ясно, в чем это предназначение, когда еще чуть-чуть, и всё может реализоваться, всё рушится. Окончательно. Бесповоротно. Что делать?»

«Что делать?» – спрашивал он, перемещаясь по оформленному снегом парку. Не было ответа. И тут он увидел… Ленина. Вождь был одет в привычное пальто с воротником, зимнюю шапку. Он стоял перед Кузьминым и смотрел на него.

– Здравствуйте, Анатолий Николаевич.

Ленин говорил с ним. Сам Ленин!

– Здравствуйте, Владимир Ильич, – с трепетным волнением ответил он.

– Вы расстроены?

– Да. У меня серьезная проблема.

– Знаю. И вот вам, батенька, мой совет: ни в коем случае не соглашайтесь снимать кандидатуру.

– Да, Владимир Ильич. Я сам так думаю.

– Вы, батенька, непременно победите. Если пойдете на выборы.

– Владимир Ильич, я догадывался, что победа будет за мной. Но после ваших слов… Ни за что не сниму кандидатуру. Ни за что.

– В Думе вы сделаете много хорошего. А потом возглавите новую партию коммунистов-ленинцев. Ленин сегодня – это вы. Майор прав.

Слышать такие слова было восхитительно.

– Спасибо, Владимир Ильич. А майору я передам. Он будет рад.

– И не забывайте читать мои труды, а также труды Карла Маркса. Продолжайте творчески развивайте их. У вас хорошо получается. До свидания, товарищ Кузьмин.

Ошарашенный, воодушевленный, покинул Анатолий Николаевич парк. Всё вокруг преобразилось. Город стал понятным, осмысленным. Горожане целенаправленно спешили по своим делам, влекомые вечерними заботами. Природа жила своей незатейливой жизнью.

«Забыл спросить у него, – с легкой досадой подумал Анатолий Николаевич, – нужно ли возвращать деньги? Этому… Юрию Ивановичу… В следующий раз обязательно спрошу».

Когда настало утро, он поехал на встречи, будто ничего не случилось. Он выступал так, как выступал в последние дни – глубоко, страстно. Он видел, что его слушают, ему верят. То, что произошло вчера, висело рядом, но он старался не замечать этого.

Несколько раз принимался играть свою мелодию мобильный – Анатолий Николаевич не притрагивался к нему.

Потом пришла стоящая мысль – он вернет деньги после, когда станет депутатом. Депутаты получают хорошую зарплату. Он вернет.

Он позвонил Юрию Ивановичу. Едва ответили, выпалил:

– Я верну деньги. Стану депутатом, и верну.

– Вы что, сдурели?!

– Я верну. Вот увидите. – И нажал красную кнопку.

И вновь телефон развлекал его мелодией, и вновь Анатолий Николаевич не реагировал на попытки установить с ним контакт.

«Вот, сволочь, – сердился Григорий. – Какого черта я должен его разыскивать? Он, видите ли, отдаст. Не понимает, что говорит. Отдавать придется не жалкие сто тысяч. Гораздо больше. Таких денег этот homo commy никогда не заработает. Не умеет. Да и не станет ждать Мельниченко. А наказан буду я. Не сносить мне головы… Как достать этого засранца? Может быть, через его штаб? Это выход. Выход… Кого-нибудь послать? – продолжалось течение мысли. – Андрея? Нельзя. Могут узнать. Он местный. Надо самому ехать. Меня не знают. А скоро я вообще отсюда исчезну».

Сообщив Ольге, что уезжает по делам, Григорий переместился в машину. Покинул ее за квартал от чужого штаба, проделал оставшийся путь пешком, посыпаемый вяло падающим снегом.

Народу в помещении было под завязку. Шум, гам. Оглядевшись, он увидел того, кто руководил всем происходящим. Григорий угадал его.

– Вы – начальник штаба?

– Да. – Немолодой, подтянутый человек смотрел выжидающе.

– Я – корреспондент. Из Москвы. – Он достал удостоверение Союза журналистов России. Получил его на всякий случай прошлым летом, и вот, пригодилось. – Хочу написать про Кузьмина.

– В положительном плане?

– Да.

– Это хорошо. Об Анатолии Николаевиче надо писать. – И вдруг сомнение проявилось в глазах. – А успеете? Пять дней на агитацию осталось.

– Успею.

– Непременно укажите, что Кузьмин отличается непримиримой позицией по отношению к нынешнему барствующему руководству партии, требует вернуться к Ленину. Он горячо желает продолжить борьбу за права трудящихся против олигархического режима и оставившего эту борьбу партийного бюрократического аппарата, предавшего забвению истинные коммунистические идеалы ради сытой буржуазной жизни. В этом своем стремлении Кузьмин напоминает нам Владимира Ильича Ленина. Уже ясно, что все эти перерожденцы – Зюгановы, квасовы…

– Подождите, – прервал бурный поток слов Григорий. – Где я сейчас могу найти Кузьмина?

– Где ж вы его найдете! – последовал безнадежный взмах рукой. – Анатолий Николаевич по районам ездит. С избирателями встречается.

– А вечером? Может, я с ним дома переговорю? Адресок дадите?

– Нет. Не могу. Этого я не могу.

– Понимаю. Тогда попробую увидеть его на какой-нибудь встрече. Так даже лучше. Посмотрю, каков он в деле. Завтра у него какие встречи? – Он заглянул в график. – Ага, ясно. Я запишу… Спасибо, вы мне очень помогли.

Он вернулся под темное небо, исходящее снегом.

«Прямо шпион какой-то. – Усмешка вылетела на его лицо. – Проник во вражеский штаб, добыл информацию».

Григорий не стал возвращаться в свой кабинет, заехал в галерею. Наталья Михайловна была на рабочем месте.

– Мы опаздываем, – сообщил Григорий.

– Я никуда не спешу.

– Это заблуждение. Собирайся.

Без особой охоты поднялась она из-за стола.

– Вечно ты меня дергаешь.

– Такова моя роль. Я – глоток живительной воды в пустыне, свежий ветер в знойный полдень.

– Ты – болтун.

– Пусть. Но я – талантливый болтун.

– Да. Ты – талантливый, – вполне серьезно согласилась Наталья Михайловна.

Они поехали в ресторан, про который Григорий давно слышал – там играли джаз. Ему захотелось послушать музыку.

Ресторан располагался в подвале. Старые кирпичные своды висели над головой. Пространство было переполнено звуками, издаваемыми саксофоном, трубой, контрабасом, ударными. Немного послушав, Григорий вынес вердикт:

– Играют средне, однако, за неимением другого можно ознакомиться с их репертуаром.

Знакомство происходило под употребление пива, закусок, горячих блюд. Когда музыканты решили передохнуть, и громкие звуки прервались, Наталья Михайловна посмотрела на Григория насмешливым взглядом:

– Что за люди пачкают здания, пишут черной краской угрозы тем, кто не проголосует за Квасова? Не твои?

– Почему ты так думаешь?

– Квасову это не нужно. А вот тебе нужно… Другим – тоже. Но другие на такое не решатся. А ты – решишься.

Григорий хмыкнул – надо же, психолог.

– А если мои люди, что тогда?

– Здания жалко. Зачем же их пачкать. Выборы пройдут, а надписи останутся. Зря.

– Здания давно пора штукатурить. Так быстрее поштукатурят. Выходит, от надписей будет польза.

Она не стала с ним спорить.

Утром Григорий отправился за пределы города. Пока машина двигалась в нужном направлении, он просматривал свежие газеты, центральные и местные. Это было привычной частью его работы. Покончив с извлечением информации, содержащейся на бумажных листках, он устремил взгляд на открывающийся за окнами вид, но размышлял о том, какими доводами убедить Кузьмина снять кандидатуру.

«Надо предложить ему пятьдесят тысяч, – решил он. – От такой суммы не сможет отказаться. Такая сумма…»

Телефонная мелодия прервала ход мысли. Звонил кремлевский знакомый.

– Что там у тебя происходит? Какой-то Кузьмин появился. Красный ортодокс. Уже на втором месте и быстро набирает. Что в итоге? Боролся с Квасовым, и проиграешь Кузьмину?

– Не проиграю.

– Уверен?

– Да.

– Меньше недели до выборов.

– Успею.

– Ну, смотри.

Следом позвонили из штаба. Срочно пришлось решать мелкие проблемы, отдавать распоряжения. Тем временем нужный населенный пункт был достигнут. Разыскать школу не составило труда.

Облезлое здание впустило его внутрь. Гулко звучали шаги в пустом, воскресном холле.

– Вы на встречу? – прозвучало сбоку. Он кивнул. – В актовом зале. Уже с полчаса идет.

Григорий поднялся на третий этаж и услышал голос. Он звучал мощно, энергично, завораживающе. Миновав раскрытые двери, Григорий зашел в актовый зал, наполненный людьми, с трудом нашел свободное место.

Кузьмин выглядел неплохо – решительный, уверенный в себе, вполне владеющий аудиторией. Было в нем то, чего не имел Мельниченко – харизма. Яркая оказалась личность, весьма яркая. Гадкий утенок вырос в лебедя. Недооценил блеклого начальника цеха Григорий.

Он дослушал выступление, понаблюдал за тем, как рождаются ответы на вопросы из зала. Видел он, как обступили Кузьмина по окончании встречи, сопровождали его, продолжая какие-то разговоры. Сам Григорий держался на отдалении. Выжидал удобный момент.

Он перехватил Кузьмина около машины – тот был с какой-то женщиной, вполне миленькой, но не слишком интеллигентной на вид. Углядев Григория, Кузьмин помрачнел.

– Что вам от меня надо?

Григорий покосился на женщину, стоящую рядом. Она мешала, однако, ему не хотелось искать другого момента.

– Анатолий Николаевич, я договорился. Вы получите пятьдесят тысяч. Вдумайтесь, пятьдесят тысяч. Ей Богу, за такие деньги не обидно снять кандидатуру. И потом, еще не известно, добьетесь вы первого места или не добьетесь. А деньги вы получите гарантированно. Если снимете кандидатуру. Я бы на вашем месте не раздумывал ни секунды.

Кузьмин смотрел на Григория пренебрежительно.

– Меня люди поддерживают. Что я скажу людям?

Ответ уже был наготове:

– Что решили снять свою кандидатуру в знак протеста против использования административного ресурса областным руководством. И призываете ваших сторонников не участвовать в голосовании. Поверьте, стоящее объяснение. И зря вы так расстроились. Это не последние выборы. Теперь вы известный человек.

– Нет.

– Что – нет? Неизвестный?

– Не буду снимать, – сердито выговорил Кузьмин и юркнул в машину.

Секретный проект вырвался из-под контроля. И не ясно было, что предпринять. Женщина, глянув на Григория тревожными глазами, проговорила:

– Оставьте его в покое. Что вы от него хотите?

– Простите, вы сопровождаете Анатолия Николаевича?

– Да. Я его… секретарь.

– Как вас зовут?

– Валентина.

Григорий тотчас понял – вот с кем надо говорить. С Валентиной. Их явно связывает нечто большее, чем предвыборная работа. Слишком взволнованной выглядела она.

– Меня зовут Юрий Иванович. Я тот, кто смог добыть денег для Анатолия Николаевича на предвыборную кампанию. Это не мои деньги. Но Анатолий Николаевич получил их благодаря мне. К сожалению, ситуация так сложилась, что Анатолий Николаевич должен снять кандидатуру с выборов. Это данность.

Я не могу всего объяснить. Но он, если снимет, получит пятьдесят тысяч.

– Рублей?

– Долларов.

Она испугалась.

– Это же… много.

– Да. Сумма хорошая.

Раскрылась дверца, Анатолий Николаевич проявил нетерпение:

– Валя, поехали.

В смятении глянув на человека, сообщившего столь необычные вещи, она устроилась рядом с Анатолием Николаевичем, захлопнула дверцу. Машина тронулась.

– Что он тебе говорил?

– Что его зовут Юрий Иванович. – С опаской глянув на Игоря, сидевшего к ней спиной, она перешла на шепот. – И что благодаря ему ты получил деньги на выборы. Это правда?

Помолчав, Анатолий Николаевич буркнул:

– Правда.

– Еще он сказал, – горячий шепот лез ему в ухо, – что ты получишь пятьдесят тысяч, если снимешь кандидатуру. Долларов.

– Потом поговорим.

Но ее прямо-таки распирало нетерпение:

– Это же… очень много. Понимаешь? Это очень много.

Анатолий Николаевич молчал. Хмуро смотрел в окно. Для себя он всё решил. И не собирался что-нибудь объяснять Валентине здесь, в машине.

Окружающая природа охотно показывала свои просторы. Снег надежно устроился на полях и в перелесках. Полное спокойствие царило здесь. Природе не было никакого дела до выборов, до проблем, занимавших людей.

Вечером, когда они возвращались в город, Валентина предложила:

– Давай где-нибудь поужинаем.

Анатолию Николаевичу эта просьба не показалась чрезмерной. Поразмышляв, он попросил Игоря подвезти их к тому ресторану, в котором два дня назад встречался с Юрием Ивановичем. Ему хотелось на этот раз успешно завершить ужин.

Перемещение из салона автомобиля в помещения ресторана состоялось. Массивные стулья предоставили им свою поверхность. Официантка приняла заказ и тут же принесла пиво. Его вкус радовал.

Валентина мечтательно посмотрела по сторонам.

– А здесь неплохо. Мне нравится… Сколько интересного мы с тобой не видели. А если поехать за границу, представляешь, сколько там всего? Давай поедем за границу.

– Потом. Когда переберемся в Москву.

– Лучше поехать сейчас. Туда, где тепло… Толя, ты должен снять свою кандидатуру. За эти деньги мы тут сможем хорошо устроиться. И не нужна нам Москва. Тебе стоит согласиться.

– Что ты несешь?! Как ты можешь говорить такое?!

– А вдруг проиграешь? Тогда ничего не получишь. А так – пятьдесят тысяч. Это большие деньги. Очень большие. Мы купит всё, что нужно. И за границу съездим. Толя, ты должен снять свою кандидатуру. – Она смотрела на него умоляющими глазами, и вдруг сомнение пробежало в них. – Ты думаешь, пятьдесят мало? Проси шестьдесят.

Его возмущение было беспредельным.

– Ты понимаешь, что говоришь?!

– Я хочу как лучше. Разве у тебя есть гарантия, что ты победишь?

– Ты сомневаешься?!

– Я… не сомневаюсь. Но ты можешь… не победить.

– Ты – предательница!

– Почему предательница? Почему?

Он резко поднялся. Взгляд его был наполнен гневом.

– Ты предала не только меня. Ты предала… всех тех, кто поверил мне, кто поддерживает меня… Как ты могла!?.. Не хочу тебя видеть.

Анатолий Николаевич выскочил из зала, схватил в гардеробе куртку и стремительно покинул ресторан.

Он двигался по тротуару вместе с другими люди, идущими непонятно зачем и куда. С какой целью сновали машины? В чем был смысл хаотического движения? А всего бытия?

«И это человек, которого я любил? – спрашивал он самого себя. – Она не понимает сути. Того, что составляет мою основу. Она не осознала своего предназначения. Как же она собирается жить?.. Что делать мне?»

«Что делать?» – спрашивал он, перемещаясь по декорированному белейшим снегом парку. Не было ответа. И тут он увидел… Ленина.

– Здравствуйте, Анатолий Николаевич.

– Здравствуйте, Владимир Ильич. Как хорошо, что я встретил вас. У меня опять серьезная проблема. Очень серьезная.

– Знаю. Это нелегко, когда предают близкие люди. Вы должны проявить крепость духа. Решительно порвать с ренегатами. И держитесь. Батенька, вы должны выстоять. Никаких снятий кандидатуры.

– Я ни за что не соглашусь. Ни за что… – Тут его лицо отразило великое смущение. – Владимир Ильич, можно вас спросить?

– Разумеется. Спрашивайте.

– Некоторые говорят, что расстрелы начались еще при вас. Юрий Иванович это утверждал.

– Юрий Иванович – буржуазный наймит. Но в данном случае он прав. А вы, батенька, рассчитывали, что новую жизнь можно построить без подавления сопротивления? Новое всегда вынуждено пробивать себе дорогу, преодолевая старое. А порой – подавляя его. Вспомните буржуазные революции. Почему их не ругают за насилие? И потом, у каждого свое предназначение. Те, кто был расстрелян, выполнили свое предназначение. А те, кто расстреливал – свое.

– Понимаю, – озадаченно выдавил Анатолий Николаевич.

– У каждого – свое. Рад, что вы осознали свое предназначение. Светлые идеалы нуждаются в людях, отстаивающих эти идеалы в каждую текущую эпоху. А ваша миссия, батенька, особая. Быть Лениным нелегко. Но вы справитесь. Я верю.

– Постараюсь оправдать… – непослушными губами выговорил он.

– До свидания, товарищ Кузьмин. Всего вам доброго.

И вновь Анатолий Николаевич покинул парк воодушевленный. Вновь город обрел осмысленность, всё происходящее в нем стало подчиняться определенной логике.

Николаша был дома.

– Как дела? Как учеба? – проявил Анатолий Николаевич родительское внимание.

– Всё нормально. Пап, мы когда заберем компьютер?

– В будущий понедельник.

– А раньше нельзя?

– Нельзя. Ты с друзьями рассчитался?

– Да.

– В эту неделю вы разносите?

– До пятницы будем разносить.

– Хорошо… – Посидев немного с мрачным видом, Анатолий Николаевич предложил. – Давай спать.

Он лежал, глядя в потолок, думал о Валентине. Как он ошибался в ней. Как ошибался. Потеря близкого человека отдавалась свербящей болью.

Утром он вышел на улицу в назначенное время. Автомобиль стоял перед домом. Валентина привычно сидела на заднем сиденье. Анатолий Николаевич решительно открыл дверцу.

– Выходи.

– Толя, ты что?

– Выходи. Я не хочу ехать с тобой. Слышишь?

Она безропотно покинула машину. Анатолий Николаевич занял место. Издала положенный звук закрывшаяся дверца. Мотор весело заурчал. Движение началось.

«Надо делать свое дело, – думал Анатолий Николаевич. – И все будет нормально».

– Простите, у вас что-то случилось? – раздался рядом участливый голос Игоря.

Кузьмин помолчал, решая, стоит ли отвечать, и если да, что ответить? Всей правды сказать он не мог. Но Игорь вызывал в нем симпатию – исполнительный, вежливый, аккуратный, немногословный. Из бывших ученых. Можно было с ним поделиться частью переживаний.

– Есть люди, которые хотят мне помешать. Потому что первое место я точно заработаю. Устраивают всякие гадости. А некоторые не понимают, что происходит, пособничают этим людям… Я буду бороться до конца.

– Правильно, – не тени сомнения одобрил Игорь.

У Анатолия Николаевича даже немного полегчало на душе.

«Сегодня я должен выступать еще лучше, чем всегда», – решил он.

«Сегодня всё надо закончить, – размышлял Григорий. – Нельзя больше тянуть…»

Допив чай, он пошел одеваться. Перед уходом заглянул в мастерскую.

– Наташа, я поехал.

Всё повторилось. Во второй раз он поймал Кузьмина после выступления. На этот раз homo commy был один, без вчерашней женщины, без Валентины.

Григорий наткнулся на спокойный, уверенный взгляд. И бросился в атаку:

– Вам не дают покоя лавры коммунистического вождя. Хочется быть Лениным сегодня. Вы не желаете понять, что Ленин – фанатик, слепо веривший в абсурдную идею, что людей можно сделать счастливыми насильно и что ради этого можно уничтожать других людей. Россия заплатила миллионами жизней за его заблуждения. Миллионами! Я уже не говорю про другие страны. Цена его заблуждений – десятки миллионов жизней.

Он чувствовал – эти слова не доходят до Кузьмина, звучат впустую. Следовало что-то предпринять. Оставался один довод. Самый сильный. Григорий берег его, потому что он был обоюдоопасным. Выбирать не приходилось.

– А вы знаете, на чьи деньги идет ваша предвыборная кампания? Знаете?

Кузьмин ответил, не задумываясь.

– На деньги противников Квасова.

– А что это за противники? – дотошно лез с вопросом Григорий. – Не знаете? Так вот, должен вас огорчить. Деньги вам давал не кто иной, как Мельниченко.

Изумление отразилось на лице Кузьмина.

– Вы… Вы обманываете.

– Вовсе нет. Это правда. Я работаю с ним. Я придумал, чтобы вы пошли на выборы. А Мельниченко дал деньги… Если вы не снимете свою кандидатуру, я вынужден буду передать в прессу информацию о том, что честный коммунист Кузьмин вел свое предвыборную кампанию на деньги криминального авторитета Мельниченко.

Лицо Кузьмина вмиг побледнело. Григорий испугался, что сейчас тот рухнет, что у него сердечный приступ. Не рухнул. Но дышал учащенно.

– Зачем это нужно Мельниченко? – наконец пробормотал он.

– Чтобы отнять голоса у Квасова… Этот мир немилосерден к нам, Анатолий Николаевич. А порой и жесток. Главное – выжить. В конце концов, разное бывает в жизни. Порой приходится переступать через собственные принципы. Садитесь в мою машину и пишите.

– Что?

– Заявление о снятии кандидатуры.

Кузьмин покорно поплелся к машине.

Состоялось. Заявление было написано. Под диктовку.

«Погнать его в избирательную комиссию? – Григорий посмотрел на человека, понуро сидевшего рядом. – Не стоит. Бог знает, что он выкинет».

– Идите.

Кузьмин открыл дверцу, ступил на землю, постоял в нерешительности, поплелся к своему автомобилю.

– В город, – сказал Григорий. – И побыстрее.

Оставалась одна проблема: передать заявление в избирательную комиссию. Как это сделать? Если документ принесет посторонний человек, будет подозрительно. Григорий решил еще раз заехать в штаб Кузьмина.

Руководитель штаба узнал его.

– Ну как? Нашли Анатолия Николаевича?

– Нашел. Всё в порядке. Большое спасибо. Мне кое-какие детали надо уточнить. – Он уже углядел Валентину. Приблизился к ней. – Нам надо поговорить. Но здесь чересчур много народу. Идемте на улицу.

Она подхватила пальто, пошла за ним. Едва это стало возможно, Григорий выпалил:

– Я уговорил его. Он написал заявление о снятии кандидатуры. Но он был так взволнован, что я не стал настаивать на том, чтобы он ехал в избирательную комиссию. Теперь проблема – как передать туда заявление. Дело в том, что я – посторонний человек. Юридически.

– Давайте я передам. Я – доверенное лицо Кузьмина. Удостоверение имею.

– Это надо сделать немедленно. Удостоверение с вами? Поехали.

Машина удивила ее. Глаза изучали весьма недешевую отделку салона.

– Надо же. Я на такой никогда не ездила.

Григорий пропустил ее слова мимо ушей.

– Если спросят, почему не сам Кузьмин принес заявление, скажите, что он плохо себя чувствует.

– Хорошо. Это японская машина?

– Немецкая. И вот еще. Надо, чтобы в оставшиеся до выборов дни ваш штаб распространял информацию, что Кузьмин снял свою кандидатуру в знак протеста против использования административного ресурса и что он призывает своих сторонников не участвовать в голосовании. Запомнили? Мы срочно сделаем листовки и завтра привезем к вам в штаб.

Здание администрации было достигнуто. Валентина скрылась за дверью. В нетерпении Григорий ожидал ее возвращения. Получится? Или нет? И что делать, если не получится?

Она появилась минут через двадцать. Принесла беззаботное выражение на лице.

– Всё. Передала. Официально приняли. Сказали, что завтра будет заседание комиссии, там рассмотрят… Скажите, а пятьдесят тысяч, которые вы обещали дать, вы ему дали?

– Нет. Побоялся. Он был настолько неадекватен, что я побоялся.

– Вы можете дать их мне. Я его невеста. – Подумав, добавила с игривым смущением. – Точнее, гражданская жена… Скоро три года.

– Что, три года?

– Гражданская жена.

Деньги лежали в портфеле. На тот случай, если Кузьмин попросит. Не попросил. Да и Григорий забыл. Не до того было.

«Как поступить? – лихорадочно размышлял он. – Отдать ей? Это надежнее, чем ему. Еще выкинет какой-нибудь фортель. Не давать совсем опасно. Шум поднимет».

– Пишите расписку. Давайте сядем в машину, там напишите.

Устроившись на заднем сиденье, она принялась выводить под диктовку: я, такая-то, получила за Кузьмина Анатолия Николаевича пятьдесят тысяч американских долларов, причитающихся Кузьмину за выполнение условий договора. Расписка юркнула в портфель, который взамен отдал пять пачек зеленых купюр. Валентина не знала, куда их деть. Шальными, пугаными глазами она смотрела на деньги. Хорошо, что у Григория был пластиковый пакет.

– Я рассчитываю, что Кузьмин узнает об этом незамедлительно.

– Да, конечно… – рассеянно отвечала она.

Теперь Григорий стал опасаться за нее.

– Куда вас отвезти? – спросил он.

– Домой. – Валентина принялась объяснять, куда ей надо. Всю дорогу она крепко прижимала пакет к животу.

Что происходит, когда умирает душа? Это пострашнее, чем смерть тела. Это – конец всего. Космоса, Вселенной. Это истинная смерть.

Бесполезный город окружал Анатолия Николаевича. Ненужные дома, сооружения. Непонятные люди с непонятными желаниями. Бесполезные, раздражающие своей суетливостью автомобили… Он не помнил, как оказался здесь, в этом кусочке Вселенной. Да это было не важно. Как и всё остальное. После разговора с Юрием Ивановичем всё потеряло смысл. Распалась целесообразность и стройность мироздания. Невидимые прежде шестеренки, приводившие в движение галактики, рассыпались. Любое действие не давало результата. Любой результат не требовал действия.

И вдруг он узрел того, кто был так важен ему, кто виделся в невероятном величие. Он не понял, дух перед ним или человек, обладающий бренным телом? Но это не имело теперь значения.

Ленин смотрел на него с укоризной. Ему всё было известно.

– Вы оплошали, батенька. Оплошали.

– Владимир Ильич, – бросился объяснять Кузьмин, – я не знал, откуда деньги. Я не мог знать.

– Вам не хватило прозорливости.

– Лучше бы я их не брал… Но без денег я бы не смог. Владимир Ильич, я бы ничего не сделал. А я столько хорошего сделал, столько пользы принес… Или теперь всё это не нужно? – Он смотрел на Ленина полными сомнения глазами. – Жизнь это фикция? Видимость? Владимир Ильич, стоит ли жить дальше?

– Батенька, жить стоит лишь для того, чтобы продолжать борьбу. Жизнь – борьба. Если вы можете бороться, вы должны жить.

– А зачем? Коммунизм в этой жизни невозможен. Я это понял. – Он перешел на шепот. – Я теперь знаю – эта жизнь совсем для другого. Она – фикция. Ее нет на самом деле. Поэтому нельзя умереть.

Ленин предостерегающе поднял палец:

– Но они этого не знают.

– Кто?

– Все остальные. Они думают, что всё по-серьезному.

Анатолий Николаевич пребывал в растерянности – он тут при чем? Ленин понял его сомнения.

– Они не должны знать правду. Вот почему вам непременно надо победить, товарищ Кузьмин.

Если так, он продолжит играть в эту игру. В конце концов, его просит Ленин. Тот, который был раньше. Но что значит теперь «был»? Он есть. Он такая же реальность, как всё остальное.

– Владимир Ильич, может быть вам самому пойти на выборы? Вы победите. Вы – гений. Вы любого победите.

Ленин уверенно качнул головой из стороны в сторону.

– В этом нет необходимости. Вы такой же Ленин, как и я. Победа будет за вами. Только не скрывайте, что вы – Ленин. Возьмите фамилию «Ленин». Вы должны стать Анатолием Николаевичем Лениным. Завтра же потребуйте от избирательной комиссии.

– Они откажут.

– Не посмеют. Скажите, что я дал такое распоряжение. Председатель комиссии – старый коммунист. Он в КПСС состоял. В райкоме партии работал. Он не посмеет не выполнить мое распоряжение. Не посмеет ослушаться Ленина.

– Хорошо, я ему передам, – воодушевился Кузьмин. – Я потребую.

– Вот и правильно, батенька…

Приехав в штаб, Григорий вызвал Максима и Андрея.

– Срочно подготовьте листовки с обращением Кузьмина, что он снимает свою кандидатуру с выборов в знак протеста против использования административного ресурса и призывает своих сторонников не голосовать на этих выборах. И надо обеспечить распространение этих листовок. Действуйте… Да, часть тиража завезите в штаб Кузьмина. Но не говорите, от кого. Оставьте, и никаких объяснений.

После этого посредством телефона был разыскан юрист, получивший указание побывать на заседании избирательной комиссии.

Можно было расслабиться. Григорию захотелось устроить пиршество. Итогом стал визит в большой магазин. Направляясь к выходу с тяжелыми пакетами, он обратил внимание на парфюмерный киоск. Появилось некое соображение. Оставив пакеты в машине, он вернулся, потребовал французские духи. Долго исследовал аромат, втиснутый в разные пузырьки, наконец ткнул пальцем: эти. А еще купил букет роз в соседнем киоске. С этими розами он появился в галерее. Наталья Михайловна была удивлена.

– Что случилось?

– Разве я не могу подарить тебе цветы без всякого повода?

– Ты прямо-таки сияешь.

– Я решил одну очень трудную задачу. И заслужил небольшой праздник. Поехали. Всё, что нужно, в машине.

Она стала одеваться. Потом происходило перемещение в сторону ее дома. Едва появились в квартире, он вручил ей духи.

– У кого праздник? У тебя или у меня?

– У нас. – Он поцеловал ее.

Стол накрывали сообща. Выпили за успешное решение проблемы – какой именно, Григорий не стал объяснять. Потом – за выборы.

– Чтоб их было побольше, – провозгласил Григорий.

– А я – за обратное, – сказала она.

Потом – за город, в котором она жила. После этого она спросила:

– На будущей неделе ты уедешь?

– Нет. Не так быстро. Надо собрать все протоколы, дождаться результатов и может быть оспорить их. Потом надо подвести итоги, за всё отчитаться. Людям отдать деньги. – Григорий посмотрел на нее долгим, изучающим взглядом. – Выходи за меня замуж.

Некоторое время она размышляла над его предложением, вслед за тем поинтересовалась будничным голосом:

– Как ты себе представляешь нашу совместную жизнь?

– Ты переедешь в Москву, откроешь там галерею. Будешь заниматься тем же делом. А можешь послать всё к черту и тратить время на свои картины. Я куплю другую квартиру, чтобы в одной из комнат устроить твою мастерскую.

– А ты будешь ездить на выборы?

– Буду. Разве это плохо? Мужчина должен зарабатывать деньги. И потом, так я тебе позже надоем.

Она задумалась. Какие мысли крутились в ее голове?

– Я не пойду за тебя замуж, – прозвучало наконец.

Слова ударили, придавили.

– Почему? – корявым голосом спросил он.

– Я тебя не люблю.

– И спишь со мной? – Он криво усмехнулся.

– Сплю. Я уступила твоему натиску. Честно говоря, мне нравится спать с тобой. Но этого мало для того, чтобы выйти за тебя замуж.

Он не мог, не хотел принять такое объяснение.

– Ты выйди за меня замуж, проживи какое-то время со мной. А потом полюбишь.

– Нет. Не полюблю, – выдохнула она. – Мы с тобой слишком разные люди.

Его расстроили эти слова. Очень расстроили. Нечто безрадостное забралось в душу. Но он постарался не подать виду.

Потом сформулировался итог переживаний: «Ну тебя к черту. Живи здесь одна. В этой дыре».

Данные мысли сохранились до утра. Но он понимал – это чтобы успокоить себя. Только он не успокоился. Оставалось одно – отвлечься делами.

Главные события следующего дня должны были произойти в избирательной комиссии. Григорий ждал вестей оттуда. Существовала вероятность неблагополучного исхода.

Лежащие на столе данные по наблюдателям вселяли оптимизм. Листовка с обращением Кузьмина пошла в тираж. Свежие номера газет не обрадовали, но и не огорчили. Сотрудники штаба четко исполняли свои функции. Всё шло как надо. Кроме одного: она сказала – нет. Единственный раз, когда он по-настоящему сделал предложение. «Так просто я от тебя не отстану, – думал Григорий. – Не надейся… Куда же юрист пропал?»

Раздавшийся звонок не оправдал ожиданий – с ним захотел поговорить приятель, также работавший за пределами столицы.

– Как у тебя дела?

– Нормально, – чересчур бодрым голосом отвечал Григорий. – Идем на первом месте.

– А у меня проблемы. Еще в сентябре заключили соглашение с народниками, что кандидатуру снимет тот кандидат, который на втором месте. По всем опросам наш кандидат опережает их кандидата. Теперь выясняется, что их кандидат не хочет снимать свою кандидатуру. Катастрофа. Они разделят голоса, и победит коммунист, который на третьем месте.

Григорию было всё равно, кто там победит, но он понимал – плохо демонстрировать невнимание к приятелям. Посему прозвучал совет:

– Звони на Старую.

– Звонил. Там не хотят ссориться с народниками.

– Тогда выход один. Пусть старшие товарищи твоего подопечного быстро найдут какую-нибудь должностишку, которая устроит конкурента.

– Это мысль, – пробормотал приятель. – Спасибо…

«Что там в комиссии? Есть решение?» – обращался неведомо к кому Григорий. Ответа не было.

Наконец юрист подал голос:

– Всё нормально, – звучало из мобильного. – Сняли. Тут такое произошло. Кузьмин такое устроил. Приеду, расскажу.

Он примчался в штаб через двадцать минут, сохранив невероятное возбуждение. Слова с легкостью вылетали из него.

– Начинается заседание избирательной комиссии. Председатель зачитывает заявление Кузьмина о том, что он снимает свою кандидатуру с выборов в знак протеста против использования административного ресурса руководством области. Видели бы вы его физиономию при этом. Будто лимонов обожрался. Идет обсуждение. Вдруг появляется Кузьмин собственной персоной и требует, чтобы его фамилию в бюллетенях сменили с Кузьмина на Ленина. Чтобы там было записано: Ленин Анатолий Николаевич. Потому что он и есть Ленин сегодня, и об этом ему сказал тот Ленин, который лежит в мавзолее. Председатель таращит на него глаза, спрашивает его: вы заявление о снятии с выборов писали? Он говорит: «Писал. Меня враги трудящихся заставили. Но теперь я Ленин. Это необходимо отразить в бюллетене, чтобы люди узнали. Это архиважно». И принимается агитировать комиссию, требует, чтобы они проголосовали за настоящего коммуниста Анатолия Николаевича Ленина, потому что пора дать бой капиталистам и коммунистам-перерожденцам. Председатель пытается остановить его. Бесполезно. Вызывают милиционера. Мент хочет вывести Кузьмина, тот устраивает потасовку, кричит менту: «Пособник капиталистов и коммунистов-перерожденцев». Осталось только скрутить его. Сопротивлялся неимоверно. Кое-как вывели из зала. Председатель тут же поставил вопрос о снятии. Комиссия проголосовала единогласно.

Свершилось. Можно было идти с докладом к Мельниченко. Сообщить, что всё в порядке. Проект «КОК» обеспечил нужный результат. Григорий добился своего. Но почему-то не ощущалось радости. Только нечто скверное, тягостное на душе. И чувство невероятной усталости.

«Всё суета, – равнодушно думал он. – Экклезиаст был прав. Суета сует».