Вернувшиеся

Henrik Ibsen

SANFUNDETS STOTTER

ET DUKKEHJEM

GENGANGERE

Несколько слов о Хенрике Ибсене

Было бы странно тратить время на попытки убедить читателей в непреходящем величии наследия Хенрика Ибсена – пьесы норвежского гения вот уже полтора века не сходят с театральных афиш на всех континентах. Ибсен неизменно занимает одно первых мест по количеству постановок, уверенно деля статистический Олимп мирового театра с Шекспиром, Чеховым, Мольером. В начале прошлого века отец «новой драмы» – именно так называют Ибсена во всех учебниках по истории театра – был, без преувеличения, властителем дум и в России. О нем спорили, про него писали статьи, им были увлечены, его много ставили лучшие режиссеры, среди которых достаточно назвать Станиславского и Мейерхольда… Сказать, что сегодня Ибсен российской сценой забыт, будет несправедливо. Случаются достойные спектакли по его пьесам, многие из них становятся событиями – как, например, «Враг народа» Льва Додина. А совсем недавно пьеса Ибсена «Привидения» вдохновила создателей одного из самых необычных представлений московского сезона, проекта «Вернувшиеся».

И все же постановки ибсеновских пьес на совокупной российской афише наших дней продолжают оставаться скорее исключениями. Мне кажется это странным и несправедливым. Ведь даже если взглянуть на драматургическое наследие Ибсена поверхностным, деловитым взглядом продюсера, в большинстве его пьес легко найти то, что всегда востребовано самым широким кругом зрителей – интересные сюжеты, напряженные диалоги и мастерски написанные роли. И вместе с тем, если смотреть на лучшие пьесы Ибсена с точки зрения глубинных тем и смыслов, он оказывается поразительно созвучен самым насущным общественным и гуманитарным темам: кризис семьи и равноправие полов; конфликт человеческих чувств и финансовых интересов; стремление к свободе и трагедия ее долгожданного обретения; противостояние личности коррумпированному обществу; потерянные репутации и фантомы прошлого, не отпускающие людей; самоопределение индивидуума и предрассудки социума; повседневный быт и высокая мечта. Даже взаимоотношения природы и человека – все это есть у Ибсена, словно поверх быта и реальностей позапрошлого века. Барьер между драматургией норвежского классика и сегодняшним российским театром, я уверен, во многом обусловлен проблемами переводов. К сожалению, молодые (да и немолодые) режиссеры и актеры вынуждены читать пьесы Ибсена в давно устаревших переводах. Конечно, современный театр не трясется над каждым словом классиков, он уверенно присвоил себе право говорить «своими словами», адаптировать и подлаживать старые тексты под новые идеи или актуальные постановочные решения. Но первый контакт с материалом все равно самый важный – и мало кто из театральных практиков находит в себе силы для преодоления архаики литературной ткани старых переводов.

С появлением переводов Ольги Дробот приходит и надежда на новые постановки Ибсена. Храня верность Ибсену, переводчик словно приближает его персонажей к нам, сокращает выращенную временем дистанцию. Это не принудительное «осовременивание», а приглашение на современную российскую сцену.

Роман Должанский

театральный критик, член Комитета Международной Премии Ибсена

* * *

Три пьесы этого первого тома «драм о современности» Ибсен написал одну за другой в конце позапрошлого века: «Столпы общества» в 1877 году, «Кукольный дом» в 1879 и «Привидения» – в 1881. В России это как раз было время огромной влюбленности в скандинавскую литературу. Все, что писали Андерсен, Стриндберг, Ибсен, Хьелланд, Банг, Гарборг, а чуть позднее – Гамсун, Лагерлеф, Унсет немедленно переводилось на русский язык, причем разных переводов Ибсена, например, существовало множество. Альманах «Фьорды» оперативно знакомил читателей со всеми скандинавскими новинками, и так спешил, что иной раз совмещал перевод с пересказом – что поделаешь: читатели ждут не дождутся роман любимого автора, а перевод еще не готов. Легендарные Анна и Петр Ганзены, Юрий Балтрушайтис, Константин Бальмонт – вот только некоторые имена тогдашних переводчиков Ибсена, спрос на которого дополнительно подогревался страстью к нему основателей МХАТа. Станиславский писал: «Ибсен был для нас одним из тех драматургов, которые помогли нам нащупать правильные пути сценического творчества. Он сыграл для нашего театра ту же роль, что Чехов, Горький, Гауптман». Роман МХАТа с Ибсеном не был простым, но сама по себе преданность Немировича-Данченко и Станиславского сложному норвежскому автору накаляла интерес, постановки обязательно сопровождались страстной полемикой. Ибсена можно было не любить, но нельзя было не читать и не знать (случай Льва Толстого яркий тому пример), потому что Ибсен еще при жизни стал неотъемлемой частью европейского культурного канона.

Сегодня Ибсен второй после Шекспира самый «ставимый» драматург в мире. Я бы объяснила это тем, что у него был особый дар: безошибочно задавать вопросы, на которые нет ни хороших, ни правильных, ни уж тем более однозначных ответов. Вот и во всех трех пьесах этого тома Ибсен быстро и безжалостно загоняет своих героев в отчаянное положение, когда денежные или шкурные интересы подводят человека под монастырь. Чувствуя себя зажатым в угол, опасаясь за свое стабильное будущее, человек скрепя сердце идет и на подлость, и на предательство. Ибсен как будто предлагает герою (и читателю) набор из трех предметов – совесть, чувства, деньги, но разрешает выбрать только два пункта, все три сразу нельзя. Поэтому какой бы выбор герой ни сделал, что-то важное он непременно потеряет. В результате герои Ибсена никогда не бывают идеальными, но остаются живыми людьми, которые мечутся, ошибаются, хотят счастья, но не знают, как поступить правильно. Нам так легко увидеть на месте Норы, Хелмера или Ранка себя и своих знакомых, что первым делом мы думаем с некоторым облегчением – слава богу, не я оказался на этом месте сегодня; а потом с сочувствием и некоторым позорным любопытством – но как они выпутаются?

Этому, конечно, много способствует установка Ибсена, что герои на сцене должны говорить как в обычной жизни, живым понятным языком. Надо сказать, что от Ибсена этот прием «новой драмы» требовал большего, чем от Чехова или Гауптмана, например. Дело в том, что Ибсен буквально создавал не только театральный, но вообще литературный норвежский язык. После того как в XIV веке страшная чума, названная Черной смертью, выкосила не менее трети населения Норвегии, страна обезлюдела, ослабела и до 1814 года была под датской короной. Соответственно, официальным, письменным языком был датский. Но в 1814 году Норвегия приняла свою Конституцию и двинулась к полной государственной самостоятельности, которой достигла в 1905 году. Существенной частью этого удивительного процесса были острейшие споры о языке. Ибсен лепил сценический язык и тем самым раздвигал рамки норвежского языка вообще, и точно также его пьесы не просто откликались на актуальную повестку дня, но и формировали ее: каждая новая драма о современности сопровождалась новым скандалом и новыми дебатами. Например, пьеса «Привидения» долго считалась «очернительством» традиционных семейных ценностей, чуть ли не провокацией, так что когда в 1902 году зашла речь о присуждении Ибсену Нобелевской премии, его кандидатура была отвергнута за «негативизм». Да и в России «Привидения» были под цензурным запретом более двадцати лет. Думаю, сильнее всего охранителей раздражало открытие, сделанное в пьесе «Враг народа» доктором Стокманом, что «на самом деле свободомыслие и нравственность – одно и то же». И что свобода всегда имеет цену, а выбираешь ты зачастую между радостью и долгом. Вот талантливый человек строит свою карьеру агрессивно и цинично, но если правда о его грехах выйдет наружу, то кто окажутся судьями – завистники и бездари? Или женщина очень несчастна в браке, но считает нужным создать для сына культ идеального отца – она не в силах решиться рассказать правду о своем муже ни сыну, ни тем более обществу. А вот, наоборот, очень счастливая молодая семья: восемь лет вместе, прелестные дети, красавица-жена и трудоголик-муж, который только что получил завидную денежную должность. Но тут-то и выясняется, что муж и жена не чувствуют и не понимают друг друга, потому что за семейными хлопотами они не успели душевно сблизиться. И что им делать с этой неприятной и невыносимой правдой, когда у них трое малышей?

Поиск правды – главная тема Ибсена во всех пьесах о современности. И он не боится поставить человека перед личным выбором, заставить думать своей головой и оспаривать общепринятые истины и нормы. В его пьесах носителем и двигателем прогресса является не большинство, а презираемое всеми меньшинство, часто – вообще один человек (и за это доктора Стокмана будут преследовать как врага народа). Меньшинство ищет правды, но она у Ибсена всегда и конструктивна, и разрушительна одновременно, она необходима, но часто очень неприятна. При этом, в отличие от нашего постмодернистского неразличения добра и зла, мол, все кошки серы, правда и неправда – суть одно и то же, у Ибсена нет сомнений, что зло – это зло. Он всё называет своими именами и «старомодно» требует от героев совершить нравственный выбор. Все (и я в том числе) переводят Gengangere как «Привидения», теряя второе значение этого слова: повтор, какие-то воспроизводящиеся раз за разом ситуации, отношения, суждения. И в этом смысле Ибсен сам такой gjenganger, то есть классик литературы в чистом виде: он является каждому новому поколению и снова задает свои неприятные вопросы. И снова мы, читатели, пребываем в мучениях героев, в их умении обманываться в самых очевидных вещах, в том, как они зачем-то превращают сложную ситуацию в неразрешимую, легко узнаем себя. Ибсен действительно много писал о разрушительной силе денег, но ставят его пьесы не только в странах, где есть возможность быстрого обогащения и нет моральных преград, но и в законопослушных Европе, Америке, Японии. Потому что тяжесть этого выбора между совестью, деньгами и чувством не становится легче никогда.

И в заключение несколько слов об уникальном проекте Ibsen in Тranslation – его ведет Ибсеновский центр Университета Осло, а представленные переводы – русская часть проекта. В 2006 году отмечалось столетие со дня смерти Ибсена. К этой дате издательство Aschehoug выпустило тридцатидвухтомное комментированное собрание сочинений Ибсена, над которым работала большая международная команда ибсеноведов. Это самая полная текстологическая версия, сверенная, уточненная и выправленная, своего рода официальный стандарт Ибсеновских текстов. На основании это собрания сочинений тогдашний глава Союза переводчиков Норвегии Эллинор Колстад и директор Ибсеновского центра Университета Осло Фруде Хелланд начали вести проект Ibsen in Translation. Речь идет о новых переводах Ибсена на те языки, где в этом есть насущная необходимость. Например, на русский пьесы о современности не переводились сто с лишним лет: блистательные дореволюционные переводы Ганзенов были отредактированы в пятидесятые годы Владимиром Адмони, и в 2006 году Ирина Куприянова и Андрей Юрьев отредактировали старый перевод «Росмерсхолма». Но парадокс в том, что быстрее всего устаревает в литературном языке самая «актуальная» составляющая. Ибсен настаивал на том, что его герои должны разговаривать на сцене точно как в жизни. Однако эта самая жизнь так серьезно изменилась за прошедшие, считай, полтора века, что и укорененный в ней язык, впитавший революции, войны, реформы, тоже очень изменился, ускорился, стал прагматичнее. Язык, на который перевожу я, не тот, на который переводили Балтрушайтис и Ганзены. Проект Ibsen in Translation устроен так: мы, переводчики из разных стран, одновременно переводим пьесы о современности на испанский, китайский, хинди, арабский, египетский, фарси, японский и русский, руководствуясь единой стратегией. Выработать ее оказалось нелегко, но все же мы сформулировали ее так – переводим полный текст Ибсена на современный литературный язык (и оставляем режиссерам самим приспосабливать текст специально под нужды театра). Это, некоторым образом, синхронное плавание: каждый работает сам, но мы встречаемся, чтобы обсудить и внимательно прочитать каждую пьесу вместе, с Фруде Хелландом, Эллинор Колстад и экспертами. Само по себе это обсуждение всегда дело захватывающее: японский переводчик должен составить точную иерархию всех действующих лиц, учитывая их пол, возраст, доходы и родственные связи, иначе нарушится вся система обращений в пьесе; китайский всегда мучается с божбой, арабский – с крепкими напитками, а я, например, с тем, что и «дом» как здание и «дом» как семья и семейный очаг переводятся на русский язык одним и тем же словом, а «гражданин» и «горожанин», наоборот, суть одно норвежское слово, нужная птица оказывается не того рода, русские должности совершенно не соответствуют норвежским и прочие обычные переводческие трудности. По счастью, у каждого переводчика есть группа поддержки – эксперты, с которыми можно эти проблемы обсудить. Поэтому закончить свое короткое слово мне хочется словами благодарности переводчику Нине Федоровой, театроведу Марине Астафьевой и профессору-скандинависту Галине Храповицкой, моим внимательным и придирчивым экспертам, самым первым читателям, и руководителям проекта Фруде Хелланду и Эллинор Колстад за помощь, беседы, обсуждения. Пьес о современности всего двенадцать, так что будем надеяться, что этот том – первый в большом проекте.

Ольга Дробот

Столпы общества

Пьеса в четырех действиях, 1877

Действующие лица

К о н с у л Б е р н и к.

Б е т т и Б е р н и к, его жена.

У л а ф, их сын, 13 лет.

М а р т а Б е р н и к, сестра консула.

Ю х а н Т ё н н е с е н, младший брат Бетти Берник.

Л о н а Х е с с е л ь, старшая сводная сестра Бетти Берник.

Х и л м а р Т ё н н е с е н, двоюродный брат Бетти Берник.

Р ё р л у н д, учитель с университетским дипломом.

Р у м м е л ь, крупный коммерсант, оптовик.

В и г е л а н н, коммерсант.

С а н с т а д, коммерсант.

Д и н а Д о р ф, воспитанница в доме Берника.

К р а п, поверенный и управляющий верфью и делами Берника.

А у н е, корабельный мастер.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь, жена коммерсанта Руммеля.

Ф р ё к е н Р у м м е л ь, ее дочь.

Г о с п о ж а Х о л т, жена почтмейстера Холта.

Ф р ё к е н Х о л т, ее дочь.

Г о с п о ж а Л ю н г е, жена доктора Люнге.

М е щ а н е и г о р о ж а н е разных сословий, и н о с т р а н н ы е м о р я к и, п а с с а ж и р ы парохода и др.

Действие происходит в доме консула Берника в небольшом южном приморском городке.

Действие первое

Просторная зала с выходом в сад в доме консула Берника. Слева на авансцене дверь в кабинет консула, чуть дальше по той же стене еще одна дверь. В середине противоположной стены широкая входная дверь. Задняя стена сплошь из зеркальных окон и с дверью, распахнутой на широкую террасу, затянутую навесом от солнца. Ниже террасы видна часть сада, обнесенного оградой, и калитка. За оградой улица, на противоположной ее стороне – белые деревянные домики. Лето, жарко, палящее солнце. По улице во все время действия ходят люди, кто-то останавливается перекинуться словечком-другим, в лавочке на углу идет торговля и т. д.

В зале за круглым столом расположилось дамское общество. В центре – г о с п о ж а Б е р н и к. Слева от нее г о с п о ж а Х о л т с д о ч е р ь ю, далее Г о с п о ж а Р у м м е л ь с д о ч е р ь ю. Справа сидят г о с п о ж а Л ю н г е, М а р т а Б е р н и к и Д и н а Д о р ф. Все заняты рукоделием. На столе стопками лежат скроенные и сметанные ночные сорочки и прочая одежда. В глубине комнаты за маленьким столиком, на котором стоят два цветка в горшках и графин воды с сиропом, сидит учитель Р ё р л у н д и читает вслух книгу с золотым обрезом, причем до зрителей долетают лишь отдельные слова. В саду бегает У л а ф, стреляет из игрушечного лука.

Вскоре из правой двери тихо входит м а с т е р А у н е. Чтение прерывается, госпожа Берник кивает ему, показывая на дверь налево. Ауне робко стучит в дверь, выжидает, снова стучит, и так несколько раз. Из комнаты со шляпой в руке и бумагами под мышкой выходит п о в е р е н н ы й К р а п.

К р а п. Так. Это вы стучите?

А у н е. Консул посылал за мной.

К р а п. Посылал, но принять вас не может и поручил мне…

А у н е. Вам? Я бы все же хотел…

К р а п. …поручил мне сказать вам, что вы должны прекратить эти ваши субботние лекции рабочим.

А у н е. Вот как? А я думал, что на досуге могу делать, что хочу.

К р а п. Вам досуг дан не для того, чтобы отучать народ трудиться. В прошлую субботу вы объясняли рабочим, что новые машины и новое устройство работ на верфи им невыгодны. Для чего вы это делаете?

А у н е. Хочу укрепить опоры общества.

К р а п. Странно. А консул говорит, что вы общество разрушаете.

А у н е. Общество у меня и у консула разное, господин поверенный. Как старшина сообщества рабочих, я…

К р а п. В первую голову вы старшина на верфи Берника. И обязаны служить сообществу под названием фирма консула Берника, потому что она всех нас кормит. И довольно. Теперь вы знаете, чтó консул хотел вам сказать.

А у н е. Консул сказал бы это иначе, господин поверенный. Но я отлично понимаю, откуда ветер дует. Все оно, проклятое американское аварийное судно. Эти людишки хотят, чтобы мы гнали работы, как принято у них там.

К р а п. Да, да, да, но мне некогда входить в детали. Мнение консула вам изложено, и баста. Вам, верно, пора обратно на верфь, дела ждут. Я скоро тоже подойду. Прошу простить, дорогие дамы!

Откланивается, проходит через сад, уходит вниз по улице. Мастер Ауне в задумчивости уходит направо. Учитель на протяжении всей беседы, которая велась на приглушенных тонах, продолжал читать вслух, но теперь, закончив, захлопнул книгу.

Р ё р л у н д. Что ж, любезные мои слушательницы, вот и все.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. До чего поучительная история!

Г о с п о ж а Х о л т. А уж какая нрáвоучительная!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Такие книги впрямь заставляют задумываться.

Р ё р л у н д. О да, она составляет живительный контраст всему, что мы видим в газетах и журналах. Золоченый, нарядный фасад, которым завлекает нас большой мир, – что за ним кроется? Гниение и разложение, вынужден я сказать. Отсутствие моральных опор. Одним словом, большой мир сегодня – это гробы повапленные.

Г о с п о ж а Х о л т. Да, правда; так оно и есть.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Достаточно взглянуть на команду американского судна, которое у нас в ремонте.

Р ё р л у н д. Об этих отбросах человечества я и говорить не хочу. Но даже в высших кругах – как обстоит дело у них там? Все подвергается сомнению, везде брожение и суета, ни мира в душе, ни крепости в отношениях. Разве не подорваны там устои семьи? Разве безудержное стремление все перестроить не взяло верх над истинными ценностями?

Д и н а (не поднимая глаз). Но ведь там много и великих свершений, верно?

Р ё р л у н д. Великих свершений? Я не совсем понял…

Г о с п о ж а Х о л т (удивленно). Господи, Дина, но…

Г о с п о ж а Р у м м е л ь (одновременно с госпожой Холт). Дина, как ты можешь?..

Р ё р л у н д. Не думаю, что подобного рода свершения оздоровят наше общество. Нет, мы должны благодарить Бога, что живем так, как живем. И у нас тут, к несчастью, среди пшеницы растут плевелы, но мы честно стараемся их выпалывать. Надо стремиться, милые дамы, хранить наше общество в чистоте, отвергая все не испытанное временем, что наш нетерпеливый век норовит нам навязать.

Г о с п о ж а Х о л т. А этого ох немало, к сожалению.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Страшно подумать, если б нам в прошлом году провели сюда железную дорогу…

Г о с п о ж а Б е р н и к. Карстен сумел тогда это предотвратить.

Р ё р л у н д. Провидение, госпожа Берник. Будьте уверены, сам Всевышний действовал через вашего мужа, когда он не дал завлечь себя эдаким новшеством.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Но сколько гадостей написали о нем газеты! Однако ж, господин учитель, мы совсем забыли поблагодарить вас. Как любезно с вашей стороны тратить на нас столько времени.

Р ё р л у н д. Ну что вы, сейчас каникулы, и…

Г о с п о ж а Б е р н и к. И все же это жертва, господин учитель.

Р ё р л у н д (передвигает свой стул поближе). Никогда так не говорите, сударыня. А разве вы все не идете на жертвы ради благого дела? Добровольно взваливаете на себя эти бремена и носите их радостно и охотно? Нравственно испорченные личности, во исправление коих мы работаем, суть те же раненые солдаты на поле брани. А вы, сударыни, подлинные диакониссы, сестры милосердия, что щиплют корпию для несчастных увечных, промывают и перевязывают их раны, обихаживают и лечат их.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Вот ведь дает Бог избранным этот дар – видеть во всем только прекрасное!

Р ё р л у н д. По большей части это свойство врожденное, но многому можно и научиться. Важно лишь смотреть на все сквозь призму главного дела своей жизни. (Обращается к Марте.) Вот вы, сударыня, что скажете? Вы ведь почувствовали, избрав служение в школьном образовании, что словно бы обрели прочную опору в жизни?

М а р т а. Ох, не знаю, что и сказать. Частенько, войдя в класс, я мечтаю оказаться далеко в бурном море.

Р ё р л у н д. Эти терзания суть искушения, любезная сударыня. И перед такими гостями – возмутителями спокойствия надлежит закрывать дверь. Бурное море – ясно, вы не имели в виду настоящее море, но вздымающуюся волнами жизнь общества, где столь многие идут ко дну. Но так ли притягательна для вас жизнь, что шумит и горланит за окнами? Выгляните на улицу. Потные люди бредут по солнцепеку по своим мелочным делишкам. Нет уж, лучше, как мы, сидеть в прохладе спиной к этому рассаднику вечных тревог.

М а р т а. Господи Боже мой, вы совершенно правы…

Р ё р л у н д. И в таком доме, как этот, – хорошем, чистом, где семейная жизнь явлена в самом своем привлекательном и прекрасном виде, где царят мир и понимание… (Госпоже Берник.) К чему вы прислушиваетесь, сударыня?

Г о с п о ж а Б е р н и к (обернувшись к ближней левой двери). Очень они расшумелись.

Р ё р л у н д. Там что-то странное происходит, нет?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Я не знаю, просто слышу, что у мужа посетители.

Х и л м а р Т ё н н е с е н с сигарой во рту входит в правую дверь и замирает при виде дам.

Т ё н н е с е н. Ой, прошу прощения… (Пятится.)

Г о с п о ж а Б е р н и к. Нет, Хилмар, входи, входи, ты не мешаешь. Ты что-то хотел?

Т ё н н е с е н. Да нет, просто заглянул. Доброе утро, милые дамы. (Госпоже Берник.) И чем дело кончилось?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Какое дело?

Т ё н н е с е н. Берник протрубил общий сбор.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Правда? По какому поводу?

Т ё н н е с е н. Да опять та же ерунда. Железная дорога.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Что вы, не может быть!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Бедный Карстен, мало ему неприятностей, так опять…

Р ё р л у н д. Как нам это понимать, господин Тённесен? Консул Берник в прошлом году ясно дал понять, что он против железной дороги.

Т ё н н е с е н. Я и сам так думал, но вот повстречал поверенного Крапа, и он сказал, что вновь идет речь о строительстве железной дороги и что консул и три наших городских магната сейчас это обсуждают.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. То-то мне показалось, я слышу голос Руммеля.

Т ё н н е с е н. Еще бы. Под ружье, понятно, поставили Руммеля, Санстада-с-горы и Миккеля Вигеланна, они его зовут «Святоша-Миккель».

Р ё р л у н д. Хм…

Т ё н н е с е н. Прошу прощения, господин учитель.

Г о с п о ж а Б е р н и к. А все было так тихо, мирно…

Т ё н н е с е н. Даже слишком. Так что я лично не против, чтобы снова началась заваруха. Хоть какое развлечение.

Р ё р л у н д. Мне кажется, без таких развлечений можно обойтись.

Т ё н н е с е н. Это уж кто как устроен. Некоторым людям время от времени нужно для встряски побузить. А жизнь в маленьком городе мало что может им предложить, и трудно рассчитывать… (Листает книгу Рёрлунда.) «Женщина – служанка общества». Это что за чушь?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Господи, Хилмар, разве можно так говорить? Ты эту книгу наверняка не читал.

Т ё н н е с е н. Не читал и читать не собираюсь.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Ты себя неважно чувствуешь, да?

Т ё н н е с е н. Да, неважно.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Ты плохо спал ночью?

Т ё н н е с е н. Плохо не то слово. Вчера вечером моя болезнь выгнала меня на прогулку, я зашел в клуб и взялся там читать отчет полярной экспедиции. Как все же укрепляет дух и волю, когда наблюдаешь за человеком в его борьбе со стихиями.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Но вам это, выходит, на пользу не пошло, господин Тённесен.

Т ё н н е с е н. Нет, мне это вышло боком. Я всю ночь ворочался в полудреме, и мне снилось, что меня преследует огромный морж.

У л а ф (появляется на террасе). За тобой гнался морж, дядя?

Т ё н н е с е н. Мне это приснилось, балбес! А ты все играешь с потешным луком? Уж завел бы себе настоящее ружье что ли…

У л а ф. Да я бы мечтал, но…

Т ё н н е с е н. В таком ружье хоть смысл есть. К тому же стрелять всегда волнительно.

У л а ф. Ух, я бы медведя застрелил! Но нет, дядя, отец не позволяет.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Хилмар, в самом деле, не забивай ему голову глупостями.

Т ё н н е с е н. Ну и поколение подрастает, Бог мой! Все помешаны на спорте, но спорт – чистое баловство, а вот стремления закалить себя, мужественно встретить опасность лицом к лицу у молодых нет и в помине. И не тычь ты в мою сторону луком, дурень, он может выстрелить.

У л а ф. Не может, дядя, стрелы нет.

Т ё н н е с е н. Наверняка знать никогда нельзя, а вдруг в нем все-таки есть стрела? Убери его, я сказал! Черт, и чего ты давным-давно не сбежал в Америку на каком-нибудь папашином корабле? Посмотрел бы на охоту на бизонов или сразился с краснокожими.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Хилмар, право…

У л а ф. Я бы с удовольствием, дядя. Тем более вдруг я там встречу дядю Юхана и тетю Лону.

Т ё н н е с е н. Хм… не болтай.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Улаф, шел бы ты лучше в сад.

У л а ф. Мама, а на улицу мне можно?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Можно, но недалеко, запомни, наконец.

Улаф выбегает за калитку.

Р ё р л у н д. Господин Тённесен, негоже забивать ребенку голову такими глупостями.

Т ё н н е с е н. Конечно, зачем? Пусть растет домоседом, за порог ни-ни. Тут таких много.

Р ё р л у н д. Что ж вы сами не уезжаете, однако?

Т ё н н е с е н. Я? С моей болезнью? Ну да, здесь в городе ее в расчет не принимают… Но у человека есть еще и обязательства перед обществом, в котором он живет. Должен здесь оставаться хоть один, кто несет идеалы высоко, как знамя? Господи, опять он вопит. Уф-уф-уф…

Д а м ы. Кто вопит?

Т ё н н е с е н. Я не знаю. Но они так громко разговаривают в кабинете, я нервничаю.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Кажется, это мой муж. Он привык, господин Тённесен, выступать при большом стечении народа….

Р ё р л у н д. Остальные тоже не шепотом разговаривают, как я слышу.

Т ё н н е с е н. Бог мой, речь-то о деньгах. В этом городе все обсуждения упираются в мелочные денежные соображения. Уф-уф-уф…

Г о с п о ж а Б е р н и к. Это все же лучше, чем как раньше, когда все заканчивалось развлечениями.

Г о с п о ж а Л ю н г е. Неужели все было так плохо?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. О да, госпожа Люнге, уж поверьте. Ваше счастье, что вы не жили здесь тогда.

Г о с п о ж а Х о л т. Тут все-все изменилось. Как вспомню свою юность…

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Да даже лет четырнадцать-пятнадцать назад… Господи помилуй, что за жизнь была! И бальное товарищество, и музыкальное…

М а р т а. И театральное. Я его отлично помню.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Да, да, как раз там ставили вашу пьесу, господин Тённесен.

Т ё н н е с е н (отходит в глубь сцены). Что?!

Р ё р л у н д. Пьесу студента Тённесена?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Да, это было задолго до вашего появления здесь, господин учитель. Пьесу давали только один раз.

Г о с п о ж а Л ю н г е. Госпожа Руммель, вы мне про эту пьесу рассказывали, что играли в ней любовницу?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь (косится на учителя). Я? Что-то запамятовала, госпожа Люнге. Зато отлично помню, как во всех домах беспрерывно устраивали званые приемы.

Г о с п о ж а Х о л т. Богом клянусь, я знаю дома, где давали по два обеда в неделю.

Г о с п о ж а Л ю н г е. И был еще передвижной театр, слышала я.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. О, это был сущий ужас!

Г о с п о ж а Х о л т (нервно покашливает). Хм, хм.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Актеры? Нет, вот этого я не помню.

Г о с п о ж а Л ю н г е. Говорят, они вели себя не приведи Бог. А в чем там дело было?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. На самом деле и говорить не о чем, госпожа Люнге.

Г о с п о ж а Х о л т. Дина, милочка, передай мне ту сорочку.

Г о с п о ж а Б е р н и к (в один голос с ней). Дина, дорогая, сходи попроси Катрину подать нам кофе.

М а р т а. Я схожу с тобой, Дина.

Дина и Марта выходят в ближайшую к нам дверь справа.

Г о с п о ж а Б е р н и к (вставая). Милые дамы, я отлучусь на минутку. Кофе мы, пожалуй, выпьем на террасе.

Выходит на террасу и накрывает на стол. Учитель, стоя в дверях, ведет с ней беседу. Тённесен сидит тут же, курит.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь (тихо). Госпожа Люнге, как вы меня напугали, Бог мой.

Г о с п о ж а Л ю н г е. Я?

Г о с п о ж а Х о л т. По правде говоря, госпожа Руммель, вы сами начали.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Я? Как вы можете такое говорить, госпожа Холт? Я ни словечка не проронила.

Г о с п о ж а Л ю н г е. Но в чем дело?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Как вы могли завести беседу о… Неужто вы не видели, что Дина здесь?

Г о с п о ж а Л ю н г е. Дина? Боже мой, неужели она как-то?..

Г о с п о ж а Х о л т. И в этом доме?! Разве вы не знаете, что как раз брат госпожи Берник…

Г о с п о ж а Л ю н г е. Брат? Я ничего не знаю, мы здесь совсем недавно.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. И вы не слышали, что… (Дочери.) Пойди погуляй в саду, Хильда.

Г о с п о ж а Х о л т. И ты тоже, Нетта. И будьте полюбезнее с бедняжкой Диной.

Фрёкен Руммель и фрёкен Холт спускаются в сад.

Г о с п о ж а Л ю н г е. Так что случилось с братом госпожи Берник?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Вы не знаете, что героем той скверной истории как раз он и был?

Г о с п о ж а Л ю н г е. Студент Тённесен был героем скверной истории?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Да нет же, госпожа Люнге. Студент ей кузен, а я говорю о брате.

Г о с п о ж а Х о л т. О пропащем Тённесене.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Его звали Юхан. Он сбежал в Америку.

Г о с п о ж а Х о л т. Вынужден был бежать, как вы поняли.

Г о с п о ж а Л ю н г е. И он был замешан в скверной истории?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Да, там вышла такая… как бы это сказать… такая история с матерью Дины. О, я помню все как сейчас. Юхан Тённесен служил тогда в конторе старой госпожи Берник, а Карстен Берник только вернулся из Парижа, он еще не был помолвлен…

Г о с п о ж а Л ю н г е. Но что за скверная история?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Видите ли, в ту зиму здесь играл Передвижной театр Мёллера…

Г о с п о ж а Х о л т. А в нем выступали актер Дорф и его жена. И все молодые люди сходили по ней с ума.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Одному Богу известно, что они находили прекрасного в этой дамочке. Но однажды вечером актер Дорф вернулся домой…

Г о с п о ж а Х о л т. Когда его никто не ждал…

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. И увидел… нет, это невозможно рассказать…

Г о с п о ж а Х о л т. Ничего он не увидел, госпожа Руммель. Дверь была заперта изнутри.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Я так и говорю – он увидел, что дверь заперта изнутри. А дальше, сами понимаете: тому, кто был в доме, пришлось прыгнуть в окно.

Г о с п о ж а Х о л т. В окно мезонина, с эдакой высоты!

Г о с п о ж а Л ю н г е. И это был брат госпожи Берник?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Именно что.

Г о с п о ж а Л ю н г е. И он потом сбежал в Америку?

Г о с п о ж а Х о л т. Вынужден был сбежать, как вы поняли.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. А позже выяснилось и другое обстоятельство, едва не столь же неприглядное. Представляете, он покусился на кассу фирмы…

Г о с п о ж а Х о л т. Этого мы не знаем наверняка, госпожа Руммель. Может, это просто слухи.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Скажете тоже… Да об этом весь город знал! Старуху Берник та история чуть не разорила. Мне сам Руммель рассказывал! Все, все, Господи, удержи мой язык от злословия.

Г о с п о ж а Х о л т. В любом случае на мадам Дорф эти деньги не пошли, потому что она…

Г о с п о ж а Л ю н г е. Да, как родители Дины жили дальше?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Дорф бросил жену, ребенка и уехал. А у мадам хватило наглости остаться в городе еще на целый год. Выступать в театре она все же не решилась, жила стиркой и шитьем на чужих людей.

Г о с п о ж а Х о л т. Еще открыла школу танцев.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Из этого ничего не вышло, понятное дело. Какой родитель доверит ребенка такой особе? Но протянула она недолго. К работе наша красотка была непривычна, занемогла легкими и умерла.

Г о с п о ж а Л ю н г е. Действительно, прескверная история!

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Берникам нелегко было ее пережить, сами понимаете. Это темное пятно на солнце их счастья, как сказал однажды Руммель. Так что никогда не поминайте эту историю здесь в доме, госпожа Люнге.

Г о с п о ж а Х о л т. И Бога ради, ни слова о сводной сестре!

Г о с п о ж а Л ю н г е. Да, ведь у госпожи Берник есть еще и сводная сестра?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. По счастью, можно сказать «была», потому что сейчас они отношений не поддерживают. Да уж, еще та дамочка! Вообразите, она остригла волосы и носила в дождь мужские сапоги.

Г о с п о ж а Х о л т. А когда сводный брат – тот самый, пропащий, – сбежал, взбудоражив, конечно, весь город, угадайте, что она сделала? Поехала к нему!

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. А какой скандал она учинила перед отъездом, госпожа Холт!

Г о с п о ж а Х о л т. Тише! Ни слова об этом!

Г о с п о ж а Л ю н г е. Господи, она еще и скандал учинила?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Дело было так, госпожа Люнге. Берник аккурат тогда обручился с Бетти Тённесен, и вот он заходит об руку с ней в дом ее тетушки, чтобы сообщить о помолвке…

Г о с п о ж а Х о л т. Тённесены росли без родителей, надо вам знать.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. …И тут Лона Хессель встает со стула и с размаху отвешивает элегантному образованному Карстену Бернику звонкую пощечину.

Г о с п о ж а Л ю н г е. Ой! В жизни ничего…

Г о с п о ж а Х о л т. Да, так и было.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. А потом собирает чемодан и уезжает в Америку.

Г о с п о ж а Л ю н г е. Должно быть, она сама имела на него виды?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Еще бы! Вы правы – когда он приехал из Парижа, Лона взяла в голову, что они будут парой.

Г о с п о ж а Х о л т. Не представляю, как она могла всерьез верить, что Берник, такой галантный, такой светский, истинный кавалер, любимец всех дам…

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. И при том сама благопристойность и строжайшая мораль, госпожа Холт.

Г о с п о ж а Л ю н г е. И чем занялась в Америке эта Лона Хессель?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Сие, как сказал однажды Руммель, покрыто завесой, которую вряд ли стоит поднимать.

Г о с п о ж а Л ю н г е. Что это значит?

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Видите ли, она не поддерживает никаких связей с семьей. Но всему городу известно, что она, например, пела там по гостиницам за деньги…

Г о с п о ж а Х о л т. И читала публичные лекции…

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Издала совершенно безумную книгу…

Г о с п о ж а Л ю н г е. Что вы говорите?!

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Да, Лона Хессель для их семьи тоже, конечно, пятно на солнце их счастья… Но теперь вы знаете, что к чему, госпожа Люнге. Видит Бог, я рассказываю, только чтобы предостеречь вас.

Г о с п о ж а Л ю н г е. Я так и поняла, не волнуйтесь. Но бедняжка Дина! Сердце за нее болит.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Для нее как раз это было счастьем. Представьте себе, осталась бы она в руках таких родителей. Разумеется, мы всем обществом стали заботиться о ней, наставлять по мере сил, а позже хлопотами Марты Берник ее забрали в этот дом.

Г о с п о ж а Х о л т. Она всегда была трудным ребенком. Еще бы – дурной пример перед глазами. Дина не то что наши дети, в ней надо лаской укоренять добро, госпожа Люнге.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Тише, она идет. (Громко.) Да, наша Дина – большая умница. Ой, Дина, ты тут? А мы шитье разбираем…

Г о с п о ж а Х о л т. Дина, как чудесно пахнет твой кофе! Чашечка такого кофе перед обедом…

Г о с п о ж а Б е р н и к (с террасы). Прошу к столу, милые дамы!

Тем временем Марта и Дина помогли горничной накрыть стол для кофе. Дамы рассаживаются вокруг стола на террасе, все они преувеличенно любезны с Диной. Она вскоре возвращается в залу к своему шитью.

Г о с п о ж а Б е р н и к (с террасы). Дина, а ты не будешь?..

Д и н а. Спасибо, не хочется.

Она усаживается за шитье. Госпожа Берник и Рёрлунд перекидываются несколькими словами, вслед за чем он тоже переходит в залу.

Р ё р л у н д (делая вид, что ищет что-то на столе, вполголоса обращается к Дине). Дина!

Д и н а. Да.

Р ё р л у н д. Почему вы ушли с террасы?

Д и н а. Когда я принесла кофе, то увидела по этой новой даме, что они говорили обо мне.

Р ё р л у н д. А как любезна она была с вами, вы уже не увидели?

Д и н а. Терпеть такого не могу!

Р ё р л у н д. У вас непокорный дух, Дина.

Д и н а. Да.

Р ё р л у н д. Но почему, Дина?

Д и н а. Такая уж уродилась.

Р ё р л у н д. Почему бы вам не попробовать быть не такой?

Д и н а. Нет.

Р ё р л у н д. Почему нет?

Д и н а (глядя на него). Я из нравственно испорченных.

Р ё р л у н д. Фу, Дина!

Д и н а. И мать моя была нравственно испорченная.

Р ё р л у н д. Кто-то разговаривал с вами об этом?

Д и н а. Никто. Они никогда об этом не говорят. Ну почему они все молчат? И обращаются со мной как со стеклянной вазой, точно я могу разбиться. О, как я ненавижу это их доброхотство!

Р ё р л у н д. Милая Дина, я понимаю, вам кажется, на вас здесь давят, но…

Д и н а. Вот бы я могла уехать отсюда! Мне кажется, я бы сумела сама добиться в жизни чего-нибудь, если бы не жила среди людей, которые так… так…

Р ё р л у н д. Так что?

Д и н а. Так морально безупречны и благопристойны.

Р ё р л у н д. Дина, вы так не думаете.

Д и н а. О, вы хорошо понимаете, чтó я имею в виду. Каждый день сюда приводят Хильду и Нетту, чтобы у меня был пример для подражания. Я никогда не стану такой образцово-приличной, как они. И не хочу становиться. Эх, окажись я далеко отсюда, из меня бы вышел толк.

Р ё р л у н д. Дина, дорогая, вы и так толковая.

Д и н а. Но какой мне здесь от этого прок?

Р ё р л у н д. Значит, уехать? Вы всерьез думаете об этом?

Д и н а. Я не осталась бы здесь ни дня, не будь вас.

Р ё р л у н д. Скажите мне, Дина, почему вы так любите мое общество?

Д и н а. Потому что вы учите меня прекрасному.

Р ё р л у н д. Прекрасному? Вы называете то, чему я вас учу, прекрасным?

Д и н а. Да. Вернее, вы ничему такому меня не учите, но, слушая, как вы рассказываете, я воображаю всё прекрасное.

Р ё р л у н д. Но все же: прекрасное – это для вас что?

Д и н а. Об этом я никогда не думала.

Р ё р л у н д. Подумайте сейчас. Что вы называете прекрасным?

Д и н а. Прекрасное – это что-то великое и далекое.

Р ё р л у н д. Хм… Дорогая Дина, я искренне беспокоюсь о вас.

Д и н а. И только?

Р ё р л у н д. Вы отлично знаете, что бесконечно дороги мне.

Д и н а. Будь я Хильда или Нетта, вы не опасались бы, что кто-то это заметит.

Р ё р л у н д. Ах, Дина, приходится принимать во внимание тысячу разных соображений, но едва ли вы в состоянии судить о них… Когда человек поставлен служить моральной опорой, нравственным столпом общества, в котором он живет, никакая осторожность не чрезмерна. Будь я уверен, что мои побудительные мотивы истолкуют верно… Ну да все едино. Вам нужна поддержка, и вас поддержат. Дина, вы готовы дать мне слово, что когда я приду и скажу – когда обстоятельства позволят мне прийти и сказать: «Вот вам моя рука», то вы примете мое предложение и станете моей женой? Вы обещаете мне, Дина?

Д и н а. Да.

Р ё р л у н д. Спасибо, спасибо, ведь и мне со своей стороны… Ах, Дина, вы так мне нравитесь… Тише, кто-то идет! Дина, ради меня, ступайте на террасу.

Пересаживается за кофейный стол. В ту же минуту из ближайшей левой комнаты выходят Р у м м е л ь, С а н с т а д и В и г е л а н н, последним появляется Б е р н и к со стопкой бумаг в руках.

Б е р н и к. Значит, – решено!

В и г е л а н н. Да будет так. Во славу Божью.

Р у м м е л ь. Решено, Берник! Слово норвежца крепко и твердо, как Доврские горы.

Б е р н и к. И никто не предаст, не отступится, какое бы мы ни встретили сопротивление?

Р у м м е л ь. Один за всех, и все за одного, Берник! Мы с тобой до конца!

Т ё н н е с е н (входит в дверь с террасы). До конца? Прошу прощения, господа, это железной дороге конец?

Б е р н и к. Напротив – начало…

Р у м м е л ь. Она мчит вперед на всех парах, господин Тённесен.

Т ё н н е с е н (подходит ближе). Да?

Р ё р л у н д. Это как понять?

Г о с п о ж а Б е р н и к (в дверях на террасу). Берник, дорогой, что происходит?

Б е р н и к. Дорогая, вот тебя как это может интересовать? (Троим мужчинам.) Так, теперь надо разобраться с подписными листами, чем быстрее, тем лучше. Естественно, первыми поставим свои подписи мы четверо. Положение, которое мы сегодня занимаем в обществе, обязывает нас выложиться полностью.

С а н с т а д. Разумеется, господин консул.

Р у м м е л ь. Все получится, Берник, вот те крест.

Б е р н и к. Я нисколько не сомневаюсь в исходе. Но каждый из нас должен привлечь свой круг знакомых. Когда мы покажем, что все сословия живо поддерживают проект, город, естественно, вынужден будет вложить свою часть.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Карстен, ты должен наконец выйти к нам и рассказать…

Б е р н и к. Дорогая Бетти, это дело никак не предполагает участия в нем дам.

Т ё н н е с е н. Ты все-таки действительно хочешь заняться железной дорогой?

Б е р н и к. Конечно.

Р ё р л у н д. Но ведь в прошлом году, господин консул?..

Б е р н и к. В прошлом году дело выглядело совершенно иначе. Тогда речь шла о приморской ветке…

В и г е л а н н. Что было бы совершенно излишним, господин учитель, у нас там ходят свои пароходы.

С а н с т а д. Мы бы вбухали туда уйму денег…

Р у м м е л ь. А кровные интересы города пострадали бы.

Б е р н и к. Главная причина была в том, что обществу в целом приморская дорога не принесла бы пользы, поэтому я выступил против. И теперь принято решение о прокладке дороги через внутренние районы.

Т ё н н е с е н. Но она же не зайдет в окрестные города.

Б е р н и к. Зато зайдет к нам, мой милый Хилмар, потому что сюда придет одноколейная боковая ветка.

Т ё н н е с е н. Уу, новая выдумка.

Р у м м е л ь. Разве это выдумка не блистательная, а? Скажите?

Р ё р л у н д. Хм…

В и г е л а н н. Причем нельзя отрицать, что Провидение создало здесь ландшафт словно специально для местной железнодорожной ветки.

Р ё р л у н д. Вы серьезно, господин Вигеланн?

Б е р н и к. Да, признаться, я тоже вижу Промысел Божий в том, что весной, разъезжая по делам, волей случая завернул в долину, где прежде никогда не бывал. И меня молнией поразила мысль – вот здесь могла бы пройти железнодорожная ветка к нам. Я отправил инженера изучить местность, и вот передо мной отчет и предварительная смета – никаких препятствий такому плану.

Г о с п о ж а Б е р н и к (по-прежнему стоя в дверях, теперь вместе с остальными дамами). Карстен, дорогой, и ты скрывал это от нас?!

Б е р н и к. Милая моя Бетти, все равно вы не сумели бы понять, что здесь к чему. Впрочем, до сегодняшнего дня я не говорил об этом ни одной живой душе. Но теперь настал решающий момент, пришла пора действовать открыто и напористо. И даже если мне придется отдать этому делу всю жизнь, я доведу его до ума.

Р у м м е л ь. Мы с тобой, Берник. Будь уверен!

Р ё р л у н д. Господа, вы и вправду возлагаете на это предприятие такие надежды?

Б е р н и к. Да, очень большие. Дорога потянет наше общество вверх как подъемный кран. Подумайте хотя бы об огромных лесных угодьях, они станут доступны, о залежах руды, можно начинать разработку, о реке, там же водопад на водопаде, – представляете, сколько заводов можно построить?

Р ё р л у н д. И вы не боитесь, что тесное общение с безнравственным внешним миром?..

Б е р н и к. Нет, не тревожьтесь, господин учитель. Сегодня наше маленькое трудолюбивое общество, слава Богу, покойно стоит на тверди строгой, крепкой нравственности. Мы сообща привели ее, дерзну сказать, в божеский вид и будем и дальше содержать в чистоте, каждый на своем месте. Вы, господин учитель, продолжите свою благословенную деятельность в школе и в домах. Мы, люди дела, укрепим опоры общества, поднимая достаток возможно большего числа горожан, а наши женщины – подойдите поближе, сударыни, эти слова вам стоит послушать – наши женщины, говорю я, наши жены и дочери… вам я желаю не встречать преград в вашем милосердном служении, продолжать его, но в первую очередь быть помощью и отрадой вашим близким, как служат мне опорой и отрадой мои Бетти, и Марта, и Улаф. (Оглядывается по сторонам.) А где Улаф, кстати?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Сейчас каникулы, его дома не удержишь.

Б е р н и к. Наверняка опять торчит на берегу. Вот увидишь, он не уймется, пока дело не кончится бедой.

Т ё н н е с е н. Ба! Уж нельзя и поиграть с силами природы…

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Как прекрасно, господин Берник, что вы так привязаны к своей семье.

Б е р н и к. Что ж, семья – ядро общества. Хороший дом, верные и порядочные друзья, небольшой сплоченный круг и ни тени мятежных элементов…

Справа входит п о в е р е н н ы й К р а п с письмами и газетами.

К р а п. Зарубежная почта, господин консул, и телеграмма из Нью-Йорка.

Б е р н и к (забирая почту). О, от владельцев «Индиан гёрл».

Р у м м е л ь. Пришла почта? Тогда я тоже должен откланяться.

В и г е л а н н. И я.

С а н с т а д. Прощайте, господин консул.

Б е р н и к. Прощайте, господа. И не забудьте – встречаемся вечером в пять.

Т р о е м у ж ч и н. Да, да, само собой.

Уходят направо.

Б е р н и к (читая телеграмму). Ого! Чисто американская манера! Совершенно возмутительно!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Господи, Карстен, что такое?

Б е р н и к. Взгляните на это, господин Крап. Читайте!

К р а п (читает). «Ремонт самый малый; отправляйте «Индиан гёрл» как сможет держаться на плаву; хорошее время года; при аварии выплывут на грузе». Нет, я вам доложу…

Б е р н и к. Выплывут на грузе!! Да случись что, с таким грузом судно пойдет ко дну как камень, и эти господа отлично все понимают.

Р ё р л у н д. Да, вот пример нравов в хваленом большом мире.

Б е р н и к. Вы правы; стоит им почуять прибыль – всё, никакого почтения к самой человеческой жизни. (Крапу.) «Индиан гёрл» будет готова дней через четыре-пять?

К р а п. Да, если господин Вигеланн разрешит нам временно заморозить работы на «Пальме».

Б е р н и к. Хм. Он на это не пойдет. Так, вы тоже хотите просмотреть почту, да? Кстати, вы не видели на пристани Улафа?

К р а п. Нет, господин консул.

Уходит в первую комнату направо.

Б е р н и к (перечитывая телеграмму). Эти господа без сомнений и колебаний ставят на кон жизнь восемнадцати людей.

Т ё н н е с е н. Ну, мореходы призваны покорять стихии; волнительно, должно быть, когда между тобой и бездной лишь тонкая дощечка…

Б е р н и к. Покажите мне хоть одного нашего судовладельца, кто пошел бы на такое. Никто, совершенно никто… (Замечает Улафа.) Слава Богу, жив.

У л а ф, с удочкой в руке, вбегает в калитку.

У л а ф (все еще из сада). Дядя Хилмар, я был у моря и видел пароход.

Б е р н и к. Ты опять бегал на пристань?

У л а ф. Нет, я только на лодке покатался. Дядя Хилмар, представляешь, с корабля сошли циркачи-наездники с лошадями и зверями и пассажиров туча!

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Так мы увидим цирковых наездников?! Правда?

Р ё р л у н д. Мы? Я думаю, нет.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Естественно, не мы, но…

Д и н а. Я бы с удовольствием посмотрела наездников.

У л а ф. И я тоже!

Т ё н н е с е н. Балбес ты. Нашел, на что смотреть. Дрессировка, и всё. Вот когда гаучо мчатся в пампасах на необъезженных мустангах!.. А в маленьких городках, прости Господи…

У л а ф (теребит Марту). Тетя Марта, смотри, смотри, вон они!

Г о с п о ж а Х о л т. Господи, твоя воля, вон они.

Г о с п о ж а Л ю н г е. Скверные люди, уф-уф-уф…

Множество п а с с а ж и р о в и целая толпа г о р о ж а н поднимаются вверх по улице.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Клоуны, одно слово. Взгляните вон на ту, госпожа Холм, в сером платье и с саквояжем за спиной.

Г о с п о ж а Х о л т. Да, смотрите, она тащит его на рукоятке от зонтика! Наверняка это мадам директорша.

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. А вот небось и сам директор, вон, вон, с бородой. Вид как у настоящего разбойника. Хильда, не смотри на него!

Г о с п о ж а Х о л т. И ты не смотри, Нетта!

У л а ф. Мама, директор с нами здоровается!

Б е р н и к. Что за?..

Г о с п о ж а Б е р н и к. Что ты говоришь, сынок?!

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Бог мой, его мадам тоже здоровается!

Б е р н и к. Нет, это слишком!

М а р т а (невольно вскрикнув). Ах!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Что случилось, Марта?

М а р т а. Нет, ничего, мне показалось вдруг, что…

У л а ф (от радости кричит). Глядите, глядите, ведут лошадей и зверей! А вон американцы, глядите, американцы и все матросы с «Индиан гёрл»…

Слышно «Янки Дудл» в сопровождении кларнета и барабана.

Т ё н н е с е н (зажимает уши). Уф-уф-уф!

Р ё р л у н д. Думаю, сударыни, нам лучше удалиться, это зрелище не для нас. Давайте вернемся к нашей работе.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Не стоит ли нам задернуть гардины?

Р ё р л у н д. Да, я именно это имел в виду.

Дамы занимают свои места за столом, учитель закрывает дверь в сад и задергивает гардины на двери и всех окнах; зала погружается в полумрак.

У л а ф (выглядывает наружу). Мама, а теперь директорша остановилась у колонки и умывается!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Что? Посреди площади?!

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. И средь бела дня!

Т ё н н е с е н. Ну, если бы я путешествовал в пустыне и наткнулся на цистерну с водой, то тоже не стал бы церемониться… Уф, проклятый кларнет!

Р ё р л у н д. Здесь решительно требуется вмешательство полиции!

Б е р н и к. Да уж, хотя иностранцев нельзя судить строго, у этих людей нет тех укоренившихся представлений о благопристойности, которые удерживают нас в рамках приличий. Пусть бесчестят себя. Какое нам дело? Эти бесчинства, попирающие традиции, порядок и обычаи, по счастью, не имеют, смею сказать, ни малейшего отношения к нашему обществу… Что еще такое?

Н е з н а к о м а я д а м а стремительно входит в правую дверь.

Д а м ы (в ужасе, но тихо). Циркачка! Мадам директорша!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Господи, твоя воля!

М а р т а (вскакивает). Ах!

Д а м а. Здравствуй, дорогая Бетти! Добрый день, Марта! Добрый день, зять!

Г о с п о ж а Б е р н и к (вскрикивает). Лона!

Б е р н и к (отступая на шаг). Святый Боже!

Г о с п о ж а Х о л т. Господи помилуй…

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Не может быть…

Т ё н н е с е н. Уф! Уф!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Лона! Неужели?..

Л о н а. Я ли это? Именно я, могу поклясться! Ну, бросайтесь мне на шею!!

Т ё н н е с е н. Уф! Уф!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Ты приехала сюда с…

Б е р н и к. И собираешься выступать в…

Л о н а. Выступать? В каком смысле?

Б е р н и к. Ну, я имел в виду… с наездниками…

М а р т а. Ха-ха-ха! Ты рехнулся, зять? Ты думаешь, я из цирка? Я, конечно, чему только не научилась и выступала в самых дурацких ролях, но…

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Хм…

Л о н а. …но трюков на лошади я не делала никогда.

Б е р н и к. То есть ты не…

Г о с п о ж а Б е р н и к. Спаси Господи!

Л о н а. Мы приехали как все приличные люди – правда, вторым классом, но к этому нам не привыкать.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Мы, ты сказала?

Б е р н и к (подходит на шаг ближе). Кто мы?

Л о н а. Я и мальчик, разумеется.

Д а м ы (вскрикивают). Мальчик!

Т ё н н е с е н. Чтооо?

Р ё р л у н д. Ну, я вам доложу…

Г о с п о ж а Б е р н и к. Что ты имеешь в виду, Лона?

Л о н а. Джона, конечно же. Насколько я знаю, других детей у меня нет. То есть Юхана, как вы его называли.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Юхан!

Г о с п о ж а Р у м м е л ь (тихо, госпоже Люнге). Пропащий брат!

Б е р н и к (мнется). Юхан тоже здесь?

Л о н а. Само собой. Я без него не езжу. Но что-то у вас скорбный вид. Вы сидите в темноте, шьете что-то белое… Никто из родни не умер?

Р ё р л у н д. Сударыня, здесь комитет призрения нравственно испорченных душ.

Л о н а (полушепотом). Что вы говорите?! Все эти красивые модные дамы, они?..

Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Ну, я вам скажу!..

Л о н а. Ой, поняла, поняла. Черт, это же госпожа Руммель. А там госпожа Холт, ого! Что-то мы все не стали моложе с последней встречи. Знаете что, люди добрые, пусть ваши нравственно испорченные греховодники подождут денек, хуже не станут. Такое радостное событие, как сегодня…

Р ё р л у н д. Возвращение домой не всегда радость.

Л о н а. Неужто? Так-то вы читаете вашу Библию, господин пастор?

Р ё р л у н д. Я не пастор.

Л о н а. Так наверняка станете им. Фу! Ваше нравственное шитье часом не испорчено? Вонь, как от савана. А я в прериях привыкла к чистому воздуху, так и знайте.

Б е р н и к (утирает лоб). Да, тут правда душно и тошно.

Л о н а. Погоди, погоди, ну-ка сейчас мы выберемся из этой гробницы… (Раздвигает занавески.) К его приходу здесь должен быть яркий свет! Увидите мальчика отмывшимся, во всем блеске…

Т ё н н е с е н. Уф?

Л о н а (открывает дверь и окна). В смысле: увидите, как только ему удастся отмыться. Он надеялся ополоснуться в гостинице, а то на пароходе изгваздался, как поросенок.

Т ё н н е с е н. Уф!

Л о н а. Уф? Это ведь не?.. (Показывая на Хилмара, обращается к остальным.) Он так тут и болтается? По-прежнему все «уф» да «уф»?

Т ё н н е с е н. Я не болтаюсь, я обретаюсь здесь ввиду своей болезни.

Р ё р л у н д. Хм, дорогие дамы, я не думаю…

Л о н а (заметив Улафа). Бетти, это твой? Дай пять, парень! Или ты боишься своей старой страшной тетки?

Р ё р л у н д (засовывая книгу под мышку). Сударыни, я не думаю, что сегодня нам удобно продолжать. Но мы увидимся завтра.

Л о н а (гостьям, которые встают, собираясь уходить). Так и сделаем. Я приду вовремя.

Р ё р л у н д. Вы? Прошу прощения, сударыня, что вы собираетесь делать в нашем комитете?

Л о н а. Проветрить его, господин пастор.

Действие второе

Зала в доме консула Берника.

Г о с п о ж а Б е р н и к в одиночестве работает над своим шитьем. Чуть погодя справа входит к о н с у л Б е р н и к в шляпе и перчатках, с тростью в руке.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Карстен, ты уже вернулся?

Б е р н и к. Да, у меня здесь встреча назначена.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Юхан наверняка снова сегодня придет.

Б е р н и к. Я жду одного человека. (Снимает шляпу.) А куда подевались нынче все дамы?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Госпожа Руммель с Хильдой заняты.

Б е р н и к. Неужели? Прислали сказать, что не смогут?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Да, у них слишком много дел по дому.

Б е р н и к. Понятно. Остальные тоже, конечно, не придут?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Да, они сегодня тоже не смогли.

Б е р н и к. Так я и думал. А где Улаф?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Я разрешила ему прогуляться с Диной.

Б е р н и к. Эта Дина – вертихвостка безмозглая. Вчера прямо с места в карьер взялась любезничать с Юханом…

Г о с п о ж а Б е р н и к. Карстен, дорогой, но Дина ведь не знает, что…

Б е р н и к. А Юхан? Мог бы проявить хоть немного такта и не выказывать ей столько внимания. Я видел, какими глазами таращился на них Вигеланн.

Г о с п о ж а Б е р н и к (с шитьем на коленях). Карстен, ты можешь понять, что им тут нужно?

Б е р н и к. Хм… У него там ферма, но дела идут не очень. Вчера она упирала на то, что им приходится ездить вторым классом…

Г о с п о ж а Б е р н и к. Да, похоже, что так, к сожалению. Но как она посмела приехать? Она! Так страшно оскорбила тебя, а теперь…

Б е р н и к. Брось, забудь ты эти старые истории.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Да как? Я сегодня только о том и думаю. Он же мне брат… я тревожусь… не о нем, а что его приезд поставит тебя в неловкое положение. Карстен, я смертельно боюсь, что…

Б е р н и к. Боишься чего?

Г о с п о ж а Б е р н и к. А его не посадят за те деньги, что пропали тогда у твоей матери?

Б е р н и к. Ну что за чепуха! Кто может доказать, что деньги тогда пропали?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Господи, об этом весь город знает, к несчастью. Ты сам говорил…

Б е р н и к. Я ничего не говорил. Город ничего о той истории не знает, это были пустые слухи и ничего больше.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Карстен, сколько же в тебе благородства!

Б е р н и к. Выкинь из головы эти бредни, я сказал. Ты не понимаешь, что мучаешь меня, копаясь во всем этом? (Мечется по комнате, потом швыряет свою трость.) И вот ведь принесла их нелегкая именно сейчас, когда мне так важно ничем не омраченное, ровное и доброе отношение ко мне города и прессы. А теперь газеты по всей округе начнут смаковать подробности. Как я их ни встреть, хоть тепло, хоть холодно, все истолкуют против меня. Примутся копаться в прошлом… ровно как ты. В таком обществе, как наше… (Швыряет перчатки на стол.) И ни одного человека рядом, с кем я мог бы поговорить, на кого опереться…

Г о с п о ж а Б е р н и к. Совсем ни одного, Карстен?

Б е р н и к. Ни одного. А кто? И почему все это на мою голову ровно сейчас?! Не сомневаюсь, они мечтают устроить скандал, хоть так, хоть эдак, – она особенно. Вот ведь наказанье, быть в родстве с такими людишками!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Я ничего не могу поделать с тем…

Б е р н и к. С чем ты ничего не можешь поделать? С родством между вами? Что верно, то верно!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Я их не зазывала вернуться домой.

Б е р н и к. Ну наконец, завела свою шарманку! Я их не зазывала, приглашения не посылала, за волосы сюда не тащила… уже оскомину набило.

Г о с п о ж а Б е р н и к (разражается рыданиями). Какой ты к тому же недобрый…

Б е р н и к. Вот это правда. А ты еще порыдай, порыдай, а то городу пока мало, о чем посудачить, надо больше. Бетти, довольно глупить. И пересядь на террасу, сюда могут войти. Или народу обязательно видеть госпожу Берник с заплаканными глазами? То-то будет славно, когда разойдется об этом слух… Вроде шум в прихожей? (В дверь стучат.) Войдите!

Госпожа Берник уходит со своим шитьем на террасу. Справа входит корабельный мастер А у н е.

А у н е. Здравствуйте, господин консул.

Б е р н и к. Здравствуйте. Вы, верно, догадываетесь, чего я от вас хочу?

А у н е. Поверенный говорил мне, что вы вроде бы недовольны тем…

Б е р н и к. Я недоволен всей работой верфи, Ауне. Вы не справляетесь с аварийными судами. «Пальма» должна быть на ходу давным-давно. Господин Вигеланн каждый день вынимает из меня душу, с ним трудно иметь дело как с совладельцем корабля.

А у н е. «Пальма» может выйти в море послезавтра.

Б е р н и к. Наконец-то. А этот американец, «Индиан гёрл», стоит у нас уже пять недель…

А у н е. Американец? Я понял так, что сперва надо приналечь на вашу «Пальму».

Б е р н и к. Я не давал вам оснований думать так. Американца тоже надо было привести в порядок как можно быстрее, но вы этого не делаете.

А у н е. Там беда, господин консул, днище все прогнило. Чем больше латаем, тем хуже, расползается все.

Б е р н и к. Беда совершенно в другом. Господин Крап объяснил мне правду. Вы не умеете работать с новыми машинами, которые я закупил, – вернее, не желаете работать с ними.

А у н е. Господин консул, мне уже за пятьдесят, и как меня сызмальства выучили, так я и работаю…

Б е р н и к. Сегодня так уже не работают. И не думайте, Ауне, что меня гложет алчность. К счастью, мне не приходится думать только о наживе, я хочу служить обществу, в котором живу, и фирме, которую возглавляю. Только я могу внедрить здесь прогресс, иначе он не придет сюда никогда.

А у н е. Я тоже за прогресс, господин консул.

Б е р н и к. Да, но вам нужен прогресс не для всех, а только для одного сословия, для рабочих. Я знаком с вашей агитацией. Вы произносите речи, подстрекаете народ, но вот появляется настоящая техническая новинка, бери и пользуйся, ан нет, тут вы в кусты, вы боитесь.

А у н е. Я и правда боюсь, господин консул, и не за себя только, но за многих, у кого машины отнимают кусок хлеба. Вот вы, господин консул, призываете служить обществу, а я думаю, что ведь и у общества должны быть обязательства перед людьми. Как смеют наука и капитал запускать в работу новые изобретения раньше, чем выучат людей управляться с ними?

Б е р н и к. Ауне, вы слишком много читаете и думаете, это вам не на пользу, и только подогревает в вас недовольство вашим положением.

А у н е. Дело не в том, господин консул. Не могу я видеть, как увольняют одного отличного работника за другим, и они остаются без куска хлеба из-за этих машин.

Б е р н и к. Хм, когда изобрели печатный станок, многие переписчики остались без куска хлеба.

А у н е. Господин консул, служи вы в то время переписчиком, небось тоже бы станки невзлюбили.

Б е р н и к. Я позвал вас не для диспутов, а чтобы сказать – аварийный американец «Индиан гёрл» должен послезавтра выйти в море.

А у н е. Но господин консул…

Б е р н и к. Слышите – послезавтра! Одновременно с нашим судном и ни часом позже. У меня есть серьезные основания подгонять вас с этим делом. Вы читали утреннюю газету? Так вы знаете, что американцы снова устроили дебош. Этот сброд будоражит весь город. Ночи не проходит без драки в гостинице или на улицах. О прочих мерзостях я и не говорю.

А у н е. Да, дрянь людишки.

Б е р н и к. А с кого спрашивают? Кто во всем виноват? Я, конечно! Да, да, все шишки валятся на меня. Газеты прозрачно намекают, что мы всерьез ремонтируем только «Пальму». На мне лежит обязанность служить городу примером, а я буду сам подставлять себя под эдакие нападки?! Нет, не потерплю. Не желаю, чтобы мое имя пятнали.

А у н е. Господин консул, вашей безупречной репутации ничего не сделается и от более серьезных обвинений.

Б е р н и к. Мне сейчас нужно все уважение и восхищение, какое я заслужил у сограждан. Как вы наверняка слышали, у меня в руках огромный проект, но если злопыхателям удастся поколебать безграничное доверие горожан к моей персоне, то мне это грозит огромными сложностями и потерями. Я обязан любой ценой обезоружить злобных газетных проныр, поэтому вам я ставлю срок – послезавтра.

А у н е. Господин консул, тогда уж ставьте мне срок сегодня к вечеру.

Б е р н и к. Вы хотите сказать, я требую невозможного?

А у н е. Да. С теми людьми, что у нас сейчас есть…

Б е р н и к. Понятно, понятно. Видимо, придется поискать на стороне.

А у н е. Вы вправду хотите уволить еще кого-то из старых рабочих?

Б е р н и к. Нет, об этом я не думал.

А у н е. Потому как я уверен, если вы так сделаете, начнется ропот и в городе, и в газетах.

Б е р н и к. Не исключено, поэтому мы не станем так делать. Но если «Индиан гёрл» не получит послезавтра визы о готовности, я рассчитаю вас.

А у н е (вздрогнув). Меня?! (Смеется.) Вы шутите, господин консул, да?

Б е р н и к. Вам не стоит уповать на это.

А у н е. Вы пойдете на то, чтобы уволить меня? Мой дед и отец прослужили на верфях всю жизнь, и сам я…

Б е р н и к. Но кто вынуждает меня к этому?

А у н е. Господин консул, вы требуете невозможного.

Б е р н и к. Было бы желание, и все окажется возможным. «Да» или «нет»? Отвечайте ясно, иначе я рассчитаю вас немедленно.

А у н е (на шаг подступает к консулу). Господин консул, вы ведь понимаете, чтó на самом деле означает увольнение для пожилого рабочего? Пусть поищет себе другое место, скажете вы. Поискать-то он поищет, а вот найдет ли… Вы бы зашли как-нибудь в дом такого уволенного рабочего в тот вечер, когда он возвращается домой и ставит ящик с инструментами у двери.

Б е р н и к. Вы думаете, я увольняю вас с легким сердцем? Разве я не был всегда вполне приличным хозяином?

А у н е. Тем хуже, господин консул. Именно поэтому мои домашние никогда не обвинят вас. Мне они ничего не скажут, не посмеют, но будут коситься исподтишка и думать: наверно, заслужил. Поймите, вот этого… этого я не вынесу. Я, конечно, простой человек, но привык быть первым среди своих. Мой скромный дом тоже малое общество, господин консул. Я поддерживал его на плаву, я был опорой этого малого общества, потому что моя жена верила в меня и мои дети верили в меня. А теперь все рухнет.

Б е р н и к. Что ж, коли иначе не получается, пусть рухнет меньшее во спасение большего. Видит Бог, частным жертвуют во имя общего. Я не могу сказать вам ничего другого, так устроен мир. Вдобавок вы строптивы, Ауне! Вы встали против меня не от безысходности, а от нежелания признать, что сегодня у машин преимущество перед ручным трудом.

А у н е. А вы так твердо стоите на своем, господин консул, потому как рассчитываете моим увольнением заткнуть прессе рот?

Б е р н и к. А хоть бы и так. Вы же знаете, чтó лежит на весах – или пресса бросится меня душить, или она благосклонно поддержит меня и тот огромный проект, который я сейчас затеваю ради всеобщего блага. Есть ли у меня выбор? Вопрос, по сути, стоит так – удержать на плаву, как вы выражаетесь, ваш дом или пустить ко дну сотни новых домов, которые не поднимутся, не зажгут очага, если я не сумею провести в жизнь то, над чем сейчас работаю. Вот почему я поставил вас перед выбором.

А у н е. Раз вопрос стоит так, то и сказать нечего.

Б е р н и к. Хм… дорогой мой Ауне, мне самому жаль, что мы должны расстаться.

А у н е. Мы не расстанемся, господин консул.

Б е р н и к. Как так?

А у н е. У простого человека тоже есть свои ценности.

Б е р н и к. Так, так. И вы рискнете поручиться, что… Да?

А у н е. «Индиан гёрл» получит послезавтра визы о готовности.

Откланивается и уходит направо.

Б е р н и к. Та-ак, одного упрямца я прогнул. Это хороший знак.

Х и л м а р Т ё н н е с е н с сигарой во рту входит в садовую калитку.

Т ё н н е с е н (с террасы). Добрый день, Бетти! Добрый день, Берник!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Добрый день.

Т ё н н е с е н. Ты плакала, я вижу. Значит, уже все знаешь, да?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Что знаю?

Т ё н н е с е н. Что скандал в разгаре. Уф-ф!

Б е р н и к. Какой скандал?

Т ё н н е с е н (заходит в комнату). Эти двое, американская парочка, ходят по улицам в обществе Дины Дорф.

Г о с п о ж а Б е р н и к (входит следом). Нет, Хилмар, этого не может быть!

Т ё н н е с е н. К несчастью, это истинная правда. А Лона до того бестактна, что еще и окликнула меня: разумеется, я сделал вид, что не услышал.

Б е р н и к. Вряд ли прогулка осталась незамеченной.

Т ё н н е с е н. Не осталась, скажу тебе. Люди на улице останавливались и глазели на них. Скандал полыхнул по городу, как пожар в прериях. Во всех домах стояли у окон и ждали, когда демонстрация пройдет мимо них, голова к голове за каждой занавеской, уф-уф-уф… Бетти, прости, что я говорю «уф», это от нервов. Если так пойдет дальше, придется мне подумать о долгом путешествии.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Надо было тебе заговорить с ним, объяснить…

Т ё н н е с е н. Посреди улицы? Благодарю покорно… И как этот человек вообще посмел явиться сюда? Ладно, посмотрим, не остановит ли его пресса. Бетти, прости, но…

Б е р н и к. Ты сказал – пресса? Ты слышал какие-то разговоры?

Т ё н н е с е н. Да кругом! Вчера, уйдя от вас, я ввиду своего недуга совершил променад в клуб. По тишине при моем появлении я сразу понял, что разговор шел об американцах. А потом этот наглец редактор Хаммер подошел и во всеуслышание поздравил меня с возвращением моего богатого кузена.

Б е р н и к. Богатого?

Т ё н н е с е н. Да, так он выразился. Я, понятно, смерил его подобающим взглядом и растолковал ему, что мне ничего не известно о богатстве Юхана Тённесена. «Надо же, – ответил он, – как странно. В Америке капиталы быстро прирастают, а ваш кузен уехал не с пустыми руками».

Б е р н и к. Так, будь любезен…

Г о с п о ж а Б е р н и к (встревоженно). Видишь, Карстен…

Т ё н н е с е н. Да уж. Лично я глаз ночью не сомкнул, из-за этого типа. А сам он как ни в чем не бывало разгуливает себе по улицам. Вот скажите, почему он там не сгинул?! Это ж уму непостижимо, до чего некоторые люди живучи.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Господи, Хилмар, что ты говоришь?

Т ё н н е с е н. Ничего я не говорю. Но он прямо в рубашке родился: крушения поездов, нападения калифорнийского гризли, да хоть черноногих – все мимо него, его даже не скальпировали… Уф-уф-уф, вот и они.

Б е р н и к (глядя на улицу). И Улаф с ними!

Т ё н н е с е н. Еще бы! Им надо напомнить каждому, что они в родстве с лучшим семейством города. Вон, полюбуйтесь, вся аптека высыпала на улицу, глазеют, бездельники, примечают. Нет, с моими нервами это слишком! Вот как прикажете в таких обстоятельствах высоко нести идеал как знамя…

Б е р н и к. Они идут сюда. Бетти, послушай, я хочу, чтобы ты была с ними предельно дружелюбна, это строгий наказ.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Ты разрешаешь, Карстен?

Б е р н и к. Да, само собой. И тебя это касается, Хилмар. Они, будем надеяться, пробудут здесь недолго. И когда мы с ними наедине… никаких намеков, мы ничем не должны их задеть или обидеть.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Ах, Карстен, сколько в тебе благородства!

Б е р н и к. Ладно, ладно, оставим это.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Нет, позволь мне поблагодарить тебя. И прости мою запальчивость. У тебя были все основания…

Б е р н и к. Оставь! Оставим это, я сказал!

Т ё н н е с е н. Уф!

Ю х а н Т ё н н е с е н с Д и н о й, а следом Л о н а с У л а ф о м проходят через сад.

Л о н а. Ну, здравствуйте, люди добрые.

Ю х а н. Карстен, мы прошлись по старым местам.

Б е р н и к. Да, я слышал. Многое изменилось, правда?

Л о н а. И в основном все благодаря консулу Бернику. Мы были в парке, который ты подарил городу.

Б е р н и к. И в парке тоже?

Л о н а. «Дар Карстена Берника» написано над входом. Похоже, ты печешься в этом городе обо всем.

Ю х а н. И корабли у тебя хоть куда. Я встретил капитана «Пальмы», моего школьного товарища…

Л о н а. Да, школу новую тоже ты построил. И газопровод, и водопровод, все твоими трудами, как говорят.

Б е р н и к. Человек должен заботиться о благе общества, в котором живет.

Л о н а. Это прекрасно, зять. И радостно видеть, как ценят тебя в городе. Я не тщеславна, но не могла удержаться – с кем ни заговорю, всем напоминала, что мы с тобой родня.

Т ё н н е с е н. Уф!

Л о н а. Ты мне «уф» сказал?

Т ё н н е с е н. Нет, я сказал «хм».

Л о н а. Это можно тебе позволить, бедолаге. Что-то вы сегодня в одиночестве?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Да, сегодня мы одни.

Л о н а. Понятно. Мы встретили на рынке парочку ваших нравственно испорченных. Они как нас увидели, сразу напустили на себя страшно занятой вид. Но мы не успели толком поговорить с вами вчера, здесь были трое этих энтузиастов, да еще пастор…

Т ё н н е с е н. Учитель.

Л о н а. Я называю его пастором. Но что вы скажете о моей пятнадцатилетней работе? Видите, он стал совсем большим мальчиком. Кто теперь узнает в нем шального дурня, сбежавшего из дома?

Т ё н н е с е н. Хм!

Ю х а н. Лона, не хвались…

Л о н а. Нет, тут есть чем гордиться! Господи, других побед у меня в жизни нет, но эта дает мне право топтать землю дальше. Знаешь, Юхан, когда я вспоминаю, как мы начинали там с нуля, не имея ничего, кроме четырех кулаков…

Т ё н н е с е н. Рук.

Л о н а. Я сказала кулаки, потому что они были заскорузлые…

Т ё н н е с е н. Уф-уф-уф!

Л о н а. …и пустые.

Т ё н н е с е н. Пустые? Ну, однако, я вам скажу!

Л о н а. Что ты собрался сказать?

Б е р н и к. Хм, хм.

Т ё н н е с е н. Я вам так прямо и скажу – уф! (Уходит на террасу.)

Л о н а. Что с ним такое?

Б е р н и к. Не обращай внимания, он нервный в последнее время. А ты не хочешь посмотреть сад? Ты там еще не была, а у меня как раз час свободного времени.

Л о н а. Я с радостью. Вы не поверите, но в мыслях я часто гуляла по вашему саду.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Его тоже не узнать, сейчас увидишь.

Консул с женой и Лоной спускается в сад, и на протяжении следующей сцены зрители иногда мельком видят их.

У л а ф (в дверях на террасу). Дядя Хилмар, знаешь, что сказал дядя Юхан? Он спросил, хочу ли я поехать с ним в Америку!

Т ё н н е с е н. Ты? Бездельник и балбес, пристегнутый к мамкиной юбке?

У л а ф. Да, но теперь все, хватит. Вот еще увидишь, каким я вырасту…

Т ё н н е с е н. Ой, пустые слова. В тебе нет настоящей крепости духа и воли, без которой…

Оба выходят в сад.

Ю х а н (Дине, которая сняла шляпку и, стоя в дверях комнаты направо, отряхивает пыль с платья). Вы раскраснелись, пока мы гуляли.

Д и н а. Да, чудесная прогулка. Я никогда не гуляла так чудесно.

Ю х а н. Вы, похоже, нечасто выбираетесь прогуляться с утра пораньше?

Д и н а. Нет, я гуляю, но только с Улафом.

Ю х а н. Вот как. Может, вам больше хочется спуститься в сад, чем быть здесь?

Д и н а. Нет, мне больше хочется остаться здесь.

Ю х а н. Мне тоже. И уговор – мы каждое утро ходим вместе на прогулку.

Д и н а. Нет, господин Тённесен, вам не стоит этого делать.

Ю х а н. Чего мне не стоит делать? Вы же обещали?

Д и н а. Да, но теперь, подумав… Вам не стоит показываться на людях со мной.

Ю х а н. Почему?

Д и н а. Вы приезжий, вы не поймете… ну да я вам объясню.

Ю х а н. Сейчас?

Д и н а. Нет. Все-таки не хочу говорить об этом.

Ю х а н. Что вы, со мной вы можете говорить о чем угодно.

Д и н а. Тогда… Должна сказать вам, что я не такая, как остальные девушки, я… со мной не все просто. Поэтому вам не следует гулять со мной.

Ю х а н. Ничего я из этого не понял. Вы сделали что-то скверное?

Д и н а. Нет. Я – нет, но… Знаете, довольно об этом. Вам и без меня все доложат.

Ю х а н. Хм.

Д и н а. Я очень хотела спросить вас о другом.

Ю х а н. О чем же?

Д и н а. В Америке ведь очень легко выбиться в люди?

Ю х а н. Нет, это не всегда легко, обычно на первых порах приходится много и тяжело работать.

Д и н а. Да я бы с радостью…

Ю х а н. Вы?

Д и н а. Работать я умею. И сама сильная, нехворая, а тетя Марта многому меня научила…

Ю х а н. Так какого черта?! Поехали с нами!

Д и н а. Вы все шутите. И Улафа тоже звали ехать. Но я вот что хотела спросить – люди там, у вас, они… очень большие моралисты?

Ю х а н. Моралисты?

Д и н а. Я имела в виду, они… такие же всегда правильные и благопристойные, как здесь?

Ю х а н. Во всяком случае, люди там не такие плохие, как думают здесь. Вам не стоит об этом тревожиться.

Д и н а. Я тревожусь не о том. По мне, лишь бы они не были эдакая ходячая мораль и сама благопристойность, как здесь.

Ю х а н. Не были? А какими они должны быть?

Д и н а. Я хочу, чтобы они были… настоящие, живые.

Ю х а н. Да, да! Это как раз про них, по-моему.

Д и н а. Тогда хорошо бы мне уехать туда.

Ю х а н. Конечно же, хорошо! Потому вам и надо ехать с нами.

Д и н а. Нет, я не хочу ехать с вами, я хочу одна. О, я сумею пробиться, из меня выйдет толк…

Б е р н и к (стоя внизу террасы с обеими своими спутницами). Не ходи, я сам принесу, дорогая. Так и простудиться недолго. (Заходит в залу, ищет шаль жены.)

Г о с п о ж а Б е р н и к (из сада). Юхан, и ты спускайся. Мы идем в грот.

Б е р н и к. Нет, Юхан останется. Дина – возьми шаль моей жены и ступай с ними. Дорогая Бетти, Юхан побудет со мной. Мне надо расспросить его о житье-бытье.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Да, да, но догоняйте потом. Ты знаешь, где нас найти.

Госпожа Берник, Лона и Дина уходят через сад налево.

Б е р н и к (провожает их взглядом, потом идет и запирает первую левую дверь, а потом подходит к Юхану, хватает его руки, трясет их и жмет). Юхан, пока мы одни – позволь мне поблагодарить тебя.

Ю х а н. Ну что ты!

Б е р н и к. Своим домом, и своим семейным очагом, и счастливой семейной жизнью, и положением в обществе – всем я обязан тебе!

Ю х а н. Карстен, дорогой, я рад, что из той дурацкой истории вышло что-то путное.

Б е р н и к (снова трясет его руки). Спасибо, спасибо тебе! Из десяти тысяч ни один не пошел бы на то, что ты для меня сделал.

Ю х а н. Скажешь тоже… Мы были тогда молоды, беспечны. Один из нас должен был взять вину на себя…

Б е р н и к. Проще всего это было бы сделать виновному.

Ю х а н. Стоп, стоп! В ту секунду проще оказалось невиновному. Я был свободен как ветер, родители умерли. Сбежать от нудной каторги в конторе было сущее счастье. А у тебя и старушка-мать жива, и с Бетти ты тайно обручился уже, она была от тебя без ума. Что стало бы с ней, узнай она…

Б е р н и к. Правда, все правда, но…

Ю х а н. И разве не ради Бетти ты решил порвать тайную связь с мадам Дорф? Ты же отправился к ней в тот вечер аккурат затем, чтобы порвать…

Б е р н и к. Да… Злополучный вечер… Пропойца этот вдруг заявляется домой… Конечно, я ради Бетти, но все равно, Юхан, – ты так благородно принял удар на себя и уехал…

Ю х а н. Не угрызайся, Карстен. Мы ведь договорились сделать так. Тебя надо было спасать, я был твоим другом. И как же я гордился дружбой с тобой! Я тут совсем зачах, ощущал себя жалким провинциалом, и вдруг возвращаешься из-за границы ты, весь такой передовой, отменно элегантный, побывавший в Лондоне и в Париже, и выбираешь в наперсники меня! А я еще и на четыре года моложе тебя был… Это теперь я понимаю, что ты вострил лыжи к Бетти, но тогда… Как я гордился! А кто бы не гордился? И кто бы не согласился пойти на жертву ради тебя? Да и требовалось от меня немного – сбежать в большой мир, дав городу месячишко посудачить на мой счет.

Б е р н и к. Хм… Карстен, дорогой, должен сказать, город не забыл ту историю до сих пор.

Ю х а н. Не забыл? Ну, я-то сижу у себя в Америке, мне там на ферме до этого дела нет.

Б е р н и к. Так ты поедешь назад?

Ю х а н. Само собой.

Б е р н и к. Но не сразу, я надеюсь?

Ю х а н. Как только смогу. Я приехал сюда, единственно чтобы составить компанию Лоне.

Б е р н и к. В каком смысле?

Ю х а н. Видишь ли, Лона уже немолода, и в последнее время ею овладела мучительная тоска по родным местам, хоть она никогда в этом не признаётся (улыбаясь), потому что боится бросить без присмотра меня, бесшабашного ветреника, ведь если я в девятнадцать лет умудрился…

Б е р н и к. То?..

Ю х а н. Прости, Карстен, должен сделать тебе постыдное признание.

Б е р н и к. Ты ведь не рассказал ей правду?

Ю х а н. Рассказал. Это я плохо сделал, но иначе не мог. Ты не представляешь, кем стала для меня Лона. Ты ее всегда недолюбливал, но для меня она была как мать. В первые годы, когда нам приходилось совсем тяжко, – кем только она не работала! Потом я долго болел, лежал, ничего не зарабатывал, но и помешать ей не мог, так она придумала петь куплеты по кафе… читала лекции на потеху публике… даже написала книгу, над которой потом плакала и смеялась, – она не жалела себя, лишь бы я не помер. Каково мне было после этого всю зиму смотреть, как она сохнет от тоски? Я не выдержал, Карстен, и сказал ей – поезжай, Лона, и не бойся за меня, я не такой бесшабашный ветреник, как ты думаешь, – и рассказал ей все.

Б е р н и к. И как она это приняла?

Ю х а н. Ответила, разумно и справедливо, что если я не знаю за собой вины, то и помех для моей поездки сюда нет. Но будь спокоен. Лона ничего не скажет, а я сумею удержать язык за зубами и на сей раз.

Б е р н и к. Да, я тебе верю.

Ю х а н. Вот тебе моя рука. И хватит уже говорить о той истории; тем более мы с тех пор подобных глупостей не повторяли, верно? Я хочу насладиться днями здесь. Как мы чудесно прогулялись утром! Кто бы мог подумать, что эта кроха, которая играла ангелочков в театре… Но скажи мне, как сложилось все дальше у ее родителей?

Б е р н и к. Дорогой, я все написал тебе вдогонку, больше мне добавить нечего. Ты ведь получил от меня два письма?

Ю х а н. Да, да, получил, они оба у меня. Так этот пьянчуга сбежал от нее?

Б е р н и к. А позже окончательно спился.

Ю х а н. Она ведь тоже вскоре умерла? Ты помогал ей тайком, насколько мог?

Б е р н и к. Она была гордая, молчала и помощи не принимала.

Ю х а н. Во всяком случае, ты правильно сделал, что взял Дину в дом.

Б е р н и к. Да, конечно. Кстати, это Марта устроила.

Ю х а н. Марта? Ну да, правда, Марта – как она поживает?

Б е р н и к. Она… когда она не занята школой, то опекает своих увечных.

Ю х а н. Значит, Марта взяла ее под крыло.

Б е р н и к. Да, ты ведь знаешь, у Марты страсть всех просвещать да воспитывать. Она за тем и в школу пошла работать. Тоже была глупость огромная.

Ю х а н. Марта выглядела вчера очень усталой. Боюсь, все это ей не по здоровью.

Б е р н и к. Как раз здоровья ей хватит, чтобы вечно заниматься всем этим, но меня она ставит в неловкое положение. Выглядит так, будто я, родной брат, не хочу ее содержать.

Ю х а н. Содержать? Я думал, у нее достаточно собственных средств…

Б е р н и к. Ни гроша. Ты, верно, помнишь, что к твоему отъезду дела у матери шли уже совсем скверно. Какое-то время она еще удерживала фирму на плаву с моей помощью, но не мог же я вечно просто ссужать ее деньгами. Я стал компаньоном, но толку все равно было мало. В конце концов мне пришлось выкупить фирму, мы с матерью стали рассчитываться, и тут оказалось, что ей не причитается больше ничего. А вслед за тем она умерла, и Марта осталась ни с чем.

Ю х а н. Бедная Марта!

Б е р н и к. Бедная? Почему? Ты ведь не думаешь, что я позволю ей терпеть в чем-то нужду. Нет, я дерзну назвать себя хорошим братом. Разумеется, она живет с нами, питается, а на свое учительское жалованье может одеваться – что еще надо одинокой женщине?

Ю х а н. Мы в Америке не так рассуждаем.

Б е р н и к. Еще бы, в Америке уже всех разагитировали. Но в нашем маленьком мире, пока не тронутом, слава Богу, нравственной порчей, женщины довольствуются достойной, но скромной ролью. Тем более, что Марта сама виновата – давно могла обзавестись кормильцем, стоило ей захотеть.

Ю х а н. Ты имеешь в виду, она могла бы выйти замуж?

Б е р н и к. Да, могла бы составить выгодную партию, у нее было несколько удачных предложений, как ни странно: бесприданница, уже не молодая, заурядная.

Ю х а н. Заурядная?

Б е р н и к. Нет, я не ставлю ей это в упрек. И не желаю иной доли. Сам понимаешь, в большом доме, как наш, всегда хорошо иметь на подхвате такого простого скромного человека.

Ю х а н. Но она сама?..

Б е р н и к. Она? А что с ней? У нее, естественно, много интересов, у нее есть я, и Бетти, и Улаф. Люди не должны думать только о себе, особенно женщины. Каждый на своем месте служит опорой обществу, кто большому, кто малому, печется о его благе. Я, по крайней мере, живу так. (Кивает в сторону поверенного Крапа, входящего справа.) Вот тебе живое доказательство. Ты думаешь, я занят своими делами? Ни боже мой. (Скороговоркой Крапу.) Ну что?

К р а п (тихо, показывая стопку бумаг). Все купчие в порядке.

Б е р н и к. Отлично! Прекрасно! Шурин, прости, меня зовут дела. (Тихо, пожимая ему руку.) Спасибо, Юхан, спасибо. И если я чем-то могу быть тебе полезен, ты только скажи… сам понимаешь. Господин Крап, идите сюда.

Уходят в кабинет консула.

Ю х а н (некоторое время смотрит Бернику вслед). Хм…

Собирается спуститься в сад, но в это время справа входит М а р т а с маленькой корзинкой на руке.

Ю х а н. О, Марта!

М а р т а. Ой, Юхан, это ты?

Ю х а н. В такую рань ты уже в делах?

М а р т а. Да. Погоди, сейчас все придут. (Собирается уйти в дверь налево.)

Ю х а н. Послушай, Марта, ты всегда так спешишь?

М а р т а. Я?

Ю х а н. Вчера ты молчала, и я даже словом с тобой не перемолвился, а сегодня…

М а р т а. Да, но…

Ю х а н. Раньше мы вечно были вместе, товарищи по играм с самого детства.

М а р т а. Ах, Юхан, когда это было?

Ю х а н. Да ровно пятнадцать лет назад, не больше и не меньше. Господи! На твой взгляд, я так сильно изменился, да?

М а р т а. Ты? Да, и ты тоже, еще бы…

Ю х а н. Ты что имеешь в виду?

М а р т а. Нет, ничего.

Ю х а н. Ты как будто бы не очень мне рада.

М а р т а. Я очень долго ждала, Юхан, слишком долго.

Ю х а н. Ждала? Ждала, что я приеду?

М а р т а. Да.

Ю х а н. А для чего мне было приезжать, по-твоему?

М а р т а. Чтобы искупить свое преступление.

Ю х а н. Мое?

М а р т а. Ты забыл, что по твоей вине женщина умерла в нищете и позоре? Забыл, какое горькое детство досталось из-за тебя ребенку?

Ю х а н. И это я должен выслушивать от тебя? Марта, неужели твой брат не…

М а р т а. Что?

Ю х а н. Неужели он не… так, ладно… неужели он не нашел для меня никакого оправдания?

М а р т а. Ах, Юхан, ты же знаешь, как строг Карстен по части морали.

Ю х а н. Угу… понятно, понятно, узнаю строгую мораль моего старинного дружка Карстена. Вот ведь!.. Н-да… Ну и ну… Я только что говорил с ним. По-моему, он очень изменился.

М а р т а. Как ты можешь такое говорить? Карстен всегда был превосходным человеком.

Ю х а н. Я ничего такого не имел в виду, но не будем об этом, ладно. Теперь понятно, в каком свете ты меня видела. И ждала возвращения блудного сына, конечно же.

М а р т а. Послушай, Юхан, давай объясню, в каком свете я видела тебя. (Показывает в сторону сада.) Видишь девушку, которая играет с Улафом? Это Дина. А помнишь сбивчивое письмо, которое ты написал мне, уезжая? Что я должна в тебя верить. И я верила в тебя. То ужасное, о чем пошли слухи после твоего бегства, ты наверняка совершил в помрачении, не думая…

Ю х а н. Что ты имеешь в виду?

М а р т а. Не надо, ты прекрасно меня понимаешь. Ни слова больше об этом. Итак, ты уезжаешь, чтобы начать все сначала, с чистого листа. А я остаюсь здесь твоей наместницей, Юхан. Все обязательства, которых ты не помнил или, во всяком случае, не исполнял, я, твоя подруга детства, взяла на себя. Говорю это только с одной целью – чтобы ты не корил себя еще и за неисполненные долги. Я заменила мать пострадавшему ребенку, старалась воспитать ее как можно лучше…

Ю х а н. И положила на это свою жизнь…

М а р т а. Не напрасно. Но ты приехал слишком поздно.

Ю х а н. Марта, если бы я мог рассказать тебе!.. Но позволь мне хотя бы поблагодарить тебя за верность и дружбу.

М а р т а (с невеселой улыбкой). Хм. Вот мы и объяснились, Юхан. Тише, кто-то идет. Прощай, я не могу…

Уходит в заднюю левую дверь. С террасы входят Л о н а и г о с п о ж а Б е р н и к.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Боже мой, Лона, что у тебя за идеи!

Л о н а. Оставь меня, я сказала. Я хочу и должна с ним поговорить.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Ты хочешь нас оскандалить? Ах, Юхан, ты еще здесь?

Л о н а. Марш, марш на улицу, мальчик, не кисни в затхлой комнате. Ступай в сад и поговори с Диной.

Ю х а н. Да, я сам об этом думал.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Но…

Л о н а. Послушай, Юхан, а ты хорошо присмотрелся к Дине?

Ю х а н. По-моему, да.

Л о н а. Рассмотрел? А глаз на нее положил? Парень, она создана для тебя!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Лона!

Ю х а н. Для меня?

Л о н а. Чтобы ты на нее любовался, хотела я сказать. Иди уже!

Ю х а н. Иду, иду. С радостью. (Спускается в сад.)

Г о с п о ж а Б е р н и к. Лона, ты меня убиваешь своими речами. Ты же это не всерьез?

Л о н а. Клянусь тебе, всерьез. Она живая, здоровая, настоящая, вот такая жена и нужна Юхану за океаном. Это вам не старая сводная сестра.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Сама подумай – Дина! Дина Дорф!

Л о н а. Я думаю прежде всего о счастье мальчика. Он не по этой части, в барышнях и девчонках никогда разбираться не умел, так что тут я должна помочь.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Это Юхан-то? Извини, но у нас есть прискорбные доказательства, что…

Л о н а. Да пропади она пропадом, та дурацкая история! Куда Берник задевался? Я хочу с ним поговорить.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Лона, не смей этого делать, я сказала!

Л о н а. А я сделаю. Если она глянулась мальчику, а он ей, то они должны соединиться. Берник умный, он наверняка найдет выход.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Думаешь, у нас потерпят такое попрание приличий? Здесь не Америка!

Л о н а. Пустые слова, Бетти.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Чтобы такой человек, как Карстен, с его несгибамой твердостью в вопросах морали…

Л о н а. Чертовски несгибаемой, ага…

Г о с п о ж а Б е р н и к. Что ты посмела сказать?

Л о н а. Я посмела сказать, что вряд ли Берник по части морали крепче всех прочих мужиков.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Как же ты его ненавидишь! Но зачем ты вернулась, если так и не смогла забыть, что… У меня в голове не укладывается, что сперва ты его унизила, оскорбила, а теперь как ни в чем не бывало явилась ему на глаза.

Л о н а. Да, Бетти, в тот раз я вела себя некрасиво.

Г о с п о ж а Б е р н и к. А он великодушно простил тебя! Человек, на совести которого нет ни одного проступка! Разве он виноват, что ты питала какие-то надежды? А заодно с ним ты возненавидела и меня. (Рыдает.) Не простила мне моего счастья! И теперь явилась нарочно… Пусть весь город видит, в какую семью я ввела Карстена! Под ударом окажусь я, меня обольют помоями. Вот чего ты добиваешься. Как это мерзко с твоей стороны! (В слезах уходит в ближайшую левую дверь.)

Л о н а (провожает ее взглядом). Бедняжка Бетти.

Б е р н и к выходит из своего кабинета.

Б е р н и к (еще в дверях). Да, да, хорошо. Отлично, господин Крап. Отправьте четыреста крон на призрение бедных. (Оборачивается.) Лона! (Подходит ближе.) Ты одна? Бетти сюда не придет?

Л о н а. Нет. Или мне ее позвать?

Б е р н и к. Нет-нет-нет, что ты! Лона, Лона, ты не представляешь, как я мечтал поговорить с тобой начистоту, вымолить у тебя прощение.

Л о н а. Послушай, Карстен, давай без сантиментов, нам это не к лицу.

Б е р н и к. Нет, выслушай меня, Лона. Знаю, я ужасно выгляжу в твоих глазах теперь, когда ты узнала правду о матери Дины. Но клянусь тебе, это было минутное помешательство. На самом деле я искренне и честно был влюблен тогда в тебя.

Л о н а. По-твоему, зачем я приехала сюда?

Б е р н и к. Что бы ни было у тебя на уме, умоляю: ничего не предпринимай, пока я не оправдаюсь перед тобой. Я могу это сделать, Лона, по крайней мере – объяснить, как получилось.

Л о н а. Боишься?.. Говоришь, был влюблен в меня. Ты и в письмах тогда уверял меня в своей любви. Наверно, даже вполне искренне – ты обретался далеко от дома, в большом свободном мире, он дал тебе смелость мыслить широко и независимо. А что во мне больше характера, силы воли и самостоятельности, чем принято в этом городе, ты уже и сам заметил. Поскольку мы двое хранили все в тайне, ты ничем не рисковал – даже тем, что станут издеваться над твоим дурацким выбором.

Б е р н и к. Лона, как ты можешь думать…

Л о н а. Но когда ты вернулся домой, услышал колкости по моему адресу, а здесь на них не скупились, обнаружил, что хорошим тоном считается издеваться и насмешничать над моими выкрутасами, как их называли…

Б е р н и к. Ты в то время церемонностью не отличалась…

Л о н а. Мне просто нравилось дразнить местных блюстителей нравов в юбках и штанах… И когда ты встретил юную смазливую актриску…

Б е р н и к. Клянусь, из слухов, которыми полнился город, и десятая часть не была правдой. Пустое бахвальство…

Л о н а. Предположим. Но тут домой возвращается красавица Бетти, яркая, прелестная… Никто не может перед ней устоять, да к тому же становится известно, что тетушка отписала все наследство ей, а я не получу ни гроша…

Б е р н и к. Лона, вот мы и дошли до сути. Скажу как есть, без обиняков: я не любил тогда Бетти и порвал с тобой не из-за нового чувства, а из-за денег. Я был вынужден. Я обязан был заполучить эти деньги.

Л о н а. И ты говоришь мне это в глаза?

Б е р н и к. Да, говорю. Выслушай меня, Лона.

Л о н а. Хотя в письмах писал, что тобой овладела неодолимая страсть к Бетти. Взывал к моему великодушию, заклинал ради Бетти никому не рассказывать о нас…

Б е р н и к. Могу только повторить – я был вынужден.

Л о н а. Боже правый, тогда я ничуть не раскаиваюсь, что так вспылила на прощанье.

Б е р н и к. Позволь мне холодно и спокойно обрисовать тебе тогдашнее положение дел. Как ты помнишь, во главе семейного предприятия стояла моя мать, но у нее не было коммерческой хватки. Положение стало критическим, и меня спешно отозвали из Парижа возвращать фирму к жизни. И знаешь, что я обнаружил? Оказалось, но только пусть это останется тайной, что фирма разорена. Да, да, старинный уважаемый торговый дом, переживший три поколения, фактически обанкротился. Мне, единственному сыну, не оставалось ничего другого, как искать средства для спасения фирмы.

Л о н а. И ты спас фирму за счет женщины.

Б е р н и к. Ты прекрасно знаешь, что Бетти меня любила.

Л о н а. А я?

Б е р н и к. Поверь мне, Лона, ты никогда не была бы счастлива со мной.

Л о н а. Ты заплатил мной, заботясь о моем счастье?

Б е р н и к. Может, ты думаешь, я искал выгоды для себя и поэтому поступил так? Будь я один, я бы не побоялся начать сначала. Но ты не представляешь себе, как срастается коммерсант с делом, которое получает в наследство вместе с безмерной ответственностью. Горе и радость сотен, нет, тысяч людей зависели от меня. Ты понимаешь, как пострадал бы город, который и ты, и я называем родиной, если бы фирма Берников лопнула?

Л о н а. И пятнадцать лет ты живешь во лжи тоже ради блага общества?

Б е р н и к. Во лжи?

Л о н а. Что известно Бетти о твоей жизни до брака с ней и о его истинных причинах?

Б е р н и к. Зачем бы я без всякой пользы стал ранить ее признаниями?

Л о н а. Без пользы, ты сказал? Ах да, ты же коммерсант, тебе важны польза и выгода. Знаешь, Карстен, теперь я тоже хочу сказать холодно и спокойно. Ответь – сейчас ты правда счастлив?

Б е р н и к. В семейной жизни?

Л о н а. Хотя бы.

Б е р н и к. Да, Лона, счастлив. Твоя дружеская жертва в мою пользу была не напрасна. Рискну сказать, что с каждым годом счастье мое прирастает. Бетти добрая и покладистая. И поскольку с годами она научилась подстраиваться под мой характер…

Л о н а. Хм.

Б е р н и к. Сперва она ждала какой-то сказочной любви и отказывалась понимать, что мало-помалу любовь должна уступить место теплому дружескому участию.

Л о н а. Но теперь им обходится?

Б е р н и к. Полностью. Тебе стоит знать, что ежедневное общение со мной не прошло для нее бесследно, оно сделало ее мудрее. Только научившись не требовать друг от друга невозможного, люди могут сполна проявить себя в обществе, где им досталось жить. Бетти постепенно приняла это, поэтому сегодня наш образцовый дом – пример всему городу.

Л о н а. Но горожане не знают о лжи?

Б е р н и к. О лжи?

Л о н а. Да. О лжи, с которой ты прожил пятнадцать лет.

Б е р н и к. Ты называешь это?..

Л о н а. Ложью. Я называю это тройной ложью. Ты обманул меня, ты обманул Бетти, ты обманул Юхана.

Б е р н и к. Бетти никогда не требовала, чтобы я заговорил.

Л о н а. Потому что она ничего не знала.

Б е р н и к. И ты не станешь этого требовать – оберегая ее, не станешь.

Л о н а. Не стану. Мне насмешки, хохот и издевательства города нипочем, у меня спина крепкая.

Б е р н и к. И Юхан не станет, он мне обещал.

Л о н а. Но ты сам, Карстен? Неужто ничто в тебе не требует выпутаться изо лжи?

Б е р н и к. Я должен добровольно пожертвовать моим семейным счастьем и моим положением в обществе?!

Л о н а. Какое право ты имеешь на это положение?

Б е р н и к. Пятнадцать лет я каждый день мало-помалу завоевывал себе это право своим трудом, успехами и беспорочной жизнью.

Л о н а. Да, ты много сделал и многого добился, и для себя, и для других. Ты самый богатый и влиятельный человек в городе, перед твоей волей склоняются, не рискуя спорить, потому что считают тебя безупречным, твой дом – примерным, а поведение – образцовым. Но и великолепие, и сам ты стоите на зыбком болоте. Один миг, одно слово – и тебя утянет на дно вместе со всем великолепием, если не спасешься вовремя.

Б е р н и к. Лона, чего ты хочешь здесь добиться?

Л о н а. Хочу помочь тебе обрести твердую почву под ногами, Карстен.

Б е р н и к. Месть! Ты хочешь отомстить? Я так и думал. Но ничего у тебя не выйдет. Только один человек имеет право на разоблачение, а он будет молчать.

Л о н а. Юхан?

Б е р н и к. Да, Юхан. Если обвинять меня возьмется кто-то другой, я буду все отрицать. Когда меня хотят уничтожить, я бьюсь насмерть. Ничего у тебя не выйдет, я сказал! Тот, кто мог бы меня свалить, не откроет рта – и скоро уедет отсюда.

К о м м е р с а н т Р у м м е л ь и т о р г о в е ц В и г е л а н н выходят из правой двери.

Р у м м е л ь. День добрый, день добрый, дорогой Берник. Мы за тобой, пора идти в Торговый союз, у нас собрание по поводу железной дороги, ты же помнишь.

Б е р н и к. Я не могу сейчас. Это невозможно.

В и г е л а н н. Вы должны, господин консул, правда.

Р у м м е л ь. Ты обязан, Берник. Там будут наши противники, редактор Хаммер и прочие поборники приморской линий. Теперь они утверждают, что новый вариант попахивает чьей-то корыстной наживой.

Б е р н и к. Так объясните же им…

В и г е л а н н. Мои объяснения делу не помогут, господин консул.

Р у м м е л ь. Нет, нет, ты должен пойти сам. Тебя в шахер-махерах никто заподозрить не посмеет.

Л о н а. Что я и говорила.

Б е р н и к. Сказал ведь, не могу. Я плохо себя чувствую… или все же… дайте собраться…

Из двери справа появляется у ч и т е л ь Р ё р л у н д.

Р ё р л у н д. Прошу простить, господин консул. Вы видите меня в крайнем возмущении…

Б е р н и к. Да, да, что с вами стряслось?

Р ё р л у н д. Я должен задать вам вопрос, господин консул. С вашего ли согласия юная девушка, которая нашла приют под вашим кровом, прилюдно ходит по городу в сопровождении человека, который…

Л о н а. Какого человека, господин пастор?

Р ё р л у н д. В обществе человека, от которого особенно ей надлежит держаться как можно дальше.

Л о н а. Ха-ха!

Р ё р л у н д. Это с вашего ведома, господин консул?

Б е р н и к (берет шляпу и перчатки). Я ничего не знаю. Простите, я спешу, меня ждут в Торговом союзе.

Т ё н н е с е н (входит из сада и направляется к ближайшей левой двери). Бетти, Бетти, послушай!

Г о с п о ж а Б е р н и к (в дверях). Что?

Т ё н н е с е н. Ты должна спуститься в сад и положить конец заигрываниям, которые некое лицо позволяет себе с Диной. У меня нервов не хватает слушать это.

Л о н а. Вот как? Что же это лицо говорит?

Т ё н н е с е н. Убеждает ее поехать с ним в Америку, вот что! Уф-уф-уф!

Р ё р л у н д. Да как это возможно!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Что ты говоришь?!

Л о н а. Вот было бы чудесно!

Б е р н и к. Невозможно! Ты не так расслышал!

Т ё н н е с е н. Спроси его сам. Парочка сюда идет. А я постою снаружи.

Б е р н и к (Руммелю и Вигеланну). Я вас догоню через минуту.

Коммерсант Руммель и торговец Вигеланн уходят направо. Из сада входят Ю х а н и Д и н а.

Ю х а н. Лона, ура! Она едет с нами!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Но Юхан… что за безрассудство!..

Р ё р л у н д. Это правда? Какой грандиозный скандал! Какими приемами соблазнения вы…

Ю х а н. Потише, господин хороший. Что вы такое говорите?

Р ё р л у н д. Ответьте мне, Дина. Это ваша воля, вас к этому решению не принудили?

Д и н а. Я должна уехать отсюда.

Р ё р л у н д. Но чтобы с ним! С ним!..

Д и н а. Назовите мне здесь другого, кто решился бы взять меня с собой.

Р ё р л у н д. Извольте узнать правду об этом человеке!

Т ё н н е с е н. Молчите!

Б е р н и к. Ни слова больше!

Р ё р л у н д. Молчанием я сослужил бы дурную службу обществу, стражем морали и нравственности коего я поставлен; это было бы безответственно по отношению к юной особе, в воспитании коей я принял существенное участие, и она для меня…

Т ё н н е с е н. Побойтесь, не делайте этого!

Р ё р л у н д. Она должна знать! Дина, несчастья и позор на вашу мать навлек этот человек.

Б е р н и к. Господин учитель!!!

Д и н а (Юхану). Это правда?

Ю х а н. Карстен, ответь ты.

Б е р н и к. Ни слова больше! Сегодня все молчат.

Д и н а. Значит, правда.

Р ё р л у н д. Правда, правда. И больше того. Этот человек, которому вы оказываете доверие, сбежал отсюда не с пустыми руками – консул может засвидетельствовать!

Л о н а. Лжец!

Б е р н и к. Ах!

Г о с п о ж а Б е р н и к. О Боже, Боже!

Ю х а н (идет к нему с поднятой рукой). И ты смеешь!..

Л о н а (с мольбой). Не бей его, Юхан!

Р ё р л у н д. Давайте, нападайте на меня. Но правду не удержишь под спудом, а это правда. Господин консул Берник сам так сказал, и весь город знает. Вот, Дина, теперь видите.

Короткая тишина.

Ю х а н (тихо, схватив Берника за руку). Карстен, Карстен, что же ты наделал!

Г о с п о ж а Б е р н и к (тихо плачет). Ах, Карстен, как я могла навлечь на тебя такой позор!

С а н с т а д (быстро входит в правую дверь и кричит с порога). Господин консул, идите скорее! Весь план с железной дорогой висит на волоске!

Б е р н и к (рассеянно). Что такое? Куда идти?

Л о н а (серьезно, с расстановкой). Иди, зять, крепи опоры общества.

С а н с т а д. Да, идемте, идемте, нам нужен весь ваш моральный авторитет.

Ю х а н (стоя вплотную). Берник, я поговорю с тобой завтра.

Уходит через сад; Берник понуро плетется направо вместе с торговцем Санстадом.

Действие третье

Зала в доме консула Берника.

Б е р н и к в ярости выходит из дальней комнаты с тростью в руке и оставляет дверь полуоткрытой.

Б е р н и к. И надо было наконец проучить его разок! Порку он небось запомнит. (Кому-то в комнате.) Что ты сказала? А я тебе скажу, что ты полоумная мать. Ты его оправдываешь, поддерживаешь во всех хулиганствах. Не хулиганство? А что это, по-твоему: сбежать ночью из дома, уйти в море на рыбацкой шхуне, пропасть на полдня, заставив меня умирать от страха. Будто мало мне забот! И этот сопляк еще смеет угрожать мне, что сбежит из дома! Пусть попробует… Ты? Так я и думал; на его благо тебе плевать. Пусть рискует жизнью, тебе и дела нет… Что? Да, я, знаешь ли, собираюсь оставить после себя дело, и мне не с руки оказаться бездетным. Никаких возражений, Бетти! Как я сказал, так и будет: он под домашним арестом… (Прислушивается.) Тсс, чужие ничего не должны заметить.

П о в е р е н н ы й К р а п входит справа.

К р а п. У вас найдется минутка, господин консул?

Б е р н и к (бросает трость). Конечно. Вы были на верфи?

К р а п. Прямиком оттуда. Хм…

Б е р н и к. И? Только не говорите, что с «Пальмой» не все в порядке.

К р а п. «Пальма» может сниматься с якоря завтра, но…

Б е р н и к. Значит, «Индиан гёрл»? Я так и знал, что этот упрямый…

К р а п. «Индиан гёрл» тоже может отчаливать завтра – но далеко она не уйдет.

Б е р н и к. Что вы имеете в виду?

К р а п. Простите, господин консул, – эта дверь закрыта неплотно, и там кто-то есть…

Б е р н и к (закрывает дверь). Теперь закрыто плотно. И чего никто не должен слышать?

К р а п. Мастер Ауне задумал пустить ко дну «Индиан гёрл» со всем живым и мертвым грузом.

Б е р н и к. Боже милостивый, да как вы можете обвинять?..

К р а п. Никак иначе не могу объяснить себе происходящее, господин консул.

Б е р н и к. Так, изложите мне коротко…

К р а п. Постараюсь. Вы знаете, как туго идет работа на верфи с новыми машинами и новыми неумелыми рабочими.

Б е р н и к. Да, да.

К р а п. Но когда я заходил утром, то обратил внимание, как продвинулись работы на американце. Днище – вы помните эту прореху, совершенно прогнивший кусок?..

Б е р н и к. И что?

К р а п. Выглядит как новенькое, полностью обшито, якобы заделано – говорят, Ауне самолично работал при свечах всю ночь.

Б е р н и к. Хорошо. И что?

К р а п. Меня это насторожило. Народ как раз завтракал, и я нашел повод незаметно осмотреть все внутри и снаружи. В трюм еле пробрался, судно уже загружено. Но я уверился в своих подозрениях. Это чистой воды обман, господин консул.

Б е р н и к. Не могу поверить вам, господин Крап. Не могу и не хочу верить такому об Ауне.

К р а п. Так самому больно, но это чистая правда. Шпангоуты, как я понимаю, никто не менял, так – подконопатили, натолкали пеньки, подтерли, прижали, подрихтовали и готово. Чистый обман! «Индиан гёрл» никогда не доберется до Нью-Йорка, пойдет ко дну, как худая кастрюля.

Б е р н и к. Чудовищно! Но зачем было ему так делать?

К р а п. Хотел, возможно, посеять сомнения в достоинствах машин, хотел отомстить, надеялся на возвращение уволенных рабочих.

Б е р н и к. Ценой, вероятно, множества человеческих жизней?

К р а п. Он давеча обронил, что на борту «Индиан гёрл» нет людей, одна нечисть.

Б е р н и к. Предположим. Но неужто его не заботит, что погибнет огромный капитал?

К р а п. Ауне не печется о больших капиталах, господин консул.

Б е р н и к. Ничего не скажешь, это правда. Ауне смутьян и подстрекатель, но такая бессовестная низость… Послушайте, Крап. В этом деле надо все еще раз проверить. Пока никому ни слова. Если об этом поползут слухи, наша верфь будет опозорена.

К р а п. Само собой, но…

Б е р н и к. В обед изучите все в трюме хорошенько, мне нужна полная ясность и доказательства.

К р а п. Слушаюсь, господин консул. Но прошу простить – что вы собираетесь предпринять?

Б е р н и к. Заявить куда следует, естественно. Мы не станем соучаствовать в преступлении. Мне такого на совести не надо. К тому же и на прессу, и на город произведет хорошее впечатление, что я отодвигаю в сторону личный денежный интерес ради торжества справедливости.

К р а п. Очень верно, господин консул.

Б е р н и к. Но прежде всего – полная уверенность. И молчание до поры до времени…

К р а п. Никому ни слова не скажу, господин консул. А доказательства вы получите. (Проходит через сад и выходит на улицу.)

Б е р н и к (вполголоса). Возмутительно! Да нет, это невозможно – невообразимо!

Направляется к себе в кабинет, и в это время справа входит Х и л м а р Т ё н н е с е н.

Т ё н н е с е н. Привет, Берник! Что ж, поздравляю со вчерашней победой в Торговом союзе.

Б е р н и к. А, спасибо.

Т ё н н е с е н. Я слышал, это была блистательная победа интеллигентности и гражданственности над эгоизмом и предрассудками, сравнимая с рейдом французов против кабилов. Поразительно, что ты после неприятного инцидента утром…

Б е р н и к. Да Бог с ним.

Т ё н н е с е н. Но главная битва еще впереди.

Б е р н и к. Битва за железную дорогу?

Т ё н н е с е н. Да. Ты ведь в курсе, что редактор Хаммер стряпает дело?

Б е р н и к (настороженно). Нет. А что он стряпает?

Т ё н н е с е н. Он ухватился за эти расплодившиеся слухи и непременно желает сварганить из них газетную статью.

Б е р н и к. Слухи о чем?

Т ё н н е с е н. О сплошной скупке земель вдоль будущей железнодорожной ветки, естественно.

Б е р н и к. Что ты говоришь?! Ходят такие слухи?

Т ё н н е с е н. Да, город ими полнится. Я бездельничал в клубе и слышал там, что какой-то наш городской стряпчий потихоньку скупил по доверенности все леса, рудники и водопады…

Б е р н и к. А говорят, для кого?

Т ё н н е с е н. В клубе считают, что, видно, какая-то компания из другого города разнюхала о твоих планах и давай проворничать, пока цены не подскочили. Вот ведь подлецы! Уф.

Б е р н и к. Подлецы?

Т ё н н е с е н. Да. И чужаки, которые так себя ведут в наших владениях, и тот городской стряпчий, который взялся исполнять поручение. Теперь озолотимся не мы, а пришлые.

Б е р н и к. Но это всего лишь пустые слухи.

Т ё н н е с е н. В них с ходу поверили, а как завтра или послезавтра редактор Хаммер их пропечатает, так станут фактом. В верхах все раздосадованы. Сам слышал, несколько человек говорили, что, если слухи подтвердятся, они снимут свои имена из подписных листов.

Б е р н и к. Невозможно!

Т ё н н е с е н. Да? А ты думаешь, почему все эти выжиги с такой охотой поддержали твой план? Думаешь, они не хотели сами нагреть на нем руки?

Б е р н и к. Невозможно, я сказал. В нашем малом обществе достаточно гражданственности, чтобы…

Т ё н н е с е н. Нашем? Ты оптимист и судишь других по себе, но такой искушенный наблюдатель, как я… Здесь нет ни одного, ни единого человека, за исключением нас, разумеется, кто бы держал идеалы высоко, как знамя. (Пятится в глубь сцены.) Уф, опять они!

Б е р н и к. Кто?

Т ё н н е с е н. Американцы наши, оба двое. (Всматривается вдаль.) А кто это с ними? Бог мой, с ними капитан «Индиан гёрл». Уф!

Б е р н и к. На что он им сдался?

Т ё н н е с е н. Одна шатия. И капитану бы рабами торговать или на море разбойничать, и про этих мы не знаем, чем они там занимались столько лет.

Б е р н и к. Послушай, я уже сказал – совершенно неправильно так о них думать.

Т ё н н е с е н. Ах да, ты же оптимист. О нет, снова они на нашу голову… вот что, пока не поздно, попробую я… (Идет к двери налево.)

Л о н а входит справа.

Л о н а. Эй, Хилмар, от меня сбегаешь?

Т ё н н е с е н. Вовсе нет. Я тут застрял, а у меня спешное дело к Бетти. (Уходит в дальнюю левую комнату.)

Б е р н и к (помолчав). Так что, Лона?

Л о н а. А?

Б е р н и к. Как я выгляжу в твоих глазах сегодня?

Л о н а. Как вчера. Одной ложью больше, одной меньше.

Б е р н и к. Ты видишь все в неверном свете. А где Юхан?

Л о н а. Скоро придет. Ему надо поговорить с одним человеком.

Б е р н и к. Ты, должно быть, поняла из вчерашнего, что, если правда выйдет наружу, моя жизнь кончена.

Л о н а. Поняла.

Б е р н и к. Само собой разумеется, я не виноват в преступлении, о котором в городе разошлись слухи.

Л о н а. Это понятно, само собой. Но кто украл?

Б е р н и к. Никто. Не было ни вора, ни воровства, ни гроша не пропало.

Л о н а. То есть?

Б е р н и к. Ни гроша не пропало, я сказал.

Л о н а. А слухи? Как возник этот позорящий Юхана слух, что…

Б е р н и к. Лона, мне кажется, с тобой я могу говорить не как со всеми. Я не хочу ничего от тебя скрывать. Возникновению этого слуха поспособствовал я.

Л о н а. Ты? И ты посмел оболгать человека, который…

Б е р н и к. Осуждая, не забывай, как тогда обстояли дела. Я вчера рассказал тебе. Вернувшись домой, я обнаружил, что мать безрассудно впуталась в несколько афер сразу, на нас одна за другой сыпались все возможные неприятности, семейная фирма дышала на ладан, зло как будто решило взять нас штурмом. Мной руководили отчаяние пополам с бесшабашностью. Лона, мне кажется, я начал интрижку, из-за которой Юхану пришлось уехать, просто чтобы забыться.

Л о н а. Хм…

Б е р н и к. Можешь себе представить, сколько слухов поползло, когда вы уехали?! Припомнили, что это не первая его выходка. Говорили, что Дорф получил круглую сумму в отступное за свое молчание и отъезд; другие утверждали, что денег дали ей. В то же время все видели, что наша фирма с трудом расплачивается по своим обязательствам. Понятно, что сплетники довольно быстро увязали одно с другим. Поскольку она осталась здесь и нищенствовала, то утвердилась версия, что он прихватил деньги с собой в Америку. И сумма все росла и росла.

Л о н а. А ты, Карстен?

Б е р н и к. Я ухватился за этот слух как за соломинку.

Л о н а. И подлил масла в огонь?

Б е р н и к. Я слухи не опроверг. Кредиторы не давали нам житья, мне надо было во что бы то ни стало успокоить их, чтобы у них не закралось и тени подозрений в надежности нашей фирмы: да, нас постигло несчастье, надо подождать, не наседать, мы со всеми непременно расплатимся.

Л о н а. И расплатились?

Б е р н и к. Да, Лона. Этот слух спас наше семейное дело и обеспечил мне мое сегодняшнее положение.

Л о н а. То есть твое положение обеспечено ложью?

Б е р н и к. Кому она тогда навредила? Юхан не собирался возвращаться.

Л о н а. Ты спрашиваешь, кому навредила ложь? Загляни в свою душу – а она не пострадала тогда?

Б е р н и к. Кому в душу ни загляни, всегда найдешь червоточину, которую человек красиво замазывает.

Л о н а. И вы называете себя столпами общества!

Б е р н и к. Лучшей опоры у общества нет.

Л о н а. А зачем ему опоры, для чего поддерживать такое общество? Что здесь в чести? Ложь и уловки, больше ничего. Вот ты, лучший человек города, благоденствуешь в роскоши и счастье, в силе и славе, а ведь ты опорочил невинного человека, ославил его как преступника.

Б е р н и к. Думаешь, я недостаточно глубоко осознаю, что обошелся с ним несправедливо? Думаешь, я не готов это исправить?

Л о н а. Как исправить? Ты расскажешь правду?

Б е р н и к. И ты могла бы это потребовать?

Л о н а. А как еще можно исправить такую несправедливость?

Б е р н и к. Я богат, Лона. Юхан может потребовать сколько хочет…

Л о н а. Отлично. Предложи ему денег и послушай, что он тебе ответит.

Б е р н и к. Ты знаешь, какие у него планы?

Л о н а. Нет. Он молчит со вчерашнего дня. Все это в одночасье превратило его во взрослого зрелого мужчину.

Б е р н и к. Я должен с ним поговорить.

Л о н а. Вот и он.

Справа входит Ю х а н.

Б е р н и к (делает движение ему навстречу). Юхан!

Ю х а н (уклоняется). Начну я. Вчера я дал тебе слово молчать.

Б е р н и к. Да, ты дал слово.

Ю х а н. Но тогда я еще не знал…

Б е р н и к. Юхан, позволь мне в двух словах объяснить тебе суть дела.

Ю х а н. В этом нет нужды. Я все отлично понимаю. Фирма в ту пору была в тяжелом положении, я уехал, мои беззащитные имя и репутация оказались в твоем распоряжении. Я не очень виню тебя, мы были молоды и легкомысленны. Но сейчас мне необходима правда, и ты должен заговорить.

Б е р н и к. Как раз сейчас мне необходим весь мой моральный, весь нравственный авторитет, поэтому сейчас я заговорить не могу.

Ю х а н. Я не принимаю близко к сердцу байку о моих похождениях, которую ты породил. Но за то, другое, ты должен взять вину на себя. Дина станет моей женой, я собираюсь остаться и строить с ней жизнь здесь, в городе.

Л о н а. Ты решил так?

Б е р н и к. С Диной? Как законной женой? Здесь в городе?

Ю х а н. Да, именно здесь в городе. Я хочу поселиться тут назло клеветникам и сплетникам. Но я не смогу добиться Дины, ты должен меня освободить.

Б е р н и к. Ты понимаешь, что признавшись в одном, я тем самым возьму на себя и второе? И не говори, что по бухгалтерским книгам видно, что деньги не пропадали. Ничего не видно, потому что наши бухгалтерские книги тогда велись кое-как. Но даже если бы я мог предъявить цифры, чего бы я этим добился? Я все равно буду выглядеть как человек, который спас себя неправдой и который пятнадцать лет позволял этой неправде и всему, что на нее наслоилось, спокойно укореняться, пальцем не пошевелил, чтобы этому помешать. Ты наверно забыл, как устроено местное общество, иначе понимал бы, что со мной в ту же секунду будет покончено раз и навсегда.

Ю х а н. Я могу сказать тебе только, что возьму дочь мадам Дорф в жены и буду жить с ней здесь, в городе.

Б е р н и к (вытирает пот со лба). Послушай меня, Юхан – и ты тоже, Лона. Я сейчас, как раз в эти дни, нахожусь в положении чрезвычайном. Настолько, что, если вы нанесете мне этот удар сегодня, вы меня уничтожите. Но не только лично меня, а еще и великое и благое будущее этого общества, которое все же остается вашим отчим домом.

Ю х а н. А если я не нанесу тебе этот удар, то собственными руками уничтожу свое будущее и свое счастье.

Л о н а. Продолжай, Карстен.

Б е р н и к. Тогда выслушайте меня. Суть дела в железной дороге, и с ней все гораздо сложнее, чем вы думаете. До вас наверняка дошли рассказы, что в прошлом году обсуждалось строительство приморской железной дороги. За прокладку ее вдоль моря ратовали многие люди с именем и весом и в городе, и в округе, и в прессе. Но я сорвал этот план, потому что он угрожал прибрежному пароходному сообщению.

Л о н а. А в прибрежном пароходном сообщении ты заинтересован лично?

Б е р н и к. Да. Но никто не рискнул заподозрить тут связь, мое почтенное имя послужило мне защитой. К слову сказать, сам я лично выдержал бы потери из-за дороги, а город – нет. В итоге было решено вместо прибрежной строить дорогу через внутренние районы. Как только такое решение было принято, я принялся тишком проверять, нельзя ли заодно проложить боковую ветку к нам в город.

Л о н а. А почему тишком, Карстен?

Б е р н и к. До вас дошли слухи о сплошной скупке лесов, рудников и водопадов?

Ю х а н. Да, какая-то пришлая компания…

Б е р н и к. Сейчас вся эта собственность в разных руках, разбросана неудобно, так что владельцы никакой ценности в ней не видят и продавали относительно дешево. Если бы хозяева предполагали, что к ним придет железная дорога, они бы взвинтили цены.

Л о н а. Понятно. И что?

Б е р н и к. И вот мы дошли до того, что может быть воспринято двояко и на что в нашем обществе может пойти только всеми уважаемый человек с незапятнанной репутацией, которая станет ему опорой.

Л о н а. И?

Б е р н и к. Все скупил я.

Л о н а. Ты?

Ю х а н. На свои деньги?

Б е р н и к. На свои. Если к нам проложат дорогу, я стану миллионером, а не проложат – разорюсь.

Л о н а. Это рискованно, Карстен.

Б е р н и к. Я рискнул всем своим состоянием.

Л о н а. Я подумала не о состоянии. Но когда эта афера откроется…

Б е р н и к. Да, это узловой вопрос. С безупречной репутацией, которая была у меня до сих пор, я мог взять все на себя: выйти к согражданам и сказать – посмотрите, на какой риск я пошел ради блага общества.

Л о н а. Общества?

Б е р н и к. Да, и ни один человек не усомнился бы в моих намерениях.

Л о н а. Но в городе есть люди, которые, не в пример тебе, действуют открыто, без задних мыслей, не ищут личной выгоды.

Б е р н и к. Кто?

Л о н а. Руммель, естественно, и Санстад, и Вигеланн.

Б е р н и к. Чтобы заручиться их поддержкой, я вынужден был взять их в долю.

Л о н а. Да?

Б е р н и к. Они выговорили себе пятую часть прибыли.

Л о н а. Ох уж эти столпы общества!

Б е р н и к. Но разве общество не само вынуждает нас ходить кривыми дорожками? Что бы произошло, действуй я открыто? Все бы кинулись в это предприятие, растащили, раздробили, извратив и испортив все дело. В городе нет ни одного человека, за исключением меня, кто может стать во главе предприятия такого размаха. Вообще у нас в стране только приезжие понимают что-то в большой коммерции. Так что в этой части совесть моя чиста. Только в моих руках это благодатное дело долго и надежно будет давать хлеб насущный многим людям.

Л о н а. Думаю, Карстен, в этом ты прав.

Ю х а н. Этих многих людей я не знаю, а счастье моей жизни поставлено на карту.

Б е р н и к. На карту поставлено и процветание твоего родного города. В нашем обществе легкомысленные юношеские эскапады не прощаются. Сограждане прощупают и пронюхают всю мою жизнь, найдут тысячу мельчайших проступков, истолкуют и перепишут их в свете разоблачающих меня откровений. Меня задавят насмерть сплетнями и пересудами. Меня вынудят выйти из железнодорожной концессии, а без меня она рухнет. И мою гражданскую смерть довершит финансовый крах.

Л о н а. Юхан, раз так, ты должен уехать и молчать.

Б е р н и к. Да, Юхан, да – ты должен!

Ю х а н. Хорошо, я промолчу и уеду. Но я вернусь и тогда заговорю.

Б е р н и к. Юхан, останься там за океаном и молчи, а я готов делиться с тобой…

Ю х а н. Оставь свои деньги себе, а мне верни имя и честь.

Б е р н и к. Пожертвовав моими?!

Ю х а н. Выпутывайтесь сами, ты и твое общество. А я могу и хочу получить Дину, и получу. Я уеду завтра на «Индиан гёрл», но…

Б е р н и к. На «Индиан гёрл»?

Ю х а н. Да, капитан обещал взять меня. Съезжу, продам там ферму, завершу дела и вернусь через два месяца.

Б е р н и к. И тогда заговоришь?

Ю х а н. Тогда виновный должен будет сам признаться.

Б е р н и к. Ты забыл, что тогда мне придется взять на себя и то, в чем я не виноват?

Ю х а н. А кто пятнадцать лет назад нагрел руки на этой позорной байке?

Б е р н и к. Не загоняй меня в угол! Если ты заговоришь, я от всего открещусь! Скажу, что это заговор против меня, месть, что ты приехал вымогать у меня деньги.

Л о н а. Стыдно, Карстен!

Б е р н и к. Положение мое отчаянное, и я буду биться насмерть. От всего открещусь, от всего!

Ю х а н. У меня есть два твоих письма. Я нашел их в чемодане среди бумаг. Утром я перечитал их – из них все ясно.

Б е р н и к. И ты предъявишь их?

Ю х а н. Если потребуется.

Б е р н и к. И ты вернешься через два месяца?

Ю х а н. Надеюсь. Ветер крепкий. Через три недели я в Нью-Йорке. Если только «Индиан гёрл» не пойдет ко дну.

Б е р н и к (потрясенно). Пойдет ко дну? Почему она должна пойти ко дну?

Ю х а н. Не должна, я тоже так думаю.

Б е р н и к (не слыша его). Пойдет ко дну?

Ю х а н. Ну все, Берник, теперь ты знаешь, что я намерен делать, подумай об этом. Прощай! Кланяйся Бетти, хотя она встретила меня не по-сестрински. Но Марту я хочу повидать. Она должна сказать Дине… она должна обещать мне… (Уходит в дальнюю дверь слева.)

Б е р н и к (сам с собой). «Индиан гёрл»?! (Быстро.) Лона, ты должна помешать этому.

Л о н а. Карстен, сам видишь – у меня нет больше власти над ним. (Уходит вслед за Юханом в комнату слева.)

Б е р н и к (в тревожной задумчивости). Пойдет ко дну?

Справа входит корабельный мастер А у н е.

А у н е. Прошу простить. Удобно ли господину консулу сейчас?..

Б е р н и к (резко обернувшись). Что вы хотели?

А у н е. Попросить позволения задать консулу вопрос.

Б е р н и к. Ладно, давайте быстро. О чем вы хотели спросить?

А у н е. Я хотел спросить: это ваше последнее слово – и неизменное, – что меня уволят, если «Индиан гёрл» не уйдет в море завтра?

Б е р н и к. Что еще опять? Судно будет готово завтра.

А у н е. Ну да, будет… А если нет, меня рассчитают?

Б е р н и к. К чему эти пустые вопросы?

А у н е. Я хочу знать наверняка. Скажите, господин консул, меня уволят?

Б е р н и к. Обычно я держу свое слово или нет?

А у н е. Значит, я лишился бы завтра своего положения дома и в ближнем кругу, потерял влияние среди рабочих, не имел больше возможности помочь самым бедным и бесправным в нашем обществе.

Б е р н и к. Ауне, этот вопрос мы с вами обсудили.

А у н е. Понятно. Пусть тогда «Индиан гёрл» выходит завтра в море.

Пауза.

Б е р н и к. Послушайте. Я не могу лично следить за всем, не могу отвечать за все. Вы беретесь дать мне заверения, что ремонт выполнен безупречно?

А у н е. Вы дали мне мало времени, господин консул.

Б е р н и к. Но работы выполнены сносно, говорите вы?

А у н е. Сейчас середина лета и хорошая погода.

Снова пауза.

Б е р н и к. Вы хотите мне еще что-то сказать?

А у н е. Что еще я могу сказать, господин консул?

Б е р н и к. Значит, «Индиан гёрл» мы отправляем.

А у н е. Завтра?

Б е р н и к. Да.

А у н е. Ладно. (Кланяется и уходит.)

Берник некоторое время стоит в нерешительности, потом поспешно идет к входной двери, словно бы намереваясь вернуть Ауне, берется за ручку, но останавливается в смятении, и в ту же минуту дверь распахивается снаружи, входит п о в е р е н н ы й К р а п.

К р а п (вполголоса). Ага, приходил. Ну что, признался?

Б е р н и к. Хм… Вы что-то узнали?

К р а п. А в этом есть нужда? Неужто, господин консул, вы по его глазам не видите, что у этого Ауне совесть нечиста?

Б е р н и к. Скажете тоже. Разве такое увидишь? Так вы что-то разузнали?

К р а п. Нет, я опоздал, не смог. Они уже начали выводить «Индиан гёрл» из дока. Но как раз эта поспешность ясно говорит о том…

Б е р н и к. Ни о чем она не говорит. То есть судно прошло инспекцию?

К р а п. Само собой. Но…

Б е р н и к. Вот видите. И, естественно, к нам никаких претензий по ремонту?

К р а п. Господин консул. Вы сами знаете, как проводится инспекция, особенно на верфях, как наша, с репутацией надежных.

Б е р н и к. Это неважно. Важно, что к нам никаких претензий нет.

К р а п. Господин консул, неужто вы вправду не заметили, что Ауне…

Б е р н и к. Говорю вам, Ауне совершенно меня успокоил.

К р а п. А я вам говорю: я морально убежден, что…

Б е р н и к. В чем дело, господин Крап? Я вижу, вы точите зуб на Ауне. Но если вы намерены разделаться с ним, то ищите другой повод. Вы прекрасно знаете, как важно для меня – вернее, для нашей фирмы, – чтобы «Индиан гёрл» ушла в море завтра.

К р а п. Ладно, ладно. Да будет так. Только американца и видели…

Справа входит т о р г о в е ц В и г е л а н н.

В и г е л а н н. Мое почтение, господин консул. Не найдется ли у вас минутки?

Б е р н и к. К вашим услугам, господин Вигеланн.

В и г е л а н н. Хотел убедиться, что и вы тоже за отправку «Пальмы» завтра.

Б е р н и к. Да, это вопрос решенный.

В и г е л а н н. А то ко мне приходил капитан, сказал, завтра опасность шторма.

К р а п. Барометр с утра резко упал.

Б е р н и к. Вот как? Можно ожидать шторм?

В и г е л а н н. Во всяком случае, крепкий ветер, но не встречный, наоборот…

Б е р н и к. Хм… И что вы скажете?

В и г е л а н н. Скажу то же, что ответил капитану. «Пальма» в руках Провидения. К тому же ей недалеко, только пересечь Северное море. А в Британии цены фрахта сейчас очень высоки…

Б е р н и к. Да, скорее всего на задержке мы потеряем деньги.

В и г е л а н н. Судно прочное, к тому же полностью застраховано. Тут риска гораздо меньше, чем с «Индиан гёрл».

Б е р н и к. Что вы хотите сказать?

В и г е л а н н. Она ведь тоже уходит завтра?

Б е р н и к. Да, хозяева нас страшно торопят, к тому же…

В и г е л а н н. Если уж это старое корыто не боится выйти в море… да еще с такой командой… то нам зазорно стоять на приколе…

Б е р н и к. Ладно, ладно. Полагаю, все бумаги у вас с собой?

В и г е л а н н. Да, вот они.

Б е р н и к. Хорошо. Оформите тогда все с господином Крапом, пожалуйста.

К р а п. Извольте. Сейчас все мигом уладим.

В и г е л а н н. Спасибо. И предадим исход дела в руки Всевышнего, господин консул.

Вместе с поверенным Крапом уходит в первую комнату налево.

У ч и т е л ь Р ё р л у н д входит в садовую дверь.

Р ё р л у н д. О, господин консул! Вы дома посреди дня? Не ожидал вас застать.

Б е р н и к (думая о своем). Как видите.

Р ё р л у н д. Я пришел, собственно говоря, ради вашей супруги. Мне подумалось, что ей, возможно, требуется слово сочувствия.

Б е р н и к. Возможно. Но и я хотел бы поговорить с вами.

Р ё р л у н д. С удовольствием, господин консул. Что-то приключилось? Вы так взволнованны и бледны.

Б е р н и к. Я? В самом деле? Ничего удивительного, на меня столько всего навалилось. Мое гигантское предприятие – да еще железная дорога… Послушайте, господин учитель, скажите мне… Позвольте задать вам вопрос.

Р ё р л у н д. Милости прошу, господин консул.

Б е р н и к. Вот какая мысль не дает мне покоя. Человек затевает большое, важное предприятие, оно исправит к лучшему жизни тысяч людей… Но однажды оно потребует жертвы…

Р ё р л у н д. Это как?

Б е р н и к. Приведу пример. Человек собирается построить большую фабрику. И он знает наверняка – даже и по собственному опыту, – что работа таких фабрик не обходится без того, чтобы рано или поздно кто-нибудь не погиб.

Р ё р л у н д. Это весьма вероятно, но не более того.

Б е р н и к. Или другой человек строит шахту. И нанимает на работу и отцов семейства, и молодых юношей, у которых вся жизнь впереди. Притом мы можем с уверенностью сказать, что не все из них останутся в живых.

Р ё р л у н д. Да, к сожалению, это так.

Б е р н и к. Ну вот. Такой человек наперед знает, что его начинание неизбежно отнимет у кого-то жизнь. Хотя начинание прекрасное и полезное. Ценой одной жизни благосостояние многих сотен людей вырастет наверняка.

Р ё р л у н д. Ага. Вы думаете о строительстве железной дороги – об этих опасных земляных работах, подрыве горных пород…

Б е р н и к. Да, я думаю о железной дороге. К тому же железная дорога потянет за собой строительство фабрик и шахт. Так вы не считаете, что…

Р ё р л у н д. Дорогой господин консул, вы совестливы и щепетильны едва ли не сверх меры. Я хотел сказать, что когда вы отдаете дело в руки Провидения, то…

Б е р н и к. Да, да, конечно. Провидения…

Р ё р л у н д. То вам не в чем каяться. Стройте свою дорогу со спокойной душой.

Б е р н и к. Нет, давайте рассмотрим особый пример. Предположим, есть выработка, и в ней надо произвести опасный взрыв в опасном месте, но без этого достроить железную дорогу невозможно. Предположим, инженер уверен, что рабочий, который будет подрывать заряд, погибнет. Но подорвать надо, и долг инженера – послать человека сделать это.

Р ё р л у н д. Хм…

Б е р н и к. Я знаю, вы скажете. Конечно, было бы прекрасно, если бы инженер пошел и подпалил запал сам. Но так не бывает. Значит, он должен отрядить рабочего.

Р ё р л у н д. Ни один наш инженер такого бы не сделал.

Б е р н и к. Любой инженер в странах большого мира не задумываясь отдал бы такой приказ.

Р ё р л у н д. В странах большого мира? Еще бы! В этом нравственно испорченном, забывшем совесть обществе…

Б е р н и к. Полноте, в том обществе много хорошего.

Р ё р л у н д. И это говорите вы? Вы? Да разве не вы?..

Б е р н и к. В больших обществах у людей есть возможность довести до конца полезный, выгодный проект; там у людей хватает духа пожертвовать чем-то ради великого дела. А тут у нас человек связан по рукам и ногам мелочными соображениями и резонами!

Р ё р л у н д. Это человеческая жизнь – мелочное соображение?

Б е р н и к. Когда одна человеческая жизнь ставит под угрозу благополучие тысяч…

Р ё р л у н д. Мне вас сегодня не понять, господин консул. Вы сочиняете невероятные обстоятельства, ссылаетесь на большой мир – да там человеческую жизнь ни в грош не ставят, там расход человеческого материала считают так же, как расход капиталов. Но в нашем-то обществе есть моральные устои. Взгляните на наших почтенных судовладельцев. Назовите мне хоть одного из них, кто принес бы в жертву презренной выгоде человеческую жизнь. А в большом мире эти негодяи то и дело в погоне за наживой выпускают в море негодные к плаванию суда!

Б е р н и к. Я не говорил о негодных к плаванию судах!

Р ё р л у н д. А я говорю, господин консул.

Б е р н и к. К чему вы их помянули? Они здесь ни при чем… О, эти мелочные трусливые резоны! Если б наш генерал послал в бой солдат и они погибли, он бы потом ночами не спал. В других краях все не так. Вы бы послушали, что он рассказывает…

Р ё р л у н д. Он? Кто он? Американец?

Б е р н и к. Ну да. Вы бы послушали, что он рассказывает об Америке.

Р ё р л у н д. Он сейчас здесь? Что же вы мне не сказали… Я бы немедленно…

Б е р н и к. Пустые хлопоты. С ним у вас ничего не выйдет.

Р ё р л у н д. Это мы посмотрим. Вот и он.

Ю х а н выходит из комнаты слева.

Ю х а н. Хорошо, хорошо, Дина, оставим это. Но я не отступаюсь от вас. Я приеду снова, и тогда мы сговоримся.

Р ё р л у н д. Прошу простить, что вы хотели сказать этими словами? Куда вы клоните?

Ю х а н. Я хочу, чтобы эта девушка, в глазах которой вы вчера меня очернили, стала моей женой.

Р ё р л у н д. Вашей? И вы смеете думать, что…

Ю х а н. Я хочу жениться на ней.

Р ё р л у н д. Тогда извольте узнать… (Идет к приоткрытой двери.) Госпожа Берник, благоволите быть свидетельницей… (Марте.) И вы тоже, сударыня. И позовите Дину. (Замечает Лону.) А-а, и вы здесь?

Л о н а (в дверях). Мне тоже идти?

Р ё р л у н д. Придите все, кто желает. Чем больше, тем лучше.

Б е р н и к. Что вы задумали?

Приходят Л о н а, г о с п о ж а Б е р н и к, М а р т а, Д и н а и Х и л м а р Т ё н н е с е н.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Господин учитель, при всем желании я не в силах…

Р ё р л у н д. Я сам помешаю ему, сударыня. Дина, вы ведете себя неразумно. Но я не могу порицать вас строго. Вы слишком долго не имели моральной опоры. Я корю себя, что не стал вам такой опорой.

Д и н а. Не говорите теперь ничего!

Г о с п о ж а Б е р н и к. В чем дело?

Р ё р л у н д. Вот как раз сейчас я и должен сказать, хотя ваше, Дина, поведение вчера и сегодня усложнило мою задачу многократно. Но имея в виду ваше спасение, придется пожертвовать прочими резонами. Вы помните, я дал вам слово. Вы помните, что пообещали ответить мне, когда я сочту, что время пришло. Сейчас я не вижу возможности раздумывать дальше, поэтому… (Обращается к Юхану Тённесену.) Эта девица, на которую вы посягаете, наречена мне.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Что вы говорите!

Б е р н и к. Дина!

Ю х а н. Вам? Она?..

М а р т а. Дина, нет!

Л о н а. Ложь!

Ю х а н. Дина, этот человек говорит правду?

Д и н а (помедлив). Да.

Р ё р л у н д. Тем самым, надо полагать, чары прельстителя развеяны. Этот шаг, на который я решился ради блага Дины, уже можно сделать достоянием нашего общества. Я пребываю в твердой надежде, что никаких кривотолков мое решение не породит. А теперь, дамы, я думаю, нам лучше проводить ее в другую комнату, дабы ее мысли вновь пришли в мирное равновесие.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Да. Идем, Дина. Какое счастье для тебя!

Уводит Дину налево, Рёрлунд идет следом.

М а р т а. Прощай, Юхан! (Уходит.)

Т ё н н е с е н (в дверях в сад). Да уж, скажу я вам…

Л о н а (провожая Дину взглядом). Выше нос, мальчик! Я останусь тут и присмотрю за пастором. (Уходит направо.)

Б е р н и к. Юхан, теперь ты не плывешь на «Индиан гёрл»?

Ю х а н. Теперь точно плыву!

Б е р н и к. Но ты, значит, не вернешься?

Ю х а н. Вернусь.

Б е р н и к. После всего этого? Для чего ты хочешь вернуться?

Ю х а н. Чтобы отомстить вам всем. Раздавить стольких из вас, скольких сумею. (Уходит направо.)

Из кабинета консула выходят т о р г о в е ц В и г е л а н н и п о в е р е н н ы й К р а п.

В и г е л а н н. Ну вот, господин консул, бумаги в порядке.

Б е р н и к. Хорошо…

К р а п (шепотом). Вы не передумали – «Индиан гёрл» завтра отплывает?

Б е р н и к. Отплывает. (Уходит к себе в кабинет.)

Торговец Вигеланн и поверенный Крап уходят направо. Хилмар Тённесен хочет было пойти за ними, но в эту минуту У л а ф осторожно заглядывает в левую дверь.

У л а ф. Дядя! Дядя Хилмар!

Т ё н н е с е н. Уф, это ты? А почему ты не наверху? Ты же под домашним арестом.

У л а ф (делая пару шагов в комнату). Тише! Дядя Хилмар, знаешь новость?

Т ё н н е с е н. Да знаю я, что тебя сегодня выдрали.

У л а ф (грозно смотрит на дверь отцова кабинета). Больше ему меня не бить. Но ты знаешь, что дядя Юхан уплывает завтра на американце?

Т ё н н е с е н. А тебе что за печаль? Ступай наверх.

У л а ф. А вот я, дядечка, может, еще на бизонов поохочусь.

Т ё н н е с е н. Вздор! Такой трус, как ты…

У л а ф. А вот подожди до завтра, и кое-что узнаешь!

Т ё н н е с е н. Балбес!

Уходит в сад. Улаф снова убегает в комнату и прикрывает дверь, заметив п о в е р е н н о г о К р а п а, который входит справа.

К р а п (подходит к двери кабинета консула и приоткрывает ее). Простите, это снова я, господин консул, но надвигается сильнейший шторм. (Ждет и, не получив ответа, продолжает.) «Индиан гёрл» все равно снимется с якоря?

Выдержав паузу, Берник отвечает из глубины комнаты.

Б е р н и к. Все равно.

Поверенный Крап закрывает дверь и уходит направо.

Действие четвертое

Зала в доме консула Берника. Рабочий стол вынесен. Ранний вечер, но из-за шторма и непогоды уже сумерки, и темнота продолжает сгущаться по ходу действия.

С л у г а зажигает люстру, д в е с л у ж а н к и вносят горшки, корзины и вазы с цветами, лампы, свечи и расставляют их по столам и подставкам для цветов вдоль стен. Р у м м е л ь во фраке, перчатках и с белым шейным платком отдает распоряжения, стоя посреди комнаты.

Р у м м е л ь (слуге). Свечи зажигай через одну, Якоб. Не надо сразу полной торжественности, пусть она станет сюрпризом. Так что и цветы… Хотя нет, пусть стоят. Как будто бы здесь всегда столько цветов.

Б е р н и к выходит из своего кабинета.

Б е р н и к (в дверях). Это что такое?

Р у м м е л ь. О, ты пришел? (Слугам.) Ступайте пока.

Слуги уходят в дальнюю левую дверь.

Б е р н и к (подойдя ближе). Руммель, что все это значит?

Р у м м е л ь. Это значит, что настал час твоей славы. Город устраивает сегодня шествие в честь первого из своих горожан.

Б е р н и к. Что ты такое говоришь?!

Р у м м е л ь. Шествие с музыкой. Мы хотели еще и с факелами, да побоялись в такую погоду. Но иллюминация будет. А уж в газетах это потом расхвалят лучше некуда!

Б е р н и к. Руммель, послушай – даже не думай об этом!

Р у м м е л ь. Да уж поздно – через полчаса шествие будет здесь.

Б е р н и к. А почему ты не сказал мне раньше?

Р у м м е л ь. Так аккурат потому. Боялся, что ты станешь чинить препоны. Зато я сговорился с твоей супругой, она позволила мне кое-что подготовить, а сама обещала подать закуски и напитки.

Б е р н и к (прислушивается). Что это? Мне показалось, поют – они уже на подходе?

Р у м м е л ь (у двери в сад). Поют? Нет, это всего лишь американцы. «Индиан гёрл» выводят к плавучему причалу.

Б е р н и к. Уже выводят?! Ох… Нет, Руммель, сегодня я ничего такого не могу, я болен.

Р у м м е л ь. Да, вид у тебя неважнецкий. Черт! Ты уж соберись, что ли, возьми себя в руки! Мы с Санстадом и Вигеланном в лепешку расшиблись, чтобы устроить шествие. Нам надо задавить противника тем, что нас будут громко и широко поддерживать. В городе плодятся слухи, скупку земель дольше в тайне не сохранить. Ты непременно должен прямо сегодня, под здравицы, песни и звон бокалов, короче, на высокой волне праздничного настроения поведать им, на какой риск ты пошел ради благоденствия общества. На этой высокой волне праздничного настроения, как я его назвал, у нас тут можно провернуть порядком разных дел. Но такую волну надо сперва поднять, иначе не сработает.

Б е р н и к. Да, да, да.

Р у м м е л ь. Особенно когда предстоит обнародовать такое деликатное и щекотливое обстоятельство. Слава богу, у тебя, Берник, безупречная репутация, тебе сам черт не брат. Но послушай меня, нам надо уговориться. Студент Тённесен написал песню, которая изящно и незамысловато начинается словами «Поднимем идеал, как знамя!». А учителю Рёрлунду поручено произнести приветственную речь, на которую ты, разумеется, должен ответить.

Б е р н и к. Руммель, сегодня вечером я не в силах. Не мог бы ты?..

Р у м м е л ь. Не могу при всем желании. Речи, как ты понимаешь, в основном будут адресованы тебе, ну и несколько слов нам, остальным. Я переговорил с Вигеланном и Санстадом. Мы считаем, ты мог бы в ответ возгласить здравицу за процветание нашего общества. Санстад выразит радость, что все слои общества едины, а Вигеланн пожелает, чтобы новые начинания не подрывали моральных устоев, на которых оно держится. Ну и я в нескольких приличествующих случаю оборотах коротко напомню о вкладе женщин, пусть и более скромном, но весьма значимом для нашего общества. Да ты не слушаешь меня!

Б е р н и к. Слушаю… да. Скажи, море сегодня очень опасное?

Р у м м е л ь. Боишься за «Пальму»? Она отлично застрахована.

Б е р н и к. Застрахована-то да, но…

Р у м м е л ь. И в полном порядке, что главное.

Б е р н и к. Хм… Даже если на судне авария, не обязательно ведь гибнут люди, правда? Бывает, пропадет само судно и груз или кто-то лишится багажа, может, документов, но…

Р у м м е л ь. Да кто там вспомнит при аварии о чемодане с бумагами, черт возьми!

Б е р н и к. Конечно. Нет, я имел в виду всего лишь… Послушай! Снова поют!

Р у м м е л ь. Это на «Пальме».

В правую дверь входит т о р г о в е ц В и г е л а н н.

В и г е л а н н. Ну вот, «Пальму» выводят к плавучему причалу, господин консул.

Б е р н и к. И вы, понимая толк в мореплавании, все же полагаете…

В и г е л а н н. Лично я полагаюсь на Провидение, господин консул. Тем более я только что побывал на судне и собственноручно раздал брошюры духовного содержания. Я верю, они послужат благословением.

Т о р г о в е ц С а н с т а д и п о в е р е н н ы й К р а п входят справа.

С а н с т а д (еще в дверях). Да уж, если эта история кончится добром, то в другой раз и бояться нечего. Смотрите-ка! Вечер добрый, вечер добрый!

Б е р н и к. Что-то не так, господин Крап?

К р а п. Молчу, молчу, господин консул.

С а н с т а д. Команда «Индиан гёрл» напилась в стельку, вся. Готов прозакладывать свою честь, живыми эти твари до места не дойдут.

Л о н а входит справа.

Л о н а (консулу Бернику). Ну вот, могу передать от него привет.

Б е р н и к. Он уже на борту?

Л о н а. Скоро будет. Мы простились у гостиницы.

Б е р н и к. И он все так же тверд в своем решении?

Л о н а. Тверд как скала.

Р у м м е л ь (у окна). Черт бы побрал эти новомодные штучки, никак не опущу штору.

Л о н а. Вы ее опускаете? Я думала наоборот…

Р у м м е л ь. Для начала надо ее опустить. Вы ведь знаете, да, что здесь сейчас будет?

Л о н а. Вроде знаю. Дайте помогу. (Берется за шнуры.) Придется в честь зятя шторы опустить, а хотелось бы поднять.

Р у м м е л ь. Это вы сможете сделать позже. Когда сад заполонит бурлящая толпа, шторы взлетят вверх, и взорам всех предстанет застигнутая врасплох счастливая семья. Дом гражданина должен быть как стеклянная витрина.

Берник вроде бы хочет что-то сказать, но отворачивается и быстро уходит в кабинет.

Р у м м е л ь. Так, давайте напоследок обсудим все еще раз. Господин Крап, идите к нам, поможете нам практической информацией.

Мужчины уходят в кабинет консула. Лона задергивает гардины на всех окнах и собирается поступить так же со стеклянной дверью в сад, как вдруг сверху на террасу спрыгивает У л а ф. У него плед через плечо и узелок в руках.

Л о н а. Господи, как ты меня напугал!

У л а ф (пряча узелок). Тише, тетя!

Л о н а. Ты всегда прыгаешь в окна? Далеко ли собрался?

У л а ф. Тсс, тише, молчи. Я хочу сбегать к дяде Юхану – просто добегу до пристани, попрощаюсь, и все. Спокойной ночи, тетя. (Проносится через сад и убегает.)

Л о н а. Нет, Улаф, останься! Улаф!

Ю х а н в дорожном костюме, с сумкой на плече входит, озираясь, в дверь справа.

Ю х а н. Лона!

Л о н а (оборачивается). Ты опять? Как так?

Ю х а н. У меня еще несколько минут в запасе. Я должен увидеть ее еще раз. Мы не можем расстаться так.

М а р т а и Д и н а, обе в пальто, младшая с небольшим саквояжем в руке, выходят из дальней левой двери.

Д и н а. К нему! К нему!

М а р т а. Да, к нему, Дина! Ты должна!

Д и н а. Он здесь!

Ю х а н. Дина!

Д и н а. Возьмите меня с собой!

Ю х а н. Что?

Л о н а. Ты хочешь?..

Д и н а. Да, возьмите меня с собой! Тот другой написал мне, что вечером объявит всем…

Ю х а н. Дина – так вы не любите его?

Д и н а. Я никогда не любила этого человека. Я утоплюсь во фьорде, если стану его невестой. О, как унизительны для меня были вчера его напыщенные слова! Как он не упустил случай дать мне почувствовать мое ничтожество, напомнить, что поднимает меня из грязи. Я не желаю и дальше быть ничтожеством. Я хочу уехать. Могу я поехать с вами?

Ю х а н. Да! Да! Тысячу раз да!

Д и н а. Я не стану долго обременять вас. Помогите мне перебраться туда и направьте на первых порах, а там…

Ю х а н. Ура! Все устроится, Дина!

Л о н а (показывая на дверь кабинета консула). Тсс! Тише, тише.

Ю х а н. Дина, я буду носить вас на руках!

Д и н а. Это вам не позволяется. Я хочу прочно стоять на своих ногах, и там за океаном у меня получится. Мне бы только уехать отсюда… О, эти дамы!.. Вы не поверите… Они тоже прислали мне сегодня письма. Ах, какое мне выпало счастье, ах, как благородно он поступил, мне надо ценить… Завтра, послезавтра, всегда они будут блюсти меня, проверять, достойна ли я его, хорошо ли стараюсь. Меня в страх вгоняет эта их благопристойность!

Ю х а н. Скажите, Дина, вы уезжаете только поэтому? Я ничего для вас не значу?

Д и н а. Ах, Юхан, вы для меня важнее всех на свете.

Ю х а н. О, Дина!

Д и н а. Они все говорят, я должна ненавидеть и презирать вас, это мой долг. А я не понимаю, при чем здесь долг, и никогда не пойму.

Л о н а. И не надо, девочка!

М а р т а. Не надо, а надо уехать с ним как его жена.

Ю х а н. Да, да!

Л о н а. Что-о-о? Дай я поцелую тебя, Марта! Вот этого я от тебя не ожидала.

М а р т а. Да уж, я думаю. Я и сама от себя такого не ждала. Но и мое терпение когда-то должно было лопнуть. Как же мы мучаемся здесь под игом правил и условностей! Отрекись от этого, Дина! Стань его женой. Сделай что-нибудь наперекор этим приличиям и запретам!

Ю х а н. Дина, что скажете?

Д и н а. Да, я хочу стать вашей женой.

Ю х а н. Дина!

Д и н а. Но прежде я хочу найти работу, состояться, как состоялись вы. Я не хочу, чтобы меня взяли, как вещь.

Л о н а. Да, так и будет!

Ю х а н. Хорошо. Я буду ждать и надеяться.

Л о н а. И непременно дождешься, мальчик! А теперь на корабль!

Ю х а н. Да, скорее на корабль! Ой, Лона, дорогая моя сестра, можно тебя на два слова. Послушай. (Отводит ее в глубь сцены и быстро что-то ей говорит.)

М а р т а. Дина, какая ты счастливица! Дай взгляну на тебя, еще разок поцелую – в последний раз.

Д и н а. Нет, не в последний – мы, конечно, увидимся еще, милая моя, любимая тетя.

М а р т а. Никогда! Пообещай мне это, Дина – никогда не возвращайся. (Берет ее за руки, вглядывается ей в лицо.) Ты плывешь к своему счастью, любимое мое дитя, за океан. О, сколько раз я уносилась туда мечтами из школьного класса! Там, должно быть, очень красиво – небеса просторнее, облака выше, дышишь свободой…

Д и н а. О, тетушка Марта, когда-нибудь и ты поедешь следом за нами.

М а р т а. Я? Никогда. Никогда. Тут у меня дело жизни, пусть маленькое, но мое. И я надеюсь, что теперь исполню свое предназначение.

Д и н а. Не знаю, как я расстанусь с тобой.

М а р т а. О, человек в состоянии расстаться со многим, Дина. (Целует ее.) Но тебе не придется пройти через это, милая ты моя. Обещай сделать его счастливым.

Д и н а. Я не хочу ничего обещать. Ненавижу обещания. Пусть все идет своим чередом.

М а р т а. Да, да, пусть. Просто оставайся такой же – настоящей и верной себе.

Д и н а. Постараюсь, тетя.

Л о н а (пряча в карман бумаги, которые ей отдал Юхан). Вот и славно, мальчик мой дорогой. А теперь иди.

Ю х а н. Да, время вышло. Прощай, Лона, спасибо за твою любовь. Прощай, Марта, и тебе спасибо, за верную дружбу.

М а р т а. Прощай, Юхан! Прощай, Дина! Счастья вам на все времена!

Она и Лона теснят их к двери в глубине сцены. Юхан и Дина быстро проходят садом. Лона закрывает за ними дверь и задергивает гардины.

Л о н а. Теперь мы остались одни, Марта. Ты потеряла ее, а я его.

М а р т а. Ты – его?

Л о н а. О, я наполовину потеряла его еще там. Мальчик только и мечтал стать на собственные ноги. Поэтому я вбила ему в голову, что скучаю по дому.

М а р т а. Поэтому? Тогда мне понятно, почему ты приехала. Но он потребует тебя обратно, Лона.

Л о н а. Старую кузину? На что я ему теперь? Мужчины рвут по живому в своем стремлении к счастью.

М а р т а. Бывает.

Л о н а. Но мы будем держаться друг друга, Марта.

М а р т а. Разве я тебе гожусь?

Л о н а. Кто, если не ты? Мы обе – приемные матери, и обе лишились своих детей, так ведь? Остались одни.

М а р т а. Да, одни. Поэтому знай – я любила его превыше всего на свете.

Л о н а. Марта! (Хватает ее за плечо.) Правда?!

М а р т а. В этих словах вся моя жизнь. Я любила его и ждала. Каждое лето ждала, что он вернется. И вот он приехал – и не заметил меня.

Л о н а. Любила его! И сама же дала ему в руки счастье…

М а р т а. Я его любила, потому и дала ему в руки счастье. Да, я его любила. Вся моя жизнь с его отъезда была для него. Что давало мне основания надеяться, хочешь ты спросить? Я полагаю, основания у меня были. Но когда он приехал – оказалось, что он ничего не помнит и не вспоминал. Он не заметил меня.

Л о н а. Дина затмила тебя, Марта.

М а р т а. Хорошо, что затмила. Когда он уезжал, мы были с ним одного возраста, а когда я увидела его вновь – о, этот ужасный миг, – до меня дошло, что теперь я на десять лет старше. Пока он там расцветал на ярком ясном солнышке, с каждым глотком воздуха впитывая молодость и здоровье, я сидела здесь взаперти и пряла, пряла…

Л о н а. Нить его счастья, Марта.

М а р т а. Да, золотую нить. Никакой горечи! Лона, мы с тобой были ему добрыми сестрами, правда?

Л о н а (обнимает ее). Марта!

Б е р н и к выходит из своего кабинета.

Б е р н и к (мужчинам в кабинете). Да, да, делайте все по вашему разумению. Когда будет пора, я конечно… (Закрывает дверь.) О, вы здесь. Послушай, Марта, надо бы тебе приодеться. Скажи Бетти, чтобы и она тоже. Мне не нужны роскошные туалеты, естественно, что-нибудь домашнее, изящное и милое. И поспешите.

Л о н а. И не забудьте счастливое смущение на лицах, Марта; на глаза наденьте радостный блеск.

Б е р н и к. И Улаф пусть спустится вниз, я хочу, чтобы он был подле меня.

Л о н а. Улаф… Хм…

М а р т а. Я предупрежу Бетти. (Уходит в дальнюю левую дверь.)

Л о н а. Ну вот, теперь еще грядет час великих торжеств.

Б е р н и к (не находя себе места, ходит взад-вперед). Нда… так вышло.

Л о н а. В такой миг человек должен быть горд и счастлив, полагаю.

Б е р н и к (глядя на нее). Хм.

Л о н а. В твою честь весь город украсят иллюминацией, говорят.

Б е р н и к. Да, они хотят чего-то в этом роде.

Л о н а. Все трудовые союзы примут участие в шествии, над колонной будут реять их знамена. Твое имя воссияет огненными буквами. И ночью телеграф отстучит во все уголки страны, что «горожане устроили овации консулу Бернику, застигнутому в окружении счастливой семьи, и восславили его как одного из столпов общества».

Б е р н и к. Так будет. И за окном прогремит «ура!», и восторженные крики толпы заставят меня показаться в дверях, и я принужден буду благодарить и кланяться.

Л о н а. О, принужден…

Б е р н и к. Думаешь, я счастлив в этот час?

Л о н а. Нет, я не думаю, что ты по правде можешь чувствовать себя очень счастливым.

Б е р н и к. Лона, ты презираешь меня.

Л о н а. Пока нет.

Б е р н и к. И права такого у тебя нет. Права презирать меня. Лона, ты не в силах вообразить, как я одинок в этом тесном увечном обществе, как я год за годом отступал от своего стремления прожить жизнь, наполненную высоким смыслом. Чего я по большому счету добился, как бы великолепно все это ни смотрелось? Какие-то незавершенные обрывки, детские забавы. А ничего иного или большего здесь не потерпят. Решись я сделать шаг вперед, опередить установленные на сегодня взгляды и мнения, меня отстранят от власти. Хочешь знать, кто мы, называемые столпами общества, на самом деле? Мы орудия общества, ни больше ни меньше.

Л о н а. Почему ты понял это только сейчас?

Б е р н и к. Потому что я много думал в последние дни. С тех пор, как ты приехала, но особенно сейчас, вечером. Ах, Лона, почему я не узнал тебя лучше тогда, в былые дни.

Л о н а. А если б узнал?

Б е р н и к. То ни за что бы не упустил. А если бы у меня была ты, я не дошел бы до такой жизни.

Л о н а. А ты не думал, чем могла бы стать для тебя та, кого ты выбрал вместо меня?

Б е р н и к. Я и так знаю. Она не стала тем человеком, какой нужен мне.

Л о н а. Потому что ты всерьез, в главном, никогда не делил с ней жизнь; никогда не давал ей занять независимого, честного положения в отношениях с тобой; потому что ты позволил ей всю жизнь изнемогать от чувства вины за позор близких, потерявших репутацию твоими стараниями.

Б е р н и к. Ну да, а виной всему ложь и внутренняя пустота.

Л о н а. Так почему ты не покончишь с ложью и пустотой?

Б е р н и к. Сейчас? Теперь уж поздно.

Л о н а. Карстен, скажи мне, какая радость тебе от этого внешнего блеска и обмана?

Б е р н и к. Мне – никакой. Я должен погибнуть вместе со всем этим обанкротившимся обществом. Но нам на смену идет новое поколение. Мой сын, вот для кого я работаю, и вот для кого я хочу что-то сделать в жизни. Придет время, когда правда низойдет на общество, и при ней мой сын выстроит свою жизнь более счастливо, чем его отец.

Л о н а. Выстроит счастье на лжи? Подумай, что ты передаешь в наследство своему сыну?!

Б е р н и к (борется с отчаянием). Я оставляю ему в тысячу раз худшее наследство, чем ты думаешь. Но когда-нибудь проклятие будет снято. И да… все же… (Взрывается.) Как вы могли так поступить со мной?! Но всё, сделанного не воротишь. Мне пора встречать шествие. Раздавить меня вам не удастся!

Справа вбегает встревоженный Х и л м а р Т ё н н е с е н с запиской в руках.

Т ё н н е с е н. Но это же… Бетти, Бетти!

Б е р н и к. Что еще? Они уже подходят?

Т ё н н е с е н. Нет, нет… но мне надо срочно поговорить с кем-нибудь… (Исчезает в дальней левой двери.)

Л о н а. Карстен, ты говоришь, мы приехали с одной мечтой – раздавить тебя. Дай я расскажу тебе, из материала какой пробы сделан этот человек, этот блудный сын, которого ваше общество высочайшей морали чуждается как чумного. Не стоит беспокоиться, он уже уехал.

Б е р н и к. Но он вернется.

Л о н а. Юхан не вернется никогда. Он уехал навек, и Дина с ним.

Б е р н и к. Он не вернется? И Дина уехала с ним?

Л о н а. Да, чтобы стать его женой. Влепили они пощечину вашему благопристойному обществу, как я когда-то.

Б е р н и к. Уехали… и она тоже… на «Индиан гёрл»!

Л о н а. Нет, такой бесценный груз он не мог доверить этой банде обормотов. Юхан с Диной отправились на «Пальме».

Б е р н и к. Ох! Так зачем же… напрасно… (Стремительно пересекает комнату, рывком распахивает дверь кабинета и кричит.) Крап, остановите «Индиан гёрл»! Он не поплывет сегодня.

К р а п (из комнаты). «Индиан гёрл» уже в море, господин консул.

Б е р н и к (закрывает дверь и говорит через силу). Поздно… и впустую…

Л о н а. Что случилось?

Б е р н и к. Нет, ничего. Отойди от меня…

Л о н а. Хм. Послушай, Карстен. Юхан просил передать, что он поручает мне позаботиться о его добром имени и репутации; когда-то он предоставил их в твое распоряжение, чтобы выручить тебя, а ты растоптал их, стоило ему уехать. Юхан сохранит молчание, но я вольна действовать по своему усмотрению. Видишь, у меня в руке два твоих письма.

Б е р н и к. Они у тебя! И теперь… ты хочешь… сегодня же вечером… наверно, во время чествования…

Л о н а. Я приехала сюда не разоблачать тебя, но встряхнуть, чтобы ты сам заговорил, по доброй воле. Из этого ничего не вышло. Ну так живи во лжи. Смотри – я рву твои письма. На, возьми обрывки. Теперь против тебя нет ни одной улики. Ты в полной безопасности, Карстен, ликуй – если можешь.

Б е р н и к (потрясенно). Лона, что же ты не сделала этого раньше?! Теперь поздно, теперь вся моя жизнь пошла прахом… Я не смогу жить после этого дня.

Л о н а. А что случилось?

Б е р н и к. Не спрашивай… Но я должен жить. И я хочу жить – ради Улафа. Он все исправит и искупит…

Л о н а. Карстен!

Х и л м а р Т ё н н е с е н стремительно возвращается.

Т ё н н е с е н. Никого не нашел, Бетти и той нет!

Б е р н и к. Что стряслось?

Т ё н н е с е н. Тебе я боюсь сказать.

Б е р н и к. Это что такое? Ты обязан мне сказать.

Т ё н н е с е н. Ну хорошо. Улаф сбежал на «Индиан гёрл».

Б е р н и к (отшатывается). Улаф? На «Индиан гёрл»? Нет! Нет!

Л о н а. Так вот оно что… Теперь я поняла… Он при мне выпрыгнул в окно…

Б е р н и к (в дверях своего кабинета, кричит в отчаянии). Крап, остановить «Индиан гёрл» любой ценой!

К р а п (выходит из кабинета). Никак невозможно, господин консул. Сами знаете, что…

Б е р н и к. Мы должны остановить судно. На борту Улаф!

К р а п. Как так?!

Р у м м е л ь (выходит из кабинета). Улаф сбежал? Не может быть!

С а н с т а д (входит). Его отправят на берег с лоцманом, господин консул.

Т ё н н е с е н. Нет, вот он пишет мне (показывает записку), что спрячется в трюме и вылезет, только когда они выйдут в открытое море.

Б е р н и к. Больше я его не увижу!

Р у м м е л ь. Что за глупости. Хорошее крепкое судно, только из ремонта.

В и г е л а н н (тоже выйдя из кабинета). У вас же и отремонтировано, господин консул!

Б е р н и к. Нет, больше я его не увижу. Потерял навеки. Лона, я понял вдруг, что никогда и не был ему настоящим отцом. (Прислушивается.) Что это?

Р у м м е л ь. Музыка. Подходит шествие со знаменами.

Б е р н и к. Я не могу. Я не хочу говорить речей и не в силах приветствовать народ…

Р у м м е л ь. Ты что это удумал? Деваться уже некуда.

С а н с т а д. Нельзя, господин консул. Подумайте, что поставлено на кон.

Б е р н и к. Да какая теперь разница? Для кого мне дальше работать?

Р у м м е л ь. И ты еще спрашиваешь? У тебя есть все мы и общество.

В и г е л а н н. Да, истинная правда.

С а н с т а д. И не забывайте, господин консул, что мы…

М а р т а входит из дальней левой двери. Музыка доносится приглушенно откуда-то с улицы.

М а р т а. Шествие уже на подходе, а Бетти нет дома. Не пойму, куда…

Б е р н и к. Дома нет! Вот видишь, Лона, никакой опоры, ни в горе, ни в радости.

Р у м м е л ь. Поднимите шторы! Крап, помогите мне. И вы тоже, господин Санстад. Вот досада, что семья как раз сейчас в разброде. Совершенно против сценария.

Поднимаются шторы на окнах и двери. Видно иллюминацию на улице. На доме напротив выведено огненными буквами «Да здравствует Карстен Берник, столп нашего общества!».

Б е р н и к (стыдливо пятится назад). Уберите это! Не хочу видеть! Потушите!

Р у м м е л ь. При всем уважении должен спросить – у тебя голова в порядке?

М а р т а. Что с ним такое, Лона?

Л о н а. Тсс! (Тихо говорит ей что-то.)

Б е р н и к. Уберите эти огненные буквы! Зачем так насмехаться? Разве вы не видите – они тянут к нам свои огненные языки?!

Р у м м е л ь. Должен признаться…

Б е р н и к. Ах, вы не понимаете! Но я, я… это мертвецкая и погребальный костер!

К р а п. Хм.

Р у м м е л ь. Знаешь что, ты слишком сильно переживаешь.

С а н с т а д. Мальчишка сплавает через океан, и вы получите его назад.

В и г е л а н н. Надо полагаться на Всевышнего, господин консул.

Р у м м е л ь. Да и на корабль тоже, Берник. Такие не идут ко дну.

К р а п. Хм.

Р у м м е л ь. Будь это один из тех плавучих гробов… Ну какими не гнушаются там, в большом мире…

Б е р н и к. Мне кажется, я за эти минуты поседел.

Г о с п о ж а Б е р н и к, укутанная с головой в большую шаль, входит через садовую дверь.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Карстен, ты знаешь?..

Б е р н и к. Знаю. Но ты, ты! Куда ты смотрела, как ты проглядела?!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Послушай хотя бы!

Б е р н и к. Почему ты не следила за ним? Теперь я потерял его. Верни мне его, если сможешь!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Я смогу, да. Он у меня!

Б е р н и к. У тебя?!

Г о с п о д а. А!

Т ё н н е с е н. Так я и думал.

М а р т а. Ты обрел его вновь, Карстен!

Л о н а. Но теперь изволь стать ему настоящим отцом.

Б е р н и к. Он у тебя?! Ты не обманываешь? Где он?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Не скажу, пока ты его не простишь.

Б е р н и к. Уже простил… Но как ты узнала?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Думаешь, от матери что-нибудь укроется? Я только страшно боялась, что ты догадаешься. Несколько фраз, брошенных им вчера… И когда его не оказалось в комнате, а одежда и рюкзак исчезли…

Б е р н и к. То что?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Я побежала на берег, нашла Ауне, мы вышли в море на его лодке, американец уже снимался с якоря. Слава Богу, мы успели. Поднялись на борт, нам разрешили облазить трюм, и мы нашли его. Ах, Карстен, не наказывай его!

Б е р н и к. Бетти!

Г о с п о ж а Б е р н и к. И Ауне тоже!

Б е р н и к. Ауне? Что он? «Индиан гёрл» ушла в море?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Нет, в том-то и дело…

Б е р н и к. Говори, говори!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Ауне перепугался не меньше меня; поиски затянулись, стемнело, лоцман стал требовать… и Ауне осмелился твоим именем…

Б е р н и к. Что?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Задержать судно до завтра.

К р а п. Хм.

Б е р н и к. О, какое несказанное счастье!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Ты не злишься?

Б е р н и к. О, какое непомерное счастье, Бетти!

Р у м м е л ь. Ты все же чрезмерно совестлив.

Т ё н н е с е н. Да, как только дело доходит до небольшого сражения со стихиями, сразу… Уф!

К р а п (стоя у окна). Шествие входит в сад, господин консул.

Б е р н и к. Да, теперь пусть идут.

Р у м м е л ь. Сад сплошь заполнен людьми.

С а н с т а д. На улице не протолкнуться.

Р у м м е л ь. Весь город здесь, Берник! Восторг!

В и г е л а н н. Господин Руммель, давайте принимать это со смирением.

Р у м м е л ь. Знамена всех трудовых союзов! Что за шествие! А вон праздничный комитет во главе с учителем Рёрлундом.

Б е р н и к. Пусть входят, я сказал!

Р у м м е л ь. Послушай, но в таком возбуждении, как ты сейчас…

Б е р н и к. Что?

Р у м м е л ь. Пожалуй, я не откажусь произнести речь от твоего имени.

Б е р н и к. Нет, спасибо. Сегодня я хочу говорить сам.

Р у м м е л ь. Но ты знаешь, что должен сказать?

Б е р н и к. Да, Руммель, не волнуйся – теперь я знаю, что должен сказать.

Музыка между тем смолкает. Садовая дверь распахивается. В залу входит праздничный комитет во главе с Р ё р л у н д о м, следом д в о е с л у г с укрытой корзиной, затем г о р о ж а н е всех сословий, зала заполняется людьми до отказа. Безбрежная т о л п а со знаменами и флагами виднеется в саду и на улице.

Р ё р л у н д. Глубокоуважаемый господин консул! По удивлению, отразившемуся на вашем лице, я вижу, что мы незваными гостями вторглись в ваш счастливый семейный круг, собравший у мирного очага уважаемых и деятельных друзей и сограждан. Но движимые велением сердца, мы пришли прославить вас. Мы не впервые чествуем вас, но впервые воистину всем городом. Мы множество раз благодарили вас за прочность морального фундамента, на коем вы, так сказать, возвели наше общество. На этот раз в вашем лице мы приветствуем проницательного, бескорыстного, неутомимого и способного на жертвы гражданина, который выступил с начинанием, призванным, по мнению всех сведущих людей, стать мощным импульсом к земному процветанию и благоденствию этого общества.

Г о л о с а. Браво, браво!

Р ё р л у н д. Господин консул! На протяжении многих лет вы служите городу блистательным примером. Я говорю не о вашей образцовой семейной жизни и не о вашей безупречной нравственной репутации. Об этом уместно упомянуть в более приватной обстановке, а не в поздравительном адресе такого рода. Я имел намерение сказать о вашей общественной миссии, как она предстает взору всех и каждого. Хорошо оснащенные корабли выходят из ваших верфей и несут свои флаги в отдаленнейшие моря. Многочисленная и счастливая гвардия рабочих смотрит на вас, как на отца. Претворяя в жизнь новые начинания, вы заложили основу процветания сотен семей. Другими словами, вы опора общества в самом высоком значении этого слова.

Г о л о с а. Слушайте! Браво, браво!

Р ё р л у н д. Свет бескорыстия, осеняющий весь ваш жизненный путь, кажется таким невыразимо трогательным особенно в наше время. Вы намереваетесь сейчас обеспечить нас – я, не мудрствуя лукаво, назову ее просто и прозаично – железной дорогой.

М н о ж е с т в о г о л о с о в. Браво, браво!

Р ё р л у н д. Но это начинание подвержено трудностям, по большей части порожденным узкими собственническими интересами.

Г о л о с а. Слушайте, слушайте!

Р ё р л у н д. Так, например, не осталось безвестным обстоятельство, что некие индивиды, не принадлежащие к нашему обществу, опередили прилежных и трудолюбивых граждан города и гарантировали себе преимущества, кои по праву должны бы озолотить наш родной город.

Г о л о с а. Да, да! Слушайте!

Р ё р л у н д. Это прискорбное обстоятельство, естественно, известно и вам, господин консул. Невзирая на него, вы неуклонно следуете по пути воплощения ваших намерений, твердо веря, что гражданин страны должен видеть дальше своего местечка.

Р а з н ы е Г о л о с а. Хм! Нет, нет! Да, да!

Р ё р л у н д. И в вашем лице мы прославляем сегодня образцового гражданина страны, каким он должен быть и будет. Пусть ваше начинание обернется истинным и вечным счастьем для нашего общества! Железная дорога может стать путем проникновения к нам безнравственных элементов извне, но она же станет и путем быстрого избавления от них. Совсем отгородиться от дурных элементов мы теперь уже не в силах. Но то, что к этому праздничному вечеру, как говорит молва, мы скоропостижно и счастливо избавились от некоторых из них…

Г о л о с а. Тише, тише!

Р ё р л у н д. …я расцениваю как доброе предзнаменование для всего предприятия. То, что я упомянул здесь это событие, доказывает, что мы находимся в доме, где требования морали ставят выше семейных уз.

Г о л о с а. Браво, браво!

Б е р н и к (одновременно). Позвольте мне…

Р ё р л у н д. Еще несколько слов, господин консул. То, что вы совершили для этой части страны, вы безусловно совершали без задней мысли о награде, но мы все же надеемся, что вы не откажетесь принять от признательных сограждан скромный знак благодарности, особенно уместный в этот судьбоносный час, когда, по заверениям людей дела, мы стоим в начале новой эры.

М н о ж е с т в о г о л о с о в. Браво! Слушайте! Слушайте!

По знаку Рёрлунда слуги подносят корзину ближе. Члены праздничного комитета по ходу речи достают и вручают упомянутые предметы.

Р ё р л у н д. Позвольте вручить вам, господин консул, серебряный кофейный сервиз, дабы он украшал ваш хлебосольный стол, когда нам в будущем, как и многократно прежде, выпадет радость собраться в этом гостеприимном доме. И вас, господа, никогда не медлящих оказать помощь нашему первому горожанину, просим принять небольшие памятные дары. Этот серебряный бокал для вас, господин Руммель. Как часто вы, под звон бокалов, убедительно и красноречиво отстаивали гражданские интересы общества. Да представится вам еще много достойных поводов поднять и осушить этот бокал. Вам, господин Санстад, я вручаю альбом с фотографиями горожан. Ваше общепризнанное человеколюбие снискало вам, на зависть многим, друзей во всех сословиях общества… А вам, господин Вигеланн, для украшения вашего уединенного прибежища, я хочу преподнести это домашнее Евангелие в роскошном издании на веленевой бумаге. Годы умудряют, и вы давно пришли к глубокому и серьезному взгляду на жизнь. Ваши повседневные дела и заботы возвысились и облагородились помыслами о высшем и неземном. (Обращается к толпе.) А теперь, друзья мои, грянем «ура!» в честь господина консула Берника и его соратников! Столпам общества – ура, ура, ура!

В с е с о б р а в ш и е с я. Да здравствует Берник! Да здравствуют столпы общества! Ура! Ура! Ура!

Л о н а. Удачи, зять!

Наполненная ожиданием тишина.

Б е р н и к (начинает серьезно и медленно). Сограждане! Как изволил выразиться оратор, мы сейчас стоим в начале новой эры. Надеюсь, так оно и будет. Но чтобы двинуться по этому пути, мы должны принять правду – правду, которая до сегодняшнего вечера по всем статьям была в нашем обществе бездомной нищебродкой.

Удивление среди стоящих вокруг.

Б е р н и к. Я должен начать с того, что не принимаю хвалебных слов, которыми вы, господин учитель, как и приличествует случаю, осыпали меня. Я не заслужил их, потому что до сего дня не был человеком бескорыстным. Пусть я не всегда стремился к денежной выгоде, но все равно, как я теперь понимаю, мной почти всегда двигала жажда власти, влияния и признания.

Р у м м е л ь (тихо). Это еще что?

Б е р н и к. За это я не думаю оправдываться перед вами, мои сограждане, потому что по-прежнему считаю себя одним из самых способных среди нас.

М н о ж е с т в о г о л о с о в. Да, да, да!

Б е р н и к. Но я виню себя, что зачастую выбирал непрямые пути, а все потому, что боялся всем известной привычки нашего общества видеть нечистые и нечестные помыслы во всем, что бы человек ни сделал. И вот я подошел к делу, с этим связанному.

Р у м м е л ь. Хм, хм.

Б е р н и к. Ходят слухи о скупке земель. Все эти земли скупил я. Все-все. Я один.

П р и г л у ш е н н ы е Г о л о с а. Что он говорит? Консул? Берник?

Б е р н и к. Пока они в моих руках. Конечно же, я признался своим соратникам, господам Руммелю, Вигеланну и Санстаду, и мы договорились…

Р у м м е л ь. Это неправда! Докажи! Вот докажи!

В и г е л а н н. Ни о чем мы не договаривались!

С а н с т а д. Нет, ну я вам скажу…

Б е р н и к. Совершенно верно, мы не договаривались о том, что я сейчас скажу. Но надеюсь, эти трое господ поддержат меня в моем решении. Вечером я договорился сам с собой, что на все эти земли должны быть выпущены акции и каждый, кто захочет, сможет купить их.

М н о ж е с т в о г о л о с о в. Ура! Да здравствует Берник!

Р у м м е л ь (тихо консулу Бернику). Какое подлое предательство!

С а н с т а д (так же тихо). Все-таки надул нас!

В и г е л а н н. Нет, черт подери! Господи, что я говорю?

Т о л п а (снаружи). Ура, ура, ура!

Б е р н и к. Тише, господа. Я не заслужил восторгов, потому что мое решение не совпадает с моим изначальным намерением. Я хотел собрать все в своих руках и по-прежнему уверен, что наилучшим образом распорядиться этими землями можно, если они останутся целиком в одних руках. Выбор за вами. Если захотите, я готов управлять этими землями по мере сил и способностей.

Г о л о с а. Да, да, да!

Б е р н и к. Но сперва вы, мои сограждане, должны узнать обо мне все до конца. И пусть каждый из нас призовет себя на суд совести, дабы с сегодняшнего вечера в городе начался отсчет нового времени. А старое, с его фальшивым блеском, лицемерием, внутренней пустотой, показной благопристойностью и жалкими резонами, превратится в музей, открытый нам в назидание. И в этот музей мы сдадим – не так ли, господа? – и кофейный сервиз, и бокал, и альбом, и домашнее Евангелие в роскошном издании на веленевой бумаге.

Р у м м е л ь. Да, конечно.

В и г е л а н н (бурчит). Раз уж вы все отобрали, чего уж там…

С а н с т а д. Ради Бога.

Б е р н и к. А теперь главное признание обществу. Тут было сказано, что дурные элементы покинули нас сегодня. Я должен добавить то, чего вы еще не знаете. Вместе с человеком, который имеется в виду, уехала, чтобы стать его супругой…

Л о н а (громко). Дина Дорф!

Р ё р л у н д. Что?!

Г о с п о ж а Б е р н и к. Что ты сказал?

Всё приходит в движение.

Р ё р л у н д. Сбежала? Уехала с ним? С ним? Быть не может!

Б е р н и к. Чтобы стать его супругой, господин учитель. Скажу больше. (Тихо.) Бетти, крепись, ты должна это вынести. (Громко.) Я говорю: склоним головы перед этим человеком, ибо он великодушно взял на себя проступок другого. Сограждане, я хочу выпутаться из неправды, она отравила все фибры моего существа. Знайте же. Пятнадцать лет назад виновником был я.

Г о с п о ж а Б е р н и к (тихо и с дрожью в голосе). Карстен!

М а р т а (так же). О, Юхан!

Л о н а. Все-таки ты себя переборол!

Присутствующие потрясенно молчат.

Б е р н и к. Да, сограждане, виноват был я, а уехал он. Злые и лживые слухи, распространившиеся после его отъезда, опровергнуть теперь не в человеческих силах. Но тут я не решусь жаловаться. Пятнадцать лет назад я взлетел на этих слухах, паду ли я на них теперь, это решать каждому из вас как на духу.

Р ё р л у н д. Как гром грянул! Первый человек города! (Тихо госпоже Берник.) О, как мне жаль вас, сударыня!

Т ё н н е с е н. Вот так признание… ну я вам скажу…

Б е р н и к. Но не станем решать ничего сегодня. Я прошу каждого из вас пойти домой… собраться с силами… заглянуть в себя. Когда мир и покой овладеют вашими умами, тогда и выяснится, проиграл я или выиграл, решившись заговорить. Прощайте! И еще о многом, очень о многом я сожалею, но это дело лишь моей совести. Доброй ночи! Уберите праздничные украшения. Мы все чувствуем, что они неуместны.

Р ё р л у н д. Безусловно. (Тихо госпоже Берник.) Сбежала! Все-таки она была совершенно меня не достойна. (Вполголоса праздничному комитету.) Господа, после этого, полагаю, нам следует тихо ретироваться.

Т ё н н е с е н. Как человек после такого должен нести идеал, как знамя? Уф!

Новость стремительно передается из уст в уста. Участники шествия покидают сад. Руммель, Санстад и Вигеланн уходят, ожесточенно, но тихо пререкаясь. Хилмар Тённесен исчезает в правой части дома. В комнате в тишине остаются Берник, Бетти, Марта, Лона и поверенный Крап.

Б е р н и к. Бетти, сможешь ли ты простить меня?

Г о с п о ж а Б е р н и к (смотрит на него с улыбкой). Знаешь, Карстен, какие горизонты ты мне открыл? Я много лет так не радовалась!

Б е р н и к. Как так?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Я много лет была уверена, что когда-то ты был моим, но потом я тебя потеряла. Теперь я знаю, что ты никогда моим не был. Но я завоюю тебя.

Б е р н и к (обнимает ее). Ах, Бетти, ты уже завоевала меня! Благодаря Лоне я смог увидеть тебя подлинную. Но где же Улаф?

Г о с п о ж а Б е р н и к. Да, сейчас ты его увидишь. Господин Крап!

Она тихо переговаривается с ним у задника. Крап выходит в садовую дверь. Во время следующей сцены постепенно гаснут все транспаранты и свет в домах.

Б е р н и к (тихо). Спасибо, Лона, ты спасла лучшее во мне – для меня.

Л о н а. Разве не этого я хотела?

Б е р н и к. Этого – или не этого? Я тебя никак не пойму.

Л о н а. Хм…

Б е р н и к. Значит, не ненависть? И не месть? Зачем ты тогда приехала?

Л о н а. Старая дружба не ржавеет.

Б е р н и к. Лона!

Л о н а. Когда Юхан рассказал мне об этой лжи, я поклялась себе – герой моей юности вернется к правде и свободе.

Б е р н и к. Разве я, жалкий человек, заслужил такое?

Л о н а. Карстен. Если бы мы, женщины, спрашивали с вас по заслугам…

Из сада вместе с У л а ф о м входит м а с т е р А у н е.

Б е р н и к. Улаф!

У л а ф. Отец, обещаю, я никогда больше…

Б е р н и к. Не сбежишь?

У л а ф. Да. Обещаю, отец.

Б е р н и к. А я обещаю, что у тебя никогда не будет повода. Ты будешь жить не для того, чтобы унаследовать мое дело, а чтобы найти в жизни свое призвание.

У л а ф. И ты разрешишь мне стать, кем я захочу?

Б е р н и к. Да, разрешу.

У л а ф. Спасибо. Тогда я хочу не быть столпом общества.

Б е р н и к. Вот как? А почему?

У л а ф. Как-то это скучно, по-моему.

Б е р н и к. Ты будешь самим собой, Улаф. А остальное приложится. А вы, Ауне…

А у н е. Знаю, господин консул. Я уволен.

Б е р н и к. Мы не расстаемся, Ауне. И простите меня.

А у н е. Как так? Судно-то нынче в море не выйдет.

Б е р н и к. И завтра тоже не выйдет. Я дал вам слишком мало времени. Надо взглянуть на него повнимательнее.

А у н е. Взглянем, господин консул. И пустим в дело ваши новые машины.

Б е р н и к. Так тому и быть. Но работайте на совесть и основательно. У нас тут много чего нуждается в основательном ремонте на совесть. Ну, доброй ночи, Ауне.

А у н е. Доброй ночи, господин консул. И спасибо, спасибо, спасибо. (Уходит направо.)

Г о с п о ж а Б е р н и к. Вот все и разошлись.

Б е р н и к. И мы одни. Имя мое не горит огненными буквами, во всех домах погасли огни.

Л о н а. Тебе хочется снова зажечь их?

Б е р н и к. Ни за что на свете. О, откуда я вернулся! Вы ужаснетесь, если узнаете. Я словно бы очнулся после отравления и вошел в разум. И теперь прямо чувствую, что молодею душой и телом. Подойдите ближе, встаньте плотнее вокруг меня. Иди сюда, Бетти! И Улаф, мальчик мой! И ты, Марта, – я как будто бы не замечал тебя все эти годы.

Л о н а. В это я легко верю. У вас тут не общество, а клуб старых перечников, женщин вы вовсе не замечаете.

Б е р н и к. Правда, правда, поэтому – и это твердо решено, ты, Лона, не уедешь от нас с Бетти.

Г о с п о ж а Б е р н и к. Да, Лона, ты не должна уезжать.

Л о н а. Конечно, а то как я объясню, что бросила молодых, когда вы только собираетесь строить дом? Разве я не приемная мать? Мы с Мартой, две старые тетки… Куда ты смотришь, Марта?

М а р т а. Небо проясняется. И светлеет над морем. Путь «Пальмы» будет счастливым.

Л о н а. Счастье у нее на борту.

Б е р н и к. А нас – нас ждет долгий важный день в трудах, особенно меня. Пусть наступает. Только бы вы были рядом, мои верные женщины, солдаты правды. Это я тоже понял за последние дни: вы, женщины, и есть столпы общества, его опора.

Л о н а. Не много же ты понял, зять. (Кладет руку ему на плечо.) Нет, столпы общества – дух свободы и дух правды.

Кукольный дом

Пьеса в трех действиях, 1879

Действующие лица

А д в о к а т Х е л м е р.

Н о р а, его жена.

Д о к т о р Р а н к.

Г о с п о ж а Л и н д е.

С т р я п ч и й К р о г с т а д.

Т р о е д е т е й четы Хелмер.

А н н е – М а р и я, их няня.

Г о р н и ч н а я в доме Хелмеров.

П о с ы л ь н ы й.

Действие происходит в квартире Хелмеров.

Действие первое

Уютная гостиная. Обставлена со вкусом, но недорого. В дальней стене две двери: справа – в прихожую, слева – в кабинет Хелмера. В простенке между дверями – фортепиано. В стене слева еще одна дверь и ближе к зрителям – окно. Перед ним круглый стол, диванчик и кресло. По правую руку в глубине – дверь, ближе к авансцене – изразцовая печь, подле нее два кресла и кресло-качалка. Между дверью и печкой – столик. Гравюры на стенах. Этажерка с фарфоровыми фигурками и безделушками. Небольшой шкаф с дорогими изданиями. Ковер на полу. Топится печь. Зимний день.

В прихожей раздается звонок, потом хлопает дверь. В гостиную, довольно напевая, входит Н о р а в пальто. Она нагружена свертками, складывает их на столик справа, в открытую дверь видно прихожую, где топчется п о с ы л ь н ы й с елкой и корзиной. Он отдает то и другое открывшей им г о р н и ч н о й.

Н о р а. Хелен, спрячь елку получше, чтобы ребята не углядели. Пусть увидят ее вечером, сразу нарядную. (Посыльному.) Сколько с меня?

П о с ы л ь н ы й. Пятьдесят эре.

Н о р а. Вот, возьми крону. Нет, нет, оставь сдачу себе.

Посыльный благодарит и уходит. Нора закрывает за ним дверь; снимает пальто, тихо и довольно посмеиваясь.

Н о р а (достает из кармана пакетик миндальных печеньиц, съедает несколько штучек; потом осторожно подходит к двери кабинета, прислушивается). Ага, он дома. (Тихонько напевая, идет к столику рядом с печкой.)

Х е л м е р (из кабинета). Это ласточка моя там щебечет?

Н о р а (распаковывая свертки). Ласточка.

Х е л м е р. Белочка моя там чем-то шуршит?

Н о р а. Угадал.

Х е л м е р. А давно белочка домой вернулась?

Н о р а. Только что. (Прячет печенье в карман и утирает рот.) Торвалд, иди сюда, посмотри, что я купила.

Х е л м е р. Не отвлекай меня! (Чуть погодя приоткрывает дверь и выглядывает в гостиную, с пером в руках.) Купила, говоришь? Эту огромную кучу? Похоже, моя маленькая свистушка опять спустила уйму денег…

Н о р а. Знаешь что, в этом году нам не грех и гульнуть немножко. Первое Рождество, когда не надо считать каждый грош.

Х е л м е р. Сорить деньгами нам все равно не по средствам, даже не думай.

Н о р а. Не сорить, Торвалд, но чуточку шикануть мы ведь можем? Правда? Самую чуточку. У тебя теперь жалованье большущее, ты будешь зарабатывать много-много-много.

Х е л м е р. С нового года. А получу новое жалованье только в конце квартала.

Н о р а. Подумаешь! Можно пока занять.

Х е л м е р. Нора! (Подходит к ней и в шутку берет ее за ухо.) У кого-то сегодня ветер в голове гуляет, да? Представь себе: я займу тысячу крон, ты профукаешь их за Рождество, а в Новый год слетит с крыши черепица – и нет меня.

Н о р а (зажимает ему рот рукой). Фу! Не говори гадости!

Х е л м е р. Ну а вдруг. И что тогда?

Н о р а. Тогда кошмар. Но мне было бы совершенно все равно, есть у меня при этом долги или нет.

Х е л м е р. А людям, у которых я занимал?

Н о р а. Ой, да какая разница?! Они мне чужие.

Х е л м е р. Нора, Нора, имя тебе женщина… Но шутки в сторону: ты мою позицию знаешь. Никаких долгов. Никогда ни у кого денег не занимать. В доме, построенном на долгах и займах, всегда есть что-то несвободное, некрасивое. Смотри, как стойко мы с тобой держались до сих пор, уж потерпим еще немножко, осталось всего ничего.

Н о р а (отходит к печи). Конечно, Торвалд, как скажешь.

Х е л м е р (идет за ней). Ну вот. Ласточка моя маленькая сразу крылышки повесила. И белочка теперь дуется, да? (Достает портмоне.) Нора, угадай, что у меня здесь?

Н о р а (стремительно оборачивается). Деньги!!

Х е л м е р. Держи-ка. (Протягивает ей несколько купюр.) Господи, а то я не понимаю, сколько трат в Рождество.

Н о р а (считает). Десять-двадцать-тридцать-сорок. О, спасибо, Торвалд. Теперь мне на все хватит.

Х е л м е р. Да уж, постарайся.

Н о р а. Конечно, еще бы, само собой. Но иди посмотри, что я купила. И так дешево! Вот, это Ивару – обновки и сабля. Бобу лошадка и труба. И куколка с кроваткой для Эмми. Совсем простенькая, да она все равно мигом сломает. Прислуге отрезы на платья и шали. Старухе Анне-Марии надо бы что-нибудь получше, конечно.

Х е л м е р. А что там в пакете?

Н о р а (вскрикивает). Нет, Торвалд, чур до вечера не смотри!

Х е л м е р. Ладно, ладно. А скажи, мотовка маленькая, себе ты что-нибудь присмотрела?

Н о р а. Мм… вот незадача… А мне ничего не надо.

Х е л м е р. Конечно, надо. Давай, придумай что-нибудь разумное. Чего бы тебе хотелось?

Н о р а. Торвалд, я правда не знаю. Хотя…

Х е л м е р. Что?

Н о р а (игриво теребит его пуговицы, не поднимая глаз). Если ты хочешь сделать мне подарок, ты мог бы… мог бы…

Х е л м е р. Ну говори же…

Н о р а (скороговоркой). Ты мог бы дать мне денег, Торвалд. На свое усмотрение… А я бы на днях сходила и купила себе что-нибудь.

Х е л м е р. Нора, но…

Н о р а. Торвалд, милый мой, добрый мой, очень, очень тебя прошу. А я заверну денежки в золоченую бумажечку и повешу на елку. Правда смешно?

Х е л м е р. А как зовут этих птичек-невеличек, которые вечно пускают деньги на ветер?

Н о р а. Мотовки, помню, помню. Но давай все-таки сделаем, как я говорю, Торвалд. У меня будет время подумать, что мне нужнее всего. Скажи, это самое разумное, правда?

Х е л м е р (улыбаясь). Было бы самое разумное при одном условии – если на деньги с елки ты и впрямь купишь себе дельный подарок. Но ведь все уйдет на хозяйство, потратится на всякую ерунду, а я потом снова раскошеливайся.

Н о р а. Ну Торвалд!

Х е л м е р. Нора, малышка моя (обнимает ее за талию), факты упрямая вещь: мотовка прелестна, но деньгам она счета не знает. Невероятно, в какую сумму встает содержание такой птички.

Н о р а. Фу, как тебе не стыдно так говорить? Я экономлю везде, где только могу.

Х е л м е р (смеется). Золотые слова – где только могу. В том и дело, что ты нигде не можешь.

Н о р а (напевая и довольно улыбаясь). Торвалд, знал бы ты, сколько расходов у нас, ласточек и белочек.

Х е л м е р. Я тебе поражаюсь, Нора. Ты копия своего отца. Готова наизнанку вывернуться, лишь бы раздобыть денег. А чуть в руки возьмешь – и нет их, утекли между пальцев быстрее воды; куда делись, ты никогда не знаешь. Ничего не попишешь, такая уж ты. У вас это в крови, по наследству, видно, передается. Да, да, да.

Н о р а. О, я не прочь унаследовать побольше папиных черт.

Х е л м е р. А я хочу, чтобы ты не менялась и оставалась всегда такой же маленькой милой ласточкой. Но послушай-ка, я вот еще что хотел спросить. У тебя сегодня такой – слова не подберу – заговорщицкий вид.

Н о р а. Неужели?

Х е л м е р. Нет, правда. Ну-ка посмотри мне в глаза.

Н о р а (смотрит на него). Так?

Х е л м е р (грозит ей пальцем). Сластена часом не гульнула в городе?

Н о р а. Нет. Как ты мог такое подумать?

Х е л м е р. Неужели сластена не заглянула в кондитерскую?

Н о р а. Нет, уверяю тебя, Торвалд, не заглядывала.

Х е л м е р. Ни ложечки варенья?

Н о р а. Да нет же.

Х е л м е р. Ни штучки или парочки миндальных печеньиц?

Н о р а. Нет, Торвалд, я же сказала…

Х е л м е р. Ну, ну, ну, я просто шучу.

Н о р а (идет к столику с подарками). Мне и в голову не придет делать тебе наперекор.

Х е л м е р. Да я знаю, знаю. К тому же ты дала мне слово. (Подходит к ней.) Ладно, радость моя, не буду выпытывать у тебя твои рождественские тайны. Как свечи на елке вечером зажгутся, так мы всё и узнаем.

Н о р а. Ты не забыл позвать доктора Ранка?

Х е л м е р. Забыл, но он разумеется празднует с нами. Днем заглянет, приглашу его. Я заказал очень хорошего вина. Нора, милая моя, как я радуюсь сегодняшнему вечеру! Ты себе не представляешь.

Н о р а. И я тоже. А уж дети в каком восторге будут!

Х е л м е р. Ох и приятное это дело, скажу тебе: получить хорошую, надежную должность, иметь солидное жалованье! Даже просто думать об этом и то большое удовольствие, правда?

Н о р а. Да, чудесно!

Х е л м е р. Помнишь прошлое Рождество? Три недели кряду ты каждый вечер запиралась и чуть не до утра мастерила цветы на елку и сюрпризики для нас. Мне кажется, так долго я никогда не скучал.

Н о р а. Мне было не до скуки.

Х е л м е р (смеясь). Но результат превзошел все ожидания.

Н о р а. Опять будешь меня дразнить, да? Ну чем я виновата, что кот пробрался в комнату и все разодрал?

Х е л м е р. Конечно, не виновата, бедная моя Нора, малышка моя. Ты очень хотела порадовать нас, вот что главное. Но хорошо, что безденежье позади.

Н о р а. Да, это чудесно!

Х е л м е р. Теперь мне не надо вечерами скучать одному, а тебе не надо ломать любимые мои глазки и нежные мягкие пальчики…

Н о р а (хлопает в ладоши). Ничего такого не надо, да, Торвалд? Все позади, ура! Как чудесно это слышать! (Берет его под руку.) Вот послушай – я уже придумала, как мы все устроим. Сразу после Рождества… (Звонок в дверь.) Звонят. (На ходу наводя порядок.) Явился кто-то. Вот докука.

Х е л м е р. Если ко мне, меня дома нет, не забудь.

Г о р н и ч н а я (в дверях). К вам дама незнакомая…

Н о р а. Хорошо, проводи ее сюда.

Г о р н и ч н а я (Хелмеру). И доктор тоже пришел.

Х е л м е р. Он прошел прямо ко мне?

Г о р н и ч н а я. Да.

Хелмер уходит к себе в кабинет. Горничная провожает в гостиную г о с п о ж у Л и н д е, одетую в дорожный костюм, и закрывает за ней дверь.

Г о с п о ж а Л и н д е (нерешительно). Здравствуй, Нора.

Н о р а (не узнавая). День добрый…

Г о с п о ж а Л и н д е. Не узнаёшь.

Н о р а. Признаться, я… хотя… (Всплескивает руками.) Кристина? Ты? Не может быть!

Г о с п о ж а Л и н д е. Я.

Н о р а. Кристина!! А я-то хороша, тебя не узнала. Но и то сказать… (Тихо.) Кристина, ты очень изменилась.

Г о с п о ж а Л и н д е. Да уж наверно. За девять-десять лет долго ли…

Н о р а. Неужели мы так долго не виделись? Да, получается так. Ничего себе! Последние восемь лет пролетели как одна счастливая минута. Так ты приехала в город?! Не испугалась далекого путешествия по зимней дороге? Героиня!

Г о с п о ж а Л и н д е. Я приехала нынче утром, на пароходе.

Н о р а. Решила весело провести Рождество. Вот молодчина. Уж мы повеселимся! Но что ж ты не снимаешь пальто? Ты ведь не мерзнешь, нет? (Помогает ей.) А ну-ка, давай устроимся поуютнее, здесь, у печки. Нет, нет, лучше садись в кресло! А я в качалку. (Берет гостью за руку.) Вот так хорошо, и лицо снова твое, прежнее… это только в первую секунду… но ты как будто побледнела. И похудела вроде.

Г о с п о ж а Л и н д е. И очень, очень постарела.

Н о р а. Ну, может быть, чуть-чуть. Самую-самую малость. Совсем незаметно. (Вдруг серьезнеет и собирается с духом.) Да что ж я все трещу, безмозглая болтушка! Милая, дорогая Кристина, прости меня, пожалуйста.

Г о с п о ж а Л и н д е. О чем ты, Нора?

Н о р а (тихо). Бедная моя, ты ведь овдовела.

Г о с п о ж а Л и н д е. Да. Три года назад.

Н о р а. Я читала в газетах. Кристина, поверь, все время думала написать тебе, но раз за разом откладывала. То одно отвлечет, то другое…

Г о с п о ж а Л и н д е. Я понимаю, дорогая Нора.

Н о р а. Нет, Кристина, я дурно поступила. Ох, бедная, сколько же тебе пришлось пережить… И он ведь не оставил тебе ничего?

Г о с п о ж а Л и н д е. Не оставил.

Н о р а. И детей нет?

Г о с п о ж а Л и н д е. Нет.

Н о р а. Выходит – совсем ничего?

Г о с п о ж а Л и н д е. Ничегошеньки. Даже тоски по себе, чтобы хоть страдать и горевать, и той не оставил.

Н о р а (смотрит на нее недоверчиво). Неужто так бывает?

Г о с п о ж а Л и н д е (невесело улыбается, приглаживает волосы рукой). Иногда бывает, Нора.

Н о р а. Одна-одинешенька. Как же это, наверно, тяжело. А у меня трое чудесных малышей. Жаль, не могу их тебе показать, пошли с нянюшкой погулять. Но расскажи подробно…

Г о с п о ж а Л и н д е. Нет, нет, лучше ты рассказывай.

Н о р а. А вот и нет, ты первая. Сегодня я своему эгоизму воли не дам, поговорим о твоих делах. Только одно скажу, и все. Ты уже слышала, какая у нас большая радость?

Г о с п о ж а Л и н д е. Нет. Какая?

Н о р а. Муж стал директором в Акционерном банке! Представляешь?

Г о с п о ж а Л и н д е. Твой муж?! Вот так счастливый поворот…

Н о р а. Ужасно счастливый! Адвокатские заработки ненадежны, особенно если человек готов иметь дело только с порядочными и безупречными фирмами. Торвалд именно так и работал, и я совершенно с ним согласна. Знала бы ты, как мы рады! Он вступит в должность прямо с нового года, ему положили большое жалованье и солидный процент. Теперь мы заживем совсем, совсем по-другому, сами себе хозяева. О, Кристина, какое же это облегчение. Я просто счастлива! Господи, как замечательно иметь много денег, чтобы все время о них не думать, скажи?

Г о с п о ж а Л и н д е. Да, прекрасно иметь все необходимое.

Н о р а. Нет, не просто самое насущное, а по-настоящему много-много денег!

Г о с п о ж а Л и н д е (улыбаясь). Нора, Нора, смотрю, практичности в тебе не прибавилось. В школе ты слыла мотовкой и транжирой.

Н о р а (тихо смеясь). Вот и Торвалд так же говорит. (Грозит пальцем.) Только не такая ваша Нора мотовка, как вы изволите думать. Да и что мне было транжирить, когда мы жили в обрез. Работали оба, иначе не получалось.

Г о с п о ж а Л и н д е. Ты тоже работала?

Н о р а. Да, по мелочи: шитье, вышивка, вязанье, (вскользь) другое разное. Ты знаешь, наверное, что после нашей свадьбы Торвалд ушел из министерства. Повышения там не предвиделось, а ему надо было зарабатывать больше прежнего. Он как прóклятый вкалывал, с утра до вечера, да еще все время искал приработок. А сил ему не хватило, надорвался. К концу года так заболел, что врачи сказали – умрет, если не вывезти его на юг, в жаркий климат.

Г о с п о ж а Л и н д е. Да, помню, вы целый год в Италии провели.

Н о р а. Нам, как ты догадываешься, непросто было сняться с места, Ивар только что родился. Но и не поехать было нельзя. О, мы чудесно путешествовали. И Торвалд вернулся к жизни. Но стоило это огромных денег, Кристина.

Г о с п о ж а Л и н д е. Еще бы, могу себе представить.

Н о р а. Тысяча двести спесидалеров. Четыре тысячи восемьсот крон. Это серьезные деньги, знаешь ли.

Г о с п о ж а Л и н д е. Да. Но счастье, когда в таких обстоятельствах они у человека есть.

Н о р а. Конечно. Нам их дал папа, скажу тебе честно.

Г о с п о ж а Л и н д е. Вот оно что. Он ведь как раз в то время и умер, да?

Н о р а. Аккурат тогда. Представляешь, я не смогла поехать ухаживать за ним. Ивар должен был родиться со дня на день. Бедный Торвалд, приговоренный врачами к смерти, требовал моих забот. Милый мой, добрый мой папочка, так я и не повидалась с ним. Ни о чем я так не горюю, как об этом.

Г о с п о ж а Л и н д е. Я знаю, ты его очень любила. Но в Италию вы все-таки уехали?

Н о р а. Уехали. Деньги у нас теперь были, врачи торопили, и месяц спустя мы тронулись в путь.

Г о с п о ж а Л и н д е. И муж там действительно вылечился?

Н о р а. Да, домой он вернулся как огурчик.

Г о с п о ж а Л и н д е. А тогда почему доктор?

Н о р а. Какой доктор?

Г о с п о ж а Л и н д е. Я пришла одновременно с доктором. Мне послышалось, горничная сказала «доктор».

Н о р а. А, так это доктор Ранк. Он просто в гости зашел. Ранк наш ближайший друг, хоть раз в день непременно заглянет. Нет, Торвалд с тех пор больше не хворал, и дети крепкие и здоровые, и я сама. (Прыгает и хлопает в ладоши.) Боже, Боже, что за чудо – жить и быть счастливой! Ой, я опять себя дурно веду, говорю все о себе да о себе. (Садится на скамеечку рядом с Кристиной и кладет руки ей на колени.) Не сердись на меня! Скажи, а ты правда не любила своего мужа? Зачем же ты вышла за него?

Г о с п о ж а Л и н д е. Мама была еще жива, но уже слегла и нуждалась в уходе. А кроме нее, двое младших братьев тоже на моем содержании. Я посчитала невозможным отказать ему.

Н о р а. Да, ты была права, наверно. А он тогда был богач?

Г о с п о ж а Л и н д е. Во всяком случае, весьма состоятельный, пожалуй. Но дела вел очень рискованно. После его смерти все пошло прахом, и я осталась ни с чем.

Н о р а. И?

Г о с п о ж а Л и н д е. Пришлось биться за жизнь. То лавочку открою, то уроки даю, бралась за все подряд. Три последних года были для меня как один бесконечный рабочий день. Но теперь всё. Бедная моя мама больше во мне не нуждается, отошла с миром. И мальчикам я не нужна – оба пристроены, служат и содержат себя сами.

Н о р а. Какое, должно быть, облегчение для тебя…

Г о с п о ж а Л и н д е. Нет, что ты, одна только неописуемая пустота. Для кого мне жить? (Нервно встает.) Потому я и сбежала из нашего медвежьего угла, не выдержала. Здесь наверняка легче найти себе применение. Если мне посчастливится получить постоянное место, какую-нибудь работу в конторе, например…

Н о р а. Кристина, конторская служба страшно выматывает, а у тебя и без того изможденный вид. Лучше тебе все-таки поехать на воды.

Г о с п о ж а Л и н д е (встает у окна). Нора, у меня нет папы, который ссудил бы мне денег на поездку.

Н о р а (вставая). Кристина, не злись на меня.

Г о с п о ж а Л и н д е (обернувшись). Это ты на меня не злись, дорогая Нора. Самое плохое в моем положении, что становишься желчным. Зарабатывать не для кого, а все равно приходится наизнанку выворачиваться, кормиться-то по-прежнему надо. Вот и делаешься эгоисткой. Когда ты рассказала мне о счастливых переменах в вашей жизни, я – ты не поверишь – обрадовалась не столько за вас, сколько за себя.

Н о р а. Почему? А, понимаю, понимаю. Ты думаешь, Торвалд сумеет помочь тебе.

Г о с п о ж а Л и н д е. Да, у меня мелькнула такая мысль.

Н о р а. Он и поможет конечно же. Только доверь это дело мне, о, я все устрою в лучшем виде, тонко и деликатно. Подлащусь как он любит. Ой, мне ужас как хочется помочь тебе!

Г о с п о ж а Л и н д е. Нора, какая ты милая: переживаешь за меня, хочешь помочь, хотя сама трудной жизни не нюхала. Меня это трогает вдвойне.

Н о р а. Я не нюхала?

Г о с п о ж а Л и н д е (улыбаясь). Бог мой, Нора, твое шитье-вышиванье… Ты как дитя.

Н о р а (мотнув головой, принимается ходить по комнате). Зря ты так высокомерно.

Г о с п о ж а Л и н д е. Прости?

Н о р а. Вот все вы так. Думаете, ни на что серьезное я не гожусь…

Г о с п о ж а Л и н д е. Ну…

Н о р а. …что никаких испытаний в этом сложном мире мне не выпадало…

Г о с п о ж а Л и н д е. Дорогая Нора, ты только что рассказала мне обо всех своих злоключениях…

Н о р а. Ха, да это мелочи. (Тихо.) О настоящих я тебе не рассказывала.

Г о с п о ж а Л и н д е. Настоящих? О чем ты?

Н о р а. Ты меня уж совсем ни в грош не ставишь, Кристина, и напрасно. Вот ты гордишься, что не год и не два на износ работала ради матери.

Г о с п о ж а Л и н д е. Я не заношусь, не дай Бог. Но действительно радуюсь и горжусь, что сумела сделать последние мамины годы пусть не совсем безбедными, но все же.

Н о р а. А еще ты гордишься, вспоминая, сколько сделала для братьев.

Г о с п о ж а Л и н д е. Мне кажется, я вправе гордиться.

Н о р а. И мне так кажется. Но если хочешь знать, мне тоже есть чем гордиться и с радостью вспоминать.

Г о с п о ж а Л и н д е. В этом я нисколько не сомневаюсь. Но к чему ты клонишь?

Н о р а. Говори тише! Чего доброго Торвалд услышит. Ни за какие коврижки он не должен узнать… и никто не должен, одна ты, Кристина.

Г о с п о ж а Л и н д е. Узнать? Что именно?

Н о р а. Иди поближе. (Тянет ее, усаживает рядом с собой на диван.) Да, мне тоже есть чем гордиться и чему радоваться! Это я спасла жизнь Торвалда!

Г о с п о ж а Л и н д е. Спасла? Что значит – спасла?

Н о р а. Я же рассказывала тебе о поездке в Италию. Если бы не она, Торвалд бы не выкарабкался.

Г о с п о ж а Л и н д е. Да. И твой папа дал необходимую сумму.

Н о р а (улыбнувшись). Торвалд и все кругом так и считают, хотя…

Г о с п о ж а Л и н д е. Хотя что?

Н о р а. Папа не дал нам ни гроша. Все деньги на поездку раздобыла я.

Г о с п о ж а Л и н д е. Ты? Эту огромную сумму?

Н о р а. Тысячу двести спесидалеров. Четыре тысячи восемьсот крон. Ну, что теперь скажешь?

Г о с п о ж а Л и н д е. Нора, да это невозможно. Если только ты в лотерею выиграла…

Н о р а (высокомерно). В лотерею? (Фыркает.) Тоже мне заслуга.

Г о с п о ж а Л и н д е. Как же ты их раздобыла?

Н о р а (напевает с заговорщицким видом). Траля-траля-ля-ля-ля…

Г о с п о ж а Л и н д е. Занять деньги ты не могла…

Н о р а. Да? Почему не могла?

Г о с п о ж а Л и н д е. Жена не может взять в долг без согласия мужа.

Н о р а (вскинув голову). Однако если у этой жены есть сметка и практическая жилка и она возьмется за дело с умом, то…

Г о с п о ж а Л и н д е. Нора, я не совсем понимаю…

Н о р а. И не надо. Никто и не говорит, что я занимала деньги. Я могла достать их иначе. (Откидывается на спинку дивана.) Мне их мог подарить обожатель. С такой привлекательной внешностью, как у меня…

Г о с п о ж а Л и н д е. Ты сумасшедшая.

Н о р а. Зато ты сейчас лопнешь от любопытства.

Г о с п о ж а Л и н д е. Нора, милая, ты ведь не натворила глупостей сгоряча?

Н о р а (выпрямляясь). Разве спасти мужа такая уж глупость?

Г о с п о ж а Л и н д е. Глупость – делать это тайком, не посвятив мужа в свои планы.

Н о р а. В том и дело, что его ни во что нельзя было посвящать! Господи Боже, пойми, ему даже не говорили, что он болен смертельно. Это мне врачи сообщили, что речь о жизни и смерти и спасти его может только переезд на юг. Думаешь, я не начала с простых заходов? Уши ему прожужжала, что теперь принято после свадьбы путешествовать за границу и я тоже мечтаю о медовом месяце, умоляла и пускала слезу, даже спекулировала своим интересным положением, мол, изволь исполнять мои прихоти, ну и намекнула, что он мог бы взять заём. Как он разъярился, Кристина! Заявил, что я совсем рассудок потеряла и он как муж обязан пресекать мои вздорные капризы – как-то так он их назвал. А я думала: говори, говори, спасать тебя надо немедленно; ну и нашла выход…

Г о с п о ж а Л и н д е. И муж не выяснил у отца, что деньги не от него?

Н о р а. Нет, не выяснил. Отец умер в те же дни. Я собиралась посвятить его во все подробности и попросить не выдавать меня, но он был уже совсем плох… А потом нужда просить отпала, к несчастью.

Г о с п о ж а Л и н д е. И ты до сих пор не призналась мужу?

Н о р а. Нет. Упаси Бог, как ты себе это представляешь? Про займы у него позиция жесткая. К тому же для Торвалда это удар по мужскому самолюбию, представь, как унизительно и мучительно было бы ему знать, что он так мне обязан. Это совершенно испортило бы наши отношения, лишило наш милый, счастливый домик радости.

Г о с п о ж а Л и н д е. Ты что же – никогда ему не признаешься?

Н о р а (задумчиво, с полуулыбкой). Почему никогда? Через много-много лет, когда я уж буду не такая красавица… Что ты смеешься?! Я всего-навсего имела в виду – когда Торвалд охладеет ко мне, ему станет не в радость, как я для него танцую, наряжаюсь и декламирую, тогда неплохо бы иметь козырь в запасе. (Спохватывается.) Чур меня! Такие времена не настанут никогда!.. Ну, что ты теперь скажешь о моей главной тайне? Я совсем-совсем ни на что не гожусь? И уж поверь, эта история попортила мне немало крови. Так трудно платить по всем долгам в срок! Понимаешь, в деловом мире есть то, что они называют квартальными процентами, плюс взносы в счет погашения займа. И всякий раз ужасно трудно собрать деньги на очередную выплату. Приходится выгадывать на всем. На хозяйстве сильно не ужмешься, Торвалд должен жить хорошо. Дети не могут ходить плохо одетые, что мне на них дают, то я сполна на них и трачу, по-честному. Сладкие мои малыши, благословение мое!

Г о с п о ж а Л и н д е. Бедная Нора, так тебе приходилось урезать свои траты?

Н о р а. Конечно. Это же больше всех меня касается. Когда Торвалд дает мне денег на платья или обновку, я никогда не трачу больше половины, всегда беру все самое простое и дешевое. Господи, счастье, что я в любом наряде хорошо смотрюсь и Торвалд ничего не замечает. Но самой иногда так тяжко… Ведь хочется одеваться хорошо, правда же?

Г о с п о ж а Л и н д е. Еще бы.

Н о р а. Но бывают и другие доходы. Прошлой зимой мне посчастливилось – дали перебелить целую стопку. Я закрывалась в комнате и по полночи переписывала. Бывало, иной раз устану, сил нет. А все равно приятно: вот я тружусь, деньги зарабатываю, почти как мужчина.

Г о с п о ж а Л и н д е. Но много ли ты сумела выплатить таким манером?

Н о р а. Точно не скажу. Понимаешь, в этих делах не так легко проверить. Но одно знаю твердо: на долг шло все, что мне удавалось наскрести. Сколько раз я думала, что не выпутаюсь! (Улыбается.) Сидела и грезила наяву, как в меня влюбился пожилой богатый старик…

Г о с п о ж а Л и н д е. Что? Какой старик?

Н о р а. Никакой, это мои выдумки… И вот он умирает, вскрывают его завещание, а там крупными буквами написано: все мои сбережения должны быть немедленно выплачены наличными дражайшей госпоже Хелмер.

Г о с п о ж а Л и н д е. Кто был этот старик, дорогая Нора?

Н о р а. Господи, ты не поняла? Не было никакого старика, но часто, когда я не находила денег к очередной выплате, ломала голову, как быть, и не видела выхода, то утешала себя этой сказочкой. Но теперь всё: старикашка докучный, завещание его меня больше не вол-ну-ют. Всё, отныне я сама беззаботность! (Вскакивает.) Господи, какое блаженство даже думать об этом! Беззаботность! Безбедно жить без забот. Играть и дурачиться с детьми, украшать и устраивать дом, как нравится Торвалду. А ведь скоро весна, высокое голубое небо… Вдруг мы сможем куда-нибудь поехать? И я опять увижу море?! Как же чудесно жить и быть счастливой!

В прихожей раздается звонок.

Г о с п о ж а Л и н д е (вставая). Звонят. Мне, пожалуй, лучше уйти.

Н о р а. Нет, нет, останься. Сюда никто не придет, это к Торвалду.

Г о р н и ч н а я (заглядывая в комнату из прихожей). Прошу прощения. Госпожа Хелмер, здесь хотят поговорить с адвокатом.

Н о р а. Ты хотела сказать: с господином директором банка.

Г о р н и ч н а я. Да, с директором банка. И я вот не знаю, у него уже доктор…

Н о р а. А кто его спрашивает?

С т р я п ч и й К р о г с т а д (из прихожей). Это я, госпожа Хелмер.

Кристина Линде вздрагивает от удивления и отворачивается к окну.

Н о р а (делая шаг в его сторону, нервно, вполголоса). Вы? Что такое? О чем вы собрались говорить с моим мужем?

К р о г с т а д. Банковские дела, так сказать. Я служу в Акционерном банке, мелкая должность, а ваш муж, как я слышал, станет теперь нашим директором…

Н о р а. То есть…

К р о г с т а д. Разговор строго о банке, ничего больше.

Н о р а. В таком случае будьте любезны, пройдите прямо в кабинет, следующая дверь. (Равнодушно простившись, закрывает дверь в прихожую и идет проверить печку.)

Г о с п о ж а Л и н д е. Нора, кто это был?

Н о р а. Стряпчий Крогстад.

Г о с п о ж а Л и н д е. Так вправду он…

Н о р а. Ты знаешь его?

Г о с п о ж а Л и н д е. Знала когда-то давно, много лет назад. Он одно время служил уполномоченным в наших краях.

Н о р а. Да.

Г о с п о ж а Л и н д е. Он очень изменился.

Н о р а. Крогстад был крайне неудачно женат.

Г о с п о ж а Л и н д е. А теперь овдовел?

Н о р а. И детей семеро по лавкам. Все, занялся огонь.

Закрывает дверцу печки и отодвигает кресло-качалку чуть подальше.

Г о с п о ж а Л и н д е. Говорят, он обделывает делишки разного толка.

Н о р а. Правда? Вполне может быть. Я не знаю. Но давай не будем о делах, это так скучно…

Из кабинета Хелмера выходит Д о к т о р Р а н к.

Д о к т о р Р а н к (еще за дверью). Нет, нет, не хочу тебе мешать. Загляну лучше к твоей жене. (Затворяет дверь и тут замечает госпожу Линде.) Виноват, простите. Нынче я везде помеха.

Н о р а. Нет, нет. Ничуть. (Представляет.) Доктор Ранк. Госпожа Линде.

Р а н к. Вот оно что! Знакомое имя, часто звучит в этом доме. Мне кажется, я обогнал вас на лестнице.

Г о с п о ж а Л и н д е. Да, мне подниматься трудно, еле тащусь наверх.

Р а н к. Что так? Неполадки в механизме?

Г о с п о ж а Л и н д е. Скорее обычное переутомление.

Р а н к. И только? Так вы приехали в город хорошенько отдохнуть и походить по гостям?

Г о с п о ж а Л и н д е. Я приехала искать работу.

Р а н к. От переутомления самое верное средство.

Г о с п о ж а Л и н д е. Жить-то надо, господин доктор.

Р а н к. Да, мнение, что жить необходимо, широко распространено.

Н о р а. Бросьте, доктор, пожить вы и сами не прочь.

Р а н к. Да уж не прочь. Как моя жизнь ни убога, а готов страдать и дальше. И все мои пациенты тоже. Да и с нравственными калеками та же песня. Один такой моральный безнадежный сейчас сидит у Хелмера…

Г о с п о ж а Л и н д е (глухо). О-о!

Н о р а. Вы о ком?

Р а н к. Там пришел некто Крогстад. Стряпчий, вы его не знаете. У него системное повреждение совести. Однако ж и он начал как с непреложного факта, что ему надо жить.

Н о р а. Да? А о чем он пришел говорить с Торвалдом?

Р а н к. Не понял, слышал только, что речь об Акционерном банке.

Н о р а. Я и не знала, что Крог… Что этот стряпчий Крогстад связан с банком.

Р а н к. Да, он как-то пристроился туда. (Госпоже Линде.) Не знаю, водится ли в ваших краях этот вид: носятся как заведенные, вынюхивая моральное разложение, тянут смердятину на всеобщее обозрение и неплохо на том выезжают в смысле завидных должностей. А морально здоровые скромно остаются не у дел.

Г о с п о ж а Л и н д е. Больные особенно нуждаются в том, чтобы их не отвергали.

Р а н к (пожимая плечами). Вот, вот…. Заметьте: такой подход превращает общество в лазарет.

Нора, погрузившись в свои мысли, вдруг хлопает в ладоши и негромко смеется.

Р а н к. Почему вы смеетесь? Вы хоть знаете, что такое общество?

Н о р а. И знать не хочу. А смеюсь по другому поводу, очень забавному. Скажите, доктор Ранк, все, кто в банке работают, отныне под началом у Торвалда, да?

Р а н к. Это вас смешит?

Н о р а (улыбаясь и напевая). Не скажу, не скажу! (Ходит по комнате.) Очень даже приятно знать, что мы… что Торвалд теперь получил власть над столькими людьми. (Вытаскивает из кармана пакетик.) Доктор Ранк, не желаете ли печеньица?

Р а н к. Смотрите-ка – миндальное. Я думал, оно в вашем доме под запретом.

Н о р а. Да вот… Кристина принесла.

Г о с п о ж а Л и н д е. Что?.. Я?..

Н о р а. Не пугайся – откуда ты могла знать, что Торвалд наложил запрет на миндальное печенье? Он, видишь ли, боится, что я испорчу себе зубы. Вот ведь… Но один разочек все равно можно… Правда же, доктор Ранк? Угощайтесь! (Сует ему в рот печенье.) И ты, Кристина. Ну вот, и мне штучку или уж две, и хватит. (Снова принимается ходить по комнате.) Теперь я счастлива, нет, не то слово – ужасно счастлива!!! И знаете, чтó мне сейчас страсть как хочется сделать?

Р а н к. Нет, не знаем. Что?

Н о р а. Мне страсть как хочется сказать вслух одно слово, и чтобы Торвалд услышал.

Р а н к. А почему же не говорите?

Н о р а. Трушу. Это ужасная грубость!

Г о с п о ж а Л и н д е. Грубость?

Р а н к. Да уж, тогда не советую. Но при нас можете попробовать. Так что же вас подмывает сказать в присутствии Торвалда?

Н о р а. Мне прямо не терпится сказать – какого черта?!

Р а н к. Да что вы?!

Г о с п о ж а Л и н д е. Помилуй, Нора…

Р а н к. Ну же, говорите. Вот он идет.

Н о р а (прячет пакетик с печеньем). Тссс! Тссс!

Т о р в а л д выходит из кабинета с пальто и шляпой в руках.

Н о р а. Торвалд, дорогой, отделался от него?

Х е л м е р. Да, он ушел.

Н о р а. Позволь представить тебе – Кристина, она переехала в наш город.

Х е л м е р. Кристина? Простите, не припоминаю…

Н о р а. Госпожа Линде, дорогой, госпожа Кристина Линде.

Х е л м е р. Вот оно что. Видимо, вы с моей женой подруги детства?

Г о с п о ж а Л и н д е. Мы были знакомы в юности.

Н о р а. Представь, Кристина проделала такой долгий путь, чтобы поговорить с тобой.

Х е л м е р. В каком смысле?

Г о с п о ж а Л и н д е. На самом деле я бы так не сказала…

Н о р а. Кристине нет равных по конторской части, и она мечтает служить под началом одаренного руководителя, чтобы совершенствоваться.

Х е л м е р. Весьма благоразумно.

Н о р а. Она узнала, из телеграммы, что ты стал директором банка, и сразу поспешила сюда… Не правда ли, Торвалд, ты ведь сумеешь ради меня помочь Кристине. Да?

Х е л м е р. Вполне вероятно. Вы, по-видимому, вдовствуете?

Г о с п о ж а Л и н д е. Да.

Х е л м е р. И опытны в конторской работе?

Г о с п о ж а Л и н д е. Весьма.

Х е л м е р. Тогда я, вполне вероятно, смогу подыскать вам место.

Н о р а (хлопает в ладоши). Вот видишь! Вот видишь!

Х е л м е р. Вы приехали в удачный момент, сударыня.

Г о с п о ж а Л и н д е. Не знаю, как и благодарить вас.

Х е л м е р. Не стоит благодарностей. (Надевает пальто.) Но сегодня прошу меня простить…

Р а н к. Погоди, я с тобой. (Приносит из прихожей свою шубу и греет ее у печки.)

Н о р а. Возвращайся поскорее, дорогой.

Х е л м е р. Да, через час, не позже.

Н о р а. Кристина, ты тоже уходишь?

Г о с п о ж а Л и н д е (надевая пальто). Да, пойду поищу себе пристанище.

Х е л м е р. Тогда можем выйти вместе.

Н о р а (помогая Кристине одеться). Досадно, что мы живем так тесно, но мы никак не можем…

Г о с п о ж а Л и н д е. Что ты такое говоришь, Нора, дорогая моя. До свидания, спасибо тебе за все.

Н о р а. До скорого свидания! И ждем тебя вечером. И вас тоже, доктор Ранк. Что значит – если не расклеитесь? Укутайтесь получше и приходите, только и всего.

Беседуя, все выходят в прихожую. С лестницы слышны детские голоса.

Н о р а. Это они. Идут!

Бежит к двери и открывает, входит Н я н я А н н е – М а р и я с д е т ь м и.

Н о р а. Входите, входите! (Наклоняется, целует детей.) Сладкие мои, счастье мое. Взгляни на них, Кристина! Разве не чудо?

Р а н к. К чему болтать на сквозняке?!

Х е л м е р. Идемте, госпожа Линде. Сейчас тут такое начнется, только мамашам под силу.

Доктор Ранк, Хелмер и госпожа Линде уходят, няня с детьми проходит в комнату, Нора закрывает дверь в прихожую и идет следом.

Н о р а. Где тут мои крепыши? Вот они, мои славные! И щечки красные, точно яблочки. (Все это время дети наперебой что-то ей рассказывают.) Вы хорошо погуляли? Ой, как замечательно! Ты возил на санках и Боба, и Эмми? Двоих сразу – вот силач! Ну ты и молодец, Ивар. Дай же ее мне, Анне-Мария, дай подержу мою куколку. (Забирает у няни малышку и кружится с ней по комнате.) Конечно, конечно, Боб, мама потанцует и с тобой. Так вы играли в снежки? Эх, жалко, меня не было. Нет, нет, Анне-Мария, я хочу сама их раздеть. Ну, пожалуйста, позволь, это так приятно. А ты иди грейся, замерзла ведь. Там для тебя горячий кофе на плите.

Няня уходит в левую дверь. Нора раздевает детей, раскидывая одежду вокруг и не мешая им галдеть хором.

Н о р а. Да неужели? За вами погнался страшный пес? Но он вас не укусил? Потому что собаки не кусают таких куколок. Ивар, не подсматривай, не трогай свертки. Что в них? О, там такое!.. Нет, нет, не трогайте! Хотите поиграть? Ну давайте. А во что? В прятки? Чур, первым прячется Боб! Лучше я? Ладно, я прячусь.

Нора и дети с визгом и хохотом играют в гостиной и комнате справа, в конце концов Нора прячется под столом в гостиной, дети вбегают в комнату и застывают, не видя ее, потом слышат приглушенный смех, кидаются к столу, задирают скатерть и находят ее. Бурные восторги. Нора вылезает из-под стола и в шутку бросается на них, пугая. Снова бурное веселье. Во входную дверь стучат, но никто не слышит. Потом приоткрывается дверь в гостиную и заглядывает С т р я п ч и й К р о г с т а д. Замирает в ожидании, игра идет своим чередом.

К р о г с т а д. Прошу прощения, госпожа Хелмер.

Н о р а (тихо ойкнув, поворачивается и разгибает спину). Вы? Что вам надо?

К р о г с т а д. Извините. Входная дверь была открыта, кто-то забыл запереть…

Н о р а (поднимаясь на ноги). Мужа нет дома, господин Крогстад.

К р о г с т а д. Я знаю.

Н о р а. И… что вам здесь надо тогда?

К р о г с т а д. Поговорить с вами.

Н о р а. Со …? (Детям, тихо.) Ступайте к Анне-Марии. Что? Нет, чужой дядя не обидит маму. Когда он уйдет, мы еще поиграем. (Выпроваживает детей в комнату слева и закрывает за ними дверь.)

Н о р а (взволнованно, напряженно). Вы хотели поговорить со мной?

К р о г с т а д. Хотел.

Н о р а. Сегодня? Но до первого числа еще…

К р о г с т а д. Да, сегодня у нас сочельник. А будет ли счастливым Рождество, зависит теперь только от вас.

Н о р а. Чего вы хотите? Сегодня я не смогу…

К р о г с т а д. Забудьте пока о том деле. Я пришел по другому. У вас есть минутка?

Н о р а. Да, конечно, есть, еще бы…

К р о г с т а д. Хорошо. Я сидел в ресторации Ольсена, а мимо по улице прошел ваш муж…

Н о р а. Допустим.

К р о г с т а д. С дамой…

Н о р а. И что?

К р о г с т а д. Осмелюсь спросить – это случайно была не госпожа Линде?

Н о р а. Да.

К р о г с т а д. Она только что приехала в город?

Н о р а. Да.

К р о г с т а д. Вы с ней близкие подруги?

Н о р а. Да, близкие. Но я не понимаю…

К р о г с т а д. Мы с ней тоже были прежде знакомы.

Н о р а. Я знаю.

К р о г с т а д. Да? Вы слышали о той истории? Так я и думал. Тогда должен спросить вас прямо: госпожа Линде получит место в Акционерном банке?

Н о р а. Господин Крогстад, по какому праву вы, подчиненный моего мужа, позволяете себе допрашивать меня? Но раз уж вы задали вопрос, то извольте узнать: да, госпожа Линде получит место в банке моими хлопотами. Вы довольны ответом?

К р о г с т а д. Значит, я не ошибся в выводах.

Н о р а (расхаживая взад-вперед по комнате). Да, ибо свои небольшие возможности оказать влияние найдутся, видите ли, у всех. И не стоит думать, что если перед вами женщина, то… Тем более в положении подчиненного благоразумнее, господин Крогстад, не задирать того, кто…

К р о г с т а д. Имеет влияние?

Н о р а. Вот именно.

К р о г с т а д (меняя тон). Госпожа Хелмер, не сочтите за труд: употребите ваше влияние в мою пользу.

Н о р а. Что? Что вы имеете в виду?

К р о г с т а д. Сделайте одолжение – похлопочите, чтобы я сохранил свое место подчиненного вашего мужа в Акционерном банке.

Н о р а. Что все это значит? Кто посягает на ваше место в банке?

К р о г с т а д. Незачем сейчас разыгрывать неведение. Я понимаю, вашей подруге неприятно было бы постоянно сталкиваться на службе со мной. И теперь знаю твердо, чьими стараниями меня попросили из банка.

Н о р а. Но уверяю вас…

К р о г с т а д. Не суть важно. Короче, время еще есть, и я искренне советую вам употребить все ваше влияние, чтобы предотвратить мое увольнение.

Н о р а. Помилуйте, господин Крогстад, у меня нет никакого влияния.

К р о г с т а д. Никакого? Мне показалось, вы сами только что сказали…

Н о р а. Разумеется, вы неправильно меня поняли. Неужели вам могло прийти в голову, что я в силах как-то влиять на решения моего супруга? Я?

К р о г с т а д. Я знаю вашего супруга со студенческой скамьи. Не думаю, что господин директор банка тверже и неприступнее остальных мужей.

Н о р а. Если вы будете неуважительно говорить о моем муже, я укажу вам на дверь.

К р о г с т а д. Смело держитесь, сударыня.

Н о р а. Я вас больше не боюсь. Вот пройдет новый год, и я живо со всем этим разделаюсь.

К р о г с т а д (более сдержанно). Послушайте меня, сударыня. Если до того дойдет, я буду биться за свою скромную должность в банке насмерть.

Н о р а. Да уж вижу.

К р о г с т а д. Тут дело не только в деньгах, как раз меньше всего в них. Речь о другом… Ладно, скажу начистоту. Вы, конечно, знаете так же хорошо, как и все кругом, о моем прегрешении – несколько лет назад я сделал страшную глупость.

Н о р а. Да, кажется, я слышала что-то такое.

К р о г с т а д. До суда не дошло, но в один миг все пути оказались для меня закрыты. Выбора у меня не было – пришлось мне заняться делами, о которых вам известно. Смею сказать, по этой части я вел себя приличнее многих, но теперь хочу завязать совсем. Сыновья подрастают, и ради них мне надо, насколько возможно, вернуть себе уважение в обществе. Место в банке было для меня первой ступенькой лестницы наверх. А теперь ваш муж хочет спихнуть меня назад в грязь.

Н о р а. Господи помилуй, но я не в силах помочь вам, господин Крогстад.

К р о г с т а д. Вы просто не хотите. Но у меня есть средства заставить вас.

Н о р а. Надеюсь, вы не станете говорить моему мужу, что я должна вам денег?

К р о г с т а д. Хм. А если бы я взял да и рассказал ему?

Н о р а. Вы опозорили бы себя таким поступком. (Со слезами в голосе.) Неужто муж узнает мою сокровенную тайну, предмет моей гордости и радости таким гадким, таким грязным образом – от вас? Вы причините мне ужасные неприятности.

К р о г с т а д. Всего лишь неприятности?

Н о р а (резко). Попробуйте расскажите ему – вам же будет хуже. Муж уверится, что вы непорядочный человек, и вы точно лишитесь места в банке.

К р о г с т а д. Я спросил – вы боитесь неприятностей с мужем, и только?

Н о р а. Если дело дойдет до мужа, он, разумеется, немедленно выплатит вам остаток долга, и на том все наши отношения закончатся.

К р о г с т а д (делая шаг в ее сторону). Послушайте, госпожа Хелмер, или у вас плохая память, или вы недостаточно сведущи в таких делах. Позвольте разъяснить вам подробнее, о чем идет речь.

Н о р а. В каком смысле?

К р о г с т а д. Когда ваш муж заболел, вы пришли ко мне, чтобы занять тысячу двести спесидалеров.

Н о р а. У меня не было выхода.

К р о г с т а д. Я обещал достать вам эти деньги.

Н о р а. И достали.

К р о г с т а д. Я обещал достать вам эти деньги на определенных условиях. В те дни все ваши мысли были о болезни мужа и деньгах на поездку, из-за чего вы, видимо, недостаточно вникли в подробности. Так что сейчас самое время напомнить вам обстоятельства дела. Итак, я обещал достать вам денег в обмен на долговую расписку, которую я составил.

Н о р а. И я ее подписала.

К р о г с т а д. Хорошо. Но внизу я добавил несколько строк от имени вашего отца – он выступал поручителем. И он должен был поставить свою подпись.

Н о р а. Что значит «должен был»? Он подписал.

К р о г с т а д. Я не вписал дату, то есть ваш отец, подписывая документ, должен был собственноручно проставить число. Это вы тоже помните, сударыня?

Н о р а. Вроде – да.

К р о г с т а д. Расписку я отдал вам, чтобы вы отправили ее отцу для подписи. Верно?

Н о р а. Да.

К р о г с т а д. Что вы, видимо, и сделали незамедлительно, потому что дней через пять-шесть вы отдали мне расписку уже с подписью вашего отца. И получили деньги.

Н о р а. Да. И аккуратно платила, разве нет?

К р о г с т а д. Вполне аккуратно. Но давайте вернемся к поручительству. Время для вас было тяжелое, госпожа Хелмер…

Н о р а. Да, тяжелое.

К р о г с т а д. Отец ваш был очень болен, насколько я помню.

Н о р а. Он был при смерти.

К р о г с т а д. И вскоре умер?

Н о р а. Да.

К р о г с т а д. Скажите, госпожа Хелмер, вы случайно не помните день его смерти? Число, я имею в виду.

Н о р а. Папа умер двадцать девятого сентября.

К р о г с т а д. Совершенно верно, у меня такие же сведения. Так что вот эту странность (достает документ) я никак не могу себе объяснить.

Н о р а. Какую странность? Не знаю…

К р о г с т а д. Странно, госпожа Хелмер, что ваш отец подписал поручительство через три дня после своей смерти.

Н о р а. Как так? Я не понимаю…

К р о г с т а д. Ваш отец умер двадцать девятого сентября. А теперь взгляните сюда – его подпись поставлена второго октября. Разве это не странно, сударыня?

Нора молчит.

К р о г с т а д. Вы можете мне это объяснить?

Нора по-прежнему хранит молчание.

К р о г с т а д. Бросается в глаза, что слова второе октября и год написаны не рукой вашего отца, причем я как будто бы узнаю почерк. Все объяснимо: ваш отец забыл проставить число, и кто-то вписал его наугад, еще не зная о смерти. Здесь нет ничего страшного. В отличие от собственно подписи. Насколько она подлинная, госпожа Хелмер? Это действительно ваш отец так расписался?

Н о р а (помолчав, вскидывает голову и упрямо смотрит на Крогстада). Нет. Я расписалась за папу.

К р о г с т а д. Послушайте, сударыня – вы понимаете, что это опасное признание?

Н о р а. Отчего? Деньги вам почти уже выплачены.

К р о г с т а д. Могу я задать вам вопрос – почему вы не отправили документы отцу?

Н о р а. Это было невозможно. Папа был совсем плох. Чтобы попросить его поручительства, мне пришлось бы рассказать ему, для чего понадобились деньги. Как я могла сказать умирающему отцу, что и мой муж одной ногой в могиле? Нет, это было невозможно.

К р о г с т а д. В таком случае для вас было бы лучше отказаться от поездки за границу.

Н о р а. Нет, и это было невозможно. Поездка обещала спасти жизнь моему мужу. Я не могла от нее отказаться.

К р о г с т а д. И вы не подумали, что обманываете меня?

Н о р а. Считаться еще и с этим я не могла. До вас мне дела не было. Вы вызывали у меня отвращение, потому что нарочно хладнокровно чинили мне всякие бумажные препоны, хотя прекрасно знали, в каком положении мой муж.

К р о г с т а д. Госпожа Хелмер, вы, очевидно, не до конца осознаете, как именно называется деяние, в котором вы повинны. И вам весьма нелишне будет узнать, что причиной моей гражданской смерти стал в свое время поступок точно того же свойства, ничего хуже вашего я не сделал.

Н о р а. Вы? И вы будете уверять меня, что решились на отчаянный шаг ради спасения вашей жены?

К р о г с т а д. Законы не интересуются мотивами преступлений.

Н о р а. Тогда это очень плохие законы.

К р о г с т а д. Плохие или нет… если я отнесу вашу расписку в суд, по закону вас осудят.

Н о р а. Думаю, нет. Чтобы дочь не имела права оградить смертельно больного старика-отца от треволнений и страхов? Чтобы жена не могла спасти жизнь мужа? Я не очень сильна в законах, но уверена: где-то в них непременно записано, что такое разрешено. И если вы не знаете, господин стряпчий Крогстад, то вы никудышный юрист.

К р о г с т а д. Возможно. Но вы не отказываете мне в умении обстряпывать дела такого рода, как наше с вами? Хорошо. Поступайте как знаете. Но попомните мои слова: если меня растопчут во второй раз, вы разделите мою судьбу. (Прощается и уходит.)

Н о р а (сначала задумчиво молчит, потом вскидывает голову). Еще чего – запугивать меня! Не такая я простушка. (Принимается складывать детскую одежду, но скоро бросает это занятие.) Но?.. Да нет, это невозможно… я делала все из любви!

Д е т и (в дверях комнаты налево). Мама, чужой дядя вышел за ворота.

Н о р а. Да, да, знаю. Вот что – не говорите об этом дяде никому. Даже папе. Поняли?

Д е т и. Не скажем, мама. Давай снова играть?

Н о р а. Нет, нет, не сейчас.

Д е т и. Мама, ты обещала!

Н о р а. Обещала, но сейчас не могу. Идите в детскую. У меня очень много дел. Идите к себе, сладкие мои. (Ласково выпроваживает их и закрывает дверь. Садится на диван, берет вышивку, делает несколько стежков и замирает). Нет! (Отшвыривает вышивку, встает, идет в прихожую и кричит.) Хелен! Неси елку! (Идет к столику слева, выдвигает ящик, снова замирает.) Нет, это никак невозможно! Никак!

Г о р н и ч н а я (приносит елку). Куда прикажете ставить?

Н о р а. Сюда, на середку.

Г о р н и ч н а я. Еще что-нибудь принести?

Н о р а. Нет, спасибо. У меня все есть.

Горничная ставит елку и уходит.

Н о р а (наряжая елку). Сюда свечку… сюда цветок. Каков мерзавец! Нет, врет, все врет, даже сомневаться не надо. Елка будет красавица, Торвалд, я сделаю все, как ты любишь… И петь для тебя буду, и танцевать…

Входит Х е л м е р с бумагами под мышкой.

Н о р а. О-о, ты уже вернулся?

Х е л м е р. Кто-то заходил?

Н о р а. Ко мне? Нет.

Х е л м е р. Странно. Я видел, что Крогстад вышел из ворот.

Н о р а. Ой, правда. Крогстад заходил на минутку.

Х е л м е р. Нора, я вижу по тебе, что он был тут и просил замолвить за него словечко.

Н о р а. Да.

Х е л м е р. И ты должна была сделать это якобы по собственному порыву. Скрыть от меня, что он заходил. Он ведь просил об этом, верно?

Н о р а. Да, Торвалд…

Х е л м е р. Нора, Нора, как ты могла пойти на это? Вести беседы с этим человеком, давать ему обещания. Да вдобавок еще лгать мне!

Н о р а. Лгать?

Х е л м е р. Разве не ты сказала, что он не заходил? (Грозит пальцем.) И впредь пусть ласточка моя никогда так больше не делает, не пачкает свой клювик. Разве можно птичкам певчим фальшивить? (Обнимает ее за талию.) Так ведь? То-то и оно. (Отпускает ее.) Не будем больше об этом. (Садится подле печки.) Как же у нас тепло и уютно! (Принимается листать свои бумаги.)

Н о р а (украшает елку, заговаривает не сразу). Торвалд!

Х е л м е р. Да?

Н о р а. Ты не представляешь себе, как я радуюсь послезавтрашнему балу-маскараду у Стенборга!

Х е л м е р. А уж как мне не терпится посмотреть, чем ты меня надумала поразить!

Н о р а. В основном глупостью.

Х е л м е р. Почему?

Н о р а. Не могу придумать ничего путного, получается бездарно и скучно.

Х е л м е р. Ты так считаешь, малышка Нора?

Н о р а (подходит сзади и опирается о спинку его стула). Торвалд, ты сейчас очень занят?

Х е л м е р. Ну…

Н о р а. Что это за бумаги?

Х е л м е р. Банковские дела.

Н о р а. Уже?

Х е л м е р. Я уговорил прежнее правление дать мне полномочия перекроить планы и переставить работников, как мне надо. Хочу заняться этим в рождественские каникулы, чтобы к новому году все было готово.

Н о р а. Так вот почему бедняга Крогстад…

Х е л м е р. Гм.

Н о р а (по-прежнему облокотившись сзади на его стул, задумчиво играет волосами у него на затылке). Будь ты не так занят, я попросила бы тебя об огромном одолжении, Торвалд.

Х е л м е р. А о чем речь? Ну-ка, расскажи.

Н о р а. У тебя отменный вкус, с тобой никто тягаться не может. А мне ужасно хочется выглядеть на балу хорошо. Торвалд, не мог бы ты уделить мне время и решить, кем мне быть и как одеться?

Х е л м е р. Поперечная душа ищет, кто бы ее спас?

Н о р а. Да, Торвалд, без твоей помощи у меня ничего не выходит.

Х е л м е р. Ладно, ладно, займусь тобой; что-нибудь придумаем.

Н о р а. Какой ты милый, Торвалд! (Возвращается к елке, помолчав, заговаривает снова.) Красные цветы отлично смотрятся… А скажи, тот проступок Крогстада правда был такой ужасный?

Х е л м е р. Он подделывал имена. Ты представляешь, что это такое?

Н о р а. А если он от безысходности?

Х е л м е р. Возможно. Или, как часто бывает, по глупости. Я не такой сухарь, чтобы безоговорочно осуждать человека за один такой проступок.

Н о р а. Вот именно, Торвалд.

Х е л м е р. У него был шанс морально возродиться – если бы он честно признал свою вину и понес наказание.

Н о р а. Наказание?..

Х е л м е р. Но Крогстад пошел другим путем: ловчил, хитрил, выпутывался всеми правдами и неправдами. Это уничтожило его нравственно.

Н о р а. Думаешь, ему надо было…

Х е л м е р. Только представь себе, как живет человек, втайне зная за собой преступление? Он вынужден лгать, лицемерить, лукавить. Врать даже самым близким. Даже жене, даже детям. Вот это самое ужасное – что он детей обманывает.

Н о р а. Почему это самое ужасное?

Х е л м е р. Потому что миазмы лжи заражают и отравляют собой всё. В таком доме дети с каждым глотком воздуха вдыхают споры зла.

Н о р а (прижимается к нему теснее). Ты в этом уверен?

Х е л м е р. Дорогая, как адвокат я видел это постоянно. Почти у всех аморальных людей, рано сбившихся с пути, были лживые матери.

Н о р а. Почему вдруг именно матери?

Х е л м е р. Материнское влияние тут особенно сильно. Хотя и отцовская ложь столь же губительна. Любому юристу это известно, однако означенный Крогстад годами скрывал от своей семьи правду, значит, травил ложью и враньем собственных детей. Вот почему я считаю его морально конченым человеком. (Протягивает Норе руки.) И вот почему моя сладкая малышка Нора должна пообещать мне не просить за него. Уговор? Тогда давай руку. Что такое? Давай же руку! Ну вот, договорились. Поверь, я бы не смог работать с ним. Меня с души воротит от таких людей.

Н о р а (отдергивает руку и обходит елку с другой стороны). Здесь невыносимо душно. А у меня еще дел невпроворот.

Х е л м е р (встает и собирает свои бумаги). А я хотел прочитать вот это до ужина. О твоем наряде я подумаю. И у меня готов золоченый конвертик на елку. (Кладет руку Норе на голову.) Певунья моя, щебетунья, мое благословенье. (Уходит в кабинет и закрывает за собой дверь.)

Н о р а (помолчав, потом тихо). Нет, это неправда. Это невозможно. Так не может быть.

Н я н я (в дверях левой комнаты). Малыши так умильно просят пустить их к мамочке.

Н о р а. Нет, нет, нет, не пускай их ко мне, Анне-Мария, побудь с ними.

Н я н я. Конечно, госпожа Нора. (Закрывает дверь.)

Н о р а (бледная от страха). Порчу моих малышей?! Отравляю воздух в доме?! (Молчит, потом вскидывает голову.) Да неправда! И не будет правдой вовек!

Действие второе

Та же гостиная. В углу рядом с фортепиано стоит разоренная елка, без сладостей и орехов, с прогоревшими свечами. На диване лежит пальто Норы.

Н о р а одна в гостиной, в волнении ходит по комнате, наконец, останавливается около дивана, берет пальто.

Н о р а (снова кладет пальто). Кто-то идет! (Обернувшись к двери, прислушиваясь). Нет, никого. Конечно, кто сегодня придет? Первый день Рождества. И завтра никто не придет. Разве что… (Открывает дверь и выглядывает наружу.) И в почтовом ящике ничего нет. (Ходит по комнате.) Глупость несусветная! Он все это не всерьез, конечно. Да и не грозит мне это ничем. Немыслимо. Я мать троих детей, между прочим.

Н я н я выходит из комнаты слева с большой картонкой в руке.

Н я н я. Насилу отыскала маскарадные костюмы.

Н о р а. Спасибо. Поставь на стол.

Н я н я (ставит картонку). Но вид у них неважный.

Н о р а. Будь моя воля, так бы и разорвала их в клочья!

Н я н я. Господи помилуй! Да их легко привести в порядок. Терпение, и только.

Н о р а. Верно. Пойду попрошу госпожу Линде помочь мне.

Н я н я. Опять на улицу? В такую погоду? Госпожа Нора простынет и разболеется.

Н о р а. Это не самое страшное. А как малыши?

Н я н я. Бедные малютки играют со своими подарками, но…

Н о р а. Они то и дело спрашивают обо мне?

Н я н я. Так ведь привыкли, что мамочка всегда рядом.

Н о р а. Анне-Мария, впредь я не смогу проводить с ними столько времени, как прежде.

Н я н я. Что ж, маленькие дети ко всему привыкают.

Н о р а. Правда? Думаешь, они забудут маму, если она вдруг совсем исчезнет?

Н я н я. Совсем исчезнет? Спаси и помилуй.

Н о р а. Послушай, Анне-Мария, скажи – я много об этом думала, – как у тебя сердце не разорвалось, когда тебе пришлось отдать дочку чужим людям?

Н я н я. Так я же пошла кормилицей к малышке Норе. С дитем не пойдешь.

Н о р а. Да, но что ты захотела пойти…

Н я н я. Когда бы я получила такое хорошее место? Бедной девушке, попавшей в беду, привередничать не пристало. Тот-то, негодный человек, ничем мне помогать не стал.

Н о р а. Но ведь дочка тебя, наверно, забыла?

Н я н я. Какое там! Не забыла, она мне пишет справно – и на конфирмацию писала, и замуж когда шла.

Н о р а (обнимает ее за шею). Старушка ты моя, Анне-Мария, в детстве ты была мне хорошей матерью.

Н я н я. У малышки Норы, бедняжки, другой-то мамаши не было.

Н о р а. И если б у моих малышей другой не было, я уверена, ты бы… Ну что я болтаю! (Открывает картонку.) Ступай к ним, а я тут… Увидишь завтра, как буду хороша.

Н я н я. Знамо дело, на всем балу не будет никого краше малышки Норы. (Уходит в комнату слева.)

Н о р а (начинает вынимать вещи из картонки, но вдруг отбрасывает их). Эх, мне бы все-таки отважиться да отлучиться из дома. Но чтобы здесь тем временем ничего не произошло. Чтобы никто не пришел. Что я себя глупостями пугаю – никто не придет. Хватит об этом думать. Муфту вот надо вычистить. Перчаточки чудо как хороши! Прелесть! Выкинуть из головы, выкинуть, и все! Ну-ка: раз, два, три, четыре, пять… (Вскрикивает.) Идут!.. (Порывается кинуться к дверям, но останавливается в нерешительности.)

Входит г о с п о ж а Л и н д е, она уже успела снять пальто в прихожей.

Н о р а. Кристина, это ты? Одна, никого больше нет? Как хорошо, что ты пришла!

Г о с п о ж а Л и н д е. Мне сказали, ты заходила, меня искала.

Н о р а. Да, я шла мимо. Придется тебе мне помочь. Садись-ка сюда на диван. Завтра вечером у консула Стенборга, он над нами живет, будет бал-маскарад, и Торвалд хочет, чтобы я нарядилась неаполитанской рыбачкой и танцевала тарантеллу, потому что я разучила танец на Капри.

Г о с п о ж а Л и н д е. Понятно, понятно. У тебя будет бенефис?

Н о р а. Торвалд говорит, я должна выступить. У меня и платье есть, Торвалд заказал для меня тогда в Италии, но оно так обветшало, что я даже не знаю…

Г о с п о ж а Л и н д е. О, с этим мы быстро управимся. Просто отделка кое-где отпоролась. Нитка с иголкой есть? Ну вот, а больше и не нужно ничего.

Н о р а. Спасибо тебе.

Г о с п о ж а Л и н д е (шьет). Так ты завтра будешь наряжаться на маскарад? Можно я забегу взглянуть на тебя в костюме? Но я забыла поблагодарить за чудесный вчерашний вечер.

Н о р а (встает и ходит по комнате). Да нет, вчера все было не так прекрасно, как обычно. Тебе бы раньше приехать… Но твоя правда, Торвалд умеет создать в доме приятный уют.

Г о с п о ж а Л и н д е. А уж ты и подавно, смею предположить. Недаром ты дочь своего отца. Но скажи, пожалуйста, доктор Ранк всегда так мрачен, как вчера?

Н о р а. Нет, вчера было что-то из ряда вон. Вообще у него ужасная болезнь, она разъедает ему позвоночник. Бедняга. Его отец был жуткий тип, менял любовниц и прожигал жизнь; поэтому у сына врожденный недуг, понимаешь?

Г о с п о ж а Л и н д е (опустив шитье). Нора, милая моя, откуда у тебя такие познания?

Н о р а (продолжая ходить). Ну… когда у тебя трое детей, иногда имеешь дело с… женщинами, немного сведущими в медицине. Между делом они рассказывают то да се.

Г о с п о ж а Л и н д е (снова принявшись за шитье, после паузы). Доктор Ранк бывает у вас каждый день?

Н о р а. Каждый божий день. Они с мужем закадычные друзья с юности, но он и мой хороший друг, и вообще свой человек в доме.

Г о с п о ж а Л и н д е. Я вот что хотела спросить… он обычно говорит все как есть? Или старается сказать приятное, чтобы порадовать собеседника?

Н о р а. Нет, скорее наоборот. А почему ты спрашиваешь?

Г о с п о ж а Л и н д е. Когда ты вчера нас знакомила, он твердо сказал, что наслышан обо мне, мол, имя мое в доме на слуху, но потом я обнаружила, что твой супруг не имеет обо мне ни малейшего представления. Откуда же доктор Ранк…

Н о р а. Верно подмечено, Кристина. Понимаешь, Торвалд меня обожает и поэтому, как он говорит, хочет владеть мной единолично. Поначалу он просто с ума сходил от ревности, стоило мне просто тепло упомянуть кого-то из дозамужней жизни. Я и перестала поминать, понятное дело. А с доктором Ранком мы часто об этом болтаем, он всегда рад послушать мои рассказы о родных местах.

Г о с п о ж а Л и н д е. Нора, ты как дитя малое. Я постарше тебя, поопытнее. И вот что я тебе скажу: кончай ты эти штучки с доктором Ранком.

Н о р а. Что кончать?

Г о с п о ж а Л и н д е. Вот это вот все. Вчера ты поминала богатого поклонника, который мог бы ссудить тебя деньгами…

Н о р а. Да нет его… к сожалению. А что?

Г о с п о ж а Л и н д е. Доктор Ранк человек состоятельный?

Н о р а. Вполне.

Г о с п о ж а Л и н д е. И никого на иждивении?

Н о р а. Никого. Но…

Г о с п о ж а Л и н д е. Зато он ежедневно бывает в твоем доме?

Н о р а. Ну да, бывает, ты же слышала.

Г о с п о ж а Л и н д е. С какой стати благовоспитанный человек стал бы вести себя столь навязчиво?

Н о р а. Я все-таки тебя не понимаю.

Г о с п о ж а Л и н д е. Нора, не ломай комедию. Думаешь, я не поняла, у кого ты заняла тысячу двести далеров?

Н о р а. Ты в своем уме? Как ты могла такое подумать! Он же наш друг, ежедневно бывает в доме. Да это был бы кошмар!..

Г о с п о ж а Л и н д е. Значит, не он?

Н о р а. Нет, клянусь. Мне бы такое и в голову не пришло. Тем более у него самого тогда денег не было, наследство он получил позже.

Г о с п о ж а Л и н д е. Считай, тебе повезло, милая моя.

Н о р а. Я ни за что не стала бы к нему обращаться. Хотя ни минуты не сомневаюсь, что попроси я его…

Г о с п о ж а Л и н д е. Но ты, конечно, не станешь просить?

Н о р а. Разумеется, нет. Я почти уверена, что мне это все-таки не понадобится… Но обратись я к нему…

Г о с п о ж а Л и н д е. Тайком от мужа?

Н о р а. С тем делом надо разделаться, не посвящая в него мужа. Покончить раз и навсегда.

Г о с п о ж а Л и н д е. Вот именно, я и вчера тебе это говорила. Но…

Н о р а (мечется по комнате). Мужчина гораздо легче справится с этим, чем женщина…

Г о с п о ж а Л и н д е. Гораздо легче справится муж.

Н о р а. Чепуха. (Останавливается.) Когда человек выплатил заём, он получает назад свою долговую расписку?

Г о с п о ж а Л и н д е. Разумеется.

Н о р а. И может порвать эту постыдную бумажку на клочки и сжечь?!

Г о с п о ж а Л и н д е (пристально всматривается в нее, откладывает шитье и медленно встает). Нора, ты что-то от меня скрываешь.

Н о р а. У меня это на лбу написано?

Г о с п о ж а Л и н д е. Со вчерашнего утра с тобой что-то случилось. Что, Нора?

Н о р а. Тсс, Торвалд идет. Вот что, ступай пока в детскую, Торвалд терпеть не может портних. Пусть Анне-Мария тебе поможет.

Г о с п о ж а Л и н д е (собирает вещи). Хорошо, хорошо, но я не уйду домой, пока мы не поговорим начистоту.

Уходит налево, одновременно из прихожей входит Т о р в а л д.

Н о р а (идет ему навстречу). Как я соскучилась по тебе, Торвалд!

Х е л м е р. Это была портниха?

Н о р а. Нет, Кристина. Она помогает мне с костюмом. Увидишь, на балу я произведу фурор.

Х е л м е р. Удачно мне эта мысль в голову пришла, правда же?

Н о р а. Очень удачно! Но скажи: и я умница, что послушалась тебя.

Х е л м е р (берет ее за подбородок). Умница, что послушалась мужа?! Ладно, ладно, маленькая сумасбродка, ты не это имела в виду, я знаю. Но не буду тебе мешать, ты наверняка собиралась репетировать.

Н о р а. А ты, конечно, работать?

Х е л м е р (показывая на кипу бумаг). Видишь, принес из банка… (Собирается уйти к себе.)

Н о р а. Торвалд!

Х е л м е р (останавливаясь). Да?

Н о р а. А если твоя белочка сильно-сильно попросит тебя кое о чем?..

Х е л м е р. То что?

Н о р а. Ты выполнишь ее просьбу?

Х е л м е р. Сначала я, разумеется, должен узнать, о чем речь.

Н о р а. Белочка будет скакать, и прыгать, и веселиться, если ты будешь добренький и послушаешь ее.

Х е л м е р. Говори же.

Н о р а. Птичка твоя ласточка расщебечется вовсю…

Х е л м е р. Щебечет она, положим, и так.

Н о р а. Я буду танцевать для тебя при луне, Торвалд, как эльфийская принцесса.

Х е л м е р. Нора – это не то, о чем мы говорили утром?

Н о р а (подходя ближе). То самое. Я умоляю тебя, Торвалд.

Х е л м е р. И у тебя хватает смелости снова возвращаться к этому делу?

Н о р а. Да, да, да! И ты должен меня послушать… оставь Крогстада служить в банке.

Х е л м е р. Нора, дорогая, его место я собираюсь отдать госпоже Линде.

Н о р а. Очень мило с твоей стороны. Но уволь кого-нибудь другого, не Крогстада.

Х е л м е р. Поразительное упрямство! Только потому, что ты раздаешь необдуманные обещания и взялась замолвить за него словечко, я должен…

Н о р а. Совсем не потому, Торвалд. А ради тебя самого. Этот человек пишет в самые мерзкие газеты, ты сам говорил. Он может причинить тебе много зла. Я до смерти его боюсь…

Х е л м е р. Вот что! Теперь я понял – тебя пугают воспоминания из прошлого.

Н о р а. Что ты имеешь в виду?

Х е л м е р. Ты, конечно же, думаешь о своем отце.

Н о р а. Да, наверно да. Вспомни, как эти злобные люди чернили папу в газетах, как они клеветали на него. Он бы лишился должности, если бы министерство не послало тебя разобраться на месте и если бы не твоя доброта и желание ему помочь.

Х е л м е р. Нора, малышка моя, между твоим отцом и мной существенная разница. Он так исполнял свои служебные обязанности, что давал поводы к нападкам. А предъявлять претензии мне никаких оснований нет и, смею надеяться, не будет, сколько бы я в должности ни состоял.

Н о р а. Нет, нельзя знать, что способны придумать злые люди. Ах, Торвалд, как хорошо, беззаботно и счастливо мы могли бы сейчас жить в нашем уютном, тихом доме – ты, я, дети. Поэтому я и прошу тебя так настойчиво.

Х е л м е р. И своим жарким заступничеством тем более лишаешь меня возможности оставить Крогстада. В банке уже известно, что я намерен его уволить. И если теперь пойдут толки, будто новый директор изменил свое решение под влиянием жены…

Н о р а. Но что такого?

Х е л м е р. Действительно – ничего такого. Маленькой строптивице лишь бы настоять на своем. Не беда, что я стану посмешищем для всего банка, выставлю себя начальником, в дела которого вмешиваются любимые им, но посторонние для банка люди… Уверяю тебя, я быстро почувствую последствия. К тому же есть еще одно обстоятельство, в силу которого Крогстад не может работать в банке, пока я там директор.

Н о р а. Какое обстоятельство?

Х е л м е р. Я бы, пожалуй, мог еще закрыть глаза на его моральный облик…

Н о р а. Правда, Торвалд?

Х е л м е р. Тем более работает он весьма недурно, говорят. Но есть еще одно обстоятельство. Мы с ним знакомы с юности. Одно из тех скоропалительных знакомств, которыми человек в зрелые годы тяготится. Скажу тебе больше: мы с ним на «ты». В силу своей бестактности он не только не считает нужным скрывать это обстоятельство в присутствии других сотрудников, но наоборот – фамильярничает и козыряет этим «ты». Только и слышно: «Ты, Хелмер, то, ты, Хелмер, се». Поверь, это крайне неприятно и быстро сделало бы мое пребывание в банке несносным.

Н о р а. Торвалд, ты сейчас не всерьез говоришь.

Х е л м е р. Почему не всерьез?

Н о р а. Это слишком мелочные соображения.

Х е л м е р. Что ты сказала? Мелочные? Ты считаешь меня мелочным?

Н о р а. Нет, милый Торвалд, потому и…

Х е л м е р. Неважно. Ты называешь мои побуждения мелочными? Ну так я и поступать буду соответственно. Мелочные! Вот оно что! Действительно, пора положить этому конец! (Подходит к двери в прихожую, зовет.) Хелен!

Н о р а. Чего ты хочешь?

Х е л м е р (роется в своих бумагах). Окончательного решения.

Входит Г о р н и ч н а я.

Х е л м е р. Хелен, вот возьми письмо. Ступай сейчас же найди посыльного и пусть отнесет. Срочно. Адрес на конверте. Вот деньги.

Г о р н и ч н а я. Конечно. (Уходит с письмом.)

Х е л м е р (складывая бумаги). Вот так-то, маленькая госпожа упрямица.

Н о р а (едва дыша). Торвалд, что это было за письмо?

Х е л м е р. Увольнение Крогстада.

Н о р а. Верни письмо, Торвалд! Еще не поздно. Верни! Сделай это для меня… для себя… для детей! Послушай меня, Торвалд, не увольняй его! Ты не знаешь, чем это может обернуться для нас.

Х е л м е р. Поздно.

Н о р а. Да… поздно.

Х е л м е р. Нора, дорогая, я прощаю тебе твой страх, хотя мне, в сущности, оскорбительно, что ты так ему поддалась. Да, да! Или, по-твоему, меня не должна оскорблять твоя уверенность, что я испугаюсь мести жалкого писаришки? Но я все равно прощаю тебя, потому что это так трогательно говорит о твоей любви. (Обнимает ее.) Дело сделано, малышка Нора, упрямица моя любимая. Будь что будет. И поверь: когда дойдет до дела, у меня хватит и сил, и мужества. Вот увидишь, я все возьму на себя.

Н о р а (в ужасе). Что ты имеешь в виду?

Х е л м е р. Я же сказал – все.

Н о р а (берет себя в руки). Не делай так ни за что.

Х е л м е р. Хорошо, Нора, разделим и это – как муж и жена. Как заповедано. (Ласкает ее.) Теперь ты довольна? Нет, нет, только не смотри на меня как испуганная голубка. Твои страхи на пустом месте… Но ты собиралась танцевать тарантеллу и упражняться с тамбурином. Я уйду в кабинет и закрою все двери – шуми сколько надо. (В дверях оборачивается.) Придет Ранк, пошли его ко мне. (Кивает Норе, уходит со всеми бумагами в кабинет и закрывает дверь.)

Н о р а (точно пригвожденная страхом к месту, шепотом). Так он мог. И может. И сделает все равно. Нет, нет, только не это! Что угодно, но не это! Спастись… Найти выход… (Звонок в дверь.) Доктор Ранк?! Все, что угодно! Что угодно, но не это! (Разглаживает ладонями лицо, собирается с силами и открывает дверь в прихожую.)

Д о к т о р Р а н к как раз вешает на вешалку шубу. Сумерки сгущаются.

Н о р а. Добрый вечер, доктор Ранк. Я по звонку догадалась, что это вы. Знаете, не беспокойте сейчас Торвалда, мне кажется, у него много работы.

Р а н к. А у вас? (Входит в гостиную.)

Н о р а (закрывая за ним двери гостиной). Вы же знаете – для вас у меня всегда есть время.

Р а н к. Спасибо. Сколько удастся, буду этим пользоваться.

Н о р а. Что значит «сколько удастся»?

Р а н к. То и значит. Я вас напугал?

Н о р а. Звучит странно. Что-то случилось?

Р а н к. Случилось то, чего я давно ждал. Хотя не думал, что так быстро.

Н о р а (хватая его за руку). Доктор Ранк, у вас плохие новости? Говорите же!

Р а н к (садясь у печки). Спета моя песенка. И ничего тут не попишешь.

Н о р а (со вздохом облегчения). Так вы о себе?

Р а н к. А о ком же? Нет смысла лгать себе. Из всех моих пациентов я самый безнадежный, госпожа Хелмер. На днях я провел полную ревизию своего организма. Банкрот. Пожалуй, месяца не пройдет, как меня снесут гнить на кладбище.

Н о р а. Фу, как вы ужасно говорите.

Р а н к. Так дела и обстоят черт-те как. Хуже того, главные ужасы впереди. Осталось последнее обследование, и я буду знать, когда примерно начнется процесс распада. Поэтому вот что я хотел вам сказать: утонченной натуре Хелмера глубоко претит уродство. Ergo: я не желаю видеть его у своего одра.

Н о р а. Но доктор Ранк…

Р а н к. Нет, я не желаю видеть его тогда, и все. В дом не впущу. Как пойму, что дело швах, пришлю вам свою карточку с черным крестом. Это значит: завоняло мерзостью разложения.

Н о р а. Нет, вы сегодня несносны. А я так надеялась видеть вас в хорошем настроении.

Р а н к. Со смертью под ручку? Причем ведь платишь по чужим счетам. Где справедливость? И в каждой семье кто-нибудь так же неумолимо и страшно расплачивается не за свои грехи…

Н о р а (зажимая уши руками). Фу, вздор! Веселиться, веселиться!

Р а н к. Да, только и остается, что смеяться надо всем этим. Мой бедный, ни в чем не повинный позвоночник должен мучиться, болеть и разлагаться в уплату за веселые лейтенантские денечки моего папаши.

Н о р а (присев к столику). Любителя спаржи и фуа-гра, если я не ошибаюсь?

Р а н к. Именно так, и еще трюфелей.

Н о р а. О да, трюфелей. И устриц, я полагаю?

Р а н к. И устриц, само собой.

Н о р а. С шампанским и портвейном, конечно же. Печально, что деликатесы так пагубно сказываются на позвоночнике.

Р а н к. Тем более на ошибочно выбранном позвоночнике, который не участвовал в этих наслаждениях.

Н о р а. Да уж, это самое печальное.

Р а н к (пристально глядя на нее). Хмм.

Н о р а (помолчав). Чему вы улыбаетесь?

Р а н к. Нет, это вы засмеялись.

Н о р а. Да нет же, доктор Ранк, улыбнулись вы!

Р а н к (вставая). Вы даже бóльшая плутовка, чем я думал.

Н о р а. Сегодня меня тянет на безумства.

Р а н к. Оно и видно.

Н о р а (кладя руки ему на плечи). Милый, милый доктор Ранк. Не умирайте, не покидайте нас с Торвалдом.

Р а н к. Вы удивитесь, как легко переживете утрату. Ушел человек – и сразу забыт.

Н о р а (испуганно вскинув на него глаза). Вы думаете?

Р а н к. Люди заводят новые знакомства и…

Н о р а. Кто заводит?

Р а н к. И вы, и Хелмер найдете себе новых знакомых, едва меня не станет. По-моему, вы и сейчас времени не теряете. Что надо было тут вчера этой госпоже Линде?

Н о р а. О-о, уж не ревнуете ли вы меня к бедняжке Кристине?

Р а н к. Ревную. Она унаследует мое место в этом доме. Я буду тлеть, а эта бабенка…

Н о р а. Тсс, тише. Она в соседней комнате.

Р а н к. Опять? Ну вот, сами видите.

Н о р а. Она приводит в порядок мой маскарадный костюм. Бог мой, все же вы несносны. (Садится на диван.) Ну доктор, ну не надо так. Вот увидите, завтра я буду прелестна – и можете считать, что танцую для вас одного. Ну и для Торвалда, конечно. (Вынимает вещи из коробки.) Доктор, садитесь, я вам кое-что покажу.

Р а н к. Что это?

Н о р а. Смотрите. Ну смотрите же!

Р а н к. Шелковые чулки.

Н о р а. Телесного цвета. Хороши, правда? Сейчас здесь темно, но завтра… Нет, нет, могу показать вам только мысок. Ну ладно, еще чуть выше.

Р а н к. Хмм.

Н о р а. А почему такой скептический взгляд? Вам кажется, не подойдут?

Р а н к. На сей счет мне трудно составить обоснованное мнение.

Н о р а (взглянув на доктора). Фу, бесстыдник. (В шутку легонько шлепает его чулками по уху.) Вот вам за это. (Убирает все в коробку.)

Р а н к. Какие еще сокровища мне предстоит увидеть?

Н о р а. Ничегошеньки вам больше не покажу, вы плохо себя ведете. (Напевая под нос, роется в коробке.)

Р а н к (помолчав). Когда мы так вот сидим, болтаем по-свойски, я боюсь себе представить, нет, боюсь даже подумать, что бы со мной сталось, не попади я в ваш дом.

Н о р а (улыбаясь). Мне кажется, вам у нас очень даже хорошо.

Р а н к (тише, отводя взгляд). И покинуть все это…

Н о р а. Вздор. Никуда вы не денетесь.

Р а н к (прежним тоном). Исчезнуть – и не вызвать ни в ком ни малейшего чувства благодарности, не оставить по себе даже мимолетного сожаления, а только освободить место первому встречному…

Н о р а. А могу я попросить вас? Хотя нет…

Р а н к. О чем?

Н о р а. О серьезном доказательстве вашей дружбы.

Р а н к. О чем же?

Н о р а. Об очень большом одолжении, если честно.

Р а н к. Неужто вы в кои веки раз подарите мне такое счастье?

Н о р а. Ах, вы не знаете, о чем речь.

Р а н к. Ну так скажите.

Н о р а. Не знаю, как и сказать, доктор Ранк. Мне нужно от вас слишком много: и совет, и помощь, и услуга.

Р а н к. Чем больше, тем лучше. Но не соображу, о чем вы. Придется вам самой мне сказать. Или вы мне не доверяете?

Н о р а. Доверяю как никому. Вы мой самый верный, самый надежный друг. Потому я и завела с вами этот разговор. Понимаете, доктор Ранк, мне надо предотвратить кое-что, и вы должны мне помочь. Вы сами знаете, как сильно любит меня Торвалд, ради меня он, ни секунды не мешкая, отдаст жизнь.

Р а н к (наклоняясь к ней). Нора, вы думаете, он один такой?

Н о р а (вздрогнув). Какой?

Р а н к. Кто готов отдать за вас жизнь.

Н о р а (удрученно). Вот оно что.

Р а н к. Я поклялся себе, что перед смертью откроюсь вам. Более удачного случая мне не дождаться. Ну вот, Нора, теперь вы знаете. И можете смело довериться мне.

Н о р а (встает, говорит ровно и спокойно). Позвольте мне пройти.

Р а н к (дает ей пройти, но сам остается сидеть). Нора…

Н о р а (выглядывая в прихожую). Хелен, принеси лампу! (Подходит к печке.) Дорогой доктор Ранк, это было очень, очень некрасиво с вашей стороны.

Р а н к (вставая). Что некрасиво? Что я полюбил вас так горячо, как и другой?

Н о р а. Нет, но что вы зачем-то заговорили об этом. Тем более когда никакой нужды в том нет…

Р а н к. Вы знали? Вы это имеете в виду?

Г о р н и ч н а я приносит лампу, ставит ее на стол и уходит.

Р а н к. Нора, госпожа Хелмер, я спрашиваю вас: вы знали?

Н о р а. Откуда мне знать, что я знала и чего не знала? Честное слово, нечего мне вам ответить, доктор… Да, сплоховали вы, а как славно все было.

Р а н к. Зато теперь вы знаете, что можете распоряжаться мной сполна, и душой, и жизнью. Откройтесь мне, прошу вас.

Н о р а (смотрит на него). После того, что вы сказали?

Р а н к. Умоляю вас, позвольте мне узнать, в чем дело!

Н о р а. Нет, теперь вы не узнаете ничего.

Р а н к. Не карайте меня так жестоко. Позвольте мне сделать для вас все, что в человеческих силах.

Н о р а. Отныне вы мне не помощник. Да мне, пожалуй, и не нужна помощь. Все это мои пустые страхи и больше ничего. Правда-правда. (Садится в кресло-качалку и с улыбкой смотрит на доктора.) Вы славный человек, доктор Ранк. Небось стыдно вам теперь, когда лампа светит?

Р а н к. Нет, по чести сказать, не стыдно. Но, видимо, мне следует покинуть ваш дом. Навсегда.

Н о р а. Ни в коем случае! Естественно, вы должны бывать у нас как прежде. Вы же знаете, как вы нужны Торвалду.

Р а н к. А вам?

Н о р а. Что ж, я так скажу: с вами всегда приятно и забавно.

Р а н к. Это и сбило меня с толку. Вы так загадочно держите себя. Мне часто казалось, что вам столь же приятно проводить время со мной, как и с Хелмером.

Н о р а. Видите ли, есть люди, которых любишь, и есть те, с кем хочется проводить время.

Р а н к. Да, понимаю.

Н о р а. Дома я больше всех любила, конечно, папу. Но я обожала пробраться в людскую, там меня никто не воспитывал, и между собой они общались ужасно забавно.

Р а н к. А, так я занял их место.

Н о р а (вскакивает и подбегает к нему). Милый, дорогой доктор Ранк! Я не это имела в виду. Но вы же сами понимаете, что Торвалда, как и папу…

Г о р н и ч н а я. Госпожа Хелмер! (Протягивает ей карточку и что-то шепчет.)

Н о р а (взглянув на карточку). Ах! (Прячет ее в карман.)

Р а н к. У вас неприятности?

Н о р а. Нет, нет. Это… это насчет моего костюма.

Р а н к. Костюма? Вон же он лежит.

Н о р а. Да. Нет, это другой. Я заказала еще один, по секрету от Торвалда.

Р а н к. Аа, так вот она – страшная тайна.

Н о р а. Ну да. Прошу вас, идите к нему, он у себя. И задержите его как можно дольше.

Р а н к. Не волнуйтесь, от меня он не сбежит. (Уходит в кабинет Хелмера.)

Н о р а (горничной). Он здесь и ждет на кухне?

Г о р н и ч н а я. Да, вошел с черного хода.

Н о р а. Ты не сказала, что у меня люди?

Г о р н и ч н а я. Сказала, но не помогло.

Н о р а. Он не желает уходить?

Г о р н и ч н а я. Нет, пока не поговорит с хозяйкой.

Н о р а. Ладно, пусть войдет, только не сразу. Хелен, и не смей никому рассказывать о нем, это сюрприз для господина Хелмера.

Г о р н и ч н а я. Конечно, конечно, я все понимаю. (Уходит.)

Н о р а. Значит, не обойдется. Все-таки начинается. Ну нет же, нет! Этого не может быть, не должно быть, и все!

Идет и запирает на щеколду дверь в кабинет Хелмера.

Горничная открывает дверь прихожей, пропускает К р о г с т а д а и закрывает дверь. На нем дорожная шуба, зимние сапоги и меховая шапка.

Н о р а. Говорите тихо, муж дома.

К р о г с т а д. Пусть его.

Н о р а. Что вам от меня надо?

К р о г с т а д. Спросить кое-что.

Н о р а. Не тяните время. Что вам нужно?

К р о г с т а д. Вы, конечно, знаете, что я уволен?

Н о р а. Я не смогла этому помешать, господин Крогстад. Я до последнего отстаивала ваши интересы, но ничего не вышло.

К р о г с т а д. Муж так мало вас любит? Знает, чтó я могу с вами сделать, и все равно решается…

Н о р а. С чего вы взяли, что он знает?

К р о г с т а д. Да, думаю, не знает. Иначе бы откуда такая прыть – дражайший Торвалд Хелмер храбростью никогда не грешил.

Н о р а. Господин Крогстад, извольте говорить о моем муже уважительно.

К р о г с т а д. Ради Бога, мое почтение и уважение. Но мадам отчаянно упорствует и делает из этой истории страшную тайну, так рискну предположить: в отличие от вчера вы, наконец, поняли, что именно сделали.

Н о р а. Лучше, чем вы можете объяснить.

К р о г с т а д. Еще бы, такой никчемный юристишка, как я…

Н о р а. Так что вам от меня надо?

К р о г с т а д. Просто зашел посмотреть, как вы, госпожа Хелмер. Думал о вас весь день. Крючкотворы, процентщики – в общем, даже такая шушера, как я, тоже не лишены того, что называется сердцем.

Н о р а. Ну так докажите это, подумайте о моих детях.

К р о г с т а д. А о моих вы с мужем подумали? Ну это к слову. А пришел я сказать вам, чтобы вы не принимали всю эту историю близко к сердцу. Я не собираюсь немедленно передавать дело в суд.

Н о р а. Не собираетесь? Да?! Так я и знала!

К р о г с т а д. Дело можно уладить миром. Его не обязательно предавать огласке, все останется между нами тремя.

Н о р а. Мой муж не должен ничего узнать.

К р о г с т а д. Как вы думаете обойтись без него? Или у вас есть средства рассчитаться сполна?

Н о р а. Нет, сию секунду денег у меня нет.

К р о г с т а д. Возможно, вы знаете, где их быстро добыть?

Н о р а. Нет, я не знаю ни одного подходящего способа.

К р о г с т а д. Вот видите. Впрочем, это бы вас не спасло. Будь у вас сейчас уйма денег, я бы все равно не отдал расписку.

Н о р а. Зачем она вам, можете мне объяснить?

К р о г с т а д. Я просто хочу сохранить ее, пусть она у меня будет. Никто посторонний о ней не узнает. Поэтому, если вы додумаетесь до каких-нибудь отчаянных решений…

Н о р а. Да, уже додумалась.

К р о г с т а д. Решите бросить семью и дом…

Н о р а. Я так и сделаю!

К р о г с т а д. Или еще чего похуже…

Н о р а. Откуда вы знаете?

К р о г с т а д. Так оставьте эти фантазии.

Н о р а. Откуда вы знаете, что я додумалась до этого?

К р о г с т а д. Это первое, что приходит в голову всем нам. И я примерялся к тому же, но кишка тонка оказалась…

Н о р а (глухо). И у меня.

К р о г с т а д (с облегчением). Вот видите. И у вас мужества не хватило.

Н о р а. Нет у меня мужества. Нет у меня его.

К р о г с т а д. Это была бы чудовищная глупость. Первая домашняя буря уляжется и… Вот письмо вашему мужу.

Н о р а. В нем все сказано?

К р о г с т а д. В самых деликатных выражениях, бережнее некуда.

Н о р а (порывисто). Это письмо не должно попасть мужу в руки. Порвите его. Я сама найду выход и раздобуду деньги.

К р о г с т а д. Прошу прощения, сударыня, но я только что сказал…

Н о р а. Я про всю сумму, не только о своем долге. Скажите, сколько денег вы требуете у моего мужа, и я их достану.

К р о г с т а д. Я не требую у вашего мужа денег.

Н о р а. А что требуете?

К р о г с т а д. Хотите знать? Скажу. Я мечтаю снова стать на ноги, хочу подняться выше. И ваш муж мне поможет. Вот уже полтора года я не совершал ничего мало-мальски предосудительного и, хотя все это время едва сводил концы с концами, был доволен, что шаг за шагом своим трудом выбиваюсь наверх. Теперь меня отшвырнули назад, и мне недостаточно, если из милости меня вернут на прежнее место. Повторяю: я хочу подняться выше. Хочу вернуться в банк с повышением. Вашему мужу придется придумать для меня должность.

Н о р а. Он никогда на это не согласится!

К р о г с т а д. Согласится как миленький и не пикнет, я его знаю. О, если уж я войду в банк с ним в паре, я своего не упущу. Вот увидите. Года не пройдет, как я стану правой рукой директора. И уже не Торвалд Хелмер, а Нильс Крогстад будет стоять у руля Акционерного банка!

Н о р а. Этого не будет никогда!

К р о г с т а д. Так вы хотите…

Н о р а. Да, и мне хватит мужества.

К р о г с т а д. Не пугайте меня понапрасну. Такая нежная дамочка, как вы…

Н о р а. Вот увидите. Увидите!

К р о г с т а д. Топиться, что ли? Под лед, в черную мутную воду? А по весне всплыть распухшей, без волос, обезображенной до неузнаваемости…

Н о р а. Вы меня не запугаете.

К р о г с т а д. И вы меня тоже. Ничего такого люди не делают, сударыня. Да и какой смысл? Хелмер все равно останется в моей власти.

Н о р а. Останется? Даже если меня уже не…

К р о г с т а д. Тогда тем более. Вы забываете, что ваше доброе имя будет в моих руках.

Нора смотрит на него, онемев.

К р о г с т а д. Ну вот, теперь вы предупреждены. Так что не делайте глупостей. Как только Хелмер получит письмо, я жду от него предложений. И не забывайте: ваш муж вынудил меня взяться за старое, этого я ему никогда не прощу. До свидания, госпожа Хелмер. (Уходит.)

Н о р а (приоткрывает дверь в прихожую и прислушивается). Уходит. Не бросил письма. Тоже мне… Это все равно невозможно. (Постепенно открывает дверь шире и шире.) Что такое? Остановился. Не спускается по лестнице. О чем он думает? Уж не хочет ли он?..

Письмо падает в ящик; слышны шаги Крогстада вниз по ступенькам.

Н о р а (с тихим криком бежит к столику у дивана, останавливается). Письмо в ящике! (Крадется на цыпочках к дверям прихожей.) Вон оно лежит. Торвалд, Торвалд, нет нам теперь спасения!

Г о с п о ж а Л и н д е (выходит из комнаты слева с костюмом в руках). Больше уж не знаю, что и сделать. Давай примерим?

Н о р а (медленно и глухо). Кристина, поди сюда.

Г о с п о ж а Л и н д е (бросая одежду на диван). Что с тобой? На тебе лица нет.

Н о р а. Иди сюда, ближе. Видишь письмо? В почтовом ящике, за стеклом?

Г о с п о ж а Л и н д е. Вижу.

Н о р а. Это письмо от Крогстада.

Г о с п о ж а Л и н д е. Нора, так это Крогстад ссудил тебе деньги?!

Н о р а. Да, и теперь Торвалд все узнает.

Г о с п о ж а Л и н д е. Поверь мне, Нора, так будет лучше для вас обоих.

Н о р а. Ты не все знаешь. Я подделала подпись…

Г о с п о ж а Л и н д е. Ради всего святого – зачем?

Н о р а. Кристина, послушай меня. Прошу тебя об одном – засвидетельствуй мои слова.

Г о с п о ж а Л и н д е. Засвидетельствовать? Как? Почему?

Н о р а. Вдруг я потеряю рассудок, что вполне вероятно…

Г о с п о ж а Л и н д е. Нора!

Н о р а. Или со мной что-нибудь случится, и меня здесь не будет…

Г о с п о ж а Л и н д е. Нора, Нора, да ты и вправду не в себе!

Н о р а. И если кто-нибудь – ты понимаешь меня? – захочет взять всю вину на себя…

Г о с п о ж а Л и н д е. Да, да, но ты думаешь…

Н о р а. Тогда ты должна засвидетельствовать, что это неправда. И не думай, что я не в себе, я говорю тебе в твердом рассудке: никто, кроме меня, ничего не знал. Я одна все это заварила. Запомни мои слова.

Г о с п о ж а Л и н д е. Запомню. Хотя я мало что поняла.

Н о р а. Ты и не можешь пока понять. Но вот-вот случится чудо!

Г о с п о ж а Л и н д е. Чудо?

Н о р а. Да, чудо. Но какое же страшное, Кристина! Нет, его не должно быть, и все!

Г о с п о ж а Л и н д е. Сейчас же пойду и поговорю с Крогстадом.

Н о р а. Нет, не ходи к нему, он тебя обидит.

Г о с п о ж а Л и н д е. Было время, когда ради меня он готов был сделать что угодно.

Н о р а. Крогстад?

Г о с п о ж а Л и н д е. Где он живет?

Н о р а. Я не знаю, а, вот (роется в кармане) его карточка. Но письмо, письмо!!

Х е л м е р (у себя в кабинете, стучит в запертую дверь). Нора!

Н о р а (вскрикивает от ужаса). Что? Чего ты от меня хочешь?

Х е л м е р. Ну-ну, не пугайся так. Ты же заперла дверь, мы не войдем. Костюм примеряешь?

Н о р а. Да, у нас примерка. Торвалд, завтра я блесну.

Г о с п о ж а Л и н д е (прочитав карточку). Он живет в двух шагах, за углом.

Н о р а. Да, но делу уже не поможешь. Нам нет спасения. Письмо в ящике.

Г о с п о ж а Л и н д е. А ключи у твоего мужа?

Н о р а. Да, всегда при нем.

Г о с п о ж а Л и н д е. Крогстад должен потребовать назад свое письмо нераспечатанным, он найдет предлог.

Н о р а. Но Торвалд как раз в это время обычно…

Г о с п о ж а Л и н д е. Иди к нему, отвлеки его. Я быстро обернусь. (Торопливо выходит в прихожую.)

Н о р а (подходит к двери кабинета, открывает ее и заглядывает внутрь). Торвалд!

Х е л м е р (из задней комнаты). Впустят наконец человека в его собственную гостиную? Ранк, идем посмотрим (в дверях) – и что я вижу?

Н о р а. Что такое, дорогой?

Х е л м е р. Ранк обещал мне грандиозное представление с переодеванием.

Р а н к (в дверях). Я так понял, но, видно, ошибся.

Н о р а. Нет, нет, во всей красе никто не увидит меня до завтра.

Х е л м е р. Что-то у тебя усталый вид. Затанцевалась?

Н о р а. Нет, я еще не репетировала.

Х е л м е р. А надо бы.

Н о р а. Непременно надо. Но без твоей помощи у меня ничего не выходит. Я все позабыла.

Х е л м е р. О, сейчас мы живо вспомним.

Н о р а. Да, Торвалд, удели мне толику времени. Обещаешь? Я так волнуюсь! Большое общество, столько людей… Придется тебе пожертвовать сегодняшний вечер мне. И чтобы никаких дел и никакой писанины. Хорошо?

Х е л м е р. Обещаю: весь сегодняшний вечер я твой и только твой, бедная беспомощная девочка. Только сперва… (Направляется к дверям.)

Н о р а. Куда ты?

Х е л м е р. Посмотреть, нет ли писем.

Н о р а. Нет, нет, Торвалд, не ходи.

Х е л м е р. Что такое?

Н о р а. Торвалд, я тебя прошу. Писем нет.

Х е л м е р. Я только посмотрю. (Порывается пойти).

Нора бросается к фортепиано и начинает играть тарантеллу.

Х е л м е р (останавливается у дверей). Ага!

Н о р а. Я не станцую завтра, если ты сейчас же не порепетируешь со мной.

Х е л м е р (возвращается к ней). Неужели ты такая трусиха, малышка Нора?

Н о р а. Вот такая. Я должна попробовать прямо сейчас. До ужина еще есть время. Торвалд, милый, ну давай же, садись за инструмент, учи меня, поправляй, наставляй, как ты умеешь.

Х е л м е р. Конечно, с радостью, раз ты просишь. (Садится за фортепиано.)

Нора выхватывает из коробки тамбурин и длинную расшитую шаль, мгновенно запахивается в нее, одним прыжком оказывается в центре комнаты.

Н о р а (кричит). Играй для меня! Я буду плясать!

Хелмер играет, Нора танцует, доктор Ранк стоит у фортепиано за спиной Хелмера, смотрит на нее.

Х е л м е р (аккомпанируя). Медленнее, медленнее.

Н о р а. Не могу.

Х е л м е р. Меньше страсти, Нора!

Н о р а. Нет, нужно так!

Х е л м е р (обрывая музыку). Нет, нет, все не то.

Н о р а (смеется и бьет в тамбурин). Я же тебе говорила.

Р а н к. Давай я ей подыграю.

Х е л м е р (вставая). Да, пожалуйста. Так мне будет проще поправлять ее.

Ранк садится за фортепиано и начинает играть; Нора танцует, все более исступленно. Хелмер встает у печки и непрерывно сопровождает ее танец замечаниями и указаниями. Нора как будто бы не слышит их, прическа растрепалась, волосы рассыпались по плечам, но танец поглотил ее, она ни на что не обращает внимания. Возвращается г о с п о ж а Л и н д е.

Г о с п о ж а Л и н д е (в изумлении застывает на пороге). О-о!

Н о р а (не прекращая танца). Кристина, смотри, какое у нас тут веселье!

Х е л м е р. Но любимая моя, хорошая моя Нора, ты танцуешь, как будто тянешь у жизни жребий.

Н о р а. Так оно и есть.

Х е л м е р. Ранк, перестань играть, это какое-то безумие. Перестань, прошу.

Ранк прекращает играть, и Нора резко останавливается.

Х е л м е р (Норе). Ты умудрилась забыть все, чему я тебя учил. Даже не верится.

Н о р а (отшвыривает тамбурин). Сам видишь.

Х е л м е р. Да, тут учить и учить.

Н о р а. Без наставника точно ничего не получится. Ты должен заниматься со мной до самого выступления. Обещаешь, Торвалд?

Х е л м е р. Можешь твердо на это рассчитывать.

Н о р а. Чур, ни сегодня, ни завтра не думать ни о чем, кроме меня. И не читать писем, не доставать почту из ящика…

Х е л м е р. Вот оно что. Ты все еще боишься этого проходимца?

Н о р а. Боюсь, да.

Х е л м е р. Нора, я по тебе вижу, что в ящике лежит письмо от него.

Н о р а. Не знаю. Думаю, лежит, но ты не читай его, пока все не кончится, чтобы сейчас между нами не пробежала кошка.

Р а н к (тихо Хелмеру). Не перечь ей.

Х е л м е р (обнимая Нору). Пусть будет по твоему, маленькая баловница. Но завтра вечером, после твоего бенефиса…

Н о р а. Тогда делай что хочешь…

Г о р н и ч н а я (появляется в дверях). Госпожа Хелмер, ужин подан.

Н о р а. Хелен, подай нам шампанского.

Г о р н и ч н а я. Хорошо, госпожа Хелмер. (Выходит.)

Х е л м е р. Ай-ай-ай – пир горой?

Н о р а. Да, будем кутить до зари и пить шампанское! (Кричит вслед Хелен.) И несколько миндальных печений, Хелен – хотя нет: сегодня целую гору!

Х е л м е р (берет ее руки в свои). Ну-ну-ну… Что-то ты с перепугу совсем разошлась… Давай ты уже снова станешь моей обычной милой ласточкой.

Н о р а. Да, да, сейчас стану. Иди за стол. И вы, доктор Ранк, тоже. Кристина, помоги мне причесаться.

Р а н к (уходя, тихо). Вы ведь ничего… ничего такого не ждете?..

Х е л м е р. Что ты, друг мой. Эти страхи – ее ребячество, я тебе говорил. (Выходят из комнаты.)

Н о р а. Ну что?

Г о с п о ж а Л и н д е. Уехал за город.

Н о р а. Я так и поняла по твоему лицу.

Г о с п о ж а Л и н д е. Вернется завтра после обеда. Я оставила ему записку.

Н о р а. Зря. Пусть все идет своим чередом. Это ли не праздник – ждать скорого чуда.

Г о с п о ж а Л и н д е. Чего ты ждешь?

Н о р а. Ах, тебе не понять. Но иди к ним, я сейчас.

Госпожа Линде уходит в столовую.

Н о р а (некоторое время собирается с силами, потом смотрит на часы). Пять. Семь часов до полуночи. И еще двадцать четыре до следующей. Тогда я уже отпляшу свою тарантеллу. Двадцать четыре плюс семь. Прожить тридцать один час.

Х е л м е р (в дверях столовой). И где же моя маленькая ласточка?

Н о р а (идет к нему, раскрыв объятия). Вот она!

Действие третье

Та же комната. Придиванный столик вместе со стульями выдвинут на середину комнаты. На столе горит лампа. Дверь в прихожую распахнута. Из квартиры сверху доносится музыка.

Г о с п о ж а Л и н д е сидит у столика и бесцельно листает книгу; пытается читать, но мысли ее где-то далеко; она то и дело напряженно вслушивается, не хлопнет ли входная дверь.

Г о с п о ж а Л и н д е (смотрит на свои часы). Все нет и нет. А время уходит. Если он сейчас не… (Снова прислушивается.) Вот он! (Идет в прихожую и тихо открывает входную дверь; на лестнице слышны осторожные шаги. Говорит шепотом.) Заходите, здесь никого нет.

К р о г с т а д (в дверях). Я нашел дома записку от вас. Что все это значит?

Г о с п о ж а Л и н д е. Мне непременно надо поговорить с вами.

К р о г с т а д. Неужели? И непременно в этом доме?

Г о с п о ж а Л и н д е. У меня нельзя, в мою комнату нет отдельного входа с улицы. А здесь мы одни – горничная спит, Хелмеры на балу в квартире наверху.

К р о г с т а д (входя в гостиную). Вот как, Хелмеры танцуют сегодня? Правда?

Г о с п о ж а Л и н д е. А почему бы и нет?

К р о г с т а д. Действительно, почему бы и нет.

Г о с п о ж а Л и н д е. Крогстад, нам надо поговорить.

К р о г с т а д. Разве между нами не все сказано?

Г о с п о ж а Л и н д е. Многое недосказано.

К р о г с т а д. Вот уж не думал.

Г о с п о ж а Л и н д е. Не думали, потому что вы так и не сумели понять меня правильно.

К р о г с т а д. А что ж тут можно понять неправильно? История проще некуда: бессердечная женщина дает отставку кавалеру ввиду появления более выигрышного варианта.

Г о с п о ж а Л и н д е. Вы считаете меня бессердечной. Думаете, разрыв дался мне легко?

К р о г с т а д. А разве нет?

Г о с п о ж а Л и н д е. Крогстад, вы правда так думаете?

К р о г с т а д. Иначе зачем бы вы стали писать мне то прощальное письмо?

Г о с п о ж а Л и н д е. Что мне оставалось? Я вынужденно порывала с вами и считала, что должна хотя бы вытравить из вашего сердца все чувства ко мне.

К р о г с т а д (разминая костяшки пальцев). Вот оно что… И все только из-за денег!

Г о с п о ж а Л и н д е. Не забывайте, Крогстад, на мне была беспомощная мать и два маленьких брата. Мы не могли ждать неизвестно сколько, пока вы станете на ноги.

К р о г с т а д. Допустим. Но как вы могли отвергнуть меня ради другого?

Г о с п о ж а Л и н д е. Не знаю. Я много раз спрашивала себя, права ли я была.

К р о г с т а д (глуше). Потеряв вас, я потерял опору, земля как будто ушла из-под ног. Взгляните на меня – жертва кораблекрушения, цепляющаяся за обломки.

Г о с п о ж а Л и н д е. Спасение уже близко.

К р о г с т а д. Было близко, пока не явились вы и не отрезали путь к нему.

Г о с п о ж а Л и н д е. Я не знала об этом, Крогстад. Я только сегодня выяснила, что получаю ваше место.

К р о г с т а д. Готов поверить вам на слово. Но теперь, зная, как обстоят дела, вы все равно не отступитесь?

Г о с п о ж а Л и н д е. Нет, потому что вам это не поможет.

К р о г с т а д. Поможет не поможет, а я бы непременно отступился.

Г о с п о ж а Л и н д е. Я вышколена горькой нуждой, она и жизнь научили меня действовать расчетливо.

К р о г с т а д. А меня жизнь научила не верить красивым словам.

Г о с п о ж а Л и н д е. Значит, она преподала вам весьма полезный урок. Но в дела вы верите?

К р о г с т а д. Что вы имеете в виду?

Г о с п о ж а Л и н д е. Вы сказали, что после крушения барахтаетесь на обломках.

К р о г с т а д. У меня есть основания так говорить.

Г о с п о ж а Л и н д е. И я осталась у разбитого корыта. Некого опекать, некого оплакивать.

К р о г с т а д. Вы сами сделали выбор.

Г о с п о ж а Л и н д е. Выбора у меня тогда не было.

К р о г с т а д. Допустим. И что?

Г о с п о ж а Л и н д е. Крогстад, мы, двое потерпевших крушение, могли бы объединиться.

К р о г с т а д. Что вы такое говорите?

Г о с п о ж а Л и н д е. Вдвоем на одном обломке удержаться легче, чем каждому на своем.

К р о г с т а д. Кристина!

Г о с п о ж а Л и н д е. Как вы думаете, зачем я приехала в город?

К р о г с т а д. Неужто с мыслью обо мне?

Г о с п о ж а Л и н д е. Жизнь без дела для меня невыносима. Сколько себя помню, я всегда работала, это была моя единственная, но большая радость. А теперь я вот осталась совсем одна, неприкаянная, на душе пусто, работать на себя одну – никакого удовольствия. Крогстад, дайте мне, ради кого и ради чего трудиться.

К р о г с т а д. Не верю. Это все дамские романтические штучки: великодушно принести себя в жертву.

Г о с п о ж а Л и н д е. Вы хоть раз замечали за мной романтические порывы?

К р о г с т а д. Неужели вы всерьез? Ответьте мне – вам известно мое прошлое?

Г о с п о ж а Л и н д е. Да.

К р о г с т а д. И вы знаете, какая у меня репутация?

Г о с п о ж а Л и н д е. Мне показалось, вы говорили, что со мной могли бы стать другим человеком.

К р о г с т а д. В этом я уверен.

Г о с п о ж а Л и н д е. Разве сейчас поздно?

К р о г с т а д. Кристина, так вы не шутите?! Да, да, я вижу по вам… Но неужто у вас хватит мужества?..

Г о с п о ж а Л и н д е. Мне хочется стать матерью для кого-нибудь, а вашим детям нужна мать. И мы с вами нуждаемся друг в друге. Крогстад, я верю, в вас есть доброе начало. С вами мне ничего не страшно.

К р о г с т а д (берет ее руки). Спасибо, Кристина, спасибо! Теперь я сумею подняться и в глазах других людей… О нет, я забыл…

Г о с п о ж а Л и н д е (прислушивается). Тарантелла! Всё, идите.

К р о г с т а д. Почему? Что такое?

Г о с п о ж а Л и н д е. Слышите музыку наверху? Едва танец кончится, они придут.

К р о г с т а д. Вот оно что. Ухожу. Пустое все это. Вы ведь, конечно, не знаете о моем поступке против Хелмеров.

Г о с п о ж а Л и н д е. Я все знаю, Крогстад.

К р о г с т а д. Но все равно мужественно намерены…

Г о с п о ж а Л и н д е. Я хорошо понимаю, как далеко отчаяние может завести такого человека, как вы.

К р о г с т а д. Если бы я только мог отменить то, что сделал!

Г о с п о ж а Л и н д е. Все в вашей власти. Почту не доставали, письмо в ящике.

К р о г с т а д. Вы уверены?

Г о с п о ж а Л и н д е. Абсолютно. Но…

К р о г с т а д (пытливо смотрит на нее). Не в том ли дело, что вы хотите любой ценой выручить из беды подругу? Скажите уж начистоту – дело в этом?

Г о с п о ж а Л и н д е. Крогстад, кто однажды продался ради других, не сделает так снова.

К р о г с т а д. Я потребую свое письмо назад.

Г о с п о ж а Л и н д е. Нет, нет.

К р о г с т а д. Именно так. Останусь, дождусь Хелмера и скажу, что он должен вернуть мне письмо, не читая, мол, оно касается моего увольнения и…

Г о с п о ж а Л и н д е. Нет, Крогстад, не надо отзывать письма.

К р о г с т а д. Разве не для этого вы призвали меня сюда?

Г о с п о ж а Л и н д е. Да, вначале. От испуга. Но с тех пор я провела здесь в доме целые сутки и насмотрелась такого!.. Пусть Хелмер, наконец, все узнает, пусть злосчастная тайна выйдет наружу – эти двое должны объясниться друг с другом начистоту, увертки, утайки, недомолвки не могут продолжаться вечно.

К р о г с т а д. Ладно, если вы готовы рискнуть… Но одно я все же могу сделать, и незамедлительно…

Г о с п о ж а Л и н д е (прислушиваясь). Скорее уходите! Танец кончился, в любую секунду нас могут застать.

К р о г с т а д. Я буду ждать вас внизу.

Г о с п о ж а Л и н д е. Ждите. И проводите меня до дома.

К р о г с т а д. Так счастлив я не был еще никогда!

Он уходит, дверь между гостиной и прихожей остается нараспашку.

Г о с п о ж а Л и н д е (быстро наводит порядок и кладет наготове свое пальто). Вот как оно повернулось! Ну и поворот! Будет ради кого работать… и жить… Будет дом, чтобы наполнять его теплом и уютом. Впрягайся, не теряйся. Да скоро они там? (Вслушивается.) Ага, идут. Одеваюсь. (Надевает пальто и шляпу.)

За дверью слышны голоса Норы и Хелмера, в замке поворачивают ключ, и Х е л м е р едва не силой вводит Н о р у в гостиную. На ней костюм итальянки с черной шалью поверх. Хелмер в выходном костюме, поверх наброшено расстегнутое домино.

Н о р а (в дверях, упрямо). Нет, нет, нет! Не хочу домой, хочу обратно. Зачем мы так рано ушли?

Х е л м е р. Но дорогая…

Н о р а. Торвалд, я тебя умоляю. Я тебя очень-очень прошу: ну еще хотя бы часочек!

Х е л м е р. Нет, Нора моя золотая, ни минутой больше. У нас был уговор. Так что марш-марш в дом, а то простудишься.

Нора упирается, но Торвалд решительно препровождает ее в гостиную.

Г о с п о ж а Л и н д е. Вечер добрый!

Н о р а. Кристина!

Х е л м е р. Госпожа Линде? В столь поздний час?

Г о с п о ж а Л и н д е. Прошу меня простить, но мне так хотелось увидеть Нору во всей красе.

Н о р а. Ты сидела тут и меня ждала?

Г о с п о ж а Л и н д е. Да. Я, к несчастью, опоздала, ты была уже наверху, но я не могла уйти, не взглянув на тебя.

Х е л м е р (снимает с Норы шаль). Вот, любуйтесь. По-моему, тут есть на что посмотреть. Правда чудо как хороша, а, госпожа Линде?

Г о с п о ж а Л и н д е. Да, что есть, то есть.

Х е л м е р. Поразительно, какая она красавица. Гости сегодня хором ею восхищались. Но это милое создание ужасно своенравно. Поверите ли, мне пришлось почти силком уводить ее оттуда.

Н о р а. Торвалд, ты еще будешь горевать, что пожалел для меня каких-то жалких полчаса.

Х е л м е р. Посудите сами, сударыня: она танцует свою тарантеллу, производит фурор – совершенно заслуженный… хотя не премину заметить…. танцует очень раскованно… в смысле – более раскованно, чем, строго говоря, требует подлинное искусство… Но неважно! Главное – Нора своим танцем произвела фурор, подлинный фурор. Мог ли я позволить ей после этого остаться? И тем растранжирить успех? Нет уж, увольте. Я подхватил свою очаровательную каприйку, хотя правильнее было бы сказать – прелестную капризную каприйку – под локоток, мы сделали прощальный круг по залу, кланяясь налево и направо, и, как пишут в романах, прекрасное видение растаяло вдали. Поверьте мне, госпожа Линде: заключительный аккорд должен быть эффектным! Но мне не удается растолковать это Норе. Уфф, как тут жарко. (Бросает домино на стул и открывает дверь к себе в кабинет.) Что такое? Почему света нет? А, да, конечно, конечно. Простите. (Заходит в кабинет, зажигает там свечу.)

Н о р а (шепотом, быстро, запыхавшись). Ну?

Г о с п о ж а Л и н д е (тихо). Я говорила с ним.

Н о р а. И?

Г о с п о ж а Л и н д е. Нора, ты должна все рассказать мужу.

Н о р а (глухо). Так я и знала.

Г о с п о ж а Л и н д е. Ты можешь не бояться Крогстада. Но сказать ты должна.

Н о р а. Я не скажу.

Г о с п о ж а Л и н д е. Тогда скажет письмо.

Н о р а. Спасибо, Кристина. Я знаю, что теперь делать. Тсс!

Х е л м е р (возвращаясь). Ну, сударыня, налюбовались красавицей?

Г о с п о ж а Л и н д е. Да, а теперь мне пора. Спокойной ночи!

Х е л м е р. Уже уходите? А ваше вязание?

Г о с п о ж а Л и н д е (забирая его). Да, спасибо, чуть не забыла.

Х е л м е р. Так вы вяжете?

Г о с п о ж а Л и н д е. Да.

Х е л м е р. Лучше бы вышивали.

Г о с п о ж а Л и н д е. Да? Почему?

Х е л м е р. Вышивание выглядит куда элегантнее. Человек держит пяльцы в левой руке, а правой втыкает и вытягивает иголку вот так, плавным округлым движением, верно?

Г о с п о ж а Л и н д е. В общем верно…

Х е л м е р. А вязание не может не смотреться уродливо. Сведенные руки, ковыряние палочками, какая-то китайщина. Ох, но шампанское было пре-вос-ход-ным!

Г о с п о ж а Л и н д е. Спокойной ночи, Нора. И не упрямься.

Х е л м е р. Золотые слова, госпожа Линде.

Г о с п о ж а Л и н д е. Спокойной ночи, господин директор.

Х е л м е р (провожая ее до дверей). И вам спокойной ночи. Вы ведь доберетесь сами? Надо бы мне, конечно… но здесь совсем близко… Спокойной ночи. (Запирает за ней дверь и возвращается в гостиную.) Наконец-то выпроводили. Ужасно докучная особа.

Н о р а. Торвалд, ты разве не устал?

Х е л м е р. Отнюдь.

Н о р а. И спать не хочешь?

Х е л м е р. Тоже нет. Наоборот, я чувствую прилив сил. А ты? О-о, вид у тебя сонный и усталый.

Н о р а. Да, я совсем без сил и скоро лягу.

Х е л м е р. Вот видишь! Значит, я был прав, мы ушли вовремя.

Н о р а. Ты всегда прав.

Х е л м е р (целуя ее в лоб). Птичка моя ласточка заговорила как человек. А ты заметила, какой Ранк был веселый весь вечер?

Н о р а. Правда? Нет, я не успела поговорить с ним.

Х е л м е р. Я тоже едва перекинулся с ним словечком, но давно не видел его таким веселым. (Смотрит на Нору, потом подходит к ней.) Как же хорошо вернуться домой, остаться с тобой наедине… чаровница моя, красавица моя, юная…

Н о р а. Не смотри на меня так.

Х е л м е р. Ты запрещаешь мне смотреть на мое самое большое богатство? На мое прекрасное сокровище, которое безраздельно целиком и полностью принадлежит мне?

Н о р а (отходя на другую сторону стола). Не надо со мной сегодня так разговаривать.

Х е л м е р (идет за ней). Тарантелла еще бурлит у тебя в крови, как я погляжу. И добавляет тебе соблазнительности, каприйка моя. Слышишь? Гости начинают расходиться. (Тихо.) Нора, скоро все в доме стихнет.

Н о р а. Надеюсь.

Х е л м е р. Хорошо бы. Нора, любимая моя, знаешь, почему в гостях, в обществе я держусь от тебя подальше, не заговариваю с тобой, разве что взгляну украдкой? Не знаешь? Это я играю сам с собой, будто ты моя юная возлюбленная, моя тайная страсть и о нашем романе никто не догадывается, хотя мы уже тайком обручились.

Н о р а. Да, знаю, знаю. Все твои мысли обо мне.

Х е л м е р. А когда мы уходим и я набрасываю шаль на эти девичьи плечи… и обворожительный изгиб шейки… то говорю себе, что ты моя невеста, мы едем с венчания и сейчас я в первый раз введу тебя в свой дом и впервые останусь с тобой наедине, наедине и вместе с юной трепетной неотразимой красавицей. Весь вечер я жаждал тебя, тебя одну. А когда ты страстно и соблазнительно стала отплясывать тарантеллу, терпение кончилось, кровь закипела, и я поскорее увел тебя сюда…

Н о р а. Торвалд, ступай. Оставь меня. Я не хочу ничего такого.

Х е л м е р. Вот как? Или ты так заигрываешь со мной, малышка Нора? Хочу, не хочу… Муж я тебе или не муж?

Стук в дверь.

Н о р а (вздрогнув). Ты слышал?

Х е л м е р (оборачиваясь к двери). Кто там?

Р а н к (из-за двери). Это я. Можно заглянуть к вам на минутку?

Х е л м е р (тихо, раздраженно). Что ему приспичило? (Громко.) Подожди. (Идет и отпирает дверь.) Приятно, что ты не проходишь мимо нас.

Р а н к. Я вроде бы слышал твой голос, и уж очень мне захотелось заглянуть к вам. (Обводит взглядом комнату.) Родные стены… Как же у вас тепло и уютно, друзья мои.

Х е л м е р. Мне показалось, тебе было весело у Стенборга.

Р а н к. Еще как! А почему бы мне не повеселиться? Отчего не насладиться в этой жизни всем? По крайней мере, чем можно и сколько можно. Вино было отменное…

Х е л м е р. Особенно шампанское.

Р а н к. Скажи?! Невероятно, сколько я сумел в себя влить!

Н о р а. Торвалд тоже выпил немало шампанского.

Р а н к. Да?

Н о р а. Да. А после шампанского он всегда веселый.

Р а н к. Если человек с толком провел день, почему бы ему не повеселиться вечером.

Х е л м е р. В смысле толково проведенного дня мне похвалиться, увы, нечем.

Р а н к (хлопает его по плечу). Зато мне есть.

Н о р а. Доктор Ранк, у вас ведь сегодня было научное обследование.

Р а н к. Да, именно оно.

Х е л м е р. Смотри-ка, малышка Нора рассуждает о научных обследованиях!

Н о р а. Вас можно поздравить с результатами?

Р а н к. О да, вполне.

Н о р а. То есть они хорошие?

Р а н к. Наилучшие и для врача, и для пациента – ясность.

Н о р а (быстро и пытливо). Ясность?

Р а н к. Полнейшая. Разве после этого я не заслужил веселого вечера?

Н о р а. Вы правы, доктор Ранк, конечно заслужили.

Х е л м е р. Согласен. Только бы ты не пожалел об этом завтра.

Р а н к. В этой жизни человеку ничто не дается даром.

Н о р а. Доктор Ранк, вы ведь любите маскарады?

Р а н к. Люблю. Особенно когда много занятных костюмов.

Н о р а. Скажите тогда – кем мы с вами будем на следующем маскараде?

Х е л м е р. Ох и ветреница, уже думаешь о следующем маскараде!

Р а н к. Мы двое? Что ж, скажу: вы будете счастливица.

Х е л м е р. Поди придумай такой костюм!

Р а н к. Ничего не надо придумывать, как живет, так пусть и приходит.

Х е л м е р. Красиво сказано. А сам ты кем будешь?

Р а н к. О, дорогой друг, что-что, а это я знаю наверняка уже сейчас.

Х е л м е р. И?

Р а н к. На следующем маскараде я буду невидимкой.

Х е л м е р. Отличная идея!

Р а н к. Нужна большая черная шляпа – ты же слышал о шляпах-невидимках? Надеваешь такую на голову, и никто тебя не видит.

Х е л м е р (пряча улыбку). Да, ты прав.

Р а н к. Но я совсем забыл, зачем пришел. Хелмер, угости меня сигарой, гаванской черной.

Х е л м е р. С превеликим удовольствием. (Протягивает портсигар.)

Р а н к (берет сигару, срезает кончик). Спасибо.

Н о р а (зажигая восковую спичку). Позвольте предложить вам огонь.

Р а н к. Спасибо вам. (Она держит спичку, он прикуривает.) И прощайте.

Х е л м е р. Прощай, прощай, друг дорогой!

Н о р а. Спите спокойно, доктор Ранк.

Р а н к. Спасибо за пожелание.

Н о р а. Пожелайте и мне того же.

Р а н к. Вам? Ну хорошо – если хотите… Спите спокойно. И за огонек спасибо. (Раскланивается с обоими и уходит.)

Х е л м е р (тихо). Он изрядно выпил.

Н о р а (бесцветным голосом). Наверно.

Хелмер вынимает из кармана связку ключей и идет в прихожую.

Н о р а. Торвалд, куда ты собрался?

Х е л м е р. Хочу вынуть почту – ящик забит, некуда утром газету засунуть.

Н о р а. Ты хочешь ночью работать?

Х е л м е р. Нет, как ты догадываешься. Та-ак, что за новости? Кто-то ковырялся в замке.

Н о р а. В замке?

Х е л м е р. Да, точно, ковырялись! Ума не приложу, кому вздумалось. Горничные вряд ли… Шпильку сломанную засунули. Нора, твою…

Н о р а (поспешно). Наверно, дети..

Х е л м е р. Тебе надо раз и навсегда отучить их от этого. Ага – все-таки я его открыл. (Достает из ящика почту и кричит в кухню.) Хелен! Выключи наружную лампу! (Возвращается в квартиру с письмами в руке и закрывает дверь в прихожую.) Вот ведь наприсылали…(Перебирает письма.) А это что?

Н о р а (от окна). Нет, Торвалд, не надо!

Х е л м е р. Две визитные карточки доктора Ранка.

Н о р а. Доктора Ранка?

Х е л м е р (глядя на карточки). Доктор медицины Ранк. Они лежали на самом верху, видно, опустил их в ящик, уходя.

Н о р а. На них что-нибудь написано?

Х е л м е р. Имя перечеркнуто черным крестом. Вот, взгляни. Это надо было такое придумать! Выглядит, как будто о собственной смерти сообщает.

Н о р а. Так и есть.

Х е л м е р. Что? Ты что-то знаешь? Он предупреждал тебя?

Н о р а. Да. Этими карточками он попрощался с нами. Он умирает и хочет запереться один в своем доме.

Х е л м е р. А!.. Бедный мой друг. Я знал, он ненадолго мне дан. Но чтобы так быстро… И спрячется, как раненый зверь…

Н о р а. Чему быть – того не миновать, без лишних разговоров может и лучше. Правда, Торвалд?

Х е л м е р (расхаживая взад-вперед). Он так сроднился с нами. Не укладывается в голове, как это – Ранка не станет. Своими страданиями, своим одиночеством он как будто оттенял наше светлое солнечное счастье… Может, все к лучшему? Для него, во всяком случае. (Перестает метаться по комнате.) А возможно, и для нас тоже. Нора, Нора, нет у нас теперь никого, кроме друг друга. (Обнимает ее.) Жена моя, любимая моя, все боюсь, не так крепко-крепко я тебя держу. Не поверишь, как часто я ловлю себя на мысли: вот бы над тобой нависла страшная опасность, и я смог бы наконец отдать за тебя жизнь, и душу, и все, что имею.

Н о р а (вырываясь, твердо и жестко). Торвалд, тебе надо прочесть письма.

Х е л м е р. Нет, нет, не сейчас. Сейчас я хочу к тебе, жене моей любимой.

Н о р а. И приговор другу тебя не остановит?

Х е л м е р. Ты права. Известие сразило нас обоих, мысли о смерти, уродство разложения встали между нами. Придется от них освобождаться… А пока… Разойдемся по своим спальням.

Н о р а (обвивая его шею руками). Торвалд, спокойной ночи! Спокойной ночи!

Х е л м е р (целуя ее в лоб). Спокойной ночи, ласточка моя маленькая. Спи хорошо, моя Нора. А я посмотрю почту. (Уносит письма к себе в комнату и закрывает дверь.)

Нора с дикими глазами, шатаясь, ходит по комнате, берет домино Хелмера, накидывает на себя.

Н о р а (шепотом, невнятной, хриплой скороговоркой). Никогда больше его не увижу. Никогда. Никогда. Никогда. (Накидывает шаль на голову.) И детей больше никогда не увижу. Их тоже никогда. Никогда. Ледяная черная вода. Бездонная бездна. Скорей бы уж все кончилось. Ну все – взял письмо, читает. Нет, еще нет… Прощай, Торвалд, прощайте, дети!

Порывисто бросается к входной двери, но в эту секунду Х е л м е р рывком распахивает дверь кабинета и застывает на пороге с письмом в руке.

Х е л м е р. Нора!!!

Н о р а (вскрикивает). Aх!

Х е л м е р. Что это значит? Ты знаешь, чтó здесь написано?

Н о р а. Знаю, да. Пусти меня! Дай мне уйти!

Х е л м е р (удерживая ее). Куда ты собралась?

Н о р а (стараясь вырваться). Торвалд, не надо меня спасать!

Х е л м е р (отшатываясь). Так это правда?! Он пишет правду? Чудовищно!! Нет, нет, не может такого быть, все неправда!

Н о р а. Правда. Я любила тебя больше всего на свете.

Х е л м е р. Вот только не надо жалких оправданий.

Н о р а (делая шаг к нему). Торвалд!

Х е л м е р. Что ты наделала, несчастная?!

Н о р а. Позволь мне уйти. Не вздумай ради меня взвалить вину на себя. Не надо.

Х е л м е р. Не ломай комедию. (Запирает дверь в прихожую на ключ.) Ты останешься здесь и ответишь мне за все. Ты понимаешь, что ты сделала? Скажи мне: ты это понимаешь?

Н о р а (глядя на него в упор, оцепенело). Да, теперь я начинаю понимать все целиком.

Х е л м е р (расхаживая по комнате). Как жестоко мне открыли глаза! Все эти восемь лет она… моя гордость, моя радость… лицемерка, обманщица, нет… хуже, хуже… преступница! О Боже, какая бездонная мерзость… Фу-у!

Нора молчит и по-прежнему неотрывно смотрит на него.

Х е л м е р (останавливаясь перед ней). Я должен был ожидать чего-нибудь в таком роде. Должен был предвидеть. Шаткие моральные устои твоего отца… Молчи! Шаткие моральные устои твоего отца конечно же перешли по наследству тебе. Ни богобоязни, ни морали, ни чувства долга. Как же я поплатился за то, что потакал ему! Только ради тебя я смотрел на его делишки сквозь пальцы, и вот как ты меня отблагодарила!

Н о р а. Да, вот так.

Х е л м е р. Ты разрушила мое счастье. Перечеркнула мое будущее. Чудовищно думать об этом. Я оказался во власти человека безо всякой совести, он может делать со мной, что пожелает, потребовать, что ему заблагорассудится, помыкать и командовать мной как его душе угодно – я и не пикну. Буду унижен, раздавлен, пойду ко дну… и все из-за женского легкомыслия!

Н о р а. Вот умру, будет тебе свобода.

Х е л м е р. Ой, не надо патетики. У твоего отца тоже вечно были наготове подобные речи. Чем мне поможет, что ты умрешь, как ты говоришь? Да ничем. Это ничуть не помешает ему предать дело огласке. Тогда меня, наверно, заподозрят, что я знал о твоих махинациях. Более того – что это была моя идея и я тебя подговорил! И все по твоей милости, а я носил тебя на руках все годы нашего брака! Ты понимаешь, как ты сломала мне жизнь?

Н о р а (холодно и спокойно). Да.

Х е л м е р. Нет, это совершенно невероятно, просто в голове не укладывается. Но что-то надо делать. Сними шаль. Сними шаль, я сказал! Я должен как-то умаслить его. Историю надо сохранить в тайне любой ценой. Что касается нас с тобой, то внешне наши отношения должны выглядеть как прежде. Разумеется, только для чужих глаз. Ты остаешься здесь, в доме, это не обсуждается, но без права воспитывать детей, я не рискую доверить их тебе. Господи, и я вынужден говорить такое женщине, которую так страстно любил и все еще… Но что вспоминать. Теперь уж речь не о счастье, дай Бог спасти остатки, обломки, видимость.

Звонок в дверь.

Х е л м е р (вскакивая). Кто там? Так поздно… Вдруг самое страшное?.. Вдруг это он?.. Нора, спрячься. Скажись больной.

Нора стоит неподвижно. Хелмер идет и сам открывает дверь.

Г о р н и ч н а я (кое-как одетая, из прихожей). Письмо для госпожи Хелмер.

Х е л м е р. Дай сюда. (Выхватывает письмо и захлопывает дверь.) От него. Я сам прочту, тебе не полагается.

Н о р а. Читай.

Х е л м е р (под лампой). Мужества не хватает. Вдруг все кончено, мы пропали, и ты, и я… Нет, я должен узнать. (Вскрывает письмо, пробегает глазами несколько строк, смотрит на вложенную бумагу и издает радостный вопль.) Нора!!!

Нора смотрит на него вопросительно.

Х е л м е р. Нора! Нет, я должен прочитать еще раз. Да, все верно. Я спасен! Нора, я спасен!

Н о р а. А я?

Х е л м е р. И ты тоже, само собой. Мы оба спасены, и ты, и я. Взгляни – он прислал тебе твою долговую расписку. Пишет, что сожалеет и раскаивается, счастливый поворот его жизни… Да неважно, что он там пишет. Мы спасены, Нора! Никто не сможет ничего тебе сделать. О, Нора, Нора! Нет, сперва уничтожить эту пакость. Дай взгляну… (Бросает взгляд на расписку.) Нет, даже видеть не хочу, для меня все останется наваждением. (Рвет расписку и оба письма, кидает их в печку и смотрит, как они горят.) Все, ничего нет… Он пишет, что ты с сочельника… Бедная Нора, ты пережила три кошмарных дня.

Н о р а. Я три дня тяжело боролась.

Х е л м е р. Страдала, мучилась, не видела выхода… Тошно подумать. Нет, не будем вспоминать, только ликовать и твердить: все прошло, все позади. Нора, послушай… ты поняла? Все кончилось! Тогда в чем дело… На тебе лица нет… Ну да, ну да, сообразил: бедная моя малышка Нора, тебе трудно поверить, что я сумел тебя простить. А вот сумел! Клянусь: я все тебе простил. Ты сделала это из любви ко мне, знаю.

Н о р а. Это правда.

Х е л м е р. Ты любила меня, как заповедано жене любить мужа. И просто ошиблась в средствах, судить о которых тебе недостало опытности. Думаешь, я буду меньше любить тебя, раз ты неразумно ведешь свои дела? Нет, нет, просто тебе нужно опираться на меня, я всегда направлю, наставлю, дам совет. Не будь я мужчина, если женская беспомощность не добавляет тебе в моих глазах вдвое больше привлекательности. Забудь мои резкие слова, они вырвались с испуга, от неожиданности, когда я решил, что жизнь моя кончена. Я простил тебя, Нора, клянусь, я совершенно на тебя не сержусь.

Н о р а. Я признательна за прощение. (Уходит в правую дверь.)

Х е л м е р. Нет, останься. (Заглядывает в спальню.) Что ты собираешься делать?

Н о р а (из спальни). Сбросить маскарадный костюм.

Х е л м е р (у открытой двери). Да, сними его. И постарайся успокоиться, остыть, привести мысли в порядок. Маленькая моя ласточка перепуганная, отдыхай и ничего не бойся – я укрою тебя моими широкими крыльями. (Ходит под дверью.) Нора, какой у нас теплый и уютный дом! Здесь твое прибежище, я буду выхаживать тебя как загнанную голубку, которую мне удалось вырвать из когтей ястреба живой и невредимой. Я сумею унять трепет твоего сердца. Мало-помалу все уляжется. Поверь мне, уже завтра ты будешь смотреть на вещи иначе, чем сегодня. Постепенно все станет как прежде, и мне не надо будет повторять, что я простил тебя, ты сама безошибочно почувствуешь это. Как ты могла подумать, что я отвергну тебя или стану изводить упреками? Нора, Нора, не понимаешь ты мужскую душу. Не описать словами, до чего сладко и приятно мужчине знать, что он простил свою жену – простил от всего сердца. С того момента она дважды его собственность; он как будто дает ей второе рождение, и теперь она ему и жена, и дочка одновременно. Так и я буду относиться к тебе впредь, мое маленькое беспомощное растерянное создание. Не отчаивайся, Нора, открывай мне свое сердце; я буду твоей волей и твоей совестью… Что такое? Ты не ложишься? Переодеваешься?

Н о р а (в будничном платье). Да, я переоделась.

Х е л м е р. На ночь глядя? Зачем?

Н о р а. Я не собираюсь сегодня спать.

Х е л м е р. Но, дорогая Нора…

Н о р а (взглянув на свои часы). Еще не очень поздно. Торвалд, сядь – нам о многом надо поговорить. (Садится за стол.)

Х е л м е р. Нора, что такое? Почему ты смотришь на меня так сурово?

Н о р а. Садись. Разговор будет долгий. Мне надо многое с тобой обсудить.

Х е л м е р (садясь за стол прямо напротив нее). Нора, ты меня пугаешь. Я тебя не понимаю.

Н о р а. В этом все дело: ты меня не понимаешь. И я тебя никогда не понимала – до сегодняшнего дня. Нет, не перебивай меня. Только слушай, что я говорю. Мы должны выяснить отношения, Торвалд.

Х е л м е р. Что?

Н о р а (помолчав). Мы сидим, разговариваем – тебе это не кажется странным?

Х е л м е р. Что здесь странного?

Н о р а. Мы женаты восемь лет. Разве не странно, что мы с тобой, муж и жена, первый раз собрались серьезно поговорить.

Х е л м е р. Что значит – серьезно?

Н о р а. За все восемь лет – да больше, с самого нашего знакомства, – мы ни разу не говорили о вещах по-настоящему серьезных.

Х е л м е р. Ты хочешь сказать, мне надо было вываливать на тебя все мои заботы, хотя ты ничем не могла мне помочь?

Н о р а. Речь не о заботах. Я о другом – мы ни разу не сели поговорить серьезно, глубоко в чем-то разобраться.

Х е л м е р. Нора, дорогая, разве тебе было бы интересно?

Н о р а. Вот мы и дошли до сути. Ты никогда меня не понимал, Торвалд. Я претерпела много неправды в отношении себя. Сперва от папы, потом от тебя.

Х е л м е р. Претерпела?! От нас двоих? Да мы с твоим отцом любили тебя больше всех!

Н о р а (мотая головой). Вы не меня любили, а любовались своим чувством ко мне.

Х е л м е р. Нора, что ты такое говоришь?!

Н о р а. Но это правда, Торвалд. Когда я жила дома с папой, он излагал мне свои взгляды, и они становились моими; а если я считала иначе, то скрывала свои мысли, потому что папе бы это не понравилось. Он называл меня своей куколкой и играл в меня, как я играла в свои куклы. Потом я оказалась в твоем доме…

Х е л м е р. Это ты о нашем браке так говоришь?

Н о р а (никак не реагируя). Я имею в виду, что перешла из папиных рук в твои. Ты устроил все на свой вкус, и он стал моим вкусом, или я просто разыгрывала это… сама не знаю… Скорее всего, и то и другое, по обстоятельствам. Когда я сейчас оглядываюсь назад, мне кажется, я жила как бедняк – вприглядку. И перебивалась тем, что фокусничала перед тобой, Торвалд. А тебя это устраивало. Ты и папа виноваты передо мной. Это ваша вина, что из меня ничего не вышло.

Х е л м е р. Нора, как ты несправедлива и неблагодарна! Разве ты не была здесь счастлива?

Н о р а. Нет, не была. Я считала себя счастливой, а счастлива не была.

Х е л м е р. Ты… не была счастливой?

Н о р а. Нет. Только веселой. И ты всегда так мило обходился со мною… Но наш дом был просто кукольным домиком. А я в нем – твоей куколкой-женой, как прежде папиной куколкой-дочкой. А дети, они были моими куклами. И мне нравилось, когда ты брал меня поиграть, как и детям нравилось, когда я брала их поиграть. Вот чем был наш брак, Торвалд.

Х е л м е р. В том, что ты говоришь – несмотря на экзальтацию и преувеличения, – есть доля истины. Но отныне все пойдет по-другому, на смену играм придет время воспитания.

Н о р а. Воспитания кого – меня или детей?

Х е л м е р. И тебя, и детей, Нора моя любимая.

Н о р а. Нет, Торвалд, не тот ты человек, чтобы воспитать себе правильную жену из меня.

Х е л м е р. Как ты можешь так говорить?

Н о р а. А я… разве я готова воспитывать детей?

Х е л м е р. Нора!

Н о р а. Не ты ли сказал совсем недавно, что не рискнешь доверить мне воспитание детей?

Х е л м е р. Я вспылил. Зачем припоминать мне сказанные в запальчивости слова?

Н о р а. Нет, ты сказал правильно. Я не справлюсь с этой задачей, пока не решу другую – сперва я должна воспитать себя. Ты мне в этом не помощник. Я должна разобраться во всем сама. Поэтому я ухожу от тебя.

Х е л м е р (вскакивая). Что ты сказала?

Н о р а. Только в одиночестве я сумею разобраться в себе и в своей жизни. Поэтому я не могу больше оставаться у тебя.

Х е л м е р. Нора! Нора!

Н о р а. Я ухожу прямо сейчас. Надеюсь, Кристина приютит меня на ночь.

Х е л м е р. Ты не в себе. Я тебе запрещаю! Так нельзя!

Н о р а. Отныне запрещать бессмысленно. Я заберу то, что принадлежит лично мне. От тебя принимать ничего не хочу, ни сейчас, ни потом.

Х е л м е р. Это какое-то безумие.

Н о р а. Завтра уеду домой – в родные места, я имею в виду. Там мне будет легче пристроиться к какому-нибудь делу.

Х е л м е р. Вот ведь слепой неопытный кутенок!

Н о р а. Да, опыта я должна набраться.

Х е л м е р. Бросить дом, мужа, детей!.. Ты хоть подумала, что скажут люди?

Н о р а. Думать еще и о них я не могу. А что мне необходимо уехать, знаю.

Х е л м е р. Возмутительно! И с какой поразительной легкостью ты забыла свой святой долг.

Н о р а. Что ты считаешь моим святым долгом?

Х е л м е р. И я должен тебе это объяснять?! У тебя есть обязательства перед мужем и детьми.

Н о р а. У меня есть и другой святой долг.

Х е л м е р. Других у тебя нет. Что еще за долг?

Н о р а. У меня есть обязательства перед собой.

Х е л м е р. Прежде всего ты жена и мать!

Н о р а. Больше я в это не верю. Думаю, прежде всего я – человек, такой же человек, как ты; во всяком случае, постараюсь им стать. Не сомневаюсь: большинство признáет правоту за тобой, и это наверняка где-то прописано. Но я больше не могу довольствоваться тем, что написано в книгах и что большинство считает правильным. Я должна сама все обдумать и понять.

Х е л м е р. Тебе не понятна твоя роль в собственной семье? Разве в таких вопросах нет надежного ориентира? Или ты в Бога не веришь?

Н о р а. Ах, Торвалд, что такое вера, я тоже не знаю.

Х е л м е р. Господи, да что ж ты говоришь…

Н о р а. Я перед конфирмацией ходила к пастору Хансену, от него все и знаю. Он учил, что верить надо так и так. Вот я вырвусь, останусь одна, тогда подумаю и об этом. Разберусь, верно ли толковал пастор Хансен, во всяком случае, верно для меня или нет.

Х е л м е р. И это говорит молодая женщина?! Неслыханно! Раз религия не в силах направить тебя на путь истинный, попробую достучаться до твоей совести. Моральные устои у тебя есть? Или тоже нет?

Н о р а. Торвалд, мне трудно ответить на такой вопрос. Я не знаю. Я очень путаюсь в этих вещах. Но вижу, что мое мнение сильно отличается от твоего. Да еще и законы оказались на поверку не такими, как я думала. И что жить надо по ним, никак в моей голове не укладывается. У женщины, видите ли, нет права пожалеть умирающего отца, как нет права спасти жизнь мужа. Я не верю в такие законы.

Х е л м е р. Ты рассуждаешь как ребенок. Вообще не понимаешь общества, в котором живешь.

Н о р а. Да, не понимаю. Но теперь я этим займусь. Мне надо понять, кто прав: общество или я.

Х е л м е р. Ты больна, Нора, у тебя жар. Похоже, ты бредишь.

Н о р а. У меня никогда не было такой ясности и твердости в мыслях, как сегодня.

Х е л м е р. И в твердом и ясном уме ты бросаешь мужа и детей?

Н о р а. Да.

Х е л м е р. Этому может быть лишь одно объяснение.

Н о р а. Какое?

Х е л м е р. Ты меня больше не любишь.

Н о р а. Да. В этом все дело.

Х е л м е р. Нора, и ты так спокойно это говоришь?!

Н о р а. Торвалд, мне больно говорить тебе такие вещи. Ты всегда был мил со мной. Но я ничего не могу поделать – я не люблю тебя больше.

Х е л м е р (с трудом сдерживаясь). Это тоже твое твердое и ясное убеждение?

Н о р а. Да, твердое и ясное. И причина, по которой я не хочу оставаться здесь дольше.

Х е л м е р. Не могла бы ты растолковать мне, как именно я лишился твоей любви?

Н о р а. Да, могу. Это случилось сегодня вечером: чуда не произошло, и я поняла, что ты не тот мужчина, которого я видела в тебе.

Х е л м е р. Объясни подробнее, я не понимаю.

Н о р а. Я терпеливо ждала восемь лет. Бог мой, я понимаю, чудеса происходят не каждый день. Когда на меня обрушилось все это, я твердо верила в одно – в скорое чудо. Письмо Крогстада лежало в ящике, но у меня ни на секунду не мелькнуло подозрения, что ты пойдешь на поводу у этого человека. Я была твердо уверена, что ты ответишь ему: да хоть всему свету рассказывайте. А когда бы так произошло…

Х е л м е р. Да, что тогда? Вот я бы отдал свою жену на позор и поношение и…

Н о р а. Тогда ты, в чем я ни секунды не сомневалась, взял бы все на себя: мол, во всем виноват я.

Х е л м е р. Нора!

Н о р а. Ты имеешь в виду, что я никогда не приняла бы от тебя такую жертву? Это и так понятно. Но что стоили бы мои клятвы против твоих слов? Вот чудо, о котором я мечтала в глубине своего страха. И чтобы не допустить его, я хотела свести счеты с жизнью.

Х е л м е р. Нора, я готов работать ради тебя дни и ночи, терпеть из-за тебя горе и страдания. Но никто не жертвует ради любимого человека честью.

Н о р а. Сотни тысяч женщин уже пожертвовали.

Х е л м е р. Ты мыслишь и говоришь как неразумный ребенок.

Н о р а. Возможно. Но ты мыслишь и говоришь не как мужчина, с которым я могу быть вместе. Когда прошел твой страх – страх не за меня, а за то, как это все отразится на тебе, – и опасность миновала, жизнь для тебя вернулась в прежнее русло, словно ничего не было. Я снова стала твоей маленькой ласточкой, твоей куколкой, которую ты решил впредь носить на руках с удвоенной осторожностью, раз она такая хрупкая и немощная. (Встает.) Торвалд, тогда до меня и дошло, что я восемь лет прожила с чужим человеком, родила от него троих детей… Нет, даже думать об этом не могу, так бы и растерзала себя.

Х е л м е р (мрачно). Понятно, понятно. Между нами, вижу, пролегла пропасть. Но Нора, неужели нельзя ее засыпать?

Н о р а. Такая, как сейчас, – я тебе не жена.

Х е л м е р. У меня есть силы стать другим.

Н о р а. Возможно… если куклу забрать.

Х е л м е р. Развестись – с тобой?! Нет, Нора, нет, это выше моего разумения.

Н о р а (выходя в соседнюю комнату). Тем более надо так сделать.

Возвращается с пальто и небольшим саквояжем, который ставит на стул у стола.

Х е л м е р. Нора, но не сию же минуту! Подожди до утра.

Н о р а (надевая пальто). Я не могу остаться на ночь в квартире чужого мужчины.

Х е л м е р. А мы не могли бы жить здесь как брат с сестрой?

Н о р а (завязывая шляпу под подбородком). Ты прекрасно знаешь, что так продолжалось бы недолго… (Накидывает шаль.) Прощай, Торвалд. Я не пойду к малышам. Я знаю, они в лучших руках, чем мои. Такая мать, как я сейчас, им ни к чему.

Х е л м е р. Но когда-нибудь, Нора, когда-нибудь…

Н о р а. Как знать? Пока я даже не знаю, что из меня выйдет.

Х е л м е р. Но ты мне жена – и какая есть, и какая станешь.

Н о р а. Торвалд, выслушай меня. Когда жена уходит из дома, как я сейчас, то по закону, насколько я слышала, муж освобождается от всех обязательств перед нею. Во всяком случае, я снимаю с тебя все обязательства. Чувствуй себя ничем не связанным, как и я. Мы оба совершенно свободны теперь. Вот твое кольцо. Дай мне мое.

Х е л м е р. Еще и это?

Н о р а. Да, это тоже.

Х е л м е р. Возьми.

Н о р а. Ну вот, и это позади. Ключи я кладу здесь. Прислуга в курсе всех хозяйственных дел, они справятся лучше меня. Завтра, после моего отъезда, зайдет Кристина и соберет мое приданое из отцовского дома. Его надо будет отправить мне вдогонку.

Х е л м е р. Позади?! Нора, и ты никогда не вспомнишь обо мне?

Н о р а. Наверно, я часто буду думать о тебе, о детях и об этом доме.

Х е л м е р. Могу я писать тебе?

Н о р а. Нет, никогда. Я не разрешаю.

Х е л м е р. Да, но я должен посылать тебе…

Н о р а. Нет, ничего не надо.

Х е л м е р. И помогать, если потребуется…

Н о р а. Я сказала «нет». Я ничего не приму от постороннего.

Х е л м е р. Нора, и я никогда не смогу стать для тебя ближе, чем посторонним?

Н о р а (беря саквояж). Ах, Торвалд, разве что случится невероятное чудо…

Х е л м е р. Скажи, какое?!

Н о р а. Если бы ты и я изменились настолько… Нет, Торвалд, я больше не верю в чудеса.

Х е л м е р. Зато я верю. Говори, говори. Если бы мы изменились настолько…

Н о р а. Что наша совместная жизнь стала бы семьей. Прощай.

Выходит в прихожую и уходит вон из дома.

Х е л м е р (опускается на стул у двери и зарывается лицом в ладони). Нора, Нора! (Озирается кругом, вскакивает.) Пусто. Ее нет. (В нем вспыхивает надежда.) Невероятное чудо?

На улице со стуком захлопывается калитка.

Привидения

Семейная драма в трех действиях, 1881

Действующие лица

Х е л е н а А л в и н г, вдова камергера, армейского капитана Алвинга.

О с в а л ь д А л в и н г, ее сын, художник.

П а с т о р М а н д е р с.

П л о т н и к Э н г с т р а н д.

Р е г и н а Э н г с т р а н д, живет в доме госпожи Алвинг.

Действие происходит в имении госпожи Алвинг в Западной Норвегии, на берегу большого фьорда.

Действие первое

Просторная зала, обращенная в сад, две двери по правой стене и одна – по левой. В центре круглый стол со стульями, на столе книги, журналы и газеты. Слева на авансцене окно, рядом с ним небольшой диванчик и столик для рукоделия. Зала переходит в зимний садик с огромными окнами, он несколько ýже залы и отделен от нее стеклянной стеной. В правом углу зимнего садика дверь в сад. Сквозь стеклянную стену виден фьорд, подернутый унылой пеленой дождя.

У садовой двери топчется колченогий плотник Э н г с т р а н д, сапог на левой увечной ноге подбит деревяшкой. Р е г и н а, с пустой лейкой в руках, не пускает его в дом.

Р е г и н а (тихо шипит). Что тебе надо? Стой где стоишь. С тебя же льет.

Э н г с т р а н д. Это дождь Господень, детонька.

Р е г и н а. Черт его наслал, дождь этот.

Э н г с т р а н д. Бог мой, Регина, ну и выражения. (Прихрамывая, делает несколько шагов в комнату.) Но я хотел поговорить с тобой о другом.

Р е г и н а. Эй, потише клацай своей деревяшкой. Молодой хозяин спит.

Э н г с т р а н д. Спит? Средь бела дня?

Р е г и н а. Не твое дело.

Э н г с т р а н д. Я вчера выпил с ребятами…

Р е г и н а. Кто бы сомневался.

Э н г с т р а н д. Да, детонька, человек слаб.

Р е г и н а. Что да, то да.

Э н г с т р а н д. И несть числа искушениям в этом мире. Однако ж я, вот тебе крест, поутру в полшестого уже работал.

Р е г и н а. Да, да, а теперь отчаливай. Разводить с тобой рандеву у меня охоты нет.

Э н г с т р а н д. Чего тебе неохота разводить?

Р е г и н а. Неохота, чтобы ты тут кому-нибудь на глаза попался. Так что ступай своей дорогой.

Э н г с т р а н д (делает еще шаг в комнату). Э нет, не уйду я, разрази Господь, пока с тобой не поговорю. Сегодня к вечеру я закончу дела на стройке и ночным пароходом отчалю в город.

Р е г и н а (бурчит). Скатертью дорожка!

Э н г с т р а н д. Спасибо на добром слове, детонька. Завтра открытие приюта, веселье-гулянье, без хмельного не обойдется, понятное дело. А так уеду, и никто не скажет, что Якоб Энгстранд нипочем перед искушением не устоит.

Р е г и н а. Хо!

Э н г с т р а н д. Да, публика соберется почтенная. Сам пастор Мандерс ожидается с города.

Р е г и н а. Он сегодня приезжает.

Э н г с т р а н д. Вот видишь. А на черта мне сейчас позорить себя в его глазах, сама посуди.

Р е г и н а. Вот оно что. Опять козни строишь…

Э н г с т р а н д. Какие козни?

Р е г и н а (пристально глядя на него). Такие, чтоб оплести пастора Мандерса. Что теперь придумал?

Э н г с т р а н д. Тсс, тише, с ума сошла? Вовсе я не думал оплести пастора Мандерса… Он ко мне всегда с дорогой душой, разве ж я могу… Но потолковать я о другом пришел: хотел сказать, что нынче ночью еду в город.

Р е г и н а. Жду не дождусь.

Э н г с т р а н д. Дак я хочу забрать тебя с собой.

Р е г и н а (разинув рот). Ты хочешь… Чего ты сказал?

Э н г с т р а н д. Хочу, чтоб ты вернулась со мной домой.

Р е г и н а (насмешливо). Да ни в жисть я к тебе не вернусь!

Э н г с т р а н д. Это мы еще посмотрим.

Р е г и н а. Да уж посмотрим, еще как! Я, значит, выросла в доме госпожи камергерши Алвинг. Меня, значит, здесь почти как родную держат. И чтобы я уехала к тебе? В твой-то дом? Тьфу!

Э н г с т р а н д. Что за черт? Отцу перечить вздумала?

Р е г и н а (бормочет, не глядя на него). Ты сам вечно талдычишь, что я к тебе не касаюсь.

Э н г с т р а н д. Ну нашла, что вспомнить.

Р е г и н а. А не ты честил меня, обзывал меня словом… Фи донк!

Э н г с т р а н д. Нет, упаси Господи, этакого слова я никогда не говорил.

Р е г и н а. Угу, а то я не помню, какими словами ты меня крыл.

Э н г с т р а н д. Ну, разве когда перебрал малость. Несть числа искушениям в этом мире, Регина.

Р е г и н а. Ух!

Э н г с т р а н д. Притом это когда мамаша твоя мне перечила. Там уж чего не выдумаешь, чтоб ее позлить. А то она обожала цацу строить. (Передразнивает.) «Ах оставь меня, Энгстранд! Не тронь меня! Я три года служила в Росенволде у камергера Алвинга!» (Смеется.) Вот умора, прости Господи. Все не могла забыть, что капитан стал камергером аккурат, когда она тут служила.

Р е г и н а. Бедная мама… Ее ты быстренько доконал.

Э н г с т р а н д (вполоборота). Я во всем всегда виноват, знамо дело.

Р е г и н а (в сторону, вполголоса). Да еще нога эта. Тьфу!

Э н г с т р а н д. Что ты сказала, детонька?

Р е г и н а. Пье де мутон прямо.

Э н г с т р а н д. Это по-английски, что ль?

Р е г и н а. Да.

Э н г с т р а н д. Учености ты тут набралась, да. Вот и пригодится как раз.

Р е г и н а (помолчав). А на что я тебе в городе сдалась?

Э н г с т р а н д. И ты еще спрашиваешь, на что отцу его единственный ребенок? Тем более одинокому вдовцу, как я?

Р е г и н а. Мне ты голову не морочь. Зачем я тебе понадобилась?

Э н г с т р а н д. Ладно, скажу. Я решил начать свое дело.

Р е г и н а (презрительно фыркнув). Опять? Сколько начинал, хоть бы раз что путное вышло.

Э н г с т р а н д. Но теперь сама увидишь, етить мою печенку…

Р е г и н а (топает ногой). Не ругайся тут!

Э н г с т р а н д. Молчу, молчу, детонька, ты права, права. Я хотел только сказать, что прикопил на стройке приюта немало деньжат.

Р е г и н а. Правда? Повезло тебе, при деньгах будешь.

Э н г с т р а н д. Здесь-то в деревне их и потратить не на что.

Р е г и н а. Ну? И что?

Э н г с т р а н д. Я, вишь, решил вложить деньги, чтоб иметь верный доход. В этакое заведение для моряков…

Р е г и н а. Вот ведь…

Э н г с т р а н д. Настоящее приличное заведение, не какой-нибудь там свинюшник для матросни. Нет, дери меня черт, только для чистой публики – капитанов, штурманов.

Р е г и н а. А я, значит, буду…

Э н г с т р а н д. Ты будешь помогать. Чтобы все выглядело галантерейно, ну, ты меня понимаешь. Детонька, тебе не придется хребет ломать. Устроим все, как ты захочешь.

Р е г и н а. Ну-ну.

Э н г с т р а н д. Барышня в таком месте позарез нужна, это как день ясно. Вечерами-то у нас все будет приятственно, песни, танцы, все такое. Сама смекай, это ж моряки, путники в житейском море. (Подвигается ближе.) Регина, не будь дурой, не становись сама у себя на пути. До чего ты тут дослужишься? Пусть хозяйка тебя выучила, что проку? Слыхал, ты будешь смотреть за ребятней в приюте. Разве это дело для тебя? Неужто ты только и мечтаешь гробить себя, сутки напролет утирая сопли грязным паршивцам?

Р е г и н а. Нет. Но если все пойдет, как я мечтаю, то… Может статься, все и получится… все получится…

Э н г с т р а н д. Что получится?

Р е г и н а. Не твое дело… А много ли ты денег-то прикопил?

Э н г с т р а н д. Всего до кучи сотен семь, а то и восемь.

Р е г и н а. Недурно.

Э н г с т р а н д. Для начала хватит, детонька.

Р е г и н а. И ты не думал со мной деньгами поделиться?

Э н г с т р а н д. Упаси Бог! Нет, нет, не думал.

Р е г и н а. Даже жалкого платьишка мне не купишь?

Э н г с т р а н д. Дак езжай со мной в город, будет у тебя платьев, сколько надо.

Р е г и н а. Еще чего! Собственноручно себе справлю, коли захочу.

Э н г с т р а н д. Отцовская рука вернее, Регина, в смысле направлять по жизни. Я сумею взять приличный домик на Малой Портовой. Денег на это много не надо. И устрою там такой вроде как дом моряка.

Р е г и н а. Да не хочу я к тебе! Я к тебе не касаюсь! Ступай отсюда.

Э н г с т р а н д. У меня ты недолго задержишься, детонька. На такое счастье я не рассчитываю. Тебе только смекалку проявить. Такая красотка, как ты стала в последние пару лет…

Р е г и н а. И чего?

Э н г с т р а н д. Глазом не моргнешь, как нарисуется штурман какой, а может, и капитан…

Р е г и н а. Я за таких не пойду. У моряков нету савуар вивру.

Э н г с т р а н д. Чего-чего нету?

Р е г и н а. Знаю я этих моряков, говорю. Они в мужья не годятся.

Э н г с т р а н д. Ну так и не ходи замуж. Внакладе все равно не останешься. (Доверительно.) Англикашка-то, с яхтой который, он ведь двенадцать сотен отвалил, а она не краше тебя была.

Р е г и н а (замахивается). Убирайся!

Э н г с т р а н д (дергается в сторону). Ну-ну. Ты же не будешь руки распускать, верно?

Р е г и н а. Буду! Станешь плохо о матери говорить, прибью. Убирайся, я сказала! (Гонит его к выходу.) И не хлопай дверью, молодой хозяин спит.

Э н г с т р а н д. Спит, ну да. Ишь, как ты о молодом Алвинге печешься… (Тише.) Неужто он…

Р е г и н а. Вон! Сию минуту! Совсем очумел старый. Нет, не сюда, там пастор Мандерс идет. Давай к черному ходу.

Э н г с т р а н д (шагнув вправо). Ухожу, ухожу, ладно. А ты потолкуй с пастором-то. Он тебе про дочерний долг разъяснит. Я ж тебе как-никак отец. Могу доказать по церковным книгам.

Уходит направо в дверь, которую Регина открывает, а потом сразу захлопывает за ним.

Регина быстро оглядывает себя в зеркале, обмахивает лицо платочком, поправляет завязанный бантом воротник блузки и снова принимается за цветы.

П а с т о р М а н д е р с, в пальто, с зонтиком и небольшим портфелем на кожаном ремне через плечо, входит через зимний садик.

П а с т о р М а н д е р с. День добрый, фрёкен Энгстранд.

Р е г и н а (оборачивается, как бы застигнутая врасплох, радостно). Ой, это вы, господин пастор? Добрый день. Пароход уже прибыл?

М а н д е р с. Да, только что. (Проходит в залу.) Досадно, что стоят такие дождливые погоды.

Р е г и н а (следуя за ним). Для хлебопашца дождь благословение, господин пастор.

М а н д е р с. Вы, конечно, правы. Мы, горожане, мало думаем об этой стороне дела. (Стягивает пальто.)

Р е г и н а. Позвольте помочь вам, господин пастор. Вот так… Ой, да оно все мокрое. Я его в прихожей повешу. И зонтик раскрою, чтобы высох. (Забирает вещи и уходит в дверь направо.)

Пастор снимает с плеча портфель, кладет его на стул вместе со шляпой. Возвращается Р е г и н а.

М а н д е р с. Как же хорошо оказаться в доме. Ну-с, здесь в усадьбе все, полагаю, в порядке?

Р е г и н а. Да, благодарствуем.

М а н д е р с. Однако ж дел невпроворот ввиду завтрашних торжеств?

Р е г и н а. Уж да, много чего надо успеть.

М а н д е р с. Но госпожа Алвинг дома, надеюсь?

Р е г и н а. Да, слава Богу. Она наверху, варит шоколад для молодого хозяина.

М а н д е р с. Даже так… Я уж слышал на причале, что Освальд вроде бы приехал.

Р е г и н а. Еще позавчера. Хотя мы ожидали его только сегодня.

М а н д е р с. Здоров и бодр, надеюсь?

Р е г и н а. Вроде бы да, спасибо. Но до смерти устал в дороге. В один присест от самого Парижа… я хотела сказать, всю дорогу в одном поезде проехал. Думаю, он еще спит, так нам бы чуточку потише разговаривать.

М а н д е р с. Шш, будем потише.

Р е г и н а (придвигая кресло к столу). Пожалуйста, господин пастор, присаживайтесь. Устраивайтесь поудобнее.

Пастор садится, Регина подставляет ему под ноги скамеечку.

Вот так хорошо?

М а н д е р с. Спасибо, спасибо. Вполне удобно. (Разглядывает ее.) А знаете, фрёкен Энгстранд, думается мне, вы очень повзрослели с тех пор, как я видел вас последний раз.

Р е г и н а. Вам так кажется, господин пастор? Хозяйка говорит, налилась как яблочко.

М а н д е р с. Как яблочко?.. Может быть… не знаю… вроде как раз в меру…

Короткая пауза.

Р е г и н а. Не позвать ли мне хозяйку?

М а н д е р с. Спасибо, спасибо, милое дитя, это не к спеху. А скажите-ка, дорогая Регина, как живется тут вашему отцу?

Р е г и н а. Благодарствую, господин пастор, у него все вполне хорошо.

М а н д е р с. Он заходил ко мне, когда недавно был в городе.

Р е г и н а. В самом деле? Он всегда рад поговорить с вами, господин пастор.

М а н д е р с. Вы-то не один раз на дню с ним видитесь?

Р е г и н а. Я? Ну, когда просвет есть, то…

М а н д е р с. Отец ваш, знаете ли, человек не самого сильного характера, ему чрезвычайно нужна направляющая рука, фрёкен Энгстранд.

Р е г и н а. О-о, весьма возможно.

М а н д е р с. Ему нужен рядом человек, которого он любит и чье мнение для него важно. Он сам чистосердечно признал это, когда мы беседовали последний раз.

Р е г и н а. Уж слышала, он приходил ко мне поговорить. Да вот не знаю, захочет ли хозяйка расстаться со мной – тем более сейчас, когда прибавится столько дел с приютом. Да и мне поперек души уезжать от госпожи Алвинг, она всегда так добра ко мне.

М а н д е р с. Это ваш дочерний долг, девочка моя. Но сначала нам, конечно же, надобно испросить согласия вашей хозяйки.

Р е г и н а. Не знаю, прилично ли мне в мои годы вести дом у одинокого мужчины.

М а н д е р с. Фрёкен Энгстранд, милая моя! Мы говорим о вашем родном отце!

Р е г и н а. Пусть оно и так, но все равно… Вот если бы речь шла о приличном доме и о человеке надежном, порядочном…

М а н д е р с. Однако, дорогая Регина…

Р е г и н а. …к которому я питала бы почтение, почитала его за образец и была ему вместо дочери…

М а н д е р с. Но дитя мое…

Р е г и н а. Тогда бы я с радостью уехала в город. Здесь-то очень одиноко. Да вы, господин пастор, и сами знаете, каково в наши дни жить одному. А так скажу, не хвастаясь, я и проворная, и на все согласная. Не знаете ли вы, господин пастор, такого места для меня?

М а н д е р с. Я? Нет, я впрямь не знаю.

Р е г и н а. Но, господин пастор, если вдруг оказия…

М а н д е р с (встает). Да, фрёкен Энгстранд, разумеется.

Р е г и н а. Ведь когда бы я…

М а н д е р с. Не соблаговолите ли сходить за хозяйкой?

Р е г и н а. Она придет сию минуту.

Уходит направо.

Пастор Мандерс расхаживает по зале, потом останавливается в глубине сцены и, заложив руки за спину, смотрит на фьорд за окном. Потом возвращается к столу, берет книгу, читает имя писателя, название, удивляется и, озадаченный, принимается перебирать остальные книги и журналы на столе.

М а н д е р с. Хм… Ничего себе!

В правую дверь входит г о с п о ж а А л в и н г. Следом за ней Р е г и н а, она проходит через залу и выходит в ближайшую дверь слева.

Г о с п о ж а А л в и н г (протягивая руку). С приездом, господин пастор.

М а н д е р с. День добрый, сударыня. Вот и я, как обещал.

Г о с п о ж а А л в и н г. Вы всегда минута в минуту.

М а н д е р с. Хотя вырваться к вам было непросто. Все эти благоугодные комитеты да советы, в коих я заседаю…

Г о с п о ж а А л в и н г. Тем более любезно с вашей стороны приехать в условленный час. Так мы сумеем управиться с делами до ужина. Но где же ваш чемодан?

М а н д е р с (поспешно). У лавочника, я там заночую.

Г о с п о ж а А л в и н г (пряча улыбку). Вы и на сей раз не хотите заночевать здесь, у меня.

М а н д е р с. Нет-нет, сударыня, большое спасибо. Я, как обычно, поближе к пристани. Очень удобно в смысле парохода.

Г о с п о ж а А л в и н г. Что ж, воля ваша, хотя, по правде говоря, я думала, в наши годы мы с вами…

М а н д е р с. Господи помилуй, что у вас за шутки… Впрочем, понимаю, понимаю, от радости голова кругом идет. И завтрашние торжества, и Освальд домой вернулся.

Г о с п о ж а А л в и н г. Вы себе не представляете, какое это для меня счастье! Он два года дома не бывал. А теперь обещает остаться на всю зиму.

М а н д е р с. В самом деле? Достойный поступок хорошего сына. Как я себе представляю, жизнь в Риме или в Париже, наверно, привлекательнее здешней.

Г о с п о ж а А л в и н г. Но здесь у него, видите ли, родная мать. А мой дорогой, мой замечательный мальчик души не чает в своей мамочке.

М а н д е р с. Было бы весьма прискорбно, если б разлука и занятия художествами притупили чувства, заложенные самой природой.

Г о с п о ж а А л в и н г. Тут вы правы. Но, слава Богу, с ним никакой беды пока не случилось. Мне не терпится посмотреть, узнаете ли вы его. Он спустится попозже, пока отлеживается наверху, там на диване. Но присядьте же, мой дорогой пастор.

М а н д е р с. Благодарю. И у вас есть время для?..

Г о с п о ж а А л в и н г. Конечно, конечно. (Присаживается к столу.)

М а н д е р с. Хорошо. Давайте тогда взглянем… (Идет к стулу, вынимает из портфеля папку, садится за стол напротив госпожи Алвинг и выбирает свободное место, чтобы разложить бумаги.) Итак, во-первых… (Вдруг отвлекается на другое.) Скажите, госпожа Алвинг, что это за книги?

Г о с п о ж а А л в и н г. Книги? Я их читаю.

М а н д е р с. Вы читаете сочинения такого рода?

Г о с п о ж а А л в и н г. Разумеется, читаю.

М а н д е р с. Вам кажется, от этих книг вы становитесь счастливее? Или, может быть, лучше?

Г о с п о ж а А л в и н г. Скорее они меня поддерживают.

М а н д е р с. Поразительно. И каким же образом?

Г о с п о ж а А л в и н г. Они словно бы проясняют и подтверждают многое из того, о чем я сама все время думаю. Но самое удивительное, пастор Мандерс, вот что – в этих книгах ничего нового нет, сплошь то, что люди в большинстве своем и так видят и знают. Просто люди в большинстве своем отказываются это признавать и принимать.

М а н д е р с. Да Боже ж ты мой! И вы всерьез полагаете, что большинство людей…

Г о с п о ж а А л в и н г. Я думаю, да.

М а н д е р с. Но не в этой же стране? Не у нас тут?

Г о с п о ж а А л в и н г. И у нас тут в точности как у всех.

М а н д е р с. Ну, знаете, скажу я вам…

Г о с п о ж а А л в и н г. А какие именно у вас возражения против этих книг?

М а н д е р с. Возражения? Уж не думаете ли вы, что я стану тратить время на подобные опусы?

Г о с п о ж а А л в и н г. Иначе говоря, вы незнакомы с тем, что осуждаете?

М а н д е р с. Я достаточно читал об этих сочинениях, чтобы не одобрять их.

Г о с п о ж а А л в и н г. Но собственного мнения…

М а н д е р с. Сударыня, в жизни часто приходится полагаться на суждения других людей. Так уж в нашем мире заведено, и слава Богу. Иначе до чего бы мы все дошли?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да-да, возможно, вы и правы.

М а н д е р с. Кстати, я не отрицаю, что подобные книги могут обладать некоторой привлекательностью. И не думаю винить вас за желание ознакомиться с идеями и течениями, кои, как я понимаю, распространились в том мире, где вы позволяете своему сыну обретаться уже столько лет. Но…

Г о с п о ж а А л в и н г. Но?..

М а н д е р с (понизив голос). Но это не обсуждают вслух, госпожа Алвинг. Нет нужды отчитываться всем и каждому, что вы читаете и о чем думаете наедине с собой в родных стенах.

Г о с п о ж а А л в и н г. Конечно, конечно. Я тоже так полагаю.

М а н д е р с. Вы и сами понимаете, что ради приюта вы теперь должны принимать в расчет разные обстоятельства, даже если взгляды ваши переменились, и вы теперь, как мне показалось, на многие вопросы нравственности смотрите иначе, чем когда затевали это богоугодное заведение.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да-да, это я понимаю. Но мы собирались говорить о приюте…

М а н д е р с. Верно, говорить мы намеревались о приюте. Но все же – будьте осмотрительны, сударыня. А теперь к делам. (Вынимает из папки несколько бумаг.) Видите?

Г о с п о ж а А л в и н г. Это документы?

М а н д е р с. Да, все полностью и в полном порядке. Поверьте, получить их вовремя стоило многих трудов. Пришлось нажать. Ведь как доходит до принятия решений, так власти становятся болезненно совестливы. Но теперь все бумаги у нас есть. (Пролистывает стопку.) Вот заверенные бумаги на выделение Сульвика из усадьбы Росенволд и дарственная на него и на все постройки, включая дома, школу, учительскую и часовню. А вот разрешение на создание фонда и одобрение устава. Послушайте… (Читает.) «Устав детского приюта памяти капитана Алвинга».

Г о с п о ж а А л в и н г (долго смотрит на документы). Так, так.

М а н д е р с. Я выбрал «капитан», а не «камергер». «Капитан» звучит скромнее.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, конечно, на ваше усмотрение.

М а н д е р с. А это банковская книжка на капитал, положенный под проценты. Они пойдут на покрытие текущих расходов приюта.

Г о с п о ж а А л в и н г. Спасибо. Пожалуйста, оставьте ее у себя, так будет проще.

М а н д е р с. С превеликим удовольствием. Я предлагаю пока держать деньги в банке, хотя условия не слишком привлекательны – ставка четыре процента и срок не менее шести месяцев. Если мы со временем найдем выгодные облигации, естественно, первой очереди погашения и абсолютно надежные, то вернемся к этому разговору.

Г о с п о ж а А л в и н г. Конечно, конечно, дорогой пастор Мандерс, вы в этом лучше разбираетесь.

М а н д е р с. По крайней мере, я буду внимательно следить за всем. Но остается еще один вопрос. Я много раз собирался обсудить его с вами.

Г о с п о ж а А л в и н г. Что за вопрос?

М а н д е р с. Надо ли застраховать здания приюта или нет?

Г о с п о ж а А л в и н г. Разумеется, надо застраховать.

М а н д е р с. Сударыня, не спешите, давайте обсудим подробнее.

Г о с п о ж а А л в и н г. Я страхую всё: постройки, имущество, урожай и скот.

М а н д е р с. Естественно. В своем имении вы всё страхуете. И я поступаю так же – само собой. Но здесь, видите ли, совсем иное дело. Приюту подобает сакральное отношение, тут речь о высшем предназначении.

Г о с п о ж а А л в и н г. Тем более…

М а н д е р с. Лично я не вижу ничего вызывающего в том, что мы хотим обезопасить себя от всех возможных неприятностей….

Г о с п о ж а А л в и н г. Я тоже не вижу.

М а н д е р с. Но какие тут в округе настроения? Вам лучше знать.

Г о с п о ж а А л в и н г. Настроения? Хм…

М а н д е р с. Среди людей могущественных, по-настоящему могущественных, много ли таких, кого смутит, что мы?..

Г о с п о ж а А л в и н г. Кого вы считаете по-настоящему могущественным?

М а н д е р с. Я имею в виду людей настолько независимых и влиятельных, что к их мнению нельзя не прислушиваться.

Г о с п о ж а А л в и н г. Из таких кое-кто может, пожалуй, возмутиться…

М а н д е р с. Вот видите! А в городе у нас таких множество. Взять хотя бы моих собратьев… И действительно, истолковать страховку, будто ни вы, ни я не верим в благое Провидение, очень просто.

Г о с п о ж а А л в и н г. Но вы-то сами, дорогой господин пастор, вы ведь в глубине души тоже считаете…

М а н д е р с. Я – да, я считаю. Но это не поможет нам избежать превратных и ненужных толкований. Кои легко и незаметно нанесут вред приюту.

Г о с п о ж а А л в и н г. Что ж, коли тут есть опасность…

М а н д е р с. Признаюсь, я не могу совершенно не думать о сложном – вернее сказать, щекотливом – положении, в коем рискую оказаться. В высших кругах города пристально следят за начинанием с приютом. Ведь отчасти он строился, чтобы помочь городу решить проблемы неимущих, благодаря ему городские расходы на призрение бедных ощутимо сократятся. Но поскольку я был вашим советником и вел все практические дела, то приходится опасаться, что в первую голову строгие ревнители обрушатся на меня.

Г о с п о ж а А л в и н г. Нет, вам не стоит подвергать себя такому риску.

М а н д е р с. Уж не говоря о неизбежных нападках на меня в определенных газетах и журналах…

Г о с п о ж а А л в и н г. Дорогой пастор Мандерс, не продолжайте, это очень веский резон.

М а н д е р с. То есть вы решили ничего не страховать?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, оставим все как есть.

М а н д е р с (откидывается на стуле). Но если все же случится беда? Никогда ведь не знаешь… Вы сможете возместить урон?

Г о с п о ж а А л в и н г. Нет, не смогу. Это я сразу говорю.

М а н д е р с. Угу. Но тогда, госпожа Алвинг, мы берем на себя очень серьезную ответственность.

Г о с п о ж а А л в и н г. То есть вам кажется, у нас есть выбор?

М а н д е р с. Э-э… нет. В том-то и дело, что нет. Нам нельзя возбуждать кривотолки и ни в коем случае нельзя задевать чувства паствы.

Г о с п о ж а А л в и н г. Во всяком случае, вы как пастор не можете себе этого позволить.

М а н д е р с. К тому же я искренне полагаю, что с приютом мы можем всецело рассчитывать на особое благословение и покровительство свыше.

Г о с п о ж а А л в и н г. Будем на это уповать, пастор Мандерс.

М а н д е р с. Стало быть, оставляем все как есть?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, конечно, оставляем.

М а н д е р с. Хорошо. Как желаете. (Что-то отмечает в бумагах.) Не страхуем, да?

Г о с п о ж а А л в и н г. Удивительно, что вы завели этот разговор сегодня…

М а н д е р с. Я давно собирался спросить вас…

Г о с п о ж а А л в и н г. …а вчера на стройке едва не вспыхнул пожар.

М а н д е р с. Да что вы!

Г о с п о ж а А л в и н г. Пустяки. Отчего-то начала тлеть стружка в столярной мастерской.

М а н д е р с. Это где Энгстранд работает?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да. Говорят, он вообще неосторожен со спичками.

М а н д е р с. Он совсем замучен, не успевает отбиваться от забот и соблазнов… Но все же с Божьей помощью старается жить непорочно, как я слыхал.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да? А кто так говорит?

М а н д е р с. Он сам меня заверил. К тому же он хороший работник.

Г о с п о ж а А л в и н г. О да. Пока не напьется…

М а н д е р с. Прискорбная слабость! Хоть зачастую он вынужден выпивать, просто чтобы заглушить боль в ноге, так он говорит. Последний раз, когда приезжал в город, он глубоко меня растрогал. Пришел поблагодарить, что я устроил ему эту работу у вас и он теперь подле своей Регины.

Г о с п о ж а А л в и н г. Видятся они нечасто.

М а н д е р с. Он разговаривает с ней каждый день. Это я от него знаю.

Г о с п о ж а А л в и н г. Ну… возможно.

М а н д е р с. Он и сам хорошо понимает, как нужен ему рядом человек, способный удержать его от подступающих соблазнов. Признаюсь, меня трогает, что Якоб Энгстранд сам приходит расписаться в своей беспомощности, винит себя и кается, что слаб. Когда мы беседовали последний раз… Госпожа Алвинг, послушайте меня, если заполучить домой Регину для него жизненная необходимость…

Г о с п о ж а А л в и н г (резко вставая). Регину?!

М а н д е р с. …то вам не стоит противодействовать.

Г о с п о ж а А л в и н г. Тут я определенно против. К тому же я рассчитываю на Регину в смысле приюта.

М а н д е р с. Он ей отец, не забывайте все же.

Г о с п о ж а А л в и н г. Не рассказывайте мне, каким он был отцом. Нет, с моего согласия она в его дом не вернется.

М а н д е р с (вставая). Сударыня, прошу, не принимайте это так близко к сердцу. Прискорбно, конечно, что вы не благоволите плотнику Энгстранду. Вы будто испугались…

Г о с п о ж а А л в и н г (тише). Неважно. Я взяла Регину к себе, у меня она и останется. (Прислушивается.) Тише, пастор Мандерс, не будем об этом сейчас. (Словно бы озаряется радостью изнутри.) Слышите, Освальд спускается по лестнице. Я могу думать только о нем одном.

О с в а л ь д в легком пальто, со шляпой в руке, куря трубку, входит в левую дверь.

О с в а л ь д (замирает в дверях). Прошу прощения – я думал, вы в конторе. (Подходя ближе.) День добрый, господин пастор.

М а н д е р с (уставившись на него). О! Поразительно!

Г о с п о ж а А л в и н г. Что скажете, господин пастор?

М а н д е р с. Я скажу… скажу… Неужто это действительно?..

О с в а л ь д. Да, господин пастор, перед вами действительно блудный сын.

М а н д е р с. Дорогой юный друг, но…

О с в а л ь д. Все же вернувшийся домой.

Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд намекает, что в свое время вы всячески противились его желанию стать художником.

М а н д е р с. Многие шаги в глазах людей кажутся сомнительными, а потом, однако… (Жмет Освальду руку.) Добро пожаловать, дорогой Освальд! Я могу все же называть вас по имени, верно?

О с в а л ь д. А как еще вам меня называть?

М а н д е р с. Хорошо. И должен вот еще что сказать, мой дорогой Освальд… Не подумайте, что я порицаю вообще всех художников. Нет, я полагаю, многие сохраняют душевную чистоту и в таком кругу.

О с в а л ь д. Будем надеяться.

Г о с п о ж а А л в и н г (сияя от удовольствия). Я знаю одного, кто не поддался порче ни изнутри, ни снаружи. Только взгляните на него, господин пастор.

О с в а л ь д (расхаживая по комнате). Ладно, ладно, мама. Оставим это.

М а н д е р с. Отчего же – что есть, то есть, тут не поспоришь. Вы ведь уже достаточно известны. В газетах частенько о вас пишут, всегда благосклонно. Впрочем, в последнее время вас как будто подзабыли.

О с в а л ь д (издали, стоя рядом с цветами). Я в последнее время меньше пишу.

Г о с п о ж а А л в и н г. Художникам тоже иногда отдых требуется.

М а н д е р с. Это я вполне понимаю: перед большой работой надо собраться с силами.

О с в а л ь д. Да. Мама, мы скоро будем обедать?

Г о с п о ж а А л в и н г. Через полчасика. Аппетит у него, однако ж, отменный, слава Богу.

М а н д е р с. Как и пристрастие к табаку.

О с в а л ь д. Да, нашел вот наверху отцовскую трубку и…

М а н д е р с. Вот оно что!

Г о с п о ж а А л в и н г. Что именно?

М а н д е р с. Когда Освальд вошел, я прямо как живого увидел его отца.

О с в а л ь д. Правда?

Г о с п о ж а А л в и н г. Что вы такое говорите? Освальд весь в меня.

М а н д е р с. Да, но изгиб рта, особенно когда он курит, точно как у Алвинга. И губы тоже.

Г о с п о ж а А л в и н г. Ничего подобного. Скорее уж у него какой-то пасторский изгиб рта, по-моему.

М а н д е р с. И это верно, у многих моих собратьев такой же.

Г о с п о ж а А л в и н г. Но убери, пожалуйста, трубку, мальчик мой. Я не хочу, чтобы здесь курили.

О с в а л ь д (послушно откладывает трубку). Конечно. Я лишь хотел попробовать, я ведь однажды курил ее в детстве.

Г о с п о ж а А л в и н г. Ты?

О с в а л ь д. Да. Я был совсем еще кроха. И помню, как-то вечером зашел к отцу, а он был такой веселый, радостный…

Г о с п о ж а А л в и н г. Не выдумывай, ничего ты из тех лет не помнишь.

О с в а л ь д. Нет, помню – он взял меня на колени и дал покурить трубку. «Затягивайся получше, парень!» – говорил он. И я пыхтел изо всех сил, пока не побледнел, и с меня градом покатил пот. А он знай хохотал от всего сердца…

М а н д е р с. Очень странная история.

Г о с п о ж а А л в и н г. Дорогой пастор, Освальду просто привиделось.

О с в а л ь д. Нет, мама, ничего мне не привиделось. Разве ты не помнишь, что потом сама прибежала и унесла меня в детскую. Мне стало плохо, и ты расплакалась у меня на глазах. Отец часто устраивал такие проказы?

М а н д е р с. В молодости он был большой жизнелюб…

О с в а л ь д. Однако сколько успел за свою короткую жизнь, сделал так много доброго и полезного.

М а н д е р с. Воистину, дорогой мой Освальд Алвинг, вы унаследовали фамилию достойного и деятельного человека. Я верю, что вы продолжите его путь.

О с в а л ь д. Иначе и быть не может.

М а н д е р с. Вы поступили благородно, приехав на торжества.

О с в а л ь д. Это самое малое, что я могу сделать для отца.

Г о с п о ж а А л в и н г. Но как прекрасно он поступил, приехав ко мне так надолго!

М а н д е р с. Да, я слышал, вы останетесь на всю зиму?

О с в а л ь д. Не знаю, сколько я пробуду дома, господин пастор. Но как же хорошо вернуться!

Г о с п о ж а А л в и н г (сияя). Ведь правда же, да?!

М а н д е р с (глядя на Освальда с состраданием). Вы рано вышли в большой мир, мой дорогой Освальд.

О с в а л ь д. Да, рано. Иногда я думаю, не слишком ли рано.

Г о с п о ж а А л в и н г. Вот уж нет. Смышленому мальчику это лишь на пользу, особенно если он один в семье. Негоже ему засиживаться подле мамы с папой и расти изнеженным баловнем.

М а н д е р с. Это весьма спорный вопрос, госпожа Алвинг. Отчий дом был и остается самым правильным местом для ребенка.

О с в а л ь д. Тут я не могу не согласиться с пастором.

М а н д е р с. Взгляните хотя бы на вашего сына. Думаю, мы вполне можем поговорить об этом при нем. Он дожил до двадцати шести или даже двадцати семи лет, так и не узнав, как по-настоящему живут семьей.

О с в а л ь д. Прошу прощения, господин пастор, тут вы ошибаетесь.

М а н д е р с. Вот как? А я полагал, вы вращались исключительно среди художников.

О с в а л ь д. Так и есть.

М а н д е р с. В основном среди молодых художников.

О с в а л ь д. Ну да.

М а н д е р с. И я полагал, большинству из них не по карману создать семью и жить своим домом.

О с в а л ь д. У многих из них действительно нет средств на свадьбу, господин пастор.

М а н д е р с. Как я и говорил.

О с в а л ь д. Но это не мешает им жить своим домом. И многие так живут, и это приличные и приятные дома.

Госпожа Алвинг напряженно следит за ходом разговора, кивает, но ничего не говорит.

М а н д е р с. Но я веду речь не о холостяцком пристанище. Под домом я понимаю семейный очаг, где глава семьи живет с женой и чадами.

О с в а л ь д. Конечно. Или со своими детьми и их матерью.

М а н д е р с (опешив, всплеснув руками). Боже милостивый…

О с в а л ь д. Что такое?

М а н д е р с. Живет – с матерью своих детей?!

О с в а л ь д. Вы бы предпочли, чтобы он бросил мать своих детей?

М а н д е р с. Так вы говорите о незаконном сожительстве? Об этих диких невенчанных браках?

О с в а л ь д. Никакой дикости я в подобных союзах не заметил.

М а н д е р с. Но как вообще могут мало-мальски прилично воспитанные юноша и барышня не испытывать неловкости, живя невенчанными на глазах у всего честного народа?

О с в а л ь д. А что прикажете им делать? Начинающий художник без средств и бедная девушка… Свадьба стоит огромных денег. Что им делать?

М а н д е р с. Что делать?! Я вам скажу, господин Алвинг, что им делать. Держаться подальше друг от друга, вот что им надо было делать с самого начала!

О с в а л ь д. Такими речами вы вряд ли достучитесь до молодых, страстных, влюбленных людей.

Г о с п о ж а А л в и н г. Не достучитесь!

М а н д е р с (назидательно). И как только власти допускают подобное?! Чтобы такое творилось открыто! (Госпоже Алвинг.) Как видите, я небезосновательно тревожился о вашем сыне. В кругу, где неприкрытый разврат стал обычным и почти признанным…

О с в а л ь д. Я хотел бы сказать вам вот что, господин пастор. По воскресеньям я часто бываю в двух-трех таких неправильных домах…

М а н д е р с. Еще и по воскресеньям!!

О с в а л ь д. Разумеется, как раз в этот день положено отдыхать и радоваться. И хочу вам сказать, что я сроду не слыхал в этих домах непристойностей и уж тем более не видел ничего, что можно бы назвать развратом. Но знаете, где и когда я сталкиваюсь в артистическом мире с грязным пороком?

М а н д е р с. Слава Богу, не знаю.

О с в а л ь д. Тогда позволю себе вам рассказать. О разврате мне доводилось слышать, когда какой-нибудь примерный семьянин, безупречный муж и отец, приезжал в наши края погулять по-холостяцки, в свое удовольствие – и, желая выказать уважение художникам, наведывался в наши бедные лачуги. Вот эти заезжие господа знают толк во всем на свете и обыкновенно рассказывают нам такое о разных вещах и местах, чего мы и помыслить не могли.

М а н д е р с. Что-что? Вы утверждаете, что наши добропорядочные сограждане?..

О с в а л ь д. Вам никогда не доводилось по возвращении слышать от этих беспримерно добропорядочных господ, что за границей повальный разврат?

М а н д е р с. Еще бы. Конечно.

Г о с п о ж а А л в и н г. И я слышала такое.

О с в а л ь д. Им спокойно можно верить на слово. Они знают, о чем говорят. (Хватается за голову.) О-о…тамошняя прекрасная благословенная свободная жизнь… а они поливают ее помоями…

Г о с п о ж а А л в и н г. Не переживай так сильно, Освальд. Тебе это вредно.

О с в а л ь д. Да, мама, ты права. От этих разговоров пользы нет. Опять усталость навалилась. Пойду прогуляюсь перед обедом. Прошу прощения, господин пастор. Вы к себе этого примерить не можете, а я не смог сдержаться, простите.

Уходит направо во вторую дверь.

Г о с п о ж а А л в и н г. Бедный мальчик!

М а н д е р с. Да уж, можно и так сказать. Плохо дело, вон до чего дошло.

Госпожа Алвинг молча и вопросительно смотрит на него.

М а н д е р с (расхаживая по комнате). Он назвал себя блудным сыном. Увы… увы…

Госпожа Алвинг по-прежнему не сводит с него глаз.

М а н д е р с. И что вы на это скажете?

Г о с п о ж а А л в и н г. Скажу, что Освальд прав в каждом слове.

М а н д е р с (останавливаясь). Прав? Прав?! С такими-то принципами?

Г о с п о ж а А л в и н г. Я тут в своем одиночестве пришла к тем же мыслям, дорогой пастор. Но духу не хватало додумать их до конца. А теперь мой мальчик скажет все за меня.

М а н д е р с. Вас впору пожалеть, госпожа Алвинг. Однако я намерен поговорить с вами серьезно. И сейчас обращаюсь к вам не как ваш советник и поверенный в делах, не как друг юности вашего покойного супруга и вашей тоже. Перед вами священнослужитель, облеченный саном, – вот так же я стоял перед вами в самый отчаянный час вашей жизни.

Г о с п о ж а А л в и н г. И что именно священнослужитель намерен мне сказать?

М а н д е р с. Для начала я хотел бы освежить ваши воспоминания, сударыня. Момент самый подходящий. Завтра десятая годовщина смерти вашего супруга, завтра мы все вместе почтим его память, я обращусь с речью к собравшимся… но сегодня хочу обратиться к вам одной.

Г о с п о ж а А л в и н г. Отлично, господин пастор. Говорите.

М а н д е р с. Помните ли вы, что под конец первого года семейной жизни едва не шагнули в бездну? Вы покинули свой дом, свой семейный очаг, сбежали от мужа – да, да, госпожа Алвинг, вы сбежали от законного супруга и наотрез отказывались возвращаться к нему, как он ни молил вас и ни упрашивал.

Г о с п о ж а А л в и н г. Но вы не забыли, что весь первый год замужества я чувствовала себя до ужаса несчастной?

М а н д е р с. Искать в земной жизни прежде всего счастья – это происки духа мятежного, вот и все. По какому праву нам, людям, положено счастье? Нет, сударыня, мы должны исполнять свой долг! Ваш долг был прилепиться накрепко к мужу, коего вы однажды избрали и с коим связали себя священными узами.

Г о с п о ж а А л в и н г. Вы прекрасно знаете, какую развратную жизнь вел Алвинг в то время.

М а н д е р с. Я, конечно, помню, что за слухи ходили о нем, и менее других склонен оправдывать его юношескую распущенность, коли слухи правдивы. Но жена не судья мужу своему. И вашим долгом было смиренно нести свой крест, ибо Всевышний дает его по силам. А вы взбунтовались, отринули крест, не пожелали поддержать оступившегося человека, а просто бросили его. Вы рискнули своим именем и репутацией – и чуть было заодно не поставили под удар репутацию других людей.

Г о с п о ж а А л в и н г. Других? Вы хотите сказать, другого.

М а н д е р с. Искать убежища у меня было в высшей степени неразумно.

Г о с п о ж а А л в и н г. Неразумно обратиться к пастору? К другу семьи?

М а н д е р с. Именно поэтому. И благодарите Господа Бога нашего, что мне хватило должной твердости и я сумел отговорить вас от истерических порывов, наставить на путь долга и вернуть к законному супругу.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, пастор Мандерс, это ваших рук дело.

М а н д е р с. Я, ничтожный, был всего лишь орудием в руках Всевышнего. Но разве не стало истинным благословением для вас во все дни дальнейшей жизни, что я склонил вас тогда надеть на себя ярмо долга и послушания? Разве не устроилось все, как я предсказывал? И Алвинг, как подобает мужу, не отвратился от заблуждений? И не прожил потом свою жизнь с вами беспорочно и в любви? И не превратился в крупнейшего в наших краях благотворителя и не приблизил вас к себе настолько, что со временем вы стали его правой рукой во всех начинаниях? И весьма преуспели, мне это хорошо известно, тут я отдам вам должное… Однако я намерен сказать и о второй большой вашей ошибке в жизни.

Г о с п о ж а А л в и н г. О чем вы?

М а н д е р с. Презрев однажды супружеский долг, позднее вы пренебрегли и материнским.

Г о с п о ж а А л в и н г. Что?..

М а н д е р с. Вы всегда были одержимы зловещим духом своеволия. Вас влекло непременно то, что противостоит закону и послушанию. Любые узы вам невыносимы. Все, что обременяло вашу жизнь, вы беспечно и бессовестно отбрасывали, словно имея право самой распоряжаться этой ношей. Разонравилось вам быть женой – взяли и сбежали от мужа, устали от материнских забот – и отдали ребенка в чужие руки.

Г о с п о ж а А л в и н г. Это правда, я так сделала.

М а н д е р с. Но тем самым вы стали чужой для него.

Г о с п о ж а А л в и н г. Нет-нет, не стала.

М а н д е р с. Стали. Не могли не стать. И каким он вернулся к вам?! Вдумайтесь, госпожа Алвинг. Вы премного виноваты перед своим мужем, но, создав фонд его имени и построив приют, вы повинились. Так признайте же и свое преступление против сына, Бог даст, есть еще время вернуть его с пути заблуждений. Измените себя – и воскреснет в нем, что подвластно еще воскрешению. Ибо (подняв указательный палец), истинно говоря, вы мать грешная, госпожа Алвинг. И я считал своим долгом сказать вам это.

Пауза.

Г о с п о ж а А л в и н г (сдержанно, с расстановкой). Господин пастор, вы высказались. И завтра будете держать речь о моем супруге. Я завтра ничего говорить не буду, но сейчас, по вашему примеру, хочу кое-что вам сказать.

М а н д е р с. Разумеется. И принести извинения за свои поступки…

Г о с п о ж а А л в и н г. Нет. Я просто хотела кое-что рассказать.

М а н д е р с. Да?

Г о с п о ж а А л в и н г. Все, что вы только что сказали обо мне, моем муже и нашей совместной жизни после того, как, говоря вашими словами, вернули меня на путь долга, – обо всем этом вы знаете понаслышке, ибо ни разу у нас с тех пор не бывали, хотя прежде навещали что ни день.

М а н д е р с. Вы с супругом сразу же перебрались за город.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, и при жизни мужа вы к нам не приезжали. Бывать у меня вас заставляют бумажные дела, с тех пор как вы занимаетесь нуждами приюта.

М а н д е р с (тихо и неуверенно). Хелена, если это упрек, я просил бы взвесить…

Г о с п о ж а А л в и н г. …меру ответственности, проистекающую из вашего положения. К тому же я беглая жена. А с такими бешеными бабами никакая осторожность лишней не бывает.

М а н д е р с. Дорогая… госпожа Алвинг, это чрезмерное преувеличение…

Г о с п о ж а А л в и н г. Ладно, оставим это. Я хотела лишь одно сказать – вы судите о моем браке, сполна доверившись суждениям обывателей.

М а н д е р с. Допустим. И что же?

Г о с п о ж а А л в и н г. Так вот, Мандерс, сейчас я скажу вам правду. Я поклялась себе однажды, что вы ее узнаете, вы один!

М а н д е р с. И что же это за правда?

Г о с п о ж а А л в и н г. Правда в том, что мой муж умер таким же растленным бесхребетником, каким прожил всю свою жизнь.

М а н д е р с (нащупывая стул). Что вы сказали?

Г о с п о ж а А л в и н г. На двадцатом году брака он был тот же растленный развратник – по крайней мере, в желаниях, – что и когда вы нас венчали.

М а н д е р с. И эти выходки, соблазны юности, если угодно, распущенность – вы называете растленной жизнью?!

Г о с п о ж а А л в и н г. Это выражение нашего семейного врача.

М а н д е р с. Я вас не понимаю.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да и не нужно.

М а н д е р с. У меня голова кругом идет. Получается, ваш брак, долгие годы совместной жизни – все это на самом деле была бездна, сокрытая от чужих глаз. И ничего более?!

Г о с п о ж а А л в и н г. Ничего. Теперь вы это знаете.

М а н д е р с. У меня попросту не укладывается в голове. Рассудок отказывается понимать. И принимать. Разве это возможно? Неужто такое удается сохранить в тайне?..

Г о с п о ж а А л в и н г. Это была нескончаемая битва, изо дня в день… После рождения Освальда Алвинг как будто бы чуточку выправился, но ненадолго… И с тех пор это превратилось для меня в войну на два фронта, я билась не на жизнь, а на смерть, лишь бы никто не заподозрил, что за отец у моего ребенка. И вы ведь помните Алвинга? Он всех к себе располагал. Плохого о нем никто и помыслить не мог. Он был из тех, кто кажется лучше, чем есть. Но, Мандерс, мы еще не дошли до главного, самого гнусного.

М а н д е р с. Куда же более?

Г о с п о ж а А л в и н г. Я приноровилась так жить, хотя и знала, на стороне он вытворяет невесть что. Но когда тебя втаптывают в грязь в родных стенах…

М а н д е р с. Что вы такое говорите?! Здесь?!

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, здесь, в нашем доме. Вот тут (показывает на первую дверь направо), в столовой, я впервые наткнулась на это. Мне что-то понадобилось, дверь была приоткрыта… Подходя, я услышала, что наша горничная вошла в столовую, принесла из сада воды для цветов.

М а н д е р с. И?

Г о с п о ж а А л в и н г. И тут же я услышала, что следом в столовую зашел Алвинг. И что-то ей сказал. А потом я услышала (короткий смешок)… До сих пор на душe скребет, так это чудовищно и смехотворно… Я услышала, как моя собственная горничная шепчет: «Пустите, господин камергер! Не троньте меня».

М а н д е р с. Какое безобразное легкомыслие! Но, сударыня, всего лишь легкомыслие и ничего более. Уж поверьте мне.

Г о с п о ж а А л в и н г. Чему мне верить, выяснилось довольно быстро. Камергер добился своего от нашей горничной – и эта связь возымела последствия, пастор Мандерс.

М а н д е р с (словно окаменев). Господи, такое – в этом доме! В этом доме!

Г о с п о ж а А л в и н г. В этом доме я претерпела многое. Чтобы он не уходил из дома на вечер – и ночь, – мне пришлось стать его собутыльницей. Тайком кутить с ним вдвоем, в его комнате. Чокаться, пить, слушать его бессмысленный вздор, драться, чтобы загнать его в постель.

М а н д е р с (потрясенно). Как вы только выдержали!

Г о с п о ж а А л в и н г. У меня был на руках маленький мальчик, ради него на все пойдешь. Но все же такого надругательства, когда моя собственная горничная… тогда я дала себе клятву, что положу этому конец. И взяла всю власть в доме – и над ним, и вообще всю – в свои руки. Видите ли, теперь у меня было оружие против него, он пикнуть не смел. Вот тогда я и отослала Освальда из дома. Ему шел седьмой год, он стал многое замечать и задавать вопросы, дети прозорливы. Этого я выдержать не могла, Мандерс. Мне казалось, грязный воздух этого дома отравит ребенка. Поэтому я отдала сына чужим людям. И при жизни отца больше не пускала Освальда домой. Теперь вы понимаете почему, но знали бы вы, чего мне это стоило!

М а н д е р с. Вам и впрямь досталось в этой жизни.

Г о с п о ж а А л в и н г. Я бы ни за что не выстояла, не будь у меня работы. Не буду скромничать, я тянула лямку и тяну. Новшества в земледелии, закупка полезных машин, всякие приспособления, улучшения, все это прославило Алвинга и сделало ему имя – вы думаете, у него были силы и желание этим заниматься? Да он с утра до вечера был занят одним делом – валялся на диване со старым календарем. А я подталкивала и подстегивала его в моменты просветления, и мне же приходилось тащить весь воз в одиночку, когда он снова уходил в загул или в хандру и становился несчастным и никчемным.

М а н д е р с. И память о таком человеке вы хотите увековечить?

Г о с п о ж а А л в и н г. Видите, до чего сильна лукавая совесть?

М а н д е р с. Лукавая?

Г о с п о ж а А л в и н г. Я всегда знала, что правда неминуемо выйдет наружу и все в нее поверят. А приют нужен, чтобы пресечь пересуды на корню, не оставить места сомнениям.

М а н д е р с. Тут вы в расчетах не ошиблись, госпожа Алвинг.

Г о с п о ж а А л в и н г. У меня был и второй резон. Я не хотела, чтобы мой мальчик, Освальд, унаследовал хоть что-то от своего отца.

М а н д е р с. Так это на деньги Алвинга?..

Г о с п о ж а А л в и н г. Да. Я год за годом откладывала на приют, пока не накопился в точности тот капитал – я скрупулезно высчитала, – благодаря которому капитан Алвинг в свое время считался выгодным женихом.

М а н д е р с. Понимаю.

Г о с п о ж а А л в и н г. За столько сребреников меня купили. Я не хочу, чтобы эти деньги попали в руки Освальда. Мой сын унаследует только деньги, заработанные мной.

О с в а л ь д А л в и н г входит во вторую дверь справа. Шляпу и пальто он снял еще снаружи.

Г о с п о ж а А л в и н г (порывисто дернувшись навстречу Освальду). Уже вернулся? Мальчик мой, дорогой мой мальчик!

О с в а л ь д. Что делать на улице в беспросветный дождь? Но я слышу, уже зовут к столу. Вот и замечательно.

Р е г и н а (входя из столовой с пакетом в руках). Госпожа Алвинг, вот прислали. (Протягивает пакет.)

Г о с п о ж а А л в и н г (взглянув на пастора Мандерса). Наверно, сборник песен к завтрашним торжествам.

М а н д е р с. Хм…

Р е г и н а. Кушать подано.

Г о с п о ж а А л в и н г. Очень хорошо, мы сейчас придем, я хотела только… (Надрывает пакет.)

Р е г и н а (Освальду). Господин Алвинг, вам портвейн белый или красный?

О с в а л ь д. Мне оба, фрёкен Энгстранд.

Р е г и н а. Бьен… Очень прекрасно, господин Алвинг. (Уходит в столовую.)

О с в а л ь д. Пойду помогу откупорить бутылки… (Уходит в столовую, оставляя дверь приоткрытой.)

Г о с п о ж а А л в и н г (уже открыв пакет). Так и есть, пастор Мандерс, это песни на завтра.

М а н д е р с (махнув рукой). Но как мне теперь говорить завтра хвалебную речь?..

Г о с п о ж а А л в и н г. О, уж с этим-то вы справитесь.

М а н д е р с (тихо, чтобы не услышали в столовой). Да, оскорблять чувства нам ни к чему.

Г о с п о ж а А л в и н г (тихо, но твердо). Ни к чему. Но на этом конец затянувшейся комедии. Начиная с послезавтра даже духу этого мертвеца в усадьбе не будет, точно он здесь и не жил. Росенволд станет домом только для мальчика и его матери.

В столовой с грохотом падает стул.

Р е г и н а (резко, но шепотом). Освальд! Ты с ума сошел?! Пусти меня!

Г о с п о ж а А л в и н г (в ужасе вскочив). Ах!

Она как в бреду и не сводит глаз с приоткрытой двери. За дверью Освальд откашливается и начинает напевать, с хлопком откупоривая бутылку.

М а н д е р с (потрясенно). Что это, госпожа Алвинг? Что это такое?

Г о с п о ж а А л в и н г (хрипло). Привидения… Опять та же парочка, опять там же.

М а н д е р с. Что вы такое говорите? Регина? Так она?!

Г о с п о ж а А л в и н г. Да. Идемте. Ни слова. (Берет пастора Мандерса под руку и нетвердой походкой идет в столовую.)

Действие второе

Та же зала. За окнами тяжелый сырой туман. П а с т о р М а н д е р с и г о с п о ж а А л в и н г входят в залу из столовой.

Г о с п о ж а А л в и н г (в дверях). На здоровье, господин пастор. (Обращается в столовую.) Освальд, ты к нам придешь?

О с в а л ь д (из столовой). Нет, спасибо. Я лучше прогуляюсь.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, прогуляйся. Как раз дождь на минутку перестал. (Закрывает дверь в столовую, подходит к двери в прихожую.) Регина!

Р е г и н а (из прихожей, не входя). Да, госпожа Алвинг?

Г о с п о ж а А л в и н г. Ступай в гладильню и помоги с гирляндами.

Р е г и н а. Иду.

Убедившись, что Регина ушла, госпожа Алвинг закрывает дверь.

М а н д е р с. Он ведь нас оттуда не услышит?

Г о с п о ж а А л в и н г. Когда дверь закрыта, ничего не слышно. К тому же он хотел прогуляться.

М а н д е р с. Никак в себя не приду. Обед великолепный, но кусок в горло не лез…

Г о с п о ж а А л в и н г (с трудом сдерживая волнение, ходит по комнате). Мне тоже. Но что теперь делать?

М а н д е р с. Вот именно – что делать? Ума не приложу, я в этих делах, видит Бог, полный профан.

Г о с п о ж а А л в и н г. Я уверена, никакой беды пока не случилось.

М а н д е р с. Пока, спаси и сохрани, нет. Но вот эти вот… отношения… исключительно неприличны.

Г о с п о ж а А л в и н г. Для Освальда это минутный порыв, уж поверьте мне.

М а н д е р с. Да, да. Повторюсь, я в этих делах не разбираюсь… но по чести говоря…

Г о с п о ж а А л в и н г. Ее нужно отослать из дома. Немедленно. Это ясно как день.

М а н д е р с. Да, да, разумеется, само собой.

Г о с п о ж а А л в и н г. Но куда? Мы ведь не можем…

М а н д е р с. Что значит «куда»? В отчий дом, разумеется, к отцу.

Г о с п о ж а А л в и н г. К кому, вы сказали?

М а н д е р с. К ее… Ах да… Энгстранд не отец ей… Нет, Бог мой, это никак невозможно. Вероятно, вы все-таки ошибаетесь, сударыня.

Г о с п о ж а А л в и н г. Как ни прискорбно, но и в этом я не ошибаюсь. Юханне пришлось признаться мне – так что Алвинг не смог отвертеться. Но что с этим можно было поделать? Только тихо замять дело…

М а н д е р с. Да-да, ничего другого не оставалось.

Г о с п о ж а А л в и н г. Девица тотчас попросила расчет и получила более чем внушительную сумму, чтобы и впредь помалкивать. Все остальное она сладила сама. Перебралась в город, возобновила давнее знакомство с плотником Энгстрандом, ненароком намекнула, что она при деньгах, наплела про какого-то иностранца, будто его яхта стояла у нас летом на рейде. И мигом обвенчалась с Энгстрандом. Да вы сами их и венчали.

М а н д е р с. Но разве я мог заподозрить? Я хорошо помню, как Энгстранд пришел сговориться о венчании. Он горько раскаивался, что они с невестой нагреховодничали, и жестоко корил себя за легкомыслие.

Г о с п о ж а А л в и н г. Разумеется, ему пришлось взять вину на себя.

М а н д е р с. Как это все-таки бесчестно с его стороны! Так поступить со мной! Скажу по правде, не ожидал я этакого от Якоба Энгстранда, не ожидал. Немедленно призову его к ответу по всей строгости, пусть не сомневается. Ради денег! Да в таком союзе есть что-то развратное даже… И какую сумму получила девица на устройство дел?

Г о с п о ж а А л в и н г. Тысячу двести крон.

М а н д е р с. Подумать только, ради жалких двенадцати сотен позволить связать себя узами брака с падшей женщиной!

Г о с п о ж а А л в и н г. Что же вы скажете обо мне, позволившей связать себя узами брака с падшим мужчиной?

М а н д е р с. Господи, помилуй нас! Что вы такое говорите? Падший мужчина!..

Г о с п о ж а А л в и н г. Неужто вы думаете, что Алвинг, когда я шла с ним к алтарю, был чище Юханны, которую повел под венец Энгстранд?!

М а н д е р с. Эти случаи различны как земля и небо…

Г о с п о ж а А л в и н г. Разница куда как невелика. Разве что в цене – жалкие двенадцать сотенных и целое состояние.

М а н д е р с. Зачем вы равняете несопоставимые вещи? Вы вняли голосу сердца и советам близких.

Г о с п о ж а А л в и н г (не глядя на него). Я думала, вы понимаете, что в тот раз голос моего сердца взял неверную ноту…

М а н д е р с (отстраненно). Если б я это понимал, не стал бы ежедневно бывать в доме вашего мужа.

Г о с п о ж а А л в и н г. Одно ясно – к себе самой я тогда не прислушалась.

М а н д е р с. Зато прислушались, как и заповедано, к своим самым близким людям – матушке и тетушкам.

Г о с п о ж а А л в и н г. Верно. Они втроем и решили за меня эту арифметическую задачку. Удивительно, как легко у них сошелся ответ, что не принять такое великолепное предложение будет чистым безумием. Видела бы матушка, чем обернулось то великолепие…

М а н д е р с. Вину за результат никто нести не может. Но, по крайней мере, ваше супружество состоялось в полном соответствии с законом и принятым порядком.

Г о с п о ж а А л в и н г (от окна). Вот именно – закон и порядок. Я часто думаю, не в них ли причина всех бед в мире.

М а н д е р с. Госпожа Алвинг, грех так говорить.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, с этим ничего не поделаешь; подстраиваться под уложения, принимать в расчет соображения я больше не стану. Не могу! Работать и заработать свободу, вот что я должна.

М а н д е р с. Что вы имеете в виду?

Г о с п о ж а А л в и н г (барабаня пальцами по подоконнику). Зря я все годы покрывала Алвинга. Но мне казалось, иначе нельзя – и не ради себя, понятное дело. Я слишком трусила.

М а н д е р с. Трусила?

Г о с п о ж а А л в и н г. Чем бы кончилась молва о его похождениях? Все бы стали его жалеть: бедный муж, конечно, он в своем праве: жена из дому сбегает, загуляешь тут.

М а н д е р с. Для таких суждений есть некоторые основания.

Г о с п о ж а А л в и н г (пристально глядя на него). А надо было по-другому, не трусить, а призвать к себе Освальда и сказать: видишь ли, сынок, твой отец был пропащий человек…

М а н д е р с. Но Боже милостивый…

Г о с п о ж а А л в и н г. …и рассказать ему все, что рассказала вам, от и до.

М а н д е р с. В этом я против вас, сударыня.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, знаю. Знаю! Во мне самой все возмущается при этой мысли. (Отходит от окна.) Вот до чего я труслива.

М а н д е р с. То, что вы именуете трусостью, есть ваш долг и прямая обязанность. Или вы забыли, что ребенку надлежит любить и почитать отца своего и мать свою?

Г о с п о ж а А л в и н г. Давайте не будем рассуждать абстрактно. Давайте поставим вопрос так: должен ли Освальд любить и почитать камергера Алвинга?

М а н д е р с. Неужто ваше материнское сердце не отговорит вас от этого шага – опорочить идеалы сына?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, но как же истина?

М а н д е р с. Да, но как же идеалы?

Г о с п о ж а А л в и н г. Идеалы, идеалы… Ах, не будь я так труслива!

М а н д е р с. Не замахивайтесь на идеалы, сударыня, – они жестоки и мстительны. К тому же речь об Освальде. У него идеалов почти нет, к сожалению. Но как раз в отце он видит идеал, насколько я понял.

Г о с п о ж а А л в и н г. Так и есть.

М а н д е р с. И это отношение вы сами привили Освальду и сами питали его своими письмами.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, под гнетом обстоятельств и так понимая свой долг, я врала своему мальчику, обманывала год за годом. О, как труслива я была… и как малодушна!

М а н д е р с. Вашими стараниями он всерьез поверил в счастливую иллюзию, госпожа Алвинг. Не стоит ее обесценивать.

Г о с п о ж а А л в и н г. Хм… Теперь непонятно, так ли это хорошо. Но никаких интрижек с Региной я точно не потерплю. Не хватало только, чтобы он сделал несчастной бедную девушку.

М а н д е р с. Только не это, Боже милосердный! Это было бы чудовищно.

Г о с п о ж а А л в и н г. Будь я уверена, что у него серьезное чувство и оно принесет ему счастье…

М а н д е р с. И? Каким образом?..

Г о с п о ж а А л в и н г. Но оно не сулит ему счастья, Регина, к сожалению, не такова…

М а н д е р с. И что? О чем вы?

Г о с п о ж а А л в и н г. Не будь я так труслива, так малодушна, я бы сказала ему: женись на ней или живите, как хотите, но чтобы никакой лжи.

М а н д е р с. Господи, спаси и помилуй! Законный венчанный брак! Это же чудовищно! Это неслыханно!

Г о с п о ж а А л в и н г. Неслыханно, говорите? Положа руку на сердце, пастор Мандерс, – вы правда думаете, в этой стране мало семей, где супруги в таком же близком родстве?

М а н д е р с. Я вас не понимаю.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да все вы прекрасно понимаете.

М а н д е р с. Видимо, вы полагаете, что, возможно, бывают случаи, когда… Да, как ни прискорбно, семейная жизнь не всегда настолько чиста, как следовало бы. А уж то, на что вы намекаете, никогда не бывает известно доподлинно. Здесь же как раз наоборот… И при этом вы, мать, хотите позволить своему…

Г о с п о ж а А л в и н г. Я не хочу. И ни за что на свете не позволю этого, вот что я говорю.

М а н д е р с. Но только по причине своей трусости, как вы заявили. То есть не будь вы трусливы, то… Бог мой, это же совершенно возмутительные отношения!

Г о с п о ж а А л в и н г. Должна заметить – мы все произошли от отношений аккурат такого рода. И кто именно, пастор Мандерс, устроил все в нашем мире так, как оно устроено?

М а н д е р с. С вами я подобные вопросы не обсуждаю, сударыня. Для этого у вас слишком неправильный настрой. Но как вы смеете заявлять, что вам всего лишь не хватает смелости!..

Г о с п о ж а А л в и н г. А я вам объясню. Мне противно, что привиденский дух есть во мне самой, и от него нельзя избавиться, вот что страшно.

М а н д е р с. Как вы сказали?

Г о с п о ж а А л в и н г. Привиденский. Когда я услышала Освальда с Региной, я как будто опять застала тех двоих за… Хотя я почти готова думать, что все мы, пастор, привидения. Что-то вдолбили в нас родители, плюс мертвая вера, старые мертвые истины… Жизни в этом нет, лежит мертвым грузом, но и вытравить из себя невозможно. Стоит открыть газету, и только и слышно, что привидения заводят свою шарманку. Не иначе привидениями заселена вся страна. Их как песка на море. Вот откуда у нас такая жалкая всеобщая боязнь света.

М а н д е р с. Ага – вот они, ваши книжечки. Воистину прекрасные плоды чтения! Ох уж эти мерзкие, бунтарские, вольнодумные сочинения!

Г о с п о ж а А л в и н г. Ошибаетесь, дорогой пастор. Это вы подстрекатель. Вы толкнули меня к этим размышлениям, за что вам хвала и благодарность.

М а н д е р с. Я?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да. Когда вы заставляли меня, говоря вашими словами, надеть на себя ярмо долга и послушания, когда вы называли возмутительные вещи правильными и похвальными, я решила разобраться, какими нитками оно шито, ваше учение. Думала ковырнуть один узелок, но стоило развязать его, как все распустилось. И я поняла – белыми нитками все у вас шито.

М а н д е р с (тихо и потрясенно). И это все, что принесла моя победа в самой тяжкой для меня схватке?

Г о с п о ж а А л в и н г. Лучше уж называйте ее своим самым жалким поражением.

М а н д е р с. Нет, Хелена, то была моя главная в жизни победа. Победа над собой.

Г о с п о ж а А л в и н г. Это было преступление против нас обоих.

М а н д е р с. Когда вы в ослеплении прибежали ко мне с криками: «Вот она я, возьми меня», я постарался вернуть вас в разум и сказал: «Женщина, твое место рядом с законным супругом». Это было преступлением?

Г о с п о ж а А л в и н г. По-моему, да.

М а н д е р с. Мы совсем друг друга не понимаем.

Г о с п о ж а А л в и н г. Теперь уже нет.

М а н д е р с. Я ни разу – даже в самых сокровенных фантазиях – не думал о вас иначе, как о чужой жене.

Г о с п о ж а А л в и н г. Неужто?

М а н д е р с. Хелена!..

Г о с п о ж а А л в и н г. Люди так легко путаются в своих воспоминаниях.

М а н д е р с. Но не я. Каким я был, таким и остался.

Г о с п о ж а А л в и н г (меняя тему). Понятно, понятно… Пожалуй, оставим разговоры о прошлом. У вас не счесть хлопот в советах и комиссиях, а я тут знай борюсь с привидениями-мертвецами вокруг меня и во мне…

М а н д е р с. От тех, что вокруг, я помогу вам избавиться. После всего, что я с содроганием выслушал от вас сегодня, я не могу с чистой душой и совестью позволить юной барышне оставаться под вашей крышей.

Г о с п о ж а А л в и н г. Вы не думаете, что хорошо было бы обеспечить ее будущее? Удачно выдать ее замуж, проще говоря.

М а н д е р с. Без сомнения. Полагаю, это было бы желательно со всех точек зрения. Регина в том как раз возрасте, когда… Хоть я в этом и не разбираюсь, но…

Г о с п о ж а А л в и н г. Регина рано созрела.

М а н д е р с. Вот именно. Мне смутно помнится, что, когда я готовил ее к конфирмации, она выглядела старше своих лет. Но пока суд да дело, ей надлежит вернуться домой, под присмотр отца. Ах да, Энгстранд ей не… Как он мог – он! – утаить от меня правду!

Стук во входную дверь.

Г о с п о ж а А л в и н г. Кто бы это был? Войдите!

Э н г с т р а н д (в выходном костюме, топчется в дверях). Я очень извиняюсь, но…

М а н д е р с. Ага! Хм…

Г о с п о ж а А л в и н г. Энгстранд, это вы?

Э н г с т р а н д. Никого из прислуги в прихожей не было, и я дерзнул постучаться.

Г о с п о ж а А л в и н г. Хорошо, хорошо. Заходите. Вы хотели со мной поговорить?

Э н г с т р а н д (входит в комнату). Благодарствую, но нет, однако. Я с господином пастором хотел перемолвиться словом.

М а н д е р с (ходит по комнате). Угу. Вот оно что. Вы хотите поговорить со мной? Да?

Э н г с т р а н д. Да, уж очень бы мне надо…

М а н д е р с (останавливаясь перед ним). И о чем вы хотите поговорить, позвольте узнать?

Э н г с т р а н д. Смею доложить, господин пастор, что аккурат сейчас мы, строители, получаем в приюте расчет – премного благодарствуем, госпожа Алвинг. Работа закончена. Вот мне подумалось, мы трудились вместе, так оно бы правильно и помолиться нам вместе на прощанье.

М а н д е р с. Помолиться? Прямо там в приюте?

Э н г с т р а н д. Ежели господин пастор не находит это уместным, то…

М а н д е р с. Да нет, отчего же, только…

Э н г с т р а н д. Я все время вечерами устраивал у нас там молитвы…

Г о с п о ж а А л в и н г. Вы?

Э н г с т р а н д. Изредка и, так сказать, келейно, но молился. Однако ж я человек простой, заурядный, дарами не наделенный, вот и подумал, что раз уж господин пастор Мандерс прибыли, так…

М а н д е р с. Энгстранд, не могу прежде не спросить вас: готовы ли вы к такой общей молитве? Чиста ли совесть ваша, легка ли?

Э н г с т р а н д. Господи милосердный, пожалуй, не стоит нам говорить о совести, господин пастор.

М а н д е р с. Нет уж, как раз об этом и поговорим. И ответ ваш каков?

Э н г с т р а н д. Совесть-то, она ведь иной раз шибко грызет.

М а н д е р с. Ага, это вы все-таки признаете. А не соблаговолите ли чистосердечно рассказать мне всю историю с Региной.

Г о с п о ж а А л в и н г (поспешно). Пастор Мандерс!

М а н д е р с (примирительно). Позвольте мне…

Э н г с т р а н д. С Региной? Господи, как вы меня напугали! (Взглянув на госпожу Алвинг.) С ней ведь никакой беды не стряслось, да?

М а н д е р с. Нет, надо надеяться. Я имел в виду ваше с Региной родство. Вы всегда называли себя ее отцом, так?

Э н г с т р а н д (мнется, неуверенно). Ну… хм… вы, господин пастор, знаете, как оно вышло у нас с Юханной-покойницей.

М а н д е р с. Извольте говорить всю правду без утайки! Ваша покойная супруга, отказываясь от места, поведала госпоже Алвинг истинную правду.

Э н г с т р а н д. Ну, ежели так, то… и тогда… Все-таки сказала… Эх…

М а н д е р с. Энгстранд, вас разоблачили.

Э н г с т р а н д. А ведь божилась и клялась всеми святыми…

М а н д е р с. Божилась?!

Э н г с т р а н д. Нет, только клялась. Но так истово, так искренне.

М а н д е р с. И все эти годы вы утаивали от меня правду. От меня! А я всецело верил вам.

Э н г с т р а н д. Да, каюсь, есть за мной такой грех.

М а н д е р с. Разве я заслужил от вас подобное отношение, Энгстранд? Не я ли был всегда готов помочь в меру моих сил, словом и делом? Ответьте мне! Так было?

Э н г с т р а н д. Не будь в моей жизни вас, пастор Мандерс, она бы не раз приняла куда худший оборот.

М а н д е р с. И вот как вы мне отплатили… По вашей милости я занес в церковную книгу неверные сведения, и вы годами утаивали от меня истинное положение дел, пренебрегая вашим долгом передо мной и перед святой истинной правдой. Ваш поступок, Энгстранд, нельзя оправдать, так что отныне все между нами кончено.

Э н г с т р а н д (со вздохом). Да понял я, понял.

М а н д е р с. Разумеется, поскольку оправдаться вам нечем?

Э н г с т р а н д. А что ей было делать-то? Еще больше срамиться, рассказывая всем о своем позоре? Когда бы господин пастор попробовал поставить себя на место Юханны-покойницы…

М а н д е р с. Я?!

Э н г с т р а н д. Свят, свят, я не аккурат про такие обстояния, конечно же. Я для сравнения, ну, если б вдруг за пастором было что постыдное в глазах людей, как говорится. Нам, мужскому полу, не след судить их женский пол строго, господин пастор.

М а н д е р с. Я и не сужу. Мои обвинения, заметьте, адресованы вам.

Э н г с т р а н д. А позволено ли мне будет задать господину пастору маленький вопросик?

М а н д е р с. Извольте.

Э н г с т р а н д. Разве человеку не заповедано поднимать падшего?

М а н д е р с. Безусловно.

Э н г с т р а н д. И разве не должен человек держать слово, коли дал его?

М а н д е р с. Конечно, но…

Э н г с т р а н д. Когда с Юханной случилось несчастье через этого англикашку – или америкашку, или там русского, как его назвать-то, – она воротилась в город. Мне она, бедная, до того раз, нет, два даже давала от ворот поворот, потому как заглядывалась на красоту, а у меня вон нога увечная. Господин пастор помнит, поди, что однажды я осмелился на танцах призвать к порядку пьяную матросню. Они перепились и буянили, я стал проповедовать им новую жизнь, тут они…

Г о с п о ж а А л в и н г (от окна). Хм…

М а н д е р с. Я помню, Энгстранд. Эти дикари тогда спустили вас с лестницы. Вы уже рассказывали мне об инциденте. Свою увечность вы несете с честью.

Э н г с т р а н д. Я себе это в заслугу не ставлю, господин пастор. Так я вот что рассказывал – она пришла ко мне и со скрежетом зубовным, заливаясь слезами, во всем призналась. И скажу вам, господин пастор, у меня сердце зашлось от ее рассказа.

М а н д е р с. Вот оно что, Энгстранд. И тогда?

Э н г с т р а н д. И тогда я сказал ей так: американец бороздит мировой океан, сказал я. А ты, Юханна, совершила грехопадение и есть существо падшее. Но Якоб Энгстранд, сказал я, он крепко стоит на своих двух ногах – это я так образно выразился, господин пастор…

М а н д е р с. Прекрасно вас понимаю. Продолжайте, пожалуйста.

Э н г с т р а н д. Вот так я поднял падшую и женился на ней честь по чести, чтоб народ не прознал, как она заблуждалась по части иностранцев.

М а н д е р с. Поистине прекрасный поступок, Энгстранд. Но как вы могли опуститься до того, чтобы взять деньги? Я отказываюсь это понимать.

Э н г с т р а н д. Деньги? Я? Да ни гроша!

М а н д е р с (глядя вопросительно на госпожу Алвинг). Вот как…

Э н г с т р а н д. Хотя погодите – припоминаю… Да, какая-то мелочь у Юханны была. Но я к ней касательства не имел. Нет, сказал я, это мамона, возмездие за грех. Эти грязные монеты – а может, бумажки, но все едино – мы швырнем взад поганому америкашке. Но он, господин пастор, как ушел в море, так и сгинул.

М а н д е р с. В самом деле, дорогой Энгстранд?

Э н г с т р а н д. Ну да. И порешили тогда мы с Юханной потратить деньги на ребенка, чтоб воспитанье дать. Ну вот и потратили, я вам за каждый эре отчитаться могу.

М а н д е р с. Но это весьма меняет дело.

Э н г с т р а н д. Вот так оно все вышло, господин пастор. И осмелюсь сказать, что по-честному был Регине отцом, насколько сил хватало, хотя, конечно, я человек слабый.

М а н д е р с. Ну, ну, дорогой мой Энгстранд…

Э н г с т р а н д. И смею сказать: ребенка я вырастил, жил с Юханной-покойницей в любви, а дом вел крепкой строгой рукой, как заповедано. Но мне и в голову бы не пришло явиться к пастору Мандерсу и начать себя нахваливать, мол, я доброе дело сделал. Якоб Энгстранд, он не таков, он добро делает тайком. Да и нечасто, к сожалению. А когда я к пастору прихожу, всегда спешу о своих слабостях да проступках поговорить. Я уже сказал, да повторю: совесть иной раз так и грызет…

М а н д е р с. Вашу руку, Якоб Энгстранд!

Э н г с т р а н д. Чтоб я сдох! Господин пастор…

М а н д е р с. Никаких отговорок. (Жмет ему руку.) Вот так-то!

Э н г с т р а н д. И коли я смиренно и почтительно попрошу у господина пастора прощения…

М а н д е р с. Вы? Наоборот, это я должен просить у вас прощения.

Э н г с т р а н д. Нет, Боже сохрани!

М а н д е р с. Да, да, извините, говорю я от всего сердца. Простите, что подозревал вас. И более всего хотел бы в полной мере выразить вам мое раскаянье и благое к вам расположение.

Э н г с т р а н д. Ко мне?

М а н д е р с. Да, премного рад буду выказать вам мою благожелательность.

Э н г с т р а н д. Ну… тогда и повод аккурат есть. Я маленько подзаработал тут, и эти деньги благословенные хотел бы вложить в такой, знаете, дом для морских странников.

Г о с п о ж а А л в и н г. Вот как?

Э н г с т р а н д. Да, можно назвать его приютом. Несть числа искушениям, стоит моряку стать странником на суше. А тут я бы за ними по-отечески приглядел.

М а н д е р с. Что скажете на это, госпожа Алвинг?

Э н г с т р а н д. Начинать мне придется с малым, да умножится оно божьим промыслом. Но протяни мне добрый благодетель руку помощи…

М а н д е р с. Хорошо, хорошо, мы рассмотрим ваше дело внимательно. Ваш замысел мне чрезвычайно симпатичен. Но теперь идите вперед и все приготовьте, зажгите свечи, чтобы было празднично. Мы проведем с вами время в общей молитве, ибо теперь вы к этому готовы.

Э н г с т р а н д. Мне тоже так кажется. Прощайте, хозяйка, благодарствуйте, да за-ради меня заботьтесь о Регине хорошенько. (Утирает слезу.) Кровинушка Юханны-покойницы… Даже странно, как крепко она вросла в мое сердце. Но что есть, то есть. (Откланивается и уходит.)

М а н д е р с. И что вы теперь скажете об этом человеке, госпожа Алвинг? В его изложении все выглядит совсем иначе.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, отличие налицо.

М а н д е р с. Вот видите, надо быть очень осторожным, когда берешься осуждать ближнего. Но зато какая огромная радость узнать, что ты ошибался! Что скажете теперь?

Г о с п о ж а А л в и н г. Скажу, что вы как были большим ребенком, так и остались.

М а н д е р с. Я?

Г о с п о ж а А л в и н г (кладет обе руки ему на плечи). И еще скажу, что мне хотелось бы обнять вас.

М а н д е р с (резко отстраняясь). Нет-нет, спаси вас Бог… подобные желания…

Г о с п о ж а А л в и н г (с улыбкой). Зря вы меня так боитесь.

М а н д е р с (у стола). Вы временами эксцентричны в своих порывах. Так, сначала мне надо собрать документы и сложить все в папку. (Делает, как сказал.) Вот так. А теперь я откланяюсь. Присмотритесь к Освальду, когда он придет. Я еще загляну к вам. (Берет шляпу и уходит в прихожую.)

Госпожа Алвинг, вздохнув, замирает у окна, потом обходит гостиную, наводя порядок, и делает шаг в столовую, но останавливается в дверях, тихо охнув.

Освальд, ты все еще тут!

О с в а л ь д (из столовой). Хотел докурить сигару.

Г о с п о ж а А л в и н г. Я думала, ты вышел пройтись.

О с в а л ь д. В такую погоду?

Звякает бокал, госпожа Алвинг, оставив дверь открытой, садится на диванчик у окна и принимается за свое рукоделье.

О с в а л ь д (из столовой). Это пастор Мандерс сейчас ушел?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, в приют отправился.

О с в а л ь д. Хм.

Снова звякают графин и бокал.

Г о с п о ж а А л в и н г (с беспокойством во взгляде). Освальд, дорогой, ты поаккуратнее с этим ликером, он забористый.

О с в а л ь д. Зато хорош от промозглости.

Г о с п о ж а А л в и н г. Не хочешь перейти сюда, ко мне?

О с в а л ь д. Там курить нельзя.

Г о с п о ж а А л в и н г. Ты же знаешь, что сигары можно.

О с в а л ь д. Хорошо, хорошо. Иду. Вот сейчас последнюю капельку… Все, иду. (С сигарой в руке входит в гостиную и закрывает за собой дверь.)

Короткая пауза.

О с в а л ь д. А где же пастор?

Г о с п о ж а А л в и н г. Я же сказала – пошел в приют.

О с в а л ь д. Ах да, правда.

Г о с п о ж а А л в и н г. Не стоит так засиживаться за столом, Освальд.

О с в а л ь д (держа сигару за спиной). Мама, это же так приятно. (Ласково похлопывает ее.) Я же домой приехал, мне всего хочется – посидеть за маминым столом и в маминой гостиной, наесться бесподобной маминой еды…

Г о с п о ж а А л в и н г. Мальчик мой дорогой!

О с в а л ь д (с некоторым раздражением, продолжая ходить и не переставая курить). А чем мне еще заняться? Работать я не могу…

Г о с п о ж а А л в и н г. Почему не можешь?

О с в а л ь д. В такую погоду? Здесь темно, за весь день ни лучика солнца… (Ходит по комнате.) О, не работать, не иметь сил работать!..

Г о с п о ж а А л в и н г. Ты забыл про это, да? Вернулся, а…

О с в а л ь д. Так надо было, мама.

Г о с п о ж а А л в и н г. Знаешь, я готова десять раз отказаться от счастья видеть тебя дома, лишь бы ты…

О с в а л ь д (останавливаясь у стола). Мама, скажи, ты правда так рада заполучить меня домой?

Г о с п о ж а А л в и н г. Правда ли я рада?

О с в а л ь д (комкая газету). Я думал, тебе все равно, дома я или нет.

Г о с п о ж а А л в и н г. Зачем же ты так говоришь матери, Освальд? У тебя сердце есть?

О с в а л ь д. Но раньше ты отлично жила без меня.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, я жила без тебя, это правда…

Молчание. За окнами медленно сгущаются сумерки. Освальд ходит по комнате. Сигару он отложил.

О с в а л ь д (останавливаясь рядом с матерью). Мама, можно я сяду рядом с тобой?

Г о с п о ж а А л в и н г (подвигается, освобождая ему место). Конечно, мой дорогой.

О с в а л ь д (усевшись). Я должен тебе кое-что сказать.

Г о с п о ж а А л в и н г (с любопытством). Вот как!

О с в а л ь д (глядя перед собой). Я не могу больше держать это в себе.

Г о с п о ж а А л в и н г. Держать в себе? Ты о чем?

О с в а л ь д (прежним тоном). Я не сумел придумать, как тебе об этом написать, а раз уж приехал домой…

Г о с п о ж а А л в и н г (хватая его за руку). Освальд, о чем об этом?

О с в а л ь д. И вчера, и сегодня я старался отогнать от себя эти мысли, освободиться от них. Но ничего не выходит.

Г о с п о ж а А л в и н г (вставая). Освальд, говори начистоту!

О с в а л ь д (снова усаживая ее рядом с собой). Сиди, пожалуйста, я постараюсь сказать тебе все. Я жаловался, что с дороги устал…

Г о с п о ж а А л в и н г. Да. И что?

О с в а л ь д. Дело в том, что моя усталость – она не просто от дороги…

Г о с п о ж а А л в и н г (порываясь вскочить). Ты ведь не заболел, Освальд?

О с в а л ь д (снова усаживая ее). Мама, не вскакивай. Прими все спокойно. Я не болен как обычно болеют… (Сцепляет руки над головой.) Я духовно сломлен… раздавлен… Я больше не могу писать. (Закрыв лицо руками, громко рыдает в объятиях матери, всхлипывая и прерывисто дыша.)

Г о с п о ж а А л в и н г (побледнев, дрожа). Освальд, посмотри на меня. Нет, это неправда! Нет, нет!

О с в а л ь д (подняв на мать полные отчаяния глаза). Я никогда не смогу больше работать, понимаешь? Никогда не смогу рисовать! Никогда! Жить живым мертвецом… Мама, представь себе, что это будет за ужас!

Г о с п о ж а А л в и н г. Несчастный мой мальчик, какая ужасная беда! Откуда она на тебя?

О с в а л ь д (выпрямляется). Вот этого я никак не могу ни понять, ни объяснить себе. Я никогда не вел разгульной жизни. Ничем таким не занимался. Мама, ты не думай, я правда ничего такого не делал!

Г о с п о ж а А л в и н г. Я и не думала, Освальд.

О с в а л ь д. И все равно оно случилось со мной, это чудовищное несчастье…

Г о с п о ж а А л в и н г. Но все переменится, мальчик мой, моя отрада. Ты просто переутомился, поверь мне.

О с в а л ь д (мрачно). Поначалу я тоже думал точно так. Но нет, не переменится.

Г о с п о ж а А л в и н г. Расскажи мне все по порядку.

О с в а л ь д. Я и пытаюсь.

Г о с п о ж а А л в и н г. Когда ты заметил неладное?

О с в а л ь д. Сразу, когда вернулся в Париж после прошлой поездки домой. У меня начались невыносимые головные боли – особенно в затылке. Кажется, будто от шеи и выше все стискивает железным обручем.

Г о с п о ж а А л в и н г. И?

О с в а л ь д. Сперва я думал, это обычная головная боль, помнишь, я подростком сильно от нее мучился.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, да…

О с в а л ь д. Но увы, я быстро увидел, что это другое. Я не мог работать. Начал было писать большое полотно, но как будто все мои таланты и умения изменили мне, силы пропали, я не мог собраться, образы не вырисовывались четко, все кружилось, расплывалось… чудовищное состояние! В конце концов я послал за доктором. И он открыл мне правду.

Г о с п о ж а А л в и н г. Какую?

О с в а л ь д. Это один из лучших тамошних докторов. Я рассказал ему, что со мной, а он стал задавать вопросы, к делу вроде бы не относящиеся. Я не мог взять в толк, куда он клонит…

Г о с п о ж а А л в и н г. И?

О с в а л ь д. И под конец он сказал: вас точит изнутри червь, вы таким родились, дословно он сказал «вермулю».

Г о с п о ж а А л в и н г (напряженно). Что это значит?

О с в а л ь д. Я тоже не понял и попросил его объяснить. А этот старый циник… (Сжимает кулаки.) …О!

Г о с п о ж а А л в и н г. Что он сказал?

О с в а л ь д. Он сказал: воздастся детям за грехи отцов их.

Г о с п о ж а А л в и н г (медленно поднимаясь). Грехи отцов!..

О с в а л ь д. Я чуть пощечину ему не влепил.

Г о с п о ж а А л в и н г (ходит по комнате). Грехи отцов…

О с в а л ь д (натужно улыбаясь). Можешь себе представить? Конечно, я заверил его, что ни о чем таком и речи быть не может. Но ты думаешь, он отступился? Ничуть, уперся на своем. И только когда я достал твои письма и перевел ему все, что касается отца…

Г о с п о ж а А л в и н г. И тогда?

О с в а л ь д. Тогда он поневоле признал, что ошибся. И открыл мне правду. Непостижимую правду! Блаженные, радостные дни счастья с товарищами юности оказались мне не по силам. Мне нельзя было веселиться наравне со всеми. Я сам во всем виноват.

Г о с п о ж а А л в и н г. О нет, Освальд, не верь ему!

О с в а л ь д. Другого объяснения нет, сказал доктор. О, как ужасно! Жить до конца дней гниющей развалиной – и все по собственному безрассудству… А я столько хотел в жизни совершить… Даже думать об этом теперь не смею… не могу… О, если бы я только мог прожить жизнь заново – и все, что я натворил, растаяло бы без следа!

Падает ничком на диван. Госпожа Алвинг, ломая руки и борясь с собой, ходит по комнате. Немного погодя Освальд приподнимается на локте, повернувшись к ней лицом.

Будь болезнь хотя бы наследственная, чтоб хоть не я был виноват. Но вот так постыдно, бездумно, беспечно промотать свое счастье, свое здоровье, все на свете… свое будущее и всю жизнь!

Г о с п о ж а А л в и н г. Нет, нет, мальчик мой дорогой, любимый, этого не может быть! (Склоняется к нему.) С тобой все не так ужасно, как тебе кажется.

О с в а л ь д. Ты просто не знаешь… (Вскакивает.) Невыносимо, что я так тебя огорчаю… А я-то мечтал-надеялся, что, может, не так тебе в сущности и дорог…

Г о с п о ж а А л в и н г. Мне? Освальд, мальчик мой единственный. Кроме тебя, у меня ничего нет в этом мире, я дорожу только тобой.

О с в а л ь д (хватает ее руки и целует их). Да-да, вижу. Когда я дома, я это ясно вижу. И сердце разрывается. Но теперь ты все знаешь. Не будем сегодня больше о моих делах. Я не в силах подолгу о них думать. (Ходит по комнате.) Мама, налей мне что-нибудь.

Г о с п о ж а А л в и н г. Ты хочешь попить? Что тебе налить?

О с в а л ь д. Да что угодно. У тебя наверняка пунш холодный найдется.

Г о с п о ж а А л в и н г. Но Освальд, дорогой…

О с в а л ь д. Не надо с этим бороться, мама. Пожалуйста! Мне необходимо чем-нибудь залить эти разъедающие мозг мысли. (Уходит на веранду.) Да еще эта темень здешняя…

Госпожа Алвинг звонит в сонетку, висящую справа.

И дождь без конца. Неделю за неделей, месяцами напролет, без проблеска солнца. Сколько я дома ни бывал, ни разу не видел, чтобы здесь светило солнце.

Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд, ты думаешь уехать от меня.

О с в а л ь д. Хм. (С тяжелым вздохом.) Ни о чем я не думаю. Не могу ни о чем думать. (Очень тихо.) Тут уж не до того.

Р е г и н а (из столовой). Вы звонили, хозяйка?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, принеси нам лампу.

Р е г и н а. Сию минуту. Она уже зажжена. (Уходит.)

Г о с п о ж а А л в и н г (подойдя к Освальду). Освальд, не скрывай от меня ничего.

О с в а л ь д. Я не скрываю. (Подходит к столу.) По-моему, я тебе достаточно наговорил.

Р е г и н а приносит лампу, ставит ее на стол.

Г о с п о ж а А л в и н г. Знаешь, Регина, принеси-ка нам полбутылку шампанского.

Р е г и н а. Хорошо, хозяйка. (Снова уходит.)

О с в а л ь д (берет лицо госпожи Алвинг в ладони). Вот так-то оно и правильно! Я знал, мама не станет морить своего мальчика жаждой.

Г о с п о ж а А л в и н г. Бедный мой, любимый, как я могу в чем-нибудь отказать тебе теперь?

О с в а л ь д (оживленно). Ты серьезно, мама? В самом деле?

Г о с п о ж а А л в и н г. Что?

О с в а л ь д. Мне ни в чем не будет от тебя отказа?

Г о с п о ж а А л в и н г. Но, Освальд, дорогой…

О с в а л ь д. Тсс! Тише.

Р е г и н а вносит поднос с полбутылкой шампанского и двумя бокалами, ставит на стол.

Открыть?

О с в а л ь д. Нет, спасибо. Я сам.

Регина уходит.

Г о с п о ж а А л в и н г (садясь к столу). Что ты имел в виду – в чем я могла бы тебе отказать?

О с в а л ь д (откупоривая бутылку). Сперва бокальчик – или два.

Пробка выстреливает. Освальд наливает один бокал и тянется налить второй.

Г о с п о ж а А л в и н г (прикрывает бокал рукой). Спасибо, мне не надо.

О с в а л ь д. А мне как раз надо. (Выпивает бокал, снова наливает и пьет до дна, потом садится к столу.)

Г о с п о ж а А л в и н г (выжидательно). Так что?

О с в а л ь д (не поднимая на нее глаз). Слушай, а скажи… мне показалось, у вас с пастором Мандерсом какой-то странный вид, и вы оба сидели как пришибленные весь обед.

Г о с п о ж а А л в и н г. Ты заметил?

О с в а л ь д. Да. Хм… (Помолчав.) Скажи, а что ты думаешь о Регине?

Г о с п о ж а А л в и н г. Что я думаю?

О с в а л ь д. Да. Разве она не прелесть?

Г о с п о ж а А л в и н г. Милый мой, ты не знаешь ее так хорошо, как я…

О с в а л ь д. И?

Г о с п о ж а А л в и н г. К несчастью, она слишком долго прожила в родительском доме. Мне надо было забрать ее раньше.

О с в а л ь д. Да, но выглядит она прелестно, правда, мама? (Снова наливает себе.)

Г о с п о ж а А л в и н г. У Регины много серьезных недостатков.

О с в а л ь д. Какая разница. (Пьет.)

Г о с п о ж а А л в и н г. Но она все равно мне дорога. К тому же я за нее отвечаю и ни за что на свете не хотела бы, чтобы с ней случилась беда.

О с в а л ь д (вскакивая). Мама, Регина – мое единственное спасение.

Г о с п о ж а А л в и н г (вставая). Что ты имеешь в виду?

О с в а л ь д. Я не могу жить здесь и ни с кем не делить мои душевные муки.

Г о с п о ж а А л в и н г. Разве у тебя нет матери, чтобы разделить их с тобой?

О с в а л ь д. Я так думал, потому к тебе и приехал. Но оказалось – нет. Все идет не так. Жизнь здесь для меня невыносима.

Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд!

О с в а л ь д. Я должен жить иначе, мама. Поэтому мне надо съехать от тебя. Не хочу, чтобы все было у тебя на глазах.

Г о с п о ж а А л в и н г. Мальчик мой бедный! Но, Освальд, пока ты так болен…

О с в а л ь д. Будь дело только в болезни, я остался бы при тебе. Ты мой самый главный в мире друг, мама.

Г о с п о ж а А л в и н г. Но ведь и правда?..

О с в а л ь д (беспокойно мечется по комнате). Но эти муки, угрызения, раскаянья, а больше всего смертный страх. О, этот ужасающий страх!

Г о с п о ж а А л в и н г (идет за ним). Страх? Какой страх? О чем ты?

О с в а л ь д. Не спрашивай. Я не знаю. Я не могу его описать.

Госпожа Алвинг отходит направо и дергает сонетку.

О с в а л ь д. Зачем это?

Г о с п о ж а А л в и н г. Затем, чтобы мой мальчик повеселел. Я не хочу, чтобы ты ходил тут мрачнее тучи и страдал. (Регине, показавшейся в дверях.) Еще шампанского. Бутылку.

Регина уходит.

О с в а л ь д. Мама!

Г о с п о ж а А л в и н г. Думаешь, мы тут в деревне жить не умеем?

О с в а л ь д. Разве она не прелестна? А какие стати! И здоровая крепость врожденная.

Г о с п о ж а А л в и н г (садится к столу). Освальд, сядь и давай поговорим спокойно.

О с в а л ь д (садится). Мама, ты не знаешь, но на мне должок перед Региной, придется вернуть.

Г о с п о ж а А л в и н г. На тебе?

О с в а л ь д. Вернее, мелкая неосмотрительность, если угодно. Совершенно невинного свойства, кстати. Когда я приезжал домой последний раз…

Г о с п о ж а А л в и н г. То что?

О с в а л ь д. Она все время расспрашивала меня о Париже, и я ей рассказывал то да се. И помню, как-то раз у меня вырвалось: «А вы не хотите приехать и сами все увидеть»?

Г о с п о ж а А л в и н г. И?

О с в а л ь д. Она так и зарделась. И сказала: я бы очень хотела, конечно. А я ответил в том смысле, что это легко устроить.

Г о с п о ж а А л в и н г. И потом?

О с в а л ь д. Ну и забыл все в ту же секунду, понятное дело. А сейчас приехал и спрашиваю, рада ли она, что я поживу дома…

Г о с п о ж а А л в и н г. А она?..

О с в а л ь д. Она смерила меня каким-то странным взглядом и спросила: а как же моя поездка в Париж?

Г о с п о ж а А л в и н г. Ее поездка?!

О с в а л ь д. И постепенно я выведал у нее, что она приняла мои слова всерьез, что все это время только обо мне и думала и уже начала учить французский…

Г о с п о ж а А л в и н г. Так вот зачем!..

О с в а л ь д. Но когда я увидел перед собой эту роскошную красотку, пышущую прирожденным здоровьем, – раньше-то я и не замечал ее никогда, а тут стоит, словно ждет меня, раскрыв объятия…

Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд!

О с в а л ь д. …мама, до меня вдруг дошло: она мое спасение! Понимаешь, я вижу в ней радость жизни.

Г о с п о ж а А л в и н г (изумленно). Радость жизни? Неужто она может стать спасением?

Р е г и н а (войдя из столовой с шампанским в руках). Простите, что я так долго, пришлось в подвал спускаться. (Ставит бутылку на стол.)

О с в а л ь д. Спасибо. И принеси-ка еще один бокал.

Р е г и н а (удивленно глядя на него). Бокал хозяйки стоит вот тут, господин Алвинг.

О с в а л ь д. А нужен бокал для тебя, Регина.

Регина вздрагивает, искоса бросает быстрый взгляд на госпожу Алвинг.

О с в а л ь д. В чем дело?

Р е г и н а (тихо и неуверенно). А хозяйка?..

Г о с п о ж а А л в и н г. Принеси бокал, Регина.

Регина выходит в столовую.

О с в а л ь д (глядя ей вслед). Ты обратила внимание, как она ходит? Какая у нее твердая и уверенная походка?

Г о с п о ж а А л в и н г. Нет, Освальд, этого не будет!

О с в а л ь д. Дело решенное, мама. Сама видишь. Спорить без толку.

Р е г и н а приносит бокал, но держит его в руках.

О с в а л ь д. Садись, Регина.

Регина вопросительно смотрит на госпожу Алвинг.

Г о с п о ж а А л в и н г. Сядь.

Регина садится на стул у двери в столовую, бокал она так и держит в руках.

Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд, что ты там говорил о радости жизни?

О с в а л ь д. Да. Радость жизни… Вы тут мало о ней знаете. Я никогда ее здесь не чувствую.

Г о с п о ж а А л в и н г. Не чувствуешь рядом со мной?

О с в а л ь д. Не чувствую в этом доме. Но тебе не понять.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да нет, мне кажется, я почти поняла тебя – сейчас.

О с в а л ь д. И вторая радость – работать. По сути, это одно и то же. Но эта радость вам тоже неведома.

Г о с п о ж а А л в и н г. Возможно, ты прав, Освальд. Расскажи мне подробнее.

О с в а л ь д. Все просто: по-моему, здесь людям внушают, что работа – это проклятие и кара за грехи, а жизнь до того печальная штука, что чем быстрее перешел в лучший мир, тем больше повезло.

Г о с п о ж а А л в и н г. Юдоль печали, да. И мы честно и добросовестно делаем ее такой.

О с в а л ь д. А в большом мире никто так жить не хочет. И в эти догмы не верит. Там восторг вызывает сама мысль, что ты живешь. Заметила, что все мои картины – они о радости жизни? Всегда и непременно о радости жизни. В них свет, солнце и дух праздника – и лица людей лучатся радостью. Поэтому я и боюсь остаться здесь, у тебя дома.

Г о с п о ж а А л в и н г. Боишься? Чего ты боишься?

О с в а л ь д. Я боюсь, как бы все, что во мне есть, не выродилось тут во что-нибудь гадкое.

Г о с п о ж а А л в и н г (пристально глядя на него). Думаешь, так случится?

О с в а л ь д. Уверен. Живи я здесь той же жизнью, что и там, – все-таки жизнь получится совсем другая.

Г о с п о ж а А л в и н г (выслушав его с напряженным вниманием, встает и задумчиво говорит). Теперь я вижу эту связь.

О с в а л ь д. Cвязь c чем?

Г о с п о ж а А л в и н г. Впервые увидела здесь взаимосвязь. И теперь готова рассказать.

О с в а л ь д (вставая). Мама, я тебя не понимаю.

Р е г и н а (в свою очередь вставая). Наверно, мне лучше уйти?

Г о с п о ж а А л в и н г. Нет, останься. Теперь я готова все сказать. Сейчас, мой мальчик, ты узнаешь все как есть. А дальше выбирай сам. Освальд, Регина!

О с в а л ь д. Молчи. Пастор…

М а н д е р с (входя из прихожей). Ну вот, очень мы душевно провели время в приюте.

О с в а л ь д. И мы тут тоже.

М а н д е р с. Энгстранду надо помочь с его пристанищем для моряков. Регина должна переехать к нему и быть на подхвате.

Р е г и н а. Нет, спасибо, господин пастор.

М а н д е р с (заметив ее). Что?.. Почему вы здесь? Да еще с бокалом?

Р е г и н а (торопливо поставив бокал). Пардон.

О с в а л ь д. Регина уезжает со мной, господин пастор.

М а н д е р с. Уезжает?! С вами?!

О с в а л ь д. Да, как моя жена. Если захочет.

М а н д е р с. Господь милосердный…

Р е г и н а. Я тут ни при чем, господин пастор.

О с в а л ь д. Или остается здесь, если я останусь.

Р е г и н а (невольно). Здесь?

М а н д е р с. Госпожа Алвинг, вы меня убили.

Г о с п о ж а А л в и н г. Ничего этого не будет, потому что я наконец хочу все рассказать.

М а н д е р с. Вы этого не сделаете. Нет, нет, нет!

Г о с п о ж а А л в и н г. Я могу и хочу все сказать. Идеалы не рухнут.

О с в а л ь д. Мама, что ты от меня скрывала?

Р е г и н а (вслушиваясь). Хозяйка, слышите? Там кричат у дверей! (Идет в зимний садик и выглядывает на улицу.)

О с в а л ь д (глядя в окно слева). Что случилось? Откуда зарево?

Р е г и н а (кричит). Приют горит!

Г о с п о ж а А л в и н г (в сторону окна). Горит!

М а н д е р с. Как горит? Не может быть! Я только что оттуда.

О с в а л ь д. Где моя шляпа? Да все равно теперь… Отцовский приют!.. (Выскакивает в сад и убегает.)

Г о с п о ж а А л в и н г. Мою шаль, Регина! Посетил Господь, горим.

М а н д е р с. Чудовищно! Вот он, огонь, карающий дом беззакония, госпожа Алвинг!

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, да, еще бы. Скорей, Регина. (Поспешно уходит вместе с Региной.)

М а н д е р с (всплеснув руками). И страховки нет! (Выходит следом за всеми.)

Действие третье

Та же зала. Все двери нараспашку, на столе зажженная лампа. На улице темно, но слева на заднем плане видны слабые отсветы пожара. Г о с п о ж а А л в и н г, накинув на голову шаль, стоит в зимнем садике и смотрит в окно. Позади нее, тоже укутанная в шаль, стоит Р е г и н а.

Г о с п о ж а А л в и н г. Все сгорело. Дотла.

Р е г и н а. Подвалы еще догорают.

Г о с п о ж а А л в и н г. Что же Освальд не возвращается? Спасать там нечего.

Р е г и н а. Может, сходить за ним? Со шляпой?

Г о с п о ж а А л в и н г. Он еще и без шляпы?

Р е г и н а (показывая в сторону прихожей). Да. Вон она висит.

Г о с п о ж а А л в и н г. Пусть висит. Он вот-вот вернется. Я сама за ним схожу. (Выходит в садовую дверь.)

М а н д е р с (входя из прихожей). Госпожи Алвинг нет?

Р е г и н а. Она только что вышла в сад.

М а н д е р с. Не припомню ничего страшнее этой ночи.

Р е г и н а. Вот ведь горе горькое, да, господин пастор?

М а н д е р с. Ох, не говорите… Подумать страшно.

Р е г и н а. Как такое могло случиться?

М а н д е р с. И вы туда же, фрёкен Энгстранд? Почему вы меня спрашиваете? Откуда мне знать? Сперва ваш отец…

Р е г и н а. А что он?

М а н д е р с. Он совершенно заморочил мне голову.

Э н г с т р а н д (появляясь из прихожей). Господин пастор!

М а н д е р с (оборачиваясь в ужасе). Вы и сюда за мной!..

Э н г с т р а н д. Разрази меня Бог!.. Свят, свят!.. Дело-то скверное, господин пастор…

М а н д е р с (расхаживая по комнате). К несчастью… к несчастью…

Р е г и н а. Что такое?

Э н г с т р а н д. Все из-за нашего собрания молитвенного… (Тихо.) Попалась птичка, дочура. (Громко.) И надо ж было случиться, чтоб по моей милости пастор Мандерс оказался повинен в таком вот…

М а н д е р с. Уверяю вас, Энгстранд…

Э н г с т р а н д. Но никто, кроме пастора, до свечек не касался.

М а н д е р с (останавливаясь). Это по-вашему. А я вообще не помню, чтобы держал в руке свечку.

Э н г с т р а н д. Надо же… А я-то своими глазами видел, как пастор пальцами затушил фитиль и зашвырнул огарок в стружку.

М а н д е р с. А вы на это смотрели?

Э н г с т р а н д. Просто видел, и все.

М а н д е р с. В голове не укладывается. У меня нет обыкновения хватать фитиль пальцами.

Э н г с т р а н д. То-то и оно. Сделали вы это неловко, ничего не скажу. Но неужто оно могло оказаться настолько опасно, господин пастор?

М а н д е р с (беспокойно вышагивая по комнате). Ой, нет, не спрашивайте меня!

Э н г с т р а н д (ковыляя рядом с пастором). А страховать пастор ничего не стал?

М а н д е р с (на ходу). Нет, нет, сами слышали.

Э н г с т р а н д (не отставая). Не застраховано… И так вот прямиком туда пойти да все запалить. Свят, свят, какое несчастье!

М а н д е р с (вытирая испарину со лба). Не говорите, Энгстранд!

Э н г с т р а н д. И чтобы оно постигло обитель, бескорыстно построенную благотворителем в помощь городу и селянам… Ох, чую, не пощадят газетчики пастора.

М а н д е р с. Я сам все время о них думаю. Это едва ли не хуже всего. Злоба, ненависть, обвинения… Страшно помыслить, что сейчас начнется!

Из сада входит г о с п о ж а А л в и н г.

Г о с п о ж а А л в и н г. Его не уговоришь уйти, пока тушат.

М а н д е р с. А, это вы, сударыня.

Г о с п о ж а А л в и н г. Зато, пастор, никакой хвалебной речи.

М а н д е р с. Я бы с радостью предпочел…

Г о с п о ж а А л в и н г (тихо). Все к лучшему. Этот приют ни для кого бы не стал благословением.

М а н д е р с. Думаете, нет?

Г о с п о ж а А л в и н г. А вы думаете – да?

М а н д е р с. Все же какая ужасная трагедия.

Г о с п о ж а А л в и н г. Давайте обсудим все по-деловому, коротко и ясно. Вы ждете господина пастора, Энгстранд?

Э н г с т р а н д (от двери в прихожую). Да, поджидаю.

Г о с п о ж а А л в и н г. Тогда присядьте пока.

Э н г с т р а н д. Благодарствуйте. Я постою.

Г о с п о ж а А л в и н г (Мандерсу). Вы, видимо, уезжаете ближайшим пароходом?

М а н д е р с. Да. Он отходит через час.

Г о с п о ж а А л в и н г. Тогда будьте любезны, возьмите с собой все бумаги. Я не желаю ни слова слышать об этом деле. У меня сейчас слишком много иных забот.

М а н д е р с. Госпожа Алвинг…

Г о с п о ж а А л в и н г. Позже я пришлю вам доверенность, чтобы вы устроили все по своему разумению.

М а н д е р с. Я займусь этим с превеликой охотой. Устав фонда теперь придется переписать, к сожалению.

Г о с п о ж а А л в и н г. Разумеется.

М а н д е р с. На первый взгляд мне думается, хорошо бы Сулвик приписать к общинным землям. Любой надел чего-нибудь да стоит, и найдут, как пустить его в оборот. А проценты на капитал, положенный в банк, я мог бы, наверно, использовать на дело благотворения для города.

Г о с п о ж а А л в и н г. На ваше усмотрение. Мне совершенно все равно.

Э н г с т р а н д. Не забудьте тогда уж мой приют моряков, господин пастор!

М а н д е р с. Это вы дело говорите, похоже, но надо все тщательно просчитать.

Э н г с т р а н д. Ни черта себе, еще считать!.. Ой, святый Боже…

М а н д е р с (вздохнув). Но, к сожалению, я не знаю, как долго смогу заниматься этими делами. Не принудит ли меня общественное мнение отстраниться от них. Все зависит от исхода расследования пожара.

Г о с п о ж а А л в и н г. Что вы такое говорите?

М а н д е р с. А предсказать исход невозможно.

Э н г с т р а н д (подходя ближе). Отчего же невозможно. Тут-то вот и мы, Якоб то есть Энгстранд, как раз стоим.

М а н д е р с. Ну да, ну и…

Э н г с т р а н д (тихо). А Якоб Энгстранд – он не тот человек, что предаст щедрого покровителя в минуту, как говорится, испытаний.

М а н д е р с. Но мой дорогой… а как?..

Э н г с т р а н д. Якоб Энгстранд, его можно разве что с ангелом-спасителем сравнить, вот так-то, господин пастор!

М а н д е р с. Нет, нет, такого я в самом деле принять не могу.

Э н г с т р а н д. Все равно быть по сему. Я слыхал, был один, тоже взял на себя чужие грехи.

М а н д е р с. Якоб! (Пожимает его руку.) Вы редкостный человек. И ваш приют моряков получит, конечно же, поддержку, можете не сомневаться.

Энгстранд хочет поблагодарить, но, растроганный, не находит слов.

М а н д е р с (надевая через плечо дорожный портфель). И в путь. Мы едем вместе.

Э н г с т р а н д (в дверях, тихо, Регине). Давай со мной, дуреха. Будешь как сыр в масле кататься.

Р е г и н а (вскинув голову). Мерси вам! (Идет в прихожую и приносит пальто пастора.)

М а н д е р с. Будьте здоровы, госпожа Алвинг. И да осенит это жилище дух порядка и законности.

Г о с п о ж а А л в и н г. Прощайте, Мандерс! (Собирается выйти в зимний садик, но тут видит входящего из сада Освальда.)

Э н г с т р а н д (вместе с Региной помогает пастору надеть пальто). Прощай, дитя мое. И что бы с тобой ни стряслось, ты знаешь, где найти Якоба Энгстранда. (Тихо.) На Малой Портовой, угу… (Госпоже Алвинг и Освальду.) А свой приют для странников моря я назову «Дом камергера Алвинга». И если мне удастся устроить его по своему разумению, так смею обещать, что он не посрамит покойного камергера нашего.

М а н д е р с (в дверях). Хм-хм… Идемте, дорогой Энгстранд. Прощайте, прощайте!

О с в а л ь д (подходя к столу). О каком это доме он говорил?

Г о с п о ж а А л в и н г. Они с пастором Мандерсом затеяли открыть что-то вроде приюта.

О с в а л ь д. Он сгорит в огне, как и этот.

Г о с п о ж а А л в и н г. Почему ты так думаешь?

О с в а л ь д. Все сгорит. Ничего не останется, что напоминало бы об отце. И я сгорю.

Регина удивленно смотрит на него.

Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд! Не надо было тебе смотреть на пожар так долго. Мальчик мой бедный.

О с в а л ь д (садясь за стол). Знаешь, ты, пожалуй, права.

Г о с п о ж а А л в и н г. Позволь, я утру тебе лицо. Ты мокрый весь. (Обтирает его лицо своим носовым платком.)

О с в а л ь д (равнодушно глядя перед собой). Спасибо, мама.

Г о с п о ж а А л в и н г. Ты не устал, Освальд? Поспать не хочешь?

О с в а л ь д (испуганно). Нет, нет! Не спать! Спать я никогда не сплю, только притворяюсь. (Мрачно.) Но время придет.

Г о с п о ж а А л в и н г (глядя на него с тревогой). Ты все же болен, мальчик мой благословенный.

Р е г и н а (напряженно). Господин Алвинг болен?

О с в а л ь д (нетерпеливо). И заприте все двери! Этот смертный страх…

Г о с п о ж а А л в и н г. Запри, Регина.

Закрыв все двери, Регина стоит подле двери в прихожую. Госпожа Алвинг снимает шаль, Регина следует ее примеру.

Г о с п о ж а А л в и н г (подвинув стул и садясь рядом с Освальдом). Ну вот. Хоть посижу рядом с тобой.

О с в а л ь д. Да, конечно. И Регина пусть остается. Она должна всегда быть со мной. Ты ведь меня выручишь, Регина? Правда же?

Р е г и н а. Я не понимаю…

Г о с п о ж а А л в и н г. Выручишь?

О с в а л ь д. Да. Протянешь мне руку помощи, когда до этого дойдет.

Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд, у тебя есть мать, она тебя всегда выручит.

О с в а л ь д. Ты? (Смеется.) Нет, мама, этого ты мне из своих рук не дашь. (Мрачно усмехается.) Ты?! Ха-ха! (Смотрит на нее серьезно.) Хотя ты была ближе всех к этому. (Возбуждаясь.) Регина, а почему ты не можешь говорить мне «ты»? И почему не зовешь меня Освальд?

Р е г и н а (тихо). Думаю, хозяйке не понравится.

Г о с п о ж а А л в и н г. Скоро все тебе будет можно. Иди сюда, сядь с нами.

Регина покорно и неуверенно садится по другую сторону стола.

Г о с п о ж а А л в и н г. А теперь, бедный мой измученный мальчик, я хочу снять камень с твоей души.

О с в а л ь д. Мама, ты?

Г о с п о ж а А л в и н г. Все, что ты называешь угрызениями, раскаянием, страхом…

О с в а л ь д. Думаешь, это в твоих силах?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, Освальд, теперь да. Твои слова о радости по-новому осветили всю мою жизнь.

О с в а л ь д (качая головой). Ничегошеньки не понимаю.

Г о с п о ж а А л в и н г. Жалко, ты не знал своего отца, когда он еще был молоденьким лейтенантом. Вот в ком бурлила радость жизни!

О с в а л ь д. Да, это я знаю.

Г о с п о ж а А л в и н г. Посмотришь на него – и уже сердце радуется. В нем была полнота жизни и какая-то неукротимая мощь.

О с в а л ь д. И?

Г о с п о ж а А л в и н г. И вот представь: жизнелюбивое дитя радости – потому что в те годы он был совершенно как дитя – вынужден коротать жизнь в небольшом городке, где вместо настоящих радостей одни увеселения. Вместо осмысленного служения – постылая служба. Он не видит никакого серьезного большого дела, чтобы посвятить себя ему, только делишки. Ни единого товарища, кто был бы в силах прочувствовать, что такое радость жизни, одни жуиры да пропойцы…

О с в а л ь д. Мама!

Г о с п о ж а А л в и н г. И кончилось все, как и должно было кончиться.

О с в а л ь д. А как должно было кончиться?

Г о с п о ж а А л в и н г. Ты сам вчера говорил, что с тобой будет, если ты останешься дома.

Г о с п о ж а А л в и н г. Ты хочешь сказать, что отец…

Г о с п о ж а А л в и н г. Твой отец не нашел, куда применить переполнявшую его радость жизни. И я не принесла в его дом праздника.

О с в а л ь д. Даже ты?

Г о с п о ж а А л в и н г. Меня учили, что превыше всего долг, и я верила в это слишком долго. Все в конечном счете оказывалось обязанностями – моими или его. Боюсь, Освальд, моими стараниями наш дом стал для твоего бедного отца местом, которое он на дух не выносил, не мог вынести.

О с в а л ь д. Почему же ты ни разу не написала мне об этом?

Г о с п о ж а А л в и н г. Я только сейчас осознала, что могу открыть это тебе, его сыну. Раньше я смотрела на все иначе.

О с в а л ь д. А как ты смотрела?

Г о с п о ж а А л в и н г (медленно). Я считала, что твой отец сгубил себя, сгорел еще до твоего рождения.

О с в а л ь д (глухо). О?! (Встает, отходит к окну.)

Г о с п о ж а А л в и н г. К тому же я день и ночь думала, что Росенволд – отчий дом и для Регины, равно как для моего мальчика.

О с в а л ь д (резко поворачиваясь). Для Регины?

Р е г и н а (вскочив, чуть слышно). Для меня?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да. Теперь вы оба все знаете.

О с в а л ь д. Регина!

Р е г и н а (себе самой). Так мать и вправду была та еще…

Г о с п о ж а А л в и н г. О твоей матери можно сказать много хорошего, Регина.

Р е г и н а. Да, но все же она была та еще… Я иногда так и думала, но… Хозяйка, могу я уехать сию минуту?

Г о с п о ж а А л в и н г. Ты уверена, что хочешь уехать?

Р е г и н а. Да уж хочу.

Г о с п о ж а А л в и н г. Делай, как знаешь, конечно, но…

О с в а л ь д (подходя к Регине). Ты куда собралась? Здесь твое место.

Р е г и н а. Мерси, господин Алвинг… чтоб не сказать Освальд. Я представляла себе все иначе.

Г о с п о ж а А л в и н г. Регина, я не открывала тебе правды…

Р е г и н а. А жалко, скажу я вам! Знай я, что Освальд болен, то… А теперь, когда ни о чем серьезном между нами речи нет… Не могу я, по чести говоря, позволить себе хиреть тут в деревне, ухаживая за инвалидами.

О с в а л ь д. Даже за таким, что тебе близок?

Р е г и н а. Да нет же, не могу я. Бедная девушка должна пользоваться молодостью с умом, а то не заметишь, как останешься у разбитого корыта. Во мне-то ведь тоже радость жизни бурлит, господа хорошие.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, к несчастью. Только не пускайся во все тяжкие, Регина.

Р е г и н а. Как будет, так будет. Освальд, знать, пошел в отца, а я, видать, в свою мамашу. Но ответьте мне на один вопрос, госпожа Алвинг: пастор Мандерс про меня знает?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, пастору Мандерсу известно все.

Р е г и н а (торопливо кутаясь в шаль). Тогда мне бы надо поспеть на ближайший пароход. Пастор, он сговорчивый, с ним легко сладить. А к деньгам, мне думается, я имею касательства не меньше, чем этот плотник поганый.

Г о с п о ж а А л в и н г. Как знаешь.

Р е г и н а (пристально глядя на нее). Жаль, хозяйка, не захотели вы воспитать меня как положено ребенку из высшего сословия, оно бы мне больше подошло. (Вскинув голову.) Вот дерьмо… да черт с ним! (Покосившись на бутылку.) Может, мне еще выйдет пить шампанское в благородном обществе.

Г о с п о ж а А л в и н г. Регина, когда захочешь вернуться в семью, приезжай.

Р е г и н а. Нет уж, благодарствуйте, хозяйка. Пастор Мандерс выручит меня, надеюсь. А если все пойдет наперекосяк, то я знаю, где мой дом.

Г о с п о ж а А л в и н г. Где?

Р е г и н а. В приюте камергера Алвинга.

Г о с п о ж а А л в и н г. Регина – ты идешь ко дну, я уже вижу.

Р е г и н а. Плевать. Адью вам. (Попрощавшись, выходит в прихожую.)

О с в а л ь д (у окна, глядя на улицу). Она ушла?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да.

О с в а л ь д (себе под нос). Ужасно вышло, безумие какое-то.

Г о с п о ж а А л в и н г (подойдя сзади и положив руки ему на плечи). Освальд, мальчик мой любимый… это страшное потрясение для тебя?

О с в а л ь д (повернув к ней лицо). Про отца?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, про твоего несчастливого отца. Боюсь, как бы известие не подкосило тебя.

О с в а л ь д. С чего ты взяла? Внезапно, конечно, но вообще-то мне это довольно безразлично.

Г о с п о ж а А л в и н г (отдергивая руки). Безразлично, что твой отец был бесконечно несчастен?

О с в а л ь д. Конечно, я готов посочувствовать ему, как любому другому человеку, но…

Г о с п о ж а А л в и н г. И ничего больше?! Это же твой родной отец!

О с в а л ь д (теряя терпение). Отец, отец… Да я его никогда не знал, а воспоминание о нем у меня только одно – как меня тогда тошнило из-за него.

Г о с п о ж а А л в и н г. Это немыслимо, чудовищно. Как может ребенок не любить родного отца, что бы там ни было?

О с в а л ь д. А если ребенку не за что отца благодарить? Если он его не знал? Ты веришь, что ли, во все эти старые предрассудки? Ты – такая просвещенная?

Г о с п о ж а А л в и н г. Предрассудки?!

О с в а л ь д. Да. Мама, ты и сама не можешь не видеть, как живучи подобные убеждения – стоит один раз запустить их в оборот, они все время возвращаются и возвращаются и…

Г о с п о ж а А л в и н г (потрясенно). Как привидения!

О с в а л ь д (расхаживая по комнате). Можно назвать их привидениями…

Г о с п о ж а А л в и н г (порывисто). Освальд, значит, ты и меня не любишь?!

О с в а л ь д. Тебя я хотя бы знаю…

Г о с п о ж а А л в и н г. Знаешь, да. Но и только!

О с в а л ь д. Мне известно, что я тебе очень дорог, а за это стоит быть благодарным, видимо. И теперь, когда я болен, ты можешь стать мне полезной, незаменимой.

Г о с п о ж а А л в и н г. Еще как могу, Освальд! Я готова, кажется, благословлять эту болезнь, которая привела тебя домой, ко мне. Я ведь вижу – пока ты не мой, тебя нужно еще завоевать.

О с в а л ь д (теряя терпение). Да, да. Все это лишь громкие слова. Ты должна помнить, мама, что я болен. Интересоваться жизнью других я не в состоянии, мне бы со своими заботами управиться.

Г о с п о ж а А л в и н г (тихо). Я буду смиренно и терпеливо довольствоваться малым.

О с в а л ь д. Главное – жизнерадостно, мама.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, мальчик мой любимый, правда. (Подходит к нему.) Но я сумела освободить тебя от укоров и угрызений?

О с в а л ь д. Да, сумела. Но кто освободит меня от страха?

Г о с п о ж а А л в и н г. От страха?

О с в а л ь д (расхаживая по комнате). Регина cделала бы это за доброе слово.

Г о с п о ж а А л в и н г. Я тебя не понимаю. О каком страхе речь и при чем тут Регина?

О с в а л ь д. Сейчас уже далеко за полночь, мама?

Г о с п о ж а А л в и н г. Уже, считай, утро. (Смотрит на зимний садик.) На вершинах светлеет потихоньку. И погода будет ясная, Освальд. Еще немного, и солнце увидишь.

О с в а л ь д. Жду с радостью. Да, немало найдется, чему порадоваться и ради чего жить.

Г о с п о ж а А л в и н г. Так и думала!

О с в а л ь д. Хоть я и не могу работать, но…

Г о с п о ж а А л в и н г. Работать ты тоже начнешь, мальчик мой, дай время. Теперь, когда ты избавился от тяжелых мыслей, что ели тебя поедом…

О с в а л ь д. Да, очень хорошо, что ты освободила меня от этих мифов. И теперь мне осталось справиться только с одним… (Садится на диван.) Мама, нам надо поговорить.

Г о с п о ж а А л в и н г. Конечно, давай. (Подвигает стул к дивану, садится рядом с Освальдом.)

О с в а л ь д. А там и солнце взойдет. И ты уже будешь все знать. А я распрощаюсь с этим страхом.

Г о с п о ж а А л в и н г. Что я буду знать?

О с в а л ь д (не слушая ее). Мама, ты ведь говорила сегодня вечером, что нет в мире такого, чего бы ты не сделала для меня?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, я правда так сказала.

О с в а л ь д. И продолжаешь так думать?

Г о с п о ж а А л в и н г. Можешь на это рассчитывать, мальчик мой любимый, единственный мой. Я живу только ради тебя, больше ни для чего.

О с в а л ь д. Да, да, тогда послушай меня, пожалуйста. Мама, ты очень сильная духом, очень, я знаю. Ты сиди спокойно, когда я тебе все скажу.

Г о с п о ж а А л в и н г. Что же такое ужасное…

О с в а л ь д. И не кричи в голос. Слышишь меня? Обещаешь? Мы будем сидеть и спокойно говорить. Обещаешь, мама?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, обещаю, да. Говори же!

О с в а л ь д. Знаешь, вся эта моя усталость… и что я работать не могу… это не сама болезнь.

Г о с п о ж а А л в и н г. А сама болезнь?

О с в а л ь д. Сама болезнь, которую я получил по наследству, она… (Приставляет указательный палец ко лбу и говорит чуть слышно.) Она сидит вот тут, внутри.

Г о с п о ж а А л в и н г (почти беззвучно). Нет, Освальд! Нет!

О с в а л ь д. Не кричи. Я не выдержу. Да, она сидит тут. В засаде. И может напасть когда угодно.

Г о с п о ж а А л в и н г. Страх какой!

О с в а л ь д. Спокойно. Таковы мои дела.

Г о с п о ж а А л в и н г (вскочив на ноги). Это неправда, Освальд! Не может быть! Невозможно!

О с в а л ь д. Один приступ у меня уже был, там, в Париже. Он быстро прошел. Но теперь я знаю, что меня ждет, и на меня напал дикий, неотвязный страх. Поэтому я сразу же уехал к тебе, сюда.

Г о с п о ж а А л в и н г. Так это от страха!..

О с в а л ь д. Да, потому что перспективы мои, видишь ли, омерзительны. Это не обычная смертельная болезнь… Самой смерти я не так боюсь, хоть и хотел бы, конечно, пожить, сколько сумею.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, да, Освальд, ты должен!

О с в а л ь д. Но снова превратиться в беспомощного младенца… чтобы тебя кормили… чтобы… О, как это отвратно, как мерзко! Нет слов!

Г о с п о ж а А л в и н г. У ребенка есть мать, она будет за ним ухаживать.

О с в а л ь д (резко вскочив). Нет, ни за что, не хочу! Я не могу даже думать о том, что, возможно, пролежу так много лет… состарюсь, поседею… А ты, наверно, тем временем умрешь и оставишь меня. (Садится на стул госпожи Алвинг.) Потому что доктор сказал, что я, быть может, умру небыстро. Он назвал это размягчением мозга. (Мрачно усмехается.) Очень красиво звучит, по-моему. Сразу представляется бархат вишневого цвета, приятный на ощупь, когда проводишь рукой…

Г о с п о ж а А л в и н г (кричит). Освальд!

Освальд вскакивает и снова принимается ходить по комнате.

О с в а л ь д. А теперь ты отняла у меня Регину! Если б только она у меня была! Она бы наверно мне помогла.

Г о с п о ж а А л в и н г (подойдя к нему). Что ты хочешь сказать, любимый мой? В чем я тебе не помощник?

О с в а л ь д. Когда я пришел в себя после того припадка, доктор сказал, что когда припадок повторится – а он повторится непременно, – никакой надежды не останется.

Г о с п о ж а А л в и н г. У него настолько нет сердца, что он…

О с в а л ь д. Я заставил его все рассказать. Сказал, что мне надо будет принять решения… (Хитро улыбается.) И я их принял. (Вытаскивает коробочку из внутреннего кармана.) Видишь?

Г о с п о ж а А л в и н г. Что это?

О с в а л ь д. Морфий.

Г о с п о ж а А л в и н г (с ужасом глядя на него). Освальд… мальчик мой…

О с в а л ь д. Я скопил двенадцать порошков.

Г о с п о ж а А л в и н г (пытаясь выхватить коробочку). Отдай мне коробку, Освальд.

О с в а л ь д. Пока рано. (Прячет коробочку обратно в карман.)

Г о с п о ж а А л в и н г. Этого я не переживу!

О с в а л ь д. Придется пережить. Будь у меня Регина, я бы рассказал ей, как обстоят дела, и попросил выручить меня в последний раз. Она бы мне помогла, я уверен.

Г о с п о ж а А л в и н г. Никогда!

О с в а л ь д. Когда со мной случилось бы непоправимое, и она увидела бы, как я лежу – беспомощный, точно младенец, жалкий, погибший, неизлечимый… без всякой надежды на улучшение…

Г о с п о ж а А л в и н г. Регина никогда бы этого не сделала!

О с в а л ь д. Регина бы это сделала. Она так прелестно легкомысленна. И ей бы быстро надоело ухаживать за таким больным, как я.

Г о с п о ж а А л в и н г. Так слава Богу, что теперь ее здесь нет!

О с в а л ь д. Да, но теперь, мама, тебе самой придется меня выручить.

Г о с п о ж а А л в и н г (вскрикивает). Мне?!

О с в а л ь д. Кого это касается больше, чем тебя?

Г о с п о ж а А л в и н г. Мне? Твоей матери?

О с в а л ь д. Как раз поэтому.

Г о с п о ж а А л в и н г. Мне, которая дала тебе жизнь?

О с в а л ь д. Я не просил тебя давать мне жизнь. И что за жизнь ты мне дала? Я ее не хочу. Возьми ее обратно.

Г о с п о ж а А л в и н г. Спасите! Помогите! (Выбегает в прихожую.)

О с в а л ь д (идет следом). Не уходи от меня. Куда ты?

Г о с п о ж а А л в и н г (в прихожей). За врачом для тебя. Выпусти меня.

О с в а л ь д (там же). Ты никуда не пойдешь. И сюда никто не войдет.

Слышен щелчок запирающегося замка.

Г о с п о ж а А л в и н г (возвращаясь в комнату). Освальд, Освальд, дитя мое!

О с в а л ь д (входя следом). Говоришь, что любишь меня материнской любовью, – и собираешься смотреть, как меня терзает немыслимый страх?!

Г о с п о ж а А л в и н г (после минутной паузы, собравшись). Хорошо. Даю слово.

О с в а л ь д. Ты готова?..

Г о с п о ж а А л в и н г. Когда до этого дойдет. Но до этого никогда не дойдет. Это невозможно. Нет, нет!

О с в а л ь д. Да, давай надеяться на это. И будем вместе жить, сколько отпущено. Спасибо, мама.

Садится в кресло, которое госпожа Алвинг придвинула к дивану. Занимается заря, лампа на столе вот-вот догорит.

Г о с п о ж а А л в и н г (робко, подойдя к нему). Тебе стало теперь спокойно?

О с в а л ь д. Да.

Г о с п о ж а А л в и н г (склоняясь к нему). Ты напридумывал себе какие-то страсти, Освальд. Все это выдумки. Тебя подкосили эти потрясения. Но теперь ты отдохнешь, придешь в себя. Дома, у мамы. Мальчик мой любимый. Стоит тебе сказать «дай», и ты сразу все получишь, как в детстве. Видишь, припадок прошел. И смотри, как легко. Так я и знала. Взгляни, какой будет прекрасный день. Солнечный, яркий. Теперь ты увидишь свой дом по-настоящему. (Идет к столу и гасит лампу).

Встает солнце. Ледник и горы на заднем плане блестят в лучах утреннего солнца.

О с в а л ь д (в кресле спиной к заднему плану, внезапно). Мама, дай мне солнце.

Г о с п о ж а А л в и н г (у стола, непонимающе глядя на него). Что ты сказал?

О с в а л ь д (бормочет глухо и без выражения). Солнце. Солнце.

Г о с п о ж а А л в и н г (подходя к нему). Освальд, что с тобой?

Освальд обмяк в кресле, все мышцы расслабились, лицо бессмысленное, остекленевшие глаза тупо смотрят в никуда.

Г о с п о ж а А л в и н г (дрожа от страха). Что это?! (Громко кричит.) Освальд, что с тобой?! (Падает перед ним на колени, трясет его.) Освальд, посмотри на меня! Освальд! Ты меня не узнаешь?

О с в а л ь д (тем же бесцветным голосом, без выражения). Солнце… Солнце…

Г о с п о ж а А л в и н г (вскакивает в отчаянии, рвет на себе волосы, вопит). Это невыносимо! (Шепчет, будто оцепенев.) Невыносимо. Ни за что! (Внезапно.) Где они у него? (Запускает руку во внутренний карман.) Вот. (Пятится и кричит.) Нет, нет!.. Нет!.. Да!.. Нет, нет…

Она стоит в двух шагах от него, держась за голову и запустив пальцы в волосы, смотрит на него в немом ужасе.

О с в а л ь д (сидит в прежней позе и бубнит). Солнце… Солнце.