Черные костюмы

Москва

МОСКВА

1Я становлюсь каким-то Кибировым.Какой-то Земфирою-простодырой.Простите меня, Леонид Аркадьевич,Мне не вставляют ее альбомы,Как и альбомы Егора Летова,И я их слушаю не для этого,Но я их слушаю по-любому.Я становлюсь каким-то КиркоровымС его сиськами в розовой кофточке,То ли обкуреннным, то ль поддатым.Таким нелепым стыдливым боровомВ пуху, в картузе с козырьком,В розовой кофте фатаА то и совсем неодетымТрикстером, голым корольком.Неважно, кем я становлюсь —Станком ебальным, целью дальней,Каким-то дураком исповедальным,Мучительным как родина и блюз,Луизиана и европа-плюс,Каким-то скверным юношей скандальным– Есть смерти для меня2У меня от тебя, москва, ломит все тело.У меня от твоей любви вся пизда в занозах.Я работаю на тебя как таджикский наркоторговец,Молдавский трубоукладчик, украинский сантехник.По ночам от усталости я напиваюсь.Отдыхаю, короче, как сапожник и грузчик.Я хожу по твоим улицам как чужестранецБез регистрации и пропискиВ невидимом миру хиджабе.Я плачу отступные по обкурке и пьяни твоим ментам.У меня на твоих кладбищах лежат людиДуму думают, подпевают:Мы уже не сможем бросить тебя, родная,Даже не сомневайся

♥

На посещение церемонии награждения лауреатов «Русской премии», которая присуждается лучшим писателям СНГ. Патронируется Кремлем, спонсируется местным бизнесом. Памфлет, который заканчивается плачем.

У меня в обоих руках по два астральных пулемета:Отстреливаться по-македонскиОт Колерова Модеста.Товарищ не просто не понимает —Его постигло глубокое охуенье,Охуение, откуда нет возврата.Носферату, чисто Носферату,Вот и молодые клычки над белою манишкой(Провинциальный демонизм,Как излагает мой друг Бергер,В прошлом работник политического пиара.)Модест выпускает на сцену свежих блядей в попонках,В балеринских, накажи меня Бог, пачках.Также русский хор с лицами усталыхГорожан в четвертом поколеньи.Они поют славу лауреатам.Молодая в золотых босоножкахТелезвезда со старым телемущиной,Некогда ведущим Хрюши и Степаши,Вызывают на сцену бедных призеров,Честных литераторов бывших союзных республик.Как они не плюют в лицо этим московским,Этим богатеньким недоумкам,Кремлевским (кулацким – Гуголев говорит) подпевалам,Недотыкомкам Соллогуба?Тысяча долларов – крупная суммаДля писателя из Казахстана,Узбекистана, Армении, Беларуси.Приедут домой – такое расскажут!Что их напечатают в Петербурге,Что повезут, наверное, за границу,Поджигая море, полумертвую в руках синицу.Я там была, попила их кофий,Погребовала ихней водкой и жрачкой,Денег на фуршет хватило бы на зарплату,Извините за социалистический пафос,Врачам, медсестрам и санитаркам,Географам, военрукам и техничкамОдной городской больницы, одной сельской среднейшколы.Видела поэта Родионова – он бухал и смеялся.Видела поэта Шульпякова, он надменноСидел спиною к сцене, но за столом с кормежкой.Видела поэта Гуголева, он оказался Приятелем лауреата из Ташкента.Не успела повидать Лешу Айги.Он со своими парнямиДолжен был развлекать Ташкентского митрополита,Людей в дорогих одеждах и других, в богемном нечистомприкиде,Всех, кто изрядно выпил,В вечерних костюмах, а надо выбрать – деревянных,С деревянными личиками буратинок.Десять дней назад у Леши умер отец,И я не смогла доехать в госпитальный моргНа Соколе, меня оставили сила, доблесть и гордость,Честь, любовь, состраданье, другие человеческие чувства.Зато возникли в уме картинкиИз практически родного теперь Боткинского морга:Деревянное лицо, темно-серый костюм в полоску,Который вместе с трусами Дольче-Габбана(За которые покойный орал бы на меня три дня,Положенные для других целей)Носками Etro, белой рубашкой Диор,герленовским одеколономИ левым, признаться, мыломЯ собирала агенту Сергею своими рукамиНе отсохли

2006

ИСТОРИЯ КАТУЛЛА

Катулл пишет Лесбии, пишет цезарю.Он не то что не может с собою справиться —Полетит к голубю, полетит к сизарю.У него нет другого оружия,Нету щита и доспеховЕго сердце кровоточитИ голова кружитсяНе совсем от успехов.Скорее, от ужаса.Его частушки ходят по городуПод его окном рыдают красавицыИ народ визитками обменивается.Слухи как эпидемия распространяются,Что печален Катулл, утонченный пьяницаЕму наплевать на судьбу местной словесности.Боль у него в голове как пьявица.Наружное и внутреннее принимаются,Но не способствуют.Он дурно ориентируется на местности,Но прекрасно держится.Он часто плачет и отворачиваетсяВ своем таинственном лесу.Воробышек умер, Лесбии нездоровится.Ничего существенного, за вычетомНевозможности, невероятностиВстретитьсяНичего по-настоящему катастрофическогоТакие истории неважно кончаются,Но необъяснимо завораживаютВозможно, это свидетельство маниакальностиЭкстремальной ситуации9.11, 02, 03, пожарная лестницаСобора города НамюраПоскользнулся во сне на улицеНа груди отпечаталась стопа предшественницыПредстоятельницы……………………………………………………..Катулл визжит от боли, повизгивает от боли,Как маленькая собачка.Плачет, когда никто не видит.Впрочем, не особо стесняется тоже.У него совсем нет мужества,Мужеложества, женоненавистничестваОн усирается от ужасаОн идет, идет, едет, едет,И скрыт его маршрутОт радаров совецких разведчиков.Его в зарницу больше не берут,Как волчицу и пляшущую человечицу– Ему кажется, что тело течет.Он знает своих наперечет,По списку снайперов,Но и своим не слишком доверяет.Порядок измерим его чутьем.Чутье никто не измеряетИзмерщиков – к стенке,Думает он муторно; нет аппаратаЛетательного, как в семнадцатом веке.Остались одни православные иерархи.Когда же изменится эта страна? эти порядки?Как много противоречащегоЕго чувству прекрасного, настоящего,Когда мужчины плачут, музы подначивают,Девушки не торгуются, а открываютсяНавстречу глубокой нездешней печали,А благодарные юношиЕбутся чисто из благодарностиИ восторга, даруя блаженство?Без ревности и зависти?А?Сам-то Катулл обычно ревнует до помрачениясознательности.Вообще, он озадачен.Он иногда так истощен,Что не в состоянииОтвечать на деловые звонки.Его естественное обаяниеУже не покрывает представительские.Цезарь и его кликаСовсем потеряли приличия.Они думают, что их дела важнее болезни Лесбии,Важнее смерти воробышка.Как они могут так думать, они совсем охуели,Думает Катулл; его тушкаГотовится к операции, он волнуется:Как там медные ножи хирургов, остры ли? Горяч лиогонь? Дадут ли цикуты?Наконец, как там семейная гробницаНа случай дурного исхода?Философствовать – готовиться к смерти,И он-то готов, но вот как остальные?Чувствуют ли ностальгию по настоящему?На пошли бы нахуй все остальные,пластиковые и стальные?Злые клоуны? умеющие заставить его работать Золушкой?Он сомневается.Он еще находится в этом мире.Ему необходимо сосредоточиться.Боги не любят рассеянных,Дающих невыполнимые обещания,Делающих опрометчивые заявления.Кажется, надо признать, что его воплощение – женщина,Так получается,Выбранное им по доброй воле и в трезвой памятиИз желания спасти окружающих.А это означает полное погружение в безднуИ редкое обращение к вышестоящим товарищам.И ему кажется,Что он живет не в последний раз,И никого об этом не предупреждает,И уходит в библиотеку.……………………………………..я живу быстроумираю молодойкаждое утрокак дым надо водойкак написал мне когда-то один музыкант и поэтэту историю ставит поутру соседКатулл учит девочку, хочет девочку,Хохочет над мальчиком, пинчарит деточку,Мочит ласточку, уже не плачетСухую корочку, дрочит палочкуВообще не думает, что это значитЕго сексуальность немного печалитсяОт него отдельно. Он с нею соглашается,Но не особенно заморачивается.Он понимает, что стигматизирован.Ему стыдно, что он муж мертвой девушки.Ему кажется, что это крайне значимо.Но этого никто не замечает.Его привязанности теперь отличаютсяОт более-менее общепринятых:Какие-то случайные девчонки и пидоры,Амбициозные провинциалы, столичные штучки.Он бросает родных и отчаливаетВ город, где по-прежнему напивается.Мало об этом задумываетсяИ не хочет встречаться с себе подобными.Вопросы интервьюеров его озадачивают.Он с трудом уворачивается,Но слово за слово.Его вообще более не волнует истина,Только экстремальные состояния: см-ть, предательство,Вопросы стиля, имперские войны, жутковатыепутешествия,Короткие, но действенные, как цикута.У Катулла, как известно, хуевое здоровье,Но это не предмет общественной дискуссии.И Лесбия! Лесбия! Она является ночамиВместе с мертвым воробышком! Они играют! Целуются!Он просыпается от рыданий! Он смотрит на еефотографииВ Петродворце и Павловском парке; он отворачиваетсяК портрету Николы-Угодника.Но она так прекрасна, ее жесты, как звезды,Ее кисти, ее щиколотки, ее попа; это невыносимо,эта невинность и это блядство.Он никогда не видел ничего более совершенного.Конечно, в этом месте он все-таки заморачивается.Он продолжает любить мертвую,Не хочет признавать смерти,Не хочет в этом признаваться.Он живет в каком-то виртуальном отчаянии,В таинственном лесу,Где все еще возвращается, разворачиваетсяКак вертоградРайскийТоварищиВедут себя так, как будто они – цезарь,Плюющий на общественные приличия.Они готовы писать эпитафииСтроить достойные надгробияОн готов разбить об стенку голову(И периодически разбивает),Только чтобы этого не было.Только бы вернуть живые созвучия,Блядскую правду, мучительные многоточия,НеправедныеБомбардировки городов, где он могПоноси́ть ее как подорванный.Из истории литературы известноЧто римский кликушаУмер раньше своей голубкиКакая-то ужасная все-таки сверху степень отчетливости……………………………………….Он живет быстро, умирает молодым.Над водою – пули дум-дум, дынц-дынц, дым-дым,Лодка уходит в другую страну.На щеках мертвеца – индейский грим.Поднимите над ним простыню, натяните над ним.Ибо входит жених выше самых высоких мужей.Он приснится под утро, он скажет: сбежал.Знаешь, там был один пацан,Мы сговорились и подняли, вместе смоглиЭти доски и гвозди и комья земли.И никто из свидетелей не отрицал.Я держал его руку и он мою, знаешь, держал.И потом доложу:Я стопу поцелую тому пацану.Наконец я признаю: Он прав.Я прошу Его всех друганов: поддержите его, помогите ему,Я пускай догорю, можжевеловый куст, до корней догорю,Но найдите дорогу ему.…………………………………………………..как сухая щепа после молньи, как медленный расовый дубкак сухие дрова и сухая листваомертвелое дерево молния в лоба была ведь когда-то живаи вода протекалаэто все не вопросы ума, не предмет мастерствакак сухая игла, как сухая звезда волшебствасреди черного света гравера сухая игла гробовая иглаподними леденелого лбао, возможна ли женщине мертвой хвала?да, конечно, возможна и необходимачтоб она понимала и там, что любима……………………………………………….а потом я устала всем говорить, что ты умерпо мобильному телефонутвоему с фотографиямилюбимых мальчиков и девочеки я его более не включаюна звонки более не отвечаюлежу только и плачувниз мордойцыганской……………………………………………

КАТУЛЛ ПРИТВОРЯЕТСЯ, ЧТО ОН ОРФЕЙ, И СПУСКАЕТСЯ В АД

В сущности, нет никакой преградыМежду миром живых и миром мертвых.Это какая-то сильная заморочка,Что эта преграда есть.Вспомнить свои сны.Мать стоит под окном,Хочет вернуться назад.Но твоя глупость и страхНе позволяют ейВойти в этот дивный дом,В ее отцовский сад,В сад ее мужа,В ее мужской, мужеский сад.В дом с садом, которыйСажали ее мужчины,Сначала ее отец,Потом ее муж, мой отец.Там есть мое окно.Оно выходит туда,Где весною обычно цветет абрикосИли под снегом полгода стоит.Почему-то онаПросит меня впустить,Как будто сама не могла,Через мое окно.Я говорю: входи.Но еще не могу понять,Почему она там стоитИ никак не может войти —Оттого ли, что умерла?И я не могу это принять?И я не могу отворить?Или думаю, что так и есть,И ей не надо сюда?Мне страшно ее впустить?Тогда я была глупа.Никак не могла решить.Тогда я не видела призраков дня.Тогда я не видела призраков ночи.Только слышала слабые голосаКогда отвлекалась в трамвае.Тогда я не знала, что призраки здесьЛюбимые мертвые на небесахОдни упокоены, другие молчатВслепуюИ смотрят, как русские после войныС большим сожалением, будто больныНа насСолдатыИх до́мы зеленые возле домовЖивых. Мы строили после войны,Как жатвы. Как жертвы. Как жабры, дышали.Хотели дышать. Многоэтажные дети страны.Мы были бессмертны, отважны,Как русские дирижабли, в будущем сожженыВ высоких слоях атмосферы.Как страстотерпцыСмирившиеся с запахом серы……………………………………В общем, берешь его/ ее за рукуИ говоришь: пошли.Я никогда не оставлю тебя.Я тебя не покину.Я всегда буду с тобой.В общем, то же, что и живым.Там не страшно.Там только ужасно странно И легко потеряться.Это и напрягает.А они еще не привыкли.Поэтому их надо все время держать,Все их первое время,Типа пуповина,Когда ты и мать, и детеныш.Это ужасно тяжелая работа.Ты должен быть абсолютно сосредоточен.Наверное, это немного похожеНа работу диспетчера аэропортаВо Франкфурте или в Пекине.Много людей разных национальностейМного звуковых дорожекМного картинок на мониторе.Короче, это ужасно ответственно.К тому же ты еще и живешь дикое горе,Такое горское, архаическое, шахидское,Но ты его не боишьсяПотому что занят реальной помощью.Типа 9.11Тот, кто умер,В гораздо большей растерянности, чем ты.Он, признаться, в серьезном ахуе.Твоя задача —Постоянно находиться на связи.Говорить, что все хорошо, что мы справимся,Мы посадим наш самолетИ пассажиры не пострадают.В это трудно поверить,Когда ты знаешь эту жалкую обшивку,Степень износа техникиИ распиздяйскую лихость русских пилотов.Ничего, мы все равно справимся.У русской скорой помощи тоже не хватаетМедикаментов и машинНо мы-то не можем себе позволитьРаботать как русская скорая помощь, на пораженье.Это финальная игра.Никакого дополнительного времени.Никаких пенальти.Нужно работать очень точно.Главное, все время говорить человеку:Я тебя люблю и никогда не покину.Но без этого, знаете, сантимента,Без жалости к себеДовольно холодно, с сильной волей.Отправлять его в то пространство,Которое ему подобает.Которое ему принадлежит, но он еще не готов.Выше, выше, до самого облакаКто хочет – до РимаКто хочет – до русского садаС лампой и чаем, как попсовый писатель Булгаков.Кажется, тонкости стиляНе слишком необходимыВ тамошних обстоятельствах.Главное – сосредоточиться.Не отвлекаться.Тогда проходятся все таможни.Открываются визы.Лично вы – нечто вроде консульства.И дальше не ваше дело,Как пройдет путешествие.Сколько будет стоить экскурсияИ какой звезды достанется отель.Главное – делать свою работу.Не заморачиваться.Как монахи бардо тёдолКак русские попы(Они врубаются, несмотря на ужасыМестной отчетности)Определенное мужество,Конечно, потребуется.Навык устойчивости.Некоторая начитанность.Понимание, что нет никакой границыМежду мирами……………………………………….

COMING SOON:

«КАТУЛЛ ДУМАЕТ, ЧТО ОН ЭДИП, И ОТПРАВЛЯЕТСЯ К ПСИХОАНАЛИТИКУ»

«КАТУЛЛ, РОВНО КАФКА, ПРИСТУПАЕТ К АРХИВАЦИИ И ПУТАЕТСЯ В ПОКАЗАНИЯХ»

……………………………………Бледные тени секса его тревожат.Он что, не может без ебли? Да нет, он можетИ даже хочет без нее обходиться.Ему не нравится эта человеческая традицияНапоминающая об экстрадиции,Эмиграции и других способахВыдворения за пределы родины.Просто он чувствует, что он жив.Это огромное достижениеПосле двух лет нестерпимого траура.Как даун вспоминает таблицу умноженияИ понимает: не все потеряноИ улыбается своей немного кошмарной улыбкой.Так, неуверенно.Он смотрит на запястья собеседницыВ кафе и догадывается:Он сжал бы сейчас эти запястьяИ его на мгновение перекашиваетИррациональная молния.Он плохой христианинНе понимает, как в этом каяться,Рассказывать священнице,Женщине, прости Господи,С похотливым блеском в очахПри церковных при свечах.У Катулла в голове черный ящик,Который после катастрофы нуждается в расшифровке.Где пилоты допустили ошибку?Что остается на промысле Божий?Что на бессмысленный случайЧисто жестокоОн всё ещё сомневается,Сам себе шифровальщик и плакальщицаКак Грабовой, он требует воскрешенияДетей Беслана, приговаривая:Что, дети, страшно вам со мною,Хуаной Безумной,Венчающейся на царство,Идущей против законов божеских и человеческих?Там, в голове, осеннее кладбище,Холодная церковь с гламурнымиГероями столицы.Приехала бы служба небесной депортации,Она бы зафиксировала их лица, отобрала паспортаПроявила бы себя как настоящая милицияА так – какой-то крематорий с урнамиИ жалкие перышки царь-девицыПсалтыри над гробомУжасный холодИ еще все как-то чудовищно давили мне на плечиПригибая к землеКогда пытались обниматьВ голове Катулла кричат вороны.Что в Москве, что в Риме – ноябрь.Его не интересует человеческое.Он больше видит как Платонов и Филонов,Но притворяется Шолоховым и ПластовымС их простым натурализмом.В голове Катулла пусто, ту-ту, поехали,Он не думаетТолько чувствуетНаблюдает, записываетНоябрь, тупица, ноябрьТучи в мозгу, ветер и молнии над МосквойЧеловек сам не свойТак ведь ему и не положено.Здесь обрыв его пленки, магнитофонной записи……………………………………….Катулл совсем не мог жить после смерти Лесбии.В голове у него помутилось.Он ходил по друзьям, пьяный, и жаловался:Зачем она его бросила. Зачем покинула.Совсем как русские бабы на кладбище.Он усирается от ужасаБуквально как Митрофан ВоронежскийПосле смерти жены принявший монашествоОн ходил по друзьям и жаловался:Дайте мне вина, дайте мне водочки Конъяку, виски и пива,Желательно сразу.Дайте цикуты. Дайте мне пизды.Развлеките меня рассказамиО том, что другим-то намного хуже.Но друзья ему говорили:Шел бы ты нахуй, Катулл, римский водила,Водитель народного смысла,Московский водила, срубающий больше нашего,От Курского до Павелецкого, небось и не снилось,От Газгольдера до Белорусского, а?Чего тебе, нах, жаловаться?Мало кто мог ему посочувствоватьРазве бомжи с ближайшей станцииКогда бывали не занятыХорошей дракой и выпивкойДа он особо и не рассчитывалКатулл вспоминает свои путешествияВ римские провинции с римским воинствомТам, признаться, было не до тонкостейРимской словесности. Там были убитые,Раненые, контуженые и обоссанные.Катулл призывал на помощь все свои уменияВ медицине и психориторикеОн призывал на помощь другие силыЧеловеческие и нечеловеческие ресурсыЕго товарищи отходилиОн был почти как Блок-медбратИли военврач Константин ЛеонтьевЧехов, Вересаев, БулгаковEtcОн посетил гробницу брата. Написал элегию.Могила была немного запущена.Он прошелся веничком.Но строить новый памятник не имел времени.Войско двигалось далее. Было жарко.Они вернулись в столицу.Он нашел, что Лесбия совсем сблядовалась.Сделалась совершенно циником.Катулл и сам знал толк в жестоких шутках,Но не до такой же степени.Он умел уважать настоящее.Он жил тихо, но быстроУмер молодым на улице.Мы бы сказали: от алкоголизма,Сердце не вынесло.Не вскрывал вены, как Петроний,Представитель местного гламура.Катулл немного интересовался гламуром, но вчуже.Стиль как внешний рисунок (одежда, рабы, оргии)Его не слишком заботил.Его беспокоило соответствиеБедной души и яростного проявленияЕе метаний, выраженное в анекдоте,В карикатуре, в частушке, в надписиНа заборе; словом, нечто быстрое, действенное и бедное,Означающее распад, несовершенство,Но заряженное невыносимой яростью,На которой держится как республика,Так и империя.Как врачи, так администрация.Как мертвецы, так и плакальщицы.Как отец и мать, так любовники и любовницы.Словом, Катулл был немного Камю, точнее, Чораном.Такие людиПоявляются вне зависимостиОт режима, они будто инкарнируютсяНазло общественной глупостиИ пинаютсяЧеловеческой глупостью по заслугам.Здесь кончается история Катулла.

2006

Черные костюмы

1. СОЛНЦЕ

Они стояли рядом, близко, очень близкоОт них пахло дорогим одеколономЗагорелые – то ли солярий,То ли только что с моря.В черных костюмах, как итальянцы, хорошо пошитыхУлыбались вежливоИ быстро смотрели по сторонамКоротко говорили друг другу: там, на машине —Станешь спиной, закроешь.Они досталиДлинные блестящие ножи, как в кинофильмахДевяностых – Тарантино? Такеши Китано?Они достали, короче, свои ножичкиИ сказали: если ты ее не оставишь,Будет плохо. И улыбались.Они стояли плотно.Я чуял запахИх кожи, их одеколонов, они явно читаютЖурнал GQ, возможно, «Эсквайр»,Возможно, прочтутКакое-нибудь интервью со мною. Возможно,Потом скажут друг другу: чувак, да этот тот парень,Которого мы прикололи,Вот смеху, чувак.С интонациями переводчиков американских фильмов.Наверху были мои девчонки.Почему-то я сказал, что выйду первымИ подожду их внизу.Там уже меня ждалиВ черных итальянских костюмахДвигались под ярким солнцем,Как танцоры в балетеКороче, ты ее оставишь, понял?Я сказал: отойдем, здесь моя дочь, не надо.Они сказали: да мы уже все сказали.И ушли. Сели в машину и отвалили.Мои девочки спустились.Мы сели в машину и уехали.Позже я рассказал женам,Первой, которая тогда была со мною,И второй, из-за которой Состоялся этот балет,Уточнив, что бросать ее не намерен.

2. БАНДИТСКАЯ СВАДЬБА В РИГЕ

Было яркое солнце в конце июня.Мы с Леней и пианистом Вадимом СахаровымПо прозвищу ПтицаГуляли перед концертомЗа Домской площадью(Они играли Пьяццолу,Марию де Буэнос-Айрес)НавстречуМедленно двигалась группа плотных парнейВ черных костюмах, белых рубашках и солнечных очкахВ цветных оправах: красных, желтых и зеленыхКак клоуны.В жаруОни были в плотных черных костюмахХорошо пошитых, двубортных и однобортныхИ невестаКак положено, в белом воздушном платье и фатеИ рядом с нею жених, один из этих, в черных костюмах,Но выделялся одною странной деталью:Правая штанина была подвернутаНад белой, почти белой, свежевыструганной деревяннойногой,Он шелНа липовом костыле,Как медведь из сказки, скырлы-скырлы,На ярком-ярком солнцеСловно кадры из фильма Феллини,Такеши Китано,Они надвигалисьИ прошли как мираж,Улыбаясь,Как солнечный удар.Через триста метровМы оказалисьНа набережной, мы смотрелиНа предзакатную речную водуОна текла так медленно, так спокойноИ в ней вниз лицомЛежала утопленницаЕе обнаружилиДвое местных, но сомневались,Вызывать ли полициюК тому же у них не было мобильникаПозвонили по моемуПолиция приехала почти мгновенноНо мы успелиРазглядеть ее черные туфлиИ колоколом пеструю юбку До коленаТолько лица было не увидатьОна лежала ничком,Колыхаясь на волнах, как в русскойСтрашной сказке или песне О васильках и об ОлеГибнущей от любви

ОТСТУПЛЕНИЕ 1: ЖИЗНЬ В ИНТЕРНЕТЕ

Из сети:

«Анна Политковская была чеченская собачка.»

«Георгий Чистяков – враг Православия.»

(цитируется мною не слишком дословно, но верно по сути)

Если бы я видела людей, которые это написали, я бы вцепилась им в горло. Потому что мёртвые не могут за себя постоять, и кто-то должен за них заступиться. Но я не вижу спрятавшихся за никами, поэтому просто сквозь зубы матерюсь, как старый китаец.

Дети, я смотрю на это ваше с кривой усмешкойДвигая мышкой.Знаете, я несколько разозлилась.Но вы бедные, конешноТакая вот жимолостьРеволюция пожирает своих детейА они размножаются как опарышиВам что, не кажут это кино,Которое во всех небесахКрутят, и во всех поездахСмотрят, и уже решено,Сколько отмерено всем бухлаИ алмазов недр и барахлаИ какое я все-таки брехлоСреди девочек, ха-ха-хаСобака лает, ветер носит.Моя любимая собака Была убита,Когда мне было шесть.И дед мой от горя умер,А говорили – от рака.Но я умею с ними встречаться,Потому что если кого полюбишь,То это уж навсегда.У меня есть любимая песня.Мы поем ее с братом, когда выпиваемФальшивыми, но громкими голосами.Ну, вы знаете сами,Как это бывает,Когда человек выпивает:Какое мне дело до всех до васА вам до меня.Тяжелым басом ревет фугас,Как щепка, трещит броня.Ей научил нас отец.Вот такими мы с братом бываем,Когда выпиваем.Я разговариваю во снеХожу по земле во снеИ кто идет у меня по спинеКак вертлявые реки по синеве?И от страха я сам не свойНе свой не себеКому тут заказывают конвойНа скомканной в ужасе простыне?И кому я песни своих поэмСвоей головы поев?Од олень-трав а,Умиление злых сердец,Постои за меня, Москва,Как я за твоих своихКак просил за меня отецС чистою яростьюМрачною старостьюДаденной мне властьюУкраденнойРаненой гадинойАбсолютной страстью………………………………Я животное, а вы думаете что ли роботСуки вы сукиЯ механика для производства работВ поле как бабыЖопой кверху на пропискеВ полном разгаре страда деревенскаяИ далее по текстуЯ животное, я поднимаю хобот,И когда у меня шаббат,Прячется по углам всякая нечистьИ музы молчат как микробыЯ помню свое бесчестьеЧеловеческую прелестьМельницы ХолокостаИ то, как меня обчистилиКарманники в транспортеОбщественномЕсли бы все доверяли только личному опыту,История повторялась бы дваждыНа пепелище ГражданеЭта сторона улицыИ далее по текстуРимские гражданеДоколе наше терпениеИ далее по текстуРимского гражданина-выкрестаОн увидел ее и не мог остановитьсяДоводил до совершенстваДо военизированного блескаВсе эти умственные картинкиПолузабытого сексаЛагерного твистаПотом приезжала полиция,Аста ла виста,Проводила ревизию,Поднимала наркотикиТвою дивизию,Дорогие котикиЧто вы можете мне вменить?Помиловать нельзя казнить?О, это было, бывало, было,И КарманьолаКак будто бусы рассыпалисьИ я должна их искать, выкрастьПо всяким пыльным углам земли —Аргентина, Россия —А мой партнер и витязьРассечен от плеча напополам,Но держится одною силой воли,Как учили в семье и школеПрежде чем развоплотитьсяПеред смертью обосраться,Практически как субъекты ФедерацийСшит невидимою ниткой Волевой стальнойКак положено недобитку НеземнойЕсли честные истерикиВыходят на бойБудет другая историяИ какой-то другойМир, уже не в застенкеПрежнего мрачного охуенияТа-ак, здесь курим последнюю сигарету.

3. ПОСЛЕДНЯЯ СИГАРЕТА

Данила приходит с похорон ЕльцинаЧто-то не спал два дни, пацифистКурил, судя по зубам, как подорванныйРассказывает, как встретил РуцкогоТот шел один, в черном костюме,Хорошо пошитом,И один охранник сзади и справа,Всего один, как не охранник.И я его спросил: помирились?Да мы и раньше не ссорились, отвечает Руцкой,Чего нам мириться.Та-ак, последняя сигаретаТеперь уж чего миритьсяПроходит мимо ментов, как их не видитЧего мы не видели? – говорит РуцкойИ вправду, чего он не виделА еще приехали сорок лбовВ черных костюмах, ну, пятьдесятРостом под метр девяностоИ глаза у них синего льдаИ карего льда Добрые такие глазаЧеловеческие глаза, внимательные такиеИ не видят они ничегоКроме гроба белагоЭто охрана егоЗа восемь лет собралась охранаИ один говоритНу, как они говорятНу, он был молодецИ проглатывает слово блядьВеликий был человекПод метр девяностоОн был, короче, цар, понятно?И они проходят в церковьКак блистательные самураиКак в кино Такеши Китано.Там были еще Авен и ГайдарИ американские президентыНо это не заслуживает вниманьяТак, последняя сигарета– Когда он вышел со злости с Лужком,Данила говорит —Когда Лужок сказал: вам меня не снять —И они пошли гулять по ТверскойЧтоб напряженье снять —С последнею сигаретой —И они сказали: к вам тут народВопрос у народа возник —Это Данила возник с микрофоном,Твою мать,И этот лобПоставил локоть меж ним и ним,Чтоб ничего, твою мать,И Борис Николаич, живой, сказал:Ну. Эт-та. Все будет хорошо.Во как ты завернул, молодой.И посмотрел со значением.И этот лоб ему говорит,Даниле сейчас говорит:А я тебя помню. Ну, че-то ты сдал.И дальше пошелНикого не сдалОни никто никого не сдалУ них похороныСамурайскиеГосударственная президентская охранаКак в голливудском киноА у наших кишка тонкаИскусство отстает от жизниЭто довольно позорноИ Данила еще говорит:Ну, нынешние – это смешноТе защищали егоА эти людей пугаютИ потом, что ни говори,Как там девочки ни говори,Все дело в росте. В размере.Нынешний стоял, кусал губы.Ну, чего ему без него делать?Тут мы с Данилой оглянулисьСо своего седьмого этажаНа Москву-красавицу в центре КольцаИ сказалиДруг другуПрактически хором:Эта возлюбленная нефть —Всего лишь форма для того, чтоНам завещал великий Ельцин.Ошибка его, говорит Данила, не 93-й.Я сидел в Парламенте две недели.Я не жрал, не срал и не мылся.И там, знаешь, были реальные фашисты,Говорит Данила, куря последнюю сигарету.Его ошибка – не войска в Чечне.Он просил прощенья31 декабря 99 годаЗа все, что он сделал.Его ошибка – не то, что он перепуталКогда наступает Миллениум.А что он испугался за близкихИ отдал страну гебне.А они так попотелиВ девяностые годы, так просрались,Что не допустят нового передела.Но, знаешь, не в этом дело,Говорит ДанилаПросто его охранаЕго люди в черных костюмахГораздо красивее, как в кино,Тех, кто стоит сейчасВозможно, дело в размере.Но и в выражении глаз.Я тебя уверяю.

ОТСТУПЛЕНИЕ 2: ПЕРВОМАЙ И ДЕНЬ ПОБЕДЫ 2007

Молодые мне говорят в ОГИ:Кровавый ельцинский режимА я говорю: бежимА я говорю: бегиКуда-нибудь, где только знаем себяМолодые левакиНемножечко местные дуракиЯ понимаю этот задорИ этот зазорМеду миром и нечистью, ваше величество,Между огнем и водойМолодые львы,Что у вас в голове?Ничего кроме головыИ горячего сердца, пассионарии?Конешно, я выйду с ними на улицуНо здесь не ШвецияПобедившего социализмаИ большого процента самоубийствНе Франция Победившей эмиграцииНаконец, не Эстония,Известная студенческими волнениямиНачала восьмидесятых,Тюрьмами для школьников.У них традицияИлюшка едет из ТаллиннаСмотрел уличные беспорядкиПлевал на Ночной ДозорПри распиле Бронзового Солдата.Я думаю: соледад, десперадоБашни Мордора видны из больницыНа Войковской, где лежал Саша,И из моего окнаНа Аэропорте.Где находится местоВсеобщего блага?Хожу с ленточкойГеоргиевскойДня ПоэзииРубинштейн говорит: путинскойКак историяИдет через мое сердцеНикому не нужное, безоружное?Я бы тут же стала предателем,Если б меня запытали враги,Нацисты гребаныеМеня волнует чистая ненавистьЕе лезвиеНа самом деле меня ебетЛишь то, что Нина умираетЕе холодное терпениеЕе смертельная усталостьИ снова сердце запираетЯ бы хотела с нею лечьПод снегом и дождемСказать: мочи меня, калечь,А эту женщину не трожь,Давай, говнюк, меня положь,Мужчина-DeathЯ выгрызуЕе опухольЯ вылижуЕе раныНо она не допускаетДаже до кожиТакое смрадное животноеКак яДайте мне рвотноеНе дают нихуяНи снотворное, ни слабительноеВывести этот ужасУ меня больше нету мужества,Дорогие родители

Последний эпизод будет в клубе «Крыша»

Алмат говорит: кто эти люди, кто эти люди в черном?Такая жара, могли бы переодеться.Для чего они стоят так близкоДля чего у каждого за правым ухомКакие-то странные инструменты,Похожие на капельницы, точнее,На рыбок, которых мы делали из капельниц, помнишь?Алмату виднее.Он бывший врач-инфекционист.Но и я, как бывший терапевт, замечаю:Верно, похожи на госпитальных рыбокЭти переговорные устройстваЛюдей в черных костюмахЯ говорю: смотри, у них под пиджакамиАвтоматы и пистолетыЗрители должны понимать: все намного хужеАлмат говорит: ну разве понты, похоже?Посмотри на Москву-рекуКстати, я не понимаю, где мы,В каком районе?И он при этом почти не выпилИ уж точно не курил и не нюхалИ он говорит: смотри, эти девки на покрывалах —Как это красиво. Чистое порно.Но я все время думаю, как там зарплатаУчителей в Зажопинске и в Жопитосе.А я говорю: сама как провинциалкаПлохо соображаю,Кто эти люди, кто эти люди в черном,В бледно-зеленом на загореломПрекрасные чистые спиныБезмятежные лицаОбожаю их удивительный, блядь, охуительныйпластиковый безмятежный тон,Под саундтрекиЭти нефтяные фейкиЛокальные зоныМертвой столицыПотолочек два десятьЗапредельное эхоДа и мы с АлматомНе то что бы в беломЗаложились у нефтиВ Симеизе такой же клуб, говорит АлматТакая же стандартная крыша из каталогаНо там я мог быВыбирать человека не по цене майки,А по длине хуяНефть прет изо всех пор,Изо всех дыр,Мой другИ дурно делается мирИ нефть подступает к горлуКак в советских фильмахИ как там НинаВ своей песчаной могиле?

сентябрь 2006 – июнь 2007

Маша и Ларс фон Триер

Дневник лета 2006

Русская туса проёбывает чемпионатРусская Маша проигрывает УимблдонДревесной машине по имени Амели,За которой стоит тысячелетний блицкригИ вся Франция, старшая дочь ЦерквиРусская Маша нервничает, это очень заметно,Ори не ори.Ее сильные подачи разбиваются о механикуЕще более сильной машины, ее инструментарияЗдесь ничего не выйдет,Разве что выходы к сетке,Слабые варианты, подставы,Жалкое византийствоПутин целует младенца в животик, как царь иродХитрый Кадыров монтирует независимую ЧечнюКсения Собчак фотографируется нюЯсное дело, они сговорились,У черта в котле варилисьВозьму я их и отменюНа заднем плане мертвый БасаевВыглядит теперь полным идиотомА на него была некоторая надежда,Как на сотрудника ГРУ,Как сообщает нам русский интернетВсе приобретает маргинальный характер.Как мы провинциальны! – как турки,Которые вешают в Стамбуле не врагов ислама,А местных телезвезд из сериаловНа билбордах на перекресткахКто они такие? эти улыбчивые полнолицые люди?Русская Маша может биться об стенкуВешаться в татарском поселкеНадрывать глотку в хтоническом воеЭто ничего не меняетМы ужасающе провинциальныНам остаетсяСмотреть сериалы, умирать красиво,Но и это никого не цепляет,Ходить на вечеринки, танцеватьНа вечеринки, танцевать,Наблюдать, как прекрасные девушки в черных платьях —Катя Метелица, Света Рейтер, Юля Бедерова —Отлично двигаются под американскую музыку,Как настоящие волчицы,Воплощая нечто несбыточное, какой-то скромный огонь —Но мужики поворачиваются к ним жопой(Возможно, это лучшая часть мужского организма)И глотают свой алкогольРусские больше не хотят ебатьсяВоспроизводить потомствоПутин как боевой роботНо роботы не ебутсяРоботы не ебутся

Ларс фон Триер превращается в женщинуНикто этого не замечаетВсе кричат, что он провокатор и не любит Америку,Пропади она пропадомЛарс фон Т. следует за своею Анимой,Женской душою, как говорят отцы-основатели,Он испытывает жестокие мученияСтигматы появляются на его теле,Как у католических святых и полоумных,Никто этого не замечает.Сладострастно пишут о несчастных актрисах.Даже моя подруга, неглупая женщинаС феминистскими замашкамиУтверждает, что он наслаждаетсяДевичьими увечьями.Блядь, да он же рыдает, как первоклассница.У художника смех и слезы так близко.Ларс фон Т. в женском теле идет ебатьсяс чредою страждущихПодставляет свою жопуКак побиваемая камнями блудницаНикто этого не замечаетОткуда взялись в небе колокола?Никто не может этого вынести, физиологически,Разве что извращенные эстетыОн слепнет, он танцует, как Шива,Он гибнетВ тисках человеческого правосудияОн правозащитник, черт вас подери,И оправдывает юродивых:Андрея Сахарова, Сергея Ковалева, Марию Шарапову,Все русские проекции бессознательного,Но никто этого не замечаетОн, как Герман Гессе, играет в классики,Нарисованные школьницей,Баночкой из-под леденцов, набитой песком для тяжестиНе все мальчишки это умеютНо это как-то проходит мимоИли расценивается как хамствоАнима Ларса фон Триера неутомимаИ неумолима, как подлинное милосердиеКак претензии на королевство– Коронуема, проносима мимо —Невыносима, правда,Вся эта его мелодрамаИ пантомимаЛюди не хотят аццкаго льда Ларса фон Триера,Не хотят больше Бабьего Яра.Не видят джокера, не помнят козыря,Только лести и золота, злобы и лести.Не до прекрасного, котики, не до прекрасногоВ сем христианнейшем из миров.Русские, у вас была такая девочка, Маруся,помните, польская русская,Зачем до сих пор вы ставите ей забор из херов?Частокол с отрубленными головами?Как в страшных сказках, которыерассказывает фон Триер?Ее бы и так похоронили за оградой не с вами.Она в небесах с другими,Грозная, как Фафнир, стерегущий сокровища.Слушайте ветер, русские, слушайте ветер.Вы настоящие упертые чудовища.Вам не помогут ваши совок и православие.Вы не спасетесь, как фокусник Гарри Гудини.

(Мария Кравченко, 24 года,

док. фильм «Собиратели теней»)

Ларс фон Триер нервно курит в углу,Как застуканная восьмиклассница.Русская девочка Маша едет в ЧечнюВ Грозный, увидеть свой дом и сад.Она снимаетСвоих деда и бабку на берегу моряНа Betacam-SPДед, еще молодой, говорит:Когда мы уезжали,Ахмет сказал: давай выпьем.Достал коньяк и арбуз.Я сказал: мне больно уезжать, Ахмет,Здесь мой дом и сад,Но я не хочу тебе мешатьДелать свою Чечню.Маша говорит: когда мы уезжали,Вишни бились о капот нашей машины,Падали вишни, и ветки стучалиЯ никогда этого не забудуМузыкант Артур говорит:Я видел, как рушится от взрываМногоэтажный домСначала потолок верхнего этажаПотом постепенно как карточный домикНижниеМы водили туда западных журналистов.Это было красиво.(Говорит Артур Ацаламов,Вокалист группы «Мертвые дельфины»)Ларс фон Триер нервно курит в углу.Здесь никого не надо провоцировать,Используя методику Б. Брехта(Разве что ворюг,Которые в результате мутацийСделались кровопийцами,Или наоборот: кровопийцы – ворюгами)Выжившие в КатастрофеДети советского ИнтернационалаХодят по улицам нашей столицыВ невидимых миру хиджабахВ осязаемом камуфляжеОпоясанные одною георгиевской пулеметной лентой

Груз-200, Алексей Балабанов

…так и насилуют нашу сеструпо могилам, по кустами я этих строчек не сотрупо участкам, по больницамтяжко ль было медсестрицамв эшелонах в Туркестанна рассвете на расстреле на ветрукто им слезы утирает?мама, мама, я утру

Ну жеТолько злоба меня и знаетСлышит пишет ненавидитТолько увидишь русскую правду —О ней говорят: кривда А она и так уж почти не дышитСтоит на коленяхЗахлебнувшись нефтяным минетомДрочитПокойнику из АфганаМинувшим летом.Нет, ну кто это вынесет?И кто это видит и слышит?Христос говорил мне сегодня:Ты точно со Мной?Я, знаешь ли, сомневаюсь,Ты точно со Мной?Точно ли ты Меня помнишь?Ты давно не ходила к причастьюИ довольно формально – на исповедь.Только пьешь корвалол всё.И маленький алкоголь слишком часто.Я Ему отвечаю: не сомневайся.Но только дьявол,Он тоже, знаешь,Умеет своё. Много гитик.И он в мозги запускает когтистые когти. И иногда я сразу не понимаюЕго уловок.Но только я точно знаю:Он есть,Как и Ты.Но вас не всегда видно.Я не знаю, как остальные,Но я и мои близкие —Это мосты От ада до раяЗа 5 минут человеческой жизни(голос, Николай Трубач подает голос,а за ним Людмила Улицкая:5 минут, осталось 5 минутна перроне у вагонатолько 5 минут)было обреченное обратное абрекское откровениепосреди алкоголического:как сгладить, убоятьсябелый удар за Ойкуменойвсе ясно видново все стороны светаи этот ужасни с чем не сравнитсякак продавленная глазницакопытом Олегова меринаничего лирическогочеловеческая пшеницазазеркальнаякак АнимаАлексея Балабановаявляется только теми,ромалы,кто убит под Ревелем,подо Ржевом,воскресшаябудучи сверхдержавой.У художника смех и слёзы так близко.И кровь стыла в жилах,стояла в бронежилетах, убоинавоображаемаямолодая дочь неизвестного воинаТрудно ходить между нечистьюИ Вашим Высочеством —Дочь говорит Ему.Когда Ты называем по Отчеству,Но окликаем нечистьюИ нечисть имеет право на Твое имяИ ОтчествоИ искалеченное могущество,Гавкает,Но боитсяИз-под плетня,Как вдова-солдатка.Но Ты не забывай меня,Как я Тебе ни гадка.Вроде бы Ты еще терпишьИ во сне удивляешьсяПривыкаешьИ уже не помнишьИ окликаешь, просишь по имениТолько МатьТвою Заступницу

2007

Смертельная любовь, как это устроено

Старуха пляшет в варьетеРебенок плачет в домеФратерните, эгалитеКакие королиНынеЭти лозунги устарелиНичего, кромеВстречи в полной темнотеВ госпитальном бромеБоже, Боже,Куда опускаться нижеКому запрещать: я тебя ненавижуКого прощатьКак мне житьУбери от меня эти рожиКороче, шестой ПсаломВ небо брошенное семяОслепило и погаслоВ августеМы оставлены теми,Кто искал смысла,Кто успел смыться,Выспаться,ВыкрестыЯ смотрю на крест-накрестЗакрепленные окнаЛенинградской блокады.То ли стекла дрожали,То ли вы защитили.Что и так не держалиТо ли белые пулиТо ли черные лодкиЧерез ВолгуУмерли, уснулиК чему вы плыли?К дальнему острову?К русским берегам утопии?К обетованному ужасу?Мой дед вышел живымживойИз той мясорубкиНа водеЕму было надо,Возможно, встретиться со мнойВ шестьдесят второмВ маленьком русском поселкеИ отдать мне свою любовьЛучше которойНет на землеИ ее призракиЯ пыталась распознатьВ мире живыхИ я ее нашла/искалаВозможно, как обсессию,Ваше величество,Виктор Иванович,Александр Яковлевич,А больше уже не будетДалее перечисляется донжуанский списокПровинциальной маркизы де МертейЖивые и мертвыеУравновешиваетсяСписком на исповедиНекоторая расхлябанность и растерянностьБелиссимо, кричит audience(Любила в юности быстроживущихУмирающих молодымиНастоящих пассионариевГладиаторов Третьего РимаАлкоголиков, антисоветчиков)И я ее страшиласьНо все равно шла, ходилаКак в разведку за языкомУ вечного огняСтояла, толстик, в пионерской формеНо ты не забывай меняВ своей загробной норме

Товарищи на меня орут.Говорят: здесь тебе не Бейрут,Не Оклахома.Выходи, а то будет по-плохому.Здесь еще хуже.Ну, вышла.Как крапива и вишня.Ходила в разведку за языкомПривела далеко языкаСидит и плачет под замкомНа уздечке зэка В зинданеВыпусти, выпусти пацана,Чтобы вился как знамяНа груди его куполаНе соображает нихуяИ копейка его ценаКак ходил за сиренью, ее ломалКак живого медведя,И целого мира малБыл, не видяПродавал по сотне на алкогольВыпивал из горла люгольВыезжал на трассу в слепых огняхГрудь в алмазах и ремняхГолова в кустахСердце на щите, шлемофон горитИ на всех постахИзлучают ивритЭто лучшая из карьерКогда мы превысили скоростьИ жизнь предстала как хворостИ когда слежу за тобойВ зеркало заднего вида,Когда ты встал объяснять менту,Что везешь ментального инвалидаСлабоумную толстожопую вообще не туИ у нее только на этой скорости работают мозгиИ тормозаИ мент отпускает за мамину слезуА зряА я читаю твое письмо Глазом на вас косяНо там написано не всеИ я еще не всяПотрясена перед тобойСтою теперь в полный ростКак перед астральным трюмоСнимаю простыни третьего дняИ они как занавеси лежатНа театре траурных тенейИ там написано: не могуБез тебя, но не могуОбъяснить, как же такИ боюсь объяснятьПосмотри на свое отраженьеЭто воды колеблются, протяни руку:Нет никакой преградыМежду миром живых и миром мертвыхКак в кино об Орфее, которое мы вспоминалиПо дороге в Кронштадт, на островМертвых поэтов

2007

Блондинка, брюнетка

1. АННА ГОРЕНКО, МЕДИАМИФ

В Иерусалименет живого местадля стихов полнощныхДля цветов недецкихНе с того ли ты с ума сходилаЛеди Годива,Камерная нэцке?Ой, какой дурной характерМелкие психозыДля тебя ли были,Оперная дива?Или все провинциальноДо самозабвенного наркозаАлкоголя и хамсинаМертвая лисицаВыйти за пределыГоловного и спинного мозгаМаленького телаВ черном платье, в ангельском халате,Ровно Ходасевич,Желчный себе палачДевочка со спичкамиНу не дописала, не успелаПокрывала все хуямиПокрывалаТак и не перестелилаКак невеста

2. ЛЕНА КОСТЫЛЕВА И АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВ

Читают стихи Лены Костылевой на книжном фестивале на Крымском валу 12 июлЯ 2007 года

Ленка, божеская клоунесса,С подведенными глазамиГусто намазанными ресницамиБлондинкаВ черных чулках выше коленаИ каких-то довольно смешных трусахБледная от волненья или с похмельяПорочная, как соседка в халатеЗабавная, как Мерлин МонроТрогательная, как Джульетта МазинаХлопает крыльями, моя детка,Сидит нога на ногу с микрофономНа столе на ярмарке тщеславьяЧитает своим накрашенным ртомИ детским низким голосомИ белым животом,Скрытым под белой кофточкойСтиши для Боженьки, всё о еблеИ о любви, и она Его дразнит.А у Него на пороге праздник,И Ему вообще не до этого.Он так прямо и говорит:Леночка, отъебись, дорогая, мне не до этого.Рядом с Леной АлешаВ голубом спортивном костюмеС коричневыми рукавами, очень стильно,И с большим алмазным крестомИ он ее дразнитЧитает ее старые стихотвореньяГоворит: тогда Леночка любила ЛоркуА сейчас мы зададим ей перцуПоскольку у нас свои психозыА Лена нам показывает дыркуМежду глаз, универсальную норку,В которой может спрятаться любой мужчинаВне зависимости от возраста и сексориентацииИ за это мы будем над нею смеятьсяИ вкладывать в это отверстие хуйПоскольку мы не верим в ее страданьяГолубые розыРусского маньеризмаПозднего детстваНу, как мальчишки кричат: позорницаКак голая пионэркаПлачут Розанов и СоллогубОт умиленьяПлачет Псой КороленкоА уж его-то ничем не проймешь,Кроме крови христианских младенцевНо вообще им ужасно мешалиЗвуки с соседних площадок.Настраивались музыканты.Татьяна Устинова и братья ПресняковыПри поддержке тяжелой артиллерииВ лице Людмилы ГурченкоБредили о своей патриархальной правде.Алеша и Лена смущалисьБыли как персонажиКабаре Боба ФоссаИ когда они запелиСвою удивительную песнюНа мотив американского марша,Предварив ее замечаньем,Что в день независимости РоссииУ нее остается лишь один врагВ лице Третьего Рейха:Hitler, he only had one hallHimmler, he had them 2 hut smallHerring had more or less soAnd Hebbels, he had no balls,Non at all!!!– Ее раньше пела, что ли, Бетт Мидлер? —Мне показалось,Что где-то напротив должны быть парниИз Гитлерюгенд, и они поютЮношескими чистыми противными голосамиГермания, Германия превыше всегоНу, например, напротив ЦДХ, в ЦПКиОИмени Горького,Катаются на лодкахСо своими парнями и девками,Ебущими их в мозг,Поедающими их мозгА Леночка и АлешаВсе поют и пляшутПляшут и поютУ нее такой детский пушистый затылокИ хрупкая шейкаБедра

июнь 2007

Стихи о русской поэзии № 2

Музыку я разъял как труп

Пушкин

Я помню поэзиюКак то, что сопротивляетсяПаллиативуТо, что являетсяНе как иллюзияТо, что цепляетсяЗа чего не хватилоЧёрными многоточиямиПод ногтямиВ короткий моментВспыхиваетВспарывает кривдуКак кривой ятаган в ночиА ты лучше молчи,Детка – горячие трусикиОголённые приводыСобирай свои в жопе бусикиПроблески молнииКогда ты стоишьТолько перед собойВ абсолютном одиночествеСтрашная голая голая бляС оскаленными зубамиИ тела нет

была красивая белая дева ябыла такая народу deliveryи на провинциальных крутых бандитскихмогла появиться в клешёных штанахсмешных черных клёпаныха что со мной сделалось, нах,не волнует, как патанатомия liver/liveryпечень сморщеннаяалкоголическаядоченькакакого черта ты такая молодаятелочка, прикинутая и навороченная,потеряла паспорт, билеты ипросишь милостыню, обесточенная?у каких-то старооскольских рэперов?двухголовая псица

3. ЧИСТЫЙ ЧЕТВЕРГ, МОДЕЛЬ ДЛЯ СБОРКИ

Она разговаривает как дадасамоуверенная мандаглаза её делаются кучкойтакого карего льдаи синего льдаА он всё кажется недоучкойи охуевает как тогда когдаона была его внучкойтакой мелкой недоёбаной сучкойСиний синий иней лёгна проводав небе тёмно-синемну дадалее по текстуизвестному каждому советскому next’уПотому что она сказала идем на войнуа он говорит да нулучше ебатьсяа она в трансперсоналке отвечает:мужчина, давайте без репараций и контрибуцийнас ожидает череда войн и революцийистория катит на нас как катокасфальтовый, так-то, брат-дваи лучше не зацикливаться на себекак легкий способ уклонятьсяа то уже видно от вашего щастья едваможно удавиться и захлебнутьсяи лучше сразу признать: раздел новостейне то не собрать костейа он говорит: ой, йобну нельзя же так прямо в лоба она отвечает: можноа он поскольку тупойуходит на три дни в запойна четвертый обещает оклематьсяно его обещание ложнои ей приходится одной отдуватьсяна первой мировойи на второй тожемедсестрицейнехорошейв госпиталях отдаватьсякому здесь заказывают конвой —шемаханской царицеклячиной асерусской Богородицеживородящейрусский двадцатый век выезжает на бабьем горбуна бабьем яреи эта звезда у меня во лбупринадлежит этой (не)женской (не)твари

4. НА СМЕРТЬ МАРШАЛА

бей, барабан, и военная флейта

Зачем на груди написал: отсосиДизайнер всея РусиЗачем как безграмотный батька Махно,Которому из хтонической тьмыШли донесенья,Которому хоть бы хныДела всеобщего спасенья,Федоровского цикла сердца,Которому из уссурийской тайгиНесут пятьдесят на полом ноги,Какая такая юродивая Ксенья,Приемная дочка марксизма,И местная ее харизма,А бомбы в школе всё так и висят?О, Моцарт, Моцарт.Тот, кого мы сейчас хоронили,Остается в CD и винилеВидеоИнтернет-колонкахНо это не отменяет болиОн был лучше Большинства из насНо и это не отменяет болиЗачем собрались они здесь на поминДуши, для которой одинЕе персональный отчет?Но там есть кто-то ещеКто поднимется за негоНа счетРазИ другой, как Леша сказал, кто нефть как комар сосет.Как говорили древние,Ошибки и есть грехи.И ровно по этой линииПроходит отрыв в занебесном МАРХИТело людское – горящие мхиПрописи рукописиСеверных крестьян,Когда они жгут траву сухуюПо веснеИ нечаянно палят свои домаИ там сгорают, рассыпаются в искрахСтарые иконыПортреты русских заступниковВот он был примерноНесгораемой рукописьюЧерным ящиком пилотаКак средневековый мужикНемецким точнымНа ощупь прочнымКазалсяИ готический хтонический ужасС ним не вязалсяОдин свет ПросвещенияНадо изучить работу шифровальщикаУже изучена работа плакальщикаШизофреника

июль 2007