Франкфуртский выстрел вечерний

I. Стихи у окна (1999–2003)

«Озеро в потертых штопках...»

Озеро в потертых штопках,Небо в тощих синяках… —Стало все как было, чтоб какраньше все было – Или никак.Вспомнить вдруг о том диктанте —Как подарок на ногтé,Хоть мы все уже не там, гдераньше все были – Или нигде.

Письмо с моря, июль 1999 года

На Северном море закаты белы,И ртутная лупа слепит сквозь стволы,А ступишь на поле отлива —По щиколку грязь щекотлива.(Когда над Балтийским горят облака,Чухонской тоскою взбухает щекаИ алая к солнцу полоскаБежит от пивного киоска.Я вышел из дому, лет десять тому,И шел по отливу на белую тьму,И я уже около где-то.И ночь пустотою одета.)Когда ни вернется пустая волна,Она будет искр бесцветных полна,Полна ослепленного света.– И хоть бы прошло это лето! —

Стихи у окна

посмотри с балконных сходней,– что уж… так уж повелось… —на небес халат исподнийв басурманщине полоскак из байки, как из нанки,полуваточный, сквозной,с набухающей в изнанкесеро-розовой близной – —самолет под тучу скрылсяуходящий на восток,на его спине искрилсядикой молнии росток,на его глухих жужжалахрваный рокот залипал,на чувствилищах и жалахмрак кусками закипал,на его хвосте ребристомдрожью пели провода,тараканом серебристымубегал он в никуда.

«Ад сразу за порогом – жар и вар...»

Ад сразу за порогом – жар и варночного пищеблока, шмарь и гарь его.Черт, буйный куст усов и шаровар,лет – тыщи две! – гигантской люлькой варевопо часовому ходу шуровал.Глаз не сомкнешь – то гневные борщивулканных жерл, то сытой мглы смесилища.Не ропочи, душа, и не ропщи,твоя вечерняя ворчня бессиляща.Не грела днем, так не льдяни в ночи.

Хор

СТРОФА

Бедный Гейне, жи́дка белокурый,чья коса там в облаке дрожит?– Смерть мужской, немецкий, с партитурой,музыку ночную сторожит.

АНТИСТРОФА

Скверно спать в гробу без боковины…– Серной Сены расползлась волна,и плывет в окно из Буковиныжидкая ночная тишина.

Зима во Франкфурте

Весь день гудели кирочные боталанемецкой шлакоблочной слободы;гроза была – как пробка не сработала —в коротких замыканиях воды;автобуса набрякшая гармоникаутягивала мех за поворот;турецкая собака с подоконникакривила, с мукой судороги, рот;я в дождь шагнул – его косые гво́здикимне стукались у шляпы на полях;соседский кот карябал лапой в воздухе,нетрезвый и усатый, как поляк;была зима вся изморозью траченой,но сквозь нее темнела и текла,неметчиною пахла и собачиной,и сладким тленом газа и тепла;я шел один. Воро́ны или во́роныв слезах и искрах вились надо мной.Сменилась кровь. На все четыре стороныгроза ползла, не зная ни одной.

Drei Könige, баллада

Опять с небоската колотит водаВ гремучие бубны радара,Из черных снегов – за звездою звезда —Спускается войско Гаспара:Слепого коня он ведет под уздцы,За ним с калашами шагают бойцы,Им нечего дать, с них нечего взять,Из самых последних наплакана рать,А первыми так и не стать им,И их воевода под стать им.Из черных морей – за ладьею ладья —(В тумане, как серная баня)Всплывает дугою эскадра-змея,Скелетами крыльев табаня:Под брызгами искр высыхает волна,Мадам Валтасар у бушприта пьяна,Кивает банто́м, в петлице бутон,Отходит десантная шлюпка бортом,И машут матросские девкиМатрацным штандартом на древке.Из черных проплешин, из каменных нор,Из ссохшихся десен пустыниВ морщинистой коже ползет МельхиорС своими червями пустыми:Морщинистым глазом сжирая луну,Застенчиво жмется пластун к пластуну,Бездонны уста, простата пуста,Щекотится ус у незримого рта,А может, прикуска кинжала —Востры у язычников жала.Небесная язва пухла, глубока —Разрыва воронка сырая,Предатель ракету пульнул в облакаИ пляшет на крыше сарая,Завалы разобраны, сети сняты,Предатель с начальником стражи на ты,Мы спим, на подушку пуская слюну —Цари-чернокнижники входят в страну:Помилуй нас, Господи Боже,Опять мы попались на то же.

«На волны попятный выпят...»

На волны́ попятный выпятв шкурке полувосковойполый тополь солнцем сыпет,мертвый, полувековой —сучья старческие глáдки,желтой серой заплыли́,листья – гнутые облаткина клею и на пыли —не нагнутся в токе сорномпаутинных кристаллид…Вдовья тополь, газом чернымвся очеркнута, стоитза рекой. Сходить бы – не с кем,да и как назад потом? —мо́стом Александро-Невским,топким охтенским мостомза рекý, где сушь литаяженских то́полей аллей?Пух летит не долетаяот утопших тополéй:водный шар в магнитной раме,пух искрящийся над ним…Кем родиться в смертном сраме?– только тополем одним,кем же кроме? Кроме – некем,кроме тополя в окне…Разве только – блеском некимвскользь по вздыбленной волне..?

«А вернемся – в ртутный город, без мгновенья золотой...»

…а вернемся – в ртутный город, без мгновенья золотой,как перчатка наизнанку, шевелящий пустотой,где с ладони краснопалой на дворцы и на дворыледенеющего жара разбегаются шары;…будет тихо на причале – ни огня, ни корабля,лодочник культю протянет в направлении рубляи польет волна косая, золотея с-под винта,от причала до причала, от моста и до моста;…или будто бы случайно я тряхну из кошелькатри текучие крупинки дорогого порошка,и польет волна косая через Зингера и Ко,заливая в шар крылатый золотое молоко;…или я такое слово на три такта просвищу,что польет волна косая по обводному свищу,золотя и золотея, догоняя ртуть-свинец,чтобы море на рассвете стало морем наконец.

«На глубоко-синем небе треугольные круги...»

На глубо́ко-синем небе треугольные круги.Из-за лиственного блеска не по-русский говоръят.Тишина и нега мира – вот вам главные враги,Отрядившие дозором голубят и воробьят.Сколько будет еще длиться этот вечер-до-войны,Сколько еще будут литься щебетанья и щелчки,Сколько виться еще будут ангелочки сатаны —Наконечники без копий и воздушные волчки?Я – веревка в вашем доме, я – шкилет у вас в шкафу,Я – неношенная шуба в шкапе запертом у вас,Тишину и негу мира вам не кинуть на фуфу,Тишина и нега мира дотлевает, как фугас.

Письмо с моря, июль 2000 года, отрывки

…когда распоротый туманнабухнет, точно две сирени,скользнет по яхтам и домамстрела в горящем опереньи,и вспыхнет башня на скале– во мглы слабеющем растворе —для всех, заблудших на земле,для всех, блуждающих на море,и бросится с востока назакат, незнамо кем влекома,внезапная голубизнау окаема окоема.…тогда, сквозь минные поля,расплавленные в датских шхерах,всплывут четыре кораблярасстрелянных. Четыре – серых.Сирена закричит во мглео смертном, о последнем горе —для всех заблудших на земле,для всех блуждающих на море,для тусклых башенных огней,стрелой погашенных каленой,что на восток, в страну теней,идут кильватерной колонной.…но что останется от них?– aлмазной стрелки взмах и промах,молчание проклятых книги грохот волн на волноломах —

В раю, должно быть, снег

В раю, должно быть, снег. От сосен на пригоркедо моря черно-алого, куда закат затек.В раю, должно быть снег. И всё – ни норки в норке,ни галок письменных, ни белок-распустех.В раю, должно быть, снег. И ангел-истребительустало барражирует сверкающий озон.В раю, должно быть, снег. Единственный в нем житель —в пальто расстегнутом и мертвый Аронзон.В раю, должно быть снег. Я был над ним, пролетом.В пыли иллюминатора косой стеной он рос.Но из подмышки перистой пунктирным пулеметомего отрезала цепочка черных роз.

Зима в Ленинграде

60 – е годы

В темных садиках зарешёченныхняньки пашут и ботами бьют,а младенцы в морозных пощечинахравнодушные песни поют.Не слышны сюда с белой площадиоблученных трамваев звонки,небеса сине-чёрно полосчаты,и подспущены, и низки.Не прольнет сюда с белой площадипроводами линованный лен.Небеса сине-чёрно полосчаты,купол искрами окаймлен.

«Я с перрона сойду к заголенным стволам...»

…я с перрона сойду к заголенным стволам– к зеркалам в их умноженном створе —там, где с йодом мешается дым пополами с рекою мешается море……где, как слизни, лежат еще сгустки дождяна крыжовнике возле обрыва,где с гранитного склона сползает, дрожа,сухопутная водоросль – ива……где вдвигают поглубже герань и табакпод брезентом облитые крыши,и отрывистый лай зазаборных собаккомариной зазубрины тише…–Далеко, у Кронштадта, гроза все длинней,но сюда дотемна не доплыть ей,потому что поставлена сеть перед нейиз блистающих облачных нитей.

«По плоскому дну обратной реки...»

По плоскому дну обратной рекив пустых плоскодонках скользят старикивозздравствовать рай возвращенный,как некто сказал некрещеный.Со всех пристанéй стекает толпак лохматому плацу с пустотой от столпаи безмолвно встает полукругомна цыпочки в небе упругом.Что в летнем саду, что в зимнем дворцена дверцы прибито раскаленное «C»,а тому, кто не спросится братца,туда вообще не пробраться.И в зимнем дворце, и в летнем садув две тысячи сорок лохматом годув служебном подъезде у аркилежат на меня контрамарки.Я старый билет не снес на возврат,поэтому мне и привратник не брат —и поэтому в литерном рядемне скучать о потерянном аде.

«О откуда такой ослепительный прах...»

Пусть нерадостна песня, что вам я пою,

Но не хуже той песни победы…

А. Н. Апухтин, «Солдатская песня в Севастополе» (1869)

– о откуда такой ослепительный прахи до скрипа исто́нченный скрежетчто во мраморных венах у варшав и у прагпесья кровь створожённая брезжити испуганно блеет объятий бежаарнаута товарищ кургузыйи садится веницейская тьма-госпожана дубленую кучу рагузыи в рутенских амбарах сыреют дымыи слоятся мадьярские чумыи встают на запястья у границы чумыв шароварах лампасных кучумы?– то обозы везут черногубчатый хлебвдоль границы по склизкому шляхуи в елейную ильну и за гребаный греб,и к мадьяру и к чеху и к ляхутак взметается лед до небесных пустыньрастолченный цепями литымитак псоглавые латники бьют щитами о тынгулко лая на трубной латыни:со шляхетскою миской беги за пороги лови подлетающий – вот он! —кус – крупитчатый точно он черный творогподтекающий розовым потом.

С середины реки; из середины реки

стихи на трехсотлетие Петербурга

Разгорается запад заречныйсине-газовым полуогнем —ветер перечный, мгле поперечный,расклиняется медленно в нем.Треугольным копытом Газпроматвердь незримая пронзена,и паломой летит из проломас расковырянной грудью луна.

Толпы дерев за копьями охраны,они уже и не хотят уйти —плечами плещут, алы и охряны,слюнями блещут и бугрят культи.А братья их, полны струистой пылипод черной замороженной корой,лежат зарыты в трехсотлетнем илеи медленно качаются порой.Но разве из того же матерьяла,что пленный лес и тленная река,дождик мгновенный, забурливший льялаи снова ускакавший в облака?

«О медленном золоте нашего дня...»

О медленном золоте нашего дняпоет на чугунном углу западняи наголо колосом зреет,который качается в утренней мгле,где голые тени стоят на иглеи наглое олово реет.Когда мы выходим за бледный порог,лежит на земле поколений творогуже растолченный и сжатыйи плачет вагоновожатый,в сухой порошок заезжая трамвай,и падает снег-растопыра на май,и пахнет последнею жатвой.О родине спелой отпеты не всешуршащие песни – косцу и косееще величальной не ныли.Когда мы вступаем в рассветную мглу,грохочет трамвай, как гранат, на углу,и в заднем вагоне не мы ли?С холодной копейкой стоять под копьемнаклонным, обернутым ветра тряпьем,среди заснежённого маябыла нам дорога прямая —но, видимо, вырвал страницу писециз книги небесной, и вздрогнул косец,рывками косу поднимая.

II. Война деревьев и птиц (2004–2006)

Шестистишие

Из-под купола ночи, заросшейчерно-полою мшарой огня,вышли мы в это поле за рощей,где холмы голубеют, звеня,—чтобы не было дня беззарочней,и нежнее, и длительней дня.

«Дали в госстрахе гривенник сдачи...»

Дали в госстрахе гривенник сдачи,с ним и живи до конца…Плачут волы на майдане, чумаче,искры летят от лица.Бачилы очи, шо купувалы —блесен последний наплывпод полосными, под куполамидвоякодышащих ив.

Ласточке

черточкой-тенью с волнами ты сплавленадугами воздух крояластонька милая ластонька славнаяластонька радость моячье чем твое обниканье блаженнеена поворотах лекалчье заполошней круженье кружениемежду светящихся скалчья чем твоя и короче и медленнейтень говорящая непросто что эти зигзаги и петли небольше чем штрих на волне

Война деревьев и птиц

кто откаркался семь разне врага архистратиг ли?вязкий дуб и зыбкий вязкругло вздрогнули и стихлипробуждаются бойцычешут клювами о буркивороненые щипцыизвлекают из кобуркиблеклый бук и тусклый тисс деревянными рукамивам от этих ли спастисьс воронеными курками?потемнел под солнцем кленпальцы свисшие ослабяграб качнулся ослепленпересвеченный ослябячья вина – ничья вина(чтоб оно ни означало)что проиграна войнакаждый божий день сначала

«Что ночью щелкает, когда не дождик черный...»

Что ночью щелкает, когда не дождик черный,что щелкает всю ночь кристальный свой орех?Но что это за звук – другой! – за щелкой шторной:чревовещанье гор? столоверченье рек?Так тихо прожил ты дождя десятилетье —на лапках беличьих в колючем колесе,в фонарной прожелти, в воздушном фиолете,в графите, меркнущем по круглому шоссе,но что-то дернулось и стукнуло; подулов земле – очнувшейся, как ты, в чужом поту;и реки сдвинулись; и поползли от гулахолмы далекие, колебля темноту.

«Что уже… ладно… раз занесло нас...»

О.

что уже… ладно… раз занесло насна разогнавшем созвездья валув этих долин голубую наклонностьв этих хребтов лиловатую мглуну так пойдем – поглядим нелюдимокак облаков подтлевают копныи выступает из гладкого дымапепельный шарик ранней луны.

«Чтоб не слышна была тишина...»

Чтоб не слышна была тишинаот половины восьмого и до десьти,швейные машинки придумал Бог,к винограду пристрачивающие лозу.Но если сломается хотя бы одна,других без механика не завести —на иголку накручивается клубок,гроздь на грозди громоздится внизу.Раз на пятнадцать лет рвется, бывает, нить(что-нибудь в августе или в первые дни сентября,пропахшие виноградным дымом и дождевым серебром).Свеча не шевeлится, свет затекает за обшлага.Тучнеют и распускаются облака.Это Его тишина. А за нею негромкий гром.Это Он говорит, собственно говоря.В кустах что-то щелкает: значит, пришли чинить.

«О белых полях Петербурга...»

Но цвет вдохновенья печален средь будничных терний

Былое стремленье далеко, как выстрел вечерний…

А.А. Фет, «Как мошки зарею…» (Франкфурт на Майне, 11 августа 1844 года)

О белых полях Петербурга рассеянней сны и неверней,чем поздние жалобы турка и франкфуртский выстрелвечерний,и тиса тисненая шкурка из плоских затупленных терний.А черных лесов Ленинграда, шнурованных проволкойколкой,под звездами нижнего ряда и медленной луннойдвустволкойеще и сновидеть не надо – они за защелкой, за щелкой.

Зимний поход деревьев

Когда разлили на горéЛуну в граненые стаканы,Деревьев черные кареСверкнули смутными штыками.Пришел указ для смертных рот:Под грамофонный треск музы́киПо двести грамм на каждый рот,На каждый рот, на безъязыкий.Деревья дóпили лунуИ капли отряхнули с веток,Во тьму, на зимнюю войнуОни ушли – и больше нет их.Застыла в проволоках связь,Сломалась мýзыки пружина.И, паче снега убелясь,Бежало небо, недвижимо.

23.03.2001 [1]

Осьмикрылой стрекoзе хромой,Отраженной в себе же самой,Никогда ей уже не вернуться домой,В пустоту от себя уносимой, —А всегда ей лететь, прижимаясь к Земле,И всегда ей идти на последнем крыле,И всегда ей скользить, исчезая во мглеНад Цусимой.

Два шестистишия

…вдруг проснется веранда – от стекол,заскрипевших в полдневном свету,и взлетит паучок, что отштопалполовину окна на лету,и, смахнувши проржавленный стопор,стукнет створка в околицу ту,где уже засыпают июлюавгустoвского пороху в жбани литую шиповника пулюобливают по всем желобам,и к шипящему в облаке ульюподогнали шмеля шарабан.

Снег, одиннадцатистишие

Сын обделенной чужбины,

Муж иноземный, куда?

В бездне лазурной пучины

Теплится искра-звезда…

В.К. Кюхельбекер, «Оссиан» (1835)

Житель подоблачных кочек,нежитель вздыбленных сот —снег, распылившийся летчик,кинувший свой самолет,чтó на златом карабинеты зависаешь в ночи? —дали криле голубине,так улетай и почийгде-нибудь там, на чужбине,в чьей-то зеленой печи.Всё; исчезает; молчи.

Стихи с юга (III: Cмерть Вергилия; запоздавшие новости)

От Италии холернойдо Далмации-чумыслышен мерный шлеп галерный —– Это мы или не мы?

Всё алмазней, всё лазурней,всё тесней к себе самойпод небесною глазуньей,подпузыренною тьмой,с вёсел звездами стекая,уносящая с уманочь деньская, персть морская —Адриатика сама.

По искрoй прошитой слизираспускается мазут —из заморского Бриндизивздох Вергилия везут —– Это мы на веслах плачем,вести ветхие везем,и в мехах облысых прячемчернозем и глинозем.

От Апульи суховейнойк Адрианову столбупрорезает плеск хорейныйАдриатику-скобу —Бог не охнет, гром не грохнет,не просыпется Гомер,пусть луна на веслах сохнети меняется размер.

– Мы гекзаметру враги ли?– Это мы, а не они!– Умер, кажется, Вергилий?– Умер, Бог оборони!

Облака

Ослепительным воздухом дут,ослепленной водою спринцован,облаков стеклянеет редут,поджидая, когда подойдутте – под знаменем сизо-пунцовыми с шар-бабой каленой луны.Ночью будут руины смутныв чистом поле под бабой каленой,и лыжнею – кривой и зеленой —мимо них побегут бегуны.

Дерево. Ночь

какой-то шурх и трескв колодках стволовыхкак если бы в них жилкоротковолновиккак если бы эфирпод купой завывално только чмок и фыркприемник издавалкакой-то жалкий блескв коробках столбовыхисчезновенье жилтемнеющее в нихкак если бы фонарьнад купой воспарили фосфорную пыльв тумане растворилкак если бы сбежалпо лесенке стальнойкакой-то белый жаркороткою волной

Поезд / поезд

…А над глиняным Дунаемпо заболоченному мосту,черной пеной поддуваем,поезд скатывается в пустоту.И, разбужен полым звуком,ты вдруг очнешься в купейном углу:виадук за виадукомназад шагают, в злаченую мглу.Сквозь сквозные их опорыбез сожаления оглянисьна разрезанные горыс жилистым дымом, сходящим вниз.На подкoпченные шпалыи столбцы непонятных вех,на подточенные скалыс перистым паром, всходящим вверх,где над выгнутым Дунаемпо заоблачному хребту,снежной пылью подымаем,воздух втягивается в темноту.

Игорю Булатовскому песнь благодарственная

на присылку изображения Кузнечика, оказавшегося Саранчой

– Саранча, саранча,где твоя епанча?– У сада Пал Палычаупала с плеча.Я летала к Пал Палычув том году на Крит.Стол у Пал Палычав том саду накрыт.– А что подают у Пал Палыча,алычу?Может, и я туда полечупо лучу?Может, чего получу?– У Пал Палыча в том садустол накрыт.Подают у Пал Палычав меду акрид.Коль не хочешь, саранча,потерять епанчу,не летай к Пал Палычупо лучу!

Три семистишия

В горы тучнеющее телонаискосок – к зерну зерно —двуклонной россыпью влетелодвууглых ласточек звено,и – молниею пронзено —(как бы в бутылке, зеленo)мгновенно – облако – сотлело.Прощай, гора. С двуклонных крыш —с твоих чешуйчатых террасок —во мрак ступают через крыждымы в краснеющих кирасах(за дымом – дым, за рыжим – рыж,и нити на хвостах саврасыхгорят, как и сама горишь).Гора, прощай. По одномуогни сухие, пепелимы,со склона скатятся в потьму,как пух сожженный тополиный(у павшей ласточки в домусомкнутся крыльев половины,и сны – приснятся – никому).

Марш «Прощание деревьев»

Все багряные ладониВетер клену пережалИ к осиновой колонне,Уходящей в полупоклоне,В полунаклоне перебежалИ маленький закат дымился на погонеу дуба – Как погашенный пожарПоследние полки в заречье уходили —За грабом липа и за вязом бук —И под занавес огневой угодили:Хлюп над рекой, плюх, бах, бух!Полетел с папахи пух,Дым сверкающий набух…– Проводили!

Пробор / пруд

– Видишь? – разобранный надвоегребнем светящимся пруд…– Вижу. Как будто со дна твоесердце достали и трут.– Слышишь? – плесканье надводноебедных кругов золотых…– Слышу. Как будто на дно твоесердце сронили – бултых —

Простые стихи об Одессе

глинистые голуби одесскиеголовы их голые и детскиедушная волна из-под крыланад горелым морем заболоченнымза холерным парком заколоченнымкукуруза дымная цвеласлава богу с этим все поконченожелтизна чулочная истонченадо запаутиненной дырыкувырнулись голуби расстрелянныеи собаки прыгнули растерянныев море со ступенчатой горыпалевое море взбаламученноесгреб с причала в небо замазученноедед в тельняшке перержавым Ψи давно закрылись все столовыеи давно расплылись все половыена ступенях дрыхнувшие псы.

Пробор / река

Что ж с того, что луна возвращается,вещи неба в чехлах находя,и волна, уплотняясь, вращается,на зубцы фонарей находя, —все под мост уходящие полосыкосо-накосо не исчесать:нам – вдыхать эти гладкие волосы,кораблям в эту мглу исчезать.

Хор на дым

СТРОФА (В САДУ)

сладкой слизью пахнет дымкладкой глиняной захоложенныйне в упад и невподымсада клиньями загороженныйа липы дрожат как осиныим накосо сдуты мехацвeта измерзшейся глиныи изотлевшего мха

АНТИСТРОФА (В ЛЕСУ)

горькой гнилью пахнет дыммежду голых стволов перевернутыйв неупад и в неподымдоннерветтером передернутыйа сосны ложатся как елиужé засыпaть им порана гладкой холодной постелииз старого серебра

ЭПОД (В НЕБЕ)

пресной пылью кружит дымдрожащий над сизою чащейкислой прелью виснет дымпросыпанный в воздух бренчащийльдом золотым-голубымнад лесом и садом летящий