Ходжа Насреддин.

Его ишак.

Ростовщик Джафар.

Горшечник Нияз.

Гюльджан – его дочь.

Гуссейн Гуслия – мудрец и звездочет из Багдада.

Эмир бухарский.

Отун-биби – его старшая жена, хранительница гарема.

Бахтияр – главный визирь.

Мудрец с бородой, которой можно обвязаться трижды.

Мудрец в непомерной чалме.

Главный эмирский кальянщик.

Дворцовый мухобой.

Чайханщик Али.

Кузнец Юсуп.

Седельник Шир-Мамед.

Водонос.

Рябой стражник, он же шпион.

Толстый стражник.

Тощий стражник.

Глашатай.

Жены ремесленников, жены эмира, слуга, палач.

Перед занавесом мирно спят Ходжа Насреддин и его ишак. Вдали зазвучали чистые, высокие, протяжные голоса муэдзинов. Ходжа Насреддин просыпается, встает.

Насреддин. Ну вот и Бухара, вот мы и дома! (Мечтательно оглядывает даль.) Сколько лет мы здесь не были… (Показывает ишаку.) Вон среди тех тополей был дом, в котором я родился и вырос… А вон, видишь минарет? Под ним школа, где за два года я получил столько тумаков, сколько ты за всю свою жизнь не получишь… Хмм, кладбище – там покоятся вечным сном все мои предки… И живодерня, где оканчивали свою жизнь все твои предки… А-а, дворец эмира! Ну, туда мы с тобой никогда не попадем. Да и не надо. А вон чайхана! И если бы у нас с тобой были деньги… Впрочем, на свете нет чайханы, где я не получил бы чайник крепкого чая, а ты сноп клевера. Пойдем, Пфак! (Накрывая ишака попоной и укрепляя переметные сумы, поет.)

(Уходит, уводя за собой в поводу ишака.)

Чайхана. Напротив глинобитный забор и калитка во дворик Нияза; на плоской кровле его дома сушатся на солнце горшки. В чайхане тесным кругом сидят чайханщик Али, кузнец Юсуп с клещами за поясом и седельник Шир-Мамед, у которого халат похож на созревшее хлопковое поле: отовсюду лезет вата.

Али. Говорят, что месяца два назад его видели в Турции, в Ак-Шехире.

Шир-Мамед. Тсс… Тише…

Ремесленники испуганно оглядываются. Входит Ходжа Насреддин, привязывает ишака. Садится в стороне от ремесленников.

Насреддин. Чайханщик! Чайник крепкого китайского чая и сноп клевера моему ишаку!

Али подает ему чай, бросает ишаку сноп клевера. Убедившись, что путник их не подслушивает, ремесленники продолжают вполголоса.

Али. А вчера угольщик Раим-Миршаид сказал, что ему говорил медник Усто Махмеджан, со слов одного погонщика каравана, будто две недели назад его видели в Самарканде…

Шир-Мамед. Тсс… Тише…

Юсуп. Что ты все шипишь, почтенный Шир-Мамед? Ты стал труслив как заяц.

Шир-Мамед. Если б ты полежал под эмирскими плетьми, как я, ты бы тоже поубавил смелости.

Юсуп. Я дважды лежал под эмирскими плетьми.

Али. Его видели в Самарканде, когда он выходил из города через Бухарские ворота.

Шир-Мамед. Так, может быть, он направился сюда, в Бухару?

Али. Этого не знает никто. Он появляется, где захочет, и исчезает, когда захочет. Он везде и нигде, наш несравненный Ходжа Насреддин.

Юсуп. И всюду он стоит за простых людей.

Али. Говорят, что он и сам простого, незнатного рода. Он – сын чайханщика.

Юсуп. Какого чайханщика? Он из нашего сословия кузнецов.

Али. Но я точно знаю, что он сын чайханщика.

Юсуп. А я тебе говорю, что из кузнецов! Он родился в Герате.

Али. В Герате?! Он родился в Герате! Всем известно, что он родился здесь, в Бухаре, в семье чайханщика.

Юсуп (вспылив, почти кричит). Насреддин родился в Герате!

Али. А я говорю – в Бухаре!

Шир-Мамед (изнемогая от страха). Тсс… Тише… Не орите так! (Придвигается к ним.) Кроме того, вы ошибаетесь оба. На самом деле Насреддин родился в Ходженте, в семье одного седельника.

Али и Юсуп. Седельника? (От смеха валятся на спину.) Седельника!.. Насреддин родился в семье седельника!..

Шир-Мамед. Ничего смешного я тут не вижу.

Юсуп. Подумай сам, Шир-Мамед: если бы в нем текла кровь седельников, откуда у него было бы столько смелости? (К Али.) Смелость всегда отличала сословие кузнецов.

Али. Ты забыл, Юсуп, что он обладает еще острым умом и благородной хитростью и, помимо того, всегда готов накормить и напоить каждого бедняка. Эти свойства присущи как раз чайханщикам!

Юсуп. Опять! Сколько раз тебе нужно повторять, что Ходжа Насреддин – сын кузнеца, внук кузнеца и правнук кузнеца!..

Шир-Мамед. Тсс…

Входит водонос.

Ремесленники. Саид! Иди сюда, Саид… Разреши наш спор…

Али. Я говорю им, что Ходжа Насреддин родился в семье чайханщика…

Юсуп. Кузнеца!..

Шир-Мамед. Седельника!..

Водонос. Великий Аллах! Всем известно, что Ходжа Насреддин родился в Шахрисябзе, в семье простого водоноса!

Ремесленники. Водоноса? (От смеха валятся на спину.) Водоноса?!

Насреддин (подойдя к ремесленникам). Что это вы машете руками, почтеннейшие?

Водонос. Подумай только, эти люди еще смеются надо мной, когда я…

Шир-Мамед (глядя со страхом на Насреддина). Тсс…

Водонос.…когда я говорю им, что Насреддин – сын простого водоноса!

Али. Кгм!.. Кгм!.. (Кашляет.) Я что-то плохо слышу на левое ухо… О чем спорят эти достойные люди? Ты расслышал, путник?

Насреддин. Нет, я не расслышал… (Понизив голос.) А что, его имя по-прежнему запретно в Бухаре?

Юсуп. Пятьдесят плетей!

Али (оглядываясь, шепотом). Одного не пойму: пять лет назад глашатаи кричали, что турецкий султан отрубил ему голову…

Насреддин. Я тоже слышал об этом.

Али. Потом стало известно, что багдадский халиф повесил его…

Насреддин. Милостивый Аллах, как же халиф вешал его без головы? За что он цеплял веревку?

Али. Потом хивинский хан объявил, что содрал с него кожу и сжег живым на костре…

Насреддин. И кожу еще содрали! И сожгли!

Али. Вот я и удивляюсь, как после всего этого он мог остаться в живых, наш Ходжа Насреддин… Кгм!.. Кгм!.. (Кашляет.) Я, кажется, оговорился… Ты слышал что-нибудь, путник?

Насреддин. Нет, я ничего не слышал.

Шир-Мамед. Тссс…

Входит ростовщик Джафар; он, горбат, хром и крив на один глаз.

Джафар. Чайханщик, вот баранина, которую я получил у мясника в счет процентов по его долгу. Приготовь мне шашлык. (Отдав мясо, ковыляет к калитке горшечника, стучит.)

Калитку открывает Нияз.

Горшечник, срок твоего долга уже наступил.

Нияз молчит, опустив голову.

Ты мне должен сто таньга и еще триста таньга процентов, а всего четыреста таньга.

Нияз. У меня нет денег…

Джафар. В том, что у тебя нет денег, нет ничего удивительного. Но сегодня суд нашего пресветлого эмира!

В калитке появилась Гюльджан под покрывалом.

Красавица, покажи мне лицо! Сегодня ты станешь моей. И если ты будешь благосклонна ко мне, я дам твоему отцу легкую работу и хорошую пищу. Если же ты будешь упрямиться, клянусь Аллахом, я буду кормить его сырыми бобами и заставлю таскать на спине камни! Не упрямься же и покажи лицо, о прекрасная Гюльджан! (Сладострастно, крючковатыми пальцами приподнимает ее покрывало.)

Гюльджан отталкивает ростовщика, он падает.

Али. Пропал горшечник… Пропал бедняга!..

Джафар (в ярости поднимается и, отстранив Гюльджан, вешает на калитку огромный замок. Ниязу). Сейчас мы пойдем с тобой к эмиру на суд. И после этого твой дом будет уже принадлежать мне. И ты будешь моим рабом, а дочь твоя – рабыней и наложницей! (Идет к чайхане.)

Нияз (бросаясь за ним). Джафар-ага, подождите немного. Я вылеплю еще две тысячи горшков, и продам их, и… Об отсрочке, только об отсрочке прошу!

Джафар. Я милосерден и добр, горшечник. Но посуди сам, какую пользу я могу извлечь из своей доброты? (Принимается есть шашлык.)

Нияз отходит к Гюльджан, оба застывают в горестных позах. Тем временем водонос вынул из-за пазухи лепешку и стал разогревать ее над жаровней. Разогрев, начинает есть.

(Хватает его за шиворот.) Подожди есть, почтеннейший! Сперва следует уплатить деньги.

Водонос. Какие деньги?!

Джафар. Ты держал лепешку над моим шашлыком. А от этого она стала вдвое вкуснее и мягче! Плати! (Трясет водоноса за шиворот.)

Водонос. Великий Аллах, но я ее только над дымом.

Джафар. Раз этот шашлык мой, значит, дым над ним тоже мой! Плати!

Водонос. Но я ведь…

Насреддин (прерывая его). Нехорошо! Очень нехорошо пользоваться бесплатно чужим дымом!

Джафар. Ты слышишь, оборванец, что тебе говорит этот достойный человек?

Насреддин. У тебя есть деньги?

Водонос молча выгребает из кармана медяки, отдает Насреддину. Джафар протягивает за ними руку.

Подожди, любезнейший! Давай-ка сначала сюда свое ухо. (Звенит над его ухом зажатыми в кулаке деньгами.) Слышишь?

Джафар. Слышу.

Насреддин (возвращая деньги водоносу). Иди с миром!

Джафар. Как? Но я не получил платы!

Насреддин. Он заплатил тебе полностью. Он нюхал, как пахнет твой шашлык, а ты слышал, как звенят его деньги.

Джафар (угрожающе). Я вижу по твоей одежде, что ты чужеземец, и я… (Его обрывает рев далекой трубы.)

Али. Начинается суд эмира.

Джафар. И я бы тебе объяснил, как следует вести себя в Бухаре, если бы мне не надо было спешить! Горшечник, пойдем!

Джафар и Нияз уходят.

Насреддин (напевает).

(Смотрит на Гюльджан, неподвижно сидящую у водоема. И вдруг закричал, показывая в глубину водоема.) Ради Аллаха, что там такое?

Гюльджан (приоткрыв покрывало, испуганно смотрит в водоем). Что? Что ты увидел там?

Насреддин. Я вижу птицу, прекраснее которой нет в мире!

Гюльджан. Какая птица? Это лягушка!

Насреддин. Если бы все лягушки имели такие глаза и такие брови, я и сам был бы не прочь стать лягушкой… Я вижу отражение красавицы!

Гюльджан (стремительно опустив покрывало). Как тебе не стыдно смеяться над моим горем!

Насреддин. Я никогда не смеялся над чужим горем! Над своим приходилось, а над чужим никогда! Клянусь, что ростовщик не будет ласкать твоих кос! Это такая же истина, как то, что меня зовут… гм… гм… Как меня зовут? И много вы ему должны?

Гюльджан. Четыреста таньга. А у нас во всем доме осталось всего два… (Показывает две монеты.)

Насреддин. Два таньга! Да это же целое состояние! Вот что, красавица, если Джафар стал ростовщиком, то почему бы тебе не стать ростовщицей и не нажить за полчаса четыреста таньга? Дай мне в долг эти два таньга, и через полчаса я верну их и еще триста девяносто восемь таньга процентов!

Гюльджан молчит.

Молчишь? Проценты малы? Тогда возьми еще в счет процентов мое сердце…

Гюльджан (гневно). Как тебе не стыдно, прохожий, смеяться над моим горем! Неужели все люди злы и безжалостны?

Насреддин. Я смеюсь? Милостивый Аллах, я хочу тебе помочь.

Гюльджан. Уйди, злой и жестокосердный человек! Уйди, прошу тебя!

Насреддин. Никуда я не уйду, пока ты не одолжишь мне два таньга.

Гюльджан. Теперь я вижу, что ты просто хочешь выманить у меня деньги! На, возьми последние, только уйди! (Швыряет монеты на землю.)

Насреддин (подбирает их). Значит, помни, через полчаса я возвращаю тебе эти два таньга, еще триста девяносто восемь таньга процентов. И еще сердце, как уговаривались. (Уводит ишака в чайхану. Сажает его на помост, опускает в каждое ухо ишака по монете.)

Входят ремесленники; увидев ишака на помосте, отшатываются.

Али. Чужеземец! Куда ты посадил своего ишака?

Насреддин. Куда надо. Дай-ка мне еще чайник китайского чаю.

Али. Но ты не расплатился пока за первый чайник. И за сноп клевера, который я дал твоему ишаку.

Насреддин (с невозмутимым видом кладет перед мордой ишака раскрытую книгу). Чайханщик, я заказал чаю, ты слышал?

Али. С тебя следует четверть таньга.

Насреддин. Получи свои четверть таньга. (Ишаку.) Пфак, расплатись. (К Али.) Получи у него.

Али. У кого?

Насреддин. У моего ишака.

Али. Забирай своего ишака, мошенник, и убирайся вон из моей чайханы! Убирайся вон, слышишь ты, жулик!

Насреддин. Подожди кричать! Получи свои деньги, говорю я! Пфак, у тебя выросли деньги в ушах? (К Али.) У него в ушах каждый день вырастают два таньга. Возьми из левого уха.

Али. Деньги вырастают в ушах?

Насреддин. Да. Возьми и положи ему сдачу.

Переглянувшись с ремесленниками, Али лезет пальцами в ухо ишака, достает монету. Ремесленники замирают, потрясенные.

Юсуп (к Али, шепотом). Значит, правда…

Ишак стукнул копытом.

Насреддин. Уже, Пфак? (Перевертывает страницу книги.) Ты делаешь успехи.

Али. О чужеземец, зачем ты положил перед ним книгу?

Насреддин. Я учу его грамоте.

Ремесленники. Грамоте?

Ишак снова стукнул копытом.

Насреддин. Хорошо, Пфак! (Перевертывает страницу.) Очень хорошо! (Ремесленникам.) Аллах снабдил его острым умом и замечательной памятью, но позабыл снабдить пальцами! Приходится ему помогать.

Юсуп. Но где же ты взял такого ишака?

Насреддин. Однажды эмир позвал меня и спросил: «Можешь ли ты обучить грамоте моего ишака, у которого в ушах вырастают деньги?» Услышав о деньгах, я ответил не задумываясь: «Конечно, могу. Но мне потребуется на это двадцать лет». Тогда эмир отдал мне ишака и сказал: «Если этот драгоценный ишак через двадцать лет не будет читать, я отрублю тебе голову».

Шир-Мамед. Ну, значит, ты наверняка потеряешь голову. Где видано, чтобы ишак научился читать?

Насреддин. Таких ишаков на свете немало. А о моей голове не плачь: за двадцать лет кто-нибудь обязательно умрет – или эмир, или я, или ишак!

Юсуп. Поистине, чужеземец, ты – удивительный человек!

Али. А твой ишак еще более удивительный! (Кладет ему в ухо сдачу.)

Насреддин. Да, это хороший ишак. Но сегодня мне придется его продать.

Ремесленники. Продать? Такого ишака?

Насреддин. Деньги нужны. Ну, кто купит? Четыреста таньга!

Али. Послушай, чужеземец, ты же знаешь, что таких денег ни у кого из нас нет. И потом это же самый умный в мире ишак! Как можно его продавать?!

Шир-Мамед. Да! Как можно продавать ишака, у которого в ушах вырастают деньги?

Водонос. Это же несравненный и подобный цветущей розе ишак, который выделяется, как алмаз, среди всех других ишаков! Его продавать?

Насреддин. Не беспокойтесь! Я уже продавал его тридцать шесть раз. И тридцать шесть раз он ко мне возвращался. Если бы я даже убежал от него на луну, он меня все равно не оставил бы в покое и даже там отыскал!

Входят ростовщик Джафар и горшечник Нияз.

Гюльджан. Отец! Ну что?! Что присудил великий эмир?

Джафар. Суд окончился в мою пользу, красавица.

Гюльджан. И великий эмир нам не дал даже отсрочки?

Джафар. Пресветлый эмир, наш господин и владыка, оказал вам свою великую милость! Он даровал отсрочку вашему долгу… целый час!

Гюльджан. Один час? Всего час отсрочки?

Нияз. Да, Гюльджан, один час.

Джафар. А теперь осталось пятнадцать минут. (Снимает замок с калитки.) Ровно пятнадцать минут вы можете пребывать еще в вашем доме и любоваться вашим садом и виноградником, а потом все это вместе с вами перейдет ко мне.

Нияз и Гюльджан скрываются в калитке.

Чайханщик, почему у тебя беспорядок? Почему ишак на помосте?

Насреддин. Чтобы покупатели могли лучше его рассмотреть.

Джафар. Значит, он продается?

Насреддин. На свете нет ишака, который бы не продавался.

Джафар. Сколько же ты хочешь за него?

Насреддин. Четыреста таньга.

Джафар (подпрыгнув от ярости). Сколько?

Насреддин. Четыреста.

Джафар. Четыреста?! Да он не стоит и двадцати таньга вместе с кишками и шкурой.

Насреддин. Ты забыл об его ушах, почтеннейший.

Али. У этого ишака в ушах растут деньги.

Юсуп. Каждый день по одному таньга в каждом ухе.

Джафар. Деньги растут в ушах! Да вы здесь сошли с ума!

Насреддин. Посмотри, и ты убедишься.

Джафар (залезая в ухо ишаку). Деньги растут в ушах! Выдумают тоже! (Достает монету и удивленно смотрит то на ишака, то на Насреддина.) В самом деле, деньги!

Насреддин. Посмотри теперь в другом ухе.

Али. В этом ухе я уже разменял таньга и положил туда сдачу.

Джафар (вытаскивая медяки из второго уха). Деньги!

Насреддин. Деньги.

Джафар. И ежедневно?

Насреддин. Ежедневно по одному таньга в каждом ухе.

Джафар (подозрительно). Зачем же ты его продаешь?

Насреддин. Мне срочно нужны четыреста таньга. Покупай! Через двести дней он окупит себя и станет приносить чистый доход.

Джафар (колеблясь). За триста я бы взял.

Насреддин. Поведу его на базар. (Берет ишака за повод.)

Джафар. Подожди, подожди! Я тебе дам триста пятьдесят…

Насреддин молча ведет ишака за собой.

Подожди, говорю я тебе! Ну, триста семьдесят пять… триста девяносто!.. Уступи мне хоть десять таньга!

Насреддин молча ведет ишака.

(Задыхаясь.) Подожди! Я согласен! Согласен! (Дает Насреддину деньги.) Я всегда терплю убытки по собственной доброте. Но мне некогда, я спешу.

Насреддин. Я тоже спешу.

Джафар. Куда?

Насреддин. Туда же, куда и ты.

Джафар. Ты дерзок на язык! Подобный тебе должен трепетать, разговаривая с подобным мне. Я богат, и желаниям моим нет преграды. Я пожелал самую красивую девушку в Бухаре, и сегодня она будет моей!

Ведя в поводу ишака, Джафар вместе с Насреддином подходит к калитке Нияза, стучит. Появляются Нияз и Гюльджан.

Горшечник, время истекло! (Хозяйской рукой открывает лицо Гюльджан.) Посмотри, разве она не прекрасна?

Насреддин. Она действительно прекрасна! Но есть ли у тебя расписка горшечника?

Джафар. Вот она!

Насреддин. Так получи свои четыреста таньга! (Рвет расписку и возвращает ростовщику деньги, полученные от него же. К Гюльджан.) Я с тобой в расчете, красавица! Но не забудь о моем сердце. Ты выманила его у меня в счет процентов, и теперь оно принадлежит тебе.

Нияз. О чужеземец, скажи нам имя, чтобы я знал, кого благодарить!

Джафар (опомнившись). Да! Имя! Чтобы я знал, кого проклинать!

Насреддин. В Багдаде и Тегеране, в Стамбуле и Мекке – везде меня зовут Ходжа Насреддин!

Нияз и Гюльджан. Насреддин?!

Ремесленники. Ходжа Насреддин?

Джафар. Ходжа Насреддин?! (Хватает ишака за повод, тащит его за собой.)

На просцениуме Джафар, он оборачивается и грозит в ярости кулаком.

Джафар. О презренный ублюдок! О сочетающий в себе жало змеи и сердце крысы! Ты еще узнаешь Джафара! Ты отобрал у меня красавицу, но, клянусь, твоей она не будет! Я пойду во дворец и продам эту девушку самому эмиру. Я пойду. (Тащит за собой упирающегося ишака.) Не упирайся, о вонючая тварь!

Вбегают стражники.

Рябой стражник. О Джафар! Говорят, в городе появился Ходжа Насреддин?

Джафар. Да, да!

Стражник. Где?

Джафар. Он там. Ловите его!

Стражники. Лови!.. Хватай!.. Держи!.. (Убегают.)

Джафар. Ловите его!

Тем временем ишак Насреддина убежал.

(Обернулся, видит, что ишак исчез, кричит уже совсем другим голосом.) Ловите его!

Стражники вновь сбегаются к Джафару.

Рябой стражник. Не скажете ли нам его приметы?

Тощий стражник. Какого он роста?

Джафар. Вот такой! (Показывает рост ишака.)

Толстый стражник. А какой у него вид?

Джафар. Мерзкий! Самый мерзкий!

Рябой стражник. А как он одет?

Джафар. Две сумки болтаются! Ловите его!

Рябой стражник. И больше ничего? Какая у него борода, усы, уши?

Джафар. Уши длинные!

Тощий стражник. А что у него на ногах?

Джафар. Копыта.

Рябой стражник. Копыта?!

Джафар. И хвост. Ловите его!

Рябой стражник. О ком вы говорите?

Джафар. О моем ишаке.

Стражники. Об ишаке?!

Рябой стражник. Ищите, ловите Ходжу Насреддина!

Стражники убегают.

Джафар. О злонравнейший из ишаков! Да облезет твоя подлая шкура! Да пошлет тебе всемогущий Аллах на пути яму, чтобы ты поломал свои ноги! О, горе мне, горе! Да прилипнут твои вонючие кишки к стенам базарного караван-сарая! Он убежал и унес в ушах мои деньги! О беда! О великий убыток! О разорение! (Уходит стеная.)

Дворик горшечника Нияза. Волшебное сияние лунной ночи. Старик, посвистывая носом, мирно спит на плоской крыше сарайчика, Гюльджан напевает в зелени виноградника.

Гюльджан.

Через забор перепрыгивает Насреддин. Подходит к Гюльджан.

Насреддин. Одного мудреца спросили: что женщина больше всего ценит в мужчине? Красоту? Мудрец сказал: «Нет». Силу? «Нет», – сказал мудрец. Верность? «Нет!» Тогда что же? «Подарки», – ответил мудрец. Взгляни, Гюльджан, какой я принес подарок тебе. (Любуется ожерельем.)

Гюльджан. А где же твой ишак? Ты его не нашел?

Насреддин. Теперь я вижу ясно, что вся Бухара населена сумасшедшими. Посмотрите на нее! Ходжа Насреддин предлагает ей ожерелье и свою любовь в придачу, а она толкует о каком-то дрянном ишаке! Послушай, Гюльджан, самый большой ишак – это я, и я люблю тебя…. (Склоняется к Гюльджан, чтобы поцеловать ее, но щеку его обжигает увесистая пощечина. Кротко.) Я, кажется, слышал звук пощечины?

Гюльджан. Ты заслуживаешь десятка пощечин! Если ты так легко покидаешь в беде своего верного друга ишака, значит, и меня ты покинешь так же легко. Тебе нельзя верить.

Насреддин (потирая щеку). Вот и вся награда. Любовь – ишаку, а мне – пощечина.

Гюльджан. А зачем ты тянешь свои длинные губы куда не следует?

Насреддин. А кто это определил, куда следует тянуть губы и куда не следует? (Склоняется к Гюльджан.) Проклятые губы, куда вас тянет? Вы же слышали, что нельзя!..

Загудела под ударами калитка.

Гюльджан (взволнованно вскакивает). Беги, тебя могут схватить!

Насреддин подходит к калитке, прислушивается, потом снимает щеколду и впускает ишака.

Насреддин. Встречай, о женщина, своего возлюбленного!

Гюльджан. Он вернулся, он вернулся, мой ненаглядный ишак! (Целует ишака.)

Насреддин. Я же говорил, Гюльджан, что самый большой ишак – это я. Почему же ты целуешь его? Он все равно ничего не поймет в твоих поцелуях!

Гюльджан. Послушай, Насреддин, где твой дом? Есть ли у тебя семья? Кто твой отец?

Насреддин. Моим отцом был случай, благодаря которому я встретил тебя, моей матерью – любовь к шуткам. Где мой дом? (Начинает петь, сдерживая голос, чтобы не разбудить старика.)

Гюльджан и Насреддин склоняются друг к другу для поцелуя, но калитка опять загудела под тяжелыми ударами.

Нияз (проснувшись). Кто там?

Голос Бахтияра. По повелению эмира открой!

Гюльджан (Насреддину). Стража! Беги!

Насреддин перепрыгивает через забор. Нияз спускается с крыши, дрожащими руками открывает калитку. Входит Джафар, главный визирь Бахтияр и стражники.

Бахтияр. Горшечник, твоему дому выпала великая честь и счастье. Повелитель правоверных и наместник Аллаха на земле, наш госп…

Джафар (увидев ишака). Вот он, мой разоритель! О исчадие ада, наконец-то я тебя нашел! (Шарит в ушах ишака.) А где же деньги? (Ниязу.) Ты уже успел их припрятать, мошенник! (Завязывает веревку на шее ишака.)

Бахтияр. Повелитель, наш господин и владыка, да продлятся его благословенные годы, сам эмир соизволил вспомнить твое ничтожное имя! До слуха эмира дошло, что в твоем саду растет прекрасная роза, и он пожелал этой розой украсить дворец.

По знаку Бахтияра стражники бросаются к Гюльджан.

Нияз. Что вы делаете? Пустите ее!

Гюльджан. Пустите! Куда вы меня тащите? Пустите! Пустите меня!

Стражники выволакивают ее за калитку.

Нияз. Гюльджан, дочка… (Падает без чувств на землю.)

Бахтияр. Старик лишился чувств от столь великого счастья. Но завтра он, без сомнения, придет во дворец излить свою безграничную благодарность. (Уходит.)

Джафар (таща ишака). Идем же, идем, о вонючая тварь, начиненная упрямством и злобой! Ты мне стоил целых четыреста таньга и еще упираешься! (Уходит.)

Через забор перепрыгивает Насреддин. Сперва он кидается за Джафаром, но, увидев лежащего на земле Нияза, останавливается.

Насреддин (кричит вслед Джафару). Клянусь, это не пройдет тебе даром! Презренный шакал!

Нияз (очнувшись). Гюльджан… О Гюльджан!

Насреддин (поднимая старика). Я спасу ее.

Нияз. Как ты ее спасешь? Она уже в гареме – о горе, о позор! – я пойду во дворец и упаду к ногам эмира, буду умолять его, кричать и вопить, и если сердце в его груди не каменное…

Насреддин. Остановись! Ты забыл, что эмиры устроены иначе, чем остальные люди. У них нет сердца, и бесполезно их умолять. У них можно только отнять! И я, Ходжа Насреддин, – ты слышишь, старик? – отниму Гюльджан у него!

Нияз. О позор и горе на мою голову!..

Насреддин. Уйми же слезы, старик, не вопи над самым ухом! Скажи лучше, где хранятся одежды твоей покойной жены? (Снимает свой халат, вешает его на забор.)

Нияз ведет Насреддина в дом.

Нияз. Волосок моего сердца… Гюльджан, о Гюльджан!

Скрываются в доме. Пауза. Во дворик крадучись входит рябой стражник, хватает халат Ходжи Насреддина и убегает.

Насреддин выходит в женской одежде, опускает на лицо покрывало и исчезает в калитке.

Декорация первой картины.

В чайхане сидят Али, Шир-Мамед, Юсуп и водонос. На перекресток выходит глашатай.

Глашатай. Слушайте, правоверные, слушайте… Великий эмир ставит в известность своих подданных, что всякий, кто представит во дворец Ходжу Насреддина или принесет его голову, удостоится награды в десять тысяч таньга!.. Десять тысяч таньга за голову Насреддина!.. Десять тысяч таньга! (Уходит.)

Ремесленники, сдвинувшись в тесный круг, перешептываются. Появляется рябой стражник. Спрятавшись за помостом, подвязывает себе фальшивую бороду.

Рябой стражник. Мир вам, жители благородной Бухары.

Али. Мир и тебе, путник.

Рябой стражник. Я вижу, вы не узнали меня. Я Ходжа Насреддин.

Али. Кто Ходжа Насреддин?

Юсуп. Ты Ходжа Насреддин?

Рябой стражник. Да. (Важно.) Тот, кто выдавал себя перед вами за Насреддина, вовсе не Насреддин, а самозванец. Настоящий Ходжа Насреддин – это я!

Входит женщина в знакомом нам покрывале. Это – Насреддин. Услышав слова рябого, он настораживается.

Заблуждения мои были неисчислимы! Но теперь я, Насреддин, (постным голосом) понял гибельность грехов, раскаялся и дал клятву повиноваться великому эмиру и выполнять все предписания ислама.

Али, переглянувшись с ремесленниками, почтительно протягивает рябому стражнику пиалу с чаем.

Али. О Насреддин! Я много слышал о твоей мудрости. Теперь я всем буду рассказывать о встрече с тобой.

Рябой стражник. Вот-вот! Рассказывай всем, что Насреддин отрекся от своих заблуждений.

Али. О Насреддин! Скажи, как мусульманину следует поступать, когда купаешься в речке и вдруг услышишь призыв муэдзина? В какую сторону лучше всего обратить свой взор?

Рябой стражник. Конечно, в сторону священной Мекки.

Насреддин (из-под покрывала). В сторону одежды, чтобы потом не возвращаться голым домой.

Ремесленники смеются. Рябой скользнул взглядом по Насреддину.

Шир-Мамед. Скажи, о благочестивый Насреддин, когда мусульманину приходится участвовать в похоронной процессии, где следует находиться – впереди погребальных носилок или позади?

Насреддин (опережая стражника). Это безразлично, лишь бы не на самих носилках.

Все опять рассмеялись.

Рябой стражник. Эй ты, женщина, как тебя там? У тебя слишком длинный язык! (Ремесленникам.) Мне не составило бы никакого труда уничтожить эту женщину своим остроумием, но мы ведем благочестивую беседу, в которой остроумие неуместно… Итак, я, Ходжа Насреддин, призываю вас, мусульмане, не слушать разных бродяг, ложно именующих себя Насреддином. Ловите, хватайте таких бродяг и предавайте в руки эмирской стражи!

Насреддин (откидывая покрывало). Правильно! Значит, ты и есть настоящий Ходжа Насреддин?

Рябой стражник (в замешательстве). Да, я – настоящий, а ты – самозванец!

Насреддин. Мусульмане, что вы смотрите? Он сам признался! Хватайте его! Вы же слышали, что за голову Насреддина объявлена награда. Держите его, иначе вы поплатитесь как укрыватели Насреддина! (Срывает с рябого стражника фальшивую бороду.) Хватайте его!

Рябой стражник, почуяв беду, пытается бежать, но ремесленники хватают его, обрушивают на него град кулаков.

Рябой стражник. Я пошутил! О мусульмане, я пошутил! Я не Насреддин!

Насреддин. Врешь! Ты сам признался, мы все слышали! И мы должны в точности выполнить эмирский указ! Поэтому бейте Насреддина, мусульмане! Волоките его во дворец!

Рябой стражник. Подождите! Подождите!

Ремесленники уволакивают рябого стражника.

Насреддин (к Али). Надеюсь, ты понимаешь, зачем этот «Насреддин» оставил мне фальшивую бороду?

Али. Зачем?

Насреддин. Чтобы никто не вздумал применить эмирский указ к настоящему Насреддину. (Подвязывает бороду себе, снимает женскую одежду.)

Али. Но для чего ты переодевался женщиной?

Насреддин. Я хотел пробраться в эмирский гарем.

Али. В гарем?

Насреддин. Я хотел пробраться туда, чтобы спасти Гюльджан. Но стража меня во дворец не пустила. И все же я туда проберусь!

Али. Но ты знаешь, что за твою голову обещана награда – десять тысяч таньга!

Насреддин. Знаю! И я даже подумал, не продать ли мне самому свою собственную голову за такую хорошую цену. (Садится, пьет чай.)

На перекресток вбегают толстый и тощий стражники, за ними мчится рябой стражник, изрядно помятый, весь в синяках.

Рябой стражник. Он был здесь!.. Ох!.. В женской одежде… Ох!..

Стражники. В женской одежде?!

Бросаются на поиски.

Рябой стражник (бежит сзади). Награда моя! Я первый увидел его! Награда моя!

За сценой раздается женский вопль. Вбегает женщина, за ней гонится тощий стражник, пытаясь сорвать с нее покрывало.

Женщина. Помогите! Спасите! (Отбиваясь от стражника.) Юсуп! Юсуп!

На помощь тощему стражнику прибегает рябой стражник. Юсуп, услышавший призывы жены, кидается к ней.

Юсуп. Мусульмане! Чего вы смотрите! Стражники позорят наших жен!

Начинается драка.

Шир-Мамед (работая кулаками). О нечестивцы!

Рябой стражник. Хватай!.. Держи!..

Юсуп (орудуя кузнечными клещами). Я вам сейчас покажу!

Водонос. О пес эмира!

Тощий стражник. Отпустите мою бороду! Отпустите!

Сплетясь в клубок, стражники и ремесленники выкатываются за кулисы. Из калитки выходит Нияз, с удивлением смотрит в сторону, откуда доносятся крики.

Али (наблюдая свалку, повторяет ее жестами, постепенно приходя в возбуждение). Так ему! Так!.. Шир-Мамед, в ухо! Бей в ухо! (Насреддину.) Вырвал полбороды, клянусь Аллахом!

Вбегает вторая женщина. За ней гонится толстый стражник. Женщина хватает один из горшков Нияза, швыряет в стражника.

Нияз. Что ты делаешь? Это же горшки!

Женщина швыряет в стражника еще один горшок.

Это же мои горшки!

Толстый стражник хватает женщину и пытается сорвать с нее покрывало.

Женщина. Помогите! Спасите!

Нияз (схватив самый большой горшок, нелепо, по-стариковски надевает его стражнику на голову. Кричит, заглядывая снизу). Это тебе запасная голова, слышишь ты?

Толстый стражник силится стащить с себя плотно надетый горшок. Вбегает рябой стражник с женским покрывалом в руках, за ним гонятся ремесленники.

Шир-Мамед. Стой! Не уйдешь!

Юсуп. Ему мало досталось сегодня, он хочет еще!

Метнувшись в сторону, рябой стражник чуть не сбил с ног Гуссейна Гуслия – длиннобородого человека в арабской одежде, с огромными очками на носу.

Гуссейн Гуслия. Во имя Аллаха, что здесь творится?

Ремесленники убегают за рябым стражником, мимоходом сбив с носа Гуссейна Гуслия очки. Толстый стражник катается по земле, силясь уже не только руками, но и ногами стащить с головы горшок.

(Шаря ладонью по земле в поисках очков.) О человек, укажи мне дорогу во дворец.

Толстый стражник отвечает из горшка яростным воем.

(Найдя очки, надевает их.) О человек, укажи… (Увидев человека с горшком вместо головы, отшатнулся. Испуганно бросается к Насреддину.) Ради Аллаха, что здесь происходит?

Насреддин. Базар.

Гуссейн Гуслия. Что же у вас в Бухаре всегда такие базары? И как я теперь попаду во дворец?

Насреддин. Во дворец?!

Гуссейн Гуслия. Да будет тебе известно, что я – знаменитый мудрец, звездочет и лекарь и прибыл из Багдада по приглашению самого эмира.

Насреддин. А как твое имя?

Гуссейн Гуслия. Гуссейн Гуслия.

Насреддин (прикидываясь удивленным). Гуссейн Гуслия?! (Опасливо отодвигаясь.) Несчастный! Пропала твоя голова!

Гуссейн Гуслия. Как!.. Что?..

Стражник с горшком вдруг завыл и замотал головой.

Насреддин (указывая на него.) Разве ты не знаешь, что все это из-за тебя?

Гуссейн Гуслия. Из-за меня?

Насреддин. До слуха эмира дошло, что, выезжая из Багдада, ты поклялся проникнуть в его гарем!

Гуссейн Гуслия. Я?.. В гарем?!

Насреддин. Да-да, в гарем! И эмир повелел схватить тебя, едва ты вступишь в город, и отрубить тебе голову!

Гуссейн Гуслия. Но я никогда ничего не говорил о гареме! И я уже стар… Зачем мне в гарем?

Насреддин. Не знаю, не знаю… И вот, эмиру стало известно, что ты появился в городе, он выслал стражу, чтобы схватить тебя. И стражники стали перерывать лавки, и разрушилась торговля, и возмутилось спокойствие! Посмотри, что теперь творится по твоей вине в Бухаре!

Гуссейн Гуслия. О я несчастный!

Толстый стражник, так и не освободившийся от горшка, услышав вопль мудреца, замер.

(В отчаянии.) В Багдад!.. Обратно в Багдад!

Насреддин. Но тебя схватят у городских ворот! И приведут во дворец! И стражники получат за твою голову обещанную награду – десять тысяч таньга!

Гуссейн Гуслия. Десять тысяч таньга за мою голову?!

Толстый стражник, услышав о десяти тысячах таньга, ощупью находит забор и начинает яростно колотиться горшком об угол забора.

Насреддин (протягивает мудрецу женскую одежду). Я много слышал о твоей учёности, Гуссейн Гуслия. Я помогу тебе. Под женским покрывалом ты сможешь незаметно выйти из города и вернуться в Багдад.

Гуссейн Гуслия. Благодарю, благодарю тебя, о благородный бухарец!

Гуссейн Гуслия разоблачается и передает Насреддину халат и чалму. Насреддин облачается в одежду мудреца.

О великодушный бухарец, может быть, ты мне оставишь халат?

Насреддин. Если ты не опасаешься, что тебя в нем узнают, возьми, о храбрый Гуссейн Гуслия!

Гуссейн Гуслия (отшатываясь). Нет-нет!.. Но оставь мне хотя бы чалму!

Насреддин. Если ты не боишься, что твою мудрую голову вместе с этой чалмой воткнут на шест и выставят на базаре…

Гуссейн Гуслия. Нет-нет!.. В Багдад! Скорее в Багдад!

Прибегает ишак.

Насреддин. Эге, Пфак! (Отвязывает болтающийся на шее ишака обрывок веревки.) Что веревку ты перегрыз, в этом нет ничего удивительного, но каким способом ты перелез через забор ростовщика, утыканный острыми кольями и крючьями? (Садится на ишака.) Счастливого возвращения в Багдад, мудрый Гуссейн Гуслия! (Уезжает.)

Гуссейн Гуслия, путаясь в женской одежде, направляется в противоположную сторону. Толстому стражнику удалось наконец разбить горшок. Он хватает мудреца.

Толстый стражник. Ага! Попался!

Вбегает тощий стражник.

Гуссейн Гуслия (женским голосом). Я тороплюсь домой к мужу! Пропустите меня, о доблестные воины!

Толстый стражник. К мужу? Домой? (Торжествующе хохоча, срывает с мудреца покрывало.) Вот он! Вот!

Тощий стражник. Десять тысяч таньга за его голову! Теперь мы богатые люди!

На просцениуме появляется ростовщик Джафар с веревкой в руках.

Джафар. О, горе мне! О, великий убыток!..

Входят Али, Юсуп и Шир-Мамед.

Али. Этому рябому шпиону славно досталось сегодня!

Юсуп (разглядывая свои клещи). Даже погнулись… Это ему наука!

Шир-Мамед. Больше он никогда не придет подслушивать в чайхану.

Джафар. Почтеннейшие, вы не встречали где-нибудь моего ишака?

Али. А что? Убежал?..

Днжафар. Это такой проклятый ишак! Пока я отлучался из дома, он перегрыз новую веревку, которую только вчера я получил от веревочника в счет процентов по его долгу. Потом сожрал все цветы и листья на благородном дереве миндаля. Потом выломал в заборе большую дыру. И после всего этот презренный ишак, опасаясь справедливого наказания, убежал, чем нанес мне убыток вдвойне!

Али. Зато, Джафар-ага, ты получаешь из его ушей ежедневно по два таньга.

Джафар. Да я ни разу не получил ломаного гроша! Каждый раз, как только у него в ушах вырастают деньги, он от меня убегает.

Шир-Мамед. Может быть, он укрылся в каком-нибудь караван-сарае?

Джафар. Я уже обошел все караван-сараи. Там его нет. И теперь мне придется – о горе! – обходить все живодерни! Наверное, его подлая шкура уже висит где-нибудь! (Уходя.) Шир-Мамед, не забудь – срок твоего долга в пятницу, в час вечерней молитвы!

Али. Значит, они опять вместе – наш Ходжа Насреддин и его несравненный ишак!

Ремесленники уходят.

Эмирские покои. На шелковых подушках возлежит эмир, окруженный сановниками. Дворцовый мухобой машет над его головой опахалом. Главный кальянщик время от времени сует мундштук кальяна в рот повелителю.

У ног эмира лежит без чувств Гюльджан, накрытая покрывалом. Эмир жестом приказывает всем отвернуться; склоняется над Гюльджан, приподнимает покрывало.

Эмир. Поистине она прекрасна, и мы соизволим к ней войти сегодня же! (Пауза.) Поистине она прекрасна! (Подозрительно оглядывая придворных.) Надеемся, никто не посмел посмотреть ей в лицо?

Сановники (хором). Никто не осмелился! Никто!

Эмир. Поистине она прекрасна!

Сановники молчат, в смущении поглаживая бороды.

Вы слышали? Мы трижды восхвалили ее красоту!

Длиннобородый мудрец (робко оглядываясь).

Мудрец в непомерной чалме (подхватывает).

Кальянщик.

Мухобой.

Длиннобородый мудрец.

Мудрец в чалме.

Кальянщик.

Мухобой.

Длиннобородый мудрец.

Мудрец в чалме.

Кальянщик.

Мухобой.

Длиннобородый мудрец.

Мудрец в чалме.

Эмир. Довольно! Это мы слышали столько раз, сколько у нас в гареме жен! Неужели вы не можете придумать ничего нового? И за что только мы платим вам жалованье, о уминатели тюфяков, поглотители пищи и набиватели своих бездонных карманов!

Вбегает рябой стражник, падает ниц перед эмиром.

Рябой стражник. Пусть повелитель прикажет рубить мою голову!

Бахтияр. Что случилось?..

Рябой стражник. Проклятый Ходжа Насреддин… Он переоделся женщиной и выскользнул у меня из рук!

Эмир (грозно обводя глазами сановников). Когда же мы наконец увидим на блюде голову этого возмутителя спокойствия?

Сановники молчат.

Кто повелитель Бухары? Кто повелитель Бухары? Мы вас спрашиваем! Мы или он, этот презренный Ходжа Насреддин? Кто повелитель Бухары? Мы – эмир или он – эмир? Вот скоро прибудет Гуссейн Гуслия, мудрец, которого мы выписали из Багдада! И тогда горе вам! Он…

Слуга (вбегая). Хвала средоточию вселенной! Во дворец прибыл Гуссейн Гуслия, мудрец из Багдада!

Эмир. Зови!

Вбегает Насреддин, волоча, за собой в поводу ишака.

Насреддин (падая ниц). Приветствую великого эмира. Я спешил день и ночь, дабы предупредить эмира о страшной опасности… Пусть эмир скажет, не входил ли он сегодня к женщине?

Эмир. К женщине? Сегодня? Нет, мы лишь собирались…

Насреддин (с неподдельным облегчением). Слава Аллаху! Слава Аллаху, что я успел вовремя!

Эмир. Подожди, Гуссейн Гуслия! Ты говоришь что-то непонятное…

Насреддин. Да будет повелителю известно – ночью звезды расположились крайне неблагоприятно для него! Я исследовал звезды, вычислил их и узнал, что, пока не изменится расположение звезд, эмир не должен касаться женщины, иначе ему грозит…

Ишак, увидев возле эмира вазу с фруктами, сунул в нее свою морду. Сановники в ужасе и негодовании воздели руки. Кальянщик и мухобой схватили ишака за хвост, чтобы его оттащить.

Что вы делаете? Остановитесь! (Падает ниц перед ишаком.) Да не прогневит высокорожденного султана поступок этих невежд!

Эмир. Султана? Какого султана?

Насреддин. Пресветлый эмир видит перед собой не ишака, а самого Абдуллу-абу-ибн-Муслима, великого султана Египетского. Поистине участь его горька, а история столь удивительна, что ее следовало бы записать кончиком иглы в глубине глаза!

Эмир. Так поведай же нам, Гуссейн Гуслия, поведай скорее его историю! (Придвигает ишаку вазу с фруктами.)

Насреддин. О повелитель, семь лет назад, исследуя звезды, я увидел однажды, что три звезды Аль-Гафр, означающие покрывало женщины, противостоят двум звездам Аль-Иклиль, означающим корону. Вычислив их, я пришел к выводу Кабз-уль-Хоридж, который указывает на ослиные уши и плети. И понял я, пылинка в лучах славы властителей, что ослиные уши и плеть угрожают носящему корону, если он коснется покрывала женщины…

Эмир. Покрывала женщины!

Сановники (как эхо). Покрывала женщины!

Насреддин. Дабы предупредить носящего корону, я поспешил в Каир. Я скакал день и ночь, но, увы, опоздал…

Эмир. Опоздал!

Насреддин. Великий султан Абдулла прикоснулся к своей наложнице, и… в то же мгновение – о чудо! – у него вырос хвост, появились копыта, и, заревев, великий султан бросился вон из дворца!.. Семь лет безуспешно разыскивал я султана среди ишаков. И только на восьмой год случайно встретил султана, согбенного под вязанкою хвороста. Я выкупил его у хозяина…

Эмир. Но как же ты его узнал?

Насреддин (ткнув в белое пятно на боку ишака). Вот его царственный знак.

Эмир. О наш царственный брат Абдулла! Мы не раз слышали о подобных историях, но нам самим не приходилось принимать у себя царственных особ в столь плачевных обстоятельствах.

Насреддин. И вот сегодня я увидел, что звезды над Бухарой расположились в том же зловещем сочетании. И сердце мое содрогнулось, когда я понял, какая опасность угрожает властителю Бухары! Весь остаток ночи я скакал, не зная отдыха. И лошадь моя пала у городских ворот. Тогда сам великий султан подставил мне свою спину! И я успел вовремя! Слава Аллаху, что я успел вовремя!

Эмир. Но подумай, Гуссейн Гуслия, как раз сегодня в наш гарем доставили девушку…

Насреддин. Извергни ее из своих мыслей, пресветлый эмир! Извергни, пока не изменится расположение звезд…

Ишак, заметив волнение своего хозяина, заревел.

О чудо! Великий султан умоляет повелителя подождать! Извергни скорей эту девушку из своих мыслей! Извергни ее!

Эмир. Ну успокойся, успокойся, Гуссейн Гуслия. Мы подождем. Мы видим, что ты честный мудрец и достоин награды. Даруем тебе наш пояс! (Снимает с себя пояс и надевает на Насреддина.)

Сановники. О величайшее благоволение!.. О среди благоволений благоволение!.. О над всеми благоволениями благоволеннейшее благоволение!..

Эмир. А вы? Вы что смотрели? Вашему эмиру грозило превращение в ишака, а вы даже не почесались! (Ишаку.) Нет, ты посмотри на них, султан Абдулла, посмотри на их морды, вполне подобные ишач… кгм… шакальим мордам! Ни один государь не имел таких глупых советников!

Насреддин. Светлейший эмир совершенно прав. Лица этих людей не отмечены печатью мудрости.

Эмир. Вот-вот! Именно! Вы слышите, болваны?

Насреддин. Скажу еще, что я не вижу здесь и лиц, отмеченных печатью честности.

Эмир. Воры! Все воры! Все до единого! И бездельники! (Ишаку.) Вот уже две недели, о султан Абдулла, как мы повелели изловить появившегося в нашем городе Ходжу Насреддина, а они…

Толстый стражник (вбегая). Я поймал Насреддина!

Эмир. Наконец-то!

Тощий стражник втаскивает Гуссейна Гуслия, переодетого женщиной.

Бахтияр. Это не Ходжа Насреддин!

Эмир (Гуссейну Гуслия, грозно). Что заставило тебя скрываться под женской одеждой?

Гуссейн Гуслия (падая на колени). Я ехал на службу к всемилостивейшему эмиру. Но мне встретился человек и сказал, что эмир решил казнить меня, и я…

Эмир. Казнить? Тебя? За что?!

Гуссейн Гуслия. За то, что я будто поклялся проникнуть в гарем эмира. Но Аллах свидетель, я никогда об этом не думал! Я уже стар…

Эмир. Проникнуть в наш гарем?! Кто ты такой?!

Гуссейн Гуслия. Я – Гуссейн Гуслия, мудрец и звездочет из Багдада.

Эмир. Ты лжешь! Гуссейн Гуслия – вот!

Повинуясь жесту эмира, Насреддин выступает вперед.

Гуссей Гуслия. Это как раз тот самый человек, который сказал, что эмир хочет отрубить мне голову!..

Эмир (Насреддину). Что он говорит, Гуссейн Гуслия?

Гуссейн Гуслия (начинает вопить). Кто Гуссейн Гуслия? Он Гуссейн Гуслия? Это я Гуссейн Гуслия! Он просто обманщик, он присвоил себе мое имя!..

Насреддин. Да простит меня великий владыка! Он говорит, что я присвоил его имя. Может, он скажет, что этот халат я тоже присвоил?

Гуссейн Гуслия. Конечно, это мой халат.

Насреддин. Может быть, и эта чалма твоя?

Гуссейн Гуслия. Конечно, моя!

Насреддин. И пояс.

Гуссейн Гуслия (запальчиво). Мой! мой!

Насреддин. Теперь повелитель убедился, кого он видит перед собой. Сегодня он говорит, что этот халат его, и чалма его, и пояс – вот этот самый пояс – его. А завтра он скажет, что и дворец его и что настоящий эмир – это он!

Эмир. Ты прав, Гуссейн Гуслия! Отделить его голову от его туловища!

Гуссейн Гуслия со стоном закрывает лицо руками.

Насреддин. О пресветлый эмир, сперва необходимо узнать его подлинные намерения. Пусть повелитель отдаст его мне, а я жесточайшими пытками заставлю его признаться во всем!

Эмир. Ну что ж, возьми его, Гуссейн Гуслия, и узнай, кто он такой, при помощи пыток.

Тощий стражник (тихо, толстому). Пропали наши десять тысяч таньга.

Утаскивают Гуссейна Гуслия.

Эмир. Может быть, Гуссейн Гуслия, прислать тебе на помощь опытного палача?

Насреддин. Пусть повелитель не утруждает себя заботами. Я применю к нему всевозможные пытки, употребляемые в Египте (почтительно кивает на ишака) при дворе великого султана. Я буду преступнику железными клещами расшатывать зубы.

Эмир. Расшатывать зубы? Это хорошая пытка.

Насреддин. Если это не поможет, я буду сдавливать ему голову с помощью веревочной петли и палки!

Эмир. Сдавливать голову с помощью веревочной петли и палки? (Ишаку.) О султан Абдулла, мы видим, что при твоем дворе мудрецы искусны в этих делах!

За сценой слышны крики Джафара: «Справедливости прошу, справедливости!..» Вбегает Джафар, подает ниц.

Джафар. Прикажи, пресветлый владыка, разыскать моего ишака. Вот он! Ага, вонючая тварь! (Кидается к ишаку.) Попался наконец! (Привязывает к шее ишака веревку.)

Эмир. Остановись, ничтожный! (Ишаку.) О султан Абдулла! Этот презренный осмелился тебя оскорбить!

Джафар (ошеломленно). Султан Абдулла?

Эмир. Да! Ты обладаешь счастьем лицезреть самого Абдуллу-абу-ибн-Муслима, великого султана Египетского, дивным образом превращенного в ишака.

Джафар. Этот ишак – султан Абдулла?

Эмир. И за то, что ты осмелился его оскорбить, ты заслуживаешь отделения твоей головы от твоего туловища!

Джафар (бросаясь перед эмиром на колени). О, пощадите! Пощадите меня! Вспомните о заслугах моих!.. Только сегодня я привел в гарем девушку…

Эмир. За девушку мы тебя наградим! (По его знаку Бахтияр швыряет ростовщику горсть монет, тот алчно их подбирает.) А за оскорбление нашего царственного брата лишим тебя головы!

Джафар. Лишить меня головы! О убыток! О небывалое разорение! (Бросаясь ниц перед ишаком.) Молю великого султана о пощаде! Я согрешил по неведению…

Эмир. Видя твое чистосердечное раскаяние, Джафар, мы на первый раз наложим на тебя более легкое наказание. Гуссейн Гуслия, что посоветуешь нам?

Насреддин. Можно возложить на преступника заботу о пропитании великого султана.

Эмир. Мудро, о мудро! Скажи, какая пища соответствует вкусам султана?

Насреддин. Его вкусам больше всего соответствуют свежие листья индийской смоковницы.

Джафар. Листья индийской смоковницы?! Откуда их взять?!

Насреддин. Их можно доставлять из Индии в запечатанных свинцовых сосудах.

Дяафар. О горе мне!

Насреддин. Кроме того, султану потребны спелые фрукты, например, инжир, виноград, персики…

Джафар. Но я же так стану нищим!

Эмир. Ты слышал? Выполняй!

Джафар. О горе мне, о разорение! О невозместимый ущерб! (Уходит.)

Садик перед эмирским гаремом. Мраморный бассейн и фонтан. Справа – каменный высокий забор, поверх которого грозно торчат железные крючья.

На коврах полулежат жены эмира. Перед серебряным овальным зеркальцем неподвижно сидит Гюльджан. Отун-биби, молодящаяся старуха, готовит Гюльджан к встрече с эмиром: красит ей брови сурьмой, румянит щеки розовой ватой.

Отуи-биби. Когда эмир придет к тебе, склонись перед ним и скажи ему так: «Если я роза – сорви меня и положи на сердце свое, и сердце твое затрепещет, подобно крылу соловья! Если я ресница – будь зрачком моим, дабы я могла закрывать от тебя несчастья мира! Если я птенчик – будь моим гнездышком, дабы я могла укрыться в тебе от ветра невзгод! (Раздражаясь.) Если я кисть винограда – съешь меня…» Ну что ты молчишь? Что ты молчишь? Повторяй за мной: «Если я роза…»

Гюльджан молчит.

Нет, я сойду с ума! Слышишь? Я тебя учу, и ты должна мне быть благодарна! С тобой говорит не кто-нибудь, а дочь самого хивинского хана!

Гюльджан молчит не шевелясь.

И откуда только он ее выкопал, эту горшечницу, наш пресветлый эмир?! Если бы он был в своем уме, то обратил внимание на женщину царского рода, умеющую достойно вести себя! (К Гюльджан.) Долго вы думаете молчать, уважаемая горшечница? Повторяйте за мной: «Если я роза – сорви меня…»

Одна из жен. Может быть, в нее вселился шайтан?

Отун-биби. Тебя не спрашивают! (К Гюльджан.) «И положи на сердце свое, и сердце твое затрепещет…».

Внезапно Гюльджан одним движением размазала по лицу краски, растрепала волосы и снова замерла.

Жены. Всемилостивый Аллах!

Отуи-биби. Нет, вы на нее посмотрите! Вы посмотрите на эту горшечницу! Все мои старания пропали даром! Все старания!

Одна из жен. Может быть, в нее на самом деле вселился шайтан?

Отун-биби. Все равно невоспитанность! Впустить в себя шайтана перед приходом эмира – какая крайняя грубость и невоспитанность! Нет, я вижу, скоро наш эмир наполнит гарем разными горшечницами, погонщицами, лепешечницами, сапожницами и прочим сбродом! Мне просто неприлично быть среди них! (Начинает снова разрисовывать Гюльджан.)

К калитке подходят эмир и Насреддин.

Эмир. Отвернись, Гуссейн Гуслия!

Насреддин поворачивается спиной. Отун-биби, гремя ключами, открывает калитку.

Отун-биби. Господин! Ваша новая наложница еще не совсем готова. Принесли ли вы ей бусы, о которых я говорила?

Эмир. Вот они! (Берет из рук Насреддина шкатулку и передает Отун-биби.)

Отун-биби. Какого же цвета бусы вы ей принесли?

Эмир. Мы принесли ей красные бусы, уважаемая Отун-биби!

Отун-биби. Красные бусы? (Потрясает шкатулкой.) Но я же говорила, что ей нужны синие! Вечно все перепутает. Кто же это на дочь какого-то горшечника надевает красные бусы? Она не так воспитана, чтобы носить красные бусы!

Эмир. О цвете бус мы ничего не слышали.

Отун-биби (распаляясь). Великий Аллах! Вы ничего не слыхали о синих бусах? Вы ничего не знаете о синих бусах?

Эмир. Вы сказали: «Спустись в казну и принеси бусы». Мы спустились в нашу казну и вот принесли.

Отун-биби. Но зачем же красные? Нужно было синие! Вы понимаете – синие бусы, синие! Разве там не было синих бус?

Эмир. Были и синие…

Отун-биби. Были! Значит, синие бусы были! Зачем же вы принесли красные?

Эмир. Так… Нам захотелось взять красные.

Отун-биби. Захотелось! Вам захотелось! Недаром мой отец, великий хан Хивы, не желал меня отдавать вам в жены, подозревая в вас слабоумие! Куда они годятся, ваши бусы! (Сердито открывает шкатулку.) Куда я их теперь дену, ваши красные бусы? (Вынимает из шкатулки синие бусы.)

Пауза.

Послушайте, но ведь это же синие?

Эмир. Конечно, синие.

Отун-биби. Почему же вы сразу не сказали мне?..

Эмир. Потому что за тридцать лет мы хорошо изучили ваш характер, и мудрый Гуссейн Гуслия посоветовал нам…

Отун-биби. При чем здесь мой характер?

Эмир. Если бы мы сразу сказали вам, что принесли синие бусы, вы стали бы кричать, почему не принесли красных. А когда мы по совету мудрого Гуссейна Гуслия сказали, что принесли красные, вы начали кричать, почему не синие. Так вот получайте синие бусы!

Отун-биби (в замешательстве). Да… Это синие.

Эмир. Конечно, синие.

Отун-биби. Только они как будто немного темноваты. Разве там не было бус посветлее?

Эмир. Были и посветлее.

Отун-биби. А почему вы не принесли посветлее?

Эмир (безнадежно махнув рукой). Пойдем, Гуссейн Гуслия!

Отун-биби. Подождите! Разве вы не войдете сегодня к своей новой наложнице?

Эмир. Нет, сегодня не войдем.

Отун-биби (угрожающе). Вы не войдете сегодня к новой наложнице?

Эмир. Уважаемая Отун-биби! Вы вмешиваетесь не в свое дело. Мы сами решим…

Отун-биби. Не в свое дело! Значит, гарем – это не мое дело?

Эмир. Отун-биби, послушайте…

Отун-биби (кричит). Нашли какую-то кривобокую горшечницу с жидкими волосами. Я целый день готовлю ее к встрече! Я стараюсь… будто она дочь самого халифа! Я втираю ей в бедра мускус и несравненную амбру! Я уподобляю розам ее щеки! И это, оказывается, не мое дело?

Эмир. Мы не то хотели сказать, почтенная Отун-биби…

Отун-биби (распалившись). Тридцать пять лет я воспитываю ваших жен. Тридцать пять лет, как в гареме воцарилось спокойствие!

Эмир. Мы вполне признаем ваши заслуги…

Отун-биби. А теперь мне говорят, что это не мое дело! Спасибо вам. Вы думаете, что если вы эмир, то можете издеваться и обижать дочь самого хивинского хана! Вы думаете, что если перед вами слабая женщина…

Эмир (в отчаянии). Но если мы прикоснемся к новой наложнице, это грозит нам превращением в ишака!

Отун-биби. В ишака? Великий Аллах, где слыхано, чтобы это могло кому-нибудь грозить превращением в ишака?

Эмир. Так предсказывают звезды – вот Гуссейн Гуслия, наш новый мудрец, может вам подтвердить…

Отун-биби. Все ваши мудрецы – лгуны и мошенники, вот что я вам скажу! В ишака… Они только и делают, что обкрадывают вас!

Эмир. Однако Гуссейн Гуслия доказал нам свою ученость.

Отун-биби. Ученость! Знаю я эту ученость. Если он такой ученый, пусть он вылечит вашу новую наложницу! Пусть-ка вылечит, а я посмотрю!

Эмир. Разве она заболела?

Отун-биби. Да, она изволила проявить крайнюю невоспитанность – впустила в себя шайтана! Пусть-ка ваш мудрец выгонит из нее шайтана!

Эмир. Гуссейн Гуслия, ты можешь ее вылечить?

Насреддин. Я должен ее осмотреть.

Эмир (грозно). Осмотреть? Ты хочешь ее осмотреть?

Насреддин. О повелитель! Мне достаточно взглянуть на ее руку, я могу определить болезнь по цвету ногтей.

Эмир. Руку? Ну, это можно. Мы полагаем, что созерцание ее руки нам не повредит.

Отун-биби входит в садик, повелительным жестом заставляет эмирских жен скрыться в гареме, набрасывает на Гюльджан покрывало. Эмир и Насреддин проходят в садик.

Насреддин. Как ее зовут?

Эмир. Гюльджан.

Насреддин. Гюльджан!

Гюльджан вздрогнула под покрывалом, не зная, во сне или наяву она слышит этот голос.

Насреддин (быстро). Гюльджан! Я – новый мудрец эмира! Ты понимаешь, Гюльджан, я – новый мудрец эмира! Меня зовут Гуссейн Гуслия. Ты слышишь меня?

Гюльджан (задыхаясь от волнения). Я слышу… Я слышу вас, Гуссейн Гуслия!

Насреддин. Дай мне руку, дабы я мог определить болезнь. Дай мне руку! (Берет ее за руку.) Что у тебя болит?

Гюльджан. Сердце! У меня болит сердце от горя и тоски.

Насреддин. В чем причина твоего горя?

Гюльджан. Я разлучена с тем, кого люблю.

Насреддин. Повелитель слышит – она не в силах перенести даже нескольких дней разлуки!

Гюльджан. И вот я чувствую, что мой возлюбленный рядом, но не могу ни обнять, ни поцеловать его…

Отун-биби (одобрительно кивая). «Если я роза – сорви меня и положи на сердце свое…».

Гюльджан. О, скоро ли, скоро ли наступит день, когда он обнимет меня?

Насреддин (прикидываясь изумленным). Всемогущий Аллах, какую сильную страсть внушил ей эмир за столь короткое время!

Эмир в восторге хихикает.

Успокойся, Гюльджан. Тот, кого ты любишь, близко. Он слышит тебя, он день и ночь думает только о тебе. Разве я не прав, повелитель?

Эмир. Прав! Ты вполне прав! Гюльджан, твой возлюбленный слышит тебя.

Насреддин. Тебе угрожает опасность, Гюльджан, но я спасу тебя.

Эмир. Он спасет! Он обязательно спасет!

Гюльджан (смеясь и плача). Спасибо, спасибо вам, Гуссейн Гуслия, несравненный исцелитель болезней! Мой возлюбленный рядом. Я чувствую, как вместе, удар в удар, бьются наши сердца!

Насреддин и совершенно восхищенный эмир выходят из садика.

Эмир. Какую, однако, сильную страсть внушили мы ей! Признайся, Гуссейн Гуслия, тебе не часто приходилось видеть подобную страсть… А как дрожал ее голос, как она смеялась и плакала!

Гюльджан, танцуя, радостно кружится вокруг мраморного бассейна.

Отун-биби (нагоняя эмира). Она выздоровела, о господин! От ее болезни не осталось и следа!

Эмир. Сегодня же мы щедро вознаградим тебя, Гуссейн Гуслия!

Отун-биби. За тридцать пять лет у вас впервые появился настоящий мудрец!

Бьет барабан, заревели трубы. На просцениум входит эмирская процессия: впереди – эмир и ишак, за ними – Насреддин и сановники. С другой стороны входит Бахтияр с пергаментным свитком, к которому подвешена огромная сургучная печать. За Бахтияром следует рябой стражник с блюдом плова, толстый и тощий стражники с шелковыми подушками, на каждой из которых лежит по кошельку. Бахтияр разворачивает свиток.

Бахтияр. «Мы, великий и блистательный, затмевающий солнце Властитель, Повелитель и Законодатель Бухары – светлейший эмир, в присутствии великого и блистательного, затмевающего солнце Властителя, Повелителя и Законодателя Египта – светлейшего султана, объявляем новому мудрецу Гуссейну Гуслия нашу милость и благоволение. За услугу, оказанную государству, а именно за излечение нашей наложницы, мы награждаем Гуссейна Гуслия четырьмя высочайшими почестями, установленными в Бухаре.

По знаку эмира Насреддин выступает вперед.

Повелеваем главному мухобою, охраняющему нас от мух, оказывать впредь эту высокую почесть и Гуссейну Гуслия».

Мухобой машет опахалом над Насреддином. Музыка.

Сановники (хором). О среди почестей почесть!.. О над почестями самая почетная почесть!

Бахтияр. «В знак нашей милости мы повелеваем главному кальянщику обслуживать впредь также Гуссейна Гуслия».

Кальянщик сует мундштук в рот Насреддину. Музыка. Насреддин затягивается, чуть не поперхнулся, незаметно с отвращением сплевывает в сторону.

Сановники. О, милость из милостей!.. О, среди милостей милость!.. О, над милостями самая всемилостивейшая милость!

Бахтияр. «В знак нашего благоволения мы награждаем Гуссейна Гуслия блюдом плова».

Рябой стражник передает Насреддину блюдо плова.

Сановники. О, величайшее благоволение!.. О, среди благоволений благоволение! О, над благоволениями самое благоволеннейшее благоволение!

Бахтияр. «В знак нашей щедрости мы награждаем Гуссейна Гуслия кошельком серебра и кошельком золота, вмещающими в совокупности десять тысяч таньга!»

Толстый и тощий стражники, алчно поглядывая на кошельки, подносят их Насреддину. Музыка.

Сановники. О, неизмеримая щедрость!.. О, щедрость из щедростей!.. О, среди щедростей щедрость!.. О, щедрость, составляющая в совокупности щедрость в десять тысяч таньга!..

Ревут трубы, звучат флейты, эмирская процессия удаляется.

Башня, в которой заключен подлинный Гуссейн Гуслия. Мудрец читает какую-то книгу. Гремит замок, отворяется дверь, входит Насреддин с блюдом плова в руках, снимает с себя бороду и чалму.

Гуссейн Гуслия (вскакивая). О гнусный обманщик! О сын греха! Ты обманул весь дворец, но, клянусь, тебя за это повесят! Будь ты проклят! Да положит змея свои яйца в твои челюсти! Да упадет тебе камень на голову и выйдет в подошву!

Насреддин. Подождите, Гуссейн Гуслия, вы кричите лениво, а стражники – не забывайте – опытны в таких делах. Если они уловят в ваших криках притворство, вы попадете в руки настоящего палача. Я покажу вам, как надо кричать. (Подойдя к окну, завыл и завопил так, что мудрец заткнул уши и шарахнулся в сторону.)

Гуссейн Гуслия. О потомок нечестивых! Да где же мне взять такую глотку?

Насреддин. Это для вас единственный способ избегнуть рук палача. (Делает руками движение, словно прикрепляет петлю и палку.) Петля… палка… (Круто поворачивает невидимую палку в невидимой же петле.)

При каждом взмахе его рук Гуссейн Гуслия вопит изо всех сил.

Гуссейн Гуслия (умолкнув). Ох, разве можно задавать такую работу моей старой гортани? Ну, доволен ли ты моими воплями, презренный оборванец, да посетит тебя Азраил!

Насреддин. За что вы проклинаете меня? Разве я опозорил чем-нибудь имя Гуссейна Гуслия или осрамил его ученость? Вот плов… Эмир подарил его в знак милости мудрецу Гуссейну Гуслия за то, что он вылечил девушку.

Гуссейн Гуслия (задохнувшись от ярости). Ты вылечил девушку? Но что ты понимаешь в болезнях, ты, невежда, плут, голодранец?

Насреддин. Я ничего не понимаю в болезнях, зато я понимаю в девушках. И будет справедливо поэтому разделить эмирский подарок пополам: вам за то, в чем вы понимаете, а мне за то, в чем я понимаю… Приступим к трапезе, мудрый Гуссейн Гуслия… А скажите: если бы я попал вам в руки, вы принесли бы мне подушку, чтобы мягко было моим костям? Вы поделились бы со мной пловом?

Гуссейн Гуслия. Я бы посадил тебя на кол!

Насреддин. Таков этот мир: благодарность в нем редка, как вода в пустыне.

В дверь стучат. Насреддин приоткрывает дверь, беседуя через щелку с пришедшим. Гуссейн Гуслия перестал жевать, насторожился.

(Закрыв дверь, подходит к мудрецу.) Ну, говорил я вам, что вы кричите без старания. Вот и дождались!

Гуссейн Гуслия. Что случилось?!

Насреддин. Эмир уловил в ваших воплях притворство и прислал главного палача. Он там, за дверью.

Гуссейн Гуслия. Главного палача? Зачем?

Насреддин. Да уж не за тем, конечно, чтобы кормить вас пловом. Он пришел подвергнуть вас ужасным пыткам.

Гуссейн Гуслия. Пыткам?!

Насреддин. А по окончании пыток он имеет повеление посадить вас на кол!

Гуссейн Гуслия (падая на колени). Спаси меня, спаси, благороднейший из благородных!

Насреддин. Но минуту назад вы говорили, что если я попаду вам в руки…

Гуссейн Гуслия. Я пошутил, я говорил это в шутку, о светоч знаний и сосуд разума!

Насреддин. Хорошо, попробую выручить вас. Залезайте под одеяло, лежите и стоните, а я скажу палачу, что уже сегодня подвергал вас пыткам. Может, он этим удовлетворится. Только стоните как следует, не ленитесь.

Гуссейн Гуслия (немеющим от ужаса языком). Я постараюсь, постараюсь! (Заползает под груду одеял и начинает стонать и выть с великим усердием.)

Насреддин открывает дверь. Входит чайханщик Али. Опасливо косится на одеяло, под которым стонет Гуссейн Гуслия.

Насреддин. Как ты ухитрился миновать стражу, Али?

Али (подмигивая). Я сказал, что по заказу мудрейшего Гуссейна Гуслия принес порошок из зубов гремучей змеи. У меня важное дело!

Насреддин. Говори!

Али. Этот проклятый ростовщик Джафар совсем обезумел. Сегодня рано утром он пришел в дом вдовы Саадат-биби… Ты помнишь ее?

Насреддин. Еще бы! Она живет у каршинского кладбища…

Али. Вот-вот…

Насреддин. У нее трое ребятишек, и все – мальчишки.

Али. Джафар пришел к ней и выгнал из дома. Она сидит со своими ребятишками в пыли, на солнцепеке, и ей негде преклонить голову.

Насреддин. Я думаю, Али, детям вредно в такую жару сидеть на солнцепеке. (Достает из-за пояса кошелек.) Много ли должна вдова?

Али. С процентами двести пятнадцать таньга.

Насреддин (отсчитывает деньги). Передай ей, пусть заплатит Джафару долг и возвращается в свой дом.

Стоны под одеялом затихают.

Али (шепотом). Он слушает…

Насреддин (громко, в сторону Гуссейна Гуслия). Я боюсь, что преступник слишком стар и не выдержит, если мы будем ввинчивать ему в ухо кузнечный болт!

Стоны под одеялом возобновляются с удвоенной силой.

Али. Потом Джафар пошел к тюбетеечнику Мухтару и выгнал его со всем семейством из дома…

Насреддин. Это какой Мухтар? У которого двух зубов не хватает?

Али. Он самый.

Насреддин. Хороший человек! Он как-то поделился со мной чайником чая. Велик ли его долг?

Али. Триста таньга.

Насреддин (отсчитывая деньги). Передашь ему.

Али. Потом Джафар заковал в цепи каменотеса Джурбая за долг в девяносто таньга.

Насреддин. Вот, отдай ему! (Отсчитывает деньги. В сторону Гуссейна Гуслия, громко.) Более уместно применить иную пытку, а именно: умерщвление живого ежа путем сидения на нем в голом виде!

Стоны под одеялом усиливаются.

Али. После этого Джафар отправился к чувячнику Саиду…

Насреддин. Подожди, Али, я вижу, тебе хватит рассказывать до вечера, а у меня еще много дел. Вот тебе кошельки. Здесь десять тысяч таньга. Хватит на всех. Ну, прощай, Али! (В дверях.) Еще два слова! Если прибежит ночью Гюльджан, прими ее и укрой в надежном месте. (Запирает дверь.)

Гуссейн Гуслия (выползая из-под груды одеял.) Он ушел! Слава милосердному Аллаху!

Насреддин. Он хотел немедленно приступить к пыткам. Но я уговорил его повременить до завтра.

Гуссейн Гуслия (в ужасе). Значит, завтра он будет завинчивать мне в ухо кузнечный болт?

Насреддин. Нет, ввиду вашего преклонного возраста мы избрали другую пытку.

Гуссейн Гуслия. Знаю, знаю… О нестерпимые муки! Значит, завтра мне придется в голом виде умерщвлять ежа?

Насреддин. Успокойтесь, Гуссейн Гуслия. Может, и не придется… Я хочу сообщить вам, что срок вашего плена кончается. Может быть, завтра я буду уже далеко… Дороги, перевалы и горные тропы давно зовут меня в дальний путь, реки давно ждут меня, чтобы напоить студеной водой, птицы давно приготовили на радость мне свои лучшие песни… Я слишком долго пробыл во дворце, слишком долго просидел в этой позолоченной клетке… Мир соскучился без меня! Дорога, дорога, все дальше и дальше, не оглядываясь назад, не жалея об оставленном и не опасаясь того, что ждет впереди: такова моя судьба! Завтрашнее утро я встречу, может быть, далеко за Бухарой. А вы займете свое место в эмирском совете и будете изыскивать способы, как меня изловить. (Надевает на себя бороду и чалму.) Если вы меня больше не увидите, передайте эмиру мой поклон. Скажите ему: «Великому эмиру кланялся Ходжа Насреддин!» (Выходит и запирает за собой дверь.)

Гуссейн Гуслия. Ходжа Насреддин?.. (В ярости кидается к двери, колотит кулаками, кричит.) О гнусный обманщик! О сын греха! Да подавишься ты собственными костями! Да повесят тебя на твоих собственных кишках! Да проглотишь ты живую лягушку и предстанешь пред троном Аллаха с квакающей лягушкой в животе!

Бьет барабан. Тощий стражник проводит по авансцене закованного в цепи кузнеца Юсупа, подталкивая секирой в спину.

Едва они скрываются, входит Джафар, таща на себе огромный сноп клевера и мешок овса.

Джафар. О горе мне! (Зрителям.) Почтеннейшие, нет ли у кого свежих листьев кофейного дерева? Этот прожорливый султан, да отрыгнется у него в пасти вся моя пища, требует от меня теперь эти нечестивые листья! Ну где я их достану?

Снова бьет барабан, рябой стражник ведет закованного седельника Шир-Мамеда.

А-а, Шир-Мамед, наконец-то тебя схватили! Спасибо, добрый стражник, что ты поймал его!

Рябой стражник. Отойдите, Джафар-ага!

Джафар. Уже три дня я его ищу, чтобы получить долг. А он от меня бегает…

Рябой стражник. Говорю, Джафар-ага, отойдите! Я веду его не к вам.

Джафар. Не ко мне?

Рябой стражник. Это один из укрывателей Ходжи Насреддина. Завтра вместе с прочими укрывателями он предстанет перед эмирским судом.

Джафар. Но он мой должник!

Рябой стражник. Теперь он должник эмира! И если он не выдаст Насреддина, он заплатит долг собственной головой!

Джафар (в отчаянии устремляясь за ним). Но кто же мне тогда заплатит его долг?

Рябой стражник молча уводит Шир-Мамеда.

Милостивый Аллах! Что же это получится, если всех моих тысячу триста двадцать шесть должников эмир лишит головы! Это же будет конец мира! О горе мне, горе! О разорение и нищета! (Уходит стеная.)

Снова бьет барабан. Толстый стражник проводит горшечника Нияза в цепях.

Декорация пятой картины. В небе крупные звезды. К калитке подходит Насреддин, стучит. Из гарема появляется заспанная Отун-биби. Отпирает калитку. Увидев Насреддина, закрывает лицо платком.

Отун-биби. Это вы, мудрый Гуссейн Гуслия? Что привело вас в столь позднее время?

Насреддин (стоя спиной к ней). Важное дело. Я пришел сообщить вам…

Отун-биби (кокетливо). Вы стоите спиной, чтобы показать свою ученость и благовоспитанность. Но я уже в прошлый раз убедилась, что вы у нас самый ученый и благовоспитанный мудрец.

Насреддин. Я рад услышать похвалу из уст самой знатной, самой прекрасной женщины во дворце! Да-да, самой прекрасной! Вы обещаете не сердиться, почтеннейшая Отун-биби? В прошлый раз мне случайно удалось увидеть ваше лицо.

Отун-биби. Ах! Я даже вся покраснела!

Насреддин. Случайно, совершенно случайно. В этом виноват не я, мои глаза. Вы не сердитесь, Отун-биби?

Отун-биби. О нет, если бы нарочно… Присядьте, уважаемый Гуссейн Гуслия…

Насреддин. Ковер моей благодарности разостлан под вашими ногами. (Садится спиной к Отун-биби.) Я пришел сообщить…

Отун-биби. Знаете что, уважаемый Гуссейн Гуслия, не сочтите вольностью и распущенностью с моей стороны…

Насреддин. О, что вы!..

Отун-биби. Вам неудобно сидеть ко мне спиной, и вряд ли это соответствует вашему воспитанию. Раз вы меня все равно уже видели, я думаю, вы можете повернуться. Я уже не так молода…

Насреддин (отвешивает низкий поклон). Я пришел сообщить нечто важное, касающееся вас. Звезды предсказывают…

Отун-биби. Что они могут мне предсказать? (Изнемогая.) Говорите же, говорите скорее…

Насреддин. Они предсказали, что сегодня ночью в гарем великого эмира проникнет Ходжа Насреддин.

Отун-биби. Насреддин? В гарем?

Насреддин. Так явствует из расположения звезд.

Отун-биби. Ну нет! Он у меня в один миг узнает, как соваться в гарем!

Насреддин. Я должен предупредить вас. Этот нечестивец обладает опаснейшим свойством: как только женщина его увидит, она теряет от любви разум.

Отун-биби. Ну, мне это не опасно, я уже не так молода.

Насреддин. Не говорите так. Этот богохульник предпочитает как раз немолодых женщин и в особенности женщин знатного рода.

Отун-биби. О, какое безобразие и невоспитанность!

Насреддин. Однажды он забрался в гарем ширазского правителя в надежде обесчестить его престарелую жену.

Отун-биби. Престарелую жену? Какое богохульство! Не понимаю, как небо до сих пор не покарало такого преступника! Как подобного распутника еще держит земля!..

Насреддин (поднимаясь). Я вас предупредил.

Отун-биби. Спасибо, спасибо, Гуссейн Гуслия. Я очень благодарна вашим звездам. Уж я-то с этим безобразником сумею расправиться! Уж я сумею! (Скрывается в калитке, идет по садику, бормоча с возмущением.) Престарелую жену правителя Шираза… О богохульник! (Подходит к зеркальцу, начинает поспешно рисовать себе брови, красить щеки, расчесывать волосы.) О дерзкий нечестивец! Жену ширазского правителя!.. О бесстыдный распутник!..

Тем временем Насреддин отвязал фальшивую бороду, сиял чалму и халат звездочета. Свернув все в узел, подходит к калитке, громко стучит.

(Нежно.) Кто стучится так поздно в нашу калитку? Злой дух или добрый человек?

Насреддин. Это несчастный влюбленный, изнемогающий под бременем своей любви.

Отун-бнби (открывая калитку). Кто вы, таинственный чужеземец? Чего вы ищете тут?

Насреддин. Я ищу мою любовь. Она обитает в этом гареме.

Отун-биби. В гареме?

Насреддин. Да, и, может быть, под этим покрывалом? (Делает движение приподнять покрывало.)

Отун-биби. Ах нет!.. Не надо… (Отстраняется, увлекая Насреддина за собой в садик.) Вы просто хотите надо мной посмеяться! Давайте лучше сядем, побеседуем.

Насреддин (садится, начинает петь).

Гюльджан услышала призыв Насреддина, выглянула из двери гарема.

Отун-биби. О чужеземец, не надо петь! Лучше давайте тихо беседовать, пересыпая слова, подобно жемчугу.

Насреддин. Слушаю и повинуюсь! О моя возлюбленная, калитка моего сердца открыта! Путь моей любви свободен! И чайхана моей страсти укроет вас!

Отун-биби (стонет). Почтеннейший чужеземец, не надо… Вы терзаете мое сердце!

Гюльджан поняла, крадется к калитке.

Насреддин (чтобы отвлечь внимание Отун-биби). Ах! (Хватается за грудь, потом начинает что-то ловить у себя под ногами.)

Отун-биби. Что с вами?

Насреддин. Сердце… оно выпрыгнуло!.. Вот, вот оно!.. (Увидев, что Гюльджан благополучно выскользнула в калитку, говорит с облегчением.) Поймал! (Кладет себе за пазуху.) Ну, теперь у меня сердце на месте, и мне пора уходить.

Отун-биби. Так скоро?

Насреддин. Но если великий эмир застанет меня с вами…

Отун-биби. Не бойтесь, прекрасный чужеземец! Я уже не в таких годах, чтобы этот дурак вздумал меня ревновать. (Нежно.) Да, я уже не в таких годах…

В раскрытую калитку заглядывает рябой стражник. Увидев Насреддина, замирает в изумлении. Ахнув, убегает.

Может, вы думаете, что перед вами какая-нибудь девчонка? Смотрите же! (Гордо откидывает покрывало, открыв размалеванное лицо.)

Насреддин (зажмурившись). О! Ваша красота ослепляет!

Отун-биби. Не правда ли? (Удерживая Насреддина за рукав, сладостно.) «Если я роза – сорви меня и положи на сердце свое, и сердце твое затрепещет, подобно крылу соловья…»!

Насреддин пятится к калитке.

(Неотступно следует за ним.) «Если я птенчик – будь моим гнездышком, дабы я могла укрыться в тебе от ветра невзгод!..»

К калитке бегут эмир и три стражника.

Рябой стражник (эмиру). Награда моя!

Отун-биби. «Если я кисть винограда…».

Стражники врываются в садик. Увидев их, Насреддин одним прыжком достигает двери гарема и скрывается внутри. Эмир и стражники устремляются за ним. Слышен визг перепуганных жен.

(Стоявшая в оцепенении, вознегодовала.) Какое безобразие! Ворваться в гарем! Сейчас я вам всем покажу! (Опустив покрывало, бежит за ними.)

Из гарема доносятся крики, потом из окна выпрыгивает Насреддин, уже опять переодетый Гуссейном Гуслия. В тот же миг из дверей гарема вылетает эмир, выброшенный руками Отун-биби. Падает на спину.

Эмир (поднимаясь, крикливо). Гуссейн Гуслия! До чего же дошло распутство в нашем государстве, если мы даже в собственном гареме не имеем покоя от Насреддина! (Испуганно оглядывается.) Посмотри, не скрывается ли он где-нибудь тут!

Насреддин (усердно ищет, приподнимает ковры и подушки, шарит палкой в мраморном бассейне, приоткрывает крышку кувшина). О повелитель, я могу поручиться, что, кроме меня и эмира, тут нет никого.

Дверь гарема вновь распахивается. Отун-биби вышвыривает стражников одного за другим и наконец появляется на пороге сама.

Отун-биби (эмиру). Вы что здесь безобразничаете? Вы забыли, что здесь я хозяйка? Я – хранительница!

Эмир. Мы отстраняем вас от должности…

Отун-биби. Кого?

Эмир отшатнулся.

Меня?.. (Откидывает покрывало.)

Насреддин отвернулся, стражники, лежащие ниц перед эмиром, уткнулись носами в землю.

Да вы, я вижу, забыли, с кем разговариваете?! Я вас живо научу вежливости! Завтра же я напишу в Хиву моему отцу, и он выступит против вас со всем войском! Да, со всем войском!.. И я тогда посмотрю, что останется от всей вашей Бухары!.. Завтра же напишу, так и знайте! (Захлопывает за собой дверь.)

Эмир (вытирая пот со лба). Но куда же он мог скрыться?

Рябой стражник. В гареме его нет, повелитель. Он убежал.

Эмир. Ваши головы уже пляшут на ваших плечах!

Отун-биби (высунувшись из двери). Через две недели хивинские войска будут здесь! Они вам покажут отстранение от должности! Они в один миг разнесут всю Бухару! В один миг! (Захлопывает дверь.)

Эмир. Уф!.. (Садится.) Скажи, Гуссейн Гуслия, был ли ты когда-нибудь женат?

Насреддин. Нет, повелитель.

Эмир. Да, мы видим, что ты воистину несравненный мудрец!

Отун-биби (высунувшись из двери). А через месяц ваша голова будет торчать в Хиве на дворцовых воротах! Так и знайте! (Захлопывает дверь.)

Эмир (заметив, что Насреддин пристально смотрит в небо). Что ты увидел там, Гуссейн Гуслия?

Насреддин (радостно). Пусть великий эмир посмотрит на звезды! Они изменили свое расположение. Теперь властелин Бухары может коснуться Гюльджан!

Эмир. Наконец-то! Мы войдем к ней сейчас же! (Робко стучит в дверь гарема.) Достойнейшая и почтеннейшая Отун-биби!

Отун-биби (открыв дверь). Ну чего вам еще?

Эмир. Не сердитесь… Мы вновь утверждаем вас в должности… Мы просим вас пойти к Гюльджан и поведать ей, что соловей нашего сердца уже склоняется к розам ее лица.

Отун-биби. То-то! (Скрывается.)

Эмир (в радостном одушевлении). Слава звездам, вершащим дела государей, предуказывающим нам зло и добро!

Насреддин (вторит). Слава звездам, вращающимся на базаре, превращающимся в золото и серебро!

Эмир. Слава звездам, несущим носящим короны минование предзнаменований судьбы!

Насреддин. Слава звездам! Они несчастным влюбленным ускользнуть помогают от верной беды!

Эмир. Слава звездам, хранящим эмиров и ханов, предохраняющим их от ослиных оков!

Насреддин. Слава звездам, даже если они неустанно превращают властителей в ишаков!

Эмир. Слава звездам!..

Из гарема выбегает разъяренная Отун-биби.

Отун-биби. Ах обманщик! Ах нечестивец! Ну, этого я ему никогда не прощу!

Эмир (испуганно). Почтеннейшая Отун-биби…

Отун-биби. Калитка любви! Чайхана страсти! Мошенник! (Насреддину.) Как же вы говорили, что он предпочитает женщин немолодых и знатного рода? А он польстился на какую-то девчонку, на горшечницу!

Эмир. Ради Аллаха, что там случилось еще?

Отун-биби (эмиру). Если вы не поймаете Насреддина, пеняйте на себя! Поймайте и отрубите ему голову один раз и навсегда!

Эмир. Но что случилось?

Отун-биби. Ваша горшечница похищена!

Декорация четвертой картины. На троне восседает эмир, окруженный сановниками. Справа от него – Насреддин. Слева – ишак Насреддина.

Перед эмиром под охраной стражников стоят Нияз, Шир-Мамед и Юсуп. Подле них – палач с ятаганом.

Бахтияр. Во имя Аллаха милостивого, милосердного, повелитель Бухары великий эмир, взвесив на весах справедливости прегрешения, кои совершили его подданные по укрывательству Ходжи Насреддина, соизволил постановить: горшечника Нияза, у коего означенный преступник долгое время жил и скрывался, лишить жизни через отделение его головы от туловища…

Сановники. О мудрый эмир! О мудрейший из мудрых! О умудренный мудростью мудрых! О над мудрыми мудрый эмир!

Бахтияр. Что же касается прочих укрывателей, то первым наказанием для них будет лицезрение смерти горшечника, дабы они трепетали, ожидая для себя еще худшей участи!

Сановники. О справедливый! О праведный! О вершащий суд! О мудрый! О великодушный эмир!..

Бахтияр. Если же кто из осужденных укажет местопребывание Ходжи Насреддина, тот не только будет освобожден сам, но и всех остальных освободит от всякого наказания. Кузнец, не укажешь ли ты местопребывание Насреддина?

Юсуп. Нет.

Бахтияр. А ты, седельник?

Шир-Мамед. Я?.. Я?.. (В испуге смотрит то на Насреддина, то на палача.)

Бахтияр. Великий эмир ждет твоего ответа, седельник!

Шир-Мамед. Ждет… Эмир ждет… (Овладевая собой.) Нет! Я ничего не скажу!

Бахтияр (делая знак палачу). Горшечник Нияз! Может быть, ты укажешь местопребывание Насреддина?

Палач поднимает ятаган.

Нияз. Нет! Вот моя голова! Рубите! (Вытянув шею, подставляет под ятаган седую голову.)

Насреддин (громко). Повелитель, прикажи остановить казнь, и я поймаю сейчас Насреддина!

Эмир удивленно обернулся, делает повелительный жест. Палач опускает ятаган к ногам.

О повелитель! Справедливо ли, чтобы этих мелких укрывателей предали смерти раньше, чем будет казнен главный укрыватель, у которого Насреддин живет сейчас, который поит и кормит преступника и проявляет о нем всяческую заботу?

Эмир. Ты прав. Если есть такой укрыватель, ему надлежит отрубить голову первому.

Насреддин. Но если великий эмир не захочет казнить этого главного укрывателя, справедливо ли будет тогда подвергать смерти этих мелких укрывателей?

Бахтияр. Если мы не пожелаем, то, конечно, откажемся от казни этих малых! Но почему мы можем не пожелать? Укажи нам главного укрывателя, и мы немедленно отрубим ему голову.

Насреддин. Повелитель сказал, что, если он откажется казнить главного укрывателя, которого я укажу, тогда и эти малые будут освобождены! Так ли я понял?

Эмир. Даем в этом наше дарственное слово!

Насреддин. Самый главный укрыватель Насреддина…

Эмир. Говори скорее, Гуссейн Гуслия!

Насреддин. Самый главный укрыватель – это ты, эмир! (Сбрасывает чалму, срывает фальшивую бороду.)

Юсуп (в отчаянии). Остановись!

Нияз. Не надо!

Эмир. Насреддин!

Сановники. Насреддин!..

Стражники. Насреддин!..

Насреддин (эмиру). Прикажи отрубить себе голову!

Эмир делает яростный знак. Стражники хватают Насреддина, вяжут его.

Но эмир обещал освободить осужденных. Эмир дал слово!

Эмир. Мы держим свое слово. Они свободны!

Стражники развязывают ремесленников и выталкивают их за дверь.

Наконец-то ты в наших руках! Сегодня же палачи прекратят твою ничтожную жизнь! Нам остается избрать способ казни. Все ли мудрецы тут?

Бахтияр. Все, повелитель!

Насреддин. Осмелюсь заметить, что я не вижу среди мудрецов Гуссейна Гуслия, мудреца из Багдада!

Эмир. Замолчи!..

Насреддин. Я расшатывал ему зубы клещами, чтобы выпытать его имя. Я пронзал ему раскаленным шилом язык. Но этот человек по-прежнему придерживается мнения, что он и есть настоящий Гуссейн Гуслия.

Эмир. Гуссейн Гуслия? Всемогущий Аллах! Он же сидит в башне! Приведите его, дабы он мог насладиться видом преступника!

Рябой стражник уходит.

(Мудрецам.) Эмир слушает вас.

Длиннобородый мудрец. О луна и солнце вселенной! Так как стоящий перед нами преступник является все же человеком, то можно заключить, что тело его состоит из двухсот сорока костей и трехсот шестидесяти жил, управляющих легкими, печенью, сердцем, селезенкой и желчью. В соответствии с этим, а также в соответствии с учением благочестивейшего Мухамеда-аль-Расуля, я осмеливаюсь утверждать, что, если лишить человека крови, он неминуемо умрет. Исходя из чего… я и полагаю, что предпочтительнее всего отрубить Насреддину голову.

Входит Гуссейн Гуслия. Бросает на Насреддина яростный взгляд. Садится на место, указанное Бахтияром.

Насреддин (спокойно). Султан Турецкий уже отрубил мне голову!

Эмир. Воистину! Наш брат султан Турецкий уже отрубил однажды этому бродяге голову. И, однако, он жив! Надо изыскать иное, более действенное средство.

Бахтияр. Повесить его!

Насреддин. Старость хотя и покрыла серебром вашу голову, Бахтияр, но обогатила ее лишь снаружи, не превратив в золото то, что находится внутри головы. Вы же знаете, что багдадский халиф меня уже вешал.

Эмир. По-видимому, он знает средство переносить без вреда подобный способ казни.

Мудрец в чалме. Можно содрать с него кожу.

Насреддин. Так со мной поступил однажды хан хивинский.

Эмир. У вас на плечах не головы, а перезрелые тыквы! Мы думаем, что наше затруднение разрешит Гуссейн Гуслия, которого этот преступник подвергал ужаснейшим пыткам!

Гуссейн Гуслия (поклонившись эмиру, обращается к Насреддину). А скажи…

Подмигнув мудрецу, Насреддин делает руками движение, как будто поворачивает невидимую палку в невидимой петле. И из груди Гуссейна Гуслия исторгается непроизвольный привычный вопль.

(Подув себе на плечи, будто отгоняя шайтана, вновь обращается к Насреддину.) А скажи – тебя когда-нибудь топили?

Насреддин (с укором). Так ли я поступал с вами, Гуссейн Гуслия?

Гуссейн Гуслия (гордо). Вот верный способ! Этого невежду надлежит погрузить в воду с головой на длительный срок!

Эмир. Утопить его ночью. Тайно!

Гуссейн Гуслия. И еще, повелитель, в книгах сказано: «Хитрецы изворотливы». Поэтому я почитаю необходимым утопить этого хитреца в мешке и заключить его в мешок немедленно, дабы он не мог убежать до своего утопления.

Эмир. Ты несравненный мудрец, Гуссейн Гуслия! (Стражникам.) Заключите Ходжу Насреддина в мешок!

Рябой стражник уходит за мешком. Появляется Джафар, волоча со стенаниями корзину фруктов.

Джафар (кланяясь). Приветствую великого повелителя Бухары и великого султана Египетского!

Эмир. Сегодня, Джафар, ты проявил нерадивость и запоздал с доставкой пищи. Наш возлюбленный брат… (Поворачивается к ишаку и замирает с открытым ртом.) Да ведь это просто ишак, а не султан Абдулла!

Сановники (в изумлении, зашептали). Ишак, а не султан!..

Насреддин. Да, это мой ишак.

Джафар (подпрыгнув от негодования). Его ишак?! Это мой ишак! Аллах свидетель, я уплатил за него этому мошеннику целых четыреста таньга, но не получил даже гроша из тех денег, что растут у него в ушах! (Насреддину.) Ты слышишь, оборванец, это мой ишак! Мой! (Эмиру.) Этот ишак принадлежит мне!

Эмир. Уходи и убери своего ишака!

Стражники выталкивают Джафара. Он утаскивает за собой ишака.

Насреддин. Прощай, мой верный Пфак, прощай!

Входит рябой стражник, начинает натягивать на Насреддина мешок.

(Громко и смело запевает).

Стражники напяливают мешок ему на голову. Насреддину удается резким движением высунуться из мешка.

Стражники вновь накидывают мешок на Насреддина, но ему удается высунуться еще раз.

Стражники завязывают мешок.

На авансцене появляется рябой стражник. Убедившись, что никого нет, ударяет в свой щит, подавая этим условный сигнал. Толстый и тощий стражники вносят мешок с Насреддином.

Насреддин (в мешке]. Доблестные воины! Подождите минутку! Я хочу перед смертью прочесть молитву!

Стражники опускают мешок на землю.

Толстый стражник. Молись… Да поскорее!

Насреддин (в мешке). О всемогущий Аллах! Сделай так, чтобы тот, кто найдет закопанные мною десять тысяч таньга…

Стражники переглядываются.

…отнес бы одну тысячу в мечеть и поручил молиться за меня в течение года!.. Топите меня! Предаю дух мой в руки Аллаха!

Рябой стражник начинает быстро развязывать мешок.

Тощий стражник. Ты что? Эмир снимет нам головы!

Рябой стражник (шепотом). Мы его перехитрим! Ты же видел, как эмир подарил ему кошельки!

Из мешка появляется голова Насреддина.

(Вкрадчиво.) Скажи, где спрятаны твои деньги, и мы отдадим в мечеть не одну, а целых пять тысяч таньга!

Насреддин. А где мы находимся?

Рябой стражник. У восточных ворот.

Насреддин. Это воля Аллаха! Значит, деньги где-то здесь, рядом.

Стражники (охваченные алчной лихорадкой). Где, где они?

Насреддин. Поблизости должен быть дом, на крыше которого много горшков.

Стражники. Горшков?

Бросаются в разные стороны.

Первый стражник (заглядывая за занавес). Вот! Вот этот дом!

Стражники (сбежавшись к нему). Вот этот дом!

Насреддин. Надо пройти через двор, потом перелезть через высокий забор…

Стражники (хором, подобно прилежным ученикам). Перелезть через высокий забор…

Насреддин. Там растут три розовых куста, расположенные треугольником…

Стражники. Расположенные треугольником…

Насреддин. Под каждым из них я закопал по три тысячи триста тридцать три таньга с одной третью.

Рябой стражник (торжествующе). Ага!

Тощий стражник. Пошли скорей!

Стражники завязывают мешок.

Рябой стражник (толстому). Покарауль, пока мы сбегаем деньгами.

Толстый стражник. А почему должен караулить я? Пусть останется он!

Тощий стражник. Да, а вы там поделите деньги без меня!

Рябой стражник (толстому). Оставайся, мы тебя не обманем. При твоем брюхе ты все равно не перелезешь через забор!

Тощий и рябой стражники бегом скрываются за занавесом. Тотчас же занавес поднимается, вновь открывая их.

Декорация первой картины.

Ночь.

Тощий и рябой стражники скрываются во дворике Нияза. Толстый, вздыхая и недоверчиво глядя им вслед, начинает ходить перед мешком.

Насреддин (из мешка). Идут… Идут… Идут… Пришли!

Толстый стражник порывается броситься вслед за стражниками.

Перелезают через забор… Перелезают… Перелезают… Перелезают… Перелезли!

Толстый стражник шумно вздыхает.

Копают… Копают… Копают… О, нашли!

Толстый стражник. Как долго они там возятся…

Насреддин. Они, наверное, прячут деньги в другое место, а завтра вы все трое придете за ними.

Толстый стражник (охваченный тревогой, шумно сопит и притворно зевает). Ах-ха!.. Я что-то устал… Прилягу вот тут на траве. (На цыпочках отходит, ныряет в калитку.)

Насреддин начинает крутиться в мешке, пытаясь освободиться. Это ему не удается. Входит Джафар.

Джафар (увидел мешок). Мешок!.. (Ткнул в него клюкой.)

Насреддин кашлянул.

Эге! Да здесь человек!

Насреддин. Конечно, человек. А что в этом удивительного?

Джафар. Как – что удивительного? Зачем ты забрался в мешок?

Насреддин. Значит, нужно, раз забрался.

Джафар. Тебя посадили в мешок насильно?

Насреддин. Стал бы я платить шестьсот таньга, чтобы меня посадили в мешок насильно!

Джафар. Шестьсот таньга?

Насреддин. О, прохожий, я тебе все расскажу, если, выслушав, ты сразу уйдешь и не будешь мне надоедать. Этот мешок принадлежит одному арабу и обладает волшебным свойством возвращать владельцу потерянные вещи. У меня вчера воры похитили одежду. Но вот я просидел в мешке два часа в голом виде, и ко мне вернулась моя чалма, мой халат и мой пояс!

Джафар. Если ты получил свои вещи обратно, зачем ты продолжаешь сидеть в мешке?

Насреддин. Я досиживаю свой срок. Деньги заплачены за четыре часа, не пропадать же им зря!

Джафар. О человек, сидящий в мешке! Я тоже потерял… ишака, у которого в ушах растут деньги!

Насреддин. Ты смеешься, прохожий!

Джафар. Я говорю правду, и я охотно уплачу триста таньга, чтобы просидеть в мешке оставшиеся два часа и получить обратно своего ишака!

Насреддин. Но тебе придется уплатить вперед!

Джафар. Согласен! Согласен! (Развязывает мешок, выпускает Насреддина.)

Насреддин рукавом халата прикрывает лицо. Ростовщик поспешно расплачивается и лезет в мешок.

(Торжествующе.) Ага, проклятый ишак! Наконец-то попался!

Насреддин (затягивая на мешке веревку). К тебе прилетят три джина и спросят: «Где спрятаны десять тысяч таньга?» Ты должен ответить волшебным заклинанием: «Кто имеет медный щит, тот имеет медный лоб! Поцелуйте под хвост моего ишака!» Запомнил?

Джафар. Кто имеет медный щит, тот имеет медный лоб… Так?

Насреддин. Вот-вот! «Поцелуйте под хвост моего ишака!» Джины будут тебя ругать, бить, но ты повторяй волшебное заклинание, и джины вернут тебе потерянное! (Отходит, поднимается на помост, ложится и накрывается с головой одеялом.)

Вбегают стражники.

Стражники (тяжело отдуваясь). Эй ты, бродяга! Мы обшарили все кусты и ничего не нашли! Говори, о сын греха, где закопаны десять тысяч таньга?

Джафар. Кто имеет медный щит, тот имеет медный лоб…

Стражники. Что?

Джафар. Поцелуйте под хвост моего ишака!

Стражники (в неописуемой ярости). Ты обманул нас и еще смеешься над нами! (Молотят по мешку кулаками.)

Джафар. Кто имеет медный щит, тот имеет медный лоб! Поцелуйте под хвост моего ишака!

Стражники поднимают мешок, раскачивают над водоемом.

Кто имеет медный щит, тот имеет медный лоб. Поцелуйте под хвост…

Стражники бросают мешок в водоем и уходят. Появляются Гюльджан, Нияз и ремесленники.

Али. Не упрямься, Гюльджан. Близок рассвет. Тебе и твоему отцу надо покинуть город. Если вас схватят…

Гюльджан. Нет. Я не уеду, пока не увижу Ходжу Насреддина.

Али. Все чайханщики Бухары сложились и купили двух коней, чтобы вы могли благополучно отправиться в длинный путь. Не упрямься же!

Гюльджан. Нет-нет! Я чувствую, что Ходжа Насреддин жив! Мы еще увидим, услышим его!

Появляется глашатай.

Глашатай. Слушайте, правоверные, слушайте! Повелитель Бухары ставит в известность своих подданных, что сегодня предан казни в мешке посредством погружения его в воду величайший грешник и злодей, сеятель раздоров Ходжа Насреддин! (Уходит.)

Всеобщее оцепенение. Пауза.

Али (торжественно). Помолимся, о мусульмане! Только один человек носил в себе душу, свет и тепло которой освещали и обогревали всех! Никогда и ни в чем он не был грешен! Никогда не предал друга, не обидел ребенка! Не оставил без помощи слабую женщину! Ты умел любить людей, Ходжа Насреддин, и за это Аллах откроет тебе райские двери!

Насреддин (вылезая из-под одеяла). Ты был величайшим грешником, Насреддин! Ты сотворил все грехи, какие только может сотворить на земле человек!..

Услышав знакомый голос, ремесленники вздрогнули, медленно поворачиваются.

Насреддин. Ты не соблюдал посты, и случалось, что, нарушая запрет, пил вино! Ты смеялся над мудрыми и подвергал их ужаснейшим пыткам! Ты забирался в чужие гаремы и совращал добродетель старух! И когда наконец тебя за грех справедливо предали казни, ты осмелился убежать от Аллаха и остаться в живых, о ужасный, неискупимый грех!

Ремесленники (с великим изумлением). Насреддин… Ходжа Насреддин!..

Гюльджан (бросаясь к нему). Насреддин?!

Ремесленники. Наш Ходжа Насреддин?!

Насреддин переходит из объятий в объятия.

Нияз. Ты жив? А мы уже оплакивали тебя.

Насреддин. Оплакивали? Меня? О благородные жители Бухары! Плохо же вы знаете Насреддина, если думаете, что он собирается когда-либо умереть. Я просто прилег отдохнуть, а вы думали, что я уже умер?

Али. Но кто же, кто утоплен эмиром?

Шир-Мамед. Да, кто предан казни в мешке?

Ишак Насреддина вдруг протяжно заревел.

Насреддин. Разве вы не слышите, кого оплакивает ишак? Кого могут оплакивать только ишаки?

Шир-Мамед. Неужели?.. Неужели?..

Насреддин. Ты правильно понял… Ростовщик Джафар!

Али (радостно). Умер ростовщик Джафар!

Юсуп. Наконец-то этот шакал получил по заслугам!

Насреддин. Не стыдно ли вам так радоваться смерти этого человека? Как известно, грехов он не совершал (подчеркивая «не»), в кости не играл, вина не пил, чужих жен не целовал, но людей он тоже не любил и никогда не жалел! И за то, Джафар, что в твоей жизни все было только «не» да «не», лежать тебе вечно на дне! (К Гюльджан.) Что это сияет на востоке, Гюльджан?

Гюльджан. Это заря, утренняя заря! Солнце всходит!

Насреддин. Оно всходит, чтобы украсить тебя своим блеском, моя любимая! Встречайте же солнце, о жители Бухары! Уже открылись городские ворота и двинулись первые караваны. Вы слышите, звенят бубенцы верблюдов? Когда до меня доносится этот звук, я не могу усидеть на месте! Прощайте, жители Бухары!

Гюльджан. Куда ты собрался? Разве ты не останешься в нашем доме?

Насреддин. Нет, моя любимая! Спасибо, но ваш дом немножко тесен для меня – ведь я привык жить в целом мире! И крыша ваша низковата для меня – ведь я привык видеть над собой небо! (Обнимает Гюльджан.) И счастье вдвоем – слишком маленькое счастье! Я пойду по свету искать большое счастье для всех людей!

Нияз. Насреддин, оставайся! Мы сварили бы праздничный плов!

Насреддин. Я пойду искать такой большой котел, в котором можно было бы сварить праздничный плов для всего мира! И где бы я ни был, Гюльджан, – в Багдаде или в Тегеране, в Стамбуле или в Бахчисарае, в Эчмиадзине или в Тбилиси, в Дамаске или в Каире, – вечно я буду думать о тебе, вечно желать встречи с тобой! Ибо разлука порождает тоску, волнения и воспоминания, и если бы не было печальных разлук, то не было бы и радостных встреч! Я буду вечно стремиться к тебе, Гюльджан! Вечно тебя искать!

Гюльджан. Я буду вечно ждать тебя, Насреддин!

Насреддин (отвязывает ишака, запевает).

Конец

Ходжа Насреддин.

Его ишак.

Гюльджан – жена Насреддина.

Багдадский вор.

Агабек – владелец озера.

Рахимбай – меняла.

Арзи-биби – его жена.

Мамед-Али – дехканин.

Зульфи – его дочь.

Саид – юноша, влюбленный в Зульфи.

Камильбек – начальник базарной стражи.

Кадий – судья.

Ярмат – дехканин.

Вдова.

Дехкане, путники, стражники, кадии, писцы и другие.

Одинокая мазанка. Низкий глинобитный забор с полуразвалившейся калиткой. На звездном небе, как изогнутая серебряная струна, – народившийся месяц.

В мазанке спят, слышен мерный храп. Появляется Ходжа Насреддин, томимый бессонницей и весной. С гомоном летят гуси. Насреддин срывает лист цветущего миндаля.

Насреддин. Весна!.. Весна!..

Голос из дома. Ходжа! Что ты там делаешь?

Насреддин. Сейчас, сейчас… Спи, моя любимая… Спи…

Из сарайчика показывается голова ишака.

Скоро мы двинемся в путь, мой верный ишак! Дороги, перевалы и горные тропы давно зовут нас с тобой. Реки давно ждут нас, чтобы напоить студеной водой. Птицы давно приготовили на радость нам свои лучшие песни. И у меня как раз припрятаны сто пятьдесят таньга, о которых Гюльджан ничего не знает… (Задумался.) Вот только как быть с ней? Уехать тайно? Она с ума сойдет от тревоги за нас. Сказать прямо, что едем? Она захочет, чтобы я сделал наоборот! (Хлопает себя по лбу.) Если я не могу уехать от семьи, почему бы моей семье на время не уехать от меня?

Гюльджан (появилась в дверях, ворчливо). Ну что ты тут делаешь?! И где тебя носит шайтан по ночам?!

Насреддин. Я все думаю, голубка моя, о том бухарце, который сегодня утром поедет с караваном обратно в Бухару. Там твой отец столько лет проливает слезы по тебе и по своим семерым внукам. Ведь он их никогда не видал…

Гюльджан (зевая). Ладно, не расстраивай себя. Раз нельзя, так нельзя. Идем спать.

Насреддин. Да поразит Аллах слепотой и гнойными язвами этого разбойника эмира, из-за которого я не могу появиться в Бухаре! Впрочем, запрет касается только меня (обнимает жену), а ты с детьми могла бы поехать. Жаль, что у нас нет денег на эту поездку!

Гюльджан. Как – нет денег?! А кошелек с восемьюстами таньга, что лежит в сундуке?

Насреддин. Кошелек? Какой кошелек? А-а! Ну нет, эти деньги трогать нельзя. Я их уже распределил.

Гюльджан (вытаращила глаза). Что-о? Ты их распределил?!

Насреддин. Да. Чтоб детям было где купаться в жаркие дни, я решил вот здесь… или нет, здесь устроить водоем и выстлать его каменными плитами.

Гюльджан (распаляясь). Каменными?! Почему не мраморными?!

Насреддин. Ты права, мрамором, пожалуй, лучше. Потом вот здесь надо будет построить беседку и внутри убрать ее коврами и зеркалами…

Гюльджан (схватив хворостину). Коврами и зеркалами?!

Насреддин (отступая). А вместо этой развалившейся калитки я хочу поставить резную ореховую. И, наконец, позову мастеров, чтобы они расписали весь наш дом изнутри и снаружи синими цветами и золотом.

Гюльджан. Это зачем же?

Насреддин. Для красоты.

Гюльджан взмахивает хворостиной, Насреддин ловко увертывается.

Гюльджан. Ах ты бродяга-разбойник! Навестить мне бедного, одинокого, больного старика – нет денег! А тратить на глупости – есть! Довольно! Мое терпение лопнуло! Скоро рассвет… Сейчас же начну собираться в путь!.. Иди предупреди бухарца, мы едем с его караваном!.. Сейчас же соберусь!.. (Убегает в дом.)

Насреддин (ишаку). Мне стыдно перед моей кроткой голубкой за этот обман. Но скажи, мог ли я поступить иначе? Ведь у нас с тобой много дела. Большая дорога нас ждет!

В ответ ишак радостно заорал.

(Тихо, почти шепотом запевает.)

Дорога. Ходжа Насреддин едет на ишаке и поет во весь голос.

Насреддин.

Крики. Вор! Вор! Держите!..

Вбегает безбородый, прячется за ишака. Ишак взбрыкнул, и Ходжа Насреддин свалился на землю.

Путники (вбегая). Стойте! Стойте! Проклятые воры! (Хватают Насреддина и безбородого.)

Первый путник. Вот он, вор!.. А вот его сообщник!..

Второй путник. Кувшин!.. Отдай мой кувшин!..

Безбородый. Какой кувшин?

Второй путник. Ты еще спрашиваешь? Мой новый медный кувшин!.. (Подскакивает к ишаку Насреддина, роется в переметных сумах.)

Насреддин. Ты, наверное, думаешь, что у твоего кувшина выросли ноги и он сам прыгнул в мою сумку?

Второй путник. Выросли ноги?.. Сам прыгнул в сумку?..

Третий путник. Они еще смеются над нами!

К несказанному удивлению Насреддина, кувшин обнаруживается в его переметной суме.

Второй путник. А это что?!

Все с воплем бросаются на Насреддина и безбородого.

О презренные воры!..

Третий путник. О нечестивцы!..

Первый путник. Бейте их!..

Второй путник. Вот вам, бродяги!..

Первый путник. Бейте!..

Четвертый путник (первому). Бей его пяткой!.. Так… Вот так!..

Некоторое время видны только поднимающиеся и опускающиеся кулаки.

Второй путник. Это вам наука, бродяги! (Уходит со своими друзьями.)

Насреддин (поднимается и, чихая от пыли, говорит лежащему ничком безбородому). Откуда взялся в моей сумке кувшин? Может быть, ты, добродетельный странник, ответишь мне?

Безбородый. Хорошо еще, что они были босиком.

Насреддин. Не понимаю, что в этом хорошего.

Безбородый. Когда босиком, то бьют пятками. А пятка по силе удара несравненно уступает носку.

Насреддин. Тебе лучше знать, как я вижу.

Безбородый. Особенно прискорбны для ребер канибадамские сапоги. Не пробовал? Жаль! Тамошние мастера подкладывают в носок жесткую подошвенную кожу.

Насреддин. Нет, я не пробовал на своих ребрах канибадамских сапог и не собираюсь пробовать. Прощай!.. (Берет ишака под уздцы.)

Безбородый (вдруг залился слезами и, упав на колени, загородил Насреддину путь). О благородный странник…

Насреддин. Деньги? Я дам тебе деньги… (Лезет за кошельком.)

Безбородый. Зачем мне деньги, если я всегда могу их украсть? Да, я вор! Гнусный преступник! Я знаю это! Но поверь, я сам больше всех страдаю. Выслушай меня, благородный странник! И тогда, может быть, ты не покинешь меня…

Насреддин. Ладно, посмотрим, что ты скажешь еще.

Бозбородый. История моей жизни соткана из тысячи скорбей. Неудержимая страсть к воровству обнаружилась у меня в раннем возрасте. Еще грудным младенцем я украл серебряную заколку с груди моей матери, и, когда она переворачивала весь дом в поисках этой заколки, я, еще не умевший говорить, исподтишка ухмылялся, лежа в колыбели. Потом, научившись ходить, я тащил из нашего дома все, что попадалось под руку. Наконец терпение моего отца истощилось, он проклял меня и выгнал. Я ушел, прихватив его единственный халат и последние деньги – двадцать шесть таньга. Мне было тогда восемь с половиной лет. С тех пор я скитаюсь, подобно бродячему псу, подвергая свою жизнь опасным случайностям и смертельным превратностям…

Насреддин. Хм… Ты хочешь, чтобы отныне вместе с тобой превратностям подвергался и я, как уже случилось сегодня?

Безбородый. Я побывал всюду – в Мадрасе, и в Герате, и в Кабуле, и даже в Каире. Всюду я воровал. Скажу не хвастаясь, в презренном воровском ремесле вряд ли кто со мной сравнится.

Насреддин. А знаменитый Багдадский вор?!

Безбородый (засмеялся). Багдадский вор?! Знай же, что я и есть тот самый Багдадский вор!

Насреддин с изумлением смотрит на него.

(Некоторое время молчит, наслаждаясь произведенным впечатлением.) Мне было восемнадцать лет, когда я в Багдаде ограбил халифскую сокровищницу. И я стал знаменит.

Насреддин. Рассказывают, что Багдадский вор впоследствии женился на дочери халифа…

Багдадский вор. Ложь! С детских лет я презирал женщин и, благодарение Аллаху, никогда не был одержим тем странным помешательством, которое называют любовью. Кроме того, женщины, когда их обворуешь, поднимают такой крик, что человек моего ремесла не может испытывать к ним ничего, кроме отвращения. Ни за что в мире я не женился бы ни на какой принцессе, даже самой прекрасной!

Насреддин. Подождем, пока ты не изменишь к лучшему своего мнения о китайской либо индийской принцессе. Тогда я скажу: полдела сделано, остается только уговорить принцессу.

Багдадский вор. Можно подумать, что сам Ходжа Насреддин подсказал тебе этот ответ.

Насреддин (насторожившись). Тебе приходилось встречать Ходжу Насреддина?

Багдадский вор. Однажды, шныряя по самаркандскому базару, я услышал шепот: «Ходжа Насреддин! Ходжа Насреддин!» Его лицо я увидел лишь на мгновение. Так вот он, Ходжа Насреддин, имя которого благословляют одни и проклинают другие, подумал я. И в душу закралось дьявольское искушение…

Насреддин. Продолжай, продолжай…

Багдадский вор. Тихонько подошел я к его ишаку и засунул ему под хвост вывернутый наизнанку стручок красного перца. Почуяв невыносимое жжение, ишак начал вертеть хвостом, потом решил, что под его задом разложен костер, заревел и бросился в сторону, опрокидывая корзины с лепешками и абрикосами, разбивая глиняную посуду. Ходжа Насреддин погнался за ним, возникло смятение, и я без помехи взял его халат.

Насреддин. Так это был ты, о сын греха и позора! Сколько мне пришлось тогда заплатить за одну только разбитую посуду! Клянусь Аллахом, никто до тебя не устраивал надо мной подобных шуток!

Узнав, что перед ним сам Ходжа Насреддин, Багдадский вор смущенно возвращает ему кошелек.

(Схватился за пояс, кошелька нет.) Пока я тебя слушал, ты уже успел?

Багдадский вор (упав на колени, схватил полу халата Насреддина и благоговейно приник к ней губами). Ходжа Насреддин…

Насреддин. Пусти!

Багдадский вор. Да будет благословенна дорога, на которой мы встретились! Спаси меня, о Ходжа Насреддин, излечи от моей презренной болезни!

Насреддин. Где это записано, что я обязан спасать всех воров, шатающихся по дорогам?! Пусти!

Багдадский вор. О Ходжа Насреддин! Но покидай меня! Я устал быть презренным и одиноким в этом мире! Клянусь, я буду служить тебе честно и преданно и ни разу не обворую тебя!

Насреддин. А других?

Багдадский вор. О, с какой радостью я оставил бы в покое других! Но я не могу! Если я один день воздерживаюсь от хищений, я начинаю болеть и даже могу расстаться с жизнью.

Насреддин. Хорошо, едем со мной. Но с условием, что ты будешь лечить свою необычную болезнь только с моего разрешения.

Багдадский вор (жалобно). Я постараюсь! Постараюсь!..

Насреддин садится на ишака, Багдадский вор взбирается позади на круп ишака.

Насреддин (запевает).

Садик Мамеда-Али. Зульфи обвивает цветущие ветви яблони разноцветными ленточками. В сад через забор перепрыгивает Саид.

Саид. Зульфи! Беда!

Зульфи. Что случилось?

Саид. Тебя отдают Агабеку!

Зульфи (окаменела, потом схватила Саида за руку). Бежим!

Саид. Куда?

Зульфи. Не знаю… Все равно. В пески, в горы – только бежим! Скорее! (Увлекает за собой Саида.)

В воротах они сталкиваются с дехканами, которых привел Ярмат – старикашка в рваном халате.

Ярмат. Я же вам говорил: они задумали хитрость! Они хотели бежать!

Первый дехканин. Зульфи! Разве ты забыла, как я тебя спас, когда ты была девочкой и тебя укусил скорпион? Чем же ты хотела мне отплатить за добро? Обречь на голодную смерть меня и мою семью?

Зульфи. Зачем, зачем вы спасли меня?! Лучше бы я умерла тогда!

Мамед-Али (взяв дочку за руку). Ах Саид, Саид. Мы знаем, что ты любишь ее. Но разве можно из-за этого губить все селение?

Саид. Вы обещали, что примете меня в своем доме как сына!

Мамед-Али. Что делать, Саид. Мы – слабы, Агабек – богат и могуч.

Саид. Вы трусливы! Пугливые зайцы – вот вы кто!

Ярмат. Вы слышите? Слышите, как он позорит нас!

Мамед-Али уводит в дом плачущую дочь. Дехкане молча расходятся.

Саид некоторое время стоит опустив голову. Потом, решившись, вынимает длинный нож, дрожащими руками укрепляет его в трещине пня острием вверх. Это видят появившиеся сзади Саида Насреддин и Багдадский вор.

Саид (снимает халат, расстилает его на земле, закрывает глаза, поворачивается к ножу спиной и молится). О всемогущий, всемилостивый, ниспошли мне прощение за самовольную смерть! Никогда не был я избалован радостью, а теперь отнимают единственную и последнюю – мою Зульфи!..

Насреддин неслышно подкрадывается, вытаскивает из трещины нож и усаживается на пень.

(Закончив молитву.) О всемогущий, не наказывай меня слишком строго! Пусть я буду прахом твоего покрывала в раю!

(Встает с колен, зажмурившись, поворачивается, бросается на нож и попадает в объятия Насреддина.)

Насреддин. Ну как ты чувствуешь себя на том свете?

Саид (открывая глаза). Где я?

Насреддин. В объятиях Азраила, ангела смерти. Ты удивлен, что у меня нет крыльев? Я просто позабыл сегодня их захватить.

Саид. Зачем, зачем ты спас меня от смерти, путник?!

Насреддин. Поведай мне, юноша, что заставило тебя решиться на такое ужасное дело? Может быть, я тебе помогу.

Саид. Кто может мне помочь? Никто!.. Если бы я мог, я даже украл бы эти проклятые четыре тысячи таньга…

Багдадский вор (оживился). И я! И я бы украл…

Строгий взгляд Насреддина останавливает его.

Саид. Я люблю одну девушку. И через десять дней – о горе, о позор! – ее отдадут Агабеку, хозяину озера!

Насреддин. Агабеку?

Саид. Да, соединяющему в себе свирепость дракона и бессердечие паука! За полив он потребовал с нашего селения четыре тысячи таньга или мою возлюбленную.

Багдадский вор (услышав, что речь идет всего-навсего о любви). А-а!.. Любовь!.. (Отходит в сторонку и ложится.)

Насреддин. И давно вы платите за воду такие подати?

Саид. Целых шесть лет – с тех пор как Агабек стал хозяином озера. До сих пор он брал деньгами, но теперь… Уже близка была наша свадьба… И вдруг Агабек…

Насреддин (увидев яблоню в ленточках). Что это?

Саид. Эту яблоню посадил отец моей Зульфи в день ее рождения. Зульфи придумала каждый день украшать особой ленточкой свою яблоньку: в субботу – красной, в воскресенье – белой, в понедельник – желтой, во вторник – синей, в среду – розовой, в четверг – зеленой. А в праздничный день – всеми шестью ленточками. Ты видишь – сегодня пятница… (Зарыдал.)

Насреддин. Успокойся, юноша! Твоя Зульфи не достанется Агабеку. Я предсказываю тебе: ты соединишься с ней и будешь жить так долго и счастливо, как живу я с моей Гюльджан. И у вас родится столько детей, что ты даже будешь путаться, сколько их – семь, восемь, девять…

Саид. Ты смеешься над моим горем.

Насреддин. Я никогда не смеялся над чужим горем. Над своим – приходилось, а над чужим – никогда. Я тебе помогу.

Саид. Почему я должен тебе верить?

Насреддин. Хочешь знать почему? Хорошо, я откроюсь: меня зовут Ходжа Насреддин.

Саид. Ходжа Насреддин?! (Несколько мгновений стоит неподвижно, потом склоняется и благоговейно целует полу халата Насреддина.)

Насреддин (дергая халат). Сказал, помогу – значит, помогу! Только поклянись никому не рассказывать о нашей встрече!

Саид. Клянусь!

Насреддин. Впрочем, своей несравненной, ослепительной Зульфи ты все равно скажешь! Предупреди, что дело нешуточное, пусть она прикусит свой язычок – розовый и достаточно длинный, в этом я не сомневаюсь.

Саид. Клянусь, я и ей не скажу!

Насреддин. Где мне найти хозяина озера?

Саид. Каждый день в этот час он приходит в нашу сельскую чайхану.

Насреддин. Теперь я знаю все, что мне надо. Выбрось отчаяние из сердца, юноша, и помни: в твои годы ничего не теряют, а только находят. Надо верить, юноша, в счастье… Однако я трачу, кажется, свои наставления впустую? Ты вертишься, как будто тебя подкалывают шилом снизу! Куда ты спешишь?

Саид (шепчет). Зуль… фи…

Насреддин. Прости меня, юноша! Действительно, я постарел и поглупел, раз привязываюсь к тебе со своей дурацкой мудростью. Зульфи – вот для тебя наивысшая мудрость, иди же скорее к ней.

Саид убегает.

(Подойдя к вору.) Ну как твое здоровье, мой добродетельный спутник?

Багдадский вор. Целый день, долгий день мы едем с тобой… (Слезы выступили у него на глазах.) И я еще ничего не украл… Похорони меня в этой долине.

Насреддин. Смотри… (Взяв прутик, рисует на глинобитном заборе круг.)

Багдадский вор (просияв, вскочил на ноги). Лепешка! Слушаюсь и повинуюсь! (Порывается куда-то бежать.)

Насреддин. Какая лепешка?

Багдадский вор. Та, которую ты разрешил мне украсть! Или, может быть, ты думал о целой корзине лепешек? Или о серебряном блюде? Слушаюсь и повинуюсь. (Весь дрожит от нетерпения.)

Насреддин. Это не лепешка и не серебряное блюдо. А нечто более ценное.

Багдадский вор. Золотое блюдо!

Насреддин. Нет. Это – счастье!

Багдадский вор застонал и снова лег на землю.

И ради него я разрешаю тебе немного полечиться. Мы с тобой поедем в Коканд. И там ты достанешь четыре тысячи таньга.

Багдадский вор (вновь ожил, вскочил). Благодарю тебя, Ходжа Насреддин!

Насреддин. Только запомни: ты должен принести не просто деньги, а праведные деньги… Обязательно праведные!

Багдадский вор. Праведные деньги? Но чем они отличаются?

Насреддин. Не знаю, не знаю. Подумай сам. Жди меня у кокандской дороги. У меня тут еще одно дело. А в Коканд отправимся вместе. (Уходит.)

Багдадский вор. Праведные деньги!.. Четыре тысячи! Великий Аллах! Я даже не знаю, как они выглядят, праведные деньги: милостыню, что ли, должен собирать я у какой-нибудь мечети?!

Сельская чайхана. Агабек неторопливо потягивает чай из пиалы. Возле чайханы шепотом переговариваются дехкане, им нужно поговорить с Агабеком. Но никто не осмеливается – каждый посылает другого. Наконец старикашка Ярмат подходит к Агабеку.

Ярмат (низко кланяясь.) Да позволено будет мне обратиться к высокочтимому Агабеку…

Агабек важно кивает.

Нам известна цена второго полива. Но мы не слышали еще цены третьего полива и не знаем, к чему нам готовиться.

Агабек (коротко и зловеще). Узнаете!

Ярмат, пятясь, возвращается к дехканам. Низко поклонившись Агабеку, они уходят. Входит Насреддин.

Насреддин. Чайханщик! Чайник крепкого чая и сноп клевера моему ишаку! (Садится рядом с Агабеком.)

Чайханщик приносит чайник и пиалу. Агабек внимательно оглядывает Насреддина.

(Про себя.) О злая судьба… О ветер невзгод…

Агабек. Тебя кто-нибудь преследует, чужеземец?

Насреддин. Несчастья, беды и неудачи – вот мои преследователи.

Агабек. И куда же ты направляешь свой путь?

Насреддин. Мне все равно: юг или север, восток или запад… (Потряс кошельком.) У меня были деньги, я проиграл их в кости. Осталось сто пятьдесят таньга. Этими деньгами я постараюсь распорядиться разумнее. Выберу себе дело по сердцу…

Агабек. Торговлю?

Насреддин. Нет, к торговле я не чувствую склонности. Служба, да, служба в каком-нибудь тихом уголке, где я мог бы продолжать свои ученые занятия. (Опять потряс кошельком.) Служба… пока я могу еще внести полновесный залог…

Агабек. Значит, ты едешь на поиски службы?

Насреддин. Не здесь же мне оставаться! Эй, чайханщик, сколько за чай?

Агабек. Подожди! Я знаю для тебя место. Недалеко, совсем рядом.

Насреддин. Достойному собеседнику благоугодно говорить загадками?

Агабек. Ответь сначала на мои вопросы, а потом я открою тебе смысл моих слов. Не приходилось ли тебе когда-нибудь раньше бывать в этом селении?

Насреддин. Нет, не приходилось.

Агабек. Не имеешь ли ты здесь родственников?

Насреддин. Нет. Все мои родственники в Бухаре.

Агабек. А друзья? Может быть, в этом селении есть человек, с которым ты дружен или когда-нибудь раньше был дружен?

Насреддин. Такого человека здесь нет.

Агабек. Тогда, может быть, твои родственники – те, что в Бухаре, – имеют здесь друзей или, наоборот, твои бухарские друзья имеют здесь родственников?

Насреддин. Ни я сам, ни мои родственники и друзья, ни родственники моих друзей и друзья моих родственников и друзья родственников моих друзей никогда не бывали в этом селении, никогда нигде о нем не слыхали и никого здесь не знают!

Агабек. Остается последний вопрос: не бывает ли твое сердце подвержено приступам глупой жалости к чужим людям?

Насреддин. Всю жалость моего сердца я трачу на самого себя, для чужих не остается ничего.

Агабек. Разумное слово! А теперь приготовься услышать нечто удивительное, что приведет тебя в радостный трепет. Видел ли ты здешнее озеро и знаешь ли, кто им владеет?

Насреддин. Озеро видел, но кто им владеет – не знаю.

Агабек. Владелец этого озера – я! Ты ищешь место под денежный залог? Что ты думаешь о должности хранителя озера?

Насреддин. Хранитель озера… Не знаю… Можно отказаться, а можно и согласиться… Надо подумать день или два…

Агабек. Ты как раз тот человек, который мне нужен! Тебе я могу доверить охрану моего озера от расхищения, ибо ни родственные, ни дружеские чувства не заставят тебя нанести мне ущерб!

Лавка купца-менялы Рахимбая на кокандском базаре. Появляются Насреддин и Багдадский вор.

Багдадский вор. Праведные деньги… Да где ж их искать? Здесь на всем базаре нет ни одного праведного таньга!

К лавке подходит женщина, закрытая покрывалом, это вдова.

Вдова. О великодушный купец, я пришла с мольбой к тебе…

Рахимбай. Проходи! Я не подаю милостыню!

Вдова. Я прошу не милостыни. После кончины мужа у меня остались драгоценности, я берегла их на черный день. И вот трое моих детей – голодные… Но никто не покупает драгоценности без предварительного осмотра начальником стражи, как приказывает ханский фирман. А ты ведь знаешь, почтенный купец, что после осмотра у меня уже не будет ни денег, ни драгоценностей: начальник стражи обязательно скажет, что они краденые, и заберет в казну.

Рахимбай. Хм!.. В казну или не в казну, а заберет. Покажи!

(Вытряхивает из мешочка на прилавок золотой браслет, серьги.)

Что ты хочешь за это?

Вдова. Две тысячи таньга.

Багдадский вор (Насреддину). Она просит треть настоящей цены. Это индийские рубины, я вижу отсюда.

Рахимбай. Золото с примесью, а камни – самые дешевые, из Кашгара.

Багдадский вор (Насреддину). Он врет!

Рахимбай. Только из сожаления к тебе, женщина, я дам за это за все… ну… тысячу таньга…

Багдадский вор рванулся, Насреддин удерживает его.

Вдова. Мой покойный муж говорил, что за одни рубины заплатил больше тысячи.

Рахимбай. Не знаю, что он говорил, но драгоценности могут быть и крадеными, помни это. Тысяча таньга!

Вдова (упавшим, голосом). Хорошо, согласна… Дети голодные…

Рахимбай. Какое мне дело до твоих детей! (Прячет драгоценности, отсчитывает деньги.) Вот, получи!

Багдадский вор (Насреддину). Разбойник!.. Я сам вор, видел много воров, но подобных грабителей не встречал!

Вдова (подсчитав). Здесь всего пятьсот…

Рахимбай. А сколько же ты хочешь? (Переходя на базарный крик.) Я уплатил сполна, как мы уговорились! Я в расчете с тобой, убирайся!

Вдова. Мы уговаривались за тысячу…

Рахимбай. Убирайся, говорю я тебе! Ты хочешь обманом выудить у меня деньги! Убирайся, или я сейчас же сдам тебя с твоим краденым золотом страже!..

Вдова. Помогите! Он ограбил меня! Помогите, люди добрые!

Рахимбай. Я знаю вас, нищих! Попрошайка! И твой муж, наверное, был такой же оборванец!.. И твои дети!..

Загремел барабан, входит Камильбек в сопровождении стражников. Вдова замолчала, попятилась. Насреддин и Багдадский вор отступили за угол, подглядывают.

Камильбек. Приветствую почтеннейшего Рахимбая, украшающего собой торговое сословие нашего города! Мне послышался крик возле вашей лавки.

Рахимбай. Да вот эта попрошайка дерзко нарушает порядок. Получила с меня пятьсот таньга за свои драгоценности, согласно уговору, а теперь требует еще…

Камильбек. Драгоценности? А ну-ка, подведите ее ко мне, эту женщину!

Но вдова пустилась наутек.

Насреддин (Багдадскому вору). Беги вдогонку за этой вдовой, узнай, где она живет…

В лавку входит Арзи-биби. Сквозь легкое покрывало угадываются румяна и белила на ее щеках, краска на ресницах, сурьма на бровях и китайская мастика на губах.

Камильбек. Приветствую почтеннейшую Арзи-биби, жену моего лучшего друга.

Арзи-биби отвечает легким поклоном.

Рахимбай. Посмотри, жена, какой подарок я приготовил тебе! (Достает драгоценности вдовы, любуется ими и отдает своей жене.)

Арзи-биби. Спасибо, Рахимбай. Спасибо, милый.

Камильбек. С этими драгоценностями вы будете еще пленительнее, о прекрасная Арзи-биби. Как жаль, что наслаждаться созерцанием вашего ангельского лица в обрамлении этих драгоценностей дано одному только вашему мужу. (Подкручивая свои черные усы, искоса смотрит на Арзи-биби. Она, чуть приоткрыв покрывало, отвечает Камильбеку горячим взглядом.)

Рахимбай. Я полагаю, не будет особенным грехом, если ты, Арзи-биби, наденешь серьги, ожерелье и откроешься на минутку перед сиятельным Камильбеком, моим лучшим другом…

Арзи-биби. Как будет ваша воля, Рахимбай. (Отворачивается, надевает ожерелье и серьги. Потом поднимает покрывало.)

Камильбек (откинулся, застонал и в изнеможении прикрыл глаза ладонью, как бы ослепленный ее красотой). Клянусь, ваша жена своей красотой обездолила всех женщин нашего города!

Возвращается Багдадский вор и подбегает к Насреддину.

Багдадский вор. У нее на самом деле трое детей, и все бледные и худые.

Насреддин. Запомни дом этой женщины. Запомни и лавку менялы.

Багдадский вор. Клянусь, я буду лечиться именно у этого купца!

Комната Рахимбая, богато убранная, в коврах. Горят плошки с маслом. На сцене – Рахимбай и Арзи-биби.

Рахимбай (собираясь уходить). Уф, еле отоспался. И какой нехороший сон мне привиделся: будто я упал в кормушку с овсом и меня вместе с моей денежной сумкой сожрал какой-то серый ишак. А потом ишак выбросил меня в своем навозе, но уже без сумки – она осталась у него в животе… (Надевает на себя денежную сумку.)

Арзи-биби. Когда вы вернетесь? Или мне опять ждать и томиться до утра, думая, не случилось ли чего с вами?

Рахимбай. Что может случиться? Я иду к Вахиду играть в кости. Прошлый раз я проиграл триста таньга и желаю отыграться.

Арзи-биби. Видит Аллах, я привыкла уже быть заброшенной и одинокой. Ни одного вечера вы не можете найти для меня, ни одного вечера!

Рахимбай. О лепесток моего сердца… (Хочет поцеловать ее.)

Арзи-биби. Не лезьте со своими поцелуями! Кости, деньги, базар, а для меня… для меня нет места в вашем жестоком сердце. Идите!

Рахимбай уходит. Арзи-биби прихорашивается, накидывает покрывало и торопливо уходит. Из-за занавески, озираясь, вылезает Багдадский вор. Шарит по углам.

Багдадский вор. Праведные деньги… (Находит в нише шкатулку. Ликуя, вытаскивает драгоценности вдовы). Драгоценности вдовы… Раз он ограбил ее… значит, они праведные… (Прячет их в складки своего шелкового пояса-платка.)

Послышался лязг замка, скрип калитки, голоса. Багдадский вор прыгает в большой сундук.

О шайтан! Рваная перина, пух!..

Но уже входят Арзи-биби и Камильбек. Багдадский вор опускает крышку сундука.

Камильбек. Как терзаете вы своими несправедливыми упреками мое сердце! Еще и еще раз повторяю – моя любовь принадлежит вам одной!

Арзи-биби. Не надо лгать! Будьте правдивы хотя бы раз в жизни на этом нашем последнем свидании!

Камильбек. Последнем? Почему, о султанша моего сердца?

Арзи-биби. Вы знаете почему.

Камильбек. Тише, несравненная Арзи-биби! Нас могут услышать!

Арзи-биби. В доме, кроме нас, никого.

Камильбек. Вы уверены?

Арзи-биби. Как вы боитесь! Ну взгляните в этот кувшинчик. Можете заглянуть и в сундук… Право, я предполагала в сиятельном Камильбеке большую смелость. А вы – как трусливый заяц…

Камильбек. Я не труслив, а предусмотрителен. Сами знаете, какое ужасное наказание ожидало бы нас обоих…

Арзи-биби. Когда я люблю, я не думаю о наказаниях! Но я пригласила сегодня вас для другого: мне нужна правда! Я хочу знать, почему раньше вы смело приходили ко мне, повинуясь велениям сердца, а теперь стали меня избегать. Молчите? Хорошо. Я сама отвечу за вас. Вы разлюбили меня! Мое место в вашем изменчивом и жестоком сердце принадлежит другой! Не пытайтесь лгать…

Камильбек. О благоуханнейшая из роз, вы ошибаетесь! Неужели я слеп и не вижу ваших совершенств! Клянусь прахом моих предков, что…

Арзи-биби. Не клянитесь! Почему вы вчера не пришли?

Камильбек. Ваш муж…

Арзи-биби. Мой муж? Но ведь он был и раньше…

Камильбек. Дослушайте до конца. Он подозревает…

Арзи-биби. Подозревает?

Камильбек. Да! Он пронюхал о нашей любви. Он следит. Помните, пленительная Арзи-биби, как он в лавке открыл передо мной ваше лицо? Вы думаете – спроста? Нет, он испытывал нас. Мы смотрели друг на друга, охваченные пламенем страсти, а он следил за каждым нашим движением. Считал удары наших сердец.

Арзи-биби. Следить за мной?! Пусть только осмелится!..

Камильбек. Он осмелился.

Арзи-биби. Нет, нет и нет! (Смеется.) Вы испугались тени, Камильбек! И из-за этой тени заставляете меня так страдать.

Камильбек. Арзи-биби, мы стоим над пропастью…

Арзи-биби (нежно). Ах нет, мы возлежим в цветущем саду! Садитесь рядом… Да снимите же наконец вашу саблю, ваш колючий камзол!

Камильбек. Вдруг придут?

Арзи-биби. Никто не придет.

Камильбек. А ваш муж?

Арзи-биби. Он пошел играть в кости к ростовщику Вахиду. Это уж до утра.

Камильбек расстегивает пояс, кладет его вместе с саблей. Снимает с себя камзол и вздыхает. Арзи-биби закрывает дверь на крючки и засовы. Багдадский вор осторожно приподнимает крышку сундука и жадно вдыхает свежий воздух. Внезапно брякнуло кольцо калитки.

Голос Рахимбая. Открой!

Камильбек. Рахимбай! Я пропал… (Заметался.)

Голос Рахимбая. Открой же! Ты что, заснула там?

Арзи-биби (стонущим голосом). Подождите, не стучите так громко: у меня болит голова! (Камильбеку.) Не шлепайте пятками – слышно… (Мужу.) Сейчас, сейчас: куда-то задевались туфли, не могу найти… (Камильбеку.) Прячьтесь в сундук! Скорее! Я его выпровожу… (Мужу.) Иду-иду! Великий Аллах, ни минуты покоя в этом доме!

Камильбек (от страха ничего не видя, лезет в сундук). Здесь что-то мягкое…

Арзи-биби. Это перина.

Камильбек. И жесткое…

Арзи-биби. Да лезьте же!

Камильбек лезет в сундук. Арзи-биби захлопнула крышку и выбегает из комнаты. Стенка сундука, обращенная к зрителю, открывается.

Багдадский вор. Тише, вы продавите мне живот!

Камильбек. Что?.. Кто это?

Багдадский вор. Куда вы суете свой палец – это мое ухо!

Камильбек. Кто тут?..

Багдадский вор. Тише! Сюда идут! Не бойтесь, сиятельный Камильбек, от меня вам не будет вреда…

Камильбек. Кто?..

Багдадский вор (свирепея). Молчи, иначе я пущу в дело нож!

В сундуке все замирает. Входят Арзи-биби и Рахимбай.

Арзи-биби. Как хорошо, что вы сегодня вернулись рано!

Рахимбай. Я не застал Вахида дома. Опять, наверное, отправился к своей девчонке на улицу Водоносов. Ты слышала, он завел себе любовницу, этот старый распутник.

Арзи-биби (в негодовании). Любовницу! Какая безнравственность!

Рахимбай. Да! Пороки в нашем городе укоренились столь глубоко, что светлейший хан повелел отрубать голову всякому, кто…

Арзи-биби (стонущим голосом). Я совсем больна… Если бы вы позвали лекаря Сагдуллу…

Рахимбай. Сейчас позову.

Камильбек зашевелился, Багдадский вор яростно сжимает ему руки.

Что это? Мне послышалось…

Арзи-биби. Опять, наверное, мыши…

Рахимбай. Кстати, ты слышала новость? Помнишь Нигматуллу, торговца кожами? Так вот, он застал у своей жены… кого бы ты думала! Главного мираба из управления городских арыков и водоемов.

Арзи-биби (с ужасом). Чужого мужчину?!

Рахимбай. Да! Дело дойдет, надо полагать, до самого хана. Не завидую мирабу.

Арзи-биби. Так ему и надо за распутство!

Рахимбай. А изменница подвергнется наказанию плетьми!

Арзи-биби. Таких жен следует жечь на кострах или бросать в кипящие котлы!

Багдадский вор (в сундуке, шипит). Куда вы суете ноги… Вы продавили мой живот до самой печени…

Камильбек. Тише… Вы погубите нас обоих…

Рахимбай. Слышишь?.. Опять… И как будто в сундуке.

Арзи-биби. Это не в сундуке, а под полом. Мыши!

Рахимбай. Надо принести кота. Возьму заодно у лекаря кота и сейчас принесу. Не вставай, не надо: я запру калитку снаружи, чтобы тебя не беспокоить. (Увидел серебряный пояс, золотую саблю и камзол.) Что это?

Арзи-биби (в смятении). Это… это… Я не знаю…

Рахимбай. Что это? Откуда?

Арзи-биби. Я… Я приготовила это вам в подарок.

Рахимбай. В подарок? Мне? Саблю? Ты лжешь! Говори, чей это камзол, чья сабля?

Арзи-биби. Да ваша, ваша! Не кричите так – соседи услышат.

Рахимбай. Пусть! Пусть они услышат! Пусть знают! Кто здесь был без меня? Ага, молчишь! О распутница! Говори – кто?

Неожиданно сундук открывается, и в облаке взлетевшего пуха перед онемевшим купцом и Арзи-биби предстает Багдадский вор.

Багдадский вор. Арзи-биби! Мы с вами не должны больше обманывать вашего достойного мужа…

Арзи-биби, от страха взвизгнув, зарывает голову в подушки.

Когда я услышал, как ласково разговаривает он с вами, сердце мое преисполнилось стыда и раскаяния. О, какое счастье, что мы с вами, Арзи-биби, не успели еще извлечь из сундука ожидания ковер нашей страсти! Отныне мы должны свернуть этот постыдный ковер и похоронить его в могиле вечности!

Арзи-биби (высунув голову из подушек). Я его не знаю!.. Я его вижу первый раз в жизни!..

Багдадский вор. Не вы ли, Арзи-биби, увлекли меня сюда, сказав, что ваш достойнейший муж пошел играть в кости к ростовщику Вахиду…

Рахимбай. Ты даже это разболтала ему!

Арзи-биби (бросается к мужу). Выслушайте меня! Я не знаю этого человека!

Рахимбай. Изменница! Обманывать своего благодетеля, который взял тебя нищую! Обманывать! И с кем? С такой гнусной рожей!

Багдадский вор. У женщин часто бывают странные склонности…

Арзи-биби. Он лжет!..

Рахимбай. Замолчи!

Багдадский вор. Хвала Аллаху, что супружеская честь ваша осталась неочерненной! И отныне – клянусь вам – никогда больше я не наполню своих глаз вашим видом и видом вашей жены! (Идет к дверям.)

Рахимбай растерянно смотрит ему вслед, хватает пояс, камзол, золотую саблю, швыряет к дверям.

Рахимбай. Эй, ты! Саблю свою подбери!

Багдадский вор берет саблю, пояс, завертывает в камзол и уходит.

Арзи-биби (в слезах). Я не знаю его!.. Я не знаю его!..

Рахимбай. Лжешь, презренная! (Садится.) Я всегда так верил тебе!.. О подлая, неблагодарная!.. Не я ли тебе подарил драгоценности…

Арзи-биби. Возьмите обратно свои драгоценности! (Бросается к нише, открывает шкатулку. Шкатулка пуста. Издает тихий вопль.)

Рахимбай кидается к шкатулке. Супруги переглядываются.

Старый дурак! Старый толстый дурак! Что вы пристаете ко мне со своей дурацкой ревностью? Где драгоценности? Неужели вы еще не поняли, что это был вор! Вор, забравшийся в дом!

Позабыв обо всем, супруги дружно бросаются в погоню, крича: «Ловите вора!»

Комната опустела. Камильбек поднимает крышку сундука, вылезает, весь облепленный пухом. Крадется к окну и выскакивает в него.

Озеро. Хибарка сторожа возле шлюза, в которой расположился Насреддин со своим ишаком.

Насреддин (ишаку). Что ж это получается, мой верный ишак? Гюльджан, уезжая с детьми в Бухару, поручила нам сторожить дом, а мы вместо этого сторожим чужое озеро. А я ведь обещал к ее возвращению починить забор. Нам с тобой надо очень спешить…

Входит Саид, сгибаясь под тяжестью трех корзин с хлебными лепешками и трех корзин с абрикосами.

Саид. В селении так удивились, когда я сказал, что покупаю для вас три корзины абрикосов и три корзины лепешек. Все говорят: «Не к добру это, ох не к добру!»

Насреддин. И ты думаешь – не к добру?

Саид. Простите меня, но… До полива осталось десять дней…

Насреддин. Я помню, Саид.

Саид. Зульфи уже выплакала все глаза и потеряла веру. Сегодня утром она надела на свою яблоньку черную ленту! (Голос его начинает дрожать.)

Насреддин. Потеряла веру? Это плохо.

Саид. Может быть, все-таки нам лучше бежать, пока не поздно?

Насреддин. Бежать? Тогда уж втроем – я тоже с вами. И не втроем – вчетвером: ведь не брошу я здесь моего ишака! И не вчетвером – впятером: я забыл еще одного. Это будет уже не бегство, а целое переселение. (Кладет руку на плечо Саида.) Скажи своей Зульфи, что все будет хорошо.

Саид. Она не поверит.

Насреддин. А ты сам мне веришь?

Саид (замялся). Теперь… Когда эта должность хранителя озера… Захотите ли вы думать о нас…

Насреддин. О неразумный юноша! Умей доверять другу – это величайшая из наук!

Саид. Простите меня.

Насреддин. Ты веришь мне?

Саид (тихо). Верю.

Насреддин. Тогда и Зульфи поверит. Твоя вера передастся ей. Иди! И помни: мы всегда вместе. Что бы ни случилось, мы вместе.

Саид уходит. Ишак сунул морду в корзину.

(Оттаскивая его за хвост.) Куда ты, куда? О длинноухое вместилище навоза! Если ты будешь совать свою морду куда не следует, я отправлю тебя на живодерню!.. Я… (Увидев кого-то, хватает корзину с абрикосами и ставит перед ишаком.) Да простит меня высокорожденный за эти абрикосы – лучших здесь не нашлось. Зато лепешки сегодня хороши…

Входит Агабек, с изумлением глядит на Насреддина.

На завтра, о блистательный и царственнорожденный, я заказал для вас черешню и ранний урюк. (Откладывает одну лепешку в сторону.) Эта лепешка недостаточно хороша для вас, в ней запекся уголек… Скушайте другую…

Агабек кашлянул. Ходжа Насреддин притворно вздрогнул, обернулся, изобразил на своем лице замешательство.

Агабек. Ты кормишь абрикосами своего ишака?

Насреддин. Тсс… Ради Аллаха, высокочтимый хозяин, не произносите этого грубого слова: оно неуместно.

Агабек. Как – неуместно? Здесь стоит ишак, я вижу ишака и говорю – ишак.

Насреддин. Три раза, как нарочно! Лучше отойдем, хозяин, и поговорим наедине.

Агабек. Мы здесь наедине – ведь не считаешь же ты нашим собеседником этого ишака?

Насреддин. В четвертый раз, милостивый Аллах! Отойдем, хозяин!.. Отойдем! (Снимает халат и, растянув его на жердях, отгораживает ишака как бы занавесом.)

Выходят из хибарки.

Агабек. Белыми лепешками и абрикосами…

Насреддин. Это великая тайна.

Агабек. Тайна? (Подставляет ухо.) Я слушаю.

Насреддин. Не допытывайтесь, хозяин. К этой тайне причастны многие сильные мира.

Агабек. Тогда наравне с другими сильными посвяти и меня в свою тайну.

Насреддин. Я глубоко чту вас, хозяин. Здесь, в селении, вы воистину сильный, но по сравнению с теми – козявка!

Агабек. Да завяжется в три узла твой язык на этом дерзком слове!

Насреддин. Простите меня, хозяин, но когда речь идет о царственных особах…

Агабек. О царственных особах? Ты – мой слуга, значит, не должен от меня скрывать ничего.

Насреддин. Что мне делать? С одной стороны, я действительно не должен иметь никаких тайн от своего благодетеля…

Агабек. Вот именно.

Насреддин. С другой стороны, гнев могучих, гнев, который может испепелить нас обоих…

Агабек. Я не скажу никому.

Насреддин. Не сочтите за дерзость, хозяин, если я потребую клятвы.

Агабек. Клянусь своим загробным спасением!

Насреддин. Хорошо, я открою вам эту тайну, высокочтимый хозяин. Но завтра утром.

Агабек. Только утром?

Насреддин. Раньше не могу, даже если бы из-за этого пришлось покинуть место хранителя озера.

Агабек. Покинуть место? Что ты, зачем? До утра я подожду (Уходит.)

Насреддин возвращается в хибарку, отдергивает халат.

Насреддин. Сожрал!.. Все сожрал!.. О бездонное брюхо! Скоро ли ты подохнешь? А где лепешка, которую я отложил для себя? (Не найдя лепешки.) Эге! Да ты, я вижу, успел заразиться той же болезнью, от которой лечится мой добродетельный спутник.

Последние слова слышит Багдадский вор, неслышно появившийся из-за хибарки.

Багдадский вор (протягивает Насреддину драгоценности). О Ходжа Насреддин! Я преисполнен теперь такого рвения, что могу украсть даже это озеро вместе со шлюзом. Приказывай!

Садик Мамеда-Али. Старик окапывает яблони. На яблоньке Зульфи – черная траурная лента. В стороне разговаривают вполголоса Саид и Зульфи.

Зульфи. Бежим! Куда-нибудь в горы, к цыганам или киргизам.

Саид. Нет, Зульфи, нам теперь не надо бежать.

Зульфи. Неужели они и тебя сумели уговорить, Саид?!

Саид. Не плачь. Послушай, у нас появился друг и защитник.

Зульфи. У нас друг и защитник? Кто?

Саид. Я не могу сказать тебе. Знаю только, что он нас спасет.

Зульфи. И ты ему поверил?

Саид. О Зульфи! Умей доверять – это величайшая из наук! Если бы ты видела взгляд нашего покровителя, слышала его голос, ты бы поверила!

Мамед-Али (втыкает в землю мотыгу и направляется к влюбленным). Прошу тебя, Саид, удались. Не терзай сердце ни себе, ни ей… Теперь она уже не наша… Иди… Так приказывает судьба! (Вздохнув, возвращается к яблоням.)

Саид. Зульфи! Надейся!

Взявшись за руки, влюбленные смотрят друг на друга долгим взглядом. Саид стремительно уходит. Зульфи, рыдая, скрывается в доме. У забора появились Насреддин и Багдадский вор.

Насреддин (протянув вору драгоценности вдовы, шепчет). Положи под яблоню… Присыпь землей…

Багдадский вор проскальзывает в садик, кладет драгоценности под яблоню и возвращается к Насреддину.

Мамед-Али подходит к дереву, начинает окапывать.

Насреддин и Багдадский вор с нетерпением следят за ним из-за забора.

Багдадский вор (шепчет). Вниз посмотри!..

Насреддин (так же). Да нагнись же, старик…

Багдадский вор. Пониже… Ну… Ну…

И, словно услышав их, Мамед-Али нагибается, видит драгоценности, поднимает их дрожащими руками. Роняет браслет, нагибается поднять его, но от волнения рассыпает остальное.

Мамед-Али. Зульфи!.. Зульфи!..

Зульфи (вбегая). Что с тобой, отец?! Тебе плохо?! (Увидела драгоценности.) Что это? Откуда?

Мамед-Али. Нашел!.. Вот сейчас, под яблоней… Мы спасены! Мы спасены! (Рассматривает драгоценности.) Это золото и… и настоящие камни… (Опускается на колени.) Возблагодарим великого Аллаха, который услышал наши мольбы и снизошел к нашему горю. Сам всемогущий послал к нам своего ангела, чтобы избавить Зульфи от рабства!

Насреддин (вору). Это ты – ангел!

Багдадский вор (падает от смеха на землю, корчится, дрыгает ногой). Ангел… Ох, не могу… Ангел… Ой!..

Мамед-Али и Зульфи скрываются с драгоценностями в доме.

(Утирая слезы.) О Ходжа Насреддин! Прикажи, и я украду для тебя звезду с неба!

Озеро, хибарка сторожа возле шлюза. На небе первая полоска зари. Входит Агабек.

Агабек. Эй, сторож! Ты обещал открыть мне тайну.

Насреддин. Помню.

Агабек. Утро уже наступило.

Насреддин. Да, высокочтимый хозяин. Приготовьтесь услышать.

Агабек. Мои уши на гвозде внимания, а язык в темнице молчания.

Насреддин (неожиданно резко вскрикивает). Алиф! Лам! Мим! Алиф! Лам! Ра!.. Кабахас чиноза! Чунзуху, тунзуху! (Обходит вокруг хибарку.) Теперь нас никто не подслушает.

Агабек. А кто мог подслушать раньше? Ведь мы здесь вдвоем, если не считать ишака.

Насреддин. Тсс, хозяин! Я же просил вас не произносить вслух этого непристойного слова! (Встает, отвешивает ишаку почтительный поклон.) Высокочтимый Агабек видит перед собой наследного принца Магрибского, превращенного с помощью злых чар…

Агабек. Принца?!

Насреддин. Да, это единственный сын великого султана Магриба Абдуллы-абу-ибн-Муслима!

Агабек (разражается хохотом). Этот ишак – принц?!

Насреддин. Остановитесь, ничтожный! (Кланяется ишаку.) Да не прогневит высокорожденного смех этого невежды!

Агабек. Тайна!.. А я-то думал… Какой он принц! Самый настоящий ишак!

Насреддин. Тсс, хозяин! Неужели нельзя выразиться иначе? Ну почему не сказать: «этот четвероногий», или «этот хвостатый», или «этот длинноухий», или, наконец, «этот покрытый шерстью».

Агабек. Этот четвероногий, хвостатый, длинноухий, покрытый шерстью ишак!

Насреддин. Если уж вы не можете воздержаться, хозяин, – молчите!

Агабек. Мне? Молчать? Из-за какого-то презренного…

Насреддин. Воздержитесь, хозяин! Молю вас, воздержитесь!

Агабек.…ишака!..

Ходжа Насреддин вновь вешает свой халат на жерди, отгораживая ишака; отводит Агабека в сторону.

Насреддин. Так нам будет спокойнее говорить, если только вы, хозяин, немного умерите мощь своего голоса. Когда вы опять дойдете до этого слова, постарайтесь произносить его шепотом.

Агабек. Хорошо. Хотя, говоря по совести, не понимаю…

Насреддин. Скоро поймете. Разве вы никогда не слышали истории о превращениях? Взять хотя бы Аль-Фаруха-Абдуллу, сначала превращенного в пчелу, потом в крокодила и, наконец, в самого себя. Одного только превращения никогда не испытал этот Абдулла: из плута превратиться в честного человека!

Агабек. Слышать слышал. Но считал это выдумками.

Насреддин. Теперь вы видите воочию.

Агабек. А где доказательства? Что в этом… (понижает голос) в этом ишаке свидетельствует об его царственном происхождении?

Насреддин. А хвост. Белые волоски в кисточке.

Агабек. Белые волоски? Да я тебе найду их целую сотню в любом ишаке!

Насреддин. Тише, тише, хозяин!

Агабек. Этот ишак – принц? Так преврати его на моих глазах в человека или, наоборот, преврати какого-нибудь человека в ишака. Тогда я поверю.

Насреддин. Как раз этим делом я сейчас и займусь. Я должен вернуть ему на короткое время его подлинный царственный облик.

Агабек. Так начинай же скорей!

Насреддин сдавленным голосом выкрикивает заклинания, болтает ногами, ползает на четвереньках.

Насреддин. Алиф! Лам! Мим!.. Алиф! Лам! Ра!.. Кабахас! Суф!.. Чиноза! Мим!.. Тунзуху!.. Чунзуху!.. Итки! Изги! Каф!.. (Неожиданно хватает котелок с волшебным составом и выливает за висящий халат – на ишака.) Алиф! Лам! Мим!.. (Хватает Агабека за руку.) Бежим, хозяин! Бежим! Смертный не должен видеть чуда превращения. А то можно ослепнуть!.. (Оттаскивает Агабека к озеру, опускается на колени, молится, потом встает.)

Агабек (язвительно смеясь). Ну, где же твое чудо?

Насреддин. Еще не свершилось, хозяин. Подождем.

Агабек. Нечего и ждать! Ишак останется, как был, ишаком, но ты навряд ли останешься хранителем озера.

Нечеловеческий вопль прорезал тишину.

Иасреддип (опять падает на колени). Благодарю тебя, о всемогущий! (Встает.) Идем, хозяин! Свершилось!

Возвращаются в хибарку. Насреддин отдергивает халат. На месте ишака – Багдадский вор в уздечке. На нем камзол Камильбека и серебряный пояс, с которого свешивается золотая сабля.

Багдадский вор (крикливо). О нерадивый раб! Долго мы будем терпеть твою невоспитанность? Ну что ты стоишь разинув рот? Сними же скорее с нас неподобающую нам вещь! (Показывает на уздечку.)

Насреддин. Да простит сиятельный принц мою забывчивость. (Кланяется, снимает уздечку.)

Багдадский вор. Нам крайне надоела твоя нерадивость!

Насреддин. В чем я провинился еще, о милостивый принц?

Багдадский вор. Ты еще спрашиваешь! Как ты стоишь?! Вот смотри! Этот совершенно чужой человек… (Агабеку.) Как тебя зовут?

Агабек (у него отнялся язык). Та… та… ба… ба… да… да… бек.

Багдадский вор. А? Что? Не понимаю… Тарабек?

Насреддин. Агабек.

Багдадский вор. Вот теперь слышу ясно! Что ж, пусть будет Агабек. Подойди поближе, не бойся!

Агабек приближается, падает на колени.

(Насреддину.) Вот, смотри! Этот человек хотя и сельский житель, но искусен в обращении с царственными особами. Посмотри на изгиб его спины. Между тем ты, долженствующий стать великим визирем Магриба…

Насреддин. О милостивый принц!..

Багдадский вор. Ты еще осмеливаешься нас прерывать?! Да знаешь ли ты, что в пище, которую ты привез нам вчера, три урючины были помяты? А где бананы, о которых я тебе говорил? Неужели ты до сих пор не понял: если я, наследный принц, возжелал бананов, значит, они должны быть!

Насреддин. О сиятельный принц!

Багдадский вор. У нас нет времени тебя слушать! Мы чувствуем – приближается срок нашего обратного превращения! Сними скорее с нас эту саблю!

Насреддин почтительно снимает с него пояс и саблю.

Возьми ее и носи в знак того, что ты служишь нашей короне! О всемогущий Аллах, наше время кончилось, и мы должны… Ап!.. Ой!.. Уввв… О-о-о! (Заскрежетал зубами и заревел по-ишачьи.) И-а-а… И-а-а-а…

Насреддин (задергивает свой халат на жерди, загораживая вора). Скорее, скорее отсюда, иначе мы ослепнем!

Агабек зажмуривается и следом за Насреддином выходит из хибарки. Начинают молиться, на этот раз оба. Вдруг раздается нечеловеческий вопль.

Свершилось!

Подходят к хибарке, заглядывают в щелку. Из-за халата выходит ишак. Насреддин отводит Агабека к озеру, садятся.

Уф!.. Устал… (Покосился на дверь.) Один Аллах знает, как я устал выполнять его царственные прихоти!

Агабек. Но где ты нашел его? И кто ты сам такой?

Насреддин. Тише… Пребывая в ишачьем образе, принц только не говорит по-человечьи, но все слышит и понимает.

Агабек. Кто ты такой?

Насреддин. Я маг и чернокнижник и посвятил свою жизнь превращениям.

Агабек. Чернокнижник?!

Насреддин. Ну да. Превращать людей в насекомых я научился давно. Хочешь – могу тебя превратить в муравья…

Агабек (опасливо отодвинулся). Нет, я не хочу быть муравьем.

Насреддин. Или в блоху. На один только день! (Вынимает из складок своего шелкового пояса крошечный сосудик.) Ты даже не заметишь, как станешь блохой. Тунзуху! Чунзуху!..

Агабек. Нет-нет! Когда-нибудь в другой раз.

Насреддин. Как знаешь…

Агабек. Скажи, а это трудно – превращать людей в ишаков и обратно?

Насреддин. Превратить тебя в ишака легко. Но вот обратно – дело многих усилий! Для этого нужен особый состав, который я варил в течение трех лет.

Агабек (разглядывая саблю). А что принц говорил о назначении тебя визирем?

Насреддин. А-а! (Махнул рукой.) Султан Абдулла-абу-ибн-Муслим объявил, что тот, кто снимет злые чары с принца, будет назначен великим визирем и хранителем государственной казны.

Агабек. Великим визирем и хранителем государственной казны сразу?

Насреддин. Да… И когда я думаю об этом, у меня начинает болеть печень. Этот глупый принц думает, что меня осчастливил. Но ты сам видел, какой у него характер. Он злобен, вздорен, сварлив, придирчив и упрям, как настоящий ишак. Ох, опять заболела печень!

Агабек. Значит, ты не хочешь быть великим визирем?

Насреддин. Зачем мне быть визирем? Мое дело – черная магия. Мне нужно уединение и волшебная трава.

Агабек. А что если ты… уступишь принца мне?

Насреддин. Не могу.

Агабек. Почему? Мое озеро даст тебе все для уединения и богатой жизни. Ты ищешь волшебную траву? Ее здесь сколько хочешь! Вот видишь тот плющ? Волшебный!

Насреддин. Волшебный?

Агабек. И лопух тоже волшебный! Здесь все волшебное: и трава, и вода, даже камни! Если ты уступишь мне принца, чтобы я с ним отправился к султану в Магриб, я тебе отдам и озеро и дом…

Насреддин. Не знаю, не знаю… Я бы с удовольствием… Да только…

Агабек. Сегодня к вечеру приедет наш кадий Абдурахман, он разбирает жалобы и закрепляет сделки. Мы пойдем к нему, озеро перейдет к тебе, а принц – ко мне!

Насреддин. Если так, я согласен. (Достает из пояса сосудик из тыквы.) Здесь волшебный состав, с его помощью ты вернешь принцу человеческий облик. Это будет через три месяца и три дня, считая от сегодняшнего дня, в полнолуние. Не забудь: чтобы вернуть превращенному человеческий облик, надо обрызгать его и произнести заклинание: «Алиф! Лам! Мим! Чунзуху! Тунзуху!» Если же, наоборот, ты пожелаешь человека превратить в ишака, то и сказать надо наоборот: «Тунзуху! Чунзуху! Мим! Лам! Алиф!» Смотри не перепутай!

Агабек. Я помню.

Насреддин. Если у тебя в Магрибе появятся враги, ты с легкостью избавишься от них, превратив их в ишаков.

Агабек (воинственно). Я превращу в ишаков всех визирей и советников!

Насреддин. Вот-вот! (Передает Агабеку саблю и пояс.) Носи в знак того, что отныне ты служишь магрибской короне!

Агабек опоясывается саблей, подходит к ишаку, низко кланяется.

Агабек. О светлейший принц! Я, ничтожный, недостойный подметать своей бородой даже порог дворца великого султана, клянусь служить честно и преданно! (Оглядывается, подходит к ишаку, говорит ему на ухо.) Для начала сегодня утром я подарю принцу прекрасную рабыню: ее приведут ко мне вместо платы за воду… (Увидев что-то вдали.) Пресветлый принц видит: вон ведут ко мне эту рабыню!

Насреддин. Какие-то люди идут, это правда, но я не вижу среди них женщины.

Агабек. Посмотри внимательнее!

Насреддин. Одни старики.

Агабек. Ага! Опять идут просить за нее! Просите, просите… Когда я буду визирем в Магрибе, я введу подать на каждую просьбу. Попросил – плати! Еще раз попросил – опять плати! Живо отучатся!

Насреддин. Высокочтимый Агабек, каким светлым и могучим разумом обладаете вы!

Агабек. Я введу множество податей. Например, подать на слезы! Заплакал – плати! Еще раз заплакал – еще раз плати!

Насреддин. Какая мудрость! Казна вашего повелителя будет всегда переполнена! Подать на слезы вызовет новые слезы, а новые слезы – новую подать, и так без конца! Какая мудрость!

Агабек (увлекшись). А еще… Подать на смех!

Насреддин. Ну, на этом вы соберете не много! Вот если бы вы ввели подать на храпение во сне! «Хрррр… фью-у» – и давай, давай плати!.. «Хррр… фью-у» – и давай плати!

Агабек (радостно кивает). Это хорошая мысль: подать на храпение во сне!

Насреддин. А если так… (Храпит и свистит изо всех сил.) Хррррр… Фыо-у-у… Тогда платить вдвойне? Поистине самим Аллахом вы предназначены для занятия государственных должностей!

Входят дехкане, кланяются.

Мамед-Али. Мы пришли получить воду.

Агабек. Я не вижу рабыни. Вы зря пришли, почтенные!

Мамед-Али (с достоинством). Моя дочь не товар для торговли!

Агабек (удивленно). Чем же думаешь ты заплатить?

Мамед-Али. Вот! (Протягивает драгоценности.)

Агабек (с изумлением разглядывает их). Где ты взял?

Мамед-Али. Нашел в моем саду, под корнями яблони.

Агабек. Мамед-Али, ты рассказываешь сказки!

Мамед-Али. Я слишком стар для этого.

Агабек. Странно… И подозрительно…

Мамед-Али. Знающие люди говорят, что они стоят дороже четырех тысяч.

Агабек (прячет драгоценности; Насреддину.) Пусти им воду!

Лязгнул ключ, Насреддин снимает замок, старики берутся за ручки во́рота, ржавые цепи натягиваются, ставень шлюза пополз вверх. Слышно, как вода хлынула в лоток.

Все. Вода!

Мамед-Али (опускается на колени). О всемогущий! Благодарим тебя за воду, которая дарует жизнь деревьям, травам и через них – людям! (Благоговейно смачивает водой белую бороду, голову.)

Агабек. Жители Чорака! Сегодня я покину ваше селение. Хозяином озера будет вот он. И мы с ним заключим сделку!

Мертвая тишина, все стоят разинув рты. Агабек важно подходит к ишаку, покрытому попоной, кланяется ему и уводит. Вместе с ним уходит Насреддин. Старики заволновались.

Старики. Сделка?! Что это значит?! За сколько они сговорились? И откуда у этого сторожа столько денег?

Ярмат. Может быть, он переодетый разбойник?

Старики. К Агабеку мы уже привыкли и знаем его цену за каждый полив… А сколько теперь с нас заломит этот новый?

Ярмат. Ему надо очень много денег. Говорят, он своего ишака кормит абрикосами.

Сельская чайхана на перекрестке. На помосте важно сидит кадий Абдурахман, возле него – писец. Перед ними стоят Насреддин и Агабек в дорожной одежде, рядом на земле – две туго набитые переметные сумы. Агабек держит за повод ишака, покрытого шелковой попоной.

Кадий. Я, кадий Абдурахман, спрашиваю: есть ли здесь хоть один человек, который может обвинить продавца в кражах, или в убийстве, или в каком-нибудь другом преступлении? Пусть выйдет и скажет!

Молчание.

Появляются несколько запоздавших дехкан. Среди них – Зульфи и Саид.

Может быть, тогда кто-либо обвинит покупателя в каком-либо преступлении, пусть выйдет и скажет!

Ярмат (из толпы, робко). Он кормит своего ишака белыми лепешками и абрикосами.

Кадий. Что такое?

Ярмат. Белыми лепешками и абрикосами… ишака…

Кадий. Какой ишак? Какие абрикосы? Тебя спрашивают об убийствах и кражах!

Ярмат юркнул в толпу.

Приступаем к составлению бумаги! Итак, почтенный Агабек, как вы сговорились? Сколько денег и в какие сроки получаешь ты за свое озеро?

Агабек. Я не продаю. Я обмениваю.

Кадий. На что же именно ты обмениваешь свое озеро?

Агабек. Я обмениваю упомянутое имущество на этого длинноухого, покрытого шерстью.

Кадий. Что ты сказал?

Агабек. Я сказал, что обмениваю свое озеро на этого длинноухого, покрытого шерстью.

Голоса. На ишака… Он обменивает на ишака…

Кадий. Агабек! Ты нездоров?

Агабек. Я нахожусь в твердом уме и здравой памяти! Я говорю, утверждаю и настаиваю, что обмениваю упомянутое имущество на этого длинноухого и покрытого шерстью.

Кадий. Опомнись, Агабек! Да тебе за твое озеро пригонят табун ишаков!

Агабек. Мне табуна не надо. Мне нужен этот покрытый шерстью.

Кадий. Клянусь, никогда в жизни я не свидетельствовал подобных сделок.

Агабек протягивает ему кошелек.

(Хватает его и прячет. Писцу.) Пиши! «Упомянутое имущество – дом, сад и озеро – обменивается на ишака! О чем и составлена мною, кадием Абдурахманом, настоящая запись в полном соответствии с законом и ханскими повелениями!» (Берет бумагу.) Агабек, приложи палец!

Агабек, обмакнув палец в чернильницу, прикладывает его к бумаге.

Приложи и ты!

Насреддин прикладывает палец.

Свидетельствую сделку! (Насреддину.) Отныне озеро принадлежит тебе! (Агабеку.) А этот ишак – тебе! (Прикладывает к бумаге перстень-печать, встает, чтобы уйти.)

Насреддин. Не уходите! Вы мне еще будете нужны! (Протягивает ему кошелек, который исчезает в кармане кадия с такой же быстротой, как и первый.) Чайханщик! По миске плова почтенным блюстителям закона и справедливости!

Кадий. О хитрейший из хитрых! Ты, наверное, присмотрел где-нибудь золотые рудники и рассчитываешь выменять их на драную собаку!

Чайханщик приносит кадию и писцу по миске плова и по лепешке. Опускается занавес, на просцениуме остаются Насреддин и Агабек.

Насреддин (передавая Агабеку сосудик из тыквы). Чтобы вернуть превращенному человеческий облик, надо его обрызгать этим. И что сказать? Ну-ка?

Агабек. Алиф! Лам! Мим! Чунзуху! Тунзуху!

Насреддин. Верно. А если человека превратить в ишака?

Агабек. Тунзуху! Чунзуху! Лам! Мим! Алиф!

Насреддин. Вот-вот! (Хлопает себя по лбу.) Совсем забыл… Вам будут нужны магрибские деньги! Без них вас не пропустят через границу Магриба… Вот что! По дороге, в Коканде, спросите на базаре лавку менялы Рахимбая, отдайте ему драгоценности и возьмите взамен магрибские деньги. Не забудете? Его зовут Рахимбай!

Агабек. Помню, помню.

Насреддин. А теперь идите, путь далек… (Кланяется ишаку.) Да позволит светлейший принц пожелать ему благополучного возвращения под родной кров! (Набрасывает на него дорожные сумы Агабека.)

Агабек. Что ты делаешь?! Отягощать принца! Поистине ты лишен разума! (Взваливает сумы на себя.)

Насреддин. О! Вы самим Аллахом созданы для должности главного визиря! Не забудьте, когда вступите в должность: «Хрр… Фью-у-у…»

Агабек важно кивает и, сгибаясь под тяжестью сум, уходит вместе с «принцем». Вбегает Багдадский вор.

Ну как твое здоровье, мой добродетельный спутник?

Багдадский вор. О Ходжа Насреддин! Ты научил меня несравненной игре. Она интереснее, чем даже игра в кости! И теперь я не дождусь часа, когда доиграю ее до конца.

Насреддин. Какую игру?

Багдадский вор. Разве ты забыл о вдове? Мне не терпится увидеть лицо этой женщины, когда она найдет свои драгоценности в суповой миске.

Насреддин. В Коканд мы отправимся вместе. Мне следует позаботиться, чтобы Агабек никогда из Магриба сюда не вернулся. Однако моему ишаку, моему верному товарищу, в Магрибе делать нечего, он должен возвратиться ко мне! Но прежде мне надо тут доиграть другую игру!

Занавес поднимается, открывая сельскую чайхану. Кадий и писец поглощены едой. Толпа дехкан еще не разошлась. Насреддин поднимается на помост. Все услужливо расступаются.

Мамед-Али (низко поклонившись). Да позволено будет обратиться к высокочтимому хозяину озера! Когда озером владел Агабек, мы заранее знали цену за каждый полив. Теперь мы еще не слышали новой цены и не знаем, к чему нам готовиться.

Насреддин. Узнаете… (Оглядывает перекресток.) Скажите, кому принадлежит вот этот цветок мака? Вон, что растет на заборе!

Первый дехканин. Это мой цветок… Я сейчас его принесу.

Насреддин. Не надо, пусть растет. Я только хотел узнать, чей он… А вон тот тополь?

Второй дехканин. Это мой тополь!

Третий дехканин. Почему твой?

Второй дехканин. Конечно, мой! Два корня на моей земле!

Третий дехканин. Вот как! Он только склонился ветвями в твою сторону, а корни-то на моей земле!

Насреддин. Не ссорьтесь! Я только хотел узнать, принадлежит ли этот тополь кому-нибудь. Теперь узнал. А скажите, почтенные, кому из вас принадлежит вон тот воробей?

Мамед-Али. Воробей? Он не принадлежит никому.

Насреддин. Но ведь он живет в этом селении, он здесь питается, подбирая зерна во дворах и на дорогах. Не скажете, может быть, он предпочитает какой-нибудь один двор?

Мамед-Али. Нет, мы не замечали. Он летает по всем дворам!

Насреддин. Так! Значит, он летает по всем дворам, питается во всех дворах и чирикает под всеми окнами, не оказывая никому особого предпочтения? Правильно я говорю?

Мамед-Али. Правильно.

Насреддин. Значит, справедливо будет сказать, что он принадлежит всем и никому в отдельности. Клянусь гробницей пророка, это как раз тот воробей, который мне нужен! Поймайте его!

Несколько дехкан бросаются ловить воробья.

Ярмат (шепчет). Хитрости! Это все одни хитрости! Придет второй полив, и он оставит нас без халатов!

Саид поймал воробья, принес Ходже Насреддину.

Насреддин. Чайханщик! Давай клетку!

Чайханщик приносит пустую клетку.

(Сажает в нее воробья. Кадию.) А теперь совершим еще одну сделку!

Кадий важно усаживается на место, писец берет в руку перо.

Я обмениваю принадлежащее мне озеро на этого воробья!

Кадий. Озеро на воробья! Великий Аллах!

Писец. Это селение наполнено сумасшедшими! Один обменивает озеро на ишака, второй – на воробья!

Кадий. Но у этого воробья нет владельца. Кому передашь ты озеро?

Насреддин. Он не принадлежит никому в отдельности, этот воробей, и в то же время он принадлежит всему селению. Он принадлежит им! (Показывает на дехкан.) Вот они и будут владельцами озера!

Кадий. Все сразу?!

Насреддин. Все сразу!

Кадий (писцу). Пиши!.. Свидетельствую сделку! (Насреддину.) Приложи палец!

Насреддин, обмакнув палец, прикладывает.

А кто же приложит палец вторым?

Насреддин. Все! Саид, начинай!

Один за другим дехкане прикладывают пальцы.

Ярмат (колеблется.) Здесь какая-то хитрость… Вот увидите… (Прикладывает палец.)

Кадий с писцом уходят. Насреддин соединяет руки Зульфи и Саида.

Насреддин. Я предсказал тебе, что вы соединитесь. Благословляю вас на долгую жизнь! (Дехканам.) Назначаю его главным хранителем озера! Он будет распределять воду честно и справедливо, не оказывая никому особого предпочтения! (Передает Саиду ключ от шлюза. Дехканам.) Вы хотели быть счастливыми? Это очень просто! Только никогда не надо говорить: «Это мое!» Надо говорить: «Это наше! Наша земля, наша вода, наши деревья». Вот и вся мудрость!.. Ну а теперь, жители Чорака, прощайте!

Саид. Как?! Разве ты не останешься с нами?!

Насреддин. Нет, Саид! Мне надо спешить домой! Если моя голубка вернется из Бухары и увидит в заборе дыру, она скажет: «За месяц, за целый месяц ты не мог сделать даже такого маленького дела!» Да пребудет мир и благоденствие над вами! (Уходит вместе с Багдадским вором.)

Зульфи (Саиду). Кто он? Кто? Скажи же наконец!

Саид (громко). Только один человек в мире носит в себе сердце, свет и тепло которого обогревают и освещают всех! Да будет известно вам, что в нашем селении был сам несравненный Ходжа Насреддин!

Зульфи ахнула, по толпе пошел гул: «Ходжа Насреддин?!..» Ходжа Насреддин?!..»

Лавка купца Рахимбая на кокандском базаре. Подходит Агабек, ведя в поводу ишака, снимает с плеч тяжелую переметную суму.

Насреддин и Багдадский вор, прячась, подглядывают.

Агабек (отдышавшись). Да пребудет с тобой милость Аллаха, купец! Скажи, не тебя ли зовут Рахимбай?

Рахимбай. Да.

Агабек. Я слышал о тебе как о честном купце.

Рахимбай. Меня, слава Аллаху, всюду знают как честного человека.

Агабек (кивает). Добрая слава дороже денег.

Рахимбай. А еще дороже встреча с достойным и разумным собеседником.

Агабек. Могу ли я обменять у тебя драгоценности на магрибские деньги?

Рахимбай (прищурив глаз). Без предварительного осмотра драгоценностей начальством?

Агабек. Полагаю, что два разумных человека…

Рахимбай. И честных…

Агабек. А главное – осмотрительных…

Больше им слов не понадобилось, они закончили разговор ухмылками, отлично друг друга поняв.

Пока Агабек извлекал из сумки мешочек с драгоценностями, Багдадский вор бесшумно подошел к ишаку, снял с него уздечку и напялил на себя. Насреддин тихо свистит, ишак подбегает к нему. Оба скрываются.

Только хотел Агабек под жадным взглядом Рахимбая извлечь из мешочка драгоценности, как увидел на месте ишака Багдадского вора и вытаращил глаза. Опомнившись, он упал на колени.

Агабек. О, величайшее чудо! Светлейший принц обрел свой царственный облик!

Багдадский вор. Скорее сними с нас эту неподобающую нам вещь!

Агабек дрожащими руками принимается снимать с Багдадского вора уздечку. Рахимбай разинул рот от удивления.

Агабек. Да примет сиятельный принц свою саблю из рук его недостойного раба! (Вытаскивает из сумки саблю, завернутую в тряпку.)

Рахимбай (бросаясь на Багдадского вора). Держите! Держите его!..

Агабек (перехватив Рахимбая). Остановись, ничтожный!

Багдадский вор убегает.

Рахимбай. Держите! Это вор! Он украл мои драгоценности!..

Агабек. О ничтожный! Если бы ты знал…

Рахимбай. Пусти-и!.. Держите! Держите его!

Загремел барабан. Входит Камильбек со стражниками и писцами. Разнимают Агабека и Рахимбая.

Агабек. Этот нечестивец… Этот нечестивец осмелился оскорбить светлейшего принца Магрибского!

Рахимбай. Какого принца! Это вор! Он украл драгоценности моей жены! А ты… Ты его сообщник! (Выхватывает у Агабека мешочек с драгоценностями.)

Агабек. Отдай! Мошенник!

Рахимбай. Презренный вор!

Агабек. О осквернитель гробниц и мечетей! Вот какова твоя честность!

Рахимбай. Молчи, гнусный прелюбодей, согрешивший вчера с обезьяной!..

Вновь сцепились. Стражники опять их разнимают, отбирают драгоценности, передают Камильбеку.

Я готов поклясться, что эти драгоценности те самые, что были у моей жены похищены вором, появившимся из сундука!

Камильбек (грозно, Агабеку). Откуда у тебя эти драгоценности?

Агабек. Их нашел один старик под корнями яблони.

Рахимбай. О лгун, сын лгуна, внук и правнук лгуна!..

Камильбек. Почтенный Рахимбай, сверните ковер своего негодования и уложите его в сундук терпения! (Агабеку.) Продолжай!

Агабек. История моя такова. Я владел в горах озером. Потом я обменял озеро на ишака!

Камильбек (писцам). Запишите – обменял озеро на ишака!

Агабек. Но еще ранее часть воды из озера я дал на полив дехканам, за что и получил эти драгоценности… Обменяв свое озеро на сиятельного принца Магрибского…

Камильбек. Какого принца! Ты же говорил, что обменял озеро на ишака!

Агабек. Да! Но ишак превратился в наследного принца, а потом принц снова превратился в ишака…

Камильбек. Что-о?! Ты осмеливаешься перед нашим лицом сопоставить в своих лживых речах царственную особу и некое недостойное четвероногое?

Агабек. Вот-вот, длинноухое, покрытое шерстью…

Камильбек. Отвечай! Кто ты такой?!

Агабек. Я великий визирь Магрибский!

Камильбек (писцам). Запишите – великий визирь Магрибский!

Агабек. И вот сегодня, когда я хотел вручить сиятельному принцу эту саблю… (Разворачивает тряпку, в руках у него золотая сабля.)

Камильбек (увидев ее, подскочил). Откуда у тебя эта сабля?!

Агабек. Она принадлежит принцу.

Камильбек. Ты лжешь! Это моя!.. (Спохватывается.) То есть я хочу сказать, что беру ее на хранение, пока не отыщется владелец. Итак, ты утверждаешь, что эта сабля… вот эта самая сабля… эта сабля принадлежит Магрибскому принцу?

Агабек. Да, утверждаю и настаиваю.

Камильбек (забирает саблю, садится). Положив на одну чашу весов белый камешек истины, на другую – мешок черной лжи и взвесив все на весах справедливости, повелеваю: драгоценности вернуть законному владельцу. (Кивнул на Рахимбая.) Саблю хранить у меня. А этот вонючий мешок обмана и лжи (кивнул на Агабека) подвергнуть наказанию плетьми!

На помост поднимается Насреддин.

Агабек (увидев его). Вот! Вот он все подтвердит, маг и чернокнижник!

Камильбек. Маг и чернокнижник? (Писцам.) Запишите! Ну, маг и чернокнижник, посмотрим, что ты скажешь.

Позади зевак появляются Багдадский вор и вдова.

Насреддин. О почтенный военачальник! То, что я маг и чернокнижник, – это такая же истина, как и то, что озеро он обменял на ишака, а ишак превратился в принца!

Агабек (победоносно). Вы слышите?! Такая же истина!

Насреддин. Я хочу сказать, что наказание этого человека плетьми не соответствует обстоятельствам!

Агабек. Вы слышите?! Не соответствует!

Насреддин. Я полагаю, что визиря Магрибского приличнее будет отправить в Магриб, оказав ему высшую почесть, принятую при дворе султана Абдуллы-абу-ибн-Муслима! А именно: посадив его на осла лицом к хвосту.

Агабек. Без сомнения, в Магрибе это принято.

Камильбек. Мудрый совет! Отправить в Магриб согласно обычаям!

Насреддин. И еще я хотел сказать, что настоящей владелицей драгоценностей является вот эта женщина!

По его знаку на помост поднимается вдова.

Агабек и Рахимбай (в один голос). Но позволь…

Насреддин. И у меня есть свидетель!

По его знаку Багдадский вор поднимается на помост.

Рахимбай (вопит). Вот он, вор!!

Агабек (отвешивая низкий поклон). Вот сиятельный принц!

Узнав Багдадского вора, Камильбек заерзал на месте.

Багдадский вор. Я свидетельствую, что в одном доме стоял сундук…

Рахимбай. Это в моем доме!

Багдадский вор (глядя Камильбеку прямо в глаза). По причине, известной почтенному военачальнику, однажды в этом сундуке оказалось два человека…

Камильбек (писцам). Не надо… Не надо записывать!

Багдадский вор. Одному из этих людей грозило и грозит сейчас лишение головы. Этот человек не кто иной, как…

Камильбек (прерывая его). Я вижу, что ты говоришь правду.

Насреддин. О сиятельный военачальник, могут быть представлены еще доказательства!

Камильбек. Не надо, вполне достаточно. Писцы! Вычеркните все, что записали раньше. Даже лучше вырвите совсем эти листы и начните новые. Пишите: поелику с полной достоверностью, на основании многих неопровержимых доказательств установлено, что упомянутые предметы принадлежат женщине, вдове…

Насреддин (подсказывает). Саадат!

Камильбек. Женщине, вдове, по имени Саадат, то, согласно закону и справедливости, должны быть ей немедленно возвращены! (Передает драгоценности вдове.)

Рахимбай. Как это – возвращены?! Драгоценности принадлежат мне, а не какой-то вдове! Вы сами присудили мне эти драгоценности еще тогда, когда она отдала мне под залог! Вы же…

Камильбек. Не помню… Ничего не помню… Не помню… (Делает стражникам знак схватить Агабека.)

Агабек. Прочь, презренные! Уберите руки, иначе я всех вас превращу в ишаков!

Насреддин, вдова и Багдадский вор уходят.

Стражники наседают на Агабека.

Агабек. Тунзуху! Чунзуху! Мим! Лам! Алиф! (Обрызгивает всех жидкостью из сосудика.)

Но ничего не происходит. Стражники вяжут Агабека.

Тунзуху! Чунзуху! Мим! Лам! Алиф!

Невдалеке слышна песня Насреддина.

Насреддин.

Все вскакивают на помост, чтобы увидеть певца.

Камильбек, Рахимбай, Агабек, стражники, писцы оборачиваются к зрителям. И мы видим, что у них у всех вместо лиц ослиные морды.