Есть проникновенное стихотворение русского поэта-эмигранта Георгия Иванова, столь же замечательное, сколь несправедливое:

Весьма спорной остается истина этих упреков, обращенная ко всем «восточным поэтам». Быть может, невзначай, «токмо ради рифмы», а то – в силу наибольшей среди «персидских соловьев» известности, попал сюда Омар Хайям. Но, во всяком случае, трудно в мировой поэзии назвать другого автора, столь далекого от беззаботного украшательства, от декорирования могильной ямы розами. Поэта совсем иного умонастроения, с характером, совершенно противоположным изображаемому Г.Ивановым. Мудреца, всегда говорившего о самом главном.

Иного, между прочим, не позволили бы и резко очерченные границы персидского четверостишия – рубаи, мудрая «экономия» избранного жанра, в котором Хайям был величайшим из мастеров. Здесь требовалась предельная емкость, многослойность и тяжесть каждого слова. Точность и значительность деталей и неслучайность каждой детали в стихийном сцеплении.

Ускользающий обрывок времени, клочок пространства; все те же лица и предметы в их непосредственном споре: Творец и тварь; ханжа и пьяница; святоша и блудница; «влюбленные, забывшие о завтрашнем дне; гончар, склонившийся над кувшином, который некогда был шахом… Мечеть и кабак; весенний луг и руины дворца; чаша с вином и осыпающаяся роза. Воспоминания и поиски забвения; любовь и одиночество… Каждое четверостишие – мир замкнутый, неповторимый, самоценный и равный всему мирозданию. Каждое – живой организм и мыслящий космос. В четырех строчках сказано немало, но за ними стоит еще многое. А в конце-то концов немногими словами все сказано обо всем, обо всей вселенной. Никто не знает, в каком порядке возникали эти четверостишия, но, пожалуй, каждое звучит, как последнее. Недаром, процитировав строки одного из них, Марк Твен заметил, что они «содержат в себе самую значительную и великую мысль, когда-либо выраженную на таком малом пространстве, в столь немногих словах». Но у Хайяма много великих стихотворений, трудно предпочесть какое-либо…

Гийас ад-Дин Абу-Фатх Омар ибн Ибрахим Хайям был знаменит как астроном, астролог, богослов, врач и математик (задолго до Ньютона выведший формулу его бинома, – что-то булгаковское есть в этой ситуации). Приходится, однако, принять к сведению то обстоятельство, что этот высокочтимый ученый и литератор в отечестве своем не был в достаточной мере оценен и признан как поэт. Не был включен в официальный канон «классиков». Не только потому, что у людей богобоязненных слыли «вольнодумными» бродячие четверостишия, по легенде, небрежно писавшие на полях математических трактатов (странное сходство с Ф.И. Тютчевым, «в заседании» набрасывавшем свои небольшие и гениальные экспромты на служебных бумагах и забывавшем их).

Нет, Хайяма не слишком высоко ставили прежде всего потому, что в сознании века не могли такие вот стихотвореньица сравниться с большими и великолепными в своем метафорическом изобилии касыдами и газелями, с панегириками и облеченными в стихотворную форму проповедями, с диванами и дастанами. Конечно, и в этом была своя правда, или, скажем, часть правды. Ведь поэзия, созданная на языке фарси, необъятна и непомерно велика. Были в ней Рудаки, Фирдоуси, Санаи, Хакани, Низами, Руми, Саади, Хафиз, Джами, Бедиль… И кто еще там в этом ряду?! Одно перечисление этих гигантских имен доставляет наслаждение. Ведь каждое из них – это цветущий сад и бездонное море!

Четверостишия Хайяма жили в тени, а все же не затерялись, ибо все приходит в срок. Но долог был путь поэта XI столетия к мировой славе, к его негаданным европейским читателям. Долог был и путь «возвращения» на родину в новом блеске, с новой мощью.

Такой всесветной, всеобщей известности не знают другие великие поэты, писавшие на фарси. Может быть, только Хафиз, и то – сомнительно. Полускрыты наплывами тумана, чуть брезжут «в дыму столетий» глыбы больших творений, а четверостишия Хайяма – на устах у всех, кому нужна поэзия. Такая вот удача… Нет в этом укора кому-либо, ибо есть судьба Гомера и есть судьба Катулла. Оба для нас велики, хотя и по-разному.

В чем же разгадка этой судьбы? Национальная, мировая слава поэта (сколь счастливей живописец, ваятель, композитор!) всегда связана с проблемой перевода… Это ужасно, но за пределами восприятия иноплеменных читателей – все языковое богатство поэта, вся сила слов, вся стиховая мощь… Что же осталось, какая энергия обеспечила непрерывность девятисотлетнего «перелета» в будущее?

Быть может, здесь уместны строки Евгения Боратынского, создателя великих русских стихов, небольших по объему:

«Острым лучом» рассекла поэзия Омара Хайяма, его мятежная дула – толщу столетий. Приход этой творческой воли в христианский мир Запада совпал с новой фазой развития европейской поэзии. Лирика Хайяма была созвучна этому нахлынувшему скепсису, гедонизму, низвержению кумиров и поискам в мире безверия нравственной опоры. Этому бунту против Творца, этой изощренной утонченности, этой жажде откровений с Востока…

Заметим, что сказанное новооткрытым восточным поэтом было заключено в наиболее «выигрышную», «компактную», наиболее доступную тогдашнему европейскому восприятию форму… Ведь нужно иметь в виду, что классические «твердые формы» персидско-таджикской поэзии (и газель, и касыда, и рубаи, представляющие собой, в сущности, каждая – одну, единую строфу) суть прежде всего – «единицы» поэтического мышления. Такими единицами на Западе являются, например, сонет, рондо, баллада и, наиболее распространенная, – простое четверостишие… Вот в этой еще точке совпали вдруг западный и восточный ход мысли.

В одном из сочинений Мережковского есть ослепительная, чрезвычайно важная мысль. Положим, не новая, но глубоко выношенная, прочувствованная всей душой. Наш выдающийся критик так умел писать даже просветительские брошюры, что, делая выписку, трудно остановиться: «В органическом, непроизвольном процессе творчества гений, помимо воли, помимо сознания, неожиданно для самого себя, приходит иногда к таким комбинациям чувств, образов и идей, глубину и значительность которых дано оценить только отдаленным поколениям читателей. В этом смысле поэт носит в своей груди не только прошлое, но и неизвестное будущее всего человечества. Весьма вероятно, что через несколько столетий другие поколения читателей найдут в Эсхиловом Прометее новое, еще недоступное нам, философское содержание, и они будут правы со своей точки зрения.

Бессмертные образы мировой поэзии служат для человечества как бы просветами, громадными окнами в бесконечное звездное небо: каждое поколение подходит к ним и, вглядываясь в таинственный сумрак, открывает новые миры, новые отдаленнейшие созвездия, незамеченные прежде, – зародыши неиспытанных ощущений, неосознанных идей; эти звезды и раньше таились в глубине произведения, но только теперь они сделались доступными глазам людей и засияли вечным светом. Как бы ни были усовершенствованы способы исследования – анализ, критика, вкус, – всей глубины звездного неба исчерпать невозможно: будущее поколение снова подойдет к просвету и откроет в гениальном произведении новые миры, новые созвездия…»

Европейскими переводами в стихах Хайяма были указаны новые «созвездия», новые мысли, всей суммы которых автор никак не мог предвидеть. Одно было попросту прочитано в свой час, другое как бы извлечено из недр, третье – привнесено… Очевидно, эта «отсебятина» при переводе неизбежна. Наверное, она и не совсем бесплодна. Конечно, в том единственном случае, когда переводчиком поэта является поэт, пусть даже немного меньший. Не зря Мандельштам назвал поэта-переводчика «могучим истолкователем автора».

Первым открыли Омара Хайяма англосаксонские страны… Вспоминаются читанные в детстве «Морской волк» Джека Лондона (в спорах героев романа немаловажное место занимают стихи Омара Хайяма), юмористический рассказ О’Генри, в котором героиня ревнует поклонника, увлеченного «мисс Рубайат»… Широко известна история книги «Рубай-ат Омара Хайяма», в 1859 году вышедшей в Англии в переводе Эдварда Фицжеральда. Феноменальный успех этого сборника вольных переводов и подражаний, сразу ставшего для англичан книгой насущно необходимой, а затем завоевавшего весь мир, проложил дорогу бесчисленным переизданиям и переводам на национальные языки.

Есть простое и верное замечание Николая Заболоцкого: «Успех перевода не может быть столь долговечен, как успех оригинала». В деле поэтического переложения прославленных рубаи, в деле создания «русского Хайяма» были свои важные вехи. В составленный нами сборник вошли в хронологическом порядке работы переводчиков разных эпох, все то, что показалось нам лучшим. Сам Хайям пришел к новому своему читателю, обремененный ношей стихов, «условно» ему принадлежащих и явно приписываемых. В России его переводили десятки поэтов, тем не менее не все четверостишия нашли сколько-нибудь сносное русское воплощение. Очевидно, это и невозможно. В отборе не может быть обязательной пропорции, ложной симметрии, иерархии. Пусть один переводчик будет представлен одним переводом, другой – сотнями; пусть иные стихотворения будут в разных переводах. Это – свободное, честное (и не законченное) соревнование.

Поколениями переводчиков сделано немало. Следует отметить серьезные основательные переложения Л. Некоры, фундаментальный вклад О. Румера, назвать имена С. Липкина, В. Державина…

Особо хочется сказать о высокохудожественных переводах поэта Ивана Тхоржевского, создавшего поистине неувядающий труд, – первый сборник стихов Омара Хайяма на русском языке. Если какая-то доля «осовременивания», какая-то степень «личностного участия» поэта-переводчика предопределены, то признаем, что на крыльях своего пятистопного ямба Тхоржевский «привнес» в переводную работу отнюдь не самое худшее: страшную силу собственного неверия и… глубину веры. Культуру символизма, звук и дыхание русской поэзии Серебряного века… Влияние европейской послебодлеровской лирики, веяние стихов Анненского, Сологуба… Чудится даже влияние определенной живописи. Может быть, палестинских работ Поленова:

Характер поэта выражен уже в расстановке знаков препинания. (Существенно, что персидская поэтика требует смысловой цельности строки, не любит разрывов, сдвигов, переносов. Здесь от этого правила есть легкие отступления, не такие, как у неумелых переводчиков, не в ущерб поэзии и движению стиха.) Тхоржевский не старается сохранить восточную транскрипцию библейских имен, зато в данном контексте они звучат естественно. Очевидно, на единообразии транскрипции во всех переводах, даже если по-разному пишется имя самого Хайяма, не стоит настаивать, ведь имена входят в звуковой и зрительный образы.) В его переводах стихов Хайяма, связанных с Библией, есть нечто от «Нежности ветхозаветной», говоря словами давней поэтессы. Я бы сказал, что переводы эти, востоковедами не единожды обруганные за «вольность», выполнены непринужденно и целомудренно…

И, естественно, в этих переводах, давление которых сказалось на развитии новой русской поэзии, много личной судьбы, судьбы России… Это недоказуемо, но это чувствуется:

Или другое четверостишие:

…Важным этапом в поэтическом переложении и осмыслении наследия Хайяма следует назвать большую работу нашего современника Германа Плисецкого. В звучании его четырехстопного анапеста впервые возникла зыбкая, колеблющаяся, но уже неразрывная связь с неуловимым звуком персидского стиха. С необыкновенным упорством, с творческим упрямством Плисецкий во всех случаях «вытянул» стих, сохранил верность единственному избранному размеру. Часто пренебрегая буквальной точностью, жертвуя подчас многим, переводчик сделал упор на резкой, рубленой афористичности Хайяма и передал ее твердо и уверенно. Конечно, поэзия, которая вовлекает в свою ткань афоризмы, не должна ими исчерпываться. Вероятно, к отдельным четверостишиям Хайяма в переводе Плисецкого могут быть предъявлены претензии. И тем не менее работа Плисецкого стала в своей области новым словом. В этих переводах много темперамента, сжатой страсти:

Что мы знаем о Хайяме, кроме краткой «биографической справки»? Иной раз остряки-эрудиты процитируют тот или иной перевод Румера или Державина, приглашая к попойке… А мы не знаем даже, пил ли он вино… Или то был некий духовный «напиток», заключающий в себе все сущее. Не об этом ли – рубаи, своеобразно переведенное Т.Лебединским:

Для того чтобы объять массу поэтической «информации», этому переводчику понадобилась форма, несколько напоминающая «Столбцы» Заболоцкого…

Как бы то ни было, именно духовность поэзии Омара Хайяма навеки слилась с духом русской поэзии. Эта высокая духовность будет вечно жить в непрекращающемся переплетении культур… И Егише Чаренц, создавая свои «Рубаи», конечно, думал о Хайяме. Тень грандиозного здания иранской культуры, изливающего потоки света на все четыре стороны, эта легкая тень легла на Закавказье… И, несомненно, не только о вине, заполняющем чашу, но и о «духовном вине» говорится в стихотворении грузинки Анны Каландадзе, которое знаю в прекрасном переводе Арсения Тарковского:

В одном слегка ошибся Арсений Александрович, дивный наш переводчик (впрочем, ошибка эта собственно для поэзии в конце концов малосущественна). Разумеется, плакал над могилой Хайяма не великий Низами Ганджеви. А менее известный, но также весьма достойный и прелестный средневековый писатель Низами Арузи Самарканди. Анна Каландадзе определенно имела в виду «Рассказ седьмой» из главы третьей сочинения прозаика Низами, которое называется «Собрание редкостей, или четыре беседы». Здесь стоит процитировать это место полностью: «В году пятьсот шестом (1112 – 13) в Балхе на улице Работорговцев, в доме эмира Абуда Джарре остановились ходжа имам Омар Хайям и ходжа имам Муз-зазафар Исфизари, а я присоединился к услужению им. Во время пиршества я услышал, как Доказательство Истины Омар сказал: «Могила моя будет расположена в таком месте, где каждую весну ветерок будет осыпать меня цветами». Меня эти слова удивили, но я знал, что такой человек не станет говорить пустых слов.

Когда в году пятьсот тридцатом (1135/36) я приехал в Нишапур, прошло уже четыре года с тех пор, как тот великий закрыл лицо (свое) покрывалом земли и низкий мир осиротел без него. И для меня он был наставником.

В пятницу я пошел поклониться его (праху) и взял с собой одного человека, чтобы он указал мне его могилу. Он привел меня на кладбище Хире. Я повернулся налево и у подножия стены, огораживающей сад, увидел его могилу. Грушевые и абрикосовые деревья свесились из этого сада и, распростерши над могилой цветущие ветви, всю могилу его скрыли под цветами. И мне пришли на память те слова, что я слышал от него в Балхе, и я разрыдался, ибо на всей поверхности земли и в странах обитаемой Четверти я не увидел бы для него более подходящего места. Бог, святой и всевышний, да уготовит ему место в райских кущах милостью своей и щедростью!»

Поток времен свиреп, везде угроза,

Я уязвлен и жду все новых ран.

В саду существ я сжавшаяся роза,

Облито сердце кровью, как тюльпан.

Если в лучах ты надежды – сердце ищи себе, сердце,

Если ты в обществе друга – сердцем гляди в его сердце.

Храм и бесчисленность храмов меньше, чем малое сердце,

Брось же свою ты Каабу, сердцем иди себе сердце.

Когда я чару взял рукой и выпил светлого вина,

Когда за чарою другой вновь чара выпита до дна,

Огонь горит в моей груди и как в лучах светла волна,

Я вижу тысячи волшебств, мне вся вселенная видна.

Этот ценный рубин – из особого здесь рудника,

Этот жемчуг единственный светит особой печатью.

И загадка любви непонятной полна благодатью,

И она для разгадки особого ждет языка.

Ты обойден наградой? Позабудь.

Дни вереницей мчатся? Позабудь.

Небрежен Ветер: в вечной Книге Жизни

Мог и не той страницей шевельнуть…

«Не станет нас». А миру – хоть бы что!

«Исчезнет след». А миру – хоть бы что!

Нас не было, а он сиял и будет!

Исчезнем мы… А миру – хоть бы что!

Ночь. Брызги звезд. И все они летят,

Как лепестки Сиянья, в темный сад.

Но сад мой пуст! А брызги золотые

Очнулись в кубке… Сладостно кипят.

Что там, за ветхой занавеской Тьмы?

В гаданиях запутались умы.

Когда же с треском рухнет занавеска,

Увидим все, как ошибались мы.

Весна. Желанья блещут новизной.

Сквозит аллея нежной белизной.

Цветут деревья – чудо Моисея…

И сладко дышит Иисус весной.

Мир я сравнил бы с шахматной доской:

То день, то ночь… А пешки? – мы с тобой.

Подвигают, притиснут – и побили.

И в темный ящик сунут на покой.

Мир с пегой клячей можно бы сравнить,

А этот всадник, – кем он может быть?

«Ни в день, ни в ночь, – он ни во что не верит!»

– А где же силы он берет, чтоб жить?

«Мир громоздит такие горы зол!

Их вечный гнет над сердцем так тяжел!»

Но если б ты разрыл их! Сколько чудных,

Сияющих алмазов ты б нашел!

Проходит жизнь – летучий караван.

Привал недолог… Полон ли стакан?

Красавица, ко мне! Опустит полог

Над сонным счастьем дремлющий туман.

В одном соблазне юном – чувствуй все!

В одном напеве струнном – слушай все!

Не уходи в темнеющие дали:

Живи в короткой яркой полосе.

Добро и зло враждуют: мир в огне.

А что же небо? Небо – в стороне.

Проклятия и яростные гимны

Не долетают к синей вышине.

Кто в чаше Жизни капелькой блеснет, —

Ты или я? Блеснет и пропадет…

А виночерпий Жизни – миллионы

Лучистых брызг и пролил и прольет…

Там, в голубом небесном фонаре, —

Пылает солнце: золото в костре!

А здесь, внизу – на серой занавеске —

Проходят тени в призрачной игре.

На блестку дней, зажатую в руке,

Не купишь Тайны где-то вдалеке.

А тут – и ложь на волосок от Правды.

И жизнь твоя – сама на волоске.

Хоть превзойдешь наставников умом, —

Останешься блаженным простаком.

Наш ум, как воду, льют во все кувшины.

Его, как дым, гоняют ветерком.

Бог создал звезды, голубую даль,

Но превзошел себя, создав печаль!

Растопчет смерть волос пушистый бархат,

Набьет землею рот… И ей не жаль.

В венце из звезд велик Творец Земли! —

Не истощить, не перечесть вдали

Лучистых тайн – за пазухой у Неба

И темных сил – в карманах у Земли!

Мгновеньями Он виден, чаще скрыт.

За нашей жизнью пристально следит.

Бог нашей драмой коротает вечность!

Сам сочиняет, ставит и глядит.

Хотя стройнее тополя мой стан,

Хотя и щеки – огненный тюльпан,

Но для чего художник своенравный

Ввел тень мою в свой пестрый балаган?

Один припев у Мудрости моей:

«Жизнь коротка, – так дай же волю ей!

Умно бывает подстригать деревья,

Но обкорнать себя – куда глупей!»

Дар своевольно отнятый – к чему?

Мелькнувший призрак радости – к чему?

Потухший блеск и самый пышный кубок,

Расколотый и брошенный – к чему?

Подвижники изнемогли от дум.

А тайны те же сушат мудрый ум.

Нам, неучам, сок винограда свежий,

А им, великим, – высохший изюм!

Живи, безумец!.. Трать, пока богат!

Ведь ты же сам – не драгоценный клад.

И не мечтай – не сговорятся воры

Тебя из гроба вытащить назад!

Что мне блаженства райские – «потом»?

Прошу сейчас, наличными, вином…

В кредит – не верю! И на что мне Слава:

Под самым ухом – барабанный гром?!

Вино не только друг. Вино – мудрец:

С ним разнотолкам, ересям – конец!

Вино – алхимик: превращает разом

В пыль золотую жизненный свинец.

Как перед светлым, царственным вождем,

Как перед алым, огненным мечом —

Теней и страхов черная зараза —

Орда врагов, бежит перед вином!

Вина! – Другого я и не прошу.

Любви! – Другого я и не прошу.

«А небеса дадут тебе прощенье?»

Не предлагают, – я и не прошу.

Над розой – дымка, вьющаяся ткань,

Бежавшей ночи трепетная дань…

Над розой щек – кольцо волос душистых…

Но взор блеснул. На губках солнце… Встань!

Вплетен мой пыл вот в эти завитки.

Вот эти губы – розы лепестки.

В вине – румянец щек. А эти серьги —

Уколы совести моей: они легки…

Ты опьянел – и радуйся, Хайям!

Ты победил – и радуйся, Хайям!

Придет Ничто – прикончит эти бредни…

Еще ты жив – и радуйся, Хайям.

В словах Корана многое умно,

Но учит той же мудрости вино.

На каждом кубке – жизненная пропись:

«Прильни устами – и увидишь дно!»

Я у вина – что ива у ручья:

Поит мой корень пенная струя.

Так бог судил! О чем-нибудь он думал?

И брось я пить, – его подвел бы я!

Взгляни и слушай… Роза, ветерок,

Гимн соловья, на облачко намек…

– Пей! Все исчезло: роза, трель и тучка,

Развеял все неслышный ветерок.

Ты видел землю… Что – земля? Ничто!

Наука – слов пустое решето.

Семь климатов перемени – все то же:

Итог неутоленных дум – ничто!

Блеск диадемы, шелковый тюрбан,

Я все отдам, – и власть твою, султан,

Отдам святошу с четками в придачу

За звуки флейты и… еще стакан!

В учености – ни смысла, ни границ.

Откроет больше тайны взмах ресниц.

Пей! Книга Жизни кончится печально.

Укрась вином мелькание страниц!

Все царство мира – за стакан вина!

Всю мудрость книг – за остроту вина!

Все почести – за блеск и бархат винный!

Всю музыку – за бульканье вина!

Прах мудрецов – уныл, мой юный друг.

Развеяна их жизнь, мой юный друг.

«Но нам звучат их гордые уроки!»

А это ветер слов, мой юный друг.

Все ароматы жадно я вдыхал,

Пил все лучи. А женщин всех желал.

Что жизнь? – Ручей земной блеснул на солнце

И где-то в черной трещине пропал.

Для ранней любви вина готовь!

Мускатного и алого, как кровь.

Залей пожар, бессонный, затаенный,

И в струнный шелк запутай душу вновь…

В том не любовь, кто буйством не томим.

В том хворостинок отсырелых дым.

Любовь – костер, пылающий, бессонный…

Влюбленный ранен. Он – неисцелим!

До щек ее добраться – нежных роз?

Сначала в сердце тысячи заноз!

Так гребень в зубья мелкие изрежут,

Чтоб слаще плавал в роскоши волос!

Не дрогнут ветки… Ночь… Я одинок…

Во тьме роняет роза лепесток.

Так – ты ушла! И горьких опьянений

Летучий бред развеян и далек.

Пока хоть искры ветер не унес, —

Воспламеняй ее весельем лоз!

Пока хоть тень осталась прежней силы, —

Распутывай узлы душистых кос!

Ты – воин с сетью: уловляй сердца!

Кувшин вина – и в тень у деревца.

Ручей поет: «Умрешь и станешь глиной.

Дан ненадолго лунный блеск лица».

«Не пей, Хайям!» Ну как им объяснить,

Что в темноте я не согласен жить!

А блеск вина и взор лукавый милой —

Вот два блестящих повода, чтоб пить!

Мне говорят: «Хайям, не пей вина!»

А как же быть? Лишь пьяному слышна

Речь гиацинта нежная тюльпану,

Которой мне не говорит она!

Развеселись!.. В плен не поймать ручья?

Зато ласкает беглая струя!

Нет в женщинах и в жизни постоянства?

Зато бывает очередь твоя!

Любовь вначале – ласкова всегда.

В воспоминаньях – ласкова всегда.

А любишь – боль! И с жадностью друг друга

Терзаем мы и мучаем – всегда.

Шиповник алый нежен? Ты – нежней.

Китайский идол пышен? Ты – пышней.

Слаб шахматный король пред королевой?

Но я, глупец, перед тобой слабей!

Любви несем мы жизнь – последний дар!

Над сердцем близко занесен удар.

Но и за миг до гибели – дай губы,

О, сладостная чаша нежных чар!

Я снова молод. Алое вино,

Дай радости душе! А заодно

Дай горечи и терпкой, и душистой…

Жизнь – горькое и пьяное вино!

Сегодня оргия, – с моей женой,

Бесплодной дочкой Мудрости пустой,

Я развожусь! Друзья, и я в восторге,

И я женюсь на дочке лоз простой…

Не видели Венера и Луна

Земного блеска сладостней вина.

Продать вино?! Хоть золото и веско, —

Ошибка бедных продавцов ясна.

Рубин огромный солнца засиял

В моем вине: заря! Возьми сандал:

Один кусок – певучей лютней сделай,

Другой – зажги, чтоб мир благоухал.

«Слаб человек – судьбы неверный раб,

Изобличенный и бесстыдный раб!»

Особенно в любви. Я сам, я первый

Всегда неверен и ко многим слаб.

Сковал нам руки темный обруч дней —

Дней без вина, без помыслов о ней…

Скупое время и за них взимает

Всю цену полных, настоящих дней!

На тайну жизни – где б хотя намек?

В ночных скитаньях – где хоть огонек?

Под колесом, в неугасимой пытке

Сгорают души. Где же хоть дымок?

Как мир хорош, как свеж огонь денниц!

И нет Творца, пред кем упасть бы ниц…

Но розы льнут, восторгом манят губы…

Не трогай лютни: будем слушать птиц.

Пируй! Опять настроишься на лад.

Что забегать вперед или назад! —

На празднике свободы тесен разум:

Он – наш тюремный будничный халат.

Пустое счастье – выскочка, не друг!

Вот с молодым вином – я старый друг!

Люблю погладить благородный кубок:

В нем кровь кипит. В нем чувствуется друг.

Жил пьяница. Вина кувшинов семь

В него влезало. Так казалось всем.

И сам он был – пустой кувшин из глины…

На днях разбился… Вдребезги! Совсем!

Дни – волны рек в минутном серебре,

Пески пустыни в тающей игре.

Живи Сегодня. А Вчера и Завтра

Не так нужны в земном календаре.

Как жутко звездной ночью! Сам не свой,

Дрожишь, затерян в бездне мировой,

А звезды в буйном головокруженье

Несутся мимо, в вечность, по кривой…

Осенний дождь посеял капли в сад.

Взошли цветы. Пестреют и горят.

Но в чашу лилий брызни алым хмелем —

Как синий дым магнолий аромат…

Я стар. Любовь моя к тебе – дурман.

С утра вином из фиников я пьян.

Где роза дней? Ощипана жестоко,

Унижен я любовью, жизнью пьян!

Что жизнь? Базар… Там друга не ищи.

Что жизнь? Ушиб… Лекарства не ищи.

Сам не меняйся. Людям улыбайся.

Но у людей улыбок – не ищи.

Из горлышка кувшина на столе

Льет кровь вина. И все в ее тепле:

Правдивость, ласка, преданная дружба —

Единственная дружба на земле!

Друзей поменьше! Сам день ото дня

Туши пустые искорки огня.

А руку жмешь, – всегда подумай молча:

«Ох, замахнутся ею на меня!..»

«В честь солнца – кубок, алый наш тюльпан!

В честь алых губ – и он любовью пьян!»

Пируй, веселый! Жизнь – кулак тяжелый:

Всех опрокинет замертво в туман.

Смеялась роза: «Милый ветерок

Сорвал мой шелк, раскрыл мой кошелек,

И всю казну тычинок золотую,

Смотрите, – вольно кинул на песок».

Гнев розы: «Как, меня – царицу роз —

Возьмет торгаш и жар душистых слез

Из сердца выжжет злою болью?!» Тайна!..

Пой, соловей! «День смеха – годы слез».

Завел я грядку Мудрости в саду.

Ее лелеял, поливал – и жду…

Подходит жатва, а из грядки голос:

«Дождем пришла и ветерком уйду».

Я спрашиваю: «Чем я обладал?

Что впереди?.. Метался, бушевал…

А станешь прахом, и промолвят люди:

«Пожар короткий где-то отпылал».

– Что песня, кубки, ласки без тепла?

– Игрушки, мусор детского угла.

– А что молитвы, подвиги и жертвы?

– Сожженная и дряхлая зола.

Ночь. Ночь кругом. Играй ее, взволнуй!

Тюрьма!.. Все он, ваш первый поцелуй,

Адам и Ева: дал нам жизнь и горечь.

Злой это был и хищный поцелуй!

– Как надрывался на заре петух!

– Он видел ясно: звезд огонь потух.

И ночь, как жизнь твоя, прошла напрасно.

А ты проспал. И знать не знаешь – глух.

Сказала рыба: «Скоро ль поплывем?

В арыке жутко – тесный водоем».

«Вот как зажарят нас, – сказала утка, —

Так все равно: хоть море будь кругом!»

«Из края в край мы к смерти держим путь.

Из края смерти нам не повернуть».

Смотри же: в здешнем караван-сарае

Своей любви случайно не забудь!

Где вы, друзья? Где вольный ваш припев?

Еще вчера, за столик наш присев,

Беспечные, вы бражничали с нами…

И прилегли, от жизни охмелев!

«Я побывал на самом дне глубин.

Взлетал к Сатурну. Нет таких кручин,

Таких сетей, чтоб я не мог распутать…»

Есть! Темный узел смерти. Он один!

«Предстанет Смерть и скосит наяву

Безмолвных дней увядшую траву…»

Кувшин из праха моего слепите:

Я освежусь вином – и оживу.

Гончар. Кругом в базарный день шумят…

Он топчет глину, целый день подряд.

А та угасшим голосом лепечет:

«Брат, пожалей, опомнись – ты мой брат!..»

Сосуд из глины влагой разволнуй:

Услышишь лепет губ, не только струй,

Чей это прах? Целую край – и вздрогнул:

Почудилось – мне отдан поцелуй.

Нет гончара. Один я в мастерской.

Две тысячи кувшинов предо мной.

И шепчутся: «Предстанем незнакомцу

На мир толпой разряженной людской».

Кем эта ваза нежная была?

Вздыхателем! Печальна и светла.

А ручки вазы? Гибкою рукою:

Она, как прежде, шею обвила.

Что алый мак? Кровь брызнула струей

Из ран султана, взятого землей.

А в гиацинте – из земли пробился

И вновь завился локон молодой.

Над зеркалом ручья дрожит цветок;

В нем женский прах: знакомый стебелек.

Не мни тюльпанов зелени прибрежной:

И в них – румянец нежный и упрек…

Сияли зори людям – и до нас!

Текли дугою звезды – и до нас!

В комочке праха сером, под ногою

Ты раздавил сиявший юный глаз.

Светает. Гаснут поздние огни.

Зажглись надежды. Так всегда, все дни!

А свечереет – вновь зажгутся свечи.

И гаснут в сердце поздние огни.

Вовлечь бы в тайный заговор Любовь!

Обнять весь мир, поднять к тебе Любовь,

Чтоб с высоты упавший, мир разбился,

Чтоб из обломков лучшим встал он вновь!

Бог – в жилах дней. Вся жизнь – Его игра.

Из ртути он – живого серебра.

Блеснет луной, засеребрится рыбкой…

Он – гибкий весь, и смерть – Его игра.

Прощалась капля с морем – вся в слезах!

Смеялось вольно море – все в лучах!

«Взлетай на небо, упадай на землю, —

Конец один: опять – в моих волнах».

Сомненье, вера, пыл живых страстей —

Игра воздушных мыльных пузырей:

Тот радугой блеснул, а этот – серый…

И разлетятся все! Вот жизнь людей.

Один – бегущим доверяет дням,

Другой – туманным завтрашним мечтам,

А муэдзин вещает с башни мрака:

«Глупцы! Не здесь награда, и не там!»

Вообрази себя столпом наук,

Старайся вбить, чтоб зацепиться, крюк

В провалы двух пучин – Вчера и Завтра…

А лучше – пей! Не трать пустых потуг.

Влек и меня ученых ореол.

Я смолоду их слушал, споры вел,

Сидел у них… Но той же самой дверью

Я выходил, который и вошел.

Таинственное чудо: «Ты во мне».

Оно во тьме давно, как светоч, мне,

Брожу за ним и вечно спотыкаюсь:

Само слепое наше «Ты во мне».

Как будто был к дверям подобран ключ.

Как будто был в тумане яркий луч.

Про «Я» и «Ты» звучало откровенье…

Мгновенье – мрак! И в бездну канул ключ!

Как! Золотом заслуг платить за сор —

За эту жизнь? Навязан договор,

Должник обманут, слаб… А в суд потянут

Без разговоров. Ловкий кредитор!

Чужой стряпни вдыхать всемирный чад?!

Класть на прорехи жизни сто заплат?!

Платить убытки по счетам Вселенной?!

– Нет! Я не так усерден и богат!

Во-первых, жизнь мне дали, не спросясь.

Потом – невязка в чувствах началась.

Теперь же гонят вон… Уйду! Согласен!

Но замысел неясен: где же связь?

Ловушки, ямы на моем пути.

Их бог расставил. И велел идти.

И все предвидел. И меня оставил.

И судит! Тот, кто не хотел спасти!

Наполнив жизнь соблазном ярких дней,

Наполнив душу пламенем страстей,

Бог отреченья требует: вот чаша —

Она полна: нагни – и не пролей!

Ты наше сердце в грязный ком вложил.

Ты в рай змею коварную впустил.

И человеку – Ты же обвинитель?

Скорей проси, чтоб он Тебя простил!

Ты налетел, Господь, как ураган:

Мне в рот горсть пыли бросил, мой стакан

Перевернул и хмель бесценный пролил…

Да кто из нас двоих сегодня пьян?

Я суеверно идолов любил.

Но лгут они. Ничьих не хватит сил…

Я продал имя доброе за песню,

И в мелкой кружке славу утопил.

Казнись и душу Вечности готовь,

Давай зароки, отвергай любовь.

А там весна! Придет и вынет розы.

И покаянья плащ разорван вновь!

Все радости желанные срывай!

Пошире кубок Счастью подставляй!

Твоих лишений Небо не оценит.

Так лейтесь, вина, песни, через край!

Монастырей, мечетей, синагог

И в них трусишек много видел Бог.

Но нет в сердцах, освобожденных солнцем,

Дурных семян: невольничьих тревог.

Вхожу в мечеть. Час поздний и глухой.

Не в жажде чуда я и не с мольбой:

Когда-то коврик я стянул отсюда,

А он истерся. Надо бы другой…

Окончен пост. Веселье, хохот, крик!

Там – с новой песней сказочник-старик,

А тут – вразнос вином торгуют, счастьем…

Купите хмеля! Золотите миг!

Душа вином легка! Неси ей дань:

Кувшин округло-звонкий. И чекань

С любовью кубок: чтобы в нем сияла

И отражалась золотая грань.

В вине я вижу алый дух огня

И блеск иголок. Чаша для меня

Хрустальная – живой осколок неба.

«А что же Ночь? А Ночь – ресницы Дня…»

Умей всегда быть в духе, больше пей,

Не верь убогой мудрости людей.

И говори: «Жизнь – бедная невеста!

Приданое – в веселости моей».

Да, виноградная лоза к пятам

Моим пристала, на смех дервишам.

Но из души моей, как из металла,

Куется ключ, быть может, – к небесам.

От алых губ – тянись к иной любви,

Христа, Венеру – всех на пир зови!

Вином любви смягчай неправды жизни.

И дни, как кисти ласковые, рви.

Прекрасно – зерен набросать полям!

Прекрасней – в душу солнце бросить нам!

И подчинить Добру людей свободных

Прекраснее, чем волю дать рабам.

Будь мягче к людям! Хочешь быть мудрей? —

Не делай больно мудростью своей.

С обидчицей-Судьбой воюй, будь дерзок,

Но сам клянись не обижать людей!

Просило сердце: «Поучи хоть раз!»

Я начал с азбуки: «Запомни – «Аз».

И слышу: «Хватит! Все в начальном слоге,

А дальше – беглый, вечный пересказ».

Ты плачешь? Полно. Кончится гроза.

Блеснет алмазом каждая слеза.

«Пусть Ночь потушит мир и солнце мира!»

Как?! Все тушить? И детские глаза?

Закрой Коран. Свободно оглянись.

И думай сам. Добром – всегда делись.

Зла – никогда не помни. А чтоб сердцем

Возвыситься – к упавшему нагнись.

Подстреленная птица – грусть моя,

Запряталась, глухую боль тая.

Скорей вина! Певучих звуков флейты!

Огней, цветов – шучу и весел я!

Не изменить, что нам готовят дни!

Не накликай тревоги, не темни

Лазурных дней сияющий остаток.

Твой краток миг! Блаженствуй и цени!

Мяч брошенный не скажет: «Нет» и «Да!»

Игрок метнул, – стремглав лети туда!

И нас не спросят, в мир возьмут и бросят.

Решает Небо – каждого куда.

Рука упрямо чертит приговор.

Начертан он? Конец! И с этих пор

Не сдвинут строчки и не смоют слова

Все наши слезы, мудрость и укор.

Поймал, накрыл нас миской небосклон.

Напуган мудрый. Счастлив, кто влюблен.

Льнет к милой жизни! К ней прильнул устами:

Кувшин над чашей – так над нею он!

Кому легко? Неопытным сердцам.

И на словах – глубоким мудрецам.

А я глядел в глаза жестоким тайнам

И в тень ушел, завидуя слепцам.

Храни, как тайну. Говори не всем:

Был рай, был блеск, не тронутый ничем.

А для Адама сразу неприятность:

Вогнали в грусть и выгнали совсем!

В полях – межа. Ручей. Весна кругом.

И девушка идет ко мне с вином.

Прекрасен Миг! А стань о вечном думать —

И кончено: поджал ты хвост щенком!

Вселенная? – взор мимолетный мой!

Озера слез? – все от нее одной!

Что ад? – ожог моей душевной муки.

И рай – лишь отблеск радости земной!

Наполнить камешками океан

Хотят святоши. Безнадежный план!

Пугают адом, соблазняют раем…

А где гонцы из этих дальних стран?

Не правда ль, странно? – сколько до сих пор

Ушло людей в неведомый простор

И ни один оттуда не вернулся.

Все б рассказал – и кончен был бы спор!

«Вперед! Там солнца яркие снопы!»

«А где дорога?» – слышно из толпы.

«Нашел… найду…» – Но прозвучит тревогой

Последний крик: «Темно и ни тропы!»

Ты нагрешил, запутался, Хайям?

Не докучай слезами Небесам.

Будь искренним! А смерти жди спокойно:

Там – или Бездна, или Жалость к нам!

О, если бы в пустыне просиял

Живой родник и влагой засверкал!

Как смятая трава, приподнимаясь,

Упавший путник ожил бы, привстал.

Где цвет деревьев? Блеск весенних роз?

Дней семицветный кубок кто унес?..

Но у воды, в садах, еще есть зелень…

Прожгли рубины одеянья лоз.

Каких я только губ не целовал!

Каких я только радостей не знал!

И все ушло… Какой-то сон бесплотный

Все то, что я так жадно осязал!

Кому он нужен, твой унылый вздох?

Нельзя, чтоб пир растерянно заглох!

Обещан рай тебе? Так здесь устройся,

А то расчет на будущее плох!

Вниманье, странник! Ненадежна даль.

Из рук змеится огненная сталь.

И сладостью обманно-горькой манит

Из-за ограды ласковый миндаль.

Среди лужайки – тень, как островок,

Под деревцом. Он манит, недалек!..

Стой, два шага туда с дороги пыльной!

А если бездна ляжет поперек?

Не евши яблок с дерева в раю,

Слепой щенок забился в щель свою.

А съевши видно: первый день творенья

Завел в веках пустую толчею.

На самый край засеянных полей!

Туда, где в ветре тишина степей!

Там, перед троном золотой пустыни,

Рабам, султану – всем дышать вольней!

Встань! Бросил камень в чашу тьмы Восток!

В путь, караваны звезд! Мрак изнемог…

И ловит башню гордую султана

Охотник-Солнце в огненный силок.

Гончар лепил, а около стоял

Кувшин из глины: ручка и овал…

И я узнал султана череп голый,

И руку, руку нищего узнал!

«Не в золоте сокровище, – в уме!»

Не бедный жалок в жизненной тюрьме!»

Взгляни: поникли головы фиалок,

И грозы блекнут в пышной бахроме.

Султан! При блеске звездного огня

В века седлали твоего коня.

И там, где землю тронет он копытом,

Пыль золотая выбьется звеня.

«Немного хлеба, свежая вода

И тень…» Скажи, но для чего тогда

Блистательные, гордые султаны?

Зачем рабы и нищие тогда?

Вчера на кровлю шахского дворца

Сел ворон. Череп шаха-гордеца

Держал в когтях и спрашивал: «Где трубы?»

Трубите шаху славу без конца!»

Жил во дворцах великий царь Байрам.

Там ящерицы. Лев ночует там.

А где же царь? Ловец онагров диких

Навеки пойман – злейшею из ям.

Нас вразумить? Да легче море сжечь!

Везде, где счастье, – трещина и течь!

Кувшин наполнен? Тронешь – и прольется.

Бери пустой! Спокойнее беречь.

Земная жизнь – на миг звенящий стон.

Где прах героев? Ветром разметен,

Клубится пылью розовой на солнце…

Земная жизнь – в лучах плывущий сон.

Расшил Хайям для Мудрости шатер, —

И брошен Смертью в огненный костер.

Шатер Хайяма Ангелом порублен,

На песни продан золотой узор.

Огней не нужно, слуги! Сколько тел!

Переплелись… А лица – точно мел.

В неясной тьме… А там, где Тьма навеки?

Огней не нужно: праздник отшумел!

Конь белый Дня, конь Ночи вороной,

Летят сквозь мир в дворец мечты земной:

Все грезили его недолгим блеском!

И все очнулись перед нищей тьмой!

Не смерть страшна. Страшна бывает жизнь,

Случайная, навязанная жизнь…

В потемках мне подсунули пустую.

И без борьбы отдам я эту жизнь.

Познай все тайны мудрости! – А там?..

Устрой весь мир по-своему! – А там?..

Живи беспечно до ста лет счастливцем…

Протянешь чудом до двухсот!.. – А там?..

Земля молчит. Пустынные моря

Вздыхают, дрожью алою горя,

И круглое не отвечает небо,

Все те же дни и звезды нам даря.

О чем ты вспомнил? О делах веков?

Истертый прах! Заглохший лепет слов!

Поставь-ка чашу – и вдвоем напьемся

Под тишину забывчивых миров!

Дождем весенним освежен тюльпан.

А ты к вину протягивай стакан.

Любуйся: в брызгах молодая зелень!

Умрешь – и новый вырастет тюльпан!

Жизнь отцветает, горестно легка…

Осыплется от первого толчка…

Пей! Хмурый плащ – Луной разорван в небе!

Пей! После нас – Луне сиять века…

Вино, как солнца яркая стрела:

Пронзенная, зашевелится мгла,

Обрушен горя снег обледенелый!

И даль в обвалах огненно светла!

Ночь на земле. Ковер земли и сон.

Ночь под землей. Навес земли и сон.

Мелькнули тени, где-то зароились —

И скрылись вновь. Пустыня… тайна… сон.

Жизнь расточай! За нею – полный мрак,

Где ни вина, ни женщин, ни гуляк…

Знай (но другим разбалтывать не стоит!) —

Осыпался и кончен красный мак!

Предстанет Ангел там, где пел ручей,

Безмолвный Ангел с чашей. Будет в ней

Напиток смерти темный. И приблизит

Ее к губам. И ты без страха пей!

Кто розу нежную любви привил

К порезам сердца, – не напрасно жил!

И тот, кто сердцем чутко слушал Бога,

И тот, кто хмель земной услады пил!

Дал Нишапур нам жизнь иль Вавилон,

Льет кубок сладость или горек он? —

По капле пей немую влагу Жизни!

И жизнь по капле высохнет, как сон.

Как месяц, звезды радуя кругом,

Гостей обходит кравчий за столом.

Нет среди них меня! И на мгновенье

Пустую чашу опрокинь вверх дном.

О, если бы крылатый Ангел мог,

Пока не поздно, не исполнен срок,

Жестокий свиток вырвать, переправить

Иль зачерпнуть угрозу вещих строк!

О, если бы покой был на земле!

О, если бы покой найти в земле!

Нет! – оживешь весеннею травою

И будешь вновь растоптан на земле.

Вина пред смертью дайте мне, в бреду!

Рубином вспыхнет воск, и я уйду…

А труп мой пышно лозами обвейте

И сохраните в дремлющем саду.

Кувшин храбрился: «Да, я из земли!

Но раз меня оттуда извлекли,

Раз дали форму, блеск – не с тем, конечно,

Чтоб снова сделать глыбою земли!»

Другой спокоен: «Даже будь сердит,

Раз на столе кувшин с вином стоит.

Не разобьешь! Чтоб тот, кто сам же лепит,

Стал разбивать? Не может быть! Грозит!»

Молчание. И вздох исподтишка

Нескладного щербатого горшка:

«Все надо мной смеются… Кто ж виною,

Что дрогнула у мастера рука?»

Еще болтун-горшок. Довольно стар.

В суфийской шапочке. В нем пышет жар:

«Я был тобой! Ты – станешь глиной, мною!

Так кто ж из нас горшок и кто – гончар?»

«А вот, – вставляет кто-то, – говорят,

Что будет смотр: и кто испорчен – в Ад

Швырнут, и – вдребезги! Не верю! Сплетни!

Наш Добрый Друг устроит все на лад…»

Непроданный, забытый на краю:

«Совсем иссох – так долго здесь стою!

Но если б мне, бедняге, дали влаги —

Воспряну в миг! Весь мир я напою!»

Болтали долго. Шел нестройный гул.

Вдруг ясный месяц в окна заглянул.

И все врасплох забормотали: «Тише!

Дозорный сторож! Спать!..» И мрак уснул.

Как чаша, опрокинут над нами небосвод,

Он все живое давит и разум наш гнетет.

А посмотри, как нежно слились, уста к устам,

В лобзанье чаша с кубком, хоть кровь и там течет.

Снеся в кабак одежды, мы бражничаем в нем,

Теряя и надежды, и страх пред Судным днем;

Тела, сердца и души вознесены вином

Над воздухом, землею, водою и огнем.

Пока твой не смешали с гончарной глиной прах,

Пока другим не служишь ты кружкой на пирах,

Пей сам, скорее, чаще! Про ад и рай забудь…

Нет времени нам думать о всяких пустяках.

Никто из тех, кто гонит из фиников вино,

И тех, что ночь проводят в молитве, все равно

Не знают твердой почвы; все тонут, как в волнах…

Не спит один, а в мире все в сон погружено.

Где корм, а где ловушка, не мог я рассмотреть;

Влечет хмельная чаша, влечет к себе мечеть…

А все ж с такой подругой и с кубком огневым

Уместней мне не в келье, а в кабаке сидеть.

Скинь ризы показные! Не поступай, как тот,

Кто платье покупает, а тело продает.

Рогожею прикройся – и вот под ней тебя

Неведомая миру порфира облечет.

Наш мир – творца ошибку, плохой приют на час —

Ты скрась вином, улыбкой и блеском милых глаз,

Что спорить: мир предвечен иль создан был для нас?..

Пусть он и бесконечен, да нам конец сейчас.

Вращаясь, свод небесный нас давит и гнетет.

Пустеет мир, и многих друзей недостает.

Чтоб вырвать хоть мгновенье у рока для себя,

Забудь о том, что было, и не гляди вперед.

Быть может, алость розы – застывший пурпур вин:

Вино в прозрачном кубке – расплавленный рубин;

Вода – алмаз текучий; быть может, диск луны —

Покров для лика солнца, и свет везде один.

Противоядье скорби, рубин целебных лоз

Душист, как мускус черный, и ал, как пурпур роз.

Подай вина и лютню, и обезвредим мы

Смертельный яд печали, отраву едких слез.

К нему идти ты хочешь? Оставь жену, детей,

И все, что мило сердцу, и близких, и друзей.

Все устрани, что может связать тебя в пути, —

Чтоб двигаться свободно, все путы рви скорей.

Как нежно щеки розы целует ветерок!

Как светел лик подруги, и луг, и ручеек!

Не говори о прошлом: какой теперь в нем прок?

Будь счастлив настоящим. Смотри, какой денек!

О горе, горе сердцу, где жгучей страсти нет.

Где нет любви мучений, где грез о счастье нет.

День без любви – потерян: тусклее и серей,

Чем этот день бесплодный, и дней ненастья нет.

И слева мне и справа твердят: не пей, Хайям!

Вино враг веры правой, сок лоз – отрава нам.

Вино – враг веры правой? Так пей же кровь лозы,

Ведь кровь врагов лукавых нам пить велит ислам.

Налей! Вино – целитель сердечных ран – забот,

Наперсник тех, кто знает любви печаль и гнет.

Милей его обманы и пьяные мечты,

Чем этот череп мира, нависший небосвод.

Иди зарей весенней к ручью – меже полей,

С друзьями иль подругой, небесных дев милей;

Пей утреннюю чашу… Свободен будешь ты

От призраков и страхов, мечетей и церквей.

Для тех, кто умирает, Багдад и Балх – одно;

Горька ль, сладка ли чаша – мы в ней увидим дно.

Ущербный месяц гаснет – вернется молодым,

А нам уж не вернуться… Молчи и пей вино.

Освободись, о сердце, от плена чувств земных,

От радостей любовных, от горестей пустых!

Иди к дервишам, сердце, присядь на их порог…

И ты, быть может, станешь святым среди святых.

Лепящий черепа таинственный гончар

Особый проявил к сему искусству дар:

На скатерть бытия он опрокинул чашу

И в ней пылающий зажег страстей пожар.

Вот снова день исчез, как ветра легкий стон,

Из нашей жизни, друг, навеки выпал он.

Но я, покуда жив, тревожиться не стану

О дне, что отошел, и дне, что не рожден.

Будь все добро мое кирпич один, в кружало

Его бы я отнес в обмен на полбокала.

Как завтра проживу? Продам чалму и плащ.

Ведь не святая же Мария их соткала.

Гора, вина хлебнув, и то пошла бы в пляс.

Глупец, кто для вина лишь клевету припас.

Ты говоришь, что мы должны вина чураться?

Вздор! Это дивный дух, что оживляет нас.

Как надоели мне несносные ханжи!

Вина подай, саки, и, кстати, заложи

Тюрбан мой в кабаке и мой молельный коврик;

Не только на словах я враг всей этой лжи.

Благоговейно чтят везде стихи Корана,

Но как читают их? Не часто и не рьяно.

Тебя ж, сверкающий вдоль края кубка стих,

Читают вечером и днем, и утром рано.

Пей! Будет много мук, пока твой век не прожит.

Стечение планет не раз людей встревожит;

Когда умрем, наш прах пойдет на кирпичи.

И кто-нибудь себе из них хоромы сложит.

Кувшин мой, некогда терзался от любви ты.

Тебя, как и меня, пленяли кудри чьи-то,

А ручка, к горлышку протянутая вверх,

Была твоей рукой, вкруг милого обвитой.

Дивлюсь тебе, гончар, что ты имеешь дух

Мять глину, бить, давать ей сотни оплеух,

Ведь этот влажный прах трепещущей был плотью,

Покуда жизненный огонь в нем не потух.

Знай, в каждом атоме тут, на земле, таится

Дышавший некогда кумир прекраснолицый.

Снимай же бережно пылинку с милых кос:

Прелестных локонов была она частицей.

Увы, не много дней нам здесь побыть дано,

Прожить их без любви и без вина – грешно,

Не стоит размышлять, мир этот стар иль молод:

Коль суждено уйти – не все ли нам равно?

В одной руке цветы, в другой – бокал бессменный,

Пируй с возлюбленной, забыв о всей вселенной,

Покуда смерти смерч вдруг не сорвет с тебя,

Как с розы лепестки, сорочку жизни бренной.

Вопросов полон мир, – кто даст на них ответ?

Брось ими мучится, пока ты в цвете лет.

Тут, на земле, вином создай эдем, – в небесный

Не то ты попадешь, не то, мой милый, нет.

О, если б, захватив с собой стихов диван

Да в кувшине вина и сунув хлеб в карман,

Мне провести с тобой денек среди развалин, —

Мне позавидовать бы мог любой султан.

Да, жизнь без кравчего и без вина пуста,

Без нежных флейт твоих, Ирак, она пуста,

Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь,

Что жизнь – не будь утех – была б до дна пуста.

Будь глух к ученому о боге суесловью,

Целуй кумир, к его прильнувши изголовью.

Покуда кровь твою не пролил злобный рок,

Свой кубок наполняй бесценных гроздий кровью.

Кумир мой, вылепил тебя таким гончар,

Что пред тобой луна своих стыдится чар.

Другие к празднику себя пусть украшают,

Ты – праздник украшать собой имеешь дар.

Кумир мой – горшая из горьких неудач! —

Сам ввергнут, ныне мной, в любовный жар и плач.

Увы, надеяться могу ль на исцеленье,

Раз тяжко занемог единственный мой врач?

Растить в душе побег унынья – преступленье,

Пока не прочтена вся книга наслажденья.

Лови же радости и жадно пей вино:

Жизнь коротка, увы! Летят ее мгновенья.

Друзья, бокал – рудник текущего рубина,

А хмель – Духовная бокала сердцевина.

Вино, что в хрустале горит, – покровом слез

Едва прикрытая кровавая пучина.

Спросил у чаши я, прильнув устами к ней:

«Куда ведет меня чреда ночей и дней?»

Не отрывая уст, ответила мне чаша:

«Ах, больше в этот мир ты не вернешься. Пей!»

Бокала полного веселый вид мне люб,

Звук арф, что жалобно при том звенит, мне люб,

Ханжа, которому чужда отрада хмеля, —

Когда он за сто верст, горами скрыт, – мне люб.

Мы больше в этот мир вовек не попадем,

Вовек не встретимся с друзьями за столом.

Лови же каждое летящее мгновенье, —

Его не подстеречь уж никогда потом.

Блажен, кто на ковре сверкающего луга,

Пред кознями небес не ведая испуга,

Потягивает сок благословенных лоз

И гладит бережно душистый локон друга.

Разумно ль смерти мне страшиться? Только раз

Я ей взгляну в лицо, когда придет мой час.

И стоит ли жалеть, что я – кровавой слизи,

Костей и жил мешок – исчезну вдруг из глаз?

Призыв из кабака поднял меня от сна:

«Сюда, беспутные поклонники вина!

Пурпурной влагою скорей наполним чаши,

Покуда мера дней, как чаша, не полна».

Когда под утренней росой дрожит тюльпан

И низко, до земли, фиалка клонит стан,

Любуюсь розой я: как тихо подбирает

Бутон свою полу, дремотой сладкой пьян!

Ах, сколько, сколько раз, вставая ото сна,

Я обещал, что впредь не буду пить вина.

Но нынче, господи, я не даю зарока:

Могу ли я не пить, когда пришла весна?

Смотри: беременна душою плоть бокала,

Как если б лилия чревата розой стала.

Нет, это пригоршня текучего огня

В утробе ясного, как горный ключ, кристалла.

Влюбленный на ногах пусть держится едва,

Пусть у него гудит от хмеля голова.

Лишь трезвый человек заботами снедаем,

А пьяному ведь все на свете трын-трава.

Мне часто говорят: «Поменьше пей вина!

В том, что ты пьянствуешь, скажи нам, чья вина?»

Лицо возлюбленной моей повинно в этом:

Я не могу не пить, когда со мной она.

В бокалы влей вина и песню затяни нам,

Свой голос примешав к стенаньям соловьиным!

Без песни пить нельзя, – ведь иначе вино

Нам разливалось бы без бульканья кувшином.

Запрет вина – закон, считающийся с тем,

Кем пьется, и когда, и много ли, и с кем.

Когда соблюдены все эти оговорки,

Пить – признак мудрости, а не порок совсем.

О чистое вино, о сок лозы хмельной!

Я так тобой напьюсь и так сольюсь с тобой,

Что каждый, издали меня завидев, кликнет:

«Эй, дядя Хмель, куда ты путь направил свой?»

Как долго пленными нам быть в тюрьме мирской?

Кто сотню лет иль день велит нам жить с тоской?

Так лей вино в бокал, покуда сам не стал ты

Посудой глиняной в гончарной мастерской.

Налей, хоть у тебя уже усталый вид,

Еще вина: оно нам жизнь животворит,

О мальчик, поспеши! Наш мир подобен сказке,

И жизнь твоя, увы, без устали бежит.

Пей, ибо скоро в прах ты будешь обращен.

Без друга, без жены твой долгий будет сон.

Два слова на ухо сейчас тебе шепну я:

«Когда тюльпан увял, расцвесть не может он».

Все те, что некогда, шумя, сюда пришли

И обезумели от радости земли, —

Пригубили вина, потом умолкли сразу

И в лоно вечного забвения легли.

Сей караван-сарай, где то и дело день

Спешит, как гостя гость, сменить ночную тень, —

Развалина хором, где шли пиры Джемшидов,

Гробница, что дает Бехрамам спящим сень.

Я к гончару зашел: он за комком комок

Клал глину влажную на круглый свой станок:

Лепил он горлышки и ручки для сосудов

Из царских черепов и из пастушьих ног.

Пускай ты прожил жизнь без тяжких мук, – что дальше?

Пускай твой жизненный замкнулся круг, – что дальше?

Пускай, блаженствуя, ты проживешь сто лет

И сотню лет еще, – скажи, мой друг, что дальше?

Приход наш и уход загадочны, – их цели

Все мудрецы земли осмыслить не сумели.

Где круга этого начало, где конец,

Откуда мы пришли, куда уйдем отселе?

Хоть сотню проживи, хоть десять сотен лет,

Придется все-таки покинуть этот свет.

Будь падишахом ты иль нищим на базаре, —

Цена тебе одна: для смерти санов нет.

Я утро каждое спешу скорей в кабак

В сопровождении товарищей-гуляк.

Коль хочешь, господи, сдружить меня с молитвой,

Мне веру подари, святой податель благ!

Моей руке держать кувшин вина – отрада:

Священных свитков ей касаться и не надо:

Я от вина промок; не мне, ханжа сухой,

Не мне, а вот тебе опасно пламя ада.

Нас, пьяниц, не кори! Когда б господь хотел,

Он ниспослал бы нам раскаянье в удел.

Не хвастай, что не пьешь, – немало за тобою,

Приятель, знаю я гораздо худших дел.

Блуднице шейх сказал: «Ты, что ни день, пьяна,

И что ни час, то в сеть другим завлечена!»

Ему на то: «Ты прав, но ты-то сам таков ли,

Каким всем кажешься?» – ответила она.

Я пью, – что говорить, – но не буяню спьяну;

Я жаден, но к чему? Лишь к полному стакану.

Да, свято чтить вино до смерти буду я,

Себя же самого, как ты, я чтить не стану.

За то, что вечно пьем и в опьяненье пляшем,

За то, что почести оказываем чашам,

Нас не кори, ханжа! Мы влюблены в вино,

И милые уста всегда к услугам нашим.

Над краем чаши мы намазы совершаем,

Вином пурпуровым свой дух мы возвышаем;

Часы, что без толку в мечетях провели,

Отныне в кабаке наверстывать решаем.

На свете можно ли безгрешного найти?

Нам всем заказаны безгрешные пути.

Мы худо действуем, а ты нас злом караешь,

Меж нами и тобой различья нет почти.

Жизнь сотворивши, смерть ты создал вслед за тем,

Назначил гибель ты своим созданьям всем,

Ты плохо их слепил? Но кто ж тому виною?

А если хорошо, ломаешь их зачем?

Вот кубок! Не найти столь дивного другого.

Ему расцеловать чело душа готова.

Но брошен оземь он небесным гончаром,

Что вылепил его, – и глиной стал он снова.

Ужели бы гончар им сделанный сосуд

Мог в раздражении разбить, презрев свой труд?

А сколько стройных ног, голов и рук прекрасных,

Любовно сделанных, в сердцах разбито тут!

Над лугом облако струит потоки слез…

Возможно ль миг прожить без сока пьяных лоз?

Зеленою травой любуемся мы нынче,

А завтра – глядь! – из нас уж новый луг пророс.

О, если бы покой маячил нам вдали

И мы когда-нибудь к нему прийти б могли!

О, если бы в веках, как зелень луговая,

Мы расцвели опять из глубины земли!

Небесный свод жесток и скуп на благодать,

Так пей же и на трон веселия воссядь.

Пред господом равны и грех и послушанье,

Бери ж от жизни все, что только можешь взять.

День каждый услаждай вином, – нет, каждый час:

Ведь может лишь оно мудрее сделать нас,

Когда бы некогда Ивлис вина напился,

Перед Адамом он склонился б двести раз.

Мудрец приснился мне. «Веселья цвет пригожий

Во сне не расцветет, – мне молвил он, – так что же

Ты предаешься сну? Пей лучше гроздий сок,

Успеешь выспаться, в сырой могиле лежа».

С кумиром пей, Хайям, и не тужи о том,

Что завтра встретишь смерть ты на пути своем,

Считай, что ты вчера уже простился с жизнью,

И нынче насладись любовью и вином.

От страха смерти я, – поверьте мне, – далек:

Страшнее жизни что мне приготовил рок?

Я душу получил на подержанье только

И возвращу ее, когда наступит срок.

С тех пор, как на небе Венера и Луна,

Кто видел что-нибудь прекраснее вина?

Дивлюсь, что продают его виноторговцы:

Где вещь, что ценностью была б ему равна?

Вино питает мощь равно души и плоти,

К сокрытым тайнам ключ вы только в нем найдете.

Земной и горний мир, до вас мне дела нет!

Вы оба пред вином ничто в конечном счете.

Твои дары, о жизнь, – унынье и туга;

Хмельная чаша лишь одна нам дорога.

Вино ведь – мира кровь, а мир – наш кровопийца,

Так как же нам не пить кровь кровного врага?

Поток вина – родник душевного покоя,

Врачует сердце он усталое, больное.

Потом отчаянье тебе грозит? Ищи

Спасание в вине: ты с ним в ковчеге Ноя.

Венец с главы царя, корону богдыханов

И самый дорогой из пресвятых тюрбанов

За песнь отдал бы я, на кубок же вина

Я б четки променял, сию орду обманов.

Не зарекайся пить бесценный гроздий сок,

К себе раскаянье ты пустишь на порог.

Рыдают соловьи, и расцветают розы…

Ужели в час такой уместен твой зарок?

Друг, в нищете своей отдай себе отчет!

Ты в мир ни с чем пришел, могила все возьмет.

«Не пью я, ибо смерть близка», – мне говоришь ты;

Но пей ты иль не пей, она в свой час придет.

Бегут за мигом миг и за весной весна;

Не проводи же их без песен и вина.

Ведь в царстве бытия нет блага выше жизни, —

Как проведешь ее, так и пройдет она.

Тревога вечная мне не дает вздохнуть,

От стонов горестных моя устала грудь.

Зачем пришел я в мир, раз – без меня ль, со мной ли —

Все так же он вершит свой непонятный путь?

Водой небытия зародыш мой вспоен,

Огнем страдания мой мрачный дух зажжен;

Как ветер, я несусь из края в край вселенной

И горсточкой земли окончу жизни сон.

За пьянство господом не буду осужден:

Что стану пьяницей, от века ведал он.

Когда бы к трезвости я сердцем был привержен,

Всеведенью творца нанес бы я урон.

Несовместимых мы всегда полны желаний:

В одной руке бокал, другая – на Коране.

И так вот мы живем под сводом голубым,

Полубезбожники и полумусульмане.

Из всех, которые ушли в тот дальний путь,

Назад вернулся ли хотя бы кто-нибудь?

Не оставляй добра на перекрестке этом:

К нему возврата нет, – об этом не забудь.

Нам с гуриями рай сулят на свете том

И чаши, полные пурпуровым вином.

Красавиц и вина бежать на свете этом

Разумно ль, если к ним мы все равно приедем?

От вешнего дождя не стало холодней;

Умыло облако цветы, и соловей

На тайном языке взывает к бледной розе:

«Красавица, вина пурпурного испей!»

Вы говорите мне: «За гробом ты найдешь

Вино и сладкий мед, Кавсер и гурий». Что ж,

Тем лучше. Но сейчас мне кубок поднесите:

Дороже тысячи в кредит – наличный грош.

В тот час, как свой наряд фиалка расцветит

И ветер утренний в весенний сад влетит,

Блажен, кто сядет пить вдвоем с сереброгрудой

И разобьет потом бокал о камень плит.

Я пьяным встретил раз пред дверью кабака

С молельным ковриком и кубком старика;

Мой изумленный взор заметив, он воскликнул:

«Смерть ждет нас впереди, давай же пить пока!»

Сей жизни караван не мешкает в пути:

Повеселившись чуть, мы прочь должны уйти.

О том, что завтра ждет товарищей, не думай,

Неси вина сюда, – уж рассвело почти.

Пред взором милых глаз, огнем вина объятый,

Под плеск ладоней в пляс лети стопой крылатой!

В десятом кубке прок, ей-ей же, не велик:

Чтоб жажду утолить, готовь шестидесятый.

Увы, от мудрости нет в нашей жизни прока,

И только круглые глупцы любимцы рока.

Чтоб ласковей ко мне был рок, подай сюда

Кувшин мутящего наш ум хмельного сока.

Один Телец висит высоко в небесах,

Другой своим хребтом поддерживает прах.

А меж обоими тельцами, – поглядите, —

Какое множество ослов пасет Аллах!

Общаясь с дураком, не оберешься срама.

Поэтому совет ты выслушай Хайяма:

Яд, мудрецом тебе предложенный, прими,

Из рук же дурака не принимай бальзама.

С той горсточкой невежд, что нашим миром правят

И выше всех людей себя по званью ставят,

Не ссорься. Ведь того, кто не осел, тотчас

Они крамольником, еретиком ославят.

Те, у кого лежит к познанию душа,

Доят быков. Ах, жизнь для тех лишь хороша,

Кто в платье скудости духовной щеголяет, —

За мудрость не дают в дни наши ни гроша.

У занимающих посты больших господ

Нет в жизни радостей от множества забот,

А вот подите же: они полны презренья

Ко всем, чьи души червь стяжанья не грызет.

Чтоб угодить судьбе, глушить полезно ропот.

Чтоб людям угодить, полезен льстивый шепот.

Пытался часто я лукавить и хитрить,

Но всякий раз судьба мой посрамляла опыт.

Ты к людям нынешним не очень сердцем льни,

Подальше от людей быть лучше в наши дни.

Глаза своей души открой на самых близких, —

Увидишь с ужасом: тебе враги они.

О чадо четырех стихий, внемли ты вести

Из мира тайного, не знающего лести!

Ты зверь и человек, злой дух и ангел ты;

Все, чем ты кажешься, в тебе таится вместе.

Прославься в городе – возбудишь озлобленье,

А домоседом стань – возбудишь подозренье.

Не лучше ли тебе, хотя б ты Хызром был,

Ни с кем не знаться, жить всегда в уединенье?

В молитве и посте я, мнилось мне, нашел

Путь к избавлению от всех грехов и зол;

Но как-то невзначай забыл про омовенье,

Глоток вина хлебнул – и прахом пост пошел.

Молитвы побоку! Избрав благую часть,

В беспутство прежнее решил я снова впасть

И, шею вытянув, как горлышко сосуда,

К сосудам кабака присасываюсь всласть.

Мы пьем не потому, что тянемся к веселью,

И не разнузданность себе мы ставим целью.

Мы от самих себя хотим на миг уйти

И только потому к хмельному склонны зелью.

Ко мне ворвался ты, как ураган, господь.

И опрокинул мне с вином стакан, господь!

Я пьянству предаюсь, а ты творишь бесчинства?

Гром разрази меня, коль ты не пьян, господь!

Не бойся, о Хайям, что ты заслужишь тут

Мученья вечные в аду за хмель и блуд.

Тому, кто не грешил, не будет и прощенья;

Лишь грешники себе прощение найдут.

Скорее пробудись от сна, о мой саки!

Налей пурпурного вина, о мой саки!

Пока нам черепа не превратили в чаши.

Пусть будет пара чаш полна, о мой саки!

Огню, сокрытому в скале, подобен будь,

А волны смерти все ж к тебе разыщут путь.

Не прах ли этот мир? О, затяни мне песню!

Не дым ли эта жизнь? Вина мне дай хлебнуть!

Усами я мету кабацкий пол давно.

Душа моя глуха к добру и злу равно.

Обрушься мир, – во сне хмельном пробормочу я:

«Скатилось, кажется, ячменное зерно».

Сей мир, в котором ты живешь, – мираж, не боле:

Так стоит ли роптать и жаждать лучшей доли?

С мученьем примирись и с роком не воюй:

Начертанное им стереть мы в силах, что ли?

Над нашей головой еще не грянул гром,

Давай же пить вино, покуда мы живем,

Ведь не лоза же ты, глупец; тебя из праха

Никто откапывать не вздумает потом.

Ты все пытаешься проникнуть в тайны света.

В загадку бытия… К чему, мой друг, все это?

Ночей и дней часы беспечно проводи,

Ведь все устроено без твоего совета.

Пред пьяным соловьем, влетевшим в сад, сверкал

Средь роз смеющихся смеющийся бокал,

И, подлетев ко мне, певец любви на тайном

Наречии: «Лови мгновение!» – сказал.

Мне чаша чистого вина всегда желанна,

И стоны нежных флейт я б слушал неустанно.

Когда гончар мой прах преобразит в кувшин,

Пускай наполненным он будет постоянно.

Увы, нас вычеркнет из книги рок,

И смертный час от нас, быть может, недалек.

Не медли же, саки, неси скорее влагу,

Чтобы ею оросить наш прах ты завтра мог.

К чему кумирен дым, светильники мечетей?

К чему про рай и ад все разговоры эти?

Наставницей-судьбой от века на доске

Начертан ход земных и неземных столетий.

Доколе будешь нас корить, ханжа ты скверный,

За то, что к кабаку горим любовью верной?

Нас радуют вино и милая, а ты

Опутан четками и ложью лицемерной.

Вина глоток один венца Китая стоит.

А целый кубок ста обетов рая стоит.

Ах, перед горечью пленительной вина

Что сладость вся твоя, о жизнь земная, стоит?

Поменьше размышляй о зле судьбины нашей,

С утра до вечера не расставайся с чашей,

К запретной дочери лозы присядь, – она

Своей дозволенной родительницы краше.

Мы в этот мир пришли вкусить короткий сон:

Кто мудр, из кабака тот не выходит вон.

Потоками вина туши огонь страданий.

Пока ты ветром в прах навеки не снесен.

Охотно платим мы за всякое вино,

А мир? Цена ему – ячменное зерно.

«Окончив жизнь, куда уйдем?» Вина налей мне

И можешь уходить, – куда, мне все равно.

Чье сердце не горит любовью страстной к милой, —

Без утешения влачит свой век унылый.

Дни, проведенные без радостей любви,

Считаю тяготой ненужной и постылой.

О небо, к подлецам щедра твоя рука:

Им – бани, мельницы и воды арыка;

А кто душою чист, тому лишь корка хлеба.

Такое небо – тьфу! – не стоит и плевка.

Скажи, за что меня преследуешь, о небо?

Будь камни у тебя, ты все их слало мне бы.

Чтоб воду получить, я должен спину гнуть.

Бродяжить должен я из-за краюхи хлеба.

Богатством, – слова нет, – не заменить ума.

Но неимущему и рай земной – тюрьма.

Фиалка нищая склоняет лик, а роза

Смеется: золотом полна ее сума.

Тому, на чьем столе надтреснутый кувшин

Со свежею водой и только хлеб один,

Увы, приходится пред тем, кто ниже, гнуться

Иль называть того, кто равен, «господин».

О, если б каждый день иметь краюху хлеба,

Над головою кров и скромный угол, где бы

Ничьим владыкою, ничьим рабом не быть!

Тогда благословить за счастье можно б небо.

На чьем столе вино, и сладости, и плов?

Сырого неуча. Да, рок – увы – таков!

Турецкие глаза – красивейшие в мире —

Находим у кого? Обычно у рабов.

Я знаю этот вид напыщенных ослов:

Пусты, как барабан, а сколько громких слов!

Они – рабы имен. Составь себе лишь имя,

И ползать пред тобой любой из них готов.

О небо, я твоим вращеньем утомлен.

К тебе без отклика возносится мой стон.

Невежд и дурней лишь ты милуешь, – так знай же:

Не так уже я мудр, не так уж просвещен.

Напрасно ты винишь в непостоянстве рок;

Что не в накладе ты, тебе и невдомек.

Когда б он в милостях своих был постоянен,

Ты б очереди ждать своей до смерти мог.

Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало,

Два важных правила запомни для начала:

Ты лучше голодай, чем что попало есть,

И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

Я научу тебя, как всем прийтись по нраву:

Улыбки расточай налево и направо,

Евреев, мусульман и христиан хвали, —

И добрую себе приобретешь ты славу.

Когда б я властен был над этим небом злым,

Я б сокрушил его и заменил другим,

Чтоб не было преград стремленьям благородным

И человек мог жить, тоскою не томим.

Когда от жизненных освобожусь я пут

И люди образ мой забвенью придадут,

О, если бы тогда – сказать ли вам? – для пьяниц

Из праха моего был вылеплен сосуд!

Сладка ль, горька ли жизнь, – мы умереть должны,

И Нишапур и Балх для мертвого равны.

Пей! Много, много раз чередоваться будут

И после нас с тобой ущерб и рост луны.

Чтоб счастье испытать, вина себе налей,

День нынешний презри, о прошлых не жалей,

И цепи разума хотя б на миг единый,

Тюремщик временный, сними с души своей.

Мне свят веселый смех иль пьяная истома,

Другая вера мне иль ересь незнакома.

Я спрашивал судьбу: «Кого же любишь ты?»

Она в ответ: «Сердца, где радость вечно дома».

Нет благороднее растений и милее,

Чем черный кипарис и белая лилея.

Он, сто имея рук, не тычет их вперед;

Она всегда молчит, сто языков имея.

Пусть не томят тебя пути судьбы проклятой,

Пусть не волнуют грудь победы и утраты.

Когда покинешь мир – ведь будет все равно,

Что делал, говорил, чем запятнал себя ты.

День завтрашний от нас густою мглой закрыт.

Одна лишь мысль о нем пугает и томит.

Летучий этот миг не упускай! Кто знает,

Не слезы ли тебе грядущее сулит?

Никто не целовал розоподобных щек,

Чтоб не вонзил в него шипа тотчас же рок.

Не должен ли стократ расщепленным быть гребень,

Чтоб к нежным локонам он прикасаться мог?

Что б ты ни делал, рок с кинжалом острым – рядом,

Коварен и жесток он к человечьим чадам.

Хотя б тебе в уста им вложен пряник был, —

Смотри, не ешь его, – он, верно, смешан с ядом.

Цветочек вывел ли из почвы рок хоть раз,

Чтоб не сломить его, не растоптать тотчас?

Когда бы облака, как влагу, прах копили, —

Из них бы милых кровь без устали лилась.

Пустивший колесо небес над нами в бег

Нанес немало ран тебе, о человек!

Как много алых губ и локонов душистых

Глубоко под землей он схоронил навек.

О, как безжалостен круговорот времен!

Им ни один из всех узлов не разрешен;

Но, в сердце чьем-нибудь едва заметив рану,

Уж рану новую ему готовит он.

Под этим небом жизнь – терзаний череда,

А сжалится ль оно над нами? Никогда.

О нерожденные! Когда б о наших муках

Вам довелось узнать, не шли бы вы сюда.

Я в этот мир пришел, – богаче стал ли он?

Уйду, – великий ли потерпит он урон?

О, если б кто-нибудь мне объяснил, зачем я,

Из праха вызванный, вновь стать им обречен?

Мужи, чьей мудростью был этот мир пленен,

В которых светочей познанья видел он.

Дороги не нашли из этой ночи темной.

Посуесловили и погрузились в сон.

Мне так небесный свод сказал: «О человек,

Я осужден судьбой на этот страшный бег.

Когда б я властен был над собственным вращеньем,

Его бы я давно остановил навек».

Мы чистыми пришли, – с клеймом на лбах уходим,

Мы с миром на душе пришли, – в слезах уходим.

Омытую водой очей и кровью жизнь

Пускаем на ветер и снова в прах уходим.

Когда б в желаниях я быть свободным мог

И власть бы надо мной утратил злобный рок,

Я был бы рад на свет не появляться вовсе,

Чтоб не было нужды уйти чрез краткий срок.

Что миру до тебя? Ты перед ним ничто:

Существование твое лишь дым, ничто.

Две бездны с двух сторон небытием зияют,

И между ними ты, подобно им, – ничто.

Однажды встретился пред старым пепелищем

Я с мужем, жившим там отшельником и нищим;

Чуждался веры он, законов, божества:

Отважнее его мы мужа не отыщем.

Будь милосердна, жизнь, мой виночерпий злой!

Мне лжи, бездушия и подлости отстой

Довольно подливать! Поистине, из кубка

Готов я выплеснуть напиток горький твой.

Жильцы могил гниют дни, месяцы, года,

Немало их частиц исчезло без следа.

Какой же хмель свалил их с ног и не дает им

Прийти в сознание до Страшного суда?

Кого из нас не ждет последний, Страшный суд,

Где мудрый приговор над ним произнесут?

Предстанем же, в тот день сверкая белизною:

Ведь будет осужден весь темноликий люд.

Кто в тайны вечности проник? Не мы, друзья,

Осталась темной нам загадка бытия,

За пологом про «я» и «ты» порою шепчут,

Но полог упадет – и где мы, ты и я?

Мой друг, о завтрашнем заботиться не след:

Будь рад, что нынче нам сияет солнца свет.

Ведь завтра мы навек уйдем и вмиг нагоним

Тех, что отсель ушли за восемь тысяч лет.

Никто не лицезрел ни рая, ни геенны;

Вернулся ль кто-нибудь оттуда в мир наш тленный?

Но эти призраки бесплотные – для нас

И страхов и надежд источник неизменный.

Скажи, ты знаешь ли, как жалок человек,

Как жизни горестной его мгновенен бег?

Из глины бедствия он вылеплен и только

Успеет в мир вступить, – пора уйти навек.

Для тех, кто искушен в коварстве нашей доли,

Все радости и все мученья не одно ли?

И зло и благо нам даны на краткий срок, —

Лечиться стоит ли от мимолетной боли?

Ты знаешь, почему в передрассветный час

Петух свой скорбный клич бросает столько раз?

Он в зеркале зари увидеть понуждает,

Что ночь – еще одна – прошла тайком от нас.

Небесный круг, ты – наш извечный супостат!

Нас обездоливать, нас истязать ты рад,

Где б ни копнуть, земля, в твоих глубинах, – всюду

Лежит захваченный у нас бесценный клад.

Ответственность за то, что краток жизни сон,

Что ты отрадою земною обделен,

На бирюзовый свод не возлагай угрюмо:

Поистине, тебя беспомощнее он.

Свод неба, это – горб людского бытия,

Джейхун – кровавых слез ничтожная струя,

Ад – искра из костра безвыходных страданий,

Рай – радость краткая, о человек, твоя!

Зависело б от нас, мы не пришли б сюда,

А раз уже мы здесь, – ушли бы мы когда?

Нам лучше бы не знать юдоли этой вовсе

И в ней не оставлять печального следа.

Мне без вина прожить и день один – страданье.

Без хмеля я с трудом влачу существованье.

Но близок день, когда мне чашу подадут,

А я поднять ее не буду в состоянье.

Ты, книга юности, дочитана, увы!

Часы веселия, навек умчались вы!

О птица-молодость, ты быстро улетела,

Ища свежей лугов и зелени листвы.

Недолог розы век: чуть расцвела – увяла,

Знакомство с ветерком едва свела – увяла.

Недели не прошло, как родилась она,

Темницу тесную разорвала – увяла.

Мне друг, кто мне вина хотя бы раз поднес!

Оно янтарь ланит живит рубином роз.

Когда умру, мой прах вином, друзья, омойте

И опустите в гроб из виноградных лоз.

Лишь на небе рассвет займется еле зримый,

Тяни из чаши сок лозы неоценимой!

Мы знаем: истина в устах людей горька, —

Так, значит, истиной вино считать должны мы.

Прочь мысли все о том, что мало дал мне свет.

И нужно ли бежать за наслажденьем вслед!

Подай вина, саки! Скорей, ведь я не знаю,

Успею ль, что вдохнул, я выдохнуть иль нет.

С тех пор, как отличать я руки стал от ног,

Ты руки мне связал, безмерно подлый рок,

Но взыщешь и за дни, когда мне не сверкали

Ни взор красавиц, ни пьяных гроздий сок.

Наполнил зернами бессмертный Ловчий сети,

И дичь попала в них, польстясь на зерна эти.

Он назвал эту дичь людьми и на нее

Взвалил вину за зло, что сам творит на свете.

Раз божьи и мои желания несходны,

Никак не могут быть мои богоугодны.

Коль воля господа блага, то от грехов

Мне не спастись, увы, – усилия бесплодны.

У тлена смрадного весь этот мир в плену;

Грешно ль, что я влекусь к душистому вину?

Твердят: «Раскаянье пошли тебе всевышний!»

Не надо! Все равно сей дар ему верну.

Хоть мудрый шариат и осудил вино,

Хоть терпкой горечью пропитано оно, —

Мне сладко с милой пить. Недаром говорится:

«Мы тянемся к тому, что нам запрещено».

Я дня не проживу без кубка иль стакана,

Но нынешнюю ночь святую Рамазана

Хочу – уста к устам и грудь прижав к груди —

Не выпускать из рук возлюбленного жбана.

Обета трезвости не даст, кому вино —

Из благ сладчайшее, кому вся жизнь оно.

Кто в Рамазане дал зарок не пить – да будет

Хоть не свершать намаз ему разрешено.

Владыкой рая ли я вылеплен иль ада.

Не знаю я, но знать мне это и не надо.

Мой ангел, и вино, и лютня здесь со мной,

А для тебя они – загробная награда.

Везде зеленый рай, куда ни кинешь взгляд:

Кавсер течет, в эдем вдруг превратился ад.

На райскую траву сядь с гуриеподобной

И торопись вкусить от неземных услад.

Налей вина, саки! Тоска стесняет грудь:

Не удержать нам жизнь, текучую, как ртуть.

Не медли! Краток сон дарованного счастья,

Не медли! Юности, увы, недолог путь.

Увы, глоток воды хлебнуть не можешь ты,

Чтоб не прибавил рок и хмеля маеты;

Не можешь посолить ломоть ржаного хлеба,

Чтоб не задели ран соленые персты.

Сказала роза: «Ах, на розовый елей

Краса моя идет, которой нет милей!» —

«Кто улыбался миг, тот годы должен плакать», —

На тайном языке ответил соловей.

Фаянсовый кувшин, от хмеля как во сне,

Намедни бросил я о камень; вдруг вполне

Мне внятным голосом он прошептал: «Подобен

Тебе я был, а ты подобен будешь мне».

Вчера в гончарную зашел я в поздний час,

И до меня горшков беседа донеслась.

«Кто гончары, – вопрос один из них мне задал, —

Кто покупатель, кто продавец средь нас?»

Когда, как деревцо, меня из бытия

С корнями вырвет рок и в прах рассыплюсь я,

Кувшин для кабака пусть вылепят из праха, —

Наполненный вином, я оживу, друзья.

Нам жизнь навязана; ее водоворот

Ошеломляет нас, но миг один – и вот

Уже пора уйти, не зная цели жизни.

Приход бессмысленный, бессмысленный уход!

То слышу я: «Не пей, сейчас у нас Шабан»,

А то: «Реджеб идет, не напивайся пьян».

Пусть так: то месяцы Аллаха и пророка;

Что ж, изберу себе для пьянства Рамазан.

Когда ты для меня слепил из глины плоть,

Ты знал, что мне страстей своих не побороть;

Не ты ль тому виной, что жизнь моя греховна?

Скажи, за что же мне гореть в аду, господь?

Ты к людям милосерд? Да нет же, непохоже!

Изгнал ты грешника из рая отчего же?

Заслуга велика ль послушного простить?

Прости ослушника, о милосердный боже!

Когда-нибудь, огнем любовным обуян,

В душистых локонах запутавшись и пьян,

Паду к твоим ногам, из рук роняя чашу

И пьяной головы растрепанный тюрбан.

Шабан сменяется сегодня Рамазаном, —

Расстаться надобно с приятелем-стаканом.

Я пред разлукой так в последний раз напьюсь.

Что буду месяц весь до разговенья пьяным.

Хотя я и пьяница, о муфтий городской,

Степенен все же я в сравнении с тобой.

Ты кровь людей сосешь – я лоз. Кто кровожадней,

Я или ты? Скажи, не покриви душой.

Пусть будет, пьяницы, кабак наполнен вами,

Плащи ханжей святых пускай охватит пламя.

Клочки почтенных ряс из шерсти голубой

Пускай волочатся под пьяными ногами!

Мы – цель и высшая вершина всей вселенной,

Мы – наилучшая краса юдоли бренной;

Коль мирозданья круг есть некое кольцо,

В нем, без сомнения, мы – камень драгоценный.

Глянь! Кровли в сеть лучей владыка дня поймал

И словно царь Хосров налил вина в бокал.

Пей, ибо возвестил нам всем глашатай утра,

Что ночь уже прошла и новый день настал.

Что я дружу с вином, не отрицаю, нет.

Но справедливо ли хулишь меня, сосед?

О, если б все грехи рождали опьяненье!

Тогда бы слышали мы только пьяный бред.

Меня, когда умру, вы соком роз омойте

И над могилою хвалу вину пропойте.

Где в Судный день мой прах искать, я вам скажу:

Сады, вкруг кабаков цветущие, разройте.

Прошу могилу мне с землей сровнять, да буду

Смиренья образцом всему честному люду;

Затем, смесив мой прах с пурпуровым вином,

Покрышку вылепить к кабацкому сосуду.

Дух рабства кроется в кумирстве и в Каабе,

Трезвон колоколов – язык смиренья рабий,

И рабства черная печать равно лежит

На четках и кресте, на церкви и михрабе.

Бушуют в келиях, мечетях и церквах,

Надежда в рай войти и перед адом страх.

Лишь у того в душе, кто понял тайну мира,

Сок этих сорных трав весь высох и зачах.

Неправ, кто думает, что бог неумолим.

Нет, к нам он милосерд, хотя мы и грешим,

Ты в кабаке умри сегодня от горячки, —

Сей грех он через год простит костям твоим.

В глуби небес – бокал, невидимый для глаз;

Он уготован там для каждого из нас.

Поэтому, мой друг, к его краям устами

Прильни безропотно, когда придет твой час.

Что плоть твоя, Хайям? Шатер, где на ночевку,

Как странствующий шах, дух сделал остановку.

Он завтра на заре свой путь возобновит.

И смерти злой фарраш свернет шатра веревку.

Цветам и запахам владеть тобой доколе?

Доколь добру и злу твой ум терзать до боли?

Ты хоть Земземом будь, хоть юности ключом, —

В прах должен ты уйти, покорен общей доле.

Не унывай, мой друг! До месяца благого

Осталось мало дней, – нас оживит он снова.

Кривится стан луны, бледнеет лик его, —

Она от мук поста сойти на нет готова.

Чем омываться нам, как не вином, друзья?

Мила нам лишь в кабак ведущая стезя,

Так будем пить! Ведь плащ порядочности нашей

Изодран, заплатить его уже нельзя.

Хмельная чаша нам хотя запрещена,

Не обходись и дня без песни и вина;

На землю выливай из полной чаши каплю,

А после этого всю осушай до дна.

Пусть пьяницей слыву, гулякой невозможным,

Огнепоклонником, язычником безбожным, —

Я, верен лишь себе, не придаю цены

Всем этим прозвищам – пусть правильным,

пусть ложным.

Коль ты мне друг, оставь словесную игру

И мне вина налей; когда же я умру,

Из праха моего слепив кирпич, снеси ты

Его в кабак и там заткни в стене дыру.

Когда последний вздох испустим мы с тобой,

По кирпичу на прах положат мой и твой.

А сколько кирпичей насушат надмогильных

Их праха нашего уж через год-другой!

Про вечность и про тлен оставим разговор,

В потоке мыслей я почувствовал затор.

Что может заменить вино в часы веселья?

Мгновенно перед ним стихает всякий спор.

Хочу упиться так, чтоб из моей могилы,

Когда в нее сойду, шел винный запах милый.

Чтоб вас он опьянил и замертво валил,

Мимо идущие товарищи-кутилы!

Упиться торопись вином: за шестьдесят

Тебе удастся ли перевалить? Навряд.

Покуда череп твой в кувшин не превратили,

Ты с кувшином вина не расставайся, брат.

Сегодня пятница: поэтому смени

На чашу кубок твой, а ежели все дни

И так из чаши пьешь, удвой ее сегодня:

Священный этот день особо помяни!

Полету ввысь, вино, ты учишь души наши,

С тобой, как родинкой, красавец Разум краше.

Мы трезво провели весь долгий Рамазан —

Вот наконец Шавваль. Наполни, кравчий, чаши!

Шавваль пришел. Вина, глушителя забот,

Пусть виночерпий нам по чашам разольет.

Намордник строгого поста, узду намазов

С ослиных этих морд благой Шавваль сорвет.

Когда бываю трезв, не мил мне белый свет.

Когда бываю пьян, впадает разум в бред.

Лишь состояние меж трезвостью и хмелем

Ценю я, – вне его для нас блаженства нет.

Когда придет мой час подстреленною птицей

К ногам твоим, о Смерть, затрепетав, свалиться,

Пусть вылепят кувшин из праха моего:

От запаха вина он к жизни возродится.

У мира я в плену – я это вижу ясно:

Своею тягощусь природою всечасно,

Ни тот, ни этот мир постичь я не сумел,

Пытливый разум свой я напрягал напрасно.

Саки, тоска моя кричит в припадке яром.

Чем излечить ее, как не хмельным угаром?

Седая борода мне не мешает пить!

Твое вино весну рождает в сердце старом.

Когда б я отравил весь мир своею скверной —

Надеюсь, ты б меня простил, о милосердный!

Но ты ведь обещал в нужде мне руку дать:

Не жди, чтоб сделалась нужда моя безмерной.

Когда я молод был, все тайны бытия,

Казалось, я раскрыл. Ах, ошибался я!

Мне разум говорит: «Ты ничего не понял,

Бесплодный и пустой прошла вся жизнь твоя».

Когда б ты жизнь постиг, тогда б из темноты

И смерть открыла бы тебе свои черты.

Теперь ты сам в себе, а ничего не знаешь —

Что ж будешь знать, когда себя покинешь ты?

Вплоть до Сатурна я обрыскал божий свет.

На все загадки в нем сумел найти ответ.

Сумел преодолеть все узы и преграды,

Лишь узел твой, о смерть, мной не распутан, нет!

Ученью не один мы посвятили год.

Потом других учить пришел и нам черед.

Какие ж выводы из этой всей науки?

Из праха мы пришли, нас ветер унесет.

Умом ощупал я все мирозданья звенья,

Постиг высокие людской души паренья.

И, несмотря на то, уверенно скажу:

Нет состояния, блаженней опьяненья.

То не моя вина, что наложить печать

Я должен на свою заветную тетрадь;

Мне чернь ученая достаточно знакома,

Чтоб тайн своей души пред ней не разглашать.

Сказал мне розан: «Я – Юсуф, пришедший в сад.

Рубином, золотом уста мои горят».

«Где доказательство, что ты Юсуф?» – спросил я.

«Мой окровавленный, – ответил он, – наряд».

Джемшида чашу я искал, не зная сна.

Когда же мной земля была обойдена,

От мужа мудрого узнал я, что напрасно

Так далеко ходил, – в моей душе она.

Я – словно старый дуб, что бурею разбит;

Увял и пожелтел гранат моих ланит.

Все естество мое – колонны, стены, кровля, —

Развалиною став, о смерти говорит.

Пришел он, моего жизнекрушенья час;

Из темных волн, увы, я ничего не спас!

Джемшида кубок я, но миг – и он разбился;

Я факел радости, но миг – и он погас.

Палаток мудрости нашивший без числа,

В горнило мук упав, сгорел Хайям дотла.

Пресеклась жизни нить, и пепел за бесценок

Надежда, старая торговка, продала.

Когда вы за столом, как тесная семья,

Опять усядетесь, – прошу вас, о друзья,

О друге вспомянуть и опрокинуть чашу

На месте, где сидел средь вас, бывало, я.

Когда вселенную настигнет день конечный,

И рухнут небеса и Путь померкнет Млечный, —

Я, за полу схватив создателя, спрошу:

«За что же ты меня убил, владыка вечный?»

По желанью мудрецов не вертится небосвод.

Восемь ли небес сочтешь, семь ли – здесь

не важен счет.

Все равно, коль умирать, коль мечта твоя умрет, —

Съест ли муравей тебя или волк в степи сожрет.

Травинки, те, что у ручья, не мни.

Из уст красавиц выросли они.

Ступай тихонько, их касайся нежно,

Тюльпаноликим ведь они сродни.

Когда лепил меня создатель, он

Вложил в меня все, чем я наделен.

Любой мой грех он наперед задумал.

Зачем же адский пламень им зажжен?

Много лет размышлял я над жизнью земной.

Непонятного нет для меня под луной.

Мне известно, что мне ничего не известно! —

Вот последняя правда, открытая мной.

Я – школяр в этом лучшем из лучших миров.

Труд мой тяжек: учитель уж больно суров!

До седин я у жизни хожу в подмастерьях,

Все еще не зачислен в разряд мастеров…

И пылинка – живою частицей была,

Черным локоном, длинной ресницей была.

Пыль с лица вытирай осторожно и нежно:

Пыль, возможно, Зухрой яснолицей была!

Тот усердствует слишком, кричит: «Это – я!»

В кошельке золотишком бренчит: «Это – я!»

Но едва лишь успеет наладить делишки —

Смерть в окно к хвастунишке стучит: «Это – я!»

Этот старый кувшин безутешней вдовца

С полки, в лавке гончарной, кричит без конца.

«Где, – кричит он, – гончар, продавец, покупатель?

Нет на свете купца, гончара, продавца!»

Я однажды кувшин говорящий купил.

«Был я шахом! – кувшин безутешно вопил. —

Стал я прахом. Гончар меня вызвал из праха —

Сделал бывшего шаха утехой кутил».

Этот старый кувшин на столе бедняка

Был всесильным везиром в былые века.

Эта чаша, которую держит рука, —

Грудь умершей красавицы или щека…

Когда плачут весной облака – не грусти.

Прикажи себе чашу вина принести.

Травка эта, которая радует взоры,

Завтра будет из нашего праха расти.

Был ли в самом начале у мира исток?

Вот загадка, которую задал нам бог.

Мудрецы толковали о ней, как хотели, —

Ни один разгадать ее толком не смог.

Видишь этого мальчика, старый мудрец?

Он песком забавляется – строит дворец.

Дай совет ему: «Будь осторожен, юнец,

С прахом мудрых голов и влюбленных сердец!»

Управляется мир Четырьмя и Семью.

Раб магических чисел – смиряюсь и пью.

Все равно семь планет и четыре стихии

В грош не ставят свободную волю мою!

В колыбели – младенец, покойник – в гробу:

Вот и все, что известно про нашу судьбу.

Выпей чашу до дна – и не спрашивай много:

Господин не откроет секрета рабу.

Я познание сделал своим ремеслом,

Я знаком с высшей правдой и с низменным злом.

Все тугие узлы я распутал на свете,

Кроме смерти, завязанной мертвым узлом.

Не оплакивай, смертный, вчерашних потерь,

Дел сегодняшних завтрашней меркой не мерь,

Ни былой, ни грядущей минуте не верь,

Верь минуте текущей – будь счастлив теперь!

Месяца месяцами сменялись до нас,

Мудрецы мудрецами сменялись до нас.

Эти мертвые камни у нас под ногами

Прежде были зрачками пленительных глаз.

Как жар-птица, как в сказочном замке княжна,

В сердце истина скрытно храниться должна.

И жемчужине, чтобы налиться сияньем,

Точно так же глубокая тайна нужна.

Вместо сказок про райскую благодать

Прикажи нам вина поскорее подать.

Звук пустой – эти гурии, розы, фонтаны…

Лучше пить, чем о жизни загробной гадать!

Ты едва ли былых мудрецов превзойдешь.

Вечной тайны разгадку едва ли найдешь.

Чем не рай тебе – это лужайка земная?

После смерти едва ли в другой попадешь…

Те, что веруют слепо, – пути не найдут.

Тех, кто мыслит, – сомнения вечно гнетут.

Опасаюсь, что голос раздастся однажды:

«О невежды! Дорога не там и не тут!»

Не одерживал смертный над небом побед.

Всех подряд пожирает земля-людоед.

Ты пока еще цел? И бахвалишься этим?

Погоди: попадешь муравьям на обед!

Все, что видим мы, – видимость только одна.

Далеко от поверхности мира до дна.

Полагай несущественным явное в мире,

Ибо тайная сущность вещей – не видна.

Даже самые светлые в мире умы

Не смогли разогнать окружающей тьмы.

Рассказали нам несколько сказочек на ночь —

И отправились, мудрые, спать, как и мы.

Удивленья достойны поступки творца!

Переполнены горечью наши сердца,

Мы уходим из этого мира, не зная

Ни начала, ни смысла его, ни конца.

Круг небес ослепляет нас блеском своим.

Ни конца, ни начала его мы не зрим.

Этот круг недоступен для логики нашей,

Меркой разума нашего неизмерим.

В поднебесье светил ослепительных тьма,

Помыкая тобою, блуждает сама.

О мудрец! Заблуждаясь, в сомненьях теряясь,

Не теряй путеводную нитку ума!

Так как истина вечно уходит из рук —

Не пытайся понять непонятное, друг,

Чашу в руки бери, оставайся невеждой,

Нету смысла, поверь, в изученье наук!

Ты с душою расстанешься скоро, поверь.

Ждет за темной завесою тайная дверь.

Пей вино! Ибо ты – неизвестно откуда.

Веселись! Неизвестно – куда же теперь?

Нет ни рая, ни ада, о сердце мое!

Нет из мрака возврата, о сердце мое!

И не надо надеяться, о сердце мое!

И бояться не надо, о сердце мое!

Когда с телом душа распростится, скорбя,

Кирпичами из глины придавят тебя.

И бездушное, ставшее глиною, тело

Пустят в дело, столетие погодя.

Где мудрец, мирозданья постигший секрет?

Смысла в жизни ищи до конца своих лет:

Все равно ничего достоверного нет —

Только саван, в который ты будешь одет…

Тот, кто следует разуму, – доит быка,

Умник будет в убытке наверняка!

В наше время доходней валять дурака,

Ибо разум сегодня в цене чеснока.

Здесь владыки блистали в парче и в шелку,

К ним гонцы подлетали на полном скаку.

Где все это? В зубчатых развалинах башни

Сиротливо кукушка кукует «Ку-ку…»

Этот старый дворец называется – мир.

Это царский, царями покинутый, пир.

Белый полдень сменяется полночью черной,

Превращается в прах за кумиром кумир.

Где Бахрам отдыхал, осушая бокал,

Там теперь обитают лиса и шакал.

Видел ты, как охотник, расставив капканы,

Сам, бедняга, в глубокую яму попал?

Если низменной похоти станешь рабом —

Будешь в старости пуст, как покинутый дом.

Оглянись на себя и подумай о том,

Кто ты есть, где ты есть и – куда же потом?

В прах судьбою растертые видятся мне.

Под землей распростертые видятся мне.

Сколько я ни вперяюсь во мрак запредельный:

Только мертвые, мертвые видятся мне…

Вижу: птица сидит на стене городской,

Держит череп в когтях, повторяет с тоской:

«Шах великий! Где войск твоих трубные клики?

Где твоих барабанов торжественный бой?»

Я вчера наблюдал, как вращается круг.

Как спокойно, не помня чинов и заслуг,

Лепит чаши гончар из голов и из рук,

Из великих царей и последних пьянчуг.

Эй, гончар! И доколе ты будешь, злодей,

Издеваться над глиной, над прахом людей?

Ты, я вижу, ладонь самого Фаридуна

Положил в колесо. Ты – безумец, ей-ей!

Я кувшин что есть силы об камень хватил.

В этот вечер я лишнего, видно, хватил.

«О несчастный! – кувшин возопил. – И с тобою

Точно так же поступят, как ты поступил!»

Слышал я: под ударами гончара

Глина тайны свои выдавать начала:

«Не топчи меня! – глина ему говорила. —

Я сама человеком была лишь вчера».

Поглядите на мастера глиняных дел:

Месит глину прилежно, умен и умел.

Приглядитесь внимательней: мастер – безумен,

Ибо это не глина, а месиво тел!

Сей кувшин, принесенный из погребка,

Был влюбленным красавцем в былые века.

Это вовсе не ручка на горле кувшинном —

А обвившая шею любимой рука.

Ни держава, ни полная злата казна —

Не сравнятся с хорошею чаркой вина!

Ни венец Кей-Хосрова, ни трон Фаридуна —

Не дороже затычки от кувшина!

На зеленых коврах хорасанских полей

Вырастают тюльпаны из крови царей,

Вырастают фиалки из праха красавиц,

Из пленительных родинок между бровей…

В этой тленной Вселенной в положенный срок

Превращаются в прах человек и цветок.

Кабы прах испарялся у нас из-под ног —

С неба лился б на землю кровавый поток!

Поутру просыпается роза моя.

На ветру распускается роза моя.

О жестокое небо! Едва распустилась —

Как уже осыпается роза моя.

Половина друзей моих погребена,

Всем судьбой уготована участь одна.

Вместе пившие с нами на празднике жизни

Раньше нас свою чашу испили до дна.

Книга жизни моей перелистана – жаль!

От весны, от веселья осталась печаль.

Юность – птица: не помню, когда прилетела

И когда унеслась, легкокрылая, в даль.

Мастер, шьющий палатки из шелка ума,

И тебя не минует внезапная тьма.

О Хайам! Оборвется непрочная нитка.

Жизнь твоя на толкучке пойдет задарма.

Мы – послушные куклы в руках у творца!

Это сказано мною не ради словца.

Нас по сцене всевышний на ниточках водит

И пихает в сундук, доведя до конца.

Даже гений – творенья венец и краса —

Путь земной совершает за четверть часа.

Но в кармане земли и в подоле у неба

Живы люди – покуда стоят небеса!

Люди тлеют в могилах, ничем становясь.

Распадается атомов тесная связь.

Что же это за влага хмельная, которой

Опоила их жизнь и повергнула в грязь?

Я спустился однажды в гончарный подвал,

Там над глиной гончар, как всегда, колдовал.

Мне внезапно открылось: прекрасную чашу

Он из праха отца моего создавал!

Разорвался у розы подол на ветру.

Соловей наслаждался в саду поутру.

Наслаждайся и ты, ибо роза – мгновенна,

Шепчет юная роза: «Любуйся! Умру…»

Жизнь уходит из рук, надвигается мгла,

Смерть терзает сердца и кромсает тела,

Возвратившихся нет из загробного мира,

У кого бы мне справиться: как там дела?

В детстве ходим за истиной к учителям,

После – ходят за истиной к нашим дверям.

Где же истина? Мы появились из капли.

Станем – ветром. Вот смысл этой сказки, Хайам!

О невежды! Наш облик телесный – ничто,

Да и весь этот мир поднебесный – ничто.

Веселитесь же, тленные пленники мига,

Ибо миг в этой камере тесной – ничто!

Все, что в мире нам радует взоры, – ничто.

Все стремления наши и споры – ничто.

Все вершины Земли, все просторы – ничто.

Все, что мы волочем в свои норы, – ничто.

В этом мире ты мудрым слывешь? Ну и что?

Всем пример и совет подаешь? Ну и что?

До ста лет ты намерен прожить? Допускаю.

Может быть, до двухсот проживешь. Ну и что?

Что есть счастье? Ничтожная малость. Ничто.

Что от прожитой жизни осталось? Ничто.

Был я жарко пылавшей свечой наслажденья.

Все, казалось, – мое. Оказалось – ничто.

Если будешь всю жизнь наслаждений искать:

Пить вино, слушать чанг и красавиц ласкать —

Все равно тебе с этим придется расстаться.

Жизнь похожа на стол. Но не вечно же спать!

В божий храм не пускайте меня на порог.

Я – безбожник. Таким сотворил меня бог.

Я подобен блуднице, чья вера – порок.

Рады б грешники в рай – да не знают дорог.

Этот мир – эти горы, долины, моря —

Как волшебный фонарь. Словно лампа – заря.

Жизнь твоя – на стекло нанесенный рисунок,

Неподвижно застывший внутри фонаря.

Я нигде преклонить головы не могу.

Верить в мир замогильный – увы! – не могу.

Верить в то, что, истлевши, восстану из праха

Хоть бы стеблем зеленой травы, – не могу.

Ты не очень-то щедр, всемогущий творец:

Сколько в мире тобою разбитых сердец!

Губ рубиновых, мускусных локонов сколько

Ты, как скряга, упрятал в бездонный ларец!

Жизнь – пустыня, по ней мы бредем нагишом.

Смертный, полный гордыни, ты просто смешон!

Ты для каждого шага находишь причину —

Между тем он давно в небесах предрешен.

Вместо солнца весь мир озарить – не могу,

В тайну сущего дверь отворить – не могу.

В море мыслей нашел я жемчужину смысла,

Но от страха ее просверлить не могу.

Ухожу, ибо в этой обители бед

Ничего постоянного, прочного нет.

Пусть смеется лишь тот уходящему вслед,

Кто прожить собирается тысячу лет.

Так как собственной смерти отсрочить нельзя,

Так как свыше указана смертным стезя,

Так как вечные вещи не слепишь из воска —

То и плакать об этом не стоит, друзья!

Мы источник веселья – и скорби рудник.

Мы вместилище скверны – и чистый родник.

Человек, словно в зеркале мир, – многолик.

Он ничтожен – и он же безмерно велик!

Ты не волен в желаньях своих и делах?

Все равно будь доволен: так хочет Аллах!

Следуй разуму: помни, что бренное тело —

Только искра и капля, только ветер и прах…

Веселись! Ибо нас не спросили вчера.

Эту кашу без нас заварили вчера.

Мы не сами грешили и пили вчера —

Все за нас в небесах предрешили вчера.

Бренность мира узрев, горевать погоди!

Верь: недаром колотится сердце в груди.

Не горюй о минувшем: что было – то сплыло.

Не горюй о грядущем: туман впереди…

Если б мог я найти путеводную нить,

Если б мог я надежду на рай сохранить, —

Не томился бы я в этой тесной темнице,

А спешил место жительства переменить!

В этом замкнутом круге – крути не крути —

Не удастся конца и начала найти.

Наша роль в этом мире – прийти и уйти.

Кто нам скажет о цели, о смысле пути?

Изваял эту чашу искусный резец

Не затем, чтоб разбил ее пьяный глупец.

Сколько светлых голов и прекрасных сердец

Между тем разбивает напрасно творец!

Двери в рай всемогущий господь затворил

Для того, кто из глины бутыль сотворил.

Как же быть, милосердный, с бутылью из тыквы?

Ты об этом, по-моему, не говорил!

Заглянуть за опущенный занавес тьмы

Неспособны бессильные наши умы.

В тот момент, когда с глаз упадает завеса,

В прах бесплотный, в ничто превращаемся мы.

Часть людей обольщается жизнью земной,

Часть – в мечтах обращается к жизни иной.

Смерть – стена. И при жизни никто не узнает

Высшей истины, скрытой за этой стеной.

Мы бродили всю жизнь по горам и долам,

Путь домой находили с грехом пополам.

Но никто из ушедших отсюда навеки

Не вернулся обратно, не встретился нам.

Ни от жизни моей, ни от смерти моей

Мир богаче не стал и не станет бедней.

Задержусь ненадолго в обители сей —

И уйду, ничего не узнавши о ней.

Ты не слушай глупцов, умудренных житьем.

С молодой уроженкой Тараза вдвоем

Утешайся любовью, Хайам, и питьем,

Ибо все мы бесследно отсюда уйдем…

Видит бог: не пропившись, я пить перестал,

Не с ханжой согласившись, я пить перестал.

Пил – утешить хотел безутешную душу.

Всей душою влюбившись, я пить перестал.

Были б добрые в силе, а злые слабы —

Мы б от тяжких раздумий не хмурились бы!

Если б в мире законом была справедливость —

Не роптали бы мы на превратность судьбы.

Тайну вечного смертным постичь не дано.

Что же нам остается? Любовь и вино.

Вечен мир или создан – не все ли равно,

Если нам без возврата уйти суждено?

И седых стариков, и румяных юнцов —

Всех одно ожидает в конце-то концов.

Задержаться в живых никому не удастся —

Не помилует смерть ни детей, ни отцов.

Хорошо, если платье твое без прорех.

И о хлебе насущном подумать не грех.

А всего остального и даром не надо —

Жизнь дороже богатства и почестей всех.

Я страдать обречен до конца своих дней,

Ты же день ото дня веселишься сильней.

Берегись! На судьбу полагаться не вздумай:

Много хитрых уловок в запасе у ней.

Океан, состоящий из капель, велик.

Из пылинок слагается материк.

Твой приход и уход – не имеют значенья.

Просто муха в окно залетела на миг…

Каждый розовый, взоры ласкающий куст

Рос из праха красавиц, из розовых уст.

Каждый стебель, который мы топчем ногами,

Рос из сердца, вчера еще полного чувств.

Нищим дервишем ставши – достигнешь высот.

Сердце в кровь изодравши – достигнешь высот.

Прочь, пустые мечты о великих свершеньях!

Лишь с собой совладавши – достигнешь высот.

Снова туча на землю роняет слезу.

Трезвый, этого зрелища я не снесу.

Нынче мы, на траве развалясь, отдыхаем —

Завтра будем лежать под травою, внизу.

От судьбы мне всегда достаются плевки,

Жизнь слагается воле моей вопреки,

И душа собирается тело покинуть:

«Больно стены жилья, – говорит, – не крепки́!»

Пей вино! Нам с тобой не заказано пить,

Ибо небо намерено нас погубить.

Развалясь на траве, произросшей из праха,

Пей вино! И не надо судьбу торопить.

Все пройдет – и надежды зерно не взойдет,

Все, что ты накопил, ни за грош пропадет.

Если ты не поделишься вовремя с другом —

Все твое достоянье врагу отойдет.

Как нужна для жемчужины полная тьма —

Так страданья нужны для души и ума.

Ты лишился всего, и душа опустела?

Эта чаша наполнится снова сама!

До того, как мы чашу судьбы изопьем,

Выпьем, милая, чашу иную вдвоем.

Может статься, что сделать глотка перед смертью

Не позволит нам небо в безумье своем.

До рождения ты не нуждался ни в чем,

А родившись, нуждаться во всем обречен.

Только сбросивши гнет ненасытного тела,

Снова станешь свободным, как бог, богачом.

Из допущенных в рай и повергнутых в ад

Никогда и никто не вернулся назад.

Грешен ты или свят, беден или богат —

Уходя, не надейся и ты на возврат.

Вот лицо мое – словно прекрасный тюльпан.

Вот мой стройный, как ствол кипарисовый, стан.

Одного, сотворенный из праха, не знаю:

Для чего этот облик мне скульптором дан?

Если б мне этой жизни причину постичь —

Я сумел бы и нашу кончину постичь.

То, чего не постиг я, в живых пребывая,

Не надеюсь, когда вас покину, постичь.

Вразуми, всемогущее небо, невежд:

Где уток, где основа всех наших надежд?

Сколько пламенных душ без остатка сгорело!

Где же дым? Где же смысл? Оправдание – где ж?

Этой чаше рассудок хвалу воздает,

С ней влюбленный целуется ночь напролет,

А безумный гончар столь изящную чашу

Создает – и об землю без жалости бьет!

Жизни стыдно за тех, кто сидит и скорбит,

Кто не помнит утех, не прощает обид.

Пой, покуда у чанга не лопнули струны!

Пей, покуда об камень сосуд не разбит!

В сад тенистый с тобой удалившись вдвоем,

Мы вина в пиалу, помолившись, нальем.

Скольких любящих, боже, в безумье своем

Превратил ты в сосуд, из которого пьем!

Старость – дерево, корень которого сгнил.

Возраст алые щеки мое посинил.

Крыша, дверь и четыре стены моей жизни

Обветшали и рухнуть грозят со стропил.

Нет на свете тиранов злобней и жадней,

Чем земля и жестокое небо над ней.

Распороть бы земле ненасытное брюхо:

Сколько в нем засверкает бесценных камней!

Двери в этой обители: выход и вход.

Что нас ждет, кроме гибели, страха, невзгод?

Счастье? Счастлив живущий хотя бы мгновенье.

Кто совсем не родился – счастливее тот.

Добровольно сюда не явился бы я.

И отсюда уйти не стремился бы я.

Я бы в жизни, будь воля моя, не стремился

Никуда. Никогда. Не родился бы я.

Над землей небосвод наклоняется вновь,

Как над чашей кувшин. Между ними любовь.

Только хлещет на землю не кровь винограда,

А сынов человеческих алая кровь.

Двести лет проживешь или тысячу лет —

Все равно попадешь муравьям на обед.

В шелк одет или в жалкие тряпки одет,

Падишах или пьяница – разницы нет!

Этот мир красотою Хайама пленил,

Ароматом и цветом своим опьянил.

Но источник с живою водою – иссякнет,

Как бы ты бережливо его не хранил!

Я скажу по секрету тебе одному:

Смысл мучений людских недоступен уму,

Нашу глину Аллах замесил на страданьях:

Мы выходим из тьмы, чтобы кануть во тьму!

Если гурия страстно целует в уста,

Если твой собеседник мудрее Христа,

Если лучше небесной Зухры музыкантша —

Все не в радость, коль совесть твоя не чиста!

Угнетает людей небосвод-мироед:

Он ссужает их жизнью на несколько лет.

Знал бы я об условиях этих кабальных —

Предпочел бы совсем не родиться на свет!

Милосердия, сердце мое, не ищи.

Правды в мире, где ценят вранье, – не ищи.

Нет еще в этом мире от скорби лекарства.

Примирись – и лекарств от нее не ищи.

Плачет роза под прессом: «Зачем из меня

Соки жмут перегонщики, масло гоня?»

«Годы горя и слез, – соловей отвечает, —

Вот цена одного безмятежного дня!»

Шел я трезвый – веселья искал и вина.

Вижу: мертвая роза – суха и черна.

«О несчастная! В чем ты была виновата?»

«Я была чересчур весела и пьяна!»

Семь небес или восемь? По-разному врут.

Важно то, что меня они в прах разотрут.

И какая мне разница: черви в могиле

Или волки в степи мое тело сожрут?

О мудрец! Коротай свою жизнь в погребке.

Прах властителей – чаша в руке.

Все, что кажется прочным, незыблемым, вечным, —

Лишь обманчивый сон, лишь мираж вдалеке…

Мы уйдем без следа – ни имен, ни примет.

Этот мир простоит еще тысячи лет.

Нас и раньше тут не было – после не будет.

Ни ущерба, ни пользы от этого нет.

Если мельницу, баню, роскошный дворец

Получает в подарок дурак и подлец,

А достойный идет в кабалу из-за хлеба —

Мне плевать на твою справедливость, творец!

Неужели таков наш ничтожный удел:

Быть рабами своих вожделеющих тел?

Ведь еще ни один из живущих на свете

Вожделений своих утолить не сумел!

Много ль проку в уме и усердье твоем,

Если жизнь – краткосрочный кабальный заем?

Есть ли смысл заключенным в тюрьму сокрушаться,

Что явились мы поздно и рано уйдем?

Если б мне всемогущество было дано —

Я бы небо такое низринул давно

И воздвиг бы другое, разумное небо,

Чтобы только достойных любило оно!

Плачь не плачь, а придется и нам умереть.

Небольшое несчастье – однажды истлеть.

Горстка грязи и крови… Считай, что на свете

Нас и не было вовсе. О чем сожалеть?

Мы попали в сей мир, как в силок – воробей.

Мы полны беспокойства, надежд и скорбей.

В эту круглую клетку, где нету дверей,

Мы попали с тобой не по воле своей.

Эта жизнь – солончак. Вкус у жизни такой,

Что сердца наполняются смертной тоской.

Счастлив тот, кто ее поскорее покинет.

Кто совсем не родится – познает покой.

О душа! Ты меня превратила в слугу.

Я твой гнет ощущаю на каждом шагу.

Для чего я родился на свет, если в мире

Все равно ничего изменить не могу?

И того, кто умен, и того, кто красив,

Небо в землю упрячет, под корень скосив.

Горе нам! Мы истлеем без пользы, без цели.

Станем бывшими мы, бытия не вкусив.

Мне одна лишь отрада осталась: в вине.

От вина лишь осадок остался на дне.

От застольных бесед ничего не осталось.

Сколько жить мне осталось – неведомо мне.

Когда голову я под забором сложу,

В лапы смерти, как птица в ощип, угожу —

Завещаю: кувшин из меня изготовьте,

Приобщите меня к своему кутежу!

Долго ль спину придется мне гнуть или нет,

Скоро ль мне суждено отдохнуть или нет —

Что об этом вздыхать, если, даже вздыхая,

Я не знаю: успею вздохнуть или нет?

Жизнь – мираж. Тем не менее – радостным будь.

В страсти и в опьянении – радостным будь.

Ты мгновение жил – и тебя уже нету.

Но хотя бы мгновение – радостным будь!

Рано утром я слышу призыв кабака:

«О безумец, проснись, ибо жизнь коротка!

Чашу черепа скоро наполнит землею.

Пьяной влагою чашу наполним пока!»

Лучше сердце обрадовать чашей вина.

Чем скорбеть и былые хвалить времена.

Трезвый ум налагает на душу оковы,

Опьянев, разрывает оковы она.

От безбожья до бога – мгновенье одно.

От нуля до итога – мгновенье одно.

Береги драгоценное это мгновенье:

Жизнь – ни мало ни много – мгновенье одно!

Некто мудрый внушал задремавшему мне:

«Просыпайся, счастливым не станешь во сне.

Брось ты это занятье, подобное смерти.

После смерти, Хайам, отоспишься вполне!»

Принесите вина – надоела вода!

Чашу жизни моей наполняют года.

Не к лицу старику притворяться непьющим.

Если нынче не выпью вина – то когда?

Мертвецам все равно: что минута – что час,

Что вода – что вино, что Багдад – что Шираз.

Полнолуние сменится новой луною

После нашей погибели тысячи раз.

Да пребудет вино неразлучно с тобой!

Пей с любою подругой, из чаши любой

Виноградную кровь, ибо в черную глину

Превращает людей небосвод голубой.

То, что бог нам однажды отмерил, друзья,

Увеличить нельзя и уменьшить нельзя.

Постараемся с толком истратить наличность,

На чужое не зарясь, взаймы не прося.

Виночерпий, налей в мою чашу вина!

Этой влагой целебной упьюсь допьяна,

Перед тем как непрочная плоть моя будет

Гончарами в кувшины превращена.

Принеси заключенный в кувшине рубин —

Он один мой советчик и друг до седин.

Не сиди, размышляя о бренности жизни, —

Принеси мне наполненный жизнью кувшин!

Пристрастился я к лицам румянее роз,

Пристрастился я к соку божественных лоз.

Из всего я стараюсь извлечь свою долю.

Пока частное в целое не влилось.

Снова вешнюю землю омыли дожди,

Снова сердце забилось у мира в груди.

Пей с подругой вино на зеленой лужайке —

Мертвецов, что лежат под землей, разбуди!

В окруженье друзей, на веселом пиру

Буду пить эту влагу, пока не умру!

Буду пить из прекрасных гончарных изделий,

До того как сырьем послужить гончару.

Не выращивай в сердце печали росток,

Книгу радостей выучи назубок,

Пей, приятель, живи по велению сердца:

Неизвестен отпущенный смертному срок.

Так как всё за меня решено в вышине

И никто за советом не ходит ко мне —

Зачерпни-ка мне в чашу вина, виночерпий:

Выпьем! Горести мира утопим в вине.

Долго ль будешь, мудрец, у рассудка в плену?

Век наш краток – не больше аршина в длину.

Скоро станешь ты глиняным винным кувшином.

Так что пей, привыкай постепенно к вину!

Оттого, что неправеден мир, не страдай,

Не тверди нам о смерти и сам не рыдай,

Наливай в пиалу эту алую влагу,

Белогрудой красавице сердце отдай.

Встанем утром и руки друг другу пожмем,

На минуту забудем о горе своем,

С наслажденьем вдохнем этот утренний воздух,

Полной грудью, пока еще дышим, вздохнем!

В жизни трезвым я не был, и к богу на суд

В Судный день меня пьяного принесут!

До зари я лобзаю заздравную чашу,

Обнимаю за шею любезный сосуд.

Брось молиться, неси нам вина, богомол,

Разобьем свою добрую славу об пол.

Все равно ты судьбу за подол не ухватишь —

Ухвати хоть красавицу за подол!

Луноликая! Чашу вина и греха

Пей сегодня – на завтра надежда плоха.

Завтра, глядя на землю, луна молодая

Не отыщет ни славы моей, ни стиха.

Мой закон: быть веселым и вечно хмельным,

Ни святошей не быть, ни безбожником злым.

Я спросил у судьбы о размере калыма.

«Твое сердце, – сказала, – достойный калым!»

Виночерпий, бездонный кувшин приготовь!

Пусть без устали хлещет из горлышка кровь.

Эта влага мне стала единственным другом,

Ибо все изменили – и друг, и любовь.

Травка блещет, и розы горят на кустах…

В нашей утренней радости кроется страх,

Ибо мы оглянуться с тобой не успеем —

Скосят травку, а розы рассыплются в прах.

Дай мне влаги хмельной, укрепляющей дух.

Пусть я пьяным напился и взор мой потух —

Дай мне чашу вина! Ибо мир этот – сказка,

Ибо жизнь – словно ветер, а мы – словно пух…

Рыба утку спросила: «Вернется ль вода,

Что вчера утекла? Если – да, то – когда?»

Утка ей отвечала: «Когда нас поджарят —

Разрешит все вопросы сковорода!»

Круг небес, неизменный во все времена,

Опрокинут над нами, как чаша вина.

Это чаша, которая ходит по кругу.

Не стони – и тебя не минует она.

Когда ветер у розы подол разорвет,

Мудрый тот, кто кувшин на двоих разопьет

На лужайке с подругой своей белогрудой

И об камень ненужный сосуд разобьет!

Встань и полную чашу налей поутру,

Не горюй о неправде, царящей в миру.

Если б в мире законом была справедливость —

Ты бы не был последним на этом пиру.

Жизнь в разлуке с лозою хмельною – ничто.

Жизнь в разлуке с певучей струною – ничто.

Сколько я не вникаю в дела под луною:

Наслаждение – все, остальное – ничто!

С той, чей стан – кипарис, а уста – словно лал,

В сад любви удались и наполни бокал,

Пока рок неминуемый, волк ненасытный,

Эту плоть, как рубашку, с тебя не сорвал!

Не горюй, что забудется имя твое.

Пусть тебя утешает хмельное питье.

До того как суставы твои распадутся —

Утешайся с любимой, лаская ее.

Следуй верным путем бесшабашных гуляк:

Позови музыкантов, на ложе возляг,

В изголовье – кувшин, пиала – на ладони,

Не болтай языком – на вино приналяг!

Чем стараться большое именье нажить,

Чем себе, закоснев в самомненье, служить,

Чем гоняться до смерти за призрачной славой —

Лучше жизнь, как во сне, в опьяненье прожить!

Словно ветер в степи, словно в речке вода,

День прошел – и назад не придет никогда.

Будем жить, о подруга моя, настоящим!

Сожалеть о минувшем – не стоит труда.

Ты не знаешь, о чем петухи голосят?

Не о том ли, что мертвых не воскресят?

Что еще одна ночь истекла безвозвратно,

А живые, об этом не ведая, спят?

Не таи в своем сердце обид и скорбей,

Ради звонкой монеты поклонов не бей.

Если друга ты вовремя не накормишь —

Все сожрет без остатка наследник-злодей.

Злое небо над нами расправу вершит.

Им убиты Махмуд и могучий Джамшид.

Пей вино, ибо нету на землю возврата

Никому, кто под этой землею лежит.

Не пекись о грядущем. Страданье – удел

Дальновидных вершителей завтрашних дел.

Этот мир и сегодня для сердца не тесен —

Лишь бы долю свою отыскать ты сумел.

«Как там – в мире ином?» – я спросил старика,

Утешаясь вином в уголке погребка.

«Пей! – ответил. – Дорога туда далека.

Из ушедших никто не вернулся пока».

Если сердце мое отобьется от рук —

То куда ему деться? Безлюдье вокруг!

Каждый жалкий дурак, узколобый невежда,

Выпив лишку – Джамшидом становится вдруг.

Вереницею дни-скороходы идут,

Друг за другом закаты, восходы идут.

Виночерпий! Не надо скорбеть о минувшем.

Дай скорее вина, ибо годы идут.

День прекрасен: ни холод с утра, ни жара.

Ослепителен блеск травяного ковра,

Соловей над раскрытою розой с утра

Надрывается: браться за чашу пора!

Ранним утром, о нежная, чарку налей,

Чанг настрой и на чанге играй веселей.

Ибо в прах превратило и Джама и Кея

Это вечное круговращение дней.

Лунным светом у ночи разорван подол.

Ставь кувшин поскорей, виночерпий, на стол!

Когда мы удалимся из дольнего мира,

Так же будет луна озарять этот дол.

Научась отличать свои руки от ног,

Я рукой шевельнуть самовольно не мог.

Жаль, что в счет мне поставят бесплодные годы,

Когда не был я пьян, когда был одинок.

Пей вино, ибо радость телесная – в нем.

Слушай чанг, ибо сладость небесная – в нем.

Променяй свою вечную скорбь на веселье,

Ибо цель, никому не известная, – в нем.

Что меня ожидает – неведомо мне,

Скорбь рождает раздумье о завтрашнем дне.

Пей, Хайам! Не пролей ни глотка этой влаги,

Этой жизни, которой все меньше на дне.

Всем сердечным движениям волю давай,

Сад желаний возделывать не уставай,

Звездной ночью блаженствуй на шелковой травке:

На закате – ложись, на рассвете – вставай.

Нежным женским лицом и зеленой травой

Буду я наслаждаться, покуда живой.

Пил вино, пью вино и, наверное, буду

Пить вино до минуты своей роковой!

Лживой книжной премудрости лучше бежать.

Лучше с милой всю жизнь на лужайке лежать.

До того как судьба твои кости иссушит —

Лучше чашу без устали осушать!

Приходи – и не будем о прошлом тужить,

Будем пить и минутой сегодняшней жить.

Завтра, вслед за другими, ушедшими прежде,

Нам в дорогу пожитки придется сложить.

Беспощадна судьба, наши планы круша.

Час настанет – и тело покинет душа.

Не спеши, посиди на траве, под которой

Скоро будешь лежать, никуда не спеша.

Пей вино, ибо жизнь продлевает оно,

В душу вечности свет проливает оно.

В эту пору цветов, винограда и пьяниц

Быть веселыми повелевает оно!

Если есть у тебя для жилья закуток —

В наше подлое время – и хлеба кусок,

Если ты никому не слуга, не хозяин —

Счастлив ты и воистину духом высок.

Слышал я, что в раю, мол, сады и луга,

Реки меда, кисельные, мол, берега.

Дай мне чашу вина! Не люблю обещаний.

Мне наличность презренная дорога.

Тучам солнца высокого не потушить.

Горю сердца веселого не сокрушить.

Для чего нам к неведомой цели спешить?

Лучше пить и в свое удовольствие жить!

Виночерпий, налей в мою чашу огня!

Надоела хвастливых друзей болтовня.

Дай мне полный кувшин этой пламенной влаги,

Прежде чем изготовят кувшин из меня.

Виночерпий, опять моя чаша пуста!

Чистой влаги иссохшие жаждут уста,

Ибо друга иного у нас не осталось,

У которого совесть была бы чиста.

Наливай нам вина, хоть болит голова.

Хмель дарует нам равные с богом права.

Наливай нам вина, ибо жизнь – быстротечна,

Ибо все остальное на свете – слова!

Встань, Хайама поздравь с наступающим днем

И хрустальную чашу наполни огнем.

Помни: этой минуты в обители тлена

Мы с тобою уже никогда не вернем.

Трезвый, я замыкаюсь, как в панцире краб.

Напиваясь, я делаюсь разумом слаб.

Есть мгновенье меж трезвостью и опьяненьем.

Это – высшая правда, и я – ее раб!

Смертный, если не ведаешь страха – борись.

Если слаб – перед волей Аллаха смирись.

Но того, что сосуд, сотворенный из праха,

Прахом станет, – оспаривать не берись.

Все недуги сердечные лечит вино.

Муки разума вечные лечит вино.

Элексира забвения и утешенья

Не страшитесь, увечные, – лечит вино!

Мир – капкан, от которого лучше бежать.

Лучше с милой всю жизнь на лужайке лежать.

Пламя скорби гаси утешительной влагой.

Ветру смерти не дай себя с прахом смешать.

Долго ль будешь скорбеть и печалиться, друг,

Сокрушаться, что жизнь ускользает из рук?

Пей хмельное вино, в наслажденьях усердствуй,

Веселясь, совершай предначертанный круг!

Что за утро! Налей-ка, не мешкая, мне.

Что там с ночи осталось в кувшине на дне.

Прелесть этого утра душою почувствуй —

Завтра станешь бесчувственным камнем в стене.

Круглый год неизменно вращенье Плеяд.

В книге жизни страницы мелькают подряд.

Пей вино. Не горюй. «Горе – медленный яд,

А лекарство – вино», – мудрецы говорят.

За страданья свои небеса не кляни.

На могилы друзей без рыданья взгляни.

Оцени мимолетное это мгновенье.

Не гляди на вчерашний и завтрашний дни.

Разум к счастью стремится, все время твердит:

«Дорожи каждым мигом, пока не убит!

Ибо ты – не трава, и когда тебя скосят —

То земля тебя заново не возродит».

Жизнь – мгновенье. Вино – от печали бальзам.

День прошел беспечально – хвала небесам!

Будь доволен тебе предназначенной долей.

Не пытайся ее переделывать сам.

Если жизнь твоя нынче, как чаша, полна —

Не спеши отказаться от чаши вина.

Все богатства судьба тебе дарит сегодня —

Завтра, может случиться, ударит она!

Я устами прижался к устам кувшина.

Долгой жизни испрашивал я у вина.

«Пей, – кувшин прошептал, – и не спрашивай много.

Ибо участь твоя без меня решена».

Если все государства, вблизи и вдали,

Покоренные, будут валяться в пыли —

Ты не станешь, великий владыка, бессмертным.

Твой удел невелик: три аршина земли.

Дай вина, чтоб веселье лилось через край,

Чтобы здесь, на земле, мы изведали рай!

Звучный чанг принеси и душистые травы.

Благовония – жги, а на чанге – играй.

Я измучен любовью на старости лет,

Пью без памяти – этим спасаюсь от бед.

О торговцы вином! Вы, должно быть, в убыток

Свой товар продаете: цены ему нет!

Плеч не горби, Хайам! Не удастся и впредь

Черной скорби душою твоей овладеть.

До могилы глаза твои с радостью будут

На ручей, на зеленую ниву глядеть.

Не молящимся грешником надобно быть —

Веселящимся грешником надобно быть.

Так как жизнь драгоценная кончится скоро —

Шутником и насмешником надобно быть.

Не осталось мужей, коих мог уважать,

Лишь вино продолжает меня ублажать.

Не отдергивай руку от ручки кувшинной.

Если в старости некому руку пожать.

Нам обещаны гурии в мире ином.

Я хотел бы подольше остаться в земном.

Только издали бой барабанный приятен.

Не люблю пустозвонства. Дай чашу с вином!

Над Землею сверкает небесный Телец.

Скрыл другого тельца под землею творец.

Что ж мы видим на пастбище между тельцами?

Миллионы безмозглых ослов и овец!

Шейх блудницу стыдил: «Ты, беспутная, пьешь,

Всем желающим тело свое продаешь!»

«Я, – сказала блудница, – и вправду такая.

Тот ли ты, за кого мне себя выдаешь?»

Пьянство слаще, чем слава великих мужей,

Пьянство богу милей, чем молитвы ханжей,

Наши пьяные песни и стоны с похмелья —

Несомненно, приятны для божьих ушей!

Я в мечеть не за праведным словом пришел,

Не стремясь приобщиться к основам пришел.

В прошлый раз утащил я молитвенный коврик,

Он истерся до дыр – я за новым пришел.

Мы чалму из тончайшего льна продадим,

И корону султана спьяна продадим.

Принадлежность святош – драгоценные четки,

Не торгуясь, за чашу вина продадим.

Мне твердят: «Ты утонешь, безбожник, в вине!»

Вдвое дозу уменьшить советуют мне.

Значит – утром не пить? Не согласен. С похмелья

Утром пьянице хочется выпить вдвойне.

Пей вино, ибо скоро уснешь на века.

Как тюльпана цветение – жизнь коротка.

В окруженье друзей, в тесноте погребка —

Пей вино! И о смерти – ни слова пока!

Если Ты не велишь мне глядеть на луну —

Я, покорный Тебе, на нее не взгляну.

Это так же жестоко, как полную чашу

Поднести, запретив прикасаться к вину!

Не у тех, кто во прах государства поверг, —

Лишь у пьяных душа устремляется вверх!

Надо пить: в понедельник, во вторник, в субботу,

В воскресенье, в пятницу, в среду, в четверг.

Ты не верь измышленьям непьющих тихонь,

Будто пьяниц в аду ожидает огонь.

Если место в аду для влюбленных и пьяных —

Рай окажется завтра пустым, как ладонь!

Говорят: нас в раю ожидает вино.

Если так – то и здесь его пить не грешно.

И любви не грешно на земле предаваться —

Если это и на небе разрешено.

Если пост я нарушу для плотских утех —

Не подумай, что я нечестивее всех.

Просто: постные дни – словно черные ночи,

А ночами грешить, как известно, не грех!

Стоит власти над миром хороший глоток.

Выше истины выпивку ставит знаток.

Белоснежной чалмы правоверного шейха

Стоит этот, вином обагренный, платок.

Покупаю вино, а блаженство в раю

Я любому, кто хочет купить, продаю.

Верь в обещанный рай, если хочется верить,

И ступай, куда хочешь, покуда я пью!

Я не знаю, куда, умерев, попаду:

Райский сад меня ждет или пекло в аду.

Но, пока я не умер, по-прежнему буду

Пить с подругой вино на лужайке в саду!

Не беда, что вино мне милей, чем вода,

Труд любовный – желанней любого труда.

Мне раскаянья бог никогда не дарует.

Сам же я не раскаюсь ни в чем никогда!

Пить вино зарекаться не должен поэт.

Преступившим зарок – оправдания нет.

Соловьи надрываются, розы раскрыты…

Разве можно давать воздержанья обет?!

Когда тело мое на кладби́ще снесут —

Ваши слезы и речи меня не спасут.

Подождите, пока я не сделаюсь глиной,

А потом из меня изготовьте сосуд!

Напоите меня, чтоб уже не пилось,

Чтоб рубиновым цветом лицо налилось!

После смерти – вином мое тело омойте,

А носилки для гроба сплетите из лоз.

Мое тело омойте вином, чтобы бог

В Судный день без труда отыскать меня мог.

Отыскать меня просто: понюхайте землю

В харабате, у входа в ночной погребок!

Буду пьянствовать я до конца своих дней,

Чтоб разило вином из могилы моей,

Чтобы пьяный, пришедший ко мне на могилу,

Стал от винного запаха вдвое пьяней!

К черту пост и молитву, мечеть и муллу!

Воздадим полной чашей Аллаху хвалу.

Наша плоть в бесконечных своих превращеньях

То в кувшин превращается, то в пиалу.

Будь, как ринд, завсегдатаем всех кабаков,

Вечно пьяным, свободным от всяких оков.

Хоть разбойником будь на проезжей дороге:

Грабь богатых, добром одаряй бедняков!

Если выпьет гора – в пляс пойдет и она.

Жалок тот, кто не любит хмельного вина.

К черту ваши запреты! Вино – это благо.

Доброта человека вином рождена.

Нынче жажды моей не измерят весы.

В чан с вином окуну я сегодня усы!

Разведусь я с ученостью книжной и с верой,

В жены выберу дочь виноградной лозы.

Когда вырвут без жалости жизни побег,

Когда тело во прах превратится навек —

Пусть из этого праха кувшин изготовят

И наполнят вином: оживет человек!

Если ночью тоска подкрадется – вели

Дать вина. О пощаде судьбу не моли.

Ты не золото, пьяный глупец, и едва ли,

Закопав, откопают тебя из земли.

Если истину сердцу постичь не дано,

Для чего же напрасно страдает оно?

Примирись и покорствуй бесстрастному року,

Ибо то, что предписано, – сбыться должно!

В Книге Судеб ни слова нельзя изменить.

Тех, кто вечно страдает, нельзя извинить.

Можешь пить свою желчь до скончания жизни:

Жизнь нельзя сократить и нельзя удлинить.

В этом мире на каждом шагу – западня.

Я по собственной воле не прожил и дня.

Без меня в небесах принимают решенья,

А потом бунтарем называют меня!

Благородство и подлость, отвага и страх —

Все с рожденья заложено в наших телах.

Мы до смерти не станем ни лучше, ни хуже —

Мы такие, какими нас создал Аллах!

От нежданного счастья, глупец, не шалей.

Если станешь несчастным – себя не жалей.

Зло с добром не вали без разбора на небо:

Небу этому в тысячу раз тяжелей!

Все, что будет: и зло, и добро – пополам

Предписал нам заранее вечный калам.

Каждый шаг предначертан в небесных скрижалях.

Нету смысла страдать и печалиться нам.

Словно солнце, горит, не сгорая, любовь.

Словно птица небесного рая – любовь.

Но еще не любовь – соловьиные стоны.

Не стонать, от любви умирая, – любовь!

Небо сердцу шептало: «Я знаю – меня

Ты поносишь, во всех своих бедах виня.

Если б небо вращеньем своим управляло —

Ты бы не было, сердце, несчастным ни дня!»

Ты меня сотворил из земли и воды.

Ты – творец моей плоти, моей бороды.

Каждый умысел мой предначертан тобою.

Что ж мне делать? Спасибо сказать за труды?

«Надо жить, – нам внушают, – в постах и труде.

Как живете вы – так и воскреснете-де!»

Я с подругой и с чашей вина неразлучен —

Чтобы так и проснуться на Страшном суде.

Назовут меня пьяным – воистину так!

Нечестивцем, смутьяном – воистину так!

Я есмь я. И болтайте себе что хотите:

Я останусь Хайамом. Воистину так!

Мир чреват одновременно благом и злом:

Все, что строит, – немедля пускает на слом.

Будь бесстрашен, живи настоящей минутой,

Не пекись о грядущем, не плачь о былом.

Да пребудет со мною любовь и вино!

Будь что будет: безумье, позор – все равно!

Чему быть суждено – неминуемо будет.

Но не больше того, чему быть суждено.

Кипарис языками, которых не счесть.

Не болтает. Хвала кипарису и честь!

А тому, кто одним языком обладает,

Но болтлив, – не мешало бы это учесть…

Муж ученый, который мудрее муллы,

Но бахвал и обманщик, – достоин хулы.

Муж, чье слово прочнее гранитной скалы, —

Выше мудрого, выше любой похвалы!

Те, в ком страсти волнуются, мысли кипят, —

Все на свете понять и изведать хотят.

Выпьют чашу до дна – и лишатся сознанья,

И в объятиях смерти без памяти спят.

Кто урод, кто красавец – не ведает страсть.

В ад согласен безумец влюбленный попасть.

Безразлично влюбленным, во что одеваться,

Что на землю стелить, что под голову класть.

Чем за общее счастье без толку страдать —

Лучше счастье кому-нибудь близкому дать.

Лучше друга к себе привязать добротою,

Чем от пут человечество освобождать.

Из верченья гончарного круга времен

Смысл извлек только тот, кто учен и умен,

Или пьяный, привычный к вращению мира,

Ничего ровным счетом не смыслящий в нем!

Небо – пояс загубленной жизни моей,

Слезы падших – соленые волны морей,

Рай – блаженный покой после страстных усилий,

Адский пламень – лишь отблеск угасших страстей.

Хоть мудрец – не скупец и не копит добра,

Плохо в мире и мудрому без серебра.

Под забором фиалка от нищенства никнет,

А богатая роза красна и щедра!

Есть ли кто-нибудь в мире, кому удалось

Утолить свою страсть без мучений и слез?

Дал себя распилить черепаховый гребень,

Чтобы только коснуться любимых волос!

Пей с достойным, который тебя не глупей,

Или пей с луноликой любимой своей.

Никому не рассказывай, сколько ты выпил.

Пей с умом. Пей с разбором. Умеренно пей.

Много мыслей в моей голове, но, увы:

Если выскажу их – не сносить головы!

Только эта бумага достойна доверья.

О друзья, недостойны доверия вы!

Я к неверной хотел бы душой охладеть,

Новой страсти позволить собой овладеть.

Я хотел бы – но слезы глаза застилают,

Слезы мне не дают на другую глядеть!

Когда песню любви запоют соловьи —

Выпей сам и подругу вином напои.

Видишь: роза раскрылась в любовном томленье?

Утоли, о влюбленный, желанья свои!

Пью не ради запретной любви к питию

И не ради веселья душевного пью.

Пью вино потому, что хочу позабыться,

Мир забыть и несчастную долю свою.

«Ад и рай – в небесах», – утверждают ханжи.

Я, в себя заглянув, убедился во лжи:

Ад и рай – не круги во дворце мирозданья,

Ад и рай – это две половины души.

Пью с умом: никогда не буяню спьяна.

Жадно пью: я не жаден, но жажда сильна.

Ты, святоша и трезвенник, занят собою —

Я себя забываю, напившись вина!

Пью вино, ибо скоро в могиле сгнию.

Пью вино, потому что не верю вранью

Ни о вечных мучениях в жизни загробной,

Ни о вечном блаженстве на травке в раю.

Попрекают Хайама числом кутежей

И в пример ему ставят непьющих мужей.

Были б столь же заметны другие пороки —

Кто бы выглядел трезвым из этих ханжей?!

Для того, кто за внешностью видит нутро,

Зло с добром – словно золото и серебро.

Ибо то и другое – дается на время,

Ибо кончатся скоро и зло, и добро.

Вновь на старости лет я у страсти в плену.

Разве иначе я пристрастился б к вину?

Все обеты нарушил возлюбленной ради

И, рыдая, свое безрассудство кляну.

Дай вина! Здесь не место пустым словесам.

Поцелуи любимой – мой хлеб и бальзам.

Губы пылкой возлюбленной – винного цвета,

Буйство страсти подобно ее волосам.

Мне с похмелья лекарство одно принеси,

Если мускусом пахнет оно, принеси,

Если вылечить хочешь Хайама от скорби —

Ранним утром Хайаму вино принеси.

Этот райский, с ручьями журчащими, край —

Чем тебе не похож на обещанный рай?

Сколько хочешь валяйся на шелковой травке,

Пей вино и на ласковых гурий взирай!

Если жизнь все равно неизбежно пройдет —

Так пускай хоть она безмятежно пройдет!

Жизнь тебя, если будешь веселым, утешит,

Если будешь рыдать – безутешно пройдет.

Пей вино, ибо друг человеку оно,

Для усталых – подобно ночлегу оно,

Во всемирном потопе, бушующем в душах,

В море скорби – подобно ковчегу оно.

Если гурия кубок наполнит вином,

Лежа рядом со мной на ковре травяном, —

Пусть меня оплюют и смешают с дерьмом,

Если стану я думать о рае ином!

В этом мире не вырастет правды побег.

Справедливость не правила миром вовек.

Не считай, что изменишь течение жизни.

За подрубленный сук не держись, человек!

Нам дорогу забыть к харабату нельзя.

Доброй славы добыть и за плату нельзя.

Веселитесь! Чадра добродетели нашей

В дырах вся – и поставить заплату нельзя.

Мы грешим, истребляя вино. Это так.

Из-за наших грехов процветает кабак.

Да простит нам Аллах милосердный! Иначе

Милосердие божье проявится как?

Кто, живя на земле, не грешил? Отвечай!

Ну, а кто не грешил – разве жил? Отвечай!

Чем Ты лучше меня, если мне в наказанье

Ты ответное зло совершил? Отвечай!

Ты кувшин мой разбил, всемогущий господь,

В рай мне дверь затворил, всемогущий господь.

Драгоценную влагу ты пролил на камни —

Ты, видать, перепил, всемогущий господь?

Пусть хрустальный бокал и осадок на дне

Возвещают о дне наступающем мне,

Горьким это вино иногда называют.

Если так – значит, истина скрыта в вине!

Каждый молится богу на собственный лад.

Всем нам хочется в рай и не хочется в ад.

Лишь мудрец, постигающий замысел божий,

Адских мук не страшится и раю не рад.

Лучше пить и веселых красавиц ласкать,

Чем в постах и молитвах спасенья искать.

Если место в аду для влюбленных и пьяниц —

То кого же прикажете в рай допускать?

Когда друг ваш очутится в мире ином —

Помяните ушедшего чистым вином.

Когда чаша по кругу дойдет до Хайама,

Кверху дном опрокиньте ее, кверху дном!

Мы не ропщем и рабских поклонов не бьем,

Мы, надеясь на милость всевышнего, пьем.

Грех ценней добродетели, ибо всевышний

Должен что-то прощать в милосердье своем!

Вы, злодейству которых не видно конца,

В Судный день не надейтесь на милость творца!

Бог, простивший не сделавших доброго дела,

Не простит сотворившего зло подлеца.

Светоч мысли, сосуд сострадания – мы.

Средоточие высшего знания – мы.

Изреченье на этом божественном перстне,

На бесценном кольце мироздания – мы!

Вместо розы – колючка сухая сойдет.

Черный ад – вместо светлого рая сойдет.

Если нет под рукою муллы и мечети —

Поп сгодится и вера чужая сойдет!

Скакуна твоего, небом избранный шах,

Подковал золотыми гвоздями Аллах.

Путь-дорогу серебряным выстелил снегом,

Чтоб копыта его не ступали во прах.

Без меня собираясь в застолье хмельном,

Продолжайте блистать красотой и умом.

Когда чаши наполнит вином виночерпий —

Помяните ушедшего чистым вином!

Из сиреневой тучи на зелень равнин

Целый день осыпается белый жасмин.

Наливаю подобную лилии чашу

Чистым розовым пламенем – лучшим из вин.

Боже, скуку смертельную нашу прости,

Эту муку похмельную нашу прости,

Эти ноги, бредущие к харабату,

Эту руку, обнявшую чашу, прости!

Если вдруг на тебя снизошла благодать —

Можешь все, что имеешь, за правду отдать.

Но, святой человек, не обрушивай гнева

На того, кто за правду не хочет страдать!

Стоит царства китайского чарка вина,

Стоит берега райского чарка вина.

Горек вкус у налитого в чарку рубина —

Эта горечь всей сладости мира равна.

Не моли о любви, безнадежно любя,

Не броди под окном у неверной, скорбя.

Словно нищие дервиши, будь независим —

Может статься, тогда и полюбят тебя.

В мире временном, сущность которого – тлен,

Не сдавайся вещам несущественным в плен.

Сущим в мире считай только дух вездесущий,

Чуждый всяких вещественных перемен.

В этом мире неверном не будь дураком:

Полагаться не вздумай на тех, кто кругом,

Трезвым оком взгляни на ближайшего друга —

Друг, возможно, окажется злейшим врагом.

Не завидуй тому, кто силен и богат.

За рассветом всегда наступает закат.

С этой жизнью короткою, равною вздоху,

Обращайся как с данной тебе напрокат.

Горе сердцу, которое льда холодней,

Не пылает любовью, не знает о ней.

А для сердца влюбленного – день, проведенный

Без возлюбленной, – самый пропащий из дней!

Убывает гордыня в сердцах от вина,

Сущность мира становится ясно видна.

Выпив чарку, смирился бы сам Сатана.

До земли поклонился б Адаму спьяна!

Алый лал наливай в пиалу из ковша,

Пиала – это тело, а влага – душа.

Улыбается весело полная чаша,

Слезы сердца осушишь, ее осуша.

Пусть я плохо при жизни служил небесам,

Пусть грехов моих груз не под силу весам —

Полагаюсь на милость Единого, ибо

Отродясь никогда не двуличничал сам!

Смерть я видел, и жизнь для меня – не секрет.

Снизу доверху я изучил этот свет.

Вот вершина моих наблюдений: на свете

Ничего, опьянению равного, нет!

Утром лица тюльпанов покрыты росой,

И фиалки, намокнув, не блещут красой.

Мне по сердцу еще не расцветшая роза,

Чуть заметно подол приподнявшая свой.

Сердце слепо – само в западню норовит.

То впадает в соблазн, то молитву творит.

Скучно быть новичком неумелым в мечети.

Лучше будь в харабате, Хайам, знаменит!

Словно роза в жасмине – вино в пиале.

Ярко-алое в белом – как пламень в золе.

Прочь сравнения, – ибо вино несравненно:

Это влага, чреватая всем на земле!

Смертный, думать не надо о завтрашнем дне,

Станем думать о счастье, о светлом вине.

Мне раскаянья бог никогда не дарует.

Ну а если дарует – зачем оно мне?

Жить до старости – боже тебя сохрани!

Проводи во хмелю свои ночи и дни.

Пока чашу еще из тебя не слепили,

Сам из рук своих чашу не урони.

Вожделея, желаний своих не таи.

В лапах смерти угаснут желанья твои.

А пока мы не стали безжизненным прахом —

Виночерпий, живою водой напои!

Те, что ищут забвения в чистом вине,

Те, что молятся богу в ночной тишине, —

Все они, как во сне, над разверзнутой бездной,

А Единый над ними не спит в вышине!

Не давай убаюкать себя похвалой —

Меч судьбы занесен над твоей головой.

Как ни сладостна слава, но яд наготове

У судьбы. Берегись отравиться хвалой!

Смерти я не страшусь, на судьбу не ропщу,

Утешенья в надежде на рай не ищу.

Душу вечную, данную мне ненадолго,

Я без жалоб в положенный срок возвращу.

Из всего, что Аллах мне для выбора дал,

Я избрал черствый хлеб и убогий подвал.

Для спасенья души голодал и страдал,

Ставши нищим, богаче богатого стал.

Что сравню во вселенной со старым вином?

С этой чашею пенной со старым вином?

Что еще подобает почтенному мужу,

Кроме дружбы почтенной со старым вином?

Трудно замыслы божьи постичь, старина.

Нет у этого неба ни верха, ни дна.

Сядь в укромном углу и довольствуйся малым:

Лишь бы сцена была хоть немного видна!

О вино! Ты прочнее веревки любой.

Разум пьющего крепко опутан тобой.

Ты с душой обращаешься, словно с рабой,

Стать ее заставляешь самою собой.

Весь Коран, к сожаленью, не каждый прочтет.

Лишь томимый духовною жаждой прочтет,

А пресветлый аят, опоясавший чашу,

Каждый пьющий не раз и не дважды прочтет!

Под мелодию флейты, звучащей вблизи,

В кубок с розовой влагой уста погрузи.

Пей, мудрец, и пускай твое сердце ликует,

А непьющий святоша – хоть камни грызи!

Розан хвастал: «Иосиф Египетский я,

Отрок, проданный в рабство в чужие края».

Я сказал: «Предъяви доказательства, розан».

– «Вот покрытая кровью рубашка моя!»

Ты при всех на меня накликаешь позор:

Я безбожник, я пьяница, чуть ли не вор!

Я готов согласиться с твоими словами,

Но достоин ли ты выносить приговор?

Все святые сегодня творят чудеса:

Землю влагой живою кропят небеса,

Каждой ветки рукою коснулся Муса,

В каждой малой травинке проснулся Иса.

Погребок – наша Мекка, вино – наша страсть,

Не боимся в число нечестивцев попасть,

В душах винный осадок – мы выпили всласть,

Все стихии над нами утратили власть!

Волшебства о любви болтовня лишена,

Как остывшие угли – огня лишена.

А любовь настоящая жарко пылает,

Сна и отдыха, ночи и дня лишена.

Роза после дождя не просохла еще.

Жажда в сердце моем не заглохла еще.

Еще рано кабак закрывать, виночерпий,

Солнце светит в оконные стекла еще!

Вместо злата и жемчуга с янтарем

Мы другое богатство себе изберем:

Сбрось наряды, прикрой свое тело старьем,

Но и в жалких лохмотьях – останься царем!

Если бог не услышит меня в вышине —

Я молитвы свои обращу к сатане.

Если богу желанья мои неугодны —

Значит, дьявол внушает желания мне!

Если я согрешил – то не сам по себе.

Путь земной совершил я не сам по себе.

Где я был? Кто я был? Жил впотьмах, исполняя

Все, что Он предрешил, а не сам по себе.

Для достойного – нету достойных наград,

Я живот положить за достойного рад.

Хочешь знать, существуют ли адские муки?

Жить среди недостойных – вот истинный ад!

Разум мой не силен и не слишком глубок,

Чтобы замыслов божьих распутать клубок.

Я молюсь и Аллаха понять не пытаюсь —

Сущность бога способен постичь только бог.

Ты задался вопросом: что есть Человек?

Образ божий. Но логикой бог пренебрег:

Он его извлекает на миг из пучины —

И обратно в пучину швыряет навек.

Веселясь беззаботно, греша без конца,

Не теряю надежды на милость творца.

Снова, пьяный мертвецки, лежу под забором.

Лягу в землю – создатель простит мертвеца!

Раб страстей, я в унынье глубоком – увы!

Жизнь прожив, сожалею о многом – увы!

Даже если простит меня бог милосердный,

Стыдно будет стоять перед богом – увы!

Ты, о небо, за горло счастливца берешь,

Ты рубаху, в которой родился он, рвешь,

Ветер – в пламя и воду – во прах превращая,

Ни вздохнуть, ни напиться ему не даешь.

Чистый дух, заключенный в нечистый сосуд,

После смерти на небо тебя вознесут!

Там – ты дома, а здесь – ты в неволе у тела,

Ты стыдишься того, что находишься тут.

«Брось вино! Попадешь, – мне пророчат, – в беду:

В день Суда испекут тебя черти в аду!»

Это так. Но не лучше ли вечного рая

Миг божественной истины в пьяном бреду?

Пощади меня, боже, избавь от оков!

Их достойны святые – а я не таков,

Я подлец – если ты не жесток с подлецами.

Я глупец – если жалуешь ты дураков.

Согрешив, ни к чему себя адом стращать,

Стать безгрешным не надо, Хайам, обещать.

Для чего милосердному богу безгрешный?

Грешник нужен всевышнему – чтобы прощать!

О жестокое небо, безжалостный бог!

Ты еще никогда никому не помог.

Если видишь, что сердце обуглено горем, —

Ты немедля еще добавляешь ожог.

Веселись! Невеселые сходят с ума.

Светит вечными звездами вечная тьма.

Как привыкнуть к тому, что из мыслящей плоти

Кирпичи изготовят и сложат дома?

Счастлив тот, кто в шелку и парче не блистал,

Книгу славы мирской никогда не листал,

Кто, как птица Симург, отрешился от мира,

Но совою, подобно Хайаму, не стал.

В этом мире глупцов, подлецов, торгашей

Уши, мудрый, заткни, рот надежно зашей,

Веки плотно зажмурь – хоть немного подумай

О сохранности глаз, языка и ушей!

Увидав черепки – не топчи черепка.

Берегись! Это бывших людей черепа.

Чаши лепят из них – а потом разбивают.

Помни, смертный: придет и твоя череда!

Дом разрушу, последний кирпичик в стене

Я отдам за вино, ненавистное мне.

«Чем расплатишься завтра?» – Чалмой и халатом.

Не Марьям соткала их – сойдемся в цене!

Не рыдай! Ибо нам не дано выбирать:

Плач не плачь – а придется и нам умирать,

Глиной ставшие мудрые головы наши

Завтра будет ногами гончар попирать.

Знайся только с достойными дружбы людьми,

С подлецами не майся, себя не срами.

Если подлый лекарство нальет тебе – вылей!

Если мудрый подаст тебе яду – прими!

О Палаточник! Бренное тело твое —

Для бесплотного духа земное жилье.

Смерть снесет полотняную эту палатку,

Когда дух твой бессмертный покинет ее.

Словно мячик, гонимый жестокой судьбой,

Мчись вперед, торопись под удар, на убой!

Хода этой игры не изменишь мольбой.

Знает правила тот, кто играет с тобой.

Я спросил у мудрейшего: «Что ты извлек

Из своих манускриптов?» Мудрейший изрек:

«Счастлив тот, кто в объятиях красавицы нежной

По ночам от премудрости книжной далек!»

Я сказал: «Виночерпий сродни палачу.

В чашах – кровь. Кровопийцею быть не хочу!»

Мудрый мой собутыльник воскликнул:

«Ты шутишь!»

Я налил и ответил: «Конечно, шучу!»

Не тверди мне, больному с похмелья: «Не пей!»

Все равно я лекарство приму, хоть убей!

Нету лучшего средства от горестей мира —

Виноградною кровью лечусь от скорбей.

Так как разум у нас в невысокой цене,

Так как только дурак безмятежен вполне —

Утоплю-ка остаток рассудка в вине:

Может статься, судьба улыбнется и мне!

Ты, всевышний, по-моему, жаден и стар.

Ты наносишь рабу за ударом удар.

Рай – награда безгрешным за их послушанье.

Дал бы что-нибудь мне не в награду, а в дар!

Чтобы Ты прегрешенья Хайама простил —

Он поститься решил и мечеть посетил.

Но, увы, от волнения во время намаза

Громкий ветер ничтожный твой раб испустил!

Солнце светом плеснуло в окно. Благодать!

Пьяной влаге подобно оно. Благодать!

«Правоверные, пейте! – взывают с мечетей

На заре муэззины. – Вино – благодать!»

Все, что видишь ты, – видимость только одна,

Только форма – а суть никому не видна.

Смысла этих картинок понять не пытайся —

Сядь спокойно в сторонке и выпей вина!

Дух мой чистый, ты гость в моем теле земном!

Я с утра подкреплю тебя чистым вином,

Чтобы ты не томился в обители праха,

До того как проститься со мной перед сном.

Не позор и не грех – в харабат забрести.

Благородство и мудрость у пьяниц в чести.

Медресе – вот рассадник невежд с подлецами!

Я без жалости их повелел бы снести.

В жизни сей опьянение лучше всего,

Нежной гурии пение лучше всего,

Вольной мысли кипение лучше всего,

Всех запретов забвения лучше всего.

Мне противно, по совести говорю,

После чарки притронуться к словарю.

Ты над книгами высох, а я в харабате

Пью без просыху – значит, в аду не сгорю!

Я терплю издевательства неба давно.

Может быть, за терпенье в награду оно

Ниспошлет мне красавицу легкого нрава

И тяжелый кувшин ниспошлет заодно?

Почему этот кубок бесцветен и сух?

Где рейханский рубин, укрепляющий дух?

Позабудь ненадолго запреты ислама,

Не скорби в одиночку – напейся за двух!

Поглядите: валяется пьяный старик.

Он лишился рассудка – и бога постиг.

Он в дорожную пыль головою поник,

Бормоча: «Милосерден Аллах и велик!»

Я, шатаясь, спускался вчера в погребок.

Пьяный старец оттуда подняться не мог.

«И не стыдно тебе, старику, напиваться?» —

Я спросил. Он ответил: «Помилует бог!»

Мы, покинувши келью, в кабак забрели,

Сотворили молитву у входа, в пыли.

В медресе и в мечети мы жизнь загубили

В винном погребе снова ее обрели.

Ты у ног своих скоро увидишь меня,

Где-нибудь у забора увидишь меня,

В куче праха и сора увидишь меня,

В полном блеске позора увидишь меня!

Хочешь – пей, но рассудка спьяна не теряй,

Чувства меры спьяна, старина, не теряй,

Берегись оскорбить благородного спьяну,

Дружбы мудрых за чашей вина не теряй.

Пусть ханжи нас позорят, возводят хулу.

Вставши утром, на полную пиалу

Обменяем молитвенный коврик, а чашу

Со святою водой – разобьем об скалу!

Так как смерть все равно мне пощады не даст —

Пусть мне чашу вина виночерпий подаст!

Так как жизнь коротка в этом временном мире,

Скорбь для смертного сердца – ненужный балласт.

Был бы я благочестьем прославиться рад.

Был бы рад за грехи не отправиться в ад,

Но божественный сок твоих лоз, виноград,

Для души моей – лучшая из наград!

Скоро праздник великий, Аллаху хвала!

Скоро все это стадо пропьется дотла:

Воздержанья узду и намордник намаза

Светлый праздник господень снимает с осла!

Жизнь с крючка сорвалась и бесследно прошла,

Словно пьяная ночь, беспросветно прошла.

Жизнь, мгновенье которой равно мирозданью,

Как меж пальцев песок, незаметно прошла!

Миром правят насилие, злоба и месть.

Что еще не земле достоверного есть?

Где счастливые люди в озлобленном мире?

Если есть – их по пальцам легко перечесть.

Для того, кто усами кабак подметал,

Кто швырял, не считая, презренный металл —

Пусть столкнутся миры и обрушится небо —

Для него все равно: пьяный, он задремал…

Жизнь мгновенная, ветром гонима, прошла,

Мимо, мимо, как облако дыма, прошла.

Пусть я горя хлебнул, не хлебнув наслажденья, —

Жалко жизни, которая мимо прошла.

Опасайся плениться красавицей, друг!

Красота и любовь – два источника мук.

Ибо это прекрасное царство невечно:

Поражает сердца – и уходит из рук.

Страстью раненный, слезы без устали лью,

Исцелить мое бедное сердце молю,

Ибо вместо напитка любовного небо

Кровью сердца наполнило чашу мою.

Если ты не дурак, поразмысли о том,

Хорошо ль изнурять себя долгим постом?

Пьющий – смертен, но разве бессмертен непьющий?

Нету разницы между святым и скотом.

Сад цветущий, подруга и чаша с вином —

Вот мой рай. Не хочу очутиться в ином.

Да никто и не видел небесного рая!

Так что будем пока утешаться в земном.

Много сект насчитал я в исламе. Из всех

Я избрал себе секту любовных утех.

Ты – мой бог! Подари же мне радости рая.

Слиться с богом, любовью пылая, – не грех!

Что ты плачешь и стонешь? Я в толк не возьму,

Встань и выпей вина. Горевать ни к чему.

Долго ль будет глядеть светлоликое солнце

На несчастных, лицом обращенных во тьму?

Милосердный, я кары твоей не боюсь.

Славы скверной и скользких путей не боюсь.

Знаю: ты обелишь меня в День воскресенья.

Черной книги твоей, хоть убей, не боюсь!

Тот, кто мыслью парит от земли вдалеке,

Кто узду вдохновения держит в руке,

Даже он с запрокинутой головою

Перед сущностью божьей стоит в столбняке!

О мудрец! Если бог тебе дал напрокат

Музыкантшу, вино, ручеек и закат —

Не выращивай в сердце безумных желаний.

Если все это есть – ты безмерно богат!

О вино! Ты – живая вода, ты – исток

Вдохновенья и счастья, а я – твой пророк.

Я тебя прославляю в согласье с Кораном:

Ведь сказал же Аллах, что вино – не порок!

Мы похожи на циркуль, вдвоем, на траве:

Головы у единого тулова две,

Полный круг совершаем, на стержне вращаясь,

Чтобы снова совпасть головой к голове.

Жизнь моя – не запойное чтение книг,

Я с хвалебной молитвою к чарке приник.

Если трезвый рассудок – твой строгий учитель,

Ты рассудка не слушай: он – мой ученик!

Жизнь короткую лучше прожить не молясь,

Жизнь короткую лучше прожить веселясь.

Лучше нет, чем среди этой груды развалин

Пить с красоткой вино, на траве развалясь!

Я раскаянья полон на старости лет.

Нет прощения мне, оправдания нет.

Я, безумец, не слушался божьих велений —

Делал все, чтобы только нарушить запрет!

Виночерпий! Прекрасней Иосифа ты.

Умереть за тебя – нет прекрасней мечты.

Свет очей моих – прах твоих ног, виночерпий!

Ты – бессмертное солнце среди темноты.

Бросил пить я. Тоска мою душу сосет.

Всяк дает мне советы, лекарства несет.

Ни одно облегчения мне не приносит —

Только полная чарка Хайама спасет!

Мы с тобою – добыча, а мир – западня.

Вечный ловчий нас травит, к могиле гоня.

Сам во всем виноват, что случается в мире,

А в грехах обвиняет тебя и меня.

Когда глину творенья Аллах замесил,

Он меня о желаньях моих не спросил.

И грешил я по мере отпущенных сил.

Справедливо ль, чтоб в рай меня бог не впустил?

Нищий мнит себя шахом, напившись вина.

Львом лисица становится, если пьяна.

Захмелевшая старость беспечна, как юность.

Опьяневшая юность, как старость, умна.

О законник сухой, неподкупный судья!

Хуже пьянства запойного – трезвость твоя.

Я вино проливаю – ты кровь проливаешь.

Кто из нас кровожаднее – ты или я?

О мудрец! Если тот или этот дурак

Называет рассветом полуночный мрак, —

Притворись дураком и не спорь с дураками.

Каждый, кто не дурак, – вольнодумец и враг!

О вино! Замени мне любовь и Коран.

О духан! Я – из верных твоих прихожан.

Выпью столько, что каждый идущий навстречу

Сразу спросит: «Откуда бредет этот жбан?»

Страсть к неверной сразила меня, как чума.

Не по мне моя милая сходят с ума!

Кто же нас, мое сердце, от страсти излечит,

Если лекарша наша страдает сама?

Я несчастен и мерзок себе, сознаюсь.

Но не хнычу и кары небес не боюсь.

Каждый божеский день, умирая с похмелья,

Чашу полную требую, а не молюсь!

Мне, господь, надоела моя нищета,

Надоела надежд и желаний тщета,

Дай мне новую жизнь, если ты всемогущий!

Может, лучше, чем эта, окажется та.

Если б я властелином судьбы своей стал —

Я бы всю ее заново перелистал

И, безжалостно вычеркнув скорбные строки,

Головою от радости небо достал!

Дураки мудрецом почитают меня,

Видит бог: я не тот, кем считают меня.

О себе и о мире я знаю не больше

Тех глупцов, что усердно читают меня.

Ты с друзьями пируешь, Хайям, веселись!

Ты подругу целуешь, Хайям, веселись!

В этой вечности ты существуешь мгновенье,

Но пока существуешь, Хайям, веселись!

Утверждаю: вершина творения – мы,

Светоч разума, вспышка прозрения – мы.

Если с перстнем сравнить это круг мирозданья,

Лучший камень его – без сомнения, мы.

Бытие появилось из небытия…

Не имеет разгадки загадка сия.

Самый мудрый и то доказать не сумеет,

Что он к истине ближе, чем ты или я.

Я румянцем сравниться с тюльпаном могу,

С кипарисом поспорить я станом могу.

Но в вопросе, зачем сотворен я из праха,

Я считать себя полным профаном могу.

По своей бы я воле сюда не пришел

И отсюда по воле своей не ушел.

Было б лучше всего, если я никуда бы

Не пришел, не ушел и себя не нашел!

Бог дает, бог берет – вот и весь тебе сказ.

Что к чему – остается загадкой для нас.

Сколько жить, сколько пить – отмеряют на глаз,

Да и то норовят недолить каждый раз.

От зенита Сатурна до чрева Земли

Тайны мира свое толкованье нашли.

Я распутал все петли вблизи и вдали,

Кроме самой простой – кроме смертной петли.

Мудрецы, что дряхлеют, юнцы, что цветут, —

По желанью никто не задержится тут.

Вечный мир никому не дается навечно:

Наши деды прошли, наши внуки пройдут.

Пламенея, тюльпаны растут из земли

На крови государей, что здесь полегли.

Прорастают фиалки из родинок смуглых,

Что на лицах красавиц когда-то цвели.

Храбреца не разыгрывай перед судьбой —

Каждый миг она может покончить с тобой.

Твой доверчивый рот услаждая халвою,

Что ей стоит подсыпать отравы любой?

Напролом так и лезет иной: «Это – я!

Расступись! – потрясает мошной. – Это – я!»

А когда наконец ему жизнь улыбнется —

Усмехнется и смерть за спиной: «Это – я!»

Вот дворец: сколько славы он знал на веку.

Сколько льстивых послов в жемчугах и в шелку!

На зубец его башни, столь грозной когда-то,

Вижу, села кукушка: ку-ку, мол, ку-ку!

Если ты не слепой, мглу могильную зри!

Эту, полную смут, землю пыльную зри!

Сильных мира сего в челюстях муравьиных —

Этот пир, эту тризну обильную зри!

Веселись! В мире все быстротечно, мой друг.

Дух расстанется с телом навечно, мой друг.

Эти чаши голов, что столь гордо мы носим,

На горшки перелепят беспечно, мой друг.

Что гадать, будет долог мой путь или нет?

Ждет на этом пути что-нибудь или нет?

Вот ты подал мне чашу, но, даже пригубив,

Я не знаю, успею глотнуть – или нет.

Вот кувшин, он себя погубил, как и я.

Очарован красавицей был, как и я.

Стала глиняной ручкой – рука вокруг шеи, —

Обниматься бедняга любил, как и я.

Погадал я на книге о смысле вещей,

И ответила книга: «Увы, книгочей,

Счастлив тот, кто с подругой своей луноликой

На бесплодную мудрость не тратит ночей».

Кто красавицам губы беспечные дал,

Тот и раны влюбленным сердечные дал.

И пускай он тебе вечной радости не дал —

Он другим только горести вечные дал.

Разговор бы с другой завести – не могу!

Эту ночь бы с другой провести – не могу!

От смеющихся губ твоих розоподобных

Я заплаканных глаз отвести не могу.

Лучше пить и прекрасную чувствовать плоть,

Чем сухим языком о блаженстве молоть.

Если пьющим и влюбчивым ад уготован,

То скажи, кто же рай твой оценит, господь?

Пью вино, как написано мне на роду.

Мой порок неподвластен людскому суду.

Если господом был я задуман как пьющий, —

Значит, пить перестав, я его подведу.

От вина все несчастья, не пей, говорят.

Попадешь, уверяют, прямехонько в ад.

Я не спорю, для трезвого радости мало,

Но едва захмелею – сам черт мне не брат!

Пусть божественный хмель не покинет меня!

Пусть возлюбленный друг не отринет меня!

Говорят мне: «Раскайся, господь милосерден!» —

Милосердье господне да минет меня!

Называют великим писаньем Коран,

Но все меньше усердия у мусульман:

Лишь божественный стих, украшающий чашу,

Каждый день мы читаем, спускаясь в духан.

Выпьет нищий вина – станет выше царей,

Станет заяц спьяна – властелином зверей,

Захмелеет мудрец – возомнит себя юным,

А напьется юнец – всех он будет мудрей.

В Судный день – так премудрые книги гласят —

Всех такими, как жили они, воскресят.

Для того чтоб за чашей меня воскресили,

Непробудно и пьянствую лет шестьдесят.

Ни в мечеть я, ни в церковь, друзья, ни ногой!

И надежды на рай у меня никакой.

Забулдыга, безбожник, такой я, сякой, —

Видно, бог меня сделал из глины плохой!

О, не сам по себе я прошел этот путь,

И не сам по себе я нашел свою суть.

Если ж самая суть в меня вложена свыше —

Был когда-нибудь где-нибудь сам кто-нибудь?

Раз творцу не угодны желанья мои —

Как ни тщусь я, бесплодны желанья мои.

А поскольку он праведных полон желаний —

Значит, все сумасбродны желанья мои.

Я люблю свой кабак, ибо, что ни скажи,

Благородные здесь обитают мужи.

Медресе я разрушил бы – только ханжи

И выходят из этой обители лжи.

Пью не ради того, чтоб ханже насолить

Или сердце, не мудрствуя, развеселить, —

Мне хоть раз бы вздохнуть глубоко и свободно,

А для этого надобно память залить.

Чем в погоне за счастьем растрачивать ум,

Лучше слушать духана бессмысленный шум.

Не мудри с виноградинкой этой зеленой,

Ибо все мудрецы превратились в изюм.

Благородство страданием, друг, рождено.

Стать жемчужиной – всякой ли капле дано?

Можешь все потерять, сбереги только душу, —

Чаша снова наполнится, было б вино.

На возвышенных духом – души не жалей!

От бесчестных – подальше держись, дуралей!

Чашу с ядом из рук благородного – выпей.

А бальзам, поднесенный мерзавцем, – пролей.

Лучше хлеб добывать себе в поте лица,

Чем ученым нахлебником быть у глупца,

Чем ходить в прихлебателях у подлеца,

Чем похлебкой захлебываться у скупца.

Как же так получается, в толк не возьму:

Даже пусть у кого-то ни крошки в дому,

Почему он прислуживать должен тому,

Кто ничтожней его или равен ему?

Что касается, друг, языка твоего —

Я не стал бы тебе доверять ничего.

Языков больше тысячи у кипариса,

А ведь как благородно молчанье его!

Не смотри, что иной выше всех по уму,

А смотри, верен слову ли он своему.

Если он своих слов не бросает на ветер —

Нет цены, как ты сам понимаешь, ему.

Решено было там, что иметь тебе здесь:

Сколько есть – столько есть, как из кожи ни лезь!

Не печалься, мой милый, о том, чего нету,

От того будь свободен, мой милый, что есть!

Напиваясь, я воли рукам не даю —

Руки заняты чашей, которую пью.

Быть влюбленным в вино – это, право же, лучше,

Чем, как ты, быть влюбленным в особу свою.

Как хотел, так себя ты и тешил всю жизнь.

Пил с друзьями и жен своих нежил всю жизнь.

Перед тем как уйти, оглянулся – и что же:

Все приснилось, как будто и не жил всю жизнь!

О, доколе ты по свету будешь кружить,

Жить не жить, ненасытному телу служить?

Где, когда и кому удалось хоть однажды

До потери желаний себя ублажить?

Те, кому была жизнь полной мерой дана,

Одурманены хмелем любви и вина.

Уронив недопитую чашу восторга,

Спят вповалку в объятиях вечного сна.

О вращенье небес! О превратность времен!

За какие грехи я как раб заклеймен?

Если ты к подлецам и глупцам благосклонно,

То и я не настолько уж свят и умен!

Знай: в любовном жару – ледяным надо быть,

На сановном пиру – нехмельным надо быть.

Чтобы уши, глаза и язык были целы —

Безъязыким, незрячим, глухим надо быть.

С дураками всесильными будь дураком.

Научись по-дурацки болтать языком,

Ибо каждого, кто дуракам непонятен,

Дураки объявляют еретиком.

Все, что знаю о мире, я должен скрывать.

Четверть истины выскажи – несдобровать!

За кого из собратьев моих поручиться

Я могу, как за тайную эту тетрадь?

Со страстями веду я сраженья. Увы!

Принимаю благие решенья. Увы!

Ты, я знаю, простишь все мои прегрешенья,

Но ты видишь мои прегрешенья, увы.

И сияние рая, и ада огни —

Я искал, помню, на небе в давние дни.

Но Учитель сказал мне: «В себя загляни —

Ад и рай, не всегда ли с тобою они?»

Твое тело, Хайям, лишь палатка в пути:

Вечный дух себе места не может найти.

Знак подаст повелитель отправиться дальше,

И торопятся слуги палатку снести.

Если можешь от скверны очиститься ты,

Ждет, о сердце, тебя колыбель чистоты.

Вознесешься ты на небо и ужаснешься,

Как ты прожило столько среди суеты!

Сменилась вновь весна печальною зимой,

Из книги бытия еще листок долой.

Будь весел, пей вино. Мудрец сказал недаром:

«От яда горестей вино – спаситель твой!»

Пусть за любовь к тебе осудит целый свет,

С невеждами, поверь, желанья спорить нет.

Любви напиток лишь мужам целебен, —

Ханжам он принесет неисцелимый вред.

Всевышний мастер, изваявший род людской,

Не знаю почему, но труд не ценит свой.

Коль совершенны мы – зачем нас разбивает?

А если плохи – кто тому виной?

Упреков не боюсь, не опустел карман,

Но все же прочь вино и в сторону стакан,

Я пил вино – искал услады сердцу, —

Зачем мне пить теперь, когда тобою пьян?

Трясу надежды ветвь, но где желанный плод?

Как смертный нить судьбы в кромешной тьме найдет?

Тесна мне бытия печальная темница, —

О, если б дверь найти, что к вечности ведет!

Бык Землю держит испокон веков,

Телец – вверху, за толщей облаков.

Вглядись глазами разума – увидишь

Ты сборище ослов меж двух быков.

Как знать, подруга, что нас завтра ждет.

В ночь лунную забудем день забот.

Испей вина, – еще ведь не однажды

Луна взойдет, а нас уж не найдет.

Творенья океан из мглы возник,

Но кто же до глубин его постиг

И жемчугу подобными словами

Изобразил непостижимый лик?

Из всех ушедших в бесконечный путь

Сюда вернулся разве кто-нибудь?

Так в этом старом караван-сарае,

Смотри, чего-нибудь не позабудь.

Смерть лишь однажды встанет за плечом,

Так повернись бесстрашно к ней лицом!

Ты – крови горсть, костей и сухожилий —

Мог и не быть, твой горький вопль о чем?

Рай здесь нашел, за чашею вина, я

Средь роз, близ милой от любви сгорая.

Что слушать толки нам про ад и рай!

Кто видел ад? Вернулся кто из рая?

Хайям! О чем горюешь? Весел будь!

С подругой ты пируешь – весел будь!

Всех ждет небытие. Ты мог исчезнуть,

Еще ты существуешь – весел будь!

Считай, что все дела на лад пошли,

Что ты хозяин всех богатств земли,

А после ты сочти все это снегом,

Растаявшим легко в степной дали.

Хайям! Из-за греха что тосковать?

Что проку нам об этом толковать?

Коль не грешить, зачем тогда прощенье?

Прощенье – для греха. Что горевать!

Дворец, где царь Джамшид пиры давал,

Прибежищем лисиц и ланей стал.

Бахрам разил онагров на охоте.

Смотри, он сам, сраженный смертью, пал.

Сколько печалей мне волей твоею дано.

Ты ежечасно мне горе несешь не одно.

Пусть же оплачут меня, ибо слез я достоин:

Рядом с тобою до гроба мне быть суждено.

Если игла в целом городе только одна,

Самому бедному в пятку вонзится она.

И на базарных весах – уж на что справедливы! —

Чаша, где больше лежит, перевесить должна.

О, виночерпий, восстань и скорее вина мне налей!

Миг забытья столь прекрасен в мелькании дней.

Радуйся, друг мой, всему, что нам жизнь даровала,

Ведь ничего мы не видим хорошего в ней.

Будь весел, ведь страданьям нет конца,

Ведь звездам, их свиданьям нет конца,

И вылепят кирпич из этой плоти,

И вмажут в стену дома иль дворца.

Рука – на кубке, а в другой – Коран!

То – добродетель, то – грехов дурман.

Нет среди нас под сводом бирюзовым

Кафиров полных, твердых мусульман.

Жаль мне жизни, что так бесполезно прошла,

Горек хлеб мой, дыханье – сжигает дотла,

Повеленья твои – я позорно отринул,

И Тебе неугодные давят дела.

Судьбой обласкан, я эмиром стал,

Но, как чеснок раздет, я снова мал,

Напрасно думать о судьбе не стану,

Такие мысли старят, я слыхал.

Смерть однажды случится, моя и твоя.

И душа отлучится, моя и твоя.

Нас не будет, но в лунном и солнечном блеске

Смерть, как пар, растворится, моя и твоя.

До того, как замрешь на последней меже,

В этой жизни подумать успей о душе,

Ибо там, оказавшись с пустыми руками,

Ничего наверстать не сумеешь уже.

Виночерпий, свеча есть, вино и луна!

Виночерпий, подруга пьяна от вина!

Мое сердце горит, где ж вода, виночерпий,

Загорюсь – и твоя это будет вина.

Душегуб и меня почитал душегубом.

Как проникся он сим заблужденьем сугубым?

Он не то чтоб прилгнул, он в свой дух заглянул

И увидел – себя! – в этом зеркале грубом.

С приходом сияния нового дня

Днем меньше осталось у вас и меня,

Ах, дни озоруют и век наш воруют

При свете ярчайшего в мире огня.

Аят – стих Корана, священной книги мусульман.

Балх – в средние века крупнейший центр Восточного Ирана (ныне на территории Афганистана).

Бахрам – легендарный иранский царь, рыцарь и охотник. По преданию, он погиб на охоте, погнавшись за онагром (по-персидски – тур), поэтому к его имени часто добавляют прозвище Гур.

Гурии – по мусульманским представлениям, черноокие прекрасные девы, услаждающие праведника в раю.

Дервиш – последователь одного из течений в исламе, приверженцы которого не должны были обременять себя личным имуществом и домом; в переносном смысле – бедняк.

Джамшид (Джам) – легендарный иранский царь, символ могущества и справедливости. Он обладал волшебной чашей, в которой отражался весь мир.

Джейхун – средневековое название Амударьи, символ могучей и полноводной реки.

Диван – здесь: собрание стихов, сборник.

Земзем – название колодца в Мекке, близ храма Каабы; считается священным.

Зуннар – цветной пояс, который в средние века должны были носить иноверцы в мусульманских странах.

Зухра – арабское название планеты Венера. По легенде, Зухра была смертной женщиной, столь прекрасной, что ей удалось соблазнить ангелов Харута и Марута и выведать у них магическое тайное имя Бога. Произнеся его, она вознеслась на небо, а уж потом Бог повелел ей быть небесным музыкантом и сопровождать игрою на лютне хор небесных светил.

Иблис – имя ангела, не пожелавшего поклониться Богу и за это низвергнутого с небес на землю.

Ирак – в средние века Ираком называли также западные провинции Ирана, различая Иранский Ирак и Арабский Ирак. Часть этих земель, прилегающая к озерам, изобилует тростниковыми зарослями; из камышинок изготавливали отличные флейты и копья.

Иса – Иисус Христос, который в мусульманстве почитается как пророк Божий. Ему приписывалось «животворное дыхание», способное оживлять мертвых и вселять жизнь в неодушевленные предметы.

Кааба – храм кубической формы в Мекке, главная святыня мусульман; в переносном смысле – цель стремлений, средоточие желаний.

Кавсар (Каусар) – источник в раю, полный сладостной и животворной влаги.

Кафир – неверный, немусульманин.

Кебаб – мясо, жаренное на вертеле.

Кей – букв.: «царь», часто начало имени древних иранский царей.

Кей-Хосров – легендарный иранский царь, символ могущества и благородства.

Махмуд – султан Махмуд, могущественный царь из династии Газневидов (997 – 1030).

Майхона (мейхане) – питейный дом, погребок. В мусульманские времена, когда верующим продажа и питье вина запрещались, питейные заведения содержали в основном представители древней религии Ирана, зороастризма, ютившиеся в трущобах на окраинах города.

Медресе – мусульманская высшая школа.

Михраб – ниша в мечети, указывающая направление на Мекку, куда надлежит обращаться лицом во время молитвы.

Молельный (молитвенный) коврик – принадлежность мусульманского молитвенного обряда: перед молитвой полагается совершить ритуальное омовение, после чего встать или сесть на специальную подстилку (чтобы избежать соприкосновения с грешной землей).

Муэдзин – (искаженное «муаззин») человек, призывающий верующих к обязательной молитве с минарета мечети. Муаззин не обязательно духовное лицо, но он должен обладать звонким голосом и красиво произносить арабские слова призыва «Аллах велик!».

Муса – библ. Моисей, который занимает важное место в мусульманской градации; особенно часто вспоминают его чудеса, явленные пред Фараоном.

Муфтий – мусульманский судья и законовед.

Намаз – мусульманский молитвенный обряд, состоящий из чередования коленопреклонений и молитв, который верующие должны совершать пять раз в сутки.

Нишапур – город в восточном Иране, родина Хайяма.

Огнепоклонник – то есть последователь древней религии Ирана, зороастризма. Культ огня отправлялся в специальных храмах, где перед негасимым огнем жрецы совершали возлияния вина.

Палаточник – буквальное значение литературного псевдонима Хайяма «шьющий палатки».

Раджаб – седьмой месяц мусульманского года, предшествующий рамазану, месяцу поста.

Рамазан – месяц мусульманского поста, когда верующим запрещается в течение всего дня принимать пищу; разговляться можно только ночью.

Саки – виночерпий, подававший вино на пирах.

Семь климатов – по средневековым мусульманским представлениям, восходящим к глубокой древности, «обитаемая часть суши» делилась на семь климатических зон; в переносном смысле – весь мир.

Семь небес – по средневековым представлениям, над землей простирались семь небесных сфер (по числу семи планет), за седьмым небом следовало восьмое – небо неподвижных звезд, а уж за ним, на девятом небе помещались Бог и ангелы.

Семь планет – семь небесных светил, известных древним: Юпитер, Марс, Сатурн, Меркурий, Венера, Луна и Солнце (которое тоже причисляли к планетам).

Тараз – древний город в Средней Азии, близ Ферганы, который предание наделяет прекрасным климатом и считает родиной красавиц.

Телец – имеется в виду созвездие Тельца, а также предание, по которому Земля покоится на спине Быка (Тельца), в свою очередь, стоящего на спине Рыбы, плавающей в Океане.

Фаридун – легендарный иранский царь, освободивший страну от ужасного тирана Заххака.

Фарраш – слуга, исполняющий работу по дому.

Харабат – трущобы, развалины, где в мусульманские времена помещались питейные дома, которые содержали в основном зороастрийцы (поскольку мусульманам питье и продажа вина запрещены религией).

Хосров – имя нескольких царей из раннесредневековой династии Сасанидов, позднее стало восприниматься как нарицательное обозначение царя, государя.

Хызр – древний арабский святой, которого в мусульманские времена стали считать пророком, покровителем странников. По преданию, Хызр нашел источник Живой воды и, напившись ее, обрел бессмертие.

Чанг – струнный музыкальный инструмент.

Чаша Джамшида – см. Джамшид.

Четыре стихии – по древним иранским поверьям, четыре основные составляющие материи, из которых создан весь мир: земля, вода, огонь и воздух.

Шабан – восьмой месяц мусульманского года, предшествует рамазану, месяцу поста.

Шаваль – десятый месяц мусульманского года, следует за рамазаном, месяцем поста.

Шариат – свод мусульманских правовых и религиозных норм.

Шейх – старейшина, вождь племени, почтенный человек.

Шираз – город в Центральном Иране, средневековый культурный центр.

Юсуф – библейский Иосиф Прекрасный, занимающий немалое место в мусульманской традиции; символ красоты.