— Вы, наверное, чувствуете себя вершителем судеб, капитан? — нервно усмехнулся Майкл, раскуривая земную сигару. Вообще, внутри военных кораблей запрещалось курить, особенно такой низкокачественный и токсичный табак, но привычку, приобретенную за двадцать лет жизни на Земле, не так просто искоренить.

Капитан Кровальски усмехнулся и задумчиво произнес:

— А что есть судьба, Майкл, ты знаешь?

— Я? — бортпилот выдохнул большую порцию ядовитого табачного дыма из легких и глухо кашлянул. Все-таки он умудрился здорово испортить свой организм за эти тяжелые двадцать лет.

— Да, Майкл, ты, — медленно произнес капитан. — Что в твоем понимании судьба вообще? И что ты имел в виду, когда задал мне такой вопрос, Майкл?

Бортпилот напрягся. Ему показалось, что в голосе Кровальски была какая-то странная агрессия. Но он больше не мог сдерживать свои мысли. Поэтому, сделав очередную затяжку, он начал медленно говорить, подбирая слова.

— Посмотрите на эту планету капитан, — рука Майкла указала на небольшую точку на экране монитора, который занимал всю стену. — Для нас сейчас это просто изображение на экране. Хотя, без сомнения, каждый из нас воспринимает происходящее по-разному. Для вас это, скорее всего, очередная миссия, которая будет, как всегда, выполнена удачно, а для меня — первое мое задание, и вообще, мой первый выход в космос.

Кровальски кивнул.

— Так вот, — продолжил Майкл, — мы с вами, и весь наш экипаж, просто выполняем свою работу. И ведь действительно, там, в ОРЦ, просто поставят по завершению задания галочку: выполнено. Получите. А ведь я не знаю, я действительно не знаю, почему через двадцать минут погибнет населенная, причем заметьте, населенная живыми, разумными существами планета. Почему из-за какого-то дурацкого решения конгресса ОРЦ наш корабль, фактически единственный в своем роде корабль во флоте, созданный именно для уничтожения планет, находится здесь, в полной боевой готовности, напротив объекта, который следует уничтожить. Черт подери, да мне действительно никто ничего не рассказал, я только позавчера увидел все это, понимаете, только позавчера я узнал о том, что вот это все не сказка, придуманная жителями моей планеты, а реальность, — бортпилот бросил сигарету на железный пол и прихлопнул ботинком. Чувствовалось, что вся та энергия, которую он скопил в себе, и те вопросы, которые пытался так долго подавить, наконец, нашли выход. — Я понимаю, что за эти дурацкие двадцать лет я здорово отстал от жизни, но какого черта меня кидают на второй день после депортации, причем, заметьте, весьма странной, как мне удалось выяснить, депортации в этот чертов корабль, а о миссии, которая на него возложена, я узнаю два часа назад?

Кровальски хмуро взглянул на Майкла. Что это за бунт на борту, будь он неладен, этот новичок. Ведь ему как капитану сказали, что корабль будет вести опытный пилот, со скопированными в мозг при рождении навыками пилотирования кораблей именно такого типа. Такой вид копирования был очень редок, и в основном брали пилотов из других рас по контракту, но с этим вроде повезло — был шанс заполучить постоянного пилота, да еще и гуманоида.

Кровальски всегда с подозрением относился к негуманоидам, хотя выходцы из этих рас в основном и занимали самые высокие посты в Организационном Расовом Центре.

Сейчас капитан пытался припомнить всю информацию, которой его на скорую руку снабдили сотрудники ОРЦ.

Майкл Смит, двадцать лет, с рождения выслан на какую-то планету со странным кодовым названием «Земля», или Р-1002 по общему каталогу. Раз название в каталоге состоит из цифр, подумал тогда Кровальски, значит планетка-то совсем малозначимая и изолированная, так что, скорее всего, этот Смит будет не подготовлен к суровой правде жизни. Теперь он понял, насколько был прав. Что же, он сумеет объяснить этому человеку основные законы современного, развитого мира. Так как высылка для Майкла была с подменой, значит, он воспитывался в какой-то семье как ее полноправный член, ничего не ведая о настоящей жизни, которая кипела вокруг него. «Наверное, они называли это там сказками», — усмехнулся про себя капитан. В его памяти было еще свежо шокированное лицо Смита, когда он, не веря своим глазам, вел корабль так, словно умел пилотировать с рождения, хотя собственно так оно и было. Он еще тогда пожалел паренька — сколько открытий ему еще предстоит сделать, сколько шока испытать. Кстати, интересно, а какова была его миссия на этой Земле?… Скорее всего, неосознанный классический сбор информации, который так любил практиковать ОРЦ. Ну, да это уже неважно.

Кровальски кашлянул и посмотрел на монитор — до начала работы оставалось чуть больше пяти минут.

— Я все еще жду ответа, капитан, — напомнил о себе бортпилот.

Кровальски почесал затылок и внимательно посмотрел на Смита. Да, он действительно совершенно не подготовлен к реальному миру. В его голове еще живы воспоминания о той планете, которую он считал своим домом, и ему непросто осознавать то, что мир, где он сейчас находится — реальность, а не сон.

— Майкл, у нас совсем немного времени, но я тебе объясню, почему мы должны уничтожить эту планету, — наконец начал говорить капитан.

— Я бы на вашем месте сделал это побыстрее, — кивнул на таймер бортпилот.

— Видишь ли, Майкл, жизнь на многих планетах слишком примитивна. Существа, населяющие такие планеты, необразованны. В их эгоистичных мозгах царит хаос, а все их мысли сведены к поиску наживы. Они воюют, Майкл, они даже убивают друг друга. Представь себе, выходцы из одной расы уничтожают собратьев, — капитан потряс головой, отгоняя нахлынувшие на него жуткие образы. Его очень хорошо проинструктировали перед уничтожением планет. Эти существа настолько глупы, что не могут познать космос, не могут увидеть ничего, абсолютно ничего, кроме жесткости и насилия.

Ты хочешь знать конкретно про эту планету, Майкл? Я расскажу тебе. Эта планета называется М-1210, ей даже не выделили в каталоге имени, Майкл, настолько жалкой она оказалась. Все, до чего додумались жители этой планеты — это до того, что умудрились послать одного из своих собратьев на какой-то несовершенной машине в космос. Машина развалилась на орбите. У них нет стремления поднять головы, Майкл. Они замкнулись на самих себя и довольны. Ты думаешь, они счастливы, Майкл? Думаешь, они счастливы, умирая от ножа, который им воткнет в спину друг-предатель? Они все несчастны, Майкл. Посмотри на это с другой стороны, мы спасаем их жизни, понимаешь ты, черт тебя подери или нет? — капитан здорово разнервничался. Неужели, этот юнец не может осознать таких простых вещей?

— Идиотизм, идиотизм, — судорожно сплюнул на железный пол Смит, — да сдались вам эти существа? Пусть бы жили, от них ущерба никакого, может быть, они бы развились в будущем, почему вы не дадите им шанс?

— Они могут развиться. Как думаешь, что они построят в первую очередь, если додумаются, как сооружать мощные космические двигатели? Военный корабль, Майкл. Они построят военный корабль. Они же такие наивные, я уверен, они мнят там себя покорителями планет, сильнейшими героями. Они построят военный корабль, и я думаю, если постараются, доставят кучу головной боли ОРЦ. Не думай, что я голословен, прецеденты-то были.

— Ха, я так и знал, — нервно усмехнулся борт-пилот. — Да вы боитесь их, я же вижу, трусы, вы их просто боитесь.

— Да! — рявкнул командир. — Да, мы их боимся. Своим незнанием и воинственностью они могут причинить очень много вреда. Знаешь, сколько у нас военных кораблей, Майкл? Мало, очень мало, мы не нуждаемся в военном флоте, мы совсем не воюем, черт подери, проснись ты наконец, проснись! Это, это настоящий мир. Совершенный мир. Мир счастья. Здесь, здесь, Майкл, а не на своей вонючей планете, ты сможешь реализовать себя до конца. Ты станешь пилотом моего или какого-нибудь другого корабля. Может, даже будешь водить настоящий, большой, межгалактический лайнер. Потом — повышения. Ты станешь счастлив и не будешь бояться за свою шкуру. Тебя никто, никто здесь не тронет.

— Дерьмо, какое же это дерьмо, — Майкл снова сплюнул на кристально чистый пол. Предыдущего плевка уже не было — бесшумный робот-уборщик тихо убрал неестественные для такого типа поверхности структуры. — Я скажу одно! — бортпилот сорвался на крик. — Как только мы выполним обе миссии и вернемся обратно, я ни за что не буду пилотировать этот корабль-убийцу. Я вообще не буду пилотом.

— Твое право. Но все, что я могу тебе посоветовать, это начать потихоньку привыкать к реальности. А сейчас тебе пора на место, подготавливать ракеты к запуску.

— Что? Я? — вскричал Смит.

— Да, ты же бортпилот, — сурово сказал Кровальски, — тебе и заниматься оружием. Кстати, советую не мешкать, через минуту ракеты должны быть уже выпущены, как видишь, техники и инженеры уже завершили свою часть работы. Ты же не хочешь, чтобы ракеты направлял я, своей неумелой рукой? Ведь я могу и промазать, а тогда пострадают совсем невинные миры. Или могу невольно заставить планету мучиться в агонии перед смертью, выпустив недостаточное количество ракет. Ты же не хочешь этого, Майкл?

— Проклятье, — выругался пилот, — получается, что у меня нет выбора.

— Я рад, что ты наконец-то это осознал, — довольно произнес капитан.

Майкл плюхнулся в свое кресло и начал двигать какие-то тумблеры и нажимать одному ему ведомые комбинации кнопок. Почувствовался ощутимый толчок, исходящий откуда-то из-под днища, и где-то там, в космосе, сквозь черноту и блеск звезд понеслись к цели двадцать смертоносных ракет. А мир просыпался, не ведая о летящей смерти. Какие-то подобия радаров наверняка засекли что-то, приближающееся настолько быстро, что это казалось нереальным. А потом наступила смерть.

— Поздравляю с успешной миссией, — капитан пожал руку Майклу. Тот хмуро кивнул.

— Хочу рассказать тебе о наших дальнейших планах, коллега. Сейчас мы летим к следующей цели. Координаты я тебе дам через две минуты, как только получу их из ОРЦ. После этого мы возвращаемся на базу, и ты свободен, парень. Иди куда хочешь, радуйся жизни.

Смит снова хмуро кивнул. Чувствовалось, что он смирился со своей работой и ему не терпится завершить все это.

Кровальски вгляделся в полученные только что координаты. Так… совсем недалеко отсюда, час пути с их-то двигателями. Планета называлась Р-1002, очередная планета-неудачник. Капитан нахмурился. Уж больно знакомым ему показалось это сочетание букв и цифр. Черт, точно, это же та планета, с которой депортировали его бортпилота. Он говорил о странной депортации, теперь-то все понятно. ОРЦ никогда не бросает своих агентов умирать на планетах-смертниках, и когда пришел час этой «Земли», его быстро забрали. Кто же знал, что по иронии судьбы, из-за уникальных способностей, скопированных ему при рождении, он станет сам пилотом корабля-убийцы. Сказать или не сказать об этом Смиту? Нужно сказать, все равно поймет по координатам, что это именно та планета. А если промолчать — посчитает лицемерным, или потом чего доброго закатит скандал.

— Эй, Майкл, — Кровальски внимательно посмотрел на бортпилота, — ты ведь уже не скучаешь по своей планетке, верно?

— А в чем дело? — Смит подозрительно нахмурился.

— Понимаешь, — замялся капитан, — в общем, планета — Р-1002.

— Нет, этого не может быть, — руки борт-пилота затряслись, — скажите, что вы шутите, вы же шутите, да?

— Нет, Майкл, это следующая цель.

— Я не поведу корабль, — закричал пилот, — не поведу, будь вы прокляты.

— Эй, парень, — глаза капитана гневно сузились, — садись на свое место и делай свою работу. Координаты у тебя на экране.

— Нет, — Майкл вскочил, — нет, нет, нет! И еще тысяча нет!!!

Капитан сунул руку в карман своего комбинезона. Это был очень редкий случай. Наверное, применить оружие сейчас целесообразно, тем более, что желания уговаривать и в чем-то убеждать паренька у него нет. Ничего, он прикроет его потом, на базе, скажет, что бортпилоту было нелегко оклематься после таких испытаний и поэтому пришлось применить силу. Не каждый ведь испытывает такой шок, какой испытывают депортированные агенты.

Кровальски резко выбросил руку из кармана и навел дуло пистолета на Майкла.

— Живо садись на свое место и делай работу, — чеканя каждое слово, произнес капитан, — или я раздроблю твой череп.

— Эй, у вас же нет убийств, — язвительно крикнул бортпилот.

— Мне, как капитану, в нештатной ситуации разрешено применить оружие. Да, меня накажут потом за убийство, но не так сильно, как если бы я не выполнил миссию. Так что, пошевеливайся.

Майкл уселся обратно и трясущимися руками начал вводить координаты новой точки назначения. Все время, пока корабль двигался в сторону объекта, Кровальски провел рядом с бортпилотом, держа его на прицеле.

Смит все еще находился в каком-то шоковом состоянии. Он все смотрел на одинокую точку на радаре, точку, которая двадцать лет была его родиной, точку, на которой его любили.

— Пора выпускать эти чертовы ракеты, — взглянул на таймер Кровальски, — обойдемся без предварительных расчетов, я не хочу провести еще полчаса держа тебя на мушке. Планетка небольшая, и я думаю, что все пройдет благополучно, если мы просто выпустим по ней несколько ракет, без всяких анализов различных траекторий и прочего дерьма. Ведь тебе хочется, я думаю, закончить это побыстрее, так что, как видишь, я иду тебе навстречу.

Майкл кивнул.

— Давай живее, вводи координаты цели и выпускай ракеты, — Кровальски сильно нервничал, ведь по сути это была первая миссия, которая проходила с таким значительным сбоем, как бунт экипажа.

Руки бортпилота бегали по кнопкам, щелкали какие-то тумблеры. Капитан всегда жалел, что в него не загрузили навыки пилота, но это было слишком непредсказуемо для здоровья, и его родители решили не рисковать. Жаль, ему бы так хотелось понимать, что нужно нажимать для того, чтобы навести ракеты на цель и поразить объект.

Наконец руки Смита замерли, и он пробормотал:

— Ракеты наведены.

— Отлично, — капитан ухмыльнулся, — тогда давай, запускай их.

Майкл нажал на какую-то кнопку, и капитан почувствовал столь знакомый толчок из под днища.

Но почему же бортпилот, который, казалось бы, должен быть расстроен этим, так странно смотрит на него. Капитан занервничал.

— Я… я слишком люблю эту планету, капитан Кровальски, — прошептал Майкл.

В тот момент, когда слеза, выкатившаяся из его глаза, упала на железный пол, ракеты сделали совершенно странный маневр, и в космосе беззвучно разлилась вспышка света.

Когда часы пробили полдень, — в дверь позвонили. Сегодня я не ждал гостей, поэтому слегка удивился. Мое удивление стало еще большим, когда я увидел за дверью мальчика лет шестнадцати, фактически моего ровесника. Мы никогда не встречались раньше, и я, открыв, — недоуменно уставился на него.

— Разреши воспользоваться твоим окном, — сказал он, глядя в мои глаза.

Сначала я не понял всю абсурдность вопроса и пробурчав что-то вроде «конечно-конечно» пустил его в квартиру.

— Понимаешь, я бы конечно с радостью, не утруждая тебя, воспользовался окном в подъезде, но они как назло все заколочены, никак не получалось открыть — его тихий и проникновенный голос завораживал.

— Постой, что ты собираешься сделать? Прыгнуть вниз? Ты, наверное, самоубийца? Не получится, это всего лишь второй этаж.

— Не бойся, — сказал мальчик и подошел к окну. Потом с кряхтеньем залез на подоконник и распахнул створки, — я всего лишь собираюсь полететь.

— Полететь? — обескураженный, я уставился на него.

— Знаешь, — он посмотрел в самую глубь моих глаза, и по моему телу пробежал холод, — в жизни некоторых наступает момент, — когда они понимают, — вот оно время. Время лететь. Не важно куда и зачем. Гораздо важнее, что они это почувствовали. Почувствовали в себе силы. Со мной это произошло так неожиданно… — его глаза затуманились, — но я знаю, я должен.

— Но разве можно взлететь, не имея крыльев за спиной? — спросил удивленно я.

— Крылья… — на секунду мне показалось, что я заметил слезинку в уголке его глаза, — Крылья даются не всем. Далеко не всем. И никто не знает, за что. Я бы хотел иметь крылья, ты знаешь, я с детства мечтал о них. Когда дети играли в прятки во дворе, — я рисовал крылья. Рисовал себя летящим… Жаль, но мечты не всегда становятся реальностью. Я чувствую в себе силы — и это значит, я полечу.

— Хорошо…, - голос мой дрожал, — попробуй…

Я знаю, он очень волновался. Возможно, что та уверенность, которую он изо всех сил пытался изобразить — была лишь маской, скрывающей страх. Часы громко тикали, отсчитывая секунды. Одна, две, три. Решится было непросто, но он подошел к самому краю. А потом шагнул… и полетел.

Я смотрел на него, поднимающегося все выше и выше, летящего куда-то вверх, к чему-то новому. Я смотрел и плакал. А потом залез на подоконник.

Несколько человек внизу, во дворе с недоумением следили за происходящим. Увидев меня они стали о чем-то громко спорить. Но мне было плевать. Я сделал шаг…

В дверь позвонили. Прошел ровно год, я так хорошо запомнил тот день, поэтому нисколько не удивился услышав знакомый голос, — можно войти? Он выглядел очень уставшим, и каким-то взрослым.

— Ты знаешь, я на минутку…

— Что ты хотел? — хмуро спросил я.

— Хотел… — он замялся, — наверное извинится. Нельзя было этого делать, зная насколько ты чувствительный. Мне ведь все рассказали. И про то, как ты захотел взлететь вслед за мной, про то, как упал прямо на асфальт, со своего второго этажа. Месяцы в больнице, постоянные насмешки, представляю, сколько тебе пришлось испытать и пережить. Понимаешь, — он вдохнул, — не у всех ведь получается. В этом нет ничего такого, просто тебе стоит это принять и научится жить так, как все.

— Спасибо, что зашел, — грустно улыбнулся я, — ценю твою заботу. Удачи тебе на твоем пути.

— Всего хорошего, — кивнул он, — ну а мне пора. Впереди еще столько всего…

Я закрыл дверь. Потом подошел к открытому окну. Внутри все горело, а из глаз сами собой лились слезы. Внезапно, я почувствовал, что задыхаюсь, и упал на пол. Солнце зашло за тучу и стало прохладно. Легкий ветерок колыхал шторы, прикрывающие комнату от всего мира.

Я поднялся. Не знаю, сколько прошло времени, но внутри у меня разразился настоящий пожар. Всего второй этаж, падать не высоко, да и к тому же, я уже привык. Внизу собралась толпа, и все они, громко переругиваясь смотрели на меня. А я, я стоял на окне и смотрел вверх, на облака. Возможно, мне никогда не полететь. Я не создан, не предназначен. Но я буду пытаться, я всегда буду пытаться, что бы не случилось.

Ветерок больше не был легким. Теперь это был сильный ветер, дующий мне прямо в лицо. Он, словно отталкивал меня от края. Но мне было плевать. И тут произошло что-то странное. Я повернул голову и увидел крылья за своей спиной. Два прекрасных крыла, легких и надежных. Это было похоже на сон, и лишь жаркое пламя внутри заставляло осознавать всю реальность происходящего. Я вытащил из кармана нож. Я всегда держу его там. Потом, завел руку за спину и аккуратно срезал сначала одно крыло, а потом другое. Это было совсем не трудно, я лишь почувствовал, как струйки теплой крови текут по моей спине. Я подошел к самому краю. Мне не нужны крылья. Так интересней.

Кто я? Хороший вопрос. Хороший и, между тем, ответа на него у меня нет. Не знаю, как зовут меня они, но я сам называю себя наблюдатель. Возможно вы меня видели, хотя это и маловероятно. Люди редко меня разглядывают. Обычно я ношу черную одежду, у меня длинные темные волосы. Если вдруг вы посмотрите в мои глаза, а я не отведу взгляд, то значит, сегодня ваш день…

Наверняка вы испытывали чувство влечения к какому-то определенному месту и времени. Назойливая мысль, которая, словно ядовитая змея начинает жалить мозг до тех пор, пока ты не дашь ей возможность самореализроваться… Именно так все и начинается. Приходит это чувство. Ощущение, от которого невозможно спрятаться, ведь оно где-то там, внутри. Ничего не остается, кроме как слепо отдаться инстинктам и позволить происходить всему так, как это было задумано. Кем? Наверное ими.

Поверьте, я редко смеюсь, особенно в те дни. Однако, я привык воспринимать все происходящее безболезненно для своей тонкой, чувствительной и ранимой души. Наверное, это уже дело привычки….

Вам интересно знать, где я успел побывать? Наверное, у меня просто не хватит сил записать все свои воспоминания…. Но все же….

Именно я беззвучно шел следом за Джеком Потрошителем, когда тот пробирался по улицам ночного Лондона в поисках новой жертвы. Кстати, я до сих пор удивляюсь, неужели никто не догадался, хотя… не будем отвлекаться на него, это уже неактуально, а у меня совсем мало времени.

Джон Кеннеди…. Никогда не забуду выражение его лица в тот момент, когда пуля, выпущенная из винтовки, ствол которой едва виднелся из окна шестого этажа музея, поразила президента. Выстрелы в спину, шею, голову… Кусочки мозгов мужа на одежде Жаклин…. Паника… Крики…. Эти воспоминания до сих пор живы во мне. Я помню все, в мельчайших подробностях, я вижу это в своих снах, и возможно, это мое проклятье. Проклятье наблюдателя.

Змея не заползала в мой мозг уже месяц, и я подумал, что возможно они обо мне забыли. Слишком уж сильным был промежуток со времени моего прошлого путешествия в городок на юге Китая.

Но нет, я вовсе не скучал, у меня было чем занять себя. Человечество сделало большой шаг в плане своего развития, и отрасль развлечений сейчас развита достаточно сильно. Последние несколько лет я только и делал, что путешествовал по их поручению, и я сильно устал. Может быть они это поняли и просто дали мне возможность отдохнуть.

Однако, вчера все изменилось. Я снова почувствовал тягу, это необъяснимое влечение. И я поехал. Хорошо, что это было совсем недалеко. И вот, я стоял на залитой дождем площади небольшого городка, моросил холодный, мерзкий дождь, и вокруг меня медленно проходили люди. Змея жалила пока еще не столь сильно, чтобы можно было начать приглядываться, и у меня было время подумать.

В последние несколько лет что-то во мне сильно изменилось. Раньше, после каждого наблюдения, я чувствовал облегчение. Змея уползала обратно в свою нору, и я мог снова заниматься своими делами. Так было всегда, пока не пришли сны. И тогда стало по-настоящему страшно. Я переживал в них вновь и вновь то, что видел сто, двести лет назад, и что уже успел забыть. Все мои самые страшные наблюдения возвращались ко мне. И если в реальности я воспринимал их абсолютно нормально, то там, во снах, было все наоборот. Я словно терял контроль над собой. Мне хотелось кричать, возникало жгучее желание все бросить, и, самое главное, застрелить эту проклятую змею. Точнее говоря, часто сны носили и такую окраску. Я стрелял себе в голову, и просыпался в холодном поту. Иногда, я даже чувствовал угрызения совести оттого, что не пытаюсь ничего сделать, помешать или предотвратить, и это никогда не знакомое мне ранее чувство все сильнее и сильнее вгрызалось через сны стальными зубами в мой мозг.

Когда я просыпался, все снившееся казалось мне просто дурацким бредом, кошмаром, взявшимся из ниоткуда, возникшем видимо на почве столь необычной роли, которую я занимал в этой жизни.

Укол тоненького жала, моментально прогнал из моего сознания все тревожные мысли. Я сосредоточенно разглядывал проходящих мимо людей. Какая-то женщина, вряд ли это она. Хотя, все может быть. Я видел однажды, как молодая девушка доставала из под юбки автомат калашникова и выпускала очередь по случайным прохожим. Почему она это сделала? Зачем? Мне не всегда дано это знать, моя основная роль — наблюдатель.

Как тихо…. Почему всегда так тихо….

Мимо прошел пожилой мужчина. Он резко выхватил руку из кармана пальто, и я напрягся, а на лбу выступил холодный пот. О черт, он всего лишь вытащил монетку, чтобы бросить ее нищему, промокшему до нитки и просящему подаяния.

На плечо мне легла чья то рука и я вздрогнул. Потом медленно обернулся. И посмотрел в глаза. В пустые глаза. И понял, что это он, один из них.

— Наблюдатель? — голос был пуст и холоден.

Меня никто не называл так. Никогда. И мне не оставалось ничего, кроме как кивнуть.

— Мы следим за вами уже давно. Вы слишком вжились в роль человека, наблюдатель. Мы боимся, что вы можете стать небезопасны для нас. Ваш статус снят. До скорых встреч.

Я почувствовал, как сердце холодеет, а руки пытаются обхватить силуэт исчезающего посланника.

«Статус снят» в моем случае могло означать только одно, что я стал смертным, и более того, осталось мне недолго, очень недолго, скоро за мной придут.

Именно поэтому, я снял номер в захудалом отеле, где они не догадаются меня искать и сел писать это письмо. Они видимо правы, и я стал слишком небезопасен для них. Ведь я знаю такие вещи, о которых никто, никогда не догадается. А я их видел, сам лично видел. Они побоялись, что я кому-то расскажу обо всем этом, не выдержу давления со стороны собственного сознания и решили избавится от меня. Пути назад нет. Поэтому я попытаюсь изложить все, что знаю, все, что успею сказать. Раскрою те тайны, которые человечество мечтает узнать, а потом просто скроюсь. Я знаю, как можно убежать от них, хотя все считают, что это невозможно.

Черт, что за странный стук в соседней комнате. Я ведь помню, что хорошо закрыл окно, наверное сильный ветер умудрился его распахнуть. Ведь врятли, они бы успели так быстро…. Надо быстрее куда-то спрятать эту бумагу… Неужели я не успею написать…. Люди должны знать….хотя бы…. Быстрее… О черт…

Свет…. яркая вспышка света. Такое ощущение, что глаза сейчас лопнут, просто лопнут или вытекут. Я успел привыкнуть к темноте. К абсолютной темноте, когда даже не видишь собственных рук. Сейчас я тоже ничего не видел. Только если та слепота была вполне приемлема, или, скажем так, привычна, то эта слепота была болезненна и неприятна.

Постепенно зрение стало возвращаться ко мне, и я различил силуэт человека, стоящего в дверном проеме. Одурманенный одиночеством и бессилием мозг отказывался что-либо понимать. Потом из глубин сознания стала пробираться крохотная мысль. Сначала она была настолько крохотной, что я не придал ей значения. Но постепенно она разрасталась и вот уже четким ритмом запульсировала, застучала во мне. Каждая клеточка мозга — да что там мозга! — тела, повторяла глухо и монотонно: «Пришли. За тобой пришли. Пора. Вставай. Пришли».

А человек, стоящий в дверях, молчал. Зрение почти до конца вернулось ко мне, и я смог разглядеть его. Высокие сапоги, одежда из странного материала, название которого мой мозг, всецело поглощенный вдалбливанием в меня одной-единственной фразы, отказывался вспоминать, и маска на лице. Узкие прорези для глаз и рта. Он ждал. Понимая, что больше не смогу сопротивляться долбящему меня сознанию, я сделал попытку встать с холодного каменного пола. Раза с пятого у меня это получилось, и, нелепо пошатываясь и хватаясь руками за стены, я подошел к человеку. Он медленно положил тяжелую руку на мое плечо и даже ободряюще, но аккуратно, похлопал меня.

«Пришло твое время, радуйся», — глухо произнес он, и опять сознание забилось в отчаянных попытках донести до моего мозга смысл этой странной фразы. Наконец, я понял и вспомнил все. Сегодня, наконец, пришел тот день, о котором я молился каждую минуту, пока был в состоянии соображать. День великого избавления. Эти мысли прибавили мне сил, и я сказал, бодро и уверенно: «Пошли!»

Он шел впереди, а я медленно брел следом по длинному темному коридору. Двери… двери… много дверей. Из-за некоторых слышны стоны или плач, а за другими — тишина… Гробовая тишина. Гулко стучали об каменный пол сапоги ведущего меня, и сердце мое билось им в такт. Музыка… так и рождается музыка. Настоящая музыка: стоны, предсмертные крики, мольбы и вопли отчаяния. Глухие удары подошв сапог идущего впереди меня человека, лица которого я не видел, и ритмичные удары сердца… Сердца, которое бьется в последний раз. И я запел. Сначала это были просто завывания, но потом они стали перерастать во что-то цельное и связное. Я не знал, о чем пою, да мне и не нужно было знать. Возможно, это была песнь смерти… или жизни… а может, ни того и ни другого. Мне никто не пытался заткнуть рот, и пару раз мне даже показалось, что ведущий меня тоже стал подпевать. Я и не заметил, как коридор кончился, уперевшись в массивную, обитую железом дверь. Путем несложных комбинаций, которые в силу их ненужности мой мозг не стал запоминать, ведущий меня открыл ее. И я почувствовал, как теряю сознание. Воздух… настоящий воздух… я не ощущал такого уже целую вечность… Всем телом я задрожал и замер, стараясь дышать как можно аккуратнее. Мне казалось: сделай я резкое движение, и все это пропадет, исчезнет, заполнится темнотой. Но надо было идти дальше. И я пошел. Мне было легко и отчего-то весело. Нет, я не шел, я летел… и вдруг страшная мысль коварной стрелой оборвала мой полет. Ведь это в последний раз! Я чуть было не забыл, куда и зачем меня ведут. В страхе я замер, а ведущий меня недоуменно оглянулся и бухнул совершенно не к месту: «Радуйся, уже скоро… Идем».

Дрожа всем телом, я побрел за ним. Впереди виднелась залитая лунным светом небольшая полянка. Наверное, здесь все и произойдет… Сколько шагов отделяет меня от смерти? Неважно. Важно то, что с каждым моментом их остается все меньше и меньше. И тут сознание, словно пронзенное острое иглой, заверещало — НЕ НАДО!!! Но было поздно. Вот и полянка. Именно сейчас все и случится. Человек в маске с прорезями для глаз остановился и повернулся ко мне.

«На колени!» — по-звериному рявкнул он, доставая из-за пояса острый и длинный топор. Он почувствовал кровь и власть надо мной, и это разбудило в нем зверя… настоящего зверя. Но вместо того, чтобы повиноваться ему, я, сам не понимая, что делаю, вдруг рванулся с места и побежал. Это было непросто, особенно если учитывать то, сколько времени я провел без подобных движений. Ветер дул мне в спину, колыхал мою одежду. Мне было легко. Я почувствовал, что и вправду свободен! Дай мне Всевышний крылья, я наверняка бы смог сейчас взлететь…

Внезапно ухо уловило страшный звук. Это был звук острия, рассекающего воздух.

Я почувствовал резкий толчок вперед и холодное лезвие, пронзающее меня. Они всегда хорошо метали топоры… Тело бессильно повалилось, и лицо мое погрузилось в грязную жижу. В глазах темнело, и сквозь черноту, заполняющую меня, я вдруг увидел маленький зелененький росточек, пробивающийся сквозь жижу. Дрожащей рукой я накрыл его… Это было последнее, что я видел и запомнил…

Капли дождя больно хлестали по лицу, а ботинки то и дело вязли в тягучей глине. Ветви размашистых деревьев цеплялись за промокшую и грязную одежду. Корни словно специально выползали как можно дальше из земли, и, запинаясь об них, Влад падал в столь негостеприимную слякоть.

Сейчас всё было против него. За спиной раздалась автоматная очередь. Стреляли явно в другую сторону, но это пока. Скоро они все равно догонят его. Бежать: бежать пока можно. И Влад бежал. У него была цель, своеобразный стимул. Все его сознание понимало, что стоит ему увидеть Её еще раз, и суровая реальность исчезнет, уступая место прекрасной фантазии. Когда ему было совсем трудно, когда все меньше и меньше слушающееся его тело падало в грязь, он произносил Её имя и восстанавливал в памяти Её образ. И тело, подзуживаемое сознанием, продолжало двигаться вперед.

Еще одна автоматная очередь, и срезанные пулями листья посыпались на Влада. Теперь стреляли явно в него: Что ж, уже недолго. Бежать: бежать не останавливаясь. Внезапно Влад почувствовал резкий толчок, мертвенный холод металла, пропарывающего плоть, и со стоном упал. Прямо перед ним был крутой скат вниз, в овраг. Загребая слякоть руками, он пополз вперед. Владу был страшно смотреть назад. Он не знал, чего он боялся больше: увидеть ствол, нацеленный прямо в него, или кровавый след, тянущийся следом.

Последний рывок — и тело Влада вместе с грязью и водой понесло ко дну оврага. Только оказавшись в относительной безопасности, он рискнул взглянуть на рану. Явно сработал снайпер, засевший где-то в листве. Пуля прошла навылет. Надо было перемотать кровоточащий бок, получить заражение ничего не стоило, но сейчас Влада беспокоило не это. Его сознание безостановочно рисовало Её образ, и это заставляло забывать о боли. Сделав небольшое усилие над собой и телом, Влад сел. Вот-вот должны показаться его преследователи. Интересно, догадаются ли они, где он скрывается.

Где-то вверху послышались голоса. Захлюпали тяжелые сапоги по вязкой глине. Нет — похоже, подумали, что он взял левее. Тем более, что они вряд ли знают, что его зацепил снайпер. Интересно, сможет ли он идти дальше? Цепляясь руками за стоящую рядом березу, Влад сделал попытку встать. Тело отозвалось сильной болью в боку. Рана кровоточила, и кровь, падая, смешивалась со слякотью. Благо, что на дне оврага достаточно деревьев. Хватаясь за них, чтобы не упасть. Влад двигался вперед. Теперь нужно выбраться из оврага. Сделав очередное усилие над телом, Влад стал карабкаться вверх. Это заняло у него довольно много времени. Комья грязи, и струи воды сбивали его с ног, заставляя тело падать вниз. И приходилось начинать все сначала. Наконец у него получилось выползти.

С трудом поднявшись на ноги — опять же не без помощи деревьев — Влад покачиваясь пошел вперед. Он чувствовал, что осталось немного, совсем немного. Вот уже и домик, в котором они договорились о встрече. Рывком Влад распахнул дверь и обессиленно упал на дощатый пол. Он не решался поднять и голову и посмотреть наверх, потому что он чувствовал Её присутствие.

Он лежал и наслаждался этим странным чувством. Его несло по волнам фантазий, он был в мире грез и иллюзий. Сухой щелчок передергиваемого затвора вывел его из сладкой дремы. Он поднял глаза, и первое, что увидел, была Она: прекрасная, совершенная, такая, какой и должна быть Богиня. Второе, что он увидел, был ствол пистолета. И этот ствол был направлен в его сторону. Из его горла вырвался непонимающий хрип и так же внезапно оборвался, когда Её палец нажал на курок. Голова с аккуратной, ровной дырочкой безжизненно опустилась. Тягучая теплая кровь стала заливать пол. Богиня осторожно обошла медленно разрастающуюся кровавую лужу и направилась к двери.

Но, прежде чем выйти, она взглянула в последний раз на безжизненное тело, и тень сладкой улыбки коснулась ее лица.

Интересно, что думают люди, когда видят нищего… Презрение, брезгливость, возможно — жалость. Я сижу на теплом асфальте, рядом с большим, современным жилым домом. Мои волосы сбиты в комья, должно быть, они еще грязнее, чем та улица, где я прошу подаяния. Свитер, который я ношу, давно выцвел и облез настолько, что нитки торчат в разные стороны, делая меня похожим на ежа. Брюки порваны на коленках — результат моей сегодняшней потасовки с местными бомжами, устроенной за право порыться в помойке первым. Грязные руки жадно хватают каждую монетку, которую жители дома, выходя или входя в подъезд, морщась кидают мне в железную чашку.

Я могу сидеть так очень долго, ведь самое интересное — это наблюдать… Вот мимо проходит женщина, ведя за руку ребенка. Мальчик, заметив меня, скромно примостившегося у кромки тротуара, жалобно просит у матери монетку, чтобы подать мне. Как трогательно. Женщина приостанавливается, засовывает руку в карман облезлых джинсов, шарит там рукой, потом картинно разводит руками, треплет мальчонку по голове и тащит упирающегося сына к подъезду.

Мимо меня проходит хорошо одетый молодой человек. В руках он сжимает черный дипломат. Даже не взглянув на меня, он медленно подходит к двери, не торопясь открывает ее и исчезает в недрах дома. У него свои заботы, и я для него лишь декорация, которая не будет значить ничего до тех пор, пока не появится возможность извлечь из нее какую-то выгоду. Что ж, я его понимаю.

Вечереет. Солнце медленно скрывается за горизонтом, и я начинаю замерзать. Хорошо, что сейчас лето.

Дверь подъезда открывается, и моему взору предстает новый образ. Парень, одетый в черную кожаную куртку. Его глаза горят ненавистью. Похоже, что он поссорился с подружкой или с родителями. Заприметив меня, он медленно, вразвалочку подходит и садится рядом. Прямо на асфальт. Он начинает говорить, и я чувствую запах перегара. Ему нужны мои деньги. Безо всякого сожаления я отдаю ему те гроши, что сумел собрать за день. Довольный, парень уходит. Я понимаю, что того, что он у меня забрал, ему вряд ли хватит даже на пачку плохих сигарет. Ему нужно было убедиться в собственной силе, а я был тем, кто как нельзя кстати подошел на эту роль.

Я смотрю на дом. Красивый, высокий, современный. Свет горит в окнах, и я даже могу различить силуэты. Люди заняты своими делами. На первом этаже я вижу семью, которая спокойно ужинает на кухне. Тремя окнами левее дети смотрят телевизор, а родители что-то бурно обсуждают в соседней комнате. Как это необычно — иметь семью…

Самое смешное, что для всех этих людей я ничего не значу. Если я сейчас подохну здесь, ни один из жителей дома даже не поперхнется своей пищей. Единственное, чем они будут наверняка озабочены — это трупом, который будет портить пейзаж и без того серого и убогого двора.

Уже совсем стемнело… и мне холодно. Я встаю, рывком скидываю грязный парик. Снимаю свитер и грязные брюки, превращаясь из бомжа в приличного человека в костюме и галстуке. Тряпочкой стираю грим с рук и лица. Достаю из кармана небольшой пульт и отхожу в глубь двора. Мгновение я прощаюсь с домом. Потом нажимаю на единственную кнопку на пульте и сажусь в машину. Завожу двигатель и выруливаю на автостраду.

Слышен взрыв. Огонь, потрескивая на летнем ветру, медленно пожирает дом….

Я всего лишь делаю свою работу. Возможно, только лишь с большим удовольствием, чем остальные.

Билл родился в понедельник, в 6:30 вечера.

Он был весь абсолютно правильный — его роды прошли без малейших намеков на осложнения, он имел хороший вес и рост.

Билл читал много умных и полезных книжек, которые ему давали родители. Он видел по телевизору многие вещи и понимал, что есть хорошо, а что плохо. Часто Билл советовался с родителями, и те ему охотно все разъясняли.

Когда он пошел в школу, ему наглядно показали, что есть хорошо, а что плохо. Билл четко уяснил, что такие явления, как ненависть, злость и война, очень плохие и их нужно избегать. Также он понял, что любовь, доброта и бескорыстие — краеугольные камни его жизни.

По воскресеньям Билла водили в церковь, где ему объясняли, что есть плохо, а что хорошо. Там он понял, как надо жить и к чему стремиться.

Он жил и радовался, что живет не зря. Он познавал мир, который был так чудесен.

По окончании школы Билл устроился на работу. Нельзя сказать, что он зарабатывал очень много, но на жизнь ему хватало с лихвой. Работал он добротно, и вскоре начальство, оценившее его по заслугам, предложило ему солидное повышение. Появились лишние деньги. Билл смог помогать своим родителям и понимал, что он все делает правильно.

Вскоре он встретил девушку, и они поженились. Их жизнь была слаженной, и между ними никогда не возникало конфликтов. Они купили квартиру и стали жить вместе.

Так Билл познал, что такое счастье. Уже через год совместной жизни он улыбался их малышу — мальчику, названному в честь него, и понимал, что он самый счастливый человек на свете.

Ему нравилось приходить домой с работы, целовать жену. Потом садиться за обеденный стол, и ужинать вместе с ней. Если им хотелось романтики, они выключали свет и ужинали при свечах.

Ребенок повзрослел, и Билл объяснил ему основные ценности жизни. Он воспитывал мальчика так же, как был воспитан сам, и искренне надеялся, что малыш будет похож на него.

Парень и вправду хорошо показал себя. В школе мальчик был отличником, и вскоре его фотография висела на доске почета.

Приходя с работы, Билл трепал его по голове и хвалил за успехи.

Через некоторое время мальчик закончил школу с отличием, и Биллу пришлось позаботиться о том, чтобы хорошо устроить его.

Парень работал с еще большим усердим, чем его отец, и Билл не мог нарадоваться на его успехи и повышения.

Так пришла старость…

Билл больше не ходил на работу: он тяжело заболел и вынужден был сидеть дома. Но жизнь нисколько не огорчала его. Рядом была любящая жена, и они частенько проводили время вместе, сидя у телевизора.

Их сын женился и переехал с женой в новую квартиру, но он не забыл о родителях и регулярно навещал их. Билл был по-прежнему счастлив.

Однажды, сидя у телевизора и обнимая свою жену, он подумал, что все-таки не зря прожил жизнь.

В понедельник, в 6:29 вечера, Билл умер.

Илья сидел у открытого окна и смотрел на звезды. Ночь выдалась на удивление морозной, но разве это имеет значение, когда внутри лишь лед. Эти звезды, они были чем-то похожи на людей, — ярко светились, но на расстоянии оставались холодными. Зато, если приблизиться к ним, — сгоришь заживо.

Это чувство… словно стоишь на высоком холме, продуваемый ветрами со всех сторон. Ощущаешь себя открытой дверью, существом, поделившимся с миром частичкой себя, но не получившим взамен ничего кроме боли и страха.

Колючий осенний ветер треплет твою душу, а сердце, покрытое ледяной коркой, с каждым днем бьется все медленнее…

Капли крови на ночном небосводе. По капельке — на каждую звезду.

Илья открыл глаза. Потом встал и включил свет. Спать больше не хотелось, но до утра было еще очень далеко… Целая пропасть одиночества.

Илья посмотрел на часы и вздрогнул, — на миг ему показалось, что секундная стрелка движется в обратную сторону. Хотелось с кем-нибудь поговорить. Возможно, что Дима, работающий по ночам, — сейчас не спит.

— Алло, — заспанно буркнули в телефонной трубке.

— Привет, — тихо сказал Илья.

— Илюха? Совсем с ума сошел? Сколько времени знаешь?

— Знаю. Ты спишь?

— Нет, — голос Димы зазвучал немного бодрее, — но безумно хочу.

— Ладно… Извини.

— Подожди, что ты хотел? Опять у тебя депрессия, да?

— Нет… Просто хотелось поговорить.

— Рассказывай.

— Дима, на самом деле я просто хотел спросить… Вот представь, ты медленными шагами двигаешь в пропасть. Все глубже и глубже… Там, на самом дне — тебя ждет смерть, причем, наверняка мучительная. Но, пока идешь, — ты счастлив. Можно развернуться и двинутся наверх. Но там идет война. Не пройдет и минуты, как ты будешь убит. Скажи, что ты сделаешь в данной ситуации?

— Да, друг, замечательные у тебя мысли в три часа ночи. Ты не пробовал заняться чем-нибудь полезным, вместо того чтобы загружать голову всякими гадостями?

— Дима, ты ответь, ведь это важно, — со вздохом произнес Илья.

— Не знаю я. Понимаешь, не знаю. Ты ставишь меня в тупик своими странными вопросами. Почему ты не можешь сказать конкретно, что именно у тебя случилось? Зачем все эти пропасти, войны? Зачем проводить одному тебе понятные аналогии? Я действительно не знаю, что тебе сказать.

— Хорошо, — тихо сказал в трубку Илья, — извини за беспокойство.

Рабочий день закончился так же внезапно, как и начался. Илье хотелось оказаться дома как можно быстрее, поэтому он не стал дожидаться автобуса, а доехал на такси.

Уже подходя к двери, Илья понял, что ночь сегодня будет не из легких. Пока он открывал квартиру, — ключ трижды выскользнул из рук и упал на пол.

Его коллеги по работе часто говорили, что для счастья нужно не так уж и много. По-крайней мере, многие из них называли себя счастливыми. Илья часто задумывался о том, что же такое счастье. Внутренний мир представлялся ему большим количеством пробирочек, каждую из которых нужно заполнить водой. Пробирочка с этикеткой «личная жизнь», пробирочка «деньги»… Некоторые, заполнив две или три, — ощущают внутри себя гармонию. Но чем больше заполнял их Илья, тем сильнее он понимал, как много есть других пустых пробирочек, и насколько неисчислим объем каждой из них. Вот только заполнял он их не водой, а кровью.

Илья открыл глаза. Он явно ощущал присутствие кого-то постороннего в своей комнате. Шкаф, стол, диван, — были на месте, а ночь молчала. Почему же он не оставил свет в коридоре…

Нужно встать, нужно обязательно встать. Вот только почему тело его не слушается. Голова словно прилипла к подушке, а рот — заклеен скотчем.

Стало страшно. Илья почувствовал, как начинает проваливаться куда-то, далеко, как можно дальше от этой комнаты и от этого мира…

Он закричал, — разрывая губами мерзкий скотч, отчего-то имеющий горький привкус… и открыл глаза.

Включил свет. Сон… просто сон, может несколько более реальный, нежели все остальные…

— Слушай, что ты думаешь об Илье? Тебе не кажется, что он стал несколько необычен в последние дни? Постоянно молчит, отвечает на вопросы неохотно, а выглядит так, как будто на него свалилась какая-то большая проблема.

— Не обращай ты внимания, я знаю его очень давно… Он просто пытается привлечь к себе внимание.

— Может быть, у него и вправду какие-то неприятности?

— Не говори ерунды. У него все в порядке. Живет в отличных условиях, материально обеспечен… Подруга у него красивая, правда на практику в Англию уехала, но вернется же. Да и не думаю, что он из-за нее будет так сильно грустить. Захочет — найдет новую.

— Ну а может мучает его что-то?

— Что? Ну что его может мучить? Просто, это такая игра у него. В депрессию. Поиграет и дальше радоваться начнет.

Илья пришел домой поздно. Почему-то, сильно не хотелось уходить с работы. Стоит закрыть глаза, как вспыхивают, оживают миллионы звезд. И каждая из них — память…

Это действительно невозможно остановить. Шаг за шагом… Все дальше и дальше, глубже и глубже…

Но сегодня, — там, в пропасти наконец-то появилась маленькая дверь с надписью «Выход». Как же он не заметил ее раньше…

Илья набрал ванну теплой воды. Раздеваться не стал, — глупо… Несколько аккуратных движений… Оказывается, это действительно очень просто…

— Еще один самоубийца, уже четвертый за вечер…

— И в ванне вены себе вскрыл, как назло…

— Да, лучше б повесился, измажемся все в крови.

— Если бы повесился, мы бы в другом измазались, тоже приятного мало…

— Ладно, вытаскивай его.

— Черт, телефон звонит. Подойти?

— Подойди. Может кто из родных. Обрадуешь их.

— Алло.

— Алло, кто это?

— А кого вам нужно?

— Мне нужен Илья. Это Дима, его друг, — голос в трубке был необычайно взволнованным.

— Илья… Скажем так, он сейчас не может подойти…

— Знаете, это очень важно. Передайте ему… Это действительно вопрос жизни и смерти. Я подумал, посоветовался со знающими людьми… Скажите, что я бы пошел наверх, уворачиваться от пуль.

Всю жизнь я любил и ценил Игру. Мне нравилось играть людьми, мыслями и словами. Но никогда не задумывался я над тем, какой тяжкий урон может нанести Игра, проведенная не по правилам.

Любая Игра всегда проходила для меня бесследно, какой бы авантюрной и коварной она ни была. Так было до сегодняшнего дня. Теперь правила изменились.

Впервые я начал проигрывать в Игру, начатую мной же, так тщательно спланированную и осуществленную.

Я стою и смотрю на свое отражение в зеркале.

— Что, друг, — ухмыляется оно, — не нравится, а?

Самое страшное — это то, что я уже не могу остановиться.

Игра, поначалу казавшаяся такой безобидной, обернулась лезвием ножа в мою сторону.

Покачиваясь из стороны в сторону, нож выбирал наиболее уязвимое место в моем теле, пока не понял, что это душа.

Отражению все равно, что со мной будет. Оно может ухмыляться, смеяться, хохотать над моей беспомощностью, но все что оно делает — это просто отворачивается.

— Какого черта! — хочется кричать мне, — Ты же видишь, что я не виноват! Помоги мне, ты ведь можешь помочь!

— Я не помогаю глупцам, — отвечает отражение, чуть повернув голову в мою сторону, — выбирайся сам.

Тогда я беру с тумбочки пистолет, вставляю обойму.

Привычным движением переправляю пулю в ствол.

Проигрывать тоже надо уметь.

Дул холодный северный ветер. Он заглянул в ее глаза.

— Ты будешь меня ждать?

— Буду, — тихо прошептала она, — Буду, — теперь уже чуть громче.

— Точно? — последовал второй вопрос.

— Да, — кивнула она, — Точно.

— Постарайся не забыть все то время, что мы были вместе, все эти волшебные минуты.

— Просто помни их, и я буду жить. Я вернусь. Скоро.

Девушка опустила голову.

— Не плачь, — улыбнулся он, — не стоит.

— Когда? — спросила она, — Когда ты вернешься?

— Важно не когда, важно как, детка. Скоро будет дождь. Дождь долгий, противный. Потом землю покроет снег. Такой белый-белый. И наблюдая, как тает снежинка у тебя на руке, как капелька дождя, оставляя мокрый след, скатывается по твоей щеке, вспоминай обо мне.

— Хорошо, — она снова кивнула.

К перрону, свистя, подошел поезд.

— Это твой, — тихонько сказала она.

— Да, — кивнул он.

— Не уходи, не надо, — шептала она ему.

— Я должен.

— Постой, возьми это, — она сняла со своего пальца серебряное кольцо. — Возьми, и тоже помни меня.

— Мы еще встретимся, — сказал он, до боли сжав ее руку. — Главное уметь ждать.

Он рывком вспрыгнул на ступеньку и исчез внутри вагона.

Перед тем как войти в свое купе, он вытащил из кармана маленький кожаный мешочек. Слегка подкинул его, пытаясь определить вес, потом развязал тесемку и положил туда кольцо. Серебряное.

«Сколько же их там… — подумал он, заглядывая внутрь, — Сотня, не меньше». Мешочек исчез в кармане. А за окном стояла она. И по щеке ее скатывалась капля. Капля, от которой остается соленый привкус. Она верила.

— Мальчик, а, мальчик, хочешь леденец? — слышится за моей спиной. Реплика относится явно ко мне, но оборачиваться нет никакого желания. Я ненавижу этот голос и интонацию, с которой произносится эта фраза.

— Мальчик, а, мальчик, — существо не отстает. Оно догоняет меня и хлопает по плечу.

Я продолжаю упорно идти вперед и смотрю куда-то вдаль.

— Мальчик, — я слышу шепот у самого уха, — возьми леденец.

— Не хочу, — грубо отвечаю я.

Вдалеке видны дымящиеся трубы, наверное, там стоят заводы по изготовлению вот таких вот леденцов, которые мне сейчас предлагают. Странно, я никогда не пробовал эти леденцы, но знаю, что они липкие и противные на вкус.

— Эй, — голос существа звучит уже где-то в моем мозгу, — мальчик, ну попробуй. Просто обернись и возьми. Это так просто, всего лишь один леденец, один леденец — и мы отстанем от тебя. Навсегда.

«Отстанут навсегда», — как заманчиво и между тем неправдоподобно звучит эта фраза. А вдруг он не врет? Интересно, откуда у меня такое отвращение к этим леденцам, которые я реально ни разу и не пробовал. Липкие и противные? Ну и что, в конце-концов, это просто леденецы, не более того.

Приостанавливаюсь и не оборачиваясь спрашиваю.

— Говоришь, отстанете?

Существо чувствует, что я сломался. Во фразах, к которым они привыкли на протяжении уже семи лет моей сознательной жизни, наконец-то появилось что-то новое.

— Да, — завораживающе шепчет существо, — больше никто, я клянусь, никто из нас не будет приставать к тебе и просить о чем либо. Обернись, не бойся.

Медленно оборачиваюсь. На этот раз это клоун. Обычный клоун, из тех, которые выступают в цирке. Он фальшиво улыбается, а в руках его горсть разноцветных леденцов.

— Мальчик, выбирай любой, — обольстительно нашептывает клоун, — они все такие вкусные. Одного из них, всего лишь одного достаточно для того, чтобы мы навсегда потеряли интерес к тебе.

И чего я так волнуюсь? Подумаешь, съесть один, всего лишь один леденец. Я понимаю, будет противно, но ведь то, что они делают сейчас, намного противнее.

Клоун продолжает глупо улыбаться, но я понимаю, что он уже чувствует победу.

— Давай-ка обговорим условия сделки, — официальным тоном произношу я, и клоун радостно кивает головой.

— Говоришь, больше не будете меня преследовать? — мой вопрос содержит нотку недоверия.

— Никогда, — отвечает существо.

— И я больше не увижу вас?

— Обещаю, — голос существа спокоен, и мне хочется ему верить.

— Давай сюда свой леденец, — произношу я фразу, которую они ждали на протяжении всех семи лет.

Клоун протягивает мне один из леденцов, и я аккуратно облизываю его.

Мерзко и противно. Именно такого вкуса я и ждал.

Существо выжидательно следит за мной, и по мере того, как леденец все больше и больше растворяется и смешивается со слюной у меня во рту, его улыбка становится все шире и шире.

Наконец, от леденца остается только палочка, которую я с издевкой протягиваю клоуну.

— Доволен, сволочь?

— Да, да, абсолютно доволен. Теперь, я обещаю, никто из нас больше не будет доставать тебя. Теперь ты свободен, иди куда хочешь.

Я смотрю, как существо растворяется в воздухе и исчезает, а вместе с ним исчезают все мои страхи перед этими уродами. Почему я так упорно не хотел попробовать эту гадость раньше, а вместо этого мучился все семь лет? Наконец-то я свободен.

Я вытираю пот со лба и недоуменно смотрю на свою руку. Странно, откуда на ней взялась белая краска…

Лезу в карман за носовым платком, но натыкаюсь на что-то липкое.

Я знаю, что там, уже успел сообразить.

Впереди меня идет мальчик, наверное, он был бы мне ровесником…

Срываюсь с места, подбегаю к нему со спины, и ласково шепчу на ухо:

— Мальчик, а, мальчик, хочешь леденец?

Машину здорово тряхнуло, и Гарри случайно нажал на клаксон.

— Вот черт, — выругался Джонсон.

— Дорогой, тише, — шепнула жена, сидевшая рядом, — тебе нельзя нервничать. Забыл, что говорил доктор?

— Плевать я хотел на доктора, — бросил Гарри, прибавляя газа.

— Папа, — девочка, до этого молча следящая за происходящим, привстала с заднего сиденья, — давай остановимся. Мне плохо.

— Если бы мы просто ехали, я бы остановился, — ответил Гарри.

Сью, семилетняя девочка, задумалась. Им повезло. Они узнали первыми. Вещи были собраны и загружены за двадцать минут, и они как раз успевали выехать из пораженной зоны к рассвету. Если ничего не случится. Если…ничего…не случится.

Эта казалось бы простая фраза не давала покоя ни Гарри, крепкому телохранителю со стажем, ни его жене Мэрв, обычной домохозяйке, ни даже Сью, еще мало что повидавшей в жизни.

Атмосфера в машине была словно пронизана этими словами, держа в напряжении всех, кто находился внутри. Три человека. Три слова Если ничего не случится.

Вечерело. Солнце уже соприкоснулось с горизонтом, окрашивая облака в кроваво-красный цвет. Сью тихо дремала на заднем сиденье, подложив под голову один из пакетов. Машину тряхнуло, и тело девочки дернулось, прогоняя очередной кошмар.

— Гарри, давай остановимся, — с надеждой посмотрела на мужа Мэрв.

Джонсон неопределенно махнул головой, отвергая предложение жены, а возможно и просто отгоняя сладостно накатывающую дрему.

— Гарри, ты… ты меня слышишь? — Мэрв ласково положила свою руку ему на плечо.

— Слышу, но ты сама понимаешь, что я тебе отвечу, поэтому просто устройся поудобнее и спи, — нарочито грубо ответил Джонсон.

— Дорогой, чего ты боишься? Мы не встретили ни одной машины. Ни одной за восемь часом непрерывной езды.

Гарри взглянул на часы.

— Пока что мы успеваем. Если остановимся, то потеряем время.

— Ты думаешь, они… ну, те… — Мэрв показала рукой куда-то в сторону линии горизонта, — уже догадались?

— Конечно. Вопрос в другом: успеют ли они?

— А успеем ли мы?

— Естественно, — уверенно кивнул Гарри, — если ничего не случится. Если…ничего…не случится.

Наступило самое мерзкое для водителя время — сумерки. Гарри включил фары и чуть сбавил скорость. Дорога впереди него слилась в одну полоску, серую и бессмысленную. Никаких поворотов.

Прямая-прямая дорога. Дорога из ниоткуда в никуда, из смерти в жизнь, из ада в рай, из тьмы в свет. Как это ужасно — дорога без поворотов.

Внезапно проснулась Сью. За окнами была ночь, и темные, призрачно-унылые силуэты деревьев и кустарников проплывали мимо. Сью отличалась хорошей наблюдательностью и хорошо видела в темноте, за что ее часто прозывали «Кошка». Именно «Кошка» первой заметила красный мустанг, маячивший метрах в ста впереди от их машины. Судя по тому, как быстро сокращалось расстояние между ними, машина ехала навстречу. Потом его увидел и Гарри. Последней мустанг заметила Мэрв, которая тут же взглянула на мужа, до сих пор молчавшего. На ее губах застыл вопрос, ответа на который Гарри дать не мог. Он лишь чуть прибавил скорость и закрыл окно.

Потом нащупал маленькую бутылочку коньяка в нагрудном кармане, резким движением скрутил пробку и сделал два больших глотка. Для храбрости. Мустанг был уже совсем близко, миг — и он пронесся мимо машины Гарри. Водитель облегченно вздохнул. Но напрасно. В зеркало заднего вида Джонсон увидел, как мустанг развернулся и начал резко наращивать скорость. Между тем машина Гарри шла на том максимально возможном пределе, который может себе позволить водитель ночью. А мустанг был уже совсем близко.

— У него движок класса Б3-4Ц, — закусила губу Мэрв.

— Откуда ты знаешь? — с хрипотцой в голосе спросил Гарри.

— Видишь, у него на капоте серебряная пластинка? Это… ну… в общем, черт его знает, как это называется, но такая хреновина стоит на всех машинах с движком Б3-4Ц.

— Тогда можно не убегать, — обреченно сказал Гарри.

Мустанг поравнялся с машиной. Миг — и мустанг был уже далеко впереди.

«Неужели пронесло?» — подумал Гарри, сам не веря в трезвость своих мыслей. И совершенно правильно. За скрывающим дорогу крутым поворотом стоял мустанг, нарочито перекрывая дальнейший путь. Идти на таран смысла не было, и Гарри остановился.

Нащупал под сиденьем дробовик и, держа его за спиной, вылез из машины.

Сью удивленно захлопала глазенками, тогда как Мэрв воспринимала происходящее как кошмарный и оттого нереальный сон. Стоило ее мужу выйти, как обе двери мустанга синхронно распахнулись и из машины выбрались двое. Наверное, если бы они были мутантами, Гарри удивился бы меньше. Но они оказались обычными людьми. С обычными лицами. Лица как лица. Уставшие, измученные дорогой. Такое лицо, наверное, было сейчас и у Гарри. Покрепче сжав дробовик за спиной, Гарри шагнул в их сторону.

— Мистер Джонсон, — произнес один из них, — неужели вы думали, что сможете уйти безнаказанно?

— Вы хоть сознаете, что вы сделали? — в тон продолжил второй. — Вы фактически обрекли на смерть тысячи ни в чем не повинных людей. Через пару часов, когда рассветет, им уже ничто не поможет. Даже если они начнут убегать сейчас — они не успеют.

— Кто вы? — задал стандартный вопрос Гарри.

— Мы… это не важно. Важно то, что мы уже не успеем доехать туда. Мы уже опоздали. А вот вы успеете уехать.

— Успели бы, — поправил его первый.

— Успели бы, если бы не встретили нас, — принял поправку второй. Если бы вы сказали им, они бы тоже успели, понимаете?

— Нет! Тогда бы никто не успел. Началась бы паника. Затор на дороге. Давка. Я руководствовался прямыми инстинктами. Я спасал семью.

— Вы законченный эгоист, — с этими словами первый достал пистолет. — Вы знали, что туда можно добраться только по дороге, ровно как и оттуда. Вы знали, что туда нельзя послать вертолет, и все равно сбежали.

Пистолет дернулся, изрыгая огонек, и Гарри рухнул на землю. Как ни странно, он был еще жив.

— Пусть помучается, — сладко улыбнулся второй. — Пусть помучается так, как через пару часов будут мучиться оставленные им там.

Дробовик — страшное оружие. Достаточно одного выстрела в грудь, и тело превращается в кровавое месиво. Человек с пистолетом на секунду замер, а потом рухнул, не дергаясь, беззвучно. Смерть наступила мгновенно. Тому, который был без оружия, Гарри выстрелил в шею, лишая его головы. Даже раненный, Джонсон оставался великолепным стрелком. Из машины выскочила Мэрв, до этого боявшаяся даже пошевелиться.

— Дорогой, как ты? — запричитала она.

— Ты… молодец, что не вышла из машины раньше, — прошептал Гарри, — а я… я умру. Видишь, кровь моя совсем черная, значит, пробита печень. Мне осталось жить пять-десять минут. Заводи машину и уезжай. Ты как раз успеешь. Спаси себя и дочь.

— Хорошо, я поняла. Кто они были? — Мэрв кивнула в сторону трупов.

— Они… были… сволочи. Да, сволочи. Они…

— Прощай дорогой, — Мэрв на секунду примкнула к его губам, окаймленным кровью, а потом уехала.

А Гарри смотрел вслед удаляющейся машине и продолжал шептать: «сволочи…».

Пока не умер.

Я парил красивой птицей в ночном небе. Я никуда не спешил. Я был по-настоящему счастлив. А знаете, почему я был счастлив? Потому что я был свободен.

Я ничего и никому не был должен. Меня не связывали с землей тугие и порочные нити обещаний и обязанностей.

Все, чего я хотел — это быть самим собой. И никем больше.

И тут пришли Они.

Нагло и бесцеремонно вмешались в мой чистый и плавный полет.

— Смотрите, — говорили Они, — он еще смеет летать? Обрубить ему крылья и дело с концом!

Я сопротивлялся. Долго, упорно не хотел отдавать то единственное, чем я дорожил — свободу.

Но Они победили. В тяжелой и изнурительной схватке я лишился крыльев. Камнем рухнул я вниз на грешную землю.

— Что же вы сделали, люди, — хотелось кричать мне, — зачем вам мои крылья? Зачем вам моя свобода?

Но Они молчали. И тогда я пошел.

С трудом мне давался каждый шаг.

Медленно и с мучениями передвигал я ноги. Постепенно я начал привыкать. Конечно, мне здорово не хватало моих крыльев, но выхода не было. Так я научился ходить.

С каждым днем я совершенствовал свое искусство, а в один прекрасный момент обогнал Их. И тогда Они возмутились.

— Какая наглость! Мы помогли ему, и вот вся его благодарность? Ноги это слишком шикарно для него.

Так я лишился ног. Но это не смутило меня. Я пополз. Медленно и неуклюже, переваливаясь с боку на бок. Они потешались надо мной.

— Ну что, тяжело без ног? Будешь знать, как обгонять Нас!

А я терпел. Терпел из последних сил. А потом поплыл. Они следили, затаив дыхание, за моими грациозными движениями.

За тем, как мои руки гладили поверхность воды, а тело умело отдавалось послушным волнам. Конечно, я не был свободен, но у меня была иллюзия. Иллюзия того, что я снова счастлив.

И тогда меня лишили рук. Погружаясь на илистое дно, я вспоминал те счастливые минуты, когда у меня были крылья, когда я мог лететь туда, куда желает моя душа. И капли слез растворялись в и без того соленой морской воде.

— Привет, как дела? — Джек радостно смеется для Мэри. — Рад тебя видеть!

— Здравствуй, проходи, — девушка приглашает парня в дом и закрывает за ним дверь, — есть что-то новенькое для меня?

— Да, — Джек смеется, — вот, погляди, — на ладони возникает маленький синий камушек, — все, как ты и просила!

— Милый, милый Джек, это ведь то, что нужно, — Мэри радостно хлопает в ладоши, — можно, ну можно мне его хоть потрогать?

— Конечно, — рот гостя растягивается в широкой улыбке, — забирай, теперь он твой.

Осторожно, чтобы не спугнуть реальность, которая вполне могла оказаться простым сном, — слишком трудно было поверить в происходящее Мэри берет самое дорогое, что только может для нее существовать в данный момент и вертит в руках, разглядывая со всех сторон.

— Чудно, чудно, — лепечет она, — Джек, ну как, ну как мне тебя отблагодарить?

Гость добродушно улыбается:

— Так, как мы с тобой договорились.

— Ах, да, точно, тебе нужна та ерундовина, как же она называется, шепчет Мэри, не отрывая взгляд от сокровища, лежащего у нее на ладони.

— Пистолет, — так его называли тридцать лет назад, пока не ввели полный запрет на огнестрельное оружие, — с усмешкой говорит Джек.

— Ах да, милый Джек, конечно, сейчас принесу: пополнишь свою коллекцию антиквариата наконец-то, — Мэри исчезает в одной из комнат и через несколько минут выносит небольшой черный предмет. Именно таким его и представлял себе Джек.

— Клади вот в этот пакет, — ласково говорит он, наблюдая, как руки девушки аккуратно выполняют его приказ.

— Ну…я пошел, — на прощание Джек подмигивает.

— Конечно, большое тебе спасибо, милый Джек.

Придя домой, Джек надевает на левую руку перчатку и вытаскивает тяжелый предмет из пакета.

Отпечатки пальцев наверняка четкие. Это хорошо, что в их городе такие суровые законы и малейшая косвенная улика фактически предписывает смертный приговор.

Я убираю на полку куклу Джека и, порывшись в коробках, заваленных разным барахлом, вытаскиваю Майка. У него суровые черты лица, по характеру он хладнокровен, как никто другой из моих друзей.

Майк надевает на правую руку перчатку, брошенную Джеком, и аккуратно берет в руку пистолет. Два зайца — одним выстрелом. По-моему, об этом можно только мечтать.

Но это потом: специалист по мечтаниям — Боб, а он пока еще пылится на полке.

Где-то над головой раздался шорох, и Ланс-младший интуитивно прикрыл голову руками. Ему было по настоящему страшно. Один, в лесу, названия которого он не знал. Если бы ему было бы хотя бы пятнадцать лун, он бы наверняка сообразил, что делать… Но вчера ему исполнилось лишь шесть… Если бы он не играл отцовскими рунами, возможно ничего бы этого не было…

Теперь у него не было ни единого шанса выбраться отсюда: отец находится в далекой от родной стране и даже не догадывается, что стряслось с его незадачливым сынишкой. Начинало темнеть, и Ланс-младший решил развести костер. Он собрал немного дров и прочитал легкое заклинание единственное, которое у него всегда безошибочно получалось. Огонь охватил сухие поленья. Ланс уселся рядышком и стал ждать чуда. Хотя прекрасно знал, что чудес не бывает.

— Эй, малец, — послышался голос из-за спины. Ланс резко обернулся и увидел человека.

Он был облачен в темные одежды, длинные, волнистые волосы падали на плечи, а пуговицы сверкали серебристыми звездами.

«Орден тьмы… — пронеслось в голове у мальчика. — Он убьет меня, ведь точно убьет…»

— Можно, я присяду? — голос незнакомца был приятным и удивительно очаровывающим.

— Д-да, — запнулся Ланс-младший, — к-конеч-чно, садитесь.

Ему много рассказывали о людях из Ордена Тьмы. О том, как они мучают и убивают детей, выпивая их кровь. А потом поедают трупы. Именно такую участь он уже себе и уготовил, понимая, что бежать бесполезно. Незнакомец присел рядом.

— Как зовут тебя, Брат? — заглянул он в глаза мальчику.

— Я… я… — Ланс засомневался, стоит ли говорить свое имя, но потом подумал, что это вряд ли что-то изменит. — Я Ланс, Младший из рода Лисскборнов.

— А я Натас, просто Натас. Что с тобой случилось, Брат? В этом лесу достаточно опасно путешествовать без оружия.

— Я не хотел попадать сюда, у меня… у меня случайно получилось, всхлипнул Ланс.

— Нужна ли тебе помощь, Брат? Если хочешь, я могу помочь тебе вернуться, постарайся лишь вспомнить координаты того места, откуда ты.

— Я знаю! — радостно вскрикнул мальчик. — Мне отец велел заучить их.

Ланс выхватил прутик из костра и принялся писать цифры и буквы на сырой земле.

Натас всмотрелся в них и кивнул головой:

— Да, я знаю это место. Ты оттуда родом?

— Да.

— Хорошо. Я сейчас я попытаюсь настроить руну, и ты попадешь домой.

— Спасибо тебе… а… — Ланс замялся, — ты ведь из Ордена Тьмы?

— Да, — усмехнулся Натас, — именно оттуда. Знаю, ты хочешь спросить, действительно ли мы такие звери, какими нас рисует Орден Света?

Мальчик боязливо кивнул.

— Нет, мы не звери. Мы обычные люди, ничем не отличающиеся от вас, нейтралов. Ну вот, — Натас провел несколько линий на земле, — сейчас будешь дома…

Яркая вспышка света резанула глаза. Красиво переливаясь, открылся портал, и из него шагнул мужчина в белых одеждах. Мгновенно оценив ситуацию, он выхватил меч и полоснул Натаса по горлу. Хрипя, тот повалился на землю. Пришелец перевел взгляд на мальчика, в ужасе закрывшего лицо руками.

— Что он тебе сказал?

— Н-ничего, — всхлипнул Ланс.

— Врешь… — прорычал пришелец. — Именем Ордена Света…

Меч пронзил мальчика, который так и не смог понять, за что он умер.

«Все равно этот гад уже научил мальчика своим дьявольским штучкам», успокоил себя пришелец.

Потом он подошел к телу Натаса, и вонзил меч в его сердце. Это было первое убийство служителя Ордена Света, и он мечтал увидеть черную кровь своего врага. Но вот только почему-то, когда он вытащил меч из тела, тот был обагрен красным…

Это была обычная студенческая вечеринка на квартире. Я сидел на кухне, казалось, состоящей из табачного дыма, и вел неторопливую беседу с друзьями. Беседу ни о чем. Знаете, бывает, когда компания действительно хорошая — не надо никаких особенных тем. Мы вспоминали безвозвратно ушедших от нас друзей, великих, в нашем понимании, музыкантов, поэтов, писателей. И лишь Артур, угрюмый паренек с «физмата», в основном молчал, лишь изредка поддакивая. А потом вдруг взял да сказал, так неожиданно и не совсем в тему: «Знаете, а я не боюсь смерти».

Эта фраза звонким молоточком ударила мне по мозгам, заставляя моментально очнуться от размышлений, в которые я был погружен.

— Ты уверен? — с усмешкой спросил паренек, сидевший на старой табуретке, рядом со мной. — Ведь умирать… несколько неприятно.

— Плевать, я могу умереть в любую минуту. Стоит мне захотеть, по-настоящему захотеть, и я вскрою себе вены, — уверенно, слишком уверенно сказал Артур.

— Парень, откуда такая убежденность? — поинтересовался Вадим, учащийся со мной в одной группе.

— Понимаешь, — несколько небрежно начал Артур, — я повидал в этой жизни все, и она мне уже не в кайф. Веришь, нет, но частенько, переходя дорогу, я закрываю глаза в надежде на то, что меня собьет машина, а куря на балконе, люблю садиться на перила, и раскачиваться… вдруг повезет и я сорвусь.

— Погоди, но что тебе мешает и вправду взять да вскрыть себе вены? Боже, да ведь есть уйма всевозможных способов свести счеты с жизнью.

— Все дело в том, что это будет самоубийство… а я не хочу без лишней надобности накладывать на себя руки. Это грех. Все должно быть естественно.

Я почувствовал необходимость срочно выйти на свежий воздух. Дымная завеса стала давить на меня, дурманить мозги. Резко вскочив, я что-то пробормотал в оправдание столь резкому уходу и бросился к двери.

На улице было прохладно и моросил дождик. Я достал из кармана ключи, отпер дверь машины и уселся в относительно удобное кресло. Черт подери, какое счастье, что я, обрекая себя на безалкогольный вечер, приехал сюда на машине. Иначе пришлось бы мокнуть. Я сидел, слушал легкую музыку и ждал. Вот уже стемнело, и темные силуэты стали выползать из подъезда, формируясь в небольшую толпу. Вечеринка окончилась. Артур вышел одним из последних и пошел по дороге в сторону, прямо противоположную удаляющейся пьяной и весело галдящей молодежи, мимо моей машины.

— Эй, — приоткрыв дверь окликнул его я, — садись, я тебя подброшу до дома, если ты расскажешь мне, где живешь.

Артур чуть напрягся, но потом, увидев мое лицо, расслабился — видимо, вспомнил. Он не преминул воспользоваться приглашением, и вот уже мы ехали по дороге, и капли дождя звонко стучали по лобовому стеклу.

— Скажи, — чуть прибавляя скорости, спросил его я, — а правда, что ты не боишься смерти?

— Да, — паренек уверенно кивнул.

— И ты совершенно не боишься умереть? И даже иногда желаешь этого? продолжал спрашивать я.

— Да, точно, — Артур кивнул также уверенно.

Моя правая рука поползла под сидение, нащупывая там холодную рукоятку пистолета. Теперь я четко понял, чего я хочу. Держа левой рукой руль, я приставил пистолет к его груди.

— Радуйся, — сказал я, — я помогу тебе. Сейчас ты получишь то, о чем ты так долго мечтал. Я подарю тебе смерть.

Артур затрясся. Жутко коверкая слова, он сумел лишь выговорить одну фразу:

«Не надо…», а потом… потом заплакал.

— Что с тобой, — удивился я, — ты плачешь от радости?

— Нет, пожалуйста, не убивай меня. Убери… убери пистолет, всхлипнул Артур.

— Как? Ты уже не хочешь умирать? Что с тобой? Ты так быстро меняешь решение?

— Да, я понял, я ошибся, пожалуйста, не стреляй, — парень уже дрожал всем телом.

— Ошибся? Ты желал смерти, а теперь так просто отрекаешься от нее? Ты звал ее, ну что ж, изволь теперь ее попробовать, — мой палец стал поглаживать курок. Я вел машину довольно быстро и вряд ли кто-то мог что-либо заметить.

— Нет, нет, нет… Пожалуйста, нет! — закричал Артур… а потом я выстрелил. Тело дернулось и обмякло, повиснув на ремне безопасности.

Черт, завтра придется основательно помыть машину, очистить ее от следов крови… хотя, черт подери, зачем…? Я вдавил педаль газа в пол, двигатель взревел, набирая обороты. Хорошо, что движение здесь достаточно оживленное… и резко крутанув руль влево, я выехал на встречную полосу…

Иногда в нашей жизни наступает момент четкого осознания своей мечты. У одних это происходит раньше, у других позже. Мечты вихрями врываются в чью-то жизнь, часто меняя представления обо всем увиденном и прожитом.

Он родился с мечтой. Наверное, еще при рождении что-то пошло не так, и в результате через пару дней после своего появления на свет он оказался парализован. Когда он научился логически рассуждать, он начал догадываться, что его болезнь останется с ним навсегда.

Мечта, родившаяся вместе с ним, яркой звездочкой горела в его утомленном сознании и не потухла даже тогда, когда врач вынесла ему окончательный приговор: он никогда не сможет встать с кровати.

Звезда нахмурилась, когда он обессиленно закрыл глаза. Она, в отличие от своего хозяина, и не думала потухать.

Ему приносили какие-то лекарства, кололи обезболивающие и говорили теплые слова. А он слушал. Слушал что-то внутри себя. Что-то странное, непонятное, пугающее и необычное.

В один из дней, серой вереницей тянувшихся от самого его рождения, он понял. Он должен увидеть море.

Что-то обожгло его изнутри, когда он несколько раз подряд произнес вслух свою мечту.

Дни перестали быть серыми, скучными и однообразными. Стоило всем разойтись, как он начинал свои тренировки. Каждое движение давалось ему с жуткой болью, от которой он часто терял сознание, приходя в себя лишь наутро.

Врачи были обеспокоены его здоровьем и увеличили ему дозу обезболивающего, стали пичкать какими-то новыми лекарствами.

Ему было все равно. Когда волос впервые коснулась седина, он сделал свой первый шаг.

Эта ночь была особенной. Он встал с кровати, уже одетый, и направился к окну. Каждый шаг давался с большим трудом и звенящей болью разливался по всему телу. Как хорошо, что палата была на первом этаже. Он выглянул в окно. Яркие звезды горели где-то высоко в небе, а в лицо дул теплый ветерок.

Когда он вылезал из окна, боль, охватившая тело, была такой сильной, что в глазах потемнело, а на лбу выступили капельки теплого пота.

Он шел куда-то вперед, спотыкаясь и иногда неудачно падая, чтобы снова подняться и продолжать двигаться. Иногда его тошнило, а перед глазами плыли круги. И он лежал по нескольку часов в кустах без движения, ожидая, когда боль уймется.

Однажды он почувствовал, что огонек внутри начинает пульсировать все чаще и чаще, и понял — море рядом.

Когда его взору открылось что-то большое, голубовато-зеленое и капелька соленой воды коснулась лица, он потерял сознание.

Море приняло разгоряченное тело, и, неуклюже размахивая руками, он поплыл. Потом вышел из воды и присел на большой камень.

— Извини, — прошептал он, — я… я никогда не смогу тебя переплыть.

Ночью его тошнило кровью, а утром, бросив последний взгляд на так и не покоренное море, он впервые почувствовал, как его сердце останавливается.

Когда он закрыл глаза и лег на песок навсегда, где-то далеко, за миллион световых лет, в небе зажглась новая звезда.

— Эй ты, — кричат мне в спину.

Я продолжаю идти.

— Остановись, — голос становится настойчивее.

Мне плевать.

— Да стой же! — я слышу шум шагов, он догоняет меня и перегораживает дорогу. Я мог бы убежать, стоило бы мне только захотеть. Но я не хочу. У меня нет причин его бояться, хотя он сильнее меня и выше.

— Я слушаю, — мой голос абсолютно спокоен. Мне не нужно прятать страх. Потому что у меня его нет.

— Какого черта ты здесь делаешь? Это мой район. Здесь не место таким отбросам, как ты, — в его голосе слышится насмешка. — Ну и урод же ты, парень!

Я молчу. Потому, что я знаю кое-что, чего не знает он.

— Придется преподать тебе урок, — его рука ложится мне на плечо.

— За что? — мой голос абсолютно ровен и спокоен.

— За то, что ты не такой, как мы все. За то, что то, чем ты занимаешься — это грязь и позор. За то, что ты сам не понимаешь своей тупости. Такие уроды, как ты, — причина всех наших бед.

Я смотрю в его глаза. И вижу, что он солгал. Ему плевать на то, что я не такой. Ему обидно, что я умнее.

— Зависть — нехорошее чувство, — с укором говорю ему я.

— Что? — его рука судорожно сжимает мое плечо, и я вижу, что был прав.

— Я не хочу тебя убивать, уходи, хорошо? — шепчу я.

— Мразь! — он звереет. — Ты знаешь, что ты уже труп? — он убирает руку с моего плеча и сжимает в кулак. Глупо, как глупо… Словно в замедленном фильме я вижу, как он отводит руку чуть назад, готовясь ударить, и рывком вытаскиваю кинжал из ножен, которые висят у меня под рукавом, потом делаю шаг назад.

Он видит это, но уже не может остановиться, и его рука устремляется прямиком в мою переносицу, натыкаясь на лезвие. Оно входит в ткань, между костяшками его кулака, с треском ломая хрупкие кости.

С диким криком он падает на землю.

— Извини, — я присаживаюсь на корточки близ него, — я, честно, не хотел. Я знаю, ты не виноват.

— Падла, мразь, ублюдок! — кричит сквозь зубы он. Я знаю, как ему сейчас больно.

— Все в порядке, — шепчу я, — эта рана не смертельна. Я вызову врачей сюда и тебе помогут.

— Почему, какого черта? — хрипит он. — Ты не должен мне помогать, мразь, ведь я пытался тебя убить.

Вместо ответа я подношу свою руку к его покрытому потом лицу. Между костяшками моих пальцев находится шрам.

Перед тем, как позвонить в дверь, Дэс еще раз проверил, на месте ли шестизарядник. Бластер, как ему и было положено, лежал во внутреннем кармане куртки.

— Динг-донг — прозвенел колокольчик.

Дом молчал.

— Ну что же, — Дэс усмехнулся, — не хочешь по-хорошему?

Выстрел из шестизарядника по простенькому замку, — и дверь, истекая плавленым железом, распахнулась. Тини сидела в кресле, и Дэс сразу увидел ее. Тини смотрела на него, она знала. Она ждала. Во взгляде не было страха: только вопрос…

— Привет, — улыбнулся Дэс.

— Привет, — спокойно сказала она, уронив взор на бластер, зажатый в руке непрошеного гостя.

— Ты ведь уже вызвала полицейских, да? — ее ошпарил прямой вопрос.

— У тебя нет шансов — да, я их вызвала, — твердо ответила Тини.

— Значит, у меня есть пять минут. Полицейские флаеры сегодня все в воздухе, и как назло далеко отсюда, — Дэс нервно рассмеялся.

— Ты хочешь убить меня? — холодно поинтересовалась она.

Дэс нахмурился. Неужели ей не страшно? Или смерть для нее будет избавлением? Только не думать! Ни о чем! Он все делает правильно: Главное не давать волю жалости.

— Зачем ты сделала это? Зачем ты сказала департаменту то, что я прятал, укрывал в течении пятнадцати лет?

Тини молча улыбнулась.

— Ты мне мстила?

— Да, — если тебе так проще.

— Ты мстила за то, что я не вернулся за тобой с Ксуритана. Ведь так?

— Угадал!

— Ради этого ты копалась в архивах? Взломала главную матрицу?

— Именно, — Тини кивнула.

— Это стало для тебя смыслом жизни? Огонь мести жег тебя, требуя дров. Ты сама стала Местью.

— Да! — резко воскликнула она. Да, чертов придурок. Я купилась на твои обещания. Я ждала.

— Хорошо, а теперь послушай. Ты поступила ужасно. Никогда, ты слышишь, никогда нельзя тревожить прошлое. Оно тебя обидело? Забудь! Если нарушить сон ушедших дней, дать им волю — они уничтожат настоящее и начнут грызть будущее.

Тини засмеялась. Снова. Это его взбесило.

— Прошлое неприкосновенно, — уже кричал он, — прошлое нельзя трогать! Когда в двадцать лет я попал в колонию за то, чего не совершал, — я готов был умереть.

Да, я просидел свои одиннадцать лет, да, меня выпустили. Всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы забыть это! Понимаешь? Забыть! Ты была в Пурниских тюрьмах? Жила в камере с крысами-мутантами? С сумасшедшими арканьянами? Ты посвятила жизнь мести. А я посвятил ее другому. Да, я не вернулся за тобой тогда. Не захотел. Но я не трогал твоего прошлого! Я не копался в нем!

— Тебя уже уволили? — участливо поинтересовалась Тини.

— Нет, — поднимая руку с бластером, сказал Дэс, — кто поверит рассказу сумасшедшей?

И тут Тини закричала. И замолкла, прожженная насквозь лучом из бластера. Дэс опустил шестизарядник и посмотрел на застывшее лицо.

— Никогда не тревожь прошлое, пусть оно спит, — промолвил он, и вышел из дома. Вдалеке был слышен вой полицейских сирен.

А у Дэса впереди был новый день, полный радостей и маленьких огорчений, и жизнь, целая жизнь. И он будет убивать всех, кто коснется его прошлого.

Я лежу на жесткой кровати и смотрю в потолок. Как тихо здесь ночью. Спать нельзя, да я и не усну. Надо ждать. Интересно, если встать и подойти к окну, что я увижу, кроме разлившейся до самого горизонта темноты? Помню, я вставал с кровати один раз. Еле слышно, на цыпочках, подкрался к самому окну. В глаза мне ударил свет. Много света. В воздухе парило три, четыре, а может, больше ярких прожекторов. Отовсюду, из-за деревьев, кустов на меня были направлены яркие, слепящие лучи. Несмотря на это, в моей комнате было темно. Стоило мне сделать шаг назад, как видение исчезло, растворилось. Больше я не подходил к окну ночью.

Наконец я слышу шуршание где-то над головой. Потом что-то скользит по стене, и, стуча цепкими коготками по холодному бетонному полу, подбирается ко мне. Я часто изучаю днем стены и пол, пытаясь найти там малейшие следы или царапины. Безрезультатно. Даже паутина, второй год обволакивающая единственную дыру в потолке, остается нетронутой.

Пододвигаюсь к самому краю кровати и смотрю вниз, на пол. Мне кажется, что от пола меня отделяют километры, хотя он так близко. Бусинки холодных красных глаз с ненавистью глядят на меня. Раньше я пытался что-то сказать, сделать, теперь же просто смирился. Я помню, как однажды ночью мне сильно захотелось в туалет. Но я знал, что когда меня окутывает тьма, барак начинает жить своей, далекой и неведомой мне жизнью. Я знал, что он не простит, если я нарушу и вмешаюсь в его жизнь. Поэтому я лежал и терпел всю ночь.

Я продолжаю смотреть в эти глаза. Есть в них что-то завораживающее. Постепенно меня начинает окутывать легкая дремота, перед глазами встают неясные образы и картины. Большой самолет летит в нескольких метрах от земли, валя своими широкими крыльями могучие деревья. Люди с оружием прячутся в бункер. Большая машина на гусеницах рассеивает огонь и смерть на тех, кто не успел укрыться.

Дремота уходит. Я продолжаю смотреть в эти глаза. Пожалуйста, я так не хочу сегодня сюрпризов! Слышится странный хрип, и что-то круглое и склизкое падает на меня. Я кричу, но не слышу своего голоса. Руки отталкивают прочь, прочь этот противный предмет. Я не хочу вспоминать, я не хочу думать. Круглая, кудрявая кукольная голова шлепается на пол и раскалывается на части. Внезапно на секунду становится светло, и я вижу, как из осколков выползают маленькие белые черви. Они ползут под мою кровать, и я опасливо подтягиваю чуть свисающую простыню. Кровать — мой островок, моя единственная защита ночью. Они никогда не тронут меня, пока я нахожусь на своем месте.

Комната снова погружается в темноту. Я не вижу больше красных бусинок холодных глаз. Оно всегда уходит, когда становится светло.

Я остаюсь наедине с белой массой, копошащейся и у меня под кроватью. Мои глаза закрываются, и я погружаюсь в сон.

Кто-то дергает меня за руку. Медленно открываю глаза и вижу знакомое мальчишечье лицо.

— Вставай, уже пора, — слышу я довольное хихиканье.

— Подожди во дворе, — прошу его я.

Когда он уходит, я по привычке заглядываю под кровать. Не хотелось бы, чтобы они оставили следы. Но там, как всегда — все чисто. Пыль лежит толстым слоем, надо будет вымести ее как-нибудь оттуда.

Я одеваюсь и выбегаю во двор. Он уже ждет.

— Пойдем обычной дорогой? — спрашиваю я.

— Да, обычной, — кивает он.

Мы идем привычной тропинкой. Потом пробираемся сквозь заросли высокой травы, и нашему взору открывается белая будка, зияющая черным входом. Она вся заросла зеленой травой, и с воздуха ее трудно заприметить. Мы спускаемся вниз по ржавой лестнице и оказываемся в маленькой подземной комнатке. Мой спутник включает предусмотрительно взятый фонарик, и я вижу несколько туннелей, расходящихся в разные стороны. Мы пробовали пока только один. Я боюсь пробовать другие: что может быть хуже неизвестности? Вокруг царит холодное безмолвие, и лишь наши шаги нарушают тишину. Через несколько минут ходьбы мы упираемся в деревянную дверь. Открывается она довольно просто, и вот мы уже стоим под звездами, а луна освещает наши лица.

Тут всегда ночь. Мы идем к железному остову, который стоит под деревом. Раньше это было кабиной грузового автомобиля. Забраться внутрь нетрудно, двери кто-то заботливо вырвал. Сегодня его очередь сидеть за рулем. Я могу расслабиться и немного подремать на прогнившем сиденье. Слышится размеренный гул мотора, и, тихо покачиваясь, кабина ползет куда-то к звездам. Главное — не бояться. Я бросаю взгляд на моего спутника. Он уверенно сжимает замотанный изолентой руль. Помню, как мы накладывали эту синюю клейкую штуку на ржавеющий железный остов. Так держать его стало намного приятнее. Холодный свет луны проникает в самую глубь сознания. Я закрываю глаза и засыпаю.

Когда двигатель затихает — я просыпаюсь. Мы выходим из кабины. Обратная дорога до дома занимает гораздо меньше времени, чем дорога сюда.

День пролетает незаметно.

Сегодня ночью я опять жду. Странно, но почему-то тишина, окутавшая меня, не стремится меня отпускать. Хочется спать. Почему же никого нет? Я гляжу в потолок. Не слышно ни малейшего шороха. Мои глаза смыкаются, и я погружаюсь в сон.

Хлопает дверь, и я просыпаюсь. В комнату врывается мой вчерашний спутник.

— Что, уже пора? — зевая, спрашиваю я, пытаясь понять, почему сегодняшняя ночь была такой непривычно спокойной и странной.

— Одевайся быстрее, — кричит он.

— Что случилось? — удивленно спрашиваю я, протирая глаза.

— Быстрее же, тебе нужно это видеть, — чувствуется, что он жутко взволнован.

— Хорошо, тогда посмотрим и пойдем, — киваю я.

— Не думаю, что сегодня мы пойдем куда-то. Не думаю, что мы вообще куда-то пойдем, — его голос печален.

Я снимаю с ручек кровати тапочки — не хочется оставлять их на ночь на полу — и сую в них ноги. Раз это так срочно и важно — надену шорты и майку потом.

Мы бежим в комнату к соседу. Сосед — странный человек. Он уже достаточно взрослый и довольно замкнутый. Он носит странную прическу, а его взгляд подозрителен и хмур.

Я первый распахиваю дверь в его комнату и застываю от открывшегося моим глазам зрелища. Я чувствую, как противный холодок окутывает мои ноги, а руки начинают трястись.

Посреди комнаты, на аккуратно расстеленной газетке лежит большая крыса с пробитой головой. Ее веки полузакрыты, а красные, холодные глаза мутны как никогда. Из раны еще сочится капельками алая кровь.

Отступление: просьба не воспринимать всерьез этот текст. Это лишь игра воображения и ничего более.

Сегодня я надену черный пиджак. Вообще, я стараюсь все время одеваться по-разному. Не знаю с чем это связано, но ходить все время в одной и той же одежде… ну не то чтобы уж пошло, но как-то немного неприятно.

Вообще, я из числа тех людей, для которых однообразие и скука — хуже смерти. Мне нужно быть все время в движении: что-то менять, перестраивать, крушить старые стены и возводить на их месте новые. Причем для меня не важно, будут ли эти новые стены лучше и совершеннее старых. Важно, что они будут другими. Я знаю многих людей, которые придерживаются довольно интересной точки зрения. Они считают, что нужно плыть по течению и не дергаться. Возможно, в чем-то они и правы, но я бы просто не выдержал. Я бы стал метаться от берега к берегу, плыл рывками, захлебывался, пока… пока бы не утонул. Вообще, когда начинаешь думать о таких вещах, становится грустно. Хоть иногда надо выкинуть все лишнее из головы и просто наслаждаться тем, что тебя окружает.

Медленно бреду по тихой безлюдной аллее… Где-то над головой мирно чирикают птички, а слабый ветерок ласково шевелит волосы. Вечереет. Примечаю вдалеке девушку. Она немного вызывающе одета и идет явно навстречу. Что ж, подождем Знака. Я уже могу различить лицо девушки. Она довольно привлекательна. Главное не нервничать. Хотя, этому-то я уж должен был научиться за всю свою многострадальную жизнь.

Честно говоря, мне всегда нравилось наблюдать за людьми. Просто наблюдать, зная, что они и не подозревают о твоем взгляде и твоем существовании. Это очень интересно, честное слово. Попробуйте как-нибудь на досуге. Посчитайте, сколько абсолютно бессмысленных движений они делают… Хотя нет, лучше не считайте — собьетесь. Девушка уже близко, буквально в трех — четырех шагах от меня. Если будет Знак, то сейчас как раз самое время. Тут девушка спотыкается о некстати (или кстати?) валяющийся камень и падает прямо в мои объятия. Вот он — Знак. Чувствую первые капли адреналина в крови.

— Девушка, — деланно вежливо произношу я, — с вами все в порядке?

Она резко отстраняется. Ну что ж, пускай…

— Да, спасибо, что поймали меня, — она улыбается, но как-то неискренне.

— Нет проблем, — я сама вежливость, — не позволите ли проводить вас немного, знаете ли, уже скоро стемнеет, а я все равно прогуливаюсь, и мне без разницы, в какую сторону идти.

— Можно, — она снова улыбается, и теперь, похоже, по-настоящему.

Медленно бреду с ней по ровной заасфальтированной тропинке. Отсутствие людей, кстати, тоже можно считать Знаком. Сначала мы просто разговариваем. Ни о чем. Она рассказывает о своей жизни, я молча слушаю, пытаясь вставлять реплики и комментарии. Один очень известный психолог — к сожалению, запамятовал его имя — говорил: умей слушать людей. Если ты будешь их слушать, да еще с искренним интересом, им будет не просто приятно, они будут самоутверждаться в своей значимости. Я согласен с этой мыслью. Причем целиком и полностью. Набираюсь смелости и обнимаю ее за талию. Если она отстранится или уберет мою руку — это будет вполне естественно и я не обижусь. Но она не против, наоборот, похоже, что ей приятно. Мне очень нравится с ней общаться, но я чувствую, что уже пора… Еще раз оглядываюсь по сторонам, так, на всякий случай. Ни души. Левая рука ползет под пиджак, нащупывая массивную рукоятку.

Она замечает мои движения и улыбается:

— Что ты там ищешь, а?

— Сейчас покажу, — улыбаюсь в ответ.

Лезвие выходит из чехла с тихим, но хорошо знакомым шелестом. Пока что она не догадывается. Пора. Резко выбрасываю руку из-под пиджака, одновременно чуть отстраняясь, и ловлю ее еще пока просто недоумевающий взгляд. Из ее гортани вырывается хрип, когда тонкое лезвие пропарывает бок. Где-то внутри у меня открывается заслонка, и адреналин лошадиными дозами начинает поступать в кровь. Еще три секунды она будет пытаться осмыслить реальность происходящего. Боль убедит ее в этом.

Я люблю свой нож — широкое, и вместе с тем острое лезвие, массивная рукоятка — ручная работа. Многие носят ножи в рукавах, но я не из их числа. На поясе у меня закреплен специальный чехол, тоже ручной работы. Под пиджаком его не видно. Я настолько хорошо натренировался вытаскивать нож из чехла и грациозным движением руки отправлять его обратно, что эти действия отнимают у меня от силы четверть секунды. Правда, иногда приходится потратить немного больше времени. Еще три секунды уходит на то, чтобы вытереть лезвие. Вы не поверите, но в левом кармане брюк я всегда ношу с собой тряпку. Я никогда не меняю и не выбрасываю ее. Мне всегда было интересно, какого цвета она была вначале… Хотя я ничего не имею против того, что она красная. Вообще, я люблю красный цвет.

Рывками я начинаю двигать нож вверх. Хрустят и ломаются кости. Я превращаю ее внутренности в одно большое месиво. Сделав разрез в тридцать сантиметров, вытаскиваю лезвие и бросаю на землю. По-хорошему надо бы вытереть его и заправить в чехол, но почему-то сейчас мне лень тратить на это три секунды. Самое удивительное в том, что девушка еще жива. Она не кричит, не плачет, не молится, она просто доживает. Наверное, убери я руку с ее талии, она просто упадет на землю и будет ждать… Интересно, о чем она сейчас думает? Я отдал бы все что угодно, лишь бы узнать. Раздвигаю пальцами кожу, и ввожу руку в разрез, внутрь тела. Интересно, приятно ли ей? Трогаю ее внутренности…

Плохо, что я так слаб в анатомии. Вот, например, что это я извлек на свет? Маленькое, красное…

Жаль что девушка уже умерла, я бы спросил у нее, вдруг она заканчивала медицинский? Надо же, а ведь я даже не заметил, как она отдала концы… Пожалуй, пора уходить. Сейчас только прихвачу кое-что на память. Снова запускаю руку внутрь и вытаскиваю какой-то орган. Ладно, дома посмотрю по справочнику. Кладу трофеи в специально припасенную коробочку. Я использую пластиковую коробочку из под салатов. Ну, знаете, продают салаты в таких коробочках, уже расфасованные.

Отпускаю тело, и оно падает на землю. Поднимаю брошенный на землю нож, тщательно вытираю его — торопиться некуда. Я мог бы стоять и смотреть на тело часами, но пора уходить. А над головой щебечут птички, и ветер ласково шевелит волосы.

Под ногами хрустел снег. Мои спутники хранили молчание. Нас трое…. Трое человек, совершенно разных, но объединенные, вероятно, общей бедой.

С неба падали снежинки. Автоматные очереди стали уже настолько привычными, что я перестал вздрагивать каждый раз, когда там, где в плотном, густом тумане умирало солнце, раздавались сдавленные крики.

Скоро все это кончится. Весь этот дурацкий кошмар, названный жизнью. А была ли жизнь….

Я не знаю, как их зовут. Просто, так получилось, что мы оказались вместе. Почему бы не прожить последний день втроем?

Я не заметил, как мы оказались в метро. В метро сейчас безопаснее, чем наверху. Там стреляют, там можно встретить смерть… А тут… тут ее уже встретили.

Мы спускаемся вниз, держась за поручни уже давно остановившегося эскалатора.

На станции сейчас, скорее всего, никого нет. Разве что, такие же как мы, ищущие убежище среди трупов, которые гораздо безопаснее живых.

Как же зовут моих спутников… Хотя, какая разница… Пусть будут Дима и Маша.

Мы прыгаем на рельсы и идем вглубь шахты. Ток в метрополитене отключили еще несколько дней назад, оставив лишь гореть яркие лампы, под потолком.

Приходится перешагивать через тела, хотя, можно ли назвать телами эти ошметки, издавленные колесами…

Дима хорошо знает устройство метрополитена. Там, в глубине шахты, между двумя станциями, есть небольшая комната, он мне говорил вчера. Вряд ли ее кто-то нашел. Там можно отдохнуть и нормально поесть.

Хорошо, что в шахтах отсутствует освещение. Слишком страшно смотреть под ноги, где хлюпает что-то липкое и противное.

Сколько мы уже идем? Вперед, по длинному туннелю, соединяющему станции, на каждой из которых царит смерть.

Дима останавливается. Я слышу, как его руки пытаются что-то нащупать на стене. Наконец, ему это удается, и яркий свет ударяет мне в глаза.

Вчера я не воспринял его рассказ всерьез, однако, оказалось, что он не врал.

Стол, кровать и два стула. Это маленькая комнатка. Маленькая, но нетронутая. Возможно, тут скрывался кто-то до нас, но потом он ушел. Ушел сам, его не унесли… На бетонных стенах и полу нет ни следа крови.

Мы перекусили тем, что вытащила из своей сумки Маша. Я не стал узнавать, откуда у нее эта еда, и, в частности, вкусное, хорошо прожаренное мясо, но судя по ее рассказам, из какого-то разоренного магазина. Мне хотелось верить.

Я посмотрел на часы. Оставалось немного, всего несколько часов. Еще позавчера, я рассказывал Диме о своем плане. О том, что незадолго до конца, я хотел бы прокатится на машине по умирающему городу. Просто проехать…. Он меня понял, и сейчас, когда я взглянул в его глаза, Дима молча кивнул.

Снег залеплял глаза. Мягкий, липкий снег. Интересно, о чем он думает, этот снег. Белый, такой белый…. Почему я так отвык от белого цвета….

Внезапно, я наступил на что-то скользкое и с воплем упал на спину. Постанывая, я повернул голову на бок и радостно вскрикнул. Из под старых, пропитавшихся грязью газет выглядывала черная рукоятка пистолета. Хотя и осталось совсем немного, он может пригодиться.

Дима протянул мне руку, и я встал. Спина побаливала, было больно идти.

Я знал, где можно взять машину, точно знал. Это было недалеко, всего в получасе ходьбы отсюда. Но время теперь значило так много….

Откуда-то из темноты вынырнул мужчина. Его рот был обагрен кровью, а руки тряслись. Безумные глаза смотрели прямо на меня. Такое случается, не все выдерживают, я знаю. Надо избавить его от мучений. Никогда раньше не стрелял… Просто хлопок. И этого хлопка достаточно для того, чтобы он упал на землю, обхватив голову руками. Черт…. Видимо я плохо выстрелил… Он кричал и корчился от боли, а Маша в ужасе смотрела то на меня, то на него.

Дима крепко схватил меня за руку и потянул куда-то, как можно дальше…. дальше….

Хорошо, что он не попросил отдать ему пистолет. Знал, наверное, что я больше не буду стрелять….

Вот и гараж… Он закрыт, но у меня есть ключ. Я знаю, что там стоит старая армейская грузовая машина, в полной готовности. И если мы не возьмем ее, то она так и не увидит дороги до самой своей смерти.

Мы прыгаем в кабину, и я включаю зажигание. Вперед, только вперед….

Всего два часа. Я никогда не верил, что такое возможно. Два часа, последние два часа. Почему-то очень не хочется умирать.

Я вывожу машину на дорогу. Лобовое стекло залепляют снежинки.

У меня еще целых два часа, чтобы ехать только вперед.

Я открыл глаза. Мои руки все еще непроизвольно подрагивали, а голова болела так, как будто по ней прошлись отбойным молотком… Я сделал глубокий вдох и выдох… Потом встал с кровати и, сунув ноги в тапочки, пошел на кухню. Спать больше не хотелось.

Сны — это, наверное, одно из самых странных и необычных явлений в моей жизни. Иногда, мне начинает казаться, — что это ключ. Ключ к моей сущности. Помощь, протянутая чьей-то неведомой рукой, но протянутая в виде мозаики, которую нужно собрать.

Я налил себе стакан крепкого чая и задумался. Кошмары… можно ли назвать так то, что мне снится? Наверное, некоторое из увиденного мной все-таки можно.

Сегодня меня убили. Причем, убили с особой изощренностью. Положили на стол, предварительно лишив меня всякой возможности двигаться и стали медленно разрезать мою плоть, извлекая разнообразные внутренности…

Наверное, если бы это все случилось со мной в жизни, — я бы потерял сознание от боли и не смог бы «насладиться» таким ужасным зрелищем, но сон — на то и сон… Все, что я ощущал физически, — лишь легкое покалывание по всему телу… Не знаю, кричал ли я… Самое интересное в том, что сон никак не хотел меня отпускать. Раньше, когда кошмары только начались, — в одной из книг я прочитал, — достаточно лишь понять, что ты спишь. Но нет, этот способ мне не подошел… Осознавать, что все это нереально у меня получалось, хотя, конечно, это во многом зависело от сюжета… Вот только сон всегда оказывался сильнее…

Ночь молчала… Я сел на подоконник и всмотрелся в темные окна дома, стоящего напротив. Интересно, много ли людей, спящих сейчас, — видит странные сны?

Я часто думал над тем, какой же из снов — самый страшный. Не загадочный, а именно страшный. Который бы заставил мое сознание забурлить в отчаянной попытке найти спасение… Нет, это не монстры и даже не собственная смерть…

Как тихо… Можно услышать, как капает вода из плохо закрытого крана. Я налил себе еще стакан чая, сделал глоток… Почему такой отвратительный вкус… вкус крови… Я закашлялся и выплюнул жидкость прямо на пол. Да что со мной, я просто положил соль вместо сахара… Баночки-то такие одинаковые…

Я помню этот сон… Быть убитым это не самое страшное… Нет… собственная смерть, пусть даже ужасно мучительная, — ничто по сравнению с тем ощущением… Я стоял на краю обрыва и смотрел куда-то вдаль… Прямо за моей спиной лежали истекающие кровью, еще свежие тела… В руке я сжимал нож… Панический страх охватывал мой разум… Зачем и за что я убил их, и самое главное, — что же делать дальше? Осознание абсурдности своего дальнейшего существования — пугало. Убивать — это страшно. Еще страшнее жить с мыслью, что убил. Рука с ножом потянулась к горлу…

Уже утро? А я даже не заметил, как заснул… Прямо на кухне, лицом на столе… Сознание, подернуто легким дымком, — так часто бывает, когда невыспишься… Это означает, что весь день я буду дремать на ходу… Стоит закрыть глаза, — и ты уже видишь сон. В такие моменты и закрадываются сомнения в том, что реальнее, — окружающий мир, или то, что видел несколько секунд назад…

В одной дурацкой книжке я прочитал, что самая распространенная причина всех самоубийств — несчастная любовь. Я думаю, что это не так… Очень существенная причина — это потеря самого себя. Представьте себе, что вы падаете в бездну… Иногда, падение удается затормозить, иногда — ускорить, но вы все равно падаете. Это страшно, потому, что все, за что можно уцепиться — ломается от одного лишь прикосновения….

Иногда — надоедает падать…

Мир? Конечно, мир неправильный, но основа всех проблем и мучений, она внутри нас самих. Все зависит от восприятия… Вопрос лишь в том, хозяин ли ты собственного сознания…

Мне бы очень хотелось докопаться до самой сути своих снов. В каком-то соннике писали, — надо искать что-то, не подчиняющееся общим законам того, что видишь. Нечто странное, необычное, не вписывающееся в общую картину сна, — вот ключ к разгадке.

Я помню, что довольно сильно напугался, когда в очередной, из уже ставших привычными снов-казней (так я называю сны, в которых меня убивают), — я вдруг почувствовал пулю, которая вылетела из дула пистолета направленного мне в голову. Ощутил, как она входит внутрь меня, пробивает челюсть, раздрабливает кости… Такое действительно было возможно только во сне и это пугало. Проснувшись, я стал лихорадочно ощупывать свое лицо… Но ощущение тяжести свинца, крушащего все на своем пути исчезло не сразу…

Но сегодня у меня есть странное предчувствие. Почему-то кажется, что именно в эту ночь я смогу положить еще один кусочек мозаики в общую картину…

Я хожу из угла в угол по своей комнате. Наверное, нужно ложиться, только что это за шорох на кухне… Надо узнать, заодно и выпью чего-нибудь перед сном.

Так я и думал, — забыл закрыть балконную дверь… Холодно… Ничего, сейчас погреемся горячим чаем… Делаю глоток… Опять положил соль… Надо подписать баночки, мне это уже начинает надоедать. Странно, почему такой странный цвет у чая… Какой-то красноватый… Глаза покрываются мутной пеленой… Меня начинает тошнить… Я падаю на колени и просыпаюсь…

В последнее время, я стал чувствовать, что начинаю путаться, где сон, а где явь… Это странно, но между тем — наводит на размышления… Вдруг то, что я вижу во снах — гораздо реальнее окружающего мира. Глупые, страшные мысли…

Я сижу на холодном полу и смотрю в потолок… Он гнался за мной несколько километров, и я устал убегать… Хорошо, что удалось спрятаться в этом маленьком и надежном домике…

Я действительно не знаю, что ему нужно, — но эта тварь хотела меня убить. Впрочем, как и обычно…

Мне надоело боятся своих снов… Может быть, это и есть ключ к разгадке — суметь восстать против страха… Взглянуть в глаза врагу, пусть даже и призрачному…

Я вытащил из за пояса нож. Знаю, рано или поздно ты появишься тут, постучишь в дверь… Что же, я готов.

Тишина… Я умею слушать тишину. И умею ждать.

Внезапно, я слышу голос из-за двери, — мистер, вы заказывали пиццу?

— Конечно заказывал, — отвечаю я.

Да, он действительно пойдет на любые ухищрения, чтобы добраться до меня…

Медленно подхожу к двери… Делаю глубокий вдох и выдох, а потом открываю. Улыбающийся разносчик пиццы… Плохая и очень глупая маскировка… Резким движением вонзаю нож прямо горло. Эта тварь хрипит, а коробка, которую он держал в руках, — падает. В его глазах — страх, боль и смерть… Кровь, сколько крови… Неужели у меня получилось… Получилось победить сон… Впервые в жизни, — я смог убить, и убить не невинную жертву, как в том ужасном кошмаре — а врага, преследовавшего меня…

Я смотрю на окровавленный нож и усмехаюсь… Теперь нужно просто проснуться, выйти победителем…

Картинка перед глазами слегка меняется. Странно, что здесь делает мой диван? И почему на стенах висят мои картины? Проснуться, надо проснуться… Почему же не получается… Неужели… Все реально… как и труп разносчика пиццы, лежащий у моих ног и заливающий теплой и липкой кровью лестничную площадку…

Рука с ножом тянется к горлу…

Больше всего на свете Вадим боялся умереть. Нет, он боялся не самой смерти, которую считал вполне реальной и неизбежной. Его страшила ее непредсказуемость.

Часто ему снился образ девушки в черных одеждах, надменной и своенравной. В руках у нее была черная книга, с толстыми, пожелтевшими страницами. Когда она бралась листать ее, один из пальцев медленно полз по аккуратным, ровным буквам, изредка поглаживая некоторые имена. На одном из них палец замирал. Потом она закрывала книгу. Чтобы на следующий день открыть вновь.

Вадим знал много случаев, когда его знакомые умирали совершенно неожиданно. Они строили планы на жизнь, встречались с девушками, работали день и ночь, заботясь о карьере, и даже не задумывались, что привычный ход вещей может быть легко нарушен. Достаточно было лишь одного шаловливого пальчика, чтобы оборвать паутину жизни, которую те долго и упорно плели с самого рождения.

Вадим боялся, что однажды, когда он будет делать что-то особо важное и значительное, когда многое будет зависеть только от него, прекрасной девушке по имени Смерть приглянется его имя.

Он опасался встретить смерть, когда шел с особо важными бумагами на совет директоров. Руки Вадима дрожали в тот момент, когда его попросили похранить ключ от сейфа, в котором находился компромат, способный кардинально изменить ситуацию в верхах правительства. Прятать пришлось в одном, только ему известном месте, и он боялся не дожить до того момента, когда нужно будет решить исход дела, за которое было пролито много чужой крови. Уходя из дома, он боялся, что стоит ему умереть, и все имущество, нажитое им в течении жизни может достаться государству.

Наконец, настал момент, когда он устал боятся. Ему надоело, засыпая, ворочаться в боку на бок, уговаривая Прекрасную Девушку дать ему возможность пожить еще и довести как можно больше дел до конца. Ему надоело жить в страхе, что однажды она может не согласиться.

Решение пришло само, и уже с раннего утра следующего дня Вадим приступил к его исполнению. Он назначил на свой пост заместителя, оформив все бумаги на должном уровне, и передал все дела ему. Потом расстался со своей девушкой. Квартиру Вадим смог продать вместе с мебелью, переведя все деньги на свой счет в банке, где он хранил все свои сбережения. Покупатели на машину, гараж и дачу тоже нашлись достаточно быстро.

Наконец, настал момент, когда все, принадлежащее Вадиму, было продано. Он больше не был никому ничего должен, и абсолютно ничего не связывало его с этим миром.

Он шел по тротуару и улыбался солнцу первый раз в своей жизни. Он уже решил, что именно в этот день он доведет все до конца. Путь его лежал в банк, в котором он, ослепительно улыбнувшись служащей, попросил перечислить все деньги на пластиковую карту, которая будет через пару часов переоформлена на человека, которому он доверял свое богатство. Доверял, зная, что тот сумеет грамотно распорядиться такими деньгами. Он вышел из банка смеясь, держа в руке карту, на которой лежало все его состояние. Ради этой карты он работал почти всю свою сознательную жизнь. Теперь он заслужил достойный отдых, а карта найдет достойного владельца, который не спустит деньги на ветер. В двух кварталах от банка жил счастливчик, которому скоро предстояло обогатиться на солидную сумму. А потом… потом можно умереть… но уже самому. Обмануть Ее, от чьего изящного пальчика веяло холодом. Уйти легко и беззаботно, зная, что все, что можно было сделать, — сделано.

Переходя дорогу, Вадим улыбался, и радовался собственным мыслям. Он не видел, как большой грузовик вывернул из угла. Он не знал, что водитель автомобиля здорово перебрал в центральной пивной. Возможно, Вадим и слышал скрип тормозов и рычание мотора, но поделать уже ничего не мог. Он упал, подмятый трехтонным груженым железным монстром, его кости захрустели под беспощадными колесами.

Остановив грузовик, водитель выскочил из кабины и бросился к бесформенной массе, бывшей когда-то Вадимом. Улица была пуста, и водитель, справедливо решив, что все равно он уже не поможет, а садиться в тюрьму неохота, поспешил обратно за руль. Под его ногой что-то хрустнуло, но он не обратил на это внимания, спеша скрыться с места происшествия.

А где-то вдалеке послышался звук захлопнувшейся книги. А потом — чуть глухой стук предмета, который кладут на полку. Чтобы завтра достать вновь.

Джейн сразу его заметила. Точнее, стоило ей лишь бросить на него взгляд, как она поняла, что это судьба. Именно таким она его и представляла. Чуть худощавым, стройным, красивым. Его глаза, губы, брови: все было идеальным. Он стоял на остановке, и, похоже, ждал пассажирский флаер. Решено: сейчас она подойдет и познакомится.

Твердой походкой Джейн направилась к станции.

— Здравствуйте, — окликнула она его.

— Привет, — словно бы даже не удивился такому неожиданному знакомству он, — меня зовут Кейт. А вас?

— Д-д-жейн, — смутилась девушка.

— Джейн, совершенно очевидно, что я тебе понравился, поэтому давай не будем больше говорить на эту тему, а направимся прямиком вон в то уютное кафе, — махнул рукой Кейт.

— Я не имею ничего против, — кокетливо улыбнулась девушка. И хотя лицо ее сейчас было спокойно — в душе Джейн царил Хаос. Господи, неужели все бывает вот так. Так просто, без лишних слов…

Кафе и впрямь было уютным. Джейн и Кейт заняли столик на двоих. Сначала они ели палочки из джайвайской рыбы, очень редкой на этой планете, после пили перламутровое вино, очень вкусное и почитаемое всеми знатоками вин. А потом целовались. Долго и нежно. Благо, что их столик находился в самом дальнем углу и их умудрился заметить лишь только пробегавший мимо официант.

— Я люблю тебя, — шептала Джейн, — ты самый лучший.

Потом Кейт повел девушку к себе домой. Стоило ему провести карточкой по двери, закрывая ее изнутри, как Джейн вновь прильнула к его губам. В безумстве любви она повалила его на кровать и стала расстегивать его рубашку, покрывая тело поцелуями.

— Я люблю тебя, — продолжала шептать она.

В постели Кейт был просто великолепен. Никто, никогда еще не доставлял Джейн такого удовольствия. Утром, когда все закончилось, Джейн прошептала Кейту на ухо:

— Ты и вправду лучший.

— Лежи, я сейчас приготовлю кофе, — сказал он.

Никто и никогда еще не приносил Джейн кофе в постель. Возможно, это было уже не модно, но зато чертовски приятно. Она лежала на кровати, попивая приятный напиток, а Кейт копошился на кухне. Идиллия. Именно сейчас Джейн наконец-то осознала, что любит его. Действительно любит, причем любит так, как будто знает его очень-очень давно. Такое бывает раз в жизни. И навсегда. И тут дверь распахнулась. Сама. В комнату ворвались какие-то люди. Голова у Джейн закружилась от какого-то неведомого ей запаха, и девушка провалилась в темную бездну.

Очнулась она в белоснежной комнате, укрытая белым одеялом. Где она? Где Кейт? Что вообще произошло?

— Миссис Уиллоу, я вижу, вы уже очнулись, — раздался голос откуда-то сзади. Джейн чуть повернула голову и увидела симпатичного мужчину с чемоданчиком.

— Кто вы? — спросила девушка.

— Спокойно. Слишком много вопросов. Для начала, позвольте выразить вам благодарность.

— За что?

— За помощь в тестировании новейшей кибермодели Идеал.

— Что? — Джейн вскочила с кровати. — Кибер?

— Именно.

— Суки! — в ярости девушка схватила подушку и метнула ее в мужчину. Тот поймал ее отработанным движением и кинул на кровать.

— Не нервничайте, я понимаю, это непросто, но вы сами напросились. Кибер же вел себя по заложенной в него программе. Кстати, как он вам?

— Он… а где он сейчас?

— Отправлен на доработку. Видите ли, если бы мы тогда не ворвались, то дело могло бы зайти слишком далеко. Возможно, вы бы полюбили его. А ведь создание семей с Киберами запрещено Межгалактическим Законодательством. Ладно, теперь вы свободны. Еще раз спасибо за помощь, хоть и невольную.

— Постойте, — резко сказала Джейн, — а зачем вы его создали?

— Чтобы дарить надежду. А теперь прощайте, я пожалуй перемещу вас к остановке, где вчера вы встретили кибера. У нас тут есть небольшой грави-трансфер, вон видите кабиночку?

Словно во сне, Джейн вошла в кабинку и плотно закрыла за собой дверь. У нее отняли все. Выпотрошили. Забрали любовь. Заставили любить. Показали идеал, которого нет и быть не может. Сами того не понимая, разбили жизнь.

Яркая вспышка перемещения. Перемещение в мир, где она уже больше никогда не сможет любить.

Я огибаю заброшенный деревянный дом и, чуть не поскользнувшись на бензиновой лужице, продолжаю бежать. Легкие разрываются от жгучей боли, но останавливаться нельзя. Я чувствую, он следует за мной, и, стоит остановиться на несколько секунд, будет… хотя проще не думать об этом, а просто бежать.

Наивно предполагать, что он потерял мой след, хотя я и не чувствую гулких шагов за спиной. Под ногами хрустят и лопаются стекла, я запинаюсь о какую-то трубу и падаю.

Я вижу дом. Большой дом. Из тех домов, что имеют запирающиеся двери в подъездах. Каждая из них покрашена в определенный цвет и закрыта. Распахнута лишь зеленая. Вот оно, долгожданное спасение.

Не обращая внимания на кровь, капающую с разодранных коленок, я устремляюсь к двери. Я думаю о том, что я буду говорить людям, чтобы они согласились спрятать меня в одной из квартир. Внезапно мои ноги становятся вялыми. Возникает ощущение, что все мое тело увязло в какой-то липкой массе. Оно перестает меня слушаться. От двери подъезда меня отделяет пара метров. А ведь я вполне мог спастись. Я не могу обернуться, теперь мне остается просто ждать. Слышатся гулкие шаги за спиной. В спину вцепляются когти.

Открываю глаза. На маленьком будильнике четыре часа ночи. Противный, липкий запах страха все еще неуловимо витает в воздухе. Это был просто сон. Из тех, что не хотят выпускать жертву из своих цепких объятий. Я переворачиваюсь на другой бок и чувствую, как ноют позвонки. Теперь уже можно спать. До утра вряд ли что-то приснится.

Здесь не бывает солнца. Точнее, оно бывает, но его лучи не греют. Они обжигают глаза, заставляют щуриться или носить темные очки. Я прикладываю руку ко лбу, чтобы разглядеть того, кто ко мне приближается. Он просит, чтобы я называл его Виктор, хотя для ребенка его возраста носить такое серьезное имя довольно необычно. Я никогда не видел его родителей и сомневаюсь, что они у него когда-нибудь были. Он не говорил мне где живет, и эта тема между нами никогда не обсуждалась. Просто он приходил сюда, в наш двор, почти каждый день. Виктор был маленький и щуплый, ниже меня ростом. Редко улыбался, предпочитая маску задумчивости и серьезности.

Подойдя, он, как обычно, протянул мне худую руку. В нашем возрасте это, наверное, было очень странным. Взрослые умели делать это легко и непринужденно, у нас же рукопожатие было каким-то нелепым и, вероятно, смешным. Но почему-то в наших отношениях всегда была какая-то серьезность. Возможно, это потому, что мы хранили одну тайну. Из тех, что не рассказывают никому.

— Пошли? — тихо спросил он.

— Думаешь, сегодня стоит? — прошептал я, уже зная ответ.

Виктор кивнул.

Эту дорогу знали только мы, и я уверен, что никто не сможет найти ее, даже если сильно захочет это сделать. Почему он выбрал меня? Я не знаю; возможно, он не мог хранить такую тайну в одиночку, а возможно, ему нужен был компаньон. Тот, кто всегда будет ходить с ним. Тот, кто прикроет его и протянет руку помощи, в случае непредвиденной ситуации.

Мы продираемся сквозь пыльные кусты и огибаем какие-то старые, непонятные здания. Я выучил эту дорогу наизусть и, наверное, смог бы найти ее даже во сне. Внезапно дикой волной воспоминаний обрушивается на меня мой сегодняшний ночной кошмар. Я снова чувствую гулкие шаги за спиной, голова кружится, начинает подташнивать. Перед глазами все плывет, и силуэт Виктора, идущего впереди, превращается в большое серое пятно. Я падаю на пыльную траву, и меня начинает тошнить.

Я очнулся оттого, что кто-то тряс меня за плечи. Конечно, это был мой спутник.

— Эй, ты в порядке?

— Да, — я закашлялся.

— Если хочешь, мы можем вернуться, — говорит он, хотя прекрасно знает, что я отвечу.

— Нет, мы пойдем, — мой голос решителен.

— Хорошо, осталось совсем немного.

Мы снова идем вперед, я чуть прихрамываю и срываю пыльный подорожник, чтобы приложить к разбитой коленке. Солнечные лучи жгут рану, и становится нестерпимо больно.

— Мы на месте, — тихо говорит Виктор.

Передо мной гора, сложенная из кукольных голов. Некоторые из них аккуратно срезаны, некоторые выдраны из тела вместе с кукольной одежкой. Попадаются блондинки и брюнетки, голубоглазые и карие, большеносые и с торчащими ушами. Но всех их объединяет одно. Глаза каждой головы открыты, и кажется, что все они смотрят прямо на тебя, пристально изучая и запоминая твой облик. Дома я часто пытался прикинуть, сколько же их здесь. Думаю, не меньше нескольких тысяч. Слева направо простирается высокая бетонная стена и где-то там, вдалеке, сливается с горизонтом. Стена имеет брешь только в одном месте. Именно там и лежит гора из кукольных голов. Хочешь выбраться за пределы стены, нужно забраться по горе наверх. Мы пробовали сделать это много раз, и сейчас я отчетливо помню свой первый. Мы ползли вверх, помогая друг другу, а головы выскальзывали из под ног и падали вниз, сбиваясь в кучи и увлекая нас за собой. Липкие личинки и трупные черви забивались под одежду, в ботинки и носки. Некоторые умудрялись пробраться в рот, заползти под язык. Они очень любили жить внутри этих голов. Помню, как я сидел и отплевывался личинками вперемешку с собственным завтраком. Позже, мы стали изобретательнее. Научились не бояться этих тварей, повышали сноровку, пытаясь залезть все выше и выше. Вдвоем было проще, но мы так и не смогли ни разу добраться до верха. Мы никогда не видели, что там, за стеной. Иногда где-то там, за горой, был слышен голос мальчишки, судя по всему, намного старше нас. Он ухмылялся и звал нас. Знал бы он, как мы хотели туда попасть…

— Сегодня ты будешь пробовать один, — говорит Виктор.

— А ты?

— Я не буду. Уже не нужно. Завтра я уйду туда.

— Каким образом? — я с удивлением смотрю ему в глаза.

— Я договорился с теми, кто живет там. Они пообещали забрать меня.

— А я… как же я? — мой голос дрожит. Теперь мне становится действительно страшно.

— Извини, они не хотят брать двоих. Хочешь — пробуй сам.

— Но ты же понимаешь, что я никогда не влезу один. У нас вдвоем никогда не получалось, а у меня одного не получится точно, — я уже кричу.

— Хорошо, не хочешь пробовать — пошли назад. Но учти, сегодня ты здесь последний раз. Один, без меня, ты никогда не сможешь прийти сюда, — его голос жесток и бескомпромиссен.

И я понимаю, что это правда. Потому что он никогда не врет.

— Раз ты сегодня последний раз со мной, то пойдем поиграем во что-нибудь, как раньше, — предлагаю я.

Обратно мы идем молча.

— Во что будем играть сегодня? — интересуется Виктор.

— В прятки, — быстро отвечаю я.

— Хорошо, — он кивает, — только чур я вожу.

— Почему ты так любишь искать, и почти никогда — прятаться? спрашиваю я.

Давно хотел узнать, а сейчас этот вопрос как нельзя кстати.

— Потому, что мне это нравится, — его ответ лаконичен. Зря я ожидал чего-то большего.

— Считай до ста, — командую ему я. Он поворачивается спиной ко мне и прислоняется к дереву.

— Не подглядывай, — кричу я.

— Не буду.

Я знаю, он никогда не врет. Наверное… просто не умеет.

Виктор начинает считать своим звонким голоском. Я подбираю с земли толстый железный прут.

Мне надоело прятаться. Сегодня я буду играть в войну.

Там всегда было холодно.

Наверное, это было неправильно, но он вполне приспособился к такой жизни. Бывали моменты, когда ему даже нравилось ощущать, как холодный ветерок пронизывал до костей, такой ледяной и такой привычный…

Ему нравилось вставать с утра, и набрав полные легкие обжигающего воздуха, вновь осознавать себя одиноким… Ему просто нравилось и он ничего не мог с этим поделать…

Иногда, в его мире светило солнце, но лучи не грели, а лишь рождали воспоминания о чем-то далеком и несбыточном…

Случалось, что ему хотелось кричать, и хотя он знал, что его никто не услышит, он кричал. Просто кричал. И это тоже было вполне обычным явлением….

В те минуты, когда он был взволнован или ему было плохо, — он доставал из кармана маленький блокнотик и писал там мелким, убористым почерком. Просто писал, потом смотрел на солнце и снова писал. И, хотя он делал это часто, его блокнотик был всегда чист… Все исписанные листы ждала лишь одна участь, — огонь… Странно, но они почему-то очень хорошо горели…

Тишина — была его самым верным спутником. Она всегда понимала, быть может, потому, что ей и не нужно было объяснять. Он ценил это. Очень ценил… А еще, ему нравилось смотреть на звезды. С ними было не так страшно.

Шли годы, — серая пелена ничего не значащих дней. Всего лишь цифры… один, два, три… потом снова… один, два…

И в один из таких привычных дней он вдруг почувствовал, что что-то случилось. Нет, все было нормально, но в сердце постучалось странное и опасное чувство. Тревога, смешанная со страхом и с чем-то непонятным, загадочным… Он заплакал, и слезы стали капать на землю. Они не замерзали, как раньше, и вскоре образовалась маленькая лужица. А он все не мог понять и продолжал плакать…

Внезапно стало очень холодно, и он побежал… Просто побежал… Солнце било лучами прямо в глаза, и он почувствовал, как что-то захлюпало под ногами… Это таял снег.

Через несколько часов он рухнул, прямо в лужу… и… засмеялся. Ему стало смешно, смешно от осознания того, как он жил и кем он был столько лет… Это казалось забавным и абсолютно невероятным, и он сам задал себе вопрос, уже кажется в тысячный раз, — «неужели я был настолько слеп?»

Теперь жизнь стала другой… Резким движением он вытащил из кармана свой любимый блокнотик и со смехом стал втаптывать его в грязь.

А потом он вышел к людям. Это было немного странным, но он чувствовал, что должен найти. Найти то солнце, которое вдруг стало греть. И он нашел.

Она стояла и смотрела в окно. Там, вдалеке за горизонт заходило большое и холодное светило. Ему было на него плевать. У него теперь было свое солнце. Пусть это ощущение и было немного непривычным, но страха перед чем-то новым и неизведанным не чувствовалось. Просто было тепло.

Она улыбалась… Каким же странным ей казался этот человек, с которым она была знакома столько лет, но не знала совсем. Может быть он болен? Ведь то, что он говорит, — нелепо.

— Хватит прикидываться, — голос звучал холодно и ровно, но он все равно вздрогнул от маленького лучика, ужалившего в самое сердце, — ты ведь пришел подурачиться, зачем? Скажи прямо, что тебе от меня надо и не надо этих пустых и глупых слов.

— Надо? — в его голосе засквозило изумление, — мне ничего не надо, я просто пришел сказать…

— Просто пришел сказать? В чем цель? Причина? Думаешь, что я куплюсь на твои слова?

— Слова? — голос дрогнул, — ты слышишь просто слова?

— Да, конечно. Я ведь знаю, что тебе никто не нужен. Ты ведь совсем не настоящий, — просто чья-то тень. И ты не умеешь быть искренним.

Стало страшно. Но он сделал еще одну попытку.

— Да, может быть это и было так. Но знаешь, что случилось с моим миром? Весь лед, к которому я так привык, — растаял. Просто растаял. Я понял, переосмыслил свою жизнь… Может быть я говорю не совсем складно, но это лишь потому, что я говорю это впервые…

— Хм, какой же ты странный, — прошептала тихо она и зевнула.

— Странный? Может быть. Но я искренен. Мне страшно. Когда я увидел и почувствовал то, что мне не приходилось ощущать раньше, то понял, что больше всего боюсь очутиться снова в холоде. То, что было родным, — теперь кажется враждебным, — его голос задрожал.

— Нет, я тебе никогда не поверю. Убирайся обратно в свой мир, который тебе так нравится и не смей приходить ко мне больше. Если что-то надо, говори прямо. Не стоит со мной играть в такие игры. Со мной вообще не стоит играть.

Тысячи черных зеркал разбились, и осколки полетели прямо в его сердце. Он не помнил, кричал он тогда или плакал, лишь помнил, что бежал куда-то, сквозь деревья, кусты. Светила луна. Луна которая всегда чувствовала боль.

Он пришел в себя лишь на рассвете. Все тело невероятно болело, и подняться на ноги удалось с большим трудом. Крик, который никто не услышит, — как это знакомо, и каким кажется родным и близким.

Он смотрел куда-то вдаль, видимо, прощаясь со своим солнцем.

А потом шагнул в холод.