Ф. Фукуяма в книге «Наше постчеловеческое будущее» высказал тезис о том, что ускоряемая развитием технологий биологическая эволюция человека приведет к внутреннему разделению человечества на биологической основе, к выделению из него людей с более высокими интеллектуальными и физическими качествами. Понятно, что подобное развитие событий неминуемо приведет к возникновению новых и усугублению старых разрывов как внутри социумов, так и между ними.

Реалистично ли такое предположение, возникнет ли отчуждение между «новой расой» и остальным человечеством и будет ли оно осознано? Будет ли ситуация разделения относительно устойчивой или же она будет провоцировать конфликты и дестабилизировать человечество? Будет ли «новая раса» сметена массовым протестом против нее с последующей общей варваризацией мира?

Эти ключевые вопросы, при всей своей необычности, а во многом даже и фантастичности для современного российского читателя, сегодня действительно стоят на повестке дня глобального развития.

Помимо них. в предлагаемом вашему вниманию сборнике обсуждаются тесно связанные с ними последствия косвенного влияния технологической эволюции на человека (генетически модифицированная пища, снижение иммунитета, появление новых заболеваний), их социальные и геополитические последствия.

Само открытое и разностороннее обсуждение данных вопросов, неминуемо приобретающее междисциплинарный характер, исключительно важно для оживления и активизации современной научной мысли.

Изучающие общество специалисты привыкли воспринимать человека как нечто целостное и неизменное — да и большинство людей, за исключением узких специалистов, относятся к своей природе гак же. Между тем человек не просто претерпевает эволюционные изменения, но и неосознанно и незаметно для себя подстегивает свою эволюцию самыми разнообразными технологиями. Изменение же его биологического типа весьма существенно влияет на глобальную конкуренцию, отношения в рамках общества и, что очень важно, на самооценку. В частности, все сильнее признаки того, что представители развитых обществ, в том числе в результате разноскоростной и разнонаправленной биологической эволюции, отказываются от гуманистической трактовки отдельно взятого человека как равного всем остальным и обладающего неотъемлемыми правами. Все сильнее признаки приближения но крайней мере практической общественной мысли к расистскому, по сути дела, восприятию представителей разных цивилизаций как не могущих претендовать на общий, единый для всех объем прав.

Принципиально важно, что это кризис не столько общественных наук и технологий глобального управления и самоуправления, сколько самой самооценки человека, крайне опасный и нуждающийся в скорейшем изживании, — а для этого нужно осознать направленность, масштабы и скорость изменений.

Помимо трансформации международных отношений, ускорение биологической эволюции дополнительно ускоряет и наполняет новым содержанием и социальную эволюцию. С одной стороны, получает новое, совершенно неожиданное измерение феномен лидерства и других устойчивых социальных ролей и институтов.

С другой — уже сейчас в развитых обществах наблюдается возникновение качественно нового неравенства — между способными и не способными к творческому труду людьми. В силу качественного роста значения творческого труда это постепенно начинает создавать биологический барьер, преодолеть который, в отличие от социального, почти невозможно. В то же время можно предположить, что технологии будущего позволят преодолевать этот барьер, сделав способность к творчеству по-настоящему массовой, если не вообще всеобщей и повсеместной.

Вместе с тем существенно, что авторы, как представляется, практически упустили из виду одну из актуальных проблем ближайшего будущего — резкое снижение потребности человечества в нетворческом труде.

На протяжении ряда лет говорят, что даже на примере нефтяной отрасли (одной из самых консервативных) заметно разделение специальностей на творческие и нетворческие.

Если по специальностям второго типа условия на рынке в целом диктует покупатель вследствие явно избыточного предложения, то по специальностям первого типа наблюдается явный диктат продавца.

Проблемы очевидны — разрыв в оплате труда автоматически растет. Перспективы еще более печальны: замена второго типа специалистов на машины и технологии — дело исключительно времени и затрат (чем выше затраты на персонал, тем быстрее его замена), и девать этих людей некуда, а их — 90%. Пособие им платить несложно, но обеспечить их работой, не очевидно ненужной, — проблема.

А ведь уже второе поколение сидящих на пособии порождает молодежь, неспособную к труду, и тем самым сокращает число необходимых специалистов первого типа, и что еще более важно — создает ощущение безысходности (справедливое), исключенности из социума неуспешных людей.

Это сейчас проходит Америка. Это грозит России, тем более тяжелая промышленность (сырьевая) особенно быстро сокращает потребность в нетворческом труде, а промышленность высоких технологий эту потребность создает исключительно при гигантских капитальных затратах, да и то весьма ограниченно.

Вот где вопрос, ответ на который исключительно важен, — особенно с учетом того, что, как показывает позиция авторов данной книги, он пока находится вне сферы внимания российского экспертного сообщества.

Весьма возможно, что ускорение биологической эволюции, подстегиваемое как косвенным влиянием традиционных технологий («хай-тек») и целенаправленным применением технологий изменения человека («хай-хьюм»), так и изменением условий его существования, в первую очередь социальных, станет главным, хотя (по крайней мере, на первых порах) и слабо наблюдаемым фактором развития человечества.

Неравномерность же нового витка биологической эволюции поставит исключительно важный, в первую очередь с мировоззренческой точки зрения, вопрос о единстве человечества (как в цивилизационном плане, так и внутри обществ — в зависимости от способности к творчеству), от решения которого будет зависеть будущее не только отдельных обществ, но и человечества в целом.

Заранее дать ответ на него не представляется возможным, однако сама постановка вопроса и его максимально подробное для современного уровня развития человечества рассмотрение уже представляется значительным продвижением вперед, подготовкой плацдарма для будущих прорывов и свершений, позволяющих превратить перечисленные в данном кратком предисловии проблемы в ослепительные возможности.

На протяжении нескольких столетий западные социальные философы мечтали об обществе, основными местами которого выступали бы равенство и свобода. Обе эти ценности чистились среди фундаментальных основ христианской традиции, с которой идентифицировали себя европейцы, — и это казалось вполне естественным. С одной стороны, религия, претендующая на универсальный характер, не могла не проповедовать равенство своих адептов — пусть даже такое ограниченное, как равенство перед лицом Всевышнего («Нет предо мною ни Эллина, ни иудея» — говорит Иисус;[2] Ветхий Завет рассказывает, что человек был создан Господом одним и единственным — прежде всего для того, чтобы показать, как приятно Ему «единство среди множества».[3] С другой стороны, сама идея грехопадения — как и вся моральная доктрина христианства — предполагает за человеком возможность выбора между добром и злом и тем самым утверждает свободу воли, которая лежит в основе всех остальных свобод человека. Таким образом, в рамках христианской традиции удачно соединились идеи равенства и свободы — что и определило способность принявшей эту доктрина цивилизации к быстрому поступательному развитию. Более того; это развитие было тем успешнее, чем жестче церковь была отделена от государства и чем мощнее были ее позиции («подъем христианской церкви [как противовеса мирской власти] — первейший источник свободы на Западе», утверждает Ф. Закария[4]).

Однако в XVIII–XIX столетиях западные философы вышли за пределы христианской теории равенства и свободы. Они сочли, что равенство должно распространяться не только на религиозную, но и на социальную сферу, потребовав отмены сословий; и что свобода должна доминировать также и в политической области — вплоть до свободы выбора не только веры, но и правительства. Справедливости ради нужно заметить, что истоки этих представлений вполне могут быть обнаружены у святых отцов западной церкви. Так, например, в начале XIII века св. Фома Аквинский говорил о том, что подчинение слабого сильным, неизбежное в ходе становления общества, не должно стать базой социального строя и в перспективе будет искоренено;[5] он же настаивал на том, что «если группа свободных людей руководима правителями во имя общего блага всей группы, такое правительство оправданно и справедливо, как отвечающее потребностям людей; если же правительство создается не для общего блага всех, а во имя частного интереса правителя, оно будет несправедливым и извращенным правительством»,[6] достойным свержения (эти строки, заметим, писались практически в те самые годы, когда боровшиеся за свои привилегии британские бароны принуждали короля Иоанна подписать Великую хартию вольностей [1215 г.]).

При этом по мере распространения эгалитаристских идей они все больше применялись не только к политической, но и к экономической сфере. И если за судьбы политического равенства можно было «не волноваться» уже к началу XIX века, когда американская и французская революции провозгласили равенство граждан перед законом и объявили народ источником суверенитета, то борьба за экономическое равенство только еще начиналась. Сначала т.н. «утописты» начали рассуждать о некоем идеальном государстве, граждане которого хотя и бедны, но уравнены в экономических правах; затем Ш. Фурье и немецкие коммунисты осудили буржуазное общество как воспроизводящее неравенство, и, наконец, К. Маркс и Ф. Энгельс создали концепцию, согласно которой капиталисты обогащаются за счет эксплуатации рабочих, которые лишены средств производства и потому вынуждены продавать свою рабочую силу. Основной задачей с этого момента провозглашалось устранение этой эксплуатации и тех социальных условий, которые делали ее возможной. Основоположники марксизма — и в этом вряд ли стоит сомневаться — были искренне уверены в осуществимости этой благородной задачи и боролись за ее воплощение в жизнь.

Большинство исследователей — как в прошлом, так и сегодня — полагают, что основой социального (и, в особенности, имущественного, или материального) неравенства выступает классовая структура общества, постоянно воспроизводящаяся и «приписывающая» того или иного человека к исполнению определенного набора социальных функций. Принято считать, что именно деление людей на классы обусловливает несправедливое распределение общественного богатства. Именно поэтому основная часть социальных утопий рисует «справедливое общество» в виде такого, где отсутствует классовое или сословное деление; особенно в этом преуспели классики марксизма, сформулировавшие для обоснования бесклассового характера будущего общества теорию, разделяющую всю историю на «архаический», «экономический» и «коммунистический» периоды — так называемые «общественные формации».[7]

Предполагалось, что общественные классы стали возникать в тот период, когда начались ослабление и распад связей внутри соседской общины — последней из форм бесклассового общества. С появлением избытка продуктов равное распределение — в лучшем случае учитывавшее физические особенности отдельных членов общины — стало анахронизмом, и изъятие непропорционально большой части благ в пользу некоей группы перестало угрожать выживанию общности как целого. Однако это не было связано с контролем над «средствами производства», о котором К. Маркс, а затем и его последователи говорили как об основном признаке класса. Более верным представляется мнение М. Вебера, который, возражая К. Марксу, отмечал, что главным критерием класса следует считать оформившийся хозяйственный интерес его представителей, а не наличие или отсутствие института собственности на средства производства.[8] Интерес этот по необходимости формировался вокруг обладания неким ресурсом или некоей привилегией, которое объединяло представителей доминирующего класса и противопоставляло их остальным членам общества. Характер данного ресурса мог сильно различаться — от предполагаемой близости к «высшим силам», легитимизировавшей жреческое сословие в обществах Древнего Востока, до военной силы, находившейся под управлением военной аристократии римского типа. Неоспоримым выступало только наличие этого ресурса — и контроля над ним.

Этот тезис легко проиллюстрировать кратким обзором различных типов классовых обществ, которые сменяли друг друга в предшествующие исторические периоды.

В античных обществах (которые в XVIII–XIX веках неслучайно назывались периодом классической древности) основой господства свободного класса над зависимым являлась par excellence военная сила. Более того; внутри самого привилегированного класса реальную власть имели, как правило, лица, занимавшие высокие должности в военной иерархии. Как известно, одной из важнейших обязанностей римских консулов было исполнение функций главнокомандующего; во времена упадка республиканского строя все диктаторы выходили из среды военных; имперский режим сформировался в гражданских войнах, а впоследствии немалая часть императоров была свергнута или назначена армейской верхушкой. В рамках данного социального порядка денежное богатство скорее следовало из военного успеха, нежели определяло общественный статус per se, а земельная собственность не имела основополагающего значения, так как в границах метрополии доминировала формально находившаяся в «общем владении римского народа» ager publicus, а суверенитет императоров над отдельными провинциями имел скорее номинальное значение. Напротив, рост влияния земельной собственности и образование больших замкнутых владений при истощении притока рабов и спаде производства в хозяйствах свободных граждан оказались сопряжены с упадком и разрушением античного общества.

В феодальном обществе источником доминантного статуса аристократии была собственность на землю как основной хозяйственный ресурс. Делегирование власти от монархов к вассалам и далее, к мелкому дворянству происходило через жалование прав на земельные владения, аллоды, которые сначала выделялись во временное пользование, затем закреплялись в пожизненное владение, а впоследствии стали наследуемой собственностью. В данном случае обсуждаемый базовый ресурс обрел экономическую природу, так как к времени расцвета западноевропейских феодальных обществ крестьяне не были юридически закрепощены, а изъятие прибавочного продукта происходило не по причине принадлежности работника господину, а через взимание земельной ренты, представлявшей собой плату крестьянина за использование принадлежавшего феодалу надела. Фактор земельной собственности определял иерархическую лестницу феодального общества, и место в ней либо обусловливалось размерами владений того или иного сеньора, либо воплощалось в таковых. Заметим, что «третье сословие» вряд ли столь легко разрушило бы феодальный строй, если бы к соответствующему периоду буржуазия и крестьянство не обеспечили свое доминирование в обществе не только как распределители значительных денежных богатств, но и как собственники большей части обрабатываемых земель.

В буржуазном обществе основным фактором, обеспечивающим принадлежность к верхушке общества, стали финансовые ресурсы. Образование подавленного класса пролетариев произошло вследствие как обезземеливания крестьян, так и разорения мелких ремесленников. Установив контроль за финансовыми потоками, представители капиталистического класса вскоре добавили к нему и монополию на большую часть средств производства, которые в силу в том числе и технологических причин не могли находиться в индивидуальной собственности работников. Несмотря на то, что пролетаризация общества никогда не переходила опасной черты, промышленные рабочие и буржуа оказались двумя главными классами индустриальной эпохи. Учитывая, что самовозрастание капитала, с одной стороны, требовало значительных первоначальных вложений и, с другой стороны, не могло эффективно происходить фактически нигде, кроме как в промышленности и торговле, следует признать, что буржуазия имела в собственности не только основные, но практически все реальные рычаги, необходимые для осуществления эффективного контроля над обществом.

Согласно идеям К. Маркса, как известно, задачей коммунистической революции было политическое свержение господства буржуазии и передача всей власти «трудящимся»;[9] история показала, что этот сценарий практически нереализуем. В чем же заключалась ошибка? Современные марксисты предпочитают утверждать, что главной причиной неудачи была «бюрократизация» социалистического общества, которая привела к политическому авторитаризму и хозяйственной неэффективности. На наш взгляд, это крайнее упрощение ситуации. Попытаемся понять, почему в разные исторические периоды военная сила, земельная собственность и финансовый капитал выступали доминирующими ресурсами, дававшими их владельцам власть над обществом, а труд, или рабочая сила, никогда не принадлежал к числу таких ресурсов? Первый же приходящий на ум ответ и содержит разгадку — все упомянутые ранее ресурсы обладали редкостью, которая отчасти и делала их столь ценными. В отличие от них труд если и был когда-то редким ресурсом, нехватка которого ограничивала возможности хозяйственного развития, то разве что после страшной эпидемии чумы в XIV веке, которая на время сделала безлюдными целые области в ряде европейских стран. Во все остальные эпохи предложение трудовых ресурсов было избыточным. С нарастанием глобализационных явлений редкость трудовых ресурсов становится все менее несущественным фактором: параллельно идут как процесс вынесения трудоемких производств за пределы индустриально развитых стран, так и переселение в эти государства низкоквалифицированных работников, успешно восполняющих дефицит трудовых ресурсов в наиболее богатых регионах мира.

Все это делает шансы на превращение пролетариата в новый доминирующий класс крайне незначительными. В то же время в XX веке стали видимыми и более знаменательные тенденции, нежели сохранение подчиненной рола груда. В короткие сто лет уместились феноменальные трансформации, серьезно снизившее значимость и всех прочих ресурсов, которые в предшествующие исторические эпохи обеспечивали доминирование тем или иным господствующим классам. В первые годы XX столетия ведущие европейские державы заканчивали формирование своих колониальных империй; в начале XXI самое мощное в военном отношении государство мира — США — не может установить эффективный контроль над относительно небольшой ближневосточной страной, Ираком. Военная сила утрачивает былую эффективность, а во внутренней политике вообще не выступает значимым аргументом. В начале XX века почти половина населения развитых стран жила в сельской местности; сегодня правительства развитых стран готовы платить своим крестьянам за то, что они не обрабатывают свои земли. Собственность на них сегодня также не может считаться аргументом доминирующего класса. Капитал пока остается востребованным, но нельзя не видеть, что его предложение все чаще превышает спрос — об этом говорят и близкие к нулевому значению процентные ставки в Японии и Швейцарии (а в 2002–2004 гг. — и в США), и фондовые «пузыри», образующиеся всякий раз, когда владельцы свободных денежных средств массово вкладывают их в самые рискованные активы в надежде на высокую прибыль. Хотя капитал сегодня несомненно остается одним из важнейших производственных ресурсов, он уже не сталь редок, как в начале XX века, и не может так же, как прежде, диктовать обществу свою волю. Какой же ресурс выступает сегодня наиболее востребованным, какой класс он выводит на историческую арену и какими могут оказаться дальнейшие судьбы этого социального слоя? Данный вопрос встал перед социологами не сегодня и не вчера, и история возможных ответов на него изучена сегодня уже достаточно подробно.

В первые послевоенные годы самым распространенным ответом на вопрос о том, кто может стать новым господствующим классом формирующегося общества (которому в то время еще даже не давалось определенного названия), было указание на некую абстрактную «управляющую элиту», или «класс менеджеров» «…кто же составляет правящий класс посткапиталистического общества?» — спрашивал в конце 50-х годов Р. Дарендорф, и отвечал: «Его представителей следует искать на верхних ступенях бюрократических иерархий — среди тех, кто отдает распоряжения административному персоналу».[10] В «„технотронном“ обществе, то есть обществе, формирующемся — в культурном, психологическом, социальном и экономическом плане — под воздействием современной техники и электроники… где индустриальные процессы уже не являются решающим фактором социальных перемен»,[11] новая элита должна в первую очередь обладать способностями контролировать и направлять процессы, диктуемые логикой технологического прогресса — считал Зб. Бжезински. Предельно широкое определение этой социальной страты, которая была названа им «техноструктурой», дал Дж. К. Гэлбрейт, в 1969 г. отмечавший, что «она включает всех, кто привносит специальные знания, талант и опыт в процесс группового принятия решений».[12] Еще раньше К. Райт Миллс отметил, что новая социальная элита представляется не элитой богатства, а элитой статуса;[13] его подправил А. Турен, указавший, что технократический класс не только занимает доминирующие позиции в новом обществе, но выступает субъектом подавления прочих социальных слоев и групп.[14]

Параллельно социологи искали позитивное определение новой элиты. Хотя многие исследователи вплоть до середины 70-х годов предпочитали говорить о «новом классе», «доминирующем классе», «правящем классе», «высшем классе» и т.д.,[15] не давая ему четких определений, особо проницательные авторы недвусмысленно связывали социальный статус с интеллектуальными и творческими способностями человека. При этом характерно, что перспектива формирования новой социальной реальности порождала не столько надежды, сколько ощущение опасности. Еще в 1958 г. М. Янг в фантастической повести «Возвышение меритократии» в гротескной форме обрисовал конфликт между интеллектуалами и остальным общество как опасное противоречие следующего столетия.[16] В 1962 г. Ф. Махлуп, вводя в научный оборот показательный термин «работник интеллектуального труда (knowledge-worker)»,[17] указывал на то, что работники нового типа изначально ориентированы на оперирование информацией и знаниями; фактически индифферентны к форме собственности на средства и условия производства; крайне мобильны; и, как правило, стремятся заниматься деятельностью, открывающей широкое поле для самореализации и самовыражения, хотя бы и в ущерб сиюминутной материальной выгоде. О. Тоффлер вынужден был признать, что традиционное обществоведение, изучающее «переход власти от одной личности, одной партии, одной организации или одной нации к другой», теряет свое значение в условиях, когда основными становятся «скрытые сдвиги во взаимоотношениях между насилием, богатством и знаниями».[18] Основатель теории постиндустриализма Д. Белл подытоживал: «Если в течение последних ста лет главными фигурами были предприниматель, бизнесмен, руководитель промышленного предприятия, то сегодня „новыми людьми являются ученые, математики, экономисты и другие представители новой интеллектуальной технологии“».[19]

Однако перемены происходили не только на одной стороне социального спектра. С другого фланга отмечалось постепенное накапливание негативных явлений, казавшихся ранее преодоленными как самим промышленным капитализмом, так и развитием системы социального обеспечения. Еще в начале 60-х годов Г. Маркузе отметил, что новая высокотехнологичная деятельность резко сокращает потребность в прежних категориях трудящихся, и традиционный рабочий класс становится далеко не самой заметной социальной группой современного общества.[20] Если в нем и растет потребность в труде, то прежде всего в низкоквалифицированном и неквалифицированном; возникает особая страта, которую А. Горц назвал «неклассом нерабочих», или «неопролетариатом», состоящим «либо из людей, ставших хронически безработными, либо из тех, чьи интеллектуальные способности оказались обесцененными современной технической организацией труда… работники этих профессий почти не охвачены профсоюзами, лишены определенной классовой принадлежности и находятся под постоянной угрозой потерять работу».[21] А. Турен предпочитал говорить об «особо отчужденном классе», к которому он относил представителей устаревающих профессий, членов замкнутых региональных сообществ и т.д.; переход же от индустриального общества к новому социальному порядку считался им «переходом от общества эксплуатации к обществу отчуждения».[22] Поэтому какие бы возможности ни открывало перед человеком новое «постиндустриальное» общество, оно открывает их в совершенно различной степени — и классовое неравенство, а с ним и классовый конфликт, не уходят в прошлое, а в чем-то становятся даже резче.

На протяжении последних десятилетий эти обостряющиеся противоречия привлекали внимание самых известных западных социологов. В результате сегодня можно констатировать определенный консенсус, который сложился во взглядах и на высший класс «постиндустриального» общества, и на его классовую структуру в целом.

Во-первых, утверждается, что главным объектом собственности, дающим представителям этого нового класса основания занимать доминирующие позиции в обществе, являются уже не «видимые вещи» (такие, как земля и капитал), а информация и знания, которыми обладают конкретные люди (зачастую к этим «активам» также применяется понятие «капитала»[23]) — и поэтому господствующий класс не так замкнут и однороден, как высшие слои аграрного и индустриального обществ. Эта страта не «наследственна»; она по своей природе не есть аристократия,[24] хотя представители этого нового класса в большинстве случаев оказываются выходцами из состоятельных слоев общества и имеют целый ряд серьезно сближающих их черт.[25]

Во-вторых, отмечается, что влияние данной группы определяется прежде всего ее доминирующим положением в соответствующих социальных иерархиях — бизнесе, армии, политических институтах, научных учреждениях; при таком подходе правительственная бюрократия профессиональные и академические эксперты и техноструктура, то есть лица, так или иначе причастные к управлению и стоящие у начала информационных потоков, объединяются в понятие технократического класса.[26] В силу переплетенности различных социальных институтов попасть в класс технократов можно отнюдь не только на основе способности человека усваивать информацию и генерировать новое знание. При этом, однако, до сих пор считается, что в конечном счете «статус профессионалов определяется в соответствии не столько с их иерархическими полномочиями, сколько с их научной компетентностью».[27]

В-третьих, большинство авторов так или иначе сходятся в том, что новое общество может стать — и de facto становится — менее эгалитаристским, нежели прежнее, поскольку,хотя «информация есть наиболее демократичный источник власти»,[28] капитал как основа влияния и могущества заменяется не трудом, а знаниями которые являются, не в пример труду, «редким (курсив мой. — В.И.) производственным фактором»,[29] привлекающим большой спрос при ограниченном предложении. По этой причине складывающееся меритократическое социальное устройство может быть только пародией на демократию, и возникающие новые возможности социальной мобильности не устраняют, а скорее даже подчеркивают его элитарный характер.[30]

Возникает вопрос: в какой мере способен этот новый высший класс адекватно оценивать стоящие перед обществом проблемы; в какой мере он заинтересован в повышении благосостояния остальных его членов; может ли он определять цели и задачи, которые большая часть социума готова будет воспринять как свои собственные?

Все эти вопросы очень важны, потому что новый господствующий класс кардинально отличается от военной аристократии, феодального сословия или класса буржуа. Все прежние высшие классы были классами статуса: если у феодала отнимали его земли, вместе с ними он лишался власти; если предприниматель разорялся, он мог превратиться в мелкого лавочника или наемного менеджера. Именно об этом говорил К. Маркс, когда он рассуждал о различии между капиталом-собственностью и капиталом-функцией;[31] класс капиталистов в его концепции воплощал именно капитал-собственность. В то же время принадлежность к новому высшему классу определяется способностями: человек относится к управленческой или научной элитам прежде всего вследствие наличия у него таланта к усвоению информации и превращению ее в новое знание. Однако очевидно, что способность продуцировать новые знания отличает людей друг от друга в гораздо большей степени, чем размеры материального богатства; более того, эта способность не может быть приобретена ни мгновенно, ни в ограниченные сроки, а в определенной мере заложена на генетическом уровне, который определяется межгенерационными отношениями. Таким образом, по мере того, как новый высший класс будет вбирать в себя особо достойных представителей иных слоев общества, потенциал оставшихся будет снижаться. Обратная миграция, вполне возможная в буржуазном обществе, в данном случае более сложна, так как раз приобретенные знания могут только совершенствоваться, но при этом фактически не могут быть утрачены. Поэтому имеются веские основания предположить, что общество XXI века будет жестко поляризованной классовой структурой, которая вызовет к жизни противоречия более острые, нежели те, какими были отмечены предшествующие ступени общественной эволюции.

Современные общества Запада стали индустриальным уже в конце XIX века. Однако имущественное неравенство, сопровождавшее процессы промышленного развития, достигло к тому времени уровня, явно угрожавшего социальной стабильности. Первая мировая война обострила существовавшие в обществе противоречия и привела к целой череде социальных взрывов, поставивших под сомнение саму возможность дальнейшего существования капиталистического строя. Ответом на это стали меры, направленные на сокращение имущественного разрыва; наибольших успехов такая политика достигла в Европе после Второй мировой войны, тогда как в США ее интенсивность была существенно меньшей. Поэтому Соединенные Штаты дают более «чистую» картину процесса, к которой мы и хотели бы сейчас обратиться (влияние же тех практик, которые получили распространение в Европе, мы оценим позднее).

Статистика свидетельствует, что с начала XX века и вплоть до середины 70-х годов имела место устойчивая тенденция к снижению разрыва между богатыми и бедными. Так, в США доля 1% наиболее состоятельных семей в общем богатстве снизилась с 30% в 1930 г. до менее чем 18% в середине 70-х (что стало самым низким показателем с момента провозглашения независимости США); в Великобритании доля 1% богачей в национальном достоянии снизилась с более чем 60% до 29%, а доля 10% — с 90% до 65%; в Швеции эти показатели составили 49% и 26%, 90% и 63%.[32] Однако к середине 70-х годов процесс замедлился; в период экономического кризиса 1978–1981 гг. он и вовсе остановился; с начала же 80-х годов наметилась и стала интенсивно развиваться противоположная тенденция. Можно ли объяснить данные перемены изменяющейся ролью «класса интеллектуалов» в современном обществе?

К середине 70-х годов сложилась ситуация, когда, во-первых, технологические основы производства стали диктовать возрастающую потребность в квалифицированной рабочей силе, во-вторых, распространились новые компьютерные и коммуникационные технологии, и, в-третьих, информационный сектор стал значимой составной частью национальной экономики каждой из постиндустриальных стран. Все это сделало экономию на найме квалифицированных специалистов недопустимо опасной, и их заработки начали быстро расти. Период с 1973–1974 до 1986–1987 гг. можно назвать первым этапом роста «постиндустриального» неравенства — периодом, когда его природа и масштабы еще могли быть удовлетворительно объяснены действием на свободном рынке труда «традиционных» законов спроса и предложения.

Главным фактором дифференциации доходов на этом этапе стало общее изменение структуры применяемой рабочей силы. Соединенные Штаты стали приобретать облик мировой сверхдержавы, специализирующейся на производстве наиболее высокотехнологичной продукции. В 1971 г. был изобретен персональный компьютер; в 1980 г. их совокупный парк в США составил 78 тыс. штук, в 1983 г. — 1 млн, а в 1985 г. — 5 млн. Возникли целые отрасли, специализировавшиеся на изготовлении такой продукции на экспорт. По мере роста масштабов высокотехнологичного производства происходил спад потребности в тех категориях работников, которые Джеймс К. Гэлбрейт удачно назвал, в противоположность knowledge-workers, consumption-workers.[33] Автоматизация и перенесение ряда производств в развивающиеся страны а также снижение цен на массовую индустриальную продукцию привели к переизбытку таких кадров и вызвали сильное давление на рынок рабочей силы. В результате возникло то, что специалисты «корректно» назвали «существенным расслоением по признаку образования». С 1968 по 1977 г. в США реальный доход рабочих вырос на 20%, и его рост почти не зависел от уровня их образования (зарплаты работников с незаконченным средним образованием выросли на 20%, выпускников колледжей — на 21%) Однако с 1978 по 1987 г. доходы в среднем выросли на 17% — при том, что у работников со средним образованием они сократились на 4%, а у выпускников колледжей — повысились на 48%, Идти годы исследователями впервые было отмечено, что «число рабочих мест, не требующих высокой квалификации, [в США] быстро сокращается, и такая тенденция сохранится (курсив мой, — В.И.) и в будущем».[34]

Однако в работах, оценивающих возрастание неравенства в 80-е годы, фактор образования не всегда рассматривается как доминирующий. На протяжении итого десятилетия почасовая заработная плата для мужчин с высшим образованием увеличилась на 13%, для имеющих незаконченное высшее образование — снизилась на 8%, а те, кто не окончил даже среднюю школу, потеряли 18% заработка.[35] В США главный удар пришелся по афроамериканцам — что было крайне болезненно после впечатляющего улучшения их материального положения в 60-е и начале 70-х годов. Если в 1973 г. разрыв в оплате белого и чернокожего выпускников колледжа снизился до минимального значения в 3,7%, то в 1989 году он возрос до 15,5%; соответствующие данные для выпускников школ составили 10,3 и 16,7%.[36] К началу 90-х годов более половины афроамериканцев, не имевших высшего образования, получали доход, уже не позволявший «удерживаться» выше черты бедности семье из четырех человек.

В это же время профессиональная структура утратила роль важнейшего основания различий и заработной плате. Доходы «управленческого» персонала впервые сравнялись с заработками промышленных рабочих, а затем и отстали от них. Эта тенденция проявилась не только в сфере массовых услуг, но и в областях, которые принято относить к четвертичному сектору. В 1997 г. средняя зарплата промышленного рабочего в США (13,62 долл, в час) превысила доход его коллег в банковском бизнесе страховании и сфере риэлтерских операций (13,46 долл. в час). Напротив, носители уникальных знаний и опыта в любой сфере общественного производства стали получать доходы, несоизмеримые с средней оплатой в какой бы то ни было отрасли.

На этом этапе новое место информационных работников в структуре общественного производства стало обеспечивать дополнительные доходы фактически вне зависимости от спроса на высококвалифицированные кадры, так как у последних появились широкие возможности альтернативной занятости. В новых условиях «некоторые весьма успешные компании начинались с инвестиций всего в несколько долларов»;[37] именно к этому периоду относится возникновение большинства столь известных сегодня фирм, производящих программное обеспечение. В такой ситуации квалифицированный специалист, или член социальной группы, которую стали называть «классом профессионалов», становится собственником «интеллектуального капитала»[38] и потому получает новую степень свободы.[39] Однако вхождение в этот класс требует уже не просто диплома о высшем образовании, а высочайшей квалификации и большого опыта. Именно представители той новой социальной группы, которая стала формироваться в своем нынешнем виде с середины 80-х годов, и стали носителями идей «революции интеллектуалов», а сам период, начавшийся после 1986–1987 годов, может быть назван вторым этапом этого важного процесса.

«Революция интеллектуалов» основана на новом качестве современного образования и нового отношения к нему. В конце XX века инвестиции в подготовку квалифицированных кадров хотя и резко выросли, но стали приносить намного большие доходы, чем прежде. На значении данного фактора следует остановиться подробнее.

Образование всегда считалось залогом успеха и богатства. Как писал П. Дракер применительно к периоду 60-х годов, обучение в колледже, затраты на которое тогда редко превышали 20 тыс. долл., «предоставляло возможность дополнительно заработать 200 тыс. долл. в течение тридцати лет после окончания учебного заведения, и никакая другая форма вложения капитала не способна была приносить в среднем 30% дохода в год на протяжении тридцати лет».[40] Это было учтено новыми поколениями: если в 1940 г. в США менее 15% выпускников школ в возрасте от 18 до 21 года поступали в колледжи то к середине 70-х годов этот показатель вырос почти до 50%. Однако в 70–90-е годы стоимость образования резко возросла (в 3,8 раза с 1976 по 1995 г. и еще на 70,2% с 1996 по 2005 г.). Стоимость образования, необходимого для работы в высокотехнологичном производстве, сегодня в пять раз (!) превышают все прочие затраты — на питание, жилье, одежду и т.д., — осуществляемые до достижения будущим работником совершеннолетия. Но растут и ставки; в середине 90-х в США работник с дипломом колледжа мог заработать за свою карьеру на 600 тыс. долл. больше, чем человек со средним образованием, а разрыв ожидаемых доходов обладателя докторской степени и выпускника колледжа достиг 1,6 млн. (!) долл. Под влиянием этих перемен в конце 80-х и начале 90-х годов получили толчок два характерных процесса, свидетельствующих о начале «революции интеллектуалов».

Во-первых, проявилась тенденция к стабилизация доходов лиц с высшим образованием. Достигнув в США в 1972 г. максимума в 55 тыс. долл, (в покупательной способности 1992 года), они удерживались на этом уровне до конца 80-х, когда началось их постепенное, а затем и более резкое (в 1989–1992 гг.) снижение. В целом за 1987–1993 гг. средняя почасовая заработная плата обладателя диплома четырехгодичного вуза снизилась с 15,98 до 15,71 долл. На наш взгляд, приостановка роста доходов лиц с высшим образованием в конце 80-х годов имеет то же основание, что и аналогичная тенденция в отношении выпускников школ, наблюдаемая с середины 70-х: как они стали тогда «ординарной» рабочей силой на фоне выпускников колледжей, так сегодня последние сами оказываются «средними работниками» по сравнению с имеющими ученые степени, звания, получившими высокий уровень послевузовской подготовки или проявившим себя в высокотехнологичных компаниях. Это следует рассматривать как важнейший показатель того, что сейчас ценится уже не формальное образование, то есть информированность, а именно знание, то есть способность к созданию нового — к самостоятельной творческой, созидательной деятельности.

Во-вторых, также с середины 80-х годов была отмечена и иная тенденция: производительность в американских компаниях начала расти при стабильной и даже снижающейся оплате труда. Этот феномен представляется исключительно важным, так как он ясно показывает, что со второй половины 80-х основную роль в повышающихся прибылях американских промышленных и сервисных компаний стали играть интеллектуальные усилия работников их высшего эшелона и технологические нововведения, также коренящиеся в использовании интеллектуального капитала. Доля нематериальных активов в балансовой стоимости компаний достигла 30 и более процентов, а доля чистых активов в рыночной оценке составляет сегодня неправдоподобно низкую величину даже для фирм, не относящихся к наиболее высокотехнологичным отраслям: у «Кока-Колы» всего 4%, у «Майкрософт» — 6%, у «Дженерал электрик» — 18%, что свидетельствуют о «переоцененности» интеллектуального капитала менеджмента фирм, в результате чего их низкоквалифицированные работники оказываются сегодня в гораздо более тяжелом положении, чем прежде.

Как следствие, «класс интеллектуалов» начал быстро замыкаться, а материальное неравенство — возрастать. Ввиду роста стоимости образования образованная страта стала классом, подобным предпринимательскому классу начала XX века: если тогда 2/3 высших руководителей компаний были выходцами из состоятельных семей, то сегодня нечто подобное происходит и в сфере образования, где почти 3/5 студентов ведущих университетов — дети родителей, чей доход выше 100 тыс. долл. в год. Если в 1980 г. колледжи заканчивали всего лишь 30% молодых людей, чьи родители имели доход, превышающий 67 тыс.долл., то сейчас таковые составляют более 85%.

Последствия этого гораздо более существенны, нежели простой рост возможностей выходцев из высокообеспеченных слоев. Следует согласиться с Ф. Фукуямой, который еще 15 лет тому назад отметил, что «существующие в наше время в Соединенных Штатах классовые различия (курсив мой. — В.И.) объясняются главным образом разницей в полученном образовании».[41] При этом буквально на наших глазах меняется система ценностей «высшего класса». Формируется новый тип мотивации, сегодня известный как «постматериалистический». «Постматериалистами» же, по словам Р. Ингельгарта, «становятся чаще всего те, кто с рождения пользуются всеми материальными благами — чем в значительной степени и объясняется их приход к постматериализму»;[42] люди же, с юности стремившиеся к экономическому успеху, реже усваивают творческое поведение и становятся носителями постматериалистических идеалов. Согласно проведенному в 2000 г., на пике экономического бума в США, опросу американских миллионеров, лишь четверть из них покупали в своей жизни костюм дороге 600 долл., половина не тратила на часы больше 235 долл., а почти две трети пользуются автомобилями, которые являются наиболее популярными и у средних американцев.[43] Не будет преувеличением сказать, что в большинстве из развитых обществ Запада уже практически сложилась «критическая масса» личностей, руководствующихся новыми мотивами, и поэтому в ближайшие десятилетия значение и роль постматериалистических ценностей будут и далее возрастать.

Новый «высший класс» стремительно консолидируется. Его представители, «успешно строят карьеру, которая позволяет им реализовать свои способности и добиться уважения; на них работает технология, расширяя их возможности для выбора и повышая степень их свободы; …они начинают тяготеть друг к другу, получая, благодаря своему богатству и техническим средствам, все более широкие возможности совместной работы и тесного общения в полной изоляции от остальных».[44] Сегодня это отмечают многие социологи, некоторые — с удовлетворением, другие — с озабоченностью. При этом рост благосостояния фактически не затрагивает большинства работников даже среднего, и тем более низшего эшелона; поэтому можно согласиться с тем, что хотя «даже в Америке всегда существовал привилегированный класс, никогда ранее он не находился в такой опасной изоляции от окружающего мира».[45]

Особенно опасным представляется то, что этот изолированный класс ощущает себя вполне самодостаточным. Богатство «класса интеллектуалов» оказывается не следствием эксплуатации трудящихся, а во все большей мере выступает результатом его собственных усилий. В 2004 г. среди лиц, входивших в число 1% американцев, с самыми высокими доходами, лишь 8% жили с процентов и дивидендов, тогда как 55% работали управляющими или консультантами, 30% имели врачебную или юридическую практики, а 10% были людьми творческих профессий — артистами, учеными или профессорами. В то же время «низший класс» постиндустриального общества не является эксплуатируемым классом, и не имеет основания претендовать как на изменение своего статуса, так и на большую часть национального богатства. В начале XXI века имущественное неравенство более не является синонимом социальной несправедливости, будучи скорее естественной чертой новой цивилизации.

Ответом на данный вызов в 70-е годы стала социальная политика, направленная на борьбу с бедностью — но в обществах, ориентированных на рыночный успех, она не достигла своих целей. Если в 1947–1979 гг. наиболее обеспеченные 20% американского населения повысили свои доходы на 94%, тогда как самые нуждающиеся 20% — на 120%, то за период 1979–1999 гг. доходы первых выросли на 42%, а последних — сократились на 1%.[46] В 2002–2005 гг. даже «медианный» доход — или доход семьи, отделяющей «верхние» 50% населения от «низших» 50% — снизился в США на 0,5% при росте ВВП за этот период более чем на 12%. Снижению жизненного уровня своих малообразованных граждан США обязаны распространением понятия «работающие бедные (working poor)», немыслимого в 70-е годы. В конце XX века 1% населения США контролировал 69,5% всех акций, находившихся в собственности частных лиц, 65,9% ценных бумаг финансовых компаний и около половины паев трастовых и взаимных фондов;[47] на этот же «золотой процент» приходилось 46% всей коммерческой недвижимости[48] (аналогичное положение сложилось и в Великобритании, где один процент наиболее состоятельных англичан владел 64% коммерческой недвижимости и 53% акций[49]). При этом 16% граждан США официально считались бедными и в значительной мере существовали за счет государственных субсидий, а 18% работников, занятых полный рабочий день, получали минимальую заработную плату (5,15 долл. в час),[50] не пересматривавшуюся с 1996 г. (реальная стоимость минимальной зарплаты в США с 1960 по 2005 г. сократилась уже на 42%[51]).

В Европе (ранее мы обещали вернуться к данному вопросу) ситуация отличается от американской — но она отличается скорее внешне, чем по существу. Если США в начале 80-х годов отказались от продолжения активной социальной политики, начатой в годы администрации Дж. Ф. Кеннеди и Л. Джонсона, то европейцы пошли в перед: доля социальных расходов в ВВП стран ЕС в 70-е и 30-е годы выросла даже более значительно, чем а 50-е и 60-е. Так, в Швейцарии с 1975 по 1995 г. этот показатель увеличился с 22,75 до 34,48%, в Великобритании — с 27,65 до 32,03%, во Франции — с 31,88 до 39,63%, в Австрии — с 28,34 до 40,12%, в Швеции — с 37,01 до 50%. Даже в странах, ранее отстававших от США, соответствующие цифры поднялись до «среднеевропейского» уровня: с 15,85 до 38,24% в Греции и с 17,44 до 33,95% в Испании.[52] Страны ЕС более эффективно используют ресурсы, направляемые на нужды социального обеспечения. Приведем одно сравнение. В середине 70-х годов, когда в Америке наиболее последовательным образом проводилась политика искоренения бедности, самые нуждающиеся 20% населения получали из обычных источников дохода 33,3 млрд. долл, в год, тогда как трансферты в пользу этой категории граждан составляли 75,8 млрд, долл.; доходы следующих 20% населения составляли 76,3 млрд. долл. а трансферты в их пользу — 43,4 млрд. долл.[53] Таким образом, трансферты полученные 40% наименее обеспеченных американцев, превысили их регулярные доходы в 1,45 раза. Подобное положение сохраняется и сегодня: в 1995 г. доход 20% беднейших американцев без учета социальных выплат составляя всего лишь 0,9% располагаемого национального дохода, тогда как после выплаты трансферта он оказывался почти в шесть раз выше, достигая 5,2%.[54] Если бы в США отсутствовало перераспределения средств по линии соцобеспечения, уровень бедности для американских детей достиг бы 24%, а для престарелых американцев — беспрецедентных 50%; усилия правительства снижают показатели почти в два раза.[55] В то же время в Европе в начале 90-х годов уровень бедности (т.е. доля населения, официально находящегося за чертой бедности) был до выплаты социальных пособий выше американского (исключение составляли лишь Швейцария, Германия и Финляндия).[56] Однако эффективная социальная политика снижала этот уровень даже не в 2 раза, как в США, а в 6–11 раз (в среднем по ЕС 18–23% до 2–5% населения).[57]

На протяжении последних десятилетий социологи неоднократно пытались определить основные характерные признаки современного «отчужденного» класса. Еще в 1981 г. К. Аулетта, сначала в статье в журнале New Yorker, а затем в отдельной книге[58] определил этот слой как underclass, и с тех пор многие авторы именно так называют тех людей, которые выключены из состава общества либо по обстоятельствам непреодолимого характера, либо по их собственному желанию. Этот подход кажется нам не вполне удачным, так как конфликт между высшим и низшим классами в этом случае определяется не как социальный конфликт, а как противостояние социума чему-то внешнему, фактически находящемуся за пределами общественного целого. Гораздо более верно определение, данное нобелевским лауреатом Г. Мюрдалем, называющим «underclass’ом» «ущемленный в своих интересах класс, состоящий из лиц, которые с большей или меньшей степенью безнадежности отделены от общества, не участвует в его жизни и не разделяют его устремлении и успехов».[59]

Под такое определение подпадает весьма значительная часть граждан современных постиндустриальных обществ. В условиях роста доли национального богатства, присваиваемого «классом интеллектуалов», добросовестного труда наемного работника уже недостаточно для получения дохода, позволяющего относить себя к среднему классу, как это было в индустриальную эпоху. Сегодня, в то время как обладатели уникальных знаний и способностей оказываются в привилегированном положении на рынке труда, низкоквалифицированные работники оказываются в гораздо более тяжелом положении, так как даже «стабильный экономический рост не может обеспечить их „хорошими“ рабочими местами, как это было в прошлом».[60]

В период становления «постиндустриального» общества формируются социальные противоречия которые по своей комплексности вполне могут превзойти все прежние типы социального противостояния — и мы попытаемся сейчас показать, почему.

Основные противоречия прежних эпох обусловливались позициями двух основных классов, располагавших, с одной стороны, монопольным ресурсом, обеспечивающим воспроизводство существующих порядков (традициями и обычаями, военной силой, землей или капиталом), а с другой стороны — трудом. Противостоящие стороны, как это ни парадоксально, имели больше сходств, чем различий. Прежде всего, это определялось сходной системой мотивов: как представители господствующих классов, так и трудящиеся стремились к максимально возможному присвоению материальных благ. Кроме того, что особенно существенно, оба класса были взаимозависимыми: ни представители низших классов общества не могли обеспечить своего существования без выполнения соответствующей социальной функции, ни высший класс не мог извлечь своей части национального богатства, не применяя для этого их труда.

Переход к «постиндустриальному» обществу происходит в качественно иной ситуации. Композиция двух основных классов с формальной точки зрения остается прежней; с одной стороны, мы видим новую доминирующую социальную группу, обладающую контролем за информацией и знаниями, стремительно превращающимися в основной ресурс производства, с другой — сохраняется большинство, претендующее на часть общественного достояния только в виде вознаграждения за свою трудовую деятельность.

Однако теперь противостоящие стороны имеют больше отличных, нежели сходных, черт. Представители господствующего класса во все большей мере руководствуются мотивами нематериалистического типа: во-первых, потому, что их материальные потребности удовлетворены в такой степени, что потребление уже становится одной из форм самореализации; во-вторых, потому, что пополняющие его творческие работники стремятся не столько достичь материальною благосостояния, сколько самоутвердиться в качестве уникальных личностей. Напротив, представители угнетенного класса в той же мере, что и ранее, стремятся удовлетворить свои материальные потребности и продают свой труд в первую очередь ради получения материального вознаграждения, руководствуясь, таким образом, вполне экономическими в своей основе стимулами. Более того, в новых условиях господствующа класс не только, как прежде, владеет средствами производства, либо невоспроизводимыми по своей природе (земля), либо созданными трудом подавленного класса (капитал) на основе сложившихся принципов общественной организации, но сам создает эти средства производства, обеспечивая процесс самовозрастания информационных ценностей. Таким образом низший класс оказывается более изолированным, чем ранее, и фактически не является для высшего класса «его иным», без которого в прежние эпохи тот не мог существовать. В результате претензии низшего класса на часть национального продукта выглядят менее аргументированными, чем, на наш взгляд, в значительной мере и объясняется нарастающее материальное неравенство членов высшего и низшего общественных слоев.

Это социальное противостояние отличается от прежних также и институционально.

Во-первых, ранее угнетенные классы обладали собственностью на рабочую силу, но были лишены собственности на средства производства. Социалисты, заявлявшие о необходимости отмены буржуазного строя, считали, что единственной возможностью разрешения этого противоречия является обобществление средств производства и придание им статуса так называемой общенародной собственности. Развитие пошло по иному пути, и сегодня мы имеем ситуацию, в которой, с одной стороны, многие представители трудящихся классов в состоянии приобрести в личную собственность все средства производства, необходимые для создания информационных продуктов. С другой стороны, представители господствующих классов также имеют в собственности акции и другие ценные бумаги, приносящие их держателям одинаковый доход вне зависимости от их социального статуса; как и другие члены общества, они, разумеется, имеют возможность приобретать в личную собственность те средства производства, которые могут быть применены индивидуально. По сути дела, в течение последних десятилетий практически каждый случай перехода человека из среднего класса в интеллектуальную и имущественную верхушку общества в той или иной мере связан не столько с удачной реализацией его прав собственности на капитальные активы (для чего необходимо иметь их изначально и уже принадлежать к высшей страте), сколько с эффективным использованием интеллектуальных возможностей и находящихся в личной собственности средств производства для создания новых информационных, производственных или социальных технологий. Таким образом, современный классовый конфликт разворачивается не вокруг собственности на средства производства, а формируется в результате неравного распределения самих человеческих возможностей; последние, однако, лишь отчасти предопределены принадлежностью человека к определенной части общества, но отнюдь не детерминированы этой принадлежностью в полной мере.

Во-вторых, на протяжении прежних эпох представители высших классов извлекали свои основные доходы через отчуждение прибавочного продукта у его непосредственных производителей, вынужденных уступать часть созданных ими благ под воздействием принуждения. Отчуждение прибавочного продукта служило механизмом концентрации материальных ресурсов и человеческих усилий там, где они были более необходимы; оно служило также развитию передовых форм производства, выступавших основой дальнейшего прогресса. Социалисты пытались преодолеть эксплуатацию посредством организации нового типа распределительной системы, однако эта попытка оказалась несостоятельной. Но эксплуатация становится достоянием истории по мере того как меняется система ценностей человека, и удовлетворение материальных потребностей перестает быть его основной целью. Если люди ориентированы на духовный рост и самореализацию в творческой деятельности, а не на повышение материального благосостояния, то ни изъятие части производимой ими продукции, получение другими людьми прибыли от их деятельности не воспринимается ими как фактор, кардинально воздействующий на их мироощущение и действия. Эта трансформация освобождает от эксплуатации тех, кто осознал реализацию именно нематериальных интересов в качестве наиболее значимой для себя потребности. Оказавшись за пределами этого противостояния, люди обретают внутреннюю свободу, ранее практически недостижимую (но могущую использоваться порой малопредсказуемым образом). Так или иначе, классовый конфликт уже не связан неразрывно с проблемой эксплуатации и распределения собственности.

Итак: классовое противостояние нового типа отличается его обусловленностью социопсихологическими параметрами; в то же время оно характеризуется небывалой оторванностью высшего класса от низших социальных групп и автономностью информационного хозяйства от труда. Именно это обесценивает единственный актив, остающийся в распоряжении низших классов общества, в результате чего достающаяся им часть общественного богатства неуклонно снижается. Поэтому мы считаем, что конфликт, основанный на различии систем мировоззрений и ценностей, может породить больше проблем, чем экономическое противостояние прежних эпох.

Попытки охарактеризовать классовый конфликт, свойственный «постиндустриальному» обществу, предпринимались начиная с первого послевоенного десятилетия. В то время многие придерживались той точки зрения, что с преодолением индустриального строя острота классового конфликта неизбежно должна снизиться — так как проблемы, обусловленные прежним типом социального конфликта, перестанут играть определяющую роль. В рамках подобного подхода Р. Дарендорф, считавший, что «при анализе конфликтов в посткапиталистических обществах не следует применять понятие класса», апеллировал в первую очередь к тому, что классовая модель социального взаимодействия утрачивает свое значение по мере локализации самого индустриального сектора и, следовательно, снижения роли индустриального конфликта. «В отличие от капитализма, в посткапиталистическом обществе, — писал он, — индустрия и социум отделены друг от друга. Здесь промышленность и трудовые конфликты институционально ограничены, то есть не выходят за пределы определенной области, и уже не оказывают никакого воздействия на другие сферы жизни общества».[61] Однако предлагались и иные позиции, принимавшие во

внимание субъективные и социопсихологические факторы; одну из них отстаивал Ж. Эллюль, указавший, что классовый конфликт не устраняется с падением роли материального производства и даже преодоление труда и его замена свободной деятельностью приводит не к отмене социального противостояния, а к перемещению его на «внутриличностный» уровень.[62] В этой гипотезе, пусть в неразвитой и несовершенной форме, содержатся многие положения, которые мы считаем принципиальными для изучения формирующегося в новом столетии социального противостояния.

Начиная с 70-х годов стало очевидно, что снижение роли классового противостояния между буржуазией и пролетариатом не тождественно устранению социального конфликта как такового. Распространение постиндустриальной концепции способствовало утверждению мнения о том, что классовые противоречия вызываются отнюдь не только экономическими проблемами. Р. Инглегарт писал: «В соответствии с марксистской моделью, ключевым политическим конфликтом индустриального общества является конфликт экономический, в основе которого лежит собственность на средства производства и распределение прибыли… С возникновением постиндустриального общества влияние экономических факторов постепенно идет на убыль. По мере того как ось политической поляризации сдвигается во внеэкономическое измерение, все большее значение получают неэкономические факторы».[63] Несколько позже на это обратил внимание и А. Турен;[64] исследователи все глубже погружались в проблемы статусные, в том числе связанные с самоопределением и самоидентификацией отдельных страт внутри среднего класса, мотивацией деятельности в тех или иных социальных группах и так далее. Поскольку наиболее активные социальные выступления 60-х и 70-х годов не были связаны с традиционным классовым конфликтом и инициировались не представителями рабочего класса, а скорее различными социальными и этническими меньшинствами, преследовавшими свои определенные цели, центр внимания сместился на отдельные социальные группы и страты. Распространенное представление об общественной системе эпохи постиндустриализма отразилось во мнении о том, что «простое разделение на классы сменилось гораздо более запутанной и сложной социальной структурой… сопровождающейся бесконечной борьбой статусных групп и статусных блоков за доступ к пирогу „всеобщего благосостояния“ и за покровительство государства».[65]

К началу 90-х годов широко распространилась позиция, согласно которой буржуазия и пролетариат не только оказались противопоставленными друг другу на ограниченном пространстве, определяемом сокращающимся масштабом массового материального производства, но и утратили свою первоначальную классовую определенность.[66] Если в 60-е годы Г. Маркузе обращал особое внимание на возникающее противостояние больших социальных страт, «допущенных» и «недопущенных» уже не столько к распоряжению основными благами общества, сколько к самому процессу их создания[67] теперь стали утверждать, что грядущему постиндустриальному обществу уготовано противостояние представителей нового и старого типов поведения. Речь шла прежде всего о людях, принадлежащих, по терминологии О. Тоффлера, ко «второй» и «третьей» волнам, индустриалистах и постиндустриалистах, способных лишь к повторяющейся материальной деятельности, и людей творческих. «Борьба между группировками „второй“ и „третьей“ волны, — писали О. и X. Тоффлеры, — является, по сути, главным политическим конфликтом, раскалывающим сегодня наше общество. По одну сторону — сторонники индустриального прошлого; по другую — миллионы тех, кто признает невозможность решать самые острые глобальные проблемы в рамках индустриального строя. Данный конфликт — это „решающее сражение“ за будущее».[68] Подобного подхода, используя i термины «knowledge workers» и «non-knowledge people», придерживался и П. Дракер, указывавший на противоречие между ними как на основное в формирующемся новом обществе.[69]

В дальнейшем, однако, и эта позиция была пересмотрена, когда Р. Инглегарт и его последователи перенесли акцент с анализа типов поведения на исследование структуры ценностей человека, усугубив субъективизацию современного противостояния как конфликта «материалистов» и «постматериалистов». По его словам, «коренящееся в различиях индивидуального опыта, приобретенного в ходе значительных исторических трансформаций, противостояние материалистов и постматериалистов представляется главной осью поляризации западного общества, отражающей противоположность двух абсолютно разных мировоззрении»;[70] острота возникающего конфликта и сложность его разрешения связываются также с тем, что социальные предпочтения и система ценностей человека фактически не изменяются в течение всей его жизни, что придает противостоянию материалистически и постматериалистически ориентированных личностей весьма устойчивый характер. Характерно, что в более поздней работе Р. Инглегарт рассматривает эту проблему в понятиях противоположности модернистских и постмодернистских ценностей,[71] базирующихся, по мнению большинства современных социологов, на стремлении личности к максимальному самовыражению. В последние годы распространилось мнение, что современное человечество разделено в первую очередь не по отношению к средствам производства или материальному достатку, а по цели, к которой стремятся люди,[72] и это разделение — самое принципиальное из всех, какие знала история.

Однако реальная ситуация далеко не исчерпывается подобными формулами. Говоря о людях как о носителях материалистических или постматериалистических ценностей, социологи так или иначе рассматривают в качестве критерия нового социального деления субъективный фактор. Но реальное классовое противостояние еще не определяется тем, каково самосознание того или иного члена общества, или тем, к какой социальной группе он себя причисляет. В современном мире стремление человека приобщитьси к постматериалистическим ценностям, влиться в ряды работников интеллектуального груда, не говори уже о том, чтобы активно работать в сфере производства информации и знаний, ограничено отнюдь не только субъективными, но и вполне объективными обстоятельствами, и в первую очередь — доступностью образования. Именно интеллектуальное расслоение, достигающее беспрецедентных масштабов, становится базой всякого иного социального расслоения.

Проблемы, порожденные информационной революцией, несводимы к технологическим моментам. Хотя некоторые исследователи отнеслись к возникающим проблемам вполне спокойно («Центр тяжести в промышленном производстве — особенно в обрабатывающей промышленности, — писал И. Дракер, — перемещается с работников физического труда к работникам интеллектуального. В ходе этого процесса создается больше возможностей для среднего класса, чем закрывается устаревших рабочих мест на производстве. В целом, он сравним по своему положи тельному значению с созданием высокооплачиваемых рабочих мест в промышленности на протяжении последнего столетия… он не порождает экономической проблемы, не чреват „отчуждением“ и новой „классовой войной“…»[73] Д. Белл, Дж. К. Гэлбрейт, Ч. Хэнди, Ю. Хабермас, Р. Дарендорф и другие отмечали, что новая социальная группа, которая обозначалась ими как «низший класс (underclass)»,[74] фактически вытесняется за пределы общества,[75] формируя специфическую сферу существования людей, выключенных из прежнего типа социального взаимодействия.[76] Наиболее далеко в таких утверждениях зашел Ж. Бодрийяр, заявивший, что низший класс представляет собой некую анонимную массу, которая в современных условиях уже неспособна выступать как самостоятельный субъект социального процесса.[77]

Люди, составляющие сегодня элиту, вне зависимости от того, как ее называть — новым классом, технократической прослойкой или меритократией, — обладают качествами, не меняющимися под воздействием внешних социальных факторов. Не общество и не социальные отношения делают человека представителем господствующего класса и не они дают ему власть над другими людьми; сам человек формирует себя как носителя качеств, делающих его представителем высшей социальной страты. В свое время Д. Белл отмечал, что остается неясным, «является ли интеллектуальная элита (knowledge stratum) реальным сообществом, объединяемым общими интересами в той степени, которая сделала бы возможным ее определение как класса в смысле, вкладывавшемся в это понятие на протяжении последних полу па веков».[78] Принято считать, что источником таких сомнений выступает видимая демократичность информации и знаний, монополия на владение которыми невозможна. Однако доступ к информации и реальное обладание и оперирование ею — далеко не одно и то же. В отличие от всех прочих ресурсов, информация не характеризуется ни конечностью, ни истощимостью, ни потребляемостью в традиционном понимании, но ей присуща избирательность — редкость такого уровня, который и наделяет ее владельца властью «высшего качества». Специфические черты самого человека, его мироощущение, условия его развития, психологические характеристики, способность к обобщениям, память и т.д. — то, что называют интеллектом и что служит формой существования информации и знаний, — все это является факторами, лимитирующими возможности приобщения к данному ресурсу. Поэтому власть и влияние замыкаются в узком круге людей — подлинных владельцев информации, социальная роль которых не может быть в современных условиях оспорена. Впервые в истории условием принадлежности к господствующему классу становится, не право распоряжаться благом, а способность им воспользоваться.

Новое социальное деление вызывает невиданные ранее проблемы. До тех пор, пока в обществе главенствовали экономические ценности, существовал и некий консенсус относительно средств достижения желаемых результатов. Более активная работа, успешная конкуренция на рынках, снижение издержек и другие экономические методы приводили к достижению экономических целей — повышению прибыли или уровня жизни. В хозяйственном успехе предприятий в большей или меньшей степени были заинтересованы и занятые на них работники. Сегодня же наибольших достижений добиваются бизнесмены, ориентированные на максимальное использование высокотехнологичных процессов и систем, привлекающие образованных специалистов и, как правило, сами обладающие незаурядными способностями к инновациям в избранной ими сфере. Ставя перед собой в значительной степени нематериальные цели (или цели, в содержании которых экономический контекст занимает не главное место), стремясь самореализоваться в своем деле, обеспечить общественное признание разработанным ими технологиям или предложенным нововведениям, создать и развить новую корпорацию, выступающую выражением индивидуального «я», эти представители интеллектуальной элиты добиваются тем не менее самых впечатляющих экономических результатов. Напротив, люди, ставящие перед собой сугубо материальные цели, зачастую не могут серьезно повысить свое благосостояние. Дополнительный драматизм ситуации придает и то, что они фактически не имеют шансов присоединиться к высшей социальной группе, т.к. оптимальные возможности для получения современного образования даются человеку еще в детстве, а не тогда, когда он осознает себя недостаточно образованным; помимо этого, способности к интеллектуальной деятельности нередко обусловлены наследственностью человека — а она складывается на протяжении многих поколений.

Именно здесь возникают противоречия, свидетельствующие о социальном конфликте, не принимавшемся в расчет в большинстве постиндустриальных концепций.

С одной стороны, описанная трансформация делает всех, кто нашел на рабочем месте возможности для самореализации и самосовершенствования, «выведенными» за пределы эксплуатации. Круг этих людей расширяется, в их руках находятся важнейшие ресурсы, от которых зависят темпы социального прогресса. Стремительно формируется новая постматериалистическая элита, но общество в целом управляется методами, свойственными материалистической эпохе; вследствие этого разрастается сфера, в пределах которой «не работают» те социальные нормы, которые представляются обязательными для большинства населения. Общество, будучи внешне единым, раскалывается, и материалистически ориентированная его часть начинает ощущать себя «второсортной»; выход одной части общества за пределы эксплуатации оплачен обостряющимся ощущением подавления другой его составляющей.

С другой стороны, класс нематериалистически мотивированных людей, которые, как мы уже отметили, порой не ставят своей основной целью присвоение вещного богатства, обретает реальный контроль над процессом общественного производства и в его пользу перераспределятся все более и более значительная часть общественного достояния. Таким обратом, новый высший класс получает от своей деятельности результат, к которому не стремится. В то же время члены общества, не обладающие ни способностями, необходимыми в высокотехнологичных производствах, ни образованием, пытаются решить задачи материального выживания, ограниченные вполне материалистическими целями. Однако сегодня доля их доходов в валовом национальном продукте не только не повышается, но и снижается по мере хозяйственного прогресса. Таким образом, люди, принадлежащие к новой угнетаемой страте, не получают от своей деятельности результат, которого жаждут. Различие между положением первых и вторых очевидно. Напряженность, в подобных условиях создающаяся в современных обществах, тоже не требует особых комментариев. С этим «багажом» постиндустриальные державы вступили в XXI век.

Можно и далее продолжать перечисление черт, отличающих постиндустриальный классовый конфликт от конфликта индустриального типа; но даже перечисленные обстоятельства свидетельствуют о том, что человечество сталкивается с ранее неизвестным ему типом социального противостояния, возникающего на основе особого типа общественного неравенства. Этот конфликт выступает источником самой большой опасности, угрожающей ныне человечеству. Угрозы терроризма, энергетического кризиса, нарастающей деградации окружающей среды — все эти факторы могут оказаться вторичными и малосущественными по сравнению с ней. Сегодня необходимо не разглагольствовать о различных аспектах пресловутой «безопасности» и не рассуждать о возможностях обеспечения «стабильности», а осознать, что и мире XXI века фундаментальные философские категории справедливости и равенства, свободы и прогресса соотносятся друг с другом совсем иначе, чем еще несколько десятилетий тому назад и потому от граждан постиндустриальных обществ требуется радикальное переосмысление тех этических принципов, которые еще недавно казались незыблемыми и к которым относились чуть ли не с религиозным пиететом.

Единственно возможным вариантом разрешения этого противоречия нам кажется максимальное его обострение через снятие преград для технологического прогресса и допущение «естественной» поляризации общества, разделяющей его на класс интеллектуалов и остальную часть граждан. Сохраняя минимум государственной поддержки, нацеленной на тех, кто по объективным причинам не способен принимать участие в общественном производстве следует сделать акцент на максимально широком доступе к нормальному образованию и предпринять все меры для утверждения образованности и таланта в качестве основных источников успеха современной личности. Этот процесс, как можно предположить, окажется вполне объективным и будет развертываться по мере осмысления людьми новых принципов социальной организации. Достижение представителями класса интеллектуалов нового, качественно более высокого уровня влияния должно окончательно изменить принципы их мотивации, что было бы фактически невозможно, если бы хозяйственная власть принадлежала традиционной буржуазии. В случае, если к этому времени изменившаяся ситуация будет осознана, высшие слои общества перестанут считать исходящие снизу требования противоречащими своим целям (во-первых, так как сами эти цели не будут сугубо материалистическими и, во-вторых, потому что запросы прочих членов общества также не будут сводиться к одним лишь материальным требованиям). Мы полагаем, что выход из складывающейся в настоящее время ситуации может быть только эволюционным; государству следует обеспечить все условия для ускорения «революции интеллектуалов» и в случае возникновения конфликтных ситуаций, порождаемых социальными движениями «низов», быть готовым не столько к уступкам, сколько к жесткому следованию избранным курсом, ибо только он ведет к выгодному в конечном счете всем быстрому росту общественного богатства.

Наша уверенность в наличии признаков нового холокоста обычно понимания не встречает. Даже переживший холокост Джордж Сорос на своей прощальной пресс-конференции в Интерфаксе предложил не смотреть в будущее столь мрачно в ответ на наш вопрос о возможности повторения холокоста. Редкое исключение составляет немецкий журналист пожилого возраста. Нас же скорее удивляет позорное нежелание людей видеть очевидное.

Сравнение с подробными описаниями кровавых событий XX века свидетельствует: признаки нового холокоста очевидны и наличествуют в убедительном количестве. Милиция имеет разнарядку по сдаче чеченцев, но чеченцы интересуют сейчас представителей других национальностей примерно в том же ключе, что евреи в фашизируемой Германии. Журналистская практика показывает, что глобальная ловля террористов ничего не дает по своему номинальному назначению и является прямым террором правоохранительных органов. Невозможно привлечь внимание читателя пытками при допросах, убийствами задержанных, подбросом наркотиков, патронов или взрывчатки с целью лишения свободы и вымогательства с корыстной или садистической мотивацией стража порядка. Если же кто-то занят составлением отчета о нарушениях прав человека в одной конкретно взятой демократической республике, то он свято верит, что можно жаловаться на президента России президенту США, потому что там, ему это очевидно, ничего подобного не происходит. Взвешенная оценка показывает обратное, наша страна оказывается весьма средней по нарушениям прав человека, вмешательству в частную жизнь, полицейскому террору, включая активное бездействие по прямому назначению, убийствам журналистов. Состояние парламентаризма в мире таково, что потасовки в Думе отражают прогрессивность российской демократии. Примерно то же можно сказать об отечественной избирательной системе. Соответствующие американские институты власти страдают закрытостью и стагнируют, поэтому США в однополярном мире используют наши инструменты пропаганды, давления, выборов и работы с оппозицией. Мир затоплен долларами, а за пределами США оголтелая вера в американскую валюту и рыночные отношения парадоксально напоминает борьбу и стем и с другим в прошлом веке. Журналистика попала в состояние контаминации расцвета и кризиса одновременно. Власть напугана скоростью и непредсказуемостью перемен массовой сознания, она зависима от журналистского креатива. Журналистика освещает не случившееся в прошлом, а выдергивает из него домысленные сценарии будущего. С другой стороны, нежелание людей видеть новый ГУЛАГ и репрессии, повторяя историю, вызывает у журналиста ненависть к источникам информации, в лучшем случае — желание уйти в PR, не меняя названия профессии. Потому что обвальный рост нетерпимости в мире, прежде всего — женщин к мужчинам, и только потом — к инородцам, определяет стратегию всех четырех типов власти.

Прошлый холокост мир пережил и обновился. Начало нового века развивалось так, что повторения холокоста, казалось бы, можно избежать на ранних его этапах прежде всего за счет того, что журналистику с рекламой поглотило специфическое направление PR в форме вершины развития советского управления массовым сознанием. Однако объективные перемены могут стать еще более глубокими и перекрыть управляемость общества. Динамика публичного информационного поля продолжается ускоряться, и как-то не верится, что могут вернуться периоды стабильности, подобно тем, что описал для России генетик Михаил Голубовский. Роль системных эффектов стала столь велика, что политологи, включая Михаила Делягина, чаще говорят о «коллективном разуме». Какими мы будем через полтора десятка лет и будем ли мы наконец соответствовать этикетке «человека разумного», трансформируемся в сообщество людей пост-разумных или нас вытеснит в помойку эволюции некая боковая раса, слабо связанная с нами происхождением?

Все названное когда-нибудь произойдет неизбежно, и мы сильно удивимся, сойдя с машины времени на любой случайно выбранной дате. Удивимся разительности перемен. Но еще больше тому, почему это было невозможно представить, чтоб подстелить соломки.

Потому что будущая эволюция общества директируется (направляется) текущими ожиданиями массового сознания.

Ощущение постоянного обновления гармонично сожительствует в человеке с уверенностью в собственном постоянстве. Мы живем упоительным чувством перемен и действующий в нашей генетической системе механизм купирования (отрубания) памяти о прошлом стабилизирует человека в меняющемся мире.

Доминирующее мнение о невозможности предсказания человеческого будущего основано на неисполнимости прогнозов. Чем более быстрым становится наш мир, тем больше коллекция попранных предсказаний. Что не мешает тем же предсказателям расти в цене и в собственных глазах.

Например, в преддверии американского вторжения в Афганистан предсказывалось перемещение производства наркотиков в Пакистан, однако наркотрафик из оккупированной страны вырос двадцатикратно и продолжает расти, ослабив Европу. По сведениям Алексея Митрофанова, перевозка наркотиков американской военной авиацией составила серьезную конкуренцию нынешнему руководству бывших союзных республик. По свидетельству Михаила Делягина, хваленые израильские спецслужбы прохлопали укрепрайон вблизи границы страны. До этого двадцать первый век, заместив кровавого предшественника, сразу же предъявил признаки нового холокоста, сломав надежды на мир и покой. Главное разочарование состоит в необратимом кризисе либерализма. Последнее десятилетие прошлого века принесло России ощущение завершения советского эксперимента, однако последующие полтора десятка лет показали, что экспериментом была скорее недолгая попытка демократических свобод. Ее старт всяк отсчитывает по-своему, убитый депутат Сергей Юшенков рассказывал о том, как из КГБ инициировали демонтаж памятника Дзержинскому на Лубянке. Он же восхищался успехом последнего эксперимента над страной, который предпринял Борис Березовский. В результате в России началось возрождение в прежней роли системы госбезопасности, а автор идеи попал на роль то ли Герцена, то ли Курбского.

Пока пространство советской империи раздали предсказанные Стругацкими центробежные силы, спешно состроенная постсоветская элита выполнила историческую роль в сохранении великой страны — «продала» геополитическим конкурентам идею демонтажа сначала «железного занавеса», затем самой «империи зла» и далее методом поэтапного вымогательства — импорта великих идеалов британской «демократии» — тиражированной американской модели государственной машины. Проведенная PR-операция по эффекту и последствиям сравнима с Нюрнбергским процессом, ведь в начале девяностых годов нас можно было брать голыми руками. Как всегда, в глобальном кризисе мы опередили мир и выиграли время. Россия уже достаточно окрепла, даже поставила точку под суверенными долгами, хотя в свете ближайшего будущего это не более чем повод для разговора с зарубежными партнерами. Российская дипломатия уверенно возвращается на посреднический уровень. В то же время жестокий кризис семьи в США выплеснулся в ксенофобию, Германия вылечилась от вины перед евреями и возвращается к фашизму, Париж превратился в вонючее предместье Европы, которая после курдских волнений избегает раздражать братьев-мусульман и тем не менее напоролась на «карикатурный скандал».

Так Россия детерминировала пучок треков будущего мирового развития. Бросив кость акулам мирового империализма, с помощью эмиссии стереотипов, российская государственность первой в новом веке пережила стадию жестокого метаморфоза, когда от нее по факту осталась не более чем видимость, а население захлестнула полномасштабная нищета.

Россия всегда была сильна «связями с общественностью». Любая временно сложившаяся элита одним голым PR делала и продолжает делать из нашей почвы (что само по себе дает надежду) все то и много больше, для чего нашим геополитическим конкурентам требуется мощная экономика, оснащенная и обученная армия высокая производительность технологично обустроенного труда и очень много денег. На выходе из биполярного мира даже ничего не пришлось придумывать, необходимые стереотипы уже сложились, и в этом отличие от прошлого этапа исторического палиндрома с вековым промежутком, потому что большевики «взяли» Смольный, Зимний, Кремль с помощью того, что им пришлось генерировать in statu nascendi. В остальном почти все повторилось, включая монопольное использование новейших технических средств эмиссии (тиражирования) «информации» — тогда ротатора и телеграфа для сообщения о низложении какими-то большевиками Временного правительства, в новое время — Интерфакса, созданного для сообщения о том, что власть в руках Ельцина.

В чем причина парадоксального успеха нашей страны, если мы сами считаем ее в лучшем случае «развивающейся», сырьевой характер экономики ставим ниже инновационной модели, тиражируя стереотип незрелости нового варианта российской демократии?

Почему же тогда все больше надежд на будущее мир связывает именно с Россией? Потому что в исчислимой оценке все наоборот. А с точки зрения эволюционной биологии ответ вообще примитивно прост: сложившийся здесь общественный организм реализует по факту в точности те же механизмы самоорганизации, которые «руководят» эволюцией человека в человеческих хромосомах. Россия — наиболее продвинутое государство на Земле, устройство которого совершенно адекватно биологии человека. Даже изоморфно. Поэтому здесь есть какая-то возможность представить будущий образ человека и треки его эволюции.

Чтобы понять это, надо кое-что выучить (это серьезное предупреждение — «понимание» вторично перед тупой зубрежкой). И начать с того, что стереотипы должны быть оставлены тем, кто на них зарабатывает власть или деньги. Абсолютная истина дает абсолютную власть над миром людей, но закрывает возможность познания. Тут нужна истина иного рода, добытая в эксперименте или в логическом доказательстве.

Попытки отразить словами явное отличие человека от других биологических видов неизменно упираются в проблемы языка. Все, что можно описать простыми словами и назвать уникальным, находит параллели в живой природе вне нас и нашей монополией не является. Не говоря уже о том, что большинство людей ведут вполне «растительный» или в лучшем случае «животный» образ жизни, т.е. совершая хаотические передвижения по известным точкам, не задумываясь о будущем и активно стирая из памяти прожитое прошлое. Мало того, человеческое в человеке, предопределившее наше появление на исторической арене, задолго до этого появления предопределено эволюцией жизни на Земле.

Речь идет о происходящем из общего корня теплокровных (птиц и млекопитающих) эстетическом инструменте управляемой эволюция, когда самка подбирает отца будущих детей по критерию красоты.

Красота — это такое виртуальное свойство объекта, которое порождается в мозгу вооруженного эстетическим чутьем субъекта и оценивается по интегральной реакции морального удовлетворения.

Все, из чего составлена наша диверсифицированная цивилизация, преадаптировано эстетизмом в основе дарвиновского полового подбора (преадаптация — приспособление к условиям до того, как они возникли). Но если у других животных конкретная сфера применения красоты условно говоря «прошита в их BIOSe» — песня, поза, облик или его часть в виде хвоста петуха и рогов оленя, постройки гнезда и выбора норы, то человек — не калькулятор с заданной навсегда конфигурацией, а компьютер. Мы легко перепрограммируемся и создаем массу принципиально новых сфер реализации творческой агрессивности. Не только в искусстве, а во всем, начиная с математики Пифагора, геометрии Евклида, физики Архимеда, трагедий Софокла или Эсхила, компиляций Шекспира, перепевов слепого лирника на майдане и вплоть до начала всего — политического PR: что сказать народу? — в двух возможных ролях под условными названиями Иешуа га-Ноцри и Пилата Понтийского. Видимо, «пятый евангелист» Булгаков, будучи в миру врачом, подошел к истине ближе всех прочих режиссеров.

В качестве примера действия эстетизма отметим следующее. Этот текст ведет все та же эвристика в форме чувства верно выбранного слова. Но если нас, его авторов, спросят — чему верно? — мы затруднимся дать ответ на вопрос, отложенный до реализации продукта. Только тогда станет ясно, угадал автор или ошибся, когда он, собственно, уже стал лишним на этом кровавом празднике жизни. Слово из его уст уже переключило цепи последующих процессов, критическая точка с возможностью выбора пройдена.

Описанная ниже структура хаоса определяет смену эволюционных режимов и в т.ч. критических точек, когда в турбулентности информационного поля креативный директор имеет свой шанс сыграть роль в истории подобно Мартину Лютеру с его запиской на дверях храма. Непризнанный коллегами гений истории Лев Гумилев поставил клочок бумаги выше успеха в кровопролитном сражении и угадал.

Для системных явлений в обществе характерны временной сдвиг и даже инверсия причинно-следственных связей. Например, ксенофобия в США, которую упорно связывают с трагедией 11 сентября, была отмечена в интервью вице-спикера третьей Думы, «яблочника» Сергея Иваненко уже весной 2001 года. Тем не менее председатель комитета по международным делам в четвертом созыве Константин Косачев неизменно говорит, что мир изменился после 11 сентября.

Даже в познании мира критерий эстетизма при построении картины отдаленного от нас во времени или в пространстве явления, включая нас самих, выходит на главную роль, если эксперимент невозможен по причинам краткости жизни экспериментатора.

Указанная особенность человека проявляется в том, что в пост-античном мире не связанные канонами варвары прогрессивно распространили красоту на всевозможные ее формы воспринимаемые как уродство. Т.о. поле цивилизационных треков резко диверсифицировалось.

Понятно, что эстетизм определяет треки синантропной эволюции т.н. «непродуктивных животных» типа русского большого пуделя. Неожиданность как всегда в очевидном: селекция сельскохозяйственных растений и животных, которые нас собою кормят и одевают, имеет в основе тот же эстетизм и легко моделируется in vitro в культуре ткани с использованием современных методов воздействия на генетическую систему — за две-три недели можно промоделировать минимум два десятка лет эволюции общества.

Проблема описания явления, разворачивающегося буквально на наших глазах, состоит в обилии системных эффектов. Также в том, что ключевые для будущей эволюции события у человека случаются намного чаще окружающей нас живой природы, благодаря диверсификации эстетического инструментария. Он же открывает новые поля эволюционных треков, не существующих без красоты или ее множественного эха в форме уродств.

Источник красоты существует, конечно же, не только в живой природе, эстетически активна в восприятии любая структура, полученная в итоге самоорганизации. Будь то полоски агата, ветви Млечного Пути нашей вселенной, лучи офиуры или фрактальность компьютерной картинки множества Кантора-Мандельбро. Было б кому взгляд бросить. А вот информация не встречается в косной природе. Собственно, жизнь есть способ существования информации. Чтоб информация не протухала (как прежде говорили «энтропия возрастает») подобно деньгам в банке с процентом ниже инфляции, необходимо две вещи: тело, в котором она живет, и механизм контроля конструктивности программной функции этой информации по гармоничности того же тела или его части в виде специально для того созданного эволюцией органа.

Контроль конструктивности по красоте тела защищает от попадания в вырожденные исходы, где уже никакой «отбор» не поможет, ибо его возможности ограничены и поле его действия не возникает, а создается. Тут возможно два исчерпывающих варианта. Например, трутень должен долететь до «царицы» будущего улья и оплодотворить ее. Рецессивные вредные аллели (испорченные копии полноценных генов) тянут гаплоидное животное к земле — к могиле, и уж то, что долетит, имеет и будущее в потомстве, потому что свободно от генетического груза. Кстати, в хромосомах человека болтается примерно семь летальных эквивалентов, и ничего, трамваи ходят и бутылки принимают.

Второй вариант иллюстрируется танцем самца райской птицы высоко на вершинах эндемического леса, где весь «зрительный зал» вмещается в головку невзрачной самочки того же вида, и вместо аплодисментов — строго то, с чего все началось: готовность принять в себя сперму красавца.

Эволюционизм — сегмент синергетики (теории самоорганизации), а та, в свою очередь, имеет свое законное место в теории систем.

Понятие системности требуется, по сути (а не болтается в форме известного вещества в известной научной проруби), в том случае, когда поведение целого не выводится из «поведения» его компонентов согласно принципу русского математика Александра Хинчина. Разумеется, система отвечает на внешние «факторы» не в связи с физическим механизмом действия, а в жесткой увязке с собственным устройством и состоянием. Широкий спектр воздействий вызывает одинаковую реакцию hit shock в семенах растений или клетках плодовой мушки Drosophila melanogaster. Однако ключевые события будущей эволюции, согласно алеатике Юрия Чайковского, не имеют устойчивой частоты, поэтому нет и характеристики вероятности. Доказать невозможно, что именно это (все равно что) тало причиной выхода позвоночных на сушу и спустя много лет после того, как уже появились независимые от водной среды амниоты и расплодились по Земле в форме динозавров.

Почему явления самоорганизации неуловимы для формализации — следует признать как факт, не задавая вопроса. Но таким образом мы возвращаемся в попытках строительства теории разрушительного пробела происхождения в форме обозначенной Дарвином разрывности палеонтологической летописи. Идея получила многочисленные подтверждения благодаря достижениям экспериментальной биологии, затем появилась нашумевшая теория «прерывистого неравновесия» (punctuated equilibrium, званная по-русски «пунктуализмом»), которую придумали Stephen Jay Gould и Niles Eldridge.

Различия между формами человека существенно превышают видовые градации у других биологических форм. Однако само то, что разные формы двуногих способны совокупляться и производить потомство, не свидетельствует о принадлежности к одному и тому же виду, потому что у крупных млекопитающих механизмы репродуктивной изоляции вырабатываются на уровне поведения или строения половых органов при вторичной симпатрии ареалов отбором против бастардов, которые выедают ресурсы, но продолжения виду не приносят ввиду дизгенеза (различия генетических программ партнеров — несостоявшихся родителей). Мы не ошибемся в идентификации серьезных различий между скрещивающимися (в условиях зоопарка, потому что в природе они не встречаются в одном месте) льва, тигра, леопарда, но суеверно относим к общему виду Homo sapiense европеоида, негроида и монголоида. На самом деле у человека в его историческое время прошло от двух до 22 незавершенных попыток расообразования. Стабилизации каждой из них не произошло и все вместе составили разнокастовое человечество. Симбиозогенез народов, со своей стороны, создал базу цивилизационному развитию, потому что жизнь сильна разнообразием. Это одинаково справедливо в макроэволюционных или макроэкономических моделях.

Примеры вовлечения в собственную общественную жизнь других видов известны, но вне синантропной эволюции они скудны и биолога-натуралиста удивляют скорее своей уникальностью на фоне того, что происходит у человека.

Т.о., современное человечество хранит множество незавершенных попыток расообразования. Одну из последних зафиксировали на Майдане думские журналисты Елена Руднева и Алексей Левченко после командировки на третий тур украинских выборов.

Разнообразие несовершенства составляет высокий потенциал реагирования на изменения условий существования, от которых другие виды вымирают. Или в противоположном варианте вообще не чувствуют перемен.

Социализация личности проходит в значительной степени эпигенетически, но под контролем генетической системы. Которая сама меняется и созревает параллельно личности. Неопределенность переключаемых исходов связна в т.ч. и с тем, что в человеческих коллективах конфронтируют два механизма самоорганизации социальной структуры — кастовый и ранговый. Генетическая разбалансированность иногда приводит к поразительным результатам и во главе стаи обезьян может встать урод, который в силу неполноценности не боится грома, поэтому пустая канистра в его четырех руках служит орудием порабощения сородичей — детская сказочка «Тараканище» Чуковского имеет многочисленные реальные воплощения в живой природе.

Генетическая программа кодирует очень мало, ровно столько, чтобы поддерживать программную конструктивность линейно-записанной информации хромосом для контроля уровня шума и соответственно защиты от вырождения. Критические фазы индивидуального развития (онтогенеза) — рождение, пубертация, кризис середины жизни, климакс — связаны с переключениями действующих генов. Процесс происходит самоорганизованно при активных инсерциях (вставках транспонируемых, или мобильных элементов) в операторной (управляющей) части транслируемых участков хромосом. С массовыми инсерциями неизбежно связано состояние сознания у тех биологических форм, включая человека, которые имеют нервную деятельность. На популяционном уровне активность подвижных последовательностей в хромосомах приводит к тому же — увеличивается базовая тревожность населения, усиливаются типичные для нашей страны и других великих государств болезни сна и общения. Во время перемен человек не находит себе места в жизни, и это в зависимости от типа личности уводит его в иллюзорный мир или побуждает создавать принципиально новые социальные роли. В целом это приводит к диверсификации и экстенсивным скачкам в развитии цивилизации.

Во время критических фаз истории человечества базовая тревожность резко возрастает в т.ч. и за счет увеличения брачного расстояния из-за миграций с последующей межрасовой и междукастовой гибридизацией. Что, в свою очередь, повышает уровень дизгенеза в обществе. Эпидемия тревожности сопровождается волной иммунодефицита, вызывает обострение жажды перемен вследствие неспособности изо дня в день выполнять одну и ту же роль в семье и на работе, разрушает семью и выталкивает человека на сцену, баррикаду или в иллюзорный мир игры, алкоголизма и наркомании в зависимости от сочетания его генетической конституции и микросоциальной ситуации.

Состояние человека в первые годы XXI отражает мультипликацию общих временных и наших постоянных особенностей. «Перестройка» в СССР совпала с ростом сексуальной активности женщин, возросло вчетверо число женских оргазмов. Мужчин по этому показателю женщины не догнали, но половыми ролями «охотника» и «жертвы» они поменялись. Далее, как всегда в России, из положенных известных ингредиентов отечественный повар вместо рецептурного компота приготовил непредсказуемый фонтан. Сексолог Игорь Кон констатировал, что в России вместо сексуальной революции произошла соответствующая контрреволюция. Мы же отметим, что женская тревожность парадоксально и значительно опередила мужскую. К этому добавим, что достаточно обычная особенность человека как биологической формы состоит в том, что мужчины выбирают женщин, а женщинам вместо мужчин досталась в половом подборе роль «пассивного избирательного права». Т.е. как на выборах — всячески украшаться и привлекать к себе внимание всевозможными доступными средствами. Так рудиментарное для женщин естественное чувство эстетизма преадаптировало огромный спектр возможностей украшаться и украшать. Возможности одежды полностью маскируют в облике неисправимые пороки, с которыми суку Большого пуделя оставили бы без разведения. Кривые и короткие ноги, хилые в сочетании с сниженными и расширенными бедрами — все то неважно, когда есть сто моделей джинсов с раскраской, достигнутой павианами в итоге трудной эволюции в череде поколении. Женщине достаточно иметь эстетическое чутье и потрудиться для выбора примерить, глядя в зеркало. Развитие гуманитарных технологий в сочетании с женской агрессивной тревожностью привело к такому буйству красоты, что невзрачные мужчины в образе современного общества как-то потерялись. Женская тревожность заставляет общество сдавать им одну за другой традиционно мужские роли, включая конвоиров в лагере. Стиль «милитари» давно занял в женской моде законное место.

Напомним, что в выражении красоты человек, в отличие от прочих животных, — легко перепрограммируемый компьютер, а не калькулятор с раз и навсегда прошитой программой. Еще одно отличие от «обычных животных» — отсутствие жесткой связи красоты женщины с ее генетическим качеством, способностью выполнять прямые биологические функции. Однако у мужчин естественного чувства эстетизма может вообще не быть, из представителей мужского пола оно чаще поселяется в организме промежуточной генетической конституции — у гомосексуалистов.

Приведенные рассуждения не исчерпывают мультипликацию всевозможных факторов тревожности или синергизм в последствиях их действия, только иллюстрирует то, как далеко зашел человек на своем уникальном, чисто искусственном эволюционном пути, из которого он к дикой (натуральной) эволюции уже не вернется.

Общая первопричина роста тревожности, строго говоря, неизвестна, хотя объяснений много и наиболее привлекательное из них принадлежит Александру Чижевскому. Возможно, пятна на Солнце и войны на Земле вызваны общей причиной турбулентности в структуре хаоса. Об этом ниже, а сейчас заметим, что большинство известных причинно-следственных связей — не более чем все те же стереотипы, т.е. лишенные доказательств абсолютные истины типа «смерти от СПИДа» или вреда генно-модифицированных продуктов. Борьба с ГМП точно иллюстрируется «Незнайкой на Луне», тут добавить нечего.

В принципе, стереотип не обязательно противоречит результату эксперимента или логике. Абсолютная и относительная истины могут и совпадать. Однако большинство из стереотипов — весьма злостные заблуждения, потому что они выполняют роль «лжи во спасение». В этой корзинке для грязного белья обносков цивилизации активно покоится истина «все зло от Сталина», потому что тиран был адекватен состоянию массового сознания и занимался исключительно тем, что актуализовал человеческие ожидания. Там же — «сильный» и «слабый» пол. Или бред привязки демографического кризиса к нищете, хотя хорошо известно, что на самом деле наоборот.

Заметим, что рекордсменом по тиражированию стал гимн Советского Союза, так что Путин с народом не ошибается.

Человек как вневидовая биологическая форма отличается высоким уровнем осмысленной изменчивости. Генетическая система устроена так, что любые случайные изменения в форме точечных мутаций по возможности сразу же залечиваются или не приводят к заметным изменениям в фенотипе благодаря особой эволюционно выработанной структуре. Генетический код — таблица перекодировки триплетов четырех азотистых оснований нуклеиновой кислоты в два десятка аминокислот пептидной цепи эволюционно сложился так, чтобы при случайных изменениях в ДНК транскрипция (процесс синтеза пептида на матрице процессированной месенжер-РНК) не прерывалась и далее самоорганизация белковой структуры происходила на читаемой цепи без обрывов.

В данном случае имеется хорошая аналогия с человеческой речью. Генетический код устроен так, чтобы те замены, которые все же проскакивают в первичную структуру белка (т.е. изменяют последовательность «букв»-аминокислот), приводили к замещению гидрофильной аминокислоты на гидрофильную, а гидрофобной — на гидрофобную. Это подобно гласным и согласным, которые нельзя менять перекрестно, иначе слово становится нечитаемым («дом» можно заменить на «дым», но нельзя на «дъм»). Одна из букв пептидного языка является аминокислотой и служит немым аналогом твердого знака, который как бы ломает пептидную цепь и в таком случае она сворачивается в совершенно другую структуру белка.

Иногда серьезные поломки нужны, например, в защиту от малярийного плазмодия. Так получилась серповидноклеточная анемия.

Процесс самоорганизации сворачивания пептида в белковую структуру происходит в другой среде, и здесь огромное значение имеет клеточная мембрана. Так линейно записанная информация трансформируется в информацию образов, и нечто подобное происходит на общественном уровне, когда, например, образуется сборная среда либеральной интеллигенции по общности социального вытеснения, рассыпающаяся при изменении среды. Особенно интересно сравнение с взаимодействием разделенных по ролям журналистского и депутатского корпусов. В Госдуме они физически разделены выгородкой, которую устраивают сотрудники ФСО в штатском перед женским туалетом на выходе депутатов из режимной зоны вокруг Большого зала пленарных заседаний. Сотрудники зорко следят за перебежчиками, выполняя роль «дьявола» с управляемой задвижкой в термодинамическом модели великого физика Максвелла. Такая двухфазная система обладает мощным креативным потенциалом и одновременно защищена от значительной доли шума.

Т.о., в генетическом смысле шум это то, что не читается. Помехи передачи создают преграды в восприятии, и в сочетании с повторами они приводят к поляризации множества приемников. Возникает самоорганизованная структура.

Отношение к шуму теорий микро- и макроэволюции противоположно. Если в первом случае мутационный процесс считаются главным и единственным источником перемен, то в системном описании шум стабилизирует форму от эволюции и приводит к вырождению вроде каллуса растений или рака животных. Возврат к конструктивной эволюции невозможен и попытки использования каллуса в культуре ткани in vitro с целью получения первичного материала для селекции, как правило, к успеху не приводят.

Геном человека устроен достаточно оптимально, чтобы купировать шум и пропускать в фенотип потенциально осмысленные изменения. Радиация и другие т.н. незадержанные мутагены не приводят к изменениям в потомстве, слишком много мутаций они создают. Однако, вирусы, способные изорвать хромосомы в труху, вызывают у беременных последствия печальные. Очень успешно тиражируются изменения, связанные с инсерциями транспонируемых элементов — забытые в геноме обломки прошлых вирусов подобно прижившимся в цитоплазме эукариотической клетки бывшим бактериям в форме митохондрий. Об этом в следующей части, здесь скажем, что мы наблюдали пучки мутаций в культуре ткани in vitro обусловленные активностью ТЭ. При этом значительные изменения морфологии регенеранта, если они были, сопровождались снижением фона случайных мутаций, измеренного по аберрациям хромосом.

Существенную роль в оптимизации соотношения шума и смысла в потоке новаций играет половой диморфизм человека. Эволюция выжала все возможное из разделения популяции на самцов и самок. Согласно теории Вигена Геодакяна, самцы — это передовой отряд популяции, им предназначено гибнуть прежде самок при изменениях среды обитания. У них жестче связь морфологии и поведения с геномом, соответственно эффективнее отбор. Мощная стабилизация проходит уже на уровне спермообразования и затем оплодотворения. У женщин все проходит иначе. Каждой из них отведено на весь репродуктивный период примерно четыре сотни яйцеклеток, дозревающих, как правило, по одной ежемесячно. В период девичества все будущие яйцеклетки застревают на стадии профазы редукционного деления мейоза, и это весьма мудрый ход эволюции в защиту от шума, репродуктивный период продолжается десятки лет, и за это время нить ДНК накапливает мутации. По крайней мере те из них, которые реализуются в разрывы хромосом, приводят к потере огромного количества генов при делении клетки и такие несбалансированные гаметы умирают до оплодотворения. Функция женщины защищена множеством механизмов, в частности, нормальным двойным числом половой X-хромосомы. Гетерогаметный мужской пол фактически гаплоидный по генам, сцепленным с полом (т.е. тем, которые локализованы в X-хромосоме), и рецессивные аллели проявляются в фенотип, снижая жизнеспособность. Правда, благодаря компенсации дозы гена у женщин тоже работает только одна половая хромосома, но инактивация лишнего у них происходит на тех стадиях дробления зародыша, когда геном работает и т.о. возникают клоны клеток с выключенными разными половыми хромосомами и к моменту появления на свет нового человека клетки с поврежденной X-хромосомой вытесняются более нормальными.

Варианты с гетерогаметным женским полом, как у бабочек и птиц, эволюционно менее удачны.

Механизмов защиты от шума видимо много больше, чем нам известно, и самоорганизация играет в этом роль не меньше, чем репарация (молекулярные механизмы залечивания повреждений в ДНК). Иногда вдруг выскакивает нечто совершенно удивительное. Например сотрудник Института общей генетики Юрий Дуброва с помощью компьютерного анализа сочетаний разных аллелей в ансамбле большого количества генов показал, что случайное сочетание приводит к синдрому привычного невынашивания беременности. У свободных от этого недуга женщин аллели сочетаются неслучайно. Автор исследования искал один-два гена ответственных за указанный синдром, и не нашел.

Если он прав, то что тогда «руководит» неслучайностью аллельных комбинаций? Понятно, что самоорганизация, но как, если ее можно как-то отключить?

В историческое время у человечества прошли три морфоза, изменивших наш облик. До акселерации изменилась форма черепа. Считается, что акселерация продолжается, причем она сопровождается снижением возраста половозрелости. Также продлением социальной ювенильности с мучительными поисками себя и перманентным становлением личности далеко за климакс, люди превратились в каких-то вечных половозрелых личинок типа аксолотля.

Морфоз выражается в изменении канала самоорганизации в индивидуальном развитии (онтогенезе). Подобные изменения могут вызываться и т.н. гомеозисными мутациями, как это описала Балхашина — у дрозофилы вместо усика на голове вырастает нога, из которой у членистоногих произошли и усики и челюсти. Но чаще все же морфозы связаны с комплексом причин. Например, палеонтолог Александр Раутиан описал горизонтальное накопление признаков маммализации (звероподобия) в разных ветвях эволюционного древа динозавров на закате их существования.

Морфозы человека можно списать на те же «волны жизни», которые пропагандировал генетик-эволюционист Николай Тимофеев-Ресовский. Явление настолько важное для понимания эволюции человека, что ему придется по-святить отдельный раздел. Для волн жизни нет более внятной интерпретации, кроме «структуры хаоса».

На самом деле морфозы происходят у человека практически постоянно и в большинстве остаются незамеченными, потому что люди живут сегодняшним днем и плохо представляют, какими были еще вчера. в общем можно объяснить, что во время войны люди были худыми, а потом поправились. Война все спишет. Однако в глазах естествоиспытателя с аналитическим восприятием действительности все это ничего не объясняет, если только не считать войну явлением природы и намеренно оставить за кадром причину массового помутнения сознания.

Можно подойти к явлению с другого конца. Сталин с его непомерными геополитическими амбициями извлек максимум из фашистской агрессии, включая организацию Нюрнбергского процесса. До этого Илья Эренбург первым в маре описал концлагеря. Разумеется фашистские. В такие критические моменты истории у человека публичный язык и его внутренний мир входят в конфронтацию. Никакого ГУЛАГа тогда как бы и быть не могло, люди не склонны были это видеть, и сейчас происходит нечто подобное.

Жители России оставались истощенными до 60-х годов, потом начался резкий промышленный рост и строительство жилья. Однако детей продолжали ненавидеть. Особенно много ненависти выплескивалось в межличностном общении на работе и в присутственных местах. Тем более заметны были уникальные случаи проявления доброты и помощи, оставшиеся в памяти у выживших.

Особенно резкое изменение началось с 70-х годов, когда перевернулось отношение к детям и они стали красивыми. К сожалению, ненависть не исчезла, она переориентировалась на мужчин трудоспособного возраста. Отсутствие недостатков воспринимается как вина. С неприятием полового партнера связан нынешний глобальный кризис семьи. Все те же перемены известны с некоторым временным сдвигом для домашних собак, где есть статистика выставочных оценок. Качество потомства не только росло, но и вибрировало около кривой роста в такт с такими показателями, как политическая активность и смертность на дорогах. И всегда были суки, которых, по свидетельству крупнейшего советского кинолога Юдифи Шар, вязать можно было только с мешком на голове, иначе отца потомства могли попросту загрызть. Собак вяжет человек, в стихийных условиях у них рождается в основном мусор. Оснащенная компьютером высшая обезьяна сама себе помочь не может, падение рождаемости намного превышает последствия холокоста. Собаки тут не виноваты, а возвращаясь к людям, придется отметить: с началом XXI века маятник качнулся обратно, нетерпимость возвращается.

Собаки пострадали в прошлом веке тем, что заимствовали «человеческий» вариант изменчивости — все четыре ноги могут быть разные и экстерьерная оценка обязательно должна дополняться критериями рабочих качеств соответственно предназначению породы. В природных популяциях при высокой гибели в период от зачатия до репродукции гармоничность тела (песни, постройки, повадки) становится по ценной гарантией чистоты генетической программы. У человека такой жесткой привязки нет. Ослепительная по красоте женщина владеет матом эффектнее своего бой-френда, поддерживать адекватное половое поведение не может и нуждается в никотине, как будто пережила серьезное жизненное потрясение.

Так оно и есть, только причина — из сферы динамической генетики.

Причина как состояния, так и перемен может связываться с другим типом изменчивости которую условно можно назвать молекулярным драйвом (molecular drive).

Дело в том, что подавляющее большинство исследованных методом секвенирования («прочтение» молекулярных последовательностей) мутаций оказываются не точечными транзициями (заменами) оснований ДНК, а инсерциями (вставками) транспонируемых элементов. Это, конечно же, не гены, потому что сами по себе в фенотип не проявляются, хотя открывшие их Владимир Гвоздев и Евгений Ананьев запустили название МДГ — мобильные диспергированные гены. Мы используем термин транспонируемые элементы (ТЭ).

По нашему мнению, это остатки былых вирусов, которые живут в хромосомах подобно воробьям в зоопарке. Они могут делать все то же самое, что и вирусы, кроме строительства вирусной частицы и сопряженных с этим последствий в виде инфекции и патогенеза. В частности, переносят генетический материал хозяина, вызывают молекулярный дизгенез, открытый Margaret Kidwell, и приводят при массовом перемещении к разнообразным отдаленным системным эффектам.

Человек не является рекордсменом по размеру генома. Но и того, что мы таскаем из клетки в клетку, от родителей к потомству, хватает для большого количества повторов, включая подвижные последовательности. Общая длина нитей ДНК в 46 человеческих хромосомах достигает метра и только 1%, т.е. в общей сложности сантиметр, составляют уникальные гены, которые сами что-то кодируют, а не руководят другими последовательностями и общей ситуацией в хромосоме.

Уникальное открытие советских ученых не сразу было воспринято зарубежными коллегами. Оно до сих пор в полное мере не осмысленно и до учебников не дошло. Хотя существует в форме вопроса точное выражение «Зачем геному министерство революций в правительстве?», которое придумал оригинальный интерпретатор дарвинизма Борис Медников.

Публичное информационное поле показывает все то же самое. Инструмент превентивных катастроф на общественном уровне подобно молекулярному драйву в клетке взрывает систему изнутри, если она не успевает в механизмах согласованной эволюции за слишком быстрыми или непредсказуемыми переменами среды.

Молекулярный драйв не является первопричиной перемен у человека, это механизм усиления, в т.ч. положительной обратной связи. Можно понять, что с этим механизмом все три информационных поля — генетическое, высшей нервной деятельности и публичное — оказываются в значительной степени синхронизированными. При этом провоцирующими факторами у природных видов могут быть косные, а человек устраивает потрясения себе сам. У нас молекулярный драйв включается в ответ на такие факторы, которые не требуют для их переживания катастрофического режима. Т.е. катастрофа запускается ради чувства обновления.

И здесь мы опять сталкиваемся с проблемой описания. Ключевые события эволюции, старт будущих приспособлений на новом уровне происходят за счет рекомбинации уже накопленного в хромосомах материала. Эту форму рекомбинации основатель кафедры генетики МГУ Александр Серебровский назвал «незаконной». Она же, естественно, неканоническая или латеральная — между ветвями Дарвинова древа. Она осуществляется молекулярным драйвом и входит в коллизию с половой рекомбинацией, поддерживающей единство вида. По этой причине отказ от полового воспроизводства может быть связан не только с клонированием через гиногенез, как у серебряного карася или скальной ящерицы, но и в противоположном варианте — когда нужна изменчивость, как у чеснока или несовершенных грибов. Достаточно было бросить беглый взгляд на дискэлектрофореграммы окрашенных тетразолием водорастворимых белков — у гиногенетического потомства карасей это как одна особь, но у гриба корневой гнили пшеницы — ни одного повторяющегося спектра. Человек от полового размножения пока не отказался, но уже близко к тому — репродуктивных барьеров накопил достаточно, подобно чесноку, легко приобретающему при отдаленной миграции свойства особей с соседней грядки включая гигантизм.

Сила проблемы в том, что в массовом сознании те же проблемы, что и в хромосомах. И есть достаточно много великих в своей ограниченности ученых, которые с достойным лучшего применения упорством отрицают роль незаконной рекомбинации в эволюции. В результате официальная наука построена, как программы Microsoft — методом линейного нагромождения сложностей. И никакой «незаконной рекомбинации» в форме латеральных творческих находок.

И основе будущих эволюционных треков стоят уникальные эвристические события типа инсайта (insight — «постижение», «озарение», «проникновение в суть») в основе изобретения или открытия путем латерального мышления (эвристических находок). Аналогом настоящей хромосомы в данном случае является Рунет.

Согласно выводам эволюциониста Юрия Чайковского получается, что указанные ключевые явления относятся к тому классу случайных событий, которые не имеют устойчивой частоты (она расходится), соответственно, нет и характеристики вероятности. Грубо говоря изучать их недиссертабельно. Не то что в академики, но и в кандидаты не попадешь.

Популисты политической арены употребляют всуе словосочетание «системный кризис» Это типичный плеоназм (языковая избыточность), потому что кризис вне системы не бывает согласно дефиниции. Другое дело, что геном эволюционно-лабильных биологических форм сложился в форме бинарной структуры, в формулировке генетика Михаила Голубовского — сочетании облигатной и факультативной компонент (ОК и ФК).

Облигатная компонента включает гены общей жизнеспособности, в частности, кодирующие синтез белка. Тут царство половой рекомбинации в трех ее формах — комбинации хромосом в гамету и гамет в зиготу, также кроссинговера. И никаких катастроф со взрывами тиражируемой подвижности, сплошные уникальные гены. Другое дело — ФК, здесь резвятся бесчисленные повторы. Бинарная генетическая структура в эволюции сложилась до появления человека. Ее возникновение предопределено появлением эукариот с настоящей хромосомой (почти все растения и животные кроме бактерий и сине-зеленых водорослей). Такая структура позволяет проигрывать полноценные катастрофы без угрозы вымирания, и этот механизм поиска будущего повторился на публичном информационном поле в форме Рунета. Разрешающая причина и в емкости информационного носителя, и в защите от шума, который возрастает не только со временем, но и с размером.

Компоненты генома не локализованы в определенных местах хромосомы, они диспергированы, подобно крупным файлам в компьютере.

Американский эволюционист Верн Грант (Verne Grant) описал три типа популяций, или в нашем понимании, — три формы биологических видов, отличающихся по способности к эволюции и соответственно по реакции их генетической системы (генома) на внешние факторы. Примитивные монотипические виды (каждый род с одним родом) с широким ареалом вплоть до циркумполярного типа волка могут не чувствовать перемен. Их антиподы — специализированные формы с многочисленными видами в роде и видами-двойниками типа большинства паразитов существуют столько времени, сколько дает им приют их экологическая ниша. У них мало хромосом и нет «лишней» ДНК. Чем форма более специализирована, тем геном короче. Выбраться обратно из своего трека они не могут, специализация оказывается необратимой, т.к. геном утрачивает мобилизационный резерв в терминологии Сергея Гершензона — снижается число хромосом и валовое содержание ДНК в них, исчезают некоторые типы повторов, включая как подвижные последовательности, так и дупликации уникальных генов, которые служат источником генетического материала в основе появления новых функций.

У этих двух форм — примитивных и специализированных — неплохо идентифицируются виды. Человек относится к промежуточным полуколониальным вневидовым формам с вторичными интерградациями и сетью неполных репродуктивных барьеров. Такие формы на изменение среды реагируют бурной эволюцией.

Генетическая конституция человека с бинарным устройством генома позволяет нам жить вечной катастрофой ради перманентной генерации нового — упоительного ощущения перемен.

Для большой эволюции известны два генетических процесса. Представители изолированных эволюционных школ неоднократно придумывали разные пары терминов, имея в виду одно и то же. Мы применяем слова «аллогенез» (постепенная эволюция) и арогенез (катастрофа). Макроэволюция в любом случае следует одной общей схеме из четырех возможных режимов — катастрофа, стабилизация, стагнация, необратимая внеорганизменная форма бессмертной жизни с безумным накоплением шума, избавиться от которого уже не может.

Переключение режимов происходит воздействием вешних факторов или сочетанием параметров, эстетического отбора и пересадки на свежую среду. Тут вновь и вновь возникают параллели генетической и общественной сфер. В частности, Государственная Дума служит таким же инструментом манифестации неявных перемен массового сознания, как тело — состояния генома. Причем речь идет о виртуальном информационном потоке, а не о сером прогнившем здании Совета Труда и Обороны. Если разговоры о строительстве нового парламентского центра будут переведены в практическую плоскость, это может изменить пространственно-временную структуру хаоса во властной системе и роль Госдумы будет какой-то иной.

Режимы массового сознания переключаются PR-потоком включая законы или их обсуждение на основе завихрений в структуре хаоса. В культуре растительной ткани может быть применен широкий спектр факторов, включая такие, которые по отдельности снижают выживаемость, а совместно дают синергизм с возникновением новых форм и превышения исходной жизнеспособности. Физический механизм фактора не всегда важен, действие зависит от состояния системы.

Благодаря инновационной организации человеческого генома в зависимости от нашего состояния генетическим оружием может стать буквально все что угодно, и оно активно используется. Роль макроэволюционного фактора сыграли те же выборы, которые в 2003 году убили либеральный электорат. Приемами воздействия на генетическое состояние общества блестяще владел Сталин, изредка позволяя себе даже действовать против ожиданий массового сознания. Запрет абортов в сочетании с расстрелом за побег за границу дал в результате сквозь волну шума в потомстве положительные изменения. И это при том, что детей тогда ненавидели. Подобные приемы, как и любые формы проявления террора, стрессируют популяцию, вызывая генетические перемены подобно тому, как действуют на культуру ткани in vitro супервариабельная тимусная ДНК, колхицин, регуляторы роста растений.

Подчеркнем, что новое возникает только в катастрофическом режиме, будь то выход позвоночных на сушу или журналистско-депутатский креатив, способный пробить глухоту общества к информации о какой-то новой надвигающейся разрушительной проблеме.

Можно помечтать о предотвращении надвигающейся глобальной катастрофы в форме нового холокоста с применением молекулярной биотехнологии для нейтрализации возмутителей спокойствия в хромосомах. Хотя когда-нибудь такая технология вполне может превратиться в рутинный прием противодействия массовой тревожности и потере смысла жизни — гипофории, если только депутат Александр Чуев опять не встанет на страже божественного начала в человеке.

Пока же все более активно и с увеличением эффективности применяется метод т.н. «превентивных катастроф» в управлении обществом. По словам политтехнолога Глеба Павловского, существует конкуренция между поставщиками кризисов на рынок. Он, к сожалению, прав — разумнее, если генерацией кризисов занимаются не наемники, а те, кто зависит от состояния населения.

Как это делается, хорошо иллюстрирует история 122-го закона. Началось все с желания правительства отменить социальные законы, которые уже несколько лет приостанавливались в действии ежегодно дополнением к бюджету. По ходу парламентской пьесы в общую могилу накидали, как обнаружилось только в Совете Федерации, около четверти тысячи самых разных законов с обшей целью продвижения в сторону унитаризации государства. В качестве шумового оформления для отвлечения внимания журналистам велели называть проект «законом о льготах» (или о монетизации). СМИ наживку сглотнули на лету, как бы законодатели сами подставились. Было понятно, что наши все еще советские пенсионеры подвинуты на льготах, возможность гордо пройти мимо контролера для них дороже денег. Эта особенность совпала с тем, что пенсионеры оказались самой и почти единственной социально возбудимой прослойкой. Когда к весне 2005 года вектор общественного состояния недвусмысленно указывал на революцию осенью, задействовал 122-й закон, который журналистам уже велели называть по номеру.

Тут надо представить себе весну 2005 года: расцвет журналистского креатива и возможностей СМИ. Представители исполнительной власти попали в острую зависимость от того, что придумают журналисты, потому что кресла под ними сгорели и тлела сама земля. Закон перелопатил второй и третий уровень власти в федерации (региональные и местные органы), продолжив административную реформу до полной революции — примерно как получилось в 1917 году. И одновременно вывел на улицы самую активную часть населения — пенсионеров. В итоге в 2005 году возможной революции не случилось в отличие от событий столетней давности.

История обогатилась сослагательным наклонением.

Таких примеров «генетического оружия» из парламентской практики можно надергать десяток.

А вот биологического оружия не существует, потому что вредоносные микробы, как и аналогичные законы, возникают только эволюционным путем. ВИЧ в лаборатории не сконструируешь. К тому же в коллекции — «на оружейном складе» — без применения в жизни склонно утрачивать патогенность. Своей деятельностью человек подхлестнул волну эволюции патогенных организмов, но это террор, а не оружие, типа пушки, палящей куда попало на вертящемся лафете.

Наверное было бы правильным, чтобы этот раздел написали более грамотные в предмете авторы. Но мы пока не встречали необходимого для понимания эволюции ракурса и расширения.

Итак, система — это такой объект, судьба которого не выводится из поведения его элементов. На внешние воздействия система отвечает не в связи с физическим механизмом действия фактора, а в зависимости от собственного состояния. В системе могут происходить процессы самоорганизации при больших рассеяниях энергии в тепло. Происходит это вдали от термодинамического равновесия в структурах, которые творцы синергетики назвали аттракторами. Понятно, почему дети много едят, когда растут, — энергия нужна в т.ч. и для морфогенеза. Энергия как бы переводится в информацию, которая порождается, например, в результате действия полового подбора.

Однако в косной природе существует только структура. Информация имеет отношение строго к живой части природы. Жизнь, повторим, есть способ существования информации которая, в свою очередь, обеспечивает как саму эволюцию, так и ее описание.

К концу прошлого века наука, особенно генетика, накапливала факты самоорганизации лавинообразно. Одновременно прошла революция в фундаменте науки. Материя, не потеряв своей роли, уступила первенство структуре хаоса. Это понятие придумали специалисты в сфере турбулентности (например, Юрий Климонтович), и оно оказалось применимым к любому проявлению макроэволюции от костей динозавров до компьютерных программ — смысл происходит от смысла.

Благодаря указанной революции в науке исчезла исключительность гуманитарной сферы, инструментарий синергетики вовлекает ее в естественнонаучный оборот. В макроэволюции как части синергетики стираются различия между гомологией и аналогией ввиду канализованности развития вдоль структуры хаоса.

Системные эффекты могут приводить к инверсии причинно-следственных связей. Ранее мы говорили о росте ксенофобии в США, которую традиционно объясняют атакой на башни МТЦ, на самом деле была причиной, а не следствием ужасающе циничной трагедии 11/9.

В то же время системность может приводить к позитивным последствиям, которые не задумывались действующими лицами и исполнителями. В семидесятых годах прошлого века была заложена угроза мировой экономике в виде будущей возможности обрушения доллара. Чем дольше без дефолта, тем страшнее он будет. А у нас дефолт не заставил себя ждать, в положительных последствиях себя проявил и исчерпал.

В 1905 году вышла статья «Обзор бабочек Московской губернии» с описанием волн численности этих насекомых. Написал ее будущий творец теории микроэволюции (популяционной динамики) Сергей Четвериков которого Тимофеев-Ресовский считал одним из своих учителей наряду с Николаем Кольцовым, также творцом теории микроэволюции наряду с американцем Sewall Wright.

В дальнейших интерпретациях волны жизни сузились строго до одного из четырех факторов популяционной динамики, меняющий случайным образом частоты аллелей в том промежутке, где естественный отбор не может достать мутационный процесс. Однако данный фактор проявляется прежде всего в макроэволюции. У человека самым заметным выражением волн жизни является мода.

В любом случае волны жизни проявляют структуру хаоса. Большие волны, как правило, имеют предвестников по принципу «будущее сегодня». Так, уже за сто лет до холокоста граница эротики сдвинулась в пользу порнографии, отказ от естественной сексуальности и затем утверждение единообразия в ранге высшей эстетической категории погнали толпы людей строем друг против друга. Несколько поколений прожили вне постоянной видимости лиц другого пола.

О грустном в следующем разделе, а здесь укажем на один из итогов наших исследований. Если за волнами следить по одному-двум параметрам, они повторяются, чередуясь. Если расширить наблюдение до пяти-шести и более признаков (оцифрованных и формализованных), каждая волна становится неповторимой, даже если ее продолжительность не превышает двух недель. Интересно, что структура хаоса проявляется в т.ч. и в самом эксперименте — как можно понять, именно с этим явлением столкнулся исследователь и популяризатор науки Симон Шноль.

Как учил великий Эрик Берн, люди играют в игры. В рамках своей транзакционной теории он описал межличностное игровое общение.

На уровне больших личностных ансамблей описаны т.н. кооперативные эффекты психики, фашизация и коммуны. Явление многократно и гениально описано, в т.ч. зампредом дореволюционной Думы Василием Шульгиным, не говоря уже о Густаве Лебоне.

Изменения в каждой отдельной личности могут быть не столь большими, но они направляют систему в одну общую сторону. Системность в описании личностных ансамблей проявляется в принципиальном различии мотиваций толпы и человека в ней. Авторы этой статьи видели, как представитель ЛДПР раздавал по двести рублей по окончании спортивного мероприятия за участие в нем. Не рассматривая это как заработок, подчеркнем, что выталкивает человека на общественную арену тревожность, которая принимает в его душе самые различные окраски от зависти и ненависти до властности и фанатизма. С другой стороны, в рефлексии человек свою тревожность склонен связывать с конкретными внешними причинами, серьезными или нелепыми. Даже в конкретных личных неудачах кто-то оказывается виноват — жена или Сталин, москвичи, москали, жидомасоны, хохлы, хачики, американцы. Пубертация (половое созревание) связываются с противостоянием поколений, «кризис середины жизни» приходится на смену полового партнера в итоге полномасштабной партизанщины внутри семьи, климакс — на открытую войну с половым партнером.

Одно и то же состояние собственной души можно объяснять по-разному и чем угодно. Однако кризис семьи к началу XXI века приобрел характер пандемии и явно имеет какую-то общую причину, скрывающуюся за тревожностью. Так выражается еще один признак системности — паритетность интерпретирующих событие (явление) моделей. В линейных процессах экспериментатору придется сделать выбор при аппроксимации некой конкретной функции. Если же человек, обладая тревожностью и рефлексией одновременно, в качестве паллиатива мучительному самокопанию отследит свое состояние и нанесет на линию дат точки своих бессонных ночей (также скандалы с начальством, дни мигренных болей в голове), то полученный графический образ будет нести некий эстетический смысл, как и любая финальная картинка процесса самоорганизации. В данном случае — образ малых (быстрых) волн жизни. Хотя закономерность вряд ли удастся обнаружить, разве что проявится предменструальный синдром, если речь идет о женщине, или сезонность в случае подобной зависимости. Однако всей широты явления эти факторы все равно не объяснят, остается нечто «чижевское».

Вспомним, что игры в единообразие бушевали почти весь двадцатый век. «Красные десятилетия» и национализация охватили буржуазный мир, сменяясь «охотой на ведьм» эпохи «террора Маккарти». В Советском Союзе ярлык «годен» был равносилен высшему качеству, в Германии солдат считался и производителем нового населения. Инвалидов и просто странных расстреливали.

Некоторые признаки нашего недавнего прошлого описаны для времени возникновения христианства и еще почти на полтысячи лет ранее — для Китая.

Выйдя на историческую арену, варвары с их расширением эстетического критерия на уродство в конце концов создали многоролевые игры типа банковской системы и выставок, включая всевозможные всемирные. Не говоря уже о КВН и различных конкурсах в форме «олимпиад».

Проще всего сказать в этом месте о фрактальности в организации общества. Были сто лет назад тиражированы Советы, в конце прошлого века — парламенты.

Интереснее сложившаяся на основе русской Думы общественная структура механизма памяти о будущем. Наблюдение за палатой изнутри вызывает переходящую в гомологию аналогию (см. выше) с механизмом «памяти о будущем» типа иммунной системы теплокровных.

Парламентская пьеса разворачивается форме хронотопа «на пороге» по классификаций Михаила Бахтина. Здесь нет одного режиссера и другого конкретного продюсера или актера, каждый имеет часть той или иной занятости в общей игре включая зрителя и, конечно же, актера. Таким образом строится сценарий будущего для страны, причем без задержки относительно возникшей потребности.

С опозданием на двадцать лет, когда актуальность ушла, на русский перевели и издали фундаментальный труд Конрада Лоренца «Агрессия» («Агрессивность как зло»).

Автор разобрался в сути явления, но дал провокационно-эклектичное название. К этому времени в русскоязычном культурном пространстве давно циркулировала не только «теория гениальности» Владимира Эфроимсона, но и построения психотерапевта Анатолия Добровича о девиированном социальном садомазохизме. Это явление бывает адресным или безадресным, его субъект может нуждаться или нет в наблюдении за эффектом реализации своей потребности. Социальный садомазохизм приносит обществу в целом больше непосредственного вреда, чем терроризм, и служит первопричиной его востребованности.

Позже возник термин «моббинг» — одинаково характерное для США и России преследование на рабочем месте. Но намного ранее генетик Владимир Эфроимсон выступил со своей работой «Родословная альтруизма», из-за публикации которой в очередной раз пострадала редакция «Нового мира». Эфроимсон говорил о «неэтической конкуренции».

Мы же скажем проще: если б люди могли управлять собственной агрессивностью, вместо войн на Земле расцвела бы красота.

В этом суть и смысл высказывания Федора Достоевского. Потому что в нынешней жизни красота вызывает чаще геростратические позывы и нуждается в охране, что невозможно для новаций. Их надо сначала распознать, а делают это те же агрессивные эксперты, преследующие прежде всего цели самоутверждения и борющиеся с конкурентами. В этом причина, например, проблем необъективного судейства в спорте, особенно в эстетических видах. Судя по аргументации председателя думского комитета по физкультуре, спорту и делам молодежи Владислава Третьяка, проблем судейства достаточно и в хоккее, а фигурное катание страдает от этого еще больше. Однако эти сферы существуют и развиваются, в отличие от советской науки и кинологии, которые потеряли властный патронат.

В экстенсивно развивающихся общее уровень социальной агрессивности чрезвычайно высок, и волны тревожности могут захватывать практически сто процентов населения. Тревожность выталкивает людей на публичную арену и придает им садистическую мотивацию (хоть с балкона покричать ранним утром или заложить соседа фашистам), что вызывает в обществе эффект лавинообразного нарастания публичной активности, потому что защитить себя от указанного явления практически уже никто не может начиная с детского сада.

Так возникает состояние готовности общества к преобразованиям. Промедление чревато стихийной революцией, если превентивно не начать реформы и не активизировать до реализации протеста наиболее возбудимую часть населения, пока протест не охватил критическую массу общества.

Природа распространения той или иной «информации» неизвестна и похожа на скачки численности бабочек у Четверикова.

Способность выбора будущего стереотипа преадаптирован тем же эстетическим чутьем. Людмила Алексеева, судя по ее нынешним пояснениям о судебном процессе Синявского и Даниэля, который вызвал интерес, а прочие подобные процессы такового не вызвали, была одной из тех, кто — не удивляйтесь — обеспечил единство страны. Владимир Жириновский много говорил о «фальшивом диссидентстве» и о роли Пятого управления Филиппа Бобкова. На два десятка лет ранее была реализована идея двух расстрелянных бундовцев о Еврейском антифашистском комитете. Затем и сам «еврей номер один» Соломон Вовси, известный в своей публичной роли под фамилией Михоэлс не по своей воле попал под колеса грузовика в Минске.

За сотни миллионов лет до того аналогичные явления развернулись в хромосомах. Почему какая-то последовательность превращается вдруг в тиражируемый стереотип и сукцессирует, а затем так же неожиданно рецессирует и уходит в небытие, неизвестно. Многое зависит от конверта, но не все. Если «информации» предназначено стать в основе будущих макроэволюционных событий, она проникает через экватор, цитоплазму клетки (где ДНК переваривается), пробивает межвидовые барьеры и т.д. Вероятность события становится как бы стопроцентной. На публичном поле такое возможно только в т.н «большой системе» (это термин), каковой интерпретируется великая страна. Их немного на Земле, включая Россию. Именно российская журналистика незадерженно меняет модели в эпоху перемен. Феномен замещения (викарирования по Тимофееву-Ресовскому) моделей отечественной журналистики описал профессор Ясен Засурский. Это тоже одно из проявлений волн жизни. И у нас же, в России, параллельно с американской журналистикой, жанры сменились форматами, публичное информационное поле получило возможность модульного построения и наращивания. Что соответствует мозаично-модульному принципу организации хромосомы эукариот, который описал для пшеницы Николай Бадаев.

«Факультативная компонента» в общественном информационном поле, соответственно и возможности генерации и эмиссии стереотипов, стремительно увеличиваются.

Это вселяет надежду.

Так же, как и для понятия «гибридный дизгенез» существуют две непримиримые сферы применения термина «биотехнология» — узкоспециальный и общий.

Гибридным дизгенезом чаще всего называют открытый Margaret Kidwell механизм Р-М дизгенеза у плодовой мушки дрозофилы, когда при несоответствии ядерных и цитоплазматических копий определенного семейства МДГ отключается механизм ограничения их копирования, они безудержно размножаются и перемещаются, вызывая многочисленные повреждения хромосом. Строгая констатация такой формы дизгенеза нуждается в хорошей генетической изученности объекта исследования, также большой выборки для счета видимых в фенотипе мутаций. По нашим наблюдениям, у человека и равно у пуделя подобный тип дизгенеза при скрещивании родителей отдаленного географического происхождения выражается в резком усилении базовой тревожности из-за отсутствия генетических возможностей созревания мозга, в частности пирамидных структур. Такие дети остро нуждаются в укачивании и иногда даже раскачиваются сами в одной из фаз сна, без чего у них полноценный сон невозможен. Массовый диагенез данного типа, как нам кажется, приводит к таким проблемам общения, которые в конечном счете через нехитрый инструмент «вот барин приедет и рассудит» запускают демократическую процедуру прихода к власти диктатора.

Т.о., дизгенез в общем виде означает люб проявления коллизий в действии генетической программы, включая несоответствие числа хромосом, дозы генов и т.п. Однако интересующие нас в контексте этой статьи варианты возможно связаны прежде всего в молекулярные драйвом, т.е. активностью повторяющихся последовательностей, способных менять местоположение в хромосомах (транспонируемых элементов).

Биотехнология в узком смысле означает создание на базе культивируемой бактерии производства продукта человеческого гена, например, инсулина или интерферона. Для создания «молекулярной фабрики» используется прошедшая processing матрица messenger-RNA (т.е. с выстриженными интронами, которых нет в примитивной хромосоме прокариотической бактерии). Затем с помощью фермента РНК-содержащих вирусов — обратной транскриптазы — делается ДНК-копия, встраиваемая в геном бактерии, способная в нем работать.

Разумеется, к сфере биотехнологии следует отнести бурно развивающиеся гуманитарные постановочные технологии — продюссирования, режиссирования, оформления, манипулирования кинесикой и проксемикой, создания декораций и костюмов. Неоспоримо к данной сфере относится подзабытая «зеленая революция» прошлого века, что позволило резко поднять урожайность хлеба, также система производства кукурузы на основе регулируемого гетерозиса, и устойчивые к вредителям, соответственно не требующие химических обработок, трансгенные растения, картофель, соя и т.п.

Однако в общем смысле биотехнология включает любые генетические процессы с управляемым влиянием. Так, современное общество дает примеры нескольких типов содержания тревожного ребенка, включая традиционно русское укачивание младенца в подвешенной к потолочной балке избы корзине. Или для ленивых родителей — опаивания малыша маковым отваром. В настоящее время для разных стран, включая Германию и Россию, зафиксированы факты содержания ребенка в ограниченном изолированном пространстве или на привязи, также побои. Если такой ребенок не гибнет от случайных или подстроенных родителями причин, то в условиях двигательной и эмоциональной депривации (лишения) развивается существо особого рода, известное в генетике человека под названием «маугли». В колониальной Индии таких умственно неполноценных детей подкидывали английским миссионерам как воспитанных волками, дав т.о. основу развитой Редьярдом Киплингом легенде.

Значение двигательной и эмоциональной депривации в созревании генома человека столь велико, что оно превышает вклад хронического недоедания в детстве и меняет валовое содержание ДНК в хромосомном наборе на несколько процентов. Тем более велика роль воспитания собственными генетическими родителями, которые дают личный пример взаимодополняющих половых ролей, также методом контрастного воспитания побуждают ребенка к активной социализации конструктивного плана. Подобный контраст наиболее эффективно применялся к детям в позднесоветское время теми, кто одновременно содержал выставочного Большого пуделя и в деталях отработал эту форму биотехнологии на собаке с такой же сложной, как у человека, нелинейной формой социализации. В таком случае даже при родительских ссорах, отчего дети испытывают тяжелый, приводящий к болезням стресс, удавалось воспитывать компенсированного и способного к полноценной социализации ребенка.

На общественном уровне полным аналогом контрастного воспитания стал метод превентивных катастроф. Катастрофы различных форм выполняют для народа ту же роль генетически трансформирующего фактора, которая выпадает на долю стресса в отношении человеческого генома в индивидуальном развитии, а длительные тяжелые стрессы система отвечает депрессией и иммунодефицитом, временные стрессирующие факторы с генетическим эффектом, но без потери социального статуса стимулируют развитие и созревание генетической системы в ее индивидуальной эволюции. Причем иногда стресс вызывает даже в зрелом возрасте некоторый обратный шаг в развитии, т.е. омолаживает организм человека и тем более общества.

Иными словами, наша страна постоянно пребывает в состоянии юности, готовом к любому неожиданному будущему.

Биотехнология «превентивных катастроф» использует возможности молекулярного драйва, т.е. тех же мобильных элементов, неуправляемая активность которых становится причиной гибридного дизгенеза в узком смысле. Изменить генетическую конституцию общества могут в России, например, избирательные политтехнологии. Так, федеральные выборы 2003–2004 годов стали полноценным генетическим оружием, досрочно убившим с помощью открытого PR-расстрела вырождающийся либеральный электорат.

Заметим в контексте данной статьи, что острое противоречие приведенного утверждения со стереотипами либеральных предвыборных программ скорее подчеркивают наш вывод, чем опровергают его. В отличие от стереотипа, исчислимая истина позволяет продолжать цепь рассуждений, не ограничиваясь бездоказательными лозунгами.

У нас получилось, что в России биотехнология активного управления массовым сознанием с помощью превентивных катастроф реализовалась в форме особой формы многоролевой игры с формируемыми ex tempora «абсолютными истинами». При условии активного журналистского освещения в напряженно-конкурентной среде непримиримые направления общественной самореализации сворачиваются в структуру образной проекции будущего. Получается нечто вроде инструмента «памяти о будущем», эволюционно реализованной на основе все того же механизма молекулярного драйва перемещающихся последовательностей в форме иммунной системы теплокровных или системы запасных белков растений.

На общественном уровне такая система дает дополнительные возможности изучения и умозаключений. Повторяем: это такая театральная пьеса, которая идет в форме политического сериала без репетиций и без жесткого разделения социальных ниш — продюсера, режиссера, драматурга, сценариста, актера, зрителя, осветителя. Для системы участников игры получается матрица с коэффициентами по каждой из названных возможностей самореализации. Задается один из семи хронотопов Михаила Бахтина, все остальное имеет сиюминутное разрешение по ходу пьесы. При полной прозрачности каждого из участников общий результат столь же не поддается описанию, как и само будущее.

Нелишне заметить, что каждый участник игры в будущее притягивает на себя значительные ресурсы общества, напоминая аттрактор в неравновесной термодинамике Ильи Пригожина, благодаря которому самоорганизуется структура при рассеянии больших количеств энергии. Однако торговаться по «цене вопроса» неуместно, ставка больше, чем жизнь страны, — выживаемость цивилизации. Публикации о зарплате депутатов на этом фоне имеют мало связей с реальностью и отражают опять же не более чем ожидания аудитории.

На основе изложенных здесь представлений о состоянии человека прогноз его будущего может выглядеть следующим образом.

Все, что может прозвучать и тиражироваться в публичном информационном поле о развитии человечества, рано или поздно в той или иной форме происходит. Социально-агрессивная личность утверждается в глазах и ушах населения с чем-то, что соответствует ожиданиям массового сознания, угадывая их и оформляя в словесные стереотипы абсолютных, т.е. не нуждающихся в доказательствах истин. И иногда благодаря собственной тревожности немного опережает ожидания, что в конечном счете резко увеличивает эффективность PR. Тут есть известный момент: консервативная власть может не принять конкуренции и поторопиться с распятием носителя истины, пока перемены не наступили и в руках до поры остаются возможности если не управлять обществом, то по крайней мере, распять услышанного людьми пророка.

Для PR даже лучше: на миру и смерть красна, да и для власти хороший писатель — мертвый писатель. Диссидент и власть имитируют борьбу органов единого целого. Поэт в России — больше, чем поэт, он еще в КГБ зарплату получает. Говорит, что своей тети-уборщицы. А контора, между прочим, по своей роли в общественном развитии — полный аналог молекулярного драйва в геноме. В генетическом смысле можно было бы гордиться, а не оправдываться.

В отличие от нас, «обычный предсказатель» ищет будущее не за горизонтом пути, а в глазах своего коммуниканта, которого он зомбирует. У него своя сиюминутная цель — заявить о себе или заработать, взяв на себя труд актуализации ожиданий, формулировки и предъявления картины будущего, как она видится здесь и сейчас. В тревожное время жанр пророчества популяризуется и в ответ на спрос плодятся кликуши и другие алармисты. Но и сжигание ведьм — PR-акция не ради спокойствия человечества, а для обогащения их имуществом.

Учитывая, что человеческое будущее, как плавило, действительно ограничено сегодняшни ожиданиями, мы в его познании пытаемся идти непопулярным исчислимым путем. И по крайней мере для самих авторов попытка уже принесла ощутимые плоды понимании происходящего. «Забота» о народе, стране и мире появляется на системном уровне человеческой общественной игры. Мотивация принимаемых решений, как правило, противоречит тому, что потом, а все чаще и до того, говорят народу.

Есть еще обозначенная эволюционистом Верном Грантом «удачливость эволюционной судьбы», нашедшая свое применение в России, где для PR почва исключительно благодарная.

Структура общества самоорганизовалась в сложнейший организм со своими облигатной и факультативной компонентами, на ней эффективно работает полигон отработки стереотипов и сценариев для идеологических диверсий через время и пространство. Есть свой «молекулярный драйв» — орган генерации и эмиссии кризисов, причем профессионалы эффективно борются с конкуренцией на этом поле, внутренней и внешней, включая мощное давление из-за океана.

Прогрессивная эволюция общественной сферы в своей морфологии повторяет большую эволюцию самой жизни на Земле. Чем сложнее морфология общества, тем больше на публичном информационном поле «терминов», применяемых в широком спектре между значениям антонимов: нация, информация, связи с общественностью. В узко-профессиональном смысле PR применяется для обозначения того, что можно преподавать и чему можно научить. Например, в продвижении товара или услуги. Форма развития профессиональною направления выродилась в рекламирование рекламы в т.ч. в спаме. На практике «связи с общественностью» превратились в политический PR как полноценную биотехнологию управления массовым сознанием. Этому никто никого не учит, идет отчаянная конкуренция за скорейшие разработки нового оружия массового PR-поражения. Делается это опять же не с гуманными целями, а потому, что дешевле и эффективнее испытаний новых американских средств убийства людей и разрушения инфраструктуры. Полный пролет на PR-направлении в Ираке отбросил США на старт игры вопреки одержанной военной победе.

Убийства и теракты могут подкрепить PR-процесс, будучи грамотно встроенными в него. Но как самоцель ведут к вырождению.

Мы же наблюдаем за происходящим с нами из эпицентра «лаборатории будущего» в Госдуме, причем сугубо как натуралисты, в рамках подхода, описанного фантастом Станиславом Лемом и примененного политологом Григорием Белонучкиным.

В отсутствии тревожного фона общество очень сильно стабилизировано. Уникальные события становятся ключевыми в основе новых эволюционных треков (филем) при условии синергизма ряда причин. И при одном обязательном условии — они находят себе место на пике кризисов, последовательность которых определяется турбулентностью в структуре хаоса. У человека сложилась биотехнология управления кризисами. Унаследованный от обезьян племенной вождизм преадаптировал как патриотизм в основе государственного устройства, так и новый механизм выдвижения социально значимых личностей с «синдромом звезды» ври условии высокого гормонального фона в организме таких людей (получается типа воспитания «суперкрысы»). Обилие социальных ниш создает возможность разнообразия неконкурентных типов конструктивной реализации творческой агрессивности человека. Кроме того, процесс создания новых социальных ниш не только прекратился, а развернулся на основе новых многоролевых игр. В частности, Интернета, как до него — ТВ транспортной инфраструктуры, банковской системы или бюрократии, избирательной демократии типа бинарной патрнцианско-плебейской модели, также многое другое, включая олимпийское спортивное соперничество и конкурентные выставки сннантропных животных.

По итогам кровавого XX века, богатого на технические, социальные и цивилизационные изобретения, нам придется сделать вывод о трансформации человечества в принципиально новую надвидовую форму. Отмеченная по ряду признаков с начала XIX века мощная волна тревожности перешла в перманентный режим. Глобализация вывела общественную самоорганизацию на более высокий стартовый уровень, тревожные личности с высоким гормональным фоном получили массовое преимущество, «вождизм» расползся амебой по разным общественным сферам вплоть до шоу-бизнеса или футбольного фанатизма.

С другой стороны, новая форма человека стала в столь красочной форме полноценным «проявителем» структуры хаоса в самых незначительных ее завитках. Это стало возможным благодаря возникновению биотехнологии превентивных катастроф.

Если мы правы в наших построениях, то выбор будущего человека из двух групп вариантов — Posthomo sapiense versus Homo postsapiense — до 2020 года должен состояться в пол у обозначенной нами новой формы человека Homo super-sapiense, или кульминации развития ноосферы в понимании Владимира Вернадского. Имеется в виду явление, которое Михаил Делягин назвал «коллективным разумом». Частным его проявлением является то, что те же самые решения, например, предпринятые с корыстными или властными целями, на системном уровне приобретают государственнический смысл и даже действуют на благо народа. У нас такое возможно благородя тому, что Россия сохранилась как большая система. Однако нестабильность миру придает то, что США благодаря глобализации с семидесятых годов прошлого века законсервировались. Чем более в этой стране нарастают кризисные явления без реформ, в частности, монетарной или избирательной систем, тем глубже будет форс-мажор и соответственно меньше возможностей на него повлиять. Влияние США на мир столь огромно, что невозможно предсказать изменения геополитического расклада в итоге неизбежного кризиса этой страны. Сейчас вопрос в том, захотят ли США выскочить из кризиса, кто это будет делать и как. Ускорить решение может только волна антиамериканизма, пока проблема провала в имидже страны только обсуждается и не переводится в практическую плоскость изменений внешнеполитического курса, дальше рассылки пропагандистов мудрой политики США в Ираке дело не идет. Однако пока люди верят в доллар и в превосходство американской культуры или технологии, США экспортировать кризисы, это соответствует их традиционной позиции национального превосходства.

В любом случае какой-то глобальный кризис человечества до 2020 года неизбежен и скорее всего он будет преодолен путем трансформации генетической конституции Homo sapiense благодаря действию молекулярного драйва под действием синергизма множества факторов, включая изменения климата, исчерпание углеводородов, провал денежно-кредитной системы и превращение невозобновляемых углеводородов в единственную меру ценности, демографические проблемы и старение человечества. Мы предполагаем, что направление к исход такого глобального кризиса, как и прошедшего холокоста XX века, не будет зависеть от «окраски» ожиданий массового сознания, т.е. какие нации и категории населения сыграют роль подлежащих уничтожению изгоев, будет ли развиваться антиамериканизм, что произойдет с верой и рынок и либеральной идеей.

Сам по себе холокост никаких положительных ассоциаций не вызывает, и апологеты силы, казалось бы, должны понимать, что их вариант развития человечества подразумевает некую итерацию, в которой они станут всего лишь одним из первых этапов. Остается вопрос — по может ли кризис сохраниться человечеству в форме такой относительной преемственности, которая позволит через сто или двести лет нашим потомкам сохранить как внешнее сходство с нами, так и строчку «Homo sapiense» в биологической таксономии.

Альтернативный вариант пост-человеческой жизни (в алармическом выражении — «конец света») у биолога должен вызывать не ужас, но любопытство. Чтобы мы уступили эволюционную арену кому-то другому, необходимо достаточно серьезное изменение параметров со столь мощным завихрением в структуре хаоса, что сама идея турбулентного мира уступит место в основе науки чему-то другому. И в любом случае наши преемники унаследуют какие-то из преднакопленных нами признаков.

Сама по себе жизнь вечна, она не возникает и не исчезает, а продолжается в форме эволюции информации.

Мы приносим извинения специалистам за примененные в статье упрощения и многочисленные повторы. Наша цель состояла в том числе и в том, чтобы их идеи более не оставались далее за пределами учебников.

Авторы статьи нарисовали словами модель эволюции человека, которая стала возможной благодаря собственным экспериментам, кинологии, контент-анализу телепередач, но прежде — соединению в нашем союзе полученного от наших учителей: Тимофеева-Ресовского, Вадима Ратнера, Энвера Багирова. Ясена Засурского и многих других. При подготовке материала использованы их идеи, также логические и терминологические изобретения эволюционистов Юрия Чайковского и Владимира Красилова, специалиста в области физики турбулентности Юрия Климонтовича, синергетика Сергея Курдюмова, математиков Хинчина и Колмогорова, генетиков Сергея Гершензона, Романа Хессина-Лурье, Михаила Голубовского, палеонтолога Александра Раутиана, политолога-натуралиста Григория Белонучкина, столь же натуралистических депутатов Думы Василия Шульгина, Алексея Митрофанова и Владимира Жириновского, кинологов Юдифи Шар и Марии Сотской, правозащитницы Людмилы Алексеевой, политтехнолога Глеба Павловского, также сотрудника Института генетики РАН Александра Рубановича, соединившего в себе возможности всех перечисленных. И многих других, как упомянутых в тексте, так и незаслуженно забытых его авторами — в прошлом, когда мы только учились, невозможно было предвидеть, что макроэволюционные построения станут основой моделирования работы Государственной Думы в ее роли поиска конструктивных форм будущего.

Тут, конечно, наблюдается эволюционное развитие системы идей, хотя нам и не очень удобно ставить свои имена в череду признанных обществом эволюционистов — творцов science fiction Эразма и Чарльза Дарвиных, Аркадия и Бориса Стругацких, Станислава Лема, Тейяра де Шардена, Густава Лебона, Михаила Меня.

Иллюстрируя наши построения, в числе побудительных мотивов необходимо подчеркнуть позитивную роль в инициации латерального мышления моббинга и социального садизма. Попросту говоря, наши по жизни личные враги стали мощными факторами экстенсивного, эвристического творчества. Описанные нами системные эффекты самоорганизации публичной арены придают геростратической мотивации обратный, высокопозитивный смысл. Невозможно сказать точно, что надо сделать правительству или депутатам для предотвращения фашизма или войны. Тем более, что там и нет такой цели, а коррупционно-лоббистские механизмы становятся двигателями государственного развития. Однако нарисованный нами механизм все же содержит скорее позитивный, чем негативный, вектор развития человека на Земле, способного к глубоким генетическим трансформациям без заметных изменений в комплексе видовых признаков.

Оптимизация указанного соотношения выполняет в большой эволюции роль аналога оценки «цена — качество» в рыночных моделях и является в эстетическом направлении эволюции Жизни ее вершиной. Пока человек создает себе проблемы сам, но эта динамическая тренировка популяции способна повысить вероятность переживания крупнейших природных катастроф типа нового оледенения.

Хотя мы не думаем, что еще через несколько миллиардов лет, когда умирающее Солнце расширится до орбиты Земли, на ней будут обитать наши прямые потомки, которые будучи лучше нас, перелетят на другие планеты. Однако многие из ныне живущих на земле двуногих смогут с интересом наблюдать, как человечество преодолеет последствия кризиса семьи и демографического коллапса, а затем справится с коллапсом мировой денежной системы и исчерпанием последней ценности — углеводородных источников энергии, чтобы затем пережить глобальную катастрофу очередного оледенения.

Картина не может быть полной без ссылки на Михаила Задорного: «Я недавно понял, почему мы живем так неустроенно: веками, поколениями… Потому что у нас — славянских народов — величайшая миссия: сохранить жизнь на Земле после того, как наступит конец света!» В миниатюре на 5,5 страниц юморист четко изложил суть всего, чему мы пытались создать научное обоснование. Там же есть краткое описание того, что такое «конец света». Творчество юмориста Задорнова в который раз подтверждает, что макроэволюционные истины легко найти, но трудно доказать. «Нам к концам света не привыкать», — написал Задорнов и присовокупил: мы их навидались — в 17-м, 37-м, 41-м, 93-м и 96-м. «Апокалипсис для нас девальвировался, как и российский рубль! У нас уже десять лет каждую пятницу в газете пишут, что в понедельник наступит конец света. И тут же под этой статьей печатают телевизионную программу на следующую неделю».

Юморист среди прочего по факту дал определение конца света: «Вообще, что такое конец света? Это взрывы, землетрясения, грязь, слякоть, бездорожье, повсюду мусор… Отопление, газ, электричество — все отключится. То есть практически во многих наших северных городах прихода конца света даже не заметят».

Сознание своей особости и уникальности, по-видимому, изначально заложено в природе человека и ощутимо помогает в повседневной жизни как индивидууму, так и человечеству в I целом.

Человек осознает себя как нечто отдельное, обособленное от его соплеменников — точно так же, как человечество осознает себя, как нечто бесповоротно выделенное из остальной живой природы и потому якобы независимое от нее. Всякое напоминание о сохраняющемся единстве и зависимости вызывает волну инстинктивной паники и стремления подтвердить поставленную под сомнение независимость, разорвав еще уцелевшие связи — как с природой, так и собственными соплеменниками и соотечественниками.

Как хочется отличаться! Как хочется вырваться из толпы мириадов безвестных и безымянных предков и современников, в неузнанном молчании стекающих в небытие и безвестность. Как хочется согреться в беспощадном равнодушии истории сознанием своей исключительности, — а еще лучше исключительности заслуженной…

Этому чувству не стоит поддаваться. Надо быть скромней.

Наиболее разумное отношение к натужной пропаганде исключительности своего времени случилось продемонстрировать перед лицом потомков Джеку Кеннеди, который, нежась в ванне и регулируя ногой кран горячей воды, следующим образом резюмировал одному из своих советников доклад другого: «Он сказал, что сейчас в мире происходит шесть революций. Первая — революция растущих ожиданий, а остальные пять я не запомнил».

Равнодушие к действительно революционным изменениям, проявленное самым динамичным лидером самой динамичной страны мира не когда-нибудь, а на первом и наиболее впечатлившем человечество пике ускорения научно-технического прогресса, — достойный апокриф всей нашей цивилизации. Ибо в истории человечества нет ничего более постоянного, чем изменения, открытия и возникновение каких-то явлений в первый раз.

Прошлое кажется монолитом, застывшим в далекой незыблемости — но почитайте, почитайте воспоминания современников: они были наполнены постоянными и неизменно остро воспринимаемыми переменами. Из нашего исторического далека они кажутся нам незначительными, — но для своего времени были серьезными и переживались весьма глубоко. Жизнь неуклонно, день за днем не только ставит, но и ставила перед живущими все новые и новые проблемы, решение которых требовало решительного обновления даже самого инертного, что только есть у человека, — его сознания.

Самый ранний из древнеегипетских памятников письменности — страстная жалоба на молодежь, отвергающую общепринятые традиции поведения и мышления и совершающую поэтому многочисленные ужасные и бессмысленные ошибки.

И сегодня, терпя поражения и потери, по привычке и традиции обрекая себя и своих близких на не всегда неизбежные лишения, мы не имеем права оправдываться уникальностью своей эпохи и исключительной якобы сложностью своих проблем. Не только потому, что это деморализует нас, но и потому, что это неправильно.

Каждый из нас живет в рутинное и обыденное время планетарных бурь и принципиальных переворотов, время мучительного пересмотра традиционных ценностей и решительного отказа от выработанных поколениями привычек. Не от всех — но тех, что остаются в неприкосновенности, мы ведь и не замечаем.

С момента появления человека процесс его изменения идет постоянно — и с нарастающей скоростью. Это почувствовал еще премьер-министр Веймарского герцогства Гете, без малейших колебаний отправивший своего героя в ад за одно только пожелание остановить прекрасное мгновенье, то есть замедлить ускорение изменения человечества.

Пора привыкать.

Пора привыкать к собственной изменчивости и к тому, что в исключительности, пусть даже и собственной, нет, строго говоря, ничего, услуживающего внимания не говоря уже о гордости.

Мелкая исключительность естественна и обыденна, потому что каждое из следующих друг за другом изменений глубже, быстрее и необычнее предыдущего. Каждый шаг человечества вперед, каким бы робким он ни был, делается не в неподвижном пространстве закованной в учебнике истории, но по разгоняемому им самим многоярусному эскалатору прогресса. Сначала только биологический прогресс, затем — технический и социальный, к которым, вероятно, уже в обозримом будущем добавятся еще многие другие виды прогресса, которым еще только предстоит неудержимо понести нас во все более и более неведомее.

И это неведомое образует такую же рутину и обыденность, как известная вам до последней точки квартира или работа.

Привыкайте: чем больше вы знаете и умеете, тем с большим неизведанным и тем более внезапно вы обречены сталкиваться нос к носу в темном подъезде своей повседневности. Именно поэтому большинство мудрецов, не говоря уже о творцах, истово верит в бога:[79] бог для человека — это то самое неведомое, с которым он непосредственно соприкасается и которое непосредственно и повсеместно, хотя пока и непознаваемо, влияет на его жизнь.

Человечество меняется все больше, все быстрее и все по большему числу направлений. Человечество меняется, используя сам технический прогресс преимущественно как инструмент этих изменений, как костыль для все большей и большей — не только скорости изменений, но и, что принципиально важно, их вариативности.

Теория эволюции учит: рост числа вариаций является весьма убедительным признаком достаточно серьезных изменений уже в близком будущем. Романтики говорят о «предчувствии» видов изменения среды обитания и повышении им своей изменчивости ради повышения вероятности приспособления, классики указывают на реакцию вида на незаметные сторонним наблюдателям изменения окружающей среды, лишь позднее выходящие «на поверхность», статистики порой отмечают, что грядущие изменения сами в значительной степени становятся результатами повышения степени разнородности вида. Однако нас в данном случае интересует практический аспект этих умозаключений.

Повторим еще раз: рост числа направлений изменений вида предвещает качественный скачок развития, переход его в новую плоскость, новое измерение.

О каких же направлениях изменений человеческого вида может идти речь сейчас?

По степени увеличения скорости соответствующих видов изменений следует выделить прежде всего биологическую, социальную и технологическую эволюции, существующие бесспорно, а также эволюцию массового и индивидуального сознания, сам факт существования, которой требует если и не убедительного доказательства, то, во всяком случае, более тщательного, чем это возможно в рамках данной работы, описания и исследования.

Первый и наиболее, если можно так выразиться, «естественный» вид изменений человека — его биологическая эволюция, наиболее длительный и изученный (хотя и по-прежнему во многом оспариваемый) процесс. Вместе с тем почему-то принято считать, что с началом совершенствования орудий труда, то есть технологической эволюции, биологическая эволюция человека прекратилась.

Непростительная самонадеянность! — как будто простое выделение человека из остальной живой природы, вызванное появлением орудий труда, способно само по себе отменить или по крайней мере компенсировать воздействие на него значительно более глубоких и масштабных естественно-природных законов.

Да, действительно, с началом технологической эволюции эволюция биологическая неуклонно теряла свою значимость как фактор выживания человека в меняющейся внешней среде. Вместо того, чтобы медленно и мучительно менять себя, неосознанно приспосабливая свой биологический облик к внешним требованиям природы, человек начал значительно более осознанно и, соответственно, быстро менять саму эту природу, приспосабливая ее к своим потребностям при помощи все более мощных орудий труда. Однако это приспособление не носит и не может носить абсолютно полного характера. Поэтому влияние природы на человеческий вид по-прежнему остается причиной его эволюции, пусть даже и опосредованной осознанным вмешательством человека в состояние этой природы.

Биологическая эволюция человека продолжалась и продолжается — достаточно обратить внимание на изменение среднего роста, мышечной массы и телосложения людей разных эпох. Однако биологическая эволюция мало заметна для самого человека, так как сроки даже самых незначительных изменений, как правило, существенно превышают сроки его жизни. Как всякое естественное (то есть стихийное) изменение сложного биологического вида, она идет очень медленного.

С началом совершенствования орудий труда возникло человеческое общество, и эволюция человека получила качественно новые — технологическую и социальную — составляющие. Развитие технологий и подталкиваемое изменение общественных структур шло уже на порядок быстрее биологического, и потому последнее стало незаметным по сравнению с ним, как бы «ушло в тень».

Здесь мы впервые сталкиваемся с принципиально важным для рассмотрения развития эффектом «относительности времени». С точки зрения протяженности эволюции человека как биологического вида последние пять тысяч лет непрерывной письменной истории являются совершенно незначительным сроком. Для развития же технологий и социальных структур это подлинная вечность, за которую успевали возникнуть, разрушиться и воскреснуть — и нередко по нескольку раз — высокоразвитые цивилизации, претерпевавшие глубокую и разнообразную эволюцию.

Таким образом, на самом деле биологический прогресс не прекратился: мы не замечаем его потому, что, во-первых (и как отдельные люди, и как целые общества) живем недостаточно долго, и, во-вторых, наше внимание отвлекают более быстрые, более насущные и более серьезно влияющие на нас изменения первую очередь общественные.

Более того — как представляется, по мере совершенствования орудий труда биологическая эволюция человека весьма существенно ускорялась и ускоряется по сравнению с неразумной частью живого мира. Ведь активное применение орудий труда оказывает дополнительное влияние и самого человека — как непосредственно, так и через средне- и долгосрочное влияние на него природы, измененной им же самим в соответствии с его краткосрочными нуждами.

Классическими примерами, уже очевидными на сегодняшний день, представляются акселерация, снижение иммунитета из-за изменения (отнюдь не только путем вульгарного «загрязнения») окружающей среды, последствия резкого изменения образа жизни, стрессов и использования непроверенных медикаментов и их комбинаций (не говоря уже о пищевых добавках и генетически измененных продуктах).

Долгосрочные (то есть оказывающие влияние на несколько поколений вперед) результаты сочетания перечисленных факторов друг с другом не только по-прежнему остаются terra incognita, но даже не является систематических комплексных исследований.

Нельзя забывать и о сознательном подстегивании человеком своей биологической эволюции. Наглядным выражением того, как технологическая эволюция ускоряет биологическую, служит генная инженерия. Красивые слова о моральных ограничениях в таком случае не могут нести содержательной нагрузки. «Нравственность» человечества как целого проявляется почти исключительно в сожалении о поступках, которые признаются им безнравственными, и в стремлении скрыть эти поступки и даже забыть о них, но ни в коей мере не в воздержании от них, если они диктуются материальными интересами, в том числе и сиюминутными либо страстью к познанию. Остановить любопытство гораздо сложнее, чем алчность.

В отношении прогресса технологий для человечества как целого никаких моральных ограничений не существует и, по-видимому, не может существовать в принципе. Ведь абсолютный приоритет технологического прогресса над всеми остальными интересами и представлениями исторически был прямым условием выживания человечества как биологического вида, категорическим условием успеха в конкуренции между различными человеческими обществами (то есть во внутривидовой конкуренции) и, вероятно, приобрел характер своего рода условного рефлекса.

С этой точки зрения технологический прогресс является для человечества значительно более категорическим императивом, чем для отдельного человека — так называемые первичные индивидуальные потребности (в любви, власти и деньгах). Случаи добровольного отказа от них отдельных односторонне развитых личностей известны и достаточно многочисленны. Случаев же отказа от совершенствования технологий целых человеческих обществ (после индейцев Центральной Америки и отдельных полинезийских племен, для которых этот отказ был опять-таки технологически обусловлен) история не знает.

Поэтому мы можем быть уверенными в том, что в то самое время, когда в Великобритании полусумасшедшие «зеленые» взрывают медиков, смеющих ради спасения людей ставить опыты на лабораторных крысах, где-то в значительно более близких и фешенебельных местах, во всех этих Лос-Аламосах и Горках-17 отнюдь не менее сумасшедшие высоколобые наверняка занимаются — одни улучшением биологической породы homo sapiens’а, другие — генетическим оружием, поражающим только избранные народы или же только внуков жертв применения, третьи — наделением человека принципиально новыми качествами, «по недосмотру природы» отсутствующими у него вовсе или же существующими в зародыше.

Таким образом, человек в силу свой разумности является единственным видом живых существ, для которого изменения, определяющие его биологический облик, носят уже не столько внешний, сколько внутренний характер. Биологическая эволюция человека уже сегодня в неизмеримо меньшей степени определяется внешними для него как вида, чем внутренними условиями — технологиями и социальной структурой, активно и беспрепятственно преобразующими в соответствии с его потребностями уже не только внешний для него мир, но и его самого.

Появление уже следующего после биологи ческой эволюции типа развития — технологического — полностью заслонило от человека процесс его собственного изменения, сделало биологическую эволюцию производной от других, значительно более быстрых видов человеческой эволюции.

При этом следует сразу же подчеркнуть, что, говоря о влиянии технологий на общество, мы тем самым автоматически рассматриваем только господствующие технологии, носящие не просто массовый, но преобладающий в данном обществе характер. Поэтому отдельные, «точечные» технологические достижения (типа северокорейских баллистических ракет, южноафриканской атомной бомбы или российских компьютерных разработок), не влияющие на состояние соответствующего общества в целом, не представляют для нас интереса.

Более того: производственные технологии важны с этой точки зрения не сами, но лишь в их взаимообусловленном соединении с соответствующими им технологиями управления, в том числе управления обществом.

Технологический прогресс, будучи следующим этапом развития после биологического, увеличил число направлений эволюции человека, расширив как его собственные масштабы, так и масштабы происходящих с ним изменений. С одной стороны, это расширение носило качественный характер и шло путем формирования и структурирования общества и начала социальной эволюции. С другой — оно было количественным и выражалось в увеличении масштаба влияния человека на всю Землю и ускорением за счет этого влияния уже не только собственной биологической эволюции человека, но и эволюции всей биосферы планеты как единого целого.

Технологическая эволюция человека стала движущей силой не только социальной, но и биосферной эволюции (и являющейся ее частью биологической эволюции человека) подобно тому, как раньше ее движущей силой были преимущественно космические и тектонические явления.

Важно, что воздействия человека на окружающую среду уже не гасятся и не поглощаются ею, а немедленно «возвращаются» человеку в виде соответствующих природных реакций. Это значит, что «экологический демпфер» исчерпан: человечество стало столь большим, что масштаб его влияния на природу совпал с штабами самой природы. Человек вырос настолько, что стал одной из природных сил — не только изменяющей каждую из остальных и процесс их взаимодействия, но и прямо зависящей от них.

Следовательно, антропогенная нагрузка на биосферу приближается к своему пределу: ее дальнейшее механическое наращивание может привести к непредсказуемым обратным реакциям, в том числе и в результате дестабилизации или даже слома сформировавшихся механизмов поддержания экологического равновесия.

С этой точки зрения заслуживают внимания гипотезы, по которым нарастающие во всем их разнообразии проблемы человечества (от ухудшения наследственности до роста международной напряженности), равно как и появление новых направлений его развития, во многом являются проявлением стихийного торможения со стороны биосферы его линейно-поступательного развития, близкого к исчерпанию своих возможностей.

Поэтому дальнейшее качественное развитие человечества может происходить путем уже не столько усиления антропогенной нагрузки на биосферу, сколько изменения направления его движения, при котором прогресс уже не будет связан с увеличением масштабов этой нагрузки, а может быть, будет сопровождаться и ее уменьшением. Сегодня этим изменением представляется изменение предмета труда человечества, переориентация его усилий с изменения окружающей среды на свое собственное изменение (чтобы не сказать «самосовершенствование»).

Помимо технологий формирования сознания, направлением усилий такого рода представляется социальная инженерия, то есть усилия общества по изменению его собственного устройства, его внутренних структур. (При этом нельзя исключить, что ослабление антропогенной нагрузки на биосферу будет вызвано резким сокращением численности человечества в результате тех или иных драматических событий.)

Таким образом, уже следующий шаг после чисто биологической эволюции — появление эволюции технологий — качественно усложнил картину развития человека.

Совершенствование орудий труда создало принципиально новое, невиданное ранее явление — человеческое общество и, соответственно, социальную эволюцию. С другой стороны, под действием технологической и социальной эволюции человек стал главным действующим лицом развития биосферы, ускорив и разнообразив как ее, так и свое собственное (в том числе биологическое) развитие.

При этом характер взаимодействия между сформировавшимися типами эволюции — биологической, технологической и социальной — в свою очередь, также подвергается изменениям. Достаточно указать на нашу привычку к тому, что прогресс технологий лежит в основе прогресса общества и является, таким образом движущей силой социальной эволюции.

С традиционной точки зрения, социальные структуры, хотя и являются результатом развития технологий, более инерционны и менее гибки. Именно тяготением к косности объясняется то, что обновление социальных структур, вызываемое технологическим прогрессом, идет, как правило, в форме разрушительных революций.

Однако в последние полвека «привязка» социальных структур к технологиям стала значительно менее однозначной, чем раньше. Социальные структуры, по крайней мере развитых стран, в целом смогли приспособиться к стремительной смене технологий. Они научились воспринимать саму эту постоянную смену как некое постоянство более высокого уровня, в результате чего даже самый стремительный технологический прогресс не вызывает (по крайней мере, до определенных пределов) в социальной сфере существенных напряжений, свидетельствующих о потребности в каких-либо заметных изменениях.

Данное приспособление социальной структуры к обновлению технологий произошло за счет нового увеличения числа направлений эволюции человечества: очередное увеличение масштаба технологической эволюции еще раз качественно расширило сферу влияния технологий, включив в нее (уже в третий раз — после общества и биосферы) индивидуальное и общественное сознание.

В самом деле, социальная структура определяется не только технологиями, но и в очень большой степени общественным сознанием. По крайней мере, до 20-х годов XX века эта закономерность не имела существенного значения, так как общественное сознание складывалось в основном стихийно, под воздействием технологий, обеспечивающих его необходимую изменчивость, и культурных традиций, обеспечивающих необходимое постоянство (в биологической эволюции аналогичные функции выполняют изменения внешней среды и устойчивость генотипа).

Однако нарастающее ускорение технологической эволюции, предъявляющей все новые требования к системам управления обществом, создало серьезную угрозу для социальных структур. Слишком быстрое изменение базовых технологий сминало структуру более инерционного и не поспевающего за техникой социума, что грозило окостенением в уродливых формах, тормозящих технологический а с ними все остальные формы прогресса — с неизбежной болезненной революцией, грозящей крахом и поражением в международной конкуренции. (Нечто подобное произошло в СССР и других авторитарных обществах.)

Задачи социальной стабилизации в условиях ускорения технологической эволюции потребовали от общества способности управлять уже не только внешними явлениями, связанными с биосферой, но и явлениями внутренними, связанными с индивидуальной деятельностью человека и человеческих групп.

Выходом стало очередное расширение сферы применения главного инструментария человечества — технологической эволюции. После биосферы ее влияние распространилось сначала на организацию самого общества и структуры его управления, а затем — и на формирование его сознания. При этом рационализация систем управления обществом (которые, строго говоря, являются системами его самоуправления, если не контролируются извне) оказалась лишь промежуточной ступенькой к рационализации общественного сознания: ее использование было вызвано временной недостаточностью технологий, не позволявших формировать сознание непосредственно, и стало затем инструментом преодоления этой недостаточности.

Прямое воздействие на собственное сознание означает качественно новый шаг в развитии человечества, открывающего принципиально новое направление своей эволюции — эволюцию сознания или, если позволительно так выразиться, ментальную эволюцию.

Данный шаг представляется главным содержанием продолжающейся информационной революции. Важнейшие направления нового типа эволюции:

• Принципиальное изменение самого механизма восприятия мира не только отдельным человеком, но и обществом в целом, так как это восприятие формируется глобальными средствами массовой информации с использованием информационных технологий. На практике это означает начало постепенного отказа от второй сигнальной системы — восприятия слова, связанного с логикой как с преобладающим типом мышления, и перехода к восприятию целостных образов, связанного с непосредственным воздействием на чувства. (До информационных технологий такое восприятие существовало в искусстве, преимущественно в музыке, и в случайных творческих «озарениях».)

• Качественное повышение значения культуры, в том числе национальной, как фундаментальной основы формирующихся новых производственных сил, непосредственно связанных с общественным и личным сознанием.

• Расширения масштаба эволюции сознания с отдельно взятых людей на их коллективы, включающие не только отдельно взятые организации разных масштабов, но и целые общества. Такое расширение, по-видимому, ведет к формированию и проявлению надличностного, коллективного сознания, слабо воспринимаемого отдельными людьми, но оказывающего значительное, а возможно, и решающее воздействие на их жизнь.

• Формирование коллективного сознания, вероятно, способно изменить эффективность человечества и расширить границы его взаимодействия с окружающим миром. В частности, продолжение расширение масштаба эволюции сознания может привести к повышению масштаба коллективного сознания до планетарного уровня и формирования в результате этот коллективного сознания всего человечества. В принципе нельзя исключить, что такое сознание начнет взаимодействовать с биосферой Земли, а возможно, и Вселенной в целом не поддающимся прогнозированию образом — в рамках «ноосферы», впервые описанной Вернадским.

Существенной закономерностью представляется то, что всякий последующий вид человеческой эволюции оказывает серьезное влияние на предыдущие, более медленные виды, прежде всего, заметно увеличивая их скорость. Эволюция сознания — не исключение: создавая качественно новые и весьма эффективные методы «социальной инженерии», она ускоряет социальное развитие человечества и открывает новый значимый этап социальных изменений.

Между тем систематическое и комплексное применение даже традиционных социальных технологий способно оказать глубокое влияние на общество. Представляется, что ничтожность современных европейских элит, проявившаяся после окончательного ухода с политической сцены поколения лидеров, выкованных «холодной войной», является продуктом не только традиционной европейской культуры, но и осознанного и последовательного применения американцами социальных технологий[80] против своего важнейшего конкурента — объединяющейся Европы.

Понятно, что ничтожество политических элит и их неспособность защитить ни национальные, ни континентальные интересы в глобальной конкуренции не могла не вызвать реакции — как стихийной со стороны общественности, так и осознанной со стороны крупны деловых кругов.

Именно следствием этой реакции в первую очередь представляются феерические успехи европейских экстремистов в начале XXI века — от побед «умеренного экстремиста» Берлускони в Италии и Хайдера в Австрии до успехов Ле Пена по Франции и Пима Фонтейна (которого, по-видимому, вообще пришлось убить, чтобы не допустить к власти) в Нидерландах.

Каким мир будет через 20 лет? Есть ли возможность предсказать вероятные направления развития современной цивилизации, обретающей все более глобальный характер? Или же эта глобальность будет нарушена или даже разрушена центробежными силами человеческого сообщества?

Ответить точно на эти вопросы, разумеется, не смог бы даже сам Нострадамус, но поразмышлять «по поводу» — дело вполне возможное и даже полезное: как-никак всякий бюджет закладывается заранее, тем более — в условиях существенных структурных сдвигов все более глобализирующейся экономики.

Общим местом стало утверждение, что индустриальная эпоха заканчивается, уступая место место индустриальному, информационному типу производства. Соответствующим образом меняется классовая структура социума, психология потребления, способы воспроизводства общественных отношений в целом-Современная информационная экономика является своеобразной системой воспроизводства знаний как некоего «человеческого капитала» или нового, «четвертого фактора» производства (в противоположность трем факторам производства индустриальной эпохи — земле, труду и капиталу).

Становление постиндустриальных отношений, связанных с развитием информационно-коммуникационных технологий, ведет к необратимой трансформации психологии субъекта этих отношений, способствуя росту индивидуалистических навыков и прогрессирующей утере инстинкта архаичной коллективистской солидарности. Вместе с языком общественных отношений меняется экзистенциальная мотивация его носителей. В некотором смысле, здесь можно говорить о процессе приватизации общественной политики, экономические спонсоры которой составляют де-факто космополитический клуб сильных и богатых и ведут игру за пределами узконациональных интересов, способствуя тем самым институциональной интеграции глобальной бизнес-сферы.

Новый доминирующий тип экономики получил определение институционального, что является, в сущности, парафразом «корпоративного», но уже на новом витке спирали исторического развития. Главная антропогенная проблема институциональной экономики, по мысли ряда аналитиков, состоит в растущем эгоизме отдельных участников рынка, при одновременном ужесточении корпоративных задач. Т. е. мы тут опять сталкиваемся с «вечной» дилеммой личного и общественного, но уже в новом научно-технического контексте.

Сегодня главе государства модно и престижно уходить со своего поста не на пенсию, а в управленцы какой-нибудь крупной корпорации, куда даже из британских лордов стоит очередь. Однако, тот же самый процесс происходит в среде самого что ни на есть базисного среднего класса глобального капитализма: образованная элита практически всех стран мира, в подавляющем большинстве случаев, предпочтет корпоративную лояльность политической. Отсюда — рост мобильности рынка труда и усиление миграционных процессов, размывание традиционной культурной идентичности в поле новых вызовов истории.

Одним из этих вызовов, значение которого растет, является инструментальное приближение человека к программным шифрам второй сигнальной системы, а значит — к началам оперативного программирования психики. По-другому это называют «развитием технологий воспроизводства общественного сознания», или просто «хай-хьюмом» (high-hume).

В чисто техническом смысле «хай-хьюм» — это корпус новых технологий опережающего воздействия на рынок, адекватных реалиям развивающегося информационного общества. Другое название хай-хьюма — «гуманитарные технологии», целью которых является повышение скорости прогресса на единицу вложенного ресурса.

Пожалуй, главная техническая проблема современной аналитики, тем более — футурологии, обусловлена наметившимся в последние годы фундаментальным сдвигом общей парадигмы научного мышления, мутирующей от классической, через неклассическую, к постнеклассической, что предполагает, в свою очередь, поворот от академической однозначности к междисциплинарной поливариантности. В целом, эта тема достаточно отрефлексирована в культурологическом дискурсе перехода от коллективистских паттернов модернизма к индивидуалистическим — скажем так — шизоблокам[87] постмодерна, ориентирующимся не столько на якобы общепризнанную научную истину, сколько на персоналистический инсайт.

Такое положение вещей наглядно характеризует ситуация на бирже, где, при всей исключительной математичности выдаваемых на дисплеях данных об индексах торгуемых продуктов, невозможно заранее просчитать на базе только этой, сугубо технической информации оптимальную схему успешной рыночной стратегии. Почему? Потому что за кадром системы остается по сути, внесистемная мотивация участников игры.

Вопрос мотивации — это ахиллесова пята всякой смыслообразующей конструкции как манипуляции инфобитами.

Как показывают малоизвестные открытия русской физиологической школы Бехтерева-Павлова, речевое общение (т. е. воспроизводство общественного сознания) — это не только кодирование и декодирование конкретной информации. К механизмам этого общения также относятся и те психофизиологические структуры, которые, преобразуя речь, превращают ее в задачи и дирижируют всем поведением, в том числе — и прежде всего — оттормаживая все не отвечающие задаче импульсы и мотивы.

Открытая И. Павловым вторая сигнальная система (ВСС) тесно связана с механизмами первосигнальных реакций. Природное предназначение ВСС состоит в стимулировании таких действий индивида, которые не диктуются его собственной сенсорной сферой. Ее задача — торможение непосредственных первосигнальных побуждений и поступков в целях замены их действиями, не требуемыми прямыми потребностями индивидуального организма. Т. е. здесь, фактически, речь идет о феномене суггестии — управлении чужим поведением на рас стоянии.

В своей фундаментальной работе «О начале человеческой истории» (Проблемы палеопсихологии. М., Мысль, 1974) профессор Б. Ф. Поршнев, в частности, пишет: «Незачем внушать человеку то действие или представление, которое порождают его собственные ощущения и импульсы, но, мало того, чтобы временно парализовать последние, внушающий фактор должен лежать вне норм и механизмов первой сигнальной системы. Этот фактор в лице дипластии[88] биологически „бессмыслен“, „невозможен“ и вызывает реакцию на таком же самом уровне — как бы невротическом, но не мимолетном а постоянном для сферы общения. То, что у животных — катастрофа, здесь, в антропогенезе используется как фундамент новой системы. Следовательно, то, что у животных физиологи традиционно, хотя и навряд ли верно, рассматривают как патологию высшей нервной деятельности, в генезисе второй сигнальной системы преобразуется в устойчивую норму» (Б. Поршнев. «О начале человеческой истории», М., 1974).

Позже этот парадокс феномена речи был замечен западными постструктуралистами, в частности, Жаком Дерридой: «Все эти нарушения структурности и системности […] наводят на мысль, что структура либо не существует вовсе, либо она существует, но не действует, либо, наконец, действует, но в столь измененном виде, что именно „поломка“, а не „правильное“ ее функционирование становится „нормой“».

Таким образом, русская физиологическая школа закладывает концептуальный фундамент гуманитарных технологий совершенно нового порядка, — подобно тому, как некогда русский авангард стал эстетической основой современного западного искусства, преодолевающего системную иллюстративность «внесистемной» (с точки зрения академического искусствоведения) беспредметностью. Не случайно постмодернистский «четвертый фактор» производства отождествляется некоторыми исследователями с «предпринимательской способностью» как разновидностью «внесистемной» игровой интуиции. При этом не снимается задача овладения специализированными, высокотехнологичными знаниями, без которых голая интуиция (параноидальный[89] невроз) тоже ничего не даст.

К сожалению, фундаментальные открытия русской физиологии практически неизвестны не только на Западе, где до сих пор еще не разобрались окончательно с креационизмом, но и в самой России, долгое время исповедовавшей официальный дарвинизм и происходящий из него тезис о труде как главном антропогенном факторе. Между тем, таким фактором — как показал Б. Поршнев — является не бог и даже не труд, а суггестия как особое свойство внутривидовой коммуникации.

Современные гуманитарные технологии вплотную приблизились к оперативному овладению тайнами суггестии как средства управления мотивациями и смыслообразованием в чужом мозгу. При этом составляющей частью генезиса обусловленной суггестией второй сигнальной системы является выработка в недрах последней защитного «вируса» контрсуггестии. Развитие человеческой речи как способности к высокоточному дифференцированию смыслов связано, на уровне физиологии мозга, с развитием высших форм нервного торможения как контрсуггестивной реакции на суггестивные раздражители среды.

Вместе с тем не следует себе представлять, что окончательной целью ВСС является достижение человеком некоего состояния абсолютной несуггестируемости. Как раз наоборот, способность поддаваться суггестии является основой всякой социальной практики, и каждое общество имеет свои инструменты выбраковывания «неподдающихся», основной контингент которых составляют тяжелые невротики-асоциалы и патологические маньяки.

«Норма» социальной адекватности исторически меняется, по мере изменений в социуме и человеке. То, что сейчас считается патологией, некогда было нормой, и наоборот.

«Любая социальная установка (положительная или отрицательная), по существу, является психопатологическим комплексом (синдромом), обладающим характерной доминантой. Таким образом, любая форма социально-адекватного поведения принимает один определенный психопатологический комплекс (совокупность навязчивых идей) в качестве нормы, и рассматривает все другие возможные комплексы как ненормальные. Острота регламентации данной нормы определяется тем же психопатологическим комплексом. Не вызывает сомнения, что увлечение однобокой убежденностью или сознательностью приводит к крайнему увеличению степени мысленной сконцентрированности и вообще не оставляет места для нейтрализации психических напряжений». (Михаил Тамм. «Нуль-Гипотеза-Теория»)

Новые гуманитарные технологии подходят к человеческому материалу жестко и прагматично, главное — чтобы работало. В этом контексте тема «идеальной нормы» сама по себе снимается, вместе с проблемой «универсального гуманизма» эпохи модерна. Опасность хай-хьюмовских методов состоит в том, что они способны «обесчеловечить» человека, превратить его в зомби — запрограммированного потребителя условных ценностей. С другой стороны, естественно ожидать обратной, контрсуггестивной реакции общества в защиту «естественного человека».

«Мы считаем, что высокие гуманитарные технологии должны создавать новый тип человека, который сможет использовать все сто процентов клеток своего головного мозга, а не четыре процента, как сейчас. Пожалуй, такой человек будет обладать такими способностями, которые нынче называют колдовскими или экстрасенсорными, и отличаться такой человек от нас, ныне живущих, должен так же резко, как мы в свое время отличались от тупых неандертальцев» (Максим Калашников. «Третий проект»).

Сравнение с неандертальцами, на самом деле, не такое уж и натянутое. Ряд ученых считает, что кроманьонец, исторически сосуществовавший некоторое время с неандертальцем, истребил последнего за счет технологического преимущества, а именно, кроманьонец не только мог изготавливать орудия труда и охоты, но и совершенствовать их, тогда как неандерталец умел лишь пользоваться ими, возможно — делать грубые копии, но был не приспособлен к техническому творчеству. Эта ситуация чем-то напоминает сегодняшнюю, на новом витке научно-технического развития, разумеется. Мы видим, что глобальное сообщество все больше распадается на новые касты в соответствии с образовательно-профессиональным цензом. Неандертальцы, в данном случае, это те, кто не вписывается в современное хайтековское, превращающееся в хай-хьюмовское общество. «Неандерталец», образно говоря, не знает, как функционирует кредитное учреждение, но деньгами пользоваться умеет.

Этот экзистенциальный конфликт высокотехнологичного человека и варвара обретает в последние годы все более зримое выражение. Если варваров не удалось перевоспитать с помощью гуманизма, возможно, их удастся переделать с помощью гуманитарных технологий?

Процесс эволюции человека не остановился. Нынешняя революция в компьютерных, телекоммуникационных, нано- и биологических технологиях, сама сумасшедшая атмосфера глобализации подстегивают новый виток эволюции «хомо сапиенс».

Скоро на Земле будет жить не один вид разумных существ.

Они не высадились с «летающих тарелок». Они не возникли из-под земли. Они нарождаются в недрах Запада эпохи Глобализации — новая раса человеческих существ, возомнивших себя высшими, властителями нас — «говорящих животных».

Очень скоро нам придется столкнуться с ними в жестокой борьбе.

Представьте себе человеческое существо, которое усовершенствовано с помощью новейших достижений информационных технологий, «нанотеха» и генной инженерии. Мой друг Сергей Кугушев называет его инаби — информационно-нано-биотехнологический человек.

Итак, существо это способно мыслить и действовать намного быстрее обычного «хомо сапиенс» — потому что у него есть миниатюрный интерфейс «человек-компьютер», вживленный прямо в организм. Не открывая рта, инаби может войти в обширные базы данных Всемирной Сети, в считанные секунды отыскав нужную информацию. Огромную скорость мышления инаби обретает, сбрасывая компьютеру задачи вычисления или перебора вариантов — но при этом окончательное решение существо принимает своим разумом. Мыслит инаби быстрее и точнее обычного сапиенса еще и потому, что особые датчики на черепе умело стимулируют нужные участки мозга.

Инаби отличается невиданным здоровьем. Там, где силы обычного человека-сапиенса уходят на борьбу с недугами, у сверхчеловека они направлены на мышление, экспансию, работу. На познание, действие и восприятие. В его организме действуют мельчайшие, слепленные из молекул машины — нанороботы. Они самостоятельно передвигаются по кровеносной системе, очищая организм инаби от микробов и зарождающихся раковых клеток, очищают сосуды от холестерина. Если внедрить в организм молекулярных роботов, которые предотвращают старение клеток и облагораживают ткани, то можно говорить о достижении инаби физического бессмертия — не говоря уж об излечении безнадежно больных. Первый наноробот появится лет через пять-семь. И это не фантастика — работы в этом направлении на Западе идут семимильными шагами. Основные усилия Запада сосредоточены на генных и нанотехнологиях. Чтобы быть в курсе этих дел, советую вам почаще заглядывать на крупнейший научный сайт русского Интернета — membrana.ru.

Итак, инаби сможет жить гораздо больше, чем сотню лет, при этом сохраняя вид и способности крепкого сорокалетнего саниенса. Накопив годам к шестидесяти огромный опыт, богатство и связи, сверхчеловек не станет угасать и стареть, как мы с вами, а продолжит энергично действовать еще десятки лет. Богатство позволит ему пользоваться всеми услугами восстанавливающей медицины — нанороботами, клонированными органами и тканями, эффектами от вживления стволовых клеток и т.д. Более того, благодаря прогрессу в расшифровке генома человека и прогрессу генной инженерии инаби сможет плодить детей с улучшенным генотипом — детей, отлично развитых умственно и физически, с особо обостренными способностями, лишенными наследственных болезней. Имея большие доходы, инаби сможет отдать своих чад в сверхсовременные школы, где их станут учить по изощренным методикам, проходя программу классической школы-одиннадцатилетки за какие-то четыре-пять лет, оттачивая остроту мышления и нетривиальность действия. К восемнадцати годам такие отпрыски инаби будут смотреть на нас, как на нищих, умственно слабых, смертных и уродливых существ.

Уже в ноябре 2003 г. руководитель Международного центра медицинской биотехнологии Николай Дурманов дал интервью журналу «CQ», где рассказал о том, что бурное развитие генной инженерии приведет к распаду человечества еще на две расы. Богатые способны будут вживлять в себя гены бессмертия, тогда как остальной мир составят простые смертные. А бессмертие при богатстве — это способность добиваться невиданной власти и еще большего богатства. Бессмертные неминуемо обзаведутся и собственной психологией, резко отделяющей их от нас. Они сосредоточат в своих руках высочайшие финансовые и психические технологии. И, как считает Дурманов, возможна дикая вражда между бедными-смертными и богачами-бессмертными.

Так на Землю придет не просто новая элита, а новая раса господ, которая станет отличаться от прочего человечества на биологическом уровне. Кощеи бессмертные во плоти. И не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, кто составит круг таких инаби.

Все эти нано- и биоинженерные штуки чудовищно дороги. Для 99 процентов землян они останутся недоступными. Ими воспользуются те, кто очень богат. А это — люди с Запада, миллиардеры новой волны: те, кто крутит рулетку мирового «финансово-спекулятивного казино», наживая сотни процентов прибыли. Те, кто тесно связан с глобальными финансовыми спекулянтами: владельцы и операторы технологий по управлению сознанием масс — хозяева телевизионных сетей, Голливуда, систем СМИ, высшие политтехнологи Запада. Те, кто создает инаби — богатейшие разработчики и коммерциализаторы всех этих нано-био-информтехнологий, управители сверхтехнологичных корпораций.

Уже сегодня, еще до появления готового инаби, все обозначенные группы западных людей сложились в особую касту, смотрящую на остальное человечество с холодным презрением. Глобализация стала триумфом этой особой общности, которую уже нельзя считать ни американцами, ни европейцами, ни китайцами, ни евреями. Это — Антицивилизация новых кочевников, раса «глобалов», Сообщество Тени. Они — не создатели, а мировые спекулянты, мародеры. Глобализация в нынешнем виде — их порождение.

У касты неокочевников-«глобалов» есть полуневидимые структуры — метагруппы, в которые включены крупные финансовые учреждения, спекулятивный аппарат, сети по обработке сознания, «мозговые центры», частные спецслужбы и части государственных аппаратов, захваченные неокочевниками.

«Глобалы» с презрением смотрят на остальной мир. Вы, мол, черви, копошитесь на своих заводах и фабриках, довольствуясь 10-процентной прибылью за год. Вы можете даже добывать нефть. А мы — высшие, конкурентоспособные существа, и мы делаем сотни, а то и тысячи процентов в год, управляя биржевыми лихорадками, учиняя кризисы и войны, навязывая мнения сотням миллионов людишек. То, что слишком дорого для вас, низших, по карману нам, высшим. Мы — боги, вы — животные. В любой момент мы можем спуститься в ваш нижний мир и купить все, что только пожелаем.

Мы знаем замашки этих существ. Например, одним из условий их господства над миром (то есть — его управляемости) служит превращение всех остальных людей в примитивных дебилов с неспособностью к логическому мышлению и с элементарными запросами. Ведь дебилами легче манипулировать, они гораздо лучше поддаются рекламным, масс-медийным и политическим внушениям. В идеале подвластный дебил должен стать «экономическим животным», озабоченным лишь добыванием денег и скотскими удовольствиями «не выше пояса» Чтобы увидеть успехи в этом перекодировании человечества сейчас, достаточно посмотреть передачи «Эм-ти-ви», познакомиться с мнениями экспертов о деградации системы школьного образования на Западе — а также с их суждениями о реформе народного просвещения в РФ.

Другое условие власти «глобалов» — торможение и искривление научно-технического развития. Долой все, что может сделать людей умными, крылатыми, что способно разрушить управляемый спекулянтами мир! И вот с 1970-х годов остановлено развитие космонавтики Человечество целый век по-варварски жжет нефть и газ. Остановлено наше движение в глубины Мирового океана. Зато процветает то, что служит целям новых хозяев планеты — идет гипертрофированное развитие компьютерной техники, информтехнологий, телекоммуникаций, психологии и биологических исследований. Индустрия удовольствий и пустых игр получает больше, чем фундаментальная наука. И так далее.

Примечательно, что «глобалы» уже нынче построены как сетевые организации без единого центра управления (вроде несуществующего Мирового правительства). Их финансовые структуры, ложи, клубы, биржи, мозговые центры, университеты есть не что иное, как громадный живой организм — «коллективный сетевой разум», разум надчеловеческий. Увы, очень злой. Отдельные люди и структуры в этой сети подобны клеткам мозга одного громадного сверхсущества. И эта разумная, гигантская нелюдь за счет такого строения уже превосходит по эффективности своих действий старые, бюрократические системы — государства, армии и спецслужбы. Ну, а как новая раса использует это превосходство, вам рассказывать уже не надо. Достаточно посмотреть на трагедию Югославии, на кадры горящих небоскребов Манхэттена, на недавние украинские события…

Если господа эпохи Глобализации уже таковы, то какими они станут, обретя все черты инаби? О, это будет «раса господ» почище гитлеровской!

Логика развития новой расы тоже читается, и она ой как далека от христианской! Существа с такими настроениями, обретя качества инаби, неизбежно замкнутся в особую группу избранных, ход в которую посторонним окажется наглухо закрыт. Получится что-то вроде древнеегипетского жречества, отгороженного от массы простецов.

Деньги и привычное богатство перестанут быть пропуском в мир глобальных инаби-суперменов. Возникнет «экономика доступа» круга посвященных, где главным станут не деньги, а доступ к необычным технологиям, к бессмертию, а также — врожденные качества, позволяющие манипулировать остальным, «несовершенным» человечеством. Имея все это, можно получить любые деньги и богатства. Разделение по принципу «бедные — богатые» уходит в прошлое, ему на смену идет разграничение «глупый — творец уникальных технологий в информации и управлении». Правящей кастой становятся существа, вошедшие в мир информации, управляющие сознанием остальных.

Если наблюдать практику и интеллектуальные искания современного западного либерализма, то понятны и будущие планы новой инаби-расы. Итак, современные технологии делают ненужными и неконкурентоспособными 80 процентов населения — что на Западе, что на Востоке. Лишнее безработное население надо уменьшить, чтобы оно не загрязняло Землю и не потребляло драгоценные ресурсы. А как исподволь истреблять «лишние рты», мы хорошо знаем на собственном примере. У нас какова скорость вымирания? Миллион в год? Вы еще увидите это в других странах.

Новое инаби-жречество хочет жить и властвовать на своих «островах блаженных» в экологически чистом мире с прореженным населением и «устойчивым развитием». Его резиденциями станут острова в теплых морях, альпийские «гнезда» и круизные лайнеры — плавучие курорты (на которых не надо никому платить налогов). Вообще, античеловеки считают очень неразумным делать это. Зачем содержать на свои деньги уйму неконкурентоспособных людей второго и третьего сортов? А между этими «офшорами избранных» протянутся трассы реактивных бизнес-джетов, видимые и невидимые нити телекоммуникаций. С этих ковчегов они хотят править миром, опираясь на подавляющую военную мощь США. Манипулируя триллионами долларов и управляя сознанием «непродвинутых» землян, они рассчитывают получать со всего мира все, что им нужно: ресурсы, деньги, человеческий материал, знания. А если кто воспротивится — тому на голову обрушат крылатые ракеты США. Ну, или расколют мятежную страну изнутри, удушат блокадой «мирового сообщества».

Правящие верхушки старых государств надежно обезврежены: Вечный рейх античеловеков в любой момент может пригрозить им если не смертью от высокоточного оружия Америки, то конфискацией всех их богатств, которые «элита» нынешнего подлого и продажного мира хранит на Западе. А сами продажность и трусливость античеловеки умело взращивают в мире, управляя его сознанием с помощью мощных информационных технологий. Массы оскотиниваются, им внушают: не будь героем, думай только о себе, греби к себе побольше денег любой ценой.

На Западе, читатель, вот-вот разразится «революция элиты». Придут новые аристократы-сверхчеловеки. Да и новые методы управления там развиваются, передовые методы отбора лучшего человеческого капитала.

Генно-биоинженерная революция — отнюдь не единственная в мире. Вместе с ней идут и другие, причем сплетаясь друг с другом, взаимно усиливая одна другую. Вырисовывается картина орудий и оружия немыслимого могущества, которые грядущая раса глобальных властителей получит в свое распоряжение. И они таковы, что Гитлер с его рейхом на фоне новых бестий глобализма покажется сопливым карапузом с пистонным пистолетиком.

Генная инженерия, открывая перспективу создания высших существ, одновременно порождает и генетическое оружие. То есть, боевые вирусы, способные поражать строго определенных людей с конкретными генами-маркерами в ДНК. Для всех остальных эти вирусы будут безвредными. Или, как вариант, у применяющих генетическое биооружие окажется защитная вакцина, а вот у жертв нападения ее не будет.

Кого можно уничтожать таким образом? О, набор целей широк! Каждый народ несет свой, неповторимый генотип. Уже к концу XX столетия были известны генетические типы сорока трех живущих на земле рас (деление на европеоидов, монголоидов, негроидов и австралоидов — весьма грубое и примерное, есть деление куда как детальнее). Можно создать этническо оружие, способное убивать строго определенную расу. Можно сузить фокус поражения до конкретного народа. А потом — и до представителей одного рода-племени. Наконец, составив генетический портрет вполне определенного человека (заполучив для анализа его кровь, сперму, ногти или волосы), можно будет создать вирус, несущий смерть только этой личности.

Вот вам первое кольцо всевластия: генетическое оружие. Если понадобится, то уничтожению подвергнутся слишком бурно плодящиеся народы, ненужные мировому рынку. Причем сделано это будет тайно. Не понадобится ядерное оружие, столь неудобное и опасное для самих же его хозяев. Если надо, то смерть нашлют на каких-нибудь смутьянов или неуступчивых политических вождей. Тихую, невидимую, но неотвратимую. С появлением генетического оружия сверхчеловеки-бестии обретут власть под стать сказочным магам.

Вторая идущая в мире революция — информационная. Она, как мы уже знаем, ведет с созданию эффективного комплекса «человек — компьютер», многократно усиливающего власть и возможности сверхчеловека. Но и это не предел! Новейшие и будущие информтехнологии породят фантастические системы поиска и обработки данных, открыв расе господ доступ к невероятным объемам знаний. В то же время, развивающиеся и миниатюризирующиеся средства коммуникации позволят бестиям находиться в постоянной связи друг с другом, Обеспечивая высокую связность Голема и его силу как надличностного разума. Произойдет окончательное связывание западных «фабрик мысли» и «мозговых центров» в один виртуальный суперразум, постоянно перерабатывающий информацию от разветвленных государственных и частных разведок, от анализа колоссального объема сообщений СМИ всех видов. Таким образом, властители глобального мира получат подавляющее преимущество над умственными способностями хиреющих государств, партий, президентских администраций. Они обретут великолепное средство для плетения международных интриг, совершения переворотов, обеспечения своих сделок и спекулятивных операций.

Третье течение — развитие нанотехнологий, технологий сборки сверхмикроскопических устройств на молекулярном уровне. О результатах такой революции для сверхчеловеков говорить не приходится. И, как вы уже знаете, она тесно смыкается с биотехнологической революцией. Вспомните о сборке полупроводниковых устройств с помощью ДНК или модифицированных кишечных палочек!

Здесь размоются грани между живой и неживой природой. Достижение отдельными могущественными людьми бессмертия — только часть громадных перемен. С другой стороны, появятся новые виды оружия, полностью сведущего на нет ядерный потенциал и высокоточные арсеналы. (То будут стаи искусственных насекомых-разрушителей). С третьей, появится техническая возможность для небывалого в истории явления: каста господ сможет обходился без рабов и торговли. Ведь нанотехнологии позволят расе избранных, владеющих доступом к бессмертию, сверхспособностям и нанотехнологиям, получать все нужное здесь и сейчас. А это автоматически обрекает массу неконкурентоспособных и непродвинутых землян-сапиенсов на истребление ради жизни господ в экологической чистоте.

Четвертая тенденция — революция в психотехнологиях, в способах «промывания мозгов» в огромном размахе и управлении мыслями-чувствами масс населения. Новейшие способы нейролингвистического программирования и подсознательного внушения — вот еще одно оружие глобалистских бестий. Есть и высокоточные варианты такого оружия, предназначенные для манипуляции конкретными личностями.

На очереди — появление психофизиологического оружия для деморализации целых городов, регионов, стран. Для психоподавления вражеских армий. Здесь в ход пойдут электромагнитные излучения.

С третьей стороны, психотехнологии расширения возможностей психики будут взяты на вооружение самими господами ради достижения нечеловеческой (по меркам обычного сапиенса) гениальности, скорости мысли и ре акции. Психотехнологии в образовании позволят бестиям овладевать знаниями в самые кратчайшие сроки.

Четвертым «кольцом всевластия» назовем революцию в военном деле, идущую в США Она должна завершиться созданием оружия немыслимо быстрых войн, когда противник, не успев ничего сообразить, оказывается полностью парализованным, обезоруженным и обезглавленным ударами тысяч крылатых ракет высочайшей точности наведения, атаками сверхскоростных беспилотных штурмовиков, хирургическими бомбовыми ударами, действиями кибернетизированного спецназа, облаченного в боевые доспехи-скафандры, сопровождаемого роботами-слугами. Все это дополняется рейдами бомбардировщиков-«невидимок», тотальным радиоэлектронным подавлением противника, массированной психологической войной, «точечными» ударами из космоса. А также — атакой «нелетального» оружия. Вроде генетически измененных бактерий, пожирающих резину на колесах автомобилей, ракетное топливо или танковое горючее. Уже идут испытания гиперзвуковых самолетов, предназначенных для обеспечения мирового господства, ядерных боеприпасов высокой точности, способных разрушать глубокие бункеры и убежища. Неуязвимость хозяев планеты обеспечат глобальная противоракетная оборона, включающая в себя и космический эшелон, и средства для уничтожения взлетающих «баллист», и систем уничтожения ракет еще на земле. Ну а пик сей революции — появление полуживых-полумеханических «боевых насекомых», способных действовать разрушительными стаями без руководства со стороны. И эти стаи смогут уничтожать старые боевые системы, подкрадываясь к ним незаметно. А затем подоспеет и высокоточное биологическое оружие: боевые вирусы, уничтожающие строго определенную расу. Или народ. Или племя. Или отдельную семью. И так вплоть до строго определенной личности.

Раса новых властелинов мира получит в руки первоклассную машину агрессии, позволяющую без применения грязного ядерного оружия большой мощности сокрушать любое государство, отбрасывая его в каменный век. А развитие разведки, генетического оружия, психофизических штучек и методов операций спецназа позволит уничтожать вожаков антиглобалистских и антизападных структур.

Наконец, есть еще одно, неявное течение. Так называемая «водородная революция» в энергетике. Если ее отпустить на волю, то автомобили в мире перейдут с бензина на топливные элементы, выделяющие легкий, экологически чистый газ. И тогда спрос на нефть рухнет настолько, что исламский мир лишится золотых рек, питающих его экспансионистские планы, пропагандистов фундаментального мусульманства и сети боевиков.

Гак что мы имеем дело с мощным трендом развития на Западе. Впрочем, Запад ли это уже? Сдается нам, мы становимся свидетелями окончательного оформления Античеловечества.

И противовеса этому тренду в нынешнем мире нет. Не существует больше Советского Союза, еще недавно способного решением «партии и правительства» создать угрозу планам глобальных бестий. Впрочем, само существование СССР удерживало мир от соскальзывания на подобный путь. Волей-неволей владыки западных стран были вынуждены заигрывать с местными трудящимися. Но — свежо предание…

А между тем, в РФ должны крепко призадуматься. Надо ли говорить, что все это принесет нашему народу? Ведь вымирающие и слабеющие русские занимают то, что так нужно глобальным бестиям-античеловекам: последние крупные запасы углеводородов, львиную долю объемов пресной воды, огромные пространства с практически не тронутыми экосистемами. Вы думаете, новая раса господ оставит все это в руках вороватой «элиты» РФ? И станет корми остатки русских?

Мегатренд, здесь описанный, похоронит и тот Запад, что сложился в последний век-полтора.

Рухнут все принципы, на котором он стоит: «Все люди сотворены Богом равными…», «Свобода, равенство и братство». Может быть, их и продолжат произносить, но как пустую формулу. Вроде «Мы придем к победе коммунизма» в брежневском Союзе. Биологически измененные, скрещенные с компьютерами, обладающие «кольцами всевластия» бестии-античеловеки не станут считаться с низшей расой. Скорее всего, осуществится, наконец, раздел западных обществ на 20 процентов «чистых» и 80 процентов всякого бесполезного балласта. Скорее всего, новая раса обособится даже территориально. Будут поселения высших, а рядом — остатки больших городов и территории, населенные нищими, кое-как выживающими париями, ковыряющимися на огородиках отверженными. (Причем, если античеловекам удастся расколоть и ввергнуть в хаос Китай, то гибель западных обществ пойдет вдвое быстрее. Ведь исчезнет последний Большой Противник.) Знаете, как может выглядеть то, что останется от вчерашнего Запада, такого счастливого, стабильного и гуманного в глазах несчастных россиян?

Это строки из фантастического рассказа Пола ди Филиппо «Проблемы выживания», написанного в 1985 году. Если заглянете в произведения многих других американских провидцев еще более поздних лет, то увидите: подобную картину они рисуют, не сговариваясь друг с другом. Везде над миром лачуг и трущоб, нищих фермеров и просто сквоттеров возвышаются сверкающие башни поселений для избранных. Что, впрочем, неудивительно. Времена изменились, прогресс технологий сделал ненужными столько подданных. Это в сороковые годы XX века американской элите, например, требовались двести миллионов граждан. В ту эпоху нужны были миллионные армии солдат, ВВС в десятки тысяч самолетов, огромный контингент работающих в военно-промышленном комплексе и еще большая масса тех, кто обеспечивал страну нефтью, углем и сталью. Ведь приходилось противостоять империям Железного века: императорской Японии, Третьему рейху, Советскому Союзу. Ныне реалии необратимо изменились. Империи повержены. Массовые армии заменены на довольно-таки компактные наемные отряды, силы спецназа, роботизированные ВВС. Даже военно-морской флот господам мира потребуется куда меньшей численности, чем ВМС США в 1985 году. Высокотехнологичное производство не требует стольких работников, информационные технологи радикально сократили потребность в клерках Нанотехнологии, появившись, напрочь уничтожат целые отрасли старой индустрии с миллионами работников. Продовольствие для господ смогут производить немногие крупные хозяйства. С помощью все той же генной инженерии А значит, сотни миллионов людей в Европе и США окажутся отброшенными на обочину жизни, лишившись всяких социальных благ, пенсий и пособий.

Будущий мир видится нам так: всем правят высокотехнологичные и ресурсные корпорации, поделившие рынки. А все вместе они содержат сверхсовременные вооруженные силы глобального контроля. Быть может, глобальные бестии попытаются втянуть в армию побольше париев. Для этого им нужно будет вести постоянные война «за мир и демократию», «бороться с международным терроризмом». Тем, кому нет работы в новых США, придется нести службу на окулированных территориях планеты.

Изменится и экономика. Денежный строй уступит место иной экономике: экономике доступа к бессмертию, омоложению, магическим и высоким технологиям.

Гибель западных общественных систем кроется и в другом обстоятельстве. Обретение высшими классами Запада дорогой «медицины долгожительства» таит в себе еще одну опасность. Какую? Полной дестабилизации западной аристократии, обострение яростной борьбы за власть, возвращение венецианской практики — убийств конкурентов. Яда и кинжала как факторов политики и бизнеса. Почему? Потому что вся прежняя западная демократия и система карьеры в большом бизнесе рассчитана на людей с обычным сроком жизни. Тот, кто выбивался наверх, не мог господствовать вечно. Ну, десять-пятнадцать лет — не больше. Происходит естественная смена поколений лидеров. С другой стороны, проигравший в борьбе на закате своих дней, смирялся с поражением. Ибо у него уже не оставалось запаса лет.

А теперь представьте себе, что «цари горы» — главы корпораций и научных центров, религиозные иерархи и медиакраты, вожди партий и президенты — получили возможность доминировать и тридцать лет, и полвека! Скажем, прорвавшись к власти в пятьдесят лет, занимать трон этак до своего столетия. А то и больше. Наступает «власть старцев», геронтократия. Но старцев не дряхлых, склеротических и впавших в маразм, как брежневское Политбюро, а старцев генетически усовершенствованных. С острым и хищным умом. С жизненной энергией. Что остается делать тем, кто моложе и тоже хочет выбиться в высший эшелон? Только физически устранять старых «олимпийцев», расчищать себе путь наверх пулей и взрывчаткой. То же самое можно сказать и о более старых конкурентах. Проиграв борьбу за трон, нынешний 60-летний вынужденно удаляется на покой Доживать свою жизнь. Но если у него в запасе остаются десятки лет активной жизни, он неминуемо продолжит борьбу. И в его распоряжении, помимо яда и кинжала, окажутся мощные связи, огромный опыт интриг и закулисных дел. Соответственно, те, кто господствует, примутся за «активную оборону» — истребление реальных и потенциальных врагов.

Об этой опасности долгожительства в верхах предупредил наш писатель Захар Оскотский в «Последней башне Трои». Все всякого сомнения, когда аристократия овладеет недоступными простым смертным средствами продления бодрой жизни и генетической медициной, западная (и вообще глобальная) верхушка впадет в нешуточную криминализацию, начнет «нео-1937 год». Физическое уничтожение соперников, заговоры, силовые перевороты станут обыденностью. А разве это сделает мир стабильным? Нет — новый маккиавеллизм здорово наложится на общую неустойчивость Эпохи Перемен! А закончится все это полным подавлением демократии и установлением довольно жесткой диктатуры неизвестного нам типа.

Кончается старая эпоха, умирает индустриальная эпоха, заканчивается вот это межвременье постиндустриализма. И видимо, нас теперь впереди ждет некий аналог «темных веков». Тех же веков, что пролегли между падением Рима и формированием средневекового феодального общества. Вот это грубая аналогия, но, тем не менее, прошу ее принять.

И в этот период «темных веков», в этот период хаоса мирового, последующего за крушением индустриального общества, выиграет тот, кто первым войдет в следующую, открывающуюся за индустриализмом эпоху. Еще раз повторяю: постиндустриализм — это межеумочная эпоха, это зомби — живой труп. Ему бы в могиле лежать — а он бродит.

По убеждению вашего покорного слуги и многих других мыслителей-экспертов, та эпоха, которая встанет за индустриализмом, это эпоха человека. Игорь Бощенко предложил термин «нейросоц», Сергей Кугушев — «нейромир», а Сергей Переслегин — «когнитивная эпоха».

И я думаю, что сейчас нашему народу, нашей русской цивилизации нужно совершенно четко поставить перед собой цель — первыми и сознательно войти в этот самый нейромир, нейросоцкогнитивную эпоху. Иначе нас покорят чужие бестии-инаби.

Прорыв в будущее означает ускорение эволюционных процессов, появление на земле не одного вида разумных существ. Мы, Homo sapiens, будем не единственным разумным видом.

Я за то, чтобы Россия стала колыбелью новой расы. Колыбелью новых видов разумных существ — люденов и высокоинтегрированных сообществ. Такова моя мечта.

Считаю, что это один из путей нашего прорыва.

Михаил Делягин очень хорошо сказал, что аналогом ледникового периода, когда резко ускорились процессы эволюции человека, сегодня становятся нынешняя информационная революция, революция нанотехнологий, электроники, генной инженерии.

Создание следующей расы пойдет, наверное, по нескольким линиям, которые, кстати говоря, между собой переплетаются, усиливают друг друга.

Первый, самый простой процесс — это люди складываются в высокосвязные сообщества, некие коллективные умы и коллективный разум, в коллективный организм.

Этот процесс уже идет, он уже известен. Люди, объединенные в некую группу, в некое «мы» приобретают вместе новое качество. Перед нами — уже некий организм. Он может быть сообществом злых «мародеров», злым Големом. А может быть, так сказать, сообществом креаторов, творцов, созидателей.

Это может быть самое простое и ставшее очевидным.

Но в тот же момент идет совершенствование самого Homo sapiens, входящего в эти сообщества. Вот — две линии развития. Есть технологии раскрытия тех способностей, которые таятся в нас самих, в обычных Homo sapiens. Мы просто нераскрывшаяся куколка, не развившаяся бабочка. У нас очень большие резервы в психике и сознании.

Каким будет человек в 2020-м году? Вопрос довольно смешной, поскольку с биологической точки зрения за оставшиеся до указанного срока 14 лет ничего такого особенного с видом homo sapiens произойти не может. Но, с другой стороны, для людей, живущих «здесь и сейчас» — это вопрос буквально о жизни и смерти: скажем, я в том пороговом году достигну пенсионного возраста и, что гораздо актуальней, пересеку предел средней продолжительности жизни для мужчин в России — то есть к 2020 году, если ничего не изменится, я должен стать среднестатистическим покойником.

Тем временем мой среднестатистический ровесник в Европе, США и Японии будет преспокойно дуть свое пиво и думать, куда ему съездить на зиму — в Таиланд или Гонолулу.

Как ни странно, но весь впечатляющий прогресс современного человечества в весьма малой степени сказался на продолжительной человеческой жизни. Хотя вопрос, мягко говоря, весьма важный и касающийся всех и каждого. И, тем не менее, в позднем каменном веке, как считается, средний человек редко доживал до 30, в Древнем Риме средняя продолжительность жизни мужчин также была ниже 30 лет, к эпохе Возрождения она достигла 40 лет и оставалась таковой вплоть до начала XX века. Но и XX век дал увеличение продолжительности жизни только развитым странам, в основном за счет профилактических прививок, появления антибиотиков и успехов гнойной хирургии.

Действительно, в XX веке стали гораздо меньше умирать от кишечных инфекций, туберкулеза и гнойного аппендицита. Но убийцы номер один — онкологические заболевания и атеросклероз — продолжают исправно косить человечество без разбора пола, возраста и национальной принадлежности.

И все же, почему, так сильно преуспев в развитии средств связи и транспорта, оружия массового и немассового поражения, энергетике и пищевой промышленности, человечество так мало продвинулось в деле продления собственной жизни?

Ответ парадоксален: а это было не нужно!

В первобытную эпоху, когда старики и дети использовались как резерв питания племени на случай голода, говорить о продолжительности жизни было глупо.

Рабовладельческая эпоха не нуждалась в продлении жизни раба, поскольку как только «говорящая вещь» становилась непригодна для эксплуатации, ее вполне безжалостно утилизовали. Жизнь свободного члена рабовладельческого общества (как и его свобода) определялась также строго утилитарным вопросом — необходимостью службы в армии. А чрезмерное продление жизни высшего сословия, как правило, не входило в круг интересов как верховной власти, так и наследников.

При этом уже в развитых рабовладельческих обществах мы наблюдаем весьма успешную заботу о здоровье призывного контингента — спартанскую, римскую системы подготовки воина; появление военно-полевой хирургии и даже элементы социальной гигиены, рационального питания и т.п. Но все это с сугубо утилитарной точки зрения — получение качественного призывника, сохранения его боеспособного состояния, возможности рекреации после неизбежных ранений и дальнейшее использование его после выхода из призывного возраста в качестве колониста. Но все это не требовало увеличения продолжительности жизни сверх отпущенных природой 50–70 лет.

Эпоха Средневековья принесла в данном вопросе мало нового. Слишком долгая жизнь как крестьянина, так и феодала не входила в интересы социума. Человеческая жизнь ценилась мало, а сохранение ее обходилось дорого.

Пожалуй, впервые вопрос средней продолжительности жизни стал серьезно рассматриваться в эпоху становления промышленного производства. Фабрично-заводское производство требовало известных навыков, которые приобретались не сразу. Следовательно, предприниматель-заводчик был заинтересован, чтобы рабочие меньше болели и не слишком рано умирали от непосильного труда — замена опытного рабочего, мастера обходилась дорого.

Появление массовых армий эпохи капитализма также заставило власти обратить внимание на демографию: должно было рождаться и, главное, выживать достаточно много мальчиков, чтобы мобилизационный резерв государства позволял вести войны, не считаясь с массовыми потерями.

Появился массовый образованный класс, обслуживавший как интересы производства, так и ставший поставщиком офицерских кадров в армию — здесь профессиональная зрелость наступала вообще примерно к 30 годам, и терять такие кадры из-за смерти от чахотки, сифилиса и сыпного тифа стало просто нерентабельно для общества. И гениальные прозрения Луи Пастера случились именно тогда, когда они потребовались обществу. И до него множество людей могло наблюдать, что коровья оспа дает иммунитет против оспы натуральной — открытие подобного рода вполне могло случиться и в более раннюю эпоху, но воспринято и адаптировано обществом оно было именно в тот период, когда нужно было избежать распространения эпидемий среди скопления масс рабочего люда, живущего на казарменном положении в общежитиях и работающего плечо к плечу в многотысячных коллективах. Мы не знаем, как эти вопросы решались в Древнем Египте при строительстве пирамид, но известно, что основы гигиенических знаний были заложены именно египетскими жрецами. И мы знаем, что появление современной профилактической медицины обязано своим рождением массовому фабричному производству.

Неслучайно и то, что, допустим, педиатрия как научная дисциплина обязана своим рождением российскому военному врачу Максимовичу-Амбодику — огромная и постоянно воюющая империя требовала, чтобы дети не только рождались, но и выживали, достигали призывного возраста и шли служить. Уже в 1905 году в Москве было открыто первое в мире высшее медицинское учебное заведение, готовившее детских врачей — Высшие женские курсы. И результат педиатрической науки не замедлил сказаться — несмотря на серию опустошительных и кровопролитных войн население империи росло в арифметической прогрессии.

Однако промышленная эпоха тоже не ставила своей задачей максимальное продление жизни, справедливо полагая, что сохранив человеку силу и работоспособность до 60 лет, оно вовсе не обязано по выходе на пенсию тянуть его «бессмысленное» существование за счет бюджета. Максимум счастливой старости до того момента, когда среднему (трудящемуся) поколению необходима помощь в уходе за внуками. А потом лучше всего помереть в окружении сорокалетних детей и внуков-пионеров.

Еще раз повторю — невысокая средняя продолжительность жизни в промышленную эпоху диктовалась не бездарностью науки или нерадивостью медицины, а вполне прозрачно читаемыми объективными социальными установками. Скажем, до сих пор, при наличии в системе Академии медицинских наук целого Института питания РАМН, не существует даже подробно разработанных рекомендаций по рациональному питанию, и все рекомендации в данном вопросе (отнюдь не требующем особых ресурсов) сводятся к самым общим, как правило, ничего не значащим советам.

Ничуть не лучше обстоят дела и на Западе, где ассигнования на медицину в последние десятилетия очень велики. Но и там, вместо разработанных детально таблиц и рационов по группам мы видим «труды» вроде проведенного недавно под эгидой Всемирной организации здравоохранения «исследования», выявившего 5 продуктов, поедание которых позволит вам продлить жизнь: капуста, шпинат, чеснок… Интересно, сколько больных почечно-каменной болезнью лягут на операционный стол, объевшись шпинатом по рекомендации ВОЗ?

При этом, например, Институт питания еще в 60-е годы разработал 24 типа пайка для военнослужащих Советской армии, которые позволяли бойцам различных видов вооруженных сил соответствовать поставленной перед ними боевой задаче. Однако в большинстве этих пайков, например, соотношение белков, жиров и углеводов было не оптимальным 1:0,9:4, а примерно 1:1:6. Это позволяло молодому и здоровому организму оставаться сильным и относительно здоровым во время прохождения службы, и даже покрывать за счет избыточного потребления углеводов повышенные энергозатраты, связанные с армейской жизнью. Но вот после 45 лет (то есть среднего срока выхода офицера в запас) такой тип питания (а стереотипы питания одни из самых устойчивых) не обеспечивал, конечно, активного долголетия молодому отставнику. В массовом случае отставной военный был тучен, склонен к апоплексии и редко доживал до глубокой старости.

То есть разработанный по государственному заказу прекрасный рацион обеспечивал именно ту задачу, которую ставил социум.

Не больше преуспела профилактическая медицина и в создании оптимального двигательного режима, который бы сократил статистику возрастных заболеваний. Этим откровенно никто не занимался, хотя различных научных и научно-практических учреждений в данной сфере предостаточно. Социум требовал качественного призывника — и получал комплекс ГТО («Готов к труду и обороне»). Общество желало рекордов — и получало сеть школ высшего спортивного мастерства. Действовало множество спортивных секций — для детей и юношества. Людям среднего возраста и, не дай бог, пожилым оставался только оздоровительный бег под присмотром врача-реаниматолога.

Фактически никакой программы спортивно-оздоровительных мероприятий для «возрастного» контингента просто не было.

Я уже не говорю о том, что с определенного возраста пожилым людям отказывали в хирургической помощи; чуть старше — и уже не клали в стационар, а после 80 лет даже «скорая помощь» разводила руками и говорила: «Ну чего же вы хотите?»

Весьма малыми были шансы для человека промышленной эпохи и самостоятельно составить для себя качественный рацион, оптимизировать двигательный режим, заняться профилактикой возрастных заболеваний.

Впрочем, в недрах промышленного общества все-таки формировалась эффективная геронтология и гериатрия — в СССР в системе 4-го Главного управления Минздрава, где лечили представителей высшего номенклатурного слоя. В данном случае социум поступал вполне рационально — управленец определенного уровня созревал в развитом государстве, каким был Советский Союз, достаточно поздно, к тому времени, когда рядовой трудящийся готовился уже выходить на пенсию. И поддержание работоспособности «геронтократов», как их называли в то время, было вполне оправдано. И совсем не случайно продолжительность жизни высшей номенклатуры была на 10–15 лет выше средней по стране.

Однако мы живем в чрезвычайно интересную эпоху — время смены общественно-экономических формаций, смену промышленной эпохи — на постиндустриальную. И в этом изменении содержится шанс для современного поколения изменить свою природу, в первую очередь — жить несколько дольше.

Но в первую очередь нужно отметить одну, уже четко проявившуюся особенность нового постиндустриального мира — это неравномерность и неповсеместность постиндустриальных изменений общества. И, разумеется, в тех странах и регионах, где преобладающий способ производства остается старым, промышленным, ждать изменений человеческой природы в соответствии с ним вполне бессмысленно. Шанс России войти в число постиндустриальных держав — это шанс моего поколения физически пережить 2020 год. Это надо понять.

Особенность постиндустриального производства, как оно видится сегодня, в самом начале новой эпохи, заключается в чрезвычайно высоком значении человеческого фактора. В этом смысле ряд производств советского периода в первую очередь наукоемкие отрасли военно-промышленного комплекса, несли в себе черты постиндустриальности. В первую очередь речь идет о так называемых-«опытных производствах», существовавших при конструкторских бюро; предприятий авиационно-космической отрасли, выпускавших «штучный» высокотехнологичный продукт и ряд других.

Первыми об этих нестандартных детях заговорили изумленные и встревоженные родители. И было это в восьмидесятых годах прошлого века — и во всех странах мира. Но кто когда верил родителям? Свой ребенок всегда кажется самым-самым. Но когда к родительским голосам присоединились недоуменные воспитатели и школьные учителя, стало ясно: это уже не плод досужих измышлений, не единичный феномен, не результат особого воспитания и даже не национальные особенности детей. Это многократно подтвержденный факт: на нашу планету пришли дети нового типа.

Все началось, как водится, с проблем. В Центры здоровья, в психологические центры в разных частях планеты стали обращаться растерянные родители с жалобами на своих детей. Суть их сводилась к следующему. С ребенком не-воз-мож-но наладить нормальное общение. Не учится, не слушается, на «воспитательные» меры не реагирует. Казалось бы, что тут удивительного, во все времена были «проблемные» дети. Но на то и существуют учителя, воспитатели, врачи, психологи, чтобы вовремя взяться за дело и наставить ребенка на путь истинный.

В Америке «проблемных» детей подвергли тщательному комплексному обследованию. Вот тут-то и выяснилась поразительная вещь: результаты тестирования на интеллект неизменно показывали очень высокий уровень развития каждого такого ребенка, при том как в школе многие из них едва тянули на «троечки». Итак, умный, развитый, но не желающий подчиняться привычным стереотипам поведения ребенок — что с ним делать? Старые педагогические приемы и методы воспитания результата не возымели. Казалось, такие дети вообще живут по каким-то своим законам и правилам.

Старшее поколение с подобным еще не сталкивалось, поэтому решило: если ребенок «не такой», значит, он болен. Надо лечить. В США стали ставить диагнозы ADD или ADHD (расстройство, вызванное дефицитом внимания и гиперактивное расстройство, вызванное дефицитом внимания). В России «не таких» детей по большей части либо ругали и «запускали», либо просто сдавали в психушку. Массированное медикаментозное лечение подействовало, большинство бунтарей успокаивалось и, кажется, смирялось. Ну а многие «запущенные» дети убегали из дома, пополняли ряды малолетних преступников. Владимир Пугач, психолог, специалист по работе с детьми Индиго и их воспитателями, утверждает, что «наши колонии заполнены детьми Индиго».

Затем, в 1999 году вышла книга Ли Кэрролл и Джен Тоубер «Дети Индиго», где эти дети были описаны как всемирный феномен. Здесь были собраны свидетельства того, что во всем мире стали рождаться новые дети, по ряду психо-физиологических признаков сильно отличающиеся от прежних поколений детей. Они быстрее развиваются, утверждали авторы, показывают необычайно высокий уровень интеллекта. Их почти невозможно запугать, у них потребность в признании и уважении выражена сильнее, чем в безопасности (для прежних поколений приоритеты выставлены наоборот). Они с трудом выносят авторитарную систему воспитания и способны ей противостоять вплоть до полного отказа общаться или физического сопротивления. У них чрезвычайно высокий уровень самоосознания, они способны чувствовать чужую боль как свою, часто имеют экстрасенсорные способности. В Америке их называют детьми Индиго за ярко-синий цвет ауры, не присущий больше никому на земле. Во Франции их называют «тефлоновыми», за то, что к ним не липнут комплексы взрослых. Их называют Детьми Эпохи Водолея, Вестники будущего Считают «новой расой» или «детьми Спасения» за то, что многие с самого раннего детства знают свою миссию на планете: найти новую систему взаимодействия человека со всем живым на планете. И те, кто склонен к мистике и эзотерике считают, что в каждом таком ребенке воплотилась древняя мудрая душа. Душа, которая уже прошла большой путь, прожила много жизней, достигла высокой ступени духовного развития и нравственной чистоты. Многие из этих детей с рождения знают и помнят, зачем пришли на эту планету. Они чувствуют, что на земле у них особая миссия, и только когда на их пути возникают препятствия, когда их блокируют, им ничего не остается, как убрать то, что им мешает.

Эти дети читают нас как открытую книгу. Поэтому психологи советуют никогда не пытаться обмануть ребенка, всегда будьте с ним предельно искренни. Например, если вы сердиты или раздраженные, так и скажите: «Я должна отдохнуть, прийти в себя, а потом смогу поиграть с тобою». Любое ваше притворство и ложь Индиго обязательно почувствует, и тогда уже будет сам решать, а стоит ли быть правдивым с вами.

А тот случай мне рассказала Татьяна, женщина, с которой нас недавно свела судьба. У нее в почках — камни, потому бывают колики, но однажды случился приступ такой силы, что Таня от резкой боли свалилась в коридоре как подкошенная. На шум выбежал пятилетний сын. Он наклонился над ней, замер на несколько мгновений, а потом выпрямился и сказал: «Сейчас все пройдет, мама». И представляете ей действительно сразу же стало легче. Боль отпустила. «Что ты сделал?» — спросила потом она сына. «А ничего. Вот так камень убрал». — И сделал движение, какое бы сделали мы, если бы вытаскивали маленький мячик из тесной лунки.

Многие дети Индиго умеют лечить или читать мысли. Этому посвящено уже больше 10 фильмов. Мы еще не знаем, а они не навязывают своей помощи, а просто приходят и помогают, когда чувствуют в этом потребность.

Среди детей Индиго есть такие, которые видят ангелов и иные сущности, есть те, кто помнит свою прошлую жизнь. А с животным и растительным миром Земли у многих из них вообще существует какая-то трепетная и глубинная связь. В этом я убедилась на собственном опыте.

У Сережи, моего 8-летнего соседа, рос щенок по кличке Норка. Четыре месяца родители терпели его, а на пятый взбунтовались и решили пристроить собачку «в какие-нибудь добрые руки». Боясь, что щенка просто выкинут, я срочно кинулась искать нового хозяина. Нашла. Норку отдали далеко, в другой район. В тот день Сережа слонялся по двору совершенно убитый. (Ох, как мне было стыдно перед ним за всех нас, взрослых и рассудочных людей! Ну чем я его могла утешить?) К вечеру он как-то успокоился, подошел, и мы заговорили и о его собачке, и всяких других животных. И вдруг Сережа сказал уверенно и спокойно: «Знаете, она ко мне сейчас придет, я знаю». Я только вздохнула (разубеждать не хотелось, врать тоже). «Да вот она, идет уже, он смотрел на что-то позади меня и глаза его сияли. — Норка, Норка!» А дальше было как в кино или сказке. Невесть откуда взявшийся щенок прыгнул на Сережку и они, визжа от радости, обнимались и целовались. Хотите верьте, хотите нет, но эта четырехмесячная собачка так повела себя, едва попав в другие руки, что заставила вернуть ее домой, Сереже. «Она вела меня сюда как по ниточке» — так сказал новый несостоявшийся хозяин щенка.

Итак, самое сложное было сделано. Появилось название и описание явления: «новые» дети есть, и они действительно «другие».

И некоторым «не таким» повезло. Они попали в руки неравнодушных, неординарно мыслящих людей: психологов, врачей, педагогов и просто чутких родителей. Выяснилось главное. Неадекватное, даже агрессивное, бунтарское поведение вызвано не болезнью ребенка, а болезненной реакцией на отношение к нему. Оказывается, детский бунт провоцировали сами взрослые. А ребенок просто был вынужден бороться за свои права, за право оставаться самим собой.

Оказывается, с «проблемным» ребенком нет проблем, он приносит ясность и радость, если

1) его уважают как полноправного члена семьи и общества;

2) если ему доверяют, общаясь на равных;

3) если он чувствует (имеет) надежный тыл — любовь и поддержку близких людей.

Просто? Просто. Но мы не привыкли так с детьми, современная система воспитания строится на других принципах, далеких от «уважения — доверия — понимания».

Как-то летним вечером, прогуливаясь у пруда с собакой, я стала свидетелем удивительной сценки. Девочка лет пяти на вид пыталась подойти к воде. А две другие, постарше, отталкивали ее. Раз, другой, третий… Странным было то, что девчушка, хотя обращались с ней грубо, не плакала, она просто молча повторяла свои попытки. Мне стало обидно за маленькую, и я поторопилась в их сторону. «Вот, — сказала сердито старшая девочка, — пусть тебя собака укусит». Малышка спокойно посмотрела на мою эрдельку, та вильнула хвостом. Большие девочки фыркнули и отвернулись, а маленькую я приобняла и повела рядом с собой вдоль пруда. Самым поразительным было то, что она не обижалась, не расстроилась, не плакала. Она упорно размышляла о чем-то, а потом сказал: «Ну почему они не пускают меня? Почему я им не понравилась? Я не маленькая, я во втором классе учусь… Они же просто меня не знают».

Может казаться, что «новые» дети излишне самоуверенны. Но детская самоуверенность — это подлинная вера в себя, вера в то, что в каждом из нас есть частичка Божественного огня. Посмотрите в глаза ребенку. Если вы увидите спокойный взгляд мудреца, если вам покажется, что вас читают, как открытую книгу, — перед вами стоит ребенок новой эпохи.

Ли Кэрол и Джен Тоубер называют 10 самых распространенных качеств «новых» детей.

1. Они приходят в этот мир с ощущением своей царственности (и часто ведут себя соответствующим образом).

2. Они чувствуют, что «заслужили быть здесь», и бывают весьма удивлены тем, что другие не всегда разделяют их мнение.

3. Они не сомневаются в своей значимости. Нередко они сообщают родителям, «кто они есть».

4. У них нет абсолютных авторитетов, они не считают нужным объяснять свои поступки и признают только свободу выбора, как своего, так и чужого.

5. Они вообще не делают некоторых вещей, например, для них невыносимо стояние в очереди.

6. Они теряются, соприкасаясь с консервативными системами, где вместо проявления творческой мысли строго соблюдаются правила.

7. Они часто видят более рациональны способ сделать что-то в школе или дома, однако окружающие воспринимают это как «нарушение правил» и их нежелание приспосабливаться к существующей системе.

8. Они кажутся некоммуникабельными, если не находятся компании себе подобных. Если рядом нет никого, обладающего подобным же менталитетом, они часто замыкаются в себе чувствуя, что никто в мире их не понимает. Поэтому установление социальных связей в период обучения для них представляет немалую сложность.

9. Они никак не отзываются на обвинения в нарушении дисциплины (к заявлениям типа «вот подожди, придет отец, узнает, что ты натворил, тогда увидишь…» они остаются глухи).

10. Они не стесняются дать нам понять, в чем испытывают нужду.

Многие, кто общается с Индиго, утверждают, что они знают истины, которые неведомы взрослым. Кажется, что они хотят и могут помогать другим людям подниматься по ступеням эволюции.

Тысячелетиями процесс эволюции сознания шел неторопливо, медленно. И вдруг рванул вперед так, словно все человечество перескочило из колесницы на межпланетный корабль. Нарастает темп. Мы начинаем восстанавливать наши психические возможности. Расширяется сознание человечества, ускоряются вибрации планеты и людей. Поспеть бы… Но как? Есть только один способ не отстать от этого стремительного движения. Учиться. И первое, чему можно поучиться именно у этих детей — жить «здесь и сейчас», проживать каждое мгновение жизни, как праздник, как бесценный дар.

Берите в учителя своих детей. Да, да, детей Индиго, для того они и пришли сюда. Они изначально одарены, одарены от Бога. Они тоже в процессе духовного роста, но они — впереди нас.

Такова жизненная задача Детей Индиго. Человек должен ощутить свое единство со всем мирозданием, а оно начинается с любви и понимания каждого человека.

В древних манускриптах (на них ссылаются многие духовные и религиозные исследователи, а также некоторые историки) есть предсказания о «других» людях, которые придут на Землю в самое трудное и важное время. Они принесут важную духовную информацию о том, как живущие на планете могут изменить свою судьбу, избавляясь от страха и ненависти. И с их появлением у человечества появится надежда. Возможно, это о них.

«Каждое новое поколение чем-то отличается от предыдущего, и это естественный и закономерный процесс. Обычно он идет медленно, постепенно, но в некоторые моменты происходит резкий эволюционный скачок. В данном случае мы являемся свидетелями того, как количество перешло в качество». Так скажут об этих необычных детях материалисты.

Люди, склонные к эзотерике, объяснят это иначе. «Возможно, их миссия — напомнить человечеству о его Божественной природе», ибо «новые дети» знают, КТО они есть и ЗАЧЕМ пришли на эту землю. Они умеют жить здесь и сейчас (а не в мечтах о будущем и тоске по прошлому), доверять себе и своей интуиции. Пока мы только мечтаем о счастье, самореализации, сотрудничестве, «новые» дети хотят жить и уже живут (если им не мешают) именно так. Если не позволяют — они не подчиняются, бунтуют. Тогда взрослые обычно говорят: трудный ребенок. А ребенок не трудный, он просто другой, в его теле живет древняя и мудрая душа. Похоже, что сейчас на планете происходит демографическая РЕВОЛЮЦИЯ. Это даже больше похоже на смену рас. Поднимаясь на новую ступень эволюции, хомо сапиенс, «человек разумный», должен стать «человеком духовным». Иначе он не выживет. Медленно, мучительно человеческое сознание поднимается на новую ступень развития. Дети Индиго — это вестники будущего, пришедшие на нашу планету

В сущности, их главная задача — указать нам на наши заблуждения и помочь измениться, посмотреть новым взглядом на себя и окружающий мир.

Представьте себя на минуту маленьким ребенком, очнувшимся среди очень разумных, очень уверенных в себе людей. Они говорят: «Нам надо пройти по этой дороге, и тебе с нами». Надо так надо. Вы идете вместе, вас крепко держат за руку. Но вдруг вы видите, что впереди — крутой обрыв (или бездонная яма, что не слаще). Вы говорите: «Этой дорогой идти нельзя, это опасно… Есть другой путь, давайте покажу». Но вас не слушают (или не верят, или не понимают). Потому что сами не видят. Вы кричите, вы вырываетесь, а они тащат вас и возмущаются: «какой грубый, какой неуправляемый, какой больной ребенок. Мы его ведем, мы хотим ему добра, а он нас не слушает». «Не сбивай меня с толку, иначе я забуду путь и заблужусь вместе с вами», — просит ребенок. Но его не слышат.

Возможно, так чувствуют себя дети Индиго, когда растут и набираются земного опыта рядом с нами.

Можно было бы еще много рассказывать об этих удивительных детях, но давайте пока остановимся и зададим себе простые вопросы: почему с ними, такими мудрыми и знающими детьми, бывают проблемы? Почему они не желают подчиняться нашим требованиям? Почему иные из них оказываются изгоями? Почему, такие талантливые, они позволяют себе бунтовать и не подчиняться? Ведь мы желаем им только добра. Беда в одном: мы ведем их старой дорогой (а значит, их с рождения окружает энергетика старого мира). Наши стереотипы поведения, наше мировоззрение и мышление не создали гармонии ни на Земле, ни в самой душе человека. Если мы будем упорно растить и воспитывать детей Индиго так же, как растили и воспитывали нас, то навяжем им те же ошибки и заблуждения, которые с детства впитали сами.

Если Дети Индиго начнут корректировать себя, чтобы угодить нам, то энергетика старого мира подавит их чудесные возможности. И тогда они не выполнят ту миссию, с которой пришли на Землю. И возможно, она такова, что мы не можем себе ее даже представить.

Уважайте своего ребенка.

1. Ребенок — это такая же полноценная личность, как и вы. Не стремитесь подчинить его своей воле, исходя из привычного: «Я взрослый, ты ребенок, слушай сюда!». Вы равны. Просто у ребенка меньше земного опыта. Так не заставляйте, а помогайте его приобретать.

2. Дайте свободу выбора. Нам надо учить детей КАК думать, но не ЧТО думать. Индиго невозможно обмануть и силой навязать свою жизненную позицию. Но с ними легко можно договориться, обсудить ситуацию или поступок.

3. Это должен быть диалог на равных. Но ребенок должен знать, что за свои поступки, за свой выбор он САМ несет ответственность.

4. Дети Индиго испытывают на прочность границы дозволенного. Если вы вместе обсудили и решили, как поступать, добивайтесь, чтобы условия вашего договора были соблюдены. Ребенок легко будет манипулировать вами, используя ваши слабости.

5. Обсуждайте ситуацию или проступок, который совершил ребенок, но не унижайте его как личность. Дайте почувствовать на себе последствия неправильного выбора (поведения). Например, если он регулярно раскидывает свои вещи или игрушки, вы вправе выбросить их. (Но сначала предупредите, что и почему будете делать).

Доверяйте своему ребенку.

1. Доверьтесь детской интуиции. Верьте в его силы, и пусть ребенок знает об этом.

2. Дети Индиго очень честны. Не лгите сами, своим обманом вы дадите ребенку право на ответную ложь (обычно это выглядит как умалчивание и «уход в себя»).

3. Проверяйте, как он выполняет взятые на себя обязательства. (Он имеет право делать то же самое по отношению к вам.)

4. Не позволяйте ребенку чувствовать себя виноватым или винить других. Любая сделанная ошибка — это приобретенный опыт и повод, чтобы задуматься и сделать лучше.

5. Не унижайте и не критикуйте ребенка, выслушивайте и помогайте разобраться, если он просит у вас совета. Проиграйте несколько вариантов: «что будет если ты поступишь так-то…», «я бы на твоем месте…», «в детстве у меня тоже… и тогда я…». Не навязывайте своего решения, а направляйте. Выбор — за ним.

6. Разговаривайте, играйте как можно больше. Просто будьте внимательны и отзывчивы.

7. Не позволяйте скучать. Индиго — натуры деятельные. Их ум испытывает лютый голодает без творческой пищи.

Создайте пространство любви.

1. Ребенок всегда должен ощущать безопасность и надежный тыл, вашу поддержку и участие. Поступки его могут быть хорошими или плохими. Ребенок — любимым всегда.

2. Представляйте в своем воображении такие отношения со своим ребенком, которые хотите иметь. Он «прочтет» и поймет. Он Индиго.

И главное, помните. Там, в Тонком мире, Дух, прежде чем воплотиться в человеческом теле, сам выбирал себе родителей. И если «новый» ребенок родился в вашей семье, пришел в ваш дом, на это есть причина. Значит, душа его знает, верит: вы можете уважать, доверять и оберегать его на дороге из детства во взрослую жизнь. Он нам вверил себя, свое хрупкое тело, свой мудрый разум, свою чистую душу. Храните сокровище.

Первые дети Индиго теперь сами стоят на пороге взрослости. Первым было труднее всего. Их долго не понимали, а потому и не принимали. Пытались загнать в стандартные рамки привычного, проверенного веками способа воспитания и обучения. А тех, кто не поддавался, бунтовал, отстаивая и сохраняя свою целостность, считали трудными или больными. Одних лечили, других усмиряли. Но, к счастью, те, кто сумел прорваться сквозь барьеры воспитательно-карательно-педагогических и т.п. мероприятий, становятся опорой и оберегом для многих новых, совсем юных детей Индиго. Они растут, и есть надежда, что им уже не надо будет тратить свои чудные силы на борьбу за право оставаться собой. Первые Дети Индиго, пребывая среди нас, подготовили почву нашей души, бросили в нее семена сомнения и удивления. Они подержали перед нами зеркало — и, кажется, мы стали замечать кривизну своей дороги. Чистый свет души Детей Индиго наконец-то коснулся наших глаз. И неуемная гордыня взрослости, пусть медленно, но отступает, растворяется…

Каким будет их мир, мы даже не можем предсказать. Слишком они не похожи на все предыдущие поколения. Но можем сказать уверенно: дети Индиго — вызов всей нашей существующей педагогической системе. Сумеем ли мы сохранить их свет? Сможем ли мы дать системе не сломать их, а проявить то лучшее, что они принесли с собой на планету? Сегодня этот вопрос стоит в мировом масштабе.

Редактор О. В. Селин, художник М. А. Зосимова, верстка А. А. Кувшинников, корректор Н. Н. Самойлова

ООО «Алгоритм-Книга»

Лицензия ИД 00368 от 29.10.99, тел.: 629-93-02, 733-97-89

Оптовая торговля:

ООО «ТД „Эксмо“», 142700, Московская обл., Ленинский р-н, г. Видное, Белокаменное ш., д. 1, многоканальный тел.: 411-50-74.

Электронная почта: reception@eksmo-sale.ru

Мелкооптовая торговля:

«Центр политической книги»: 937-28-22, 8-903-519-85-41

Сайт: http://www.algoritm-kniga.ru

Электронная почта: algoritm-kniga@mail.ru

Сдано в набор 22.11.06. Подписано в печать 01.12.06.

Формат 84×108/32. Печать офсетная. Бумага тип. Гарнитура Миньон.

Печ. л. 9,25. Тираж 2000 экз. Заказ № 5703.

Отпечатано в ОАО «Можайский полиграфический комбинат».

143200, г. Можайск, ул. Мира, 93.