Москва, 1 июля 19… года.

Завтра старт…

Ровно в десять часов утра космический корабль, управляемый Сергеем Александровичем Камовым, оторвётся от Земли.

Думал ли я когда-нибудь о возможности лететь с ним?..

Конечно нет! Как и все, я издали следил за его первыми полётами и восхищался ими. Камов и Пайчадзе казались мне особыми людьми, далёкими, как то небо, в которое они проникли; и мне никогда не приходила в голову мысль, что я смогу стать их товарищем в полёте, хотя бывали минуты, когда я мечтал об этом тоже, вероятно, как все.

Как странно, что такая, казалось бы, совершенно неосуществимая, мечта вдруг стала реальной действительностью!

Много чудесного предстоит нам увидеть за время нашего далёкого пути. Хватит ли у меня сил описать всё это так, чтобы и другие, не видевшие, увидели? Должно хватить! Для этого я принят в состав экспедиции. Моё дело - запечатлеть всё на бумаге, на фотоплёнке, на киноленте. Мой дневник, который я начинаю сегодня, будет тем материалом, из которого я надеюсь создать книгу о полёте после того, как вернусь на Землю через долгие семь с половиной месяцев. Ни одна самая мелкая подробность не должна пройти мимо этих страниц…

Сейчас только девять часов, и я могу записать многое. В двенадцать надо будет лечь спать.

Засну ли я?.. Вряд ли мне это удастся…

Когда я выразил Сергею Александровичу сомнение в исполнимости его требования спать последнюю ночь перед стартом, он сказал:

- А вы всё-таки лягте, а заснёте или нет, будет видно. Самое главное - это физически отдохнуть.

Я обещал ему и выполню своё обещание, а пока буду писать обо всём, что предшествовало сегодняшнему вечеру.

Начну с самого начала.

* * *

29 апреля, почти ровно два месяца тому назад, наш главный редактор пригласил меня в свой кабинет. Я только накануне вернулся в Москву, был занят приведением в порядок собранных материалов, и мысль о новой командировке не приходила мне в голову.

Когда я вошёл, редактор пригласил меня сесть.

- Мы хотим предложить вам, - сказал он, - не совсем обычную командировку… - Он посмотрел на меня и, видя, что я собираюсь что-то сказать, добавил: - Экспедиция необычайна и может оказаться опасной.

За секунду до этого я твёрдо намеревался отказаться, так как устал и не был расположен ехать куда бы то ни было, но последние слова редактора меня заинтересовали.

- Опасностей я не боюсь, - ответил я. - Чем необычнее задача, тем она интереснее.

- Я был уверен в таком ответе, - сказал редактор. - Вы молоды и здоровы. Вы хороший фотограф и способный журналист. Кроме того, вы умеете работать с киноаппаратом. Именно те качества, которые требуются в данном случае. Но настаивать на вашем согласии я не буду. Вы вправе отказаться.

- Я не собираюсь отказываться, - сказал я. Он посмотрел на меня с выражением, которое в тот момент показалось мне непонятным, и усмехнулся.

- Тем лучше, - сказал он. - Вы, конечно, знаете, кто такой Камов?

Я вздрогнул при этом вопросе. Камов?.. Конструктор и командир первого в мире космического корабля. Человек, дважды покидавший Землю. Неужели я не ослышался?..

- Конечно, - ответил я. - Кто же его не знает! «Так вот почему он назвал экспедицию необычайной, - подумал я. Имя Камова не оставляло никаких сомнений, что дело идёт о полёте в глубь солнечной системы, быть может, на одну из планет. Кто из нас не мечтал совершить такое путешествие? Но одно дело - мечтать, а другое - когда вам неожиданно предлагают такой полёт в действительности…»

Если хотите, - сказал редактор, - то можете принять участие в его новой экспедиции.

- А куда она направляется?

- Это мне неизвестно. Если вы согласны, то подробности узнаете от самого Камова.

- Почему вы именно мне предлагаете это?

- Мы считаем вас наиболее подходящим человеком.

Всё было так внезапно и удивительно, что я почувствовал необходимость собраться с мыслями.

- Разрешите дать ответ завтра.

- Но торопитесь! - сказал редактор. - Такое предложение надо хорошо обдумать, чтобы не пожалеть впоследствии о принятом решении, каково бы оно ни было.

Сказать, что я провёл спокойную ночь, - значило бы сказать неправду. Я не новичок в экспедициях. Исполняя свои обязанности корреспондента, я побывал во многих местах земного шара, я был на Южном полюсе, в Центральной Африке, на Гималайских горах. Но всё это было на Земле. Теперь же мне предлагают покинуть её и лететь неведомо куда, за десятки, а может быть, и сотни миллионов километров…

Вспомнились книги, которые мне приходилось читать по астрономии.

Вселенная… Бесконечное пространство, где, подобно пылинкам, движутся звёзды… Расстояния, превосходящие человеческое воображение, отделяют их друг от друга… Мрак… Холод…

Мне ясно представился крохотный космический корабль, окружённый со всех сторон безграничной пустотой, и внезапная слабость в ногах заставила меня сесть на стул.

Отказаться?.. Никто не осудит меня за это. Остаться на нашей милой, привычной Земле…

«И навсегда сохранить воспоминание о собственном малодушии, - подумал я. - Упустить такой случай и потом всю жизнь жалеть об этом».

Было три часа ночи, а я всё ещё колебался. Желание и невольный страх боролись друг с другом, поочерёдно одерживая победу.

В конце концов у меня разболелась голова, и я настежь открыл окно, подставив лицо влажной прохладе ночного ветра.

С высоты восьмого этажа, где я жил, открывался широкий вид на город. Во многих местах уже сияли огни праздничной иллюминации. Далеко-далеко красными точками горели звёзды Кремля.

Москва!.. Родной город, где я родился и вырос. Столица страны, которая дала мне всё, что у меня есть.

«Чего ты боишься? - сказал я самому себе. - Разве в тех экспедициях, в которых ты участвовал, не было опасностей? Разве не приходилось тебе рисковать жизнью?»

Я подошёл к столу и вынул из ящика портрет Камова. «Лунный Колумб», как называли его некоторые иностранные газеты, был изображён в профиль. Нависшие густые брови, крупный нос и резко очерченные линии губ и подбородка делали его немного похожим на знаменитого полярного исследователя - Роальда Амундсена.

«Этот человек, - подумал я, - не боится. В третий раз готовится покинуть Землю. Смело и уверенно идёт он к поставленной цели».

Меня вдруг охватило чувство нестерпимого стыда. Как мог я, хотя бы на миг, поддаться позорному страху!

Что случилось со мной? Родина зовёт к исполнению долга…

Я со всей силой воображения, на которую был способен представил себе снова космический корабль, висящий в тёмной холодной пустоте, но… не почувствовал никакого страха.

Непонятное малодушие исчезло.

В следующее утро я сообщил редактору, что согласен. - Мы ни минуты в этом не сомневались, - сказал он.

* * *

Волнуясь, нажал я вечером того же дня кнопку звонка у двери квартиры Камова.

Сейчас, сию минуту, я лицом к лицу увижу того, кто первым за всю историю человечества покинул Землю и открыл людям путь в безграничные просторы Вселенной.

Мне открыла дверь Серафима Петровна Камова.

- Сергей Александрович ждёт вас, - сказала она, когда я назвал свою фамилию.

Я вошёл в кабинет знаменитого звездоплавателя.

Мне не приходилось раньше встречаться с Камовым, но я сразу узнал его, когда он поднялся мне навстречу из-за письменного стола. Он был таким, каким я и представлял его по бесчисленным фотографиям. Выше среднего роста, с широкими плечами, немного грузной фигурой. Движения неторопливы и уверенны. Во всём облике что-то властное, внушающее мысль, что это человек сильного характера и несгибаемой воли. Больше всего меня поразили его глаза. Совсем чёрные, кажущиеся вследствие этого бездонно глубокими, они были полны необычайного спокойствия. Его лицо нельзя было назвать красивым: мешали слишком густые брови и немного массивная нижняя челюсть. Самое правильное было бы назвать это лицо мужественным.

Он крепко пожал мне руку и сказал:

- Рад вас видеть, товарищ Мельников.

Усадив меня в глубокое кресло, сам сел напротив.

- Давайте познакомимся, - сказал он. - Прежде всего, сколько вам лет?

- Двадцать семь.

На вид я не дал бы вам больше двадцати пяти, - сказал Камов. - Где вы так сильно загорели. В сравнении с лицом, ваши волосы кажутся… совсем белыми.

Я рассказал ему о своей двухмесячной поездке по Казахстану, из которой вернулся два дня назад.

- И сразу хотите отправиться в новую экспедицию? - улыбнулся он. - Вы твёрдо решили лететь с нами? Хорошо ли вы обдумали это решение? Ведь вы не знаете, куда мы направляемся.

- Это верно, - сказал я. - Цель экспедиции мне неизвестна, но одно ваше имя говорит о том, что её надо искать за пределами Земли. Если вы согласитесь взять меня с собой, я не переменю решения.

- А как у вас со здоровьем? Вам придётся пройти очень строгий медицинский осмотр.

- В этом я уверен, товарищ Камов. В прошлом году я проходил комиссию перед участием в южной полярной экспедиции, и врачи не нашли у меня ни одного дефекта. Я абсолютно здоров.

Он взялся рукой за подбородок. Я много раз видел потом этот характерный для него жест.

- Глядя на вас, - сказал он, - легко этому поверить. Ну, что ж! Если так, я очень рад. Значит, по-прежнему будет четыре человека. Когда была решена наша экспедиция, мы предполагали взять только научных работников. Кроме меня, их было трое. Все они были давно отобраны и около года проходили специальную подготовку. Но месяц тому назад случилось несчастье, и мы потеряли одного из своих товарищей…

Он замолчал и пристально посмотрел на меня. Потом одобрительно улыбнулся.

- По вашему лицу незаметно, - сказал он, - что мои слова произвели на нас плохое впечатление. Вы имели право подумать, что человек погиб от чего-нибудь, связанного с подготовкой к экспедиции.

- Я именно так и подумал.

- И это вас не испугало?

Я пожал плечами:

- Я хорошо сознаю, что ваша экспедиция не увеселительная прогулка.

- Наш товарищ, - сказал Камов, - погиб при автомобильной катастрофе. Машина, на которой он ехал, упала с высокого обрыва. Мы потеряли одного участника будущего полёта. Заменить его другим научным работником мы не можем, - осталось слишком мало времени. Для научной работы в условиях космического полёта нужна длительная подготовка. - И тогда вы решили заменить его журналистом?

- Нет, не совсем так, - сказал Камов. - Это моя идея соединить в одном лице журналиста, фотографа и кинооператора. Главная задача была в том, что на корабле должен находиться специалист по астрономической съёмке. Наш погибший товарищ прошёл курс этого дела, и если мы сможем обойтись без него, как астронома, то без фотографа и кинооператора не сможем. Вот почему мы приглашаем вас.

- Но ведь я не имею понятия об астрономической съёмке.

- Мы вас научим. Именно поэтому мы и просили дать нам человека, имеющего опыт. Научить вас специальным приёмам астрономической съёмки будет не так уж трудно. А то, что вы опытный журналист, тоже пригодится. По возвращении надо будет рассказать людям о полёте.

- Я сделаю всё, что в моих силах, - сказал я. - Но мне хотелось бы знать, куда вы направляетесь? - Желание вполне законное, - ответил Камов. - Вообще мы не делаем тайны из наших намерений, но не опубликовали время старта. Дело в том, что, когда мы достигли Луны, некоторые из наших зарубежный «друзей» пришли в ярость, что их опередили.

- Вы говорите о Хепгуде?

- Да, о нём. Нам известно, что его звездолёт почти готов, и он, конечно, захочет взять реванш и первым достигнуть одной из планет. Наша экспедиция имеет не спортивные, а чисто научные цели, но всё же мы не хотим уступать и первенство. - Он улыбнулся. - Вам я конечно скажу, хотя бы потому, что вы должны знать, на что идёте.

Он замолчал и довольно долго смотрел на меня своими странно спокойными глазами.

- Медицинские требования, предъявляемые к участникам полёта, отличаются от обычных. Возможно, что вы не будете допущены.

Камов опять замолчал, потом продолжал уже обычным тоном:

- Но если это случится, то вы, конечно, сохраните тайну. Вы знаете, что мой первый полёт был пробным и в нём участвовал я один. Корабль облетел вокруг Луны и вернулся на Землю. Второй полёт я совершил вместе с астрофизиком Пайчадзе. Мы опустились на поверхность Луны и провели на ней несколько часов. Оба полёта показали, что материальная часть работает безотказно, и тогда было решено осуществить третью экспедицию - достигнуть планеты Марс и по пути осмотреть Венеру. Вас это не пугает?

Нисколько! - ответил я совершенно искренне. - Теперь я ещё больше хочу принять участие в полёте, но меня смущает малый объём той работы, которая мне предназначена. Оправдает ли она моё участие?

- А откуда вы знаете, что объём вашей будущей работы мал? - спросил Камов.

Я почувствовал, что краснею.

- Мне кажется…

- А пусть вам не кажется, - перебил Камов. - Ваша задача очень ответственна. Изучение тех снимков, которые вы сделаете, очень важно для науки и наши учёные дадут вам обширное задание. В свободное время вы будете помогать мне в управлении кораблём.

Я посмотрел на него с изумлением. - Не удивляйтесь! - улыбнулся Камов. - Это не так страшно. Управление космическим кораблём в полёте не сложно. Другое дело - подъём, спуск или полёт вблизи крупных планет. В этих случаях дело усложняется. Наша «рулевая рубка», если можно так её назвать, оборудована замечательными приборами. Вы с ними освоитесь в первые же дни полёта. - Сколько времени продлится экспедиция?

- А как вы думаете?

Я полагаю, что года два или три.

Камов засмеялся.

- Техника ракетостроения, - сказал он, - развивается быстро. Если полёты к Луне заняли у нас - первый два, а второй один день, то с тех пор мы далеко шагнули вперёд. Вся экспедиция рассчитана на двести двадцать пять дней, то есть на семь с половиной месяцев.

- Так мало!..

- За эти семь с половиной месяцев, - продолжал Камов, - мы пролетим расстояние, немного большее чем полмиллиарда километров. Средняя скорость корабля вставит сто две тысячи шестьсот километров и час.

- Это как в сказке!

Камов покачал головой.

- Эта скорость не так велика, как вам кажется, - сказал он. Техника идёт по пути достижения скоростей, достаточных для свободного полёта на любую планету, не считаясь ни с какими сроками, а наш корабль вынужден строго придерживаться графика, так как его скорость меньше, чем скорость Земли по её орбите. Догнать Землю мы не смогли бы.

- Мне кажется, что и сто две тысячи шестьсот километров чудовищно много. Вы в три часа будете около Луны. Через две секунды ваш корабль будет невидим с Земли.

- Нет! - сказал Камов. - Если бы мы вздумали начать путь сразу с такой скоростью, то корабль продолжал бы лететь с мёртвым экипажем. Человеческий организм не может выдержать такого ускорения. Мы начнём полёт относительно медленно, и только через двадцать три минуты сорок шесть секунд корабль достигнет своей максимальной скорости в двадцать восемь тысяч пятьсот метров в секунду[1].

Он называл эти головокружительные цифры с таким невозмутимым видом, как будто дело шло об автомобильной прогулке.

- Если бы мы, - продолжал он, - летели к Луне по прямой линии, то достигли бы её через три часа пятьдесят три минуты, но наш путь будет почти перпендикулярным к линии Земля-Луна. Луну вблизи мы вообще не увидим. Вы сможете полюбоваться на неё с расстояния большего, чем наблюдаете обычно.

- Это жаль!

- Но зато вы увидите ту её сторону, которая скрыта от нас.

- Давно уже, - сказал я, - весь мир знает, что невидимая сторона Луны почти ничем не отличается от видимой, но взглянуть своими глазами конечно очень интересно. Разрешите задать вам один вопрос.

- Пожалуйста.

- Вы сказали, что по пути к Марсу намерены осмотреть Венеру. Это мне не совсем понятно.

- Что именно непонятно?

- Как вы попадёте к Венере на пути к Марсу. Их орбиты лежат в противоположных направлениях от Земли.

- Ваше недоумение было бы законно, - ответил Камов, - если бы планеты были неподвижны. Но они движутся, и притом с различными скоростями. Часто бывает, что обе, то есть Венера и Марс, находятся по одну сторону от Земли. Чтобы вам стал яснее наш маршрут, я нарисую его на бумаге.

Он взял карандаш и быстро провёл на листе несколько окружностей. Несмотря на то, что он рисовал без циркуля, круги получились замечательно ровными. Я сохранил этот рисунок на память.

- Смотрите, - сказал Камов: - точка в центре обведённая маленьким кружком, изображает Солнце. Первый круг - это орбита Венеры. Между нею и Солнцем есть ещё планета Меркурий, но его орбита нам не нужна. Второй круг - это орбита Земли. Третий - орбита Марса. Если бы я соблюдал правильный масштаб, то изобразить планеты на этом листе было бы невозможно: они были бы не видны на нём. Но это не план, а схема. Кружки, которые я помечаю цифрой «1», - это положение планет в момент, нашего старта. Движения всех планет по их орбитам направлены в одну сторону. На этом рисунке - справа налево. От кружка, изображающего Землю, я начинаю наш маршрут пунктирной линией. Вот! В этой точке мы встретим Венеру…

Рисунок Камова, сделанный им 30 апреля 19.. года в Москве (пунктиром изображен путь звездолета «СССР-КС2»).

Он нарисовал второй кружок на орбите Венеры и отметил его цифрой «2».

- Отсюда мы направляемся тем же путём к Марсу и встретимся с ним вот здесь, а затем - обратно к Земле, которая, за это время успеет пройти больше половины своего годового пути и будет находиться примерно вот тут.

- Ясно! - сказал я.

- Этот рисунок не более чем грубая схема, - заметил Камов. - Орбиты не замкнуты, так как Солнце, увлекая планеты за собой, само движется в пространстве; но так вам должно быть понятнее.

- Благодарю вас. Мне всё совершенно ясно.

- Вот теперь вы вполне поймёте, почему мы не можем ни на один день отложить старт.

- Понимаю.

- На сегодня этого достаточно. За семь с половиной месяцев пути мы успеем обо всём переговорить. Ваше участие в экспедиции начнётся с завтрашнего утра после медицинского осмотра. Чтобы подготовить вас к полёту, нельзя терять ни одного для.

На этом наш первый разговор с Камовым закончился.

Было за полночь, когда я пришёл домой.

Над крышами домов поднималась Луна. На ней побывал человек, с которым я говорил сегодня. Кто знает, может быть, и я попаду когда-нибудь на её сверкающую поверхность…

Сверкающую… Я вспомнил статью Камова, в которой он писал, что поверхность Луны тёмная и мрачная, покрыта скалами густокоричневого цвета, - и улыбнулся своей восторженности.

Там, в непосредственной близости, всё выглядит иначе, чем с Земли. Блестящие планеты - в действительности тёмные, несветящиеся тела. Скоро я сам буду на одной из них.

Буду ли? А что если завтра приговор врача навсегда закроет передо мной такую возможность? Как тяжело будет пережить это разочарование!

Я очень плохо спал и в эту ночь. Лёжа в постели с открытыми глазами, я прислушивался к медленному ходу часов на стене, и временами мне казалось, что они совсем остановились.

Я заснул под самое утро, и во сне меня не оставляла всё та же мысль.

Но страхи оказались ложными. Комиссия, состоявшая из трёх врачей, под председательством известного профессора, долго и тщательно выстукивала, выслушивала и измеряла меня. Проверяли зрение, слух, вращали на какой-то специальной карусели и даже заставили несколько минут провисеть вниз головой на особых петлях, после чего опять принялись за бесконечные выслушивания.

В заключение старик профессор, похлопав меня по спине, сказал слова, сладкой музыкой прозвучавшие у меня в ушах:

- Идеальный организм! Можете, молодой человек, направляться хоть на Полярную звезду, если вам так надоела наша Земля.

Врачи засмеялись.

- Готовьтесь к полёту! - серьёзно сказал профессор. - Помните, если перед стартом у вас окажется хотя бы насморк, вы не будете допущены. Соблюдайте строгий режим. - Он указал на одного из членов комиссии: - Доктор Андреев специально прикреплён к участникам экспедиции. Советуйтесь с ним как можно чаще. Работа, отдых, пища, развлечения - всё должно проходить под его контролем. Вы больше не принадлежите себе.

Пройдя комиссию, я поехал прямо к Камову, чтобы получить у него указания для начала работы. Он меня, по-видимому, ждал и обрадовался, когда узнал, что всё в порядке.

- Мне было бы жаль потерять вас. Очень рад, что этого не случилось. Познакомьтесь, - сказал Камов, подводя меня к высокому худощавому человеку, сидевшему у письменного стола: - Константин Евгеньевич Белопольский - мой заместитель в космическом полёте.

Имя, названное Камовым, было мне знакомо. Белопольский - однофамилец знаменитого русского астронома - был автором многочисленных астрономических книг, и я сам изучал в школе астрономию по его учебнику.

Когда Камов назвал мою фамилию и сказал, что я участник будущего полёта, Белопольский пожал мне руку, но, как мне тогда показалось, сделал это совершенно равнодушно. Даже тени улыбки не появилось на его лице, покрытом глубокими морщинами (хотя ему было только сорок пять лет), и он не сказал ни одного из тех слов, которые принято говорить в подобных случаях.

Помню, что на меня произвело неприятное впечатление это молчание, и я даже подумал, что иметь такого спутника в долгом путешествии не особенно большое удовольствие.

Как я знаю теперь, крайняя молчаливость является отличительной чертой этого человека, который может долго говорить только об астрономии и математике.

Совершенно иначе встретил меня четвёртый участник экспедиции - Арсен Георгиевич Пайчадзе, с которым я познакомился двумя днями позже.

Ещё молодой, не старше тридцати пяти лет, он был широко известен как выдающийся знаток спектрального анализа[2]. Влюблённый в астрономию, называющий её «верховной наукой», Пайчадзе способен часами говорить о какой-нибудь звезде или туманности. Говорит он не очень хорошо, с заметным грузинским акцентом, но я знаю, что студенты университета, где он преподаёт астрономию, любят его слушать.

- Борис Николаевич Мельников? - спросил он, пожимая мне руку с такой силой, что я сморщился от боли. - Слышал про вас. Участвовали в полярной экспедиции.

- Участвовал, - сказал я.

- Тогда на полюс, теперь на Марс. Боитесь полёта?

- Если говорить откровенно, боюсь немного.

Возможно, что я не ответил бы так кому-нибудь другому. Но вся небольшая, тонкая фигура Пайчадзе, его смуглое лицо с коротко подстриженными чёрными усиками, его ласковые глаза сразу произвели на меня такое впечатление, как будто я знал его уже много лет.

- Неудивительно, - сказал он. - Перед полётом на Луну я очень боялся. Не спал. Потерял аппетит.

- А теперь не боитесь?

- Теперь нет. Космический полёт не страшен. Не надо бояться.

- Меня очень беспокоит, смогу ли я оправдать доверие.

- Будете так думать, - не оправдаете. Надо быть уверенным. Наверное, думаете, случайно попали в полёт. Ткнули пальцем - попали в меня. Неверно!

Сергей Александрович не возьмёт случайного человека. Наводил справки. Советовался. Не надо ни в чём сомневаться.

Он заставил меня рассказать ему мою биографию, сам рассказал о себе, и мы расстались друзьями. За два месяца, которые прошли с тех пор, я убедился, что Пайчадзе человек приветливый, общительный и будет хорошим товарищем в полёте. На нашем корабле моё место в одной каюте с ним, и это меня очень радует.

Потянулись дни напряжённой и увлекательной работы. Слова Камова, что мне дадут обширное задание, оправдались. Объём порученной работы был громаден. До сих пор я и не подозревал о тех применениях фотографии, которым меня научили. Снимки в инфракрасных и ультрафиолетовых лучах, снимки объектов, покрытых туманной или облачной дымкой, снимки Солнца и его «короны» и многое, многое другое. Пришлось пройти целый курс. Помимо двух специально прикреплённых ко мне консультантов по астрономической съёмке, со мной занимались мои будущие спутники - Камов и Белопольский. Сергей Александрович знакомил меня с устройством корабля и работой приборов управления, а Белопольский - с основами звёздной навигации.

Дней не хватало. Я работал по восемнадцать часов в сутки и часто, приехав домой, вместо того, чтобы лечь спать, садился к письменному столу.

Так продолжалось до тех пор, пока наш врач, Степан Аркадьевич Андреев, не заявил решительного протеста.

- Я не могу допустить, - сказал он Камову, - чтобы Мельников работал без отдыха. Если так будет продолжаться, то он не будет допущен к полёту. Я отвечаю за него и за всех вас перед правительственной комиссией.

- Я вас понимаю, - ответил Камов, - но что я могу сделать? Мы готовились год, а Борису Николаевичу оставлено только два месяца.

- Всё равно, я не разрешаю ему не спать по ночам, - стоял на своём врач. Он должен спать восемь часов в сутки. Всё остальное время в вашем распоряжении.

На том и порешили. С этого дня он лично отвозил меня домой и уходил только тогда, когда я засыпал.

Кончилось это тем, что он поселился у меня в комнате, чему я был очень рад, так как Степан Аркадьевич был на редкость занимательным рассказчиком. Лёжа постели, он начинал рассказывать какой-нибудь случай из своей медицинской практики. Он считал, что для моего мозга полезно отвлечься от изучаемых вопросов, но нередко, увлёкшись воспоминаниями, забывал о времени. И лишь внезапно заметив, что предательская стрелка далеко ушла от положенного часа, прерывал рассказ на самом интересном месте и сердито ворчал:

- Спать! Спать! И о чём вы только думаете?! Однажды у нас зашёл разговор о будущем полёте и о влиянии на организм невесомого состояния, в котором мы будем находиться во время пути. Степан Аркадьевич жалел, что не сможет участвовать в экспедиции.

- Наблюдение за деятельностью органов тела в таких условиях было бы очень интересно, - сказал он.

- Меня очень удивляет, - заметил я, - что в составе экспедиции нет врача.

- Почему нет? У вас есть врач.

- Кто?

- Сергей Александрович.

- Как, разве он врач?!

- А вы не знали этого? Камов окончил медицинский институт специально для того, чтобы не было надобности в лишнем человеке, которому в межпланетном рейсе почти нечего будет делать. Он знал, что экспедицию всё равно не отпустят без врача.

- Когда он успел?

Было чему удивляться. Я знал, что Камов окончил институт гражданского воздушного флота и, заочно, физико-математический факультет университета, но суметь получить ещё и третий диплом…

- Когда он успел? - повторил я.

- Сергей Александрович - замечательный человек, - задумчиво сказал Андреев. - Он не только получил диплом врача, но и работал несколько лет в московских больницах. Он ничего не делает наполовину. Жизнь, целиком отданная идее, утраивает силы человека.

В напряжённой работе как-то незаметно приблизился день старта. Корабль и его экипаж были готовы. За три дня до отлёта Камов и сопровождении нас троих в последний раз осмотрел звездолёт. Были испытаны все приборы и аппараты, проверен груз. Камов и Белопольский проверяли корабль в целом, Пайчадзе - астрономическую часть, а я - своё фото- и кинохозяйство.

В моём распоряжении три киноаппарата: один переносный и два вмонтированных в стенки корабля, могущих работать автоматически, четыре великолепных фотоаппарата, каждый с шестью сменными объективами, и маленькая фотолаборатория. Всё это поражает своим техническим совершенством, как, впрочем, и весь наш корабль. Экспедиция Камова с продуманной щедростью снабжена всем, что только может понадобиться при любых обстоятельствах. Ничто не забыто, ничто не упущено из виду. Тщательно и заботливо предусмотрено и сделано всё, чтобы обеспечить успех.

Следующая запись в моём дневнике будет уже сделана в полёте.

На сегодня хватит. Десять минут первого.

За мной заедут в семь часов утра.

Итак, последняя ночь на Земле!

Завтра старт в неведомое!..

3 июля 19… года.

Восемнадцать часов по московскому времени.

Тридцать два часа полёта…

Прошли первые сутки. Идут вторые. Я знаю об этом о часам. На нашем корабле смены дня и ночи нет и не будет. Солнце непрерывно освещает правый борт, и корабль регулярно плавно поворачивается, чтобы равномерно нагревалась вся поверхность его корпуса.

Двигатели давно прекратили работу, и мы летим по инерции со скоростью - двадцать восемь с половиной километров в секунду. Мы не чувствуем этого. Кажется, что корабль висит на одном месте. Земля осталась далеко позади.

Звёзды повсюду. Со всех сторон нас окружают бесчисленные светящиеся точки. Млечный Путь виден весь как исполинское кольцо. Солнце сияет нестерпимо ярко, но в непосредственной близости к нему видны звёзды. Странное зрелище! Солнце и звёзды на чёрном фоне.

С Земли небо никогда не кажется таким чёрным. Простым глазом видно, что та звезда дальше, а эта ближе, но как они все далеки!

Корабль висит в центре бесконечного пространства…

Та самая картина, которая так пугала меня на Земле, здесь не вызывает страха. Нет ощущения, что под нами бездна, потому что такая же бездна находится со всех сторон, а понятия «верх» и «низ» давно уже спутались. Как только перестали работать двигатели и корабль полетел по инерции с постоянной скоростью, тяжесть исчезла, а с нею вместе исчезли обычные представления. По привычке считаю, что под ногами «низ», а над головой «верх», но мне ничего не стоит повернуть своё тело на сто восемьдесят градусов, и тогда то, что было «верхом», становится «низом» - и наоборот. Для этого достаточно сделать лёгкое усилие, используя как точку упора какой-нибудь неподвижно укреплённый предмет или, просто стену.

Я ничего не вешу!..

Ощущение невесомости, о котором я так много думал перед полётом и которого чуть-чуть боялся, оказалось совсем не страшным, даже приятным. За одни сутки я вполне освоился с ним.

Вот сейчас я пищу за столом. Мне удобно; но как это выглядит со стороны?..

Наша каюта невелика. Одна стена полукруглая - это борт корабля. В ней круглое окно. Когда им не пользуются, оно закрыто снаружи стальной плитой. Задняя стена прямая и идёт от одного борта к другому. В ней «дверь» - круглое отверстие диаметром в один метр. Если мне надо выйти из каюты, то я, слегка оттолкнувшись от чего-нибудь, проплываю в неё, как рыба. Две боковые стены представляют собой правильные полукруги и не имеют отверстий. На одной из них находится стол, привинченный наглухо, и я сижу за ним прямо на воздухе. Левая рука лежит на столе и придерживает тетрадь, в которой я пишу. Если я сниму руку, то от моего дыхания тетрадь немедленно улетит. Она улетела бы, даже если бы весила полтонны (на Земле), так как здесь все предметы одинаково ничего не весят. Мускульного усилия, которым я прижимаю тетрадь к столу, достаточно, чтобы удерживать меня самого на месте. Кроме стола, в каюте находится шкаф, в котором помещаются инструменты, приборы и наши личные вещи. Он сделан из алюминия и занимает всю стену напротив стола. Когда я сижу за столом, то шкаф относительно меня находится на «потолке», а если я повернусь ногами к нему, то на «потолке» окажется стол.

Никаких постелей в каюте нет. По обеим сторонам окна висят две сетки. В них мы должны спать. Делается это так: слегка оттолкнувшись от чего-нибудь, подплываешь в воздухе к сетке и, поместившись в ней, застёгиваешь пряжки. Невесомое тело ни на что не давит, и спать можно в любом положении, как на мягчайшем пуховике. Сетка не даёт моему телу двигаться по каюте во время сна. Дело в том, что в нашем невесомом мире время от времени возникает чуть заметная сила тяжести. Это происходит тогда, когда корабль поворачивается вокруг своей продольной оси. Как ни мала эта сила, но её достаточно, чтобы я проснулся совсем не там, где «лёг». Точнее говоря, это не тяжесть, а центробежный эффект. Когда происходит поворот, все незакреплённые предметы начинают двигаться.

Эта же причина вызывает красивую иллюзию, которой мы можем любоваться в окно. В момент поворота создаётся впечатление, что вся Вселенная сдвигается с места и медленно поворачивается вокруг корабля. Зрелище неописуемое!

Как я упоминал, отсутствие тяжести стало настолько привычным, что мы его просто не замечаем. Но я хорошо помню, сколько разговоров вызвала эта особенность звездолёта, которую Камов вынужден был оставить в интересах астрономических наблюдений. Создание искусственной тяжести путём быстрого вращения затрудняло бы работу с телескопом; и правительственная комиссия в конце концов согласилась, что этим удобством надо пожертвовать, тем более, что виднейшие врачи Советского Союза решительно высказывались за полную безвредность для человека длительного невесомого состояния. По этой же причине Камов отказался от регулирования температуры внутри корабля изменением окраски корпуса с помощью сдвижной чешуйчатой оболочки - способа, предложенного ещё К. Э. Циолковским. Повороты звездолёта вокруг продольной оси давали возможность легко направить телескоп в любую сторону.

Следует упомянуть об одной важной подробности. Круглая дверь всегда закрыта герметической крышкой. При переходах из одного помещения в другое мы обязаны закрывать за собой все двери, что делается простым нажатием кнопки.

Межпланетное пространство не пусто. В нём движутся бесчисленные частицы материи, начиная от пылинки и до огромных масс. Встреча корабля с подобными блуждающими телами, по мнению Камова, почти невозможна, но всё же не исключена. Если один из таких камней или даже крохотный кусочек налетит на корабль, то при огромной скорости обоих тел это вызовет более или менее сильный взрыв. В борту корабля возникнет пробоина, а так как снаружи совершенно отсутствует воздух, то в эту пробоину с силой устремится воздух, находящийся внутри корабля. В несколько секунд весь экипаж звездолёта погибнет. Но так как корабль разделён на герметичные отсеки, подобный конец экспедиции маловероятен.

Если борт окажется пробитым в такой момент, когда в каюте кто-нибудь находится, и взрыв не будет слишком сильным, можно спастись, наложив на пробоину пластырь. Такие пластыри разложены всюду. Они различных размеров и должны плотно закрыть отверстие, так как воздух внутри корабля давит на все предметы с такой же силой, как и на Земле, то есть с силой одного килограмма на каждый квадратный сантиметр, а снаружи, повторяю, давления нет. Но при этом, конечно, надо действовать с быстротой молнии.

Сейчас в каюту «входил» Пайчадзе. Чтобы открыть дверцу шкафа, он принял такое положение, что оказался висящим над моей головой под прямым углом.

Я знал, что ни он, ни предметы, находящиеся в шкафу, не могут упасть на меня, по сила земных привычек заставила сделать движение в сторону, - тетрадь немедленно отлетела в другую.

Арсен Георгиевич заметил это и рассмеялся. Он вынул из шкафа какой-то прибор и, ловко повернувшись в воздухе, оказался в одном положении со мной. По пути он успел поймать мою тетрадь.

- Можно прочесть? - спросил он.

Я кивнул головой. Он стал внимательно читать последние страницы.

- Физические явления на корабле, - сказал он, передавая мне тетрадь, - описаны хорошо, но почему не описали старт полёта?

- Обязательно опишу.

- Надо соблюдать хронологическую последовательность.

- Этот дневник, - ответил я, - только сырой материал. Я пишу его как придётся.

- Никогда не надо делать «как придётся». - Он положил руку на моё плечо, отчего я немедленно опустился вниз. - Не обижайтесь!

- Что вы, Арсен Георгиевич! Конечно не обижаюсь.

Он удалился, закрыв за собой дверь, а я опять сел к столу и внимательно прочитал всё написанное.

Конечно, Пайчадзе прав. Мои записи сумбурны. Надо писать последовательно.

…В ночь перед стартом я, вопреки своим ожиданиям, спал хорошо. Ровно в семь часов за мной заехал Пайчадзе. Взяв с собой небольшой чемодан, сопровождавший меня во всех моих поездках, я сел в машину с чувством, похожим на облегчение.

Кончилось ожидание. Пути назад нет!

Арсен Георгиевич был молчалив. Я понимал его состояние и не беспокоил разговором. В Москве Пайчадзе оставлял жену и шестилетнюю дочь. Он только что простился с ними, так как провожающие не допускались на место старта.

Машина миновала стадион «Динамо» и помчалась по Ленинградскому шоссе. Наш космический корабль должен был тронуться в путь с берега Клязьмы. Оттуда же Камов начал и оба первых полёта.

Было девять часов утра, когда мы прибыли на место.

Ракетодром, окружённый высокой оградой, представлял собой огромное поле - пятнадцать километров в диаметре. Вход за эту ограду был строжайше запрещён кому бы то ни было. В центре поля находился наш корабль, готовый к полёту. Он висел на высоте тридцати метров от земли, поддерживаемый ажурным переплётом стартовой площадки.

В большом двухэтажном здании, которое мы в шутку называли «межпланетным вокзалом», где помещались мастерские и лаборатории, обслуживающие корабль, мы застали Камова, Белопольского и членов правительственной комиссии.

Мы с Пайчадзе прибыли последними.

Камов был занят с председателем комиссии - академиком Волошиным, а Белопольский, поздоровавшись с нами, через несколько минут сел в машину и уехал к кораблю.

Камов подозвал Пайчадзе, и я остался в одиночестве. Ко мне подошёл корреспондент ТАССа Семёнов, которого я хорошо знал. Он спросил меня о самочувствии и передал привет от работников ТАССа. Я рассеянно поблагодарил его.

В половине десятого Камов встал и крепко пожал Волошину руку.

- Пора! - сказал он.

Старый академик, сильно взволнованный, обнял его.

- От всего сердца желаем нам успеха! - сказал он. С величайшим нетерпением будем ожидать вашего возвращения.

Он обнял Пайчадзе и меня.

Мы простились с остальными членами комиссии. Все были очень взволнованы. Один Камов казался невозмутимо спокойным. Когда мы садились в автомобиль, он посмотрел на меня и улыбнулся.

- Ну, как? - спросил он. - Спали?

Я мог только молча кивнуть головой.

Последние рукопожатия, последние пожелания, и машина тронулась. Через восемь минут мы были у корабля.

Белопольский ждал нас у подъёмной машины. Рядом с ним стоял инженер Ларин - руководитель работ по подготовке корабля к полёту. Кроме него, все работники ракетодрома уже покинули место старта.

Над нами, на высоте десятиэтажного дома, сверкал на солнце белый корпус звездолёта. Он имел двадцать семь метров в длину при ширине в шесть метров и формой напоминал гигантскую сигару. Внутреннее его устройство было мне уже хорошо знакомо.

На передней части блестело золотом название корабля - «СССР-КС2».

Камов переговорил с Лариным. Простившись с нами, инженер сел в машину. Было без пятнадцати минут десять. С его отъездом порвалась последняя наша связь с людьми.

- В путь! - сказал Камов.

Подъёмная машина быстро доставила нас на площадку. Вблизи я увидел, что корабль висит не строго вертикально, а под небольшим углом к западу. Круглое входное отверстие звездолёта было узко, и проникнуть внутрь можно было только ползком. Первым исчез внутри корабля Белопольский, за ним Пайчадзе. Наступила моя очередь.

С этой высоты был виден весь ракетодром. Я заметил удалявшуюся с большой скоростью машину Ларина и помахал ей рукой. Последнее, что я увидел, пролезая в отверстие, была красная ракета, взвившаяся далеко на горизонте.

- Скорее! - сказал Камов. Он последовал за мной, и мы, нажав кнопку, закрыли герметическую крышку.

- Что это за ракета? - спросил я Камова.

- Напоминание, что до старта осталось десять минут, - ответил он. Мы очутились в верхней, вернее, передней, части корабля, в которой помещались обсерватория и командный пункт. Помещение было залито ярким электрическим светом.

Пайчадзе подал нам большие кожаные шлемы.

Я спросил его, зачем они.

- Чтобы поберечь уши, - ответил он. - Наденьте шлем, затяните ремни туже и ложитесь.

Он указал на широкий тюфяк, лежавший на полу.

- Ускорение - двадцать метров. Это немного, но лучше переносить его лёжа. Оно продлится почти полчаса.

- Значит, мы ничего не увидим? - разочарованно спросил я.

- Да. Окна откроем, когда работа двигателей прекратится.

Он надел шлем и лёг рядом с Белопольским. Мне ничего не осталось, как сделать то же.

Камов, в таком же шлеме, как и мы, сел в кожаное кресло у пульта управления, не спуская глаз с секундомера.

Это кресло, составлявшее с пультом одно целое могло вместе с ним вращаться во всех направлениях, в зависимости от положения корабля. Оно было нужно только при старте и будет нужно при полётах над планетами. В пути, когда внутри звездолёта исчезнет тяжесть, надобность в нём, конечно, отпадёт.

Я посмотрел на свои часы. Было без двух минут десять.

Трудно описать, что я чувствовал в эти мгновения. Это было уже не волнение, а что-то гораздо более сильное, почти мучительное…

Осталось полторы минуты… Одна минута…

Я мельком взглянул на лежавших рядом товарищей. У Белопольского глаза были закрыты и лицо спокойно. Пайчадзе, приподняв руку, смотрел на часы. Я вспомнил, что он второй раз готовится покинуть Землю. А Камов? Он испытывает это уже в третий раз.

Тридцать секунд… Двадцать… Десять…

Камов повернул одну из рукояток на пульте, потом другую.

Сквозь шлем, плотно закрывший уши, послышался нарастающий гул. Он становился всё громче. Я почувствовал содрогание корпуса корабля…

Потом какая-то мягкая сила прижала меня к полу. Рука с часами невольно опустилась. Я сделал усилие, чтобы опять поднять её. Рука была заметно тяжелее обычного. Одна минута одиннадцатого.

Значит, мы уже летим.

Гул больше не увеличивался, но он был так силён, что я понял - без надетого на меня специально устроенного шлема невозможно было бы переносить его.

Корабль летел всё быстрее и быстрее, каждую секунду увеличивая скорость на двадцать метров.

Я жалел, что не смог заснять на плёнку удалявшуюся Землю. Это были бы исключительно эффектные кадры. Даже автоматические киноаппараты, вмонтированные в стенки корабля, Камов не разрешил мне использовать. Их объективы были закрыты снаружи металлическими крышками.

Лежать было невыносимо: мне хотелось скорее увидеть всё, что нас окружает. Я завидовал Камову, имевшему возможность пользоваться для этого двумя перископами, окуляры которых находились перед ним на пульте. Время от времени он смотрел в них, контролируя полёт корабля.

«Сколько времени надо, чтобы миновать атмосферу, - подумал я, - если считать, что она тянется на тысячу километров? В первую секунду корабль пролетел двадцать метров, во вторую - сорок и так далее. Значит, мы миновали её немного более чем через пять минут после старта».

Производя это вычисление в уме, я обратил внимание что, несмотря на увеличенную вдвое силу тяжести, мозг работает совершенно нормально. Чтобы как-то сократить время вынужденного безделья, я стал вычислять на каком расстоянии мы будем находиться от Земли когда работа двигателей прекратится. Я помнил, что они должны работать двадцать три минуты сорок шесть секунд. Решить эту задачу в уме, я не смог. Достав за записную книжку, я стал производить вычисление на бумаге. Белопольский неодобрительно посмотрел на меня. Я написал на листке: «Сколько километров мы пролетим с работающими двигателями?» - и протянул ему книжку и карандаш. Он подумал с минуту и, написал ответ, передал мне. Я прочёл: «20320,5 км. Лежите спокойно!»

Время шло. С момента старта прошло уже около пятнадцати минут. Мы находились далеко за пределами атмосферы и летели в пустом пространстве. Мной овладело лихорадочное нетерпение. Лежать становилось всё тягостнее. Чудовищный гул наших атомно-реактивных двигателей действовал на нервы и вызывал мучительное желание, чтобы он прекратился хотя бы на минуту. Внутри корабля, сквозь шлем, он был невыносимо громок. Что же творится там, у кормы корабля? Какое это, вероятно, потрясающее зрелище! Исполинская ракета с длинным огненным хвостом за кормой, с непостижимой быстротой несущаяся в чёрной пустоте.

Я завидовал полному спокойствию, с которым Белопольский терпеливо ждал конца этой пытки. Пайчадзе, более нервный, часто смотрел на часы.

Примерно через двадцать минут после начала полёта Камов неожиданно для меня встал и подошёл к одному из окон. Он двигался, по-видимому, легко. Немного сдвинув плиту, закрывавшую окно, он посмотрел в узкую щель. Я бы дорого дал, чтобы быть на его месте.

Последние минуты тянулись невероятно медленно. Стрелки часов как будто остановились совсем.

Осталось три минуты… потом две…

Скорость нашего корабля приближалась к чудовищной цифре - двадцать восемь с половиной километров в секунду. Когда двигатели замолкнут, мы будем лететь с этой скоростью семьдесят четыре дня, пока не достигнем Венеры.

Когда осталась одна минута, я закрыл глаза и приготовился к той огромной перемене, которая должна была произойти: от удвоенной тяжести к полной невесомости. Я знал, что шевелиться надо будет очень осторожно, пока организм не приспособится.

Внезапно что-то случилось. В ушах стоял прежний гул, но я всем телом почувствовал перемену. Появилось лёгкое головокружение и почти тотчас же прошло.

Тюфяк, на котором я лежал, стал вдруг неощутимо мягок. Я почувствовал себя так, как будто лежал на поверхности воды. Гул быстро стихал, и я понял, что он только у меня в ушах. Кругом была тишина. Двигатели Прекратили работу.

Открыв глаза, я увидел Камова, который стоял у пульта.

Стоял… но его ноги не касались пола. Он неподвижно висел в воздухе без всякой опоры.

Эта, впервые увиденная, фантастическая картина поразила меня, хотя я знал, что так и должно быть. Корабль превратился в маленький обособленный мир, в котором полностью отсутствовала тяжесть.

Я лежал, не решаясь сделать хотя бы одно движение. Пайчадзе снял шлем и встал. Ни один акробат на Земле не смог бы сделать это таким образом. Он согнул ногу, поставил ступню на пол и плавно выпрямился во весь рост.

Белопольский сел и какими-то странными, неуверенными движениями тоже снял шлем. По его губам я видел, что он что-то говорит, но не слышал ни звука. Меня окружала мёртвая тишина. Взявшись за руку Пайчадзе, Константин Евгеньевич хотел подняться на ноги, но неожиданно оказался висящим в воздухе. Впервые я увидел на всегда невозмутимом лице астронома волнение. Он сделал судорожную попытку коснуться пола и вдруг перевернулся головой вниз. Арсен Георгиевич, смеясь, помог ему принять прежнее положение.

Оба астронома направились к окну. Вернее, направился один Пайчадзе, а Белопольский двигался за ним, уцепившись за его руку. Достигнув стены, он ухватился за один из бесчисленных ремней, прикреплённых повсюду, и, по-видимому, обрёл устойчивость. Пайчадзе нажал кнопку - металлическая ставня поползла в сторону.

Любопытство заставило меня покинуть спасительный тюфяк. Я медленно отстегнул ремни и снял шлем. Было странно чувствовать свои невесомые руки. Я бросил шлем на тюфяк, но он не упал, а повис в воздухе. Осторожно, стараясь не делать резких движений, я стал подниматься на ноги. Всё шло хорошо, и я самодовольно думал, что избегну ошибки Белопольского, как вдруг, повиснув в воздухе, невольно попытался схватиться за что-нибудь. Мои ноги на короткий миг коснулись пола, и я, как пушинка, взлетел к потолку, - вернее, к той части помещения, которая до сих пор воспринималась как потолок.

Корабль как будто мгновенно перевернулся. «Пол» и всё, что на нём находилось, оказалось наверху. Камов, Пайчадзе и Белопольский повисли вниз головой.

Моё сердце бешено билось от волнения, и я с трудом удержался от крика.

Камов посмотрел на меня.

- Не делайте резких движений, - сказал он. - Вы сейчас ничего не весите. Вспомните, что я вам говорил на Земле. Плавайте в воздухе, как в воде. Оттолкнитесь от стены, но только очень слабо, и двигайтесь ко мне.

Я последовал совету Камова, но не сумел рассчитать силу толчка и стремительно пролетел мимо него, довольно сильно ударившись о стену.

Не стоит описывать подробно всё происходившее почти непрерывно в первые часы со мной и Белопольским. Если бы эти невольные полёты и кувырканья мы проделали на Земле, то давно сломали бы себе шею, но в этом невероятном мире всё прошло безнаказанно, если не считать нескольких синяков.

Камов и Пайчадзе, прошедшие уже школу предыдущего полёта, помогали нам получить первые навыки для движений, но и они не избежали ошибок.

Любопытно было наблюдать при этом за выражением лиц моих спутников. Пайчадзе, сделав неловкое движение, весело смеялся, и было видно, что он нисколько не боится показаться смешным. Камов хмурил свои густые брови и сердился на самого себя за проявленную неловкость. Белопольский после каждого невольно проделанного «трюка» украдкой взглядывал на нас, и на его серьёзном морщинистом лице появлялось выражение страха. Это был страх перед насмешкой, но даже Пайчадзе, добродушно насмехавшийся надо мной, ни разу не улыбнулся при неловкости, проявленной Константином Евгеньевичем.

Что касается меня, то я, не обращая внимания на насмешки Пайчадзе, намеренно делал различные движения, чтобы скорее научиться «плавать в воздухе».

В общем, мы освоились довольно быстро. Не прошло и трёх часов, как я уже мог двигаться, куда хотел, произвольно меняя направление, пользуясь для этого ремнями, стенами, любыми попавшими под руку предметами.

Свободное парение в воздухе доставляло неописуемое ощущение, напоминающее далёкое детство, когда я во сне так же свободно летал с места на место, просыпаясь всегда с чувством сожаления, что сон кончился.

Мы провели несколько часов у окна обсерватории. Оно было не очень велико, приблизительно метр в диаметре, но поразительно прозрачно, несмотря на значительную толщину стекла.

Звёздный мир производил подавляющее впечатление своей грандиозностью. Но особенно - поразительный, ни с чем не сравнимый вид имели в эти первые часы полёта Земля и Луна. Мы находились на таком расстоянии, что оба небесных тела казались нам приблизительно одинаковых размеров. Два огромных шара, один жёлтый, а другой бледно-голубой, висели в пространстве сзади и немного левее пути корабля. Солнце освещало значительно больше половины их видимой поверхности, но и неосвещённая часть легко угадывалась на чёрном фоне неба. Как мне и говорил Камов во время нашего первого разговора два месяца тому назад, мы видели ту сторону Луны, которая не видна с Земли. Казалось, что это не хорошо известная, привычная с детства спутница Земли, а какое-то другое, незнакомое небесное тело.

Может быть, только сейчас, глядя на родную планету, находящуюся так далеко, я впервые почувствовал тоску разлуки. Мне вспомнились друзья, с которыми я простился накануне старта, товарищи по работе. Что они делают в эту минуту? В Москве сейчас день. Ясное голубое небо раскинулось над ними, и за этой голубизной не видно крохотной точки нашего звездолёта, который всё дальше и дальше удаляется в чёрную бездну мира.

Я взглянул на своих товарищей. Камов и Пайчадзе были спокойны, как всегда. Изрезанное морщинами лицо Белопольского было грустно, и мне показалось, что на его глазах блестят слёзы. Подчиняясь невольному порыву, я взял его руку и пожал. Он ответил на моё пожатие, но не обернулся ко мне.

Почувствовав тяжесть на сердце, я отвернулся. Внешнее спокойствие Камова и Пайчадзе в этот момент было мне неприятно, но я понимал, что они только лучше владеют собой, чем мы, а испытывают, вероятно, те же чувства.

Мелькнула мысль: «Эти два человека покидают Землю не в первый раз. Может быть, когда они вдвоём летели к Луне, они не были так спокойны».

Около часа на борту корабля царило полное молчание. Все смотрели на далёкую Землю. На её диске я не различал почти никаких подробностей, и она нисколько не походила на школьный глобус, как её иногда рисуют в книгах.

- По-видимому, - сказал я, - на всей поверхности Земли густая облачность.

- Почему так думаете? - спросил Пайчадзе.

- Почти ничего не видно.

- Облака здесь ни при чём, - сказал он. - Даже при полном их отсутствии подробности земной поверхности будут плохо видны. Атмосфера отражает солнечные лучи сильнее, чем тёмные части материков. Если бы была зима, мы видели бы Европу гораздо лучше. Хотите убедиться, - посмотрите на южное полушарие.

Действительно, я отчётливо видел силуэт Австралии, Азия смутно проступала сквозь белёсую дымку.

За те часы, что мы провели у окна, Земля и Луна казались всё время на одном месте. Корабль как будто не удалялся от них.

- Вам это только кажется, - сказал Сергей Александрович, когда я обратил его внимание на это обстоятельство. - Расстояние непрерывно увеличивается на шестьдесят километров в секунду.

- На пятьдесят восемь с половиной, - поправил Белопольский.

- Я назвал цифру приблизительно, - сказал Камов, - но Константин Евгеньевич конечно прав. Если хотите ещё более точную цифру, то на пятьдесят восемь километров двести шестьдесят метров.

Я не мог удержать улыбки, увидя, как Белопольский поджал свои тонкие губы при этих словах, сказанных самым невинным тоном. Улыбнулся и Пайчадзе.

Константин Евгеньевич имел маленький недостаток: он не всегда был достаточно тактичен, и Камов, как никто, умел мягко указать ему на это. Последняя названная им цифра была абсолютно точная.

Глядя из окна звездолёта на свободно висящий в пространстве шар Земли, я подумал о долгих веках, когда люди считали свою маленькую планету центром мира. Меня потянуло к аппарату. Хотелось запечатлеть на плёнке эту поразительную картину. Пусть миллионы людей увидят то, что видим мы - четыре счастливца, четыре посланца советской науки.

- Взгляните? - сказал Камов. - Вот блестит вдали небольшое небесное тело. Это наша родина - планета Земля. Она кажется сейчас больше всех звёзд, кроме Солнца, но всё же как она мала! Пройдут недели, вы с трудом найдёте её среди просторов Вселенной. А когда мы достигнем орбиты Марса, Земля будет казаться только крупной звездой. Но мы сами будем находиться всё ещё в самой середине планетной системы, окружающей обычную, ничем не примечательную рядовую звезду, которую мы называем Солнцем. А кругом вы видите бесчисленное количество таких же солнц, как наше. Чтобы добраться до ближайшего из них, нашему кораблю понадобилось бы тридцать четыре тысячи лет непрерывного полёта. Оттуда мы увидели бы Солнце крохотной звёздочкой, а Землю не смогли бы увидеть в самый сильный из существующих телескопов.

Белопольский обернулся к нам.

- Картину, нарисованную Сергеем Александровичем, - сказал он, - можно дополнить. Все звёзды, которые вы видите вокруг, и ещё бесчисленное количество других, которых вы не видите из-за слабости человеческого зрения, являются единой звёздной системой, называемой Галактикой. Чтобы отсюда долететь до ближайшего края нашей Галактики с той скоростью, которую имеет сейчас корабль, нужно девяносто миллионов лет, а если направиться к противоположному её краю, то мы добрались бы до него только через семьсот миллионов лет непрерывного полёта. Но наша Галактика не единственная во Вселенной. В настоящее время известно свыше ста миллионов таких же Галактик, как и наша. Предполагают, что все они входят в единую систему, называемую Метагалактикой. Нет никаких оснований предполагать, что Метагалактика существует в единственном числе. Вероятно, их также бесчисленное множество.

- Помилосердствуйте, Константин Евгеньевич! - шутливо сказал Камов. - Этого более чем достаточно.

Моё воображение было подавлено словами Белопольского. Наша грандиозная экспедиция после всего услышанного показалась мне чем-то вроде небольшой прогулки.

- Смогут ли люди когда-нибудь, - сказал я, - до конца постигнуть всю необъятную Вселенную, раскрыть все её тайны?

- Никто необъятного объять не может, - сказал Пайчадзе. - Я, конечно, шучу. Смогут, Борис Николаевич! Смогут тогда, когда наука и техника будут во много раз могущественнее, чем теперь. Помните слова товарища Сталина: «Нет в мире непознаваемых вещей, а есть только вещи, ещё не познанные, которые будут раскрыты и познаны силами науки и практики»[3].

Снова на борту корабля наступило продолжительное молчание. Его самым неожиданным образом нарушил Белопольский. Он вдруг посмотрел на часы и, ни к кому не обращаясь, сказал:

- Сколько времени потеряно даром! Надо начинать наблюдения.

Пайчадзе посмотрел на него с искренним изумлением.

- Вы способны сейчас заняться научной работой? - спросил он.

Константин Евгеньевич даже не ответил. Он слегка пожал плечами и, неловко цепляясь за ремни, направился к телескопу. По губам Камова скользнула чуть заметная улыбка.

- Я не могу работать, - сказал Пайчадзе. - Я буду смотреть на Землю, пока она близко.

Поведение Белопольского показалось мне странным. Я сам не мог отвести глаз от планеты, на которой родился и вырос и которая, как мне теперь казалось, быстро становилась всё меньше и меньше.

Камов и Пайчадзе, подобно мне, не отходили от окна. Так прошло часа два. А Константин Евгеньевич за всё это время ни разу не отошёл от телескопа, направленного в противоположную от Земля сторону.

«Может быть, - подумал я, - этот человек острее всех нас переживает отлёт с Земли и занялся работой, чтобы заглушить тяжёлые мысли».

Верно ли я угадал причину, заставившую нашего товарища отвернуться от окна, или нет, - не знаю. Возможно, что Белопольский поступил так из-за свойственного ему педантизма, но мне невольно хотелось, чтобы моё первое предположение было правильным.

По земному счёту - 10 сентября.

Через сто двадцать часов мы достигнем Венеры. Первый этап длительного пути близок к концу. Какой далёкой и недоступной казалась эта лучезарная планета, так красиво сияющая на утреннем и вечернем небе Земли, а сейчас мы находимся уже близко от неё!

Близко!.. Очевидно, постоянное общение с астрономами приучило меня к астрономическим понятиям, если расстояние свыше пятнадцати миллионов километров кажется мне близким.

Венера находится сейчас между нами и Солнцем и обращена к нам неосвещённой стороной. Зато мы видим её на фоне солнечного диска, и оба наших астронома бесконечно ведут наблюдения, столь редко доступные на Земле.

Я закончил всю программу съёмок, порученную мне на этом участке пути. Работы было так много, что за два месяца я не нашёл свободного времени продолжить свои записи.

Все заснятые плёнки и негативы проявлены и проверены. Они ведь неповторимы. Арсен Георгиевич помог мне заполнить учётные карточки, которые я прилагаю к каждому снимку. Несмотря на огромную загруженность, этот человек всегда находит время помочь мне. Он неутомим. Долгие часы он работает в обсерватории, забывая об отдыхе.

Белопольский не отстаёт от него. Кроме астрономических работ, на Константине Евгеньевиче лежит обязанность производить одновременно с Камовым все сложнейшие расчёты пути корабля и его местонахождения на каждый день.

Хотя ещё на Земле были заранее приготовлены расчёты на всё время пути, Камов считает необходимым ежедневно, как он говорит, «определиться». Результаты вычислений сравниваются, и ещё не было случая, чтобы они разошлись между собой. В бесконечном пространстве наш корабль летит, как по невидимым рельсам.

В сутки мы пролетаем свыше двух миллионов километров; и понятно, что малейшая ошибка увела бы нас далеко в сторону от той крохотной точки, какой выглядит в этом пространстве планета Венера - «сестра Земли», почти равная ей по объёму и массе.

Камов проверяет полёт корабля через каждые двадцать четыре часа, всегда в одно и то же время. Он пользуется для этого Солнцем и звёздами. Измеряя видимые расстояния между определёнными звёздами и их положение относительно Солнца и линии полёта, он вычисляет с помощью электронно-счётной машины наше место в пространстве. Два раза он включал один из двигателей. В эти минуты мы отдыхали от нашей невесомости, так как на корабле возникала ощутимая сила тяжести, правда, очень слабая.

На моей обязанности, кроме съёмок, лежит дежурство у пульта. Оно ведётся непрерывно, по заранее составленному расписанию; это обязанность всех членов экипажа, но, по безмолвному соглашению, Камов и я стараемся освобождать от неё обоих астрономов, которым и без того работы более чем достаточно.

Обязанности дежурного несложны: надо не допускать перегрева какой-нибудь одной стороны корабля, поворачивая его вокруг продольной оси, чтобы солнечные лучи могли равномерно нагревать всю поверхность корпуса.

Делается это с помощью массивного диска, диаметром в два метра, вращаемого электромотором. Быстрое вращение этого диска вызывает медленное вращение всего корабля. Как правило, дежурный обязан предупреждать о повороте, чтобы не помещать работе с телескопом. Задержка поворота большой роли не играет, так как белый корпус звездолёта хорошо отражает солнечные лучи и нагревается очень медленно.

Затем надо контролировать состояние воздуха, удаляя из него углекислоту и заменяя её кислородом. Все эти действия производятся нажатием соответствующих кнопок на пульте управления и проверяются по приборам, которые реагируют на все решительно изменения, происходящие как с самим кораблём, так и внутри него. Например, я уже упоминал, что мы обязаны закрывать за собой все двери, но если бы кто-нибудь забыл об этом, то соответствующая лампочка на пульте сразу обратила бы внимание дежурного мигающим красным огоньком. Рассеянность тоже предусмотрена. При чрезмерном нагреве наружной стенки диск, вращающий корабль, включится автоматически и после поворота на сто восемьдесят градусов остановится. Если дежурный забудет прекратить подачу кислорода, то кран закроется сам, как только концентрация воздуха достигнет нормы. И так во всём. Наш замечательный корабль полностью автоматизирован. Всё делается с помощью чувствительных и «умных» приборов, питаемых электрическим током, которым снабжают нас портативные, но огромной ёмкости аккумуляторы, изготовленные по заказу Камова одним из ленинградских заводов. Заряда этих аккумуляторов хватит на внутренние потребности корабля на все семь с половиной месяцев полёта. Но мы имеем ещё фотоэлементную зарядную станцию, преобразующую в электрический ток непосредственно лучи Солнца. Эта гелиоэлектростанция является, так сказать, аварийной.

Всё, что имеется на корабле, кроме его двигателей, допускает замену, а некоторые особо важные приборы и аппараты имеют двойную и тройную замену.

Когда я думаю об огромном весе того груза, который несёт корабль, то проникаюсь величайшим восхищением перед силой современной атомной техники. Наши двигатели очень малы по сравнению со всем звездолётом, но, несмотря на это, так мощны, что смогли сообщить кораблю его страшную скорость. Правда, Камов считает эту скорость недостаточной. Однажды, когда разговор зашёл о будущих межпланетных полётах и он опять выразил сожаление, что мы летим слишком медленно, я спросил его, почему он не заставил двигатели работать больше, чем это было при отлёте с Земли. Ведь тогда была бы получена большая скорость. Он ответил так:

- Теоретически это верно, по практически дело обстоит сложнее. Проблема получения больших скоростей упирается в проблему материала, из которого делаются дюзы[4] и другие части двигателя. При атомном распаде развивается огромная температура, а в настоящее время мы не имеем достаточно тугоплавких металлов, которые могли бы выдерживать такой нагрев длительное время. Многочисленными опытами установлено, сколько могут работать дюзы, и этого времени как раз хватает на отлёт с Земли, Венеры и Марса. Запас равен нескольким минутам и предназначен для непредвиденных случайностей. Даже для спуска на планеты я был вынужден поставить два лишних двигателя.

- А как же полёты в атмосфере? - спросил я.

- Для них мы имеем двигатель небольшой мощности, который может работать долго, но развивая небольшую скорость. Наш корабль является вершиной современной техники, но он далеко не совершенен. Возьмите, например, тот факт, что мы не можем ни на один час задержаться на Марсе. Разве это не показывает нашего относительного бессилия? Если бы корабль обладал большей скоростью, например сорок или пятьдесят километров в секунду, или хотя бы немного большей скоростью, чем скорость Земли, то мы могли бы не считаться ни с какими сроками и пробыть на Марсе столько, сколько нам понадобится. Но сейчас мы связаны. Представьте себе, что на Марсе случится несчастье с кем нибудь из экипажа звездолёта, например болезнь вызванная неизвестным нам микробом в атмосфере планеты. При отлёте удвоенная сила тяжести может оказаться опасной для больного, даже смертельной, и всё же мы будем вынуждены вылететь обратно на Землю точно в назначенную минуту, не считаясь ни с какими последствиями. Иначе экспедиция полностью погибнет, так как мы не сможем догнать Землю. В этом заключается опасность нашего полёта. Других опасностей я не вижу.

- Мне кажется, что есть и другие, - сказал я. - Мне давно хотелось спросить: почему вы считаете ненужным смотреть вперёд? Ведь корабль может встретиться с одним из тех блуждающих тел, о которых вы сами мне говорили. Разве не надо своевременно заметить такое тело на пути корабля?

- Смотреть вперёд бесполезно. - Ответил Камов. - Мелкие частицы всё равно нельзя заметить на таком расстоянии, чтобы можно было принять меры против столкновения с ними, а если на пути корабля попадётся крупное тело, о нём предупредит радиопрожектор.

- Что это такое?

- Разве я не говорил вам?

- Нет.

- Радиопрожектор, - сказал Камов, - это установка в принципе та же, что и радиолокационная. Работает на ультракоротких волнах и по тому же методу - отражения радиоволн. Если на пути радиолуча попадётся какое-нибудь препятствие, то этот луч вернётся обратно и даст сигнал о преграде и расстоянии до неё. На нашем корабле он работает беспрерывно, прощупывая путь звездолёта, как бы «освещает» дорогу. Его работа напоминает обычный световой прожектор, и поэтому он так назван. Я был уверен, что вы знаете о нём. - Первый раз слышу, - сказал я. - Это могло произойти только потому, что ваша подготовка к полёту велась ускоренными темпами. Впрочем, - прибавил он, - мы вряд ли услышим когда-нибудь сигнал об опасности. Встречу с крупным телом, которое может быть опасным для корабля, надо считать исключённой. Даже мельчайшие пылинки вещества в межпланетном пространстве отстоят друг от друга на несколько километров.

- Но вы всё-таки требуете закрывать за собой все двери на корабле?

- Да, потому что мы не вправе рисковать успехом экспедиции. Если существует хотя бы теоретическая вероятность, мы обязаны принять меры против неё. - Я слышал, что метеоры летают роями, - сказал я. - Когда такой рой встречается с Землёй, можно наблюдать фейерверк падающих звёзд. - Для Земли, - ответил Камов, - при её огромных размерах эти рои действительно очень плотны, но для нашего корабля они очень разрежены. Если мы встретимся с самым сомкнутым из этих роёв, то пролетим через него, даже не заметив. Каждая частица в них приходится на несколько кубических километров пространства.

- Выходит, что межпланетные путешествия вполне безопасны?

Камов пожал плечами.

- Всё на свете относительно, - сказал он. - То же и с межпланетными путешествиями. Космический корабль может лететь тысячу лет и не встретить ни одного метеора, но может столкнуться с ним в первый же час полёта. Во всяком случае катастрофа со звездолётом менее вероятна, чем с железнодорожным поездом, но ведь люди ездят же по железным дорогам.

После этого разговора я перестал думать о «блуждающих телах» и последствиях встречи с ними хотя с самого момента отлёта с Земли этот вопрос меня беспокоил. Несколько раз я заводил с Камовым разговор на эту тему, но он почему-то ни разу не упомянул о радиопрожекторе. А оба астронома настолько загружены работой, что у них просто нет времени говорить на такие темы.

Пайчадзе спит не больше пяти часов в сутки. Когда спит Белопольский, я вообще не знаю. Создаётся впечатление, что он никогда не покидает обсерваторию. Как-то я высказал Камову свои опасения, что здоровье наших астрономов может сильно пострадать от такой непрерывной работы.

- Тут ничего не поделаешь, - ответил он. - Впервые за всю историю науки астрономия получила возможность работать за пределами атмосферы Земли. Неудивительно, что наши учёные с увлечением пользуются этой возможностью. Наша с вами задача - стараться облегчить их труд.

…Прошло уже больше двух месяцев с того момента, как мы покинули Землю. Жизнь на корабле вошла в твёрдо установившиеся рамки. Появился распорядок дня, вернее, не дня, а двадцати четырёх часов, так как смены ночи и дня у нас нет. В определённые часы мы собираемся все вместе для завтрака, обеда или ужина. Нет ни стола, ни стульев. Мы располагаемся, кто как хочет прямо на воздухе и на эту же «опору» ставим сосуды с пищей. Ничто не может ни упасть, ни опрокинуться. Тарелок нет, - в этих условиях они бесполезны. Едим мы разнообразные консервы, вкусные и питательные, приготовленные специально для нас, прямо из банок. Пьём не воду, а различные соки, заключённые в закрытые сосуды, из которых напиток надо высасывать через гибкую трубочку, так как никакие усилия не могут заставить невесомую жидкость вылиться. Меню разнообразно, и у нас нет причины жаловаться на стол. В кладовой корабля сложено около тысячи пакетов, помеченных порядковыми номерами, в каждом из которых находится одноразовое питание для четырёх человек. Всё, что остаётся, - банки, оболочки пакетов, сосуды из-под жидкостей и все остатки пищи - поступает в особый аппарат, где всё это сжигается электрическим током и выбрасывается наружу через люк, устройством напоминающий приспособление для выбрасывания торпеды на подводной лодке. Само собой разумеется, что этот пепел не может упасть куда-нибудь, а следует за кораблём. Камов, смеясь, говорил, что наш корабль тянет за собой шлейф и что мы избавимся от этого шлейфа только с помощью Венеры, Марса и Земли, когда влетим в их атмосферы. Именно потому, что Камов не хочет «пачкать» атмосферу отбросами, мы сжигаем их, тратя на это электроэнергию. Впрочем, нам не приходится волноваться, что её не хватит.

Дни идут однообразно, но вместе с тем удивительно быстро. Скучать нам некогда. Все заняты своей определённой работой. На корабле всегда одна и та же температура воздуха. Он чист и совершенно лишён пыли. Я никогда не чувствовал себя так хорошо, как сейчас. В наших условиях физический труд отсутствует. Любой, самый тяжёлый предмет я могу перенести с места на место без малейшего усилия. - Погодите! - сказал Камов, когда разговор зашёл об этом. - Когда вы вернётесь на Землю, вы будете уставать от каждого движения. Ваше тело долго будет казаться вам тяжёлым и неповоротливым. В ближайшее время вы сможете убедиться, что даже того короткого срока, который прошёл с момента старта, было уже достаточно, чтобы отучить вас от тяжести.

- Про что вы говорите? - спросил я.

- Я говорю про тот момент, когда к вам вернётся ваш обычный вес.

- А когда это будет?

- Тогда, когда мы начнём спуск на Венеру. Влететь в её атмосферу с той скоростью, которую имеет корабль, значило бы сжечь его трением о газовую оболочку планеты. Придётся затормозить звездолёт, а это вызовет появление тяжести. Отрицательное ускорение будет равно десяти метрам в секунду за секунду, а это как раз равно ускорению силы тяжести на Земле.

- А с какой скоростью мы влетим в атмосферу Венеры?

- Со скоростью семисот двадцати километров в час.

- Сколько же времени понадобится, чтобы затормозить корабль?

- Сорок семь минут, одиннадцать секунд. Но это не значит, что мы почти час будем страдать от работы наших двигателей, как это было при отлёте с Земли. Они будут работать гораздо тише, и в шлеме вы их будете слабо слышать. Кроме того, не надо будет ложиться, и вы сможете наблюдать спуск на планету из окна.

Я с большим интересом ожидаю этого знаменательного события. Бесконечно длинными кажутся мне те пять дней, которые отделяют нас от него. Моё нетерпение так велико, что я даже как-то сказал Пайчадзе, что наш корабль ползёт как черепаха.

Арсен Георгиевич рассмеялся.

- Хорошо, что Камов не слышит вас, - сказал он.

- Ничего обидного в моих словах нет. Разве, ему самому не хочется скорее достигнуть Венеры?

- Хочется, очень хочется! - весело ответил Пайчадзе. - А Константину Евгеньевичу не хочется. Он сердится, - звездолёт летит слишком быстро.

Это была правда. Белопольский действительно несколько раз выражал недовольство тем, что чересчур стремительный полёт корабля мешает его наблюдениям.

- Мог бы Константин Евгеньевич, - продолжал Пайчадзе, - остановил бы корабль. Сидел бы у телескопа, как на Земле, месяц, два, три, - пока хватит кислорода.

- И вернулся бы на Землю, не достигнув ни Венеры, ни Марса.

- Или совсем забыл бы вернуться, - смеясь сказал Пайчадзе.

Сравнение нашего корабля с черепахой привело его в весёлое настроение. Вообще Пайчадзе охотно ведёт шутливые разговоры, не имеющие никакого отношения к нашему полёту. Этим он резко отличается от Белопольского, который не только никогда не смеётся, но и улыбается крайне редко.

В первые дни рейса Пайчадзе часто шутил во время работы, но, убедившись, что его товарищу эти шутки не нравятся, совершенно прекратил их, отводя душу в разговорах со мной и Камовым.

Мне кажется, что у Константина Евгеньевича любовь к науке заглушает все остальные чувства. Он никогда не принимает участия в наших разговорах о времени, когда корабль вернётся на Землю, и даже относится к ним с явной неприязнью.

«Чересчур стремительное» движение корабля именно потому вызывает его недовольство, что он боится не успеть выяснить то, что его интересует, а интересует его столь многое, что нам следовало бы лететь не на Марс, а по крайней мере на планету Уран. Такое путешествие продолжалось бы около пяти лет в один конец!

Мой дневник я пишу для себя. Если моё мнение окажется неправильным, я буду очень рад. Я хотел бы, чтобы Белопольский, которого я глубоко уважаю, был более «человечным». Если бы он рассмеялся так же искренне, как это делает Пайчадзе, то та неуловимая, но ясно ощущаемая стена сдержанности, которая отделяет его от нас троих, сразу же рухнула бы; но увы, это пока кажется совершенно невозможным.

Но я слишком уклонился в сторону. Основная тема, которой посвящена моя сегодняшняя запись, - это Венера, к которой мы приближаемся.

Ещё на Земле я прочёл книгу Белопольского о планетах солнечной системы, чтобы не слишком проявлять своё невежество в вопросах астрономии. Но всё же тех знаний, которые я почерпнул, явно недостаточно. Что мы можем рассчитывать увидеть, проникнув под облачный покров Венеры? Каковы шансы на то, чтобы обнаружить на ней жизнь, и какова может быть эта жизнь?

Со всеми этими вопросами я обратился к Камову.

- Спросите Константина Евгеньевича, - ответил он. - Лучшего знатока солнечной системы вы не найдёте.

Я не решился прервать работу Белопольского и подождал часа очередного завтрака.

- Константин Евгеньевич, - сказал я, когда мы собрались в каюте Камова, где находились дублирующие приборы главного пульта и можно было следить за ними во время еды, - не расскажете ли вы о планете Венере, к которой мы приближаемся?

- Что именно вы хотите знать? - спросил он.

- То, что известно о ней науке.

- Широкая программа, - заметил Пайчадзе.

- Конечно не всё, - поспешил я сказать, - а только основные данные. Что мы увидим на ней?

- Первый ваш вопрос, - сказал Белопольский, - слишком обширен, а на второй нечего ответить. Планета Венера скрыта под толстым слоем облаков, которые никогда не расходятся. Все наши знания относятся только к верхним слоям её атмосферы. Поверхности планеты никто никогда не видел, и, что она собой представляет, никто не знает. Гипотезы и предположения, хотя и полезны для развития науки, не могут претендовать на достоверность.

- Но что наука предполагает? - спросил я.

- Предположения, основанные на имеющихся данных, - сказал Белопольский, - называются «рабочими гипотезами». Я перечислю вам те данные, которые мы имеем в отношении Венеры, но вряд ли сообщу вам что-нибудь новое. Планета отстоит от Солнца в среднем на сто восемь миллионов километров, то есть почти на сорок два миллиона километров ближе, чем Земля. Она является нашей ближайшей соседкой в пространстве, если не считать Луны и некоторых астероидов. Скорость движения по орбите почти равна тридцати пяти километрам в секунду. Время, в течение которого совершается один полный оборот вокруг Солнца, или год Венеры, равно нулю целых и шестидесяти двум сотым земного года, иначе говоря, - около семи с половиной месяцев. Радиус планеты составляет девяносто семь сотых радиуса Земли, и, следовательно, её диаметр только на пятьсот пятьдесят семь километров меньше земного. Обе планеты очень похожи по размерам. Время оборота Венеры вокруг её оси - или длина её дня - в точности неизвестно. Это вопрос, который должны разрешить мы с вами. Земные астрономы склоняются к мысли, что приливные силы, вызываемые на Венере Солнцем, должны были сильно затормозить её вращение и что один день на ней, вероятно, равен нескольким нашим неделям, но этого нельзя сказать уверенно. Благодаря близости к Солнцу Венера получает света и тепла больше, чем Земля, и её средняя температура выше земной. Наличие плотного слоя облаков должно вызвать под ними так называемый «оранжерейный эффект»; предполагают, что температура поверхности планеты выше, чем в тропиках на Земле. В верхних слоях атмосферы Венеры земные спектрографы обнаружили много углекислого газа и совсем не обнаружили кислорода. Вот всё, что может сказать земная астрономия. Предполагают, что поверхность Венеры покрыта океанами и заболоченными пространствами суши. Считается маловероятным, что на этой планете есть жизнь. Я намеренно подчеркнул слова - «земные спектрографы» и «земная астрономия», потому что на нашем корабле астрономия внесла существенные поправки к этой картине.

Белопольский посмотрел на Пайчадзе, и Арсен Георгиевич улыбнулся.

- Спектральный анализ, - сказал он, - имеет на Земле врага. Это наша атмосфера. Она задерживает и искажает свет небесных тел - единственный источник, из которого мы черпаем знания о физической природе звёзд и планет. Например, озон в атмосфере Земли не пропускает ультрафиолетовых лучей, ограничивает получаемый спектр. Строение земной атмосферы не вполне изучено. Не приходится удивляться неточности наших знаний. На обсерватории корабля другие условия. Атмосферы здесь нет. Удалось получить более полные, более широкие спектры. По ним обнаружили то, что ускользнуло на Земле. Мы узнали больше, а это позволило сделать выводы.

- Какие? - спросил я.

- В том вопросе, который вас интересует, - ответил Белопольский, - то есть в вопросе о Венере. Арсен Георгиевич установил чрезвычайно важный факт, а именно, что в её атмосфере не только есть кислород, но что его даже довольно много, и можно сделать вывод, что на поверхности Венеры имеется растительный покров, так как наличие свободного кислорода трудно объяснить чем-нибудь другим. А это, в свою очередь, доказывает наличие жизни.

- Растительной, - сказал Камов. - Вы хотите сказать, что животной жизни там нет? - спросил я.

- Я хочу только подчеркнуть, что слова Константина Евгеньевича о наличии жизни на Венере не надо понимать так, что на ней существует такая же жизнь, как на Земле, - ответил Камов.

- Но могут же там существовать самые первобытные существа, например в океанах?

- Могут, но не обязательно должны. Наука считает, что если где-нибудь существуют условия, благоприятствующие возникновению жизни, то жизнь там, тем или иным путём, и возникнет. На Венере такие условия существуют и, как можно теперь с уверенностью сказать, уже привели к возникновению жизни в форме растений, но приняла ли эта жизнь другие известные нам формы, - сказать, конечно, нельзя.

- Но если там есть эти формы, сможем ли мы обнаружить их?

- Зависит от Сергея Александровича и от вас, - ответил Пайчадзе. - Чем более приблизится корабль к поверхности планеты, чем лучше зафиксируете на фотопластинке всё виденное, тем легче будет ответить на ваш вопрос.

Я поинтересовался, сколько времени мы пробудем в атмосфере Венеры.

- Не более десяти, двенадцати часов, - ответил Камов. - Я думаю, - обратился он к Белопольскому, - направить корабль так, чтобы войти в атмосферу на линии терминатора[5] и пролететь через всю дневную половину. Если вращение планеты действительно так медленно, как предполагают, то на это понадобится не более десяти часов. Может случится, что облака доходят до самой поверхности планеты, и мы, таким образом окажемся в густом тумане. Тогда мы продержимся в атмосфере Венеры ровно столько, сколько понадобится Борису Николаевичу на его снимки. Вам, - снова обратился он ко мне, - надо быть готовым к такой обстановке. Придётся снимать в инфракрасных лучах, а я постараюсь, чтобы слой тумана, отделяющий нас от поверхности, был как можно тоньше.

- В тумане легко налететь на какие-нибудь горы, - заметил Белопольский.

Риск, конечно, есть, но не такой уж большой. Я надеюсь, что радиопрожектор предупредит о препятствии достаточно заблаговременно.

16 сентября 19… года.

В Москве сейчас около пяти часов утра.

День 15 сентября навсегда останется в нашей памяти: в этот день мы проникли под облачный покров Венеры.

Завеса тайны, скрывавшая поверхность планеты, приподнялась.

То, что таилось под густыми облаками и так недавно казалось недоступным земному взору, предстало нашим глазам, а беспристрастная киноплёнка запечатлела всё виденное…

Мы приблизились к Венере 14 сентября около двенадцати часов. Диск планеты, появившийся сначала в вид узкого серпа, быстро расширялся и к двадцати часам предстал перед нами в полной фазе.

Освещённая Солнцем Венера блестела, как снежная шапка горы в ясный, солнечный день на Земле.

В этот момент до неё было около двух миллионов километров, и её видимый поперечник был почти такой же какой мы видим Луну в фазе полнолуния. Простым глазом было видно, что поверхность планеты сплошь закрыта белыми облаками.

На фоне чёрного неба, усеянного бесчисленными звёздами, белоснежная сестра Земли была сказочно прекрасна.

Я прильнул к своему окну, не в силах оторваться от этой картины, и без конца фотографировал её на цветную плёнку.

Забыл раньше упомянуть, что на корабле устроены специальные окна, стёкла которых, сделанные из особого сорта горного кварца, не мешают производить съёмки объектов, находящихся снаружи. Эти окна меньше других имеющихся на корабле и предоставлены в полное моё распоряжение. Пайчадзе их называет «окнами ТАСС».

В семь часов утра 15 сентября Камов предложил нам надеть шлемы, которые были уже приготовлены заранее, а затем включил двигатели, предназначенные для торможения корабля.

Раздался знакомый гул, но не такой громкий, как в первый раз.

Сквозь окна проник отблеск пламени.

Мы все, находившиеся до сих пор в самых разнообразных положениях, опустились на переднюю стенку которая стала нашим полом. Возникшая сила тяжести сразу определила, где верх, а где низ. Полёт корабля получил определённое направление - вниз, на Венеру которая очутилась у нас под ногами.

Почувствовать опять свой нормальный вес было приятно, но, как и говорил Камов, движения были скованны и тело казалось очень тяжёлым. Семидесятидневная привычка к полной невесомости давала о себе знать.

Я перешёл к другому окну и устроился около него лёжа. Пайчадзе и Белопольский, уже больше суток не покидавшие обсерватории, не отходили от астрономических приборов, поглощённые работой. Их окно было в несколько раз больше моего, и они могли наблюдать за приближающейся планетой, не отрываясь от дела.

Камов находился у пульта управления. На этом посту ему предстояло пробыть долгие часы. Он прильнул глазом к окуляру перископа, положив руки на рукоятки.

Я незаметно сфотографировал его.

Венера, диск которой увеличился за это время до размеров раз в десять больше полной Луны, находилась прямо под нами, и корабль падал на неё с высоты сорока тысяч шестисот километров с чудовищной скоростью двадцати восьми километров в секунду. Тормозящая работа двигателей медленно, но неуклонно уменьшала эту скорость.

Если бы не было торможения, то мы врезались бы в атмосферу планеты меньше чем через двадцать минут и сгорели бы как метеор, так как притяжение Венеры ещё увеличило бы скорость корабля. Могучая сила наших двигателей, преодолевая тяготение планеты, равномерно снижала скорость на десять метров в секунду.

Спуск продолжался сорок семь минут, и всё это время я отходил от своего окна только для того, чтобы проверить работу автоматических киноаппаратов, снимавших приближавшуюся планету, и сменить плёнку.

Четыре фотоаппарата находились под рукой, так же как и большое количество негативных материалов. Всё это было заготовлено заранее, потому что сообщение обсерватории с другими помещениями корабля было сильно затруднено. Дверь оказалась сейчас на «потолке», и к ней вела прикреплённая несколько часов тому назад лёгкая алюминиевая лестница. Чтобы добраться до моей лаборатории, расположенной в средней части корабля, пришлось бы взбираться на высоту четырёхэтажного дома; это было и долго и утомительно. Мы заблаговременно приняли все меры, стараясь как можно меньше бывать в лаборатории и обсерватории, пока корабль не покинет планету и не выйдет снова в ставшую уже привычной невесомость. Планета приближалась.

Через двадцать минут скорость корабля уменьшилась до шестнадцати с половиной километров в секунду, и мы приблизились на расстояние в четырнадцать тысяч километров.

Венера закрывала собой почти весь видимый горизонт. С этого близкого расстояния она не казалась такой ослепительно белой. Отчётливо виднелись тени между отдельными массивами облаков. Я внимательно искал в сильный бинокль хоть какого-нибудь разрыва в этой клубящейся массе, но не находил ни одного. Толща облаков была, по-видимому, очень значительна.

«Неужели, - думал я, - опасения Камова оправдаются и облака простираются до самой поверхности планеты? Как будет обидно, если мы ничего не увидим! А что можем мы вообще увидеть? Белопольский говорил, что учёные предполагают на Венере только океаны и заболоченные пространства суши. Теперь выяснилось, что почти наверное имеется растительность. Быть может проникнув под облачный слой, мы увидим цветущую жизнью обитаемую страну, увидим обширные города, возделанные поля, корабли в океане. Что предстанет нашим глазам через несколько минут?»

Я сильно волновался. Такое же состояние испытывали и мои товарищи. Даже всегда невозмутимый Камов признался мне впоследствии, что и у него мелькали такие же мысли, как у меня. Впервые за всю историю человечества люди готовились проникнуть в тайну другого мира. Правда, они посетили Луну, но заранее знали, что это лишённый жизни, мёртвый мир, а здесь всё было загадкой. Луна - маленький, хорошо изученный спутник Земли, а Венера - большая таинственная планета, почти равная нашей по своим размерам.

Прошло ещё пятнадцать минут, и расстояние, или вернее было бы сказать, высота, стало около пяти тысяч километров. Скорость корабля упала до семи с половиной километров в секунду и продолжала неуклонно снижаться.

Ещё через десять минут корабль был уже так близко, что я не мог охватить глазом всю поверхность облачного покрова.

В этот момент Камов нарушил молчание, которое за всё время спуска ни разу не прерывалось:

- Константин Евгеньевич, определите расстояние до верхнего слоя облаков.

- Сто шестьдесят пять километров, - почти сразу же ответил Белопольский.

- По радиопрожектору расстояние до поверхности планеты сто семьдесят семь километров, - сказал Камов. - Значит, верхняя граница облачного покрова находится на высоте двенадцати-тринадцати километров.

Наступила решительная минута. Скорость корабля настолько уменьшилась, что расстояние в сто шестьдесят километров, которое мы так недавно пролетали за пять с половиной секунд, было достаточно для маневрирования.

Камов нажал кнопку. И мне было видно из моего окна, как из борта корабля медленно выдвинулось широкое крыло. Такое же крыло появилось и с другой стороны.

Ещё несколько мгновений, и облачный покров планеты сомкнулся вокруг нас. Мы очутились в густом тумане. Я ясно расслышал, как двигатели на мгновение смолкли и затем опять заработали, но уже гораздо тише. Торможение прекратилось, сменившись поступательным движением.

Космический корабль, превратившийся в реактивный самолёт, погружался в облака всё глубже и глубже.

Белопольский покинул своё место и встал у пульта. Камов не отрывался от перископа, и Константин Евгеньевич стал громко отсчитывать высоту полёта по показаниям радиопрожектора:

- Девять километров!.. Восемь с половиной!.. Восемь!.. Семь с половиной!

Густой молочный туман был всё так же плотен.

- Семь!.. Шесть с половиной!.. Шесть! Моё сердце бешено билось. Шесть километров отделяло нас от поверхности другой планеты, на которую ещё ни разу не удавалось взглянуть ни одному человеку. Кончатся ли когда-нибудь эти проклятые облака?!

- Пять с половиной!.. Пять!..

Я почувствовал, что корабль изменил направление.

Из вертикального его полёт превратился почти в горизонтальный.

- Бесконечность! - сказал Белопольский.

Значит, впереди нас не было высоких гор.

- Поверните прожектор к Венере, - сказал Камов.

Я на его месте невольно сказал бы «к Земле», но этот человек был не способен на такую ошибку. Он, по-моему, сохранял полное хладнокровие.

- Четыре, - сказал Белопольский. Три с половиной!.. Три!

Как раз в этот момент раздался звонок киноаппарата, - кончалась плёнка. Вскочить на ноги, сменить ленту было делом минуты, но я пропустил момент, когда мы вынырнули из облаков.

Белопольский только что сказал: «Полтора!», когда Камов повернул голову и негромко произнёс:

- Венера!

Я бросился к окну, Белопольский - к другому.

Под нами, насколько хватал глаз, расстилалась волнующаяся поверхность воды. С высоты полутора километров ясно были видны длинные гряды волн с ярко-белыми гребнями пены. Очевидно, был сильный ветер. Ни малейшего признака суши. Было ли это море или обширный океан, есть ли где-нибудь вообще твёрдая земля, - мы, конечно, не знали. Сверху нависла густая пелена туч. Тёмно-свинцовая вода внизу, свинцовое небо над головой, и освещающий эту мрачную картину какой-то тусклый полусвет. Мы находились на дневной половине Венеры, но освещение скорее напоминало вечер. Десятикилометровый слой облаков скупо пропускал свет Солнца, и только близость к нему планеты позволяла всё-таки видеть.

Над нами и со всех сторон до самого горизонта почти непрерывно сверкали яркие молнии. Даже сквозь стенки корабля были слышны раскаты чудовищного грома. Почти чёрные стены ливней соединяли небо и море, захватывая громадные пространства.

Всё вместе - неприветливое море с ослепительно белыми полосами пены, мрачные тучи, испещрённые зигзагами молний, - производило впечатление дикой красоты.

Корабль летел теперь горизонтально со скоростью около семисот километров в час, держась на высоте одного километра. Камову приходилось поминутно менять направление, обходя мощные грозовые фронты, которые один за другим возникали на нашем пути.

Через сорок минут такого полёта мы были вынуждены пройти сквозь край одного из этих фронтов и смогли воочию убедиться, что таких гроз, как на Венере, никогда не бывает на Земле.

Корабль как будто погрузился в море. Сплошная масса воды закрыла всё кругом. Стало совершенно темно. Молнии сверкали так часто, что сливались друг с другом, но сквозь плотную стену воды казались тусклыми. Гром гремел непрерывно, и в этом грохоте не стало слышно работы нашего двигателя.

К счастью, это продолжалось только одну минуту. Корабль миновал полосу грозы, и она осталась сзади, как мрачная, чёрная стена.

Я заметил, что высота полёта сильно уменьшилась. Нас отделяло от поверхности моря не более трёхсот метров.

Взглянув на Камова, я понял по выражению его лица, что это обстоятельство его беспокоит.

Чужая планета встречала непрошеных гостей не слишком любезно. Тяжёлая масса воды, обрушившаяся на корабль, заставила его потерять целых семьсот метров высоты. Если бы мы не миновали грозовой фронт так быстро, то легко могли оказаться в море.

- Сергей Александрович! - спросил Белопольский. - Не находите ли вы, что оставаться здесь опасно?

- Что же вы предлагаете? - в голосе Камова мне послышались насмешливые ноты.

- Я ничего не предлагаю, - сухо ответил Белопольский. - Я просто спрашиваю.

- Да, конечно опасно, - ответил Камов, - но покинуть Венеру, не выяснив того, что мы должны выяснить, я не считаю возможным.

Белопольский ничего не ответил. Корабль продолжал полёт на той высоте, на которую его сбросила гроза.

Стало немного светлее, видимость улучшилась, и я воспользовался этим, чтобы сделать несколько снимков океана Венеры.

Что это был океан, а не море, становилось очевидным: мы летели уже около двух часов, но нигде не видно было ни малейшего признака берега.

Моё внимание привлекли какие-то красные блики на волнах. Они вспыхивали и гасли внизу, прямо под нами. По сторонам их не было видно. Я хотел обратить на них внимание Камова, но в тот же момент сам догадался, что это такое.

Это был отблеск пламени из дюз корабля.

Схватив аппарат, заряженный цветной плёнкой, я зафиксировал этот необычайный и поразительный эффект - отражение земного огня в волнах океана другой планеты.

Впереди по курсу опять возникла широкая чёрная полоса. Огромный грозовой фронт обойти было невозможно. Неужели Камов решится подвергнуться тому же риску? Но нет, корабль резко пошёл вверх. Через минуту мы снова летели в молочно-белом тумане.

Гроза во всей своей неистовой ярости осталась внизу.

- Поразительная картина! - сказал Пайчадзе. - Планета полна юных, нерастраченных сил. Такие мощные грозы были на Земле в пору молодости, много миллионов лет назад. Теперь я верю - на Венере будут живые существа.

Мы давно уже сняли шлемы, а атмосферный двигатель работал относительно тихо, так что разговаривать было вполне возможно.

- Только будут? - спросил я.

В глубине сознания я всё ещё надеялся, что мы найдём жизнь уже теперь, а Арсен Георгиевич говорил о далёком будущем.

- Вам хочется, чтобы жизнь уже существовала? - спросил он. - Готов сделать уступку. Возможно, в водах океана появились простейшие организмы. Через миллионы лет из них разовьются разнообразные формы животного мира.

- Почему простейшие? - не сдавался я. - Может быть, уже появились какие-нибудь ихтиозавры или бронтозавры.

- Ищите! - сказал он. - Поймайте их и объектив аппарата.

- Я постараюсь это сделать, как только Сергей Александрович опустится.

Между тем Камов несколько раз опускался и снова набирал высоту, убеждаясь, что мы ещё не миновали грозу. Так прошло полтора часа. Наконец мы снова увидели поверхность планеты. Под нами по-прежнему был океан.

Полоса грозы, которую мы перелетели, имела больше тысячи километров ширины и, очевидно, захватывала гигантскую площадь. Стало ясно, что грозы - обычное и повсеместное явление на Венере. Близость к Солнцу вызывала сильное испарение воды, и, скапливаясь в тучи, она низвергалась обратно чудовищными ливнями.

Но имеет ли расстилающийся под нами океан где-нибудь конец, или он покрывает всю поверхность планеты?

- Материки или острова должны быть, - заметил Белопольский. - На планете безусловно есть растительность, иначе наличие свободного кислорода объяснить нельзя. Мы обязательно увидим сушу.

- Если она не осталась позади, в полосе грозы, - заметил Пайчадзе.

Часы шли за часами, но океан был всё тот же. Корабль летел то в одну, то в другую сторону, поднимался вверх и опять опускался. Камов маневрировал, стараясь не попасть под многочисленные ливни, страшную силу которых мы уже испытали.

Я пристально вглядывался в пенистую поверхность океана в надежде заметить в бинокль хоть малейший признак жизни, но тщетно. И вода и воздух были пустынны.

Поставив на аппарат самый сильный из моих объективов, я фотографировал океан Венеры десятки раз. Быть может, то, что ускользнуло от моих глаз, будет обнаружено на снимке.

Мы оставили позади около пяти тысяч километров, когда на исходе восьмого часа полёта корабль пролетел, наконец, над береговой полосой.

Вода сменилась лесом.

Он был так же бесконечен, как и океан. Густой растительный ковёр простирался во все стороны до самого горизонта. Но он был не зелёный, как на Земле, а оранжево-красный.

Научное предвидение пулковского астронома Г. А. Тихова блестяще оправдалось. В 1945 году он высказал предположение, что вследствие жаркого климата растения Венеры, если они существуют, должны отражать оранжевые и красные лучи Солнца, несущие излишний для них запас тепловой энергии. По противоположной причине растения Марса должны быть голубоватого цвета. Очень скоро мы сможем убедиться верно ли это.

Камов опустился ещё ниже.

Мы видели громадные деревья. Они стояли так плотно, что разглядеть, что творится под ними, было совершенно невозможно при скорости корабля в двести метров в секунду.

Я включил киноаппарат на максимальную скорость съёмки и направил его объектив вертикально вниз. Кроме того, я сделал около сотни снимков с самой короткой экспозицией, какую только позволял затвор аппарата.

Больше ничего нельзя было сделать. Камов не мог уменьшить скорость без риска врезаться в «землю».

- Жаль, что мы не опустимся на поверхность Венеры, - сказал я.

- Где? - коротко спросил Сергей Александрович.

Действительно, опуститься было негде. Плотная стена леса не имела ни одного просвета. Это был девственный лес, какие, вероятно, росли и на Земле в каменно-угольньй период. Что за породы росли в нём? Похожи ли они на земные? Я надеялся, что мои снимки помогут выяснить это.

На исходе девятого часа мы увидели огромную реку.

Она текла между покрытыми сплошным лесом берегами и очевидно, впадала в океан, над которым мы недавно летели.

Камов повернул вдоль её русла и, пользуясь тем, что грозы дали нам передышку, опустился на высоту не более ста метров.

Пайчадзе присоединился ко мне, и мы вдвоём стали фотографировать близкий берег. Если на планете есть какие-нибудь представители животного мира, то они должны быть здесь.

Река имела в ширину около двух километров, и мы иногда замечали на ней плывущие деревья, очевидно вырванные бурями.

В водах реки отчётливо отражался весь наш крылатый корабль с ярко-красным огненным хвостом за кормой.

Изредка встречались притоки, вытекавшие из-под лесного массива, но они были нешироки. Только раз попался приток шириной в полкилометра. Никаких признаков животных или птиц мы не заметили.

- Очевидно, на Венере жизнь только растительная, - сказал Арсен Георгиевич.

- Но, может быть, там, - возразил я, - в глубине леса.

Пайчадзе покачал головой.

- Этот вопрос, - сказал он, - окончательно разрешится следующей экспедицией, которая будет организована для обследования Венеры. Но сейчас мы можем утверждать: животной жизни ещё нет на планете. - Как ни жаль, но, по-видимому, это так, - отозвался Белопольский.

Что я мог возразить обоим учёным, авторитет которых был для меня непоколебим?

Река постепенно суживалась. Вскоре мы увидели, что подлетаем к высокому горному хребту. Его вершины уходили в облака, и по радиопрожектору мы определили, что высота гор достигает семи километров. Как выглядят эти вершины, осталось тайной. Корабль перелетел их на высоте десяти километров.

Перелёт над хребтом доставил нам неожиданное поразительно красивое зрелище. Уже привычный молочно-белый туман вдруг исчез. Мы оказались между двумя вершинами облачных масс. Над кораблём раскинулось тёмно-синее небо: на нём ослепительно яркое Солнце, значительно большее, чем на Земле. Нестерпимым блеском сверкали вокруг и под нами белоснежные облака.

Мы все четверо невольно вскрикнули от восторга, но изумительная по красоте картина исчезла так же быстро, как и появилась. Корабль снова влетел в облако. Опять за стёклами окон заклубился туман. Мы стали опускаться вниз.

Горы остались далеко позади. Под нами снова был океан.

Корабль пролетел расстояние почти в восемь тысяч километров, когда мы заметили, что становится всё темнее и темнее. Очевидно, кончалась та половина Венеры, на которой был день, и мы летели в область ночи.

Камов обратился к обоим астрономам.

- Как обстоит дело с вашей программой? - спросил он.

- Выполнена.

- Пробы воздуха?

- Взяли четыре.

Действительно, мы увозили с собой воздух Венеры. В стенки корабля были вмонтированы небольшие герметически закрытые ящики, сделанные из платины. Ещё на Земле в них был создан полный вакуум. С помощью электрического тока можно было открыть маленькое отверстие и снова закрыть его. Четыре из этих ящичков были наполнены воздухом Венеры. На Земле этот воздух будет подвергнут анализу.

- Как у вас, Борис Николаевич? - спросил Камов.

- Сделано около трёхсот снимков, не считая киноплёнки.

Минуты две Камой молчал. Потом дрогнувшим голосом негромко произнёс:

- Корабль оставляет Венеру!

Как быстро пролетели эти незабываемые часы! Я бросил последний взгляд на покидаемую планету.

Ты сурова, прекрасная сестра Земли. Твои грозы страшны! Но жизнь появилась!..

Пройдут тысячелетия, пройдут, быть может, миллионы лет, и всепобеждающая сила этой жизни наполнит твои леса, воды и воздух неведомыми сейчас существами.

Сквозь долгие века медленный путь эволюции приведёт к появлению могучего разума. В какой форме проявятся он?..

И тогда под горячими лучами твоего Солнца начнётся твоя история.

Я хочу верить, что она будет менее мучительна, менее кровава, чем на твоей далёкой сестре.

Если когда-нибудь на тебе появится существо, подобное человеку, я от всего сердца желаю ему жить счастливо на его прекрасной родине!

Человек Земли посетил тебя и не раз посетит в будущем. Как старший брат, он поможет твоим детям добиться счастья.

Прощай, Венера!..

Камов остановил работающий двигатель и включил другие.

Мощный гул раздался за кормой. Убрав крылья, космический корабль с нарастающей скоростью устремился вверх.

8 ноября 19… года.

Почти два месяца я не касался своего дневника. За это время не случилось ничего, достойного особого внимания. Жизнь на корабле шла спокойным, размеренным темпом.

После отлёта с Венеры мы долгое время находились под впечатлением всего увиденного. Её мощные силы, первобытная ярость стихий, величавый покой природы заставили поверить в прекрасное будущее этой планеты.

Покинув Венеру, мы долгие часы оживлённо и радостно говорили о ней, обсуждали всё виденное и даже немного фантазировали.

У меня осталось горячее желание посетить ещё раз сестру Земли, промелькнувшую перед окнами корабля как незабываемый сон.

Удаляясь от неё, мы испытывали грустное чувство расставания с чем-то ставшим уже близким и любимым и долгие часы не могли отойти от окон.

Снова мы видели белоснежную красавицу на фоне чёрного занавеса, усеянного бесчисленными светящимися точками.

Но не было загадочной тайны: мы знали, что скрывается под облачным покровом, и скоро, очень скоро всё человечество Земли будет знать это…

В момент нашего отлёта с Венеры расстояние до Марса равнялось по прямой линии трёмстам семидесяти миллионам километров, но Марс движется по орбите навстречу нам, и кораблю надо одолеть только двести пятьдесят миллионов километров, чтобы встретиться с ним. На это требуется две тысячи пятьсот часов, или сто четыре дня. Пятьдесят четыре из них уже прошли.

Как я писал, никаких особых событий не произошло. Зато вчерашний день - 7 ноября - никогда не изгладится из памяти. В этот день, который мы привыкли считать самым большим праздником, произошло событие, которое, по словам Пайчадзе, могло случиться раз в тысячелетие.

День начался необычно: впервые за весь перелёт Пайчадзе и Белопольский отдыхали одновременно. Многочисленные астрономические инструменты казались покинутыми и сиротливо-печальными. Обсерватория была непривычно пустынна.

Я дежурил у пульта в полном одиночестве, так как Камов занялся проверкой каких-то вычислений и находился в каюте.

Ничем невозмутимая, мёртвая тишина царила на корабле. Только равномерное тиканье часов, вделанных в пульт управления, нарушило безмолвие. Как и все часы на звездолёте, они показывали московское время.

Было шесть часов утра.

Мне стало очень грустно. Я вспомнил своих друзей и товарищей, находящихся сейчас так бесконечно далеко, вспомнил, с каким волнением просыпался всегда в это утро, как спешил на улицу, чтобы не опоздать к началу парада. Впервые в жизни я встречаю праздник не только не в Москве, но даже за пределами Земли, за десятки миллионов километров от неё. И всё же я на родине. Этот корабль, построенный руками советских людей, несущийся сейчас с невообразимой быстротой в тёмных просторах неба, - неотделимая частица Советского Союза. Где бы он ни находился, мы дышим воздухом родины.

Мои мысли были прерваны приходом Камова и Белопольского. Поздравив с наступающим праздником, Сергей Александрович попросил меня разбудить Пайчадзе.

Уже за дверью я услышал, как Камов сказал:

- Проверим ещё раз.

- Всё верно, Сергей Александрович, - ответил Белопольский. - Ровно в две минуты восьмого.

Пайчадзе крепко спал в своей сетке, и мне стало жаль прерывать его сон.

Но просьба командира корабля - это приказ. Я слегка дотронулся до плеча Арсена Георгиевича. Он сразу открыл глаза.

- Извините! - сказал я. - Сергей Александрович просил вас в обсерваторию.

- Что случилось? - тревожно спросил он.

- Как будто ничего.

- Где Белопольский?

Тревога Пайчадзе была законна. Ещё не было случая, чтобы у нас на корабле нарушали чей-нибудь отдых. Ни мне, ни моему товарищу не приходило в голову, какой замечательный сюрприз приготовили для нас наши друзья.

Когда мы один за другим проникли сквозь круглую дверь обсерватории, Камов и Белопольский находились у пульта. Перед ними висели в воздухе банки и несколько сосудов, очевидно для завтрака. Обычно он происходил в девять часов. Ничего тревожного не было в выражении их лиц. Оба встретили нас поздравлениями.

- Что случилось, Сергей Александрович? - спросил Пайчадзе.

- Праздник, - ответил Камов. - Я предлагаю выпить коньяку в честь годовщины Октябрьской революции.

Меня поразили эти слова и тон, которым они были сказаны. Как это не похоже на Сергея Александровича! Разбудить человека на два часа раньше положенного времени, как будто нельзя было отметить праздничный день немного позже… Что с ним случилось?..

Пайчадзе был тоже удивлён не меньше меня.

- Значит, - сказал он, - ничего страшного нет? А я испугался, когда Борис Николаевич разбудил меня.

- Осталось три минуты, - вместо ответа, сказал Камов. - Быстрее, Константин Евгеньевич! - обратился он к Белопольскому, открывавшему бутылку с коньяком.

Опять что-то непонятное! Я вспомнил услышанные слова: «Ровно в две минуты восьмого» - и невольно взглянул на часы. Было без одной минуты семь. Что же должно произойти?

Белопольский протянул бутылку Камову.

- Друзья! - сказал Сергей Александрович - Извините, но придётся пить из одной бутылки, по очереди. Как вы знаете, на нашем корабле вин почти нет. Только для экстренных случаев. Мы сделаем по два-три глотка в тот знаменательный момент, который уже наступает. Через полминуты наш корабль пересечёт орбиту Земли.

Пайчадзе и я невольно вскрикнули от неожиданности.

- Этот сам по себе замечательный для нас момент совпал с днём нашего великого праздника, - продолжал Камов. - Вот причина того, что мы собрались в неурочный час. Выпьем же, мои дорогие друзья, за успешное окончание первого большого космического рейса!

Бесшумно и стремительно несётся в пространство советский звездолёт. Каждую секунду остаётся позади двадцать восемь с половиной километров пути. Невидимая я неосязаемая «дорога Земли» промелькнула как молния, но зоркий глаз нашего командира увидел её, а сердце советского человека подсказало замечательную мысль - отпраздновать великий праздник именно в этой точке. Сюрприз был большой и радостный. И я и Пайчадзе горячо благодарили Камова.

- Поблагодарите также и Константина Евгеньевича. Он помог мне точно рассчитать момент и скрыть его от вас, чтобы сюрприз был приятнее. - Теперь понимаю, - сказал Пайчадзе, - почему вы так туманно ответили мне, когда я спрашивал, в какой момент мы достигнем орбиты Земли. Признаюсь, я подумал, что вы равнодушны. Камов засмеялся:

- Я ещё на Земле знал, что мы пересечём её орбиту именно 7 ноября, и хотел пока скрыть это от вас всех, но Константин Евгеньевич, между делом, сам вычислил всё и обрадовал меня своим открытием. Пришлось готовить сюрприз вдвоём и скрывать от вас двоих такое замечательное совпадение.

- Как странно, - сказал я, - что мы находимся далеко от Земли и всё-таки чувствуем себя как бы на ней.

- Мне не совсем понятна ваша мысль, - сказал Камов.

- Мне тоже она непонятна, - засмеялся я, - но, тем не менее, мне кажется это странным.

- А мне, - сказал Белопольский, - это кажется вполне нормальным. Люди всегда жили только на Земле. Сознание её постоянного присутствия так глубоко вкоренилось в нас, что очень трудно за короткий срок отвыкнуть от мысли, что она тут, под нами. Это не мысль, - повернулся он к Камову, - а скорей ощущение.

- Во всяком случае, - ответил Камов, - у меня такого ощущения нет.

- У меня тоже, - сказал Пайчадзе.

- Это потому, что вы покинули Землю не в первый раз. Но мне представляется несомненным, что во время полёта на Луну такое ощущение у вас было.

Камов отрицательно покачал головой.

- Я не помню, чтобы у меня оно было, - сказал он. - Впрочем, во время этого полёта нам некогда было заниматься анализом наших ощущений. Он был слишком коротким.

Кстати, - сказал я, - вы никогда не рассказывали нам о полёте на Луну.

И я и Арсен Георгиевич, - ответил Камов, - рассказали всё на страницах газет и журналов. Я думаю вы читали об этом полёте.

Конечно читал, - сказал я. - Но, может быть, вы могли бы рассказать что-нибудь, о чём не писали раньше?

- Мы всё рассказали, - сказал Пайчадзе.

Камов посмотрел на него и усмехнулся:

- Откровенно говоря, мы утаили один эпизод.

- Расскажите? - попросил я.

- Не стоит, - сказал Пайчадзе. - Ничего интересного.

- Разрешите нам судить об этом.

- С удовольствием расскажу, - сказал Камов. - Арсен Георгиевич скромничает. Когда мы опустились на поверхность Луны, то были вынуждены выходить из корабля, чтобы собрать образцы лунных пород. Эти выходы мы делали по очереди, так как выйти вдвоём было очень рискованно.

- Почему? - спросил я.

- Потому что на Луне нет атмосферы.

- Всё-таки не понимаю. Я читал, что вы были одеты в костюмы вроде водолазных.

- Не в этом дело, - ответил Камов, - отсутствие на Луне атмосферы опасно в другом смысле. Вы знаете, что Земля ежедневно встречает на своём пути множество мелких тел. Только в редких случаях эти частицы вещества достигают её поверхности. Обычно они сгорают на значительной высоте благодаря трению о воздух. Мы часто наблюдаем это явление и неправильно называем его «падающими звёздами». Таким образом земная атмосфера надёжно защищает нас от этой ежедневной бомбардировки. На Луне нет такой защиты, и тысячи камней различных размеров с огромной скоростью, в десятки раз быстрее полёта пули, непрерывно падают на лунную почву. Это делает лунные прогулки очень опасными. Каждый такой камешек несёт смерть.

- И вы всё-таки выходили?

- Вернее, выбегали. Не могли же мы вернуться на Землю с пустыми руками. Так вот, во время одного такого выхода крохотный кусочек метеорита ударил меня в голову. Он пробил стальной шлем и застрял в кости черепа. Я упал, потеряв сознание. Как ни мало было отверстие в шлеме, но через него стал выходить воздух и спустя минуту я был бы мёртв, если бы не Арсен Георгиевич. Правда, он был одет в «лунный» костюм, но всё же я никак не могу понять, как он успел с такой быстротой казаться возле меня. Я очнулся уже на корабле.

- Вы упали метрах в сорока от двери, - сказал Пайчадзе. - На Луне тяжесть в шесть раз меньше, чем на Земле. Я был около вас в пять прыжков. Сразу заметил отверстие. Оно было ясно видно.

- И могли сами погибнуть вместе со мной.

- Странное рассуждение! - сказал Пайчадзе. - Не мог я не пытаться спасти вас. Был бы убийцей.

- Больше того, - сказал Камов. - Когда он перенёс меня на корабль, я долго не приходил в сознание. Время пребывания на Луне истекало. Арсен Георгиевич закончил сбор образцов. Он несколько раз выходил из корабля, рискуя жизнью.

- А вы бы не сделали так? - спросил Пайчадзе.

- Положим, сделал бы, - рассмеялся Камов.

- Но всё же ваше поведение было неблагоразумно.

Даже Белопольский не мог не улыбнуться.

- Я нигде не читал о том, что вы были ранены на Луне, - сказал я. - Почему вы умолчали об этом?

- Из осторожности! - ответил Камов. - Мы боялись, что если этот случай станет известным, нам не разрешат третьего космического рейса.

- Не думаю, - сказал Белопольский. - Мало ли что может случиться. Это не причина прекращать исследование Вселенной.

Мы долго не расходились в это утро (утро, конечно, только по часам), делясь воспоминаниями, говоря о будущем развитии звездоплавания и о нашем полёте. Астрономические наблюдения, до этого дня не прекращавшиеся на корабле ни на одну минуту, были как будто забыты.

Прошло часа три, и всё вошло в обычные рамки. Белопольский и Пайчадзе занялись наблюдениями. Камов принял дежурство у пульта. Праздник закончился.

Но судьба захотела, чтобы этот день ознаменовался ещё одним событием. Произошла встреча, которая чуть не погубила наш корабль, хотя и доставила большое удовлетворение нашим учёным товарищам. Осуществилась мечта астрономов Земли, - сказал Пайчадзе, когда всё уже кончилось. - На такое счастье даже в мыслях не смели рассчитывать. Теперь я самый счастливый астроном.

- Я тоже! - отозвался Белопольский. На его всегда хмуром лице сияла улыбка, а голос звучал непривычно мягко. - Теперь мне уже нечего желать. Кроме Марса разумеется, - прибавил он.

Для меня также это событие было исключительно интересно. Моя коллекции снимков обогатилась изумительными, уникальными кадрами. Благодаря тому, что я всегда держал мои аппараты в полной боевой готовности, мне удалось заснять всю эту необычайную, почти фантастическую встречу от начала до конца.

- Не будь вас, сказал Камой, - мы, вероятно, не успели бы сделать ни одного снимка. Это было бы большим ущербом для науки. Помните, вы сомневались, оправдает ли ваша работа участие в полёте? Одним только сегодняшним днём ваше присутствие на корабле оправдано.

Едва не ставшая роковой, встреча произошла в двадцать один час пятнадцать минут. Я только что собрался удалиться в каюту на отдых, когда неожиданно сработал автомат радиопрожектора. Дробный звон наполнил звездолёт, и сердце невольно сжалось от сознания близости внезапно возникшей неведомой опасности.

С самого отлёта с Земли ещё ни разу не раздавался на нашем корабле грозный сигнал.

Стремительно пролетел мимо меня Камов и кинулся к пульту.

Я не бросился за ним, а остался там, где меня застала тревога. Пайчадзе, находившийся в этот момент у окна застыл на месте, не спуская глаз с командира. Моё тело напряглось в ожидании команды, в готовности немедленно выполнить её, какова бы она ни была.

Но никакой команды не последовало.

Корабль неожиданно вздрогнул, и меня с силой бросило на стену. Страшный грохот тугой волной ударил в уши. Мысль о катастрофе мелькнула на короткую секунду, а в следующую я уже понял, что случилось: Камов без предупреждения включил один из двигателей. Впервые я без шлема услышал его работу.

К счастью для нас, чудовищный грохот продолжался не более пяти секунд. Снова настала тишина, и я почувствовал себя свободным от неожиданной тяжести. У меня кружилась голова и сильно звенело в ушах. Я видел у пульта сосредоточенно-серьёзное, но спокойное лицо Камова и понял, что неведомая опасность миновала.

- К левым окнам! - крикнул Сергей Александрович. - Мельников, к съёмке! - И прильнул к перископу.

Я бросился к киноаппарату, вмонтированному в левую стенку корабля, и, ещё ничего не понимая, молниеносно открыл объектив и включил ленту. Затем с лихорадочной быстротой схватил переносную камеру и открыл «своё» окно.

Сначала я ничего не увидел. Как всегда, тёмная бездна была усеяна бесчисленными точками немигающих звёзд. Всё было как всегда.

Но вот впереди нас из-за борта корабля начала выступать ярко освещённая изломанная линия края какого-то исполинского предмета. Он быстро увеличивался в размерах, вырастая на глазах, и, казалось, со страшной быстротой нёсся прямо на корабль.

Я видел причудливые нагромождения скал, острые скалы, глубокие чёрные трещины - сверкающую в лучах солнца колоссальную гору, готовую раздавить маленький звездолёт, который бесстрашно мчался ей навстречу.

Момент - и бесформенная глыба поравнялась с окном корабля, закрыв собой всё видимое пространство. До неё было так близко, что, казалось, стоило протянуть руку, чтобы дотронуться до светло-серой поверхности, по которой, прыгая на выступающие скалы и проваливаясь в глубокие ущелья, с молниеносной быстротой промчалась тень нашего корабля.

Показался неровный, ломаный край, и вся масса как бы растаяла в пространстве позади нас. Видение исчезло с непостижимой быстротой. Снова спокойно сверкала звёздная глубина мира. Необъятная пустота вновь распахнулась вокруг корабля, и казалось, что и не было никогда уродливого обломка, промчавшегося мимо и едва не прекратившего наш космический рейс.

Всё заняло не больше двадцати секунд.

Ошеломлённый и даже, пожалуй, немного испуганный, я машинально остановил аппарат. Снимать больше было нечего.

Камов глубоко вздохнул. Его лицо было очень бледно. Он вынул платок и усталым движением вытер лоб.

- Что это было? - тихо спросил я Арсена Георгиевича.

- Астероид. Одна из карликовых планеток, неизвестная астрономам.

- Мы первые увидели её, и… так близко, - прошептал Белопольский.

- На подобную встречу был один шанс из миллионов, - сказал Камов, - но я никогда не прощу себе моего самоуверенного заявления, что она невозможна.

- Зачем так говорить? - нахмурился Пайчадзе. - Опасаться встречи с астероидом надо за орбитой Марса. Там главный пояс. Вблизи орбиты Земли они редки. То, что произошло сейчас, совершенно исключительный, редчайший случай.

- Но этот редчайший случай мог стоить вам жизни, - сказал Камов.

- И вам также, - вмешался Белопольский. - Предупредить подобное столкновение современная техника ещё не в состоянии. Если бы оно произошло, то никто не был бы виноват.

Камов молчал несколько секунд.

- Вы, конечно, правы, - сказал он. - Я виню себя только в том, что говорил о невозможности встречи. Это полезный урок, и не только нам, но и всем звездоплавателям будущего. Кто дежурит у пульта?

- Я, - ответил Белопольский.

- Продолжайте дежурство!

И с этими словами Камов покинул обсерваторию.

- Вы собирались отдохнуть? - обратился ко мне Пайчадзе, когда за командиром корабля закрылась дверь. - Идём вместе. На сегодня хватит.

Войдя в каюту, мы удобно расположились в своих сетках по обе стороны круглого окна.

- Я всё думаю о фразе Константина Евгеньевича, - сказал я. - Помните, он говорил, что современная техника не в состоянии предотвратить подобное столкновение. Но разве невозможно соединить радиопрожектор с каким-нибудь автоматом, который бы изменил полёт корабля в случае появления препятствия, снабдить корабль подобием автопилота?

- Такого прибора нет, - ответил Пайчадзе. - Что возможно на самолёте, невозможно на космическом корабле. Не забывайте - мы летим по инерции. Двигатели не работают. Чтобы изменить направление полёта, надо включить их. Предварительно рассчитать, столкнётся появившееся тело с кораблём или нет, в какую сторону надо повернуть корабль, никакой автомат не может. Пока не может, - прибавил он. - В будущем такой аппарат будет.

- Об этом я не подумал. Остаётся радоваться, что случай благоприятствовал нам.

- «Случай»! - повторил Пайчадзе. - У нашего командира верный глаз, твёрдая рука. В момент встречи я наблюдал один объект прямо впереди и, когда появилась эта маленькая планетка, заметил её сразу после сигнала тревоги. Она находилась правее и выше линии нашего полёта. Было неизбежно столкновение. Её траектория пересекала путь корабля. Любой на месте Камова свернул бы в сторону, но Сергей только затормозил корабль, настолько, чтобы пропустить планету перед носом звездолёта. Нужен безошибочный глазомер и большое хладнокровие, чтобы решиться на такой манёвр. Учтите, - у него не было ни одной секунды на размышление.

Арсен Георгиевич говорил внешне спокойно, но я обратил внимание, что он назвал Камова по имени. Это происходило только тогда, когда Пайчадзе бывал сильно взволнован.

- На каком расстоянии от планеты мы пролетели?

- Не больше шестисот метров.

Только сейчас я понял всю величину опасности, которой избежал наш корабль.

- При таком маленьком расстоянии планета могла притянуть нас к себе, - сказал я.

- При скорости корабля, - ответил Пайчадзе, - этот крохотный член солнечной системы не мог оказать никакого действия. Корабль не отклонился от своего пути ни на один миллиметр. Даже тело величиной с Луну не повлияет заметно на звездолёт, летящий со скоростью двадцати восьми километров в секунду. А такая крошка и подавно.

- Хороша крошка! - сказал я, вспомнив исполинскую глыбу.

Пайчадзе засмеялся.

- В астрономии, - сказал он, - Земля считается маленькой планетой. Астероид диаметром не больше тридцати километров - совсем пылинка. Но, как ни мала эта планетка, меня удивляет, что она ещё не открыта. Её орбита близка к орбите Земли.

- На ней не написано название, - сказал я. - Может быть, это одна из тех, которые известны на Земле.

Я спохватился, когда увидел, как сдвинулись брови Пайчадзе, но было поздно: фраза уже вылетела.

- Извините, Арсен Георгиевич! - поспешил я сказать. - Я пошутил. Признаюсь, что шутка неудачна.

- Пояс астероидов, - сказал он, словно не слышал моих слов, - расположен между орбитами Марса и Юпитера. Есть предположение - там когда-то находилась большая планета, но по неизвестным причинам раскололась на части. Малые планеты - обломки одной большой. Сегодня мы видели такую планету с близкого расстояния и могли убедиться, что это обломок, а не самостоятельно образовавшееся тело. В этом - случае оно бы имело шаровидную форму. Теория образования астероидов как обломков большой планеты подтверждается. Это очень важный результат сегодняшней встречи. Как я сказал, пояс астероидов расположен между орбитами Марса и Юпитера, но есть астероиды, которые выходят за эти пределы. В настоящее время известны орбиты трёх тысяч пятисот двадцати малых планет. При подготовке экспедиции возможность встречи была учтена. Были произведены расчёты местонахождения каждого известного (он подчеркнул это слово) нам астероида, орбиту которого мог пересечь корабль. Ни с одним мы не должны встретиться. Выходит, виденный обломок - малая планета, неизвестная на Земле.

Он искоса взглянул на меня и улыбнулся обычной ласковой улыбкой.

- Астрономия - точная наука, - сказал он. - Спокойной ночи, Борис Николаевич!

27 декабря 19… года.

Марс!..

Каким далёким и недостижимым казался он там, на Земле!

И вот мы на Марсе!

Марс!.. Хочется без конца повторять это слово!

За окнами корабля раскинулась ночь. Первая ночь для нас за шесть месяцев!

Солнца не видно. Оно зашло за линию горизонта совершенно так же, как это происходит на Земле.

Заход Солнца! Такое простое, такое знакомое явление показалось нам необычайным и полным таинственного смысла. Небольшое и холодное, в сравнении с нашим, «земным». Солнцем, оно бросило последние лучи на неподвижный звездолёт и скрылось. Алмазная россыпь звёзд в привычных сочетаниях знакомых с детства созвездий покрыла не по-земному тёмное небо. Песчаная пустыня, заросли голубовато-серых растений и неподвижные воды озера, на берегу которого опустился корабль, погрузились в мрак.

Завтра, с восходом солнца, мы выйдем из звездолёта. Завтра!

Камов приказал нам отдыхать. Арсен Георгиевич спит в гамаке, подвешенном между окном и дверью. Я сижу на своей постели. Сна нет! Возбуждённые нервы надо чем-то успокоить.

Дневник - старое, испытанное средство.

Опишу прибытие на Марс.

…Наш замечательный звездолёт явился в ту точку пространства, где была назначена встреча, в точно рассчитанное время.

Приближаясь, мы видели Марс, ярко освещённый солнцем, почти прямо впереди себя и могли день за днём наблюдать его постепенное увеличение. Планета не была оранжево-красного цвета, какой я привык видеть её с Земли. Из окон корабля она выглядела оранжево-жёлтой.

Сначала я предполагал, что причиной этого является скорость нашего корабля, но Пайчадзе объяснил мне, что эта скорость недостаточна, чтобы вызвать заметное укорочение световых волн, даже идущих к нам навстречу.

- Чтобы красный цвет мог показаться жёлтым, - сказал он, - скорость корабля должна быть в пятьсот раз больше. Тогда длина волны красного цвета укоротится и станет длиной волны жёлтого; вызовет в глазу соответствующее восприятие. Это может случиться с одиночной спектральной линией, а Марс даёт непрерывный спектр.

- Но почему же его цвет так изменился? - спросил я.

- Этот вопрос стоит и передо мной. Вероятно, потому, что нет атмосферы за окнами корабля. Когда я найду объяснение, сообщу его вам.

Мы находились в обсерватории вдвоём, Камов и Белопольский отдыхали.

Я пристально вглядывался в маленький, но уже отчётливо очерченный диск планеты.

Крохотный шарик, как мне казалось, заметно для глаз приближался. Что ждёт нас там, у конечной цели нашего долгого пути?..

- Как вы думаете, - спросил я, - есть на Марсе разумные существа?

- На такой вопрос можно ответить только одно: наука не занимается гаданием. Никаких признаков разумных существ не замечено.

- А как же каналы?

Он пожал плечами.

- Скиапарелли, открывший на Марсе тонкие прямые линии, назвал их «каналь». По-итальянски это значит: «пролив», необязательно имеющий искусственное происхождение. Отсюда это недоразумение. Тонкие прямые линии видны с Земли. Мы их фотографируем. Нет оснований считать, что это результат сознательной деятельности. Сейчас, близко от Марса, я этих каналов совсем не вижу.

- Как так?

- Очень просто. Сначала они были видны в телескоп корабля всё ясней и отчётливей. А когда мы приблизились, тонкие линии начали расплываться, стали тускнеть. Потом они совсем исчезли.

- Выходит, что они только обман зрения?

- Скорей не зрения, а расстояния. Но должна быть причина такой иллюзии. Противники Скиапарелли и Лоуэла считали, что каналы - обман зрения, вызванный расстоянием. Возможно, они были правы.

Мне показалось, что Арсену Георгиевичу неприятна эта тема, и я перевёл разговор на другое. Может быть, удастся разрешить загадку, когда мы будем на Марсе.

Спуск ничем не отличался от такого же спуска к Венере. Только не было облаков, которые тогда закрывали от нас поверхность планеты. Атмосфера Марса была чиста и прозрачна.

Так же, как и сто четыре дня тому назад, были включены двигатели для торможения. Экипаж находился на своих местах - Пайчадзе и Белопольский у приборов, я у своего окна, Камов за пультом.

Марс быстро увеличивался, и казалось, что он стремительно надвигается на корабль. Шаровая поверхность планеты постепенно исчезала из глаз и превращалась в вогнутую, как гигантская чаша. По мере приближения края этой чаши опускались, раздвигаясь всё шире и шире, и, когда корабль был на высоте тысячи километров, скрылись за линией далёкого горизонта.

Мы находились над бесконечной равниной. Нигде не замечалось никаких возвышенностей. Ровная желтовато-бурая поверхность с редкими тёмными пятнами.

Пустыня! - сказал Камов.

Я испытывал неприятное чувство разочарования.

Почему? Чего я ожидал?.. Выводы современной науки не оставляли места иллюзиям. Я это знал. И всё же был глубоко разочарован.

Странно устроен человек! Во всех уголках Вселенной ему хочется поселить разумные существа, похожие на него самого.

Потерпев неудачу с Венерой, я перенёс свои ожидания на Марс. Населённость планеты казалась мне несомненной. В памяти вставали все существа - от уродливых пауков Уэллса до высоко развитых обитателей Марса Алексея Толстого, - все образы, которыми населило эту загадочную «красную планету» воображение многочисленных авторов фантастических романов.

И вот корабль, расправив широкие крылья, летит над мёртвой, унылой пустыней…

Какой контраст с Венерой!

Там, на сестре Земли, несутся высокие валы океана. Грозовые тучи обрушиваются вниз могучими потоками ливней. Ослепительные молнии бороздят небо. Гигантские леса, высокие горы и жизнь… жизнь, ещё бессознательная, слепая, но с юной силой пробивающая себе путь в будущее. А здесь?..

Корабль опустился на высоту одного километра, и в бинокль хорошо были видны все подробности. Песок… песок… и изредка голубовато-серые пятна каких-то растений.

Мы летели в сторону, обратную вращению планеты, то есть на запад, со скоростью шестисот километров в час. Характер местности постепенно менялся. Всё чаще появлялись обширные пятна растительности. Почва постепенно опускалась, и вскоре мы оказались на высоте около трёх километров.

Песчаная пустыня исчезла. Под нами был сплошной ковёр неведомых растений. Ни одного дерева, ни одного крупного куста.

Неожиданно блеснуло небольшое озеро. Потом они стали попадаться всё чаще. Неужели мы летим к морю?.. Но нет! Через два часа мы опять увидели уже знакомую песчаную пустыню.

- Сергей Александрович! - сказал Белопольский. - По-моему, надо вернуться и опустить корабль где-нибудь в районе озёр.

- Посмотрим, что будет дальше. Мы видели только незначительную часть местности. Такие впадины должны ещё встретиться.

Слова нашего капитана подтвердились только через четыре часа. Всё это время мы видели одну и ту же картину - бесконечную унылую пустыню. По-видимому, на Марсе совершенно не было ни гор, ни даже холмов. Виденная нами впадина имела незначительную глубину при ширине более тысячи километров и никак не могла изменить впечатление, что поверхность планеты гладка, как бильярдный шар. Возможно, что в давно прошедшие времена на Марсе были горы, но неустанная работа ветров и дождей, которые тоже могли быть когда-то, сгладила и выровняла их так, что к настоящему времени не осталось ни малейшего следа былых возвышенностей.

Солнце медленно опускалось к горизонту. Скоро наступит ночь. Ночь на чужой планете.

Чужой? Но кому же принадлежит она?..

Ни малейших признаков живых существ мы не видели. Но, может быть, там, где низко по «земле» стелются ещё незнакомые нам растения, таится от наших глаз жизнь обитателей Марса. Это мы узнаем, когда корабль будет на поверхности.

- Мы должны опуститься до наступления ночи, - сказал Камов.

На исходе седьмого часа полёта появились признаки близости новой впадины. Всё больше и больше попадалась растительность оазисов на жёлто-буром фоне пустыни. Потом местность стала понижаться, появились озёра.

Солнце стояло уже совсем низко над горизонтом, когда Камов принял решение прекратить полёт.

Скорость стала замедляться. Корабль описывал широкие круги, постепенно опускаясь всё ниже и ниже. Гул двигателя становился всё тише. Мы почувствовали содрогание корпуса корабля.

Наступила решительная и самая опасная минута полёта. Звездолёт весом в десятки тонн, на малой скорости, с трудом держался в разреженной атмосфере Марса. Каждую секунду он мог рухнуть вниз.

Камов не отрывал глаз от перископа. Его руки уверенно оперировали рукоятками и кнопками пульта.

Вот мы уже в пятидесяти метрах от поверхности.

Внезапно скорость увеличилась. Притяжение планеты преодолело инерцию полёта. Планируя на крыльях, корабль плавно пошёл вниз. Двигатель прекратил работу. Раздался скрежещущий звук. За стёклами окон заклубились тучи песчаной пыли, и космический корабль, пролетевший более четырёхсот сорока миллионов километров межпланетного пространства, остановился.

Мы достигли цели. Мы на Марсе!..

В едином порыве мы все бросились друг к другу и горячо обнялись.

- Сергей Александрович! - спросил Пайчадзе. - Когда вы думаете выйти из звездолёта?

- Только с наступлением утра, - ответил Камов.

- На какой широте мы находимся?

- Примерно на экваторе.

Значит, ночь продлится целых двенадцать часов[7]. Как ни трудно было ожидать так долго, но никому их нас не пришло в голову спорить с нашим командиром. Все понимали, что им руководит чувство ответственности за нас и за судьбу всей экспедиции. Кто знает, что ожидает нас за стенками корабля, на чужой земле? Быть может, под низкими растениями ползают неведомые звери - ящеры или другие неизвестные на нашей планете пресмыкающиеся. Выходить из корабля в тёмную, таящую опасности ночь было неразумно.

А она уже наступила. Быстро, как бывает в тропиках, день сменился ночью.

- Доказательство, что мы действительно находимся недалеко от экватора, - заметил Пайчадзе.

- Лучше всего, - сказал Камов, - разойтись по каютам и отдохнуть до утра. Завтра предстоит нелёгкий труд. Правда, сила тяжести на Марсе меньше, чем на Земле, физическая работа будет легче, но мы все успели уже отвыкнуть от неё.

Я отправился за Пайчадзе в нашу каюту. Движения были легки, и во всех членах тела чувствовалась какая-то необычайная сила. Причина этой иллюзии заключалась в слабом притяжении Марса. Передвигаться по кораблю было очень неудобно. Его переходы и небольшие круглые люки-двери не были приспособлены для «весомых» условий.

В каюте только шкаф занимал, относительно нас, естественное, «земное» положение. Глядя на стол, прикреплённый ножками к боковой стене, трудно было поверить, что совсем недавно я сидел за ним с полным комфортом. Наши постели-сетки, в которых так удобно и мягко спалось, висели по сторонам окна, недосягаемые и бесполезные для нас, ставших такими тяжёлыми и неповоротливыми. Вместо них в каюте висели два гамака, в которые мы забрались не без труда, посмеиваясь друг над другом.

Арсен Георгиевич решительно отказался от разговора и, улёгшись поудобнее, тотчас же закрыл глаза.

Сейчас он крепко спит, а я кончаю свою запись. Она получилась очень короткой, но всё основное записано.

Завтра примемся за работу. Программа составлена ещё на Земле и имеет три варианта, в зависимости от того, что мы найдём на этой планете. Боюсь, что придётся сократить даже самый последний вариант, рассчитанный на тот случай, если Марс окажется совершенно необитаемым. Судя по тому, что мы видели из окон корабля, планета - сплошная пустыня. Собрать образцы растений недолго. Завтрашний день будет посвящён подготовке, а затем мы совершим четыре экскурсии с целью исследования местности в радиусе ста километров от стоянки звездолёта. Первую совершат Камов и Пайчадзе, а следующие - Белопольский и я. Такой порядок - был установлен потому, что на корабле всегда должен оставаться Камов или Белопольский, а также кто-нибудь из наших астрономов, на случай, если участники экскурсии погибнут. Корабль при всех обстоятельствах должен вернуться на Землю. Это наш долг перед наукой!

Дне трети нашего пути пришли благополучно. Будем надеяться, что и последняя треть пройдёт так же!

10 июля 19… года звездолёт Чарльза Хепгуда, готовый к старту, стоял на специально построенной для него площадке в центре обширного ноля, выбранного Xепгудом для ракетодрома.

В последние дни перед стартом американская пресса подняла большой шум вокруг полёта на Марс. Хепгуд с трудом спасался от бесчисленных корреспондентов.

Бейсон в своих многочисленных статьях, посвящённых полёту, всю честь предоставлял одному Хепгуду, и честолюбивый конструктор испытывал к нему за это большую симпатию. Это не мешало ему подсмеиваться над Ральфом, который с присущим ему апломбом не стеснялся писать о науке звездоплавания, пичкая читателей таким вздором, что Хепгуд с недоумением пожимал плечами, не понимая, как могли редакторы пропускать такую чушь.

- Наш полёт сейчас в моде, - говорил Бейсон. - Почему вы сами не пишете? Публика хочет читать о звездоплавании.

- У меня нет времени, - отвечал Хепгуд.

Он с головой ушёл в подготовку рейс?.. Чем ближе был назначенный день, тем сильнее захватывала его чисто спортивная предстартовая лихорадка.

10 июля огромные толпы народа плотной стеной окружили поле с самого утра. Местность вокруг ракетодрома была мало заселена, и подавляющую часть толпы составляли те, кто приехал из различных городов страны, не исключая даже Нью-Йорка и Вашингтона, чтобы присутствовать при старте звездолёта.

Во многих местах реяли американские флаги, привезённые патриотически настроенными зрителями. Конная полиция следила за порядком, не подпуская любопытных близко к кораблю.

Старт был назначен на восемь часов утра.

Спортивные комиссары, специально приглашённые Бейсоном, в последний раз осмотрели печати, наложенные на приборы пульта управления, и, простившись с обоими звездоплавателями, покинули корабль.

Хепгуд и Бейсон остались одни. Оба были одеты в резиновые костюмы, так как предстояло погрузиться в воду, чтобы ослабить вредное влияние на организм пятикратного увеличения тяжести при взлёте, ускорение которого должно было составить пятьдесят метров в секунду за секунду.

Хепгуд наглухо закрыл двери. Звездоплаватели находились в единственной тесной каюте, загромождённой баллонами, резервуарами жидкого кислорода и прочим имуществом экспедиции. Свободного места почти не оставалось.

Хепгуд посмотрел на часы.

- Ложитесь! - сказал он.

Бейсон нерешительно поднёс к голове резиновую маску, продолжая со страхом смотреть на длинный алюминиевый ящик, неприятно похожий на гроб.

- Но если с вами что-нибудь случится, - сказал он, - как я вылезу оттуда?

- Если со мной что-нибудь случится, то вам и незачем будет вылезать из ящика, - ответил Хепгуд. - Не всё ли равно, как умереть? Без меня вы всё равно погибнете, так как управлять звездолётом не умеете.

Бейсон тяжело вздохнул и покорно надел маску. Всеми силами стараясь побороть страх, он с помощью Хепгуда влез в ящик. Он слышал, как Хепгуд соединил шланги подачи воздуха, завинтил крышку ящика, почувствовал, как вода наполнила его «гроб».

Итак, он замурован и не сможет сам выбраться отсюда. Воздуху, как он знал, хватит на сорок минут, и если его не вытащат к этому сроку, то он неизбежно задохнётся.

А мало ли что может случиться с Хепгудом. Вдруг он потеряет сознание или просто забудет о своём спутнике…

А может быть, этот человек намеренно захочет погубить его? Так легко, по возвращении на Землю, придумать какую-нибудь историю, чтобы объяснить причину его смерти. Кто сможет проверить? И вся честь полёта, все выгоды достанутся на долю одного Хепгуда. Как он раньше не подумал об этом? Конечно, именно так и случится! Почему Хепгуд не стучит в крышку ящика, чтобы узнать, всё ли в порядке, как они об этом договорились? Стоит закрыть кран воздухопровода - и всё сразу закончится… Вот уже дышать становится всё труднее… Журналист заметался в тесном ящике, пытаясь выбраться. Но тут он услышал три чётких удара по крышке.

Условный стук! Нет, воздух хорошо проходит… Дышать легко…

Стук повторился. Бейсон поднял руку и ответил тремя ударами.

Убедившись, что со спутником всё в порядке, Хепгуд проверил, плотно ли закрыта крышка, и поспешно стал готовиться к старту: ещё раз проверил исправность шлангов, подающих воздух в ящик, где лежал Бейсон и в его собственный, стоявший рядом; осмотрел провода, с помощью которых пустит в ход двигатель. Всё было в полной исправности.

Он надел маску, соединил её с резиновым костюмом, плотно затянув герметический воротник. Потом влез в ящик и соединил шланги воздухоподачи. Завинтив изнутри крышку, впустил воду.

Всё было готово к отлёту.

Сквозь очки маски он видел светящийся циферблат часов на своей руке. Оставалось ещё две минуты.

Хепгуд был совершенно спокоен. Об опасностях, грозящих при старте, он не хотел думать. Цель, которой он посвятил свою жизнь, была достигнута. Он отправлялся в межпланетный полёт. Всё остальное исчезло из его сознания. Если произойдёт катастрофа, он не должен остаться живым. Победа или смерть! Третьего исхода для него не было…

Осталась одна минута.

Он вспомнил о Камове. Его соперник летит сейчас далеко от Земли, не подозревая, что звездолёт Хепгуда ринется за ним, что этот звездолёт будет на Марсе раньше его…

Пора!

Твёрдой рукой Хепгуд нажал кнопку.

Мучительно медленно тянулось время…

Сто семьдесят дней пути, - дней, ничем не отличающихся друг от друга, полных томящего безделья, - шли один за другим с одуряющей монотонностью.

Сознание необычайности положения, грандиозная картина Вселенной, развернувшаяся за окнами ракеты, быстро утратили остроту новизны.

Делать было почти нечего. Ракета летела по извечным законам небесной механики и должна была домчать их до цели, если не произойдёт встречи с каким-нибудь крупным метеоритом, который они не успеют заметить. Впрочем, Хепгуд не верил, что такая встреча может произойти.

Он добросовестно вёл наблюдения по программе, составленной для него американскими астрономами, но отсутствие практических навыков сказывалось. Он сам понимал, что его работа неполноценна.

Всё чаще и чаще он думал, что допустил большую ошибку, взяв с собой Бейсона вместо одного из тех учёных, которые настойчиво просили его об этом. Здесь, на ракете, несущейся в пустоте Вселенной, вдали от Земли, его тщеславное желание ни с кем не делить славы первого человека, достигшего Марса, казалось ему мелким и даже бессмысленным. Разве не сохранял он в любом случае славу конструктора и командира ракеты? Какая разница, находится ли здесь с ним журналист или какой-нибудь учёный? Очевидно, никакой.

Ошибка, непоправимая ошибка!

С Бейсоном им не о чем было говорить. Слишком велика была разница в умственном развитии, научном кругозоре, просто в характерах. Журналист отправился в полёт исключительно ради славы и денег. Всё, что касалось науки, его совершенно не интересовало.

Молодой корреспондент «Нью-Йорк Таймс» скучал ещё больше, чем его спутник. Тот мог хоть чем-нибудь заняться, а Бейсону было абсолютно нечего делать. Он перечитал по два раза все взятые с собой книги, старался спать как можно дольше, а всё остальное время уныло смотрел в круглое окно. Но за ним всегда открывалась одна и та же картина звёздного мира. Для обоих полёт превращался в пытку.

Но всему приходит конец. Наступил последний день пути. Ракета приближалась к цели. Хепгуд объяснил Бейсону, что он должен делать при спуске.

- Когда торможение прекратится, вы по моей команде откроете парашют.

- Хорошо! - ответил Бейсон. - А как вы будете тормозить ракету?

- У нас один двигатель, - ответил Хепгуд. - Мы не можем произвести торможение с его помощью. Придётся воспользоваться трением об атмосферу планеты. Если мои расчёты правильны, а я в них не сомневаюсь, это займёт двенадцать часов и потребует от меня огромных усилий.

Ракета пролетела мимо Марса, слегка коснувшись его атмосферы, точно в два часа 28 декабря, как это и было рассчитано Хепгудом, и, описав полукруг, снова миновала планету, но уже с другой стороны. Заход за заходом по сильно вытянутой спирали, каждый раз погружаясь в атмосферу всё глубже и глубже, делал Хепгуд, гася трением космическую скорость своего звездолёта. Последние круги ракета уже и не вылетала из газовой оболочки Марса. Когда скорость упала до тысячи километров в минуту, Хепгуд решил прекратить полёт. Нагревшийся корпус поднял температуру внутри корабля до пятидесяти градусов, и оба звездоплавателя чувствовали, что больше выносить такой жар они не в состоянии. Опасаясь, что он может потерять сознание и этим погубить себя и Бейсона, Хепгуд направил ракету к поверхности планеты, до которой было около пяти километров. Он рассчитывал успеть совершить посадку до захода солнца, которое в этот момент находилось уже низко над горизонтом.

- Парашют! - крикнул он Бейсону.

Наступила решающая минута. Выдержит ли парашют?

Хепгуд почувствовал резкий толчок. Над ракетой раскрылся гигантский шёлковый зонт. Скорость сразу уменьшилась. Парашют выдержал.

Обливаясь потом, до боли стиснув зубы, Хепгуд с огромным напряжением удерживал звездолёт от вертикального снижения, используя всё своё искусство пилотирования.

Когда до «земли» оставалось не более полукилометра внезапно наступила темнота. Солнце исчезло за линией горизонта, и по быстроте, с которой настала ночь, Хепгуд понял, что они находятся на марсианских «тропиках».

Приходилось садиться вслепую. Угрожала опасность угодить в одно из озёр, о глубине которых Хепгуд не имел никакого представления. Но выбора не было. Ракета быстро опускалась. Сильный удар… звон разбившегося прибора на щитке управления… испуганный крик Бейсона… и звездолёт остановился. Они были на Марсе.

Хепгуд инстинктивно посмотрел на часы. Тринадцать часов тридцать четыре минуты. Он повернулся к Бейсону.

- Запишите! - сказал он хриплым от волнения голосом. - В тринадцать часов тридцать четыре минуты по вашингтонскому времени[8] 28 декабря 19… года американский звездолёт конструкции Чарльза Альджернона Хепгуда, под его управлением, достиг планеты Марс.

- С экипажем, состоящим из означенного Чарльза Хепгуда и корреспондента газеты «Нью-Йорк Таймс» Ральфа Бейсона, - подхватил журналист. - Но это ещё полпобеды. Надо выйти из ракеты и ступить ногой на почву планеты, чтобы закрепить за нами первенство. Русский звездолёт может явиться в любую минуту.

- Если он уже не явился, - прошептал Хепгуд, но так, чтобы Бейсон не мог его слышать.

- Скорее, Чарльз!

Журналист с лихорадочной быстротой доставал фотоаппарат.

Хепгуд знал, что он хочет делать. Они с возможной быстротой сняли со щита часы, запечатанные на Земле специальной комиссией. Циферблат, который показывал не только время, но и числа месяца, было необходимо сфотографировать вне звездолёта, чтобы привезти с собой бесспорное доказательство времени прибытия ракеты на Марс. Фотоаппарат тоже был опечатан.

Захватив с собой кислородные маски, часы, фотоаппарат и мощную магниевую лампу, оба пролезли в узкую выходную камеру звездолёта.

Когда внутренняя дверь была герметически закрыта, Хепгуд сказал:

- Выходить из ракеты на незнакомую почву в полной темноте очень неблагоразумно.

- Оставайтесь! - ответил Бейсон. - Я выйду один. Я не хочу из-за вашей трусости терять все плоды полёта.

- Открывайте! - повелительно крикнул он, видя, что Хепгуд колеблется.

Щёлкнули замки. Холодный воздух ворвался в камеру, сразу охладив их разгорячённые тела. Дверь открылась.

Первое, что бросилось в глаза Хепгуду, было знакомое созвездие Большой Медведицы, раскинувшее свой ковш низко над горизонтом. В разреженной атмосфере Марса звёзды сияли не по-земному ярко.

- Выходите! - сказал Бейсон. - По справедливости, вы имеете право первым ступить на почву планеты.

Звездолёт опустился на песчаную площадку на самом берегу небольшого озера. От двери до «земли» было больше полутора метров. Усилием воли подавив безотчётный страх, Хепгуд прыгнул. Слабое притяжение Марса сделало прыжок очень лёгким, как будто он спрыгнул со стула. Бейсон передал ему часы, лампу и аппарат и последовал за ним.

В нескольких метрах темнели заросли неведомых растений. Во мраке ночи, освещённые только светом звёзд, они казались грозно загадочными, полными нераскрытых тайн.

- Надо отойти от ракеты, чтобы она получилась на снимке! - крикнул Бейсон, и его голос сквозь кислородную маску прозвучал в разреженном воздухе как жалкий писк.

Кругом царила ничем невозмутимая тишина. Ни малейшего ветра не было в застывшем холодном воздухе. Ярким, почти не мигающим блеском сияли бесчисленные звёзды, такие же холодные, как и воздух. Низко над горизонтом голубоватым светом горела крупная звезда.

- Земля! - прошептал Хепгуд.

Они отошли шагов на десять от ракеты и остановились. Хепгуд взял часы в руки, а Бейсон, отступив ещё на два шага, высоко поднял магниевую лампу, другой рукой открыв затвор аппарата.

Ослепительная вспышка света на короткий миг озарила густые заросли, площадку, озеро, неподвижную ракету на его берегу и фигуру Хепгуда с часами на вытянутой руке. В кислородной маске, закрывавшей лицо, он казался каким-то фантастическим существом - обитателем этой чужой, неведомой планеты…

Таким до конца своей жизни суждено было Бейсону запомнить Чарльза Хепгуда!

Он быстро перевёл переключатель на лампе на повторную вспышку и только успел поднять её над головой для вторичного снимка, как услышал тонкий шипящий свист. Длинное тёмное тело мелькнуло на фоне более светлой линии горизонта совсем рядом с ним. До ушей Бейсона донёсся отчаянный крик.

Непроизвольным движением он нажал кнопку. Молочно-белая вспышка магния вырвала из мрака картину, от которой липкий пот мгновенно покрыл всё его тело.

В двух шагах, на том месте, где только что стоял Хепгуд, блестел серебристый мех какого-то длинного, похожего на исполинскую змею, животного.

Оцепенев от ужаса, Бейсон увидел ноги Чарльза, торчащие из-под навалившейся на него туши неведомого зверя.

В следующую секунду лампа погасла. Наступила темнота, казавшаяся ещё непрогляднее после яркого света. Испустив дикий, пронзительный крик, Бейсон швырнул лампу и, ничего не сознавая, бросился к звездолёту. Обезумев, забыв о том, что в его кармане лежит пистолет, он одним прыжком влетел в открытую дверь выходной камеры и захлопнул её за собой.

Его трясла мелкая противная дрожь. Спазмы тошноты выворачивали все внутренности. Без сил, без мыслей он лежал на полу камеры в полной темноте. Перед глазами неотступно стояла картина гибели спутника. Исполинская мохнатая змея и торчащие из-под неё неподвижные ноги.

Неподвижные…

«Значит, он был уже мёртв», - пришла первая сознательная мысль.

Тошнота постепенно прошла. Дрожь перестала мучить. Бейсон сел и прислушался. Кругом было тихо. Ни один звук не доносился снаружи. Он слышал только частые удары своего ещё не успокоившегося сердца.

«Может быть, я мог бы его сласти?» - мелькнула боязливая мысль. «Нет, он был уже мёртв», - поспешил Бейсон успокоить себя.

Он встал и зажёг свет. Наружная дверь была плотно закрыта. Он забыл, что сам же захлопнул её, и вздрогнул от неожиданности. Потом снял кислородную маску и пробрался внутрь ракеты. Внезапно им овладела неодолимая сонливость. Не выбирая места, Бейсон тяжело опустился на пол и мгновенно заснул.

Он не мог бы сказать, сколько времени он спал, но, когда открыл глаза, сквозь окна проникал дневной свет. Он сел и, обхватив голову руками, задумался. Хепгуд погиб. Он один на Марсе в бесполезной для него ракете. Впереди неизбежная смерть. Ничто не может его спасти. Ничто, кроме… Но как можно надеяться, что советский звездолёт опустится именно здесь? Планета огромна. Камов может посадить свой корабль в любой точке ста пятидесяти миллионов квадратных километров поверхности Марса. Нет даже возможности надеяться… Сколько времени продлится его агония? Воздуха хватит на три месяца для него одного. На три месяца… Стоит ли тянуть так долго?..

Он подошёл к окну. Там ли ещё ужасный обитатель Марса? У Бейсона мелькнула мысль, что хорошо бы заснять зверя. «Это был бы сенсационный снимок», - подумал он и тут же невольно усмехнулся: кто увидит этот снимок?..

За окном был день. Освещённые Солнцем заросли серовато-синих растений и песчаная площадка, на которой лежал звездолёт, были пустынны. Он заметил отброшенную им лампу, которая валялась на песке. Тела Хепгуда нигде не было видно.

Взгляд Бейсона внезапно остановился на тёмном пятне в том месте, где они стояли ночью.

Он увидел человеческую ногу в хорошо знакомом ботинке и с остатками синих брюк комбинезона. Тут же лежали раздавленные часы.

Бейсон понял, что пятно - это кровь, а кусок ноги - это всё, что осталось от его спутника, растерзанного марсианской змеёй. Он задрожал всем телом. Слабость в ногах заставила его прислониться к стене.

Нет, прочь из этого ужасного мира!.. Кончать… кончать немедленно!

Он сжал в руке холодную сталь и медленно поднёс пистолет ко рту.

Но внезапно вздрогнул и опустил руку.

На расстоянии не больше трёхсот метров от ракеты двигался какой-то блестящий, быстро приближавшийся предмет. Солнце играло сверкавшими бликами на его, по-видимому, металлической поверхности. Растения скрывали его формы, и Бейсон не мог отдать себе отчёта, что это такое. Он прильнул к стеклу окна, следя за загадочным предметом, направлявшимся прямо к ракете.

- Похоже на крышу автомобиля, - громко сказал Бейсон.

Но откуда взяться автомобилю на Марсе? Неужели планета обитаема и к звездолёту приближаются марсиане? Неужели это спасение, пришедшее в последнюю минуту?

Сердце Бейсона учащённо забилось от внезапно возникшей надежды. Если марсиане могли создать движущийся экипаж, подобный земному автомобилю, то их техника находится на высоком уровне развития.

«Но может быть, это блестит панцирь другого марсианского зверя? - думал Бейсон. - Кто знает, какие существа населяют эту планету?»

Блестящий предмет приближался с большой скоростью. Он явно направлялся к американскому звездолёту.

Через несколько секунд Бейсон убедился, что перед ним не животное, а предмет, сделанный руками человека или существа, подобного ему. Он ясно видел, что крыша таинственного автомобиля покрыта блестящим белым лаком.

К ракете приближались разумные существа.

Прошло ещё несколько томительных для Бейсона мгновений, и, подминая под себя стебли растении, на песчаную площадку вырвался и резко остановился небольшой ослепительно-белый вагон на гусеничном ходу. За зеркальными стёклами его окон виднелись люди.

Человек сидевший за рулём машины, наклонился вперёд и Бейсон отшатнулся, глухо вскрикнув. Он узнал хорошо знакомое по фотографиям лицо Пайчадзе.

Из всех планет солнечной системы наибольшей известностью среди не астрономов, безусловно, пользуется планета, названная древними по имени бога войны - Марса. Своим названием планета обязана оранжево-красному, кровавому цвету, которым она резко отличается от других «блуждающих звёзд» - планет.

В древнегреческой мифологии бог войны Марс имел другое имя - Арес. Поэтому наука, изучающая поверхность Марса, называется ареографией. Эта наука возникла после того, как в 1659 году выдающийся голландский астроном Христиан Гюйгенс, наблюдая Марс впервые заметил на нём неясные очертания темноватых пятен.

Ни одно небесное тело не вызывало столько споров, предположений и догадок, как Марс. И ни одна другая планета не сыграла такой огромной роли в развитии астрономии. Гениальный Кеплер открыл законы движения планет, наблюдая именно Марс.

Популярность «Красной планеты» стала особенно большой с 1895 года, когда итальянский астроном Скиапарелли высказал предположение, что тонкие прямые линии, им же обнаруженные на диске планеты, представляют собой искусственно созданные каналы, грандиозную оросительную систему, построенную разумными обитателями Марса. Эта идея имела большой успех среди широкой публики, но в кругах астрономов вызвала веские возражения. Не говоря уже об искусственном происхождении, само существование «каналов» подвергалось сомнению. Высказывались предположения, что случайно разбросанные тёмные пятна могут на огромном расстоянии казаться прямыми линиями. Великие противостояния Марса, происходящие через каждые пятнадцать-семнадцать лет, когда планета ближе всего подходит к Земле, не дали ответа и не прекратили великого спора. Вопрос остался открытым.

Марс - небольшая планета. Её диаметр в два раза меньше диаметра Земли[9]. Из-за небольшой силы тяготения, атмосфера планеты очень разрежена и по плотности приближается к той, которая существует на Земле на границе стратосферы. Марс в полтора раза дальше от Солнца, чем Земля, и получает тепла и энергии значительно меньше.

Планета имеет двух спутников. Они очень малы и с поверхности Марса выглядят только как крупные звёзды. Астрономы дали им имена: «Фобос», что означает «страх» и «Деймос» - «ужас»[10]. У грозного бога войны Марса и не могло быть других спутников.

Благодаря большому расстоянию от Солнца орбита Марса значительно длиннее, чем орбита Земли, да и планета движется медленнее. На полный оборот ей требуется шестьсот восемьдесят семь земных суток. Но так как ось Марса наклонена почти под тем же углом, что и ось Земли, на нём происходят такие же смены времён года, как на Земле, но только длятся они и два раза дольше.

Смена дня и ночи происходит так же, как на Земле, и почти с той же продолжительностью. Время полного оборота вокруг оси только на тридцать семь с половиной минут дольше, чем у Земли.

До посещения звездолётом Камова планеты Венеры Марс был единственным небесным телом, на котором астрономы предположили наличие жизни. Сезонные изменения окраски некоторых частей планеты очень напоминали соответствующие изменения окраски земных растений весной и осенью. Вопрос о наличии на Марсе животных оставался спорным; и именно благодаря большому интересу, который это вызвало у населения Земли, первый космический рейс и имел своей целью эту загадочную планету.

Для экипажа звездолёта вопрос о «каналах» был разрешён отнюдь не в пользу тех, кто высказывался за их искусственное происхождение. Даже больше - само существование на Марсе длинных прямых линий, имевших какой бы то ни было порядок в своём расположении, оказалось иллюзией, вызванной, как говорил Пайчадзе, расстоянием.

29 декабря 19… года на ареографическом меридиане Марса, на котором опустился советский звездолёт, наступило очередное утро. Почти вдвое меньшее, чем на Земле, Солнце медленно поднялось на тёмно-синем, с фиолетовым оттенком небе, на котором всё же остались сиять самые крупные звёзды.

По озёрам, в довольно большом количестве разбросанным кругом, прошло лёгкое движение. Это таял лёд, покрывший за ночь их поверхность. Он быстро растаял. Вода снова стала неподвижной. Растения раскрыли свои листья, повернув их к солнцу.

Причудливый вид этих растений поражал земной глаз сочетанием голубовато-серого и синего цвета. Их высота не превышала ста - ста тридцати сантиметров. Толстые стебли росли прямо, как молодые ели. От них, редкие внизу и густые поверху, отделялись доходящие до метра в длину продолговатой формы листья с зубчатыми острыми краями. Светло-серые, с голубым оттенком в середине и синие по краям, они были тверды и гибки. С наступлением ночи они складывались, как крылья бабочки, и тогда был виден нижний слой их поверхности, покрытый тёмно-голубыми волосками. Днём листья раскрывались, обращаясь к солнцу, и синяя кайма расширялась, доходя к полудню почти до середины листа. И всё растение, если смотреть сверху, становилось синим. От полудня до заката Солнца весь процесс происходил в обратном порядке, и к вечеру растительность принимала серо-голубую окраску.

Солнце поднялось выше, и его лучи ослепительными бликами заиграли на белоснежном корпусе звездолёта, застывшего на самом берегу озера.

Двухметровые колёса корабля глубоко врезались в песчаную почву. Широкие крылья бросали густую тень. Рядом, почти у самой воды, стоял низкий, казавшийся совсем маленьким по сравнению с гигантским телом звездолёта, обтекаемой формы гусеничный вагон, выкрашенный также в белый цвет. Длинные, узкие окна на всех четырёх стенках отражали в своих толстых стёклах марсианский пейзаж.

Из густых зарослей растений выскочил небольшой мохнатый зверёк. Своими размерами, порывистыми движениями и длинными ушами он немного напоминал земного зайца. Всё тело зверька было покрыто длинной шерстью голубовато-серого оттенка. Большие матово-чёрные круглые глаза были расположены близко друг к другу, что, несомненно, суживало кругозор.

Длинными прыжками зверёк достиг песчаной полосы у самого озера и вдруг присел на задние лапки. Уши опустились и прижались к спинке, тельце сжалось, готовое к стремительному прыжку. Но испугавший его предмет был неподвижен, и зверёк постепенно успокоился. Уши поднялись, головка немного наклонилась набок. Казалось, он к чему-то прислушивается. Но кругом было тихо. Из кустов выскочили ещё два таких же зверька и присоединились к первому.

Внезапно раздался резкий звук. Щёлкнула невидимая пружина - и в корпусе корабля с лёгким звоном сдвинулась в сторону тяжёлая дверь. Показался человек, одетый в кожаный меховой комбинезон, со шлемом на голове.

С шумом упала на «землю» металлическая лестница.

Зверьки вскочили с места и молниеносно исчезли в кустах.

Испугавший их человек, не пользуясь лестницей, легко спрыгнул на «землю» с двухметровой высоты. За ним вышел второй, одетый так же.

- Эти зверьки, - сказал он, - испугались не нас, а шума. Они ещё никогда не видели человека и не научились его бояться. Но окраска их меха, подобная окраске растений, среди которых они живут, показывает, что на Марсе есть кто-то, кто охотится на них и от кого они должны прятаться. Иначе защитный цвет не мог бы выработаться. - вы правы. Эти «зайцы» не единственные обитатели планеты. Мы должны отыскать их врагов.

- Надо быть осторожным. Кто знает, какие существа тут обитают.

- За вчерашний день мы никого не видели, Сергей Александрович.

- Зверей отпугивал шум, который мы подняли при сборке вездехода, - ответил Камов. - Но там, где есть такие «зайчики», должны быть и «волки»; а что они собой представляют, пока ещё неизвестно.

- Осторожность не мешает, - согласился Пайчадзе.

Кислородные маски плотно закрывали нижнюю часть лиц, но вделанные туда усилители звука позволяли разговаривать, не повышая голоса.

Камов спустился по лестнице. За ним из звездолёта вышел Мельников с киноаппаратом в руках. За его плечом висели две самозарядные винтовки, которые отдал Пайчадзе. Участники экспедиции были вооружены кроме винтовок, пистолетами. На груди у каждого висел бинокль и фотоаппарат в кожаном чехле.

- Как только заснимете наш отъезд, - сказал Камов, - возвращайтесь на корабль и напомните Константину Евгеньевичу мои указания. Повторяю: из звездолёта не выходить без крайней необходимости. Если такая необходимость возникнет, то можете выйти только вы один. Белопольский не должен покидать корабль ни на одну секунду. Если мы не вернёмся к вечеру, ничего не предпринимайте. В случае перерыва связи включите радиомаяк и держите его включённым всё время, пока вездеход не вернётся. Если он совсем не вернётся, вылетайте на Землю точно в назначенное время.

- Будет исполнено, Сергей Александрович! Счастливого пути!

- С наступлением темноты зажгите прожектор прибавил Камов. - Мы можем задержаться, а найти звездолёт по свету прожектора будет легче. Ну, до свидания!

Он пожал руку Мельникову и направился к вездеходу. Пайчадзе уже сидел за рулём машины.

- Вот ещё что, - обернулся Камов. - Проявите сегодня же плёнку. Меня очень интересует, хорошо ли получились эти маленькие зверьки.

- Хорошо, Сергей Александрович!

Мельников улыбнулся под маской. Он был уверен, что так удачно заснятые из окна звездолёта «зайцы» получились отлично. Эта небольшая забавная сценка, несомненно, вызовет большой интерес, когда будет демонстрироваться на экранах Земли: марсианские зверьки в естественной обстановке!..

Камов сел в машину и, закрыв герметическую дверь, открыл кран кислородного баллона. Когда состав и давление воздуха внутри вездехода стали нормальными, он снял с себя маску. То же сделал Пайчадзе.

Мельников, с киноаппаратом в руках, стоял в нескольких шагах. В окне корабля было видно лицо Белопольского.

Пайчадзе повернул рукоятку. Только чуть заметная дрожь вездехода показала, что его мощный мотор начал свою беззвучную работу.

- В путь, Арсен Георгиевич! - сказал Камов.

Вездеход медленно подошёл к сплошной стене растений, окружавшей звездолёт. Пайчадзе не решался ломать их.

- Жалко, Сергей Александрович!

- Возьмите левее, - сказал Камов. - Кажется, там есть просвет. Портить ближайшие к звездолёту окрестности не стоит. Будет некрасивый вид из окна. - Он засмеялся.

Пайчадзе повернул к указанному месту. Там действительно оказался проход, уходящий как раз в нужном направлении. Песчаная дорога словно сама приглашала следовать по ней.

Вездеход развернулся и, набирая скорость, помчался на запад.

Мельников, прекратив съёмку, смотрел ему вслед. Слова Камова: «В случае, если вездеход не вернётся, вылетайте на Землю», - продолжали звучать у него в ушах.

Если не вернётся… Нет, этого не может быть! Вернётся… Должен вернуться!

Он вздохнул и медленно пошёл к кораблю. Войдя в выходную камеру, поднял за собой лестницу и нажал кнопку. Наружная дверь закрылась. Через десять секунд автоматически открылась внутренняя и, пропустив Мельникова снова закрылась. Он снял маску и прошёл в обсерваторию. Корабль казался ему пустым. Двух наиболее любимых товарищей не было в нём. Они мчались сейчас навстречу неизвестному, в таинственную даль чужого, незнакомого мира.

Белопольский всё ещё стоял у окна.

- Их ещё видно, - сказал он.

Далеко над верхушками кустов виднелась быстро уменьшающаяся белая крыша вездехода. Вот мелькнул на мгновение весь его корпус и скрылся.

- Теперь будем ждать, - сказал Белопольский. - Завтра наша очередь.

«Завтра? Скорей бы оно наступило это завтра!» - подумал Мельников, подходя к радиостанции корабля.

Лёгкое потрескивание разрядника и красная точка контрольной лампочки успокоительно указывали, что рация вездехода работает. Первое сообщение Камов обещал передать через полчаса. За это время вездеход успеет пройти порядочное расстояние.

Он сел у аппарата. Белопольский, бесцельно походив по обсерватории, сел рядом с ним. Оба стали терпеливо ждать. Они могли в любую минуту сами вызвать Камова, но не хотели нарушать установленный начальником экспедиции порядок радиосвязи.

Тридцать минут, наконец, прошло.

В громкоговорителе послышался резкий, щелчок. Это Камов включил микрофон.

- Говорит Камов, - раздался знакомый голос. - Как вы меня слышите?

- Слышим хорошо, - ответил Белопольский.

- Я вас тоже хорошо слышу. Новостей пока нет никаких. Вездеход идёт по местности, ничем не отличающейся от той, которая окружает звездолёт. Видели несколько «зайцев». Одного чуть не раздавили. Прыгнул прямо под гусеницу, но Арсен Георгиевич сумел обойти его. Их, по-видимому, тут очень много, но других животных не видно. Мы будем двигаться всё время прямо. Какие новости у вас?

- Никаких нет. Всё по-прежнему.

- Ведите наблюдение за прилегающей местностью. Следующий разговор будем вести ровно через час. Повторите!

- Следующий разговор через час.

- Прекращаю связь.

Голос умолк. Щёлкнул выключенный микрофон.

- Вы будете здесь, Константин Евгеньевич? - спросил Мельников.

- Да.

- Я пойду в лабораторию. Сергей Александрович просил проявить сегодняшнюю плёнку. Я скоро вернусь.

- Идите.

Белопольский внимательно посмотрел на своего молодого товарища.

- Идите, - повторил он, - и не волнуйтесь! Они вернутся вовремя. Нет никаких оснований для беспокойства. Если даже на Марсе и есть крупные животные, они не осмелятся напасть на вездеход.

- Я боюсь не нападения, - ответил Мельников. - Но представьте себе такой случай, что кислородный баллон даст течь и они останутся без воздуха. Или сломается мотор, или сам вездеход. Может разорваться гусеница - и они не смогут исправить её. Если это случится на большом расстоянии от звездолёта, они погибли.

- Борис Николаевич - сказал Белопольский, - вы уже могли, по-моему, убедиться, что всё, что находится на нашем корабле, самого высокого качества. Вездеход не исключение. А что касается кислородного баллона, то он не единственный на вездеходе и не картонный. Никакой течи в нём появиться не может. Вспомните, как Сергей Александрович во время приёмки приказал сбросить один такой баллон с десятиметровой высоты и он остался при этом совершенно целым.

- Помню, но всё-таки…

- Меня бы на вашем месте беспокоило другое, - продолжал Белопольский. - Есть одна теоретическая опасность. Подчёркиваю, - только теоретическая. На Марсе бывают песчаные бури. Они настолько сильны и захватывают такую громадную площадь, что мы наблюдаем их с Земли в наши телескопы. На гладкой и ровной поверхности Марса должны быть сильные ветры, вызываемые неравномерным нагревом воздуха в различных частях планеты. Спокойствие атмосферы, которое мы наблюдаем эти два дня, меня очень удивляет. Ветры поднимают огромные массы песка и несут его с большой скоростью. Вот где опасность. Но, повторяю, это опасность теоретическая. Вездеход рассчитан на такой случай. Его мотор должен справиться, а направление можно держать по радиомаяку. Кроме того, бури особенно сильны не здесь, а в тех пустынях, которые мы видели. Не забудьте, что мы находимся на дне глубокой впадины. Вездеход вряд ли выйдет из её пределов. Так что не беспокойтесь, - наши друзья вернутся целы и невредимы.

Белопольский говорил спокойным, ровным голосом. Его доводы были логичны и обоснованы, но Мельникова не обмануло его кажущееся спокойствие. Он отметил про себя пространность речи, столь несвойственную Константину Евгеньевичу. Взяв аппарат, он пролез в люк и направился в свою фотолабораторию.

Белопольский проводил его сочувственным взглядом. Он хорошо понимал его состояние.

«Мы перебрали с ним все опасности, которые нам известны, - подумал он. - Но сколько может быть других, о которых мы понятия не имеем!»

Он вздохнул и повернулся к радиостанции. Красная точка по-прежнему горела ровным, успокоительным светом. Тонкий луч её безмолвно говорил, что на вездеходе всё благополучно. «Мы боимся за них; они наверняка беспокоятся за нас. Что ж, так и должно быть. И так будет все четыре дня», - сказал он самому себе.

Прошёл час, и между вездеходом и звездолётом опять произошёл короткий разговор. Ничего нового не было. Вездеход шёл по такой же местности, что и раньше. Всё было в порядке.

Для Мельникова и Белопольского это утро тянулось нескончаемо долго. Солнце медленно совершало свой путь к зениту. Термометр, помещённый снаружи, показывал пятнадцать градусов тепла.

- И это на экваторе! - заметил Мельников.

- Да, холодная планета.

Судя по высоте Солнца, было около одиннадцати часов «по местному времени», как выразился Белопольский, когда Камов сообщил, что ими пройдено сто километров.

- Мотор работает прекрасно, - сказал он. - Мы пройдём ещё километров пятьдесят, а потом повернём на юг.

Прошло два часа после этого разговора. Наступило время очередной связи, но рация молчала. Стрелка часов давно миновала назначенную минуту, индикаторная лампочка по-прежнему указывала, что радиостанция вездехода работает; лёгкое потрескивание в громкоговорителе свидетельствовало, что рация звездолёта тоже в порядке; но связи не было.

Белопольский решительно включил микрофон.

- Почему молчите? - громко сказал он. - Отвечайте!.. Отвечайте!..

Он подождал и снова повторил те же слова. Мельников, затаив дыхание, напряжённо прислушивался.

- С вездеходом ничего не случилось, - сказал Белопольский, всеми силами стараясь говорить спокойно. - Его станция работает. Может быть, они вышли из него.

- Оба?

Этот вопрос заставил Белопольского вздрогнуть. Камов говорил, что ни при каких обстоятельствах они не покинут вездеход одновременно. Кто-нибудь должен был остаться в нём. Но почему же они не отвечают?

- Сергей Александрович!.. Арсен Георгиевич!.. Почему молчите?.. Почему молчите?.. Отвечайте!.. Отвечайте!..

Ответа не было.

В обсерватории наступило тягостное молчание.

Мельников и Белопольский, скрывая друг от друга мучительное волнение, не спускали глаз с красной точки индикатора.

Оба боялись, что лампочка вдруг погаснет. Еле слышное потрескивание казалось им очень громким, и они каждую секунду принимали его за ожидаемый щелчок включённого микрофона.

Но минуты шли за минутами, а рация упорно молчала.

Вездеход быстро и легко шёл по плотно утрамбованному временем песку.

Широкие гусеницы оставляли за собой отчётливый след. Белый корпус хорошо отражал лучи солнца, и внутри вездехода не было жарко.

Сидя в мягких удобных креслах, Камов и Пайчадзе чувствовали себя прекрасно. Немного утомительно было однообразие окружавшей их местности, но они не теряли надежды увидеть наконец что-нибудь интересное и внимательно смотрели вокруг. Иногда приходилось объезжать озёра, и один раз они чуть не завязли в сыпучем песке. Гусеницы внезапно провалились, но Пайчадзе с молниеносной быстротой дал задний ход - и машина благополучно выбралась из неожиданной ловушки.

- Настоящее болото, - сказал Камов. - Только песчаное.

От звездолёта их отделяло уже более ста километров, но вездеход с прежней скоростью продолжал продвигаться вперёд.

Камов был уверен, что мощный мотор, любовно сделанный специально для них уральским моторостроительным заводом, не подведёт. За два часа работы он даже не нагрелся и был такой же холодный, как и в начале пути. Казалось, что заключённая в нём сила шутя несла маленький вездеход, и гусеницы с равномерным мягким шелестом непрерывной лентой, без напряжения, переливались через ведущее колесо.

- Хорошо собрали, - похвалил Пайчадзе. - И быстро!

- Недаром же мы три раза собирали его на Земле, - сказал Камов. - Помните, как ворчал Константин Евгеньевич, когда я потребовал третьей сборки?

Пайчадзе засмеялся.

- А помните, - сказал он, - как Матвей Иванович ругал вас, когда сломали гаечный ключ?

Камов вспомнил старого уральского мастера, который учил их собирать вездеход, и улыбнулся.

- «С инструментом надо обращаться бережно, аккуратно, с любовью, молодой человек!» Так, кажется, он сказал, Арсен Георгиевич?

- Так!

Камов посмотрел на часы.

- Половина двенадцатого, сказал он. - Пройдено сто сорок километров. Пора поворачивать. Мы обследуем местность к югу километров на пятьдесят, а потом направимся к звездолёту.

- Поворачиваем!

Камов привстал и внимательно осмотрел в бинокль местность впереди вездехода.

Везде одно и то же: заросли и песок.

Он собирался опустить руку и дать разрешение повернуть на девяносто градусов, но вдруг резко наклонился вперёд.

- Что это такое? - сказал он. - Посмотрите, Арсен Георгиевич!

Пайчадзе поднёс бинокль к глазам.

Километрах в двух, правее пути вездехода, над синим ковром растений виднелось какое-то длинное, тускло блестевшее тело.

- Как будто металлическое, - сказал Камов.

Не ожидая команды, Пайчадзе повернул к замеченному предмету. Нетерпеливое любопытство заставило его увеличить скорость.

Когда вездеход приблизился на расстояние в полкилометра, Камов, не опуская бинокля, сказал:

- Я знаю, что это такое. Это звездолёт, но гораздо меньший по размерам, чем наш.

- Звездолёт?.. Мы не одни на Марсе?

- Очевидно. Скорей всего, это американский звездолёт Чарльза Хепгуда.

- Любопытная встреча! - разочарованно сказал Пайчадзе. - А я надеялся, увидим что-нибудь стоящее внимания. Сообщить Белопольскому?

- Успеем. Связь назначена на тринадцать часов. Нет оснований нарушать график, тем более, что мы через полминуты будем на месте.

Вездеход прошёл прямо через густые заросли и оказался на песчаной площадке на берегу такого же озера, как то, где они оставили свой корабль. Сходство местности, настолько полным, что им на секунду показалось, что они вернулись «домой». Но это впечатление быстро рассеялось.

Вездеход остановился в десяти шагах от американского звездолёта, который лежал на песке как сказочный крылатый кит. Он был окрашен в серебристый цвет и имел не более двенадцати метров в длину при ширине в два с половиной. Длинные заострённые крылья, расположенные в нижней части фюзеляжа, придавали ему вид транспортного самолёта. Колёс не было. Камов отметил про себя, что крылья не убираются в полёте. Всю заднюю часть закрывала масса толстой шёлковой ткани.

- Очень любопытно! - сказал Камов. - Звездолёт, опускающийся на планету с помощью парашюта. Ничего подобного мне в голову не приходило. Крыльев вполне достаточно для плавного спуска. Намудрил что-то мистер Хепгуд.

- Где американцы? - спросил Пайчадзе.

Действительно, около звездолёта никого не было видно.

- Они или спят, или ушли куда-нибудь, - ответил Камов.

Он внимательно осмотрелся вокруг и вдруг резко схватил за плечо своего спутника.

Смотрите! - сказал он дрогнувшим голосом.

В нескольких шагах от них на песке темнело большое пятно. Сломанные часы крупного размера валялись рядом с оторванной человеческой ногой, обутой в ботинок на толстой подошве. Недалеко лежала разбитая магниевая лампа.

- Скверная история! - сказал Камов. - Тут произошла трагедия. Но неужели весь экипаж стал жертвой? Оставайтесь на месте, - прибавил он, надевая кислородную маску. - Я выйду. Надо выяснить этот вопрос.

- Будьте осторожны, Сергей Александрович! - Пайчадзе тоже надел маску. - Это - «волки», которых мы ещё не видали. Это их работа.

Камов вынул пистолет из кобуры и засунул его за пояс. Пайчадзе взял в руки винтовку и, нажав кнопку опустил стёкла всех окон.

- Не покидайте вездехода ни при каких обстоятельствах! - сказал Камов и, открыл дверь, вышел наружу.

Подойдя к тёмному пятну, он наклонился и внимательно осмотрел человеческую ногу, оторванную немного ниже колена. Никаких других остатков тела не было видно.

«Почему тут часы? - подумал он. - Как они очутились здесь? К чему магниевая лампа? Один или несколько человек погибло здесь? Как узнать это?»

Звук щёлкнувшего замка заставил его быстро выпрямиться.

В корпусе звездолёта открылась дверь. Камов машинально отметил про себя, что дверь открывается на петлях, а не сдвигается, как у них. «Неудобно!» - мелькнула мысль.

Показался человек, одетый в тёмно-синий комбинезон. Кислородная маска закрывала лицо американца.

Он, как бы в раздумье, остановился на пороге двери, потом спрыгнул вниз и направился к Камову. Походка была неровная.

- Здравствуйте! Вы русские звездоплаватели? - голос звучал глухо из-под плотной маски.

- Да, - ответил Камов. - Кто вы такой?

Бейсон вздрогнул от неожиданно громкого ответа, - Камов говорил по-английски.

- Я член экипажа американского звездолёта.

- Мы так и подумали, когда увидели ваш корабль. Судя по росту, вы не Чарльз Хепгуд, а я предполагаю, что этот звездолёт прилетел сюда под его управлением. Где он сам?

- Вот всё, что от него осталось. - Бейсон указал на оторванную ногу. - Сегодня ночью на нас напал неведомый зверь. Он растерзал Чарльза Хепгуда. Я сам с трудом спасся, расстреляв все патроны, но спасти товарища не мог.

- Как выглядит этот зверь? - быстро спросил Камов.

- Это была толстая мохнатая змея серебристого цвета. Я видел её только при короткой вспышке магния и не мог как следует разглядеть.

- Тогда неудивительно, что вы не убили зверя, расстреляв все патроны, - сказал Камов, - поскольку стреляли в полной темноте.

Бейсон густо покраснел, но Камов не заметил этого.

- Кто ещё с вами? - спросил он.

- Никого.

- Нас было двое.

- Как вас зовут?

- Ральф Бейсон, корреспондент «Нью-Йорк Таймс».

- Значит, у вашей экспедиции не было никаких научных целей?

- Хепгуд вёл наблюдения.

- Правда, он был крупный учёный. Жаль, что он погиб. - И, внезапно осенённый догадкой, Камов в упор посмотрел в глаза американцу: - Вы сказали, что зверь напал на вас сегодня ночью. Когда вы прилетели.

- Вчера поздно вечером. А вы?

- Зачем же вы вышли из звездолёта ночью? В неизвестную, таящую опасности темноту? Почему вы не подождали рассвета, как сделали это мы? Я знаю, зачем вы это сделали. Эти часы и эта лампа говорят о вашей цели лучше всяких слов. Но, позвольте вам сказать, мистер Бейсон, что вы с Хепгудом вели себя по-мальчишески.

Камов был глубоко возмущён. Ему было жаль, что Чарльз Хепгуд погиб так бессмысленно.

- Мы прилетели на Марс, - продолжал он, видя, что Бейсон не отвечает, - на двадцать четыре часа раньше вас, но вышли из звездолёта только вчера утром. И никаких часов не фотографировали. Нам не нужны нелепые рекорды.

- Мы хотели быть первыми, - сказал Бейсон. - Мы боялись, что вы, мистер Камов, нас опередите.

- Вы меня знаете?

- Кто не знает «Лунного Колумба»! Вы и мистер Пайчадзе достаточно знамениты, чтобы узнать вас, особенно на Марсе.

- Что же вы думали делать после гибели Хепгуда? - спросил Камов. - Умеете вы управлять звездолётом?

- Нет, - просто ответил Бейсон. - Я думал покончить самоубийством и сделал бы это, если бы вы не появились.

Камову стало жаль этого человека.

- Извините меня, - сказал он, - если я говорил резко. Мне больно, что Чарльз Хепгуд напрасно погиб, и это вывело меня из равновесия. Вам совершенно не нужно кончать самоубийством. Вы вернётесь на Землю с нами.

Камов подошёл к вездеходу и передал Пайчадзе свой разговор с Бейсоном.

- Они оба дорого заплатили за своё легкомыслие, - сказал он. - Этот корреспондент ещё молод, но уже поседел. Вероятно, за одну эту ночь.

Пока Камов говорил с Пайчадзе, Бейсон напряжённо обдумывал своё положение. Лавры первенства ускользнули: русские опередили их. Поражение было полное. Мало того, что они не первые достигли Марса, - он, Бейсон, вынужден вернуться на Землю спасённый русскими звездоплавателями, как щенок, вытащенный за шиворот из лужи. Впереди ничего кроме насмешек над неудачливым звездоплавателем. Бейсон лучше всех знал, как беспощадна американская пресса.

«Вот если бы было наоборот, - подумал он. - Если бы на Землю вернулся американский звездолёт, а русский погиб. Я стал бы миллионером».

Он вздрогнул от внезапно пришедшей в голову мысли… Камов здесь. Он умеет управлять звездолётом. Захватить его… Заставить лететь на Землю! Русский корабль без Камова и Пайчадзе погибнет. Кто поверит, что дело происходило не так, как расскажет он, Бейсон, спасший русского учёного? А если в Советском Союзе и поверят Камову, то всё равно в Америке будут славить его - Бейсона. Богатство тогда твёрдо обеспечено!

Потрясённый страшными событиями минувшей ночи, мозг Бейсона работал с трудом. Он не отдавал себе ясного отчёта в задуманном. Для него было очевидно одно: принять предложение Камова - это значит опозорить себя и потерять всё. Надо попытаться.

Камов опять подошёл к нему.

- Мы должны отправиться в обратный путь, - сказал он. - До нашего звездолёта около ста пятидесяти километров. Возьмите с собой свои личные вещи. Их, вероятно, не слишком много?

Совсем немного, - ответил Бейсон. - Я быстро соберусь. Пройдите со мной в наш звездолёт и осмотрите его. Жаль бросить его здесь, но придётся, раз его командир погиб. А на вашем корабле хватит места для меня?

- Хватит, - рассмеялся Камов. - Наш звездолёт может вместить ещё десять человек.

- Подождите, я сброшу вам лестницу, - сказал Бейсон, когда они подошли к кораблю.

Вместо ответа, Камов, схватившись руками за нижний край рамы, подтянулся и легко впрыгнул внутрь. Американец последовал за ним и закрыл дверь. В узкой камере было трудно стоять вдвоём, тем более, что внутренняя дверь открывалась также на петлях.

Камова удивила теснота помещения. Свободного места было очень мало. Очевидно, звездолёт имел только одну каюту, в которой жил экипаж и помещались приборы и всё оборудование.

Сняв с себя кислородную маску, он сейчас же почувствовал, что воздух давно не обновлялся; было жарко и душно. Подойдя к пульту управления, Камов внимательно осмотрел его.

- Поторопитесь! - сказал он. - Мы не можем долго ждать. Соберите то, что хотите взять с собой.

Он хотел повернуться, но внезапно почувствовал, как его тело обвила ремённая петля. Руки оказались плотно прижатыми к бокам. Ремень ещё раз затянулся вокруг его. Не теряя самообладания, Камов спокойно спросил:

- Что это значит, мистер Бейсон?

Американец ничего не ответил и, надев маску, быстро вышел. Дверь выходной камеры захлопнулась за ним.

Камов напряг мускулы, но крепкий ремень не поддавался его усилиям.

Бейсон пошёл к Пайчадзе. Что задумал этот человек? Какая цель непонятного нападения?

Тревога за ничего не подозревавшего товарища охватывала его всё сильнее. Камов попытался подойти к окну, но стальной резервуар мешал ему.

Выйдя из звездолёта, американец направился к вездеходу. Решение было принято: убить Пайчадзе. Камову ничего не останется, как лететь на Землю на американском звездолёте. Цель будет достигнута. Ни о чём больше Бейсон не думал. Всё равно отступать было уже поздно. Русские не простят ему нападения на Камова.

Пайчадзе сидел в машине, терпеливо дожидаясь. Время подходило к назначенному моменту связи со звездолётом, и он был уверен, что его товарищ и командир не пропустит этой минуты. Сейчас он выйдет, и, сообщив друзьям о неожиданной встрече, они тронутся в обратный путь.

Он увидел, как открылась дверь и на «землю» спрыгнул Бейсон. Камов не появлялся.

Бейсон подошёл ближе и остановился. Выражение его лица не понравилось Пайчадзе. Он почувствовал лёгкую тревогу и приподнялся.

- В чём дело? - спросил он.

Бейсон вскинул руку. В разреженном воздухе громко щёлкнул выстрел.

Под тяжестью падающего тела раскрылась дверца и Пайчадзе тяжело свалился на песок.

«Всё!» - подумал Бейсон.

Он дрожал от волнения. Тошнота опять подступила к горлу и душила его. Стараясь не смотреть на убитого он подошёл ближе. Надо было кончать дело. Чтобы отрезать Камову всякую возможность бегства, необходимо вывести вездеход из строя.

Пистолет всё ещё был в руке, и Бейсон спрятал его в карман. Мотор находился под металлическим кожухом, прикреплённым болтами; журналист стал искать ключ, который должен был находиться в инструментальном ящике. Но где он, этот ящик? Вероятно, под сиденьем.

Бейсон наклонился.

- Не двигайтесь! - раздался позади него чей-то голос.

Американец стремительно обернулся. Пайчадзе стоял в двух шагах. Он держал пистолет, направленный в голову Бейсона, в левой руке.

- Где Камов? Если с ним случилось несчастье, я застрелю вас как собаку. Отвечайте!

- Я только связал его.

- Если так, ваше счастье! - Пайчадзе облегчённо вздохнул. - Повернитесь спиной, выньте пистолет, бросьте на землю!

Бейсон повиновался. Его недавнее возбуждение исчезло. Воля была сломлена.

Пайчадзе наступил ногой на брошенное оружие. После секундного колебания он засунул пистолет за пояс и левой рукой ощупал карманы американца.

- Повернитесь! - сказал он. - Идите на свой корабль. Я следую за вами. При малейшем подозрении я выстрелю. Я не промахнусь, как вы.

- Оставьте меня здесь, - вяло сказал Бейсон. - Я не хочу возвращаться на Землю.

- Говорите с Камовым. Я с удовольствием исполню вашу просьбу.

Опустив голову, Бейсон направился к кораблю. Он не видел, как Пайчадзе пошатнулся и ухватился левой рукой за дверцу машины, чтобы не упасть. Усилием воли поборов слабость, он медленно двинулся за американцем. Правая рука астронома безжизненно висела вдоль тела.

- Сбросьте мне лестницу! - сказал он.

Бейсон молча выполнил и этот приказ.

Камов стоял, прислонившись к щиту управления, и при входе Бейсона посмотрел на него вопросительным взглядом. Заметив за спиной американца Пайчадзе, он улыбнулся и кивнул головой, как бы желая сказать: «Я знал, что так будет».

Бейсон развязал ремни.

- Спасибо, Арсен Георгиевич! - Камов протянул руку и только теперь заметил бледность своего товарища. - Что с вами? Вы ранены?

Пайчадзе коротко рассказал обо всём, что произошло.

- Пуля попала в правое плечо, - сказал он. - Ничего страшного нет. Не очень болит. Только слабость.

- Это мы сейчас увидим, - сказал Камов и, повернувшись к Бейсону, спросил, едва сдерживая свою ярость: - Где тут перевязочные материалы?

Журналист указал на небольшой ящик с красным крестом на крышке.

- Помогите раздеться раненому!

Открыв ящик, Камов убедился, что там было всё что нужно. Входное отверстие пули находилось немного ниже правой ключицы. Но, повернув раненого спиной, он увидел, что пуля осталась внутри тела. Это было уже гораздо хуже.

- Боюсь, что нам не обойтись без операции, - сказал Камов. - Во всяком случае надо как можно скорее возвращаться на звездолёт.

Он быстро и умело наложил повязку.

- Ну, теперь всё в порядке! Посидите спокойно минут пятнадцать. Всё же падать на землю с такой раной в плече было очень рискованно.

- Нападение было неожиданным, - сказал Пайчадзе. - Я не мог поступить иначе. Он выстрелил бы опять, более удачно. Конечно, примитивная хитрость, но я был уверен, - он не имеет опыта в таких делах. Что он хотел сделать мне, непонятно. Какая цель нападения?

- Полагаю, что я уже понял его цель, - ответил Камов и, повернувшись к Бейсону, продолжал по-английски: - Неужели вы могли думать, что я согласился бы лететь с вами, бросив своих товарищей? Не судите о людях по себе, мистер Бейсон. Всё, что случилось, я отношу за счёт расстройства ваших нервов. Когда вы придёте в нормальное состояние, то сами устыдитесь своего поведения.

- Боюсь, вы сами судите людей по себе, - заметил Пайчадзе.

- Торопитесь! - сказал Камов. - Берите свои вещи и отправимся.

- Он просит оставить его здесь. Он сказал, что не хочет возвращаться на Землю. Я его понимаю.

- Глупости!

Бейсон послушно достал небольшой чемодан. Он чувствовал тупое равнодушие ко всему, что бы с ним ни произошло. Теперь уже окончательно всё погибло. Впереди несмываемый позор.

«Надо было выстрелить ещё раз, когда этот человек лежал на земле, - думал он. - Как можно было допустить, чтобы русский так ловко одурачил меня! Промахнуться с трёх шагов… Непростительно! Камов говорит, что всё равно не полетел бы, но это одни слова. Под угрозой неизбежной смерти он запел бы по-иному…»

Личных вещей у Бейсона почти не было, и он быстро уложил чемодан.

- Пора отправляться! - сказал Камов. Он наклонился к Пайчадзе. - Как вы себя чувствуете, Арсен Георгиевич?

- Неплохо. - Пайчадзе встал, но пошатнулся и чуть не упал на пол. Камов подхватил его. - Голова сильно кружится.

- Обнимите меня за шею, - сказал Камов. - Самое трудное - добраться до вездехода, а там я быстро доставлю вас домой. Идите вперёд! - приказал он Бейсону.

Американец молча повиновался. Спрыгнув на «землю» он помог Камову спустить раненого.

- Я очень сожалею, мистер Камов, - сказал он, - что предпринял это нелепое нападение. Не знаю, как это могло случиться. Я, вероятно, не в своём уме. Гибель Чарльза Хепгуда помутила мой разум.

- Это неудивительно, - ответил Камов. - Думаю, что суд примет это во внимание. Положите внутрь корабля ногу Хепгуда.

Он поднял Пайчадзе на руки.

- Вам тяжело, Сергей Александрович?

- Нисколько! Разве вы забыли, что мы на Марсе?

Он отнёс товарища к вездеходу и удобно устроил его на заднем сиденье.

Бейсон всё ещё стоял у двери. Слова Камова поразили его как громом. До сих пор ему казалось, что командир советского звездолёта не придаёт большого значения всему случившемуся. Он понял, что глубоко ошибся. То, что он принял за снисхождение, было только проявлением выдержки и редкого самообладания.

Камов вернулся к Бейсону.

- Не задерживайте нас, - раздражённо сказал он. - В чём дело?

Бейсон не ответил. Он молча поднял останки своего спутника и, положив их на пол выходной камеры, запер дверь. Также молча он занял указанное ему место в машине. Камов сел рядом. Прежде чем тронуться с места, он включил передатчик.

- Наконец-то! - раздался голос Белопольского. - Что у вас случилось, Сергей Александрович?

- Всё расскажу, когда вернёмся, - сказал Камов. - А теперь слушайте внимательно. Арсен Георгиевич ранен. Приготовьте удобную постель. Когда увидите вездеход, пусть Борис Николаевич выйдет помочь мне перенести раненого. Кроме того, мы везём с собой ещё одного человека. Для него приготовьте резервную каюту.

- Какого человека? Откуда…

- Это член экипажа американского звездолёта. Объяснять нет времени. Потерпите немного. Вездеход будет идти на полной скорости. Разговаривать на ходу не буду. Через полтора часа будем дома. Всё ясно?

- Нет, пока ещё совершенно неясно, - ответил Белопольский. - Но ваши приказания будут исполнены.

- Пока до свидания! Прекращаю связь.

Выключив микрофон, Камов повернулся к Пайчадзе:

- Вам удобно, Арсен Георгиевич?

- Очень хорошо, не беспокойтесь!

- Разрешите, - неожиданно сказал Бейсон, - задержаться на одну минуту.

- Зачем?

- Мне хотелось бы вернуться на звездолёт. Там есть американский флаг. Я хочу укрепить его на корабле пусть он развевается здесь на память о нашем посещении Марса.

- Нет! - резко ответил Камов. - Не разрешаю!

Он включил мотор.

- Я пущу вездеход с максимальной скоростью, Арсен Георгиевич. Путь нам знаком, и это неопасно. Если скорость будет доставлять вам какое-нибудь неудобство скажите.

- Ничего не случится, - ответил Пайчадзе. - Я чувствую себя хорошо.

Обратный путь занял меньше чем полтора часа. Вездеход шёл со скоростью ста десяти километров, строго придерживаясь старого следа, отчётливо видного на ровном плотном грунте. Мощные рессоры пассажирской кабины и мягкие кресла создавали хорошие условия для раненого; и Камов надеялся, что переезд не вызовет никаких осложнений. Рана, к счастью, была лёгкой. Правда, придётся вынимать пулю, но это не тревожило врача. На звездолёте было всё, что необходимо для любой операции.

Будь рана опаснее, пришлось бы не менее суток оставаться на американском корабле, где трудно было уложить раненого достаточно удобно. Кроме того, возникло ещё одно неприятное осложнение. Старт звездолёта с Марса состоится через три дня. Ускорение при взлёте вызовет удвоенную силу тяжести, что для тяжелораненого может быть опасно. Камов хорошо знал, что если бы даже это грозило смертью Пайчадзе, он всё равно был бы вынужден вылететь, чтобы не погубить остальных членов экипажа.

До этого дня экспедиция протекала исключительно удачно. Старт с Земли, перелёт к Венере, осмотр планеты, встреча с астероидом прошли на редкость хорошо. Труднейший спуск на Марс, которого он, втайне от спутников, очень боялся, также окончился вполне благополучно. Звездолёт опустился, как на земном ракетодроме. Казалось, что космический рейс пройдёт, против ожиданий, без малейшего затруднения.

И вот встреча с американцами едва не окончилась катастрофой.

Камов испытывал горькое сожаление, что позволил Бейсону заманить себя в эту ловушку. Но кто мог ожидать, что этот выродок задумает такую безмерную подлость?

Тупость и неблагодарность американца выводила Камова из себя.

На что рассчитывал этот человек? Если даже предположить, что его план увенчался бы успехом, то что произошло бы дальше? Советский звездолёт всё равно вернулся бы на Землю. А кораблём Хепгуда можно было бы воспользоваться только в том случае, если журналист сумел бы дать все указания относительно конструкции корабля, его двигателей, их мощности, развиваемой скорости и многие другие сведения, без которых полёт на космическом корабле невозможен. Знает ли американец всё это? Скорей всего, что нет. Но предположим, что он это знает. Звездолёт, управляемый советским учёным, опустился бы, конечно, на территории Советского Союза. Неужели Бейсон мог допустить мысль, что он сумел бы заставить Камова лететь в Америку? Очевидно, именно на это и рассчитывал журналист. Он судил по себе.

Близкое соседство американца было физически неприятно Камову, и он с нетерпением ждал конца длинного пути.

Несколько раз он оборачивался назад. Пайчадзе, очевидно, испытывал сильную боль. Об этом говорили помутневшие глаза и стиснутые зубы астронома. Капельки пота выступали на лбу, и раненый вялым движением вытирал их платком. Было ясно, что для него путь не был таким гладким, как это казалось здоровому человеку. Встречая тревожный взгляд Камова, Пайчадзе чуть заметно улыбался и, едва шевеля губами, произносил одну и ту же фразу: «Ничего, всё в порядке!»

Только бы он не потерял сознания!

Растения, как молнии, проносились мимо окон мчавшегося вездехода. Камов до отказа вывел ручку реостата, выжимая из мотора всё, что возможно.

Он не боялся такой скорости. Следы гусениц были отчётливо видны, и на знакомом пути опасаться не приходилось. «Болото», где вездеходу пришлось замедлить ход, осталось далеко позади. Звездолёт был уже близко.

Каждое мгновение Камов ожидал, что впереди возникнет силуэт родного корабля.

И всё же он появился неожиданно.

Белоснежный корпус с широко распластанными крыльями гордо возвышался над низкими марсианскими кустами, всем своим видом олицетворяя силу народа, пославшего его сюда.

Камов залюбовался своим кораблём. Какой контраст с американским звездолётом, маленьким, тускло-серым, пугливо прижавшимся к «земле» всем корпусам, словно он боялся неведомой планеты, на которую попал и где ему суждено теперь остаться навсегда!

Вездеход, постепенно замедляя скорость, приближался к кораблю.

Камов увидел, как отворилась дверь и на «землю» спрыгнул Мельников. В руках он держал какой-то длинный предмет.

«Носилки», - догадался Камов.

Он мельком взглянул на Бейсона, проверяя, какое впечатление произвёл их корабль. Лицо американца было хмуро.

«То-то?» - подумал Камов.

Вездеход остановился. Обернувшись к Пайчадзе, Камов увидел, что астроном потерял сознание. Незаметная, но неизбежная тряска сделала своё дело. Лицо раненого казалось безжизненным. Камов с волнением пощупал пульс. Нет, это простой обморок. Нельзя терять времени! От быстроты, с которой будет сделана операция, многое зависит.

Он поспешно надел на Пайчадзе маску и открыл кран воздухоподачи. Знаком приказав американцу сделать то же, открыл дверь и вышел из вездехода.

- Что с Арсеном Георгиевичем? Как это случилось, что он ранен?

Даже под маской было видно, как взволновано лицо Мельникова. Он смотрел на неподвижное тело товарища, не обращая внимания на Бейсона. Он просто забыл о нём.

Развернув носилки, они уложили на них раненого, Пайчадзе не очнулся.

- Это даже лучше, - сказал Камов. - Он не будет испытывать боли от переноски.

- Как это случилось? - повторил Мельников.

Инстинктивно он посмотрел на американца. Тот молча стоял рядом.

- Здравствуйте - он протянул Бейсону руку.

- Отставить! - жёстко сказал Камов. - Убийцам руки не подают.

Мельников испуганно отдёрнул руку:

- Убийцам?!

- Арсен Георгиевич ранен пулей этого американского бандита, - нарочно по-английски сказал Камов. Он знал, что Мельников понимает этот язык. - Убийства не произошло только случайно… Вы приготовили для него каюту?

- Да, она готова.

- Заприте его в ней.

Мельников с отвращением посмотрел на неожиданного гостя. У него на языке был вопрос: почему Камов не застрелил этого человека, пытавшегося убить Пайчадзе, но он промолчал. Молча перенесли раненого внутрь звездолёта. Здесь их встретил взволнованный Белопольский. Бейсон, опустив голову, шёл за ними. Заметив, что Константин Евгеньевич сделал движение к американцу, Мельников передал ему слова Камова.

- Идите за мной! - сказал он, обращаясь к Бейсону.

Отведя американца в запасную каюту и замкнув снаружи круглую дверь, он вернулся в обсерваторию, где Камов спешно готовился к операции. Пайчадзе всё ещё был без сознания, и решили не прибегать к наркозу. Операция по извлечению пули не должна была занять более пяти минут. И действительно, через пять минут всё было кончено.

- Теперь только покой и уход, - сказал Камов.

- Вы считаете, что он вне опасности?

- Безусловно. Рана не тяжёлая. Обморок вызван переездом. Я думаю, что через три дня, к моменту нашего старта, Арсен Георгиевич будет чувствовать себя достаточно хорошо.

Разговаривая, он закончил перевязку и стал энергично приводить раненого в чувство.

Минуты через три Пайчадзе открыл глаза.

- Как вы себя чувствуете? - спросил Камов.

- Хорошо.

- Старайтесь делать поменьше движений.

- Разрешите мне ухаживать за раненым? - попросил Мельников.

- Около Арсена Георгиевича будет непрерывное дежурство, - сказал Камов. - По очереди.

- Это сорвёт план. - Пайчадзе умоляюще посмотрел на товарищей. - Мне не надо тщательного ухода. Ничего серьёзного нет. Вы это знаете, Сергей Александрович.

- В этом вопросе, - сказал Камов, - вы не имеете права голоса. Будет так, как я сказал. Ваше здоровье дороже всего. А теперь лежите и молчите. Сегодня я не разрешаю вам разговаривать.

- Вы так и не рассказали, как это всё произошло, - сказал Мельников.

- Расскажу.

Выслушав подробный рассказ о событиях дня, Белопольский задумчиво сказал:

- Выходит, что даже на Марсе дельцы верны себе.

- Иначе не может быть, - ответил Пайчадзе.

- Я, кажется, запретил вам разговаривать, - сказал Камов. - Почему вы не слушаетесь врача?

Пайчадзе улыбнулся и закрыл рот левой рукой.

- Это несчастье, - сказал Камов, - действительно срывает нам намеченный план, но в этом нет большой беды. Планета представляет собой пустыню. Если Венера доставила нам приятную неожиданность, то Марс, на которого мы возлагали столько надежд, поступил совсем наоборот. Собрать образцы растений и организовать охоту на имеющихся животных мы сможем и втроём. Я хотел поднять звездолёт в воздух и сверху осмотреть планету, но выстрел Бейсона срывает и этот план. Теперь волей-неволей придётся ждать намеченного срока отлёта на Землю. Арсену Георгиевичу нужен покой как можно дольше. Завтра мы с Борисом Николаевичем съездим ещё раз к американскому кораблю. Надо поискать останки Хепгуда и похоронить их. Константину Евгеньевичу придётся опять остаться на корабле.

- Я займусь сбором растений, - сказал Белопольский.

- Только после нашего возвращения. Пока мы будем в отсутствии, вы не должны выходить из корабля.

Не забывайте, что мы не знаем, какие животные есть на Марсе. Смерть Хепгуда достаточно ясно показала, что надо быть очень осторожными.

На следующий день, как только взошло солнце, вездеход снова отправился в путь.

- Мы вернёмся приблизительно через шесть, семь часов, - сказал Камов провожавшему их Белопольскому. - Все распоряжения, которые я отдавал вчера на случай, если вездеход не вернётся, остаются в силе и сегодня.

- Всё будет в порядке! Счастливого пути! - ответил Белопольский.

Камов сел за рули машины, Мельников - рядом. Он положил киноаппарат к себе на колени, чтобы предохранить его от случайного толчка в дороге. Позади были сложены лопаты, кирки, верёвки, тросы и электрическая лебёдка.

Камов закрыл дверь и пустил в ход мотор. Мельников в это время наполнил кабину кислородом.

Сняв маски, они жестами простились с товарищами стоявшим в дверях звездолёта, и вездеход пошёл по своему вчерашнему следу. Повернув в проход между растениями, Камов включил максимальную скорость. Машина рванулась и помчалась вперёд.

- Сто десять километров, - сказал Мельников, взглянув на указатель.

- Хорошая машина! - ответил Камов. - Дороги на Марсе очень удобны: ни ям, ни косогоров. Никаких неровностей. Грунт гладкий, как стол. Но всё же с такой скоростью можно ехать только по знакомому пути.

Однообразная марсианская равнина казалась безжизненной. Ни один «заяц» не показывался на пути вездехода, который быстро и равномерно оставлял позади километр за километром.

Оба звездоплавателя молчали. Мельников испытывал сильное волнение, сознавая всю необычайность этой поездки по поверхности планеты, которую он часто видел с Земли как небольшую красноватую звёздочку. Камов, переживший это чувство вчера, был спокоен.

- Внимание! - сказал он вдруг. - Смотрите вперёд!

Мельников поднёс к глазам бинокль, но ничего примечательного не увидел.

- Ничего не видите?

- Ничего, Сергей Александрович.

- То-то и есть! - сказал Камов. - Впереди «болото». Оно так мало заметно, что представляет собой настоящую ловушку. Вчера мы с Арсеном Георгиевичем его не заметили. Хорошо, что скорость была незначительная. Пришлось давать обратный ход. Видите, впереди след поворачивает?..

Вездеход остановился.

«Болото» почти ничем не отличалось от окружающей местности. Только песок был чуть темнее и растения немного выше, чем на «сухих» местах.

- На тихом ходу обнаружить «болота» можно, - сказал Камов. - Но при скорости даже в тридцать километров они могут быть опасны. Кто знает, какова их глубина?

Оба надели кислородные маски и вышли из машины.

- Почаще смотрите вокруг, - сказал Камов. - Если мы прозеваем появление «змеи», о которой говорил Бейсон, дело может кончиться плохо.

Они находились на открытом месте, но всё же растений было достаточно много, и это сокращало видимость. Привычный к природным условиям Марса, хищник мог незаметно подкрасться к людям.

- Надо как можно скорее закончить дело, - сказал Камов.

Он говорил тихим голосом, в котором слышалось сдерживаемое волнение.

На Земле всегда можно расслышать какой-нибудь звук - шёпот ветра, шуршание песка, отдалённый шум. Здесь была поразительная тишина. Песок, воздух, растения казались неподвижными, застывшими под лучами нежаркого солнца. Сверкавшие кое-где на тёмно-синем небе звёзды придавали пейзажу ещё более странный, неправдоподобный вид. Безмолвие угнетало. Почва, на которую ступала нога, готова была как будто раздаться под тяжестью незваного пришельца. Природа казалась враждебной, настороженно следящей за каждым движением людей Земли. Она выжидала, готовая уничтожить ворвавшиеся в её владения чужие и непонятные ей существа, как она это уже сделала с одним из них.

Мельников крепче сжал рукоятку пистолета, пристально вглядываясь в растения, видневшиеся невдалеке. Ему показалось, что под длинными листьями что-то шевелится. Он инстинктивно подвинулся ближе к Камову.

- Там что-то есть, - сказал он.

Камов вгляделся по направлению, куда указывала рука его спутника, потом неожиданно вскинул пистолет и выстрелил.

- Как видите, ничего нет, - сказал он. - Не давайте своим нервам распускаться. Здесь действительно жутко.

Звук выстрела как-то успокаивающе подействовал на Мельникова. Стало стыдно своего малодушия. Он засунул пистолет за пояс комбинезона и принялся помогать Камову.

Было решено взять на «болоте» одно из растений, которые здесь росли выше, чем у звездолёта, и могли иметь другое строение. Против ожидания, это оказалось очень тяжёлым делом. Прежде всего Камов прощупав почву вокруг выбранного растения и, убедившись, что здесь они не рискуют провалиться, принялся откапывать корни. Мельников стоял на страже, следя за местностью. Несколько раз они менялись местами. Растения имели бесчисленное количество перепутанных между собой корней, что делало работу очень утомительной. Мельников предложил вырвать растение из «земли» с помощью лебёдки, но Камов решительно отказался от этого.

- Мы должны доставить это растение на Землю в целом виде, - сказал он. - Лебёдка может оборвать корни.

Через два часа напряжённого труда цель была достигнута. Марсианское растение было осторожно вынуто из песка и уложено на плоской крыше вездехода. Чтобы оно не упало, его привязали широким ремнём. Корни были аккуратно уложены. На звездолёте этот ценнейший груз будет положен в специально предназначенный холодильник, в котором и долетит до Земли, чтобы там в лабораториях ботанического института подвергнуться тщательному изучению.

Несколько таких холодильников на корабле были предназначены для образцов марсианской флоры и фауны.

- Поехали дальше! - сказал Камов. Он посмотрел на часы. - Мы задержались тут. Надо торопиться.

Вездеход с прежней скоростью помчался по вчерашнему следу.

- На этой планете много загадок, - сказал Камов. - Следующим экспедициям предстоит много работы.

- Почему мы так мало пробудем здесь, Сергей Александрович?

- Я уже объяснял вам, почему. Мы должны встретиться с Землёй в определённой точке.

- Можно было иначе рассчитать маршрут.

- Мы только пионеры, - сказал Камов. - Наше дело заключается в том, чтобы составить общую картину того, что представляют собой Венера и Марс. Детальное ознакомление с ними…

Он не договорил. Впереди, метрах в пятидесяти, прямо на дорогу выскочил из кустов огромный зверь. Оба путешественника успели заметить серебристый мех, покрывавший всё тело животного, и длинную, похожую на пасть крокодила морду.

Неожиданно увидев перед собой быстро приближавшийся вездеход, зверь на мгновение приник к «земле» и вдруг, сделав гигантский прыжок, исчез в зарослях.

Камов на полном ходу нажал на тормоз правой гусеницы. Круто развернувшись, вездеход врезался в кусты и, подминая их под себя, помчался в погоню.

- Наденьте маску! - возбуждённо крикнул Камов. - Держите аппарат наготове! Надо во что бы то ни стало заснять его!

Он неожиданно и так резко затормозил вездеход, что Мельников ударился головой о смотровое стекло.

- Вот он!

В двадцати шагах на берегу озера прижалось к «земле» преследуемое ими животное. Вода преградила ему путь, заставив остановиться.

Мельников крутил ручку аппарата. Камов быстро надел на него и на себя кислородные маски.

Несколько секунд зверь был неподвижен. Потом огромная пасть широко и угрожающе открылась, обнажив несколько рядов острых зубов треугольной формы. От головы до кончика мохнатого хвоста животное имело три - три с половиной метра длины. Туловище, не толще тела земного крокодила, опиралось на три пары ног, из которых передние две пары были коротки, близко расположены друг к другу и снабжены острыми когтями, а задние, во много раз более длинные, были согнуты, как у кузнечика. Очевидно, именно с помощью их зверь мог совершать такие огромные прыжки.

Он смотрел на вездеход круглыми зеленовато-серыми глазами, с узким, как у кошки, зрачком и внезапно, с силой распрямив задние ноги, прыгнул на него с расстояния в двенадцать метров.

Мельников откинулся назад при этом внезапном нападении.

Камов не растерялся. В самый момент прыжка он включил скорость - и вездеход рванулся вперёд, одновременно поворачивая вправо, чтобы не угодить в озеро. Тело зверя пронеслось над ним и упало на песок позади.

Видимо разъярённый неудачей, заверь молниеносно повернулся на месте и прыгнул вторично. На этот раз прыжок достиг цели. Вездеход содрогнулся от толчка. Камов выключал мотор.

Зверь был на крыше, и они слышали, как его когти, а может быть и зубы, скрежетали о металл. Добытое с таким трудом растение упало на «землю» изломанное и смятое.

- Приготовиться! - сказал Камов.

Мельников отложил в сторону киноаппарат и взял в руки винтовку.

Вездеход медленно пошёл вперёд. Но зверь не прыгал с крыши. Хвост свешивался, достигая концом «земли». Скрежет зубов о металл прекратился.

- Надо заставить его спрыгнуть, - сказал Камов.

Он нажал на кнопку сигнала.

Рёв сирены разорвал безмолвие пустыни. Видимо испугавшись, зверь попытался соскочить, но его когти скользнули по металлу, и он тяжело упал на спину у самой гусеницы. Одно мгновение Мельников видел совсем близко от себя светлый мех на брюхе животного и его шесть лап, беспомощно шевелящихся в воздухе. Зверь изогнулся всем телом, перевернулся и длинными, десятиметровыми прыжками помчался прочь.

Камов увеличил скорость - и вездеход быстро догнал зверя. Рёв сирены не прекращался, заставляя марсианское животное, никогда не слышавшее такого звука, мчаться вперёд не оборачиваясь. Камов открыл переднее окно.

- Стреляйте только наверняка, - сказал он - Старайтесь попасть в голову.

Мельников внимательно следил за каждым движением животного. Порывистые прыжки зверя не давали возможности прицелиться.

- Так ничего не выйдет, - сказал он.

- Когда-нибудь он устанет же, - ответил Камов.

- Неизвестно, когда это случится. Мы можем врезаться в другое «болото».

- Хорошо! Попробуем иной способ.

Камов выключил сирену. Внезапная тишина заставила зверя остановиться и повернуть голову. Вездеход находился в трёх шагах от него. Промахнуться было невозможно, и Мельников выстрелил.

- Кажется, удачно, - сказал Камов.

Оба пристально наблюдали за зверем.

- Я целился ему между глаз, - сказал Мельников.

Они подождали несколько минут, потом осторожно подошли, держа оружие наготове.

Но зверь был мёртв: пуля попала точно между глазами.

- Это доказывает, - сказал Камов, - что у марсианских животных мозг расположен так же, как у земных.

- Это мы узнаем, когда доставим его на Землю.

- Удачно всё это вышло.

- А растение погибло.

- Да, Придётся доставать новое.

От охватившего обоих волнения они говорили отрывисто. У их ног лежало животное, родившееся и выросшее на Марсе - результат, вероятно, долгого развития жизни на этой планете, развития, прошедшего неведомыми путями. Что общего у этого зверя с животными Земли? В чём отличие его организма, так похожего внешне на земных зверей, но живущего в совершенно других условиях? Какие тайны природы откроет учёным изучение этого существа, убитого земной пулей?

- Удастся ли нам вдвоём втащить его на крышу вездехода? - Попробуем!

Но и меньшая сила тяжести на Марсе не помогла справиться с тушей. Зверь был слишком тяжёл для двух человек. Лебёдка не могла помочь, так как у них не было ничего годного для устройства покатого помоста.

- Придётся тащить его к звездолёту волоком, - сказал Камов.

- Песок обдерёт шкуру. Не лучше ли съездит за досками?

- Опасно оставить его тут. Может быть, забредут его сородичи, а мы не знаем, едят ли они своих. Нельзя допустить, чтобы этот счастливый случай окончился неудачей.

- Поезжайте один, - сказал Мельников. - Я останусь караулить его.

Камов даже не ответил. Он мельком взглянул на своего молодого товарища и слегка пожал плечами.

- Ничего другого не остаётся, как только тащить волоком, - сказал он. - Примем все меры, чтобы не испортить шкуру.

Камов вошёл в машину и долго говорил с Белопольским.

- Константин Евгеньевич согласен со мной, - сказал он. - Если мы подложим под тушу сиденья машины, то на тихом ходу всё обойдётся благополучно.

Так и сделали. Четыре сиденья вездехода были скреплены между собой, и на этот мягкий кожаный помост с помощью лебёдки взвалили тушу. Эта операция заняла больше часа.

- К американскому кораблю сегодня не попасть, - сказал Мельников.

- Попадём завтра.

Обратный путь занял шесть часов. Вездеход шёл на самой малой скорости. Часто приходилось останавливаться, скреплять разошедшиеся части импровизированного прицепа, поправлять на нём съезжающую тушу зверя.

Солнце склонялось к западу, когда измученные охотники добрались, наконец, до корабля. Перенести убитое животное в холодильник тоже оказалось нелёгким делом. Камов наотрез отказался позвать на помощь Бейсона, и они втроём мучились до наступления, темноты.

- Из пяти дней прошло три, - сказал Камов, когда тяжёлая операция была закончена, - а мы сделали очень мало.

- Поднажмём в оставшиеся два дня, - ответил Белопольский. - В сущности, сделано не так уж мало. Доставка на Землю этой «ящерицы» - большая победа.

- Как вы сказали? Ящерицы?

- Да. «Прыгающая ящерица». По-моему, это самое подходящее название для этого животного.

На четвёртый день пребывания звездолёта на Марсе Белопольский и Мельников поднялись за час до восхода солнца. Было замечено, что каждое утро около корабля появлялись маленькие зверьки, напоминавшие земного зайца. Камов приказал во что бы то ни стало застрелить хоть одного из них. Вооружившись винтовками со снайперским прицелом, оба товарища, как только появился край Солнца, забрались на крыло звездолёта. Ждать пришлось недолго. Как и в прошедшие дни, «зайцы» появились с первыми лучами дневного светила. Пять зверьков длинными прыжками подскочили к берегу озера.

Два выстрела раздались одновременно - и два «зайца» стали добычей охотников.

Довольные собой, они вернулись на корабль; и второй холодильник принял на хранение ещё двух представителей марсианской фауны.

Камов торопил с завтраком. Надо было съездить к американскому кораблю и по дороге выкопать другое «болотное» растение взамен сломанного «ящерицей».

- На это можно потратить не более пяти часов, - сказал он.

- Как выйдет, - заметил Белопольский. - До сих пор ни один день не прошёл без марсианских сюрпризов.

Он был хмур и сердился. Четвёртый день ему предстояло провести на корабле. Обстоятельства сложились так, что Камову приходилось ежедневно совершать поездки на вездеходе, а Константину Евгеньевичу очень хотелось увидеть своими глазами природу Марса.

- Везде одно и то же, - утешал его Камов. - Природа Марса всюду одинакова.

- Этого не бывает, - отвечал Белопольский. - Природа бесконечно разнообразна.

- Завтра, - сказал Камов, - вы с Борисом Николаевичем обследуете местность к северу и востоку от корабля. Вечером мы покинем Марс.

Эти слова успокоили Белопольского, и он вышел проводить своих товарищей в третью поездку в обычном настроении.

- Не задерживайтесь! - сказал он на прощание.

Вездеход быстро прошёл пятьдесят километров, отделявших звездолёт от «болота». Камов и Мельников всё время разговаривали об убитой вчера «ящерице».

- Любопытное животное, не правда ли, Борис Николаевич? - говорил Камов. - Тело как у ящерицы, задние ноги - кузнечика, пасть - крокодила, глаза - кошки, а мех как у белого медведя. Когда-нибудь одна из следующих экспедиций поймает такое чудовище живым и доставит на Землю.

- Оно не сможет дышать нашим воздухом, более плотным, чем на Марсе.

- Сделают специальный ящик с разреженным воздухом, а кормить его можно хотя бы кроликами.

- Я хотел бы принять участие в такой охоте, - сказал Мельников.

- Вы согласились бы ещё раз лететь на Марс?

- Не только на Марс, а куда угодно.

- Это хорошо! Случаев будет много. Космические рейсы только начинаются. Но, чтобы участвовать в них с пользой, надо упорно учиться.

- Я именно так и собираюсь поступить, - ответил Мельников.

- Правильно. Когда-нибудь вы станете настоящим «звёздным капитаном». - Камов улыбнулся, вспомнив прозвище, данное американскими газетами Хепгуду.

То ли благодаря вчерашней практике, то ли потому, что попалось более «лёгкое» растение, но они пробыли на «болоте» меньше часу и, погрузив на крышу свою добычу, помчались дальше по пути, прерванному вчера появлением «прыгающей ящерицы».

Часы вездехода показывали десять утра, когда на горизонте возник силуэт американского звездолёта. Через две минуты они были у цели. Камов остановил вездеход на том же месте, что и в первый раз.

- Какой он маленький! - сказал Мельников, с любопытством рассматривая корабль.

- Невелик!

Камов внимательно осмотрелся кругом. По первому впечатлению, ничто не изменилось за эти два дня. Остатки часов и разбитая лампа лежали на прежних местах. Дверь звездолёта была закрыта. Но, приглядевшись, Камов заметил многочисленные следы на песке, а ещё больше - на крыле корабля. Оно было сильно исцарапано.

- Здесь побывали звери, - сказал он. - И думаю, что не один, а несколько. Надо быть очень осторожными. Они могут быть где-то тут. Эти мохнатые «прыгающие ящерицы» очень опасны. - Он задумался. - Искать останки тела Хепгуда будем не выходя из машины.

Окна придётся открыть. Оружие держать наготове. Какими пулями оно заряжено?

- Разрывными.

- В таком случае всё в порядке. Отправимся.

Вездеход медленно двинулся вперёд.

Тщательный осмотр окрестностей звездолёта занял почти час. Кругом всё было спокойно. Ни один зверь не показывался, хотя на песке часто виднелись их следы.

Поиски не дали никаких результатов.

Звездоплаватели вернулись к кораблю. Надо было спешить.

Поочерёдно выходя из машины, вырыли глубокую яму. Кирки не пришлось пускать в ход.

Камов подобрал остатки часов и лампу. Войдя внутрь звездолёта, он положил у щита управления большой плотный конверт, запечатанный сургучной печатью. В нём находился акт о прилёте американцев на Марс и описание гибели командира корабля - Чарльза Хепгуда. Акт был написан Камовым на русском и английском языках и подписан им и Бейсоном.

Разыскав американский флаг, о котором говорил Бейсон, Камов захватил небольшой металлический ящик и, уложив в него останки Хепгуда, вышел из корабля, закрыв за собой дверь.

Завёрнутый в звёздный флаг «гроб» опустили в яму и засыпали.

Больше здесь нечего было делать, и Камов занял своё место у руля вездехода. Было около часу дня. Через полтора часа они будут дома.

Вездеход тронулся с места.

Оглянувшись на американский корабль, Мельников заметил, что позади него поверхность озера потемнела и на ней появилась сильная рябь.

- Поднимается ветер, - сказал он.

Камов посмотрел на небо. Оно было, как всегда, тёмно-синее, со сверкавшими кое-где звёздами. Почти в зените, недалеко от Солнца, блестел Деймос - второй спутник Марса. Ни одного облачка не было видно.

- Три дня было безветренно, - сказал он. - Ничего удивительного нет, если это затишье прекратилось. На Марсе должны быть ветры.

Послышался щелчок в громкоговорителе и голос Белопольского:

- Сергей Александрович, вы меня слышите?

- Хорошо слышим, - ответил Камов.

- Где вы находитесь?

- У американского звездолёта. Только что отъехали от него.

- Какая у вас погода?

- Поднялся небольшой ветер.

Было слышно, как Белопольский что-то спросил у Пайчадзе.

- Мы просим вас ехать как можно скорее. По всем признакам, должна подняться песчаная буря.

- Хорошо, Константин Евгеньевич.

- Арсен Георгиевич спрашивает, не находите ли вы, что осторожнее вернуться на американский корабль и переждать в нём?

- Нет, - ответил Камов. - Неизвестно, сколько времени продлится эта буря. Если мы покинем вездеход, он может пострадать или быть засыпанным песком. Это может вызвать большие осложнения. Я верю в машину. Доберёмся благополучно.

Вездеход помчался вперёд со стремительной быстротой. Шипы гусениц слились в сверкающие полосы. Ветер дул прямо «в лоб», но мощная машина, казалось, «не замечала» этого.

- Эти бури опасны? - спросил Мельников и, видя, что Камов, напряжённо вглядываясь вперёд, не отвечает, продолжал: - Константин Евгеньевич говорил мне, что песчаные бури Марса не могут причинить вреда вездеходу. К тому же, бури может и не быть.

Белопольский редко ошибается, - сказал Камов.

Ветер постепенно усиливался. Лёгкая песчаная пыль поднялась в воздухе, закрыв горизонт туманной дымкой.

- Буря совсем близко, - сказал Камов.

И, как бы в подтверждение его слов, резкий порыв ветра поднял впереди вездехода целую тучу песка и швырнул в окна.

Опять щёлкнуло радио:

- Говорит Белопольский.

- Слушаем вас.

- К звездолёту приближается с востока огромная песчаная стена. Она движется быстро. Опасаемся, что вы не успеете добраться до корабля. Миновали ли вы «болото»?

- Нет ещё.

- Далеко до него?

- Километров, двадцать.

- Хорошо бы миновать его до бури. Арсен Георгиевич говорит, что это самое опасное место.

- Я думаю, что успеем. Через минут двенадцать будем у «болота».

- Я полагаю, что буря пронесётся быстро, - сказал Белопольский.

- Во всяком случае не менее чем через два-три часа. Вспомните, что вы сами писали в своей книге о бурях на Марсе. - Камов засмеялся. - Вот теперь мы проверим ваши вычисления.

- Я был бы рад, если бы ошибся.

- Опасаюсь, что вы не ошиблись. Дальнейшие разговоры будет вести Борис Николаевич.

- Далеко ещё до «болота»?

- Километров десять.

- Туча в одном километре от корабля, - сказал Белопольский. - Она движется с чудовищной скоростью, - и через мгновение добавил: - В окна уже ничего не видно. Стало совершенно темно.

Ни Камов, ни Мельников ничего не ответили. Потом Мельников быстро бросил в микрофон:

- Видим тучу. До «болота» три километра.

На горизонте, от края до края, быстро поднималась исполинская стена. Это была сплошная масса песка, которую ветер поднял и нёс с огромной скоростью прямо навстречу вездеходу. До этой встречи остались считанные секунды.

Камов хорошо понимал, что если вездеходу удастся миновать «болото», опасность будет значительно меньше. Во мраке, который должен был сейчас наступить, болото было страшной угрозой.

Туча стремительно приближалась. Впереди неё бешено вращались песчаные смерчи. Камов уже видел впереди поворот следа, обходящий «болото».

Ещё!.. Ещё немного!

Мельников всем телом наклонился вперёд, словно этим движением мог помочь могучему мотору.

Вездеход находился от места поворота на таком же расстоянии, как и зловещая стена бури. Кто быстрее достигнет «болота»? В этом был вопрос, быть может, жизни или смерти…

- Спасибо, ребята! - громко сказал Камов, когда вездеход, стремительно совершив широкий полукруг, вышел на прямую дорогу к звездолёту, проложенную его же гусеницами.

- Кому вы? - спросил Мельников.

- Уральским рабочим, - ответил Камов. - Тем, кто сделал наш замечательный мотор.

Страшное место осталось позади. Теперь только бы не сбиться с пути во мраке.

И, словно мстя за эту победу, страшный вихрь обрушился на вездеход. Скорость сразу упала до сорока километров в час. Непроницаемый мрак окутал всё кругом. Тяжёлые массы песка, ударяясь в окна вездехода, скрипели на стёклах, как будто кто-то тёр их наждачным порошком.

- Попросите дать маяк, Борис Николаевич.

И, словно услышав его просьбу, на щитке вспыхнул тусклый зелёный круг с отчётливой чёрной полосой посередине.

- Молодец! Сам догадался, - сказал Камов.

Теперь надо только точно выдерживать направление, чтобы чёрная полоска не расширялась, не становилась тусклой. Это будет означать, что вездеход уклонился от прямого пути. Остальное сделают мотор и крепкие стенки машины.

- Как дела, Борис Николаевич? - спросил Камов.

- Всё в порядке, Сергей Александрович! Жалко, что нельзя заснять эту бурю.

- Кто о чём! - засмеялся Камов. - Боюсь, что при таком «ярком» освещении плёнка испортится.

Буря неистовствовала вокруг них. Как будто природа Марса злилась, что не удаётся справиться с маленькой дерзкой машиной, явившейся сюда с далёкой Земли и упрямо продвигавшейся вперёд наперекор стихии.

Непроглядная чёрная ночь окружала их. Было странно сознавать, что где-то за пределами бури сияет Солнце, что всё это происходит в середине дня. Мельников попытался включить прожектор, установленный на крыше вездехода, но, убедившись, что относительно слабый луч света не в состоянии пробить плотную завесу песка, выключил его.

Светящиеся голубоватым светом приборы на щитке управления были единственным местом, на котором мог отдохнуть глаз в этой кромешной тьме, угнетающе действовавшей на нервы.

- Вы не боитесь, что песок набьётся в подшипники ведущих колёс? - спросил Мельников.

- Нет, - ответил Камов. - Не боюсь. По указанию Белопольского и под его непосредственным наблюдением во время испытания на заводском стенде вездеход специально подвергался длительному воздействию мощной струи мельчайшего песка. Как показали последовавшие за этим тщательные осмотры, ни одна песчинка не попала в ведущие части.

Прошло около получаса.

Впереди, в чёрном мраке, внезапно вспыхнула крохотная яркая точка.

- Прожектор! - сказал Камов. - Значит, мы совсем рядом с домом.

- Удивительно, что его видно в такую бурю.

- Четыреста киловатт. Это же почти авиационный маяк.

Мельников включил микрофон.

- Вижу прожектор, - сказал он.

- Замечательно! - ответил Белопольский. - Мы зажгли его пятнадцать минут назад. Значит, вы совсем близко. Хорошо видите?

- Совершенно отчётливо.

- Как ведёт себя вездеход?

- Прекрасно! Сергей Александрович просит выключить радиомаяк.

- Выключаю!

Машина замедлила ход. Корабль был где-то совсем близко.

Прожектор горел яркой звездой, и в его свете стали смутно видны крутящиеся за окном песчинки.

Буря не только не ослабевала, а становилась всё яростнее. Но она была уже не опасна. Вездеход подходил к дому. Луч света неосязаемой нитью, связал его со звездолётом, с друзьями, нетерпеливо ждущими за несокрушимыми стенами.

Выйти из вездехода оказалось не так просто. Ураган валил с ног, не давая сделать ни одного шага. Остановившийся вездеход был мгновенно засыпан песком до самых окон. Звездолёт, находившийся совсем рядом, едва различался глазом. Только прожектор своим ярким светом давал возможность немного ориентироваться.

Камов подвёл машину вплотную к кораблю, поставив её под защиту левого борта. По его просьбе, Белопольский немного выдвинул крыло - и вездеход оказался прикрытым сверху.

Дверь выходной камеры была прямо напротив дверцы машины. Переход на корабль в этих условиях был уже безопасен, и путешественники один за другим покинули вездеход.

Корабль лежал на «земле».

Колёса, так же как и крылья, были убраны внутрь, чтобы уменьшить площадь сопротивления ветру. Дверь находилась низко над «землёй», - и не пришлось даже воспользоваться лестницей.

Очутившись внутри и сняв маску, Камов тотчас подошёл к Пайчадзе. За всю поездку он ни разу не говорил о нём, но Мельников видел, что мысли врача были всё время заняты его пациентом. Раненый чувствовал себя хорошо. Сменив перевязку, Камов заставил Пайчадзе смерить температуру и только тогда успокоился.

- Кажется, всё обойдётся благополучно, - сказал он. - Послезавтра, к моменту старта, вы будете совсем молодцом.

- С таким ранением, - ответил астроном, - во время войны я не покинул бы строя.

- Это другое дело, - сказал Камов. - Война с природой должна проходить без жертв.

Буря продолжалась ещё полтора часа и окончилась так же внезапно, как и налетела. Песчаная стена промчалась мимо звездолёта и быстро скрылась за горизонтом. Несколько минут продолжал дуть ветер, но затем и он прекратился. Местность вокруг корабля приняла такой же вид, как и утром.

- Удивительно! - сказал Белопольский. - Если бы мы проспали эту бурю, то ни за что бы не поверили, что она вообще была.

Действительно, кругом не было видно ни малейших следов урагана. Слой песка, покрывавший почву, казался нетронутым. Густые заросли растений стояли как прежде, и даже у их корней не было песчаных наносов. Только у правого борта звездолёта высился огромный холм, закрывший все окна с этой стороны.

- Приподнимите корабль! - сказал Камов.

Мельников нажал кнопку на пульте. Заработал мотор, и колёса вышли из своих гнёзд. Звездолёт медленно поднялся. Песок, прижатый к борту, рассыпался, и окна оказались свободными.

И с правой стороны всё было по-прежнему. Так же блестела неподвижная поверхность озера. Казалось, что не вода, а ртуть наполняла его низкие берега.

- Ветер совершенно прекратился, - сказал Камов. - Природа Марса заставит наших учёных метеорологов поломать голову.

- Ботаникам тоже будет много работы, - заметил Белопольский. - Очевидно, что растения прижались к «земле» во время бури. Но как могли согнуться такие толстые стволы? Их строение, по-видимому, иное, чем у земных растений.

- Всё здесь иное, - сказал Камов. - Только по внешнему виду природа Марса напоминает Землю, а в действительности её эволюция шла, вероятно, совершенно другим путём, чем на Земле. Учёному любой специальности здесь обширнейшее поле для исследований.

- А наше растение?! - воскликнул вдруг Мельников, бросаясь к окну.

- Неужели придётся в третий раз ехать за этим злополучным кустом? - сказал Камов.

Но тревога оказалась напрасной. Растение, о котором они совершенно забыли во время бури, было на месте. Через несколько минут, очищенное от песка, оно уже заняло своё место в холодильнике.

До захода солнца было ещё далеко. Остаток дня посвятили установке памятника, который, по плану экспедиции, нужно было поставить на месте посадки корабля. Эта работа заняла несколько часов, и в ней принял участие весь экипаж, за исключением Пайчадзе, которому Камов категорически запретил выходить из звездолёта. Бейсон сидел запертым в каюте; и было решено, что он выйдет из неё только тогда, когда корабль покинет Марс.

Для установки памятника выбрали место рядом со звездолётом, на небольшой полянке, окружённой со всех сторон густыми зарослями. От середины поляны до первых кустов было больше двадцати метров, так что появление «прыгающей ящерицы» не могло остаться незамеченным. Участники работы хорошо вооружились.

Пайчадзе настоял на том, чтобы ему разрешили устроиться в выходной камере у открытой двери. С этой высоты хорошо просматривалась местность, и появление зверя таких больших размеров не могло бы ускользнуть от его внимания. Сам он был защищён стоявшим против двери вездеходом.

Приняв все эти меры предосторожности, звездоплаватели спокойно могли работать.

Неожиданное затруднение возникло при выгрузке из корабля тонких стальных свай, которые нужно было вбить в «землю» для устойчивости памятника на песчаной почве планеты. Каждая из свай имела двенадцать с половиной метров длины; вынести их через выходную камеру оказалось невозможным. В узком коридоре негде было развернуться. Пришлось воспользоваться люком, находящимся в помещении обсерватории. Через этот люк участники полёта проникли в звездолёт на Земле, когда выходная камера была закрыта конструкцией стартовой площадки.

Четыре сваи перенесли в обсерваторию, и круглую дверь во внутренние помещения плотно закрыли. Колёса убрали внутрь, и люк оказался низко над «землёй». Камов, оставшийся в обсерватории, передал товарищам один за другим тяжёлые стальные стержни. Закрыв люк, он возобновил воздух в помещении и, снова подняв корпус звездолёта, вышел из него.

- Недосмотр! - сказал он. - При конструировании корабля надо было предусмотреть это обстоятельство.

Забивка свай даже здесь оказалась не лёгким делом. Будь они на Земле, эта работа была бы не по силам для трёх человек. Меньшая сила тяжести на Марсе помогла справиться со всеми трудностями.

С помощью электролебёдки первая свая была поднята и установлена вертикально. Стоя на лёгких алюминиевых стремянках, Мельников и Белопольский укрепили на её конце тяжёлый вибратор. Так же как и лебёдка, он приводился в действие электрическим током, подаваемым от аккумуляторов вездехода. Вибратор весил на Земле около трёхсот килограммов, но здесь его вес уменьшился до ста десяти. Однако и этого было достаточно: вдвоём только напрягая все силы, они подняли его на такую высоту.

Забивать сваю приходилось очень осторожно. В песчаную почву она уходила стремительно. Удерживать вибратор при таких условиях было трудно. Камов включал ток и сразу отключал его, после чего Мельников и Белопольский опускались на несколько ступенек ниже. Так продолжалось до тех пор, пока верхний конец не сравнялся с поверхностью песка.

После короткого отдыха начали забивку второй сваи.

Наконец последняя, четвёртая, была забита. На сваи положили толстую стальную плиту и накрепко завинтили болты. Фундамент памятника был готов.

Работу к восьми часам вечера закончили.

На песчаной площадке, среди причудливых серо-синих растений, встал на долгие годы трёхметровый обелиск из нержавеющей стали. На его вершине в лучах заходящего солнца горела рубиновая звезда в золотой оправе. С четырёх сторон на отполированных гранях блестели сделанные из чистого золота четыре барельефа. Константин Эдуардович Циолковский и трое его последователей - учёные, сыгравшие большую роль в подготовке вступления человечества в космическую эру, - смотрели на марсианский пейзаж.

С глубоким волнением и законной гордостью, наполнившими всё их существо, стояли у памятника звездоплаватели. Дыхание Родины донеслось к ним через бесконечные просторы, которые преодолел их корабль, чтобы здесь, на далёкой планете, оставить этот символ великой научной победы.

Белопольский и Мельников не обнаружили к северу и востоку от звездолёта ничего нового. Местность ничем не отличалась от осмотренной раньше западной стороны. Создавалось впечатление, что природа Марса всюду одинакова, по крайней мере в той части планеты, где опустился «СССР-КС2». Сопоставляя это с тем, что они видели из окон во время полёта над Марсом, советские учёные пришли к выводу, что планета - почти сплошная пустыня. «Прыгающие ящерицы» и «зайцы» были, очевидно, единственными представителями животного мира.

Это было очень странно и как будто противоречило биологии.

«Почему на Марсе сохранилось только два вида животных? - недоумевал Белопольский. - Куда девались остальные? Совершенно невозможно допустить, что здесь всегда были только «ящерицы» и «зайцы». Почему же они выжили, а другие погибли? Растительность на Марсе очень скудна. В настоящее время флора и фауна планеты явно не соответствуют друг другу. Здесь какая-то тайна».

Таким казалось положение на Марсе первым людям, прибывшим на него с Земли. Было ли оно таким на самом деле? На этот вопрос могло ответить только будущее.

«Для развития жизни, - сказал как-то Белопольский, - решающее значение имеет количество энергии, получаемое планетой от её центрального светила - Солнца. Процесс эволюции целиком зависит от этого фактора. Совершенно необязательно считать, что на всех планетах, на которых появилась жизнь, этот процесс должен привести к появлению существа, подобного человеку. Марс всегда получал солнечной энергии значительно меньше, чем Земля. Вполне логично предположить, что на нём эволюция шла гораздо медленнее, чем на Земле, и не привела к появлению высокоразумного существа. На Земле, которая находится в лучших условиях, чем Марс, получает больше солнечной энергии, этот процесс шёл быстрее. На Венере, которая находится в ещё лучших условиях, он должен пойти ещё скорей; и вполне вероятно, что жизнь Венеры перегонит земную. Природа бесконечно разнообразна и, как мы видим на примере Марса, приспосабливается к любым условиям».

Камов вспомнил эти слова Константина Евгеньевича, когда из окна вездехода видел всё ту же картину марсианской равнины.

Вездеход шёл к югу, в сторону, ещё не осмотренную ими. Камов решил завершить намеченную программу и один отправился в последнюю экскурсию.

- Эта поездка, - сказал он своим друзьям, - имеет больше формальный, характер. Я еду просто для очистки совести, чтобы никто не мог сказать, что мы не выполнили своего плана. Работа на Марсе окончена. Незачем понапрасну рисковать двоими.

- Одним также, - отозвался Пайчадзе.

- Ничего со мной не произойдёт, - ответил Камов. - Я не торопясь проеду километров сто и вернусь обратно. Надо же узнать, что находится на южной стороне. А если что-нибудь случится, - прибавил он, - Борис Николаевич окажет большую помощь Константину Евгеньевичу. Одному будет трудно, поскольку Арсен Георгиевич вышел из строя.

Все доводы остались безрезультатными: Камов стоял на своём. Его товарищи поняли, что спорить бесполезно, и скрепя сердце согласились отпустить своего командира одного.

Белопольский взял с Камова слово, что ни при каких обстоятельствах он не выйдет из машины.

Вездеход шёл со средней скоростью сорок километров в час, и Камов внимательно всматривался вперёд, чтобы не прозевать «болота». Местность постепенно, но заметно понижалась. Чаще попадались озёра, и растения казались здесь выше, чем в окрестностях стоянки звездолёта. Камов отметил, что заросли становились всё гуще и обширнее. Если дальше они встанут сплошной стеной, придётся повернуть назад. Продираться сквозь них было бы неосторожно. Пока ещё песчаные промежутки между растениями были достаточно велики, чтобы вездеход мог, маневрируя, идти вперёд. Кругозор был широк, и Камов не опасался внезапного нападения «ящерицы». Следов этих зверей он нигде не замечал.

Прошёл ещё час. От звездолёта его отделяло уже километров семьдесят. Пора поворачивать. Два часа нужно было на то, чтобы разобрать и погрузить вездеход. Ровно в восемь часов звездолёт покинет Марс. Очевидно, что и эта последняя поездка не даст ничего нового.

Камов остановил машину и осмотрелся кругом. Всё то же.

Включив микрофон, он сообщил на корабль, что отправляется в обратный путь.

- Я поеду другой дорогой, - сказал он. - Через час дайте маяк.

Он повернул вездеход к востоку. Обследовав местность в этом направлении на двадцать километров и не увидев ничего, стоящего внимания, Камов решительно повернул на север, к «дому».

По-прежнему внимательно, но уже без всякой надежды увидеть что-нибудь отличное от примелькавшегося пейзажа, Камов наблюдал, как за окнами вездехода сменялись хорошо знакомые, однообразные картины марсианской пустыни.

Вот промелькнуло небольшое озеро, окаймлённое пышно разросшимися кустами серо-синих растений. Само по себе оно очень красиво, но глаз не останавливается на нём. Десятки точно таких же озёр уже попадались на пути. Вот небольшая поляна, в точности похожая на ту, где они поставили памятник. Сочетание жёлтого, серого и синего цветов тоже красиво, но они видели сотни таких полян.

Параллельно пути вездехода появилась длинная цепочка отчётливо видных следов. Камов уменьшил скорость и внимательно осмотрел их. Это следы прыжков «ящерицы» - отвратительного мохнатого зверя с мордой крокодила - владыки Марса. Давно ли прошёл здесь зверь? Это определить невозможно. Может быть, сутки назад, а может быть, за несколько минут до появления вездехода. На плотном песке следы сохраняются долго. Возможно, что где-нибудь совсем близко кошачьи глаза наблюдают за машиной и длинные, согнутые, как у кузнечика, задние ноги напряглись, готовые к стремительному броску.

Сколько загадок таит в себе организм животного! Как устроен его дыхательный аппарат? Оно дышит разреженным воздухом, с очень небольшим содержанием кислорода. Ни одно земное животное не могло бы дышать здесь. Огромные прыжки зверя, бросающие его тело на двенадцать метров вперёд, требуют большой энергии. Откуда он берёт эту энергию?

А загадка «болота»? Топкая трясина, на которой тем не менее растут растения и непонятным образом держится песок?..

Много, очень много загадок предстоит разрешить науке на этой планете, жизнь которой прошла своими, отличными от жизни Земли путями.

Камов вспомнил Венеру. Там, пожалуй, меньше загадочного. По всему, что они видели за время короткого перелёта над планетой, её развитие идёт параллельно развитию Земли.

Недаром астрономы назвали Венеру сестрой Земли, а Марс - загадочной планетой.

Мысли Камова были прерваны появлением справа от его пути, на расстоянии около километра, небольшой гряды не то скал, не то холмов. Он так привык к ровной местности, что сознание не сразу восприняло необычайный вид. Холмы на Марсе! Они не могли быть песчаными. Ветры давно бы сравняли их с местностью. Значит, это скалы. До сих пор на планете не встречалось ни одного камня.

Вездеход быстро преодолел небольшое расстояние.

По мере приближения к скалам всё большее и большее волнение охватывало Камова.

Наконец-то! Наконец-то перед ним что-то, отличающееся от того, что они видели до сих пор!

Может быть, это остатки какого-нибудь сооружения разумных обитателей планеты?

Вездеход приблизился к скалам, имевшим в высоте от пяти до пятнадцати метров. Их было несколько десятков, расположенных на площади около гектара. Камов пристально разглядывал ближайший к нему камень. Похоже на биотитовый гранит. Вот почему он принял их за песчаные холмы. Бурый цвет камня сливался с цветом пустыни. Возможно, что это последние остатки горного хребта, который когда-то возвышался на этой местности. Надо как можно тщательнее зафиксировать фотоаппаратом каждую скалу. Это имеет громадное значение для науки. Может быть, это поможет земным учёным разгадать, что представляли собой эти скалы в далёком прошлом. И, конечно, необходимо взять с собой образцы этого гранита.

Он медленно вёл вездеход вдоль наружной границы площади, занятой гранитными скалами, по несколько раз фотографируя, каждую скалу. Они стояли так близко друг к другу, что вездеход не мог проникнуть в середину этой площади. Был ли в их расположении какой-нибудь порядок, как ему сначала показалось, или они расположены со свойственной природе хаотичностью, Камов определить не мог. А ответ на этот вопрос имел колоссальное значение. Было ли это природное образование или разрушенное временем до неузнаваемости неведомое сооружение исчезнувших обитателей планеты?

«Я должен выяснить этот вопрос во что бы то ни стало!» - думал Камов. - «Если взобраться на одну из скал, расположенных в середине, то можно заснять вид сверху, в плане. Это очень поможет разобраться в общем расположении гранитных выступов и, может быть, даст ответ».

Он посмотрел на часы. Времени оставалось в обрез.

«Ничего! - решил он. - Я могу вернуться по старому следу. По знакомому пути можно развить полную скорость. Это сэкономит мне по крайней мере час, который можно использовать».

Щёлкнул приёмник, и послышался голос Белопольского:

- Говорит звездолёт.

- Слушаю!

- По вашей просьбе, включаю маяк.

- Не надо! - сказал Камов. - Я решил вернуться старым путём.

- Почему?

- Вездеход стоит у подножия гранитных скал. Мне пришлось потерять много времени на их осмотр.

Из громкоговорителя ясно были слышны удивлённые восклицания.

- Скал? - переспросил Белопольский. - Где вы их обнаружили, Сергей Александрович?

- Примерно в восьмидесяти километрах от звездолёта, на юг. Я сфотографировал их почти все, но необходимо выяснить, что это такое, - природное образование или остатки сооружения. Для этого мне надо проникнуть внутрь занятой скалами площади. На вездеходе это невозможно.

- Значит, вы хотите выйти из машины? - спросил Белопольский.

- Это совершенно необходимо. Кроме того, надо собрать образцы.

Несколько секунд радио молчало.

- Будьте осторожны, Сергей Александрович! - сказал Пайчадзе.

- Конечно! - ответил Камов. - Но нет никаких оснований для беспокойства. Местность совершенно пустынна. Ждите меня через два часа.

«Не делаю ли я ошибки? - подумал он, но тотчас отогнал эту мысль. - Что может мне угрожать? Звери? Но почему они должны появиться именно сейчас, когда до сих нор их не было? По всему видно, что мы с Мельниковым совершенно случайно встретили «прыгающую ящерицу» днём. По-видимому, эти опасные звери выходят на охоту только по ночам».

Камов хорошо помнил, что глаза животного имеют характерное строение зрачка, типичное для ночного хищника.

Что ещё может угрожать ему? Очевидно, ничего.

Внимательно проверив оружие, Камов тщательно укрепил на спине резервуар с кислородом, крепко затянув ремни, чтобы он не мешал при подъёме на скалу. Она поднималась метрах в пятидесяти от вездехода и имела не менее десяти метров высоты. С её вершины должен был открыться широкий кругозор. Скала была сильно разрушена временем, но это обстоятельство должно было помочь справиться с крутым подъёмом. На всякий случай Камов взял с собой длинную верёвку.

«Не хватает только альпенштока, - подумал он. - Но альпинизм на Марсе должен быть легче, чем на Земле».

Он надел маску и вышел из машины, плотно закрыв за собой дверь.

Подойдя к намеченной скале, он увидел вблизи, что подъём на вершину вполне возможен, хотя и очень крут. Время разрушило скалу, покрыв её глубокими трещинами. Во многих местах откололись большие куски гранита. Почти на самой вершине образовался выступ, на который можно было попытаться накинуть верёвочную петлю. Это значительно облегчит подъём.

Со второго броска попытка увенчалась успехом. Петля крепко зацепилась за выступ. Камов начал подниматься вверх. Его тело весило здесь только около тридцати килограммов, но он всё же не ожидал, что казавшийся трудным подъём в действительности окажется таким лёгким. В несколько минут он достиг вершины. Стоять тут было невозможно, и он лёг, упираясь ногами в тот самый выступ, на который накинул свою петлю.

С этой высоты хорошо была видна вся панорама скал, Камов сразу понял, что никакого порядка в их расположении нет. Это было природное образование. Подавив своё разочарование, он сделал несколько снимков и осторожно повернулся, чтобы сфотографировать другую сторону. У подножия скалы, на которой он находился, оказалось пустое пространство, поперечником в двадцать - двадцать пять метров. Посмотрев вниз, Камов почувствовал, как неприятный холодок пробежал по его спине. На всём пространстве этого свободного от скал места тускло блестел знакомый ему серебристый мех.

«Ящерицы»!

Их было очень много. Плотно, одна возле другой, они лежали на песке и, по-видимому, спали.

Странно, что они не почуяли его присутствия. Ведь он был совсем рядом с ними, когда стоял у подножия скалы. Может быть, эти марсианские хищники лишены чутья, которое так высоко развито у их земных собратьев? Надо как можно скорее уходить отсюда, пока они спят. Не подозревая этого, Камов попал в их логово, на место, где эти твари скрываются днём. Стоит проснуться одной из них, увидеть его - и путь вниз будет отрезан.

Камов быстро сделал несколько снимков. Он не удержался, чтобы не сфотографировать и спящих «ящериц». Будь внизу земные звери, происходи всё это на Земле, звук щёлкнувшего затвора фотоаппарата немедленно разбудил бы их, но на Марсе благодаря разреженности воздуха звуки распространялись плохо. «Ящерицы» продолжали лежать неподвижно.

Спрятав аппарат, Камов осторожно спустился ниже, к верёвке. Только бы звери не проснулись ещё три-четыре минуты, и он будет в вездеходе.

Он взял в руки верёвку и посмотрел вниз.

Сердце тревожно забилось частыми ударами. Словно волна озноба прошла по телу.

Прямо под ним, на том месте, где ему надо было опуститься на «землю» виднелось длинное, отливавшее серебром тело. Камов видел зеленовато-серые кошачьи глаза, устремлённые на него, стерегущие каждое его движение. Зверь прижался к «земле», готовый к прыжку. Может ли он сделать десятиметровый прыжок вверх?

Камов взял в руку револьвер и, не спуская глаз с хищника, взобрался опять на вершину. Жаль, что он не взял с собой винтовку. С такого расстояния выстрел был бы без промаха. Из пистолета он может только ранить зверя. К тому же звук выстрела, конечно, разбудит спящих «ящериц». Нет, стрелять нельзя.

Он прижался к скале и, стараясь не делать никаких движений, следил за своим противником.

Хищник не пытался прыгать. Он лежал на песке, смотря на человека немигающим взглядом.

Если зверь не уйдёт, положение станет очень серьёзным. Спуститься вниз на глазах хищника совершенно невозможно. Ждать? Но сколько времени может продлиться это ожидание?

Камов совершенно не знал повадок «ящериц». На сколько хватит терпения у зверя? Какова степень его сообразительности? Понимает ли он, что человеку надо спуститься вниз? Что он вообще думает о никогда не виденном существе, появившемся в его владениях?

Камов решил ждать, ничего не предпринимая, полчаса. Если «ящерица» не уйдёт, то он сделает попытку застрелить или хотя бы испугать её звуком выстрела. Может быть, слабый здесь звук не встревожит спящих зверей.

Минута шла за минутой…

Если оставить вездеход на Марсе, в распоряжении Камова окажется несколько лишних часов. За это время многое может случиться.

Несмотря на трагичность положения, привычное спокойствие не покинуло Камова. Он хладнокровно обдумывал способы вырваться из неожиданного плена.

Втянув верёвку наверх, можно с её помощью перебраться на соседний камень, находившийся не далее пяти метров. На его вершине имеется острый выступ, на который легко набросить петлю.

Верёвка имеет пятьдесят метров длины. У него останется достаточно, чтобы повторить манёвр и перебраться ещё дальше.

Так он доберётся к вездеходу как можно ближе, а затем попытается убить зверя, если тот последует за ним, и, пока не подоспели остальные, бросится к машине.

Он стал осторожно вытягивать верёвку к себе. Её конец лежал недалеко от животного, и Камов с интересом ждал, как поведёт себя зверь.

Движение верёвки, шевелящейся так близко, не могло не привлечь внимания хищника. «Ящерица» повернула голову, но тотчас же снова устремила глаза на человека. Он, по-видимому, казался ей интереснее.

Но вот вся верёвка в руках Камова. Прежде чем привести в исполнение свой рискованный план, он решил подождать до истечения назначенного им получаса. Может быть, зверь всё-таки уйдёт.

Один момент Камову показалось, что его надежда осуществится. «Ящерица» перестала смотреть на него. Она медленно передвигалась туда и обратно у подножия скалы и, казалось, не обращала больше внимания на человека.

Может быть, она забыла о нём? Это было вполне возможно.

Но нет! Походив немного, зверь снова улёгся и устремил на вершину скалы немигающий взгляд.

«Упрямая тварь!» - подумал Камов.

Назначенное время прошло.

Камов осторожно поднялся и встал на колени. Размахнувшись петлёй, бросил её. Он никогда прежде не упражнялся в этом искусстве, но, к его удивлению, петля послушно легла на намеченный выступ. «Вот как обнаруживаешь в себе таланты, о которых и не подозревал», - с усмешкой подумал он.

Упёршись ногой в трещину гранита, Камов сильно потянул верёвку, испытывая прочность своего моста.

Верёвка неожиданно легко поддалась. Каменный выступ, казавшийся таким прочным, пошатнулся и рухнул. Камов едва не потерял равновесие. Невероятным усилием мускулов всего тела он изогнулся и в последний момент удержался от падения с десятиметровой высоты прямо на лежавших внизу зверей.

Сброшенный им гранитный выступ упал на песок в пяти шагах от ящерицы. Видимо сильно испугавшись, она одним прыжком проскочила между двумя скалами прямо в середину своих спящих сородичей.

Среди животных поднялось волнение. Серебряный ковёр внизу заколыхался, задвигался.

Проклиная сорвавшийся камень и свою собственную неосторожность, Камов видел, как звери один за другим покидали место своего отдыха и устремлялись в средние проходы между скалами. Скоро всюду, куда бы Камов ни посмотрел, он видел серебристый мех. Он насчитал их больше пятидесяти. Нечего было и думать спуститься вниз где бы то ни было. Все пути к бегству отрезаны. Пока животные не уйдут, он вынужден сидеть на своей скале. Камов прекрасно понимал, что все шансы на то, что они уйдут только с наступлением темноты. Солнце заходит здесь в восемь часов двадцать минут по московскому времени. Значит, осталось четыре часа до его захода. Кислорода в баллоне должно хватить на это время. О том, что звери могут добраться до него, Камов не беспокоился. Они не делали ни малейших попыток прыгнуть на скалу, что обязательно попробовали бы сделать земные хищники. На своём неприступном месте он в полной безопасности и мог бы спокойно дождаться ухода животных на ночную охоту, если бы… звездолёт не должен был покинуть Марс ровно в восемь. Не позднее чем в семь часов он должен во что бы то ни стало освободиться, иначе не останется никакой надежды добраться до корабля вовремя. Тогда смерть. Камов заставил Белопольского дать слово, что независимо ни от чего старт на Землю будет взят точно в срок. «Даже если вы задержитесь?» - спросил Константин Евгеньевич. «Даже и в этом случае», - ответил он.

Белопольский сдержит своё слово. Он хорошо знает, какие последствия может вызвать задержка.

Время шло…

Звери по-прежнему бродили по всем проходам. То один, то другой иногда останавливался у подножия скалы и, прижавшись к «земле», словно готовясь прыгнуть, смотрел на Камова неподвижными зелёно-серыми, кошачьими глазами.

Несмотря на своё отчаянное положение, Камов испытывал странное спокойствие. Независимо от его сознания, в нём держалась уверенность, что всё обойдётся благополучно. Он никак не смог бы объяснить, на чём основывалась эта непонятная ему самому уверенность, но она была.

Минутная стрелка равномерно передвигалась по циферблату, отсчитывая оставшееся ему время.

Секунды бежали.

Жизнь - смерть!.. Жизнь - смерть!..

Положение не изменялось.

Камов вспомнил о ждущих его друзьях. Как сильно они волнуются сейчас!

Он ясно представил себе всех троих. Белопольский, более хмурый, чем всегда, ходит по обсерватории - от пульта управления к двери и обратно. Мельников стоит у окна, с тревогой всматриваясь в горизонт, - не покажется ли вдруг знакомая белая машина? Пайчадзе, внешне спокойный, поминутно смотрит на часы. Ему никогда не изменяет привычная выдержка, но Камов знает, что никто так не беспокоится за него, как этот верный, испытанный друг.

Шесть часов… Остался один только час…

Камов опускает голову на руку. В усталом мозгу настойчиво как горький упрёк, звучат последние услышанные слова: «Будьте осторожны, Сергей Александрович!»

2 января 19… года.

Последний день нашего пребывания на Марсе оказался самым тяжёлым днём из всех проведённых на этой планете.

Очень трудно рассказывать всё, что нам пришлось пережить и перечувствовать, но мой долг сделать это.

…Около полудня я вышел проводить Камова в последнюю экскурсию на вездеходе. Сергей Александрович был в прекрасном настроении.

- Не скучайте! - шутливо сказал он, садясь в машину.

Вездеход ушёл.

Я вернулся на борт корабля. Белопольский сидел возле лежавшего на постели Пайчадзе. Тут же стояла и радиостанция.

Я ушёл в свою лабораторию и стал приводить её в порядок. Надо было подготовиться к отлёту. Заодно я решил исполнить просьбу Камова и проявить плёнку аппарата Бейсона. Сергей Александрович просил на это разрешения американца, и тот, очевидно неохотно, согласился. Он сказал только, что плёнка вся пустая, - он сделал всего два снимка. Но Камова интересует именно второй снимок, на котором, по рассказу Бейсона, должен быть заснят момент нападения зверя на Хепгуда.

Была ли это такая же «ящерица», какую мы убили, или какой-нибудь другой, неизвестный нам обитатель Марса? Если другой, то как он выглядит?

Проявив плёнку, я убедился, что нападение на командира американского корабля совершила именно «ящерица». Этот жуткий снимок получился очень хорошо. И зверь и его жертва вышли, как говорят кинооператоры, «первым планом».

Закончив свои дела в лаборатории, я вернулся к обоим астрономам. Они беседовали о чём-то, не относящемся к Марсу и нашему пребыванию на нём. От Камова ещё не поступало никаких сообщений.

Я подошёл к окну и стал смотреть на хорошо уже знакомую картину марсианской пустыни. День был ясный и совершенно безветренный.

В четырнадцать часов десять минут Камов сообщил, что поворачивает в обратный путь. Он просил через час дать радиомаяк, так как намеревался вернуться другой дорогой.

Час прошёл, и Белопольский включил микрофон. Произошёл короткий разговор, из которого я не забыл ни одного слова.

Сергей Александрович сообщил поразительную новость, что им обнаружены какие-то скалы. При этих словах Пайчадзе даже сел на постели от охватившего его волнения. Скалы на Марсе!..

- Наконец-то! - прошептал он.

Камов сказал, что хочет выйти из вездехода, чтобы обследовать свою находку и собрать образцы. Пайчадзе попросил его быть осторожным, и Камов как-то поспешно прекратил разговор. Возможно, что он опасался дальнейших уговоров.

Когда раздался звук выключенного микрофона, Арсен Георгиевич неожиданно вскочил на ноги. Белопольский укоризненно покачал головой.

- Нет оснований для беспокойства, - сказал он.

- Знаю, - ответил Пайчадзе.

- Зачем же так волноваться?

- Этого не знаю, но волнуюсь.

В этот момент я вдруг вспомнил только что проявленный снимок - голова Хепгуда в пасти зверя - и невольно сказал:

- А если «ящерица»…

Никто не отозвался.

В обсерватории наступило тягостное молчание. Пайчадзе, забыв предписание Камова лежать до самого момента старта, медленно ходил по узкому пространству между пультом и дверью в коридор. Иногда он останавливался и долгим взглядом смотрел на радиостанцию. В эти минуты у него было такое выражение, будто он хотел попросить приёмник заговорить. А Белопольский слишком часто смотрел на часы, что выдавало его скрытое волнение.

«Ждите меня через два часа», - сказал Камов.

Проходил час за часом, но от него не поступало никаких известий. Белопольский несколько раз включал микрофон, но ответа не было. Контрольная лампочка горела ровным светом, указывая, что на вездеходе станция включена и работает.

- Если бы был второй вездеход, - сказал Пайчадзе, - я отправился бы по следам Сергея.

- Если бы у нас даже был второй вездеход, - ответил Белопольский, - то вы всё равно никуда бы не отправились.

- Почему?

- Потому что я не разрешил бы вам этого. В отсутствие Сергея Александровича я отвечаю за вас и за наш корабль.

Пайчадзе ничего не сказал на это. Он мельком взглянул на заместителя командира звездолёта и стал ходить быстрее.

- Вы бы лучше легли, - сказал Белопольский.

Против всяких ожиданий, Арсен Георгиевич послушно исполнил его совет. Он лёг и вплоть до восьми часов не произнёс больше ни одного слова.

Мучительно тянулось время. Я ни на секунду не отходил от окна, до боли в глазах всматриваясь в ту сторону, откуда должен был появиться вездеход. Моментами мне казалось, что я вижу на горизонте его белый корпус; сердце начинало стучать частым ударами, но проходили мгновения - и всё исчезало бесследно.

Прошёл назначенный самим Камовым час его возвращения. Вездехода не было. Контрольная лампочка на радиостанции по-прежнему горела, и это было, пожалуй, мучительнее всего.

Что там случилось? Где Камов? Что заставило его покинуть вездеход на столь долгое время?..

«Жив ли он?» - невольно приходил на ум страшный вопрос.

Шло время… Я боялся взглянуть на часы. Осталось совсем немного.

«Звездолёт должен взять старт точно в назначенную минуту, что бы то бы ни случилось», - настойчиво звучит в ушах голос Камова. И ответ Белопольского: «Обещаю вам это».

Как решится Константин Евгеньевич исполнить своё обещание?..

Я знал, что он вынужден будет решиться. Недостаточная скорость корабля делала нас пленниками графика. Звездолёт не мог задержаться на Марсе. Это привело бы к гибели всей экспедиции. Если Камов не явится вовремя, Белопольскому ничего не останется, как только лететь на Землю без него. Как ни ужасна гибель товарища, но губить остальных членов экипажа и этим самым нанести тяжёлый удар всему делу звездоплавания было бы совершенно бессмысленно.

В обсерватории царила полная тишина. Каждый из нас замкнулся в себе, боясь заглянуть в глаза другого, чтобы не прочитать в них своей невысказанной мысли.

Первый не выдержал и нарушил молчание Белопольский. Он вдруг вскочил и стремительно подошёл к окну. Несколько минут он пристально вглядывался вдаль странно неподвижными, застывшими глазами. Крупные капли пота блестели на его лбу.

Что переживал сейчас этот человек, которому выпала судьба произнести страшное слово? Он был заместителем командира звездолёта, а сейчас его единственным командиром. Ему предстояло дать команду: «В путь!», равносильную смертному приговору отсутствующему товарищу.

Он обернулся и сказал очень тихо:

- Осталось двадцать минут!

Я вздрогнул всем телом. Пайчадзе не пошевельнулся. Мы оба не ответили.

- Приведите сюда Бейсона. - Белопольский обращался ко мне.

Привести Бейсона… Так вот кому придётся заменить на корабле Камова! Мы вернёмся на Землю вчетвером, как и прибыли сюда.

Я открыл дверь каюты и сказал:

- Идите за мной!

- Корабль улетает с Марса? - спросил американец.

Я ему ничего не ответил.

Всё это время я старался не смотреть на часы, но теперь не мог оторвать от них взгляда. Я видел, что Пайчадзе тоже смотрел на них. Стрелка неуклонно и, как мне казалось, очень быстро приближалась к цифре восемь.

- Наденьте шлемы! - по-английски сказал Белопольский. Ему не хотелось два раза произносить эту страшную фразу. Он протянул шлем Бейсону. Я заметил, что это был его собственный шлем. Тот, который принадлежал Камову, он оставил себе.

Итак, всё кончено! Мы улетаем!..

- Константин Евгеньевич, - прошептал Пайчадзе.

Белопольский вопросительно посмотрел на него, но Арсен Георгиевич не сказал больше ни одного слова.

Прошла бесконечно длинная секунда.

- Хорошо! - сказал Белопольский. - Я буду ждать ещё двадцать минут.

Пайчадзе вдруг встал и сказал громко и отчётливо:

- Вездеход мог сломаться. Сергей Александрович ждёт нас.

Белопольский молча указал на красную лампочку радиостанции и тихо произнёс одно только слово:

- Воздух!

Смуглое лицо Пайчадзе стало серым. Мы оба сразу поняли, что хотел сказать Константин Евгеньевич.

Индикаторная лампочка неопровержимо доказывает, что рация вездехода в полном порядке. Раз приёмник молчит, - это значит, что Камова нет в машине. В атмосфере Марса дышать нельзя. Запас кислорода в резервуаре, который он должен был взять с собой, выйдя из вездехода, мог обеспечить его на шесть часов. С момента последнего разговора прошло уже больше пяти. Значит, у Камова осталось воздуха меньше чем на час.

- Надо искать! - сказал я.

Белопольский ответил каким-то чужим, деревянным голосом:

- Хорошо! Звездолёт будет искать своего командира ещё десять минут.

Бейсон внимательно прислушивался к непонятному для него разговору. Он, несомненно, чувствовал страшное напряжение, царящее на борту корабля, но не мог понять его причины.

- Где мистер Каков? - спросил он.

Пайчадзе, стоявший к нему спиной, стремительно обернулся.

- Слышали приказ командира звездолёта? - с бешенством в голосе спросил он, забыв, что Бейсон не мог понять русской речи. - Наденьте шлем! Прекратите разговоры!

Американец в замешательстве посмотрел на меня. Я повторил команду по-английски. Бейсон молча повиновался.

Стрелка быстро бежала по циферблату. За окнами корабля стало темно. Наступила ночь.

- Надеть шлемы! - вторично раздалась команда.

На этот раз я обрадовался ей. В том, что Камов не вернётся, не приходилось больше сомневаться. Оставалась единственная надежда найти его сверху. Мощный прожектор корабля осветит нам местность.

- Занять сетки!

В обсерватории были заранее подвешены специально предназначенные гамаки. На Марсе не было стартовой площадки, и корабль будет менять направление полёта.

Белопольский занял место у пульта. Его сетка осталась пустой.

Даже при первом в моей жизни старте - с Земли я не испытывал такого мучительного волнения…

Я неотрывно смотрел в лицо нашего нового командира. Оно по-прежнему было очень бледно, но казалось сосредоточенно спокойным.

Каким, вероятно, нечеловеческим усилием воли он сумел заставить себя быть спокойным!..

Задрожал корпус корабля. Гул двигателей, нарастая, усиливаясь с каждой секундой, заполнил собой, казалось, весь мир, всю Вселенную.

Звездолёт тронулся с места.

Но он был ещё на поверхности Марса.

Белопольский нажал знакомую кнопку. Он убрал колёса.

Значит, мы в воздухе!

Молниеносное движение рук… Могучие двигатели смолкли, и тотчас заработал «атмосферный». Стремительный взлёт корабля был прерван, и, послушный своему командиру, он уже спокойно летел над планетой, как и пять дней назад.

И я, и Пайчадзе мгновенно соскочили с сеток и кинулись к окнам.

Звездолёт описывал широкий круг, возвращаясь к месту, откуда только что взлетел. Луч прожектора позволял отчётливо видеть все подробности.

Промелькнуло озеро и площадка, где стоял наш корабль. Я заметил даже стальной обелиск с рубиновой звездой на вершине. Скорость корабля была настолько велика, что памятник мелькнул на короткое мгновение. Но Белопольский не мог уменьшить её, - звездолёт врезался бы в «землю».

Мы летели к югу, в ту сторону, куда ушёл вездеход Камова.

Через четыре минуты, пролетев больше ста километров, звездолёт повернул обратно. Лететь дальше не было никакого смысла. Вездеход мог находиться не больше как в восьмидесяти километрах от нашей бывшей стоянки.

Сто километров туда, сто километров обратно и опять сто километров по первому направлению.

Ничего…

Марсианская пустыня была темна и безжизненна.

Мне казалось, что я теряю сознание. Всё кончено!.. Сергей Александрович Камов погиб безвозвратно…

Звездолёт круто изменил направление. Мы стали удаляться в сторону.

Я бросил быстрый взгляд на лицо Белопольского.

Он склонился к перископу. В твёрдо сжатых губах я увидел непреклонную решимость. Он не обращал на нас внимания. Казалось, что в эту ужасную минуту он забыл о нашем существовании.

Арсен Георгиевич отвернулся от окна и направился к своему месту. Я машинально последовал за ним.

По лицу Пайчадзе бежали обильные слёзы.

Я не успел лечь. Резкий толчок швырнул меня в сетку. Знакомое ощущение удвоенной тяжести сковало тело. В ушах стремительно нарастал могучий давящий звук.

В застывшем холодном воздухе мрачно и угрюмо возвышаются бурые гранитные скалы.

У их подножия, медленно передвигая плохо развитыми передними ногами, бродят длинные мохнатые звери. Блестит в лучах заходящего солнца серебристый мех. То один, то другой подходит к подножию высокой скалы и, прижавшись к «земле», славно собираясь прыгнуть, смотрит на вершину неподвижными зелёно-серыми глазами.

На вершине скалы лежит человек.

Он положил голову на согнутую левую руку. Правая крепко сжимает воронёную сталь пистолета.

Человек давно лежит тут. Он очень устал и физически и морально. Давно уже потеряна надежда на спасение. Нельзя спуститься вниз, где совсем близко стоит белая машина с зеркальными окнами. В ней спасение и жизнь! Но на пути смерть, отвратительная смерть в пасти зверя.

Нет, что угодно, но только не это! Пусть лучше иссякнет кислород, питающий надетую на человека маску.

Солнце совсем низко над горизонтом. Вот-вот наступит ночь, быстро приближающаяся ночь тропиков. Воздух станет ещё холоднее. Будет сильный мороз.

Но человек не думает об этом. Какое ему дело до мороза, если кислорода хватит не больше чем на один час. Там в белой машине, находятся баллоны с живительным газом, там воздух и жизнь, но добраться к ним невозможно, как если бы они находились не в пятидесяти метрах, а на одном из спутников Марса, которые сияют над головой на уже потемневшем небе.

Человек сознаёт свою обречённость. Но его чёрные глаза смотрят спокойно и твёрдо из-под густых, нависших бровей. Движения неторопливы и уверенны. Он подносит руку к глазам и смотрит на циферблат. Стрелки показывают восемь часов десять минут. Человек приподнимается. Кажется, что он к чему-то прислушивается.

Но кругом ничем невозмутимая тишина. Ни один звук не нарушает безмолвия пустыни.

С жестом досады он снова ложится на холодный гранит.

Проходит ещё десять минут. Солнце скрывается за горизонтом. Воздух быстро становится холоднее. Наступает ночной мороз.

Но вот какой-то звук доносится до ушей человека. Он стремительно поднимается и всем телом наклоняется в сторону, откуда прилетел к нему так давно ожидаемый им шум. Шум становится всё громче. Как будто где-то далеко, за десятки километров, сорвалась с гор и катится вниз с адским грохотом лавина камней.

Лицо человека становится белым как мел, но губы улыбаются улыбкой одобрения.

Звук постепенно затихает, и на лицо человека возвращается краска. Бесконечно усталым движением он опустился на своё ложе.

Всё. Он один на Марсе. Один на всей громадной планете!

Смерть не заставит себя долго ждать. Ещё тридцать - сорок минут - и всё будет кончено!

Человек на скале не боится смерти. Он жалеет только, что слишком мало сделано, не все планы осуществлены, не все намерения выполнены. Ну, что ж! То, что он хотел сделать, исполнят другие. В своей преждевременной смерти он виноват сам.

Как медленно идут минуты!..

Но что это?.. Снова послышался тот же звук. Всё громче, всё ближе… Он нарастал, становился оглушительным…

Из-за горизонта взметнулся луч ослепительного света. Вот он стремительно опустился к «земле», вырывая из темноты заросли растений, воды замёрзшего озера.

Человек на скале вжал тело в камень, словно боясь, что его могут увидеть.

Он действительно боялся этого. В его голове мгновенно мелькнула мысль о белой машине. Если луч прожектора коснётся её, лакированная крыша заблестит как зеркало. Её обязательно увидят те, кто направляет слепящий свет.

Словно тысячи взрывов тяжёлых снарядов слились в один невыносимый для ушей звук. Всколыхнулся разрезанный воздух. Со свистом пронёсся между скалами внезапно возникший ветер. Широкие крылья закрыли небо над головой человека.

Луч прожектора пронёсся мимо. Местность осветилась призрачным красным светом. За хвостом промчавшейся машины мелькнуло длинное ярко-красное пламя и скрылось. Грохот затихал вдали.

Человек облегчённо вздохнул. Он провёл рукой по лбу, словно прогоняя ненужные мысли.

Снова послышался шум, но уже не такой громкий. Машина возвращалась обратно. Она пролетела на расстоянии двух километров от скалы, на которой человек напряжённо следил за ней. Теперь он приподнялся: его не могли увидеть.

Луч прожектора бегал по «земле» и на короткую секунду осветил скалы вокруг. Но и этого времени было достаточно, чтобы заметить то, что наполнило сердце человека бурной радостью: зверей между камнями не было!

В красном отблеске пламени виднелись быстро удалявшиеся прыгающие тени. Смертельное испуганные «ящерицы» спасались бегством. Человек был свободен.

Он быстро спустился вниз по верёвке, закреплённой за выступ скалы, и бросился к белой машине. В темноте он несколько раз падал, больно ударяясь об острые края камней. Но что значила боль в сравнении с сознанием, что он спасён от ужасной участи быть съеденным отвратительными «владыками Марса»! Пусть впереди всё равно смерть, но его тело не достанется прожорливой пасти зверя.

Уже сидя в мягком кресле машины, он ещё раз увидел своё любимое детище, свой навеки утраченный звездолёт.

Корабль пролетел далеко, но стоит протянуть руку, нажать кнопку - и на крыше вездехода вспыхнет прожектор. Могучая птица увидит его свет и опустится на «землю». Именно надеясь на это, она так упорно летает в районе, где может находиться её пропавший командир.

Товарищи всё ещё надеются, что найдут его.

Они потеряли очень много времени. Далёкая Земля неумолимо приближается к той точке, где звездолёт должен встретиться с ней. Когда планета пройдёт эту точку, догнать её будет уже невозможно. Тогда общая гибель.

В утомлённом мозгу с лихорадочной быстротой проносятся мысли. Двигатели имеют запас мощности… Можно ускорить полёт корабля и успеть вовремя… Кнопка тут, рядом… Зажечь прожектор… Спасти свою жизнь…

Инстинкт самосохранения толкает руку к спасительной кнопке. Вот пальцы коснулись её гладкой поверхности… Ещё одно маленькое усилие… Но воля и разум побеждают инстинкт.

Имеет ли право он - командир корабля, - пытаясь спасти свою жизнь, рисковать жизнью товарищей, рисковать исходом первого в истории большого космического рейса?

Звездолёт должен вернуться на Землю. И он вернётся.

Камов решительно опускает протянутую руку.

Ведь так недавно на скале он прижимался к ней, боясь, что его заметят с борта корабля. Почему же сейчас его рука протянулась к предательской кнопке?

Очевидно, неожиданное избавление от «ящериц», кажущийся переход от смерти к жизни нарушили равновесие его души, ослабили волю. Он виноват один и должен нести наказание за свою вину. Рисковать жизнью других он не имеет права.

Далеко на горизонте, в той стороне, куда должен направиться звездолёт, улетая на Землю, появилась и, казалось, медленно стала подниматься вверх красная чёрточка. Вот она превращается в точку, становится всё меньше и меньше и незаметно исчезает из глаз.

Это огненный след позади улетевшего с Марса звездолёта.

Камов закрыл глаза.

…Нарастает скорость. Могучая сила атомного распада толкает корабль вперёд всё скорее и скорее. С бешеной быстротой врезается в чёрную пустоту стальной корпус с золотой надписью «СССР-КС2». Он несёт на родную планету весть о великой победе. Пройдёт полтора месяца, и среди ликующих людей опустится на поле ракетодрома белоснежная птица…

Медленно передвигались на тёмном небе Марса узоры созвездий. Изогнутая ручка ковша Большой Медведицы наклонилась к горизонту, опускаясь всё ниже и ниже. Среди звёзд быстро двигался с запада на восток первый спутник планеты - блестящий Фобос, успевающий за одну ночь два раза обойти небо Марса. Усиливался и крепнул ночной мороз. Среди песчаной пустыни, замёрзших озёр и причудливых серо-синих растений, закрывших свои гибкие листья, мелькали прыгающие тени фантастических «ящериц». Их глаза, с широко раскрытыми кошачьими зрачками, отражали тусклый свет марсианской «луны». В разреженном воздухе слабо звучал жалобный крик пойманного «зайца».

Шла извечная, повторяющаяся на всех небесных телах, несущих на себе жизнь, борьба за существование.

Шло время…

Фобос опустился ещё ниже, и тень скалы накрыла неподвижно стоявшую у её подножия белую машину, изготовленную за много миллионов километров отсюда, на далёкой Земле.

Камов поднял голову и сказал: «Прощай!»

Этим словом он подвёл последний итог своей жизни, которую мысленно пережил ещё раз за эти часы. Его лицо осунулось и постарело. Глубокие морщины, которых не было раньше, легли у краёв губ, по-прежнему твёрдо и упрямо сжатых.

«Прощай!»

Впереди близкая и неизбежная смерть. Ничто не может предотвратить её. Нет никакой надежды.

12 февраля 19… года.

Десять часов по московскому времени.

Наконец-то я могу с полным правом написать: «по московскому времени»!

Я в Москве!

Сегодня как-то особенно остро чувствуется счастье возвращения. Вчерашний день прошёл как в тумане, но я никогда не забуду ни малейшей подробности!

Я хочу описать под свежим впечатлением последний день нашего космического рейса. Это будет последняя запись в моём дневнике. Много событий я занёс на его страницы. Я писал о них в Москве, на борту звездолёта, писал на Марсе. И вот заканчиваю дневник за тем же столом в моей комнате, где начал в памятную ночь на 2 июля.

Перед глазами проходит всё виденное… Вспоминается всё пережитое…

Старт с Земли…

Прекрасная планета с поэтическим именем - Венера! Бесформенная мрачная громада астероида. Она промелькнула в короткие секунды, но навсегда останется в памяти…

Пустынные равнины Марса…

Выстрел Бейсона… Американский звездолёт, пугливо прижавшийся к «земле»…

Жуткая песчаная буря…

Я вижу зеленовато-серые, кошачьи глаза и широко открытую пасть, усеянную острыми зубами треугольной формы… Непостижимо мощный, стремительный прыжок серебристого тела…

Я вижу оставленный нами памятник. На маленькой поляне увенчанный рубиновой звездой блестит сталью и золотом трёхметровый обелиск…

Последние проводы. «Не скучайте!..»

Отлёт с Марса…

Полтора месяца тоскливого возвращения…

Белопольский сделал всё, чтобы звездолёт вернулся на Землю точно в назначенную Камовым минуту. «Я должен это сделать в память Сергея Александровича», - говорил он.

И он сделал!

По плану экспедиции, финиш звездолёта должен был состояться 11 февраля между двенадцатью и четырнадцатью часами. Мы задержались на Марсе на тридцать шесть минут, но всё же колёса корабля коснулись ракетодрома в двенадцать часов тридцать две минуты.

Чего ещё можно требовать?!

Велика заслуга Константина Евгеньевича: он привёл потерявший своего командира корабль по безвоздушным путям Вселенной, как по рельсам железной дороги, прямо к перрону станции.

Честь и слава ему - достойному преемнику Камова у пульта управления звездолётом!

В восемь часов утра 11 февраля мы все собрались в помещении обсерватории. Наступали последние часы полёта. Земля совсем близко.

На корабле всё было готово к спуску. Как всегда, я приготовил свои аппараты и находился у «окна ТАСС». Пайчадзе возился со своими астрономическими приборами, готовясь к нужным ему наблюдениям. За эти недели он очень похудел и осунулся. Больше нас всех Арсен Георгиевич переживал потерю. Они были очень дружны с Камовым. Их навсегда связали друг с другом незабываемые часы исторического полёта на Луну. Всё время обратного рейса Пайчадзе ни на минуту не прерывал своей работы, сократив до минимума часы отдыха. Настойчивым трудом он старался заглушить своё горе.

Белопольский у пульта управления, положив на колено тетрадь, что-то вычислял, быстро исписывая математическими формулами страницу за страницей.

Бейсон уныло смотрел в боковое окно. Полтора месяца он просидел в своей каюте, отказываясь выйти из неё. Впереди его ждали позор суда и суровое наказание. Бесславное возвращение!

Сейчас он был с нами по приказанию Белопольского.

Землю закрывал огромный диск Луны, возле которой мы должны были пролететь. Она приближалась с каждой секундой, закрывая собой всё впереди корабля. Я фотографировал её без конца. Оба киноаппарата, повёрнутые к ней, работали без перерыва. Невидимая с Земли половина её спутника была обращена к нам, но, к сожалению, Солнце освещало только немного больше четверти этой самой интересной для нас половины.

В восемь часов тридцать минут звездолёт поравнялся со спутником Земли. Мы пролетели на расстоянии около двухсот километров от её поверхности. И сразу увидели родную планету.

Сердце забилось тревожно и радостно… Горячий комок подступил к горлу.

Земля! Она сверкала на чёрном фоне пространства голубоватым диском, окружённая тонким ореолом сияющей атмосферы.

Звездолёт летел прямо к ней. Ощутимо уходила назад чёрная пустота. Между нею и нами, как закрывшаяся дверь в безграничное пространство мира, висела Луна - последний разъезд нашего долгого странствования по дорогам Вселенной.

Мне казалось, что я ощущаю нетерпеливую дрожь стального корпуса. Белоснежная птица мчалась к родному гнезду, со стремительной быстротой покрывая последние километры.

Всё ближе и ближе…

Земля приближалась, увеличиваясь с каждой секундой.

В эти волнующие минуты мы с особенной остротой чувствовали всю горечь нашей утраты. Если бы Камов был с нами!

Как-то раз Пайчадзе сказал: «Если бы он мог воспользоваться американским звездолётом!» Он тогда не прибавил больше ничего; но, оставшись со мною наедине Белопольский дополнил его слова. Он подробно объяснил мне, что если бы Сергей Александрович и остался жив, то всё равно не смог бы вылететь на Землю на корабле Хепгуда, не зная его конструкции. Я понял тогда: надежды нет и на это.

Так же, как и на Венеру, звездолёт должен опускаться на Землю сорок семь минут, начав этот спуск с расстояния в сорок одну тысячу километров от её поверхности. Этого расстояния было как раз достаточно для того, чтобы погасить нашу космическую скорость, которая, замедляясь на десять метров в секунду, за эти сорок семь минут упадёт от двадцати восьми и пяти десятых километра до нуля.

Когда началась тормозящая работа двигателей, мы были уже настолько близко, что я без труда узнал Азию, ярко освещённую солнцем. Европа ещё скрывалась в ночной тени. На всей видимой половине земного шара совершенно не было крупных облачных масс. Поверхность планеты с каждой секундой становилась яснее, словно она сама радуясь возвращению своих детей, с открытым лицом протягивала навстречу звездолёту материнские объятия.

Мы незаметно погрузились в атмосферу. Воздух был поразительно прозрачен; родная страна раскинулась над нами во всём своём великолепии. Мы видели в сильные бинокли и нестерпимо блестевшую гладь Тихого океана, и чуть заметную линию Уральского хребта. На севере, в молочном тумане, угадывались льды Арктики.

Звездолёт опускался вниз… На высоте ста километров он расправил свои могучие крылья.

Космический рейс закончился!..

Реактивный самолёт летел в стратосфере. Мне казалось, что он спустится непосредственно над Москвой, но, когда на высоте тридцати километров он перешёл в горизонтальный полёт, я увидел под нами горы Урала.

Белопольский вёл корабль на запад, медленно опускаясь всё ниже и ниже…

Вот в стёклах бинокля промелькнул внизу город Горький.

Ещё через двадцать минут, совсем уже близко, под крылом машины проплыл назад древний Владимир…

Мы приближались к Москве.

Корабль был на высоте одного километра, когда из-за горизонта выплыла панорама столицы.

Над самой Москвой мы не пролетели. Звездолёт направился прямо к ракетодрому.

Всё ниже и ниже… Стихает гул двигателей… Широкими кругами заканчивает корабль свой семимесячный полёт…

Внизу громадное поле. С него мы начали путь. К нему вернулись опять. Оно пустынно и белеет ровным снежным покровом. На высокой ограде, на всём протяжении её длины, бесчисленные флаги… Крохотными точками вытянулись в несколько рядов вереницы автомобилей. Я не вижу, но знаю, что на плоской крыше межпланетного вокзала масса людей. Нас ждут. Нас вышли встречать многочисленные друзья.

Я не уверен, что Пайчадзе сказал громко; может быть, мы услышали его мысль: «Серафима Петровна тоже здесь».

Серафима Петровна - жена и верный друг Камова. Она стоит сейчас на крыше вокзала, жадно всматриваясь в белую птицу, ожидая встречи с любимым человеком. Она ничего не знает…

Последний заход. Смолкают двигатели. Мягко касаются земли громадные колёса.

Я вижу, сквозь пелену радостных слёз, как от вокзала мчатся к остановившемуся кораблю шесть автомобилей.

Белопольский прямо с пульта открывает обе двери выходной камеры. Нечего опасаться, - снаружи воздух Земли.

Падает на снег алюминиевая лестница. Тут не спрыгнешь прямо на землю, как мы это делали на Марсе. Один за другим покидаем звездолёт.

Из автомобиля выходит председатель правительственной комиссии - академик Волошин - и направляется к нам. За ним идут другие члены комиссии.

Несколько кинооператоров крутят ручки своих аппаратов. Я много снимал в пути. Теперь моя роль окончена. Теперь их очередь.

Белопольский выходит навстречу Волошину. В этот момент, нарушая торжественный церемониал встречи из-за спины академика стремительно выбегает Марина и бросается на шею отца. Пайчадзе берёт дочь на руки.

Белопольский подносит руку к шлему. Сейчас он доложит Волошину о выполнении задания, сухим языком рапорта скажет о гибели командира звездолёта, а в трёх шагах от него стоит Серафима Петровна Камова, радостная, весёлая, с огромным букетом в руках…

Но неужели она не видит, что её мужа нет среди нас? Почему Волошин не выражает ни малейшего удивления, что ему рапортует Белопольский, а не Камов?..

Страшные слова сказаны, но на лице Серафимы Петровны по-прежнему сияет улыбка…

Рапорт окончен, Волошин обнимает командира корабля.

- Поздравляю вас, - громко говорит он, - с блестящим окончанием первого космического рейса. Своим благополучным возвращением вы сделали огромный подарок нашей Родине. Примите же и наш ответный подарок.

Члены комиссии расступились в стороны. С цветами в руках к нам быстро подошёл человек, мысль о котором не давала нам покоя все эти шесть недель.

Живой, весёлый, с блестевшими от радости глазами, перед ними был Сергей Александрович Камов.

Я не помню, как у меня на руках очутилась Марина…

- Сергей!

- Арсен!..

Камов и Пайчадзе бросились в объятия друг друга.

* * *

Затаив дыхание, боясь пропустить хоть одно слово, слушали мы несколько часов спустя рассказ Сергея Александровича о пребывании на Марсе и обстоятельствах его чудесного спасения.

Он говорил коротко и сжато, ни словом не упоминая о своих чувствах и переживаниях, но из этого сухого рассказа передо мной отчётливо вырисовывался героический характер человека, для которого его дело было дороже жизни.

- Пятьдесят пять метров ускорения дало мне возможность не только спастись, - закончил Камов, - но и достигнуть Земли на двадцать один час раньше вас. Скорость корабля после десяти минут работы двигателя составила тридцать два километра четыреста пятьдесят метров в секунду. В момент старта я потерял сознание и очнулся, когда корабль уже летел по инерции. В воду я, конечно, не ложился, так как не верю в спасительность этого средства. Придав звездолёту нужное направление, я во всём остальном положился на законы механики и своё счастье, - он слегка усмехнулся при этих словах. - Вы сами можете понять, как мне было скучно одному. Приблизившись к Земле, я в полной мере оценил, какое сокровище имел Хепгуд в своём распоряжении, и не сумел его использовать… Я говорю про двигатель его корабля. Это очень надёжный, хороший механизм, не уступающий нашим. Тормозить звездолёт трением об атмосферу я не хотел. Двигатель блестяще справился с задачей. Повернув корабль на сто восемьдесят градусов, я стал тормозить его именно этим двигателем и к моменту погружения в атмосферу имел почти нулевую скорость. Звездолёт стал падать. Парашюта у меня не было. Он остался на Марсе вместе с нашим вездеходом. Я стал включать двигатель короткими толчками. Не могу сказать, что это было приятное ощущение, но своей цели я добился: корабль прекратил беспорядочное падение и перешёл в планирующий полёт…

Он замолчал. В большой, красиво обставленной столовой было тихо. Все ждали продолжения. Волошин машинально помешивал ложкой давно остывший чай. Нина Арчилловна, жена Пайчадзе, чуть слышным шёпотом убеждала Марину сидеть спокойно. Белопольский, Пайчадзе и я не спускали глаз со своего вновь обретённого командира.

- В общем, - сказал он, - можно сказать только одно: с момента, когда «СССР-КС2» разогнал зверей, и до приземления на Земле мне везло всё время. Видно, моей жене ещё рано становиться вдовой, - он ласково погладил руку Серафимы Петровны. - Звездолёт летел в стратосфере. Внизу находилась Сибирь. Постепенно снижаясь, я миновал Уральский хребет и опустился у самых предместий города Саранска. Удар был очень силён, но, как видите, я не пострадал, чего нельзя сказать о корабле. Ну, а дальше рассказывать нечего. Я послал телеграмму, и меня на самолёте доставили в Москву. Так мне удалось присутствовать при триумфальном финише нашего звездолёта.

Он протянул руку Белопольскому.

- Остаётся поблагодарить Константина Евгеньевича за его искусство. Звездолёт, как вы знаете, опустился на ракетодроме по расписанию. Первый большой космический рейс прошёл точно в намеченные сроки. Это огромная победа!

- Куда вы думаете совершить следующий полёт? - спросил Волошин.

- Конечно на Марс. Загадки этой планеты должны быть разгаданы до конца. Только этот полёт совершу не я.

- Это почему?..

- Боюсь, что только что закончившийся полёт был для меня последним, - с грустью в голосе сказал Камов. - Нагрузка, которую мне пришлось испытать при старте с Марса, не могла не сказаться на здоровье.

Мы трое с ужасом переглянулись.

- Неужели ты говоришь правду? - прошептал Пайчадзе.

- Боюсь, что да, - ответил Камов.

- Мы вас вылечим, - решительно сказал Волошин. - Этого нельзя допустить. Лучшие врачи Советского Союза займутся вами.

Наступило тяжёлое молчание. Серафима Петровна нежно обняла мужа и положила голову ему на плечо.

- Ничего, друзья! - сказал Камов. - В лице Константина Евгеньевича мы имеем хорошего командира для будущего звездолёта, который я ему построю. Хочу надеяться, что и другие мои спутники не откажутся от этой роли. С меня вполне хватит. А среди нашей молодёжи найдутся сотни будущих «звёздных капитанов». Космические рейсы будут продолжаться.

- Один из этих капитанов сидит возле меня, - сказала Нина Арчилловна, стараясь шуткой разогнать мрачное настроение, овладевшее всеми. - Боюсь, что моя Марина - тоже будущий звездоплаватель: только о звёздах и говорит.

Все рассмеялись.

- Решено! - весело сказал Камов.

- Когда же совершится второй полёт на Марс? - спросил Белопольский.

- Года через два, - ответил Камов. - Корабль надо усовершенствовать или построить новый. Скорость в двадцать восемь с половиной километров в секунду слишком мала.

- А Венера? - спросил Волошин.

Глаза Белопольского и Пайчадзе потеплели при упоминании о сестре Земли.

- Венера, - сказал Камов, - прекрасна. Эта планета полна сил и жизни, но загадок на ней, по-видимому, нет. Она идёт по тому же пути, по которому шла наша Земля. Венера только начинает жить. Наука Земли, как старшая сестра, должна помочь ей, направить её первые шаги. Но это будет не скоро. Это дело наших далёких потомков, и я не сомневаюсь, что они сделают это. Помочь работе природы можно и должно, но насильственно изменить эту работу нельзя.

- Так и будет, - сказал старый академик.

Космический рейс закончен.

Первый опыт межпланетных сообщений увенчался блестящим успехом. За семь с половиной месяцев звездолёт «СССР-КС2» посетил две планеты Солнечной системы и, пролетев больше полмиллиарда километров, вернулся на Землю.

Огромный вклад сделан в советскую науку.

Будем готовиться к следующим рейсам. Их будет много. Советские звездолёты покроют межпланетные пространства десятками трасс своих перелётов. Они раскроют все тайны, ревниво хранимые природой. Пытливый взор человека проникнет в самые отдалённые окраины нашего мира - системы Солнца.

Когда-нибудь им станет тесно и тут. Тогда они вырвутся за пределы этой системы.

Нет границ, нет пределов дерзанию свободного человеческого ума. Нет границ познанию!..

Молодой человек со значком мастера спорта в петлице остановился перед закрытой дверью.

Словно в нерешительности, он провёл рукой по коротко остриженным волосам. На загорелом лице выступил румянец волнения. Он глубоко вздохнул, как человек, готовящийся прыгнуть в холодную воду, и осторожно постучал.

- Войдите!

Молодой человек отворил дверь.

Небольшая комната была обставлена мягкой кожаной мебелью. Два книжных шкафа, картины на стенах, пушистый ковёр, закрывавший весь пол, - всё это мало напоминало служебное помещение, скорее - кабинет частной квартиры.

У окна стоял широкоплечий мужчина с зачёсанными назад светлыми волосами. Он обернулся при звуке закрывавшейся двери.

Молодой человек почтительно наклонил голову:

- Киноинженер Геннадий Второв.

- Садитесь товарищ Второв! - хозяин кабинета жестом указал на кресло у стола. - Я получил письмо профессора Баландина. Он отзывается о вас с большой похвалой и рекомендует в качестве кинооператора экспедиции. Раз вы пришли ко мне, можно сделать вывод, что хотите лететь.

- Это не то слово, Борис Николаевич, - ответил Второв. - Я мечтаю попасть в число членов экспедиции.

- Эта мечта может осуществиться. За вас ручается профессор Баландин. Это не мало! Но, кроме знаний и желания, требуется ещё и безукоризненное здоровье. Вы мастер спорта? Какого именно?

- Альпинизм.

- Это нам подходит. Окончательное решение будет вынесено начальником экспедиции - академиком Белопольским, но я не думаю, чтобы он стал возражать. Для этого, мне кажется, нет причин.

- Спасибо, Борис Николаевич! - горячо сказал Второв.

- Благодарить ещё рано. Вы комсомолец?

- Недавно принят в кандидаты партии.

- Вы очень молоды. - Мельников внимательно всматривался в черты лица Второва. - Восемь лет тому назад я был таким же, как вы, и стремился в первый для меня космический рейс, и тоже в качестве кинооператора. Не правда ли, в нашей судьбе есть что-то общее? Но вы имеете передо мной преимущество. Вы инженер, а я был простым журналистом. Вам не жалко превратиться из инженера в фотографа?

- Быть кинооператором на звездолёте гораздо почётнее, чем инженером на Земле.

Мельников засмеялся.

- Я вижу, вы энтузиаст, - сказал он. - Это хорошо. В нашем деле без энтузиазма трудно переносить долгую разлуку с Землёй. - Он вынул из кармана письмо и заглянул в него. - Итак, Геннадий Андреевич, будем считать, что всё в порядке. Расскажите о себе. Как заместитель начальника экспедиции, я должен знать всё о членах экипажа.

- А что вас интересует?

- Всё! Вся ваша жизнь с момента рождения.

- Моя жизнь очень проста… - нерешительно начал Второв.

- Это не имеет значения, - перебил Мельников, - рассказывайте!

Он улыбнулся, желая подбодрить собеседника. Эта открытая улыбка странно не соответствовала строгому выражению необычайно спокойных глаз.

«Какие удивительные у него глаза», - подумал Второв.

Он начал свой рассказ. С каждым словом его голос становился увереннее.

Второв шёл сюда, в Космический институт Академии наук СССР, с чувством огромного волнения. Решался вопрос его дальнейшей жизни. С замиранием сердца перешагнул он порог этого кабинета. В первые минуты присутствие знаменитого звездоплавателя связывало мысли, и он с трудом подбирал слова. Но постепенно дружеский тон и товарищеское обращение Мельникова успокоили его.

Он говорил, а Мельников, облокотившись на стол и, положив подбородок на руку, внимательно слушал.

Рассказ Второва не занял много времени. Школа, комсомол, институт, три года работы в проектном бюро и решение посвятить себя космическим рейсам - вот и всё, что он мог сказать.

- Вы говорите, что недавно женились? - спросил Мельников. - А как относится жена к вашему намерению?

- Полностью согласна со мной.

- Хорошо. Я доложу о вас начальнику экспедиции. Зайдите ко мне послезавтра утром. А пока, чтобы не терять времени, я дам вам записку к врачу экспедиции - Степану Аркадьевичу Андрееву. Поезжайте к нему. Хотя вы выглядите очень здоровым, но это надо проверить.

Когда Второв ушёл, Мельников несколько минут сидел в глубокой задумчивости. Приход молодого инженера и разговор с ним напомнили ему далёкий вечер, когда он сам явился к Камову с той же целью, что Второв к нему.

За восемь лет Мельников сильно изменился. На борт звездолёта «СССР-КС2» он ступил в возрасте двадцати семи лет, но по внешнему виду ему тогда можно было дать двадцать. Теперь это был тридцатипятилетний мужчина, выглядевший старше своих лет. Исчезли юношеская округлость щёк, весёлый блеск глаз. То, что пришлось пережить на Марсе, участие в двух нелёгких экспедициях на Луну, напряжённая умственная работа - всё это наложило на него свой отпечаток. В углах губ появились первые признаки будущих глубоких морщин, глаза приняли выражение невозмутимого спокойствия, которое когда-то поразило его в глазах Камова. С левой стороны лба виднелся глубокий шрам - память о трагическом случае, когда метеорит пробил бак вездехода и вызвал взрыв. Он и Пайчадзе чудом спаслись тогда. На левой руке не хватало одного пальца - результат падения в лунную трещину, на счастье оказавшуюся неглубокой. И в тот раз только случайность спасла ему жизнь.

И много других случаев хранила его память. На каждом шагу звездоплавателя подстерегала смертельная опасность. Природа не любит раскрывать свои тайны. Каждую приходится вырывать у неё силой. Исследователь космического пространства должен обладать обширными знаниями, безграничной смелостью и беззаветной преданностью своему делу, готовностью в любую минуту отдать за него свою жизнь. Классический пример поведения Камова в трагические минуты отлёта «СССР-КС2» с Марса навсегда стал образцом для всех звездоплавателей.

И Мельников, трезво оценивавший самого себя, знал, что обладает теперь всеми нужными качествами.

Восемь лет настойчивого труда…

В три года Мельников прошёл курс физико-математического факультета, четыре года ушло на изучение астрономии и звёздной навигации, два раза он летал на Луну в составе советской и английской экспедиций. Приобретены знания и опыт.

Мельников вспомнил энергичные черты лица Второва, его голубые глаза, в которых светился ум, и подумал, что профессор Баландин, пожалуй, не ошибся.

Молодой инженер произвёл на Мельникова очень хорошее впечатление. Общность их судеб в немалой степени способствовала этому. Как Мельников восемь лет назад, так теперь Второв стремился в первый для него космический рейс и должен был выполнять на звездолёте те же обязанности. И он тоже оставлял на Земле молодую жену.

Мельников закрыл глаза. Как живой встал перед ним любимый образ, и он почувствовал, как болезненно сжалось сердце.

Любовь движет всем!

Любовь к людям, любовь к семье, любовь к труду и, наконец, любовь к знанию, сделавшая человека властелином Земли.

Борис Мельников любил труд.

Это был голос крови. Его отец, дед и прадед были кадровыми рабочими. Сам он пошёл по другому пути - стал журналистом. Но и здесь было обширное поле для труда. Он горячо полюбил свою профессию и думал, что никогда не изменит ей. Но вот встреча с Камовым, сказочный поворот судьбы, бросившей его на борт звездолёта, круто изменили всё. Он понял, что для него нет и не будет жизни вне космических рейсов, думал, что на этот раз сердце заполнено навсегда.

Но пришёл и его час. Любовь к женщине, самое древнее и самое могущественное из чувств, захватила его на тридцать втором году жизни.

Сначала он испугался этого нового чувства, думая, что любовь помешает достигнуть намеченной цели. Но получилось наоборот. И теперь он знал, что присутствие на Земле любящего существа, ожидающего его возвращения, утроит его силы, а не уменьшит их, как он опасался.

В памяти навсегда остались слова Камова. Узнав, что Мельников любит его дочь, но опасается, будто любовь явится помехой для работы, Сергей Александрович сказал:

«Настоящая жена никогда не помешает, а наоборот, поможет мужу в любой деятельности».

И за три года Мельников убедился, что у него настоящая жена. Ольга горячо одобряла все его планы, и её казалось, нисколько не страшили неизбежные длительные разлуки.

Они познакомились случайно, на курорте, и Мельников, ещё не зная, что она дочь Камова, увлёкся ею. Ольга кончала тогда медицинский институт, он только что закончил университет. У них нашлись общие темы для разговоров, оказались сходные вкусы.

С самого начала зная, с кем её свела судьба, Ольга ни словом не обмолвилась о родстве с Камовым. Ей хотелось услышать от Мельникова рассказы о своём отце, которым она чрезвычайно гордилась. И она легко убедилась, что в сердце молодого человека безраздельно царил один Камов.

Ольга долго не называла ему своей фамилии, а когда он, наконец, узнал её, то был ошеломлён необычайной игрой случая, позволившей ему полюбить дочь человека, которого, наедине с собой, он давно называл отцом.

Борис Мельников находился сейчас в расцвете своих сил. Его путь был ясен и предопределён до конца жизни. Где и когда настанет этот конец, он не знал, но всегда был готов к нему. Просторы Вселенной привили ему спокойную мудрость, которую нельзя приобрести на Земле. Он многое видел, и многое испытал, чего не видели и не испытали другие. Он видел Землю с расстояния многих миллионов километров и глубоко осознал (самое трудное для человека, никогда не покидавшего Землю) её исчезающе малую величину. Земная слава казалась ему ничтожной. Его понимание мира было шире, чем у других. Это было хорошо, но таило в себе опасность. И Мельников не избежал этой опасности. Было время, когда он совсем не думал о Земле и её делах. Ему казалось, что только в космических просторах настоящая жизнь и настоящие интересы.

Любовь к Ольге поколебала эту незаметно установившуюся позицию. Он снова почувствовал себя сыном Земли и понял, что мнение о нём её обитателей не безразлично для него. И это было именно тем, чего ему начинало не хватать, чтобы стать подлинным учёным.

Ложное чувство своей обособленности от Земли бесследно исчезло. Осталось подкреплённое личным опытом реальное сознание грандиозности Вселенной и места, которое занимала Земля в её просторах, а это было то, что нужно. Звездоплавателю необходимо такое сознание. Оно даёт правильный масштаб и вооружает его чувством перспективы в работе.

Друзья Мельникова успокоились за него, видя, что верная дорога найдена. «Ему не хватало семьи, - сказал Пайчадзе - Так сложилась его жизнь. Теперь всё в порядке».

Это было верно. Мельников рано лишился родителей. Его детские годы прошли в доме дяди - бездетного вдовца. Учась в литературном институте, он жил в общежитии. В сущности, он никогда, до женитьбы на Ольге, не знал домашней обстановки и того тепла, которое она даёт.

Бой часов прервал воспоминания. Двенадцать. Ольга должна приехать через тридцать минут. Он давно обещал отвезти её на ракетодром и показать готовый к полёту корабль. До старта оставалось уже немного, и каждый день был расписан буквально по часам. Сегодня выдалось свободное время, можно было выполнить обещание.

Мельников никогда никуда не опаздывал и терпеть не мог, когда опаздывали другие. Он был уверен, что ровно в половине первого Ольга войдёт в его кабинет. За три года она хорошо изучила характер мужа.

Любая работа требовала много времени и не допускала перерывов. Чтобы чем-то заняться до приезда жены, он достал из ящика толстую тетрадь и открыл её на последних страницах. Это был дневник, сопровождавший его в первом полёте, на Марс.

Вот памятная запись от 12 февраля 19… года:

Борису Мельникову был хорошо знаком гигантский ракетодром на берегу Клязьмы. Это было памятное ему место. Отсюда в первый раз он покинул Землю на звездолёте «СССР-КС2», управляемом Сергеем Александровичем Камовым. Сюда вернулся корабль под управлением Белопольского, оставив на Марсе своего командира, считавшегося погибшим. Здесь произошла незабываемая встреча с Камовым, чудом спасшимся от смерти. Отсюда, в составе экспедиции Белопольского - Пайчадзе, он на том же «СССР-КС2» вылетел на Луну и, пробыв на ней три недели, вернулся снова на это место. И, наконец, отсюда же отправилась на спутник Земли английская экспедиция Уильяма Дженкинса, в которой Мельников был единственным русским участником.

Когда-то на этом поле производились испытательные полёты атомных ракет. Это был период подготовки к космическим рейсам. После полёта «СССР-КС2» на Марс ракетодром полностью перешёл в ведение звездоплавателей. Теперь это было место испытаний, стартов и финишей советских космических кораблей. Деревянную ограду заменила чугунная решётка. Взлётное поле было сплошь бетонировано. Нигде в мире не существовало подобной площади величиной в двенадцать с половиной квадратных километров, гладкой и ровной, как стол. Здание межпланетного вокзала было всё то же, что и раньше - белое, с плоской крышей, обнесённой мраморной балюстрадой. Но вокруг него вырос теперь целый город. Два завода, производящих части космических кораблей, механизмы и оборудование, астрономическая обсерватория, институт космогонии, многочисленные лаборатории и жилые дома были распланированы концентрическими полукругами, упиравшимися концами в ограду ракетодрома. Правильные линии полукруглых улиц, обсаженных деревьями, единая архитектура придавали городу, названному «Камовск», геометрический вид. В полуцентре, находящемся у здания вокзала, на площади возвышался стальной обелиск, установленный в память первого космического рейса на Марс. На нём были помещены барельефы четырёх участников исторического полёта.

Мельникова всегда смущал этот памятник, и он постарался отвлечь внимание Ольги, чтобы она не увидела его собственного изображения, помещённого как раз на стороне, обращённой к вокзалу.

- Помнишь, - сказал он, указывая на крышу, - как восемь лет тому назад здесь стоял Сергей Александрович, которого мы считали погибшим, и наблюдал за приземлением «СССР-КС2». Как печально было наше возвращение, и какая огромная радость ждала нас! Минуту, когда мы его увидели, нельзя забыть.

Ольга благодарно и нежно сжала руку мужа.

Они вышли из машины и поднялись по широкой лестнице. Дежурный вахтёр шагнул к ним, чтобы спросить пропуск, но, узнав Мельникова, молча посторонился, приложив руку к козырьку фуражки.

Громадный вестибюль, отделанный красным мрамором, залитый солнечным светом, проникавшим через прозрачный потолок, был, как всегда, пустынен. Широкая застеклённая дверь вела на поле, но Мельников провёл жену через боковой проход.

По тишине, царившей вокруг, казалось, что в здании никого нет, но сейчас же вслед за ними поспешно вышел невысокий человек, одетый в синий рабочий комбинезон.

Ольга сразу узнала его, хотя раньше никогда не видела. Его внешность была ей известна по газетным портретам. Имя этого человека, не участвовавшего ни в одном космическом рейсе, было неразрывно связано с ними. Он подготавливал и выпускал в путь все звездолёты, стартовавшие с этого поля, начиная с самого первого, на котором Сергей Александрович Камов совершил полёт вокруг Луны. Это был начальник ракетодрома - инженер Ларин.

- Мне сообщили о вашем приезде, - сказал он, подходя к ним. - Здравствуйте, Борис Николаевич!

Мельников крепко пожал руку старого друга.

- А вы, Ольга Сергеевна, - Ларин галантно поцеловал её руку, - приехали, конечно, осмотреть корабль…

«Откуда он меня знает?» - подумала Ольга.

- К сожалению, не могу сопровождать вас. Времени мало, а работы ещё много. Константин Евгеньевич приказал в третий раз проверить все приборы и аппараты. А сегодня уже восьмое!

Мельников улыбнулся. Он хорошо знал, что Белопольский, доверяя Ларину, никогда не давал ему никаких указаний, но сам инженер не три, а пять раз и больше проверял оборудование каждого корабля, прежде чем дать разрешение на его вылет.

- Мы обойдёмся сами, - сказал он. - Не задерживайтесь из-за нас, дорогой Семён Павлович.

Инженер попрощался и ушёл.

Бетонное море, расстилавшееся перед ними, было совершенно пусто. Только далеко, почти на самом горизонте, виднелись какие-то предметы и двигались крохотные машины. Там, в двух километрах отсюда, находился «СССР-КС3».

- На чём же мы поедем? - спросила Ольга, не видя кругом ни одного автомобиля.

Мельников, думая о чём-то своём, не ответил. Ольга повторила вопрос.

- Да! - сказал он. - Прошло только восемь лет, а как всё изменилось! Это поле так же не похоже на прежнее, как наш «КСЗ» не похож на «КС2». Всего только восемь лет! А «КС2» уже устаревшая конструкция… Никто сейчас не полетит на таком корабле, а он был чудом техники. Когда мы вылетали на Марс, это поле было покрыто травой, корабль находился в восьми километрах отсюда, и его не было видно, и наша машина шла по дороге, ничем не отличавшейся от просёлочной. Ты спрашиваешь, на чём мы поедем? Идём! Сейчас увидишь!

Он провёл её обратно в здание вокзала. Войдя в вестибюль, Ольга увидела высокого молодого человека, который сразу подошёл к ним и поздоровался с её мужем.

- Познакомьтесь, - сказал Мельников. - Это моя жена - Ольга Сергеевна. А это, Оля, участник нашего полёта - Леонид Николаевич Орлов.

Молодой человек поклонился и пожал руку Ольге. Он сделал это так осторожно, что она сразу поняла, какой огромной физической силой обладает Орлов. В его худощавости, которую подчёркивал высокий рост, безошибочно угадывались железные мускулы. На удлинённом, с тонкой линией губ, сильно загорелом лице выделялись необычайно красивые, голубовато-зелёные глаза. Точно два чистейших аквамарина были вставлены в оправу длинных чёрных ресниц.

Ольга хорошо знала, кто такой Орлов. Несмотря на молодость, он был уже широко известным астрономом. Белопольский, всегда очень осторожный в оценках, называл его самым талантливым из своих учеников.

- Зачем пожаловали? - спросил Мельников.

- Хочу увидеть, наконец, наш корабль.

- Как? - удивилась Ольга. - Вы его ещё не видели?

Орлов засмеялся. Его смех был чист и звонок, как у молодой девушки. Белоснежная линия зубов словно осветила лицо.

- Я не энтузиаст звездоплавания, - сказал он. - Лечу только потому, что предстоит посещение астероида. Астероиды, - прибавил он, - моя специальность.

- Неужели вас не интересует корабль?

- Как видите, интересует. Но осмотреть его раньше у меня не было времени. Кроме того, - он наклонился и доверительно шепнул на ухо Ольге, - я боюсь полёта. Опасался, что, увидя корабль, потеряю душевное спокойствие. Только не говорите об этом Борису Николаевичу.

- Вы конечно шутите.

- Да нисколько! Боюсь, и не считаю это позорным.

- Зачем же вы согласились лететь?

- Так надо, - просто ответил он.

По тому, как были сказаны эти два слова, Ольга поняла, что Орлов ни перед чем не остановится, чего бы ни потребовала от него его наука.

Мельников отворил высокую двустворчатую дверь. Ольга ожидала, что за ней опять окажется какое-нибудь помещение, но ошиблась. За дверью была неширокая мраморная лестница, уходившая вниз. Спустившись по ней, они очутились на перроне, до такой степени похожем на перроны метрополитена, что Ольга в изумлении остановилась на нижней ступени.

Всё здесь было такое же, как на станциях метро. Блестящий каменный пол, мраморные стены с бронзовыми украшениями, чёрное отверстие туннеля, рельсы и фигурные светильники на полукруглом потолке. Но всё было маленьким, что казалось моделью настоящей станции метрополитена. У перрона стоял крохотный вагон голубого цвета с такими же, как у поездов метро, раздвижными дверями. Внутри были такие же мягкие сиденья. По размерам и количеству сидений вагон был рассчитан, по-видимому, человек на десять. В нём нельзя было стоять, а только сидеть, как в автомобиле.

- Перед вами, - сказал Мельников, - транспорт современного ракетодрома. Ну, как, нравится?

- Любопытно, - сказал Орлов.

- А кто управляет вагоном? - спросила Ольга.

- Никто. Наше метро полностью автоматизировано. Видите, на щитке горит зелёная лампочка. Это значит, что путь свободен и можно ехать. Прошу садиться!

- Значит, здесь не один вагон?

- Садитесь! Сейчас увидите.

Ольга, наклонившись, вошла внутрь вагона и села. За ней последовали её спутники. Передняя и задняя стенки имели такие же окна, как и боковые, и можно было видеть уходящий вдаль туннель, с длинным рядом зелёных огней, и такой же туннель позади. Только впереди он был прямой, сходящийся вдали в одну точку, а сзади сразу же сворачивал куда-то в сторону.

Мельников сел рядом с Ольгой.

- Нажми кнопку с надписью «Центр», - сказал он.

- Это совсем как в лифте.

- Принцип один и тот же.

У каждого сиденья был расположен маленький щиток с двумя кнопками. На одной стояло «Центр», на другой - «Порт». Ольга нажала первую.

Двери вагона закрылись, и он плавно двинулся с места.

- Посмотрите назад, - сказал Мельников.

Обернувшись, они увидели точно такой же вагон, который остановился на освободившемся месте.

- Сколько же здесь всего этих вагонов? - спросила Ольга.

- Четыре. Два на одном конце линии и два на другом.

- Но так может случится, что все четыре на одном конце, - заметил Орлов.

- Нет. Если никто не едет из центра в порт, то, как только наш вагон пройдёт половину пути, один из находящихся там вагонов автоматически отправится на другой конец линии. Наше метро очень умное, - прибавил Мельников.

- А где идёт обратная линия?

- Рядом. По параллельному туннелю.

За время этого короткого разговора вагон успел развить полную скорость. Зелёные огни быстро мелькали за стёклами окон. Вдали уже виднелось светлое пятно станции.

- Три минуты, - сказал Мельников, - и два километра.

- Нас не может догнать вагон, идущий сзади?

- Он не двинется с места, пока мы не приедем, и наш вагон не освободит место у перрона. Я уже говорил - здесь всё автоматизировано.

Вагон, постепенно замедляя ход, подошёл к перрону и остановился. Двери раздвинулись. Только они успели выйти, вагон снова двинулся вперёд и ушёл, уступая место следующему.

- А если бы мы задержались? - спросила Ольга.

- Пока все не выйдут, вагон не уйдёт, - ответил Мельников.

- Вот это уже непонятно.

- А вместе с тем очень просто. Автоматика приводится в действие давлением на пол вагона. Если в нём находится кто-нибудь или даже что-нибудь, весом больше десяти килограммов, двери останутся открытыми, а в этом случае вагон не сможет двинуться вперёд.

- Действительно просто. А куда ушёл вагон?

- Он перейдёт на обратный путь, и будет ждать, пока стоящий перед ним не уйдёт.

- Любопытно! - повторил Орлов.

- Только ради этой дороги и то стоило приехать сюда, - сказала Ольга.

Наверх вела такая же лестница, как на вокзале. «Метрополитен» проходил близко к поверхности земли, и подниматься надо было всего на тридцать ступеней. Выход находился на уровне бетонного поля и был ограждён низкой решёткой, прикрытой сверху «зонтом» для защиты от дождя.

Выйдя наверх, они очутились в центре ракетодрома. Вокзал и окружавшие его здания казались отсюда совсем маленькими. Во все стороны простиралось ровное желтовато-серое поле. Чугунная решётка, окружавшая ракетодром, чётко проступала на самом горизонте непрерывной чёрной линией, ограничивавшей кругозор. Видное отсюда целиком, поле казалось ещё грандиознее, чем от вокзала.

Четыре машины с брезентовым верхом стояли недалеко от входа в метро. Метрах в ста от них несколько человек в синих комбинезонах несли на плечах длинный, тускло блестевший на солнце металлический стержень, направляясь к какому-то непонятному возвышению, выделявшемуся на ровном поле.

- Что это такое - спросила Ольга.

- Где? - Мельников посмотрел по направлению, куда указывала её рука. - Это наш корабль - «СССР-КС3».

- Не понимаю.

- Я только что собирался спросить вас, где же корабль? - сказал Орлов.

- Подойдемте ближе, тогда поймёте, - ответил Мельников.

Они направились вслед за рабочими, нёсшими стержень. Подойдя вплотную к заинтересовавшему её предмету, Ольга поняла, в чём дело. «СССР-КС3» лежал в глубокой бетонной траншее, над которой виднелась только его верхняя часть. Впереди корабля дно траншеи постепенно повышалось и далеко, в километре от них, сливалось с поверхностью всего поля.

Люди, нёсшие стержень, вошли в кабину, вероятно лифта. Человек, в таком же синем комбинезоне, но, очевидно, руководитель работ, подошёл к Мельникову.

- Привет, Борис Николаевич! - сказал он. - Приехали полюбоваться на свой корабль?

Это был один из помощников Ларина.

- Да, хотим осмотреть звездолёт.

- Пожалуйста! - Инженер жестом хозяина показал вниз. - Все люки сейчас открыты.

- Что это они несут? - спросил Мельников.

- Семён Павлович приказал заменить одну из крепящих переборок газового руля номер семь. Дефектоскоп обнаружил в металле раковину[11].

- Большую?

- Большую не пропустил бы завод. Одна пятая миллиметра. Она была обнаружена после четвёртого осмотра.

Когда инженер отошёл от них, Ольга спросила мужа:

- Неужели раковина размером в одну пятую миллиметра может играть какую-нибудь роль? Ведь она так мала, что её простым глазом и не увидишь.

- Звездолёт, - ответил Мельников, - не должен иметь абсолютно ни одного дефекта. Даже самого, казалось бы, незначительного. В пути трудно, почти невозможно производить какой-нибудь ремонт.

- Одна пятая, - сказал Орлов. - И это недопустимо? Ну что ж! Вы меня успокаиваете. При такой подготовке нет оснований для беспокойства.

Мельников засмеялся:

- Вы хотите всё-таки убедить мою жену, что боитесь полёта. Она вам не поверит, как не верю этому я.

- А, так вы слышали? - весело сказал Орлов. - Но, верите вы или нет, я всё-таки боюсь. Если это противопоказано для участников полёта, есть ещё время заменить меня кем-нибудь другим.

- В первый раз всем страшно, - сказал Мельников. - Дело не в том, чтобы не бояться, а в умении преодолевать страх.

Они стояли на самом краю бетонной стены, отвесно спускавшейся вниз, и хорошо видели весь корабль. Его исполинские размеры поразили и Орлова и Ольгу.

«СССР-КС3» имел в длину свыше ста пятидесяти метров и тридцать метров в поперечнике наиболее широкой части. По форме это была металлическая сигара с острым носом и массивной кормой, занимавшей треть корпуса, которая непривычному глазу могла показаться хаосом труб и раструбов различного размера и цвета, обращённых отверстиями во все стороны. Идеально гладкая поверхность звездолёта не имела ни одного шва, и было непонятно, как скреплялись между собой его части. Только посередине, почти от самого носа и до кормы, были заметны две параллельные узкие щели, идущие на расстоянии полутора метров друг от друга.

- Это крылья, - ответил Мельников на вопрос жены. - Сейчас они убраны внутрь. Когда мы достигнем Венеры и погрузимся в её атмосферу, крылья будут выдвинуты и корабль превратится в реактивный самолёт. Кстати, каждое крыло имеет пятьдесят метров ширины, в той части, которая примыкает к корме. У носа они сливаются с корпусом корабля. Получаются два огромных треугольника. Если смотреть на корабль сверху, в то время, когда его крылья раскрыты, то он имеет очень странный вид. Представь себе равносторонний треугольник, высота которого равна ста метрам, а основание - ста тридцати. Позади этого треугольника хвост длиной в пятьдесят и толщиной в тридцать метров. Это корма корабля, его движущая часть. Представляешь?

- Откровенно говоря, плохо.

- Ну смотри, я нарисую на бумаге… Теперь ясно?

- Да, теперь начинаю понимать.

Ольга внимательно рассмотрела рисунок и передала его Орлову.

- А что это за линии на крыльях? - спросил астроном.

- Они не сплошные. Каждое крыло, имеет сложное устройство, позволяющее ему поместиться в корпусе корабля и не занимать много места. Части крыла входят одна в другую, наподобие частей раздвижной зрительной трубы, а конец ещё более сложного устройства. Как вы видите, длина крыла больше, чем длина корпуса корабля, и ему надо стать короче, чтобы иметь возможность войти в паз. Кроме того, борт не прямой, а полукруглый. Это ещё более усложняет конструкцию.

- Почему эти трубы на корме расположены в таком беспорядке? - спросила Ольга.

- Беспорядок только кажущийся. Это отверстия дюз и охлаждающая система.

Звездолёт должен иметь, возможность маневрировать. Вот почему дюзы повёрнуты во все стороны. Поток частиц, создающий реактивную тягу, можно направить туда, куда хочет командир корабля. Если этот поток движется назад, то корабль летит вперёд, и наоборот - если заработает дюза, расположенная слева, то корма отклонится вправо, а весь корабль повернёт налево. Кроме того, можно управлять и газовыми рулями, расположенными внутри дюз. Газовый поток, обтекая плоскость руля, отклонится в сторону, если руль повёрнут, и вызовет поворот всего корабля. Только угол поворота будет меньшим, чем при повороте с помощью дюз. И он произойдёт медленнее.

- Управление космическим кораблём, вероятно, чрезвычайно сложно, - задумчиво сказал Орлов.

- Сложно, конечно, но помогает автоматика. Сложность не в самом управлении, а в расчёте, который предшествует каждому манёвру. Нужно почти мгновенно определить угол поворота, безопасный для корабля и его экипажа. Ведь корабль летит с огромной скоростью. В этом нам помогут электронно-счётные машины, которыми «СССР-КС3» богато оснащён. А самый поворот совершается автоматически. Командиру надо только поставить ручку, предположим, левого поворота, на требуемый угол, и автоматы сами включат нужные дюзы или отклонят нужные рули. А когда корабль повернёт, он сам снова полетит прямо. Точно так же, автоматически, можно совершать и более сложные манёвры. Кроме того, существует автопилот, ведущий корабль без участия человека и самостоятельно маневрирующий в случае встречи с крупным метеоритом.

- А с мелкими?

- Радиопрожекторы корабля способны обнаружить метеорит диаметром в несколько сантиметров на расстоянии пяти тысяч километров. Этого вполне достаточно. «Увидя» метеорит, прожектор немедленно сообщает о нём в специальное расчётное устройство, которое в течение сотых долей секунды производит полный расчёт трассы метеорита и выясняет, может ли он столкнуться со звездолётом. Эти сведения передаются автопилоту для принятия необходимых мер. Но, если всё же более мелкий камешек налетит на корабль, беды не произойдёт.

Борт корабля двойной, и промежуток на наполнен слоем космонита.

- Позвольте! - сказал Орлов. - Космонит? Я что-то слышал о нём. Кажется, это новое вещество, изобретённое специально для звездолётов.

- Совершенно верно. Космонит специально предназначен для космических кораблей. Синтезирован профессором Баландиным - участником нашей экспедиции. Это чрезвычайно вязкая, плотная и очень лёгкая смола. Метеорит, прибивший борт корабля, увязнет в ней. Кроме того, космонит в некоторых отношениях играет на корабле роль атмосферы - не пропускает внутрь вредных для человека излучений Вселенной, например космических лучей.

- Что ж, - сказал Орлов, - я считаю, что таких мер вполне достаточно. Их даже слишком много. Встреча с метеоритом практически маловероятна.

Эти слова были адресованы Ольге, и Мельников понял это. Он с благодарностью взглянул на астронома.

- Почему корабль лежит в яме? - спросила Ольга. - Как же он будет взлетать?

- Это стартовая площадка. В передней части корабля имеются выдвижные «лапы». Они поднимут нос звездолёта на нужный угол. Эти же «лапы» используются во время приземления, играя роль амортизаторов. Между прочим, это та самая конструкция, которую Сергей Александрович хотел разработать и оставить людям в наследство, когда, оставшись один на Марсе, он считал себя погибшим. Применявшиеся раньше колёса имеют много неудобств.

- Больше вопросов не имею, - шутливо сказала Ольга.

- Тогда спустимся вниз.

Автоматический лифт в несколько секунд доставил их на дно двадцатипятиметровой пропасти.

Снизу корабль казался ещё более грандиозным, чем сверху. Словно в самое небо уходили его гладкие округлые стенки. Где-то там, на тридцатиметровой высоте, находилась его верхняя часть, не видная снизу. Нос и корма тоже были далеко. Глаз не мог охватить весь корабль - видел только незначительную часть, находившуюся непосредственно перед человеком - крохотным существом, создавшим этого исполина.

- Какая громадина! - Ольга подняла голову. Борт звездолёта нависал над ними как крыша. - Трудно себе представить, что это чудовище может лететь.

Мельников засмеялся.

- И как ещё лететь! - сказал он. - Полная скорость корабля - сорок километров в секунду.

- Я это знаю, но в это трудно поверить.

Ей было немного не по себе. Безмолвная и, казалось, угрожающая масса металла, нависшая над головой, действовала на нервы.

- Пройдём внутрь!

Недалеко находился один из выходов корабля. Он был открыт, и вниз спускалась алюминиевая лестница. Она была отвесна и не имела перил.

Орлов, как цирковой артист, поднялся на руках. Ольге мешало узкое платье. Мельников подхватил жену одной рукой и ловко взобрался с ней вместе. Она едва успела сказать: «Надорвёшься!», как оказалась уже внутри корабля.

Раздвижная дверь была почти параллельна дну площадки, и Ольге пришло в голову сравнение с входом на чердак дома, но она не сказала этого вслух.

Они находились в небольшом, совершенно пустом помещении. Только на стене был маленький щиток с какими-то приборами и кнопками.

- Это выходная камера, - объяснил Мельников. - Сейчас обе двери открыты, но на Венере они будут открываться по очереди, чтобы на корабль не мог проникнуть воздух планеты.

Внутренняя дверь также находилась наверху, и к ней вела другая лестница. Ольга категорически отказалась от помощи и поднялась сама.

Здесь оказался длинный коридор, круглый, как труба; стенки его были сплошь обложены мягкими кожаными «подушками». По ним проходила сейчас узкая деревянная дорожка.

- Таких коридоров, идущих вдоль всего корабля, от кормы до носа, - сказал Мельников, - шесть. И каждый имеет выходную камеру. Между ними расположены помещения для экипажа, мастерские, лаборатории и служебные помещения. В кормовой части находятся двигатели. Эта часть отделена от остальных помещений очень толстой тройной перегородкой из прочного сплава. Промежутки заполнены жароупорными и звуконепроницаемыми материалами. Таким образом, собственно корабль имеет только девяносто метров длины. Каждый коридор, длиной в семьдесят метров, оканчивается у самого большого помещения - астрономической обсерватории, устроенной на носу.

- У царства Белопольского, Пайчадзе и моего, - добавил Орлов.

- Корабль так велик, что передвигаться по нему будет утомительно, - заметила Ольга.

- Ходить по всему звездолёту незачем. Но если возникнет надобность быстро миновать коридор, то можно воспользоваться вот этим.

Мельников подошёл к стене и нажал едва заметную кнопку. Открылась узкая дверца, расположенная горизонтально, вдоль коридора. За ней они увидели что-то похожее на длинную торпеду.

- Это один из многочисленных лифтов корабля, - сказал Мельников. - В несколько секунд он доставит тебя на противоположный конец коридора или до любой другой дверцы. Есть лифты, связывающие все шесть коридоров и помогающие переходить из одного в другой. Хочешь попробовать?

- Нет, не стоит. Идём дальше! Но в этой «торпеде» можно ведь только лежать?

- В мире невесомости понятия «лежать» или «стоять» теряют смысл. Человек может двигаться в любом направлении и находиться в любом положении одинаково удобно.

- Как это странно! - сказала Ольга.

- К этому быстро привыкаешь.

Они пошли, один за другим, по деревянной дорожке, столь узкой, что по ней нельзя было идти рядом. Коридор был освещён электрическими лампами, прикрытыми толстыми выпуклыми стёклами. Они были расположены по всей окружности стены, на равном расстоянии одна от другой, и, если смотреть вдаль, казались своеобразной светящейся спиралью.

Было странно видеть лампы, находившиеся у самых ног и светившие снизу, но Ольга вспомнила, что говорил ей муж две минуты назад, и поняла, зачем это сделано. Деревянной дорожки в полёте, конечно, не будет. Когда исчезнет вес, люди могут свободно ходить по потолку.

«Впрочем, и ходить-то будет нельзя, - подумала она. - Какая может быть ходьба, если нет тяжести».

Она часто думала об условиях, в которых протекает межпланетный перелёт, но никогда не ощущала их так реально, как сейчас. На этом корабле всё было необычно и не похоже на земную обстановку. Находясь здесь, человек как бы отрывался от Земли и её жизни, переносился в иной, чуждый мир, живущий по своим особым законам.

И это так и было в действительности. Звездолёт по самой своей сущности не принадлежал Земле. Он был на ней только временным гостем, а его подлинная жизнь протекала в космических просторах, ради которых люди и создали его. В противоположность всем без исключения произведениям человеческих рук, он был не нужен на Земле.

Через каждые десять метров коридор перегораживала круглая дверь, сейчас открытая. Рама двери образовывала высокий порог, через который приходилось перелезать. Это было утомительно.

- Как неудобно, - заметила Ольга.

- Зато в полёте очень удобно, - возразил Мельников.

- Вот здесь, - прибавил он, - находится моя каюта. Войти в неё сейчас нельзя, но осмотреть можно.

Дверь была такой же круглой, как и в коридоре, но не открывалась, а сдвигалась в сторону. Нижний край рамы находился на уровне груди Ольги, и она заглянула в каюту, как через окно.

Каюта представляла собой шарообразное помещение пяти метров в диаметре с такой же обивкой стен, как и в коридоре. Только там кожаные «подушки» были коричневыми, а здесь светло-серыми. Меблировка, которую Ольга по привычке рассчитывала увидеть, только с натяжкой могла быть названа «меблировкой». Такие обычные предметы, как стулья, кресла или диваны, отсутствовали. Не было ни кровати, ни стола. Прямо напротив входа помещался большой щит с многочисленными приборами, тремя экранами и, по крайней мере, тридцатью кнопками и рукоятками. Недалеко от него висела большая сетка с металлическими застёжками.

Что-то отдалённо напоминавшее шкаф было расположено с другой стороны щита. У этого предмета была эллипсоидная форма и створчатая дверца, придававшая ему сходство со шкафом. Точно такой же предмет находился и на другой стороне каюты. Рядом со входом Ольга заметила деревянную лакированную доску, висевшую на кожаных петлях. Каюта освещалась шестью лампами, такими же, как в коридоре, расположенными, с «земной» точки зрения, совершенно нелепо - равномерно по всей поверхности этого шара, который назывался «каютой», но ничем не был похож на то, что обычно подразумевается под этим словом. Войти было невозможно, разве что скатиться вниз по мягкой стене.

- Просто и уютно. - Ольга насмешливо посмотрела на мужа. - Объясни, пожалуйста, что это такое?

- Действительно! - сказал Орлов. - С точки зрения непривычного человека, это помещение довольно странное.

Мельников засмеялся.

- Всё же ничего странного здесь нет, - сказал он. - Это хорошая и удобная каюта, но только для полёта, когда отсутствует вес. Здесь есть всё, что нужно. Поймите! Когда нет тяжести, - нет ни верха, ни низа. Можно с полным удобством располагаться прямо на воздухе. Упасть некуда. Вон та сетка - это постель, и в ней будет удобнее, чем на любом пуховике. Ведь сколько бы ни положить перин и пуховиков, тело будет давить на них, а в мире невесомости тело ни на что не давит. Можно лечь на острия гвоздей и не заметить этого. Мы могли бы спать просто в воздухе, но при поворотах корабля вокруг своей оси, которые совершаются регулярно в целях равномерного нагрева его солнечными лучами, центробежная сила заставит спящего «путешествовать» по всей каюте. Поэтому приходится спать в сетках, прикреплённых к стене. Шкафы, на которые вы так удивлённо смотрите, действительно шкафы и предназначены для хранения в них вещей. Необычайная форма вызвана тем, что там не полки, а мягкие ячейки, снабжённые амортизаторами для предохранения хрупких предметов во время взлёта, когда тяжесть не только есть, но и превышает нормальную. Тут всё обдуманно. Вот эта доска - стол. В полёте, я могу поставить её в любое положение, и она не опустится. Обычные столы, стулья и тому подобное бесполезны в невесомом мире. Но на корабле они есть.

- Зачем же?

- Они понадобятся на Венере. Когда звездолёт опустится на поверхность планеты и займёт определённое положение, в каютах будут устроены временные полы и поставлена мебель. Мы ведь пробудем на Венере довольно долго, и надо жить с удобствами.

- А зачем в твоей каюте находится этот щит? - спросила Ольга.

- На корабле есть центральный командный пункт, - ответил Мельников. - Рубка, как мы его называем. Там находится главный пульт управления. Но такие же пульты помещаются ещё в трёх местах: в резервной рубке, каюте командира корабля, то есть Белопольского, и в моей. Как видишь, моя каюта внизу, Белопольского - наверху. Основная рубка находится ближе к носу корабля, а резервная к корме. - Увлёкшись, Мельников забыл об осторожности. - Всё это потому, что в космическом рейсе возможны самые непредвиденные случайности, и надо иметь возможность управлять полётом из разных мест.

Ольга пристально посмотрела на мужа:

- И ты и мой отец всегда утверждаете, что космические рейсы совершенно безопасны. Это плохо согласуется с тем, что ты сейчас сказал.

Орлов поспешил на помощь своему проговорившемуся товарищу.

- Здесь нет никакого противоречия, - сказал он. - Разумная предусмотрительность не означает наличие опасности. По-моему, полёт на космическом корабле не более опасен, чем на самолёте, на котором всё же имеются парашюты. Кстати сказать, я и на самолёте боюсь летать, - с улыбкой закончил он.

Но Ольга не приняла его шутки. Она молча повернулась и пошла дальше по коридору. Орлов и смущённый своим промахом Мельников пошли за ней.

Ольга сердилась на себя. Только что сказанная фраза вырвалась как-то нечаянно, против её воли, и она уже жалела об этом, так как хорошо знала, что муж не любит разговоров об опасности своей профессии. Да и к чему говорить! Разве она не знала, за кого выходила замуж? Волнуясь и тревожась, она гордилась его работой и любила его за это спокойное мужество и преданность своему делу.

Осмотр звездолёта продолжался более двух часов. Они побывали в обсерватории, в кают-компании, на командном пункте. Даже красный уголок существовал на этом гиганте.

В экспедиции на Венеру участвовало двенадцать человек, и каждый из них имел свою отдельную каюту, не такую большую, как Белопольский или Мельников, но достаточно просторную. Кроме жилых кают, были лаборатории, кладовые и различные подсобные помещения. Вместимость звездолёта, казалось, не имела предела.

Мельников показал «ангары», в которых находились два реактивных самолёта со снятыми крыльями, несколько вездеходов различных размеров и даже небольшая подводная лодка.

Размах экспедиции произвёл на Ольгу большое впечатление.

- Я никогда не думала, что ваш корабль так богато оборудован, - сказала она. - Зачем вам лодка?

- В план входит обследование и изучение океана Венеры, - ответил Мельников, - у нас есть и водолазные костюмы особой конструкции. Это последнее изобретение, очень полезное для нас. Если хочешь, пойдём, я покажу тебе их.

- Водолазные костюмы предназначены для профессора Баландина, Коржевского и Романова, - сказал Орлов. - Борису Николаевичу и мне не придётся пользоваться ими.

Он сказал это как будто так, между прочим, но Мельников понял, что астроном второй раз пытается исправить его ошибку, и мысленно выругал себя. Как он не сообразил, что эти подробности, приятные для него, должны волновать Ольгу.

- Мне, - сказал он, - как заместителю командира корабля, придётся почти всё время находиться на его борту…

- Знаю, - перебила Ольга, - что ваша экспедиция полна опасностей. Я уже свыклась с этой мыслью и нисколько не беспокоюсь.

Но её слегка побледневшее лицо говорило о другом.

Наступило неловкое молчание.

- Пожалуй, на сегодня хватит, - сказал Орлов, - Ольга Сергеевна наверное устала.

- И присесть-то тут негде! - огорчённо сказал Мельников. - Можно отдохнуть на полу. Он мягкий.

- Лучше пойдём к выходу. - Ольга с ласковым упрёком посмотрела на мужа.

- На своём корабле он готов проводить дни и ночи, - прибавила она, обращаясь к Орлову.

После долгих переходов из коридора в коридор они дошли, наконец, до выходной камеры.

- На вашем корабле можно заблудиться, как в незнакомом городе, - сказала Ольга, очутившись снова на дне стартовой площадки.

С чувством, похожим на облегчение, она посмотрела на голубое небо, видное между отвесной стеной траншеи и бортом корабля, и подумала, что на Земле всё же лучше, чем в чёрных безднах Вселенной.

«Когда кончатся эти опасные полёты? Когда, наконец, он останется со мной? - подумала Ольга. - Хоть бы заболел и был вынужден остаться на Земле».

Но ей хорошо было известно железное здоровье мужа. Она только тяжело вздохнула.

20 июня выдался на редкость хороший день. Небо было совершенно безоблачно, и лёгкий ветерок шевелил разноцветные флаги на чугунной ограде ракетодрома. Поле, тщательно политое ночью уборочными машинами, влажно блестело безукоризненной чистотой. Здание межпланетного вокзала, тоже украшенное флагами и тщательно убранное внутри и снаружи, имело нарядный вид, соответствующий торжественному дню.

С раннего утра улицы Камовска начали наполняться многочисленными автомашинами. Ещё больше их останавливалось за чертой города и плотным кольцом окружало ракетодром. Автобусы, один за другим, непрерывно подвозили всё новые и новые толпы москвичей, желающих присутствовать при старте «СССР-КС3».

В самый Камовск можно было попасть только по особым пропускам. Ещё меньшее количество людей могло пройти в здание вокзала. Всем остальным было предоставлено любое место вокруг города, и уже к десяти часам все окрестности, насколько хватал глаз, были заполнены гудящей толпой. Дороги, даже самые дальние и неудобные, были переполнены автомобилями и автобусами. На главном шоссе, предназначенном для тех, кто мог проехать в самый город, стояли плотные толпы любопытных, желавших увидеть участников полёта. Оставалась свободной только узкая полоска, едва достаточная для проезда одной легковой машины. Автомобили замедляли ход и буквально «продирались» через эту живую стену.

Когда проезжал кто-нибудь из участников экспедиции, раздавался гром приветствий. Звездоплавателей узнавали по портретам или по костюму - коричневому кожаному комбинезону.

К одиннадцати часам поток машин стал реже, но никто не уходил с шоссе. Ждали Камова. Все члены экипажа «СССР-КС3» уже проехали, а он всё не появлялся. Люди хотели увидеть знаменитого конструктора и первого на Земле звездоплавателя, ставшего при жизни легендарным героем.

В вестибюле вокзала собрались все приглашённые на старт. Члены правительства, сотрудники Космического института, учёные, родные и друзья окружали тех, кто сегодня покидал Землю и отправлялся в далёкий, полный неведомых опасностей, героический путь.

Белопольский и Мельников стояли у стеклянной двери, ведущей на поле. Возле них были Ольга, Серафима Петровна Камова и сестра Белопольского - совершенно седая старушка, его единственная родственница. Тут же, на одном из диванов, сидел Пайчадзе с женой и дочерью.

Мельников и Ольга внешне были спокойны. Только бледность и синева под глазами свидетельствовали о бессонной ночи и тяжёлом прощании, которое они, не любившие проявлять своих чувств на людях, пережили дома.

Белопольский и Пайчадзе были такими же, как всегда. Нина Арчилловна даже смеялась чему-то. Проводы в космический рейс были ей уже привычны. Сегодня она провожала Арсена Георгиевича в пятый раз. Красивое личико Марины было расстроено и глаза покраснели от слёз. Но здесь, при всех, она не плакала. Держа отца за руку, она неотрывно смотрела ему в лицо.

Члены экспедиции, подражая своим руководителям, старались быть спокойными, но кое-кому это плохо удавалось.

Быстрыми, короткими шагами нервно ходил по вестибюлю от одной группы к другой полный человек с розовым лицом и длинными седыми волосами. Подойдя к кому-нибудь, он бросал несколько ничего не значащих слов и, не ожидая ответа, отходил к другому. В его порывистых движениях, в застывшей на лице улыбке чувствовалось с трудом сдерживаемое волнение. Это был руководитель научной части экспедиции - академик Баландин. Он второй раз участвовал в космическом рейсе, но никак не мог совладать с нервами.

Напротив Пайчадзе, между женой и сыном, неподвижно сидел старший инженер звездолёта Константин Васильевич Зайцев. Он казался совсем спокойным.

Забившись в самый дальний угол, стоял у стены Геннадий Андреевич Второв. Миловидная блондинка обеими руками сжимала его руку и то смеялась, то вдруг начинала плакать. На энергичном лице Второва застыла гримаса страдания.

Тесной кучкой, окружённые родными, стояли холостые участники полёта: Орлов, Романов и Князев. Стараясь казаться спокойными, они часто смеялись, но смех звучал фальшиво.

Зато совсем естественно улыбался, прогуливаясь по залу под руку с женой, опытный звездоплаватель инженер-радиотехник Топорков. Его лицо, немного цыганского типа, с большими тёмными глазами, было так невозмутимо, точно он собирался ненадолго съездить в соседний город.

Мирно беседовали о чём-то не относящемся к полёту врач корабля Степан Аркадьевич Андреев и польский биолог Коржевский, только три дня назад прилетевший в Москву, - их никто не провожал.

Но не только те, кто улетал с Земли, и их родные волновались в ожидании старта. Многие из остающихся не могли скрыть нервного состояния. Гул голосов то усиливался, то внезапно стихал, и в вестибюле вокзала наступала напряжённая тишина.

- Пора бы, - тихо сказал Мельников, обращаясь к Белопольскому. - Многим тяжело, это ожидание.

Стрелки часов на стене вестибюля показывали четверть двенадцатого.

- Когда же он, наконец, приедет? - спросил Константин Евгеньевич.

- На шоссе творится что-то невероятное, - заметил кто-то из стоявших поблизости. - Машину Сергея Александровича могли задержать.

- Я не удивлюсь, если его принесут на руках вместе с автомобилем, - засмеялся Мельников.

Как раз в эту минуту отдалённый гул, всё время слышный в открытые окна, резко усилился, перейдя в оглушительный шум, быстро приближавшийся к вокзалу. Очевидно, тот, кого ждали, был уже недалеко.

Все расступились, освобождая широкий проход от двери к месту, где стоял Белопольский. Корреспонденты, подняв свои аппараты над головой, пробирались поближе ко входу.

Директор Космического института, лауреат четырёх золотых медалей имени Циолковского, Герой Социалистического Труда Сергей Александрович Камов показался на пороге двери в сопровождении президента Академии наук СССР и седого как лунь академика Волошина.

На мгновение остановившись и жестом руки ответив на дружные аплодисменты собравшихся, он быстрыми шагами пересёк вестибюль и подошёл к Белопольскому.

Мельников заметил мимолётный взгляд, брошенный Камовым на Ольгу, и одобрительную улыбку, мелькнувшую на его лице при виде спокойствия дочери.

- Долгие проводы - лишние слёзы! - громко, чтобы все слышали, сказал Камов. - На корабль, Константин Евгеньевич!

- Мы только вас и ждали, - как всегда сухо ответил Белопольский.

- Прошу членов экспедиции собраться возле меня! - крикнул Мельников.

Пайчадзе первый, поцеловав жену и дочь, подошёл к нему. Нина Арчилловна, ведя Марину за руку, направилась к лестнице.

Их примеру последовали и все остальные. Вестибюль опустел. В нём остались только участники полёта и члены правительственной комиссии.

- Прощальные речи не приняты на наших стартах, - сказал Камов. - Скажу коротко - счастливый путь!

Он трижды поцеловался с Белопольским и пожал руки всем остальным.

Ольга всё ещё не уходила наверх. Она стояла возле Мельникова, крепко сжимая его руку. Внешнее спокойствие не покидало её даже теперь, в минуту последнего прощания. Характер Камова, умевшего владеть собой при любых обстоятельствах, сказывался в его дочери.

- Оля! - позвал Камов.

Она молча поцеловала мужа (её губы показались ему холодными как лёд) и подошла к отцу.

Всем существом Мельников порывался к ней. Ему хотелось ещё раз прижать её к себе, но он знал, что этого нельзя делать. На него смотрели его товарищи по полёту. Он не имел права показывать им пример малодушия.

- Поехали! - весело сказал Пайчадзе. - Кто со мной в первом вагоне?

Взяв под руку Станислава Коржевского, он подошёл с ним к двери станции «метро». Даже не оглянувшись (а ему очень хотелось ещё раз посмотреть в глаза Камову), он стал спускаться вниз.

- Вы проедете с нами на площадку? - спросил Белопольский у Камова.

- Нет. - Сергей Александрович показал глазами на Ольгу, которую крепко прижимал к себе левой рукой. - Мы посмотрим на ваш отлёт с крыши.

Он ещё раз пожал руку Белопольскому и, кивнув головой Мельникову, ушёл наверх. За ним ушли все, кто ещё оставался в вестибюле.

Участники экспедиции, один за другим, спускались вниз. Мельников сошёл последним. Вагон, в который сел Пайчадзе и пять человек, бывших с ним, уже ушёл, из туннеля выходил следующий.

Только когда вагон, наконец, тронулся и, набирая скорость, помчался вперёд, Мельников почувствовал, что нервы пришли в порядок. Уже давно ставшее привычным спокойствие снова овладело им. Ольга и всё, что было с ней связано, осталось позади. Впереди был знакомый старт, полёт, просторы Вселенной, близкий его сердцу космический рейс.

Он посмотрел на своих спутников.

Белопольский казался всецело погружённым в свои мысли. Выражение его морщинистого лица было таким же, как всегда, и Мельников понял, что Константин Евгеньевич обдумывает предстоящий старт. Игорь Дмитриевич Топорков задумчиво смотрел в окно, провожая глазами мелькавшие зелёные огоньки. Ни тени волнения нельзя было заметить на его характерном лице с крупными, резкими чертами.

Трое других вызывали в Мельникове сочувствие, так сильно они волновались. Но он хорошо знал, что ничем, кроме личного примера, не может помочь им.

Геолог Василий Романов, механик атомных двигателей Александр Князев и Второв старались держаться поближе к Мельникову и сели с ним рядом. Они инстинктивно искали поддержки в его спокойствии, казавшемся им удивительным и непонятным. Встречая взгляд их глаз, тревожных и лихорадочно блестевших, Мельников ободряюще улыбался.

Они смотрели на него - заместителя начальника экспедиции, - как на старшего и опытного товарища, а давно ли он сам, начинающий звездоплаватель, с мучительным волнением ожидал первого в его жизни старта, ища поддержки своему мужеству у Камова и Пайчадзе. Прошло так мало времени, и вот он должен служить примером другим, в начале их космического пути, передавать дальше полученную от старших эстафету опыта.

Пайчадзе со своими спутниками встретил их на перроне станции «Центр». Наверх пошли все вместе.

Поле ракетодрома было совершенно пустынно. Только один человек медленно, словно прогуливаясь, ходил по краю отвесной стены стартовой площадки, на дне которой, подобно исполинскому киту, лежал «СССР-КС3».

Это был инженер Ларин. Как всегда, он последним провожал улетающих с Земли звездоплавателей.

Мельников заметил на самом горизонте неведомо откуда взявшуюся тучу и показал на неё Арсену Георгиевичу.

- Она нас не задержит, - пошутил Пайчадзе.

«Если будет дождь, Оля может промокнуть на крыше», - подумал Мельников.

Но эта мысль мелькнула как-то бледно и тотчас же исчезла. Знакомое ему чувство оторванности от Земли и её дел, которое, как он думал, никогда не появится больше, снова овладело им. Словно не был он больше человеком Земли и то, что происходило на ней, не касалось его. Он любил Ольгу больше всего на свете, но и она отодвинулась куда-то далеко, в покрытую туманной дымкой даль прошлого, осталась в другой жизни, отличной от той, которая ждала его впереди. Находясь ещё на Земле, он всем существом и всеми мыслями был уже в космическом пространстве. В противоположность другим участникам полёта, которые сразу же, по выходе на поле, стали искать глазами здание вокзала, где находились их близкие, Мельников даже не взглянул в ту сторону. Он прямо направился к Ларину, и о чём-то заговорил с ним.

Молодые звездоплаватели восхищались его выдержкой и старались вести себя так же, как он. Только Пайчадзе, проводив глазами удаляющуюся фигуру друга, покачал головой и тихо сказал Белопольскому:

- Старое зло ещё не умерло.

- Не думаю, чтобы это было так, - ответил Константин Евгеньевич. - Впрочем, увидим. Друзья! - обратился он к остальным спутникам. - Пора!

У входа в кабину лифта все по очереди пожали руку Ларину. Мельников видел, с каким волнением прощались с инженером многие из его товарищей, вспомнил, как сам, стоя высоко у входного люка «СССР-КС2», следил за машиной этого самого человека. Автомобиль Ларина казался ему тогда последним звеном между экипажем корабля и покидаемым человечеством.

- До свидания, Борис Николаевич! - обратился к нему Ларин.

- До свидания, Семён Павлович! Не задерживайтесь здесь! Уезжайте сейчас же!

- Не беспокойтесь. Счастливого пути!

Все двери выходных камер корабля были уже закрыты, кроме одной, той самой, через которую проходили две недели назад Мельников, Орлов и Ольга.

Её образ опять возник перед ним, но усилием воли Мельников отогнал его. Сейчас он должен думать не о себе, а о других.

- Арсен Георгиевич, - сказал Белопольский. - Возьмите на своё попечение тех, кто летит впервые. Борис Николаевич будет со мной на пульте.

- Хорошо, Константин Евгеньевич!

Все члены экспедиции уже неоднократно побывали на борту звездолёта, но всё же на многих, как на Ольгу неприятно действовала нависшая над головами чудовищная масса корабля. Пайчадзе поспешил подняться наверх, в выходную камеру. За ним последовали все. Белопольский и Мельников одни остались внизу.

- Ну-с, Борис Николаевич! Ваша очередь.

Мельников поставил ногу на нижнюю ступеньку. Белопольский, пристально наблюдавший за ним, заметил едва уловимую нерешительность своего младшего товарища и удовлетворённо улыбнулся. Ради этой проверки он и задержался здесь. Он помнил, с каким восторгом Мельников входил на корабль последние два раза. Нет, Пайчадзе неправ! Поведение Мельникова - это только своеобразная форма предстартового волнения, от которого невозможно совсем избавиться. Ему жаль покидать Землю, хотя он сам, может быть, и не сознаёт этого.

В выходной камере были открыты обе двери. Закрыть их можно было только с пульта управления, введя в действие автоматику, не позволявшую дверям быть открытыми одновременно. На чужих планетах, с иным составом атмосферы, чем на Земле, такая предосторожность имела жизненное значение.

- Я пройду на пульт, - сказал Белопольский, - а вы останьтесь здесь и проверьте, как закрываются двери. Правда, Семён Павлович, конечно, уже проверял, но всё-таки. Потом присоединяйтесь ко мне. Не задерживайтесь!

- Хорошо, Константин Евгеньевич!

Белопольский ушёл.

Через несколько минут обе двери с мягким звоном закрылись. Мельников внимательно следил за ходом механизма. Убедившись, что всё в порядке, он нажал кнопку. Внутренняя дверь открылась, наружная осталась запертой. Значит, автоматика работает исправно. Он нажал другую кнопку. Теперь закрылась внутренняя дверь и через несколько секунд автоматически открылась наружная. Всё было как следует.

Он втянул наверх лестницу, закрыл наружную дверь и, когда так же автоматически открылась другая, поднялся в круглый коридор.

В десяти шагах от него первый люк был закрыт. Значит, Белопольский, готовясь к старту, уже запер все двери и люки на звездолёте.

Мельников подошёл к стене, осторожно ступая по мягкой обивке. Деревянной дорожки уже не было. Открыв дверцу лифта, он забрался в узкую кабину. Она освещалась маленькой лампочкой, дававшей достаточно света, чтобы различать кнопки на щитке. Убедившись, что дверца плотно закрыта, Мельников нажал одну из них. Кабина двинулась вперёд и помчалась по стальной трубе. Через несколько секунд вспыхнула на щитке зелёная лампочка, потом жёлтая. Мельников ничего не предпринимал. Кабина остановилась. Он почувствовал, как она вместе с ним повернулась, встав почти вертикально, и стала подниматься. Снова загорелась зелёная, затем жёлтая лампочка. Он нажал одну из кнопок. Если бы он не сделал этого, лифт перенёс бы его ещё выше, в третий коридор, а ему был нужен второй. Кабина снова приняла горизонтальное положение, прошла небольшое расстояние и остановилась. Он открыл дверцу и вышел.

Автоматический лифт звездолёта работал точно, и Мельников оказался там, где хотел, - на командном пункте, расположенном почти в носовой части. Впереди была только обсерватория.

Белопольский сидел в мягком кресле перед огромным пультом. На трёх экранах, расположенных в центре, виднелись стены стартовой площадки. Два боковых экрана были тёмными.

Мельников окинул взглядом длинные ряды лампочек. Они всё горели зелёным светом. Это означало, что все помещения корабля готовы к старту.

Он сел рядом с Белопольским и застегнул ремни, плотно прижавшие его к креслу.

Вделанные в пульт большие часы с секундной стрелкой, бегавшей по всему циферблату, показывали без пяти минут двенадцать.

«СССР-КС2», из-за недостаточной скорости, должен был точно выдерживать время старта. «СССР-КС3» мог взять старт когда угодно, в пределах нескольких часов. Скорость корабля была так велика, что это не играло никакой роли. В Солнечной системе, кроме Меркурия, не было планеты, которая двигалась бы по своей орбите быстрее, чем корабль - последнее достижение конструкторского бюро, руководимого Камовым. Мельников знал, что старт должен был состояться около двенадцати.

- Проверьте экипаж! - приказал Белопольский.

Сам он быстро нажимал различные кнопки, и разноцветные лампочки, вспыхивая и погасая, давали ему ответы на эти немые вопросы, обращённые к стенкам корабля, двигателям и приборам автоматики.

Мельников включил правый боковой экран, и на нём появился светлый прямоугольник. Потом он увидел внутренность одной из общих кают. В ней находились шесть человек. Они лежали в мягких кожаных «люльках», прикреплённых к стенам резиновыми амортизаторами. Пайчадзе стоял возле своей «люльки» и смотрел экран.

- Готовы? - спросил Мельников.

- Готовы, товарищ заместитель начальника экспедиции, - чётко ответил Пайчадзе, официальным тоном подчёркивая торжественность минуты.

- Ложитесь! Сейчас подниму корабль.

Остальные четверо находились в другой общей каюте, появившейся на экране, как только Мельников нажал нужную кнопку. Профессор Баландин отвечал так же официально, как и Пайчадзе.

- Экипаж готов, - доложил Мельников.

- Поднимайте корабль!

Мельников повернул окрашенную в синий цвет ручку. Тотчас же он почувствовал, что нос звездолёта начал приподниматься. Это было заметно по экранам и изменению направления силы тяжести.

На средних экранах проплыли вниз бетонные стены, показалось небо, потом весь ракетодром. Можно было различить крохотные здания Камовска, купол обсерватории и даже межпланетный вокзал.

Мельников подумал о том, с каким волнением наблюдают это медленное появление корабля «из-под земли» все собравшиеся проводить их. Оно означало, что через несколько минут звездолёт оторвётся от стартовой площадки и в ужасающем грохоте своих двигателей, со всё увеличивавшейся скоростью прочертит огненную траекторию и меньше чем через минуту скроется от глаз и биноклей в голубой бесконечности.

- Приготовиться!

Мельников положил руку на управление механизмом «лап». Он должен был по команде быстро убрать их внутрь корабля. Другой рукой он нажал кнопку сигнала.

Во всех помещениях звездолёта прозвенел дробный звонок, предупреждающий о старте.

Белопольский уверенно и спокойно переставил стрелки на круглых циферблатах: одну на цифру «2000», другую на «20». Потом повернул красную ручку и включил автопилот.

Оставалось нажать кнопку пуска - и звездолёт отправится в путь с ускорением в двадцать метров и через две тысячи секунд, то есть через тридцать три минуты и двадцать секунд, полетит по инерции со скоростью сорок километров в секунду.

- Готов? - отрывисто сказал Белопольский.

- Готов! - ответил Мельников.

Стрелки часов показывали двенадцать и три минуты.

Белопольский нажал красную пусковую кнопку.

Чуть заметная дрожь корпуса корабля передалась через приборы управления рукам Мельникова.

По-прежнему на командном пункте была полная тишина, но он хорошо знал, что чудовищный грохот сотрясает сейчас воздух на несколько километров вокруг. Огненный вихрь бушует в узком пространстве между кормой звездолёта и стенками стартовой площадки, взлетая вверх клубами чёрного дыма. Плавится бетон, превращаясь в раскалённую добела жидкую массу. Шестнадцать могучих двигателей работают одновременно, преодолевая тяжесть сотен тонн исполинского корабля.

Секунда… вторая… и ощущение повышенной тяжести показало, что звездолёт покинул площадку и начал свой ускоряющийся полёт.

Всё быстрей и быстрей.

Стрелка указателя скорости неуклонно скользила по циферблату. 20, 40, 60, 80, 100, 120…

«СССР-КС3» поднимался всё выше.

Корпус перестал дрожать. Часть двигателей прекратила работу, оставшиеся включёнными работали уже спокойно и равномерно. Для тех, кто был на Земле, грохот постепенно утихал, теряясь в воздушных просторах. Внутри корабля царила полная тишина.

Почти лёжа на спинке кресла, стараясь не делать никаких движений, Мельников вспомнил предыдущие старты. Тогда экипаж надевал специальные шлемы для защиты ушей от страшного грохота двигателей. На этом корабле не было никакой нужды в таких шлемах. Совершенная звукоизоляция не пропускала ни малейшего гула.

Двенадцать часов восемь минут…

С Земли их уже не видно. Звездолёт поднялся в самые верхние, разреженные слои атмосферы.

Там, внизу, зрители покидают окрестности Камовска. Через три месяца они вновь соберутся здесь, чтобы встретить вернувшийся корабль. Ольга, наверное, не ушла с крыши вокзала и всё ещё смотрит вверх, - туда, где исчез построенный её отцом корабль, унёсший её мужа навстречу неведомой судьбе.

Увидит ли он её? Вернётся ли обратно?..

На экранах голубое небо постепенно темнело, становилось синим, потом фиолетовым. Появились отдельные звёзды. Внизу правого экрана виднелся кусочек Земли - туманная масса с ясно видимой кривизной поверхности.

Всё больше и больше сверкающих точек звёзд. Фиолетовый цвет переходил в чёрный.

Распахнулись перед «СССР-КС3» необъятные просторы Вселенной. Где-то там, среди бесчисленных ярких точек, находится Венера - сестра Земли - конечная цель далёкого пути.

Всё быстрее врезывается в пустоту стальной корпус. В безвоздушном пространстве не слышно работы двигателей. Огненная полоса стремительно отлетает назад. Чуткие невидимые лучи радиопрожекторов несутся вперёд, опережая корабль, охраняя безопасность его экипажа.

На ленте локационного прибора перо вычерчивает ровную линию.

Путь свободен!

- В конце восемнадцатого века астрономы Боде и Тициус сделали интересное открытие. Чисто эмпирическим путём они нашли числовой ряд, довольно точно выражающий действительные расстояния от Солнца первых семи планет: Меркурия, Венеры, Земли, Марса, Юпитера, Сатурна и Урана - в радиусах земной орбиты, или в так называемых астрономических единицах. Нептун и Плутон в то время были ещё неизвестны. Взяв числа «0», «0,3», «0,6» и так далее, каждый раз увеличивая предыдущие в два раза, а затем, прибавив к каждому из них «0,4», они получили следующий ряд чисел… - Леонид Николаевич Орлов повернулся к доске и написал на ней крупным отчётливым почерком: «0,4; 0,7; 1,0; 1,6; 2,8; 5,2; 10,0; 19,6».

Левой рукой он крепко держался за укреплённую в стенке ремённую петлю, но при каждом нажиме мела на доску его тело отклонялось в сторону и приходилось подтягиваться обратно. Писать в условиях невесомости было трудно, но за прошедшие десять дней Орлов приобрёл некоторый опыт. По поручению Пайчадзе, он уже три раза читал членам экспедиции небольшие лекции. Сегодняшней темой была «Арсена», к которой приближался «СССР-КС3».

- В этом ряду, - продолжал астроном, - обращает на себя внимание одно странное обстоятельство. Если первые четыре цифры соответствуют расстояниям от Солнца до Меркурия, Венеры, Земли и Марса, то Юпитер почему-то попадает не на пятое место, а на шестое, Сатурн на седьмое, а Уран на восьмое. Закономерность, которая не может быть случайной, нарушается. Пятая цифра ряда «2,8» выпадает. Планеты, находящейся на таком расстоянии, не существует. Получается как бы разрыв между Марсом и Юпитером. Как я уже говорил вам, в этом месте Солнечной системы расположен пояс астероидов, крохотных планеток, размером от семисот семидесяти километров в диаметре[12] и до одного километра и меньше. В настоящее время нам известно несколько тысяч астероидов. Большинство из них имеет резко выраженную неправильную форму. Естественно, возникло предположение, что в далёком прошлом между Марсом и Юпитером существовала ещё одна планета, по неизвестной причине распавшаяся на части и что астероиды - обломки этой планеты. Окончательное доказательство наука, может быть, получит после того, как мы с вами побываем на Арсене и обследуем её. Мне остаётся рассказать вам о том, что представляет собой Арсена. Её диаметр, в наиболее широкой части, равен сорока восьми километрам, и, по-видимому, этот астероид состоит из железа и гранита. По размерам Арсена равна астероиду Ганимед, открытому астрономом Бааде в 1924 году. Масса Арсены меньше Земли почти в тридцать два миллиона раз, и, следовательно, сила тяжести на ней составляет всего одну двести восемьдесят восьмую земной тяжести. Человек, весящий на Земле семьдесят килограммов, на Арсене будет весить приблизительно двести сорок пять граммов. При таком малом весе достаточно сделать лёгкое усилие, чтобы подняться на значительную высоту. Ходить по Арсене будет очень трудно.

- Нам помогут магнитные подошвы, - вставил инженер Зайцев.

- Но даже с ними придётся быть осторожными. Мускульная сила человека чрезмерно велика для таких условий.

- Научимся быстро, - сказал Князев.

С оптимизмом юности он всё считал очень простым и легко выполнимым.

В красном уголке звездолёта собрались почти все участники экспедиции. Шарообразное помещение было лишено мебели. Кроме телевизионного экрана, непременной принадлежности всех кают на корабле, в нём ничего не было. Мягкие стены были обиты кожей голубого цвета.

Для проведения лекции в красный уголок принесли небольшую чёрную доску. Она «висела» на стене, ничем к ней не прикреплённая. Лектор и его слушатели находились возле этой доски в разнообразных позах прямо в воздухе. Звездоплаватели успели уже привыкнуть к отсутствию веса и чувствовали себя вполне уверенно, но некоторые всё же держались за ремённые петли.

Странно выглядела эта группа людей, непринуждённо расположившаяся без всякой опоры в центре пустого шара. Электрический свет освещал их одновременно со всех сторон. Лица и фигуры выглядели плоскими, отсутствие на них теней уничтожало рельеф лица и одежды.

Космический корабль казался неподвижным. Ничто не указывало на умопомрачительную быстроту, с которой мчался «СССР-КС3» в безвоздушном пространстве.

- Когда мы прибудем на Арсену? - спросил Андреев.

- Через пятьдесят часов. По земному календарю - 2 июля, между одиннадцатью и двенадцатью часами.

- И пробудем на ней?..

- Приблизительно часов двадцать. Этого времени должно хватить на выполнение намеченного плана работ. Но может случиться, что мы найдём что-нибудь интересное. Тогда, возможно, задержимся.

- А Венера? - спросил Князев. - Не убежит от нас?

Орлов улыбнулся своей приятной, словно освещающей улыбкой.

- Скорость Венеры по орбите, - сказал он, - на пять километров меньше, чем скорость «СССР-КС3». Это во-первых. А во-вторых, траектория нашего полёта зависит от нас самих. Её можно изменить и встретиться с планетой в какой-нибудь другой, более выгодной точке. Мы будем на Венере 10 июля при любых обстоятельствах.

Раздался негромкий звонок. Засветился экран, и на нём появилось лицо Игоря Топоркова - радиотехника корабля.

- Константин Васильевич здесь? - спросил он.

Зайцев подтянулся с помощью ремня ближе к экрану.

- Зайдите на радиостанцию, - сказал Топорков. - Вас вызывает Земля.

Зайцев слегка оттолкнулся от стены и подплыл в воздухе к двери. Нажав кнопку, он сдвинул в сторону круглую крышку люка и «вышел» в коридор. Чуть касаясь руками стен, он быстро плыл, как фантастическая воздушная рыба, к носу звездолёта.

Радиостанция помещалась рядом с рубкой. Это была небольшая каюта, такая же круглая, как и все помещения корабля, но обитая не кожей, а бархатом. Приёмник и передатчик занимали больше половины её объёма.

Собственно радиостанция была невелика, он работала на полупроводниках вместо ламп, но много места занимали мощные усилители для передачи и приёма радиограмм на расстояния многих миллионов километров. Связь с Землёй осуществлялась на сверхультракоротких волнах, которые по пути от корабля к Земле к обратно проходили через промежуточно-усилителые станции, находившиеся на искусственных спутниках Земли. Такие станции были необходимы, так как слой Хевисайда настолько ослаблял сигналы, что без усиления они никогда не дошли бы по назначению, несмотря на жёстко направленные антенны.

Космическая радиосвязь впервые была применена во время полёта на Луну экспедиции Белопольского-Пайчадзе и теперь проходила окончательные испытания. Все станции - земная, корабельная и находившиеся на спутниках - были сконструированы при непосредственном участии Топоркова, и он сам проводил испытания в обоих рейсах. Члены экспедиции ежедневно имели возможность поговорить со своими близкими.

До сих пор связь не прерывалась и, по расчётам Топоркова, не должна была прерваться до самой Венеры. Будет ли она действовать с поверхности планеты, через её атмосферу, сказать, конечно, нельзя было. Венера находилась ближе к Солнцу, чем Земля, и интенсивность солнечной радиации в верхних слоях её атмосферы должна была быть во много раз более сильной. Смогут ли радиоволны пробить, безусловно, существующий на Венере ионизированный слой, как они это смогли сделать с земным, покажет будущее.

Когда Зайцев, убедившись предварительно, что над дверью горит зелёная лампочка, «вошёл» в каюту, у аппарата находились Топорков и Мельников. Борис Николаевич только что поговорил с Ольгой.

Топорков протянул Зайцеву микрофон:

- Ваша жена и сын ждут вас.

- Константин Зайцев у телефона, - сказал инженер, рассмешив этой фразой обоих своих товарищей. И спокойно положил микрофон в специальное гнездо. Ответ мог прийти только через семь минут. За десять суток звездолёт пролетел свыше тридцати пяти миллионов километров, и сейчас его отделяло от Земли расстояние в шестьдесят миллионов километров. Земля не стояла на месте, а удалялась в противоположную сторону. «СССР-КС3», используя притяжение Солнца, летел к Венере по направлению, обратному движению Земли по орбите, навстречу её «сестре».

- Звук очень ослабел, - озабоченно сказал Топорков.

Зайцев и Мельников посмотрели друг на друга и рассмеялись.

Каждый день они слышали эту стереотипную фразу, Игорь Дмитриевич болезненно переживал ослабление звука, неизбежное с увеличением расстояния, и ему всегда казалось, что станция работает хуже, чем на самом деле. Он часами возился с ней и всегда был недоволен её работой.

- Придётся поставить дополнительные генераторы.

- Пока в этом нет нужды, - возразил Мельников. - Радиосвязь работает бесперебойно и достаточно хорошо. Подождём.

Он знал, что если дать Топоркову волю, то задолго до прилёта на Венеру станция останется без всяких резервов мощности, а их следовало сохранить.

- Хотя бы один!

- Нет! - Мельников постарался придать своему голосу как можно больше строгости. - Я запрещаю вам это делать… Что вы выдумываете, Игорь Дмитриевич? - добавил он более мягко. - Я только что говорил с Землёй и прекрасно всё слышал.

Семь минут, наконец, прошли, и Зайцев, надев наушники, выслушал всё, что хотели ему сказать жена и сын. Проговорив ответ, он вместе с Мельниковым вышел из каюты. Время было ограничено, и членам экспедиции разрешалось обмениваться со своими родными только одной фразой. Место у микрофона уже занял профессор Баландин.

Радиосвязь доставляла звездоплавателям много радости. Сознание оторванности от Земли меньше угнетало людей, имевших возможность услышать голос близкого человека. Не было тревожной неизвестности, так сильно мучившей всех в прежних рейсах. Всё, что происходило на Земле и на звездолёте, сразу становилось известным. Краткий перечень событий в СССР и других странах передавался с Земли автоматической передачей, не задерживавшей разговора. «Космическая газета» ежедневно вывешивалась Топорковым в красном уголке.

- Борис Николаевич! - сказал Зайцев, когда за ними закрылась дверь станции. - Разрешите мне и Князеву выйти из корабля и осмотреть дюзы.

- Зачем это?

- На всякий случай. Ведь предстоит торможение при подходе к Арсене.

- И вы ещё смеётесь над Игорем Дмитриевичем! - улыбнулся Мельников. - А сами… Ничего с дюзами не случилось. Осмотр произведёте, когда корабль будет стоять на Арсене.

- Слушаюсь! - хмуро ответил Зайцев.

В кабине лифта, переносящего его в другой коридор, Мельников думал об этом разговоре. Какие люди! Каждый из них готов работать без отдыха, чтобы всё было в порядке и «СССР-КС3» совершил свой рейс на Венеру и обратно «без сучка и задоринки». С такими помощниками было одно наслаждение работать, но их приходилось всё время удерживать от излишней траты сил, не оправдываемой необходимостью.

В первые дни рейса это было не так заметно. Люди ещё не освоились с новой обстановкой, не имевшей ничего общего с прежней привычной жизнью. Их мысли были ещё позади, на оставленной Земле. Но постепенно эта своеобразная «инерция» начала ослабевать. И тогда все с яростью набросились на работу. Но не так просто было её найти. Добрая половина экипажа на всё, сравнительно короткое, время перелёта к Венере, казалась обречённой на безделье. Что, например, делать врачу экспедиции Андрееву, если все были совершенно здоровы и не нуждались в его помощи? Какое занятие могли придумать геолог Романов, биолог Коржевский или океанограф Баландин? Зайцев и Князев были не в лучшем положении. Все они остро завидовали астрономам, которым не надо было искать дела, - оно само шло им в руки. За бортом звездолёта расстилалось безграничное, неисчерпаемое поле деятельности. Поистине, астрономы были счастливые люди!

Но работа нашлась для всех. Прекрасно понимая, как опасно в условиях полёта не иметь определённого занятия, Белопольский приказал Зайцеву подготовить с помощью всех свободных участников экспедиции имевшиеся на борту самолёты, вездеходы и подводную лодку к работе на Венере, перебрать их механизмы, проверить и испытать все приборы и аппараты. Кроме того, он поставил перед старшим инженером корабля задачу - научить всех производить мелкий ремонт, чтобы каждый мог самостоятельно исправить незначительные повреждения. Топоркову было поручено научить Андреева и Коржевского работе на передвижных рациях, которыми были оборудованы все машины. Только они двое ещё не умели пользоваться радиоустановками.

В красном уголке регулярно (по уплотнённому графику) проводились занятия по астрономии, звёздной навигации, механике и теории звездоплавания.

- На космическом корабле каждый должен уметь заменить любого другого, - сказал Константин Евгеньевич. - Для многих из нас этот полёт первый, но для всех не последний. Учиться необходимо всё время.

Но, несмотря на такую нагрузку, как-то так получалось, что у каждого оставалось свободное время, которое нечем было заполнить, и это были самые тяжёлые минуты. Стоило человеку оторваться от дела, как тотчас же подкрадывались мысли о Земле, о близких людях, и незаметно возникало чувство тоски. В такие моменты члены экипажа устремлялись на радиостанцию - «читать» бортовой журнал Топоркова. Никакого журнала, конечно, не было. Разговоры с Землёй записывались автоматически на ленте магнитофона. Прослушав свой последний разговор с женой или другим родственником, люди успокаивались.

Выйдя из лифта, Мельников направился к рубке управления. Ярко освещённые коридоры были пустынны и безмолвны. Тишина, царившая на звездолёте, никогда не нарушалась. Двенадцать человек не могли заполнить исполинский корпус корабля, и невольно казалось, что в нём никого нет. В первые дни это было неприятно, но постепенно люди привыкли.

Звездолётом управлял автопилот. Войдя в рубку, Мельников внимательно прочитал записи всех приборов. Лента локатора показала, что за несколько минут до его прихода, на расстоянии трёх тысяч километров пролетел небольшой метеорит, исчезнувший задолго до того, как звездолёт достиг этой точки. Направление полёта не изменялось.

Привычно нажимая нужные кнопки, Мельников проверил состояние всех частей корабля. Разноцветные лампочки давали успокоительные ответы. Всё было в порядке. Он заметил, что в каюте номер восемь открылась дверь - соответствующая ей лампочка загорелась красным светом, - и подождал, чтобы она закрылась. Но прошла минута, а красный свет не сменился зелёным. Тогда он включил экран и соединил его с восьмым номером. Появилась внутренность каюты.

В ней находился геолог Василий Романов. Услышав звонок вызова, он повернул голову.

- Почему не закрыли дверь? - спросил Мельников.

- Виноват, товарищ начальник!

- Делаю вам замечание. В космическом рейсе рассеянность недопустима.

Геолог метнулся к двери с такой стремительностью что, вероятно, больно ударился о раму. Мельников улыбнулся и выключил экран.

Хотя «СССР-КС3» почти не угрожала опасность со стороны метеоритов, на нём свято соблюдался закон космических рейсов - все двери и люки всегда должны быть герметически закрыты.

Из рубки Мельников направился в обсерваторию.

Она занимала всю носовую часть звездолёта. В противоположность другим помещениям, не имевшим никаких внешних отверстий, здесь были широкие окна-иллюминаторы. Они закрывались снаружи пластмассовыми щитами. Многочисленные астрономические инструменты, вычислительные машины новейшей конструкции, тут же помещавшаяся фотохимическая лаборатория - всё это оставляло мало свободного места.

Пайчадзе и Второв возились у спектроскопа, Орлов приник глазом к окуляру рефрактора, Белопольского ни было.

- Где Константин Евгеньевич? - спросил Мельников.

- Сейчас придёт, - ответил Пайчадзе, не оборачиваясь.

Здесь царила атмосфера напряжённого труда. Не желая мешать астрономам, Мельников подошёл к стене и, нажав кнопку, отодвинул в сторону плиту, закрывавшую окно.

Знакомая, много раз виденная картина звёздного мира раскинулась за бортом. Неподвижными точками горели вечные огни Вселенной. Туманная вуаль Млечного Пути неясно проступала на «самом горизонте».

Прямо перед собой Мельников увидел висящий в пространстве косматый, с огненными выступами протуберанцев, ослепительно сверкающий шар Солнца. Звездолёт летел повернувшись к нему правым бортом.

Из всех зрелищ, которыми богато одаряла звездоплавателей Вселенная, зрелище висящего в пустоте Солнца было самым поразительным. Человек привык видеть его диск у себя над головой или перед собой, на горизонте. Но с борта корабля картина была совсем иной. Казалось, что Солнце светит снизу. Хотя на звездолёте не существовало чёткого ощущения, где «низ» и где «верх», звездоплаватели не могли отделаться от впечатления, что корабль находится выше Солнца. Почему это так происходило, никто из них не мог понять, но все одинаково поддавались этому странному обману зрения.

Мельников посмотрел назад, стараясь увидеть Землю, и вскоре нашёл её. Крупная голубая звезда сияла спокойным светом. Рядом с ней жёлтым огоньком виднелась Луна. Очень красива была эта звёздная пара.

Там, на этой затерявшейся в просторах Вселенной блестящей точке, было всё, что составляло смысл жизни экипажа «СССР-КС3». И там же была Ольга…

Мельников отвернулся от окна. Он старался не думать об Ольге, но это плохо удавалось. Мысли всё время возвращались к жене. Её образ всегда был перед его глазами. За время трёх предыдущих рейсов он редко вспоминал покинутую Землю, а теперь думал о ней постоянно. Прошло только десять дней, а он уже скучал и томился разлукой. Впереди были долгие, бесконечные три месяца. Но ни разу не явилось сожаление. Если бы можно было вернуться в прошлое, он снова согласился бы лететь. Жизнь вне космических рейсов казалась ему немыслимой. И одновременно с желанием вернуться на Землю в душе Мельникова было другое - вперёд, к цели! В этом двойственном чувстве он не мог и не хотел разбираться. Стремление к Земле и стремление к Венере непонятным образом не мешали друг другу.

2 июля 19… года «СССР-КС3» приблизился к месту, где должна была состояться встреча с астероидом. Накануне Пайчадзе удалось найти Арсену и произвести наблюдения за её движением. Электронно-счётные машины в несколько минут произвели сложнейший расчёт траектории маленькой планетки и подтвердили, что встреча произойдёт сегодня около двенадцати часов по московскому времени. Без этих машин подобный расчёт потребовал бы нескольких месяцев напряжённой работы доброго десятка вычислителей.

С самого утра Белопольский и Мельников находились на пульте управления, готовясь к ответственному манёвру. Посадку космического корабля на астероид ещё ни разу никто не производил.

В десять часов весь экипаж был на своих местах. Зайцев, Топорков и Князев, под руководством профессора Баландина, готовились в нужный момент сбросить на Арсену электромагнитные якоря. Пайчадзе, Орлов и Второв в обсерватории следили за планетой и сообщали на пульт о её местонахождении. Остальные собрались в резервной рубке и могли по экрану наблюдать за «приземлением».

«СССР-КС3» находился в ста пятидесяти семи тысячах километров от намеченной точки встречи, когда были включены двигатели для торможения с отрицательным ускорением в пять метров. Через один час сорок минут быстрота полёта снизится до десяти километров в секунду и будет немного меньше, чем скорость Арсены. Когда планета догонит звездолёт, он увеличит скорость и, в свою очередь, догоняя планету, опустится на неё.

Таков был план спуска на астероид, составленный ещё на Земле. Теперь предстояло осуществить его на практике.

Неслышно для экипажа работали могучие двигатели корабля, гася медленно и постепенно его космическую скорость. Только стрелки приборов да ещё появившееся ощущение тяжести указывали, что торможение происходит. В помещениях, где находились люди, не слышно было ни одного слова. Все молчали, охваченные волнением. Это был не страх, экипаж верил в знания и опыт командира корабля, а другое более сильное чувство - благородное волнение исследователей. Нога человека ещё никогда не ступала ни на один из астероидов, таящих в себе тайну «пятой планеты» и её гибели. Посещение людьми Арсены могло приподнять завесу над этой тайной.

В молчаливом ожидании медленно текли минуты. Звездолёт, неуклонно замедляя скорость, приближался к цели.

А с другой стороны к той же невидимой точке с равномерной, веками неизменной скоростью, летела исполинская глыба железа и камня, когда-то давно бывшая частью такой же планеты, как Земля или Марс. И, кто знает, может быть, была на этой планете и жизнь, были растения, животные, а возможно, и разумные существа, уничтоженные ужасающей космической катастрофой, причины которой могли, навсегда остаться неизвестными.

Перед глазами Белопольского и Мельникова на экране пульта была тёмная бездна с бесчисленными точками немигающих звёзд. Где-то между ними, ярко освещённая Солнцем, находилась Арсена, которую ещё нельзя было увидеть невооружённым глазом. Через каждые три минуты из обсерватории сообщали расстояние до планеты. Всё шло пока нормально. Звездолёт и астероид сближались «по плану».

Но вот Белопольский протянул руку и указал на крохотную звёздочку, появившуюся на экране. Наблюдая за ней в течение нескольких минут, Мельников убедился, что её блеск заметно усиливается. Это была Арсена. Постепенно она сдвигалась к краю экрана, и, чтобы следить за ней, пришлось включить боковой экран. Но вскоре планета исчезла и с него.

Звездолёт летел теперь впереди Арсены. Поворотом газовых рулей Белопольский постепенно изменил направление полёта, и «СССР-КС3» «лёг» на орбиту планеты. Двигатели замолкли, и корабль летел по инерции со скоростью десяти километров в секунду. Солнце очутилось прямо по носу, пришлось выключить центральный экран.

Арсена догоняла корабль и через три минуты должна была оказаться в непосредственной близости к нему. Наступал решительный момент.

Мельников длительным звонком предупредил экипаж.

Как только на экране показался неровный, ломаный край астероида, включили на малую мощность один из двигателей. Звездолёт полетел чуть быстрее, заметно приближаясь к поверхности Арсены.

Подход к планете был осуществлён блестяще, со свойственной Белопольскому математической точностью. Теперь нужно было так же точно совершить спуск.

Глядя на каменный хаос, находившийся под ними, Мельников и Белопольский вспомнили первую случайную встречу с астероидом восемь лет тому назад. Арсена промелькнула тогда мимо окон «СССР-КС2» на таком же почти расстоянии.

Всё ближе и ближе, - и вот уже весь экран заполнила громада астероида. Мельников разглядел ровную площадку на одной из скал, достаточно большую, чтобы на ней мог поместиться корабль. Очевидно, и Белопольский увидел её. Он быстро нажимал кнопки управления двигателя и поворачивал ручки газовых рулей.

Каждую секунду могло произойти столкновение с многочисленными вершинами острых пиков…

До боли сжав зубы, Белопольский впился взглядом в экран.

Профессор Баландин всматривался через оптическую систему в медленно плывущую внизу панораму скал, пропастей и узких бездонных трещин. Он не видел ни одного места, на которое мог бы опуститься корабль длиной в сто пятьдесят метров, а вместе с тем по движению корабля чувствовал, что командир нашёл такое место. Высота полёта неуклонно уменьшалась.

В нескольких шагах, готовые сбросить якоря и дать в них ток, застыли у своих аппаратов Топорков, Зайцев и Князев.

Могло показаться странным, что звездолёт, находясь так близко от «земли», не падает на неё. Но «СССР-КС3» летел с огромной скоростью, и пока ни одна из его частей не коснулась планеты, его движение оставалось независимым от неё. Правда, действовало тяготение между Арсеной и кораблём, но оно было слабо и не мешало маневрированию.

В ту самую секунду, когда Баландин заметил, наконец, ровную площадку среди утёсов, раздался резкий, отрывистый звонок сигнала.

Три кнопки были нажаты одновременно, и сжатый воздух с силой выбросил из корабля три якоря, которые, разматывая за собой толстые тросы, помчались вниз. (Членам экипажа невольно казалось, что Арсена находится «внизу», но её на равных основаниях можно было считать и «наверху».)

По команде Баландина был включён ток, и мгновенно возникшая сила электромагнитов плотно прижала якоря к грунту. Корабль медленно опустился под действием собственной тяжести.

Как только «СССР-КС3» неподвижно замер на площадке, образованной на одной из скал капризом природы, экипаж стал готовиться к выходу. Группа состояла из шести человек: Мельникова, Баландина, Романова, Второва с неизменным киноаппаратом, Топоркова с радиоприборами для геологической разведки и Коржевского. Остальные пока оставались на корабле.

Планета представляла собой хаос скал, и воспользоваться вездеходом не было никакой возможности. Под чёрным небом, усеянным звёздами, всюду, куда ни обращался взгляд, были острые, изломанные выступы, чернели глубокие ущелья, зияли пропасти, отвесно вздымались изрезанные трещинами склоны серо-стальных утёсов. Освещённые Солнцем места казались белыми, в тени был густой мрак. Никаких полутеней, как и следовало ожидать, в этом мире, лишённом и намёка на атмосферу. Контрасты белого и чёрного цвета резали глаз чёткой определённостью границ. Суровой красотой веяло от этой картины мёртвого покоя.

- По сравнению с Арсеной даже Луна может показаться весёлой, - заметил Баландин.

Участники экспедиции одевались с помощью товарищей в «пустолазные» костюмы. Они были сделаны из плотного гибкого материала, покрытого металлическими пластинками, и представляли собой одно целое, исключая шлема, который надевался отдельно, как у водолазов. В очень толстые подошвы были вделаны сильные электромагниты, соединённые проводами, идущими внутри костюма, с аккумуляторной батареей из полупроводниковых элементов, помещавшейся вместе с баллонами сжатого кислорода и приёмно-передающей радиостанцией в наспинном ранце. На груди был расположен маленький щиток управления, а на шлемах небольшой прожектор.

Под эти костюмы звездоплаватели надели «астронавтокожу». Так называли упругое трико, надевавшееся прямо на тело и закрывавшее голову, оставляя свободным только лицо. Трико было сделано из особой, сильно сжимающейся, не проницаемой для воздуха ткани, которая равномерно давила на всю кожу тела, заменяя этим обычное атмосферное давление, необходимое для человека. В случае повреждения пустолазного костюма, «астронавтокожа» предохраняла тело от разрыва внутренним давлением.

Единственным незащищённым местом оставалось лицо, но тут уж ничего нельзя было сделан. Приходилось полагаться на исключительную прочность стёкол шлема.

На Земле пустолазный костюм был очень тяжёл, но здесь он почти ничего не весил. Сила тяжести на Арсене была ничтожной.

Миниатюрный микрофон и такой же динамик, вмонтированные внутрь шлема, давали возможность «пустолазам» говорить друг с другом и с кораблём на очень большом расстоянии.

Белопольский лично проверил костюм каждого и разрешил выход. Один за другим, все шестеро прошли в выходную камеру. Закрылась внутренняя дверь, и насосы быстро удалили воздух. Каждый доложил Мельникову, что подача кислорода в шлем идёт нормально. Тогда он нажал кнопку.

В четырёх метрах под ними была девственная почва, на которую никогда не ступала ничья нога.

- Борис Николаевич! - обратился к Мельникову Баландин. - Вам принадлежит право первым ступить на планету. Вы самый старый звездоплаватель среди нас.

Мельников подошёл к краю двери. Василий Романов ожидал, что будет установлена лестница, но, к его удивлению, заместитель начальника экспедиции просто сделал шаг в пустое пространство. Его огромная, в костюме, фигура стала медленно опускаться. Прошло не менее четырнадцати секунд, пока это странное «падение» окончилось.

Молодой геолог вспомнил лекцию Орлова об Арсене и понял, в чём дело. Притяжение планеты было так мало, что Мельников падал с ускорением всего тридцать шесть миллиметров в секунду.

Вторым прыгнул Второв. Он торопился заснять на плёнку выход из корабля. Затем на Арсену спустились и все остальные.

Стоять тут было очень трудно. При малейшем движении люди теряли чувство равновесия и качались в пустоте, словно здесь бушевал сильнейший вихрь. Они поспешили включить ток в подошвы. Железистая почва планеты хорошо притягивалась электромагнитами, и люди обрели устойчивость. Чтобы сделать шаг, приходилось даже напрягать мускулы ног. Опасность взлететь высоко вверх при неосторожном движении больше не угрожала.

Согласно ранее разработанному плану, разбились на две партии. Профессор Баландин, Романов и Топорков занялись установкой аппаратов для радиогеоразведки. В их задачу входило определение состава внутренних пород планеты. Мельников, Коржевский и Второв должны были произвести рекогносцировку местности.

Едва они отошли от корабля, как прямо перед ними, в трёх шагах, беззвучно ударился о скалу метеорит. Вспышка огня отметила место его падения. Все трое невольно остановились. Одна и та же мысль мелькнула у всех: «А если бы метеорит попал в кого-нибудь?»

Радиопрожекторы звездолёта были выключены. При неподвижном положении корабля они были совершенно бесполезны. Избежать встречи с метеоритом, даже зная, что он приближается к Арсене, было невозможно.

- Пошли дальше! - сказал Мельников.

На краю площадки, круто обрываясь вниз, чернела глубокая пропасть. Противоположный край находился в ста метрах. Обойти её было негде. Пропасть тянулась насколько хватал глаз, теряясь вдали в нагромождениях скал.

- Придётся идти в другую сторону, - сказал Коржевский.

- Выключить магниты! - приказал Мельников. - Прыгать, как будто ширина один метр. На той стороне сразу включить магниты обратно. Я прыгаю первым.

- Одну секунду! - сказал Второв. - Ваш прыжок надо заснять.

Мельников повернул ручку на щитке, выключая ток, и, присев, прыгнул вперёд. Его тело взвилось над пропастью и перелетело через неё с непостижимой лёгкостью.

Затаив дыхание, Коржевский и Второв видели, как на той стороне Мельников ударился о скалу и медленно скользнул по ней на ровное место. Они ясно слышали его прерывистое дыхание.

- Сильно ударились? - спросил Второв.

- Да, очень сильно, - ответил Мельников. - Даже в голове звенит. Прыжок был слишком резким. Прыгайте совсем слабо. По-земному - на один шаг.

- Осторожнее! - раздался в их шлемах голос Белопольского. - Борис Николаевич, - прибавил он, - может быть, вам лучше вернуться на звездолёт?

- Нет, - ответил Мельников. - Я не пострадал. Впредь буду осторожнее. Ну, что же вы? - обратился он к своим спутникам, видя, что они не двигаются с места.

- Страшновато! - сказал Коржевский.

Было психологически трудно решиться на подобный прыжок. Дно гигантской пропасти находилось неведомо где. Казалось немыслимым, что, сделав лёгкое усилие, можно перепрыгнуть стометровое расстояние. Сознание, привыкшее к земным масштабам, отказывалось верить тому, что только что видели глаза.

- Смелее! - услышал Коржевский голос Пайчадзе.

Биологу стало стыдно. Товарищи на корабле видят, что он боится. Он отступил на шаг и прыгнул изо всех сил.

- Что вы делаете? - раздался крик Второва.

Но было уже поздно. Коржевский, как камень, выпущенный из пращи, летел через бездну.

На размышление не было времени. Мельников сделал первое, что пришло ему в голову, - подпрыгнул и поймал товарища на лету.

Коржевский почти ничего не весил, но и Мельников весил не больше. Удар получился сильный. Оба отлетели назад и, упав, покатились по «земле».

- Я же вам сказал, - воскликнул Мельников, поднимаясь на ноги, - прыгайте на один шаг, а вы… - Он вспомнил свой собственный прыжок и закончил уже другим тоном: - Надо слушать, что говорят.

- Извините, - робко сказал Коржевский. - Я постараюсь не повторять такого промаха. Вы сильно ударились из-за меня?

- Прыгайте, Второв! - крикнул Мельников.

От пережитого волнения он забыл, что кричать ни к чему: радиоустановки в их шлемах и так работали достаточно хорошо.

Прыжок инженера оказался гораздо удачнее, чем его товарищей. Он мягко опустился рядом с Мельниковым.

- Молодец! - раздался голос Пайчадзе.

- У меня сердце замерло, когда вы прыгнули, - сказал Второв - Хорошо, что Борис Николаевич догадался перехватить вас. Вы могли разбить стёкла шлема.

- Я тоже подвергся этой опасности, - миролюбиво сказал Мельников - Пошли дальше!

Но идти, собственно, было некуда. Со всех сторон вздымались почти отвесные скалы. Мельников измерил взглядом их высоту.

- Метров шестьдесят, - сказал он. - На Луне я быстро научился соразмерять силы с расстоянием. Тут требуется известное воображение. Надо представить себе, что высота меньше во столько раз, во сколько меньше сила тяжести. Шестьдесят метров на Арсене - это то же самое, что четверть метра на Земле. На всякий случай, возьмём чуть больше.

Он присел и подпрыгнул.

Эффект получился совершенно непредвиденный. Мельников взлетел вдвое выше, чем следовало. На мгновение он повис на стометровой высоте, потом медленно стал падать на вершину утёса. Он видел внизу широкую панораму скал Арсены, ограниченную до странности близким горизонтом, а прямо под собой крохотные фигурки своих спутников. Казалось, совсем рядом с ними ослепительно блестела под лучами Солнца «крыша» звездолёта.

Скорость падения постепенно возрастала. Мельников с тревогой думал, попадёт ли он на вершину утёса.

На Земле он давно бы разбился. Он падал уже секунд десять, но всё ещё находился на большой высоте. В шлеме раздавались взволнованные голоса товарищей, следивших за его полётом.

- По-моему, он опустится на самый край вершины, - услышал Мельников голос Баландина.

- Я тоже так думаю, - ответил ему Белопольский. - Насколько можно судить по экрану, Борису Николаевичу придётся падать метров пятьдесят - шестьдесят. Это займёт около минуты.

- А он не разобьётся? - спросил Второв.

- Нет. Скорость в конце падения будет не больше двух метров в секунду.

- А если он промахнётся и не попадёт на вершину?

- И тогда нестрашно, - ответил сам Мельников. - Но я уже на месте.

Действительно, как раз в этот момент он опустился на самый край утёса и поспешил включить ток в подошвы, чтобы закрепиться.

Здесь была сравнительно большая ровная площадка. За ней тянулся пологий склон, а дальше снова виднелась широкая пропасть.

- Арсена мало пригодна для прогулок, - сказал Мельников, поделившись с товарищами своими наблюдениями.

Коржевский и Второв присоединились к нему. Они учли опыт Мельникова и «перепрыгнули» всего на несколько метров.

- Сплошная фантастика! - заметил Коржевский. Вторую пропасть преодолели уже легко и уверенно. Мускулы приспособились к необычайным условиям.

Дикий характер местности не изменялся. Как и в начале пути, всюду были только утёсы, пропасти и трещины. Идти можно было в редких случаях. Всё время приходилось прыгать - вперёд, вверх или вниз. Через час такого пути они настолько привыкли, что перелетали через препятствия без всякой подготовки все трое одновременно.

Иногда, дойдя до относительно ровного места, кто-нибудь прыгал вверх, употребляя всю силу ног. Поднявшись на чудовищную высоту, откуда открывался широкий кругозор, разведчик сообщал товарищам, что он видит. Обратное падение происходило так медленно, что он успевал зарисовать план местности. Это помогало выбирать дорогу. Конечно, во время таких подъёмов вид Арсены «с птичьего полёта» снимали: Второв - киноаппаратом, а его товарищи - фотоаппаратами.

«СССР-КС3» давно скрылся из виду. Звездоплаватели были одни среди хаотической путаницы скал. Как и следовало ожидать, нигде не попадалось ни малейших следов растительности. Всюду голый камень, преимущественно серого цвета.

Иногда заходили под нависшую скалу, и тогда можно было наблюдать интересную картину. Человек, как только его закрывала тень, мгновенно пропадал из глаз, словно растворившись во мраке. Причиной этого явления было отсутствие атмосферы, которая на Земле рассеивает лучи Солнца, препятствуя полному мраку даже в самой густой тени. Вспыхивал прожектор на шлеме, и казалось, что в чёрной пустоте плавает неведомо откуда взявшийся белый шар.

На открытых местах было почти жарко, но, когда заходили в тень, тело мгновенно охватывал жестокий мороз; приходилось поспешно включать электрическое отопление.

Часто попадались глубокие пещеры. Одна из них тянулась так далеко внутрь горы, что разведчики повернули обратно, не дойдя до её конца.

Они не пропускали ни одной трещины без того, чтобы тщательно не осмотреть её. Трещины были узки, редко достигали двух метров ширины, и очень глубоки. Один из звездоплавателей обвязывался бечёвкой, которая была так тонка, что на Земле не выдержала бы тяжести даже грудного ребёнка, и товарищи опускали его вниз. Во время одного из таких спусков Второв обнаружил какой-то красноватый камень. Отколов порядочный кусок, он поднялся наверх.

Коржевский внимательно осмотрел находку.

- Это никелистое железо, - сказал он. - Его цвет показывает, что в нём много кислорода. Вы сделали чрезвычайно ценную находку. Она прольёт свет на происхождение Арсены.

Добычу уложили в мешок. В нём было уже много образцов, и на Земле он весил бы, вероятно, четверть тонны. Но звездоплаватели уже забыли о существовании в природе тяжести.

Увлечённые своими исследованиями, они не заметили, как Солнце всё ниже опускалось к горам. Внезапно хлынувшая тьма застала их врасплох.

- Этого надо было ожидать, - сказал Мельников. - Арсена довольно быстро вращается вокруг оси. Но ночь долго не продлится.

Местность, малопригодная для передвижения днём, ночью была совершенно непроходима.

- Надо вызвать радиостанцию корабля, - посоветовал Коржевский.

- Я вас слушаю, - ответил голос Пайчадзе.

- Темнота поймала нас в ловушку - Мельников улыбнулся, представив себе, с каким выражением лица слушает его всегда склонный к насмешке Арсен Георгиевич. - Долго продлится эта ночь?

- Старожилы говорят, что часа два. Мы почти на полюсе. Арсена вращается «лёжа». День - шесть часов, ночь - два. Вам не холодно?

- Нет. Отопление костюма хорошо работает. Даже жарко.

- Ну так спите спокойно. Хищных зверей здесь нет.

- Закусим! - предложил Второв.

Трое товарищей нажали кнопки на своих щитках. Тотчас же они почувствовали, как ко рту подвинулась гибкая трубка, идущая от термоса с горячим шоколадом. Утолив голод, они приготовились терпеливо ждать утра.

К микрофону подошёл Белопольский, и Мельников подробно рассказал ему обо всём, что видели разведчики. Когда он упомянул про найденное Второвым железо, Константин Евгеньевич, волнуясь, воскликнул:

- Кислород! Если это так, то отпадают последние сомнения. Железо окислилось на воздухе. Воздуха не может быть на астероиде таких маленьких размеров. Арсена - обломок планеты.

- Я тоже так думаю.

Ночь показалась им длинной. Никто не садился на «землю», так как, не имея почти никакого веса, они отлично чувствовали себя на ногах.

Трое людей молча стояли на вершине скалы. При свете звёзд они смутно различали неясные тени друг друга. Глубокая тишина окружала их.

Мельников почувствовал, что стоявший рядом Коржевский тронул его за плечо. В призрачном мраке он различил протянутую руку биолога. Обернувшись, увидел на чёрном бархате неба, усеянном бесчисленными звёздами, яркую голубую точку. Рядом виднелась другая - жёлтая.

Земля!

За десятки миллионов километров родная планета посылала им, одиноко стоявшим на голой скале, среди пустоты и мрака, молчаливый привет.

И вдруг под металлическим шлемом в ушах Мельникова зазвучали стихи. Это было так неожиданно, что в первую секунду он не поверил своему слуху.

Декламировал Второв. Вероятно, он совсем не думал, что его кто-то может слышать, и говорил для себя. Это было похоже на бред.

Трудно было придумать, что-нибудь другое, что так не соответствовало бы окружавшей их обстановке. Стихи Блока звучали дико и нелепо:

Коржевский вдруг нервно засмеялся и тотчас же смолк. Его смех прозвучал ещё более странно, чем стихи Второва. Мельников, не видя, почувствовал, как молодой инженер вздрогнул.

- Доканчивайте, - тихо сказал Мельников.

А вокруг расстилалась безграничная пустота. Голубой точкой, не имевшей даже диаметра, сверкала бесконечно далёкая Земля. Жизнь, чуждая, непонятная, промелькнула, как сказочное видение.

«Как он ещё молод!» - подумал Мельников.

- Вы ничего другого не смогли придумать? - послышался голос Топоркова. - Если вам нужно искусство, я могу включить для вас магнитофон.

И неожиданно, среди ночного безмолвия астероида, зазвучали нежные, пленительные звуки увертюры из «Лебединого озера».

- Откуда это у вас? - спросил Мельников после нескольких минут ошеломлённого молчания. - Нашли время и место для концерта!

- Разве плохо? - сказал Пайчадзе.

Было слышно, как на радиостанции звездолёта несколько человек рассмеялось. Очевидно, там собрались все участники экспедиции. Тревога за друзей, находившихся неизвестно где, заставила их всех прийти к радиоаппарату - единственному связующему звену.

Мельников, Коржевский и Второв почувствовали тёплую признательность. Товарищи здесь, с ними. В полной темноте, на голой скале Арсены они не одиноки.

Музыка Чайковского смолкла.

- Дать ещё что-нибудь? - спросил Топорков.

- Хватит! - ответил Мельников. - Утро уже близко. Спасибо!

Прошло не больше пятнадцати минут, и слева от них, на невидимом горизонте, неожиданно вспыхнула ярко-белая ломаная линия. Точно кто-то огромный исполинским пером вычертил на чудовищной величины ленте неизвестно что означающую кривую.

Поднималось Солнце. Ещё невидимое, оно освещало вершины гор и неровную цепь утёсов.

Потом как-то сразу, Солнце поднялось, и очередной день Арсены вступил в свои права. Причудливый и мрачный пейзаж показался им весёлым после зловещего мрака ночи.

Коржевский посмотрел на Второва.

- Что это вам вздумалось, Геннадий Андреевич? - спросил он, но в тоне вопроса не чувствовалось насмешки. Голос биолога звучал ласково.

Сквозь «стекло» шлема было видно, как Второв сильно покраснел.

- Право, не знаю, - ответил он с явным смущение. - Это получилось как-то помимо меня, нечаянно. Глупо, конечно, - прибавил он.

- Нет, почему глупо? Немного странно, это правда, но не глупо.

Коржевский провёл рукой по плечу Второва. Лицо биолога, очень похожее на лицо Чернышевского - только без очков, - было непривычно мягко. Мельников с удивлением посмотрел на него.

Подобно Белопольскому, Коржевский редко улыбался и всегда выглядел суровым и каким-то «неприступным». Он почти не вступал в разговоры, а когда к нему обращались, отвечал коротко и сухо. Даже в кают-компании во время обеда или ужина он казался погружённым в свои мысли. Беседы о Земле, возникавшие постоянно между членами экипажа, как будто совсем его не затрагивали, и он ничем не высказывал интереса к ним. Многие, да и сам Мельников думали, что польский учёный нисколько не скучает по Земле, не думает о ней. И вот сегодняшняя ночь показала, что они ошибались. Если бы биолог не скучал по Земле, на него не произвели бы впечатления так неожиданно прозвучавшие стихи.

«Чтобы узнать человека, нужно время, - подумал Мельников. - Когда-то я был совсем другого мнения о Белопольском, чем теперь».

Он почувствовал, что и Коржевский и Второв стали ему как-то ближе, понятнее после этого, в сущности незначительного, эпизода.

Как только лучи Солнца коснулись разведчиков, они выключили искусственное тепло, в котором не было больше нужды, и пошли дальше.

Опять начались бесконечные прыжки, спуски в трещины и внимательный осмотр всего, что попадалось по пути.

Часа через полтора подошли к краю отвесного обрыва. Внизу, на глубине около пятисот метров, расстилалась круглая долина, более обширная, чем встречавшееся до сих пор. С этой страшной высоты она казалась ровной и гладкой.

- Тут, пожалуй, уже не прыгнешь, - сказал Второв.

- Почему? - возразил Мельников. - Прыгнуть вполне возможно. Это всё равно что два метра на Земле. Скорость в конце прыжка не превысит шести метров в секунду. Но дело в том, как вернуться обратно. Обратите внимание: котловина окружена со всех сторон отвесными стенами. Не правда ли, она похожа на гигантский искусственный колодец.

- Правда, похожа, - согласился Коржевский. - Любопытный каприз природы. Но если можно спрыгнуть с высоты двух метров, как вы сказали, то совершить такой же прыжок вверх никто из нас не сможет.

- Неужели нам придётся уйти, не обследовав эту странную котловину? - Второв наклонился и пристально вгляделся в дно пропасти. Отсутствие воздуха создавало идеальные условия видимости. - Вот там, мне кажется, какие-то непонятные выступы. Странная форма.

Мельников вгляделся. Обладая острым зрением, он увидел что-то очень напоминающее развалины.

- Как жаль, что мы не можем пользоваться биноклями, - сказал он. - Там, действительно, что-то новое.

- Бечёвки не хватит, - сказал Коржевский.

Уходя в разведку, они взяли с собой четыре мотка крепкого шпагата, метров по восемьдесят каждый.

- Дайте-ка мне руку, - попросил Второв.

Он совсем свесился над краем бездны. Мельников легко удерживал его почти невесомое тело.

Глубоко внизу Второв увидел то, что искал. Стена была не совсем гладкой, он разглядел неширокий каменный карниз.

- Как раз то, что надо, - сказал он, поднимаясь. - На Земле я шутя брал с разбега полтора метра. Правда, в этом костюме я значительно тяжелее, но думаю, что на метр подпрыгнул бы. Значит, здесь на двести пятьдесят метров с лишним. Этого достаточно.

- Очень рискованно, - сказал Мельников.

- Почему, Борис Николаевич? Допустим, что я не смогу выбраться обратно. Тогда вы оба вернётесь на корабль и принесёте длинную верёвку. Если не задерживаться в пути, на это потребуется не больше двух часов.

- Что вы хотите делать? - услышали они вопрос Белопольского.

Мельников рассказал, особо подчеркнув странную форму камней, делающую их похожими на развалины.

- Какая вы говорите глубина?

- Не более пятисот метров.

- Хорошо! - решил Белопольский. - Попробуйте!

Мешок с камнями привязали к концу первого мотка. Если шпагат выдержит его тяжесть, то и человека выдержит и подавно, даже такого, как Второв. Вместе с пустолазным костюмом он весил не больше семисот граммов.

Мешок пошёл вниз. Когда первый моток кончился, к нему привязали конец второго. На половине четвёртого мотка мешок лёг на карниз.

- Примерно триста метров, - сказал Мельников. - Во всяком случае, если верёвка и разорвётся, вы не рискуете разбиться.

- Всё будет хорошо, Борис Николаевич.

Мешок подняли и вместо него привязали Второва. Киноаппарат он оставил, взяв фотокамеру.

Хотя Мельников и знал, что на Арсене не очень опасно падение с высоты полкилометра, он с тревогой наблюдал, как Коржевский осторожно опускал Второва вниз. Падение не угрожало переломом костей, но могли разбиться стёкла шлема, и тогда - мгновенная смерть. Правда, это было не стекло, но всё же… Кроме того, пропасть была так глубока, что никакие рассуждения о разнице между Арсеной и Землёй не могли избавить от лёгкого головокружения при взгляде на подножие скалы, исчезавшее где-то далеко-далеко внизу.

Металлическая голова Второва становилась всё меньше и меньше…

Почувствовав под собой выступ карниза, инженер включил ток и, твёрдо став на ноги, отвязал верёвку. Посмотрев наверх, он не увидел своих товарищей. Трехсотметровая стена уходила, казалось, к самым звёздам. Солнце сияло прямо над головой, окружённое огненным кольцом протуберанцев. Сквозь костюм чувствовались его горячие лучи.

Второву показалось, что кругом какая-то особенная тишина, не такая, как наверху. Им внезапно овладело томящее чувство одиночества. Прислонившись к стене, он несколько мгновений стоял неподвижно, стараясь совладать со своими нервами. Мрачный, чёрно-белый пейзаж показался ему враждебным.

«Почему они молчат?» - подумал он о Мельникове и Коржевском.

И вдруг услышал далёкие голоса. Он ясно различил голос профессора Баландина и ответивший ему голос Белопольского. Потом он услышал, как Пайчадзе окликнул Мельникова и спросил его, как идёт дело. Борис Николаевич ответил: «Опускаем Второва вниз».

Так вот почему они не подают голоса, думают, что он ещё не достиг карниза.

Второв посмотрел на верёвку. Она всё ещё опускалась и ложилась кольцами у его ног. Коржевский не замечал, что груз стал меньше.

- Что-то невероятное! - сказал Второв, и эти громко произнесённые слова сразу стряхнули с него непонятное оцепенение.

- Что вы сказали, Геннадий Андреевич? - спросил, очевидно не расслышав, Мельников.

- Я говорю, что вы опускаете пустую верёвку. Неужели Станислав Казимирович не замечает, что я уже на карнизе?

- Далеко до дна?

- Метров сто восемьдесят. Прыгаю!

Ощущение одиночества бесследно исчезло. Природа Арсены уже не казалась враждебной. Голоса товарищей вернули спокойствие и решимость.

Карниз был не так узок, как казалось сверху. От стены до его края было метра два. Второв подошёл к обрыву и, не задумываясь, шагнул в пустоту.

Падение продолжалось более полутора минут. Мимо него, всё быстрее, плыла вверх уже не гладкая, а изрезанная трещинами стена пропасти. Иногда приходилось отталкиваться ногой от выступов, преграждавших дорогу.

Он хорошо видел дно. Оно было до странности гладким, словно залитым асфальтом. Это было похоже на огромную городскую площадь. Только вместо домов кругом поднимались отвесные стены. Посредине возвышалась груда камней, которая отсюда ещё больше походила на развалины гигантского здания.

Коснувшись дна, Второв включил магниты и легко удержался на ногах. Сообщив товарищам о благополучном приземлении, он пошёл к центру, до которого было метров шестьсот.

С момента выхода из корабля прошло около семи часов, но Второв не чувствовал усталости. За это время он почти ничего не ел, но голода не ощущал. Расход энергии на Арсене был ничтожно мал. Воздуха должно было хватить ещё на четыре часа. Правда, нужно выбраться отсюда и вернуться на звездолёт, но всё же не к чему было особенно торопиться. Второв решил тщательно осмотреть странную котловину.

Электромагнитные подошвы как бы прилипавшие к почве, делали шаг обычным земным шагом. Второву понадобилось несколько минут быстрой ходьбы, чтобы добраться до загадочных развалин. Часто попадались длинные извилистые трещины. Он легко перепрыгивал через них, даже не выключая тока. Поверхность дна была поразительно ровной. Если это был не асфальт, то что-то чрезвычайно на него похожее.

Котловина так резко отличалась от всего, что они видели на Арсене, что Второв всё больше и больше изумлялся. Ему невольно начало казаться, что это не «игра природы», а искусственная площадь с развалинами здания, опустившаяся при гибели планеты.

Он всё больше и больше ускорял шаг.

Качавшиеся издали небольшими, развалины быстро увеличивались в размерах. Это было нагромождение огромных камней.

Второву внезапно бросились в глаза ровные границы и прямые углы занятой камнями площади. Ему показалось, что это квадрат, каждая сторона которого имела не меньше ста метров длины.

Он остановился, охваченный сильнейшим волнением. Неужели перед ним действительно развалины сооружения неведомых обитателей погибшей планеты, обломком которой является Арсена?

В расположении каменных выступов он уже ясно видел какой-то определённый, но пока не уловимый порядок. Ближайший к нему камень, составлявший угол квадрата, был значительно выше остальных. Это не могло быть делом случая.

- Наконец-то! - прошептал он.

Но, как ни тихо было произнесено это слово, его услышали.

- Повторите! - сказал Мельников. - Я вас не слышу! Что случилось?

Второв перевёл дыхание и ответил как мог спокойнее:

- Ничего. Со мной ничего не случилось. Но вот передо мной…

- Что перед вами?

Второв не ответил. С непреодолимой силой его внимание сосредоточилось на камне, бывшем прямо перед ним. Чтобы лучше охватить взглядом пятиметровую глыбу, он отошёл немного назад.

Сомнений нет! Перед ним выточенный из гранита гигантский пирамидальный куб. Четыре сходящихся треугольника боковой грани ясно видны. Время сильно изменило первоначальную форму, когда-то острые края осыпались, искрошились, многих кусков не хватает, но всё же никаких сомнений быть не может. Эта геометрически правильная фигура не могла быть создана природой, это дело рук разумных существ!

Второв подробно рассказал обо всём, что видел. Он был уверен, что весь экипаж звездолёта слушает его, но не раздалось ни одного возгласа удивления. Очевидно, сенсационная новость взволновала всех так же, как его самого.

Когда он кончил говорить, наступило продолжительное молчание.

- Возвращайтесь на корабль, - сказал, наконец, Белопольский. - Запоминайте дорогу. К этому месту пойдём большой партией.

- Выходите наверх! - прибавил Мельников.

Но, прежде чем выполнить распоряжение, Второв несколько раз сфотографировал куб. Он знал, что его нетерпеливо ждут наверху, но не мог удержаться, чтобы не пройти к видневшемуся в сорока - пятидесяти метрах другому огромному камню, имевшему метров шесть в поперечнике.

Подойдя к нему, он вскрикнул от удивления.

Перед ним, прекрасно сохранившийся, стоял гранитный икоситетраэдр. Каменный «бриллиант», на котором видны следы тщательной обработки. Второв без труда узнал изящное сочетание граней, которое так часто придают драгоценным камням земные ювелиры.

Титаническая работа! Труд исполинов!

Какой же крепостью должны были обладать эти гранитные фигуры, если даже космическая катастрофа, разрушившая огромную планету, не в силах была уничтожить их?

А вот там, вдали, стоит пирамидальный октаэдр!.. Ещё дальше - ромбический додекаэдр!

Второв с трудом заставил себя отвернуться от волшебного зрелища. Товарищи ждут его. Труд неизвестных строителей должны осмотреть учёные.

Идя обратно к подножию стены, он всё время оглядывался назад. Но стоило отойти на триста - четыреста шагов - и каменные «бриллианты» исчезли, слились с остальной массой камней, превратились опять во что-то похожее на развалины, и только, будто и не было их никогда…

Подойдя к стене, Второв измерил глазами расстояние до карниза и, выключив электромагниты, разбежался и прыгнул.

Опыт последних часов сказался: Второв рассчитал точно. Его ноги спустились на самый край карниза, и, ухватившись за верёвку, он сильно наклонился вперёд и мягко упал.

Очевидно, Коржевский, не выпускавший шпагата из рук, почувствовал рывок.

- Поднимать? - спросил он.

- Поднимайте, - ответил Второв.

Он не стал обвязываться… Сила руки была совершенно достаточна, чтобы не сорваться во время подъёма. Через несколько минут он был уже рядом с товарищами.

- Поразительное, невероятное открытие! - сказал он.

- На корабль, - коротко распорядился Мельников.

Обратный путь занял всего один час. Они хорошо запомнили дорогу и уверенно перебирались со скалы на скалу. Топорков поставил перед микрофоном передатчика метроном, и его звук, становившийся всё громче и отчётливее, указывал, что направление взято правильно.

На звездолёте их с нетерпением ждали. Все работы были прекращены. Неожиданное и столь важное сообщение Второва взволновало учёных, и они не могли больше ни о чём думать.

Следы разумной деятельности, которые тщетно разыскивались на Луне и Марсе, найдены на крохотном астероиде. Было от чего прийти в нервное возбуждение!

Приближавшаяся ночь заставила задержаться на корабле. Решили идти к таинственной котловине через пять часов. Это время было использовано для отдыха. Экипаж давно не смыкал глаз, и утомление давало себя чувствовать. Выслушав подробный рассказ Второва, все разошлись по каютам.

Мельников взял на себя дежурство. К развалинам должен был идти Белопольский, а ему предстояло остаться на звездолёте. Ни на минуту не оставлять корабль без командира - было законом в космических рейсах.

Через два часа Солнце скрылось за высокой скалой, и сразу наступила полная темнота. Арсена исчезла из глаз, и казалось, что звездолёт снова летит в пространстве. Только отсутствие звёзд внизу, под кораблём, доказывало, что он стоит на поверхности астероида.

Арсена представляла собой обломок очень неправильной формы. Продолжительность дня и ночи в разных её местах была различна. Там, где опустился «СССР-КС3», день продолжался шесть часов, а ночь только два. Астероид летел по орбите полюсом вперёд, вращаясь, по выражению Пайчадзе, «лёжа». Когда он, огибая Солнце, окажется по другую от него сторону, место, где стоял сейчас звездолёт, погрузится в долгую, непрерывную ночь. Но это могло случиться только через три месяца, а экспедиция не собиралась задерживаться на Арсене так долго.

Как только снова появилось Солнце, звездолёт ожил. Восемь человек из его экипажа собирались идти под водительством Второва и Коржевского для осмотра найденных развалин. На звездолёте, кроме Мельникова, оставались Топорков и занятые у двигателей Зайцев и Князев. Участники похода брали с собой длинные верёвки, кирки, заступы, двойной запас кислорода, взрывные патроны и радиоаппаратуру для новой разведки недр.

После плотного завтрака экспедиция вышла из корабля и, преодолев первую пропасть, исчезла среди скал. Четверо оставшихся проводили товарищей взглядом и, пожелав им по радио счастливого пути, занялись своими делами. Мельников ушёл на пульт, Топорков остался дежурить на радиостанции, а оба механика снова отправились на корму корабля продолжать работу, прерванную сообщением Второва.

Около часу Мельников спокойно занимался записями в своём дневнике. После полёта на Марс он сохранил привычку ежедневно заносить на его страницы свои мысли и наблюдения. За двенадцать суток полёта, от Земли до Арсены, пришлось изменить этому правилу - не хватало времени. Теперь он решил наверстать упущенное, хотя чувствовал усталость и охотнее всего лёг бы спать. Но он хорошо знал, что не заснёт, пока товарищи не вернутся на корабль.

Дневник перенёс его на Землю. Последние страницы были испещрены именем Ольги, и образ жены с мучительной ясностью возник перед ним. Ещё долгие три месяца они не увидятся…

Усилием воли, подавив возникшее чувство тоски, Мельников принялся за описание своего похода по астероиду. Но едва он дошёл до спуска Второва в круглую котловину, как звонок вызова прервал работу. Вызывал Топорков.

- Посмотрите, что творится снаружи, - сказал он.

Мельников поспешно повернулся к экрану.

Сначала он не заметил никаких перемен. Панорама Арсены была такой же, как всегда. Но потом он обратил внимание на странные огоньки, которые вспыхивали на площадках, где стоял звездолёт, на утёсах, на склонах гор, - всюду. Точно невидимые каменщики ударяли невидимыми молотками, высекая искры из каменных пород.

Секунду Мельников недоуменно смотрел на эту картину. В следующее мгновение его мозг пронзила жуткая догадка: «Метеориты!.. Арсена встретилась с метеоритным потоком!.. Товарищи на открытом месте, незащищённые… Успеют ли найти прикрытие?..»

Совсем рядом с кораблём со страшной силой ударился о скалу крупный камень. Блеснуло яркое пламя. В ту же секунду Мельников ясно услышал, как о борт звездолёта ударились ещё два, один за другим.

Не теряя самообладания, он нажал кнопки и закрыл щитами все окна обсерватории. По контрольным приборам он видел, что ни одно из них ещё не пострадало. Корпус корабля также остался цел.

Включив боковой экран, он соединил его с радиорубкой, чтобы узнать, нет ли известий от Белопольского.

Но Топоркова в рубке не было.

Открылась дверь, и на пороге появился инженер. При одном взгляде на его лицо, на котором застыла гримаса боли, Мельников понял, что произошла катастрофа. Сердце замерло.

- Кто? - едва смог он выговорить.

- Леонид Николаевич, - ответил Топорков, и его губы дрогнули.

Мельников закрыл глаза рукой. Как живой встал перед ним погибший товарищ.

«Я лечу только потому, что предстоит посещение астероида», - вспомнил он слова, как-то сказанные Орловым. Он говорил их со своей приятной улыбкой, словно освещавшей его красивое лицо, не подозревая, что говорит пророчески.

- А остальные?

- Успели укрыться в пещере. Леонид Николаевич погиб у самого входа: метеорит ударил прямо в лицо.

Какие тяжёлые минуты пережили участники похода, на глазах которых погиб их спутник!..

«Прямо в лицо!» - подумал Мельников.

На мгновение он ясно увидел глаза Орлова - два чистейших аквамарина, вставленные в оправу длинных чёрных ресниц, и вздрогнул всем телом.

- Где Зайцев и Князев?

- Я сказал им, чтобы они не выходили наружу.

Мельников провёл рукой по лбу.

- Было бы легче погибнуть самому, чем переживать это, - сказал он. - Идите на радиостанцию, Игорь Дмитриевич. Я сейчас приду. Этот «дождь» скоро кончится.

Топорков вышел.

В Солнечной системе бесчисленное множество метеоритных тел. Очень часто они летят густыми роями, так называемыми «потоками». Наряду с кометами, метеориты «засоряют» межпланетное пространство. В полёте, при огромной скорости, у звездолёта мало шансов встретиться с ними. Иначе обстоит дело с астероидами. В сравнении с межпланетными кораблями их размеры чудовищно огромны. У них нет атмосферы, которая защищает большие планеты от небесной бомбардировки. Метеоритный поток, встретив на своём пути астероид, обрушивает на него каменный ливень, каждая «капля» которого имеет космическую скорость, во много раз большую, чем скорость пули или снаряда. Энергия стремительного полёта при столкновении превращается в тепловую. Происходит взрыв. Поверхности малых планет покрыты мельчайшей пылью от разбившихся метеоритов. Никакой защитный костюм не спасёт человека в безвоздушном пространстве, если подобный «разрывной снаряд» попадёт в него. Это верная смерть.

Прямое попадание в такую маленькую цель, как человек, может произойти исключительно редко, но всё же «метеоритная опасность» является одной из самых реальных для звездоплавателей. Звездолёты были достаточно надёжно защищены от неё радиопрожекторами - сверхчувствительными локаторными установками, соединёнными с автопилотами, но, как уже говорилось, в условиях стоянки на астероиде эти «глаза» корабля становились бесполезными. Дальность их действия достигала пяти тысяч километров, но даже это, казалось бы огромное, расстояние было ничтожно мало для метеорита, летящего с космической скоростью. Раньше чем экипаж звездолёта сумел бы принять меры для защиты, замеченный метеорит уже прошёл бы это расстояние. Исследователи космического пространства смело идут навстречу риску.

Всё это хорошо знал Мельников, но боль утраты не становилась меньше от рассуждений. Ему было мучительно жаль Орлова. И кроме того, он понимал, какое потрясающее впечатление произведёт на Земле известие о гибели одного из участников экспедиции. Скрыть трагический случай до возвращения звездолёта было невозможно.

Метеоритный поток проходил через орбиту Арсены полтора часа. Потом он как-то сразу прекратился. За всё это время только пять раз о корпус корабля ударились небольшие камни, не пробившие, однако, его оболочки.

Когда стало ясно, что Арсена разошлась в пространстве с метеоритами и опасность миновала, Мельников прошёл в радиорубку.

Зайцев и Князев уже ждали его там. Глаза механика были заплаканы, и он всеми силами старался скрыть это. Самый молодой член экипажа, он стыдился слёз.

- Андреев и Второв несут его сюда, - сообщил Топорков.

- А остальные?

- Пошли дальше…

Топорков сказал это тоном недоумения, но Мельников понял Белопольского. Скорбь по погибшему не должна мешать результатам всей экспедиции, звездолёт не мог задержаться на Арсене, работа должна быть закончена, несмотря ни на что. Разве не точно так же поступил Константин Евгеньевич в страшные минуты отлёта «СССР-КС2» с Марса?..

- Как они переносят тело через пропасти? - спросил Зайцев.

- Для Второва не составит труда перепрыгнуть вместе с ним.

- Неужели мы оставим его здесь? - прошептал Князев.

Мельников нахмурился и ничего не ответил. Эта мысль и ему приходила в голову. Другого выхода как будто не было.

Из громкоговорителя слышались редкие голоса. Чувствовалось, что в группе Белопольского люди обменивались только самыми необходимыми словами.

На экране был виден скалистый хребет по ту сторону пропасти. Мельников и его товарищи не спускали с него глаз. На нём должны были появиться двое живых членов экипажа, несущие третьего - мёртвого.

Всего три часа тому назад они провожали Леонида Орлова, как всегда полного энергии, жизнерадостного, с серьёзным взглядом красивых глаз на худощавом лице. Могли ли они думать, что через час этот полный сил человек превратится в труп… Может быть, никогда раньше они не сознавали так ясно грозной силы природы, в тайны которой хотели проникнуть.

- Вот они, - сказал Зайцев.

Две крохотные фигурки показались на гребне утёса. Можно было легко отличить высокую фигуру Второва от более низкого Андреева. Тело Орлова было на руках инженера. Он первый со своей ношей спрыгнул вниз. Андреев последовал за ним. В том же порядке они преодолели и пропасть.

Мельников, Зайцев и Князев пошли к выходной камере. Топорков остался, - он не имел права покинуть радиостанцию.

Через несколько минут они услышали, как закрылась наружная дверь и раздалось характерное шипение насоса, наполнявшего воздухом камеру. Вспыхнула зелёная лампочка, и внутренняя дверь открылась.

Стараясь не смотреть на обезображенное лицо Орлова, видное сквозь разбитое стекло шлема, Зайцев и Князев помогли пришедшим снять костюмы.

- Отнесём его в красный уголок, - предложил Мельников.

- Дверь уголка очень высоко, - сказал Андреев. - Будет трудно опустить его вниз.

- Тогда в обсерваторию.

Мельников вынул платок и закрыл им шлем Орлова. С убитого сняли наспинный ранец и кислородные баллоны. Потом, не снимая костюма, его отнесли в помещение обсерватории и положили на тот самый стол, за которым несколько часов тому назад сам Орлов собирался во время стоянки на Арсене привести в порядок собранные в пути материалы.

- Принесите знамя, - сказал Мельников. - Оно в каюте Белопольского.

Второв вышел и вскоре вернулся с алым полотнищем.

- Я встану первым в почётный караул, - объявил Мельников. - Смените меня через тридцать минут.

Товарищи поняли, что он хочет остаться один с погибшим, и вышли.

Наступила третья ночь, затем Солнце взошло опять. Огромный корабль словно вымер. Люди сменяли друг друга в почётном карауле и расходились, не обмолвившись ни единым словом. На радиостанции редко-редко раздавались отрывистые фразы, доносившиеся сюда из круглой котловины. Словно невидимая траурная вуаль легла на Арсену, придавив всех своей тяжестью.

Через девять часов после ухода пять человек вернулись на звездолёт. Их встречали и помогали раздеться молча. Если бы вернулись все шестеро, их засыпали бы вопросами.

- Где он? - вполголоса спросил Пайчадзе, как только с него был снят шлем.

- В обсерватории, - так же тихо ответил Мельников.

У пришедших были мрачные, осунувшиеся лица.

Сняв костюмы, все сразу направились к обсерватории. За ним туда же собрались и бывшие на корабле.

Одиннадцать человек долго стояли у тела товарища, молча прощаясь с ним. Белопольский отогнул край знамени и, наклонившись, пристально вгляделся в то, что совсем недавно было лицом его ученика.

- Это был талантливый учёный, - сказал он, словно самому себе. - Я возлагал на него большие надежды. Семья звездоплавателей понесла тяжёлую утрату. Он отдал жизнь за науку. - Белопольский выпрямился. - Леонида Николаевича Орлова мы вынуждены оставить на Арсене. Он будет лежать здесь, пока следующая экспедиция не доставит его тело на Землю. Похороны назначаю через два часа. Бориса Николаевича и Константина Васильевича прошу подыскать место.

- Пойдёмте, Борис Николаевич, - сказал Зайцев.

Место для могилы нашли под сенью нависшей скалы. Сюда никогда не проникнут лучи Солнца, и замёрзшее тело в полной сохранности будет ждать часа, когда его вынут и, запаяв в свинцовый гроб, перевезут на родину.

- Здесь будет на вечные времена установлен памятник, - сказал Мельников, указывая на скалу.

Беззвучно метнулась огненная вспышка взрыва. У подножия скалы образовалась яма. Из кладовых запасных частей Зайцев принёс двухметровую стальную плиту, на которой остриём автогенного пламени написал имя погибшего и дату.

Могила была готова.

В назначенный час состоялись похороны. Орлов лежал в пустолазным костюме. Разбитый шлем заменили новым.

В печальной церемонии участвовали все, кроме Мельникова, Зайцева, Баландина и Андреева. Даже теперь закон космических рейсов не был нарушен, - часть экипажа осталась на корабле.

Когда стальная плита закрыла могилу, раздался салют - тремя залпами. Их не было слышно. Только вспышки огня из дула пистолетов. В безвоздушном пространстве нет звуков.

На следующее утро Белопольский, Баландин, Романов и Второв снова отправились в котловину. Они взяли с собой на этот раз электролебёдку, аккумуляторные батареи для неё и два отбойных молотка с баллонами сжатого воздуха. Этот груз был тяжёл даже на Арсене.

- Вы не справитесь вчетвером, - сказал Мельников. - Возьмите ещё кого-нибудь.

- Справимся, - ответил Белопольский. - Будем переправлять груз через пропасти и поднимать на скалы с помощью верёвки. В конце концов, всё это весит здесь не более тридцати килограммов. Физическая сила Второва нас выручит.

- Но почему вы не хотите взять больше людей?

- Потому что вчерашний опыт показал - нельзя ходить большой партией. Это опасно.

Четыре человека ушли и вернулись только через десять часов. У троих был донельзя утомлённый вид.

- Подготовьте звездолёт к старту, - сказал Мельникову Белопольский и, ничего больше не прибавив, ушёл в свою каюту.

- Я так измучился, словно на Земле ворочал пятипудовые мешки, - сказал Романов.

- Но что вы делали? - спросили его.

- Ломали и растаскивали камни.

- Значит, гранитные фигуры уничтожены?

- Нет, их мы не трогали.

Что касается Второва, то у него был такой же вид, как всегда. Железный организм этого спортсмена не поддавался усталости.

Прошли ещё одни сутки.

Зайцев и Князев закончили ревизию двигателей, и ничто больше не задерживало звездолёт на Арсене.

Корабль пробыл на астероиде тридцать шесть часов. Этого времени хватило на все работы, намеченные раньше, и на непредвиденную, ставшую самой главной. Теперь, оставляя здесь одного из членов экипажа, «СССР-КС3» был готов продолжить путь.

В час ночи по московскому времени 4 июля звездолёт с одним работающим двигателем легко оторвался от Арсены.

С чувством глубокой скорби следили звездоплаватели за удалявшимся астероидом. Скоро он превратился в звёздочку, быстро теряющую блеск. Потом исчез совсем. Но они долго не отрывали глаз от экрана, на котором только что видели маленькую планету, унёсшую на себе товарища, вырванного смертью из их дружного коллектива.

Они знали, что на долгом пути завоевания человеком космического пространства неизбежно будут жертвы. Природа не сдаётся без жестокого боя. История открытий заполнена именами погибших героев. Так было и на Земле, так будет и в межпланетных просторах. Дорога к знанию терниста. Но никогда, ни в прошлом, ни в будущем, смерть, настигшая одного, не останавливала и не остановит других. Сохранив в сердце имя погибшего, победоносная наука неуклонно и твёрдо идёт вперёд к полному господству над стихийными силами слепо сопротивляющейся природы. Жертвы науки самой смертью своей утверждают великую силу жизни. И кто знает! Может настать день, когда сама смерть покорно склонит голову перед волей человека. Тогда прекратится скорбный перечень - тяжёлая плата за победы. И дорога науки, ничем не омрачаемая, станет светлой и радостной, как она сама, - лучшее и благороднейшее проявление чудесного дара природы - человеческого ума.

Они это знали. Но сердце не всегда бывает покорно рассудку…

Два дня на корабле царило траурное молчание. Члены экипажа отсиживались по своим каютам, сходясь только во время завтрака, обеда или ужина, но и тогда они почти не говорили друг с другом.

Топорков ежедневно принимал радиограммы, выражавшие сочувствие, идущие буквально со всей Земли. На родине трагический случай на Арсене произвёл очень тяжёлое впечатление.

Но как бы ни была сильна печаль, жизнь властно предъявляла к живым свои требования.

Космический полёт продолжался. Нужно было жить и работать. От Арсены до Венеры было всего шесть суток пути, а программа научных работ, намеченная на это время, ещё не была выполнена. Астрономы первые взялись за дело, показывая пример остальным.

8 июля Белопольский попросил всех собраться на радиостанции, чтобы выслушать доклад о результатах посещения Арсены. Время было выбрано так, чтобы на Земле могли принять волну звездолёта, и учёные, собравшиеся в Космическом институте, как бы присутствовали на этом собрании.

Доклад сделал профессор Баландин. Энциклопедически образованный человек, он в одном лице соединял три научные специальности - был выдающимся океанографом, зоологом и крупным теоретикам звездоплавания.

Хотя материал его выступления был настолько обширен, что его с избытком хватило бы на целую научную монографию, профессор сумел уложиться в двадцать минут. Предельная сухость и чёткая формулировка фактов, с ясными, словно отточенными, выводами - таков был стиль доклада.

Профессор начал с характеристики Арсены. Он сообщил результаты геологической разведки недр астероида, который оказался состоящим на три четверти из самородного железа.

- Такой же состав у метеоритов, падающих на Землю. Это доказывает, что астероиды и метеориты имеют общее происхождение. Являются ли они обломками «пятой планеты» или нет, сказать с уверенностью ещё нельзя. Присутствие в железе кислорода говорит в пользу планетной гипотезы.

Сообщив о размерах, массе, скорости вращения вокруг оси и составе внутренних пород астероида, Баландин коснулся вопроса о найденных развалинах.

- Предположение, что обнаружены остатки здания, когда-то стоявшего на поверхности погибшей планеты, не подтвердилось. Этого следовало ожидать. Ничто, сделанное искусственно, не могло уцелеть при космической катастрофе. Под камнями мы обнаружили такую же асфальтовую поверхность, как и во всей котловине. Геометрические фигуры не укреплены в почве, а просто поставлены на неё. Возникают три вопроса - кто оставил фигуры, зачем поставил и почему они разрушены? Достоверно можно ответить только на третий вопрос. Сооружение разрушено крупным метеоритом. Следы его взрыва при падении ясно видны. По первым двум вопросам мы можем дать только предположительный ответ. Любопытную мысль высказал Константин Евгеньевич. Предоставляю слово ему.

Белопольский передвинулся ближе к микрофону.

- Гипотеза спорна, - начал он. - Но пока не видно другого объяснения. Гранитные фигуры высечены человеком или существом, подобным ему. Они находятся на астероиде, где не может быть живых существ. Вывод - они поставлены такими же звездоплавателями, как мы с вами.

В радиорубке послышались возгласы удивления. Неожиданный вывод Белопольского поразил всех, хотя сам по себе он был строго логичен.

- Нельзя даже приблизительно сказать когда, - продолжал Константин Евгеньевич, - но нашу Солнечную систему, безусловно, посетил космический корабль. Откуда он прилетел? Этот вопрос прояснится только тогда, когда отдалённые потомки этих звездоплавателей ещё раз прилетят к нам. Или мы прилетим к ним.

Мельникову показалось, что Белопольский оговорился.

- Вы же сами подчеркнули, что неизвестно, откуда прилетел корабль, - сказал он.

- Не перебивайте! - недовольно поморщился академик. - На этот вопрос я отвечу. Итак, что же увидели неизвестные звездоплаватели у Солнца? Из планет только Земля, Венера и Марс имели органическую жизнь. Но на Земле они могли увидеть людей, которые тогда стояли на низкой ступени развития. Для них было несомненно, что человек высоко поднимется по эволюционной лестнице. Поставив себя на их место, подумал о том, что они должны были сделать. Надо было дать знать будущим учёным Земли, что на неё прилетал корабль из другого мира. Но какой памятник уцелеет в течение тысячи лет? На Земле, Марсе и Венере это невозможно. Климатические изменения, дожди, ветры и так далее уничтожат и развеют любое сооружение за столь долгий срок.

- Не вполне убедительно! - заметил Баландин. - Можно поставить памятник почти что на вечные времена.

- Именно «почти что». Но они этого не сделали. По крайней мере, на Земле такой памятник не найден. Мне кажется, они должны были поступить иначе. На Арсене нет атмосферы, нет климатических явлений. Астероид близко подходит к орбитам и Земли и Венеры. Когда люди «вырастут» и станут совершать межпланетные полёты, то обязательно посетят астероид и найдут на нём оставленный памятник. Именно так они должны были рассуждать. И памятник, действительно, был найден нами. Конечно, они могли оставить более ясные сведения о себе. Мы ничего не нашли, но это не значит, что ничего нет. За короткий срок мы не могли разобрать развалины и добраться до того, что завалено взрывом. Это сделает следующая экспедиция. Такова моя гипотеза. Возникает вопрос - неужели этим разумным, притом высоко разумным, существам были неизвестны квадратная, гексагональная и ромбическая системы? Неужели они знали только кубическую? Мы видели октаэдры, додекаэдры, тетраэдры и кубы. Ни одной пирамиды, ни одной призмы, ни одной брахидомы! Случайно ли это? Я думаю, что не случайно. В этом есть какой-то смысл. Загадка гранитных фигур должна быть нами разгадана. И тогда мы узнаем, откуда прилетал корабль. Это ответ Борису Николаевичу на его вопрос, - прибавил Белопольский.

Собрание закончилось около трёх часов дня. Члены экспедиции разошлись по своим каютам.

На следующий день Топорков принял длинную радиограмму, сообщавшую о реакции на гипотезу Белопольского земных учёных. Большинство было согласно с его выводом.

На среднем расстоянии в сто восемь миллионов километров от Солнца, на сорок два миллиона километров ближе, чем Земля, величественно плывёт по своей орбите вторая планета Солнечной системы, названная нашими далёкими предками Венерой - по имени богини красоты и любви.

Почти равная Земле по размерам и массе, её ближайшая соседка в пространстве, планета по праву носит своё поэтическое имя. Нет на небе Земли более красивого зрелища, чем Венера, блистающая на слегка порозовевшем утреннем небосклоне. На вечернем небе, как привыкло видеть её большинство жителей городов, планета менее красива.

Любопытно отметить, что в некоторых арабских странах Венеру называли совершенно противоположным именем - Люцифер, что соответствует слову «Сатана». Какие причины побудили назвать так белоснежную красавицу, трудно понять.

Для астрономов Венера представляла, пожалуй, ещё большую загадку, чем Марс. Поверхность планеты недоступна наблюдениям с Земли, её скрывают никогда не расходящиеся облака. Одни считали, что космические путешественники, опустившись на Венеру, не увидят ни морей, ни лесов, а только каменную пустыню, покрытую вулканическим пеплом, другие - сплошное, топкое болото. Последователи замечательного поборника идеи повсеместности жизни во Вселенной Гавриила Андриановича Тихова утверждали обратное: жизнь на Венере есть, но, конечно, не такая, как на Земле. Исследователи не увидят там зелёных лесов: растительность на сестре Земли должна быть оранжевая и красная по причине жаркого климата. Ведь и на Земле, в тропиках, много красных растений. И не только в тропиках. В горячих источниках Камчатки, где температура достигает восьмидесяти градусов, живут багровые и пунцовые водоросли, а берега этих источников покрыты оранжевыми и жёлтыми мхами.

Жизнь приспосабливается к любым условиям. В сверхтропическом климате Венеры и в сверхсуровом климате Марса она одинаково возможна.

Методами радиоастрономии было установлено, что температура поверхности планеты близка к ста градусам, но это следовало проверить. Предстояло ещё точно установить продолжительность суток и многое другое.

Объём предстоящих работ был велик, а звездолёт по плану не должен был задерживаться на Венере больше чем на сорок восемь суток (разумеется, земных).

Всё это было изложено Белопольским на собрании экипажа корабля.

«СССР-КС3» подлетал к цели. До орбиты Венеры оставалось около трёх с половиной миллионов километров, то есть немного больше суток пути.

Звездолёт уже не летел прямо. Газовые рули были повёрнуты, и он описывал в пространстве гигантскую кривую, чтобы оказаться позади планеты и лететь в одном с ней направлении. Двигатели работали на минимальной мощности, но этого было достаточно для возникновения слабой силы тяжести. Свободно плавать в воздухе было уже невозможно, левый борт словно притягивал к себе все предметы внутри корабля.

Белопольский и Мельников, сменяя друг друга, непрерывно дежурили на пульте. Автоматические приборы управления вели корабль по заданной трассе, но всё же было необходимо проверять полёт и вычислять местонахождение на каждый час.

Остальные члены экипажа приступили к установке временных полов в каютах и коридорах. Ведь на Венере звездоплавателей ждали обычные условия тяжести, и следовало так оборудовать помещения, чтобы с возможно большими удобствами прожить все полтора месяца стоянки на сестре Земли.

Прошло уже девятнадцать суток с того памятного всем утра, когда «СССР-КС3» оторвался от ракетодрома и начал свой трудный и опасный рейс. За этот сравнительно короткий срок членам экспедиции пришлось многое пережить и испытать. Тридцать шесть часов, проведённых на Арсене, и особенно трагическая гибель Орлова наложили на каждого глубокий и неизгладимый след. Люди изменились. Больше всего это было заметно у тех, кто впервые участвовал в межпланетном полёте. Некоторые, например Романов, Князев, Второв, при старте с Земли ещё не отдавали себе ясного отчёта в том, что их ожидает. Космический рейс, посещение астероида, исследование Венеры - всё это было в их глазах покрыто романтической дымкой. Теперь они увидели оборотную сторону, поняли суровую действительность - победы над природой не приходят сами, они завоёвываются в упорной и смертельно опасной борьбе. Кое-кому первые дни полёта доставили много тяжёлых минут. Сознание безграничности пустого пространства, в центре которого, казалось, неподвижно висел крохотный звездолёт, отсутствие видимой опоры, путаница понятий «верх» и «низ», само ощущение невесомости - всё это сильно подействовало на психику, и добрая половина экипажа переболела «космической болезнью».

С начала второй половины пути всё изменилось. Экипаж корабля превратился в единый, проникнутый одними мыслями и общими целями сплочённый коллектив исследователей, каждый член которого до конца осознал и понял, что требует и чем угрожает ему выбранная профессия. И хотя после гибели Орлова перед каждым реально встала угроза смерти, ни один из них не пожалел о принятом решении.

9 июля, ровно в двадцать два часа тридцать минут, траектория полёта «СССР-КС3» точно совпала с орбитой Венеры. С этой минуты звездолёт «пустился в погоню» за планетой, которая находилась впереди него на сто тысяч километров и «убегала» со скоростью тридцать четыре и девяносто девять сотых километра в секунду. Через пять часов и тридцать три минуты корабль догонит сестру Земли.

В круглые окна обсерватории и на экранах Венера была видна как исполинский полумесяц, почти в одиннадцать раз больший, чем Луна на небе Земли. Освещённая Солнцем половина планеты ослепительно блестела белоснежной пеленой облаков. Ночная половина отчётливо проступала на фоне звёзд, закрывая их своей массой и светясь слабым сиянием, похожим на свечение верхних слоёв земной атмосферы, но значительно более сильным. Полоса сумерек, ясно видимая, делала терминатор неразличимым. В этой полосе временами появлялись какие-то вспышки и светлые линии.

- Мы наблюдаем полярное сияние в атмосфере Венеры, - сказал Белопольский. - Благодаря близости к Солнцу это явление на ней должно быть гораздо более мощно, чем на Земле.

- С поверхности планеты полярное сияние, вероятно, изумительное зрелище, - заметил Мельников.

Эти фразы были единственными, произнесёнными командирами корабля за все часы «погони». Оба сосредоточенно наблюдали за показаниями приборов. Расстояние между планетой и звездолётом неуклонно сокращалось, а спуск на Венеру, как и на Землю, был очень трудным манёвром. Требовалось максимальное внимание и точность каждого движения.

Быстро увеличиваясь в размерах, планета, казалось, сама надвигалась на корабль. Вскоре все звёзды исчезли из поля зрения, заслонённые её огромным телом. Впереди и по сторонам был виден только облачный океан, нестерпимо белый со стороны, обращённой к Солнцу, и постепенно темневший, переходя в чёрный, с другой.

В четыре часа утра 10 июля, по московскому времени, «СССР-КС3» поравнялся с планетой и, замедлив скорость, как бы включился в её движение. Он находился в этот момент в самых верхних, разреженных слоях атмосферы и с этой высоты начал замедляющийся спуск.

Двигатели работали на полную мощность, удерживая корабль от стремительного падения. Облачный океан приближался…

Белопольский, Пайчадзе и Мельников хорошо знали, какая картина откроется перед ними через несколько минут. Пейзажи Венеры неизгладимо врезались в память. Остальные члены экипажа видели эти пейзажи по кинофильму, заснятому Мельниковым во время полёта «СССР-КС2».

- Крылья! - отрывисто приказал Белопольский, когда облачная масса закрыла экран белой мглой.

Мельников нажал нужные кнопки. Через несколько секунд загорелись синие лампочки, - крылья вышли из гнёзд. Превратившись в реактивный самолёт, «СССР-КС3» опускался всё ниже, прорезывая толщу облаков. Внизу, где-то у её границы, уже появились неясные вспышки молний.

Корабль летел теперь в воздушной среде, и управление им приняло иной характер. Четыре двигателя, расположенные у основания крыльев, несли его вперёд. Маневрирование осуществлялось обычными элеронами и хвостовым рулём. От командира корабля требовались уже навыки управления реактивным самолётом. Белопольский поставил ноги на педали и взялся за штурвал.

Могло показаться странным, что академик так уверенно берётся за трудную работу пилота, да ещё на таком гигантском корабле, но в этом не было ничего необычайного. Все члены экипажа «СССР-КС3», за исключением профессора Баландина, Андреева и Второва, прошли длительный курс обучения в лётной школе, практику вождения больших самолётов и имели дипломы пилотов реактивной авиации.

Ровно через восемь минут после начала спуска «СССР-КС3» вынырнул из облачной массы в блестящую почти непрерывными молниями сплошную стену страшного ливня.

Экран сразу потемнел. Водяные потоки уничтожили всякую видимость, и казалось, что звездолёт погрузился в океан. Но стрелка альтиграфа показывала, что до поверхности Венеры ещё полтора километра.

Белопольский увеличил скорость, желая как можно скорее проскочить грозовой фронт. Он хорошо помнил, как «СССР-КС2», попавший в такой же ливень, за несколько секунд был сброшен на семьсот метров и едва не угодил в океан. Было бы неосторожно слишком долго подвергать звездолёт действию этих чудовищных потоков. Стрелка, хотя и медленно, шла вниз.

Внезапно, словно кто-то губкой провёл по экрану, потоки воды исчезли. Перед глазами экипажа раскинулась панорама безграничного океана.

Мельников наклонился вперёд, с глубоким волнением всматриваясь в знакомую картину, которая так часто возникала в его памяти…

Свинцовые волны, с длинными белыми гребнями пены, с нависшими над ними тёмными, клочковатыми тучами, чёрные стены ливней, испещрённые зигзагами молний, всё тот же тусклый полусвет…

Ничто не изменилось за эти восемь лет. В жизни планеты века короче, чем секунды в человеческой жизни. Природе некуда торопиться, - перед нею вечность.

На мгновение Мельникову показалось, что он перенёсся в прошлое. Не «КСЗ», а «КС2» летит над мрачным океаном Венеры. Стоит оглянуться - и он увидит сосредоточенное лицо Камова, склонившегося над пультом, уверенные движения его рук, оперирующих многочисленными кнопками и рукоятками управления. Как тяжело и трудно было тогда вести корабль в незнакомой атмосфере чужой планеты, сколько мужества и решительности требовалось от командира! На каждом шагу ждало неведомое. Ведь даже Белопольский - хладнокровный и не знающий страха - предложил было покинуть планету, столь негостеприимно встретившую человека. А теперь…

Мельников взглянул на Константина Евгеньевича. Командир корабля сидел спокойно, откинувшись на спинку кресла, внимательно, но без тревоги вглядываясь в экран. Ему нечего было опасаться. Венера уже не была загадочной незнакомкой. Он вёл корабль к заранее намеченному месту, которое нужно было только найти. Неизвестных препятствий не существовало. Грозовые фронты, столь опасные «КС2», не угрожали кораблю. «СССР-КС3» пролетал сквозь них, не уклоняясь от своего пути. Совершенные приборы давали полную картину полёта и всего, что находилось впереди.

С волшебной быстротой, за короткий срок, техника постройки космических кораблей далеко ушла вперёд. Между первенцем звездолетостроения «СССР-КС1», на котором Сергей Александрович совершил первый в истории полёт за пределы Земля, и звездолётом «СССР-КС3» была такая же разница, как между аэропланом Блерио и современными реактивными самолётами. Тогда основными были вопросы обеспечения в пути горючим, - от них зависело всё. Теперь это не имело значения. Бурное развитие атомной техники дало в руки исследователей космоса такие запасы энергии, которые всего десять лет назад были совершенно неизвестны и наличие которых в природе многим казалось невозможным. Совсем недавно создание больших искусственных спутников Земли, где корабли Вселенной могли бы пополнять запасы горючего перед дальнейшим полётом, казалось обязательным этапом, без которого нельзя обойтись, а теперь никто и не думает об этом. Звездолёты, как бы они ни были велики и тяжелы, отправляются в путь прямо с земных ракетодромов, они могут свободно опускаться на любую планету и снова взлетать с неё, не опасаясь нехватки энергии.

Мысль человека побеждает природу, заставляя её неисчислимые силы работать на себя, служить своим интересам.

Уже три часа летел «СССР-КС3» над океаном, а ни малейшего признака берега не появлялось. Может быть, материк, открытый первой экспедицией, находился сейчас на ночной половине планеты? Это было возможно, а есть ли на Венере какой-нибудь другой, никто не мог знать. Время обращения вокруг оси - сутки планеты - были неизвестны. Могло случиться, что ночь над оранжевыми лесами континента продлится ещё недели. В этом случае придётся искать другое место для стоянки, но существовало ли такое место? Может быть, виденный экипажем «СССР-КС2» материк - единственная суша на Венере?..

Мельников и Белопольский поменялись ролями. Теперь Борис Николаевич вёл корабль, а Белопольский отдыхал, в любую секунду готовый помочь пилоту. Сколько времени придётся провести в воздухе, они не знали. Опуститься на волны среди океана, даже не видя берега, было бессмысленно. Во что бы то ни стало надо найти твёрдую «землю».

Звездолёт всё время летел прямо, держа направление на запад, опережая Солнце. За плотной массой облаков оно было невидимо, но чувствительные фотометры, установленные снаружи корпуса, сообщали на пульт, что сила дневного света не убывает и, значит, корабль ещё не достиг полосы сумерек.

В рубку вошли Пайчадзе и Баландин. Руководящий состав экспедиции обменялся мнениями.

- Если материк не покажется, мы можем пролететь не очень далеко в сумеречную полосу, - сказал Белопольский.

- Поворачивать и лететь назад бесполезно, - согласился с ним Баландин. - Если там и есть «земля», нам от неё мало толку. «Восточные» части планеты движутся в ночь.

- Может быть, лучше повернуть на север или на юг? - предложил Мельников.

- Это мы всегда успеем сделать, - ответил Белопольский. - Мы находимся сейчас на той же широте, где пролетали в прошлый раз. Задача - найти устье реки. Если это окажется невозможным, тогда придётся менять направление.

- В крайнем случае, - сказал Пайчадзе, - продержимся в воздухе, пока материк не выйдет из ночи.

- Вы забываете, что атмосферные двигатели не могут работать слишком долго.

- Так что же делать?

- Опускаться на океан нельзя, - подытожил Баландин. - Насколько можно судить, ветер очень силён. Под нами буря.

- А если учесть непрерывные ливни, то положение корабля на волнах будет совсем скверным, - добавил Мельников.

Миновало ещё два часа, но никаких изменений не произошло. Под кораблём по-прежнему был безграничный океан. Часто приходилась пролетать через грозовые фронты, и тогда непроницаемая тьма закрывала экраны. Только приборы сообщали, что впереди нет берега.

Доктор Андреев предложил подкрепить силы завтраком. За всё время пути в его обязанности входило кормить членов экспедиции. Это было нетрудно и не отнимало много времени. В кладовых звездолёта все продукты питания были заранее рассортированы и упакованы в специальные пакеты. Достаточно было взять очередной пакет (они были пронумерованы) и, если требовалось, подогреть его содержимое в термостате. Десять минут - и завтрак, обед или ужин были готовы. Мытьё посуды не обременяло звездоплавателей по той простой причине, что никакой посуды не было, - в условиях невесомости ею всё равно нельзя было пользоваться. Металлические или пластмассовые сосуды, коробки и банки вместе с остатками пищи уничтожались в электропечи, а пепел выбрасывался наружу.

И сегодня, когда наступил час завтрака, Андреев быстро всё приготовил, но на этот раз его труды пропали даром. Только Топорков, Зайцев и Коржевский воспользовались его приглашением. Остальных волнение лишило аппетита. Уступая настойчивым требованиям врача, Белопольский и Мельников выпили по чашке шоколада и снова заняли свои места за пультом.

Одни и те же мысли беспокоили всех участников экспедиции. Если на стороне Венеры, обращённой сейчас к Солнцу, нет «земли», могло создаться очень неприятное положение. По всем данным астрономии, сутки Венеры были весьма продолжительны, во всяком случае, не короче двух-трёх недель. Сколько пройдёт времени, пока вращение планеты вынесет материк в день? Может быть, ночь на континенте наступила совсем недавно?

Как ни, мощны были атмосферные двигатели звездолёта, они не могли работать без отдыха более чем сорок часов. Если за это время корабль не приземлится, то останется только одно - покинуть атмосферу Венеры и, вылетев снова в межпланетное пространство, превратиться на время в спутника планеты. Такая перспектива никому не улыбалась, так как отнимала драгоценное время, предназначенное на исследовательские работы, не говоря уже о том, что повторный спуск в атмосферу таил в себе большую опасность.

Для экипажа корабля время шло с томительным однообразием. «СССР-КС3» летел над волнующимся океаном на высоте одного километра, час за часом. Сверху было всё то же мрачное небо, низвергающее на воду частые ливни. Иногда встречались большие области, затянутые сплошным туманом, и тогда казалось, что корабль опять летит в облаках. Несколько раз ослепительная молния соединяла небо и океан в непосредственной близости от корабля, и сквозь стальные стенки корпуса слышался страшный треск электрического разряда.

Величественная картина стихийных сил, которым близость планеты к Солнцу давала во много раз большую мощь, чем на Земле, невольно наводила на мысль - что будет с людьми, когда корабль опустится и они должны будут выйти из него? Не станут ли люди Земли игрушкой в руках враждебной им природы Венеры? Сожжённые молнией, смытые потоками ливней, отравленные ядовитой атмосферой - не будут ли они уничтожены сразу, как только лишатся защиты своего звездолёта? Быть может, ещё десятки неизвестных опасностей заготовлены Венерой, чтобы расправиться с незваными пришельцами, посланными её «сестрой»…

Об этом думали все члены экипажа «СССР-КС3», наблюдая в экраны за разгулом стихий.

- Никогда не предполагал, что природа Венеры так негостеприимна, хотя и видел всё это в кинокартине, - сказал Романов, дежуривший вместе с Топорковым на радиостанции. - Сможем ли мы вообще выйти из корабля?

Игорь Дмитриевич посмотрел на него и усмехнулся.

- Надо выйти, и выйдем! - сказал он. - А если бы вы знали, что нас ждёт, отказались бы участвовать в рейсе?

- Я не боюсь, - обиженно ответил молодой геолог.

- А я так уверен, что боитесь. И я тоже боюсь. Знаете, что любит говорить Борис Николаевич: «Дело не в том, чтобы не бояться, а в умении преодолевать страх».

- Ну, Борис Николаевич…

- А он что, - перебил Топорков, - из другого теста сделан? Такой же человек, как вы и я. Не думайте об опасности - и она не будет страшна. Здесь как на войне. Люди боятся, но идут.

- Я, право же, не боюсь. Игорь Дмитриевич… - начал Романов, но как раз в этот момент исполинская молния ударила, казалось, в самый корпус корабля. Оглушительный треск вырвался из динамика. Звездолёт ощутимо вздрогнул.

Романов невольно отшатнулся от экрана.

- Извольте! - сказал Топорков. - Попробуйте уверить меня, что это вас не пугает. О нет! Космические полёты страшны!..

- Но когда дойдёт до дела…

- А это другой вопрос. Мы знаем, на что пошли. Если бы в вас сомневались, вы не попали бы в число членов экипажа.

В начале восьмого часа полёта над океаном фотометры отметили постепенное ослабление освещённости. Звездолёт достиг полосы сумерек. Позади него Солнце склонялось к восточному горизонту. Благодаря медленности вращения планеты вокруг оси «СССР-КС3» легко обгонял Солнце, и относительно него дневное светило если бы оно было видно, совершало бы свой путь по небу Венеры в обратную сторону - с запада на восток.

Берег континента по-прежнему не показывался. Белопольский решил ещё один час лететь к западу. Если суша не откроется, звездолёт вылетит из сумеречной полосы обратно и будет искать «землю» на севере или юге.

Постепенно становилось всё темнее.

Приборы пульта давали возможность вести корабль «слепым полётом», но проникать в область полной ночи всё равно бесполезно. Совершить посадку на материке в темноте было совершенно невозможно: Венера не имела оборудованных ракетодромов.

В самый последний момент, когда Мельников, управлявший кораблём, готовился переложить рули и повернуть назад, радиоволны локатора нащупали твёрдую «землю» и, отразившись от неё, заставили стрелку прибора дрогнуть. Прямая линия на ленте, в течении восьми часов свидетельствовавшая, что впереди нет ничего кроме воды, резко прыгнула вверх и зазмеилась ломаными скачками, отмечая неровности далёкой «земли».

Было ещё достаточно светло. Материк должен был показаться через несколько минут, если, конечно, это материк, а не какой-нибудь остров. Но и остров мог оказаться пригодным для посадки.

- Кажется, мы выиграли в последний момент, - сказал Белопольский.

- Посмотрим, - сдержанно отозвался Мельников. - Судя по прибору, земля прямо по носу корабля.

Звездолёт влетел в очередной грозовой фронт, и всякая видимость исчезла. Создалась опасность пролететь мимо «земли», и Мельников замедлил скорость. Это было не совсем безопасно: сила водяного потока могла сбросить корабль с высоты, но приходилось сознательно рисковать. Может быть, грозовой фронт не широк?..

И, действительно, через три минуты звездолёт миновал грозу. Перед глазами экипажа открылась оранжево-красная полоса.

Если это был остров, то, по-видимому, очень большой и вполне пригодный для посадки и длительной стоянки. Он находился сейчас на самой границе дня и ночи, и на нём вскоре должен был наступить день, долгий день Венеры.

Мельников повернул к югу и, ведя корабль на высоте ста метров, внимательно вглядывался в рельеф берега, ища подходящее место. То же делали и все остальные.

Профессор Баландин первый заметил узкий залив, глубоко врезавшийся в сушу, окружённый обрывистыми берегами, заросшими огромными деревьями, и сообщил о нём командиру. В этом заливе, защищённом от ветра, вода была спокойна.

Подлетев ближе, звездоплаватели увидели, что залив имел метров двести ширины и не менее чем на километр вдавался вглубь берега. Гавань была очень хорошей.

Мельников посмотрел на командира корабля.

- Опускайтесь! - сказал Белопольский. - Неизвестно, где и когда мы найдём другую «землю».

Описав широкий полукруг, звездолёт пошёл на посадку.

Смолкли двигатели, и, спланировав на крыльях, «СССР-КС3», взметая пенные буруны перед своим острым носом, врезался в воду и заскользил по ней на плоских реданах своего днища, как гигантский глиссер. Крылья исчезли в пазах корпуса, и стопятидесятиметровая «сигара» неподвижно застыла на поверхности залива в ста метрах от берега.

Несколько секунд все члены экипажа оставались на своих местах. Людям казалось, что наступила какая-то особенная, торжественная тишина.

Звездолёт чуть заметно покачивался.

Потом, как по команде, все устремились к рубке.

Белопольский и Мельников, под дружные аплодисменты, обнялись.

- Дорогие друзья! - сказал Константин Евгеньевич. - Первая половина нашего пути, самая трудная половина, закончилась. Мы достигли цели. «СССР-КС3» находится на Венере. Благодарю вас всех! Но в эту радостную для нас минуту вспомним тех, кто способствовал ей на Земле, тех, кто построил наш замечательный корабль. Честь им и слава! Вспомним с благодарностью нашего учителя и друга - Сергея Александровича Камова. Его нет здесь, но мыслями он всегда с нами. Мы на Венере! Но не все, кто улетел с Земли, достигли её. В одержанной победе есть заслуга и Леонида Николаевича Орлова. Почтим же память нашего погибшего товарища минутным молчанием.

Звездоплаватели могли смело сказать: «Нам повезло!» Венера неожиданно предоставила кораблю прекрасную естественную гавань, имевшую много преимуществ перед устьем реки, которую видели Камов и его спутники во время полёта на «СССР-КС2» и куда Белопольский намеревался отвести корабль, не зная на планете более удобного места.

На реке пришлось бы бороться с течением, грозящим вынести звездолёт в океан, - здесь вода была неподвижна. Река была совершенно открытым местом, - здесь высокие обрывистые берега надёжно защищали корабль от ветров и волн. Со стороны океана залив был преграждён длинной скалистой грядой. С какой бы стороны ни подул ветер, вода залива должна была оставаться спокойной.

Если бы показалась Солнце, это место могло стать даже красивым. Лёгкий прозрачный туман поднимался от темно-синей поверхности воды, напоминая раннее летнее утро на Земле. Коричневая линия берегового обрыва была увенчана сплошной стеной растений и громадных деревьев, причудливой формы, окрашенных во все оттенки оранжевого, красного и жёлтого цветов. Стволы деревьев странного для глаза розового цвета были переплетены густой сетью лиан. Так казалось издали. По всем признакам, лес Венеры был трудно проходим.

Но вместо голубого неба, над заливом и лесом нависла мрачная, блистающая молниями, пелена густых туч. Вместо яркого солнечного света - тусклый полусвет, скрадывающий очертания и придававший пейзажу какой-то призрачный вид.

Залив находился в полосе утра, но и днём вид не должен был измениться. Будет немного светлее - и только. Многокилометровый слой облаков, скупо пропускавший лучи дневного светила, создавал на Венере, даже в полдень, освещение земного вечера.

Учёные уже знали, что на сестре Земли постоянно дуют ветры, достигающие иногда силы урагана. Но лес, поднимавшийся на высоту ста и больше метров, был странно неподвижен. Ни малейшего движения не замечалось на вершинах деревьев. Словно каменные стояли оранжево-красные великаны. Такими же неподвижными казались и заросли жёлтых растений, густой массой облепившие нижние части розовых стволов.

Если бы не движение воды и тумана, картина выглядела бы мёртвой, словно нарисованной на фоне свинцового неба безумным художником, перепутавшим все краски, которыми следует изображать растительность. Нигде не было зелёного цвета, столь привычного людям Земли.

- Мне кажется, - сказал Пайчадзе, - когда летели на «КС2», лес шевелился.

- Я отчётливо помню, что вершины качались от ветра, - подхватил Мельников. - Вспомните мой кинофильм.

Белопольский недоуменно пожал плечами.

- Или здесь другая порода деревьев, - сказал он, - или мы тогда ошиблись. Я не помню, чтобы на кинокадрах деревья шевелились. «КС2» пролетал над лесом очень быстро.

Чем дольше всматривались звездоплаватели через иллюминаторы обсерватории в окружавший пейзаж, тем более странным он казался. Было трудно убедить себя, что это действительно лес - царство растений. Слишком неподвижными, безжизненными выглядели все эти кусты и деревья. В бинокль были отчётливо видны беспорядочно одна из другой растущие ветви, похожие на изогнутые трубки, покрытые не листьями, а какими-то разноцветными наростами продолговатой формы. От подножия до вершины стволы деревьев были почти одинаковой толщины, около метра в диаметре, что казалось ещё более странным при такой значительной их высоте. Жёлтые кусты выглядели сплошной массой, и даже сильные стёкла биноклей не могли разделить их на отдельные ветви. Всюду виднелись причудливо переплетающиеся лианы, в руку толщиной, пурпурного цвета, с чёрными поперечными кольцами; это делало их похожими на коралловых аспидов, обвивших своими гибкими телами розовые стволы, красные и оранжевые ветви.

- Что об этом думаете? - спросил Пайчадзе, отрываясь от бинокля и обращаясь к Коржевскому.

- Царство актиний, - ответил биолог.

Трудно было придумать более удачное сравнение. Деревья Венеры действительно были очень похожи на исполинские кораллы, на сцифоидных кишечно-полостных животных, живущих в тёплых водах экваториальных океанов Земли.

- А жёлтые кусты напоминают губки, - заметил Мельников.

Профессор Баландин улыбнулся.

- По-вашему получается, - сказал он, - что на Венере нет растений и мы попали в царство животных.

- Возможно, что это так и есть, - серьёзно сказал Белопольский. - А если вспомнить, что по данным спектрального анализа растения Венеры поглощают кислород и выделяют углекислоту, что свойственно животному миру, то даже неудивительно.

- Нет! - воскликнул Мельников. - На Венере есть настоящие деревья. Я хорошо помню. Я убеждён. На берегах реки, которую мы с вами видели, растёт живой лес.

- Борис прав, - сказал Пайчадзе.

- Значит, мы встретили новую разновидность. Очень хорошо, если так. Чем больше нового мы найдём на Венере, тем лучше.

- Когда же мы выйдем из корабля? - нетерпеливо спросил Коржевский.

- Как только Степан Аркадьевич закончит анализ.

Доктор Андреев, старший врач звездолёта (вторым был Коржевский), ещё тогда, когда участвовал в подготовке рейса «СССР-КС2», решил, что сам станет звездоплавателем. Он желал принести как можно больше пользы в космическом рейсе и, хорошо зная химию, несколько лет совершенствовался в этой науке и был зачислен в состав экспедиции на Венеру не только врачом, но и химиком. Когда «СССР-КС3» опустился на воду, были взяты пробы воздуха, и теперь Степан Аркадьевич производил его количественный и качественный анализ.

Состав атмосферы Венеры определили после возвращения «КС2» на Землю, но всё же проверка была необходима, так как у самой поверхности планеты могли оказаться тяжёлые газы, отсутствующие на высоте нескольких сот метров, откуда взяли пробы в первом рейсе. Без этой предосторожности Белопольский не решался выйти из корабля, хотя наличие в атмосфере Венеры формальдегида, твёрдо установленное, всё равно вынуждало надеть специально сконструированные противогазы.

Коржевскому, и не только ему, пришлось запастись терпением. Андреев не любил поспешности в серьёзных делах, и все знали, что он доложит результаты анализа только после двух, а то и трёх проверок своей работы.

Часы звездолёта показывали половину первого - время ежедневной связи с Землёй. Последняя радиограмма была отправлена при подходе к орбите Венеры ровно сутки тому назад. Члены экспедиции хорошо понимали, с каким нетерпением на Земле ожидают сегодняшнего разговора. Ведь там знали, что «СССР-КС3» уже опустился на сестру Земли и, конечно, беспокоились - как прошёл спуск. Было вполне вероятно, что на радиостанции собрались сейчас родственники экипажа, учёные и все работники Космического института во главе с самим Камовым.

Первая радиовесть с поверхности Венеры была большим событием, и неудивительно, что все члены экипажа корабля (кроме Андреева, не пожелавшего прервать свою работу) попросили разрешения присутствовать при этом. Топорков попытался протестовать, но вмешательство Белопольского заставило его подчиниться общему желанию.

Все не могли поместиться на небольшой свободной площади радиорубки, ставшей ещё более тесной из-за пола, перерезавшего пополам шарообразное помещение. Зайцеву, Князеву, Романову и Второву пришлось остаться в коридоре, возле открытой двери.

Радиограмма, в форме рапорта директору Космического института и президенту Академии наук СССР, и была составлена и подписана всеми членами экспедиции.

Игорь Топорков включил микрофон. На этот раз никто не запрещал ему ввести в действие все резервы мощности, что он, конечно, и сделал. Передача через атмосферу Венеры была во много раз труднее, чем из пространства. К тому же, не зная точно местоположение корабля относительно Солнца, нельзя было поручиться, что антенна звездолёта правильно ориентирована. Пайчадзе и Белопольский сделали всё возможное, чтобы указать Топоркову направление на Землю, но непроницаемая толща облаков позволяла определить это направление только приблизительно.

Ровно без пяти минут час, по московскому времени, Топорков громко и отчётливо сказал в микрофон:

- Говорит звездолёт?.. Говорит звездолёт «СССР-КС3»! Отвечайте! Отвечайте!.. Перехожу на приём!

Радиоволны, зажатые в узкие границы жёстко направленной антенны, подхватили его голос и понесли к далёкой Земле через девяносто миллионов километров межпланетного пространства. Через пять минут они должны были достигнуть «небесной станция» - искусственного спутника Земли, и, пройдя через усилители, помчаться дальше, к Камовску. После детектирования радиоволна отдаст модулированный на ней голос, и он зазвучит из динамика, находившегося на Земле, так же, как прозвучал только что на Венере.

А когда, пройдя тот же путь в обратном направлении, здесь, на станции звездолёта, раздастся голос с Земли, первый в истории разговор между двумя планетами станет свершившимся фактом. Гений Александра Попова и Константина Циолковского одержит новую блистательную победу.

И, чувствуя приближение торжества этой победы разума, десять звездоплавателей приготовились ждать десять минут, которые должны были показаться им очень длинными.

И вдруг…

Не прошло и пяти секунд, как из репродуктора раздался голос… голос Топоркова:

- Говорит звездолёт?.. Говорит звездолёт «СССР-КС3»! Отвечайте! Отвечайте!.. Перехожу на приём!

Ещё никто не успел осознать, что случилось, как снова прозвучал тот же голос, но уже заметно тише:

- Говорит звездолёт?.. Говорит звездолёт «СССР-КС3»!..

И ещё несколько раз, всё тише и тише.

Потом всё смолкло.

Внезапно побледнев, инженер инстинктивно протянул руки к верньерам настройки, но, тут же поняв бесполезность своей попытки, безнадёжно махнул рукой и умоляюще посмотрел на Белопольского, словно начальник экспедиции мог ему чем-нибудь помочь.

В радиорубке наступило тягостное молчание. Всё было ясно - Земля не услышит голоса с Венеры. Радиосвязь прервана. В поединке человеческой техники с силами природы победу на этот раз одержала природа. И хотя эта победа была только временной, люди осознали её с тяжестью в сердце.

И не могло быть и речи о том, чтобы поднять звездолёт в воздух, вылететь за пределы атмосферы и сообщить на Землю о случившемся. В узком заливе кораблю не так просто было развернуться для старта, мешали высокие берега и стометровая стена леса. Требовалось много времени, чтобы превратить это место в подобие ракетодрома, с которого мог взлететь корабль таких размеров, как «СССР-КС3». Использовать имеющиеся на борту звездолёта небольшие реактивные самолёты также было невозможно. Они не были рассчитаны на большую высоту и не могли поднять, в верхние слои атмосферы тяжёлое оборудование радиостанции и её громоздкую антенну.

Приходилось подчиниться судьбе. На Земле ничего не узнают о звездолёте, пока не закончатся работы на Венере и он не вылетит в обратный путь. Друзья и близкие членов экипажа были обречены на мучительную неизвестность.

- Вы использовали всю мощность? - прервал молчание Белопольский.

Его голос звучал так же сухо и спокойно, как всегда. Казалось, что Константина Евгеньевича беспокоит только техническая сторона вопроса.

- Всю, целиком… - с тяжёлым вздохом ответил Игорь Дмитриевич.

Белопольский нахмурился, но ничего больше не сказал.

Все молчали.

Гнетущую тишину нарушил Пайчадзе.

- Не унывайте, друзья! - сказал он. - На Земле поймут. Эта беда предвидена.

Перерыв радиосвязи действительно не должен был оказаться чересчур неожиданным для тех, кто на Земле ждал сообщения с космического корабля. Подобная возможность была, как и сказал Пайчадзе, предвидена ещё до старта звездолёта. Практика радиосвязи с Луной и искусственными спутниками Земли давно показала, что радиоволны иногда отказывались проходить через ионизированный слой, создаваемый в атмосфере солнечной радиацией. В часы активизации деятельности Солнца связь с «небесными станциями» прерывалась. Слой Хевисайда, находящийся на высоте девяноста - ста тридцати километров над поверхностью Земли, создавал труднопроходимый барьер; только ультракороткие волны могли пробивать его и уноситься в межпланетное пространство, - и то лишь при помощи направленных антенн, создающих мощный электромагнитный поток в желаемом направлении. Считалось вероятным, что на Венере, находящейся значительно ближе к Солнцу, чем Земля, солнечная радиация во много раз активнее и должна создавать в её атмосфере мощный ионизированный слой, который мог стать непреодолимым даже для сверхультракоротких волн, несмотря на всю силу генераторов «СССР-КС3». Кое-кто, в частности Топорков, верил в успех, но правы оказались скептики. Наткнувшись на невидимый экран, которым Солнце окружило сестру Земли, радиоволна, покинувшая антенну звездолёта, отразилась обратно на Венеру, которая снова отбросила их вверх. Так, постепенно замирая, волна несколько раз обошла кругом всей планеты, пока не истощилась её энергия.

Каждый раз, касаясь антенны корабля, радиоэхо честно возвращало ей недоставленную радиограмму.

- Одного только не понимаю, - сказал Топорков, оставшись вдвоём с Белопольским, - как мы могли так отчётливо услышать «эхо»? Звуки должны были слиться друг с другом, одно «эхо» смешаться со следующим. Ведь окружность Венеры равна всего тридцати семи тысячам километров. Для радиоволн это одна десятая секунды.

- Я подумал об этом сразу, - ответил Белопольский. - Очевидно, прохождение радиоволн в атмосфере Венеры происходит очень медленно. Это новая загадка, которую надо разгадать. Пусть послужит она вам утешением за неудачу связи с Землёй.

- А нельзя…

- Нет, - резко ответил Белопольский. - Об этом мы не смеем думать. Звездолёт сейчас нельзя поднимать в воздух. Будем ежедневно посылать на Землю радиограммы. Может быть, хоть одна из них использует случайную благоприятную обстановку и вырвется из плена.

- Вы думаете, что там будут всё время дежурить у приёмника?

Белопольский посмотрел на Топоркова и, пожав плечами, не отвечая на вопрос, вышел из рубки.

«Он прав, - сказал инженер самому себе: - я задал глупый вопрос».

Перерыв связи для тех, кто находился на Земле, был гораздо мучительнее, чем для звездоплавателей. Они знали, что с Землёй ничего не случилось, а молчание корабля могло означать катастрофу. Если до сих пор на радиостанции дежурили только в условленные часы, то теперь это дежурство должно стать непрерывным. Иначе не могло быть.

Участники полёта на Венеру обладали сильной волей, и унылие недолго царило на корабле.

Как только Андреев закончил и доложил Белопольскому результаты анализа, всё внимание перешло на предстоявший выход из корабля первой партии. Из осторожности в неё было зачислено только четыре человека. Выходили - Белопольский, Баландин, Коржевский и, конечно, Второв с киноаппаратом.

Анализ воздуха дал малоутешительный вывод. Процент содержания углекислого газа и формальдегида был настолько велик, что не могло быть и речи о свободном дыхании. Находиться вне звездолёта можно было только в противогазе.

Измерение температуры наружного воздуха в полёте дало различные результаты: от сорока до девяноста двух градусов выше нуля. У поверхности залива термометр Цельсия показывал плюс пятьдесят три градуса. Вероятно, температура повысится днём, но пока можно было обойтись без охлаждающего костюма.

Группе Белопольского предстояло обследовать берега, выяснить возможность воспользоваться вездеходом, а также ознакомиться вблизи со странными растениями Венеры.

Противогазы, специально сконструированные для пребывания человека в атмосфере Венеры, по смешанному фильтрующе-изолирующему способу, давали возможность дышать, в основном, воздухом Венеры, очищенным от углекислого газа и формальдегида (с помощью фильтра из соли кислого сернокислого натрия) и обогащённым кислородом из баллона, находящегося на спине исследователя. Благодаря такому способу расход кислорода был сравнительно невелик.

Головной шлем представлял собой прозрачный кварцевый шар, герметически соединявшийся с воротником комбинезона. Внутри шлема были вделаны микрофон, динамик и крохотная автоматическая аппаратура для подачи воздуха и удаления продуктов дыхания.

Миниатюрная радиостанция помещалась на поясе, штыревая антенна на спине, рядом с кислородным баллоном. Она намеренно была сделана довольно длинной и оканчивалась выше головы. На подошвах ботинок были металлические пластины, от которых шли пришитые к костюму гибкие провода, оканчивавшиеся у основания антенны. Промежуток между антенной и заземляющим проводом, равный одному миллиметру, являлся, таким образом, грозовым разрядником, и костюм отчасти защищал человека от удара молнии.

Члены экспедиции ещё на Земле прошли специальную тренировку на длительность пребывания и работы при высокой температуре и не боялись ожидавшей их за бортом звездолёта тропической жары. На корабле были охлаждающие костюмы, но, как уже говорилось, решили пока обойтись без них.

Не были забыты ультразвуковые кинжалы, которыми можно было легко и быстро перерезать лианы и другие препятствия из органического вещества, могущие встретиться на пути, мотки крепкой верёвки и палки, типа альпенштоков, которые одновременно служили и электровибраторами, стоило только присоединить их проводом к батарее радиостанции.

Как и на пустолазном костюме, на верху шлема был укреплён небольшой прожектор, на случай если встретится какая-нибудь тёмная пещера. Неожиданное наступление ночи не угрожало, как на Арсене; залив только вступал в область дня, и вечер мог наступить не раньше, чем через полторы земные недели.

Снаряжённые таким образом четверо звездоплавателей вошли в выходную камеру, и внутренняя дверь закрылась за ними. Оставалось нажать кнопку, тогда откроется наружная дверь, и они окажутся в атмосфере Венеры. Из предосторожности, автоматическое управление дверями выходной камеры было заменено ручным.

- Костюмы в порядке? - спросил Белопольский. - Подача воздуха?

- Нормально, - по очереди ответили все.

- На пульте! Как герметичность двери?

- Зелёный[13], - ответил голос Мельникова.

- Лестница?

- Здесь.

- Открываю!

Раздвинулась и исчезла в пазах двустворчатая дверь. Даже сквозь плотную ткань комбинезона они почувствовали, как тело охватил влажный и горячий воздух. Лёгкая дымка тумана заполнила камеру.

Внизу, совсем близко, колыхалась вода залива, в тёмной глубине которой смутно угадывались очертания каких-то не то растений, не то скалистых выступов. Сквозь шлем со всех сторон, слышались то отдалённые, то близкие оглушительные раскаты грома. Временами яркий блеск недалёкой молнии заставлял закрывать глаза. В ста метрах виднелся желанный берег - высокий обрыв с венчающей его панорамой оранжево-красного леса.

- На Арсене мы в один прыжок были бы на берегу, - сказал Второв.

Никто не ответил на это шутливое замечание. Сдерживая волнение, звездоплаватели молча смотрели на открывшийся перед ними пейзаж Венеры.

Внизу, под выходной камерой, раздвинулись двери одного из ангаров, и оттуда показалась висящая на «стрелах» электромоторная лодка. Сверху она была закрыта прозрачным пластмассовым кожухом, сейчас раздвинутым.

Второв установил лестницу, и все четверо, один за другим, спустились на борт судна, которое свободно могло вместить человек восемь. С центрального пульта были пущены в ход барабаны тросов, и лодка опустилась вместе с людьми на поверхность залива.

Баландин немедленно опустил в воду руку в тонкой перчатке. Он не почувствовал ни тепла, ни холода, - значит, температура воды приблизительно равнялась температуре человеческого тела. Термометр подтвердил это, показав плюс тридцать семь и две десятых. Профессор наполнил водой заранее подготовленные бутылки и тщательно закрыл их стеклянными пробками.

Коржевский взял на себя роль механика. Отцепив тросы, он включил мотор, и лодка медленно отошла от корабля.

Второв приник глазом к окуляру киноаппарата, снимая исторический момент, - началась первая экспедиция на Венере.

Белопольский вспомнил отъезд Камова и Пайчадзе восемь лет тому назад и всё, что произошло во время первой экскурсии по Марсу: встречу с американской экспедицией, выстрел Бейсона, ранение Арсена Георгиевича. Не случись тогда этой встречи, Камов не оказался бы в безвыходном положении. Ему не пришлось бы возвращаться на Землю на корабле Хепгуда, не пришлось бы подвергнуть себя губительному для здоровья увеличению веса. И он был бы сейчас здесь, с ними. В том, что Камова нет на Венере, виноват только Бейсон.

С чувством досады и раздражения, которое всегда появлялось при этом воспоминании, Константин Евгеньевич снова подумал о том, что преступление журналиста осталось безнаказанным. Переданный советским правительством американским властям, Бейсон был, правда, отдан под суд, но оправдан, - и оправдан только потому, что Камов и Пайчадзе отказались выступить свидетелями обвинения. Строго логичный, математический ум Белопольского не мог понять мотивов, которыми руководствовались его друзья; их решение удивило и даже огорчило его, но, верный правилу не навязывать своего мнения, он тогда ничего не сказал. За эти восемь лет Белопольский редко вспоминал неприятный ему эпизод и подумал о нём сейчас только потому, что остро почувствовал отсутствие Камова в знаменательный момент отъезда в первую экскурсию по Венере. С какой радостью уступил бы он своё место учителю и другу…

В двадцати метрах от берега лодка остановилась. Обрыв отвесно шёл вниз. Нигде не видно было удобного места, чтобы высадиться на берег. Высоко над головой виднелись края жёлтых кустов, которые и отсюда казались сплошной губчатой массой. Над ними, в самое небо, поднимались стволы деревьев; казалось, что тучи касаются их неподвижных вершин.

Ослепительно блеснула молния, ударившая где-то близко в противоположный берег, и оглушительный удар грома прокатился над лесом. Разведчики едва успели сдвинуть обе половины кожуха и закрыть лодку, как хлынул чудовищный ливень. Грозовой фронт, один из тех, сквозь которые недавно пролетал звездолёт, надвинулся на залив, мгновенно погрузив его в полную темноту.

Всё исчезло из глаз - корабль, берег, небо. Люди не видели ни воды, ни лодки, ни друг друга и только чувствовали, как сотрясается их судно под тяжестью сплошных водяных потоков, обрушившихся на него. Если пластмассовый кожух не выдержит напора воды, лодка будет мгновенно потоплена.

Почти одновременно вспыхнули прожекторы на шлемах Белопольского и Баландина. Осветилась клокочущая белая пена вокруг лодки, неразличимо сливающиеся друг с другом струи ливня и низвергающийся с высоты берега, совсем рядом, бурный водопад.

- Отведите лодку немного дальше от берега, - сказал Белопольский.

В его голосе не слышно было ни малейшего волнения. Казалось, что опасное положение, в которое они попали, его нисколько не тревожит.

Коржевский выполнил приказание, и лодка отошла на значительное расстояние от водопада.

- Как бы нас не вынесло в океан, - заметил Второв.

- Здесь нет ветра, - ответил Баландин.

- Когда мы летели на «СССР-КС2», - тоном лектора начал Белопольский, - то встретили грозовой фронт протяжённостью в тысячу километров. Если этот такой же, то он может пройти через несколько часов. Тогда нам следует отойти под защиту борта звездолёта. Если же фронт небольшой, то скоро пройдёт. Большинство грозовых фронтов на Венере небольших размеров. Поэтому лучше немного подождать, стоя на месте.

- А выдержит ли кожух?

- Он рассчитан на такой случай. Если он цел до сих пор, то таким и останется. Опасность нам не угрожает.

- Почему нас не вызывает корабль? - спросил Баландин. - Это очень странно. Борис Николаевич! - громко позвал он.

Никакого ответа не последовало.

- Может быть, на станции никого нет… - нерешительно сказал Коржевский.

- Это совершенно невозможно. Товарищ Мельников! - ещё раз позвал профессор.

Снова молчание.

- Они нас не слышат!

- Не могут не слышать.

Продолжительный, потрясающей силы раскат грома прервал разговор. Словно раскалывалось на части само небо Венеры, готовое обрушиться на «землю». Феерическим фейерверком засверкали одновременно десятки молний, осветив залив мерцающим светом. Близкой громадой выступил из мрака сквозь стену ливня исполинский корпус звездолёта, на котором огненной сеткой дрожали вспышки разрядов, точно на корабль обрушились потоки не водяного, а электрического дождя.

Гроза, казалось, ещё усилилась.

Лодка судорожно задрожала, и люди почувствовали, как она начала погружаться в воду. Бешено клокочущая пена всё выше поднималась по борту, захлёстывая нижнюю часть кожуха.

Внезапно на конце металлического форштевня загорелось голубое пламя, сжалось в маленький светящийся мячик шаровой молнии и лопнуло с оглушающим треском, рассыпав в темноте каскад голубых искр.

В наступившей на несколько секунд тишине неожиданно раздался голос Второва.

- Я знаю! - сказал он.

Никто не отозвался. Подавленные грозной мощью стихии люди молча ждали, - лодка продолжала медленно опускаться, точно какая-то непреодолимая сила затягивала её в пучину.

И вдруг, будто на экране, где один кадр сменился другим, гроза промчалась мимо. Раздался прощальный затихающий гром, и тёмный занавес ливня, быстро удаляясь, исчез за лесом противоположного берега. Всё приняло прежний вид, и даже низвергающийся с обрыва водопад как-то сразу прекратился.

Словно обрадовавшись, что с неё сняли давящую тяжесть, лодка резко подпрыгнула и закачалась на поверхности залива. Было такое впечатление, что взошло Солнце, так светло стало вокруг в сравнении с только что бывшим мраком.

- Посмотрите, что творится с компасом! - воскликнул Баландин.

Стрелка судорожно дёргалась по циферблату во все стороны.

- Магнитная буря, - сказал Белопольский.

Точно согласившись с его заключением, стрелка компаса качнулась несколько раз и успокоилась, повернувшись в прежнюю сторону, - туда, где находился магнитный полюс Венеры.

- Я знаю, - вторично сказал Второв. - Причину радиоэха надо искать в электрических свойствах грозовых фронтов.

- Совершенно правильно, - раздался в их шлемах голос Топоркова. - Во время грозы приборы показали исключительную силу ионизации воздуха.

- Всё в порядке? - спросил Мельников.

- Если бы гроза не прекратилась так скоро, то не было бы в порядке, - ответил Баландин. - Мы шли ко дну.

- Лодка непотопляема, - сухо поправил его Белопольский.

Было очевидно, что радиосвязь прервалась по вине грозы. Радиоволны не проходили через ионизированный воздух и насыщенные электричеством струи.

- На Венере, - сказал Топорков, - грозы постоянны. Мы будем иметь частую возможность изучать это странное явление и разгадаем загадку эха.

Не было никакой гарантии, что затишье продлится долго. В любую минуту мог налететь новый грозовой фронт. Но никто и не подумал вернуться на корабль. Лодка снова двинулась вперёд, на поиски места, где можно высадиться на берег. Но сколько они не смотрели, нигде не было никакой возможности причалить. Обрыв всюду был неприступен.

Коржевский, управлявший лодкой и менее других занятый рассматриванием берегов, вдруг весь подался вперёд и резко повернул руль.

- Что случилось? - спросил Белопольский.

Биолог молча указал на какой-то предмет, плававший на воде.

Второв опустил руку за борт и вытащил из воды длинную плоскую дощечку.

Это была… линейка, с нанесёнными на ней делениями.

Если бы в лодке появился неизвестный зверь, выскочивший из воды, они, вероятно, меньше бы удивились. Живое существо, - это было понятно даже на Венере, где не предполагали найти высокоорганизованную жизнь; она всё же могла оказаться на планете. Но мёртвый кусочек дерева, которому чья-то рука придала форму хорошо известного измерительного инструмента, это бесспорное доказательство разума, был совершенно необъясним. Что на сестре Земли нет разумного населения, казалось очевидной истиной. Планета была слишком сурова, чтобы на ней могла развиться жизнь подобная земной. «СССР-КС2» не обнаружил никаких следов разумной деятельности, никакого намёка на существование человечества на Венере. Экипаж «СССР-КС3» также не видел ничего, что хотя бы отдалённо походило на сознательную жизнь. Самые горячие оптимисты допускали на Венере существование только низших форм животного мира.

И вот в руках Второва находится предмет, свидетельствующий о высокой ступени умственного развития. Деревянная линейка - это умение обрабатывать дерево, наличие инструментов для такой обработки, это знание математики, потребность в измерении физических величин, а следовательно, и какая-то степень научных знаний.

- Может быть, на Венере побывал другой звездолёт? - высказал предположение Коржевский.

Подобная мысль возникла у всех, как только убедились, что перед ними действительно линейка, а не просто кусок дерева.

Но какой звездолёт мог оказаться на Венере? Экспедиция Уильяма Дженкинса находилась ещё на Марсе. По пути к нему она не могла посетить Венеру. Английские, французские и шведские звездолёты в момент отлёта «СССР-КС3» все были на Земле. О постройке космических кораблей в других странах ничего не было известно.

Белопольский взял линейку из рук Второва и внимательно осмотрел её.

- Это сделано не на Земле, - сказал он. - Деления не соответствуют никаким земным мерам. Единица измерения, применённая при изготовлении этого инструмента, неизвестна у нас. Если линейку потеряли звездоплаватели, то они прилетели, не с Земли.

Его спутники молча переглянулись.

«Не с Земли!..»

Неужели на планете побывали обитатели другого мира? Может быть, их корабль и сейчас находится на Венере? Линейка найдена в заливе, куда не могли занести её волны океана. Значит, неизвестный космический корабль, находится где-то близко…

Все одновременно повернулись к берегу, словно ожидая, что из оранжево-красных зарослей появится вдруг неведомое существо, пришелец с другой планеты.

Но всё было по-прежнему, никто не появлялся, и никакого движения нельзя было заметить на высоком обрыве.

Очевидно, на звездолёте слышали непонятный им разговор. Мельников спросил, что случилось. Ему подробно рассказали всё.

Об дальнейшем обследовании залива никто больше не думал. Лодка повернула обратно. Всем не терпелось как следует осмотреть поразительную находку, точно определить, из чего она сделана. Линейка казалось деревянной, но в этом следовало убедиться.

Процедура входа на корабль показалась всем четверым томительно длинной.

Когда наружные двери закрылись, заработал воздушный фильтр. Вытягиваемый из камеры воздух прогонялся через двойной бак со спиртом с примесью серной кислоты и, пройдя ещё через поглотитель из активированного угля, поступал обратно в камеру очищенным от формальдегида. Эта операция продолжалась десять минут. Потом надо было снять комбинезоны, обувь и шлемы, сложить их в специально предназначенный для этого ящик с герметически закрывающейся крышкой и снова фильтровать воздух в течении пяти минут. Только после всех этих предосторожностей стало возможно открыть двери и войти внутрь звездолёта.

Весь экипаж собрался в лаборатории. Белопольский положил линейку на стол…

Долгое время единственными неземными объектами, которые могли быть подвергнуты непосредственному научному изучению, являлись метеориты. С начала эпохи межпланетных перелётов в руки учёных начали поступать многочисленные объекты другого порядка - образцы пород, собранных на Луне, представители фауны и флоры Марса. Не случайное падение метеорита, а планомерная, сознательная работа человека давала материалы для изучения жизни во Вселенной.

Но ещё никогда человек не держал в своих руках предмета, сделанного кем-то на другой планете.

Можно было допустить, что в результате невероятного стечения обстоятельств кусок дерева был отщеплён и принял форму линейки - плоского удлинённого прямоугольника, но никакая случайность не могла нанести по краю этого прямоугольника ровные, отстоящие друг от друга на одинаковом расстоянии метки делений. Это могло сделать только разумное существо, знакомое хотя бы с начатками математической науки.

- Как странно, - сказал Князев, - что мы натолкнулись на новую тайну сразу, как только опустились на Венеру.

Это, действительно, было странно. Словно кто-то намеренно подкинул линейку, предупреждая, что планета имеет своих хозяев, что она обитаема.

- Я всё-таки убеждён, что на Венере нет разумных существ, - сказал Белопольский.

- Откуда же взялась эта линейка?

Константин Евгеньевич пожал плечами:

- Этого я не знаю, - так же, как и вы.

- До чего досадно! - сказал Топорков. - Если бы работала связь…

Ему никто не ответил, но все подумали о том же. Таинственная находка произвела бы сенсацию на Земле. Но связь была прервана, и никто ничего не узнает, пока корабль не вернётся.

Зайцев тщательно измерил промежутки между делениями. Они оказались на расстоянии тридцати одного с четвертью миллиметра друг от друга.

Белопольский был прав - такой меры длины на Земле не существовало. Было ли это основной мерой, принятой у тех, кто сделал линейку, или частью более длинной, - кто мог это сказать?

Баландину и Андрееву поручили исследовать находку. Они тотчас же взялись за работу.

- Постарайтесь определить, сколько времени линейка пробыла в воде, - попросил их Белопольский.

Звездоплаватели решили продолжить прерванную вылазку. Вместо Баландина в группу был зачислен Топорков.

Учитывая высоту обрыва, который был явно неприступен на всём протяжении, Белопольский и Мельников приняли решение подвести звездолёт к самому берегу. Это нетрудно было сделать: глубина у берегов была вполне достаточной, а силы двигателей двух электромоторных лодок должно было хватить и на то, чтобы отбуксировать даже такой громадный корабль.

Романов и Князев вышли через две разные камеры и сели в лодки. Один направился к носу корабля, другой к корме. Зацепив тросами за специально предназначенные для этой цели массивные кольца, они по команде с пульта одновременно пустили моторы на полную мощность.

Исполинский «кит» медленно тронулся с места и величественно поплыл в сторону ближнего берега. Когда корабль получил достаточную инерцию, тросы были отцеплены, и обе лодки поспешно удалились на значительное расстояние.

Корабль подходил к берегу очень медленно, но его масса была настолько велика, что удар о береговой обрыв получился значительной силы. Две волны прошли по заливу, и было видно, как на противоположном берегу прокатился пенный бурун прибоя.

Механики звездолёта - Зайцев и Князев - быстро собрали лёгкий мостик с перилами и, воспользовавшись случаем, прошли вместе со всей группой в выходную камеру, чтобы установить его. Как и всем остальным, им очень хотелось, хоть ненадолго, ступить на «землю» Венеры.

Когда все надели комбинезоны и шлемы, Белопольский задал традиционный вопрос об исправности подачи воздуха.

Дверь открылась.

Кусты и деревья были теперь так близко, что сразу бросились в глаза незамеченные раньше подробности. Пока механики с помощью Второва возились с мостом, Белопольский, Коржевский и Топорков внимательно осматривали местность.

Первоначальное предположение, что лес Венеры труднопроходим, полностью подтвердилось. Самые дикие уголки тропических лесов Земли показались бы просторной аллеей в сравнении с перепутанным хаосом кустов, лиан и деревьев, между которыми по «земле» стлались сплошным ковром лентообразные кроваво-красные растения с острыми шипами в метр длинной. Всюду, пробиваясь через этот красный ковёр, поднимались какие-то странные мясистые трубки, увенчанные разноцветной бахромой.

Прямо напротив дверей выходной камеры находился большой «куст». Сразу стало ясно, что это жёлтое «растение» не имеет ничего общего с растительным миром Земли. Определение, данное Мельниковым, лучше всего подходило к его внешнему виду. Это была гигантская губка, с таким же, как у земных губок, комкообразным телом, пронизанным бесчисленными мелкими отверстиями, между которыми во все стороны торчали тонкие острые иглы.

Стволы деревьев не имели никакой коры. Гладкие, нежно-розовые, они казались почти прозрачными. Как на картине, написанной акварелью, розовый цвет стволов незаметно переходил в красный и оранжевый цвет ветвей. Пунцовые, с чёрными поперечными кольцами, гибкие лианы с близкого расстояния уже не казались гладкими. Их тела были пористы - со множеством мелких отверстий.

Коржевский вдруг схватил и сжал руку Белопольского.

- Смотрите! - сказал он, указывая на ствол ближайшего дерева.

Пунцовая «лиана», плотно обвивавшая нижние ветви великана, чуть заметно шевелилась. Было такое впечатление, что длинное, гибкое тело «кораллового аспида» равномерно сжимается и раздувается дыханием.

- Ветер, - тихо сказал Белопольский.

Биолог отрицательно покачал головой.

- Тут нет ветра, - прошептал он.

Механики и Второв прекратили работу над мостом. С напряжённым вниманием звездоплаватели всматривались в окружавший их пейзаж.

- Жизнь! Всюду жизнь! - взволнованно сказал Коржевский.

Теперь все ясно видели, что «лес» полон движения.

Дышали бесчисленные «лианы», равномерно покачивалась разноцветная бахрома трубок, она плавно колыхалась, и временами отдельные волоски медленно вытягивались, словно щупальца, отыскивающие добычу. Где-то внутри розовых стволов пробегали вверх тёмные точки, как в воде цепочка пузырьков воздуха. Красные «ленты», стелющиеся по «земле», тоже шевелились. Иногда точно электрический ток проходил по ним, - судорожно вздрагивали растущие на них шипы, и сама «лента» изгибалась, словно корчилась от боли, и замирала в новом положении.

- Тут ступить некуда, - заметил Второв.

Почвы, из которой росли все эти причудливые «растения», совершенно не было видно. До самого края обрыва расстилался живой ковёр.

- Мы думали, - заметил Баландин, - что на Венере нет жизни. Вот она, здесь, перед нами…

- Не понимаю, - сказал вдруг Коржевский. - Это морские животные, которые должны жить в воде. Посмотрите на эти мясистые трубки с венчиком щупалец; это в точности земные актинии. Я убеждён, что и них есть ротовое отверстие. Но какую пищу они могут получить из воздуха? А эти иглы? Типично морские образования. А коралловые деревья? Мы точно очутились на внезапно обмелевшем дне моря. А губки? Откуда они могли взяться на суше? Может быть, ливни? - спросил он самого себя. - Нет, нет! Этого недостаточно. Совсем недавно всё это место было покрыто океаном.

- Почему же оно вдруг обмелело? - спросил Топорков.

Белопольский хмурил брови, напряжённо думая. Слова Коржевского вызвали какую-то сразу ускользнувшую мысль, и он старался припомнить, что именно пришло ему в голову, когда биолог говорил о внезапно обнажившемся дне. Вопрос Топоркова послужил толчком в его памяти.

- Вспомнил! - внезапно сказал он. - Это безусловно так! Отлив! - пояснил он удивлённо посмотревшим на него товарищам. - Солнце находится сейчас на восточном горизонте. Оно вызвало отлив. Ночью этот берег был покрыт волной прилива.

- Похоже, что вы угадали, - сказал Коржевский. - Такое предположение кое-что может объяснить. Ведь ночь на Венере длится долго.

- Значит, к вечеру здесь опять будет океан? - спросил Топорков. - Что мы тогда будем делать?

- Темнеет! - раздался предупреждающий возглас Князева.

Приближалась гроза.

Все поспешно отступили вглубь камеры, и Белопольский закрыл двери. Едва он успел это сделать, как сильный удар и дробный стук, сразу перешедший в ровный гул, показали, что на звездолёт обрушились очередные потоки ливня. Сравнительно тонкие стенки выходной камеры позволяли отчётливо слышать раскаты грома, треск молний и шум берегового водопада, льющегося совсем рядом.

- Грозы не оставят нас в покое, - сказал Белопольский.

- Плохо нам будет, если гроза застанет на открытом месте.

Никто не отозвался на это совершенно справедливое замечание Второва.

- Где вы находитесь? - раздался голос Мельникова.

- В выходной камере. Просвета не видно?

- Ничего не видно. Экраны чёрные.

Приходилось терпеливо ждать окончания грозы. Проделывать снова длительную процедуру входа на корабль не имело смысла. Гроза могла промчаться в любую минуту.

И действительно через двадцать минут гроза прошла. Снова открыли двери.

- Что меня больше всего удивляет, - сказал Коржевский, - это отсутствие луж. После такого потопа нет никаких следов.

- Они могут быть под этим красным ковром, - предположил Топорков. - Возможно, что там сплошное болото.

Вид местности не изменился, но сразу бросилось в глаза, что бывшее раньше чуть заметным движение на берегу усилилось. Чаще дышали «лианы», быстрее шевелились волоски «актиний», заметнее изгибались красные «ленты».

- Лишнее доказательство, что родной средой этих организмов является вода, - торжествовал биолог. - Вы не ошиблись, Константин Евгеньевич!

- Сойдём на берег!

- Одну минуту, - сказал Второв, видя, что Белопольский собирается ступить на мостик. - Разрешите на всякий случай обвязать вас верёвкой.

- Да, пожалуй, это не лишняя предосторожность, - согласился академик.

- Геннадий Андреевич, как альпинист, всегда помнит о таких вещах, - улыбнувшись сказал Топорков.

Обвязавшись концом крепкой верёвки, которую Второв держал в своих сильных руках, Белопольский перешёл мост. Он на секунду остановился, выбирая место, куда поставить ногу, и осторожно ступил в узкий промежуток между двумя красными «лентами». Потом сделал шаг вперёд.

- Воды здесь нет, - сказал он. И в то же мгновение провалился.

Верёвка резко натянулась, но Второв даже не пошатнулся. Одним движением он вытащил Белопольского обратно на мостик.

- Вот вам и «такие вещи», - насмешливо сказал он Топоркову.

Коржевский помог Константину Евгеньевичу подняться на ноги. Брюки комбинезона были слегка запачканы, но совершенно сухие. Значит, Белопольский провалился не в воду.

- Подошва скользнула по твёрдой покатой поверхности, - сказал он. - Мне кажется, что здесь пористый грунт, и это объясняет отсутствие воды. Она уходит через поры в залив.

- Разрешите попробовать мне.

- Нет, я сам.

Он снова подошёл к краю мостика и концом электровибратора прощупал почву.

- Держите крепче, - озабоченно сказал Топорков.

Второв посмотрел на него и усмехнулся.

Белопольский уверенно, хотя и очень медленно, пошёл вперёд, тщательно прощупывая перед собой дорогу. По тому, как часто его вибратор уходил вглубь, было видно, что он идёт по невидимой тропинке между ямами, глубина которых была совершенно неизвестна. Может быть, они доходили до поверхности залива.

Отойдя шагов на шесть, Белопольский остановился и повернулся к товарищам.

- Идите за мной, привязавшись верёвкой друг к другу. Как следует прощупывайте дорогу. Борис Николаевич! - позвал он.

- Я вас слушаю, - ответил Мельников.

- Поднимите перископ! Внимательно наблюдайте за горизонтом и в случае приближения грозового фронта предупредите нас.

- Сию минуту!

Над кораблём взвился двухметровый шар. В несколько секунд он поднялся до уровня верхушек розовых стволов и закачался на толстом тросе. Было видно, как ветер тотчас же отнёс его в сторону выхода из залива.

- Как видимость? - спросил Белопольский.

- Вполне достаточная.

- Не торопитесь! Предупреждайте нас только в случае явной опасности.

Мельников ничего не ответил.

- Вы меня слышите?

- Конечно Константин Евгеньевич.

- Так что же вы молчите?

Белопольский улыбнулся про себя. Он хорошо знал характер своего ученика. - Мельников не любил, когда ему делали указания подобного рода.

- Берегитесь! - внезапно крикнул Второв. - Шип!

Но академик и сам заметил опасность.

Острый конец метрового шипа с ближайшей «ленты» наклонялся в его сторону. В медленном движении «растения» была явная угроза.

Почти инстинктивно Белопольский ударил вибратором. Странный шип не сломался на середине, как можно было ожидать, а отлетел целиком. На месте, откуда он рос, из красной «ленты» выступило несколько капель чёрной жидкости, как кровь раненого животного.

Белопольский подошёл к сбитому шипу, поднял его и перебросил товарищам. Одновременно он зорко наблюдал за другими шипами. Каждый раз, когда он приближался к ним ближе чем на метр, тонкие шпаги наклонялись в его сторону, словно намереваясь впиться в тело острым жалом, но стоило немного отодвинуться - и они принимали прежнее положение. «Актинии» угрожающе вытягивали свои волоски навстречу протянутой к ним руке. Казалось, что тело человека притягивает к себе обитателей Венеры, что они видят чуждое им существо и готовы схватить его.

- Надо быть очень осторожными, - сказал Белопольский. - Может быть, они ядовиты.

Трое звездоплавателей, один за другим, сошли на берег. Второв шёл последним. Его самого держали Зайцев и Князев, оставшиеся, по приказанию Белопольского, на пороге камеры. Топорков поскользнулся, но его легко удержали товарищи.

Коржевский подошёл к Белопольскому. Глаза биолога блестели радостью.

- Это животные, животные! - повторял он в крайнем возбуждении. - Они охотятся на нас. Понимаете? Они привыкли ловить добычу, когда она приближается к ним. Это значит, что в воде океана есть живые существа, которые движутся… плавают. Вы понимаете, что это значит?

- Да, я хорошо понимаю, - ответил Белопольский.

- Вот смотрите!

Коржевский схватил руками бахрому «актинии!» В ту же секунду гибкие волоски обвились вокруг его кистей и потянули к обнажившемуся круглому отверстию.

- Видите, это ротовое отверстие, совсем такое же как у земных актиний! - в восторге вскричал биолог.

Он и не думал противиться, позволяя растению (или, быть может, животному) всё глубже затягивать свои руки. Белопольский схватил увлёкшегося учёного за плечи и с силой рванул к себе.

- Будьте же благоразумны, - сказал он с обычным спокойствием. - Это не земная актиния.

Коржевский с огорчением смотрел на оторванные волоски, которые медленно, точно нехотя, раскручивались и падали на «землю».

- Надо взять одну из них на корабль, - сказал он.

- Берите сколько хотите, но будьте осмотрительны.

Белопольский сбил ближайший шип и, взяв его в руку, поднёс конец к другой «актинии». Волоски тотчас же схватили шип и потянули ко «рту».

Все с интересом следили, что будет дальше.

Через минуту в руках академика остался только большой кусок шипа. Остальное исчезло.

- Вот вам, пожалуйста! Где гарантия, что этого не могло случиться с вашей рукой?

- Да! - только и смог ответить сконфуженный биолог.

Стало очевидным, что «актинии» Венеры имеют совсем другое устройство, чем их земные собратья. Белопольский попробовал разломить оставшийся в его руках кусок шипа, но тщетно. Он был твёрд, как железный, а ведь это хрупкое и мягкое на вид «растение» с лёгкостью «перекусило» шип пополам.

- Я назову их Actinaria Ferrumus[14], - торжественно объявил Коржевский.

Длина верёвки не позволяла далеко отойти от корабля. Кроме того, надо было соблюдать особую осторожность. Грозы ещё не были изучены, любая из них могла быть смертельно опасной. Удастся ли незащищённому человеку противопостоять силе водяных потоков, никто не знал.

Но, и не отходя далеко, можно было многое сделать. Соблюдая величайшую осторожность, исследователи собрали несколько шипов, с помощью ультразвуковых кинжалов отделили от почвы три «актинии» и значительный кусок красной «ленты». Всё это отнесли в выходную камеру.

Когда приблизились к первому «дереву», Коржевский тщательно осмотрел его.

- Это типично коралловое образование, - заявил он. - Хорошо бы достать кусок ветки.

Второв посмотрел вверх. Ответвления от главного ствола начинались невысоко над «землёй». «Дерево» было густо переплетено «лианами».

- Разрешите попробовать? - обратился он к Белопольскому.

Константин Евгеньевич с сомнением посмотрел на гладкий, точно отполированный, ствол.

- Мне помогут «лианы», - добавил Второв.

- Только не высоко, - решился начальник экспедиции. - Отломите ближайшую тонкую ветку. И быстрее! Может налететь гроза. В каком положении вы окажетесь на дереве!

- Грозового фронта вблизи нет, - сказал Мельников.

- Встаньте ко мне на плечи, - предложил Коржевский.

Второв, передав киноаппарат Белопольскому, отвязал верёвку от пояса и, взобравшись на плечи биолога, схватился руками за «лиану», обвившуюся вокруг нижней ветви.

В следующее мгновение произошло то, чего никто ожидать не мог.

Едва только руки Второва сжали пунцовый канат, как с молниеносной быстротой он раскрутился с ветви, и длинный гибкий конец мелькнул в воздухе. В три секунды Второв оказался спелёнатым. Совершенно беспомощный, не имея возможности пошевелить рукой или ногой, инженер повис над головами своих товарищей, ошеломлённых этим неожиданным нападением «растения».

Топорков сорвал с себя стеснявшую верёвку и, в свою очередь, вскочил на плечи Коржевскому. Остриём кинжала он провёл по телу «лианы». Ультразвук, как бритвой, перерезал растительного хищника. Второв упал на руки Белопольского. Сквозь шлем было видно, что он задыхается, сжатый в объятиях «лианы», которая по-прежнему обвивала его тело. Попытка снять путы руками ни к чему не привела, и только звуковым кинжалом удалось разрезать кольца и освободить грудь. Комбинезон оказался разорванным во многих местах.

- Скорее на корабль! - испуганно воскликнул Коржевский.

Он руками обхватил шею Второва, словно собираясь задушить его. Сквозь прорехи мог проникнуть непосредственно в шлем отравленный формальдегидом воздух Венеры. Белопольский схватил верёвку и отрезал от неё порядочный кусок. Этим концом плотно обмотали воротник комбинезона.

- У вас ничего не сломано? - спросил Коржевский.

- Как будто ничего, - ответил Второв. - У этих чудовищ исполинская сила. У меня всё тело болит.

- Но идти вы можете?

- Конечно, могу.

Очутившись в выходной камере, Второв протянул руку Топоркову.

- Спасибо, Игорь Дмитриевич! - сказал он. - Вы спасли мне жизнь.

- То ли ещё будет, Геннадий Андреевич! Cегодня я вам, а завтра вы мне.

Даже тогда, когда они торопились на корабль, чтобы осмотреть найденную в заливе линейку, процедура фильтрования не казалась такой томительно долгой. Все с беспокойством наблюдали за лицом Второва, ожидая увидеть признаки отравления. Герметичность верёвочного воротника вызывала законные сомнения.

- Как вы себя чувствуете? - поминутно спрашивал Коржевский.

- Голова болит.

- Вы слышите какой-нибудь запах?

- Да, очень сильный и неприятный.

Значит, формальдегид всё-таки проходил, минуя коробку фильтра.

На звездолёте уже знали обо всём, что случилось. У дверей выходной камеры в полной готовности стоял Степан Аркадьевич с сумкой первой помощи в руках. Баландин и Пайчадзе держали носилки.

Как ни велико было беспокойство за здоровье товарища, процесс дезинфекции был соблюдён полностью.

Из выходной камеры можно было говорить только с центральным пультом. Собравшиеся в коридоре ничего не знали о том, что происходит за дверью. Когда она, наконец, открылась, они увидели, что Зайцев и Князев держат Второва на руках.

- Он потерял сознание три минуты тому назад, - сказал Белопольский.

Андреев молча открыл сумку.

- Положите его на пол, - распорядился Коржевский.

Оба врача склонились над пострадавшим. Через минуту Второв открыл глаза, и Андреев приказал перевести его в лазарет.

- Ничего, всё в порядке, - ответил он на вопрос Белопольского. - Он скоро будет совсем здоров.

Романов и Князев, как самые сильные из всех, понесли носилки. Ходить по звездолёту, да ещё с грузом, было очень трудно. «Клиника», как в шутку называли лазаретное помещение, к счастью, находилась в этом же коридоре.

- Венера щедра на сюрпризы, - сказал Зайцев. - Что-то будет дальше?

- Как с линейкой, Зиновий Серапионович? - спросил Белопольский у Баландина.

- Она несомненно деревянная, - ответил профессор. - Породы дерева мы не могли определить…

- Неудивительно!

- Но можно с уверенностью утверждать, что она очень долго находилась в воде. По-моему, не меньше года.

- Не меньше года, - задумчиво повторил Белопольский. - Так! Выходит, что линейка попала в воду год тому назад?

- Как будто так.

- В таком случае бесполезно искать её хозяев. За такой долгий срок её могло принести из другого полушария планеты.

- А если её потеряли звездоплаватели, то их корабль давно вкинул Венеру, - добавил Мельников.

- Звездоплаватели?..

Белопольский пожал плечами. По этому жесту было видно, что Константин Евгеньевич не очень верит в посещение Венеры обитателями другого мира.

- Перископ ещё наверху? - спросил он.

- Конечно нет.

- Поднимем его ещё раз. Пройдёмте на пульт, Зиновий Серапионович!

Воздушный шар с подвешенной к нему телевизионной камерой снова поднялся над звездолётом. На экране появился океан. Камера медленно вращалась, и водная равнина сменилась оранжево-красной панорамой «леса».

- Поднимите перископ выше!

Мельников исполнил приказание. Было заметно, что шар сильно относит к востоку, но всё же горизонт расширился.

- Так и знал! - сказал Белопольский. - Смотрите!

Глазок перископа повернулся в это время к северу. И Баландин и Мельников одновременно заметили вдали тёмную полоску воды. Такие же полоски оказались с запада и юга.

- Мы на острове, - сказал Белопольский. - Когда Станислав Казимирович говорил, что деревья на берегу в действительности кораллы, я сразу подумал, что нам попался не материк, а коралловый остров, который выходит на поверхность только днём, во время отлива. Ночью - это дно океана. Становится понятным, почему здесь нет растительности, которая должна быть на Венере, а только морские организмы. Необходимо отыскать материк и перелететь на него.

- Остров соврём не так уж велик, - заметил Баландин. - Даже удивительно, как это мы не заметили подлетая, что это остров.

- Было гораздо темнее, - ответил Мельников, - и горизонт был закрыт грозовыми фронтами.

- Но всё же, - продолжал профессор, - он гораздо больше, чем самые большие коралловые постройки на Земле. Правда, и сами кораллы, если эти действительно кораллы, неизмеримо крупнее земных. Во всяком случае, прежде чем улететь, надо тщательно изучить остров.

- Безусловно! - согласился Белопольский. - Тем более, что мы и не можем скоро покинуть это место. Кораблю негде развернуться для старта. Он останется здесь до вечера, то есть недели на полторы.

Итак «СССР-КС3» находился у берегов кораллового острова, выступившего из океана вследствие отлива.

На Земле, которая в полтора раза дальше от Солнца, чем Венера, приливная волна достигает в некоторых местах, например в бухте Фанди в Северной Америке, между Новой Шотландией и Новым Брауншвейгом, двадцати одного метра в высоту. Правда, земные приливы обязаны своим происхождением главным образом Луне, притяжение которой заметно влияет на них, но близость Венеры к Солнцу должна была с избытком возместить отсутствие у планеты спутника. По мнению Белопольского и Баландина, приливы на Венере могли достигать восьмидесяти метров. Ночью, когда, вслед за Солнцем, уходящим к западному горизонту, на остров надвигается приливная волна, только вершины самых высоких коралловых деревьев остаются над поверхностью океана. Всё остальное погружается в воду.

Находящиеся сейчас на суше, морские растения и животные с наступлением ночи «просыпаются» для питания и жизни. Днём, оказавшись на воздухе, они впадают в состояние своеобразного анабиоза, подобного «зимней спячке» у некоторых земных животных и растений.

Баландин и Коржевский единодушно пришли к такому выводу.

Уже больше ста часов, почти пять земных суток, звездолёт находился на Венере. Научная работа, к которой так тщательно готовились на Земле и в пути, постепенно развёртывалась.

Помимо вполне естественного желания как можно лучше и полнее изучить то, что никогда и никем не изучалось, членов экипажа подгоняли мысли о Земле.

Перерыв радиосвязи тяжело переживался всеми. Мучило сознание, что близкие люди, ставшие благодаря разлуке ещё дороже, терзаются страшной неизвестностью. Работа, постоянная занятость помогали бороться с томящей тоской. Андрееву приходилось часто обращаться к Белопольскому или Мельникову, чтобы поддерживать неизменным установленный ими распорядок дня, а особенно, ночи. В определённые часы экипаж звездолёта обязан был ложиться спать, но почти ежедневно кто-нибудь пытался нарушить это правило.

За бортом был «вечный» день - туманная полумгла, не рассеиваемая ни единым лучом солнца. Чуть ли не через каждый час это подобие света сменялось полным мраком неистовых гроз. Некоторые члены экспедиции начали проявлять нервозность. Андреев и Коржевский ввели обязательные лечебные процедуры, которые должны были ежедневно проходить все, без исключения. Попытки уклониться от них, особенно частые со стороны Второва, быстро оправившегося после истории с «лианой», Топоркова и Князева, решительно пресекались командирами корабля. Сохранить здоровье - это было одной из главнейших задач. Белопольский и Мельников которые сами чувствовали себя превосходно, первыми являлись в «клинику», показывая пример остальным.

- Условия на Венере, - говорил Андреев тем, кто сомневался в необходимости подобных мероприятий, - настолько необычны для нас, что совсем незаметно может подкрасться болезнь. Нервная система - это всё. Когда она в порядке, человек гарантирован от многих неприятностей.

- Я здоров, как никогда, - говорил Топорков.

- Не зарекайтесь! Вы не на Земле.

Ближайшие окрестности звездолёта были уже тщательно осмотрены, и холодильники приняли на хранение обширные коллекции образцов фауны и флоры острова. Звездоплаватели освоились с коварным нравом обитателей планеты, и эпизод, едва не ставший трагическим, больше не повторился.

С каждым днём опасность пребывания на берегу уменьшалась. Чем выше поднималось над горизонтом невидимое Солнце, тем заметнее замирала жизнь. Всё медленнее шевелились «лианы», «ленты» и «актинии». Нужно было подойти к ним вплотную, чтобы вызвать ответное движение, которое с каждым часом становилось всё более и более вялым. Природа засыпала на глазах. Частые ливни уже не вызывали оживления, как это было ранним утром. Учёные смелее и дальше проникали в дебри «леса».

По-прежнему приходилось опасаться гроз, но благодаря Топоркову и эта опасность почти перестала угрожать. Занимаясь исследованием электрических свойств грозовых фронтов, Игорь Дмитриевич заметил, что ионизация воздуха, которая особенно его интересовала в связи с тем, что могла помочь раскрыть тайну радиоэха, возникает задолго до грозы и постепенно возрастает по мере её приближения. Это натолкнуло его на мысль использовать ионизацию как своеобразный предсказатель погоды. С помощью Зайцева он сконструировал и изготовил простой прибор - электрический барометр, который минут за пятнадцать с большой точностью предупреждал о приближении грозового фронта.

Такой предсказатель невозможно было переоценить. Он буквально развязал учёным руки.

Белопольский немедленно распорядился изготовить несколько таких барометров, и они были установлены на пульте управления, в радиорубке и в выходных камерах.

Теперь звездоплаватели всегда знали о приближении грозы. Как только барометр начинал показывать повышение ионизации, с корабля давали предупреждающий сигнал, и все бывшие на берегу спешили укрыться в выходной камере.

Страшный ливень ни разу никого не захватил вне звездолёта.

Температура наружного воздуха неуклонно повышалась. На пятые сутки термометр показал плюс семьдесят градусов. Лёгкая дымка, поднимавшаяся от воды, постепенно превращалась в туман. Звездоплаватели были вынуждены одеться в охлаждающие костюмы.

Интересно отметить, что лёгкостью и простотой устройства эти костюмы были обязаны наличию на Венере большого количества углекислого газа. Именно он служил хладагентом. Понижение температуры внутри костюма достигалось компрессионным методом от испарения углекислоты. Конечно, если бы техника не знала ещё полупроводниковых батарей, дающих значительное количество электроэнергии при малом объёме, устройство компрессорной установки, могущей уместиться в небольшом наспинном ранце, было бы невозможно. Но достижения науки всегда тесно связаны с уровнем техники.

Белопольский торопил с устройством аэродрома, желая осмотреть остров сверху и попытаться разыскать континент. На берегу острова были обнаружены явственные следы высокого прилива, и это, по мнению Баландина, служило доказательством близости материка. В открытом океане, вдали от других берегов, прилив не мог быть таким высоким.

Устройством площадки занимались Пайчадзе, Второв, Романов и Князев, - под руководством Зайцева.

Взлётным полем мог служить залив; реактивные самолёты, имевшиеся на борту «СССР-КС3», все были гидросамолётами, но возникая вопрос, где их собирать, а главное - держать? На воде первый же грозовой фронт разломал бы крылья аппаратов. Решили построить защищённый ангар и снабдить его приспособлением для спуска самолёта на воду и обратного подъёма после возвращения из полёта.

Это было тяжёлой задачей, учитывая высоту обрыва и обилие «кустов»-губок и коралловых «деревьев». Но упорство и изобретательность победили.

Пламенем огнемётов и мощными ультразвуковыми аппаратами уничтожили всё, что было на берегу на пространстве трёхсот квадратных метров. Кусками коралловых «деревьев» засыпали многочисленные ямы. Над этой площадкой устроили крепкий навес, прикрепив его к оставленным специально для этой цели стволам. Направленные взрывы разрушили часть берега, образовав пологий склон. Когда установили электролебёдку, аэродром был готов. Оставалось перетащить сюда один из самолётов и собрать его крылья.

Несколько раз потоки ливня ломали навес, и приходилось делать всё заново, но, когда он, наконец, был установлен, то самые мощные грозы уже не были ему страшны.

Доставить гидросамолёт в ангар было нетрудно. Спустив на воду, его отбуксировали к берегу и лебёдкой подняли на площадку. В сборке и установке крыльев участвовали почти все члены экипажа корабля.

На шестой день, 15 июля, самолёт был готов в любую минуту подняться в воздух. Белопольский поручил Мельникову совершить первый полёт вместе со Второвым, который должен был заснять остров с высоты на киноплёнку.

Баландин и Коржевский все эти дни тщетно пытались выловить из воды каких-нибудь её обитателей. Ничто не попадало в их сети, а вместе с тем было несомненно, что в океане Венеры имеются плавающие живые существа, так как иначе трудно было объяснить поведение «актиний» и других организмов на берегу. Оставалось предположить, что все эти существа с наступлением отлива уплывали в открытый океан.

Но, несмотря на неудачу «рыбной ловли», звездоплаватели могли быть вполне довольны результатами своей работы. За шесть дней были сделаны такие открытия, которые переворачивали все прежние представления о жизни на сестре Земли, по крайней мере, о жизни в её океане. Кораллы, губки и оставшиеся пока загадочными «ленты» были уже не зародышами, а вполне сформировавшимися живыми организмами со сложной структурой. А служившие им пищей неизвестные рыбы должны были стоять ещё выше на эволюционной лестнице.

Кораллы и губки Венеры были подобны земным, но это, на первый взгляд странное, обстоятельство не удивляло ни Баландина, ни Коржевского. Вода в океане оказалась обыкновенной водой, такой же, как в земных океанах. На таких близких друг к другу планетах жизнь должна была зародиться примерно одинаковым путём и в низших формах могла оказаться идентичной. Очень слабый раствор формалина в воде Венеры не мог служить препятствием для развития жизни.

Самой значительной загадкой, не поддающейся пока научному объяснению, оставались странные свойства пунцовых «лиан». Они, безусловно, принадлежали к растительному миру, но «сознательной» реакцией на прикосновение к ним напоминали животных. Исследователям удалось снять со ствола две «лианы», не разрезая их на части, и целиком заключить в бак со спиртом. На Земле загадочные растения-животные будут основательно изучены.

Не приходилось говорить, что таинственная линейка продолжала занимать мысли членов экспедиции и служить темой горячих споров. Её искусственное происхождение не могло вызвать сомнений, а значит, нельзя было сомневаться и в том, что на Венере есть разумные существа или что таковые посетили планету до прилёта на неё «СССР-КС3». Последнее предположение поддерживали Мельников и Коржевский. Профессор Баландин утверждал, что линейку сделали и потеряли жители Венеры.

- Мы найдём их на континенте, - говорил он.

Белопольский не высказывал своего мнения, и оно оставалось никому не известным.

Всюду, где побывали звездоплаватели, они старались найти какие-нибудь следы разумных существ, но ничего не находили. Остров, по-видимому, никогда не был обитаем, по крайней мере в той его части, где стоял корабль. Сторонники идеи обитаемости Венеры возлагали свои надежды на воздушную разведку. Может быть, сверху удастся заметить следы разумной деятельности, сохранившиеся после очередного затопления острова океаном. Линейка не могла упасть с неба, кто-то сделал и потерял её, пусть год тому назад, но это произошло и неоспоримо свидетельствовало о разуме.

- На острове не может быть никаких построек, - разубеждал их Коржевский, - не может быть потому, что он периодически скрывается под водой. Венера, судя по всему, не приспособлена для развития на ней разума. Я вполне убеждён, что разумного населения на планете нет. Линейку потеряли звездоплаватели.

- Тогда здесь должны быть следы стоянки звездолёта.

- Он мог опуститься далеко отсюда.

- Как же линейка попала в залив?

- Её принесли волны прилива и ветер.

- Если бы на Венеру действительно прилетал звездолёт из другой планетной системы, - говорил Баландин, - то он посетил бы и нашу Землю.

- Это далеко не обязательно, - возражал Мельников, - не так просто найти планету, да ещё такую маленькую. Случайно найдя Венеру, они могли не заметить Землю и улететь к себе на родину.

Все эти споры были, в сущности, совершенно бесцельны. Обе стороны с равным основанием могли считать себя правыми. Загадку линейки нельзя было разгадать, пока планета не будет детально исследована.

Пайчадзе, подобно Белопольскому, предпочитал отмалчиваться. Когда его прямо спрашивали, он отделывался ничего не значащими ответами, вроде: «Возможно, что так», или «Трудно допустить».

Шестнадцатого числа был назначен первый пробный полёт над островом. Выждав относительного прояснения погоды, самолёт спустили на воду.

Мельников занял место пилота, Второв устроился на пассажирском сиденье, взревел мотор, и, прочертив пенную полосу по глади залива, серебристая птица поднялась в воздух.

По просьбе Второва, Мельников сделал круг над заливом. Геннадию Андреевичу хотелось запечатлеть на плёнке вид корабля, стоявшего у берега. Длинная стальная сигара звездолёта, с возвышавшейся над его носовой частью сложной конструкцией направленной антенны, была как на ладони. Топорков ежедневно посылал радиограммы, адресованные Земле, и антенна не убиралась внутрь.

Туман сильно мешал наблюдениям, но всё же можно было рассмотреть детали местности. Мельников подумал, что пройдёт ещё несколько дней - и остров нельзя будет увидеть сверху. Испарения с поверхности воды с каждым часом становились всё более и более густыми.

Покачав крыльями в знак привета, он поднял машину на триста метров. С этой высоты хорошо был виден весь остров, имевший форму почти правильного треугольника.

Ветер по-прежнему гнал мрачные тучи, всюду виднелись чёрные стены ливней, блестели молнии. С корабля по радио сообщали, что грозовые фронты не угрожают, но отсюда казалось, что они со всех сторон стремятся к острову.

Самолёт летел вдоль побережья. Слева расстилался покрытый белыми гребнями пены безграничный океан, справа - оранжево-красный «лес», за которым снова виднелась водная равнина.

Берег всё время был одним и тем же - высокий, обрывистый, заросший коралловыми «деревьями». Часто попадались заливы, обычно очень узкие, напоминавшие щели, далеко вдававшиеся в сушу.

Скорость была слишком велика, чтобы рассмотреть мелкие подробности. Здесь был бы полезнее вертолёт, но этими удобными для разведки местности машинами экспедиция не располагала, - слишком опасна встреча вертолёта с грозовым фронтом. Сравнительная неповоротливость, тихоходность, длинные лопасти подъёмных винтов - всё это могло привести к катастрофе. Быстрый, манёвренный, не имеющий воздушного винта реактивный самолёт был в условиях Венеры наиболее безопасен.

Долетев до южной оконечности острова, Мельников повернул на северо-запад, продолжая следовать за всеми извилинами берега.

Прозрачный пластмассовый кожух не мешал киносъёмке, и Второв заполнял одну плёнку за другой. Ветер теперь дул навстречу, и о его силе можно было судить по тому, как упала скорость мощной машины.

Внизу сплошной белой полосой тянулись буруны. Гонимые ветром волны бешено налетали на береговой обрыв и рассыпались алмазной пылью. Грохот прибоя, вероятно очень сильный, за рёвом мотора слышен не был.

Вскоре снова пришлось поворачивать, на этот раз на северо-восток. Местность не изменялась, и ничего нового не попадалось на их пути. Всюду была одна и та же картина.

Самолёт облетел остров кругом за пятнадцать минут, несколько раз пересёк его с севера на юг, с востока на запад и обратно, но ничего, хотя бы отдалённо похожего на искусственное сооружение, они так и не увидели.

Коралловое образование среди океана было совершенно пустынно и явно необитаемо. Если на Венере и есть сознательная жизнь, то её следовало искать не здесь.

Мельников собрался повернуть «домой», когда Топорков передал, что барометр резко идёт вверх и, по-видимому, приближается мощная гроза.

- Ионизация стремительно возрастает, - передавали с корабля, - её сила значительно больше чем обычно. Будьте крайне осторожны.

Мельников осмотрел горизонт. Действительно, с северо-запада приближалась широкая чёрная полоса. Быстро вырастая, она, казалось, стремительно надвигалась на остров, сверкая частыми молниями.

Медлить нельзя. Ещё пять, шесть минут - и гроза накроет остров. О посадке не приходилось и думать. Это значило погубить самолёт. Ливень начнётся раньше чем они успеют укрыться в ангаре.

Мельников переключил мотор на полную мощность. Легкокрылая птица быстрее звука помчалась на юг, одновременно поднимаясь выше, к облакам. Если не удастся проскочить перед грозой, то оставался ещё путь вверх - над ней.

Чёрная полоса быстро приближалась к самолёту, но Мельников уже видел далеко впереди её конец. Входить в облака и вести машину слепым полётом ему не хотелось, и он повернул немного к востоку, уходя от грозы и выигрывая этим время.

Им удалось проскочить буквально в последнюю секунду.

Зловещая водяная стена промчалась у самого хвоста машины. Как всегда на Венере, грозовой фронт имел резкие, словно обрезанные границы. Если бы не ветер, можно было бы находиться в нескольких шагах от потока, льющегося с неба, и остаться сухим.

Убедившись, что опасность миновала, Мельников снизил скорость и повернул на запад.

Остров давно скрылся с глаз. Они были одни среди просторов чужой планеты, на маленьком хрупком аппарате, с которым дикая мощь стихий могла бы справиться в одно мгновение. Радиосвязь со звездолётом прервалась, как только остров закрыла стена ливня.

Острое чувство одиночества охватило Второва.

Всё кончено!..

Никогда больше они не увидят острова и корабля. Один из грозовых фронтов, видневшихся всюду, куда бы он ни посмотрел, налетит на них, волны океана сомкнутся над сломанным самолётом - и никто не узнает, где нашли они оба свою могилу…

Он инстинктивно потянулся вперёд, к Мельникову. Борис Николаевич - это всё, что ему осталось от многомиллионного населения Земли…

Одни!.. Никто не придёт на помощь!

Широкая спина пилота была неподвижна. Руки в перчатках уверенно держали штурвал. Мельников повернул голову, всматриваясь в горизонт, и Второв увидел сквозь стекло шлема невозмутимо спокойные черты лица, на котором не было и тени тревоги.

И Второв почувствовал, как к лицу хлынула горячая волна крови. Ему стало мучительно стыдно за свои малодушные мысли. Какой же он звездоплаватель, если первое же трудное положение вывело его из равновесия? Гроза пройдёт над островом, радиосвязь восстановится, и они, даже если отлетят очень далеко, по радиомаяку найдут дорогу обратно.

Пролетев пять минут к западу, Мельников повернул обратно. Он не хотел слишком удаляться от острова.

Весь северный горизонт закрывал ливень. С юга угрожающе близко надвинулся другой грозовой фронт.

Самолёт поднялся выше. Если оба фронта сомкнутся, будет некуда деваться, кроме как вверх.

Они летали уже свыше сорока минут. Сколько времени будет продолжаться ливень над островом? Ещё двадцать минут, а может быть, целый час?.. Мельников вспомнил тысячекилометровую тучу, которую они встретили на Венере восемь лет тому назад. Кто знает, может быть, эта ещё больше.

Оба грозовых фронта шли рядом на расстоянии четверти километра друг от друга, и в этом узком коридоре, на самой малой скорости, летал с востока на запад и с запада на восток самолёт с двумя людьми.

Прошло ещё пятнадцать минут.

Казалось, что северный горизонт никогда не прояснится. На западе туча по-прежнему исчезала за океаном, и её конца не было видно.

- Вот действительно не повезло! - сказал Мельников. - Сколько дней ливни были непродолжительны, а именно сейчас налетела такая громадина. Похоже, что нам с вами, Геннадий Андреевич, придётся спасаться в облаках.

Второв ничего не ответил.

«Коридор» становился всё более узким. Тучи сближались. Вот-вот они сомкнутся и на самолёт обрушатся неистовые потоки воды. Больше нельзя было медлить.

Мельников взял штурвал на себя. Послушная машина подняла острый нос к небу. Мгновение, и облачная масса поглотила их. Мельников сосредоточил внимание на приборах слепого полёта.

Он вёл машину круто вверх, стремясь опередить тучи, не дать им сомкнуться, захватив самолёт в свои водяные объятия.

Но было уже поздно. Грозовые фронты соединились.

Мельников и Второв догадались об этом, когда плотная мгла сменила белесый сумрак. Они почувствовали, что самолёт пошёл вниз под давящей тяжестью обрушившейся на него воды.

- Вот это уже похоже на конец, - сказал Мельников. - Надо было подняться раньше. Приготовьтесь! Как только нас сбросит в океан, скидывайте крылья. Это последний шанс.

Конструкция самолёта предусматривала превращение его в герметически закрытую лодку. Стоит повернуть специальный рычаг, - крылья и шасси отделятся от корпуса машины, и она, как лёгкий поплавок, станет непотопляемой. Конечно, исполинские волны будут швырять её как щепку, но всё же, как сказал Мельников, это был шанс… последний.

- Мы врежемся в воду с большой скоростью, - сказал Второв.

- Увидим! - отрывисто ответил Мельников.

Мотор работал на полную мощность. За самолётом тянулась длинная огненная полоса, видная даже сквозь сплошной поток ливня. Машина изо всех сил сопротивлялась тяжести воды, но стрелка альтиметра неуклонно и быстро шла вниз.

Самолёт падал в океан с работающим мотором, находясь почти в вертикальном положении.

Мельников напряжённо следил за высотой. Он знал, что реактивный двигатель надо выключить раньше, чем машина погрузится в океан, иначе неизбежен взрыв, но хотел сделать это в самый последний момент, чтобы до конца использовать подъёмную силу, тормозящую скорость падения.

До поверхности океана осталось двести метров…

Страшный удар встряхнул самолёт. Оглушительный треск электрического разряда… ослепляющая яркая вспышка…

Мотор перестал работать.

И, точно в насмешку, как раз в это мгновение гроза окончилась. Грозовой фронт прошёл.

Прощальный удар молнии вывел из строя реактивный двигатель! Беспомощный самолёт качнулся с крыла на крыло, перевернулся носом вниз и стрелой ринулся в воду.

Мельников не растерялся. Энергично работая штурвалом, элеронами крыльев и хвостовым стабилизатором, он сумел выровнять самолёт в тридцати метрах от воды.

- Сбрасывать? - крикнул Второв.

- Нет ещё! Надо опуститься ниже.

Планируя на крыльях, машина полого опускалась. Громадные волны обдавали пеной поплавки самолёта.

Прошла минута… вторая. Они всё ещё летели.

Грозовой фронт промчался, но связь не восстанавливалась Очевидно, над островом ливень ещё продолжался.

Ветер срывал гребни волн, мелкая водяная пыль туманом закрывала видимость.

Самолёт упорно держался в воздухе.

И вдруг волнение стихло. Бушующие волны как-то сразу улеглись. Под крыльями была почти неподвижная, плавно колышущаяся поверхность. Туман рассеялся.

- Берег! - отчаянно закричал Второв.

Угрожающе близко, словно вынырнув из бездны океана, на самолёт надвигался незнакомый скалистый берег.

Мельников инстинктивно рванул штурвал на себя. Но с остановившимся двигателем самолёт уже не мог подняться.

Гибель была неминуема.

Машина уже коснулась воды и мчалась, скользя на поплавках, прямо на скалы…

Весь экипаж «СССР-КСЗ» находился в радиорубке.

Топорков сидел у приёмника, готовый, как только прекратится проклятый ливень, возобновить связь с самолётом.

Из репродукторов непрерывно раздавался треск разрядов, иногда столь сильный, что казалось - приёмник не выдержит и диффузор динамика разлетится в клочья. Приборы показывали, что снаружи воздух насыщен электричеством до опасных пределов. Звездолёт как бы очутился внутри огромной, непрекращающейся молнии.

Грохочущие раскаты грома были слышны даже здесь, в рубке, расположенной в центре корпуса корабля.

- Не лучше ли всё-таки убрать антенну? - предложил Зайцев.

Топорков отрицательно покачал головой.

Грозовой фронт надвинулся на остров пятьдесят минут тому назад, и было неизвестно, когда он, наконец, пройдёт. Такой мощной грозы ещё не было ни разу.

Белопольский, внешне спокойный, сидел рядом с Топорковым и поминутно взглядывал на часы.

Очень редко кто-нибудь произносил короткую фразу и, не получая ответа, снова замолкал. Мысли звездоплавателей были далеко - там, где одинокий самолёт с двумя товарищами носился в воздухе, отрезанный стеной ливня от острова и корабля.

Где он находился? На каком расстоянии отсюда? Этого они не знали. Может быть, грозовой фронт раскинулся на сотни километров в обе стороны. Время шло мучительно медленно.

Но вот гроза прошла.

Топорков включил передатчик. Хотя, судя по прибору, ионизация воздуха была ещё чрезмерно велика, он всё же начал вызывать Мельникова на волне радиостанции самолёта. Личные рации могли отказать, если Мельников и Второв слишком далеко отлетели от острова.

Проходили минуты, но связь не восстанавливалась.

Прекратились неистовые трески. В эфире стояла полная тишина. Стрелка ионного прибора опустилась к нулю, воздух очистился от электричества.

- Говорит звездолёт! Где вы? Где вы? Отвечайте! Говорит звездолёт!..

- Немедленно приступить к сборке второго самолёта! - приказал Белопольский - Как можно скорее!

Все, кроме Топоркова, бросились к двери.

- Пайчадзе, Андреев, Топорков и я остаёмся на корабле. Константин Васильевич! Сделайте всё, что возможно, для ускорения работы.

- Слушаюсь! - отвечал Зайцев.

- Говорит звездолёт! Где вы? Отвечайте! Отвечайте!..

- Если самолёт слишком далеко, - сказал Андреев, - между ним и нами мог оказаться грозовой фронт, и радиоволны не проходят.

- Как у них с воздухом? - спросил Пайчадзе.

- Для двух человек его хватит на двадцать четыре часа.

- Говорит звездолёт! Где вы?..

Шли часы…

Короткие грозы несколько раз заставляли пятерых человек прерывать работу. Нужно было не менее двенадцати часов, чтобы собрать крылья самолёта, и эти вынужденные перерывы взвинчивали и без того напряжённые нервы людей до последней степени. Всегда спокойный и уравновешенный, Зайцев ругался как одержимый, ожидая прояснения погоды.

Белопольский не выдержал и прислал на помощь Андреева и Пайчадзе. На звездолёте осталось два человека. Это было грубейшим нарушением законов космических рейсов.

Работа шла бешеным темпом. Все хорошо понимали, что если Мельников залетел очень далеко, найти остров в просторах океана без радиосвязи невозможно. А она всё не восстанавливалась.

Они боялись думать, что всё уже кончено, что Мельников и Второв давно погибли. Отсутствие связи объясняли грозовыми фронтами.

Последнее сообщение с самолёта гласило, что он поворачивает к югу. Значит, в этом направлении и следовало искать. Но для этого надо было закончить сборку, выждать благоприятный момент и вылететь. Куда?..

«На юг!» - говорили они сами себе, отгоняя мысль, что «юг» - это весьма неточное понятие. Найти маленькую машину в условиях плохой видимости, при непрерывном маневрировании, - чтобы не попасть под ливень, - это было бы чистой случайностью. Но ничего другого, кроме надежды на такую случайность, им не оставалось. Пока не пройдут роковые двадцать четыре часа, никто не прекратит попыток спасти товарищей.

Через пять часов после начала работы одно крыло уже стояло на месте. Если не помешают грозы, самолёт будет готов на два часа раньше.

Два часа! В таких обстоятельствах это было очень много!

Казалось, что природа Венеры сжалилась над своими гостями. Работа шла без задержек. Грозы стороной обходили остров.

У микрофона Белопольский и Топорков, сменяя друг друга, непрерывно звали Мельникова, чутко прислушивались, не раздастся ли ответ. Но тишина в эфире нарушалась только близкими или далёкими грозовыми разрядами.

- Если радиосвязи мешают грозовые фронты, - сказал Топорков, - то не могут же они быть сплошными. За несколько часов должны были образоваться просветы.

Белопольский хмурился. Мысль о гибели Мельникова и Второва всё чаще приходила ему в голову. Он понимал, что его товарищи, изматывая силы, трудятся над почти безнадёжным делом, но приказать прекратить работу не мог решиться. Теоретически ещё шестнадцать часов Мельников и Второв могут быть живы. Пусть никто не сможет сказать, что они не выполнили свой долг до конца.

Где предел силы человека, когда он стремится спасти друга? Где предел его выносливой, воли и упорства? Падая от усталости, семь человек с прежней быстротой заканчивали второе крыло. Руки отказывались держать инструмент, глаза плохо различали детали, но тяжёлые части будто сами собой становились на место.

Через девять часов двадцать минут Баландин хриплым до неузнаваемости голосом доложил, что самолёт готов.

- Разрешите мне и Зайцеву вылететь на поиски.

- Ни в коем случае! - ответил Белопольский. - Спустите самолёт на воду. Полетит Топорков. Всем, кроме Князева и Романова, немедленно вернуться на звездолёт.

Он выключил передатчик, не слушая возражений профессора.

- Отправляйтесь, Игорь Дмитриевич! Никто из них не в силах лететь. Придётся вам одному. В отсутствие Бориса Николаевича я не имею права покинуть корабль.

- Я и один сделаю всё, что возможно, - ответил инженер и вышел из рубки.

Белопольский остался один. Он знал, что Топорков не будет ждать возвращения других на корабль, а сразу отправится к самолёту, сознавал огромную ответственность, которую взял на себя, лишив звездолёт всего экипажа. Всё может случиться на чужой планете. Но поступить иначе он был не в силах.

Возможно, если бы дело касалось не Мельникова, Константин Евгеньевич сохранил бы благоразумие. Никто, кроме Камова, не знал глубокой привязанности молчаливого и сурового академика к его молодому другу. Мельников был дорог Белопольскому, как родной сын.

Не забывая через равные промежутки времени вызывать пропавший самолёт, Белопольский наблюдал по экрану за всем, что происходило на заливе. Одновременно он внимательно следил за показаниями электробарометра.

Но грозовые фронты, наделавшие столько бед, словно сговорившись, обходили остров. Погода благоприятствовала полёту.

Сквозь туман Белопольский смутно различал лодку Топоркова, скользившую по заливу, видел, как она разошлась с другой, направлявшейся к кораблю Его приказание выполнялось, и пятеро работавших над сборкой самолёта возвращались Романов и Князев, проводив Топоркова, вернуться на его лодке.

Белопольский видел, как крохотная фигурка скрылась в кабине самолёта, который тотчас же тронулся с места и со всё возраставшей скоростью промчался по воде и поднялся в воздух. С тёплым чувством благодарности подумал он о смелом человеке, отважно бросившемся навстречу опасностям, чтобы попытаться спасти Бориса и его спутника. Весь подавшись вперёд, он следил за машиной, пока, превратившись в еле заметную точку, она не скрылась среди просторов свинцового неба.

«И этот может никогда не вернуться», - мелькнула страшная мысль.

Может быть, сознание, что он один и никто не войдёт к нему раньше чем через двадцать минут, сыграло свою роль, а многочасовое нервное напряжение требовало разрядки? А может быть, сказались наконец годы? Белопольский вдруг уронил седую голову на руки и заплакал.

Что сказали бы его спутники, если бы увидели в эту минуту своего «железного» командира…

Чей-то голос, раздавшийся из репродуктора, заставил Белопольского стремительно выпрямиться.

Вызывает Топорков?.. Нет, голос был не Топоркова..

- Звездолёт! Звездолёт! Говорит Мельников! Говорит Мельников! Отвечайте!..

Ещё не веря неожиданному счастью, Белопольский переключился на передачу:

- Слышу Борис, слышу? Где ты?

- Самолёт стоит у неизвестного берега, к западу от вас. Ударом молнии выведен из строя двигатель. При посадке самолёт наскочил на мель. Шасси сломано. Я и Второв не пострадали От толчка вышел из строя генератор радиостанции, который удалось исправить только сейчас. Снять самолёт своими силами не можем.

- На поиски вылетел Топорков. Соединитесь с ним на вашей волне. Как с воздухом и продуктами питания?

- Я слышал весь разговор, - донёсся откуда-то с неба голос Топоркова. - Борис Николаевич! Дайте радиомаяк!

- Лететь к нам на самолёте незачем, - ответил Мельников. - Возвращайтесь назад! Константин Евгеньевич, прикажите Игорю Дмитриевичу немедленно вернуться. Если считаете возможным, вышлите за нами подводную лодку.

- То есть как это «считаете возможным»? - рассердился Белопольский. - Мы готовы сделать всё, чтобы спасти вас. Но хватит ли вам кислорода?

- Его хватит ещё на четырнадцать часов. И часа два мы можем жить за счёт кислорода в баллонах противогазов. Я считаю, что только подводной…

Голос Мельникова неожиданно оборвался. Встревоженный Белопольский тщетно звал его, но самолёт больше не отвечал.

- На западном горизонте мощный грозовой фронт, - сообщил Топорков.

- Немедленно возвращайтесь! Маяк нужен?

- Нет. Остров ещё виден.

В рубке появился Баландин. У профессора был крайне изнурённый вид. Войдя, он услышал, как Белопольский приказывал Романову и Князеву задержаться у ангара и встретить Топоркова.

- Самолёт возвращается?.. Так скоро!

Вслед за Баландиным вошли Коржевский, Пайчадзе, Андреев и Зайцев.

Белопольский рассказал товарищам о неожиданном разговоре с Мельниковым. Он не забыл включить передатчик, чтобы Романов и Князев тоже слышали.

Радостное известие сразу вернуло всем силы.

- Сможет ли лодка выйти из залива? - озабоченно спросил Баландин.

- Это мы сейчас выясним, - ответил Белопольский. - Саша! - позвал он.

Юного механика все называли по имени.

- Слушаю, - ответил Князев.

- Как только поставите самолёт в ангар, отправляйтесь к выходу из залива и выясните, сможет ли подводная лодка пройти в океан. Промерьте глубину.

- Есть!

- А если не сможет? - спросил Коржевский.

- Тогда мы взорвём скалы, загораживающие выход, - с обычной энергией ответил Белопольский. От недавней слабости у него не осталось и следа. - На лодке отправятся Зиновий Серапионович и Константин Васильевич.

- В таком случае прошу обоих пройти со мной, - сказал Андреев. - Сколько времени займёт подготовка лодки к походу?

- Если не придётся взрывать скалы, то часа полтора.

- Достаточно, чтобы вернуть силы. Пойдёмте, Станислав Казимирович! Постараемся привести подводников в нормальное состояние.

Коржевский, Баландин и Зайцев вышли с Андреевым.

Топорков благополучно совершил посадку, и, как только самолёт был укреплён в ангаре, моторная лодка, не теряя ни минуты, пошла к выходу из залива. Фарватер для прохода подводной лодки был найден и промерен.

Но едва лодка вернулась к кораблю, начался новый ливень. Тот самый грозовой фронт, о котором Топорков сообщил по радио, закрыл остров. Но работа не приостановилась. Внутри звездолёта подводная лодка поспешно оснащалась всем необходимым. Наученные горьким опытом, звездоплаватели старались предусмотреть самое худшее. На лодку погрузили двойной запас продуктов на пять человек, из расчёта на неделю, тройной комплект кислородных баллонов и дополнительных аккумуляторов, тщательно проверили механизмы и радиоаппаратуру. Не были забыты водолазные и охлаждающие костюмы. Топорков установил на пульте управления свой электробарометр.

Люди торопились, но каждый узел, каждая деталь были трижды проверены.

Подводная лодка, построенная специально для рейса на Венеру, была невелика - восемь метров в длину и два с половиной в диаметре. Её корпус был отлит из пластмассы, крепкой как сталь и прозрачной как стекло. Четыре мощных прожектора давали возможность освещать всё пространство вокруг лодки. Два винта, приводимые в движение электромоторами, могли сообщать ей скорость пятьдесят километров в час. Почти все части оборудования были пластмассовые, что делало лодку лёгкой и подвижной. Успехи промышленности пластических масс, получившей за последние годы бурное развитие, позволили создать это чудо технического искусства.

Как только грозовой фронт прошёл, возобновилась связь с самолётом. Мельников уточнил положение открытой ими земли. По его расчёту, она находилась на юго-западе от острова, в ста пятидесяти километрах. Протяжённость берега была настолько велика, что лодка никак не могла проскочить мимо.

- По-моему, это материк, - сказал Борис Николаевич. - Было бы неплохо, если бы Зиновий Серапионович по дороге к нам осмотрел берега к северу и югу. Надо уточнить, материк это или остров Мы хорошо видим лес, и это не кораллы.

- В каком состоянии самолёт? - спросил Белопольский.

- Шасси сломано, крыльев нет. Боюсь, что он окончательно не годен.

- Я не об этом спрашиваю. В каком состоянии фюзеляж, где вы находитесь?

- Он медленно погружается. Очевидно, его засасывает песчаное дно, да ещё ливни помогают.

- А вы говорите, чтобы Баландин осматривал берега!

Хладнокровие Мельникова восхищало всех членов экипажа, торопящихся к нему на помощь.

Через два часа лодка, спущенная на воду, стояла у выходной камеры готовая к походу.

Появились Баландин и Зайцев. Активная ванна, часовой искусственный сон и массаж совершили удивительную перемену. Ни следа утомления не осталось после вмешательства корабельной медицины. Оба были полны сил и энергии.

- Отправляйтесь прямо к Мельникову и Второву, - сказал им Белопольский. - Что бы ни встретилось на пути, не задерживайтесь. Если Борис Николаевич предложит вам заняться какими-нибудь исследованиями, я запрещаю его слушаться.

- Какие же тут исследования? - удивился Баландин.

Ему рассказали разговор с Мельниковым. Профессор только покачал головой в ответ.

Опасение, что снова начнётся длительная гроза, заставило поторопиться с выходом в океан. Скалистую гряду, запиравшую залив, надо было пройти при ясной погоде, а когда лодка окажется в открытом море, она погрузится в воду, и никакие ливни не будут ей страшны. Тщательно выполненный план фарватера был вручён Зайцеву.

Звездоплаватели были теперь почти спокойны. Крепость лодки не вызывала сомнений. Расстояние в сто пятьдесят километров она пройдёт, руководствуясь радиосигналами с самолёта, за три часа. Пусть даже встретятся непредвиденные препятствия, на преодоление которых потребуется ещё три часа, Мельников и Второв вовремя будут сняты с обломков самолёта. На специальный запрос Белопольского пришёл ответ, что фюзеляж погружается на пять, шесть сантиметров в час. Вода не могла проникнуть в герметически закрытую кабину.

Крайнее переутомление взяло своё. Как только лодка отошла от звездолёта, все, кроме Белопольского и Топоркова, ушли на отдых. На корабле наступила полная тишина и покой, сменившие недавнюю напряжённую деятельность.

- Идите и вы на отдых, - сказал Топоркову Белопольский. - Через три часа я вас разбужу.

- А вы?

- Я устал меньше всех.

В репродукторе монотонно звучали сигналы радиомаяка. Иногда Белопольский обменивался фразами с Мельниковым или Баландиным, когда перерыв связи сменялся кратковременным прохождением радиоволн.

Всё шло пока хорошо. Лодка точно по курсу приближалась к цели.

Остался позади извилистый проход между скалами, которым подводная лодка вышла из залива. Сразу началась качка. Чем дальше отходили от берега, тем она становилась сильнее. Лёгкое судно то взлетало на гребень океанской волны, то стремительно проваливалось вниз. Они не решались погрузиться под воду в прибрежной полосе, опасаясь столкновения с коралловым рифом. Только когда эхолот показал значительную глубину, Зайцев, сидевший за пультом управления, открыл краны заполнения цистерн.

Лодка пошла вниз. Уже ставший привычным слабый дневной свет Венеры сменился непроницаемым мраком. На глубине десяти метров качка совершенно прекратилась.

Зажгли прожектор. Мощный луч электрического света пробил толщу воды далеко вперёд. Сквозь прозрачные стенки корпуса виднелись быстро скользившие неясные тени, которые бесследно исчезали, как только лодка приближалась к ним.

- Это несомненно рыбы! - взволнованно сказал Баландин. - Хотя бы одну из них увидеть вблизи.

- Тише ход! - закричал он, увидя в луче прожектора совсем близко мелькнувшее на мгновение длинное тело.

- Давайте ни на что не обращать внимания, - предложил Зайцев. - Если это морские животные, они никуда не денутся. Рассмотрим их на обратном пути. Сейчас у нас одна задача - спасти Мельникова и Второва. Мы не знаем, что встретим дальше. Лучше всего точно выполнить порученное приказание. Не надо задерживаться.

- Вы правы, Константин Васильевич, - упавшим голосом ответил профессор. - Я увлёкся, простите меня. Дайте полный ход.

- Это ещё рано.

Как только обогнули с юга коралловый остров, на экране локатора появилась туманная полоса. Зайцев повернул руль. Нос лодки отклонился больше к западу. Полоса на экране сузилась, стала ярче. Когда она превратилась в узкую чёрточку, светившуюся зелёным светом, оба мотора были пущены на максимальную скорость. Лодка стрелой помчалась к цели.

На Земле радиосигналы, как правило, распространяются в воде хуже, чем в воздухе. На Венере дело обстояло иначе. Ионизация в районах грозовых фронтов, создававшая перерывы в прохождении радиоволн, не отражалась на проводимости водных слоёв океана. По указанию Топоркова, Мельников опустил антенну самолёта в воду, и сигналы радиомаяка в виде зелёной линии, хотя и ослабленные, не исчезали с экрана подводной лодки. Работавший одновременно звуковой маяк был едва слышен и часто замолкал совсем.

Корпус лодки разогрелся от скорости движения, и видимость ухудшилась, но Зайцев не замедлил хода. Приборы локации успокоительно сообщали, что впереди нет никаких препятствий. Стремительно скользящие струйки воды мешали видеть и по сторонам.

Профессор Баландин был даже доволен этим. Трудно было не обращать внимания на подводный мир Венеры, куда впервые проник человек. Глядя вперёд, он видел, как далеко, в конце светового коридора, то и дело появлялись плохо различимые, но безусловно живые существа, мгновенно исчезавшие в неосвещённом пространстве. Сквозь боковые стенки во мраке вод чувствовалось движение. Смутные тени приближались так близко, что становились почти видимыми. Вспыхивали и показали разноцветные точки.

Баяндин с трудом сдерживал желание зажечь все прожекторы и осветить воду вокруг. Было благоразумно не подвергать себя соблазну, не отвлекаться от выполнения основной задачи. Потом, когда потерпевшие аварию товарищи будут сняты с тонущего самолёта, придёт время для наблюдений. Сейчас вперёд и только вперёд!

По тому, как часто прерывалась связь со звездолётом, они узнавали, что наверху один за другим проходят многочисленные грозовые фронты. Но здесь, в глубине океана, ничего не изменялось.

Прошёл первый час. Пятьдесят километров остались позади. Зелёная линия на экране постепенно становилась всё более яркой. Лента локатора указывала, что его луч ещё не нащупал берега. Лодка с прежней скоростью мчалась вперёд.

С напряжённым вниманием Баландин и Зайцев вглядывались в освещённую прожектором толщу воды. Могло встретится неожиданное препятствие, о котором локатор не предупредит их. Какие-нибудь растительные заросли, «прозрачные» для радиоволн и потому не отразившие их обратно. Кто мог знать, какие сюрпризы может поднести человеку сестра Земли?..

Мысли Баландина всё время возвращались к загадкам планеты.

- Венера, - рассуждал профессор, - давно прошла период первоначального зарождения жизни. Как и на Земле, её жизнь развилась в океане. Разделение организмов на растительный и животный мир - пройдённый этап. Мы можем считать установленным, что растения вышли на сушу и приспособились к неблагоприятным климатическим условиям. Но сделали ли это животные? Или они остались в воде? Принимая во внимание длительность дня и ночи, а также высокую температуру, которая стоит днём на суше, я был бы склонен считать, что животные остались в океане, где условия существования более равномерны. Это было бы даже очевидно, но найденная нами линейка опровергает такой вывод. Ах, эта злосчастная линейка! Она не даёт мне покоя. За ней кроется тайна жизни на Венере, и, пока эта тайна не раскрыта, мы не можем ничего считать твёрдо установленным, каким бы очевидным оно не казалось.

- Значит, вы решительно отвергаете теорию посещения планеты космическим кораблём? - спросил Зайцев.

Баландин посмотрел на него со странным выражением.

- Скажите, Константин Васильевич, - спросил он после непродолжительного молчания, - среди ваших инструментов на звездолёте есть деревянные линейки?

- Нет, конечно!

- Вы пользуетесь более совершенными измерительными приборами?

- Разумеется.

- Так почему же мы должны думать, что звездоплаватели с другой планеты, техника которых, во всяком случае, не ниже нашей, пользуются таким грубым и неточным измерительным прибором?

- А ведь это верная мысль! - удивлённо сказал Зайцев. - Как это никто не обратил внимания на то, что найденная нами линейка крайне примитивна?

- Мне тоже кажется, что это верная мысль. Она высказана Арсеном Георгиевичем, и вы сами натолкнули его на эту мысль.

- Я? Вот уж не помню…

- Не прямо! Сегодня, когда мы собирали самолёт, вы сделали Пайчадзе замечание за то, что он измерил диаметр какого-то отверстия линейкой. Точной, металлической, а не деревянной. Вы сказали ему, что существует штангенциркуль.

- Верно, - улыбнулся Зайцев. - Было такое.

- Вот тогда Пайчадзе и сказал мне, что, по-видимому, линейку никто не принёс на Венеру. Она сделана здесь, «человеком» - существом, обладающим разумом, хотя он, возможно, и не похож на нас. А разум, способный к математическому познанию, - очень высокая ступень эволюционного развития материи. Но где следы деятельности этого разума? Кроме всё той же линейки, их нет.

- Найдём!

- Вот именно, надо найти. Как я уже сказал, здесь кроется тайна жизни на Венере.

Накренившийся немного набок и наполовину погрузившийся в воду, самолёт стоял в шестидесяти метрах от берега. Вернее сказать, не самолёт, а один только фюзеляж.

Когда погода прояснялась, Мельников и Второв открывали пластмассовый кожух и дышали воздухом Венеры через противогазы. Это было выгоднее из соображений экономии драгоценного запаса кислорода, который следовало беречь. Неизвестно, когда придёт помощь. Подводная лодка шла пока без задержек, но нельзя поручиться, что так будет и дальше. Непредвиденные препятствия могли встретиться в любую минуту.

Мель, совершенно незаметная со стороны, спасла жизнь обоим лётчикам. Поплавки самолёта налетели на неё в последнюю секунду, когда, казалось, ничто уже не могло предотвратить рокового столкновения со скалами, с трёх сторон обступившими узкий залив.

Повернуть, чтобы избежать катастрофы, - некуда, затормозить так близко от берега - поздно. Летевший с большой скоростью самолёт и после остановки мотора сохранил огромный запас инерции.

Всё произошло в несколько секунд.

Оба звездоплавателя уже простились с жизнью, когда страшный удар отшвырнул их к передней стенке кабины. Мельников рассёк лоб о штурвал. Второв ударился о приборную доску, и разбившийся шлем порезал ему щёки и подбородок.

С окровавленными лицами они поднялись, ещё не понимая, что произошло, и зная только, что остались живы.

Оказав друг другу первую помощь, осмотрелись.

Самолёт неподвижно стоял на мели посреди спокойной воды залива. Поплавки глубоко врезались в песок, и это помешало машине опрокинуться при внезапной остановке. Шасси было сломано, приборы управления разбиты, тросы оборваны.

Кругом высились, по-видимому, гранитные скалы. Поднимавшийся от воды пар мешал разглядеть мелкие подробности, но звездоплаватели хорошо видели траву или что-то вроде травы, жёлто-коричневого цвета, росшие на обрывах. Ещё дальше - верхушки деревьев, настоящих, не коралловых, а с ветвями и листьями, шевелились под ветром. Какого цвета были их стволы и как они выглядели, мешал рассмотреть гребень берега.

- Как можно скорее надо связаться с кораблём, - сказал Мельников. - Своими силами нам не выбраться.

Второв молча указал на радиостанцию.

Она представляла собой печальную картину. Поблёскивали разбитые стёкла приборов, висели какие-то оборванные провода. При ближайшем рассмотрении оказалось, что генератор, сорванный с места, вышел из строя.

Мельников нахмурился.

- Я не радист, - сказал он. - Вы тоже. Но если мы не восстановим связь, то погибнем. Кислорода хватит только на двадцать четыре часа.

- Нас будут искать другим самолётом.

- Его надо собрать, а это займёт много времени.

Мельников замолчал, потом тихо добавил:

- Они не знают, куда мы улетели.

Второв вспомнил. Он сам радировал на корабль, что самолёт направляется к югу, убегая от грозы. О повороте на запад они уже не могли сообщить. Где их будут искать? Конечно, к югу от острова.

«Смерть!» - подумал Второв с острым чувством безнадёжности.

- Значит, всё кончено? - спросил он, стараясь говорить спокойно, но голос предательски дрогнул.

- Ну зачем так поспешно делать выводы. Будем бороться! Доставайте-ка аварийный комплект радиодеталей.

- Вы думаете, что…

- Нам не о чем думать. Если мы не отремонтируем передатчик, то погибнем. Значит, надо его отремонтировать во что бы то ни стало. Вот и всё!

- Попробуем, - сказал Второв.

Слова, а главное тон, которым говорил Борис Николаевич, вселили в него какую-то надежду. Не теряя времени, взялись за дело.

Налетевший грозовой фронт не помешал им. Защищённые крепким кожухом, при свете электрических ламп, они заменяли разбитые части радиоустановки новыми. Приходилось механически устанавливать детали на те же места, с которых снимали повреждённые, и с крайней осторожностью соединять порванные провода. Спутать хоть один из них с другим - значило свести на нет всю работу.

С благодарностью вспоминали они при этом уроки Топоркова по радиотехнике, которые, по приказанию Белопольского, слушали все члены экипажа «СССР-КС3». Без этой мудрой предусмотрительности начальника экспедиции они не имели бы общего представления о работе приёмника и передатчика, которое теперь оказало им неоценимую услугу. Без этих, пусть неполных и поверхностных, знаний невероятно трудная работа никогда не увенчалась бы успехом.

Они даже не заметили, как над самолётом, одна за другой, пронеслось несколько сильных гроз, и очень удивились, когда обнаружили, что с начала работы прошло девять часов.

Радиоустановка была отремонтирована. Но будет ли она работать?..

Несколько минут они не могли решиться включить её.

Оба отлично знали, что неудача означает смерть. Если где-нибудь в сложном переплетении схемы ими допущена ошибка, то найти и исправить её они были бы не в состоянии.

«Конечно, - думал Мельников, - товарищи сделают всё, чтобы найти нас. Вероятно, сейчас они заканчивают сборку самолёта. Несколько часов будут искать к югу от острова. Убедившись, что нас нет, предпримут полёты по всем направлениям. Может случиться, что сверху заметят землю и, в конце концов, найдут нас.

Но сколько это займёт времени? Воздуха хватит на пятнадцать-шестнадцать часов. Но даже обнаружив нас, самолёт не сможет опуститься на воду в этом узком заливе. Он должен будет вернуться назад, а сюда выйдет подводная лодка. Это займёт ещё пять часов, самое меньшее. Вот если бы нас было не двое, а один. Пятнадцать часов превратились бы в тридцать. Я должен спасти Второва. Он моложе меня».

Не так обстоятельно и спокойно, но совершенно аналогично думал в это время и Второв.

«Арифметический расчёт, - говорил он самому себе. - Жизнь Бориса Николаевича дороже моей. Если радио не заработает, я покончу с собой. Пистолет в кармане».

Оба одновременно посмотрели друг на друга и улыбнулись с одной и той же целью - скрыть от другого свои намерения.

- Попробуем! - сказал Мельников.

- Медлить ни к чему, - согласился Второв.

Когда раздался сухой щёлк включённого генератора, Второв невольно закрыл глаза. Образ Тани, возник перед ним так ясно, что ему показалось, что он ощущает на своей щеке её тёплое дыхание. А рука скользнула в карман комбинезона, нащупав холодную сталь оружия.

- Слышу, Борис, слышу! Где ты?..

«Голос Белопольского… Почему сразу ответ? Разве Мельников говорил что-нибудь?..» Второв открыл глаза.

Спокойный голос Бориса Николаевича звучал в кабине разбитого самолёта призывом к жизни.

И медленно, словно не доверяя слуху, Второв вынул руку из кармана.

Он почувствовал лёгкое головокружение. Захотелось полной грудью вдохнуть чистый морской воздух. Но его не было. Снаружи был отравленный воздух Венеры.

- Я считаю, что только подводной лодкой…

Потухшая лампочка индикатора прервала фразу. Связь оборвалась. Где-то между ними и островом проходил грозовой фронт.

- Признаться, я сомневался в успехе, - сказал Мельников. - Думал, что мы не сумеем исправить передатчик.

- Я тоже, - тихо ответил Второв.

Мельников посмотрел на его всё ещё бледное лицо и вздрогнул: «Неужели!..»

Да, это так! Никаких сомнений не могло быть. Второв хотел сделать для него то же самое, что он сам собирался сделать для Второва. Их намерения совпали.

Мельников почувствовал непреодолимое желание обнять этого славного юношу с чистым сердцем и благородной душой, но он не сделал этого. Второв ничего не подозревает. Пусть же так и остаётся в неведении.

- Посмотри Геннадий! - сказал он, незаметно для себя самого перейдя на «ты». - У самолёта нет крыльев.

Действительно, оба крыла, очевидно сломанные ливнем, исчезли. Когда это случилось и почему они не слышали шума и треска ломающегося металла, ни тот, ни другой не могли объяснить.

- Мне кажется, что самолёт глубже погрузился в воду, - сказал Второв.

Он нисколько не удивился неожиданной «фамильярности» Мельникова. Ему казалось естественным, что старший товарищ и командир называет его по имени. Только почему он не делал этого раньше?..

- А мне не кажется, - ответил Мельников. - Я в этом уверен. Его затягивает песок.

Он сказал это так просто, что Второв не решился задать напрашивавшийся вопрос, что будет, когда самолёт целиком уйдёт под воду. Лодки, чтобы перебраться на берег, у них не было. Надувная шлюпка лежала в крыле и исчезла вместе с ним.

Через два часа Белопольский сообщил, что подводная лодка отошла от звездолёта.

Потянулись часы ожидания.

Кабина медленно, но неуклонно погружалась всё глубже. Вода дошла уже до края кожуха. Часто налетали ливни, и сила водяных потоков ещё больше вдавливала самолёт в песок мели. Скоро пришлось отказаться от наружного воздуха и целиком перейти на кислородные баллоны. Открыть кожух - значило пустить в кабину воду. Её уровень был на несколько сантиметров выше борта.

- Жаль, что у нас нет водолазных костюмов, - сказал Мельников.

Когда прояснялось, они внимательно рассматривали в бинокли берега, окружавшие их с трёх сторон. Не было никакого сомнения, что перед ними настоящие деревья - гигантские представители растительного мира. Листва была ярко-оранжевой.

За стенками кабины сильный порыв ветра пронёсся по заливу. Мелкой рябью покрылась поверхность воды, зашевелилась трава на берегу, сильнее закачались верхушки деревьев.

- Как не похожа эта картина на пейзаж острова, - сказал Второв. - Там мёртвый покой, здесь жизнь. Не хватает только птиц.

- Посмотри на листву. - Мельников протянув руку к берегу. - Вот где совершенно непонятная вещь. Как могут держаться листья при таких ливнях?

- Вероятно, они устроены иначе, чем листья земных деревьев.

- Это безусловно так. И их надо основательно осмотреть.

Кратковременная, но сильная гроза прервала разговор. В шуме потока, треске молний и раскатах грома они не слышали друг друга. Клокочущая пена целиком накрывала кабину.

А когда вновь прояснилось, они увидели, что над водой осталась незначительная часть кожуха. Ещё один-два грозовых фронта - и поверхность залива сомкнётся над ними.

- Кажется, самый раз прийти подводной лодке, - заметил Второв.

- Придёт в своё время.

На панели приёмника замигала лампочка вызова. Второв повернул ручку. Вызывал Топорков.

- Как положение? - спросил он.

Мельников опередил своего товарища, собиравшегося ответить.

- Без особых перемен, - поспешно сказал он.

- Погружение?

- Идёт нормально. Ничего угрожающего.

- Я уже давно не имею связи с лодкой, - сказал Топорков. - Где они?

- Километрах в пятидесяти.

Было слышно, как Игорь Дмитриевич тяжело вздохнул.

- Мы одень тревожимся за вас.

- Нет никаких оснований.

Связь снова прервалась. Условия прохождения радиоволн на Венере были на редкость капризны.

- Зачем вы их обманываете? - спросил Второв. - Не лучше ли сказать правду?

Мельников не сразу ответил. Он смотрел на Второва, словно изучая его лицо.

- По личному опыту, - медленно заговорил он, - я знаю, что переживать бедственное положение товарища гораздо труднее, чем самому находиться в таком положении. Они ничего не могут сделать для нас, кроме того, что уже сделали. Что же мне им сказать? Что лодка может подойти не раньше как через час, они сами знают. Что, если пройдут ещё два ливня, мы окажемся под водой и найти нас будет неизмеримо труднее? Что любой грозовой фронт может оказаться таким же длительным, как тот, который послужил причиной нашего теперешнего положения?..

Он с минуту молчал, потом спокойно произнёс:

- Правда хороша всегда, но во имя спокойствия друзей ею иногда надо жертвовать. Пусть они думают, что у нас всё по-прежнему.

- Вы думаете, что наше спасение ещё под вопросом?

Мельников улыбнулся:

- Ты сам знаешь «милый» характер Венеры. Пока мы не окажемся внутри лодки, я ни в чём не уверен. Всё же у нас неизмеримо больше шансов, чем до ремонта радиостанции. Тогда не было почти ни одного. Но и это не причина приходить в отчаяние.

- А если бы радиостанция не заработала?

- Вот тогда мы оказались бы в серьёзном положении.

Последний час ожидания был самым тягостным.

Баландин сообщил, что локационный прибор показывает твёрдую землю в пятнадцати километрах от лодки. Это мог быть только тот берег, возле которого находился самолёт, - подводная лодка шла прямо на него.

Прошло ещё двадцать минут, в продолжение которых ни один ливень не обрушивался на залив; и лодка подошла совсем близко. Маяк был выключен, в нём не было больше никакой нужды.

- Вот нам и достался тот шанс, о котором вы говорили, - весело сказал Второв.

Мельников, ничего не ответив, поспешно наклонился к микрофону:

- Зиновий Серапионович!

- Слышу.

- Не всплывайте! Держитесь на глубине! Приближается мощный фронт.

Из-за вершин леса, зловеще поднимаясь всё выше и быстрее, надвигалась широкая тёмная полоса. По количеству молний, по раскатам нарастающего грома Второв понял, что это не кратковременный, а долгий, затяжной ливень. Края водяного занавеса скрывались в туманной дали.

- Ну, держись, Геннадий! - сказал Мельников. - Это последнее и самое серьёзное испытание.

Сорок минут неистовствовала вокруг разнузданная ярость стихии. Люди видели над головой только белую пену. Удары грома приглушённо доносились до них. Это могло быть следствием того, что кабина ушла вглубь, ниже поверхности залива.

И Мельников и Второв были уверены, что не увидят неба, что, когда гроза пройдёт, они уже «с головой» окажутся в воде.

Но, когда наконец грозовой фронт промчался, они к своему величайшему удивлению, не заметили никакой перемены в своём положении. Уровень залива относительно кабины был на той же высоте, что и раньше, до грозы. Сорок минут тяжесть водяного потока «вдавливала» самолёт, но он ни на сантиметр не опустился ниже.

- В чём тут дело? - озадаченно спросил Второв.

- Вероятно, мы легли на плотный грунт.

Это было единственным и, по-видимому, правильным объяснением. Теперь уже никакая опасность не угрожала и можно было бы спокойно ждать ещё несколько часов, пока не истощатся запасы кислорода. Но в этом не было нужды, - подводная лодка находилась где-то близко.

- Вы были правы, Борис Николаевич, - сказал Второв. - Если бы мы сказали правду, то доставили бы этим много напрасных волнений.

- Запомни, Геннадий! - ответил Мельников. - Основное, правило - думать всегда о других прежде, чем о себе. Это всегда полезно, а в космических рейсах является законом. Следуй этому закону, и ты никогда не ошибёшься.

- Ваших слов я не забуду, - с чувством сказал молодой инженер.

Ждать пришлось всего несколько минут.

Недалеко от них забурлила вода, и прозрачная «спина» подводной лодки показалась на поверхности залива. Можно было только поражаться изумительному искусству, с которым Зайцев провёл лодку в совершенно неизвестном ему океане Венеры, руководствуясь сигналами радиомаяков.

Открылся люк, и из него показалась голова профессора Баландина в шлеме противогаза. Вступили в действие личные рации.

- Друзья мои! - сказал он. - Да ведь вы совсем затонули. Сию минуту снимем вас.

- Можно не торопиться, - ответил Мельников. - Кабина больше не погружается.

Зайцев, тоже вышедший наверх, приветствовал друзей жестами обеих рук.

- Вы так погрузились в воду, - сказал он, - что ещё немного, или будь тут малейшее волнение, мы не смогли бы увидеть вас.

Опасаясь новой грозы, поспешно вынесли и опустили на воду надувную резиновую лодку. Зайцев подплыл на ней к затонувшему самолёту.

Инженер был одет в непромокаемый костюм, не имевший охлаждающей системы, и почувствовал себя словно у доменной печи. Горячий воздух, нагретый до восьмидесяти градусов, проходя через фильтр противогаза, обжигал лицо и затруднял дыхание.

Не мешкая, Зайцев прыгнул в воду и, ощупью отыскав стойку стабилизатора, прикрепил к ней конец троса.

- Тащите! - крикнул он, забираясь обратно в лодку и отплывая в сторону.

Полторы тысячи лошадиных сил, заключённые в моторе, шутя вытащили самолёт из песчаной могилы. Через несколько секунд он всплыл на поверхность и был подтянут вплотную к борту лодки.

- Добро пожаловать! - пошутил Баландин, обнимая спасённых.

- Вы блестяще выполнили задачу, - сказал Мельников, - спасибо!

Прежде всего связались со звездолётом и сообщили о благополучном завершении спасательной операции. Ко всеобщему удовольствию, радиосвязь действовала.

- Что делать с самолётом? - спросил Мельников.

- Нельзя вынести его на берег?

- Невозможно. Кругом почти отвесные скалы.

- Значит, придётся его бросить.

Пользуясь передышкой, предоставленной грозами, фюзеляж самолёта полностью разгрузили. Пустая кабина с открытым кожухом будет потоплена первым же ливнем.

- Жаль машину! - сказал Мельников. - Но что поделаешь!

- Хорошо бы выйти на берег, - предложил Второв.

- Здесь это опасно. Слишком крутые скалы. Постараемся найти такое место, где можно в случае грозы успеть укрыться в лодке.

- Надо направиться прямо к кораблю, - вдруг сказал Баландин. - Вы ранены.

- Это не раны, а царапины, - ответил Мельников. - Мы о них совсем забыли.

Профессор продолжал настаивать. Мельникову и Второву с трудом удалось уговорить его не сообщать на звездолёт о полученных ими, действительно незначительных, повреждениях. Баландин согласился только тогда, когда осмотрел обоих и переменил неумело наложенные повязки.

- Константин Евгеньевич будет очень сердиться, - сказал он.

- Это я беру на себя, - ответил Мельников. - Зачем терять время. Мы у неизвестной земли, и надо исследовать её.

Было решено пройти на лодке вдоль берега и выяснить, остров это или материк. Белопольский посоветовал направиться к северу. По его расчёту, «СССР-КС2» пролетал севернее и виденную с него реку следовало искать именно там.

- Если найдёте реку, - сказал Константин Евгеньевич, - то это сразу покажет, что земля Мельникова - континент.

Он так и сказал - «земля Мельникова».

Держась в надводном положении, лодка вышла из залива и повернула на север. Фюзеляж самолёта остался покачиваться на воде, в ожидании очередной грозы, которая пустит его на дно.

Линия берега тянулась в обе стороны до самого горизонта. Насколько хватал глаз, она была сплошь заросшей лесом из гигантских оранжево-красных деревьев. Иногда лес подходил к самой воде, иногда отступал, образуя поляны, покрытые жёлтой и коричневой травой. У подножья деревьев виднелась сплошная стена более низкой растительности. Были это кустарники или молодая поросль тех же деревьев, нельзя было определить.

Из осторожности лодка держалась в двухстах метрах от берега. Здесь было уже заметное волнение, качка мешала наблюдениям, но с этим приходилось мириться. Зайцев опасался сесть на мель.

Когда проходили грозы, подводная лодка опускалась в глубину и пережидала, стоя на месте. Этими остановками пользовались, чтобы осмотреть подводный мир, но он был очень беден. При свете прожекторов они видели только красноватые водоросли и пунцовые мхи, облепившие каждый выступ и многочисленные камни, лежавшие на песчаном дне. Ни рыб, ни моллюсков.

Действительно ли их не было здесь или они исчезали, когда появлялась лодка и загорался её свет? Кто мог ответить на этот вопрос.

- Мы собственными глазами видели живые существа в океане, - говорил Баландин.

- Положим, это не совсем так, - поправлял его Зайцев. - Мы их не видели, а предполагали, что видим. Может быть, это были не животные, а плавающие растения…

Профессор не соглашался.

- Разве вы не помните, - разъяснял он, - что попав в луч прожектора, эти «растения» спешили уйти в темноту, что совершенно естественно для животных, привыкших к мраку.

Как бы то ни было, здесь у берега ни животных, ни плавающих растении не было видно.

Час за часом подводная лодка шла на север. Радиосвязь со звездолётом прерывалась только по вине грозовых фронтов.

Характер местности не изменялся. Всё тот же лес тянулся без конца, закрывая западный горизонт. Берега были всё такими же высокими и обрывистыми. Появились небольшие холмы, также заросшие деревьями. Ни малейших следов другой, не растительной, жизни не замечалось.

Уже больше суток никто из звездоплавателей не смыкал глаз, но, как это ни странно, об усталости вспомнили не на лодке, а на корабле. Доктор Андреев категорически потребовал, чтобы они остановились «на ночь».

Мельников поддержал это требование. Все с удовольствием согласились. Лодка погрузилась и легла на грунт.

Сказалось физическое и моральное утомление. Экипаж лодки проспал десять часов подряд. Отдохнувшие и освежённые, поднялись на поверхность и поплыли дальше.

Снова потянулся нескончаемый лес.

Внезапно береговая полоса круто повернула на северо-запад. Далеко на горизонте виднелся другой берег, идущий как будто параллельно.

- Залив, - сказал Баландин. - Будем заходить в него?

- Разумеется, - ответил Мельников.

Залив, по-видимому, очень глубоко врезался в сушу. Замыкающий его берег не был виден даже в бинокль.

Лодка шла вдоль южного побережья. Несколько раз из-за грозы приходилось останавливаться и погружаться.

- А может быть, это не залив, а пролив? - высказал предположение Зайцев.

- Возможно. - Мельников пристально всматривался в противоположный берег, который стал заметно ближе, чем раньше. - Остановитесь!

Приказание было исполнено. Лодка слегка покачивалась с кормы на нос.

- Смотрите на берег!

Теперь все заметили, что лодка не стояла на месте, а медленно двигалась назад.

- Это не залив и не пролив, а река, - сказал Мельников.

- Константин Евгеньевич, как всегда, оказался прав, - заметил Баландин. - Это материк.

- Пройдёмте дальше, вверх по реке, - предложил Зайцев. - Берег должен стать ниже, и тогда можно будет высадиться.

Его предположение оправдалось. Уже через час стало заметно понижение берегов. Обрыв постепенно спускался к воде, становился менее крутым.

Поверхность реки была пустынна. Иногда попадались ветви, плывшие по течению, навстречу лодке.

На исходе четвёртого часа пути гидрографы передали на пульт отдалённый гул. Было похоже, что где-то впереди находится водопад.

Лодка замедлила ход.

Берега сходились всё ближе и ближе. Река суживалась, течение становилось быстрее.

Ещё около трёх километров осторожно продвигались вперёд. Шум становился всё более явственным. Наконец, увидели его источник.

Поперёк реки, которая в этом месте имела не больше трёхсот метров ширины, протянулось нагромождение огромных камней. Вода с рёвом неслась между ними, крутясь пенными водоворотами. В воздухе стоял туман водяных брызг.

- Обыкновенные пороги, - сказал Мельников.

Товарищам послышалось разочарование в его голосе. Но что он рассчитывал увидеть?

- Наше путешествие по реке окончилось, - сказал Баландин. - Дальше лодка не пройдёт.

- Мне кажется, что именно здесь лучше всего выйти на берег. Как вы думаете, Борис Николаевич? - спросил Зайцев.

- Да, именно здесь, - подчёркивая последнее слово, ответил Мельников.

Он казался чем-то очень недовольным.

Зайцев направил лодку к северному берегу, который был заметно ниже южного. На тихом ходу лодку сильно сносило течением.

Лес почти вплотную подходил к реке, но перед ним была узкая, поросшая травой полоса, полого спускавшаяся к воде.

- На берег выйдем вдвоём, - сказал Мельников. - Я и Зиновий Серапионович. Киноаппарат я возьму сам, - прибавил он, видя, что Второв собирается возразить.

Геннадий Андреевич только тяжело вздохнул. На его несчастье, заместитель начальника экспедиции прекрасно владел искусством киносъёмки. Пришлось молча подчиниться.

Лодку удалось подвести к самому берегу. Глубина оказалась вполне достаточной для судна, осадка которого не превышала полутора метров.

- Внимательно следите за барометром, - сказал Баландин. - Как только он начнёт показывать ионизацию, немедленно предупредите нас.

- Не беспокойтесь! Предупредим вовремя. Но не удаляйтесь слишком далеко от лодки.

Через двойной люк Баландин и Мельников выбрались наверх. Берег был так близко, что можно было без труда прыгнуть на него. Но прежде чем это сделать они внимательно осмотрелись.

- Топи как будто нет, - сказал Мельников. - Но на всякий случай обвяжите меня верёвкой. Я прыгну первым.

- Это будет самое лучшее, - согласился Баландин.

Мельников прыгнул. Его ноги погрузились по щиколотку, и из-под травы брызнула вода. Он быстро сделал несколько шагов по склону и вышел на сухое место.

- Прыгайте, профессор!

- Одну минуту! - раздался голос Второва. - Погодите! Борис Николаевич, - сказал он тоном упрёка, - если вы взялись за моё дело, то относитесь к нему как следует. Снимите, как Зиновий Серапионович будет сходить на берег.

- Успокойся! - ответил Мельников. - Я потому и прыгнул первым, чтобы это сделать.

Он засмеялся про себя, так как на самом деле совершенно забыл про камеру, висевшую на его груди, и поспешил выполнить законное требование оператора экспедиции.

Гигантские деревья, вершины которых находились где-то в небе, были теперь так близко, что участники экспедиции могли хорошо рассмотреть их.

Ничего общего с коралловыми «деревьями», растущими на острове! Это были настоящие деревья - исполинские представители растительного мира. Стволы, имевшие у «земли» до трёх метров в диаметре, были покрыты гладкой корой красноватого цвета с темно-вишнёвыми пятнами. Ветви с длинными листьями начинались высоко, и до них невозможно было добраться. Между деревьями густо разросся оранжевый кустарник, переплетённый какой-то другой, не такой, как под их ногами, - высокой, в рост человека, травой, странного мертвенно-белого цвета. Ветви кустарника были усеяны острыми шипами.

Обоим звездоплавателям сразу бросилась в глаза особенность этих деревьев, отличающая их от земных пород. Образно можно было сказать, что если на Земле деревья стояли «на одной ноге», то деревья Венеры имели их несколько. По пять, по шесть, а иногда и больше стволов соединялись между собой на высоте тридцати - сорока метров над землёй, и уже дальше, выше, они переходили в ветки, образуя своеобразные арки.

- Никакой ураган не вырвет такое дерево из «земли», - задумчиво сказал Мельников. - Но ведь мы же видели с борта «КС2» плывущие деревья.

- Возможно, что в другом месте, где-нибудь выше по течению, они не так грандиозны.

Мельников пошёл вперёд, к порогам.

Баландин видел, что какая-то навязчивая мысль не даёт покоя его спутнику, и решил спросить его, как только подвернётся удобный случай.

От места, где причалила подводная лодка, до порогов было порядочное расстояние. Профессор подумал, что они могут не успеть вернуться, если налетит гроза, и сказал об этом Мельникову.

- Я думаю, успеем. Барометр Топоркова предупреждает о приближении грозы минут за пятнадцать. А если и не успеем… - Мельников показал рукой на лес, находившийся совсем рядом, - посмотрите, как густо растут эти стволы. Вместе с ветвями они образуют непроницаемую крышу. По-моему, под ними можно укрыться от ливня.

- А если нет?

Мельников остановился и посмотрел в глаза Баландину.

- Если вы боитесь рискнуть, - сказал он сухо, - то возвращайтесь на лодку.

- Я, кажется, не давал вам повода считать меня трусом, - обиделся профессор.

- Я этого не говорил. Но понятие о благоразумности у людей различно. В будущем нам придётся тщательно обследовать лес. Как видите, вездеходом нельзя будет воспользоваться. Придётся углубляться в него пешком. Кому-нибудь надо первому испытать - даёт лес надёжное убежище от грозы или нет. Я хочу сделать это. Пожалуй, вы правы. Лучше мне одному подвергнуться опасности. Идите обратно!

- Одного я вас не оставлю, - твёрдо сказал Баландин.

- В таком случае пошли дальше.

«Константин Евгеньевич, наверное, не одобрил бы такого эксперимента», - подумал Баландин, идя за Мельниковым.

Они дошли до возвышенного места, откуда можно было хорошо рассмотреть пороги.

Выше по течению берега снова расходились в стороны. Широкий простор водной поверхности был пустынен.

Мельников пристально всматривался в противоположный берег.

- Вон там, - сказал он, - на берегу, у первых камней, вы ничего не видите?

Профессор посмотрел по указанному направлению. Он не обладал таким острый зрением, как Мельников, но всё же рассмотрел какой-то красно-оранжевый холм, плохо различимый на фоне лесного массива.

- Это, вероятно, группа кустов, - сказал он.

- Отнюдь нет. Это совсем другое. Вернёмся на лодку. - И, не ожидая ответа, Мельников быстро пошёл обратно.

Было ясно, что он намеревается отправиться на другой берег. Действительно, когда они взобрались на лодку, Мельников, не спускаясь в выходной люк, приказал Зайцеву переплыть реку.

На южной стороне рос такой же лес. Поросшая жёлто-коричневой травой береговая полоса оказалась значительно шире, опушка леса в несколько раз дальше. Здесь было больше простора и совершенно сухо. Холм, который они видели с того берега, оказался вблизи грудой наваленных друг на друга деревьев.

Это были не те гиганты, которых они видели возле себя, а тонкие прямые стволы с ветвями, покрытыми не листьями, а длинными красными иглами.

- Ну вот и замкнулся круг моих наблюдений, - каким-то странным тоном сказал Мельников.

И только теперь Баландин увидел то, что ускользнуло сначала от его сознания, хотя и находилось перед глазами.

Это было невероятно, поразительно и необъяснимо! Но это было не миражем, а реальной действительностью.

Деревья лежали в порядке - вершинами в одну сторону.

Перед ними находилась не беспорядочная груда деревьев, а штабель. Со стороны реки его подпирал ряд зарытых в «землю» столбов из неотёсанных, грубо обломанных стволов тех же деревьев.

Ближе к лесу Баландин увидел второй штабель… брёвен. Оранжевые стволы лежали уже без веток.

Прошло несколько минут, пока ошеломлённый профессор не обрёл, наконец, дар речи.

- Что же это такое? - спросил он растерянно.

- Разгадка линейки, - ответил Мельников. - Окончательное доказательство, что на Венере есть разумные существа, стоящие, по-видимому, на низком ступени развития. Гипотезу о космическом корабле надо оставить.

- Но где они, эти разумные существа? Почему мы их не видели?

- Потому что мы ещё ничего вообще не видели. Они должны быть там. - Мельников указал на лес. - Под защитой этих растительных великанов могла развиться жизнь, и, как мы видим, она действительно развилась. Там мы найдём «людей» Венеры, по всем данным - дикарей.

- Почему вы так думаете? - возразил Баландин. - Линейка…

- А что она доказывает? - перебил Мельников. - Понятие об измерении линейных расстояний мы находим у самых диких племён Африки. Это ещё не цивилизация. Посмотрите лучше на эти брёвна. Они обломаны самым грубым образом. Ветви оторваны, а не отрублены. Это работа существ, незнакомых с пилой и топором, но обладающих большой физической силой.

- Но ведь линейку нельзя сделать голыми руками, - не сдавался профессор.

- Австралийцы изготовляли каменными ножами такой точный метательный прибор, как бумеранг. Плоскую дощечку сделать гораздо проще.

- У австралийцев и африканцев не было линеек.

- Верно! Но ведь мы не на Земле, а на Венере. Нельзя механически переносить историю земного человека на другую планету.

- По-видимому, - сказал Баландин, - вы составили себе определённое мнение, и раньше чем мы вышли из лодки. Что навело вас на эту мысль?

- Это не совсем так, - ответил Мельников. - Раньше я только подозревал. Ход моих рассуждений можно передать в нескольких словах. Когда мы убедились, что плывём по реке, а не заливу, я вспомнил о деревьях, плывущих по воде, которые мы видели в прошлую экспедицию. Почему же теперь их нет? Нет на реке, нет и в океане, куда впадает река и куда она должна выносить их. Я решил, что выше по течению имеется какая-то преграда, задерживающая деревья.

- Вполне логично, - сказал Баландин.

- Но у такой преграды, - продолжал Мельников, - за тысячи лет должно было скопиться неисчислимое количество стволов. Погружаясь в воду под тяжестью новых, плывущих сверху, они должны были давным-давно запрудить реку, прервать её течение. Но этого не случилось. Я пытался убедить себя, что мы не встречаем плывущих деревьев случайно, что они были раньше и будут после. Но почему же их нет у устья реки, где сила течения ничтожна?

- Да, это трудно понять.

- Тогда я впервые подумал об искусственном сплаве леса, но сам же отверг такое предположение. Но чем дальше, тем чаще возвращалась эта «нелепая» мысль. Обратили ли вы внимание на ветви, которые мы встречали в пути? Они плыли не по одной, а кучками. Словно кто-то собирал их в охапку и бросал в реку. Ветви плыли, а стволов не было. В конце концов я почти поверил, что мы увидим искусственную преграду, у которой задерживаются деревья. Но, когда мы подплыли к порогам, мои ожидания как будто не оправдались. Мне показалось, что это природное препятствие.

- Показалось? - спросил Баландин, с удивлением глядя на Мельникова.

- Да, в первый момент. Потом я обратил внимание на одно странное обстоятельство. Река очень широка на всём своём протяжении. «СССР-КС2» подлетел к ней и повернул вдоль русла севернее этого места, но недалеко от него. До самых гор, где находятся её истоки, река не имеет такого узкого места. Только здесь, в единственном месте, берега близко подходят друг к другу. И именно здесь, где любой инженер Земли предложил бы место для плотины, находится этот порог.

- Это можно объяснить иначе, - возразил Баландин. - За тысячи лет, как вы сами сказали, река могла принести с гор много камней. Как раз потому, что именно здесь река суживается, они могли задерживаться.

- Допустим! - ответил Мельников. - Правда, трудно поверить, что течение, как бы сильно оно ни было, могло доставить сюда такие громадины. Но мы с вами увидели пороги сверху, с берега. Вы ничего не заметили необычайного?

- Как будто ничего. Обыкновенный порог.

- Ошибаетесь, Зиновий Серапионович! Этот порог совсем необычен. Давайте взберёмся на этот штабель и посмотрите внимательнее.

Баландин с сомнением оглянулся на чащу леса, находившуюся совсем близко.

- А хозяева этих дров, - сказал он, - не могут внезапно явиться сюда?

- Я очень хотел бы их увидеть. Но они не явятся. На этот счёт у меня есть определённое мнение. Потом я вам скажу.

По плотно уложенным стволам они без труда взобрались на штабель. С этой высоты пороги были отлично видны.

- Я просто слепец, - сказал Баландин. - Это яснее ясного.

- Вы не заметили раньше потому, что не думали об этом. А я ждал этого и потому сразу заметил.

Река бурным потоком проносилась между огромными камнями, которые все были примерно одинаковых размеров. Мало того, Баландин увидел, что камни лежат не как попало, а в три ряда и в «шахматном» порядке.

- Ни одно дерево не проскочит через эту плотину, - сказал Мельников. - Мы не можем больше называть эти камни порогами. Это плотина, очень примитивная, но несомненно плотина - инженерное сооружение. Картина рисуется в таком виде. За много сотен километров отсюда лес состоит из небольших деревьев, - другой породы, чем здесь. Там их ломают и спускают по течению, а здесь вытаскивают из воды и делают из них брёвна. И всё это, заметьте, просто руками. Какой тяжёлый и неблагодарный труд… только для того, чтобы достать древесину, которой и здесь сколько угодно. Но здешние деревья не по силам этим несчастным существам.

- Камни для плотины, - сказал Баландин, - доставлены, вероятно, не с гор, а с берегов океана. Но как они доставлены? Это ведь неимоверная тяжесть.

- А как строилась пирамида Хеопса? Тоже почти руками. Этот порог, вернее плотина, создавался, может быть, сотни лет. Ну, давайте спускаться. А то ещё гроза налетит.

- Вы обещали сказать, почему не явятся обитатели леса, - напомнил Баландин, когда они спустились на «землю».

- Это только предположение, и весьма спорное. Я подумал о том, что сутки Венеры равны трём нашим неделям или около того. Значит, день продолжается примерно двести пятьдесят часов, столько же и ночь. А река имеет больше двух тысяч километров длины. Чтобы дерево могло доплыть по течению от истоков до этого места, требуется очень много времени. Мы видели плывущие деревья, когда было утро. Сейчас, днём, их нет. Или ещё нет, - это вернее. Они плывут где-то выше, а здесь будут к вечеру. Обитателей Венеры мы ни разу нигде не видели. Всё это вместе взятое приводит к мысли, что они работают по ночам, когда не так жарко. Может быть, это вообще ночные существа, спящие днём. Почему-то мне кажется, что такое объяснение правильно, - закончил Мельников.

Баландин задумался.

- Ваша мысль имеет основание, - сказал он. - Сейчас примерно полдень и воздух нагрет до восьмидесяти - девяноста градусов. Трудно допустить, что живые существа могут работать при такой жаре. Вероятно, они прячутся в глубине лесов, где прохладнее.

Тон профессора был каким-то неуверенным. Мельников заметил это.

- Вы кажется, не очень верите тому, что говорите?

- Я вынужден верить, - ответил Баландин. - Доказательство находится у меня перед глазами. Но, если говорить откровенно, я не понимаю, как могли появиться люди на Венере. Человек как создание природы не является сразу в готовом виде. Он продукт длительного развития менее совершенных организмов, длящегося миллионы и миллионы лет. Жизнь, как правило, должна зарождаться в воде, а затем уже выходить на сушу. Но как могли слабые и неразвитые существа удержаться на суше? Климатические условия на планете даже теперь неблагоприятны. Раньше они были ещё хуже. Но если зародыши жизни удержались всё-таки на суше, то почему нет никаких животных? Не может человек или другое существо быть единственным представителем животного мира. Это противоречит законам биологии.

- Да! - сказал Мельников. - То, что вы говорите, очень убедительно. Значит, перед нами ещё одна загадка. Час от часу не легче. Но пора возвращаться на звездолёт, - прибавил он. - Наша разведка дала огромные результаты. А загадки будем разгадывать все вместе.

Грозовые фронты по-прежнему не появлялись, и можно было спокойно заняться сбором «экспонатов». Баландин ультразвуковым кинжалом отрезал кусок бревна и несколько веток с иглами.

- Надо определить, когда и сколько времени эти брёвна плыли по воде, - сказал он. - Это поможет установить, правильно ваше предположение или нет.

Мельников собрал образцы трав - жёлтой, коричневой и белой. Срезали также несколько веток кустарника и порядочный кусок коры с одного из гигантских деревьев.

Нагруженные добычей, они направились к лодке и дошли до неё как раз в тот момент, когда Зайцев сообщил о начале ионизации.

Как только вошли в камеру и наружный люк был закрыт герметической крышкой, Мельников приказал отходить от берега и погружаться. С северо-запада надвигалась огромная туча. Процедуру фильтрации закончили уже под водой.

- Вы же хотели переждать грозу на берегу, - не удержавшись, пошутил Баландин. Мельников на это только пожал плечами.

Радиосвязи со звездолётом удалось добиться, когда подводная лодка вышла уже из реки в открытый океан. Мельников подробно рассказал Белопольскому об их открытии. Новость произвела, как и следовало ожидать, огромное впечатление. Вопросы посыпались градом. Было слышно, как Коржевский, тут же у приёмника, просил разрешения, как только лодка вернётся, выйти на ней обратно к порогам, на что Белопольский ответил:

- Перелетим туда на звездолёте.

Радиомаяк работал с большими перерывами, но Зайцев уверенно вёл лодку. Теперь, когда особенно торопиться было некуда, Баландин и его спутники могли сколько угодно наблюдать подводную жизнь. Вперёд продвигались очень медленно и часто останавливались.

Океан Венеры был полон живыми существами. Профессор насчитал больше сорока различных видов. Многих из них удалось заснять на киноплёнку.

Впереди в ярком луче прожектора, океан был пуст. Всё живое торопилось уйти из освещённого пространства. Но сзади и с боков рыбы близко подплывали к лодке, очевидно привлечённые незнакомым движущимся предметом, который, вероятно, казался им новым животным. Когда внезапно загорался свет, они на мгновение замирали неподвижно и начинали метаться, стремясь в темноту. В эти секунды люди могли рассматривать их.

Формы тела большинства обитателей океана были похожи на формы земных рыб.

- В этом нет ничего удивительного, - говорил Баландин. - В одинаковой среде должны были развиться одинаковые или почти одинаковые организмы. Природа всегда идёт по самому простому пути.

- Почему они так боятся света? - спросил Второв.

- И это понятно. Иначе не может быть, - ответил профессор. - На Земле свет Солнца проникает в воду морей и океанов на глубину до четырёхсот метров. Здесь почти полная мгла у самой поверхности. Органы зрения здешних рыб должны быть гораздо чувствительнее, чем у земных. Свет причиняет им боль и пугает.

Исследователи видели бесчисленное множество маленьких быстрых рыбок с синеватой чешуёй - близких родственников земных уклеек. Светясь слабым фосфорическим светом, стремительно проносились длинные узкие тела, в которых, будь это на Земле, Баландин узнал бы миксины. Звездоплаватели заметили несколько существ, до странности похожих на представителей земного отряда скатов - морских орлов, с плавниками в виде крыльев и тонким длинным хвостом, или похожих на смятую тряпку шиповатых скатов. Один раз, при вспышке прожектора, они прямо перед собой увидели тупую морду - копию обыкновенного круглопёра, только с тремя глазами, вместо двух. Другой раз уродливая зубастая голова «хаулиода» уставилась на них также тремя глазами.

- Как замечательно продуманно работает природа - восхищался Баландин. - На Земле и Венере она создаёт похожие существа, приспособленные к жизни в воде. Но на Земле у рыб два глаза, а здесь, где гораздо темнее, она даёт своим созданиям три. Это просто замечательно!

Но среди обитателей вод, тела которых напоминали соответствующие виды земных рыб, звездоплаватели могли наблюдать существа, не имевшие ничего общего с земными. Прозрачные и почти неразличимые плыли круглые, как шары, или, наоборот, плоские, видимые только сбоку, непонятные рыбы, тело которых состояло, казалось, из одной наружной плёнки. Часто встречались ещё более странные создания, похожие формой на гимнастические гантели, оба шара которых светились каждый своим светом - синим и зелёным, зелёным и белым, белым и ярко-красным. Снизу, из глубин океана, поднимались вертикально вверх бесконечно длинные причудливые змеи с квадратными головами. Когда на них падал луч прожектора, они мгновенно свёртывались в клубок и камнем падали вниз.

Далеко, куда не достигал свет лодки, виднелись быстро мелькавшие разноцветные огни, но к ним не удавалось подойти. Даже когда намеренно тушили прожектор, они не подплывали близко.

- Надо спуститься в океан в водолазном костюме, - заявил Баландин.

- Никто вам этого не позволит, - ответил Мельников. - Мы взяли эти костюмы, считая океан Венеры необитаемым. Тут слишком опасно.

Действительно, несколько раз на мгновение показывались огромные рыбы, по-видимому принадлежащие к породе хищников. Гибкие сильные тела с мощными плавниками проносились мимо с такой быстротой, что не было возможности рассмотреть их как следует. Но по счастливой случайности одна из них налетела на лодку, которая заметно покачнулась от удара. Ошеломлённая столкновением, рыба на секунду замерла неподвижно, и разведчики успели рассмотреть её зубастую пасть и пятиметровое туловище, покрытое крупными пятнами, как у кошачьей акулы.

- Встретиться с такой рыбкой - это верная смерть для водолаза, - сказал Зайцев.

Дно океана иногда поднималось, и тогда можно было наблюдать придонное население. В отличие от рыб, оно никуда не исчезало, и с остановившейся лодки могли рассматривать сколько угодно.

Тут было неисчислимое множество разнообразных «актиний», «акцидий», коралловых кустов и разноцветных водорослей. Между ними кишмя кишели животные.

Звездоплаватели видели странные, фантастические звёзды, состоящие из нескольких, словно сросшихся между собой змей. Они ползали по дну, шевеля семью или восемью головами квадратной формы, по сторонам которых на длинных отростках светились словно фонарики разноцветные огни. Всюду виднелись извивающиеся в непрерывном движении пунцовые «канаты» с чёрными поперечными кольцами.

- Это же «лианы», - сказал Второв. - Те самые, в объятиях которых я побывал в первый день прилёта на Венеру.

- Да, это они, - подтвердил Баландин. Они видели, кроме «лиан», также знакомые им «ленты». Острые шипы «лент» казались живыми. На некоторых, как на вертеле, трепетали недавно пойманные, рыбки.

- Если бы мы могли не зажигать света! - вздыхал профессор. - Тогда мы увидели бы картину охоты этих «растений». Наш прожектор разгоняет всю дичь.

- В нашем распоряжении имеется локаторный экран, - напомнил Зайцев.

- Боюсь, что он мало поможет.

- Попробуем всё-таки!

Профессор оказался прав. Когда потушили свет и бледно-зелёным прямоугольником вспыхнул «ночной» экран, они увидели на нём неясные тени. Ничего нельзя было рассмотреть.

- Здесь нужно не радио, а ультразвуковой экран, - сказал Зайцев.

- Кто же мог предвидеть, что он нам понадобится. Никто не ожидал, что в океане Венеры есть жизнь.

Это был первый случай, когда экспедиция, столь тщательно и продуманно оснащённая, оказалась безоружной.

Волей-неволей вернулись к прежнему способу наблюдений.

Внимательно всматриваясь, заметили, что под водорослями прячутся мелкие «ящерицы». Удалось довольно хорошо рассмотреть некоторых из них. Они были отдалённо похожи на гаттерии (только не зелёного, а синего цвета), на гекконы, на агамы, на рогатых фринозом и на змееголовок.

- Действительно, Венера - сестра Земли, - заметил Мельников. - Какое сходство населения!

В одном месте обнаружили громадное скопище панцирных животных, в которых сразу признали родичей земных черепах - зубчатых циниксов. Они были самых разнообразных размеров - от нескольких сантиметров до двух и трёх метров в поперечнике - и медленно передвигались на четырёх чрезвычайно длинных суставчатых ногах. Их панцири были разных оттенков - от нежно-розового до темно-красного цвета. Казалось, что по дну двигаются ожившие беседки - крыши на четырёх столбах.

«Черепахи» как будто не обращали внимания на подводную лодку, висящую над ними, но голов не показывали.

Мельников посоветовал на время погасить свет.

Хитрость удалась. Когда через несколько минут зажгли прожектор, они успели заметить трехглазые головы, которые моментально спрятались под панцири.

Несколько раз повторив этот манёвр, звездоплаватели убедились, что «черепахи» не с круглыми, а с эллипсоидными панцирями ведут себя иначе, чем другие. При вспышке прожектора можно было заметить, что стоят, поднявшись на задние ноги, очевидно рассматривая лодку в темноте. С длинными передними ногами, висящими как руки, и треугольными трехглазыми головами они отдалённо напоминали уродливых обезьян. Когда появлялся свет, эти странные существа падали на дно и прятались под панцирь, становясь похожими на красные холмики, совершенно неподвижные. Ни разу ни одно из них не встало при свете.

Вторично включили «ночной» экран. До предела сузив радиолуч, получили достаточно отчётливое изображение.

Четверо товарищей хорошо видели, как в наступившей темноте быстро поднялись три продолговатые тени. Неясные контуры их голов шевелились, наклоняясь друг к другу, точно «черепахи» переговаривались между собой. Поднялась и снова опустилась длинная суставчатая «рука».

- Она показала на нас, - взволнованно прошептал Баландин. - Ни одно животное не способно на такой жест.

- По-моему, просто махнул лапой, - возразил Зайцев. - Вы увлекаетесь, Зиновий Серапионович.

- Смотрите внимательней!

Но «черепахи» больше не шевелили «руками». Почти час звездоплаватели, не зажигая света, наблюдали за ними. К трём теням присоединилась четвёртая, потом все четыре куда-то исчезли.

Вспыхнул прожектор. Темно-красных эллипсоидных панцирей нигде не было видно. По-прежнему медленно передвигались по дну круглые «беседки», казалось не обращая внимания на лодку. Но странные создания, умеющие стоять на задних ногах, больше не появлялись.

- Куда они могли деваться? - недоумевал Баландин. - И почему убежали? Раз они умеют ходить на двух ногах, то значит…

- Откуда вы взяли, что они умеют ходить? - перебил профессора Зайцев. - Мы видели, что они стоят, это верно, но отсюда не следует…

- У вас совсем нет воображения, - сердито сказал Баландин.

Зайцев рассмеялся:

- Зато у вас его слишком много. Даже удивительно много для учёного.

- К этим «черепахам» надо как следует присмотреться, - сказал Мельников. - Мне тоже показалось, что она протянула «руку» к лодке.

- Присмотреться! А как присмотреться, если их нет?

- Вернёмся сюда ещё раз.

- Если найдём это место, - уныло сказал Баландин.

- В любое время я доставлю вас сюда. Отсутствие воображения, - Зайцев улыбнулся, - мне восполняют приборы навигации.

- Давайте прямо к острову! - сказал Мельников, видя, что профессор начинает серьёзно сердиться. - На этот раз хватит. Константин Евгеньевич очень недоволен.

Действительно, Белопольский несколько раз радировал, чтобы лодка не задерживалась. На звездолёте её с нетерпением ждали.

Зайцев дал полный ход.

Через полтора часа подводная лодка вошла в залив по уже знакомому фарватеру и пришвартовалась к борту звездолёта. Белопольский, Пайчадзе и Топорков встретили её экипаж у дверей выходной камеры.

- Это что такое? - спросил Константин Евгеньевич, увидя перевязанные головы Мельникова и Второва. - Почему не сообщили о ранениях?

- Это не ранения, а царапины, - ответил Мельников.

- Немедленно в лазарет.

- Нет ничего серьёзного.

- Об этом будет судить Степан Аркадьевич. Удивляюсь, Зиновий Серапионович, - прибавил Белопольский, - как вы могли допустить это? Надо было сразу направиться на корабль.

Баландин показал глазами на Мельникова и красноречиво пожал плечами.

- Надо убрать лодку в ангар. Может налететь гроза, - сказал Зайцев.

- Это без вас сделают. В лазарет, а затем на отдых!

Но профессор категорически отказался уйти в свою каюту до тех пор, пока не исследует кусок бревна и ветви деревьев, взятые из штабеля у порогов. С помощью Андреева и Коржевского он хотел определить, сколько времени тому назад дерево было сломано, как долго плыло по реке и когда было вытащено на берег. Успехи ботаники, органической химии и наличие в лаборатории корабля электронного микроскопа позволяли надеяться, что на все эти вопросы ответ будет получен.

- Успех обеспечен, - сказал он Белопольскому, - если деревья Венеры родственны земным по своему строению. Я думаю, что это именно так.

- Обещайте, что разбудите меня, как только закончите анализ, - попросил Мельников. - Иначе я буду ждать.

- Иди, иди! - подтолкнул его к двери Пайчадзе. - Разбудим, конечно!

Лабораторное исследование заняло несколько часов. Как только оно было закончено, Белопольский попросил всех собраться в красном уголке. Разумеется, никто не заставил себя ждать.

- Дерево, - начал Баландин, - из которого сделано бревно, имеет некоторые особенности, но, в общем, оно родственно земным растениям. Мы считаем, что с большой долей вероятности можно сказать, - оно было сломано больше восьмисот часов тому назад. Состояние древесных волокон у места слома и внутри приводит к такому выводу.

- Насколько больше? - спросил Пайчадзе.

- Станислав Казимирович считает, что между восемьюстами и восемьюстами пятидесятью.

Пайчадзе переглянулся с Белопольским.

- Подождите, - сказал он. - Я сейчас соображу. Восемьсот пятьдесят. Так! Это выходит тридцать пять наших суток. Иначе говоря, 12 июня.

- В полночь, - сказал Белопольский.

- Разве вам уже известна продолжительность суток на Венере? - удивился Баландин.

- Да. Вчера, в четырнадцать часов тридцать одну минуту, был точно полдень.

- Как же вы это определили, не видя Солнца?

- По фотографиям. Арсен Георгиевич ежедневно производил снимки неба в лучах инфракрасной части спектра. На них ясно можно различить положение Солнца. Это позволило рассчитать продолжительность суток. Они равны двадцати трём земным суткам. Таким образом получается, что дерево было сломано с корня около полутора венерианских суток тому назад, примерно в полночь.

- А вам удалось определить, когда оно было вытащено из воды? - нарушил продолжительное молчание Зайцев.

- Это можно сказать не так точно. Деревья, сложенные на берегу, часто мокнут под дождём. По счастью, кусок был отрезан от бревна, лежавшего внизу, под другими. В общем, мы думаем, что оно пробыло на суше не менее девяти - десяти наших суток.

- И плыло по реке целые венерианские сутки?

- Тут не всё понятно, - сказал Баландин. - Скорость течения такова, что сплав не может идти так долго.

- А по-моему, всё достаточно ясно, - неожиданно заявил Белопольский. - Борис Николаевич прав. Обитатели Венеры выходят из своих убежищ и принимаются за работу только по ночам. В предыдущую ночь деревья были сломаны и спущены в воду. Днём они плыли и задержались у порогов, которые для того и предназначены. В следующую ночь их вытащили и сложили в штабель. Это произошло перед восходом Солнца, - сегодня. Можно предположить, что в следующую ночь, которая начнётся через пять наших суток, штабеля будут куда-то перенесены, а на их месте сложат новые.

- Если всё это действительно так, - сказал Коржевский, - то для того, чтобы увидеть жителей Венеры, надо явиться к ним ночью.

- Мы так и сделаем, - ответил ему Белопольский. - Программа работ требует пребывания звездолёта на ночной половине Венеры. С наступлением вечера мы перелетим на континент и спустимся где-нибудь в районе порогов.

- А успеем ли мы за пять суток подготовить ракетодром? - спросил Зайцев. - Чтобы корабль мог взлететь, надо уничтожить часть коралловых деревьев на западном берегу и в значительной степени разрушить самый береговой обрыв.

- В этом нет нужды. Сегодня замечены первые признаки начинающегося прилива. К вечеру уровень воды поднимется на восемьдесят метров. Коралловый деревья, больше чем наполовину их высоты, будут залиты, а берег и подавно. Кстати, Борис Николаевич, дойдёт прилив до порогов?

- Думаю, что нет, - ответил Мельников. - На обратном пути мы с Зиновием Серапионовичем измерили скорость течения и расстояние от порогов до океана. Расчёт показывает, что плотина находится на высоте двухсот метров над уровнем моря.

- А можно опуститься на берег реки?

- Безусловно, на южный берег. Расстояние между рекой и лесом вполне достаточное.

- Значит, через пять суток, 22 июля, звездолёт покинет остров, - сказал Белопольский. - И перелетит на берег реки, как можно ближе к найденной плотине. Будем надеяться, что там мы разгадаем, наконец, загадку разумных существ на Венере.

Во второй половине длинного, двухсотсемидесятичасового дня на берегу острова прекратились всякие проявления жизни. «Актинии», «ленты», «лианы», казалось, умерли. К ним можно было сколько угодно прикасаться, брать их руками, гнуть, - они не реагировали. Самые продолжительные ливни уже не вызывали никакого движения.

- Состояние дневного анабиоза, - говорил Коржевский. - Такое явление наблюдается и на Земле. Только там оно зависит от времени года, а здесь дня. Многие растения Земли «умирают» на зиму и снова «воскресают» весной. Некоторые животные на зиму засыпают. А на Венере неблагоприятное время для жизненных процессов - это день. Конечно, здесь на острове решающую роль играют приливы и отливы. Морские организмы заснули потому, что лишились водной среды. На дне океана, как мы видели, жизнь кипит и днём. Обитатели острова приспособились к особенностям жизни на коралловом рифе, который то погружается в воду, то выходит из неё. Это очень интересно, для биолога тут обширное поле деятельности.

Он улыбался и потирал руки от удовольствия.

- К сожалению, мы пробудем на Венере только полтора месяца, - ответил Баландин.

- Надо добиться скорейшей организации второй экспедиции, и на более длительный срок. Ведь и вы этого хотите. Жизнь в океане Венеры вам так же интересна, как и мне.

- Что можно изучать, не выходя из лодки? - говорил профессор и тяжело вздыхал.

Предсказание Мельникова сбылось. Белопольский категорически запретил пользоваться водолазными костюмами. Он даже приказал убрать их из лодки и запереть в кладовой, опасаясь, не без оснований, что учёные в пылу исследований способны забыть об опасности.

Непредвиденное обилие животных в океане Венеры нарушило весь план работы, тщательно составленный ещё на Земле Баландиным и Коржевским. Экспедиция оказалась в этом отношении не подготовленной. Не было никаких средств, чтобы раздобыть образцы фауны и флоры морского дна. Подводная лодка не была оснащена механическими драгами. Водолазные костюмы, лёгкие и удобные, рассчитанные на максимальную свободу движений, не давали никакой защиты от нападения опасных хищников, существование которых, так же как и других высокоорганизованных организмов, никак не предполагалось.

- Всё это так! - говорил Баландин. - Но мы оказались в самом нелепом положении.

- И в этом значительная доля вашей собственной вины, - указал ему Белопольский. - Подготовка к работе в океане проводилась вами. Я хорошо помню, что конструкторы предлагали снабдить лодку механическими драгами, но вы отвечали им, что они не нужны. Кто, как не вы, доказывали, что в океане Венеры нет органической жизни. Вполне естественно, что было решено не загружать лодку ненужным оборудованием.

- Я рассчитывал на водолазные костюмы. Не мог же я предвидеть, что вы запретите ими пользоваться.

Присутствующие при разговоре невольно рассмеялись.

- А что же вы хотите? - возмутился Белопольский. - Разрешить вам отправиться прямо в пасть «кошачьей акулы»?

И вот, в результате допущенной ещё на Земле ошибки, Баландину и Коржевскому приходилось довольствоваться наблюдениями за подводным миром Венеры сквозь прозрачные стенки лодки.

Зайцев сдержал своё обещание и уже на следующий день после возвращения от порогов доставил Баландина и Коржевского на то место, где они видели загадочных красных «черепах».

Но, к огорчению учёных, их не оказалось. Огромное количество «зубчатых циниксов» лежало и ходило по дну, но эллипсоидных панцирей нигде не было. Они бесследно исчезли.

«Черепах» этой разновидности не обнаружили ни на второй, ни на третий день.

- Куда они подевались? - недоуменно говорил Баландин. - Их было несколько. И почему только они ушли отсюда, а все другие остались?

- Жаль! - печалился Коржевский. - Судя по вашим описаниям, это совершенно особенные животные.

- Новая загадка, - подытоживал Зайцев.

День подходил к концу. Невидимое Солнце склонилось к западному горизонту. С каждым часом прилив становился выше. Казалось, коралловый остров медленно погружается в океан.

Сначала пришлось перенести мостик к двери нижней выходной камеры, потом убрать его совсем, а на берег сходить по лестнице. 21 июля остров окончательно скрылся под водой. Из океана поднимались теперь только верхние части коралловых стволов, между которыми могла свободно проходить моторная лодка.

Ветер всё чаще и чаще дул с востока. Не защищённый больше ушедшей под воду скалистой грядой, звездолёт сильно качался на волнах. В конце концов пришлось отказаться и от экскурсий на подводной лодке. Переход на неё из выходной камеры становился опасным. Кроме того, испарение нагретой воды настолько усилилось, что как только лодка отходила от корабля на несколько метров, он исчезал из виду, словно растворяясь в тумане.

За ужином Белопольский сообщил, что завтра они перелетят на материк.

- В котором часу? - поспешно спросил Топорков.

- В десять.

- А нельзя отложить до половины первого?

Константин Евгеньевич с недоумением пожал плечами:

- Можно, но зачем? Не всё ли равно - в десять или в двенадцать?

Топорков нервно вертел в руке вилку.

- Мне кажется, - сказал он, - что если звездолёт поднимется в воздух, то ему не мешает подняться и над облаками.

- Понимаю! Вы хотите послать на Землю радиограмму. Но ведь не облака мешают этому, а ионизированный слой, который, по вашим же вычислениям, находится на высоте двухсот сорока пяти километров.

За столом все прекратили еду. С напряжённым вниманием члены экипажа следили за этим разговором. Во взглядах, устремлённых на командира корабля, можно было прочесть волнение, надежду и горячую мольбу. Один Мельников не поднял головы. Он знал Белопольского лучше всех.

- А разве нельзя подняться выше? - спросил Топорков.

Белопольский нахмурил брови.

- Можно, - сказал он. - Но я не могу подвергать звездолёт опасностям спуска без достаточных оснований.

Мельников вдруг резко выпрямился. Побледневший с сурово сдвинутыми бровями, он посмотрел в глаза Белопольскому. Привычная выдержка на этот раз изменила ему.

- Без достаточных оснований? - раздельно произнёс он. - Тревога и волнение наших родных и близких, мучительная неизвестность, бессонные ночи, горе и отчаяние - всё это недостаточные основании!

В кают-компании наступила тишина. Все опустили глаза.

Казалось, Белопольский нисколько не обиделся. Тем же ровным и спокойным голосом он сказал:

- Я отвечаю перед всей нашей страной за успешное окончание рейса. Если корабль не вернётся на Землю, горе наших родных и близких будет во много раз сильнее. Кому другому, но не тебе, Борис, упрекать меня в эгоизме.

Ужин закончился в унылом молчании.

Но, когда начали расходиться, Белопольский, уже подойдя к двери, обернулся к Зайцеву.

- Константин Васильевич, - сказал он самым обыденным тоном, - подсчитайте запасы горючего и дайте мне расчёт необходимой затраты его для полёта корабля на высоте трёхсот километров в течение одного часа. Борис Николаевич поможет вам это сделать.

И на следующий день, 22 июля, в двенадцать часов двадцать минут, повёрнутый моторными лодками носом на восток, чтобы не мешали верхушки коралловых стволов, «СССР-КСЗ» расправил крылья и, промчавшись по воде более полутора километров, поднялся в воздух.

Белопольский и Мельников сидели рядом за пультом управления и широкими кругами поднимали корабль всё выше и выше. Ни слова о вчерашней размолвке не было произнесено между ними, но Константин Евгеньевич непривычно ласково обращался к своему ученику, а Мельников отвечал подчёркнутым вниманием к каждому слову академика, прося этим извинения за свою резкость. Мелочное самолюбие, губительное для всякого живого дела, не было знакомо ни тому, ни другому.

Далеко внизу остались волны океана, нависшие над ними мрачные тучи, грозовые фронты и бесчисленные молнии. Над звездолётом раскинулся чистый темно-голубой купол неба, ослепительно ярко сияло на нём огромное Солнце.

Всё выше поднимался корабль, всё более темнело небо. Его цвет постепенно переходил в синий, потом в темно-синий и, наконец, в фиолетовый.

На высоте восьмидесяти километров звездолёт начал проваливаться. Разреженный воздух не давал достаточной опоры его крыльям. Тогда включили два основных двигателя. С их помощью поднялись ещё на сто километров.

Небо стало почти чёрным, появились звёзды.

Когда был включён третий, а затем и четвёртый двигатель, Мельников убрал крылья, - они стали ненужными, реактивный самолёт превратился в ракету.

Ионизированный слой, препятствовавший распространению радиоволн, начался в двухстах километрах от поверхности планеты и закончился в двухстах шестидесяти.

Когда только приборы показали, что цель достигнута, Топорков, не теряя ни минуты, включил передатчик. Направленная антенна была уже выдвинута и ориентирована на Землю. По Солнцу и звёздам Пайчадзе легко определил точное направление.

Экипаж корабля был уверен, что радиостанция Космического института ежедневно настраивается на их волну. Иначе не могло быть.

Ровно в двенадцать часов пятьдесят пять минут по московскому времени радиограмма, содержащая краткий, но обстоятельный отчёт о событиях на Венере, начала свой далёкий путь.

- Через сколько времени может прийти ответ? - спросил Мельников.

- Когда мы опустились на Венеру, - с обычной точностью ответил Белопольский, - расстояние между планетами равнялось девяноста миллионам километров. С тех пор прошло двести восемьдесят два часа. Венера догоняет Землю, и расстояние сокращается. Сейчас оно равно восьмидесяти одному миллиону. Радиоволне нужно четыре с половиной минуты, чтобы одолеть это расстояние в один конец.

- Значит, ответ придёт через девять минут?

- Прибавь минуту на прочтение радиограммы и ещё минуту на составление ответа. Ответ придёт через одиннадцать минут. Если наша радиограмма дойдёт, - прибавил Белопольский.

- Почему же она может не дойти? Ведь ионизированный слой остался под нами.

- Мы ровно ничего не знаем об атмосфере Венеры. Может быть, в ней есть второй ионизированный слой, даже более мощный, чем первый.

Кроме командиров корабля, весь экипаж находился в радиорубке. Девять человек не спускали глаз с секундной стрелки.

Прошло девять, десять, одиннадцать минут. Ответа не было.

Двенадцать…

Никто не проронил ни слова. Все затаили дыхание. Неудача казалась очевидной. Радиограмма не дошла до Земли. Надо было подниматься ещё выше, вылетать в межпланетное пространство.

Никто не допускал мысли, что на Земле, на радиостанции, никого нет. Это было невозможно, немыслимо…

Потрясённым людям секунды казались минутами.

И когда все окончательно уверились, что попытка не удалась, из репродуктора раздался отчётливый голос:

- Ваша радиограмма принята. Благодарим за то, что пошли на риск, чтобы успокоить нас. Советую немедленно вернуться на поверхность Венеры. Желаем полного успеха в работе и её благополучного завершения. Семьи экипажа здоровы, у них всё в порядке. Подтвердите получение нашей радиограммы и немедленно опускайтесь. Горячий привет. Сергей Камов.

Словно ярче вспыхнули электрические лампочки, словно свежее стал самый воздух. Давящая тяжесть ушла из сердца.

- Приняли. Поняли. Следующая связь 27 августа. Выключаю передатчик, - сказал Топорков.

И только успели прозвучать эти слова, звездолёт пошёл вниз, туда, где далеко белоснежной массой раскинулся необъятный облачный океан.

Мельников случайно посмотрел на Белопольского и поразился необычайному зрелищу, - Константин Евгеньевич улыбался. Это было не подобие усмешки, которое он иногда видел на суровом лице академика, а широкая, радостная улыбка человека, с плеч которого свалился камень. Казалось, ещё секунда - и Белопольский рассмеётся.

«Расскажу Арсену, ни за что не поверит», - подумал Мельников.

Спуск занял значительно меньше времени, чем подъём. Через восемнадцать минут корабль влетел в облака. И так же, как двенадцать дней тому назад, миновав их толщу, оказался в самой середине грозового фронта. Словно Венера не умела иначе встречать гостей.

- В третий раз мы с вами опускаемся на Венеру, - сказал Мельников. - Когда я думаю, что через несколько минут снова увидим оранжевый лес… Хоть бы что-нибудь зелёное!

- Это результат духовной связи с Землёй, - чуть насмешливо ответил Белопольский.

- Я ни на минуту не терял этой связи, - обиженно возразил Мельников.

- Охотно верю. Но раньше всё заглушалось интересом к работе. Какая разница, - зелёный или оранжевый цвет!

«Всё-таки странный он человек, - подумал Мельников. - Никак не понять его до конца».

Материк находился сейчас почти на границе дневной и ночной половины Венеры. Направляясь на запад, звездолёт не мог пролететь мимо. И действительно, через двадцать минут полёта на экране стал виден оранжево-красный лес. Мельников, управлявший кораблём, повернул на север, ища устье реки.

Проходили минуты, но река не появлялась. Вскоре заметили, что лес становится реже, начали попадаться равнины, которых не видели с борта подводной лодки.

- Или мы гораздо южнее, или, наоборот, севернее реки, - сказал Мельников. - Местность мне незнакома.

- Скорей всего севернее, - ответил Белопольский. - Повернём на юг.

Мельников переложил рули. Описан широкий полукруг, звездолёт повернул обратно.

Ещё около получаса летели вдоль берега, не встретив ни одного грозового фронта. Они виднелись всюду, но, по-видимому, также шли на юг.

С высоты шестисот метров открывался широкий кругозор. Белопольский и Мельников одновременно заметили искомую реку. Недалеко от океана она круто сворачивала на северо-запад, исчезая за лесным массивом. В той стороне горизонт был закрыт полосой грозы.

- Всегда и везде, - с досадой сказал Мельников.

Уже хорошо знакомые пейзажи Венеры сегодня почему-то раздражали его. Такое же чувство испытывали и остальные члены экипажа. Все смотрели на свинцовое небо и оранжево-красную полосу берега с раздражением. Хотелось увидеть что-нибудь, что хоть немного напоминало бы родину. Но, кроме воды океана, всё было иным, чужим…

- Переждём, - спокойно сказал Константин Евгеньевич. - Особенно торопиться нам некуда.

На самой малой скорости звездолёт стал летать по кругу, не удаляясь от реки и ожидая прохождения грозового фронта. Вскоре дорога очистилась.

Ещё пятнадцать минут полёта - и вдали показались пороги, казавшиеся с высоты тонкой белой линией, протянутой поперёк реки.

- Смотри, там озеро! - вдруг сказал Белопольский.

Мельников вгляделся в экран. Действительно, совсем близко от порогов, среди деревьев, виднелось лесное озеро, имевшее в поперечнике, насколько можно было судить на расстоянии, километра два. Когда подлетели ближе, стало видно, что северный берег плоский, а южный поднимается над водой крутым обрывом. Лес подступал почти к самой поверхности воды.

Звездолёт спустился к вершинам леса. Моторы работали с минимально допустимой на столь незначительной высоте мощностью, но всё же скорость была не менее пятидесяти метров в секунду.

Долетев до озера, Мельников повёл корабль вдоль его берегов.

- Вижу брёвна на северном берегу, - раздался из репродуктора голос Пайчадзе.

Вместе со всеми он находился в обсерватории и мог не на экране, а непосредственно в окна наблюдать местность.

В этот момент Мельников и сам увидел высокий штабель, и не один, а несколько. Они стояли на равном расстоянии друг от друга и были сложены из таких же брёвен, какие они с Баландиным видели у порогов. Но корабль пролетел мимо так быстро, что нельзя было ничего рассмотреть как следует.

- Вижу деревянную плотину!

Голос Зайцева дрожал от волнения. Одновременно с ним ту же фразу крикнули Баландин и Князев.

Звездолёт как раз подлетел к западной оконечности озера, и наклонившись на левое крыло, плавно поворачивал к югу. Ни Белопольский, ни Мельников ничего не успели увидеть.

- Где вы видите плотину? - спросил Константин Евгеньевич.

- Она уже позади, - ответил ему Баландин. - Из озера вытекает небольшая речка. У самого истока её перегораживает деревянный забор из тесно поставленных брёвен.

- Это озеро ещё загадочнее порогов, - сказал Мельников. - Его длина вполне достаточна. Посадим корабль здесь.

- На воду ни в коем случае, - с какой-то странной интонацией в голосе ответил Белопольский. - Только на берегу.

- На берегу негде - он слишком узок.

- Тогда у реки, там, где хотели раньше.

- Но почему не здесь?.. - начал Мельников, однако взглянув на Белопольского, смолк. Такого выражения, как в эту минуту, он никогда не видел на лице своего учителя и друга. Покрытое глубокими морщинами, оно было более сурово, чем обычно, но в каждой чёрточке этого лица, в блеске глаз, в заметном дрожании губ чувствовалось, что академик охвачен глубоким волнением. Он не отрываясь смотрел на гладкую поверхность воды, и в его взгляде застыло напряжённое ожидание.

На озере было пустынно и неподвижно. Ни малейшего признака жизни не появлялось на его широком просторе. И таким же безжизненным был низкий берег, заросший огромными деревьями и оранжевым кустарником. Никакого движения. Только густая листва шевелилась от ветра.

Не задавая больше вопросов, Мельников повёл корабль к реке. Она была совсем близко от озера. Их разделяло расстояние, не превышающее одного километра.

Ещё при первом посещении порогов Мельников заметил удобное место для посадки звездолёта. Это была широкая и длинная полоса берега, целое поле, на которое корабль мог свободно спуститься и с которого легко было впоследствии подняться. Поле было ровным и как будто совсем сухим, поросшим жёлто-коричневой травой.

- Поторопись! - сказал Белопольский. - Вон там надвигается туча.

Мельников звонком предупредил экипаж о посадке.

Как только впереди показалось выбранное место, моторы остановились. Огромный корабль летел по инерции, быстро теряя скорость. Тяжёлая корма постепенно опускалась всё ниже.

Конструкция Камова, предусматривавшая посадку на «лапы», требовала от пилота предельного внимания и точности каждого движения. Манёвр был настолько труден, что, несмотря на все усилия конструкторов, автопилот не мог заменить человека. Белопольский и Мельников затратили много времени и усилий, чтобы овладеть искусством (это было уже не техникой, а искусством) посадки. Надо было с исключительной точностью уловить момент, когда корабль почти остановится и окажется в воздухе в состоянии неустойчивого равновесия. На маленьком тренировочном звездолёте они десятки раз проделывали этот манёвр на Земле.

Но посадить на «лапы» такой исполинский корабль, как «СССР-КС3», было неизмеримо труднее. Константин Евгеньевич, учитывая свой возраст, поручил это ответственное дело своему молодому товарищу, у которого рука была твёрже, а нервы, по всеобщему мнению, вообще отсутствовали.

Мельников не смотрел на экран. Всё своё внимание он сосредоточил на указателях высоты и скорости. Обе стрелки быстро приближались к нулю.

- Один, - отрывисто сказал Белопольский.

Это означало, что корма корабля находится в одном метре от земли.

Ещё секунда… другая…

- «Лапы» - скомандовал Мельников.

Белопольский нажал кнопку.

Они почувствовали слабый толчок, - это корма коснулась почвы. В ту же секунду амортизаторы выпали из гнёзд. Звездолёт, вздрогнув, остановился. Мощные моторы плавно и быстро убрали «лапы». Крылья исчезли в пазах, и корабль всем корпусом лёг на «землю».

- Браво! - раздался голос Пайчадзе. - Молодец, Борис!

- Кажется, всё в порядке, - сдержанно сказал Мельников. - Конструкция Сергея Александровича выдержала последнее и самое серьёзное испытание.

«СССР-КС3» опустился точно посредине между рекой и лесом. До порогов, находившихся выше по течению, было километра полтора.

- Помните, Константин Евгеньевич, когда мы летели на «КС2», нам казалось, что материк Венеры не имеет ни одного места, пригодного для посадки звездолёта? Оказывается, таких мест сколько угодно.

- Да, - ответил Белопольский, - мы ошиблись. Но это неудивительно. Чтобы узнать планету, недостаточно короткого перелёта над нею. Мы находимся здесь уже двенадцать суток, и всё же ничего не знаем. Венера преподносит нам один сюрприз за другим. И самая большая неожиданность ожидает нас впереди… на озере.

Последнее слово он произнёс почти шёпотом, и Мельников снова увидел на его лице волнение.

- Почему вы не позволили посадить корабль на озере?

Белопольский ответил не сразу. Казалось, что он колеблется, отвечать или нет.

- Мне пришла одна мысль, - сказал он каким-то нерешительным, робким тоном. - Очень странная мысль… Это озеро…

- Что?..

- …совсем не озеро. Вернее, не то, что мы привыкли понимать под этим словом.

И, ничего больше не прибавив, Белопольский вышел из рубки.

- Что он хотел этим сказать? - спросил Баландин.

- Право, не знаю, - растерянно ответил мельников. - Не могу догадаться.

- «Совсем не озеро», - повторил профессор. - Странно! По-моему, это самое обычное лесное озеро, если не считать плотины и штабелей леса на его берегу. Но само озеро…

Они разговаривали по проводам внутренней связи. Мельников не видел своего собеседника, но он представил себе, как Баландин при этих словах недоуменно пожал плечами:

- Вероятно, Константин Евгеньевич что-то заметил. Надо спросить его.

- Не выйдет! - уверенно сказал Мельников. - Не скажет.

Но профессор всё-таки попытался узнать, что хотел сказать начальник экспедиции, однако, как и следовало ожидать, без всякого результата.

- Это скоро выяснится, - ответил ему Белопольский. - Не следует делать поспешных выводов.

- Я уверен, что он что-то знает, - сказал Баландин, вернувшись из неудачной разведки. - Но, хоть убейте, не могу представить, что именно.

- Придёт время, узнаем, - «утешил» его Мельников.

Было четыре часа дня по московскому времени. Приближалась долгая, одиннадцатисуточная, ночь Венеры.

До захода Солнца оставалось десять часов. Но это не значило, что сразу настанет темнота. Вращение Венеры вокруг оси совершалось так медленно, что вечерние сумерки должны были продлиться долго. Ночь, в прямом смысле этого слова, могла наступить не раньше чем через пятьдесят часов. Это время надо было использовать.

Как только «СССР-КСЗ» спустился на место своей новой стоянки, Мельников и Коржевский вышли из корабля, чтобы обследовать берег и выяснить, можно ли воспользоваться вездеходом. До порогов полтора километра, и экскурсия туда пешком таила опасность быть настигнутым грозовым фронтом. Предположение, высказанное Мельниковым, что от ливня можно укрыться под сводами леса, требовало ещё проверки.

Оба звездоплавателя без труда убедились, что грунт берега достаточно твёрд. Гусеницам вездехода не грозила опасность провалиться. Под оранжево-коричневым ковром трав находился слой плотно слежавшегося песка. Действительно ли это песок такой же, как на Земле, или что-то другое, похожее на него, пока оставалось неизвестным, но одно было несомненно - вездеходом можно пользоваться, а это сейчас самое главное.

Где-то близко находились неизвестные обитатели Венеры, судя по всему существа с большой физической силой, привыкшие к ночному мраку.

Как отнесутся они к пришельцам с Земли?

Если это дикари, как думал Мельников, то вполне возможны враждебные действия с их стороны. Звездоплаватели не хотели прибегать к оружию. В случае нападения вездеходы будут надёжной защитой.

Чтобы выполнить программу ночных работ, предстояло часто и на длительное время покидать корабль. Кроме того, они твёрдо решили поближе познакомиться с хозяевами планеты. Это можно было сделать только ночью. Экскурсия к порогам, а возможно и к озеру, в полной темноте, таила в себе большие опасности. Если почва окажется болотистой, что было вполне естественно из-за частых ливней, задачи, стоявшие перед экспедицией, ещё больше усложнятся.

Но береговая полоса ни в малейшей степени не походила на болото. Это был твёрдый и, по-видимому сухой грунт.

- Мне кажется, что это самый обыкновенный песок, - сказал Коржевский, - и его слой очень толст. Иначе он не смог бы впитывать всю воду, приносимую ливнями.

- Таким свойством обладает не только песок, - ответил Мельников. - Берег имеет заметный уклон от леса к реке. Основная масса воды может стекать в реку, а остальное впитывает почва.

- И это возможно, - согласился биолог.

Вернувшись на корабль, они доложили Белопольскому о результатах своей разведки. Константин Евгеньевич приказал немедленно приготовить машину. Через полчаса один из вездеходов уже стоял у двери нижней выходной камеры.

На звездолёте были машины разных размеров. Для первой поездки решили воспользовался самой лёгкой и быстроходной.

Белопольский хотел лично осмотреть пороги и штабеля брёвен, сложенные на берегу, а так как он не мог покинуть корабль одновременно с Мельниковым, сопровождать его должен был профессор Баландин. Ни он, ни Константин Евгеньевич не умели работать с киноаппаратом, и Второв снабдил их фотокамерами.

- Снимайте как можно больше, - просил он при этом. - Каждый снимок бесценен.

- Знаем, знаем! - улыбнулся Баландин. - Обещаю использовать всю плёнку.

- Может быть, найдётся ещё одно место в машине? - Второв смотрел на командира корабля умоляющими глазами.

- Успеете! - сухо ответил Белопольский. - Эта поездка не последняя.

Как всегда, грозовые фронты задержали выезд. Звездоплаватели успели уже привыкнуть к постоянным ливням, однако на этот раз их терпение подверглось длительному испытанию. Три часа подряд одна гроза сменяла другую, отнимая драгоценное время.

Но вынужденная задержка принесла некоторую пользу. Они убедились, что вездеход, намеренно оставленный снаружи, выдерживает тяжесть водяных потоков, следовательно, и люди могли в нём укрываться от гроз. Наблюдая через окна обсерватории в короткие промежутки между ливнями, они убедились и в том, что предположение Мельникова правильно. Вода не задерживалась на берегу, а стекала в реку по естественному уклону почвы; опасность, что окружающая местность превратится в болото, не угрожала.

Как только барометр Топоркова показал, что воздух очистился от электричества, Белопольский и Баландин, не теряя ни минуты, вышли из корабля и сели в машину. Она была настолько низка, что им пришлось заменить личные рации акустическими усилителями. Антенна противогазового костюма не умещалась в машине.

До порогов шли на самой малой скорости. Разведка, произведённая Мельниковым и Коржевским, коснулась только ближайших окрестностей, и Константин Евгеньевич очень осторожно продвигался вперёд.

Полтора километра они проехали за пятнадцать минут и остановились у самого штабеля.

Баландин сразу увидел, что за эти несколько дней никто не прикасался к штабелям. Брёвна лежали в том же порядке, что и раньше. Он заметил тот ствол, от которого отрезал кусок.

Белопольский молча кивнул головой, когда профессор поделился с ним своими наблюдениями, и, отворив дверцу, вышел из машины.

Но если загадочные штабеля не изменили своего вида, то совсем другое произошло с рекой. Когда сюда приходила подводная лодка, в этом месте был настоящий порог. Полноводная река, встретив препятствие, проносилась мимо с неистовым шумом, клубясь пеной, обдавая громадные камни тучами брызг. Теперь здесь было почти тихо. На пространстве около пятидесяти метров, выше порогов, от берега до берега плотной массой загородили реку стволы деревьев. Они были так тесно прижаты друг к другу силой течения, что по ним можно было, как по мосту, перейти с южного берега на северный.

- Это подтверждает нашу догадку, - сказал Баландин. - Обитатели Венеры работают по ночам.

Белопольский пристально вглядывался в плотину. Чтобы лучше видеть, он поднялся на вершину штабеля. Линия камней была отсюда видна как на ладони.

- Никакого сомнения быть не может, - сказал он, спустившись вниз. - Эта преграда искусственная. Но если исключить помощь технических средств, такое сооружение могли создать только существа, наделённый исключительно большой физической силой.

- То же самое сказал и Борис Николаевич.

- Весь вопрос в том, зачем это сделано?

- Видимо, им нужна древесина, - ответил Баландин. - А здешние деревья им не по силам. Сами видите, какие исполины растут здесь.

- Это единственное объяснение, - согласился Белопольский. - Лес сплавляют откуда-то сверху. И затем перетаскивают его на озеро. Мы же видели штабеля на его берегу. Но зачем им так много древесины? Здесь тысячи стволов, - прибавил он, указывая на реку. - И можно смело предположить, что такое же количество сплавляется каждый день, или, по-нашему, каждые три недели. Вот что непонятно. Но мы узнаем это, когда посетим жителей Венеры, - там, где они живут.

- Мне кажется, что их поселения должны находиться на берегу озера, в лесу, - заметил Баландин.

- В лесу?

- Да, я полагаю, что в лесу. А разве вы думаете иначе?

- Проедем на озеро, - не отвечая на вопрос, предложил Белопольский.

- Через лес?

- Конечно. Раз от реки до озера протаскивают длинные брёвна, должна быть просека.

- Поищем её, - лаконично ответил профессор.

Он подумал, что подобная экскурсия очень опасна и лучше было бы отправиться на более мощной машине, и не на одной, а, по крайней мере, на двух. Но вслух он ничего не сказал. Ему совсем не хотелось услышать от Белопольского то, что он уже услышал однажды от Мельникова. Эти четыре человека - Камов, Пайчадзе, Белопольский и Мельников - были людьми особого склада. В их спокойной смелости было что-то, что заставляло молчать голос обычного благоразумия. Втайне профессор надеялся, что они не найдут достаточно широкой просеки.

- Опасности нет, - словно услышав его мысли, сказал Белопольский. - Обитатели Венеры безусловно ночные существа.

- Едем!

Они заняли свои места в вездеходе. Баландин по радио сообщил на корабль об их намерении. Со стороны Мельникова, находившегося у рации, никаких возражений не последовало. Он только попросил держать связь со звездолётом.

Долго искать не пришлось. Ожидаемая просека оказалась совсем рядом, почти напротив штабелей, и была достаточно широка для вездехода.

Белопольский остановил машину у первых деревьев.

Извилистая тропа уходила в тёмную глубину леса, лавируя между гигантскими стволами. Слабый свет дня, вернее вечера, не проникал сквозь густую листву, и в десяти шагах впереди уже ничего нельзя было рассмотреть. Дорога скрывалась во мраке.

Баландин с волнением всматривался в просеку. Здесь проходили обитатели планеты, её хозяева. Они были естественными господами природы Венеры, как люди были господами природы Земли. Существа, наделённые разумом и способные к целеустремлённому труду, всюду и везде были, есть и будут повелителями природы. Пусть низка ступень, на которой находится сейчас разум обитателей Венеры, пусть примитивны и грубы способы их труда, пусть отсутствует у них техническая мысль, - это не меняет дела.

«Может быть, обитатели Венеры руководствуются инстинктом? - подумал Баландин. - Может быть, их возня с деревьями подобна работе наших бобров? Не творческий, а механический труд?»

Но он хорошо понимал, что какие бы хитроумные заключения ни делал, их всё опровергает факт находки линейки у кораллового острова. Она могла принадлежать только обитателям Венеры. Создание измерительного инструмента не доступно никакому животному. Оно требует математического мышления, пусть самого примитивного. А математические понятия не могут возникнуть в мозгу, лишённом способности к логическому умозаключению. Логика - привилегия человека.

- Нет, это всё-таки люди, - громко сказал профессор.

Казалось, Белопольский понял ход его мыслей. А может быть, он сам думал о том же.

- Линейка не даёт возможное сомневаться в этом, - ответил он. - Вы обратили внимание на почву? Кажется, Борис Николаевич прав, и в лесу ливни не страшны.

- Из чего вы это заключаете?

- Разве вы не видите, как вытоптана трава в лесу? А от леса до штабелей никаких следов нет. На открытом месте ливни восстанавливают свежесть травы, а в лесу они не оказывают такого же действия.

Белопольский включил скорость, и вездеход медленно двинулся вперёд. Ширина дороги была едва достаточна для машины. На каждом шагу приходилось работать рулями поворота.

Чем дальше, тем темнее становилось вокруг. Густая заросль кустарника, переплетённого белыми травами, вплотную окружала машину. Исполинские стволы, словно колонны, поддерживающие оранжево-красный свод, поднимались высоко вверх, ограничивая кругозор со всех сторон. Едва вездеход сделал первый поворот, деревья словно сомкнулись позади него. Берег исчез из виду. Куда бы они ни посмотрели, всюду была темно-красная стена, испещрённая вишнёвого цвета пятнами, окаймлённая снизу оранжево-белой полосой.

Белопольский и Баландин молчали, взволнованные и несколько подавленные величием и грандиозностью картины непроходимого, девственного леса, по которому шла их машина, - по единственному пути, проложенному существами ещё неизвестными им, но родственными, как родственны между собой мыслящие существа всей необъятной Вселенной.

Не прошло и минуты, а мрак настолько сгустился, что пришлось включить прожектор.

Ослепительно ярким, но чуждым и неуместным показался здесь электрический свет. Сотни, а может быть тысячи лет стояли эти лесные великаны, и ни разу луч Солнца не коснулся их. Привыкшие к мраку, они должны были возмутиться этим не прошенным и дерзким освещением, нарушившим их вековой покой.

Но растения не чувствуют и не возмущаются.

В немерцающем, белом свете с рельефной отчётливостью выступали из темноты деревья, кустарники и странно неподвижная мертвенно-белая трава.

Ни малейшего движения… Мёртвый покой…

И извилистым коридором уходила куда-то вдаль таинственная дорога.

Осторожно и медленно вездеход продвигался вперёд. Следы его гусениц, ясно видимые, налагали на пейзаж Венеры земное клеймо.

Что подумают обитатели планеты об этих следах, непонятных и загадочных для них, когда, с наступлением ночи, пойдут этой дорогой, сотни раз исхоженной ими? Поймут ли они, что это означает? Может ли прийти им в голову мысль о посещении Венеры обитателями другого мира? Или, не видя звёздного неба, скрытого толщей никогда не расходящихся облаков, они не представляют себе, что, кроме их планеты, существуют другие, что они не единственные разумные существа во Вселенной?.. Но как могут они заподозрить самое существование Вселенной, если никто из них никогда не видел ни Солнца, ни звёзд?.. Следы гусениц будут восприняты как следы неизвестного животного, - только. И хотя до сих пор они не встречали таких животных, мысль о них появится сразу.

Перед профессором Баландиным возникла картина. Во мраке ночи огромные тени склоняются над следами, указывая на них друг другу, переговариваются на незнакомом языке. Глаза пристально вглядываются в чащу леса, в поисках неведомого зверя.

Он представлял их себе почему-то на двух ногах, с глазами, светящимися в темноте зелёным огнём, как у хищных зверей.

Что если вот сейчас из темноты леса появятся его хозяева? Существа, способные голыми руками (или чем бы то ни было заменяющим руки) передвигать огромные камни, ломать деревья. Что если свет прожектора не напугает их?..

Что им стоит перевернуть вездеход, разбить стёкла окон, сорвать дверцы? Удастся ли перед гибелью предупредить по радио товарищей?

Баландин невольно бросил взгляд на рацию, желая убедиться, что она в порядке.

Зелёный огонёк индикаторной лампочки спокойно горел в темноте кабины. Вот рядом с ним вспыхнул красный - сигнал вызова.

- Я слушаю, - обычным голосом сказал Белопольский.

- Приближается грозовой фронт, - сообщил Мельников. - И, по-видимому, мощный.

- С какой стороны?

- С севера. Пока он ещё далеко.

- Следите за ним. Как только ливень подойдёт к реке, сообщите нам.

- Хорошо.

Несколько секунд Мельников молчал. Потом спросил:

- Где вы находитесь?

- В лесу.

- Может быть, лучше вернуться?

- Не успеем. Будет интересно и важно проверить…

Белопольский не закончил фразы. Красная лампочка на щитке рации погасла. Это означало, что связь прервана.

- Очевидно, грозовой фронт исключительной мощности, - сказал он. - Барометр Топоркова предупреждает о грозе за пятнадцать минут. Так рано радиосвязь не прерывалась. Выходит, что сейчас воздух ионизирован с большой силой.

Ни малейшей тревоги не слышалось в голосе Белопольского. Он говорил в своей обычной манере, - словно сам с собой.

Баландин ничего не ответил. Да и что было отвечать? Вернуться на звездолёт они, действительно, уже не успеют. Оставалось надеяться на крепость машины и защиту лесного купола.

Вездеход так же медленно продолжал путь.

В лучах прожекторов они видели всё такой же лес, его характер не изменялся. Тропа делала причудливые зигзаги, оставаясь всё время одной и той же ширины. Кустарник, переплетённый белой травой, по-прежнему подступал к дороге плотной стеной.

Так прошло минут десять.

Внезапно Белопольский остановил машину. Несколько мгновений он пристально всматривался в лес, потом протянул руку и выключил прожекторы.

- Смотрите! - сказал он почти шёпотом.

После яркого света мрак показался Баландину особенно густым. Он закрыл глаза, ослеплённые внезапной темнотой. Через несколько секунд радужная паутина на сетчатке глаз исчезла.

- Смотрите! - повторил Белопольский. - Что это?

Профессор посмотрел вперёд и по сторонам, но ничего не увидел. Их окружала плотная мгла.

- Куда же смотреть? - спросил он, не видя даже своего спутника. - В какую сторону?

- Куда угодно, - ответил Белопольский. - Это всюду!

- Что «это»?

Ответа не последовало.

Баландин чувствовал, что его товарищ всецело захвачен зрелищем, которого он сам ещё не видит. Но постепенно глаза привыкли к темноте.

И вдруг он понял, что мрака нет.

С каждой секундой всё ясней и отчётливей профессор различал стволы деревьев. Странно дрожащий розовый свет освещал их. Он становился всё сильнее, но источника этого света нигде не было видно.

Посмотрев вверх, через прозрачную крышу вездехода, Баландин убедился, что вершины деревьев скрыты во мраке. Освещены были только стволы. Кустарник и дорога также были невидимы.

Потом он заметил, что сами стволы освещены по-разному. Одни из них были видны только в нижней части, другие в средней, третьи представляли собой странное зрелище половины дерева, освещённого с какой-нибудь одной стороны - справа или слева, тогда как вторая половина оставалась невидимой.

Профессор с изумлением смотрел на эту картину, не зная, чем и как объяснить её, но внезапно догадка мелькнула в его мозгу:

- Они светятся сами!

- Да, - ответил Белопольский. - Свет исходит из самих стволов. Но это какой-то странный свет. Он делает видимым ствол дерева, но не освещает окружающих предметов. Впрочем, нет, - прибавил он, - я смутно различаю кустарник.

«Ну и зрение у Константина Евгеньевича! - подумал Баландин. - Как мог он заметить тогда ещё слабое свечение при ярком свете прожекторов?»

С каждой минутой деревья становилось всё более ясно видимыми. Казалось, что внутри гигантских стволов всё сильнее и ярче разгоралось неведомое пламя, просвечивая сквозь кору. Розовый цвет темнел, переходя в красный. Это мерцающее сияние становилось столь сильным, что больно было смотреть на него.

Внезапно ближайшее к ним дерево покрылось словно дрожащей сеткой из ослепительно белых нитей. Извилисто скользя по стволу, подобно струйкам добела раскалённого металла, они сверкающим потоком стремились откуда-то сверху и исчезали в «земле».

А потом дерево вдруг «потухло». Ярко-красная колонна исчезла из глаз, оставаясь видимой как чёрный силуэт на фоне других деревьев. И снова, начала разгораться, сначала розовым, потом всё более красным цветом.

Это загадочное явление стало всё чаще и чаще повторяться то с одним, то с другим деревом. Как будто кто-то там наверху пытался залить горевшее в них пламя, и, потухая на несколько мгновений, оно снова разгоралось с прежней и даже большей силой.

- Хорошо, что наша машина не металлическая, - тихо сказал Белопольский. - Но это ещё не гроза, а прелюдия к ней.

Баландин только что подумал о том же. Было ясно, что вся эта фантасмагория вызвана электризацией воздуха. Кора деревьев, очевидно, была электропроводна. Той же причине надо было приписать и свечение стволов. Электричество накапливалось в коре дерева и разряжалось в «землю», когда его концентрация становилась чрезмерно большой.

Что же это за кора, обладающая такими необычайными свойствами?..

- Ещё одна загадка, - сказал профессор.

Белопольский ничего не успел ответить.

Ослепляющий свет разлился по лесу, Высоко над ними, невидимые до сих пор, ветки и листья вспыхнули снежно-белым пламенем. Отчётливо выступила каждая травинка, каждая веточка кустарника. Красный свет стволов исчез в этом сияющем блеске. И одновременно раздался ужасающий удар грома, точно сломались все деревья в лесу.

Оглушённые, они инстинктивно закрыли лица руками. Но в последнюю секунду успели заметить, что весь блеск купола над их головами словно мгновенно собрался в один огненный столб и рухнул на крышу машины.

Даже сквозь закрытые веки они ощутили, как что-то нестерпимо ярко вспыхнуло внутри вездехода. Послышался сильный треск, заглушённый вторым, ещё более страшным, раскатом грома.

Теряя сознание, профессор почувствовал сильный запах озона. В потрясённом мозгу успела пронестись одна мысль: «Антенна!»

Белопольский привстал, судорожно изогнулся, словно стараясь удержать равновесие, и рухнул на пол кабины. Сверху на него упало тело Баландина…

Сияющий свод стал ещё ярче, ещё ослепительнее. Но они уже не видели этого. Они ничего больше не видели и не слышали.

И, точно празднуя победу над земными пришельцами, торжествующе гремели раскаты грома. Сквозь купол листьев пронизывали чащу леса яркие молнии, растекаясь металлическими потоками по стволам деревьев. Погасали и вспыхивали красным светом лесные великаны.

Послышался отдалённый, постепенно нарастающий и усиливающийся гул.

К месту, где стояла машина с уничтоженной, сожжённой антенной, приближался неистовый ливень Венеры.

Андреев, Князев и Второв узнали о том, что началась гроза, только по тому, что им сообщили об этом со звездолёта. Правда, они слышали раскаты грома, но ни одна капля воды не падала на просеку, по которой шла их машина.

Как рассказал им Топорков, грозовой фронт налетел неожиданно. Барометр не предупредил о его приближении. Больше того, - радиосвязь не прервалась. Корабль и лес были закрыты ливнем, а с вездеходом можно было говорить, как в ясную погоду.

Такого явления ещё ни разу не наблюдалось на Венере. Словно намеренно, планета продемонстрировала гостям два новых для них вида своих гроз: исключительно сильно насыщенная электричеством сменилась другой, которая была полной противоположностью первой. И обе были не похожи на обычные грозы.

- Не знаю, что и думать, - сказал Игорь Дмитриевич.

- Запишите эту загадку под номером восемнадцать, - пошутил Второв.

- Нет, где уж тут восемнадцать, - Топорков тяжело вздохнул, - нет ни конца ни краю!

Световые эффекты, которые наблюдали Белопольский и Баландин, на этот раз отсутствовали. Ничего о них не зная и даже не подозревая о существовании подобного явления, трое товарищей, конечно, не удивились этому. Зато они очень удивлялись другому. Им говорили, что над ними гроза, сменившаяся затем обыкновенным дождём, а в лесу по-прежнему было совершенно сухо. Их недоумение разделяли все члены экипажа, оставшиеся на корабле.

- Неужели листва настолько густа, что способна задержать такой сильный ливень? - говорил Коржевский. - Это просто невероятно!

- Это факт, - отвечал ему Второв. - Дорога абсолютно суха, и ни единой капли на неё не попадает.

- Снова загадка! - вздохнул биолог.

И вдруг, совершенно внезапно, дорогу преградила водяная стена. Она появилась так неожиданно, что Князев едва успел выключить двигатель и нажать на тормоз. Ещё немного - и они с полного хода врезались бы в эту непонятную преграду, не зная, что ждёт их за нею.

Ярко освещённая сильным светом прожекторов вездехода, загадочная завеса казалась прозрачной, но за ней ничего не было видно. Присмотревшись, они поняли, что вода падает сверху, словно с гладкой крыши, не ограждённой водосточными желобами.

- Она кажется очень тонкой, - заметил Второв.

- Всё равно! - сказал Андреев. - Мы не должны рисковать. Я сейчас выйду и произведу разведку.

- Ни в коем случае! - решительно заявил Князев. - Пойду я.

- Или я, - поддержал его Второв.

Степан Аркадьевич рассердился:

- Я начальник экспедиции.

- И тем не менее, - всё так же решительно сказал молодой механик, - вы не пойдёте, как не пойдёт и Второв. Здесь самый элементарный расчёт. Мы торопимся на помощь нашим товарищам, которые, быть может нуждаются в медицинской помощи. Вы здесь единственный врач. Геннадий Андреевич - единственный оператор. Вдруг встретятся важные кадры. Вы не имеете права рисковать собой без крайней необходимости. Пойду я, и только я.

Говоря всё это, он быстро надевал на себя резиновый костюм, а с последними словами скрыл голову под прозрачным шлемом, показывая, что не хочет ничего больше слушать.

- Саша прав! - раздался из репродуктора голос Мельникова.

Радиосвязь всё время оставалась включённой, и на звездолёте слышали весь разговор.

- Пусть будет так! - сдался Андреев.

И он и Второв надели противогазы, так как в открывшуюся дверь неизбежно проникнет воздух Венеры, не очищенный фильтрами.

Князев вышел из машины. Без тени колебания он подошёл к водяной завесе и, смело войдя в неё, скрылся из глаз своих спутников, которые с тревогой следили за ним. Одно мгновение они видели сквозь толщу воды туманный контур его фигуры, освещённой лучом прожектора. Потом она исчезла…

Но не прошло и минуты, как Князев буквально вылетел обратно. Одним прыжком он вскочил на своё место и включил моторы, рывком переведя рычаг на максимальную скорость.

Вездеход рванулся вперёд и, прежде чем они успели что-либо сообразить, проскочил завесу и оказался на самом берегу озера.

На полном ходу Князев резко повернул вправо. Левая гусеница поднялась над землёй, и машина едва не опрокинулась. Мощный поток света прожекторов осветил сцену, при виде которой Андреев и Второв почувствовали, как сердце на мгновение остановилось от ужаса.

Только в воспалённом мозгу тяжело больного могла возникнуть подобная картина…

Электрический свет дрожал и переливался всеми цветами в дождевых струях, превращая их в искрящиеся нити. За этой мерцающей сеткой, совсем близко, застыла группа… Точно ожили и явились изумлённому взору современного человека ископаемые чудовища доисторической эпохи.

В ослепительных лучах прожекторов, как на остановившемся кадре мультипликационного фильма, стояли пять фантастических фигур - огромные «черепахи», поднявшиеся на задние ноги, с ярко-красными панцирями и непропорционально маленькими треугольными головами, на которых жёлтым огнём горело по три громадных круглых глаза. Лишённые шерсти морщинистые тела, бледно-розового цвета, блестели как металлические. Толстые ноги, казалось, не имели ступнёй. Во всю длину они были одинаково бесформенны и покрыты мясистыми складками кожи. Передние конечности, по-видимому, служили руками. Эти руки были так же толсты и безобразны, как ноги. На концах они были снабжены четырьмя отростками, каждый из которых был толщиной в человеческую руку. Между этими подобиями «пальцев» виднелась тонкая прозрачная плёнка, что делало «руки» похожими на гигантские лапы утки.

Второв сразу узнал их. Это были те самые «черепахи», которых они видели с борта подводной лодки. Именно их тщетно разыскивали Баландин и Коржевский.

Но не вид этих чудовищ наполнил ужасом сердца трёх мужественных людей. Они давно ожидали, что встретятся лицом к лицу с обитателями Венеры и не рассчитывали, что формы их тел будут похожи на формы тела человека Земли. Они не испугались бы при виде ещё более уродливых и страшных существ. Но они почувствовали, что кровь застыла в их жилах, когда поняли, что огромный тёмный предмет, который эти ископаемые «черепахи» держали в руках, представляет собой не что иное, как вездеход, сквозь окна которого виднелись головы Белопольского и Баландина.

«Черепахи» уже ступили в воду. Их намерения не вызывали ни малейшего сомнения. Захватив вездеход они тащили его в глубину озера.

Трое товарищей поняли, что явились к последнему акту разыгравшейся здесь драмы, подробностей которой они не знали.

Яркий свет, сменивший столь внезапно привычную темноту, заставил пятерых обитателей Венеры остановиться. На мгновение они замерли неподвижно, ошеломлённые, а возможно и смертельно испуганные, ослеплённые беспощадными лучами прожекторов, которые должны были болезненно ударить по их чувствительным к свету огромным глазам.

Вездеход мчался прямо на них. Казалось, Александр Князев намеревается смять всю группу вместе с захваченной ими машиной.

Всё это заняло не больше двух секунд.

В следующее мгновение, когда вездеход находился уже в трёх шагах, венериане, не выпуская из рук добычу, с непостижимой быстротой бросились в воду и исчезли в её тёмной глубине.

Вне себя от отчаяния, не сознавая, что делает, Князев рванул рычаг тормоза левой гусеницы. На полном ходу машина влетела в озеро.

По счастью, Второв не растерялся в эту трагическую минуту. С молниеносной быстротой он выключил оба мотора и, вырвав из рук Князева рычаги управления, затормозил вездеход в двух метрах от берега. Выручила выдающаяся физическая сила молодого спортсмена.

Вода доходила до половины корпуса. Уклон берега был очень крут. Опомнившийся Князев дал задний ход, и машина медленно, с трудом вылезла обратно на берег.

Лучи света далеко освещали гладкую поверхность озера. Дождь прекратился. Ни в воде, ни на берегу нельзя было заметить никакого движения. Тяжёлая машина камнем легла на плечи трёх человек. Мгновенным кошмаром промелькнула и исчезла перед ними жуткая картина гибели двух товарищей.

Медленно протянув руку, Второв выключил прожекторы.

Всё кончено! Начальник экспедиции и его спутник погибли!

В темноте кабины, судорожно вздрагивая, рыдал Князев. Остановившимися, широко открытыми глазами Андреев и Второв всё ещё смотрели на то место, где скрылись отвратительные «черепахи», унёсшие вездеход Белопольского.

Так вот где суждено было погибнуть знаменитому звездоплавателю, второму после Камова «звёздному капитану» Земли… Вот где нашёл смерть крупнейший учёный - академик Баландин!

Страшная развязка наступила так внезапно, что они долго-долго не могли ни сказать, ни сделать что-нибудь осмысленное. Минуты шли за минутами, а трое людей всё так же неподвижно сидели, подавленные свалившимся на них непоправимым несчастьем.

Вдруг красной точкой вспыхнул на щитке сигнал вызова.

- Как дела? - раздался спокойный голос Мельникова. - Где вы находитесь? Почему долго молчали?

Неужели придётся сказать? Иначе нельзя. Кому же из них выпадет на долю сообщить на корабль ужасное известие?

Все трое молчали.

- Отвечайте! - уже с тревогой звал Мельников. - Вездеход! Вездеход! Отвечайте.

Усилием воли Второв заставил себя заговорить:

- Слышу! Находимся на берегу озера. Только что…

Секунда молчания.

- Что случилось? Да отвечайте же!

- Только что на наших глазах «черепахи» унесли в озеро машину вместе с Белопольским и Баландиным. Всё!

Ни звука не раздалось в ответ.

Там, у реки, на звездолёте, и здесь, у озера, на вездеходе, - молчание. Словно сочувствуя горю гостей, полная тишина царила и в атмосфере Венеры. Не слышно отдалённых раскатов грома, не шумят под ветром верхушки деревьев. Замерла вода в озере, и не шевелится трава.

Или это только кажется людям?..

- Оставайтесь на месте! В случае грозы укройтесь в лесу, на опушке. Через полчаса придёт вездеход-амфибия.

Кто это сказал? Мельников? Но они не узнали его голоса.

Амфибия! Да, на корабле есть амфибия. Но чем они могут помочь?..

Кто приведёт её? Конечно не Мельников - единственный командир звездолёта. До самого финиша, на Земле, он уже не покинет борта корабля. Не могут уйти из него ни Пайчадзе, ни Зайцев, ни Топорков. Без них нельзя пускаться в обратный путь. Значит, Коржевский и Романов. Только они одни остались в резерве.

Казалось, что время остановилось, но они даже не заметили, как прошло двадцать минут.

- Вездеход только что вышел к вам, - сообщил Топорков. - Борис Николаевич приказывает, чтобы разведку произвели Князев и Коржевский. Действовать с максимальной осторожностью!

- Где Борис Николаевич? - спросил Второв.

- Сейчас вернётся. Он вам нужен?

- Нет, это я так.

- В чём дело? - спросил сам Мельников. Очевидно, он вернулся в рубку. - Что вы хотите, Геннадий Андреевич?

- Нет, ничего. Извините, Борис Николаевич!

- Вы хотите участвовать в разведке?

- Я думал…

- Вы думали правильно. - Мельников говорил как-то необычно, отчётливо выговаривая каждую букву. - Ничто не должно мешать нашей работе на Венере. Киноаппарат с вами?

- Да.

- Разрешаю заменить Коржевского.

Из леса вырвался длинный прямой луч света. Его усиливающаяся яркость говорила, что не видимый ещё вездеход-амфибия быстро приближался к озеру.

И вдруг снова раздался голос Топоркова.

- Станислав Казимирович, остановитесь! - сказал он. - Саша, укройся в лесу. Приближается гроза.

- Опять!

- Когда это наконец кончится? - со злобой спросил Князев.

- Тогда, когда мы покинем Венеру.

Гремел гром, низвергался с верхушек леса мощный водопад, в бурный поток превратился берег. Но световых эффектов и на этот раз не было. По-прежнему никто, кроме Белопольского и Баландина, не знал о загадочном явлении.

Наконец грозовые фронты прошли и связь восстановилась.

- Задача разведки, - тотчас же сказал Мельников, - найти вездеход на дне, определить, на какой глубине он находится и есть ли возможность вытащить его из озера. Действовать быстро, но крайне осторожно. Кабина машины герметична, и если «черепахи» её не разломали, Белопольский и Баландин ещё живы. Звездолёт в любую минуту перелетит на озеро. Быстрей, товарищи!

Как же случилось, что никто из них не вспомнил об этом? В закрытую машину вода проникнуть не может. Они думали, что товарищи уже мертвы, а в действительности были все основания считать их живыми. Один только Мельников не потерял способности рассуждать здраво.

Надежда вернула энергию. Вездеходы вышли из леса и подошли к самой кромке воды. Князев и Второв сменили Романова и Коржевского в амфибии.

Подобно подводной лодке, вездеход-амфибия был целиком сделан из прозрачной пластмассы. Даже ленты гусениц были из этого материала. Рассчитанная на двух человек, лёгкая и подвижная, эта машина могла ходить по земле, плавать и погружаться под воду с помощью выдвижных плоскостей, похожих на крылья планера. Глубина погружения, правда, была незначительна - не более семи-восьми метров, но звездоплаватели имели все основания думать, что «черепахи» сами не могут находиться под водой глубже.

Земноводные Земли никогда не уходят очень глубоко. Давление воды возрастает с каждым метром. Глубоководные организмы не живут на поверхности - их разрывает. Почему же на Венере могло быть иначе? Раз венериане выходят на сушу, они никак не могут быть обитателями глубин.

Черепахи Земли умеют плавать. Обладают ли этой способностью «черепахи» Венеры? Ответ на этот вопрос имел огромное значение. Если нет - амфибия не угрожала опасность. Если да - машина могла быть схвачена так же, как был схвачен вездеход Белопольского. Тогда вместо двух будут четыре жертвы. Но кто мог ответить на такой вопрос?

- Мы с Борисом Николаевичем говорили об этом, - сказал Коржевский, - и решили, что амфибия может уйти от «черепах», если они нападут на неё в воде. Плавать быстрее машины они во всяком случае не могут.

- Будьте крайне осторожны, - ещё раз напутствовал Князева Мельников. - При малейшей опасности - к берегу.

Со звездолёта были привезены скорострельные ружья, заряженные разрывными пулями. Вооружившись ими, Коржевский и Романов вышли из машины и приготовились, в случае необходимости, отразить нападение на амфибию. Если снова не налетит грозовой фронт они будут караулить у самой воды до тех пор, пока Князев и Второв не вернутся. О том, что может произойти, если гроза всё-таки будет, они старались не думать.

Андреев остался в машине. На его обязанности лежала связь с Князевым и звездолётом. Кроме того, он должен был при появлении «черепах» встретить их светом прожектора.

- Мне кажется, что лучшим оружием против них является свет, - сказал Коржевский. - Нельзя забывать, что их глаза привыкли к темноте.

Без колебаний Князев включил двигатель. С лёгким всплеском вездеход вошёл в воду. Оставшиеся на берегу видели, как выдвинулись подводные плоскости, наклонились и, зацепив острыми краями, увлекли машину под воду. След от её винта пенным буруном прочертил гладкую поверхность озера. На мгновение мелькнула, едва различимая в сумрачном полумраке, прозрачная крыша - и всё исчезло. Потом где-то в глубине вспыхнул свет. Это Князев включил прожектор. Светлое пятно медленно удалялось от берега.

Потекли томительные минуты. Каждое мгновение трое людей ожидали, что вот-вот амфибия появится над водой и устремится к берегу, преследуемая гигантскими «черепахами». Сможет ли огонь винтовок остановить венериан? Действительными ли окажутся земные пули против их громадных тел? Испугает ли их свет прожектора?..

Трое людей, не спуская глаз с озера, следили за светлым пятном в его тёмной глубине. Оно, постепенно удаляясь, становилось всё более тусклым. Потом исчезло совсем. Очевидно, машина ушла вглубь.

На звездолёте, в помещении радиорубки, Мельников и Топорков не отрываясь следили за электробарометром. Они с ужасом думали о возможности мощного грозового фронта, каждый про себя умолял небо Венеры сжалиться над ними.

Продолжительная гроза - это было самое страшное, что могло случиться. Под тяжестью водяного потока амфибия не сможет выйти из озера и окажется в полной власти его хозяев. Грозовой фронт, подобный тому, который привёл к гибели самолёта, означал смерть.

Минутная стрелка, словно превратившись в часовую, невыносимо медленно ползла по циферблату.

Уже час с четвертью амфибия находится под водой.

И то, что должно было случиться на Венере, случилось. Тонкая стрелка дрогнула и медленно отошла от нуля.

- Амфибия! Амфибия!

- Слышу, - ответил Второв.

- Гроза! Немедленно на берег! Как можно скорей!

- Выходим!

Успеют ли?.. Казалось, что стрелка барометра стремительно ползёт вверх…

Получив известие о приближении грозового фронта, Коржевский и Романов отошли от воды, поближе к вездеходу. До последней секунды они решили не входить в него и оставаться на своём посту.

Со звездолёта непрерывно запрашивали - не появилась ли амфибия. Второв сообщил, что они поднимаются на поверхность так быстро, как только может машина. «Черепахи» не преследуют.

- На дне озера их очень много, - сказал он.

Радиосвязь вскоре прервалась. Это означало, что гроза совсем близко.

Амфибии не было.

Где-то над лесом блеснула первая молния. Раскатисто прогремел удар грома.

- Входите скорей! - сказал Андреев.

- Ещё немного! - не спуская глаз с озера, ответил Романов.

Но вот далеко, почти у противоположного берега, появилось быстро возрастающее в яркости светлое пятно. Прямой луч прожектора вырвался из воды.

Они успели заметить белый пенящийся след, приближавшийся со стремительной быстротой.

Скорей! Ещё несколько секунд…

Удар хлынувшей воды опрокинул Романова на «землю». Коржевский успел вскочить в открытую дверцу вездехода.

Плотная мгла окутала берег.

- Прощайте, Зиновий Серапионович! - сказал Белопольский.

- Прощайте! - ответил Баландин.

Они были уверены, что погибли, что смерть близка и неизбежна. Как могли они защищаться против огромных животных, тащивших вездеход в озеро?..

Белопольский сделал последнюю попытку. Пустив в ход мотор, он надеялся, что обитатели озера выпустят из лап захваченную машину, но гусеницы остались неподвижными. Физическая сила «черепах» превышала мощь двигателя.

Люди имели огнестрельное оружие. Оно было заряжено разрывными пулями и могло оказаться действительным даже против таких гигантов, но воспользоваться им не было времени. Прежде чем они успеют открыть окна и пустить его в ход, «черепахи» погрузятся в воду. Она хлынет внутрь машины и только ускорит развязку.

Передние «черепахи» ступили в воду.

И вдруг откуда-то сбоку вспыхнул свет.

Одно мгновение Белопольский и Баландин отчётливо видели совсем близко от себя головы своих похитителей, ярко освещённые лучами прожектора.

«Черепахи» были поразительно уродливы. Три огромных глаза, казавшихся при свете совсем чёрными, сильно выдающийся вперёд оскаленный рот с длинными острыми клыками, торчащими по сторонам, - больше на этом «лице», казалось, ничего не было. Свирепая морда кровожадного зверя. Голый морщинистый череп сразу над глазами круто уходил назад. Никакого признака лба.

Свет прожектора, быстро возрастая в яркости, стремительно приближался. «Черепахи», словно окаменев, стояли неподвижно.

Оба звездоплавателя хорошо знали, что представляет собой этот светлый луч. Им на помощь спешили товарищи.

Пламенной искрой мелькнула надежда.

Они увидели, как «черепахи» отвернулись от света. Баландин машинально отметил про себя, что их глаза не имели век и не могли закрываться.

Сквозь стенки кабины послышался быстро усиливающийся шум. Мощная машина была совсем рядом… Ещё мгновение - и она, со всего разгона, врежется в неподвижную группу.

Словно очнувшись, «черепахи», не выпуская добычу, бросились в воду. Поверхность озера сомкнулась над вездеходом.

Искра надежды мелькнула и погасла…

Венериане быстро уходили в глубину. Тусклое освещение вечера сменилось кромешной мглой. Глаза «черепах» вспыхнули жёлтым огнём.

Белопольский выключил мотор, - всё равно он был уже бесполезен.

Герметически закрытая кабина не пропускала воду. Если «черепахи» не сломают машину и не тронут стёкла её окон, людям не будет угрожать непосредственная опасность.

Они чувствовали, что дно быстро понижается. Их тащили всё дальше в тёмную глубину. Белопольский зажёг прожектор. Луч света осветил воду далеко впереди. Они успели заметить, как несколько «черепах», очевидно направлявшихся к ним, бросились в сторону.

И вдруг что-то мелькнуло перед самым окном. Страшный удар обрушился на машину.

- Всё! - глухо сказал Баландин.

Казалось, что действительно наступила последняя минута. «Черепахи» начали ломать вездеход. При их исполинской силе это не должно было занять много времени.

Но вода, которую ждали люди, не хлынула в кабину. Удар не повторился.

Наступившая темнота объяснила всё. «Черепахи» разбили прожектор. Чем? По-видимому, бревном. Свет мешал им, и они расправились с его источником, не трогая машины.

- Весьма решительно! - сказал Белопольский. - Хотя и невежливо.

Он не решился включить второй прожектор или зажечь свет внутри кабины.

В полной темноте люди ждали, что произойдёт дальше.

«Черепахи» по-прежнему несли вездеход по дну озера. Машина слегка покачивалась в их лапах.

- Почему они не плывут? - спросил Баландин.

- Вероятно, мешает тяжесть нашей машины.

- Мы вообще не видели плывущей «черепахи».

- Это не земные циниксы. Может быть, они совсем не умеют плавать.

- Возможно.

Оба звездоплавателя испытывали гнетущую тревогу. Темнота, неизвестность, ожидание гибели, которая могла прийти в любую минуту, - всё это не могло не действовать даже на этих закалённых людей. Человек, как бы он ни был бесстрашен, не может равнодушно ждать насильственной смерти.

Но минуты шли, а «черепахи» не выказывали никаких агрессивных намерений.

Куда они несли вездеход? Почему так долго? Это становилось странным. По расчёту Белопольского, они удалились от берега не меньше, как на полкилометра.

Движение вперёд продолжалось с прежней скоростью. Постепенно глаза людей привыкли к мраку, и тогда они заметили слабый, но несомненный свет. Дно озера было освещено, но чем и откуда, они долго не могли понять. Смутно, словно при свете звёзд где-нибудь на Земле, они стали различать контуры окружающего. Они поняли, что их машину несут уже не пять, а восемь «черепах». Их глаза горели, как жёлтые фонари. Но не они же освещали воду!..

Баландин первый заметил по сторонам дороги груды каких-то светящихся полосок и понял, что это такое.

- Смотрите! - сказал он. - Это брёвна. Они светятся и освещают дно.

Он не ошибся. Теперь и Белопольский видел, что свет действительно исходит от знакомых им стволов деревьев. Они лежали всюду, беспорядочными кучами, светясь слабым розовым светом. Машину пронесли мимо целого штабеля брёвен, и тогда люди отчётливо увидели дно, покрытое оранжевыми водорослями, и огромную толпу «черепах», которые явно сопровождали своих сородичей, нёсших пленённую машину. Это было очень похоже на толпу любопытных зевак, только этими зеваками были не люди, а звери.

- Так вот для чего, оказывается, им нужны деревья! - сказал Баландин.

- Да, - ответил Белопольский, - это не строительный материал, как мы думали, а природные фонари.

- Как жаль, что эта тайна умрёт с нами.

Константин Евгеньевич не ответил. Баландин видел, как его товарищ поспешно достал блокнот и, наклонившись к приборам пульта, светившимся слабым голубым светом, стал поспешно писать. Профессор понял, что Белопольский хочет послать письмо оставшимся наверху товарищам. Но как он думает отправить его?

- Я закупорю бумагу в одну из бутылочек нашей аптечки, - сказал Белопольский. - Когда мы увидим, что наступает конец, то откроем дверь и выбросим её. Пустая бутылка всплывёт на поверхность озера, и там её найдут.

Профессор кивнул головой. Это действительно был единственный способ, оставшийся в их распоряжении.

«Черепахи» неутомимо продолжали путь. Белопольский казалось, что они движутся по прямой линии, к противоположному берегу озера. Намерения похитителей оставались неясными. Что им там нужно? Почему они не расправились с людьми и машиной где-нибудь по пути?

При розовом свете деревянных «ламп» оба пленника видели, что толпа обитателей озера увеличивается. Машину сопровождало не меньше ста «черепах».

- Посмотрите вперёд, - сказал Баландин, - что это такое?

Из мрака, далеко впереди, показалось какое-то светлое пятно.

По мере приближения оно становилось всё более ярким. «Черепахи» направлялись прямо к нему.

Вскоре оба звездоплавателя смогли различить что-то вроде светящейся арки.

Ещё несколько десятков шагов их носильщиков - и арка встала прямо перед глазами.

Это были такие же брёвна, какие лежали в штабелях на берегу и кучами на дне озера. Сложенные правильным полукругом, они обрамляли вход в туннель, по-видимому уходящий вглубь южного высокого берега озера. Стены этого туннеля были также выложены брёвнами, и он казался светящимся проходом, ведущим куда-то в даль, скрывавшуюся в розовом сумраке. Туннель был наполнен водой.

«Черепахи» прошли арку и углубились в проход. Дно туннеля заметно поднималось.

Свет, исходивший из бревенчатых стен, окрашивал воду в красноватый цвет. Было настолько светло, что Белопольский и Баландин могли без труда рассмотреть самые мелкие подробности. Сопровождавшая их толпа «черепах» с розовыми телами и красными панцирями в этом освещении стала походить на толпу фантастических призраков. Жёлтый огонь их глаз погас.

«Черепахи», нёсшие машину, шли на двух ногах, в вертикальном положении. Большинство остальных передвигалось на четырёх.

Туннель был очень длинен. Машину несли дальше и дальше, а выход всё не показывался.

- Вряд ли можно предположить, что этот туннель искусственный, - сказал Белопольский. - Вероятно, он пробит водой.

- Кто их знает! - ответил Баландин. - Всё может быть. Но скоро мы это узнаем.

Впереди в розовом сумраке появилось наконец что-то яркое. Ещё несколько минут - и перед ними открылось огромное пространство, показавшееся в первую секунду совершенно пустым.

«Черепахи» вышли из воды.

Исполинская пещера уходила куда-то далеко, в неразличимую глазом глубину берегового обрыва. (Было совершенно очевидно, что их доставили к южному берегу озера.) Над головой, примерно в пятнадцати метрах, нависал каменный свод. Пещеру освещал слабый свет. Откуда он исходил - они не видели.

Основание пещеры было совершенно сухо. Правильными рядами поднимались какие-то странные кубы. Это было похоже на улицы, застроенные домами без окон. Кубы были, по-видимому, деревянными, но брёвна не светились. А может быть, их слабый свет терялся в общем освещении пещеры.

- Вот он где, их город! - сказал Белопольский тоном удовлетворения.

- Похоже на то, - ответил Баландин.

«Черепахи» шли посередине одной из «улиц». Часто мелькали какие-то неясные фигуры. Судя по размерам, это были не «черепахи».

Деревянные кубы казались домами неведомых жителей этого подземного города. Но для огромных «черепах» такие жилища были довольно тесны.

Выход из туннеля остался далеко позади. Толпа «черепах» шла всё дальше и дальше.

Наконец они остановились. Потом подошли к стене одного из «домов» и стали куда-то спускаться. Метров пять они шли прямо, потом поднялись и вышли уже внутри постройки. Пройдя ещё несколько шагов, осторожно поставили машину на бревенчатый пол.

В общей сложности они пронесли вездеход, весящий больше полутора тонн, километра два с половиной, что лишний раз доказывало их чудовищную силу.

Одна за другой «черепахи» вышли тем же путём, каким и вошли.

- Вот мы и в тюрьме, - сказал Белопольский, - а я так и не успел выбросить бутылку с письмом. Теперь это вряд ли удастся.

Они внимательно осмотрелись.

Помещение было совершенно пусто. Никаких внутренних перегородок в нём не было, - одна сплошная «комната», очевидно единственная в доме без окон и без потолка.

Глядя с «улицы», казалось, что куб закрыт со всех сторон. На самом деле это был не куб, а просто четыре стены, высотой метров в семь.

Оба звездоплавателя подумали, что такое устройство домов вполне логично. Над «городом» не было неба, ему не угрожали ни дождь, ни ветер. Потолок с успехом заменял каменный свод пещеры. Пол был сделан из брёвен. Дверь, если можно было назвать так этот вход, помещалась в одном из углов. Стены и пол светились розовым светом.

Минут двадцать люди молча ждали, не появится ли кто-нибудь из венериан, но время шло, а никто не приходил к ним.

- На сколько времени нам хватит кислорода? - спросил Баландин.

- Почти на двое суток. Но какое это имеет значение? Только продление агонии.

- Нельзя ли бежать отсюда?

Белопольский пожал плечами.

- Как ваши ноги? - спросил он вместо ответа.

- Какое это имеет значение, - повторил слова своего командира Баландин, - я забыл о них.

- Всё равно! Пока есть время, надо переменить повязку. Кто знает, что нас ждёт впереди.

Белопольский зажёг свет в кабине. Осторожно сняв повязку, он внимательно осмотрел обожжённые голени и нахмурился. По краям вздувшихся волдырей кожа была ярко-красной, что указывало на сильное воспаление.

«Может начаться гангрена, - явилась тревожная мысль, - как он терпит? Это, вероятно, адская боль.»

Кроме пикриновой кислоты, никаких средств в аптечке не было. Она предназначалась только для оказания первой помощи. Но Белопольский всё равно не знал, что надо делать при таком тяжёлом ожоге.

Он наложил новую повязку и забинтовал ноги профессора.

Потянулись томительные минуты ожидания. Стараясь экономить энергию аккумуляторов, Белопольский погасил свет в кабине. Свечения стен было вполне достаточно.

С того момента, как они очнулись после обморока, прошло уже больше двух часов. Полчаса они находились в кубе, но ни единого звука не доносилось к ним. Кругом словно всё вымерло. Глубокая тишина царила в «доме».

Но не принесли же их так далеко только для того, чтобы бросить в этой бревенчатой комнате. Кто-то должен был прийти к ним. Но кто и зачем? Что с ними сделают?..

Белопольский открыл дверцу и вышел из машины.

Их маленький вездеход не имел выходного тамбура. С того времени, как они покинули звездолёт, оба не снимали противогазов. Внутри машины был воздух Венеры, такой же, как и снаружи.

Стоять на круглых брёвнах было трудно. Ноги скользили по гладкому дереву.

Белопольский подошёл к ближайшей стене и попытался найти щель, через которую удалось бы заглянуть наружу, но брёвна были пригнаны друг к другу очень плотно. Он осторожно обошёл помещение, в любую секунду готовый броситься обратно к машине при появлении венериан. Подойдя к «двери», он увидел, что лестницы не было. Спуск состоял из тех же брёвен. Было трудно себе представить, как могли «черепахи» с тяжёлым грузом подняться по ним.

Отверстие входа было квадратной формы и имело метра три в поперечнике.

Закончив обход, Белопольский вернулся к машине.

Прошло ещё около часа. Никто не приходил, и это становилось странным и угрожающим. Неужели «черепахи» бросили их умирать здесь?..

Тишина стала казаться зловещей…

- Если нас не перетащат опять в воду, - сказал Белопольский только для того, чтобы прервать гнетущее молчание, - мы сможем пользоваться для дыхания воздухом Венеры через противогазы. Это сэкономит нам запас кислорода. Тогда его хватит дней на пять, шесть. Но у нас нет никаких продуктов, кроме аварийного запаса, а он очень невелик. Всё же я предлагаю подкрепить силы.

- Пожалуй, это не лишнее, - согласился Баландин.

Но только они успели достать свой «НЗ», как услышали какой-то звук, точно глухое топанье огромных ног.

Белопольский поспешно запер дверцу машины.

Они увидели, как у входа появилась уродливая голова «черепахи». Потом появилось и её огромное тело. Зверь ступил на пол.

В «руках» он нёс какой-то длинный и узкий предмет. В розовом сумраке «комнаты» люди не могли рассмотреть, что это такое. «Черепаха» поставила свою ношу и исчезла.

Не веря глазам, Белопольский и Баландин узнали в этом предмете человека, одетого в противогазовый костюм.

Это был геолог экспедиции Василий Васильевич Романов.

24 июля вечер Венеры подошёл к концу. Как и предполагали, сумерки длились почти пятьдесят часов после захода Солнца.

Уже с утра (звездоплаватели всё время вели счёт по земным часам) темнота начала быстро сгущаться. К восемнадцати часам ночь полностью вступила в свои права.

Но эта ночь была далеко не такой тёмной, как ожидали. Если бы Пайчадзе не сказал, что она наступила, они, вероятно, продолжали бы считать её вечером. Ничего похожего на чёрный мрак, который, казалось бы, должен быть на поверхности планеты, под толстым слоем облачных масс, не наблюдалось. Из окон обсерватории они видели реку, лес на её берегу и даже могли различить вдали линию порогов. Освещение напоминало земную ночь при свете Луны в первой четверти.

- Теоретические расчёты подтвердились, - сказал Пайчадзе. - Яркость ночного неба Венеры, благодаря близости к Солнцу, в пятьдесят раз сильнее, чем на Земле, и только в пять раз слабее света полной Луны. Мы не ошиблись.

Звездоплаватели готовились к ночной работе. Программа была обширна и разнообразна. Надо было сделать целый ряд точных фотометрических измерений освещённости в различные моменты ночи, составить график изменений нагрева почвы, а также и воздуха на разной высоте и опять-таки в различное время - в начале, середине и в конце ночи. Предстояло заняться интенсивностью падения на планету космических лучей, определением радиометодами внутреннего строения Венеры и бесконечным количеством других не менее важных работ, из которых часть предназначалась на эту ночь, а остальные на следующую. Звездолёт должен был находиться на планете двое венерианских суток.

Ни одну из работ нельзя было производить внутри корабля. Приходилось выносить приборы и аппараты на берег и находиться возле них длительное время. Хотя многие процессы могли проходить автоматически, учёные всё же дежурили у своих установок, не рискуя оставить их без присмотра. Жители Венеры уже доказали, что относятся враждебно к пришельцам с другой планеты, а ночью в любую минуту кто-нибудь из них мог оказаться вблизи. При огромной физической силе этих существ им ничего не стоит сломать и уничтожить хрупкие аппараты людей.

Все меры предосторожности были приняты. В радиусе ста метров вокруг звездолёта берег заливал яркий свет прожекторов. Никто и ничто не могло приблизиться к месту работы, не будучи своевременно замеченным. Каждого члена экипажа, которому нужно было выйти из корабля на берег, всегда сопровождали два товарища, хорошо вооружённые и готовые отразить нападение.

Надо сказать, что никто из учёных не верил, что «черепахи» действительно могут напасть на звездолёт. Охрана осуществлялась на всякий случай, больше для очистки совести.

Поиски вездехода Белопольского в глубине озера с очевидностью показали, что свет прожекторов является вполне достаточной защитой. Для органов зрения подводных жителей, привыкших к темноте, этот свет, видимо, был совершенно непереносим.

Грозовые фронты почти не мешали работам. С наступлением ночи они стали появляться всё реже и реже и были гораздо слабее, - скорее сильные дожди, и только.

Когда экипаж находился на борту, прожекторы потухали, и прозрачная темнота опускалась на звездолёт. Тогда ночные бинокли и лучи радиолокаторов устремлялись на далёкую линию порогов. Возле них смутно виднелись штабеля брёвен, но никакого движения не удавалось заметить. Вид штабелей не изменялся, и было очевидно, что обитатели озера почему-то не трогают их.

Несколько раз звездоплаватели внезапно зажигали прожектор, направляя луч его света на близкую опушку леса, но и там ничего не обнаруживали.

- Они боятся нашего корабля, - говорил Мельников, - и не рискуют приблизиться к нему. Наше присутствие мешает им производить обычную ночную работу.

Это было более чем вероятно. Исполинский корабль, неведомо как очутившийся на берегу реки, неведомо откуда взявшийся и неизвестно что из себя представлявший, должен был казаться венерианам чем-то таинственным, непонятным и пугающим. Первобытные существа даже отдалённо не могли вообразить истинного назначения этого чудовищно огромного предмета. Он должен был возбуждать в них ужас.

- Неужели, - говорил Второв, - мы так и вернёмся на Землю, не имея ни одного снимка «черепахи». Я никогда не прощу себе этого.

У Геннадия Андреевича были все основания быть недовольным собой. Он видел «черепах», они неподвижно стояли, ярко освещённые светом прожекторов, в его руках находился киноаппарат, более удачных условий съёмки нельзя было себе представить, но… ни одного снимка обитателей Венеры!..

Исправить упущение, очевидно, нельзя. Венериане не появятся возле корабля. О том, чтобы попытаться ещё раз увидеть их на берегу озера, не могло быть и речи. Мельников, вступивший в командование кораблём, категорически заявил, что не допустит ни одной экскурсии куда бы то ни было. До самого старта на Землю ни один член экипажа не отойдёт далеко от корабля.

- Довольно жертв! - сказал он своим товарищам. - Их и так слишком много. С обитателями Венеры познакомимся в следующем рейсе.

Как ни хотелось Второву получить снимки венериан, он должен был признать, что это решение единственно правильное. Экспедиция потеряла четырёх человек. Это действительно, слишком много.

Случайность, которую невозможно было предвидеть и предупредить, погубила на Арсене Леонида Орлова. По своей вине, жертвой собственной неосторожности стал Василий Романов. Неизвестно, как Белопольский и Баландин попали в руки венериан и были унесены ими на дно озера. Никаких надежд на их спасение уже не могло быть.

Вездеход исчез бесследно. Князев и Второв восемь раз погружались в озеро на амфибии, но не обнаружили машины. Куда её могли унести? Это оставалось тайной. После восьмой, бесплодной, попытки Мельников приказал возвращаться на корабль.

- Мы сделали всё, что могли, - сказал он, - больше рисковать нельзя.

Гроза, прервавшая первый поиск, оказалась, к счастью, слабой и непродолжительной. Но, когда она окончилась, Коржевский и Андреев с ужасом увидели, что их товарища, не успевшего вскочить в машину, нигде нет. Стало очевидно, что Василий Романов был оглушён ударом ливня и смыт в озеро.

- Немедленно найти! - приказал Мельников.

Вездеход-амфибия нисколько не пострадал. Как только началась гроза, Князев погрузился под воду, где уже не могли угрожать ни ливень, ни молнии. Опасения, что на машину нападут «черепахи», не оправдались. Венериане, которых оба разведчика насчитали на дне больше сотни, панически боялись прожекторов. Как только появлялся свет, они падали на дно, прячась под свои панцири совершенно так же, как делали это в океане. Амфибия могла плавать под водой сколько угодно без всяких опасений.

Узнав о исчезновении Романова, Князев немедленно приблизился к берегу и тщательно обыскал дно. Но молодой геолог исчез так же бесследно, как вездеход Белопольского.

С энергией отчаяния, забыв обо всём, они, сменяя друг друга, искали пропавших товарищей двенадцать часов подряд. Дно озера было обследовано на всём своём протяжении.

Напрасно!.. Ни вездехода, ни тела Романова нигде не было. Озеро оказалось неглубоким. Они видели на его дне огромное количество брёвен, лежавших кучами, многочисленные виды водорослей и других растений, но, кроме «черепах», не заметили ни одного живого существа, ни одной рыбы.

- Спрятать машину там абсолютно негде, - сказал Князев. - Мы не могли не заметить её.

- Где же она может быть?

- Не знаю. Но в озере её нет.

Почти одновременная гибель трёх товарищей угнетающе подействовала на всех членов экспедиции.

Вечером 24 июля Мельников записал в своём дневнике:

«Последний срок миновал!

До сих пор какое-то неясное чувство говорило мне, что Константин Евгеньевич и его спутник живы. Так хотелось надеяться! Мне казалось, против всякой вероятности, что они вернутся к нам. Сегодня эта призрачная надежда окончательно рухнула. Даже теоретически не на что рассчитывать. Всё кончено. Запас кислорода в вездеходе исчерпан. Если они были живы до сих пор, то сейчас, безусловно, мертвы. Им нечем больше дышать! Какая страшная участь…

Я хочу верить (вот до чего дошло!), что «черепахи» сразу сломали стенки машины, разбили стёкла окон, умертвили… Слишком ужасно думать, что они жили двое суток без надежды на спасение, во власти свирепых зверей!..

Насколько счастливее (какое слово!) судьба Романова! Если он не был убит сразу ударом ливня, то всё же умер очень скоро, запас кислорода в его баллоне был так мал.

Ирония судьбы! Я жалел, что прервана связь с Землёй. А сейчас я благословляю это обстоятельство. Какими словами могли бы мы рассказать о случившемся?..

Конечно, это эгоистично, но я думаю об Оле. Сколько томительных дней выпало ей на долю, когда после спуска на Венеру на Земле не знали о нашей судьбе. Известие о гибели ещё трёх членов экспедиции… нет, лучше не думать об этом кошмаре!.. Куда всё-таки делся вездеход? Куда исчезло тело Романова?

Неужели кто-нибудь сможет упрекнуть нас, что мы плохо искали? Не попробовать ли ещё раз? Нет, я не имею на это права. Василия Романова схватили «черепахи». Это очевидно. И спрятали его тело так же, как вездеход К. Е. Зачем они это сделали? И куда спрятали? Князев и Второв утверждают, что на дне озера машины нет. Зловещая тайна. Неужели «черепахи» разломали вездеход на мелкие куски? В клочья разорвали тела наших несчастных товарищей? А может быть… жутко думать, что и это могло случиться!..

Что мы знаем о жителях Венеры? Ничего не знаем. «Черепахи»! Какие странные и причудливые создания! Я хорошо помню их. Назойливо стоят они перед моими глазами. Могли ли мы думать, когда смотрели на них из подводной лодки, что это и есть разумные обитатели Венеры, что именно они, эти земноводные, и есть люди планеты? Даже сейчас, когда, казалось бы, отпали последние сомнения, я не могу верить этому.

Коржевский утверждает, что, судя по описаниям, «руки» «черепах» не могли создать линейку, они не способны к такому труду, это не руки, а лапы животных. Я убеждён в правильности этого рассуждения. Линейку сделал кто-то другой.

Может быть, «черепахи» только животные? Их поведение не похоже на поведение животных Земли. Что из этого? Мы имеем дело с животными Венеры. Слоны в Индии работают. Они ломают деревья, переносят брёвна. Совсем так же, как «черепахи». К тому же, мы не знаем, они ли делают это.

Кто же тогда настоящие венериане? Где они? Как они выглядят?.. Увидим ли мы их? Нет, в этом рейсе не увидим. Я сам запретил всякие попытки. И не изменю этого решения. Потом! В следующем рейсе!

Как тяжело, как трудно казаться спокойным, ничем не выказывая боли, которая ни на минуту не оставляет тебя! Как часто приходится усилием воли сдерживать рыдания, готовые вырваться. Иногда хочется выть, как зверю, дать выход отчаянию. Нельзя! Любому из моих товарищей можно. Мне нельзя. Даже наедине с собой я должен держаться. Я не принадлежу себе. Потом! Когда наш несчастный рейс закончится…»

В ночь на 25-е дежурил Князев.

В три часа утра он неожиданно разбудил всех звонком тревоги. Не прошло и пяти минут, как в рубке управления собрались все восемь человек.

- Что случилось? - спросил Мельников, первым вошедший в рубку.

Князев молча показал на экран.

Небо Венеры пылало заревом. Зловещий красный свет был так силён, что можно было отчётливо видеть всё, что окружало корабль. Обычно тёмные, тучи сверкали всеми оттенками рубина. Казалось, что где-то за горизонтом разгорается гигантский пожар.

С сильно бьющимся сердцем звездоплаватели не спускали глаз с непонятной картины.

Что это?.. Пожар? Извержение вулкана?.. Им казалось, что кровавый свет становится сильнее, что-то неведомое приближается к звездолёту, неся с собой угрозу.

Мельников переглянулся с Зайцевым. Одна и та же мысль мелькнула у обоих - не пора ли поднять корабль в воздух и, пока не поздно, уйти от неизвестной опасности?

Вдруг откуда-то из-за леса взметнулись к зениту и рассыпались по нему искрящимся занавесом зелёные и фиолетовые линии. Мерцающей сеткой они закрыли весь горизонт, переплетаясь и сверкая всеми оттенками изумрудов и вишнёво-красных гранатов.

- Полярное сияние! - первым догадался Пайчадзе.

- Оно вспыхнуло внезапно, - сказал Князев.

Успокоившись, все перешли в обсерваторию и, столпившись у окон, молча смотрели на поразительное зрелище. Второв вертел ручку киноаппарата.

Рубиновый цвет неба сменился оранжевым, потом, пройдя всю гамму цветов, неожиданно вспыхнул чистейшим аквамарином. Изумрудные и гранатовые линии уступили место сверкающему потоку хрустальных нитей.

Фантастический калейдоскоп красок непрерывно сменялся больше полутора часов, поражая взор неистощимым разнообразием сочетаний всех цветов и оттенков. Во всём богатстве предстала перед людьми палитра величайшего из художников - Великой Природы.

Уходящее всё ниже за горизонт, Солнце давало прощальный спектакль.

К пяти часам утра полярное сияние Венеры стало меркнуть. Всё слабее окрашивалось небо, всё яснее проступали на нём свинцовые тучи.

- Изумительно! - сказал Коржевский.

- Вопрос, что! - отозвался Пайчадзе. - Изумительно не само зрелище. Оно должно быть красочным. Венера близка к Солнцу. Изумительно другое. Полярное сияние - в верхних слоях атмосферы, за десятикилометровым слоем облаков. Почему мы видели его так ярко? Непонятно.

- Что же мы могли увидеть, если бы поднялись над облаками? - спросил Второв.

- Скорее всего, ослепли бы, - ответил Пайчадзе.

Взволнованные всем виденным, звездоплаватели неохотно разошлись по каютам.

Но никто не смог заснуть сразу. И когда, не прошло ещё и часу, Князев вторично дал сигнал тревоги, все кинулись к рубке, надеясь ещё раз увидеть чудесное зрелище, которым не успели вдоволь налюбоваться. Но на этот раз их ожидало совсем другое. Ставшая памятной, ночь преподнесла ещё один сюрприз.

С бледным, взволнованным лицом Князев встретил товарищей непонятной фразой:

- Они только что принесли!..

- Кто «они»? - спросил Мельников.

- «Черепахи».

Все бросились к экрану. Но в мутном полусвете ночи они не увидели ничего.

- Свет! - приказал Мельников.

Яркий луч прожектора лёг на «землю». И тогда совсем близко от корабля они увидели маленький тёмный предмет, лежавший на траве.

- Я заметил, - рассказал молодой механик, - как со стороны порогов стала приближаться плохо различимая масса, какое-то тёмное тело. Сначала мне показалось, что это огромное животное. Оно медленно подходило всё ближе. Я не стал зажигать прожектор, хотелось рассмотреть его, а свет мог его испугать. Ведь оно не могло причинить вреда звездолёту, как бы велико ни было. Когда оно приблизилось, я узнал «черепах», совсем таких же, каких мы видели у озера. Они что-то несли. С ними было другое животное, гораздо меньших размеров, но я его не мог рассмотреть как следует. Не зная, что делать, я дал сигнал. Но пока вы успели прийти, «черепахи» подошли вплотную к кораблю и положили этот предмет на «землю». Потом они исчезли очень быстро в сторону реки.

- Вот тогда и следовало зажечь прожектор, - сердито сказал Коржевский.

- Я не решился. Мне не хотелось пугать их.

- Правильно! - одобрил его Мельников.

Значит, обитатели озера не боялись приблизиться к звездолёту. Они что-то принесли людям. Что и зачем?

- Товарищ Второв, - приказал Мельников, - выйдите на берег и принесите этот предмет на корабль. С вами пойдёт Андреев.

Через полчаса таинственное приношение внесли в обсерваторию.

Все с любопытством обступили подарок.

Это было что-то вроде деревянного блюда, имевшего форму ромба, с загнутыми внутрь полукруглыми краями. Оно было тщательно отделанное, гладкое до блеска, с тремя тонкими, тоже деревянными, острыми, прикреплёнными ко дну. Блюдо было аккуратно устлано пучками оранжевых водорослей и красными листьями. Сверху лежали восемь плоских лепёшек красного цвета и… золотые часы.

Не веря глазам, Мельников схватил их.

- Это часы Константина Евгеньевича, - сказал он.

Одним из самых основных факторов в жизни любого существа является питание. Первые представления едва развитого мозга неразрывно связаны с ним. И от нижних до верхних ступеней эволюционной лестницы всё живое подчиняется этому незыблемому закону природы.

Все существа, наделённые разумом, независимо от степени его развития, заботятся о питании, и не только для себя, но и для других существ, связанных с ними. Птицы и звери добывают корм своему семейству. То же делают люди. Хищник уступает добычу другому хищнику, если не хочет драться с ним из-за неё. Это свидетельство миролюбия. Дикие племена в знак мира предлагают врагу добытые ими продукты питания.

У восточных народов сохранился обычай - не есть в доме врага. Разделить пищу с врагом - значит помириться с ним. Предложить человеку поесть - значит выказать к нему добрые чувства.

Закон питания диктует нравы и обычаи. Так было, так есть, и так будет всегда, потому что пища - основа жизни, потому что это первый закон природы для живых существ. И можно с уверенностью сказать, что закон этот действителен не только на Земле. Он властно царит всюду, где есть способные хотя бы к примитивному мышлению живые существа, которые растут и размножаются. Это закон Вселенной!

Одинаковые представления о предмете должны неизбежно породить и одинаковые понятия о его роли в том или ином случае.

Что же удивительного в том, что венериане поступили так же, как на их месте поступили бы люди Земли. Только человеческие законы меняются и могут быть различными, законы природы всюду одинаковы. Принеся свой «хлеб» к звездолёту, жители Венеры показали этим, что хотят мира. Понять их поступок как-нибудь иначе было невозможно.

В этом смысле высказался биолог Коржевский, когда после детального анализа выяснилось, что восемь лепёшек, принесённых «черепахами», представляют собой питательный продукт, изготовленный, из рыбы.

В значении неожиданного подарка никто не сомневался. Это был знак мира. Что же думали жители Венеры о звездолёте? За что его принимали?

- Не видя Солнца, не видя звёзд, они не могут знать о существовании других миров, - сказал Пайчадзе. - Они принимают нас за неизвестных до сих пор жителей той же Венеры.

Это было вполне возможно. Встречали же дикие жители островов впервые увиденные ими корабли европейцев плодами и изделиями своих рук.

Но зачем рядом со своим «хлебом» венериане положили часы Белопольского. Что означает это зловещее напоминание о погубленном ими человеке? Часы не шли, а всем было хорошо известно, что Константин Евгеньевич никогда не забывал завести их. Что это? Предупреждение или знак раскаяния?

Мысль, одновременно пришедшую всем, высказал Пайчадзе.

- Они сняли часы с тела Константина Евгеньевича, - сказал он, - и принесли нам, чтобы показать - тела у них. Почему они не принесли их сами, не знаю. Предлагают нам это сделать. Питательные лепёшки показывают, что они хотят мира и больше не нападут на машину. Я считаю - мы обязаны нанести им вторичный визит. Конечно, на берегу озера. Если они выйдут и пригласят к себе, можно проникнуть в озеро на амфибии.

Несколько минут в кают-компании, где происходил разговор, стояла тишина. Никто не решался первым высказать своё мнение по столь ответственному вопросу раньше, чем выскажется Мельников. А Борис Николаевич долго молчал. Он казался всецело погружённым в свои мысли.

- Я присоединяюсь к Арсену Георгиевичу, - решился заговорить Топорков, - советским учёным не пристало бояться опасности.

- Дело не в опасности, - сказал Мельников и снова задумался. - Почему лепёшек восемь? - неожиданно спросил он. - Можно ли считать это простой случайностью?

Все бывшие в каюте - переглянулись. В самом деле! Никто не обратил внимания, что число лепёшек точно соответствует числу оставшихся на корабле членов его экипажа. Каждому по одной!

- Откуда же они могли узнать? - нерешительно сказал Коржевский.

- Вот именно, откуда? - Мельников посмотрел на товарищей заблестевшими глазами. - Они могли узнать об этом от…

Он не договорил, но все сразу поняли.

Загадочное появление золотого хронометра, с которым, как они все знали, никогда не расставался Белопольский, могло означать совсем не то, что они думали. Он сам отдал его венерианам. Это могло означать: «На помощь!»

Неужели же Белопольский и его спутник живы?..

- На озеро! - страстно вскрикнул Пайчадзе.

- Да! - ответил Мельников. - Мы должны немедленно отправиться на озеро. Возможно, мы ошиблись, но возможно, что угадали правильно. Медлить преступно.

Решение командира обрадовало всех. Один только Коржевский нахмурился и покачал головой с видом большого сомнения.

- Кому же Константин Евгеньевич мог сказать о нас? - спросил он. - «Черепахам»? И как он говорил с ними?

- Саша видел какое-то существо, - ответил Мельников, - это, наверное, и был настоящий венерианин. Как бы то ни было, мы не можем пройти мимо появления часов, что бы они ни означали.

- Я не спорю, - согласился биолог.

Приняв решение, звездоплаватели, не теряя времени, приступили к его выполнению. Из ангара вывели самый крупный из вездеходов. Это была сплошь металлическая могучая машина с двумя моторами, в две с половиной тысячи лошадиных сил каждый, с двумя самостоятельными панелями управления. Она могла двигаться в обе стороны с одинаковой скоростью, достигавшей ста двадцати километров в час. Узкие окна, расположенные со всех сторон, вместо стёкол имели прозрачные пластмассовые пластины толщиной в три сантиметра. Гусеницы были так широки, что машина могла устойчиво держаться на болотистой почве. Передняя и задняя стенки были снабжены острыми, расходящимися по бортам таранам, прикрывавшими гусеницы. Вездеход мог пробираться через не проходимую для других машин чащу. Длина машины - восемь метров - предохраняла её от опасности опрокинуться при крутых подъёмах или спусках, вес - тридцать две тонны - защищал от участи, постигшей машину Белопольского. Вряд ли «черепахи» могли поднять подобную тяжесть.

Завод изготовивший её специально для рейса на Венеру, позаботился и об удобствах экипажа. В вездеходе было шесть мягких кресел, которые могли превращаться в постели. Автоматически действующие аппараты «следили» за чистотой воздуха и его температурой. Двери были двойные, с выходным тамбуром. Три радиоустановки - основная, аварийная и телевизионная - обеспечивали надёжную связь.

В отличие от вездеходов, которые до сих пор употреблялись в космических рейсах, эта машина не была безоружна. В специальной башенке, возвышавшейся на носу, находился крупнокалиберный пулемёт.

Камов заставил Белопольского согласиться взять с собой эту вооружённую машину, «на всякий случай».

«Кто знает, может быть, мы жестоко ошибаемся относительно обитаемости Венеры, - сказал он. - Сделайте это для нашего спокойствия».

- Это тридцать две тонны лишнего груза.

- Всё равно вам нужен большой вездеход.

Кроме пулемёта, сами гусеницы, учитывая огромную мощь двигателей, были грозным оружием. Будь машина менее мощной, Мельников, возможно, не решился бы на опасную экскурсию.

Когда начали обсуждать, кому участвовать в поездке, возникли горячие споры. Каждому хотелось быть зачисленным в экипаж. В конце концов Мельникову пришлось употребить власть командира.

- Машину поведёт Князев, - сказал он, - с ним отправятся: Коржевский, как врач, и Второв, как кинооператор. Командовать вездеходом поручаю Князеву.

В половине восьмого утра 25 июля по земному календарю и глухой ночью по календарю Венеры вездеход отошёл от звездолёта и, миновав освещённую прожектором полосу берега, направился на тихом ходу к порогам. Оставшиеся на борту корабля, собрались в помещении обсерватории, следили за ним до тех пор, пока неясный силуэт машины не потонул в темноте ночи. Но и тогда они продолжали стоять у окна, напряжённо всматриваясь вдаль.

Минут через десять далеко-далеко мелькнул светлый луч, - их товарищи искали вход на просеку. Потом и этот луч скрылся. Очевидно, машина вошла в лес.

Пять человек перешли на радиостанцию. Топорков включил экран. И тотчас же на нём появилась лесная дорога. Телекамера, установленная на вездеходе, работала.

Отчётливо была видна медленно движущаяся на них панорама леса, освещённая ярким светом прожекторов машины. Из репродуктора раздавался шорох её гусениц. Экипажу корабля казалось, что они находятся рядом с друзьями, вместе с ними участвуют в этой беспримерной ночной экспедиции. Они слышали каждое слово, которыми изредка обменивались Князев, Коржевский и Второв, и при желании могли, включив радиосвязь, принять участие в разговоре.

Топорков протянул руку, чтобы сделать это, но Мельников остановил его.

- Не нужно отвлекать их внимания. Если понадобится, они сами нас вызовут.

Он говорил так тихо, словно боялся, что экипаж вездехода его услышит. Но передатчик был выключен.

Пять человек молча сидели в затемнённой рубке перед светящимся экраном, всем своим существом участвуя в каждом движении машины. Они как бы слились с ней в одно целое. Зайцев даже покачнулся в кресле, когда панорама на экране дрогнула и пошла быстрее. Князев резко увеличил скорость.

И вдруг…

Пять человек стремительно подались вперёд. Подавленное восклицание замерло на всех устах.

Из-за поворота, к которому, быстро приближалась машина, неожиданно появилась группа обитателей озера. Их было не меньше двадцати..

Все пятеро физически ощутили, как Князев затормозил вездеход. Картина на экране остановилась. И так же неподвижно застыла группа «черепах».

Несколько секунд можно было отчётливо видеть красные панцири, бледно-розовые морщинистые тела и маленькие треугольные головы…

А затем прожекторы машины погасли. Лес погрузился в полную темноту.

И такая же полная темнота хлынула с экрана в радиорубку.

Встреча с жителями Венеры не была неожиданной для Князева и его товарищей, которые в любой момент ожидали, что вот-вот покажутся хозяева планеты. Они даже удивились, когда, подъехав к порогам, не увидели ни одной «черепахи». Штабеля казались нетронутыми.

Почти километр прошла машина по лесной дороге, ничего не встретив. Два раза в самом конце «светового коридора» в луче прожектора промелькнуло что-то живое, но это случилось так внезапно и так быстро, что они не могли решить, действительно ли они что-то видели или им только показалось.

- Неужели на Венере всё-таки есть животный мир? - недоуменно сказал Коржевский. - И живые существа появляются по ночам?

И вдруг из-за поворота показались венериане.

Князев остановил машину.

«Черепахи» также остановились. Между ними и вездеходом было шагов тридцать.

С этого близкого расстояния можно было хорошо ррассмотреть подробности, которые ускользнули от внимания тех, кто видел эту группу на экране.

На звездолёте заметили только «черепах». Коржевский, Второв и Князев увидели ещё и другое. И когда убедились, что зрение их не обманывает, что перед ними не мираж, а реальная действительность, они поняли - великая тайна Венеры наконец раскрылась.

Коржевский был прав: не «черепахи» были хозяевами планеты, теми разумными существами, присутствие которых на сестре Земли звездоплаватели почувствовали с первого же дня пребывания на ней…

Громадные розовые тела, с уродливыми красными панцирями на спинах, со странно маленькими треугольными головами заполнили просеку плотной стеной. Их было очень много, и из-за поворота выходили всё новые и новые. Передние стояли неподвижно и не выказывали никаких враждебных намерений. Возможно, что они были ослеплены светом прожекторов.

Но всё внимание трёх звездоплавателей сосредоточилось не на них, а на том, что находилось впереди «отряда».

Не сразу различимые на фоне этой розовой массы глазам людей предстали три странных существа.

Для сомнений не оставалось места. Это были «люди» Венеры.

Рядом с гигантскими «черепахами» они казались совсем маленькими, их рост не превышал одного метра. Тело, покрытое бледно-розовой, почти белой кожей, оканчивалось коротким толстым хвостом. Две пары конечностей были снабжены свободными, без плавательных перепонок, пальцами. На короткой шее помещалась голова с выдающимися вперёд губами и тремя огромными глазами, расположенными не с боков, а спереди, в один ряд. Близко посаженные друг к другу, они казались издали чёрной повязкой. Гладкий, блестящий череп не имел волос.

Они стояли прямо, упираясь в землю хвостом и нижними конечностями, которые можно было назвать «ногами». У этих ног не было ступнёй, а только пальцы, длинные и толстые.

Что касается верхних конечностей, то в их назначении нельзя было сомневаться. Это были «руки» - гладкие, круглые, оканчивающиеся широкими кистями с четырьмя гибкими пальцами.

В руках венериане держали различные предметы.

У одного была длинная деревянная палка, похожая на копьё без металлического наконечника. У другого - каменный сосуд в форме чаши. В руках третьего была линейка. Совершенно такая же, как выловленная в воде залива кораллового острова, - длинная, тонкая, деревянная линейка. Та самая линейка, которая не давала людям покоя всё это время. Теперь они увидели её в руках владельца.

Несколько секунд люди молча смотрели на хозяев планеты. Коржевский машинально отметил, что над тремя чёрными глазами имеется характерная выпуклость лба. У «черепах» головы были плоскими, их глаза светились в темноте жёлтым огнём, как у земных зверей они светятся зелёным.

Ещё не видя ни «черепах», ни их хозяев, он чутьём биолога понял, что первые не могут быть разумными существами. Всё, что он слышал о них, противоречило такому заключению. И теперь он убедился, что был прав.

То же думали Второв и Князев.

Люди видели, как замершие на месте при неожиданном появлении вездехода венериане (не «черепахи») несколько мгновений стояли неподвижно. Потом каждый поднял руку и закрыл ею глаза, защищаясь от света. Но ни один из них не сделал ни шагу назад.

«Черепахи», как по команде, повернулись спиной к машине.

И тогда Князев сделал то, что другой на его месте, возможно, не решился бы сделать. Он погасил прожекторы.

- Опасность нам не угрожает, - сказал он спокойно. И с этими словами повернул выключатель и зажёг свет внутри машины. Он как бы приглашал венериан подойти ближе и взглянуть на людей Земли.

- Их так много, что они могут поднять вездеход и понести его, - сказал Второв.

- Они этого не сделают, - уверенно заметил Князев. «Ведь они принесли нам свой хлеб», - подумал он.

За окнами машины была темнота. Трое звездоплавателей молча ждали.

Что делают сейчас обитатели Венеры, они не знали. Может быть, венериане боялись подойти к непонятной им машине или совещались, что предпринять. А может быть, им мешал даже относительно слабый свет лампочки внутри кабины.

Коржевский подумал, что это последнее наиболее вероятно, и выключил её. Теперь внутренность вездехода освещал только слабый голубоватый свет приборов пульта.

И тогда они увидели движущиеся жёлтые огоньки. Это светились в темноте глаза «черепах». Огоньки приближались. Громадные животные медленно и осторожно подходили к машине.

Люди обратили внимание, что на высоте метра от «земли» никаких глаз не было видно. Это означало, что либо сами венериане не хотели приблизиться, либо их глаза не обладали способностью светиться.

Вдруг красной точкой вспыхнул на щитке сигнал вызова. Коржевский наклонился к рации.

- Подождите! - шёпотом сказал он. - Они подходят к нам.

Неясные тени показались совсем близко. Люди не видели их. Им казалось, что шевелится сама темнота, окружавшая машину. Светящаяся жёлтым огнём цепочка огромных глаз, словно вися в воздухе, надвигалась на них, охватывая вездеход полукругом. Точно тёмная стена заслонила собой темноту леса.

«Черепахи» находились в метре от машины. Каждое мгновение могло последовать нападение. Князев крепко сжал в руках рычаги управления…

Были ли с «черепахами» люди Венеры?..

В кабине стоял голубой сумрак. Звездоплаватели едва видели друг друга. Призрачный свет приборов не выходил наружу, но иногда люди замечали, как рядом с окнами мелькали смутно различимые тусклые отблески - блики света на блестящих розовых телах. Чуть слышный шорох доносился до их напряжённого слуха - «черепахи» ощупывали машину.

Коржевский неожиданно громко кашлянул. Сразу прекратился шорох. Жёлтые огни глаз отступили назад. Тёмная стена отодвинулась.

Биолог удовлетворённо улыбнулся. Венериане обладали тонким слухом. И они боялись вездехода.

Минуты две жёлтые огни глаз не приближались. Но, очевидно, полная тишина внутри машины успокоила озёрных жителей. Стена снова придвинулась. Однако шорох больше не раздавался. Венериане не осмеивались или не хотели опять дотронуться до вездехода.

Князев, Коржевский и Второв понимали, что обитатели планеты внимательно рассматривают их. Привыкшие к темноте глаза венериан должны были хорошо видеть все подробности внутри машины. Свет приборов не мог мешать им, - он был слаб.

Какой-то предмет вплотную приблизился к переднему окну. Князеву показалось, что это не что иное, как знаменитая линейка. Кто-то осторожно и тихо постучал в стекло. Через полминуты стук повторился.

Жёлтая цепочка глаз отодвинулась на несколько метров.

- Они приглашают нас выйти, - сказал Князев.

Коржевский и Второв молча посмотрели друг на друга.

Выйти из машины… Оказаться в полной власти этих непонятных существ… Правда, они не выказывают никаких враждебных намерений, но всё же… Кто их знает, что у них на уме. Может быть, они пытались поднять машину и, увидя, что это невозможно, выманивают из неё людей.

- Надо спросить Бориса Николаевича, - сказал Коржевский.

- Зачем? - было видно, как Князев пожал в темноте плечами. - Мы должны выйти, если хотим познакомиться с венерианами. Я выйду!

- Тогда лучше я, - возразил Второв, - на звездолёте ты нужнее.

- Это ещё вопрос, кто из нас нужнее. Но к чему этот спор? Никакой опасности нет.

- Ну так и разреши выйти мне…

- Пустите лучше меня, - сказал Коржевский.

Князев даже не повернул головы в его сторону. Он будто не слышал слов биолога.

- Хорошо, - сказал он. - Если тебе так хочется, Геннадий, то иди. Но я считаю, что надо зажечь прожектор.

- Это ослепит их.

- Мы направим луч его света вверх. Иначе ты не сможешь шагу ступить в такой темноте. Отражение света от ветвей и листьев даст тебе возможность ориентироваться, а им не помешает.

- Всё-таки лучше посоветоваться с Мельниковым, - вторично предложил Коржевский.

Он не был обижен невниманием Князева, хорошо понимая, что молодой механик, которому доверили начальство над экскурсией, боится рисковать единственным на корабле биологом. Объём ещё не выполненной работы был очень велик. Станислав Казимирович предложил себя почти машинально и больше не заикался об этом.

- Я не возражаю, - ответил Князев, - но Борис Николаевич не может не согласиться.

Мельников действительно ни слова не сказал против. Выслушав подробный, но очень короткий рассказ Коржевского, он только спросил, кто выйдет из машины.

- Геннадий Андреевич, - ответил Коржевский.

Несколько секунд Мельников молчал.

- Будьте ко всему готовы, - сказал он. - Пусть один из вас находится у прожекторов, а другой станет у пулемёта.

Пока шли все эти переговоры, венериане ещё дальше отодвинулись от вездехода. Они явно ждали.

Второв надел на себя шлем противогаза. Князев повернул штурвал прожектора и включил ток. Белый столб света взметнулся вверх. Высоко над головой выступил из темноты лесной свод.

Мгла рассеялась, - её сменил прозрачный полусумрак.

В двадцати шагах они увидели плотную толпу «черепах» и три фантастические фигуры венериан. Все головы наклонились, словно приветствуя гостей. Но было ясно, что венериане сделали это не в знак привета, а просто спрятали глаза от блеска луча прожектора. Двое заслонили глаза рукой.

И ни одно из этих странных созданий не двинулось с места.

- Станьте у пулемёта, - сказал Князев Коржевскому.

Он считал эту предосторожность излишней, но так приказал им Мельников.

Биолог поднялся в башенку. Как и все члены экипажа «СССР-КС3», он хорошо владел всем находящимся в их распоряжении оружием.

Второв без малейшего колебания открыл внутреннюю дверь и прошёл в тамбур. Затем он вышел из вездехода и спокойно направился к венерианам.

Один из них двинулся ему навстречу.

«Черепахи» ходили подобно людям, передвигая ногами. Венерианин поступал иначе. Он не шёл, а прыгал. Помогая себе хвостом, он короткими прыжками приближался к человеку. В руках он нёс каменную чашу.

Коржевский и Князев с напряжённым вниманием следили за каждым движением венерианина. Одновременно они не выпускали из поля зрения двух оставшихся на месте и их грозную свиту.

Второв сделал только пять шагов и остановился. Венерианину понадобилось больше двадцати прыжков, чтобы преодолеть оставшееся расстояние.

Человек Земли и «человек» Венеры сошлись вплотную.

Второв протянул руку.

Венерианин не взял руки. Он даже отскочил на шаг назад. Потом он протянул вперёд свою чашу и, дотронувшись ею до руки Второва, выпустил её.

Чаша упала на землю и разбилась.

Остальное произошло в несколько секунд.

Венерианин отскочил и поднял руки. Это было, очевидно, сигналом.

Пять «черепах» бросились вперёд на Второва.

Князев мгновенно повернул штурвал. Луч света, описав стремительную дугу, ударил прямо в глаза нападающим.

Словно споткнувшись, «черепахи» остановились.

Молодой механик почувствовал, что через секунду Коржевский нажмёт на гашетку. Свинцовый ливень обрушится на плотную массу розовых тел, сея смерть и увечья.

- Не стреляйте! - крикнул он, зажигая второй прожектор.

Но и одного было достаточно. Нападавшие «черепахи» упали на «землю», спрятав головы под панцири. Остальные повернулись спиной к машине. Венерианин подходивший ко Второву, «на четвереньках» прыгал к своим сородичам.

Геннадий Андреевич наклонился и подобрал обломки чаши. Потом он отступил, пятясь. Он не боялся повернуться спиной к неожиданным врагам - прожектор создавал между ними непроходимую стену, а просто не мог стать лицом к вездеходу, от которого исходил ослепляющий свет.

Как только Князев услышал, что за Второвым закрылась дверца тамбура, он погасил один прожектор, а луч другого направил опять вверх. Он даже не подумал, что может следует дать задний ход и уйти от опасности. Он хотел знать, что будут делать венериане. Он не боялся их - свет был надёжной защитой.

- В чём тут дело? - недоуменно спросил Коржевский.

- Что случилось? - раздался из репродуктора встревоженный голос Мельникова. - Почему Станислав Казимирович хотел стрелять?

Князев рассказал обо всём, что только что произошло.

- Можно предположить, - закончил он, - что каменная чаша имела какое-то символическое значение. Геннадий Андреевич не успел её взять. Я это ясно видел. Чаша разбилась. Они поняли это как отказ принять дар. Мы ведь не знаем их обычаев. Может быть, по их понятиям это означает враждебные намерения или даже объявление войны. Кто их знает.

- Надо подобрать осколки и показать этим, что мы принимаем их подношение.

- Геннадий Андреевич так и сделал.

- А что венериане?

- Они отошли шагов на тридцать и как будто совещаются. По крайней мере, у них такой вид.

- Будьте крайне осторожны.

- Разумеется Борис Николаевич!

- Досадный случай! - сказал Коржевский. - Если бы Второв успел взять чашу, события могли принять чрезвычайно любопытный оборот.

- Они и так достаточно любопытны, - ответил Князев. - Даже слишком.

Венериане продолжали стоять на том же месте. Они не приближались к машине, но и не уходили. «Черепахи», все до одной, повернулись спиной к вездеходу. Трое венериан стояли тесной кучкой, и у них действительно был такой вид, будто они совещаются.

- Интересно! - сказал Коржевский. - Мне кажется, они думают, что наше единственное оружие - свет. Повернувшись спиной, они считают себя в полной безопасности.

- И в этом они правы, - сказал Мельников. - Свет - надёжное и достаточное оружие. Применить другое - жестоко и бесчеловечно.

- Вы правы, Борис Николаевич! - ответил Князев. - Эти существа не опасны. Против нас они бессильны.

Но прошло совсем немного времени, и он убедился, что ошибся в своей оценке.

Больше десяти минут положение оставалось прежним: вездеход не двигался, венериане тоже. Второв закончил «дезинфекционный» процесс и вышел из тамбура.

- Я действительно не успел взять чашу, - ответил он на вопрос Коржевского. - Не ожидал этого.

- А где обломки?

- Оставил в тамбуре. Рассмотрим на корабле. Что мы будем делать дальше? - обратился он к Князеву.

- Там увидим! Предоставим инициативу венерианам.

Ожидать «инициативы» пришлось недолго.

Где-то в задних рядах толпы красных панцирей произошло движение. Стоявшие впереди расступились в стороны, уступая дорогу чему-то, что в первый момент показалось людям неизвестной машиной. Вглядевшись пристальней, они поняли, что на них движется большой деревянный щит, сделанной из брёвен, скреплённых между собой чем-то вроде верёвок. Те, что его нёс, были невидны.

- Открытие военных действий, - сказал Князев.

- Исключительно интересно! - воскликнул Коржевский. - Становятся очевидным, что на Венере есть различные племена и они воюют между собой. Никакого сомнения, - война им известна.

- Очень жаль, - заметил Второв.

Щит приближался. Намерения венериан не вызывали сомнений. Прикрываясь щитом от света, они хотели приблизиться к вездеходу вплотную.

- Нельзя отказать им в смелости, - сказал Коржевский, - наша машина должна вызывать в них страх, но его незаметно. Отчего это происходит? - Он рассуждал словно сам с собой, и так спокойно, точно никакая опасность им не угрожала. - Земные дикари не осмелились бы напасть на вездеход. Венериане либо гораздо умнее их, либо, наоборот, гораздо глупее и не сознают опасности…

- Создавать гипотезы будем на звездолёте, - прервал его Князев, - стойте у пулемёта, но без моей команды не стреляйте. Геннадий! Пересядь к заднему пульту.

- Может быть, лучше уйти от них?

- Я хочу выяснить их намерения. Убежать, мы всегда успеем.

Произнося фразу, он даже не подозревал, как скоро будет вынужден переменить своё мнение.

Чтобы узнать нравы, обычаи, характер и силу одного народа, другому народу всегда нужно было время. Особенно, если они встретились впервые. Если так обстояло дело на Земле, между родственными друг другу существами, то насколько труднее обитателям одной планеты узнать обитателей другой.

Между людьми и венерианами общим был только разум. Во всём остальном они были совершенно различны. И только по внешнему виду, но, очевидно, и по восприятию мира. Люди не могли понять, почему незначительный с их точки зрения, случай привёл к такому резкому изменению отношения к ним со стороны хозяев планеты.

Венериане, по-видимому, действительно опасались только прожекторов. Понимали они, что представляют собой эти аппараты, или считали их живыми и опасными существами, оставалось неизвестным, но свои действия они направили именно против них. Люди поняли это слишком поздно.

Князев не сомневался, что «черепахи» повторят свой прежний манёвр - попытаются поднять машину и унести в озеро. Он был уверен что вездеход слишком тяжёл для них.

Но случилось иное.

Деревянный щит приблизился и остановился в четырёх шагах. Потом он упал на «землю», открыв гигантские фигуры венерианских «воинов». В лапах «черепах» были огромные камни.

Люди поняли всё, когда плотная мгла сменила недавний свет. Прожекторы были разбиты или сорваны чудовищной силой удара.

- Вперёд! - крикнул Князев.

Даже сейчас, при явном нападении, он не решился дать команду, которую ждал Коржевский.

Второв включил мотор. В кромешной тьме вездеход рванулся в сторону реки. Просека была прямой, но развить полную скорость ничего не видя впереди было нельзя. Они надеялись, что и на тихом ходу легко оторвутся от неуклюжих противников.

Глядя назад, Князев видел, что жёлтые огоньки глаз удаляются всё дальше и дальше. «Черепахи» остались на том же месте и не пытались преследовать машину.

И тогда ему неожиданно пришла в голову мысль, которая потом на звездолёте всеми была признана вероятной. «Венериане и не думали нападать на нас. Первые «черепахи», которые, как нам показалось, бросились на Второва, сильно пострадали от света, ударившего им прямо в чувствительные глаза. Возможно, что они совсем ослепли. И, не понимая причины, не зная, зачем нужны людям источники света, венериане отомстили прожекторам, как живым и враждебным существам. Они уничтожили их, возможно, полагая, что этим нисколько не вредят ни машине, ни тем, кто находится в ней. Что они знают о нас, если само существование иных, чем на их планете, условий жизни им совершенно неизвестно. Венерианам свет не нужен и чужд. Ведь даже луча Солнца они никогда не видели».

- Всё, что случилось, одно сплошное недоразумение! - вслух сказал Князев. - Но как поправить дело?

- Возвращайтесь на звездолёт, - приказал Мельников в ответ на рассказ, переданный по радио. - Тогда и обдумаем, как нам поступить. Поскорее!

- Мы не можем двигаться быстро, не видя дороги.

- Дорога видна, - неожиданно сказал Второв.

Все, кто был в машине и на корабле, одинаково удивились, услышав эти слова.

- Как ты можешь её видеть? - спросил Князев.

- Смотри сам, - ответил инженер.

Внутренний свет в кабине, естественно, не зажигался. Вглядевшись в переднее окно, Коржевский и Князев заметили в нескольких шагах от вездехода слабо светящуюся полосу. Потом они увидели вторую - метрах в ста.

- Что это такое? - удивился Коржевский.

- Стволы, - ответил Второв, - те, что лежат вдоль просеки.

- Да, это они, - подтвердил Князев, - так вот, оказывается, для чего они здесь положены.

- Это даёт нам право думать, что венериане не так уж хорошо видят в темноте, - заметил биолог.

- Вероятно, - предположил Князев, - стволы очищены от коры именно потому, что она мешает им светиться в темноте.

Вскоре выяснилось назначение и тех брёвен, которые лежали не одиночно, а кучками. Они обозначали повороты дороги.

- Это изумительно! - восхищался Коржевский. - В ботанике эти деревья произведут сенсацию.

- Странно, что мы не заметили свечения штабеля на берегу. Они ведь тоже состоит из очищенных стволов.

- Мы видели его только днём или при свете прожекторов.

Загадочные брёвна лежали на одинаковом расстоянии друг от друга. Стоило проехать мимо одного, как вдали светлой полоской появлялось следующее. Руководствуясь этими своеобразными указателями, Князев, сменивший Второва за пультом управления, уверенно вывел машину из леса.

Оказавшись на берегу реки, они легко убедились, что штабель действительно светился. Каждое бревно испускало слабый, слегка розоватый свет.

- Во что бы то ни стало надо захватить на Землю несколько таких деревьев, - сказал Коржевский.

- Ничего не может быть легче.

Над звездолётом взвилась огненная нить ракеты. На высоте ста метров она вспыхнула ярким светом и повисла на парашюте. По освещённому берегу вездеход полным ходом помчался к «дому». Через несколько минут он остановился у выходной камеры.

- Жаль! - сказал Князев. - Наша поездка окончилась бесплодно.

- Почему бесплодно? - возразил Второв. - «Черепахи» и венериане у меня здесь.

Он похлопал рукой по воронёной стенке кинокамеры.

Через несколько часов после возвращения машины Мельников собрал совещание в помещении центрального пульта.

Главная цель похода не была достигнута. О судьбе пропавших товарищей они ничего не узнали.

- Прошу всех высказать своё мнение, - скачал Борис Николаевич.

Первым взял слово Пайчадзе.

- То, что случилось, непоправимо, - сказал он. - Дальнейшие попытки считаю неразумными.

Один за другим шесть человек сказали то же самое.

- Присоединяюсь… - начал Мельников и вдруг замолчал, стремительно обернувшись.

Все услышали тихий, но хорошо им знакомый звук. Сработал один из автоматов пульта. Они увидели, как вспыхнула красная лампочка, соответствующая наружной двери нижней выходной камеры. Потом она погасла и загорелась зелёная. Стрелки приборов вздрогнули и задвигались. В камере начался дезинфекционный процесс.

Никто не двинулся с места. С побледневшими лицами члены экипажа смотрели на своего командира.

Что это значит?.. Кто может быть в камере?.. Все восемь человек были на пульте. Неужели?..

- Это один из них, - с трудом справляясь с голосом, сказал Мельников. - Больше некому.

Топорков вдруг кинулся к пульту и включил экран. Путаясь от волнения в ручках, он настроил кто на левую от корабля сторону.

Все увидели совсем рядом с бортом тёмный предмет и сразу узнали его. Это был пропавший вездеход Белопольского.

- …Я не успел вскочить в машину, - закончил свой рассказ Романов. - Станислав Казимирович, кажется, успел. Хлынул ливень. Что было дальше, я не знаю. Очнулся в воде. Кругом было темно. Сначала мне показалось, что я свободно плыву, но потом почувствовал, что меня кто-то крепко держит. Совсем рядом горели в темноте три огромных жёлтых глаза. Я понял, что это «черепаха» и что именно она держит меня и несёт куда-то. Я знал, что моя рация включена и стал звать на помощь. «Черепаха» вздрогнула от звука моего голоса, я это ясно ощутил, но не только не выпустила меня из лап, а сжала так крепко, что у меня кости затрещали. Тогда я замолчал и стал прислушиваться. Но ответа не было. Меня или не слышали, или, наоборот, я не слышал ответа. Повторить попытку я не решился. «Черепаха» могла меня раздавить, я и так еле дышал в её объятиях. Мне казалось странным, что вода не проникает в костюм. Оказывается, наши противогазовые костюмы водонепроницаемы. Ни одна капля не попала внутрь, и подача кислорода шла нормально. Но дышать было всё труднее, кружилась голова. Я понял, что это оттого, что я дышу чистым кислородом. Потом я увидел странный туннель с бревенчатыми стенами, от которых шёл розовый свет. Я убедился, что меня действительно несёт «черепаха». Она была совсем такой, каких вы нам описывали, Зиновий Серапионович. Отвратительное создание! Неужели это и есть венериане? Из туннеля меня пронесли в огромную пещеру, а затем сюда. Я никак не ожидал, что увижу вас здесь.

- Так же, как мы не ожидали увидеть вас, - хмуро ответил Белопольский. - Плохо, очень плохо! Трое членов экипажа попали в плен. На звездолёте осталось восемь человек. Я надеюсь, что Борис Николаевич никого больше не отпустит далеко от корабля.

- Они, безусловно, будут пытаться найти нас или, по крайней мере, наши тела, - сказал Баландин. - Обшарят всё озеро и, в конце концов, найдут туннель.

- Если амфибия войдёт в него, это может закончиться катастрофой. Её захватят. Ах, если бы у нас были личные рации! Я категорически запретил бы всякие попытки. Позвольте, - воскликнул Белопольский, - ведь у вас, Василий Васильевич, есть рация!

- Я уже сказал, что она почему-то не работает.

- Очень просто, - спокойно сказал Баландин, - не работает потому, что её нет.

- Как нет?!

Но маленького чёрного футляра портативной радиостанции действительно не было. Сиротливо висел оборванный провод.

- Проклятая «черепаха»! - сказал Романов. - Это она.

Стало ясно, что футляр был сорван в тот момент, когда животное схватило геолога.

- Теперь вся надежда на Мельникова, - сказал Белопольский, - он должен понять, что единственная его задача - это закончить программу работ и вернуться на Землю. Знакомство с венерианами завершит следующая экспедиция.

Константин Евгеньевич говорил таким тоном, словно его самого совершенно не касались последствия «предложенного» Мельникову плана. Было ясно, что Белопольский считал себя и своих двух товарищей безнадёжно погибшими.

- Нельзя ли бежать отсюда? - спросил Романов. - Наши костюмы вполне пригодны для путешествия под водой. Мне кажется, что в этом помещении нет запоров.

- Зиновий Серапионович не может идти, - ответил Белопольский.

- Только не думайте обо мне, - поспешно сказал Баландин. - Я не могу, но вы-то можете! Не будьте сентиментальны. Лучше погибнуть одному, чем троим.

- Всё равно, это совершенно невозможно. Стоит нам показаться в туннеле или на дне озера, и «черепахи» сразу увидят. Они тут же нас схватят, а может быть, и убьют. Нет! Если мы хотим, чтобы наша смерть не была напрасна, то надо действовать совсем иначе. Надо наблюдать, узнать как можно больше и всё записывать. Может быть, подвернётся случай отправить письмо в закупоренной бутылке. Когда станет ясно, что наши часы сочтены, сделаем попытку прорваться через туннель и выбросить её.

- Если Борис Николаевич будет придерживаться образа действий, который вы считаете самым разумным, то они никогда не найдут нашего послания, - заметил Баландин.

Белопольский посмотрел на профессора, и что-то вроде улыбки появилось на его суровом лице.

- Если будет… - сказал он. - К сожалению, в этом вопросе правы вы, а не я. Боюсь, что они будут нас искать. Но даже если и не будут, у нас есть надежда, что бутылку найдёт следующая экспедиция.

- Слабая надежда! - сказал Романов. - Я бы сделал попытку немедленно.

Они замолчали, каждый думая одну и ту же невесёлую думу. Положение было трагическим. Оторванные от товарищей, пленники неведомых венериан, они были совершенно беспомощны. Какую участь готовят людям обитатели планеты? Что хотят сделать с ними?..

Белопольский сказал: «Ничего хорошего!» Но венериане до сих пор не причинили людям никакого вреда, и это невольно оставляло место для какой-то надежды. И каждый из них продолжал надеяться, вопреки вероятности. Таково уж свойство человека.

Прошёл час, второй, третий…

Белопольский ещё раз переменил повязку на ногах Баландина. Профессор со стоическим терпением переносил боль.

Никто не приходил.

Они изредка обменивались короткими фразами. Говорить было не о чем. Всё было достаточно понятно и достаточно скверно.

- Если бы нас взяли в плен на Земле, - сказал вдруг Баландин, - то любые, какие ни есть, дикари подумали бы о нашем питании. Венериане не могут знать, что у нас есть свои продукты. Мне это очень не нравится.

Ни Романов, ни Белопольский ничего ему не ответили.

Тревога, которую каждый старался скрыть от других, постепенно увеличивалась. Окружавшая тишина становилась невыносимой. Что бы ни ждало их впереди, они хотели только одного - чтобы скорее наступила развязка.

Прошёл ещё час, потом ещё…

Неожиданно Белопольский вздрогнул и стал прислушиваться.

- Кто-то идёт! - сказал он. - И это не «черепаха». Не те шаги!

Через открытую дверцу машины они услышали царапающие звуки. Они доносились из угла, где находился вход в куб. Кто-то, несомненно, поднимался по наклонной бревенчатой лестнице. Звуки не были похожи на тяжёлый топот огромных ног «черепах». Брёвна не скрипели.

Белопольский запер дверцу. Стенки вездехода были их единственной защитой.

Трое людей молча ждали.

Вошли два существа, до такой степени странные, что звездоплаватели в первое мгновение подумали, что видят сон.

Это были отнюдь не «черепахи»…

С вытянутых вперёд голов смотрели по три чёрных глаза, расположенных не с боков, а спереди, в один ряд, - издали они казались чёрной повязкой. Розовые тела были плохо различимы в розовом сумраке.

Странные существа, точно сошедшие со страниц волшебной сказки, прыгали на двух ногах, помогая себе хвостом. В руках они несли: одно существо - каменную чашу, другое - что-то вроде деревянного блюда.

Онемев от изумления, Белопольский, Баландин и Романов молча следили за фантастическими фигурами. Они разглядели длинные гибкие пальцы, которыми кончались руки, выпуклые лбы над глазами, и все трое одновременно подумали, что видят перед собой венериан.

Так вот как выглядят подлинные хозяева планеты!

Венериане приблизились вплотную к вездеходу. Очевидно, они не опасались подойти к людям, хотя их было только двое против трёх. Может быть, самая мысль об опасности не могла прийти им в голову.

- Наконец-то! - прошептал профессор.

Оба венерианина заметно вздрогнули. Сквозь стенки машины они явно услышали шёпот. Оба повернулись друг к другу, точно хотели обменяться мнениями. Но плоские губы остались недвижимы. Было такое впечатление, что венериане молча переглянулись.

Один из них, тот, который нёс блюдо, поставил свою ношу на пол и, протянув руку, постучал в стекло. Потом оба отступили на шаг, вернее, отпрыгнули.

Шесть тёмных глаз, казалось, следили за каждым движением пленников.

- Они хотят, чтобы мы вышли, - сказал Баландин.

- Хорошо, я выйду к ним.

Белопольский взялся за ручку двери. Он посмотрел на Романова и прибавил:

- Категорически запрещаю пользоваться оружием. Что бы ни случилось.

Открыв дверцу, он ступил на бревенчатый пол. Тотчас же венерианин с чашей прыгнул вперёд. Он был не больше метра ростом, и Белопольский рядом с ним казался огромным.

Они стояли друг против друга, почти вплотную.

Венерианин протянул чашу. Она была пуста. Белопольский взял её. Чаша была очень тяжёлой, и было непонятно, как это небольшое и хрупкое на вид существо могло держать её.

Венерианин чего-то ждал. Он не двигался с места и, казалось, пристально смотрел в глаза человеку. Второй венерианин также не шевелился.

Чего они ждали?..

Белопольский держал чашу в руках, не зная, что делать дольше. Он чувствовал, что от его поведения зависит многое, но секунды бежали, а никакая спасительная мысль не приходила ему в голову.

Положение было явно затруднительным. Как угадать, чего хотят от него венериане?

Каменная чаша оттягивала вниз руки. Было тяжело держать её на весу. Прошла минута, и руки Белопольского невольно опустились. Чаша оказалась на уровне груди венерианина. Он взял её обратно.

Второй венерианин протянул деревянное блюдо, и, когда Белопольский принял его, оба повернулись и запрыгали к колодцу входа. Унося с собой таинственную чашу, они скрылись.

Белопольский, недоумевая, повернулся к товарищам, всё ещё держа блюдо в руках.

Что тут произошло? Что означала эта непонятная церемония с каменной чашей? Сделал ли он то, что нужно, или нет?..

- Раз они оставили нам блюдо, - сказал Баландин, - значит, всё в порядке. Они хотят нас накормить. Никогда не предлагают еду, если имеют враждебные намерения.

Деревянное блюдо было необычайной ромбической формы, с загнутыми внутрь полукруглыми краями. Оно было устлано мокрыми растениями, похожими на оранжевые водоросли. На них лежали три красноватые лепёшки.

- Рассмотрим их как следует, - сказал Белопольский, - всё равно нам надо что-нибудь съесть. Голод - плохой помощник в нашем положении.

Перед появлением Романова они с Баландиным собирались подкрепить силы, но так и не сделали этого.

Белопольский плотно запер дверцу и включил в работу дезинфекционную установку. Через полчаса воздух внутри машины очистился от углекислого газа и формальдегида. Установка была портативной, и неудивительно, что понадобилось много времени.

Все трое с удовольствием сняли прозрачные шлемы.

Баландин сразу же взял одну из принесённых венерианами лепёшек и поднёс её к носу.

- Её запах, - сказал он, - похож на запах сырой рыбы. Но всё же я не рекомендую их пробовать.

- Пока в этом нет нужды, - ответил Белопольский, - у нас есть своё. Употреблять пищу венериан без крайней необходимости не будем.

Блюдо упрятали под сиденьем. Было бы неосторожно оставить его снаружи. Венериане могли подумать, что люди отвергли их дар.

- Обратите внимание на водоросли, - сказал Баландин. - Блюдо тщательно выложено ими. Я бы сказал - любовно. Пищу для пленников, которых собираются убить, так не украшают. Это лишнее свидетельство их миролюбия и дружеских чувств.

- Возможно, что это так, - неопределённо ответил Белопольский.

Снова надев шлемы, открыли дверцу вездехода. Было крайне важно экономить кислород, да и хозяева могли в любую минуту вернуться.

Опять потянулись часы ожидания. Венериане явно не торопились. Иногда казалось, что они совсем забыли о своих пленниках, так медленно шло время.

Часы Белопольского показывали двенадцать. Прошло шестнадцать часов с начала роковой экскурсии к озеру. Всю ночь люди не сомкнули глаз. Хотя все были сильно возбуждены, но усталость давала себя чувствовать.

Прошло ещё несколько часов без всяких перемен в положении. Наступал вечер. Никто по-прежнему не шёл к ним…

Все трое проснулись одновременно. Они не помнили, как заснули, но, посмотрев на часы, поняли, что проспали десять часов. Было утро 24 июля.

На полу возле машины стояло блюдо с лепёшками. Романов перенёс его в машину и поставил рядом с первым. Белопольский переменил повязку на ногах Баландина. Потом они позавтракали и приготовились ждать.

Часы шли за часами…

Наконец в два часа дня послышался шум. Трещали брёвна, доносился топот огромных ног. Десять «черепах» и три венерианина окружили машину.

Наступила решающая минута.

Зачем из пришло так много? Что они собираются делать?..

Один из венериан подскочил к машине и постучал в стекло. Люди уже знали, что это означает приглашение выйти.

Белопольский, внешне спокойный, вышел первым. За ним Романов.

Но венерианин снова постучал. Он требовал, чтобы вышли все трое, это было совершенно очевидно.

Баландин не мог выйти. Обожжённые ноги при малейшем движении причиняли жестокую боль. Как объяснить это венерианам?..

Белопольский показал рукой на ноги профессора и отрицательно покачал головой. Но странное существо не поняло и продолжало стучать. Второй венерианин поднял руку. «Черепахи» приблизились. Положение становилось угрожающим.

Баландин сделал над собой невероятное усилие и попытался выйти, но со стоном упал обратно в кресло. Крупный пот выступил на его лице.

- Я не могу! - сказал он. - Лучше смерть!

Венерианин перестал стучать. Он повернул голову к двум другим, а те посмотрели на него. Можно было поклясться, что они говорят друг с другом, но не раздалось никакого звука, и плоские губы не шевельнулись. Если и был разговор, то он происходил молча.

«Обмен мыслями, что ли? - подумал Белопольский. - Или незаметная для нас мимика?»

Венериане «совещались» недолго. Один из них запрыгал к выходу. Остальные остались стоять возле машины, но больше не настаивали, чтобы Баландин вышел из неё.

Они чего-то ждали.

Близкое соседство огромных «черепах», с их свирепыми мордами, где-то сверху нависшими над головами людей, неприятно действовало на обоих звездоплавателей, вынужденных оставаться на месте. Они не знали, можно ли им вернуться в машину.

Романов решился попробовать. Стараясь двигаться как можно медленней, он спокойно повернулся и открыл дверцу. Ни «черепахи», ни двое оставшихся венериан никак не реагировали. Тогда он вошёл в машину и сел на своё место.

Никакого угрожающего движения.

Белопольский последовал за геологом и даже запер за собой дверь. Ему тоже никто не помешал.

«Черепахи» опустились на четыре лапы и стали поразительно похожи на земных циниксов, только гигантских размеров. Они стояли неподвижно. Точно десять розово-красных беседок на четырёх столбах выросли на полу «комнаты».

Двое венериан короткими прыжками обошли вездеход кругом. Казалось, они внимательно осматривают его. Выглядевшая громадной в тесном помещении, машина нисколько не пугала их. Потом они отошли к стене и стали друг против друга. И снова у них был такой вид, что они беседуют. Но трое людей, следивших за ними, видели, что их губы по-прежнему не шевелятся.

- Если они разумны, - сказал Баландин, - а это очевидно так, то у них должен существовать язык. Мы знаем, что они умеют делать линейки, блюда, каменные чаши. Умеют строить дома. Всё это проявление творческой мысли. А она невозможна без обмена мыслями, то есть без языка. Они говорят друг с другом, но как это делается?..

Ни Белопольский, ни Романов ничего не ответили на это рассуждение. Сейчас им было не до теорий.

Ничего угрожающего в поведении венериан как будто не было, но людей угнетала полная неизвестность. Зачем и куда ушёл венерианин? Может быть, они решили заставить Баландина выйти из машины.

Чувства сострадания, жалости, милосердия не являются прирождёнными свойствами разумных существ. Всё это появляется только с цивилизацией. А какова степень цивилизованности венериан? Это было совершенно неизвестно.

За кого принимают их венериане? За разумных существ или за неизвестных животных? Сказал ли им что-нибудь внешний вид людей и их вездеход? Отдают ли они себе отчёт в том, сколь необычно то, что находится перед их глазами?..

«Не видя Солнца, они не могут знать о его существовании. Не видя звёзд, не знают о Вселенной, - думал Белопольский. - Мысль, что мы обитатели другого мира, не придёт им в голову. Что же они должны думать о нашем появлении на планете?»

Прошло минут двадцать…

Ушедший венерианин вернулся. Впрочем, тот ли это или другой - люди не знали. Все венериане казались им одинаковыми.

Короткими прыжками он подошёл к двум другим и будто что-то сказал им. Потом все трое повернулись к «черепахам».

Никакого звука не раздалось и на этот раз, но «черепахи», как по команде, поднялись на две ноги и, окружив машину, взялись за неё огромными лапами. Без видимого усилия они подняли вездеход и понесли его к выходу. Венериане направились за ними.

- Никакого сомнения! - сказал Баландин. - Существует язык, и существует возможность отдавать распоряжения, которые понятны для «черепах». Только как они это делают?

Но и на этот раз он не дождался ответа от своих товарищей. Белопольский и Романов просто не слушали.

Снова их пронесли через проход и вынесли на «улицу».

Толпы «черепах», несколько часов тому назад сопровождавших вездеход, больше не было. «Город» казался пустым. Ни одного из его жителей не было видно.

«Черепахи» шли быстро. Через две-три минуты они снова спустились в «подъезд» и внесли машину с людьми в «комнату», которая была раз в десять больше первой. Здесь также не было ни одного окна. В домах без потолков они не были нужны: пол и стены испускали розовый свет.

У стены, противоположной входу, стояло примерно двадцать венериан.

«Черепахи» отнесли машину на середину помещения и поставили на пол. Потом они удалились. Сопровождавшие людей трое венериан также вошли в дом. Один из них постучал в стекло вездехода.

Белопольский и Романов тотчас же вышли. Баландин остался в машине.

Венериане ничем не протестовали против этого. Неужели они поняли, что человек не хочет, а не может выйти? Всё, что произошло до сих пор, говорило в пользу такого предположения.

Венериане прыгнули вперёд, остановились и обернулись к людям. Смысл этого движения был ясен - они хотели убедиться, что люди следуют за ними.

Усилием воли звездоплаватели преодолели невольную нерешительность. Всё равно у них не было возможности не выполнить требования хозяев.

Венериане направились к группе, стоявшей у стены. Не доходя метров трёх, они остановились и снова обернулись. Один из них сделал рукой отталкивающий жест. Это могло значить только одно - «Остановитесь!»

Увидя, что люди поняли и не идут дальше, трое венериан смешались с другими. Теперь при всём желании нельзя было сказать, кто именно приходил за ними.

Прямо напротив Белопольского и Романова, обособленно от остальных, стояли два венерианина. Они были такими же, как другие.

Один из них обернулся назад. Тотчас же подали каменную чашу.

Опять на сцене появился этот таинственный символ, но люди уже знали, что следует делать, если венериане поднесут его.

Так и случилось. Венерианин сделал несколько прыжков вперёд и протянул чашу Романову, напротив которого случайно оказался. Молодой учёный принял дар и протянул его обратно. При этом он поклонился.

Венерианин взял чашу и передал тому, кто подал её с самого начала. Церемония прошла как будто так, как и следовало.

Жестом руки, совершенно таким же как у людей, венерианин пригласил обоих звездоплавателей идти за ним.

Стоявшие у стены расступились, и люди увидели вход. Это было квадратное отверстие, ничем не завешенное. За ним виднелась другая комната.

Оба венерианина прошли туда. Людям пришлось согнуться, так как высота двери была только немногим больше метра. Все остальные венериане остались в первом помещении.

За дверью оказалась небольшая комната, также без потолка. Её стены были сплошь закрыты длинными ветвями оранжевых, жёлтых и красных растений, сквозь которые проникал розовый свет. Это было красиво.

Посредине находилось низкое, не более шестидесяти сантиметров высотой, возвышение, сделанное из брёвен. Его поверхность, тщательно отделанная, была гладкой и ровной. Возвышение напоминало стол без ножек. На нём стояла уже знакомая людям каменная чаша.

Возле стола они увидели трёх венериан. Один из них жестом пригласил звездоплавателей подойти к столу.

Белопольский и Романов подчинились желанию хозяев и сели возле стола на пол. Они понимали, что готовится длительная беседа, но не представляли себе, как она может произойти. Общего языка между ними, очевидно, не могло быть.

Венериане расположились стоя. Хвост давал им возможность устойчиво и, по-видимому, удобно обходиться без каких-либо стульев.

Несколько минут длилось взаимное рассматривание. Обитатели двух планет, двух «сестёр», внимательно изучали друг друга.

Звездоплаватели молчали. Необычайность обстановки сжимала их сердца никогда не испытанным чувством какого-то особого, трепетного волнения.

Вокруг поднимались украшенные странными растениями бревенчатые стены. Исходивший от них розовый свет делал эти растения прозрачными, стеклянно хрупкими и почти нереальными. Высоко над головой нависал свод пещеры. На его неровных каменных выступах светлыми бликами играли лучи белого света, исходившие неизвестно откуда. Призрачный полусвет комнаты скрадывал очертания предметов. Тускло блестела гладкая поверхность стола, и стоявшая на нём каменная чаша, казалось, парила в воздухе.

А напротив себя, совсем близко, звездоплаватели видели фантастические головы с тремя глазами и тонкими плоскими ртами. Ни носа, ни ушей, ни волос. Никакой одежды. Обнажённая розовая кожа их рук и плеч при каждом движении отливала металлическим блеском.

Человекоподобные! Жители чужого мира! Венериане!..

Василий Романов на секунду закрыл глаза. Вот сейчас он откроет их и увидит белые стены госпитального отсека звездолёта. Всё это только плод его фантазии, бред воспалённого мозга. Он болен, и больное воображение вызвало перед ним неправдоподобное видение. Он откроет глаза, и видение исчезнет, как исчезает с пробуждением кошмарный сон…

Но «сон» не исчез, а продолжался.

Один из венериан наклонился и достал откуда-то из-за стола несколько пучков чего-то вроде тонкой верёвки и куски дерева различных размеров. Всё это он положил на стол. Его движения были гибки и эластичны. Руки венериан, по-видимому, не имели локтевого сустава.

Романов встряхнул головой и окончательно пришёл в себя. Фантастическая картина была реальной действительностью. Он видел рядом сосредоточенное, серьёзное лицо Белопольского.

Венерианин приступил к делу. На столе появилась извилистая линия, сделанная из верёвки. Параллельно ей легла вторая. Между ними он положил в шахматном порядке три ряда маленьких деревянных кубиков. Сбоку появился продолговатый брусок. Указав на него рукой, венерианин другую руку протянул к людям.

Звездоплаватели с напряжённым вниманием следили за каждым его движением. Они знали, что во что бы то ни стало должны понять смысл этих действий. Венериане хотели вести разговор с помощью рисунка. Не понять - это означало отказаться от надежды найти общий язык.

Оба склонились над столом.

Первым догадался Белопольский.

- Это изображение реки и плотины, - сказал он, - а брусок - это наш корабль.

- Место, где он стоит, указано правильно, - согласился Романов.

Белопольский положил палец на «макет» звездолёта, кивнул головой и вопросительно посмотрел на венерианина. Тот медленно наклонил голову. Черты его лица остались неподвижны.

Другой венерианин поставил рядом с «кораблём» три маленьких кубика. Одной рукой он указал на них, другой сначала на Романова, потом на Белопольского, потом на «дверь».

И это было достаточно ясно. Три кубика изображали трёх людей. Венериане спрашивали, сколько человек находится на корабле?

Ответить было не трудно.

Белопольский взял несколько кубиков (их подвинул к нему венерианин) и положил рядом с тремя кубиками ещё восемь.

«Разговор» пока что шёл успешно. Пятеро венериан были понятливы. Они ясно задавали вопросы и, очевидно, хорошо понимали ответы. Их умственное развитие было высоким. Белопольский подумал, что это, по всей вероятности, учёные Венеры, которые явились сюда на это озеро, когда им сообщили о том, что захвачены в плен неизвестные существа. Становилось понятным, почему людей так долго держали в одиночестве. Местные жители ждали «приезда учёной комиссии». Но откуда она явилась?..

Венериане убрали со стола «рисунок». Что они теперь спросят?

Очередной чертёж оказался более сложным и потребовалось много времени. На столе появилась целая карта. Река протянулась наискось через весь стол. (Один из венериан отодвинул стоявшую на нём чашу на самый край.) Плотина и звездолёт оказались в углу. Рядом с плотиной венериане изобразили контур озера и даже тонкой верёвочкой показали лесную просеку. Она была прямой и, очевидно, изображала не ту, которая была найдена Белопольским. В противоположном конце стола они поместили контур другого озера, гораздо больших размеров. Рядом появились большие куски дерева. Река заканчивалась у этого озера.

- Эти большие куски, по всей видимости, изображают горы, - сказал Белопольский. - Это горное озеро, где берёт начало река. Но что они хотят этим сказать? Пока я ничего не понимаю.

- Я тоже, - сказал Романов.

Долго ждать не пришлось. Вскоре всё стало ясно и достаточно страшно.

Венерианин взял три маленьких кубика и положил их возле изображения озера, где они находились. Он дал понять, что эти кубики изображают трёх людей. Потом он взял их в руку и перенёс к другому, горному озеру.

Белопольский и Романов всё поняли. Это было ужасно и грозило им быстрой смертью. Венериане собирались перетащить своих пленников к горам.

Было необходимо во что бы то ни стало объяснить им положение.

С лихорадочной быстротой Белопольский соображал как ему поступить. Венериане, по-видимому, не понимают, что люди не могут дышать воздухом их планеты. Они, конечно, видят, что на головах пленников надеты шлемы, не являющиеся частями их тела. Но смогут ли они понять назначение этих шлемов?

Белопольский принялся объяснять. Употребив в дело все свои мимические способности, он старался показать, что без шлемов они дышать не могут. Романов старательно помогал ему. Со стороны они оба выглядели в этот момент довольно комично.

Венериане внимательно следили за всеми их движениями. Но поняли они что-нибудь или нет, оставалось неизвестным.

Один из них обошёл стол и, подойдя к Белопольскому, взялся за его шлем руками. Он медленно тянул его вверх, словно желая снять.

Белопольский отрицательно качал головой и очень осторожно оттолкнул от себя венерианина.

Тот не возобновил попытки и вернулся на своё место. Все пятеро повернулись друг к другу. Их плоские губы не шевелились, но было совершенно очевидно, что между ними происходит какой-то разговор. Всё, что происходило до сих пор, с несомненностью доказывало, что венериане обладают даром речи и могут высказывать друг другу свои мысли. Но как и чем они говорят - оставалось абсолютно непонятным.

«Разговор» продолжался недолго. Один из венериан опять взял три кубика, положил их на контур озера и снова перенёс к горам. Венериане повторили свою угрозу. Стало ясно, что они ничего не поняли.

Белопольский усилием воли заставил себя успокоиться. Он решительным движением перенёс три кубика обратно на прежнее место. Потом перенёс их к «макету» звездолёта и, взяв его в руку, вместе с кубиками, поставил у горного озера.

Романов повторил всю операцию.

Им обоим казалось, что венериане не смогут на этот раз не понять их. Просьба была достаточно ясна - они вернутся на корабль, и он со всем экипажем перелетит к горам. Они с волнением ждали, что ответят венериане.

Опять начался немой разговор. На этот раз он продолжался долго.

Люди молча ждали. Их жизнь и смерть зависели от степени сообразительности хозяев планеты.

Наконец венериане снова повернулись к людям. Они убрали со стола «карту» реки и стали «рисовать» что-то новое.

- Нам необходимо вернуться в машину, - тихо сказал Белопольский, - и перезарядить баллоны.

Романов кивнул головой. Уже больше трёх часов они не возобновляли запаса кислорода, и он подходил к концу.

- Мы можем просто уйти отсюда, - сказал Романов, - нас никто не держит.

- Это опасно. Они могут неправильно понять наш поступок. Подождём немного. Они хотят что-то спросить.

На столе появился тот же «рисунок», который был уже один раз «нарисован», - река с плотиной на ней, звездолёт, лесная просека и озеро. Но рядом с озером венериане на этот раз изобразили ещё и пещеру. По их рисунку она была почти так же велика, как и озеро. В пещере они положили три кубика, которые, как уже было известно, изображали трёх людей. Потом один из венериан положил руку на каменную чашу и указал на «макет» звездолёта.

Белопольский и Романов ничего не поняли.

- Вероятно, они говорят этим, что отпустят нас, - предположил Романов.

- Вряд ли! Совсем не похоже.

Белопольский взял кубики и перенёс их к «макету» корабля. Венерианин вернул их обратно и снова дотронулся рукой до чаши.

«Разговор» зашёл в тупик.

Три раза подряд венериане повторяли одно и то же. Романов в отчаянии посмотрел на своего командира.

Белопольский напряжённо думал. Понять было необходимо.

Когда венерианин в четвёртый раз настойчиво повторил те же движения, ему показалось, что он уловил их мысль. Он вспомнил, как им самим два раза подносили таинственный символ. Не спрашивают ли венериане - могут ли они поднести чашу тем, кто остался на корабле, не встретят ли их там враждебно?

- Скорей всего, это именно так! - обрадовано сказал Романов, когда Белопольский поделился с ним своей догадкой.

Константин Евгеньевич положил возле «звездолёта» восемь кубиков. Потом он указал на них и положил руку на чашу.

Венерианин точно повторил его движения. Было ясно, что Белопольский правильно понял вопрос и что венериане, в свою очередь, правильно поняли его ответ.

Так казалось и людям и венерианам.

Привычные понятия и представления всегда выглядят простыми и общеизвестными. Каждый разум стремится наделить другое существо разумом параллельным.

Люди думали, что поняли назначение каменной чаши как символ мира, как своеобразный способ выражать дружеские чувства. Ответы венериан казались им подтверждением этого. Люди Земли, они невольно наделяли венериан земным разумом и придавали их поступкам земной смысл. Их ошибке немало способствовала форма чаши, хорошо им знакомая. Не замечая, что путают форму с содержанием, они не смогли даже заподозрить истинного назначения каменного сосуда.

Венериане также ошиблись, и ошиблись по той же причине. Жители Венеры, они приписывали своим гостям привычные им самим понятия о предмете и, по-своему воспринимая их «ответы», решили, что люди поняли их и согласны удовлетворить просьбу, которая на самом деле осталась для людей совершенно неизвестной.

Но всё это стало ясно только впоследствии. Теперь же как гости так и хозяева были вполне удовлетворены достигнутым успехом. И те и другие считали, что добились полного взаимопонимания в вопросе о каменной чаше.

Венериане жестами пригласили людей следовать за собой и вернулись в большой «зал» к вездеходу.

Баландин встретил их радостно. Долгое ожидание и тревога измучили его. Ведь он не знал, куда и зачем увели его товарищей, не знал, что с ними сделали. Увидев обоих живыми и невредимыми, он облегчённо вздохнул.

Белопольский и Романов поспешили войти в машину. Они чувствовали, что кислород кончается. Дышать становилось трудно. Хотя и очищенный фильтрами противогазов от углекислого газа и формальдегида, воздух Венеры не годился для дыхания, - кислорода в нём было недостаточно.

Пятеро венериан окружили машину. Все остальные куда-то исчезли.

- Они ушли сразу, как только ушли вы, - сказал профессор. - Здесь всё время никого не было.

Зарядить наспинные баллоны кислородом было делом нескольких минут. Венериане следили за всеми действиями людей и поминутно поворачивали головы друг к другу, словно делясь впечатлениями.

- Говорят они? - спросил Баландин.

- Нет, - ответил Белопольский, - только жестами.

Он рассказал о способе разговора и его результатах.

- Что они с нами сделают?

- Я уже сказал - перетащат к горам. Все наши старания объяснить, что нам нечем дышать, не увенчались успехом. Они нас не понимают.

- И вы примирились с этим?

Белопольский пожал плечами.

- Сейчас они собираются пойти к звездолёту, - сказал он вместо ответа, - и проделать церемонию с чашей. Я надеюсь, что наши друзья догадаются, как надо поступить.

- Может быть, возможно отправить с ними записку?

- Именно об этом я и думаю. Надо попробовать.

Белопольский и Романов снова вышли из машины. Её дверцу они оставили открытой, желая показать, что относятся к венерианам с полным доверием. Константин Евгеньевич подошёл к одному из них и жестом пригласил его пройти в «комнату» со столам.

Венерианин понял и тотчас же пошёл туда. Белопольский захватил с собой карандаш и блокнот.

Подойдя к столу, он нарисовал на листке тот же план, который два раза изображали венериане, - реку с плотиной, звездолёт и озеро. Потом на другом листке написал короткое письмо Мельникову.

Венерианин с видимым интересом следил за его действиями. Потом осторожно потрогал рукой блокнот и карандаш.

Белопольский принялся объяснять, что записку надо доставить на звездолёт. Несколько раз подряд он указывал на неё и на изображение корабля. Потом положил записку внутрь чаши.

Венерианин замер. Он смотрел на чашу, и Белопольскому показалось, что его поза выражает напряжённое ожидание.

Чего он ждал?..

Так прошла минута.

Внезапно венерианин кинулся к чаше и, вытащив записку, бросил бумагу на стол. Этот жест мог означать презрение, негодование или просто отказ выполнить просьбу. Может быть, человек оскорбил его, положив посторонний предмет в священный сосуд? Как угадать, если на лицах венериан не отражалось никаких чувств? Если они всегда были совершенно неподвижны?

Но почему он не сразу вынул бумагу из чаши? Почему он чего-то ждал?..

Белопольский был убеждён, что попытка не удалась. Венериане не доставят записку.

И вдруг странное существо взяло бумагу в руки. Другой рукой показало на рисунок и затем на чашу.

Неужели он всё-таки согласен?

Белопольский кивнул головой и снова повторил своё объяснение. Венерианин в точности повторил все его жесты. Снова возникла надежда, что записка будет доставлена. Очевидно, её нельзя было класть в чашу, и только.

Белопольский подумал, что как бы мало ни были похожи друг на друга разумные существа различных планет, они всегда могут найти способ обмена мыслями.

Венерианин ещё раз показал на записку и на изображение корабля на рисунке. Это было уже вполне убедительно - он согласен.

Но кто доставит записку? Если «черепаха», то по пути к звездолёту она неизбежно пройдёт под водой. Как оградить письмо от её воздействия? Стеклянная бутылка могла разбиться.

Белопольский не колебался. Он вынул из кармана золотой хронометр. Это был подарок его учителя - знаменитого русского астронома, - и Константин Евгеньевич никогда не расставался с дорогой ему вещью. Но выбора не было: приходилось рискнуть часами. Он сложил бумажку и положил её под двойную заднюю крышку. Часы закрывались плотно, и вода не могла проникнуть в них. Потом он протянул хронометр венерианину.

Но тот не взял. Он смотрел на часы и, казалось, боялся до них дотронуться. В чём дело?

Белопольский вспомнил, что венериане обладают тонким слухом. Не беспокоит ли его тиканье часов? Скорее всего так. Но как остановить их? Даже находясь в плену, Белопольский утром завёл пружину.

И снова он ни минуты не колебался. Открыв заднюю крышку, он пальцем надавил на маятник. Рубиновый молоточек сломался - часы остановились.

На это раз венерианин взял непонятный ему предмет. При этом он в третий раз указал на изображение звездолёта.

Белопольский облегчённо вздохнул. Записка будет доставлена, на корабле узнают, что с ними случилось и где они находятся. Остальное будет зависеть от Мельникова. Белопольский был уверен, что его заместитель окажется на высоте положения.

Они вернулись к машине.

Часы остались лежать на столе. Там же Белопольский оставил карандаш и блокнот. Он видел, что эти предметы очень заинтересовали венерианина.

Романов встретил его новостью.

- Они просят показать им наш вездеход в движении, - сказал он.

- Что ж! - ответил Белопольский. - Это вполне понятно. Исполните их желание. Комната достаточно велика, и машина может сделать круг. Только не вздумайте зажигать прожектор.

Романов сел за рули управления. Белопольский остался с венерианами и жестом объяснил им, что надо отойти к стене. Они послушно выполнили его указание. Язык жестов пока что с успехом заменял слова. Это происходило потому, что основные жесты существ, наделённых разумом и руками, не могут сильно отличаться. Они не выдуманы, а подсказаны природой.

Вездеход двинулся вперёд. На бревенчатом полу его гусеницы подняли невероятный грохот.

Венериане схватились руками за нижнюю часть головы, возле самой шеи. Очевидно, именно там помещались их органы слуха, судя по всему очень чувствительные.

Все пятеро повернулись лицами к стене.

Белопольский понял, что означает это движение. Он бросился к машине.

- Остановитесь! - крикнул он Романову.

Вездеход замер на месте. Грохот прекратился.

- Они не могут вынести такого шума, - пояснил Константин Евгеньевич, - у них чувствительные уши.

Венериане снова подошли к машине. Казалось, что они осматривают её ещё более внимательно, чем раньше.

Один из них направился к выходу из «комнаты». Четверо оставшихся «попросили» Белопольского войти в машину. Он повиновался, недоумевая.

Что случилось? Куда ушёл венерианин?

Каждая перемена в поведении венериан невольно вызывала тревогу. Люди всё время находились на грани жизни и смерти. Понимая, как они думали, жесты своих тюремщиков, они совершенно не понимали их психологии и образа мыслей. Угадать их намерения в каждом отдельном случае было невозможно. Как внешний облик «людей» Венеры отличался от людей Земли, так и их поступки должны были отличаться от поступков людей. Всё было неизвестно: нравы, обычаи, восприятие окружающего, самый способ мышления, всё было таинственно.

Минут через десять венерианин вернулся. С ним было десять «черепах». Подняв машину, они понесли её к выходу. Пятеро венериан остались в «доме», и трое людей почувствовали ещё большую тревогу. Присутствие хотя и непохожих на них, но несомненно высокоразумных существ действовало успокаивающе. С «черепахами» у людей не было ничего общего. Как-то невольно звездоплавателям казалось, что, находясь рядом с венерианами, они в безопасности. Это убеждение объяснялось тем уважением, которое человек привык показывать разуму, в какой бы форме он ни проявлялся. От разума естественно ожидать «человечности».

«Черепахи» миновали проход и вышли на «улицу».

Куда они несли вездеход? Это вскоре выяснилось. Через несколько минут перед ними появился знакомый «дом». «Черепахи» поставили машину на прежнее место, и одна за другой исчезли.

Снова вокруг замкнулись голые стены тюрьмы.

- Если они оставят нас здесь ещё на сутки, мы погибли, - сказал Белопольский.

Продукты питания подходили к концу. Но, что было ещё страшнее, к концу подходили запасы кислорода. Звездоплаватели начали последний резервуар. При самой жёсткой экономии его могло хватить на двенадцать часов, если дышать, в основном, воздухом Венеры.

Уже пятнадцать часов они находились в «тюрьме». Учёные Венеры, казалось, забыли о них. Никто не приходил, кроме двух венериан, которые два раза принесли людям «рыбные» лепёшки.

Это показывало, что венериане как-то заботились о своих пленниках и не хотели, чтобы они умерли с голоду. Но было ясно, что о самом главном вопросе - дыхании, они нисколько не думали.

- Сегодня! - сказал Белопольский.

Баландин и Романов промолчали.

Да! Сегодня всё будет кончено! Раньше чем наступит ночь они будут мертвы.

Белопольский ждал смерти с олимпийским спокойствием. Он считал, что сделано всё, что можно было сделать в их положении. Если венериане доставили письмо, Мельников предупреждён. Звездолёт вернётся на Землю, и люди узнают о том, что Венера населена разумными существами. Будет организована большая экспедиция, которая обследует пещеру, найдёт горное озеро и раскроет все тайны. Белопольский находил утешение в этой мысли, - их смерть будет не напрасной. Он был твёрдо уверен, что Мельников не ослушается его приказания и не предпримет безумной попытки проникнуть в пещеру. Это могло привести только к новым жертвам.

Баландин тоже покорился своей участи, но по другой причине: обожжённые ноги причиняли ему жестокие страдания, и он почти с удовольствием думал, что скоро избавится от мучительной боли. Пикриновая кислота больше не помогала. Раны почернели и нагноились. Профессор находился в таком состоянии, что не думал ни о чём, кроме близкого избавления от пытки.

Романов, молодой и здоровый, не мог рассуждать так спокойно. Он хотел жить и предлагал один за другим самые фантастические проекты спасения. Белопольский выслушивал его внимательно, но неизменно разбивал все иллюзии.

Холодная логика начальника экспедиции приводила Романова в отчаяние. Он не знал, что Константин Евгеньевич давно обдумал и хотел осуществить последнюю попытку спасти именно его. Для этого надо было дождаться, когда венериане осуществят свою угрозу и отправят пленников к горному озеру. Было вполне вероятно, что они не заставят людей выйти из вездехода, а понесут его, как делали это до сих пор. Дорога могла быть только по реке.

Но время шло, а венериане ничего не предпринимали. Белопольский опасался, что его замысел не успеет осуществиться - кислород кончится раньше, и Романову придётся разделить участь их двоих. Белопольский с грустью и щемящей жалостью думал об этом.

Часы, вделанные в пульт машины, показывали половину десятого утра, когда они услышали, наконец, что приближаются «черепахи». Звук их шагов нельзя было спутать с лёгкими прыжками венериан.

Вероятно, начинается путешествие к горам, - сказал Белопольский, - очень хорошо! Это всё, чего я желаю.

Баландин не слышал, он был почти без сознания. Романов удивлённо посмотрел на Белопольского, не понимая смысла его слов. Что хорошего могло быть в том, что вездеход или их самих потащат куда-то к далёким горам?

В помещение вошло десять «черепах». Как всегда, без видимого усилия, они подняли машину и вынесли её на «улицу».

Белопольский ожидал, что они повёрнут к туннелю, пройдут через озеро и дальше направятся к реке. На её берегу он намеревался пустить на полную мощность двигатель вездехода и тем самым связать руки носильщикам. Романов воспользуется этим и попытается бежать, применив, в случае необходимости, оружие. Он сам поможет ему - работой мотора, светом прожектора и оружием.

Шансов на успех было, правда, немного, но другого способа Белопольский не находил. О себе и Баландине он не заботился. Профессор всё равно не мог бежать, а оставить его одного в жертву ярости «черепах» для Белопольского было совершенно немыслимо. Если спасётся самый молодой из них, то и на том спасибо, - он думал так.

Но «черепахи» не пошли к туннелю. Они повернули вглубь пещеры, прошли знакомым уже путём и доставили людей в тот же самый «дом», в котором были вчера.

Снова они увидели большой «зал», и снова возле «двери» стояло «человек» двадцать венериан.

«Черепахи», поставив вездеход на пол, удалились.

Никто не подходил и не предлагал выйти. Венериане как будто ждали.

Не зрением, а смутным ощущением, шестым чувством, Белопольский заметил, что венериане держатся не так, как прежде. Ему показалось, что они смотрят на машину и на людей враждебно. Он не мог бы объяснить, отчего такая мысль пришла ему в голову, но почему-то был уверен, что не ошибается. Что-то случилось, и это «что-то» было неблагоприятно для них.

Венериане не подходили.

Белопольский решил пойти навстречу неизвестности. Ожидать, ничего не предпринимая, было невыносимо.

- Оставайтесь в машине, - сказал он Романову, - я постараюсь выяснить, чего они ждут.

Выйдя из вездехода, он прямо направился к венерианам.

Они расступились при его приближении, открыв дорогу к «двери». Белопольский, не колеблясь, прошёл в «комнату» со столом. Трое венериан пошли за ним.

Ничто, казалось, не изменилось в этом помещении. Так же висели на стенах хрустально-прозрачные растения, освещённые сзади розовым светом. Стол имел тот же вид, но Белопольский сразу заметил, что каменной чаши на нём не было. Не было ни блокнота, ни карандаша, ни его хронометра. На столе лежали три каких-то обломка.

Венериане, с помощью верёвок, кубиков и брусков быстро «нарисовали» карту. Это был всё тот же «рисунок», изображавший реку, просеку, звездолёт и озеро. Рядом с «макетом» корабля они поставили восемь кубиков.

Белопольский отметил про себя, что венериане не забыли число членов экипажа.

Потом один из венериан взял три кубика и перенёс их на изображение лесной просеки. У звездолёта осталось пять.

Что это значит?..

Неужели трое звездоплавателей предприняли разведку к озеру и попали в руки венериан?.. Белопольский почувствовал мучительную тревогу. Неужели Мельников не исполнил его приказа?

Венерианин указал рукой на три кубика, а другую протянул к обломкам, по-прежнему лежавшим на столе. Внимательно приглядевшись к ним, Белопольский понял: это были обломки каменной чаши.

Что случилось? Что произошло на просеке, где, очевидно, венериане встретились с тремя людьми? Почему символ мира и дружбы разбит?.. Венерианин явно хотел сказать, что чашу разбил человек.

Белопольский не допускал мысли, что его товарищи могли намеренно совершить такую неосторожность. Что-то крылось за этим. Было ясно, что он не ошибся, что венериане, действительно, переменили своё отношение к людям, и переменили именно после того, как чаша была разбита. Как разобраться во всём и восстановить прежние отношения?

Венериане пришли ему на помощь.

Один из них повернул голову к двери. Он не крикнул, не издал никакого звука. Но тотчас же, словно в ответ на неслышное приказание, из большого «зала» появился венерианин и поставил на стол другую чашу, в точности похожую на первую.

Белопольский почувствовал, что окончательно запутался. Он ничего не мог понять. Если у венериан есть несколько чаш, то почему они так разгневались из-за потери одной? Что означает, в конце концов, этот странный предмет, которому венериане, очевидно, придают столь большое значение?..

Один из венериан указал одной рукой на чашу, а другую протянул к стоявшему напротив них человеку. Его вид был очень красноречив. Он что-то приказывал. И этот приказ относился к каменной чаше.

Белопольский почувствовал, как на его лбу выступил холодный пот. Чего хотят от него венериане? Что он должен сделать?

Он вспомнил вчерашний «разговор», и ему показалось, что он по-новому понял его смысл. Венериане и вчера могли требовать того же самого, что и сегодня. Потом они могли согласиться, чтобы это требование было выполнено на звездолёте. И вот их постигла неудача - чаша была разбита. По чьей вине это произошло, сейчас неважно. Они решили добиться цели у него. Но в чём заключалась эта цель? Что им нужно?

Белопольский привык владеть своими нервами. Он заставил себя успокоиться и хладнокровно подумать.

Всё дело, очевидно, заключалось в каменной чаше. С ней надо было что-то сделать. Неужели не удастся выяснить это у венериан? Ведь вчера он сумел с ними договориться.

«Суммируем всё, что известно, - подумал он. - Два раза венериане подносили нам чашу и принимали обратно. Это могло означать, по их понятиям, что мы согласны исполнить просьбу. Потом они поняли нас так, что просьба будет выполнена на корабле. Потерпев неудачу, неважно, по какой причине, они хотят, чтобы её выполнил я, здесь, на месте».

Белопольский взял чашу в руки. Венериане не препятствовали ему, они ждали.

С необычайной отчётливостью мысли Белопольский обдумывал, что делать дальше. Вернуть чашу? Конечно нет! Взять её в машину? Не то! Положить в неё что-нибудь? Он вспомнил, как венерианин выбросил положенную им записку. Опять не то!

Что же тогда?..

Белопольский внимательно осмотрел каменный сосуд.

Тусклый розовый свет мешал ему. Но всё же он заметил, что на внешней стороне чаши имеются какие-то украшения, какая-то резьба.

Он вгляделся, напрягая своё острое зрение, и увидел…

Что это?..

Мгновенным видением промелькнули перед ним мрачные чёрно-белые скалы Арсены… Круглая котловина… Гранитные фигуры… Октаэдры, додекаэдры, кубы…

Именно они были изображены на каменной чаше принадлежавшей венерианам.

Белопольский поднял голову. Напротив себя он увидел венериан. Они?.. Нет, это было невозможно! Венериане - и межпланетный полёт… Ничего общего!

Это была случайность. Странная случайность!

Но ведь он может спросить…

Белопольский указал пальцем на вырезанные на чаше фигуры.

Венерианин повторил его жест и указал на него самого. Двое других сделали то же самое.

Дикая мысль пришла в голову Белопольскому. Уж не хотят ли венериане сказать, что чаша принадлежит людям? Что именно люди её сделали?

А если не люди, то… Да, конечно, это так!

Учёные знают такие мгновения. В запутанном лабиринте бьётся пытливая мысль, ища разгадки. И вдруг ослепительным светом вспыхивает в мозгу правильное решение, и всё, что казалось тёмным и загадочным становится ясным.

Белопольский понял…

Каменные чаши сделаны не венерианами. Кто-то очень давно принёс их на Венеру. Кто? Те же, кто поставил гранитные фигуры на Арсене. Из поколения в поколение передаётся память о неведомых пришельцах. Венериане думают, что чаши оставили им люди Земли, вторично посетившие их планету. Конечно, они не знают о существовании Земли, не знают, откуда и зачем явились к ним тогда и теперь непохожие на них существа, обладающие неведомой им техникой. Но они хотят, чтобы им вернули то, что представляли собой эти чаши в далёком прошлом и что, несомненно, забыто или, скорее всего, утеряно ими.

Для чего же служили эти чаши? Весь вопрос заключался теперь только в этом.

Белопольский взял в руку один из обломков разбитой чаши.

Внешняя сторона была, безусловно, каменная, но на внутренней он увидел слой какого-то вещества. Оно было твёрдо, но это был не камень. Обследовав ещё раз чашу, он убедился, что и её внутренняя полость покрыта тем же веществом.

Здесь, и только здесь таилась - разгадка!

Белопольский показал, что хочет вернуться к вездеходу. Венериане поняли и пошли за ним. Один из них захватил с собой чашу.

Зал был полон венерианами. Вероятно, их было не менее двухсот.

Подойдя к машине, причём венериане поспешно расступались перед ним, Белопольский рассказал товарищам обо всём, что пришло ему в голову, и показал захваченный с собой обломок.

- Помогите разгадать загадку до конца, - попросил он.

Романов взял обломок. Несмотря на молодость, геолог был опытным и разносторонним учёным. Он сразу понял, что перед ним не природное вещество, а искусственный сплав. Его цвет был темно-серым.

- Это напоминает термит, - сказал он.

- Термит!..

Белопольскому показалось, что его оглушили обухом по голове.

Огонь!..

В чаше горел огонь. Огонь был оставлен венерианам неизвестными звездоплавателями, и венериане потеряли его. Они не умели сами получить огонь, но память о нём сохранилась у них, и они просили зажечь его снова.

Так, именно так! Разгадка найдена.

- Чем можно зажечь его? - спросил Белопольский, указывая на обломок.

- Если это слой термита, - сказал Романов, - то он должен был давно выгореть. Термит горит быстро.

- Это вещество не земного происхождения. Возможно, что это совсем не термит. Но оно должно гореть.

- Термит поджигается магнием, - сказал Романов. - У нас его нет. Но у Второва он, конечно, есть.

- Это не термит, - повторил Белопольский, - нет ли у вас спичек?

- Конечно нет. Но у нас есть аккумуляторы.

- Скорее! - нетерпеливо сказал Белопольский.

Аккумуляторы дают постоянный ток. При достаточно высоком напряжении получить с его помощью огонь проще простого. Для этого достаточно приблизить друг к другу два, проводника, соединённые с полюсами аккумулятора. Между ними появится вольтова дуга. От неё легко зажечь щепку или бумагу.

- Осторожнее! - сказал Романов, когда в руках Белопольского ярким пламенем вспыхнул листок из блокнота. - Если это всё-таки термит, появится очень высокая температура.

Как только вспыхнуло пламя, венериане поспешно отошли от машины. Было ясно видно, что они испуганы. Тот, который держал в руках чашу, быстро поставил её на пол и отступил вместе со всеми.

- Они знают, что произойдёт, - сказал Романов. - Ради всего святого, осторожнее!

- У нас нет выбора!

Белопольский поднёс горящую бумагу к чаше. Бросить её он не решился. Бумажка могла погаснуть, а кто знал, что последует в случае неудачи.

Пламя бумаги коснулось внутренней поверхности чаши… Короткая вспышка!.. Облачко дыма взлетело и растаяло в воздухе…

Над каменной чашей высоко поднялось бледно-голубое пламя. Такой огонь даёт тонкая плёнка горящего спирта.

Огонь был «холодным». Стоя рядом с чашей, Белопольский не чувствовал никакого тепла.

- Это не термит, - сказал Романов.

Венериане, не отрываясь, смотрели на чашу, - пламя не ослепляло их, оно было совсем слабым. Потом они стали медленно приближаться…

Белопольский вошёл в машину.

Люди стали свидетелями языческого поклонения огню. Каждый венерианин дотрагивался головой и руками до чаши и «отходил» к стене. Эта церемония заняла много времени, венериан было не меньше двухсот.

Но вот последний венерианин «поклонился» чаше. Возле неё осталось пятеро. Один из них поднял чашу и понёс её к выходу. Все пошли за ним.

Казалось, что они совсем забыли о людях. «Комната» опустела. Люди остались одни.

- Стоило стараться! - сказал Белопольский, пожимая плечами.

Но не прошло и двух минут, как двое венериан вернулись. С ними было десять «черепах».

- Ну вот и всё! - сказал Романов. - Больше мы им не нужны, и они покончат с нами.

- Не думаю, - ответил Белопольский, выходя из машины.

Венериане подошли и упали перед ним на пол. Константин Евгеньевич не удивился, - он ожидал этого. Преклоняясь перед непонятным им пламенем, венериане должны были преклониться и перед теми, кто зажёг его. Но почему они не делали этого раньше, если знали, что люди могут дать им огонь? Это было совсем не «по-человечески».

«Это не поклонение, а выражение благодарности», - подумал Белопольский.

Венериане поднялись. Они жестами попросили человека пройти с ними в «комнату» со столом.

Что им ещё нужно?

Белопольский исполнил их желание.

На столе появился недавно сделанный рисунок. Венерианин поставил возле «звездолёта» восемь кубиков. Это обозначало восемь человек, оставшихся в нём. В контуре озера он поместил пять других кубиков.

Почему пять? Ведь пленников было трое?

Но тут же всё объяснилось. Венерианин указал на кубики и протянул руку к Белопольскому. Потом указал на себя и другого венерианина.

Пока что было достаточно ясно. Пять кубиков изображали трёх людей и двух венериан.

- Что будет дальше?

Дальше произошло такое, чего Белопольский никак не ожидал. Венерианин взял пять кубиков и перенёс их к звездолёту.

Сомнений не было - венериане хотели посетить корабль?

Белопольский был изумлён. Выходило, что венериане нисколько не боялись корабля. Они даже хотели осмотреть его.

Но не только удивление почувствовал начальник экспедиции. Он окончательно запутался в вопросе, за кого считать венериан? Кто они? Высокоразумные существа или дикари, поклоняющиеся каменной чаше и горящему в ней огню? Понятие о высоком развитии разума не соответствовало той картине, которую они наблюдали недавно. А желание посетить корабль совершенно не вязалось с представлениями о дикарях, которые должны бояться непонятного огромного предмета.

Простая и естественная мысль, что люди слишком мало знают о жителях Венеры, чтобы делать выводы, почему-то не приходила в голову Белопольского. Его раздражали эти загадки, встававшие одна за другой. Он был до предела измучен трёхдневным пленом и непрерывной тревогой. Он не мог рассуждать сейчас с обычной ясностью мысли. Но по той же причине он не додумался и до этого.

Что ответить венерианам? Разумеется согласиться! Пусть посетят корабль, если им этого хочется.

У Белопольского мелькнула мысль, что хорошо бы захватить одного венерианина на Землю, но он тут же с негодованием отбросил её. Это было бы гнуснейшим насилием, недостойным советского человека. Как могла возникнуть подобная мысль?..

Он повторил движения венерианина, показывая этим, что согласился на просьбу.

Все трое вернулись к вездеходу.

- Чем они будут дышать на нашем корабле? - спросил Романов, когда Белопольский рассказал о намерении венериан.

- Это совсем просто, - ответил Константин Евгеньевич, - воздухом Венеры.

Белопольский вошёл в машину. Он пригласил обоих венериан последовать за собой, но они отказались.

Значило ли это, что они дойдут сами? Или Белопольский снова не понял их? И то и другое было возможно.

«Черепахи» подняли и понесли вездеход. Венериане пошли за ними.

«Город» по-прежнему казался пустым. Но люди уже знали, что это впечатление обманчиво.

«Жаль, что мы не видели их жилищ, - подумал Белопольский, - те дома, где мы были, явно нежилые. У них должны быть мастерские, где изготовляются, например, блюда».

Белопольского и Романова пронесли мимо знакомой «тюрьмы». Они тревожно подумали, что «черепахи» повёрнут к ней и оставят их на этот раз на верную смерть. Но животные прошли мимо опасного места.

Вот, наконец, и розовый туннель.

Оба венерианина, сопровождавшие машину, повернули куда-то в сторону и исчезли. «Черепахи» вошли в воду.

Почти трое земных суток люди пробыли в плену у венериан, в подземном «городе». Что они видели за это время? Можно сказать - ничего! Что узнали о венерианах? Очень мало! Приключение, едва не стоившее им жизни, ни на шаг не продвинуло вперёд их знаний о жителях планеты. Загадок стало, пожалуй, ещё больше.

Вот и дно озера, освещённое слабым светом загадочных брёвен…

Берег…

Лесная просека…

Снова появились венериане. Было совершенно очевидно, что они вышли из пещеры другим, наземным, туннелем и обошли озеро по берегу. Значило ли это, что венериане не могли находиться под водой?..

Берег реки…

И, наконец, в темноте ночи чёрной громадой возник перед людьми силуэт родного корабля.

Несколько минут восемь человек в каком-то оцепенении стояли перед светящимся экраном. Радость и горе, надежда и отчаяние - чувства, противоречившие друг другу, боролись в них, попеременно уступая место одно другому. Они боялись поверить своему зрению и страстно желали, чтобы всё это не оказалось сном.

То, что они видели, было слишком невероятно. Появление вездехода, который на глазах трёх членов экипажа был унесён в озеро, походило на сказку.

Всего несколько минут назад Мельников сказал: «Если они найдут нужным, то сами доставят тела наших погибших товарищей». И вот, словно ему в ответ, машина стоит у двери выходной камеры. В ней должны находиться три мёртвых тела.

Но приборы пульта решительно опровергали такой вывод. Фильтрустановка работала. Никто, кроме Белопольского, Баландина или Романова, не мог пустить её в ход, не мог даже проникнуть в выходную камеру.

Но как могло случиться, что кто-то из них остался в живых, если кислород в резервуарах вездехода кончился ещё вчера. Под водой, без доступа наружного воздуха, его нельзя экономить.

- Может быть, вернулся только один из них, - прошептал Мельников.

Это было единственным и, очевидно, правильным объяснением. На одного человека кислорода могло хватить на лишние сутки.

Кто же из трёх вернулся на звездолёт?

Один из тех, кого они уже «похоронили», находился в выходной камере, совсем рядом. Но из восьми человек ни один не кинулся к ней. Они хорошо знали, что внутренняя дверь не откроется раньше чем через двадцать минут. Мучаясь неизвестностью, все оставались на месте, не спуская глаз с экрана.

И они увидели…

В состоянии растерянности никто не догадался включить прожектор и осветить вездеход. В полумраке ночи он казался неясной тенью. И вот рядом появились другие, движущиеся, тени.

Их было три!

Но ведь кто-то, пусть даже один человек, находился в камере. Людей возле машины не могло быть больше чем двое.

Но теней было три.

Наклонившись к экрану, звездоплаватели напряжённо всматривались.

Одна из этих теней… Они узнали высокую фигуру Белопольского. Возле него смутно шевелилось что-то… два существа, тёмные силуэты которых имели странные, непривычные формы.

- Что это?..

- Зажгите свет! - приказал Мельников.

- Не надо! - вдруг закричал Князев. - Это венериане!

- Да, это они! - взволнованно подтвердил Коржевский.

Новая и ещё более поразительная неожиданность!

Неужели удалось найти общий язык с обитателями озера? Неужели венериане обладают развитой техникой и сумели снабдить людей кислородом для дыхания? Но как иначе могли остаться в живых оба звездоплавателя? В выходной камере, очевидно, находился Баландин. Белопольский почему-то оставался снаружи вместе с венерианами.

Из трёх человек двое были живы, и хотя все искренне любили Василия Романова и с острой болью восприняли мысль о его смерти, звездоплаватели почувствовали огромное облегчение.

- Мы не ошиблись, - сказал Топорков. - Рация вездехода вышла из строя. А личных у них не было.

- Да, - со вздохом отозвался Мельников, - это ясно. И не менее ясно, что Василий Васильевич погиб. У него была личная рация.

Всё указывало на печальную истину. Если бы Романов был жив, связь была бы давно восстановлена. Но он погиб, в этом невозможно было сомневаться. Напрасная и бесполезная смерть, - оба человека, из-за которых погиб Романов, были живы.

- О чём мы думаем? - оказал Игорь Дмитриевич. - Почему мы не включаем связь с камерой?

Даже об этом они всё забыли…

- Но ведь Баландин и сам может вызвать центральный пульт. Почему же он этого не делает?

Топорков повернул ручку и нажал кнопку. Боковой экран вспыхнул, появилась внутренность выходной камеры.

Крик радости и испуга вырвался у всех.

В камере живой и, по-видимому, невредимый стоял Василий Романов. На его руках было неподвижное человеческое тело с бессильно повисшей головой. С ужасом они узнали в нём Баландина.

Геолог смотрел на приборы. На общий крик, который должен быть слышен в камере, он никак не реагировал.

Топорков пристально вгляделся и понял, в чём дело.

- У него нет рации, - сказал он, - она куда-то исчезла. Сквозь шлем он нас не слышит.

Вернулись все трое. Это было необъяснимо!

Как это произошло?.. Никто не хотел мучиться догадками. Пройдёт немного времени - и всё станет ясно.

Они видели, как геолог осторожно положил тело Баландина на пол. Потом он снял с себя противогазовый костюм и начал раздевать профессора.

Значит, он жив! Никто бы не стал снимать костюм с мёртвого.

- Василий Васильевич, - тихо позвал Мельников.

Геолог вздрогнул и повернулся на голос. В выходной камере не было экрана, и он не мог видеть, кто с ним говорит.

- Я слушаю, - сказал он.

- Василий Васильевич, дорогой! Мы так рады! Что с Зиновием Серапионовичем? Почему Константин Евгеньевич не вошёл в камеру?

- Он остался с венерианами. Они пришли к нам в гости. Зиновий Серапионович очень плох. Пусть Степан Аркадьевич приготовится принять его.

Романов говорил возмутительно спокойно. Точно они трое вернулись из короткой поездки и ничего особенного с ними не произошло.

- Немного потерпите, - прибавил он, - мы вам всё расскажем. Константин Евгеньевич приказал, чтобы вы ни в коем случае не зажигали прожектор.

- Мы просто забыли о нём, - ответил Мельников.

- Очень хорошо. Глаза венериан не выносят света. Встретьте меня у двери камеры с носилками. Процесс окончится через десять минут. Да! Ещё надо герметически закрыть все двери, кроме коридора, идущего от камеры к центральному пульту, самого пульта и обсерватории. Но сначала надо доставить Зиновия Серапионовича в госпиталь. И всюду уменьшить свет.

- Зачем это?

- Я же говорил, к нам в гости пришли венериане. Придётся пустить на корабль воздух Венеры. Иначе наши гости не смогут дышать.

- Но как вы остались живы?

- Об этом после.

Пришлось сдержать нетерпение. Геолог был достойным товарищем Белопольского. Было ясно, что он и не подумает удовлетворить их любопытство.

Семь человек отправились к камере. Мельников остался на пульте, чтобы выполнить приказ начальника экспедиции. Пустить в часть помещений звездолёта воздух Венеры было нестрашно. Придётся только всем надеть противогазы. Потом, когда венериане покинут корабль, его можно будет быстро освободить от формальдегида и углекислого газа. Фильтровальные установки были достаточно мощны.

Внимательно следя за всем, что происходило внутри корабля и за его бортом, Мельников часто останавливался взглядом на высокой фигуре Константина Евгеньевича, который медленно и, казалось, совсем спокойно прохаживался возле вездехода. Там же виднелись трудно различимые в темноте небольшие фигурки венериан.

Кто бы мог подумать совсем недавно, что между людьми и жителями Венеры так быстро возникнут дружеские отношения? Всего несколько часов тому назад это считалось недостижимым.

Только что всё казалось потерянным, трое человек погибшими, цель экспедиции - недостигнутой. И вот, точно по волшебству, всё изменилось. Начальник экспедиции и его спутники живы, венериане через несколько минут будут здесь внутри корабля.

Бурная радость, которую Мельников испытал, увидя живым учителя и друга, сменилась спокойным и ровным ощущением счастья. И только мысль о Баландине, который, по словам Романова, находился в тяжёлом состоянии, омрачала радость. Что с ним?..

Мельников видел на экране, как отворилась дверь выходной камеры, видел, как Второв и Князев приняли от Романова безжизненное тело Баландина и бережно уложили на носилки. Потом, сопровождаемые Андреевым и Коржевским, они понесли профессора в госпитальный отсек. Пайчадзе, Топорков и Зайцев горячо обнимали молодого геолога.

А немного спустя Мельников и сам обнял чудом спасённого товарища.

- Надо торопиться! - сказал Романов. - В баллоне Константина Евгеньевича почти не осталось кислорода.

Мельников невольно взглянул на экран.

Белопольский всё так же медленно «прогуливался» возле машины. Было совсем не похоже, что этот человек знает, что промедление может стоить ему жизни. Но он, конечно, хорошо это знал.

- Что надо делать? Говорите скорей!

- Открыть обе двери выходной камеры.

Почему Белопольский не входит на корабль? Неужели нельзя оставить венериан одних на несколько минут? Нет конца выдержке этого железного человека!

Мельников действовал быстро. Закрыть все люки и двери заняло одну минуту. Баландина уже внесли в лазарет. Мельников предупредил Андреева, что он и Коржевский вместе с больным будут отрезаны от остальных помещений на всё время пребывания на корабле венериан. Тревога за командира, находившегося в смертельной опасности, заставила его забыть обо всём, и он даже не спросил у врача о состоянии пострадавшего. Впрочем, Андреев всё равно не мог ещё ничего сказать.

- Одевайтесь! - приказал Мельников всем остальным.

Не прошло и пяти минут, как все уже были в противогазовых костюмах.

Мельников протянул руки к нужным кнопкам…

Конструкторы звездолёта сделали всё, чтобы оградить корабль от проникновения в него воздуха другой планеты. В космическом рейсе это было одной из важнейших задач.

Совершенная автоматика, установка фильтров, взаимная блокировка дверей и окон обсерватории, термические выключатели дверных кнопок - всё подчинялось одной цели. Открыть обе двери выходной камеры случайно было совершенно невозможно. Чтобы сделать это, пришлось бы один за другим выключить шестнадцать автоматов.

Усилием воли Мельников подавил в себе невольно возникшее чувство протеста. Приказ командира звездолёта должен быть выполнен.

Погасла расположенная в центре пульта на самом видном месте, ни разу с самого старта на Земле не потухавшая лампочка. Её зелёный свет сменился красным - грозным сигналом катастрофы. Спустились к нулю стрелки приборов автоматики. Корабль лишился защиты!

Мельников положил пальцы на последние кнопки. Укоренившееся за четыре космических рейса, вошедшее в плоть и кровь звездоплавателя сознание, что этого нельзя делать, против воли удерживало его руку.

Понадобилось усилие, чтобы нажать легко поддающиеся кнопки.

То, что казалось бы никогда не произойдёт, свершилось…

Белопольский терпеливо ждал. Он знал, что Мельников не будет медлить. Но он чувствовал, как всё труднее и труднее становится дышать. Кислород в баллоне кончался. Резервуары вездехода были уже пусты. Люди вернулись к кораблю буквально в последний момент.

Может быть, ему следовало войти в камеру вместе с Романовым? Но как отнеслись бы к этому венериане? Они могли уйти, а Белопольский придавал огромное значение предстоящему посещению корабля жителями Венеры. Это было столь важно, что он, не колеблясь, решился впустить в звездолёт воздух планеты.

Оба венерианина стояли возле вездехода. «Черепахи», принёсшие машину, куда-то исчезли. Прозрачная темнота, чёрный контур близкого леса - всё это Белопольский видел впервые. Он знал, что сумерки уже окончились, что сейчас ночь. Её относительная светлость не удивляла астронома, - он ждал этого.

Но вот с хорошо знакомым мелодичным звоном раскрылись двери выходной камеры. На «землю» быстро спустились трое и подбежали к нему.

Белопольский с облегчением увидел в руках одного из них кислородный баллон.

Кто-то сильно сжал его в объятиях. Белопольский сумел разглядеть, что это Пайчадзе. Двое других возились за его спиной.

- Задержите дыхание! - раздался голос.

Белопольский вздрогнул, голос принадлежал Мельникову. Что это значит?..

Он почувствовал, как закрыли краник на шланге. Через несколько секунд свежая струя воздуха проникла в его грудь. Истощённый баллон заменили новым.

Белопольский резко обернулся.

- Что это значит, Борис? - спросил он ледяным тоном. - Как ты осмелился покинуть корабль, когда меня на нём нет?

Мельников исчез как привидение, рядом стоял только Романов.

Белопольский повернулся к Пайчадзе.

- Это и к тебе, относится, Арсен, - сказал он.

Не так поспешно, но и Пайчадзе немедленно вернулся на корабль. И он и Мельников сгорали со стыда. Что бы ни случилось, они не имели права нарушить главнейший закон космических рейсов. Оба знали, что Белопольский долго не простит им этого.

Люди плохо видели в темноте ночи, но венериане видели отлично. Белопольский жестами пригласил обоих учёных Венеры пройти на корабль. Он не сомневался, что они охотно примут приглашение, - ведь они сами просили об этом. Но оба венерианина отступили на шаг. Это могло означать отказ.

Белопольский, а за ним Романов повторили свои жесты, которые должны были быть понятны венерианам.

Тот же ответ.

- В чём дело? - недоуменно спросил Белопольский.

- Может быть, их смущает лестница?

- Нет, не думаю.

Один из венериан сделал шаг вперёд. Он протянул руку к Белопольскому, а другой указал назад, на лес.

- Ничего не понимаю! - сказал Константин Евгеньевич.

Из выходной камеры, находившейся над их головой, лился слабый свет притушенной лампочки. Чтобы лучше видеть, Белопольский перешёл на освещённое ею место. Оба венерианина пошли за ним. Он ещё раз пригласил их подняться наверх.

И снова венериане отступили на шаг. Они указали на людей, потом на лес.

- Может быть, они требуют, чтобы мы вернулись к озеру? - предположил Романов.

Белопольский молчал. Он видел, что им не понять, чего хотят венериане. Выходило, что там, в пещере, снова произошла ошибка. Ему казалось тогда, что венериане хотят посетить корабль. Теперь становилось ясным, что они не думают об этом. Их действия имеют другую цель, но как можно догадаться, какую именно.

Из корабля быстро спустился Князев.

- Борис Николаевич спрашивает, почему вы не идёте, - сказал он.

- Я знаю это не лучше, чем он сам, - сквозь зубы ответил Белопольский.

- Степан Аркадьевич просит вас скорее прийти. Зиновию Серапионовичу очень плохо.

Белопольский понял, что надо принять какое-то решение. Он сделал последнюю попытку. Но венериане, как и раньше, ответили отказом.

Все планы рушились. Если люди уйдут на корабль, оставив венериан одних, то как поймут это венериане? Не поведёт ли это к разрыву с таким трудом достигнутых отношений? Что делать?

- Попробуем поднять их по лестнице на руках, - предложил Романов.

Может быть, действительно геолог прав, и венериане просто боятся подниматься по лестнице? Или не могут этого сделать?

- Попробуйте! - согласился Белопольский. - Только осторожно.

Романов подошёл к одному из венериан и, указав наверх, протянул руки, чтобы взять его.

Поймёт ли венерианин?

Он понял, это было очевидно. Но не менее очевидно было и то, что он не согласен. Венерианин отступил и поднял руку, указывая на дверь камеры. Другой рукой он сделал уже знакомый людям отталкивающий жест.

Ответ был совершенно ясен.

Зачем же они пришли сюда? Что они хотят от людей, отпущенных ими на волю? Долг благодарности требовал исполнить их желание, но как это сделать, если желания никак не понять?

Белопольский сделал единственное, что можно было сделать в столь затруднительном положении. Он постарался показать, что желание хозяев планеты не встречает возражений. Он не знал, в чём состоит это желание, но так же, как венериане, указал на лес и на себя. Потом он поставил ногу на нижнюю ступень лестницы, внимательно наблюдая за венерианами.

Они медленно наклонили головы, точно прощаясь. Это могло означать и другое - согласие. Оба отступили на шаг, ещё раз показывая, что не последуют за людьми.

Больше нельзя было медлить. С чувством досады, недоумения и разочарования Белопольский поднялся в камеру. Романов и Князев последовали за ним. Двери закрылась.

Венериане остались снаружи. Что они сейчас думали о людях? Какие последствия будет иметь то, что люди не поняли хозяев планеты?..

Белопольский поспешно прошёл на пульт. Мельников встретил его сдержанно. Ему хотелось обнять Белопольского, выразить ему всю свою радость, но он понимал, что командир звездолёта возмущён его недавним поведением. В глазах такого человека, как Белопольский, проступок Мельникова не мог иметь никаких оправданий.

Сухо кивнув головой, Константин Евгеньевич подошёл к экрану. Но венериан уже не было.

- Пустите в ход фильтрустановки выходной камеры и обсерватории, - приказал он. - Надо как можно скорее очистить воздух.

Мельников молча повиновался. Ему было грустно, что они встретились так сухо. Белопольский обратился к нему на «вы». Неужели он не может понять? Нет, не поймёт… Ведь он сам никогда бы этого не сделал.

Белопольский соединился с лазаретом.

- Дело плохо, - доложил ему Андреев. - Вероятно, придётся ампутировать левую ногу.

- Сделайте всё возможное, чтобы избежать этого.

- Разумеется, Константин Евгеньевич!

Пайчадзе и Топорков, бывшие на пульте, вышли. Белопольский повернулся к Мельникову и молча посмотрел на него.

- Это было в первый и в последний раз, - сказал Борис Николаевич.

- Что ты предполагал делать?

- Закончить те работы, на которые могло хватить людей, и вернуться на Землю точно в срок.

- То есть как? Разве венериане не доставили моего хронометра?

- Доставили.

И тут Мельников внезапно понял, что допустил ещё одну непростительную ошибку. Сомнения быть не могло, в часах находилась записка. Как же могло случиться, что ни он и никто из его товарищей не подумали о том, чтобы открыть их? Вторично краска стыда залила его лицо.

- Я думал, вы поймёте, - сказал Белопольский.

- Мы считали всех вас мёртвыми. Мы думали, что венериане, неизвестно зачем, сняли хронометр с вашего тела. Мы поняли это как приглашение взять ваши тела у озера.

- И вы отправились туда? Вы встретились с венерианами и разбили каменную чашу?

Мельников с изумлением посмотрел на Белопольского. Откуда он знает эти подробности?

- И ты сам повёл вездеход? - безжалостно спросил академик.

Мельников вспыхнул в третий раз.

- Конечно нет! - ответил он. - Как вы можете так думать?

- Приходится, - пожал плечами Белопольский. - Кто же и почему разбил чашу?

- Её разбил Второв. Вернее, она сама разбилась. Это произошло так…

- Подожди! - перебил его Белопольский, - надо обо всём поговорить подробно. И вам и нам есть о чём рассказать друг другу. Отложим пока.

Процесс очистки воздуха, как оказалось напрасно испорченного, продолжался больше полутора часов. Всё это время члены экипажа не снимали противогазовых костюмов и почти не разговаривали.

Наконец приборы показали, что никаких примесей в атмосфере звездолёта не осталось. Двери выходной камеры были закрыты, и автоматика введена в действие. Привычная зелёная лампочка вспыхнула на пульте.

Как только открылись двери, Белопольский ушёл в госпитальный отсек. Тревога за здоровье Баландина ни на минуту не покидала его.

Профессор был без сознания. Землисто-серый, с посиневшими губами, он лежал на койке, похожий на труп.

- Сердце плохо работает, - ответил Андреев на вопрос Белопольского, - положение угрожающее. Если бы он попал ко мне немного раньше…

- Какой выход?

- Немедленно произвести ампутацию ноги. Это единственная надежда.

- Но вы сами говорите, что сердце слабое.

- Если не ампутировать ногу, он не проживёт и часа.

Белопольский закрыл глаза рукой. Оплошность, в которой он и себя считал виновным, навеки вычёркивала профессора Баландина из рядов звездоплавателей. Константин Евгеньевич почувствовал, как к горлу подступил горячий комок.

- И ничего нельзя сделать.

- Ничего. Слишком поздно.

- Но операция спасёт его? Вы уверены в этом?

Андреев опустил голову.

- Мы надеемся на это, - чуть слышно ответил он.

Белопольский ничего не сказал. Он медленно повернулся и вышел.

Началась операция.

Весь экипаж звездолёта собрался у запертой двери госпитального отсека. Никто не проронил ни слова.

И вот открылась дверь.

Коржевский в белом халате с окровавленными руками появился на пороге. Он был смертельно бледен.

- Зиновий Серапионович скончался, - сказал он.

Неожиданная смерть Зиновия Серапионовича Баландина была тяжёлым ударом для его товарищей, жестоким испытанием их мужества, воли и решимости. Белопольский с тревогой наблюдал за членами экспедиции, опасаясь, что трагическая развязка первой по существу попытки проникнуть в тайны планеты подорвёт в них веру в общее дело. И с глубоким чувством удовлетворения и гордости убедился, что все девять участников космического полёта на высоте положения.

Никто не упал духом.

Ровно в полночь на опушке леса звездоплаватели опустили в глубокую яму стальной гроб, изготовленный Князевым из запасных плит. Могилу тщательно сравняли, чтобы венериане не смогли обнаружить её. Земля Венеры сохранит тело до следующей экспедиции.

Нормальному и здоровому человеку не свойственно думать о смерти. Возможность её как-то невольно не учитывается, забывается. И при подготовке экспедиции на сестру Земли никто не предусмотрел, никто не подумал о том, что будет делать экипаж корабля в случае чьей-нибудь гибели. Никаких средств сохранить тело до возвращения на Землю не было. Положить умершего товарища в холодильник, вместе с образцами фауны и флоры Венеры, казалось им кощунством. Пусть лучше тело Баландина ждёт следующей экспедиции, которая доставит его на родину, так же, как ждёт этого тело Орлова на Арсене.

Похоронив Зиновия Серапионовича, звездоплаватели с удвоенной энергией взялись за работу под общим руководством Пайчадзе, который заменил профессора на посту начальника научной части экспедиции. Времени оставалось мало.

Быстро и незаметно проходили часы и сутки «ночи».

Напряжённый труд помогал забыть… не человека, а горе, причинённое его смертью.

Несколько раз экипаж корабля наблюдал волшебное сияние Венеры. Они жалели, что на Земле не увидят всю несравненную красоту этого зрелища. Заснятая Второвым киноплёнка могла дать только слабое представление об этой фантасмагории красок.

Чем ближе к утру, тем реже появлялись и становились слабее эти сияния.

Общение с венерианами совершенно прекратилось. Только раз жители озера явились к кораблю целой толпой, «человек» в сто. Около часа простояли они у опушки леса, очевидно рассматривая звездолёт, но не подошли к нему ближе.

Константин Евгеньевич был убеждён, что они снова встретятся с венерианами у горного озера.

Все обстоятельства пребывания Белопольского и его спутников в подземном городе, а также встречи вездехода с венерианами на лесной просеке служили темой нескончаемых горячих споров.

Романов высказал предположение, что венериане вовсе не собирались насильно переправить пленников к горам, а просто предложили им самим сделать это. Белопольский долго не соглашался с таким выводом, но в конце концов и сам стал иначе понимать весь немой разговор, происшедший в пещере.

Выходило, что венериане ничем никогда не угрожали людям, относились к ним с самого начала дружелюбно. То, что в глазах людей Земли казалось насилием - захват вездехода, трёхдневный плен, - в глазах венериан могло иметь совсем другое значение. Это могло быть даже выражением гостеприимства - кто мог знать обычаи этого народа?

И то, что произошло у звездолёта, когда венериане отказались взойти на корабль, после того как сами как будто изъявили желание осмотреть его, подверглось после длительного обсуждения переоценке. Все сошлись на том, что венериане просто проводили своих гостей «домой», а на прощание попросили их ещё раз посетить пещеру. Осматривать звездолёт они не собирались.

Но, несмотря на столь благоприятные выводы, Белопольский не считал возможным рисковать и на просьбу Второва разрешить посещение пещеры с целью киносъёмки ответил категорическим отказом.

- Жесты венериан при нашем последнем свидании с ними, - сказал он, - могли означать не просьбу посетить пещеру, а как раз обратное - запрещение. Лучше оставим это до следующей экспедиции, которая будет соответствующим образом подготовлена к такой экскурсии.

Эти слова показали членам экипажа, что Константин Евгеньевич не совсем согласен с общим мнением.

Было ясно, что он не доверяет венерианам и боится новых жертв.

Второву пришлось покориться, но совсем неожиданно он вознаградил себя другими кадрами.

Уже на следующий день после похорон Баландина звездоплаватели заметили движение у плотины. Вскоре стало ясно, что венериане принялись за ночную работу. Белопольский сам предложил посмотреть на неё вблизи.

Появление у штабелей мощного вездехода не произвело на обитателей озера никакого видимого впечатления. Они продолжали своё дело, не обращая на него внимания. Люди благоразумно не зажигали прожекторов. Сквозь окна Второв мог снимать сколько ему угодно, что он, конечно, и сделал. Сверхчувствительные плёнки, изготовленные специально для него, позволяли получить достаточно отчётливые снимки даже в условиях ночи.

Зрелище было исключительно любопытное. Ежедневно вездеход на несколько часов отправлялся к плотине. Кроме Второва, в машине попеременно побывали все члены экипажа. Всем хотелось увидеть фантастическую картину работы венериан.

Но не только интерес вызывала эта картина. Внимательное наблюдение за процессом работы позволило сделать чрезвычайно важные выводы относительно умственного развития жителей озера.

Работа производилась главным образом «черепахами». С ними было несколько венериан. Венериане, очевидно, командовали, отдавали распоряжения. Но как это делалось, люди не могли понять. Никаких жестов, никакого звука. Создавалось впечатление, что венериане отдают распоряжения мысленно и что «черепахи» слышат и подчиняются мысленному приказу. Но это было явно невозможно, тут была какая-то тайна.

Наблюдая за «черепахами», Белопольский часто задумывался о том, как был захвачен в плен их вездеход. Действия «черепах» в тот роковой вечер выглядели вполне осмысленно: они взяли машину «по всем правилам военного искусства». Единственным объяснением было то, что при этом присутствовали венериане, хотя ни Белопольский, ни покойный Баландин не заметили их.

Ещё более сложный манёвр осуществили «черепахи» при атаке на вездеход Князева. Правда, при этом ими уже наверняка руководили венериане, но всё же то, что сделали «черепахи», выходило за пределы мыслимой дрессировки. Земные обезьяны, слоны и другие наиболее развитые животные не были способны на такие действия. Это имело уже характер цирковой дрессировки. Но ведь венериане не могли заранее предвидеть встречу с вездеходом и научить «черепах», как надо действовать при столь внезапных обстоятельствах.

После долгого раздумья Коржевский высказал своё предположение по этому поводу.

- Всё, что мы узнали о «черепахах», - сказал он, - доказывает, что они не обладают разумом и не способны, как и все животные, к логическому умозаключению. Своё дело они выполняют механически, не понимая его смысла. Но их действия при нашей встрече, направленные против прожекторов, нельзя объяснить предварительной дрессировкой. Я думал, что им знакома война, это ошибка: «черепахи» воевать не могут. Но они умеют пользоваться щитами, подходить к чему-то под их защитой и нападать с помощью камней. Как это объяснить? Только охотой. Существует охота на какое-то большое и опасное животное. «Черепахи» приучены охотиться со щитами и камнями и выполнили знакомое дело. Разницы между обычной целью и нашей машиной они не понимали. Мы думали, что они целились в прожекторы. Это не так. Они швырнули камни вообще в машину. То, что при этом были разбиты прожекторы, - простая случайность.

- Значит, - спросил его Второв, - в тот момент венериане не проявили к нам враждебности?

- Нисколько! - ответил биолог. - Вспомните! Они не преследовали вездеход. Не забывайте, что их разум - это не разум обитателей Земли.

Звездоплаватели согласились с Коржевским. Такое объяснение действий венериан многое делало понятным.

Работы у плотины закончились к утру. Старые штабеля были перенесены к озеру, а на их месте уложены новые. При этом снова только один штабель состоял из очищенных стволов, а другой из деревьев с корой и ветвями. Коржевский придавал этому обстоятельству огромное значение.

- Совершенно очевидно, - сказал он, - что не только «черепахи», но и сами венериане действуют по раз навсегда установленному шаблону. Ведь можно наверняка сказать, что эта работа производится сотни лет. Но она всё же крайне примитивна.

Действительно, наблюдая за работой, люди видели, что многое можно было делать более результативно и с меньшей затратой сил. Для этого требовались только самые элементарные представления об организации труда. Но, очевидно, венериане даже не догадывались об этом.

Не было ни малейшего намёка на технику. Всё делалось руками, голым физическим трудом. Принцип рычага, который мог оказать им большую помощь, был неизвестен венерианам. Даже до самых простых каменных топоров, известных людям Земли с незапамятных времён, они не додумались.

- Очень скоро здесь всё изменится, - сказал Белопольский, - мы научим их трудиться разумно. Венериане - дикари в сравнении с нами. Но они наши младшие братья. Долг человека Земли дать им всё, что нужно, чтобы облегчить жизнь и труд. И это будет сделано!

- Без общего языка… - начал Коржевский, но командир корабля перебил его.

- Это будет сделано! - повторил он. - А общий язык будет найден. Как они говорят, пока тайна. Но эту тайну мы должны раскрыть и раскроем.

Топорков, присутствовавший при этом разговоре, посмотрел на Белопольского и загадочно усмехнулся.

- А что вы скажете, - спросил он, - если мне известна эта тайна?

- Вам?..

Игорь Дмитриевич пожал плечами.

- Необязательно, - сказал он, - быть биологом, чтобы раскрыть биологическую тайну. Может случиться, что возможность говорить с венерианами или во всяком случае обмениваться с ними мыслями люди получат от техники.

- Но что вы знаете?

- Во-первых, я не знаю, а только думаю, что знаю. Это не одно и то же. А во-вторых, я вам пока ничего не скажу. Ваше восклицание, Константин Евгеньевич, когда вы с таким недоверием спросили: «Вам?» - относилось не ко мне лично, я это понимаю, а к технике, которую я представляю. Вы не можете допустить, что эту тайну откроют инженеры. Я обиделся за мою корпорацию. У меня есть план, когда он будет осуществлён, вы его узнаете, но не раньше.

Товарищам показалось, что Топорков шутит. Но Игорь Дмитриевич, по-видимому, действительно обиделся. Он так и не сказал ничего, несмотря на все мольбы Коржевского, который в конце рассердился на Белопольского.

- Откуда я мог знать, - чуть заметно улыбнулся академик, - что Игорь Дмитриевич так обидчив. Да не в этом и дело. Он просто не хочет говорить, пока не убедится, что прав.

- В таком случае нечего было и начинать.

- Ничего не поделаешь! Потерпите!

Нетерпеливый биолог несколько раз возобновлял свои попытки, но ничего не добился. Игорь Дмитриевич иногда бывал на редкость упрям. Было ясно, что он никому не откроет своего секрета. Коржевскому пришлось покориться и ждать.

Всё же один из членов экипажа узнал тайну раньше других, но Топорков взял с него слово молчать. Это был Зайцев. Помощь инженера-механика была необходима для осуществления задуманного. Но старший инженер звездолёта умел хранить то, что ему доверяли.

Наступило утро. Снова поднялось над горизонтом невидимое Солнце. Конец ночи ознаменовался чудовищной грозой, продолжавшейся двенадцать часов подряд. Точно после двухсотсемидесятичасовой спячки, природа Венеры праздновала своё пробуждение.

Звездоплаватели готовились в путь. Программа работ, намеченная на первую ночь, была перевыполнена. Белопольский решил перелететь к горам, найти показанное венерианами горное озеро и провести там оставшееся время.

4 августа звездолёт покинул место своей стоянки, оставив жителям озера на память о своём пребывании сожжённую полосу берега. Мельников, управлявший кораблём, пролетел над озером, прощаясь с ним.

Звездоплаватели взволнованно смотрели на гладкую поверхность воды. Там, под ней, находится странный мир, освещённый розовым светом загадочных «деревьев», ползают похожие на ожившие беседки огромные «черепахи» - «рабочая сила» Венеры.

А там, в недрах высокого обрыва южного берега, таится от глаз огромная пещера - подземный город со странными домами без крыш, со светящимися стенами. Трое людей побывали в этом городе венериан, но почти ничего не видели в нём. Там нашёл свою смерть Зиновий Серапионович Баландин. Бревенчатые стены розового туннеля были последним, что он видел в жизни, потому что там он потерял сознание и до последнего вздоха уже не пришёл в себя.

Что делают сейчас жители «города»?

Коржевский утверждал, что они спят. Для венериан день - то же, что для человека ночь. Три недели для человека - одни сутки для венериан.

Так ли это?

Может быть, именно сейчас люди могли бы проникнуть в «город» и, пользуясь сном хозяев, осмотреть его?..

Озеро осталось позади. Под крыльями машины широкая река.

Никаких признаков жизни, кроме растений! Неудивительно, что первые люди, посетившие Венеру, ошиблись. Экипаж «СССР-КСЗ» мог впасть в ту же ошибку. Ничто не указывало на то, что планета населена.

Загадка! Закрытая книга, которую прочтут следующие экспедиции.

Люди науки упорны. Работа экспедиции Белопольского вскоре подойдёт к концу. Звездолёт вернётся на Землю. Ему на смену прилетят другие. Один, второй, третий, - сколько потребуется.

Человек должен знать всё!

Быстро летит корабль. В водах реки отчётливо отражается крылатая сигара с длинным огненным хвостом за кормой. Километр за километром. Вперёд и только вперёд! К новым открытиям, к новым вершинам знания!

Бесконечный, трудный, но прекрасный подъём по лестнице разума!

Звездолёт летел к горам. Там, если Константин Евгеньевич Белопольский правильно понял «рисунки» венериан, должно находиться озеро, чем-то интересное для экспедиции. Понять венериан как-то иначе казалось невозможным. Они ясно, и не один раз, указали на это озеро, настойчиво «приглашая» своих гостей посетить его.

Что же находится там? Это выяснится через несколько часов.

Вот, наконец, и горный хребет. Его вершины прячутся в толще облаков.

Корабль поднялся к самым тучам. Отсюда, с высоты полутора километров, легче найти озеро, если оно действительно существует.

- Вот оно! - сказал Белопольский.

Подобно Гокче[15] высоко в горах раскинулось огромное озеро. Почти правильной круглой формы, оно имело километров восемь в диаметре. И как из Гокчи вытекает река Занга, так и из этого озера брала своё начало река Венеры.

Подлетев ближе, звездоплаватели увидели, что на берегу вполне можно посадить корабль. С востока и юга озеро окружал лес, а перед ним были широкие и длинные поляны, поросшие, как казалось сверху, такой же травой жёлто-коричневого цвета, какую они видели у плотины.

- Это очень удачно, - сказал Белопольский, - садиться на воду нежелательно.

Мельников кивнул головой. Второй раз предстояло ему совершить трудный и опасный манёвр посадки громадного корабля на сушу. Он напряжённо всматривался в экран, не выпуская в то же время из поля зрения многочисленные приборы пульта.

- Вон там! - указал Константин Евгеньевич. - Видишь, где озеро образует небольшой залив. По-моему, подходящее место.

Скорость падала. Корабль всё ближе и ближе подходил к земле.

- Один! - сказал Белопольский.

- «Лапы»!

Секунда… вторая… и звездолёт остановился на новом месте.

Как и в первый раз, посадка прошла с автоматической точностью.

- Что-то ожидает нас здесь? - задумчиво сказал Мельников.

В заливе вода была спокойна, но там, на просторе озера, ветер срывал гребни волн, и они рассыпались белыми клочьями пены, хорошо видными в бинокль. Лес начинался метрах в трёхстах и состоял из каких-то ещё не встречавшихся деревьев, меньших размеров, чем у порогов. Примерно в километре, за ними поднимались крутые склоны гор. Трава на берегу была густой и высокой, в половину роста человека.

Бурное озеро с низко нависшими, над ним тучами производило более дикое и неприветливое впечатление, чем лесное озеро.

- Там было как-то уютнее, - заметил Князев.

Вылазка, произведённая Мельниковым и Коржевским, показала, что почва под густой травой сухая и твёрдая.

- Константин Васильевич, - сказал Белопольский, - приступайте к сборке самолёта. Необходимо обследовать местность сверху.

- Придётся снова строить ангар, - ответил Зайцев. - День, - будут частые грозы.

И будто в подтверждение его слов, мощный грозовой фронт закрыл озеро. Место было высокое, ближе к тучам, и гроза казалась страшнее, чем на равнине.

А за первой грозой последовала вторая, затем третья и четвёртая…

Двое суток звездоплаватели не могли выйти из корабля. Точно все грозовые фронты Венеры собрались здесь.

Наконец, 6 августа наступило относительное прояснение.

Белопольский решил осмотреть лес. В экскурсии приняли участие Коржевский и Второв.

Предположение биолога, что венериане спят днём, судя по всему, было правильным, но всё же решили воспользоваться самым мощным из вездеходов. Сомнения вызывала только кажущаяся густота леса; было неизвестно, есть ли здесь просеки, сможет ли большая машина войти в него.

Вездеход-танк был спущен на берег. Трое звездоплавателей, хорошо вооружённые, заняли в нём свои места. Семеро оставшихся на корабле собрались в радиорубке перед экраном телесвязи.

Местность казалась совершенно не обитаемой, но Венера уже научила их не доверять первому впечатлению.

Высокая жёлто-коричневая трава легко уступала натиску гусениц. Но позади машины она снова выпрямлялась и казалась нетронутой. Словно и не прошёл по ней тридцатидвухтонный вездеход.

- Снова загадка, снова неизвестное свойство! - говорил Коржевский. - Как богата сюрпризами природа Венеры.

Деревья леса были значительно ниже, чем на равнине, тоньше, и их кора была не столь гладкой. Стволы также соединялись между собой, образуя арки. Но если там ни одна машина не могла войти в чащу, то здесь это было довольно легко. Деревья стояли редко. Между ними всюду лежали груды упавших стволов, росла молодая поросль, и всё это было покрыто бурно разросшейся травой, такой же, как на берегу озера.

Вездеход медленно и осторожно вошёл в лес, подминая под себя, вдавливая в «землю» и ломая всё, что попадалось на пути. Белопольский старался выдерживать прямое направление. Это легко удавалось, промежутки между стволами были раз в пять больше длины машины.

Отошли метров на двести от берега…

И вдруг…

При очередном повороте впереди что-то блеснуло. Ещё раз!.. Ошибиться было невозможно, слишком хорошо знаком этот характерный блеск.

Луч прожектора скользнул по гладкой металлической поверхности!..

Ещё несколько оборотов гусениц - и путь преградила полукруглая стена. Огромная труба уходила в обе стороны, в глубину леса.

Белопольский затормозил.

Трое людей в вездеходе и семеро перед экраном радиорубки не верили глазам. Венериане не могли иметь металлургической промышленности. Всё, что было известно о них, противоречило такому допущению. Уж не сон ли эта невероятная картина?..

Труба, метров четырёх в диаметре, из какого-то незнакомого жёлто-серого металла, отливала тусклым блеском. Металл как будто совсем новый, - он не имел никаких признаков ржавчины.

Не об этом ли говорили рисунки венериан? Не сюда ли, к этой непонятной трубе, приглашали они людей? Не её ли хотели показать?

Что же она такое представляет?..

Когда в заливе кораллового острова нашли деревянную линейку, первое, о чём подумали звездоплаватели, - не посетил ли Венеру космический корабль. Но загадка линейки получила другое, более простое, более естественное объяснение, и прежняя версия была оставлена.

А потом на каменной чаше венериан Белопольский увидел украшения в форме тел простой кубической системы, тех самых, которые были найдены в круглой котловине Арсены. И мысль о космическом корабле возникла снова.

И вот в лесу, у горного озера…

- Мы проехали вдоль всей трубы, - подытожил результаты экскурсии Константин Евгеньевич, - и убедились, что она имеет форму замкнутого кольца. Хотя металл кажется совсем новым, кольцо-труба лежит здесь очень давно. Это с очевидностью доказывают деревья, сросшиеся над ней. Многие растут из-под трубы, изгибаясь по её поверхности. Можно уверенно сказать, что весь лес вырос после того, как появилась здесь эта труба. Станислав Казимирович считает, что лес имеет за собой тысячи лет. Если бы её сделали венериане, то это означало бы, что тысячи лет назад у них была развитая техника. А если так, то она должна была развиться ещё больше и находиться сейчас в цветущем состоянии. Но этого нет. Вывод - труба сделана не венерианами. Кем же? Вспомним каменные чаши, вспомним фигуры на Арсене, имеющие с ними какую-то связь. Сомнений быть не может. Мы нашли то, что осталось от космического корабля, в незапамятные времена прилетевшего на Венеру.

- Но почему же?.. - начал Топорков.

- Вы правы, Игорь Дмитриевич! Встаёт ряд загадок. Почему корабль остался на Венере. Что случилось с его экипажем? И самое главное - откуда он прилетел и когда?

- Но если труба, или корабль, как хотите, лежит здесь так давно, почему не видно следов времени? - спросил Второв.

- Это ещё одна загадка. Вероятно потому, что металл совсем особый, неизвестный на Земле.

- Надо проникнуть внутрь, - сказал Мельников.

- Мы не видели ничего, что походило бы на запертую дверь. Поверхность трубы всюду гладкая. Её надо осмотреть с внутренней стороны кольца. Я думаю поручить это тебе, - прибавил Белопольский.

Мельников обрадовался.

- Я сделаю это, - ответил он, - со мной пойдут Второв и Князев.

- Очень хорошо. Я сам хочу предложить именно их.

- Когда отправляться?

- Чем скорее, тем лучше.

Как всегда, задержала гроза.

Но звездоплаватели настолько привыкли, что не обращали на эту помеху особого внимания.

- В дорогу! - сказал Мельников, как только барометр Топоркова после очередной грозы показал, что воздух очистился.

Под управлением Князева, которому Второв показывал направление, вездеход быстро дошёл до загадочной трубы, вернее, до космического корабля неведомой планеты. Все уже были уверены, что это звездолёт.

Мельников и Второв, захватив с собой раздвижную лестницу, вышли через тамбур. Князев должен был ожидать их возвращения. Если приблизится грозовой фронт, он даст сигнал, и разведчики вернутся в машину до ливня.

Путаясь ногами в высокой траве, Второв установил лестницу, и, один за другим, они поднялись на трубу.

Свет прожекторов, направленных вверх, отражался от листвы и создавал достаточное освещение. С другой стороны был тот же лес. Сверху было хорошо видно, что труба плавно загибается в обе стороны. Диаметр кольца был не меньше двухсот метров.

Второв раньше своего товарища заметил второе кольцо. Оно находилось от первого в пяти-шести метрах и было той же толщины. Может быть, там, в глубине леса, они найдут ещё несколько? Форма космического корабля была, очевидно, совсем необычной.

- Кольца должны соединяться между собой, - сказал Мельников.

Они осторожно пошли вперёд по гладкой и скользкой трубе. Князев, лавируя между деревьями, повёл вездеход вслед за ними, стараясь не отходить далеко.

Соединение обнаружилось очень скоро. Тонкие с виду трубы из того же металла, расположенные в форме ромба, соединяли оба кольца. Сквозь этот ромб поднималось огромное дерево, трёх метров в обхвате. Это лишний раз доказывало, как давно находится здесь это странное сооружение.

Шагов через тридцать они увидели второй ромб. И словно нарочно, сквозь него опять-таки выросло дерево. Оно задело в своём росте металл, и ромб был искривлён.

- Такие гиганты, - задумчиво сказал Мельников, - растут сотни и сотни лет.

- Я очень волнуюсь, - признался Второв, - эти трубы… Мы ходим по ним. Кто построил эти кольца? Кто прилетел в них на Венеру? Здесь, под нашими ногами величайшие тайны. Что если внутри всё так же хорошо сохранилось, как снаружи?

- Удастся ли только попасть внутрь?

С корабля сообщили о приближении грозы, и Мельников с Второвым спустились к вездеходу. Но грозовой фронт прошёл стороной. Вопрос, надёжен ли лесной купол, остался по-прежнему открытым.

- Нам надо перебраться за вторую трубу. Иначе мы ничего не выясним.

- А если гроза?

- Укроемся под трубой. Наши костюмы водонепроницаемы. Это доказано опытом Романова.

Белопольский, которому Мельников сообщил о своём намерении, разрешил поход к центру колец. Прожекторы на шлемах должны дать достаточно света, чтобы ориентироваться в лесу. Лестницу можно носить с собой, - она была очень лёгкой.

И вот началась эта необычайная экскурсия в далёкое прошлое. Впоследствии, когда они снова очутились в привычной обстановке звездолёта, только снимки, сделанные Второвым, служили доказательством, что всё это действительно видели их глаза, настолько странным и необычайным было виденное.

Прежде чем углубиться в лес, Мельников и Второв, неотступно сопровождаемые вездеходом, прошли по всей длине наружной трубы. Подсчёт сделанных шагов подтвердил, что диаметр кольца - ровно двести метров. Вторая труба всё время шла параллельно первой, на одном и том же расстоянии, и прикреплялась к ней через каждые пятнадцать-шестнадцать метров ромбовидными конструкциями. В двух местах, расположенных, очевидно, по диаметру, от наружной трубы отходила другая, прямая и меньшего размера, и, пройдя сквозь внутреннюю трубу, исчезала среди деревьев.

- Там, - Мельников указал рукой к центру колец, - должно быть что-то. Какое-то центральное ядро.

- Я тоже так думаю, - согласился Второв.

Обойдя кольцо, они вернулись немного назад и остановились у радиальной трубы. Идти к центру лучше всего было прямо по ней. Металлические подошвы их ботинок сильно затрудняли хождение по гладкому металлу, но продираться через бурелом и высокую траву было ещё трудней.

Приказав Князеву не отходить от этого места, Мельников первым спустился по лестнице, которую держал Второв. Потом он помог спуститься товарищу.

Преодолев второе кольцо, они углубились в лес. Свет прожекторов вездехода вскоре померк и перестал освещать путь. Вспыхнули прожекторы на шлемах.

Дорога по трубе оказалась не столь лёгкой, как они думали. Чуть не на каждом шагу путь преграждали стволы деревьев, изогнувшиеся самым причудливым образом. Приходилось перелезать через них с помощью лестницы или спускаться на «землю» и обходить препятствие. Они убедились при этом, что путешествие по «земле» заняло бы очень много времени, - трава была настолько упругой, что каждый шаг стоил больших усилий.

Труба, метров двух с половиной в диаметре, не лежала на «земле», подобно двум кольцевым, а висела в воздухе. Учитывая её длину, они пришли к выводу, что металл исключительной прочности. Об этом же говорил тот факт, что ни одно дерево, выросшее из-под этой трубы, не смяло её, а само изгибалось по поверхности. А ведь раньше они видели, что крепление между кольцами не выдерживали страшного натиска растущего великана.

- И, кроме того, - сказал Мельников, - нельзя забывать, что корабль лежит тут тысячи лет. Ни один земной металл не уцелел бы столько времени.

В пятидесяти метрах от второго кольца они наткнулись на третье. Оно было той же толщины, что и два первых.

- Система концентрических колец, - заметил Второв. - Интересно, что находится в центре?

Деревья стали редеть. Над головой сквозь листву уже можно было увидеть клочок неба.

И вот что-то огромное, казавшееся бесформенным, встало на их пути. Это «что-то», плотно обросшее деревьями, было центром космического корабля.

Форма этого центра была скрыта от глаз, настолько крепко зажал его в своих объятиях лес. Но им обоим показалось, что это не шар и не куб, а что-то другое.

- Константин Евгеньевич! - позвал Мельников.

- Слушаю, - тотчас же ответил Белопольский.

- Мы дошли до центра. Деревья так обступили его, что мы даже формы не можем определить. Но если есть вход внутрь, он должен быть здесь. Надо уничтожить деревья. Придётся вернуться за ультразвуковым аппаратом.

- Постойте! - сказал вдруг Второв. - Вот, кажется, дверь.

Действительно, сбоку от трубы, в месте, не закрытом деревьями, ясно виднелась тонкая линия, образующая собой правильный пятиугольник.

- Правда, похоже на дверь! - сказал Мельников. - И она должна открываться снаружи.

- Ни видно ни кнопок, ни замка.

- Должны быть! Если, конечно, это дверь, а не что-нибудь другое.

- Очень похоже на дверь.

Пятиугольник находился на уровне центра трубы, и рассматривать его приходилось низко нагнувшись.

Мельников и Второв спустились на «землю». Но теперь предполагаемая дверь оказалась над головой.

- Приставь лестницу!

Луч света упал на металлическую поверхность, и прямо перед собой Мельников внезапно увидел какие-то выступы.

Их было три. Средний имел форму пятиугольника, два боковых - квадрата.

- Это безусловно механизм двери! - взволнованно сказал Второв.

- Да, по-видимому, - сдерживая себя, ответил Мельников, - попробуем разобраться.

- Борис Николаевич, - раздался голос Белопольского, - соблюдайте крайнюю осторожность. Мы не знаем, что произойдёт, если вы дотронетесь до механизма. Что он собой представляет?

Мельников рассказал.

- По-моему, - закончил он, - ничего не может произойти, кроме того, что дверь, возможно, откроется. Но шансов на это мало. Скорей всего, механизм давно не работает. Пожалуй, будет лучше, если один из нас отойдёт подальше.

- Я очень прошу вас, - умоляюще сказал Второв, - доверьте это мне.

Мельников видел, что молодой инженер даже побледнел от волнения. Отказ глубоко заденет его.

- Хорошо, разбирайся ты. Когда кончишь, позовёшь меня.

Он поднялся на трубу и, не оглядываясь, скрылся за деревьями.

Оставшись один, Второв внимательно осмотрел выступы. Они казались вылитыми на металле корпуса, но если это был механизм, они должны поддаваться нажиму или поворачиваться.

«Но, может быть, - подумал он, - время испортило механизм и все усилия будут напрасными».

Ему страстно хотелось добиться успеха, особенно после того, как он взялся за это дело вместо Мельникова.

«Стыдно будет, если не догадаюсь. Сочтут хвастуном».

Странная форма космического корабля была чужда человеку Земли, но это было создание рук существ, близких ему по своему умственному развитию. Второв был убеждён, что человеку доступны их мысли.

- Будем рассуждать так, как будто это сделано на Земле, - громко сказал он.

- Правильно! - ответил невидимый Мельников. - Спокойно, Геннадий!

Второв осторожно взялся за средний пятиугольник. Сперва он попробовал нажать на него - выступ не поддался. Тогда он сделал попытку повернуть, - что-то дрогнуло под его пальцами. Второв нажал сильнее, послышался тягучий скрип.

«Ага! Пятиугольник поворачивается! Поставим его на место и возьмёмся за квадраты».

Квадратные выступы повернуть не удалось. Но, когда Второв со всей силы нажал на них, они поддались.

- Средний выступ поворачивается, - сказал он, - а крайние действуют по принципу кнопки.

- Десятки возможных комбинаций! - заметил Мельников.

- Вы сами решили рассуждать так, как будто это сделано на Земле, - вмешался Зайцев. - Путь правильный! Мы не запираем входы на звездолёт на манер несгораемых сейфов. Вряд ли и они это сделали. Ищите простое решение.

Второв стал нажимать на квадраты, то на один, то на оба сразу, поворачивая пятиугольник в разные стороны. Тщетно! Дверь и не думала открываться. От времени или потому, что так они были сделаны, выступы поддавались с большим трудом. Второву приходилось пускать в ход всю свою недюжинную силу.

- Ничего не выходит! - сказал он, тяжело дыша.

- Отдохните. А мы пока подумаем, - посоветовал Белопольский.

Второв слышал, как члены экипажа обменивались мнениями. В обсуждении принимали участие Мельников и Князев.

- Как расположен средний выступ? - спросил Зайцев.

- Это правильный пятиугольник.

- Я спрашиваю, как он расположен относительно пятиугольника двери?

- Постойте! - воскликнул Второв. - Да, действительно! - прибавил он, внимательно вглядевшись в тонкую линию над своей головой. - Они расположены несимметрично.

- Попробуйте поставить их в симметричное положение.

Оказалось, что средний выступ можно было повернуть на сто восемьдесят градусов.

Как только маленький пятиугольник совпал по положению с большим, раздался негромкий звук, точно упало что-то металлическое.

Второв отскочил назад.

Но ничего не случилось. Дверь оставалась в прежнем положении.

С сильно бьющимся сердцем инженер протянул руки к квадратам. Он почему-то был уверен, что на этот раз его ждёт удача. Металлический звук доказывал, что механизм работал.

Изо всей силы он нажал на оба выступа.

Над ним что-то мелькнуло. Второв инстинктивно пригнулся к «земле».

Полная тишина…

Он поднял голову.

Двери не было!

На месте металлического пятиугольника он увидел что-то бледно-голубое, казавшееся прозрачным. Точно газовая плёнка заменила металл.

Мельников, Князев и все, кто находился на звездолёте, услышали отчаянный, как им показалось, крик Второва:

- Свет! Свет!

Теперь он видел! Видел ясно!..

Это «что-то» не было плёнкой голубого газа! Перед ним находилось пятиугольное отверстие, из которого откуда-то из недр космического корабля исходил слабый, но несомненный свет. Тусклые блики его легли на стволы деревьев, на металлическую поверхность трубы!..

Свет!.. Что же это?.. Разве может какой бы то ни было искусственный источник света просуществовать тысячи лет?..

Второв стоял и смотрел, не отвечая на градом сыпавшиеся на него вопросы товарищей.

Он пришёл в себя, почувствовав прикосновение к плечу. Рядом был Мельников.

Борис Николаевич, не отрываясь, смотрел вверх на таинственный и непонятный свет, бессознательно сжимая всё сильнее плечо Второва.

- Что это? - прошептал он. - Откуда?

- Не знаю, - машинально ответил Второв.

- Неужели не знаете? - послышался насмешливый голос Пайчадзе. - Скажите хотя бы, что вы видите.

- Свет!

- И что же?

Мельников перевёл дыхание и рассказал о непонятном явлении. Долго никто не отвечал ему. Наконец они услышали, как Белопольский произнёс:

- Несомненно…

И снова молчание.

- Ну что ж! - сказал Мельников. - Дверь открыта. Войдём!

Всего можно было ожидать, самого неожиданного, самого внезапного на давно «умершем» корабле с неведомой планеты, но только не света - спутника жизни! Это было более чем непонятно, - это походило на чудо!

- Войдём, - повторил Мельников, но в его голосе не слышно было обычной решительности.

Второв молча приставил лестницу.

Он видел, что Мельников - образец хладнокровия, мужества и воли, человек, по общему мнению, без нервов - колеблется и словно не может решиться поставить ногу на ступеньку. И молодой инженер внезапно осознал, что никакие силы не смогли бы заставить его самого первым подняться по лестнице.

Живое существо, будь оно самым чудовищным порождением фантазии, не заставило бы его отступить. Но это «сверхъестественный» свет лишал его всякой власти над собой, сковывал мозг непреодолимым чувством страха.

Прошла минута…

- Войдём! - в третий раз сказал Мельников и быстро поднялся к двери.

Его согнутая фигура скрылась в отверстии, и тотчас же раздался его голос:

- Идите скорее!

Страх как-то сразу исчез. Второв поднялся за своим командиром. Отверстие было слишком мало для его роста, и пришлось согнуться чуть ли не вдвое.

Мельников стоял у самой двери.

Второв выпрямился, взглянул и почувствовал, как у него закружилась голова.

Что это было?.. Куда попали из тёмного леса Венеры два человека Земли?..

Казалось, тут не было ни пола, ни стен, ни потолка. Всюду что-то неопределённое, не имеющее ясных очертаний, расплывчатое и… живое. Со всех сторон их окружало нечто, непрерывно меняющее свой цвет, переливаясь и сверкая всеми оттенками радуги, как будто отражаясь друг в друге и создавая дикий хаос красок.

И везде - наверху, внизу, по сторонам - шевелились причудливые разноцветные фигуры… людей - изломанные, исковерканные подобия человека, в немыслимых позах.

Мельников поднял руку, словно защищаясь от этого зрелища, и тотчас же вся толпа призраков повторила его движение.

- Это наши собственные отражения, - тихо и с видимым облегчением сказал он.

Очевидно, стены, потолок и пол были зеркальны. Каждое движение его и Второва вызывало ответное движение, бесчисленное количество раз повторяющееся всюду, куда бы они ни посмотрели. Но почему эти отражения так изломаны, исковерканы?..

На середине, а может быть, и у стены (они потеряли чувство перспективы и расстояния), непонятно на чём стояла каменная чаша - единственный реальный и неподвижный предмет в этом помещении, - чаша точно такая же, какую видел Второв и какая разбилась тогда на лесной просеке. По краям - они рассмотрели это - она была украшена изображениями тел простой кубической системы.

Над чашей поднималось ровное бледно-голубое пламя. Такое пламя даёт тонкая плёнка горящего спирта. Это и был источник непонятного света.

- Константин Евгеньевич! - сказал Мельников так тихо, что его вряд ли могли услышать.

Но на звездолёте были мощные приёмники.

- Я слушаю тебя! - ответил Белопольский.

- Каменная чаша!

- Я ожидал этого.

- Но в ней горит огонь!

- В этом нет ничего невероятного. Время должно было изгладить из памяти венериан искусственное пламя. Их чаши, очевидно, погасли совсем недавно. Относительно недавно, конечно. Но расскажите нам, что вы видите?

Спокойный голос Белопольского окончательно привёл в себя обоих разведчиков. Перед ними была химическая загадка - не больше. Тайну «вечного» огня раскроет наука.

- Рассказать! Это не так просто! - ответил Мельников. - Лучше потом, когда вернёмся.

- Тогда мы сможем иллюстрировать наш рассказ фотоснимками, - прибавил Второв, вспомнив только сейчас о фотоаппарате.

Они уже спокойно и более внимательно осмотрелись.

Перекрещивающиеся отражения всё время меняющих свой цвет стен, пола и потолка мешали им, но постепенно они как-то привыкли. И тогда смогли рассмотреть помещение.

Оно оказалось, если не считать пола, круглым, из странной формы остроугольных граней, переплетающихся в непривычном узоре. Пол был ровным и как будто стеклянным. Чаша стояла словно на середине, но на чём она держалась, никак не удавалось рассмотреть.

- Подойдём ближе, - нерешительно предложил Мельников.

- Пожалуй, - ещё более робко согласился Второв.

Но ни один из них не двинулся с места. Мельников что-то обдумывал, а его товарищ не решался первым отойти от двери.

Второв слышал, как Мельников пробормотал что-то насчёт металлических стен.

- Константин Евгеньевич! - сказал он громко. - Здесь нет никаких дверей внутрь корабля. Но, может быть, мы их найдём. Стены звездолёта как будто металлические. Радиосвязь может прерваться. Если это случится - не беспокойтесь!

- Постараемся, - ответил за Белопольского Пайчадзе. - Но ручаться за успех не можем.

- Осторожнее, - сказал Константин Евгеньевич.

Мельников и Второв отошли от стены. Но едва они сделали первый шаг, позади послышался негромкий звук - точно упало что-то металлическое.

Оба испуганно обернулись. Двери не было! Там, где только что находился тёмный пятиугольник, сквозь который виднелся лес Венеры, разноцветно блестели остроугольные грани.

Всё слилось неразличимо!

Где выход - неизвестно!..

Второв бросился на стену и больно ударился о какой-то выступ. Это привело его к осознанию действительности.

Заперты!..

- Кто закрыл дверь?

- Конечно никто, - ответил Мельников, - она закрылась сама. Прошли тысячи лет, но механизмы работают исправно, как этот огонь в чаше.

- Как же мы выйдем?

- Не знаю. Может быть, совсем не выйдем. Я сам предупредил, что связь может прерваться.

- Звездолёт! - позвал Второв.

Никакого ответа не последовало.

- Эти стены из какого-то металла, - сказал Мельников. - Нас не могут услышать. Пока что мы отрезаны от внешнего мира.

Второву пора было привыкнуть к хладнокровию своего спутника.

- Что же делать? - спросил он.

- То, что хотели. Осматривать корабль. Вот только ни одной двери не…

Он запнулся на полуслове, изумлённо глядя на стену: совсем, близко, как будто рядом с исчезнувшим входом, что-то странное и непонятное происходило с разноцветными гранями. Они стали быстро тускнеть, терять очертания. Обозначился пятиугольный контур, резко выделявшийся на стене. Вот уже внутри этого контура почти не видно граней - они исчезают, тают на глазах, превращаясь в пустоту. Ещё момент, и перед ними оказалось пятиугольное отверстие.

- Вот и дверь! - сказал Мельников.

В первый раз Второв услышал дрожь в его голосе.

- Куда девалась стена?

- Кто может ответить на такой вопрос. Факт тот, что перед нами дверь внутрь корабля. Она открылась автоматически, как только закрылась наружная.

Наклонившись, они заглянули в отверстие. За ним находилась радиальная труба. Голубое пламя, горящее в чаше, отражалось на её стенках длинными светлыми полосами. Противоположный конец трубы скрывался во мраке.

- Наружная дверь закрылась, как только мы от неё отошли, - сказал Второв.

- Да, одному из нас следовало остаться на пороге. Здесь автоматика иная, чем у нас. Она видит и действует самостоятельно. И самое поразительное, - она сохранилась в полной исправности. Этот корабль многому научит нас.

- Мы сумели открыть дверь снаружи, - сказал Второв. - Неужели не сумеем сделать это изнутри?

- Если не мы, то наши товарищи откроют её. Они знают, где мы находимся. Это шанс на спасение.

- Перерыв связи заставит их поторопиться на помощь.

- Вряд ли! Мы предупредили, что радиосвязь может прерваться. - Мельников внимательно посмотрел на Второва. - Неужели ты боишься, Геннадий?

Молодой инженер покраснел.

- Не знаю, - откровенно ответил он. - Я не боялся, когда мы с вами сидели в кабине разломанного самолёта. Но здесь… кажется, боюсь.

- Непонятное должно вызывать страх, - задумчиво сказал Мельников. - Это верно! Однако, - прибавил он обычным тоном, - не будем терять времени.

Они подошли к каменной чаше.

Даже вблизи не видно было, на чём она стояла. Но не могла же чаша висеть в воздухе без всякой опоры. Второв попробовал провести рукой под чашей. Его пальцы коснулись чего-то твёрдого, и он нервно отдёрнул руку. Мельников осторожно ощупал невидимую опору. Чаша стояла на чём-то, имевшем кубическую форму. Но это «что-то» было абсолютно невидимо, - непонятным образом застывший воздух.

Они тщательно обследовали всё помещение, имевшее в диаметре метров шесть. Только ощупью можно было определить его размеры. Перекрещивающиеся отражения уничтожали видимость расстояний. Толпа фантастических призраков - десятки Мельниковых и Второвых - в неестественных позах, прямо, боком и вверх ногами, при каждом их движении причудливо переплетались со всех сторон, извиваясь в какой-то дикой пляске.

Второв старался не смотреть, но они отовсюду «лезли» в глаза.

- Надо уйти отсюда, - сказал он наконец, - у меня кружится голова.

Ничего, что хотя бы отдалённо указывало на механизм двери, они не нашли.

- Вероятно, он находится на центральном пульте управления, - сказал Мельников. - Здесь должен быть какой-то пульт. Да, - ответил он Второву, - надо уйти, у меня тоже кружится голова. Но я опасаюсь, что и эта дверь закроется, как только мы войдём в трубу. Логически должно быть так.

- Давайте я войду один, а вы останетесь здесь.

- А что из этого толку? Нет, лучше вместе.

Они стояли перед загадочной дверью, не решаясь войти. Здесь, в центре, было, конечно, безопаснее. Белопольский, спустя некоторое время, поймёт, что разведчики попали в какую-то ловушку, и пришлёт помощь. Как открывается наружная дверь, на звездолёте знают. Но если они, войдут внутрь корабля, то рискуют остаться там навсегда, - было совершенно неизвестно, удастся ли найти способ выбраться.

«Что же делать? - думал Мельников. - Как поступить? Остаться здесь и ожидать товарищей? Но ведь всё равно когда-нибудь придётся пройти внутрь».

Будь он одни, он не колебался бы ни минуты. Но Второв! Ответственность за него лежала на Мельникове.

«Эх, была не была! В крайнем случае, они сумеют прорезать стенку трубы или даже взорвать её».

- На всякий случай, оставим записку, - сказал он. Кратко, но достаточно подробно описав всё, что с ними произошло, Мельников положил записную книжку возле чаши на невидимый постамент. Книжка казалась висящей в воздухе, и её нельзя было не заметить сразу.

- Ну, теперь идём!

Пятиугольное отверстие было той же величины, что и наружная дверь. Неизвестные звездоплаватели, очевидно, были небольшого роста. Мельников, нагнувшись, перешагнул порог. Второв последовал за ним.

Они остановились сразу за дверью, тревожно наблюдая за ней. Закроется или нет?.. Дверь закрылась.

Они увидели, как отверстие затянулось точно прозрачной газовой плёнкой, сперва чуть заметной, но затем быстро густевшей. Потом, как-то сразу, резким скачком, только что бывшее перед ними отверстие исчезло. На его месте блестела гладкая, по-видимому металлическая, стена.

Это было так странно, так необъяснимо, что несколько минут оба звездоплавателя смотрели на чудесную стену, не будучи в состоянии сказать хоть одно слово. Они задыхались от волнения.

Только что на их глазах произошло явление, совершенно неизвестное земной науке. Пустота, сквозь которую они свободно прошли, превратилась в металл! Высшей наукой - непонятной, загадочной - повеяло на них от этого феномена, который, несомненно, являлся только применением ещё неизвестных им законов природы.

- С этой стороны почему-то нет граней, - сказал наконец Мельников.

- А вам не кажется странным, что мы её видим? - спросил вдруг Второв.

- Кого?

- Стену. Здесь должно быть совсем темно.

«В самом деле», - подумал Мельников.

Лампы на шлемах они потушили, когда вошли внутрь корабля. Голубой огонь чаши остался за дверью. Но стена была видна. Больше того, они видели свои тени, шевелившиеся на ней. Значит, за спиной свет!

Мельников обернулся и вскрикнул. В его голосе были радость и удивление.

Труба, которую они видели из-за двери, идущей в тёмную даль, оканчивалась в трёх шагах. Смутно виднелись деревья леса. Свет был светом дня, очевидно не таким слабым, как им казалось в самом лесу. Этот свет был достаточным, чтобы видеть внутри короткого отрезка трубы, непонятным образом заменившего целую трубу. Этот свет создавал тени.

- Выход! - радостно вскричал Второв.

- Нет, - сказал Мельников. - Это не выход. Смотри внимательней.

И Второв увидел…

Неясная масса деревьев была по сторонам и сверху, но прямо впереди её не было. Тёмная пустота уходила вглубь леса. Видимая труба оканчивалась в трёх шагах, а дальше продолжалась труба, ставшая невидимой, какой-то призрак трубы, о существовании которой можно было лишь догадываться.

И всё же это была та самая труба, по которой они пришли сюда. Только она стала по неизвестной причине абсолютно прозрачной, как пьедестал, на котором стояла чаша.

Мельников подошёл к «краю». Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы шагнуть дальше. Под ногами он различал траву, казалось, что идти некуда, оставалось только прыгать вниз.

Но металлическая подошва его ботинка ступила на гладкий пол. Рука ощущала полукруглую стенку. Труба была тут, твёрдая, как и раньше. И невидимая!..

Они шли в полутора метрах над «землёй», как будто по воздуху. Ноги не слушались, и на каждом шагу они спотыкались, хотя пол был ровным. Ходить, не видя, по чему идёшь, было не так просто.

- Если бы кто-нибудь мог на нас посмотреть? - сказал Второв. - Странное зрелище! Два человека идут по воздуху.

- Если труба прозрачна снаружи.

- А разве может быть иначе?

- Всё возможно.

Мельников включил лампу на шлеме.

Луч света лёг на металлическую стенку трубы. Они видели характерные блики, создаваемые светом на поверхности гладкого металла. Но одновременно они видели, и то, что находилось за трубой.

Это противоречие производило ошеломляющее впечатление.

Как раз в этом месте, вплотную к трубе, росло дерево. До того, как зажёгся свет, его было плохо видно, - чёрный контур ствола. Но и теперь дерево осталось таким же тёмным, хотя находилось в метре от их глаз и на него должен был падать луч света.

- Вот доказательство, - сказал Мельников. - Металл трубы прозрачен односторонне. Внешний свет проходит свободно, но внутренний не может пройти. Снаружи нас никто не смог бы увидеть.

- Из этого материала мы будем строить стены домов, - сказал Второв, - когда узнаем, что это такое. Представляете себе, сколько света будет в таких домах, а снаружи ничего не видно.

- Ты начинаешь фантазировать, Геннадий!

- Раз мы попали в сказку из «Тысячи и одной ночи»…

- Где-то здесь, - сказал Мельников, - должно быть внутреннее кольцо.

- Да, оно недалеко. Половину трубы мы, безусловно, прошли.

Они знали, какую форму имел этот странный корабль. В центре находилось шестиметровое ядро. Его окружали три трубы-кольца, одно в пятидесяти метрах, а два других, близко расположенных друг к другу, в ста метрах. Центр и кольца соединялись прямой трубой. Первое внутреннее кольцо должно было вот-вот показаться.

«Если оно куда-нибудь не исчезло», - подумал Второв.

Но кольцо оказалось на своём месте. Через несколько шагов они увидели его сквозь стенку трубы.

И так же, как вначале у ядра, так и теперь, в трёх шагах от кольца, труба перестала быть прозрачной. Но ничего не преградило путь. Там дальше опять виднелись прозрачные стенки.

Радиальная труба проходила через внутреннее кольцо насквозь.

- Тут должен быть вход.

Лучи прожекторов освещали гладкие стоики. Никакого намёка на скрытую дверь, никаких выступов, никаких признаков механизма.

И снова проявилась непонятная и пугающая в своей таинственности техника космического корабля неведомой планеты. Словно кто-то разумный и внимательный наблюдал за ними, стерёг каждый их шаг.

- Тут должен быть вход, - сказал Мельников, протягивая руку к стене. И в ответ на это движение они увидели, что вход действительно существует.

Часть металлической стены резко изменила свой вид. Сразу потускнели на ней блики света. Обозначился пятиугольный контур. Металл быстро «таял», превращаясь в пустоту. Словно обрадовавшись, лучи прожекторов рванулись вперёд, внутрь кольца. Сверкнули какие-то длинные цилиндры - красные, зелёные, жёлтые. От двери в глубину шла узкая, как будто стеклянная, дорожка - странный, почти невидимый мостик.

Куда он вёл? Что находится там, в тёмной неизвестности?..

Второв внезапно схватил руку Мельникова.

- Смотрите! - воскликнул он, указывая назад.

Это было новым доказательством «разумности» автоматики, управлявшей дверями и стенками космического корабля.

Прозрачная труба, по которой они только что прошли, не видя её, превратилась в металлическую, потеряла прозрачность. Исчез лес Венеры. Плотную мглу рассеивал только свет их прожекторов.

И там, по ту сторону кольца, невидимая труба превратилась в видимую.

- Какая-то чертовщина! - сказал Второв.

- Стенки трубы становятся прозрачными, когда в ней кто-нибудь находится, - задумчиво произнёс Мельников. - Двери открываются, когда к ним кто-нибудь подходит. Соединение техники телевидения с автоматикой «мыслящих» машин вполне может справиться с такой задачей. Лет пятьдесят тому назад это могло показаться «чертовщиной», но сейчас…

- Этак мы можем, сами того не подозревая, пустить в ход двигатели корабля.

Мельников вздрогнул:

- Ты прав, Геннадий! Надо быть очень осторожными. Попробуй пойти обратно к центру. А я останусь здесь. Увидим, что произойдёт.

Произошло то, чего и ждал Мельников. Едва Второв сделал три шага в сторону центра и вышел за края кольца, стенки трубы опять стали прозрачны. Это случилось почти мгновенно. Было ясно, что тысячелетняя автоматика работает с поразительной точностью, реагируя на каждое движение.

Создавалась грозная опасность.

Кто были хозяева этого корабля? Каков был их умственный уровень? Не приходилось сомневаться, что неизвестные звездоплаватели стояли на очень высокой ступени развития. Но, может быть, эта ступень была слишком высокой? Может быть, человек Земли не в силах понять то, что для них было просто и естественно?

Малейшая неосторожность могла привести к совершенно непредвиденным последствиям. Ни Мельников, ни Второв не имели никакого представления о принципах работы автоматики корабля, они блуждали по нему «с завязанными глазами». Точно в таком же положении мог оказаться человек, не имевший специальных знаний, очутившийся в полном одиночестве на пульте управления современной атомной электростанции и вздумавший наугад поворачивать ручки и нажимать непонятные ему кнопки.

Второв вернулся обратно. Как и следовало ожидать, труба снова потеряла прозрачность.

Они стояли перед пятиугольной дверью, не решаясь пройти туда, где казавшийся хрупким «стеклянный» мостик уходил вдаль, окружённый разноцветными цилиндрами неизвестного назначения.

- Может быть, благоразумнее вернуться? - спросил Второв.

- Дверь в центр закрыта.

- Она, вероятно, откроется, когда мы к ней подойдём.

- Это вполне возможно. Но раз мы рискнули прийти сюда - пойдём дальше. Только не надо делать никаких жестов и ни до чего не дотрагиваться.

«Разве не может быть так, что на этом корабле всё приводится в действие автоматикой, реагирующей на жесты? - думал Мельников. - Двери, прозрачность стен, двигатели. А может быть, и ещё что-нибудь, о чём мы даже не подозреваем? Мы не знаем, какие жесты могли делать существа, о внешнем облике которых ничего не известно. Я протянул руку к стене - и открылась дверь. Это произошло здесь. Но может быть в другом месте движение моей руки приведёт к пуску двигателей, и корабль вдруг поднимется. Никакие деревья, как бы крепко они ни срослись друг с другом, не удержат звездолёт и будут сорваны, как бумажные. Мы рискуем улететь с Венеры, не умея управлять кораблём».

Но, думая так, Мельников внешне спокойно ступил на мостик.

Казавшийся стеклянным, он заметно прогнулся, когда Второв вслед за Мельниковым ступил на него. Не было никаких перил. Узкая, не шире тридцати сантиметров прозрачная полоска висела в воздухе примерно на середине кольцевой трубы. На чём она держалась, было неизвестно - как будто ни на чём.

- Вернись, - отрывисто сказал Мельников, каждую секунду ожидая, что мостик сломается.

- Некуда, - ответил Второв.

Действительно, дверь позади них уже закрылась. Круглая стена казалась сплошной - никаких следов пятиугольного отверстия.

- Протяни к ней руку!

Второв повиновался. Но жест, который с той стороны привёл к появлению двери, на этот раз не оказал никакого действия.

- Стой на месте!

Мельников осторожно сделал шаг вперёд.

И вдруг… Неяркий, странно голубой свет озарил внутренность трубы. Источника света не было видно. Казалось, что воздух внезапно получил способность светиться.

Мельников замер. Второв боялся дышать. Оба стояли неподвижно, как статуи.

Голубой свет физически ощутимо обволакивал их со всех сторон, как лёгкая дымка тумана. Они не видели ни одной тени. Свет не имел направления, он был повсюду, в самом воздухе. Таинственные цилиндры странно изменили свой цвет: красные стали фиолетовыми, жёлтые - зелёными, а те, которые раньше были бледно-зелёными, теперь стали бирюзовыми. Мостик совсем исчез из глаз, словно растворившись в светящемся воздухе.

И вот они почувствовали едва уловимый незнакомый им запах. Воздух космического корабля проходил через фильтры противогазов и, смешиваясь с земным кислородом, проникал в лёгкие.

Мысль о возможном отравлении этим чужим воздухом заставила обоих звездоплавателей вздрогнуть. Это не был воздух Венеры, - они не слышали раньше этого запаха, - это был воздух какой-то другой планеты. Было вполне возможно, что он смертелен для человека Земли.

«Бежать!» - подумал Второв.

Но бежать было некуда. Выход был отрезан сомкнувшейся за ними стеной. Как открыть его, как заставить пятиугольное отверстие появиться снова, они не знали.

Кругом лежали загадочные цилиндры, длинные, окрашенные в различные цвета. Между ними, неизвестно как державшаяся в воздухе, проходила узкая дорожка, которую почти невозможно было увидеть, - в голубом свете она стала какой-то нереальной. Метрах в сорока впереди дорожка исчезала за поворотом, плавно загибаясь влево вместе со всей трубой.

Мельников машинально потушил лампу на шлеме. Симптомы отравления не появлялись, но если бы они даже и появились, отступать было некуда.

- Будь что будет, - сказал он. - Вперёд, Геннадий!

Он пошёл по дорожке, балансируя плечами, чтобы сохранить равновесие на почти невидимом пути. Пошевелить руками он не решался. Второв пропустил его вперёд на десять шагов и, в свою очередь, отошёл от стены.

Мостик упруго сгибался под их тяжестью. Его прозрачный материал был, очевидно, прочен, хотя и не рассчитан на земного человека. Неизвестные звездоплаватели, если судить по дверям, были маленького роста и, вероятно, весили немного.

Сразу за поворотом они увидели, что трубу снова перегораживает круглая стена. От первой её отделяло метров шестьдесят.

- Похоже, что труба разделена на пять отсеков, - сказал Мельников, - так и должно быть на космическом корабле.

- Похоже, что мы заперты здесь с двух сторон, - ответил Второв.

- Посмотрим!

Но, ещё не дойдя до стены, они поняли, что опасения напрасны. Невидимый глаз зорко следил за ними. Отсутствующие хозяева корабля гостеприимно принимали не званных гостей - людей другой планеты.

Загадочная автоматика снова начала свою работу. На стене резко выступил уже знакомый пятиугольный контур. Быстро потускнел блестящий металл, «растворился», «растаял» и исчез. Открылось взору тёмное, без света, помещение - второй отсек кольцевой трубы.

Но только Мельников, шедший впереди, перешагнул порог, повторилось прежнее явление - голубым светом вспыхнул воздух. А там позади, в оставленном ими помещении, воздух «погас». Дверь за Второвым сразу закрылась.

Второй отсек был точным повторением первого. Так же шла ни к чему не прикреплённая «стеклянная» дорожка, такие же цилиндры лежали кругом. Всё было точно таким же.

- Вероятно, это машинные залы, - сказал Мельников, - возможно, что всё внутреннее кольцо занято механизмами.

- Пойдём назад?

- А как открыть двери? Нет, лучше обойти всю трубу. Может быть, по ней можно ходить только в одном направлении.

Через шестьдесят метров перед ними снова встала глухая стена. Подходя к ней, они были уверены, что и на этот раз откроется дверь. Но отверстие не появлялось. Мельников попробовал протянуть руку. Никакого действия.

- Что случилось? - недоуменно сказал он. - Или автомат испортился?

- Пойдём назад.

- По ведь и там дверь закрыта.

Они стояли, не зная, что предпринять. Дверь в радиальную трубу не открывалась, - они уже пробовали её открыть. А здесь, казалось, и не было никакой двери.

Глубокая тишина окружала их. Светящийся туман беззвучно и мягко обволакивал разноцветные цилиндры и двух людей, беспомощно стоявших на узкой полоске прозрачного «стекла». Что-то неумолимо приближалось, как возмездие за их дерзкое вторжение.

Они молчали, инстинктивно прислушиваясь. Слуховые аппараты их шлемов восприняли бы малейший шорох, но, кроме дыхания товарища, ни тот, ни другой ничего не слышали. Да и откуда могли бы взяться звуки жизни на «мёртвом» звездолёте? Может быть, там, где помещались чудесные автоматы, обладавшие «зрением» и «разумом», проявилась бы каким-нибудь звуком их загадочно сохранившаяся жизнь, но здесь царила полная тишина.

Что-то приближалось, неотвратимое и грозное… Что они могли предпринять для своего спасения?..

И вот, когда оба человека подумали, что только другие, оставшиеся на свободе люди могут прийти к ним на помощь, это случилось.

Если бы не свидетельство фотоаппарата, которым успел воспользоваться Второв, они сами усомнились бы в виденном. Но беспристрастный и точный объектив навсегда зафиксировал невероятную картину.

Жёлто-серая стена, закрывавшая им дорогу, внезапно исчезла. Исчезла сразу вся целиком. Но то, что находилось за ней, по-прежнему оставалось невидимым. Там, где только что был металл, на краю «стеклянного» мостика, дрожали синими искрами перекрещивающиеся полосы, точно сетка из хрустальных нитей, бездонная глубина которой там, дальше, переходила в темно-синий мрак. И в двух шагах ошеломлённые люди Земли увидели… человека другой планеты - хозяина этого странного и непонятного корабля.

Он стоял прямо перед ними и смотрел на них. Окружённый искрящимся ореолом синих нитей, он выглядел вполне реально и казался живым человеком, из плоти и крови. Маленького роста, стройный и хрупкий, во всём подобный человеку Земли, он был одет в плотно облегающий тело темно-синий костюм, похожий на трико гимнастов. Тонкая серебряного цвета цепочка висела на его шее.

Только секунду, не больше, и он и люди стояли неподвижно. Но вот за спиной Мельникова послышался щёлк затвора фотоаппарата - Второв сфотографировал незнакомца.

Медленным, плавным движением таинственный хозяин протянул вперёд руки, словно приветствуя людей Земли.

И тогда оба звездоплавателя поняли, что перед ними не человек, а чудесное явление человека, вероятно давно умершего. Хрустальные нити насквозь пронизывали его тело и руки. Движения были чуть заметно прерывисты.

И они поняли смысл того, что произошло перед ними. Неведомые хозяева корабля давно, тысячи лет тому назад, предвидели их приход, подготовились к нему и с помощью своей совершенной техники приветствуют их. Перед ними была ожившая тень далёкого прошлого.

И тень заговорила. Послышался певучий звук, точно песня, исполняемая в медленном темпе.

Глубоко потрясённые люди слушали голос уже не существующего жителя другой планеты, приветственные слова старшего брата, обращённые к тем, кого он не знал, но в чей приход верил много веков тому назад.

Голос смолк. Словно растаяв, исчез призрак. В стремительной быстроте перекрещивающихся нитей загустел и слился в плотную завесу синий мрак. И снова глухая стена отливала жёлто-серым блеском. Будто никогда не было сказочного видения.

И как бы для того, чтобы люди не усомнились в значении только что виденного, гостеприимно раскрылась дверь в следующий отсек.

Он был освещён тем же неярким голубым светом. Там не было ни цилиндров, ни «стеклянного» мостика. Совсем другая обстановка предстала их глазам.

- Из глубины тысячелетий, - сказал Мельников, - первые люди, посетившие Венеру, передали нам свой братский привет. Мы не знаем, как и почему они погибли здесь, не вернулись на свою родину. Но мы должны это узнать и узнаем. Мы - их наследники!

Наука достигла огромной высоты. С этой высоты она видит далеко. И она «видит» бесконечное число обитаемых миров, населённых, как и Земля, разумными существами, идущими по тому же пути медленного, постепенного, но неуклонного развития.

Мыслящий разум идёт вперёд и вверх. И, по мере подъёма, перед ним открываются всё более и более обширные горизонты.

Нельзя себе представить широкое развитие разума без такого же широкого взгляда на мир. В первую очередь это относится к взгляду на жизнь, как на явление не местного, а вселенского масштаба.

Смерть человека не прекращает жизни человечества. Но и смерть человечества не может прекратить жизни на других мирах. И если бы, допустим на минуту, исчезла жизнь во всей видимой нами Вселенной, жизнь осталась бы там, куда не может (пока не может) проникнуть взгляд человека.

Было время, когда Солнечная система имела не девять, а десять планет. Между Марсом и Юпитером находилась пятая планета. Она погибла. Как и почему - никто не знает. Но то, что неизвестно сегодня, станет известным завтра.

Обитатели пятой планеты исчезли с лица Вселенной. Но их мысль, прошедшая, как и везде, долгий и трудный путь развития, была уже достаточно могучей, чтобы дать знать другим мирам, другим разумным существам, что она существовала когда-то. Обитатели обречённой планеты умели строить космические корабли и смогли покинуть свою гибнущую родину. Присутствие на Венере их корабля свидетельствовало о том, что они это сделали.

Был ли этот корабль единственным? Куда улетели другие, спасая от гибели своих хозяев? Где нашли приют осиротевшие обитатели планеты? Когда-нибудь и это станет известным.

Но один корабль достиг Венеры и теперь был на ней найден. Те, кто находился на нём, хорошо знали, что их планета не единственный населённый разумными существами мир. Они верили, что рано или поздно на Венере появятся жители других планет. Они знали, что их звездолёт просуществует тысячи лет. Они верили, что разум неизвестных им звездоплавателей будет подобен их собственному. И, зная это, веря в это, они подготовились к приходу тех, кто получит оставленное ими наследство знаний, расширит и разовьёт его дальше, в бесконечной последовательности развития мыслящего разума.

Знания и техника передаются не только из поколения в поколение на одной планете. Они могут переходить с планеты на планету, осуществляя на практике великое братство мыслящих существ.

Те, кто прилетел на Венеру на кольцевом корабле, знали это.

Утром, когда директор обсерватории, член-корреспондент Академии наук профессор Казарин, как обычно, ровно в половине десятого вошёл в свой служебный кабинет, первое, что он спросил у секретаря, было:

- Как дела с «загадкой».

- Алексей Петрович за последние десять минут звонил уже два раза, - ответил секретарь. - Справлялся, приехали вы или нет.

- Вызовите его немедленно ко мне. Если, конечно, он не занят, - прибавил Казарин. - Если занят, пусть позвонит.

Подойдя к своему столу, профессор взял сводку работ обсерватории за истёкшие сутки и внимательно просмотрел её. Против фамилии «Субботин» стояло: «5. 30 - 7. 00. Наблюдение за движением «загадки». Большой рефрактор».

- Так, так! - сказал Казарин. По привычке он думал вслух. - Три ночи наблюдений. Когда же выводы? Что же это такое, в конце концов!

Не поддающаяся пока объяснению, «загадка» волновала не одного только Казарина. Все сотрудники обсерватории и многие люди за её стенами, которым было известно о появлении на небе загадочного тела, ломали себе голову, стараясь понять, что это могло быть. Первоначальное предположение о появлении новой кометы рухнуло очень скоро. Неизвестный астероид - это также не выдерживала критики. Обнаруженное три дня тому назад небесное тело вело себя так, что предположение о «комете» и «астероиде» сразу отпали. Оставалось… но беда была именно в том, что не оставалось ничего. Ни одного разумного объяснения. В Солнечной системе появилось что-то постороннее и пока необъяснимое.

Горячие головы додумались до космического корабля с другой солнечной системы, но и это фантастическое предположение не соответствовало данным наблюдений. Тело вело себя неразумно. Оно металось в различных направлениях, без всякого видимого смысла, где-то между Венерой и Солнцем. Звездолёт, управляемый разумным существом, не мог вести себя таким образом. Но и физическими законами его движение нельзя было объяснить. Таинственное тело, казалось, не подчинялось законам небесной механики, игнорировало притяжение Солнца и Венеры, возле которой было впервые замечено, двигалось то к Солнцу, то от него. Получалось что-то несообразное.

- Если это космический корабль, - сказал кто-то из сотрудников обсерватории, - то им управляют безумцы.

Доцент Субботин, обнаруживший «загадку», отложил в сторону все текущие дела и вот уже третье утро наблюдал за своей находкой.

В окуляре рефрактора и на фотоснимках «загадка» выглядела блестящей точкой. Настолько блестящей, что ничего другого, как предположить, что она металлическая, не оставалось. Но это не решало вопроса, а делало его ещё более загадочным.

Сегодня ночью, вернее утром, так как «загадку» можно было наблюдать только перед восходом Солнца и немного после него (потом она терялась в солнечных лучах), Субботин решил во что бы то ни стало выяснить форму таинственного тела. Результатов его работы и ждал с таким нетерпением Казарин.

- Разрешите!

Погружённый в свои мысли, профессор ответил не сразу.

- Да, конечно, - сказал он. - Входите, Алексей Петрович! Я вас жду.

Субботин подошёл к столу. Это был совсем ещё молодой человек лет двадцати пяти, высокий, худой, но, по-видимому, очень здоровый. Хотя он провёл бессонную ночь, это нисколько на нём не отразилось.

Пожав руку директора, Субботин сел в кресло.

- Диск, - сказал он. - Идеально круглый плоский диск с какими-то пустотами в середине.

- Его размеры?

- Метров двести пятьдесят, а может быть и триста в диаметре. Точно определить невозможно.

- Куда он сейчас движется?

- Двигался от Солнца в сторону Земли, но вдруг на моих глазах повернул к Венере. Повернул резко. По крайней мере, мне так показалось.

- Где же он сейчас?

- Примерно в пятнадцати миллионах километров от Венеры, позади неё. Он движется быстро.

- Точнее.

- Пятьдесят километров в секунду.

- Значит, - сказал Казарин, - примерно через триста часов наша «загадка» упадёт на Венеру.

- Если снова не изменит своего направления. За это время она меняла его шесть раз. Это только в период наблюдения за ней, а они, как вы знаете, кратковременны. Можно с уверенностью сказать, что и тогда, когда мы не можем её видеть, «загадка» движется в разные стороны. Поэтому нет оснований думать, что она упадёт на Венеру. Сделать это она могла уже много раз.

- Однако она не падает ни на Венеру, ни на Солнце… - задумчиво сказал Казарин. - Движется куда хочет. Вам не кажется, Алексей Петрович, что эта штука имеет двигатели?

Субботин развёл руками.

- Небесные тела, - ответил он, - двигателей не имеют. Они движутся по законам физики.

- По каким же законам движется это?

- Ни по каким, это верно. Но двигатели… Значит, разум…

- Сегодня ночью, - зачем-то понизив голос, сказал Казарин, - мне пришла в голову мысль, что это звездолёт Белопольского. Но ваше утверждение о форме диска разбивает…

- Позвольте, - перебил Субботин. - Предположим, что вы правы и загадка - это «СССР-КСЗ». По каким-либо причинам они вылетели с Венеры не 27 сентября, а 8 августа. Предположим, что я ошибся в форме. Но как вы объясните поведение корабля? Зачем он мечется в разные стороны?

Казарин встал и заходил по кабинету.

- В том-то и дело, - сказал он. - Поведение наблюдаемого нами тела бессмысленно. Но мы не знаем, что пришлось пережить им на Венере.

- Разве можно предположить, что весь экипаж звездолёта сошёл с ума?

- Зачем весь? Достаточно только Белопольского и Мельникова. Только они могут управлять кораблём. Но могло случиться и другое. Представьте себе, что Белопольский и Мельников погибли. Звездолётом управляет, например, Пайчадзе или Баландин. Не кажется ли вам, что корабль под их неумелым управлением должен или, во всяком случае, может вести себя именно так?

- Сомнительно. По этому вопросу лучше всего запросить Камова. Он лучше всех разберётся. Но я уверен, что форма тела - правильный диск. Значит, это не «КС3». Сейчас вам принесут проявленные негативы моих снимков и спектрограммы. Вы сможете сами проверить мои выводы.

- Я в них не сомневаюсь, - сказал Казарин. - Я просто рассказал вам о моих ночных мыслях. Форма тела не оставляет сомнений - это не звездолёт Белопольского. Но что же это?

Молодой астроном пожал плечами.

- Будем наблюдать, - сказал он.

Вошедший секретарь подал телеграмму.

- Из Крыма, - сказал он.

Казарин прочёл текст и молча протянул листок Субботину.

Астрофизическая обсерватория, расположенная в районе Бахчисарая, сообщала, что прошедшей ночью её сотрудниками была проведена работа по определению формы неизвестного тела, появившегося в Солнечной системе. Выводы совпадали.

- Теперь уже несомненно, - сказал Казарин, - это плоский диск. Но что же это? - повторил он.

И снова ответом послужило молчаливое пожатие плеч.

- Наблюдайте, Алексей Петрович! Загадку надо разгадать во что бы то ни стало. И пора сообщить о ней в печать.

- По-моему, ещё рано, - возразил Субботин. - Подождём ещё немного. Завтрашние наблюдения могут дать новые материалы. Если разрешите, я поеду домой.

- Конечно, Алексей Петрович. Отдыхайте. Я постараюсь завтра утром присоединиться к вам. Понаблюдаем вместе.

Едва только за молодым учёным закрылась дверь, раздался телефонный звонок. Казарин снял трубку.

- Это вы, Сергей Владимирович? - услышал он знакомый голос.

- Я, Сергей Александрович.

- Что нового?

- Установлена форма этого предмета. Правильный диск. По выводам Субботина, он имеет внутренние пустоты.

- Значат, не диск, а кольцо?

- Или кольцо, или другая какая-нибудь фигура. Диск не сплошной.

- Его размеры?

- Около двухсот пятидесяти метров в диаметре. Самое интересное - оно изменило скорость движения. Вначале было двадцать километров, а сегодня уже пятьдесят. И притом оно движется от Солнца.

- Что же вы предполагаете?

- Пока нет никаких предположений. Сплошная загадка.

- Во всяком случае, это не «СССР-КС3».

Совпадение мыслей Камова с его собственными поразило Казарина.

- Я только что говорил об этом с Субботиным, - сказал он. - Как вы думаете, Сергей Александрович, если бы звездолётом управлял не Белопольский и не Мельников, а кто-нибудь другой, мог бы он так двигаться?

- Вполне возможно. Так сказать, обучение на ходу. Но вы сами сказали, что форма…

- Да, это предположение можно твёрдо считать несостоятельным.

- Будет что-нибудь новое, позвоните.

- Разумеется, Сергей Александрович, не замедлю.

Казарин положил трубку.

В двадцати километрах, в кабинете директора Космического института, Камов сделал то же.

- Это не они, - сказал он. - Успокойся! Непонятное тело имеет форму диска более двухсот метров в диаметре. Это твёрдо установлено.

- А ошибки не может быть? - Ольга с тревогой взглянула в глаза отца.

- Нет. Раз Казарин говорит определённо, значит, он уверен.

- Я так измучилась!

- Теперь можешь успокоиться. Они на Венере и вернутся на Землю в срок, то есть через полтора месяца.

- После смерти Орлова я ни в чём не уверена, - сказала Ольга. - Пока Борис не вернётся…

- Он вернётся. - Камов говорил, глядя прямо в глаза дочери, твёрдо и уверенно. - За сплошными туманами планеты они даже не видят, не знают о существовании этого загадочного тела. Смешно беспокоиться из-за этого.

- Ты сам беспокоился.

- Да, до тех пор, пока можно было подозревать в нём «СССР-КС3». Теперь это отпадает.

- Что же это такое?

- Пока неизвестно, но скоро выяснится.

В тоне Камова звучало нетерпение. Ольга уловила знакомую нотку в его голосе. Он всегда был такой. Она встала.

- Постараюсь не думать о «загадке», - сказала она и, поцеловав отца, направилась к двери.

Камов сочувственно посмотрел ей вслед. Он хорошо понимал состояние дочери.

«Тяжело быть женой звездоплавателя, - вспомнил он слова как-то сказанные его собственной женой. - Что ни говори, а ни одна почти экспедиция не обошлась без жертв. Звездоплаванию не везёт на первых шагах».

Он вспомнил Хепгуда, останки которого сам хоронил на Марсе, гибель Орлова на Арсене и, наконец, последнюю жертву науки - английского учёного Брейли, погибшего на Марсе. Экспедиция Уильяма Дженкинса недавно вернулась на Землю и доставила тело молодого учёного. Как и Хепгуд, Брейли стал жертвой «прыгающей ящерицы» во время опасной ночной охоты на хищника. Две «ящерицы» были пойманы тогда и живьём доставлены на Землю, но цена, уплаченная за них, была слишком высока.

Когда Камов узнал о появлении возле Венеры загадочного блестящего тела, он сразу подумал, что это может быть, «СССР-КС3», покинувший Венеру задолго до назначенного срока, а когда познакомился со странным поведением «загадки», ему пришло в голову то же самое, о чём Казарин говорил сегодня Субботину, - Белопольский и Мельников погибли, звездолётом управляет кто-то другой.

Теперь и это отпадало. «СССР-КС3» имеет форму сигары, а не диска.

«Если бы можно было сообщить Белопольскому о появлении «загадки»», - думал Камов. - «Они могли бы вылететь с Венеры и рассмотреть вблизи этот странный предмет. Он стоит того, чтобы изменить ради него намеченную программу».

Звонок прервал его мысли. Звонил телефон прямой связи с радиостанцией Камовска, где непрерывно велось дежурство.

- Слушаю!

- Радиограмма с борта «СССР-КС3».

- Что?!

Камов не поверил своему слуху.

- Радиограмма с борта «СССР-КС3», - невозмутимо повторил радист.

- Читайте!

- Только одна фраза: «Готовьтесь к приёму в обычное время. Пайчадзе. «СССР-КСЗ»».

- Кто передал?

- Топорков.

- Откуда передана?

- Неизвестно. Фраза повторена три раза. На вызовы ответа не последовало.

- Выезжаю к вам.

Камов положил трубку. Глубокая морщина прорезала его лоб; густые, нависшие брови сдвинулись.

Что там случилось? Неужели замеченное тело всё-таки является звездолётом Белопольского? Неужели те, кто определял форму «загадки», ошиблись? Кораблём командует Пайчадзе, радиограмма подписана им, а не Белопольским или Мельниковым. Страшное предположение, что начальник экспедиции и его заместитель погибли, как будто подтверждалось.

Несколько минут Камов неподвижно стоял у стола, бессознательно сжимая трубку телефона. «Оля! Что я скажу ей после того, как только что убеждал, что всё в порядке, и Борис вернётся?»

Два лица - одно покрытое глубокими морщинами, другое ещё молодое, со шрамом на лбу, со спокойным взглядом зеленовато-серых глаз - возникли перед ним так явственно, что он вздрогнул всем телом.

Погибли!..

Всё говорило за это. С поверхности Венеры радиопередача невозможна. Значит, звездолёт покинул планету. Что могло побудить его к этому? Только одно - трагедия, гибель обоих командиров корабля. Что оставалось делать участникам экспедиции, из которых ни один не знаком с техникой управления? Только одно - немедленно вылетать на Землю. Пайчадзе в общих чертах знает устройство пульта и знаком с автопилотом. Замеченное астрономами странное поведение звездолёта можно объяснить именно тем, что его новый командир учится управлению.

Всё как будто совпадало, подтверждая догадку о катастрофе. Всё, кроме одного - утверждения Субботина, что неизвестное тело - диск. Но это могло быть ошибкой. Точно определить форму такого маленького тела на подобном расстоянии очень трудно…

Машина мчалась по Ленинградскому шоссе. Сидя рядом с шофёром, Камов напряжённо думал.

Почему радиограмма отправлена только сегодня, а не три дня назад? «СССР-КС3» был замечен восьмого, а сегодня уже одиннадцатое. Три дня он находится в полёте. Почему же они молчали до сих пор?

Гибель Белопольского и Мельникова, только что казавшаяся несомненной, начинала представляться сомнительной. Может быть, они тяжело ранены, но живы и Пайчадзе производит различные манёвры, пользуясь их консультацией? Но этот вопрос выяснится очень скоро. Обычное время радиосвязи - это час дня, а сейчас уже половина двенадцатого. Надо подумать о другом. Может ли неопытный человек, используя автопилот, благополучно привести корабль на Землю?

В мельчайших подробностях вспоминая устройство пульта управления «СССР-КС3», Камов приходил к выводу, что Пайчадзе сможет это сделать. Нужно только дать автопилоту исходные данные - и корабль сам долетит до Земли. Что касается спуска, очень трудного манёвра, то Арсен Георгиевич отлично владеет искусством пилотажа реактивных самолётов. Он сможет опустить звездолёт не на землю, а на воду любою из океанов. Это гораздо легче.

В общем, были все основания полагать, что даже без Белопольского и Мельникова экспедиция благополучно вернётся.

«Благополучно! Три жертвы в одном рейсе!» - горько подумал Камов.

Перед отъездом из института он позвонил председателю правительственной комиссии по организации межпланетных перелётов академику Волошину и не удивился, когда, подъезжая к зданию радиостанции, увидел его машину. Волошин умудрялся приехать раньше.

Сорок минут ожидания показались всем очень долгими.

Но, наконец, стрелка часов достигла нужной точки. Час дня! Не думали они, что придётся принимать сообщение раньше 28 сентября.

- Сколько времени будет идти радиограмма? - спросил Волошин.

- Четыре минуты, - ответил Камов.

Он сидел рядом с дежурным радистом, готовый отвечать звездолёту, сообщение которого уже мчалось к Земле. Прямо перед Камовым чернело маленькое отверстие микрофона. Закрывающая его тонкая металлическая сетка чуть заметно дрожала. Внизу под полом оперативной комнаты работали мощные генераторы, энергия которых через несколько минут подхватит голос Камова и понесёт его в неизмеримую даль. Направленная антенна станции была ориентирована на Венеру, возле которой мог находиться «СССР-КС3».

Четыре минуты прошли.

И как только большая стрелка коснулась деления циферблата, из громкоговорителя раздался отчётливый голос Игоря Дмитриевича Топоркова - радиотехника звездолёта:

- Говорит звездолёт! Говорит звездолёт «СССР-КС3»! Отвечайте! Перехожу на приём!

- Слушаем вас. К приёму готовы, - ответил радист.

Теперь предстояло ждать ещё восемь минут.

- Антенна ориентирована правильно, - сказал радист, выключив передатчик. - По силе звука мы попали точно на них.

- А где находится сейчас «загадка»? - неожиданно спросил Волошин.

- Как будто в том же направлении, - ответил Камов, подумав, как и Волошин, о том, что сейчас можно проверить, является ли «загадка» звездолётом «КС3» или нет. - Я позвоню Казарину и выясню этот вопрос. Только не сейчас. После передачи.

Волошин кивнул головой. Он знал, что у Камова особые причины волноваться. Его дочь была замужем за одним из тех, кого можно было считать погибшим. А если Мельников и не погиб, то во всяком случае так тяжело ранен, что не может управлять кораблём. И в том и в другом случае оснований для мучительных мыслей было более чем достаточно.

- Внимание! - сказал радист.

Часы показывали четырнадцать минут второго.

- Говорит звездолёт «СССР-КС3». Передаю сообщение начальника научной части экспедиции Пайчадзе…

Камов и Волошин переглянулись. Что это значит? Почему Топорков называет Пайчадзе начальником научной части, а не командиром корабля? Кто же командир? Куда делся профессор Баландин?..

- Возле горного озера, куда «СССР-КС3» перелетел по указанию жителей Венеры, был найден космический корабль, по всем данным прилетевший много тысяч лет тому назад с погибшей планеты Солнечной системы - Фаэтона…

Трое людей слушали затаив дыхание.

- У меня нет никаких сомнений, что фаэтонцы говорили с венерианами с помощью какого-то аппарата, - закончил свой рассказ Мельников. - К сожалению, нет никаких указаний, что это за аппарат.

- Я могу объяснить, - сказал Топорков. - Такой же или во всяком случае похожий аппарат изготовлен мною и Константином Васильевичем. Венериане, безусловно, говорят, но только ультразвуком, и поэтому мы их не можем слышать. Чтобы говорить с ними, нужен трансформатор звука. Как я сказал, он готов. Аппарат трансформирует ультразвук в частоту, воспринимаемую нашим слухом. Когда ночью явятся венериане, мы услышим их речь.

- Но как вы смогли догадаться? - спросил Белопольский.

- Не будучи биологом?.. - лукаво улыбнулся Игорь Дмитриевич. - Догадался, как видите. Мне помог случай. Когда вы вернулись к нам со дна озера, я следил по экрану за венерианами и вдруг заметил на экране звукового локатора какие-то линии. Они возникали каждый раз, когда венериане пытались что-то объяснить жестами. Локатор что-то «слышал». Вы знаете - он работает на ультразвуке. Тогда и мелькнула у меня эта догадка. Потом я проверил её у порогов, во время работы венериан. Удалось даже установить, что частота издаваемого ими звука находится на пороге слышимой нами полосы частот. Константин Васильевич помог мне, и вот аппарат к вашим услугам.

- Вы сделали большое дело, - сказал Белопольский. - Если мы услышим венериан, то изучить их язык вопрос времени. Фаэтонцы смогли это сделать, сможем и мы.

- Скорей бы наступила ночь! - воскликнул Коржевский.

Но до захода Солнца было ещё далеко. Завтра, 8 августа, должен был наступить «полдень». Рассчитывать на встречу с венерианами днём не приходилось. Было уже совершенно очевидно, что обитатели планеты не выходят при свете.

- А когда общались с венерианами фаэтонцы? - спросил Белопольский.

- Только по ночам, - ответил Мельников. - Судя по их «фильму», днём они не встречались с обитателями планеты. Вероятно, не хотели нарушать их сон.

- Мы должны поступить так же.

- Тем более, - подхватил Коржевский, - что «черепахи», возможно, и не спят. В отсутствие венериан они могут напасть на нас.

- Подождём ночи, - окончательно решил Константин Евгеньевич.

Князев, Романов и Пайчадзе под руководством Зайцева приступили к постройке ангара для сборки самолёта. Белопольский намеревался совершить целый ряд разведывательных полётов над горами и окрестностями озера в радиусе тысячи километров.

Воспользоваться деревьями не удалось - слишком они были велики. Ангар строили рядом с кораблём из стальных балок и запасных плит. Зайцев сокрушался, что не захватили с Земли разборных ангаров.

- Насколько проще была бы работа! - говорил он.

- Подумать об этом следовало именно вам, - упрекнул его Белопольский.

- Всего не предусмотришь! - вздыхал старший инженер звездолёта.

Не приходится говорить, что космический корабль фаэтонцев, так счастливо найденный благодаря указаниям венериан, всё время был в центре внимания экипажа «СССР-КС3». Всем хотелось своими глазами увидеть его необычайные помещения, странные «металлические» трубы, становившиеся прозрачными, когда в них кто-нибудь находился, и чудесную схему Солнечной системы с движущимися по ней десятью планетами. Проявленные и отпечатанные Второвым фотоснимки рассматривались по несколько раз, и Мельникову приходилось ещё и ещё раз повторять свой рассказ о пребывании на таинственном звездолёте.

Доктор Андреев тщательно обследовал обоих разведчиков и не нашёл никаких признаков отравления воздухом корабля. По-видимому, его состав был безвреден для людей. Вряд ли какие-нибудь микроорганизмы могли уцелеть в течение тысяч лет.

- Пребывание на фаэтонском звездолёте не опасно, - доложил он Белопольскому.

Члены экспедиции просили разрешить посетить корабль по очереди, но Константин Евгеньевич, посоветовавшись с Мельниковым, решил отказаться от этого. Он понимал, что надо осмотреть звездолёт, но, так же как Мельников, опасался какого-нибудь сюрприза.

- Было бы лучше всего, - сказал он, - оставить корабль фаэтонцев в покое до следующей экспедиции. Он никуда не денется. Здесь нужны крупные технические специалисты.

Против этого нечего было возразить. Космический корабль пятой планеты представлял собой техническую загадку колоссальной трудности. Никто не знал, где расположены его двигатели, что они такое, какие силы приводят их в действие, как устроена система управления и, самое главное, что надо сделать, чтобы двигатели заработали. А в том, что они могут работать, сомневаться не приходилось. Техника звездолёта была, очевидно, в полной исправности.

И всё же осмотреть корабль ещё раз было необходимо. Мельников и Второв видели слишком мало. Надо было доставить на Землю снимки всего корабля, чтобы учёные-специалисты могли составить о нём более полное представление и понять его конструкцию. Белопольский хорошо понимал, что если это не будет сделано, его упрекнут, и упрекнут справедливо.

Скрепя сердце, он решился на второе посещение.

- Ты и Геннадий Андреевич были на звездолёте, и вам показывали, где и как расположены кнопки дверей, - сказал он Мельникову. - Кроме того, вы уже дышали воздухом звездолёта. Если он всё-таки вреден, незачем подвергать опасности заражения других. Вам обоим придётся отправиться туда ещё раз. Сделайте снимки снаружи и внутри, не пропуская ни одной детали. Не буду говорить об осторожности, ты сам это хорошо знаешь. Никого, кроме вас, я туда не допущу. И сам не пойду.

- Я понимаю, - ответил Мельников. - Это совершенно правильно, Константин Евгеньевич. Мы будем очень осторожны и ни до чего не дотронемся, кроме кнопок дверей.

8 августа в одиннадцать часов утра вездеход отошёл от звездолёта и направился в лес. Кроме Мельникова и Второва, в машине никого не было.

Шёл второй день пребывания экспедиции на Венере. Члены экипажа торопились выполнить в полном объёме намеченный план работ.

- Четыре человека заняты постройкой ангара, - сказал Белопольский, - другие четверо должны всё время находиться на корабле. Сам понимаешь - я никого не могу отпустить с вами.

- И не нужно, - ответил Мельников. - Дорогу мы знаем. А пока будем в отсутствии, машину никто не украдёт. Вернёмся часов через пять.

Вездеход скрылся в лесу.

Мельников и Второв взяли с собой тройной запас кислорода, чтобы, не опасаясь его нехватки, тщательно осмотреть корабль.

День был удивительно ясный. С самого утра ни один грозовой фронт не приближался к озеру. Ветер стих, и поверхность огромного горного водохранилища была гладкой как зеркало. От воды поднимался и медленно таял в воздухе прозрачный туман, - термометр показывал семьдесят три градуса выше нуля. Это было меньше, чем на равнине в предыдущий полдень, - сказывалась высота места над уровнем океана. Звездоплаватели работали в охлаждающих костюмах.

В три часа дня, как обычно, все собрались в кают-компании. Было время обеденного перерыва.

- Они должны скоро вернуться, - сказал Зайцев, присаживаясь к столу, на котором Андреев уже разложил всё необходимое и расставил «блюда».

Белопольский посмотрел на часы. В этом не было никакой необходимости, так как он хорошо знал, сколько времени.

- Они уже четыре часа находятся там.

По звуку голоса все поняли, что Константин Евгеньевич волнуется.

- Они привезут с собой много нового, - заметил Коржевский.

- Какие счастливые! - вздохнул Князев.

Больше ни одного слова не было сказано. Волновался не один Белопольский, волновались все, но старались не показывать этого. Обед закончился в полном молчании, быстрее обычного.

- Пошли! - сказал Зайцев, вставая первым. - Ангар надо закончить сегодня. Завтра с утра приступим к сборке самолёта.

И вот когда четыре человека прошли в выходную камеру, а остальные в обсерваторию, чтобы приготовить нужные приборы, внезапно раздался пронзительный свист, настолько громкий, что все, находившиеся на корабле за толстыми металлическими стенками, невольно заткнули уши. Начавшись на низкой ноте, свист быстро поднялся до сверлящей мозг высоты и сразу прекратился.

Белопольский и Пайчадзе как раз в этот момент находились у окна обсерватории. Только они двое видели, как из чащи леса вырвалось что-то жёлто-серое, мелькнуло в воздухе и скрылось и тучах.

Только одну секунду они стояли неподвижно, ошеломлённые, не понимая, что произошло на их глазах.

С подавленным криком Белопольский бросился к выходу.

Ещё мгновение - и дробный звонок тревоги прозвучал по всему кораблю. Вспыхнули над всеми дверями и люками красные лампочки.

- По местам! - прозвучало из всех репродукторов.

Корпус звездолёта уже дрожал мелкой дрожью от работы двигателей. «СССР-КС3» стремительно поднимался, наращивая скорость.

Внезапный старт застал экипаж врасплох. Люди упали там, где их застал сигнал тревоги. Ощущение повышенной тяжести показало им, что корабль находится в полёте не как реактивный самолёт, а как ракета. Было ясно, что он покидает Венеру, но, кроме Пайчадзе, никто не понимал причины. Четверо лежали на полу выходной камеры, вернее на боковой стенке, ставшей полом, трое - в обсерватории.

Белопольский, очевидно, находился на пульте. Не ожидая выполнения своей же собственной команды, он начал ускоряющий полёт. Только очень серьёзная причина могла заставить его это сделать.

Люди лежали, стараясь не шевелиться, терпеливо ожидая, когда прекратится работа двигателей и они смогут пройти на пульт и узнать, что случилось.

Тридцать три минуты томились они полной неизвестностью, но никому не пришла в голову правильная догадка. Каждый делал самые невероятные предположения и сам же отвергал их как совершенно нереальные.

А когда появилась невесомость и они поняли, что звездолёт летит в пространстве на полной скорости, раздался одновременно заданный вопрос, обращённый друг к другу:

- А как же Мельников и Второв?

Двое членов экипажа как будто остались на Венере. У Андреева мелькнула мысль, что Белопольский сошёл с ума. Но только он успел это подумать, из репродуктора раздался голос командира звездолёта:

- Арсен, к телескопу! Топорков - к локаторам! Во что бы то ни стало найти корабль!

И тогда все поняли, что означал слышанный ими свист. Звездолёт Фаэтона улетел с Венеры. В нём улетели неизвестно куда Мельников и Второв.

Как это могло случиться?.. Почему заработали двигатели кольцевого корабля?..

И нарушавший все правила молниеносный старт получил объяснение - «СССР-КС3» ринулся в погоню за космическим кораблём фаэтонцев. Если удастся быстро нагнать его, Мельников и Второв могут быть спасены. Но с какой скоростью летит этот корабль? Этого никто не мог знать.

Белопольский сидел в кресле у пульта. Казалось, он внимательно наблюдал за показаниями приборов, как всегда спокойно ведя корабль. Но Зайцев, «войдя» в рубку, в первую секунду не узнал своего командира. Перед ним был дряхлый старик. Не верилось, что это тот самый человек, которого он видел всего полчаса назад.

Белопольский повернул голову и посмотрел на инженера. Слёзы бежали по его щекам, но он даже не пытался скрыть их.

- Что мне делать, Константин Васильевич? - спросил он. - Никто, кроме меня, не сможет довести корабль до Земли. А я… не смею вернуться.

Столько отчаяния было в этом голосе, что Зайцев почувствовал, как у него сжалось сердце от нестерпимой жалости.

- Вас никто ни в чём не упрекнёт, - сказал он как мог мягко.

- Ни в чём?.. О нет, я виноват! Нельзя было пускать их на этот проклятый корабль!

- Если кто-нибудь виноват, то только они сами. Они стали жертвами собственной неосторожности.

- Жертвами? - Белопольский вздрогнул. - Да, вы правы! Они погибли. Где это кольцо?! - вскричал он, протягивая обе руки к экрану. - Куда оно улетело? Что если сейчас мы летим в противоположную сторону?

- Может быть, удастся его обнаружить. Не отчаивайтесь!

Белопольский сжал голову руками:

- Нет! Мы его не найдём. Это невозможно! Не надо было улетать с Венеры. Ещё одна ошибка, последняя. Четыре жертвы! Четыре жертвы в одном рейсе!..

Зайцев видел, что автопилот не включён. Но может ли Константин Евгеньевич вести корабль в таком состоянии? Инженер вышел, чтобы позвать Андреева.

- Белопольский выглядит невменяемым, - сказал он доктору.

- Сильнейшее нервное потрясение, - ответил Андреев. - Ничего удивительного. Я пройду к нему, а вы пока не входите. Жаль, что Арсен Георгиевич не может покинуть обсерваторию.

И три часа, не теряя надежды, искали в просторах звёздного мира исчезнувший звездолёт. Тщетно! Его нигде не было!

Куда улетел он, никем не управляемый, не руководимый разумом человека? Где и когда закончит он свой последний полёт? Куда доставит безжизненные тела двух человек, унесённых им? Может быть, прямо в огненные объятия Солнца!..

«А что если они успели выйти из корабля, - невольно думал каждый член экипажа «СССР-КС3». - Что если наш поспешный отлёт погубил их, вместо того чтобы спасти?»

Но никто не осмелился высказать эту страшную мысль.

Белопольский почти не покидал пульта. Дни, а часто и ночи, он просиживал в кресле, безучастный и равнодушный ко всему.

- Я доведу корабль до ракетодрома, - сказал он как-то Арсену Георгиевичу.

Все были уверены, что эти простые и естественные слова таят в себе зловещий смысл.

Белопольский знал, что не переживёт всего, что случилось, как он думал, по его вине. Разве не он увлёк Баландина к озеру? Разве не он послал на смерть Мельникова и Второва?.. Его надломленные силы поддерживало только сознание долга перед семью людьми, жизнь и смерть которых зависела от него.

- За ним надо внимательно наблюдать, - говорил Пайчадзе. - Особенно в момент финиша. А когда мы сдадим его с рук на руки Камову, всё будет в порядке. Сергей Александрович сумеет вернуть его к жизни.

Первое, что бросилось в глаза обоим звездоплавателям, когда уже знакомым путём они проникли в гранёный шар центра звездолёта, была темнота. Голубое пламя в каменной чаше - могиле последнего фаэтонца погасло.

- Очевидно, - сказал Второв, - проникновение наружного воздуха прекратило реакцию. Пламя горело, пока находилось в наглухо запертом помещении.

- Очевидно, - согласился Мельников.

Они отошли от наружного пятиугольника, и он тотчас же затянулся металлом и исчез. Но внутренняя дверь продолжала быть невидимой. Явление, происшедшее в первый их приход, не повторилось.

- Автомат перестал работать, - сказал Борис Николаевич. - Он был настроен на один раз. Теперь мы должны сами открыть дверь.

Оба хорошо помнили указания фаэтонцев, данные ими с помощью «киносеанса», и при свете своих прожекторов легко нашли кнопку.

Хотя они видели «таяние» металла уже несколько раз, всё же оба затаили дыхание, когда непонятное явление снова произошло перед ними. Открылся проход в радиальную трубу.

Но не только двери изменили своё «поведение». Люди поняли, что неизвестная им автоматика стала работать как-то иначе, когда прошли внутрь трубы и её стенки не стали прозрачными, как это случилось в первый раз.

- Досадно, - сказал Второв. - Мне очень хотелось увидеть ещё раз этот фокус.

Едва он произнёс последнее слово, его желание осуществилось: металлическая труба стала прозрачной.

Мельников нахмурился.

- Мне это очень не нравится, - сказал он. - Замедление говорит о том, что механизмы корабля начинают отказывать. Они сработали хорошо только один раз. Может случиться, что они совсем перестанут работать.

- Это может привести к плохим последствиям, - заметил Второв. - Если перестанут работать двери, нам будет затруднительно выйти отсюда.

- Я договорился с Константином Евгеньевичем. Если мы не вернёмся к назначенному часу, они придут к нам на помощь. Особой опасности нет. Не забывай о киноаппарате. Снимай буквально всё.

- Конечно, Борис Николаевич! Для того мы и пришли сюда.

Мельников решил начать осмотр корабля с тех же помещений, где они были в первый раз. Он надеялся увидеть снова удивительную кинокартину, которую Второв сможет теперь снять от начала до конца.

Подойдя к месту, где должен был находиться вход в среднее кольцо, он нашёл кнопку и нажал её. Прошло минуты две, - пятиугольный контур не появлялся. Стена оставалась в том же положении. Он протянул руку, чтобы попробовать вторично нажать кнопку, но как раз в этот момент автоматика начала действовать. Проход открылся.

- На этот раз, - сказал Мельников, - замедление было ещё более продолжительным. Похоже, что энергия, приводящая в действие механизмы, быстро истощается.

- Если учесть, сколько лет она бездействовала, в этом нет ничего удивительного, - ответил Второв. - Наши аккумуляторы давным-давно бы саморазрядились.

Они ступили на «стеклянный» мостик.

Вспыхнул свет.

- Здесь всё пока в порядке, - сказал Мельников.

Дверь в следующий отсек не открывалась ещё дольше. Они стояли возле неё в ожидании несколько минут.

- Всё хуже и хуже. Боюсь, что придётся ждать здесь помощи со звездолёта.

- Да, похоже, что автоматика на последнем издыхании.

Дальше в точности повторилось всё, что они видели в первый раз.

Исчезла перегородка, закрывавшая следующий отсек. На краю мостика на фоне синего мрака в перекрещивающихся лучах хрустальных нитей появилась фигура фаэтонца. Тем же движением он протянул к ним руки, сказал те же непонятные слова. Потом он исчез, и открылась дверь в помещение, где висела схема. Снова они увидели всю «картину» с начала до конца. Она прошла перед их глазами два раза, но Второв снимал на плёнку оба сеанса.

Желание Мельникова осуществилось.

Когда промелькнули последние кадры и на месте «экрана» снова появился лист «плексигласа», Мельников и Второв осмотрелись. В прошлый раз от пережитого волнения они не обратили внимания на обстановку отсека, которая резко отличалась от остальных помещений.

Ни одного цилиндра. Не было мостика - исследователи стояли на полу из незнакомого им материала бледно-розового цвета. Кроме схемы, здесь находились какие-то странные плоские ящики, вертикально прикреплённые к стенам. Ни рукояток, ни кнопок на них не было. Ящики сделанные из золотистого металла, казались сплошными. Догадаться, что они из себя представляют, было невозможно.

- Пойдём дальше, - предложил Мельников.

- Вперёд или назад?

- Вперёд.

Он подошёл к стене, которая, очевидно, отделяла это помещение от следующего, и попытался найти кнопку.

Её не было.

- Придётся идти назад, - сказал он.

Но механизм на этот раз сработал автоматически. Пятиугольный контур появился, «растаял» - и проход оказался открытым.

За ним находилось такое же помещение, какие они уже видели. Так же вдоль стен лежали разноцветные цилиндры, так же тянулся вперёд почти невидимый мостик.

Двери работали исключительно капризно. Одни из них открывались сами собой, другие долго не желали открываться. У одной такой двери они простояли минут восемь.

- Наше первоначальное впечатление, что автоматика корабля блестяще сохранилась, очевидно, ошибочно, - сказал Мельников. - Время сказалось на ней.

Пройдя три отсека, которые были точными копиями друг друга, они очутились снова в радиальной трубе.

- По-видимому, всё внутреннее кольцо занято помещениями с цилиндрами, - сказал Мельников. - Кроме одного, где мы смотрели картину. Не стоит осматривать сейчас вторую половину кольца. Лучше пройдём к наружным. Может быть, там найдём что-нибудь более интересное.

- В какое кольцо мы пойдём, - спросил Второв, - в самое наружное или во второе?

- Сначала в первое.

Продвигаясь всё так же медленно (задерживали капризы дверей и киносъёмка, которую Второв вёл непрерывно), они обошли половину наружного кольца и легко убедились, что в нём нет ничего нового: всё те же бесконечные цилиндры.

- Хотелось бы мне знать, что это такое? - сказал Второв.

- Скорее всего, двигатели или запасы горючего.

- А где же помещения экипажа?

- Во втором кольце. Больше негде.

Он не ошибся.

Второе наружное кольцо, расположенное близко от первого, не имело ничего общего с двумя уже осмотренными. Всё здесь было иным. Не было ни одного цилиндра, нигде не проходил хрупкий, «стеклянный» мостик. Разделённые на отсеки, что было естественно на космическом корабле, помещения всюду имели полы из розового материала. Обстановка ясно показывала, что именно здесь жил экипаж фаэтонцев. Мебель отсутствовала, но лежало много сеток, вроде гамаков. Они были небольшого размера, соответствовавшего маленькому росту хозяев, и, очевидно, служили не только постелями, но и стульями. Встречалось что-то вроде шкафов многогранной формы, без дверец. Как открывались эти «шкафы» - осталось тайной.

- Они должны были где-то хранить свои вещи, - сказал Мельников. - Это безусловно шкафы, но открываются не по-земному.

Вероятно, многочисленные предметы, попадавшиеся на корабле, тоже служили обстановкой, но все они были так не похожи на земную мебель, имели столь странную форму, что даже заподозрить их назначение было невозможно. Стало ясно, что, хотя формы тела фаэтонцев были очень похожи на формы тела людей Земли, их повседневная жизнь резко отличалась от земной. А может быть, вся эта обстановка и не имела ничего общего с обстановкой домов Фаэтона, являлась только космической, специально предназначенной для звездолёта. Кто мог это сказать?

«Оборудование «СССР-КС3», - подумал Мельников, - также имеет мало общего с обстановкой на Земле».

Он подошёл к стене, чтобы перейти в следующий отсек, нашёл и нажал кнопку. Второв задержался, рассматривая что-то.

Прошло две минуты, но дверь не открывалась. Мельников терпеливо ждал, привыкнув уже к капризам фаэтонской техники.

Подошёл Второв.

- Опять задержка, - сказал Мельников.

Внезапно на том месте, где должен был находиться пятиугольный вход, появилось синее кольцо, перекрещенное двумя жёлтыми полосами в форме буквы «Х». Потом оно исчезло и дверь открылась.

Мельников наклонился и заглянул в отсек.

Отсек не походил на виденные раньше. Не труба, а правильный шар. По его диаметру было ясно, что шар целиком помещается внутри трубы и потому не заметен снаружи. В центре висела в воздухе какая-то конструкция, окрашенная в синий, жёлтый и сиреневый цвета. Пола не было. В различных направлениях шли пересекаясь знакомые им «стеклянные» мостики. Хотя звездоплаватели и не перешагнули ещё порога, помещение уже было залито светом. С четырёх сторон перед разноцветной конструкцией хрустально сверкали четыре предмета, имевшие форму кресел без ножек. На чём они держались, не было видно. «Кресла» были как будто стеклянные.

Мельников в нерешительности посмотрел на Второва.

- Мы не знаем, что значит синий перекрещенный круг, - сказал он. - Может быть, это запрещение входа сюда?

- Если бы это было так, - ответил Второв, - дверь наверняка не открылась бы.

- Во всяком случае это сигнал предупреждающий. Но о чём он предупреждает?

- Может быть, об осторожности?

- Самое правдоподобное. Лучше не входить в это помещение.

- Мне кажется, что это пульт управления кораблём, - тихо сказал Второв. - Сигнал может означать - «Тихо! Не мешать пилоту!» Как бы там ни было, необходимо заснять всё это.

- Только очень осторожно. Не делай резких движений.

Один за другим они перешагнули порог двери и ступили на мостик. Пятиугольное отверстие за ними тотчас же закрылось.

- Вы обратили внимание, - сказал Второв, - что двери капризничают только при открывании. А закрываются они вполне исправно.

- Давно заметил, - ответил Мельников. - И это мне очень не нравится.

Он ощущал в себе какую-то смутную тревогу. Синий круг не выходил из головы. Что он мог означать?..

Мостики подходили к каждому креслу Осторожно проведя рукой под одним из них. Мельников понял, что кресла прикреплены к центральной конструкции, но крепления были совершенно невидимы, как тот постамент, на котором стояла чаша в центре корабля. На чём и как держалась сама конструкция - определить не удалось. Мельников боялся дотронуться до неё.

Причудливо изломанные грани этого странного предмета, неизвестно что из себя представлявшего, искрились бесчисленным количеством разноцветных точек, точно крохотными огоньками, - синими, жёлтыми, сиреневыми. Каждая грань имела свой цвет и казалась бездонно глубокой. Никаких кнопок, рукояток или приборов не было.

- Если это пульт управления, - сказал Мельников, - он имеет очень странный вид.

Второв не ответил. Тихое жужжание кинокамеры одно только нарушало глубокую тишину. Светящийся голубым светом воздух, искрение «пульта», висящие, как будто в воздухе, прозрачные «кресла» - всё это было так необычайно, что Мельников, не склонный к фантазированию, размечтался.

«Вот здесь, - подумал он, - в этом кресле сидел когда-то маленький фаэтонец и непонятным способом вёл этот необычайный корабль в пустоте Вселенной. Думал ли он тогда, что никогда не вернётся на родину, что окончит свои дни на Венере? Куда, с какой целью отправились они в космический рейс?»

Жужжание камеры смолкло.

- Пойдём дальше? - спросил Второв.

- Я думаю о том, - сказал Мельников, - что люди, возможно, поймут и изучат технику Фаэтона. Может быть, наши звездолёты станут похожи на этот и будут управляться теми же способами. Сейчас мы даже отдалённо не можем вообразить, что это за способы.

- Вероятно, они очень просты, как всё, что совершенно. Но понять действительно трудно. Что может делать человек, сидя в этом кресле? Разве что наблюдать. Может быть, это астрономическая обсерватория, а не пульт управления?

Мысль Второва показалась Мельникову резонной. Но что можно увидеть внутри этих разноцветных граней? Они выглядят глубокими, но не прозрачными.

- Возможно, что в них видно только тогда, когда сидишь в кресле, - сказал Второв.

- Это неосторожно.

- Почему, Борис Николаевич? Я ни до чего не дотронусь. Кресло, хотя и маленькое, но годится для человека. Разрешите попробовать. Вдруг я на самом деле что-нибудь увижу. Это во многом облегчит задачу понять назначение этого предмета.

Мельников колебался. Его безотчётная тревога всё росла. Чуждая обстановка корабля, видимо, действовала даже на его закалённые нервы.

- Хорошо, - решился он. - Сядь, но только смотри, а не двигайся.

- А кресло не сломается под моей тяжестью?

- Мостик не сломался, а оно, кажется, из того же материала. Не думаю, - ответил Мельников.

Второв осторожно опустился на полукруглое сиденье. Ничего угрожающего не произошло. Кресло выдержало.

Но тотчас же в центре находящейся перед ним грани вспыхнуло синее кольцо с жёлтыми линиями. Продержавшись не более секунды, оно исчезло.

- Не шевелись! - крикнул Мельников.

Второв замер, не спуская глаз с грани. В ней ничего не было видно, но ему вдруг показалось, что она стала темнее. Искрящиеся точки превратились в неподвижные огоньки.

Прошла минута, две. Ничего не изменялось и не происходило. Мельников постепенно успокоился.

- Ты видишь что-нибудь? - спросил он.

- Ничего.

- Почему точки стали неподвижны?

- Не знаю.

- И я не знаю, но это что-то должно означать.

- Вот только что?

Казалось, ничто им не угрожало. Скорей всего, синий круг означал запрещение дотрагиваться до пульта.

Предвидя их приход, фаэтонцы оставили свой сигнал, надеясь, что разумные существа с другой планеты поймут его значение.

- Слезай! - сказал Мельников. - Только осторожно.

- Снимите меня в этом кресле, - попросил Второв. Перед тем как сесть, он передал камеру своему товарищу.

Мельников исполнил его желание. Ничего плохого от этого произойти не могло.

- Снимок фаэтонца за пультом управления, - пошутил он.

- Я представляю себе, - сказал Второв, - что я действительно умею управлять кораблём. И вот я сделал нужное движение, звездолёт оторвался от Венеры и…

Громоподобный удар прервал его слова. Непреодолимая сила прижала Второва к сидению кресла. Он видел, как Мельников стремительно полетел вниз и упал на круглую стенку отсека. Пронзительный свист, начавшись на низкой ноте, быстро поднялся до сверлящей мозг высоты и смолк. Хорошо знакомое ощущение повышенной тяжести не оставляло никаких сомнений - звездолёт находился в ускоряющемся полёте.

Они улетели с Венеры!

Замерло сердце. Ужас железным обручем сжал голову.

Почему заработали двигатели? Они оба ни до чего не дотрагивались, не делали никаких движений…

Смерть!.. Смерть быстрая и неизбежная! Они не имели ни малейшего представления о том, как управлять кораблём.

И вот как будто для того, чтобы не оставалось никаких сомнений, что они действительно летят, стенки шара вдруг стали прозрачны. Сверху сияло ослепительное Солнце, внизу сплошным белым ковром раскинулись облачные массы Венеры. Синий цвет неба быстро темнел, превращаясь в чёрный. Уже появились звёзды.

Они летели всё быстрее, неизвестно куда.

Лёжа на нижней стенке отсека, Мельников старался не шевелиться. Падая, он даже не ушибся. От мостика до «пола» было не больше одного метра. Сразу поняв, что произошло, он не испытал, подобно Второву, никакого страха. Четыре космических рейса, с их непрерывными опасностями, приучили его владеть своими нервами в любых случаях. Даже тревога сразу исчезла, уступив место напряжённой работе мысли.

Как долго будет продолжаться ускорение полёта? Ограничено ли оно какими-нибудь пределами?

Какой скорости должен достигнуть звездолёт фаэтонцев? По ощущению он догадывался, что ускорение не больше, чем на «СССР-КС3». Вероятно, около двадцати метров в секунду за секунду.

Почему взлетел корабль? Синий круг явно предостерегал об опасности взлёта. Но что он или Второв сделали, чем привели в действие двигатель корабля? Догадаться об этом - значило получить шансы на спасение. «Вероятно, они очень просты, как всё, что совершенно», - вспомнил он слова Второва. Да, разумеется, очень просты - всё говорило об этом, просты до того, что никак не догадаться.

Мельников до мелочей вспоминал всё их поведение в последние минуты. Второв сидел, он сам стоял. Оба не шевелились, если не считать съёмки, которую он произвёл по просьбе Второва. Но корабль взлетел, когда съёмка была уже закончена. Ни одного движения они больше не сделали.

Получалось, что звездолёт полетел после слов, сказанных Второвым. Он говорил как раз о взлёте. Странная случайность. Не могли же автоматы фаэтонского корабля реагировать на русский язык, понимать его! Это совершенно невероятно. Но что же тогда?..

Стенка, на которой лежал Мельников, была абсолютно прозрачна. Создавалось впечатление, что он висит в пустоте. Над ним, также в пустоте, висел Второв, а перед ним разноцветный пульт. Что это действительно пульт, сомневаться не приходилось.

Всё остальное исчезло. Слева виднелись освещённый Солнцем кольца корабля и его центр, справа - кусок наружной трубы.

Над головой сияло Солнце. Мельникову казалось, что они летят прямо к нему.

Он отчётливо сознавал, что неуправляемый звездолёт полетит именно к Солнцу, что если они не сумеют понять, чем и как управляется корабль, то их ждёт неминуемая гибель задолго до того, как корабль закончит свой последний рейс, чтобы бесследно исчезнуть в огненных объятиях светила.

- Шансов на успех очень мало, - закончил Камов. - Если Мельников и Второв даже обеспечены воздухом, то у них нет пищи. И всё же мы должны сделать попытку спасти их. Предлагаю вам направиться обратно к Венере. Корабль фаэтонцев всё ещё находится возле неё. Радиосвязь держать не один раз в сутки, а непрерывно. В конце концов, руководствуясь указаниями с Земли, вы увидите корабль.

Через восемь минут пришёл ответ:

- Приняли полностью. Приступаем к выполнению вашего плана. «СССР-КС3» немедленно начнёт поворот. Радиосвязь будет поддерживаться непрерывно. Разделяем надежду на благополучный исход. Белопольский. Перехожу на приём.

- Желаем успеха, - коротко ответил Камов.

Говорить больше было нечего. Всё, что нужно, он сообщил Белопольскому. План вступил в действие. Он был единственно возможным при подобных обстоятельствах, и его без колебании приняла правительственная комиссия.

Руководимый указаниями с Земли, звездолёт не позже чем через трое суток подлетит к тому месту, где находится корабль фаэтонцев. По наблюдениям, которые производились сегодня утром, он приближался к Венере со скоростью в пятьдесят километров в секунду. Такую скорость при необходимости мог развить и «СССР-КС3». Если «фаэтонец» не полетит ещё быстрее, Белопольский сумеет подойти к нему вплотную. Тогда Мельникова и Второва, - а если окажется уже поздно, то их тела, - можно будет переправить на борт «КС3».

А если «фаэтонец» увеличит скорость?..

Камов считал это маловероятным. По его мнению, кораблём-диском несомненно управляли. Всё его поведение говорило об этом. Без управления корабль мог лететь лишь к Солнцу. Управлять могли только люди, находившиеся на корабле, то есть Мельников или Второв. Автопилот не мог «дёргать» звездолёт во все стороны без видимой цели. А люди могли, - они учились.

- Если на корабле есть автопилот, - возражали Камову, - то он сконструирован не на Земле. Это техника мира, ушедшего далеко вперёд. Мы не знаем и не можем предполагать, что это за механизм и на что он способен. Вполне возможно, что корабль направлялся сначала к Солнцу, но, приблизившись на опасное расстояние, автоматически повернул назад. То же самое происходило при приближении к Венере. Автоматика предохраняет корабль от падения на небесные тела. Этим можно объяснить его странное поведение.

Камов не мог не признать логичности таких доводов, но упорно стоял на своём. В нём говорило скорее чувство и страстное желание, чтобы это было так, чем разум.

Но, хотя среди членов комиссии были различные мнения, решение послать «СССР-КС3» к кораблю фаэтонцев было принято единогласно. Споры носили только теоретический характер.

Известие о трагическом случае на Венере облетело весь мир. Всё население земного шара горячо желало, чтобы Мельников и Второв, попавшие в положение, в каком никогда ещё не был ни один человек, были спасены. Уильям Дженкинс, только что вернувшийся с Марса, предложил себя и свой звездолёт, но это предложение пришлось отклонить. Лететь к кораблю фаэтонцев с Земли было слишком долго. Только «СССР-КС3» мог рассчитывать застать Мельникова и Второва ещё живыми. Семь, восемь, даже десять суток без пищи человек как-то мог вынести, но полтора месяца…

Мысль, что на корабле с Фаэтона могли оказаться продукты питания, была решительно отвергнута. Не говоря уже о том, что людям опасно есть неведомые вещества, сами фаэтонцы провели на Венере много лет и, несомненно, своих продуктов у них не осталось, они научились добывать пропитание на Венере. Кроме того, трудно было допустить, что органические вещества, как бы хорошо они ни были законсервированы, могли сохраниться за тысячи лет.

Следовало торопиться.

Астрономические обсерватории всех континентов договорились между собой о непрерывном наблюдении за «фаэтонцем». Его передавали друг другу как эстафету. Как только на горизонте одной обсерватории всходило Солнце, наблюдение начинала другая, расположенная западнее. Космический институт в Москве был связан по радио со всеми обсерваториями мира.

Корабль-диск никуда не мог исчезнуть. Малейшее изменение в его движении будет немедленно сообщено на «СССР-КС3». В зависимости от полученных сведений, Белопольский изменит курс.

Конечно, то той, то другой обсерватории мешала облачность, но всегда можно было перенести наблюдение в другую, небо над которой было ясно. Обсерваторий на земном шаре было достаточно.

Весь мир мечтал только об одном - чтобы «фаэтонец» не увеличил скорости…

Мельников был уверен, что ускорение звездолёта не может продолжаться слишком долго. Это было бы технически нецелесообразно, а техника фаэтонцев, судя по всему, что они видели до сих пор, была чрезвычайно «разумна». Но всё же он не ожидал, что ускорение окончится так быстро.

Упав с мостика в момент начала взлёта, он не забыл взглянуть на часы. И когда по внезапно наступившему состоянию невесомости понял, что ускорение окончилось и корабль летит по инерции с постоянной скоростью, легко убедился, что прошло только немногим больше тринадцати минут.

Знакомая картина звёздного мира раскинулась за прозрачной, невидимой стенкой. Было ясно, что звездолёт оставил за собой всю атмосферу Венеры и летит в пустом пространстве. Куда он направлялся? Были автоматы фаэтонцев, ведущие сейчас корабль, заранее настроены на какой-нибудь определённый маршрут или нет? Это можно будет определить только после нескольких часов пристального наблюдения за Венерой. Несовершенный способ, но другого не было в их распоряжении. Ни одного навигационного прибора.

Планета, покинутая так неожиданно, казалась совсем близкой. Необъятной клубящейся массой белоснежных облаков была закрыта половина неба. Теперь, когда исчезла сила тяжести, было невозможно определить, находится ли Венера прямо под ними или где-нибудь сбоку. Но Солнце светило как будто с того же места, Мельников помнил, что тень Второва ложилась на его ноги. Так было и сейчас. Значит, корабль не изменил направление полёта. Он несёт их к Солнцу. Так казалось, но было очень важно определиться точно.

Два раза Мельников подлетал на звездолёте к Венере. Он видел планету на теперешнем расстоянии трижды. Неужели он не сумеет определить на глаз, на какой высоте они находятся. Пожалуй, тысяч десять километров. Да, кажется, так.

Лёгким толчком Мельников поднялся и, приблизившись к Второву, взялся руками за его плечи. Так было удобнее разговаривать.

- Как ты думаешь, Геннадий, - спросил он, - во сколько раз была увеличена сила тяжести при взлёте?

Второв поднял голову. Мельников увидел смертельно бледное лицо с блуждающими глазами. Губы молодого инженера были мертвенно-сини.

- Что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь?

Второв вдруг рассмеялся. В этом смехе звучали истерические нотки.

- Вы бесподобны, Борис Николаевич, - сказал он, продолжая смеяться. - Как я себя чувствую? Как может чувствовать себя человек, приговорённый к смертной казни, стоя под виселицей?..

Мельников понял, что его товарищ потерял самообладание. Надо применить жёсткие меры, чтобы привести его в нормальное состояние.

- Стыдись! - резко сказал он. - Жалкий трус! Тряпка! И этот человек называет себя звездоплавателем!

Он отвернулся, давая Второву время прийти в себя, уверенный, что его слова окажут своё действие.

Второв молчал.

Когда через минуту Мельников обернулся, он увидел, что достиг цели: по лицу Второва бежали слёзы.

- Будьте хоть немного человечнее, Борис Николаевич, - сказал он. - Не все могут быть такими, как вы. Ведь нам осталось жить всего шесть часов.

- Это почему? - спросил Мельников, делая вид, что не понимает. Он хотел, чтобы Второв начал рассуждать. Это неплохое средство вернуть спокойствие.

- Как почему? Разве вы не знаете, что наши кислородные баллоны заряжены на двенадцать часов?

- Ах да! Сколько же времени прошло с тех пор, как мы покинули звездолёт?

- По-моему, часов шесть.

- Так, - сказал Мельников, - действительно получается, что нашего земного кислорода хватит ненадолго. Шесть часов! За это время многого не сделаешь.

- Мы погибли…

- Опять? Ты говорил то же самое, когда мы сидели в разбитом самолёте у берега материка Венеры.

- Тогда я этого не говорил.

- Не говорил - так думал. Но однако мы живы до сих пор.

- Теперь нас ничто уже не спасёт.

- Безвыходных положений не существует. У нас два шанса.

- Вот как!

Второв в изумлении смотрел на Мельникова. Ему самому положение казалось абсолютно безвыходным.

- Во-первых, - Мельников с удовлетворением видел, что лицо его товарища постепенно принимает естественную окраску, - на «СССР-КС3» не могли не заметить, что корабль фаэтонцев улетел с Венеры. Чтобы взять старт, им не нужно много времени.

Второв невольно обернулся в сторону Венеры, бессознательно надеясь увидеть вдруг родной звездолёт, гонящийся за ними.

- Нам его не увидеть, - сказал Мельников. - Между ними и нами тысячи километров. Но они могут увидеть нас в телескоп. Если мы летим не очень быстро, а мне кажется, что это именно так, то «СССР-КС3» нас догонит. Это первый шанс, менее вероятный, - добавил он.

- Почему менее вероятный?

- Трудно заметить такое небольшое тело в просторах Вселенной, тем более, что «СССР-КС3» позади нашего корабля и мы обращены к нему неосвещённой стороной. Ведь они не знают, куда мы летим, в какую сторону. Это не верный, но всё же шанс.

- А второй?

- Второй более реален. Каким-то образом мы пустили в ход двигатели корабля. Перед нами пульт управления, это несомненно. Нам надо догадаться, как управлять кораблём. По-видимому, он управляется совсем не так, как наши звездолёты. Мне кажется, что догадаться можно. Скорее всего, это очень просто. Конечно, на это потребуется много времени.

- Вы опять забываете, что в нашем распоряжении всего шесть часов, - уже совсем спокойно сказал Второв.

- По первому впечатлению это действительно так. Но если вспомнить некоторые факты… Ты на меня сердишься? - неожиданно перебил он сам себя.

Второв покраснел.

- Вы были правы, - сказал он. - Я действительно трус, и мне не место на звездолётах.

Мельников обнял товарища.

- Чепуха, Геннадий! Когда-то меня поражало спокойствие Камова. Это дело опыта и привычки к опасностям. Забудь мои слова. Это было не более как лекарство.

- Оно подействовало, - улыбнулся Второв. - Теперь я спокойно встречу смерть.

- Ну вот, опять смерть. Я умирать не собираюсь. Нужно бороться. А что касается воздуха…

Внезапно резким движением Мельников отстегнул герметические крепления и снял с себя шлем.

Второв замер. Он смотрел на своего товарища, ожидая увидеть признаки удушья.

Мельников дышал глубоко. В первый момент ему показалось, что воздух корабля фаэтонцев как-то странно плотен, как будто находится под повышенным давлением. Потом это ощущение прошло. Как он и ожидал, кислорода было вполне достаточно.

- Вот видишь! - сказал он.

- Как вы могли на это решиться?

- Нетрудно. Я был уверен, что мы можем дышать этим воздухом. Всё, что мне известно о фаэтонцах, говорит об этом. Неужели ты не догадываешься, на чём основана моя уверенность?

- Не могу догадаться. Вы могли задохнуться.

- Не сейчас, так через шесть часов, всё равно нам пришлось бы снять шлемы и проверить, пригоден ли для нас воздух звездолёта. Лучше сделать это сразу. Теперь мы знаем, что в нашем распоряжении гораздо больше чем шесть часов. Запасы кислорода здесь не ограничены.

- Почему вы так думаете? - изумлённо спросил Второв.

Подобно Мельникову, он снял с себя шлем и не испытал никакого затруднения в дыхании. Воздух был чист и, если не считать слабого незнакомого запаха, который они и раньше чувствовали сквозь фильтр, не отличался от земного.

- К такому выводу приводит простая логика, - ответил Мельников. - Вспомни картину фаэтонцев. И на Марсе и на Венере они ходили в костюмах, подобных нашим. Как и нам, воздух Венеры был для них непригоден. Вспомни их внешний облик, - они в точности такие же, как мы. Значит, им, как и нам, необходим кислород. Они пробыли на Венере очень много лет. Значит, добывали кислород. Но в атмосфере Венеры его очень мало. Откуда же они его брали? Несомненно, синтезировали из атомных частиц. Можно быть уверенным, что и сейчас неведомые нам аппараты возобновляют кислород в воздухе, уничтожают углекислоту и другие вредные примеси. Мы с тобой впустили сюда воздух Венеры. А сейчас? Ты слышишь запах формальдегида? Его нет, он уже уничтожен. Не надо забывать, что наука фаэтонцев далеко обогнала земную.

- Вы правы, Борис Николаевич. Но всё же здесь есть что-то незнакомое. Запах. Мы можем заразиться неизвестной болезнью. Микробы и бактерии Фаэтона не могут быть такими же, как на Земле.

Мельников засмеялся.

- Всего пять минут тому назад ты говорил о неизбежной смерти. А сейчас боишься какой-то болезни. Совершенство в технике должно идти параллельно с другими науками. У фаэтонцев безусловно была высоко развита и медицина. Я думаю, что на их корабле и не было ни одной бактерии. Они должны были принимать меры против бактерий Венеры, а заодно уничтожить и свои. Это более чем вероятно, это несомненно.

- Значит, по-вашему, мы обеспечены воздухом? А как вы думаете насчёт питания? У нас нет ничего.

- Вот это верно. Голод нам угрожает. Что ж, потерпим.

- Не надо терять время, - сказал Второв. - Мы с вами разговариваем, а время идёт.

- Тоже верно. Но, прежде чем искать спасения, мне хотелось успокоить тебя, чтобы ты мог рассуждать хладнокровно. Мы потеряли несколько минут. Это не так важно. Всё равно, даже если мы поймём, как надо управлять звездолётом, пройдёт много времени, прежде чем можно будет вернуться на Венеру или лететь на Землю. Мало понять, надо приобрести навыки.

- Ну, на Землю-то мы никак не сможем лететь, - заметил Второв. - Умрём с голоду.

- Там видно будет. Ну, а теперь повторяю свой первый вопрос: как ты думаешь, во сколько раз была увеличена сила тяжести при взлёте?

- Полагаю, что раза в три.

- Мне показалось, что меньше. В два раза. Но ты, пожалуй, прав. Возьмём два с половиной… Ускорение продолжалось тринадцать минут, и за это время мы пролетели около десяти тысяч километров. Потом полетели по инерции. С какой же скоростью мы летим?

- Это нетрудно высчитать.

- Знаю, что нетрудно. Сейчас… Приблизительно двадцать пять километров в секунду. Вычислять точно нет смысла. Всё равно мы не знаем точной цифры ускорения. Самое главное известно - звездолёт фаэтонцев летит значительно медленнее «СССР-КС3». Если они нас увидят, то легко догонят.

- Если увидят, - вздохнул Второв.

- Но ждать «КС3», сидеть сложа руки, мы не будем, - продолжал Мельников. - Займёмся основным вопросом. Вспомни в мельчайших подробностях все свои движения перед взлётом.

- Не лучше ли мне отойти от пульта? - спросил Второв.

Мельников вздрогнул. Его товарищ всё ещё находился перед таинственными гранями, в глубине которых продолжали искриться разноцветные огоньки.

Непростительный промах! Как он мог забыть об этом! Кто знает, может быть, не только взлёт, но и манёвры корабля совершаются тем же непонятным способом…

- Конечно, - сказал он. - Давно пора.

Второв соскользнул с кресла, и они «отошли» подальше от того, что казалось им пультом управления. Оба заметили, что искрение крохотных огоньков сразу усилилось. Пока Второв находился прямо напротив одной из граней, огоньки в ней были почти неподвижны. Молодой инженер подумал, что вряд ли они поймут, в чём тут дело. Слишком далёким от земного было всё это.

- Мне кажется, что я не делал никаких движений, - ответил он на вопрос Мельникова. - Вы сами запретили мне шевелиться. Я сидел неподвижно.

- Но ведь нельзя сомневаться, что именно ты пустил в ход двигатели корабля. Ты помнишь, перед тем как войти в это помещение, мы видели синий круг с жёлтыми линиями? Такой же круг появился перед тобой, когда ты сел в это кресло. Это было предупреждающим сигналом. В первом случае он был адресован нам обоим, во втором - только тебе.

- Да, это как будто так, - согласился Второв. - Но я хорошо помню, что не делал никаких движений.

- Выходит, что звездолёт взлетел потому, что ты сказал о взлёте. Но этого не может быть. Я допускаю, что автомат может быть настроен на звуки, но ведь фаэтонцы не могли знать русского языка. Кроме того, звуки их речи совсем не похожи на наши.

- Это конечно. Я сказал - хорошо помню, что вот я делаю нужное движение и звездолёт… звездолёт… Борис Николаевич, у меня мелькнула сейчас дикая мысль! И двери! Понимаете, двери!

- Какие двери?

- Двери на корабле. Пятиугольные контуры.

- Ничего не понимаю.

- Уйдёмте отсюда, - сказал Второв, - я, кажется, понял. Наш разговор нельзя продолжать здесь.

- Я уже думал, что лучше уйти, - сказал Мельников, тщетно стараясь догадаться, о чём говорит его товарищ. - Но нет кнопок.

- Тем лучше, - и с этими странными словами Второв повернулся к тому месту, где находился вход.

Пятиугольный контур появился мгновенно. Несколько секунд, и проход открылся.

- Вот видите, - дрожавшим от волнения голосом сказал Второв. - Я прав. Автоматика работает исправно. А мы думали, что она испортилась.

Мельников ничего не понимал. Уж не сошёл ли Геннадий с ума? О чём он говорит?

Они проскользнули в отверстие, и оно тотчас же закрылось за ними.

- А вот закрываются они без этого, - сказал Второв. - Ах, фаэтонцы! Милые, мудрые фаэтонцы!

- Будь добр, - сказал Мельников. - Объясни! Что это значит?

- Это значит, что мы с вами спасены. Управлять кораблём можно, и даже очень просто.

- Ну, говори скорее!

- Сначала я произведу один опыт, - сказал Второв. - Это будет окончательным доказательством. Смотрите!

Он замер неподвижно.

Прошла секунда - и прямо перед ними снова вспыхнул синий круг. Вслед за этим дверь в помещение пульта открылась.

- А сейчас она закроется, - сказал Второв.

Дверь действительно закрылась.

- Ну вот! - Второв провёл по лбу, словно вытирая пот. - Всё ясно!

- Неужели это мысли?

- Нет, не мысли. Человек думает словами. Это другое. Тут, несомненно, что-то связано с биотоками организма. Теперь я знаю, почему мы взлетели. Когда я сказал эту роковую фразу, я отчётливо представил себе, как звездолёт взлетает. Представил реально, зримо. Как будто я сам… понимаете, это трудно объяснить, но вот например: вы можете, глядя на какой-нибудь предмет, скажем на стул, попытаться поднять его мыслью? Нет, не мыслью, а поднимающим ощущением? Я, право, не знаю, как вам объяснить.

- Объяснять не нужно. Ты безусловно прав. Автоматика корабля управляется биотоками. Очевидно, у фаэтонцев была высоко развита дисциплина мысли. И не только мысли, но и воображения. Теперь я понимаю, почему двери открывались не сразу. Они ждали, пока ты их откроешь, бессознательно, в силу желания, чтобы они открылись. Я помню, к одной двери я подошёл один, ты отстал, и она упорно не открывалась. Открылась только после того, как подошёл ты. У меня нет такого сильного воображения, как у тебя. Ты более нервный, и твоё воображение легко вызывает биоток. А механизмы фаэтонцев чрезвычайно чувствительны.

- Кто мог подумать об этом?

- Подумать мы могли, но нам просто не пришло это в голову. Техника биотоков не новость на Земле. Она уже существует, но пока не может достигать таких высот, как у фаэтонцев.

- И получается, - грустно сказал Второв, - что во всём виноват я один. Будь с вами кто-нибудь другой…

- …корабль бы не взлетел, - докончил Мельников. - Нет, Геннадий, так рассуждать нельзя. Если бы да кабы!.. Ты поднял корабль, ты и вернёшь его на Венеру. Сейчас наше счастье именно в том, что твоё воображение и твои нервные импульсы достаточны, чтобы влиять на механизмы корабля. Но надо быть исключительно осторожным. Например, резкий поворот звездолёта погубит нас.

- Вряд ли они сами целиком полагались на себя, - сказал Второв. - Это слишком опасно. Скорее всего, биотоком можно пустить в ход двигатели, заставить корабль повернуть, лететь быстрее или медленнее. Но техника всех этих манёвров, вероятно, автоматизирована, чтобы не перейти опасных пределов. Пример у нас есть. Ускорение закончилось без моего участия.

- А ты в этом уверен? Может быть…

Второв опустил голову.

- Уверен, - сказал он чуть слышно. - Мне стыдно, но все мои мысли и ощущения были парализованы страхом.

- Спасительный страх, - весело сказал Мельников. - Ты мог остановить двигатели, и корабль упал бы обратно на Венеру. В этом случае от нас мало что осталось бы. Так что всё к лучшему. А теперь я советую отдохнуть и затем приступить к работе.

- Отдыхать? - удивился Второв. - А есть ли у нас на это время?

- Вполне достаточно. Тебе предстоит тяжёлая нагрузка. Будешь учиться управлять звездолётом. А для этого надо быть совершенно свежим. В таком состоянии, как сейчас, ничего предпринимать нельзя. Кроме катастрофы, ничего не получится. Наше спасение зависит от твоего спокойствия. Спать, и не меньше восьми часов.

- А «СССР-КС3»? Он может нас догнать в любую минуту.

Мельников вздохнул.

- Увы! - сказал он. - Они нас не догонят. И потому не догонят, что не увидят. Относительно «СССР-КС3» мы находимся прямо напротив Солнца, безнадёжно затеряны в его лучах. Они не могут увидеть нас.

- Но вы говорили…

- Говорил для тебя. Но сейчас ты спокоен, и можно сказать прямо: на «СССР-КС3» нечего надеяться. Я не сомневаюсь, что они ринулись в погоню за нами, но, убедившись в неосуществимости своего намерения, вернулись на Венеру. Там мы и найдём их.

- Вы думаете, что они вернулись?

- Ни минуты не сомневаюсь. Работу надо закончить.

Второв ничего не ответил. «В самом деле, - подумал он, - почему экспедиция должна прервать работу? Погибли ещё двое, это не причина. Пора уж мне привыкнуть к выдержке и самообладанию людей, в среду которых я попал». Вслух он сказал другое:

- Мы летим к Солнцу. Не лучше ли, прежде чем отдыхать, сделать попытку повернуть в другую сторону?

- Солнце, - ответил Мельников. - Оно очень далеко. Если мы даже падаем на него, то и тогда в нашем распоряжении несколько недель. Прежде чем ты как следует отдохнёшь, я не пущу тебя к пульту.

- Давайте отдыхать, - покорно согласился Второв.

В мире без веса кровати не нужны. Человек может спать в любом положении на воздухе. Но сила привычки заставила Мельникова и Второва перейти в помещение, где они видели гамаки фаэтонцев. Сделанные из чего-то очень похожего на шёлковые нити, эти гамаки были для людей коротковаты, но это обстоятельство не играло никакой роли. Не лежать, а только прицепиться к ним - больше ничего не требовалось, Так они привыкли спать на своём корабле.

Оба завернулись в сетки.

- Очень неприятна прозрачность стенок, - сказал Второв.

- Это от тебя зависит, - усмехнулся Мельников.

- А вы сами?

- Увы! Я никогда не отличался богатым воображением. Могу только подумать, а требуется другое. Попробуй ты, Геннадий.

Второв закрыл глаза. Стараясь как можно реальнее представить себе звёздный мир, окружающий корабль, он затем мысленно вообразил, что стенки перестали быть прозрачными. Звёзды исчезли… Кругом металлические стены…

- Браво! - услышал он возглас Мельникова.

Второв открыл глаза. В первый момент он даже не поверил: его желание было исполнено. Он поймал себя на самодовольной улыбке. Не чудесно ли это, - мгновенное исполнение желания? Что это за волшебная техника, реагирующая на мысленный приказ? Не сон ли это?..

- Погаси свет, - сказал Мельников таким тоном, как будто стоило только протянуть руку и повернуть выключатель.

В человеческом организме непрерывно циркулируют различные по величине, частоте и силе электрические токи. Изменение электрического потенциала возникает при любой деятельности живой ткани. Каждый приказ мозга по центральной нервной системе, передаваемый мышечным тканям, можно записать в виде электрограммы специальным аппаратом.

В науке эти токи организма носят название «биотоков».

Техника давно научилась использовать биотоки, возникающие в мышцах, для создания искусственных конечностей - рук или ног, послушно выполняющих приказы мозга. Создание машин, управляемых непосредственно токами самого мозга, стояло на повестке дня науки и техники Земли. Затруднение заключалось в огромной сложности разделения бесчисленных импульсов, исходящих одновременно от миллиардов нервных клеток мозга.

Но трудно - это не значит невозможно. В 19… году, когда состоялся рейс «СССР-КС3» на Венеру, первые образцы машин, управляемых мыслью, уже поступали на заводы и фабрики СССР, США и других стран. Они были ещё очень просты, эти машины, но создание более сложных и совершенных было не за горами. Человек уверенно ставил на вооружение своей техники силу мышления.

Общеизвестно выражение: «с быстротой мысли». И действительно, мысль возникает практически мгновенно. Но действия, вызываемые мыслью, неизбежно запаздывают. Нужно время, чтобы движения мышц исполнили приказ мозга.

Хорошо сконструированная машина может работать так же быстро, как мысль. Отсюда ясно, какие преимущества даёт непосредственная передача приказа мозга машине, минуя промежуточные звенья в виде движений рук человека. При таком способе управления получается огромный выигрыш в быстроте и в точности. Мысль воплощается в действия без искажений, постоянно вносимых в неё органами нашего тела - суставами, мышцами и, в конечном счёте, пальцами рук, недостаточно гибкими и послушными.

Для командиров космических кораблей, при огромной скорости полёта и частой необходимости мгновенно принимать решение и так же мгновенно осуществлять его, управление мыслью сулит поистине грандиозные возможности. И не было ничего удивительного в том, что фаэтонцы, наука и техника которых далеко обогнали науку и технику Земли, остановились именно на этом, наиболее совершенном принципе управления звездолётом.

Техника, основанная на биотоках, была уже известна на Земле, и поэтому Мельников и Второв сравнительно легко догадались, в чём заключается «тайна управления», поначалу казавшаяся недоступной.

Решающую роль сыграло сходство между человеком Фаэтона и человеком Земли. Они были одинаково устроены, созданы природой по одному образцу. Мозг фаэтонцев, это можно было сказать уверенно, был аналогичен мозгу человека, разница заключались только в развитии. Мышление было однотипным, и то, что могли делать фаэтонцы, могли делать и люди. Конечно, фаэтонцы мыслили более конкретно, более точно, их воображение было богаче и разнообразнее, мысленные образы, создаваемые их мозгом, были отчётливее и рельефнее, но это было то же мышление, то же воображение, те же образы. Тот факт, что механизмы кольцевого корабля подчинялись мысли Второва, доказывал это. Он смог силой своего воображения заставить корабль улететь с Венеры, смог открывать пятиугольные двери, смог делать стенки прозрачными и заставлять их терять прозрачность, смог, наконец, по своему желанию зажигать и тушить свет. Это означало, что биотоки его мозга в точности соответствовали биотокам мозга фаэтонцев.

Было ли это счастливой случайностью? Можно ли сказать, что благодаря этой случайности у Мельникова и Второва появились шансы на спасение? Разумеется, нет! Если бы биотоки у Второва и фаэтонцев отличались друг от друга, то не возникла бы сама необходимость в спасении, звездолёт до сих пор стоял бы на Венере. То, что случилось, было вызвано той же самой силой, которая теперь должна была спасти их.

Следствие вытекало из причины, причина вызывала следствие.

Задача была проста, но отнюдь не легка. Практики управления мыслью не было и не могло быть. Второву предстояло научиться этому искусству, так сказать, на ходу, в самом процессе управления. На звездолёте, летящем с огромной скоростью, такое обучение таило в себе большие опасности. Например, резкий поворот корабля грозил смертью от перегрузки. Предположение Второва, что фаэтонцы не могли целиком полагаться на себя, что автоматы их звездолёта не допускали такого резкого поворота, требовало проверки. «Качество» мысли людей с Фаэтона, её дисциплинированность были неизвестны.

Но опасно или не опасно, а провести проверку было совершенно необходимо. И Мельников со своим другом без колебаний решились на опасный эксперимент.

Всё равно, выбора у них не было. Оба прекрасно сознавали, что время, отпущенное им обстоятельствами, крайне ограничено. Очень скоро голод сделает своё дело. Упадут силы, мысль потеряет ясность, начнётся медленная агония.

- Наше спасение зависит от тебя, - сказал Мельников. - Но не торопись, действуй крайне осторожно. Поспешность погубит нас наверняка.

- Я это понимаю, - ответил Второв.

- Придётся взять быка за рога и сразу испытать наши возможности. Надо совершить поворот на сто восемьдесят градусов. Если ты прав и автоматика не допускает резкого поворота, мы спасены. Если звездолёт повернёт мгновенно, всё будет кончено.

- Понимаю, - повторил Второв. - Я готов.

- Но может случится, что звездолёт не послушается твоего «приказа». Тогда…

- Тогда опять-таки всё будет кончено, - перебил Второв. - Только смерть придёт не сразу. Я всё понимаю, Борис Николаевич, и я совсем спокоен. Пойдёмте на пульт. Не будем терять время.

Мельников с удивлением слушал твёрдый голос своего товарища. Ни тени волнения нельзя было заметить на лице Второва. Словно за короткие часы отдыха его подменили. Бесследно исчез человек, всего несколько часов тому назад едва не впавший в истерику. Удивительная перемена!

- Пойдём!

Оба хорошо отдохнули. Крепко, без сновидений, они проспали ровно восемь часов. Проснулись одновременно, и Второв сразу зажёг свет, послушно вспыхнувший, как только он пожелал этого. Так же послушно стенки стали прозрачны.

Где помещались удивительные механизмы фаэтонцев? Скорее всего, это были те плоские вертикально расположенные ящики, которые стояли всюду, во всех помещениях звездолёта. Какой поистине сказочной чувствительностью должны были они обладать, если могли улавливать на расстоянии нескольких метров слабые биотоки мозга! Какой огромный скачок сделает наука Земли, когда постигнет устройство и принципы работы этих механизмов. Звездолёт фаэтонцев - вершина их научной и технической мысли - представлял собой неоценимое сокровище знаний старших братьев человека. И это сокровище волей судьбы было доверено двум людям. От них зависело сохранить или погубить его. Когда они думали об этом, собственная судьба казалась им совершенно незначительной. Первоначальное стремление спасти себя постепенно сменялось другим - спасти корабль, спасти во что бы то ни стало - для науки, для людей, для родины.

- Будь очень осторожен, - повторил Мельников, когда они остановились у стенки, за которой находился таинственный пульт.

Вспыхнул синий круг.

- Вот теперь, - сказал Второв, - совершенно ясно, что он означает. Следи за своей мыслью, - вот его смысл.

- Если так, - ответил Мельников, - то наши шансы на благоприятный исход сильно возрастают. Сигнал относится не только к нам. Он говорил то же самое самим фаэтонцам. А раз так, их мысль была не столь дисциплинированная. Я начинаю верить, что управление кораблём осуществляется чем-то вроде нашего автопилота. Только здесь ему даётся мысленный приказ. В этом разница, а в остальном он должен действовать так же, как наш.

- Это безусловно так, - согласился Второв.

Неожиданно только что появившееся пятиугольное отверстие «затянулось» металлом и исчезло. Мельников вопросительно посмотрел на Второва.

- Да, это я его закрыл, - сказал молодой инженер. - Такие опыты подкрепляют мою уверенность.

- Правильно делаешь. Упражняйся как можно больше.

- Почему вы полагаетесь только на меня? - спросил Второв. - Может быть, вы сами…

- Я уже пробовал. Ничего не получается. Или я неправильно понимаю, что именно требуется, или биотоки моего мозга не соответствуют настройке механизмов. Как бы то ни было, только ты можешь влиять на них.

Дверь снова открылась. Как и раньше, перед этим появился синий круг с жёлтыми полосами.

Они «прошли» в помещение пульта.

- Я останусь здесь, - сказал Мельников. - У двери.

- В какое же кресло мне сесть? Здесь их четыре.

- Садись в то же, что вчера. Мне думается, что у фаэтонцев было четыре пилота и каждый из них имел своё место. Биотоки у разных людей разные. Эта штука, вероятно, имеет четыре одинаковых пульта управления, но настроенных на различные токи.

- Скорее всего так. Ну что ж, Борис Николаевич! Приступим к первому опыту. Крепче держитесь за что-нибудь.

- Держаться не за что, - ответил Мельников - Я лягу на мостик.

При слове «лягу» оба невольно улыбнулись. Никто из экипажа «СССР-КС3» не мог отвыкнуть от слов: «лягу», «пойду», «сяду», хотя лежание, ходьба и сидение были невозможны в мире без тяжести.

Второв слегка оттолкнулся от стены и поплыл в воздухе к креслу. Взявшись за него руками, он придал своему телу сидячее положение. Искрящиеся огоньки мгновенно замерли, и на потемневшей грани пульта вспыхнул синий круг. И как только он исчез, стенки шара стали прозрачны.

- Я тут ни при чём, - сказал Второв. - Они сработали сами.

- Попробуй заставить их потерять прозрачность, - предложил Мельников.

Второв сосредоточился. Но то, что легко удавалось в других помещениях, здесь не получалось. Стенки оставались прозрачными.

- Что-то не выходит.

- Это в порядке вещей, - поспешил сказать Мельников, опасаясь, что неудачный опыт может лишить Второва необходимой уверенности в себе. - Здесь на пульте всё иначе, чем в других местах. Пилот должен думать о манёврах корабля. Поэтому всё остальное полностью автоматизировано, чтобы не отвлекать его внимания.

- Да, вероятно это так. Во всяком случае такое объяснение вполне логично. «Ложитесь», Борис Николаевич!

Мельников вытянулся вдоль мостика на расстоянии нескольких миллиметров от него. Если будет удар, мостик хорошо пружинит, это было проверено не один раз.

Наступила решающая минута. Всё будет ясно через несколько мгновений. Мельников пристально смотрел на Венеру. За то время, что они спали, планета отошла ещё дальше. Она выглядела сейчас огромным белым шаром, раз в восемь большим, чем полная Луна на небе Земли. «Значит, расстояние немного больше полумиллиона километров», - машинально подумал он.

Как только Второв коснулся сиденья кресла, он начал мысленно декламировать стихи, чтобы как-нибудь нечаянно не подумать того, что могло повлиять на пульт. Когда он увидел, что Мельников приготовился, очередная строчка оборвалась на полуслове. Второв закрыл глаза.

На мгновение мелькнула мысль, что через секунду они могут умереть, если звездолёт послушается его сразу. Молниеносный поворот, страшный рывок инерции, чудовищной силы удар о стену, и всё!.. И тут же он почувствовал, как мягкая сила прижала его к креслу. На корабле возникла сила тяжести! Она могла появиться только при повороте.

Что же случилось? Он не давал приказа! Он ещё не успел подумать о повороте. Он только собирался сделать это…

- Звездолёт поворачивает, - сказал Мельников. - Опыт удался. Судя по направлению силы тяжести, поворот происходит в вертикальной плоскости. Ещё лучше это заметно по положению Венеры и Солнца. Поздравляю, Геннадий! Советую тебе немедленно отойти от пульта.

Второв машинально повиновался. Он ничего не понимал. Мельников думает, что поворот вызван им, но ведь это не так… не так… но почему же не так? Ведь он только что представил себе картину гибели. С обострённой силой воображения он подумал именно о повороте. Очевидно, этого было достаточно, чтобы привести в действие автоматику. Он представил себе мгновенный поворот, а звездолёт поворачивает плавно. Но ведь это означает именно то, на что они надеялись. Загадочные механизмы восприняли смысл приказа, а его выполнение идёт по другому пути, не зависящему от воли человека. Бессознательно он, Второв, произвёл опыт в самой решительной форме. И вот полная удача!..

«Чудовищно умён этот корабль», - подумал Второв.

- Вот теперь нельзя сомневаться, что мы спасём и себя и корабль, - сказал Мельников, обнимая товарища. - Молодец!

Второв подробно рассказал обо всём, что произошло в действительности.

- Выходит, - закончил он, - что я ещё не годен к роли водителя этого звездолёта.

- Я и не надеялся, что это произойдёт сразу, - ответил Мельников. - Будешь учиться. И учиться долго. Мы не имеем права рисковать после такого удачного начала.

- Боюсь, что придётся поторопиться. Скоро мы ослабеем от голода.

Мельников испытующе посмотрел на друга.

- Ты чувствуешь голод? - спросил он.

- Пока нет.

- Я тоже не чувствую. Наоборот, мне кажется, что у меня прибавились силы.

- Как странно, - сказал Второв, - у меня тоже такое ощущение. Наверное, это от нервного состояния. Ведь мы ели в последний раз на нашем корабле пятнадцать часов тому назад.

Мельников промолчал. Смутная мысль, что тут снова замешаны фаэтонцы, мелькнула и исчезла. Не могли же они питаться воздухом. А если могли, то люди Земли не могут. Но никак не удавалось отделаться от впечатления, что желудок полон.

- Надо внимательно следить за тем, сколько времени продлится поворот, - сказал он. - Может быть, тебе придётся вмешаться и прекратить его.

- Не думаю. Я хорошо помню, что представил себе поворот именно на сто восемьдесят градусов. Не сомневаюсь, что так и будет.

- Вполне возможно, но всё же проследим.

Возникшая вследствие центробежного эффекта сила тяжести была несколько большей, чем на Земле. Мельников и Второв чувствовали себя немного отяжелевшими, но не настолько, чтобы затруднялись движения. Было естественно предположить, что эта тяжесть для фаэтонцев нормальна. Отсюда вытекало, что планета Фаэтон превосходила Землю своими размерами. Это объясняло малый рост фаэтонцев. Мельников отметил про себя этот чрезвычайно важный факт.

Звездолёт совершал поворот в вертикальной плоскости. Относительно полов, мостиков и всех предметов на корабле сила тяжести всё время была направлена вниз. Передвигаться можно было свободно, так же как тогда, когда корабль стоял на Венере. Это было удобно и доказывало продуманность, с какой были настроены пока ещё непонятные автоматы, управляющие полётом.

Медленно и равномерно Солнце и Венера менялись местами. Казалось, что не корабль, а именно они поворачиваются вокруг звездолёта. Через три часа Солнце оказалось внизу, под ногами, а Венера над головой.

И поворот закончился. Снова исчезла тяжесть, звездолёт полетел прямо. Теперь он двигался к недавно покинутой планете. Но если раньше опасения Второва были преждевременны, сейчас они стали вполне реальны. Венера была совсем близко. С огромной скоростью корабль падал на планету. Надо было принять меры.

- Заставь его ещё раз повернуть, - сказал Мельников. - Надо отлететь подальше. Производить манёвры так близко от Венеры опасно.

- В какую сторону? - деловито спросил Второв.

Мельников улыбнулся.

- Ну, например налево. На девяносто градусов.

Второв уверенно сел в кресло.

Подумать о повороте именно на девяносто градусов было не так просто. Этот угол надо было не назвать, а реально представить себе. Представить в воображении с абсолютной точностью. Мельников на всякий случай лёг на мостик.

Звездолёт вздрогнул. Мельников ясно ощутил, как возникла и сразу исчезла тяжесть. Потом ещё раз, в другую сторону. Корабль заметался, дёргаясь в разные стороны. Было ясно, что чувствительные автоматы послушно исполняли нечёткие приказания Второва.

- Спокойно, Геннадий! - крикнул Мельников.

Сильный рывок сбросил его с мостика. На этот раз он довольно чувствительно ударился головой о невидимую стенку. Но тот же рывок сбросил с кресла и Второва. Звездолёт «успокоился».

- Чёрт знает, что такое! - сказал Второв. - Никак не удаётся.

- Отдохни. Прежде чем подойти к пульту, поупражняйся так.

- Тогда лучше перейти в другое помещение.

- Правильно.

Мельников отчётливо чувствовал, что состояния невесомости больше нет. На корабле существовала едва заметная сила тяжести. Откуда она возникла?

- Ты не думал об ускорении?

- Нет. Могу уверенно сказать, что не думал.

- Тогда, значит, мы падаем на Венеру.

Притяжение планеты, очевидно, создавало ускорение. Отсюда и тяжесть. Это обстоятельство начало тревожить Мельникова. Он заметил, что Солнце - хоть и очень медленно - смещалось относительно их. Тени двигались. Звездолёт выходил на прямой путь к Венере. Если Второв не сумеет собрать свои мысли в тугой клубок, катастрофа неминуема. Корабль сгорит в атмосфере и погибнет для науки. Что делать? Как и чем успокоить Второва, вернуть ему недавнюю уверенность в себе? По лицу товарища Мельников видел, что тот в полной растерянности. Нельзя говорить, что осталось очень мало времени.

- Отдохни, - повторил он. - Спешить некуда.

Вот когда со всей силой проявились волевые качества, приобретённые за четыре космических рейса. Лицо Мельникова было совершенно спокойно. Не только Второв, но и никто другой не смог бы увидеть на нём ни малейшего следа озабоченности и тревоги, которые в действительности быстро возрастали.

Второв даже не заподозрил грозной опасности, нависшей над ними.

- Я буду упражняться, - сказал он. - Подойду к пульту только тогда, когда смогу уверенно представить себе нужный угол. У нас есть время?

- Сколько угодно, - невозмутимо ответил Мельников. - Не торопись. Надо действовать наверняка.

Он сам поступал именно так. Ещё одна неудачная попытка - и ничто уже не спасёт их. Во что бы то ни стало нужно выдержать принятую тактику до конца. Это единственный шанс.

- Ты оставайся здесь, - сказал Мельников, - а я пойду в другие помещения. Похожу по кораблю.

«Забыл», - подумал Второв.

Стараясь делать это незаметно, он стал следить за товарищем.

Мельников подошёл к стене. Нажал кнопку, но дверь не открылась. Механизмы фаэтонцев полностью перешли на «мысленные приказы». Тогда он попытался представить себе открытый проход. Но и из этого ничего не вышло.

«Насколько всё было бы проще, - подумал Мельников, - если бы механизмы оказались настроенными на биотоки моего мозга, а не мозга Второва».

- Открыть дверь? - спросил Геннадий Андреевич.

- Нет, это ни к чему. Всё равно мне одному никуда не уйти. Передвигаться по кораблю можно только с тобой. Я постараюсь не мешать тебе здесь.

Но дверь всё-таки открылась.

Второв снова выругался.

- Одно наказание, - сказал он. - Я опять подумал против воли.

- Да, это трудное искусство. Но думай о повороте.

Всем известна сказка о человеке, который не должен был думать об обезьяне и только то и делал, что думал о ней. Та же история повторилась и со Второвым. В помещении, где они находились, было два выхода. И вот началось. То одно, то другое, а то и оба сразу пятиугольные отверстия возникали и исчезали. Вспыхивал и потухал синий круг с жёлтыми линиями. Стенки становились прозрачными и теряли прозрачность. То и дело зажигался свет, сменяясь темнотой. Беспорядочная мысль Второва перескакивала с одного на другое, но - было ясно - не могла сосредоточиться на том, что нужно.

Мельников ни словом, ни жестом не выражал своего нетерпения. Это было бы бесполезно и даже вредно. Всё зависело от самого Второва.

Борис Николаевич вынул записную книжку и сделал вид, что записывает в ней свои наблюдения. На частые смены света и темноты он никак не реагировал, будто не замечал их. Пусть Второв думает, что Мельников считает весь этот хаос вполне естественным и понятным.

Мчались одна за другой секунды, сливаясь в невозвратимые минуты. Звездолёт всё быстрее приближался к Венере. Невольно Мельников перешёл от записей к расчётам. Выходило, что в их распоряжении около двух с половиной часов. Если за это время звездолёт не повернёт в сторону, то он врежется в атмосферу планеты со скоростью ста километров в секунду, и только огненный след прочертит в небо Венеры путь его гибели.

Два с половиной часа! Очень мало…

Мельников украдкой посмотрел на Второва. Молодой инженер висел у противоположной стенки, прижатый к ней уже вполне отчётливо чувствуемой силой инерции. Его лицо было сосредоточено, а глаза закрыты. Но беспорядочное открывание и закрывание пятиугольных входов, мелькание света всё ещё продолжалось, хотя и не так часто, как вначале. Очевидно, мысли Второва приходили в порядок.

Так прошло около часу.

Скорость звездолёта, по расчётам Мельникова, достигла пятидесяти километров в секунду или немногим больше. Высчитать точно он не мог, так как не знал, с какой скоростью летел корабль в начале падения на Венеру. Но он был уверен, что эта скорость не превышала двадцати, двадцати пяти километров в секунду. Расстояние до Венеры также было известно приблизительно.

«Ну, скорее!» - хотелось ему крикнуть своему товарищу, но он молчал.

Теперь стены уже не теряли своей прозрачности. Свет и темнота не сменяли друг друга. Только вход в помещение пульта нет-нет, да и откроется. Очевидно, Второв представлял себе, как он входит в это помещение, как садится в кресло, как приказывает кораблю повернуть на девяносто градусов. Мельников с изумлением убеждался в поразительной чувствительности аппаратов фаэтонского корабля. Чудесная техника! Как будет жаль, если этот корабль погибнет, не сможет послужить моделью для будущих космических кораблей.

«Вероятно, - думал Мельников, - на Арсене найдутся материалы об аппаратах, управляемых мыслью. Не может быть, чтобы фаэтонцы не оставили указаний на этот счёт. Но всё же это совсем не то, что сами эти аппараты, сосредоточенные на корабле. Ведь их можно разобрать, наглядно увидеть, как они сделаны».

Его нетерпение всё росло. Второв не шевелился. Дверь в помещение пульта перестало открываться. Заснул он, что ли?..

- Попробуем, Борис Николаевич.

- Да, конечно!

Не следовало отвечать так поспешно, но Мельников не смог удержаться:

- Пойдёмте.

Ходить было легко. Звездолёт незаметно повернулся «дном» к Венере. По-прежнему автоматы фаэтонцев работали чрезвычайно разумно.

Но и вторая попытка кончилась полной неудачей. Сразу, как только Второв сел в кресло, резкий толчок сбросил их обоих - одного с кресла, другого с мостика. Повысившаяся скорость сделала эти падения значительно более чувствительными, чем в первый раз. Они основательно ушиблись.

Второв не выдержал. Сидя на прозрачной стенке словно вися в пространстве, он закрыл лицо руками и разрыдался.

«Вот теперь, - подумал Мельников, - всё пропало! Раньше чем через полчаса он не успокоится. А тогда будет уже поздно. Мы погибли, а с нами и звездолёт».

Он не пытался утешать своего друга. Пусть выплачется, если слёзы смогут разрядить нервное напряжение, в котором он находился последний час. Некоторым людям слёзы помогают.

Он смотрел вниз, и ему казалось, что Венера стремительно надвигается на них. Сколько ещё осталось до неё? Час? А впрочем, не всё ли равно. Чем скорей они врежутся в атмосферу, тем лучше! Предотвратить гибель невозможно…

Один час до смерти!..

Мельников мысленно перенёсся на Землю. Единственный близкий человек - Оля, как живая встала перед ним. Он увидел её улыбку, такую знакомую и родную..

«Прощай, Оля! Прощай, родная! Тяжело тебе будет перенести мою смерть. Но найди в себе силы. Ведь ты дочь и жена звездоплавателя! Будь тверда! Найди утешение в том, что я погиб во имя науки, во имя грядущих побед над космосом!.. Для человека!..»

Бежали минуты…

Всё быстрей и быстрей мчался кольцевой корабль фаэтонцев к Венере, чтобы там, в верхних слоях атмосферы, бесследно исчезнуть облаком раскалённых газов.

Два человека молчали. Один, зная, что их ждёт, другой, ещё не подозревая истины.

Постепенно Второв успокоился.

- Извините меня, Борис Николаевич, - сказал он. - Я постараюсь, чтобы этого больше не повторялось.

- Так надо, Геннадий. Нервное напряжение требует разрядки. Я тебя понимаю и не осуждаю.

- Я немного отдохну и попытаюсь ещё раз. В конце концов должно выйти. Сумел же я овладеть дверями и стенами… - Он посмотрел вниз. - Мы очень близки к Венере! Сколько времени в нашем распоряжении?

- Вполне достаточно, - спокойно ответил Мельников. - Видимость расстояний обманчива. Отдохни часа два. Перейдём в соседний отсек, - прибавил он. - Сделай так, чтобы стенки потеряли прозрачность. Я устал от вида пространства.

«Пусть он не видит, что до Венеры совсем близко. Внезапная смерть не страшна. Хоть один из нас будет избавлен от ожидания».

Пятиугольное отверстие «затянулось» металлом за их спиной.

Позади остался разноцветный пульт фаэтонцев, единственное, что могло бы ещё спасти их.

Мельников не пытался заставить Второва попробовать в последний раз. Это было бесполезно. Когда-нибудь из него мог бы выйти настоящий звездоплаватель, но сейчас… сейчас он ещё не был им…

Жёлто-серые стены отрезали их от внешнего мира. Не видно Солнца, не видно Венеры! В памяти Мельникова остался только безграничный облачный океан, к которому они стремительно приближались…

Он лёг в гамак и закрыл глаза.

Вот сейчас… через минуту… Скорей же, скорей! Каждый нерв, каждая клеточка его тела напряжённо ждали…

И то, что произошло, он в первое мгновение воспринял как начало конца. До самой смерти, естественной смерти на Земле, этот закалённый человек не мог без жуткого чувства вспомнить это ужасное мгновение…

Натянувшийся под его тяжестью гамак фаэтонцев внезапно лопнул. Мельников полетел на пол. Он видел, как Второв упал и покатился к стене, а через секунду сам оказался рядом с ним.

Удар об атмосферу Венеры?.. Или…

Только одно мгновение… и глубокий вздох облегчения, вздох живого существа, вернувшегося к жизни из холодных объятий смерти, вырвался из его груди. Он понял…

Жизнь! Снова жизнь, просторная и широкая, раскрылась перед ними.

- Спасены, Геннадий! Звездолёт поворачивает. Автоматы фаэтонцев сработали сами. Ты слышишь меня Геннадий?..

Второв молчал.

Звездолёт круто сворачивал с прежнего пути. Сила тяжести была увеличена больше чем в два раза. Почему же это произошло?

Ответ напрашивался сам собой, а слова Мельникова подтверждали догадку. «Спасены!»… Но это значит…

Второв повернул голову и посмотрел в глаза своего товарища. Да, это так…

- Спасибо, Борис Николаевич! Я не забуду до конца своих дней вашего безмерного великодушия. Вы хотели, чтобы я не знал…

- Предположим, - ответил Мельников. - Что за радость мучиться вдвоём. Твоё спокойное лицо поддерживало меня. Я сделал это для себя самого.

- Вы говорите неправду.

- Предположим и это. Не всё ли равно. Когда-нибудь ты поступишь так же, и мы будем в расчёте. Сделай-ка стены прозрачными.

Пережитое волнение помешало Второву сосредоточиться, и прошло несколько минут, пока ему удалось исполнить просьбу.

Венера по-прежнему была внизу, но не прямо под ними, а несколько сбоку. Корабль ещё не выровнялся. Но люди видели, что он удаляется от планеты, а это было главное.

- Когда никого нет у пульта, - сказал Мельников, - звездолётом управляет автопилот. Почуяв опасную близость Венеры, он самостоятельно повернул корабль в сторону. Очень умно сконструирован этот аппарат.

- Запасы энергии здесь, по-видимому, не ограничены, - заметил Второв. - Для такого огромного корабля подобный манёвр - это колоссальное количество затраченной энергии.

- Несомненно.

- Что же это за энергия?

- Узнаем впоследствии.

Они замолчали. Говорить было тяжело. Давящая тяжесть не уменьшалась.

Но минут через десять тяжесть стала заметно ослабевать. Корабль принял нормальное положение, и Мельников со Второвым лежали уже не на стене, а на полу. Ещё немного - и они получили возможность подняться на ноги.

А через час с небольшим тяжесть совсем исчезла, и кольцевой звездолёт полетел прямо, удаляясь от Венеры.

- Снова к Солнцу, - сказал Мельников.

- Пойдёмте на пульт.

- Ещё рано. Приди в себя окончательно. Хорошо бы подкрепить силы, да нечем.

Он сказал это машинально, но сразу сообразил, что голода по-прежнему не чувствует. Было такое ощущение, что он только что поел, правда, не сытно, но достаточно, чтобы не мучил голод.

В чём дело? В чём причина этого странного обмана чувств?.. После утреннего завтрака на «СССР-КС3» прошли почти полные сутки.

- Как ты думаешь, Геннадий, в чём тут секрет? - спросил Мельников.

- Ума не приложу, Борис Николаевич.

- И воздух, ты заметил, по-прежнему чист и свеж. А ведь мы находимся в сравнительно небольшом замкнутом помещении. Соседние отрезаны от нас непроницаемыми стенами.

- Значит, воздух возобновляется и очищается какими-то аппаратами, находящимися здесь, - сказал Второв. - И вполне может оказаться, что в него систематически добавляются питательные вещества в газообразном состоянии. Невозможного в этом нет ничего. Как-то раз Степан Аркадьевич говорил, что в космическом рейсе наш способ питания несовершенен. Полный желудок вреден при невесомости. Вероятно, фаэтонцы в полёте питались как-то иначе.

- Другого объяснения не видно.

- Чудесная наука! И она достанется нам в наследство, людям Земли.

- Для этого мы должны спасти корабль. Спасти во что бы то ни стало. Это наш долг. Твой долг, - улыбнувшись прибавил Мельников.

- Так вы окончательно считаете, что только я…

- Похоже, что так.

- Я сделаю всё, что могу. Уверен, что не поддамся больше никакой панике.

- Никакой паники и не было…

Едва он произнёс последнее слово, как резкий, огромной силы удар, словно пушечный выстрел на близком расстоянии, прервал фразу. Прямо перед ними на невидимой глазом прозрачной стенке вспыхнуло яркое пламя. Погасло, - и, словно вися в воздухе, появилось тёмное пятно, как след от ожога.

- Метеорит!

- Но он не пробил стенку!

- Ударился об неё и взорвался. Этот металл крепче стали в десятки раз.

- Металл ли это?

- Да, правильно, - ответил Мельников. - Называть это металлом неверно. Но как же тогда? Сплав, что ли? Во всяком случае эта стенка надёжно защищает нас от метеоритов. Вблизи от Солнца метеориты имеют большую скорость, но, как мы только что убедились, пробить стену не могут.

- Я думал недавно, - сказал Второв, - почему деревья Венеры не задержали корабль при взлёте. Вернее, почему они не смяли его корпуса. Сросшиеся друг с другом стволы, по два, три метра в обхвате, - чудовищное препятствие.

- Меня удивляет другое, - возразил Мельников. - Двигатели космического корабля сильнее деревьев, - это понятно. Но почему мы не захватили с собой ни одного дерева? Вот что удивительно.

- Вероятно потому, что их корни очень крепко вросли в «землю».

- Да, и это очень важно для понимания строения этих деревьев. Разорвать сросшиеся стволы оказалось легче, чем вырвать дерево из «земли».

- Я хочу спать, - неожиданно сказал Второв.

- Очень хорошо, - ответил Мельников. - Это самое лучшее.

«Как странно, - подумал он. - Геннадий сказал это в тот самый момент, когда я сам почувствовал желание заснуть. Неужели и тут проявляется наука фаэтонцев?»

Всё было возможно на этом корабле, построенном существами, разум которых далеко превзошёл своим развитием разум людей. Они находились среди будущей техники, будущей науки, будущих способов применения этой науки для нужд человека. Они находились в мире Фаэтона, а не Земли. Гадать было бесполезно, приходилось повиноваться законам жизни фаэтонцев.

«Становится понятным, как мы смогли заснуть сразу после катастрофы. В обычных условиях это вряд ли могло удастся».

Второв «затемнил» стены. Сон надвигался на них непреодолимо. Глаза сами собой закрывались. Едва коснувшись сетки гамаков, они заснули мгновенно.

Кольцевой звездолёт летел в пространстве от Венеры к Солнцу. «Разумные» механизмы зорко стерегли его безопасность. Они вели корабль более точно, более надёжно, чем мог бы это сделать человек. Двое людей могли спать спокойно, им ничто не угрожало. Если встретится препятствие, крупный метеорит, звездолёт уклонится от встречи. Он сманеврирует точно, безошибочно и осторожно, чтобы не пострадали те, кто находился в нём.

Человек подвержен усталости, по тем или иным причинам может потерять ясность мысли, может допустить ошибку. Машина не устаёт, не ошибается. Она всегда «внимательна», всегда точна, никогда не теряет «ясности мысли». И она «соображает» неизмеримо быстрей человека. Электронно-счётная машина производит сложнейшие вычисления со скоростью, которая никогда не будет доступна человеку. Силой своего разума создав такие машины, человек превзошёл самого себя.

Совершенная машина - вернейший и надёжнейший друг и помощник, который никогда не изменит и никогда не подведёт своего создателя. На неё всегда можно положиться.

Они спали, как и в первый раз, ровно восемь часов и проснулись одновременно.

- Теперь за работу, - сказал Мельников.

Оба были полны сил. Казалось, что неистощимая энергия бьёт через край, наполняет всё тело. Никогда они не чувствовали себя так бодро. И по-прежнему не было никаких признаков голода. Больше того: они давно не пили, но жажда их не мучила.

Чем и как фаэтонцы кормили и поили своих невольных гостей? Немыслимо было догадаться об этом.

- За работу! - сказал и Второв.

И потянулись часы, незаметно слагавшиеся в сутки. Два человека, два обычных представителя человеческого рода, такие же, как миллионы и миллионы их собратьев, жили фантастической жизнью на фантастическом корабле. Они спали в определённые часы, спали, помимо своей воли и желания. Они ничего не ели и ничего не пили, но не испытывали ни голода, ни жажды. Их силы не только не убывали, а возрастали.

Звездолёт метался между Венерой и Солнцем. Постепенно Второв всё более уверенно маневрировал непонятными ему рулями корабля, заставляя его менять скорость и направление. Всё реже и реже звездолёт отказывался повиноваться его мысленным приказам. Человек Земли становился господином фаэтонской техники.

Оба друга неотлучно находились возле пульта или в помещении рядом с ним. Выйти в другие отсеки, осмотреть корабль Мельников не разрешал. Он не хотел рисковать. Здесь они как-то уже освоились. Что могло случиться с ними в других помещениях, никто не знал. «Фаэтонец» был вполне способен поднести им неожиданный сюрприз.

- Пора принимать решение, - сказал Мельников, когда в непрерывных «учебных манёврах» прошло несколько суток. - Куда мы направимся?

- Вы хотели вернуться на Венеру.

- Хотел, но сейчас, мне кажется, это неразумно. Тогда мы думали, что нам угрожает голод. Лететь на Землю казалось невозможным. Теперь мы знаем, что голод не угрожает. Не лучше ли направиться к Земле?

Говоря это, он с некоторой тревогой думал о том, как рассчитать маршрут, не имея в распоряжении ни счётных машин, ни каких-либо приборов. Не было и телескопа для визуальных наблюдений. Оптические приборы или что-нибудь заменяющее их несомненно были на звездолёте, но как их найти? Он знал одно - во что бы то ни стало он обязан довести корабль до Земли.

- Но наши товарищи на Венере… - нерешительно начал Второв.

- Они нас давно похоронили, - перебил Мельников. - Мы должны сейчас думать только о безопасности звездолёта. Он ценнее чувств. Одно дело совершать манёвры в пустом пространстве и совсем другое - совершить спуск на планету. Это очень сложный и очень опасный манёвр. Если корабль будет повреждён или даже разобьётся на Земле - это одно, а если он разобьётся на Венере - другое.

- В таком случае, летим на Землю.

- Ты думаешь, это так просто? А как её найти? Как выдержать правильное направление? Без приборов, без наблюдений? Я потому и колеблюсь, что не уверен в себе. Вот если бы на моём месте был Константин Евгеньевич…

- Так что же делать?

- Только одно - лететь на Землю, - сказал Мельников, совершенно непоследовательно, но вполне логично по отношению к тому внутреннему процессу, который происходил в нём. «Трудно. Да, очень трудно, но необходимо. Значит, надо совершить невозможное, но спасти для науки звездолёт фаэтонцев. Надо, во что бы то ни стало».

- Лететь на Землю, - повторил он. - Только на Землю.

- Ведь мы её видим, - сказал Второв. - Можно направить корабль в нужную сторону.

- Это только на море, Геннадий, совсем просто направить корабль к берегу. Берег никуда не убежит, а Земля бежит, и бежит быстро. Между нею и нами почти пятьдесят миллионов километров. Это что… Девяносто шансов из ста, что мы проскочим мимо с любой из сторон и на неизвестном расстоянии. Конечно, - продолжал он, словно убеждая самого себя, - мы можем изменить направление полёта и снова проскочить мимо. И так до бесконечности. А где гарантия, что двигатели способны работать без конца? Где гарантия, что мы и дальше будем сыты воздухом? Но выбора нет. Летим!

В эту минуту Мельников нисколько не думал о их собственной судьбе. Он не верил, что Второв сумеет посадить тяжёлый корабль на поверхность планеты. Нет, конечно, они разобьются о Землю. Именно поэтому он не допускал мысли о посадке на Венеру, до которой было сравнительно близко. Обломки звездолёта на Венере совершенно бесполезны. Те же обломки на Земле могут принести пользу. «Это наш долг, - подумал он. - Или мы достигнем каким-нибудь чудом Земли, или навеки затеряемся в пространстве. Другого ничего нет».

- На Землю!

- Летим на Землю, - покорно согласился Второв. Он не испытывал никаких сомнений. Его вера в Мельникова была непоколебима: Борис Николаевич всё может. - Когда мы приблизимся к ней, нас заметят…

Что! Что сказал Второв?! Мельникову показалось, что его ударило электрическим током «Заметят…» Ну конечно заметят! Уже заметили, заметили давно. Мощные телескопы земных обсерваторий не могли не открыть астрономам, что возле Венеры появилось неизвестное тело. А если Белопольский поднял «СССР-КС3» и сообщил на Землю о случившемся, там уже знают, что представляет собой это неизвестное тело. Как он мог забыть об этом?.. Это совершенно меняет всю обстановку…

- Недаром говорят, что один ум хорошо, а два лучше, - сказал Мельников. - Я грубо ошибся, говоря, что у нас мало шансов. О нет, их много, Геннадий! Ты рассеял мои последние сомнения. На Землю! Навстречу нашим друзьям! А я просто осёл и больше ничего…

- Объяснитесь! - попросил Второв, ещё ничего не понимая.

- Всё очень просто. Мы не одни. Сотни глаз следят за нами. Сергей Александрович Камов всё знает. Дело спасения звездолёта в его руках. Ты сказал, что нас заметят. Нет, Геннадий, нас уже заметили. И я не сомневаюсь, что приняты нужные меры. Летим к Земле. Нам навстречу вышлют помощь.

Второв понял.

- Но, если это так, - сказал он, - почему же до сих пор «СССР-КСЗ» не догнал нас?

- Потому что, поднявшись с Венеры вдогонку за нами, он сообщил о нашей гибели и вернулся на Венеру. Связь прервалась. А получив сообщение, земные обсерватории начали поиски и обнаружили нас. Манёвры, которые ты производил, должны были навести на мысль, что мы оба живы. Образ действий напрашивается сам собой. К нам направят, если уже не направили, звездолёт с Земли. Летим же к нему навстречу.

И кольцевой корабль повернул в сторону Земли.

Они даже не подозревали, в какое отчаяние привели своих друзей на «СССР-КС3» этим очередным поворотом. Они не знали, как близка была помощь. Сохрани они прежнее направление полёта ещё на несколько часов, и их одинокая эпопея подошла бы к концу, - оба корабля встретились бы. Но они с лёгким сердцем повернули, уходя от тех, с кем так страстно желали встретиться.

А в это время в рубке «СССР-КС3» Белопольский слушал приказ Камова. Земля считала дальнейшую погоню нецелесообразной. Экипаж звездолёта вынес слишком тяжёлую нагрузку, семь раз совершая опасные повороты. Земля предлагала немедленно лететь «домой».

- Я понимаю, - заканчивал Камов свою передачу, - как вам тяжело выполнить это распоряжение. Поверьте, что и нам не легче. Но это необходимо. Нельзя рисковать всем экипажем. «Фаэтонец» как будто повернул к Земле. Но он делал это уже несколько раз. Правительственная комиссия склоняется к тому, что кораблём никто не управляет. Он мечется под действием автоматов, которые за тысячи лет испортились и потеряли чёткость в работе. Если бы Мельников и Второв были живы, они должны были догадаться, что замечены с Земли, и ожидать помощи, а не метаться, затрудняя задачу. Я лично придерживаюсь другого мнения, но большинство решило так. Поворачивайте к Земле, Константин Евгеньевич. Перехожу на приём.

- Ваш приказ выполняется, - коротко ответил Белопольский.

И измученный экипаж «СССР-КС3», с болью и отчаянием в душе, получил, наконец, возможность отдыха.

А Мельников радостно и спокойно заканчивал весьма приблизительно (он не знал основных данных) расчёт их пути.

С какой скоростью летел их корабль? Он этого не знал. Все ориентиры так далеки, что даже на глаз нельзя было этого определить. Им казалось, что звездолёт неподвижно висит в пространстве. Далёкой точкой блестела Земля. Но они были теперь уверены, что от этой точки летит к ним другой корабль, командир которого знает всё.

- Нам нужно лететь прямо, - говорил Мельников. - По направлению к Земле. Если взятое направление даже и неверно, это не беда. Звездолёт с Земли всегда может сманеврировать так, чтобы встретиться с нами. Прямое наше направление облегчит им задачу.

- А скорость? - спрашивал Второв.

- Будем надеяться, что наша скорость не чрезмерна и доступна кораблям Земли.

- Через сколько времени мы сможем встретиться с ними?

- Это трудно сказать. Во всяком случае, не раньше чем через восемь, девять суток.

- Такой срок мы сможем выдержать, даже если бы фаэтонцы нас не кормили, - сказал Второв.

Он пристально всматривался сквозь прозрачную стенку отсека, словно надеясь увидеть за десятки миллионов километров желанный корабль, несущий им спасение. Он смотрел в сторону Земли.

Но если бы он повернул голову и посмотрел направо, то всё равно не смог бы увидеть другой корабль - «СССР-КС3», который, выполняя приказ Земли, закончил свой последний поворот и находился сейчас сравнительно недалеко от них.

Если бы на Земле могли знать, что «фаэтонец» не будет больше менять направление полёта!..

Очевидно, питаться «воздухом» можно было не слишком долгое время. Мельников и Второв не то чтобы почувствовали голод, нет, его по-прежнему не было, но им становилось ясно, что повышенная бодрость сменяется постепенно упадком сил. Появилось и стало быстро усиливаться неприятное ощущение в желудке, потом боли. Энергия сменилась вялостью. Они часто засыпали в неположенное время и просыпались с трудом, медленно приходя в сознание. И самый сон больше походил на болезненное забытьё, чем на нормальный сон здорового человека. Пища фаэтонцев переставала действовать.

- А может быть, её запасы иссякли, - предположил Второв.

Это было вполне возможно.

Они были людьми, а не фаэтонцами. Желудок человека требует наполнения, он так устроен природой. Питаться невесомой пищей, как бы питательна она ни была, человек не может. Было очень странно, что до сих пор в течение нескольких суток эта «пища» удовлетворяла потребности их организма.

И, что было ещё хуже, их начала мучить жажда.

Звездолёт летел с неизвестной им скоростью по раз заданному направлению. До Земли было огромное расстояние. А жажда будет возрастать с каждым часом…

- Плохо наше дело, - сказал Мельников. - Возвращаться на Венеру уже поздно.

Второв ничего не ответил.

Стенки отсека закрыты. Не на что смотреть, кругом только звёзды! «Висеть в пустоте» утомительно…

Оба неподвижно лежали на фаэтонских гамаках, почти не разговаривая друг с другом. Не о чем было говорить. Обоими всё сильнее овладевала апатия, полное равнодушие ко всему. Они потеряли счёт времени.

Только раз это дремотное состояние было нарушено неожиданным поворотом корабля. Он был плавен и осторожен, но возникшая на короткое время сила тяжести позволила им догадаться о повороте.

- Вероятно, навстречу попался крупный метеорит, - сказал Мельников.

«Жаль, - подумал Второв, - что звездолёт уклонился от встречи. Наши мучения сразу бы окончились».

И снова наступило молчание, полусон, полубодрствование.

Даже мысль, что поворот мог изменить направление полёта и корабль летит сейчас в другую сторону, не пришла им в голову. Даже это было им совершенно безразлично.

Состояние, в котором они находились, несомненно привлекло бы внимание Мельникова, если бы он мог рассуждать с обычной ясностью мысли. Оно было совершенно неестественно, голод не мог до такой степени затуманить мозг. Но он не думал об этом, не мог думать.

Они находились во власти непонятной и необъяснимой силы, постепенно гасящей и мысли и ощущения. Медленно, но неотвратимо надвигался непробудный сон… Может быть, смерть? Всё было возможно…

Огромным усилием воли Мельников стряхнул с себя оцепенение. Прислушался.

Нет, это не галлюцинация слуха! Где-то что-то настойчиво стучало. Громче, тише… опять громче…

- Геннадий, ты слышишь?

Второв открыл мутные глаза:

- Мерещится.

- Очнись, Геннадий! Слушай… Опять…

Теперь стучало явно в другом месте. Как будто ближе.

- Что это?

Оба окончательно проснулись.

Стук прекратился. Потом он раздался снова, и опять в другом месте.

В этом непонятном стуке была какая-то система. Звуки были различной силы.

Тук… Тук… И, гораздо короче, отрывистое - тук. Пауза. Тук… Тук, тук. Снова пауза. Тук… Более длительная пауза и снова: Тук… Тук, тук…

- Точно телеграфный ключ, - сказал Мельников.

Второв вздрогнул от пришедшей в голову мысли.

- Может быть, это корабль с Земли, - нерешительно сказал он.

Мельников огляделся. Тщетно! Ничего не было, чем можно было бы постучать в стену. Да и зачем стучать? Если это человек, то он находится в безвоздушном пространстве, а в нём нет звуков.

- Стены! - отрывисто приказал он.

Второв попытался сосредоточиться. Ничего не получалось. Его мысли всё ещё туманила пелена сна. Ему мучительно захотелось, чтобы голова стала хоть на мгновение ясной…

И снова, с потрясающей отчётливостью, проявилась бездонная пропасть, отделяющая науку Фаэтона от науки Земли. Это уже выходило за рамки мыслимой техники… Струя чистого кислорода вошла в лёгкие. Незнакомый запах, чуть-чуть напоминавший запах нашатыря, появился и сразу исчез. Мысли прояснились, как по волшебству. Ни малейшего следа полубессознательного состояния. Они «воскресли»!

Второв растерянно посмотрел на Мельникова. Он был ошеломлён. Его желание было исполнено мгновенно и точно.

- Стены, - повторил Борис Николаевич.

Так же, как Второв, он почувствовал неожиданное пробуждение, но не обратил на это никакого внимания. Его целиком поглотило нетерпение. Видеть! Как можно скорей видеть, что происходит снаружи!

Стук опять прекратился.

И вдруг раздался совсем рядом. Тук… Тук, тук…

Кто-то стучал металлическим предметом в стенку отсека, где они находились.

Тук… Тук, тук… Удары были резки, отрывисты и повторялись в одной и той же последовательности.

Сомнения рассеялись! Там, за стенкой, совсем близко был человек!

- Стены, Геннадий!

Казалось, Второв не слышал. Он напряжённо прислушивался, что-то шепча побледневшими губами.

- Где… вы… Где… вы. Где вы… Вот, что они стучат! Это азбука Морзе. Где вы?..

Мельников ударил по стенке кулаком. Стук снаружи сразу прервался. Потом с лихорадочной быстротой застучал снова.

- «Вы… живы?.. - переводил Второв. - Отвечайте!»

- Стены, Геннадий! - молящим голосом в четвёртый раз повторил Мельников.

И сразу исчезла из глаз жёлто-серая стена. Распахнулся простор звёздного мира, и в метре от себя они увидели человека в пустолазном костюме, чем-то ярко освещённого. Сквозь прозрачный шлем на них смотрел Александр Князев.

- Саша!

Второв кинулся, точно собираясь обнять друга.

- Он нас не видит, - сказал Мельников. Ты забыл, что стенки этого корабля прозрачны односторонне.

И действительно, молодой механик ничем не выразил радости. Он смотрел как будто на них, продолжая выстукивать всё тот же вопрос: «Вы живы? Отвечайте!»

Не корабль с Земли, специально посланный за ними, а именно «СССР-КС3» пришёл им на помощь. Как это случилось? Откуда он взялся?..

Мельников и Второв одновременно повернули головы в ту сторону, откуда лился яркий свет прожектора.

Совсем близко, будто прижавшись к наружной трубе кольцевого корабля, перед ними темнел, закрывая звёзды, исполинский корпус родного звездолёта. Сквозь окна освещённой обсерватории были видны головы нескольких человек, очевидно следивших за Князевым.

И бурное волнение, овладевшее обоими пленниками фаэтонцев, сменилось спокойной радостью, - кончились все мучения!

«Корабль фаэтонцев теперь спасён!» - подумал Мельников.

- Отвечай! - сказал он Второву своим обычным невозмутимым тоном. - Отвечай ему. А то он перейдёт на другое место.

Отвечать! Князев совсем близко, между ним и стенкой корабля несколько сантиметров, но это сантиметры пустоты. Хоть из пушки стреляй, он ничего не услышит.

- Разве ты не видишь, - сказал Мельников, словно угадав мысли Второва, - что Саша держит руку на стенке. Он почувствует звук. Этого вполне достаточно.

- Чем же стучать?

Мельников достал пистолет:

- Стучи этим.

Второв хорошо знал азбуку Морзе.

- Мы живы, - отстучал он. При первом же ударе они увидели, как Князев вздрогнул, он «слышал». - Мы живы и здоровы. Видим тебя. Спасибо, дорогие друзья.

Князев слегка повернул голову. Его губы шевелились, он говорил со звездолётом.

- Можно ли войти к вам? - дробный стук выдавал волнение молодого звездоплавателя.

Мельников задумался.

Дверь центрального шара можно открыть снаружи. Но оттуда немедленно вылетит весь воздух. Возобновится ли он, когда вход закроется? Но если и не возобновится, то шар наполнится воздухом изнутри корабля, как только будет открыт проход в радиальную трубу… Как будто никакой опасности нет.

Он сам простучал Князеву: «Можно».

- Сейчас ко мне присоединятся Пайчадзе и Андреев, - последовал быстрый ответ. - Тогда мы и войдём к вам. Потерпите ещё немного. Андреев принесёт с собой воду.

Вода!

Только услышав это короткое слово, прозвучавшее тире и точками, они почувствовали внезапную и острую жажду. Сразу пересохло горло, и невыносимо долгими показались предстоящие минуты ожидания.

Почему же до этого они не чувствовали жажду так мучительно?..

Вода! Чудесный напиток, данный людям матерью-природой! Самый лучший и самый вкусный напиток в мире!.. Скорее…

Они видели, как появился в тёмном теле звездолёта освещённый прямоугольник двери выходной камеры. В луче прожектора вылетели две фигуры и стали быстро приближаться. Зеленоватая струйка газа отмечала их путь. Для передвижения в пустом пространстве звездоплаватели пользовались силой отдачи газовых «пистолетов».

Первый раз в жизни Второв наблюдал эту фантастическую картину. Оба звездолёта продолжали мчаться вперёд с трудновообразимой скоростью. Между ними, ничем не связанные, свободно передвигались, не отставая, три человека в огромных и неуклюжих костюмах.

Второв хорошо знал железный закон инерции. Он мог бы сам с исчерпывающей полнотой разъяснить любому, как это происходит и почему люди, оторвавшиеся от своего корабля, продолжают двигаться с ним вместе.

Но знать это совсем не то, что видеть своими глазами, как в реальной действительности проявляет себя хорошо известный физический принцип. Ведь он никогда не наблюдается на Земле в таком чистом виде.

И молодой инженер, затаив дыхание, следил за движениями товарищей. Он не боялся, что они вдруг отстанут от кораблей и в одно мгновение исчезнут в пространстве. Он знал, что этого не может произойти в абсолютной пустоте. Знал, но всё-таки… немного боялся. Очень трудно отрешиться от привычных представлений.

Князев не видел их. Для него стенка корабля не была прозрачна. Но он знал, что Мельников и Второв видят его. И, прежде чем направиться к своим товарищам, он помахал рукой и улыбнулся по тому направлению, откуда слышал стук и где, как он думал, находились потерянные и вновь обретённые друзья. По странной случайности, его приветственный жест пришёлся как раз в их сторону, - настолько точно, что Мельникову и Второву на мгновение показалось, что Князев не может не видеть их. Бывает же так!

Они повернулись к другой стене, откуда можно было видеть центр фаэтонского корабля. Кнопки входа были бы видны, если бы в их распоряжении находился бинокль. Но и без бинокля Мельников хорошо знал, где они находятся.

«СССР-КС3» светом своего яркого прожектора освещал теперь центр фаэтонского звездолёта. Пайчадзе, Андреев и Князев, собравшиеся возле него, выглядели блестящими мотыльками, вьющимися у зажжённой лампы.

- Пойдёмте к ним навстречу, - предложил Второв.

- Да, конечно, - ответил Мельников. - Без тебя они не смогут открыть дверь в радиальную трубу. Я думаю, что воздух не слишком разредится, когда ты это сделаешь. Объём центра гораздо меньше объёма трубы.

- А вы не думаете, что дверь совсем не откроется, если в центре будет пустота?

- Нет, фаэтонцы должны были предусмотреть выход из корабля в пустоте. Центральный шар играет роль нашей выходной камеры. Я даже думаю, что воздух наполнит его сразу, как только закроется наружная дверь.

- Пойдёмте.

И в первый раз после старта с Венеры Мельников и Второв покинули помещение возле пульта. Товарищи были рядом, теперь они ничего не опасались.

Двери послушно и чётко открывались одна за другой, подчиняясь уже опытной и уверенной команде Второва. Стенки радиальной трубы стали прозрачны, как только они вошли в неё.

Друзья остановились возле последней стенки. За нею находился центр. Войти в него, не имея пустолазного костюма, было равносильно самоубийству. Наружная дверь сейчас откроется, и в нём образуется вакуум. Незащищённое тело человека было бы разорвано силой внутреннего давления.

Теперь они видели трёх своих товарищей, пришедших к ним на помощь, совсем близко. Князев как раз положил руки на квадраты. Средний пятиугольник, очевидно, был уже повёрнут нужным образом.

- Борис Николаевич, - сказал Второв, - у них ничего не выйдет.

- Почему? - Мельников не сразу понял.

- Потому, что квадраты поддаются только очень сильному нажиму…

- Верно, Геннадий! Вот этого они не предвидели.

Очевидно, трое звездоплавателей, находящихся снаружи, сообразили, что им никак не нажать на квадраты. Было видно, как они оживлённо переговаривались между собой, а возможно, и со звездолётом. Задача, действительно, казалась неразрешимой.

В пустоте при равномерном прямолинейном движении человек ничего не весит. Мышечная сила его рук оставалась прежней, но как употребить её в дело, если не на что опереться, если нет точки опоры. Гладкие стенки центрального шара не имели ни одного выступа, кроме самих квадратов. Но как раз на них-то и нужно было нажать, и нажать очень сильно.

- Может быть, наружную дверь можно открыть изнутри мысленным приказом? - сказал Второв.

- Вряд ли! Но попробуй!

Как и следовало ожидать, из этой попытки ничего не вышло. Как бы ни была дисциплинирована мысль фаэтонцев, они не могли допустить риска гибели всего экипажа от нечаянной мысли одного человека. Наружная дверь открывалась только механически. Её можно было открыть изнутри шара, но для этого надо было пройти в него, чего не могли сделать ни Мельников, ни Второв, - пустолазных костюмов у них не было.

- Скверная история! - сказал Мельников.

Второв постучал в стену, но никто из троих не касался корабля и, разумеется, не услышал стука.

- Что они будут делать?

- Не знаю, но что-нибудь придумают обязательно. Это не такие люди, чтобы отступать перед трудностями.

Трое звездоплавателей как будто совещались. Потом Пайчадзе что-то сказал, очевидно Белопольскому, так как повернул голову к звездолёту. Выслушав ответ, он кивнул и произнёс:

- Хорошо!

Это слово Мельников и Второв легко прочли по движению его губ.

Наступила пауза. Трое людей снаружи и двое внутри молчали.

Прошло минут двадцать.

Четвёртая фигура, оставляя за собой зелёный след, подлетела к центру. Мельников и Второв узнали Романова. В его руках был моток тонкого стального троса.

- Ну ясно, - сказал Мельников. - Просто и естественно.

Как выяснилось впоследствии, выход из положения сразу пришёл в голову всем звездоплавателям, кроме Мельникова и Второва. Они оба никак не могли понять, когда всё кончилось, почему такая простая мысль ускользнула от них.

Трос перекинули через радиальную трубу; вернее, не перекинули, а обнесли вокруг трубы его конец. Такая же операция была проделана с другой стороны центрального шара. Щёлкнул карабин замка, и образовалась двойная петля - великолепная точка опоры.

Князев поместился между тросом и стенкой. Опираясь на неё ногами, а спиной на трос, он получил возможность нажать на квадраты изо всех сил, лучше, чем стоя на Земле.

Разум человека сумел обойти закон пустого пространства.

Потускнела, «растаяла» и исчезла пятиугольная дверь. Её жёсткий металл превратился в пустоту. И такая же пустота должна была неизбежно возникнуть и внутри гранёного шара - центра звездолёта.

Должна, но возникла ли?..

То, что произошло вслед за тем, как открылся вход, заставило звездоплавателей усомниться в этой, казалось бы бесспорной, истине.

Мельников и Второв видели, как Пайчадзе, оттолкнувшись от того же троса, подлетел к двери с очевидным намерением «войти». Но тотчас же, словно натолкнувшись на невидимую упругую преграду, далеко отлетел в сторону.

Князев последовал за ним и также был отброшен назад.

Вход на космический корабль фаэтонцев казался открытым. Лучи ламп на шлемах свободно проходили сквозь него. Была видна каменная чаша и остроугольные грани стен. Но что-то непонятное и совершенно невидимое мешало людям проникнуть внутрь.

Что это было? Ведь на Венере ничто не помешало войти. Откуда появилось это препятствие?

Ответ напрашивался сам собой и, как оказалось впоследствии, был правильным. На этот раз догадка возникла у всех одновременно.

«Милые, мудрые фаэтонцы!» - когда-то сказал Второв. Они действительно были очень мудры. Высочайших вершин достигла наука погибшего мира. И верная спутница науки - могучая техника давала возможность фаэтонцам с лёгкостью решать труднейшие задачи.

Так было и с защитой звездолёта от пустоты. Не понадобились выходные камеры с двойными дверями. Ненужными оказались фильтровальные установки. Мельников и Второв могли находиться в центральном шаре при открытой двери без защитных костюмов. Воздух звездолёта не мог уйти наружу. Даже в пустоте.

Пайчадзе и Князев вернулись обратно. Потом Князев уцепился ногами за трос, а руками за порог двери. По этому живому мосту Пайчадзе снова приблизился к пятиугольному отверстию. С видимым трудом он преодолел «пустоту» входа и оказался внутри. За ним, тем же способом, проник и Андреев.

Романов и Князев остались снаружи. Очевидно, таков был приказ Белопольского, боявшегося рисковать несколькими людьми сразу.

Пятиугольная дверь затянулась металлом и исчезла.

Было совершенно ясно: на месте двери образовалась плотная завеса из чего-то прозрачного, как воздух, но непроницаемого для воздуха. Этой завесой фаэтонцы защищали свой корабль от пустоты. Человек мог пройти через этот вход, хотя и с трудом, но воздух не мог. Это было просто и удобно. Никаких тамбуров.

Чем же была заполнена видимая пустота отверстия? Как и на все загадки фаэтонцев, ответ на этот вопрос мог быть получен только на Земле, да и то не наверное. Велика была разница между наукой Земли и наукой Фаэтона. Кто знает, в каком веке люди достигли бы той же степени развития! Трудно сразу одним скачком преодолеть такое большое расстояние. Весь мир фаэтонцев был гораздо старше.

Второв открыл дверь между центром и радиальной трубой.

Железные, в буквальном смысле слова, объятия едва не задушили его и Мельникова.

Ни слова не сказав, «хозяева» сняли с головы своих гостей прозрачные шлемы.

- Не тревожьтесь, - сказал Мельников. - Воздух этого корабля совершенно для нас безвреден.

- Я это сам вижу, - ответил Андреев, с изумлением глядя на «фаэтонцев». - Вижу и ничего не понимаю. Мы ожидали найти вас умирающими от голода. Но по вашему виду этого не скажешь.

- Мы умираем от жажды. Давайте воду!

- Пожалуйста! - Андреев открыл металлическую сумку, висящую на его плече. Мельников увидел в ней полный набор для оказания первой помощи. Появилась большая фляжка. - Пейте сколько хотите. Но я всё же не вижу у вас признаков десятидневной жажды.

- Их и не может быть. - Пока Второв утолял жажду, Мельников кратко рассказал, чем они «питались» всё это время.

- Объяснить это «чудо» я не могу, - закончил он.

- Да, мудрено, - улыбнулся Пайчадзе.

- Чёрт возьми, - сказал Второв, - я и не заметил, как выпил всю воду.

На его лице были растерянность и смущение.

- Ничего, - ответил Андреев. - Я сказал, пейте сколько хотите.

Он вынул вторую фляжку и протянул её Мельникову. Борис Николаевич с наслаждением прильнул к ней. Когда он отнял флягу от губ, она была пуста.

- Хотите ещё?

- Нет, спасибо, но не вредно бы и съесть что-нибудь.

- Вот уж тут я не дам вам воли. - Андреев протянул им по два тонких ломтика консервированной ветчины. - Съешьте это, и пока достаточно. А затем, по очереди, на звездолёт. В госпиталь.

- Не выйдет! - сказал Мельников. - Мы здесь, и останемся здесь до прилёта на Землю. Кроме Второва, никто не может управлять этим кораблём. Вы дадите нам продукты и навигационные приборы…

- Не говори чепухи, - вмешался Пайчадзе. - Константин Евгеньевич приказал доставить вас на корабль. А этот… пропади он пропадом.

- Не сердись, Арсен, - очень серьёзно сказал Мельников, - но если кто из нас говорит чепуху, так это именно ты. Этот корабль - самое ценное из всего, что мы нашли на Венере. Это неоценимое сокровище. Нельзя допустить его гибели. Мы должны доставить его на Землю во что бы то ни стало.

- Отправляйся на звездолёт. Говори с Белопольским. Кстати, он ждёт тебя с большим нетерпением.

- Наденьте мой костюм, - прибавил Андреев. - А мы будем ждать вас здесь.

Доктор был одного роста с Мельниковым, и его пустолазные доспехи годились вполне. В костюм Пайчадзе ни Мельников, ни Второв не могли бы забраться.

Мельников уже не однажды находился в пустом пространстве. Ощущение свободного полёта, вдали от корабля, было ему хорошо знакомо. Но это возвращение на свой звездолёт после всего, что пришлось пережить, - на звездолёт, которого он уже почти не надеялся увидеть, не могло не взволновать его. Всё, что происходило сейчас, было слишком необычайно.

Его сопровождал Романов. Князев один остался у входа на «фаэтонец». Мельников уже знал, что это название твёрдо укоренилось на Земле за их кораблём.

Его рука дрогнула, коснувшись такой знакомой, «земной» кнопки. Вздох облегчения вырвался из груди, когда стены выходной камеры сомкнулись вокруг них обоих. Сейчас он увидит родные лица товарищей!..

Как долго, как медленно наполняется воздухом камера!..

Подлетая к звездолёту, он заметил, что «СССР-КС3» действительно плотно прижат к наружному кольцу «фаэтонца» и даже привязан к нему тросом. Когда это сделали? Как жаль, что не пришлось увидеть ни ему, ни Второву, как подлетел к ним корабль. Они находились в полусонном состоянии и не интересовались тем, что могло происходить снаружи. Жаль, очень жаль! Полезно и поучительно было бы наблюдать этот манёвр исключительной трудности и сложности.

«Вот где подлинное мастерство! - подумал Мельников. - Далеко мне до Белопольского».

Он не завидовал командиру «СССР-КС3», а восхищался им, почти как самим Камовым. Настоящие люди! У них есть чему поучиться!

Вспыхнула зелёная лампочка. Открылась внутренняя дверь…

Наконец-то дома!..

Их встретил один только Коржевский. Мельников догадался, что встречать больше некому. Белопольский, разумеется, неотлучно на пульте. Зайцев там же. Топорков у рации. На борту звездолёта осталось всего четыре человека.

Биолог ничем не выразил удивления при виде Мельникова. Только чуть заметная бледность показала его волнение. Он помог им раздеться.

- Вы живы! - сказал он, обняв освобождённого от доспехов Мельникова. - Надеюсь, что оба? Очень хорошо!

- Константин Евгеньевич на пульте?

- Да, он там уже десять часов. Мы догнали вас три часа тому назад. Было очень трудно приблизиться к вам.

- Представляю! - сказал Мельников.

Он находился в непривычном для себя состоянии растерянности и даже не заметил, что оттолкнулся ногой не от стены, как это следовало сделать, а от Коржевского. Биолог отлетел к двери выходной камеры, но Мельников и этого не видел. Он спешил к Белопольскому.

Вот и круглая дверь рубки управления. Не думал он попасть сюда так скоро! Над дверью зелёная лампочка - войти можно.

И, едва успев «переплыть» порог, Мельников оказался в крепких объятиях. Очевидно, Белопольский ждал его у самой двери.

Но он ли это? Что случилось? Почему лицо учителя и друга так исхудало? Почему прибавилось столько морщин? Неужели он управляет звездолётом будучи болен? И слёзы, открыто текущие по щекам, так странно, так необычайно видеть на суровом лице…

- Что с вами, Константин Евгеньевич?

- Борис, прости меня! - сказал Белопольский. - Прости за все муки, которые я причинил тебе и Геннадию.

- Я не понимаю вас, Константин Евгеньевич. За что простить? Наоборот, я должен благодарить вас. Вы пришли к нам на помощь как раз тогда, когда это было нужно.

Привычным усилием воли Белопольский успокоился.

- Поймёшь, когда узнаешь всё, - сказал он - Рассказывай! А где же Второв?

- Он остался. Пустолазный костюм Пайчадзе для него не пригоден. Но всё равно, я не позволил бы ему покинуть звездолёт.

- Да, верно. Я упустил из виду, что Второв гораздо крупнее Пайчадзе.

Не веря ушам, Мельников вопросительно посмотрел на Зайцева, который у пульта ожидал своей очереди обнять спасённого товарища.

«Упустил из виду… Кто?.. Константин Евгеньевич?! Что у них стряслось?» - с тревогой подумал Мельников.

Зайцев приложил палец к губам.

- Разрешите поздороваться с Константином Васильевичем.

- Ну разумеется. Извини!

«Положительно он не тот. Но что же всё-таки случилось?»

Ему хотелось спросить Зайцева, но он хорошо знал, как тонок слух Белопольского. Нельзя спрашивать даже шёпотом. Предупреждающий знак инженера был достаточно ясен.

- У вас совсем неизнуренный вид, - сказал Зайцев, - это очень странно.

- Сейчас я вам всё расскажу. Есть у нас время, Константин Евгеньевич?

- Сколько угодно. Но как там Второв?

- Он так же, как и я, в превосходном состоянии. Пока я здесь, он покажет Пайчадзе и Андрееву наш «фаэтонец». Тем более, что только он один и может это сделать.

Казалось, Белопольский не обратил никакого внимания на эти слова, которые должны были удивить его. Он что-то обдумывал, сдвинув брови и пристально глядя на экран, где отчётливо виднелся центр фаэтонского звездолёта и возле него крохотная фигурка Князева.

- Ваш корабль маневрирует самостоятельно?

- Только при встрече с крупным телом. Например, с метеоритами.

- Как раз этого я и опасаюсь, - сказал Белопольский. - Константин Васильевич, - обернулся он к Зайцеву, - соединитесь с радиорубкой. Надо сказать Князеву, чтобы он не выпускал из рук троса. Пусть держится крепко. Внезапный поворот возможен в любую минуту.

- Не лучше ли Саше вернуться сюда. У «фаэтонца» ему нечего делать, - сказал Мельников.

- Да? Тебе лучше знать. Пусть возвращается.

Зайцев включил внутренний экран. Появилось лицо Топоркова. Он приветствовал Мельникова улыбкой. Зайцев передал ему распоряжение Белопольского.

В рубку управления вошли Романов и Коржевский.

Со смутной тревогой пять человек наблюдали за Князевым, который, как им казалось, очень медленно приближался.

А что если именно сейчас навстречу двум звездолётам мчится крупный метеорит? Что если «фаэтонец», почуяв его близость, начнёт поворот? С ним вместе повернёт и «СССР-КС3». Одинокий человек, ничем не связанный с кораблями, останется на месте, вернее сказать, будет продолжать двигаться по прежнему направлению и мгновенно затеряется в просторах мира. Найти его… совершенно безнадёжно.

Следя за товарищем, Мельников подумал, что «прежний» Белопольский учёл бы такую возможность с самого начала. Как можно было Пайчадзе, Андрееву, Романову и Князеву отправиться к «фаэтонцу», не будучи прикреплёнными к «СССР-КСЗ» хотя бы верёвкой? Правда, они не знали, что «фаэтонец» умеет маневрировать самостоятельно, но всё же…

И вдруг Мельников вспомнил, что сам поступил таким же образом. А он знал, знал по опыту… Краска стыда залила его лицо. Упрекать других в том, в чём и сам виноват! Хорошо, что он ничего не сказал вслух.

- Оба корабля летят со скоростью тридцати двух километров в секунду. Точнее - тридцать два и сорок одна сотая…

Прежний Белопольский! Лаконичный, точный!

«Что с ним?»

И впервые мелькнула догадка: «Не из-за нас ли? Не наша ли мнимая гибель всему причиной?»

- Если они повёрнут, человек будет отброшен с большой силой. Простой верёвкой здесь не обойдёшься. Как жаль, что мы не знали раньше особенностей «фаэтонца». Мы сильно рисковали.

- Радиолокатор не видит ничего опасного впереди, - успокоительно сказал Зайцев.

- Опасность может возникнуть мгновенно. Кто знает, на какую дистанцию реагируют автоматы фаэтонцев.

Но вот Князев приблизился к выходной камере. Ещё минута - и зелёная лампочка на пульте показала, что наружная дверь закрылась за ним.

- Теперь рассказывай, и как можно подробнее, - сказал Белопольский обычным спокойным голосом.

- Подождём Князева.

- Тогда мы сами тебе расскажем.

Да, Мельников был совершенно прав! Вести фаэтонский звездолёт оказалось неизмеримо труднее, чем «СССР-КС3». Небольшой телескоп и самодельный пульт - это всё, чем мог пользоваться Белопольский, но этого было очень и очень недостаточно. Не хватало электронно-счётной машины, и приходилось полагаться на свои математические знания и опыт. А задача достигнуть Цереры таила в себе огромные трудности.

Константин Евгеньевич хорошо понимал, какими соображениями руководствовался Камов, давая согласие на перевод его, Белопольского, на борт «фаэтонца». Как всегда, Сергей Александрович учитывал всё. Во-первых, поведение Белопольского после отлёта с Венеры не могло не возмутить его. Оно действительно было непростительно для командира звездолёта и только благодаря чудесной технике фаэтонцев не окончилось трагически. Смещение с должности начальника экспедиции и назначение Мельникова на это место было вполне обосновано. Старость? Это не оправдание.

Во-вторых, Камов ясно представлял себе трудности в управлении «фаэтонцем». Можно было не сомневаться, что даже не зная подробностей, он понимал, в чём заключаются трудности, и, естественно, учёл глубокие познания Белопольского и его математические способности. Мельников в этом отношении не мог соперничать с ним. Как сказал Борис Николаевич, Белопольскому было «более по плечу» выполнить эту трудную задачу.

Всё было стройно, логично и продуманно. Вполне в стиле Камова.

Константин Евгеньевич принял «наказание» с чувством, похожим на облегчение. Он был рад, что возвращение на Землю откладывалось, что ему предоставлена возможность вернуться, хоть отчасти заслужив прощение.

Родина умела прощать, - он это знал!

И все свои знания, все силы своего ума он направил на достижение поставленной цели.

По-прежнему изменять скорость и курс корабля мог один только Второв. Ни Белопольского, ни Коржевского, взятого на «фаэтонец» в качестве врача, фаэтонская техника не хотела слушаться. Только биотоки молодого инженера соответствовали настройке механизмов. Случись с ним несчастье - и Белопольский с Коржевским оказались бы совершенно беспомощными.

Сразу после того, как исчез в пустоте пространства «СССР-КС3», Белопольский попросил Второва попытаться увеличить скорость «фаэтонца» до возможного предела.

Попытка удалась, а её результат превзошёл все самые оптимистические ожидания.

Корабль послушно полетел с ускорением, которое Белопольский определил в двадцать четыре метра в секунду за секунду. Оно продолжалось один час сорок девять и четырнадцать сотых секунды, и снова наступила невесомость. Нетрудно было вычислить, что скорость звездолёта достигла ста двадцати километров в секунду.

Очевидно, это был «потолок» корабля. Больше чем вдвое он превосходил предел скорости земных звездолётов. Теперь, если ничего не случится, они достигнут Цереры меньше чем за один месяц. Это был огромный выигрыш во времени.

Белопольский не сомневался, что все обсерватории Земли продолжают наблюдать за «фаэтонцем». Следит за ним и Сергей Александрович Камов. Ему сразу станет известно, что кольцевой корабль увеличил скорость, и он сделает отсюда нужные выводы.

Как хорошо чувствовать себя не одинокими, тесно связанными с родиной, хотя бы зрительно!

Несколько дней Белопольский занимался расчётом пути. Он не мог ещё видеть Цереру в относительно слабый инструмент, но он хорошо знал, где она находилась в момент их расставания с «СССР-КС3». Знал все элементы её орбиты и своё собственное место в космосе. Этого было вполне достаточно.

На четвёртые сутки он попросил Второва немного изменить направление полёта, и успевший хорошо натренироваться инженер уверенно выполнил его указания.

«Фаэтонец» слушался Второва «беспрекословно».

- Мне кажется, - сказал Геннадий Андреевич, - что мы могли бы опуститься прямо на Луне, минуя Цереру. Корабль очень послушен.

- Не обольщайтесь! - ответил Белопольский. - Одно дело маневрировать в пустоте, а совсем другое - спуск. Здесь можно исправить ошибку, а там она приведёт к гибели корабля.

То же самое говорил Мельников. Второва поразило полное совпадение - слово в слово! Значит, это так и есть. Незачем было высказывать своё мнение. Эти люди знают что делают.

Среди вещей, погруженных на «фаэтонец», они обнаружили несколько книг и очень обрадовались этой находке. Кто позаботился об этом?..

Полёт протекал томительно однообразно. Книги оказались весьма кстати. Чтобы не покончить с ними слишком скоро, Второв и Коржевский читали вслух, по очереди.

Белопольский не нуждался ни в каких развлечениях. Часами и сутками он занимался доступными ему наблюдениями, вися у телескопа или производил вычисления. В мире астрономии и математики он чувствовал себя прекрасно.

Шли дни.

И вот позади осталась орбита Марса. Близок пояс астероидов обломков погибшего Фаэтона. Корабль три раза за два дня изменил направление полёта, уклоняясь от встречи с мелкими, но для него достаточно крупными обломками. Очевидно, их было много, несущихся по путям, неизвестным астрономам. Ведь за орбитой Марса тело диаметром в десятки метров недоступно для наблюдения с Земли.

Для Белопольского наступила горячая пора. Как не хватало ему счётной машины! Но его математический ум сам работал подобно машине. Раз за разом он вычислял новый маршрут и с помощью Второва исправлял путь корабля.

До, можно было уверенно сказать, что только он один из всего экипажа «СССР-КС3» мог вести «фаэтонец» в таких условиях.

Церера была уже хорошо видна. Даже невооружённым глазом можно было заметить крохотную звёздочку, которая буквально по часам увеличивала свой блеск.

Звездолёт подлетал к цели.

Своеобразный новогодний подарок преподнёс науке итальянский астроном Пиацци. В ночь на 1 января 1801 года он открыл первую из малых планет - Цереру, оказавшуюся впоследствии самой крупной. Её диаметр - семьсот семьдесят километров, а масса составляет одну восьмитысячную массы Земли. Планета очень ярка, и это заставляет думать, что она состоит из хорошо отражающих свет минералов, а возможно, и металлов. Церера движется по почти правильной круговой орбите, и её скорость движения составляет около двадцати километров в секунду.

Белопольский принял решение опуститься на Цереру по тому же плану, который был осуществлён при посадке «СССР-КС3» на Венеру, - зайти на орбиту позади планеты и догонять её. При этом манёвре должно было окончательно выясниться, во всём ли послушен Второву звездолёт и насколько точно он выполняет мысленные приказы. Если подход к Церере удастся, то можно будет надеяться на благополучное «приземление».

Даже с помощью прекрасно оборудованного пульта управления «СССР-КС3» подобный манёвр требовал большого труда и исключительной точности. А здесь придётся не самому управлять, а каждый раз действовать через Второва, так объясняя ему нужный, угол поворота, чтобы молодой инженер мог, отчётливо представив его в воображении, мысленно повернуть звездолёт и без малейшей ошибки.

У Константина Евгеньевича невольно возникали сомнения. В точности работы механизмов корабля он не сомневался, несколько раз он видел, как они реагируют на «приказы». Но вот чёткость мысли Второва?..

«Если бы я сам, непосредственно, мог принимать решения и приводить их в исполнение», - думал он.

Но это было невозможно.

Он понимал, что все они рискуют жизнью. Если от удара о поверхность Цереры треснет корпус корабля, смерть будет мгновенна, - на Церере нет атмосферы.

Но жребий был брошен месяц назад на борту «СССР-КС3», и ничего не оставалось, как испытать на практике «орлом» или «решкой» он ляжет. «Орёл» - жизнь и спасение звездолёта, «решка» - смерть и разбитый корабль.

Белопольский поделился с Коржевским своими мыслями. Биолог ответил коротко: «Я это знаю». Со Второвым никто не говорил на подобные темы - его спокойствие и уверенность в себе были важнее всего. Белопольский думал, что Второв не сознаёт величины опасности, но он ошибался.

Геннадий Андреевич испытал всю тяжесть первых дней совместного с Мельниковым полёта на «фаэтонце». Он давно понял, что за непринуждённой лёгкостью посадки «СССР-КСЗ» на Арсену, а затем на Венеру стоят труд, искусство и смертельная опасность. Урок падения на Венеру не прошёл даром. Он понял, что космос не шутит. И он хорошо знал, на что идут они трое и чем рискуют. На Венере он был ещё новичком, многого не понимающим и на многое смотрящим несколько легкомысленно: теперь он превратился в звездоплавателя. Десять незабываемых дней - и от прежнего Второва ничего не осталось. Он прошёл школу пустого пространства.

И, отчётливо сознавая, что именно от него, в конечном счёте, зависят жизнь товарищей и спасение корабля, Второв собрал свои нервы в тугой клубок, готовясь как автомат исполнять всё, что прикажет ему Белопольский. У него не было ни страха, ни сомнений. Он говорил себе: «Я должен!»

И он и Коржевский были уверены в своём командире, в его знаниях и опытности.

Экипаж кольцевого корабля был готов к труднейшему манёвру, и всё, казалось, говорило в пользу благополучного конца.

Всё!.. Кроме одного, самого главного, самого решающего… Но они даже не подозревали, как близка была грозная и неотвратимая опасность.

Фатальная ошибка была совершена месяц назад, совершена совместно Мельниковым и Белопольским.

Можно ли было обвинить их в этом? Человек - это только человек, не более. Он не машина и подвержен ошибкам. На решения, принимаемые людьми, влияют предшествующие факты и впечатления. Мельников и Белопольский были «загипнотизированы» могуществом фаэтонской техники. И они упустили из виду, что фаэтонцы тоже не более как люди. Их техника - это техника людей, другой не бывает в природе, и её мощь не беспредельна.

Об этом они забыли.

На Земле «фаэтонский гипноз» не был так силён. Там не знали всех подробностей десятидневной эпопеи Мельникова и Второва. И сразу заметили опасность.

Но было уже поздно и ничего нельзя было исправить.

На сообщение Мельникова Камов ответил короткой радиограммой, которая, будь она известна Белопольскому, заставила бы его немедленно повернуть назад: «Откуда вам известно, что запасы энергии на «фаэтонце» достаточны для подобного полёта? Камов».

В самом деле, откуда? Как могли они не подумать об этом решающем обстоятельстве?

Мельников готов был рвать на себе волосы от отчаяния. Кольцевой звездолёт мчался со скоростью ста двадцати километров в секунду. Ни один корабль, существующий на Земле, не может догнать его. И невозможно послать радиограмму.

Не вернуть! Ошибка неисправима! Оставалось надеяться на то, что опасения ложны, и… на счастье!

Весьма слабое утешение, но другого не было…

А экипаж кольцевого звездолёта, ничего не подозревая и нисколько не сомневаясь в том, что энергии хватит, стремился к Церере, откуда не было возврата.

Опасения Белопольского оказались необоснованными. Второв уверенно и чётко маневрировал кораблём. Вероятно, сами фаэтонцы не могли бы лучше отдавать приказания своему звездолёту. Молодой инженер полностью овладел искусством воображения, его мысленные образы были отчётливы, как никогда раньше.

И «фаэтонец» послушно совершил нужный поворот и вышел на орбиту планеты, позади неё. Догнать Цереру было уже не трудно. Корабль замедлил скорость.

И вот сквозь прозрачные стенки перед ними панорама крупнейшего из астероидов.

Бесплодная голая равнина, изрезанная трещинами, с редкими цепями острых пиков. С высоты линии горизонта казалась ещё очень далёкой. Когда корабль спустится, она приблизится.

- Я опасался, что характер поверхности такой же, как на Арсене, - сказал Белопольский. - Хорошо, что это не так. Ну, Геннадий Андреевич, приступайте. Посадите звездолёт на «землю».

Второв вернулся в «рубку управления». Продолжавшееся торможение корабля создавало достаточную силу тяжести, и он мог сесть в кресло.

«Когда мы падали на Венеру, - вспомнил он, - звездолёт самостоятельно повернул от неё. А теперь он этого не делает. А ведь Церера близка. Как странно - механизмы корабля «понимают», что это не падение, а сознательный манёвр и ждут команды».

«Фаэтонец» действительно «ждал». Он всё медленнее приближался к планете, временами усиливая торможение. Не оно ли показывало автоматам, что, на этот раз, близость крупного тела не опасна, что всё происходит по воле человека?..

Второв закрыл глаза, так было легче сосредоточиться, и представил себе: кольцевой звездолёт медленно и осторожно опускается на поверхность Цереры…

Он был уверен, что всё правильно и что «фаэтонец», так же, как раньше, чётко выполнит его приказ.

Так и случилось. Когда он открыл глаза и посмотрел сквозь прозрачные стенки, то увидел, что его распоряжение выполняется. Звездолёт опускался. До поверхности планеты было не больше двух километров.

И вдруг… прямо перед ним, на грани пульта, вспыхнул ярко-зелёный треугольник. Исчез, вспыхнул снова и погас. И одновременно с ним погасли огоньки, мерцавшие в глубине грани. А сама грань стала тусклой, точно покрылась серым налётом.

Звездолёт ощутимо рванулся вниз. Церера стремительно надвинулась.

Падение?!.

На мгновение вспыхнули снова огоньки на пульте. Мелькнул зелёный треугольник. И резкий рывок сбросил Второва с кресла на стенку.

Он понял, что двигатели корабля задержали падение.

Это повторилось ещё раз.

В чём же дело? Почему корабль так странно ведёт себя? Второв не понял этого, он думал, что виноват сам, что скомандовал не так, как было нужно.

И Белопольский с Коржевским, напряжённо следившие в соседнем помещении за приближением Цереры, не поняли, что это последние судороги жизни, уходящей из тела звездолёта. Истощившаяся энергия, безрассудно растраченная людьми, отдавала свои последние крохи, и умирающие механизмы в последний раз пытались предотвратить роковое падение.

Им это отчасти удалось.

«Вздохом смерти» вздрогнул корабль, слабо рванувшись назад. И упал… с высоты ста метров.

Церера не Земля. Сила её притяжения в двадцать девять раз меньше, чем Земли. Это спасло людей.

Тяжёлый удар! Что-то рассыпалось совсем близко от Второва, точно на металлическую плиту опрокинули корзину, наполненную гайками. Он видел, как по гладкой грани пульта прошла широкая трещина, как сорвались и разлетелись стеклянными брызгами все четыре кресла.

Он понял, что пульт вышел из строя, и ужаснулся, всё ещё не догадываясь, что даже вполне исправный пульт для них уже бесполезен.

«Гибель, гибель по моей вине! Но что я сделал? В чём допустил ошибку? Прав был Борис Николаевич, посадка - это высший экзамен. Я не выдержал его. И теперь только смерть».

Звездолёт глубоко засел в серебристой пыли, покрывавшей равнину. Совсем близко высился острый пик, точно шпиль какого-то погрузившегося в «землю» собора. Кругом, на различных расстояниях, беспорядочно поднимались такие же пики. Голый камень и серебристая пыль. Больше ничего. Чуждый мир!

Второв поднялся на ноги. Он чувствовал себя почти невесомым. Один шаг - и он у двери. Откроется ли она?

Звездолёт ещё жил. Он не мог больше лететь, но внутренние механизмы нисколько не пострадали: они не были так хрупки, как пульт. Дверь открылась как всегда.

- Что случилось, Геннадий Андреевич? - тотчас же спросил Белопольский.

Он думал то же, что думал Второв. Ошибка!

- Я, право, не знаю, Константин Евгеньевич. Я дал приказ. Всё шло хорошо, но вдруг зелёный треугольник…

- Какой треугольник? - вздрогнув спросил Белопольский.

Второв рассказал подробно.

И Константину Евгеньевичу всё стало ясно. Ещё одна, и на этот раз безусловно последняя, ошибка!

- Вы не виноваты, Геннадий Андреевич, - сказал он. - Энергия, приводящая в действие двигатели звездолёта, окончилась. Слишком много её тратили, сначала вы с Мельниковым, потом я с вами. Её запасы были ограничены. Мы безумцы! Мы малые дети, играющие с огнём. И мы обожглись. Я виноват. Я погубил вас обоих. Простите, если можете. А впрочем, и прощать уже поздно.

Он отвернулся, и, в третий раз за время этого злополучного рейса, слёзы полились по его щекам. Слёзы жалости к двум своим спутникам. О себе он не думал - он вполне заслужил смерть.

Коржевский прислонился к стене и закрыл глаза.

Второв думал. С тайной радостью он воспринял слова Белопольского - он не виновен! Но ещё больше он радовался тому, что его мысли ясны и никакого страха и отчаяния он не испытывает. То, о чём он мечтал - быть таким, как Мельников, - как будто исполнилось. Даже Борис Николаевич не мог быть более спокоен.

- Никто не виноват в том, что произошло, - сказал Второв. - Кто мог предвидеть? Но, мне кажется, что наше положение не так уж безнадёжно. С Земли следят за нами. Там уже знают, что звездолёт опустился на Цереру. Они будут ждать нашего появления в пространстве и, не дождавшись, поймут, что случилось несчастье, и вышлют помощь. У нас достаточно продуктов, а нехватки воздуха опасаться не приходится. Значит, мы можем дождаться.

Белопольский обернулся.

- Всё та же ошибка, - сказал он. - Мы думали, что нехватки энергии опасаться не придётся, а теперь вы говорите то же самое о воздухе. Мы не знаем - может быть, автоматы, возобновляющие кислород на последнем издыхании? Взятые с «СССР-КС3» баллоны со сжатым кислородом были предназначены для пустолазных костюмов, и их хватит не больше чем на два дня, при непрерывном использовании. А самое главное - от Земли до Цереры не меньше трёх месяцев пути для наших звездолётов. Они не могут лететь так быстро, как «фаэтонец». К тому же, мы отправились к Церере в самый благоприятный момент, а с тех пор прошёл почти месяц. Сейчас Земля и Церера относительно друг друга не в столь удобном положении. Но допустим, что они вылетят сегодня. На три месяца у нас не хватит продуктов питания, если даже и хватит воздуха.

- Хватит, - Коржевский очнулся от своего оцепенения. - Я сам грузил их. При уменьшенной норме мы можем протянуть больше трёх месяцев.

- Не понимаю, о чём мы спорим? - сказал Второв. - Хватит, не хватит, а ничего больше, как ждать помощи, мы не можем сделать. Или вы предлагаете покончить самоубийством?

- Об этом и разговора быть не может, - сказал Белопольский. - Будем ждать. Наша судьба в руках фаэтонцев, вернее их техники. Будем надеяться, что она нас не подведёт второй раз.

Второву и Коржевскому показалось, что Белопольский сказал это тоном сожаления. Было ясно, что он предпочёл бы смерть возвращению на Землю. Но они двое не имели никаких причин желать смерти.

- За три месяца, - сказал Второв, - мы сможем проделать полезную работу. Надо тщательно обследовать доступную нам площадь поверхности Цереры. Звездолёт всё равно останется здесь навсегда. Можно изучать его, не боясь испортить.

- Вот уж этого никак нельзя сделать, - ответил Белопольский. - Можно повредить автоматы воздуха. Мы понятия не имеем, где они. И ещё хуже - можно испортить автоматы дверей. Ничего нельзя трогать.

Автоматы дверей! Только при этих словах все трое подумали об одном и том же - если энергия, приводящая в движение внутренние механизмы звездолёта, истощится так же, как энергия двигателей, они будут замурованы в этом помещении без малейшей возможности выйти.

- Я думаю, - сказал Коржевский, - что вообще нельзя выходить отсюда. В каком положении мы очутимся вне корабля, не имея возможности в него вернуться?

- Значит, придётся сидеть три месяца взаперти и в полном безделье? - сказал Белопольский. - Нет, лучше уж погибнуть сразу. Я - за выход.

- Я тоже, - присоединился Второв. - Если откажут двери, то можно быть уверенным, что откажут и автоматы воздуха. Не всё ли равно в этом случае, быть снаружи или внутри. Результат один.

- Составим план действий. Как будем выходить, вместе или по очереди? - как ни в чём не бывало спросил Коржевский.

Церера быстро вращалась вокруг своей оси. Её сутки составляли всего девять часов и восемнадцать с половиной минут. Но день и ночь резко отличались друг от друга по своей продолжительности. Та часть планеты, где опустился кольцевой звездолёт, освещались Солнцем два часа пятьдесят девять минут. Всё остальное время занимала ночь.

Расчёт, произведённый Белопольским, показывал, что корабль находился в экваториальной полосе. В полдень Солнце поднималось почти к зениту. Неравномерность суток можно было объяснить только одним - Церера имеет неправильную форму. Удивительного в этом ничего не было, если вспомнить, что планета не самостоятельно образовавшееся тело, а обломок погибшего Фаэтона.

Ни утра, ни вечера, разумеется, не было в этом мире, лишённом даже намёка на атмосферу. Стоило Солнцу коснуться верхним краем линии горизонта, как сразу наступала ночь.

Ночь, но не темнота.

Юпитер находился сейчас по ту же сторону от Солнца, что и Церера. Их разделяло расстояние, не превышавшее трёхсот миллионов километров. Исполинская планета сверкала так ярко, что от острых пиков и колец корабля ложились густые тени.

А когда Юпитер склонялся к горизонту, всходило Солнце, и тогда от всех предметов появлялись две тени, направленные в разные стороны. Одна темнее - от Солнца, другая светлее - от Юпитера. То же повторялось по вечерам.

В этом странном мире, где днём и ночью одинаково ярко светились звёзды, было два Солнца.

Не прибегая к помощи телескопа, можно было видеть все двенадцать спутников Юпитера. А если бы Сатурн находился по эту сторону Солнца, то звездоплаватели могли бы любоваться его кольцами.

Они были первыми людьми, проникшими так далеко в глубину Солнечной системы. И, несмотря на трагичность своего положения, они испытывали своеобразную гордость при этой мысли.

Слой пыли, покрывавший Цереру, был толст. Ноги уходили в него по колено. И хотя звездоплаватели почти ничего не весили, ходить было очень трудно.

Но много ходить не пришлось. Ничего, кроме этой пыли неизвестного происхождения и пиков, оказавшихся гранитными, вокруг звездолёта не было. А отойти очень далеко Белопольский не разрешал. И так, каждая вылазка грозила смертельной опасностью. Они находились в самой середине пояса астероидов. Огромная, в сравнении с другими, масса Цереры притягивала к себе бесчисленное количество мелких обломков. За сутки в окрестностях звездолёта падало не меньше сотни небесных камней, не считая космических «пылинок».

В интересах науки люди всё же выходили. Два мешка пыли и несколько десятков метеоритов лежали на полу их жилого помещения. Коржевский добрался до одного из ближайших пиков и отколол от него большой кусок гранита.

Существовала ещё опасность упасть в трещину, - Церера была изрезана ими вдоль и поперёк. В первую же вылазку, в которой участвовали все трое, Коржевский чуть было не провалился в одну из них, покрытую слоем пыли так, что её нельзя было заметить. Хорошо, что они догадались привязаться друг к другу, на манер альпинистов, крепкой верёвкой. Если бы не эта предосторожность, дело могло бы окончиться плохо. Никто не знал глубины этих трещин.

После того как Коржевский, привязанный к кораблю длинной верёвкой, принёс кусок гранита, Белопольский решил не выходить больше.

- Мы должны дождаться помощи все трое, - сказал он. - Или все трое погибнуть. Не следует рисковать без серьёзной причины.

Товарищи согласились с ним.

И трое звездоплавателей заперлись внутри кольцевого корабля на долгие недели, а может быть, и навсегда.

Им было очень скучно. Сутки за сутками проходили, ничем не отличаясь друг от друга. Белопольский занимался наблюдениями, Второв и Коржевский томились бездельем.

Автоматы фаэтонцев с пунктуальной аккуратностью погружали их в сон на восемь часов, через каждые двенадцать. Таков, по видимому, был распорядок дня самих фаэтонцев, и он продолжал соблюдаться на их корабле, независимо от желания новых хозяев. Противиться этому принудительному сну было совершенно невозможно, - он надвигался на людей непреодолимо, и они засыпали.

Белопольский сделал отсюда вывод - сутки погибшего Фаэтона равнялись двадцати часам. А его обитатели спали больше, чем люди Земли, вернее бодрствовали меньше.

Коржевский не соглашался с ним.

- Если бы такой распорядок дня, - говорил он, - был нормален для фаэтонцев, то зачем понадобился бы им искусственный сон? Мне кажется, что это распорядок для космического полёта, и только. Они считали его наиболее полезным в условиях полёта. А у себя дома они могли соблюдать совсем другой режим дня.

Второва эти теоретические споры занимали мало. Он с ужасом думал о предстоящих им трёх месяцах ожидания. Три месяца - девяносто земных суток! Чем занять их?..

Лежавшую на нём обязанность - заснять на плёнку пейзажи Цереры, он выполнил в первые дни. Больше нечего было снимать. Книги были прочитаны по два раза. Спать? Они и так спали больше, чем всегда, по вине фаэтонцев.

Уныло-однообразный вид, открывавшийся сквозь прозрачные стенки, надоел им до смерти. Но даже ночью Второв не осмеливался «закрыть» стены. Белопольский категорически запретил это делать. Он опасался, что и здесь может проявиться истощение неведомой энергии, питавшей загадочные механизмы, управлявшие прозрачностью. Очутиться взаперти, без возможности что-либо видеть снаружи, было слишком страшно. По этой же причине они как можно меньше пользовались и механизмом дверей.

- Мы в тюрьме, - сказал Коржевский. - Осуждены на три месяца заключения.

Три месяца! Все трое говорили только об этом сроке, сознательно закрывая глаза на то, что три месяца всего лишь минимально возможный срок. Помощь могла прийти к ним через три месяца в одном случае - если с Земли вылетели в тот самый день, когда произошла катастрофа с «фаэтонцем».

А если там ждали?.. Несколько дней, неделю?..

Для них это было безразлично. Что неделя, что год, - никакой разницы. Они не могли протянуть больше двенадцати недель.

Когда, в первый день пребывания на Церере, Коржевский говорил о продуктах, он упустил из виду воду. А ведь хорошо известно, что без воды человек погибает быстрее, чем без пищи.

При подготовке «фаэтонца» к рейсу на Цереру наибольшее затруднение возникло именно из-за воды. На «СССР-КС3» она хранилась в огромных цистернах, ни одна из которых не могла пройти через пятиугольные входы кольцевого корабля. Были использованы опустевшие баллоны из-под кислорода. Но их было не так много. Количество воды рассчитали в обрез на четыре месяца. И вот теперь, через двенадцать недель, даже при жесточайшей экономии, запас воды будет исчерпан.

Именно здесь создавалась самая страшная угроза, против которой они были бессильны. Автоматы фаэтонцев, так чудесно «кормившие» и «поившие» Мельникова и Второва в течение нескольких суток, почему-то не действовали больше. Вероятно, их постигла участь двигателей.

Воздух пока был свеж и чист. В этом отношении фаэтонцы оказались более запасливыми. Но нельзя было утверждать, что так будет до самого конца. И воздух мог истощиться.

Мы не должны обольщаться, - говорил Белопольский с неумолимой логикой, когда товарищи спрашивали его об этом. - Разве можно с уверенностью сказать, что помощь придёт именно через три месяца? Правильнее предположить, что на Земле будут ждать, считая, что мы намеренно задержались на Церере. Многое могло заставить нас поступить таким образом. Когда пройдут все мыслимые сроки, когда станет совершенно ясно, что мы в беде, только тогда начнётся подготовка корабля, чтобы лететь на помощь. Но ведь это требует времени. А Земля и Церера всё дальше и дальше расходятся в пространстве. Расстояние между ними увеличивается. Каждый день - это сотни тысяч километров лишнего пути, десятки часов лишнего времени.

И Второву с Коржевским невольно казалось, что чем безнадёжнее были доводы Белопольского, тем яснее и спокойнее становилось его лицо.

- Он хочет умереть, - говорил Второв, оставаясь наедине с Коржевским. - Его страшит возвращение на Землю.

- Может быть, и так, - ответил биолог, - но он говорил правду.

Казалось, что у них не было возможности надеяться, но они всё же надеялись. Таково спасительное свойство человека. Приговорённый к смертной казни на что-то надеется даже стоя на эшафоте. Инстинкт самосохранения всегда властно проявляет свою силу.

Звездоплаватели вели счёт времени по земным часам. Они не обращали внимания на восходы и заходы Солнца на горизонте Цереры. Они жили своими сутками.

И вот на одиннадцатый день их плена появились первые признаки истощения запасов кислорода.

Проснувшийся первым, Второв заметил, что дышать трудно. Кружилась голова, слегка тошнило. Он понял, что воздух насыщен углекислотой - продуктом дыхания. С автоматической подачей свежего воздуха что-то случилось.

Он не испугался. С каким-то удивившим его самого равнодушием он подумал, что это, вероятно, конец. И бессознательно, возможно, по привычке, приобретённой за почти двухмесячное пребывание на фаэтонском корабле, он дал мысленный приказ очистить воздух.

Таинственные приёмники восприняли и исполнили его желание. С непостижимой быстротой воздух стал чистым. Это случилось столь молниеносно, что проснувшиеся вслед за Второвым Белопольский и Коржевский ничего бы не заподозрили, если бы Второв тут же не рассказал им.

Это было предупреждающим сигналом.

Автоматы, ведавшие воздухом звездолёта, не могли работать без какой-то энергии. Эта энергия истощалась. Они не могли больше действовать беспрерывно. И, когда люди спали, автоматы остановились. Приказ Второва возродил их к жизни. Надолго ли?..

- Ну вот и всё! - только и сказал Белопольский в ответ на сообщение Второва.

Через три часа снова повторилась та же история. Было ясно, что конец приближается раньше, чем они думали.

Бесполезной оказалась тщательно и жёстко проводимая экономия. Они могли бы есть и пить сколько хотели. Смерть приближалась к ним совсем с другой стороны - предстояло погибнуть от удушья.

- Мы можем жить некоторое время за счёт кислорода в баллонах, - спокойно сказал Белопольский.

- Самое время вспомнить о пистолетах, - отозвался Коржевский.

Константин Евгеньевич вздрогнул.

- Дайте его сюда, - приказал он.

- Нет, - Коржевский усмехнулся кривой улыбкой. - Не дам! Вы не лишите меня права избавиться от мучений.

Белопольский подошёл к биологу.

- Я вам приказываю! - сказал он холодно, - пистолет!

И так сильна была привычка беспрекословно подчиняться этому человеку, что Коржевский отдал оружие. Потом он упал лицом вниз и замер.

- Ваше! - повернулся Белопольский к Второву.

Молодой инженер пожал плечами.

- Возьмите, если хотите, - сказал он, вынимая пистолет из кармана. - Мне он совершенно не нужен. Но только на мой счёт вы могли бы быть спокойны. Я звездоплаватель, а не истеричная барышня.

Последние слова он адресовал Коржевскому, вспомнив средство, применённое Мельниковым к нему самому.

- Хорошо! - сказал Белопольский. - Оставьте у себя. - Он замолчал, точно погрузившись в свои тайные мысли, потом прибавил: - С нашей смертью не оканчивается звездоплавание. Многие в будущем не раз попадут в тяжёлое положение. Какой же пример должны мы им оставить? Как вести себя? Ведь нас найдут, рано или поздно. Причина нашей смерти станет известна. Покончить с собой - чего проще! Мы должны думать не о себе, - с нами всё кончено, - а о других. Не создавать прецедента.

Коржевский сел на полу. К удивлению Второва, его лицо было совсем спокойно.

- Вот об этом я не подумал, - сказал он. - Вы правы, Константин Евгеньевич!

- Следовало подумать.

Второв рассмеялся. Тон Белопольского, которым он сказал эти два слов, был добродушно ворчлив и до смешного не соответствовал смыслу разговора. Словно не о жизни и смерти шла речь, а о чём-то совсем незначительном.

В течение следующих двадцати четырёх часов фаэтонские автоматы действовали исправно. За это время звездоплаватели снова заснули на восемь часов, несмотря на опасение не проснуться больше.

Наступил двенадцатый день пребывания на Церере.

К вечеру этого дня перебои в подаче воздуха стали принимать угрожающий характер. Пришлось впервые прибегнуть к земному кислороду, открыв кран баллона.

- Не попробовать ли нам перейти в другое помещение? - предложил Второв.

И верно. Могло случиться, что испортились те автоматы, которые питали кислородом и очищали воздух только в этом отсеке, а другие могли сохранить «жизнеспособность». Фаэтонские механизмы были весьма разумны и могли не действовать там, где никого не было.

Но увы! Куда бы они ни переходили, везде было одно и то же. Очевидно, всё управление воздухом, на всём корабле, питалось от одного источника.

Не оправдалась и эта, последняя надежда.

Они вернулись «домой».

Время остановилось для них. Каждый ушёл в себя, по-своему готовясь встретить близкую смерть. Говорили очень редко, скупыми, отрывистыми фразами. Да и о чём было говорить!

Когда подходило время сна, они засыпали с тайной надеждой, что задохнутся во сне и не проснутся.

Осталось два баллона с кислородом. Если фаэтонские автоматы не остановятся окончательно, с этим подспорьем можно будет прожить ещё несколько дней.

Коржевский больше не заикался о самоубийстве. И хотя Белопольский никуда не мог запереть отнятый пистолет и он лежал в углу совершенно открыто, биолог ни разу не взглянул на него. Он понял, что их долг вытерпеть до конца. Ради тех, кто будет продолжать дело, от которого оторвали их троих воля случая и человеческая ошибка.

С упрямством, удивительным даже для него самого, Белопольский упорно продолжал наблюдать звёзды и записывать итоги.

Так прошло ещё два земных дня.

Признаков окончательной остановки автоматов не появлялось. Они продолжали работать, - с частыми перебоями, но работали. И постепенно у троих людей снова начала появляться надежда, от которой они совсем было отказались.

«Кто их знает! - думал каждый из них. - Может быть, они проработают так и все три месяца».

Два баллона всё ещё оставались полными.

И к троим людям вернулась жизнь. Как прежде, они вели частые к длительные беседы, ели с аппетитом. И по-прежнему экономили воду.

Удивительно это свойство человека - приспосабливаться к любым условиям, привыкать даже к мысли о смерти! Удивительно, трудно объяснимо, но совершенно бесспорно!

Утро (земное) на пятнадцатый день совпало с утром на Церере. Относительно звездолёта и относительно далёкой Москвы Солнце взошло одновременно. И, по странной случайности, звездоплаватели проснулись в момент восхода.

От внимания Белопольского не ускользнуло это совпадение Он скачал о нём своим товарищам.

- Москва! - вздохнул Второв. - Восход Солнца на Земле! Утро и голубое небо, а на нём розовые облака.

Он поднял голову к чёрному, усыпанному звёздами небу Цереры и вдруг стремительно вскочил на ноги.

Соскочили со своих гамаков Белопольский и Коржевский.

Что-то пронеслось со стремительной быстротой прямо над ними. Они успели заметить у близкого горизонта огненную линию, точно в окружающей их пустоте сверкнула длинная молния.

- Болид! - вскрикнул Коржевский.

Белопольский побледнел.

- Болид? - спросил он сдавленным голосом. - Болиды оставляют за собой огненный след, сгорая в атмосфере, раскаляются трением о воздух. Здесь нет воздуха, нет атмосферы.

- Что же это?..

Белопольский ничего не ответил. Он смотрел в ту сторону, где исчез неизвестный предмет, и краска медленно возвращалась на его лицо.

«Неужели?» - беззвучно шептали его губы.

И безумная надежда сжала сердца обречённых людей. Они задыхались от волнения, столь сильного, что, казалось, продлись оно ещё минуту - и человек не сможет больше выдержать это напряжение.

Все трое стояли неподвижно, не спуская глаз с горизонта, точно надеясь, что неизвестное тело, названия которого они не решались произнести даже мысленно, вернётся назад.

Оно не вернулось.

Прошло около трёх минут - и снова, в том же направлении, над ними пронеслось что-то. Мелькнул и исчез на том же месте огненный след… вторично сверкнула молния.

- Несомненно! - сказал Белопольский. - Но как, откуда?!

Было ясно, что-то кружилось вокруг Цереры. Что-то с огненным хвостом позади!

- Звездолёт! Звездолёт! - закричал Второв.

В третий раз пронеслось тело. Они увидели - в лучах Солнца блеснул длинный корпус. Его форма была слишком хорошо знакома!

Космический корабль пролетел над ними четвёртый, пятый, шестой раз.

Откуда он взялся? За пятнадцать суток немыслимо было долететь от Земли до Цереры.

Всё медленнее становился его полёт.

Командир корабля, очевидно, подлетел к Церере на чрезмерно большой скорости и теперь постепенно снижал её, готовясь к посадке.

Знал ли он, что на этой планете трое людей нуждаются в помощи? Или звездолёт явился сюда случайно, не подозревая о присутствии «фаэтонца»?..

Белопольскому было известно, что ни один космический корабль не собирался покинуть Землю в ближайшие месяцы. Только «СССР-КС3» должен был находиться в космосе, но и он уже вернулся.

Чей же это корабль?

Может быть, «СССР-КС3» полетел за ними вдогонку? Форма неизвестного корабля была, в общем, такой же, но Белопольскому казалось, что этот звездолёт немного длиннее и уже.

Нет, это не «СССР-КСЗ»!

Звездолёт совершал последние круги. Он летел теперь со скоростью реактивного самолёта, но и этого было много, чтобы как следует рассмотреть его. От одного горизонта Цереры до другого было не так далеко.

Где он опустится? Видит ли его командир жёлто-серые кольца «фаэтонца» на серебристой равнине? Корабль пролетел прямо над ними, но ведь и это могло быть случайностью…

А вдруг командир корабля и не думает о посадке?.. Рассмотрев планету на малой скорости, он мог, не опускаясь на неё, снова набрать скорость и улететь дальше, по своему пути… Зачем опускаться, если экипаж не подозревает о присутствии «фаэтонца»?..

- А вдруг это не земной звездолёт? - неожиданно сказал Второв.

- Могло случиться, - сказал Белопольский, не обращая внимания на эту фразу, - что в какой-нибудь стране решили совершить космический рейс без ведома Космического института. Корабль мог вылететь очень давно, и тогда командир понятия не имеет о «фаэтонце» вообще. Во всяком случае, он не за нами прилетел сюда. Немыслимо совершить такой путь в столь короткое время.

Звездолёт снова появился на горизонте. Теперь он двигался совсем медленно. И больше не скрылся. Широкими кругами летал он над кольцевым кораблём, словно намеренно показывая, что видит его.

Металлический корпус тускло сверкал в лучах Солнца. Из-за отсутствия воздуха неосвещённая сторона не была видна, и казалось, что над Церерой летает странная половина звездолёта.

Его форма не оставляла сомнений, - это был земной корабль. Белопольский не ошибся: корабль был длиннее и уже «СССР-КС3».

- Никак не могу вспомнить, в какой стране строят такие звездолёты, - сказал Белопольский. - Корпуса такой длины я ещё не видел.

- Чего мы ждём? - спросил Второв. - Корабль сейчас опустится. Надо выйти к нему навстречу.

Они быстро надели пустолазные костюмы. Командир звездолёта видит «фаэтонца» и, даже если не знает, что это такое, посадит спой корабль рядом с ним. Это было очевидно.

Они вышли из центрального шара как раз в тот момент, когда совсем рядом, на такие же «лапы», какие были у «СССР-КСЗ», загадочный звездолёт опустился на «землю».

Его огромный корпус высоко поднимался над низкими кольцами «фаэтонца». На носу золотыми буквами блестело название корабля.

Оно было написано по-английски:

«Prince of Wales»

И ниже:

«Made in England»

Как только стало известно о решении Мельникова и Белопольского направить «фаэтонец» к Церере, волнение и тревога охватили всех работников звездоплавания.

А вслед за первым пришло второе известие - «фаэтонец» увеличил скорость до ста двадцати километров в секунду.

Всем было ясно, что возлагать такие большие надежды на фаэтонскую технику, совершенно неизвестную, считать её беспредельно мощной, нет никаких оснований. И грозную опасность, нависшую над тремя людьми, увидели всё.

Напрашивался вопрос: как могло случиться, что Мельников и Белопольский не подумали об этом решающем обстоятельстве? Как могла забота о сохранении «фаэтонца», понятная сама по себе, до такой степени ослепить их, лишить способности мыслить с элементарной логикой?

Вспомнились высказывания некоторых учёных, которые, ещё в период подготовки к космическим рейсам, писали о влиянии космоса на психику человека.

Необычны условия межпланетного полёта. Чужды условия вне Земли. Из поколения в поколение десятки и сотни тысяч лет человек жил на Земле. И глубоко вкоренилось в нём сознание её постоянного присутствия. Трудно вырвать то, что врастало тысячелетиями. Легко ходить по Земле. Но, сделав шаг в просторы Вселенной, человек должен научиться «ходить» и там.

Земля тверда. Атмосфера плотна. Кругозор ограничен линией горизонта. Так было всегда. И вот исчезла тяжесть, кругом абсолютная пустота, и со всех сторон безграничный простор. Нужно время, чтобы привыкнуть к этому.

Законы жизни в пустоте ещё не изучены людьми. А они иные, чем на Земле!

Только этим можно было объяснить странное и непонятное поведение Белопольского, строго логичный, математический ум которого был хорошо известен.

И Мельников, «железный звездоплаватель», как часто называли его в кругах людей, близких к космическим рейсам, очевидно также подпал под влияние космоса.

Нельзя так долго находиться вне Земли! - таков был закономерный вывод.

- За последние годы, - сказал по этому поводу известный учёный профессор Коллинз, - человек одерживал над космосом одну победу за другой. И он успел привыкнуть к ним. Это опасно. Легко забыть, что Вселенная далеко не покорена. С космосом надо обращаться очень осторожно, иначе он ещё не раз покажет свои зубы.

В этом высказывании была немалая доля правды.

«Головокружение от успехов» - не пустая фраза. Оно коварно и подкрадывается к человеку незаметно для него.

Экипаж «СССР-КС3» триумфально прошёл свой путь. Звездоплаватели посетили Арсену, справились с враждебной им природой Венеры. И даже кольцевой корабль фаэтонцев, создание другого мира, оказался подвластен им. Трудно не поддаться сознанию своего могущества! А отсюда ошибки!

В тот же день, когда астрономы, наблюдавшие за «фаэтонцем», известили Камова о том, что Белопольский увеличил скорость своего корабля, состоялось экстренное заседание учёного совета Космического института.

С коротким сообщением выступил Камов.

- Всё, что нам теперь известно о фаэтонцах, - сказал он, - заставляет думать, что они в своё время отправились в космический рейс, не подозревая о близкой гибели своей планеты. Их целью были: Марс, Земля и Венера. Предположим, что и Меркурий. Они должны были рассчитать необходимый запас горючего для двигателей, исходя из этого маршрута. Пять стартов и пять посадок. Какими бы источниками энергии они ни располагали, нельзя себе представить, что на таком, сравнительно небольшом по объёму корабле удалось сосредоточить ещё большее количество потенциальной энергии. Формула Циолковского неопровержима. И в своих прогнозах я вынужден исходить из неё. Известно, что фаэтонцы посетили Марс, Землю и Венеру. Кроме того, они приземлялись на Арсене и возвращались к орбите Фаэтона. Это много для одного рейса. Наша техника ещё не может осуществить такой рейс. Теперь вспомним другой факт. Фаэтонцы навсегда остались на Венере. Но ведь совершенно ясно, что наша Земля была более удобна для них по климатическим условиям. Однако они не перелетели на неё. Почему? Да именно потому, что запасы горючего были израсходованы. Они знали, что не могут стартовать с Венеры и опуститься на Земле. Это более чем вероятно, это очевидно. Что же произошло потом? Мельников и Второв улетели с Венеры. Они производили частые манёвры, истратив на это не так много энергии, сколько потребовалось бы для посадки на Землю, но всё же очень и очень много. А затем Белопольский заставил корабль лететь с ускорением больше часу. Я даже удивлён, что им это удалось. Можно ли утверждать, что после всего этого на фаэтонском корабле не кончается горючее? Все основания думать, что оно подходит к концу, если уже не кончилось. Мы рекомендовали Мельникову направить «фаэтонца» к Луне именно потому, что если бы корабль не смог улететь с неё, то остался бы там, где мы могли легко разобрать его и по частям доставить на Землю. Теперь ясно - следовало не рекомендовать, а приказывать. Но перейдём к фактам. А они говорят, что, помимо корабля фаэтонцев, на карте судьба трёх человек. Я ставлю перед советом два вопроса. Можно ли надеяться, что Белопольскому удастся благополучно совершить намеченный рейс? А если нет, то что предпринять для спасения людей?

На первый вопрос последовал единогласный ответ: «Нет, рассчитывать на запасы «фаэтонца» нельзя!»

- Тогда что делать? - спросил председатель.

Поднялся один из руководящих работников Космического института - инженер Семёнов.

- «СССР-КС3» вернётся на Землю через двенадцать суток, - сказал он. - Надо немедленно подготовить его к рейсу на Цереру. Если мы увидим, что «фаэтонец» не улетает с неё, стартовать.

- Это значит потерять целый месяц.

- А что мы ещё можем сделать? «СССР-КСЗ-бис» на капитальном ремонте. Других кораблей, способных на столь длительный рейс, у нас нет.

- А если «фаэтонец» не сможет опуститься на Цереру и упадёт на неё? - спросил Волошин. - Как ни мал этот астероид, сила тяжести на нём вполне достаточна, чтобы корабль разбился. Но люди могут уцелеть. Смогут ли они ждать три месяца?

- Не смогут и одного. Достигнуть Цереры меньше чем за семьдесят два дня невозможно.

Снова поднялся Камов:

- Товарищи! Мною получена радиограмма от Уильяма Дженкинса. Он может вылететь немедленно, на новом звездолёте, построенном в Англии. Этот корабль готов к старту, так как они собирались послать его на Венеру. Дженкинс заявляет, что он и его экипаж отдают себя в распоряжение нашего института. «Принц Уэльский» может начать полёт в любую минуту.

- Но его скорость, насколько мне известно, пятьдесят километров в секунду, - сказал Волошин. - В случае аварии с «фаэтонцем» этого мало.

- Послушайте, что он пишет. - Камов достал бланк: - «Я и мои товарищи предлагаем ускорение в тридцать пять метров в секунду за секунду. Это позволит достигнуть скорости в восемьдесят четыре километра. Расстояние до Цереры будет покрыто за одну тысячу часов». Не вам объяснять, на что хотят пойти англичане для спасения наших товарищей. «Принц Уэльский» мощный корабль. В некоторых отношениях он превосходит «СССР-КС3». Мы должны быть благодарны англичанам, так как «СССР-КС4» ещё не вышел из цехов завода. Но вправе ли мы принимать жертву, на которую они хотят пойти? Сорок минут такого ускорения опасно для здоровья.

- Вопрос, - сказал Волошин, - допускает только одно решение. Отказываться от предложения Дженкинса нельзя. Я предлагаю связаться с ним и указать на опасность, которую он, возможно, недооценивает. А дальше… их дело!

…Вот как случилось, что погибающие на Церере звездоплаватели были спасены неожиданным появлением звездолёта «Принц Уэльский».

Уильям Дженкинс и семь его товарищей без колебаний пошли на этот подвиг. И не опоздали!

Звездоплавание, почти с момента своего возникновения на Земле, вышло из узконациональных границ, стало делом всего человечества, делом интернационально-коллективным. А хорошо известно, как велика сила коллектива.

Англичане могли справедливо гордиться своими героями, но разве не сделали бы то же самое их товарищи из других стран? Когда люди преданы одному делу, для них нет разницы, кто попал в беду, - свой или чужой.

Роальд Амундсен погиб, стремясь на помощь своему личному врагу - итальянцу Нобиле. Оба были полярными исследователями. И не осталось места для личного или национального. Они делали одно дело! Звездоплаватели пришли на помощь другим звездоплавателям!

Уильям Дженкинс, англичанин, спас Константина Белопольского - русского. А если бы случилось наоборот?.. Перед лицом космоса люди всех стран - одна семья! И самый характер их работы выбросил из сознания звездоплавателей весь мусор национальных различий.

Цель - космос!

Родина - Земля!

Слово «эпилог» означает «конец». И по своему смыслу он должен быть краток.

Отступая от этого правила, автор приносит свои извинения читателю. Его эпилог длинен. В сущности, это почти целая книга. Но внутренняя логика сюжета заставила автора поступить так «незаконно».

Те из читателей, которых не интересует рассказ о Фаэтоне, могут его не читать.

История Мельникова окончена. Автор рассказал, как вступил его герой на путь звездоплавания и к чему привёл этот путь.

Он хотел сказать этим: «Будьте преданы своему делу! И вас ждёт успех!»

Такого человека, как Мельников, ещё нет на Земле. Но он будет! Ибо очень близко всё, о чём было рассказано в этой книге.

Разумеется, всё будет совсем иначе. Иные картины предстанут глазам звездоплавателей на Марсе, на Венере, на других планетах и астероидах. Но главное - завоевание космического пространства - осуществится!

А оно не может осуществиться без участия людей. Значит, появятся Камовы, Белопольские, Мельниковы. У них будут другие фамилии. Иначе они будут вести себя. Иной будет их судьба. Но благородное стремление завоевать для человека Земли просторы Вселенной, будет присуще им так же, как героям книги. Потому что без страстного желания, беззаветной преданности, мужества и воли нельзя вступать в поединок с Космосом!

Четыре совершенно одинаковых «ящика»!

В них, если верить кинофильму фаэтонцев, который два раза видели Мельников и Второв, заключалось что-то исключительно важное. Для кого? Для людей или для самих фаэтонцев? Хотелось верить, что для людей. Об этом говорила тщательная подготовка. Всё было сделано, чтобы рассказать людям, откуда прилетел на Венеру этот корабль, и, в заключение, подробно описано место, где спрятаны «ящики».

Больше того. Фаэтонцы долгие годы жили на Венере. Было странно, что там, возле их корабля, нет ничего подобного тому, что они оставили на Арсене. Казалось бы, естественнее и логичнее соорудить гранитные фигуры именно на Венере и там же зарыть свой «клад». Или сделать это на Земле.

Почему же Арсена? Все шансы были за то, что люди Земли или другой какой-нибудь планеты посетят скорее Венеру, чем маленький астероид.

Казалось, что действия фаэтонцев не имеют логики. Трудно было предположить, что они выбрали Арсену только потому, что это обломок их погибшей планеты. В таком исключительно серьёзном и ответственном деле, как обращение к грядущим поколениям разумных существ, не может быть места для сентиментальности.

Экспедиция Мельникова на Венеру ответила на этот вопрос.

Клад на сестре Земли действительно существовал. Рядом с тем местом, где долгие века пролежал кольцевой звездолёт, была найдена каменная фигура в форме пирамидального куба. Вернее, остатки этой фигуры. Природа Венеры жестоко расправилась с ней. Если бы звездоплаватели не знали о существовании таких фигур, то никогда не обратили бы внимания на беспорядочную груду камней в первобытном лесу. Но они знали и искали именно это.

Внимательный осмотр позволил восстановить первоначальную форму и убедиться, что искомое найдено.

Под фундаментом фигуры оказался бетонный свод. Применение бетона на Венере было вполне оправдано. Как известно, бетон от сырости только крепнет.

Когда с большим трудом свод был пробит, появилась небольшая ниша. В ней лежала металлическая плита. Это был тот же жёлто-серый металл, из которого был построен корабль фаэтонцев.

Каким-то острым инструментом на плите был сделан чертёж. Он изображал часть Солнечной системы, до орбиты Юпитера включительно. Глубоко вырезанная линия в форме эллипса явно занимала центральное место. Это была орбита Арсены.

К ней от крохотных кружков, изображавших Венеру и Землю, шли тонкие стрелки. А возле кружка Арсены тускло поблёскивал сделанный из цветной мозаики синий круг с двумя линиями в форме буквы «X».

И больше ничего. Снова фаэтонцы указывали на то, что оставлено ими на Арсене. Синий круг, это было уже известно, предупреждал об осторожности.

Может быть, и на Земле лежат где-нибудь остатки каменной фигуры? Мало ли мест на нашей планете, где ещё не ступала нога человека!

«СССР-КСЗ» вылетел на Арсену.

И вот четыре одинаковых «ящика» стоят в лаборатории Академии наук в специальном помещении, расположенном вдали от населённых пунктов.

Нельзя забывать об осторожности, предписанной самими фаэтонцами. Никто не знал, что может произойти, когда «ящики» будут открывать. Что в них? А открыть их необходимо. Необходимо, но как?

«Ящики» необычной формы. Это гранёные шары. Двенадцать пятиугольных граней не имеют никаких следов скрепления друг с другом. «Ящики» кажутся выточенными из целого куска неизвестного металла. Его цвет трудно определить, он меняется при малейшем изменении условий освещения. Если пристально смотреть на грань, начинает казаться, что за тонкой плёнкой таится бездонная глубина.

Диаметр «ящика» - один метр, а весит он больше двух тонн. Но ведь он не может быть сплошным, в нём что-то находится!

Огромного труда потребовала доставка этих шаров. Люди обращались с ними, как с хрустальными вазами. На звездолёт их грузили руками. Две земные тонны на Арсене - небольшой вес. Не то на Земле. Здесь каждая тонна представляет собой то, что и должна представлять, - тысячу килограммов. Стрелу крана не введёшь внутрь корабля. И пришлось сломать стенку звездолёта. А от ракетодрома до лаборатории дары фаэтонцев везли шесть дней, по одному на машине, со скоростью двух километров в час. И впереди колонны шёл мощный каток, выравнивая путь.

Всё было сделано, чтобы ни один толчок не встряхнул содержимого. Любую вещь можно сделать ещё раз. Но гранёные шары фаэтонцев были уникальны.

Всё готово! На мягкой подстилке, в центральном зале лаборатории стоит один из шаров, выбранный наугад.

Нужно его открыть! Узнать, что в нём находится! Для того он и доставлен сюда.

Но как к нему подступиться? С какой стороны? Чем и как открывать его? А может быть, его вообще нельзя открыть? Может быть, он всё-таки сплошной?

Три инженера, взявшиеся за разрешение загадки, тщательно осмотрели все двенадцать граней с помощью оптических средств.

Ничего! Грани были гладки, и никаких знаков на них не было. Загадка внутри!

Инженеры не торопились. Грубое вмешательство режущих аппаратов было здесь неуместно. Если не будут найдены другие средства, тогда придётся прибегнуть к ним. А пока надо было искать простой и логичный способ, думать, поставив себя на место фаэтонцев.

Но решение не приходило.

Осмотрели другие шары. Может быть, на них есть знаки. Но ничего не обнаружили. Все четыре совершенно одинаковы.

Инженеры были работниками Космического института. Звездоплавание - вершина современной техники. И его штаб привлёк лучшие силы. Все трое - Владимир Сергеевич Семёнов, Николай Александрович Готовцев и Всеволод Андреевич Мацкевич - были люди самого широкого технического кругозора. Они хорошо знали все области техники. Так неужели же совместными усилиями трёх таких людей не удастся разгадать замысла фаэтонцев?

Они ставили вопрос так: а как поступили бы они сами, если бы перед ними возникла задача сохранить содержимое ящиков на десятки тысячелетий?

И они перебрали все мыслимые способы наглухо замкнуть гранёные шары. Все! Даже выходящие за границы возможностей земной техники.

И отклоняли их один за другим. Они чувствовали, что решение просто. Оно где-то тут, совсем рядом, но…

- Только логика, - говорил Мацкевич. - Только она может помочь нам. Ничего более!

Кому первому пришла в голову правильная догадка? Вероятно, Семёнову. Во всяком случае, он первый высказал мысль до того простую, что стало понятно, почему так долго не удавалось наткнуться на неё. Простое всегда самое трудное!

- Синий круг с жёлтыми линиями, - сказал он, - это не сигнал осторожного обращения. Это то же самое, что такой же круг на фаэтонском звездолёте.

Готовцев и Мацкевич говорили впоследствии, что эта мысль приходила и им в голову, но они почему-то не высказали её вслух.

И в уединённой лаборатории, стоявшей в густом лесу, появился Геннадий Андреевич Второв.

Несомненно, на Земле было много людей, биотоки мозга которых могли соответствовать биотокам фаэтонцев. Но они были неизвестны. Только относительно одного Второва это знали достоверно.

- Заставьте шар открыться, - предложил ему Владимир Сергеевич.

Без преувеличений можно сказать, что результата этого опыта с волнением ждал весь мир.

Но и Второва постигла неудача. Гранёный шар не изменил своего вида. Никакого отверстия не появилось. Однако была одна деталь, которая сразу показала, что, несмотря на неудачу, догадка верна.

Как только Второв сосредоточил свою мысль, в кажущейся глубине грани вспыхнули хорошо знакомые ему огоньки. Было ясно, что шар «приготовился». Мёртвый кусок металла ожил.

Чего же ждал он от человека? Какого «приказа»?..

Начались поиски. День за днём Второв просиживал по несколько часов напротив шара, давая ему всевозможные приказы. Он до предела напрягал своё воображение. Всё было тщетно. Ему начинало казаться, что мерцающие огоньки смеются над его усилиями. Гранёный шар не слушался.

Наступил день 25 октября 19… года.

Четыре человека, бьющиеся над шаром, запомнили навсегда это число. И не только они.

Тайна раскрылась!

Кто мог додуматься до этого! То, что произошло, было слишком невероятно!

В отчаянии от бесплодных усилий, исчерпав всё, что могло случиться с шаром, Второв почти машинально вообразил, что шар… заговорил!

В то же мгновение четверо людей услышали голос. Они могли поклясться, что их окружала полная тишина. Ни звука не доносилось снаружи лаборатории. Но каждый из них отчётливо услышал знакомый голос. И он произносил русские слова!

Конечно, всё это было просто. Просто с фаэтонской точки зрения. Их биотехника стояла высоко. И, привыкнув к ней, они невольно считали её простой и для других. Так всегда бывает.

Человек мыслит словами. За каждым словом стоит какой-то предмет или понятие. Слыша фразу, мы, не замечая этого, представляем себе соответствующую вещь или действие. Сами по себе слова - пустой звук.

Но если слова могут вызвать представление, то возможно и обратное: представление можно воспринять словами. И каждый человек «услышит» эти слова на своём привычном языке. Возникнет мысль, как будто бы сказанная самим человеком.

«Фаэтонцы заключили в гранёный шар то, что они хотели сказать в форме представлений, понятий и образов. На каком бы языке ни мыслил будущий слушатель, он должен был воспринять зашифрованный язык фаэтонцев на своём родном языке.

На разных языках слова звучат разно, но значат они одно и то же. Стул можно называть с помощью звуков совершенно не похожих друг на друга, но, в конечном счёте, все они создадут одно понятие - стул, предмет, предназначенный для сидения на нём. То же самое и со всем остальным.

Другой вопрос - как это сделать? Мы привыкли, что речь можно записать на пластинку, на ленту магнитофона. Нас не удивляет, что она звучит из мёртвого аппарата как живая. Записывать мысли мы ещё не умеем. Да ещё так, чтобы они «зазвучали» после мысленного же приказа. Это техника будущего. Для нас. Но для фаэтонцев это была техника настоящего. И они ею воспользовались. Это было просто, логично и рационально. В мозгу четырёх людей звучал их собственный голос. И он говорил им, что они должны делать дальше.

«Запись» оказалась очень короткой. Она заключала в себе не более двух десятков фраз, иногда одиночных слов. А случалось и так, что мысли внезапно путались, и никак нельзя было уловить смысла. Очевидно, фаэтонец, «диктовавший» аппарату, в эти мгновения создавал перед собой образы или понятия, недоступные мозгу человека Земли. Но основной смысл «послания» полностью восприняли все четверо.

Людям Земли дали указание. Не здесь, в этих шарах, заключалось наследство фаэтонцев. Шары предназначались только для того, чтобы указать, где искать подлинный «клад».

Когда испробовали все четыре шара, из каждого услышали одно и то же: четыре раза фаэтонцы повторили свою речь.

Многое стало понятным. Клад, спрятанный на Земле, был настолько ценен, что фаэтонцы боялись доверить его человеку до тех пор, пока его развитие не станет высоким настолько, чтобы разумно распорядиться им. Они нашли надёжное хранилище. А указания о нём спрятали на Арсене, справедливо полагая, что добраться до него может только человек, вооружённый мощной наукой и могучей техникой.

И до самого клада здесь, на Земле, не в состоянии был добраться человек без помощи той же техники.

Хранилище расположили в глубине материка Антарктиды, в точке полюса.

Любопытно, что послание фаэтонцев не указывало именно на Южный полюс. Очевидно, они не знали этого. В мозгу людей возникал полюс вообще. Но материк только на Южном, на Северном - море.

И ничего не было сказано о том, что ждёт там людей. Новые «ящики» или что-нибудь другое? Фаэтонцы дали знать об огромной ценности спрятанного. И только.

И ещё! Там же, в тайнике, находился такой же гранёный шар, как на Арсене. Очевидно, от него люди узнают, что делать с кладом, но было достаточно ясно указано, что не он является главным.

Что же находится в глубине материка Антарктиды?

Всё население земного шара гадало об этом. Газеты были заполнены всевозможными предсказаниями.

Первым достиг Южного полюса знаменитый Роальд Амундсен. Это произошло в 1911 году. В 1912 году полюс посетил англичанин Скотт. В ноябре 1929 года американец Берд пролетел над ним на самолёте. А затем началось планомерное освоение Антарктиды, начатое Советским Союзом. Вслед за посёлком «Мирный» появился посёлок на самом полюсе. Ко времени, когда люди узнали о фаэтонцах, там существовал довольно большой научный городок.

В центре, на небольшой площадке, высился обелиск. Он стоял точно на полюсе. Тонкая игла на его вершине была как бы зримым концом воображаемой земной оси.

На материке Антарктиды велись бурения, производились поиски ценных ископаемых. Легко могло случиться, что хранилище фаэтонцев было бы обнаружено. Что случилось бы тогда? Не зная, что это такое, люди могли безвозвратно погубить бесценное сокровище. И никогда человечество не узнало бы, отчего погиб Фаэтон.

* * *

В ноябре 19… года самолёты СССР, Англии и США слетелись к Южному полюсу. Они доставили сюда учёных, инженеров и всё, что было нужно, чтобы проникнуть в недра плоскогорья.

Разумеется, среди прилетевших был Второв.

Его охраняли как зеницу ока. Берегли, как величайшую драгоценность. Только с его помощью можно было «спросить» спрятанный где-то здесь шар. Ответ, это знали по опыту, мог услышать не он один.

Сами собой возникали недоуменные вопросы. Если только один человек мог приказывать фаэтонской технике, то как могли фаэтонцы полагаться на подобную случайность? Почему не придумали что-нибудь другое, доступное всем разумным существам? Предусмотрели же они, чтобы ответы слышали все.

Это было непонятно.

Но, как бы то ни было, помочь мог только Второв.

Всё было подготовлено к началу работы. И 20 ноября первый бур вонзил своё острое жало в промёрзшую землю.

Памятника решили не трогать. Хранилище фаэтонцев занимало, вероятно, не мало места. Бурение производили в четырёх точках вокруг обелиска.

Было уже известно, как тверды материалы, употребляемые фаэтонцами в подобных случаях. Не опасаясь больше испортить содержимое, инженеры делали попытки вскрыть один из говорящих шаров, чтобы увидеть загадочные аппараты, заключённые в нём. Но пока что эти попытки не увенчались успехом. Металл шара не поддавался никакому воздействию.

Буры всё глубже уходили в почву плоскогорья. Пройдено пятьдесят метров.

Все ждали момента, когда они остановятся, наткнувшись на непреодолимую преграду. Это покажет, что искомое найдено. А если хранилище покрыто бетоном, как на Венере, то бур пройдёт через него и окажется в пустоте. Чувствительные приборы тут же сообщат об этом.

Достигнув глубины в шестьдесят метров, буры остановились. Что-то не пускало их дальше. Не пускало все четыре.

- Глубоко они зарыли свой клад, - сказал Семёнов, руководивший работой. - И как точно!

Извлечённые на поверхность земли буры тщательно осмотрели. Алмазные наконечники притупились. На одном из них удалось обнаружить едва заметные следы жёлто-серого металла.

Быстрокрылое радио разнесло весть об успехе по всей Земле.

На Южный полюс прибыла научная комиссия, возглавляемая Сергеем Александровичем Камовым. В её составе находились Волошин, Мельников и Пайчадзе. Кому же, если не звездоплавателям, принять в свои руки наследство фаэтонцев!

Началась вторая стадия работы. Нужно было построить шахту.

Радиозондами определили форму металлического препятствия, остановившего буры. Оно оказалось круглым. Но буры остановились на одной и той же глубине. Значит, это не шар, а плоская крышка. Её диаметр составлял двенадцать метров.

Семёнов был прав: круглая крышка была помещена геометрически точно на полюсе. Земная ось проходила через её центр.

И фаэтонцы были правы. Невозможно было прорыть шестидесятиметровую шахту, не имея в распоряжении мощных машин на полюсе. Их расчёт оказался правильным: что бы ни нашли люди, они были уже достаточно вооружены знаниями, чтобы разумно распорядиться «наследством».

Шахту решили прорыть непосредственно рядом с обелиском, чтобы достигнуть центра крышки. Если существовала дверь, она логически должна была находиться именно в центре.

Заработали динамо, давая силу машине. Алмазные резцы врезались в землю. Автоматически действующие конвейеры непрерывным потоком выносили на поверхность срезанные пласты гнейса, диорита и песчаника.

Шахта углублялась на глазах. Работа шла без участия людей. Они сделали своё дело - установили машину, подвели к ней питание и дали ей нужнее направление. Остальное сделала сама машина.

И вот огромный «крот» вернулся на поверхность земли. Далеко внизу под лучом света блеснула жёлто-серая крышка хранилища. Цель достигнута.

Владимир Сергеевич Семёнов спустился в шахту по верёвочной лестнице. Нужно было, прежде чем пустить туда Второва, выяснить вопрос, есть дверь или нет.

Он сразу увидел её. На жёлтом фоне ясно виднелся край синего пятиугольника. Шахта прошла немного в стороне от центра. Пятиугольник был обнажён меньше чем наполовину.

Снова пускать в ход землеройную машину не было смысла. Вооружённые вибраторами инженеры сами взялись за работу.

Недра полюса когда-то были разрыхлены фаэтонцами. Но за тысячи лет (кто знает, может быть, прошли десятки тысяч лет, а некоторые учёные считали, что даже и не тысячи, а миллионы) всё снова - приняло первоначальный вид, наглухо «срослось», и электровибраторы с трудом входили в твёрдую породу. Работа продвигалась буквально миллиметрами.

Но вот пятиугольный контур полностью обнажён. Это был вход в хранилище, и он должен был открываться так же, как пятиугольные двери на фаэтонском звездолёте, - без каких-либо кнопок.

Всё было предусмотрено. Если бы люди не знали о существовании фаэтонцев, не имели опыта с кольцевым кораблём, то никогда не смогли бы догадаться как открывается дверь, да и вообще не подумали бы, что синяя линия - граница входа. Найденное случайно, хранилище осталось бы неприступным.

Пришла очередь Второва. В сопровождении Камова, Мельникова и Семёнова Геннадий Андреевич спустился в шахту.

Наступил решающий момент операции.

Длинный путь привёл людей к этому месту. В памяти Второва промелькнули скалы Арсены, круглая котловина, каменные чаши венериан, кольцевой звездолёт фаэтонцев и вся мучительная эпопея его и Мельникова. Всё это были звенья одной цепи. Наконец четыре шара в лаборатории, таинственный голос - и вот они стоят здесь, на полюсе, в шестидесяти метрах от поверхности земли, а перед ними тонкая синяя линия, означающая вход.

Что там?

Тысячи предположений и догадок были высказаны за эти дни в газетах и журналах всего мира. В тщательно замаскированном хранилище фаэтонцев, в самой труднодоступной точке земного шара, ожидали найти всё, что угодно, но подавляющее большинство считало, что будут найдены «говорящие» машины и кинофильмы. В хранилище могли оказаться такие же аппараты, какие были доставлены с Арсены, но, конечно, более мощные, заключающие в себе всё, что фаэтонцы считали нужным оставить в наследство людям Земли. Мельников и Второв видели их фильм и убедились, как высоко было развито на Фаэтоне искусство съёмки. И почти никто не сомневался, что наука пятой планеты предстанет перед людьми именно в кинофильме.

Фильм в сочетании с говорящим аппаратом, - очень многое можно было рассказать с помощью этих средств.

Но, рассуждая так, люди забывали, вернее, не сознавали ещё, огромной разницы между наукой Фаэтона и наукой Земли. Все знали, что фаэтонцы обогнали людей, но никто не представлял себе с полной ясностью, сколь велика была пропасть, разделявшая их.

Какими словами современный человек смог бы рассказать египтянину времён первой династии о технике и науке двадцатого века? И, вдобавок, рассказать, не зная языка, на котором говорит и думает слушатель.

Второву не в первый раз приходилось мысленным приказом открывать фаэтонские двери. Но сейчас он испытывал особо сильное волнение. Раньше он знал, что ждёт его за дверью, теперь там была неизвестность.

Сверху, наклонённый над шахтой, светил прожектор.

Синий контур был виден отчётливо. Второв смотрел на него, ожидая, чтобы успокоилось сердце.

Хорошую школу прошёл Геннадий Андреевич. Легко было невольно подумать об открытом входе. Но он хотел действовать наверняка и не допускал случайных мыслей.

Для Семёнова, Камова и Мельникова время тянулось нескончаемо. Им начало казаться, что Второва постигла неудача.

Второв закрыл глаза. Пятиугольный контур продолжал находиться перед его мысленным взором, он как бы видел его сквозь опущенные веки.

И чудо фаэтонской техники совершилось послушно.

Потускнел металл контура. Словно растворяясь в невидимой кислоте, он исчезал на глазах. И вот блеснули в свете прожектора жёлто-серые ступени узкой лестницы. Они вели в тёмную глубину.

Не сразу решились четыре человека спуститься по лестнице, хотя было ясно, что именно для них она и оставлена.

Камов поднялся на поверхность, чтобы рассказать нетерпеливо ждущим учёным об удаче.

Он вернулся с четырьмя предохранительными масками.

- Нам рекомендуют принять меры предосторожности, - сообщил он. - Там, в подземелье, могли скопиться вредные газы.

- Откуда? - возразил Второв. - Хранилище было герметически закрыто. Там воздух нашей Земли.

- Вот именно. Воздух Земли, но только тот, который был на ней сотни тысяч лет тому назад.

- Мы и сейчас дышим этим воздухе!

- Необязательно, - сказал Мельников. - Вспомни, двери фаэтонского звездолёта открывались в пустоте и воздух не выходил наружу.

При этих словах все посмотрели на отверстие у своих ног. Оно казалось пустым. Ничто не препятствовало проходу через него. Но это впечатление могло быть обманчиво.

Мельников наклонился и опустил руку в отверстие. Она прошла, но он ясно почувствовал какое-то сопротивление. Невидимая завеса походила на упругую ткань. Она «образовалась» под напором его руки, но сжимала запястье плотно и сильно.

Вход в хранилище продолжал оставаться закрытым.

Даже об этом подумали фаэтонцы! Они проявили заботу о здоровье неведомых им людей, предвидели, что за долгие века воздух Земли может измениться, и предупреждали их, что нельзя входить, не принимая мер к безопасности.

Все они знали, обо всём думали!

- Да, - сказал Мельников. - Надо надеть маски.

Он первым прошёл через «пустое» отверстие и спустился по лестнице. За ним последовали остальные.

Лестница имела шестнадцать ступеней. И все четверо поняли ещё одно. Расстояние между ступенями соответствовало росту человека Земли, а не фаэтонца. Значит, фаэтонцы знали, каков будет этот рост.

- Неудивительно, - заметил Семёнов. - Они видели наших отдалённых предков. Ведь человек появился сотни тысяч лет назад[17].

Стоя у подножия лестницы, Мельников и Второв смотрели наверх. Они привыкли, что фаэтонские двери закрываются за людьми.

Но проходили минуты, а пятиугольное отверстие не затягивалось металлом. Оно продолжало быть открытым. Через него проникал луч прожектора. На металлическом полу отчётливо обрисовывался пятиугольник. Всё остальное смутно проступало в полумраке.

Пол не отражал света. Людям казалось, что помещение совершенно пусто.

Второв распорядился, чтобы был свет. И сразу же вспыхнул уже знакомый голубой туман.

Помещение осветилось.

Это была комната с прямоугольными стенами, полом и потолком, через который они проникли сюда. Она была сплошь металлической или казалась таковой. Она имела кубическую форму. От одной стены до другой и от пола до потолка было метров пять. И она, действительно, была совершенно пустой.

Никаких предметов, ничего похожего на скрытые двери, - голые стены, голый пол! Ничего!

Четверо людей с недоумением посмотрели друг на друга. Ведь не за тем, чтобы увидеть эту пустую «металлическую» комнату фаэтонцы позвали сюда людей таким сложным и запутанным способом?»…

- Диаметр хранилища, - сказал Семёнов (глухо звучал его голос из-под маски), - двенадцать метров. Здесь около пяти, никак не больше.

Как же проникнуть в другие помещения?

Второв, поочерёдно, представил себе открытые двери на всех четырёх стенах и на полу. Никакого результата! Он стал вспоминать, что говорили им гранёные шары там, в далёкой отсюда лаборатории. Да. Они «сказали», что именно здесь находится то главное, ради чего люди должны найти это место. И прибавляли, что указания будут даны здесь. Они говорили о таком же аппарате, какие были найдены на Арсене. И он и его товарищи вообразили себе такой же гранёный шар. Но ведь это могло быть не мыслью фаэтонцев, а их собственной… Почему обязательно такой же шар?.. Тот же аппарат! Но он может иметь совсем другую форму. Запись может находиться хотя бы… в стенах!

И Второву почудилось, что стена заговорила. Нет, не почудилось! Он «слышал». В его мозгу настойчиво возникали мысли об учёных.

- Они требуют присутствия здесь учёной комиссии, - сказал Камов.

- Очевидно, - согласились Мельников и Семёнов. - И это вполне логично.

Четверо людей вернулись на поверхность земли. Вход в хранилище и на этот раз остался открытым. Было ясно, что фаэтонцы не считали нужным закрывать его больше.

На Южный полюс съехалось много учёных различных стран. Спуститься в хранилище всем сразу было невозможно. Решили, что требуемая фаэтонцами комиссия, которая, очевидно, должна была «выслушать» исключительно важные вещи, будет состоять из двенадцати человек, включая Мельникова и Второва.

Камову предстояла нелёгкая обязанность сделать выбор, никого не обидев. Предложенный им список, состоящий из представителей шести стран, не встретил никаких возражений.

И вот двенадцать человек стоят на металлическом полу в освещении голубого тумана.

Что же им делать дальше?

Одиннадцать смотрели на Второва, ожидая от него нужных действий. А он сам дорого дал бы за то, чтобы получить совет.

Как сказать давно умершим фаэтонцам, что их требование исполнено и учёные Земли собрались и готовы выслушать их?

«Может быть, сами фаэтонцы…» - подумал Второв и, не закончив мысли, «потребовал», чтобы стена заговорила.

Двенадцать человек услышали голос. Он сказал на шести языках то же, что раньше слышали четверо.

Невольно хотелось ответить. «Мы здесь, говорите!» Но как выразить эту фразу не словами, а образами?

Высока техника фаэтонцев! Но и ей не под силу определить, кто находится здесь. По внешнему виду люди мало отличаются друг от друга. Учёный и каменщик, инженер и врач выглядят одинаково.

Надо сказать!

- Помогите мне, - попросил Второв.

- Вернёмся наверх, - предложил Камов. - Подумаем.

Задача была предельно ясна. Но она не становилась от этого легче.

Фаэтонский автомат был настроен на какой-то вполне определённый и, вероятно, единственный, образ. Он должен был воспринять этот образ или представление, передать другому механизму, который, в свою очередь, заставит действовать механизм записи. И только тогда люди смогут «услышать» то, что было нужно. Другого устройства нельзя было себе представить.

Что же должен вообразить Второв? Какая картина должна была ему представиться? Какое действие характеризует именно учёных? Таких действий было тысячи.

Это было похоже на поиски неизвестного числа с помощью всех мыслимых перестановок существующих чисел.

Безнадёжно!

- Не могли фаэтонцы не понимать этого, - говорили все. - Нужно искать простое решение.

Легенда о «колумбовом яйце», басня Крылова о ларчике, - как часто люди забывают эти мудрые указания. Как ни странно, но думать совсем просто не лёгкая вещь. Чаще всего люди ищут сложность там, где её нет.

Это повторилось и в данном случае.

В чём же ошибались люди? Всё в том же вопросе неразрывной связи представления и слова, образа и слова, понятия и слова. Слово - всегда и везде. Без слов нет мыслей! Хотя людям и кажется, что это не так.

И снова, как тогда в лаборатории, правильный путь указал Семёнов.

- Вы ищете образ, который связан со словом «учёный», - сказал он. - Но разве само это слово не создаёт нужное представление? Когда мы слышим или произносим слово «учёный», мы не можем представить себе футболиста или оперного певца. Все картины, которые вы изобретаете, автоматически возникают из одного этого слова.

- По-вашему получается, что я должен просто сказать: «Учёные здесь», - возразил Второв - Слово «здесь» так же создаёт вполне определённое представление.

- Да, по-моему, так, - ответил Владимир Сергеевич.

- Тогда почему же для открывания пятиугольных дверей недостаточно сказать: «Откройтесь»?

- А разве вы пробовали? Может быть, автоматы фаэтонцев гораздо тоньше настроены, чем мы думаем. Одно дело звездолёт, а совсем другое здесь.

- Во всяком случае, это выглядит очень логично, - сказал Камов. - Мы автоматически повторяем те действия, которые производили на фаэтонском корабле. Вполне вероятно, что Владимир Сергеевич прав, надо испробовать.

- А если это правильно, - добавил Мельников, - то не только Геннадий Андреевич может заставить автомат сработать. Рассчитывать на случайное совпадение биотоков фаэтонцы не могли.

- Значит, любой из нас?..

- Да, любой, - уверенно ответил Мельников. - Теперь это совершенно ясно.

Двенадцать человек снова спустились в шахту.

Обычным тоном, словно обращаясь к невидимому собеседнику, Второв сказал: