Edited by Otto Penzler

BIBLIOMYSTERIES: Crime in the World of Books and Bookstores

Начинающие авторы часто спрашивают у меня совета насчет достижения литературного мастерства, и всякий раз я отвечаю по-разному, в зависимости от настроения. Но есть одна константа: чтобы стать хорошим писателем, крайне важно быть хорошим читателем.

Когда собирается наша писательская компания, мы большую часть времени тратим на горячее обсуждение книжных новинок или вспоминаем произведения, которые нам когда-то понравились. Рассказываем забавные истории про книжные магазины и библиотеки, отдаем должное книгам своего детства. Писателями мы стали через чтение, так и не сумев найти для себя лучшего поприща, чем литература.

Я рос в деревне, где не было книжного магазина. Торговец газетами и журналами держал на вращающемся стеллаже книги Свена Хасселя и Фредерика Форсайта, остаток же книжного голода утоляла скромная местная библиотека, откуда я буквально не вылезал. Помню, с каким душевным трепетом я воспринял разрешение посещать зал для взрослых, когда достиг соответствующего возраста.

Книги дарили мне другую жизнь, уносили в иные миры, очень далекие от реальности, которая меня окружала. И как только смог, я стал писать для собственного удовольствия, копируя стиль полюбившихся авторов и крадя кусочки чужих сюжетов (что было, то было). В университете я изучал английскую и американскую литературу, специализировался на литературе шотландской, но диссертацию так и не защитил. После занятий компания студентов, моих братьев по разуму, собиралась в местном баре, иногда зазывая одного-двух преподавателей, и там наши диспуты продолжались.

Примерно тогда я стал покупать книги в твердых обложках, отрывая деньги от сердца. Цены – хоть и фиксированные в ту пору, печатаемые на обложках – для студента были заоблачными. Но не мог же я дожидаться полгода или год, когда выйдет новый роман Уильяма Голдинга или Анджелы Картер. Я любовно сохранил все захватанные тома, под ними жалобно скрипят полки в моем доме. А придя в гости, я топаю прямиком к книжному шкафу, чтобы получить представление о личной жизни хозяев.

Когда вышли мои первые романы об инспекторе Ребусе, они не стали сенсацией, но мой издатель в США решил, что мне следует посетить эту страну. Что и произошло в конце 1980-х, и я узнал, что во многих американских городах есть независимые магазины, специализирующиеся на детективной литературе, как минимум один на город. К сожалению, за минувшую четверть века закрылось большинство из них, но сколько-то осталось.

Дожил до наших дней и «The Misterious Bookshop» в Нью-Йорке. Его владелец Отто Пенцлер эксперт в области детектива, коллекционер и фэн, он составляет биографии и пишет учебные пособия, публикует сборники рассказов и вот уже который год подряжает авторов писать рождественские истории, которые затем дарит постоянным клиентам своего магазина. Это ему принадлежит идея насчет сборника рассказов, в которых главную роль играет книга. Отто, большой поклонник жанра, увлекся этим проектом, будучи уверен, что он и для читателей окажется неотразим. Авторы, с которыми Отто связался, не отказались поработать для этой антологии. Да и как тут не согласиться? В детективных и приключенческих произведениях книга часто играет второстепенную или периферийную роль. На многих писателей, обожающих книжный мир во всех его формах и проявлениях, предложение Отто подействовало как валерьянка на кошку.

Вот так появилась на свет эта книга.

И чего только не припасли мы для вас!

А знаете, что меня больше всего восхитило, когда я впервые прочел рукописи? Разнообразие.

Вместе с Ридом Фаррелом Коулменом вы отправитесь в прошлое и узнаете о том, как спасенная из концлагеря книга изменила человеческую судьбу. Энн Перри переработала «Мальтийского сокола», добавив в него теологию и мистику, сделав сюжет закрученным и цепляющим. У Джеффри Дивера пара убийц пытается добраться в Мексике до преступника-книголюба. Эндрю Тейлор перенесет вас в Лондон и расскажет историю о библиотеках, утраченной любви и ревности – как профессиональной, так и житейской. Томас Х. Кук угостит отменной альтернативной историей, героиня которой – знаменитая книга. Рассказать больше – значит сорвать замысел автора, каковой заключается в том, чтобы спровоцировать у вас работу мышления. А тут еще Микки Спиллейн с незавершенным рассказом, доведенным до логического конца современным автором Максом Алланом Коллинзом. И Майк Хаммер, разыскивая гангстерский блокнот, встретится поочередно с полицейским, политиком и преступником.

И это лишь малая часть, дорогой читатель.

Книжные тайны – это, бесспорно, узкий поджанр, но он сулит многообразие форм. И очень интересно отметить, насколько разными путями подошли авторы к решению задачи.

В антологии есть и реальные, и воображаемые книги; действие разворачивается и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. От некоторых рассказов – мороз по коже, другие заставляют улыбнуться. Ловкость рук персонажа вызовет у вас одобрительный кивок, а бомба, готовая в любой момент рвануть, ускорит сердцебиение. Одни концовки вас развлекут, другие будут долго резонировать в голове, и вам захочется поразмыслить и лучше понять прочитанное.

Но все без исключения рассказы лишний раз подтвердят мастерство своих создателей, с превеликим азартом отозвавшихся на клич Отто Пенцлера.

Читайте – и наслаждайтесь.

Среда

Вчера вечером они впервые встретились и теперь, к середине утра, наконец немного раскрепостились, расслабились, поверили друг другу. Почти поверили.

Так бывает, когда твоя задача – убить, а твой партнер – незнакомец.

– Здесь всегда так жарко? – спросил П. З. Эванс, болезненно щурясь на слепящее солнце. Темные линзы очков «Рэй-Бэн» совсем не защищали от него.

– Нет.

– Вот и слава богу!

– Обычно еще жарче, – отозвался Алехо Диас. По-английски он говорил с сочным акцентом.

– Да ты гонишь!

На дворе май, на термометре – плюс тридцать шесть. Они стояли на Сарагоса-плаза, живописной площади, главной достопримечательностью которой были двое суровых бронзовых мужчин – генералов, как выяснил Эванс. Еще там был собор.

А еще солнце… как горящий бензин.

Эванс прилетел в Эрмосильо из Вашингтона, где жил, когда его не отправляли на задания. В столице, то есть в столице северной страны, температура была приятнейшая – плюс двадцать четыре.

– Летом у нас тепло, – согласился Диас.

– Тепло? – насмешливо переспросил Эванс.

– Но ведь… Ты в Аризоне бывал?

– Разок играл в гольф в Скоттсдейле.

– Так ведь Скоттсдейл в сотнях миль к северу отсюда, не забывай. Мы-то в сердце пустыни. Здесь должно быть жарко. Чего ты ждал?

– Я сыграл лишь шесть раундов, – признался Эванс.

– Что?

– В Аризоне я сыграл шесть раундов. Думал, что умру. Начали мы в семь утра. А ты в гольф играешь?

– Шутишь, да? Здесь слишком жарко, – с улыбкой ответил Диас.

Эванс потягивал колу из бутылки. Горлышко он тщательно протер влажной салфеткой и лишь потом начал пить. Эрмосильо, столица Соноры, был единственным мексиканским городом, где якобы обеззараживали воду. А значит, лед, в котором охлаждалась бутылка, предположительно не представлял опасности.

Предположительно.

Эванс снова протер горлышко. Жаль, нет с собой маленькой бутылочки «Джека Дэниелса»: можно было бы использовать виски как дезинфектор. У влажных салфеток отстойный вкус.

Диас пил кофе, в который положил три… нет, четыре пакетика сахара. Горячий кофе, не ледяной. Эванс этого не понимал. Фанат «Старбакса» дома, кофеман в любой стране третьего мира (от кипяченой воды дизентерию не подхватишь), в Эрмосильо он к кофе не притрагивался. Сейчас он думал, что в жизни не станет пить ничего горячего. У него вспотели и подмышки, и виски́, и промежность. Наверное, и уши вспотели.

Напарники огляделись по сторонам: люди спешили, кто в школу, кто на службу, кто на деловую встречу. Для любителей шопинга было рановато, а вот мамочки уже толкали перед собой коляски. Местные мужчины носили не костюмы, а сапоги, джинсы и вышитые рубашки. Эванс понял, что ковбойская культура в Соноре пользуется популярностью. Всюду попадались пикапы и старые американские машины.

Напарники были немного похожи – обоим слегка за тридцать, крепко сбитые, темноволосые, круглолицые. Кожу Диаса никто бы не назвал идеальной, но она не портила грубоватую красоту, типичную для индейцев-пима, его предков. У Эванса лицо было глаже и светлее, глаза – беспокойные, бедовые. Он тоже отличался той красотой, которая нравится любительницам острых ощущений.

Оба нарядились в джинсы и кроссовки, а рубашки с коротким рукавом оставили незаправленными – так не видно стволов; впрочем, сегодня они не взяли с собой оружия.

Врагов здесь они пока не нажили, но скоро это изменится.

Мимо шли туристы. Эрмосильо считался перевалочным пунктом для тех, кто едет из США на западное побережье Соноры. Много машин, много автобусов.

Автобусов…

– Ал, ты сегодня утром связывался с информатором? – спросил Эванс, понизив голос, хотя рядом никого не было.

При первой же встрече с мексиканским агентом Эванс назвал его коротким именем, чтобы посмотреть, как тот отреагирует – обидится, огрызнется, разозлится. Диас засмеялся. «Можешь звать меня Алом», – сказал он тогда, явно вспомнив песню Пола Саймона. Испытание превратилось в шутку, и Эванс решил, что этот парень ему понравится. Юмор вообще способствует доверию. Секретные агенты зачастую думают, что доверие строится на матерной ругани и на сальных шутках. Нет. Доверие строится на юморе.

– Sí, – ответил Диас. – По его словам… Легкой жизни нам ждать не следует. – Он снял крышку со стакана и подул на кофе, охлаждая его. Эванс чуть не расхохотался. – У него усиленная охрана. Начальник охраны Хосе, настоящий профи, всегда при нем. Еще, по слухам, охрана знает, что готовится нападение.

– Что?! – Эванс нахмурился. – Утечка информации?!

Теперь чуть не расхохотался Диас.

– Утечка есть всегда. На любом яйце в Мексике есть трещина. Охране известно не конкретно о нас, а что в город прибыл некто, чтобы его убрать. И sí, он в курсе.

Говоря «он», напарники подразумевали Алонсо Марию Карильо, больше известного как Кучильо, в переводе с испанского – «нож». О происхождении этого прозвища болтали разное. Вряд ли в честь любимого орудия убийства: Карильо ни разу не арестовывали за тяжкие преступления, да и вообще не арестовывали. Скорее, прозвище дали за ум. Мол, у Кучильо он острый как нож. Именно Кучильо считался главой одного из картелей Соноры, которая, вместе с соседним Синалоа, была штаб-квартирой крупных наркокартелей. Картель Эрмосильо, один из самых грозных, погубил более тысячи человек и производил тонны наркотиков, среди которых вместе с кокаином был и опасный метамфетамин – новый, крайне выгодный товар.

При этом на ловкого Кучильо не завели ни одного дела. Картель возглавляли другие люди – подставные лица, как полагали в федеральной полиции. Обыватели считали Кучильо бизнесменом-новатором и филантропом. Он окончил Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе и получил два диплома, по управлению бизнесом и по английской литературе. Казалось, свое состояние он сколотил, управляя законно созданными компаниями, которые славились хорошим отношением к рабочим, а также высокой финансовой и экологической ответственностью.

Если действовать согласно букве закона, Кучильо в суд не приведешь. Отсюда – совместная операция Алехо Диаса и П. З. Эванса. Операция, которую официально не проводили: это сказал бы кто угодно в Вашингтоне или в Мехико.

– Итак, он подозревает, что за ним охотятся. Тогда нам надо прибегнуть к дезориентации. Нужен отвлекающий маневр. Такой, чтобы он думал лишь о маневре и не понял, что мы затеваем на самом деле.

– Да-да, ты прав. Маневр, а лучше два. Есть еще одна проблема – его не выманишь из укрытия.

– Почему?

– Со слов моего человека, он просидит у себя в резиденции всю следующую неделю. А то и дольше, пока не решит, что опасность миновала.

– Черт! – пробормотал Эванс.

Им поставили жесткий срок. Поступили данные, что Кучильо планирует напасть на автобус с туристами. Автобус остановят, заблокируют двери и подожгут. Нападение произойдет в пятницу, то есть через два дня, в годовщину войны, которую мексиканский президент в очередной раз объявил картелям. На этом сообщение обрывалось и жизнь информатора наверняка тоже. Разве можно определить, на какой автобус нападут? Сотни их выходят на маршруты десятков разных компаний, большинство которых не желают приостанавливать работу и сотрудничать с полицией. Готовясь к операции, Эванс просмотрел данные об автобусных компаниях и отметил, что у всех в рекламе было нечто общее: в самом начале на разные лады утверждалось, что в Мексике безопасно.

Даже не располагая точной информацией об автобусе, Диас с Эвансом могли предотвратить нападение. Крупнейшие картели Синалоа и Соноры отказывались от насилия. Для репутации – а тем более для здоровья – вредно убивать туристов, даже по чистой случайности. Если ни в чем не повинные люди, особенно американцы, подвергнутся намеренной атаке, жизнь наркобаронов превратится в сущий ад. В самом картеле Эрмосильо против Кучильо никто открыто не выступит, но если, скажем так, с ним случится несчастье, его заместители откажутся от нападения.

Однако если Кучильо станет отсиживаться у себя в резиденции, пока автобус не сгорит дотла, тогда информатор Диаса прав и выполнить задание будет сложно. Разведка с помощью беспилотников показала: дом стоит на участке в пять акров, окруженном высоким забором с проволокой под напряжением, двор набит датчиками и просматривается камерами. Снайперы не помогут, ведь в каждом окне – в самом доме, в отдельной библиотеке, в гараже – установлены пуленепробиваемые стекла. Дорожки между постройками с позиций, пригодных для снайперов, не просматриваются.

Напарники сидели под палящим солнцем, и Эванс подумал, что на жаре человек соображает медленнее. Представилась овсяная каша, густая, горячая…

Эванс вытер пот со лба, глотнул колы и попросил подробнее рассказать о профессиональной и личной жизни Кучильо. Подробностей у Диаса хватало: в прошлом году Кучильо был под следствием. Эванс внимательно слушал и кивал. Он считался хорошим стратегом и в спецназе, и на нынешней службе. Эванс осушил бутылку, уже третью за день.

В девять сорок пять утра, черт подери!

– Расскажи о его слабостях.

– О слабостях Кучильо? Их нет.

– В смысле? Они у всех есть. Наркотики, девочки, мальчики? Выпивка? Карты?

На нынешней службе Эванс нередко использовал чужие слабости. Не реже, чем пули и взрывчатку. А то и чаще.

Диас всыпал в чашку еще пакетик сахара, хотя кофе осталось совсем немного. Мешал он тщательно, рисуя палочкой восьмерки. Пригубив кофе, он взглянул на Эванса.

– Разве только одно…

– Что же?

– Книги, – ответил мексиканский агент. – Книги – его слабость.

Утро началось как обычно. Слепой и глухой пес Пола Паркера, старый лабрадор по кличке Чемп, известил о том, что ему пора по нужде – уткнулся мордой в шею хозяина и громко засопел. Паркер знал: если он немедленно не откинет одеяло и не встанет, Чемп загавкает и не успокоится, пока не поднимет его с кровати. Деваться было некуда – он встал. Когда-то пес кубарем скатывался с лестницы и, точно безумный, несся по паркету к двери черного хода. Теперь же он еле полз, постанывая, пересчитывая ступеньки животом, а большой нос служил чем-то вроде бампера. Паркер подумал, что Чемп ориентируется в пространстве, как летучие мыши, при помощи эхолокации. Ему взгрустнулось. Зевнув и потуже затянув пояс халата, Паркер последовал за псом, гадая, сколько еще таких утренних пробуждений ему осталось.

Спускаясь по лестнице, Паркер поглядел на себя в зеркало. Что ж, неплохо: шесть футов и два дюйма роста, стального оттенка волосы, холодные голубые глаза. Но общую картину портил намечающийся второй подбородок. Паркеру была ненавистна мысль о втором подбородке, поэтому он бессознательно приподнял нижнюю челюсть. И еще он выглядел уставшим. Не просто уставшим – вымотанным. Прямо-таки старый дед. Да, в последние дни здорово пришлось попотеть в суде. Вне зависимости от исхода – выигрывал он или проигрывал – судебные процессы отнимали у Паркера массу энергии, а восстанавливаться с каждым разом было все труднее. Глядя, как Чемп ковыляет к выходу, он задумался: помнит ли пес свои молодые годы?

Паркер проследовал через кухню. На столе стояла бутылка бурбона, которую он забыл закрыть прошлым вечером, и кофеварка, в которую он не засыпал кофе и не залил воду. Он выглянул в окно над раковиной. Еще темно, небо сплошь затянуто тучами, из них сыплет снег; порывы ветра раскачивают голые ветви деревьев. Гор на горизонте не видно – словно какой-то великан опустил штору из черных туч.

Паркер дождался, когда слепой пес сориентируется и найдет дверь, сделал глубокий вдох и протянул руку к замку, готовясь к удару ледяного ветра по лицу.

Лайл и Хуан стояли у дома адвоката на окраине города, по обе стороны двери черного хода, прижавшись к стене и съежившись, чтобы защититься от ветра. На них были теплые пальто, перчатки и балаклавы. Лайл пристроил поверх балаклавы серый поношенный стетсон, несмотря на подтрунивания Хуана – мол, в шляпе он выглядит по-дурацки.

Вот уже час они стояли в темноте, на ледяном ветру. Оба были привычны к таким суровым условиям, хотя Лайлу казалось, что напарник начинает терять концентрацию. В неверном свете едва намечающегося рассвета Лайл видел, как Хуан, вместо того чтобы сосредоточиться на двери, время от времени переводит взгляд на далекие горы, щурясь от слепящего снега и мечтая о чем-то. Возможно, о ласковом солнышке Чиуауа. Или просто о теплой постели. Пришлось несколько раз отклеиваться от стены, хлопать Хуана по щекам и напоминать, что игра далеко не завершена.

– Какая еще игра? – спросил Хуан. По неизвестной причине на холоде акцент его усиливался, и прозвучало это примерно так: «Какааааая еще играааааа?»

Лайл хотел было шикнуть на тупого мексиканца, чтобы он заткнулся, но тут внутри зажегся свет.

– Идет. Приготовься. Сосредоточься, наконец. Помни, о чем мы говорили.

В доказательство того, что он все услышал, Хуан скорчил зверскую рожу и кивнул.

Лайл снова прижался спиной к стене и крепче сжал правой рукой в перчатке «кольт М1911» сорок пятого калибра. Он уже дослал патрон в патронник и готов был выстрелить в любой момент, но пока что опустил руку с пистолетом вниз.

По ту сторону крылечка Хуан вытащил из кармана толстовки фирмы «Carat» «магнум» калибра 0,357.

Дверь черного хода открылась, из нее высунулась массивная, тупая собачья морда. Животное засопело и стало, переваливаясь, медленно спускаться с крыльца. Хуан навел ствол «магнума» на затылок пса. Ему было поручено приглядывать за собакой и при необходимости пристрелить ее.

Лайл шустро ринулся вперед и, ухватившись за дверную ручку, с силой дернул дверь на себя.

Пол Паркер вывалился на крыльцо и скатился на засыпанную снегом лужайку. Полы халата распахнулись, явив взору бледные ноги с синими венами. Опираясь на локти и колени, он приподнялся и воскликнул:

– Господи Исусе!

– Вовсе нет, – возразил Лайл, наставив пистолет на лоб адвоката. – Всего лишь мы.

– Чего вы хотите?

– То, что принадлежит мне по праву наследования. То, что я заслужил, а ты у меня отобрал.

На лице Паркера отразились смешанные эмоции: узнавание и ужас. Лайл читал в его глазах животный страх. И ему было приятно.

– Лайл? Это ты?

Паркер не понимал, что́ могло потребоваться Лайлу. В доме почти не было ценных вещей – не то что в особняке Англера, расположенном поодаль от города, с коллекцией книг по истории Запада Штатов. Но Лайл? Лайл, извращенный образчик жителя западных штатов…

– Встань уже и заткнись, к чертовой матери! – рявкнул Лайл и махнул пистолетом. – Пойдем в дом, в тепло.

Рядом с Паркером старый Чемп припал к земле и опорожнил мочевой пузырь.

– Он даже не знает, что мы здесь, – заметил Хуан. – Сторожевая такая собака. Надо бы положить конец его страданиям. («Страдаааааниям».)

Паркер наконец поднялся и произнес умоляюще:

– Не надо, пожалуйста. Это мой охотничий пес, и он многие годы был прекрасным охотником. Он и не подозревает о вашем присутствии.

Пока Паркер говорил, Лайл обратил внимание, что к его голым коленям прилипли сухие травинки.

– Сейчас, без адвокатской мантии, ты кажешься не таким уж крутым.

– У вас ведь найдется горячий кофе? – вставил Хуан.

– Да, я приготовлю.

– Твоя жена дома?

– Нет.

Лайл ухмыльнулся под маской:

– Что, бросила тебя?

– Вовсе нет, – солгал Паркер. – Поехала навестить сестру в Шеридан.

– Кто-нибудь есть в доме?

– Нет.

– Только не ври.

– Я не вру. Послушайте, что бы вы…

– Заткнись. – Лайл взмахнул кольтом и скомандовал: – Двигай в дом. Медленно. И постарайся не дурить.

Паркер осторожно поднялся по ступенькам и прошел в дверь, которую заботливо придержал Лайл. Лайл зашел следом. Уютное тепло обжитого дома окутало его даже через теплое пальто и балаклаву.

Оставшийся на улице Хуан спросил:

– А что с собакой?

– Пристрели ее.

– Господи, помилуй! – дрожащим голосом воскликнул Паркер.

Спустя несколько секунд на заднем дворе грохнул выстрел, раздался жалобный визг, а еще через мгновение Хуан вошел в дом вслед за остальными.

Пол Паркер сидел на пассажирском сиденье пикапа, а Лайл расположился прямо у него за спиной, на сиденье во втором ряду. Дуло его пистолета упиралось в затылок адвоката. Хуан управлял машиной. Они съехали с шоссе и сейчас двигались по двухполосной дороге, через заросшие полынью предгорья, находясь в восемнадцати милях от города. За пикапом следовало стадо из тридцати-сорока вилорогих антилоп. Стоял поздний октябрь – до ноября оставалось всего несколько дней, – пожухлая трава сделалась коричневой, повсюду виднелись белые пятна выпавшего ночью снега. Пейзаж был суровым и безрадостным, и антилопы идеально подходили к нему: коричнево-белые, они сливались с местностью и временами казались частью ландшафта. Если же животным вдруг что-то не нравилось – например, вторжение помятого пикапа, «форда» 1995 года выпуска, тянущего за собой дребезжащий пустой прицеп для перевозки скота, – они просто уносились за холмы, подобно текущей лаве.

– Они возвращаются, – сообщил Хуан Лайлу. Пикап принадлежал ему, а прицеп компаньоны одолжили у одного торговца, который приобрел себе новый. – Здесь так много этих антилоп.

– Следи за дорогой, – оборвал его Лайл. Он уже давно снял маску – теперь в ней не было необходимости – и запихал ее в карман пальто.

Паркер сидел и смотрел прямо перед собой. Бандиты разрешили ему надеть пижаму и домашние тапочки, а также толстое зимнее пальто на подкладке. И все. Кроме того, Лайл велел взять ключи, а бумажник и все остальное приказал оставить дома. Паркеру было стыдно и страшно. Лайл Пиблз и Хуан Мартинес сняли свои дурацкие маски, и это означало лишь одно: они больше не беспокоятся, что адвокат сможет их опознать. Очень нехороший признак. И еще Паркер тосковал по Чемпу.

Лайл сидел достаточно близко к адвокату, чтобы ощущать его несвежее утреннее дыхание. А также запах страха. Вблизи он разглядел, что кожа Паркера имеет нездоровый цвет. В зале суда он этого не заметил.

– Итак, ты знаешь, куда мы едем.

– В особняк Англера.

– Верно. А знаешь, что мы там будем делать?

После длительной паузы Паркер ответил:

– Нет, Лайл, не знаю.

– А я думаю, знаешь.

– В самом деле, я…

– Заткнись, – велел Лайл пленнику, а Хуану сказал: – Там есть ворота. Когда остановишься возле них, я возьму нашего приятеля Пола с собой, чтобы он помог открыть их. Ты проедешь через ворота, и мы снова их закроем. Если заметишь, что он что-то задумал, сделай с ним то же, что с псиной.

– Его звали Чемп, – без выражения произнес Паркер.

– Хо-кей, – бросил Лайл.

Хуан Мартинес был загадкой для Паркера. До сегодняшнего утра адвокат никогда его не видел и ничего о нем не слышал. Мексиканец был плотным, приземистым мужчиной с иссиня-черными волосами и тонкими ковбойскими усиками, отчего лицо казалось неопрятным. Еще он обладал пронзительными черными глазами, в которых невозможно было что-либо прочитать. Он был моложе Лайла и, очевидно, подчинялся ему. Казалось, двум мужчинам вполне комфортно друг с другом; такие тесные, братские отношения подразумевали многие дни и ночи, проведенные вместе. В целом Хуан казался Паркеру грубоватым субъектом: прямолинейным, жестким, без всяких угрызений совести.

Лайл Пиблз, смуглый, среднего роста и нормального телосложения, выглядел, по мнению Паркера, старше своих пятидесяти семи лет. Узкое, худое лицо и грубая темная кожа заставляли думать, что он проводит почти все время на солнце и ветру. У него были запавшие щеки пьяницы и тонкий, бледный шрам, деливший лицо почти напополам: он начинался от верхней губы и терялся в волосах. Взгляд был печальным и одновременно высокомерным, зубы в пятнах от никотина, длинные и узкие, напоминали лошадиные. Говорил он низким голосом с гнусавым сельским выговором, при этом уголки рта поднимались, хотя улыбкой это назвать было нельзя. Паркер подумал, что от Лайла ощутимо веет скрытой угрозой. Таких людей инстинктивно сторонятся, если встречают их на дороге или в хозяйственном магазине. Они подвержены резким переменам настроения и могут ни с того ни с сего заорать, начать нецензурно выражаться или даже распускать руки, пока их не усмирят силой. В целом, заключил про себя Паркер, Лайл выглядел и вел себя точно занюханный ковбой, однако с большими претензиями.

Тогда, во время процесса, Паркер очень надеялся, что впоследствии никогда больше не увидит Лайла Пиблза.

Паркер стоял, глубоко засунув руки без перчаток в карманы пальто. Он чувствовал, как свирепый ветер хлещет по голым лодыжкам, торчащим из пижамных штанов, и обжигает ледяным дыханием лицо и шею. Он знал, что из машины за ним внимательно наблюдает Хуан, поэтому старался не совершать подозрительных телодвижений и ничем не выдавать своих мыслей.

Единственным оружием Паркера были руки и ноги, а также связка ключей, которую велел прихватить Лайл. Адвокату никогда еще не приходилось драться, однако тяжесть ключей придавала ему уверенности, и он крепко сжал связку в кулаке, спрятанном в кармане.

Паркер огляделся, стараясь как можно меньше вертеть головой. Во всех направлениях, куда хватало глаз, раскинулась прерия. Они отъехали довольно далеко от города: нигде не было видно ни других автомобилей, ни строений, ни даже линий электропередачи.

– Взгляни на это, – сказал Лайл, махнув рукой на северо-запад.

Паркер обернулся и увидел стремительно накатывающиеся на них свинцово-серые тучи, из которых сплошной пеленой валил снег.

– Идет охренительная снежная буря, – бросил Лайл.

– Может, вернемся? – робко предложил адвокат.

Лайл только осклабился.

Паркер задумался о побеге, но бежать было некуда.

Они стояли перед обычными воротами фермерского хозяйства, вросшими в землю от долгого неиспользования и увитыми колючей проволокой. Кольца заржавевшей «колючки» были намотаны между двумя перекладинами, верхней и нижней. На воротах висела тяжелая цепь с замком, сильно тронутым ржавчиной.

– Доставай ключи, – взмахнув кольтом, скомандовал Лайл.

Паркер вытащил из кармана связку и наклонился над древним замком. Он не знал, какой именно ключ подойдет и удастся ли совладать с проржавевшим механизмом. Пока он сражался с замком, шар перекати-поле размером с большой надувной мяч оторвался от земли и, гонимый ветром, ударил Паркера пониже спины. От неожиданности тот подпрыгнул. Лайл разразился смехом.

Наконец ему удалось отыскать нужный ключ. Он почувствовал, как подается механизм, с силой дернул замок, и цепь с лязгом упала на землю.

– Отойди в сторону, – велел Лайл, метнув в Паркера грозный предупреждающий взгляд, затем сунул пистолет в карман и налег на ворота.

Чтобы открыть старые неповоротливые ворота, нужно было навалиться на одну из половинок, начать просовывать руки между витков колючей проволоки, пока плечи не упрутся в поперечную перекладину, нащупать шпингалет и потянуть его вниз. Таким образом, Лайл на какое-то время оказывался беззащитным.

Паркер подумал, что если он хочет что-то сделать, предпринять попытку освободиться, то сейчас самое подходящее время. Можно стремительно наброситься на Лайла – Хуан не успеет даже выбраться из машины. Он почувствовал, как напряглись мышцы, и задышал чаще.

В этот момент сражающийся с воротами Лайл, лицо которого покраснело от натуги, прохрипел сквозь сжатые зубы:

– Нехрен стоять и глазеть. Помоги открыть эту чертову штуковину.

Паркер покачнулся на пятках и подумал о том, как он, подобно реактивному снаряду, бросится на противника, станет бить его ключами по лицу, раздирая кожу и ослепляя. Он мог бы выхватить у Лайла пушку, пристрелить негодяя, а потом расправиться с Хуаном. Именно так поступил бы на его месте решительный человек. Именно так действовал бы герой фильма или сериала.

Но вместо этого Пол Паркер подошел, встал рядом с Лайлом и тоже уперся плечом в створку ворот. Совместных усилий хватило для того, чтобы Лайл дотянулся до шпингалета, после чего он смог перекинуть проволоку через верхнюю перекладину и открыть ворота.

Затем они вернулись в пикап, продолжили путь – и угодили в самый центр снежной бури. Разбушевавшаяся стихия накрыла их невероятно быстро. Снег с силой стучал по крыше, ударялся в треснувшее ветровое стекло, угрожая окончательно разбить его. Печка работала на пределе – в салоне ощутимо воняло жидкостью из радиатора. Паркеру наконец удалось согреться, он перестал клацать зубами, однако руки и ноги по-прежнему оставались ледяными и с трудом его слушались. А где-то глубоко внутри поселился страх перед неизвестностью.

Хуан низко склонился над рулевым колесом и, прищурившись, как будто это могло помочь, вглядывался в снежную муть.

– Вот так мы и живем изо дня в день, – сообщил Лайл Паркеру. – Каждый чертов день мы с Хуаном болтаемся в этом дерьме. Мы не сидим в роскошных офисах, не треплемся по телефону, не подписываем всякие там бумаги. Здесь вот такая жизнь, гляди.

Паркер не знал, что сказать, и ограничился кивком.

– Дорога раздваивается, – обернулся к товарищу Хуан. – Куда ехать?

– Налево.

– Ты уверен?

– Черт побери! Хуан, ты позабыл, сколько лет я провел на этих дорогах?

Хуан молча пожал плечами и повернул на дорогу, уходившую влево. Видимость составляла не более полусотни футов в любом направлении. Ветер со свистом швырял снежные заряды в левый борт грузовичка, и при особенно сильных порывах тот скрипел и раскачивался на своих рессорах.

Паркер осмелился нарушить молчание:

– А что будет, когда все закончится и вы получите то, что хотите?

– Я как раз думаю над этим, господин адвокат. Но первым делом мы должны добраться до того дома, так что не отвлекай меня.

– Думаю, тебе стоит рассказать, что именно ты задумал, – откашлявшись, обратился к Лайлу Паркер, стараясь, чтобы его голос звучал убедительно. – Ну то есть я играю кое-какую роль в этом деле и мог бы принести больше пользы, если бы точно представлял ваши намерения.

В ответ Лайл съездил Паркеру левым кулаком по уху. Тот ойкнул от боли.

– Заткни пасть и молчи, пока не приедем на место. В этом гребаном зале суда я слышал от тебя столько болтовни, что хватит на всю мою оставшуюся жизнь. Поэтому просто заглохни, а то я живо всажу тебе пулю в затылок.

Хуан скорчил неопределенную гримасу, которая, как предположил Паркер, была подобием улыбки.

Лайл негромко произнес:

– У тебя ведь есть ключи от потайной комнаты в доме Англера? В которую он никого не пускал? Где хранятся книги.

– Далеко еще? – спросил Хуан.

Скорость пикапа не превышала пяти миль в час. Снег был настолько густым, что Паркеру казалось, будто они находятся внутри облака. Полынь, подступавшая к дороге с обеих сторон, сгибалась под порывами ветра. За этими зарослями существовали лишь два цвета: белый и светло-голубой.

– Что это такое на дороге? – воскликнул Хуан и нажал на тормоза. Машина почти совсем остановилась.

Паркер вгляделся в белесую мглу, в которой неотчетливо проступали очертания шести или семи продолговатых предметов. Они казались подвешенными в воздухе и напоминали небольшие гробы на ходулях.

Пикап еле полз вперед. Неясные фигуры наконец обрели форму, и стало понятно, что это вилорогие антилопы – то ли из уже встреченного стада, то ли из другого. Самец и его гарем. Они стояли посреди бури и даже не заметили приближающегося автомобиля. Хуан подъехал так близко к ним, что Паркер хорошо видел снег, забившийся между щетинок шкур, морды, напоминающие козьи, и черные глаза на них. У самца оказались длинные ресницы, на которых оседали хлопья снега. Длинные рога расходились в стороны, а их изогнутые крючком кончики были цвета слоновой кости.

– Гребаные антилопы, – рявкнул Лайл. – Столкни их с дороги или задави на хрен.

Но Хуан просто нажал на клаксон. На фоне завывающего ветра гудок был едва слышен, словно звук шел издалека, однако антилопы встревожились: наклонили головы, взбрыкнули задними ногами. Через мгновение их и след простыл, точно здесь никого не было.

«Если бы я мог убежать, как они», – с грустью подумал Паркер.

– Осталось несколько миль, – сообщил Лайл. – Проедем через арку, которую я помогал строить. Ну, ты знаешь.

– Нет, не знаю, – ответил Хуан.

– Мы с Хуаном, – рассказывал Лайл Паркеру, – работаем вместе уже… сколько? Двенадцать лет?

– Да, двенадцать, – подтвердил мексиканец.

– Вкалывали на ранчо в таких дерьмовых местах, что ты и представить не можешь. Изъездили вдоль и поперек Монтану и Вайоминг. Были кое-где в Айдахо, а еще в Южной Дакоте. Сами хозяева там живут очень редко, делами заведуют управляющие, и все они, я тебе скажу, самодовольные недоноски. С такими связываться хуже всего. Им ведь ничего не принадлежит, ни земля, ни скот, поэтому для них главное – власть. Получат немного власти и начинают обращаться с работниками как с полным дерьмом. Так ведь, Хуан?

– Даааа, все так.

Не слушая Лайла, Паркер подумал: «Выглядит так, словно мы единственные люди на Земле». Мир, который окружал его еще утром, – привычный мир гор и долин, мир людей и автомобилей, офисов и деловых встреч, – съежился до размеров вот этого… Три человека в кабине старого пикапа, который с убийственно низкой скоростью тащится сквозь снежную мглу, и весь остальной мир, казалось, сомкнулся вокруг них. В пикапе пахло по́том и страхом. Снаружи свирепствовала буря.

Между ними тремя, подумал Паркер, возникла вынужденная близость, в которой нет ничего приятного. Ему пришлось опуститься на уровень этих двух недалеких работяг с ранчо, у которых ветер свистит в карманах. Да, конечно, они вооружены и поэтому имеют над ним определенное превосходство, но оно, если хорошенько подумать, сродни хитроумию койотов и других хищников, присущему им от рождения: эти звери знают, как выжить, но понятия не имеют, как подняться выше этого. С Лайлом все стало ясно, когда Паркер слушал его сбивчивые объяснения в суде – обрывочные предложения, с трудом подобранные слова. А когда перед судьями предстал с показаниями его сломленный горем девяностовосьмилетний дед, все было кончено. Паркер хлестал старика словами, точно плетью, пока на его древних костях не осталось ни клочка плоти.

Он прекрасно понимал, что пытаться вразумить Лайла бесполезно. Это все равно что взывать к разуму койота или ворона. Койот не станет собакой, ворон не превратится в певчую птичку, Лайл Пиблз никогда не будет разумным, адекватным человеком. Вся его жизнь – это сплошные обиды и недовольство.

– А погодка-то все хуже и хуже, – заметил Хуан, нависнув над рулевым колесом, словно, приблизившись на десяток дюймов к стеклу, он должен был видеть яснее. «Хууууже».

Паркер крепко держался за приборную доску. По мере увеличения снежного покрова шины пикапа вели себя все менее предсказуемо. Хуан управлял автомобилем, больше полагаясь на чутье, чем на зрение, колеса не раз соскакивали с проторенной дороги, и Хуану приходилось крутить баранку в разные стороны, чтобы найти колею.

– Неудачный день мы выбрали для этого дела. («Дееееела».)

– Рули давай, – огрызнулся Лайл. – Бывало и похуже. Помнишь то время в Прайор-Маунтинс?

– Sí. Было так же хреново, как сейчас.

– Тогда было хуже, – убежденно заявил Лайл.

Раздался металлический лязг, и Паркер услышал, как что-то пронзительно скрежещет по борту пикапа.

– Что еще за черт? – спросил Лайл приятеля.

– Столб ограды, я думаю.

– Значит, мы по-прежнему на дороге.

Хуан что-то засвистел.

– Можно было бы повернуть назад, – заметил Паркер.

– Можно, – согласился Хуан. – По крайней мере, я мог бы вернуться по нашему следу. А так вообще не вижу, куда мы едем.

– Все нормально, черт бы вас побрал! – рявкнул Лайл. – Я знаю, где мы. Рули давай. Мы в любой момент можем увидеть тот старый дом.

Паркер посмотрел в окошко. Снег налипал на стекло и покрыл его почти полностью, кроме небольшого участка размером со спичечный коробок. Впрочем, через него все равно нельзя было ничего разглядеть.

Паркер не сразу сообразил, что Лайл обращается к нему.

– Что ты сказал?

– Я говорю: ты наверняка не думал, что сегодня у тебя выдастся такой денек.

– Нет.

– Люди вроде тебя считают, что судья говорит только истинную правду, так, мать твою?

Паркер пожал плечами.

– Думал, сделаешь посмешище из моего деда и позабудешь об этом, да?

– Послушай, мы все выполняем свою работу. Я сделал свою. Ничего личного.

Паркер ждал, что Лайл станет спорить, но тот молча врезал ему по уху, и из глаз адвоката посыпались искры. Он услышал крик и лишь через мгновение понял, что кричал он сам.

Он повернулся к своему мучителю, баюкая ухо левой рукой.

Лайл ухмыльнулся. На кончике ствола кольта Паркер заметил кусочек кожи. Своей кожи. А пальцы были липкими и горячими от крови.

– Говоришь, ничего личного, господин адвокат? Эй, посмотри на меня. Посмотри на меня! Что ты видишь?

Паркер скривился от боли и медленно покачал головой, не зная, что и ответить.

– А видишь ты, господин адвокат, неудачника в третьем поколении. Вот что ты видишь, и не пытайся возражать, иначе я тебя измолочу до потери сознания. Еще раз спрашиваю: что ты видишь?

Наконец Паркер заговорил и обнаружил, что его голос дрожит:

– Я вижу работящего человека, Лайл. Труженика с добрым сердцем, который зарабатывает на жизнь честным, упорным трудом. Не понимаю, что в этом плохого.

– Неплохая попытка, – осклабился Лайл и сделал вид, будто хочет снова ударить Паркера, резко ткнув ему в лицо пистолетом – точно змея высунула язык. Паркер отшатнулся, и Лайл вновь мерзко ухмыльнулся. – Этот человек обмишурил моего деда, и из-за него наши дела пошли херово. Он просто развел деда, а потом слинял и спрятался за своими деньгами и своими адвокатами на всю оставшуюся жизнь. Представляешь, какой была бы жизнь деда, если бы его тогда не обвели вокруг пальца? Представляешь, как бы я жил? Уж точно не так, как сейчас. Почему этот человек совершил преступление и вышел сухим из воды? Разве ты не видишь, что из-за него пострадали и другие люди? Вот уже несколько поколений мучаются из-за этого урода!

– Я всего лишь скромный адвокат, – вставил Паркер.

– А я всего лишь никчемный работяга-неудачник. Из-за таких людей, как ты, господин адвокат.

– Послушай, Лайл, – начал Паркер, отнял руку от уха и тут почувствовал, как струйка теплой крови течет по шее за воротник пальто, – возможно, нам удастся вернуться к судье с новой информацией. Нужно где-то взять ее. Что-нибудь еще, кроме рассказов твоего деда и этих его теорий про нацистов и…

– Это не просто теории, – взорвался Лайл. – Все это правда.

– Это было так давно.

– Не важно когда, все так и было!

– Послушай, вы не предъявили доказательств. Найди мне хоть одно доказательство, и я буду представлять твои интересы, а не владения Англера.

Паркер кинул взгляд в зеркальце и обнаружил, что Лайл погрузился в глубокое раздумье.

– Занятно говоришь, господин адвокат. Много я видывал проституток, но ни одна из них не носила костюма.

– Лайл, – обреченно произнес Хуан, – похоже, мы заблудились.

Слушания в суде продолжались меньше двух дней. Пол Паркер представлял богатую ферму Фрица Англера, судьба которой, казалось, не вызывала сомнений после того, как старый Англер отдал концы и оставил единственного наследника – сварливую внебрачную дочь, живущую в Хьюстоне. Но тут буквально из ниоткуда объявились Бенни Пиблз и его внук Лайл, которые предъявили претензии на бóльшую часть земель Англера. Бенни утверждал, что когда-то его обманным путем лишили прав на ранчо, и теперь жаждал восстановить справедливость. Согласно его показаниям, дело обстояло следующим образом.

Бенни Пиблз и Фриц Англер – обоим тогда было чуть за двадцать – совместно владели монопланом фирмы «Райан». Фирма «Пиблз энд Пиблз» предоставляла фермерам из Северного Вайоминга свой самолет для поиска заблудившейся скотины и доставки грузов в отдаленные районы. Кроме того, у них были контракты с федеральными и местными властями на развозку почты и контроль над хищными животными. Несмотря на свою молодость и на Великую депрессию, Пиблз и Англер оказались чуть ли не самыми успешными предпринимателями города Коди за всю его историю. В то же время прибыль от воздушных перевозок еле покрывала текущие и непредвиденные расходы, так что партнеры едва сводили концы с концами.

Как заявил Бенни Пиблз судьям, в 1936 году его и Англера нанял фермер по имени Уэнделл Оукс, чтобы они нашли и согнали в стадо его разбредшуюся по прерии скотину. Просьба была необычной, поэтому партнеры провели небольшое расследование и выяснили, что Оукса оставили все его наемные работники, так как он не заплатил им за два месяца. Биржевой крах лишил Оукса всего состояния, и единственной надеждой откупиться от банка, грозившего отнять у него право собственности на ранчо площадью в десять тысяч акров, было стадо герефордских коров. Оуксу нужно было продать коров и выручить двадцать тысяч долларов, чтобы сохранить свои владения, но для этого следовало их найти. Он убедил партнеров, что непременно заплатит им из средств, вырученных от продажи скота.

Бенни утверждал, что Фриц буквально влюбился в ранчо Оукса – безбрежные поля, участок реки длиной в несколько миль, отличный лес и роскошный викторианский особняк, обошедшийся Оуксу в умопомрачительную сумму. Фриц сказал партнеру: «Этот человек живет на моем ранчо, только еще не знает этого».

В тот момент Бенни не совсем понял, что имел в виду Фриц, хотя, по его выражению, тот всегда «бредил богатством».

Фриц отправил партнера на север, в Биллингз, чтобы закупить материалы для постройки большого временного загона. Сам же он в это время планировал облететь на самолете ранчо и выяснить, где находятся коровы.

Бенни вернулся в городок четыре дня спустя вместе с грузовиком, доверху нагруженным рулонами металлической сетки и столбами для загона, и обнаружил, что Фриц исчез. Вместе с ним исчез и моноплан. Дела Уэнделла Оукса были совсем плохи. Банкиры из Коди уже собирались ехать на ранчо и описывать имущество.

Через три дня, когда Бенни и несколько поденщиков из числа местных жителей трудились над сооружением загона, он услышал гудение самолета. Узнав знакомые нотки, он задрал голову и увидел, как Фриц Англер сажает их моноплан на сенокосный луг.

Не успел Бенни высказать партнеру все, что он о нем думает, как Фриц взял под руку одного из банкиров, и оба укатили в город. Бенни обследовал самолет и обнаружил, что Фриц убрал сиденье второго пилота, а также разломал деревянные барьеры, разделяющие на части грузовой отсек, чтобы освободить побольше места. Пол был усеян белесыми волосками и экскрементами животных. Запах стоял неприятный.

Пока Бенни осмысливал происходящее, на ранчо объявились люди шерифа и силой выдворили вон Уэнделла Оукса. После этого они приказали Бенни и его рабочим покинуть частное владение, согласно распоряжению шерифа, банка и нового собственника ранчо Фрица Англера, который полностью выплатил задолженность и стал полноправным владельцем ранчо Оукса.

Внезапно из белой мглы выступила арка. Хуан проехал через нее. Паркер испытал облегчение оттого, что особняк совсем близко, но в то же время со страхом ожидал дальнейших событий.

Лайл находился на взводе и не мог спокойно усидеть на месте.

– Этот немец, сукин сын, даже не подумал извиниться, – горячо заявил он. – Он взял самолет, который наполовину принадлежал моему деду, чтобы облапошить нашу семью и лишить ее законной доли, и даже не извинился. А ведь мы должны были владеть половиной ранчо. Но вышло так, что моя семья влачит жалкое существование. Он уничтожил моего деда, разрушил жизнь папы, теперь вот и я пашу как проклятый – и все ради чего? И что мне остается после того, как ты ловко развел нас в суде?

– Я не разводил вас, – мягко произнес Паркер, не желая спорить с Лайлом, когда он так возбужден. – Просто не было доказательств…

– Дедушка рассказал о том, что произошло.

– Но эта ваша история…

– Он не лгал. Хочешь сказать, он все наврал?

– Нет, не хочу, – терпеливо сказал Паркер. – Но… просто послушай. Кто поверит в то, что Фриц Англер поймал сотню молодых антилоп, а потом развозил их на самолете по стране и продавал в зоосады? Что он будто бы продал несколько штук самому Адольфу Гитлеру и пролетел на этом вашем самолете до Лейкхерста в Нью-Джерси, а там полдюжины животных погрузили на борт дирижабля «Гинденбург», который должен был доставить их в берлинский зоопарк? Ну же, Лайл, подумай сам.

– Так было! – крикнул Лайл. – Если дедушка сказал, что так было, значит, мать твою, так и было!

Паркер припомнил скептическую мину на лице судьи, который, однако, терпеливо выслушал невнятные показания Бенни Пиблза. Во время рассказа старика из зала доносились смешки.

Хуан покачал головой и сказал Паркеру:

– Я слышал эту историю. Много раз. Про самолет и про антилоп.

Паркер предпочел промолчать. Спорить не имело смысла. Лайл был почти что невменяем, говорил с убежденностью настоящего фанатика и действительно верил в правдивость этой нелепой истории.

– Ты посмотри по сторонам. На этом ранчо тысячи антилоп, так же было и в тридцать шестом году. Англер летал на самолете, ловил этих чертовых животных и отвозил в ближайший каньон. Дедушка показывал мне это место. Там он связывал их, снова грузил в моноплан и дальше летел уже на восток и по дороге продавал их зоопаркам или еще куда. У него были связи с Гитлером, ведь он был немцем. Его семья по-прежнему жила в Германии. И все это были гребаные нацисты, как и сам Англер. Он знал, к кому обратиться. Он брал за каждую антилопу от ста до двухсот баксов, потому что их тогда почти не встречалось за пределами Вайоминга. Он заработал достаточно денег на авиационный керосин, чтобы долететь до Нью-Джерси и вернуться обратно, а потом еще заплатить долг за Уэнделла Оукса. Самолет наполовину принадлежал моему деду, но чертов выродок даже не подумал взять его в долю.

Лайл говорил все быстрее и все больше нервничал. В уголках его рта появилась слюна.

– Потом он начал покупать и другие ранчо. А потом они нашли эту гребаную нефть. У Англера было до хрена бабла, и он платил адвокатам и бандюганам, чтобы держать моего дедушку и папу подальше от его поместья. Мы попытались оспорить права старого нацистского мерзавца в суде – но ты, можно сказать, послал нас по известному адресу!

Паркер вздохнул и прикрыл глаза. Он вырос в Коди и презирал людей, которые считали причиной своих нынешних бед и неудач события из прошлого, заявляя, что им, дескать, так «на роду написано». Неужто Лайл не знает, что на Западе человек – творец своего счастья? И семейные ценности здесь не значат ровным счетом ничего?

– Я не могу забрать с собой его долбаное ранчо, – все сильнее кипятился Лайл. – Не могу взять достаточно скотины, или машин, или проклятого сена, чтобы восстановить справедливость. Но я, черт возьми, могу прихватить его книжную коллекцию. Я слышал, она стоит сотни тысяч. Это правда, Паркер?

– Не знаю. Я не коллекционер.

– Но ты же видел ее, да? Ты бывал в этой тайной комнате?

– Однажды.

Паркер вспомнил большую мрачную комнату, уставленную высокими – от пола до потолка – дубовыми книжными полками, от которых пахло бумагой и временем. Фриц любил сидеть в красном кожаном кресле, под мягким желтым светом от лампы «Тиффани», и читать. Он никогда не раскрывал книги полностью и вообще обращался с ними очень осторожно, чтобы случайно не повредить. Шестьдесят лет ушло у него на то, чтобы собрать свою исключительную коллекцию, состоящую в основном из переплетенных в кожу первоизданий. По большей части это были книги об американском Западе, а также немецкоязычные труды, имеющие отношение к Третьему рейху. Просматривая корешки книг на полках, Паркер обнаружил оба тома «Майн кампф» и встревожился, однако хозяину говорить ничего не стал.

– И что там было? – допытывался Лайл. – Видел те книги, о которых я слышал? Подлинные дневники Льюиса и Кларка? Книги Кэтлина про индейцев? Первое издание Ирвина Уистера?

– Оуэна Уистера, – поправил его Паркер. – Он написал «Виргинца». Да, видел.

– Ба! – воскликнул Лайл. – Говорят, Англер хвастался, что книга про индейцев стоит полмиллиона.

Паркер внезапно осознал, что Хуан остановил пикап и они находятся совсем недалеко от величественного старого особняка – его готические очертания проступали в белесой мгле.

– Книги?! – недоуменно вопросил Хуан. – Мы притащились сюда за гребаными книгами? Ты говорил, нас ждет настоящее сокровище.

– Хуан, книги и есть его сокровище. Поэтому мы и притаранили прицеп.

– Не хочу я никаких книг! Я-то думал, там будут драгоценности или оружие. Ну ты понимаешь, редкие вещи. Я не знаю ничего про старые книги.

– Все будет в порядке, не дрейфь. – Лайл похлопал товарища по плечу. – Доверься мне. Люди тратят целые состояния на эти книги.

– Значит, они дураки, – покачал головой Хуан.

– Давай-ка заезжай прямо на лужайку. Поставь прицеп как можно ближе к входной двери, чтобы не пришлось далеко ходить.

– И чтобы мы могли загрузить его дурацкими старыми книгами. Тьфу! – проворчал Хуан, оскалившись в усмешке.

– Успокойся, amigo. Я когда-нибудь предлагал тебе фигню?

– Да тысячу раз, amigo.

Лайл фыркнул, между тем как Паркер внимательно наблюдал за Хуаном. Было непохоже, что тот подыгрывает партнеру.

Наконец Лайл велел:

– Внимательно следи за господином адвокатом, пока я буду открывать парадную дверь. – И прибавил, обращаясь уже к Паркеру: – Дай ключи.

Паркер молча протянул ему связку и стал смотреть, как Лайл, сражаясь с бурей, продвигается к крыльцу. Из-за яростного ветра Лайлу приходилось одной рукой придерживать на голове шляпу. Внезапный порыв едва не сдул его с крыльца. Снегопад, похоже, усилился еще больше.

– Книги, – пробормотал Хуан. – Он надул меня.

Массивные двойные двери особняка Англера, увенчанные остроконечным фронтоном, имели восемь футов в высоту и были обиты железными заклепками. Англер был прямо-таки помешан на безопасности – Паркер вспомнил, как во время визита к старому землевладельцу обратил внимание на толщину входных дверей. Ни много ни мало, два дюйма. Сейчас он наблюдал за тем, как Лайл счищает снег с замочной скважины и сражается со связкой ключей, еле двигая непослушными пальцами в теплых перчатках.

– Книги – это не сокровище, – заявил Хуан.

Паркер ухватился за благоприятную возможность.

– Конечно нет. Чтобы продать их, нужно выйти на богатого коллекционера, который посмотрит сквозь пальцы на то, что книги эти украденные. Лайл не понимает того, что на каждой из них есть экслибрис.

Когда Хуан непонимающе воззрился на него, Паркер пояснил:

– Это знак, удостоверяющий имя владельца книги. Фриц не был настоящим коллекционером, поэтому он мог продавать книги. А собирал он их, потому что любил это дело. В общем, продать их в открытую будет чертовски тяжело. Мирок собирателей книг очень мал.

Хуан чертыхнулся.

Паркер продолжил:

– Это такое же безумие, как его история о торговле антилопами и о «Гинденбурге». Он просто не понимает, о чем говорит.

– Он ненормальный.

– Боюсь, что так. И он втянул в эту историю тебя.

– Я не убивал вашего пса.

– Что???

– Я не убивал его. Я выстрелил рядом с его головой, и он взвизгнул. Не мог я пристрелить такую старую собаку. Я вообще хорошо отношусь к собакам, если только они не хотят меня укусить.

– Спасибо, Хуан.

Паркер надеялся, что в городе буря свирепствует не так сильно и Чемп найдет какое-нибудь укрытие.

Некоторое время они молча смотрели, как Лайл безуспешно пытается открыть дверь. Его пальто уже было засыпано снегом сверху донизу.

– А человек в такую метель запросто может умереть, если долго пробудет на улице, – заметил Паркер, сделал глубокий вдох и замер в ожидании ответа.

– Лайл, он безумец, – сказал Хуан. – Он хочет помочь своей семье. Но не понимает, как правильно это сделать.

– Хорошо сказано. Непонятно, почему у тебя должны быть неприятности из-за его безумия.

– Мистер, я знаю, к чему вы клоните.

– Но это не значит, что я не прав.

Хуан промолчал.

– Моя жена… – начал Паркер, замялся, потом продолжил: – У нас непростые отношения. Нам нужно поговорить и все уладить. Не могу представить, что мы больше никогда не будем разговаривать. Боже, вот последнее, что я ей сказал: «Смотри, не ударься о косяк, когда будешь выходить на улицу».

Хуан хихикнул.

– Пожалуйста…

– Он хочет, чтобы вы ему помогли, – перебил его Хуан, прижавшись лицом к лобовому стеклу. Стоящий на крыльце Лайл отчаянно махал им руками.

– Мы можем просто развернуться и уехать. Вернуться домой.

– А его оставить здесь?

– Да. Я никому не скажу ни полслова. Клянусь.

Казалось, Хуан всерьез задумался над этим предложением. Тем временем исступление и ярость Лайла все возрастали. От ураганного ветра снег летел горизонтально, рукава пальто и штанины Лайла развевались, как паруса. Порыв ветра сорвал с него шляпу, он попытался поймать ее, но та мгновенно улетела.

– Идите, – велел Хуан.

– Но я думал…

– Идите давайте, – повторил мексиканец и направил на Паркера пистолет.

Бушующая на улице буря на несколько мгновений оглушила и ослепила Паркера. Колючий снег больно жалил лицо, и он попытался кое-как укрыть голову руками. Ледяной ветер обжигал кожу на незащищенных участках тела.

– Помоги мне открыть эту чертову дверь! – проорал Лайл. – Я не могу подобрать ключ.

И он протянул связку Паркеру.

– Я разбираюсь в этих ключах не больше твоего, – крикнул в ответ Паркер.

– Не трепись, а просто попробуй ее, на хрен, открыть! – размахивая кольтом, рявкнул Лайл.

Паркер вплотную прижался к двери, как делал до этого Лайл, чтобы хоть немного защититься от ветра и видеть замок и ключи, а также получить пространство для манипуляций с ними. Он перебрал несколько ключей, но ни один не повернулся в замочной скважине. Правда, один вроде бы подходил к замку. Паркер решил попробовать его еще раз. От зверского холода он уже почти не чувствовал пальцев рук и ног.

Вдруг он понял, что Лайл орет словно безумный.

– Хуан! Хуан! Какого черта! Что ты творишь?

Паркер обернулся. Лайл стоял на ступеньках спиной к нему, кричал и размахивал руками вслед пикапу с прицепом, исчезающим в снежной мгле. В последний раз мигнули стоп-сигналы – и Хуан был таков.

В то же мгновение Паркер левой рукой потянул железную дверную ручку на себя и вверх, а правой рукой повернул ключ. Древний замок заскрипел и подался.

Паркер надавил плечом на дверь, ввалился в темную прихожую, закрыл массивную дверь и задвинул стальной засов.

На улице Лайл отчаянно заматерился и закричал на Паркера, требуя, чтобы тот немедленно перестал валять дурака и впустил его.

Вместо этого Паркер поспешно отступил в сторону и прижался спиной к ледяной каменной стене. Очень вовремя – озверевший Лайл расстрелял в дверь всю обойму, проделав в ней восемь дырочек размером с десятицентовик. Через них на сланцевый пол упали тонкие неяркие лучики.

Паркер обхватил себя руками за плечи и затрясся от холода. Изо рта вырывались густые облачка пара.

Он бродил по особняку Англера, закутавшись в пальто и сгорбившись, чтобы сохранить тепло и не позволить крови застыть в жилах. Свет нигде не работал, телефон отключили несколько месяцев назад. Через щели в тяжелых портьерах пробивался приглушенный свет. За окнами буря все так же неистовствовала и швыряла снежные заряды в стены старого дома, но внутрь проникнуть не могла. Как и Лайл. Снег почти полностью залепил единственное окно в библиотеке, остался лишь небольшой свободный участок, через который Паркер попытался разглядеть на улице Лайла или его тело, но ничего не увидел. Он захлопнул дверь перед Лайлом двадцать минут назад.

Однажды ему показалось, что на улице слышен крик. Он остановился и прислушался, но услышал лишь рев ломящегося в окна ветра.

Он развел огонь в камине, взяв для растопки старые книги, а потом побросал туда разломанную мебель. В ход пошли также несколько декоративных поленьев, которые он отыскал в огромном зале на первом этаже. Оранжевые отблески пламени весело заплясали на корешках книг.

Паркеру нужно было такое пламя, которое не только согрело бы его, но и послужило щитом от обезумевшей непогоды и надвигающейся темноты.

После полуночи закончилась мебель, и Паркер принялся кидать в камин книги Англера, в основном немецкие. Буран, похоже, начал понемногу стихать.

Потянувшись к полке за новой порцией «дров», Паркер непроизвольно отдернул руку от томов «Майн кампф». Мысль о необходимости дотронуться до них непонятным образом приводила его в ужас.

Потом он сообразил, что «Майн кампф» нужно предать сожжению в первую очередь. Он швырнул оба томика в огонь – и вдруг из одного вылетел квадратик бумаги и приземлился на пол перед камином.

Паркер нагнулся, чтобы поднять его и также отправить в огонь, но обнаружил, что держит в руках старинную фотографию. Увиденное заставило его разинуть рот от изумления.

В почти полной темноте Паркер слетел по лестнице в холл, подбежал к входной двери и отодвинул засов. От порыва ветра распахнулись обе двери, снег полетел в лицо. Паркер прищурился и стал отчаянно вглядываться в ночь сквозь бушующую снежную бурю.

– Лайл! – крикнул он что есть мочи. – Лайл!

Ответа не последовало.

От автора

Вся эта история – вымысел, но фотография является подлинной.

В истории американского Запада было немало любопытных эпизодов; один из них имел место в 1936 году. Фермер и известный фотограф из Вайоминга Чарльз Белден действительно отлавливал на своем ранчо молодых вилорогих антилоп и развозил их по всей стране на принадлежащем ему моноплане «Райан». Несколько экземпляров он доставил в Лейкхерст, штат Нью-Джерси, где их погрузили на борт немецкого пассажирского дирижабля LZ 129 «Гинденбург» для доставки в берлинский зоопарк.

Фотографию из собрания Чарльза Белдена любезно предоставил Центр по сохранению американской истории из Университета штата Вайоминг.

Мне не удалось ничего узнать о дальнейшей судьбе антилоп. Они должны были прибыть в Берлин вскоре после закрытия гитлеровской Олимпиады 36-го года.

Ч. Дж. Бокс2011

Мой старик:

упертый,

злобный,

беспощадный.

И это – на выходных, когда бывал доволен. Если психопаты вообще бывают довольны.

Его приятели-копы говорили:

– Фрэнк – да Фрэнк просто душу во все вкладывает.

Ну да.

Обычные детишки хвастают:

– Папочка меня сводил на «Янкиз»[4].

А мой зубы мне выбил.

С душой.

Ужасы мирной жизни. Когда он откинул копыта, мне было семнадцать. А мама – мама укатила в Бойсе, в Айдахо.

Тот еще тоже ад.

Хоронили старика с американским флагом. Он был патриот – кто ж спорит.

А я поставил:

«Another One Bites the Dust»[5].

Он бы взбесился, что на похоронах играют «Куин».

Что в наследство?

Книжка.

Зашибись, да?

Умирал отец жутко. Рак медленно пожирал его потроха. Папашины приятели восхищались, что я не отхожу от больного ни на шаг.

Ага.

Хотел удостовериться, что он вдруг не излечится каким-нибудь чудом. Перед самым концом пришел ирландский священник его соборовать и говорит:

– Скоро он отправится к Господу.

Скорее уж к дьяволу. Если повезет.

В свои последние минуты папаша был в полном сознании. Смотрел на меня в ужасе.

Я спросил:

– Страшно тебе?

Он кивнул, едва не плача. Тогда я наклонился поближе и прошептал:

– Вот и славно. И знаешь, будет-то еще хуже.

В мертвых карих глазах вспыхнул гнев, а я сказал:

– Ну и что ты сделаешь? Кого звать будешь, громила проклятый?

Перед смертью папаша хрипел – громко и страшно. В палату вбежал доктор, пощупал ему пульс:

– Примите мои соболезнования.

Я исхитрился не ухмыльнуться. Хоронили старика в дешевом гробу – дешевой душонке под стать. А через неделю мне вручили наследство.

Одна-единственная книжонка.

Красивая, кто спорит, в мягком кожаном переплете, с золотым обрезом. Тяжелая такая.

И вся зачитана до дыр.

Чуднó. Старик ничего, кроме спортивного раздела в «Дейли ньюз», не читал отродясь.

И чтоб книжку?

Что за?..

На обложке потускневшими золотыми буквами значилось:

«Добродетели».

Будто он знал, что это вообще такое.

Пролистал я ее.

???

Повсюду заметки тонким корявым папашиным почерком. На первой странице:

«Когда открываешь книгу, всегда что-нибудь узнаешь».

Конфуций.

Я отложил книжку.

– Самообразованием, что ли, вздумал заняться?

Козел.

Запиликал мобильник.

Звонил Брейди, мой босс. Забубнил:

– Соболезную насчет твоего старика.

Ну да. И прочее в том же духе.

Две минуты языком трепал. А потом:

– Прошлым вечером в клубе беда стряслась.

То есть:

– Где тебя черти носят?

И не вслух:

– Ну, откинул твой старик копыта, но ты-то должен следить, чтобы в клубе дела шли гладко.

Клуб «Кхесань» рядом с центром.

Излюбленное место

мафиози,

копов,

стриптизерш,

всякой мрази,

мелких сошек,

громил,

политиканов.

Место, где все оттягиваются, худо-бедно заключив перемирие.

Моя работа – чтобы все шло гладко. Оружие при входе я никого не просил оставлять, но типов с гонором старался сдерживать. И помощник у меня имелся. Мак-5 подошел бы лучше, но за неимением оного у меня была…

Сиси.

Смертельное оружие.

Брейди помешался на Вьетнаме, как Брюс[6] в свою золотую пору. Сомнительную эту традицию начал еще Джон Уэйн мерзкими «Зелеными беретами»[7]. Стоит поразглагольствовать о проигранной войне – и вот уже кажется, будто ты на ней воевал. И конечно же, Брейди постоянно крутил «Born in the USA»[8], будто это его личный гимн. И без разницы, что сам он с Украины.

Я заправлял клубом, и делал это хорошо.

Учил меня лучший из лучших – самый близкий дружок мой Скотти, но об этом потом.

Я умел ходить по ниточке, балансируя между бардаком и порядком. Когда растешь с папашей, любящим распускать руки, выучиваешься таким вот вещам. А когда мамаша тебя бросает, так уж и вовсе доверия ни к кому. Старик мой, ирлашка во втором поколении, был чувствителен, как всякий законченный психопат. Девиз у него был простой:

колоти ребенка до посинения да крути слезливые песенки –

«Danny Boy»,

«Galway Bay»,

«Molly Malone»[9].

Вылакай бутылку «Джеймисона».

Поплачься о себе несчастном.

Термин такой есть – «неблагополучная среда».

Выпивка, мозги набекрень, буйство.

Но книжки?

Да ни в жизнь.

Так на кой хрен ему этот красивый том в коже? Я открыл еще одну страницу наугад.

И прочел:

«Книга должна быть топором,

способным разрубить

замерзшее море

внутри нас»[10].

Фига себе.

Да если папаша способен был такое цитировать, да еще, господи упаси, в отношении себя, то какого хрена мне тогда делать с тем, что я про него уже знаю и понимаю?

Решил обговорить это с Сиси.

Сиси была малышкой Брейди. Во всех смыслах.

От роду двадцать пять, а опыта на все пятьдесят наберется, гнусного такого опыта.

И жестокого.

Личико потрясающее, глаза редкостного зеленого цвета, ротик, будто бы гением «Плейбоя» сотворенный.

В душе-то Сиси была девушка простая.

И хотела всего-навсего хренову тучу денег.

Желательно к весне.

Красотка редкая: увидишь – обомлеешь.

И что еще хуже, Сиси об этом знала.

И пользовалась вовсю.

И конечно, я ей вставлял. Если уж жизнь твоя – сплошное клише, то уж это самое общее место. Но вот в чем штука, мне с ней вроде как было о чем поговорить. А еще…

Как вам это?

Она читала.

В нашем клубе толклись молодые панки, выращенные на киношках вроде «Казино» и «Толковых ребят».

Разговаривали, как недоделанный Джо Пеши[11], со вставками из Трэвиса Бикла[12].

Книжки? Вот уж нет.

В книжках они не смыслили ни черта – что электронные читалки возьми, что «Нейшнл инквайер»[13]. А вот у Сиси – у той частенько рядом с вегетарианским коктейлем лежала книжка. Последняя, например, называлась «Этика городской девчонки».

Ей-ей.

Так что соображала она неплохо. Добавьте к этому проблески видавшей виды души в умопомрачительных глазах – что получится?

Чувственность с мозгами.

Стоял конец февраля, Нью-Йорк был холоднее, чем глаза моего старика.

Оставался час до открытия клуба, и все шло как обычно:

повар в запое,

официантки воют.

И огромный долг у одного парня. У всех кишка была тонка спросить:

– Ты, недоделок, не хочешь ли счет свой гребаный погасить?

Переведите

меня.

Типа надо задницу лизать и как-то снять денежки с опасного мерзавца.

Сиси хорошо понимала жаргон молодых да ранних.

Объяснила мне, что такое

«гнать пургу».

И еще эту идиотскую манеру – добавлять в конце предложения «ну как же», чтобы получилось ровно наоборот. Типа:

– Хорошо мне.

Выразительная пауза,

а потом:

– Ну как же.

Твою туда!

Но было одно словечко, которое меня выводило сверх всякой меры – универсальный ответ на все.

Типа:

– У тебя жена умерла.

– …а мне фиолетово!

Или даже хорошие новости:

– Ты в лотерею выиграл.

А тебе в ответ:

– …а мне фиолетово.

У меня от этого «фиолетово» крышу сносит.

Тогда прошло уже пять месяцев со смерти моего старика. Ну, пять с хвостиком.

Я считал. Еще бы – и радость ведь можно измерить.

Сиси в пьяном порыве рассказала, что у Брейди в квартире тонна коки и куча денег. Начала придумывать план.

Скотти к тому времени уже три месяца как умер.

Мы вовсю наслаждались моментом, пока не заявился Брейди. Сиси ставила мои любимые песни. У нас уже целая традиция сложилась. Сиси спрашивала:

– Корретто?

Это такая тонизирующая штука на итальянский лад. Кофеин с «Джеймисоном». И песни: U2 и «Bad».

Сразу слышно, как Эдж крут на гитаре.

Лорина Маккенит и «Raglan Road».

Старинная тоска. Ирландское наследство.

Клэш и «Condon Calling».

Потому что они круче всех.

Гретхен Петерс и «Bus to San Cloud».

Изнывающая красота.

Мы уже до середины дошли, и тут распахнулась дверь и ввалился Брейди. Сам он плотный – и мускулы имеются, и жирок. Лицо сплюснутое, в глазах ни капли веселья.

Вот его первая фраза:

– Выключайте-ка это дерьмо.

То есть надо «Born in the USA» ставить.

Снова-здорово.

Сам на взводе.

Каждый раз все новые высоты брал.

Типа:

– Сучка, давай ко мне в кабинет. Обслужи-ка меня.

Просто душка.

Скотти.

Мой лучший и, по правде, единственный друг.

Все говорят (а кто эти «все» – хрен их знает):

«Один друг или вообще нет друзей – разница огромная».

Скотти раньше был управляющим в «Кхесани». Меня взяли его помощником. Папаша наседал изо всех сил, чтобы я пошел по его стопам – тяжелым, скотским стопам – и поступил в нью-йоркскую полицию.

Ну да, хрена с два.

Я ходил на курсы по вечерам. Уразумел, что научиться там можно одному: корысть – это круто.

А я очень хотел быть крутым.

Днем работал – товары по полкам раскладывал. А еще –

как вам это?

Таскал сумки клиентам до машины. Почти невидимкой сделался – унижения, прости господи, хлебнул сполна. А потом

в одну прекрасную пятницу волок целую тонну какому-то мужику сорокалетнему к его «порше». Одет мужик был небрежно, но шмотки дорогие – явно не из «Гэпа»[14] (разве что он «Гэпом» владел), а загар какой – от такого ньюйоркцы на стенку лезут.

Зависть берет? Именно.

Ботинки – итальянские, так и кричат:

– Бедным-то быть – отстой.

Допер я тяжеленные пакеты до машины. Мужик даже глаз на меня ни разу не поднял – сунул доллар. Я говорю:

– Да вы охренели.

Он повернулся, посмотрел на меня голубыми глазищами (чисто Голливуд), засмеялся и сказал:

– Ты же мальчик на побегушках – вот и скажи спасибо.

Кое-что по наследству мне все-таки передалось – взрывной характер.

Вдарил я ему, а он перехватил кулак и спросил:

– Ты совсем тупой, шва?

Что еще за «шва»?

Мужик достал сотню.

– Этого тебе, обаяшке, хватит?

Я на него глянул со значением, мол:

«Повыеживайся еще надо мной – увидишь, что будет».

А потом произошли две вещи, которые изменили мою жизнь.

Во-первых, я его завалил.

Во-вторых, мой начальник все видел – прибежал тут же, помог мужику подняться, беспрестанно бормоча неискренние извинения, и пообещал:

– Сию минуту уволим мерзавца.

Мужик потер подбородок и начальника услал:

– Дайте-ка мне с ним переговорить.

Спросил:

– И что теперь делать будешь – в смысле с работой?

В руке у него все еще была зажата сотня, из губы текла кровь. Ну, я и говорю:

– Не знаю.

Мужик снова на меня посмотрел – внимательно.

– А в клубах тебе как – нравится, в ночных?

– Нравится, чему ж тут не нравиться.

– Хочешь работать в «Кхе»?

Вот такое было прославленное (вопрос – в котором смысле) местечко – можно даже полное имя не называть. Издевается он, что ли?

– Издеваетесь?

Нет.

Абсолютно серьезен.

Мужик-то был ого-го – тот самый, который и превратил это сомнительное заведение в эксклюзивный клуб. Повернулся к своему «порше» и сказал:

– Приходи туда вечером. Ровно в шесть. Черные штаны, галстук на резинке, белая рубашка и ботинки поудобнее.

До меня доходило, но худо. Я переспросил:

– Галстук на резинке?

– Ага, захочет клиент тебя отделать – сначала за галстук схватится, как пить дать.

Я уставился на сотку, которую он запихивал в карман (ничего не мог с собой поделать). Мужик рассмеялся.

– Съездил по физиономии новому боссу: штраф – сотня.

Великолепный «порше» газанул, а я прокричал ему вслед:

– А что за «шва» такая?

– Шва… это шваль.

Куинс, Нью-Йорк, 2011

Якоб Вайсен знает о смерти все – так знают близнеца, с которым выросли вместе. Продержавшись три года в пяти концентрационных лагерях, он видел смерть в самых зверских ее проявлениях и получал от нее самые жестокие уроки. Но тот период обучения завершился семьдесят лет назад. Смерть придержала для Якоба только один, финальный урок – и ждать его осталось недолго.

Вайсен не боится, поскольку тысячу раз имел возможность убедиться, что смерть дарует покой. Не боится – но и не спешит с ней встретиться. Слишком уж отчаянно он сражался за жизнь в те адские годы, чтобы теперь сдаться по такой банальной причине, как старость.

– Зейде[25], о чем ты думаешь? – спрашивает Лия, внучка Вайсена, заметив его хмурость.

– О смерти.

– О нет! Ну сколько можно?!

– Мэйдэлэ[26], однажды пойдет дождь. Вода поднимет меня, как пролитое на асфальт масло, и унесет в канализацию. Был человек – и нет его. Никто не оплакивает масляные пятна, а мы… мы, пожалуй, еще меньше заслуживаем скорби.

– Зейде, прекрати, пожалуйста. Терпеть не могу, когда ты вот так…

Лия крутит баранку. Они выезжают из аэропорта Кеннеди на скоростное шоссе Ван-Вик.

– Не нравится, когда я правду говорю?

– Это только твоя правда, зейде, не всеобщая.

Он задирает рукав пиджака, закатывает рукав рубашки и стучит узловатым пальцем по дряблой коже предплечья с выблекшей татуировкой лагерного номера.

– Нет, мэйдэлэ, это не только моя правда, это просто правда. Я постиг правду масляных пятен и пепла… Сегодня ты жив, а завтра тебя нет, и все, ты забыт. А из забвения нет возврата.

– Забывают не всех, – раздраженно возражает Лия. – И тебя, и твоего друга Исаака Бекера будут помнить. Ваши имена навсегда связаны с «Книгой призраков».

«Ну конечно, „Книга призраков“. Вот же дерьмище, – сетует Якоб. – Насчет того, что мы с Исааком навсегда связаны, Лия права. Но откуда ей знать, что мы с ним дружили, как паук с мухой?»

Якоб пугается собственных мыслей. Слишком много накопилось горечи и вины за десятки лет, и достаточно малейшей трещины в самообладании, чтобы все это хлынуло наружу. Он решает не говорить ни слова, пока не приедет на аукцион. Уж что-что, а держать язык за зубами он умеет. Там, где пришлось осваивать эту науку, плохим ученикам двоек не ставили – их наказывали пулей или «дезинсекцией». Хочешь выжить – помалкивай. А еще учись обманывать, ложь должна стать твоей второй натурой. Особенно ценилась она в Биркенау, в «предбаннике» газовой камеры.

«Не забудьте повесить бирки, чтобы после душа забрать ваши вещи».

Эту подлую фразу он научился выдавать без запинки и абсолютно уверенным тоном на идише, немецком, русском, украинском, польском, венгерском, чешском, голландском… Список длинный. Иногда по ночам Якоб просыпается с многоязыкой ложью на устах. Охранник Хайльманн, редкостный подонок с куском угля вместо сердца и физиономией точно место авиакатастрофы, любил однообразно пошутить над Вайсеном. После того как очередную партию мертвецов отвозили на тачках к печам, он говорил: «У вас, евреев, останутся ужасные воспоминания – как ваши соплеменники не смогли вернуться за своим барахлом. Кстати, интересно, куда они все отправились?»

Каждый раз он смеялся, и этот смех ранил, точно нож. Якоб не мог понять, почему столько лет спустя вспоминает Хайльманна. Как будто вдруг разом закровоточила тысяча колотых ран.

Доктор взял дрожащими руками специальную прищепку и сунул в рот. Порой это был единственный – хотя и приносящий боль – способ широко раздвинуть челюсти. Очень осторожно он пропихнул головку булавки в рот, до самых десен, и попытался вставить ее между стиснутых зубов.

С трудом сдерживая слезы, он приступил к совершению внутренней сделки. Тупую пульсирующую боль он стерпит, если это позволит отказаться от морфина и сохранить ясность ума. Временами казалось, будто раскаленный вертел пронзает скулы, но он держался, хотя глаза туманились от слез. В глубине души он боялся лишь подавляющих, парализующих волю страданий, которые рано или поздно сделали бы его беспомощным, поставив крест на деле всей его жизни.

Стояла осень тысяча девятьсот тридцать восьмого года, по радио передавали неутешительные новости. В марте немцы вторглись в Австрию, не встретив никакого сопротивления. Доктор старался внушить себе, что это еще можно пережить. Однако вскоре ввели расовые законы и издали указы об имуществе евреев, якобы полученном нечестным путем и поэтому подлежавшем немедленной конфискации без предупреждения. Когда его книги начали сжигать прямо посреди улицы, он шутил о том, какой большой путь прошла цивилизация. «В Средневековье сожгли бы меня самого». А потом нацисты появились в его собственном издательстве и, угрожая пистолетом его сыну, конфисковали бухгалтерские книги. После этого в его венскую квартиру на улицу Берггассе, девятнадцать, без приглашения пришли люди из гестапо и унесли с собой шесть тысяч шиллингов наличными. Оставалось лишь искать помощи у влиятельных друзей из-за границы, выбрать страну, где он с семьей мог бы найти приют, если бы они каким-то чудом бежали из Австрии, прихватив с собой остатки ценностей.

Теперь он в Лондоне, а войска Гитлера заняли Польшу. Как сообщили по радио, фюрер потребовал от чехов покинуть Судетскую область. А в Австрии коричневорубашечники, орудуя дубинками, переколотили витрины в магазинах, принадлежавших евреям. Оставшимся в стране родственникам доктора угрожала опасность, на их улице почти каждую неделю происходили грабежи и погромы. Всего этого нельзя было ни предотвратить, ни хоть как-то сдержать. Между тем рак уже распространился почти по всему его организму.

В последнее время доктор перенес несколько серьезных операций: ему удалили большую часть верхнего неба с правой стороны, и потребовался протез, разделяющий рот и носовую полость. Фрейд называл его «монстром» – протез постоянно раздражал слизистую рта и мешал говорить. Его выговор никогда не был благозвучным, но теперь, когда слова давались ему с трудом, стал гнусавым и неприятным для него самого. Он не признавал обезболивающих, кроме простого аспирина. Старику было восемьдесят два. Рукопись его последней и самой рискованной книги, которая пугала и в то же время волновала доктора, лежала на столе, ожидая завершения. Для работы требовался ясный ум. Но следовало как-то отвлечься, чтобы легче переносить мучения. Он вынул прищепку изо рта и покрутил там пинцетом, чтобы между протезом и нижней челюстью образовалась щель. Затем он воткнул туда кубинскую сигару, чиркнул спичкой и закурил, откинувшись на кушетку, где пациенты, такие как Дора и Человек-крыса, делились с ним своими самыми страшными тайнами и душевными волнениями.

Он уже давно был заядлым курильщиком. Недуг разрушал его тело с тысяча девятьсот двадцатого года, и если бы дочь Анна увидела отца с сигарой, она бы страшно рассердилась. Но это было единственным удовольствием, оставшимся старику в чужой стране. Правда, вопреки его ожиданиям, после уплаты непомерно высоких налогов и пошлин нацисты вдруг вернули мебель и книги из его кабинета в Вене. Немного успокоившись, он огляделся. У стены стояла знаменитая кушетка с бархатными подушками и персидским ковром, рисунок на котором был столь же ярким и замысловатым, как и сны пациентов, оказывавшихся на ней. У изголовья примостилось зеленое кресло-бочонок: оно позволяло доктору быть вне поля зрения пациента и делать заметки. На стенах висели фотографии, перевезенные из венской квартиры: высеченный в скале храм Абу-Симбел, Сфинкс, задающий загадку Эдипу, и несколько близких друзей. Покрывало, книжные полки и даже рабочий стол терялись среди множества египетских древностей, в числе которых были статуэтки Осириса, Исиды и богини-воительницы. Но самое почетное место занимала фигурка Афины. Своим невозмутимым видом и задумчивостью она напоминала доктору любимую дочь Анну. Он провел немало часов в этом кабинете, окруженный знакомыми вещами, и все равно тосковал, чувствуя себя потерянным. Теперь же, сделав первую затяжку, он приободрился и вновь стал властным и мудрым. Запах сизого дыма пьянил, проникая в легкие, и воскрешал в памяти лучшие времена. Да, иногда сигара – это не просто сигара.

– Отец, что ты делаешь? – В дверях появилась Анна. – Отдай мне эту гадость.

Она двинулась вперед, протягивая к нему руку. Любимая дочь. Увы, девочка выросла слишком умной, на свою беду, и оставалась незамужней в свои сорок три года. Доктор беспокоился о ней, тем более с учетом высокой степени вытеснения, выявившейся в результате проведенного им самим психоанализа. И все же она была его отрадой и подавала большие надежды на будущее. Самая младшая из шести детей в семье и самая способная, острым умом и проницательностью она напоминала отца; тот твердо верил, что однажды она и сама станет выдающимся психоаналитиком. Во время бегства из Австрии ей пришлось взвалить на себя тяжелую ношу. Что еще важнее, только ей он позволял ежедневно устанавливать протез в свой горящий от боли рот, и только она могла продолжить дело всей его жизни, когда он уйдет.

– Откуда она у тебя? – спросила Анна, забирая сигару.

– Недавно приходил этот назойливый мистер Дали и принес ее, – признался доктор. – Его картины меня не впечатляют, а вот сигары по-прежнему бесподобны.

– Раз ты куришь, значит ты такой же ненормальный, как он. Ты же сам доктор, так почему не слушаешься своего врача? Разве ты недостаточно болен?

– Верно, но если ты не хочешь моей немедленной смерти, позволь мне докурить эту сигару.

– Вздор, – ответила она и вытащила сигару из его сморщенных пальцев, – если не образумишься, совсем лишишься челюсти.

– Тогда пусть мне сразу отрежут голову, и дело с концом, – процедил он сквозь зубы.

– Ладно, послушай, к тебе пришел посетитель.

– Ему было назначено?

Переезд и бессонница в последнее время совсем выбили его из рабочего графика.

– Нет, и я не уверена, что его стоит принимать.

– Кто же это?

– Антон Зауэрвальд.

Доктор сидел в своем рабочем кресле прямо, словно древний тотем. Одна нога свисала с подлокотника. Услышав это имя, он встрепенулся.

– Зауэрвальд из Вены?

– Он самый.

Фрейд взглянул на лицо дочери, на ее слегка вытаращенные глаза, и скривил рот в подобии улыбки.

– Он ждет внизу, – добавила Анна.

Доктор погладил седую бороду, уход за которой в последнее время стал для него обузой.

– Чего он хочет?

– Он мне не докладывал, – Анна заговорила торопливо, в несвойственной ей манере. – Настаивает на приватной беседе. Говорит, дело чрезвычайно важное. Странно, как его вообще пустили в страну.

– Некоторые англичане все еще уповают на мирный исход, – пробормотал доктор. – Они пока не испытали на себе вражеского натиска.

– Я велела ему уйти, но он очень настаивал. Вежливо попросил хотя бы сообщить о своем визите и назвать имя вашего общего знакомого, Йозефа Херцига.

– Ну хорошо, зови его, – со вздохом согласился доктор, разгоняя застоявшийся в воздухе дым.

– Ты уверен?

– Мне просить тебя дважды?

Анна глянула с отвращением на сигару, дымящуюся в ее руке, и вышла из комнаты.

До него донеслись подчеркнуто вежливые голоса из передней и щебет птиц из сада. На лестнице послышалась тяжелая поступь, и доктор напрягся. Он пожалел о сигаре, которую забрала дочь.

– Доктор Фрейд?

Перед ним стоял человек лет тридцати, среднего телосложения, со светлыми волосами и серо-голубыми глазами, в темном твидовом костюме, узком в талии и широком в плечах – вероятно, приобретен у одного из лучших венских портных с приличной скидкой. Нос покраснел и казался восковым, словно его слишком сильно терли. Под мышкой он держал пухлый кожаный портфель для документов.

– Извините, что не встаю вам навстречу, – процедил доктор сквозь зубы и красноречивым жестом обвел свое дряхлое тело.

– Понимаю, – кивнул Зауэрвальд. – Могу я присесть?

Фрейд указал на простой деревянный стул около книжного шкафа. Однако Зауэрвальд занял зеленое кресло доктора, стоявшее у изголовья кушетки.

– Вы знаете, кто я? – спросил он, повернув кресло так, чтобы в упор глядеть на доктора.

– Мне знакомо ваше имя.

– Не сомневаюсь. – Зауэрвальд положил портфель на колени. – Много лет назад я учился у профессора Йозефа Херцига в Венском университете.

– Херциг был хорошим человеком и неплохо играл в карты, – сказал доктор, делая паузы в словах. – А вы тогда работали химиком.

– Да, я заведовал лабораторией в Вене, когда меня наняло правительство.

– Э-э…

– Конечно же, это было давно, тогда кое-кто носил нагрудный знак Отечественного фронта[30] на лацкане и свастику за отворотом пиджака. Национал-социалисты считались группой террористов, ответственной за взрывы по всей Вене. От меня требовалось сотрудничать с полицией и анализировать состав взрывчатых веществ, использованных в бомбах. В этом я преуспел, поскольку благодаря нашему общему другу доктору Херцигу развил в себе такие качества, как терпеливость, наблюдательность и способность к тщательному планированию.

Фрейд прикрыл рот ладонью, скрывая усмешку. Он и виду не подал, что уже слышал эту историю перед отъездом из Вены. В действительности Зауэрвальд превосходно разбирал и анализировал взрыватели, поскольку сам создавал их за день до того в своей лаборатории. Вот и вся терпеливость, наблюдательность и способность к тщательному планированию.

– Полагаю, вы приехали ко мне не для разговоров об артиллерийских орудиях, – как ни в чем не бывало заметил Фрейд.

– Разумеется, господин профессор, вы правы, – согласился Зауэрвальд, похлопав по своему чемоданчику. – У нас есть дела поважнее. В последнее время вы наверняка слышали обо мне, ведь я состою в национал-социалистической партии. Мне и моим товарищам поручили изъять незаконно нажитое имущество евреев в пользу германского государства. Кроме того, я должен особенно внимательно присмотреться к вам и членам вашей семьи.

– Понимаю.

– Доктор Фрейд, вы, разумеется, помните, как в Вене к вам в издательство и на квартиру пришли представители партии, дабы провести тщательное расследование и конфисковать соответствующие бухгалтерские записи.

Разбой с одобрения правительства. Доктор поморщился, и протез вонзился в его травмированное нёбо. Надавив языком, он попытался удержать инородный предмет. Нацистские варвары пришли в издательство и, угрожая пистолетом его сыну Мартину, обчистили сейф до последней монеты, а затем явились к доктору домой и забрали шесть тысяч австрийских шиллингов как ни в чем не бывало. Но что самое возмутительное, гестаповцы увезли на допрос его драгоценную Анну, а он ходил из угла в угол, беспрестанно курил, будучи не в силах ни есть, ни говорить, и тревожился, как бы ее не забрали в лагерь Дахау, о котором уже ходили слухи. А когда она наконец вернулась, измученная, но невредимая, он плакал и клялся употребить все силы, оставшиеся в изъеденном болезнью теле, чтобы устроить их побег из Австрии.

– Вы могли не знать, – продолжал Зауэрвальд, – но я тоже побывал в вашем издательстве после того, как там потопталось стадо этих баранов, и забрал все, что они не заметили.

– Насколько я помню, там мало что осталось. – Фрейд беспокойно заерзал на вращающемся стуле.

– Напротив, эти идиоты были так заняты, набивая карманы деньгами, что пропустили самое ценное – ваши книги и записи.

Фрейд ничего не ответил, лишь поправил очки и внимательно всмотрелся в собеседника.

– Каюсь, хоть я и слышал, как высоко ценит вас профессор Херциг, но так и не удосужился ознакомиться с вашими работами.

Зауэрвальд потер свой чемоданчик ухоженными руками, входя во вкус.

– Как я уже сказал, мои интересы лежали главным образом в области химии, поэтому до сих пор меня не слишком занимали подавляемые желания и скрытая агрессия. Но, изучив ваши записи, я обнаружил ранее неведомый мне мир. Вы великий мастер по раскрытию чужих секретов, не так ли, господин профессор?

– Да, некоторые так утверждают, – возразил Фрейд, пожав плечами. – Однако я нахожу это толкование психоанализа поверхностным и примитивным.

– В самом деле? – Зауэрвальд притворно надулся, выпятив нижнюю губу. – Что ж, доктор Фрейд, я, кажется, раскрыл кое-какие ваши секреты.

Доктор судорожно глотнул воздух. Холодная струя проникла сквозь отверстие во рту и обожгла нёбо.

– Не понимаю вас.

Зауэрвальд достал из чемоданчика кипу бумажных листов.

– Вот переписка с банками Цюриха, Парижа и Лондона. Вы многие годы отправляли деньги за границу, что абсолютно незаконно.

Доктор молчал.

– При выезде из Австрии вас могли задержать и заключить в тюрьму вместе со всей семьей, – укоризненно произнес Зауэрвальд, повысив голос. – С вашей стороны это чистейшее предательство, которое заслуживает наказания.

Доктор попытался кончиком языка поправить протез, чтобы расслабить напряженные связки.

– Вас следует наказать по всей строгости закона, – говорил Зауэрвальд, брызгая слюной. – Вы наживались на неврозах буржуазии, а тем временем наш народ умирал с голоду. Вы нарушали расовые законы, ограничивающие еврейское тунеядство. Вы совершили государственную измену, утаивая эти деньги от государственной казны.

С этими словами Зауэрвальд хлопнул рукой по чемоданчику, по-прежнему выпуклому, будто содержимое все еще находилось внутри. Голос его начал срываться, а черты лица стали жесткими.

– Возраст и слава не послужат вам оправданием, – продолжал он. – Вы должны болтаться на виселице вместе со всей вашей семейкой, а не жить припеваючи в окружении любимых статуэток и фотографий, попивая чай, заваренный на кухне дочерью. Мне ничего не стоит положить всему этому конец и оставить вас умирать без медицинской помощи. Партийное начальство отблагодарит меня повышением по службе.

– Но вы ведь так не поступите, – спокойно заметил Фрейд.

– Нет.

Зауэрвальд выдохнул и разжал кулаки, краска вновь прилила к его лицу.

– Мне вернули паспорт, – заметил доктор, чеканя слова, невзирая на протез, – и позволили сесть на «Восточный экспресс» вместе с семьей. Теперь я в другой стране, вдали от виселицы. Со мной моя жена, дети в полной безопасности. Почему же вы говорите так, будто у меня есть причины вас опасаться?

– Доктор Фрейд, ваши сестры все еще живут в Австрии?

– Да, это так.

– Пока что все четыре целы и невредимы, но даю вам слово, в Рейхе они недолго будут наслаждаться свободой.

Доктор окинул взглядом уцелевшую часть своей коллекции древностей, думая о незамужней сестре Дольфи. Старая дева посвятила жизнь заботам о матери. У Фрейда заныла челюсть, на глазах выступили слезы. Он презрительно фыркнул.

– О чем же вы хотите говорить со мной?

– Доктор Фрейд, я хочу говорить с вами о книгах.

С этими словами Зауэрвальд скрестил ноги, устраиваясь поудобнее.

– О книгах?

– Да, о ваших книгах, еще не опубликованных. Разумеется, вы лучше разбираетесь во всем этом. Давайте поможем друг другу.

– Каким образом?

– Вы позволите? – Зауэрвальд прищурился, отложил чемоданчик и поднялся. – Сидя за вашим столом, я заметил кипу бумаг. Для рукописи стопка слишком толстая.

Фрейд не обернулся – он знал, какие бумаги лежат на столе.

– Простите мне мое любопытство, доктор, не над этой ли книгой вы сейчас работаете? – спросил Зауэрвальд, пересекая комнату.

– Возможно, – пробормотал Фрейд.

– В таком случае это долгожданная «Книга Моисея».

Зауэрвальд остановился в шаге от Фрейда и, склонившись над его столом, стал жадно разглядывать листы, написанные от руки ценой многих часов мучительной боли.

– Возможно, – повторил Фрейд, избегая взгляда Зауэрвальда. Он не желал видеть, как незваный гость переходит все границы, бесцеремонно вторгаясь в его личное рабочее пространство.

– Вы уже давно работаете над этой книгой? – Зауэрвальд слегка пригладил кончиком пальца загнутый угол страницы. – Я читал отрывок из нее в журнале «Имаго».

Фрейд покосился на него.

– Не ожидал, что высокопоставленные члены нацистской партии подписываются на малопонятные журналы по психоанализу.

– Вы забываете, что я тоже доктор и ученый, господин Фрейд, – ответил Зауэрвальд, обиженно поджав губы. – И я занимаю не слишком высокое положение в партии, по крайней мере пока. Но, как уже было сказано, заглянув в бумаги, я сразу заинтересовался вашей работой.

– Что ж, я польщен, – сухо ответил Фрейд, все еще избегая смотреть на собеседника; к тому же пахучий одеколон Зауэрвальда раздражал его и вызывал жжение в глазах.

Зашуршала бумага. Фрейд понял, что гость листает страницы.

– Вы храбрый человек, доктор Фрейд. В своих работах вы затрагиваете такие темы, о которых другие побоялись бы даже заикнуться.

– Некоторые мои критики предпочли бы вовсе о них не слышать.

– Да, конечно.

Фрейд обернулся и заметил, что гость кивнул и стал листать еще энергичнее.

– Собственное «я» и подсознание, – продолжил тот, – вред подавления сексуальных желаний, анальная и оральная фиксация, влечение к смерти. Мало кто рискует думать о таких вещах, не говоря уже о том, чтобы доверить их бумаге.

– Может, и так.

Пшеничные кудри упали на глаза Зауэрвальда. Он откинул их, все больше распаляясь.

– До сих пор вы не боялись публиковать свои книги. Я читал «Тотем и табу», «Толкование сновидений», «Будущее одной иллюзии», «Три очерка по теории сексуальности»…

– Надеюсь, вы их купили, – прервал его Фрейд, – а не взяли в библиотеке.

Зауэрвальд хрипло рассмеялся:

– Разумеется. Еще я читал «Остроумие и его отношение к бессознательному». Удивительные, потрясающие труды. Никто, кроме вас, не осмелился бы написать такое.

– Вернее, не совершил бы подобной глупости, – заметил Фрейд.

– Однако вы еще не опубликовали «Книгу Моисея».

– Она не готова.

– В самом деле?

Доктор обернулся и увидел, как его гость берет со стола всю стопку и взвешивает ее в руке. Затем Зауэрвальд снова устроился в кресле у изголовья кушетки, скрестив ноги, нацепил очки и приступил к более тщательному изучению текста.

– Вы помните, что я побывал в издательстве и видел ваши записи? – спокойно спросил Зауэрвальд, поправляя очки. – Ведь я знаю, сколько лет вы работали над «Книгой Моисея». Почти весь этот материал я уже видел в Вене. Книга давным-давно написана, почему же вы ее не публикуете?

– Лишь автор может сказать, готова его книга или нет.

– Мы оба знаем, что вы лжете, – сказал Зауэрвальд, холодно взглянув на доктора. – Вы не опубликовали ее, потому что испугались.

– Я слышал, – перебил его Фрейд, – что нацистские ученые работают над революционными проектами, но никак не думал, что один из них предполагает чтение мыслей. Может статься, вы упраздните психоанализ за ненадобностью, и тогда не придется меня убивать.

– Я не осуждаю вас за страх перед собственной книгой, – ответил Зауэрвальд, пропуская слова доктора мимо ушей и продолжая перебирать страницы рукописи. – Ваши идеи выглядят крайне провокационными. Одна теория о том, что Моисей был не евреем, а египтянином, способна вызвать бурю негодования.

– Что вам угодно, мистер Зауэрвальд?

– Доктор Зауэрвальд, если позволите. Я изучал в университете медицину и право, так что заслуживаю уважения не меньше вашего. Позвольте напомнить, что мы говорили о ваших сестрах.

Фрейд прикрыл рот рукой и стиснул челюсти, едва не сойдя с ума от боли.

– Да, я не забыл, – процедил он сквозь зубы.

Зауэрвальд взял лист, лежавший сверху, и переложил его в самый низ.

– Это кощунственная идея, но вы на этом не остановились, – продолжал он невозмутимо. – Вы утверждали, что если Моисей существовал, он, без сомнения, был приверженцем фараона Эхнатона.

– Верно, – равнодушно кивнул Фрейд. В его голове промелькнул образ кричащего человека с картины Мунка.

– А этот фараон был первым в истории монотеистом, он приказал уничтожить изображения всех великих богов Египта и поклоняться одному лишь богу солнца.

– Не я первый заговорил об этом. Крупнейшие специалисты выдвигали похожие теории.

– Однако вы пошли дальше остальных. – Зауэрвальд потянулся было за статуэткой богини Нейт, стоящей на ближайшей полке, но тут же раздумал. – Вы заявили, что после смерти Эхнатона, когда народ Египта вернулся к многобожию, язычник Моисей, этот фанатик, отправился в пустыню с разномастной группой евреев. Там он убедил их стать кочевниками, присоединиться к культу жестокого бога вулканов и создать новое религиозное течение.

Фрейд сцепил пальцы в замок, осторожно подыскивая слова, будто скульптор, выбирающий камень для работы.

– Что ж, возможно, именно так все и было, однако я никогда не претендовал на звание историка или археолога. Я всего лишь старик, высказывающий свои догадки.

– Верно, доктор. Это ваше ремесло. Вы исследуете человеческий разум, размышляете и строите предположения, основываясь на фактах. А ваша слава и положение говорят о том, что ваши догадки чаще всего верны.

– «Чаще всего» не значит «всегда», – возразил Фрейд. – Мне случалось крупно ошибаться.

– Не скромничайте. – Зауэрвальд взял еще несколько страниц и положил на приставной столик из красного дерева. – Мы подходим к самому главному. К расследованию убийства.

Фрейд переместил давление с правой стороны челюсти на левую, чтобы, скрежеща зубами, не лишиться остатков лица.

– Вы начитались приключений Шерлока Холмса?

– Вовсе нет, я нахожусь под впечатлением от книги Зигмунда Фрейда. Никто, кроме него, не смог бы так написать. Среди прочих утверждений есть и самое невероятное. Вы обвиняете собственный народ в величайшем преступлении за всю историю человечества.

Фрейд попробовал сглотнуть и не смог: подвела слюнная железа.

– Вы неверно истолковали мою книгу.

– Не думаю, господин профессор, – возразил Зауэрвальд, постукивая по столу ногтями. – Вы написали, будто евреи убили своего пророка, а затем скрыли преступление. Вы заявили об этом крайне недвусмысленно и смело. По вашим словам, запреты новой религии показались этим блуждающим евреям слишком суровыми, поэтому они взбунтовались, убили своего вождя и похоронили в песках Синайской пустыни, где его останки никто и никогда не найдет. Чувство вины за неискупленный грех переполнило души следующих поколений, и тогда они провозгласили Моисеева бога своим, а об убийстве пророка, много лет назад призывавшего их к единобожию, благополучно позабыли. Блестящая и свежая идея. Только вы способны написать такое, доктор Фрейд. Понимаю, почему вам не хватило духу опубликовать книгу.

Фрейд поморщился и презрительно фыркнул. Хуже всего, что этот нахал был недалек от истины. На днях сосед доктора, величайший еврейский библеист Авраам Шалом Йехуда, заглянул к нему и умолял не публиковать скандальную «Книгу Моисея», а ведь он прочел лишь небольшую выдержку в журнале «Имаго». О том же писали американские евреи: до них дошли слухи о статье, и они просили Фрейда изъять из продажи этот выпуск, особенно теперь, когда мир балансировал на грани войны. А недавние события в Германии показали, что еврейский народ в Европе находится под угрозой уничтожения. «Зауэрвальд…» Это имя звучало как заклинание, от него веяло болотной жижей и зловонными поганками.

– Не могу представить себе, что вы проделали долгий путь из Вены в Лондон только для разговора о книге, еще не ушедшей в типографию.

– Еще? – переспросил гость, раздувая ноздри. – Это обдуманное решение или всего лишь знаменитая «оговорка по Фрейду», в которой вы уличаете своих пациентов?

– Я собираюсь опубликовать эту книгу, – заявил Фрейд, воздев дрожащий указательный палец. – Всю жизнь я занимался вопросами, о которых не принято говорить в приличном обществе, что же мне помешает теперь?

Зауэрвальд слегка наклонился и протянул руки, повернутые ладонями вверх, так, словно желал вызвать собеседника на откровенный разговор.

– Некоторые могут подумать, будто вы оказываете поддержку врагам своего народа.

Фрейд прочистил горло от мокроты, не сводя глаз с собеседника.

– Вы ошибаетесь. Цель книги – не опорочить религию моего народа, а исследовать отличительные черты евреев и понять, как они могли изменяться с течением времени.

– Не станете же вы отрицать, что для некоторых она станет оправданием их нежелания участвовать в войне и спасать евреев, – с издевкой сказал Зауэрвальд.

– Вы переоцениваете мое влияние на людские умы, – возразил Фрейд, покачав головой. Он не проглотил наживку. – Я даже не уверен, способна ли эта тоненькая книжечка, которую вы держите в руках, хоть кого-то взволновать.

– Автор далеко не всегда может предугадать прием, который встретит его книга. – Зауэрвальд усмехнулся и откинулся назад, оторвав ноги от пола. – Тем не менее я приветствую ваше решение двигаться дальше. Когда ждать публикации?

– Нужно еще перевести книгу на несколько языков и отредактировать. Мой американский издатель планирует выпустить ее будущей весной.

– Wunderbar[31]. – Улыбка на губах Зауэрвальда погасла, как вспышка. – Извините, доктор Фрейд, но я хочу задать вам нескромный вопрос.

– Вы вдруг вспомнили о приличиях?

– Ни для кого не секрет, что ваше здоровье за последние месяцы значительно ухудшилось и вы жестоко страдаете. – Гость поджал свои губы кирпичного цвета. – Рассчитываете ли вы дожить до выхода книги в свет?

Наступила тишина. Сперва ее заполнили птичьи трели, потом они стихли. Послышался шум воды в уборной. На улице заплакал ребенок.

Всю жизнь он изучал эмоциональные реакции пациентов, отчего выработалась привычка как можно объективнее отслеживать и анализировать собственные отклики на происходящее. Однако на мгновение он превратился в маленького мальчика с венской улицы, пылающего гневом, когда какая-нибудь грубая скотина, ненавидящая евреев, сбивает новую меховую шапку с его кроткого отца, а он не может дать отпор.

– Говорить так подобные вещи – мерзко и бесчеловечно, – спокойно ответил Фрейд. – Если бы не мои сестры, я указал бы вам на дверь.

– Но вы так не поступите.

– Что же вам от меня надо? Говорите наконец, ради всего святого.

Зауэрвальд вальяжно развалился в кресле, заложив руки за голову.

– Я нуждаюсь в вашей помощи, чтобы стать писателем.

– Вы серьезно.

– Больше, чем когда-либо. – Гость открыл свой чемоданчик и достал тоненькую книжечку в кожаной обложке, с золотым тиснением на корешке. – Я отдал рукопись лучшему в Вене переплетчику и заплатил ему из своих денег.

«И забрал их обратно, арестовав беднягу», – мрачно подумал Фрейд.

Зауэрвальд улыбнулся, и кожа на его скулах натянулась, как колбасная оболочка. Он отложил чемоданчик, поднялся, бодрым шагом пересек комнату и протянул книгу Фрейду.

Доктор взял ее, положил на колени и на секунду прикрыл глаза, пытаясь взять себя в руки.

– Вы сами ее написали?

– В некотором роде, – кивнул Зауэрвальд.

– Вы хотите, чтобы я прочитал ее и высказал свое мнение?

– Не совсем так.

– Я не понимаю… – прищурился Фрейд.

– Откройте книгу.

Негнущимися шишковатыми пальцами Фрейд перевернул обложку и прочитал заголовок: «Украденное первородство». Набрано шрифтом «Гарамон» размером в четырнадцать пунктов. Тут взгляд доктора скользнул к строке с указанием имени автора, и его сердце на миг замерло.

– Как это понимать?

Он поднял голову. Перед глазами все плыло.

– Вам должно это льстить.

– Мне должно льстить то, что мое имя стоит на чужой книге?

– Многие писатели мечтают, чтобы другие делали работу за них, – ответил Зауэрвальд, шаловливо двигая бровями. – Я ожидал от вас благодарности.

Дрожащими руками Фрейд стал переворачивать тонкие страницы в поисках мыслей и слов, свойственных его стилю. Как и у большинства писателей, у него имелись страстные поклонники и ярые критики, и доктор всегда испытывал удовольствие, находя в чужих работах следы своего влияния. Однако в этой он значился автором, а между тем ее стиль повергал в шок. Буквально каждый абзац изобиловал примитивными фразами и умонастроениями: «Этот самодовольный, так называемый „избранный“ народ… Пример ложной, вводящей в заблуждение отваги, повторяющейся на протяжении всего искаженного хода истории… самая ужасная ложь, произнесенная с муравьиной мудростью… ханжеская законность паразитического воровства…»

– И вот это вы хотите приписать мне? – Фрейд закрыл книгу, положил на край стола и, ощущая головокружение и тошноту, рухнул на свой скрипучий стул. – Зачем вы это сделали?

Зауэрвальд вернулся в зеленое кресло.

– Просто я взял идею, высказанную вами в «Книге Моисея», и довел ее до логического завершения. Даже вам, господин профессор, не хватает храбрости, чтобы сказать всю правду.

– Какую еще правду?

– О том, что вся эта религия, весь этот народ, вся его культура, вопреки мнению многих, основаны на лжи гораздо большей, чем умолчание об убийстве пророка и сокрытие своего преступления. Все началось с вопиющего обмана и предательства. И с тех пор положение становится только хуже.

Фрейд схватил себя пятерней за палец, так, будто бы держал сигарету.

– Объяснитесь.

– Будет лучше, если вы сами прочтете на досуге. Я весьма горжусь этим трудом.

– Увольте. Я уже слишком стар. Думаю, вас не затруднит пересказать мне краткое содержание книги.

Зауэрвальд вздохнул.

– Что ж, если вы настаиваете… – согласился он обиженно; уголки его рта разочарованно опустились. – Я постарался, насколько мог, перенять ваш стиль и ваш подход к работе. Подобно вам, я взял за основу Библию, положил ее на кушетку, как пациента, а затем препарировал, решительно и бесстрастно.

– Я не препарирую пациентов, а подвергаю анализу.

Фрейд стал водить языком во рту, пытаясь избавиться от тошнотворного привкуса.

– Разница не слишком существенная, – самодовольно ухмыльнулся Зауэрвальд. – Начну с легендарного события, которое произошло задолго до истории с Моисеем. Вам, разумеется, знакомо жизнеописание Авраама в Книге Бытия.

– Полагаю, речь идет о его попытке принести в жертву своего сына Исаака? – с беспокойством спросил Фрейд. – Я уже писал о чем-то подобном в книге «Неудовлетворенность культурой».

– Пожалуйста, не гадайте. Желательно, чтобы вы восприняли эту книгу без предубеждения. Мы коснемся того, что предшествовало упомянутому вами эпизоду. Итак, Аврам, как его тогда звали, покинул землю Ур вместе со своей бесплодной и сварливой женой Сарой и поселился в Ханаане. Затем они оказались в Египте, где Аврам испугался, что его убьют, и в приступе постыдного малодушия солгал фараону, назвав Сару своей сестрой. Фараон все равно узнал правду и поступил с ними как порядочный человек.

– Занятный случай, – заметил Фрейд, пожав плечами, – и не более.

– Это лишь первый пример, дальше все становится хуже. В последующих главах Бог обещает Авраму произвести от него великий народ и расселить потомков от Нила до Евфрата. У Аврама родился сын, не от бесплодной Сары, а от рабыни-египтянки по имени Агарь. Измаил, сильный и способный мальчик, обещал стать достойным наследником.

– Да-да, я знаком с этой историей, – прервал его Фрейд, заламывая руки и стараясь скрыть отвращение. – Ближе к сути, пожалуйста.

– Все просто: первенец должен был занять законное место в ряду пророков, – объяснил Зауэрвальд с радостью, нет, даже с наслаждением в голосе! – Между тем автор повествования выдумывает нелепую историю о том, как Агарь насмехается над Сарой, за что ее с ребенком якобы прогоняют в пустыню. Там они чудом остаются живы и становятся прародителями великих арабских племен. Тем временем Саре наконец удается зачать ребенка, Исаака, который занял место своего сводного брата в линии наследования.

– Зауэрвальд, это ни для кого не секрет. Незачем тыкать меня носом в эти истории…

– Прошу вас, господин профессор, вы сами себя задерживаете. – Зауэрвальд откинулся на спинку кресла и скрестил руки на животе. – В следующей главе вашей книги, которую я отредактировал, так сказать, одним махом, вы наглядно показываете, что эта склонность к обману и воровству прослеживается и в следующем поколении. У Исаака рождаются два сына, Исав, сильный и волосатый, и Иаков, слабый и беспомощный. По закону Исав как первенец должен унаследовать все земли своего отца. А на деле Иаков хитростью крадет у старшего брата право первородства. Он приходит к Исаву, изнемогшему от усталости и голода после тяжелой работы, и уговаривает его отказаться от своих прав за миску каши. На этом обман не заканчивается. Иаков идет к своему слепому умирающему отцу, обернув руки шкурами, из-за чего они становятся похожи на волосатые руки Исава, и крадет отцовское благословение, предназначенное старшему брату. Много веков спустя потомки Исава образовали народ Эдома, влившийся в состав арабских племен и…

– Ради бога… – Фрейд забарабанил ладонями по подлокотникам кресла, теряя терпение. – Чего вы добиваетесь?

– Хочу показать истинное положение дел. Опровергнуть откровенно лживые сионистские россказни и раскрыть их истинную психологическую подоплеку. Говоря по-вашему, евреи стараются скрыть чувство вины за свои прошлые преступления, но их выдает враждебный тон.

Фрейд дрожал всем телом, но старался говорить ровным голосом.

– Иными словами, вы хотите поддержать антисемитов всего мира и воспрепятствовать вовлечению союзных держав в войну.

– Ей-богу, ознакомьтесь уже со своей собственной рукописью, – ответил Зауэрвальд, кивнув на книгу, лежащую у Фрейда на коленях. – Она, скажу я вам, и в самом деле занимательна. Вы привели неоспоримые доводы, опираясь на многочисленные научные труды. Я потратил больше года на выявление и отбор источников, беседовал с виднейшими археологами и религиоведами Австрии и Германии, изучал древние тексты, сравнивал переводы.

– Уверен, что добрую их половину вы сочинили сами, – заметил Фрейд.

– Если и так, не я первый поступаю подобным образом, – парировал Зауэрвальд. – Неужели вы действительно верите, что большинство читателей заглядывает в сноски?

– И вы надеетесь, что я опубликую такую книгу под своим именем? – в ярости произнес Фрейд, тут же ощутив боль от резкого движения челюстей.

– Думаю, вас это нисколько не затруднит. Ведь вы влиятельная персона, и не только в области психиатрии. На днях я прочел в газете, что вас удостоили чести подписать устав Лондонского королевского общества, как некогда Ньютона и Дарвина.

Фрейд вздрогнул, и перед его мысленным взором предстала именная надгробная плита, которую секретари общества принесли к нему домой.

– С чего кто-то станет прислушиваться к моему мнению? – возразил он. – Ведь я не историк и не библеист.

– Однако вы и впрямь пользуетесь большим влиянием на континенте, – возразил Зауэрвальд, – и, более того, во всем мире. Международная общественность внимает каждому вашему слову и безоговорочно вам доверяет.

– Зауэрвальд, – произнес Фрейд, изо всех сил ударив по столу кулаком, словно судейским молотком, – мир на грани войны. Евреев грабят, преследуют, прикрываясь законом, и даже убивают на улицах и в собственных домах, во всех странах, где хозяйничает ваша партия. Неужели вы думаете, будто я помогу вам причинить вред моему народу?

– Думаю, вы пойдете на все, лишь бы спасти своих сестер.

– Стало быть, вы ставите меня перед выбором? Спасти сестер или поставить свое имя на книге, призванной навредить моему народу, смешать его с грязью.

Уголки рта Зауэрвальда дрогнули в улыбке.

– Да, по-видимому, – ответил он, сложив руки на животе и играя пальцами. – Если вы ставите вопрос так.

Фрейд бессильно ссутулился на стуле, проклиная свою беспомощность, предавшее его тело, своих соотечественников, вернувшихся на родину, европейских союзников, проклиная человечество за то, что такие, как Зауэрвальд, безнаказанно распространяют чудовищную ложь и тем самым позволяют немцам зверствовать дальше. Фрейд тяжело задышал, словно задыхался под тяжестью веков. Нет, этому не бывать. Он по-стариковски затряс подбородком, вертя его вправо-влево, и задумчиво покачал головой. Затем, почти неосознанно, взял книгу с колен, отложил ее на стол и схватил авторучку, верную помощницу в ремесле, которой делал записи о знаменитых пациентах. Взмахнув ручкой, как взмахивал ковбой своим лассо в одном американском фильме, он взял свой блокнот, сощурился и представил, будто Зауэрвальд не сидит в зеленом кресле, а растянулся на кушетке.

– Зауэрвальд, объясните мне, с какой целью вы написали эту книгу?

– Доктор Фрейд, кажется, я достаточно внятно изложил свои мотивы.

– Вот как? – спросил Фрейд и дотронулся пером до пустой страницы блокнота. – Создание любой книги – серьезная затея, которая требует от автора полной самоотдачи, больших затрат времени и усилий. Интересно, почему вы решили коснуться именно этих тем в книге, которая будет подписана моим именем. Предательство по отношению к Измаилу, украденное первородство Исава.

– Очень умно с вашей стороны, – прервал его Зауэрвальд. – Возможно, вы задумали нечто намного более важное.

– Как так?

– Вы сказали, что эта книга может послужить нашим военным целям. – Кадык Зауэрвальда запрыгал вверх-вниз под узлом красного шейного платка. – Однако я писал книгу с прицелом на будущее. По-моему, будущее принадлежит арабам.

– Арабам?

– Разумеется. – Зауэрвальд выставил ладони, как официант, демонстрирующий карту дорогих вин. – В ближайшие несколько лет всеобщее внимание будет приковано к войне в Европе. Однако рано или поздно конфликт переместится в колониальные владения союзников, то есть в Северную Африку, где преобладает арабское население. Еще там добывают нефть. Нефть – это топливо для танков и самолетов, и кто владеет нефтью, тот выиграет войну.

– Позвольте, Зауэрвальд, – Фрейд снова взял книгу со стола, уставленного тотемами и статуэтками, – а какая польза немцам двадцатого столетия от лживой книжки о древних пророках?

– Лидеры арабских стран будут признательны нам за нападки на их кровных врагов, евреев, и в знак благодарности окажут нам поддержку.

Фрейд кивнул пару раз и склонил седую голову, будто соглашаясь с его логикой. Он вдруг осознал, что слухи о Зауэрвальде были полностью верны. Этот человек вполне способен сначала сконструировать бомбу для нацистов, а на следующий день разобрать взрыватель по просьбе полиции и поставить это себе в заслугу.

– Однако эта идея имеет серьезный изъян, – заметил Фрейд. – Разве арабы будут благодарны вам и Германии за нападки на евреев и окажут содействие, если на титульной странице книги будет стоять имя старого еврейского доктора?

Зауэрвальд скрестил руки на груди и гордо вздернул подбородок.

– Доктор Фрейд, если бы вы не пожалели времени, открыли книгу и изучили ее более внимательно, то нашли бы страницу со словами благодарности. В них вы отдаете должное вашему бесценному коллеге и преемнику, доктору Антону Зауэрвальду, без которого этот последний завет никогда не был бы создан. Арабы по своим дипломатическим каналам проверят подлинность авторства и отблагодарят нас честь по чести.

Фрейд долго смотрел на гостя, не произнося ни слова. Солнце ушло, в комнате стемнело. На первом этаже пробили часы. Он слышал, как по другую сторону коридора жена встряхивает простыни, меняя постельное белье, слышал шаги Анны на лестнице. В оконное стекло у него за спиной ударили капли, затем вода стала хлестать по траве и пионам в саду, и наконец зарядил настоящий ливень.

– Зауэрвальд, сдается мне, самого себя вы понимаете еще меньше, чем мою «Книгу Моисея».

– Что вы хотите сказать? – Зауэрвальд снова прислонился узкими плечами к зеленой обивке кресла.

– По вашим словам, вы тщательно изучили мои публикации. Вам не приходило в голову при изготовлении этой фальшивки, что вы зациклены на сюжетах определенного вида? Авраам отказывается признать Измаила, Исаак принимает Иакова за Исава.

– Все это есть в Библии, доктор Фрейд, я ничего не придумал.

– Однако вы заострили внимание на историях об отцах и сыновьях. – Фрейд снова сделал запись в блокноте, намеренно привлекая внимание гостя. – Любопытно, как вы считаете?

– К чему вы клоните, господин профессор?

– Вы писали эту книгу не для своих соотечественников. – Фрейд потянулся к кожаной обложке и постучал по ней узловатым пальцем. – И не для арабов. Одним словом, война тут вообще ни при чем.

– Ради чего же, по-вашему, я ее написал, доктор Фрейд? – спросил Зауэрвальд, пытаясь изобразить улыбку и по-прежнему сидя со скрещенными на груди руками.

– Разве не очевидно? – пожал плечами Фрейд. – Вы упомянули моего доброго друга, доктора Йозефа Херцига из Вены. И назвали себя моим преемником. Нетрудно допустить, что вы связываете нас обоих с образом отца.

Зауэрвальд покачал головой:

– Вы прибегаете к нелепому упрощению.

– Меня не удивляет ваша реакция. – Фрейд перевернул страницу блокнота, и его ручка снова забегала по бумаге. – Большинство людей не подозревают о своих истинных мотивах, и вы – яркое тому подтверждение. По-видимому, вы пришли сюда, чтобы добиться от меня одобрения и прощения…

– Господин профессор, это полнейший вздор! – воскликнул Зауэрвальд. Манжеты его брюк приподнялись, и стали видны бледные голени и черные подвязки, поддерживающие носки. – Не смейте подвергать меня психоанализу, как своих пациентов-невротиков. В этой игре у меня есть все козыри, как вы могли бы сказать, играя с доктором Херцигом. Судьба ваших сестер в моих руках.

– В самом деле? – Фрейд оторвал ручку от страницы и держал навесу, для пущего эффекта. – Не вы ли признались в самом начале, что занимаете не слишком высокое положение в нацистской партии?

– Верно, но я скромничал. – Зауэрвальд презрительно взглянул на доктора и широко расставил ноги. – Всем известно, как благоволят ко мне наши лидеры, и моя звезда в Берлине стоит высоко.

– Зачем же вы приехали в Лондон и выкручиваете руки больному раком старику?

Фрейд взял книгу Зауэрвальда и бросил ее на ковер между ними. Та упала с глухим стуком и распахнулась, несколько страниц выпало. Непростительно для лучшего переплетчика Вены.

– Вы пожалеете об этом, доктор Фрейд, – сказал Зауэрвальд, сильно покраснев.

– Избавьте меня от своих пустых обещаний, – покачал головой Фрейд. – Если даже вы говорили искренне, все равно вашего влияния не хватит, чтобы спасти моих сестер.

– Вам-то откуда знать? – самодовольно отозвался Зауэрвальд.

– Господин Зауэрвальд, мне осталось жить недолго. – Фрейд медленно поднял глаза от книги, лежащей на полу. – Вы тоже когда-нибудь умрете и, возможно, не испытаете таких мучений, как я. Кстати, они заставляют усомниться в существовании справедливого Бога. Долго еще после нашего ухода на Земле будут жить хорошие и плохие люди. Они будут писать хорошие и плохие книги. Среди них найдутся и люди, похожие на евреев, и те, кто их ненавидит. Для будущего не важно, как мы себя вели сегодня и что друг другу наговорили. Поэтому выбросьте свою глупую книгу, когда покинете мой дом. Берегите леса, не заставляйте вырубать деревья ради подобной чепухи. Мир ее праху.

Зауэрвальд порывисто встал, схватил книгу с пола, бережно закрыл ее, протер ладонью и крепко прижал к груди.

– Господин профессор, вам не следует так говорить.

– Почему? Вы все еще надеетесь запугать меня? – Фрейд закрыл блокнот и отложил ручку. – Я старик, чей конец близок. Мои ближайшие родственники приехали со мной в Англию и находятся в полной безопасности, а судьба моих сестер от вас не зависит. Почему же я должен молчать?

– Потому что это неправда, – начал Зауэрвальд осипшим, как у подростка, голосом, но тут же спохватился. – Вернее, не вся правда. Мне и впрямь не под силу помочь вашим сестрам, но своим спасением вы обязаны мне.

– Простите?

– На этот раз я не лгу. – Глаза Зауэрвальда лучились злобой. – От меня вам так просто не избавиться. Без моей помощи вы со своей семьей нипочем бы не выбрались из Вены живыми, ведь благодаря мне вам вернули паспорта. Мне ничего не стоило арестовать всех вас за утаивание денег в зарубежных банках и отправить в трудовой лагерь, где вы наверняка встретили бы ужасную смерть, и «Книга Моисея» так и осталась бы неоконченной. Да, я мог уничтожить вас, и моя карьера взлетела бы до самых высот после одного, всего одного звонка.

– Возможно…

– А мои благодеяния не прекратились и после вашего бегства, – продолжал Зауэрвальд, переходя на хриплый крик. Он обвел рукой обстановку комнаты. – Посмотрите на свои любимые вещи, утешающие вас в тяжелые времена. Ведь это я устроил так, чтобы вы получили их обратно. Книги, ковры, тщательно расставленные предметы старины, фотографии, картины, кресло, на котором вы сидите. Я мог бы утаить все это от вас. И мог бы не возвращать паспорта вашим самым драгоценным приобретениям – вашим детям, вашему наследию.

Кипя от возмущения, Зауэрвальд не заметил, как в дверях появилась встревоженная Анна. Фрейд бросил на дочь суровый взгляд, давая понять, что запрещает ей входить или вмешиваться.

– Я мог лишить вас всего в последние дни вашего пребывания там, – продолжал Зауэрвальд, потрясая стиснутым кулаком, – обречь вас на нищенское существование ради собственной выгоды, но я не стал этого делать.

– Почему же? – спросил Фрейд, спокойно глядя на гостя, как любопытная сова.

Рука Зауэрвальда бессильно упала.

– Сам не знаю, – пробормотал он, запинаясь. – Много раз я задавал себе этот вопрос.

Он собрался с духом и глубоко вздохнул, словно намеревался произнести отрепетированную речь.

– Фюрер, а ему лучше знать, вовремя разглядел, что наша родина оказалась на осадном положении. Зарубежные связи и склонность к индивидуализму не позволяют евреям стать группой населения, заслуживающей доверия. Поэтому их следует уничтожить. Мера, возможно, жесткая, но вполне оправданная. Однако это вовсе не означает, что в отдельных случаях нельзя идти на уступки и облегчать страдания тем или иным людям.

– Что ж, возможно. – Фрейд выдвинул ящик стола. – Некоторые аспекты поведения человека не поддаются теоретическому обоснованию. Они остаются тайной, покрытой мраком. А иногда сигара – это просто сигара.

Он достал новую сигару и зажал ее кончик в углу рта, не обращая внимания на протестующие жесты Анны.

– Итак, – заключил он, – нам больше не о чем говорить. Прощайте, Зауэрвальд.

– Прощайте. – Зауэрвальд направился к двери. Заметив дочь Фрейда, ставшую свидетельницей его фиаско, он сразу сник.

– И кстати, Зауэрвальд…

– Да, господин профессор?

Фрейд указал незажженной сигарой на выпавшие страницы, лежащие на полу.

– Заберите с собой все, что осталось от вашей книги.

Альтман никогда еще не видел Нью-Йорк таким нарядным. Из окон свисали флаги, Бродвей был увешан красно-бело-синими украшениями. Немногим раньше прошел грандиозный парад, и в городе царила праздничная атмосфера. Люди смеялись, разговаривали и всячески радовались пятидесятой годовщине Дня перемирия – 11 ноября 1968 года.

Альтману не верилось, что этот день настал. Великая война закончилась пятьдесят лет назад, и неправдоподобные предсказания горстки сумасшедших оптимистов сбылись. Это действительно оказалась «война, которая положит конец всем войнам».

По пути к небольшому книжному магазину, где он должен был прочесть речь, Альтман вдруг осознал: он никогда по-настоящему не верил, что мир продержится целых пятьдесят лет после ненавистного соглашения о прекращении военных действий с «одиннадцати часов одиннадцатого дня одиннадцатого месяца» 1918 года, которое его родная Германия была вынуждена унизительным образом подписать в железнодорожном вагоне под Компьенью.

В свое время Альтман и представить себе не мог, что договор, заключенный на таких чудовищных условиях, действительно положит конец войне в Европе. И он был не одинок в своих сомнениях. Не кто иной, как знаменитый экономист Джон Мейнард Кейнс, предсказывал, что негодный мир, взваливший на Германию неподъемное бремя репараций, непременно приведет ко второй мировой войне. В сущности, последовавшая за перемирием инфляция и ее верный спутник, социальный хаос, побудили Альтмана эмигрировать в США, променять нищий побежденный Берлин на цветущий победоносный Нью-Йорк. Он приехал сюда, чтобы начать жизнь с чистого листа, и в день, когда пышно отмечалась полувековая годовщина мира, не сомневался, что это ему удалось.

Поэтому Альтман вошел в книжный магазин в полной уверенности, что мудро распорядился собственной жизнью, и, отвесив пару комплиментов слушателям, начал речь. Он завершил ее всего через несколько минут, как и планировал, своим всегдашним пассажем:

– Итак, несмотря на блестящее владение языком, которое Томас Карлейль продемонстрировал в своем великом сочинении «Герои, почитание героев и героическое в истории», его теория о том, что один человек способен изменить ход истории, попросту неверна.

Альтман был весьма доволен тем, как он разгромил Карлейля. Совсем недурно для простого торговца редкими изданиями, который имеет дело с книгами и рукописями на своем родном языке – по большей части написанными сразу после Великой войны, когда Германия, казалось, балансировала на грани экономической и социальной катастрофы, увлекаемая в бешеный водоворот, из которого могло подняться на поверхность что угодно.

Более того, на встречу пришло неожиданно много людей, причем вечером они наверняка собирались отмечать пятидесятую годовщину Дня перемирия. Альтман полагал, что в праздник мало кто захочет его слушать, хотя «Книги по истории» старались угодить вкусам образованной аудитории.

– Ход римской истории остался бы таким же и без Цезаря, – добавил Альтман, – а ход французской истории – без Наполеона.

Он подумал о своей обширной коллекции книг и рукописей: мечта библиофила, бесчисленные полки с трудами знаменитых и малоизвестных писателей. Он не собирался опровергать Карлейля и тщательно искал в этих трудах доказательства того, что великий человек способен изменить мир, но в конце концов пришел к противоположному выводу.

– Нация может нуждаться в герое, способном вселить в нее оптимизм и возродить веру в себя, – сказал Альтман. – Но историю творят великие силы, а не великие люди. – Альтман улыбнулся. – К такому выводу я пришел за многие, многие годы исследований.

Он сделал паузу.

– Вопросы?

Ему задали несколько вполне грамотных вопросов, и Альтман ответил на них любезно и даже не без юмора.

– Что ж, спасибо, что пришли, – поблагодарил он, закончив отвечать на вопросы.

Слушатели стали готовиться к уходу.

Альтман полагал, что к тому моменту, когда он уберет заметки в портфель, все уже разойдутся. Он поднял взгляд и увидел, что один из них все же остался. На него смотрел, пристально и слегка вопросительно, бледный старик с седыми волосами.

«Наверное, хочет еще о чем-то спросить», – подумал Альтман и не ошибся.

– Мистер Альтман, – произнес старик, – ваше выступление было весьма интересным.

Старик продолжал сидеть на своем месте – третьем от прохода во втором ряду. На нем были темно-синие брюки и голубая рубашка. Весь он был какой-то потрепанный, с криво застегнутыми пуговицами, с неровно подвернутыми штанинами, но Альтману прежде всего бросился в глаза легкий тремор. У бедолаги дрожали руки и голова, и казалось, что он из последних сил цепляется за жизнь, как осенний листок на ветру.

– Я рад, что вы нашли мои мысли интересными.

Старик робко улыбнулся:

– Я был бы не прочь иметь много книг, как у вас, но я на пенсии.

– Понимаю.

Альтман прошел между рядами, размышляя о сэндвиче с куриным салатом в ресторане на углу Восемьдесят третьей улицы и Бродвея. Он не отказывал себе в этом удовольствии, несмотря на предупреждения врача о вреде майонеза.

– Вы помните реальную школу? В Линце.

Альтман замер, застигнутый врасплох.

– Реальную школу в Линце?

Старик с трудом поднялся на ноги.

– Вы учились там перед Великой войной.

– Да, учился.

Он много лет не вспоминал о реальной школе. С чего бы? Он перебрался в Америку через несколько лет после войны. Богатые берлинские родственники пособили с переездом, хотя не одобряли его настроения «На Запад, молодой человек!»[32], с которым он уехал из Германии в Новый Свет. Альтман втайне посмеивался над их патриотизмом. Отец считал, что, несмотря на тяготы, выпавшие Германии после Великой войны, его «благородные сыновья» должны остаться на родине и поднимать ее.

– Я тоже там учился, – еле слышно прошептал старик. – В реальной школе.

– Правда? Нас, наверное, осталось мало после Великой войны. – Альтман покачал головой. – Настоящая бойня. Столько молодых парней полегло…

Старик кивнул, и его зачесанная наискосок седая челка упала на глаза.

– Бойня, – пробормотал он. – Верно.

В старике было что-то тревожащее, и Альтману хотелось поскорее избавиться от него. К тому же его неодолимо манил сэндвич с куриным салатом. И все же Альтман считал своим нравственным долгом уделить бедолаге еще немного времени. По-видимому, они вместе учились в школе, и очевидно, что этому жалкому, немощному старику в жизни пришлось нелегко. От него так и веяло несчастьем.

– Вам нравилось учиться в реальной школе? – спросил Альтман.

Старик покачал головой.

– Почему?

Сам Альтман с удовольствием учился в реальной школе и даже влюбился в одну юную блондинку с ясными голубыми глазами. Он много лет не вспоминал о девушке, но сейчас она возникла перед его мысленным взором как наяву.

– Со мной плохо обращались.

Альтман не знал, что ответить, и поэтому просто смотрел на незадачливого старика, который мешал ему впиться зубами в сэндвич, на эту бледную до прозрачности хрупкую фигуру, на шляпу, дрожащую в искривленных пальцах.

– Был там один задира, – добавил старик.

Он действительно был похож на вечную жертву, которой приходится несладко не только на школьном дворе, но и везде – на фабрике или лесопилке. Над ним измываются, он вечно оказывается последним в очереди, ему достается холодный суп, да и тот на него проливают. Что это было за слово, которым отвратительные польские евреи, работавшие на отцовской фабрике, называли таких, как он?

«Шлемазл», – вспомнил Альтман.

– Какая жалость. У меня остались самые приятные воспоминания о реальной школе.

– Вы были умны, – сказал старик.

Альтман небрежно махнул рукой, хотя ему было приятно, что его запомнили в этом качестве. Но он и вправду был умен. И до сих пор не утратил остроты ума.

– А я не был, – добавил старик.

Альтман подумал, что сама природа дурно обошлась с бедолагой, вложив слишком мало в его голову. Ростом он тоже не вышел, и, судя по мятой серой шляпе и ветхому пиджаку, не преуспел в делах. Ходячее несчастье, да и только! Впервые за долгое время Альтман поблагодарил судьбу за то, что родился в богатой семье, мог свободно предаваться познанию без страха перед нуждой и жить в довольстве среди книг и рукописей. Да, он прожил хорошую жизнь.

– Я не блистал в учебе, – сказал старик и грустно улыбнулся. – И вообще не блистал ни в чем и никогда. – Он пожал плечами. – Разве что совсем немного, во время Великой войны.

Карие глаза старика были затянуты молочной пленкой, белки отливали желтизной.

«Он нездоров, – сказал себе Альтман. – Даже в этом природа обделила его».

– А вы сражались на той войне, Зигги?

Зигги!

Альтмана не называли так с тех пор, как он учился… ну да, в реальной школе Линца. Отец и родственники называли его тогда Зигфридом, но после переезда в США он стал Францем, а затем Франклином. С тех пор все звали его «Франклин Альтман». Это имя стояло в свидетельстве о браке, на визитных карточках… везде. Зигфрид и тем более Зигги канули в Лету, как и многое другое из его прошлого.

– Да, сражался, – с гордостью ответил Альтман, хотя в бою он не бывал. Блестящий ум в очередной раз сослужил ему хорошую службу. Всю войну он прослужил в Берлине, в разведке, катался как сыр в масле, не видел ни одного окопа и ни разу не стрелял из винтовки.

– И разумеется, на нашей стороне.

Альтману не понравилось его замечание. Конечно, он сражался… в некотором роде… на стороне Германии. На чьей же еще? Он грозно посмотрел на старика, подозревая, что тот хочет его оскорбить.

– Разумеется, – подтвердил Альтман с едва заметной обидой.

– Я дважды был ранен. И отравился газами под Ипром.

Альтман подумал о миллионах погибших – расстрелянных в упор, разорванных снарядами, погребенных заживо в вытоптанном месиве ничейной полосы.

– Поля во Фландрии, здесь маки шелестят, – процитировал он, отдавая дань памяти павшим товарищам, – между крестами, где на ряде ряд[33].

Несчастный старик явно не слышал этого знаменитого стихотворения, и все же оно тронуло его за живое.

– Так много павших. – Помолчав, он добавил: – Вы служили в разведке.

– Да. Откуда вы знаете?

– Видел фотографию после войны. Вы все получили медали. На том снимке были и вы. Я помнил вас по реальной школе. Вы стояли рядом с кайзером.

Альтман прекрасно помнил тот счастливый день. Все члены высшего командования разведки выстроились на ступенях Рейхстага, исполненные чувства собственного достоинства, несмотря на поражение. В тот день старая аристократия в последний раз сомкнула ряды, и Альтмана внезапно охватила сильная тоска по простоте и изяществу его прошлой жизни, по роскошным особнякам и балам, по Германии, еще не обремененной выплатой репараций, не пострадавшей от безудержной инфляции, не павшей жертвой мстительности Франции и Великобритании.

– Нам, немцам, надо было верить в себя, – меланхолично произнес старик.

Альтман не раз слышал подобные речи от побежденных.

– Несомненно.

Внезапно Альтман ощутил прочное родство со своим бывшим соотечественником и протянул ему ладонь, повинуясь зову общей крови.

– Значит, мы с вами два старых солдата.

Старик не стал пожимать его руку.

– В Ипре мы пытались зайти британцам в тыл, – сказал он. – По подземному ходу. Это был секретный план. Мы должны были выйти за линией фронта.

Он резко умолк, словно его прервал пулеметный огонь.

– Но нас поджидали британцы, – добавил он.

– Поджидали? – неуверенно переспросил Альтман.

– Знали, что мы придем, – пояснил старик. – В нас принялись палить со всех сторон.

Он пристально уставился на Альтмана.

– Они застрелили Макса, – сказал он. – И Герхардта. Хорошие были парни. Баварские фермеры.

Альтман внезапно стал наблюдать за ним с опаской, будто старик шаг за шагом вел его по темному коридору.

– Война ужасна, – чуть помолчав, сказал он.

– Предательство – вот что ужасно. Нож в спину от своих.

– Своих?

Альтман опустил руку. Старик то ли не разглядел ее, то ли не пожелал принять.

– При чем здесь свои?

– Кто-то из разведки отправил нас в подземный ход.

– Откуда вам знать?

– Только они знали о нашем задании. От всех остальных его скрывали.

– Выходит, вы считаете, что кто-то из моих коллег предал вас, – напряженно проговорил Альтман. – Такими обвинениями нельзя бросаться.

– Никто больше не знал, – повторил старик.

Он покачал головой и чуть понизил голос.

– Хорошие баварские парни, – произнес он почти что себе под нос. – Бедняги.

На его лице лежала черная пелена тоски.

– Столько времени прошло с тех страшных дней, – заключил он.

– И мы оба постарели. – Альтман снова протянул ему руку. – Давние товарищи по оружию.

На этот раз старик взял ладонь Альтмана и вяло пожал.

– Пятьдесят лет уже прошло, – добавил Альтман, пытаясь отнять руку. – Пятьдесят лет и…

– Вы переехали в Англию, – перебил старик и сжал кисть Альтмана. – После войны.

Альтман осторожно кивнул. Почему у него такое чувство, будто он ступает по минному полю? Старик мал ростом и болен. Что он сделает Альтману, могучему здоровяку? И все же в нем было что-то пугающее, какая-то темная сила. В старике, подумал Альтман, горит неугасимый огонь.

– И начали собирать редкие книги, – добавил старик, отпустив руку собеседника.

– Да.

Старик улыбнулся:

– Вы стали библиофилом. Кажется, это так называется? Вы всегда умели управляться со словами. В реальной школе постоянно читали книги.

– Разве?

– Английские книги, все время английские. Может, вы еще и англофил? – Прежде чем Альтман успел ответить, старик засмеялся. – Я теперь знаю много умных слов.

Он тихонько хихикнул, но Альтману показалось, что это не столько смешок, сколько потаенный упрек.

– В реальной школе я любил выступать, – сказал старик. – Хотел стать оратором, но задира мне не позволил.

– О ком вы говорите? – спросил Альтман. – Не помню никакого задиры. Ни разу не видел, чтобы кто-то полез с кулаками…

Старик чуть отступил.

– О нет, не с кулаками. Со словами. Вы поймете, как библиофил. Вам известна сила слов. Вы ведь собираете слова. Собираете слова, заключенные в книгах.

– Собираю, – осторожно сказал Альтман, точно в его адрес выдвинули обвинение; он никогда бы не подумал, что ему придется оправдываться в наличии такой склонности. А этот старик вызывал желание занять оборонительную позицию. Внезапно ему показалось, что он понял причину. – Это я был задирой? Я вас обижал?

– Нет, что вы, – мягко ответил старик. Затем его голос странно помрачнел. – Вы меня не замечали.

«Опять скрытый упрек», – подумал Альтман.

– Простите, если я… вас не замечал.

Очевидно, Альтман и впрямь не замечал бедолагу. Он понял, что сохранил память только о самых близких школьных друзьях. Еще несколько мальчиков и девочек он помнил в лицо, но и только. Не считая Магды, конечно. Магду он никогда не забудет.

– Я и не рассчитывал, что вы меня заметите, – тихо сказал старик. – Вы происходили из хорошей семьи. Для вас реальная школа в Линце была только…

Он посмотрел на Альтмана, как бы предлагая закончить мысль.

– Временной остановкой. Меня отправили в нее на год, пока отец занимался нашим переездом в Вену.

– И там вы жили до войны?

– Да, а мой отец – и после войны. По крайней мере, несколько лет.

– Точно, вы переехали в Вену. Я об этом слышал. – Старик улыбнулся. – И поэтому, конечно, реальная школа была для вас временной остановкой, как вы сами сказали.

– И все-таки жаль, что я вас не помню.

– Ничего страшного.

– Тогда до встречи?

С этими словами он пошел по проходу, но старик вновь схватил его за руку – намного быстрее, чем можно было ожидать от бледного, немощного человека в преклонных летах.

– Мы оба до сих пор говорим с немецким акцентом, Зигги.

– Время стирает не все.

Альтман осторожно вытянул руку из его пальцев.

– Например, дни нашей юности, – согласился старик. – То, что формирует характер. Особенно наши преступления.

– Наши преступления? Да, пожалуй.

Старик внезапно сконфузился:

– Извините, что побеспокоил, Зиг…

Он замолк и выпрямился, словно рядовой перед офицером.

– Герр Альтман.

– Пустяки.

Альтман пошел по проходу между рядами пустых стульев. В конце прохода он по неведомой причине остановился и обернулся. Старик сидел и смотрел на кафедру. Его плечи поникли под пиджаком – не только ветхим, как еще раньше заметил Альтман, но и, пожалуй, чересчур большим. Очевидно, куплен в благотворительном магазине. Внезапно Альтман ощутил приступ жалости к старому бедолаге, выглядевшему таким одиноким в конце своих горестных дней.

«Быть может, ему довелось бы познать вкус скромных побед, повернись все иначе? – задался вопросом Альтман. – Жениться на красивой девушке, завести детей, наслаждаться хотя бы уважением немногих, если не поклонением толпы?»

Он взглянул на часы на противоположной стене и внезапно задумался о собственной жизни. Жена его умерла, дети разъехались по дальним городам. Впереди был одинокий вечер. Если бы не эта встреча, он бы вернулся домой и поработал над каталогом своей обширной коллекции книг и рукописей, созданных после Великой войны людьми, которые прошли через огонь боев и великое смятение, наступившее после Версальского мира. Некоторые из этих трудов он цитировал несколько часов назад во время лекции о Карлейле. Запланированное продолжение вечера казалось совершенно логичным. И все-таки… разве он не может слегка порадовать старика, с которым когда-то сражался – хоть и не бок о бок – на залитых кровью полях? Быть может, он сумеет внушить бедолаге, что тот не прав и его уважают чуть больше, чем он считает? Поначалу Альтмана беспокоило смутное ощущение, что старик его в чем-то обвиняет, но оно рассеялось. Теперь он испытывал только жалость.

– Вы ужинали? – неожиданно для себя самого выпалил он.

Старик продолжал сидеть, склонив голову. Он даже не пошевелился после вопроса.

«Возможно, несчастный старикан просто не в силах вообразить, что уважаемый герр Альтман пригласил его на ужин? Если так, это очень грустно».

Он подошел к старику и увидел, что тот сидит, сложив руки на свертке, словно неусыпно сторожит его. Прямоугольный сверток, обернутый дешевой коричневой бумагой и перевязанный бечевкой.

Рукопись!

«Так вот зачем бедняга вышел на улицу в дождь, – подумал Альтман. – Само собой, он считает рукопись ценной».

Но, разумеется, она ничего не стоила. Люди часто обращались к Альтману как к собирателю книг, сжимая в руках книги и рукописи, которые обладали ценностью в их глазах. Они развязывали точно такие же серые бечевки и разворачивали точно такую же коричневую бумагу, под которой скрывалось… потрепанное сорокалетнее издание «Трагической истории доктора Фауста» или нечто вроде сборника стихов Генриха Гейне для книжного клуба. И все же эти жалкие, невежественные люди отчаянно цеплялись за свои «бесценные» сокровища, то с любовью, то с алчностью. Отличить одно от другого зачастую было сложно.

Но не в этом случае. Стариком, несомненно, руководила любовь. Альтман видел, как бережно его узловатые пальцы обхватили уголки рукописи, как ласково он водит указательными пальцами по бумаге, словно утешает ребенка. По правде говоря, Альтман никогда не видел, чтобы к книге прикасались с такой нежностью. Старик словно напевал ей колыбельную с помощью пальцев.

– Прошу прощения? – тихо произнес Альтман.

Старик поднял взгляд.

– Я подумал, может, мы поужинаем вместе?

– Поужинаем… вместе?

– Да. Мой любимый ресторан всего в паре кварталов отсюда. Там замечательно готовят сэндвичи с куриным салатом.

Старик с сомнением посмотрел на него.

– Я пенсионер, – напомнил он.

– Не беспокойтесь, – с чувством проговорил Альтман. – Я приглашаю. Считайте это вознаграждением за то, что вы покинули дом в дождь, пришли в книжный магазин и выслушали мои малоинтересные соображения.

– Ну что вы, – запротестовал старик. – Ваши соображения показались мне весьма убедительными.

– Давайте поужинаем вместе, – жизнерадостно сказал Альтман и неожиданно выдал горькое признание: – Порой мне ужасно надоедает есть в одиночестве.

– Я не хочу показаться навязчивым, – нерешительно сказал старик.

– Нет-нет, это совсем не так.

– Что ж, если вы уверены…

Старик прижал сверток к груди и привстал.

– Право же, я не хочу навязываться…

– Уверяю вас, мне это в радость.

Видя, что несчастный никак не может подняться, Альтман подхватил его под руку.

– Потихоньку-полегоньку, – хохотнул он. – Старость – не радость.

Он протянул руку к свертку, полагая, что без него старику будет проще встать, но тот лишь крепче вцепился в свою рукопись.

– Все в порядке, – сказал старик. – Я привык носить ее.

– Вот как? Вы носите ее с собой?

– Это единственное, что я… создал в своей жизни.

«Так он и впрямь ее баюкал», – подумал Альтман.

Альтман наблюдал за тем, как старик накидывает черный дождевик, висевший на спинке стула. Обтрепанные рукава и вытертые плечи красноречиво говорили о скудных средствах, и Альтман внезапно почувствовал гордость за то, что пригласил на ужин бывшего одноклассника, кем бы тот ни был. Ведь, несмотря на столь различную судьбу, оба бежали из разоренной войной Германии и беспомощно наблюдали за несчастьями, что обрушивались на их родину.

– Нам направо, – сказал он старику, которого теперь искренне считал своим соотечественником. – До ресторана всего пара кварталов.

Во время выступления пролился короткий дождь, и тротуар все еще был мокрым и скользким. По дороге Альтман заметил, что старик прихрамывает.

– Старая рана? – спросил он.

– Нет. Работа. Я переломал себе ноги на работе.

– Где вы работали?

– На верфи. В Бруклине.

– Кем?

– Грузчиком.

– На вас что-то упало?

– Здоровенный ящик. С ружьями. На нем было написано «Стальная арматура», но туда положили ружья. Сотни ружей. И патроны.

– Куда его отправляли?

– В Палестину.

– Понятно. Горячая точка.

Они дошли до угла и остановились на красный свет.

– Я сказал начальнику верфи, – продолжил старик. – Какие-то люди пришли и забрали ружья. – Он пожал плечами. – Их наверняка послали в другом ящике.

– Вы видели и другие ружья?

Старик поднял голову и кротко улыбнулся:

– Им постоянно посылают оружие. Евреям.

Альтман кивнул. Он неплохо разбирался в палестинских проблемах. За полвека никакого решения так и не появилось. С каждым годом конфликт разгорался все сильнее, и конца ему не было видно.

Включился зеленый, и они зашагали дальше. Альтман шел намного медленнее обычного, старик хромал рядом. Альтман не представлял, как можно вести такую жизнь, и поэтому считал, что очень важно как следует накормить бедолагу и дружески потолковать с ним.

Через несколько минут они дошли до ресторана, где все хорошо знали Альтмана и окружили его вниманием. Это явно произвело впечатление на старика.

– Я завсегдатай, – скромно пояснил Альтман.

– Приятно, когда тебя замечают.

Жить в безвестности – как это грустно! Ни слова похвалы, ни капли уважения или почета. Альтман подумал, что малые мира сего должны испытывать особенную горечь, особенную боль оттого, что они всего лишь крошечные рачки в море планктона. Разумеется, ему хватило такта не проявлять жалости, и он с удовольствием открыл меню, хотя, как и все работники ресторана, прекрасно знал, что именно он закажет.

Сделав заказ, Альтман протянул меню официанту.

– Что-нибудь выбрали? – спросил он своего гостя.

Старик положил огромное меню на стол. На его лице читалась растерянность.

– Не знаю… – сказал старик, еще раз посмотрел в меню и наконец заказал блюдо – самое дешевое, насколько было известно Альтману.

– Суп из лущеного гороха? И все?

Старик кивнул.

– Ну, как хотите.

Альтман повернулся к официанту.

– Суп из лущеного гороха для моего доброго друга.

Когда принесли суп, стало ясно, что старик голоден. Об этом можно было догадаться и раньше по его птичьей хрупкости и обвисшей коже. Альтман не впервые видел голодного человека и поэтому удивился, даже немного встревожился из-за того, что тучные американские годы стерли из его памяти лица этих призраков: запавшие щеки, провалы глаз… Старик жадно откусил сразу два куска от хлеба, который подали к супу, торопливо вытер рот и откусил еще два.

По-немецки это называется Fressen – «есть как животное».

– Вы были правы, – сказал старик. – Здесь замечательно готовят.

Альтман кивнул:

– Венский шницель тоже выше всяких похвал. Иногда я беру сэндвич «Рубен». Доктор говорит, что мне вредна копченая говядина, но я ее обожаю. Что толку ограничивать себя на склоне лет? Мы все рано или поздно умрем.

– Да, мы все умрем, – согласился старик.

Он с хлюпаньем всосал суп из ложки, после чего словно увидел себя глазами Альтмана: голодный и поэтому жалкий. Старик неторопливо положил ложку и медленным, печальным жестом убрал прядь седых волос со лба.

– Да, мы все в конце концов умрем, – повторил он, – и уже не сможем загладить свою вину.

– Вину за что?

– За наши преступления, как я уже говорил.

Альтман взглянул на сверток, который лежал рядом с ним, на столе у окна. Быть может, это исповедь? После Мировой войны царила такая страшная нужда, что ходили слухи об убийствах и даже о каннибализме. Неужели этот несчастный старик?..

«Хватит выдумывать», – сказал себе Альтман. И все же присутствие рукописи будоражило его воображение, словно дверь, за которую неудержимо хочется заглянуть.

– Это рукопись? – Он кивком указал на сверток. Старик наклонил голову в знак подтверждения. – В ней говорится… о вас?

Старик снова наклонил голову. Ему явно не хотелось говорить об этом, и Альтман решил зайти с другого бока.

– Наверное, вам нелегко пришлось после войны?

– Очень нелегко. – Старик направил на Альтмана пытливый взгляд, в котором, казалось, сквозила давняя злоба. – Это просто ужасно, что с нами сделали.

– Да, ужасно, – согласился Альтман. – Настоящий кошмар. К нам относились как к монстрам, способным на любое зверство. Все эти выдумки о жестоких гуннах… Большей частью их распространяли британцы, но и американцы тоже. Чудовищное нагромождение лжи.

– Бесстыдная ложь!

Старик оскалился, с трудом сдерживая злость. Альтман удивился и встревожился.

– Родина Бетховена! Родина Гёте! – с яростью добавил старик. – Будто бы мы убивали детей. Убивали женщин и стариков. Ложь, наглая ложь!

– Вы правы. Цивилизованные люди на это просто не способны.

Старик отвел глаза – его внимание опять приковал мир за окном. Казалось, он сдерживается из последних сил. Через мгновение он снова посмотрел на Альтмана.

– Ваш дядя преподавал английский язык. В реальной школе. Я учился у него.

– Правда?

– Превосходный учитель.

Альтман слегка откинулся на спинку стула.

– Неловко признаваться, но я никак не могу вас вспомнить.

– Вы младше меня. Мне пришлось покинуть реальную школу в тот самый год, когда вы поступили.

– Значит, мы не были одноклассниками?

Старик покачал головой:

– Мое имя ничего вам не скажет. Я видел вас в школе. Вот и все. На игровой площадке или в коридорах. Иногда вместе с вашим дядей.

Он улыбнулся – едва заметно, но при этом тепло.

– Я восхищался вами. Все говорили, что вы очень умны. Прекрасно успеваете по математике. И по английскому.

Старик протянул дрожащую руку к ложке, но тут же отдернул, точно боялся вновь оказаться в унизительном положении.

– По всем предметам, – добавил он.

Затем он снова посмотрел в окно и, слегка помедлив, взглянул на Альтмана.

– Мне семьдесят девять, – сказал он.

– А мне – семьдесят пять, но в нашем возрасте это небольшая разница. Мы с вами – два старика, вот и все.

Старик улыбнулся, но взгляд его оставался безрадостным, словно он тонул в море дурных, если не кошмарных воспоминаний. Альтман подумал, что он, конечно же, бежал в Америку в поисках земли обетованной, как и многие другие немцы в прошедшие десятилетия, – но не сумел ее обрести. Да, жизнь несправедлива. Вспомнилась латинская фраза, услышанная от отца – что-то из Горация: «Mutato nomine de te fabula narrator?» («Лишь имя стоит тебе изменить, не твоя ли история это?»)[34].

«Как это верно!» – решил он, припомнив собственное бегство из смертоносного водоворота.

Старик словно прочел мысли Альтмана или, по крайней мере, угадал их направление.

– Я не мог найти себе места после войны, – сказал он. – Повсюду царил хаос, множились беды. Не сомневаюсь, что вы помните эти времена.

– Боюсь, даже слишком хорошо.

Взгляд старика похолодел.

– Унижать людей опасно. Загнанный в угол человек становится животным.

Альтман кивнул:

– Вы правы. В таких случаях людям нужен герой, как я сегодня уже говорил. Прирожденный лидер. Но герой не может изменить судьбу нации.

Старик согласился:

– Мы искали такого человека. Действительно искали. Но вы совершенно правы. Он не смог бы ничего изменить. Историю творят великие силы, а не отдельные люди. – Он улыбнулся. – Вы так умны, герр Альтман, столько всего знаете.

Альтман постарался пропустить лесть мимо ушей.

– Я не марксист, – сказал он, – но кое в чем Маркс был прав. За великими событиями стоят великие силы. Человека несет река истории. Он не может управлять течением или изменить русло.

– Верно.

Старик мрачно, почти горько улыбнулся.

– В юности я мечтал изменить мир, – с грустью произнес он тоном маленького человека, который признается, что когда-то мечтал стать великим.

Этот тон настолько тронул Альтмана, что он похлопал старика по руке.

– Конечно. В юности все мечтают изменить мир.

– Но, слушая вас, я уяснил, что никто и ничто – ни человек, ни книга – не может изменить историю. Пустячные вещи изменяют другие пустячные вещи, только и всего. Как с теми баварскими парнями. Кто-то кому-то что-то прошептал или послал телеграмму, и для них все было кончено. – Он пристально посмотрел на Альтмана. – Они были маленькими людьми, и маленькая вещь отняла у них жизнь.

Альтману вновь стало не по себе под взглядом старика.

– А школьный задира может изменить жизнь только того, кого задирает, – добавил тот.

– Именно из таких пустячных вещей складывается история, – уверенно сказал Альтман. – Из миллионов незначительных действий маленьких людей, которыми движут великие силы.

Старик явно не собирался оспаривать точку зрения, с которой согласился раньше, поэтому Альтман сменил тему – просто из вежливости.

– И чем вы занимались после реальной школы в Линце?

Старик пожал плечами:

– Да так, ничем, пока не повзрослел. А когда повзрослел, всего лишь сменил имя.

Альтман испытал облегчение оттого, что старик отпустил пакет и резко перешел на другой предмет.

– Почему?

– Я ненавидел своего отца. Всегда ненавидел, но я ведь был обычным мальчишкой и считал, что надо уважать и слушаться его. Вы же знаете, каковы мы, немцы. Мы отлично умеем исполнять приказы.

– Наверное, вам было нелегко сменить имя и тем самым проявить неуважение к отцу.

– Очень нелегко. Отрекаться от отца всегда нелегко, даже если он – жестокий человек.

– И вы взяли другое имя?

– Да. Имя бабушки. Она была очень доброй, ласковой женщиной. Мне хотелось взять имя доброго и ласкового человека. – Мысли его явно витали в прошлом. – Я хотел, чтобы ее имя служило мне утешением, потому что дела мои шли плохо. У меня не было дома. Я питался объедками. Ходил в лохмотьях. Это ужасно – не знать, когда в следующий раз доведется поесть или помыться. Так ужасно, что можно сойти с ума. Возможно, я и вправду слегка свихнулся.

– После войны каждому из нас казалось, что у него больше нет дома, – сказал Альтман. – Наш мир был разбит вдребезги.

– Вы сошли с ума? – напрямик спросил старик.

– Нет.

– Вы знали, что такое бедность?

– Нет, не знал.

– Отец помогал вам?

– Да.

Альтман понял, что этот ответ ослабил его позиции: теперь он выглядел изнеженным баловнем. Ему не просто повезло больше, чем несчастному старику: ему повезло намного больше, прямо-таки до абсурда.

– Да, он помогал мне.

– Как именно?

– Он помог мне перебраться в Америку.

– Каким образом?

– Ну, у нас кое-что осталось после войны, – осторожно ответил Альтман. – Немного… денег.

– Но немецкие деньги обесценились после войны.

– У нас были и другие деньги, – еще более осторожно сказал Альтман.

– Другие деньги?

– Фунты. Франки. Доллары.

– Деньги победителей. У вашего отца их было много?

– Достаточно, – признался Альтман.

– Достаточно, чтобы вы перебрались из Германии в Америку?

Альтман кивнул.

Старик долго разглядывал его, прежде чем продолжить.

– Я не мог уехать из Германии. Разве что в Австрию, и то ненадолго.

– Ну, мы считали Австрию почти что Германией, – заметил Альтман. – Единство всех германских народов. По крайней мере, так гласили лозунги.

Старик кивнул:

– Да, я помню те лозунги.

– Австрия, – тихо прошептал Альтман, заблудившись в лабиринтах собственной памяти. – У отца было в Австрии дело. Я подумывал, не пойти ли по его стопам, но я был сделан из другого теста.

Альтман натянуто хохотнул и добавил:

– Я всегда был книжным червем. Хотел преподавать в университете, писать книги.

Он пожал плечами.

– Но больше всего я хотел их собирать. Особенно немецкие книги, – заключил он.

– Зов Отчизны, – прошептал старик.

Он пристально смотрел в пустую тарелку, словно прозревал в ней несбывшееся будущее.

– Зов Отчизны, – повторил Альтман. – Недурно сказано.

Он улыбнулся.

– Возможно, вам стоило стать писателем.

Старик провел скрюченными пальцами по свертку и растопырил их, как лапы паука.

– Это все, что у меня есть.

– Кажется, вы говорили, что ходите с ней уже давно?

– Я написал ее после войны. Она напоминает мне о прошлом.

Внезапно Альтман ощутил резкий укол страха, подобный электрическому разряду. На ум пришли слова старика о преступлении. Возможно, книга содержит признание в каком-то чудовищном деянии?

– В ней говорится о том, что творилось в нашей стране, – пояснил старик, и его глаза мрачно вспыхнули. – Вы наверняка это помните.

Разумеется, Альтман помнил, что творилось в Германии после войны. Экстремистские партии появлялись как грибы после дождя. На улицах лилась кровь. Страна трещала по швам.

– Германия стояла на краю пропасти, – сказал Альтман. – Коммунисты и фашисты делили власть. Два моровых поветрия… Тогда казалось, что все летит в тартарары.

– И поэтому вы уехали? Боялись того, что может случиться?

– Да, – признался Альтман.

– А я уехал из-за Эльзы, – сказал старик.

– Из-за Эльзы?

– Он была такой милой. Такой доброй. Она работала в гостинице.

Он со значением посмотрел на Альтмана.

– Вы понимаете, о чем я? – спросил он.

– Да, понимаю.

– Ее убили.

– Убили?

– Мне сказали, что ее убил один богач. Из Вены.

– Ясно.

– Я пришел в ярость из-за того, что такую милую девушку убили.

– Ну конечно, – осторожно согласился Альтман.

Он вновь стал испытывать необъяснимое напряжение в присутствии старика, словно внезапно завидел змею в высокой траве.

– Еврей, – добавил старик. – Богатый еврей из Вены.

На Альтмана нахлынуло облегчение. Он боялся, что старик может винить в убийстве его отца, но теперь, к счастью, стало ясно, что он считает убийцей Эльзы еврея. Значит, отец Альтмана вне подозрений.

Старик кивнул на свой сверток.

– Здесь все описано. То, как я себя чувствовал в то время.

– Это мемуары? – спросил Альтман в надежде закончить неприятный разговор о бедной проститутке с добрым сердцем, убитой зловещим и, разумеется, богатым евреем.

– Да, мемуары. Никто не хотел их печатать. Говорили, у меня дурацкое имя. И это правда. Это помешало мне подняться после войны. С дурацким именем нельзя добиться успеха.

У Альтмана возникло вполне естественное желание спросить, как его зовут, но он видел, что старику до сих пор неловко из-за своего имени.

– Что ж, по крайней мере, все наладилось, – сказал он. – Германия вышла из мрака… невредимой.

Он посмотрел на рукопись. Старик вновь принялся поглаживать ее.

– Итак, это ваша книга.

Старик ничего не ответил. Его печаль была столь глубокой, а разочарование столь бесконечным, что Альтман вновь испытал прилив жалости.

– Я хотел бы прочитать ее. – Он кивком указал на рукопись. – Вы не против? По вашим словам, здесь говорится о том, что творилось в Германии после Великой войны, а я как раз собираю материалы на эту тему. Когда-нибудь я помещу свою коллекцию в архив. Эти… документы станут моим наследием.

Он откинулся на спинку стула и широко улыбнулся, подумав, что ему удалось подарить старику надежду на бессмертие.

– Ваша рукопись навсегда останется в истории, – объявил он.

Старик взглянул на рукопись, словно прощаясь с ней, и внезапно взмахнул рукой. По-видимому, он наконец решил, что его записки не имеют никакой ценности.

– Забирайте, – сказал он, после чего взял рукопись и протянул ее Альтману. – Мне она не нужна.

– Я буду бережно хранить ее, – пообещал Альтман. – Спасибо.

– Пожалуйста.

Старик накинул на плечи дождевик.

– Спокойной ночи, – проговорил он, с трудом поднялся и полез в карман.

– Не надо, – быстро сказал Альтман. – Я угощаю.

Он ласково погладил рукопись:

– Считайте это вознаграждением за дар, который вы принесли истории.

Старик, похоже, растрогался.

– Возможно, моя жизнь в конце концов принесет хоть какую-то пользу, – тихо произнес он.

– Кстати, а как вас зовут? – спросил Альтман.

Старик лишь отмахнулся от любопытства Альтмана, а может, от любопытства всего мира.

– У меня дурацкое имя.

Он застегнул плащ дрожащими руками, вяло кивнул и еще раз пожелал Альтману спокойной ночи.

Альтман смотрел, как старик, шатаясь, бредет по проходу – в ночь, в холод, под дождем, который внезапно полил вновь. Это придавало его облику еще большую хрупкость, он казался Альтману олицетворением человека, беспомощного перед великими силами и разрушительным действием времени, не менее могучего, чем мощные социальные и экономические течения, которые ни один герой, говоря учительским языком Карлейля, не может одолеть или повернуть в другое русло, – в конечном счете время побеждает всех и вся. Так или иначе, было ясно одно: старику, как и миллионам других, грозила намного более страшная участь. Уезжая из Германии, Альтман был уверен, что скоро все пойдет вразнос. Почти все чувствовали то же самое. Прогнозы были один мрачнее другого: в Германии придет к власти диктатор, разразится новая чудовищная война, которая, подобно первой, охватит всю Европу и целый мир. Альтман улыбнулся, благодарный движущим силам истории. Они обошлись с миром намного мягче, чем все опасались в те годы.

С теплой улыбкой на губах Альтман оглядел рукопись, затем, повинуясь внезапному импульсу, развязал бечевку и взглянул на титульный лист. Адольф Шикльгрубер, «Моя борьба».

Он снова улыбнулся. Шикльгрубер?

«Старик был прав, – подумал Альтман, – имя и вправду дурацкое». Но даже если бы оно звучало иначе, ничто не изменилось бы. Старик мечтал изменить мир, но отдельный человек не может творить историю. На это способны лишь великие силы.

Альтман снова посмотрел на рукопись и усмехнулся – вот это имя! Старик явно винил его в своих неудачах. Альтман покачал головой. Нелепость!

«В конце концов, что значит имя?» – спросил он сам себя, надевая пальто.

Начальник полиции Докерти знал, что самое мрачное место в штате Нью-Мексико вовсе не медный рудник Санта-Рита. Нет, оно находится здесь, в городке Гуд-Эдвайс. Книжный магазин Эвери Шейркросса.

Шейркросс открыл его задолго до рождения многих жителей городка в здании, построенном три века назад. Некогда в нем размещались любительский театр и приют Армии Спасения для бездомных. Одно время его облюбовали броненосцы, а еще там собирались юные маргиналы – покурить травку и послушать рок-н-ролл. Стены сложены из необожженного кирпича в три фута толщиной. Окна достаточно велики, чтобы стрелять по индейцам и то же время укрываться от летящих с улицы стрел. Когда дом стоял пустым, он мало отличался от пещеры – такой же темный и замшелый. Шейркросс ухитрился сделать его еще более мрачным, расставив высоченные книжные шкафы и заполнив полки томами, часть которых имела столь же почтенный возраст, что и само здание. В довершение всего проходы между шкафами были узкими. Уже много лет мальчишки подзадоривали друг друга – слабó прийти к «страшному месту» после наступления темноты, когда по дому бродят призраки Шекспира и Марка Твена, или днем, когда там обретается загадочный хозяин? Никто ни разу не отважился. Даже в солнечный полдень посетителю приходилось включать фонарик, чтобы ненароком не наткнуться на увесистый том Теккерея или Гиббона и не выбить себе зуб.

К счастью для начальника полиции с его новым зубным протезом, Шейркросс недавно повесил у себя люминесцентные светильники, которые включались для удобства посетителей при помощи свисающих с потолка шнурков. По всему магазинчику были развешаны рукописные объявления с просьбой выключать за собой свет по мере продвижения между рядами шкафов. При включении лампы мигали, гудели, проливали бледный свет на литературные сокровища, что создавались в течение многих веков, но до пола из толстых досок он не доставал. А между тем на полу, по обе стороны и без того узких проходов, громоздились стопки книг, и Докерти приходилось ногой нащупывать себе путь.

Старинные шкафы были изготовлены из дубов, срубленных в девственных лесах на Востоке. Постепенно эти шкафы стали серыми от многолетней пыли, которая чуть ли не въелась в древесину. И хотя Шейркросс делал все, чтобы его постоянные клиенты не перепачкали новый костюм (или новое платье) и не стали после этого избегать его магазина, обратившиеся в пыль кости доисторического бизона и исчезнувших индейских племен, обитавших близ Тропы Санта-Фе[35], все равно проникали в помещение и в ноздри начальника полиции.

Чихнуть. Прочистить нос. Осторожно продвинуться вперед. Повторить все сначала.

Так как Докерти читал исключительно полицейские сводки и донесения, он редко бывал здесь – в последний раз это случилось много месяцев назад – и поэтому имел весьма смутное представление о внутренней планировке. Кроме того, забота Шейркросса о своих клиентах не простиралась настолько далеко, чтобы не дать им попасть в тупик: открытые с обеих сторон проходы чередовались с теми, в конце которых стояли шкафы. К тому же владелец магазина все время что-то переставлял, так что сам Дэниел Бун[36] отчаялся бы отыскать здесь дорогу.

Но сегодня был вторник, а это означало, что начальнику отделения полиции Гуд-Эдвайса (со штатом в целых пять человек, трое из которых – с неполным днем) повезло. Именно в этот день проходили заседания Книжного клуба. Его члены собирались у Шейркросса, чтобы попить холодного чая, съесть лимонного печенья и поговорить о Сюжете, Замысле и Персонажах. От Докерти требовалось только идти на шелест голосов.

– Я от нее просто переплевался. Шестьсот страниц разглагольствований о танцующих медведях и мальчике, укусившем собаку.

Этот каркающий голос принадлежал девяностодевятилетнему Скоффилду, «дяде Неду». Воздух со свистом вырывался через щели между его вставными зубами.

– Нед, книга ведь совсем не об этом. Гарп – трагический персонаж[37].

А это Берди Флэтт. Сорок лет проработала в телефонной компании, была уволена после того, как там отказались от старого коммутатора. Когда Докерти только поступил на службу, он всякий раз слышал ее пронзительный голос, набирая номер.

Еще кто-то прочистил нос. Должно быть, Карл Лэтроп, глава муниципального совета, который на собраниях легко заглушает голоса оппонентов звуками из своих носовых каналов.

– Это карикатурный персонаж. Книг много, а «Грозовой перевал» один.

– Народ, танцующий медведь – это просто символ, – заметил новый участник дискуссии, чей голос Докерти сразу не признал. – Ирвинг указывает на безрассудство, свойственное человеку.

И снова Нед вставил свое веское слово:

– Символы, шмымволы. Пусть газетчики восторгаются книгами о мальчишках, которые кусают собак.

Стало ясно, кто выступал перед ним: Гордон Толливер, издатель еженедельника «Добрый советчик»[38], основанного, как все считали, Хорасом Грили[39]. Пятидесятилетний Толливер был самым молодым членом клуба.

Последовал бурный обмен мнениями. Особенно выделялся визгливый голос Берди.

– Друзья, друзья, – пронзительным тенором заговорил Шейркросс, сразу заставив спорщиков успокоиться, – у нас ведь литературная дискуссия, а не сеанс борьбы. Нед, «Мир глазами Гарпа» – не история о собаке, покусанной мальчиком, а гораздо более серьезное произведение. Ты бы понял это, если бы соизволил прочесть роман, а не просто сосчитал в нем страницы. Мисс Флэтт, Гарп – не совсем трагическая фигура, поскольку произведение задумывалось как «черная комедия», а тут вариантов нет: или трагедия, или комедия. И в нем нет ничего карикатурного, Карл. Для этого он слишком хорошо прорисован. Гордон, мне очень жаль, но должен заметить, что танцующий медведь – это просто танцующий медведь. Он появляется почти в каждом произведении Ирвинга. Это его фирменный знак, как мрачное озеро у Эдгара По или монологи у Айн Рэнд.

– В следующий раз почитаем Луиса Ламура, – предложил дядя Нед. – У него собак никто не кусает, а медведи не танцуют польку.

– Давайте немного усложним задачу. Каждый выберет одну книгу, и мы на следующей неделе сравним их достоинства и недостатки. Не забудьте перед уходом записать их в журнале.

Докерти выбрался из «литературного лабиринта» как раз тогда, когда члены клуба вставали со складных стульев. Шейркросс председательствовал на собрании, сидя за своим массивным письменным столом, такой же древний и серый, как книжные полки. «Черт! Да он и впрямь такой же древний, как они!» – подумал начальник полиции. Сейчас Шейркросс поднялся с вращающегося деревянного стула, чтобы поприветствовать посетителя. Остальные рассеянно кивнули Докерти, поглощенные поиском книги для чтения в ближайшую неделю.

– Какой приятный сюрприз, шеф! Неужели вы поддались на мои уговоры и решили присоединиться к нам? Опытный криминалист окажется очень кстати, когда мы будем обсуждать Эда Макбейна.

Владелец книжного магазина был настоящей ходячей карикатурой: худющий, грива серых, как книжные полки, волос доходит до воротника, очки с толстыми стеклами, руки и ноги напоминают согнутые ершики для чистки курительных трубок. Локти и колени, казалось, так и норовят прорвать ткань поношенного, некогда черного шерстяного костюма, который Шейркросс носил даже при ста градусах[40]. Начальник полиции вдруг поймал себя на мысли о том, что никогда не видел Шейркросса вспотевшим. Если его ударить, из пор, вероятно, вырвутся только сухой воздух да книжная пыль.

– Я же простой коп, а не детектив, – заметил Докерти. – В отличие от вас.

– Я работаю книготорговцем дольше, чем служил детективом. В мои времена главным инструментом сыщика была лупа, а об анализах ДНК никто и слыхом не слыхивал.

Поначалу Докерти не мог представить себе, как это старое пугало могло арестовывать и допрашивать преступников. Любой режиссер в Голливуде не задумываясь дал бы Шейркроссу роль рассеянного отшельника, корпящего над заплесневелыми архивными документами. Но однажды начальник полиции набрал в «Гугле» фамилию Шейркросса. После этого он на протяжении получаса читал приказы с объявлением благодарности и рассматривал фотографии, на которых тот пожимал руку генеральному прокурору, директору ФБР и выпускникам Полицейской академии Нью-Йорка. На одном снимке (комиссар полиции прибавляет очередную медаль к тем, что сияют у него на груди) Шейркросс выглядел уставшим и напоминал себя сегодняшнего. Уже тогда он выглядел как скромный преподаватель заштатного университета. А Докерти тогда, двадцать лет назад, усвоил первое правило работы в полиции: внешность обманчива.

– Нет, Эвери, я пришел не для того, чтобы вступить в клуб, а по работе.

Шейркросс чуть повысил голос:

– У меня сейчас нет этой книги, но на следующей неделе я собираюсь посетить распродажу из одной частной коллекции в Альбукерке и поищу ее там.

Докерти застыл в замешательстве, но затем оглянулся и увидел стоящего на пороге Лэтропа – последнего из членов клуба, который оставался в магазине. Когда дверь за ним закрылась и медный колокольчик немелодично прозвенел, Шейркросс обратился к начальнику полиции:

– Глава муниципального совета, конечно, имеет право обсуждать полицейские дела, но я полагаю, что на начальной стадии расследования вы предпочли бы не разглашать подробности.

Докерти кивнул, несколько смущенный тем, что ему это не пришло в голову.

– Дело касается Ллойда Фистера.

– Ллойд – мой лучший клиент. Что случилось?

– Несчастный случай, надеюсь. Хотя похоже на убийство.

– Господи!

Необычная реакция для бывалого детектива. Но, в конце концов, Шейркросс не был обычным детективом.

В последний раз Трой Пеллингхэм открывал книгу, когда учился в колледже.

Он считал, что в жизни есть занятия поважнее, но ни одно из них пока не принесло ему богатства. Забавно, что его дядя Родни Хаверфорд торговал редкими книгами в дорогущей антикварной лавке на Мелроуз-авеню. Дядя Родни был ужасно чванлив и так задирал нос, что Трой в шутку интересовался, как ему удается сморкаться. Старикан был здоров как бык и дожил до восьмидесяти с лишним, ни разу не подхватив даже насморка. Это несколько расстраивало Троя.

Его дядя одевался на Сэвил-Роу и носил выписанные из Лондона плотные твидовые костюмы с жилетами и кармашками для часов даже в жаркие летние дни. И похоже, никогда не потел. Наверное, старый сноб считал это чем-то неподобающим – такое, мол, приличествует лишь фабричным рабочим и прочим представителям низших классов, занимающимся физическим трудом.

Разумеется, у дяди Родни был трастовый фонд, основанный его отцом: покойная мать Троя однажды сказала сыну, что тот тоже был чертовым снобом.

Родни был таким же надутым болваном, как его отец. Два надменных аристократа из тех, что вытирают пальцы надушенным платочком, если приходится пожать руку кому-нибудь нижестоящему.

Трой старательно льстил дяде, лизал ему зад каждый день, а по воскресеньям – дважды. Он всегда лебезил перед богатенькими, особенно перед теми, которые могли оставить ему часть своих сокровищ, окочурившись в своей мягкой постели.

Из родственников у дяди Родни остались только племянница жены и племянник Трой. Племянница Марселла была хороша собой и сорила деньгами, будто в любой момент могла напечатать еще. Роль печатного пресса выполнял добрый дядюшка. В детстве Марселла проводила каждое лето у дяди Родни вместе с матерью, и они нашли общий язык. Позже она жила у Родни в его доме в Беверли-Хиллс, когда училась в Калифорнийском университете. Они так подружились, что Марселла не съехала даже после выпуска.

Узнав, что Трой не слишком-то любит читать и постоянно терпит неудачи в делах, старик списал его со счетов, как неудачное капиталовложение. Он даже грозил вычеркнуть его из завещания, но Трой доподлинно знал, что до этого пока не дошло и вряд ли дойдет. В конце концов, семейные узы для дяди Родни были священны.

Трой также знал, что не позволит старому снобу мирно помереть в мягкой постели, в окружении льстивых врачей и медсестер, жадно тянущих руки к наследству. Слишком долго пришлось бы ждать. Но как поскорее отправить дядюшку на тот свет? Вот в чем вопрос. До сих пор все деловые планы Троя шли наперекосяк, но сейчас надо постараться. Этот план должен стать самым выверенным в его жизни. Трой слышал, что в детективных романах встречаются идеально продуманные схемы убийства, но он не любил читать. Раз он даже хотел притвориться, будто читает книгу, но не стал делать этого из опасения, что дядюшка задаст пару хитрых вопросов и выведет его на чистую воду.

Родни явно обожал Марселлу. Она была немного взбалмошной и эгоистичной, но Трой не отказался бы разделить с ней наследство дяди Родни. Возможно, они в конце концов поженятся, и тогда все богатство окажется в его руках. «Хватит мечтать», – мысленно одернул он себя. Предстоит еще долгий путь, прежде чем можно будет раскатывать в «роллс-ройсе» и швырять деньгами. Для начала нужен план без единого изъяна.

Дядя заставил его работать в своем книжном магазине. Трой заворачивал книги перед отправкой книжным червям в США и Европу, ходил с посылками на почту, следил за порядком и разбирал новые поступления. Дядя Родни превратил его в мальчика на побегушках, словно он принадлежал к презренному рабочему классу. Позже, трудясь в лавке, Трой начал обдумывать план убийства. Для начала нужно железное алиби, такое, что не прикопаешься. В шутку Трой подумал: «Вот если бы старик сам состряпал идеальный план!»

По счастливой случайности оказалось, что план вообще не нужен.

Солнце медленно перевалило за полдень. Дядя Родни читал за столом в глубине магазина. Трой изнывал от скуки. Оставалось только глазеть на прохожих, в большинстве своем шагавших с таким же скучающим видом.

Оглядывая магазин, пока дядя увлеченно читал книгу, Трой заметил, что за большим книжным шкафом у западной стены есть узкая щель. В шкафу стояли разрозненные альбомы по искусству, детективы и своды законов. Черт знает что такое! Надо будет навести порядок. Если сейчас скользнуть за шкаф и подождать, пока дядя не начнет поиски…

Но для этого нужны крепкие руки и плечи, а Трой перестал ходить в спортзал из-за хронической нехватки денег. А вдруг кто-нибудь войдет в неподходящий момент? И все же дело того стоит.

Повинуясь порыву, он закрыл жалюзи на передней двери и втиснулся в щель за высоким книжным шкафом.

«Боже, неужели я действительно решился?»

Он собрался с духом и окликнул:

– Дядя Родни!

– Чего тебе? – ворчливо отозвался старик.

– Ты не подойдешь на секунду?

Он услышал приближающиеся шаги.

– Да где ты, черт возьми? – раздраженно спросил дядя Родни.

Трой уперся в книжный шкаф обеими руками и ведущей ногой. До сих пор его жизнь текла безмятежно, и ему никогда не приходилось делать ничего настолько тяжелого. Он сумел сдвинуть шкаф и опрокинуть его на старика. Грохот, наверное, был слышен в соседних магазинах и на улице.

Он тут же выскочил из укрытия, заглянул между голыми полками и увидел дергающегося, едва живого старика. Нужно довести дело до конца, и поскорее!

Он лихорадочно огляделся. На полу валялось несколько раскрытых художественных альбомов большого формата. Трой цапнул самый тяжелый, едва не уронил, подхватил у самого пола и закрыл. То, что надо. «Букинист пал жертвой собственной книги: как это иронично», – подумал он и ударил старика по голове в пространстве между полками. Убедившись, что он мертв, Трой носовым платком стер кровь и отпечатки пальцев с передней и задней обложки альбома. И на всякий случай – с корешка. Затем он швырнул книгу на пол рядом с головой своей жертвы. Надо не забыть избавиться от платка.

Трой замер, задыхаясь, и прислушался, вопреки всему надеясь, что никто не проходил мимо и не слышал грохота. Глубоко вдохнул. Задержал дыхание. Подождал. Застыл. Слава богу, снаружи было тихо.

Он знал, что не оставил отпечатков на задней стенке шкафа, поэтому схватил две посылки, которые должен был отправить, и выбежал через заднюю дверь.

Оказавшись на небольшой парковке, он промчался мимо «роллс-ройса» Родни и запрыгнул в свой «додж», которому исполнилось уже одиннадцать лет. По переулку ехала машина, но Трой вовремя свернул. Он летел на крыльях удачи, быстрее любого самолета FedEx!

Он катил по Мелроуз на почту и рисовал себе картины счастливого будущего, расцвеченного неоновыми огнями. Половина многомиллионного состояния дяди Родни скоро отойдет к нему! И кто знает, не суждено ли ему жениться на кузине Марселле? Как раз пора остепениться.

Трой выбросил окровавленный платок в мусорный бак вдали от книжного магазина и засыпал мусором.

Тэсс Монаган старалась полюбить стильный магазинчик детской книги, который открылся пару лет назад на Двадцать пятой улице Северного Балтимора, где издавна было много букинистических лавок. Магазинчик – само очарование, на застекленной террасе стоят яркие креслица и стульчики, ручная майна умеет говорить «Привет, дорогуша!», «Эй, кто там?» и, самое замечательное, знаменитый рефрен из «Ворона» – «Больше никогда».

Тэсс обожала постер с Арнольдом Лобелом[43] напротив входной двери: дюжий бородач сидит в уютном домике, окруженном башнями из зачитанных книг. Тэсс одобряла тот факт, что сопутствующие товары там действительно были сопутствующими, кроме мягких игрушек и боа из перьев в стиле Фэнси Нэнси[44]. Тэсс радовалась тому, что подарочную упаковку предоставляют бесплатно круглый год и что в магазине можно заказывать букинистические издания. Тэсс с нетерпением ждала, когда ее дочка, двухлетняя Карла Скаут, подрастет и сможет тихо сидеть на субботних «часах чтения», хотя всерьез опасалась, что с этим придется подождать до поступления в колледж. Но больше всего Тэсс восхищала нелогичность решения: открыть книжный в наше время, когда многие считают книги анахронизмом.

Жаль только, хозяйка «Детского книжного» не любила детей…

– Аккуратнее! – рявкнула черноволосая хозяйка в не по-осеннему холодный октябрьский день, когда Карла Скаут походкой Франкенштейна двинулась к нижней полке книг с картинками. Вообще-то, руки у Карлы Скаут чистыми не были: они вдвоем сейчас предавались любимому пороку мамы – поеданию шоколадно-арахисовых плиток из магазина Эдди. Тэсс спикировала на дочь с салфеткой в руках и смущенно улыбнулась хозяйке.

– Извините! – сконфуженно улыбнулась Тэсс. – Книги она любит до умопомрачения. Порой в буквальном смысле.

– Вам помочь? – спросила хозяйка так, словно видела Тэсс впервые. Кредитка Тэсс с этим не соглашалась.

– Мы ищем подарок на день рождения, но уже кое-что придумали. Моя тетка работает в детской муниципальной библиотеке.

Тэсс умолчала о том, что ее тетка, владелица книжного в другом конце города, с удовольствием закажет любую книгу по себестоимости. Просто ей очень хотелось, чтобы этот магазинчик, близкий к ее дому, процветал, как и все местные заведения, – не самый простой жизненный принцип, хотя простых принципов вообще нет. Ночами, когда дочка спала, а в доме царила тишина, Тэсс украдкой наведывалась в интернет-магазины, так упрощающие жизнь. Как же без них?

– Вы, наверное, одна из этих? – спросила хозяйка.

– Из каких именно?

Хозяйка показала на айпад Тэсс, торчавший из сумки без застежек.

– Ой нет… То есть да, я покупаю цифровые книги, в основном те, которые нужны для дела. Программу-читалку использую для больших документов. Я много работаю с документами, а их удобно загружать в айпад и носить с собой.

– Да, конечно. – С этими словами хозяйка закатила глаза и ушла за ширму из цветастого ситца, отделявшую магазин от ее рабочего места, словно считала разговор с Тэсс чересчур утомительным.

– Извините! – чуть слышно прошептала единственная служащая магазина, молодая женщина с обильным пирсингом и уточкой Джемаймой[45], вытатуированной на правом предплечье. Хозяйка вышла из-за шуршащей ширмы с сумочкой в руках.

– Мона, я попью кофе, потом в банк.

Тэсс подождала, думая, что хозяйка сядет на велосипед – может, даже с корзиной для кусачих дворняжек, – но та зашагала по Двадцать пятой улице, наклонив голову из-за сильного ветра.

– У нее трудные времена, – объяснила девушка с утиной татуировкой. Мона, так назвала ее хозяйка. – Сами понимаете. Больше всего ее бесят те, кто приходит с читалками. Они выуживают у нее информацию, а потом загружают цифровые книги или покупают по дешевке в интернет-магазинах.

– Ну, вряд ли многим нужны детские книги в цифровом виде.

– Вы не поверите, но они бывают нужны. Есть даже интерактивные книги доктора Сьюза, хотя я не очень доверяю методике «Читай сам». По-моему, очень важно, чтобы родители читали своим детям.

Тэсс сконфуженно покраснела: она тоже загрузила на айпад «Хоп-хоп-хоп» и несколько игр, хотя пока что Карле Скаут больше всего нравилось открывать, а потом стирать мамины имейлы.

– Она злится, потому что у нас внезапно начались кражи, – продолжала Мона. – Исчезает все самое дорогое и красивое, например Гюго или книги с иллюстрациями Калдекотта[46]. А вот книги Ньюбери[47] – никогда. Воры явно выбирают иллюстрированные издания, хотя и не самые редкие: их мы держим под замком.

Мона показала на шкаф, тянувшийся вдоль прилавка и заполненный книгами в отличном состоянии: «Элоиза в Москве»[48], несколько книг Мориса Сендака, «Эмили из Дип-Вэлли»[49], «100 платьев» Элинор Эстес, которую Тэсс не читала, «Эпамидондас и его тетушка»[50] с крайне неполиткорректной обложкой.

Тэсс мигом сменила амплуа, из затурканной мамаши превратившись в частного детектива-профессионала, консультирующего по вопросам безопасности. Она огляделась по сторонам.

– Маленькие залы уютны, но это же рай для воров. У вас есть сигнализация и колокольчик на двери, а камер нет. Сумки и рюкзаки досматривать не пробовали?

– Пробовали, но Октавия сама запуталась, а в стрессовой ситуации… Она проявляет себя не с лучшей стороны, скажем так.

– Октавия?

– Ну да, хозяйка.

Стоило назвать имя, и хозяйка – тут как тут – влетела внутрь с кофе в руках.

– Всегда забываю, что банки работают до трех, кроме пятницы. Ну и ладно, взнос у меня небольшой. – Хозяйка посмотрела на Мону, и лицо ее смягчилось. Она была моложе, чем думала Тэсс: даже пятый десяток не разменяла. Но ее старили черные волосы и строгий вид. – Если хочешь, выпишу тебе чек сегодня, но если ты можешь подождать до пятницы…

– Конечно, Октавия. Тем более Хеллоуин на носу. Еще немного, и люди начнут закупаться к праздникам.

– Станет больше людей в магазине. Больше отвлекающих факторов. Больше шансов.

Октавия поглядела на Карлу Скаут. Девочка сидела на полу с книгой Виллемса Мо[51] и «читала». Тэсс подумала, что Октавия невольно растрогается. Что может быть очаровательнее читающей малышки? Тем более вот этой малышки, которой хватило здравого смысла унаследовать папины светлую кожу и густые темные волосы, отросшие до плеч. К тому же Тэсс одела ее в кожаный бомбер от «Гэп», красные джинсы и футболку фанатки группы «Клэш». «Какая миленькая!» С начала дня Тэсс слышала это уже раз сорок и приготовилась к сорок первому.

– Она испачкала книгу шоколадом, – пожаловалась Октавия.

Да, испачкала. А книжка «Не давай голубю водить автобус»[52] у них уже была. Но теперь оставалось лишь смириться с покупкой испорченной книги.

– Я оплачу ее вместе с другими покупками, – пообещала она, понимая: не стоит отнимать у Карлы Скаут то, ради чего она притихла. – Насколько я понимаю, вас беспокоят кражи?

– Мона!

Октавия гневно взглянула на продавщицу. Под таким взглядом Тэсс съежилась бы, а девушка лишь пожала плечами.

– Октавия, стыдиться тут нечего. У нас воруют не потому, что мы плохие люди. И даже не потому, что мы плохие продавцы. Люди воруют потому, что они авантюристы.

– Здесь очень помогла бы камера, – проговорила Тэсс.

– Я не покупаю всех этих гаджетов! – фыркнула Октавия, зло взглянула на айпад и добавила, уже с меньшим запалом: – Да и лишних расходов сейчас не могу себе позволить.

Тэсс была тронута такой честностью.

– Вы не заметили в кражах какой-нибудь системы?

– Я не провожу инвентаризацию каждую неделю… – начала Октавия, но Мона не дала ей договорить:

– Крадут по субботам. Я почти уверена, что по субботам. В этот день мы проводим «час чтения», но посетителей и без того много. Часто приходят разведенные отцы – выбирают подарок в последнюю минуту или просто не знают, как еще развлечь ребенка.

– Я могла бы помочь…

Октавия подняла руку:

– На это денег тоже нет.

– Да я бесплатно, – проговорила Тэсс неожиданно для себя самой.

– Почему? – с подозрением спросила Октавия.

Тэсс поняла, что к проявлениям доброты хозяйка не привыкла. Если только со стороны Моны, согласной ждать своего чека несколько дней.

– Я считаю, что ваш магазин нужен Северному Балтимору, и хочу, чтобы моя дочь приходила сюда. Пусть она вырастет настоящей городской девчонкой – приезжает к вам на велосипеде или на автобусе и сама выбирает книги. «Бетси-Тейси»[53], «Миссис Пиггл-Виггл»[54], «Ведьма с пруда Черных Дроздов»[55], Эдварда Игера и Эдит Несбит – все то, что обожала я.

– Все хотят передать своих «любимчиков» по наследству, но как показывает практика, если мы хотим вырастить детей настоящими читателями, то должны предоставить им свободу выбора.

– Ладно, пусть так. Но где же ей выбирать книги, если не в магазине или не в библиотеке? Счастливые открытия не сравнятся ни с чем. – Тэсс повернулась к дочери и заметила, не успев, однако, ничего сделать, как Карла Скаут тянется грязными руками к очередной книге и хватается за нее. – Мы и эту возьмем.

На Двадцать пятой улице Тэсс усадила Карлу Скаут в коляску и стала катить ее одной рукой; другой она держала телефон и проверяла электронную почту. Разумеется, коляска наехала на пятки мужчине, которого Тэсс знала – по крайней мере, в лицо.

Тэсс и Ворон, отец Карлы Скаут, прозвали его Ходоком и часто гадали, чем он занимается, раз имеет возможность проходить несколько миль по Северному Балтимору каждый день, в любую погоду – так, словно выполнял некое задание. Ходок был бы даже красив, если бы улыбался и не горбился, но он не улыбался никогда, а горбился так, словно был вообще не способен выпрямиться. Когда Тэсс налетела на него, Ходок резко повернулся в другую сторону и задел ее своим неизменным рюкзаком. Тэсс показалось, что она налетела на каменную стену. Может, Ходок носит рюкзак, чтобы исправить плохую осанку?

– Извините! – проговорила Тэсс.

Ходок не отреагировал никак – просто двинулся дальше своей медвежьей походкой, согнувшись наподобие буквы «С». Ни пружинящей, ни упругой такую походку не назовешь – Ходок словно отбывал повинность, переставляя ноги одну за другой. Тэсс подумала, что беднягу околдовали, и он обречен ходить по Балтимору, пока чары не рассеются.

Перед ближайшей субботой в книжном Тэсс поговорила с теткой, предположив, что товар «исчезает» и у нее.

– Вообще-то, нет, – сказала Китти. – Книги тяжело украсть, еще тяжелее перепродать. Такое, конечно, случается, но ничего систематического и планомерного, как ты описываешь, не было. Похоже, кто-то мстит хозяйке.

Октавия, конечно, резковата, и, по словам Моны, нервы у нее не очень крепкие, но чтобы недовольный покупатель пошел на это… Большинство просто оставляют ругательные отзывы в соцсетях.

– Много лет назад, как раз на Двадцать пятой улице, где букинистов тогда было еще больше, произошел всплеск краж. Владельцы изумлялись количеству украденного и случайному выбору. А потом кражи вдруг прекратились.

– Что случилось? Почему кражи прекратились? Кого-то арестовали?

– Нет. Насколько я знаю, не взяли никого.

– Наверное, стоит поговорить с продавцами других магазинов. Вдруг они что-то заметили, – сказала Тэсс. – Но почему стали красть именно сейчас?

– Наверное, кто-то беспокоится, что скоро книги совсем исчезнут.

Разумеется, Китти шутила, но Тэсс не смогла удержаться от вопроса:

– А они исчезнут?

В трубке воцарилось молчание, затянувшееся настолько, что Тэсс испугалась, не сбросился ли вызов. Когда Китти заговорила, в ее голосе не слышалось обычной бодрости:

– Я не осмеливаюсь предсказывать будущее. Например, я никогда не думала, что газеты сдадут свои позиции. Впрочем, мне кажется, что спрос на бумажные книги сохранится, а вот каким он будет, я не знаю. Я знаю лишь то, что я держусь на плаву – пока держусь. Магазин у меня в собственности, есть постоянные покупатели. Неплохой доход приносят и туристы. В итоге все сводится к тому, что для людей имеет ценность. Книжные магазины имеют ценность? А книги? Не знаю, Тэсс. Бесплатные библиотеки существуют много лет, а ценность книг от этого не уменьшилась. Здесь, в Балтиморе «Бук тинг»[56] задаром раздает книги всем желающим. Заходи и бери. Мне они совершенно не мешают. Старыми книгами издавна торговали и на блошиных рынках, и на Книжной ярмарке колледжа Смита[57]. Но вот когда ты щелкаешь мышкой, покупаешь что-то нематериальное за девяносто девять центов, а потом раз, и оно уже у тебя… это что-то особенное. Помнишь «Чарли и Шоколадную фабрику»?

– Ну конечно.

В детстве Тэсс, как и многие дети, зачитывалась мрачноватыми сказками Роальда Даля. Само собой, он вошел в список авторов, которых стоило бы прочесть Карле Скаут.

– А если бы мы могли делать то же, что Вилли Вонка у Даля? Протянуть руку к телевизору и взять шоколадку? Получать что угодно, когда угодно, круглые сутки, семь дней в неделю? Сегодня почти так и есть. Не жизнь, а безграничная свобода выбора. Но по-моему, теперь куда сложнее понять, чего именно ты хочешь.

– В Балтиморе такой проблемы нет, – заметила Тэсс. – У нас доставляют только пиццу и китайскую еду. Причем не ту пиццу и не ту китайскую еду, которые мне нравятся.

– Ты просто шутишь, чтобы отвлечь меня от мрачных мыслей.

– Не совсем так.

Тэсс не шутила. Доставка еды в Балтиморе оставляла желать лучшего. Впрочем, раньше Тэсс не подозревала, что ее жизнерадостная тетушка способна так хандрить, и сейчас действительно хотела отвлечь ее. Поэтому она и попробовала резко перевести стрелки, как порой делала в играх с Карлой Скаут. Все получилось. Оказывается, ежедневное общение с маленьким ребенком – отличная школа жизни.

Декабрьский вечер клонился к ночи. Монти Данфорт сидел в подсобке букинистического магазина далеко от центра Кембриджа и распаковывал коробки с книгами и бумагами Гревилла, после чего заносил все в каталог. Оставалась последняя коробка. Полные собрания Диккенса и Теккерея, Вальтера Скотта и Джейн Остин, все в кожаных переплетах, многие русские авторы в таких же переплетах, «Закат и падение Римской империи» Гиббона, «История англоязычных народов» Черчилля – примерно этого и ожидал Монти. Плюс обычные справочники и энциклопедии и не совсем обычные книги, которые выглядели интереснее, – мемуары и путевые заметки, большей частью о Средиземноморье. Такое вмиг не расхватают, придется подыскать для них свободное место на полках.

Владелец магазина Роджер Уильямс заболел и остался дома – он жил северо-восточнее города, у болотистых низин. Возможно, на аукционе он захочет выставить все содержимое коробки одним лотом.

Монти заглянул на дно коробки, проверяя, все ли он вытащил, и обнаружил нечто вроде жестянки из-под печенья. Монти взял ее в руки: судя по весу, банка не была пустой. Он снял крышку и заглянул внутрь. Там лежало что-то непонятное.

Он поднес жестянку к лампе и щелкнул выключателем. Подсобку залил желтый свет, тени в углах сделались еще темнее. Стало ясно, что в жестянку положили какой-то старый свиток. Монти аккуратно вытащил его из футляра, положил на стол прямо под лампой и принялся потихоньку, дюйм за дюймом, распрямлять. Закончив, он изумленно уставился на свою находку. На испещренном пятнами свитке имелись письмена – расплывшиеся, неразборчивые. Монти попробовал разобрать слова, но это точно был не английский, даже не древнеанглийский. Скорее, древнееврейский. Монти видел несколько таких текстов.

Интересно, каков он на ощупь? Монти дотронулся до свитка кончиками пальцев. Мягкий, гладкий, никакой хрупкости, свойственной бумаге, – больше похоже на велень. Кое-где попадались пустые места, а некоторые слова были наполовину заляпаны кляксами или вообще стерты.

Рассказывали, что члены семейства Гревилл в девятнадцатом веке и в начале двадцатого много путешествовали по Ближнему Востоку. Они могли привезти свиток откуда угодно – из Египта, Месопотамии, Иордании, из земель, позднее ставших частью Израиля.

А вдруг свиток окажется ценным? Надо бы сделать копию и отдать ее переводчику, а оригинал оставить у себя.

Монти поднялся, подошел к принтеру и включил его. Действуя очень осторожно, он развернул первую половину свитка, разложил на стекле, прикрыл крышкой, затем нажал кнопку «один». Лист бумаги съехал в лоток.

Ну-ка посмотрим, как там с четкостью изображения. Монти взял листок в руки и обнаружил, что на бумаге не отпечаталось ни слова – только несколько клякс.

Бред какой-то. Попробуем еще разок. И снова почти чистый лист. Монти проверил наличие бумаги, чернила, настройки и запустил аппарат в третий раз. Опять ничего.

Может, что-то не так с машиной? Монти вытащил свиток и положил на его место старое письмо от клиента.

Отлично, каждая буковка как новенькая. С аппаратом все в порядке. Ладно, в конце концов, у него же есть мобильный с вполне приличной камерой. Цифровой, понятное дело, так что результат будет виден сразу. А потом, если понадобится, можно перебросить на компьютер и распечатать.

Монти сфотографировал письмо от клиента и полюбовался результатом на экране. Идеальное фото. Прижав концы свитка двумя книгами, чтобы распрямить его, он сделал снимок. В видоискателе все тоже выглядело идеально: каждая строчка и клякса на месте. Монти навел камеру так, чтобы свиток попал в кадр целиком, и щелкнул раз, другой, третий. Сам пергамент неизменно выходил прекрасно – даже тени, которые отбрасывали загнутые или оторванные края. Но ни единой буквы на снимках не было.

Монти поморгал и потер глаза. Как это вообще возможно? Что он делает не так?

Он все сидел, уставившись на свиток, когда раздался звонок в дверь. С ума сойти, подумал он. Нет, конечно, есть любители редких книг или гравюр, которые заявляются в магазин на ночь глядя. Кто-то не может днем уйти с работы. Кто-то хочет изучить предмет в приватной обстановке, чтобы ему не мешали. Это понятно. Но такие клиенты всегда договариваются заранее. Или он просто забыл, что кому-то из них назначено?

Снова звонок. Монти спрятал свиток назад в жестянку – подальше от посторонних глаз – и пошел открывать. Сквозь стеклянную дверь он увидел на пороге старика – сутулого, седого, с лицом, изборожденным морщинами, то ли от возраста, то ли от печали. Рядом стояла девочка лет восьми со светлым, чистым лицом и пушистыми волосами: золотистые, в свете лампы они казались нимбом. Девочка внимательно разглядывала Монти через стекло.

Он открыл дверь.

– Чем могу служить? – спросил он.

Девочка застенчиво улыбнулась и придвинулась поближе к дедушке, или кем он ей приходился.

– Добрый вечер, сэр, – произнес старик. – Меня зовут Джадсон Гарретт. Я коллекционирую редкие книги и рукописи. Если не ошибаюсь, к вам только что поступили книги из собрания Гревилла. Я пришел по адресу?

– Да, конечно, – ответил Монти. – Но они только что получены. В каталог еще не вносились, цены пока не назначены. Книги в очень хорошем состоянии. Сказать по правде, многие, похоже, ни разу не открывали.

Гарретт улыбнулся, но его темные глаза смотрели с грустью.

– Боюсь, такое нередко случается с книгами. Старая кожа, тонкая бумага – все это прекрасно, но ведь главное в книге – слова. Слово – вот истинное сокровище ума и сердца.

Монти шагнул назад, придерживая дверь и впуская посетителей:

– Заходите. Обсудим, что можно сделать.

– Благодарю.

Гарретт вошел в магазин; девочка не отставала от него ни на шаг. Монти запер дверь и повел посетителей в кабинет Роджера Уильямса, где решались все деловые вопросы. Там он зажег лампу. В ее свете книжные полки и мягкие кресла излучали тепло и уют.

– Присаживайтесь, мистер Гарретт. Расскажите о своих пожеланиях, и я передам их мистеру Уильямсу. Мы узнаем, что именно к нам поступило, и уже тогда поговорим о ценах.

Но старик не стал садиться. Он застыл в дверях, девочка по-прежнему держала его за руку. На лице Гарретта, остававшемся в тени, лежал отпечаток усталости, словно старик проделал долгий путь без сна и отдыха.

– Меня интересует лишь один предмет, – негромко произнес он. – Все прочие мне безразличны, делайте с ними что заблагорассудится.

– Правда? – Монти был удивлен. Ничего особо ценного он не заметил. – И что же это?

Взгляд старика точно был прикован к чему-то бесконечно далекому, к иному миру или прошлому – к тому, что выходило за пределы разумения Монти.

– Свиток, – наконец ответил он. – Очень старый. Скорее всего, завернутый во что-нибудь для сохранности. С арамейским текстом.

У Монти мороз прошел по коже, будто от ледяного прикосновения. Девочка не сводила с него своих ясных, небесно-голубых глаз. Казалось, она совсем не моргает.

Сперва Монти решил соврать, сказать, что он слыхом не слыхивал ни о каком свитке. Но старик явно все знал. Врать было бы глупо, а может быть, даже опасно. Монти набрал в легкие побольше воздуха.

– Я не имею права продавать свиток, мистер Гарретт, но передам ваше пожелание мистеру Уильямсу, как только он будет здесь. Не могли бы вы оставить свой номер телефона или электронный адрес?

– Я вернусь, мистер Данфорт, – объявил старик. – Прошу не продавать свиток никому, пока я не предложу свою цену.

Он в упор смотрел на Монти: темные, почти черные глаза на непроницаемом лице.

Девочка потянула старика за руку, вцепившись в нее, казалось, еще крепче.

– Ценность свитка очень высока, – продолжил тот. – Надеюсь, вы понимаете это?

– О нем еще никто не знает, – заверил Гарретта Монти. – Свиток не попал в опись, я наткнулся на него… буквально полчаса назад. Могу я поинтересоваться, откуда вам известно о нем?

На лице старика мелькнула тень улыбки и тут же исчезла. Монти так и не понял, что она выражала: радость или сожаление.

– Многие знают, что свиток здесь, – совсем тихо проговорил старик. – Они будут приходить сюда и предлагать вам разное… деньги, и не только. Будьте осторожны со свитком, мистер Данфорт, предельно осторожны. Он таит в себе силу, с которой вам лучше не иметь дела.

Монти снова ощутил ледяное прикосновение. Озноб пробрал его до костей.

– И что же это за сила? – хрипло спросил он.

Старик хотел было ответить, но девочка снова вцепилась в его руку, и вместо ответа он просто вздохнул. Он все смотрел и смотрел на Монти, как человек, хорошо знающий, что такое зло и что такое страдание.

– Будьте осторожны, мистер Данфорт, – повторил старик. – Вы взяли на себя опасную ношу. Возможно, это было единственным достойным выбором. Тут я вас понимаю. Но это тяжкое бремя. То, что вы держите в руках, таит в себе разрушение и обман. Не предпринимайте ничего, пока хорошенько не подумаете.

У Монти комок застрял в горле. Шумно сглотнув, он спросил:

– А как мне найти вас, мистер Гарретт?

– Не нужно меня искать. Я сам приду.

Раздраженно стряхнув руку девочки, старик распахнул дверь и вышел из кабинета.

Монти пошел вслед за ним ко входу в магазин. Встав в дверях, он проводил взглядом старика и ребенка, семенившего за ним по пятам. Снаружи было довольно темно, ближайший фонарь не горел – видно, сломался. Когда Монти снова вгляделся в темноту, он никого не увидел.

Монти запер дверь на щеколду и на засов, а затем направился к себе в подсобку. Там он открыл жестянку и извлек свиток. Такой мягкий на ощупь, почти теплый. Неужели и вправду древний, как говорит старик? Арамейский? Из времен Христа, получается?

Если так и есть, тут может крыться много чего, реального и воображаемого. Как манускрипт очутился у Гревиллов? Выходит, они в своих путешествиях наткнулись на что-то вроде свитков Мертвого моря?

Да нет, скорее всего, им подсунули подделку. Интересно, сложно ли такое изготовить. Можно ведь не возиться – просто всучить покупателю старый свиток. А на самом деле там будут указания, как построить дом, или список грузов, отправленных из одного порта в другой. Таких древних деловых документов сохранилось множество, как и домашней глиняной утвари – куда больше, чем ваз с орнаментом или изображений богов.

Монти развернул свиток под лампой и придавил оба конца к столу. Не такой уж длинный текст, тысяча слов или чуть больше. Для списка товаров многовато. Но ни рисунков, ни схем нет – вряд ли это какой-то план.

Он внимательно рассматривал свиток в поисках повторяющихся элементов, чего-нибудь, способного подтолкнуть к разгадке. Алфавит еврейский – с ним Монти немного знаком, а язык, как сказал Гарретт, арамейский.

Монти сам не понимал, зачем он разглядывает свиток, ведь ему в жизни не разобрать эти письмена. И все же он не мог оторваться от рукописи. Вдруг кто-то, живший в бурную эпоху Христа, изо всех сил пытается докричаться до него через этот свиток? Вдруг здесь запечатлена история власти и жертвенности, агонии и воскресения?

Или это все-таки квитанция из прачечной, уцелевшая только потому, что никому не понадобилось ее красть?

Воображение Монти рисовало красочные картины – люди в длинных одеяниях и сандалиях, пыльные дороги, шепот в темноте, кровь и боль.

Лампа вдруг мигнула. Неподвижные тени в углах зашевелились, заволновались и снова встали на место. Монти приготовился к тому, что сейчас кто-нибудь появится из воздуха, что тьма сгустится и обретет зримые очертания. Кто же? Мефистофель, приходящий за легкой добычей – Фаустом? И что он предложит? Запретное знание?

– Хватит уже глупить, – сказал Монти сам себе вслух. – Просто перебои с электричеством. Лучше проверь, не вырубился ли компьютер.

У Монти всегда было буйное воображение, он словно чувствовал присутствие темных сил. Его истории о привидениях славились в кругу друзей. Некоторые даже любили Монти именно за это. Укол страха, быстрый выплеск адреналина – такое людям обычно нравится.

Лучший друг Монти, Хэнк Сэвидж, здравомыслящий ученый, все время поддразнивал его. Но и Хэнк признавал, что зло существует, просто не видел в нем ничего сверхъестественного. Мол, нет ни ангелов, ни дьявола – есть только люди. Среди них встречаются впечатлительные натуры и любители винить других в собственных ошибках. А кого же еще винить, как не дьявола?

Монти взял свиток и скатал его в плотную трубку, лишний раз удивившись тому, насколько мягок он на ощупь. Возможно, не такая уж и древность. Высохшим его не назовешь, и трещин не видно. Монти убрал свиток в футляр и запер в сейф – на всякий случай.

Все, пора домой. Поужинать и выпить чашечку обычного бодрящего чая. А лучше две. Крепкого, с сахаром.

Предуведомление соавтора. Мне неизвестна точная дата, когда Микки начал эту новеллу, оставшуюся незавершенной. Но судя по некоторым деталям, это 1980-е годы, так что я дорабатывал рукопись, ориентируясь на это время.

M. A. К.

С Адамом мы не встречались больше двадцати лет. Видеть-то я его видел – он мелькал в телевизоре, причем появлялся на экранах все чаще и чаще, и в конце концов не наткнуться на него стало трудно, – но общался с ним последний раз на вручении дипломов. С ним и с Мэри.

– Ну что, – сказал тогда Адам, легонько хлопнув меня по руке, – слава богу, все позади. Пойдем выпьем. Отпраздновать же нужно.

– Нет, – ответил я. – Не хочу.

А Мэри промолчала.

Не стану отрицать, я испытал потрясение, когда спустя столько времени увидел Адама на улице. И весьма неприятное потрясение – первое из трех, обрушившихся на меня в тот день одно за другим.

Во вторник после обеда я стоял в читальном зале возле высокого окна, выходившего на Сент-Джеймс-сквер. Моросил февральский дождь. Я наблюдал за зонтами, снующими внизу, как мокрые жуки, и машинами, что непрерывным потоком огибали площадь по часовой стрелке. Адам, видимо, только что пересек скверик посреди площади и остановился у ворот на северной стороне, выжидая удобного момента, чтобы перейти дорогу.

Тут-то я его и узнал. Несмотря на дождь, Адам был без шляпы и зонта. Плащ от «Бёрберри» расстегнут, голова запрокинута, ноги чуть расставлены. Адам улыбался, будто сырость и слякоть были ему совершенно нипочем.

В такой же позе он красовался, когда я увидел его впервые – это был первый день первого семестра в университете. Погода мало отличалась от сегодняшней. Я смотрел из окна своей комнаты на мощеный дворик и жалел, что не остался дома. А во дворике стоял Адам – с таким видом, словно он тут хозяин. Через полминуты выяснилось, что это мой сосед по комнате. Адам тоже поступил на английское отделение, так что весь год, не считая каникул, мы проводили вместе почти каждый день.

Поток машин расступился перед Адамом, будто Красное море. Он перешел дорогу. Сумка покачивалась у него на плече. И я понял: он идет сюда – в Лондонскую библиотеку.

Адам поднял голову и посмотрел прямо на окно читального зала. Меня он, конечно, не видел – было слишком далеко. Но я все равно повернулся и поспешил отойти, будто меня застигли за каким-то дурным занятием.

Отец умирал медленно.

Всю жизнь он был здоров как бык, но, едва ему перевалило за шестьдесят, заболел редким неврологическим расстройством, которое постепенно его убило. Сначала у него отнялись ноги. Вскоре он уже не мог самостоятельно одеваться и принимать пищу, а затем и вовсе оказался прикован к постели и вынужден лежать в подгузниках для взрослых. Их несколько раз в день меняла сиделка, без лишних церемоний умело переворачивая больного с одного бока на другой.

Глаза отца оставались умными и проницательными. Мы прекрасно знали, что разум не покинул его. Лишь тело понемногу выходило из строя, словно электроприбор, у которого садились батарейки. У отца будто бы кончался завод, и все жизненные процессы медленно останавливались, по мере того как он терял способность двигаться и контролировать себя.

В конце концов он утратил и дар речи.

На несколько месяцев его голос превратился в хриплый шепот. Любое слово давалось с огромным трудом. Даже простые слова вроде «да» стоили ему пяти минут времени и множества драгоценных сил, которых у отца и без того оставалось мало.

Я навещал его куда реже, чем следовало бы. Жил я в четырех часах пути, в маленьком студенческом городке посреди Кентукки, и вел в местном университете курс американской литературы для ленивых и безразличных ко всему подростков из среднего класса. В целом работа мне нравилась, и я постоянно использовал свою занятость как оправдание, чтобы лишний раз не ездить к отцу и не видеть, как он умирает на больничной койке. По правде же, я просто не знал, чем ему помочь. Даже когда отец был здоров и разговаривал нормально, мы не часто общались. Наши политические взгляды расходились; он узнавал последние новости по «Фокс ньюс», а я – по «Эм-эс-эн-би-си». Он всю жизнь был деловым человеком и торговал автомобильными запчастями по всему Ржавому поясу, я же всегда хотел жить в башне из слоновой кости, то есть проза бытия меня мало волновала.

Наши литературные предпочтения также не совпадали. Темой моей диссертации был Фицджеральд, в частности «Великий Гэтсби». Вкусы отца были куда более заурядными. Он штудировал все, что попадало в списки бестселлеров. Когда я был ребенком, он читал Алистера Маклина и Джека Хиггинса. Затем перешел на Тома Клэнси и Джеймса Паттерсона. Книги с большими яйцами, как говорила моя бывшая жена – преподаватель английского языка. Книги с большими яйцами.

Самым любимым жанром «книг с большими яйцами» у отца был вестерн. Он обожал ковбойские романы, саги о жизни на Диком Западе – словом, главное, чтобы много стреляли. Он читал Макса Брэнда, Уилла Генри и Люка Шота. Любимцем отца был Луис Ламур. Отец прочитал все его произведения, когда-либо издававшиеся. Он регулярно их перечитывал и приобретал по нескольку экземпляров одной и той же книги. Зачитав том до дыр, он брал такой же и читал снова и снова. Для человека, выросшего в Вермонте, прожившего почти всю жизнь в Огайо и ни разу не выезжавшего западнее Миссисипи, такое поведение было необычным.

Поэтому книги мы тоже не обсуждали.

Но я слышал его самые последние слова.

Начнем, пожалуй, так: со стороны жизнь мистера Бергера могла бы показаться скучной и однообразной. Возможно, он и сам согласился бы с такой оценкой.

Мистер Бергер служил в жилищном отделе заурядного английского муниципального совета в должности регистратора закрытых счетов. Его обязанности сводились к тому, чтобы год за годом составлять списки тех, кто выехал из выделенного советом жилья, не уплатив по счетам. Выселение представляло собой нелегкую задачу и порой превращалось в затяжную переписку между советом и арендатором. Это напоминало обмен сообщениями между окруженным крепкой стеной городом и осадившей его армией. Вне зависимости от того, была ли это плата за неделю, за месяц или даже за год, мистер Бергер заносил сумму в большую бухгалтерскую книгу в кожаном переплете, носившую название «Реестр закрытых счетов». В конце года он сравнивал фактическую арендную плату с той, что должна быть предоставлена. Если он вел свои записи правильно, разница совпадала с итоговой суммой в его реестре.

Даже сам мистер Бергер считал, что смысл этих действий уловить довольно трудно. Редко какой водитель такси или попутчик в поезде либо автобусе расспрашивал о его занятиях после того, как мистер Бергер вкратце упоминал о них. Но он не обижался. У него не было иллюзий относительно себя самого и своей работы. Он прекрасно ладил с коллегами и с удовольствием составлял им компанию за пинтой пива, но не более того, в конце рабочей недели. Он добросовестно сдавал деньги на подарки сотрудникам к свадьбе или к выходу на пенсию, а также на похоронные венки. Однажды в его сердце затеплилась надежда, что и он сам может вскоре стать адресатом для подарков: в то время регистратор робко ухаживал за одной девушкой из бухгалтерии. Намерения мистера Бергера, казалось, встречали благосклонный прием, но отношения пары целый год не двигались с места, а потом у него появился более решительный соперник. Девушка, по всей видимости, отчаялась дождаться, когда мистер Бергер отважится переступить некую запретную черту, и вышла за другого. Следует признать, что мистер Бергер – и это многое о нем говорит – сделал свой взнос на ее свадебный подарок, не выказав и тени обиды.

Жалованье регистратора не было ни скудным, ни особенно щедрым, однако его вполне хватало на одежду, еду и кров над головой. Оставшаяся часть уходила на книги. Мистер Бергер жил фантазиями, которые подпитывались романами. Большую часть его квартиры занимали полки, уставленные любимыми книгами. В их расстановке мистер Бергер не придерживался строго определенного порядка. Да, он ставил рядом труды одного автора, но не располагал книги ни по алфавиту, ни по тематике. Он мог в любое время протянуть руку и взять нужный том, и этого ему было достаточно. Порядок – удел скучных людей, а мистер Бергер вовсе не был таким скучным, каким казался. (Недовольные собственной жизнью порой принимают удовлетворенность других за беспросветную скуку.) Возможно, мистер Бергер временами и ощущал одиночество, но не тяготился им, проводя досуг за чтением.

Полагаю, что в моем рассказе мистер Бергер может предстать пожилым человеком. Но это не так. Ему было тридцать пять, и он, ничуть не опасаясь быть принятым за кумира публики, все же имел довольно привлекательную внешность. Однако что-то в его облике производило впечатление если не полного равнодушия, то, во всяком случае, отсутствия деятельного интереса к противоположному полу; впечатление, усиленное воспоминаниями о том, что произошло – или же, напротив, не произошло – между ним и девушкой из бухгалтерии. Так и получилось, что мистер Бергер оказался причисленным к серой массе старых дев и закоренелых холостяков – этому легиону замкнутых, странных и печальных людей, к каковым на деле не относился. Ну хорошо, возможно, в определенной мере относился к последним: пускай он никогда не упоминал об этом и даже отказывался признаться самому себе, но все же сожалел, что не сумел подобающим образом выразить свои чувства к девушке из бухгалтерии, и безропотно смирился с тем, что ему не суждено связать свою жизнь с другой женщиной. Постепенно душа его словно застыла, окаменела, и книги, которые он читал, лишь подтверждали его взгляд на самого себя. Он не был великим романтическим героем, но и трагическим тоже. Скорее он напоминал тех рассказчиков в романе, на которых автор порой вешает сюжет, словно пальто, пока не появится настоящий герой, чтобы примерить его на себя. Превосходный и ненасытный читатель – вот кем был мистер Бергер, упорно не желавший понимать, что та жизнь, которую он наблюдает, является его собственной.

Осенью 1968 года, в тридцать шестой день рождения мистера Бергера, совет объявил о переезде. До того момента разные отделы были разбросаны по всему городу, словно сторожевые заставы. Но теперь власти решили, что целесообразнее собрать их в одном, выстроенном по специальному проекту здании, а освободившиеся помещения продать. Мистер Бергер был крайне опечален таким поворотом событий. Жилищный отдел занимал несколько обветшавших кабинетов в большом краснокирпичном доме, в котором некогда располагалась частная школа, и в его неприспособленности к новому роду деятельности была своеобразная прелесть. Новое здание представляло собой примитивную коробку, спроектированную одним из тех последователей Ле Корбюзье, кто считает своим долгом заменить любую индивидуальность и эксцентричность безликостью, воплощенной в стали, стекле и бетоне. Такой вот приземистый бункер и занял территорию, на которой прежде стоял прелестнейший вокзал Викторианской эпохи. Со временем мистер Бергер узнал, что остальные жемчужины архитектуры города тоже вскоре обратятся в прах, и новые уродливые постройки непременно отравят души горожан, поскольку иначе и быть не может.

Мистеру Бергеру сообщили, что при теперешнем порядке работы отпадет необходимость в реестре закрытых счетов и ему поручат другие обязанности. Новая система учета, как показало время, на деле оказалась, подобно многим другим скороспелым инициативам, не такой уж продуктивной и куда более дорогостоящей, чем прежняя. Эти нововведения совпали со смертью престарелой матери мистера Бергера. Кроме нее, у него не было никого из близких. Мать оставила сыну скромное, но весьма существенное наследство: свой дом, немного акций и денежную сумму, которую трудно было назвать состоянием, – однако, при умелом вложении средств, она могла обеспечить мистеру Бергеру определенную степень комфорта до скончания его дней. Он всегда ощущал в себе тягу к сочинительству, и теперь у него появилась прекрасная возможность испытать на деле бойкость своего пера.

Так что мистер Бергер все-таки получил подарок от коллег, собравшихся, чтобы попрощаться с ним, пожелать удачи, а затем позабыть о нем, как только он выйдет за порог.

Мать мистера Бергера свои последние годы провела в домике на окраине маленького городка Глоссом. Это было одно из множества невероятно милых английских поселений, как нельзя лучше подходящих тем, чье время пребывания на земле медленно приближается к концу и кто желает избежать излишних волнений, способных этот конец ускорить. Население по большей части состояло из прихожан Высокой Церкви, и вся общественная жизнь сосредоточивалась вокруг храма – редко выдавалось утро, когда его помещения не были запружены самодеятельными драматическими артистами, доморощенными историками или молчаливо-обеспокоенными фабианцами.

Создавалось, однако, впечатление, что мать мистера Бергера предпочитала уединение, и мало кто в Глоссоме удивленно приподнял брови, когда сын выказал ту же наклонность. Он целые дни напролет составлял план задуманной книги – романа о несчастной любви со сдержанными заметками социальной направленности, на фоне суконных заводов в Ланкашире девятнадцатого века. Но очень скоро мистер Бергер понял, что такую книгу весьма одобрили бы фабианцы, и это соображение некоторым образом замедлило его работу. Он попытался отвлечься, сочинил несколько коротких рассказов, но, убедившись в том, что и они не оправдали ожиданий, обратился к поэзии – последнему прибежищу литераторов-неудачников. В конце концов, только ради того, чтобы не утратить навыка, он принялся писать для газеты заметки, посвященные национальным и международным проблемам. Одну из его статей, рассказывающую о барсуках, напечатали в «Дейли телеграф», но в сильно сокращенном виде, представляя мистера Бергера как субъекта, одержимого барсуками, что было крайне далеко от истины.

Постепенно ему становилось ясно, что он не предназначен для жизни писателя, джентльмена или кого-то еще и, видимо, принадлежит к породе людей, получающих удовольствие просто от чтения. Как только мистер Бергер сделал этот вывод, словно бы тяжелый груз свалился с его плеч. Он отложил в сторону тяжелую записную книжку, купленную в магазине «Смитсон»[67] в Мэйфейре, и освободившееся место в его кармане занял последний том романа-эпопеи Энтони Пауэлла «Танец под музыку времени».

По вечерам мистер Бергер имел обыкновение прогуливаться вдоль железнодорожных путей. Заброшенная тропинка вела от задней калитки его дома через лес к насыпи. До недавнего времени в Глоссоме ежедневно останавливалось четыре поезда, но из-за сокращения вырубки буков станцию закрыли. Поезда еще проходили мимо, их шум напоминал о прошлом, но вскоре, после изменения маршрутов, и это эхо должно было исчезнуть. Когда-нибудь полотно железной дороги зарастет травой и вокзал придет в запустение. Кое-кто в Глоссоме предлагал выкупить здание у «Британских железных дорог» и устроить в нем музей. Но что́ могло бы находиться в его экспозиции? Увы, история Глоссома не помнила ни грандиозных сражений, ни имен особ королевской крови или выдающихся изобретателей.

Все это ничуть не заботило мистера Бергера. Ему было вполне достаточно того, что есть подходящее место, где можно с удовольствием погулять и в хорошую погоду посидеть с книжкой в руках. Возле старого вокзала через рельсы был перекинут помост, и мистер Бергер любил дожидаться здесь момента, когда на юг проходит последний поезд. Он смотрел на мелькающих в окнах бизнесменов в деловых костюмах и каждый раз благодарил судьбу за то, что годы его службы хоть и преждевременно, но вполне благополучно закончились.

С приближением зимы он не отказался от прогулок, хотя темень и холода не позволяли больше читать на улице. Однако он продолжал брать с собой книгу, поскольку завел привычку заглядывать в «Пятнистую лягушку» и проводить там час за чтением с бокалом вина или пинтой мягкого пива.

Однажды вечером мистер Бергер, как обычно, остановился, чтобы подождать поезд. Экспресс явно задержался в пути. Время шло, опоздание уже не казалось мистеру Бергеру незначительным, и он задумался, приведет ли на самом деле вся эта рационализация к какому-либо улучшению. Он раскурил трубку и обернулся на запад, чтобы полюбоваться тем, как солнце садится за лесом, освещая последними лучами оголенные ветви деревьев.

Неожиданно мистер Бергер заметил поодаль женщину, пробиравшуюся сквозь густой кустарник у железнодорожного полотна. Судя по сломанным веткам, там была какая-то жалкая тропка. Мистер Бергер никогда не ходил тем путем, поскольку не испытывал ни малейшего желания порвать одежду и оцарапать кожу или свою вересковую трубку. Женщина была в темном платье, но ярко-красный мешочек, переброшенный через плечо, резко выделялся на фоне одежды и сразу бросался в глаза. Незнакомка удалялась в сторону от мистера Бергера, и он так и не сумел разглядеть ее лица.

В этот момент раздался отдаленный свисток, и помост под ногами мистера Бергера задрожал. Последний за этот вечер экспресс подходил к станции. Из-за деревьев показались его стремительно приближающиеся огни. Женщина тоже услышала свисток и остановилась. Мистер Бергер решил, что она намерена подождать, пока поезд пройдет мимо, но женщина, наоборот, прибавила шагу. Возможно, она задумала перебраться через пути до прохождения экспресса, но это было весьма опасно. В сумерках немудрено ошибиться в оценке расстояния, и мистер Бергер слышал немало историй о том, как у кого-то нога застряла между шпалами, а кто-то поскользнулся на рельсах и так или иначе нашел свою смерть под колесами поезда.

– Эй! – крикнул мистер Бергер. – Подождите!

Инстинктивно он соскочил с помоста и быстрыми шагами направился к женщине. Она оглянулась, услышав его крик. Даже издали мистер Бергер увидел, как она прекрасна. Лицо ее было бледным, но она вовсе не казалась несчастной. От нее веяло сверхъестественным, пугающим спокойствием.

– Не переходите пути! – крикнул он. – Пусть пройдет поезд!

Женщина вышла из-за кустарника. Она чуть приподняла юбки, так что под ними стали видны шнурованные сапожки, а выше угадывались чулки, и начала взбираться на насыпь. Мистер Бергер пустился бегом, продолжая кричать, но его возгласы заглушил экспресс – он пронесся мимо, обдав волной шума, света и запаха солярки. Мистер Бергер успел разглядеть, как женщина отбросила в сторону красный мешочек, вобрала голову в плечи и, вытянув руки, упала на колени, прямо на шпалы.

Мистер Бергер вздрогнул и зажмурился. Правда, со своего места он не мог наблюдать момент столкновения и не мог расслышать за ревом поезда крик несчастной. Когда он открыл глаза, женщины нигде не было видно, а поезд уходил все дальше.

Мистер Бергер побежал туда, где в последний раз видел ее. Он готовился к самому худшему, ожидая найти лужи крови и разрезанный на части труп, но ничего похожего там не было. Он не обладал опытом в подобных делах и понятия не имел, что должно остаться от человека при столкновении с поездом – кровавое месиво или совсем ничего. Возможно, удар был так силен, что разбросал останки во все стороны, или же поезд мог унести изувеченное тело дальше по рельсам. Обыскав кустарник, мистер Бергер и там не обнаружил никаких следов. Не нашел даже выброшенный красный мешочек. Однако он не сомневался в том, что видел женщину. Она не была плодом его воображения.

Мистер Бергер находился теперь ближе к городу, чем к своему дому. В Глоссоме не было полицейского участка, ближайший располагался в Морхэме, в пяти милях отсюда. Мистер Бергер поспешил в зал ожидания вокзала, где сохранился таксофон, позвонил в полицию и рассказал обо всем, чему стал свидетелем. Затем, выполняя указания дежурного, вышел и сел на скамейку, дожидаясь прибытия патрульной машины.

Полицейские проделали почти то же самое, что и мистер Бергер, только с большими расходами на почасовую и сверхурочную оплату. Они осмотрели кусты и железнодорожное полотно, а также осведомились в Глоссоме на случай возможного исчезновения одной из здешних обитательниц. Затем связались с машинистом поезда, и экспресс был задержан на перроне в Плимуте на целый час, пока полиция проверяла, не сохранились ли на стенах локомотива и вагонов следы человеческих останков.

Наконец дошло дело и до мистера Бергера, просидевшего все это время на помосте. Его повторно допросил инспектор из Морхэма по имени Карсуэлл. Он держался с мистером Бергером гораздо холоднее, чем в первый раз. Вскоре после начала поисков пошел дождь, так что Карсуэлл и его помощники изрядно устали и промокли. Мистер Бергер тоже вымок и чувствовал слабый, но не прекращающийся озноб. Он подозревал, что это было следствием потрясения. Ему никогда прежде не случалось быть свидетелем смерти другого человека. И она глубоко взволновала его.

Инспектор Карсуэлл стоял перед ним, надвинув на глаза шляпу и засунув руки в карманы пальто. Его подчиненные уже закончили работу, а двух служебных собак, выделенных в помощь полицейским, отвели обратно к фургону, в котором их сюда и доставили. Горожане, собравшиеся на месте происшествия, тоже потянулись ближе к дому, бросая, однако же, последние любопытные взгляды на мистера Бергера.

– Давайте повторим все по порядку, хорошо? – попросил Карсуэлл.

Мистер Бергер снова рассказал всю историю, не изменив ни одной подробности. Он был уверен в том, что́ видел своими глазами.

– Должен вам сообщить, – заявил Карсуэлл, как только мистер Бергер замолчал, – что машинист поезда ничего не заметил и не почувствовал столкновения. Можете себе представить, как он был потрясен, услышав о том, что какая-то женщина бросилась под колеса. Он сам вызвался помочь в осмотре состава. Как выяснилось, у него уже был печальный опыт. До того как его назначили машинистом, он работал кочегаром на паровозе, который сбил человека неподалеку от узловой станции Коулфорд. В тот раз машинист увидел человека на путях, но не успел затормозить, и паровоз раздавил беднягу всмятку. И ни у кого не возникло сомнений в том, что произошел несчастный случай. Машинист считает: если бы поезд действительно сбил женщину, то мы без особых затруднений нашли бы ее останки.

Карсуэлл закурил сигарету и предложил вторую мистеру Бергеру. Тот отказался, предпочитая свою трубку, хотя она к тому времени давно уже погасла.

– Вы живете один, сэр? – спросил Карсуэлл.

– Да, один.

– Насколько я понимаю, вы поселились в Глоссоме сравнительно недавно.

– Так и есть. Моя мать умерла и оставила мне в наследство дом.

– И вы сказали, что вы писатель?

– Пытаюсь им стать. Откровенно говоря, я начинаю сомневаться, что из меня получится хороший писатель.

– Писатели обычно ведут затворническую жизнь, или мне это только кажется?

– Да, они склонны к уединению.

– Вы не женаты?

– Нет.

– А подружка у вас есть?

– Нет, – ответил мистер Бергер и добавил: – Сейчас нет.

Ему не хотелось, чтобы инспектор Карсуэлл заподозрил что-либо странное и предосудительное в его холостяцкой жизни.

– Ага.

Карсуэлл затянулся сигаретой.

– Вы скучаете по ней?

– Простите, по кому?

– По вашей матери.

Вопрос удивил мистера Бергера, тем не менее он ответил:

– Конечно скучаю. Я навещал ее при любой возможности, и раз в неделю мы разговаривали по телефону.

Карсуэлл кивнул с таким видом, будто бы это многое объясняло.

– Должно быть, вы чувствуете себя не очень уютно, приехав в другой город и поселившись в доме, где умерла ваша мать. Она ведь скончалась дома?

Мистер Бергер подумал, что инспектор Карсуэлл, похоже, неплохо осведомлен. Очевидно, он расспрашивал жителей Глоссома не только о пропавшей женщине.

– Да, дома, – подтвердил мистер Бергер. – Прошу прощения, инспектор, но какое это имеет отношение к гибели той молодой леди?

Карсуэлл вытащил изо рта сигарету и принялся разглядывать ее тлеющий кончик, словно надеялся отыскать в пепле некий ответ.

– Я начинаю задумываться, правильно ли вы истолковали то, что увидели.

– Правильно ли? Как можно неправильно истолковать самоубийство?

– Трупа нет, сэр. А также пятен крови, клочков одежды – вообще ничего. Мы даже не смогли отыскать тот красный мешочек, о котором вы упоминали. Нет никаких признаков того, что здесь произошел несчастный случай. Так что… – Карсуэлл сделал последнюю затяжку, выбросил окурок и с ожесточением затоптал его в грязь каблуком. – Так что позвольте нам заключить… что вы просто ошиблись, и довольно об этом, хорошо? Возможно, вам стоит подыскать другое вечернее развлечение, тем более что скоро начнется зима. Запишитесь в карточный клуб или в хор. Можете познакомиться с какой-нибудь молодой леди, чтобы прогуливаться вдвоем. Должен заметить, что на вашу долю выпали тяжелые потрясения, и было бы лучше, если бы вы меньше времени проводили в одиночестве. Так вам будет проще избежать подобных ошибок в будущем. Вы меня хорошо поняли, сэр?

Смысл его слов был предельно ясен. В ошибке нет ничего зазорного, но заставлять полицию тратить время впустую – это уже противозаконно. Мистер Бергер спустился с помоста.

– Я уверен в том, что́ видел, инспектор, – заявил он, отчаянно надеясь, что голос не выдаст зародившихся в душе сомнений, и направился к дому в несколько смятенном состоянии духа.

Неудивительно, что мистер Бергер плохо спал той ночью. Раз за разом он представлял себе сцену гибели незнакомки, и хотя не видел на самом деле момента столкновения и не слышал звука удара, теперь, в тишине спальни, видел и слышал все. Вернувшись домой, он решил успокоить свои нервы и выпил большой бокал бренди, оставшегося от покойной матушки, но с непривычки ему лишь сделалось хуже. Он метался в бреду, и ужасная картина так часто представала перед ним, что мистер Бергер понемногу укрепился во мнении, что в тот вечер видел ее не впервые. Его охватило ощущение дежавю, настолько сильное, что от него невозможно было избавиться. С мистером Бергером и раньше случалось во время недомогания, что какая-либо мелодия или слова застревали в голове, не давая уснуть, и он не мог справиться с наваждением, пока болезнь не проходила. То же самое происходило и теперь, и бесконечное повторение страшных кадров заставило мистера Бергера предположить, что он уже был знаком с этой сценой, прежде чем оказался ее свидетелем.

К счастью, усталость наконец взяла свое и он уснул, но, пробудившись утром, мистер Бергер обнаружил: навязчивое состояние никуда не делось. Он накинул пальто и вернулся на место так взволновавших его событий минувшего вечера. Мистер Бергер прошел по узкой тропинке в надежде отыскать что-либо ускользнувшее от глаз полиции, какой-либо признак того, что он не оказался жертвой собственного разыгравшегося воображения, – клочок темной ткани, каблук от сапожка или красный мешочек, – но так ничего и не нашел.

Как раз мешочек больше всего и беспокоил его. Это был ключ к пониманию событий. В его мозгу, не затуманенном больше алкоголем, – хотя, по правде сказать, голова все еще кружилась после вчерашнего бренди – забрезжила догадка, которая превратилась в уверенность. Да, гибель молодой женщины напоминала эпизод из какой-то книги, и не просто эпизод, а возможно, самую знаменитую в литературе сцену, связанную с поездом и самоубийством. Отчаявшись добиться успеха в натурных исследованиях, мистер Бергер решил приступить к поискам литературным.

Он давно распаковал свои книги, но еще не нашел для них полок. Мать мистера Бергера далеко не так сильно любила читать, как ее сын, и предпочитала книжным шкафам голые стены, украшенные кое-где дешевыми репродукциями морских пейзажей. И все же в этом доме было больше места для библиотеки, чем в его прежней квартире, в немалой степени благодаря большей площади, ибо все, что нужно истинному книголюбу для хранения своей коллекции, – это ровная горизонтальная поверхность. Мистер Бергер отыскал том «Анны Карениной» в куче книг, лежавших на полу в столовой, – между «Войной и миром» и «„Хозяином и работником“ и другими притчами и историями». Последняя была прекрасным изданием «Эвриманс лайбрери» 1946 года. Мистер Бергер о ней совсем позабыл и, увидев теперь, невольно отложил в сторону «Анну Каренину» и провел почти час в компании только что найденного сокровища. Однако здравый смысл вскоре восторжествовал, и «Хозяин и работник» до поры до времени перекочевал на обеденный стол. Там уже лежала дюжина не менее чудесных книг, неделями или даже месяцами дожидавшихся, когда же пробьет их час.

Мистер Бергер устроился в кресле и раскрыл «Анну Каренину». Это было клубное издание с ограниченным тиражом, Кембридж, 1951 год, подписанное Барнеттом Фридманом, которое мистер Бергер приобрел на благотворительном базаре в Глостере за такую смехотворно низкую цену, что ему пришлось позже внести щедрое пожертвование, чтобы успокоить свою совесть. Он торопливо пролистал страницы, пока не добрался до тридцать первой главы, начинавшейся со слов «Раздался звонок…». С этого места он продолжал читать хотя и быстро, но внимательно, проследовав вместе с Анной мимо Петра в его ливрее и штиблетах, мимо наглого кондуктора и уродливой дамы, мимо испачканного безобразного мужика, и наконец добрался до нужного эпизода:

«Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было уже поздно: середина миновала ее. Надо было ждать следующего вагона. Чувство, подобное тому, которое она испытывала, когда, купаясь, готовилась войти в воду, охватило ее, и она перекрестилась. Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями. Но она не спускала глаз с колес подходящего второго вагона. И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову, упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена. И в то же мгновение она ужаснулась тому, что делала. „Где я? Что я делаю? Зачем?“ Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину. „Господи, прости мне все!“ – проговорила она, чувствуя невозможность борьбы. Мужичок, приговаривая что-то, работал над железом. И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла».

Мистер Бергер дважды прочитал эти строки, а затем откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Все совпадало вплоть до таких деталей, как красный мешочек, который, подобно Анне, отшвырнула в сторону женщина перед гибелью. Движения ее тоже были чрезвычайно похожи: она вжала голову в плечи и протянула руки, словно ее ждала крестная му́ка, а не мгновенная смерть под чугунными колесами. Даже сам мистер Бергер невольно выражал свои воспоминания о происшествии совершенно теми же словами.

– Боже мой, – прошептал он, обращаясь к почтительно слушавшим его книгам, – вероятно, инспектор прав, и я в самом деле слишком много времени проводил в компании одних лишь романов.

Какое еще можно придумать оправдание человеку, вообразившему, что увидел кульминационную сцену из «Анны Карениной», заново разыгранную на железнодорожной линии Эксетер – Плимут?

Мистер Бергер положил книгу на подлокотник кресла и направился в кухню. В какой-то момент он почувствовал мимолетное желание снова выпить бренди, но, припомнив последствия прошлого опыта, отдал предпочтение привычному чаю. Он сидел за кухонным столом и пил одну чашку за другой, пока не осушил целый чайник. Мистер Бергер не решался вернуться к чтению и не пытался отвлечься кроссвордом в «Таймс», что так и остался с утра неразгаданным. Просто смотрел на облака и слушал пение птиц, раздумывая о том, не сходит ли он понемногу с ума.

Отис Паркер был мертв. Его придавил упавший книжный шкаф, заставленный весьма увесистым чтивом. Тысячефунтовая махина расплющила хилое тело мистера Паркера, тянувшего от силы на сто шестьдесят фунтов. Трагическая случайность. Во всяком случае, так это выглядело.

Давайте вернемся немного назад. Меня зовут детектив Джон Кори, работаю я в отделе расследований Первого полицейского участка, и если вдруг вам зачем-то понадобится меня найти – наша контора на Эриксон-плейс, в Нижнем Манхэттене, Нью-Йорк.

В тот мартовский вторник утро выдалось холодным и ветреным. Я сидел в кафе на Хадсон-стрит, в нескольких кварталах от моего участка, и пытался по-испански объяснить официанту, напрочь не понимающему английский, что хочу яичницу с ветчиной:

– Хуэвос[75] поджарос. Ветчинос и бланко гренкос. Буэно?

В восемь тридцать четыре у меня зазвонил мобильник, и это, конечно, был мой шеф, лейтенант Эд Руис:

– Я так понимаю, тебя опять нет на месте.

– Ты в этом уверен?

– Лучше скажи, куда тебя занесло.

Я назвал адрес.

– Отлично, – сказал он. – Закругляйся. У нас труп в книжном магазине «Тупиковое дело» на Нортмур-стрит. Обнаружил продавец, когда пришел на работу.

Мне был знаком этот магазинчик, торгующий детективными романами. Я даже купил там две-три книжки. Мне нравятся детективы. Я всегда угадываю, кто убийца, не заглядывая на последнюю страницу. Ну хорошо, не всегда… почти никогда. Иначе моя работа была бы не бей лежачего.

– Покойник – хозяин магазина, – продолжал Руис. – Мистер Отис Паркер.

– Эй, погоди, да я ж его знаю. То есть видел раз-другой.

– Правда? Откуда ты его знаешь?

– Я покупал у него книги.

– Да ну! И зачем они тебе?

Вместо ответа я спросил:

– Ограбление?

– Нет, конечно. Какой дурак станет грабить книжный магазин? Если уж рисковать, то там, где есть деньги или хотя бы барахлишко, которое можно по-быстрому сдать.

– Все правильно. Но что же тогда?

– Чепуха какая-то. Похоже, дело яйца выеденного не стоит. – Лейтенант Руис рассказал про упавший шкаф и добавил: – Вроде несчастный случай, но патрульный Рурк хочет, чтобы кто-то посмотрел на все свежим взглядом, пока там еще не прибрались.

– Ладно, посмотрю. А ты не знаешь, как сказать «яичница-глазунья» по-испански?

– Скажи им «хаста ла виста»[76] – и живо в книжный магазин!

– Хорошо.

Я нажал сброс и вышел в мартовскую утреннюю холодрыгу. В это время Нижний Манхэттен забит транспортом и людьми, спешащими на работу и вздрагивающими от одной мысли о ней. И я не исключение.

Проще было на своих двоих пройти четыре квартала вверх по Гудзону, чем дожидаться машины из участка, и я двинулся навстречу завывающему северному ветру. Вздумай сейчас какой-нибудь эксгибиционист распахнуть свой плащ на углу, и смельчака унесло бы в небеса, где он парил бы над Вестерн-Юнион-билдинг в поисках удобного места для посадки. Это я так шучу, если что.

Я свернул на Нортмур-стрит, тихую, мощенную булыжником улочку, уходящую на запад к реке. Впереди стояли две легковушки и микроавтобус, и если вы читали романы про нью-йоркскую полицию, то уже догадались, что это были «скорая помощь» и две машины радиопатруля, одна – дежурного, приехавшего на вызов, а вторая – сержанта.

Возле книжного магазина «Тупиковое дело» я не заметил желтых лент, какими обносят место преступления. На суету полицейских никто особого внимания не обращал. Для Нью-Йорка это обычное дело, если только не случится нечто из ряда вон выходящее, имеющее огромное культурное значение, например перестрелка двух гангстерских банд. Но даже тогда интерес не продержится дольше двух минут. К тому же улица имела нежилой вид – она была застроена старыми домами, на многих из них висели объявления о продаже. С местом для магазина мистер Отис Паркер явно прогадал, зато название выбрал подходящее.

Я прицепил свой значок к отвороту плаща и подошел к полицейскому, которого, если верить его значку, звали Коннером.

– Медэксперт уже здесь? – спросил я.

– Да. Доктор Хайнс. Думаю, он дожидается вас.

Этот Хайнс был славный малый. Он не корчил из себя детектива и больше напоминал владельца похоронного бюро. Я достал мобильник – узнать время. Восемь пятьдесят одна. Если здесь произошло что-то более интересное, чем неудачный эксперимент по проверке закона всемирного тяготения, мне придется заполнить форму ДД-5 и завести дело. Если же нет, то я просто заскочу сюда на минутку.

Книжный магазин занимал первый этаж старого пятиэтажного кирпичного здания, зажатого с двух сторон домами столь же преклонного возраста. На стеклянной двери висела табличка «Закрыто», другая табличка сообщала, что магазин работает ежедневно, кроме воскресенья, с девяти утра до шести вечера. Часы работы лишний раз подтверждали, что с покупателями здесь не густо. В витринах по обеим сторонам от входа стояли… ну да, именно книги там и стояли. Чего этой улице действительно не хватало, так это приличного бара.

Так или иначе, в левой витрине были выставлены классические детективы: Рэймонд Чандлер, Дороти Сэйерс, Агата Кристи, Конан Дойл и все такое прочее. В правой собрались книги современных популярных авторов, таких ребят, как Брэд Мельцер и Джеймс Паттерсон, Дэвид Бальдаччи и Нельсон Демилль, которые зашибают неплохие деньги, по большей части описывая то, как я действую, а не то, как обдумываю свои действия.

– Кто у тебя начальник? – спросил я Коннера.

– Сержант Трипани, – ответил он и добавил: – Я его водитель.

Перед тем как сунуться на место преступления, желательно узнать весь расклад, так что я продолжил расспросы:

– Там еще кто-нибудь есть?

– Два врача из «скорой помощи», – начал перечислять он, – патрульные Рурк и Симмонс и продавец по имени Скотт, который нашел труп, когда явился на работу.

– И еще Отис Паркер, – подсказал я.

– Да, он тоже еще там.

– А сам ты видел труп?

– Видел.

– И что скажешь?

– Мой начальник думает, что это несчастный случай.

– А ты?

– Я думаю так же, как и он.

– Все правильно, – похвалил я. – Если объявится кто-то из покупателей или знакомых хозяина, проводи их в магазин.

– Будет исполнено.

Я зашел внутрь. Со времени моего последнего посещения магазин не изменился: ни покупателей, ни продавцов, паутина на кассовом аппарате, и что особенно печально, кофейни в нем тоже не было. Зато чертова куча книг.

Потолок в магазине был на высоте третьего этажа, витая чугунная лестница вела к открытой площадке лофта. Наверху, возле перил, стоял сержант Трипани.

– Иди сюда, – крикнул он, заметив меня.

Я прошел мимо таблички «Посторонним вход воспрещен» и начал подниматься по спирали, пытаясь припомнить подробности своих встреч с мистером Отисом Паркером в этом магазине. Паркер был бородатым дядькой, чуть старше пятидесяти, хотя мог бы выглядеть и моложе, прикупи он флакончик «Греческой формулы»[77]. Одевался добротно, и я, помнится, по полицейской привычке подумал, нет ли у него других источников дохода. Магазин вполне мог оказаться прикрытием для каких-то более выгодных дел. Но, может быть, я просто начитался детективных романов.

Еще мистер Паркер был грубоват. Правда, однажды я услышал, с каким жаром он рассказывал покупателю про коллекционные издания, которыми занимался прежде, и понял, что книги ему нравились намного больше, чем люди, которые их покупали. Короче говоря, он был типичным хозяином книжного магазина.

Наверху размещался большой кабинет, обшитый деревом. Там собрались патрульный Рурк, два врача «скорой», доктор Хайнс, одетый в тот же самый черный костюм, в котором щеголяет уже лет двадцать, и сержант Трипани, встретивший меня словами:

– Доброе утро, детектив.

– Доброе утро, сержант.

Со служебной иерархией в полиции строго, и сержант Трипани распоряжался здесь до тех пор, пока не появился детектив Кори. Конечно, не было никаких причин считать смерть мистера Паркера убийством – по крайней мере, их не было у сержанта Трипани, – но мне дали задание это проверить, и Трипани с радостью спихнул всю ответственность на меня.

– Это по твоей части, Джон.

– Руис просто попросил меня заскочить на минутку, – уточнил я. – Видишь, я даже плащ не снял.

Он предпочел не отвечать.

Я отобрал у одного из врачей латексные перчатки и осмотрел место преступления или несчастного случая. Это был очень симпатичный кабинет с восточным ковром на полу, теперь заваленным книгами в кожаных переплетах, и большим письменным столом из красного дерева. Ножки стола сломались под тяжестью упавшего книжного шкафа, равно как ножки и подлокотники кресла. Покореженный шкаф подняли и прислонили к стене, открыв взорам расплющенное тело мистера Паркера, лежавшее на столешнице и частично на полу. Телефон, картотека от «Ролодекс» и подставка для карандашей каким-то чудом уцелели, как и бухгалтерская книга, испачканная кровью из разбитой головы покойника. По счастью, содержимое черепа осталось на месте. Не люблю смотреть на разбрызганные мозги.

Еще на столе была фотография в рамке. Стекло потрескалось, но я все-таки разглядел темноволосую женщину приблизительно сорока лет. Если это жена Паркера, значит фотография старая. А если не старая, значит жена Паркера намного моложе его. А может, это вообще его дочь. В любом случае выглядела дамочка недурно.

Первым делом я отметил, что на Отисе Паркере были дорогие ботинки, брюки и белая рубашка. Модная спортивная куртка висела на вешалке. Трудно сказать, носил ли он галстук, потому что труп лежал лицом вниз. Похоже, Паркер работал, когда шкаф по неведомой причине бесшумно отделился от стены и накрыл его вместе со столом и креслом. Возможно, несчастный увидел или услышал, как падают книги, но явно не подозревал, что его сейчас прихлопнет. Отчего, скажите пожалуйста, мог рухнуть шкаф весом в тысячу фунтов? Что ж, дерьмо случается. Ирония еще и в том, что Отис Паркер погиб из-за своих любимых книг. Да, разумеется, на самом деле его похоронил под собой этот мебельный колосс, но «Нью-Йорк пост» напишет именно так: «Его убили книги, которые он любил».

Я поздоровался с патрульным Рурком и спросил, где его напарник Симмонс.

– Он внизу, на складе, вместе со Скоттом Биксби, тем самым продавцом, что обнаружил труп, – ответил Рурк. – Биксби пишет показания.

– Хорошо.

Вроде бы все были при деле, так что я подошел к доктору Хайнсу и пожал ему руку.

– Как, по-вашему, он мертв?

Хайнс глазом не моргнув ответил на мой дурацкий вопрос:

– Патрульные, – он указал на Рурка, – с помощью продавца подняли шкаф, и жертва на тот момент не подавала признаков жизни. Врачи «скорой помощи», – Хайнс махнул рукой в их сторону, – приехали тремя минутами позже и тоже не отметили признаков жизни. Из этого я заключаю, что он мертв.

– И поскольку сам мистер Паркер не высказал никаких возражений, решение можно считать окончательным, – в тон ему продолжил я.

Доктор Хайнс, так и не уяснивший для себя, что без черного юмора в нашей работе не обойтись, недовольно фыркнул.

– Причина смерти? – поинтересовался я.

– Даже не знаю, как сказать, – ответил он и тут же уточнил: – Придавило шкафом.

– Смерть наступила мгновенно?

– Видимо, да. Признаков борьбы нет. – Хайнс на секунду задумался. – Будь он чуть покрупнее, мог бы и выжить.

Я посмотрел на Отиса Паркера и кивнул. Если бы он правильно питался и ходил в тренажерный зал…

– Думаю, у него сломана шея или позвоночник, – развивал свою мысль доктор Хайнс. – Или же смерть наступила вследствие обширной черепно-мозговой травмы. Не исключаю также и сердечный приступ. К обеду я сделаю вскрытие, – добавил он, – и сообщу результаты.

– Договорились.

Если человек умирает без свидетелей – пусть и дураку ясно, что это несчастный случай, – налогоплательщики должны раскошелиться на вскрытие. Потому что медэксперт обязан указать в свидетельстве причину смерти, а «придавило шкафом» – это не медицинский термин. Кроме того, иногда все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Поэтому я и здесь.

– Время смерти? – спросил я Хайнса.

– Недавно.

Я оглянулся на труп.

– Его часы остановились в семь часов тридцать две минуты. Вот вам и время смерти.

Хайнс удивленно покосился на меня, а затем уставился на часы мистера Паркера. Потом вдруг посмотрел на свои и заявил:

– У меня еще один вызов. Если обнаружите что-нибудь такое, что не укладывается в версию о несчастном случае, сообщите мне, пока я не начал вскрытие.

– Как всегда, док, – пообещал я и добавил: – Не вызывайте труповозку, пока я не отзвонюсь.

– Как всегда, детектив, – пообещал он и добавил: – Но постарайтесь недолго. Я хочу, чтобы труп как можно скорее оказался в холодильнике.

– Все будет в порядке.

А порядок у нас такой: «скорая помощь» не может забрать труп. Этим занимается спецфургон из морга, любовно прозванный в народе труповозкой. Но если я, детектив Джон Кори, заподозрю, что здесь нечисто играли, то нужно вызывать бригаду экспертов-криминалистов, которая возьмет на себя заботу и о трупе, и о месте преступления.

Впрочем, эксперты могут и не понадобиться. Я должен принять решение – и сделать это быстро. Понимаете, в чем дело… Если крикнешь «Волки!», а на самом деле никаких волков здесь не было, ты будешь выглядеть идиотом. Даже еще хуже – идиотом, который разбрасывается деньгами налогоплательщиков. Но если заявишь о несчастном случае, а окажется что-то другое, тебе опять же придется оправдываться. Так и слышу ехидный голос Руиса: «Знаешь, от какого слова произошло звание „детектив“? От детектора. Ты должен работать безошибочно, как детектор». И пошло-поехало.

По ходу моего мыслительного процесса доктор Хайнс успел куда-то испариться, а вместе с ним и оба врача «скорой помощи». В кабинете остались сержант Трипани и патрульный Рурк. А еще мистер Паркер, который наверняка сказал бы, если бы мог: «Какого черта, ребята? Откуда мне знать, что здесь случилось? Я просто сидел за столом и размышлял о делах, а потом выясняется, что из меня сделали отбивную».

Я уже знал, что думает об этом сержант Трипани, но все-таки спросил, на случай, если он успел изменить мнение:

– Что ты думаешь об этом, Лу?

Он пожал плечами, еще раз взглянул на труп и ответил:

– Я думаю, это именно то, чем кажется. – И тут же расшифровал: – Прискорбное стечение обстоятельств.

Я кивнул, но вовсе не в том смысле, что согласен с ним. Потом взглянул на книжный шкаф, прислоненный к стене под углом во избежание повторения того странного пикирующего маневра.

– Движущийся объект будет продолжать двигаться, – процитировал я сэра Исаака Ньютона. – Объект, находящийся в состоянии покоя, будет оставаться в покое.

Сержант Трипани не нашел достойных возражений и просто спросил:

– Я нужен тебе, пока ты решаешь, что здесь произошло?

– Нет. Но мне нужно поговорить с патрульными Рурком и Симмонсом, и еще с продавцом, который нашел тело.

– Хорошо.

– А родственники у него есть? – спохватился я. – Им сообщили?

– Да, есть. Жена. Продавец позвонил ей, после того как обнаружил тело и вызвал нас. Он оставил ей сообщение на домашний телефон и на сотовый. Сказал, что произошел несчастный случай. Потом, когда приехали патрульные, Рурк тоже позвонил и попросил перезвонить и – или – приехать.

– А где она живет?

– Продавец говорит, на Восточной Двадцать третьей.

– Ты посылал к ней машину?

– Посылал. На звонок никто не ответил. Портье там тоже не было.

– А где она работает?

– Продавец говорит, она работает дома.

– И что это за работа?

– Я не спрашивал.

Странно, что миссис Паркер не ответила на очень важный, как ни крути, звонок. Ни по домашнему, ни по сотовому. И почему она не открыла дверь? Спала? Принимала душ? Или просто не проверяла автоответчик? Сам я не женат, но имел опыт общения с женщинами и с их телефонами. Впечатления, скажем прямо, противоречивые. Больше к этому мне добавить нечего.

Сержант Трипани шагнул к лестнице, но обернулся и сказал:

– Если обнаружишь что-нибудь такое, что не укладывается в версию о несчастном случае…

– То ты угощаешь меня завтраком.

– Согласен.

– И попроси своего водителя принести мне сэндвич с яичницей и ветчиной.

– Обязательно. «Липитор» тоже принести?

– Кофе. Черный. И пусть возьмет чек.

Лу Трипани закружил вниз по лестнице, а я обернулся к патрульному Рурку:

– А ты что скажешь?

– При всем уважении к чужому мнению, – начал он, – не верится мне, чтобы этот шкаф мог упасть сам по себе. Причем именно в тот момент, – добавил патрульный, – когда этот приятель сидел за столом, а в магазине не было никого, кто мог бы прийти на помощь.

– Дерьмо случается, – напомнил я, но признал: – Возможно, тут что-то большее, чем простое невезение.

– Точно.

– Ты допросил продавца?

– Конечно, – ответил он. – Только он мне не понравился.

– Почему это?

– Что-то с ним не так. Он выглядел скорее встревоженным, чем потрясенным.

Не люблю делать выводы, не поговорив с человеком, но поведение продавца сразу после того, как он обнаружил труп, – это важная деталь. Теперь Скотт наверняка успокоился и мог бы произвести совсем другое впечатление.

– Останься здесь, – велел я Рурку. – Повесь на дверь табличку «Открыто», и если сюда каким-то ветром занесет покупателя, впусти и позови меня.

– Хорошо.

– И если появится миссис Паркер, разреши мне самому сообщить ей.

Он кивнул.

– И еще дай знать, когда принесут мой завтрак.

Патрульный Рурк спустился по лестнице.

Не каждый коп хочет стать детективом, но у многих из них хорошая интуиция и богатый опыт. Куча дел не была бы раскрыта без помощи таких вот патрульных. Рурк выглядел толковым и недоверчивым по натуре малым. Не хотел бы я быть миссис Рурк…

Я еще раз осмотрел книжный шкаф. У него был антикварный вид, как и у всей прочей рухляди в этом кабинете. Один из тех… скажем, кусочков Викторианской эпохи, которые так не любят дизайнеры, но обожают их клиенты.

Оглянувшись еще раз на покойного, я представил, как шкаф падает на него, сидящего за столом. Сила удара возрастает с увеличением скорости падающего объекта, как случилось с тем яблоком, что свалилось на голову сэру Исааку. Но если здесь произошло убийство, то его совершили крайне ненадежным способом. То есть никто не мог гарантировать, что упавший шкаф действительно убьет жертву. Очко в пользу несчастного случая.

Допустим, это убийство. Но как его состряпали? Чтобы повалить такую громадину, нужны двое – или один, но здоровенный детина. И в это время в кабинете мог оказаться лишь тот, кого покойный хорошо знал. И этот человек или эти люди сказали ему: «Не обращай на нас внимания, Отис, мы просто полюбуемся твоими книгами». А вслед за этим: «Раз-два-три, навались!»

Может быть, и так, только без «раз-два-три».

Шкаф, кстати, был высотой в десять футов – намного больше его ширины, а толщина у основания – точно такая же, как и наверху. И это значит, что он изначально не отличался устойчивостью. Еще одно очко в пользу того, что он не был орудием умышленного убийства. Как изящно выразился Трипани, прискорбное стечение обстоятельств.

Если посмотреть на то, как разлетелись при падении книги – по тому же принципу, как изучают рисунок, оставленный брызгами крови, – то оказывается, что по большей части они упали рядом со столом и лишь немногие – в отдалении от него. Сей факт говорит о том, что на верхних полках стояло куда больше книг, чем на нижних, отчего шкаф окончательно потерял устойчивость. Да уж, мистер Паркер казался сообразительным дядькой, но, очевидно, был совершенно бестолковым в обращении с опасными тяжелыми предметами.

Я осмотрел шкаф с обратной стороны и стену за ним, чтобы проверить, не вырваны ли из обшивки какие-нибудь болты или шурупы. Но нет, тысячефунтовая громадина не была прикреплена к стене, хотя старые дырки в углах шкафа сохранились, а значит, прежние владельцы этого монстра все-таки догадались привинтить его к чему-то надежному.

Ничуть не сомневаюсь, что большинство несчастных случаев – это способ, которым Господь Бог избавляется от дураков. Если же вы верите в теорию Дарвина, то вас не может не мучить вопрос: каким образом дураки умудрились выжить в условиях естественного отбора? Думаю, они просто успевали произвести потомство раньше, чем удаляли сами себя из генофонда.

А еще я обратил внимание, что дубовый пол имеет наклон в сторону стола и к краю верхней площадки – не такое уж и редкое явление в подобных скрипучих развалинах. Я побывал во многих домах, построенных еще в прошлом веке, и кривые, искореженные стропила, которые поддерживали верхние этажи, порой наклоняли пол весьма забавным образом.

Но все-таки что заставило спокойно стоявший шкаф вдруг взять и упасть? «Объект, находящийся в состоянии покоя…» – и далее по тексту. Хорошо, пусть не рука человека, но кое-что могло бы это сделать. Самый простой случай – это усадка дома. Такое может произойти и через сто лет. Так время от времени и обваливаются здания. Кроме того, промчавшийся мимо грузовик тоже способен вызвать вибрацию, из-за которой неустойчивый предмет мог утратить равновесие. А еще строительные машины или подземные работы. Вибрацию может вызвать и включение какого-нибудь нагревательного прибора или кондиционера. Даже неисправный клапан на водопроводной или отопительной трубе и тот иногда приводит к гидравлическому удару, от которого вещь, готовая упасть, бац – и падает. Помню, в нашей старой квартире в Ист-Сайде, когда разбилась любимая мамина ваза из уотерфордского стекла, которую ей подарила богатая тетушка… Ну хорошо, на самом деле вазу разбил я, но это уже другая история.

Я совсем было решил, что смерть мистера Паркера – результат естественного отбора, но тут мне на глаза попалась одна неувязочка. На дубовом полу остался едва заметный контур, там, где много лет стоял шкаф. Видимо, пол под ним никто не мыл и не натирал с тех самых пор, как его туда поставили. А еще там были следы от двух небольших квадратиков, слегка выступающие за линию шкафа. Вам нечего делать в детективах, если вы еще не догадались, что это следы от мебельных клиньев – либо деревянных, либо резиновых, с помощью которых высокие и тяжелые предметы заваливают назад к стене для большей безопасности. Так что мистер Паркер не был совсем уж дураком, хотя я бы на его вместе еще и всадил в стену пару-другую толстенных болтов.

Но если под шкаф были положены клинья, он уже не смог бы завалиться от малейшего толчка. И клинья там были. Но где же они теперь? Точно не на полу. Я осмотрел всю комнату, но ничего похожего не нашел.

Я подошел к перилам и позвал патрульного Рурка, усевшегося за прилавком с позаимствованной в магазине книгой.

– Эй, ты не видел мебельные клинья, когда поднимался сюда в первый раз?

– Мебельные – что?

Я объяснил.

– Нет, – ответил Рурк. – Продавец проводил нас с Симмонсом наверх, мы приподняли шкаф и прислонили к стене, там, где он теперь и стоит. И никаких клиньев я на полу не видел. Мы только проверили пульс, а больше ничего не трогали, – добавил он. – А «скорая» приехала примерно через три минуты.

– Понятно.

Значит, это будет дело о пропавших мебельных клиньях. Предположим, во-первых, что никто из прибывших по звонку в службу «девять-один-один» не крал эти клинья. Во-вторых, что их забрал убийца. Все правильно, это не несчастный случай. Отиса Паркера убили.

– Никому ни слова об этих клиньях, – предупредил я Рурка. – Даже родной матери.

Я отошел от перил и вернулся к Отису Паркеру и его книжному шкафу. Кто-то находился вместе с Паркером в этой комнате, кто-то знакомый, и этот человек, если он был один, заранее вытащил клинья из-под шкафа. Правильно, их было двое. Первый должен был наклонить тяжеленную коробку к стене, а второй – вытащить клинья и сунуть к себе в карман. Шкаф потерял устойчивость, и может быть, ему еще немного помогли, переставив книги с нижних полок на верхние. Скорее всего, это проделали накануне вечером или даже несколько дней назад. Отис Паркер, на свою беду, не заметил, что шкаф слегка отделился от стены и остался без клиньев.

Значит, Отис Паркер поднимается утром в свой кабинет и усаживается за стол. Кто-то сопровождает его или поджидает здесь, вероятно договорившись о встрече. Этот человек, то есть эти люди подходят к шкафу, чтобы полюбоваться коллекцией старинных книг в кожаных переплетах, а может быть, и достать одну из них. И тут он, она или они пока еще не известным способом опрокидывают шкаф с таким расчетом, чтобы тот неминуемо накрыл сидящую за столом жертву. Шлеп! Вне игры.

Я пробежался глазами по комнате. Теперь, когда у меня возникли подозрения, все здесь выглядело иначе. И все, что угодно, могло оказаться подсказкой. Бумажки в корзине, еженедельник убитого, его мобильник, содержимое карманов, содержимое живота и куча всего прочего. Нужно просмотреть сотни предметов, упаковать в мешочки, наклеить ярлычки и отправить в криминалистическую лабораторию, в хранилище вещественных доказательств, и куда там еще положено, пока доктор Хайнс разрезает самого Отиса Паркера на кусочки. Как много может измениться за две-три минуты.

Кабинет покойного сохранил атмосферу убежища старого сибарита. Направо от шкафа стоял большой кожаный диван, стены были украшены гравюрами с книжной тематикой, а возле винтовой лестницы приютился сервировочный столик. Я невольно представил, как мистер Паркер после рабочего дня принимает здесь кого-то из авторов, а может, и подружку.

В дальнем углу комнаты на длинном столе были разложены книги, и я не сразу сообразил, что все они одинаковые. Под столом стояли раскрытые картонные коробки, в которых, судя по всему, эти книги и доставили. Я подошел ближе и прочитал название: «Смерть стучит один раз». Автор Джей К. Лоуренс – мне уже приходилось читать его романы. Еще на столе лежала пачка фломастеров, из чего я сделал вывод, что Джей К. Лоуренс должен был зайти сюда либо сегодня, либо на днях и подписать несколько экземпляров своей новой книги. Или уже зашел и подписал.

Я натянул перчатки и открыл одну из книг, но автографа на титульном листе не обнаружил. Чертовски жаль. Люблю покупать подписанные книги. Но не исключено, что мистер Лоуренс скоро появится здесь, и в ожидании этого момента я отвернул задний клапан суперобложки, где помещались фото и биография Джея К. Лоуренса. Обычно авторы криминальных романов выглядят на суперобложке так, как будто предоставили издательству фотографию из своего уголовного дела, но мистер Лоуренс оказался симпатичным молодым человеком с аккуратной прической. Возможно, на лице у него было немного косметики, наверняка снимок потом слегка подретушировали. Главным героем Джея К. Лоуренса, насколько я помнил, был крутой детектив Рик Стронг из убойного отдела полиции Лос-Анджелеса, и мне не давал покоя вопрос: каким образом в голове этого симпатичного мальчика поселился такой брутальный персонаж.

Из биографии, размещенной под фото, я узнал, что Джей Лоуренс действительно из Лос-Анджелеса, но насчет жены и детей там не было сказано ни слова, а потому вполне может статься, что он живет вместе с мамочкой и десятью кошками и обожает готовить.

Теперь мне следовало позвонить лейтенанту Руису. Но если я это сделаю, здесь снова будет не протолкнуться. А я еще должен побеседовать с продавцом Скоттом и миссис Паркер, перед тем как объявить о расследовании убийства, потому что, стоит произнести слово «убийство», как человек становится неадекватным или требует адвоката. На всякий пожарный, лучше сделать вид, что я пока не заметил ничего подозрительного и по-прежнему считаю происшествие несчастным случаем.

Внизу хлопнула дверь, и я подошел к перилам, надеясь увидеть миссис Паркер или Джея Лоуренса. Но это оказался патрульный Коннер. Он принес сэндвич с яичницей, что меня несказанно обрадовало. Я попросил Коннера положить пакет на стол.

Мой желудок замурлыкал, но мне еще многое предстояло сделать, прежде чем позвонит Руис и спросит, что здесь произошло.

– Сюда может зайти автор, чтобы подписать свои книги! – крикнул я Рурку. – Его зовут Джей Лоуренс. Скажи ему, что произошел несчастный случай, и я хочу с ним переговорить.

Рурк кивнул, и я вернулся в кабинет.

Я вовсе не собирался к чему-то прикасаться или что-то двигать, просто еще раз хотел все осмотреть, пока мои мозги не перегрелись от напряжения.

Слева от книжного шкафа была дверь, я открыл ее, вошел в небольшую комнату, заставленную стеллажами с картотекой, и увидел справа распахнутую дверь в ванную. Там горел свет, и стульчак унитаза был опущен, подсказывая, что в последний раз им пользовалась леди, или же сам Отис Паркер заглянул сюда, чтобы очистить кишечник. Раковина была влажной, а в мусорном ведре лежало мокрое бумажное полотенце, на котором наверняка сохранилась чья-то ДНК. Просто диву даешься, сколько улик можно отыскать в ванной. Нужно, чтобы ребята из экспертной службы поскорее этим занялись.

В углу на полу стоял вантуз. Подсознательно я все время что-то здесь искал… хотя и понятия не имел, что именно, но при этом был уверен: пойму, как только увижу. И похоже, увидел.

Какой-то древнегреческий умник однажды заявил: мол, дайте мне точку опоры и рычаг подходящей длины и я вам хоть всю Землю вверх дном переверну. Или, к примеру, книжный шкаф.

Я не стал снимать латексные перчатки. Взял вантуз и внимательно обследовал его деревянную ручку. Закругленный конец с одной стороны немного поистерся, а посредине ручки виднелась небольшая вмятина.

С вантузом в руке я прошел в кабинет и встал слева от шкафа. Обшивку стены в одном месте слегка поцарапали, а на задней стенке шкафа осталась крохотная впадина. Эти следы были едва заметны на темной твердой древесине, зато полностью совпадали по расстоянию с отметками на светлой и более податливой ручке вантуза. Теперь картина ясна. Думаю, эксперты-криминалисты, прокурор и, надеюсь, присяжные со мной согласятся. Итак, убийца попросился – или попросилась – в ванную комнату, затем вернулся и просунул ручку вантуза между стеной и шкафом. Он потянул рычаг на себя и сдвинул неустойчивый шкаф на дюйм или чуть больше, пока за дело не взялась сила тяжести. Силе действия, как справедливо заметил сэр Исаак Ньютон, соответствует равная сила противодействия.

Орудие убийства номер два было убрано на место в ванную.

Таким образом, теперь я знал два факта: во-первых, Отиса Паркера убили, во-вторых, как его убили.

Оставалось выяснить, кто его убил. И почему. Если понять почему, то, как правило, вскоре выяснится и кто. Насколько я разбираюсь в своем деле, когда мотив встречается с возможностью, рождается преступление. А когда преступление замаскировано под несчастный случай, убийцу нужно искать среди близких убитого.

Было бы неплохо еще ненадолго задержаться в этом кабинете, но, к несчастью, кабинет не может сдвинуться с места, а мне как раз предстояло взять показания у одного из близких жертвы – у продавца Скотта, который, наверное, уже вконец извелся на складе, ожидая меня.

Сняв перчатки, я спустился по лестнице.

– Где тут у них склад? – спросил я у Рурка.

Он указал на закрытую дверь в задней части магазина. Яичница с ветчиной взывали ко мне со стола, но профессионал не станет снимать показания с набитым ртом, поэтому я просто прихватил стаканчик с кофе и прошел на склад.

Ярко освещенная комната была уставлена металлическими книжными стеллажами. Выглядели они вполне надежно, но после того, что произошло с бедным мистером Паркером, я все равно чувствовал себя здесь неуютно.

В центре комнаты, за столом, так же заваленным книгами и накладными, сидели патрульный Симмонс и молодой джентльмен, который, учитывая обстоятельства, не мог быть никем иным, как Скоттом. Кажется, я прежде видел его мельком в магазине.

Я открыл тяжелую металлическую дверь и осмотрел задний двор – вымощенную плиткой площадку, которую окружала кирпичная стена высотой примерно в десять футов. Калитки я там не увидел, но даже и через такую стену вполне можно перемахнуть, если найти какую-нибудь подставку или если у вас на хвосте сидит полицейский. Всякое приходилось видеть, причем и по одну сторону закона, и по другую. А еще там была пожарная лестница, ведущая на второй этаж.

Закрыв дверь, я обернулся к Скотту и назвал себя, указав на свой значок, – как женщина-полицейский в фильме «Фарго». Потешная, надо признать, сцена.

Патрульный Симмонс, все это время, согласно диспозиции, нянчившийся со свидетелем, с надеждой спросил:

– Я вам еще нужен?

– Нет, но далеко не уходи.

Он кивнул и поспешил к выходу.

Я улыбнулся Скотту, но ответной улыбки не дождался. Парень все еще имел встревоженный и несчастный вид: вероятно, переживал за свое будущее в книжном магазине «Тупиковое дело».

Кофе остыл, но я приметил на маленьком столике, зажатом между стеллажами, микроволновку и засунул в нее бумажный стаканчик. Двадцать секунд? Нет, лучше тридцать.

Над столом висел график работы, согласно которому Скотт должен был прийти сегодня в магазин в восемь тридцать, а некой Дженнифер на этой неделе предстояло несколько вечерних смен. Что ж, чем меньше работников, тем меньше придется брать показаний. К расписанию был прилеплен стикер с напоминанием: «Д. Лоуренс, 10 часов, вторник». Значит, сегодня.

Я взял кофе из микроволновки и уселся напротив Скотта. Это был хлипкий паренек лет двадцати пяти, с короткими темными волосами, в черных брюках и футболке, с алмазным гвоздиком в мочке левого уха, означающим, вероятно, что он республиканец. Хотя, может быть, я чего и путаю. Но, по крайней мере, теперь я вспомнил кое-что еще: на работе Скотт гораздо чаще недовольно ворчал, чем приветливо улыбался покупателям.

Я пролистал дюжину страниц с показаниями Скотта и понял, что он еще не закончил рассказывать, кто, что, где и когда. Обычно короткие показания дают те, кому нечего скрывать. Подробные вызывают больше подозрений, а этот отчет пестрел подробностями.

Оценив четкий убористый почерк Скотта, я сказал:

– Думаю, это очень полезные сведения о том, что здесь произошло.

– Спасибо.

– Как, по-вашему, – спросил я, – полиция приехала быстро?

Он кивнул.

– Хорошо. А «скорая помощь»?

– Да…

– Хорошо.

Думаете, в мои обязанности входит оценивать работу службы «девять-один-один»? Ничего подобного. Я положил исписанные листы на стол и поинтересовался:

– Как самочувствие?

Скотт немного растерялся, но все-таки ответил:

– Не очень.

– Должно быть, нервное потрясение.

– Да.

– Давно вы здесь работаете?

– В июне будет три года.

– Сразу после колледжа?

– Да.

– Ну и как работа?

– Подходящая, – оживился он. – Хватает на еду и жилье, пока я пишу свой роман.

– Ну, удачи, раз такое дело.

Каждый продавец или официант в этом городе считает своим долгом сообщить клиенту, что на самом деле он писатель, артист, музыкант или художник. Чтобы вы, не приведи господи, не вообразили, будто он продавец или официант.

– Во сколько вы пришли на работу сегодня? – спросил я.

– Я уже сказал другому полицейскому, что пришел примерно в семь тридцать, – ответил он.

– Все правильно. Но почему так рано?

– Разве это рано?

– По графику вы начинаете работу в восемь тридцать.

– Да, но… мистер Паркер попросил меня прийти пораньше.

– Зачем?

– Расставить книги.

– По-моему, они и так расставлены. Когда вы в последний раз что-нибудь продали?

– Мне нужно было заполнить кое-какие документы.

– Вот оно что? Ну ладно, Скотт, давайте восстановим ход событий. Вы пришли и открыли входную дверь?

– Да, – подтвердил он и напомнил: – Все это есть в моих показаниях.

– Хорошо. И сколько было времени?

– Почти семь тридцать.

– Дверь была заперта?

– Да.

– Вы знали, что мистер Паркер уже пришел?

– Нет. То есть сначала не знал. Я заметил свет в его кабинете наверху и позвал мистера Паркера.

– Мне почему-то кажется, что он не ответил.

– Нет… он… в общем, я решил, что он здесь – на складе, и я тоже пошел сюда, чтобы получить указания.

– А что вы подумали, когда увидели, что его здесь нет?

– Я… я подумал, что он, наверное, в ванной комнате, наверху.

– Или выскочил за яичницей с ветчиной.

– Э-э-э… он… нет, если бы он вышел, то обязательно выключил бы свет, – объяснил Скотт. – Он очень экономный человек. Был.

– Вот именно.

Теперь ему уже не нужно ничего экономить.

– Пожалуйста, продолжайте, – кивнул я.

– Ну вот… как я уже написал в показаниях, примерно через двадцать минут я отнес часть книг к прилавку и снова позвал мистера Паркера. Он не ответил. И тут я обратил внимание… что не видно верхушки шкафа.

Откровенно говоря, я и сам в прошлые посещения видел этот шкаф. Две или три верхние полки. Но не сегодня.

– Сначала я не знал, что мне делать… – продолжал Скотт. – Я снова посмотрел наверх, затем поднялся до середины лестницы и опять позвал… потом вышел на площадку…

Рурк говорил мне, что Скотт выглядел скорее встревоженным, но сейчас он действительно был потрясен, заново переживая те ужасные мгновения, когда увидел, что хозяина раздавили полтонны красного дерева и бумаги.

Я молча слушал, время от времени сочувствующе кивая. А Скотт рассказывал дальше:

– Я окликнул его по имени, но он не отвечал… и не шевелился…

– А как вы узнали, что он там?

– Я просто увидел… еще на ступеньках увидел, что он лежит под шкафом.

– Да? А мне показалось, вы сказали, что поднялись до конца.

– Я… нет, наверное, заметил этот ужас еще на лестнице. А потом бросился к мистеру Паркеру. Я пытался поднять шкаф, но не смог. И тогда позвонил в службу «девять-один-один» по мобильнику.

– Правильное решение. – Я заглянул в его показания и задал следующий вопрос: – Потом вы позвонили миссис Паркер?

– Да.

– Вы хорошо с ней знакомы?

Он задумался.

– Я знаком с ней три года. Они тогда только начали встречаться.

– О, так они молодожены?

– Да. – Скотт немного оживился. – Поженились в прошлом июне.

– Он уже был женат?

– Да. Но это было до того, как я сюда пришел.

– А она?

– Думаю, тоже.

Я вспомнил фотографию на столе покойного.

– Сколько ей лет?

– Наверное, около сорока.

Продавцы книг всегда находят молоденьких цыпочек.

– Как по-вашему, она красивая женщина? – спросил я.

– Думаю… я не так уж часто ее видел. Она здесь почти не бывает.

Скотт наверняка уже насторожился, оттого что я гнул в одну сторону, так что пришлось изобразить простачка.

– Я всегда стараюсь получить представление о семье покойного, прежде чем сообщать им ужасные известия.

Он, похоже, проглотил наживку и кивнул.

Тогда я спросил его напрямик:

– У Паркеров был счастливый брак?

Он пожал плечами:

– Не знаю. Думаю, что да. А почему вы об этом спрашиваете?

– Я же только что вам объяснил, Скотт.

Если не ошибаюсь, Скотт говорил Трипани, будто бы миссис Паркер работает дома. Нужно уточнить.

– Чем она зарабатывает на жизнь?

– Она дизайнер. Интерьерный дизайнер. Работает дома.

– А вы не знаете, где она может быть сейчас?

– Нет, не знаю. Вероятно, встречается с заказчиком.

– А могла она уехать из города?

– Могла, – ответил он. – Она из Лос-Анджелеса, и у нее там остались клиенты.

– Правда?

Лос-Анджелес. Кто у нас еще живет в Лос-Анджелесе? Ах да! Джей Лоуренс. До чего же тесен этот мир.

– А здешний интерьер, случайно, не она проектировала? – спросил я.

Он на мгновение замялся, а потом ответил:

– Нет, магазин проектировала не она.

– Значит, его кабинет?

– Не знаю. Да. Наверное.

– Это три разных ответа. А вопрос один: она обставляла его кабинет? Да или нет?

– Да.

– Когда это было?

– Э-э-э… кажется, около двух лет назад.

– Они тогда еще просто встречались?

– Да.

– Значит, это она предложила ему этот шкаф?

Он ответил не сразу:

– Наверное.

Скотт был паршивым свидетелем. Все их поколение такое, насколько я могу судить. Вместо мыслей в голове каша, мозг наполовину выжжен психотропными препаратами, образование на порядок превосходит трудолюбие, судя по тому, как неспешно он пишет свой «великий американский роман». С другой стороны, парень все-таки приходит по утрам на работу, стало быть, он еще не законченный лоботряс.

Что касается миссис Паркер, то, боюсь, она очень тяжело воспримет мои новости, особенно если это и в самом деле она купила книжный шкаф, но не позаботилась о том, чтобы надежно его закрепить. То есть ей трудно будет смириться с этим. И ситуацию усугубит тот факт, что она сама забрала эти мебельные клинья для другой работы и… Стоп, еще слишком рано делать выводы.

– У нее хорошо идут дела? – спросил я Скотта.

– Не знаю.

– А у вашего магазина?

– Не знаю. Я ведь просто продавец.

– Не уходите от ответа.

– Я… я думаю, он едва сводит концы с концами, – соизволил сообщить он. – Но я получаю зарплату.

– А как насчет арендной платы?

– Это его собственный дом.

– Вот как? А что там, на верхних трех этажах?

– Ничего. Никого. Пустые помещения, их никто не арендует.

– Почему?

– Нужно подвести отопление. Отремонтировать пожарную лестницу. Лифт тоже не работает.

А денег на ремонт, конечно же, нет. И о чем только думал мистер Паркер, покупая этот дом?

– Дом достался ему по наследству, – словно прочитав мои мысли, подсказал Скотт.

Я кивнул. Дом нужно было сразу продать застройщикам. Но он хотел иметь собственный книжный магазин. Большой любитель книг, Отис Паркер, жил своей мечтой, которая на деле обернулась кошмаром. И дизайнерская карьера миссис Паркер тоже могла оказаться не более чем хобби… или же она махнула на все рукой и решила во всем потакать мужу.

Мотив получался слишком заковыристым. Нельзя же просто так взять первый попавшийся мотив и постараться подогнать под него всю картину преступления. Я хочу сказать, если мертвый мистер Паркер и мог бы принести больше выгоды, чем живой, – а дом, во всяком случае вместе с землей, стоит не меньше двух миллионов, даже в этом районе, – это еще не означает, что молодая жена желала смерти своему супругу. Может быть, она просто хотела, чтобы он продал дом, перестал бросать деньги в черную дыру – этот самый книжный магазин «Тупиковое дело» – и нашел себе другую работу. Или хотя бы переоборудовал помещение в бар.

А возможно, я просто бегу впереди паровоза. Исходя из всего того, что мне здесь наговорили, супруги Паркер нежно любили друг друга, и кончина мужа, связанная с любовно выбранным женою книжным шкафом, заставит убитую горем вдову уйти в монастырь.

Тем временем стоит проверить, брал ли мистер Паркер кредиты под залог этого здания, застраховал ли свою жизнь и составил ли брачный договор. Деньги – очень убедительный мотив. Если верить статистике, это главный мотив большинства преступлений.

– Значит, – вернулся я к прерванному разговору, – сначала вы позвонили в службу спасения «девять-один-один», а потом жене мистера Паркера?

Скотт кивнул.

– Из кабинета или снизу?

– Снизу. Я спустился, чтобы открыть дверь.

– И звонили вы по своему мобильнику?

– Да.

– У вас есть номер ее домашнего телефона?

– Да… мне дали домашний номер Паркеров, на всякий случай.

– Все правильно. И еще у вас есть номер мобильника миссис Паркер… А это на какой случай?

– На случай, если я не смогу дозвониться до мистера Паркера.

– Хорошо.

Когда я просмотрю распечатку, там могут оказаться очень интересные звонки, как исходящие, так и входящие.

Когда убийство выглядит как несчастный случай, нет необходимости долго разбираться в причинах смерти и в том, как она произошла. Но если полицейский что-либо заподозрит, он начинает копать глубже и порой выкапывает такое, что не совпадает с показаниями свидетелей.

Мне хватило и пятнадцати минут, чтобы понять, что речь идет об убийстве. Так что я уже начал копать, хотя все остальные, за исключением, пожалуй, патрульного Рурка, были уверены: произошел необычный и трагический несчастный случай.

Скотт, что бы я ни говорил про его выжженные мозги, уже почуял, куда ветер дует, и снова забеспокоился. Так что я решил не ходить вокруг да около.

– Вам не кажется, что смерть вашего работодателя наступила не вследствие несчастного случая, а по другой причине?

– Нет, – быстро и твердо ответил продавец. – Но другому полицейскому именно так и показалось.

– Вероятно, он читает слишком много детективных романов, – предположил я. – А вы?

– Нет. Я такую дрянь не читаю.

Похоже, он был невысокого мнения о детективных романах, и это меня задело. Зато подсказало следующий вопрос:

– Сегодня должен прийти Джей Лоуренс?

– Да, – кивнул Скотт. – Чтобы подписать свои книги. У него рекламное турне. Он должен прийти к десяти.

Я взглянул на часы:

– Похоже, он опаздывает.

– Да. Авторы вечно опаздывают.

– Где он остановился в Нью-Йорке?

– Не знаю.

– У вас есть номер его мобильника?

– Да… где-то должен быть.

– Вы встречались с ним?

– Несколько раз.

– Насколько хорошо мистер Паркер знает его? То есть знал.

– Думаю, они хорошо знакомы. Они часто виделись на презентациях.

– А миссис Паркер?

– Да… полагаю, она тоже с ним знакома.

– По Лос-Анджелесу?

– Да… видимо, так.

То ли из любопытства, то ли по какой другой причине я спросил Скотта:

– Книги Джея Лоуренса хорошо продаются?

В голосе Скотта появилась уверенность профессионала:

– Раньше продавались, а сейчас – нет. Мы отдаем их почти даром.

– Правда? Но вы ведь купили пять коробок ему на подпись.

Скотт фыркнул:

– Это простая любезность. Или знак уважения. Он был лично знаком с мистером Паркером и даже приезжал в наш магазин.

– Все правильно.

Было бы немного неловко, если бы всего две-три книги ожидали здесь подписи Джея Лоуренса.

Ну что ж, на этой работе каждый день узнаешь что-то новое. Джей Лоуренс, которого я считал популярным автором, на самом деле таковым не был. Только казался. Возможно, моя работа приносит мне больше денег, чем ему – описание моей работы.

У меня было еще много вопросов к Скотту, но тут в дверь постучали, и в комнату заглянул патрульный Симмонс.

– Пришел какой-то тип, назвался писателем Джеем Лоуренсом и хочет видеть покойного, – доложил он и добавил: – Рурк сказал, что произошел несчастный случай, но не обмолвился насчет смертельного исхода.

Я взглянул на часы: десять двадцать шесть, прошу заметить.

– Составьте компанию Скотту, – попросил я Симмонса, а самому Скотту посоветовал: – Пишите. Возможно, это будет бестселлер.

Я вышел в магазин. Мистер Джей К. Лоуренс, одетый в черное кашемировое пальто, сидел, скрестив ноги, в кресле с подголовником и всем своим видом выражал нетерпение. На самом деле он наверняка нервничал – как-никак полиция, несчастный случай и все такое, – но скрывал беспокойство под маской раздражения. С другой стороны, любой писатель – жуткий эгоист, и если его задерживают из-за всяких пустяков вроде землетрясения или нападения террористов, он воспринимает это как личное оскорбление.

Я назвал себя и снова показал на значок. Нужно выбросить из головы эту идиотскую киношную сцену, иначе меня скоро и в самом деле станут принимать за идиота. А впрочем, вовсе неплохо, если подозреваемые будут так думать. Джей Лоуренс подозреваемым пока не был, но имел неплохие шансы стать им.

Прежде чем он успел подняться – если, конечно, у него было такое намерение, – я уселся напротив.

Он был похож на свое фото – аккуратная прическа и легкий макияж. Под расстегнутым пальто я разглядел зеленый замшевый жакет и золотистый галстук. Стрелочки на аккуратно отутюженных брюках и кисточки на мокасинах. Терпеть не могу кисточки.

Я сразу перешел к делу:

– Вынужден сообщить вам, что Отис Паркер мертв.

Похоже, мои слова потрясли мистера Лоуренса – как будто присутствие полицейских не объясняет, что здесь на самом деле произошло.

Он собрался с мыслями и спросил:

– Как это вышло?

– Что вышло?

– Как он умер?

– Несчастный случай. На него упал книжный шкаф.

Мистер Лоуренс взглянул наверх и еле слышно прошептал:

– Боже мой.

– Правильно. Книжный шкаф в его кабинете. Не на складе.

Мистер Лоуренс ничего не ответил, и я продолжил рассказ:

– Его труп обнаружил Скотт.

Писатель кивнул, а затем спросил:

– Кто такой Скотт?

– Продавец, – объяснил я. – Мы оставили миссис Паркер сообщение на сотовом телефоне и на домашнем, но пока не получили от нее ответа. Вы, случайно, не знаете, где она?

– Нет… не знаю.

– Вы были близко знакомы с Паркерами?

– Да…

– В таком случае не могли бы вы дождаться, когда она приедет?

– Э-э-э… да. Пожалуй, так будет лучше, – сказал он и добавил: – Не могу поверить…

Стоило, однако, держать в уме, что этот парень пишет о моей работе, и задавать ему вопросы нужно с осторожностью. Не хотелось бы навести его на мысль, что я подозреваю нечистую игру. Правда, вокруг магазина не натянули оградительную ленту, а внутри не хозяйничала команда экспертов, так что у мистера Лоуренса не было причин думать, будто здесь ведется расследование убийства. Если он не имел к этому никакого отношения, то хуже не будет. А если все-таки имел, то наверняка задышал ровнее, чем в тот момент, когда направлялся к магазину для раздачи автографов. Кроме того, я так и не снял свой плащ, и у господина писателя – или у кого-то еще – могло создаться впечатление, будто я заскочил сюда ненадолго.

Чтобы он почувствовал себя еще свободнее, я сказал:

– Мистер Лоуренс, я прочитал две ваши книги.

Его лицо немного просветлело.

– Какие?

– Ту самую, где говорилось о писателе, замыслившем убийство своего литературного агента.

– Это я писал от чистого сердца, – признался он.

– Правда? Видимо, об этом мечтают все писатели?

– Большинство. Но некоторые предпочли бы убить редактора.

Я усмехнулся и продолжил:

– А еще «Смертельный брак» – о молодой женщине, убившей своего пожилого мужа. Замечательная книга.

После секундного молчания он сказал:

– Я никогда не писал на эту тему.

– Не писали? Гм… простите, я иногда путаюсь с книгами.

Он не ответил, а затем задал вопрос, прозвучавший почти по Фрейду:

– Миа знает?

– Кто?

– Миссис Паркер.

– Ах да. Миа. Нет, не знает. У нас не принято говорить такое по телефону. Мы подождем еще пятнадцать минут, а потом отправим тело в морг, – добавил я и без всякого перехода предложил: – Может быть, вы ей позвоните?

Лоуренс помялся немного, а потом выдавил:

– Мне бы не хотелось этого делать.

– Все правильно. Я сам позвоню. У вас есть номер ее телефона?

– При себе нет.

– А в мобильнике?

– Мм… точно не знаю. А у вас разве нет?

– При себе нет, – ответил я и попросил: – Проверьте свой список. Мне бы в самом деле хотелось, чтобы она приехала сюда. Это лучше, чем в морг.

– Сейчас… – Он достал телефон и прокрутил список: – Домашний номер… сотовый Отиса… ага, вот и Миа.

– Отлично.

Я протянул руку, и он с видимой неохотой отдал мне телефон. Будь я чуть понаглее, обязательно проверил бы журнал вызовов, но, если понадобится, это можно сделать и позже. Я быстро набрал номер Миа Паркер, и она тут же ответила:

– Джей, ты где?

Сидит рядом с детективом в книжном магазине «Тупиковое дело».

– Это детектив Кори, миссис Паркер, – сказал я.

– Кто?..

– Детектив Кори. Полиция Нью-Йорка. Я одолжил телефон у мистера Лоуренса.

Тишина.

– Я сейчас нахожусь в книжном магазине «Тупиковое дело», мэм, – продолжил я. – Боюсь, что здесь произошел несчастный случай.

– Несчастный случай?

– Разве вы не получили наше сообщение на автоответчик?

– Нет… Какое сообщение?

– О несчастном случае.

– А где Джей?

О ком она спросила в первую очередь?

– Он здесь, рядом со мной, – ответил я.

– Почему у вас его телефон? Дайте мне поговорить с ним.

Похоже, ее не очень интересовало, что за несчастный случай и с кем он произошел, так что я вернул телефон Джею.

– Алло. Миа?

Миа, Миа, мамма миа. Муж твой Отис в rigor mortis[78].

– В магазине произошел несчастный случай, – повторил Лоуренс. – Отис… – Он посмотрел на меня, я покачал головой, и он продолжил: – В тяжелом состоянии.

Она что-то ответила, затем он спросил:

– Где ты сейчас? Можешь приехать сюда?

Он выслушал ее ответ, кивнул мне и сказал в телефон:

– Я буду ждать тебя здесь.

Лоуренс выключил трубку и сообщил мне:

– Она была дома. Приедет через десять-пятнадцать минут.

– Интересно, почему мы не смогли дозвониться до нее? – вслух подумал я.

– Она говорит, что писала заявку, – объяснил он. – У нее свой кабинет, и она отключается от всего мира, когда работает над проектом.

– Правда? А вы тоже отключаетесь?

– Да, и я.

– Хорошо бы и мне иметь такой кабинет.

На самом деле я тоже отключаюсь от всего мира, когда пью шотландский виски, и для этого подходит любая комната.

– И все же она ответила на ваш звонок, – заметил я.

– Миа только что закончила работу.

– Понятно, – сказал я и снова подумал вслух: – Обычно пострадавших, особенно в тяжелом состоянии, отправляют в больницу, а не оставляют в книжном магазине.

Лоуренс промолчал.

– И все-таки миссис Паркер не увидела ничего странного в том, что ее попросили приехать в магазин.

Мы посмотрели друг другу в глаза, и Лоуренс все же заговорил:

– Думаю, она догадывается, что это не просто несчастный случай, детектив. Сдается мне, любой человек, получивший такое сообщение, теряет рассудок и отказывается верить. Вы меня понимаете?

– Да, понимаю. Спасибо.

Два замечания, если позволите. Первое: мне не нравился Джей Лоуренс, и это было взаимно. Отвращение с первого взгляда. И он еще расхваливает полицейских в своих романах. Рик Стронг, полиция Лос-Анджелеса. Какое разочарование! Но возможно, ему действительно нравились полицейские. Это я ему не нравился. Что ж, я умею производить такое впечатление на напыщенных засранцев.

И это подводит нас ко второму замечанию. Джей Лоуренс был покладистым свидетелем и быстро отвечал на мои каверзные вопросы. Мне доводилось видеть таких парней, и в основном это были именно парни – эгоистичные и самодовольные, как правило, весьма обаятельные и насквозь лживые, одним словом – социопаты. Не говоря уже о нарциссизме. Кроме того, он сочинял всякую чушь ради денег.

Но возможно, я сужу о Джее К. Лоуренсе слишком поспешно и слишком строго. Да и не имеет значения, что я о нем думаю. Мы никогда с ним больше не увидимся – если только я не упрячу его за решетку по обвинению в убийстве.

И наверняка я больше не прочту ни одной его книги. Ну может быть, стащу из библиотеки, чтобы сократить ему выплаты с продаж.

– Я заметил кучу ваших книг в кабинете Паркера, – сказал я Джею Лоуренсу. – Не хотите ли вы их подписать, раз уж все равно ждете?

Он не ответил, возможно и в самом деле обдумывая мое предложение. Я хочу сказать, что подписанная книга – это проданная книга. А ему очень нужны были продажи.

– Вам не обязательно подниматься наверх, – заверил я. – Если хотите, я попрошу Скотта перенести все экземпляры сюда.

– Не думаю, что это было бы уместно в такую минуту, детектив, – холодно ответил Лоуренс.

– Возможно, вы правы, однако… не люблю навязываться, но не могли бы вы подписать хотя бы одну книгу, лично для меня?

И предоставить отпечатки пальцев и свою ДНК.

– Может быть, позже.

– Ну и ладно. – Я остался сидеть на своем месте, напротив Лоуренса. – Где вы остановились?

– В «Карлайле».

– Хороший отель.

– За него платит мой издатель.

– Когда вы прилетели в Нью-Йорк?

– Вчера вечером.

– Надолго здесь останетесь?

– Сегодня же вечером улетаю в Атланту.

– Вы сможете вернуться на похороны?

Он задумался, а потом ответил:

– Это нужно согласовать с моим рекламным агентом. Турне расписано на месяцы вперед. Знаю, что звучит цинично, но…

– Понимаю. Деловая жизнь поддается планированию, а смерть – нет. Вы могли бы использовать этот сюжет в своей следующей книге, – предложил я.

Лоуренс пропустил мимо ушей мое предложение.

– Прошу прощения, но мне нужно сделать кое-какие деловые звонки, – сказал он и пояснил: – Я должен сообщить моему агенту, что на сегодня все встречи и интервью отменяются.

Я поднялся с кресла.

– Все правильно. Когда приедет миссис Паркер, я бы хотел, чтобы она узнала ужасное известие от вас.

Он промолчал.

Ну что ж, мистер Лоуренс сидит в магазине вместе с патрульным Рурком, Скотт на складе под присмотром патрульного Симмонса сочиняет бестселлер, и только Отис Паркер лежит один в своем кабинете, уже остывший до комнатной температуры. Самое время позавтракать.

Я взял с прилавка бумажный пакет и вышел на улицу. На безлюдной Нортмур-стрит было все так же холодно и ветрено. Теперь я заметил на витрине магазина экземпляр «Смерть стучит один раз» Джея К. Лоуренса и маленькую табличку «С автографом автора». Нет, пока что без автографа.

Устроившись на заднем сиденье машины патрульного Рурка, я вытащил свой сэндвич с яичницей и ветчиной и откусил. Комнатная температура.

Я решил позвонить лейтенанту Руису сам, не дожидаясь его звонка. Он ответил сразу.

– Я все еще в книжном магазине «Тупиковое дело», – начал я.

– И как там дела?

– Ну что сказать…

Я чуть не соврал вам. Нет, это была плохая идея. Руиса, как и меня самого, больше интересовали расследование и арест преступника, чем пустые формальности, потому я произнес:

– У меня есть причины считать, что это убийство.

– Да ну?

– Но я не хочу объявлять об этом раньше времени.

Ответа не последовало.

Я откусил еще раз и продолжил:

– Думаю, книжный шкаф кто-то опрокинул.

– Ты завтракаешь?

– Нет, просто жую свой галстук.

Он не оценил шутку и спросил:

– Помощь нужна?

– Нет, мне нужно примерно тридцать минут. Или сорок.

– Где труп?

– Там же, где его нашли.

– Подозреваемые?

– Похоже, кто-то из своих.

– Мне звонил сержант Трипани. Он считает, что это похоже на несчастный случай.

– Нет, это похоже на то, что он проиграл мне завтрак.

Первое правило для копов, собравшихся вешать кому-то лапшу на уши, звучит так: «Лапша должна быть одного сорта», поэтому лейтенант Руис сказал мне:

– Значит, ты считаешь, что это несчастный случай?

– Да, пока я буду считать, что это несчастный случай.

– Позвони мне через полчаса.

Нажав отбой, я выбрался из машины и вернулся в магазин. Мистер Лоуренс разговаривал по мобильнику. Он отошел на порядочное расстояние от Рурка, чтобы тот ничего не услышал. С кем беседовал господин литератор, я не понял, но при необходимости мог бы потом затребовать список его звонков.

Пока я стоял у двери и смотрел на улицу, к магазину подъехало такси, из которого вышла леди, и, судя по фотографии, это была миссис Паркер.

Она посмотрела на патрульную машину и решительно зашагала к двери. Лицо у нее было встревоженное, но я бы не рискнул сказать, что ее мучило именно беспокойство за судьбу мужа. То есть вид у миссис Паркер был такой, словно ей предстояло сделать нечто неприятное, но необходимое.

Она открыла дверь, мельком взглянула на меня и на патрульного Рурка, а затем увидела в глубине магазина Джея Лоуренса, который, конечно же, тоже ее заметил. Они бросились друг к другу и встретились напротив стола с уцененными книгами.

На мгновение оба застыли в неудобных позах, как будто не могли решить, как лучше поступить – обняться, взяться за руки или сыграть в ладушки.

Наконец он все-таки взял ее за руки и сказал:

– Миа, мне очень жаль. Отис…

Мертв. Давай, Джей, договаривай! У меня в запасе всего тридцать минут, а потом придется объявить о предполагаемом убийстве.

Она поняла без слов, и они обнялись. Он оглянулся через плечо и застал меня в тот момент, когда я смотрел на часы, дожевывая кусок сэндвича. Я и в самом деле выглядел бесчувственной скотиной.

Что, если оба они не причастны к убийству Отиса Паркера? Я знал, что это сделал кто-то из своих, но своими можно было назвать и Скотта, и бывшую жену Отиса, и вечернюю продавщицу Дженнифер, и многих других, пока незнакомых мне людей, которые могли зайти к Отису Паркеру в нерабочее время. Правильно?

Что касается мотива, то, строго говоря, существует шесть основных причин для убийства. Готовы записывать? Это деньги, месть, ревность, необходимость скрыть другое преступление, попытка избежать позора и унижения и, наконец, маниакальная страсть к убийству. Могут быть и особые случаи, и всевозможные сочетания уже названных причин, но полноценное расследование получится лишь тогда, когда вы сосредоточитесь на этих шести вариантах и проверите по ним каждого, даже наименее вероятного из подозреваемых.

Конечно, порой можно обойтись и без того, чтобы проходить весь этот путь до конца. Иногда хватает и улик, собранных экспертами-криминалистами, – например, отпечатков пальцев на орудии убийства. Но это не моя работа. Я детектив, и в первую очередь имею дело с человеческой природой, а еще с подсказками, которые вижу собственными глазами, и с тем, что говорят и о чем молчат подозреваемые. При определенной ловкости и везении я могу вывести их на чистую воду раньше, чем парни из экспертного отдела.

Размышляя обо всем этом, я не переставал наблюдать за мистером Лоуренсом и миссис Паркер. Они сидели на соседних стульях, он положил ей руку на плечо, а она время от времени промокала глаза его платком.

Симпатичная женщина, кстати сказать. Несколько моложе, чем говорил Скотт, – около тридцати пяти лет. Длинные волосы цвета воронова крыла, макияж а-ля Мартиша Аддамс. Фигура наверняка отличная. Пальто из черного каракуля было расстегнуто, из-под него выглядывало темно-серое вязаное платье, очень дорогое на вид. Еще на леди были высокие черные сапоги, кашемировый шарф и перчатки, которые она, впрочем, уже сняла. Одевалась миссис Паркер со вкусом и в придачу носила золотые часы и обручальное кольцо с превосходным бриллиантом.

Я попытался представить, как она в этом наряде работает дома над проектом. Но возможно, миссис Паркер готовилась к деловой встрече.

Решив, что приличия соблюдены, я оставил сэндвич на прилавке и подошел к безутешной вдове и ее преданному другу. На этот раз, представляясь, я не указал на свой значок.

Леди молча посмотрела на меня.

– Сочувствую вашему горю, – сказал я.

Она кивнула.

– Иногда близкие покойного хотят увидеть его тело, – тихо и кротко произнес я. – Одним это помогает перенести утрату. Другим причиняет еще больше боли.

А третьи полностью теряют контроль над собой и во всем сознаются.

– Это ваш выбор, – добавил я.

Она ответила, почти не задумываясь:

– Я не хочу… смотреть на него.

– Понимаю, – сказал я. – Мне бы хотелось, чтобы вы оставались здесь до того момента, когда тело отправят в морг. Вероятно, вам придется подписать кое-какие документы.

– Я хочу домой, – проговорила леди слабым голосом.

– Хорошо. Я вызову патрульную машину, она отвезет вас.

Немного позже.

Джей Лоуренс, не посоветовавшись с убитой горем вдовой, заявил:

– Я поеду вместе с ней.

Я действительно хотел задать несколько вопросов Миа Паркер, но не имел права задерживать ее здесь. Не все было выяснено и с Джеем Лоуренсом, но он увязался за безутешной вдовой. Можно, конечно, допросить подозреваемых по отдельности и поймать их на неувязках в показаниях. Кроме того, закон разрешает обманывать подозреваемых, если это поможет вытянуть из них новую информацию. Например, так: «Хорошо, мистер Лоуренс, значит, вы сказали А, но миссис Паркер и Скотт сказали Б. Кто-то из вас говорит неправду, а, мистер Лоуренс?» На самом деле неправду сказал бы я. Но нельзя заставить одного из подозреваемых играть против другого, когда они сидят рядом. Впрочем, у меня еще есть показания Скотта, хотя полезного там и не много.

Ко всему прочему, это не расследование убийства, поэтому здесь нет никаких подозреваемых, и этих людей нельзя допросить поодиночке.

То есть сам-то я не сомневался: Отиса Паркера убили, все было заранее спланировано, преступление совершил кто-то из своих и в нем замешаны двое. И эта парочка, сидящая сейчас передо мной, – лучшие кандидаты в подозреваемые. Но я должен тянуть за нитку осторожно и обращаться с ними как с убитой горем вдовой и ее весьма опечаленным другом, который к тому же пишет детективные романы и немного разбирается в моей работе. Одним словом, это было тупиковое дело в книжном магазине «Тупиковое дело», а часы между тем продолжали тикать.

Возможно, стоило просто сказать: «Сожалею, что вынужден это говорить, но у меня возникли подозрения в том, что Отис Паркер был убит, и поэтому я бы очень хотел, чтобы вы отправились вместе со мной в участок и помогли полиции в расследовании».

Я решил именно так и поступить. У меня оставалось еще немного времени до звонка Руису, поэтому я отодвинул стул в сторону, нацепил на лицо сочувствующее выражение и спросил у миссис Паркер:

– Не хотите ли воды? Или, может быть, кофе?

– Нет, спасибо.

– Я могу посмотреть, нет ли в кабинете мистера Паркера более крепких напитков, – предложил я.

Она покачала головой.

– Насколько я понимаю, это вы занимались дизайном его кабинета, – непринужденным тоном заметил я. – Очень красиво.

Наши взгляды встретились, и миссис Паркер после недолгого колебания разоткровенничалась:

– Я ведь говорила ему… говорила, что нужно прикрепить его к стене… и он сказал, что так и сделал.

– Это вы про книжный шкаф?

Она кивнула.

– К сожалению, нет, не сделал.

– Ох, – всхлипнула она, – если бы только он меня послушал!

Все правильно. Если бы мужчины слушали своих жен, они жили бы дольше и счастливее. Но женатым мужчинам, видимо, быстро надоедает жить. Вот почему они умирают раньше своих жен. Они сами этого хотят. Но я, кажется, отвлекся.

– Прошу вас, – сказал я миссис Паркер, – не обвиняйте себя ни в чем.

Лучше предоставьте это мне.

Она закрыла лицо руками и снова всхлипнула.

– Я должна была сама все проверить, когда заходила в его кабинет… но я всегда верила Отису на слово.

Значит, она первая женщина за всю историю человечества, которая так поступала. Простите, меня снова унесло в сторону.

На самом деле я вполне мог предположить, что ей нравился ее муж. Возможно, он заменял ей отца. Несмотря на грим Мартиши Аддамс, миссис Паркер выглядела милашкой, и у нее был нежный голосок. Может быть, я пошел по ложному следу. Но… моя интуиция говорила другое.

Ответ на следующий вопрос был известен мне заранее.

– Скажите, миссис Паркер, вы с мистером Лоуренсом познакомились в Лос-Анджелесе?

Мистер Лоуренс опередил ее:

– Да, так и есть. Но я не понимаю, какое это имеет значение.

Разумеется, ты все понимаешь, Джей. Ты ведь пишешь как раз об этом.

– Мне нужно указать в рапорте о несчастном случае, в каких отношениях вы находитесь с вдовой, – на ходу выдумал я объяснение.

Он не сказал: «Что за бред?» – но его лицо ясно это выражало. Вот и славно. Пусть напыщенный засранец попотеет.

– Мы с Джеем дружим много лет, – прощебетала Миа Паркер – этакая простушка из Лос-Анджелеса. – Наши бывшие супруги тоже знали друг друга.

Я кивнул.

– Скотт сказал, что вы с мистером Паркером поженились в прошлом июне.

При упоминании о бракосочетании она залилась слезами и опять закрыла лицо руками.

Подождав несколько секунд, я продолжил:

– Я поговорил со Скоттом и, думаю, собрал достаточно информации для рапорта. Но если мне понадобится что-то еще, я снова обращусь к нему и постараюсь лишний раз не беспокоить вас.

Она кивнула и высморкалась в платок своего друга.

А ее друг сообразил, что показания продавца вызвали у меня какие-то подозрения.

Пока мне больше нечего было сказать им обоим, но я, по крайней мере, намекнул Джею Лоуренсу, что его перелет в Атланту может не состояться. И он, похоже, заволновался. Вероятно, он спланировал все это, как один из своих романов, и ожидал, что смерть объявят несчастным случаем. Поэтому мистер Лоуренс и опоздал на полчаса в расчете на то, что труп уже увезут и повесят на дверях табличку «Закрыто». А если бы копы еще копошились на месте, ему сказали бы: «Простите, здесь произошел несчастный случай. Магазин не работает».

Все правильно. Но Джей Лоуренс не мог представить, что патрульный заподозрит неладное и на месте преступления появится детектив Джон Кори. Забавно, что персонаж Джея Лоуренса, полицейский Рик Стронг, выглядел умнее своего создателя. Но и Джею Лоуренсу, и Рику Стронгу далеко до Джона Кори. Правда, с блестящими идеями у меня сегодня было негусто.

Я поднялся и сказал миссис Паркер:

– Должен уведомить вас, что, по городскому законодательству, в случаях… подобных этому, необходимо вскрытие. Таким образом, вы сможете получить тело не раньше чем через двое суток. Исходите из этого. В том маловероятном случае, – прибавил я, – если медэксперт решит, что нужны дополнительные… ну, скажем, дополнительные исследования, вам об этом сразу же сообщат.

Мистер Лоуренс вскочил со стула:

– Что вы хотите этим сказать?

Я посмотрел ему прямо в глаза и ответил:

– Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать.

Он промолчал, но заметно занервничал.

Пришло время позвонить Руису и сообщить, что я официально объявляю о расследовании убийства. У меня были двое подозреваемых, но ни одной улики, чтобы задержать их. На самом деле я не мог даже сказать им, что они представляют интерес для полиции – хотя, разумеется, мог попросить их заглянуть ко мне в полицейский участок и помочь следствию.

Но бывает и так: когда уже кажется, будто все карты разыграны, вы вдруг вспоминаете, что у вас в рукаве есть еще одна. Джокер.

– Скоро должен приехать медэксперт. Пожалуйста, дождитесь его, – произнес я просительно и тут же заверил: – Потом я вызову патрульную машину, и она отвезет вас домой.

– Вы же сказали, что мы можем быть свободны, – напомнил мне мистер Лоуренс. – Мы сами возьмем такси.

– Я передумал. Останьтесь здесь до приезда медэксперта.

– Но зачем? – удивился мистер Лоуренс.

– Затем, мистер Лоуренс, что ему может понадобиться опознание трупа, – немного резко ответил я. – Или информация о покойном: дата рождения, адрес и что-нибудь еще в этом роде. Впрочем, – уточнил я, – вы можете и уехать. А миссис Паркер должна подождать.

Он молча опустился на место и взял ее за руку. Истинный джентльмен. Или, может быть, он просто побоялся оставить ее наедине со мной.

Патрульный Рурк все еще сидел за прилавком, видимо увлекшись книгой. Но я не сомневался, что он слышал каждое слово. Я подошел к нему и поймал его взгляд.

– Сообщи мне, когда приедет медэксперт, и проводи его наверх, – сказал я и подмигнул.

Он кивнул, и я понял, что шестеренки в его голове завертелись на полных оборотах, стараясь вычислить, что задумал великий детектив.

Я поднялся по винтовой лестнице в кабинет Отиса Паркера и посмотрел на его труп. Все правильно. Он ведь мог выжить. И рассказать мне, что здесь произошло.

Но я и сам знал, что произошло. Паркер был нужен мне, чтобы выяснить, кто это сделал.

Как я уже говорил, полицейским разрешено врать. Половину признаний мы получаем, когда врем подозреваемым.

Я подождал две-три секунды, а потом закричал:

– Врача! – Подбежав к перилам, я снова крикнул Рурку: – Он жив! Он шевелится! Звони в «скорую помощь»!

Слава богу, Рурк не заорал в ответ: «Да он давно уже остыл!» Наоборот, патрульный достал рацию и притворился – надеюсь, что так, – будто вызывает машину «скорой помощи».

Я взглянул на Миа Паркер и Джея Лоуренса. Они явно не были осчастливлены этим известием.

– «Скорая помощь» приедет через три-четыре минуты! – крикнул я им.

Прекрасная новость. Попробуй тут сдержать чувство радости и надежды.

– Это просто чудо! – продолжал голосить я. – Миссис Паркер может поехать в больницу с медицинской бригадой!

Мистер Лоуренс и миссис Паркер выглядели… ну, скажем так, ошарашенными. Это была уже не игра. И я как-то не заметил, чтобы леди рванулась наверх с намерением задушить воскресшего мужа в объятиях. Если бы она действительно поднялась по лестнице, то скорее огрела бы его по голове тяжелой книгой. Ну хорошо… это во мне опять проснулся подозрительный циник.

Я отошел от перил, выждал минуту, неторопливо спустился и направился к встревоженной парочке. Выражение моего лица должно было подсказать им, что они в глубокой заднице. Хотя на самом деле, если мой трюк не сработает, в заднице окажусь я.

Я встал перед ними и объявил:

– Он может говорить.

Ответа не было.

Я заглянул в глаза им обоим и пояснил:

– Он говорил со мной.

Будь на их месте люди поумнее, они бы хором закричали: «Чушь собачья!» Но эти двое были так напряжены – точнее говоря, потрясены, – что лишь молча уставились на меня. Ну и да, я прирожденный лжец. Можете спросить у того парня, которого я недавно раскрутил на признание.

Прошло несколько секунд, прежде чем я нарушил молчание:

– Я с самого начала знал, что кто-то вытащил мебельные клинья из-под шкафа. Еще мне известно, что шкаф опрокинули с помощью вантуза. – Выдержав паузу для пущего эффекта, я закончил: – А теперь я знаю, кто это сделал.

На самом деле я не знал. Знали они.

Я готов был поставить на то, что первой расколется Миа Паркер, но это оказался Джей Лоуренс.

– Значит, вы должны понимать, что я не имею к этому никакого отношения. Я все утро был в отеле и могу доказать это.

Когда кто-то так говорит, можно предположить, что это правда. То есть этот человек наверняка обеспечил себе алиби на момент смерти Паркера. Или думает, что обеспечил. Миа Паркер во все глаза смотрела на своего приятеля, а тот продолжал:

– В шесть тридцать я заказал себе завтрак в номер и управился с ним к семи тридцати.

– Это лишь доказывает, что сегодня утром вы завтракали.

В отличие от меня.

Я взглянул на Миа Паркер:

– Миссис Паркер, на основании только что полученного заявления вашего мужа я обвиняю вас в покушении на убийство.

Я уже собирался начать всю эту тягомотину с «правом хранить молчание», но тут она упала в обморок. Просто и без причуд. Свернулась калачиком на полу. В идеале обвиняемый должен быть в сознании, когда ему зачитывают правило Миранды, поэтому я повернулся к Джею Лоуренсу.

Он стоял как вкопанный и тоже выглядел не лучшим образом. Алло, Джей? Твоя подружка только что грохнулась в обморок.

Я бы сам оказал ей помощь, но Рурк меня опередил.

Тогда я в упор посмотрел на Джея Лоуренса и заявил:

– У меня есть основания считать вас сообщником. Это вы помогли миссис Паркер вытащить клинья из-под шкафа. Вероятно, вчера вечером, сразу же после того, как прилетели из Лос-Анджелеса.

Сознания господин писатель не лишился, но побелел как полотно.

Рурк сбегал к своей машине и вернулся с аптечкой. Теперь он приводил миссис Паркер в чувство при помощи капсулы с нитратом аммония[79]. Это было кстати, потому что я собирался все-таки зачитать правило Миранды. Пустая формальность, конечно, но…

– Вы желаете что-то сказать? – спросил я Джея Лоуренса.

Он желал.

– Вы совсем рехнулись, – сказал он и добавил: – Я не имею к этому никакого отношения.

– Это решат присяжные.

Рурк усадил миссис Паркер в кресло, и теперь она, судя по всему, пребывала в сознании, поэтому я начал:

– Вы оба имеете право хранить молчание…

Джей Лоуренс решил, что не воспользуется своим правом, и прервал меня:

– У меня есть бесспорное доказательство, что я вчера вечером приехал прямо в отель «Карлайл» и провел там всю ночь и утро, вплоть до десяти часов.

Это было не совсем то, что я хотел бы услышать, но раз уж так, стоило послушать дальше.

– И как вы это докажете? – полюбопытствовал я.

Он замялся на мгновение, а затем выпалил:

– Я был с женщиной. Всю ночь.

Судя по всему, он провел ночь гораздо лучше, чем я. Я просто смотрел сериал «Бонанца».

– Я назову вам ее имя и номер сотового телефона, – продолжал он. – Позвоните ей, и она подтвердит.

Что ж… значит, у него почти железобетонное алиби в виде женщины в постели. Иногда, впрочем, подобные алиби оказываются не такими уж и крепкими. Но все равно это усложняет дело.

Только я хотел узнать у мистера Лоуренса имя леди и номер ее телефона, как миссис Паркер, окончательно пришедшая в себя, вскочила с кресла и закричала:

– Так вот где ты был! Ты же сказал, что у тебя интервью, сукин ты сын!

Я был начеку, и Рурк, вероятно, тоже, потому что мы одновременно шагнули вперед, спасая мистера Лоуренса от расправы.

Миссис Паркер разразилась потоком отборной ругани, которую Джей Лоуренс воспринял стоически. Заслужил – терпи. Он прекрасно понимал, что гнев любовницы ни в какое сравнение не идет с обвинением в покушении на убийство. Вообще-то, было совершено не просто покушение, а самое настоящее убийство. Но это я пока сохранял в тайне.

Миа Паркер продолжала вопить, и я подумал, что лучше было бы оставить ее на полу. Но меня больше беспокоило, не ошибся ли я. Насчет Джея Лоуренса, а не Миа Паркер, которая сама подтвердила мои подозрения, крикнув:

– Я сделала это ради тебя, скотина двуличная! Чтобы мы опять были вместе! Ты знал, что я собиралась…

Джей Лоуренс чуть не подпрыгнул на месте и заорал в ответ:

– Нет, я не знал, что ты…

– Нет, знал!

– Нет, не знал!

И так до бесконечности. Рурк кивнул мне, подтверждая, что все слышал, при этом продолжая перемещаться так, чтобы возмущенная леди не могла дотянуться до своего неверного любовника. В глубине души я надеялся, что ей удастся проскочить мимо Рурка и вцепиться ногтями в холеную физиономию Джея. Сам я, разумеется, не собирался снова вставать между ними. В самом аду нет фурии страшнее… и как там дальше?[80]

Что ж, не сомневаюсь, что книжный магазин «Тупиковое дело» не переживал такого накала страстей с тех самых пор, как на верхнем этаже засорился туалет.

Между тем оба теперь уже бывших любовника не заметили, что прошло уже больше пяти минут, а «скорая помощь» почему-то не торопится доставить Отиса Паркера в больницу.

Пора уже было дать знак Рурку, чтобы защелкнул браслеты на изящных запястьях Миа Паркер, но я… ну да, я наслаждался моментом. Она была разгневанной и жалкой одновременно, когда кричала:

– Мы смогли бы купить тот дом в Малибу… могли бы снова быть вместе…

Малибу? Где это, в Калифорнии? Почему она хотела вернуться туда? Это задело меня. Никто по собственной воле не уезжает из Нью-Йорка.

Миссис Паркер снова раскисла и рухнула на стул, всхлипывая и подвывая.

– Ненавижу все это… – бормотала она. – Ненавижу его магазин… ненавижу его самого… ненавижу холод… хочу вернуться домой…

Весьма сожалею, леди, но вам придется еще некоторое время погостить в штате Нью-Йорк.

Как бы ни хотелось мне защелкнуть наручники на Джее Лоуренсе, я не был уверен в той роли, которую он сыграл в этом убийстве, если вообще сыграл. Хорошо, он обо всем знал, если верить Миа Паркер. Но состоял ли он в сговоре? И поскольку ей необходима была помощь, кто ей все-таки помог? Очевидно, не Джей, который в это время развлекался в постели со свидетельницей своего алиби.

Я знаком велел ему следовать за мной, и он подчинился без возражений. Я отвел его в глубину магазина, подальше от разгневанной подружки, и сказал:

– У вас остался последний шанс помочь расследованию. Иначе вам предъявят обвинение в подготовке убийства и – или – в соучастии. Понятно?

Он не проронил ни слова, даже не кивнул, а просто стоял передо мной с безучастным выражением лица.

Я посмотрел на часы, намекая, что время уходит, а затем объявил:

– Ну хорошо. Тогда вы арестованы за соучастие…

– Подождите! Я… да, я знал, что она хочет… избавиться от него… и она как-то спросила меня… как это делается у меня в романах… но я не думал, что она всерьез. Поэтому я постарался обратить все в шутку.

– Думаю, Отис Паркер выживет, – сообщил я ему, – и он расскажет, что произошло на самом деле и кто находился вместе с ним в кабинете.

– Отлично. Тогда вы убедитесь, что я говорю правду.

Вероятно, так оно и было. Фактически убийство совершила Миа Паркер. Но при всем уважении к ее мыслительным способностям нельзя предположить, что она сама додумалась до фокуса с книжным шкафом, мебельными клиньями и вантузом. Это все спланировал Джей Лоуренс. Так она и скажет на суде, а он будет все отрицать. Она скажет «да», он скажет «нет». А на нет и суда нет.

– Кажется, миссис Паркер собиралась поселиться вместе с вами в… – Я запнулся, припоминая, как называется то место. – Малибу.

– Она… скажем так, ошибается. Или фантазирует. Я ничего такого не обещал. – Он убедился, что я все правильно понял, и добавил: – Это была всего лишь интрижка. Давно прошедшая интрижка.

Он отчаянно пытался спасти свою задницу, и не совсем безнадежно. Хитрый малый, но ему не повезло – он нарвался на Джона Кори. Думаете, это высокомерие? Нет, простая констатация факта.

Я обратился к нему так, будто бы уже считал его свидетелем, согласившимся сотрудничать со следствием:

– Этот шкаф стоял там больше двух лет. Как вы думаете, она поместила его напротив письменного стола, уже зная, что собирается делать дальше?

Лоуренс помолчал в нерешительности, а затем ответил:

– Понятия не имею. Да и откуда мне знать?

Он был далеко не глуп. Зачем ему сознаваться, что он был осведомлен о готовящемся убийстве или хотя бы подозревал это? Да парень толкнул бы свою подружку под автобус, лишь бы самому не оказаться в тюрьме! Но он шел по старому, непрочному канату без балансировочного шеста.

Сейчас Джей Лоуренс уже наверняка подумывал о своем праве хранить молчание и праве на помощь адвоката. Так что мне следовало проявить осторожность и не напирать на него слишком сильно. С другой стороны, время уходило, и я должен быть дожать его как можно скорее.

– Послушайте, Джей, – сказал я. – Я ведь могу называть вас так? Послушайте, кто-то вытащил клинья из-под шкафа, и наша малышка Миа не могла это сделать в одиночку. Черт возьми, не уверен, что мне самому это под силу. Как вы думаете, кто еще в этом замешан?

Джей сделал вид, что задумался.

– Я не был в Нью-Йорке уже много месяцев, – наконец произнес он. – И могу отчитаться поминутно о своем пребывании здесь начиная с пяти тридцати шести вчерашнего вечера, когда прилетел мой самолет. У меня есть квитанция такси, отметка о регистрации в отеле, счет за ужин в отеле с моей подружкой…

– Достаточно, я все понял.

Я вовсе не собирался выслушивать истории для взрослых из гостиничного номера. Попросту говоря, Джей Лоуренс хорошо поработал над тем, чтобы прикрыть свою задницу: у него на руках были все необходимые документы. И обзавелся он ими именно потому, что ему заранее был известен ход утренних событий. А вот о сообщнике он мог и не знать.

Я попросил Лоуренса назвать имя и телефон его пассии. Оказалось, это его нью-йоркская издательница – та самая леди, что оплатила рекламное турне. И заодно обеспечила ему алиби на всю ночь, с семи вечера до десяти утра. В это время господин литератор резвился со своей издательницей в отеле, ужинал и завтракал там же.

Джей Лоуренс, как и сказала Миа Паркер, был двуличной скотиной. А еще жалким трусом, который предоставил своей подружке право проделать всю грязную работу, а сам озаботился надежным алиби. Он просто водил ее за нос. Но если бы все прошло гладко, он не отказался бы от своей доли в земных сокровищах Отиса Паркера, включая и его безутешную вдову. Сама она, вероятно, считала, что все это исключительно ради любви и возможности быть вместе. В Малибу. Где бы это чертово Малибу ни находилось. Но я уверен, что ничего этого не случилось бы, если бы книги Джея Лоуренса продавались лучше.

Однако вопрос о клиньях так и не прояснился. Кто помог ей? Джей то ли не знал, то ли не хотел говорить. Зато Миа знала.

– Оставайтесь здесь, – велел я Джею и направился туда, где сидела в кресле Миа Паркер.

Судя по всему, она уже немного успокоилась.

– Кто помог вам вытащить мебельные клинья? – спросил я без всяких предисловий.

– Джей, – ответила она.

Я ничуть не сомневался, что это не так. Без вариантов.

– Когда?

– Сегодня утром.

– Вы сказали мне правду?

– Зачем мне врать?

Ну хотя бы затем, что Джей всю ночь тискал свою цыпочку и ты теперь очень зла на него.

Миссис Паркер сейчас требовалось не столько сочувствие или понимание, сколько шоковая терапия, поэтому я сказал Рурку:

– Надень на нее наручники.

Но я слишком мягкосердечный человек, поэтому распорядился не заводить ей руки за спину, а оставить спереди, чтобы она могла утереть глаза или высморкаться.

Рурк быстро, но тщательно обыскал миссис Паркер и защелкнул браслеты на ее запястьях.

– Вызови машину, – велел я Рурку и добавил: – Я поеду в участок вместе с задержанной.

Миа Паркер, после того как ее арестовали, надели наручники и собирались отвезти в полицейский участок, резко изменилась. Еще утром она была замужней леди, имеющей бойфренда и обремененной супругом. Теперь у нее не было ни мужа, ни любовника. Ни будущего. Я слишком часто наблюдал такое преображение и солгал бы, если бы сказал, что меня это все ничуть не трогает.

Конечно, я больше сожалел об Отисе Паркере. Он владел дрянным книжным магазином и редко улыбался клиентам, но не заслуживал смерти.

– Если ваш муж умрет, это все достанется вам? – спросил я Миа Паркер.

Она огляделась вокруг и процедила:

– Ненавижу этот магазин.

– Все правильно. Но все-таки ответьте на вопрос.

Она кивнула и сообщила мне:

– Мы составили брачный договор… хотя я и не думала о разводе… но…

– Вы получили бы много больше по завещанию, – закончил я и спросил: – Он застраховал свою жизнь?

Она кивнула:

– Еще мне достался бы этот дом и… бизнес. – Она усмехнулась и продолжила: – Дурацкий бизнес… он задолжал издателям целое состояние. Этот магазин не стоит ни цента.

– Не забывайте про постоянных клиентов и хорошую репутацию.

Она опять усмехнулась:

– Хорошая репутация? Клиенты его ненавидят. И я его ненавижу.

– Все правильно.

– Этот магазин разорил нас, – сказала она. – Муж собирался заложить дом… я должна была что-то сделать…

– Да, конечно.

Мне доводилось слышать разные оправдания убийства своей половины, и все они были на удивление банальными. Например, такое: «Моя жена думала, что омлет и минет – это два китайских города». Или такое: «Мой муж все выходные напролет смотрел спортивные передачи, пил пиво и пердел». Порой мне кажется, что копом быть безопаснее, чем женатым человеком.

Вообще-то, миссис Паркер забыла упомянуть о том, что убийство она запланировала задолго до свадьбы и что у нее был любовник. Но я не придираюсь к мелочам, когда выслушиваю признания.

– Вы нашли покупателя для этого дома? – спросил я.

Она кивнула.

– Два миллиона? – предположил я.

– Два с половиной.

Что ж, недурно. Это хороший мотив.

– Его дурацкие коллекционные издания стоят примерно пятьдесят тысяч, – поведала мне миссис Паркер. – Он их покупает, но, похоже, не может продать.

– А через Интернет он не пробовал?

– Так он их там и покупает, – ответила она и доверительным тоном прибавила: – Он идиот.

– Отметьте это в своих показаниях, – посоветовал я.

Леди словно только теперь заметила на себе наручники, и полагаю, до нее вдруг дошло, что утро не заладилось. И она поделилась со мной причиной:

– Все мужчины идиоты. И вруны.

– Из чего вы это заключили?

– Те книги в его кабинете стоят около десяти тысяч, – сообщила мне она.

– Правда?

Значит, он получил по заслугам?

Я уже говорил, что не женат, но подумываю об этом, так что решил глубже изучить проблему и спросил:

– Почему вы вышли за него?

Мой вопрос не показался миссис Паркер неуместным или слишком личным, и она ответила:

– Я тогда только что развелась… мне было одиноко…

– И туго с деньгами?

Она кивнула:

– Мы познакомились на вечеринке в Лос-Анджелесе… он уверял, что хорошо обеспечен… описал в розовых тонах жизнь в Нью-Йорке… – Она задумалась на мгновение и подвела итог: – Мужчинам нельзя верить.

– Все правильно. И когда вы решили шлепнуть его?

Она не ответила и на какое-то время погрузилась в свои мысли. Затем посмотрела на Джея в дальнем углу магазина и поинтересовалась:

– А почему вы его не арестовали?

Обычно я не отвечаю на такие вопросы, но на сей раз изменил своему правилу.

– У него алиби. Он же провел ночь с той леди, – напомнил я и поделился с миссис Паркер информацией: – Со своей издательницей, Самантой.

– Вот ведь шлюха!

Интрига начала закручиваться. Но она могла и не иметь значения для следствия. Важнее было то, что миссис Паркер снова вышла из себя. И я предложил ей:

– Если вы убедите меня и приведете доказательства, что мистер Лоуренс был вашим соучастником, то я его арестую.

– Мы вместе все задумали больше двух лет назад. И я могу доказать это, – произнесла она и добавила: – Это была его идея. Знаете, он почти разорен.

– Все правильно. Мне не понравилась его последняя книга, – признался я. Что ответит леди на мой следующий вопрос, я уже догадывался, но все же спросил для порядка: – Почему вы так долго ждали?

– Потому что Отис два года откладывал нашу свадьбу, – бросила она с раздражением.

– Все правильно.

Мужчины просто не хотят себя связывать. Между тем книжный шкаф терпеливо дожидался момента, когда он наконец сможет упасть. Это было самое долгоиграющее преступление из всех, с какими мне приходилось иметь дело. Хладнокровное, точно просчитанное и пугающее. Отис Паркер не успел осознать, что он обручен, а его скромная невеста уже точно знала, что он обречен.

То, что недвижимость поднялась в цене за последние два-три года, – это хорошая новость. А вот как насчет коллекционных изданий, я пока не выяснил.

Я попытался мысленно восстановить картину преступления, чтобы проверить, все ли я правильно понял. Переворот должен был состояться на следующий день после приезда Джея. То есть сегодня. Накануне вечером Джею предстояло помочь Миа в подготовке шкафа к случайному падению, далее, вероятно, предполагалась выпивка, затем альковные шалости в «Карлайле», разговоры на подушке о светлом совместном будущем, чтобы подбодрить друг друга перед задуманным убийством. А наутро Джей пришел бы сюда утешать убитую горем вдову.

Но по мере приближения великого дня у Джея все сильнее тряслись поджилки. Во всех его книжках про Рика Стронга плохие парни в конце концов оказывались за решеткой, и Джея такая перспектива не радовала. Поэтому он устроил свидание со своей издательницей и попросту кинул Миа, свалив на нее всю черную работу. И она повела себя как мужик, а он – как баба.

Лишь один вопрос не давал мне покоя: что Отис Паркер делал в своем кабинете в такую рань? Это не было случайностью. Не могло быть, если вся операция спланирована заранее.

Я вернулся к предположению, что у Отиса Паркера на утро была назначена встреча. Но с кем? И почему Скотт не знал об этом?

Или все-таки знал.

– Я буду на складе, – сказал я Рурку. – Глаз не спускай с этих двоих. И дай мне знать, когда подъедет машина.

Услышав мои слова, Миа спохватилась:

– А где же «скорая»?

– Не знаю. Наверное, застряла в пробке.

Она уставилась на меня и вдруг выпалила:

– Сукин сын! Ты меня обманул!

– Но сначала вы попытались обмануть меня.

– Ты… вы…

Я мысленно порадовался, что на ней наручники. Рурк положил ей руку на плечо и усадил обратно в кресло.

Тем временем Джей либо услышал обрывки нашей милой беседы, либо почувствовал какой-то подвох. Он решительным шагом подошел ко мне и спросил:

– Почему врачей до сих пор нет?

– Отису Паркеру уже не нужна медицинская помощь, – сознался я.

Джей посмотрел на меня так же ошарашенно, как и в тот раз, когда я объявил, что Отис жив.

Людям не нравится, когда их водят за нос, и Миа произнесла речь. Сладкий голосок остался в прошлом, теперь она ругалась не хуже коренной жительницы Нью-Йорка. Славная девочка.

Джей Лоуренс почти оправился от потрясения.

– Вы… – попытался он что-то донести до меня, – это не… это недопустимо.

– Эй, послушайте, мне просто показалось, что он пришел в себя. Я все-таки не врач.

– Но вы… вы сказали, что он говорил с вами…

– Все правильно. Говорил, а потом умер. Послушайте, Джей, это же прекрасный эпизод для вашей новой книги. Я имею право говорить неправду. А вы имеете право хранить молчание.

– Я звоню своему адвокату.

– Это тоже ваше право. А пока я арестую вас за предварительный сговор с целью убийства. – Я передал Рурку свои наручники и сказал: – Надень это на него.

А сам отправился на склад.

Патрульный Симмонс болтал с кем-то по мобильнику, а Скотт сидел за столом и читал книгу. Вероятно, пособие «Как опубликовать роман» для чайников.

Я уселся напротив Скотта и спросил:

– Почему мистер Паркер пришел сегодня так рано?

Скотт отложил книгу.

– Не знаю. Думаю, чтобы подготовить какие-то документы.

– Но он не говорил вам, что придет рано?

– Нет… я не знал, что он будет здесь.

– Но он попросил вас прийти пораньше.

– Да…

– Но не говорил, что и сам тоже придет.

– Э-э-э… наверное, все-таки говорил.

– Но вы мне об этом не сообщили и не отметили в своих показаниях.

Патрульный Симмонс выключил телефон и занял позицию за спиной у Скотта. Это уже становилось интересным.

Скотт между тем совсем раскис, дернул кадыком и произнес вмиг ослабевшим голосом:

– Я… наверное, я просто забыл.

– И не вспомнили даже тогда, когда увидели свет в кабинете?

– Да… то есть вспомнил… он говорил, что может прийти.

– Кто принес пять коробок с книгами в кабинет?

– Я.

– Когда?

– Вчера вечером.

– Почему именно вчера вечером?

– Так ведь… Джей Лоуренс должен был подписать их… мистер Паркер предпочитал, чтобы авторы подписывали книги в его кабинете.

– Джей Лоуренс должен был прийти не раньше десяти утра.

– Да, но… не знаю… я сделал так, как мне велели.

– И к какому часу мистер Паркер ожидал Джея Лоуренса?

– К десяти.

– Нет. Отис Паркер думал, что Джей Лоуренс придет очень рано. Примерно к семи тридцати или к восьми утра. Вот почему он попросил, чтобы вы принесли коробки накануне вечером, и сам пришел в такую рань.

Скотт не ответил, и я задал новый вопрос:

– Кто написал ту записку на стене, в которой указано время: десять утра?

– Я. Как раз в это время он и должен был прийти.

Настала моя очередь врать.

– Миссис Паркер, – начал я, – только что сказала мне, что муж собирался прийти в магазин раньше обычного, чтобы встретиться с Джеем Лоуренсом.

– Э-э-э… я об этом не знал.

– Мистер Паркер ничего вам не объяснил, когда попросил занести книги в кабинет?

– Мм… я не…

– Хватит пудрить мне мозги, Скотт! – прикрикнул я на него и обрисовал ситуацию: – Два человека так низко пали, что сделались убийцами. Третий, имеющий к этому отношение, будет государственным свидетелем в суде. Выбирайте сами, кем вы хотите быть?

Он чуть не задохнулся – от возмущения или от чего-то еще, – и я попросил Симмонса:

– Дай ему воды.

Симмонс взял бутылку со стеллажа и поставил на стол.

– Пейте, – сказал я Скотту.

Дрожащей рукой он открутил крышку, сделал глоток и глубоко вздохнул.

Я решил еще раз попытать счастья.

– Миссис Паркер сказала мне, что встретила вас здесь вчера вечером, уже после того, как мистер Паркер ушел домой.

Он снова вздохнул:

– Я… она просила, чтобы я дождался ее здесь.

– И еще она просила, чтобы вы помогли ей проделать кое-какие операции с мебелью в кабинете ее мужа.

Он кивнул.

– И вы согласились.

Скотт опять кивнул.

– Вы понимали, зачем это нужно?

– Нет.

– Попробуйте ответить еще раз. Мне нужен правдивый свидетель обвинения.

Он снова глотнул воды.

– Я говорил ей… что это может быть опасно и…

– Еще одна попытка.

– Я… не знал… она велела не задавать вопросов…

– Что она пообещала вам?

Скотт прикрыл глаза и ответил:

– Десять тысяч. Но я отказался.

– Вот как? Вы хотели больше?

Он не ответил.

Я обдумал его слова.

– А потом вы вместе с ней пили в его кабинете?

Он кивнул.

– На диване?

– Да…

Неплохая сделка. Он получает десять тысяч баксов, пьет виски своего хозяина и трахает его жену на его диване. И за все это он должен всего лишь чуть наклонить книжный шкаф, чтобы Миа Паркер вытащила клинья. Кто бы отказался от такого предложения? Ну хорошо, Джей Лоуренс отказался, но он был старше и умнее, к тому же и без того трахал Миа Паркер. Кроме всего прочего, он просто струсил.

Я встретился взглядом с Симмонсом, и тот недоверчиво покачал головой.

Повторюсь, я всякое повидал на своем веку, но каждое новое дело поражает, как в первый раз.

Скотт безучастно смотрел в пустоту, возможно думая о Миа Паркер на диване. Или о том, что тогда это казалось хорошей идеей.

Если не брать в расчет деньги, получается то, что я называю членопреступлением. Этот приятель никогда не доводит до добра.

У меня мелькнула еще одна мысль, и я спросил Скотта:

– Она обещала, что Джей Лоуренс поможет опубликовать ваш роман?

Он удивился, что я знаю и это. На самом деле я не знал, но все сходилось.

Скотт нервно крутил в руках теперь уже пустую бутылку.

– Я не знал, что она задумала… честное слово, не знал.

– Все правильно. Значит, вы впустили ее утром, приблизительно в семь тридцать.

Скотт кивнул.

– Мистер Паркер уже был здесь.

Он кивнул еще раз.

– Он сказал вам, что его жена приехала повидаться с Джеем Лоуренсом, своим давним другом из Города ангелов.

– Да…

– Она поднялась в кабинет, и они вместе стали ждать Лоуренса.

Он снова кивнул.

– А вы пошли… куда вы пошли?

– На задний двор.

– И не слышали грохота?

Он опять прикрыл глаза и выдавил:

– Нет.

– Во сколько вы вернулись на склад?

– Примерно… в семь сорок пять.

– Потом вы отнесли какие-то книги к прилавку, как и написано в ваших показаниях, и позвали мистера Паркера.

Он кивнул.

– Ответа вы не дождались. И поняли, что она уже ушла. А он? Вы подумали, что он в ванной? Или под шкафом?

Я тоже не дождался ответа.

– Вы действительно поднимались по лестнице?

– Да… я ведь не знал… клянусь вам, я не знал, что она…

– Все правильно. Клинья понадобились ей для другого проекта. И она подарила вам за помощь десять тысяч баксов и себя в придачу. И еще объяснила, что вы должны сделать сегодня утром.

Он опять не ответил.

Я взглянул на часы: одиннадцать двадцать девять. Самое время для ланча. Я встал и сказал Скотту:

– Вы арестованы за соучастие в убийстве.

По моему сигналу Симмонс достал наручники.

– Встаньте, – сказал он Скотту.

Тот поднялся на нетвердых ногах, и Симмонс защелкнул ему руки за спиной.

– Зачитай ему его права, – велел я Симмонсу и направился к двери.

Потом вдруг остановился и оглянулся на Скотта. Мне было почти жаль этого парня. Дурацкая работа, противный хозяин, возможно, проблемы с деньгами. Он мечтал вернуться в колледж и стать одним из тех парней, что подписывают свои книги. И тут он встретился с другими людьми, такими же бедными и несчастными, как он сам, – с Миа и Джеем. Разумеется, он не мог просто сказать Миа «нет» и позвонить в полицию. Он сделал неправильный выбор, и вот теперь один из его знакомых мертв, двух других надолго упекут за решетку, а сам Скотт, если ему повезет и он не передумает сотрудничать со следствием, выйдет на свободу годам к тридцати, повзрослевший и поумневший. Мне захотелось дать ему совет, подсказать какую-нибудь мудрость, которая будет направлять его в жизни. Обдумав несколько вариантов, я сказал:

– Никогда не связывайтесь с женщиной, у которой еще больше проблем, чем у вас.

Мобильник зазвонил как раз в тот момент, когда я выходил из магазина. Это был лейтенант Руис.

– Вообще-то, я жду твоего звонка, Джон, – сказал он.

– Извини, шеф.

– Ну что там у тебя?

– Трое арестованных. Вдова покойного – за умышленное убийство, ее бойфренд – за преступный сговор, и тот продавец, что нашел труп, – за соучастие.

– Без дураков?

– А разве я когда-нибудь тебе врал?

– Признались или только подозреваются?

– Признались.

– Ты неплохо поработал.

– Спасибо, что заметил.

– Ты вернешься сегодня на работу?

– Только после ланча.

На этом разговор закончился. Я посмотрел на Миа Паркер и Джея Лоуренса, сидевших рядышком в креслах, притихших, с полицейскими браслетами на руках. Наконец-то они были вместе, но сомневаюсь, что они многое хотели сказать друг другу. Почему-то мне казалось, что их свадьба так и не состоится. Еще я подумывал о том, не сообщить ли господину литератору, что его подружка переспала с продавцом, чтобы тот сделал работенку вместо Джея. Но это вряд ли обрадовало бы его, а он и так был не очень радостный. С другой стороны, она бы тогда больше не заикалась про его шашни с издательницей. В конце концов я подавил в себе желание ворошить чужое дерьмо и оставил их покое. Они и так обо всем узнают на предварительном слушании.

Пока мы ждали полицейские машины, я попросил Джея Лоуренса подписать мне книгу. Он любезно согласился, и я взял с витрины его роман.

Наручники мешали ему как следует держать «шарпи», и я открыл для него книгу.

– Джону, – продиктовал я, – величайшему сыщику со времен Шерлока Холмса.

Лоуренс неловким движением черкнул что-то на бумаге.

– Спасибо. И не держите на меня зла, – сказал я и положил тридцать долларов в кассу.

Когда преступников увезли, я открыл книгу и прочитал: «Иди ты в задницу, Джон. Джей Лоуренс».

Что ж, возможно, когда-нибудь этот автограф будет стоить немалых денег.