Ленин был врагом царей, помещиков и капиталистов, врагом угнетателей.

Ленин был самым близким другом рабочих и работниц, крестьян и крестьянок, другом всех трудящихся.

Ленин был другом угнетённых народов, звал их на борьбу.

Ленин вёл всю жизнь миллионы рабочих и крестьян на борьбу против гнёта, за волю, за землю, за лучшую долю.

Ленин всю жизнь работал над созданием Коммунистической партии, которая должна была указывать всем рабочим и крестьянам путь борьбы, идти в этой борьбе в первых рядах.

Ленин поднял борьбу против мировой грабительской войны, затеянной царями и капиталистами. Он звал трудящихся всех воюющих стран заключить братский союз. Он звал их восстать против тех, кто затеял эту войну.

Ленин помог восставшим рабочим и крестьянам своей родной страны взять власть, добиться мира, взять землю, фабрики и заводы. Он помог республике рабочих и крестьян защититься от врагов.

Ленин звал трудящихся всех стран сплачиваться, организоваться около боевого международного союза рабочих — 3-го Интернационала.

Ленин звал взявших власть рабочих и крестьян сообща строить сытую, здоровую, просвещённую, светлую жизнь — социализм.

1. Крепить и дальше братский союз рабочих и крестьян.

2. Крепить и улучшать их власть — власть Советов.

3. Теснее смыкаться около Коммунистической партии.

4. Быть верными международному союзу трудящихся.

5. Бороться с темнотой, вооружаться знаниями.

6. Общими усилиями поднимать хозяйство страны.

7. Объединять свои мелкие хозяйства через кооперацию.

8. Организовывать сообща во всём лучшие порядки.

1924 г. Печатается по рукописи.

В числе старых товарищей, встретивших Ленина в день его приезда, был слепой ветеран русского социал-демократического движения, рабочий, имя которого хорошо знакомо многим петербургским пролетариям, Василий Андреевич Шелгунов. Рука об руку с Шелгуновым начинал свою практическую социал-демократическую работу Ленин в Петербурге. Было это в 1894 г. (первый раз Ленин был арестован в 1887 г.‚ но практически стал работать в массовом социал-демократическом движении с 1894 г.). Не было тогда рабочих митингов и манифестаций, не было ещё комитетов партии, не было самой партии (первый съезд её состоялся в 1898 г.‚ и почти все члены съезда — их было несколько человек — были арестованы после съезда)‚ — были отдельные сознательные рабочие. Из этих сознательных рабочих Шелгунов организовал небольшой кружок за Невской заставой, где он вёл среди рабочих энергичную организаторскую и пропагандистскую работу. В этот кружок ездил каждое воскресенье Ленин разъяснять «Капитал» Маркса, знакомить товарищей-рабочих с основами марксизма. О социал-демократических газетах не было и помину в то время. Решено было выпустить листок. Написал этот листок Ленин, обсудили и исправили его сообща в рабочем кружке, отгектографировали в четырёх экземплярах и распространили на Семянниковском заводе. Деятельное участие во всём этом принимал Иван Васильевич Бабушкин. Это имя должны знать русские рабочие. Рабочий Семянниковского завода, он принадлежал к числу наиболее сознательных и энергичных рабочих того времени. На него и на Петра Морозова, другого петербургского рабочего, указывал депутат Петровский как на своих первых учителей. С Иваном Васильевичем обсуждал потом Ленин план уехать за границу и там поставить нелегальную газету «Искра», чтобы дать возможность русским рабочим слышать свободное слово, иметь свою газету, которая бы освещала с классовой точки зрения все текущие события. В «Искре» Иван Васильевич принимал самое энергичное участие, он собирал рабочие корреспонденции со всего Московского промышленного района, особенно много корреспонденций было из Иваново-Вознесенска, Орехово-Зуева и других мест. Благодаря ему главным образом стали рабочие этих районов смотреть на «Искру» как на свою газету. Скоро пришлось Бабушкину перейти на нелегальное положение, потом уехать в Екатеринослав, где он и был арестован, бежал из тюрьмы, ездил за границу для свидания с редакцией «Искры», снова поехал на работу, был арестован и сослан в Сибирь и там в 1905 г. расстрелян карательным отрядом с семерыми товарищами на краю вырытой могилы. Такова судьба того товарища, с которым начинал Ленин работу в Петербурге.

В 1895 г. Ленин ездил за границу повидаться с группой «Освобождение труда», столковаться с Плехановым, Аксельродом, Засулич о постановке дальнейшей работы. За социал-демократическую работу в Питере, а также за попытку издать в Петербурге нелегальную газету был он арестован. В тюрьме он писал популярные брошюры и передавал их на волю. В Сибири продолжал он писать и сплачивать товарищей для дальнейшей работы. Там был составлен им, совместно с 17 другими ссыльными социал-демократами, ответ на ходившее тогда по рукам изложение задач рабочего движения, так называемое Credo (кредо — символ веры), составленное Кусковой и Прокоповичем. В этом Credo развивалась та точка зрения, что рабочие должны заниматься только экономической борьбой, политическое же руководство следует предоставить интеллигенции. С этой, довольно распространённой тогда точкой зрения тогдашние «искровцы» повели непримиримую борьбу.

В 1900 г. Ленин поехал за границу, чтобы там вместе с Мартовым, Потресовым и группой «Освобождение труда» издавать нелегальную политическую рабочую газету «Искра». О значении «Искры» говорить не приходится. «Искра» создала Российскую социал-демократическую рабочую партию. Кроме Бабушкина в ней принимали участие ряд других видных рабочих, в том числе Михаил Заводский, организатор каприйской школы, потом перешедший от вперёдовцев к большевикам. Усилиями «Искры» в 1903 г. и был созван II партийный съезд, на котором была принята программа партии и на котором произошёл раскол партии. По внешности раскол произошёл из-за первого пункта устава: кто может быть членом партии — и из-за выборов в центральные учреждения, по сути же дела речь шла о том, вести ли партии ту активную революционную политику, которую вела старая «Искра», или встать на путь компромиссов, приспособляемости, отступления от последовательной классовой политики. Дальнейшая история партии с полной ясностью выявила, из-за чего шла борьба на II съезде.

Из 50 членов этого съезда было лишь трое рабочих, все они были тогда большевиками; один из них, Шотман, петербургский рабочий, и теперь принимает самое активное участие в деятельности партии и является видным её членом.

Ту точку зрения, которую Ленин защищал на II съезде по аграрному вопросу, он развил в популярной брошюре «К деревенской бедноте».

Скоро «Искра» перешла в руки меньшевиков, а большевики стали издавать, тоже за границей, рабочую газету «Пролетарий».

1904 и 1905 годы были годами нарастающего революционного движения. «Пролетарий» получал до 300 писем в месяц; громадное большинство их принадлежало рабочим.

В декабре 1905 г. Ленин вернулся в Россию продолжать уже на родине делать ту работу по сплочению передового, сознательного авангарда рабочего класса, по пробуждению к сознательности широких масс, которую он вёл из-за границы. Но, приехав в Россию, он лишь два дня смог прожить легально. Царское правительство сразу же организовало на него облаву. Приходилось менять паспорта, скитаться по чужим квартирам. В 1907 г. пришлось перебраться в Финляндию, в Куоккалу, где устраивались постоянные совещания с партийными работниками и организациями, а в 1908 г. «ближнюю» эмиграцию пришлось переменить на «дальнюю», т. е. из Финляндии опять скрыться в Швейцарию.

Тяжелы были годы реакции. Партия всё больше уходила в подполье, интеллигенция разбегалась, изменяла, оппортунизм охватывал ряды оставшихся. При таких условиях, чтобы отстоять революционный характер партии, приходилось вести самую ожесточённую фракционную борьбу. Надо было в годы разрухи не дать свернуть старое знамя, держать его поднятым. Именно этими создавшимися политическими условиями, необходимостью отстоять линию объясняется та острая фракционная борьба, которой окрашена история Российской социал-демократической партии. В России слой мелкой буржуазии особенно велик. Мелкая буржуазия часто идёт за пролетариатом, но идёт нерешительно, колеблясь, легко отступая перед препятствиями. В рядах российской социал-демократии немало прослоек, охваченных этой мелкобуржуазной психологией. Чтобы удержаться на высоте точки зрения передового отряда пролетариата, нужна борьба с этими колеблющимися, нерешительными элементами.

В 1910 г. удалось поставить в Петербурге большевистскую еженедельную газету «Звезда». Поставил газету член III Государственной думы Полетаев. Он же наладил и ежедневную газету «Правда». В этом его громадная заслуга. Он входит в хозяйственную комиссию и теперешней «Правды»[1]. При каких условиях приходилось существовать «Правде» — видно из одного письма Полетаева, где он описывал, как травит царское правительство «Правду». Каждую ночь являлась в газету полиция. Дело дошло до того, что никто из служащих, никто из корректоров не хотел на ночь оставаться в «Правде». Приходилось Полетаеву, который, как член Думы, пользовался неприкосновенностью, просиживать ночи в «Правде», причём роль корректора исполнял его десятилетний сынишка. «Потом, — писал Полетаев, рассказывая, как рабочие, дождавшись первых экземпляров «Правды», брали её и уносили из типографии до прихода полиции, — приходит полиция громить стереотипы, а мы с Минькой идём спать…»

Ленские события всколыхнули народные массы. Вспыхнувшее стихийное движение показало, что годы реакции, когда такая значительная часть интеллигенции покинула партию, укрепили в массах классовое самосознание, выковали в них могучую волю к борьбе. Масса выросла. Поднявшаяся волна рабочего движения вынесла на своём хребте и «Правду». Рабочие сделали её своей газетой. На их деньги она существовала, они её распространяли, они в неё писали, они поставляли редакторов, готовых идти на отсидку. И никакая провокация не могла затемнить рабочего характера «Правды», не могла разрушить дела рабочих.

Не могла провокация свести на нет и той колоссальной работы, которую проделала для пробуждения сознания рабочих, для организации рабочих социал-демократическая рабочая фракция IV Думы. Пусть в рядах её находился предатель Малиновский, пусть каждый шаг каждого её члена стерёгся провокаторами, самоотверженная работа Петровского, Муранова, Бадаева, Шагова‚ Самойлова делала своё дело. Эти люди отдавали себя целиком партийной работе. На них легло почти непосильное бремя. Но разве можно умалять значение их работы для рабочего движения?

Чтобы регулярно сотрудничать в «Правде» и ближе быть к практической работе, редакция центрального органа перебралась в Австрию, в Краков. Ленин, Зиновьев, Каменев ежедневно писали в «Правду», петербургские и провинциальные работники приезжали в Краков для совместного обсуждения партийных дел.

Разразилась война. «Правда» была закрыта, Ленин арестован австрийскими властями и заподозрен в русском шпионстве, потом выпущен благодаря вмешательству австрийской социал-демократии, указавшей, что нелепо обвинять члена Интернационала в шпионстве. (Ленин был с 1907 по 1912 г. членом Международного социалистического бюро.) Попав в Швейцарию, Ленин и Зиновьев сразу же заняли интернационалистскую точку зрения, которую стали развивать в центральном органе партии «Социал-демократе», указывая на империалистский характер настоящей войны, резко критикуя позицию тех социал-демократов (русских, немецких, французских, английских и т. д.)‚ которые встали на сторону своих правительств и покинули классовую точку зрения. В Интернационале они повели самую энергичную борьбу против того идейного развала, который внесла в ряды социал-демократии война, и делали всё возможное, чтобы сплотить силы тех социалистов всех стран, которые остались верны интернациональному знамени. Когда до Швейцарии дошла весть о русской революции, первой мыслью было немедленно ехать в Россию, чтобы там продолжать ту работу, которой отдана была вся жизнь, и уже в условиях свободной России отстаивать свои взгляды. Очень скоро выяснилось, что ехать через Англию нет никакой возможности. Тогда среди эмигрантов возникла мысль получить при посредстве швейцарских товарищей пропуск через Германию.

Конечно, германское правительство, давая пропуск, исходило из той точки зрения, что революция — величайшее несчастье для страны и что революционеры-интернационалисты, вернувшись в Россию, будут содействовать этому несчастью. Так смотрят на дело все буржуазные правительства. Социалисты смотрят на дело иначе, для них точка зрения буржуазных правительств необязательна. Вот почему большевики решили воспользоваться возможностью проехать через Германию, независимо от того, из каких бы соображений ни исходило при этом германское правительство. Во вторник 9 мая из Швейцарии приехало свыше 200 эмигрантов, проехавших через Германию, в том числе вождь меньшевиков Мартов, вождь социалистов-революционеров Натансон и др. Этот проезд ещё и ещё раз доказал, что из Швейцарии нет другого надёжного пути, кроме как через Германию. В «Известиях Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов» (№ 32 от 5 апреля) помещён доклад Ленина и Зиновьева об их проезде через Германию и названы имена тех социалистов двух нейтральных стран (Швейцарии и Швеции), которые удостоверили подписью своей, что поездка через Германию вызвана была необходимостью и что никаких, сколько-нибудь предосудительных, сношений с немецким правительством при этом не было[2].

Петербургский пролетариат устроил торжественную встречу Ленину, потому что знал его прошлую деятельность, знал, за что он приехал бороться. С бешеной злобой обрушилась вся буржуазия, все тёмные силы на Ленина. Всю свою затаённую ненависть к поднимающимся к власти народным массам вылили они на Ленина. Для них он был олицетворением того перехода власти к рабочим, который грозит всему существующему порядку, всем привилегиям сытых и так недавно ещё господствовавших. Кто был на Невском 21 апреля, видел эту озлобленную толпу котелков, белоподкладочников, нарядных женщин, видел, как мрачно глядели они на демонстрантов-рабочих, тому ясно было, что это толпа утопающих, хватающихся, как за последнюю соломинку, за Временное правительство. И из уст в уста среди этой толпы передавался рассказ о том, как Ленин при помощи германского золота подкупил всех рабочих, которые все за него. Выходило так, что не только Ленин подкуплен германским правительством, подкуплены и все рабочие. «Долой бы всех этих мерзавцев-социалистов»‚ — горячится какой-то краснощёкий, упитанный котелок. Класс против класса! Ленин — с тем классом, передовым борцом которого он был всю жизнь.

Товарищи! То, что я буду говорить, меньше всего будет напоминать какую-нибудь парламентскую речь. Но так как я говорю к представителям республик трудящихся, к близким, дорогим товарищам, которым предстоит строить жизнь на новых началах, то поэтому, товарищи, думается, я не должна связывать себя никакими условностями.

Товарищи‚ за эти дни, когда я стояла у гроба Владимира Ильича, и передумывала всю его жизнь, и вот что я хочу сказать вам. Сердце его билось горячей любовью ко всем трудящимся, ко всем угнетённым. Никогда этого он не говорил сам, да и я бы, вероятно, не сказала этого в другую, менее торжественную минуту. Я говорю об этом потому, что это чувство он получил в наследие от русского героического революционного движения. Это чувство заставило его страстно, горячо искать ответа на вопрос: каковы должны быть пути освобождения трудящихся? Ответы на свои вопросы он получил у Маркса. Не как книжник подошёл он к Марксу. Он подошёл к Марксу как человек, ищущий ответов на мучительные, настоятельные вопросы. И он нашёл там эти ответы. С ними пошёл он к рабочим.

Это были 90-е годы. Тогда он не мог говорить на митингах. Он пошёл в Петроград, в рабочие кружки. Пошёл рассказывать то, что он сам узнал у Маркса, рассказать о тех ответах, которые он у него нашёл. Пришёл он к рабочим не как надменный учитель, а как товарищ. И он не только говорил и рассказывал, он внимательно слушал, что говорили ему рабочие. И питерские рабочие говорили ему не только о порядках на фабриках, не только об угнетении рабочих. Они говорили ему о своей деревне.

В зале Дома союзов, у гроба Владимира Ильича, я видела одного из рабочих, который был тогда в кружке у Владимира Ильича. Это тульский крестьянин. И вот этот тульский крестьянин, рабочий Семянниковского завода говорил Владимиру Ильичу: «Тут, — говорит, — в городе, мне всё трудно объяснять, пойду я в свою Тульскую губернию и скажу всё, что вы говорите; я скажу своим родным, другим крестьянам. Они мне поверят. Я ведь свой. И тут никакие жандармы нам не помешают».

Мы вот теперь много говорим о смычке между рабочими и крестьянами. Эта смычка, товарищи, дана самой историей. Русский рабочий одной стороной своей рабочий, а другой стороной — крестьянин. Работа среди питерских рабочих, разговоры с ними, внимательное прислушивание к их речам дали Владимиру Ильичу понимание великой мысли Маркса, той мысли, что рабочий класс является передовым отрядом всех трудящихся и что за ними идут далее трудящиеся массы, все угнетённые, что в этом его сила и залог его победы. Только как вождь всех трудящихся рабочий класс может победить. Это понял Владимир Ильич, когда он работал среди питерских рабочих. И эта мысль, эта идея освещала всю дальнейшую его деятельность, каждый его шаг. Он хотел власти для рабочего класса. Он понимал, что рабочему классу нужна эта власть не для того, чтобы строить себе сладкое житьё за счёт других трудящихся; он понимал, что историческая задача рабочего класса — освободить всех угнетённых, освободить всех трудящихся. Эта основная идея наложила отпечаток на всю деятельность Владимира Ильича.

Товарищи представители советских республик, республик трудящихся! К вам обращаюсь я и прошу эту идею Владимира Ильича особенно близко принять к сердцу.

Я хочу сказать, товарищи, последние несколько слов. Товарищи, умер наш Владимир Ильич, умер наш любимый, наш родной.

Товарищи коммунисты, выше поднимайте дорогое Ленину знамя, знамя коммунизма!

Товарищи рабочие и работницы, товарищи крестьяне и крестьянки, трудящиеся всего мира, смыкайтесь дружными рядами, становитесь под знамя Ленина, под знамя коммунизма!

О Владимире Ильиче очень много пишут теперь. В этих воспоминаниях Владимира Ильича часто изображают каким-то аскетом, добродетельным филистером-семьянином. Как-то искажается его образ. Не такой он был. Он был человеком, которому ничто человеческое не чуждо. Любил он жизнь во всей её многогранности, жадно впитывал её в себя.

Расписывают нашу жизнь как полную лишений. Неверно это. Нужды, когда не знаешь, на что купить хлеба, мы не знали. Разве так жили товарищи эмигранты? Бывали такие, которые по два года ни заработка не имели, ни из России денег не получали, форменно голодали. У нас этого не было. Жили просто, это правда. Но разве радость жизни в том, чтобы сытно и роскошно жить? Владимир Ильич умел брать от жизни её радости. Любил он очень природу. Я не говорю уже о Сибири, но и в эмиграции мы уходили постоянно куда-нибудь за город подышать полной грудью, забирались далеко-далеко и возвращались домой опьяневшие от воздуха, движения, впечатлений. Образ жизни, который мы вели, значительно отличался от образа жизни других эмигрантов. Публика любила бесконечные разговоры, перебалтыванье за стаканом чаю, в клубах дыма. Владимир Ильич от такого перебалтыванья ужасно уставал и всегда ладил уйти на прогулку. Помню, в первый год нашей эмигрантской жизни в Мюнхене мы взяли однажды на прогулку Мартова и Анну Ильиничну, чтобы показать им наше любимое место — дикий берег Изара, куда нужно было продираться через какие-то кусты. Они через полчаса у нас так изустали и разворчались, что мы поторопились переправить их на лодке в культурную часть города и уж без них пошли на «наше» место. Даже в Лондоне мы ухитрялись выбираться на лоно природы, а из этого прокопчённого дымом, обволочённого туманом чудища это не так-то легко, особенно когда не хочешь истратить больше полутора пенсов на омнибус.

Потом, когда у нас в Швейцарии завелись велосипеды, круг наших прогулок значительно расширился. Помню, как однажды в Лондоне Вера Ивановна Засулич возмущённо сказала какому-то товарищу, который предполагал, что Ильич только и делает, что сидит в Британском музее, и очень удивился, что тот собирается на прогулку: «Ведь он же страстно любит природу!» Помню, я тогда подумала: «А ведь это правда».

Любил Ильич ещё наблюдать быт. Куда-куда мы ни забирались с ним в Мюнхене, Лондоне и Париже. Он любил вычитывать объявления о разных собраниях социалистов в пригородах, в маленьких кафе, в английских церквах. Он хотел видеть жизнь немецкого, английского, французского рабочего, слышать, как он говорит не на больших собраниях, а в кругу близких товарищей, о чём он думает, чем он живёт. На каких только предвыборных собраниях в Париже мы не бывали! Мы знали быт рабочих той страны, в которой жили, лучше, чем его знали обычно эмигранты. Помню, в Париже была у нас полоса увлечения французской революционной шансонеткой. Познакомился Владимир Ильич с Монтегюсом, чрезвычайно талантливым автором и исполнителем революционных песенок. Сын коммунара, Монтегюс был любимцем рабочих кварталов. Ильич одно время очень любил напевать его песню: «Salut a` vous, soldats de 17» («Привет вам, солдаты 17 полка», — это было обращение к французским солдатам, отказавшимся стрелять в стачечников). Нравилась Ильичу и песня Монтегюса, высмеивавшая социалистических депутатов, выбранных малосознательными крестьянами и за 15 тысяч франков депутатского жалованья продающих в парламенте народную свободу… У нас началась полоса посещения театров. Ильич выискивал объявления о театральных представлениях в предместьях Парижа, где объявлено было, что будет выступать Монтегюс. Вооружившись планом Парижа, мы добирались до отдалённого предместья. Там смотрели вместе с толпой пьесу, большей частью сентиментально-скабрезный вздор, которым так охотно кормит французская буржуазия рабочих, а потом выступал Монтегюс. Рабочие встречали его бешеными аплодисментами, а он, в рабочей куртке, повязав шею платком, как это делают французские рабочие, пел им песни на злобу дня, высмеивал буржуазию, пел о тяжёлой рабочей доле и рабочей солидарности. Толпа парижских предместий — рабочая толпа, она живо реагирует на всё: на даму в высокой модной шляпке, которую начинает дразнить весь театр, на содержание пьесы. «Ах ты, подлец!» — кричит рабочий актёру, изображающему домовладельца, требующего от молоденькой квартирантки, чтобы она отдалась ему. Ильичу нравилось растворяться в этой рабочей массе. Монтегюс выступал раз на одной из наших русских вечеринок и долго, до глубокой ночи, он сидел с Владимиром Ильичём и говорил о грядущей мировой революции. Сын коммунара и русский большевик — каждый мечтал об этой революции по-своему. Во время войны Монтегюс стал писать патриотические песни.

Другая полоса была — это посещение предвыборных собраний, куда рабочие приходили с ребятами, которых не на кого оставить дома. Слушали ораторов, смотрели, что задевает, электризует толпу, любовались на могучую фигуру рабочего-кузнеца, с восторгом глядевшего на оратора, и на прильнувшую к нему полудетскую фигуру сына-подростка, впившегося в оратора, как и отец, всем своим существом. Мы слушали социалистического депутата, как он говорит перед рабочей аудиторией, а потом шли слушать его на собрание интеллигенции, чиновников и видели, как большие и зажигательные идеи, от которых трепетала рабочая аудитория, тускнели, рядились оратором в приемлемый для мелкой буржуазии цвет. Ведь надо же отвоевать побольше голосов! И, возвращаясь с собрания, Ильич мурлыкал монтегюсовскую песенку о социалистическом депутате: «T'as bien dit, mon ga!»[4]

В Лондоне мы ходили в Гайд-парк слушать уличных ораторов. Один говорил о боге, другой — о том, как плохо живут приказчики, третий — о городах-садах. Ходили в Уайт-Чепль, еврейский квартал Лондона, и знакомились там с русскими матросами, еврейской беднотой, слушали её полные тоски и отчаяния песни. Шли в кружок, где юный английский социалист делал доклад о муниципальном социализме, а старый член партии, фигурировавший накануне в качестве социалистического попа на своеобразном богослужении в социалистической церкви «семи сестёр», объяснявший, что исход евреев из Египта надо понимать как прообраз исхода рабочих из царства капитализма в царство социализма, крыл юного докладчика за оппортунизм…

Уметь наблюдать жизнь, людскую жизнь, в её многогранности, и её своеобразных проявлениях, находить в ней созвучные своим переживаниям ноты — разве это не значит наслаждаться жизнью, разве это может уметь аскет?

Владимир Ильич любил людей. Он не ставил себе на стол карточки тех, кого он любил, как кто-то недавно описывал. Но любил он людей страстно. Так любил он, например, Плеханова. Плеханов сыграл крупную роль в развитии Владимира Ильича, помог ему найти правильный революционный путь, и потому Плеханов был долгое время окружён для него ореолом; всякое самое незначительное расхождение с Плехановым он переживал крайне болезненно. И после раскола внимательно прислушивался к тому, что говорил Плеханов. С какой радостью он повторял слова Плеханова: «Не хочу умереть оппортунистом». Даже в 1914 г., когда разразилась война, Владимир Ильич страшно волновался, готовясь к выступлению против войны на митинге в Лозанне, где должен был говорить Плеханов. «Неужели он не поймёт?» — говорил Владимир Ильич. В воспоминаниях П. Н. Лепешинского есть одно совершенно неправдоподобное место. Лепешинский рассказывает, как однажды Владимир Ильич сказал ему: «Плеханов умер, а вот я, я жив». Этого не могло быть. Был, вероятно, какой-нибудь другой оттенок, которого П. Н. [Лепешинский] не уловил. Никогда Владимир Ильич не противопоставлял себя Плеханову.

Молодые товарищи, изучая историю партии, вероятно, не отдают себе отчёта, что такое был раскол с меньшевиками.

Не только Плеханова любил Владимир Ильич, но и Засулич, и Аксельрода. «Вот ты увидишь Веру Ивановну, это кристально чистый человек», — сказал мне Владимир Ильич в первый вечер моего приезда в Мюнхен. Ореолом окружал он долгое время и Аксельрода.

Последнее время, незадолго уже перед смертью, он спрашивал меня про Аксельрода (указал его фамилию в газете, спросил «что»), просил спросить по телефону про него Каменева и внимательно выслушал рассказ. Когда я рассказала ему про А. М. Калмыкову и после этого он спросил «что», я уже знала, что он спрашивал про Потресова. Я ему рассказала и спросила: «Узнать подробнее?» Он отрицательно покачал головой. «Вот, говорят, и Мартов тоже умирает», — говорил мне Владимир Ильич незадолго до того момента, как у него пропала речь. И что-то мягкое звучало в его словах.

Личная привязанность к людям никогда не влияла на политическую позицию Владимира Ильича. Как он ни любил Плеханова или Мартова, он политически порвал с ними (политически порывая с человеком, он рвал с ним и лично, иначе не могло быть, когда вся жизнь была связана с политической борьбой), когда это нужно было для дела.

Но личная привязанность к людям делала для Владимира Ильича расколы неимоверно тяжёлыми. Помню, когда на втором съезде ясно стало, что раскол с Аксельродом, Засулич, Мартовым и др. неизбежен, как ужасно чувствовал себя Владимир Ильич. Всю ночь мы просидели с ним и продрожали. Если бы Владимир Ильич не был таким страстным в своих привязанностях человеком, не надорвался бы он так рано. Политическая честность — в настоящем, глубоком смысле этого слова‚ — честность, которая заключается в умении в своих политических суждениях и действиях отрешиться от всяких личных симпатий и антипатий, не всякому присуща, и тем, у кого она есть, она даётся не легко.

У Владимира Ильича был всегда большой интерес к людям, бывали постоянные «увлечения» людьми. Подметит в человеке какую-нибудь интересную сторону и, что называется, вцепится в человека. Помню двухнедельный «роман» с Натансоном, который поразил его своим организаторским талантом. Только и было разговору, что о Натансоне. Особенно вцеплялся Владимир Ильич в приезжих из России. И обычно под влиянием вопросов Владимира Ильича, заражаясь его настроением, люди, сами того не замечая, развёртывали перед ним лучшую часть своей души, своего я, отражавшуюся в их отношении к работе, её постановке, во всём их подходе к ней. Они невольно как-то поэтизировали свою работу, рассказывая о ней Ильичу. Страшно увлекался Ильич людьми, страшно увлекался работой. Одно с другим переплеталось. И это делало его жизнь до чрезвычайности богатой, интенсивной, полной. Он впитывал жизнь во всей её сложности и многогранности. Ну, аскеты не такие бывают.

Меньше всего был Ильич, с его пониманием жизни и людей, с его страстным отношением ко всему, тем добродетельным мещанином, каким его иногда теперь изображают: образцовый семьянин — жена, деточки, карточки семейных на столе, книга, ваточный халат, мурлыкающий котёнок на коленях, а кругом барская «обстановочка», в которой Ильич «отдыхает» от общественной жизни. Каждый шаг Владимира Ильича пропускают через призму какой-то филистерской сентиментальности. Лучше бы поменьше на эти темы писать.

Владимир Ильич ничего так не презирал, как всяческие пересуды, вмешательство в чужую личную жизнь. Он считал такое вмешательство недопустимым.

Когда мы жили в ссылке, Владимир Ильич не раз говорил об этом. Он говорил о необходимости тщательно отгораживаться от всяких ссыльных историй, возникающих обычно на почве пересудов, сплетен, чтения в чужих сердцах, праздного любопытства. Это — засасывающее мещанство, обывательщина.

В Лондоне в 1902 г. у Владимира Ильича был очень резкий конфликт с частью редакции «Искры», которая хотела судить одного товарища за его якобы неблаговидный поступок в ссылке. Разбирательство, естественно, было связано с грубым вмешательством в его личную жизнь. Владимир Ильич резко протестовал против этого, наотрез отказался от участия в этом безобразии, как он выражался. Его потом обвиняли в отсутствии чуткости…

Мне кажется, что требование не заезжать в чужую душу усердными руками было проявлением именно настоящей чуткости.

Я буду писать о детстве Владимира Ильича главным образом то, что слышала от него самого за время нашей совместной жизни. Правда, поглощённый революционной деятельностью, он мало как-то пускался в воспоминания — так, при случае что-нибудь расскажет, но мы были с ним люди одного поколения (я на год старше его), росли приблизительно в одной и той же среде, в среде так называемой «разночинной интеллигенции». Поэтому его воспоминания, хотя и отрывочные, мне говорили об очень многом.

Родился Владимир Ильич 22 апреля 1870 г. в приволжском городке Симбирске и прожил там до 17 лет. Это был губернский город, но, когда смотришь теперь на зарисовки улиц, домов, окрестностей Симбирска того времени, чувствуешь, какая тихая заводь это была в те годы. Не было там ни фабрик, ни заводов, не было даже железной дороги; ни телефонов, ни радио, конечно, не было.

Настоящая фамилия Ильича была Ульянов. Только много позже, став революционером, он стал писать по конспиративным соображениям под вымышленной фамилией Ленин, стали так его называть. Теперь Симбирск в память Ильича носит имя Ульяновск. Сейчас Ульяновск — главным образом учебный городок, много там учащейся молодёжи, есть там филиал ленинского музея.

Отец Владимира Ильича, Илья Николаевич, был простого звания, из астраханских мещан. Жил он в тяжёлых очень условиях, принадлежал к так называемому податному сословию, которому заграждён был путь к образованию. С семи лет он остался сиротой, и только благодаря помощи старшего брата, отдававшего последние гроши на его образование, благодаря необычайной талантливости и упорному труду удалось Илье Николаевичу «выйти в люди», кончить гимназию и Казанский университет в 1854 г. Он стал педагогом, сначала преподавал физику и математику в старших классах Пензенского дворянского института, потом был преподавателем в мужской и женской гимназиях в Нижнем Новгороде, затем в Симбирске был инспектором, а потом директором народных училищ[5]. Илья Николаевич кончил Казанский университет в разгар Крымской войны. Эта война вскрыла с особой силой всю гнилость крепостного права, ярко осветила всю дикость николаевского режима. Это было время, когда резко критиковалась крепостническая эпоха, крепостнический уклад, но революционное движение ещё не оформилось.

Чтобы понять до конца, каким человеком был Илья Николаевич, надо почитать «Современник», выходивший под редакцией Некрасова и Панаева, где сотрудничали Белинский, Чернышевский, Добролюбов. И старшая сестра Владимира Ильича — Анна Ильинична и сам Владимир Ильич вспоминали, как любил Илья Николаевич стихи Некрасова. Как педагог, Илья Николаевич особенно усердно читал Добролюбова. Педагогический фронт был в то время фронтом борьбы против крепостничества. Даль — автор «Толкового словаря живого великорусского языка» — ещё в 1856 г. резко высказывался против крестьянской грамотности. В школе царил самый бурсацкий режим; даже в гимназиях, куда принимались лишь дети дворян да служащих, практиковалась порка.

Известно, какую борьбу против крепостнической школы вёл Добролюбов. Он умер в 1861 г. 25-летним юношей. В 1857 г. была напечатана его статья «О значении авторитета в воспитании», посвящённая вопросу об авторитете учителя. Добролюбов сравнивал в этой статье авторитет при рабском, крепостническом укладе школы с авторитетом, который приобретает учитель, педагог благодаря уважению со стороны учеников. Добролюбов, цитируя Пирогова, писал там о роли убеждений: «…убеждения даются не легко: „только тот может иметь их, кто приучен с ранних лет проницательно смотреть в себя, кто приучен с первых лет жизни любить искренно правду, стоять за неё горою и быть непринуждённо откровенным — как с наставниками, так и с сверстниками“». И далее: «Дитя нередко жертвуется педагогическим расчётам. Вознёсшись на своего нравственного конька, воспитатель считает воспитанника своей собственностью, вещью, с которой он может делать, что ему угодно», при этом «упускает из виду одно весьма важное обстоятельство — действительную жизнь и природу детей, и вообще воспитываемых…»

Горячо, страстно восставал в этой статье Добролюбов против слепого, рабского, безусловного подчинения. «Нужно ли говорить о том губительном влиянии, какое производит привычка к безусловному повиновению на развитие воли?» — писал он.

В этой же статье, сказав о том, что при безусловном повиновении ребёнка необходима и безусловная непогрешимость воспитателя, Добролюбов писал: «Но даже если мы допустим, что воспитатель всегда может стать выше личности воспитанника (что и бывает, хотя, конечно, далеко, далеко не всегда) — то во всяком случае он не может стать выше целого поколения. Ребёнок готовится жить в новой сфере, обстановка его жизни будет уже не та, что была за 20–30 лет, когда получил образование его воспитатель. И обыкновенно воспитатель не только не предвидит, а даже просто не понимает потребностей нового времени и считает их нелепостью».

В этой статье Добролюбов подчёркивал правильные мысли профессора-хирурга, педагога Пирогова, но когда Пирогов пошёл на поводу у реакции и выдвинул в целях «воспитания законности» систему наказаний, в том числе и порку и исключение из школы, со всей страстностью стал клеймить его Добролюбов.

Некрасов, которого так любил отец Ленина, Илья Николаевич, в стихах «Памяти Добролюбова» писал о нём:

Добролюбов покорил и честное сердце Ильи Николаевича, и по определило работу Ильи Николаевича как директора народных училищ Симбирской губернии и как воспитателя своего сына — Ленина — и других своих детей, которые все стали революционерами.

До того времени как в Симбирской губернии начал работать Илья Николаевич, крестьянство этой губернии было почти сплошь безграмотно. Усилиями Ильи Николаевича число школ в губернии возросло до 450; громадную работу провёл он с учительством. Открытие школ делалось не просто приказом: приходилось ездить на места, трястись на телеге, ночевать на постоялых дворах, препираться с урядниками, созывать крестьянские сходы. Жадно слушал рассказы отца о деревне Ильич. Много слышал он о деревне ещё малышом от няни, которую он очень любил, от матери, которая тоже выросла в деревне.

Это заставляло Ильича с детства внимательно вглядываться в жизнь деревни, это наложило печать на всю его деятельность как революционера, это дало ему возможность, изучив марксизм, понять, что социализм может победить и в нашей отсталой России с её многочисленным разрозненным крестьянством, это дало ему возможность наметить правильный путь борьбы, привёдший к победе нашу великую родину.

Илья Николаевич рос в Астрахани, не отгороженный от жизни стеной, и он видел, как затоптаны были «инородцы»-калмыки. В своей деятельности, как директор народных училищ, Илья Николаевич особое внимание обращал на то, чтобы вооружить знаниями многочисленных «инородцев», как тогда их называли, населявших Симбирскую губернию.

В 1937 г. я получила письмо от чуваша-учителя Полево-Сундырской неполной средней школы Батыревского района Чувашской АССР Ивана Яковлевича Зайцева. Ему 77 лет. 55 лет уже учительствует он в чувашских школах. Имеет звание «героя труда», «отличника-просвещенца». Активный общественник. Вёл работу по ликвидации неграмотности и малограмотности, был председателем союза работников просвещения, был членом сельсовета, месткома и пр. Работал по сельскохозяйственной статистике, был инструктором во всех народных переписях, вёл работу на метеорологической станции и т. д.

Иван Яковлевич — сын батрака. С 8 до 13 лет пас гусей. Страстно хотелось ему учиться, и он бежал потихоньку от отца из дома, чтобы поступить в школу. Два дня пробирался до Симбирска и хотя опоздал к началу занятий, но всё же поступил в школу благодаря Илье Николаевичу Ульянову, пожалевшему мальчонку.

Иван Яковлевич Зайцев рассказывает, как однажды, в первый год его пребывания в школе, на урок арифметики пришёл Илья Николаевич Ульянов. Илья Николаевич вызвал его к доске; Зайцев хорошо решил и объяснил задачу. Илья Николаевич сказал: «Хорошо, иди на место!»

«После обеда, — рассказывает в своём письме Иван Яковлевич, — ученикам была дана самостоятельная письменная работа — сочинение. Учитель задал тему „Впечатление сегодняшнего дня“. При этом он объявил, что мы можем писать о любом случае из своей школьной жизни, который сами считаем особенно важным. Одним словом, о чём угодно.

Все ученики на несколько минут призадумались, подыскивая подходящую тему. Некоторые вспомнили довольно смешные случаи из школьной жизни, а другие старались выдумывать из головы. Мне не пришлось долго искать тему, так как у меня не выходило из головы посещение урока математики директором Ильёй Николаевичем и его объяснение плана решения задачи. Я и решил писать об этом.

Я написал: „Сегодня, в 9 часов утра, во время урока математики, пришёл к нам г. директор, Илья Николаевич. Вызвали меня к классной доске и задали задачу, в которой несколько раз повторялось слово "гривенник". Я записал задачу, прочитал её и стал планировать ход решения. Г. директор, Илья Николаевич, задал мне наводящие вопросы, и тут я заметил, что Илья Николаевич чуточку картавил и слово "гривенник" выговаривал "ггивенник". Это врезалось мне в голову и заставило думать: "Я ученик, и то умею правильно произносить звук |р|, а он, директор, такой большой и учёный человек, не умеет произносить звук |р|, а говорит |гг|"“.

Далее я писал о кое-какой мелочи и на этом кончил сочинение. Дежурный собрал тетради и сдал учителю В. А. Калашникову.

Через два дня, после обеда, на уроке должно было быть изложение прочитанной статьи. Нам роздали наши тетради. Все бросились смотреть отметки. Одни радовались, другие так себе, не выказывали ни радости, ни горя. Учитель Калашников умышленно оставил мою тетрадь у себя. Потом, швырнув мне тетрадь в лицо, с возмущением сказал: „Свинья!“

Я взял тетрадь, раскрыл её и увидел, что моё сочинение перечёркнуто красным крестом, а в конце его стоит отметка „0“ — ноль. Потом подпись. Я чуть не заплакал. Слёзы выступили из глаз. Я от природы был прост, наивен, впечатлителен и правдив. Таким я остался на всю жизнь.

Во время письменной работы в класс вошёл Илья Николаевич. Поздоровались и продолжали работу. Илья Николаевич ходил между партами, кое-где останавливался, наблюдая за работой. Дошёл и до меня. Увидел на моём прошлом сочинении красный косой крест и отметку ноль, положил одну руку мне на плечо, другой взял мою тетрадь, стал читать. Читает и улыбается. Потом подозвал учителя, спросил: „За что Вы, Василий Андреевич, наградили этого мальчика орденом красного креста и огромнейшей картошкой? Сочинение написано грамматически правильно, последовательно, и нет здесь ничего выдуманного, искусственного. Главное — написано искренно и вполне соответствует данной Вами теме“.

Учитель замялся, сказал, что в моём сочинении есть места, не совсем удобные для начальствующих, что будто он… Директор И. Н. Ульянов, не дав ему договорить, перебил его и сказал: „Это сочинение — одно из лучших. Читайте заданную Вами тему: "Впечатление сегодняшнего дня". Ученик написал именно то, что произвело на него наибольшее впечатление во время прошлого урока. Сочинение отличное“. Потом он взял мою ручку и в конце сочинения написал: „Отлично“ — и подписался: „Ульянов“.

Этот случай я никогда не забуду: его нельзя забыть. Илья Николаевич доказал, насколько он был добр, прост, справедлив».

Такое отношение Ильи Николаевича к нацменам не могло не повлиять на Ильича, который слушал, что говорил отец, что говорили другие. Владимир Ильич рассказывал мне как-то об отношении симбирских обывателей к нацменам: «начнут говорить о татарине, скажут презрительно „князь“, говорят об еврее — непременно скажут „жид“, о поляке — „полячишка“, об армянине — „армяшка“».

Ильич шёл по стопам отца: в старшем классе гимназии он целый год занимался с товарищем чувашом, отстававшим по русскому языку, чтобы подготовить его к поступлению в университет, и подготовил.

Но и на всю революционную деятельность Ильича повлияло это отношение Ильи Николаевича к нацменам: все знают, какую громадную работу проделал Ленин, закладывая основы дружбы народов СССР.

О крепкой воле писал Добролюбов. Методами Добролюбова воспитывал Ильича отец. Владимир Ильич поступил в гимназию девяти с половиной лет, всё время учился отлично, кончил с золотой медалью. Это не так легко ему давалось, как многие думают. Ильич был очень живым. Любил ходить далеко, гулять, любил Волгу, Свиягу, любил купаться, плавать, любил кататься на коньках. Ильич рассказывал мне как-то: «Любил я очень коньки, по увидел, что это мешает учиться‚ — бросил». Он страшно любил читать, книги захватывали его, увлекали, говорили о жизни, о людях, ширили горизонт, а учёба в гимназии была скучная, мёртвая, приходилось брать себя в руки, чтобы заучивать всякий ненужный хлам, но у него был заведён такой порядок: сначала уроки выучит, потом за чтение возьмётся. Держал себя в руках. Время экономил. Когда читал, очень сосредоточивался и потому читал очень быстро. Делал для себя выписки из книг, старался тратить на запись поменьше времени. Кто видел почерк Ильича, знает, как он своеобразно сокращал слова. Благодаря этому он мог записывать то, что ему надо, очень быстро.

Сильную волю он в себе выработал. Что скажет — сделает. На его слово можно было положиться. Как-то, мальчиком ещё, он попробовал курить. Увидя его как-то курящим, его мать, Мария Александровна, очень огорчилась и стала просить его: «Володюшка, брось курить». Ильич обещал, и с тех пор ни разу не дотронулся до папирос.

Илья Николаевич, обращая внимание на то, чтобы Владимир Ильич хорошо и упорно учился, всё же старался воспитать в нём, как того требовал Добролюбов, сознательное отношение к тому, чему и как учили его в школе. Учительница Кашкадамова, с особенной любовью вспоминавшая об Илье Николаевиче, под руководством которого она работала, рассказывала о том, как Илья Николаевич любил поддразнивать Володю и шутя ругал гимназию, гимназическое преподавание, очень остро высмеивал преподавателей. Володя всегда удачно парировал отцовские удары и в свою очередь начинал говорить о недочётах низшей школы, иногда умея задеть отца за живое.

Из рассказа В. В. Кашкадамовой видно, как Илья Николаевич учил Ильича всматриваться в жизнь, но в то же время, когда Ильич позволял себе насмешки в классе над учителями, например над учителем французского языка Пором, Илья Николаевич сдерживал его, говорил о недопустимости грубого отношения к учителям, даже имеющим серьёзные недостатки в преподавании. И Владимир Ильич сдерживал себя.

И ещё одну черту воспитало в Ильиче добролюбовское отношение к детям: это уменье и к себе, к своей деятельности подходить с точки зрения интересов дела, оно застраховало Ильича от мелочного самолюбия.

Кроме строгого отношения к себе Илья Николаевич, как это видно и из воспоминаний Зайцева, особо ценил в детях искренность, старался воспитывать её в ребятах. О важности воспитания искренности писал Добролюбов. Одной из особенно характерных черт Ильича была искренность.

Когда Ильичу было 14–15 лет, он много и с увлечением читал Тургенева. Он мне рассказывал, что тогда ему очень нравился рассказ Тургенева «Андрей Колосов», где ставился вопрос об искренности в любви. Мне тоже в эти годы очень нравился «Андрей Колосов». Конечно, вопрос не так просто разрешается, как там описано, и не в одной искренности дело, нужна и забота о человеке и внимание к нему, но нам, подросткам, приходилось наблюдать в окружающем мещанском быту, где ещё очень распространены браки по расчёту, очень большую неискренность. Позже и мне и Ильичу страшно нравилось «Что делать?» Чернышевского. Ильич читал его впервые в гимназические времена. Помню, как меня удивило, когда мы в Сибири стали говорить на эти темы, в каких деталях знал этот роман Чернышевского Ильич. С этого романа началось его увлечение Чернышевским.

Илья Николаевич был крупным общественным деятелем, беззаветно боровшимся с народной темнотой, с последствиями рабства, но он был сыном своей эпохи, и то, что так волновало его сыновей — Александра и Владимира, — то, о чём говорил Чернышевский, — характер реформы 1861 г., проведённой так, как того хотели помещики, выкупные платежи, отрезка у крестьян лучших земель — меньше волновало его: для него Александр II оставался царём-освободителем. Ильич вспоминал, как волновался Илья Николаевич, когда пришла весть об убийстве Александра II, надел мундир и пошёл в собор на панихиду. Ильичу было тогда только одиннадцать лет, но такие события, как убийство Александра II, о котором все кругом говорили, которое все обсуждали, не могло не волновать и подростков. Ильич, по его словам, стал после этого внимательно вслушиваться во все политические разговоры.

Ильич читал все детские журналы и книги, которые присылали отцу, в том числе журнал «Детское чтение», где много писалось об Америке (как известно, с 1861 по 1865 г. шла борьба Северных штатов с Южными за уничтожение рабства негров в Южных штатах; борьба шла в целях расчистки почвы для более широкого развития капитализма, но велась под флагом борьбы за свободу), писалось много о войне с Турцией, о Балканах. Брал также Ильич книги у старшего брата. Одноклассник Ильича Кузнецов вспоминает, что Ильич всегда писал очень хорошо сочинения по литературе. Когда Ильич учился в гимназии, там директором был Ф. М. Керенский (отец А. Ф. Керенского — эсера, премьер-министра Временного правительства в 1917 г.); он же преподавал и литературу. За все сочинения Керенский ставил Ильичу всегда пятёрки. Но однажды, возвращая сочинение, он сказал Ильичу недовольным тоном: «О каких это угнетённых классах вы тут пишете, при чём это тут?» Ученики заинтересовались, сколько же поставил Ульянову за сочинение Керенский. Оказалось, всё же пятёрка стоит.

Семья Ульяновых была большая — шесть человек детей. Все они росли парами: старшие — Анна и Александр, потом Владимир и Ольга и, наконец, младшие — Дмитрий и Мария. Ильич очень дружил с Ольгой, в детстве играл с ней, позднее вместе читали они Маркса. В 1890 г. она поехала на Высшие женские курсы в Питер и умерла там весной 1891 г. от тифа.

Александр рос революционером и имел очень сильное влияние на Ильича. Старшие увлекались поэтами «Искры» — так называли себя поэты-чернышевцы (братья Курочкины, Минаев, Жулев и др.), которые особо резко высмеивали пережитки эпохи крепостничества в быту, в нравах, старались показать «всё недостойное, подлое, злое» — бюрократизм, подхалимство, фразёрство. Особенно много стихов поэтов «Искры», легальных и нелегальных, знала Анна Ильинична, сама писавшая стихи. Она помнила их всю жизнь, и в последние месяцы её жизни, когда она была уже разбита параличом, придя со службы и садясь пить с ней чай, я обычно наводила разговор на поэтов «Искры», она всегда охотно говорила об этом, и меня всегда удивляла её колоссальная память. Она помнила целый ряд любимых стихов тогдашней передовой интеллигенции. Меня удивило, когда мы были с Ильичём в ссылке в Сибири, какое количество стихов поэтов «Искры» он знал.

Обывательских сплетен, пустопорожней болтовни, которую так высмеивали поэты «Искры», не терпел Ильич, как и его старший брат — Александр. И когда к ним в комнату приходил кто-нибудь из многочисленных двоюродных братьев, у них была любимая фраза: «Осчастливьте нас своим отсутствием». Александр Ильич усиленно читал Писарева, который увлекал его своими статьями по естествознанию, в корне подрывавшими религиозные воззрения. Писарев тогда был запрещён. Читал Писарева усиленно и Владимир Ильич, когда ему было ещё лет 14–15. Надо сказать, что даже Добролюбов в 1856 г. не порвал ещё окончательно с религией, а Илья Николаевич так и остался верующим до конца жизни, несмотря на то что был преподавателем физики, метеорологом. Его волновало, что его сыновья перестают верить. Александр Ильич главным образом под влиянием Писарева перестал ходить в церковь. Анна Ильинична вспоминает, что одно время Илья Николаевич спрашивал за обедом Сашу: «Ты нынче ко всенощной пойдёшь?», тот отвечал кратко и твёрдо: «Нет». И вопросы эти перестали повторяться. А Ильич рассказывал, что, когда ему было лет пятнадцать, у отца раз сидел какой-то педагог, с которым Илья Николаевич говорил о том, что дети его плохо посещают церковь. Владимира Ильича, присутствовавшего при начале разговора, отец услал с каким-то поручением. И когда, выполнив его, Ильич проходил потом мимо, гость с улыбкой посмотрел на Ильича и сказал: «Сечь, сечь надо». Возмущённый Ильич решил порвать с религией, порвать окончательно; выбежав во двор, он сорвал с шеи крест, который носил ещё, и бросил его на землю.

Александр Ильич стал естественником, уехал в Питер, в университет, учиться. Втягиваясь в революционную работу, конспирируя даже от Анны Ильиничны, он в последнее лето, приехав домой, ничего не говорил о ней никому. А Ильичу ужасно хотелось с кем-нибудь поговорить о тех мыслях, которые зародились у него. В гимназии он не находил никого, с кем бы можно было поговорить об этом. Он рассказывал как-то: показалось ему, что один из его одноклассников революционно настроен, решил поговорить с ним, сговорились идти на Свиягу. Но разговор не состоялся. Гимназист начал говорить о выборе профессии, говорил о том, что надо выбрать ту профессию, которая поможет лучше устроиться, сделать карьеру. Ильич рассказывал: «Подумал я: карьерист какой-то, а не революционер» — и не стал с ним ни о чём говорить.

Брат уклонялся в последнее лето от разговоров с Володей, и он, видя, как Саша, готовясь к диссертации о кольчатых червях, встаёт на заре и с раннего утра возится с червями, наблюдает их, работает с микроскопом, делает опыты, думал: «Нет, не выйдет из брата революционера». Он скоро увидел, как он ошибся. Судьба брата оказала на него громадное влияние.

Не только глубоко было влияние на Ильича отца и брата, очень сильно было влияние на него и матери. Мать Марии Александровны была немка, а отец был родом с Украины; был крупным врачом-хирургом и, проработав 20 лет на медицинском поприще, купил домик в деревне в 40 вёрстах от Казани, в Кокушкине, лечил крестьян. Марию Александровну он не захотел отдавать ни в какое учебное заведение, училась она дома, была прекрасной музыкантшей, много читала, знала жизнь. Отец приучил её к большому порядку, она была хорошей хозяйкой, учила потом хозяйству и своих дочерей. Когда она вышла замуж, когда стала у них расти семья, на неё легло много забот. Жалованья Ильи Николаевича еле-еле хватало, надо было много работать, чтобы создать тот уют, тот порядок, который был в семье Ульяновых, который давал возможность всем детям спокойно, толково учиться, который позволял привить детям ряд культурных привычек.

На учёбу ребят Мария Александровна, как и отец Ильича, обращала очень большое внимание, учила их немецкому языку, и Ильич, улыбаясь, рассказывал, как его нахваливал в младших классах немец-учитель. Ильич потом очень увлекался изучением языков, даже латыни. Мне кажется, что талант организатора, который был так присущ Ильичу, он в значительной мере унаследовал от матери.

Кроме того, мать примером своим показывала старшим, как надо заботиться о младших. Она организовывала хоровое пение ребят, которое они ужасно любили, играла с ними. И Ильич с ранних лет заботился о младшем брате и сестре. В этом отношении замечательно много интересных воспоминаний сохранилось у Марии Ильиничны и Дмитрия Ильича. В игру он умел вносить известную организованность, и столько мягкости, внимания было у него во время игры к младшим.

Эта забота о младших наложила печать на всё его отношение к детям и в дальнейшем. Он любил с ними поиграть, пошутить, но никогда я не видела, чтобы он над ними строжился, не любил, когда и другие строжились, никогда он их не поучал, как иной раз изображают это на картинах.

В детях он видел продолжателей того дела, которому отдал всю свою жизнь. Бывало, болтает с ребятами и, не требуя ответа, а просто выражая свои чувства, говорит: «Не правда ли, ты ведь вырастешь, станешь коммунистом?» Все знают, как велика была его забота о детях, как он заботился об их питании, об их учёбе, о том, чтобы сделать для них жизнь светлой, счастливой, как заботился о том, чтобы они были вооружены знаниями, необходимыми им для победы, уменьем работать и головой и руками, как того требует современная техника.

Ильич всегда очень любил мать, но особенно ценил он её в годы её тяжёлых переживаний. В 1886 г. умер Илья Николаевич, и Ильич рассказывал мне, как мужественно она переносила смерть мужа, которого так любила, так уважала. Но особенно стал Ильич вглядываться в мать, понимать её после гибели брата. Александр Ильич, видя тяжёлую долю крестьянства, все те безобразия, которые кругом творятся, решил, что нужна борьба с царской властью. Он, будучи на четыре года старше Ильича, уже по-другому переживал и 1 марта 1881 г.‚ иное у него отношение было к событиям.

Он читал Маркса, но в России промышленность ещё была слабо развита, рабочего движения не было, партии рабочего класса, которая организовывала бы рабочий класс, как вождя всех трудящихся, ещё не было, и в Питере Александр Ильич примкнул к партии «Народная воля» и принял активное участие в подготовке покушения на Александра III. Покушение не удалось — 1 марта 1887 г. он вместе с другими товарищами был арестован. Весть об аресте Александра Ильича получила в Симбирске учительница Кашкадамова, которая передала её Ильичу как старшему сыну (ему уже было 17 лет) в семье Ульяновых. Анна Ильинична тоже училась в это время в Питере, на Высших женских курсах, и тоже была арестована. Передавать эту ужасную весть матери пришлось Ильичу. Он видел её изменившееся лицо. Она собралась в тот же день ехать в Питер. В то время железных дорог в Симбирске не было, надо было до Сызрани ехать на лошадях, стоило это дорого, и обыкновенно ехавшие отыскивали себе попутчиков. Ильич побежал отыскивать матери попутчика, но весть об аресте Александра Ильича уже разнеслась по Симбирску, и никто не захотел ехать с матерью Ильича, которую перед этим все нахваливали как жену и вдову директора. От семьи Ульяновых отшатнулись все, кто раньше у них бывал, всё либеральное «общество». Горе матери и испуг либеральной интеллигенции поразили 17-летнего юношу. Уехала мать; с тревогой ждал Ильич вестей из Питера, особенно заботился о младших, взял себя в руки, занимался. Много он после того дум передумал. По-иному зазвучал для него Чернышевский, стал искать он ответа у Маркса; «Капитал» был у брата, но прежде трудно было Ильичу в нём разобраться, а после гибели брата по-иному взялся он за изучение его. Брата казнили 8 мая. Получив об этом известие, Владимир Ильич сказал: «Нет, мы пойдём не таким путём. Не таким путём надо идти». Перед тем матери, начавшей ходатайствовать за сына и дочь, дали свидание с сыном, и это свидание потрясло её. Она стала было уговаривать сына подать прошение о помиловании, но когда сын сказал ей: «Мама, я не могу этого сделать, это было бы неискренне», — она не стала его больше уговаривать и, прощаясь с ним, сказала: «Мужайся!» Ходила на суд, слушала речь сына.

Анну Ильиничну выпустили под надзор полиции, выслали в деревню Кокушкино под Казанью. Изменилась Мария Александровна, стала близка ей революционная деятельность её детей, и особо горячо стали любить её дети.

В 1899 г., когда она приехала в Петербург хлопотать о том, чтобы Владимира Ильича из Енисейской губернии перевели за границу или хотя бы куда-нибудь ближе к Питеру, директор департамента полиции Зволянский зло ей сказал: «Можете гордиться своими детками: одного повесили, а о другом также плачет верёвка». Мария Александровна поднялась и, полная достоинства, сказала: «Да, я горжусь своими детьми» (об этом писал присутствовавший при этом разговоре М. Б. Смирнов в своих воспоминаниях в газете «Советский Юг»). Ильич не раз говорил о матери, о том, какая громадная была у неё сила воли, говорил как-то: «Хорошо, что отец умер до ареста брата, если бы был жив отец, просто не знаю, что и было бы». Потом мне уже самой пришлось наблюдать Марию Александровну, встречать её во время болезни Ильича в 1895 г., в доме предварительного заключения, куда она приходила на свидание с Ильичём, и поняла я, почему так любил её Ильич. В «Письмах к родным», собранных и изданных Марией Ильиничной, каждая строчка его писем к матери дышит любовью и близостью к ней.

Пример матери не мог не повлиять на Ильича, и, как ни тяжело ему было, он взял себя в руки и сдал экзамены отлично, кончил гимназию с золотой медалью.

Летом Ульяновы переехали в Казань, Ильич поступил в Казанский университет, в котором когда-то учился его отец.

Эмиграция для таких людей, как Ильич, была очень тяжёлой. С Россией мы были тесно связаны: и письма получали, и люди приезжали, и рабочая обстановка была, но давил весь эмигрантский уклад.

Как тяжела была для Ильича эмиграция, видно из горьких слов, которые сорвались у него, когда пришлось ему уехать в конце 1907 г. из России и опять приехали мы в старый эмигрантский центр, в Женеву. В первый день приезда идём мы по знакомым женевским улицам, молчит Ильич, а потом обронил: «У меня такое чувство, точно в гроб ложиться сюда приехал».

Ильич тотчас же взялся за работу, за установление связей, за налаживание нелегальной газеты, за изучение опыта революции пятого года, за перечитывание Маркса и Энгельса под углом зрения этой минувшей революции и грядущей социалистической революции, взялся за изучение опыта всех прежних революций, за углублённое изучение всего уклада капиталистических стран переживаемой эпохи.

И потому, что ни на минуту, ни мыслью, ни сердцем не отрывался он от революционной борьбы России, от интернациональных задач рабочего движения, был убеждён в победе рабочего дела — в победе социализма, оказался Ильич так хорошо подготовлен к борьбе за власть Советов, за диктатуру пролетариата в 1917 г.

Тяжка была для Ильича вторая эмиграция и особенно тяжелы годы империалистической войны, когда ослабели связи с Россией. В начале 1917 г. Ильич чувствовал, что назревает уже революционный кризис. Весть о Февральской революции глубоко взволновала всю эмиграцию. Чётко, ясно сознавал Ильич, какой решающий для всех судеб России наступил момент, какое громадное значение имеет линия, которую займёт рабочий класс.

Писать прямо в Россию не было тогда возможности, и он пишет в Стокгольм для передачи в ЦК: «Ни за что снова по типу второго Интернационала! Ни за что с Каутским! Непременно более революционная программа и тактика…» И далее: «…по-прежнему революционная пропаганда, агитация и борьба с целью международной пролетарской революции и завоевания власти „Советами рабочих депутатов“ (а не кадетскими жуликами)»[6]. На другой день он пишет: «Вширь! Новые слои поднять! Новую инициативу будить, новые организации во всех слоях и им доказать, что мир даст лишь вооружённый Совет рабочих депутатов, если он возьмёт власть»[7].

5 (18) марта начала выходить в Питере «Правда», и Ильич стал писать туда «Письма из далека». «Первый этап первой революции» — так называлось первое письмо, статья, напечатанная в «Правде». Статья начиналась словами:

«Первая революция, порождённая всемирной империалистской войной, разразилась. Эта первая революция, наверное, не будет последней.

Первый этап этой первой революции, именно русской революции 1 марта 1917 года, судя по скудным данным в Швейцарии, закончился. Этот первый этап наверное не будет последним этапом нашей революции»[8].

И далее он даёт глубоко продуманную оценку этого первого этапа и намечает дальнейший путь действий.

В этом и дальнейших «Письмах из далека» («Новое правительство и пролетариат», «О пролетарской милиции», «Как добиться мира?», «Задачи революционного пролетарского государственного устройства») Ильич излагает всё, что продумал за годы второй эмиграции, за годы империалистической войны. В этих письмах особо выступает трезвость мысли Ильича, ясное сознание необходимости непримиримой вооружённой борьбы, недопустимости никаких колебаний, никаких уступок. В каждой статье бьёт ключом его исключительное внимание к широчайшим массам, к их организации, забота об их нуждах, о немедленном улучшении их положения.

С первых же минут, как пришла весть о Февральской революции, Ильич решил ехать в Россию, рвались туда и другие большевики. Англия и Франция не соглашались пропускать в Россию большевиков. Во время войны проехать нелегально нельзя было никак. «Мы боимся, — писал Ильич‚— что выехать из проклятой Швейцарии не скоро удастся»[9].

Через швейцарцев начались переговоры с германским правительством. Швейцарский социалист-интернационалист Фриц Платтен заключил точное письменное условие с германским послом в Швейцарии. Сопровождать русских эмигрантов обязался Платтен, никто в вагон без разрешения Платтена входить не мог. Никто не имел права контролировать ни паспортов, ни багажа едущих эмигрантов. Едущие обязались агитировать в России за обмен пропущенных эмигрантов на соответствующее число австро-венгерских интернируемых.

Тогда на основе такого соглашения рискнули ехать лишь большевики (32 человека поехали), а месяц спустя тем же путём через Германию проехало свыше 200 эмигрантов, в том числе Мартов и ряд других меньшевиков.

Перед отъездом Ильич написал в швейцарскую газету «Volksrecht»[10] прощальное письмо швейцарским рабочим, кончавшееся словами: «Да здравствует начинающаяся пролетарская революция в Европе!»[11], написал письмо и товарищам, томящимся в плену, с которыми из Швейцарии большевики вели большую переписку.

Проехали благополучно. В Стокгольме торжественную встречу нам устроили шведские социал-демократические депутаты. На финских вейках переехали мы из Швеции в Финляндию, пересели в плохонькие вагоны 3-го класса, всё уже было близкое, родное. Надо было видеть, как посветлел весь Ильич.

В одном поезде с нами ехали солдаты. Узнав, что в поезде едет Ленин, солдаты позвали его к себе в вагон поговорить с ним о совершающихся событиях. Речь Ильича не походила на обычную речь пропагандиста или агитатора. Он говорил о том, что его самого так волновало, о необходимости дальнейшей борьбы, борьбы за мир, борьбы против грабительской войны. Ему возражал побледневший поручик-оборонец. Солдаты напряжённо слушали, придвигались, влезали на полки, чтобы лучше уловить каждое слово того, кто так просто, понятно говорил с ними, волновался тем, чем они волновались.

В Петроград приехали вечером.

Того, что увидел Ильич, он себе не представлял. Встречать его пришли тысячи рабочих и работниц с фабрик и заводов, вся площадь перед Финляндским вокзалом была залита народом. Площадь освещалась движущимися лучами прожекторов. На перроне стоял, выстроившись вдоль всей платформы, почётный караул.

Ильич стоял на броневике, глядел на взволнованные народные массы и восклицал: «Да здравствует мировая социалистическая революция!»

С тех пор прошло уже 20 лет. Новая Советская Конституция записала наши достижения за 20 лет. Они завоёваны в неустанной борьбе. Завоёвано главное: Страна Советов стала страной социалистической. Много ещё борьбы впереди. Вслед за Ильичём скажем:

«Да здравствует мировая социалистическая революция!»

В 1917 году в январе в Цюрихе (в Швейцарии) было очень много революционной молодёжи из разных стран, которая понимала, что война, которая идёт‚ — это война грабительская, война империалистическая. С самого начала войны Ленин старался как можно ярче вскрыть этот грабительский характер войны, показать, из-за чего идёт война. Он написал книгу об империализме[12], собрал данные, которые особенно вскрывали суть колониальной политики капиталистических стран, и, начиная с момента, когда разразилась война, он всё время говорил о необходимости поднять знамя борьбы против этой империалистической войны. Я помню, как после того, как разразилась война, мы жили в Швейцарии. Жили как эмигранты. Снимали комнату у сапожника, маленькую комнату, окна которой выходили во двор, куда выходили также окна колбасной. Было совершенно невозможно открыть окно. Я боялась, что Ильич захворает. Хозяева были очень хорошие люди. Они сдавали комнаты. В их квартире жили люди разных национальностей. Там жили и немцы, и французы, и мы, русские. Конечно, квартира была бедновата, и жили мы бедновато. Приходилось стряпать. Собирались все на кухне.

Там была такая газовая плитка, и около этой газовой плитки мы, женщины, обыкновенно обсуждали все интернациональные вопросы. Хозяйка, жена сапожника, страшно негодовала на эту войну и раз сказала:

— Надо, чтобы солдаты обратили оружие против своих правительств.

Владимиру Ильичу, которому я об этом рассказала, так это понравилось, что он после этого ни за что не хотел выезжать из этой квартиры. Всё время, пока мы жили в Швейцарии, Ленину приходилось очень много работать… Приходилось говорить с товарищами других стран и доказывать, что настал момент, когда пролетариат должен подняться. И вот в Цюрихе, где мы жили в январе 1917 года, было собрание молодёжи, молодёжи разных стран. Выступая на этом собрании[13], Ленин говорил:

— Сейчас время такое, что приблизился момент, когда в целом ряде стран будет социалистическая революция, когда пролетариат будет брать в руки власть, но момент трудно определить. — И добавил он с грустью: — Не знаю, доживём ли мы, старики, до этого времени.

Это было в январе, а в феврале разразилась Февральская революция. Я помню, как мы узнали о Февральской революции. Только что пообедали. Я мыла посуду. Потом мы собирались идти в библиотеку. Вдруг приходит один польский товарищ и говорит:

— Что же вы сидите, ведь в России революция!

Мы, конечно, забыли обо всём другом думать и побежали на берег Цюрихского озера, где под навесом выставлялись всякие телеграммы. Читаем: действительно, революция. Но, конечно, эта революция была ещё революцией буржуазной. Царя сбросили, а власть помещиков и капиталистов ещё осталась. И вот Владимир Ильич тогда писал товарищам: Надо сейчас шире идти в массы, будить сознание масс, указывать, что на этом нельзя останавливаться, а надо бороться дальше.

Не сразу, прошло некоторое время, прежде чем удалось через швейцарских товарищей добиться, чтобы нас пропустили через Германию. О том, что делается в России, мы, конечно, знали из телеграмм, но Владимир Ильич и все мы не представляли себе ещё конкретно всех деталей того переворота, который произошёл в России. Рядом с Временным правительством существовал Совет рабочих и солдатских депутатов. Правда, этот Совет рабочих и солдатских депутатов не стоял ещё на большевистской точке зрения, не считал себя властью, но всё-таки ясно было, как влиял он на массы, в какую силу мог развернуться. Был громадный революционный подъём. И вот, когда мы приехали, товарищи встретили нас в Белоострове… Владимир Ильич, разговаривая с ними, спрашивал:

— А как вы думаете, нас арестуют или не арестуют?

Ему никто не отвечал, все только улыбались. И вот, когда приехал Ильич в Питер, увидел он, что встречают приехавших революционные войска, устроили почётный караул, вся площадь залита народом. В этот момент Ильич почувствовал, что его заветная мечта о социалистической революции близка к воплощению. Его поставили на грузовик, и он, обращаясь к массам, говорил:

— Да здравствует социалистическая революция!

Вот с этого времени началась подготовка к Октябрю. Ленин очень внимательно вглядывался в то, что делается кругом. Он прислушивался к тому, что говорят массы. А ведь это было такое время, что и днём и ночью на улицах обсуждались все вопросы: вопрос войны, вопрос революции. Мы остановились у наших, у старшей сестры Владимира Ильича. Вот открываешь ночью окно, смотришь: напротив сидит солдат, а около солдата собрались какие-то рабочие, горничные, прислуга этого дома, какие-то подростки, и все горячо обсуждают вопрос, что такое Советы, как это будет, будет ли дальше развёртываться революция или не будет, как война, надо ли её продолжать и т. д. Массы жили всем этим. Это был момент революционного подъёма масс. Но тогда Ленин отмечал, что массы ещё не понимают, что надо захватить власть. И когда через три недели собралась партийная конференция[14], Ленин говорил, что главная задача сейчас — это вести разъяснительную работу. Он говорил, что надо как можно шире использовать вот этот революционный подъём масс для того, чтобы массам сделалось понятным, за что борются большевики, сделалось понятным, что большевики борются за мир. Этот лозунг — борьбы за мир — был таким лозунгом, который объединял всех трудящихся. Этот лозунг захватил и деревню, потому что солдаты ведь главным образом были из деревни. И вот эти солдаты, которые заполняли все улицы Петрограда, горячо стояли за то, чтобы был мир. Но, говорил Ленин, надо объяснить, как мы сумеем это провести, как мы хотим этого добиться. Когда ведёшь пропаганду среди масс, писал Ленин в то время, надо быть всегда очень конкретным, надо говорить не общими лозунгами, а разъяснять, давать простые и правдивые ответы на все вопросы. Одной из характерных черт Ленина было то, что он умел очень конкретно подходить к массам. Он никогда не обещал ничего, не давал никаких обещаний, а говорил только то, что он сам думает.

И рабочие говорили про Ленина:

— Он с нами говорит всерьёз…

Ленин знал, как тяжело было положение крестьян. И вот вместе с призывом к миру он говорил о необходимости выдвинуть другой лозунг — лозунг о том, чтобы земля стала общественной собственностью. Он говорил о том, чтобы отнять землю у помещиков. У нас в России крестьяне ненавидели помещиков, может быть, больше, чем в какой-нибудь другой стране, потому что дело было не только в том, что земля была собственностью помещиков, но они на этой земле вели хозяйство и, ведя это хозяйство, так притесняли крестьян, что крестьяне остро ненавидели помещиков не только как богачей, но как непосредственных своих притеснителей… Поэтому солдаты, которые были в большинстве своём из крестьян, к этому лозунгу — к лозунгу, что землю надо отнять у помещиков, — отнеслись особенно горячо. Империалистическая война наглядно показала, что империалисты, капиталисты о массах не думают, что они готовы принести в жертву тысячи, миллионы рабочих из-за своих выгод. Это было понятно массам. Наконец, вопрос о власти, о том, что надо взять власть. Этот вопрос требовал большого разъяснения. И вот Ленин говорил о необходимости вести эту разъяснительную работу. Разъяснительная работа, которую повели большевики, имела большой успех, потому что лозунги были выбраны такие, которые особо волновали массы… Тогда во всех домах, повсюду говорили уже о том, что надо прогнать министров-капиталистов; и даже маленькие ребята слушали то, что говорили взрослые. Мальчик лет шести играет во дворе. Поставил десять камешков, бросается в них и приговаривает:

— Долой десять министров-капиталистов!…

Помню июльские дни. Я работала в Выборгском районе. У нас в этот день было назначено совещание по культурной работе. Как раз должны были прийти представители от пулемётного полка, чтобы сообща обсудить, как вести лучше культурную работу среди пулемётчиков. Я ждала. Никто не приходил. Тогда я пошла в дом Кшесинской, где помещался секретариат ЦК. Смотрю, пулемётчики идут уже вооружённые… Помню такую сцену: идёт этот пулемётный полк, навстречу выходит старый рабочий, пересекает полку дорогу, кланяется и говорит:

— Вы уж за Советскую власть постойте, товарищи!

Для партии в известной степени это выступление было неожиданностью. Обсудили вопрос, что надо делать, и партия решила, что надо задержать это выступление. Тогда ЦК дал директиву всем нашим агитаторам сдержать это выступление. Знаете, когда надо агитировать за то, чтобы выступать‚ — это легко, а когда надо удерживать от выступления — это гораздо труднее. Все, кто принимал участие в революционной борьбе, знают, что гораздо больше даёт удовлетворения, когда агитируешь, зовёшь на выступление, и это удаётся. А когда люди хотят выступать, а надо говорить: «Нет, товарищи, баррикады надо разрушить, пока этого нельзя устраивать, с выступлением придётся немного подождать», — это трудно. И большевикам было очень трудно это сделать. Я помню, как один товарищ в Выборгском районе, работавший как раз среди пулемётчиков, долго лежал на диване и смотрел в потолок, думая, как он придёт и будет убеждать пулемётчиков, что надо сдаться. Однако партийная дисциплина была сильна, и все большевики агитировали за то, что надо свести на нет это выступление. Так и было сделано.

После этого начались аресты, начались обыски. Ленину после июльских дней пришлось скрыться, так как повсюду старались его поймать, выследить. Он скрывался одно время опять-таки на Выборгской стороне, затем скрывался у С. Я. Аллилуева, а потом его решили увезти подальше от Петрограда, в Разлив (по Финляндской железной дороге). Там жила семья Н. А. Емельянова, нашего старого партийца, который был ещё в боевой организации 1905 года, и хотя ребят у него было много, всех возрастов, но ребята были выучены конспирации, так что никто из них не мог проговориться, что тут живут какие-то неизвестные люди.

Конец лета, осень Ленин прожил в Разливе. Летом их[15] все принимали за рабочих: косят что-то, сено сгребают — казалось естественным. А зимой надо было куда-то перебираться[16]. И вот один финский товарищ перевёз Владимира Ильича на паровозе в Финляндию, в Гельсингфорс.

Я работала в это время в Выборгском районе… Когда Владимира Ильича перевезли в Финляндию, где он скрывался, он сносился через Выборгский район, передавал записки через финских товарищей. Первое время мы решили, что я не поеду в Финляндию, а останусь тут, буду наблюдать и потом рассказывать Владимиру Ильичу. Наконец я получила от него химическое письмо, то есть письмо, где между строк было написано химически то, что надо было написать. Он давал там свой адрес, чтобы я могла, никого не спрашивая, к нему приехать, и рассказывал, как, под какой фамилией он там живёт, у каких товарищей. Беда только в том, что, когда я стала нагревать это письмо, немножко обгорел угол, так что я не могла прочитать, как надо пройти. Емельяновы устроили мне переход через границу. Достали мне паспорт Атамановой, старухи 65 лет. Я надела платок, стража на границе не обратила внимания, пропустила меня. Доехала до Гельсингфорса. Там побродила. Еле-еле нашла, но никого не спрашивала. Поговорили обо всём…

Через две недели после своей первой поездки, уже в сентябре, я опять поехала тем же путём, с тем же паспортом Атамановой, в солдатском вагоне. Только на этот раз в вагоне были совсем другие разговоры. Входит, например, в вагон солдат и рассказывает о том, как они в Выборге офицеров посбросали с моста. Там же сидел какой-то господин с портфелем, так он сейчас же, на первой же станции, вышел. Всю дорогу солдаты говорили о том, как надо брать власть. Подходишь к окну вагона — газетчик продаёт кадетскую газету «Речь», и надо было видеть, с каким презрением к буржуазной, кадетской газете солдат говорит газетчику:

— Я из этой бутылки не пью.

Когда приехала, я рассказала Ильичу о настроениях солдат, о настроениях выборгских рабочих, передала всё то, что товарищи хотели ему рассказать. И вот, знаете, видно было, как он весь ушёл в мысль о том, что уже приближается время, когда надо не прозевать момент, когда надо устраивать восстание…

К этому времени, к сентябрю, относится его статья «Удержат ли большевики государственную власть?»[17]. Это замечательная статья. Она написана необыкновенно горячо. Там излагаются основы Советской власти.

Сейчас по линии просвещения мы даём директиву перечитывать статью Ленина «Удержат ли большевики государственную власть?», потому что по ней легко вести разъяснительную работу — разъяснять, в чём суть Советской власти. Наша молодёжь, конечно, готова умереть за Советскую власть, но в чём суть Советской власти, наша молодёжь не вся ещё до конца понимает. Поэтому сейчас устраивается очень много собраний молодёжи. Мне приходилось, например, выступать перед девушками Метростроя восемнадцати лет, которые имеют право голоса. Они думают о том, как строить метро, как строить социализм, а что такое Советская власть — этот вопрос их сейчас не так интересует. Тут нужна известная разъяснительная работа. Конечно, весь вопрос теперь стоит иначе. Сейчас у нас вопрос о власти не стоит. Этот вопрос уже решён. Но всё же, когда читаешь статью «Удержат ли большевики государственную власть?», видишь, как она разъясняет самую суть дела. В сентябре Ленин писал как раз о том, в чём заключается Советская власть.

А затем он написал письма в ЦК[18], где говорил: сейчас момент такой, что надо брать власть, потому что сейчас капиталисты Германии хотят заключить с Англией сепаратный мир, Временное правительство хочет сдать Петроград, не хочет отстаивать революционный город, и сейчас надо не пропустить момент. Затем Ильич решил переехать в Петроград. Он стал перебираться поближе. Из Гельсингфорса переехал в Выборг… Те долгие годы эмиграции, когда он изучал, как происходили революции в других странах, дали ему чрезвычайно много. Ленин, например, много раз читал и перечитывал, что говорил Маркс о восстании. Он знал опыт Великой французской революции, опыт Парижской коммуны. Поэтому в письме ЦК он дал конкретные указания: играть с восстанием нельзя, уж если решились на восстание, так надо идти до конца. Он говорил, какие пункты надо захватить, какие мосты захватить, телеграф, телефон, как связаться с войсками, как захватить правительство, давал подробную картину того, как надо организовать революцию… В прежнее время у нас революционеры думали: «Восстанет народ, и падёт произвол», всё как-то стихийно произойдёт, а сила большевиков была в том, что они говорили и проводили восстание по определённому плану, строго продуманному.

Одновременно с этим письмом Владимир Ильич написал мне химическую записку, чтобы я нашла ему квартиру. Такую квартиру я ему нашла. У одного из наших выборгских товарищей. М. В. Фофановой была удобная квартира, она была в доме, где жили рабочие; в квартире никто не жил, кроме Фофановой. Она могла выполнять все поручения Ильича. Эту квартиру мы могли законспирировать. Владимир Ильич всегда обращал внимание на то, чтобы никогда не забывать старых конспиративных навыков. И в революции 1917 года, в подготовке к Октябрю он использовал старые навыки. И химические записки были одним из таких старых приёмов. Квартиру приготовили. Финские товарищи перевезли его в Петроград. Сейчас же кое-кто из товарищей начал ворчать: «Без разрешения приехал»; но не такое время было, чтобы ворчать. Собрался ЦК[19]. Владимир Ильич поставил вопрос о необходимости вооружённого восстания, революции. Громадное большинство ЦК было за…

Дело в том, что к этому времени Советы встали уже на сторону большевиков, они были уже достаточно распропагандированы. Советы были уже за восстание. Это был тоже один из моментов, который показывал, что время для восстания уже наступило. 10-го было собрание, а 15-го собрались в Смольном представители от всех районов, от парторганизаций[20]. Характерно, как товарищи старые конспиративные привычки всё же нарушили. Мы собрались, например, в Смольном, где кругом были и меньшевики, и эсеры, и кто угодно. И вот обсуждался вопрос: устраивать или не устраивать восстание. Нас, от Выборгского района, было восемь человек. Все представители единогласно голосовали за восстание. Большинство других районов было также за восстание. У меня в памяти осталось выступление Ф. Э. Дзержинского, который очень защищал необходимость восстания, и речь Чудновского. Это был товарищ, который сомневался. Он говорил:

— Ну что же, умереть-то очень просто, мы умрём, а вот продержится ли Советская власть?

У него были некоторые колебания. Конечно, потом он принимал участие в восстании и впоследствии погиб в борьбе за Советскую власть, но в тот момент он немного колебался. Но дело было решено. Все петроградские партийные организации были за восстание.

На другой день было расширенное заседание ЦК совместно с профсоюзами[21]. На этом заседании уже был обсуждён весь план восстания, был выбран Военно-революционный комитет, который должен был всё подготовить, и в первую очередь должен был подготовить к восстанию войска… И вот получилась такая картина: есть Временное правительство, а все войска решили, что они слушаются только Военно-революционный комитет, который был при Петроградском Совете. Конечно, положение становилось всё острее и острее. Временное правительство решило… арестовать Военно-революционный комитет (а туда входили члены нашего ЦК), развести мосты, чтобы разъединить районы. Затем стали стягивать юнкеров, которые остались верными Временному правительству, к Зимнему дворцу. В Зимнем дворце сосредоточилось правительство. Одним словом, ясно было, что наступил момент, когда нужно или отстоять Советскую власть, или же быть разгромленными.

Владимир Ильич сидел в квартире Фофановой. Один только Э. А. Рахья приходил к нему и информировал его, да я приходила. Квартира была так законспирирована, что даже члены ЦК не знали, где это Ильич скрывается…

Ночью я думала: «Что же делает Ильич, неужели он сидит всё на квартире у Фофановой?» Пошла ночью к Фофановой. Она сказала, что Ильич ушёл. К нему пришёл Рахья. Рассказал, что разводят мосты… И решили они с Рахья, что Ильич пойдёт. Он был загримирован. Ему повязали на голову какой-то платок. Очень неуклюже всё это было сделано. Дорогой Ильич потерял шапку… Словом, еле-еле прошли они в Смольный. Пришёл Ильич и стал принимать непосредственное участие в руководстве восстанием. А я не знала. Пришла на квартиру к Фофановой, постучала условным стуком. Она сказала, что Ильич ушёл. Тогда мы с секретарём района, с Женей Егоровой[22]‚ прицепились к какому-то грузовику и поехали в Смольный. Тогда настолько захватывающим было впечатление восстания, что я не помню, видела я там Ильича или не видела. О восстании думала…

Благодаря такой подготовленности, продуманности взятие власти прошло без больших жертв. Было арестовано Временное правительство. Керенский бежал. Надо сказать, что все были тогда ещё очень добродушны. Наши красногвардейцы рассуждали иногда так:

— Ну что же, он член Временного правительства, но его можно пропустить, он не активный.

Вот и Керенского прозевали как-то, а он потом, через несколько дней, стал наступать на Петроград. Правда, у него ничего не вышло из этого, но всё же уже начиналась гражданская война.

Всё это происходило одновременно со II съездом Советов. И вот я помню выступление Ильича по вопросу о земле. Неподалёку от меня сидел один революционер. Он был одет в тулуп, по-крестьянски. И когда он слушал речь Ленина, у него как-то особенно светилось лицо. Видно было, что он видит осуществление того заветного, о чём думал многие годы и за что боролся. Вообще, II съезд Советов прошёл с большим подъёмом…

Я переселилась к Ильичу в Смольный. Там нам отвели комнату. Это был раньше Институт благородных девиц, и нам отвели комнату одной классной дамы. Наверху был кабинет Владимира Ильича. Он был уже выбран Председателем Совета Народных Комиссаров на II съезде. Напротив его кабинета была приёмная комната. И вот приходишь, смотришь. Комната такая маленькая — сесть негде. Ильич стоит к окошку спиной, опершись на стену или на окно. А тут приезжают солдаты с фронта, делегации за делегацией, и Ильич ведёт большую разъяснительную работу с этими делегатами.

Надо сказать, что Ленина тогда никто не знал в лицо. Вечером мы обыкновенно выходили из Смольного, гуляли вокруг Смольного, и никогда никто его не узнавал, потому что тогда портретов не было. В этом году я получила письмо от одного солдата[23]‚ который в то время охранял Ильича… Сначала он был заведующим столовой. Это был самый первобытный солдат Волынского полка. Никогда он не видел большого города. Приходишь, а он сидит на корточках, поливает примус спиртом и смотрит, как вспыхивает спирт. Никогда не видел. И вот сейчас, семнадцать лет спустя, он вспоминает Октябрьские дни…

Этот солдат Волынского полка очень любил Ильича и решил, что его надо кормить белым хлебом. А тогда белого хлеба нигде нельзя было достать. Так, он вспоминает, как он пошёл в свой Волынский полк и сказал, что у нас для Ильича нет белого хлеба. Там сейчас же хлеб достали, и, прибавляет он от себя, «Ильич с аппетитом ел этот белый хлеб».

После Октября пришлось партии вести очень большую, широкую пропаганду за власть Советов. Пришлось вести большую организационную работу. Тогда Ленин говорил, что надо весь уклад изменить. И характерно, что в его статьях тогда очень много говорилось о культурно-бытовых условиях, о том, что надо заботиться о детях, о том, что надо, чтобы все трудящиеся были втянуты в общественную работу…

И сейчас, когда читаешь выдержки из статей Ленина, относящихся к тому времени, они находят такой отзвук, какого в 1917 году они, конечно, ещё не находили. Установки Октября были по всем вопросам, но их пришлось долго проводить в жизнь. Ленину пришлось, главным образом, работать в годы военного коммунизма. Он только указал, как, он думает, должна дальше идти работа, а проводить её партии пришлось уже без него…

Наша Октябрьская революция никогда не могла бы иметь места, если бы мы не учли опыта предыдущих революционных войн.

Октябрьская революция — это победа не только русского пролетариата, это интернациональная победа, как и та работа, которая сейчас идёт, работа по социалистической стройке…

Весь опыт революционной борьбы, опыт социалистической стройки, общий опыт важен не только для одной нашей страны. Наша страна — родина всех борющихся за социалистическую революцию. И чувство, которое коммунисты нашей страны испытывают, читая, знакомясь с тем, что делается в других странах, — это чувство глубокой братской солидарности.

В последнее время внимание всех привлекает вопрос о том, что говорил Владимир Ильич по философии, как он занимался философией, как к ней подходил. Я не буду подробно на этом вопросе останавливаться. Скажу только, что философия для Владимира Ильича была тоже орудием борьбы, и ещё в Сибири он чрезвычайно много занимался вопросами философии, конечно, постольку, поскольку там под руками были соответствующие книги. Библиотеки не было там, конечно, никакой, а были книги, которые удалось с собой привезти. Над этими книгами Владимир Ильич и работал. Тогда уже он придавал занятиям по философии чрезвычайно большое значение. Ему приходилось спорить с т. Ленгником по некоторым философским вопросам, и он тогда подчёркивал, что философия нужна для того, чтобы найти правильный подход к оценке всех явлений. Мы видим, что действительно во всех подходах ко всем вопросам он стоит на точке зрения диалектического материализма. Он умел брать каждое явление, каково бы оно ни было, не как нечто закостенелое — он каждое явление берёт в развитии, в той обстановке, в какой дело происходит, берёт его во всех опосредствованиях. Надо сказать, что Владимир Ильич любил иногда заглянуть вдаль и помечтать о будущем. Я помню один разговор о войне. Это было в начале 1918 г. в Ленинграде. Владимир Ильич говорил, что современная техника сейчас всё более и более помогает разрушительному характеру войны. Но будет такое время, когда война станет настолько разрушительной, что она вообще станет невозможной. Потом к этому вопросу Владимир Ильич вернулся в 1920–1921 гг. Он рассказывал мне про один разговор с инженером, который говорил, что сейчас на очереди стоит такое изобретение, что можно будет на расстоянии уничтожить большую армию. Это сделает всякую войну невозможной. Ильич с большим увлечением говорил об этом. Видно было, как страстно он хотел, чтобы война стала невозможной. Ильич брал вопрос о войне в его развитии. К какому бы вопросу он ни подходил, он брал явления не в застывшем виде. С самого начала, когда он стал марксистом, он ясно себе представлял ту громадную роль, какую сыграет рабочий класс в истории. Он в самых первых статьях говорил о той громадной исторической роли, которую суждено сыграть рабочему классу. Но в то же время, говоря о рабочем классе, он говорил всегда о конкретном рабочем классе. Говоря о нашем русском рабочем классе, он говорил о том, что́ собой в данный момент этот класс представляет.

На разных стадиях развития за все годы революционной деятельности каждый раз он отмечал особенности рабочего класса на данном этапе. Он указывал на всё то, что помогает развитию рабочего класса, указывал на то, что связывает по рукам рабочий класс в его борьбе. И этот вопрос он умел ставить, всегда беря его в его развитии. Недавно Горький прислал письмо, в котором он вспоминает разговор с Лениным, который происходил в 1919 г. Владимир Ильич жил в Горках. Горький приехал взволнованный бытовыми вопросами и рассказывал, как в Ленинграде рабочие не умеют беречь общественное имущество. Они разбирали деревянные дома на топливо. Горький указывал, что попутно рабочие били стекла, бросали кровельное железо и всё ломали. Страшно неэкономно всё делалось, и было небрежное отношение к общественному труду и общественному имуществу. Горький говорит, что Владимир Ильич промолчал и ничего не сказал, и он подумал, что не следовало бы рассказывать Владимиру Ильичу таких мелочей. Потом, когда они пошли на прогулку, Владимир Ильич сказал: «Напрасно вы думаете, что это мелочи, это совсем не мелочи, это чрезвычайно важный и большой вопрос. Бережное отношение к общественному имуществу, умение экономить и сохранить общественное имущество — это большое дело. Но дело в том, что сознательное отношение к труду должно длительно воспитываться. Нельзя сейчас от рабочих, которые жили при капитализме и только несколько лет живут при Советской власти, — нельзя требовать от них сознательного отношения к труду. Если у них будет сознательное отношение к труду, значит, они будут социалистами, а это сразу не даётся».

В данном конкретном случае, как всегда, Владимир Ильич прекрасно видел и ни на минуту не забывал той роли, какую сыграет рабочий класс во всём движении, но в то же время, понимая и изучая рабочий класс, он знал все его недостатки.

Если вы просмотрите целый ряд его статей, вы увидите это чрезвычайно трезвое отношение к рабочему. У Владимира Ильича совершенно исключительное отношение к рабочим. Он говорил, что до конца положиться мы можем только на рабочий класс. Говоря это, он в то же время тщательно изучал все особенности рабочего в данный период. То же самое мы имеем и в отношении крестьянства. На разных стадиях развития крестьянства он понимал роль отдельных прослоек. Он видел, как под влиянием революционного движения внутри крестьянства меняется соотношение прослоек. Интересно это проследить на протяжении всех лет.

Подходя к вопросам культуры, Владимир Ильич также не брал вопросы культуры как нечто неизменное, неменяющееся, а брал культуру во всех её опосредствованиях. В своей первой большой работе «Что такое „друзья народа“…» он подробно останавливается на взаимоотношениях экономики, политики и культуры. Как-то Энгельс в одном из писем указывал на неправильный подход, когда резкую грань ставят между причиной и следствием и говорят: «Это причина, а это следствие», и не видят их взаимодействия. В этом отношении интересно, как Владимир Ильич брал вопросы культуры. Как марксист, он понимал всё значение экономики. Как раз книга «Что такое „друзья народа“…» посвящена полемике с народниками. Народники к вопросам культуры подходили чрезвычайно наивно. Им казалось, что просто от непонимания зависит то, что у нас такой низкий уровень культуры, и всё дело только в том, что надо кого-то убедить в том, что надо поднять культуру на более высокий уровень.

Южаков строил планы о том, как покрыть всю страну гимназиями. Это при царизме, при мелком нищем крестьянском хозяйстве. Народникам вообще и Южакову в частности казалось, что всё это не имеет значения, — какую хочешь культуру, такую и построишь. Против этого возражал Ильич и доказывал, что определённому экономическому уровню соответствует и определённый вид культуры. Тут есть определённые границы, многое зависит ещё и от политического уклада. Целый ряд звеньев определяет культурное развитие. Он возражал народникам, которые думали, что при царизме на любом экономическом уровне можно построить любую культуру. Возражая, он в то же время указывал на важность культурного развития и на то, как более высокий культурный уровень в свою очередь способствует экономическому развитию. Эта книга, «Что такое „друзья народа“…»‚ написана в 1894 г. Там Владимир Ильич определённо указывает на взаимодействие между уровнем экономическим и культурным. В дальнейшем в своих произведениях Владимир Ильич также останавливается на этом вопросе. Если внимательно читать из тома в том его произведения, то можно наблюдать такую вещь, что одна и та же мысль, одна и та же идея у него повторяется на протяжении многих лет. Он опять вновь и вновь возвращается к какой-нибудь, раз уже высказанной мысли, только он по-другому её излагает. Он берёт её в данной конкретной обстановке. Вот, например, в книге «Что такое „друзья народа“…» он приводит пример, как на определённом экономическом уровне в мелком крестьянском хозяйстве, где каждый работает только на своём клочке земли, когда он мало имеет дело с другим хозяйством, как каждый заботится о себе и как вырастает психология «каждый за себя, а бог за всех». Он об этом писал в 1894 г.‚ и потом гораздо позднее — в 1920 г.‚ уже при Советской власти, выступая на беспартийном собрании в Краснопресненском районе, он повторяет ту же мысль. Только он сейчас делает из неё целый ряд выводов: обращаясь к рабочим, связанным тесно с деревней, беспартийным рабочим, он говорит о том, что при Советской власти это представление о том, что «каждый за себя, а бог за всех», не может иметь места. Сейчас надо общими усилиями добиться другого порядка. Первый раз, когда он говорил, он только констатировал факт. Теперь он этот факт опять приводит, но приводит, чтобы показать, что с этим фактом надо бороться. Обращаясь к массе беспартийных рабочих, он указывает на это и зовёт их к другому порядку. Характерно, что в произведениях Владимира Ильича одна и та же мысль на протяжении многих лет повторяется. Но каждый раз в определённой конкретной обстановке эта мысль как-то оживает, делается более актуальной, более близкой и более понятной. И каждый слышит эту мысль по-новому, потому что она берётся как-то по-новому, это не есть просто повторение старого. В мыслях о культуре мы видим то же самое. В 1918 г. Владимир Ильич писал статью «Очередные задачи советской власти». Кстати сказать, эта статья до чрезвычайности актуальна. Она имеет значение и для данного момента. Там Владимир Ильич говорит о производительности труда, о том, каким путём поднять производительность. Он указывает, что основное, что необходимо‚ — это развитие индустрии, развитие промышленности, а другое, что необходимо и что имеет громадное значение, — это поднятие образования и культурного уровня. О культурном уровне он говорит как о факторе, который влияет на поднятие производительности труда. Как многие хозяйственники смотрят на культуру? Им кажется, что культура не важна и что самое важное — это только машины для развития промышленности, и они думают, что культура никакой роли не играет. Часто можно видеть, как хозяйственник выпирает библиотеку и вместо библиотеки устраивает какую-нибудь контору, которую можно сделать в другом месте. И когда рабочий напирает в отношении культуры, хозяйственник как бы делает уступку и не понимает всего того значения, какое имеет культура, которая в свою очередь влияет на экономику и влияет на сознательное отношение рабочих к труду. Для поднятия производительности труда нужны не только машины, но нужно сознательное отношение рабочих к труду. Это в значительной степени зависит от образовательного уровня. Об этом говорил Владимир Ильич в 1918 г.‚ потом в 1923 г.‚ в последних своих статьях, которые он диктовал уже будучи больным, в которые он старался вложить всё то, что он хотел передать товарищам, остающимся на работе. Он особенно обдумывал эти статьи. И тут мы видим, что он опять говорит о той громадной работе, которую надо произвести в крестьянстве, чтобы поднять деревню до уровня города. Последняя его статья, которую он хотел продиктовать, но уже не смог, это была статья о ликвидации безграмотности. Он хотел связать вопросы ликвидации неграмотности с вопросами производственной пропаганды — вопросы, которым он точно так же придавал громадное значение. Мы видим, что в статьях 1894 г.‚ и 1918 г.‚ и в 1923 г. вопросы культуры везде выступают у Владимира Ильича, и он со всей силой подчёркивает значение культуры, ни на одну минуту не забывая того, что культура вырастает на базе определённого экономического уровня. Владимир Ильич не берёт культуру как нечто изолированное, взятое вне времени и пространства. Он эту культуру считает увязанной со всеми сторонами жизни. На II съезде политпросветчиков он говорил, что раз назвались политпросветчиками, то вам до всего должно быть дело. В стране процветает взяточничество. Если вы действительно политпросветчики, если вы по-настоящему поднимаете культуру, то вы должны поставить себе задачей борьбу со взяткой. Он говорил не об административной борьбе со взяткой, а о такой борьбе, когда создаётся определённое общественное мнение, которое делает невозможной эту взятку. Эту увязку со всеми сторонами жизни Владимир Ильич неустанно подчёркивал. Это придавало его высказываниям о культуре чрезвычайно большую конкретность, и отсюда понятно то, что он говорил о Пролеткульте. Почему он спорил с Пролеткультом? Потому, что Пролеткульт эту сторону, увязку культуры со всеми сторонами жизни, недоучитывал. Пролеткультовцы думали, что можно построить специальную пролетарскую культуру, которая не будет связана со всей окружающей жизнью, т. е. культуру, которая будет представлять нечто обособленное, нечто замкнутое.

Против этого резко возражал Владимир Ильич. И в то же время вы у него часто встречаете выражение «пролетарская культура». Но он пролетарскую культуру понимал совершенно в другом смысле. И в своей первой большой книге «Что такое „друзья народа“…» в 1894 г. он там уже говорит о буржуазной культуре. Слов «пролетарская культура» он не употреблял ещё, но говорил о том, что рабочие враждебны буржуазной культуре. Это очень характерно. Он ясно и чётко ставит вопрос о том, что нет культуры вообще «какой-то», а есть культура определённого класса. И вот об этой классовой буржуазной культуре он говорит в первом своём большом произведении. Конечно, рабочий класс строит свою культуру, но ту культуру, о которой говорил Владимир Ильич, он её мыслил увязанной со всеми сторонами жизни и заключающейся не в создании какой-то специфической, пролетарской литературы, а он считал, что пролетарская культура должна пропитывать насквозь всю жизнь, на всё влиять и на всё класть свой отпечаток. В этом было отличие точки зрения Владимира Ильича от пролеткультовской. Как он смотрел на буржуазную культуру? Характерно, что он говорил об этой буржуазной культуре позже, в «Очередных задачах Советской власти». Он говорил, что буржуазная культура подняла массы на более высокую ступень. С одной стороны, он видит положительную сторону буржуазной культуры, и эту сторону он часто подчёркивал. Сравнивая полукрепостническую культуру с культурой страны, где развит капитализм, он показывал, что наша полукрепостническая культура, выросшая на базе мелкого хозяйства, значительно ниже буржуазной культуры. И в то же время он пишет, что рабочие буржуазных стран находятся в культурном рабстве. Тут он видел другую сторону культуры. Владимир Ильич берёт культуру во всей её сложности. С одной стороны, буржуазная культура подняла рабочего на более высокую ступень, а с другой стороны, в силу классового своего характера эта культура подавляет рабочего. Владимир Ильич брал понятие о культуре во всей его сложности. Это чрезвычайно характерно для Владимира Ильича. Вспоминается мне один разговор с Владимиром Ильичём, когда он был болен. Я прихожу и рассказываю, что я прочитала в одном американском журнале, что американцы собираются к такому-то году ликвидировать свою безграмотность. А когда мы ликвидируем — это неизвестно. Он говорит: «Мы можем к тому же сроку ликвидировать, только при том условии, если массы возьмутся». Это «если массы возьмутся» характерно для всей точки зрения Владимира Ильича. Он смотрел на массы как на главнейший движущий фактор, который создаст нечто новое.

Характерны высказывания Владимира Ильича по вопросу о науке. Он тоже науку не просто брал как нечто отвлечённое, — он брал науку в зависимости от того, в руках какого класса она находится. Одно значение имеет наука, когда она в руках класса капиталистов, другое значение — когда она в руках пролетариата.

В своей речи на III съезде Советов Владимир Ильич сказал: раньше наука была в руках буржуазии, в руках немногих, была средством порабощения масс, она была в руках этой небольшой кучки средством эксплуатации, а отныне, при Советской власти, наука никогда не будет служить целям эксплуатации, все чудеса техники, все завоевания культуры станут общенародным достоянием. Этот подход к науке чрезвычайно характерен. Это было в начале 1918 г., когда процветал саботаж, когда учителя и инженеры бастовали, и Владимир Ильич говорил, что люди из науки делают барьер, хотят науку использовать только в одном направлении и хотят быть на службе у капиталистов, чтобы наука служила капиталу, а не массам. В одной из своих речей, тоже в начале 1918 г.‚ он говорит, что ум десятков миллионов создаст гораздо более высокое, чем самый великий гений. Эти слова особенно характерны для Владимира Ильича. Учение о роли массы, о творческой значимости массы, о чём Маркс и Энгельс не раз говорили, было воспринято Владимиром Ильичём и развито им полностью. И во всем и всегда Владимир Ильич так подходил.

Недавно праздновали десятилетие плана ГОЭЛРО. По этому вопросу была переписка Владимира Ильича с Кржижановским. Многим попадалась, вероятно, эта переписка. Там Ленин говорит, что надо перед массами поставить большую практическую задачу — электрифицировать страну, надо зажечь массы желанием добиться электрификации, вовлечь массу в это дело.

В последних своих статьях Владимир Ильич писал, что для того, чтобы построить социализм, нам надо сейчас добиться [создания] крупной индустрии, — в этом, и только в этом, наша надежда. Надо с обнищалой лошади пересесть на лошадь крупной индустрии, на лошадь Волховстроя.

Как он мыслил себе построение этой крупной индустрии? Он не мыслил, что это можно сделать приказом. Ещё раньше, перед этим, он поставил вопрос о социалистическом соревновании, о вовлечении при помощи соцсоревнования рабочих в дело строительства крупной промышленности. Когда он это писал, тогда это практически не нашло применения, потому что тогда условия были таковы, что это не могло широко развиться. Когда Владимир Ильич писал, это было такое время, когда рабочие не столько думали о производительности труда и о повышении производительности труда, сколько о том, что теперь они хозяева. Я помню, как в Политпросвет пришла одна работница и рассказывала, что они сегодня не работают, так как «мы хозяева, так мы постановили не работать». Вот какая была психология! Это надо было пережить. Это была определённая стадия, которая была неизбежна. Из года в год у нас сознательность росла. Теперь мы видим, какой размах приняло это соцсоревнование и как воспитывается сознательное отношение к труду.

Какую бы мысль, какую бы идею Владимир Ильич ни выставлял, он всюду на первый план выдвигал самостоятельность массы. Это является характерной чертой марксизма вообще. Сохранилась переписка Маркса и Энгельса по поводу Лассаля, в которой Маркс говорил, что ошибка Лассаля была в том, что он думал, что прусское правительство поможет рабочим, а на самодеятельность рабочих не обращал внимания. Маркс подчёркивал, что в этом у него всегда было расхождение с Лассалем. Самое важное, что Маркс считал, — это необходимость поднять самодеятельность масс. Всё рабочее движение идёт по этой линии, и когда Владимир Ильич в последнее время в своих статьях писал о культурной революции, он точно так же имел в виду эту самодеятельность масс.

В чём заключается культпоход? Он заключается в том, что на дело взялась сама масса. Культпоход явился результатом самодеятельности масс. Характерно, что в самой отсталой центрально-чернозёмной полосе, которая более всех была затоптана помещиками, самодеятельность масс выявилась наиболее бурно. Тов. Шацкий рассказывал, как ликбезники сидят в избе и крестьянин, который пускает задаром к себе в избу ликбезников, сидит и чинит топором карандаш. Помогают друг другу в учёбе чем могут. На этой почве выросло большое движение. В нём ребята и взрослые принимают участие.

Сейчас, семь лет спустя после смерти Владимира Ильича, особенно понятными и близкими делаются некоторые его лозунги. Многое из того, что он в своё время говорил и на что тогда не обращалось должного внимания, теперь становится особенно понятным и особенно актуальным. Например, его статья «Очередные задачи Советской власти», написанная в 1918 г., сейчас до чрезвычайности актуальна, как и речь Владимира Ильича на III съезде комсомола, сказанная в 1920 г.; комсомольцы перепечатали её в двух миллионах экземплярах и проработали у себя в ячейках. И правильно сделали, ибо эта речь является сейчас руководством к действию и имеет сейчас колоссальное значение. Сейчас она тому же комсомолу гораздо понятнее и ближе, чем в тот момент, когда была сказана. Сейчас развитие крупной промышленности будит сознательность. Пожалуй, больше всего это отражается на молодёжи.

Молодёжь особенно впечатлительна. И строительство крупной индустрии особенно захватило молодёжь. Мы видим, что молодёжь идёт в первых рядах ударничества, идёт впереди по соцсоревнованию, что она охвачена громадным энтузиазмом и на этом деле чрезвычайно растёт. И больше, может быть, она в этом отношении захвачена, чем взрослое население. Теперь, когда растёт молодёжь, особенно понятны ей те лозунги и те указания, которые в своё время делал Владимир Ильич. Именно благодаря тому, что они теперь более понятны, ближе и яснее выступают на фоне нашего теперешнего развития, особенное значение имеет то дело, которое мы все начали, — это собирание того, что говорил Владимир Ильич в разные эпохи и в разное время. И не только те специальные статьи его, которые писаны по вопросам культуры, но важны все высказывания его по этим вопросам. У Владимира Ильича нельзя оторвать вопроса культуры от всех других вопросов. Всё это связано и один узел, и, чтобы понять по-настоящему Ленина, нужно брать его высказывания во всех опосредствованиях. У нас много цитируют Ленина. Редкая статья по культуре написана без цитаты. Но эти цитаты вырываются из разных периодов и поэтому хотя читаются с интересом, но потом забываются, потому что не видно тех опосредствований, в которых они были сказаны. Мне кажется, что здесь нужна большая коллективная работа над собиранием всего того, что сказал Владимир Ильич. Нет собрания всех декретов, которые были изданы Владимиром Ильичём по вопросам культуры, а между тем таких декретов было достаточное количество. И декретов, которые близко соприкасаются с вопросами культуры. Тут очень большая работа, и эту работу можно проделать, если просвещенческие массы коллективно за неё возьмутся.

Недавно ко мне зашёл один старый рабочий — Рудаков, приехавший по делам из Кузбасса, из Прокопьевска. В 90-е годы он работал в Питере за Невской заставой, был близким товарищем Бабушкина, одним из активнейших сознательных рабочих того времени. Он был моим учеником по вечерней воскресной школе. Мы с ним не видались 40 лет. Приехав в Москву, он зашёл ко мне. Мы оба очень взволновались. Спеша, рассказывал он свою жизнь: как сидел в тюрьме, как был в ссылке, как остался в Сибири после пятого года. «Сын — инженер, дочь вуз кончает, — говорил он, — все мы коммунисты». А потом, волнуясь, сказал: «Всё о чём мы тогда говорили, исполняется теперь». Оба мы так волновались, что он забыл сказать мне свой адрес.

Да, мы, старики, по-особому переживаем наши достижения. Это особое чувство — видеть осуществление в живой, конкретной форме того, о чём думал, за что боролся долгие годы. У нашего поколения, у тех, кто близко знал Ленина, работал с ним, к чувству радости примешивается чувство острого сожаления, что не видит этого Ильич, что рано сгорел он.

Не мог не сгореть. Напряжённо всё время работала его мысль. Помню, когда стала надвигаться последняя, погубившая его болезнь, врачи настаивали на строгом режиме, велели лежать два часа после обеда. Ильич режиму подчинялся, но относился к требованию врачей скептически: «Не могут они сделать так, чтобы я не думал», — сказал он как-то. И действительно, лёжа в постели, на прогулке, во время разговоров на простые житейские темы он неустанно думал о том деле, которому отдал всю свою жизнь, все свои силы, каждую минуту своей жизни.

Ильич любил на прогулках говорить о том, что его занимало, волновало в данную минуту. У нас в быту сложилось как-то так, что в дни его рождения мы уходили с ним куда-нибудь подальше в лес, и на прогулке он говорил о том, что его особо занимало в данный момент. Весенний воздух, начинающий пушиться лес, разбухшие почки — всё это создавало особое настроение, устремляло мысль вперёд, в будущее хотелось заглянуть. Остался в памяти один такой разговор в последние годы его жизни.

Все знают, какое громадное значение придавал Ленин науке. Все помнят речь Владимира Ильича на III Всероссийском съезде Советов, где он говорил: «Раньше весь человеческий ум, весь его гений творил только для того, чтобы дать одним все блага техники и культуры, а других лишить самого необходимого — просвещения и развития. Теперь же все чудеса техники, все завоевания культуры станут общенародным достоянием, и отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средства насилия, в средства эксплуатации»[24]. Это относилось к нашей Стране Советов. Буржуазия капиталистических стран чем дальше, тем больше ставит достижения науки и техники на службу своим империалистическим целям. Каждое новое изобретение она старается использовать для того, чтобы ту новую грабительскую войну, о которой она страшно мечтает, сделать ещё более истребительной, чем была последняя мировая империалистическая война, превратить эту войну в истребительный ураган.

Чтобы защитить нашу Родину, нашу Страну Советов от нападения, нам приходилось усиленно готовиться к обороне. На службу обороне надо было ставить все достижения науки и техники. Так и делала наша страна ещё при Ленине. Так делает она сейчас под руководством партии. Страна наша готова к обороне. Только победа социализма во всём мире положит конец мечтаниям фашистов о новой войне.

И вот мне вспоминается разговор с Ильичём на эту тему во время прогулки в один из дней его рождения. Сначала он говорил о разных текущих делах, но когда мы глубже зашли в лес, он замолчал, а потом стал говорить — в связи с одним изобретением — о том, как новые изобретения в области науки и техники сделают оборону нашей страны такой мощной, что всякое нападение на неё станет невозможным[25]. Потом разговор перешёл на тему о том, что, когда власть в руках буржуазии, она направляет её на угнетение трудящихся, что, когда власть в руках сознательного организованного пролетариата, он направит её на уничтожение всякой эксплуатации, положит конец всяким войнам. Ильич говорил всё тише и тише, почти шёпотом, как у него бывало, когда он говорил о своих мечтах, о самом заветном.

Весь этот разговор созвучен с общими высказываниями Ильича. Но обидно ужасно, что не стенографическая у меня память.

За годы, прошедшие со времени этого разговора, благодаря политике нашей партии мы стали страной технически мощной.

Мы знаем, как выковывалась за эти годы сплочённость трудящихся нашей страны, выковывалась их сознательность, их боеспособность.

Мы знаем роль Ильича во всей той современной работе, которая идёт сейчас в нашей стране. Дал он крепкую зарядку на многие, многие годы.

Статья «О значении воинствующего материализма»[26] обдумывалась Ильичём, когда он жил в Корзинкине[27], ранней весной 1922 г. Владимир Ильич чувствовал себя плохо. ГПУ считало, что жить в Горках в то время было опасно, они напали на белогвардейские следы, и потому его устроили в Корзинкине — старом помещичьем доме. Дом был нелепый. Внутри большой тёмный зал, вышиной в два этажа. Во втором этаже в этот зал выходила открытая галерея, из которой шли двери в комнаты. В комнатах на стенах висели портреты Л. Толстого и была уймища каких-то сонных мух, которых надо было вытравлять. Я тоже на недельку приехала к Ильичу. Кстати, надо было просмотреть имеющуюся литературу по антирелигиозному вопросу. В это время МОНО[28] проводил кампанию по антирелигиозной пропаганде в школе. В этой области наблюдался тогда целый ряд грубых извращений; в одном детском доме с ребят силком поснимали кресты, в одной деревне какой-то усердный парень пальнул в икону. Надо было установить правильные формы антирелигиозной пропаганды, для этого необходимо было повести широкую разъяснительную кампанию среди учительской массы. Мне пришлось выступать с докладами в четырёх районах на очень больших учительских собраниях. Слушали с большим вниманием. Помню, как во Фрунзенском — тогда он назывался Хамовническим — районе в конце доклада одна пожилая учительница вздохнула и сказала: «А как с царством небесным теперь быть?…» В перерыв учителя очень оживлённо говорили, как вести антирелигиозную пропаганду среди ребят. Неладно вышло только в Городском районе. Председательница после моего заключительного слова предоставила слово какому-то учителю [школы] второй ступени, естественнику, который стал утверждать, что современная наука не только допускает существование бога, но неопровержимо его доказывает.

Учительская публика растерялась и стала спешно уходить. Я возражала оратору уже в опустевшем на три четверти зале. Учителя [школы] второй ступени в то время далеки были от воинствующего атеизма.

Религиозные настроения стали крепнуть среди этой публики. Серьёзно обсуждалось, можно ли заменить вино для причастия клюквенным морсом. В «Педагогической мысли», выходившей в Петрограде, в 1921 г. помещена была статья профессора Гревса «Два педагогических идеала», где он писал: «К свету духовному, научному и религиозному тянутся людские умы и сердца по неодолимому врождённому влечению, самостоятельному и самодовлеющему, независимо от всякого экономического и иного, личного либо классового интереса, во имя правды, по которой в человеке голод так же неодолим, как и по хлебе». Среди преподавателей-биологов росли антидарвинские ревизионистские течения. Обо всём этом я рассказывала Ильичу.

Мне предстояли дальнейшие выступления, и потому я забрала всю популярную литературу, вышедшую в то время, а Иван Иванович Степанов-Скворцов дал мне ещё Гревса на немецком языке. В № 3 «Коммунистического просвещения» за 1922 г. помещена 21 рецензия моя на имевшиеся тогда книжки, это как раз те книжки, которые я брала с собой в Корзинкино. Там были:

1) В. И. Невский. Праздники христианские и рабоче-крестьянские;

2) И. Степанов. О правой и неправой вере, об истинных и ложных богах;

3) И. Степанов. О таинстве святого причащения;

4) Н. Мещеряков. Поповские проделки;

5) С. К. Минин. Религия и коммунизм;

6) Э. Даенсон. О боге и чёрте;

7) проф. Р. Ю. Виппер. Возникновение христианства;

8) Гуго Винклер. Вавилонская культура в её отношении к культурному развитию человечества;

9) Поль Лафарг. Миф о непорочном зачатии;

10) Кальвер. Социал-демократия и христианство;

11) А. Бебель. Христианство и социализм;

12) К. Каутский. Происхождение первобытной библейской истории;

13) К. Каутский. Социал-демократия и католическая церковь;

14) Поль Лафарг. Происхождение религиозных верований;

15) К. Каутский. Этика и материалистическое понимание истории;

16) Я. Никулихин. Почему я не верю в бога;

17) Н. Бухарин. Церковь и школа в Советской республике;

18) П. Бляхин. Как попы дурманят народ;

19) Н. М. Никольский. Иисус и первые христианские общины;

20) М. Брикнер. Страдающий бог в религиях древнего мира;

21) В. Вреде. Происхождение книг нового завета.

Я привожу список этих брошюр, так как он показывает, сколько внимания уделялось в то время издательствами вопросам антирелигиозной пропаганды.

Ильич просматривал все эти брошюры, листовал их, ворчал, взял себе Гревса и стал читать. В это время пришла большая посылка книг от Уиптона Синклера на моё имя с интересным письмом, где он писал о той борьбе, которую ведёт при помощи своих романов. Из кипы присланных Синклером книг Ильич выбрал книжку о религии — «Религия и нажива» («The profits of Religion»), вооружился английским словарём и стал читать по вечерам. Книжка в отношении антирелигиозной пропаганды мало удовлетворила его, но ему понравилась критика буржуазной демократии.

На прогулках мы много разговаривали с Ильичём на антирелигиозные темы. Приближалась весна, набухали почки, мы с Ильичём ходили далеко в лес по насту. Снег размяк, но сверху покрылся ледяной коркой, можно было идти, не проваливаясь. Ильич говорил тогда о Гревсе, о Синклере, о том, как вредна поверхностная, наскокистая антирелигиозная пропаганда, всякая вульгаризация, как важно увязывать её с естествознанием, с достижениями техники, вскрывать классовые корни религии.

Не впервые говорили мы с ним на эти темы. Наше поколение росло в условиях, когда, с одной стороны, в школах, в печати строго преследовалось малейшее проявление неверия, с другой — радикальная интеллигенция отпускала насчёт религии всякие шуточки, острые словечки. Существовал целый интеллигентский фольклор, высмеивающий попов, религию, разные стихи, анекдоты, нигде не записанные, но передававшиеся из уст в уста. Правда‚ большинство из них было поверхностно, повторявшие их нередко говорили о величии и премудрости творца или о воспитывающей роли религии. Но всё же всё это толкало молодую мысль, заставляло очень рано критически относиться к религии, стремиться самостоятельно решить так или иначе вопрос о религии. К пятнадцати годам у Владимира Ильича сложилось уже твёрдое убеждение, что религия — это выдумка людей, сознательный или бессознательный обман. И пятнадцатилетним мальчиком он сорвал у себя с шеи крест и далеко забросил его. Эти ранние переживания не прошли бесследно. Всю жизнь Ильич интересовался вопросом о том, как, в каких формах должна вестись борьба с религией, разоблачение перед массами сущности религиозных верований. Религии противопоставлял он материалистическое мировоззрение. Тщательно изучал он, что говорили по этому вопросу Маркс, Энгельс и их последователи, что говорит об этом современная наука. Мы знаем, какую громадную работу проделал Ленин в области философии. Об этом красноречиво говорят IX и XII сборники Ленина[29], говорит его работа «Материализм и эмпириокритицизм». Философские вопросы Ильич неразрывно связывал с вопросом о борьбе с религией. Это ярко видно и из его работ и из писем А. М. Горькому в период второй эмиграции. Взять хотя бы его письмо к А. М. от 14.XI. 1913 г., где он писал: «В самых свободных странах… (Америка, Швейцария и т. п.) народ и рабочих отупляют особенно усердно именно идеей чистенького, духовного, построяемого боженьки. Именно потому, что всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой есть невыразимейшая мерзость, особенно терпимо (а часто даже доброжелательно) встречаемая демократической буржуазией, — именно поэтому это — самая опасная мерзость, самая гнусная „зараза“. Миллион грехов, пакостей, насилий и зараз физических гораздо легче раскрываются толпой и потому гораздо менее опасны, чем тонкая, духовная, приодетая в самые нарядные „идейные“ костюмы идея боженьки. Католический поп, растлевающий девушек (о котором я сейчас случайно читал в одной немецкой газете)‚ — гораздо менее опасен именно для „демократии“, чем поп без рясы, поп без грубой религии, поп идейный и демократический, проповедующий созидание и сотворение боженьки. Ибо первого попа легко разоблачить, осудить и выгнать, а второго нельзя выгнать так просто, разоблачить его в 1 000 раз труднее, „осудить“ его ни один „хрупкий и жалостно шаткий“ обыватель не согласится»[30].

Работа Ильича в области философии тесно была связана с борьбой против утончённых форм религии.

Теперь, десять лет спустя после смерти Ильича, когда перечитываешь его статью о воинствующем материализме, встаёт перед глазами вся его громадная работа в области философии, вспоминается та работа, которую он вёл в деле популяризации метода диалектического материализма, уча, как применять его к практике, к жизни (возьмём хотя бы его высказывание по этому поводу во время дискуссии о профсоюзах), его показ, как вооружает в деле строительства социализма умение оценивать явления с точки зрения диалектического материализма.

Советы, которые даёт Владимир Ильич в статье о воинствующем материализме сотрудникам журнала «Под знаменем марксизма», как работать над Гегелем, заключают в себе горячее, хотя не высказанное до конца пожелание, чтобы та работа, которую проделывал сам Ильич в области философии и её популяризации, нашла своих продолжателей. Весной 1922 г. уже чувствовал Ильич, что силы его уходят, и хотелось ему, чтобы работа не оборвалась.

Корни религиозных верований видел Ленин в общественном укладе, в мелкособственнической психологии мелкого производителя. В 1920 г., выступая на беспартийной конференции рабочих и красноармейцев Пресненского района, он говорил: «Прежде говорили: „Каждый за себя, а бог за всех“, и сколько горя из этого вышло.

Мы скажем: „Каждый за всех, а без бога мы как-нибудь обойдёмся“»[31]. Эту мысль он развивал и в первых своих произведениях. В объединении мелких крестьянских хозяйств в общие крупные коллективные хозяйства видел он путь к изжитию религиозных верований. И мы видим, как быстрое развитие коллективизации сельского хозяйства отнимает у религии всякую почву. С ростом коллективизации растёт в массах и равнодушие к религии. Широкое применение техники в сельском хозяйстве и в тех областях хозяйства, где раньше безраздельно царило мелкое хозяйство (например, в области изготовления пищи), влияет в том же направлении. Умирает религия.

Но мы знаем, как живучи старые бытовые обычаи и предрассудки. Стихийный процесс должен быть освещён светом сознания. И Ильич требовал, чтобы вся учёба детей, подростков, взрослых насквозь была пропитана духом диалектического материализма. То, что писал Владимир Ильич в своей статье об «образованных» крепостниках и преподавателях старого закала, не изжито ещё до конца. Именно на этом фронте нужна особая бдительность. Научные силы всех областей, если они хотят выполнить завет Ильича, должны идти на подмогу педагогам, политпросветчикам, библиотекарям, популяризаторам, помогать им выше и выше поднимать знамя воинствующего материализма, нести его в массы.

В связи с 1 Мая вспоминается несколько маёвок, в которых принимал участие Владимир Ильич.

Помню маёвку в 1899 г. в ссылке, в селе Шушенском. Кроме нас в селе Шушенском жили польский рабочий с.-д. Проминский, с большой семьёй, и питерский рабочий финн Оскар Энгберг. Утром пришёл к нам Проминский. Он имел сугубо праздничный вид, надел чистый воротничок и сам весь сиял как медный грош. Мы очень быстро заразились его настроением и втроём пошли к Энгбергу, прихватив с собою нашу знаменитую рыжую охотничью собаку Женьку. Женька заразилась нашим настроением и радостно тявкала. Идти надо было вдоль речки Шуши. По реке шёл лёд. Женька забиралась по пояс в ледяную воду и вызывающе лаяла по адресу мохнатых шушенских сторожевых собак, не решавшихся войти в такую холодную воду. Оскар взволновался нашим приходом. Мы расселись в его комнатёшке и принялись дружно петь.

Спели по-русски, спели ту же песню по-польски и решили пойти после обеда отпраздновать май в поле. Как наметили, так и сделали. В поле нас было больше, уже шесть человек, так как Проминский захватил своих двух сынишек. Проминский продолжал сиять. Когда вышли в поле на сухой пригорок, Проминский остановился, вытащил из кармана красный платок, расстелил его на земле и встал на голову. Дети завизжали от восторга. Вечером собрались все у нас и опять пели. Пришла и жена Проминского, и девочки Проминского, к хору присоединились и моя мать, и наша домашняя работница Паша.

А вечером мы с Ильичём как-то никак не могли заснуть, мечтали о мощных рабочих демонстрациях, в которых мы когда-нибудь примем участие.

Помню майскую демонстрацию в Мюнхене в 1902 г. В первый раз социал-демократам было разрешено полицией праздновать 1 Мая, по городу разрешалось лишь пройти, а речи говорить, петь можно было лишь за городом. Демонстрация была довольно большая, но она не носила никакого внушительного характера. Молча, спешным шагом проходила демонстрация по улицам Мюнхена. Никаких флагов, плакатов не было. Прохожие останавливались и с любопытством смотрели на этих куда-то спешивших людей. Из карманов у многих торчала редька. Публика запаслась редькой, чтобы всласть поесть её с пивом в том загородном трактирчике, куда направилась демонстрация. В трактирчик мы не пошли, отстали от демонстрации, а пошли по привычке бродить по улицам Мюнхена, чтобы заглушить чувство разочарования, которое невольно закралось в душу: хотелось принять участие в боевой демонстрации, а не в демонстрации с разрешения полиции.

Ни в Лондоне, ни в Париже нам не пришлось принимать участие в боевых демонстрациях.

Помню ещё рабочее первомайское собрание в Кракове в 1913 г. Оно происходило на краю города в так называемом «Звежинце». Толпа была не очень велика, стояла, сгрудившись около оратора. На горке был укреплён красный флаг. Преобладали крестьяне из соседних деревень, были рабочие-ремесленники (крупных фабрик в то время в Кракове не было), городская беднота. Толпа напоминала русскую толпу, и потому этот митинг как-то волновал. Выступал Дашинский. Из его речи мне запомнилось его антирелигиозное выступление. Он говорил, как католическая церковь дурачит рабочих и особенно влияет на женщин. Весной католическая церковь убирает церковь цветами и тем привлекает туда женщину. Выступление не носило классового характера, имело мало отношения к празднику 1 Мая, но всё же касалось важного больного вопроса. Зная, как были опутаны в Галиции в то время рабочие и крестьяне влиянием католической церкви, нельзя было не почувствовать положительного значения этой речи. В ней всё же были боевые нотки, хотя и не говорилось о международной борьбе рабочих. Ильичу митинг понравился, несмотря на всю его первобытность.

Май 1917 г. Мы приехали ещё только что из-за границы. Сотни тысяч рабочих, солдат заливали улицы Петрограда. Я тогда лежала, не могла подняться с постели. Ильич выступал на Охте и Марсовом поле. Первый раз принимал он участие в такой грандиозной демонстрации, демонстрации масс, охваченных революционным настроением. Он вернулся домой глубоко взволнованный. Рассказывал мало, да и трудно ведь словами было передать то, что в тот момент было пережито. Но лицо было взволнованное, изменившееся какое-то. Оно стоит у меня перед глазами.

Облик Ленина как человека чрезвычайно интересует молодёжь. Я хочу сегодня остановиться на этом вопросе.

Мы знаем, строительство социализма заключается в перестройке не только промышленности и сельского хозяйства, но и люди становятся иными. В каком направлении меняется облик людей?

Когда в 90-х годах стали возникать в студенческой среде марксистские кружки, вначале очень горячо обсуждался вопрос о роли личности в истории. Читали статью Михайловского «Герои и толпа». Тогда большинство даже передовых деятелей считало, что двигателями прогресса являются критически мыслящие личности, герои, за которыми идёт безличная серая масса, толпа. «Толпа» трактовалась безразлично к тому, была ли это толпа рабочих, крестьян, солдат, обывателей. Просто непросвещённая масса. Эта масса лишь подражает, ведут её герои. Толпа — это нечто слепое. Толпу ведут за собой люди, умеющие производить на толпу впечатление, гипнотизировать и увлечь её. Помню, как мы, молодые марксисты, возмущались этой статьёй Михайловского, этим презрением к массе.

Корни подобных взглядов уходили в далёкое прошлое. В начале XIX в. господствующим классом у нас в стране было дворянство. Для дворянства крестьянство являлось толпой рабов, тёмной, пригодной только на то, чтобы покорно слушаться своих благодетелей — господ. Господа не знали своих рабов, не интересовались ими как людьми, для них это была «чернь». Идеи Великой французской революции, которая смела дворянство и развязала руки буржуазии, проникали и в Россию; особенно много для их проникновения сделало вторжение французских войск 1812 г. Но эти идеи, направленные против крепостнических пут, не доходили до крестьянства, а проникали лишь в высшие слои дворянства. Они не могли увлечь дворянство как класс, ибо были прежде всего направлены против него. Они увлекали лишь отдельных представителей этого класса, но и для последних эти идеи не являлись, не могли являться руководством к действию, да и преломлялись они в их умах весьма своеобразно. Эти идеи давали увлекавшимся ими лицам из дворянского сословия лишь известное развитие, которое поднимало их над окружающей средой. Эти люди чувствовали себя одинокими, непонятыми.

По существу же дела, их взгляды на жизнь, на труд, на взаимоотношения людей, на любовь, на дружбу, на трудящуюся массу оставались глубоко собственническими, хотя и облекались иногда в новую фразеологию. В русской литературе это явление довольно ярко отражено в произведениях Пушкина и Лермонтова. Культ личности, погоня за славой, любовь — глубокая страсть, дающая сильные переживания, трактовка предмета любви как собственности, дикая ревность, дружба…

писал Пушкин. Масса — чернь. Пушкин описывал, как вдохновенный поэт бряцал на лире, «а вкруг народ непросвещённый ему бессмысленно внимал».

Идеи буржуазной свободы, докатившиеся с Запада, оставляли нетронутой эту собственническую психологию потому, что и психология самой буржуазии насквозь была собственнической, индивидуалистической. Да и идеи о свободе носили весьма неопределённый, поверхностный характер. И лишь незначительная группка дворян из военной среды, наиболее близко соприкасавшаяся с Западом, попыталась положить конец царскому самовластью. Попытка декабристов потерпела поражение, и не могла не потерпеть его, потому что не опиралась ни на какое массовое революционное движение.

Нарождавшиеся в стране капиталистические формы хозяйствования, развитие промышленности разлагали феодальный уклад, безмерно обостряя эксплуатацию крестьянства, безвыходное положение которого доводило его до стихийных бунтов. Создавалась почва для революционного движения. На этот раз носителем революционных идей была разночинная интеллигенция. Она уже не смотрела свысока на крестьянские массы. Она, напротив, идеализировала их, не замечала их мелкобуржуазной классовой сущности, сбрасывала со счетов крестьянскую мелкособственническую психологию, разобщённость крестьянства, вытекавшую не из разбросанности его, не из бездорожья, а из всего жизненного уклада мелкого собственника, державшегося правила: «Каждый за себя, а господь бог за всех». Мелкособственническая психология не противостояла дворянско-собственническим взглядам на семью, любовь, не противостояла культу личности, культу героев.

Пролетариат у нас ещё тогда не сложился как класс, а крестьянство было тёмно и бессильно, и это наложило печать на наше революционное движение. Оно держалось на героизме революционных одиночек, отдававших свою жизнь за «народ», а «народ» стоял в стороне и не понимал их. Так и дожили мы до 90-х годов. В 90-е годы гуляла теория Михайловского, в которой причудливо переплеталось барское презрение к толпе с культом героев-революционеров.

Молодые марксисты 90-х годов глубоко возмущались такой постановкой вопроса. Они расшифровывали понятие «народ», они видели движущую силу революции в рабочем классе, в нём видели вождя всех трудящихся, а роль «личности» в истории они видели в том, что «личность» должна как можно ближе стать к рабочему классу, включиться в его борьбу, его дело должно стать её делом. Революционный марксист не противопоставлял себя рабочей массе, он ставил своей задачей как можно лучше суметь выразить то, что передовая часть рабочего класса думает, чувствует, к чему стремится.

Марксизм неразрывно связан с изменением взглядов не только на движущую силу революции, он изменяет в корне старые, собственнические и мелкособственнические взгляды на семью, женщину, на детей, на условия их развития, воспитание, на цели воспитания. Отрицая частную собственность на средства производства, марксизм отрицает и взгляд на жену и детей как на собственность. Революционный марксист прежде всего коллективист, и это меняет в корне его отношение к окружающим людям. Буржуазный «индивидуалист» — глубокий эгоист — ставит на первый план свои личные интересы, он не умеет относиться к другому человеку, хотя бы к самому близкому, как к товарищу, как к другу.

Дружбу он понимает по Пушкину («лёгкий пыл похмелья» и пр.). Дружба, такая как между Марксом и Энгельсом, ему не доступна, не понятна. Ему непонятно, как много даёт человеку совместная работа, каким источником радости является для него общение в работе над общим делом, как растёт он на коллективной работе и как много даёт другим. Коллектив не обезличка. Правильно организованный, правильно целеустремлённый коллектив — это нечто такое, в чём человек не растворяется, не тонет. Напротив, в коллективе гораздо глубже развиваются все его силы, ярче выявляется его личность. Меняется взгляд человека на труд, труд перестаёт быть «наказанием господним», а становится источником радости.

«Индивидуалист» одинок, революционный марксист-коллективист тесно связан с теми людьми, с которыми делает общее дело, с которыми борется рука об руку. Он не носится со своим «я», он не отделяет его от «мы». У такого коллективиста совсем другое, чем у индивидуалиста, представление о том, что плохо, что хорошо, другое представление о добре и зле, о том, что такое счастье. Жизнь коллективиста, революционного марксиста гораздо полнее и счастливее.

Но при чем тут Ленин? — спросит читатель. Вначале ведь было сказано, что речь будет идти о Ленине как человеке, о его облике. Ленин был революционным марксистом и коллективистом до глубины души. Вся его жизнь, деятельность были подчинены одной великой цели — борьбе за торжество социализма. И это накладывало печать на все его чувства и мысли. Ему чужда была всякая мелочность, мелкая зависть, злоба, мстительность, тщеславие, очень присущие мелкособственническим индивидуалистам.

Ленин боролся, резко ставил вопросы, но никогда не вносил он в споры ничего личного, подходил к вопросам с точки зрения дела, и потому товарищи обычно не обижались на его резкость. Он очень внимательно вглядывался в людей, вслушивался в то, что они говорили, старался охватить самую суть, и потому он умел по ряду незначительных мелочей улавливать облик человека, умел замечательно чутко подходить к людям, раскрывать в них всё хорошее, ценное, что можно поставить на службу общему делу.

Постоянно приходилось наблюдать, как, приходя к Ильичу, человек становился другим, и за это любили товарищи Ильича, а сам он черпал из общения с ними столько, сколько очень редко кто другой мог почерпнуть. Учиться у жизни, у людей не всякий умеет. Ильич умел. Он ни с кем не хитрил, не дипломатничал, не втирал никому очки, и люди чувствовали его искренность, прямоту.

Забота о товарищах была его характерной чертой. Он заботился о них и сидючи в тюрьме, и живучи на воле, в ссылке, в эмиграции, и тогда, когда он стал Председателем Совета Народных Комиссаров. Заботился не только о товарищах, но и об очень далёких людях, нуждавшихся в его помощи. В единственном сохранившемся у меня письме Ильича есть такая фраза: «Письма о помощи, которые к тебе иногда приходят, я читаю и стараюсь сделать, что можно»[32]. Это было лето 1919 г.‚ когда других забот было у Ильича более чем достаточно. Шла гражданская война вовсю. В том же письме он пишет: «Крым, кажись, опять у белых»[33]. Дела было больше чем достаточно, но никогда я не слыхала от Ильича, что ему было некогда, когда дело шло о помощи людям.

Он мне постоянно говорил, что я должна больше заботиться о товарищах по работе, и однажды, когда во время чистки партии необоснованно нападали на одного из моих работников по Наркомпросу, он нашёл время рыться в старой литературе, чтобы найти материал, что этот работник, ещё будучи бундовцем, ещё до Октября защищал большевиков.

Ленин был добрый человек, говорят иные. Но слово «добрый», взятое из старого лексикона добродетелей, мало подходит к Ильичу, оно как-то недостаточно и неточно[34].

Никогда не было у Ильича ни семейной, ни кружковой замкнутости, столь характерной для старых времён. Он никогда не отделял личное от общественного. Это у него сливалось в одно целое. Никогда не мог бы он полюбить женщину, с которой бы он расходился во взглядах, которая не была бы товарищем по работе. Он страстно привязывался к людям — типична его привязанность к Плеханову, от которого он так много получил, но это никогда не мешало ему воевать вовсю с Плехановым, когда он видел, что Плеханов неправ, что его точка зрения вредит делу, не помешало ему окончательно порвать с ним, когда Плеханов стал оборонцем.

Успехи дела глубоко радовали Ильича. Дело — это было то, чем он жил, что он любил, что его увлекало. Ленин старался как можно ближе подойти к массе, и он умел это делать. Общение с рабочими давало ему самому очень много. Давало настоящее понимание задач борьбы пролетариата на каждом этапе. Если мы внимательно изучим, как работал Ленин как научный работник, как пропагандист, как агитатор, как редактор, как организатор, мы поймём его и как человека. Из тысячи замечаний, даже отдельных выражений, оборотов речи, разбросанных в его статьях и речах, глядит личность Ильича — коллективиста, борца за рабочее дело. Быть коллективистом, борцом за рабочее дело — большое счастье. Человек всё время чувствует, как всё шире становится его кругозор, глубже понимание жизни, шире поле деятельности, как растёт его умение работать; он ощущает, как он растёт вместе с ростом массы, вместе с ростом дела. И потому так заразительно смеялся Ильич, так весело шутил, так любил он «зелёное древо жизни», столько радости давала ему жизнь. Ленин не мог бы стать таким, каким он был, если бы он жил в другую эпоху, а не в эпоху пролетарских революций и строительства социализма. Теория марксизма дала ему глубокую убеждённость в победе дела пролетариата, дала ему необходимую дальнозоркость; борьба и работа в исключительной близости к пролетариату, борьба за дело пролетариата воспитала в Ильиче черты человека будущего, облик которого так отличен от облика дворянского героя, от облика буржуазного и мелкобуржуазного героя, так далёких от толпы, от массы.

Понять Ильича как человека — значит глубже, лучше понять, что такое строительство социализма, значит почувствовать облик человека социалистического строя.

Товарищи, я хочу сказать несколько слов о том влиянии, которое имел Чернышевский на Владимира Ильича. В своих статьях и книжках Владимир Ильич никогда прямо не говорил об этом влиянии, но каждый раз, когда он говорил о Чернышевском, его речь вспыхивала страстностью. Когда просматриваешь сочинения Владимира Ильича, то видишь, что те места, в которых он говорит о Чернышевском, написаны как-то особенно горячо. В брошюре Ленина «Что делать?» есть косвенное указание на влияние Чернышевского. Говоря о периоде, предшествовавшем созданию партии, о периоде между 1894 г. и 1898 г.‚ когда рабочее движение стало быстро развиваться, приняло массовый характер, Ленин указывает на то, что молодёжь, которая примкнула к этому движению, развилась и воспитывалась под обаянием революционной деятельности предшествующих революционеров и что ей стоило большой внутренней борьбы идейно высвободиться из-под их влияния и пойти по другому пути — по пути марксизма. В этой характеристике есть автобиографический момент.

Как личность Чернышевский повлиял на Владимира Ильича своей непримиримостью, своей выдержанностью, тем, с каким достоинством, с какой гордостью переносил он свою неслыханно тяжёлую судьбу. И всё то, что сказано о Чернышевском Владимиром Ильичём, дышит особым уважением к его памяти. В тяжёлые времена, когда приходилось в партийной работе переживать трудные моменты, Владимир Ильич любил повторять одно место из Чернышевского, где тот говорит, что «революционная борьба — это не тротуар Невского проспекта»[35]. Об этом писал Владимир Ильич в 1917 г., когда реакция давала особенно сильно себя чувствовать и когда партии приходилось отступать. То же самое в 1918 г., когда с особой силой выступили все те трудности, которые встали перед Советской властью, когда пришлось заключать Брестский мир, вести гражданскую войну, — Ильич вспоминает эти слова Чернышевского. В примере Чернышевского черпал он силу и повторял очень часто, что революционный марксист должен быть готов всегда на всё.

Но не только как личность влиял Чернышевский на Ленина. Если мы посмотрим первое нелегальное произведение Владимира Ильича… «Что такое „друзья народа“…», то мы там с особенной наглядностью увидим то влияние, которое оказывал на Ленина Чернышевский. Поколение, о котором говорил Владимир Ильич — та молодёжь, которая примкнула к революционной социал-демократии в 1894 г., — росло в обстановке, когда кругом — и в литературе, и всюду — раздавалось только славословие по отношению к крестьянской реформе. Чернышевский сумел правильно оценить её — Михаил Николаевич [Покровский]. говорил об этом. И Владимир Ильич говорит: нужно было иметь всю гениальность Чернышевского, чтобы в самую эпоху крестьянских реформ дать ту оценку либерализма, которую дал Чернышевский, вскрыть предательскую роль этого либерализма, его классовую сущность.

Если мы посмотрим на последующую деятельность Ленина, то увидим, что Чернышевский заразил его своей непримиримостью в отношении либерализма. Недоверие к либеральным фразам, ко всей позиции либерализма проходит красной нитью через всю деятельность Ленина. Если мы возьмём сибирскую ссылку, протест против Кредо, возьмём разрыв со Струве, затем непримиримую позицию, которую Ленин занял по отношению к кадетам, по отношению к ликвидаторам-меньшевикам, которые были готовы пойти на сделку с кадетами, мы видим, что Владимир Ильич держался той же непримиримой линии, которой держался Чернышевский но отношению к либералам, предавшим крестьянство по время реформы 1861 г. Если сейчас мы подведём итоги этой деятельности Ленина, этой его непримиримой позиции, то мы увидим, что благодаря этой непримиримости, которой держалась и партия, ей удалось победить. Вопрос об отношении к либеральной буржуазии неразрывно связан с вопросом о демократии. В «Что такое „друзья народа“…» Ленин писал: в эпоху Чернышевского борьба за демократизм и борьба за социализм сливались в одно неразрывное целое. Давая оценку буржуазно-либеральному демократизму и демократизму обуржуазившегося народничества 80-х годов, примирившегося с царизмом, Ленин противопоставлял ему демократизм революционного марксизма. Чернышевский дал образец непримиримой борьбы с существовавшим строем, борьбы, где демократизм был неразрывно связан с борьбой за социализм.

Ленин ценил деятельность Чернышевского, его подлинный демократизм, ибо видел созвучность этого демократизма с отношением марксизма к массам. Учение марксизма не только освещало борьбу на экономической почве, которая происходила между рабочим классом и капиталистами, марксизм охватывал все явления в целом, освещал весь строй в целом, давая его анализ и в то же самое время указывая, как надо сливать воедино борьбу за демократизм и борьбу за социализм. Если мы посмотрим на то, как Маркс боролся с Лассалем, на какой почве у них шла борьба, как Маркс возмущался тем, что Лассаль не понимает значения революционной самодеятельности масс, мы поймём социалистическую сущность революционного марксизма. Её совершенно не понимали, например, так называемые «легальные марксисты», постоянно упуская из виду ту ориентировку, которая была у Маркса постоянно на рабочий класс, на массы. В марксизме, действительно, демократизм и борьба за социализм сливаются в одну неразрывную цепь. И не случайно, что, когда Владимир Ильич касался вопросов демократизма, он всегда вспоминал и Чернышевского, у которого он впервые научился тому, чтобы борьбу за демократию сливать с борьбой за социализм. Если мы посмотрим, что собой представляет учение о Советах, о Советской власти, то мы увидим, что как раз в этом учении о Советской власти осуществляется это объединение борьбы за демократизм и борьбы за социализм, отражается наиболее полно. Я помню, когда в 1918 г. я собиралась писать популярную брошюрку о Советах и Советской власти, Владимир Ильич принёс мне однажды вырезку из французской газеты «Юманите» — я уже забыла фамилию французского товарища, который об этом писал, — вырезку, в которой говорилось о том, что Советская власть является наиболее глубоко и последовательно демократической властью. Владимир Ильич, передавая мне эту вырезку, говорил, что именно на эту сторону надо обратить особое внимание, надо показать весь тот подлинный демократизм, который заключается в самой структуре Советской власти, где пролетариат подымается к новому, более широкому демократизму.

Маркс был переведён на русский язык ещё в 60-х годах. Но надо было ещё Маркса перевести на язык русских фактов. Это сделал Ленин в своей книге «Развитие капитализма в России». Он смог это сделать благодаря влиянию на него Чернышевского. Владимир Ильич несколько раз упоминал о том, как хорошо Чернышевский знал русскую действительность, как хорошо он знал факты, касающиеся выкупа крестьян и т. д.

В первый период своей революционной деятельности Владимир Ильич на философские убеждения Чернышевского обращал меньше внимания, хотя он и был знаком с книжкою Плеханова о Чернышевском, где на эту сторону дела обращено особое внимание, но в то время этот вопрос меньше интересовал Владимира Ильича. Только в 1908 г., когда на этом фронте, на философском фронте развернулась широкая борьба, только тогда он опять перечитал Чернышевского и говорил о Чернышевском, как о великом русском гегельянце, о великом русском материалисте. Затем, когда в 1914 г. стала надвигаться война и национальный вопрос получил особо актуальное значение, Владимир Ильич в своей статье о «Национальном самоопределении»[36] подчёркивал особенно то, что Чернышевский, подобно Марксу, понял всё значение польского восстания.

Вот если мы посмотрим на все эти моменты, то мы увидим, какое глубокое влияние имел Чернышевский на Ленина, на всю его революционную деятельность. Отсюда понятно и отношение Ленина к Чернышевскому. В Сибири у Владимира Ильича был альбом, в котором были карточки тех писателей, которые имели на него особо сильное влияние. Там наряду с Марксом и Энгельсом, наряду с Герценом и Писаревым были две карточки Чернышевского, а также карточка Мышкина, который пытался освободить Чернышевского. А затем в последующее время уже в Кремле, в кабинете Владимира Ильича, в числе тех авторов, которых он хотел иметь постоянно под руками, наряду с Марксом, Энгельсом и Плехановым стояло и полное собрание сочинений Чернышевского, которые Владимир Ильич в свободные промежутки времени читал вновь и вновь.

Я хотела остановиться ещё на одной маленькой подробности. Вот в той же самой книжке «Что такое „друзья народа“…» Владимир Ильич указывает на то, что прав был Каутский, который говорил о той эпохе, в которую жил Чернышевский, что тогда каждый социалист был поэтом и каждый поэт был социалистом. Когда мне впервые товарищ по кружку рассказывал о новом приезжем с Волги, о Владимире Ильиче, он мне так его охарактеризовал, он мне сказал: «Он, говорят, очень учёный, он никогда не читал ни одного романа, ни одного стихотворения». Признаться сказать, я очень удивилась, что есть такие люди. Но как-то в горячке работы мне никогда не пришлось спросить Владимира Ильича за первые полтора года, читал ли он или не читал какие-нибудь романы, стихи и т. д. И только в ссылке я с большим удивлением увидала, что Владимир Ильич не только читал тогдашнюю беллетристику, он знал её. Я помню, как меня удивило знание Владимиром Ильичём Некрасова, знание им Чернышевского. Он так знал до мельчайших подробностей «Что делать?» Чернышевского, с такими тонкостями, что, конечно, я увидала, что все те россказни о Владимире Ильиче, что это человек, который ни одного романа не читал, — являются каким-то мифом. Владимир Ильич читал беллетристику, изучал её, любил. Но одно было у Владимира Ильича — у него сливался воедино общественный подход с художественным отображением действительности. Эти две вещи он как-то не разделял одну от другой, и так же как у Чернышевского его идеи отражаются полностью в его художественных произведениях, так же и Владимир Ильич при выборе книг по беллетристике особенно любил те книги, в которых ярко отражались в художественном произведении те или иные общественные идеи.

Вот то немногое, что я хотела сказать. То, что я сказала, не носит характера личных воспоминаний. Разговоров, которые были на эту тему, я не помню. За годы многое теряется из памяти, ведь каждый день что-нибудь новое случается, не каждое слово остаётся в памяти, в памяти остаются только отдельные штрихи, разговоры. Но мне кажется, что в произведениях, статьях, брошюрах Владимира Ильича с достаточной полностью отражается то громадное влияние, которое имел на него Чернышевский.

1928 г.

Владимир Ильич очень ценил А. М. Горького как писателя. Особенно нравились ему «Мать», статьи в «Новой жизни» о мещанстве — сам Владимир Ильич ненавидел всякое мещанство‚ — нравилось «На дне», нравились «Песнь о Соколе», «Буревестник», их настрой; любил он такие вещи Горького, как «Страсти-мордасти», как «Двадцать шесть и одна». Помню, как загорелся Ильич как-то желанием пойти в Художественный театр смотреть «На дне», помню, как слушал он «Мои университеты» в последние дни своей жизни.

Горький писал больше всего о рабочих, о городской бедноте, о «дне», о тех слоях, которые больше всего интересовали Ильича, описывал их жизнь так, как она есть, во всей её конкретности, видел её глазами человека, ненавидящего гнёт, эксплуатацию, пошлость, нищету, мысли, глазами революционера. И то, что писал Горький, было близко и понятно Ильичу.

Сам Владимир Ильич жадно вглядывался в жизнь, во все мелочи. Это умение Ильича замечать мелочи и осмысливать их и отметил Горький в одном письме ко мне (от 1930 г.), где он писал:

«Очень ярко вспомнился визит мой в Горки, летом, кажется, 20-го г.; жил я в то время вне политики, по уши в „быту“ и жаловался Владимиру Ильичу на засилье мелочей жизни. Говорил, между прочим, о том, что, разбирая деревянные дома на топливо, ленинградские рабочие ломают рамы, бьют стекла, зря портят кровельное железо, а у них в домах — крыши текут, окна забиты фанерой и т. д. Возмущала меня низкая оценка рабочими продуктов своего же труда. „Вы, Владимир Ильич, думаете широкими планами, до вас эти мелочи не доходят“. Он — промолчал, расхаживая по террасе, а я — упрекнул себя: напрасно надоедаю пустяками. А после чаю пошли мы с ним гулять, и он сказал мне: „Напрасно думаете, что я не придаю значения мелочам, да и не мелочь это — отмеченная вами недооценка труда, нет, конечно, не мелочь: мы — бедные люди и должны понимать цену каждого полена и гроша. Разрушено — много, надобно очень беречь всё то, что осталось, это необходимо для восстановления хозяйства. Но — как обвинишь рабочего за то, что он ещё [не] осознал, что он уже хозяин всего, что есть? Сознание это явится не скоро, и может явиться только у социалиста“… Говорил он на эту тему весьма долго, и я был изумлён тем, как много он видит „мелочей“ и как поразительно просто мысль его восходит от ничтожных бытовых явлений к широчайшим обобщениям. Эта его способность, поразительно тонко разработанная, всегда изумляла меня. Не знаю человека, у которого анализ и синтез работали бы так гармонично…

Беседуя со мной на Капри о литературе тех лет, замечательно метко характеризовал писателей моего поколения, беспощадно и легко обнажая их сущность»[37]. Ильич хорошо знал русскую литературу. Она была для него орудием познания жизни. И чем полнее, всестороннее, глубже отражали художественные произведения жизнь, чем проще они были, тем больше ценил их Ильич.

Владимир Ильич, близко познакомившись с Горьким в 1907 г. на Лондонском партийном съезде, наблюдал там его, поговорил с ним и как-то душевно сблизился с ним.

Интересны письма Ильича к Горькому во время второй эмиграции. Образ Ильича как человека особо ярко выступает в этих письмах. Ильич пишет Горькому с резкой прямотой о том, с чем он не согласен, что его волнует, заботит. Ильич обычно так писал товарищам, но в письмах к Горькому есть особый оттенок. Пишет он часто очень резко, но в этой резкости много и какой-то особой мягкости. Письма пишутся всегда под непосредственным впечатлением какого-нибудь факта, в них много эмоциональности, ярко отражена тревога, тяжесть некоторых переживаний, радость, надежда. Ильичу казалось, что Горький очень хорошо всё это понимает. И всегда хотелось также Ильичу убедить Горького в правильности своих взглядов, он горячо защищал их.

В письмах Ленина к Горькому видна забота Ильича о нём. Все знают, как внимательно относился Ильич к людям, умел заботиться о них. И Алексей Максимович сам неоднократно писал об этом. Отмечали это все.

Заботило Ильича здоровье Алексея Максимовича, он постоянно спрашивал о нём, давал советы лечиться непременно у первоклассных врачей, соблюдать режим («прижим»‚ как говорил в шутку Ильич) — не работать по ночам.

В эмиграции Ильич очень тяготился тем, что приходится мало видеть рабочих. Правда, в эмиграции было много рабочих, но они обычно быстро устраивались на работу и жили уже местными французскими или швейцарскими интересами, и жизнь в эмиграции очень быстро накладывала на них свой отпечаток. Поэтому он всегда был рад общению с рабочими, приезжавшими за границу ненадолго. Ильич особо доволен был работой с рабочими из Каприйской школы, с учениками партийной школы в Лонжюмо. В 1913 г. предполагался приезд в Поронин (в Галиции, поблизости от Кракова) рабочих депутатов.

Горький на Капри ещё меньше имел случаев общения с русскими рабочими, и Ильич ясно себе представлял, как это ему тяжело. Он стал его звать в Поронин. «Если здоровье позволяет, махните-ка ненадолго, право! После Лондона и школы на Капри повидали бы ещё рабочих»[38].

У меня сохранилось одно письмо Ильича от июня 1919 г. Я ездила тогда на агитационном пароходе «Красная звезда». Писала Ильичу о первых своих впечатлениях, и Ильичу пришло в голову, что хорошо бы и Горького пустить так поездить. «Я запросил в этой телеграмме‚ — писал он‚ — нельзя ли на „Красной Звезде“ дать каюту для Горького. Он приедет сюда завтра, и я очень хотел бы вытащить его из Питера, где он изнервничался… Надеюсь, ты и другие товарищи будете рады ехать с Горьким. Он — парень очень милый…»[39]

Я мало видела Ильича вместе с Горьким. На Лондонском съезде я не была, на Капри не ездила, а в Париже, в Москве, в Горках, когда к нам приезжал Алексей Максимович, я всегда старалась смыться, чтобы дать им поговорить по душам, с глазу на глаз.

Сейчас Алексей Максимович живёт в СССР, живёт по уши в политике, пишет горячие публицистические статьи, видит рабочих сколько хочет. Мне его редко приходится видеть, хотя иногда ужасно хочется поговорить с ним об Ильиче. Но жизнь у нас очень напряжённая, все работают не покладая рук. У Алексея Максимовича много руководящей работы в области литературы, которую никто, кроме него, не может выполнить. Горячий, товарищеский ему привет.

Товарищ, познакомивший меня впервые с Владимиром Ильичём, сказал мне, что Ильич — человек учёный, читает исключительно учёные книжки, не прочитал в жизни ни одного романа, никогда стихов не читал. Подивилась я. Сама я в молодости перечитала всех классиков, знала наизусть чуть ли не всего Лермонтова и т. п., такие писатели, как Чернышевский, Л. Толстой, Успенский, вошли в мою жизнь как что-то значащее. Чудно мне показалось, что вот человек, которому всё это неинтересно нисколько.

Потом на работе я близко узнала Ильича, узнала его оценки людей, наблюдала его пристальное вглядывание в жизнь, в людей — и живой Ильич вытеснил образ человека, никогда не бравшего в руки книг, говоривших о том, чем живы люди.

Но жизнь тогда сложилась так, что не удосужились мы как-то поговорить на эту тему.

Потом уж, в Сибири, узнала я, что Ильич не меньше моего читал классиков, не только читал, но и перечитывал не раз Тургенева, например. Я привезла с собой в Сибирь Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Владимир Ильич положил их около своей кровати, рядом с Гегелем, и перечитывал их по вечерам вновь и вновь. Больше всего он любил Пушкина. Но не только форму ценил он. Например, он любил роман Чернышевского «Что делать?», несмотря на малохудожественную, наивную форму его. Я была удивлена, как внимательно читал он этот роман и какие тончайшие штрихи, которые есть в этом романе, он отметил. Впрочем, он любил весь облик Чернышевского, и в его сибирском альбоме были две карточки этого писателя, одна, надписанная рукой Ильича, — год рождения и смерти. В альбоме Ильича были ещё карточки Эмиля Золя, а из русских — Герцена и Писарева. Писарева Владимир Ильич в своё время много читал и любил. Помнится, в Сибири был у нас также «Фауст» Гёте на немецком языке и томик стихов Гейне.

Возвращаясь из Сибири, в Москве Владимир Ильич ходил раз в театр — смотрел «Извозчик Геншель»[40], потом говорил, что ему очень понравилось.

В Мюнхене из книг, нравившихся Ильичу, помню роман Арне Гарборга «Bei mama» (У мамы) и «Büttnerbauer» (Крестьянин) Поленца.

Потом, позже, во вторую эмиграцию в Париже, Ильич охотно читал стихи Виктора Гюго «Châtiments»[41]‚ посвящённые революции 1848 г., которые в своё время писались Гюго в изгнании и тайно ввозились во Францию. В этих стихах много какой-то наивной напыщенности, но чувствуется в них всё же веяние революции. Охотно ходил Ильич в разные кафе и пригородные театры слушать революционных шансонетчиков, певших в рабочих кварталах обо всём — и о том, как подвыпившие крестьяне выбирают в палату депутатов проезжего агитатора, и о воспитании детей, и о безработице и т. п. Особенно нравился Ильичу Монтегюс. Сын коммунара — Монтегюс был любимцем рабочих окраин. Правда, в его импровизированных песнях — всегда с яркой бытовой окраской — не было определённой какой-нибудь идеологии, но было много искреннего увлечения. Ильич часто напевал его припев 17-му полку, отказавшемуся стрелять в стачечников: «Salut, salut a` vous, soldats de 17-me» («Привет, привет вам, солдаты 17-го полка»). Однажды на русской вечеринке Ильич разговорился с Монтегюсом — и, странно, эти столь разные люди — Монтегюс, когда потом разразилась война, ушёл в лагерь шовинистов — размечтались о мировой революции. Так бывает иногда — встретятся случайно в вагоне малознакомые люди и под стук колёс вагона разговорятся о самом заветном, о том, чего бы не сказали иногда в другое время, потом разойдутся и никогда больше в жизни не встретятся. Так и тут было. К тому же разговор шёл на французском языке — на чужом языке мечтать вслух легче, чем на родном… К нам приходила на пару часов француженка-уборщица. Ильич услышал однажды, как она напевала песню. Это эльзасская песня. Ильич попросил уборщицу пропеть её и сказать слова и потом нередко сам пел её. Кончалась она словами:

(«Вы взяли Эльзас и Лотарингию, но вопреки вам мы остаёмся французами; вы могли онемечить наши поля, но наше сердце — вы никогда не будете его иметь».)

Был это 1909 год — время реакции, партия была разгромлена, но революционный дух её не был сломлен. И созвучна была эта песня с настроениями Ильича. Надо было слышать, как победно звучали в его устах слова песни:

Mais notre couer — vous ne l'aurez jamais!!

В эти самые тяжёлые годы эмиграции, о которых Ильич всегда говорил с какой-то досадой (уже вернувшись в Россию, он как-то ещё раз повторил, что не раз говорил раньше: «И зачем мы только уехали тогда из Женевы в Париж!»), — в эти тяжёлые годы он упорнее всего мечтал, мечтал, разговаривая с Монтегюсом, победно распевая эльзасскую песню, в бессонные ночи зачитываясь Верхарном.

Потом позже, во время войны, Владимир Ильич увлекался книжкой Барбюса «Le feu» («Огонь»), придавал ей громадное значение. Эта книжка была так созвучна с его тогдашним настроением.

Мы редко ходили в театр. Пойдём, бывало, но ничтожность пьесы или фальшь игры всегда резко били по нервам Владимира Ильича. Обычно пойдём в театр и после первого действия уходим. Над нами смеялись товарищи: зря деньги переводим.

Но раз Ильич досидел до конца — это было, кажется, в конце 1915 г. в Берне, ставили пьесу Л. Толстого «Живой труп». Хоть шла она по-немецки, но актёр, игравший князя, был русский, он сумел передать замысел Л. Толстого. Ильич напряжённо и взволнованно следил за игрой.

И наконец, в России. Новое искусство казалось Ильичу чужим, непонятным. Однажды нас позвали в Кремле на концерт, устроенный для красноармейцев.

Ильича провели в первые ряды. Артистка Гзовская декламировала Маяковского: «Наш бог — бег, сердце — наш барабан» — и наступала прямо на Ильича, а он сидел, немного растерянный от неожиданности, недоумевающий, и облегчённо вздохнул, когда Гзовскую сменил какой-то артист, читавший «Злоумышленника» Чехова.

Раз вечером захотелось Ильичу посмотреть, как живёт коммуной молодёжь. Решили нанести визит нашей вхутемасовке[42] — Варе Арманд. Было это, кажется, в день похорон Кропоткина, в 1921 г. Был это голодный год, но было много энтузиазма у молодёжи. Спали они в коммуне чуть ли не на голых досках, хлеба у них не было. «Зато у нас есть крупа!» — с сияющим лицом заявил дежурный член коммуны — вхутемасовец. Для Ильича сварили они из этой крупы важнецкую кашу, хотя и была она без соли. Ильич смотрел на молодёжь, на сияющие лица обступивших его молодых художников и художниц, и их радость отражалась и у него на лице. Они показывали ему свои наивные рисунки, объясняли их смысл, засыпали его вопросами. А он смеялся, уклонялся от ответов, на вопросы отвечал вопросами: «Что вы читаете? Пушкина читаете?» — «О нет! — выпалил кто-то, — он был, ведь, буржуй. Мы — Маяковского!». Ильич улыбнулся: «По-моему, Пушкин лучше». После этого Ильич немного подобрел к Маяковскому. При этом имени ему вспоминалась вхутемасовская молодёжь, полная жизни и радости, готовая умереть за Советскую власть, не находящая слов на современном языке, чтобы выразить себя, и ищущая этого выражения в малопонятных стихах Маяковского. Позже Ильич похвалил однажды Маяковского за стихи, высмеивающие советский бюрократизм. Из современных вещей, помню, Ильичу понравился роман Эренбурга, описывающий войну: «Это, знаешь, Илья Лохматый (кличка Эренбурга)! — торжествующе рассказывал он. — Хорошо у него вышло!»

Ходили мы несколько раз в Художественный театр. Раз ходили смотреть «Потоп»[43]. Ильичу ужасно понравилось. Захотел идти на другой же день опять в театр. Шло Горького «На дне». Алексея Максимовича Ильич любил как человека, к которому почувствовал близость на Лондонском съезде, любил как художника, считал, что как художник Горький многое может понять с полуслова. С Горьким говорил особенно откровенно. Поэтому, само собой, к игре вещи Горького Ильич был особенно требователен. Излишняя театральность постановки раздражала Ильича. После «На дне» он надолго бросил ходить в театр. Ходили мы с ним как-то ещё на «Дядю Ваню» Чехова. Ему понравилось. И наконец, последний раз ходили в театр уже в 1922 г. смотреть «Сверчка на печи» Диккенса. Уже после первого действия Ильич заскучал, стала бить по нервам мещанская сентиментальность Диккенса, а когда начался разговор старого игрушечника с его слепой дочерью, не выдержал Ильич, ушёл с середины действия.

Последние месяцы жизни Ильича. По его указанию я читала ему беллетристику, к вечеру обычно. Читала Щедрина, читала «Мои университеты» Горького. Кроме того, любил он слушать стихи, особенно Демьяна Бедного. Но нравились ему больше не сатирические стихи Демьяна, а пафосные.

Читаешь ему, бывало, стихи, а он смотрит задумчиво в окно на заходящее солнце. Помню стихи, кончающиеся словами: «Никогда, никогда коммунары не станут рабами!»[44]

Читаешь, точно клятву Ильичу повторяешь‚ — никогда, никогда не отдадим ни одного завоевания революции…

За два дня до его смерти читала я ему вечером рассказ Джека Лондона — он и сейчас лежит на столе в его комнате — «Любовь к жизни». Сильная очень вещь. Через снежную пустыню, в которой нога человеческая не ступала, пробирается к пристани большой реки умирающий с голоду больной человек. Слабеют у него силы, он не идёт уж, а ползёт, а рядом с ним ползёт тоже умирающий от голода волк, идёт между ними борьба, человек побеждает — полумёртвый, полубезумный добирается до цели. Ильичу рассказ этот понравился чрезвычайно. На другой день просил читать рассказы Лондона дальше. Но у Джека Лондона сильные вещи перемешиваются с чрезвычайно слабыми. Следующий рассказ попал совсем другого типа — пропитанный буржуазной моралью: какой-то капитан обещал владельцу корабля, нагружённого хлебом, выгодно сбыть его; он жертвует жизнью, чтобы только сдержать своё слово. Засмеялся Ильич и махнул рукой.

Больше не пришлось мне уж ему читать…

1926 г.

20 лет прошло со времени Великой Октябрьской революции. Естественно, что ряд наших советских писателей захвачен был желанием в живых образах показать это событие такой громадной исторической значимости, событие, открывшее двери делу строительства социализма. За последние годы создан уже ряд пьес, посвящённых революции 1905 г., годам гражданской войны. Сильное впечатление производят такие пьесы, громадное агитационное значение имеют они.

Однако опыт показал также, какой вред приносит тут всякая фальшивая нота, всякое искажение действительности.

Наши советские писатели, хотя волнуясь, но всё же взялись за отображение октябрьских дней 1917 г. Они перечитали имеющиеся воспоминания, говорили с живыми участниками Октября, смотрели фото, картины. Сейчас показываются на сцене пьеса Корнейчука «Правда» и пьеса Погодина «Человек с ружьём». Они имеют много общего. Обе написаны молодыми авторами. В обеих пьесах дан Ленин. Нельзя давать Октябрь без Ленина.

Меня очень интересовало всегда, как отражён Ильич в народном фольклоре времён гражданской войны. И вот что характерно: даже в самых глухих, отдалённых углах нашей родины массы не представляли себе борьбы и победы без Ленина. И те, кто не знали грамоты, не знали, что такое телеграф, не представляли себе, как можно руководить борьбой на расстоянии, сложили легенды о том, как в разгар борьбы с белыми появлялся Ленин и обеспечивал победу. На берегах Байкальского озера рыбаки рассказывали: шёл бой с белыми, и белые стали побеждать, вдруг прилетел на аэроплане Ленин, встал в ряды наших бойцов, и белые были разбиты. Среди горцев Кавказа была легенда: белые одолевали уже, но Ленин конспиративно, переодевшись, пробрался к нашим, и мы победили. Нельзя давать пьесу об Октябре без Ленина. И сейчас, в обеих идущих пьесах, когда на сцене появляется Ленин, раздаётся взрыв аплодисментов, публика волнуется, встаёт.

Кстати, то, как реагирует масса зрителей, очень показательно. В 1910 г.‚ в бытность нашу в эмиграции, в Париже, мы ходили раз с Ильичём в одно из рабочих предместий смотреть пьесу, посвящённую событиям в Марокко. События в Марокко, куда ссылались штрафные солдаты и где они восстали, тогда чрезвычайно волновали французские рабочие массы; в Париже была грандиозная демонстрация рабочих. Пьеса, которую мы пошли смотреть, шла только в рабочих предместьях. Я уже не помню её содержания, помню, что кончалась она показом восстания и пением «Интернационала». Самое интересное было, как рабочие реагировали. Показывается, например, как хозяин дома, где жил солдат, сосланный начальством в Марокко, предлагает семье солдата сбавить плату за квартиру, если сестра солдата будет приходить к нему ночевать. «Скотина!»‚ «Собака!» — несётся со всех сторон. Зрители горячо аплодировали во время представления, но не столько игре того или иного актёра, сколько моментам победы восставших солдат. «Интернационал» пел весь театр.

Мы в Главполитпросвете в своё время требовали от политпросветчиков, чтобы они, посещая спектакли, особенно внимательно изучали, как на ту или иную пьесу реагирует та или иная аудитория, что в пьесе больше всего её волнует, задевает. По-одному будет реагировать аудитория какого-нибудь крупного промышленного предприятия, например «Трёхгорки», на пьесу, посвящённую 1905 г.‚ по-другому — аудитория села Малиновки, Саратовской области, которая громила в 1905 г. помещиков и с которой расправилась жестоким образом царская власть, по-другому будет реагировать аудитория какого-нибудь глухого городка‚ который 1905 г. знает лишь по книжкам. Политпросветчику надо хорошо знать ту массу, которую он обслуживает, чтобы уметь к ней подойти по-настоящему.

Для писателей, для артистов знание реакции аудитории ещё важнее. Им необходимо знать, как их пьесу «народ переживает».

Я была на «Анне Карениной», сидела в публике. Рядом со мной сидела студентка, которая рассказывала, как целую ночь она простояла за билетом, а в антракте та же студентка учила немецкую грамматику. Пожилая работница, 40 лет прожившая в Москве и ни разу не бывшая раньше в театре, рассказывала, что вот её внучка также будет скоро выступать в красном уголке, медицинская сестра спрашивала, как ей закрепить за собой квартиру, активист-рабочий рассказывал о своём заводе. Никто ни слова не говорил о пьесе. Аплодировали чудесной игре актёров, потом подносили цветы, но о пьесе никто не говорил, Анне никто не посочувствовал.

На пьесе Корнейчука в театре Революции и на пьесе Погодина в театре Вахтангова публика реагирует на манер рабочих французского предместья на волнующую их пьесу: зрители аплодируют победам рабочих, успехам братания, делают вслух замечания, восклицают — видно, переживают пьесу вместе с авторами и артистами, её играющими. Это, по-моему, очень большое достижение. Когда появляется Ленин, публика разражается громом аплодисментов.

Но характерно. В пьесе Корнейчука «Правда» публика в первых двух действиях очень активна, а в третьем действии с появлением Ильича затихает и напряжённо следит за игрой. Надо сказать, что обоим артистам, играющим Ильича, и тов. Штрауху и тов. Щукину, удалось показать Ленина на трибуне. У тов. Штрауха даже в голосе слышатся иногда нотки Ильича, у тов. Щукина удалась манера Ильича говорить на большом собрании, удалась жестикуляция, труднее гораздо дать Ильича «на ходу». Пока это ещё не удалось. Ильич «на ходу» в октябрьские дни ещё не дан по-настоящему, над этим надо ещё много поработать.

Перед артистами стояло много трудностей. Они учились по картинам. Картин много, и удачных и неудачных, скульптура есть и удачная и неудачная. Нельзя учиться, например, по скульптуре Андреева (ему удалась лишь пара скульптур, остальные у него — «искания»), нельзя учиться по картине Юона и ряду других. Мне кажется, что артистам надо учиться исключительно по фото, причём надо знать, к какому моменту фото относится. Фото в связи с изучением жизни и борьбы Ильича очень много может дать артисту. К сожалению, фото, относящихся к октябрю 1917 г.‚ очень мало, приходится брать по аналогии, что, конечно, труднее.

Затем артистов, не видавших никогда Ленина, мог дезорганизовать фильм, первоначально показывавшийся в Музее Ленина. Дело в том, что вначале благодаря известным дефектам старых плёнок Ильич изображался слишком быстро идущим, вернее, не идущим, а бегущим, слишком махающим руками и т. д. Теперь удалось этот дефект фильма устранить; Ильич показывается таким, каким он был. Надо давать его по теперешнему фильму. И тов. Штраух и тов. Щукин дают Ильича чересчур быстро бегающим, слишком жестикулирующим. Это неправильно, это искажает образ Ильича.

Другое. Показывая «на ходу», надо дать не только физический облик Ильича, надо отобразить, как он воспринимает, как он переживает. Один рабочий прислал мне раз очень горячее стихотворение, описывающее возвращение Ильича из эмиграции. Там есть пара замечательных строк. Описывая переживания встречающих Ильича рабочих, автор пишет и об Ильиче: «Вождь переживает, шапку сжимает». Он тоже ведь переживал, и не в одних словах эти переживания выражались. В момент сильных переживаний, бывало, подолгу тихо ходит Ильич по комнате, заложив руки за жилет, тихо, тихо, иногда на цыпочках. Или сидит подолгу не двигаясь, не шевелясь, весь уйдёт в свои думы. А вот в «Человеке с ружьём» говорит Ленин с солдатом Шадриным. Слова Шадрина, говорящего о том, что солдаты, как один, будут бороться против войны, не могут не взволновать. На сцене дело изображено так, что, кончив говорить с Шадриным, Ильич бежит в свой кабинет. Ильич живой пошёл бы к себе в кабинет медленно, задумавшись.

Ильича часто изображают как поучающего, как ментора. И вот выходит у тов. Штрауха в театре Революции, что, поговорив с рабочим, он издалека как-то, свысока протягивает ему руку. Не так здоровался и прощался Ильич, а попросту. Не знавшие Ленина художники зачастую изображают его на картинах каким-то учителем, который подымает руку и грозит пальцем, приговаривая: «Надо учиться, учиться и учиться». Такой жест не свойственен был Ильичу, он подходил к рабочим, крестьянам, товарищам не менторски, не свысока, а как равный к равному. Поучительный жест сразу искажает образ Ильича. Он был простой, близкий — в этом была его сила.

В № 63 «Литературной газеты» от 20 ноября [1937 г.] помещена статья А. Осиповой «Н. Погодин о своей пьесе „Человек с ружьём“». Автор пишет:

«Ленин показан „на ходу“. Этот сценический приём рассчитан на то, чтобы зритель понял: вот как умел руководить, наставлять (подчёркнуто мной. — Н. К.), учить этот человек».

Вот в этом-то вся беда. Ленина надо показывать в разговоре с рабочими не как какую-то «классную барышню», как презрительно любил выражаться Ильич, не как «наставника», а как человека, которому хочется убедить того, с кем он говорит.

В пьесе «Правда» очень хорошо задумано противопоставление образа Керенского образу Ленина. Керенский полон самомнения, поучает, бессмысленные приказы даёт — Ленин убеждает, растолковывает, что и как надо делать. Керенский — прежнее начальство, Ленин — товарищ. Образ Керенского сыгран очень хорошо, Ильича надо играть проще.

Осипова приводит в своей статье слова Погодина: «Я прочёл горы материалов. В воспоминаниях ближайших соратников и друзей Ленина Ленин рисуется всегда добрейшим человеком, чутким, отзывчивым, у иных — всепрощающим. Но разве только таков он? История знает другого Ленина, который живёт в документах музея его имени. Это человек железной воли, суровой непреклонности, непримиримости, человек, полный огромной ненависти к врагам революции».

Я не знаю, насколько точна эта цитата. Во всяком случае, это неверно. В слове «добрейший» уже имеется привкус мещанства, «всепрощающий» — это уж толстовство какое-то. Никто, насколько знаю, из ближайших сотрудников и друзей Ленина толстовцем и мещанином его не изображал. А чуткость и отзывчивость ни в каком противоречии с суровой непримиримостью и ненавистью к врагам революции не находятся. Чуткое, внимательное отношение к людям должно быть присуще каждому коммунисту. В корне неправильно считать, что в Ильиче было два человека: один в домашнем быту — весёлый, улыбающийся, внимательный к людям, чуткий — и другой в общественной жизни — неулыба, не интересующийся людьми, тем, чем они живут, что думают. Двух людей не было в Ильиче. Как в быту, так и в борьбе он был один и тот же. Нельзя изображать его каким-то двуликим. Он был замечательно цельным человеком. Может быть, благодаря такой неправильной установке автора Ильич на сцене ни разу не улыбается ни в той, ни в другой пьесе, может, поэтому не прищуривается у него насмешливо глаз… Впрочем, дать улыбку Ильича не так-то легко. Это я понимаю.

Я хотела бы сказать ещё пару слов о пьесах. У обоих авторов лучше всего дана солдатская масса, образы солдата Шадрина и Тараса исключительно хороши. И артисты, их играющие, играют замечательно. Они часто говорят и делают наивные, вызывающие улыбку, даже смех публики вещи, но нет у них в игре ни тени балаганщины, карикатуры. У артистов в игре сказывается понимание всей тогдашней ситуации. Замечательно хорошо играют оба артиста.

Хуже с отображением рабочей публики. Рабочие, за исключением некоторых сцен, показаны как-то схематично. Женщины фигурируют лишь в качестве дочерей, жён, невест; работниц с фабрик и заводов не показано, а они сыграли в Октябрьской революции крупнейшую роль.

Обе пьесы хороши, созвучны с переживаемым моментом. Игра артистов хороша. Надо только доработать ещё образ Ильича, лучше дать рабочих. Дело это трудное, но с тем горячим желанием дать подлинный образ Ленина, которое имеется и у тов. Щукина, и у тов. Штрауха, и у авторов пьес, можно многое ещё сделать.

Владимир Ильич не был большим любителем музеев. Правда, те музеи, которые нам довелось посещать за границей, представляли собой музеи по преимуществу исторического характера, подобранные определённым образом — в духе, чуждом историческому материализму, где не было живой марксистской мысли. Нам не пришлось видеть ни технических музеев, ни отражавших, например, историю завода и пр. И Ильич как-то сразу уставал, безразлично глядел на бесчисленные рыцарские доспехи.

В Лондоне ходили мы с ним в Кенсингтонский музей, и я помню, как ему понравилась витрина, где параллельно было показано на экспонатах развитие зародыша в яйце, развитие зародыша обезьяны и человека. Понравилась экспозиция черепов обезьяны, первобытного человека и современного. Ильич принадлежал к поколению, которое училось тогда, когда запрещалось преподавание биологии в начальной и средней школе, принадлежал к поколению, которое зачитывалось Писаревым и понимало всё революционизирующее значение биологии, всё значение эволюционной теории. Он не мог не интересоваться этим вопросом. Когда я смотрела естественноисторический музей при Свердловском университете, организованный т. Завадовским и его группой, я думала, как бы приветствовал Ильич устройство такого музея, как приветствовал бы он устройство таких музеев в колхозах, в домах социалистической культуры.

Приветствовал бы он и устройство музеев революции. В Париже была как-то устроена выставка революции 1848 г. Выставка была архискромная, в двух небольших комнатках. О ней, кажись, вовсе не писалось в газетах; когда мы были там, было ещё двое рабочих. Никаких экскурсоводов не было. Но сделана выставка была очень заботливо, обдуманно. И Ильич так и впился в неё. Его интересовала буквально каждая мелочь. Для него эта выставка была куском живой борьбы.

Ещё вспоминается мне один разговор с Ильичём. Вопрос шёл об устройстве при заводах политехнических выставок. Это была инициатива одного латышского экскурсовода. Он пытался даже устроить такую выставку при Коломенском заводе. Я одно время в связи с производственной пропагандой, которую так одобрял Ильич, очень носилась с выставкой призаводских музеев. План был такой: на выставке отобразить работу завода; показать, какие цеха есть, что в каждом цеху делается, как продукт меняется, переходя из цеха в цех. Таким образом была бы дана картина всей работы завода. Затем надо было показать, откуда идёт сырьё; места его добычи и то место, откуда сырьё на данный завод доставляется, потом надо было бы показать, где изготовляется оборудование завода, затем надо было бы показать, куда и как идёт изготовленная продукция. Это было время, когда Ильич особо настоятельно повторял о необходимости ширить политический кругозор рабочих масс. Это было время, после VIII съезда партии, когда Ильича особенно заботил вопрос об едином хозяйственном плане, когда он думал, как втянуть в работу над ним рабочие массы, и он хотел, чтоб шире ставилась производственная пропаганда, ширился кругозор рабочего. И я помню, с каким вниманием слушал Ильич то, что я ему рассказывала о политехнических музеях при заводах.

Вот то немногое, что я могу припомнить из того, как относился Ленин к музейной работе.

Я считаю, что «сочинить» биографию Ленина не может ни один писатель, как бы талантлив он ни был. Но писатели могут сделать очень многое для того, чтобы сделать воспоминания о Ленине живыми, говорящими. Быстро меняется жизнь. И наша молодёжь очень многое из того, что было 20, 30, 40 лет назад, представляет себе очень наивно, очень упрощённо. Молодёжь не представляет себе той обстановки, в которой шла борьба, не представляет себе тех трудностей, которые надо было преодолевать. Меряют всё на теперешний аршин. Общие фразы, характеризующие то время, им мало что говорят. И вот в живых образах надо показать тогдашнюю эпоху. Тогда понятнее будет Ильич, а то часто молодёжь чувствует, что что-то от неё ускользает, живого Ильича не видит и беспомощно спрашивает: у него на голове что было, когда он приехал из-за границы, — шапка или котелок? Не в шапке и котелке дело. Есть очень хорошая книжка — «Рассказы рабочих о Ленине», вышедшая в 1934 г. в издании Профиздата. Там собраны рассказы по принципу — воспоминания нескольких рабочих об одном и том же. Особенно характерны рассказы рабочих о приезде Ильича из-за границы. Насчёт деталей, насчёт того, был ли Ильич в котелке или кепке, воспоминания расходятся, но зато ярким ключом бьёт из всех воспоминаний одно — как близок был Ильич этим в первый раз видевшим его рабочим, какой любовью к нему бились их сердца, как все они, кипевшие в этот момент, в апреле 1917 г.‚ страстным желанием как можно шире развернуть борьбу, уверенные в победе, видели в Ильиче своего вождя.

Для того чтобы понять то, что на каждом этапе сближало так Ильича с массой, надо понимать, чем жила в тот или иной момент рабочая и крестьянская масса, и если это сумеют дать писатели, т. е. сумеют дать рамку для биографии Ильича, это будет большое дело. И ещё одно. Наши советские писатели всё теснее и теснее связываются с массами. И они могут очень много сделать для того, чтобы выявить, что в данный момент делает Ильича близким тому или иному слою трудящихся, почему он продолжает жить в их сердцах.

Поясню свою мысль примером. Пять лет назад, когда широко стала развиваться коллективизация, крестьяне засыпали меня вопросами — что говорил Ленин о колхозах. Тогда я написала брошюру «Что говорил Ленин о колхозах и о мелком крестьянском хозяйстве». Она разошлась в двух тиражах, один в 200, другой в 300 тысяч. Прежде чем пустить её, я пробовала проверить, как она воспринимается, и я сговорилась о том, что её прочтут в трёх разных местах: крестьянам, где нет коллективизации, было для этой цели намечено одно село Калужской губернии; затем в Рязанской губернии взяли один молодой колхоз и в другом уезде той же Рязанской губернии — одну старую коммуну. С товарищами, которые взялись за проверку, мы наметили ряд вопросов. И вот что поразило меня: оказалось, никто из крестьян ничего не знал об эсерах, но все прекрасно знали о столыпинской реформе, о её сути. Всех, независимо от того, были ли это единоличники или колхозники, волновали одни и те же места брошюры, все противопоставляли старое новому, более эмоционально высказывались крестьянки, одинаково все отвечали на те вопросы, которые ставились. Брошюра эта пять лет тому назад имела, несомненно, агитационное значение, и потому, подправив некоторые места, я пустила её в обращение. Теперь её надо было бы написать иначе, учитывая, что коллективизация стала господствующей формой сельского хозяйства, что сейчас уже другие вопросы волнуют колхозников, чем те, которые волновали пять лет назад, что народ стал уже совсем другой — политически сознательный. Теперь надо пожить в колхозах, взять другие районы, включить в брошюру ряд новых вопросов.

Для чего я обо всём этом пишу? Мне кажется, что литераторы, знающие современную колхозную деревню, могли бы особо ярко выявить, чем сейчас, на данном этапе, близок Ильич колхозным массам, почему он продолжает оставаться для них живым вождём.

Настоящую биографию Ильича, по-моему, можно написать только коллективными усилиями, и в этой коллективной работе литераторы должны сыграть крупную роль.

Имя Ленина неразрывно связано с именем РКП(б). Рабочие и работницы это знают и называют РКП ленинской партией.

Совсем ещё юношей Ленин понял, что самым революционным классом является рабочий класс, что класс этот поведёт самую решительную борьбу со старым строем, что рано или поздно этот класс победит «и водрузит над землёю красное знамя труда».

А когда Ленин это понял, он отдал себя целиком на службу рабочему классу.

Когда он стал работать — в начале 90-х годов, — рабочий класс в России был ещё совсем неорганизован: тогда не было ещё ни профсоюзов, ни рабочей политической партии, партию надо было ещё создавать. Хотя I съезд партии (она сначала называлась Российской социал-демократической рабочей партией) был в 1898 г.‚ но после съезда почти все делегаты были сразу арестованы, и работа продолжала идти врозь, велась отдельными кружками до II съезда партии в 1903 г.

И вот целый десяток лет вёл Ленин трудную работу по собиранию партии, по объединению отдельных кружков революционеров. Дело это было особенно трудное, потому что кружки должны были скрываться от полиции, кружки постоянно арестовывались и распадались. Всё приходилось делать тайком, с большими предосторожностями. Казалось, дело это было безнадёжно, но Ленин хорошо обдумал план объединения — поехал за границу, где его не могли арестовать, и стал там издавать газету «Искра», которая тайно пересылалась в Россию.

Около этого ядра, около «Искры», и стала сплачиваться партия.

У партии должна быть программа, чтобы каждый знал, за что борется партия.

Программа имеет громадное значение: это знамя, под которым идёт борьба. Каждый член партии должен не только знать программу, но продумать её и проводить её в жизнь.

До 1903 г. у социал-демократов не было программы. Ленин вместе с редакцией «Искры» подготовил программу партии, которая потом была изменена только в 1919 г.‚ на VIII съезде, когда трудящиеся уже взяли власть в свои руки и когда встали новые задачи.

В новой программе основа осталась старая, но практические задачи изменились соответственно новым условиям работы.

Постановление об изменении программы было принято ещё на VII съезде в 1918 г.‚ и тогда же, на VII съезде, была и партия переименована и стала называться уже не РСДРП большевиков, как раньше, а РКП(б). В работе над этой новой программой львиная доля принадлежит Владимиру Ильичу. Партия сильна не только своей программой, но и своей организованностью. Очень важно, каков состав её членов, насколько эти члены сознательны, преданны делу, сплочённы, организованны, насколько они понимают, что нет выше звания, чем звание члена коммунистической партии. Ленин считал, что партия — это авангард рабочего класса, его передовой отряд, который ведёт за собой всех рабочих, всех трудящихся.

Передовой отряд борцов, весь в целом и каждый его член в отдельности, должен ясно понимать, что делается кругом, быть примером для всех по своей дисциплинированности, твёрдости, энергии.

Нет выше звания, чем звание члена коммунистической партии.

Вот почему Ленин придавал такое значение уставу и на II съезде партии в 1903 г. так горячо отстаивал ту точку зрения, что каждый член партии должен не только признавать программу, но также непременно работать в одной из партийных организаций, т. е. активно служить делу пролетариата. Вот почему Ленин приветствовал в 1921 г. предпринятую чистку партии от примазавшихся, унижавших звание члена партии, от оторвавшихся от масс, от тех, кто хотел носить звание члена партии, не неся обязанностей члена партии, не служа беззаветно делу рабочего класса.

Работая в партии, Ленин заботился в первую голову о том, чтобы партия ясно видела, куда идти. Не учесть, сколько времени, сколько бессонных ночей посвятил Ленин на обдумывание того, по какому пути надо идти партии.

Жизнь не стояла на месте, она развивалась, были очень трудные минуты, очень сложное положение, когда вопрос, куда в данную минуту идти, был часто очень многим членам партии неясен.

Ленин писал письма, статьи, толковал, выяснял, выступал на собраниях и съездах и старался уяснить, где правильный путь.

С теми членами партии, которые хотели свернуть партию с верного пути, которые забывали великие цели, стоящие перед партией пролетариата, которые падали духом или зарывались, тащили партию в болото или на край пропасти, Ленин вёл всегда бешеную, непримиримую борьбу. А рабочих Ленин звал идти за партией, звал рабочих и крестьян теснее объединиться для борьбы, для завоевания лучшего будущего.

И партия пошла по верному пути, она стала сильной, сплочённой, дисциплинированной, повела за собой рабочих и крестьян к победе, власти, она справилась со своими врагами.

Когда власть перешла в руки рабочих и крестьян, Ленин стал призывать массы к строительству новой жизни, он стал учить рабочие и крестьянские массы подходить по-новому к труду, к организации, создавать новые отношения, новую жизнь.

Ленин умер, но ещё теснее сплотилась партия, каждый член партии дал себе клятву продолжать ленинское дело и с честью носить звание члена партии.

А рабочий класс, рабочие массы, к которым Ленин относился с таким безграничным доверием, на сотнях собраний сказали:

— Мы ленинской партии — партии РКП — доверяем, это наша родная партия…

И послали в партию ленинский призыв.

Я буду говорить лишь о старой «Искре», о той «Искре», которая выходила под фактической редакцией Ленина с декабря 1900 г. по 22 октября 1903 г.‚ с 1-го по 51-й номер включительно, пока она не перешла в руки меньшевиков. Эта «Искра» была детищем Ильича, он обдумывал, вынашивал каждый номер, отдавал ей массу сил.

Задумал он её ещё в ссылке. На опыте знал он, как трудно издавать нелегальную газету в России; вечные провалы делали невозможным регулярный выход газеты, постоянные аресты нарушали всякую преемственность. А между тем до зарезу нужна была общерусская газета. По мысли Ильича, она должна была быть коллективным пропагандистом, коллективным агитатором, коллективным организатором. Она должна была освещать все события русской и международной жизни под углом зрения революционного марксизма, выковывать у рассеянных по всей стране революционеров единое понимание происходящих явлений, она должна была зажигать их чувством ненависти к существующему самодержавному строю, ко всему капиталистическому укладу, должна была учить единству действия, организовывать для борьбы. Нелегальная газета должна была подготовлять условия для создания на деле партии революционного пролетариата.

Перед глазами Ильича был пример Герцена, создавшего вольную русскую прессу за границей, выпускавшего с 1857 по |867 г. за границей «Колокол», имевший такое громадное влияние на русскую интеллигенцию, был пример группы «Освобождение труда».

Ещё в ссылке задумал Ильич издавать за границей общерусскую газету, об этом переписывался с Мартовым, бывшим в ссылке в далёком Туруханске, и Потресовым, сосланным в Орлов, Вятской губернии. Как тяжела эмиграция, Ленин знал: летом 1895 г. он виделся с Плехановым и Аксельродом, видел, как трудно им живётся, как оторваны они от России. Но Ильич решил всё же ехать за границу ставить общерусскую газету, только обдумывал, как бы покрепче, попрочнее наладить связь с Россией. Целый год после ссылки прожил он в России, чтобы создать прочные опорные пункты для будущей газеты, обеспечить помощь целого ряда агентов, которые организовали бы приём и распространение газеты, обеспечить целый ряд сотрудников и корреспондентов. Владимир Ильич использовал для этого все личные связи: останавливался в Москве, в Питере, ездил в Уфу, в Ригу — повидаться с Сильвиным, собирался даже съездить в Сибирь повидаться с Кржижановскими. В Пскове, где жил Владимир Ильич, жила также Л. Н. Радченко, туда приезжал и Степан Иванович Радченко. У них были большие связи. Были обширные литературные и денежные связи у Потресова, поселившегося также в Пскове. Виделся Ильич с бундовцами, с Лалаянцем, приезжавшим повидаться с ним с юга, с Мартовым, с рабочим Бабушкиным и др. За границей наладить дело было тоже нелегко. Уехал Ильич за границу в июле, а первый номер «Искры» вышел лишь 24 декабря 1900 г. Трудно было наладить организационную сторону дела. Началось с трений с группой «Освобождение труда». Плеханов хотел властвовать безраздельно. Еле дело уладилось. Газету Владимир Ильич и Потресов решили ставить в Германии, в Мюнхене, по соображениям большей конспирации и большей свободы действий. Группа «Освобождение труда» вначале недооценивала значение газеты. «Глупая ваша „Искра“», — говорила в шутку Вера Ивановна Засулич, поселившаяся в Мюнхене. Плеханов интересовался вначале гораздо больше «Зарёй», чем «Искрой». Он был теоретиком, и только. Ленин был не только теоретиком, агитатором, но и организатором. Сохранившаяся заграничная переписка Ленина за 1900 и 1901 гг. говорит о том, какими мелочами приходилось заниматься Владимиру Ильичу. Так, в письме к Ногину он пишет о необходимости распространения в Лондоне пяти экземпляров «Искры», ему посылаемых. Письма заграничным товарищам полны вопросов об адресах, сборах денег, чемоданах с двойным дном и пр.

Каждый едущий в Россию товарищ использовался для связей. А транспорт! Каких громадных усилий стоило его налаживание! Помню, как однажды Владимир Ильич и Мартов убили два дня на переговоры с каким-то типом, который уверял, что, если ему купят фотографический аппарат, он поедет на границу и завяжет там транспортные связи. Это был явный проходимец. Особо трудны в организационном отношении были первые месяцы. Но потом «Искра» быстро стала обрастать связями, становиться на ноги… «А „Искра“-то ваша, — говорила Засулич, — важной становится». На деле подтверждалась правильность утверждения Ильича, что газета — это коллективный организатор. Ильич делал всё, чтобы усилить эту её роль. Теперешнему поколению трудно даже себе представить, какое громадное значение в те времена, когда шли провалы за провалами, когда жившие в одном и том же городе работники сплошь и рядом ничего не знали друг о друге, имело существование заграничного центра. Однако это собирание сил не могло бы иметь места, если бы «Искра» не была идейным центром громадной значимости. Было это время, когда рабочее движение только начинало ещё развёртываться, когда ещё не определился путь, по которому оно пойдёт. Рабочее движение могло пойти по линии наименьшего сопротивления — пойти, на манер английского рабочего движения, по пути ограничения движения лишь областью экономической борьбы. На этот путь усиленно тащили рабочее движение экономисты. Если бы на этот путь вступило наше рабочее движение, то естественным следствием было бы отсутствие у рабочих своей политической партии. Рабочее движение, не руководимое передовым отрядом, никогда бы не победило. «Искра» вела с экономистами самую упорную борьбу. Нет, рабочие должны вести политическую борьбу, но самодержавие можно сбросить лишь дружным натиском, говорили другие. Поэтому надо идти в ногу с либералами, не размежёвываться с ними. «Искра» вела бешеную борьбу с теми, кто предлагал рабочему идти в области политической борьбы на поводу либералов. Она вскрывала классовую суть русского либерализма, показывала, как эта классовая суть определяет половинчатость политики либерализма в отношении самодержавия, в каком непримиримом противоречии эта либеральная политика находится с классовыми интересами пролетариата. Рабочий класс должен идти своим самостоятельным путём. За это боролась «Искра». Пролетариат борется не только за себя, он вождь всех трудящихся. Это определяет его отношение к крестьянству. Только опираясь на многомиллионные массы крестьянства, только организуя борьбу крестьян против помещиков, против царской власти, мог рабочий класс победить в нашей стране, только опираясь на сельскохозяйственных рабочих, на бедноту, мог рабочий класс повести за собой основные массы крестьянства — середнячество. «Искра» этому вопросу уделяла громадное внимание, «Искра» вела борьбу с эсерами, не понимавшими роли рабочего класса, не понимавшими роли масс в борьбе с самодержавием. Эсеры борьбу классов стремились подменить борьбой героев-одиночек. Всю несостоятельность их точки зрения выявляла «Искра».

«Искра» клеймила национальную политику царской власти и в то же время звала все народности, населявшие Россию, к интернациональному объединению, боролась со всем тем, что мешало такого рода объединению, мешало единству их действий. Старая «Искра» зафиксировала свою точку зрения в программе партии, принятой на II съезде.

Знамя «Искры» почти три года идейно сплачивало самых передовых борцов, идейно выковывало линию, которая последовательно проводилась в жизнь большевиками и впоследствии привела рабочий класс нашей страны к победе.

«Искра» была боевым идейным органом, боровшимся с оппортунизмом, который, по словам Ильича, замедляет путь к победе, — боровшимся с левыми фразами эсеров, с подменой массового движения террором.

«Искра» закладывала фундамент, на котором в последующие годы зиждилась вся работа партии. И потому, что линия «Искры» была верна, искра разгоралась в пламя.

«Искра» руководила революционной борьбой рабочего класса. Она учила изучать, учитывать ту обстановку, в которой происходит борьба, вглядываться в жизнь с острым вниманием, прислушиваться к голосу масс, приспособляться к конкретным условиям, ни на шаг не отступая на теоретическом фронте, при всех условиях проводя свою линию, выбирая то звено, за которое в данную минуту надо ухватиться, организуя массы для борьбы, превращая эту борьбу в школу классовой сознательности и выдержки.

Идеологическая выдержанность «Искры» выковывалась в борьбе внутри редакции «Искры». Талантливейший журналист Мартов был ужасным импрессионистом, очень легко поддавался всяким влияниям, крестьянским вопросом интересовался мало. Чрезвычайно образованный Потресов по сути дела был избалованным барином. «Он не может писать иначе, как в Италии, на берегу моря, сидя под пальмами», — шутила Калмыкова. Он мало имел связей с рабочими, не знал крестьянства, все его связи шли по линии либеральной интеллигенции. Из группы «Освобождение труда» наибольшее влияние имел Плеханов. Владимир Ильич ценил его как теоретика до чрезвычайности, готов был простить ему все его недостатки, все выходки по отношению к себе, но беда Плеханова была в том, что он плохо знал конкретные русские условия, нарастающие силы — давно уже жил в эмиграции. Был Плеханов страшно избалован‚ не терпел никаких противоречий, и трудно было с ним работать. Аксельрод и Засулич перед ним совершенно стушёвывались. Работать в таких условиях было нелегко.

Каждая поступающая в редакцию статья тщательно обсуждалась всей редакцией. Владимир Ильич особенно дорожил корреспонденциями рабочих. Перед отъездом за границу Владимир Ильич условился с Бабушкиным, рабочим, с которым он занимался когда-то в кружке, о том, что тот будет связывать рабочих с «Искрой», доставлять им «Искру». Бабушкин взялся за эту работу вплотную и добился немалых результатов. В июле 1902 г. Владимир Ильич писал Ивану Ивановичу Радченко: «Уж очень обрадовало Ваше сообщение о беседе с рабочими. Нам до последней степени редко приходится получать такие письма, которые действительно придают массу бодрости. Передайте это непременно Вашим рабочим и передайте им нашу просьбу, чтобы они и сами писали нам не только для печати, а и так, для обмена мыслей, чтобы не терять связи друг с другом и взаимного понимания»[45]. Дорожил Владимир Ильич каждым письмом рабочих, каждой рабочей корреспонденцией.

Сейчас, когда читаешь «Искру», не видишь в ней ничего особенного. Масса газет выходит теперь каждый день, газет, рассчитанных на самые широкие массы. В каждой из них много информационного, делового материала, целый ряд ярких рабочих корреспонденций. По сравнению с ними язык «Искры» кажется слишком интеллигентским, корреспонденции — слишком бледными. Но все наши газеты идут по пути, много лет назад проложенному «Искрой». Это горит пламя, зажжённое «Искрой».

Если мы хотим понять Ленина как организатора, надо проследить, как камешек за камешком строил он здание партийной организации.

Посмотрим на организаторскую работу Ленина в Питере, где он работал в 1893–1895 гг.

Мы знаем, он ходил заниматься в рабочие кружки. Он читал рабочим «Капитал» Маркса, растолковывал суть его теории, умел это делать просто и понятно, вызывая рабочих на высказывания, помогая им формулировать свои мысли. Но Ленин был не только пропагандист, он был пропагандист-организатор, который умел активизировать каждого члена кружка, дать ему определённую работу. Вот что писал в своих воспоминаниях т. Бабушкин, рабочий Семянниковского завода, посещавший кружок Ильича:

«Но эти лекции в то же время приучили нас к самостоятельной работе, к добыванию материалов. Мы получали от лектора листки с разработанными вопросами, которые требовали от нас внимательного знакомства и наблюдения заводской и фабричной жизни. И вот во время работы на заводе часто приходилось отправляться в другую мастерскую под разными предлогами, но на деле — за собиранием необходимых сведений посредством наблюдений, а иногда, при удобном случае, — и для разговоров. Мой ящик для инструмента был всегда набит разного рода записками, и я старался во время обеда незаметно переписывать количество дней и заработков в нашей мастерской»[46].

Ильич мобилизовал весь свой кружок на собирание материалов, а когда стали выходить на основе этих материалов написанные листки, Ильич учил распространять эти листки, собирать отзывы о них широких слоёв рабочих.

Работа Ильича в кружках рабочих была показом для ряда товарищей.

Но особо важна была работа Ильича по организации партийной работы в Питере, где до тех пор никакой планомерной социал-демократической организации не было. Тщательно и неустанно подбирал он группу единомышленников, вглядываясь в каждого человека. Идейной сплочённости придавал он громадное значение. Когда группа достаточно спелась, узнала друг друга, Ильич поставил вопрос о распределении сил. Публика была распределена по районам. Каждый был прикреплён к определённому району, который он изучал, в котором вёл кружки. Каждую неделю собирались и обменивались опытом. И Владимир Ильич допрашивал каждого с пристрастием о том, как он проводил беседу с рабочими, что говорили рабочие и пр. Ильич очень был подкован по части конспирации и требовал от всех соблюдения её. Помню, как он рассказывал про Михайлова, народовольца, у которого была кличка «Дворник», как тот следил за тем, насколько члены народовольческой организации ведут себя конспиративно. От членов нашей петербургской группы, которую Ильич усиленно просвещал по части различных конспиративных приёмов (как пользоваться проходными дворами, уходить от шпиков и пр.); Ильич требовал также отказа от обычного в те времена интеллигентского времяпрепровождения: хождения друг к другу в гости, неделовых разговоров, «перебалтывания», как мы тогда говорили. Тут были у Ильича определённые революционные традиции. Я помню, как меня раз выругала Лидия Михайловна Книпович, старая народоволка, за то, что я пошла в театр с человеком, с которым работала вместе в кружке. А Ильич ругал нашу молодую публику за хождение друг к другу в гости. Зинаида Павловна Кржижановская вспоминает: зашла она с приятельницей своей Якубовой к Ильичу, жившему неподалёку, зашла без всякого дела, не застала дома. А вечером, часу в двенадцатом уже, кто-то к ним звонит. Оказывается, пришёл Ильич — только что приехал из-за Невской заставы, усталый, с каким-то больным видом. Стал спрашивать встревоженно, что случилось, зачем приходили, и, когда услышал, что дела не было, что так просто зашли, сердито воркнул: «Не особенно умно» — и ушёл. Зинаида Павловна рассказывает, как они опешили. И ещё вспоминает она очень интересный момент. Организация разрасталась, надо было её оформить. Выбрали руководящую тройку (Ленина, Кржижановского, Старкова), которая должна была стать организационным и литературным центром, перед которым каждый район должен был в определённый день каждую неделю подробно отчитываться в своей работе. Все районы вместе должны были собираться не чаще одного раза в месяц. Все приняли эту новую организацию, но Степан Иванович Радченко, крупный организатор студенческих кружков, привыкший к порядочному-таки «единоначалию», очутившись вне руководящей тройки, заволновался и стал доказывать «районной» публике, что при такой организации «районы» являются простыми исполнителями, а не товарищами по работе, что все они будут совершенно разобщены и лишены участия в общей работе, которая будет всецело в руках у тройки, и пр. и пр. «Районы» взволновались. Особенно оскорбительным показался переход из «товарищей» в «исполнители» — в этом усмотрели акт недоверия. Решено было опротестовать такое отношение тройки. Собрание состоялось у Степана Ивановича, протест был прочитан удивлённой тройке. Ильич ответил горячей речью, в которой он доказывал невозможность при российских условиях «первобытного демократизма», говорил о необходимости организации, говорил о том, что такая организация вызывается потребностями дела, а вовсе не недоверием к кому-либо. Публика успокоилась. В тот вечер Ильич зашёл ко мне рассказать об этом взволновавшем его инциденте, говорил, что возникшее недоразумение крайне характерно, и, очевидно, повторил мне только что сказанную им горячую речь. По правде сказать, я не придала тогда особого значения этому инциденту, а между тем он действительно очень характерен: в нём, как в капле воды, отражены те трудности, которые возникали в первые годы при организации руководящих организаций. Трудно было на первых шагах формирования партийных организаций преодолевать непривычку работать в организации под определённым руководством.

В декабре 1895 г. руководящее ядро группы во главе с Ильичём село в тюрьму. Но и из тюрьмы Ильич руководил движением.

Остатки группы обросли новыми людьми, превратились в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». По мере роста движения стали образовываться группы и в других городах — Москве, Киеве и др.

Ильич из тюрьмы стал настаивать на созыве I съезда, писать популярную программу партии, говорил, какое организующее значение имеет программа. Съезд этот состоялся в 1898 г., когда Ильич был уже в ссылке, но большинство делегатов съезда было арестовано тотчас после съезда. На съезде не было принято ни программы, ни устава. И будучи в ссылке, Ленин со всех сторон стал обдумывать ту громадную организационную работу, которую надо проделать, чтобы по-настоящему подготовить съезд партии. Ещё будучи в Сибири, стал собирать он силы для организации заграничного центрального органа «Искры», в лице которой он задумал создать коллективного пропагандиста, агитатора и организатора партийной организации. Я не буду подробно останавливаться на той громадной организационной работе, которую проделал Ленин для того, чтобы превратить «Искру» в подлинный организационный центр, — эта работа достаточно освещена в печати. Ильич не боялся самой чёрной, мелкой работы. Без такой чёрной, будничной, невидной работы нельзя было ничего добиться в те времена. Эта невидная повседневная работа сочеталась с необычайно ясным пониманием того, что нужно делать, с умением сплачивать около основной работы новые и новые кадры.

Общеизвестна та роль, которую сыграли в организации партии «агенты» «Искры». Сохранились письма Ленина того времени отдельным товарищам и организациям, которые ярко показывают, как обдумывал Ленин каждую мелочь с организационной стороны, как заботился он о том, чтобы подготовить организацию, которая тесно была бы спаяна с рабочими массами, являлась бы подлинной руководительницей рабочего класса, его передовым отрядом.

В брошюре «Что делать?», написанной в 1902 г., отразились как нельзя лучше организационные взгляды Ильича. Эта брошюра носила подзаголовок «Наболевшие вопросы нашего движения», она брала организационные вопросы не узко, а придавала всем им громадный принципиальный размах, показывала, как должны быть увязаны воедино все звенья организации, каким должен быть член партии и как должна быть организована партия, чтобы стать боевой организацией, способной осуществить те колоссальные задачи, которые поставила перед русским рабочим движением история.

Брошюра «Что делать?» продвинула значительно вперёд понимание организационных вопросов.

Руководство работой организационного комитета по созыву съезда сделало наконец возможным II съезд.

Не буду подробно останавливаться на II съезде. Развернувшаяся борьба около 1-го пункта устава партии, удельный вес этой борьбы достаточно освещён в нашей прессе.

Когда в 1904 г. уже окончательно выяснилось, что линия большевиков и меньшевиков всё больше и больше расходится, что меньшевики строят совершенно не ту партию, какая нужна пролетариату, Ленин повёл большую работу по организации большевистской фракции. Несомненно было, что надвигается революция, и необходимо было во что бы то ни стало создать руководящую группу, которая беззаветно была бы предана делу рабочего класса, была бы достаточно решительна, смела, тесно связана с массами. Создать такую группу нельзя было, не проделав большой организационной работы. И опять берётся Ильич за черновую неустанную работу по подбору людей, по их сплачиванию, по их инструктажу. Опять создаётся за границей нелегальная газета «Вперёд», — опять идёт подготовка съезда, который собирается весной 1905 г., на который отказываются идти меньшевики и который обсуждает положение дел и вырабатывает ряд важнейших резолюций по вопросам, что надо делать в предстоящей революции. Съездам партии Ленин придавал громадное значение. На съездах вырабатывается тактика, т. е. образ действия партии в новых создавшихся условиях. Ленин считал, что партия должна учитывать все условия борьбы, учитывать все возможности, опыт масс, то, что массы волнует в данный момент, и т. д. Ленин считал, что рабочий класс должен в зависимости от обстоятельств то наступать, притом наступать по-разному, учитывая все обстоятельства, то на время отступать, «отступить, чтобы дальше прыгнуть», как говорил Ильич. Тактика должна быть очень гибка. От правильной тактики зависят победы пролетариата, его способность продвигаться вперёд…

Съезды, по мнению Ильича, имеют особо важное значение для выработки тактики. Важно не просто созвать съезд, важно созвать его в тот момент, когда нужно, важно поставить на нём те вопросы, которые особенно важно в данный момент разрешить, важно подготовить правильное решение этих вопросов. Всё это требует очень большой организационной работы. И чтобы понять роль Ленина как организатора партии, надо проследить, когда и по каким вопросам созывались при Ленине партийные съезды и конференции, проследить ту подготовительную работу, которая проделывалась. Возьмём III партийный съезд. Можно было его откладывать или нет? Меньшевики со съездом не торопились, большевики с Лениным во главе, видя, что приближается революция, решили созвать съезд во что бы то ни стало, изменили на съезде устав партии в том духе, как хотел Ленин, превратив этим партию в боевую партию, обсудили важнейшие вопросы об отношении к крестьянству, о том, как вовлекать крестьянские массы в борьбу, обсудили вопрос о вооружённом восстании.

Если мы посмотрим на деятельность Ленина в период революции 1905 г., мы увидим, какую огромную инструктивную работу он проводит по подготовке вооружённого восстания: пишет письма боевой организации, помогает в доставании оружия, беседует с Красиным, специализировавшимся на подготовке к вооружённому восстанию, с другими военными работниками, постоянно говорит с боевиками и пр. А затем, когда выяснилось, что революция не может победить в вооружённом бою, — как боролся Ленин за использование думской трибуны, какую борьбу, идейную и организационную, вёл он с ультиматистами и отзовистами! Очень ошибается тот, кто думает, что борьба была чисто теоретической; борьба была не только теоретической, но и организационной: созыв разных совещаний и конференций, подбор людей, их инструктаж, беседы, совещания с членами думской фракции и т. д. и т. д. Ленин мало выступал открыто в революцию 1905 г., по полицейским условиям это было невозможно, больше писал, но газеты конфисковывались из номера в номер, многие из его статей печатались под разными псевдонимами, а организационная работа — по существу дела работа невидная, и поэтому не раз приходилось встречаться с недооценкой работы Ильича в революцию 1905 г. А между тем именно организационная работа 1905 г. вооружила партию углублённым пониманием целого ряда задач, что оказалось так важно для партии в дальнейшем, в том числе в период подготовки Октябрьской революции.

Годы реакции были годами, когда Ленин особо заострил борьбу на идеологическом фронте, учитывая организационное значение партийной сплочённости, и в то же время подвёл итоги организационного опыта 1905 г. С самого начала второй эмиграции вёл Ильич большую работу по собиранию партийных сил, готовых к дальнейшей борьбе, работу по подготовке рабочих кадров для новой революции (школа в Лонжюмо). Долго, заботливо подготовлялась Пражская конференция, имевшая громадное значение; наперёд продумана, обсуждена была принятая на ней линия работы по-новому, а после переехал Ильич в Краков и повёл огромную организационную работу по непосредственному руководству русской работой в условиях нового подъёма. Происходили там постоянные совещания с русскими работниками, с большевистской фракцией Думы.

Затем — годы войны. Работа развернулась в международном масштабе и опять-таки потребовала громадной организационной работы по подготовке Циммервальдской и Кинтальской конференций, тесно увязывалась русская работа с международной борьбой пролетариата.

Организационная работа Ленина теснейшим образом переплеталась с изучением действительности, с пропагандистской и агитационной работой, но именно эта увязка придавала организационной работе Ленина особую силу, делала её особо эффективной.

Наша партия пришла к Октябрю вооружённая громадным организационным опытом, который дал ей возможность привести рабочий класс к победе. Роль Ленина в деле накопления этого опыта, анализа его очень велика.

1932 г.

Я входила однажды в комиссию пропаганды при Коминтерне. Тогда только что стали выходить тома Сочинений Ильича. В комиссии обсуждалось, как возможно скорее сделать Сочинения Ленина доступными иностранным товарищам. Ильич в это время был уже болен. Помню, я раз пришла с комиссии и стала ему высказывать свои соображения. Я сказала ему, что когда перечитываешь вышедшие тома, то особенно поражает, как упорно на протяжении долгих лет, во всё меняющихся условиях шла борьба за некоторые основные положения. Я добавила при этом, что очень интересно было бы осветить, как одна и та же идея в ходе борьбы росла, развивалась, принимала новые формы, что это было бы очень интересно иностранным товарищам. Эта мысль понравилась Ильичу. Он сказал мне, чтобы я нашла товарища‚ который засел бы за эту работу. Когда я что-то неопределённо промычала на этот счёт, он спросил меня: «Кто у вас заведует совпартшколами?» — «Рындич». — «Ну, вот, завтра же поговори с Рындичем». — «Но он не пишущий человек». — «Нет, ты поговори». С т. Рындичем я поговорила, только из разговоров ничего не вышло, а тут здоровье Ильича ухудшилось, и дело повисло в воздухе.

Вот, когда смотришь теперь на путь, пройденный до II съезда партии, на то упорство, с каким Ильич добивался организации революционной по духу, крепкой, готовой на всё рабочей социалистической (коммунистической) партии, — вспоминаешь этот разговор. Осенью 1894 г. Ильич читал кружку ближайших товарищей-питерцев свою нелегальную брошюру «Друзья народа», где говорилось уже о мировой социалистической революции и о том, что прямая задача русских рабочих — это организация социалистической рабочей партии. Весной 1896 г., когда Владимир Ильич сидел в тюрьме, мы переписывались с ним о подготовке съезда. В 1897 г. из ссылки он пишет и посылает за границу свою брошюру «Задачи русских социал-демократов», которая кончается призывом к «объединению разбросанных по всем концам России рабочих кружков и социал-демократических групп в единую социал-демократическую рабочую партию!»[47].

Съезд состоялся весной 1898 г., на нём было решено основать партию, назвать её Российской социал-демократической партией. На съезде был принят Манифест, официальным органом партии была признана нелегальная газета киевских социал-демократов «Рабочая газета», которой вышло уже два номера. Теперь трудно себе представить ту архиконспиративную обстановку, в которой проходила подготовка этого съезда. Питерская организация состояла тогда только из четырёх человек: Степана Ивановича Радченко, его жены Любови Николаевны, Ивана Адамовича Саммера и меня. От нас на съезд поехал Степан Иванович. Никому не сказал он, где будет съезд. Когда он вернулся, то молчал целый день, ни слова не сказал жене о съезде и только на другой день, когда мы собрались вчетвером, он вскрыл переплёт книги, вынул оттуда переписанный печатными буквами Манифест, принятый съездом. Потом он ушёл в кухню и разрыдался. Он узнал, что все участники съезда арестованы.

Съезд состоял всего из нескольких человек. Мало могла я рассказать об этом I съезде Ильичу, когда приехала к нему вскоре после съезда в ссылку. В ссылке Ильич думал уже о новом съезде. Александра Михайловна Калмыкова передала Анне Ильиничне, а та переслала Владимиру Ильичу Credo (оценку положения), составленное Прокоповичем и Кусковой. В этом Credo говорилось, что рабочим следует вести экономическую борьбу, а интеллигенция (либерально-оппозиционные элементы) будет при «участии» марксистов бороться «за правовые формы». Credo ужасно возмутило всю нашу шушенскую марксистскую ссылку. 17 человек социал-демократов собрались в селе Ермаковском у постели умиравшего Ванеева и единогласно приняли протест, составленный Ильичём. В этом протесте говорилось о том, что «осуществление подобной программы было бы равносильно политическому самоубийству русской социал-демократии, равносильно громадной задержке и принижению русского рабочего движения и русского революционного движения…»[48] «Если отчаянная травля русского правительства‚ — писал Ильич, — привела к тому, что в настоящее время деятельность партии временно ослабела и её официальный орган перестал выходить, то для всех русских социал-демократов задача состоит в том, чтобы приложить все усилия к окончательному укреплению партии, к выработке программы партии, к возобновлению её официального органа»[49].

В 1899 г. Ильич пишет для «Рабочей газеты» статьи «Наша программа» и «Насущный вопрос». Киевская «Рабочая газета» провалилась вместе с арестами членов I съезда. В 1899 г. ЦК Бунда взялся продолжать издание киевской «Рабочей газеты», стал подготавливать № 3. Для этого-то третьего номера и писал Ильич свои статьи. Номер не вышел, а статьи увидели свет лишь 26 лет спустя! В этих статьях опять речь идёт о том же — о крепкой социалистической партии, о революционной теории, о том, что «русская социал-демократия встанет во главе всех борцов за права народа, всех борцов за демократию, и тогда она станет непобедимой!»[50]

Неудавшаяся попытка Бунда, невозможность создать регулярно выходящую партийную общерусскую газету навели Ильича на мысль создать такую газету за границей, вовлечь в её издание группу «Освобождение труда». Все хорошо знают, какую колоссальную энергию вложил Ленин в создание «Искры», этого «коллективного пропагандиста, агитатора и организатора», сколько сил затратил он на создание в условиях невозможной слежки, невозможных преследований общерусской организации, подготовлявшей съезд. Чего ждал Ленин от II съезда — лучше всего рисует его книжка «Что делать?»‚ вышедшая в 1902 г. и сыгравшая крупнейшую роль в деле создания партии. Когда теперь, 26 лет спустя, перечитываешь «Что делать?», особенно поражает одна фраза: «История поставила теперь перед нами ближайшую задачу, которая является наиболее революционной из всех ближайших задач пролетариата какой бы то ни было другой страны. Осуществление этой задачи, разрушение самого могучего оплота не только европейской, но также (можем мы сказать теперь) и азиатской реакции сделало бы русский пролетариат авангардом международного революционного пролетариата»[51]. Это было написано за 15 лет до 1917 г., до Октябрьской революции.

Книга «Что делать?» особенно наглядно вскрывает, с какой тщательностью изучал Владимир Ильич опыт международной борьбы рабочего класса, с одной стороны, опыт русского революционного движения, с другой. В «Что делать?» как-то особенно ярко видна способность Ильича «мечтать». Он «мечтает» о том, чтобы построить такую организацию, которая поможет, чтобы «…поднялись и выдвинулись бы из наших революционеров социал-демократические Желябовы, из наших рабочих русские Бебели…»[52]. В «Что делать?» ярко выявлено, о какой партии мечтал Ильич, о партии, вооружённой революционной теорией, представляющей собой «боевую организацию революционеров».

Тот, кто хочет понять, что произошло на II съезде, должен ясно отдать себе отчёт, о какой партии мечтал Ильич. Суровость борьбы в условиях царизма требовала от рабочей партии максимальной сплочённости («Мы идём тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки»[53]‚ — писал Ильич), максимальной самоотверженности и выдержки («Мы должны всегда вести нашу будничную работу и всегда быть готовы ко всему… начиная от спасенья чести, престижа и преемственности партии в момент наибольшего революционного „угнетения“ и кончая подготовкой, назначением и проведением всенародного вооружённого восстания»[54]).

После переезда из Лондона в Женеву стала особенно тяготить заграничная кружковщина. Вместо делового решения вопросов в редакции «Искры» часто начинались нелепые сцены. Засулич и П. Б. Аксельрод всегда голосовали с Плехановым, даже тогда, когда не бывали с ним согласны. Годы, прожитые вместе до момента организации «Искры», сплачивали воедино старую группу «Освобождение труда». Однажды Ильич пришёл взволнованный, стал говорить, что он внесёт на съезд проект изменения состава редакции «Искры»: пусть будет тройка, а не шестёрка, но тройка деловая, решающая. Он намечал тройку из Плеханова, себя и Мартова.

Тяготились кружковщиной и места. Всем хотелось, чтобы были не отдельные кружки, а чтобы была партия.

Все искровцы ждали съезда с величайшим волнением. Всем казалось, что съезд поможет изжить тот разнобой, который так мешал работе и вносил в неё столько трудностей. Когда Плеханов открывал съезд, он страшно волновался, волновались и все 50 делегатов, съехавшиеся на съезд. Казалось, что совершается нечто великое, кладётся начало могучему движению, победить которое не смогут никакие силы. Отошла на задний план русская действительность, которая была порядочно-таки тяжела, несмотря на то что таила в себе громадные силы.

Быстрый рост сознания рабочего класса, его решимости, готовности к борьбе отразился на программе партии, крайне революционной по духу. Программа была принята единогласно. Заветное желание Ленина, чтобы партия была вооружена революционной теорией, осуществилось.

Но наряду с этим условия, в которых протекало строительство партии, затрудняли это строительство до крайности. В докладе, который я составляла ко II съезду о деятельности организации «Искры» в России, отражена вся слабость организации: интеллигентский характер партии, отсутствие рабочих в комитетах партии, слабое вовлечение рабочих в партийную организацию. На фоне этого — недооценка сил рабочего класса и тяготение к либеральному рабочему движению, привычка подходить к делу с точки зрения кружка, а не партии. К этому нужно прибавить вечные провалы и отсутствие преемственности. И не случайно, что, когда дело дошло до практических шагов, до того, чтобы на деле создать боевую выдержанную организацию, тут и сорвалось. Сказалась слабая связь комитетов с рабочими, сказалось и то, что на съезде присутствовали лишь трое рабочих (из них выступал на съезде лишь один — киевлянин)[55]. Сказалась власть кружковщины; сказалось неверие в силы рабочего класса, особенно ярко выявившееся у членов редакции «Южного рабочего».

Единой партии не создалось, как хотел этого Ильич, как хотели все‚ — создались две фракции.

Раскол вспыхнул из-за организационных разногласий. Оппортунистические формы партийной организации определили собой у меньшевиков оппортунистические методы борьбы сначала внутри партии, потом и во всей их деятельности. Организационный оппортунизм перерос в тактический, тактический — в идеологический. Об этом рассказывается в брошюре Ильича «Шаг вперёд, два шага назад», написанной им в мае 1904 г. Происшедший на II съезде раскол переживался Ильичём крайне мучительно. Брошюра «Шаг вперёд, два шага назад» стоила ему многих бессонных ночей, многих тяжёлых настроений. Когда в 1907 г. Ильич в России готовил к переизданию свои статьи и брошюры, он очень многое выпустил из брошюры «Шаг вперёд, два шага назад», в частности ряд нападок на Мартова. «Зачем ты это выпускаешь?» — спросила я. Владимир Ильич помолчал, потом ответил: «Это не имеет теперь актуального значения».

Последние страницы брошюры «Шаг вперёд, два шага назад» освещают вопрос перерастания организационных разногласий в идейные, оттеняют необходимость революционной организации. Приведу лишь следующие слова:

«У пролетариата нет иного оружия в борьбе за власть, кроме организации. Разъединяемый господством анархической конкуренции в буржуазном мире, придавленный подневольной работой на капитал, отбрасываемый постоянно „на дно“ полной нищеты, одичания и вырождения, пролетариат может стать и неизбежно станет непобедимой силой лишь благодаря тому, что идейное объединение его принципами марксизма закрепляется материальным единством организации, оплачивающей миллионы трудящихся в армию рабочего класса. Перед этой армией не устоит ни одряхлевшая власть русского самодержавия, ни дряхлеющая власть международного капитала»[56].

Вопросам организации Ильич всегда придавал громадное значение. Дальнейшая история партии подтверждала на каждом шагу правильность этого его взгляда.

Тридцать лет прошло со времени II съезда партии, только три десятилетия, но каких десятилетия! Это были для нас, большевиков, годы непрестанной борьбы в самых разнообразных, всё более и более усложнявшихся условиях; даже злейшие годы реакции были для партии годами роста. Сейчас у партии громадный опыт и теоретической, и пропагандистской, и организационной работы. И важно с точки зрения этого опыта взглянуть на тот момент, когда только ещё начинала складываться наша партия. Теперь перед нами выпуклее и ярче выступают те факты, на которые раньше меньше обращалось внимания. Кроме того, и это самое важное, минувшие три десятилетия были десятилетиями, когда с особой наглядностью история всего общественного развития на каждом шагу блестяще подтверждала теоретические установки учения Маркса — Энгельса.

Остановлюсь на двух вопросах. На II съезде впервые принята была программа партии. Первый проект программы был выработан группой «Освобождение труда» в 1885 г. Главная цель этого проекта была противопоставить народнической точке зрения на ход общественного развития точку зрения марксистскую. Когда составлялся этот проект, массового рабочего движения у нас в России ещё не было, и это не могло не наложить печати на весь проект. Когда в 1896 г. началась подготовка I съезда партии, Ленин, сидя в тюрьме, думал о том, что теперь надо дать уже иного типа программу, популярную, понятную каждому сознательному рабочему, программу, которая была бы непосредственным руководством к действию. И в то время, как в Питере шла стачка 30 тысяч текстилей, Ильич в своей камере строчил молоком и пересылал на волю проект популярного изложения программы партии и объяснительную записку к ней.

На I съезде, состоявшемся в 1898 г., когда Ильич был в ссылке, как известно, не было принято ни программы партии, ни устава партии. Она даже не обсуждалась на съезде.

Конец 90-х годов был временем, когда на родине марксизма, в Германии, стал крепнуть и оформляться махровый оппортунизм, особенно полно сформулированный Бернштейном. Если и то время в Германии оппортунизм Бернштейна, утверждавшего, что «цель — ничто, а движение — всё», встретил отпор и Бернштейн вынужден был даже голосовать за программу Бебеля, влияние бернштейнианства на молодых русских марксистов, плохо подкованных в вопросах теории, было очень велико. Правда, наши бернштейнианцы — рабочемысленцы, авторы «Кредо», рабочедельцы — были куда первобытней немецких оппортунистов: антимарксистская, антипролетарская сущность их теориек выступала во всей наивной простоте, но борьбу с ними приходилось вести систематическую. Начались среди наших оппортунистов после I съезда разговорчики, что и вообще-то говоря нашей партии программа не нужна, что много есть спорных вопросов, и т. д. и т. п. И вот в 1899 г. в ссылке Владимир Ильич пишет статью «Проект программы нашей партии» — статью, которую тогда не удалось напечатать даже в нелегальной прессе, но которая бросает яркий свет на дальнейшие споры о программе. Возражая тем, кто утверждал, что программа может помешать развёртыванию полемики, что она «свяжет», Ильич писал в вышеупомянутой статье:

«Мне кажется, наоборот: это ещё один довод за необходимость программы… для того, чтобы полемика не осталась бесплодной, чтобы она не выродилась в личное состязание, чтобы она не повела к путанице взглядов, к смешению врагов и товарищей, для этого безусловно необходимо, чтобы в эту полемику внесён был вопрос о программе. Полемика только в том случае принесёт пользу, если она выяснит, в чём собственно состоят разногласия, насколько они глубоки, есть ли это разногласия по существу или разногласия в частных вопросах, мешают ли эти разногласия совместной работе в рядах одной партии или нет. Только внесение в полемику вопроса о программе может дать ответ на все эти, настоятельно требующие ответа, вопросы; — только определённое заявление обеими полемизирующими сторонами своих программных взглядов. Выработка общей программы партии, конечно, отнюдь не должна положить конец всякой полемике, — но она твёрдо установит те основные воззрения на характер, цели и задачи нашего движения, которые должны служить знаменем борющейся партии, остающейся сплочённой и единой, несмотря на частные разногласия в среде её членов по частным вопросам»[57].

Полемике Ленин придавал очень большое значение. В своей пропагандистской и агитационной работе он постоянно противопоставлял точки зрения различных партий, фракций, спорящих сторон. Ильич не боялся резких слов, напротив, он иногда нарочно обострял вопросы, чтобы сделать нагляднее разницу во взглядах. Но он никогда не впадал в демагогию, никогда не занимался выискиванием мелких ошибок — это он называл «придиренчеством», а выбирал для полемики самые важные, существенные вопросы. Нет, Ленин не был противником полемики. На II съезде, когда составлялся проект резолюции об отношении к учащейся молодёжи, Ильич отстаивал пункт, в котором рекомендовалось всем группам и кружкам учащихся «…остерегаться тех ложных друзей молодёжи, которые отвлекают её от серьёзного революционного воспитания пустой революционной или идеалистической фразеологией и филистерскими сетованиями о вреде и ненужности горячей и резкой полемики между революционными и оппозиционными направлениями, ибо эти ложные друзья на деле распространяют только беспринципность и легкомысленное отношение к революционной работе…»[58]. Ильич считал, что полемика способствует выработке революционного мировоззрения, но при условии, что эта полемика идёт по правильному руслу; в такое русло вливает полемику программа партии.

Программе Ильич придавал громадное организующее значение. В той же статье — «Проект программы нашей партии» он писал:

«В настоящее время насущный вопрос нашего движения состоит уже не в развитии прежней разрозненной „кустарной“ работы, а в соединении, в организации (курсив мой. — Н. К.). Программа необходима для этого шага; программа должна формулировать наши основные воззрения, точно установить наши ближайшие политические задачи, указать те ближайшие требования, которые должны наметить круг агитационной деятельности, придать ей единство, расширить и углубить её, возведя агитацию из частной, отрывочной агитации за мелкие, разрозненные требования в агитацию за всю совокупность социал-демократических требований. Теперь, когда социал-демократическая деятельность встряхнула уже довольно широкий круг и интеллигентов-социалистов и сознательных рабочих, настоятельно необходимо закрепить связь между ними программой и дать, таким образом, всем им прочный базис для дальнейшей, более широкой, деятельности»[59] (курсив мой. — Н. К.).

В основу программы партии Ленин предлагал тогда положить «Проект программы русских социал-демократов», выработанный в 1885 г. группой «Освобождение труда», внеся в неё ряд поправок, делавших программу более актуальной. Ильич считал, что особенно важно развернуть в программе теоретическую сторону. Это возникало из того, что Ильич придавал такое важное значение теории. Правильная формулировка в программе положений марксизма должна была застраховать от основных ошибок оппортунизма, сужения задач рабочего движения, непонимания сути того, в чём должна заключаться борьба с самодержавием, смешения легальной оппозиции с борьбой за низвержение самодержавия, недооценки роли партии вообще и её ведущей роли в политической борьбе, застраховать от переоценки русской либеральной буржуазии, от иллюзии, что социализм может быть достигнут мирным путём, а не путём классовой борьбы.

В противоположность бернштейнианству, Ильич придавал особо важное значение теории.

Редакция «Искры» начала обсуждать программу партии ещё в 1902 г. Главными спорящими сторонами были Плеханов и Ленин. Плеханов настойчиво пропагандировал марксизм в среде русских социалистов начиная с начала 80-х годов. Сделал он в этом отношении чрезвычайно много. Вёл энергичную борьбу с искажениями марксизма ревизионистами, легальными марксистами, рабочедельцами. Этой роли Плеханова нельзя ни на минуту забывать. Но к моменту II съезда партии Плеханов уже 20 лет прожил в эмиграции, оторванный от живой, непосредственной борьбы просыпающегося рабочего движения. А Ленин тысячами нитей был связан с этим движением. И понятно, что Ленин хотел формулировать программу так, чтобы она была руководством к действию. Он нападал на Плеханова за абстрактность формулировок, затрудняющих понимание программы рядовыми членами партии, требовал увязки программы с задачами борьбы именно с русским капитализмом, требовал подчёркивания ведущей роли пролетариата, роли диктатуры пролетариата, настаивал на характеристике двойственной роли крестьянина. Ленин подчёркивал, что социал-демократия, представляющая интересы рабочего класса, выражает тем самым интересы всего общественного развития.

Чувствуя, что Ленин прав, что он, Плеханов, не дал в своих формулировках много из того, что надо было, Плеханов при обсуждении проекта программы свирепо огрызался, и дело чуть не дошло до разрыва. В конце концов основные требования Ленина были учтены в программе, предложенной редакцией «Искры» II съезду. Редакция единодушно защищала эту программу.

Каково было лицо партии к моменту II съезда? Особенности российского общественного движения, низкий культурный уровень масс сделали то, что на первых ступенях развития партии в её руководящей верхушке была почти исключительно разночинная интеллигенция. И потому, несмотря на тщательную подготовку II съезда, половина делегатов съезда была оппортунистически настроена. При обсуждении на съезде программы в прениях иногда вдруг совершенно неожиданно возникали ни с чем не сообразные споры, вроде того, допустимы ли детские ясли для детей работниц, или надо ли, чтобы государство обеспечивало бедных детей пищей, одеждой и учебниками, или должны ли мы заботиться о развитии национальных культур или нам до этого никакого дела нет… Программа была принята, впрочем, без особых боёв.

Но принятая программа должна была стать не простым украшением, а подлинным руководством к действию, и тут встал во весь рост вопрос, какова же должна быть та партия, которая будет осуществлять эту программу. Точка зрения Ленина была известна, он развил её в 1902 г. в книжке «Что делать?». Партия должна быть боевой организацией, каждый член её должен быть самоотверженным борцом, готовым и на повседневную, будничную работу, и на борьбу с оружием в руках. Каждый член партии должен сознавать свою ответственность за всю партию в целом, и партия должна следить за работой, отвечать за работу каждого. Без идейной и организационной сплочённости нельзя создать боевую партию.

Вот по этому вопросу и развернулись бои. При обсуждении первого пункта устава партии принята была формулировка Мартова, что членом партии может быть и человек, не входящий ни в одну из партийных организаций, а лишь признающий её программу и оказывающий ей содействие. Формулировка Ленина, что «членом партии является всякий, признающий её программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций», была отвергнута. На первый взгляд могло показаться, что спор шёл лишь о словах, на деле спор шёл о том, какой должна быть партия: оппортунистической или боевой, расплывчато-либеральной или выдержанно-пролетарской. Принятию мартовской формулировки посодействовали бундовцы и рабочедельцы, ушедшие затем со съезда и тем самым давшие в последний момент большинство сторонникам взглядов Ленина.

На III съезде партии, на котором представлены были только большевики, формулировка Мартова по пункту устава была заменена формулировкой Ленина. Жизнь показала, какое значение имел весь этот спор.

Начиная со II съезда всё дальше и дальше расходились дороги большевиков и меньшевиков. И чем более боевой был момент, тем более обострялись разногласия. Когда в 1917 г. встал вопрос о строительстве социализма, меньшевики ушли в лагерь контрреволюции, большевики же шаг за шагом, преодолевая громадные трудности, идут к великой цели, к построению социалистического общества. Партия 1903 г. и партия 1933 г. на первый взгляд несравнимы, но именно правильность отправных установок большевиков в 1903 г. поставила партию на путь побед.

В этом году мы будем праздновать 30-летие революции 1905 г., явившейся неоценимым опытом коллективной революционной борьбы российского пролетариата с самодержавием, борьбы, проводившейся в условиях наступившей эпохи империализма.

III съезд открылся 25 апреля нового стиля и продолжался по 10 мая, происходил он за границей, в Лондоне. Большевики созвали этот съезд вопреки меньшевикам и колеблющимся. К этому времени высоко уже поднялась волна революционного движения в России, партия рабочего класса должна была руководить движением, нельзя было оставлять его на волю стихии.

Съезд необходимо было созвать, потому что необходимо было партийцам сообща обсудить ряд неотложных вопросов, надо было организовать руководство. Каким жалким, мелким выглядит сейчас на фоне живой истории отказ меньшевиков участвовать в этом съезде!

Вождь меньшевиков П. Б. Аксельрод писал, что на восстание способны лишь «одичалые массы», а из России шли вести, что массы вооружаются, готовятся к борьбе, во «Вперёд», заграничную газету большевиков, сыпались корреспонденции со всех сторон о том, что делается в рабочих массах, как то тут, то там вспыхивают забастовки, столкновения с полицией.

1 Мая в 1905 г. проходило в России с большим подъёмом. Везде рабочие мобилизовались, старались обмануть полицию. На юге прокатилась волна забастовок. В большинстве городов происходили столкновения с полицией. Особенно неистовствовала полиция в Варшаве, в Ревеле, на окраинах местами наготове держали войска. В тяжёлых условиях проходило везде 1 Мая. Настроение рабочих хорошо выразила бакинская листовка, где говорилось: «Последний раз встречаем мы 1 Мая рабами!» Подъём в массах был большой, но чувствовалось отсутствие единого партийного руководства.

Собравшийся в это время III съезд партии показал, как слаба была ещё партийная организация, как мало ещё партия сплочена, как разношёрстен её состав, как мало подготовлена она ещё к тем задачам, которые во весь рост поставила перед ней нарастающая революция.

На III съезде были только большевики — один лишь был официальный меньшевик — Камский (Обухов), — но и среди большевиков-то не было в то время ещё договорённости по многим основным вопросам. Примиренцы после долгих колебаний только решились пойти на съезд. Стоит только вспомнить предсъездовский период, чтобы понять, из какой организационной неразберихи приходилось вылезать. Организационный вопрос был одним из основных вопросов, разбиравшихся на III съезде. Надвигалась революция. Партия должна была быть боевой, сплочённой, а на II съезде партии был принят пункт 1 устава в формулировке Мартова, согласно которому членом партии мог стать всякий сочувствующий либерал. Член партии мог работать или не работать и только сочувствовать, мог работать под руководством партии, а мог работать и без этого руководства, как ему вздумается. Это не могло не ослабить боеспособности партии, и за два года, которые прошли со времени II съезда, формулировка Мартова немало повредила.

Без особых споров мартовская формулировка пункта 1 устава была отменена и принята формулировка Ленина.

Партийные организации также жили, как говорится, на всей божьей воле. ЦО «Искра» стал меньшевистским, перестал быть руководящим. Мало того что «Искра» не руководила — она дезориентировала. Это ясно было большевикам всех оттенков. За два года, прошедшие со времени II съезда, за два года отсутствия единого партруководства партийные организации привыкли жить самостийно. Комитеты состояли из революционеров-профессионалов, проделывавших большую самоотверженную работу и пользовавшихся среди масс большим авторитетом. Но комитетчики в своём громадном большинстве были интеллигенты. Они-то и были представлены на III съезде, на котором был лишь один рабочий. Комитеты руководили массами, давали директивы, выпускали листки, но связь с массами, как ни странно это теперь звучит, была у комитетчиков слаба. Приходилось соблюдать конспирацию. С ней перебарщивали часто. Дело доходило до того, что в комитеты избегали брать рабочих. Это вызывалось также и тем, что они менее были подкованы по части внутрипартийных разногласий. В Питере, например, в комитет входил один рабочий. Это никуда не годилось. Этим особенно возмущался Ильич. По этому поводу он буквально бил посуду. Во время прений он всё время бросал сердитые «цвишенруфы», настоятельно требовал, чтобы в комитет вводились рабочие. В своей речи по этому вопросу Ильич говорил: «…Борьба из-за отстаивания комитетов вредно отразилась на практической работе… Я думаю, что надо взглянуть на дело шире. Вводить рабочих в комитеты есть не только педагогическая, но и политическая задача. У рабочих есть классовый инстинкт, и при небольшом политическом навыке рабочие довольно скоро делаются выдержанными социал-демократами. Я очень сочувствовал бы тому, чтобы в составе наших комитетов на каждых 2-х интеллигентов было 8 рабочих. Если совет, высказанный в литературе, — по возможности вводить рабочих в комитеты, — оказался недостаточным, то было бы целесообразно, чтобы такой совет был высказан от имени съезда»[60].

Специальной резолюции в этом отношении не было принято — меньшевики около этого вопроса разводили очень большую демагогию, но мнение съезда по этому вопросу было крепко зафиксировано в резолюции о пропаганде и агитации, где в пункте 2 сказано: «…исключительную важность приобретает привлечение к роли руководителей движения, — в качестве агитаторов, пропагандистов и особенно в качестве членов местных центров и центра общепартийного, — возможно большего числа сознательных рабочих, как людей, наиболее непосредственно связанных с этим движением и наиболее тесно связывающих с ним партию, — и что именно недостатком таких политических руководителей среди рабочих объясняется наблюдаемое до сих пор сравнительное преобладание интеллигенции в партийных центрах…» и далее указывается, что «…необходимые при таких условиях кадры партийных работников может дать партии только значительно расширенная и улучшенная постановка агитации и пропаганды»[61].

Отсутствие рабочих в комитетах сказалось и в том, что комитетчики плохо знали то, что делается в различных слоях рабочих, какие там настроения. Сообщения об этом комитетчиков были сугубо неконкретны. Говорили: «настроение пёстрое». Одни преувеличивали революционность настроения масс, другие преуменьшали. Помню выступление орловского делегата — Петрова. Он развивал пессимизм. У него выходило, что среди рабочих ещё очень сильны монархические настроения, что разговоры рабочих о вооружённом восстании — простое бунтарство и т. д. и т. п. Понятно, что при такой осведомлённости конкретное руководство было весьма проблематично.

Ильич ставил во весь рост вопрос о конкретности руководства, и это отразилось в резолюциях III съезда, в постановлении об агитации и пропаганде, в постановлении о ЦО. И ещё, что возмущало Ильича, — это чрезмерная опека, которую проявляли комитетчики по отношению к рабочим. Сам Ильич умел замечательно слушать массы, улавливать, что их волновало в данный момент, говорить с массами «всерьёз», как говорили рабочие. Об этом его умении все знают. Это умение сделало его тем, близким массам, любимым вождём, каким он был. После III съезда Ильич написал на эту тему статью «О смешении политики с педагогикой»[62], но потом решил не печатать её, чтобы не давать в руки меньшевикам возможность развить около этого вопроса демагогию.

Я так подробно остановилась на этом вопросе потому, что вопрос организационный имеет особо важное значение, а на III съезде в момент, когда так быстро подымалась волна революции, вопросы об организации партии, о связи с массами, о конкретности руководства имели совершенно исключительное значение. Запомнились мне все эти разговоры и споры ещё и потому, что я в то время как раз работала по этой линии.

Другим решающим вопросом на III съезде был вопрос ориентировки в классовых отношениях того времени. III съезд отменил принятую на II съезде резолюцию Старовера об отношении к либералам и постановил: «…Разъяснить рабочим антиреволюционный и противопролетарский характер буржуазно-демократического направления во всех его оттенках, начиная от умеренно-либерального, представляемого широкими слоями землевладельцев и фабрикантов, и кончая более радикальным, представляемым Союзом освобождения и многочисленными группами лиц свободных профессий»[63]. Совершенно особое значение имела резолюция по отношению к крестьянскому вопросу. Во всех своих произведениях Ильич уделял вопросу о крестьянстве исключительно большое внимание. Он всегда подчёркивал, что рабочий класс должен повести за собой крестьянство, стать вождём всех трудящихся.

Ленин заложил основы той громадной работы, которую провела наша партия в деле перестройки всего уклада сельского хозяйства на социалистических началах.

В данной статье я не буду касаться важнейшего вопроса, стоявшего в центре внимания III съезда, — вопроса о тактике партии в предстоящей революции. Этому вопросу должна быть посвящена особая статья.

Сейчас, 30 лет спустя после III съезда, для нас особенно ясна вся значимость вопросов, обсуждавшихся на съезде, удельный вес правильного их разрешения. Все эти вопросы нам особенно близки теперь. За эти 30 лет на каждом новом этапе развития рабочего движения, укрепления нашей партии они всплывали вновь и вновь в новых условиях, в новых комбинациях.

Было бы ошибкой думать, что Октябрьская революция произошла стихийно. С другой стороны, не меньшей ошибкой было бы думать, что переворот был произведён путём заговора. Октябрьская революция была сочетанием громадного революционного подъёма рабочих и крестьянских масс и чёткого руководства этим движением со стороны большевистской партии.

В России до 1861 г. существовало крепостное право. Страна была земледельческая, царило в ней мелкое отсталое земледелие, промышленность была развита слабо — потому слаб и неорганизован был пролетариат. Рабочее движение стало развиваться лишь с 90-х годов. Революционное движение до 90-х годов не опиралось на массы. Оно шло по линии анархизма, с одной стороны. Анархисты все свои надежды возлагали на крестьянство, призывали его к восстанию, говорили, что не нужно никакой власти. Это движение не имело успеха. Крестьяне восставали местами против помещиков, но восстания эти подавлялись каждый раз. С другой стороны, революционное движение шло по другому руслу — по линии создания заговорщической организации, действовавшей путём террора. Это были народовольцы. Их геройская борьба против царизма не опиралась на массы. Она цели не достигала.

Возникшее в России в начале 90-х годов рабочее движение сразу примкнуло к международному рабочему движению. Международное рабочее движение на Западе имело уже большой революционный опыт, имело таких гениев, как Маркс и Энгельс, показавших, куда идёт общественное развитие, выяснивших роль пролетариата в революционном движении. Учение Маркса освещало путь, по которому должна идти борьба, она уже шла не вслепую, а шла планомерно. Передовые русские революционеры стали марксистами, стали изучать и по-марксистски оценивать революционный опыт и всё общественное движение. Это помогло им быть подлинными руководителями рабочего движения.

Ленин с самого начала все свои надежды возлагал на рабочий класс; в 1894 г. ещё писал он в «Что такое „друзья народа“…», что «русский рабочий‚ поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведёт русский пролетариат (рядом с пролетариатом всех стран) прямой дорогой открытой политической борьбы к победоносной коммунистической революции»[64]. Это предсказание оправдалось в 1917 г. Ленин, как и Маркс и Энгельс, придавал огромное значение вопросам организации. Анархисты, выражавшие точку зрения мелкой буржуазии, недооценивали роль организации. Народовольцы организацию ценили, но они суживали её до заговорщической, вопрос об организации масс во весь рост поставили только марксисты; они ставили вопрос так: необходима крепкая революционная организация рабочего класса, необходимо твёрдое, правильное, марксистское руководство этой организацией, руководство всем движением.

Ленин был не только крупнейшим теоретиком, но и крупнейшим организатором, сумевшим провести в жизнь эту марксистскую установку. И не случайность, что на II съезде партии в 1903 г. раскол между большевиками и меньшевиками произошёл именно по организационному вопросу. Ленин проделал громадную работу по организации партии рабочего класса, по организации рабочего движения. Он вникал в каждую мелочь, вслушивался в то, что говорят рабочие, крестьяне, солдаты, всматривался в их жизнь и обдумывал, как наилучше подойти к ним, вовлечь их в движение. Целый ряд высказываний Ленина посвящён организационным вопросам. Он знал — победоносная коммунистическая революция требует планомерной организации. Предвидя неизбежность схватки рабочего класса с царизмом, предвидя необходимость вооружённого восстания, Ленин в первую половину 1905 г. использовал своё пребывание в эмиграции, чтобы тщательно изучить всё, что писали Маркс и Энгельс о революции и восстании. Сохранился и план Ленина о «Коммуне»[65], который составил для себя Ленин в 1905 г. и из которого видно, что он не только изучил «Гражданскую войну во Франции», не только книгу Лиссагарэ «История Коммуны 1871 г.», но и ряд других произведений.

Ильич прочёл немало книг и по военному искусству; помню, как тщательно изучал он тогда Клаузевица — «…одного из самых знаменитых писателей по философии войн и по истории войн…» (слова Ильича)[66], делал из него выписки. Со всех сторон изучал он технику баррикадной борьбы, технику наступления, всерьёз готовился к предстоящим битвам.

В годы реакции Ильич ни на минуту не переставал думать о необходимости организовать грядущую революцию, опираясь на массы, организовать захват власти рабочим классом.

Сквозь призму революционера-организатора изучал Ленин опыт великой французской революции, опыт революции 1848 г., опыт Парижской коммуны. Не раз говорил он о том, что слабостью Парижской коммуны было то, что она возникла стихийно. С особым вниманием изучал он в истории великой французской революции якобинское движение, опиравшееся на массы и умевшее организовать отпор контрреволюции.

Приехав в апреле в Россию, Ильич развернул громадную агитационную работу. «Долой разбойничью войну!» — было тем лозунгом, около которого оплачивались массы. Выбор правильных лозунгов имел громадное значение. Влияние рабочего класса и партии большевиков быстро росло. Рабочий класс повёл за собой крестьянство, повёл за собой армию.

Захват власти в Октябре был партией пролетариата, большевистской партией всесторонне обдуман и подготовлен. В июльские дни стихийно началось восстание. Но партия считала это восстание несвоевременным, сохранила всю трезвость мысли. Надо было смотреть правде в глаза. Массы не были ещё готовы к восстанию. ЦК решил задержать восстание. Трудно было сдерживать восставших, тех, кто сам рвался в бой, трудно это было делать большевикам. Но они исполнили свой долг, понимая, какое громадное значение имеет правильный выбор момента восстания.

Прошла пара месяцев. Ситуация изменилась. И Ильич, который вынужден был скрываться в Финляндии, пишет между 12 и 14 сентября (ст. ст.) 1917 г. письмо Центральному Комитету, Петроградскому и Московскому комитетам: «Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки»[67]. И далее он доказывает, почему именно теперь надо брать власть. Питер собирались отдать. Это ухудшило бы шансы на победу. Намечался сепаратный мир между английскими и немецкими империалистами. «Именно теперь предложить мир народам — значит победить»[68], — писал Ильич.

В письме к ЦК от 13–14 сентября (ст. ст.) 1917 г. он подробно говорит о том, как определять момент восстания и как подготовлять его. «Восстание, чтобы быть успешным, должно опираться не на заговор, не на партию, а на передовой класс. Это во-первых. Восстание должно опираться на революционный подъём народа. Это во-вторых. Восстание должно опираться на такой переломный пункт в истории нарастающей революции, когда активность передовых рядов народа наибольшая, когда всего сильнее колебания в рядах врагов и в рядах слабых половинчатых нерешительных друзей революции. Это в-третьих»[69].

В конце письма Ильич писал, что надо сделать, чтобы отнестись к восстанию по-марксистски, т. е. как к искусству. «А чтобы отнестись к восстанию по-марксистски, т. е. как к искусству, мы в то же время, не теряя ни минуты, должны организовать штаб повстанческих отрядов, распределить силы, двинуть верные полки на самые важные пункты, окружить Александринку, занять Петропавловку, арестовать генеральный штаб и правительство, послать к юнкерам и к дикой дивизии такие отряды, которые способны погибнуть, но не дать неприятелю двинуться к центрам города; мы должны мобилизовать вооружённых рабочих, призвать их к отчаянному последнему бою, занять сразу телеграф и телефон, поместить наш штаб восстания у центральной телефонной станции, связать с ним по телефону все заводы, все полки, все пункты вооружённой борьбы и т. д.

Это всё примерно, конечно, лишь для иллюстрации того, что нельзя в переживаемый момент остаться верным марксизму, остаться верным революции, не относясь к восстанию, как к искусству»[70].

Ильич страшно волновался, сидя в Финляндии, что будет пропущен благоприятный момент для восстания. 7 октября пишет он питерской городской конференции. 3–7 пишет также в ЦК, МК, ПК и членам Советов Питера и Москвы — большевикам[71]; 8 пишет письмо к товарищам-большевикам, участвующим на областном съезде Советов Северной области, волнуется, дойдёт ли это письмо, и 9 уже приезжает сам в Питер, поселяется нелегально в Выборгском районе и оттуда руководит подготовкой восстания.

Весь целиком, без остатка жил Ленин этот последний месяц мыслью о восстании, только об этом и думал, заражал товарищей своим настроением, своей убеждённостью.

Исключительную важность имеет письмо Ильича… «Советы постороннего». Вот оно:

«…вооружённое восстание есть особый вид политической борьбы, подчинённый особым законам, в которые надо внимательно вдуматься. Замечательно рельефно выразил эту истину Карл Маркс, писавший, что вооружённое „восстание, как и война, есть искусство“.

Из главных правил этого искусства Маркс выставил:

1) Никогда не играть с восстанием, а, начиная его, знать твёрдо, что надо идти до конца.

2) Необходимо собрать большой перевес сил в решающем месте, в решающий момент, ибо иначе неприятель, обладающий лучшей подготовкой и организацией, уничтожит повстанцев.

3) Раз восстание начато, надо действовать с величайшей решительностью и непременно, безусловно переходить в наступление. „Оборона есть смерть вооружённого восстания“.

4) Надо стараться захватить врасплох неприятеля, уловить момент, пока его войска разбросаны.

5) Надо добиваться ежедневно хоть маленьких успехов (можно сказать: ежечасно, если дело идёт об одном городе), поддерживая, во что бы то ни стало, „моральный перевес“.

Маркс подытожил уроки всех революций относительно вооружённого восстания словами „величайшего в истории мастера революционной тактики Дантона: смелость, смелость и ещё раз смелость“.

В применении к России и к октябрю 1917 года это значит: одновременное, возможно более внезапное и быстрое наступление на Питер, непременно и извне, и извнутри, и из рабочих кварталов, и из Финляндии, и из Ревеля, из Кронштадта, наступление всего флота, скопление гигантского перевеса сил над 15–20 тысячами (а может и больше) нашей „буржуазной гвардии“ (юнкеров), наших „вандейских войск“ (часть казаков) и т. д.

Комбинировать наши три главные силы: флот, рабочих и войсковые части так, чтобы непременно были заняты и ценой каких угодно потерь были удержаны:

а) телефон,

б) телеграф,

в) железнодорожные станции,

г) мосты в первую голову.

Выделить самые решительные элементы (наших „ударников“ и рабочую молодёжь, а равно лучших матросов) в небольшие отряды для занятия ими всех важнейших пунктов и для участия их везде, во всех важных операциях, например:

Окружить и отрезать Питер, взять его комбинированной атакой флота, рабочих и войска, — такова задача, требующая искусства и тройной смелости.

Составить отряды наилучших рабочих с ружьями и бомбами для наступления и окружения „центров“ врага (юнкерские школы, телеграф и телефон и прочее) с лозунгом: погибнуть всем, но не пропустить неприятеля.

Будем надеяться, что в случае, если выступление будет решено, руководители успешно применят великие заветы Дантона и Маркса.

Успех и русской и всемирной революции зависит от двух-трёх дней борьбы»[72].

Это письмо было написано 21 (8)‚ а 22 (9) Ильич был уже в Питере, а на следующий день было уже собрание ЦК, где он провёл резолюцию о вооружённом восстании. Зиновьев и Каменев высказались против и потребовали созыва экстренно пленума ЦК. Каменев заявил о выходе своём из ЦК.

Началась подготовка восстания. 26 (13) октября исполнительный комитет Петроградского Совета вынес постановление об образовании Военно-революционного комитета. 29 (16) было расширенное заседание ЦК с представителями партийных организаций. В этот же день на заседании ЦК был избран Военно-революционный центр по практическому руководству восстанием в составе тт. Сталина, Свердлова, Дзержинского, Бубнова и Урицкого.

30 (17) проект организации Военно-революционного комитета был утверждён не только исполнительным комитетом Петроградского Совета, но Советом в целом. Ещё через пять дней собрание полковых комитетов признало Петроградский военно-революционный комитет руководящим органом военных частей Петрограда и постановило не подчиняться приказам штаба, не скреплённым подписью Военно-революционного комитета.

5 ноября (23 октября) Военно-революционный комитет уже назначил комиссаров в воинские части. На следующий день, 6 ноября (24 октября), Временное правительство решило предать суду членов Военно-революционного комитета, арестовать назначенных в воинские части комиссаров, вызвало юнкерские училища к Зимнему дворцу. Но было уже поздно: воинские части были за большевиков, рабочие были за переход власти к Советам. Военно-революционный комитет работал под непосредственным руководством ЦК, большинство членов ЦК — в том числе Сталин, Свердлов, Молотов, Дзержинский, Бубнов и др. — входили в Военно-революционный комитет.

Тов. Бубнов рассказывает, что была выделена особая тройка — Свердлов, он и Сокольников, — которая должна была следить за вокзалами. Они ездили по ночам по вокзалам, следили за мостами. Тов. Бубнов рассказывает, как засыпал Владимир Ильич их вопросами, как расспрашивал о всех мелочах, требовал сугубой проверки всего, как сердился, если не получал точного, конкретного ответа на свои вопросы.

В 2 ч. 35 м. 25 октября (7 ноября) было созвано экстренное заседание Петроградского Совета. С бурным ликованием встретил Совет сообщение о том, что переворот произошёл бескровно, что часть министров уже арестована, что Временное правительство уже более не существует, что идёт осада Зимнего дворца, который хотя ещё не взят, но будет взят в ближайшие часы. Бурно приветствовал Совет пришедшего на заседание Ленина.

Вечером открылся II съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Ночью сообщено было съезду о взятии Зимнего дворца.

II съезд одобрил действия ВРК, провозгласил Советскую власть и назначил первый Совет Народных Комиссаров.

Октябрьская революция победила. Каждому ясна роль Ленина как организатора этой победы.

Ленин принадлежал к тому поколению, которое слышало ещё рассказы живых свидетелей дикой расправы царского правительства с восставшей Польшей, наблюдавших, как угнетало, оскорбляло, затаптывало в грязь это правительство все многомиллионные национальности, входившие в состав Российской империи, как оно травило евреев, руками церкви и школы сеяло национальную рознь.

В молодости ещё, живя в Симбирске, где много всяких таких национальностей, Ленин наблюдал отношение тамошней интеллигенции к «инородцам».

«Говорят об еврее, непременно скажут — „жид“, говорят о поляке — скажут „полячишка“, об украинце — „хохол“, о татарине — „князь“»‚ — волнуясь много лет спустя этими вопросами, рассказывал мне как-то Владимир Ильич.

И вся революционная деятельность Ленина неразрывно связана с борьбой против разжигания национальной розни внутри страны, с борьбой против угнетения одной национальности другою.

Национальный вопрос — один из самых сложных, требующих очень внимательного учёта всей обстановки, всех обстоятельств, всех особенностей каждой эпохи. Ленин подходил всегда к разрешению этого вопроса с особым вниманием и насторожённостью.

Сначала центр внимания был направлен у него на борьбу с национальной рознью внутри страны, на вопросы раскрепощения угнетённых национальностей внутри страны. Но эти вопросы он рассматривал в тесной связи с международными задачами рабочего движения.

В своей первой большой книжке — «Что такое „друзья народа“…», написанной ещё в 1894 г. и изданной нелегально, Владимир Ильич писал:

«…нет иного средства борьбы с национальной ненавистью, как организация и сплочение класса угнетённых для борьбы против класса угнетателей в каждой отдельной стране, как соединение таких национальных рабочих организаций в одну международную рабочую армию для борьбы против международного капитала»[73].

В наброске программы партии, написанной им в 1895 г. в тюрьме, Ильич ещё подробнее обосновывает эту мысль.

Очень рано научился Ильич недоверчиво относиться к либеральным разглагольствованиям так называемого «образованного общества», на деле не защищавшего интересы трудящихся. Только в рабочем движении видел Ленин выход из положения, только рабочий класс сумеет, считал он, покончить со всяким угнетением одной нации другою.

В статье, посвящённой столетию со дня рождения Герцена, революционера-эмигранта, издававшего в 1857–1867 гг. за границей нелегальный журнал «Колокол», Ленин писал: «Когда вся орава русских либералов отхлынула от Герцена за защиту Польши, когда всё „образованное общество“ отвернулось от „Колокола“, Герцен не смутился. Он продолжал отстаивать свободу Польши и бичевать усмирителей, палачей, вешателей Александра II»[74].

Рабочим всех национальностей надо как можно теснее сплотиться. Нужна в стране единая партия для рабочих всех национальностей. Подпавшая под влияние мелкой буржуазии еврейская социал-демократия в лице Бунда захотела обособиться, захотела иметь свою социал-демократическую партию, которая вступала бы только в соглашение с другими социал-демократическими партиями России, находилась бы с ними в федеративных отношениях. Если бы эта точка зрения взяла верх, у нас не было бы единой партии, руководящей всем движением. Ильич выступил на II съезде партии против этой политики Бунда. Бунд вышел из партии. Это было в 1903 г. Когда разгорелась революция 1905 г., она на деле показала необходимость объединения, и на IV Стокгольмском объединительном партсъезде все рабочие, социал-демократические национальные партии вошли в РСДРП на основе широкой автономии.

Резко выступал Ильич и против выдвинутой Бундом идеи культурно-национальной автономии. Он доказывал, что культура, школа неотделимы от общей политики, тысячами нитей связаны со всем политическим строем и что культурно-национальная автономия — лозунг буржуазии, желающей лозунгом национальной культуры отвлечь рабочих отдельных национальностей от политической борьбы.

На II съезде партии была принята резолюция о праве наций на самоопределение. Право наций на самоопределение защищал горячо Ленин. Это один из вопросов, который возбуждал больше всего споров. В Польше были две партии, опиравшиеся на массы. Одна мелкобуржуазная — ППС (Польская социалистическая партия), другая рабочая — Социал-демократия Польши и Литвы. Рабочие Польши чувствовали в большей мере, чем польская мелкая буржуазия, экономическую связь с Россией, ППС стояла за отделение Польши, СДПиЛ — против. Между ними шли горячие споры. Польские социал-демократы боялись, что признание партией права наций на самоопределение будет водой на мельницу ППС. На такой точке зрения стояли и Роза Люксембург, и Радек (Парабеллум), и ряд других польских товарищей. Но Ильич говорил, что право на самоопределение вовсе не означает проповеди отделения и что нельзя подходить к этому вопросу только с польской точки зрения. Дело идёт не об одной Польше. Нельзя также подходить к вопросу только с точки зрения сегодняшнего дня, а взятый в перспективе, этот вопрос имеет громадное значение для борьбы с русским шовинизмом. Этот лозунг делал невозможным какое бы то ни было сочувствие, хотя бы в самой прикрытой форме, захватнической политике русского правительства.

После годов реакции, с 1912 г. рабочее движение пошло на подъём. Большевики работали над организацией революционной рабочей партии пролетариата. По другой линии пошла созванная в августе 1912 г. конференция меньшевиков-ликвидаторов, бундовцев и троцкистов; она приняла резолюцию об исключении из избирательной платформы лозунга демократической республики и заменила его лозунгом всеобщего избирательного права и полновластной Думы. Лозунг конфискации земель был заменён лозунгом пересмотра аграрного законодательства III Думы; был снят лозунг о вооружении народа и принят лозунг культурно-национальной автономии в форме требования «гарантий свободы культурного развития». Августовская конференция заставила большевиков сугубо насторожиться и чётче поставить все вопросы, касающиеся национальной политики партии. С другой стороны, чрезвычайно остро встал вопрос о могущей разразиться войне. В октябре был созван чрезвычайный международный конгресс в Базеле, выпустивший манифест о войне. Факт приближения войны требовал также уточнения и подчёркивания всех вопросов, касающихся национального вопроса, и потому в 1912–1914 гг. все вопросы линии партии в национальном вопросе обсуждались особенно тщательно.

В августе 1914 г. разразилась мировая война. Она поставила вопросы национальной политики в другую плоскость. На первый план выступил вопрос об отношении между различными национальностями в мировом масштабе. Вопрос о праве наций на самоопределение стал гораздо конкретнее, перестал быть только вопросом перспективным, а стал до крайности злободневным. Разразившаяся война была войной империалистской, шла драка за раздел мира, за делёж колоний. Национальный вопрос крайне обострился. Теперь речь шла уже не просто об отношении рабочего класса к национальному вопросу, а об отношении рабочего класса к национальному вопросу в эпоху империализма, борьбы за раздел мира. Война привела к краху II Интернационала: социал-демократия воюющих стран сдала в национальном вопросе. Большевики с Лениным во главе не сдавали, а развивали занятую ими раньше позицию в национальном вопросе. Она тесно связывалась у них с вопросом о войне, о всей международной борьбе пролетариата. Разыгравшаяся схватка между крупнейшими империалистскими державами заслоняла роль национальных движений за независимость. Многим казалось, что песня борьбы слабых национальностей за своё освобождение уже спета.

Ильич самым энергичным образом восставал против такой точки зрения. Он говорил, что мелкие нации, бессильные в отдельности против империализма, помогают борьбе против империализма социалистическому пролетариату. «Мы были бы очень плохими революционерами‚ — говорит он, — если бы в великой освободительной войне пролетариата за социализм не сумели использовать всякого народного движения против отдельных бедствий империализма в интересах обострения и расширения кризиса»[75].

Октябрь поставил перед большевиками во весь рост задачи осуществить на деле то, о чём писалось в резолюциях. И большевики осуществили то, о чём они говорили.

В «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа», составленной Лениным, второй пункт гласит: «Советская Российская республика учреждается на основе свободного союза свободных наций как федерация Советских национальных республик»[76]. На IX Всероссийском съезде Советов Ленин подвёл итоги политики Советской власти по отношению к национальностям, существовавшим внутри страны. «…Есть факты‚ которые неопровержимо, бесспорно доказывают, что самая маленькая, ничем не вооружённая национальность, как бы слаба она ни была, в России, победившей меньшевиков и эсеров, она абсолютно может быть и должна быть спокойна за то, что ничего, кроме мирных намерений, у нас по отношению к ней нет, что наша пропаганда о преступности старой политики старых правительств не ослабевает, и что наше желание во что бы то ни стало, ценой громадных жертв и уступок, поддержать мир со всеми бывшими в Российской империи и не пожелавшими остаться с нами национальностями остаётся твёрдым. Это мы доказали»[77].

Воюющие страны постарались разжечь старую, воспитанную царизмом ненависть угнетавшихся им национальностей к России и направить их на нашу республику Советов. Приходилось давать отпор. Но, давая отпор, Советская власть разъясняла рабочим и крестьянским массам, за что идёт борьба, она старалась помочь шире развернуться классовой борьбе внутри образовавшихся национальных республик, поддерживала рабочие и крестьянские массы, боровшиеся за Советскую власть внутри своей национальной республики. В отношении Украины такая политика Советской власти проведена была со всей последовательностью. «…Мы, Совет Народных Комиссаров, признаём народную Украинскую республику, её право совершенно отделиться от России или вступить в договор с Российской республикой о федеративных и тому подобных взаимоотношениях между ними»[78]. Но в гражданской войне, разыгравшейся на Украине, большевики поддержали украинскую Советскую власть.

Рада, национальная верховная власть, образовавшаяся на Украине и носившая контрреволюционный характер, сначала заняла «нейтральную» позицию по отношению к Советской России и затем, в декабре, заключила соглашение с французской миссией и стала мешать прекращению войны с Германией. На I Всеукраинском съезде (в декабре 1917 г.) рабочих, солдатских и крестьянских депутатов был выбран ЦИК Украины. Рада повела против ЦИКа и украинских Советов борьбу, перешедшую в гражданскую войну. Рада была свергнута.

Ленин всегда требовал максимального внимания к органам Советской власти образовавшихся национальных республик. Реввоенсовету XI армии Владимир Ильич дал телеграмму, в которой указывал на необходимость «…относиться с особым уважением к суверенным органам Грузии, особое внимание и осторожность проявлять в отношении грузинского населения»[79].

Политика Советской власти, последовательно проводившая в жизнь то, что говорилось большевиками много лет до возникновения Советской власти, показала трудящимся всего мира правильность взглядов партии, взглядов Ленина на национальный вопрос.

В результате мировой войны колониальный гнёт не ослабел, а в значительной мере усилился. Империалистская война разбудила Восток, втянула его народы в международную политику. Народы Востока (Китай, Индия) выступили на арену мировой борьбы. «…Социалистическая революция‚ — говорил Ленин‚ — не будет только и главным образом борьбой революционных пролетариев в каждой стране против своей буржуазии‚ — нет, она будет борьбой всех угнетённых империализмом колоний и стран, всех зависимых стран против международного империализма»[80].

«…Мы‚ русские, начинаем то дело, которое закрепит английский, французский или немецкий пролетариат; но мы видим, что они не победят без помощи трудящихся масс всех угнетённых колониальных народов, и в первую голову народов Востока»[81]. Под углом зрения мировой социалистической революции подходил Ленин к борьбе пробуждающихся стран Востока, к борьбе колониальных стран, подчёркивал неразрывную связь между нашей борьбой и их борьбой. Ленин умер, но ленинизм живёт и помогает трудящимся всего мира, помогает трудящимся Востока ширить свою борьбу и тем самым подготовлять победу мировой социалистической революции.

Товарищи, мы сегодня собрались для того, чтобы обсудить вопросы интернационального воспитания подрастающего поколения. Каждый марксист, каждый педагог-марксист читал, конечно, «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса. Это произведение, которое имеет громадное значение именно потому, что в нём кратко, сжато изложены основы учения марксизма, и которое насквозь проникнуто духом интернационализма. Кончается «Коммунистический манифест» призывом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Этот призыв — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — это лозунг, который долгие годы имел и продолжает иметь громадное значение. В этом лозунге залог победы мировой революции.

Товарищи, все произведения Маркса, произведения Энгельса насквозь пропитаны этим духом интернационализма, ясно, чётко показывают, какую силу даёт объединение рабочих, как оно является залогом победы.

И вот это учение Маркса оказало громаднейшее влияние на наше русское рабочее движение. Наше русское рабочее движение развивалось как движение, тесно связанное с международным движением. Если в нашей сравнительно отсталой стране пролетариат смог победить, смог взять в свои руки власть, то это только благодаря тому, что наше рабочее движение впитало в себя весь опыт международного рабочего движения, только благодаря тому, что оно тесно примыкало к международному рабочему движению, впитало его опыт, оно смогло и организационно и идейно подняться на ту высоту, которая обеспечила ему победу.

Если вы возьмёте работу нашей партии с самого её основания, вы увидите, как пропитана она вся насквозь духом интернационализма, вы увидите, как через всё учение Ленина, через всю программу партии проходит этот дух интернационализма. И в настоящее время, когда власть в руках рабочего класса, мы знаем, как в своей внешней политике и как в своей внутренней политике наша партия проводит эти основные идеи интернационализма.

И, товарищи, мы, педагоги, которые думаем о воспитании подрастающего поколения, мы, конечно, понимаем, какое громадное значение имеет воспитание подрастающего поколения в духе интернационализма. Важно тут, конечно, не то, чтобы ребята запомнили лозунги, но важно с ранних лет заставить их почувствовать товарищескую, дружескую связь с трудящимися всего мира. Мы должны наших ребят воспитывать и эмоционально изо дня в день таким образом, чтобы они могли вырасти подлинными коммунистами, довести до конца дело, начатое их отцами. Поэтому, товарищи, мы должны особенно бдительно, особенно внимательно следить за тем, чтобы разные злободневные задачи не заслоняли у нас вопросы интернационального воспитания молодёжи. Сейчас, конечно, перед педагогами стоит громадная задача. В этом году, как никогда, школа организуется для того, чтобы поднять качество всей работы, качество всего воспитания. Но эта задача нисколько не снижает, а, напротив, поднимает необходимость интернационального воспитания. И наша пионерская организация, которая и в школе и вне школы должна руководить, помогать молодёжи складываться в подлинных коммунистов‚ — она тут должна особенно быть начеку.

Мы хотим использовать Международную детскую неделю, чтобы через Общество педагогов-марксистов как можно больше обратить внимание и учительства и вожатых пионерорганизаций на то, какую тут надо бдительность, как ни на минуту нельзя ослаблять интернациональное воспитание.

Нам надо обменяться опытом, чтобы в дальнейшем как можно лучше, как можно глубже ставить интернациональное воспитание молодёжи.

Промышленность в России стала развиваться позднее, чем в других капиталистических странах — в Англии, во Франции, в Германии. Поэтому и рабочее движение у нас стало развиваться позднее — только в 90-х годах прошлого столетия приняло оно массовый характер. Международный пролетариат к этому времени уже имел богатый опыт борьбы, пережил уже ряд революций, в огне революционного движения выковались такие величайшие мыслители, как Маркс и Энгельс. Их учение освещало путь, которым должен идти пролетариат, они доказали, что буржуазный строй обречён на гибель, что пролетариат неизбежно должен победить, взять власть и по-новому перестроить всю жизнь, создать новое, коммунистическое общество.

Ознакомившись в молодости с учением Маркса, Ленин глубоко его продумал, понял, что это учение — руководство к действию для рабочего класса России, что оно поможет русским рабочим из тёмных, забитых, безгранично эксплуатируемых рабов стать сознательными, организованными борцами за социализм, что оно поможет рабочему классу России вырасти в мощную силу, поможет повести за собой всех трудящихся и положить конец всякой эксплуатации.

Учение Маркса помогло Ленину ясно увидеть, куда идёт общественное развитие. Горячо был убеждён Ленин в правильности взглядов Маркса и Энгельса, считал, что необходимо как можно лучше, как можно шире вооружить массы знанием учения Маркса, и пропаганде этого учения отдавал он все свои силы.

Пропаганда основ марксизма имела большой успех в рабочей массе. Наша пропаганда, говорил Ленин, имеет такой успех не потому, чтобы мы были уже такими искусными пропагандистами; она имеет успех потому, что то, что мы говорим‚ — правда.

Глубокая убеждённость — вот что было характерной чертой Ленина как пропагандиста.

Ленин прекрасно изучил учение Маркса, по многу раз перечитывал каждое его произведение. Его работа о Марксе, написанная им в 1914 г. для «Энциклопедического словаря» Граната, снабжённая богатой библиографией, как нельзя лучше говорит о всестороннем знании Лениным учения Маркса. Об этом красноречиво говорят и все другие произведения Ленина.

Глубокое знание предмета было второй характерной чертой Ленина как пропагандиста.

Но Ленин не только знал теорию марксизма, он умел брать её во всех связях и опосредствованиях.

В начале рабочего движения, в 1894 г., он пишет книжку «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?», где показывает, как теория Маркса должна быть применена в наших условиях начиная с первых шагов рабочего движения. Это писалось тогда, когда большинство революционеров считало, что в русских условиях рабочий класс не сможет сыграть сколько-нибудь крупной роли.

В 1899 г. вышла книга Ленина «Развитие капитализма в России», где он на массе фактического материала доказал, что и у нас в России развивается капитализм, несмотря на отсталость нашей страны. В 1902 г. Ленин выпускает книгу «Что делать?»‚ где показывает, какой должна быть в наших условиях партия рабочего класса, чтобы быть в состоянии повести рабочий класс по правильному пути.

В 1905 г. он пишет брошюру «Две тактики социал-демократии в демократической революции».

В 1907 г., когда ясно уже вырисовывалось поражение революции 1905 г., одною из причин которого была недостаточная смычка рабочего движения с крестьянским, Ленин пишет большую работу «Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции»[82], в которой на основе опыта этой революции он подчёркивает необходимость укрепления боевого союза рабочего класса с крестьянством.

И дальше каждый узловой вопрос, связанный с рабочим движением, особенно тщательно разрабатывался Лениным, увязывался им с теорией Маркса. Все знают, какое громадное значение имела книга Ленина об империализме, написанная им в разгар мировой войны, и книга «Государство и революция», написанная накануне Октябрьской революции. Особенностью ленинских работ было то, что он теорию умел связывать с практикой, не отрывал ни одного практического вопроса от теории и каждый теоретический вопрос умел так тесно связать с переживаемым моментом, с живой действительностью, что теория становилась читателю близкой и понятной. И в своих научных работах, и в своей устной и письменной пропаганде Ленин умел глубоко связывать теорию и практику[83].

Таким образом, особенностью Ленина как пропагандиста было также его уменье связывать теорию с живой действительностью, что делало теорию понятной и осмысливало окружающую действительность.

Теорию и окружающую действительность Ленин изучал не просто потому, что это интересно. Освещая действительность светом марксистской теории, Ленин всегда стремился сделать из этого необходимые выводы, которые служили бы руководством к действию. Пропаганда Ленина всегда была тесно увязана с тем, что нужно делать в данную минуту. Делая в Швейцарии доклад после Февральской революции 1917 г. о Парижской коммуне, Ильич не только рассказывал о том, как парижские рабочие в 1871 г. захватили власть, не только приводил оценку Марксом Парижской коммуны, — он делал выводы о том, что должны делать русские рабочие, когда захватят власть. Всегда умел Ленин превратить теорию в руководство к действию.

Итак, особенностью Ленина как пропагандиста было уменье превращать теорию в руководство к действию.

Несмотря на то что Ленин обладал громадными знаниями, что у него был обширный опыт как у пропагандиста — он делал массу докладов, писал много пропагандистских статей, — он к каждому своему выступлению, к каждому докладу, к каждой лекции тщательно готовился. Сохранилось множество конспектов ленинских выступлений, докладов. Видно, как заботливо обдумывал Ленин каждое своё пропагандистское выступление. По этим конспектам мы видим, как содержательны были выступления Ленина, как умел он выпятить самое нужное, самое главное, иллюстрировать каждую мысль яркими примерами.

Тщательная подготовка к пропагандистским выступлениям присуща была Ленину как пропагандисту.

В своих пропагандистских выступлениях Ильич не обходил больных вопросов, не затушёвывал их, напротив — ставил их со всей резкостью и конкретностью. Он не боялся резких слов, нарочно заострял вопрос; он не считал, что речь пропагандиста должна быть бесстрастна, уподобляться мирному журчанию ручейка; его речь была резка, грубовата часто, но зато врезывалась в память, волновала, увлекала.

Ленин как пропагандист резко ставил вопросы и увлекал своей страстностью аудиторию.

Владимир Ильич всегда тщательно изучал массы, знал условия их труда‚ быт, конкретные вопросы, которые их волнуют. Выступая перед массами, он всегда ориентировался на аудиторию. Но он учитывал в самом процессе доклада, лекции, беседы, что́ в данный момент особенно волнует данную аудиторию, что́ ей непонятно, что́ ей кажется особенно важным. По степени внимания, по вопросам, репликам, выступлениям слушателей Ильич всегда умел уловить настроение аудитории, умел пойти навстречу интересу аудитории, ответить на неясные вопросы, овладеть аудиторией.

Ленин-пропагандист умел овладеть аудиторией, установить с ней необходимое взаимопонимание.

И, наконец, необходимо отметить, какую силу пропаганде Ленина придавало его отношение к массе. Он подходил к рабочему, к крестьянину — бедняку, и середняку, к красноармейцу не свысока, а как к товарищу, как к равному. Они были для него не «объекты пропаганды», а живые люди, много пережившие, над многим думавшие, требующие внимания к своим запросам. «Он говорит с нами всерьёз», — говорили про него рабочие и особенно ценили его простой, товарищеский подход. Аудитория видела, что вопросы, которые он объясняет, близки ему самому, волнуют его, и это больше всего убеждало аудиторию.

Уменье просто разъяснить свои мысли, товарищеский подход и обслуживаемой аудитории составляли силу ильичёвской пропаганды, делали её особо плодотворной, эффективной, как говорят теперь.

Между пропагандой, агитацией и организацией нет каменных стен. Умеющий заражать огнём своего энтузиазма аудиторию пропагандист является в то же время и агитатором. Пропагандист, умеющий превращать теорию в руководство к действию, несомненно, облегчает работу организатора.

В пропаганде Ленина сильны были нотки агитации, силён был организаторский момент, но это не ослабляло силы и значения этой пропаганды.

Будем учиться у Ильича-пропагандиста.

«Наше учение — не догма, а руководство к действию», — говорили Маркс и Энгельс. Ленин часто повторял эти их слова. Вся его деятельность была направлена на то, чтобы не на словах, а на деле сделать марксизм руководством к действию широчайших масс рабочего класса.

Приехав в 1893 г. в Питер, он сразу же пошёл в рабочие кружки и объяснял рабочим, как оценивал Маркс существующее положение вещей, как смотрел он на то, куда идёт общественное развитие, какое значение придавал Маркс рабочему классу, его борьбе с классом капиталистов, почему считал, что победа рабочего класса неизбежна. Ленин старался говорить как можно проще, приводил примеры из жизни русских рабочих; он видел, что рабочие слушают с громадным интересом и хорошо усваивают основы учения Маркса, но в то же время он чувствовал, что мало только говорить‚ — «нужно широко развернуть классовую борьбу», надо показать, как эту классовую борьбу развёртывать, около каких вопросов её организовывать. Задача заключалась в том, чтобы взять те факты, которые особенно волновали рабочую массу, осветить их и показать, что́ надо делать, чтобы устранить их, изменить их. Вначале, в 90-х годах, рабочих больше всего волновали вопросы продолжительности рабочего дня, штрафы, вычеты из заработной платы, грубое обращение. И вот кружок Ленина пошёл по такому пути: на отдельных фабриках приходивший к рабочим товарищ помогал им формулировать определённые требования к администрации, эти требования объяснялись и печатались в особых листках. Листки сплачивали рабочих, они дружно, единодушно поддерживали требования, выставленные в листках.

Агитация активизировала рабочую массу.

«В неразрывной связи с пропагандой стоит агитация среди рабочих, выдвигаясь, естественно, на первый план при современных политических условиях России и при уровне развития рабочих масс‚ — писал Ленин в 1897 г. в работе „Задачи русских социал-демократов“. — Агитация среди рабочих состоит в том, что социал-демократы принимают участие во всех стихийных проявлениях борьбы рабочего класса, во всех столкновениях рабочих с капиталистами из-за рабочего дня, рабочей платы, условий труда и проч. и проч. Наша задача — слить свою деятельность с практическими, бытовыми вопросами рабочей жизни, помогать рабочим разбираться в этих вопросах, обращать внимание рабочих на важнейшие злоупотребления, помогать им формулировать точнее и практичнее свои требования к хозяевам, развивать в рабочих сознание своей солидарности, сознание общих интересов и общего дела всех русских рабочих, как единого рабочего класса, составляющего часть всемирной армии пролетариата»[84].

В 1906 г.‚ говоря о том, как надо вести социал-демократическим уполномоченным и выборщикам агитацию среди крестьян, Ленин писал: «…недостаточно одного повторения слова „классовый“ для того, чтобы доказать роль пролетариата, как авангарда в современной революции. Недостаточно изложить наше социалистическое учение и общую теорию марксизма, чтобы доказать передовую роль пролетариата. Для этого надо ещё уметь показать на деле при разборе жгучих вопросов современной революции, что члены рабочей партии всех последовательнее, всех правильнее, всех решительнее, всех искуснее защищают интересы этой революции, интересы её полной победы»[85].

Агитация, по учению Ленина, связывает теорию с практикой. В этом её сила.

Агитация сыграла очень крупную роль в деле экономической борьбы рабочих, научив их использовать стачку как метод борьбы с капиталистами, дав ряд завоеваний в деле улучшения положения рабочего класса.

Но успехи экономической борьбы вызвали среди социал-демократов целое направление «экономизма», выразившееся в недооценке марксистской теории, в преклонении перед стихийностью, в стремлении ограничить задачи пролетариата лишь борьбой за улучшение своего экономического положения и отсюда в стремлении сузить политическую агитацию среди рабочих масс.

«Без революционной теории не может быть и революционного движения, — писал Ленин, возражая экономистам, в 1902 г. в работе „Что делать?“. — Нельзя достаточно настаивать на этой мысли в такое время, когда с модной проповедью оппортунизма обнимается увлечение самыми узкими формами практической деятельности»[86]. (Курсив Н. К. Крупской.)

Агитация — метод активизации масс, применяемый не только марксистами: у буржуазии издавна имелся громадный опыт по части агитации. Но агитация агитации рознь. Только «верное теоретическое решение обеспечивает прочный успех в агитации»[87], — говорил Ленин на II съезде партии.

Недооценка теории, умаление её значения, «…совершенно независимо от того, желает ли этого умаляющий или нет», означает «усиление влияния буржуазной идеологии на рабочих»[88]. Таким образом, главное, чему придавал значение Ленин, — это содержание агитации.

Он боролся против того, чтобы агитация сводилась к одним призывам, а требовал, чтобы она была связана с разъяснительной работой.

Силу агитации Ленин видел в правильно поставленной разъяснительной работе, ясной и простой по форме. Надо «…уметь говорить просто и ясно, доступным массе языком, отбросив решительно прочь тяжёлую артиллерию мудрёных терминов, иностранных слов, заученных, готовых, но непонятных ещё массе, незнакомых ей лозунгов, определений, заключений»[89], — писал Ленин в 1906 г. в статье «Социал-демократия и избирательные соглашения».

Конечно, это не значит, что Ленин отвергал пользу лозунгов. «Избирательную платформу социал-демократии очень часто бывает полезно, а иногда и необходимо, завершить выставлением краткого общего лозунга, пароля выборов, выдвигающего самые коренные вопросы ближайшей политической практики, дающего самый удобный, самый близкий повод и материал для развёртывания всесторонней социалистической проповеди»[90], — писал Владимир Ильич в 1911 г. Никакой демагогии, игры на разжигании в массах дурных инстинктов, на их темноте, неосведомлённости Ленин не допускал. Он говорил: «…я никогда не устану повторять, что демагоги худшие враги рабочего класса»[91]. Демагогия, ложные обещания всегда вызывали в Ленине негодование. Чего-чего, например, не обещали крестьянству эсеры.

Ленин никогда не обещал крестьянству ничего такого, во что сам глубоко не верил. Он не допускал в целях успеха никакого замалчивания наших социалистических целей, нашей строго классовой позиции. И масса чувствовала это и понимала, что он говорит с ней «всерьёз» (выражение одного рабочего, вспоминавшего об агитационных выступлениях Ленина в 1917 г.).

Горячо выступал Ленин против «экономистов», пытавшихся сузить содержание агитации. Ещё в произведении «Задачи русских социал-демократов» (в 1897 г.) он писал: «Если нет такого вопроса рабочей жизни в области экономической, который не подлежал бы утилизации его для экономической агитации, то точно так же нет и такого вопроса в области политической, который бы не служил предметом политической агитации. Эти два рода агитации неразрывно связаны в деятельности социал-демократов, как две стороны одной медали. И экономическая и политическая агитация равно необходимы для развития классового самосознания пролетариата, и экономическая и политическая агитация равно необходимы как руководство классовой борьбой русских рабочих, ибо всякая классовая борьба есть борьба политическая»[92].

«…Всесторонняя политическая агитация есть именно фокус, в котором совпадают насущные интересы политического воспитания пролетариата с насущными интересами всего общественного развития и всего народа в смысле всех демократических элементов его. Наш прямой долг — вмешиваться во всякий либеральный вопрос, определять своё, социал-демократическое, отношение к нему, принимать меры к тому, чтобы пролетариат активно участвовал в решении этого вопроса и заставлял решать его по-своему»[93].

«Можно ли ограничиться пропагандой идеи о враждебности рабочего класса самодержавию? Конечно, нет. Недостаточно объяснять политическое угнетение рабочих (как недостаточно было объяснять им противоположность их интересов интересам хозяев). Необходимо агитировать по поводу каждого конкретного проявления этого угнетения (как мы стали агитировать по поводу конкретных проявлений экономического гнёта). А так как это угнетение падает на самые различные классы общества, так как оно проявляется в самых различных областях жизни и деятельности, и профессиональной, и общегражданской, и личной, и семейной, и религиозной, и научной, и проч. и проч., то не очевидно ли, что мы не исполним своей задачи развивать политическое сознание рабочих, если мы не возьмём на себя организацию всестороннего политического обличения самодержавия? Ведь для того, чтобы агитировать по поводу конкретных проявлений гнёта, надо обличить эти проявления (как надо было обличать фабричные злоупотребления, чтобы вести экономическую агитацию)?»[94].

Политические обличения в то время брала на себя нелегальная газета «Искра», издававшаяся за границей. По замыслу Ильича, её задача была стать коллективным пропагандистом, коллективным агитатором и коллективным организатором, помогать вливать активность рабочих масс в единое русло, выдвигать те вопросы, которые имели наиболее важное значение. «…Вся политическая жизнь, — писал в 1902 г. в работе „Что делать?“ Ильич, — есть бесконечная цепь из бесконечного ряда звеньев. Всё искусство политика в том и состоит, чтобы найти и крепко-крепко уцепиться за такое именно звёнышко, которое всего меньше может быть выбито из рук, которое всего важнее в данный момент, которое всего более гарантирует обладателю звёнышка обладание всей цепью»[95].

Под руководством Ленина «Искра» умела выбирать самые важные вопросы, около которых развёртывалась самая широкая агитация.

Правильно поставленная, охватывающая широкие рабочие массы политическая организация повышала и роль агитатора.

Агитатор, учил Ленин, — это народный трибун, умеющий говорить с массой, зажигать её огнём своего энтузиазма, брать выпуклые, говорящие факты. Речь такого народного трибуна находит отзыв в массах, подхватывается и поддерживается энергией революционного класса. Таким агитатором, таким народным трибуном был и сам Ленин.

Летом 1905 г. в брошюре «Две тактики социал-демократии в демократической революции» Ленин отмечал, что «вся работа Российской социал-демократической рабочей партии вполне отлилась уже в прочные, неизменные рамки, безусловно обеспечивающие сосредоточение центра тяжести в пропаганде и агитации, летучках и массовках, распространении листков и брошюр, содействии экономической борьбе и подхватывании её лозунгов»[96].

Но то, что агитация вошла уже в практику работы, отлилась во вполне определённые рамки, не означает, что Ленин хоть на минуту допускал её шаблонизацию.

Он требовал умения подходить по-разному к различным слоям населения. «О республике всякий с.-д.‚ который держит где бы то ни было политическую речь, должен говорить всегда. Но о республике надо уметь говорить: о ней нельзя говорить одинаково на заводском митинге и в казачьей деревне, на студенческом собрании и в крестьянской избе, с трибуны III Думы и со страниц зарубежного органа. Искусство всякого пропагандиста и всякого агитатора в том и состоит, чтобы наилучшим образом повлиять на данную аудиторию, делая для неё известную истину возможно более убедительной, возможно легче усвояемой, возможно нагляднее и твёрже запечатлеваемой»[97], — писал Ильич в декабре 1911 г. Конечно, это не значит, что одним надо говорить одно, а другим — другое. Вопрос лишь в подходе.

Я помню, мы жили в эти годы в Париже и усиленно ходили по избирательным собраниям, причём Владимир Ильич особенно интересовался, как выступают социалисты на разного типа собраниях. Помню, мы слушали одного социалиста на рабочем собрании, а потом слушали его же на собрании интеллигенции, учителей по преимуществу. Докладчик говорил на втором собрании прямо обратное тому, что говорил на рабочем собрании. Он хотел получить побольше голосов на выборах. Я помню, как возмущался Владимир Ильич этим фактом: радикал перед рабочими, оппортунист перед интеллигенцией!

Чрезвычайно важным считал Ленин умение расшифровывать общие лозунги на основе местного материала. «Надо стараться всячески использовать ЦО в местной агитации не только перепечаткой, но и пересказом в листках мыслей и лозунгов, развитием или видоизменением их сообразно местным условиям и проч. Это важно чрезвычайно для сотрудничества между нами и вами на деле, для обмена мнений, для поправок наших лозунгов, для ознакомления массы рабочих с тем, что у нас есть постоянный ЦО партии»[98]‚ — писал Ленин в 1905 г. от имени редакции «Пролетария» в газету «Рабочий».

О необходимости изучать массу, чтобы умело подходить к ней, — об этом твердил Ленин всё время. Сам он неустанно изучал массу, умел слушать массу, умел понимать то, что она говорит, схватывать суть того, что старается высказать рабочий, крестьянин.

Говоря о диктатуре пролетариата, о том, как коммунистам надо готовиться к ней повсюду, в «Тезисах об основных задачах Второго конгресса Коммунистического Интернационала» (в июле 1920 г.) Ленин писал: «Диктатура пролетариата есть самое полное осуществление руководства всеми трудящимися и эксплуатируемыми, которые угнетены, забиты, задавлены, запуганы, раздроблены, обмануты классом капиталистов, со стороны единственного класса, подготовленного к такой руководящей роли всей историей капитализма. Поэтому подготовка диктатуры пролетариата должна быть начата повсеместно и немедленно посредством следующего, между прочим, приёма». Сказав о необходимости образования коммунистических ячеек, Ленин продолжает: «…причём эти ячейки, тесно связанные между собой и с центром партии, обмениваясь своим опытом, осуществляя работу агитации, пропаганды, организации, применяясь решительно ко всем областям общественной жизни, решительно ко всем разновидностям и подразделениям трудящейся массы, должны систематически воспитывать такой разносторонней работой и самих себя, и партию, и класс, и массы». И далее: «…к массам надо научиться подходить особенно терпеливо и осторожно, чтобы уметь понять особенности, своеобразные черты психологии каждого слоя, профессии и т. п. этой массы»[99].

Учиться подходить к массе — в этом видел Ильич подготовку партии к диктатуре пролетариата. Этому учился он сам всю жизнь с особым упорством.

Точно так же не допускал Ленин никакой шаблонизации при выборе лозунгов, вокруг которых велась агитация. Делу выбора лозунгов он придавал особое значение. Докладывая на собрании партийных работников в ноябре 1918 г. о мелкобуржуазных партиях, Владимир Ильич указывал на то, что «…всякий лозунг получает способность затвердевать больше, чем нужно»[100]. Гибкости, умению в области агитации на каждом этапе выбрать из цепи фактов именно то звено, за которое необходимо ухватиться, чтобы вытащить всю цепь, осветить всю сумму явлений‚ — этому Ильич придавал исключительное значение.

Когда я в самом начале 90-х годов попала в студенческий кружок, когда я ещё не была марксисткой, товарищи по кружку дали мне прочесть «Исторические письма» Миртова (Лаврова)[101]. Они произвели на меня сильное впечатление. И вот несколько лет спустя, уже в шушенской ссылке, был у нас с Ильичём разговор на эту тему. Я очень «мягко» о них отзывалась. Ильич их критиковал с марксистской точки зрения. И вот последним моим аргументом было: «разве не прав Лавров, когда говорит: „Знамя, революционное в один момент, может стать реакционным в следующий“?» Ильич согласился, что эта мысль правильная, но добавил, что это не делает правильной всю книжку в целом.

На протяжении всей деятельности партии ей приходилось, оставаясь верной своим основным принципам, постоянно менять лозунги в зависимости от изменившихся условий. А условия работы менялись всё время.

Вот летом 1905 г. приходилось Ильичу писать в Россию о важности знакомить рабочих с тем, что где-то за границей существует ЦО (центральный орган партии), издававшийся нелегально в паре тысяч экземпляров, нелегально перевозившийся через границу, нелегально распространявшийся. Лишь отдельные экземпляры доходили до рабочих. Но уже через несколько месяцев в корне изменились условия. «Теперь самой широкой трибуной для нашего воздействия на пролетариат является ежедневная питерская газета (мы в состоянии будем поставить издание в 100 000 экземплярах и довести цену до 1 копейки за номер)»[102], — писал Ленин Плеханову в конце октября 1905 г.

В декабре 1911 г. Ильич писал об огромном значении «…Государственной думы как агитационной трибуны»[103]. Это значение понимали также и либералы, кадеты, которые ещё во II Государственной думе требовали всё время, чтобы большевики покинули свою точку зрения на Думу как на трибуну для агитации.

В зависимости от менявшихся условий, повторяю, менялись и лозунги.

В 1897 г. в брошюре «Задачи русских социал-демократов» Ленин писал, что не надо разбрасываться, надо все силы сосредоточить на работе среди городского пролетариата. Идти с агитацией в деревню значило бы в тот момент даром растрачивать силы. А в 1907 г. Ильич писал: «Надо удесятерить работу нашей агитации и организации среди крестьянства — и того, которое голодает в деревне, и того, которое послало на военную службу прошлой осенью своих сыновей, переживших великий год революции»[104].

Умение по-марксистски подходить к оценке момента, брать события во всех связях и опосредствованиях, брать их в их развитии, определять, что в данный момент нужно рабочему классу для победы, — одним словом, диалектический, марксистский подход к оценке момента вооружил партию умением правильно выбирать лозунги, браться за надлежащее звено. Ленин особенно много дал в деле анализа задач партии на каждом этапе. Правильный выбор лозунгов — это то, что увязывало теорию с практикой, что делало агитацию особенно успешной. Лозунг мира, лозунг о земле, выдвинутые большевиками перед Октябрём, были лозунгами, которые обеспечили победу рабочему классу, лозунгами, глубоко волновавшими всю крестьянскую и солдатскую массу. Лозунги, хотя бы и очень яркие, но которые не основаны на учёте действительного положения вещей, Ленин называл революционной фразой.

Когда в 1918 г. встал вопрос о необходимости принять очень тяжёлые условия мира с Германией и некоторые выступали против заключения мира и говорили о необходимости революционной войны, Ленин выступил против них в статье «О революционной фразе».

«Революционная фраза есть повторение революционных лозунгов без учёта объективных обстоятельств, при данном изломе событий, при данном положении вещей, имеющих место. Лозунги превосходные, увлекательные, опьяняющие, — почвы под ними нет, — вот суть революционной фразы», — писал Ленин. «Кто не хочет себя убаюкивать словами, декламацией, восклицаниями, — продолжает Ленин, — тот не может не видеть, что „лозунг“ революционной войны в феврале 1918 года есть пустейшая фраза, за которой ничего реального, объективного нет. Чувство, пожелание, негодование, возмущение — вот единственное содержание этого лозунга в данный момент. А лозунг, имеющий только такое содержание, и называется революционной фразой»[105].

«Работа политической агитации никогда не пропадает даром, — писал Ильич в 1908 г., в разгар реакции. — Успех её измеряется не только тем, удалось ли нам сейчас же и сразу добиться большинства или согласия на координированное политическое выступление. Возможно, что мы этого не добьёмся сразу: на то мы и организованная пролетарская партия, чтобы не смущаться временными неудачами, а упорно, неуклонно, выдержанно вести свою работу хотя бы при самых трудных условиях»[106]. (Курсив вначале цитаты Н. К. Крупской.)

Жизнь показала, как прав был Ильич. В 1912 г. начался революционный подъём и ожили традиции 1905 г. Они помогли рабочим провести в ответ на Ленские события грандиозную массовую забастовку. Рабочие сразу подняли, оживили эту традицию.

Революционную массовую забастовку Ленин называл пролетарским методом агитации.

«Русская революция, — писал он в июне 1912 г., — впервые развила в широких размерах этот пролетарский метод агитации, встряхивания, сплочения и вовлечения в борьбу масс. И теперь пролетариат снова и ещё более твёрдой рукой применяет этот метод. Никакая сила в мире не могла бы осуществить того, что осуществляет этим методом революционный авангард пролетариата. Громадная страна с 150-миллионным населением, разбросанным на гигантском пространстве, раздроблённым‚ придавленным, бесправным, тёмным, отгороженным от „зловредных влияний“ тучей властей, полиции, шпионов, — эта страна вся приходит в брожение. Самые отсталые слои и рабочих и крестьян приходят в прямое и косвенное соприкосновение с забастовщиками. На сцене появляются сразу сотни тысяч революционных агитаторов, влияние которых бесконечно усиливается тем, что они неразрывно связаны с низами, с массой, остаются в их рядах, борются за самые насущные нужды всякой рабочей семьи, соединяют с этой непосредственной борьбой за насущные экономические нужды протест политический и борьбу с монархией. Ибо контрреволюция внесла в миллионы и десятки миллионов острую ненависть к монархии, зачатки понимания её роли, а теперь лозунг передовых столичных рабочих — да здравствует демократическая республика! — тысячами каналов идёт да идёт, вслед за каждой стачкой, в отсталые слои, в глухую провинцию, в „народ“, „во глубину России“»[107]. Массы убеждаются фактами, верят не словам, а делам. Выступая на III съезде Советов, Ленин говорил: «Мы знаем, что в народных массах поднимается теперь другой голос; они говорят себе: теперь не надо бояться человека с ружьём, потому что он защищает трудящихся и будет беспощаден в подавлении господства эксплуататоров. (Аплодисменты.) Вот что народ почувствовал, и вот почему та агитация, которую ведут простые, необразованные люди, когда они рассказывают о том, что красногвардейцы направляют всю мощь против эксплуататоров‚ — эта агитация непобедима»[108].

Во время гражданской войны агитация приняла необычайно широкий размах. Тогда были созданы при ВЦИК агитационные поезда и пароходы. Владимир Ильич уделял им много внимания, давал указания о подборе людей, о характере агитации, об учёте проделанной работы.

Громадное значение, пропагандистское и агитационное, получили декреты Советской власти. Ленин писал: «…если бы мы отказались от того, чтобы в декретах наметить путь, мы были бы изменниками социализму. Эти декреты, которые практически не могли быть проведены сразу и полностью, играли большую роль для пропаганды. Если в прежнее время мы пропагандировали общими истинами, то теперь мы пропагандируем работой. Это — тоже проповедь, но это проповедь действием — только не в смысле единичных действий каких-нибудь выскочек, над чем мы много смеялись в эпоху анархистов и старого социализма. Наш декрет есть призыв, но не призыв в прежнем духе: „Рабочие, поднимайтесь, свергайте буржуазию!“. Нет, это — призыв к массам, призыв их и практическому делу. Декреты, это — инструкции, зовущие к массовому практическому делу. Вот что важно»[109].

Ильич ставил агитацию в тесную связь не только с пропагандой, но и с организацией. Агитация помогает массам организовываться — об этом говорил Ленин с самого начала, — сплачивает их, помогает дружно действовать. Громадное организующее значение имела агитация в моменты революции, не меньшее значение она имеет и в деле строительства социализма.

Формы агитации меняются, но агитация продолжает иметь организующее значение, и именно агитация делом, работой, примером.

Владимир Ильич особое значение придавал агитации примером. В статье «Очередные задачи Советской власти», написанной в марте — апреле 1918 г., Ильич подчёркивал то агитационное значение, которое приобретает пример при Советской власти. «При капиталистическом способе производства значение отдельного примера, скажем, какой-либо производительной артели, неизбежно было до последней степени ограничено, и только мелкобуржуазная иллюзия могла мечтать об „исправлении“ капитализма влиянием образцов добродетельных учреждений. После перехода политической власти в руки пролетариата, после экспроприации экспроприаторов дело меняется в корне и, — согласно тому, что многократно указывалось виднейшими социалистами, — сила примера впервые получает возможность оказать своё массовое действие. Образцовые коммуны должны служить и будут служить воспитателями, учителями, подтягивателями отсталых коммун. Печать должна служить орудием социалистического строительства, знакомя во всех деталях с успехами образцовых коммун, изучая причины их успеха, приёмы их хозяйства, ставя, с другой стороны, „на чёрную доску“ те коммуны, которые упорно хранят „традиции капитализма“, т. е. анархии, лодырничанья, беспорядка, спекуляции»[110].

Придавая громадное значение агитации примером, Ильич придавал поэтому громадное агитационное значение соцсоревнованию.

Когда гражданская война близилась к концу, Ильич подчёркивал необходимость перевести пропаганду и агитацию на новые рельсы, как можно теснее увязывая её с задачами социалистического строительства, и особенно с задачами хозяйственного строительства, с задачами планового хозяйства.

«Пропаганда старого типа, — говорил Ленин‚ — рассказывает‚ даёт примеры, что такое коммунизм. Но эта старая пропаганда никуда не годна, так как нужно практически показать, как надо социализм строить. Вся пропаганда должна быть построена на политическом опыте хозяйственного строительства… Наша главная политика сейчас должна быть — экономическое строительство государства… И на этом должна быть построена вся агитация и вся пропаганда…

Каждый агитатор должен быть государственным руководителем, руководителем всех крестьян и рабочих в деле экономического строительства»[111].

От агитпоездов ВЦИК он требовал усилить экономическую и практическую часть работы поездов и пароходов включением в их политотделы агрономов, техников, отбором технической литературы, соответствующего содержания кинолент, требовал изготовления кинолент на сельскохозяйственные и промышленные темы, заказов соответствующих фильмов за границей.

От политпросветов он требовал широкой постановки производственной пропаганды, набрасывал тезисы по этому вопросу, требовал изучения форм производственной пропаганды и агитации за границей, особенно в Америке, опыта применения этих методов у нас. В связи с докладом ГОЭЛРО он требовал втягивания в работу по электрификации широчайших масс рабочих, придания всей агитации за единый план электрификации политического характера, требовал расширения политехнического кругозора рабочих, без которого нельзя понять сути планового хозяйства.

Страстно мечтал Ленин о том, чтобы превратить Страну Советов в своеобразный агитпункт, действующий примером, показом, — в факел, который светил бы пролетариату всего мира.

Когда мы говорим о Ленине-редакторе, нас интересует, конечно, Ленин не как редактор вообще, а Ленин как редактор-партиец, редактор-коммунист, стремившийся в каждой статье, в каждой фразе, в каждом слове проводить коммунистические идеи, стремившийся сделать газету, журнал орудием борьбы за коммунизм.

Ленину как журналисту пришлось начинать свою работу, когда свирепствовала ещё вовсю царская цензура и когда высказывать коммунистические взгляды, вести пропаганду, агитацию посредством прессы, помогать организации партии, организации рабочих можно было только в нелегальной печати.

Вот как характеризует Ленин тогдашнюю печать:

«При существовании различия между нелегальной и легальной печатью вопрос о партийной и непартийной печати решался крайне просто и крайне фальшиво, уродливо. Вся нелегальная печать была партийна, издавалась организациями, велась группами, связанными так или иначе с группами практических работников партии. Вся легальная печать была не партийна, — потому что партийность была под запретом, — но „тяготела“ к той или другой партии. Неизбежны были уродливые союзы, ненормальные „сожительства“, фальшивые прикрытия; с вынужденными недомолвками людей, желавших выразить партийные взгляды, смешивалось недомыслие или трусость мысли тех, кто не дорос до этих взглядов, кто не был, в сущности, человеком партии»[112].

Когда в 90-е годы у нас стал складываться марксизм, революционные марксисты старались пробиться в легальную печать, чтобы через эту печать усилить своё влияние. Однако в подцензурной печати царской России в те годы революционным марксистам можно было протаскивать свои идеи лишь в прикрытой, замаскированной форме. Писать приходилось «рыбьим языком», намёками. Марксистские статьи того времени трудночитаемы. И всё же это было необходимо. Ильич не раз указывал на пример Чернышевского, который в труднейших цензурных условиях своего времени умел сказать очень многое. Но в то же время Ильич ценил Чернышевского и за то, что если нельзя было высказать свою мысль, то Чернышевский умел промолчать, но не говорил того, что противоречило его убеждениям.

В легальных и подцензурных журналах царской России того времени совсем нельзя было касаться важнейших тем, их нельзя было брать, потому что по известным вопросам лучше было промолчать, чем говорить вполголоса или в четверть голоса. Протаскивать революционные марксистские взгляды можно было лишь в статьях теоретического характера, вроде статей о статистике, о рынках и т. п., но и то царская цензура научилась очень скоро отыскивать их, расшифровывать «рыбий язык» и вычёркивать отовсюду всякий проблеск живой марксистской мысли.

Для легальных журналов того времени Владимир Ильич писал: для «Начала», для «Нового слова», но легальных журналов сам никаких не редактировал, ни в какие редакции не входил. Нелегальная социал-демократическая пресса началась с листков. Необходимо было создать, однако, общую партийную прессу.

В 1900 г. в проекте заявления редакции «Искры» и «Зари» Владимир Ильич писал:

«Необходимо выработать, во-первых, общую литературу партии, общую не только в том смысле, чтобы она служила всему русскому движению, а не отдельным районам, чтобы она обсуждала вопросы всего движения в целом и помогала борьбе сознательных пролетариев, а не одни лишь местные вопросы, но общую также и в том смысле, чтобы она объединяла все наличные литературные силы, чтобы она выражала все оттенки мнений и взглядов среди русских социал-демократов не как изолированных работников, а как товарищей, связанных общей программой и общей борьбой в рядах одной организации»[113].

Делу организации партийной печати Ленин придавал громадное значение. В России поставить газету нелегальную нельзя было, всё быстро проваливалось. Попытка Ленина издать в Питере нелегальный журнальчик «Рабочее дело» провалилась.

Ради того, чтобы поставить за границей общерусский журнал и газету, Ленин поехал за границу.

Какое различие делал Ленин между газетой и журналом? Вот что он писал по этому поводу:

«Что касается до распределения намеченных нами тем и вопросов между журналом и газетой, то это распределение будет определяться исключительно различиями в объёме этих изданий, а также различиями в их характере: журнал должен служить преимущественно пропаганде, газета преимущественно агитации. Но и в журнале и в газете необходимо отражение всех сторон движения, и мы особенно хотели бы подчеркнуть наше отрицательное отношение к такому плану, чтобы рабочая газета помещала на своих страницах исключительно то, что непосредственно и ближайшим образом затрагивает стихийное рабочее движение, отдавая всё относящееся к области теории социализма, к области науки, политики, вопросов партийной организации и прочее в орган „для интеллигентов“. Напротив, необходимо именно соединение всех конкретных фактов и проявлений рабочего движения с указанными вопросами, необходимо освещение теорией каждого частного факта, необходима пропаганда вопросов политики и партийной организации среди самых широких масс рабочего класса, необходимо внесение этих вопросов в агитацию. Та форма агитации, которая почти исключительно господствовала до сих пор у нас — именно агитация посредством местных листков — становится недостаточной: она узка, ибо затрагивает только местные и главным образом экономические вопросы. Надо попытаться создать более высокую форму агитации — посредством газеты, регистрирующей периодически и рабочие жалобы, и рабочие стачки, и другие формы пролетарской борьбы, и все проявления политического гнёта во всей России, и делающей определённые выводы из каждого такого факта применительно к конечным целям социализма и к политическим задачам русского пролетариата»[114].

Что касается общерусской партийной газеты, то ей Ильич придавал исключительно большое значение, он понимал задачи такого органа очень широко. Он считал, что газета должна стать коллективным пропагандистом, коллективным агитатором и коллективным организатором. Всё теснее и теснее должна газета связываться с партийными организациями и с рабочими массами, получать от них сведения, улавливать их настроения, отвечать на вопросы, волнующие партийные организации и массы; она должна сплачивать партийные организации и рабочие массы около определённых партийных лозунгов, должна освещать светом марксистской теории все текущие вопросы.

О роли газеты очень хорошо сказано у Владимира Ильича в «Искре» № 4, май 1901 г.‚ в статье «С чего начать?».

Ленин состоял в редакции «Искры» до 52-го номера, когда он вышел из редакции «Искры», потому что там руководящую роль получили меньшевики.

Затем, в 1905 г.‚ стала выходить большевистская газета «Вперёд»: её вышло 18 номеров (с 4 января по 18 мая нового стиля).

Владимир Ильич состоял в редакции «Вперёд». III партийный съезд постановил вместо «Вперёд» издавать газету «Пролетарий» и избрал Ленина единоличным редактором.

Заграничные издания выходили очень небольшими тиражами, были громадные трудности с транспортом, с распространением.

Понятна поэтому громадная радость Ильича, когда революция 1905 г. сломала цензурные рогатки и сделала возможным издание легальной ежедневной газеты.

«А новая легальная газета‚ — писал Ильич в октябре 1905 г. перед отъездом в Россию Плеханову, — которая будет иметь аудиторию в десятки, если не сотни, тысяч рабочих‚ — да и вся завтрашняя работа в России в такой момент, когда Ваши громадные знания и громадный политический опыт страшно нужны русскому пролетариату, — всё это создаст новую почву, на которой всего легче будет забыть старое, спеться на живом деле»[115].

В № 12 «Новой жизни» (первой легальной большевистской газеты, начавшей выходить с 9 ноября (27 октября) 1905 г. и просуществовавшей по 16 (3) декабря 1905 г.) от 26 (13) ноября 1905 г. помещена была статья Ленина «Партийная организация и партийная литература». Ильич пишет там:

«Литература может теперь, даже „легально“, быть на ⁹/₁₀ партийной. Литература должна стать партийной. В противовес буржуазным нравам, в противовес буржуазной предпринимательской, торгашеской печати, в противовес буржуазному литературному карьеризму и индивидуализму, „барскому анархизму“ и погоне за наживой, — социалистический пролетариат должен выдвинуть принцип партийной литературы, развить этот принцип и провести его в жизнь в возможно более полной и цельной форме… Литературное дело должно стать составной частью организованной, планомерной, объединённой социал-демократической партийной работы»[116].

«Спору нет, в этом деле безусловно необходимо обеспечение большего простора личной инициативе, индивидуальным склонностям, простора мысли и фантазии, форме и содержанию. Всё это бесспорно, но всё это доказывает лишь то, что литературная часть партийного дела пролетариата не может быть шаблонно отождествляема с другими частями партийного дела пролетариата. Всё это отнюдь не опровергает того чуждого и странного для буржуазии и буржуазной демократии положения, что литературное дело должно непременно и обязательно стать неразрывно связанной с остальными частями частью социал-демократической партийной работы. Газеты должны стать органами разных партийных организаций. Литераторы должны войти непременно в партийные организации. Издательства и склады, магазины и читальни, библиотеки и разные торговли книгами — всё это должно стать партийным, подотчётным. За всей этой работой должен следить организованный социалистический пролетариат, всю её контролировать, во всю эту работу, без единого исключения, вносить живую струю живого пролетарского дела, отнимая, таким образом, всякую почву у старинного, полуобломовского, полуторгашеского российского принципа: писатель пописывает, читатель почитывает»[117]. «Мы хотим создать и мы создадим свободную печать не в полицейском только смысле, но также и в смысле свободы от капитала, свободы от карьеризма; — мало того: также и в смысле свободы от буржуазно-анархического индивидуализма»[118]. «…Господа буржуазные индивидуалисты, мы должны сказать вам, что ваши речи об абсолютной свободе одно лицемерие. В обществе, основанном на власти денег, в обществе, где нищенствуют массы трудящихся и тунеядствуют горстки богачей, не может быть „свободы“ реальной и действительной. Свободны ли вы от вашего буржуазного издателя, господин писатель? От вашей буржуазной публики, которая требует от вас порнографии в рамках[119] и картинах, проституции в виде „дополнения“ к „святому“ сценическому искусству? Ведь эта абсолютная свобода есть буржуазная или анархическая фраза (ибо, как миросозерцание, анархизм есть вывернутая наизнанку буржуазность). Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания.

И мы, социалисты, разоблачаем это лицемерие, срываем фальшивые вывески, — не для того, чтобы получить неклассовую литературу и искусство (это будет возможно лишь в социалистическом внеклассовом обществе), а для того, чтобы лицемерно-свободной, а на деле связанной с буржуазией, литературе противопоставить действительно-свободную, открыто связанную с пролетариатом литературу.

Это будет свободная литература, потому что не корысть и не карьера, а идея социализма и сочувствие трудящимся будут вербовать новые и новые силы в её ряды. Это будет свободная литература, потому что она будет служить не пресыщенной героине, не скучающим и страдающим от ожирения „верхним десяти тысячам“, а миллионам и десяткам миллионов трудящихся, которые составляют цвет страны, её силу, её будущность. Это будет свободная литература, оплодотворяющая последнее слово революционной мысли человечества опытом и живой работой социалистического пролетариата, создающая постоянное взаимодействие между опытом прошлого (научный социализм, завершивший развитие социализма от его примитивных, утопических форм) и опытом настоящего (настоящая борьба товарищей рабочих)»[120].

В декабре «Новая жизнь» была закрыта. С 9 мая (26 апреля) 1906 г. удалось выпускать опять ежедневную большевистскую газету «Волна»; вышло 25 номеров, её редактировал Владимир Ильич, многие номера её конфисковались, газета привлекалась за многие статьи к суду и наконец была закрыта. На смену ей стала выходить «Вперёд»; вышло 17 номеров, после чего и эта газета была закрыта. Стало выходить «Эхо», вышло 14 номеров, все были конфискованы, и газета закрыта.

С самого начала революционного подъёма Владимир Ильич предвидел, что революция может быть подавлена, и настаивал на сохранении нелегального органа «Пролетарий». Он издавался в моменты подъёма очень редко, выходил в Финляндии. Это имело большое значение, так как позволяло партийной организации всегда, и тогда, когда закрывались легальные газеты, высказывать свою точку зрения.

С 1908 г. «Пролетарий» был перенесён в Женеву, потом в Париж. В 1910 г. пленум ЦК постановил фракционные нелегальные органы закрыть, в том числе и «Пролетарий», а «Социал-демократ» превратить в общепартийный орган. Ленин редактировал сначала «Пролетарий», а потом вошёл в редакцию «Социал-демократа».

В «Социал-демократе» Ленину сначала приходилось работать с меньшевиками. «Маята одна»‚ — говорил он, но в интересах дела в то время шёл на это. В 1912 г. после Пражской конференции «Социал-демократ» стал целиком большевистским органом и просуществовал до 1917 г.

В годы реакции не приходилось и думать о своей легальной газете. Но к концу 1910 г. начались уже некоторые признаки подъёма, и в самом конце декабря в Питере стала выходить легальная еженедельная газета «Звезда». В Москве стал выходить большевистский журнал «Мысль». «Как нашли „Звезду“ и „Мысль“? — спрашивает Ильич в письме Горькому. — Первая — тускла, по-моему. А вторая — вся наша и радует меня безмерно. Только хлопнут её быстро»[121].

Так и случилось.

1911 год был годом подъёма, это уже чувствовалось во всём. Под Парижем в Лонжюмо у большевиков была организована партийная рабочая школа, укреплялись связи с Россией. В конце 1911 г. удалось наладить в Питере большевистский журнал «Просвещение». В январе 1912 г. состоялась Пражская партконференция, которая была организована большевиками и сыграла громадную роль в организации всей дальнейшей работы партии. 4 апреля 1912 г. произошёл Ленский расстрел, на который рабочие массы ответили целой волной политических забастовок. В разгар этого подъёма и родилась «Правда». Первый номер вышел 5 мая (22 апреля) 1912 г.

«А в России революционный подъём, не иной какой-либо, а именно революционный. И нам удалось-таки поставить ежедневную „Правду“ — между прочим, благодаря именно той (январской) конференции, которую лают дураки»[122], — пишет Ильич Горькому.

В этом году мы празднуем двадцатилетие «Правды». «Правда» — легальная ежедневная газета — 20 лет стоит на партийном посту. Много ей пришлось пережить. К ней целиком применимо то, что писал Ленин в 1905 г. о значении партийной газеты, обслуживающей миллионы, десятки миллионов трудящихся. «Правда» работает под непосредственным руководством ЦК ВКП(б), проводя в массы партийные директивы, ленинские установки.

Владимир Ильич придавал громадное значение принципиальной спетости, сплочённости редакции. Только такая идейная сплочённость могла обеспечить партийную выдержанность направления журнала или газеты. Нельзя, чтобы редакция была сформирована по образцу крыловской тройки, тащившей воз: лебедя, щуки и рака. Во вторую эмиграцию (в 1908–1909 гг.) выходил за границей большевистский орган «Пролетарий». Сначала в редакцию входили Ленин, Богданов, Иннокентий (Дубровинский). Потом между Лениным и Иннокентием, с одной стороны, и Богдановым — с другой, разгорелись философские споры. И летом 1908 г. Ильич уже пишет Воровскому о надвигающемся расколе с Богдановым: «Истинная причина — обида на резкую критику на рефератах (отнюдь не в редакции) его философских взглядов»[123]. Из этого замечания в скобах видно, что в редакции Владимир Ильич старался не обострять вопроса, но не вышло. Год спустя, на расширенном заседании «Пролетария», Богданов заявил о выходе из большевистской фракции. Живучи у Горького на Капри, он наводил всяческую критику на «Пролетарий». Вот что писал по этому поводу Владимир Ильич Горькому в 1909 г.:

«То, что Вам и Максимову[124] кажется неискренностью и никчёмностью и проч. в „Пролетарии“, объясняется совсем иной точкой зрения на весь современный момент (и на марксизм, конечно). Мы почитай-что два года топчемся на месте, жуя те вопросы, которые Максимову всё ещё кажутся „спорными“, которые давно решила жизнь. И ежели бы продолжали мы „спорить“ о них, мы бы и сейчас топтались зря. А разойдясь, мы покажем рабочим ясно, прямо, определённо два выхода. Выбор рабочие социал-демократы сделают легко и быстро, ибо тактика хранения (в консервах) революционных слов 05–06 года вместо применения революционного метода к новой, иной обстановке, к изменённой эпохе, требующей иных приёмов и иных форм организации, эта тактика мёртвая. К революции пролетариат идёт и придёт, — но не так, как до 1905 года: тем, кто „верит“, что идёт и придёт, но не понимает этого „не так“‚ — тем паша позиция должна казаться неискренней, никчёмной, скучной, на неверии в пролетариат и социализм основанной и т. д. и т. д. Вытекающее отсюда расхождение, несомненно, достаточно глубоко, чтобы сделать раскол — по крайней мере, заграничный — неизбежным. Но даже и отдалённо не приближается он к глубине раскола большевиков и меньшевиков, если говорить о глубине раскола партии, социал-демократии, марксистов»[125].

Только принципиальная спетость обеспечивала, по мнению Владимира Ильича, журналу, газете влияние, необходимую выдержанность. Во всех редакциях, в которые входил Владимир Ильич, он играл крупнейшую руководящую роль. По существу дела, он вёл газеты, журналы. Но он всегда опирался на коллектив. История с редакцией «Искры» как нельзя лучше характеризует точку зрения Владимира Ильича на состав редакции. На II съезде он предложил деловую тройку. В эту тройку входили Плеханов, Ленин, Мартов. Плеханова Владимир Ильич чрезвычайно ценил как теоретика, прекрасно боровшегося с народниками, с бернштейнианством, с «экономистами». Но он знал и слабые стороны Плеханова. Долгие годы эмиграции, в те годы, когда не было ещё партии, рабочее движение ещё только что складывалось, наложили на Плеханова свою печать. Плеханов был оторван от развёртывающегося рабочего движения. Это было видно по тому, как мало интересовался он рабочими корреспонденциями, как не умел слушать приезжавших с мест работников, как мало ставил им практических вопросов. Кроме того, он был страшно избалован и не терпел никаких возражений, прямо терроризовал своих соратников по группе «Освобождение труда» — Засулич и П. Б. Аксельрода. Владимир Ильич обладал широкими теоретическими знаниями, при помощи которых он поднимал практическую работу на высшую ступень. Теория учила его всматриваться в жизнь, улавливать в жизни самое нужное и самое важное; с другой стороны, революционная практика толкала вперёд его мысль, учила глубже ставить вопросы. Ильич был совершенно иного типа теоретик, чем Плеханов. Но совершенно неправильно было бы сказать, как это пытались делать некоторые, что Плеханов — теоретик, а Ленин — практик. Это не так. Ленин тоже теоретик, но совершенно другого типа теоретик, другой эпохи, органически связанный со всем строительством партии, со всей её работой. В этом была его сила. У Ильича не было и тени высокомерия учёного-теоретика, он на всё смотрел с точки зрения интересов партии, интересов рабочего класса. И с этой точки зрения смотрел он и на себя и понимал, что он — сила. Мартов, по отзыву Владимира Ильича, был типичным журналистом. Он был чрезвычайно впечатлителен. Благодаря этому он умел улавливать то, что происходит в массах, на местах, умел откликаться на злобы дня, жил этим. Эту черту очень ценил в нём Владимир Ильич. Но благодаря этой своей впечатлительности Мартов очень легко поддавался различным влияниям. Тройка — Плеханов, Ленин, Мартов — была наиболее деловой. Что касается тройки: Потресова, Веры Засулич и П. Б. Аксельрода, которая входила вместе с Плехановым, Лениным и Мартовым в досъездовскую редакцию «Искры», то Владимир Ильич считал, что они мешают деловитости редакции и спетости её. Потресов вообще принимал довольно слабое участие в редакционной работе «Искры». «Он барич‚ — говорила про него хорошо знавшая его Александра Михайловна Калмыкова, — не может писать иначе, как под плеск волн южного моря, под сенью пальм». Что касается Веры Ивановны Засулич и Павла Борисовича Аксельрода, то они не решались возражать Плеханову, спорить с ним и всегда при голосовании голосовали за его точку зрения. Имея на деле три голоса, Плеханов держал себя высокомерно, капризничал. Масса времени уходила на зрящие разговоры, на трёпку нервов.

Если перевести всё это на современный язык, то надо сказать, что у Плеханова и Ленина были две различные точки зрения на единоначалие.

Плеханов единоначалие понимал в том смысле, что он в редакции всё. Был он крайним индивидуалистом. Ленин был коллективистом до мозга костей. Не меньше Плеханова чувствовал он ответственность за редакторскую работу, но он старался каждого члена редакции использовать до конца, от каждого взять, что он может дать, умел сочетать силы. И самому ему редакционная работа давала многое. Вникая во все мелочи, он влиял сильнейшим образом на соредакторов и умел вести газету так, как считал это нужным. Ильич был подлинным редактором.

Каким сторонам работы редактора придавал Владимир Ильич значение, видно из его письма к товарищу Каспарову, писанного в 1913 г. Каспаров написал для «Просвещения» статью по национальному вопросу.

«Дорогой товарищ! — писал ему Ильич. — Получил и прочёл Вашу статью. Тема, по-моему, взята хорошо и разработана верно, — но недостаточно литературно отделана. Есть много чересчур — как бы это сказать? — „агитации“‚ не подходящей к статье по теоретическому вопросу. Либо Вам самим, по-моему, следует переделать, либо мы попробуем»[126].

Итак, выбор темы, её разработка, литературная отделка — вот три момента, на которые обращал внимание Ильич.

Выбор темы имеет громадное значение. Надо брать тему, политически значимую, имеющую злободневное значение, касающуюся наиболее животрепещущих вопросов.

Мне приходилось наблюдать работу редакции «Искры». Я помню, как всесторонне обсуждалась каждая тема. Я помню длинные разговоры, обмен мнений между Плехановым и Лениным о том, какие темы выбрать. Даже расположение тем подвергалось оживлённому обсуждению — какую тему поставить впереди, какую отодвинуть на конец. И редакция «Искры», когда она собиралась вместе (или по переписке), тщательным образом обсуждала каждую тему — её коммунистический удельный вес. И вот, наблюдая редакционную работу, я невольно сознавала, какое громадное значение имеет выбор тем.

Конечно, для «Искры» это имело особое значение. Тогда не было ЦК, «Искра» была единственным партийным и действительно руководящим органом. Период это был такой, когда приходилось давать ещё самые основные теоретические и тактические установки. Теперь положение другое, намётка тем несравненно более легка, но всё же часто забывают, какое решающее значение она имеет. Во многих наших журналах и газетах выбор тем идёт самотёком. Здесь мы должны учиться у Ленина.

Вопрос о тематике тесно увязан с вопросом о планировании. Выбор тем, их расположение — это и есть план. Общий характер плана определяется общими задачами партии на данном отрезке времени, в данный период. Об этом точно и чётко сказано у Ильича в проекте заявления редакции «Искры» и «Зари»[127]. Но было бы неверно думать, что этого достаточно для журнала и особенно для газеты. План каждого номера ориентируется на злобу дня. Он должен конкретизировать общие установки, как можно теснее увязывать каждый номер с лицом «быстротекущей жизни». Без этого план будет мёртвый.

Конечно, условия нелегальной прессы, заграничного нелегального издания приводили к тому, что газета приходила на место тогда, когда тот или иной вопрос вставал уже в ином разрезе. Однако Ильич всегда обращал особое внимание на злободневность тематики, на глубокую увязку планирования с жизнью.

Не меньшее значение, чем тематика для журнала, для газеты, играет самая трактовка темы. Трактовка темы определяет направление. Тема может быть очень удачно выбрана, но трактовка её определяет, правильно ли освещён вопрос; одну и ту же тему можно разработать и с точки зрения революционного марксизма, и с точки зрения народнической, и с точки зрения либеральной. В трактовке темы — гвоздь вопроса. Но даже если тема пишется людьми одного направления, чрезвычайно важны оттенки, важно, что выдвигается на первый план, на какие моменты обращается особое внимание, в каких связях и опосредствованиях берётся вопрос.

Молодому журналисту особенно важно по статьям Ленина изучить, как трактовал он темы. Это облегчается методом Ильича писать статьи. Прежде чем писать статью, он обычно писал её конспект. По конспекту можно проследить весь ход мысли Ильича. Имеется ряд статей, конспекты которых по два, по три раза выправлялись Ильичём; и вот интересно сравнить эти конспекты и определить, почему изменял Ильич план статьи и чем изменённый план лучше предыдущего, в каком направлении он изменяет трактовку темы.

И другую сторону дела можно проследить по статьям Ильича. Для него характерно, что одну и ту же тему он трактует в разные периоды развития рабочего движения на различных его ступенях. Основная мысль остаётся та же, но освещается она с другого конца; в более ранние периоды берётся более теоретически, в более поздние — более агитационно. Например, ещё в 90-е годы Ильич в «Друзьях народа» писал о связи религиозных воззрений с отсталыми формами хозяйствования, вскрывал корни рассуждения «каждый за себя, а бог за всех». И того же самого вопроса Ильич касается на беспартийном митинге рабочих и красноармейцев в 1920 г., когда вопрос о переходе к новым формам хозяйствования становится актуальным вопросом дня. Или вопрос о мальтузианстве он разбирает в 90-е годы в статье «К характеристике экономического романтизма», доказывая мелкобуржуазность теории мальтузианства, а затем возвращается к этому вопросу в 1913 г. в статье «Рабочий класс и неомальтузианство», когда вопрос этот встал на съезде врачей. И вот очень интересно сравнить трактовку тем в том и другом случае. Я привела лишь пару примеров. В статьях Ленина можно найти очень много таких примеров. На них как нельзя лучше можно увидеть, как связывал Ленин те или иные вопросы, разрабатывавшиеся раньше в научном разрезе, с злободневными вопросами разных периодов, как брал он вопрос в новых связях, с новой стороны, в новой перспективе. Мы говорили однажды с Ильичём на эту тему в 1922 г., и он считал, что важно было бы, чтобы кто-либо осветил этот вопрос, так как он имеет отношение к вопросу о диалектическом подходе к теме. Вопрос этот требует большой исследовательской работы. Он может дать очень много. В редакции «Искры» шли очень горячие споры о трактовке тем. В качестве секретаря редакции «Искры» я присутствовала при обсуждении этих вопросов. Обсуждение трактовки темы углубляло чрезвычайно всю постановку вопроса.

И наконец, вопрос о литературном оформлении. Оформление должно быть созвучно с содержанием. Язык статьи, тон должен соответствовать целевой установке статьи. Для статьи на теоретическую тему не годится агитационный тон, для статьи агитационной не годится академический язык. Литературное оформление — это искусство. Тут важен тон, стиль, умение сказать образно, привести необходимое сравнение. Ильич придавал оформлению большое значение, много работал над своим языком, над своим стилем. Об языке и стиле Ильича писалось немало. Мне понравилась особенно статья в «Лефе»[128], появившаяся вскоре после смерти Ильича. В этой статье освещался вопрос, как структура речи Ильича придаёт ей страстность, как способствует она подчёркиванию основных мыслей, оттенков. Владимир Ильич учился в классической гимназии, много времени убил зря на изучение латыни и греческого языка. Но у него пробудился интерес к языкознанию. Он мог часами просиживать над разными словарями, в том числе над словарём Даля, о переиздании которого он особенно заботился последнее время. Язык Ильича богат, он употребляет много народных оборотов, выражений. Очень часто случается, что корректоры, не заметив, что это цитата из Ленина, около того или иного оборота или выражения на полях ставят вопросительные или восклицательные знаки, а то просто выправляют по-своему. Зато язык многих, особенно агитационных, его произведений близок и понятен массам.

Владимир Ильич много работал над своим языком. Ничего бы я так не хотел, писал Владимир Ильич из ссылки П. Б. Аксельроду, как научиться писать для рабочих[129]. В одном письме из ссылки к матери Владимира Ильича я описывала, как Ильич использовал меня в этом деле; я иногда должна была изображать из себя «беспонятного» читателя, который не понимает иностранных и академических терминов, не знает некоторых общеизвестных вещей и т. д.

Умение оформлять — искусство. И Владимир Ильич особенно ценил тех членов редакции и сотрудников, которые обладали талантом оформления. Это не только вопрос стиля и языка, но вся манера развития и освещения вопроса. С этой стороны Владимир Ильич особенно ценил Анатолия Васильевича Луначарского, не раз говорил об этом. Вот выскажет кто-нибудь какую-нибудь верную и интересную мысль, подхватит её Анатолий Васильевич и так красиво, талантливо сумеет её оформить, одеть в такую блестящую форму, что сам автор мысли даже диву даётся, неужели это его мысль, такая простая и часто неуклюжая, вылилась в такую неожиданно изящную, увлекательную форму. Мне приходилось несколько раз присутствовать при разговорах Владимира Ильича с Анатолием Васильевичем и наблюдать, как они «заряжали» друг друга.

Укажу, как работал Ильич со своими соредакторами и ближайшими сотрудниками. Необходимо, скажем, осветить какую-нибудь новую тему. Писать никто не выражает желания. Тогда Ильич с тем, кто, по его мнению, наиболее подходит для того, чтобы написать на данную тему, заводит разговор и начинает его обрабатывать. Не предлагает сразу писать на эту тему, а начинает с ним разговаривать о затрагиваемых в теме вопросах, будить интерес к ним, настраивать его определённым образом, слушает, что тот скажет. Иногда дальше этого дело не идёт, и Ильич берётся за другого кого-нибудь, начинает с ним говорить, и, когда видит, что «клюёт», он начинает детальнее обсуждать вопрос, по ответам, по репликам видит, как человек будет трактовать тему, высказывает ему тогда подробно своё мнение, подробнее развивает свою точку зрения. А потом предлагает: «Напишите-ка на эту тему, у вас хорошо выйдет». И человек берётся, увлечённый подходом Ильича, и часто просто излагает его мнение. Есть во «Вперёд», в «Пролетарии» целый ряд не подписанных никем статей. И вот идёт спор, кто написал эту статью: Ильич или кто другой. Одни говорят: «Конечно, Владимир Ильич, это его выражение!» Другие говорят: «Да нет же, это явно писал такой-то!» И вот спорят. Конечно, вспомнить сейчас, кто писал ту или иную статью, трудно: не только бывшие редакторы это забыли, но и сами авторы часто перезабыли, их это статьи или нет. Но что с полной ясностью вырисовывается здесь — это то, что независимо от того, кто писал эти статьи, видно, что они написаны если не самим Владимиром Ильичём, то при его участии в выборе, в трактовке темы. Влияние Владимира Ильича на авторов имело место и в стенах редакции и вне их, тут сказывалось влияние всей его революционной деятельности, выступлений его на собраниях, влияние его статей и пр.

Характерно отношение Владимира Ильича к авторам. Если дело шло о лицах, политически оформившихся, людях, в политике опытных, к ним предъявлялись определённые требования. Характерно письмо к Горькому по поводу заявления вперёдовцев об их готовности сотрудничать в «Правде»:

«Вашу радость по поводу возврата вперёдовцев от всей души готов разделить, ежели… ежели верно Ваше предположение, что „махизм, богостроительство и все эти штуки увязли навсегда“, как Вы пишете. Если это так, если это вперёдовцы поняли или поймут теперь, тогда я к Вашей радости по поводу их возврата присоединяюсь горячо. Но я подчёркиваю „ежели“, ибо это пока ещё пожелание больше, чем факт».

И далее:

«Ежели поняли — тысячу им приветов, и всё личное (неизбежно внесённое острой борьбой) пойдёт в минуту насмарку. Ну, а ежели не поняли, не научились, тогда не взыщите: дружба дружбой, а служба службой. За попытки поносить марксизм или путать политику рабочей партии воевать будем не щадя живота»[130].

Опытным политическим деятелям предъявляется определённый ультиматум — принципиальная выдержанность. К молодым, начинающим писателям отношение другое — внимательное, заботливое, целый ряд указаний, как исправлять ошибки. Если Владимир Ильич видел, что молодой, начинающий автор по неопытности, по увлечению делает даже принципиальные ошибки, но способен учиться, Владимир Ильич не жалел никакого времени, чтобы ему помочь. Он не раз, а два и три раза был готов переправлять статью этого автора, пока она не примет надлежащий вид. При правке статьи Владимир Ильич старался не стереть индивидуальности автора. Ещё чаще бывало, что Владимир Ильич растолковывал, всегда очень осторожно, часто намёками, самому автору, какие поправки надо внести в статью.

Интересно в этом отношении письмо Владимира Ильича к Борису Книповичу. Был это совсем молодой парень, но очень много и усердно занимавшийся. Он составил книжку «К вопросу о дифференциации крестьянского хозяйства»[131]. В книжке были неудачные ссылки на П. Маслова (меньшевика, много писавшего по аграрному вопросу; с Масловым у Владимира Ильича было много споров), было несколько неправильных подходов. Владимир Ильич пишет Борису длинное письмо, которое пропадает; тогда Владимир Ильич повторяет его ещё раз. Письмо начинается словами: «Дорогой коллега!» Начинает с похвалы: «С большим удовольствием прочитал я Вашу книгу и очень рад был видеть, что Вы взялись за большую серьёзную работу. На такой работе проверить, углубить и закрепить марксистские убеждения, наверное, вполне удастся». Осторожно очень, но что говорится: надо учиться, как можно основательнее, марксизму. И далее: «За рядами цифр не упускаются ли иногда из виду типы, общественно-экономические типы хозяйств (крепкий хозяин-буржуа; средний хозяйчик; полупролетарий; пролетарий)?» Замечание делается в вопросительной форме. И так как автор не мог не понять серьёзности упрёка, Владимир Ильич сейчас же старается объяснить источники ошибки: «Опасность эта очень велика в силу свойств статистического материала. „Ряды цифр“ увлекают. Я бы советовал автору учитывать эту опасность: наши „катедеры“ безусловно душат таким образом живое, марксистское, содержание данных. (Борис в университете работал в семинаре под руководством Туган-Барановского. — Н. К.) Топят классовую борьбу в рядах и рядах цифр. У автора этого нет, но в большой работе, предпринимаемой им, учесть эту опасность, эту „линию“ катедеров, либералов и народников следует сугубо. Учесть и обрезать её, конечно». И затем о Маслове: «Наконец, как-то вроде Deus ex machina (с бухты-барахты. — Н. К.) явился Маслов. Cur? Quomodo? Quibus auxiliis?[132] Ведь от марксизма его теория очень далека. Верно народники назвали его „критиком“ (= оппортунистом)». И опять вопросительная форма и путь к оправданию автора. «Доверился ли ему автор более случайно, может быть?» И заключение: «Таковы мои мысли при чтении интересной и серьёзной книги. Жму руку и желаю успеха в работе»[133].

Так растил Ильич молодых авторов. Вся эта громадная редакторская работа Ильича — устная, в большинстве случаев нигде не зафиксирована. А она очень велика. Ильич очень заботился о «приручении авторов». Он старался непременно поместить статью автора, которого надо было привлечь.

Ко мне Владимир Ильич применял те же педагогические приёмы. Когда я писала в ссылке свою первую брошюру «Женщина-работница», Владимир Ильич давал всяческие советы. За границу Владимир Ильич уехал раньше меня, прихватив туда и рукопись «Женщина-работница». Потом писал в письме химией из Мюнхена, что редакция «Искры» решила издать брошюру нелегально, и сообщил отзыв Веры Ивановны Засулич. Вере Ивановне брошюра очень понравилась, некоторые места, по её мнению, надо было написать иначе, но сказала, что брошюра «написана обеими лапами». Давая мне советы, Владимир Ильич и со мной говорил, как с другими начинающими авторами: «Не кажется ли тебе, что это место лучше было бы сказать так?» Узнав, что я пишу по какому-нибудь вопросу, Владимир Ильич часто находил для меня какой-нибудь интересный материал — вырезку из иностранной газеты, статистическую таблицу и пр. Впрочем, в прежние времена, до 1917 г., я писала очень мало. В «Правду» не решилась, например, послать ни одной статьи.

Но особенно придавал Владимир Ильич значение привлечению авторов-рабочих. Прежде чем уезжать за границу, он договаривается с Бабушкиным (рабочим-металлистом из-за Невской заставы), что тот будет посылать в «Искру» корреспонденции, будет вербовать рабочих — корреспондентов и авторов. Я, живучи в ссылке в Уфе, тоже вербовала рабочих для писания в «Искру». То же делали и другие агенты «Искры». Тов. Ногину, работавшему в своё время красильщиком на текстильной фабрике, жившему в это время (в ноябре 1900 г.) в Лондоне и собиравшемуся ехать в Россию, Владимир Ильич писал о необходимости завязывать самые тесные сношения с «Искрой», организовывать кружки (на теперешнем языке — бригады) для доставки сведений в «Искру», для писания корреспонденций и пр.

«Мы возлагаем на Ваше сотрудничество‚ — писал Ильич Ногину, — большие надежды, — особенно в деле непосредственных связей с рабочими в разных местах. По душе ли Вам такая работа? Вы ничего не имеете против разъездов? — она потребовала бы, вероятно, постоянных разъездов»[134].

Помню, как радовался Владимир Ильич каждой рабочей корреспонденции. Его радость разделяла вся мюнхенская часть редакции, т. е. Мартов и Вера Ивановна Засулич. Рабочие корреспонденции читались и перечитывались. Обычно они писались на том своеобразном языке, которым говорил тогда передовой слой рабочих. В их языке была масса новых слов и терминов, но употреблялись они часто со своеобразными оттенками, часто неправильными, в неправильных сочетаниях. Надо было править эти рабочие корреспонденции. Владимир Ильич очень заботливо относился к этому делу. Он очень заботился, чтобы сохранён был дух, стиль, своеобразие корреспонденций, чтобы они не обесцвечивались, не обынтеллигенчивались чересчур, сохраняли своё лицо. Эта работа в значительной степени падала и на меня, так как у меня был уже некоторый опыт по правке сочинений рабочих, приобретённый в вечерней воскресной школе в Питере за Невской заставой, где я работала пять лет. Владимир Ильич смотрел мою правку.

Тогдашний язык рабочего-передовика очень смущал многих работников на местах. Они посылали нам не подлинники, а корреспонденции уже в «обработанном» виде; в результате обработки часто получалось выхолащивание из корреспонденций самого главного, стирался их рабочий облик. Владимир Ильич всегда сердился и настаивал на непосредственных связях с рабочими. Места давали их не очень охотно, мотивируя боязнью провалов.

Как Владимир Ильич дорожил непосредственными сношениями с рабочими, видно из его письма от 16 июля 1902 г. Ивану Ивановичу Радченко.

«Дорогой друг!… — пишет он. — Уж очень обрадовало Ваше сообщение о беседе с рабочими. Нам до последней степени редко приходится получать такие письма, которые действительно придают массу бодрости. Передайте это непременно Вашим рабочим и передайте им нашу просьбу, чтобы они и сами писали нам не только для печати, а и так, для обмена мыслей, чтобы не терять связи друг с другом и взаимного понимания. Меня лично особенно интересует при этом, как отнесутся рабочие к „Что делать?“‚ ибо отзывов рабочих я ещё не получал.

Итак, свяжите непосредственно с нами Ваш кружок рабочих, да и Маню (комитет рабочих; в то время в Питере существовали два партийных комитета: один рабочий, мы в письмах называли его Маней, а другой интеллигентский — Ваня. — Н. К.): это очень важно и очень закрепит и их приближение к „Искре“ и Вашу позицию в среде них. А затем, если есть из вождей Мани действительно способные люди, хорошо бы приехать к нам одному из них: подайте им эту мысль и поговорите, как они смотрят на это»[135].

Но Владимир Ильич хотел получать не только корреспонденции от рабочих, ему хотелось, чтобы рабочие писали в «Искру» и статьи. По поручению Владимира Ильича я писала Бабушкину (мы его хорошо знали; Бабушкин учился у меня и группе в вечерне-воскресной школе и одновременно входил в кружок, в котором Владимир Ильич вёл занятия): «У нас к Вам просьба. Достаньте в библиотеке „Русское богатство“, начиная с декабря прошлого года. Там некто Дадонов написал возмутительную статью об Иваново-Вознесенске, где старается изобразить иваново-вознесенских рабочих чуждыми всякой солидарности, без всяких запросов и стремлений. Шестернин опровергал там же Дадонова. Дадонов написал статью ещё более возмутительную, и тогда „Русское богатство“ заявило, что оно прекращает дальнейшее обсуждение вопроса. Прочтите эти статьи (если нужно, купите нужные номера „Русского богатства“ за наш счёт) и напишите по поводу них статью или заметку (я написала в письме „заметку“, Владимир Ильич, просматривая его, вставил „статью или заметку“. — Н. К.), постарайтесь собрать как можно больше фактических данных. Очень важно бы было поместить в „Искре“ (Владимир Ильич вставил „или "Заре"“, ему хотелось, чтобы в толстом научном журнале появилась статья рабочего. — Н. К.) или „Заре“ опровержение этого вздора со стороны рабочего (слово „рабочего“ Ильич подчеркнул три раза. — Н. К.), близко знакомого с жизнью Иваново-Вознесенска». Это опровержение было написано Бабушкиным, вылилось в целую брошюру, которая напечатана приложением к № 9 «Искры» от октября 1901 г. под заглавием «В защиту иваново-вознесенских рабочих», за подписью «Рабочий за рабочих».

Так вербовал рабочих-корреспондентов и рабочих-авторов Владимир Ильич. Времена тогда были такие, что работа эта требовала сложной переписки, налаживания конспиративных сношений, рабочие — корреспонденты и авторы насчитывались тогда единицами. По мере роста движения число их росло, что безмерно радовало Ильича. Теперь рабочие-корреспонденты уже сильная, мощная армия.

Когда в мае 1912 г. стала выходить «Правда» и ощущаться определённый революционный подъём, вся редакция ЦО в начале июля перебралась из Парижа в Краков, поближе к границе, где можно было постоянно видеться с русскими товарищами и принимать гораздо более непосредственное участие в руководстве движением, регулярно писать в «Правду» и «Звезду». Первое время сношения с «Правдой» не налаживались.

«Правда» не сразу самоопределилась. Она была рабочей газетой. Как выбирать для легальной ежедневной газеты, тесно связанной с рабочими массами, темы, как их разрабатывать? Масса была уже не та, что в 1905 г.‚ но можно ли с ней обсуждать все сложные чисто партийные вопросы? Поймёт ли она? Не лучше ли партийные вопросы обсуждать лишь в «Звезде», рассчитанной на партийных работников и верхний слой более сознательных рабочих? Вопрос оставался открытым, редакция его ещё не решила, а между тем время не ждало. Выше я уже приводила точку зрения Ильича на характер тем, которые должны обсуждаться в рабочей газете. Он считал, что с рабочей массой надо обсуждать все интересующие её партийные вопросы.

Владимир Ильич очень нервничал по поводу того, что «Правда» не ведёт борьбы с ликвидаторами, что особенно было необходимо ввиду предстоящей выборной кампании.

«…Вы знаете по опыту, — писал Ильич в редакцию „Правды“‚ — что и к цензурным вашим правкам отношусь я с громадным терпением. Но коренной вопрос требует прямого ответа. Нельзя оставлять сотрудника без осведомления, намерена ли редакция вести выборный отдел газеты против ликвидаторов, называя их ясно и точно, или не против. Середины нет и быть не может.

Если статью („Об избирательной кампании и избирательной платформе“, посланную Владимиром Ильичём в „Правду“. — Н. К.) „необходимо так или иначе напечатать“ (как пишет секретарь редакции), то как понять Витимского[136] (одного из редакторов „Правды“. — Н. К.) „вредит гневный тон“? С которых пор гневный тон против того, что́ дурно, вредно, неверно (а ведь редакция „принципиально“ согласна!), вредит ежедневной газете??»[137]

Статья «Об избирательной кампании и избирательной платформе» всё же не была напечатана. И посылая следующую статью — «Итоги полугодовой работы», — Ильич предъявляет ультиматум: или печатать целиком, или вернуть ему. Эти разногласия не мешают ему, однако, видеть всё громадное значение создания «Правды». Статью «Итоги полугодовой работы» он начинает словами: «Поставив ежедневную рабочую газету, петербургские рабочие совершили крупное, — без преувеличения можно сказать, историческое дело»[138]. Вся статья, как нельзя лучше показывает, как следил Ильич за «Правдой», за отношением к ней рабочих, как радовала его активная поддержка «Правды» рабочими массами. Статья была напечатана в №№ 78, 79, 80 и 81 «Правды».

Вопрос был разрешён так, как считал правильным Ленин, и следующее письмо Ильича в редакцию (от 8 сентября) уже было более мягкое.

«Пользуюсь случаем, — пишет он между прочим, — чтобы поздравить т. Витимского (надеюсь, вас не затруднит передать это письмо ему) с замечательно удачной статьёй в полученной мной сегодня „Правде“ (№ 98). Чрезвычайно кстати взята тема и разработана в краткой, но ясной форме превосходно. Хорошо бы вообще от времени до времени вспоминать, цитировать и растолковывать в „Правде“ Щедрина и других писателей „старой“ народнической демократии. Для читателей „Правды“ — для 25 000 — это было бы уместно, интересно, да и получилось бы освещение теперешних вопросов рабочей демократии с иной стороны, иным голосом»[139].

…Каждая статья Владимира Ильича в «Правде» — призыв, прямой или косвенный, к организации, к действию. Статья «Итоги полугодовой работы» — призыв к массовой организации вокруг «Правды» (каждую получку вносить на «Правду» копейку). «Плохая защита либеральной рабочей политики» в № 96 «Правды» — косвенный призыв путём забастовок бороться за повышение заработной платы. В статье «Ликвидаторы и „единство“» в № 99 — опять призыв к объединению вокруг «Правды». В следующей статье в № 105, «В Швейцарии», — косвенный призыв к борьбе с оппортунизмом; в следующей статье в № 118, «По поводу письма Н. С. Полянского», — обращение к крестьянам с призывом писать в «Правду» о земле, идти по пути союза наёмных рабочих и разорённых крестьян. В следующей статье, «Успехи американских рабочих», в № 120 — косвенный призыв к вступлению в партию, к объединению вокруг «Правды». В статье «Азартная игра» в № 134 — против захвата земли у других стран, в статье «„Позиция“ г. Милюкова» в № 136 — призыв рабочих к самодеятельности, к борьбе с привилегиями, к устранению соглашения с силами старого в общественной жизни и т. д. и т. п. Статьи Ильича в «Правде» имели громадное организующее значение, эмоционально заражали массы. В письме в «Правду» от 24 ноября Владимир Ильич возмущается тем, что «Правда» своевременно не поместила наказ петербургскому депутату, требует немедленного помещения его и пишет:

«Неужели рабочая газета может существовать, если она будет с таким пренебрежением относиться к тому, что интересует рабочих?» И далее: «Газета должна сама искать, сама вовремя находить и своевременно помещать известный материал. Газета должна искать и находить нужные ей связи. А тут вдруг наказ петербургскому депутату, от сторонников „Правды“ исходящий, а в „Правде“ нет…»[140]

…Опять стали выходить с «Правдой» всякие неполадки. Трудно было выяснить даже, в чём дело, но у Ильича создалось впечатление, что редакция относится к загранице «глухо-враждебно». Ильич считал, что надо перестроить редакцию, посадить туда редактора с большим партийным опытом, который только этим бы делом и занимался, а то совершенно было неясно, кто за что в редакции отвечает, получалась какая-то обезличка. Это было вполне понятно, если принять во внимание ту роль, которую играл там Малиновский, путавший карты, о провокатуре которого тогда ещё никто не знал. В начале января 1913 г. было совещание в Кракове, на котором… Ильич подробно уговорился о реорганизации руководства «Правдой». Фактическим редактором предполагалось сделать приехавшего Я. М. Свердлова. Ильич так волновался по поводу «Правды», потому что придавал ей громадное значение. Ильич писал Якову Михайловичу Свердлову 9 февраля 1913 г.:

«…Именно в „Дне“ (конспиративное обозначение „Правды“. — Н. К.) и его постановке теперь гвоздь положения. Не добившись реформы и правильной постановки здесь, мы придём к банкротству и материальному и политическому. „День“ есть необходимое организационное средство для сплочения и поднятия движения. Только через это средство может идти теперь необходимый приток людей и средств на то, что Вы отмечаете. Дела в Питере плохи больше всего оттого, что плох „День“ и мы не умеем, или тамошняя коллегия „редакторов“ мешает использовать „День“». И далее: «Ещё и ещё раз: гвоздь всей ситуации в „Дне“. Здесь можно победить и тогда (только тогда) наладить и местную работу. Иначе всё провалится»[141].

Из этого письма видно, какой громадный удельный вес придавал Ильич в то время «Правде». Свердлов засел целиком за редактирование «Правды»… Но 10 февраля старого стиля на квартире у депутата Думы товарища Петровского был арестован Я. М. Свердлов и, таким образом, затруднён весь план реорганизации… Однако поднимающаяся волна революционного движения выправляла «Правду», она говорила полным голосом. В июле «Правда» была закрыта, стала выходить «Рабочая правда». После этого её сменила «Северная правда», затем стала выходить «Правда труда», потом «За правду», затем «Пролетарская правда», «Путь правды», «Трудовая правда», пока в 1914 г. перед самым объявлением войны «Правда» не была окончательно разгромлена. «Правда» была окружена целым кольцом провокаторов. К «Правде» близко стоял московский депутат Малиновский — провокатор‚ бывший решительно в курсе всех дел. Секретарём стал другой провокатор — Черномазов. Издателем «Рабочей правды» был тоже провокатор — Шурканов. Но, несмотря на это кольцо, «Правда» своё дело делала, организовывала рабочие массы, будила их мысль, зажигала их энергию. Кстати сказать, тогда ещё, в апреле 1913 г.‚ в письме в «Правду» Ильич писал о соцсоревновании.

«Надо прямо по заводам вести борьбу за „Правду“, — писал он‚ — требуя, чтобы выписывали больше, отвоёвывали каждый завод у „Луча“ (меньшевистская газета. — Н. К.), чтобы было соревнование (курсив мой. — Н. К.) между заводами из-за числа подписчиков на „Правду“. Победа партийности есть победа „Правды“ и наоборот. Надо поднять такую кампанию: довести „Правду“ с 30 000 до 50–60 000, а число подписчиков с 5 000 до 20 000 и идти по этому направлению неуклонно. Тогда мы расширим и улучшим „Правду“»[142].

Помню, как интересовался Владимир Ильич активным участием рабочих в поддержке «Правды». Однажды он затребовал из редакции «Правды» список всех подписчиков, и я много вечеров затратила на выяснение социальной географии подписчиков: где, на каких заводах, в каких городах и рабочих посёлках имеется наибольшее количество подписчиков. Получилась интересная картина, я обработала этот материал по указаниям Владимира Ильича и послала в «Правду», но статья, очевидно, была отправлена в корзину Черномазовым и не увидала света.

5 мая 1914 г. был двухлетний юбилей «Правды». Он превращён был в День печати. Кроме «Правды» этот юбилей праздновали ещё 17 других органов печати. Подведены были итоги двухлетней работы. Боевая работа «Правды» сплотила около неё рабочие массы. За второй год существования газета получила 11 114 рабочих корреспонденций; ко дню юбилея в железный фонд «Правды»[143] поступило 21 584 руб.‚ из которых 18 584 руб. — исключительно от рабочих.

Двухлетний юбилей «Правды» показал, как правилен был тот путь, на котором так настаивал Ильич, показал, каким авторитетом стала пользоваться «Правда».

Но пришла война. «Правда» была разгромлена, сотрудники её арестованы. Возобновила она свою работу только после Февральской революции.

К десятилетнему юбилею «Правды» Владимир Ильич писал:

«Десятилетний юбилей ежедневной, в России издаваемой большевистской газеты… Только десять лет прошло с тех пор! А прожито по содержанию борьбы и движения за это время — лет сто»[144].

«Десятилетний юбилей ежедневной легальной большевистской „Правды“ показывает нам наглядно одну из вех великого ускорения величайшей мировой революции. В 1906–1907 годах царизм разбил революцию, казалось бы, наголову. Большевистская партия сумела через немного лет продвинуться — в другой форме, по-иному — в цитадель врага и ежедневно „легально“ начать работу взрыва проклятого царского и помещичьего самодержавия извнутри. Прошло ещё немного лет, и организуемая большевизмом пролетарская революция победила.

Когда основывалась старая „Искра“, в 1900 году, в этом участвовал какой-нибудь десяток революционеров. Когда возникал большевизм, в этом участвовало, на нелегальных съездах Брюсселя и Лондона в 1903 году, десятка четыре революционеров.

В 1912–1913 годах, когда возникла легальная большевистская „Правда“, за ней стояли десятки и сотни тысяч рабочих, своими копеечными сборами победивших и гнёт царизма, и конкуренцию мелкобуржуазных предателей социализма, меньшевиков.

В ноябре 1917 года на выборах в учредилку голосовало за большевиков 9 миллионов из 36. А на деле, не в голосовании, а в борьбе, за большевиков было в конце октября и в ноябре 1917 года большинство пролетариата и сознательного крестьянства, в лице большинства делегатов II Всероссийского съезда Советов, в лице большинства самой активной и сознательной части трудящегося народа, именно тогдашней двенадцатимиллионной армии.

Такова маленькая цифирная картинка „ускорения“ всемирного революционного движения за последнее двадцатилетие. Очень маленькая, очень неполная картинка, в которой очень грубо выражена история всего только 150-миллионного народа…»[145]

«…Международная буржуазия остаётся пока всё ещё несравненно более сильной, чем её классовый противник. Эта буржуазия, сделавшая всё от неё зависящее, чтобы затруднить роды, чтобы удесятерить опасности и муки родов пролетарской власти в России, в состоянии ещё осудить на муки и на смерть миллионы и десятки миллионов людей посредством белогвардейских и империалистских войн и т. д. Этого мы не должны забывать. С этой особенностью теперешнего положения вещей мы должны умело сообразовать свою тактику. Мучить, истязать, убивать буржуазия пока может свободно. Но остановить неминуемую и — с всемирно-исторической точки зрения — совсем недалёкую полную победу революционного пролетариата она не может»[146].

В этом, 1932 году 5 мая (22 апреля ст. ст.) мы празднуем двадцатилетие существования «Правды». Пожелаем ей успеха в этой работе, пожелаем, чтобы она как можно глубже и полнее развёртывала установки Ильича. Будем помогать всю нашу печать, партийную печать, неустанно поднимать на ту высоту, на которую хотел её поднять Ленин.

«Я ничего так не желал бы, ни о чём так много не мечтал, как о возможности писать для рабочих»[147], — писал Владимир Ильич из сибирской ссылки за границу Павлу Борисовичу Аксельроду (письмо от 16 августа 1897 г.).

Уже и до 1897 г. Владимир Ильич писал для рабочих.

В 1895 г. им была написана брошюра для рабочих «Объяснение закона о штрафах, взимаемых с рабочих на фабриках и заводах».

Брошюра эта была напечатана нелегально в 1895 г. в Лахтинской типографии.

В 1895 г. группа петербургских социал-демократов, ставшая потом известной под именем «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», куда входили Ленин, Кржижановский, Старков, Радченко, Ванеев, Сильвин, Якубова и др., поставила себе целью издавать нелегальный журнал для рабочих — «Рабочее дело». Когда первый номер был уже готов, произошли аресты, у Ванеева была арестована рукопись этого номера, который так и не увидел света. Для этого журнала написана Владимиром Ильичём статья «О чём думают наши министры?».

Из тюрьмы Владимир Ильич химией в книжке переслал две прокламации для рабочих: «Рабочий праздник 1 Мая»[148] и «Царскому правительству»[149].

Аксельрод и Плеханов очень хорошо отозвались о брошюре Ильича «Объяснение закона о штрафах».

В том же письме к Аксельроду от 16 августа 1897 г. Ильич писал: «Ваши и его (Плеханова. — Н. К.) отзывы о моих литературных попытках (для рабочих) меня чрезвычайно ободрили»[150].

Молодым писателям, желающим научиться писать так, чтобы быть понятными широким массам, надо внимательно изучить эти работы Ильича.

Если мы посмотрим на брошюру «Объяснение закона о штрафах», то увидим, что брошюра эта написана очень простым языком, но вместе с тем мы увидим, что она очень далека от поверхностных агиток, которые в таком изобилии выпускаются и по сие время. В брошюре нет совсем агитационных фраз, призывов. Но самый выбор темы очень характерен. Эта тема, которая очень волновала в то время рабочих, была близка рабочим. Брошюра исходит из конкретных, хорошо знакомых рабочему фактов и вся основана на фактах, заботливо собранных по массе источников, ясно изложенных. В брошюре говорят, убеждают не слова, а дела, факты. Они так говорящи, так убедительны, что рабочие, знакомясь с ними, сами делают выводы. План брошюры также тщательно продуман, он всесторонне охватывает вопрос; план этот сводится к следующему:

1. Что такое штрафы?

2. Как прежде налагались штрафы и чем были вызваны новые законы о штрафах?

3. По каким поводам фабрикант может налагать штрафы?

4. Как велики могут быть штрафы?

5. Каков порядок наложения штрафов?

6. Куда должны идти, по закону, штрафные деньги?

7. На всех ли рабочих распространяются законы о штрафах?

8. Заключение.

Заключение кратко формулирует те выводы, которые сделал уже сам рабочий из фактов, приведённых в предыдущих главах, и помогает лишь обобщить и формулировать окончательно эти выводы. Выводы эти просты, но громадной значимости для рабочего движения.

В небольшой статейке «О чём думают наши министры?» Ленин держится такого же подхода к читателю, как и в «Объяснении закона о штрафах». Он берёт письмо министра внутренних дел Дурново к обер-прокурору святейшего синода Победоносцеву, разбирает его и подводит рабочих к выводу:

«Рабочие! Вы видите, как смертельно боятся наши министры соединения знания с рабочим людом! Покажите же всем, что никакая сила не сможет отнять у рабочих сознания! Без знания рабочие — беззащитны, со знанием они — сила!»[151]

Прокламация «Рабочий праздник 1 Мая» писана из тюрьмы и относится к 1896 г. Но если бы мы и не знали, в каком году она написана, это легко было бы определить по характеру самой прокламации. В ней говорилось о международном празднике рабочих, о международной борьбе рабочих, но исходным пунктом было тогдашнее положение рабочих крупных центров, их борьба. Прокламация устанавливала перспективы этой борьбы и была непосредственным призывом к стачечной борьбе.

Прокламация вышла 1 мая 1896 г., а в июне в Петербурге бастовало уже 30 тысяч текстилей.

Вторая прокламация «Царскому правительству» подводила итоги забастовки и звала к дальнейшей, более углублённой борьбе. Прокламация кончалась словами: «Стачки 1895–1896 годов не прошли даром. Они сослужили громадную службу русским рабочим, они показали, как им следует вести борьбу за свои интересы. Они научили их понимать политическое положение и политические нужды рабочего класса»[152].

Осенью 1897 г. Владимир Ильич работает над второй своей брошюрой для рабочих, написанной по тому же типу, что и первая. Брошюра называется «Новый фабричный закон»[153]. В 1899 г. написаны были брошюры «О промышленных судах»[154] и «О стачках»[155].

Работа над этими брошюрами помогла Ленину ещё лучше научиться писать и говорить так, что его речи и статьи стали особенно близки и понятны массе.

У кого учился Ленин говорить и писать популярно? Учился у Писарева, которого в своё время много читал, учился у Чернышевского, но больше всего учился у рабочих, с которыми он часами говорил, расспрашивая их о всех мелочах их жизни на заводе, внимательно прислушиваясь к их случайно бросаемым замечаниям‚ к постановке ими вопросов, приглядываясь к уровню их знаний, к тому, что и почему они не понимают в том или ином вопросе. Об этих беседах рассказывают в своих воспоминаниях о Ленине рабочие.

Но много работая над тем, чтобы яснее, лучше передать свои мысли рабочему, Ильич в то же время возмущался всякой вульгаризацией, стремлением сузить перед рабочим вопрос, упростить его. Ильич писал в «Что делать?» (1901–1902 гг.):

«…Главное внимание должно быть обращено на то, чтобы поднимать рабочих до революционеров, отнюдь не на то, чтобы опускаться самим непременно до „рабочей массы“, как хотят „экономисты“, непременно до „рабочих-середняков“, как хочет „Свобода“ (поднимающаяся в этом отношении на вторую ступеньку экономической „педагогии“). Я далёк от мысли отрицать необходимость популярной литературы для рабочих и особо популярной (только, конечно, не балаганной) литературы для особенно отсталых рабочих. Но меня возмущает это постоянное припутывание педагогии к вопросам политики, к вопросам организации. Ведь вы, господа радетели о „рабочем-середняке“, в сущности, скорее оскорбляете рабочих своим желанием непременно нагнуться, прежде чем заговорить о рабочей политике или о рабочей организации. Да говорите же вы о серьёзных вещах выпрямившись, и предоставьте педагогию педагогам, а не политикам и не организаторам!»[156]

Ильич с негодованием относится ко всякому сюсюканью с рабочими, к замене серьёзного обсуждения вопроса «прибаутками или фразами»[157].

В речах и статьях Ильича рабочие всегда видели, что Ильич, как выразился один рабочий, говорит с ними «всерьёз».

Через три года (в июне 1905 г.) Владимир Ильич вновь возвращается к затронутому им в «Что делать?» вопросу и пишет:

«В политической деятельности социал-демократической партии всегда есть и будет известный элемент педагогики: надо воспитывать весь класс наёмных рабочих к роли борцов за освобождение всего человечества от всякого угнетения, надо постоянно обучать новые и новые слои этого класса, надо уметь подойти к самым серым, неразвитым, наименее затронутым и нашей наукой и наукой жизни представителям этого класса, чтобы суметь заговорить с ними, суметь сблизиться с ними, суметь выдержанно, терпеливо поднять их до социал-демократического сознания, не превращая наше учение в сухую догму, уча ему не одной книжкой, а и участием в повседневной жизненной борьбе этих самых серых и самых неразвитых слоёв пролетариата. В этой повседневной деятельности есть, повторяем, известный элемент педагогики. Социал-демократ‚ который забыл бы об этой деятельности, перестал бы быть социал-демократом. Это верно. Но у нас часто забывают теперь, что социал-демократ, который задачи политики стал бы сводить к педагогике, тоже — хотя по другой причине — перестал бы быть социал-демократом. Кто вздумал бы из этой „педагогики“ сделать особый лозунг, противопоставлять её „политике“, строить на этом противопоставлении особое направление, апеллировать к массе во имя этого лозунга против „политиков“ социал-демократии, тот сразу и неизбежно опустился бы до демагогии»[158].

Это лишь пояснение того, что сказано было раньше и что определяет требования Ильича к популярной литературе.

В 1903 г., когда начались стихийные крестьянские восстания, Ильич пишет популярную брошюру «К деревенской бедноте»[159], где разъясняет бедноте, за что борются рабочие и почему деревенской бедноте надо идти с рабочими.

В июле 1905 г. Ильич пишет свою известную листовку «Три конституции или три порядка государственного устройства»[160]. В листовке сравниваются самодержавная монархия, конституционная монархия и демократическая республика по форме, содержанию и целевой установке. Листовка — образец наглядности и популярности, но в то же время образец серьёзной трактовки вопроса, образец беседы «всерьёз».

В крутые переломные моменты коммунисты, по мнению Ильича, особенно обязаны писать и говорить популярно. На Апрельской конференции 1917 г. Владимир Ильич говорил:

«Многим, в том числе и мне лично, приходилось выступать, особенно перед солдатами, и я думаю, что если разъяснять всё с классовой точки зрения, то для них всего более неясно в нашей позиции, как именно мы хотим кончить войну, как мы считаем возможным её кончить. В широких массах есть тьма недоразумений, полного непонимания нашей позиции, поэтому мы должны быть здесь наиболее популярными»[161].

В той же речи Ленин говорил: «Выступая перед массами, надо давать им конкретные ответы»[162]. Нужна ясность политической мысли. «Чего недостаёт в братании — это ясной политической мысли»[163]. Говоря о том, что провести предлагаемые условия мира нельзя без подрыва господства капиталистов, Ленин настаивал, что эту мысль надо сделать ясной массам:

«Ещё раз повторяю: для неразвитых народных масс эта истина требует посредствующих звеньев, которые вводили бы в вопрос неподготовленных людей. Вся ошибка и вся ложь популярной литературы о войне состоит в том, что этот вопрос обходят, об этом молчат, изображая дело так, что не существовало борьбы классов, а как будто две страны жили дружно, и одна на другую напала и та обороняется. Это является вульгарным рассуждением, в котором нет ни тени объективности, — сознательный обман народа со стороны образованных людей»[164].

Подведём итоги. Ленин придавал громадное значение умению говорить и писать популярно. Это необходимо, чтобы сделать доступным, понятным массе коммунизм, как своё собственное дело. Популярная речь, популярная брошюра должна иметь конкретную цель, которая побуждает к известному действию. Политическая мысль, развиваемая в популярной речи, должна быть чётка, ясна, значительна. Недопустимы никакая вульгаризация, упрощенчество, отступление от объективности. Изложение должно быть чётко по своему плану, помогать слушателю или читателю самому делать выводы и лишь подытоживать, формулировать эти уже осознанные слушателем или читателем выводы.

Надо исходить не из отвлечённых рассуждений, а из близких слушателю или читателю, волнующих его фактов и постепенно разъяснять звено за звеном связь этих фактов с важнейшими вопросами классовой борьбы, с важнейшими вопросами строительства социализма.

Так учил популярно говорить и писать Ленин.

В переживаемый момент популярная литература приобретает особое значение, обострение классовой борьбы требует, чтобы массы как можно яснее поняли ситуацию, научились понимать связь волнующих их фактов повседневной жизни с основными вопросами борьбы за социализм. Такой литературы до смешного мало. Надо её создать. Надо учиться у Ленина, у масс, как писать популярно. Уменью писать популярно надо учиться, берясь за работу, коллективно работая над выработкой в себе уменья писать, проверяя на практике достигнутые успехи.

Как-то однажды, когда мы хоронили близкого товарища, мне бросился в глаза плакат: «Вожди умирают, а дело их живёт». Правда это.

Четыре года уже как не стало Ильича, а дело, которому он отдал всего себя без остатка, живёт, ширится, растёт.

За эти четыре года мысли Ильича, его слова и дела докатились до самых глухих углов нашего Союза, и стал он ещё ближе и роднее массам. Склонившись над книгой, вновь и вновь перечитывает Ильичёвы статьи и речи партиец, в них ищет он ответа на волнующие его вопросы, ищет руководства для своей борьбы, для своей работы, ищет и находит.

Найдёт у Ильича такое руководство и рабселькор.

Собственно говоря, сам Ильич был образцовым рабселькором. Он умел зорко вглядываться в жизнь, замечать то, мимо чего равнодушно проходили другие, расценивать все мелочи с точки зрения интересов рабочего, а потом в своих статьях он разбирал виденное им и слышанное, на этих мелочах выяснял большие принципиальные вопросы.

В 1895 году питерские товарищи с Лениным во главе задумали издавать нелегальную газету «Рабочее дело». Тогда рабочее движение только-только ещё начиналось. Многие рабочие ещё не сознавали совсем, почему им плохо живётся, не понимали, что им надо бороться с капиталистами, не понимали, что им надо бороться с царской властью. И вот газета «Рабочее дело» должна была осветить рабочему его жизнь, осмыслить всё то, что он переживал, что кругом себя видел. Ильич заделался форменным рабочим корреспондентом. Он ходил к рабочим и подробно расспрашивал их обо всём. В своих воспоминаниях один рабочий писал об Ильиче: совсем засыплет, бывало, вопросами, до всех мелочей доберётся, аж вспотеешь.

И не только сам Ильич обратился в рабочего корреспондента, он всех товарищей втянул в это дело. Часами толковали о полученных сведениях. Ильич всех увлекал этой работой, требовал от каждого точности в передаче фактов, проверки их. Приходилось не раз ходить за добавочными сведениями. Получилась своеобразная рабкоровская школа. И каждый из нас чувствовал, как под влиянием Ильича он рос на этой работе, научался точнее, внимательнее наблюдать. Много было разговору и о том, как писать. Поменьше фраз, общих рассуждений, побольше фактов.

Если в Питере Ильич был рабкором, в ссылке он стал селькором. Много ходило к нему, как к юристу, крестьян советоваться по судебным делам. И Ильич давал советы, а попутно подробно выспрашивал каждого пришедшего к нему крестьянина или крестьянку об условиях их жизни и труда. Собирал богатейший материал.

Живя за границей, таким же путём всматривался он в жизнь немецкого, английского, французского рабочего…

Недавно, в связи с десятилетней годовщиной Октября, я перечитывала речи и статьи Ильича 1917 года — от апреля по момент взятия власти в Октябре. В них как-то особо ярко отразилось уменье Ильича наблюдать. Через три недели после своего приезда в Россию он выступает на партийной конференции, и видать, как многое он уже узнал из беседы с солдатами и из бесед с рабочими, с углекопами, — заметил то, что другие не замечали.

Пусть рабочие и сельские корреспонденты, изучая статьи и речи Ильича, обратят внимание на его рабселькоровскую деятельность. Они увидят его поразительное уменье наблюдать, видеть ростки новой жизни, растущие силы, видеть силу и гнёт старого. Они увидят, что интерес к делу, изучение рабочего движения во всей его широте, знание теории марксизма научили Ильича так зорко смотреть и видеть.

Они увидят, что уменье наблюдать сделало из Ильича человека, который трезво оценивал положение (вспомним хотя бы Брестский мир), никогда не увлекался звонкой фразой; который умел находить живые силы и организовывать их для борьбы; который умел, опираясь на виденное и слышанное, опираясь на свои наблюдения, сделать свои взгляды близкими и понятными массе.

Уменье наблюдать — великая сила. Мы все должны учиться наблюдать у Ильича. Вооружившись этим уменьем, мы сможем лучше проводить в жизнь в новых условиях его идеи.

Товарищи, 30 лет тому назад в своей брошюре «Что такое „друзья народа“…» Владимир Ильич сочувственно приводил цитату из стихотворения Лессинга: «Кто не хвалит Клопштока? Но станет ли его каждый читать? Нет. Мы хотим, чтобы нас меньше почитали, но зато прилежнее читали!»[165] Вот эта цитата, в которой говорится, что мы бы хотели, чтобы нас не столько прославляли, сколько читали, я думаю, может быть отнесена и к Владимиру Ильичу. Часто в разговоре он с сожалением употреблял презрительное слово «икона», когда речь заходила о каком-нибудь старом революционере, который не имел уже никакого влияния, слова которого не влияли никак на действия массы, но которого окружали почётом и всячески превозносили. Владимир Ильич говорил: «Что же, это уже икона»‚ — и в его сочинении есть цитаты, в которых он говорит, что икона — это нечто такое, чему надо помолиться, поклониться, перед чем надо перекреститься, но что никак не влияет на действия людей.

Ленина не надо превращать в икону. Надо, чтобы его идеи служили руководством к действию. Эта мысль, мне кажется, должна быть руководящей идеей у тех комсомольцев, которые хотят стать ленинцами.

Вы, товарищи, хотите стать ленинцами, для этого вам надо научиться служить делу освобождения трудящихся, служить делу коммунизма.

В довоенные времена, в период мирного развития, в тех странах, где социализм был допускаем, там часто социалисты считали, что им достаточно иметь партийный билет, выписывать социалистическую газету, посещать собрания, чтобы быть членом партии. Мы, конечно, так не можем смотреть на это. Мы живём в такую эпоху, когда мы уже ясно понимаем, что личная жизнь не может отделяться от общественной жизни. Это в прежние времена, может быть, было неясно, что такой разрыв между личной и общественной жизнью ведёт к тому, что рано или поздно человек изменяет делу коммунизма. Мы должны стремиться к тому, чтобы нашу личную жизнь связать с делом борьбы, с делом строительства коммунизма.

Это, конечно, не значит, что мы должны отказаться от личной жизни. Партия коммунизма — не секта, и поэтому нельзя проповедовать такой аскетизм. Мне пришлось на одной фабрике слышать, как работница говорила, обращаясь к работницам: «Товарищи работницы, вы должны помнить, что, раз вы вступаете в партию, вы должны отказаться от мужа и от детей». Конечно, так нельзя подходить к делу. Дело не в том, что надо отказываться от мужа и детей, а в том, чтобы из детей воспитать борцов за коммунизм, сделать так, чтобы и мужа сделать таким же борцом. Надо уметь сливать свою жизнь с общественной жизнью. Это не аскетизм. Напротив того, благодаря такому слиянию, благодаря тому, что общее дело всех трудящихся становится личным делом‚ — благодаря этому, личная жизнь обогащается. Она не становится беднее, она даёт такие яркие и глубокие переживания, которых никогда не давала мещанская семейная жизнь. Вот уметь слить свою жизнь с работой на пользу коммунизма, с работой, с борьбой трудящихся за строительство коммунизма — это одна из задач, которая перед нами стоит. Вы — молодёжь, вы только что начинаете строить свою жизнь, и вы можете построить её так, чтобы не было разрыва между личной жизнью и жизнью общественной.

Товарищи, Владимир Ильич писал, что не может быть революционного движения без революционной теории. Над выработкой этой революционной теории он много работал. Ясно поставленная цель, углублённое понимание цели, определение путей к этой цели — это то, что необходимо каждому революционеру, потому что, если он не будет ясно видеть, куда надо идти и какими путями идти, как бы горячо он ни относился к своей работе, он постоянно будет впадать в ошибки.

Ясно понимать цель, ясно видеть путь необходимо для того, чтобы уметь в своей деятельности различать основное от второстепенного. Вот у Владимира Ильича было это умение — различать основное от второстепенного. Во время борьбы во второстепенном иногда можно уступить для того, чтобы завоевать основное. Оппортунисты отличаются от революционеров тем, что они уступают важное, основное, забывают о цели, отказываются от неё. И вот мы видим, как на протяжении своей деятельности Владимир Ильич боролся с этим оппортунизмом, с этим неумением отстоять основное, принципиальное. И есть другая ошибка: если человек не отличает основного от второстепенного, он часто даёт себя оглушить революционной фразой. Борьба с революционной фразой также проходила красной нитью через всю деятельность Владимира Ильича. Революционная теория не догма, говорил Владимир Ильич. Это руководство для действия, руководство для работы. И вот с этой точки зрения и надо подходить всегда к теории. В настоящую минуту изучение революционной теории нам всем чрезвычайно нужно. СССР в смысле экономического развития — страна отсталая, и поэтому в ней много прослоек пролетариата. Есть передовые слои пролетариата, работающие в крупной промышленности, есть более отсталые, есть ремесленники, степень классовой сознательности у разных групп очень различна. И потому устами не каждого пролетария пролетарская истина глаголет. Надо уметь отличать передовую идеологию пролетариата, и поэтому для молодёжи чрезвычайно важно внимательное изучение революционной теории.

Не надо слепо принимать всё на веру: у каждого должна быть своя голова на плечах. Поэтому надо всё основательно продумать, самому всё основательно проверить. Это одна из задач молодёжи, одна из задач комсомольцев, которые хотят стать ленинцами. Владимир Ильич говорил, что теория даёт руководство к действию. И действительно, только благодаря тому, что он руководился революционной теорией, он умел нащупывать ту ближайшую цель, к которой надо в данную минуту стремиться.

Ясное понимание цели и путей её достижения даёт революционеру должный закал. Оно укрепляет его решимость в момент наступления. Оно не даёт ему впадать в панику в момент отступления. «Мы должны всегда вести нашу будничную работу и всегда быть готовы ко всему, — писал В. И. Ленин, — потому что предвидеть заранее смену периодов взрыва периодами затишья очень часто бывает почти невозможно, а в тех случаях, когда возможно, нельзя было бы воспользоваться этим предвидением для перестройки организации, ибо смена эта в самодержавной стране происходит поразительно быстро, будучи иногда связана с одним ночным набегом царских янычар. И самое революцию надо представлять себе отнюдь не в форме единичного акта (как мерещится, по-видимому, Надеждиным)‚ а в форме нескольких быстрых смен более или менее сильного взрыва и более или менее сильного затишья. Поэтому основным содержанием деятельности нашей партийной организации, фокусом этой деятельности должна быть такая работа, которая и возможна и нужна, как в период самого сильного взрыва, так и в период полнейшего затишья, именно: работа политической агитации, объединённой по всей России, освещающей все стороны жизни и направленной в самые широкие массы. А эта работа немыслима в современной России без общерусской, очень часто выходящей газеты. Организация, складывающаяся сама собою вокруг этой газеты, организация её сотрудников (в широком смысле слова, т. е. всех трудящихся над ней) будет именно готова на всё, начиная от спасенья чести, престижа и преемственности партии в момент наибольшего революционного „угнетения“ и кончая подготовкой, назначением и проведением всенародного вооружённого восстания»[166].

Надо уметь идти на компромиссы, если они неизбежны. «Задача истинно революционной партии, — писал Владимир Ильич в сентябре 1917 г. в газете „Рабочий путь“, — не в том, чтобы провозгласить невозможным отказ от всяких компромиссов, а в том, чтобы через все компромиссы, поскольку они неизбежны, уметь провести верность своим принципам, своему классу, своей революционной задаче, своему делу подготовки революции и воспитания масс народа к победе в революции»[167].

Конечно, идти на компромиссы не всегда приятно. Владимир Ильич любил цитировать Чернышевского, который говорил: «Политическая борьба не тротуар Невского проспекта». Приходится и по грязи ходить иной раз.

Не любил Владимир Ильич фразёрства, хвастовства, требовал от революционера, от члена партии самой напряжённой работы.

Эта работа часто неприятная, будничная, но от неё не может отказываться революционер, для дела нужна не только эффектная, но и повседневная, будничная работа.

«От неверия в чёрную работу, медленную, трудную, тяжёлую, люди впадают в панику и ищут „лёгкого“ выхода…»[168] — писал Владимир Ильич Мясникову.

Работать не покладая рук для достижения поставленной цели, не падать духом — таков завет Ильича.

Нужно связать свою жизнь с работой для дела коммунизма, руководиться революционной теорией, трезво смотреть жизни в глаза, не бояться упорной работы, тогда вы сумеете стать ленинцами.

Товарищи комсомольцы, вся жизнь у вас впереди, вы живёте в момент громадного социального сдвига, берите же знамя Ленина и, идя нога в ногу с массами, впереди масс, идите к великой цели.

Вопрос о том, каким должен быть член партии, тесно связан с вопросом о том, что́ собой представляет наша коммунистическая партия, партия большевиков.

Очень остро встал этот вопрос на II съезде партии, в 1903 г. На этом съезде разгорелся горячий спор о том, что́ должна собой представлять партия. Чтобы понять до конца этот спор, надо оглянуться на те годы, когда партия стала только складываться.

Рабочее движение в России стало развиваться в 90-х годах. Всякий, кто не закрывал глаз на то, что кругом него делалось, не мог не видеть, что и в городе, и в деревне у нас широко стал развиваться капитализм. Молодёжь стала усиленно читать произведения Карла Маркса, и очень многие стали называть себя марксистами.

Но Маркса толковали по-разному. Одни признавали, что у нас капитализм развивается, что общественное развитие неизбежно приведёт к социализму, но им представлялось, что всё это сделается как-то само собой, без классовой борьбы. Статьи их пропускала царская цензура, не видела в них ничего опасного. Таких марксистов называли тогда «легальными» марксистами. Но наряду с «легальными марксистами» много было и революционных марксистов, которые лучше, глубже понимали учение Маркса. Они говорили, что само собой ничего не делается, что нужна неустанная борьба, что класс рабочих должен вести борьбу с классом капиталистов, что классовая борьба — это движущая сила общественного развития, что без упорной, длительной борьбы рабочий класс никогда не победит. И потому, что они так думали, они шли к рабочим, рассказывали им, что говорил Маркс. Революционных марксистов полиция преследовала, сажала в тюрьмы.

Мне вспоминается такой случай. На одной фабрике Питера, за Невской заставой (теперь Володарский район в Ленинграде), управляющий увидел у рабочего книжку «История одного крестьянина» Эркмана-Шатриана, где описывалась французская революция. Управляющий возмутился и стал выговаривать рабочему, зачем он читает такие книжки. «Лучше бы ты читал Беллами „Через сто лет“, вот это хорошая книжка, а то читаешь чёрт знает что!» И отнял у рабочего книжку Шатриана. Роман Беллами «Через сто лет» описывал социализм далёкого будущего, никак не связывал социализма с жизнью, а роман Шатриана говорил о революционной борьбе. Понятно, почему так возмущался управляющий книжкой Шатриана и ничего не имел против книжки Беллами. Первая звала к борьбе, вторая, описывая далёкое будущее, отвлекала от злободневных задач борьбы. Для революционного марксиста несомненно, что движущей силой является классовая борьба, что только путём борьбы добьётся пролетариат победы. Теперь мы знаем: неустанно боролись рабочие и только благодаря этому победили.

Другим спорным вопросом был вопрос о том, как вести борьбу. Когда началось рабочее движение, оно носило экономический характер. Рабочие объединялись для борьбы против грубого обращения, низкой заработной платы, чрезмерного рабочего дня и т. д., устраивали забастовки. И часто добивались успеха. У многих создалось такое впечатление, что рабочим важно только держаться дружно, что в этом вся сила. Некоторые тогдашние марксисты договаривались до того, что утверждали, что не нужно никаких революционных теорий, что сама жизнь покажет рабочим, что надо делать.

Тогда выходила нелегальная газета «Рабочая мысль», там один рабочий корреспондент написал: «Не надо нам никаких Марксов и Энгельсов, мы сами рабочие, мы сами знаем, куда идти». Вот вокруг этого вопроса — нужна ли революционная теория или не нужна революционная теория — разгорелся очень большой и горячий спор.

Революционная теория, говорили Ленин и ряд согласных с ним товарищей, служит руководством к действию. Учение Маркса и Энгельса основано на изучении всей истории человечества, на учёте опыта всех прежних революций, оно показывает, куда идёт общественное развитие, указывает, как надо рабочим бороться, чтобы победить. Борьба необходима, но она не может, не должна идти вслепую. Важно, чтобы ясна была цель борьбы, ясен был путь, каким надо идти. И Ленин подчёркивал важность революционной теории, всё время напирал на это.

Вопрос о революционной теории обсуждался много лет назад, но этот вопрос и сейчас до чрезвычайности важен. Сейчас наша партия переживает такое время, когда от каждого работника требуется, чтобы он сам разбирался хорошенько в том, что кругом происходит. А бывает так, что он всем сердцем за партию, хочет делать так, как партия указывает, а часто он не понимает директив партии, мало у него знаний, и выходит не так, как надо. И поэтому сейчас в связи с чисткой партия во весь рост поставила вопрос о необходимости для каждого поработать над тем, чтобы яснее себе представить, что такое партия, за что она борется и какими способами. Вот этот вопрос, который много лет назад, при самом ещё рождении партии возник, — вопрос о революционной теории, — и сейчас, и по сию пору имеет очень большое значение.

Революционная теория — руководство к действию. Но чтобы действовать, надо хорошо организоваться. Надо, чтобы наиболее сознательная часть борцов за рабочее дело объединилась в партию преданных делу рабочего класса революционеров-марксистов и, вооружившись правильной революционной теорией, вела на борьбу весь рабочий класс и примыкающие к нему слои трудящихся. В условиях царской России быть революционером — значило постоянно рисковать быть арестованным, на долгие годы засаженным в тюрьму, быть сосланным, замученным. На это шли лишь люди, глубоко убеждённые в том, что они борются за правое дело. I съезд партии был в 1898 г.‚ но было тогда на нём лишь несколько человек, была на нём принята лишь общая декларация, но не было у партии ещё ни программы, ни устава, и вопрос, какова должна быть партия, что должен представлять собой каждый её член, тогда не обсуждался, и в этом вопросе было много неясного.

За год до II съезда партии — в 1902 г. — Ленин написал книжку «Что делать?», ставившую во весь рост все организационные вопросы, дававшую на них чёткие ответы. Эта книжка читалась тогда всеми революционными марксистами (социал-демократами называли мы себя тогда) с большим увлечением. Яснее становилось многое.

В книжке освещался вопрос, какое громадное значение имеет для пролетариата, для партии, для всей борьбы дело организации, какой крепкой, спевшейся, сплочённой должна быть организация революционеров-партийцев.

«Мы идём тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки‚ — писал Ленин в „Что делать?“. — Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнём. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами…»[169]

В «Что делать?» Ленин говорил о том, кем должен быть член партии. Он говорил о том, что член партии должен быть готов на всё. Он должен вести повседневную, незаметную, невидную работу, но, когда надо для дела, он должен уметь с оружием в руках бороться за него. Если мы оглянемся на то, как партия в то время работала, то мы увидим, что были такие члены партии, которые вели повседневную, незаметную работу, работая где-нибудь в типографии. Никто не знает, не подозревает даже, что он работает, и никому он об этом, даже самым близким людям, не рассказывает. И бывало сплошь и рядом так, что тот же член партии идёт на самую опасную работу и гибнет безвестно, — никто этого даже не знает. Но придавала людям силы уверенность в том, что они борются за правое дело, за дело уничтожения всякой эксплуатации, за уничтожение капиталистического рабства.

Владимир Ильич употребил одно сравнение, очень близкое и понятное рабочим. Он говорил: партия — это большая машина, большой механизм, а каждый член партии — это винтик, колёсико в этой машине. Это сравнение казалось очень понятным рабочим. Есть такая книжка Свирского, воспоминания рабочего, которая прекрасно иллюстрирует это сравнение Владимира Ильича. Это страничка из истории одного завода в дореволюционное время, где описывается, как рабочие построили паровоз. И вот директор завода созвал гостей, чтобы осмотреть, как этот паровоз пойдёт, а рабочие взяли и вынули один винтик. И вот собрались гости, рабочие стоят, опустили глаза, но смех у них в глазах мелькает. Ну, погудел, погудел паровоз — и ни с места. Директор из себя выходит, а паровоз гудит и с места не двигается. От маленького винтика зависит работоспособность всей машины. Каждый член партии должен понимать, что от того, как он работает, зависит то, как вся партия работает, должен понимать, что его работа связана органически с работой всех членов партии, всей партии в целом.

Ещё до того времени, как возникла в России социал-демократическая рабочая партия, из которой выросла потом наша большевистская коммунистическая партия, была партия «Народной воли», которая вела борьбу против царского гнёта, вела борьбу с произволом царских чиновников, стояла за крестьянство, тёмное тогда, забитое. В партии «Народной воли» было много героев, которые, идя на убийство царя, его чиновников, жандармов, сознательно шли на верную смерть во имя дела. С величайшим уважением относился Ленин и героям «Народной воли», хотя и считал, что они идут по неправильному пути, что изменить существующий строй можно лишь усилиями миллионов организованных масс, их борьбой, а не борьбой одиночек. Но героизм деятелей «Народной воли» наложил печать и на работу нашей партии.

Наша партия впитала в себя понимание необходимости для члена партии революционной закалки, боевой готовности, уменья отдавать себя беззаветно, целиком на борьбу за дело пролетариата, за дело победы социализма. Без революционной закалки, без революционной выдержки и дисциплины своих членов в условиях царизма наша партия никогда не могла бы стать силой. Само собой, у членов партии слово должно было быть тесно связано с делом, не могло быть так, чтобы член партии на собрании говорил очень революционные речи, а в жизни был бы самым махровым обывателем.

Итак, ко времени II съезда у Ленина и согласных с ним товарищей было уже вполне ясное сознание, что наша партия должна быть боевой, ведущей непримиримую классовую борьбу, должна руководствоваться революционной теорией Маркса и Энгельса, должна быть крепкой, сплочённой, сильной организацией, ведущей самоотверженную борьбу за дело рабочего класса. Казалось, что все социал-демократы тогдашние были с этим согласны, готовы были всё это проводить в жизнь. Но это только казалось. II съезд вскрыл существовавшие разногласия.

Он собрался первоначально в Бельгии в Брюсселе. Свыше 50 человек приехало из разных концов России.

То, что за границей удалось собраться 50 членам партии, представителям русских рабочих организаций, казалось тогда громадным достижением. Бельгийские социалисты предоставили съезду большой мучной сарай. На окна были повешены красные занавески. Я помню, какая торжественная минута была, когда Плеханов открывал съезд. Каждый понимал, что съезд закладывает первые камни партийной организации, которой предстоят долгие годы борьбы. Как практически сложится борьба, при каких условиях удастся рабочим взять власть, как пойдёт перестройка по-новому всего жизненного уклада страны, тогда, в 1903 г.‚ никто ещё себе конкретно не представлял, но усиленно билось сердце в предчувствии широкого размаха борьбы.

На II съезде собрались делегаты, очень различные по своим взглядам на вопросы о том, какими путями пойдёт борьба.

Были такие революционеры, которые целиком отдавались ей, которые были уверены, что рабочий класс — это могучая сила и что рабочий класс неизбежно победит. Были и такие люди, которые тогда тоже вели революционную работу, но думали, что рабочий класс сам по себе, один, без помощи передовых слоёв буржуазии, без помощи либеральной буржуазии, которая должна сыграть ведущую роль, ничего не добьётся, он даже не добьётся победы над царизмом. И поэтому во всём, даже в мелочах, сказывался разный подход. Вот недавно перечитывала я протоколы II съезда, ведь 30 лет назад дело было, многое забылось, и вот натолкнулась я на спор: надо устраивать для детей рабочих ясли или не надо. Редакция «Искры», выступавшая вначале сплочённо, отстаивала введение в программу требования яслей. Оппортунисты же говорили: «Знаете, при фабрике ясли — это негигиенично, это вопрос ещё спорный. Если ясли заведём, тогда женщины охотно пойдут на фабрику, — капиталисты их будут эксплуатировать». Вот такие оппортунистические взгляды высказывались тогда. Я привела этот спор, чтобы показать, что, какой бы вопрос на II съезде мы ни взяли, мы увидим два подхода: один — революционный, другой — оппортунистический. По основному вопросу, по вопросу организационному, разгорелся горячий спор — кому быть членом партии. Одни, с Лениным во главе, говорили, что член партии должен работать в организации, под контролем организации. Таким образом, он должен во всём подчиниться организации. А другие говорили, что членом партии может быть и сочувствующий профессор, хотя бы только дающий деньги на партию. Что бы было, если бы восторжествовала такая точка зрения, что всякий сочувствующий рабочему движению может стать членом партии? Было бы то, что партия наша не была бы боевой партией, а была бы партией, которая постоянно шла бы на всякие соглашения и никогда не добилась бы того, чтобы рабочий класс победил.

Организационный вопрос был коренным вопросом. И лицо нашей партии, большевистской партии, партии коммунистической, отличается в первую очередь именно тем, что это партия сплочённая, члены которой согласны во всём основном, по всем важнейшим и существенным вопросам, партия, которая воодушевлена учением марксизма-ленинизма и понимает, куда и каким путём идёт общественное развитие. Наша большевистская партия отличается тем, что это партия дисциплинированная, крепкая своей внутренней сознательной дисциплиной, своей революционной закалкой. Такой она была в царское время, такая она и теперь, при Советской власти. И сейчас, если партия говорит своему члену: надо поехать, скажем, в Казахстан, он едет, хотя у него тут семья, у него тут работа, которую он любит. Как партия решила, так он и делает. Партия, конечно, всегда считается и с силами человека, считается с его возможностями, с его работой, но дисциплина партийная в том и заключается, что человек в любую минуту, когда это надо для дела, готов идти на всё. Вот это отличает нашу коммунистическую партию от других партий. На этом вопросе наша партия раскололась с меньшевиками в 1903 г., т. е. 30 лет назад.

В первое время после II съезда мы ещё работали вместе с меньшевиками, но чем дальше, тем больше расходились наши пути. Если мы посмотрим весь путь нашей партии, то мы увидим, что на всём протяжении этого пути большевики всегда гораздо революционнее ставили все вопросы. Например, возьмём 1905 г. Большевики говорили, что надо идти на вооружённое восстание; меньшевики же, когда оказалось, что победить не удалось, они стали говорить, что не надо было браться за оружие, надо было не отпугивать либеральную буржуазию и т. д.

И какой бы вопрос ни взять, мы увидим, что большевики всегда ставили его более решительно, а если бы идти так, как говорили меньшевики, то никогда бы у нас не было Октябрьской революции. Ведь наша партия — это не какие-то отдельные лица, это огромный спаянный коллектив, который силён своей сознательностью, силён своей волей. И чем дальше, тем крепче становился этот коллектив. Разразилась империалистическая война — большевики сразу подняли знамя борьбы против этой грабительской войны. Наши большевистские депутаты единодушно голосовали против кредитов на войну, они сразу высказались против войны. Они были арестованы и отправлены на каторгу, а партия всё шире и шире вела агитацию против войны.

К Октябрю наша партия пришла закалённой, организованной.

Октябрьская революция была глубоко продумана с точки зрения организации, проведена по определённому плану. Правильно был определён момент восстания, сначала было совещание ЦК. Потом было созвано широкое совещание партийных, профсоюзных организаций, проголосовала вопрос о восстании вся партийная организация, затем вопрос был обсуждён с президиумом Петроградского Совета. Потом со всем Советом в целом выделен был Военно-революционный комитет, который продумал конкретный план восстания. Потом было вынесено постановление всех полков подчиняться только Военно-революционному комитету‚ — Временному правительству оставалось либо подчиниться, либо отдать приказ об аресте Военно-революционного комитета. А когда был отдан такой приказ, начато и блестяще было проведено восстание. Организация — важнейшая предпосылка победы.

В смысле организационном Ильич особо полагался на рабочие массы. Он считал, что самые условия, в которых работают рабочие, воспитывают в них умение, навыки действовать сплоченно, коллективно.

Ленин постоянно говорил, что привычка к коллективному действию имеет громадное значение в том отношении, что классовый инстинкт рабочего, пролетарское чутьё рабочего помогают ему в оценке людей, в оценке их поступков. Действительно, мы видим это на каждом шагу. Приведу один пример. Однажды меня позвали делать доклад на текстильную фабрику «Красная Роза» на антирелигиозную тему. Среди старых работниц тогда ещё были сильные религиозные настроения, они не ходили обычно на собрания, посвящённые антирелигиозному вопросу. Вот и позвали меня. Набился полный зал, все старухи пришли на этот раз. Я выступала по антирелигиозному вопросу, выступала достаточно резко. Выступали другие большевики, тоже довольно резко, вся большая аудитория напряжённо слушает, но никакого протеста нет.

Но вот выступает молодой парень и начинает говорить на антирелигиозную тему. Вдруг заволновался весь зал и не дал ему говорить. Я потом спрашиваю: — В чём дело? Почему все так возмутились? — Да как же‚ — говорят‚ — две недели назад он сам в церкви венчался. Вот рабочая масса видит, что человек не по убеждению говорит. В этом отношении рабочая масса всегда очень чуткой бывает: всякую фальшь, всякую неискренность она всегда заметит.

Почему рабочие с таким доверием относились к Ленину? Потому, что они видели, что в том, что он говорит, он сам глубоко убеждён. Владимир Ильич часто говорил, что наша партия непобедима потому, что дело, за которое мы боремся, — правое дело‚ наша теория верная. И вот эта глубокая убеждённость, которая у него была, она передавалась собранию рабочих, солдат, красноармейцев, которые всегда видели и чувствовали, что человек говорит то, что он думает, что эти вопросы его самого волнуют. И вот эту черту массы всегда особенно ценили во Владимире Ильиче.

Учитывая эту направленность классового чутья, классового инстинкта рабочих, Ленин и позднее, когда он писал о задачах РКИ, подчёркивал необходимость вовлечения в дело контроля широких рабочих масс.

Рабочий класс борется не только за свои интересы, он борется против всякого угнетения, всякой эксплуатации, он заботится о всех трудящихся, о перестройке всего общественного уклада. В Октябрьскую революцию под руководством партии рабочий класс сумел выдвинуть такие лозунги — за мир, за землю, за контроль над производством, — которые сплотили вокруг него всех трудящихся, создали громаднейший революционный подъём. Всё новые и новые члены стали записываться в партию. В апреле 1917 г. в партии насчитывалось около 40 тысяч членов, а на 1 января 1918 г. — уже 115 тысяч, чуть не в три раза больше.

Новые задачи встали перед партией. Надо было перестраивать по-новому всю жизнь. Нигде в мире не приходилось пролетариату разрешать таких задач. Парижская коммуна просуществовала очень недолго, да и было это совсем другое время. В книжке «Государство и революция», которую Ленин написал, скрываясь в Финляндии, перед Октябрём, но материал для которой собирал он и продумывал за предшествующие годы империалистической войны, намечены были основные задачи, которые надо было проводить пролетариату, взявшему власть. Но, понятное дело, задачи эти могли быть намечены лишь в самых общих, самых основных чертах, нужно было учитывать всю сложную обстановку, учитывать все особенности момента. Весь размах работы стал другой.

Встала масса практических задач, разрешать которые надо было впервые, и совсем особое значение приобрели вопросы организационные. «Гвоздь строительства социализма — в организации», — говорил Ленин. И партия упорно училась работать по-новому. Партия продолжала расти и численно. К январю 1919 г. она насчитывала уже 250 тысяч. Однако наряду с массой вступавших в партию по убеждению вступали и такие, которые считали, что теперь стало выгодно быть членом партии, можно хорошо материально устроиться. На словах они признавали все директивы партии, а на деле втихомолку вели свою линию, иногда прямо вредили партии, вредили Советской власти. Наличие таких элементов в партии выявилось в 1919 г. Гражданская война разгоралась, и партия объявила мобилизацию на войну членов партии. Тогда многие члены партии стали из неё уходить. Партия объявила перерегистрацию.

Победить врага можно было лишь при условии, что вся партия будет идейно и организационно крепко спаянной. В брошюре «Великий почин» Ленин писал: «Всё дело в том, чтобы правящая партия, опирающаяся на здоровый и сильный передовой класс, умела производить чистку своих рядов.

В этом отношении мы начали работу давно. Надо продолжать её неуклонно и неустанно. Мобилизация коммунистов на войну нам помогла: трусы и негодяи побежали прочь из партии. Скатертью дорога! Такое уменьшение числа членов партии есть громадное увеличение её силы и веса»[170].

Гражданская война была закончена. Советская власть победила. Центр внимания надо было перенести на восстановление хозяйства. Империалистическая война и война гражданская вконец разорили страну. В стране царило ещё мелкое крестьянское хозяйство, масса крестьянства ещё была охвачена старыми мелкособственническими настроениями. Каждый рассуждал ещё по старинке: «Каждый за себя, а господь бог за всех». Каждый думал лишь о том, как бы нажиться за счёт других. Вопрос о сельскохозяйственных артелях и коммунах хотя был с самого же начала выдвинут партией, но тогда это движение не получило широкого размаха. Шла гражданская война, хозяйство разорялось, трудно было его укрепить без сельскохозяйственных машин, которых не было, темна ещё была масса, была она ещё во власти старых мелкособственнических взглядов. В 1919 г. сельскохозяйственных артелей и коммун насчитывалось лишь всего 2 тысячи (теперь их 200 тысяч), да и то о коллективной работе, о коллективном хозяйстве часто мало ещё в них думали, а больше говорили о том, как использовать отнятое у помещиков добро.

Итак, к концу гражданской войны наша страна была страной крестьянской по преимуществу, страной мелкого крестьянского хозяйства. Фабрики и заводы были здорово разорены, рабочие разъезжались по деревням. Партия вынуждена была перейти к новой экономической политике, которая заключалась в том, чтобы восстановить хозяйство хоть на старой базе, но восстановить во что бы то ни стало.

Но, допуская развитие хозяйства на базе мелкой частной собственности, надо было, однако, смотреть, чтобы старое не захлестнуло нового, чтобы одновременно с подъёмом хозяйства на старой базе шла подготовка условий для создания планового социалистического хозяйства, для развития промышленности вообще и тяжёлой промышленности в особенности, для развития крупного, научно поставленного, механизированного сельского хозяйства на базе коллективизации. Необходим был громадный подъём культурного уровня страны. Надо было крепить Советскую власть.

Владимир Ильич говорил на съезде политпросветов: «Теперь открытых помещиков нет. Врангели, Колчаки, Деникины частью отправились к Николаю Романову, частью укрылись в безопасных заграничных местах. Этого ясного врага‚ — как раньше помещика и капиталиста, — народ не видит. Такой ясной картины, что враг уже среди нас, и что этот враг — тот же самый, что революция стоит перед какой-то пропастью, на которую все прежние революции натыкались и пятились назад, — этого понимания у народа быть не может, потому что он страдает большой темнотой и безграмотностью. И сколько времени всякие чрезвычайные комиссии будут ликвидировать чрезвычайным образом эту безграмотность — сказать трудно.

Откуда народ может сознать, что вместо Колчака, Врангеля, Деникина тут же, среди нас, находится враг, погубивший все прежние революции? Ведь если капиталисты берут верх над нами, то это означает возврат к старому, что и подтверждено опытом всех прежних революций. Задача нашей партии развить сознание, что враг среди нас есть анархический капитализм и анархический товарообмен. Надо ясно понимать эту сущность борьбы и добиваться, чтобы самые широкие массы рабочих и крестьян эту сущность борьбы ясно понимали — „кто кого? чья возьмёт?“. Диктатура пролетариата есть самая ожесточённая, самая бешеная борьба, в которой пролетариату приходится бороться со всем миром, ибо весь мир шёл против нас, поддерживая Колчака и Деникина»[171].

Для такой борьбы надо было сплотить силы партии, и понятно, что партия предприняла новую чистку, в 1921 г.

«…3авоевания революции, — писал Ленин, — теперь не могут быть такими же, как прежде. Они неизбежно меняют свой характер в зависимости от перехода с военного фронта на хозяйственный, от перехода к новой экономической политике, от условий, требующих в первую голову повышения производительности труда, повышения трудовой дисциплины. В такое время главным завоеванием революции становится улучшение внутреннее, не яркое, не бросающееся в глаза, не видное сразу, улучшение труда, его постановки, его результатов; улучшение в смысле борьбы против разлагающих и пролетариат и партию влияний мелкобуржуазной и мелкобуржуазно-анархической стихии»[172]. Для того чтобы это осуществить, Ильич требовал, чтобы тщательно был пересмотрен весь состав партии и из партии были вычищены нечестные, нетвёрдые коммунисты и меньшевики, перекрасившие «фасад», но оставшиеся в душе меньшевиками.

Ильич считал, что особо важно привлекать к чистке беспартийных рабочих. Коммунистическая партия — партия рабочего класса, и рабочие не могут относиться безразлично к тому, кто входит в партию. Ильич полагался на чутье рабочей массы.

«Чистка партии, — писал Ильич в 1921 г., — развилась, видимо, в работу серьёзную и гигантски важную.

Есть места, где чистят партию, опираясь главным образом на опыт, на указания беспартийных рабочих, руководясь их указаниями, считаясь с представителями беспартийной пролетарской массы. Вот это — самое ценное, самое важное»[173].

Если бы партия в 1921 г. не очистила своих рядов, она не могла бы справиться с трудностями нэпа, страну захлестнули бы капиталистические формы хозяйствования. С задачами восстановления хозяйства партия справилась.

Ильич требовал, чтобы чистка проводилась под углом зрения того, насколько принципиально выдержан член партии, насколько он предан делу, понимает задачи, стоящие перед партией на данном этапе.

Следующая чистка была уже без Ильича, в 1929–1930 гг., когда партия перешла к реконструкции всего хозяйства на основе планового хозяйства, когда встал вопрос о коллективизации сельского хозяйства. Для этого нужно было укрепить ряды партии.

Пятилетку мы провели в четыре года. Коллективизация получила громадный размах. Вопрос «кто—кого?» решён. Другим стало лицо нашей страны.

Теперь опять встали перед партией новые задачи. Надо углубить всю работу, добиться окончательного изжития старой мелкособственнической психологии, пропитать каждое звено работы коммунистическим духом, надо научиться работать ещё более планово, ещё более сплоченно…

У нашей партии славный путь, она будет его продолжать под руководством ЦК партии… будет выше и выше поднимать знамя Ленина.

Нам надо отдать себе отчёт в том, что такое «дело строительства социализма».

Чтобы понять это, полезно ознакомиться с тем, что говорил по тому поводу Ленин. Больше всего он говорил об этом в 1917 и 1918 гг., когда задачи строительства социализма впервые встали перед страной во весь рост. «…Дело идёт об организации по-новому самых глубоких, экономических, основ жизни десятков и десятков миллионов людей»[175], — говорил Владимир Ильич. «…Наша задача — видоизменение всеобщей организации…»[176] Вот почему Владимир Ильич писал: «…пока передовые рабочие не научатся организовывать десятки миллионов, до тех пор они — не социалисты и не творцы социалистического общества, и необходимых знаний организации они не приобретут. Путь организации — путь длинный, и задачи социалистического строительства требуют упорной продолжительной работы и соответственных знаний, которых у нас недостаточно»[177]. Здесь, в области организации, говорил он, и начинается для нас социалистическое строительство… Но организации мы пока не имеем, а в ней — гвоздь и основа социализма.

Вот почему, по словам Владимира Ильича, «нужно, чтобы всё, что проснулось в народе и способно к творчеству, вливалось в организации, которые имеются и будут строиться в дальнейшем трудящимися массами»[178].

«Мы пойдём себе своей дорогой, — говорил Владимир Ильич, — стараясь как можно осторожнее и терпеливее испытывать и распознавать настоящих организаторов, людей с трезвым умом и с практической смёткой, людей, соединяющих преданность социализму с уменьем без шума (и вопреки суматохе и шуму) налаживать крепкую и дружную совместную работу большого количества людей в рамках советской организации»[179].

Из вышеприведённых цитат видно, как смотрел Владимир Ильич на дело строительства социализма. Меньше всего он считал, что социализм — это что-то формальное, что может быть создано без непосредственного участия масс, без изменения всей общественной ткани. Масса выходит из распылённого состояния, она превращается в организованную насквозь по разным профессиям, целям работы, по разным задачам массу. В этом процессе организации масса видоизменяется: растёт, вооружается знанием, приобретает общественные навыки, становится активной, сплочённой.

Немыслимо было бы строить социализм, если бы не было в стране организующего центра. Таким организующим центром являются Советы. «Советы — непосредственная организация самих трудящихся и эксплуатируемых масс, облегчающая им возможность самим устраивать государство и управлять им всячески, как только можно… Автоматически советская организация облегчает объединение всех трудящихся и эксплуатируемых вокруг их авангарда, пролетариата»[180]. Эта организующая роль Советской власти имеет громадное значение именно потому, что социализм — это не просто отмена частной собственности на средства производства, это новая организация всего общества.

И в марте 1919 г., на VIII съезде РКП, Ильич подчёркивает это: «Прекрасная вещь революционное насилие и диктатура, если они применяются, когда следует и против кого следует. Но в области организации их применять нельзя. Этой задачи воспитания, перевоспитания и длительной организационной работы мы совершенно не решили и к этому мы должны систематически приступить»[181].

И потому, что Ильич придавал такое громадное значение организации, он особенно ценил организаторские таланты. Как раз во время VIII съезда РКП умер один из самых талантливейших организаторов нашей партии — Яков Михайлович Свердлов. Выступая с речью по поводу его смерти перед ВЦИК, Ильич повторяет ту же мысль: «…без революционного насилия, — пролетариат не смог бы победить, но также не может быть сомнения и в том, что революционное насилие представляло из себя необходимый и законный приём революции лишь в определённые моменты её развития, лишь при наличии определённых и особых условий, тогда как гораздо более глубоким, постоянным свойством этой революции и условием её побед являлась и остаётся организация пролетарских масс, организация трудящихся. Вот в этой организации миллионов трудящихся и заключаются наилучшие условия революции, самый глубокий источник её побед. Эта черта пролетарской революции и выдвинула в ходе борьбы таких вождей, которые всего больше воплотили эту невиданную раньше в революции особенность — организацию масс. Эта черта пролетарской революции выдвинула и такого человека, как Я. М. Свердлов, который прежде всего и больше всего был организатором»[182].

Свою речь, посвящённую памяти Я. М. Свердлова, Ильич заканчивает выражением уверенности, что «пролетарская революция в России и во всём мире выдвинет группы и группы людей, выдвинет многочисленные слои из пролетариев, из трудящихся крестьян, которые дадут то практическое знание жизни, тот, если не единоличный, то коллективный организаторский талант, без которого миллионные армии пролетариев не могут прийти к своей победе»[183].

Нельзя строить новых порядков, основ нового строя, не зная точно того, что есть, не проверяя того, правильно ли, в надлежащем ли духе ведётся работа. Нельзя строить единое плановое хозяйство без учёта и контроля. Отсюда громадное значение учёта и контроля. Ильич не раз говорил: «Социализм — это учёт». Необходимо «организовать всенародный учёт и контроль….»[184]. Эту мысль Владимир Ильич повторяет и позже. В октябре 1921 г. он пишет: «…не весьма длинный опыт привёл нас к убеждению… что без периода социалистического учёта и контроля подойти хотя бы к низшей ступени коммунизма нельзя»[185].

В воззвании о переходе власти к Советам, принятом на II съезде Советов, было заявлено: «Советская власть… установит рабочий контроль над производством…»[186] 29 (16) ноября 1917 г. декрет о рабочем контроле, принятый ВЦИК и утверждённый СНК, был опубликован. Втягивание в работу по учёту и контролю широчайших масс Ленин считал особо важным.

В статье «Как организовать соревнование?», написанной 7–10 января 1918 г.‚ но напечатанной лишь 20 января 1929 г. в «Правде», Владимир Ильич писал: «Учёт и контроль — вот главная экономическая задача каждого Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, каждого потребительного общества, каждого союза или комитета снабжения, каждого фабрично-заводского комитета или органа рабочего контроля вообще»[187].

«Учёт и контроль, если они производятся Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, как верховной государственной властью, или по указаниям, по полномочию этой власти, — учёт и контроль повсеместный, всеобщий, универсальный, — учёт и контроль за количеством труда и за распределением продуктов — в этом суть социалистического преобразования, раз политическое господство пролетариата создано и обеспечено»[188].

«Рабочие и крестьяне, трудящиеся и эксплуатируемые! Земля, банки, фабрики, заводы перешли в собственность всего народа! Беритесь сами за учёт и контроль производства и распределения продуктов, — в этом и только в этом путь к победе социализма, залог его победы, залог победы над всякой эксплуатацией, над всякой нуждой и нищетой!»[189]

В «Очередных задачах Советской власти» Ильич писал: «Именно близость Советов к „народу“ трудящихся создаёт особые формы отзыва и другого контроля снизу, которые должны быть теперь особенно усердно развиваемы. Например, Советы народного образования, как периодические конференции советских избирателей и их делегатов для обсуждения и контроля за деятельностью советских властей в данной области, заслуживают полнейшего сочувствия и поддержки. Нет ничего глупее, как превращение Советов в нечто застывшее и самодовлеющее. Чем решительнее мы должны стоять теперь за беспощадно твёрдую власть, за диктатуру отдельных лиц для определённых процессов работы‚ в определённые моменты чисто исполнительских функций, тем разнообразнее должны быть формы и способы контроля снизу, чтобы парализовать всякую тень возможности извращения Советской власти, чтобы вырывать повторно и неустанно сорную траву бюрократизма»[190]. И опять тут гвоздь в организации.

Другая задача строительства социализма — это новая, лучшая организация труда. «…Коренная задача создания высшего, чем капитализм, общественного уклада, именно: повышение производительности труда, а в связи с этим (и для этого) его высшая организация»[191]. Эту высшую организацию труда Ильич не мыслил без участия самих масс. «Учиться работать — эту задачу Советская власть должна поставить перед народом во всём её объёме»[192].

Вопросам сознательного отношения к труду Ильич посвящал особо много внимания. Уже в январе 1918 г. Ильич пишет статью «Как организовать соревнование?»‚ где говорит о том, как надо внести элементы соревнования в работу производственную и в работу общественную. У Маркса в 1-м томе «Капитала», в главе «О кооперации», говорится о громадной роли соревнования. И уже в январе 1918 г. Ильич обдумывает, как организационно провести в жизнь соцсоревнование, чтобы повысить таким путём сознательное отношение к труду и интерес к общественной работе.

Ещё подробнее останавливается Ленин на этих вопросах в брошюре «Очередные задачи Советской власти», написанной в марте — апреле того же 1918 г.; он говорит там о том, как сознательное отношение к труду воспитывает новую, сознательную дисциплину, говорит о том, как важен образовательный и культурный подъём массы, как он повышает производительность труда, помогает делу организации по-новому всей трудовой деятельности. Горячо приветствует Ленин «великий почин» рабочих по устройству субботников и посвящает этому вопросу несколько статей.

Не подневольный, а по-новому организованный сознательный труд миллионов должна организовать Советская власть.

На VIII съезде Советов Владимир Ильич подчёркивал громадное значение производственной пропаганды, громадное значение её организации: «…я думаю, что из числа тех мероприятий, которые за этот год Советская власть осуществила, особенно выделяется создание Центрального бюро производственной пропаганды при ВЦСПС, объединение его с работой Главполитпросвета, создание добавочных газет, построенных по производственному плану, не только с перенесением внимания на производственную пропаганду, но и организация её в общегосударственном масштабе. (Курсив Н. К. Крупской.)

Необходимость организации её в общегосударственном масштабе вытекает из всех особенностей политического момента. Необходимо это и для рабочего класса, и для профессиональных союзов, и для крестьянства; это есть самая громаднейшая необходимость нашего государственного аппарата, который нами использован далеко не достаточно для этой цели. У нас знания того, как нужно вести промышленность, как нужно заинтересовывать массы, книжных знаний об этом в тысячу раз больше, чем применения этих знаний на практике. Нам нужно добиться того, чтобы поголовно все члены профсоюзов были заинтересованы в производстве и чтобы они помнили, что, только увеличивая производство, повышая производительность труда, Советская Россия в состоянии будет победить»[193].

Мы видим‚ что к вопросу о производственной пропаганде Владимир Ильич подходил с организационной стороны.

Производственную пропаганду Владимир Ильич имел в виду и тогда, когда писал предисловие к книжке Степанова «Электрификация РСФСР в связи с переходной фазой мирового хозяйства». «Восьмой съезд Советов, — писал он там, — постановил, что преподавание плана электрификации обязательно во всех — во всех без изъятия — учебных заведениях РСФСР. Это постановление осталось, как и многие другие, на бумаге вследствие нашей (нас, большевиков) некультурности. Теперь, с появлением в свет настоящего „пособия для школ“ тов. Степанова, надо добиться — и мы добьёмся! — того, чтобы в каждой уездной библиотеке (а затем и в каждой волостной) было по нескольку экземпляров этого „пособия“; — чтобы при каждой электрической станции в России (а их свыше 800) не только была эта книга, но и читались обязательно общедоступные народные чтения об электричестве и об электрификации РСФСР и о технике вообще; — чтобы каждый народный учитель в каждой школе прочёл и усвоил это „пособие“ (для помощи в этом деле должен быть в каждом уезде устроен кружок или группа инженеров и преподавателей физики), и не только прочёл, понял и усвоил сам, но умел бы пересказывать это просто и понятно ученикам школы и крестьянской молодёжи вообще»[194]. Тут мы видим в сущности план организации производственный пропаганды электрификации РСФСР.

В организации гвоздь и этого вопроса.

И профсоюзы Владимир Ильич расценивал с точки зрения организации масс.

«…Профсоюзы являются организацией правящего, господствующего, правительствующего класса, того класса, который осуществляет диктатуру, того класса, который осуществляет государственное принуждение. Но это не есть организация государственная, это не есть организация принуждения, это есть организация воспитательная, организация вовлечения, обучения, это есть школа, школа управления, школа хозяйничания, школа коммунизма»[195].

Но рабочие должны быть тесно связаны со всей массой трудящихся. «Нельзя осуществлять диктатуру без нескольких „приводов“ от авангарда к массе передового класса, от него к массе трудящихся. В России эта масса крестьянская, в других странах такой массы нет, но даже в самых передовых странах есть масса непролетарская или не чисто пролетарская»[196].

Но важно, чтобы профсоюзы не замыкались, чтобы они были связаны со всей трудящейся массой.

«Одно из величайших, неискоренимых дел октябрьского — Советского — переворота состоит в том, что передовой рабочий, как руководитель бедноты, как вождь деревенской трудящейся массы, как строитель государства труда, „пошёл в народ“»[197].

Пять лет спустя Владимир Ильич говорил о том же в «Страничках из дневника». Он собирал материалы для речи на съезде Советов в декабре 1922 г., речи, не состоявшейся уже вследствие его болезни, о шефстве рабочих городских поселений над жителями деревни. Основная задача, которую ставил Владимир Ильич шефству, — это «сделать из городского рабочего проводника коммунистических идей в среду сельского пролетариата»[198]. (Курсив Н. К. Крупской.)

После этой статьи Владимира Ильича широко стало развиваться шефство. Надо только сказать, что не всегда оно принимало те формы, о которых думал Ильич. Шефство должно способствовать объединению мелких производителей.

Во всём мире передовые отряды рабочих городских, рабочих промышленных объединились, объединились поголовно. Но почти нигде в мире не было ещё систематических, беззаветных и самоотверженных попыток объединить тех, кто по деревням, в мелком земледельческом производстве, в глуши и темноте отуплён всеми условиями жизни. Тут стоит перед нами задача, которая сливает в одну цель не только борьбу с голодом, а борьбу и за весь глубокий и важный строй социализма. Здесь перед нами такой бой за социализм, за который стоит отдать все силы и поставить всё на карту, потому что это — бой за социализм»[199].

Объединить мелких производителей возможно лишь путём поголовной их организации в кооперативы, путём поголовного их кооперирования.

На этом вопросе Владимир Ильич останавливается подробно в своей статье «О кооперации», относящейся уже к 1923 г.

В этой статье он пишет о гигантском значении кооперации: «На кооперацию у нас смотрят пренебрежительно, не понимая того, какое исключительное значение имеет эта кооперация, во-первых, с принципиальной стороны (собственность на средства производства в руках государства), во-вторых, со стороны перехода к новым порядкам путём возможно более простым, лёгким и доступным для крестьянина.

А ведь в этом, опять-таки, главное. Одно дело фантазировать насчёт всяких рабочих объединений для построения социализма, другое дело научиться практически строить этот социализм так, чтобы всякий мелкий крестьянин мог участвовать в этом построении»[200].

Надо поддерживать такой кооперативный оборот, в котором «…действительно участвуют действительные массы населения»[201].

Итак, мы видим, что и к вопросу кооперирования Владимир Ильич подходил опять-таки с точки зрения организации активности масс населения.

Благодаря такому подходу удалось «протащить социализм в повседневную жизнь». «Мы перешли к самой сердцевине будничных вопросов, и в этом состоит громадное завоевание. Социализм уже теперь не есть вопрос отдалённого будущего, или какой-либо отвлечённой картины, или какой-либо иконы. Насчёт икон мы остались мнения старого, весьма плохого. Мы социализм протащили в повседневную жизнь и тут должны разобраться. Вот что составляет задачу нашего дня, вот что составляет задачу нашей эпохи»[202].

Тот, кто изучал деятельность и Сочинения Ленина, знает, с какой осторожностью выдвигал он свои основные идеи. Если у него рождалась известная идея, он прежде всего старался теоретически обосновать её. Высказывая интересующую его идею собеседнику, из беседы с которым он надеялся найти новый подход к занимающей его точке зрения, он не раз говорил: «Я должен ещё это хорошенько обдумать». «Подождите опубликовывать‚ — писал он Луначарскому, сообщая ему свои мысли о реорганизации Наркомпроса‚ — подождите проводить в жизнь, я ещё раз и два подумаю».

Продумав основную идею, теоретически обосновав её, Владимир Ильич делал из неё практические выводы для того, «чтобы вернее направить борьбу рабочего класса за его освобождение» (выражение Владимира Ильича).

Но «надо уметь приспособить схемы к жизни…»[204] — писал Владимир Ильич в своих «Письмах о тактике» в 1917 г., ибо всякая теория в лучшем случае лишь намечает основное, общее, лишь приближается к охватыванию сложности жизни. «Теория, друг мой, сера, но зелено вечное дерево жизни»[205].

Самый тщательный учёт действительности, определение того, как та или иная основная идея может быть и в какой форме применена в рамках данной конкретной действительности‚ — так подходил Ленин к вопросу о проведении в жизнь тех или иных практических мер.

По его деятельности и Сочинениям можно проследить, как зарождалась и продумывалась, теоретически обосновывалась им какая-нибудь основная идея, как делались из неё практические выводы и с каким упорством, настойчивостью Владимир Ильич проводил эту идею на протяжении целого ряда лет, не отступая перед трудностями, перед неудачами, но продумывая причины неудач и пытаясь создать лучшие, более жизненные формы применения той же идеи. Тут коренное, основное отличие Владимира Ильича от всякого оппортуниста. Оппортунист, отступая перед действительностью, терпя поражение, отказывается от сути дела, сдаёт в архив свою основную идею; Владимир Ильич, отступая перед действительностью, терпя поражение, отказывается от данной формы проведения в жизнь основной идеи, отступает, но отступает для того, чтобы, лучше обдумав, лучше учтя действительность, начать вновь, в другой форме, проводить ту же идею…

«Задача истинно революционной партии не в том, чтобы провозгласить невозможным отказ от всяких компромиссов, а в том, чтобы через все компромиссы, поскольку они неизбежны, уметь провести верность своим принципам, своему классу, своей революционной задаче, своему делу подготовки революции и воспитания масс народа к победе в революции»[206]‚ — писал Ленин в сентябре 1917 г.

В этих словах ключ к пониманию деятельности Ленина.

Верность своим принципам, умение проводить их в данной конкретной обстановке так, чтобы сделать как можно больше при данных обстоятельствах для их воплощения в жизнь, умение извлекать из поражения уроки для победного проведения в жизнь своих принципов — такова отличительная черта деятельности Ленина.

Мы должны «понять ту простую вещь, что в новом, необыкновенно трудном деле надо уметь начинать сначала несколько раз: начали, упёрлись в тупик — начинай снова, — и так десять раз переделывай, но добейся своего…»[207] — говорил Владимир Ильич на XI съезде РКП, в марте 1922 г.

В своих последних статьях: «Лучше меньше, да лучше» и «Как нам реорганизовать Рабкрин» Владимир Ильич касается вопроса, как надо реорганизовать наш госаппарат так, чтобы он был приспособлен к тому, чтобы возможно лучше, с наименьшей затратой сил и средств проводить в жизнь необходимые мероприятия, чтобы наилучшим образом организовывать соответствующие отрасли работы.

Чтобы понять как следует эти статьи Владимира Ильича, надо проследить, как постепенно пришёл он к той точке зрения, которую в них развивает. Вопрос о госаппарате должен рассматриваться как часть вопроса о государстве, в котором власть принадлежит рабочим и крестьянам.

В августе 1917 г., когда т. Ленину пришлось скрываться после июльских дней в Финляндии, он употребил это время на то, чтобы глубже продумать этот вопрос. Он изучил, как смотрели на вопрос о государстве Маркс и Энгельс, как расценили они опыт французской революции 1848 года и опыт Парижской коммуны, изучил, как неправильно истолковывали мысли Маркса и Энгельса оппортунисты, и начал изучать опыт русских революций 1905 г. и февральской 1917 г., но подоспел Октябрь, и брошюра «Государство и революция» осталась недописанной. Её дописали последующие события, как нельзя лучше иллюстрировавшие те мысли Ильича, которые он в ней защищал.

Старая государственная машина должна быть разбита до основания. Буржуазно-чиновничий госаппарат работает всюду в направлении угнетения народных масс; он должен быть уничтожен, разрушен. «Разбить эту машину, сломать её — таков действительный интерес „народа“, большинства его, рабочих и большинства крестьян, таково „предварительное условие“ свободного союза беднейших крестьян с пролетариями, а без такого союза непрочна демократия и невозможно социалистическое преобразование»[208], — пишет Ленин. Старое государство должно быть заменено новым.

«Пролетариату необходима государственная власть, централизованная организация силы, организация насилия и для подавления сопротивления эксплуататоров и для руководства громадной массой населения, крестьянством, мелкой буржуазией, полупролетариями в деле „налаживания“ социалистического хозяйства»[209].

Но то государство, которое создаст пролетариат, будет особого типа государство. В этом государстве чиновничество будет играть совсем иную роль.

«Об уничтожении чиновничества сразу, повсюду, до конца не может быть речи. Это — утопия. Но разбить сразу старую чиновничью машину и тотчас же начать строить новую, позволяющую постепенно сводить на нет всякое чиновничество, это не утопия, это — опыт Коммуны, это прямая, очередная задача революционного пролетариата»[210].

«„Коммуна не была уже государством в собственном смысле“ — вот важнейшее, теоретически, утверждение Энгельса… Коммуна переставала быть государством, поскольку подавлять ей приходилось не большинство населения, а меньшинство (эксплуататоров); буржуазную государственную машину она разбила; вместо особой силы для подавления на сцену выдвигалось само население»[211].

[1923 г.]

Стахановское движение — это движение за поднятие всего производства на высшую ступень, это великий почин трудящихся масс в деле поднятия производительности труда. Это почин громадной важности, потому и волнует он так всех.

И — как всегда по волнующим вопросам — массы хотят знать, что говорил В. И. Ленин.

Внимательно изучал Владимир Ильич всё, что писал о производительности труда Маркс. Одновременно Владимир Ильич изучал и то, что пишут по этому поводу капиталисты и их идеологи, вроде американского инженера Тейлора. В статье «Система Тейлора — порабощение человека машиной», напечатанной в газете «Путь правды» в марте 1914 г., Владимир Ильич писал:

«Система Тейлора — без ведома и против воли её авторов — подготовляет то время, когда пролетариат возьмёт в свои руки всё общественное производство и назначит свои, рабочие, комиссии для правильного распределения и упорядочения всего общественного труда. Крупное производство, машины, железные дороги, телефон — всё это даёт тысячи возможностей сократить вчетверо рабочее время организованных рабочих, обеспечивая им вчетверо больше благосостояния, чем теперь»[212].

Тогда, в марте 1914 г., время, когда пролетариат возьмёт в свои руки всё общественное производство, казалось отдалённым будущим.

В октябре 1917 г. власть перешла в руки трудящихся. Но одного перехода власти в руки рабочих было недостаточно. Владимир Ильич в целом ряде выступлений и статей в начале 1918 г. говорит о важности поднятия производительности труда. Наиболее полно освещён этот вопрос в его чрезвычайно важной статье «Очередные задачи Советской власти», опубликованной в конце апреля 1918 г. Над этой статьёй Ильич особенно много работал, обдумывал её со всех сторон. Эта статья стала для большевиков на долгие годы руководством к действию. В статье есть специальная глава — «Повышение производительности труда». Как всегда, Владимир Ильич брал этот вопрос во всех его связях и опосредствованиях, брал его в связи с целым рядом других основных вопросов.

«Подъём производительности труда требует, прежде всего, обеспечения материальной основы крупной индустрии: развития производства топлива, железа, машиностроения, химической промышленности»[213].

«Другим условием повышения производительности труда является, во-первых, образовательный и культурный подъём массы населения. Этот подъём идёт теперь с громадной быстротой, чего не видят ослеплённые буржуазной рутиной люди, не способные понять, сколько порыва к свету и инициативности развёртывается теперь в народных „низах“ благодаря советской организации. Во-вторых, условием экономического подъёма является и повышение дисциплины трудящихся, уменья работать, спорости, интенсивности труда, лучшей его организации»[214].

Итак, Владимир Ильич подчёркивал три предпосылки широкого подъёма производительности труда: развитие материальной основы крупной промышленности, образовательный и культурный подъём масс, уменье работать не в развалку, а организованно, интенсивно. Далее он писал:

«Русский человек — плохой работник по сравнению с передовыми нациями. И это не могло быть иначе при режиме царизма и живости остатков крепостного права. Учиться работать — эту задачу Советская власть должна поставить перед народом во всём её объёме. Последнее слово капитализма в этом отношении, система Тейлора, — как и все прогрессы капитализма, — соединяет в себе утончённое зверство буржуазной эксплуатации и ряд богатейших научных завоеваний в деле анализа механических движений при труде, изгнания лишних и неловких движений, выработки правильнейших приёмов работы, введения наилучших систем учёта и контроля и т. д. Советская республика во что бы то ни стало должна перенять всё ценное из завоеваний науки и техники в этой области. Осуществимость социализма определится именно нашими успехами в сочетании Советской власти и советской организации управления с новейшим прогрессом капитализма. Надо создать в России изучение и преподавание системы Тейлора, систематическое испытание и приспособление её»[215].

Вопрос о повышении производительности труда Ленин уже тогда связывал также с задачей организации соревнования. Я не буду приводить цитат о соцсоревновании, об учёте и общественном контроле, с которым Владимир Ильич также связывает вопрос о повышении производительности труда: они общеизвестны.

В «Очередных задачах Советской власти» Ленин отметил, что задача поднятия производительности труда — задача длительная.

«…Если центральной государственной властью можно овладеть в несколько дней, если подавить военное (и саботажническое) сопротивление эксплуататоров даже по разным углам большой страны можно в несколько недель, то прочное решение задачи поднять производительность труда требует, во всяком случае (особенно после мучительнейшей и разорительнейшей войны), нескольких лет. Длительный характер работы предписывается здесь безусловно объективными обстоятельствами»[216].

Характерно, что Ленин говорил тогда о поднятии производительности труда не только на фабриках и заводах, но и в деревне. В речи на I Всероссийском съезде земельных отделов 11 декабря 1918 г. он говорил:

«Жить по-старому, как жили до войны, нельзя, и такое расхищение человеческих сил и труда, какое связано с мелким отдельным крестьянским хозяйством, дальше продолжаться не может. Вдвое и втрое поднялась бы производительность труда, вдвое и втрое был бы сбережён человеческий труд для земледелия и человеческого хозяйства, если бы от этого раздроблённого мелкого хозяйства совершился бы переход к хозяйству общественному»[217].

1919 год. Тяжёлый голод навис над страной. Все силы, всё внимание приходилось употреблять на то, чтобы как-нибудь подкормить рабочего. 19 мая 1919 г., выступая на I Всероссийском съезде по внешкольному образованию, Ленин говорил:

«В стране, которая разорена, первая задача — спасти трудящегося. Первая производительная сила всего человечества есть рабочий, трудящийся. Если он выживет, мы всё спасём и восстановим»[218].

Он ругательски ругал Каутского и подобных ему «социалистов», которые в момент острой гражданской войны, когда Носке и Шейдеманы расстреливали рабочих, когда зверски убиты были Карл Либкнехт и Роза Люксембург, толковали о мирном переходе капиталистического общества в социалистическое, восхваляли высокую производительность труда в капиталистическом обществе, противопоставляя её низкой производительности труда в Стране Советов, разорённой империалистической войной, разорённой гражданской войной, старались доказать, что в стране, подобной России, никакого коммунизма быть не может, что коммунизм там может быть только потребительский, солдатский.

«Надо прежде всего прокормить рабочего‚ — говорил Ильич. — Каутский считает это солдатским или потребительским коммунизмом. Надо развивать производство!…

О, премудрые господа! Но как же вы можете развить производство в стране, которая ограблена и разорена империалистами, в которой нет угля, нет сырья, нет орудий?»[219]

«Надо спасать рабочего, хотя он не может работать. Если мы спасём его на эти несколько лет, мы спасём страну, общество и социализм. Если не спасём, то скатимся назад, в наёмное рабство. Так стоит вопрос о социализме, который рождается не из фантазии мирного дурачка, называющего себя социал-демократом, а из реальной действительности, из бешеной, отчаянно жестокой классовой борьбы»[220].

Владимир Ильич учил нас связывать нашу культурную работу с непосредственными конкретными задачами, стоящими перед Страной Советов. А в рабочей массе в это время поднимались уже ростки нового, социалистического отношения к труду, развёртывалась поднявшаяся снизу инициатива рабочих в деле устройства коммунистических субботников. «Великий почин» — назвал эту инициативу Владимир Ильич. Разорение, голод изо дня в день понижали производительность труда, но рабочие коллективными усилиями старались спасти положение, и Владимир Ильич подчёркивал всю важность этого пролетарского почина.

«Чтобы победить, — пишет он‚ — чтобы создать и упрочить социализм, пролетариат должен решить двоякую или двуединую задачу: во-первых, увлечь своим беззаветным героизмом революционной борьбы против капитала всю массу трудящихся и эксплуатируемых, увлечь её, организовать её, руководить ею для свержения буржуазии и полного подавления всякого с её стороны сопротивления; во-вторых, повести за собой всю массу трудящихся и эксплуатируемых, а также все мелкобуржуазные слои, на путь нового хозяйственного строительства, на путь создания новой общественной связи, новой трудовой дисциплины, новой организации труда, соединяющей последнее слово науки и капиталистической техники с массовым объединением сознательных работников, творящих крупное социалистическое производство.

Эта вторая задача труднее первой, ибо она ни в коем случае не может быть решена героизмом отдельного порыва, а требует самого длительного, самого упорного, самого трудного героизма массовой и будничной работы. Но эта задача и более существенна, чем первая, ибо в последнем счёте самым глубоким источником силы для побед над буржуазией и единственным залогом прочности и неотъемлемости этих побед может быть только новый, более высокий способ общественного производства, замена капиталистического и мелкобуржуазного производства крупным социалистическим производством»[221].

С этой точки зрения и подошёл Владимир Ильич к оценке коммунистических субботников.

«Капитализм может быть окончательно побеждён и будет окончательно побеждён тем, что социализм создаёт новую, гораздо более высокую производительность труда. Это — дело очень трудное и очень долгое, но оно начато, вот в чём самое главное. Если в голодной Москве летом 1919 года голодные рабочие, пережившие тяжёлых четыре года империалистской войны, затем полтора года ещё более тяжёлой гражданской войны, смогли начать это великое дело, то каково будет развитие дальше, когда мы победим в гражданской войне и завоюем мир?»[222]

Коммунистические субботники сыграли крупнейшую роль в воспитании социалистического отношения к труду, в поднятии трудового героизма, но поднять по-настоящему производительность труда можно было лишь на основе тех предпосылок, о которых писал Ленин.

Годы работала наша партия над перестройкой всего уклада страны. Это была напряжённая повседневная работа, повседневная борьба за проведение в жизнь основ социализма, за осуществление заветов Ленина. Опиралась партия в этой борьбе на миллионные массы трудящихся.

Основное уже завоёвано. Построена тяжёлая промышленность, коллективизировано, механизировано сельское хозяйство, неслыханно выросла сознательность масс, путём соревнования удалось поднять трудовую дисциплину, элементарную культуру труда, изменилась вся общественная ткань нашей страны, выросли тысячи организаторских талантов.

Стахановско-бусыгинское движение могло родиться только на этой несокрушимой базе, завоёванной годами напряжённой борьбы.

Нельзя никоим образом отождествлять стахановское движение с простым повышением трудового напряжения, с трудовой горячкой. Это — начало новой, социалистической культуры труда, основанной на понимании массами самой сути такой организации труда, при которой каждый шаг продуман, организован и которая благодаря этому даёт громадные результаты, поднимает чрезвычайно производительность труда.

Чтобы стать стахановцем, мало одного желания, нужно умение. Все культурные силы нашей родины должны прийти на помощь новому великому почину, помогать стахановцам крепить поднявшееся с рабочих низов движение за высокую производительность труда.

Под руководством партии это будет сделано.

28 марта 1922 г. на XI съезде РКП Ленин говорил: «На войне нас подталкивали чрезвычайно энергично, и, кажется, ни на одном фронте, ни в одном походе не обходилось без того, чтобы нас не подталкивали: сначала к Москве подходили на расстояние сотни вёрст, подходили к Орлу, были за пять вёрст от Петрограда. Вот когда мы настоящим образом спохватились и начали и учиться и применять свои плоды учения и выгнали неприятеля.

В тысячу раз труднее положение, когда приходится иметь дело с неприятелем, стоящим здесь, в обыдёнщине экономической»[223] (курсив мой. — Н. К.).

Процесс «промпартии» выявил неприятеля, стоявшего в обыдёнщине экономической, выявил спец-инженеров, лишь притворявшихся, что они служат делу пролетариата, а фактически и душой и телом преданных врагам рабочего класса, врагам Советской власти — капиталистам. Мы их не замечали в экономической обыдёнщине, годы они рыли подкопы под Советскую власть‚ а мы считали их за друзей. «Как это могло случиться?» — спрашивал себя каждый читавший о процессе «промпартии». Как могло случиться, что, работая бок о бок с ними, мы не замечали, что враг среди нас? Ответ один: мы технически мало сведущи, технически мало грамотны. Надо овладеть техникой во что бы то ни стало, хоть трудно, но необходимо, ибо процесс «промпартии» судил лишь верхушки, генералов от вредительства, а кадры вредителей, их помощников — шире, и предупредить их вредительство можно лишь одним путём — овладеть самим техникой. Процесс «промпартии» пробудил в широких массах потребность овладеть техникой… Овладеть техникой должны не только наши инженеры, наш командный состав. Овладеть техникой должны также и массы. Владимир Ильич придавал громадное значение технике: в ней видел он необходимую базу строительства социализма. Он говорил о необходимости «ценой величайшей и величайшей экономии хозяйства в нашем государстве добиться того, чтобы всякое малейшее сбережение сохранить для развития нашей крупной машинной индустрии, для развития электрификации, гидроторфа, для достройки Волховстроя и прочее.

В этом и только в этом будет наша надежда»[224].

Этот завет Ильича партия неуклонно проводит в жизнь, сосредоточивая главное внимание на развитии и укреплении нашей крупной машинной индустрии.

Ильич считал, что построить эту индустрию можно лишь руками масс. Характерна его переписка с т. Кржижановским по поводу электрификации. 23 января 1920 г. Владимир Ильич писал Кржижановскому:

«…Нельзя ли добавить план не технический…, а политический или государственный, т. е. задание пролетариату?

Примерно: в 10 (5?) лет построим 20–30 (30–50?) станций, чтобы всю страну усеять центрами на 400 (или 200, если не осилим больше) вёрст радиуса; на торфе, на воде, на сланце, на угле, на нефти (примерно перебрать Россию всю, с грубым приближением). Начнем-де сейчас закупку необходимых машин и моделей. Через 10 (20?) лет сделаем Россию „электрической“.

Я думаю, подобный „план“ — повторяю, не технический, а государственный — проект плана, Вы бы могли дать.

Его надо дать сейчас, чтобы наглядно, популярно, для массы увлечь ясной и яркой (вполне научной в основе) перспективой: за работу-де, и в 10–20 лет мы Россию всю, и промышленную и земледельческую, сделаем электрической…

Повторяю, надо увлечь массу рабочих и сознательных крестьян великой программой на 10–20 лет»[225].

Прошло с тех пор, как писал это Владимир Ильич, 11 лет. Страна не стала ещё электрической, но великая программа во весь рост поставлена перед массой рабочих, массы борются за эту программу, борются за пятилетку в четыре года, широкой волной идёт соцсоревнование, ударничество, растёт сознательное отношение к труду.

Эта борьба масс за великую программу породила громадную потребность в знании.

Ильич никогда не говорил: «Сначала сделаем страну электрической, потом займёмся техническим просвещением масс». Он никогда, ни на минуту не отделял дело строительства крупной машинной индустрии от дела просвещения масс. Характерна в этом отношении речь Владимира Ильича на VIII Всероссийском съезде Советов — в декабре 1920 г., — где он говорил о необходимости втягивания масс в великую стройку. «…Нам надо добиться… — говорил Ильич‚ — чтобы каждая электрическая станция, построенная нами, превращалась действительно в опору просвещения, чтобы она занималась, так сказать, электрическим образованием масс (курсив мой. — Н. К.)… У нас есть разработанный план электрификации, но выполнение этого плана рассчитано на годы. Мы во что бы то ни стало должны этот план осуществить и срок его выполнения сократить. Здесь должно быть то же самое, что произошло с одним из наших первых хозяйственных планов, с планом восстановления транспорта — приказом № 1042, который был рассчитан на пять лет, но уже теперь сокращён до трёх с половиной лет, так как выполняется сверх нормы»[226]. Так сказать, электрическое образование масс, энтузиазм рабочих, увлечённых великим планом, Ильич считал чрезвычайно важным. Рабочие не только будут ведь аплодировать великому плану, они будут проводить его в жизнь. Их надо соответственным образом вооружить, и тогда намеченный специалистами план можно провести в гораздо более короткий срок. Вот что говорил Ленин об этом в той же речи на VIII съезде Советов: «Но нужно знать и помнить, что провести электрификацию нельзя, когда у нас есть безграмотные. Мало того, что наша комиссия будет стараться ликвидировать безграмотность. Ею сделано много в сравнении с тем, что было, но мало в сравнении с тем, что нужно. Кроме грамоты нужны культурные, сознательные, образованные трудящиеся, нужно, чтобы большинство крестьян определённо представляло себе те задания, которые стоят перед нами. Эта программа партии должна стать основной книжкой, которая должна пойти во все школы. Вы получите в ней, рядом с общим планом проведения электрификации, специальные планы, написанные для каждого района России. И каждый товарищ, который поедет на места, будет иметь определённую разработку проведения электрификации в его районе, перехода из темноты к нормальному существованию. И, товарищи, можно и должно на месте сравнивать, разрабатывать, проверять данные вам положения, добиваясь того, чтобы в каждой школе, в каждом кружке на вопрос, что такое коммунизм, отвечали не только то, что написано в программе партии, а также говорили о том, как выйти из состояния темноты.

Лучшие работники, хозяйственники-специалисты исполнили данное им задание по выработке плана электрификации России и восстановления её хозяйства. Теперь нужно добиться того, чтобы рабочие и крестьяне знали, как велика и трудна эта задача, как к ней нужно приступить и как за неё взяться.

Надо добиться того, чтобы каждая фабрика, каждая электрическая станция превратилась в очаг просвещения, и если Россия покроется густою сетью электрических станций и мощных технических оборудований, то наше коммунистическое хозяйственное строительство станет образцом для грядущей социалистической Европы и Азии»[227].

Вот почему Владимир Ильич так налегал — вплоть до самой своей смерти — на вопросы производственной пропаганды. Вот почему придавал он такое громадное значение политехнизации школы. В политехнизации школы видел он путь для подрастающего поколения овладеть техникой, не одной какой-нибудь узкой специальностью, а техникой в целом. Всеобщая обязательная политехническая школа вооружит подрастающее поколение техникой, прочно застрахует страну от всякого вредительства.

Широко развёрнутая производственная пропаганда и политехнизация школы — задачи, которые сейчас во весь рост стоят перед нами. Это путь вооружения масс знанием современной техники.

Мысль о необходимости контроля масс, контроля рабочих в первую голову, контроля над производством и распределением, контроля над банками, фабриками и пр., контроля над своим собственным государством красной нитью проходит через все статьи и речи Владимира Ильича, касающиеся вопроса о том, как строить новый тип государства.

Чиновники стоят над народом, они осуществляют контроль сверху, контроль бюрократический. Это контроль поверхностный, его легко обойти. Такого контроля хотят капиталисты.

«…Разбить сразу старую чиновничью машину и тотчас же начать строить новую, позволяющую постепенно сводить на нет всякое чиновничество, это не утопия, это — опыт Коммуны, это прямая, очередная задача революционного пролетариата»[228].

«…Учёт и контроль должны осуществляться, — пишет Владимир Ильич, — сначала рабочими организациями, затем поголовно всем населением»[229].

Если мы хотим бороться с бюрократизмом, то должны привлечь к этому низы, говорил Владимир Ильич.

«…Не весьма длинный опыт‚ — говорил он 17 октября 1921 г. в своей речи на II Всероссийском съезде политпросветов, — привёл нас к убеждению… что без периода социалистического учёта и контроля подойти хотя бы к низшей ступени коммунизма нельзя»[230].

Сейчас мы и думать забыли, что Рабкрин был задуман как организация контроля, надзора, инспекции рабочих и крестьян над государственным аппаратом[231].

В 1920 г. Владимир Ильич говорил: «Ведь Рабоче-Крестьянская инспекция существует больше, как пожелание, её нельзя было пустить в ход потому, что лучшие рабочие были взяты на фронт, и потому, что культурный уровень крестьянских масс не мог выдвинуть работников в значительном масштабе»[232].

«Каким же иным способом, — говорил Владимир Ильич в той же речи, — можно прекратить бюрократизм, как не привлечением рабочих и крестьян? И на районных собраниях содержание критики касается мелочей, а о Рабоче-Крестьянской инспекции я не слыхал ни слова, ни звука. Я не слыхал, чтобы тот или другой район привлекал к этому делу рабочих или крестьян. Работа настоящего строительства — это есть применение критики и её содержание»[233].

О контроле рабочих масс над государственным аппаратом Владимир Ильич упорно и много думал. Его последние статьи о Рабкрине и ЦКК посвящены именно этому вопросу.

Почему же у нас так плохо обстоит дело с контролем масс, так плохо обстоит с Рабкрином? Чего не хватает? Не хватает, по мнению Владимира Ильича, культурности. Надо массы перевоспитать.

«Наша задача — побороть всё сопротивление капиталистов, не только военное и политическое, но и идейное, самое глубокое и самое мощное… осуществить эту переделку массы. Её заинтересованность, её тяга к просвещению и знанию коммунизма, которые мы наблюдаем, служат порукой тому, что мы окажемся и здесь победителями, хотя, может быть, и не так скоро, как на фронте…»[234]

Как переделывать массу, как её перевоспитывать, как подготовлять её упорно и длительно к осуществлению контроля над производством и распределением, над государственным аппаратом?

Надо научить её «видеть».

Как это можно и надо делать?

В своих «Письмах о тактике» Владимир Ильич даёт на это ответ: «Надо уметь приспособить схемы к жизни…»[235]

«Теперь необходимо усвоить себе ту бесспорную истину, что марксист должен учитывать живую жизнь, точные факты действительности…»[236]

«…Теория, в лучшем случае лишь намечает основное, общее, лишь приближается к охватыванию сложности жизни»[237].

Жизнь сложна, надо уметь её расшифровать, надо через освещение мелочей повседневной жизни, той, которая окружает рабочего, подводить его к пониманию теории, к пониманию коммунизма, надо, чтобы был какой-то привод между повседневной жизнью, с её мелочами, с её неустройством и коммунизмом. Только освещая ежечасно эти мелочи светом пролетарской идеологии, можно научить рабочую массу «видеть», сознательно относиться к окружающему, критиковать его с коммунистической точки зрения и осуществлять доподлинный пролетарский контроль.

Из сказанного ясно вытекает громадная роль рабкоров.

Рабкор, освещая повседневную жизнь, близко знакомую рабочей массе, с коммунистической точки зрения помогает рабочей массе лучше понять коммунизм, научает массу «видеть», критиковать, осуществлять контроль.

Чтобы осуществить эту свою такой громадной важности задачу, рабкор должен неустанно работать и над собой. Он должен как можно лучше, как можно глубже изучать коммунистическую теорию, должен вооружиться, если можно так выразиться, коммунистическими очками и через них пристально смотреть на повседневную рабочую жизнь. Он должен уметь зацепиться за самое существенное, характерное, типичное, на него накинуть ремень привода к пролетарской идеологии.

Задача рабкора, если на неё смотреть со всей той серьёзностью, которую она заслуживает, очень ответственна и трудна, но вместе с тем она чрезвычайно важна, в неё входит также помощь осуществлению заветной мечты Ильича о доподлинном рабочем контроле.

Быстрым темпом идёт у нас развитие колхозного строительства. Растут коммуны, а в них зарождается новый быт. И часто приходится говорить с коммунарами о том, что писал о коммунах Ильич, как он высказывался по этому вопросу.

Вопрос об объединении мелких крестьян в крупные общественные хозяйства ставился ещё в 90-х годах, тогда, когда шли ярые споры между народниками и марксистами. Народники упрекали марксистов в том, что они хотят обезземелить крестьян, превратить их в пролетариев.

Лучшим ответом могла бы служить напечатанная в 1894 г. в «Neue Zeit» статья Энгельса «Крестьянский вопрос во Франции и Германии». В ней Энгельс пишет о том, что, когда коммунисты будут обладать государственной властью, они не будут конфисковывать хозяйства мелких крестьян, а путём примера государственной помощи будут содействовать их объединению, кооперированию их в крупные хозяйства, будут помогать им постепенно переходить в высшую форму объединённого хозяйства, в коммуны.

Я не знаю, знал ли эту статью Владимир Ильич во время своих споров с народниками. Эта статья на русском языке впервые вышла лишь в 1905 г. Владимир Ильич нигде не ссылается на эту статью, хотя позже много раз перечитывал её. Во всяком случае он тогда знал, что писал по этому поводу Маркс. Вся полемика с народниками того времени, с «друзьями народа», вертелась около вопроса: возможно ли в русских условиях, при самодержавии, при полном политическом бесправии масс, в условиях развивающегося капитализма, путём артелей, товариществ, кооперирования мелких производителей полегоньку да потихоньку, без всякой политической борьбы врасти в социализм? Владимир Ильич доказывал, что это — наивная и вредная утопия. Не против артелей и товариществ, не против кооперирования мелких производителей говорил он, а о необходимой предпосылке для того, чтобы это кооперирование получило смысл, о необходимости политической борьбы, борьбы за власть. После завоевания власти будет другой разговор. Характерно, что писал по этому поводу Ильич в своём «Развитии капитализма», окончательно идейно угробившем легальных народников. Там он приводит цитату из 3-го тома «Капитала» Маркса: «Мелкая земельная собственность, по самой своей природе, исключает развитие общественных производительных сил труда, общественные формы труда, общественную концентрацию капиталов, скотоводство в крупных размерах, прогрессивное применение науки»[238].

И созвучно этому Ильич пишет: «Систематическое употребление машин в сельском хозяйстве с такой же неумолимостью вытесняет патриархального „среднего“ крестьянина, с какой паровой ткацкий станок вытесняет ручного ткача-кустаря»[239]. И далее: «Крупная машинная индустрия и в земледелии, как и в промышленности, с железной силой выдвигает требования общественного контроля и регулирования производства»[240]. «Развитие капитализма» писалось для легальной печати. Поэтому там нельзя было сказать открыто: при капитализме индустриализация земледелия ведёт к разорению крестьянства, к пролетаризации; тогда, когда власть будет в руках пролетариата, индустриализация поведёт неизбежно к коллективизации сельского хозяйства. Всё это надо было говорить намёками, между строк. И к тому, что сказано было им выше, Ильич прибавляет: «„У нас“ повышать технику в состоянии только сельские предприниматели. „У нас“ этот прогресс сельских предпринимателей, мелких и крупных, неразрывно связан с разорением крестьянства и образованием сельского пролетариата»[241]. «У нас», взятое в кавычки, означало «при капитализме».

Всё это писано 30 лет назад. «Развитие капитализма», как известно, писалось в тюрьме и дорабатывалось в ссылке. Прошло лет 20 напряжённейшей политической борьбы. О кооперировании, о коллективизации не говорил и не писал Ильич. Но вот произошла Февральская революция, в корне изменились условия политической жизни, и вот, вернувшись из-за границы, выступая 14 апреля на Петроградской общегородской партийной конференции, Ильич уже говорит:

«С национализацией земли буржуазия может помириться, если крестьяне возьмут землю. Мы, как пролетарская партия, должны сказать, что одна земля ещё не накормит. Для обработки её нужно будет, следовательно, устроить коммуну»[242]. В речи по аграрному вопросу на I Всероссийском съезде крестьянских депутатов 22 мая 1917 г. он говорит подробно об организации крупных образцовых хозяйств с общей обработкой земли под руководством советов сельскохозяйственных рабочих. «Без этой общей обработки под руководством Советов сельскохозяйственных рабочих не выйдет так, чтобы вся земля была у трудящихся. Конечно, общая обработка вещь трудная, конечно, если бы кто-нибудь вообразил, что такую общую обработку можно сверху постановить и навязать, это было бы сумасшествием, потому что вековая привычка к отдельным хозяйствам сразу исчезнуть не может, потому что тут требуются деньги, требуется приспособление к новым устоям жизни. Если бы эти советы, это мнение относительно общей обработки, общего инвентаря, общего скота с наилучшим применением орудий совместно с агрономами; если бы эти советы были выдумкой отдельных партий, дело было бы плохо, потому что по совету какой-нибудь партии каких-либо изменений в жизни народа не происходит, потому что по совету партий десятки миллионов людей не идут на революцию, а такая перемена будет гораздо большей революцией, чем свержение слабоумного Николая Романова. Повторяю, что десятки миллионов людей не идут на революцию по заказу, а идут тогда, когда настаёт безысходная нужда, когда народ попал в положение невозможное, когда общий напор, решимость десятков миллионов людей ломает все старые перегородки и, действительно, в состоянии творить новую жизнь»[243].

И далее Ильич пишет о том, что переход земли в руки трудящихся ещё не выход: «…мы знаем, что в Америке в 1865 г. были побеждены рабовладельцы и затем сотни миллионов десятин были розданы крестьянам даром или почти даром, и тем не менее там господствует капитализм, как нигде, и давит трудящиеся массы так же, если ещё не сильнее, чем в других странах. Вот то социалистическое учение, вот то наблюдение над другими народами, которое нас привело к твёрдому убеждению, что без общей обработки земли сельскохозяйственными рабочими с применением наилучших машин и под руководством научно-образованных агрономов нет выхода из-под ига капитализма»[244].

25 октября победила пролетарская революция, власть перешла в руки Советов, 26 октября на II съезде Советов был принят так долгожданный крестьянами Декрет о земле. Само собой, декрет не устранил классовой борьбы в деревне. Она шла вовсю. Советов, в настоящем смысле этого слова, в деревне ещё не было. Весной 1918 г. постановлением ВЦИК были организованы «комитеты бедноты». 9 ноября 1918 г. VI съезд Советов постановил распустить комбеды, организовав сельсоветы и волсоветы в подлинные органы Советской власти в деревне, избираемые всем населением, не эксплуатирующим чужого труда. В декабре был созван I Всероссийский съезд земельных отделов, комитетов бедноты и коммун. На этом съезде Ильич страстно призывал к перестройке всех основ хозяйства, говорил о необходимости борьбы за общественную обработку земли. «Жить по-старому, как жили до войны, нельзя, и такое расхищение человеческих сил и труда, какое связано с мелким отдельным крестьянским хозяйством, дальше продолжаться не может. Вдвое и втрое поднялась бы производительность труда, вдвое и втрое был бы сбережён человеческий труд для земледелия и человеческого хозяйства, если бы от этого раздроблённого мелкого хозяйства совершился бы переход к хозяйству общественному»[245].

Стали в 1919 г. довольно усиленно строиться коммуны. Но делу мешали отсталость культурная, отсталость способа производства, неуменье взяться за дело. В марте 1919 г., на VIII съезде РКП, Ильич, говоря о работе в деревне, вскрыл все трудности этой работы. «Вы знаете‚ — говорил он, — что деревня была осуждена даже в передовых странах на темноту. Конечно, культурность деревни будет нами повышена, но это дело годов и годов. Вот что у нас всюду забывают товарищи и вот что особенно наглядно рисует перед нами каждое слово людей с мест…»[246] И о другой трудности говорил он: «…до сих пор у них осталось (у крестьян. — Н. К.) предубеждение против крупного хозяйства. Крестьянин думает: „Если крупное хозяйство, значит, я опять батрак“. Конечно, это ошибочно. Но у крестьянина с представлением о крупном хозяйстве связана ненависть, воспоминание о том, как угнетали народ помещики. Это чувство остаётся, оно ещё не умерло»[247]. Ильич указывал, как затрудняет нашу работу в деревне наша общая бедность. «Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов, снабдить их бензином, снабдить их машинистами (вы прекрасно знаете, что пока это — фантазия), то средний крестьянин сказал бы: „Я за коммунию“ (т. е. за коммунизм). Но для того, чтобы это сделать, надо сначала победить международную буржуазию, надо заставить её дать нам эти тракторы, или же надо поднять нашу производительность настолько, чтобы мы сами могли их доставить»[248]. Дело перестройки всех основ земледелия — дело длительное. Провести переворот в сельском хозяйстве «сверху» нельзя. «Нет ничего глупее, как самая мысль о насилии в области хозяйственных отношений среднего крестьянина»[249]. И Ильич напоминает статью Энгельса от 1894 г., говорит о том, что надо не командовать, а убеждать, пропагандировать показом. Ильич говорит о громадной роли в этом деле городских рабочих. В ноябре 1919 г. на Всероссийском совещании по работе в деревне он опять повторяет: «…только при помощи общего, артельного, товарищеского труда можно выйти из того тупика, в который загнала нас империалистская война»[250].

В декабре 1919 г. был созван I съезд земледельческих коммун и сельскохозяйственных артелей. Владимир Ильич свою речь на этом съезде посвятил вопросу о том, что коммуны, артели и вообще всякие организации, направленные к превращению, постепенному содействию этому превращению, мелкого единоличного крестьянского хозяйства в общественное, не должны обособляться, а должны помогать окрестному крестьянскому населению. Он говорил о громадном значении коммун, о том, что они должны завоевать доверие окружающего крестьянства. «Мы должны всегда опасаться того, чтобы крестьянин не сказал про коммунара и членов артелей и товариществ, что они — казённые нахлебники и отличаются от крестьян только тем, что им дают льготу»[251].

При переходе к новой экономической политике в статье «О продовольственном налоге» Владимир Ильич останавливается на вопросе о кооперации (он употребляет тут термин Энгельса, употреблявшего термин «кооперирование», а не коллективизация). «Переход от кооперации мелких хозяйчиков к социализму есть переход от мелкого производства к крупному, т. е. переход более сложный, но зато способный охватить, в случае успеха, более широкие массы населения, способный вырвать более глубокие и более живучие корни старых, досоциалистических, даже докапиталистических отношений, наиболее упорных в смысле сопротивления всякой „новизне“… Политика кооперативная, в случае успеха, даст нам подъём мелкого хозяйства и облегчение его перехода, в неопределённый срок, к крупному производству на началах добровольного объединения»[252].

В 1922 г.‚ рассматривая тезисы о работе в деревне к XI съезду партии, Ильич в письме к членам Политбюро отмечает, что теперь о «кооперировании» нельзя уже говорить голо и абстрактно. «Надо изложить совершенно иначе‚ — пишет он, — не повторяя голого лозунга „Кооперируйтесь!“, а указывая конкретно, в чём практический опыт кооперирования и как ему помочь»[253]. Он говорит о необходимости собирать материал по этому вопросу и разрабатывать его практически. Общие места повторять вредно, пишет он. «Вместо этого лучше хоть один уезд взять и показать деловым анализом, как надо помогать „кооперированию“…»[254] Он предупреждает против «игры в кооперацию», против переоценки сознательности совхозрабочих. На XI съезде Ильич особенно подчёркивал необходимость во всей работе теснее сомкнуться с крестьянской массой, с рядовым трудовым крестьянством, вести его за собой. И в своей последней статье «О кооперации» он говорит ещё раз о всей важности кооперирования, о том, как вести за собой крестьянство по пути кооперирования к перестройке всех основ сельского хозяйства, как вести его к социализму.

Я позволила себе привести так много цитат из Ильича потому, что мне пришлось наблюдать, что статья Ильича «О кооперации» толкуется весьма по-разному, что часто не устанавливается связь между тем, что говорит в ней Ильич, и тем, что он писал и говорил раньше по этому вопросу. А сейчас, шесть лет спустя после написания этой статьи, в условиях, когда колхозное строительство охватывает всё более широкие массы, эта статья имеет громадное и именно практическое значение.

Владимир Ильич всегда возлагал все надежды на рабочие массы. Поднять хозяйственную жизнь страны, по его мнению, нельзя было, не втянув в это дело массы. Чрезвычайно характерно в этом отношении письмо Ильича к Глебу Максимилиановичу Кржижановскому от 23 января 1920 г.:

«Глеб Максимилианович!

Статью получил и прочёл.

Великолепно.

Нужен ряд таких. Тогда пустим брошюркой. У нас не хватает как раз спецов с размахом или „с загадом“… Нельзя ли добавить план не технический (это, конечно, дело многих и не скоропалительное), а политический или государственный, т. е. задание пролетариату?…

Его надо дать сейчас, чтобы наглядно, популярно, для массы увлечь ясной и яркой (вполне научной в основе) перспективой: за работу-де, и в 10–20 лет мы Россию всю, и промышленную и земледельческую, сделаем электрической…

Если бы ещё примерную карту России с центрами и кругами? или этого ещё нельзя?

Повторяю, надо увлечь массу рабочих и сознательных крестьян великой программой на 10–20 лет»[255].

14 ноября 1920 г. Владимир Ильич позвал меня поехать с ним в Волоколамский уезд, в деревню Кашино, на открытие электрической станции. Ильича особенно интересовало то, что электрификация села была проведена по инициативе самих крестьян. Волоколамский уисполком помог кооперативу в селе Ярополец поставить электрическую станцию. Соседние крестьяне загорелись желанием и у себя провести электричество, собирали средства на это дело, помогали трудом. За 1919 г. в Волоколамском уезде силами крестьян стали строиться семь электрических станций.

С большим трудом добилось и Кашино своей станции. На открытие позвали Ильича. Мы поехали.

В селе настроение было праздничное. На улице было много народу, чисто, тепло одетого, множество ребят. Нас провели в избу, где струнный оркестр играл «Интернационал». Ильича посадили в красный угол, стали угощать. Потом снимались мы с ребятами. Открытие было торжественное. Уже смеркалось. На улице около большого электрического фонаря было устроено возвышение. Выступал Ильич. Выступал крестьянин Родионов. «Загорелся свет неестественный»‚ — говорил он.

Потом из Кашина поехали в село Ярополец. Помню, как дорогой рассказывали севшие с нами в машину агроном и какие-то рабочие о планах дальнейшей стройки. Волновались говорившие, волновался Ильич. В Яропольце нас повели в клуб. Внизу была не то столовка, не то что-то ещё, мы пошли на второй этаж. Народу набилось так много, что я думала, мы все провалимся. Крестьяне говорили об электрификации, но больше всего о культуре. «Школа у нас плоха‚ — говорил один крестьянин. — Мои ребята вон третий год в школу бегают, а чтобы умнее стали — не видать что-то».

Это посещение волоколамских деревень наложило печать на всё выступление Ильича на VIII съезде Советов, происходившем 22–29 декабря 1920 г. Ильич на этом съезде особо много говорил о культуре, о производственной пропаганде. «Нам надо, — говорил он, — направить сейчас внимание на то, чтобы от интересов политических и военных всю агитацию и всю пропаганду перевести на рельсы хозяйственного строительства. Мы много раз это провозглашали, но ещё недостаточно, и я думаю, что из числа тех мероприятий, которые за этот год Советская власть осуществила, особенно выделяется создание Центрального бюро производственной пропаганды при ВЦСПС, объединение его с работой Главполитпросвета, создание добавочных газет, построенных по производственному плану, не только с перенесением внимания на производственную пропаганду, но и организация её в общегосударственном масштабе.

Необходимость организации её в общегосударственном масштабе вытекает из всех особенностей политического момента. Необходимо это и для рабочего класса, и для профессиональных союзов, и для крестьянства; это есть самая громаднейшая необходимость нашего государственного аппарата, который нами использован далеко не достаточно для этой цели. У нас знания того, как нужно вести промышленность, как нужно заинтересовывать массы, книжных знаний об этом в тысячу раз больше, чем применения этих знаний на практике. Нам нужно добиться того, чтобы поголовно все члены профсоюзов были заинтересованы в производстве и чтобы они помнили, что, только увеличивая производство, повышая производительность труда, Советская Россия в состоянии будет победить»[256].

Далее он говорил о необходимости нового размаха убеждения, необходимости убедить новые миллионы: «Каждый, внимательно наблюдавший за жизнью деревни, в сравнении с жизнью города, знает, что мы корней капитализма не вырвали и фундамент, основу, у внутреннего врага не подорвали. Последний держится на мелком хозяйстве и чтобы подорвать его, есть одно средство — перевести хозяйство страны, в том числе и земледелие, на новую техническую базу, на техническую базу современного крупного производства. Такой базой является только электричество.

Коммунизм — это есть Советская власть плюс электрификация всей страны. Иначе страна останется мелкокрестьянской, и надо, чтобы мы это ясно сознали. Мы более слабы, чем капитализм, не только в мировом масштабе, но и внутри страны. Всем это известно. Мы это сознали и мы доведём дело до того, чтобы хозяйственная база из мелкокрестьянской перешла в крупнопромышленную. Только тогда, когда страна будет электрифицирована, когда под промышленность, сельское хозяйство и транспорт будет подведена техническая база современной крупной промышленности, только тогда мы победим окончательно»[257].

«…Нам надо добиться в настоящий момент, — говорил Ленин далее, — чтобы каждая электрическая станция, построенная нами, превращалась действительно в опору просвещения, чтобы она занималась, так сказать, электрическим образованием масс»[258].

«Но нужно знать и помнить, что провести электрификацию нельзя, когда у нас есть безграмотные. Мало того, что наша комиссия будет стараться ликвидировать безграмотность. Ею сделано много в сравнении с тем, что было, но мало в сравнении с тем, что нужно. Кроме грамоты нужны культурные, сознательные, образованные трудящиеся, нужно, чтобы большинство крестьян определённо представляло себе те задания, которые стоят перед нами. Эта программа партии должна стать основной книжкой, которая должна пойти во все школы. Вы получите в ней, рядом с общим планом проведения электрификации, специальные планы, написанные для каждого района России. И каждый товарищ, который поедет на места, будет иметь определённую разработку проведения электрификации в его районе, перехода из темноты к нормальному существованию. И, товарищи, можно и должно на месте сравнивать, разрабатывать, проверять данные вам положения, добиваясь того, чтобы в каждой школе, в каждом кружке на вопрос, что такое коммунизм, отвечали не только то, что написано в программе партии, а также говорили о том, как выйти из состояния темноты.

Лучшие работники, хозяйственники-специалисты исполнили данное им задание по выработке плана электрификации России и восстановления её хозяйства. Теперь нужно добиться того, чтобы рабочие и крестьяне знали, как велика и трудна эта задача, как к ней нужно приступить и как за неё взяться.

Надо добиться того, чтобы каждая фабрика, каждая электрическая станция превратилась в очаг просвещения, и если Россия покроется густою сетью электрических станций и мощных технических оборудований, то наше коммунистическое хозяйственное строительство станет образцом для грядущей социалистической Европы и Азии»[259].

Так думал Ленин. Главполитпросвет старался развёртывать шире производственную пропаганду. Им был издан ряд пособий по пропаганде электрификации, издавались плакаты, устраивались совместно с профсоюзами широкие собрания.

Но на собрания, устраиваемые в Доме союзов, в клубах, приходил лишь небольшой тогда актив рабочих. Производственную пропаганду нужно было придвинуть ближе к массам, вести её на фабриках и заводах. Этого без профсоюзов сделать было нельзя. Вот почему центр производственной пропаганды был перенесён в ВЦСПС. Главполитпросвет должен был помогать профсоюзам. Работа продолжалась ещё в 1921 г. При переходе к новой экономической политике это дело временно заглохло. Возродилось несколько лет спустя в новых формах, в новой обстановке, на базе поднявшейся промышленности.

[1931 г.]

В сентябре 1909 г. Владимир Ильич писал: «Историческая задача пролетариата — переваривать, переучивать, перевоспитывать все элементы старого общества, которые оно оставляет ему в наследство в виде выходцев из мелкой буржуазии»[260]. Это было написано за восемь лет до Октябрьской революции. Но, само собой, при диктатуре пролетариата эта задача не отпадает, а, напротив, приобретает исключительно важное значение.

Стоящий у власти пролетариат стремится прежде всего создать социалистическую базу производства, создать путём законодательства, путём целого ряда мероприятий такие хозяйственные условия, при которых мелкое производство безболезненно будет переходить в более совершенные, производственно-кооперативные формы. Мелкая собственность постепенно отомрёт, а вместе с её отмиранием отомрут и мелкособственническая психология, мелкособственнические предрассудки. Вот почему и Советская власть и партия обращают так много внимания на экономику, на хозяйственное строительство.

На заре нашего российского рабочего движения в среде социалистов были такие, которые говорили: «Экономика имеет громадное значение, и ей должно быть уделено всё внимание. Политическая борьба поэтому не нужна, правильное политическое устройство придёт само собой». Социалистов, говоривших так, прозвали тогда «экономистами». Тогда и Плеханов и Владимир Ильич повели самую бешеную борьбу с «экономистами» и доказали всю необходимость борьбы с самодержавием и со всеми теми взглядами, со всей той идеологией, которая ведёт к укреплению царского строя, и укреплению господства помещиков и капиталистов, ведёт к порабощению рабочего класса. «Экономисты» были разбиты наголову, никто их не стал слушать. И в настоящее время было бы, конечно, величайшей ошибкой думать, что параллельно с созданием экономических предпосылок для социалистического строительства можно не вести борьбу на идеологическом фронте. Так коммунисты не думают! «Наша задача, — писал Владимир Ильич, — побороть всё сопротивление капиталистов, не только военное и политическое, но и идейное, самое глубокое и самое мощное»[261]. Пролетариат долгие годы вёл политическую борьбу, организуясь в этой борьбе, сплачиваясь идейно, укрепляя всё больше и больше свои силы. Он повёл за собой всех трудящихся и победил. Меньшевики говорили: «Ну, тут коммунистам и крышка. Кругом ведь мелкособственническое море. Победивший пролетариат будет захлёстнут всей этой мелкобуржуазной стихией, он духовно переродится, сам насквозь пропитается мелкособственническими взглядами и привычками». Ленин же считал, что пролетариат не только способен одержать победу на идеологическом фронте, но и перевоспитать в своём духе всё общество.

Буржуазия, писал Ленин, «старается затушевать ещё более важную роль диктатуры пролетариата, её воспитательную задачу, особенно важную в России, где к пролетариату принадлежит меньшинство населения. А между тем тут эта задача должна выдвинуться на первый план, так как нам нужно подготовить массы к социалистическому строительству. О диктатуре пролетариата не могло бы и речи быть, если бы пролетариат не выработал в себе большой сознательности, большой дисциплинированности, большой преданности в борьбе против буржуазии, т. е. той суммы задач, которую необходимо выдвинуть для полной победы пролетариата над его исконным врагом»[262].

Эта-то сознательность, дисциплинированность, беззаветность в борьбе против эксплуататоров, которые помогли пролетариату одержать победу над буржуазией в политической области, помогут пролетариату выполнить и его воспитательную задачу.

Основной задачей Коммунистической партии, как авангарда в борьбе, её задачей должна быть помощь в деле воспитания и образования трудящихся масс, «чтобы преодолеть старые привычки, старые навыки, оставшиеся нам в наследие от старого строя, навыки и привычки собственнические, которые насквозь пропитывают толщу масс»[263].

Ильич говорил о трудностях этой воспитательной работы. Трудности он видел в том, что враг, с которым надо бороться, не всегда ясен рабочей и крестьянской массе. Теперь открытых помещиков нет, открытых капиталистов нет. Все подлаживаются под Советскую власть. Но, подлаживаясь, они в то же время во всю жизнь, в весь быт протаскивают старые подходы, старые навыки и привычки. Рабочему классу надо острить свой взгляд. Старое перевёрнуто, но не изжито. Надо учиться отличать старое, то, с чем надо бороться. Надо вооружаться знанием.

В своих последних речах и статьях Владимир Ильич не уставал поэтому говорить о необходимости и для коммунистов и для рабочих самой упорной учёбы: нам нужно, писал он: «…во-первых — учиться, во-вторых — учиться и в-третьих — учиться и затем проверять то, чтобы наука у нас не оставалась мёртвой буквой или модной фразой (а это, нечего греха таить, у нас особенно часто бывает), чтобы наука действительно входила в плоть и кровь, превращалась в составной элемент быта вполне и настоящим образом»[264] (курсив мой. — Н. К.). Первую часть у нас часто повторяют, а о второй забывают, а в ней ведь вся суть. Нам нужна учёба для реорганизации всей нашей жизни. Только неустанно остря свой взгляд, вооружаясь знанием, сможет рабочий класс выполнить свою историческую задачу — переучить, перевоспитать мелкобуржуазную стихию, вырвать из-под влияния старого многомиллионную крестьянскую массу.

Говоря о воспитательной роли пролетариата, Ленин считал, что пролетариат в своей работе должен опираться также и на учительство. «…Особенно ярко, — говорил Владимир Ильич, — встаёт задача сочетать партийное руководство и подчинить себе, пропитать своим духом, зажечь огнём своей инициативы этот громадный аппарат — полумиллионную армию преподавательского персонала, которая состоит сейчас на службе у рабочего. Работники просвещения, учительский персонал, были воспитаны в духе буржуазных предрассудков и привычек, в духе, враждебном пролетариату, они были совершенно не связаны с ним. Теперь мы должны воспитать новую армию педагогического учительского персонала, который должен быть тесно связан с партией, с её идеями, должен быть пропитан её духом, должен привлечь к себе рабочие массы, пропитать их духом коммунизма, заинтересовать их тем, что делают коммунисты… Нужно сказать, что сотни тысяч учителей — это есть аппарат, который должен двигать работу, будить мысль, бороться с предрассудками, которые ещё до сих пор существуют в массах. Наследие капиталистической культуры, пропитанность её недостатками учительской массы, которая при наличии их не может быть коммунистической, однако, не может мешать брать этих учителей в ряды работников просветительной политической работы, так как эти учителя обладают знаниями, без которых мы не можем добиться своей цели»[265].

Четыре года назад, перед гробом Ильича, который так высоко ценил учителя, относился к нему с таким доверием, тысячи учителей в глубине своей души горячо клялись провести в жизнь его заветы.

За эти годы многие из них почувствовали, как много надо им поработать над собой, чтобы стать тем, чего ждал от них Ильич, — помощниками пролетариата в его воспитательной работе.

На педагогическом фронте идеологическая борьба должна носить особо чёткий характер. Тут со старыми предрассудками, со старой идеологией надо бороться особо упорно. Всякое оживление старой идеологии означает борьбу против заветов Ильича. Советское учительство выбрало свой путь, но путь этот надо расчищать, а не заваливать старым, буржуазным хламом.

В четвёртую годовщину смерти Ильича учительство продумает ещё раз пережитое за эти годы и более уверенно пойдёт вперёд, рука об руку с пролетариатом, помогая ему в осуществлении тех великих задач, которые на него возложила история.

Сын педагога-шестидесятника, много поработавшего на поприще организации начальных школ, Владимир Ильич всегда принимал близко к сердцу дело постановки народного образования и высоко расценивал роль народного учителя. Его слова из «Страничек из дневника» слишком хорошо известны, так что нет надобности их повторять.

Владимир Ильич всегда учитывал тот факт, что громадное большинство учительства близко стоит к рабочему классу и к трудящейся части крестьянства, живёт их интересами. Этот факт заставлял его относиться с доверием к учительству. Особенно характерна в этом отношении его речь на 2-м Всероссийском съезде учителей-интернационалистов, имевшем место в январе 1919 г.

Руководители союза учителей интернационалистов опасались расширять рамки союза; им казалось, что та ожесточённая борьба, которая шла между учителями, с самого начала ставшими на сторону Советской власти, и учителями, придерживавшимися старых порядков, диктует сугубую осторожность. Уже год шла эта борьба. Выступая на съезде, Ленин начал с того, что выразил уверенность, что теперь, год спустя, борьбе должен прийти и приходит конец.

«Нельзя сомневаться в том, — говорил он, — что громадное большинство учительского персонала, который стоит близко к рабочему классу и к трудящейся части крестьянства, что оно в громадном большинстве убедилось теперь, как глубоки корни социалистической революции, как неизбежно она распространяется на весь мир, и я думаю, что теперь громадное большинство учительства несомненно искренне встанет и будет становиться на сторону власти трудящихся и эксплуатируемых, в борьбе за социалистический переворот и в борьбе с той частью учительства, которая до сих пор, оставаясь на почве старых буржуазных предрассудков и старых порядков и лицемерий, воображала, что может что-нибудь сохранить от этих порядков»[266].

И потому, что Ленин был уверен, что народный учитель будет заодно с массой и вместе с ней пойдёт за Советской властью, он стоял за широкий учительский союз.

Он говорил: «…сейчас главная задача той части учительства, которая встала на почву Интернационала, которая встала на почву Советской власти, заботиться о том, чтобы создать более широкий и по возможности всеобъемлющий учительский союз»[267]. Ленин говорил союзу учителей-интернационалистов: «…задача вашего союза — привлечь самые широкие учительские массы в вашу семью, задача воспитать наиболее отсталые слои учительства, подчинить их общепролетарской политике, связать в общую организацию»[268]. Из этих слов Владимира Ильича ярко выразился его взгляд на профсоюз как на «школу коммунизма». Он говорил о том, что колеблющиеся демократические элементы силою вещей вынуждены переходить на сторону Советской власти, потому что они убедились, что всякий другой путь невольно толкает их на путь защиты белогвардейцев и международного империализма. Владимир Ильич не мыслил себе, конечно, что учительский союз может остаться «нейтральным». Он не сомневался, на чью сторону станет учительский союз в борьбе труда и капитала. Он считал, что «полноправным членом профессиональных союзов могут быть только те союзы, которые признают революционную классовую борьбу за социализм путём диктатуры пролетариата»[269].

В этой своей речи Ленин говорил о тех необъятных задачах, которые встанут перед учительским профсоюзом. Основной задачей союза будет борьба за то, «чтобы знания и науки перестали быть делом привилегированных, перестали быть материалом, который укрепляет позицию богатых и эксплуататоров, а превратились бы в орудие освобождения трудящихся и эксплуатируемых»[270].

Широкий учительский союз необходим для того, чтобы возможно было создать новую социалистическую школу. Буржуазия, говорил Владимир Ильич, «во главу угла школьного дела ставила свою буржуазную политику и старалась школьное дело свести к тому, чтобы натаскать для буржуазии покорных и расторопных… слуг, исполнителей воли и рабов капитала, никогда не заботясь о том, чтобы школу сделать орудием воспитания человеческой личности. И теперь ясно для всех, что это может сделать только школа социалистическая, стоящая в неразрывной связи со всеми трудящимися и эксплуатируемыми и стоящая не за страх, а за совесть на советской платформе»[271].

В этом высказывании Владимира Ильича особо важна мысль о том, что только социалистическая школа может быть орудием воспитания человеческой личности. Эту мысль надо особенно подчеркнуть. Наша советская школа, увлекаясь по вполне понятным причинам вопросом коллективистического воспитания, оставляла в тени вопрос о воспитании человеческой личности.

Школа, организуемая капиталистическими государствами, школа учёбы, школа, с принудительной дисциплиной подавляет самодеятельность ребят, мешает развёртыванию человеческой личности, коверкает её. Лишь школа труда, школа, тесно связанная с окружающей жизнью, с интересами ребёнка, открывающая ему различные сферы приложения своих сил, школа, учащая коллективной жизни, ставящая перед учащимися высокие цели, создаёт впервые условия для развития человеческой личности.

Воспитание коллективиста должно быть соединено с воспитанием всесторонне развитого, внутренне дисциплинированного человека, способного глубоко чувствовать, ясно мыслить, организованно действовать.

В настоящее время, когда определено уже содержание преподавания в школе, вопросы воспитания всё более и более выступают на первый план, всё более привлекают к себе внимание учительства. И теперь высказывания Владимира Ильича имеют поэтому особую ценность.

В этой же своей речи Владимир Ильич, говоря о необходимости тесной связи школы с политикой, прибавляет: «Конечно, дело перестройки школы — дело трудное. И, конечно, тут бывали и сейчас наблюдаются ошибки и попытки принцип связи школы с политикой перетолковать и извратить в грубом и уродливом смысле, когда пытаются неумело внести эту политику в умы ещё молодого подрастающего поколения, которому следует подготовиться. И несомненно, что с этим грубым применением основного принципа нам всегда придётся бороться»[272].

Что имел тут в виду Владимир Ильич? Из других его речей ясно, что под извращением принципа связи школы с политикой он имел в виду превращение коммунистического по своему духу воспитания в такую учёбу, когда ребят заставляют заучивать и повторять вещи, которые им непонятны, когда не связывают учение с общественной работой, когда не учат ребят жить и работать сообща, помогая во всём друг другу, когда коммунизм превращают во что-то, ничего общего с настоящим живым коммунизмом не имеющее.

Без малого девять лет прошло со времени этой речи Владимира Ильича. Просвещенцы давно уж стоят на платформе Советской власти, стремятся воспитывать молодёжь в духе ленинизма, готовят новое поколение, которому выпадает на долю дело Ленина довести до конца. Цели перед просвещенцами стоят громадные и по своему значению, и по своей глубине, и по своему охвату. Ленин учил нас с доверием относиться к просвещенцу.

Просвещенец всё твёрже будет держать знамя Ленина, выше поднимать его.

Товарищи, те, кто работал раньше в Политпросвете при Владимире Ильиче, знают, какое громадное внимание уделял всегда Ленин вопросам политпросветработы. Владимир Ильич интересовался всем, что касается этой работы: и библиотечным делом, и ликвидацией неграмотности, и распространением газет в широких массах и т. д. Он интересовался этим настолько, что не только выступал на больших собраниях, но иногда приходил на небольшие совещания, раза два приходил на совещания политпросветов по текущим вопросам, вызывал постоянно к себе работников-политпросветчиков.

На 1-м съезде внешкольного образования Владимир Ильич выступил с большой речью. Вначале он приветствовал съезд, а затем произнёс большую политическую речь. Надо сказать, что на внешкольное дело до революции смотрели как на дело чисто культурническое, и поэтому важно было, чтобы тот поворот, который произошёл во внешкольном деле после революции, именно то, что вся политпросветская работа, вся внешкольная работа проникнута политикой, — важно было это подчеркнуть. И поэтому Владимир Ильич выступил на съезде по внешкольному образованию, который происходил в мае 1919 г. Он выступил на этом съезде с характеристикой тогдашнего положения, он произнёс большую речь, которая означала поворот во всей внешкольной работе, во всей политпросветской работе и давала перспективу на долгое время.

На следующий год, когда внешкольное образование стало называться у нас политпросветской работой, Владимир Ильич выступил на 1-м съезде политпросвета. Это было в 1920 г. На этом съезде Владимир Ильич очень много говорил о необходимости освещать все вопросы экономической политики, освещать вопросы строительства нашего в области хозяйства, причём подчеркнул особенно ту мысль, что надо политически осмысливать это экономическое строительство, помочь массам осознать всё значение того строительства, которое происходит. Этому и была посвящена речь на 1-м съезде политпросветов.

На 2-м съезде политпросветов, в октябре 1921 г., Владимир Ильич точно так же связал все вопросы политпросветработы с вопросами текущего момента. Он начал с того, что доклады на съездах, посвящённые общему положению, обыкновенно носят характер информационный. Это совершенно неправильно. Надо, чтобы это была не только информация, а чтобы давался отчёт об общем положении, о внутреннем и внешнем положении, причём давалось бы с той целью, чтобы из оценки этого положения можно было бы сделать выводы для практической работы. Выступая на этом съезде, Владимир Ильич дал очень чёткую характеристику переживаемого момента. Это был 1921 год — год перехода к новой экономической политике. С необыкновенной трезвостью мысли, с необыкновенной чёткостью Владимир Ильич охарактеризовал то тяжёлое положение, какое было в тот момент. Он указывал, что та разруха, которая царила в стране в это время, привела к ослаблению рабочего класса. Фабрики стояли, рабочие разъезжались по деревням или делали зажигалки, жили, не работая на заводе, а старались кое-как просуществовать. Это, конечно, не могло не отразиться и на настроении рабочего класса, и Владимир Ильич прямо говорил: рабочий класс у нас сейчас — мелкобуржуазная стихия. Чтобы так сказать, надо, конечно, было иметь очень большую трезвость мысли, надо было глядеть правде прямо в глаза, ибо все свои надежды большевики возлагали на рабочий класс, и установить тот факт, что рабочий класс деклассирован, это означало: поглядеть в глаза очень горькой правде. Но Владимир Ильич всегда отличался этой трезвостью мысли. Когда заключался Брестский мир, Владимир Ильич точно так же боролся за то, чтобы не строить себе никаких иллюзий, чтобы называть прямо вещи своими именами и прямо смотреть правде в глаза.

Это характерно для всей его политики. Он всегда очень отрицательно относился к революционной фразе. Во время заключения Брестского мира он говорил: Как бы не пришлось сказать, что революционная фраза о революционной войне погубила революцию. Сказав так, Владимир Ильич подчёркивал всю опасность революционной фразы и призывал тогда, в острейший момент, когда решалась судьба Советской страны, призывал именно к этой трезвости мысли. И в 1921 г. он точно так же говорил, не прикрашивая действительности, что сейчас господствует мелкобуржуазная стихия. Но тут же он говорил и о путях, какими надо овладеть этой буржуазной стихией, о том, как укрепить рабочий класс, как создать экономическую базу социалистического здания. Он подчёркивал, что большевики всегда говорят, что экономика представляет собой базу культурного строительства. Он указывал на то, что самое важное — это возвести вот эту экономическую базу социалистического здания, и в этот момент он искал тех путей, которые необходимы для того, чтобы вовлечь массы в это строительство.

Одновременно с этим он писал по поводу электрификации т. Кржижановскому: Надо как-то заинтересовать массы, увлечь массы делом электрификации, чтобы они вплотную взялись за это дело. И по всей линии экономического строительства он считал, что мы можем действительно создать эту экономическую базу социалистического строительства только тогда, когда мы сумеем вовлечь массы, заинтересовать массы этой стройкой. Он говорил о том, что необходимо заинтересовать крестьянство. И когда говорили, что у крестьянства мелкособственнические настроения и тут ничего не поделаешь, он говорил, что это неверно, что надо умело вести пропаганду, разъяснять широким массам крестьянства, что их интерес заключается в том, чтобы укреплять хозяйство. Тогда уже был опыт колхозного строительства, хотя колхозное движение не носило тогда такого характера, какое носит сейчас. Были только отдельные опыты, начинания, но начало во всяком случае было сделано, и это начало показывало путь, как можно заинтересовать крестьянина, создать в деревне мощное коллективное хозяйство. Об этой перспективе и говорил Владимир Ильич. Давая характеристику текущего момента, он в то же время указывал на необходимость подходить к массе, уметь работать с массой. Через пару месяцев, в конце октября, Владимир Ильич набрасывает тезисы по вопросу о профсоюзах, и вот и этих тезисах он говорил о том, что задача профсоюзов — бороться с мелкобуржуазными влияниями, он говорил, что в рабочей массе, в широких её слоях иногда есть эти пережитки мелкобуржуазных настроений и что задача профсоюзов — с этими настроениями бороться. Но в то же время в этих тезисах о роли профсоюзов он подчёркивал, что каждый руководитель профсоюзов, каждый коммунист должен жить в гуще масс, должен уметь наблюдать массы, прислушиваться к этой массе, внимательно замечать все настроения масс и в то же время уметь по-товарищески, внимательно подходить к массе. Надо сказать, что сам Владимир Ильич умел всегда по отдельному слову, отдельной фразе, по брошенному собеседником замечанию сразу ухватить настроение. Я помню, как перед переходом к нэпу на съезде Советов он попросил т. Калинина устроить ему совещание из беспартийных крестьян. И вот Владимир Ильич, придя на это собрание, сам не выступал, а сидел в уголке и внимательно прислушивался к тому, что крестьяне говорят. Вот вслушиваться в то, что массы говорят, чем они интересуются, замечать их настроение, знать характер их нужд и чувствовать эти нужды — это особенно умел Владимир Ильич, и он считал, что для всякого профсоюзника-политпросветчика необходимо овладеть этим уменьем подходить к массе — нужно уметь тактично подойти, уметь помочь.

Об этом говорил Владимир Ильич и на 2-м съезде политпросветов.

Надо сказать, что политпросветчики, собравшиеся на этот съезд, очень волновались. Ясно они себе не представляли, о чём будет говорить Владимир Ильич, как он будет увязывать текущий момент с задачами политпросвета. Владимир Ильич сначала очень резко, очень чётко говорил о ликвидации неграмотности. Он посмеялся по поводу того, что уж очень торжественное, большое, громкое название дали комиссии по ликвидации безграмотности — «Чрезвычайная комиссия по ликвидации безграмотности». Так вот, Владимир Ильич смеялся над тем, что уж очень громкое название дали, и говорил: самое лучшее, самое великое чудо будет тогда, когда мы ликвидируем самое комиссию по ликвидации безграмотности. Под этим он, конечно, подразумевал не то, что эта работа будет на полдороге брошена, а он подразумевал, что надо будет эту комиссию ликвидировать тогда, когда наша страна станет поголовно грамотной, и это надо сделать как можно скорее.

Это Владимир Ильич говорил 10 лет тому назад. И вот, посмеявшись немножко над этим громким названием, Владимир Ильич Ленин со всей резкостью подчеркнул важность ликвидации безграмотности. Он говорил о том, что неграмотный человек стоит вне политики. О какой же тут новой политике может быть речь, говорил Владимир Ильич, тут ни о какой политике нельзя говорить, раз человек неграмотный, раз он ни в чём не может разбираться. Но дальше Владимир Ильич говорил о том, что нужна не только простая грамотность, а что необходимо знание, уменье пользоваться книжкой для того, чтобы поднять своё хозяйство.

Начиная с 1-го съезда политпросветов политпросветчики уже знали, что они должны политпросветработу связывать с экономическими кампаниями. Но Владимир Ильич стал говорить не об этом, он стал говорить о том, что его особо в то время волновало, — это о борьбе со взяткой. И вот я помню, как наши политпросветчики немного растерянно стали поглядывать друг на друга. «Ну, хорошо, — думали они, — насчёт посева это ясно, а вот, как взятка к нам относится, — это непонятно». А Владимира Ильича в эту пору особенно волновали вопросы бюрократизма, вопросы борьбы с бюрократизмом. О борьбе с бюрократизмом он говорил не только в 1921 г., а ещё в 1918 г., когда набрасывал первоначальные намётки для программы партии по поводу того, как надо поставить вопрос о Советах. Он там особо подчеркнул борьбу с бюрократизмом. Он говорил и о том, что путь к борьбе с бюрократизмом — это поднятие культурного уровня. И вот на протяжении всего этого времени этот вопрос не сходил с порядка дня. Но в 1921 г., когда надо было особенно умело налаживать всю государственную работу — работу всех аппаратов, в этот момент Владимир Ильич по всем линиям требовал самой упорной борьбы с волокитой, со взяткой, с бюрократизмом. Он писал, например, в своих письмах к т. Цюрупе: «паршивый бюрократизм во всех ведомствах», в другом месте писал о «проклятом бюрократическом болоте» и т. д. и т. п. Слов не находил, как этот бюрократизм пожёстче охарактеризовать. К этому же времени стал Владимир Ильич высказываться по вопросу Рабкрина, как Рабкрину начать бороться с бюрократизмом. И мы видим, что во всех своих высказываниях он к этому вопросу возвращается. Где бы он ни говорил, в каждом выступлении, на каждом съезде, постоянно и везде, он подчёркивает важность этой борьбы с бюрократизмом. В отношении политпросветчиков он говорил, что политпросветчикам надо не только ругать бюрократизм. Этого, говорил он, мало, а вот вы, политпросветчики, люди культурные, вы должны на деле показать, как с этим бюрократизмом надо бороться, как его изживать. И эту задачу он чётко поставил перед политпросветчиками.

Как раз перед съездом политпросветов был разговор о том, что надо, чтобы представители политпросвета вошли в экономические организации. И вот, отвечая на это, Владимир Ильич говорил: Никуда вам входить не надо, а надо вам бороться как рядовым членам, как рядовым гражданам. Вы — культурные руководители масс, и вы на деле, стоя в гуще масс, вы им должны показать, как надо бороться. Такая постановка вопроса для политпросветчиков казалась очень странной. Да как же так? Надо ведь циркуляры писать, надо ведь давать директивы. А Владимир Ильич говорил: Нет, не в циркулярах, не в представительстве и не в бесконечных директивах дело, а надо втянуть массы, вовлечь их в эту работу и уже на практике показать им, как надо бороться с бюрократизмом. Эта постановка вопроса, однако, тогда не была понята до конца, вопрос повис в воздухе, потому что, конечно, эта задача была чрезвычайно трудна. Выступая по этому вопросу, Владимир Ильич повторил ту фразу, которую он любил в то время часто употреблять, — это фразу о комчванстве. Он говорил, что для политпросветчика недопустимо никакое комчванство. Он под этим подразумевал то, что политпросветчик-коммунист не должен считать, что раз он — коммунист, он уже всё знает. Характеризуя период новой экономической политики, Владимир Ильич в других местах говорил о том, что это период, когда надо усиленно учиться. Учиться надо и у капиталистов, как они ведут хозяйство, надо учиться, как надо применять знания к улучшению своего хозяйства. Об этом Владимир Ильич говорил не раз, и тут он подчеркнул необходимость овладения знанием для того, чтобы улучшать хозяйство так, чтобы сразу были видны практические результаты.

Эта речь Владимира Ильича на съезде политпросветов, где он говорил о громадном значении культуры, характерна в том отношении, что она чрезвычайно показательна для всего последнего периода деятельности Владимира Ильича. И раньше он интересовался вопросами культуры, но тут он стал их подчёркивать особо. И тот, кто знает последние статьи Владимира Ильича‚ кто читал их, тот знает, как много места он уделяет в них необходимости учиться, необходимости поднять культурный уровень.

Прошло 10 лет со времени речи Владимира Ильича, и мы видим, какая громаднейшая разница между тем положением в стране, которое было 10 лет назад и которое имеется теперь. Теперь мы уже заканчиваем стройкой экономическую базу социалистического здания. За эти 10 лет партия сумела вытащить страну из той разрухи, из того тяжёлого положения, которое было в то время. Тогда многие товарищи падали духом, им казалось, что разруха так велика, что вся эта мелкобуржуазная стихия так сильна, что тут ничего не поделаешь. Владимир Ильич тогда говорил о необходимости создать эту базу, и вот сейчас, через 10 лет, мы видим, что база создана, мы видим, как много легче на этой базе строить. И если сравнить то, что было 10 лет назад в области культуры и что имеется сейчас, то мы видим громадную разницу. Мы видим, что сознательность масс возросла и совершенно не может быть никакого сравнения с той сознательностью, которая была 10 лет тому назад, в особенности в деревне.

Сейчас мы имеем уже районы сплошной коллективизации, а коллективизация как раз помогает изжитию мелкобуржуазных настроений. Мы сейчас видим рост рабочего класса. 17 миллионов рабочих представляют собой громаднейшую силу. Но это вовсе не значит, что те задачи, которые ставил Владимир Ильич перед политпросветом, снимаются с очереди, — они нисколько не снимаются с очереди.

Мы знаем, что сейчас у нас нет безработицы, мы имеем новый и новый приток в ряды рабочего класса из деревни. Принят целый ряд мер для того, чтобы крестьяне из деревни шли в город, потому что не хватает рабочих рук на заводах. И вот эти пришедшие из деревень элементы, только что оторванные от своего хозяйства, идущие на завод, недавние домашние хозяйки в первое время ещё неясно себе представляют те задачи, которые стоят перед рабочим классом, и поэтому на профсоюзах лежит задача помочь им осмыслить всё то, что совершается, помочь им отделаться от своих мелкобуржуазных настроений, примкнуть к той великой стройке, которая сейчас идёт. В этом отношении надо проделать большую работу.

Точно так же сейчас мы видим, как у колхозников меняется вся их психология. Мне приходилось говорить со многими колхозницами. Колхозницы говорят, что женщина-крестьянка сейчас повернулась лицом к колхозу, но всё же до конца осмыслить и понять не всё может; в особенности это относится ко вновь вливающимся в колхозы массам. Поэтому нужно вспомнить, что говорил Владимир Ильич о том, как надо экономику увязывать с политикой, как надо политически осмысливать ту экономическую стройку, которая происходит. В этом отношении нужна ещё большая работа.

Конечно, мы должны сказать, что за эти 10 лет и в области ликвидации неграмотности, и в области культурного строительства вообще сделаны большие успехи, но этого совершенно недостаточно в сравнении с теми запросами, которые сейчас предъявляет масса. Необходимо, чтобы работа глубже ставилась политически, чтобы, когда, например, говорим о севе, о весеннем севе или говорим о вспашке под зябь, чтобы мы умели эти вопросы связывать с вопросами колхозного строительства вообще и с теми задачами, которые стоят перед всей нашей страной. Если мы хотим поднять сознательность рабочих масс на необходимую ступень, а сознательность эта на почве соцсоревнования о ударничества, о которых говорил всё время Владимир Ильич, за последнее время чрезвычайно возросла, то необходимо, базируясь на этом, давать широкое политическое освещение всем вопросам нашего экономического строительства. И в этом направлении, конечно, необходимо сейчас развернуть широчайшую политпросветительную работу.

Когда два года тому назад реорганизовали Наркомпрос, тогда слили школьную работу, работу среди подрастающего поколения, с работой политпросветской в одном массовом секторе, в тех целях, чтобы не было между ними разрыва. Разрыв недопустим. Тут одна балка, так сказать, должна крепить другую. Надо, чтобы политпросвет помогал развитию школьного дела, а школьное дело — всеобуч — необходимо строить таким образом, чтобы у нас грамотность росла, чтобы у нас не было так, что обучили неграмотных, а выросли новые неграмотные. Так что увязка между политпросветской и школьной работой необходима. Сейчас Наркомпрос вновь восстанавливает политпросвет как организационную базу, которая давала бы больший размах всей работе. И вот, товарищи, перед нами, перед Обществом педагогов-марксистов, также встаёт задача создания политпросветской секции, где обсуждались бы все эти вопросы о том, как увязывать работу политпросветскую с политическими задачами, стоящими перед страной, как эту работу строить всё глубже и добиваться не только того, чтобы она шла вширь, но чтобы она и качественно становилась более высокой.

Мы создаём эту политпросветсекцию при Обществе педагогов-марксистов, и хотелось бы, чтобы в ней принимали участие старые политпросветчики, которые уже принимали в своё время большое участие, и чтобы примкнула к ней также и та молодёжь, перед которой эта задача встаёт во весь рост.

1931 г.

Владимир Ильич всегда придавал совершенно исключительное значение воспитанию подрастающего поколения. В школе видел он орудие подготовки бесклассового общества, орудие перевоспитания всего подрастающего поколения в духе коммунизма. Сын выдающегося педагога, с громадным вниманием относившегося к массовой начальной школе, отдававшего всё своё время на дело поднятия её на более высокий уровень, Владимир Ильич с особенным вниманием читал то, что говорили Маркс и Энгельс о школе, о соединении обучения с производительным трудом. В 1897 г.‚ когда марксизм у нас в России только что стал приковывать к себе внимание и шла острая борьба с народниками, совершенно неправильно представлявшими себе путь развития к социализму, Ленин написал статью «Перлы народнического прожектёрства». Народник Южаков развивал планы, как дать возможность овладеть знаниями сыновьям и дочерям крестьян, создав в деревнях на хозрасчёте гимназии, при которых были бы большие хозяйства. Богатые крестьяне платили бы за своих детей, а дети бедняков платили бы за своё содержание и обучение трудом. Сохранились при этом дух и программы старой гимназии времён царизма. Ленин страшно возмутился этим проектом. Южаков считал, что можно без всякой борьбы, сохраняя существовавшее классовое деление и самодержавный строй, создать многочисленные сельские гимназии для крестьян. Цензурные условия заставляли Ленина говорить прикрыто, иносказательно, намёками, но Ильич сказал всё же, что хотел, доказал всю утопичность этого «проекта», его бессилие, всё непонимание Южаковым русской действительности, классового характера русского строя, доказал крепостнический дух всего проекта, прикреплявшего молодёжь к земле, превращавшего крестьянскую молодёжь в подневольных батраков, не имеющих права даже в 25 лет жениться без разрешения школьного начальства. Южаковскому проекту Ленин противопоставлял единую трудовую общеобязательную школу, где бы давались и серьёзные знания и где бы все ученики работали.

Потом Ленин долгое время ничего не писал по этому вопросу, но всё время уделял много внимания труду ребят, писал о необходимости самой строгой охраны этого труда, писал также о том, что надо ребят с ранних лет втягивать в политику.

Когда разразилась мировая война, Ленин, предвидя громадные исторические сдвиги в истории человечества и думая о подрастающем поколении, останавливается на вопросах воспитания. В статье «Карл Маркс», написанной для Граната[273], в разделе «Социализм», он приводит цитату из Маркса, касающуюся соединения обучения с производительным трудом. Владимир Ильич посоветовал тогда мне засесть за писание книжки о том, что делается в передовых, в промышленном отношении, странах в направлении соединения обучения с производительным трудом. В результате я написала книжку «Народное образование и демократия», которую он внимательно прочитал и стал заботиться, чтобы продвинуть её в печать. За годы войны, будучи в эмиграции, он писал о необходимости участия молодёжи в классовой борьбе, в гражданской войне, о необходимости подросткам начиная с 15 лет принимать непосредственное участие в общественной работе пролетарской милиции.

Разрабатывая в 1917 г. проект партийной программы, Ленин так формулировал пункт о школе: необходимо «бесплатное и обязательное общее и политехническое (знакомящее в теории и на практике со всеми главными отраслями производства) образование для всех детей обоего пола до 16 лет; тесную связь обучения с детским общественно-производительном трудом». Особо подчёркивал он в этом проекте программы обязательность детского общественно-производительного труда.

С момента взятия власти Ильич настаивал, чтобы Наркомпрос взялся за проведение в жизнь политехнической школы. Приходилось это делать без всякого опыта, в условиях величайшей хозяйственной разрухи. Работа шла сначала преимущественно по линии опытных школ. На первых своих шагах «политехническое» образование выглядело весьма убого и выражалось главным образом в самообслуживании, в работе в столярных, в пошивочных, в переплётных мастерских. Ленин же хотел, чтобы по-серьёзному ставилось во всех учебных заведениях преподавание электрификации, и набросал даже целый план этой работы. Это было в декабре 1920 г.

Владимир Ильич считал, что работа по политехнизации школы идёт у нас чересчур медленно. В Наркомпросе было течение, которое хотело ранней профессионализации школы, которое говорило, что политехническое образование не нужно, нужно монотехническое; были разговоры о том, что не везде возможно проводить политехническое образование, что его следует проводить лишь в больших городах, а в деревне не нужно. На Украине идея политехнической школы была совершенно извращена.

Ленин настаивал на устройстве партсовещания. На этом партсовещании предполагался мой доклад о политехнизации. Предварительные свои тезисы я показала, само собой, Ильичу. Ильич написал на них свои замечания, причём надписал: «(Приватно. Черняк. Не оглашать. Я ещё раз и два обдумаю это.)»[274]. Эти тезисы оглашены только по моей инициативе. Много уже времени прошло с тех пор, вопрос о политехнической школе жизнь ставит очень остро. И мне казалось, что то, что не надо было оглашать в то время, теперь необходимо огласить. Мы ведь изучаем сейчас и все черновые заметки Ильича. Мои тезисы не были тогда пущены в ход. Я захворала и доклада на партсовещании не делала. О чём говорилось в замечаниях Ильича? О необходимости подчеркнуть принципиальное значение политехнического образования. Сам Ильич придавал ему громадное значение. Он считал, что политехническая школа поможет создать базу для построения бесклассового общества. И он хотел, чтобы это было подчёркнуто в моих тезисах. Далее Ильич считал, что необходимо сказать, что политехнизм надо вводить тотчас. В моих тезисах была уступка профессионалистам. Я писала, по-видимому (текста моих тезисов у меня не сохранилось), о том, что вторая ступень должна слиться с реформированными профшколами, а Ильич добавлял, что сливать надо «…не всю 2-ю ступень, а с 13, 14 лет, по указанию и решению педагогов»[275]. На партконференции этот возраст был установлен партией в 15 лет. В статье «О работе Наркомпроса», написанной в связи с решениями партсовещания, Ленин писал: «Если мы вынуждены временно понизить возраст (перехода от общего политехнического к профессионально-политехническому образованию) с 17-ти лет до 15, то «партия должна рассматривать» это понижение возрастной нормы «исключительно»… как практическую необходимость, как временную меру, вызванную «нищетой и разорением страны»[276].

Очень часто то, что пишет дальше Ильич о профшколах, с которыми должны были слиться старшие группы школы второй ступени, относят к школе-семилетке. О профшколах говорит Ленин, что они должны быть политехнизированы, не впадая в ремесленничество, говорит о необходимости бронировки в них общеобразовательных знаний, настаивая на необходимости политехнизировать их. Это относится к школам ФЗУ и техникумам. И это не следует забывать. И далее, о чём говорит Ленин, — это о необходимости конкретных указаний, как в наших условиях политехнизировать школу. В архиве Института Ленина имеется запись Ленина, относящаяся к вопросу о политехнизации. Он пишет:

«добавить:

1) о политехническом образовании для юношей и взрослых,

2) самодеятельность детей в школе.

Для взрослых — развитие профессионального образования с переходом в политехническое».

Когда и по какому случаю сделана эта запись — в архиве не отмечено. Но эта запись для нас очень важна.

Чрезвычайно много дают вышедшая в феврале 1921 г. статья Ленина «О работе Наркомпроса» и составленные им «Директивы ЦК коммунистам — работникам Наркомпроса». В «Директивах» говорилось о необходимости политехнизации школы, об обязательности увязки профтехнического образования с политехническими знаниями, о том, что должны быть разработаны и утверждены Коллегией Наркомпроса программы учебных заведений основных типов, а затем курсов, лекций, чтений, собеседований, практических занятий, говорилось о необходимости привлечения всех подходящих технических и агрономических сил к профессионально-техническому и политехническому образованию, говорилось об использовании каждого сколько-нибудь сносно поставленного фабрично-заводского и сельскохозяйственного предприятия.

На IX съезде Советов, имевшем место в декабре 1921 г., Ильич настаивал на связи школьной и внешкольной образовательной работы со злободневными хозяйственными задачами как всей республики, так и данной области и данной местности.

В высказываниях Ленина мы имеем очень конкретные указания, как строить политехническую школу. Пять лет эта работа велась под его руководством, в позднейшие годы продолжала строиться в указанном им направлении.

Теперь уже создан ряд общих предпосылок, которые облегчают это дело. Самая важная предпосылка — это успехи нашей промышленности, индустриализация нашей страны, перестройка сельского хозяйства на новых началах; громадное значение имеет плановость народного хозяйства: она ширит политехнический кругозор, показывает взаимозависимость различных отраслей производства; усиленно идёт подготовка кадров нашей промышленности и сельского хозяйства, растёт сознательное отношение к труду широчайших масс трудящихся, чему особо способствует соцсоревнование; растёт сознательная дисциплина. Школа первой ступени охватывает всех ребят, она стала обязательной. Мы подходим уже к обязательности школы-семилетки; мы имеем обширные кадры комсомольцев и пионеров, помогающих школе; школы у нас прикрепляются к предприятиям.

Делу политехнизации школы придаёт особое значение партия.

Всё это предпосылки, которые облегчают строительство политехнической школы. Облегчает его и борьба за качество учёбы, которая сейчас так широко развёртывается. Но наша школа далеко ещё не осуществила полностью указаний Ленина, нужна ещё дальнейшая борьба за ленинские установки в школьном деле. Пройденный путь поможет нам избежать многих ошибок. Мы знаем, как мало даёт самообслуживание, с которого началась стройка политехнической школы; но мы знаем, что идёт борьба за культурный быт, за его поднятие на высшую ступень, и школа не может оставаться в стороне от этого дела, она должна вооружить ребят знаниями и умениями, которые им нужны, чтобы рационализировать быт; мы знаем, что наша политехническая школа не должна скатываться в ремесленничество, но мы знаем, что нужен определённый минимум элементарных умений, чтобы глубже изучать современную технику; мы против многоремесленничества, которым часто подменяли политехнизм. Мы за производительный труд детей, но против того, чтобы производительный труд детей вытеснял учёбу, которая сводилась бы к минимуму. На основе решения ЦК от 5 сентября 1931 г. против этого перегиба шла борьба весь прошлый год.

Мы также против подмены производительного труда школьным учебным трудом. Мы знаем, что мало того, чтобы рядом сосуществовали учёба и производительный труд. Нужна теснейшая увязка между ними, но увязка эта не должна быть механической, она должна быть глубоко продумана. Ленин был против того, чтобы ребята учились только в четырёх стенах школы, он был за то, чтобы ребята работали рука об руку со взрослыми рабочими; но мы знаем, что труд ребят на предприятиях должен быть педагогически организован, продуман со стороны политехнизации, со стороны учёбы, подчинён и там учебным и воспитательным целям.

Пройденный путь строительства политехнической школы многому научил нас. Нам надо ещё многому учиться, чтобы построить подлинную политехническую школу, но мы её строим усиленно и построим такой, какой хотел её видеть Ленин.

Внимательно относясь к революционному движению молодёжи вообще, Владимир Ильич совершенно особое значение придавал революционному движению рабочей молодёжи, у которой молодая горячность сливается с классовым инстинктом, которая, примыкая к борьбе рабочего класса, борется за своё собственное дело, растёт и крепнет в этой борьбе.

В 1901 г. был суд над обуховскими рабочими, защищавшимися от нападения полиции. На суде 18-летняя Марфа Яковлева, молодая работница, ученица вечерне-воскресной женской школы, смело, открыто сказала от имени молодых работниц: «Мы стоим за братьев». И вот в статье «Каторжные правила и каторжный приговор» Владимир Ильич писал: «Память об убитых и замученных в тюрьмах героях-товарищах удесятерит силы новых борцов и привлечёт к ним на помощь тысячи помощников, которые, как 18-летняя Марфа Яковлева, скажут открыто: „мы стоим за братьев!“»[277]

В статье от 15 августа 1903 г. он отмечал, что высшие правительственные сферы опасаются молодёжи, ибо «наиболее беспокойным элементом фабричного населения», по данным департамента полиции, являются лица в возрасте от 17 до 20 лет. Этот «беспокойный элемент» в революции 1905 г. проявлял образцы отваги и геройства. В статье «Уроки московского восстания» от 11 сентября 1906 г. Ильич описывает эти проявления героизма в 1905 г.‚ во время московского декабрьского восстания: «…10-го на Пресне, когда две девушки-работницы, нёсшие красное знамя в 10 000-ной толпе, бросились навстречу казакам с криками: „убейте нас! живыми мы знамя не отдадим!“. И казаки смутились и ускакали при криках толпы: „да здравствуют казаки!“. Эти образцы отваги и геройства должны навсегда быть запечатлены в сознании пролетариата»[278].

В письме Гусеву и Богданову в феврале 1905 г. Ильич писал о том, что надо с большим доверием относиться к молодёжи, втягивать её в революционное движение. О том же писал он в марте 1905 г. в статье «Новые задачи и новые силы».

Молодые рабочие потянулись в партию. Меньшевики были этим недовольны, недоволен был и Ларин, бывший в то время меньшевиком. Вот что писал по этому поводу Ильич в статье «Кризис меньшевизма» от 20 декабря 1906 г.: «Ларин жалуется, например, на то, что у нас преобладает в партии рабочая молодёжь, что семейных рабочих у нас мало, что они отходят от партии. Эта жалоба русского оппортуниста напомнила мне одно место у Энгельса (чуть ли не в „Жилищном вопросе“, „Zur Wohnungsfrage“). Возражая какому-то пошлому буржуазному профессору, немецкому кадету, Энгельс писал: разве не естественно, что у нас, партии революции, преобладает молодёжь? Мы партия будущего, а будущее принадлежит молодёжи. Мы партия новаторов, а за новаторами всегда охотнее идёт молодёжь. Мы партия самоотверженной борьбы с старым гнильём, а на самоотверженную борьбу всегда первою пойдёт молодёжь.

Нет, предоставим лучше кадетам подбирать „уставших“ старцев в 30 лет, „поумневших“ революционеров и ренегатов социал-демократии. Мы всегда будем партией молодёжи передового класса!»[279].

Ильич хотел, чтобы молодёжь впитала в себя, изучила опыт старых борцов против угнетения и эксплуатации, борцов, провёдших много стачек, участвовавших в ряде революций, умудрённых революционными традициями и широким практическим кругозором. «Авторитет всемирной борьбы пролетариата нужен пролетариям каждой страны. Авторитет теоретиков всемирной социал-демократии нужен нам для уяснения программы и тактики нашей партии»[280]. Это писал Ленин в 1906 г. в предисловии к русскому переводу брошюры К. Каутского «Движущие силы и перспективы русской революции». Но там же он писал о том, что в практических и конкретных вопросах ближайшей политики наибольшим авторитетом является авторитет коллектива передовых сознательных рабочих каждой страны, ведущих непосредственную борьбу. Со стороны решать эти вопросы нельзя.

Восемь лет спустя, в 1914 г., в статье «О нарушении единства, прикрываемом криками о единстве» Владимир Ильич, обращаясь к молодёжи, подчёркивал необходимость считаться с опытом современного рабочего движения в России и с партийными решениями. Рассказав о том, как менял свои позиции Троцкий, Ильич писал:

«Такие типы характерны, как обломки вчерашних исторических образований и формаций, когда массовое рабочее движение в России ещё спало и любой группке „просторно“ было изображать из себя течение, группу, фракцию, — одним словом, „державу“, толкующую об объединении с другими.

Надо, чтобы молодое рабочее поколение хорошо знало, с кем оно имеет дело, когда с невероятными претензиями выступают люди, не желающие абсолютно считаться ни с партийными решениями, которые с 1908 года определили и установили отношение к ликвидаторству, ни с опытом современного рабочего движения в России, создавшего на деле единство большинства на почве полного признания указанных решений»[281].

Ленин хотел, чтобы молодёжь самостоятельно думала над разрешением ряда важнейших вопросов, искала ответов на волнующие её вопросы. Об этом писал он в декабре 1916 г. в статье «Интернационал молодёжи»:

«Разумеется, теоретической ясности и твёрдости в органе молодёжи ещё нет, а может быть, и никогда не будет именно потому, что это — орган кипящей, бурлящей, ищущей молодёжи. Но к недостатку теоретической ясности таких людей надо относиться совсем иначе, чем мы относимся — и должны относиться — к теоретической каше в головах и к отсутствию революционной последовательности в сердцах наших „окистов“, „социал-революционеров“, толстовцев, анархистов, всеевропейских каутскианцев („центра“) и т. п. Одно дело — сбивающие пролетариат с толку взрослые люди, претендующие на то, чтобы вести и учить других: с ними необходима беспощадная борьба. Другое дело — организации молодёжи, которые открыто заявляют, что они ещё учатся, что их основное дело — готовить работников социалистических партий. Таким людям надо всячески помогать, относясь как можно терпеливее к их ошибкам, стараясь исправлять их постепенно и путём преимущественно убеждения, а не борьбы. Нередко бывает, что представители поколения пожилых и старых не умеют подойти, как следует, к молодёжи, которая по необходимости вынуждена приближаться к социализму иначе, не тем путём, не в той форме, не в той обстановке, как её отцы»[282]. На молодёжь, на молодое поколение возлагал Ленин громадные надежды. В июне 1913 г. в статье «Рабочий класс и неомальтузианство» Ленин написал это в немногих строках: «Да и мы, рабочие, и масса мелких хозяйчиков, мы ведём жизнь, полную невыносимого гнёта и страданий. Нашему поколению тяжелее, чем нашим отцам. Но в одном отношении мы гораздо счастливее наших отцов. Мы научились и быстро учимся бороться — и бороться не в одиночку, как боролись лучшие из отцов, не во имя внутренне чуждых нам лозунгов буржуазных краснобаев, а во имя своих лозунгов, лозунгов своего класса. Мы боремся лучше, чем наши отцы. Наши дети будут бороться ещё лучше, и они победят.

Рабочий класс не гибнет, а растёт, крепнет, мужает‚ сплачивается, просвещается и закаляется в борьбе. Мы — пессимисты насчёт крепостничества, капитализма и мелкого производства, но мы — горячие оптимисты насчёт рабочего движения и его целей. Мы уже закладываем фундамент нового здания, и наши дети достроят его»[283].

Крепко уверен был Ленин в победе рабочего класса, крепко уверен был, что удастся ему перестроить всю жизнь по-новому, воздвигнуть мощное здание социализма. И потому и в подрастающем поколении видел он смену, хотел он, чтобы растили мы из молодого поколения борцов и строителей.

Борьба будет нешуточная. Сознательные работницы, писал Ленин в «Военной программе пролетарской революции», «…будут говорить своим сыновьям: „Ты вырастешь скоро большой. Тебе дадут ружьё. Бери его и учись хорошенько военному делу. Эта наука необходима для пролетариев — не для того, чтобы стрелять против твоих братьев, рабочих других стран, как это делается в теперешней войне и как советуют тебе делать изменники социализма, — а для того… чтобы положить конец эксплуатации, нищете и войнам не путём добреньких пожеланий, а путём победы над буржуазией и обезоружения её“»[284].

Но не только владеть оружием должна учиться молодёжь, она должна принимать с молодых лет участие в политике.

Владимир Ильич разбирает формулировки всех партий. У октябристов, прогрессистов и кадетов выходит так, что политика в школе вредна, ученики виноваты, но карать их должны педагоги, а не полицейские, правительством мы недовольны за недостаток благожелательства и за медлительность. Разбирая формулу кадетов, Ленин пишет:

«В гораздо более мягкой и закутанной фразами форме здесь тоже осуждается „раннее“ вовлечение в политику. Это — антидемократическая точка зрения. И октябристы и кадеты осуждают полицейские меры лишь потому, что требуют вместо них предупреждения. Не разгонять собрания, а предупреждать их должна система. Ясно, что система сама от такой реформы лишь подкрасится, но не изменится… Демократ должен был сказать главное: кружки и беседы естественны и отрадны. В этом суть. Всякое осуждение вовлечения в политику, хотя бы и „раннего“, есть лицемерие и обскурантизм. Демократ должен был поднять вопрос от „объединённого министерства“ к государственному строю»[285].

После Февральской революции Владимира Ильича стала особенно интересовать мысль, в чём же, собственно говоря, должно будет состоять строительство социализма. В его «Письмах из далека» особенно ярко отразились эти его мысли. Исходя из опыта Парижской Коммуны и анализа этого опыта Марксом и Энгельсом, исходя из опыта революции 1905 г.‚ Владимир Ильич считал, что, разбив старую государственную машину, надо создать нового типа организацию. Надо, чтобы исполнительным органом Советов рабочих и солдатских депутатов стала народная милиция, состоящая поголовно из всех граждан обоего пола и несущая функции армии, полиции и чиновничества. «Такая милиция превратила бы демократию из красивой вывески, прикрывающей порабощение народа капиталистами и издевательство капиталистов над народом, в настоящее воспитание масс для участия во всех государственных делах. Такая милиция втянула бы подростков в политическую жизнь, уча их не только словом, но и делом, работой»[286].

В статье «Задачи пролетариата в нашей революции», написанной 10 апреля 1917 г.‚ развивая ту же мысль, Ильич так определяет возраст, с которого должна начинаться общественная служба: в такой милиции должны участвовать поголовно все граждане и гражданки от 15 до 65 лет, если этими примерно взятыми возрастами позволительно определить участие подростков и стариков.

6 марта 1920 г., выступая на заседании Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов, Владимир Ильич говорил о необходимости привлечения масс к государственному контролю. На государственный контроль он смотрел как на школу управления, где самые боязливые, неразвитые, робкие рабочие могут при правильном руководстве научиться делу управления. Рабочие и крестьянские массы должны создать государственный контроль: «Вы получите этот аппарат посредством рабочих и крестьянских масс, посредством рабоче-крестьянской молодёжи, в которой пробудилось в невиданной степени самостоятельное желание, готовность и решимость самим взяться за дело государственного управления. Получив понимание из опытов войны, мы выдвинем тысячи прошедших советскую школу людей, способных управлять государством»[287].

Вопрос о подростковом труде, о молодёжном труде Владимир Ильич неразрывно связывал с вопросами обучения и организации по-новому их труда. Ещё в 1897 г. в статье «Перлы народнического прожектёрства» он писал:

«…Нельзя себе представить идеала будущего общества без соединения обучения с производительным трудом молодого поколения: ни обучение и образование без производительного труда, ни производительный труд без параллельного обучения и образования не могли бы быть поставлены на ту высоту, которая требуется современным уровнем техники и состоянием научного знания»[288].

И далее там же:

«Для того, чтобы соединить всеобщий производительный труд с всеобщим обучением, необходимо, очевидно, возложить на всех обязанность принимать участие в производительном труде»[289].

Итак, должно быть обязательно для всех и обучение, посещение школы, должен быть обязателен для всех и общественно-производительный труд. В программе, принятой II съездом партии, говорится, с одной стороны, об общем и профессиональном образовании до 16 лет, с другой стороны, о запрещении подросткового труда до 16 лет и ограничении труда молодёжи от 16 до 18 лет шестью часами. В 1917 г., когда стал вопрос о необходимости замены старой программы новой, Ильич подрабатывал этот вопрос. В «Материалах по пересмотру партийной программы», написанных им, он следующим образом формулирует соответствующие пункты:

«…Воспрещения предпринимателям пользоваться трудом детей в школьном возрасте (до 16-ти лет), ограничения рабочего времени молодых людей (16–20 лет) четырьмя часами и воспрещения им работы по ночам в опасных для здоровья производствах и рудниках.

…Бесплатное и обязательное общее и политехническое (знакомящее в теории и на практике со всеми главными отраслями производства) образование для всех детей обоего пола до 16 лет; тесную связь обучения с детским общественно-производительным трудом»[290].

Тут следует обратить особое внимание на последнюю фразу. Смысл её тот, что школа не только обязана давать знания и умения политехнического характера, но эти знания и умения должны быть органически связаны с общественно-производительным трудом детей-подростков, который не отменяется, а, напротив, делается общеобязательным для всех, только организуется по-новому, так, чтобы он тесно был связан с обучением труду, с всесторонним изучением техники и науки.

Рабочим надо научиться управлять производством — эта задача особо чётко стала в 1920 г., когда гражданская война стала отступать на задний план и на первый план стали выдвигаться задачи хозяйственные. «Но тот, — говорил Ленин на III съезде рабочих водного транспорта в марте 1920 г.‚ — кто присматривается к практической жизни и имеет житейский опыт, знает, что, чтобы управлять, нужно быть компетентным, нужно полностью и до точности знать все условия производства, нужно знать технику этого производства на её современной высоте, нужно иметь известное научное образование»[291].

Вопросы труда выдвинулись на первый план. В апреле 1920 г. писал Ильич статью для однодневной газеты «Коммунистический субботник» на тему «От разрушения векового уклада к творчеству нового», где разъяснял, что такое коммунистический труд. 1 мая проводился всероссийский субботник-маёвка, в связи с которой Ленин писал:

«Мы будем работать, чтобы вытравить проклятое правило: „каждый за себя, один бог за всех“, чтобы вытравить привычку считать труд только повинностью и правомерным только оплаченный по известной норме труд. Мы будем работать, чтобы внедрить в сознание, в привычку, в повседневный обиход масс правило: „все за одного и один за всех“, правило: „каждый по своим способностям, каждому по его потребностям“, чтобы вводить постепенно, но неуклонно коммунистическую дисциплину и коммунистический труд»[292].

Совершенно особенное значение имеет речь Ленина, сказанная им 2 октября 1920 г. на III Всероссийском съезде РКСМ. Эту речь говорил Ильич молодёжи, на которую возлагал он такие надежды, в которой видел он смену. Он особенно тщательно продумал её. Он говорил о том, «…чему мы должны учить и как должна учиться молодёжь, если она действительно хочет оправдать звание коммунистической молодёжи, и как подготовить её к тому, чтобы она сумела достроить и довершить то, что мы начали»[293]. Молодёжь должна учиться коммунизму. Но это изучение не должно быть простым усвоением того, что написано о коммунизме. Надо уметь соединить все эти знания в нечто цельное, продуманное, что служило бы руководством к повседневной и всесторонней работе. Надо изучать марксизм, изучать те факты, которые освещают законы развития человеческого общества, которые показывают, куда идёт общественное развитие, изучить как можно глубже и капиталистическое общество и нашу современную действительность. Надо уметь выбрать из тех знаний, которые давала старая школа, то, что необходимо для коммунизма.

С особой силой подчёркивал Ленин необходимость для молодёжи вооружиться знанием, до которого доработалось человечество. Молодому поколению надо больше знаний, чем предыдущему поколению, перед которым стояла задача — в первую голову свергнуть буржуазию. Теперешняя же молодёжь должна строить коммунистическое общество: для этого нужны обширные знания. Говорил Ильич о том, что нужно, чтобы молодое поколение выработало в себе новую, коммунистическую мораль, которая личные интересы подчиняла бы общим, вырабатывала бы сознательную дисциплину борца и строителя, что нужно, чтобы молодёжь умела сплочённо действовать в борьбе, умела работать, по-новому организуя свою коллективную работу:

«Мы не верили бы учению, воспитанию и образованию, если бы оно было загнано только в школу и оторвано от бурной жизни… наша школа должна давать молодёжи основы знания, уменье вырабатывать самим коммунистические взгляды, должна делать из них образованных людей. Она должна за то время, пока люди в ней учатся, делать из них участников борьбы за освобождение от эксплуататоров»[294].

«Быть членами Союза молодёжи значит вести дело так, чтобы отдавать свою работу, свои силы на общее дело. Вот в этом состоит коммунистическое воспитание…

Союз коммунистической молодёжи должен быть ударной группой, которая во всякой работе оказывает свою помощь, проявляет свою инициативу, свой почин… И нужно, чтобы Коммунистический союз молодёжи своё образование, своё учение и своё воспитание соединил с трудом рабочих и крестьян, чтобы он не запирался в свои школы и не ограничивался лишь чтением коммунистических книг и брошюр. Только в труде вместе с рабочими и крестьянами можно стать настоящими коммунистами. И надо, чтобы все увидели, что всякий, входящий в Союз молодёжи, является грамотным, а вместе с тем умеет и трудиться… Мы должны всякий труд, как бы он ни был грязен н труден, построить так, чтобы каждый рабочий и крестьянин смотрел на себя так: я — часть великой армии свободного труда и сумею сам построить свою жизнь без помещиков и капиталистов, сумею установить коммунистический порядок. Надо, чтобы Коммунистический союз молодёжи воспитывал всех с молодых лет[295] в сознательном и дисциплинированном труде. Вот каким образом мы можем рассчитывать, что те задачи, которые теперь поставлены, будут разрешены… И вот, поколение, которому теперь 15 лет… должно все задачи своего учения ставить так, чтобы каждый день в любой деревне, в любом городе молодёжь решала практически ту или иную задачу общего труда, пускай самую маленькую, пускай самую простую. По мере того, как это будет происходить в каждой деревне, по мере того, как будет развиваться коммунистическое соревнование, по мере того, как молодёжь будет доказывать, что она умеет объединить свой труд, — по мере этого успех коммунистического строительства будет обеспечен»[296].

В декабре 1920 г. происходил VIII съезд Советов, которому Государственная комиссия по электрификации, составленная из лучших специалистов и работников ВСНХ, Наркомпути и Наркомзема, представила план электрификации России. Хорошо известна горячая речь Ленина, сказанная по поводу этого плана. Он говорил, что государственный план электрификации — это наша вторая программа партии. Наша политическая программа перечисляет наши целевые установки, разъясняет отношения между классами и массами. Она должна быть дополнена программой нашего хозяйственного строительства. «Без плана электрификации мы перейти к действительному строительству не можем. Мы, говоря о восстановлении земледелия, промышленности и транспорта, об их гармоническом соединении, не можем не говорить о широком хозяйственном плане. Мы должны прийти к тому, чтобы принять известный план; конечно, это будет план, принятый только в порядке первого приближения. Эта программа партии не будет так неизменна, как наша настоящая программа, подлежащая изменению только на съездах партии. Нет, эта программа каждый день, в каждой мастерской, в каждой волости будет улучшаться, разрабатываться, совершенствоваться и видоизменяться. Она нам нужна как первый набросок, который перед всей Россией встанет, как великий хозяйственный план, рассчитанный не меньше чем на десять лет и показывающий, как перевести Россию на настоящую хозяйственную базу, необходимую для коммунизма»[297].

Все хорошо знают фразу Владимира Ильича, сказанную им на VIII съезде Советов, что «коммунизм — это есть Советская власть плюс электрификация всей страны», но гораздо менее известно, что он говорил о том, что без масс плана электрификации не проведёшь, что нужно, чтобы не только рабочие, но и большинство крестьян ясно представляли себе те задачи, которые стоят перед страной. Ленин говорил, что должен быть поднят культурный уровень масс, чтобы каждая вновь выстроенная электрическая станция занималась «электрическим образованием масс». План электрификации должен быть изложен в особом учебнике и должен проходиться во всех школах.

В проекте резолюции VIII съезда Советов по докладу об электрификации, составленном Лениным, говорилось:

«Съезд поручает далее правительству и просит ВЦСПС и Всероссийский съезд профсоюзов принять все меры к самой широкой пропаганде этого плана и ознакомлению с ним самых широких масс города и деревни. Изучение этого плана должно быть введено во всех без изъятия учебных заведениях республики; каждая электрическая станция и каждый сколько-нибудь сносно поставленный завод и совхоз должны стать центрами ознакомления с электричеством, с современной промышленностью и центрами пропаганды плана электрификации и систематического преподавания его. Все, обладающие достаточной подготовкой, научной или практической, должны быть поголовно мобилизованы для пропаганды плана электрификации и преподавания необходимых знаний для его понимания»[298].

Ильич крайне был доволен книжкой И. И. Степанова, который год спустя разработал пособие для школ «Электрификация РСФСР». Он хотел, чтобы это пособие в нескольких экземплярах было в каждой уездной библиотеке, чтобы оно было при каждой электрической станции, чтобы каждый народный учитель прочёл и усвоил это «пособие», и не только прочёл, понял и усвоил сам, но и умел бы просто и понятно пересказать его ученикам.

Год спустя в «Наказе по вопросам хозяйственной работы», принятом IX Всероссийским съездом Советов 28 декабря 1921 г., Ленин писал:

«IX съезд считает, что задача Наркомпроса в новом периоде заключается в том, чтобы в наиболее короткий срок создать кадры специалистов во всех областях из среды крестьян и рабочих, и предлагает ещё более усилить связь школьной и внешкольной образовательной работы со злободневными хозяйственными задачами как всей республики, так и данной области и данной местности»[299].

Одновременно с VIII съездом Советов происходило партсовещание по вопросам народного образования; в нём принимали участие 134 делегата с решающим и 29 с совещательным голосом. Надо было по-новому организовать всю работу, учесть те задачи соцстроительства, которые стали перед страной. Надо было школу сделать подлинно политехнической, тесно связать с производством. Нужно было подойти вплотную к организации детского и подросткового труда, руководясь принципами политехнизма, подготовляя подрастающее поколение одинаково как к умственному, так и к физическому труду. Нужно было разработать новые программы. Владимир Ильич остался очень недоволен данным партсовещанием. Он был недоволен абстрактной постановкой вопросов политехнического образования, спорами, нужно или не нужно политехническое образование, когда этот вопрос уже разрешён был партией в положительном смысле. Политехническое образование — дело новое. «Весь центр тяжести работы должен быть перенесён в дело „учёта и проверки практического опыта“, в дело „систематического использования указаний этого опыта“»[300], — пишет Владимир Ильич в статье «О работе Наркомпроса».

«На совещании партработников должны были быть выслушаны спецы, педагоги, лет десять работавшие практически и могущие сказать нам всем, что сделано и делается в такой-то области, например, в области профессионального образования, и каким образом советское строительство с этим справляется, что́ достигнуто хорошего, каковы образчики этого хорошего (такие образчики, наверное, есть, хотя бы и в самом небольшом числе), каковы конкретные указания на главные недочёты и способы устранения этих недочётов»[301].

Это было писано 7 февраля 1921 г., а двумя днями раньше были напечатаны «Директивы ЦК коммунистам — работникам Наркомпроса». Там говорилось о том же, о необходимости большей деловитости и практичности в работе Наркомпроса, подтверждалась необходимость политехнизации школы, говорилось об обязательности увязки профтехнического образования с политехническими знаниями, о том, что должны быть разработаны и утверждены коллегией и наркомом программы учебных заведений основных типов, а затем курсов, лекций, чтений, собеседований, практических занятий, говорилось о необходимости привлечения всех подходящих технических и агрономических сил к профессионально-техническому и политехническому образованию в связи с использованием фабрично-заводского, сельскохозяйственного предприятия и т. д.

Широкое общее и политехническое образование должно вооружить молодёжь для борьбы за социализм. Никогда не мыслил Ленин себе социализм как нечто такое, что можно «ввести» сверху, без всякой борьбы. Социализм живой, говорил он‚ — это творчество народных масс, гвоздь строительства социализма — это организация. Социализм — это совершенно новый уклад, который создаётся лишь в процессе длительной борьбы. Чтобы создать его, надо много знаний.

Необходимо деловым образом двинуть вперёд подготовку молодёжи, писал В. И. Ленин Коммунистическому интернационалу молодёжи 4 декабря 1922 г.

Двинуть вперёд подготовку — к чему? Ответ на этот вопрос имеется в приветствии V съезду РКСМ, имевшему место за два месяца перед конгрессом КИМ. «Уверен, — писал в этом приветствии Ильич, — что молодёжь сумеет развиваться так успешно, чтобы ко времени назревания следующего момента мировой революции оказаться вполне на высоте задачи»[302].

Ленин принадлежал к поколению, которое росло под влиянием Писарева, Щедрина, Некрасова, Добролюбова, Чернышевского, революционно-демократической поэзии 60-х годов. Поэты «Искры» жестоко высмеивали пережитки старых, крепостнических нравов, бичевали разврат, прислужничество, подхалимство, двуличие, мещанство, бюрократизм. Писатели-шестидесятники учили вглядываться в жизнь, подмечать пережитки старого, крепостнического уклада. Ленин с ранних лет ненавидел мещанство, сплетни, пошлое времяпрепровождение, семейную жизнь «вне общественных интересов», превращение женщин в предмет забавы, развлечения или в покорную рабу. Он презирал жизнь, пропитанную неискренностью, приспособленчеством. Ильич особенно любил роман Чернышевского «Что делать?», любил острую сатиру Щедрина, любил поэтов «Искры», многие стихи их знал наизусть, любил Некрасова.

Владимиру Ильичу пришлось долгие годы жить в эмиграции: в Германии, Швейцарии, Англии, Франции. Он ходил по рабочим собраниям, внимательно вглядывался в жизнь и быт рабочих, наблюдал их домашнюю жизнь, их отдых в кафе и на прогулках. Приходилось наблюдать, как велико было влияние окружающей буржуазной среды, всего буржуазного уклада на семью, на быт рабочих. Это влияние сказывалось в тысяче мелочей. Когда мы жили во Франции, особо бросалось в глаза противоречие между общим революционным настроением рабочих и пошлым мещанским бытом.

Мы жили за границей бедновато, большей частью в комнатах, нанимаемых за дешёвую плату, где жил всякий народ, кормились у разных хозяек, в дешёвеньких ресторанах. В Париже Ильич очень любил посещать кафе, где пели свои песни на демократическо-бытовые темы певцы, очень остро критиковавшие буржуазную демократию и бытовые стороны жизни. Ильичу особенно нравились песни Монтегюса. Сын коммунара, он складывал хорошие стихи о жизни фобуров (городских предместий). Ильич раз как-то на вечеринке разговорился с Монтегюсом, и долго за полночь они говорили о революции, о рабочем движении, о том, как социализм создаст новый, социалистический быт.

Вопросы морали Владимир Ильич всегда тесно связывал с вопросами мировоззрения. В обществе рабовладельцев от рабов требовали покорности и смирения. Наставление, как должны себя вести рабы, давала религия. Она давала целый ряд правил о поведении. Этот кодекс религиозной морали изображался как заповеди (наказы), данные народу самим господом богом. Такие «заповеди» поведения сохранились при капитализме и пропагандировались капиталистами, ибо им выгодно было, чтобы трудящиеся держали себя, как рабы. Кодекс морали, правила поведения дополнялись соответственно с условиями капиталистической эксплуатации.

В классовом обществе существуют в каждую эпоху для каждого класса своя мораль, свой список правил поведения, сочинённый господствующими классами. Одни правила поведения — для лиц, принадлежащих к классу эксплуататоров, другие — для лиц, принадлежащих к классу эксплуатируемых. Эти правила преподаются в школах буржуазных стран на особых уроках.

Идеалистическая психология развивала ряд теорий, которые говорили о якобы врождённых «свойствах души», «о прирождённой нравственности». Эти идеалистические теории смыкались очень легко с религиозными и буржуазными кодексами морали, с ходячими, унаследованными от старого бытовыми навыками.

Выступая 2 октября 1920 г. на III съезде комсомола, Владимир Ильич говорил о коммунистической морали, объяснял на простых, конкретных примерах, в чём суть коммунистической морали. Он говорил о том, что крепостническая и буржуазная нравственность — это сплошной обман, надувательство и забивание умов рабочих и крестьян в интересах помещиков и капиталистов, а коммунистическая нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата. Говорил о том, что коммунистическая нравственность должна быть направлена на то, чтобы человеческому обществу подняться выше, избавиться от эксплуатации труда. В основе коммунистической нравственности лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма. На конкретных примерах показал Ленин, как важны сплочённость, уменье владеть собой, работать не покладая рук над тем, что необходимо для укрепления нового общественного уклада, какая большая сознательная дисциплина для этого нужна, какая нужна крепкая солидарность в исполнении поставленных задач. Ильич говорил молодёжи о том, что нужно отдавать всю свою работу, все свои силы на общее дело.

И жизнь Ленина была показом, как надо это делать. Иначе Ильич не мог, не умел жить. Он не был аскетом, любил и на коньках кататься, и на велосипеде гонять, и по горам лазить, и на охоту ходить, любил музыку, любил жизнь во всей её многогранной красоте, любил товарищей, любил людей. Все знают его простоту, его весёлый, заразительный смех. Но всё у него было подчинено одному: борьбе за жизнь для всех светлую, просвещённую, зажиточную, полную содержания, радости. Больше всего его радовали успехи в этой борьбе. Личное у него сливалось само собой с его общественной деятельностью.

В эмиграции в странах, где хотя и был капиталистический уклад, но социал-демократическое движение было более или менее легализировано (во Франции, в Англии, в довоенное время в Германии), нередко приходилось наблюдать, как какой-нибудь крупный социал-демократический деятель говорит горячие, очень радикальные речи, а в домашней жизни, в быту он настоящий обыватель, «un bourgeois malgre`s lui», как выражаются французы, т. е. «буржуй против желания». Капиталистический уклад, вся окружающая обстановка так влияют на его психологию, что он даже не замечает этого. Жена для него не друг и товарищ, а домохозяйка — служанка или игрушка, предмет развлечения, удовлетворения половых потребностей; дети — собственность, с которой можно делать, что хочешь: бить, баловать, заставлять работать сверх меры или растить лодырями. У Джона Рида есть замечательный рассказ «Дочь революции», где рассказывается, как молодая девушка — дочь рабочего-коммунара, сестра социалиста — задыхается в пошлости семейного, насквозь мещанского быта, не знает, где найти выход, и уходит в проститутки.

В своей речи на III съезде комсомола Ильич указывал выход из под влияния обывательщины, мещанства. Молодое поколение он учил борьбе, учил жить общественными интересами. Во весь рост Ленин поставил вопрос об общественной работе женщины-работницы‚ женщины-крестьянки, об участии её в управлении страной. Он поставил вопрос об общественной работе детей, работе, не замыкающейся в стенах школы, а помогающей взрослым — рабочим и крестьянам.

В области раскрепощения женщины мы имеем крупные успехи, и особенно крупную роль сыграла тут коллективизация сельского хозяйства.

Комсомол, организуя с 12 лет ребят в пионеротряды, учит детвору правилам поведения, вытекающим из коммунистической морали. Комсомол учит ребят помогать взрослым в их общественной работе, бороться против всяких безобразий, которых много ещё кругом, против пьянки, ругани, учит пионеров не давать в обиду девочек. Мальчики дома борются за то, чтобы девочек пускали в школу, чтобы их не загружали чрезмерной домашней работой, сами помогают матерям. Пионеры учат читать неграмотных матерей и домработниц, не позволяют бить малышей. Комсомол учит пионеров быть общественниками, бороться в быту с пережитками старых взглядов, разъясняет вред религиозных верований, учит отстаивать свои взгляды.

Пионеры быстро стали завоёвывать себе авторитет. Но последнее время пионерработа снизилась. Надо её опять поднимать, надо воспитывать по-настоящему смену комсомолу.

Последнее время некоторые комсомольские работники и активисты утеряли политическую остроту, поддались буржуазным влияниям в быту, забыли, каким должен быть коммунист, за что он должен бороться. Конечно, это отдельные случаи. Но надо каждому комсомольцу, каждой комсомолке больше следить за собой, нужны большая бдительность, требовательность по отношению к себе не на словах, а на деле; нужно до конца быть ленинцем и в общественной и в личной жизни, уметь подчинять личные интересы интересам общего дела, не забывать, что быт неотделим от общественной жизни, от политики.

К учащимся-комсомольцам, к студентам это относится в ещё большей мере. Тут надо особенно заботиться, чтобы не было отрыва от живой жизни, от социалистического строительства, от масс, чтобы не было карьеризма, чтобы не расцвёл пышным цветом буржуазный индивидуализм.

Ленин возлагал всегда большие надежды на комсомол, крепко надеялся, что комсомольцы будут расти настоящими коммунистами, стоящими в гуще жизни и умеющими её преобразовывать в духе социализма.

Можно быть уверенным в том, что комсомол оправдает возлагаемые на него надежды.

В России рабочее движение благодаря отсталости нашей промышленности стало развиваться лишь в 90-х годах, когда в ряде других стран широко уже шла революционная борьба рабочего класса, был уже опыт Великой французской революции, опыт революции 1848 г.‚ опыт Парижской Коммуны 1871 г. В огне революционной борьбы выковались великие революционные вожди международного рабочего движения — Маркс и Энгельс. Учение Маркса указывало, куда идёт общественное развитие, указывало неизбежность разложения капиталистического общества, замены его обществом коммунистическим, указывало путь, которым пойдёт развитие новых общественных форм, путь классовой борьбы, путь социалистической революции, выявляло роль пролетариата в этой борьбе и неизбежность его победы.

Наше рабочее движение развивалось под знаменем марксизма, шло не ощупью, не вслепую — ясна была цель, ясен был путь.

Ленин сделал чрезвычайно много для того, чтобы осветить путь борьбы российского пролетариата светом марксизма. Пять-десять лет прошло со дня смерти Маркса, но марксизм продолжает для нашей партии оставаться руководством к действию. Ленинизм — лишь дальнейшее развитие марксизма, углубление его.

Понятно поэтому, какой большой интерес представляет освещение вопроса, как работал Ленин над Марксом.

Ленин прекрасно знал Маркса. Когда он в 1893 г. приехал в Питер, он поразил всех нас, тогдашних марксистов, тем, как много он знал из произведений Маркса и Энгельса.

В 90-е годы, когда стали организовываться марксистские кружки, публика изучала главным образом первый том «Капитала». С большим трудом, но всё-таки «Капитал» можно было достать. По части других произведений Маркса дело было совсем плохо. Большинство членов кружка не читало даже «Коммунистического манифеста». Я читала, например, его впервые лишь в 1898 г.‚ уже в ссылке, на немецком языке.

Маркс и Энгельс были под строжайшим запретом. Достаточно отметить, что в 1897 г.‚ в статье «К характеристике экономического романтизма», написанной для «Нового слова»[303], Владимир Ильич вынужден был, чтобы не подвести журнал, не употреблять слов «Маркс», «марксизм», вынужден был о Марксе говорить иносказательно.

Владимир Ильич знал, старался раздобыть всё, что мог, из Маркса и Энгельса на немецком и французском языках. Анна Ильинична рассказывает, как он вместе с сестрой Ольгой читал «Нищету философии» на французском языке. Больше всего приходилось ему читать на немецком языке. Наиболее важные, заинтересовавшие его места из произведений Маркса и Энгельса он переводил для себя на русский язык.

В первой большой работе Владимира Ильича, изданной им в 1894 г. нелегально, «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?», имеются ссылки на «Коммунистический манифест», на «К критике политической экономии», на «Нищету философии», на «Немецкую идеологию», на письмо Маркса к Руге от 1843 г.‚ на книжки Энгельса «Анти-Дюринг» и «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

«Друзья народа» чрезвычайно расширяли марксистский кругозор большинства тогдашних марксистов, мало знавших ещё произведения Маркса, по-новому освещали целый ряд вопросов и пользовались громадным успехом.

В следующей работе Ленина — «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве» — мы видим уже ссылки на «18 Брюмера», на «Гражданскую войну во Франции», на «Критику Готской программы», на второй и третий тома «Капитала».

Позже жизнь в эмиграции дала возможность Ленину ознакомиться полностью со всеми произведениями Маркса и Энгельса, проштудировать их.

Биография Маркса, написанная Лениным в 1914 г. для «Энциклопедического словаря» Граната, как нельзя лучше иллюстрирует прекрасное знание Ильичём произведений Маркса.

О том же говорят и бесчисленные выдержки из Маркса, которые Ленин постоянно делал при чтении его. В Институте Маркса — Энгельса — Ленина хранится много тетрадок с выписками Владимира Ильича из Маркса.

Владимир Ильич пользовался выписками этими в своей работе, перечитывал их, делал на них свои пометки. Но Ленин не только знал Маркса, он глубоко продумал всё его учение. Выступая в 1920 г. на III Всероссийском съезде комсомола, Владимир Ильич говорил молодёжи, что надо уметь «…взять себе всю сумму человеческих знаний, и взять так, чтобы коммунизм не был бы у вас чем-то таким, что заучено, а был бы тем, что вами самими продумано, был бы теми выводами, которые являются неизбежными с точки зрения современного образования»[304]. «Если коммунист вздумал бы хвастаться коммунизмом на основании полученных им готовых выводов, не производя серьёзнейшей, труднейшей, большой работы, не разобравшись в фактах, к которым он обязан критически отнестись, такой коммунист был бы очень печален»[305].

Ленин изучал не только то, что писал Маркс, но и то, что писали о Марксе и марксизме противники его из буржуазного лагеря. В полемике с ними выясняет он основные положения марксизма.

Первая его большая работа была «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?» (Ответ на статьи «Русского богатства»[306] против марксистов), где он точке зрения народников (Михайловского, Кривенко, Южакова) противопоставлял точку зрения Маркса.

В статье «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве» он указывал, чем точка зрения Струве решительно отличается от точки зрения Маркса.

Разбирая аграрный вопрос, он пишет работу «Аграрный вопрос и „критики Маркса“» (т. 5), где мелкобуржуазной точке зрения немецких социал-демократов — Давида, Герца — и русских критиков — Чернова, Булгакова — противопоставлена точка зрения Маркса. «Du choc des opinions jaillit la vérité» («Из столкновения мнений вытекает истина»)‚ — говорит французская пословица. Её любил приводить Ильич. К выявлению и противопоставлению классовых точек зрения на основные вопросы рабочего движения постоянно прибегал Ильич.

Очень характерно, как сопоставлял Ленин различные точки зрения.

На это проливает свет XIX Ленинский сборник, где собраны делавшиеся им выписки, конспекты, планы рефератов и пр. по аграрному вопросу за период, предшествовавший 1917 г.

Владимир Ильич тщательно конспектирует высказывания «критиков», выбирает и выписывает особо яркие и характерные места и противопоставляет им высказывания Маркса. Тщательно анализируя высказывания «критиков», он старается показать их классовую сущность, выпукло ставя наиболее важные и больные вопросы.

Ленин очень часто нарочно заострял вопрос. Он считал, что дело не в тоне: можно сказать и грубо, и резко‚ — важно, чтобы было сказано по существу. В предисловии к переписке Ф. А. Зорге он приводит цитату из Меринга: «…Прав Меринг («Der Sorgesche Briefwechsel»[307]), что Маркс и Энгельс в „хорошем тоне“ смыслили мало: „не долго раздумывали, нанося удар, но и не хныкали по поводу каждого ими полученного удара“»[308]. Резкость формы, стиля была присуща Ленину, ей учился он у Маркса. Он отмечал: «…Маркс рассказывает, что они с Энгельсом постоянно боролись против „жалкого“ (miserabel) ведения этого „Социал-Демократа“ и боролись часто резко („wobei's oft scharf hergeht“)»[309]. Резкости Ильич не боялся, но он требовал, чтобы возражения были по существу.

У Ильича было одно любимое словечко, которое он часто употреблял, — «придиренчество». Если начиналась полемика не по существу, с передёргиваниями и придирками к мелочам, он говорил: «Ну, это уж „придиренчество“».

Ещё резче возражал Ленин против полемики, имеющей целью не выяснение вопроса, а сведение мелких фракционных счётов. Это был излюбленный способ меньшевиков. Прикрываясь выхваченными из контекста, из той обстановки, в которой они были сказаны, цитатами из Маркса и Энгельса, они преследовали фракционные цели. В предисловии к переписке Ф. А. Зорге Ленин писал: «Думать, что эти советы Маркса и Энгельса по адресу англо-американского рабочего движения могут быть просто и прямо применены к российским условиям, — значит использовать марксизм не для уяснения его метода, не для изучения конкретных исторических особенностей рабочего движения в определённых странах, а для мелких фракционных, интеллигентских счётов»[310].

Тут мы подходим вплотную к вопросу, как Ленин работал над Марксом? Отчасти это видно из предыдущей цитаты: надо уяснить себе метод Маркса, научиться у Маркса изучать особенности рабочего движения в определённых странах. Это и делал Ленин. Для Ленина учение Маркса было не догмой, а руководством к действию. У него раз сорвалось такое выражение: «Кто хочет посоветоваться с Марксом…» Выражение очень характерное. Сам он постоянно «советовался» с Марксом. В самые трудные, переломные моменты революции он брался вновь за перечитывание Маркса. Зайдёшь к нему бывало в кабинет: кругом все волнуются, а Ильич читает Маркса и с трудом бывало отрывается от него. Не для успокоения нервов, не для того, чтобы вооружиться верой в силы рабочего класса, верой в его конечную победу — этой веры у Ильича было достаточно, — погружался Ленин в Маркса, а для того, чтобы «посоветоваться» с Марксом, у него найти ответы на злободневные вопросы рабочего движения. В статье «Фр. Меринг о второй Думе» Ленин писал: «Аргументация таких людей покоится на неудачном выборе цитат: они берут общие положения о поддержке крупной буржуазии против реакционной мелкой и без критики применяют их к русским кадетам, к русской революции.

Меринг даёт хороший урок этим людям. Кто хочет посоветоваться с Марксом (курсив мой. — Н. К.) о задачах пролетариата в буржуазной революции, тот должен взять суждения Маркса, относящиеся именно к эпохе немецкой буржуазной революции. И недаром так боязливо обходят эти суждения наши меньшевики! В этих суждениях мы видим самое полное, самое яркое выражение той беспощадной борьбы с соглашательской буржуазией, которую ведут русские „большевики“ в русской буржуазной революции»[311].

Брать произведения Маркса, посвящённые разбору аналогичных ситуаций, тщательно анализировать их, сравнивать с переживаемым моментом, выявлять сходство и различия — таков был метод Ленина. Применение его к революции 1905–1907 гг. как нельзя лучше иллюстрирует, как делал это Ильич.

Ещё в брошюре «Что делать?» в 1902 г. Ленин писал: «История поставила теперь перед нами ближайшую задачу, которая является наиболее революционной из всех ближайших задач пролетариата какой бы то ни было другой страны. Осуществление этой задачи, разрушение самого могучего оплота не только европейской, но также (можем мы сказать теперь) и азиатской реакции сделало бы русский пролетариат авангардом международного революционного пролетариата»[312].

Мы знаем, что уже революционная борьба 1905 г. подняла международную роль русского рабочего класса и что свержение царской монархии в 1917 г. действительно сделало русский пролетариат авангардом международного революционного пролетариата, но это произошло лишь 15 лет спустя после того, как было написано «Что делать?» Когда в 1905 г., после расстрела рабочих 9 января на Дворцовой площади, революционная волна стала подыматься всё выше и выше, встал во весь рост вопрос о том, куда должна вести массы партия, какой тактики должна она держаться. И вот Ленин советуется с Марксом. Особенно внимательно штудирует он произведения Маркса, относящиеся к моменту французской и германской буржуазно-демократическим революциям 1848 г.: «Классовая борьба во Франции в 1848–1850 гг.» и третий том «Литературного наследства К. Маркса и Ф. Энгельса», изданный Фр. Мерингом и касающийся германской революции.

В июне — июле 1905 г. Ильич пишет брошюру «Две тактики социал-демократии в демократической революции», где тактике меньшевиков, державших курс на соглашательство с либеральной буржуазией, противопоставляется тактика большевиков, звавших рабочие массы на самую решительную, непримиримую борьбу с самодержавием вплоть до вооружённого восстания. Необходимо покончить с царизмом, писал Ленин в «Двух тактиках». «Конференция (новоискровцев. — Н. К.) тоже забыла, что, пока власть остаётся в руках царя, любые решения каких угодно представителей останутся такой же пустой и жалкой болтовнёй, какой оказались „решения“ знаменитого в истории германской революции 1848 года Франкфуртского парламента. Представитель революционного пролетариата, Маркс, в своей „Новой Рейнской Газете“ за то и бичевал беспощадными сарказмами франкфуртских либеральных „освобожденцев“, что они говорили хорошие слова, принимали всякие демократические „решения“, „учреждали“ всякие свободы, а на деле оставляли власть в руках короля, не организовали вооружённой борьбы с военной силой, бывшей в распоряжении короля. И пока франкфуртские освобожденцы болтали, — король выждал время, укрепил свои военные силы, и контрреволюция, опираясь на реальную силу, разбила наголову демократов со всеми их прелестными „решениями“»[313].

И Владимир Ильич ставит вопрос, удастся ли буржуазии сорвать русскую революцию посредством сделки с царизмом или, как говорил некогда Маркс, удастся «по-плебейски» разделаться с царизмом. «Удастся решительная победа революции, — тогда мы разделаемся с царизмом по-якобински или, если хотите, по-плебейски. „Весь французский терроризм, — писал Маркс в знаменитой "Новой Рейнской Газете" в 1848 г.‚ — был не чем иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии, с абсолютизмом, феодализмом и мещанством» (см. Marx'Nachlass, издание Меринга, т. III, стр. 211). Думали ли когда-нибудь о значении этих слов Маркса те люди, которые пугают социал-демократических русских рабочих пугалом „якобинизма“ в эпоху демократической революции?»[314]

Меньшевики говорили, что их тактика — «оставаться партией крайней революционной оппозиции» и что это не исключает частичного, эпизодического захвата власти и образования революционных коммун в том или другом городе. «Что значит „революционные коммуны“?… — ставит вопрос Ленин и отвечает: — Путаность революционной мысли приводит у них (у новоискровцев. — Н. К.)‚ как это сплошь и рядом бывает, к революционной фразе. Да, употребление слова „революционная коммуна“ в резолюции представителей социал-демократии есть революционная фраза, и ничего более. Маркс не раз осуждал подобную фразу, когда за „обаятельный“ термин отжившего прошлого прячут задачи будущего. Обаятельность термина, сыгравшего роль в истории, превращается в подобных случаях в пустую и вредную мишуру, в погремушку. Нам надо дать рабочим и всему народу ясное и недвусмысленное понятие о том, зачем мы хотим учреждения временного революционного правительства? какие именно преобразования осуществим мы, если будем решающим образом влиять на власть, завтра же, при победоносном исходе начавшегося уже народного восстания? Вот вопросы, стоящие перед политическими руководителями»[315].

«Эти вульгаризаторы марксизма никогда не задумывались над словами Маркса о необходимой смене оружия критики критикой оружия. Всуе приемля имя Маркса, они на деле составляют тактические резолюции совершенно в духе франкфуртских буржуазных говорунов, свободно критиковавших абсолютизм, углублявших демократическое сознание и непонимавших, что время революции есть время действия, действия и сверху и снизу»[316].

«Революции — локомотивы истории — говорил Маркс»[317]. Этой ссылкой на Маркса Ленин оценивает роль разгоравшейся революции.

Анализируя далее высказывания К. Маркса в «Новой Рейнской Газете», Ленин выясняет, что такое революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства. Но, проводя аналогию, Ленин останавливается и на вопросе, что отличает нашу буржуазно-демократическую революцию от германской буржуазно-демократической революции 1848 г. Он пишет: «Итак, только в апреле 1849 года, после почти годового издания революционной газеты („Новая Рейнская Газета“ начала выходить 1-го июня 1848 года), Маркс и Энгельс высказались за особую рабочую организацию! До тех пор они вели просто „орган демократии“, не связанный никакими организационными узами с самостоятельной рабочей партией! Этот факт‚ — чудовищный и невероятный с нашей современной точки зрения‚ — показывает нам ясно, какое громадное различие было между тогдашней немецкой и теперешней русской социал-демократической рабочей партией. Этот факт показывает нам, во сколько раз менее обнаруживались на немецкой демократической революции (благодаря отсталости Германии в 1848 г. и в экономическом отношении и в политическом — государственная раздроблённость) пролетарские черты движения, пролетарская струя в нём»[318].

Особо интересны статьи Владимира Ильича, относящиеся к 1907 г., статьи, посвящённые переписке и деятельности Маркса. Это — «Предисловие к русскому переводу писем К. Маркса к Л. Кугельману»[319], «Фр. Меринг о второй Думе»[320] и Предисловие к переписке Ф. А. Зорге[321]. Эти статьи особо полно освещают вопрос о методе, которым Ленин изучал Маркса. Исключительный интерес представляет последняя статья. Она написана в период, когда Ленин вновь стал усиленно заниматься философией в связи с разногласиями с Богдановым, когда вопросы диалектического материализма стали с особой остротой в центре его внимания.

Изучая одновременно и высказывания Маркса, касающиеся вопросов, аналогичных тем, какие возникли у нас в связи с разгромом революции, и вопросы диалектического и исторического материализма, Ленин учился у Маркса, как применять к изучению исторического развития метод диалектического материализма. В Предисловии к переписке Ф. А. Зорге он писал: «Сравнение того, как высказывались Маркс и Энгельс по вопросам англо-американского и немецкого рабочего движения, чрезвычайно поучительно. Если принять во внимание, что Германия, с одной стороны, Англия и Америка‚ — с другой, представляют из себя различные стадии капиталистического развития, различные формы господства буржуазии, как класса, во всей политической жизни этих стран, — то указанное сравнение приобретает особенно большое значение. С научной точки зрения, мы наблюдаем здесь образчик материалистической диалектики, уменье выдвинуть на первый план и подчеркнуть различные пункты, различные стороны вопроса в применении к конкретным особенностям тех или иных политических и экономических условий. С точки зрения практической политики и тактики рабочей партии, мы видим здесь образчик того, как творцы „Коммунистического манифеста“ определяли задачи борющегося пролетариата применительно к различным этапам национального рабочего движения разных стран»[322].

Революция 1905 г. поставила на очередь целый ряд новых актуальных вопросов, разрешая которые Ленин ещё глубже продумывал произведения Маркса. В огне революции выковывался ленинский метод (подлинно марксистский) изучения Маркса.

Этот метод изучения Маркса вооружил Ленина на борьбу с искажениями марксизма, с выхолащиванием из него его революционной сущности. Мы знаем, какую громадную роль сыграла в деле организации Октябрьской революции и Советской власти книга Ленина «Государство и революция». Эта книга целиком основана на глубоком изучении революционного учения Маркса о государстве.

Приведём первую страницу ленинской книги «Государство и революция»: «С учением Маркса происходит теперь то, что́ не раз бывало в истории с учениями революционных мыслителей и вождей угнетённых классов в их борьбе за освобождение. Угнетающие классы при жизни великих революционеров платили им постоянными преследованиями, встречали их учение самой дикой злобой, самой бешеной ненавистью, самым бесшабашным походом лжи и клеветы. После их смерти делаются попытки превратить их в безвредные иконы, так сказать, канонизировать их, предоставить известную славу их имени для „утешения“ угнетённых классов и для одурачения их, выхолащивая содержание революционного учения, притупляя его революционное остриё, опошляя его. На такой „обработке“ марксизма сходятся сейчас буржуазия и оппортунисты внутри рабочего движения. Забывают, оттирают, искажают революционную сторону учения, его революционную душу. Выдвигают на первый план, прославляют то, что́ приемлемо или что́ кажется приемлемым для буржуазии. Все социал-шовинисты нынче „марксисты“, не шутите! И всё чаще немецкие буржуазные учёные, вчерашние специалисты по истреблению марксизма, говорят о „национально-немецком“ Марксе, который будто бы воспитал так великолепно организованные для ведения грабительской войны союзы рабочих!

При таком положении дела, при неслыханной распространённости искажений марксизма, наша задача состоит прежде всего в восстановлении истинного учения Маркса о государстве»[323].

Маркс и Энгельс писали, что их учение «не догма, а руководство к действию». Эти их слова постоянно повторял Ленин. Метод, которым он изучал произведения Маркса и Энгельса, и революционная практика, вся обстановка эпохи пролетарских революций помогли Ленину превратить именно революционную теорию Маркса в подлинное руководство к действию.

Остановлюсь на одном вопросе, имевшем решающее значение. Недавно мы праздновали 15-летие существования Советской власти. В связи с этим мы вспоминали, как был организован захват власти в октябре 1917 г. Он произошёл не стихийно, а был глубоко продуман Лениным, который руководился прямыми указаниями Маркса о том, как надо организовывать восстание.

Октябрьская революция, передав диктатуру в руки пролетариата, в корне изменила все условия борьбы: но именно благодаря тому, что Ленин руководился не буквой высказываний Маркса и Энгельса, а их революционным содержанием, он умел применить марксизм и к делу строительства социализма в эпоху диктатуры пролетариата.

Я остановилась лишь на некоторых моментах. Необходимо проделать очень большую исследовательскую работу: выбрать всё, что брал Ленин из Маркса, и как брал, в какие периоды, в связи с какими задачами революционного движения. Я не коснулась даже таких важнейших вопросов, как национальный вопрос, как империализм и др. Издание Полного собрания сочинений Ленина, издание Ленинских сборников облегчает эту работу. Путь изучения Лениным Маркса на всех этапах революционной борьбы, с начала до конца, поможет лучшему, более глубокому пониманию нами не только Маркса, но и самого Ленина, его метода изучения Маркса и метода претворения учения Маркса в жизнь.

Надо отметить ещё одну сторону изучения Лениным Маркса, имеющую большое значение. Ленин изучал не только то, что писали Маркс и Энгельс, то, что писали о Марксе его «критики», он изучал также путь, которым шёл Маркс к тем или другим взглядам‚ те произведения, те работы, которые будили мысли Маркса, толкали их в известном направлении, изучал, если можно так выразиться, истоки марксистского миросозерцания, изучал, что именно и как именно брал Маркс у того или иного писателя.

Особенно старался он как можно глубже изучить метод диалектического материализма. В 1922 г. в статье «О значении воинствующего материализма» Ленин писал, что надо, чтобы сотрудники журнала «Под знаменем марксизма» организовали работу по систематическому изучению диалектики Гегеля с материалистической точки зрения. Он считал, что без серьёзного философского обоснования нельзя выдержать борьбы против натиска буржуазных идей и восстановления буржуазного миросозерцания. Как поставить изучение диалектики Гегеля с материалистической точки зрения, об этом писал Ленин на основе собственного опыта. Приведём соответствующий абзац из статьи Ленина «О значении воинствующего материализма»:

«…мы должны понять, что без солидного философского обоснования никакие естественные науки, никакой материализм не может выдержать борьбы против натиска буржуазных идей и восстановления буржуазного миросозерцания. Чтобы выдержать эту борьбу и провести её до конца с полным успехом, естественник должен быть современным материалистом, сознательным сторонником того материализма, который представлен Марксом, то есть должен быть диалектическим материалистом. Чтобы достигнуть этой цели, сотрудники журнала „Под Знаменем Марксизма“ должны организовать систематическое изучение диалектики Гегеля с материалистической точки зрения, т. е. той диалектики, которую Маркс практически применял и в своём „Капитале“ и в своих исторических и политических работах… Опираясь на то, как применял Маркс материалистически понятую диалектику Гегеля, мы можем и должны разрабатывать эту диалектику со всех сторон, печатать в журнале отрывки из главных сочинений Гегеля, истолковывать их материалистически, комментируя образцами применения диалектики у Маркса, а также теми образцами диалектики в области отношений экономических, политических, каковых образцов новейшая история, особенно современная империалистическая война и революция дают необыкновенно много. Группа редакторов и сотрудников журнала „Под Знаменем Марксизма“ должна быть, на мой взгляд, своего рода „обществом материалистических друзей гегелевской диалектики“. Современные естествоиспытатели найдут (если сумеют искать и если мы научимся помогать им) в материалистически истолкованной диалектике Гегеля ряд ответов на те философские вопросы, которые ставятся революцией в естествознании и на которых „сбиваются“ в реакцию интеллигентские поклонники буржуазной моды»[324].

Теперь изданы IX и XII Ленинские сборники, которые вскрывают весь процесс мысли Ленина при проработке им основных произведений Гегеля, вскрывают, как применял он метод диалектического материализма к изучению Гегеля, как тесно связывал он это изучение с углублённым изучением высказываний Маркса, с умением превратить марксизм в руководство к действию в самых различных условиях.

Не только над Гегелем работал Ленин. Он прочитал, например, письмо Маркса к Энгельсу от 1 февраля 1858 г., где тот даёт резкий отзыв на книгу Лассаля «Философия Гераклита Тёмного из Эфеса» (2 т.), называя этот труд «ученическим». Ленин вначале даёт краткую формулировку отзыва Маркса: «…Лассаль просто повторяет Гегеля, списывает его, пережёвывает миллион раз по поводу отдельных мест Гераклита, снабжая свой труд невероятной бездной учёнейшего, гелертерского-архи, балласта»[325]. Но всё же Ленин берётся за изучение этой работы Лассаля, конспектирует её, делает выписки, пишет свои замечания к ним и в конце подводит итог: «В общем… верен отзыв Маркса. Книгу Лассаля не стоит читать»[326]. Но самому Ленину работа над этой книгой дала более углублённое понимание Маркса, понимание того, почему ему так не понравилась эта книга Лассаля.

В заключение укажу ещё на одну форму работы Ленина над Марксом — это популяризация им учения Маркса. Если популяризатор подходит к своей работе «всерьёз», ставит себе целью дать в наиболее простой, понятной форме изложение самой сущности той или иной теории, эта работа даёт ему самому чрезвычайно много.

Свою брошюру «О штрафах», написанную для рабочих, Ленин послал за границу в группу «Освобождение труда». П. Б. Аксельрод и Г. В. Плеханов отозвались о ней очень одобрительно. 16 августа 1897 г. из с. Шушенского Ленин писал Аксельроду: «Ваши и его (Плеханова. — Н. К.) отзывы о моих литературных попытках (для рабочих) меня чрезвычайно ободрили. Я ничего так не желал бы, ни о чём так много не мечтал, как о возможности писать для рабочих»[327].

Учение Маркса хотел сделать он близким и понятным рабочим массам. В 90-х годах, занимаясь в кружках, он старался изложить им прежде всего первый том «Капитала», иллюстрируя изложенные там положения примерами из жизни своих слушателей. В 1911 г. в партийной школе в Лонжюмо (под Парижем), где Ленин работал над подготовкой кадров для руководства поднимающимся революционным движением, он читал рабочим лекции по политической экономии, стараясь изложить как можно проще основы учения Маркса. В своих статьях в «Правде» Ильич старался популяризировать различные моменты учения Маркса. Образцом популяризации является ленинская характеристика, во время споров о профсоюзах в 1921 г.‚ того, как надо изучать предмет, явление, применяя метод диалектики. Ленин говорил: «Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и „опосредствования“. Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережёт нас от ошибок и от омертвения. Это во-1-х. Во-2-х, диалектическая логика требует, чтобы брать предмет в его развитии, „самодвижении“ (как говорит иногда Гегель), изменении… В-З-х, вся человеческая практика должна войти в полное „определение“ предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку. В-4-х, диалектическая логика учит, что „абстрактной истины нет, истина всегда конкретна“, как любил говорить, вслед за Гегелем, покойный Плеханов»[328].

Эти немногие строки — квинтэссенция того, к чему пришёл Ленин в результате долгих лет работы над вопросами философии, всё время пользуясь методом диалектического материализма, всё время «советуясь» с Марксом. Эти строки в сжатой форме указывают всё то существенное, что должно быть руководством к действию при изучении явлений.

То, как работал Ленин над Марксом, учит нас, как надо изучать Ленина. Его учение неразрывно связано с учением Маркса, это — марксизм в действии, это — марксизм эпохи империализма и пролетарских революций.

Марксизм неразрывно связан с умением вглядываться в жизнь, разбираться в ней. Маркс и Энгельс жестоко критиковали капиталистический уклад, все его стороны, но критиковали не просто потому, что они были «критически мыслящие личности», а потому, что эта критика открывала правильный путь борьбы.

У Маркса учился Ленин критически вглядываться в жизнь, разбираться в её явлениях, отличать основное от второстепенного, учился связывать теорию с практикой, втягивать пролетариат в борьбу, организовывать его для победы.

В «Справочнике к II и III изданиям Сочинений Ленина» перечислены все ссылки на «Капитал», имеющиеся в произведениях Ленина. Это очень интересный материал. Всего прямых ссылок имеется во всех 30 томах 185. Больше всего ссылок (114) приходится на первые три тома Сочинений, на период, когда приходилось особенно настойчиво доказывать правильность теории марксизма.

В первом томе очень большое число ссылок (20) относится к работе «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?». Книга эта была написана в 1894 г. Нелегально отпечатанная на гектографе в количестве 250 экземпляров, она сыграла крупнейшую роль в пробуждении интереса к марксизму, в разъяснении его революционного содержания.

Ленин здесь приводит высказывания Маркса о «Капитале». Маркс писал, что он ставил себе целью показать экономический закон развития современного общества, что он рассматривает развитие экономической общественной формации как естественноисторический процесс. Ленин, зная, что у многих нет понимания того, как увязывается экономика с политикой, показывает, что изучение экономического развития капиталистического уклада является лишь «скелетом» «Капитала». «Всё дело‚ — пишет он, — однако‚ в том‚ что Маркс этим скелетом не удовлетворился, что он одной „экономической теорией“ в обычном смысле не ограничился, что — объясняя строение и развитие данной общественной формации исключительно производственными отношениями — он тем не менее везде и постоянно прослеживал соответствующие этим производственным отношениям надстройки, облекал скелет плотью и кровью. Потому-то „Капитал“ и имел такой гигантский успех‚ что эта книга „немецкого экономиста“ показала читателю всю капиталистическую общественную формацию как живую — с её бытовыми сторонами, с фактическим социальным проявлением присущего производственным отношениям антагонизма классов, с буржуазной политической надстройкой, охраняющей господство класса капиталистов, с буржуазными идеями свободы, равенства и т. п., с буржуазными семейными отношениями»[329].

Одновременно с тщательным изучением тогдашнего экономического уклада России Ленин работал в 1894–1895 гг. в рабочих кружках. Он знакомил рабочих с «Капиталом» Маркса. Увязывая теорию с практикой, он учил их собирать материал о своих фабриках и заводах‚ выяснять конкретные формы эксплуатации. Рабочие, участвовавшие в то время в кружках Ильича, вспоминают: бывало, он прочтёт им ту или иную главу из «Капитала», а потом мобилизует на собирание соответствующего материала на их фабрике по цехам. Но Ленин понимал, что эта работа не должна быть оторвана от борьбы, он помогал рабочим на основе обнаруженных фактов организовывать борьбу против капиталистов. Выпуск листовок с использованием материалов, собранных рабочими, быстро привился и дал блестящие результаты.

В произведении Владимира Ильича «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве» говорится о мелкобуржуазной сущности народничества и о буржуазном подходе Струве к его критике. Ленин здесь вынужден был избегать ссылок на «Капитал» — статья готовилась для легальной печати. Жандармы поняли‚ что статья защищает позиции революционного марксизма, и сожгли сборник‚ где она была напечатана.

Во втором томе Сочинений Ленина, где собран ряд экономических работ, имеется 34 ссылки на «Капитал».

«Капитал» Маркса вооружил Ленина методом для изучения конкретного капиталистического уклада России. «Развитие капитализма в России» имеет максимум ссылок на «Капитал» — 51.

После революции 1905 г. в наступившие годы реакции Ильич берётся за анализ того, в чём была сила и слабость революции. Особо большое внимание он уделяет крестьянству, аграрной программе. В томах XI и XII мы вновь встречаем ссылки на «Капитал», в частности на III том, который Ильич в это время внимательно перечитывал.

Когда после ленских событий рабочее движение вновь быстро пошло на подъём, Ильич использует легальную прессу, чтобы приковать внимание партийного актива к необходимости связывать свою работу с теорией марксизма. В марте 1913 г. он пишет для «Правды» статью «Исторические судьбы учения Карла Маркса» и статью «Три источника и три составных части марксизма» — для тогдашнего теоретического партийного журнала «Просвещение».

В 1914 г. Ленин написал для «Энциклопедического словаря» Граната известную свою статью «Карл Маркс».

Особо интересны ссылки на «Капитал» в советский период. В статье «О значении воинствующего материализма» в 1922 г. Ленин говорит о том, что победа пролетариата вызывает особенно усиленную борьбу на идеологическом фронте, что мы должны быть вооружены глубоким пониманием диалектического материализма, чтобы выдержать борьбу против натиска буржуазных идей. «Чтобы достигнуть этой цели, сотрудники журнала „Под Знаменем Марксизма“ должны организовать систематическое научение диалектики Гегеля с материалистической точки зрения, т. е. той диалектики, которую Маркс практически применял и в своём „Капитале“ и в своих исторических и политических работах…»[330]

В январе 1919 г. на II Всероссийском съезде профсоюзов Владимир Ильич указывает на полное непонимание «Капитала» Маркса теми, кто говорит о независимости рабочего класса от государства, кто не понимает роли пролетариата в стране, где победила пролетарская диктатура. Ильич делает ссылки на «Капитал» и в докладе о работе в деревне на VIII съезде партии, когда говорит о замене капиталистического уклада социалистическим, и в ряде статей тех лет.

«Капитал» не перестаёт быть руководством к действию. Решения последнего пленума ЦК ВКП(б) говорят о необходимости всем партийцам, и особенно руководящим кадрам, лучше вооружаться знанием марксизма-ленинизма, пронизывать его духом всю деловую работу, нести его в массы. Всё это обязывает наши кадры внимательно изучать «Капитал».

Товарищи, я хочу остановиться только на некоторых вопросах, которые мне кажутся особенно важными, которые необходимо подчёркивать, когда речь идёт о ленинском воспитании. Через все речи Владимира Ильича, через все его статьи проходит красной нитью ненависть ко всякому угнетению и ко всякой эксплуатации. Конечно, всякий скажет, что ленинец должен быть заражён этой ненавистью к эксплуатации, ненавистью к угнетению. Вопрос в том, как бороться с этим угнетением и эксплуатацией. Если мы посмотрим, как подходят к этому вопросу анархисты, то мы увидим, что они подходят к вопросу об эксплуатации и угнетении огульно, они не предлагают конкретных мер для борьбы с той или иной формой эксплуатации, а предлагают огульно уничтожить тот порядок, который создаёт эту эксплуатацию и угнетение, не вникая в причины существования их и не продумывая того, как эти причины уничтожить.

Если мы посмотрим, как подходил к этому вопросу Владимир Ильич, то увидим, что он тщательно изучал каждую форму эксплуатации. Например, эксплуатация на фабриках и заводах. Он не ограничивался тут общими формами, а изучал тщательно все формы этой эксплуатации. Мы знаем, что у него есть такие брошюрки, как брошюрка о штрафах[331], брошюрка о законе второго июня[332], где детально разбирается, в какие именно формы выливается эксплуатация.

Как подходил Владимир Ильич к вопросу о крестьянстве, как он его ставил, как освещал эксплуатацию помещиками крестьян? Он рассматривал этот вопрос в корне его развития, начиная с момента освобождения крестьян: как это освобождение крестьян было проведено, как помещики получили всевозможного рода отрезки от той земли, которой раньше крестьяне пользовались, и как при помощи этих отрезков они кабалили крестьян.

Изучая речи и статьи Владимира Ильича, вы увидите, как детально, как до мелочей подробно разбирал он все вопросы эксплуатации и угнетения. Эксплуатация капиталистов, эксплуатация помещиками крестьян, национальный гнёт — все эти вопросы он основательно изучал, брал их в развитии и самое существенное выделял, чтобы видеть, против чего именно надо бороться и как бороться. Это кажется весьма естественным и очень простым. И конечно, каждый ленинец скажет, что он не только ненавидит гнёт и эксплуатацию, но знает также те формы, в которых гнёт и эксплуатация проявляются.

Но, товарищи, надо помнить следующее: мы сейчас живём уже не в капиталистическом строе, а в строе, который представляет переход от капиталистического к социалистическому, переход на основе малоразвитой промышленности и мелкого крестьянского хозяйства. Конечно, нельзя думать, что в этом переходном строе не будет уже никакой эксплуатации. Правда, многие старые формы эксплуатации, благодаря революции, благодаря тому громадному социальному сдвигу, который произошёл, отошли в прошлое, но нельзя думать, чтобы теперь не было уже никакой эксплуатации и не было никакого угнетения. Эта эксплуатация и угнетение приобрели теперь новые формы, правда органически связанные со старыми, но всё же носящие несколько другой характер. И вот тут, товарищи, большая опасность, что ненависть, направленная против старых форм эксплуатации, не будет иметь для себя объекта потому, что старое отжило. А новых форм эксплуатации и угнетения можно и не заметить, если не смотреть, не уметь вглядываться в жизнь, не уметь смотреть, что кругом делается. Теперь, конечно, тех форм, которые были раньше, мне кажется, уже нет. Нет такой наглой эксплуатации рабочих, которая была раньше. Уничтожена помещичья собственность, и хотя она местами и возрождается, но в общем и целом старые формы уже отжили, но тем внимательнее надо смотреть кругом себя, чтобы заметить всякую новую, зарождающуюся форму эксплуатации. Это не так просто, как кажется.

Теперь мы ещё близки к старому, капиталистическому строю, а чем дальше, тем сложнее будут все эти вопросы, и надо остерегаться того, чтобы не впадать в общие фразы, детально всматриваться в формы, детально изучать их. Уже и теперь сказывается недостаток этого внимательного и систематического изучения — изучения нового быта. Уже теперь слишком в общих формах мы часто говорим об эксплуатации и угнетении. Вот ленинец и должен внимательно изучить все те новые формы, которые будут чем дальше, тем сложнее. Трудность ещё в том, что сейчас общественное развитие идёт чрезвычайно быстрым темпом, чрезвычайно быстро меняется окружающая обстановка, и надо постоянно иметь перед глазами эти изменения, изучать эксплуатацию в её изменяющихся формах.

Это вопрос очень сложный, и для того, чтобы умело подойти к нему, надо быть вооружённым теорией. Недавно я разговаривала с товарищами из комсомола и спрашивала их, какие кружки у них существуют. Кружки по политграмоте есть, затем есть кружки по ленинизму — это всё есть, но выходило так, что по марксизму кружков как будто нет. А если мы хотим понять ленинизм, то мы прежде всего должны вооружиться марксизмом. Ленин был марксист. Он был учеником Маркса. Тщательно изучал все произведения Маркса и Энгельса, постоянно возвращался к ним, не то что раз когда-то прочитал, а постоянно возвращался к чтению произведений Маркса и Энгельса и постоянно черпал в них новые и новые подходы к жизни, вдумывался в каждое их слово. Маркс изучал те законы, на основании которых развивается человеческое общество, он осветил эти законы. Когда мы говорим о явлениях природы, всякому ясно, что тут необходимо знать природу — законы химических и физических явлений — и, по мере того как люди больше и больше улавливают, изучают эти законы, они получают всё большую власть над природой. Изучать законы природы для того, чтобы одолевать природу‚ — это настолько общее место, что не приходится об этом и говорить. Но то же самое относится и к жизни человеческого общества. Общество развивается на основании определённых законов. Есть определённая связь явлений, есть определённый закон развития. Чтобы овладеть движением, чтобы направить революционное движение в настоящее русло, чтобы добиться победы‚ необходимо знать все законы, на основании которых развивается человеческое общество.

Владимир Ильич говорил о необходимости научиться понимать «революционную диалектику» Маркса. Маркс показал, как развивается явление, как в каждом развивающемся явлении есть зародыш, ростки новых форм жизни, как эти новые формы уничтожают старые. Вот почему Владимир Ильич в речи, которую он говорил на III Всероссийском съезде комсомола, предостерегал его от увлечений лозунгами. Он считал, что не столько важны отдельно взятые лозунги, как изучение явлений в их связи. Свою революционную диалектику Маркс применил к тому периоду человеческого развития, который носит название капиталистического развития. Он показал, как возникло капиталистическое общество, как развивалось, как внутри этого капиталистического общества сложились силы, те силы, которые должны стать могильщиком капиталистического строя. Он показал, как рабочий класс рос, как развивался. Маркс указал на революционную цель, которая стоит перед рабочим классом, и на ту историческую роль, которую рабочий класс играет. Вот понимание цели рабочего класса, понимание взаимоотношения явлений и их развития — вот что составляет сущность марксизма. И надо вооружиться теорией марксизма, чтобы ясно понимать то, что кругом происходит, понимать быстро развивающиеся события. В прежнее время марксистами называли себя часто люди, которые не понимали этой революционной диалектики марксизма. Они считали, что достаточно прочесть Маркса и согласиться с его выводами — и это даёт уже право назвать себя марксистом. Но Владимир Ильич не так смотрел на то, чем должен быть марксист. Он считал, что марксизм — руководство к действию, и потому революционное учение Маркса он приложил к русской действительности, к той эпохе, в которой ему пришлось работать и действовать. Это как раз была историческая эпоха, когда стало совершенно ясно, что капитализм разрушается, — эпоха, предшествовавшая мировой войне и последовавшая за ней. Эта имеющая глубоко революционное значение эпоха была Владимиром Ильичём оценена на основании той марксистской теории, которой он владел в совершенстве.

Но не только теорию марксизма знал Владимир Ильич: он изучал все особенности русских конкретных условий, продумал, как приложить марксистскую революционную теорию к жизни. Вооружившись революционной теорией, он смог найти именно те пути, которые необходимы были для того, чтобы пролетариат смог победить. Не в личных свойствах Владимира Ильича разгадка того, что он глубоко продумал революционную теорию марксизма и правильно применил её. Вам, товарищи, придётся разрешить много сложных вопросов, которые перед вами поставят последующие годы, и потому вам необходимо вооружиться этой революционно-марксистской теорией.

Владимир Ильич ни на минуту не выпускал из виду революционные цели изменения существующего строя и создания коммунистического строя. Он не упускал из виду великой исторической роли пролетариата; этим он отличался от оппортунистов, с которыми всю жизнь вёл упорную борьбу. Когда выступал немецкий социал-демократ Бернштейн и стал говорить, что движение — всё‚ а цель — ничто, Владимир Ильич встал на сторону Каутского, в те времена бывшего ещё революционером. Отрицание важности цели рабочего движения было оппортунизмом, отрицанием исторической роли пролетариата, отказом от принципа марксизма. Несколько в другой форме, в своеобразной русской форме, подняли знамя оппортунизма экономисты; они также совершенно недооценивали революционной роли пролетариата. Они говорили, что нужна экономическая борьба, и вот только на эту экономическую борьбу они обращали внимание, а на связь этой экономической борьбы с политической борьбой, на ту связь, которую всегда подчёркивал Маркс, они не обратили внимания. И вот Владимир Ильич вместе с Плехановым вёл отчаянную борьбу с экономистами. Точно так же, в чём была главная ошибка меньшевиков, против которых боролся так упорно Владимир Ильич? Он указывал, что меньшевики, вступая в блок с либералами, ориентируясь на радикальную буржуазию, отказываются от основного — от правильной оценки роли пролетариата во всём революционном движении. Ясное понимание цели, понимание тех путей, которые ведут к этой цели, понимание исторической роли пролетариата и дало возможность Владимиру Ильичу правильно оценить все эти оппортунистические отклонения.

Для того чтобы идти революционным путём, молодёжи необходимо вооружиться марксистской теорией. Эта теория даст понимание окружающей действительности. Нет, вообще говоря, каких-нибудь лозунгов, верных для всех времён. Каждый лозунг имеет значение в той конкретной исторической обстановке, в которой он выдвигается. Когда-то в своей книжке «Исторические письма» Миртов говорил о том, что всякий лозунг, будучи революционным в известной обстановке, при изменившейся обстановке может быть реакционным. Понимание того, когда уместен тот или иной лозунг, даётся как раз умением подходить к действительности и оценивать её с точки зрения марксизма. Если неподготовленный человек возьмёт сочинения Ленина, то ему может показаться, что у него много противоречий. В целом ряде вопросов Владимир Ильич защищал в различные моменты различные точки зрения, и человек, который не понимает внутренней связи явлений, их революционной диалектики, увидит лишь противоречия там, где на деле развитие одной и той же точки зрения, только в различной обстановке. Например, возьмём такой вопрос, как Учредительное собрание. До известного момента, пока не было ещё налицо власти пролетариата, которая начала зарождаться в форме Советов, большевики выступали за Учредительное собрание; когда создались революционные Советы, когда они стали фактической властью, тогда лозунг Учредительного собрания получил совершенно другое значение. Из лозунга революционного он превратился в лозунг реакционный, который мог бы повести к тому, что организованная уже власть пролетариата, организованного в Советы, была бы ослаблена.

Возьмём вопрос о кооперации. До захвата власти Владимир Ильич о кооперации говорил в другом совершенно тоне, чем говорил в последних своих статьях, где он писал о том, какое громадное значение имеют кооперативы в настоящее время для перестройки всего общества на коллективистических началах. Если мы возьмём и будем перелистывать сочинения Владимира Ильича, мы увидим, как на протяжении времени в различной конкретной обстановке Владимир Ильич совершенно различно оценивал те или другие формы движения.

Чтобы понять конкретную обстановку, надо, во-первых, быть вооружённым теорией, которая даёт систему, определённый подход, — это с одной стороны. А с другой стороны, надо тщательно изучать окружающую действительность. Если вы посмотрите, как подходил к этому Владимир Ильич, вы увидите, что он изучал тщательным образом действительность и по книгам, и по личному опыту, и на основании разговоров и рассказов товарищей. Если вы посмотрите ту массу тетрадок, в которых Владимир Ильич делал выписки, вы увидите, как сравнивал он каждый факт, который он наблюдал в русской жизни, с аналогичными фактами европейской жизни и, сравнивая их, старался отметить ту или иную разницу. Его заметки в тетрадках показывают, что он старался уловить ту разницу, которая создаётся благодаря различной обстановке. Если вы прочитаете воспоминания о Владимире Ильиче, вы увидите, как он внимательно расспрашивал товарищей, как по отдельным рассказам, по отдельным фактикам старался воссоздать всю картину явления, как он проверял себя каждый раз в каждом вопросе. Во время одной из партийных дискуссий Владимир Ильич писал: когда в партии возникают какие-нибудь разногласия, когда партия переживает кризис, то надо подходить к вопросу с величайшей честностью, смотреть правде в глаза.

И вот к изучению действительности Владимир Ильич подходил всегда с этой величайшей честностью, умел смотреть правде в глаза, и он умел учиться у врага. Если враг правильно оценивал какое-нибудь явление, Владимир Ильич не смотрел на то, что оценка исходит от врага, он пользовался ею, чтобы найти правильный подход к факту. С другой стороны, Владимир Ильич умел не только прямо, но и косвенно учиться у врага. Похвала врага служила ему предостережением, он пересматривал вопрос ещё раз, чтобы проверить себя, не сделано ли какой ошибки.

Владимир Ильич на ошибках учился. Например, Владимир Ильич выдвинул в 1903 г. и очень горячо защищал пункт партийной программы о возвращении крестьянам земельных отрезков, отошедших во время земельной реформы 1861 года к помещикам, и вот в 1908 г. есть статья, которая посвящена учёту опыта первой революции. Там он прямо говорит о пункте программы, что это неправильный лозунг, касающийся отрезков.

И это несмотря на то, что в своё время Владимир Ильич страстно защищал этот лозунг против Плеханова, долго завоёвывал всех, чтобы перешли на его сторону, чтобы поняли всё значение этих отрезков, а потом, после революции, он не остановился перед тем, чтобы объективно оценить его. Он писал, что этот лозунг был недостаточен, что надо было выдвинуть сразу более революционный лозунг.

Эта революционная честность, умение подойти к каждому вопросу, не соображаясь с тем, что, может быть, надо всё переоценить с самого начала, не соображаясь с тем, что, может быть, предстоит громадная работа, не соображаясь ни с чьим личным самолюбием, не боясь признать свою ошибку (он ставил вопрос отчётливо, в упор, стараясь найти правильный ответ на него), — вот это умение, умение изучать пристально, умение наблюдать, умение чужой опыт использовать и обдумывать, умение смело смотреть в глаза фактам должны быть свойствами той молодёжи, которая хочет быть ленинцами.

И наконец я скажу несколько слов о той преданности революционному делу, которой требовал Владимир Ильич от революционера. В его книжке «Что делать?» он пишет о том, к чему должен быть готов революционер. Он пишет о том, что первые годы, вот эти годы, когда только что нарождается движение, — что эти годы должны быть годами громадной выдержки, должны быть годами незаметной работы, которая потом учтётся, что вначале работа, по существу, не видна, не заметна. Революционер должен быть готов к ведению этой незаметной, чёрной, повседневной работы. Но в то же время революционер должен быть готов к величайшим подвигам, величайшему героизму, об этом точно так же говорит Владимир Ильич в своей книжке «Что делать?», которая в своё время так увлекла членов партии, которая сыграла в революционном движении такую громадную роль. Революционер должен быть готов на всё: и на повседневную, чёрную, незаметную работу и на величайшие героические подвиги. Эта оценка Владимира Ильича даёт ясное представление о том, каков должен быть ленинец. Он должен вести повседневную, будничную работу, какой бы тяжёлой она ни была, должен внимательно относиться к ней. В момент подъёма революционного движения он также должен быть готов на всё.

Я хотела остановиться ещё на одном вопросе — на понимании Владимиром Ильичём роли масс. В 90-х годах, в самом начале возникновения партии революционного марксизма, очень оживлённо обсуждался вопрос о роли личности в истории. Михайловский и другие говорили тогда о том громадном значении, которое имеет личность в истории. У Михайловского есть статья на тему «Герои и толпа». Масса — это безвольная толпа, идущая за героями. Вопрос о героизме, о роли сознательной личности в истории выдвигался и Лавровым. Позднее эсеры усвоили себе эту точку зрения на героев и толпу, на первый план выдвигали героическую личность. Марксисты подходят к вопросу иначе. Они говорят о классовой борьбе.

Если вдуматься в этот термин — «классовая борьба», то надо будет к этому вопросу о роли личности подходить так, как подходил Владимир Ильич. На первый план он выдвигал вопрос о массе, о том, под влиянием каких побуждений действует масса. Марксизм рассматривает действия отдельных личностей в связи с тем классом, представителем которого эта личность является. Личность, взятая вне массы, вне класса, — ничто. Но если она свяжет свою деятельность с деятельностью революционного класса, с деятельностью пролетариата, то благодаря тому, что человек свой утлый челн привяжет к корме большого корабля, к корме того дела, которое делает пролетариат, — благодаря этому личность может получить очень большое значение, но только в том случае, если она не отделяет себя от массы, если является её выразителем.

И вот если вы посмотрите на сочинения Владимира Ильича, на те речи, которые он говорил, вы увидите, какое громадное значение придавал он массе. Он говорил, что «социализм есть живое творчество масс». В последних своих статьях он говорил о том, что теперь надо двигаться дальше гораздо медленнее, чем раньше, но двигаться громадной массой, миллионами двигаться. Эта оценка значения массы, её творческой силы характерна для Владимира Ильича. Вопрос об организации масс, о внесении сознательности в движение масс Владимир Ильич считал первоочередным. Он подходил к этому вопросу по-марксистски. Ленинцы должны учиться такому же отношению к массе.

А понять массу, научить ориентироваться на неё может опять только марксизм, вскрывающий первопричины движения масс, учащий нащупывать движение силы революции, вести массы к великой цели.

Если молодёжь хочет стать ленинцами, она должна внимательно изучать теорию, изучать «революционную диалектику» марксизма.

В начале 1908 г. Ленин вынужден был опять уехать за границу.

Революция была разбита. Начались годы глубокой реакции. О чём думал Ленин, вернувшись вновь за границу? Приведу выдержку из своих воспоминаний о Ленине:

«Наконец в феврале вышел первый изданный в Женеве (21-й) номер „Пролетария“. Характерна в нём первая статья Владимира Ильича. „Мы умели, — писал он, — долгие годы работать перед революцией. Нас недаром прозвали твердокаменными. Социал-демократы сложили пролетарскую партию, которая не падёт духом от неудачи первого военного натиска, не потеряет головы, не увлечётся авантюрами. Эта партия идёт к социализму, не связывая себя и своей судьбы с исходом того или иного периода буржуазных революций. Именно поэтому она свободна и от слабых сторон буржуазных революций. И эта пролетарская партия идёт к победе“[333].

Эти слова принадлежат Владимиру Ильичу. И они выражали то, чем он тогда жил. В момент поражения он думал о величайших победах пролетариата. По вечерам, когда мы ходили по набережным Женевского озера, он говорил об этом».

Вскоре Владимир Ильич взялся за обдумывание и писание своей книги «Материализм и эмпириокритицизм». Взялся не потому, конечно, что у него оказалось много свободного времени, а потому, что он считал борьбу с ревизионизмом на философском фронте особенно важной именно в данный момент. В статье «Марксизм и ревизионизм», написанной им в начале 1908 г. для легального сборника «Памяти Карла Маркса», Ленин писал о классовых, мелкобуржуазных корнях ревизионизма, о необходимости бороться на всех фронтах против ревизионизма, о необходимости бороться с ревизионизмом на фронте философском, мировоззренческом. Об этой борьбе в статье «Марксизм и ревизионизм» Ленин говорит: «…профессора отрабатывали своё казённое жалованье, подгоняя и идеалистические и „критические“ свои системы к господствовавшей средневековой „философии“ (т. е. к теологии), — и ревизионисты пододвигались к ним, стараясь сделать религию „частным делом“ не по отношению к современному государству, а по отношению к партии передового класса.

Какое действительное классовое значение имели подобные „поправки“ к Марксу, об этом не приходится говорить — дело ясно само собой»[334].

И, обдумывая необходимость взяться самому вплотную за борьбу на философском фронте, Ильич кончает статью «Марксизм и ревизионизм» словами: «То, что теперь мы переживаем зачастую только идейно: споры с теоретическими поправками к Марксу (курсив мой. — Н. К.)‚ — то, что теперь прорывается на практике лишь по отдельным частным вопросам рабочего движения, как тактические разногласия с ревизионистами и расколы на этой почве, — это придётся ещё непременно пережить рабочему классу в несравненно более крупных размерах, когда пролетарская революция обострит все спорные вопросы (курсив мой. — Н. К.), сконцентрирует все разногласия на пунктах, имеющих самое непосредственное значение для определения поведения масс, заставит в пылу борьбы отделять врагов от друзей, выбрасывать плохих союзников для нанесения решительных ударов врагу.

Идейная борьба революционного марксизма с ревизионизмом в конце XIX века есть лишь преддверие великих революционных битв пролетариата, идущего вперёд к полной победе своего дела вопреки всем шатаниям и слабостям мещанства»[335].

Жизнь подтвердила то, что говорил Ленин: девять лет спустя, в 1917 г., имела место Великая Октябрьская революция. Пролетариат крепко взял в свои руки власть. Одержать победу помогла ему партия большевиков, идейно сплочённая, закалённая в борьбе с оппортунизмом, вооружённая теорией Маркса и Энгельса, которая помогла ей далеко заглядывать в будущее и идти, не колеблясь, по намеченному пути.

Борьба на философском фронте сыграла крупнейшую роль в ясной постановке большевиками целей Октябрьской революции, дала им возможность правильно предусмотреть развитие событий, нащупать правильный путь борьбы.

Ленин придавал громадное значение теории. Диалектический материализм, основы которого так блестяще были разработаны Марксом и Энгельсом, научно обоснованы ими, один только мог, по мнению Ленина, служа руководством к действиям пролетариата, привести его к победе. Научности теории марксизма Ленин придавал громадное значение, в ней видел залог победы пролетариата. Он не просто верил в эту победу, он был в ней убеждён.

Первые шаги русских революционных марксистов были неразрывно связаны с борьбой за марксистское мировоззрение. Борьба с народниками была борьбой за основы марксизма. Борьба с «легальными марксистами», стремившимися выхолостить из марксизма его революционное содержание, затемнить роль классовой борьбы, шла по той же линии. Борьба с рабочемысленцами, с экономистами была борьбой против снижения значения роли теории в борьбе пролетариата. После II съезда борьба между большевиками и меньшевиками, начавшись с организационных вопросов, разгоралась всё более и более в борьбу большевиков против сдачи меньшевиками всех принципиальных позиций, против всё разраставшегося оппортунизма меньшевиков. На протяжении всей своей деятельности яро боролся Ленин против оппортунизма, против сдачи принципиальных позиций, и, когда в среде большевиков под влиянием наступавшей всё напористее реакции начались оппортунистические шатания в области философии, попытки, прикрывшись плащом самой непримиримой революционности, взять под сомнение научность диалектического материализма путём ссылок на небольшую группу вставших на путь идеалистической философии учёных-физиков, исказить сущность диалектического материализма, Ленин решил, что в данный момент борьба на философском фронте — это то звено, за которое надо ухватиться, что на этом именно фронте надо дать бой оппортунизму.

Наш российский оппортунизм на протяжении периода 1893–1908 гг. носил часто очень наивные формы, окрашен был в российский цвет, но по существу дела он представлял собой вариации международного оппортунизма, всё более и более разраставшегося в недрах II Интернационала и привёдшего его в 1914 г.‚ когда разразилась мировая война, к полной сдаче всех позиций и к измене делу пролетариата.

Ещё в 1895 г. известный германский оппортунист Давид (он особенно известен по своим оппортунистическим высказываниям в области аграрного вопроса, в области крестьянского вопроса) заявил, что социал-демократия — это партия не знания, а воли. Возражая ему на Бреславском партейтаге, Клара Цеткин говорила: «По моему мнению, социал-демократия есть партия целеустремлённой воли, так как она есть партия целеустремлённого знания (курсив мой. — Н. К.). Если бы мы согласились с Давидом, мы встали бы на путь зигзагообразного курса. Этот курс из-за постоянных экспериментов то с пряником, то с кнутом, то с другими средствами не удосужился ещё заняться социальным вопросом».

Мы знаем, какую сдачу всех марксистских позиций представляла собой книга Бернштейна «Предпосылки социализма и задачи социал-демократии».

В этой книге Бернштейн пытался опровергнуть теорию исторического материализма и вытекающие из неё положения о движущих силах, о борьбе пролетариата, о неизбежности замены капиталистического строя в результате этой борьбы строем социалистическим. Бернштейн выдвигал теорию примирения классов, утверждал, что «цель — ничто, движение — всё», борьбу за социализм подменял борьбой за реформы.

«Бернштейн заменяет науку утопией, он отвергает экономическую необходимость социализма, стараясь утешить пролетариат благочестивой верой в то, что социализм появится как нравственная культурная необходимость», — писала Клара Цеткин в 1899 г. в «Равенстве».

Разбитое наголову по линии научной, бернштейнианство не умерло, оно возрождалось всё в новых формах, и в 1908 г. Кларе пришлось на очередном партейтаге выступать против некоего Мауербрехера, претендовавшего на роль социал-демократического вождя, утверждавшего, что осуществление социалистического способа производства — не что иное, как чисто «регулятивная идея», дело веры и надежды. И, возмущённая, Клара говорила: «Это отказ от марксизма, это, говоря попросту, попытка отрицать социализм как науку, попытка отбросить его назад, не только к социалистам-утопистам, но много дальше, превратить его из научного положения в какую-то поповщину». Попытки развенчать марксизм, вырвать из-под него научную базу, сделать из социализма предмет какой-то веры, нечто «желаемое и ожидаемое» — и только‚ — эти попытки типичны были для международного оппортунизма. Поражение русской революции пятого года, разгул реакции ударяли не только по настроениям российской социал-демократии — разгром русской революции не мог не отозваться и на настроении международной социал-демократии, усиливая в ней оппортунистические настроения.

В такой момент горячо и продуманно написанная книга в защиту основ марксизма имела совершенно особое значение — значение международное.

Какие цели ставил себе Ленин, когда взялся за писание «Материализма и эмпириокритицизма»? Он указал это в заключительной главе. Основной задачей его было сравнить, анализировать теоретические основы эмпириокритицизма и диалектического материализма. Разрешению этой задачи посвящены первые три главы — половина всей книги. Ленину удалось показать, насколько ненаучны несостоятельные попытки эмпириокритиков пошатнуть теоретические основы диалектического материализма, показать, что в теорию познания ничего существенно нового эмпириокритицизм не внёс, что его доводы — лишь простое повторение старых ошибок идеализма и агностицизма, давно уже опровергнутых материалистами.

Второй задачей своего исследования Ленин ставил задачу выяснить, какое место среди философских школ современности занимают эмпириокритики. Он установил, что это небольшая школка философов-специалистов, примыкающих к одной из самых реакционных идеалистических школ.

И третью задачу ставил себе Ленин. Диалектический материализм покоится на достижениях науки в самых разнообразных областях знания. Наше познание существующего мира постоянно углубляется. Новые открытия не могут поколебать сути диалектического материализма, но они могут потребовать изменения его формы. На стр. 206 З-го издания Сочинений, т. XIII, Ленин приводит цитату из Энгельса: «„с каждым, составляющим эпоху, открытием даже в естественноисторической области“ (не говоря уже об истории человечества) „материализм неизбежно должен изменять свою форму“ („Л. Фейербах“, стр. 19, нем. изд.)»[336].

И вот Ленин поставил себе целью выяснить, вносят ли махисты, постоянно ссылающиеся на новейшие открытия в области физики, что-либо новое в дело изменения форм диалектического материализма, и пришёл к заключению, что махисты не вносят ничего нового в форму диалектического материализма, а представляют собой лишь образец беспомощного метания, вытекающего из непонимания диалектики развития в естественноисторической области.

И, наконец, последняя задача, которую поставил себе Ленин в книге «Материализм и эмпириокритицизм»‚ — это вскрыть то, на чью мельницу сознательно или бессознательно льют воду махисты. Диалектический материализм — это идеология рабочего класса. Борьба против диалектического материализма — это по существу дела борьба классовая. Идеализм — это лишь утончённая форма религии, искони являющаяся в руках помещиков и капиталистов орудием духовного порабощения широких масс трудящихся. Махисты льют воду на мельницу идеализма, скатываются к богостроительству и богоискательству, мешают развитию самосознания масс. С ними нужна борьба.

С того времени, как написана была книга «Материализм и эмпириокритицизм», прошло более 25 лет. Эти годы были годами острейших классовых боёв. Жизнь на каждом шагу подтверждала правильность марксистских установок. Сейчас мы стоим в огне надвигающихся ещё более острых столкновений. Фашизм жжёт на кострах произведения Маркса, Энгельса, Ленина, стремится укрепить всячески религию, через её посредство отвлечь массы трудящихся от классовой борьбы. Коммунизм поднимает всё выше знамя диалектического материализма, тесно связывая его с практикой, превращая его всё в большей мере в руководство к действию.

Невольно вспоминаются слова Ленина, приведённые мною выше: «То, что теперь мы переживаем зачастую только идейно: споры с теоретическими поправками к Марксу… — это придётся непременно пережить рабочему классу в несравненно более крупных размерах, когда пролетарская революция обострит все спорные вопросы…» Мы сейчас это переживаем, и надо вновь и вновь перечитывать «Материализм и эмпириокритицизм», чтобы чётче ставить все мировоззренческие вопросы.

Я хотела бы ещё остановиться на одном вопросе. В книге «Материализм и эмпириокритицизм» имеется около 30 мест, посвящённых Плеханову. Эти места, с одной стороны, очень полно выявляют отношение Ленина к Плеханову, а с другой стороны, очень ярко характеризуют методы работы Ленина при составлении им книги «Материализм и эмпириокритицизм».

В цитированной выше мною статье «Марксизм и ревизионизм», написанной в начале 1908 г., Ленин пишет: «Какое действительное классовое значение имели подобные „поправки“ к Марксу, об этом не приходится говорить — дело ясно само собой. Мы отметим только, что единственным марксистом в международной социал-демократии, давшим критику тех невероятных пошлостей, которые наговорили здесь ревизионисты, с точки зрения последовательного диалектического материализма, был Плеханов. Это тем более необходимо решительно подчеркнуть, что в наше время делаются глубоко ошибочные попытки провести старый и реакционный философский хлам под флагом критики тактического оппортунизма Плеханова»[337].

Ильич имел тут в виду «Очерки по философии марксизма» Богданова, Базарова, Луначарского, Валентинова и др.

Как видим, отзыв о Плеханове весьма лестный. Однако мешала ли Ленину эта оценка им Плеханова критически подойти к произведениям Плеханова? Ни в какой мере. Но как? На стр. 195–196, т. XIII[338], Ильич даёт ответ на этот вопрос. «Валентинов, — пишет он, — хочет побить марксистов сопоставлением с Бюхнером, у которого-де масса сходного с Плехановым, хотя Энгельс отгораживался резко от Бюхнера», и, возражая Валентинову, Ленин говорит: «Маркс и Энгельс всегда осуждали плохой (и, главным образом, антидиалектический) материализм, но осуждали они его с точки зрения более высокого, более развитого, диалектического материализма, а не с точки зрения юмизма или берклианства». И далее Ильич пишет: «Энгельс яснее ясного говорит, что Бюхнер и К° „не вышли ни в чём за пределы учений их учителей“, т. е. материалистов XVIII века, не сделали ни шагу вперёд. За это и только за это упрекает Энгельс Бюхнера и К°, не за их материализм, как думают невежды, а за то, что они не двигали вперёд материализма, „не помышляли даже о том, чтобы развивать дальше теорию“ материализма. Только за это упрекает Энгельс Бюхнера и К°»[339].

Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» поступал так же. Он защищал Плеханова как материалиста от нападок махистов и критиковал Плеханова за ошибки и отступления от диалектического материализма, когда устанавливал такие.

Ленин придавал совершенно исключительное значение защите основ диалектического материализма, он считал, что этот вопрос так важен, что при обсуждении его должны быть отброшены в сторону все фракционные счёты. Ленин сумел разрешить этот вопрос, ополчаясь против тех большевиков, своих соратников по фракции, которые встали на неверную точку зрения, защищал Плеханова постольку, поскольку на него нападали как на материалиста, несмотря на то, что Плеханов вёл себя в спорах как самый заядлый фракционер.

В конце книги, на стр. 290, в примечании, Ленин пишет: «Плеханов в своих замечаниях против махизма не столько заботился об опровержении Маха, сколько о нанесении фракционного ущерба большевизму. За это мелкое и мизерное использование коренных теоретических разногласий он уже поделом наказан — двумя книжками меньшевиков-махистов»[340].

С другой стороны, Ленин ругательски ругает авторов «Очерков по истории философии» за то, что они выступают против материализма не с открытым забралом, не против Маркса, Энгельса, Фейербаха, Дицгена, а надевают личину борцов лишь против Плеханова, желая сыграть на фракционном раздражении против Плеханова и тем спутать карты, ослабить марксистскую бдительность читателей-большевиков. Ленин пишет об этом несколько раз на стр. 17, 68, 70. 100, 119[341]. Он противопоставляет махистам-большевикам махиста Чернова, который, не прикрываясь ничем, лезет в бой с основоположниками диалектического материализма (стр. 80–81)[342].

Ленин защищает Плеханова против махистов как материалиста. На стр. 20[343] он указывает на то, что возражения Базарова против Плеханова совпадают с доводами против материалистов епископа Беркли (английского философа-спиритуалиста, основоположника субъективного идеализма, жившего в XVII и в первой половине XVIII в.). На стр. 68 Владимир Ильич защищает точку зрения Плеханова, что «…для идеализма нет объекта без субъекта, а для материализма объект существует независимо от субъекта, отражаемый более или менее правильно в его сознании?»[344], защищает его точку зрения на «природу до человека» и в подтверждение приводит цитату из Фейербаха. На стр. 90–91 он возмущается тем, что Базаров обвиняет Плеханова в том, что он будто бы идеалист. Он пишет: «…Плеханов идеалист, отошедший от Энгельса, то почему же вы, якобы сторонник Энгельса, не материалист? Ведь это же просто жалкая мистификация, тов. Базаров!»[345] На стр. 162[346] защищает Плеханова от обвинения со стороны махистов в том, что Плеханов делает будто бы «злосчастную попытку помирить Энгельса с Кантом», Ленин доказывает совершенно неправильное понимание махистами Канта. На стр. 203–204[347] указывает, что в оценке Дицгена более прав Плеханов, чем тов. Дауге, причём ссылается на авторитет Меринга. Но одновременно с этим Ленин указывает и на ряд существенных ошибок у Плеханова. На стр. 115 Ильич указывает, что в предисловии к «Л. Фейербаху» Плеханов «…написал действительно несуразную фразу, будто „вера“ в существование внешнего мира „есть неизбежное salto vitale“ (жизненный прыжок) „философии“ („Примечание к Л. Фейербаху“, стр. 111). Выражение „вера“, хотя и взятое в кавычки, повторённое за Юмом, обнаруживает путаницу терминов у Плеханова, — слов нет»[348].

На стр. 124–125[349] Ленин указывает на ошибку Плеханова относительно понятия «опыт», сделанную им в его предисловии к «Л. Фейербаху». Он [Плеханов] не проявил достаточной бдительности в отношении употребления махистами понятия «опыт», не вскрыл, что махистское понимание слова «опыт» в корне противоречит материалистическому пониманию слова «опыт».

На стр. 190 Ленин указывает на плехановскую ошибку, которую он сделал, назвав ощущения и представления человека «иероглифами». Приведу полностью соответствующую цитату из высказывания Ленина: «…наши махисты, желающие быть марксистами, набросились с особенной радостью на плехановские „иероглифы“, т. е. на теорию, по которой ощущения и представления человека представляют из себя не копии действительных вещей и процессов природы, не изображения их, а условные знаки, символы, иероглифы и т. п. Базаров высмеивает этот иероглифический материализм, и необходимо отметить, что он был бы прав, если бы отвергал материализм иероглифический в пользу материализма неиероглифического. Но Базаров употребляет здесь опять-таки фокуснический приём, провозя контрабандой своё отречение от материализма под флагом критики „иероглифизма“. Энгельс не говорит ни о символах, ни о иероглифах, а о копиях, снимках, изображениях, зеркальных отображениях вещей. Вместо того, чтобы показать ошибочность плехановского отступления от формулировки материализма Энгельсом, Базаров заслоняет от читателей ошибкой Плеханова истину Энгельса»[350].

На стр. 82[351] Ильич указывает на ошибку, сделанную Плехановым в переводе текста Энгельса, на пропуск слова «unfassbaren» при определении кантовской «вещи-в-себе».

Вся эта очень серьёзная критика плехановских ошибок сделана в очень спокойных тонах. Раз только Ильич не выдержал и свирепо обругал Плеханова, на стр. 206: «…связь новой физики или, вернее, определённой школы в новой физике с махизмом и другими разновидностями современной идеалистической философии не подлежит ни малейшему сомнению. Разбирать махизм, игнорируя эту связь, — как делает Плеханов, — значит издеваться над духом диалектического материализма, т. е. жертвовать методом Энгельса ради той или иной буквы у Энгельса»[352].

За непонимание необходимости — в связи с углублением познания окружающего мира, т. е. в связи с достижениями в различных областях науки‚ — развития дальнейших форм диалектического материализма крыл Ленин больше всего Плеханова. Диалектический материализм не нечто неподвижное, застывшее, а нечто растущее, развивающееся, меняющее свои формы в зависимости от прогресса науки.

В последующие годы Ленин продолжал заниматься изучением сути и форм диалектического материализма. Сохранились его тетрадки с философскими выписками и заметками. В одной из них сохранился набросок «К вопросу о диалектике». Он помещён приложением к XIII тому (3-е издание). Там есть (на стр. 303) место о Плеханове, очень резкое не по форме, а по содержанию: «Диалектика и есть теория познания (Гегеля и) марксизма: но вот какую „сторону“ дела (это не „сторона“ дела, а суть дела) не обратил внимания Плеханов, не говоря уже о других марксистах»[353].

В 1921 г. Ильич, выступая по вопросу о профсоюзах, в чрезвычайно простой и краткой форме изложил самую суть диалектической логики[354]. Это его высказывание широко известно, так что повторять его я не буду. Там же, в примечании, он требует, чтобы том со статьями Плеханова о философии вошёл в серию обязательных учебников коммунизма.

Конечно, в 1921 г. он не изменил своего мнения об ошибках Плеханова, но считал, что у Плеханова как у материалиста многому можно поучиться, что нельзя двигать вперёд диалектический материализм, не зная высказываний Плеханова по философии.

Брошюра «Государство и революция» написана была в августе — сентябре 1917 г., когда Владимиру Ильичу после июльских дней пришлось скрываться в Финляндии. В Финляндии Владимир Ильич жил в Гельсингфорсе у финского товарища. У него была особая чистая, светлая комната, где ему никто не мешал заниматься. В комнате царила финская чистота. У хозяев не было ребят, к ним ходило мало народу, было очень спокойно. В жизни царил тот порядок, который так любил Ильич. По конспиративным условиям Ильич не общался с русскими товарищами, мало даже гулял, чтобы избежать разных случайных встреч, не ходил в библиотеку. Это одиночество и спокойная обстановка благоприятствовали написанию брошюры. Но, с другой стороны, доза одиночества была очень уж велика. Ильич, когда писал, любил думать на ходу и излагать кому-нибудь свои мысли и формулировки. Этого ему не хватало. Не было слушателей. Да и время было такое, что мучительно хотелось знать, что происходит в Питере, в России, во всём мире, а кормиться в этом отношении приходилось лишь одними газетами. Вывозило лишь то, что брошюра касалась самого животрепещущего вопроса. Для Ильича было ясно, что мы стоим перед лицом захвата власти рабочим классом, и все его мысли были направлены на то, как организовать наилучшим образом восстание, с одной стороны‚ и как рабочим удержать, укрепить захваченную ими власть. Брошюра «Государство и революция» была непосредственным «руководством к действию», имела громадное актуальное значение. Последние главы этой брошюры — «Анализ революции 1905 года» и «Анализ февральской революции 1917 года»[355] — остались недописанными, дописать помешала Октябрьская революция. Но в целом ряде предыдущих статей Ленина этот анализ был уже дан, надо было только свести воедино уже сказанное, точнее сформулировать, поставить точки над «и». Именно анализ революции 1905 г. заставил Ленина под новым углом зрения перечитать все произведения Маркса и Энгельса, касавшиеся предшествовавших революций, и обратить особое внимание на вопрос о власти, на вопрос о том, чем государственная власть в руках рабочих будет, должна отличаться от всякой другой государственной власти. Вопрос о характере пролетарской государственной власти особенно занимал Ильича в последние годы эмиграции 1916–1917 гг.

Ильич привёз с собой из-за границы тетрадки с выписками из Маркса и Энгельса и своими примечаниями к ним. Он их очень берёг, и в июльские дни, когда началась травля его, когда, поняв всё его значение как вождя революционного пролетариата, стремящегося захватить власть в свои руки, буржуазия употребляла все усилия, чтобы найти и убить его, Ильич просил беречь эти тетрадки и, если его уничтожат, использовать их. Ему удалось самому использовать эти тетради.

Ильич писал брошюру «Государство и революция» пару месяцев, но вопрос этот он изучал долгие годы не только теоретически, а практически. Живя за границей в эмиграции, он не только теоретически, но практически изучал вопрос о структуре государства, о выборах, о рабочей демократии. Он усердно посещал предвыборные рабочие собрания, следил по газетам за государственной деятельностью тех республик, в которых ему приходилось жить, следил за работой различных партий, за их агитацией.

В современной международной обстановке брошюра «Государство и революция» имеет особое значение. Сейчас в ряде капиталистических государств идёт пересмотр конституций. Гибнущий капитализм всё больше и больше чувствует своё бессилие перед лицом масс, всё более и более убеждается, что массы перестают верить правящим классам, и пытается повернуть колесо истории к старому, ничем не ограниченному абсолютизму.

Советская власть, напротив, всё шире и шире развёртывает работу Советов, укрепляя их связь с фабриками и заводами, с совхозами и пр., втягивая в работу наиболее отсталые слои. Предвыборная кампания к XVI съезду Советов показала, как за последние годы благодаря всё большему росту сознательности населения возрастает активное участие трудящихся в выборах, причём особо показателен рост участия в выборах женщин, трудящихся нацреспублик. Советская демократия растёт крепнет.

В переживаемый момент особенно важно перечитать эту брошюру Ленина «Государство и революция».

Актуальность её не снизилась, чтение её подводит к более глубокому пониманию того, что такое буржуазный демократизм, что такое демократизм социалистический.

За какую бы работу ни брался Владимир Ильич, он делал её необычайно тщательно. Он проделывал сам массу черновой работы.

И чем больше придавал он значения той или другой работе, тем больше вникал он во все мелочи.

Видя, как трудно было поставить в конце 90-х годов в России регулярно выходящую нелегальную газету, а с другой стороны, придавая громадное организующее и пропагандистское значение общерусской газете, освещающей с точки зрения марксизма все события, все факты русской действительности, начавшее всё шире и шире развиваться рабочее движение, Владимир Ильич, подобрав группу товарищей, решил уехать за границу и там поставить издание такой газеты. «Искра» была им задумана, им организована. Каждый номер буквально вынашивался. Обдумывалось каждое слово. И вот крайне характерная деталь — Владимир Ильич сам правил корректуру всей газеты. Это делалось не потому, что некому было править корректуру (я быстро приспособилась к этому делу), а потому, что его заботило, чтобы не проскользнуло какой-нибудь ошибки. Он читал сначала сам корректуру, потом давал мне, потом ещё раз смотрел сам.

И так во всём. Он много работал над земскими статистическими данными, над их обработкой. В его тетрадках много тщательно выписанных таблиц. Когда дело касалось цифр, имеющих большое значение, большой удельный вес, он проверял даже подсчёты уже напечатанных таблиц. Тщательная проверка каждого факта, каждой цифры — характерны для Ильича. Свои выводы он строит на фактах.

Это стремление обосновать каждый вывод фактами рельефно выступает в его ранних пропагандистских брошюрах «Объяснение закона о штрафах», «О стачках», «Новый фабричный закон». Он ничего не навязывает рабочему, он доказывает фактами. Некоторым казалось, что брошюры растянуты. Рабочим зато они казались особенно убедительными. Основная работа Ленина, написанная им в тюрьме, — «Развитие капитализма в России» — содержит в себе громадный фактический материал. Ленин, в жизни которого чтение «Капитала» Маркса сыграло такую громадную роль, помнил, на каком громадном количестве фактического материала основал Маркс свои выводы.

Ленин не полагался на свою память, хотя память у него была прекрасная. Он никогда не излагал фактов по памяти, «приблизительно», он излагал их с величайшей точностью. Он просматривал горы материала (читал, как и писал, чрезвычайно быстро), но то, что хотел запомнить, выписывал себе в тетрадки. В его тетрадках сохранилась масса выписок. Как-то, просматривая мою брошюрку «Организация самообразования», он сказал, что я не права, когда говорю, что надо записывать только самое необходимое, — у него другой опыт. Записанное он потом перечитывал не раз, о чём свидетельствуют пометки, подчёркивания и пр.

Если книга принадлежала ему, то он ограничивался подчёркиванием, заметками на полях, а на обложке выписывал лишь страницу, подчёркивая её одной или несколькими чертами, смотря по важности отмечаемого места. Перечитывал он и свои статьи, делал и на них заметки, и то, что навело на какую-нибудь новую мысль, тоже подчёркивал и страницу помечал на обложке. Так организовывал Ильич свою память.

Он всегда отчётливо помнил, что было им сказано, при каких обстоятельствах, в полемике с кем. И в его сочинениях, речах и статьях мы видим очень мало повторений. Правда, на протяжении годов в статьях Ильича, его речах мы встречаем те же основные мысли. И потому на его высказываниях лежит печать какой-то особой цельности, устойчивости. Однако мы видим не просто повторение ранее сказанного. Та же основная мысль даётся в применении к новым условиям, в иной конкретной обстановке, освещает вопрос с новой стороны. Я помню один разговор с Ильичём. Он был уже болен. Говорили о только что вышедших томах его сочинений, о том, как в них отразился опыт русской революции, как важно сделать этот опыт доступным иностранным товарищам; говорили о том, что надо использовать вышедшие тома для того, чтобы показать, как основная стержневая идея неизбежно трактуется по-разному, в зависимости от меняющейся конкретной исторической обстановки. Ильич заказал мне найти товарища, который бы выполнил эту работу.

Этого, однако, не сделано до сих пор.

Тщательно изучал Ленин опыт революционной борьбы мирового пролетариата. Этот опыт особенно ярко освещён в произведениях Маркса и Энгельса. И Ленин вновь и вновь перечитывал их, перечитывал на каждом новом этапе нашей революции. Все знают, какое громадное влияние имели Маркс и Энгельс на Ленина. Но важно было бы посмотреть, в чём и как помогало Ленину изучение их произведений при оценке текущего момента и перспектив развития на каждом этапе нашей революции. Такая исследовательская работа не написана ещё, а она вскрыла бы с необычайной наглядностью, как помогал опыт мирового революционного движения ленинскому предвидению. Тем, кого интересует, как работал Ленин, как он читал Маркса и Энгельса, что брал он из них для руководства в оценке нашей борьбы, такая работа дала бы до чрезвычайности много. Она показала бы, какое громадное влияние на нашу революцию, на всё наше революционное движение имел опыт революционной борьбы рабочего класса более передовых в промышленном отношении стран. Такая работа дала бы возможность лучше почувствовать, что русская революция, вся наша борьба и строительство — кусок борьбы мирового пролетариата. Такая работа показала бы, что и как брал из опыта международной борьбы пролетариата Ленин, как этот опыт применял. Этому особенно надо учиться у Ленина.

Опыт борьбы международного пролетариата Ленин изучал с особой страстностью. Трудно представить себе более «антимузейного» человека, чем Ленин. Пестрота, винегретность музейных материалов производила на Владимира Ильича неизменно самое удручающее впечатление, через 10 минут он имел уже вид страшно усталого человека. Но мне врезалось в память посещение одной выставки. В двух комнатёнках исторического знаменитого своей революционной борьбой рабочего квартала Парижа была устроена выставка революции 1848 г. И надо было видеть, с каким глубоким интересом буквально впивался в каждую мелочь Владимир Ильич. Для него это был кусок живой борьбы. Когда я была в нашем музее Революции, перед моими глазами вставал Ильич, впивающийся в каждую мелочь.

Как надо использовать опыт революционной борьбы международного пролетариата, об этом писал не раз сам Ильич. Помню одно его высказывание. Каутский написал брошюру по поводу русской революции 1905 г. «Движущие силы и перспективы русской революции». Ильичу брошюра страшно понравилась. Он велел её немедля перевести, выправил каждую фразу перевода, написал к ней горячее предисловие, заказал мне добиться, чтобы брошюра была немедля издана, самой просмотреть все корректуры. Я помню, как наша громадная легальная типография три дня не могла набрать небольшой брошюрки, как пришлось три дня невылазно сидеть в типографии, часами ждать корректур. Ильич умел заражать своей страстностью окружающих. После того как он рассказал все свои мысли, которые у него возникли в связи с брошюрой Каутского, после написанного им предисловия — надо, ясно было, бросить все дела и сидеть в типографии, пока не добьёшься выхода брошюры. И сейчас, больше 20 лет спустя, в памяти у меня странным образом ассоциируются серая обложка, шрифт и типографские ошибки в муках нашей тогдашней российской технической безалаберности рождённой брошюры со страстными речами Ильича и заключительными словами его предисловия к этой брошюре:

«В заключение, несколько слов об „авторитетах“. Марксисты не могут стоять на обычной точке зрения интеллигента-радикала с его якобы революционной отвлечённостью: „никаких авторитетов“.

Нет. Рабочему классу, ведущему во всём мире трудную и упорную борьбу за полное освобождение, нужны авторитеты, — но, разумеется, в том только смысле, в каком молодым рабочим нужен опыт старых борцов против угнетения и эксплуатации, борцов, провёдших много стачек, участвовавших в ряде революций, умудрённых революционными традициями и широким политическим кругозором. Авторитет всемирной борьбы пролетариата нужен пролетариям каждой страны. Авторитет теоретиков всемирной социал-демократии нужен нам для уяснения программы и тактики нашей партии. Но этот авторитет не имеет, конечно, ничего общего с казёнными авторитетами буржуазной науки и полицейской политики. Этот авторитет есть авторитет более разносторонней борьбы в тех же рядах всемирной социалистической армии»[356].

В предисловии к «Движущим силам и перспективам русской революции» Владимир Ильич писал о том, как правильно подходит Каутский к оценке русской революции, говоря: «„Мы хорошо поступим, — пишет Каутский‚ — если усвоим себе ту мысль, что мы стоим перед совершенно новыми ситуациями и проблемами, к которым не подходит ни один старый шаблон“»[357]. Против применения шаблонов к новым ситуациям горячо ратует в своём предисловии Ильич. Мы знаем, что в своей оценке империалистической войны и революции 1917 г. Каутский не сумел понять новой ситуации и новых проблем и благодаря этому докатился до ренегатства.

Уменье изучать новые ситуации и проблемы, опираясь на опыт революционной борьбы мирового пролетариата, применять марксистский метод к анализу новых конкретных ситуаций составляет особенность ленинизма. К сожалению, эта сторона дела ещё недостаточно освещена на конкретных фактах, хотя об этом немало уже писано.

И ещё меньше освещена в печати одна сторона ленинского подхода к оценке революционных событий — это уменье видеть конкретную действительность и выявлять коллективное мнение борющихся масс, являющихся, по мнению Ленина (см. то же предисловие к «Движущим силам»), решающим в практических и конкретных вопросах ближайшей политики.

В своей первой большой работе «Что такое „друзья народа“…», написанной в 1894 г. и сыгравшей очень крупную роль в деле собирания революционной социал-демократии, Ленин писал, что для того, чтобы стать идейным руководителем пролетариата в его действительной борьбе, необходимо вести большую теоретическую и практическую работу… «…Теоретическая и практическая работа сливаются вместе, в одну работу, которую так метко охарактеризовал ветеран германской социал-демократии Либкнехт словами:

Studieren, Propagandieren, Organisieren[358].

Нельзя быть идейным руководителем без вышеуказанной теоретической работы, как нельзя быть им без того… чтобы пропагандировать результаты этой теории среди рабочих и помогать их организации»[359].

Если мы посмотрим на работу самого Ленина, то мы увидим, что он неустанно, всю жизнь работал как теоретик и столь же неустанно работал как практик-пропагандист, организатор. Особо бросается в глаза у Ленина-теоретика выбор тем. Он брал ту или другую тему не просто потому, что эта тема интересна, требует разработки, а потому, что данная тема в данный промежуток времени была особо актуальна для рабочего движения. Например, в начале рабочего движения вопрос о том, развивается у нас в России капитализм или не развивается, имел решающее значение. От этого вопроса зависело всё направление революционной деятельности в России. И Ленин берётся за серьёзнейшую исследовательскую работу «Развитие капитализма в России». Революция 1905 г. разгромлена, широкие слои интеллигенции, даже марксистской, даже революционной, охватывают упаднические настроения, начинаются сомнения в правильности самой теории диалектического материализма. Ленин засаживается за писание работы «Материализм и эмпириомонизм»[360]. Разражается мировая война, наблюдается полная растерянность во всех социал-демократических партиях. Ленин работает над книжкой об империализме[361]‚ которая вскрывает грабительский характер данной войны, специфику этой войны, и вся работа подводит к пониманию того, как неприложимы к данной войне старые мерки поведения социалистов. Надвигается социалистическая революция. Ленин скрывается в Финляндии и пишет работу «Государство и революция»[362], где вскрывает коренное различие между государством буржуазным и пролетарским, вскрывает, в чём самая суть строительства социализма. И каждая статья, каждая научная работа написаны были на самые актуальные для того времени темы. Оттого и были статьи и книги Ильича руководством к действию в самом непосредственном смысле слова. Владимир Ильич придавал громадное значение теоретической работе; она должна давать ясную картину действительности, освещать путь борьбы.

«Этим подчёркиванием необходимости, важности и громадности теоретической работы социал-демократов, — писал Ленин в „Что такое "друзья народа"…“, — я вовсе не хочу сказать, чтобы эта работа ставилась на первое место перед практической… — тем менее, чтобы вторая откладывалась до окончания первой». «Напротив, — писал он в примечании. — На 1-ое место непременно становится всегда практическая работа пропаганды и агитации по той причине, во-первых, что теоретическая работа даёт только ответы на те запросы, которые предъявляет вторая. А во-вторых, социал-демократы слишком часто, по обстоятельствам от них не зависящим, вынуждены ограничиваться одной теоретической работой, чтобы не ценить дорого каждого момента, когда возможна работа практическая»[363].

Сам Ленин писал свои теоретические работы по преимуществу в тюрьме, ссылке, эмиграции и при первой возможности бросался в самую гущу работы практической. Характерно его послесловие к книжке «Государство и революция».

«Настоящая брошюра‚ — писал Ленин 30 ноября 1917 г., — написана в августе и сентябре 1917 года. Мною был уже составлен план следующей, седьмой, главы: „Опыт русских революций 1905 и 1917 годов“. Но, кроме заглавия, я не успел написать из этой главы ни строчки: „помешал“ политический кризис, канун октябрьской революции 1917 года. Такой „помехе“ можно только радоваться. Но второй выпуск брошюры (посвящённый „Опыту русских революций 1905 и 1917 годов“), пожалуй, придётся отложить надолго; приятнее и полезнее „опыт революции“ проделывать, чем о нём писать»[364].

Но если Владимир Ильич в разгар практической работы не имел времени писать больших научных работ, это не значит, что он не занимался в это время теорией. Я помню, как часто в разгар самой острой внутрипартийной борьбы или в решающий момент гражданской войны, в моменты осложнившегося внутреннего положения зайдёшь, бывало, в кабинет к Владимиру Ильичу и видишь: лежит перед ним раскрытый том Маркса или Энгельса с заметками, с подчёркиваниями. В углублённом изучении теории искал он ответов на злободневные вопросы. Многие товарищи, вероятно, замечали по себе. Кажется, хорошо знаешь какое-нибудь произведение хотя бы Ленина, знаешь, кажется, каждое слово, каждую букву, но проходит пара лет, жизнь выдвигает ряд новых вопросов, по-новому ставит их, другая обстановка, другие условия — возьмёшь так хорошо знакомую статью Ленина и с удивлением вычитываешь в ней то, чего раньше не заметил. Пару лет тому назад я написала брошюру «Что говорил Ленин о колхозах»[365]. Прежде чем пустить её в печать, я просила товарищей, ездивших в колхозы, зачитать колхозникам рукопись и предложить им ряд вопросов. Один из вопросов был такой: понятно ли, что сказано тут о высказываниях К. Маркса? И вот колхозники ответили: «Теперь, когда мы всё это сами переживаем, нам слова Маркса понятны». Вот и Ленин, когда новые вопросы выдвигались жизнью, перечитывал давно знакомые ему произведения Маркса и Энгельса и часто находил у них ответы на волновавшие его вопросы.

«Одно из самых больших зол и бедствий, которые остались нам от старого капиталистического общества, это полный разрыв книги с практикой жизни, ибо мы имели книги, где всё было расписано в самом лучшем виде, и эти книги, в большинстве случаев, являлись самой отвратительной лицемерной ложью, которая лживо рисовала нам капиталистическое общество.

Поэтому простое книжное усвоение того, что говорится в книгах о коммунизме, было бы в высшей степени неправильным. Теперь в наших речах и статьях нет простого повторения того, что говорилось раньше о коммунизме, так как наши речи и статьи связаны с повседневной и всесторонней работой. Без работы, без борьбы книжное знание коммунизма из коммунистических брошюр и произведений ровно ничего не стоит, так как оно продолжало бы старый разрыв между теорией и практикой, тот старый разрыв, который составлял самую отвратительную черту старого буржуазного общества»[366].

У самого Ленина теория и практика связывались в одни крепкий узел, и не на словах, а на деле. Теория давала Ильичу умение читать книгу жизни. Товарищи всегда удивлялись, как на основе какого-нибудь на первый взгляд мелкого, незначительного факта умел он ясно представить себе всю ситуацию. Внимательно вглядывался он в жизнь, в беседе с рабочими, крестьянами, солдатами умел он всегда выявить их настроение, их подход к тем или иным вопросам. Он умел подойти к массе, умел зажечь массу огнём своего энтузиазма.

Чтобы понять Ленина как научного работника, надо отдать себе отчёт, в какую эпоху он рос и складывался как коммунист. Он родился в 1870 г., рос в пореформенную эпоху, когда отживал крепостнический строй и нарождался новый, капиталистический. Старое ещё не было изжито, захлёстывало новое. На идеологическом фронте шла борьба, усиленно работала революционная мысль, окружающая действительность подвергалась беспощадному анализу, и наряду с этим шло либеральное славословие крестьянской реформы. Владимир Ильич находился под сильным влиянием Чернышевского, который сумел в разгар крестьянской реформы вскрыть предательскую роль либерализма, выявить его классовую сущность. Недоверие к либерализму, ненависть к либеральному фразёрству унаследовал Ленин от Чернышевского, и мы наложило печать на него и всю его деятельность. Он разошёлся с меньшевиками именно по вопросу об отношении к либералам, к либеральному обществу, к которому он был пропитан глубоким недоверием. Насторожённо относился Ленин ко всяким левым фразёрам и внутри партии. Возьмём пример. Заявление отзовистов звучало очень непримиримо: «Мы не пойдём ни ни какую сделку, ни на какой компромисс, мы останемся непримиримыми, мы левее всех». Владимир Ильич вскрыл, что под этой столь непримиримой на первый взгляд фразой крылось неумение и нежелание приспособиться к трудным условиям реакции, наступившей после поражения революции 1905 г. Выглядело очень революционно, а на практике было фактическое отступление, отказ от работы. Ту же насторожённость к левой фразе мы видим у Ленина во времена Брестского мира. Анализируя суть дела, Ленин доказывал, что левые [коммунисты] неверно оценивали факты, неправильно подходили к решению вопроса. Свою статью «О революционной фразе» Владимир Ильич кончает словами:

«Надо воевать против революционной фразы, приходится воевать, обязательно воевать, чтобы не сказали про нас когда-нибудь горькой правды: „революционная фраза о революционной войне погубила революцию“»[367]. Та же боязнь увлечения левой фразой видна и в его брошюре о левом ребячестве[368]. Но ещё гораздо упорнее, резче боролся Ленин с фразами, прикрывающими желание отказаться от борьбы, пойти по линии сдачи основных вопросов. Если у левых фраза была орудием самообмана, то у правых фраза прикрывала, маскировала правые действия.

С той насторожённостью, которую проявлял Ленин в отношении правой и левой фразы, органически связан и вопрос о ленинской трезвости в оценке работы Советской власти, профсоюзов, общей нашей политики.

(1932 г.)

Владимир Ильич умел беречь и своё и чужое время.

Находясь в эмиграции, Владимир Ильич старался использовать своё время возможно более рационально.

Очень усердно, изо дня в день, посещал он библиотеки и особенно ценил такие библиотеки, где не было волокиты с выдачей книг. Из-за этого любил работать в лондонском Британском музее. Он всегда старался вставать пораньше, чтобы полностью использовать время, пока открыта библиотека.

В Лондоне мы брали так называемые «обменные уроки». К нам приходил англичанин, пожелавший обучиться говорить по-русски, а мы у него учились говорить по-английски.

Занятия были очень интересны. Англичанин приходил минута в минуту, ни разу не опоздав и не пропустив урока. Он был таким же образованным языковедом, как и Ильич, и та пара часов, в течение которых шли занятия, были наглядным уроком того, как надо беречь своё и чужое время. Только благодаря уменью беречь своё время смог Ильич прочесть столько книг, сделать из них столько выписок.

Работа Ильича в редакциях «Искры» и «Вперёд» была образцом организованности. Возможно, что товарищи Ильича по редакции не замечали этого, так как никогда не было разговоров на эту тему. Но выходило как-то у Ильича всё само собой: он умел сразу распределить работу между сотрудниками, дать установку, не допуская никаких посторонних разговоров, и время в редакции проходило удивительно производительно. Тот, кто работал с Ильичём, привыкал и статью написать вовремя, и материал прочитать вовремя, и сделать своевременно корректуру.

И в домашней жизни Владимира Ильича была организованность. За границей я обычно сама готовила обед: это было дешевле, и, кроме того, Ильичу нужна была определённая диета. И вот что было характерно: у нас были установлены определённые часы обеда и ужина. Ильич никогда ни на минуту не опаздывал к обеду и ужину.

Организованность берегла не только время, но и нервы.

Заботился он и о товарищах, о том, чтобы ни у кого зря не пропадало время. Когда публика начинала съезжаться на совещания, Владимир Ильич старался, чтобы у приехавших ни один день не проходил даром. В 1911 г. стали съезжаться в партийную школу в Лонжюмо ученики из России. Приехало несколько рабочих. Надо было дожидаться других. И тогда Ильич, кроме личных бесед со съехавшимися, тотчас же мобилизовал меня и ещё пару товарищей на подготовительные занятия с ними. Я учила их писать письма и заметки в газеты.

При Советской власти Ильич с самого начала боролся с растратой времени. У многих работников была привычка, оставшаяся от старых времён, опаздывать на заседания. Опаздывать на заседания — значит не беречь время товарищей. Помню, как Ильич боролся с опозданиями на заседании Совнаркома.

Заседание Совнаркома назначалось обычно в 6 часов вечера. И вот, как только подходит время, Ильич берёт трубку, звонит секретарю тов. Фотиевой и спрашивает: «Пришёл ли уже кто из членов Совнаркома?». Если оказывается, что кто-нибудь пришёл, Ильич брал заранее приготовленный портфель и быстрыми шагами шёл в Совнарком. Если никто ещё не пришёл, Ильич заказывал: «Позвоните мне немедля, когда кто-нибудь придёт». Сам он никогда не опаздывал. В результате скоро все стали приходить на Совнарком вовремя, без всяких опозданий.

Борясь с бюрократизмом, Владимир Ильич особенно подчёркивал вред всякой волокиты, связанной с растратой времени. Нас, политпросветчиков, он учил борьбе с волокитой. На 2-м съезде политпросветов он специально говорил о нашей обязанности бороться с растратой времени и сил.

Через всю жизнь Ленина красной нитью проходит его уменье беречь своё и чужое время. Товарищи, которые работали с Ильичём, хорошо помнят это. Все мы должны учиться по-ильичёвски беречь своё и чужое время.

Сейчас партия со всей остротой подчёркивает эту нашу обязанность.

Ленин знал много иностранных языков. Хорошо знал немецкий, французский, английский, изучал их, переводил с этих языков, читал по-польски, по-итальянски. Он мог «для отдыха» часами читать какой-нибудь словарь.

Многие отделяют изучение иностранных языков от изучения родного языка, а между тем одно с другим неразрывно связано. Изучение иностранных языков обогащает родной язык, делает его более ярким, гибким, выразительным. Тот, кто изучал язык Ленина, знает, как богат, горяч, выразителен был ленинский язык.

Каким языкам учился Ленин в школьные годы? Ленин кончил классическую гимназию. В классических гимназиях изучали языки: русский, славянский, латинский, греческий, французский, немецкий, — 6 языков: три живых, три мёртвых.

Владимир Ильич вспоминал как-то учителя немецкого языка в младших классах гимназии, который хвалил его за хорошее знание грамматики. Мать Ильича хорошо говорила по-немецки, и это, конечно, отражалось на знании Ильичём немецкого языка. И в молодости он думал, что хорошо знает немецкий язык, он знал его лучше, чем его одноклассники.

Но, когда летом 1895 г. Ильич попал в Берлин, оказалось, что он очень плохо понимал разговорную речь. В письме к матери он писал: «Плохую только очень по части языка: разговорную немецкую речь понимаю несравненно хуже французской. Немцы произносят так непривычно, что я не разбираю слов даже в публичной речи, тогда как во Франции я понимал почти всё в таких речах с первого же раза. Третьего дня был в театре; давали «Weber»[369] Гауптмана. Несмотря на то, что я перед представлением перечитал всю драму, чтобы следить за игрой, — я не мог уловить всех фраз. Впрочем, я не унываю и жалею только, что у меня слишком мало времени для основательного изучения языка»[370].

Попав в тюрьму, в январе 1896 г. Владимир Ильич просил сестру — Анну Ильиничну — прислать ему словари: «Сейчас перевожу с немецкого, так что словарь Павловского просил бы передать»[371] (в тюрьму. — Н. К.).

Когда в ссылке Владимир Ильич взялся за перевод с английского книжки Вебба, в марте 1898 г. он писал Анне Ильиничне: «Хочу попросить тебя достать мне пособия по английскому языку. Напросился тут я на перевод и получил толстую книгу Webb'а. Очень боюсь, как бы не наделать ошибок.

Надо бы иметь

1) грамматику английского языка, особенно синтаксис и особенно отдел об идиотизмах языка. Если у Н. К. нет Нурока[372] (она, кажется, имела его — только не знаю, свой ли), то пришли хоть его на лето, коли тебе (или Маняше) не нужен. Не знаю только, не мало ли даёт Нурок по этому вопросу? Если можно достать хорошее пособие на английском языке, очень бы хорошо.

2) Словарь географических имён и собственных. Перевод и транскрипция их с английского очень трудны, и я сильно боюсь ошибок. Не знаю, имеются ли подходящие словари? Если нет справки в „Книге о книгах“ или в каком-нибудь другом указателе или каталоге, то, может быть, можно как-нибудь из других источников узнать? — Конечно‚ если при случае можно будет узнать и достать (в финансах уж тут не стесняюсь, ибо гонорар будет не малый, и первый-то опыт надо сделать толком), а особо поднимать хлопоты не стоит. Я получу ещё немецкий перевод этой книги, так что с ним можно всегда справиться»[373].

Когда я приехала в Шушенское, я привезла с собой Нурока, по которому училась в тюрьме. Ильич знал английский язык лучше меня, я об английском произношении не имела ни малейшего представления, произносила на французский лад. Владимир Ильич слышал, как учительница английского языка учила его сестру Ольгу читать вслух по-английски. Впрочем, Ильич по части произношения тоже был не очень твёрд. Я училась произносить по его указаниям, но потом, когда мы четыре года спустя приехали в Лондон, нас никто не понимал, и мы никого не понимали. И пришлось учиться заново.

Приехав в Лондон, мы стали понемногу осваивать и английское произношение, ходили на собрания, слушали там речи на английском языке, бывали на выступлениях англичан в Гайд-Парке, разговаривали с квартирной хозяйкой. Брали также обменные уроки у двух англичан. Мы их учили русскому языку, они нас — английскому.

В октябре 1902 г. в письме к матери Владимир Ильич пишет, что он уже овладевает языком практически, а в декабре того же года советовал Марии Ильиничне учиться английскому языку по Туссэну, «…ибо, — писал он, — Туссэн превосходен. Я прежде не верил в эту систему, а теперь убедился, что это единственная серьёзная, дельная система. И если, пройдя первый выпуск Туссэна, взять пару — другую уроков у природного иностранца, то можно выучиться безусловно хорошо. Есть теперь и словари Туссэна с обозначением произношения: очень советую Маняше купить, ибо наш Александров массу врёт»[374].

Для более углублённого изучения немецкого языка Владимир Ильич, кроме словаря Павловского, просит из ссылки в декабре 1898 г. прислать ему немецкий перевод Тургенева: «Что́ именно из Тургеневских сочинений, нам безразлично, — только перевод желательно из хороших. Немецкая грамматика желательна возможно более полная, — особенно синтаксис. Если бы и на немецком языке, это бы даже лучше, пожалуй»[375].

Перевод Тургенева нужен был для изучения немецкого языка путём обратных переводов. В мае 1901 г. Ильич в письме из Мюнхена даёт советы зятю, Марку Тимофеевичу Елизарову, попавшему в тюрьму, какой «режим» лучше всего установить себе.

«…По части умственной работы, — пишет он, — особенно рекомендовал переводы и притом обратные, т. е. сначала с иностранного на русский письменно, а потом с русского перевода опять на иностранный. Я вынес из своего опыта, что это самый рациональный способ изучения языка»[376].

Кроме знания французского, немецкого, английского языков, Ленин изучал ещё польский, итальянский, понимал чешский, шведский.

Когда во вторую эмиграцию летом 1908 г. я поступила в Женеве на шестинедельные курсы для педагогов-иностранцев, преподающих у себя на родине французский язык, я рассказала Ильичу о методах преподавания. В центре преподавания стоит фонетика, причём учитываются особенности родного языка преподавателя, устраиваются постоянные беседы в классе и во время ближних экскурсий, на этих курсах широко применяются слушание правильной французской речи, записанной на граммофонные пластинки (лингофоны). Ильич очень заинтересовался такой постановкой преподавания, познакомился с учебниками, по которым мы занимались, одобрил этот метод, говорил о необходимости самого широкого его применения.

Сейчас у нас громадная тяга к изучению иностранных языков. Поэтому то, как изучал Ленин иностранные языки, представляет особый интерес.

Товарищи! При изучении ленинизма самое важное, конечно, не запоминание деталей, точных названий, дат, подлинных слов и т. д. Надо тех, кто будет заниматься ленинизмом, научить понимать Ленина. В понимании Ленина, понимании ленинизма, и заключается главная задача изучения произведений Ленина.

Как-то пришлось мне с Владимиром Ильичём разговаривать об изучении марксизма в Свердловском университете. Я читала отчёт Свердловского университета, в котором рассказывалось, с каким увлечением студенты изучают теорию стоимости. Рассказывалось там, как студент, проспоривши всю ночь, как надо определять, что такое стоимость, до такой степени обалдел к утру, что выскочил на улицу, схватил какого-то прохожего и стал спрашивать, как он определит, что такое стоимость. Когда я рассказывала это Владимиру Ильичу, он говорил о том, что это не марксизм, что при изучении Маркса гнаться лишь за точностью определений, формулировок по всем правилам науки, уходить в детали не следует. Главное при изучении марксизма — это понимание духа марксизма, понимание основных идей, уменье приложить марксизм к действительности.

И вот, товарищи, когда мы хотим определить, что такое ленинизм, мы должны сказать, что это — марксизм, приложенный к нашей действительности, к нашей современной действительности. Те методы, которые употреблял Ленин при изучении этой действительности, при воздействии на неё, являются по существу дела не чем иным, как методами марксизма. Поэтому, если вы захотите в кружках, на тех курсах, где вы будете заниматься, добиться того, чтобы курсанты, слушатели как можно лучше понимали ленинизм, вам прежде всего надо будет добиться, чтобы эти курсанты понимали, в чём заключается марксизм, в чём заключается марксистский метод, марксистский подход к действительности. Надо показать, как понимал Маркс классовую борьбу, то, как и куда идёт развитие общества, как он помог своей теорией развитию классовой борьбы, помог осознанию рабочим классом тех задач, которые перед ним поставлены историей. Поэтому на изучение марксизма, основ его надо обратить самое серьёзное внимание. Теперешняя молодёжь очень часто забывает эту сторону дела и при разборе вопросов текущей действительности часто подходит не под углом зрения марксизма, а начинает спорить очень отвлечённо о мелочах, не вникая в суть дела. Старое поколение, которое пришло к марксизму путём долгих исканий, конечно, знает марксизм, но молодое поколение шло другим путём. Оно выросло в огне классовой революционной борьбы, многие вопросы, бывшие когда-то спорными, кажутся им уже бесспорными. Не надо забывать этого факта, и надо вооружить молодое поколение пониманием марксистского метода, дать ему миросозерцание научного социализма, вооружить тем оружием, которое помогло бы ему разбираться в сложной текущей действительности.

Как приступать к этому делу? Во-первых, надо дать курсантам представление о том, что такое научный социализм, что такое марксизм. Надо показать на отношении Ленина к основным вопросам нашей действительности, что он был последовательным марксистом, и в этом была его сила. Тут важно не гнаться за тем, чтобы установить, как Ленин высказывался по всем частным вопросам, важно не нанизывать цитату на цитату, а надо взять самое основное, самое существенное, самое характерное и таким путём установить главную линию, которая должна быть основательно изучена.

Изучая ленинизм, необходимо прежде всего остановиться на том, как подходил Ленин к изучению и оценке явлений текущей действительности.

Ленин всегда стремился определить, какую роль играет данное явление в общей борьбе рабочего класса за достижение конечных идеалов. Вот эта оценка явлений, уменье определить их место в общей цепи являются для нас чрезвычайно важными, если мы хотим найти пути, как на эти явления воздействовать.

Затем, как поставить это самое изучение? Мне представляется дело таким образом. Тут чрезвычайно важна ориентация на курсанта, важна ориентация на его личный опыт, на его эмоциональные переживания. Если приходится иметь дело с крестьянами, то важно взять крестьянский вопрос и изучить прежде всего, как Ленин относился к крестьянскому вопросу, а если это индустриальные рабочие, уже порвавшие с деревней, то нужно взять вопрос о диктатуре пролетариата, о роли рабочего класса, вообще подойти с точки зрения, близкой рабочему. Вот это уменье выбрать именно то, что человека наиболее интересует, что связано наиболее тесно с его личными переживаниями, с его опытом, является очень важным.

В последнее время мне пришлось просматривать в рукописях несколько популярных биографий Ленина, биографий, предназначающихся для крестьянских масс. И что же? В этих биографиях очень подробно говорится, например, о прениях на съездах, о меньшевиках и т. д. Забывают сказать только об одном: об отношении Ленина к вопросу о земле. Писать для крестьян и не остановиться на том, что их больше всего интересует‚ — это надо ухитриться!

Как изучать ленинизм? Я бы посоветовала такой способ: надо взять отношение Ленина к какому-нибудь одному вопросу на протяжении многих лет и посмотреть, как разрешал он этот вопрос в различной конкретной обстановке. Следует, например, проделать это в отношении крестьянского вопроса. Рассмотреть, почему раньше ставился вопрос об отрезках и возвращении выкупных платежей, а в октябре 1917 г. был издан Декрет о земле, где вопрос идёт о конфискации всей помещичьей земли и передаче её в собственность народа. Рассмотрение, какие формы одна и та же идея принимала в различной конкретной обстановке, чрезвычайно важно для понимания того, что такое ленинизм.

Проделав с курсантами такую работу по анализу эволюции взгляда на наиболее близкие им вопросы, следовало бы, думается, взять какой-нибудь вопрос текущей действительности и этот конкретный вопрос настоящего постараться осветить всесторонне и подойти к нему тем методом, которым подходил Ленин к изучению действительности.

Мне кажется, поставленное таким образом изучение произведений Ленина дало бы то, к чему необходимо стремиться, дало бы понимание Ленина, дало бы понимание духа его произведений, хотя, вероятно, не дало бы начётнического знания этих произведений. Я думаю, что именно так следовало бы подходить к изучению ленинизма.

Всякое явление все марксисты, и Ленин в том числе, рассматривали в его конкретной обстановке. Мне вспоминается одна цитата из сочинения, которое в своё время на наше поколение имело большое влияние. Это — «Исторические письма» Миртова. Там говорится в одном месте, что всякое знамя, будучи революционным в известный момент, может впоследствии стать знаменем реакционным. И вот, если мы посмотрим на наше недавнее революционное прошлое, то мы видим, например, как Учредительное собрание, будучи вначале лозунгом революционным, стало лозунгом реакции. Когда вначале не было ещё никакой рабочей власти, когда был царизм, то лозунг Учредительного собрания был тем лозунгом, который означал борьбу за свободное развитие рабочего класса, за возможность для него в дальнейшем организовываться и развиваться. А при Советской власти, после II съезда Советов, Учредительное собрание означало уже совсем не то. Оно означало, что революционная власть рабочих и крестьян, которая создалась в лице Советов, должна была уступить место власти Учредительного собрания, власти буржуазной, и тот лозунг, который был раньше революционным, в последующий момент оказался реакционным. Тот, кто понимал дух борьбы, смотрел на конечные цели этой борьбы, а не на букву, тот понимал, как это поняли большевики, что Учредительное собрание в интересах дела рабочего класса следует распустить.

Тот, кто рассматривал явления вне конкретной обстановки их развития, тот этого совершенно не понимал и находил тут внутреннее противоречие. А между тем именно в этом проявлялась определённая последовательность, проявлялась та последовательность, которая диктовалась конечной целью революционной борьбы.

Вот это уменье рассматривать факт в его конкретной окружающей обстановке — это является признаком ленинизма. Конечно, это не что иное, как марксистский подход, но его надо уметь осуществить, и это — то ценное, что внесено ленинизмом в революционную тактику, что имеет громадное значение.

Затем каждое явление, которое мы имеем, мы должны рассматривать в его развитии. Перед сегодняшним собранием, перелистывая сочинения Владимира Ильича, я как раз перечитала одну статью, касающуюся Учредительного собрания. Как он рассматривает там этот вопрос? Он смотрит, как создалось данное Учредительное собрание, какова была ситуация вообще, что думали народные массы, когда избирали и посылали своих представителей в Учредительное собрание, какова тогда была степень их сознательности. Затем он рассматривает, как в дальнейшем будет действовать данное Учредительное собрание, и приходит к выводу, что передача власти в руки Учредительного собрания означает уничтожение Советов, то есть уничтожение революционной власти рабочих и крестьян. Мы видим, что Ленин берёт явление в его развитии и благодаря этому делает правильный вывод, определяющий тактику: надо распустить Учредительное собрание.

Ленин старался возможно точнее определить, где границы действительного наличия какого-либо явления, проверял его собственным опытом и опытом товарищей, затем знакомился с литературой русской и иностранной, выбирая, изыскивая аналогичные явления, сравнивал и таким образом выявлял самую суть явления, уяснял, что собой данное явление представляет. Этот подход можно сравнить с подходом художника к изучению вещей. Французский писатель Флобер в своих письмах Мопассану давал ему советы, как надо изучать явления, чтобы художественно отображать их. Флобер писал: если, говорит, ты хочешь описать образно и ярко, например, какого-нибудь консьержа или извозчика, то ты смотри на него и старайся уловить все те черты, которые выделяют этого извозчика или этого консьержа от всех остальных консьержей, от всех остальных извозчиков, тогда можно двумя-тремя штрихами определить его так, что образ его встанет, как живой, перед читателем. Это советы в области художественного творчества. Но я думаю, что марксисты должны таким же образом подходить к явлениям. Они должны устанавливать явления, выявлять особенные черты, выделяющие их из ряда аналогичных явлений, которые мы имеем в прошлом нашей страны и в настоящем и прошлом других стран. И так обычно подходил к оценке явлений Ленин.

Таким образом, изучение явления, определение его особенностей, определение его удельного веса, рассмотрение его в конкретной обстановке и в его развитии составляет те особенности подхода к действительности, которые характеризуют ленинизм.

Когда мыслью пробегаешь жизненный путь Ильича, вдумываешься в проделанную им работу, невольно останавливаешься на его первых, установочных, если можно так сказать, работах. К числу таких работ относится «Что такое „друзья народа“…», написанная в 1894 г. и изданная нелегально. Брошюра даёт чёткую перспективу, она заканчивается словами: «Когда передовые представители его (класса рабочих. — Н. К.) усвоят идеи научного социализма, идею об исторической роли русского рабочего, когда эти идеи получат широкое распространение и среди рабочих создадутся прочные организации, преобразующие теперешнюю разрозненную экономическую войну рабочих в сознательную классовую борьбу, — тогда русский рабочий, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведёт русский пролетариат (рядом с пролетариатом всех стран) прямой дорогой открытой политической борьбы к победоносной коммунистической революции»[377].

Теперь — 35 лет спустя, когда жизнь подтвердила каждое слово этой целевой установки, — она кажется сама собой разумеющейся, но 35 лет тому назад она была лишь научным предвидением, выводом из научного анализа русской действительности под углом зрения научного социализма. Эта целевая установка светила всю жизнь Ленину. Она не была каким-то предвидением, с неба свалившимся, тут была не слепая вера, а научная убеждённость. Эта цель, формулированная в 1894 г. Ильичём, освещала весь путь партии. «Цель ничто, движение всё», — писал в конце 90-х годов немецкий оппортунист Бернштейн. Я помню, как возмущался Ильич этими словами Бернштейна. В словах Бернштейна видел он угрозу снизить движение, распылить его. 35 лет назад коммунизм многим казался чем-то таким отдалённым, таким нереальным, что разговоры о нём казались совершенно излишними. Люди не учитывали громадное организующее значение цели.

35 лет тому назад путь к великой цели можно было определить лишь очень схематически. Но Ильич в «Друзьях народа» указал метод, как вливать живую воду в схему, на каждом этапе облекать схему живою плотью. «…3адача социалистов, — писал он, — сводится к тому, чтобы быть идейными руководителями пролетариата в его действительной борьбе против действительных настоящих врагов, стоящих на действительном пути данного общественно-экономического развития. При этом условии теоретическая и практическая работа сливаются вместе, в одну работу, которую так метко охарактеризовал ветеран германской социал-демократии Либкнехт словами:

Studieren, Propagandieren, Organisieren[378].

Нельзя быть идейным руководителем без вышеуказанной теоретической работы, как нельзя быть им без того, чтобы направлять эту работу по запросам дела, без того, чтобы пропагандировать результаты этой теории среди рабочих и помогать их организации.

Эта постановка задачи гарантирует социал-демократию от тех недостатков, от которых так часто страдают группы социалистов, — от догматизма и сектаторства»[379].

По этому пути шли большевики, шла Коммунистическая партия, и это привело её к победам.

Изучать, изучать теорию, изучать действительность. Зайдёшь, бывало, в кабинет к Ильичу — смотришь, он сидит и перечитывает Маркса или Энгельса, и это в какой-нибудь труднейший переломный момент жизни страны. Меня всегда поражала эта способность Ильича изучать теорию в самый разгар борьбы; в теории искал он разрешение практических вопросов. Уменье связывать практику с теорией, мелкие на первый взгляд вопросы повседневной борьбы с большими принципиальными вопросами характерно для нашей партии, характерно для всей деятельности Ленина. Взять хотя бы питерский период деятельности, когда ещё только-только начинало развёртываться рабочее движение. От таких вопросов, как невыдача вовремя кипятка рабочим, перекидывался мост к вопросу о классовых противоречиях, о необходимости классовой борьбы, о неизбежности победы пролетариата. Теория углубляла практику и в то же время сама черпала из практики новую силу и глубину, делала теорию более действенной.

Наряду с изучением теории Ильич требовал изучения действительности по всевозможным материалам и по личным наблюдениям. Те, кто знал Ильича, знают, как умел он вглядываться в жизнь, вцепляться в каждую мелочь. Трезвый учёт действительности, уменье глядеть правде в глаза, как бы она горька ни была, не опьяняться успехами — характерны для Ильича. Это давалось ему нелегко. По натуре был он человеком очень страстным, принимавшим всё, касавшееся дела, очень близко к сердцу. Когда что случалось, волновался он здорово, нервничал, не спал ночи напролёт, вставал утром больной совсем, серый.

Невольно вспоминаются годы реакции, годы второй эмиграции, моменты расколов. Оттого и сгорел Ильич раньше времени. Но был он человеком крепкой воли, и никогда тяжёлые переживания, настроения не туманили его взора, всегда сохранял он трезвость мысли. Такой трезвости мысли требовал он от каждого партийца, от всей партии. В партии сложилась традиция — изучать теорию, неустанно работать над её углублением. Эта традиция особенно важна в моменты, когда движение идёт колоссально вширь, когда практические дела выпирают на первый план, требуют к себе громадного внимания. Традиция тесно увязывать теорию с практикой и практику с теорией дала нашей партии огромную силу. От этой традиции и в дальнейшем нельзя отступать ни на шаг. Молодым членам партии надо усиленно изучать методы Ленина овладевать знанием, методы Ленина изучать действительность.

Изучение, познание действительности — это учёт. Все знают, какое громадное значение придавал Ленин учёту, учёту не только статистическому, количественному, но и учёту качественному. Учиться учёту всё более точному, всё более глубокому — эта задача не снята с порядка дня.

Пропагандировать — это вторая задача, которую выдвигал Владимир Ильич в «Друзьях народа». Вооружить массы знанием революционной теории, осознанием действительности, путей её преобразования — это было делом жизни Ильича. Начало было скромно — пропаганда в рабочих кружках из 4–6 человек, пропаганда писанными от руки листками, а выросла эта пропаганда в пропаганду словом и делом десятков миллионов, в мировую пропаганду.

Неустанно работал Ленин над методами пропаганды, над тем, как делать пропаганду наиболее убедительной, захватывающей. Теперь, когда собрано главное из того, что он говорил и писал, можно изучить эту его работу. Агитация — разновидность пропаганды, разновидность, в которой теория особо тесно увязывается с практикой. Как схватиться за то, что больше всего волнует в данный момент массы, как связать то или иное волнующее массы явление с основными вопросами теории, как увязать между собой явления, над этим много и неустанно работал Ильич. И потому так убеждали его речи и статьи. Как убеждать «показом», превращать факты в показ, — этот вопрос разработан у Ильича детально. Как превращать прессу в коллективного пропагандиста и агитатора — этому делу Ленин уделял громадное внимание.

Вопросам популяризации, уменью толково, просто, конкретно, понятно для рабочего и крестьянина излагать важные и серьёзные вещи, не допуская никакого упрощенчества, никакой вульгаризации, придавал Ленин очень большое значение. «Я ничего так не желал бы, ни о чём так много не мечтал, — писал он в начале своей революционной деятельности П. Б. Аксельроду и Г. В. Плеханову, — как о возможности писать для рабочих»[380]. И он много работал над собой в этом направлении.

Надо собрать и систематизировать всё, что говорил и писал Ленин о пропаганде и агитации, о методах убеждения масс. Знать это нужно каждому партийцу.

И, наконец, третья задача, которую подчёркивал Ленин в «Друзьях народа», — это уменье организовывать. Этому вопросу он посвятил особо большое внимание. Вопросам практической организации отдавал он массу времени. В этой области больше, чем в какой другой, нужна длительная, упорная, невиданная работа. Мы знаем Ленина как организатора «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», как организатора «Искры», как организатора партии, как организатора Советской власти. Организаторская работа требует очень большого терпения, настойчивости, выдержки. Биография Ленина даёт нам картину его организаторской деятельности. Сочинения Ленина дают нам ряд ценнейших высказываний по вопросам организационным. Он говорил, что гвоздь и основа социализма – в организации. После взятия власти он писал: наша задача — видоизменение всеобщей организации. Нужно, чтобы всё, что проснулось в народе и способно к творчеству, вливалось в организации, которые имеются и будут строиться в дальнейшем трудящимися массами. Мы пойдём своей дорогой, говорил Владимир Ильич, стараясь как можно осторожнее и терпеливее испытывать и распознавать настоящих организаторов, людей с трезвым умом и с практической смёткой, людей, соединяющих преданность социализму с уменьем без шума (и вопреки суматохе и шуму) налаживать крепкую дружную работу большого количества людей в рамках советской организации.

Вопросы изучения революционной теории и окружающей действительности, изучения своеобразия эпохи и страны, вопросы пропаганды и агитации, вопросы организации Ленин всегда связывал в один неразрывный узел. Глубокая разработка методов всей этой работы, применение их на практике помогли Ленину и партии стать подлинными вождями широчайших масс.