Пер Гюнт: стихотворения

Ибсен-поэт

Моя книга – поэзия, а если нет, то будет поэзией! И в нашей стране, Норвегии, она будет служить ее образцом.

Ибсен о драматической поэме «Пер Гюнт» в письме Бьёрнсону от 9 декабря 1867 г.

«Воспоминаниях об Ибсене» (1911) его младшего современника драматурга Г. Хейберга (1857–1929) описывается следующая сцена: действие ее происходит в Риме, Ибсен и Хейберг идут из любимого кабачка домой. «Ибсен был в ужасном настроении и все видел в черном цвете. Он говорил, что мир по-прежнему катится к упадку и возвращается к варварству, люди становятся все ничтожнее, а их цели все мельче. Всё, всё было плохо. И все усилия были напрасны.

Мне так хотелось утешить его. Я был тогда еще совсем молодым – и живо откликался на боль ближнего, не понимая, что иногда люди получают удовольствие от того, что жалуются. Поэтому я спокойно сказал Ибсену, что чувствую больше правды и истины в том, что он когда-то уже написал.

– Да? И что же я написал?

– Вы написали:

Век за веком род людской, все земные поколенья лестницею винтовой совершают восхожденье…[1]

– Да это же стихи! Всего только стихи! – оборвал он меня с глубочайшим презрением. Он сказал это резко, прозвеневшим в ночи голосом».

Сцена происходила, по-видимому, в 1878 г., то есть еще до того, как драматург выпустил свою знаменитую пьесу «Кукольный дом» (1879), за которой последовали остальные его великие драмы. Однако уже к этому времени Ибсен завоевал за рубежом и дома, на родине, широкую известность, которую принесли ему как раз стихи – главным образом, драматические поэмы «Бранд» (1866) и «Пер Гюнт» (1867).

Свои первые стихотворения об уделе поэта и любви к природе Ибсен написал девятнадцати лет от роду, когда работал учеником аптекаря в городке Гримстад. Стихами написаны его исторические и национально-романтические драмы «Катилина» (1849), «Богатырский курган» (1850), «Пир в Сульхауге» (1855), «Улаф Лильекранс» (1856), созданные в период, когда он безуспешно пытается утвердиться на поприще поэта, а также драматурга, администратора и режиссера в театрах Кристиании (ныне Осло) и Бергена и ищет себя и свой стиль в произведениях на популярную в ту эпоху национально-патриотическую тему.

Впрочем, ни театральная деятельность Ибсена, ни его исторические, написанные в национально-романтическом духе пьесы успеха не имели. Единственным исключением среди последних явилась несколько позже созданная и отчасти написанная стихами драма «Борьба за престол» (1863), речь в которой опять же шла не столько об историческом конфликте между народным любимцем королем Хоконом и его антиподом ярлом Скуле, похищающим у Хокона идею единства норвежских племен, сколько о лично пережитом, сложном противостоянии, соперничестве и дружбе между баловнем судьбы, обаятельным, красивым, талантливым и успешным младшим современником Ибсена, поэтом и писателем Б. Бьёрнсоном (1832–1910, Нобелевская премия по литературе за 1903 г.) и прямой противоположностью ему – неудовлетворенным собой, вечно сомневающимся и ищущим автором драмы, явно узнававшим себя в ярле Скуле. Неудивительно, что драматический конфликт драмы оказался более живым и глубоким, чем во всех предыдущих. Еще одним достижением Ибсена в этой же пьесе явилось создание образа зловещего епископа Николаса, воплощения зла в самом незамутненном его виде, один из монологов которого являет собой несравненный до тех пор в поэзии Ибсена образец выразительности и энергии:

Будут норвежцы брести еле-еле По полю жизни, без воли, без цели; Будут их души узки, а сердца Злобой друг к другу пылать без конца; Будут в одном меж собою согласны: Все, что велико, и все, что прекрасно, Камнями, грязью скорей забросать. Будут позор свой за честь почитать; Будут звать тряпки ничтожные стягом, — Знайте тогда: по норвежской земле Путь свой победным, торжественным шагом Старый епископ свершает во мгле![2]

Фигура зловещего епископа появляется в драме неспроста. К середине 1862 г. кристианийский Норвежский театр, художественным директором которого Ибсен прослужил последние пять лет, терпит банкротство (не более успешной была его карьера режиссера и драматурга Норвежского театра Бергена в предшествующий период в 1852–1857 гг.). Прошение Ибсена властям о предоставлении ему гранта для поездки за границу с целью изучения драматического искусства и литературы осталось неудовлетворенным. В штыки принимает критика и вышедшую в том же 1862 г. антиромантическую, хотя и написанную превосходным стихом «Комедию любви» (в ней влюбленные Фальк и Сванхильд отказываются от союза, потому что уверены – в браке умрет их любовь). Обремененный семьей, Ибсен перебивается на случайные заработки, он делает большие долги, которые отчасти покрывает деньгами, выделенными ему Академической коллегией для собирания и изучения норвежского фольклора. Прошение о назначении ему писательской стипендии также оказывается безуспешным. Наконец Академическая коллегия предоставляет ему грант для поездки за границу, однако его хватает лишь на то, чтобы оплатить долги. В конце концов Ибсена выручает его благородный соперник: на собранные Бьёрнсоном в 1864 г. по подписке деньги Ибсен уезжает в Италию. Здесь он пишет драматическую поэму «Бранд» (1866), которая приносит ему успех и известность. Последовавший вслед за «Брандом» в 1867 году «Пер Гюнт» положил начало его всемирной славе.

Период становления и поисков продлился у Ибсена долго – с конца 1840-х гг. по середину 1860-х. За это время, помимо многочисленных пьес разного достоинства, он написал также множество стихов на случай, сатирических куплетов и стихотворных панегириков в честь коронованных особ и известных лиц, стихотворения в альбомы, письма в стихах и несколько прологов к спектаклям – сохранились тексты более 120 его стихотворений, в действительности же их, вероятно, было намного больше. Часть стихотворений была напечатана в газетах и журналах, другие утеряны во время многочисленных переездов. После двух не доведенных до конца в 1850 и в 1858 гг. попыток издать стихи отдельной книжкой во время небольшой паузы-передышки в начале 1870-х гг. (в это время у Ибсена намечается поворот от драмы в стихах к драме в прозе), он наконец печатает свой первый и последний поэтический сборник «Стихотворения» (1971), в который отбирает, тщательно перерабатывая их, пятьдесят с небольшим произведений: именно они впоследствии с небольшими добавлениями вошли в первое его прижизненное «Собрание сочинений» (1898).

Свое поэтическое творчество 1850-х – начала 1860-х гг. сам Ибсен сравнивает с неуклюжей пляской медведя, медленно поджариваемого вожатым в чугунном котле на потеху публике («Сила воспоминаний», 1864 г.). В остроумии этой стихотворной сатире на собственную литературную поденщину отказать нельзя. Ибсен шел на мелкие уступки публике и общественному мнению и впоследствии, когда стал знаменитостью, с той лишь разницей, что теперь они не были вынужденными. Так, например, он поддался на уговоры известной немецкой актрисы Гедвиг Ниман-Раабе изменить финал драмы «Кукольный дом» (в те времена он выглядел крайне вызывающим) и создал версию драмы с концовкой, в которой оскорбленная и преданная своим мужем Нора не покидает его и детей а остается дома[3].

Однако одно дело идти на мелкие уступки во всеоружии славы, всего лишь снисходя до них, и совершенно иное – вынужденно приспосабливаться к обстоятельствам, не обнаруживая свои истинные настроения и побуждения – тем более если сам ты далеко еще не уверен в своем таланте и призвании. Анонимный и еще никем не признанный гений творит в безвестности и во тьме – вот откуда, возникает, по-видимому, излюбленная в поэзии Ибсена тема ночи и темноты как истинной стихии его искусства. В стихотворении «Рудокоп» он пишет:

В небесах искать ответ?.. Но слепит небесный свет! Нет, уж, видно, под землею путь намечен мне судьбою. Глубже вниз, в земную грудь пробивай мне, молот, путь!

Еще более отчетливо эта же тема поставлена в стихотворении «Светобоязнь». Отметим, кстати, что истинные порождения тьмы, Доврский дед, его челядь и прочая чертовщина из «Пера Гюнта», несмотря на все их безобразие, полны у Ибсена комического очарования.

Неуверенностью не только в своих собственных силах, но и в предназначении искусства, проникнут своеобразный эстетический трактат в форме цикла сонетов «В картинной галерее», который Ибсен написал после поездки в 1852 г. в Дрезден. В итоговый его сборник этот цикл не вошел (за исключением стихотворения «Светобоязнь»), но его основная тема отношений между искусством и жизнью, художником и моделью, Ибсена не оставила: еще более весомо она возникает в его первой поэме «На высотах» (1859), в которой разворачивается поражающий воображение читателя поэтический пейзаж. Некто, горный Охотник, призывает лирического героя к чисто эстетическому, отстраненному восприятию жизни долин – прекрасен может быть только «вышний взгляд»! Но не губит ли в себе всё лучшее творец, холодно и отстраненно взирающий с высоты на погибающую в огне пожара мать и спешащую на венчание с другим невесту? Лирический герой поэмы преодолевает сомнения и выбирает поэзию. Однако этот вопрос, пусть в несколько измененной форме, позднее возникнет снова в поэтической зарисовке «Из домашней жизни» (1864), в драматической поэме «Бранд» и, наконец, – на последнем жизненном «перекрестке» – в драме «Когда мы, мертвые, пробуждаемся» (1900).

Поэзия Ибсена 1850–1860-х гг., как правило, концептуальна, идейна. В этом отношении совершенно отдельно в ней стоит «Терье Викен» (1861), поэма, или, скорее, повесть в стихах, поражающая почти полным отсутствием авторского «я» или же присутствием его в столь неявной форме, что оно полностью размывается, превращаясь в голос обобщенного народного сознания, просто и в то же время взволнованно рассказывающий историю жизни простого человека, моряка, сумевшего силой воли возвыситься над личной трагедией и не потерять человечности в обстоятельствах, которые, казалось бы, ее проявление исключают. Хотя, конечно же, ибсеновский голос узнается и в этом поэтическом шедевре, ведущем, по-видимому, свою родословную от народной баллады. В «Терье Викене» выведен типично ибсеновский – могучий характер.

Перефразируя блоковские слова о Тютчеве, Ибсена можно смело считать «ночной душой» норвежской поэзии, продолжателем в ней традиций утонченного лирика и певца меланхолических настроений Ю. С. Вельхавена (1807–1873) (при всем различии их манер – вельхавеновской, строящейся на тонких психологических нюансах и мелодизме, и ибсеновской, более резкой, склонной к парадоксальности, иронии и сарказму, хотя и ей в отдельных поэтических зарисовках нельзя отказать в утонченности). И в то же время Ибсен – прямой продолжатель публицистической традиции Х. Вергеланна (1808–1845), открыто и страстно отзывавшегося на политическую злобу дня. Более того, именно своей политической лирике Ибсен обязан всеобщим признанием и обретением суверенности как творца и личности.

В стихотворении «Основа веры» (1864) он пишет:

Страну я будил набатным стихом — Никто не дрогнул в краю родном.

Ибсен имел в виду в данном случае свои собственные неоднократные обращения к общественности и политическим деятелям Норвегии и Швеции выступить в начавшейся в феврале 1864 г. войне Дании с Австрией и Пруссией на стороне братской скандинавской страны. Поражение датчан еще более обострило отношение Ибсена с родиной. На пути из Норвегии в Италию, проезжая через Берлин, Ибсен с горечью наблюдал военный триумф пруссаков: через город проводили захваченные датские пушки, а толпы населения оплевывали их.

Оказавшись в Италии, он делает первые наброски поэмы, в которой резко критикует поведение соотечественников, однако вскоре оставляет ее. Во время посещения собора Св. Петра в Риме у него возникает новый замысел – драматической поэмы «Бранд». Цель инвектив в ней расширяется, ею становится сам «дух соглашательства»: именно в нем поэт видит основной порок общества и, возможно, свой собственный недостаток и слабость; поэтическим же идеалом поэмы выступает абсолютная и практически недостижимая цельность, которой он наделяет своего героя священника. «Все или ничто» – таков лозунг новой веры, в жертву которой приносятся счастье и даже жизнь.

Своей всесокрушающей энергией а также рассыпанными по тексту язвительными политическими уколами в адрес вялой и сверхосторожной власти поэма чрезвычайно импонировала скандинавской читательской аудитории того времени и имела шумный успех, после которого Ибсен, если бы даже он сам этого захотел, уже не мог остаться в безвестности. Впрочем, отдельные сцены поэмы не потеряли своего эмоционального воздействия до сих пор. При всей неистовости Бранд – не слепой фанатик: принося жертвы, он мучается, да и приносит он их не конкретному Господу (концепция Бога у него по ходу действия постоянно меняется), а по сути духу поиска. Этим Бранд схож с Рыцарем из великого бергмановского фильма «Седьмая печать» и, возможно, является его прообразом.

«За “Брандом” как бы сам собой последовал “Пер Гюнт”», – сообщал Ибсен в одном письме[4], а в другом[5] писал: «“Пер Гюнт” – это прямая противоположность “Бранда”». В самом деле, у героя его первой драматической поэмы нет достойных его оппонентов: если не считать таковым самого Господа Бога, все остальные слишком мелки и одолевают его, лишь объединившись, толпой. Поэтому пламенные монологи священника, не находя достойного ответа, повисают в воздухе, и он борется главным образом сам с собой. Такова, по-видимому, причина подвигнувшая Ибсена на создание образа Пера Гюнта, воплощающего худшие, по мысли Ибсена, черты норвежского национального характера – все те же «дух соглашательства», половинчатость и приспособленчество, социальную и психологическую мимикрию, которые позволяют герою выживать чуть ли не в любых обстоятельствах, но лишают его собственного личностного содержания, собственного ядра: вот почему Пер сравнивается то с луковицей, то с перекати-поле. Будь Ибсен до конца последователен в своей сатире, перед нами предстала бы трагическая фигура сродни «полому внутри» человеку Т. С. Элиота (1888–1965). К счастью, почти эфемерной, но чрезвычайно стойкой сердцевиной Ибсен своего героя все-таки наделил: Пер Гюнт, проходимец и человек в общем-то никчемный, вместе с тем – безудержный мечтатель и фантазер, более того, он по сути своей – поэт. Мечта о несбыточном королевстве гонит его по миру, и он предстает перед нами не просто как пустопорожний бездельник, но как очарованный видениями и ошибающийся на пути своей жизни грешник, которого черт, конечно же, в назидание публике поволочит в ад, но которого нам, зрителям своего рода моралите, несомненно жаль. В каждом из нас, наверное, тоже сидит крупица «гюнтовского», по собственному выражению драматурга, «начала».

«Пер Гюнт» явился прощанием Ибсена с большой стихотворной формой, хотя и не с поэзией вообще, которой исподволь, в форме лирического подтекста, проникнута проза всех его великих пьес. Драматург напишет и напечатает еще несколько стихотворений, в которых блеснет иронией и виртуозной версификацией («Письмо с воздушным шаром шведской даме», 1870), подтвердит, что, даже находясь в долгой добровольной эмиграции, он по-прежнему верен родине («Сожженные корабли», 1871), хотя нисколько не утратил радикальности своих убеждений («Письмо в стихах», 1875) и по-прежнему считает творчество – не игрой, а весьма серьезным и ответственным делом («Четверостишие», 1877). Каждая новая драма Ибсена будет неизменно вызывать похвалы, резкое неприятие, а иногда и бурные дискуссии, подчас имевшие к его творчеству весьма косвенное отношение (как, например, о женской эмансипации в связи с пьесой «Кукольный дом»). Спору нет, идеологические дискуссии важны и полезны, хотя Ибсен-художник всегда был и навсегда останется прежде всего поэтом. Достаточно вспомнить о монологе Пера Гюнта в сцене, следующей за освобождением Пера от страстного увлечения безумными пастушками, о колыбельной, которую он произносит над своей умирающей матерью, о песне ждущей его Сольвейг, наконец о поэтической зарисовке, которую Ибсен сделал, начиная работу над драмой «Строитель Сольнес» «В этом доме они…», блестяще переложенной на русский язык А. А. Ахматовой. Об этом же, рассуждая о романтизме Ибсена, но явно имея в виду его поэзию, пишет в своей статье «Ибсен-романтик» (1928) английский писатель-интеллектуал Э. М. Форстер (1879–1970):

«Но стоит нам перенести взгляд чуть в сторону, и социальные вопросы размываются, реформатор становится драматургом, а если взглянуть еще дальше, то увидишь, как драматург превратится в поэта, который чутко прислушивается к подземной поступи троллей. Ибо в глубине своей Ибсен – это Пер Гюнт. В бакенбардах и при орденах, он остается все тем же – околдованным в горах мальчиком.

У родимой груди день-деньской Отдыхало дитя… Бог с тобой! У меня ты у сердца лежал Весь свой век. А теперь ты устал.

Чело, склонившееся над Пером – нематеринское, но оно, несомненно, будет хранить его от плавильной ложки до тех пор, пока люди читают книги и смотрят пьесы».

Б. А. Ерхов

Стихотворения и поэмы

Рудокоп

Выше, молот мой, вздымайся, камень с треском разрушайся! Надо путь пробить туда, где поет, звенит руда. Жилы красно-золотые и каменья дорогие в темных недрах мощных гор мой угадывает взор. Веет миром, тишиною в тьме извечной под землею; глубже внутрь, в земную грудь пробивай мне, молот, путь! Помню – в юности часами любовался я звездами; с детски-ясною душой собирал цветы весной. Но с тех пор минули годы; шахты сумрачные своды все затмили для меня — прелесть поля, неба, дня. Верил я, сходя впервые в недра мрачные, земные: духи тьмы там, в глубине, тайну тайн откроют мне. Но бежит стрелою время, а загадок жизни бремя ум все так же тяготит; тьма во мне, как вкруг, царит. Иль ошибкою жестокой был мой путь во тьме глубокой? В небесах искать ответ?.. Но слепит небесный свет! Нет, уж, видно, под землею путь намечен мне судьбою. Глубже вниз, в земную грудь пробивай мне, молот, путь! Вглубь, – пока лишь хватит силы, — шаг за шагом, до могилы. Ни луча зари живой, ни надежды предо мной.

1850

Светобоязнь

Я был в семье и в школе прехрабрый мальчуган, но днем лишь; чуть же в поле, бывало, пал туман и поползли в долины ночные тени с гор — ужасные картины мне рисовал мой взор. Из сказок и преданий рать призраков ползла, и ночь мне ряд терзаний, а не покой несла. Теперь не так бывает: как воск в пылу огня, вся храбрость моя тает при свете ярком дня. Мне духи зла дневные страшны; мне жизни шум в мозг иглы ледяные вонзает, мутит ум. Мир призраков туманный мне нужен, тьмы покров; он – щит, доспех мой бранный, я в нем на бой готов. Я грудью рассекаю туман, орлом паря; но крылья опускаю, едва блеснет заря. Так, если подвиг мною и будет совершен, — наверно тьмой ночною навеян будет он.

1855–1863

Терье Викен

Жил странный старик в нашем хмуром краю, С повадкой и взором орла; Провел он на море всю жизнь свою И людям не делал зла. Но в час непогоды он страшен бывал И словно бы одержим. «Чудит Терье Викен!» – народ толковал. Никто из товарищей не дерзал Тогда заговаривать с ним. А позже я видел однажды, как он К нам в город привез улов. Он был, несмотря на седины, силен, И весел, и бодр, и здоров. Он девушек словом смущал озорным, С юнцами, как равный, шутил, Он в лодку садился прыжком одним И, парус поставив, отважно под ним В морскую даль уходил. Все то, что я слышал о нем не раз, Теперь вам поведаю я: Чудесным покажется мой рассказ, Но все это правда, друзья! Я все это знаю от тех, кто жил С ним рядом в краю родном, От тех, кто глаза старика закрыл, Когда на седьмом десятке почил Он вечным, спокойным сном. Он был уже с детства мальчишка-пострел, Раненько ушел от родных, Везде побывал он и все посмотрел, Был юнгой из самых лихих. Но как-то однажды, придя в Амстердам, По дому он вдруг заскучал, На судне «Союз» (капитан был Прам) Он прибыл к забытым родным берегам, Но парня никто не узнал. Да как его было, такого, узнать: Он стал и силен, и красив! Но умер отец, умерла и мать, До встречи с сынком не дожив. Бродил он, угрюмый, дней шесть или пять, Но был он не зря моряком: Не мог он бездомным по суше блуждать, Уж лучше уйти и скитаться опять В огромном просторе морском. А годом позднее жену он взял. Соседи шептались: «Гляди! Напрасно он с нею судьбу связал, Еще пожалеет, поди!» Всю зиму он прожил, счастливый вполне, В уютном гнезде родном: Цветы, занавески на каждом окне, И ярко на снежной блестел белизне Веселый маленький дом. Но тронулись льдины, и Терье вдруг На бриге ушел опять, Лишь осенью гуси, летя на юг, Могли бы его повстречать. Нахмурился он, возвращаясь домой: Почувствовал тяжесть в груди, Веселая воля была за кормой, И скучная жизнь с подступавшей зимой Ждала его впереди. Направившись к дому, веселым друзьям С улыбкой он вслед поглядел: Разгульную жизнь он любил и сам И втайне о ней пожалел. Но в комнате мирной увидел он, Невольно душой умилясь: Жена его кроткая пряла лен, А в люльке румяная, как бутон, Малютка лежала смеясь. И с этого часа моряк удалой Впервые стал домовит: Бывало, работает день-деньской, А вечером с дочкой сидит. Когда же, в предпраздничный вечер, гулял Народ на соседних дворах, Он лучшие песни над люлькой певал И маленькой Анне играть позволял Ручонкой в своих кудрях. Но вот начался великий раздор, Жестокий девятый год. С печалью и ужасом до сих пор О нем вспоминает народ. Вдоль берега флот английский стоял — Угрюмые крейсера, Богач разорялся, бедняк погибал, И каждый больной и голодный знал, Что смерть стоит у двора. Но Терье осилил и страх, и недуг, Ведь помнил он в час лихой, Что есть неизменный, испытанный друг — Огромный простор морской. Не зря он умел отлично грести, Не зря был он смел и силен: Надеясь семью от страданий спасти, Задумал он в лодке зерна привезти, Морской миновав кордон. Он лодку поменьше себе подобрал, Без паруса вышел он: Доверившись морю, он так полагал, Ты морем самим охранен. Он рифы и прежде не раз обходил, И в шторм, и в густой туман, Но рифов и штормов опасней был Тот коршун, что зорко за морем следил, — Военный корабль англичан. Но, верой в судьбу и удачу силен, На весла рыбак налегал; Вот лодку на отмель вытащил он И груз драгоценный взял. Хоть был этот груз не великой цены — Всего три мешка зерна, — Но для рыбака из голодной страны Жизнь маленькой дочки и жизнь жены Была в нем заключена. Три дня и три ночи боролся храбрец С волнами, не видя земли, На утро четвертого дня наконец Забрезжило что-то вдали. То были не толпы бегущих туч, А цепи суровых скал, И синий, над строем вершин и круч, Встал Именес – широк и могуч, И Терье свой берег узнал. Он дома! Теперь семья спасена! Как сердце взыграло в нем! Он Бога за эти мешки зерна Восславил в восторге своем. Но замерла речь, помутился свет От страха в его глазах: Не мог ошибиться Терье, о нет! Входил в Хеснессунн английский корвет Победно, на всех парусах. С корвета заметили лодку. Звучит Сигнал. Закрыты пути. Но Терье на запад отважно спешит, Еще надеясь уйти. Он слышит, как в шлюпке матросы поют, Но рук не жалеет он, И крепкие весла по волнам бьют, И волны дорогу ему дают, Вскипая со всех сторон. К востоку от Хомборгсунна есть Еслинг – угрюмый риф; Воды два фута бывает здесь, Когда высокий пролив. Здесь блещет и пенится водоворот И в шторм, и в погожие дни, Но каждый, кто лодку умело ведет, Надежную пристань всегда найдет За рифом, в глубокой тени. Туда-то лодчонка неслась, как стрела, Минуя гряды камней, Но шлюпка английская следом шла, И пятнадцать матросов – в ней. Тут Терье, великой тоски не тая, Сквозь грохот прибоя вскричал: «Ведь только домой торопился я! Там – голод! Там – дочь и жена моя! Я хлеб привезти обещал!» Но громче его закричали они: «Над нами британский флаг! Отныне хозяева мы одни В норвежских ваших морях!» Вдруг Терье на риф наскочил большой, И шлюпка матросов за ним. Ему офицер скомандовал: «Стой!» И лодку пробил, как мальчишка злой, Ударом весла одним. В пробоину хлынувшая вода Мешки потащила на дно, Но Терье в беде не робел никогда: Рванулся спасать зерно. Матросов он яростно расшвырял, Упрям и отчаянно смел, Нырял, задыхался и снова нырял, А враг беспощадный его поджидал, Как пленника, взяв на прицел. Победный салют был немедленно дан: Доставлен рыбак на корвет! На мостике гордо стоял капитан — Юнец восемнадцати лет. Он первую битву не проиграл, Ну, как тут надменным не быть! А Терье пред ним на колени упал, Пощады прося, как ребенок, рыдал, Чтоб сердце мальчишки смягчить. Он плакал – они хохотали в ответ, И смех был презрительно-зол. Но вот горделиво английский корвет К родным берегам пошел. Затих Терье Викен; он горем своим Врагов не хотел потешать, И те, что недавно смеялись над ним, Дивились, как странно он стал недвижим, Решившись надолго молчать. Пять тягостных лет он в тюрьме просидел, Отсчитывал день за днем, Согнулся, состарился он, поседел От мысли о доме родном. Но с этой лишь мыслью – заветной, одной — Неволи он вытерпел ад. Час пробил. Покончено было с войной, И пленных норвежцев на берег родной Доставил шведский фрегат. И Терье на землю сошел опять, Где был его отчий дом; Никто молодого матроса узнать Не мог в моряке седом. В домишке своем он нашел чужих И страшную правду узнал: «Без Терье кормить было некому их, И в братской могиле, как многих других, Их сельский приход закопал». Шли годы, и лоцманом Терье служил, Вся жизнь его в море прошла, Не раз он в порт корабли приводил И людям не делал зла. Но страшен и дик он порою бывал И словно бы одержим. «Чудит Терье Викен!» – народ толковал, Никто из товарищей не дерзал Тогда заговаривать с ним. Однажды он в лунную ночь наблюдал За морем, глядя на юг, И яхты английской тревожный сигнал Вдали он заметил вдруг. На мачте трепещущий алый флаг Взывал о спасенье без слов, И лоцман – испытанный старый моряк — Повел свою лодку сквозь ветер и мрак, Помочь иноземцам готов. Поднялся на палубу он; оглядясь, Уверенно стал за штурвал. И яхта послушно вперед понеслась, Минуя рифов оскал. И вышел на палубу лорд молодой И леди с ребенком – за ним: «Спасибо, старик! ты нам послан судьбой! За помощь, оказанную тобой, Мы щедро тебя наградим!» Но лоцман вздрогнул и побледнел, Оставил сразу штурвал, На яхту прекрасную он посмотрел И, зло усмехнувшись, сказал: «Милорд и миледи! Скажу, не тая, Мне яхту никак не спасти, Здесь берег опасный, но лодка моя Надежна вполне и сумею я Сквозь рифы ее провести!» Вот лодка, лавируя, птицей летит, Минуя гряды камней, Но лоцмана взор как-то странно блестит, Становится все мрачней. Вот Еслинга риф и кипящий прибой, Вот Хеснессун перед ним, — Вдруг встал во весь рост норвежец седой И лодку пробил, как мальчишка злой, Ударом весла одним. В пробоину хлынула, пенясь, волна, Как хищник в жестокой борьбе, Но мать, помертвев, от испуга бледна, Ребенка прижала к себе: «Дитя мое, Анна!» – на этот крик, Как будто от сна пробудясь, За парус умело схватился старик, И лодка, как птица, вспорхнувшая вмиг, Крылатая, вновь понеслась. Их море трепало, как щепку крутя, Пока не швырнуло на мель, И снова нахлынули волны, свистя, В широкую черную щель. Тут лорд закричал: «Нам спасенья нет! Мы гибнем! Ко дну идем!» «Не бойтесь! – моряк усмехнулся в ответ, — Лишь раз – но тому уж с десяток лет — Тонула здесь лодка с зерном…» Тревога мелькнула у лорда в глазах, Мгновенно припомнил он, Как ползал пред ним на коленях рыбак, Отчаяньем ослеплен. «Ты взял мою жизнь! – Терье Викен вскричал. — Ты в смерти семьи виноват! Теперь мы сочтемся, мой час настал!» И тут на колени пред лоцманом стал Британец-аристократ. Но Терье стоял, на весло опершись, Как в юности, строен и прям, Глаза его странною силой зажглись И ветер гулял по кудрям. «Ты помнишь, как шел твой надменный корвет Победно, на всех парусах, Ты был и спокоен, и сыт, и одет, Тебя забавляло, что хлеба нет В убогих рыбачьих домах… Миледи твоя прекрасней весны И руки, как шелк, у нее, Грубей были руки моей жены, Но в них было счастье мое… Дочурка твоя синеглаза, бела, Кудрява, как ангелок, — Моя – побледней и попроще была, Понравиться каждому вряд ли могла, Но я ее нежно берег… Владел я сокровищем самым большим, Ценимым выше всего, Я жил, и дышал, и гордился им, А ты – уничтожил его! Но срок расквитаться с тобою настал: Ты тоже припомнишь сейчас, Как счастье свое я напрасно спасал, Седым за несколько лет я стал, Ты станешь седым за час!» Он за руки мать и ребенка берет, Он мрачен, суров и тверд: «Спокойно! Ни с места! Ни шагу вперед! Ты их потеряешь, милорд!» Британец рванулся и помертвел, Не в силах страх превозмочь, На лоцмана молча он дико глядел: Свершилась расплата – и он поседел За эту короткую ночь. Но Терье лицом и душой просиял, От сердца его отлегло, Он руки ребенка поцеловал И вдруг улыбнулся светло. И громко сказал он: «Свободен я! Как радостно стало жить! Теперь Терье Викену все друзья, Теперь не клокочет уж кровь моя Мучительной жаждой отмстить! За долгие годы в тюремной тоске Я высох умом и душой, Как стебель, растоптанный на песке; Но ныне – мы квиты с тобой! Я все тебе отдал, чем был богат, Я честно тебе заплатил, Пусть был я сегодня с тобой грубоват, — Не сетуй: уж в этом сам Бог виноват — Таким он меня сотворил!» Наутро узнали, что яхта цела, Что все спасены притом, О Терье Викене слава пошла В народе из дома в дом. Никто о случившемся ночью не знал, Но начали все замечать, Что Терье веселым и бодрым стал, Тот нрав, что в плену он совсем потерял, Как будто обрел он опять. И лорд, и миледи, прощаясь, вошли В убогий рыбачий дом И лоцмана крепкие руки трясли, Признав спасителя в нем. И Терье им дружески руки потряс, Дитя по кудрям потрепал. «Признаюсь вам: вот кто поистине спас От страшной минуты меня и вас!» — Он тихо и просто сказал. Вот яхта, Хеснессунн проходя, Норвежский подняла флаг, Там дикий прибой, ничего не щадя, Кипел на белых камнях. Рукой по глазам Терье Викен провел — Покончено с долгим сном: «Всего я лишился и все приобрел, И если ты, Боже, меня нашел, Спасибо тебе на том!» Таким я видал его: в город он Богатый привез улов. Он был, несмотря на седины, силен, и весел, и бодр, и здоров. Он девушек словом смущал озорным, С юнцами, как равный, шутил, Он в лодку садился прыжком одним И, парус поставив, отважно под ним В морскую даль уходил. У церкви Фьере могила есть — Открыта ветрам она, Ни дерева нет, ни ограды здесь, Но надпись на камне видна. Одиннадцать букв: «Терье Вийкен» и год Кончины – белеют на нем, Дожди его моют, и солнце печет, И дикое племя цветов растет, Его окружая венком.

1860

Из домашней жизни

В дому было тихо, на улице – мгла, Курил я сигару понуро, Вдруг шумной толпой детвора вошла И стала носиться вокруг стола У светлого абажура. Их свежие лица румянцем цвели, Как будто после купанья, Они хоровод крылатый вели, И мне открывались в чудесной дали Волшебных стран очертанья. Уж верил я сам в золотые края, Взирая на игры эти. Но в зеркало глянул – и вдруг, друзья, Почтенного гостя увидел я, В туфлях и ватном жилете. И что же? Увидев чужого – вмиг Смутилась крылатая стая. Все как-то притихли, и лица их Погасли: ведь хмурых людей чужих Пугаются дети, я знаю!

1864

Сила воспоминаний

Вы знаете ли, как вожатый плясать медведя научил? В котел он Мишку засадил, подбросил дров, – пляши, лохматый! — а сам на скрипке трепака. На раскаленном дне постой-ка?! И семенит ногами бойко Мишук под скрипку вожака. С тех пор, заслышав те же звуки, медведь взревет и, сам не свой, начнет притопывать ногой, — жива в нем боль от прежней муки. — И я сидел в котле на дне, и надо мною скрипка пела… Но корчилось не только тело, — душа – на медленном огне. Глубокий след оставлен теми днями; малейший отзвук их палит огнем мне сердце и велит мне стихотворными плясать стопами.

1864

Основа веры

Страну я будил набатным стихом — Никто не дрогнул в краю родном. Я выполнил долг мой, и вот пароход Меня из Норвегии милой везет. Но нас в Каттегате туман задержал, Никто в эту первую ночь не спал — Военный совет пассажиров шумел, Решая великое множество дел: О Дюббёле павшем, о днях предстоящих, О юношах, в армию уходящих… «Племянник сбежал! Восемнадцати лет!» — «Конторщик сбежал! Просто сладу нет!» Но слышалось в жалобах и одобренье: Ведь с ними и мы словно шли в сраженье. Была среди нас, как будто родная, Спокойная женщина пожилая; С ней каждый старался заговорить, Утешить ее, приласкать, ободрить, И многие дамы печально и чинно Вздыхали: «Она проводила сына!» Она улыбалась, кивая всем: «О, я не боюсь за него совсем!» Мне эта старуха казалась прекрасной, Счастливая верою твердой и ясной; Мне стало легко и спокойно вдруг: Она укрепила мой слабый дух! Не умер народ мой, коль женщина эта Чудесною верой своей согрета! Не мудростью книжной была она, А жизненной правдой смела и сильна. Откуда же веру она черпала? Она вдохновенно и гордо знала, Что сын ее – милый, единственный сын — Солдат, но солдат норвежских дружин!

1864

В альбом композитора[6]

Орфей зверей игрою усмирял И высекал огонь из хладных скал. Камней у нас в Норвегии немало, А диких тварей слишком много стало. Играй! Яви могущество свое: Исторгни искры, истреби зверье.

1866

Монолог Бранда из пятого действия драматической поэмы «Бранд»

На горной вершине. Ветер усиливается, гоня тяжелые облака над заснеженными равнинами. Черные зубцы и гребни проступают то тут, то там, потом опять окутываются туманом. На уступе, избитый, в крови, появляется Бранд. Он oстанавливается, смотрит назад.

Сотни душ пошли за мной, а теперь вот ни одной… Я один пришел к вершине. Все мечтают в серых днях о великих временах — многих взбудоражил ныне долгожданный клич борьбы… Вот лишь в чем они слабы: жертвы, жертвы все страшатся! Впрочем, совестно ль бояться? Пострадал один за всех — в страхе жить с тех пор не грех!

(Опускается на камень, смотрит по сторонам.)

Часто в страхе, сам не свой, как дитя на лай собак, шел я сквозь кромешный мрак. Но в какое-то мгновенье я смирял сердцебиенье, прозревая свет живой впереди перед собой. Ставни застят мне стекло, но за ставнями светло! Думал я, в глухом оконце скоро заиграет солнце и в обитель привидений хлынет яркий луч весенний! …Убедись теперь воочью: ты в угаре заблуждений, ты забит, раздавлен ночью! Эти люди на холмах, на равнине, у залива — все они живут впотьмах, охраняя терпеливо канувший в былое быт, дух легенд, воспоминаний… Так король Харальд хранил веру, что жива Снефрид: что ни день зарею ранней возле милой сторожил, ждал, чтоб роза оживилась, чтобы сердце вновь забилось, слушал жадно, верил глупо, что блеснет слеза у трупа. И один ли только он? Многих мы еще почтили угождающих могиле, между тем как есть закон: от земли – и взят землей… Ради колоса зерно умереть в земле должно! Всюду сумрак ночи длинной — над младенцем, над мужчиной, над старухой, над женой! Господи, какой ценой вразумить их до конца, чтоб не чтили мертвеца?

(Вскакивает.)

Призрак следует за мной, словно бег коня ночной. Бурей время задышало… Мы ему служить должны сталью грозною войны, ветви миртовой здесь мало. Что же вижу я вдали? Трусость, рабское смиренье, маски, самоупоенье, униженье всей земли, крики жен, детей, старух, мир, который к воплям глух, и на лицах как печать: «Нам уж лучше помолчать, мы потертые гроши, люди маленькой души!» — так сдаются без борьбы, глядя на себя с испугом, слабости своей рабы… Где же ты, мой флаг заветный, радуга над майским лугом, наш народный флаг трехцветный? Как ты на ветру играл под народной песни шквал! Но норвежцы с королем в мненьях разошлись потом, флаг утратил свой язык, хоть не стих народа крик. И зубов драконьих ныне не увидеть нам в долине — флаг корабль наш поднимает, лишь когда беду узнает… Хуже вижу времена: ночь грозой озарена; под британским чадом черным погребен родимый край, в запустении покорном задыхается наш май, смяты юности цвета; правда, свежесть, красота меркнут в дымке ядовитой, там, где, зеленью покрыты, красовались склоны гор, только каменные плиты ныне замечает взор. Города под пеплом скрыты, солнце в серой мгле пропало — так лежат Помпеи плиты, Геркуланума порталы. Напряженно смотрят лица, — в штольнях годы им томиться в поисках за ценным кладом, там сквозь своды дождь струится, низвергаясь водопадом, молот гнома бьет с размаха в сердце гор, ломая руды, но бесплодны камней груды: злато не живет средь праха… Люди смотрят жадным взглядом восхищенного пигмея на пустую лживость злата. Что им жизнь, любовь, идея, что им смерть родного брата? Что им новые могилы? Молотки, лопаты, пилы проникают в глубь земли. Гаснут светочи вдали; род людской – толпа рабов, воли нет, и нет бойцов. Хуже вижу времена, вспышки молний в дальнем поле, волчий разум – зла очаг, угрожает свету враг. Северу грозит беда, должен фьорд хранить суда, но, сражаться не умея, робко прячутся пигмеи — пусть великие народы гибнут Господу в угоду, не к лицу нам гнев и раны, мы малы и бесталанны, мы здоровье населенья ставим выше избавленья от грехов и от обмана; да и вовсе не за нас некогда испил Он чашу, вовсе не за счастье наше Он венец носил из терний, не за нас поруган чернью, умер не за нас, поверьте! Не за нас легат потом бок ему проткнул копьем, дабы убедиться в смерти, не за нас тот молоток гвозди забивал тогда в ткань живую рук и ног… Нет, не нас тогда он спас, за большие города, он страдал, а не за нас! Пусть война идет в стране, наши хаты в стороне, мы не бросим свой насест. Не за нас он принял крест! Впрочем, есть и наша доля в Иисусовых страстях: есть частица общей боли на измученных плечах от удара Агасфера — вот какая наша мера!

1866

Сожженные корабли

Повернул он штевни От родных берегов, Он северных, древних Предал богов. И родины зовы Утонули в волнах, — О, счастье так ново В южных краях! Там навек он остался, Сжег свои корабли, — А дымок все стлался До родимой земли. И к хижинам дальним От радостей прочь Скачет всадник печальный Каждую ночь.

1871

Письмо в стихах

Любезный друг!

Вы мне в письме вопросы задаете: Чем люди ныне так удручены И дни влачат в безрадостной дремоте, Как будто страхом странным смущены? И почему успех не тешит душу, И люди переносят все невзгоды, И ждут безвольно, что на них обрушат Грядущие, неведомые годы? Я здесь не дам сих тайн истолкованья, — Вопрос, а не ответ – мое призванье. Но раз уж Вы решились написать, То пусть вопрос Ваш будет не напрасным, — Конечно, если Вы не слишком ясный Ответ потребуете, так сказать, — Я сам в ответ хочу вопрос задать, Но только как поэт, прошу прощенья, Спрошу не прямо, а путем сравненья. Скажите ж мне, когда-нибудь случалось Увидеть Вам у наших берегов, Как отплывает судно от причала В открытый океан под шум ветров? Вы видели – и помните, конечно, На корабле дух ревностный, живой, И общий труд, спокойный и беспечный, Слова команды, четкой и простой. Как будто это мир закономерный С орбитою своей, как шар земной, Идет путем, рассчитанным и верным. Нередко судно в путь уходит дальний — Иные ищет гавани и страны; Сгружают вскоре груз первоначальный, Берут товар с названьем чужестранным; И наполняют в рвенье неустанном Трюм ящиками, бочками, тюками — И в точности, какой теперь багаж — И груз навален в трюм, ни экипаж, Ни даже капитан не знают сами. И снова судно отплывает в дали, Кипит, белея, пена за кормой, — Как будто тесен стал простор морской, И кажется, что он вместит едва ли Весь этот сгусток смелости людской, Которую и штормы множат даже У путников, а также в экипаже. Да, здесь не позабыли ни о чем: Закреплены надежно груза горы, И держатся в порядке все приборы, Чтоб в море судно верным шло путем. Есть налицо и знанья, и уменье, — Здесь места нет и тени подозренья. Но все же, вопреки всему, однажды Случиться может так среди стремнин, Что на борту без видимых причин Все чем-то смущены, вздыхают, страждут. Немногие сперва тоской объяты, Затем – все больше, после – без изъятий. Крепят бесстрастно парус и канаты, Вершат свой долг без смеха и проклятий, Приметы видят в каждом пустяке. Томит и штиль, и ветерок попутный, А в крике буревестника, в прыжке Дельфина зло душой провидят смутной. И безучастно люди бродят сонные, Неведомой болезнью зараженные. Что ж тут случилось? Что за час настал? В чем тайная причина злого гнета, Кто мысль и волю парализовал? Грозит опасность? Повредилось что-то? Нет, ничего. Дела идут, как шли, — Но без надежд, без мужества, в тиши. А почему? Затем, что тайный слух, Сомненья сея в потрясенный дух, Снует по кораблю в неясном шуме, — Им мнится: труп сокрыт у судна в трюме. Известно суеверье моряков: Ему лишь только стоит пробудиться, — Оно всевластно, хоть лежит покров На истине, покамест не домчится На зло всем мелям, шхерам, вещим птицам Их судно до родимых берегов. Взгляните ж, друг, – Европы пакетбот Путь держит в море, к миру молодому, И оба мы билет на пароход Приобрели, взошли на борт, и вот Привет прощальный брегу шлем родному. Как дышится легко здесь, по-иному, Какой прохладой ветер обдает! Багаж весь в трюме сложен со стараньем! А кок и стюарт смотрят за питаньем. Чего ж еще, чтоб плыть нам без забот? Машины и котел гудят под нами, Могучий поршень движет рычагами, И воду винт, как острый меч, сечет; Хранит от крена парус при волненье, А рулевой хранит от столкновений. Фарватер верный мы себе избрали; Снискав себе доверье и почет, Наш капитан пытливо смотрит в дали. Чего ж еще, чтоб плыть нам без забот? И все же в океане, далеко, На полпути меж родиной и целью Рейс, кажется, идет не так легко. Исчезла храбрость, настает похмелье. И бродят экипаж и пассажиры С унылым взором, заплывая жиром. Полны сомнений, дум, душевной смуты И в кубрике, и в дорогих каютах. Вы о причине задали вопрос! Но ощутили ль вы, что близко что-то, Что целый век, свершив свою работу, С собою все спокойствие унес? Какая тут причина – неизвестно, Но все, что знаю, расскажу вам честно. На палубе однажды ночью душной Я был один под звездной тишиною. Улегся ветер от ночного зноя, И воздух был ласкающе-послушный. Все пассажиры спать легли в истоме, Мерцали снизу лампы, сонно тлея, Шла из кают жара все тяжелее, Держа усталых в тихой полудреме. Но в их дремоте не было покоя, — Я это видел сквозь иллюминатор: Лежал министр оскалясь, – он состроить Хотел улыбку, но без результата; Профессор рядом спал, объятый мукой, Как бы в разладе со своей наукой; Вот богослов весь простыней накрылся, Другой в подушки с головой зарылся; Вот мастера в поэзии, в искусстве, — Их сны полны и страха, и предчувствий. А над дремотным царством беспощадно Легла жара, удушливо и чадно. Я взор отвел от этой сонной жути, Взглянул вперед, где ночь была свежей; Я глянул на восток, где уж бледней Светились звезды в предрассветной мути. Тут словно донеслось в неясном шуме Наверх, где я у мачты сел в раздумье, — Как будто кто-то громко произнес Среди кошмаров и смятенных грез: «Боюсь, мы труп везем с собою в трюме!»

1875

* * * Что значит жить? В борьбе с судьбою, с страстями темными сгорать. Творить? То значит над собою нелицемерный суд держать.

Звезды в туманности[7]

Когда я плыл в тот край, где навсегда Мечтал остановить свой бег кометный, — В созвездье Андромеды незаметно Новорожденная зажглась звезда. И старый шар земной был потрясен, Когда ему наука возвестила, Что в мире хаоса еще святило Воздвигнул тяготения закон. Но хаос я увидел в крае том; Там не простерлось тяготенья поле, Разрозненные не окрепли воли, Чтоб слиться в устремлении одном. Теперь же, глядя в даль, я осенен Догадкой: из туманного скопленья Звезды происходило становленье, Там правил тяготения закон! Туманность, верю в твой удел прекрасный! Виднеется лишь тусклое пятно На севере, но знаю, что оно Звезды прообраз лучезарно-ясной.

В этом доме они…

В этом доме они тихо жили вдвоем И осенней, и зимней порою. Но случился пожар. И рассыпался дом, И склонились они над золою. Там, под нею, хранился ларец золотой, Несгораемо-прочный, нетленный. Рыли землю лопатой, дробили киркой, Чтобы клад отыскать драгоценный. И находят они, эти двое людей, Ожерелье, подвески, запястья, — Не найти ей лишь веры сгоревшей своей. А ему – его прежнее счастье.

1892

Пер Гюнт

^{(Драматическая поэма)}

Действующие лица

Осе, вдова крестьянина.

Пер Гюнт, ее сын.

Две старухи с мешками зерна.

Аслак, кузнец.

Гости на свадьбе.

Старшина на свадебном обеде.

Музыкант.

Чета переселенцев.

Сольвейг и маленькая Хельга, их дочери.

Хозяин хутора Хэгстад.

Ингрид, его дочь.

Жених, родители жениха.

Три пастушки.

Женщина.

Доврский дед.

Старший придворный тролль.

Тролли, троллихи, тролленята.

Две колдуньи.

Лешие, домовые, кобольды и др.

Уродец, голос из мрака, голоса птиц.

Кари, одинокая хуторянка.

Мастер Коттон

##Мосье Баллон путешественники.

Трумпетерстроле

Герр фон Эберкопф.

Вор и укрыватель краденого.

Анитра, дочь вождя бедуинов.

Арабы, рабыни, танцовщицы и др.

Колосс Мемнона (поющий).

Сфинкс у Гизе (лицо без речей).

Бегриффенфельдт, профессор, доктор философии, директор дома для умалишенных в Каире.

Гугу, реформатор малабарского языка.

Гуссейн, восточный министр.

Феллах с мумией фараона.

Умалишенные и их надзиратели.

Норвежский капитан с командой.

Неизвестный пассажир.

Прест, народ на похоронах.

Ленсман.

Пуговичник.

Костлявый.

Действие охватывает время от начала до шестидесятых годов XIX века и происходит частью в Гудбраннской долине и окрестных горах, частью на Марокканском побережье, частью в пустыне Сахара, в доме для умалишенных в Каире, на море и т. д.

Действие первое

Поросший лиственным лесом горный склон. Внизу домик Осе. По склону сбегает горная речка. За речкой старая мельница. Жаркий летний день. Пер Гюнт, коренастый двадцатилетний парень, спускается по тропинке к дому. Осе, его мать, маленькая, хрупкая женщина, идет за ним. Она рассержена и бранится.

Осе

Ох и врешь ты!

Пер Гюнт

(не останавливаясь)

Это я-то?

Осе

Поклянись мне, что не врешь!

Пер Гюнт

Вот еще!

Осе

Ах, черт проклятый! Значит, все до слова ложь?

Пер Гюнт

(остановившись)

Правда! Чтоб я провалился!

Осе

(обогнав Пера и став лицом к нему)

Матери бы постыдился! По обрывам в страдный день носишься как окаянный — встретился ему олень! Прибегаешь в куртке рваной, без добычи, без ружья. Но зато уж до вранья ты охотник настоящий! Ну, и где ж тебе, пропащий, повстречался твой козел?

Пер Гюнт

А за Йендином!

Осе

(с язвительной усмешкой)

Вот-вот!

Пер Гюнт

Ветер злой меня завел за хребет, в густой ольшаник. Вижу: наст ногою бьет — ищет подо льдом лишайник. Заблудился, знать…

Осе

(прежним тоном)

Вот-вот!

Пер Гюнт

Я в кустах успел укрыться — сильный зверь, бока лоснятся, пышные рога ветвятся. Слушаю. Цок-цок копытца. Я к нему подкрался сзади, осторожно лег в засаде на зазубренных камнях… Ох, олень! Таких и нет!

Осе

Ну?

Пер Гюнт

А я в него – бабах! Он о землю головой грохнулся, но был живой. Сел ему я на хребет, ноги вытянул пошире, приготовился с размаху ткнуть ему в загривок нож, лезу за ножом – и что ж! Как он встал на все четыре, изодрал на мне рубаху, вышиб ножик и ножны, чуть не сбросил со спины, завинтил потом рогами — как в тиски меня зажал — и огромными прыжками через Йендин поскакал!

Осе

(невольно)

Бог с тобой, душа моя!

Пер Гюнт

Страшен Йендинский хребет. Ты видала эти скалы, острые, как лезвия? К тем вершинам ходу нет: всюду оползни, провалы. И глядятся эти горы в те зеркальные озера, что в провалах залегли, в темных осыпях кремнистых глубиной локтей на триста. И по грозному хребту в снежной взвихренной пыли поднимались мы с оленем, как по каменным ступеням, в сказочную высоту. Я орлов парящих спины видел сверху под ногами, между озером и нами, и с нависших мрачных скал обрывались в бездну льдины — шум их к нам не долетал — слишком быстрым был полет. Только снежные метели, белые колдуньи гор, заводили хоровод на пути моем – и пели, завлекая слух и взор.

Осе

(сбитая с толку)

Боже правый!

Пер Гюнт

А потом появилась над хребтом куропатка – видно, птаха вывалилась из гнезда — и как хлопнется с размаха прямо под ноги оленю, а олень-то сделал круг да как понесется вдруг в пропасть, в бездну, где вода…

Осе хватается за ствол дерева, чтобы не упасть.

(Пер Гюнт продолжает.)

Я к бокам прижал колени и несусь невесть куда меж отвесными стенами; только облаков гряда разверзается под нами, да в озерной глубине пятнышко – как будто брюхо белоснежное оленье. И тогда я понял, мать: это наше отраженье сквозь серебряную гладь к нам несется что есть духа…

Осе

(задыхаясь)

Ну, изволь уж досказать!

Пер Гюнт

Встретились олень с оленем — настоящий с отраженьем, как боднутся – ой-ой-ой!.. Запыхавшиеся, в мыле, мы до берега доплыли, ну, и я пошел домой!

Осе

А олень?

Пер Гюнт

В лугах пасется.

(Перекрутившись на пятке и щелкнув пальцами, приговаривает.)

Поищи – авось найдется!

Осе

Как же ты живой, сынок? Как ты шею не сломал? И спина цела, и ног не расшиб… О Боже правый, это ты ему помог! Правда что кафтан дырявый и штаны совсем подрал, да зато какой прыжок!

(Внезапно останавливается, разинув рот. Смотрит на сына вытаращенными глазами, не может найти слов. Наконец разражается.)

Вот и верь ему, нахалу! Побожился – и соврал. Эту сказку я слыхала двадцати от роду лет! И на Йендинский хребет на олене ускакал Глесне Гудбранн, а не ты!

Пер Гюнт

Он давно, а я теперь. Что я, не такой, как Глесне?

Осе

Надо же! Чужие песни, наши дряхлые поверья разрядил в павлиньи перья! Черт! А я возьми поверь! Бездны, пропасти, удары, куропатки да орлицы — уж такие небылицы, что не видно сказки старой из-под твоего вранья.

Пер Гюнт

Кто другой бы так сказал — ох ему задал бы я!

Осе

(плача)

Хоть бы Бог меня прибрал раньше, чем тебе родиться! Эх! Пропал ты, Пер, пропал…

Пер Гюнт

Маленькая, перестань! Ну, соврал я, ты права — и пора развеселиться!

Осе

Ха! Веселье! Сын – свинья!.. Распухает голова от бесстыдного вранья! Ведь несчастная вдова каждый день выносит беды.

(Опять плачет.)

Вспомни, как жила семья в старину, в усадьбе деда. Старый Расмус кровью, потом капиталы сколотил. А отец твой – кем он был? Лодырем, пропойцей, мотом! Как забрал он деньги эти — все дворы перекупил, разрядился в пух и прах, ездил в золотой карете, а на святки, на пирах, как к нему нагрянут гости — научил при каждом тосте кубки в зеркала бросать!

Пер Гюнт

Что нам прошлогодний снег!

Осе

А тебе бы уж молчать, конченый ты человек! Погляди на этот дом — как он зиму одолеет? Окна заткнуты тряпьем, и скотина под дождем да под снегом околеет. Изгородь поднять не мог, луг не мог перепахать! Я теперь должна в залог весь участок отдавать!

Пер Гюнт

Не тужи. Поможет Бог: бросил в бездну – и опять выведет на путь прямой.

Осе

Этот путь зарос травой… Только ты все нос дерешь не ко времени, не к месту… Как-то занесло в наш дом копенгагенского преста. Он с тобой о том, о сем — как зовут да как живешь, а отцу шепнул потом: «Вот клянусь: с таким умом да при этакой осанке будет Пер ваш королем!» Мы ему за это санки подарили на проезд! Да не только этот прест — к нам и пробст, и капитан всё наведывались в дом, ели до отвала, пили… Вывернул Йун Гюнт карман — все спустил: и дом, и стол, и пошел бродить по селам коробейником веселым, а назад он не пришел…

(Вытирает передником глаза.)

Вздорной стала я и хворой… Ну, а ты-то сильный стал! Ты бы дело в руки взял, был бы другом и опорой…

(Снова плачет.)

Только вижу я, что Бог мне не очень-то помог. Что умеешь ты? Валяться на печи, в золе копаться? Девок уводить с гулянья да свою родную мать всей округе выставлять на позор и осмеянье? Да! Еще умеешь драться!

Пер Гюнт

(отходя)

Ах, отстань-ка!

Осе

А не ты ли с шайкой пьяниц и бродяг потасовки учинял? Вот и в Лунде был скандал, там вы грызлись и скулили пуще бешеных собак. Говорят, кузнец Аслак не оправится никак. Руку ты ему сломал или палец?

Пер Гюнт

Что за враки?

Осе

(вспыльчиво)

Кари там была при драке!

Пер Гюнт

(потирая плечо)

А, так это я орал!

Осе

Ты?

Пер Гюнт

Ну да, меня избили!

Осе

Господи, какой позор!

Пер Гюнт

Он же сильный!

Осе

Кто?

Пер Гюнт

Кузнец.

Осе

Брось ты! Этот трус, слюнтяй, забулдыга, разгильдяй, лодырь, спившийся вконец, мог тебя поколотить!

(Снова плачет.)

Как могла так низко пасть я! Как посмела я дожить до подобного несчастья? Кузнецу хватило силы, а Пер Гюнту не хватило!

Пер Гюнт

Я ли бью, меня ли бьют — все ты плачешь.

(Смеется.)

Полно, мать!

Осе

Значит, так. Соврал опять.

Пер Гюнт

В этот раз соврал… Постой, слезы прочь. Утрись платком. Ну, так вот что было тут.

(Показывает согнутую левую руку.)

Слушай! Этой вот рукой сцапал я его, как в клещи,

(показывает правый кулак)

а вот этим кулаком колотил его похлеще, чем железным молотком!

Осе

Сорванец ты всем известный — скоро в гроб меня сведешь.

Пер Гюнт

В гроб? Тебе? Такой чудесной? Нет! Со мной не пропадешь! Ты достойна лучшей доли! В тыщи раз! Со всех сторон будут люди на поклон приходить к тебе толпою, все моей доступно воле — я такое тут устрою…

Осе

(презрительно)

Где тебе!

Пер Гюнт

Все может быть!

Осе

Ах ты, дурень голоштанный! Хоть бы дыры зачинить догадался на портках!

Пер Гюнт

(запальчиво)

Императором я стану!

Осе

Помоги, великий боже! Повредился он в мозгу.

Пер Гюнт

Время дай – я все смогу!

Осе

Как же! Вылезешь в вельможи! Сядешь на престол авось!

Пер Гюнт

Погоди, увидишь!

Осе

Брось! Спятил ты совсем с ума. Было время – я сама верила, что ты герой, да живешь ты всякой дрянью, ложью, глупой болтовней. Помнишь Ингрид из Хэгстада — бегала ведь за тобой! Лучшего искать не надо, было бы твое желанье.

Пер Гюнт

Думаешь?

Осе

Старик упрям, но когда доходит там до девчонкиных причуд — ей послушен старый плут.

(Опять начинает плакать.)

А у девушки земля! А у девушки поместье! Не играл бы в короля, все бы сладили честь честью, и стоял бы под венцом, а не бегал сорванцом!

Пер Гюнт

(поспешно)

Так пойдем!

Осе

Куда?

Пер Гюнт

В Хэгстад.

Осе

Только там тебя и ждут!

Пер Гюнт

Как же так?

Осе

Забудь про это. Ничего не сделать тут: время не вернешь назад.

Пер Гюнт

Что ты?

Осе

(всхлипывая)

Сам же виноват! Ты в горах шатался где-то, а Мас Мон, не будь дурак, сватов к ней отправил.

Пер Гюнт

Как? Это пугало воронье?

Осе

Он теперь ее жених.

Пер Гюнт

Где двуколка, упряжь, кони?

(Хочет идти.)

Осе

Завтра обвенчают их!

Пер Гюнт

Пусть. А я пойду сегодня.

Осе

Наказанье ты господне! Засмеет тебя народ.

Пер Гюнт

Ни черта не засмеет.

(Вдруг вскрикивает и хохочет.)

Слушай! Ну ее, двуколку! Нет ни времени, ни толку с ней возиться. Лучше, знаешь…

(Подхватывает ее на руки.)

Осе

Отпусти меня!

Пер Гюнт

Ну-ну, ты на свадьбе погуляешь…

(Ступает в речку.)

Осе

Помогите, потону!

Пер Гюнт

Нам другое суждено: я достоин лучшей доли.

Осе

Это виселицы, что ли?

(Дергает его за волосы.)

Пер Гюнт

Скользкое в речушке дно — не мешай мне.

Осе

Скот упрямый!

Пер Гюнт

Ну, довольно болтовни — тут коряги есть и ямы!

Осе

Ай-ай-ай! Не урони!

Пер Гюнт

Ну-ка, разыграй со мной маленькое представленье —

(Скачет, изображая оленя.)

ты – Пер Гюнт, а я – олень.

Осе

Ой, конец приходит мой!

Пер Гюнт

Осторожно, тут ступень.

(Выходит на берег.)

Путь окончен. А оленя не грешно поцеловать бы.

Осе

(дает ему затрещину)

Вот тебе!

Пер Гюнт

Ого!

Осе

Пусти!

Пер Гюнт

Нет, постой! Сперва на свадьбу! Знаешь, как себя вести? Ты умна, старик дурак — растолкуй ему, что Мас простофиля, шут, тюфяк.

Осе

Отпусти!

Пер Гюнт

И тут как раз похвались своим сынком!

Осе

Да уж! Есть чем похвалиться! Как умеешь ты божиться и безбожно врать потом!.. Ну, каким ты был стрелком? Обо всех твоих делах по порядку сообщу, ничего не пропущу.

Пер Гюнт

Вот как?

Осе

(брыкаясь от злости)

Да! И при гостях! Я скажу, чтоб господин на тебя спустил собак, как на воров и бродяг.

Пер Гюнт

Н-да. Ну, что ж! Пойду один!

Осе

Следом поплетусь, как тень!

Пер Гюнт

Не дойдешь! Силенок мало.

Осе

Я бы скалы изломала, проглотила бы кремень — столько зла во мне…

Пер Гюнт

Ну, что ж! Никуда ты не пойдешь!

Осе

Нет! С тобой! Везде и всюду! Пусть узнают, кто ты есть!

Пер Гюнт

Ну, раз так – сиди покуда.

Осе

Я с тобой!

Пер Гюнт

Придется сесть!

Осе

Что ты делаешь?

Пер Гюнт

А вот — посажу тебя на крышу.

(Сажает ее на мельничную крышу.)

Осе кричит.

Осе

Ой, сними!

Пер Гюнт

Сиди потише, будь послушной!

Осе

Ах ты, скот!

Пер Гюнт

Матушка!

Осе

(бросает в него кусок дерна с крыши)

Снимай скорей!

Пер Гюнт

Нет уж, это невозможно.

(Приблизившись.)

Я и рад бы, да не смею. Тут сиди. Да посмирнее; не разбрасывай камней, а не то головка кругом, да и свалишься.

Осе

Злодей!

Пер Гюнт

Мать, послушай, будь мне другом.

Осе

Чтоб тебя прогнал народ, как подкинутого тролля!

Пер Гюнт

Я достоин лучшей доли.

Осе

Ты-то? Пугало оленье! Тьфу!

Пер Гюнт

Увидишь, все сойдет — дай твое благословенье. Дашь? Ну что?

Осе

Вот дам по заду, даром что большой верзила.

Пер Гюнт

Ну, не хочешь – так не надо, мне и одному под силу.

(Отходит, потом оборачивается, грозя пальцем.)

Смирно у меня сиди!

(Уходит.)

Осе

Пер! Постой, не уходи… Ты, олений погоняла, лгун несчастный, погоди!

(Кричит.)

Помогите, дурно стало!

К мельнице поднимаются две старухи с мешками зерна на спинах.

Первая старуха

Кто кричал-то?

Осе

Я кричала.

Вторая старуха

Высоко взлетела. Глянь, Осе-то!

Осе

Еще немного — долечу я и до Бога.

Первая старуха

Ну, счастливого пути!

Осе

Где бы лестницу найти? Чертов Пер!

Вторая старуха

Сыночек твой?

Осе

Вот уж всякий наглядится, кто он у меня такой!

Первая старуха

Мы свидетельницы.

Осе

Да… Он в Хэгстаде. Мне б спуститься с крыши – да скорей туда.

Вторая старуха

Что, он там?

Первая старуха

Ну, там его дожидается кузнец.

Осе

(ломая руки)

Боже, защити мальчишку — а не то ему конец.

Первая старуха

Горя всем хватает с лишком! Все там будем. Ничего!

Вторая старуха

С ней неладно! Ах, беда!

(Кричит вверх.)

Эйвинд, Андерс! Эй! Сюда!

Мужской голос

Ну, чего вы там опять?

Вторая старуха

Пер на крышу бросил мать!

Пригорок, поросший кустарником и вереском. За пригорком плетень, сквозь который видна проселочная дорога. Пер Гюнт сбегает вниз по тропинке и останавливается у плетня, озираясь по сторонам.

Пер Гюнт

А вот Хэгстад. Как быстро я добрался.

(Собирается перешагнуть через плетень, но задумывается.)

Неужто Ингрид дома и одна?

(Смотрит вдаль, приставив руку к глазам.)

Какое там одна! Народ сбежался — как тараканы. Каждому смешна моя судьба – они и засмеют, и правы будут.

(Отходит от изгороди и начинает рассеянно обрывать вересковые листья.)

Выпить бы вина… А может быть, удастся проскочить, прикинуться нездешним, чужаком? Да что за бред? Кому я не знаком? Всего надежней горло промочить: обиду спьяну легче проглотить.

(Озирается, как будто испугавшись, потом прячется в кустах.)

Гости с подарками в узелках направляются на свадьбу.

Мужчина

Запойный был. А вдовушка чудная.

Женщина

Ну, вот и воспитала шалопая.

Народ проходит мимо. Немного погодя из кустов вылезает красный от стыда Пер Гюнт. Он смотрит вслед уходящим.

Пер Гюнт

(тихо)

Ведь про меня болтали!

(С напускным безразличием.)

Ну и пусть их! Чем жить-то людям в наших захолустьях?

(Бросается навзничь на вересковый пригорок и долго лежит, заложив руки за голову и глядя в небо.)

Вот облако. Как будто конь пронесся. Седло… Уздечка… Человек в седле… А следом баба мчится на метле.

(Посмеивается.)

Кричит: «Скотина Пер», – ну, это Осе!

(Постепенно глаза у него слипаются.)

Что, убедилась, мать, каков твой сын? Всем господам теперь он господин. Как держится в седле! Какая свита! И мантия узорами расшита. На нем каменья, золото, шелка, За ним идут отважные войска, К нему несутся толпы по дорогам. Вот человек, который создан Богом Повелевать и подавать пример! Он первый – Пер, он император – Пер! Взлетают шапки в поднебесье прямо, И в реверансах приседают дамы. Он сыплет марки, шиллинги и злато: Кто бедный был, тот сделался богатый, И как боготворит его народ! А вот он море переходит вброд. Все английские принцы и вельможи Приветствовать его выходят тоже. Вот император речь держать собрался, Корону снял…

Кузнец Аслак

(проходя с компанией своих друзей по ту сторону плетня)

Глянь, Пер-то налакался!

Пер Гюнт

(полуприподнявшись)

Ваш император…

Кузнец

(облокачивается на плетень и ехидно улыбается)

Что ты говоришь? А ну-ка поднимайся, мой малыш!

Пер Гюнт

Вот чертовщина! Это ты, Аслак!

Кузнец

(дружкам)

Ай-ай, бедняга! После лундской ссоры еще не встанет на ноги никак!

Пер Гюнт

Идите к черту!

Кузнец

Да уйдем мы скоро. Но ты скажи, куда ты удирал на шесть недель? Не в Рондские ли горы?

Пер Гюнт

Да, я там был и многое видал.

Кузнец

(подмигивая дружкам)

Послушаем?

Пер Гюнт

Ступай своей дорогой!

Кузнец

(немного погодя)

Ты к Ингрид?

Пер Гюнт

Нет.

Кузнец

А эта недотрога, по-моему, была совсем не прочь…

Пер Гюнт

Ты, ворон черный!

Кузнец

(отстранившись)

Ладно, не сердись! Наплюй ты на папашу и на дочь. Подумай лучше да поторопись: там все красотки нынче собрались, и девушки, и вдовушки…

Пер Гюнт

Уйди! Сказал, что нет…

Кузнец

Не к спеху – подожди! На нет суда, как говорится, нет. А Ингрид мы передадим привет.

Уходят, смеясь и перешептываясь.

Пер Гюнт

(некоторое время смотрит им вслед и, полуобернувшись, машет рукой)

Пускай с кем хочет под венцом стоит.

(Оглядывает себя.)

Да у меня-то больно жалкий вид. Чумазый, драный – кто с таким пойдет?

(Топает ногами.)

Вот взял бы нож – порезал всех, как скот!

(Вдруг оборачивается.)

Как будто за спиной захохотали… Вон там, в кустах… Да нет там никого. Наверно, померещилось. Пойдем — утешим мать…

(Идет в гору, но опять останавливается и вслушивается в звуки, доносящиеся со свадебного гулянья.)

О! К танцам заиграли. А девок сколько! Семь на одного. Какого черта! Шел бы с кузнецом. Да только мать валяется на крыше…

(Опять смотрит вниз, потом подпрыгивает и смеется.)

А вот я скрипку Гуттормову слышу, и халлинг загремел, как водопад, сорвавшийся с отвесного утеса. А девки до чего звонкоголосы! Проклятие! Пошел бы с кузнецом!

(Перескакивает через плетень и бежит вниз по дороге.)

Двор хэгстадской усадьбы. В глубине двора дом. Множество гостей. Те, кто помоложе, весело танцуют на лужайке. Музыкант уселся на столе. Старшина на свадьбе стоит в дверях. Кухарки бегают взад-вперед. Пожилые гости собрались кучками и разговаривают.

Женщина

(присаживаясь на бревна рядом с другими)

Невеста, что ли, плачет? И пускай! Такой у них обычай, у девчонок.

Старшина

(обращаясь к другой компании)

Ну, что, друзья, опорожним бочонок?

Мужчина

Спасибо! Только в меру наливай!

Парень

(музыканту, проносясь мимо него об руку с девушкой)

Сыграй нам, Гутторм, чтоб рвалась струна!

Девушка

Чтоб наша песня всем была слышна!

Несколько девушек

(окружая пляшущего парня)

Какой ты ловкий!

Одна из них

Ох, какой прыжок!

Парень

(продолжая плясать)

Чего ж не прыгать? Потолок высок, и стены широки.

Жених

(дергает за полу куртки своего отца, который беседует в это время с четой гостей; шепчет, всхлипывая)

Она не хочет.

Отец

Чего она не хочет? Не пищи!

Жених

Она закрылась.

Отец

Ключик поищи!

Жених

А я не знаю, где он.

Отец

Вот балда!

(Отворачивается к своим собеседникам.)

Жених начинает слоняться по двору.

Парень

(из-за дома)

Сегодня кто-то славно похохочет. Глядите все! Пер Гюнт идет сюда!

Кузнец

(только что появился)

А кто его позвал?

Старшина

Его не звали.

(Идет к дому.)

Кузнец

(девушкам)

Начнет чего болтать – чтоб все молчали!

Одна из девушек

(переглянувшись с подругами)

Да кто же будет слушать пьяный бред?

Входит Пер Гюнт, оживленный и разгоряченный, останавливается перед толпой и бьет в ладоши.

Пер Гюнт

Пошли плясать, какая побойчей!

Первая девушка

(к которой он приближается)

Я не танцую.

Вторая

(тем же тоном)

Нет!

Третья

Я тоже нет.

Пер Гюнт

(четвертой)

Ну, так с тобой станцуем!

Четвертая

Лучше с ней!

Пер Гюнт

(пятой)

Пойдем!

Пятая

(отходя)

Я – нет!

Пер Гюнт

У всех один ответ. Смотри, не пожалела бы потом!

Кузнец

(немного погодя, вполголоса)

Гляди-ка, Пер! Пошла со стариком!

Пер Гюнт

(быстро оборачивается

к пожилому мужчине)

Куда они пропали? Что за дичь?

Мужчина

А кто их знает? Поищи, покличь!

(Отходит от него.)

Пер подходит к оставшимся, боязливо, украдкой поглядывает на них. Все смотрят на него, но никто с ним не заговаривает. Он идет к другой группе – все замолкают; когда он отходит, все, улыбаясь, глядят ему вслед.

Пер Гюнт

(про себя)

Зудят, как заржавевшая пила, и что ни взгляд – колючая игла!

(Пробирается вдоль плетня.)

Сольвейг с маленькой Хельгой входят во двор вместе с родителями.

Мужчина

(обращается к другому)

Переселенцы.

Второй мужчина

С запада пришли?

Первый

Из Хэдальской, по-моему, земли.

Второй

Да, верно.

Пер Гюнт

(загораживает дорогу вошедшим; указывая на Сольвейг, спрашивает переселенца)

Можно с дочкой поплясать?

Переселенец

(тихо)

Пожалуй. Но придется подождать. Хозяевам должны мы показаться.

Старшина

(поднося кружку Перу Гюнту)

Пришел – так выпей. Нечего ломаться.

Пер Гюнт

(глядя вслед уходящим)

Нет, я не пить пришел, а танцевать!

Старшина отходит от него.

(Пер Гюнт смотрит в сторону дома и смеется.)

В ней столько чистоты, добра и света! Трепещет вся, цепляется за мать и только хорошеет от стыда… С молитвенником, в белое одета. Таких я и не видел никогда. Пойду за ней.

(Хочет войти в дом.)

Парень

(выходя из дому с друзьями)

Ну, что, натанцевался?

Пер Гюнт

Да не с кем было. Вот теперь собрался.

Парень

А если так – ты не туда идешь.

(Берет его за плечо, пытается повернуть.)

Пер Гюнт

Иду, куда хочу. Пусти. Не трожь.

Парень

Что, испугался, может быть, Аслака?

Пер Гюнт

Ну, я не трус!

Парень

А лундская-то драка!

Вся компания, смеясь, уходит на танцы.

Сольвейг

(в дверях)

Ведь это ты меня на танец звал?

Пер Гюнт

Идем! Ты что, меня не узнаешь?

(Берет ее за руку.)

Сольвейг

Нельзя мне уходить. Отец сказал. И матушка мне тоже приказала…

Пер Гюнт

Да что же ты, ребенок годовалый?

Сольвейг

Смеешься надо мной?

Пер Гюнт

И впрямь дитя! Ты взрослая?

Сольвейг

Конечно, да… Хотя я в первый раз ходила причащаться.

Пер Гюнт

Скажи… Не знаю, как мне обращаться.

Сольвейг

Я Сольвейг.

Пер Гюнт

Пер.

Сольвейг

(выдергивая руку)

О, господи, опять!

Пер Гюнт

Ты что?

Сольвейг

Подвязка начала спускаться. Хочу пойти потуже завязать.

(Уходит.)

Жених

(тормошит свою мать)

Она не хочет.

Мать

Кто, чего не хочет?

Жених

Я пробовал – и все равно не смог.

Мать

Что так?

Жених

Сидит, закрылась на замок.

Отец

(себе под нос)

Тебя бы в хлев к скотине затолкнуть.

Мать

Оставь его – и так народ хохочет. Да не робей, все сладится, сынок.

Уходят.

Парень

(возвращается с танцев с компанией друзей, подходит к Перу)

Пер, водки хочешь?

Пер Гюнт

Нет, никак.

Парень

Чуть-чуть!

Пер Гюнт

(хмуро взглянув на него)

А у тебя случайно не с собой?

Парень

Случайно – да.

(Вынимает бутылку, пьет из горлышка.)

Ух, жжет!

Пер Гюнт

Ну, дай хлебнуть!

(Пьет.)

Второй парень

А может быть, попробуешь моей?

Пер Гюнт

Ну нет. Довольно.

Второй

Не дурачься, пей.

Пер Гюнт

Ну, капельку!

(Опять пьет.)

Девушка

(полушепотом)

Так что, пойдешь со мной?

Пер Гюнт

Ты что, меня боишься, потаскушка?

Третий парень

Еще бы не бояться! Ты такой!

Четвертый

Вон в Лунде-то устроил заварушку.

Пер Гюнт

А Перу только руки развяжи.

Первый парень

(шепотом)

Сейчас начнет!

Вся компания

(обступая его)

Голубчик, расскажи!

Пер Гюнт

Я лучше утром.

Другие

Лучше вечерком!

Девушка

Пер, ты колдун?

Пер Гюнт

Ну, с чертом я знаком.

Мужчина

У нас и бабка черта заклинает.

Пер Гюнт

Ну, так, как я, его никто не знает. Однажды черта я в орех загнал. Орех червивый…

Вся компания

(смеясь)

Ну и что, он влез?

Пер Гюнт

Уж так он мне грозил, проклятый бес!

Один из компании

Но он залез?

Пер Гюнт

Заткнул я щепкой дырку — сиди, нечистый, не бубни, не фыркай. А он гудит.

Девушка

Подумайте!

Пер Гюнт

Как шмель!

Девушка

Так он все там – или пробрался в щель?

Пер Гюнт

Вы помните, мне другом был Аслак, а кто теперь мой самый злейший враг? Так вот же, знайте, это чертов грех — он все подстроил.

Парень

Да неужто так?

Пер Гюнт

Я попросил: «Кузнец, разбей орех!» Он взял его ручищей-то и бряк — на маленький орех такой вот молот. Орех, конечно, вдребезги расколот…

Голос из толпы

Выходит, черта он отправил в ад?

Пер Гюнт

Нет, черт удрал, и крышу проломил, и дымоход изрядно повредил.

Остальные

А что кузнец?

Пер Гюнт

Обжегся, говорят, и всем твердит, что я в том виноват.

Все смеются.

Некоторые

Хорошенькая сказка!

Другие

Неплохая.

Пер Гюнт

Вы думаете, я их сочиняю?

Мужчина

Да не сердись, голубчик, – вовсе нет, не ты наврал, а мой покойный дед.

Пер Гюнт

Неправда! Это было. И со мной.

Мужчина

Да, да, конечно, было.

Пер Гюнт

Гей, постой! Взовьюсь я в небо на лихом коне, увидите, что все под силу мне.

Опять громкий смех.

Один из компании

Ну, поднимись на небо!

Многие

Поднимись!

Пер Гюнт

А вы не смейтесь. Вот как взмою ввысь, чтоб весь народ к моим ногам упал.

Пожилой мужчина

Да ты, брат, спятил, как я погляжу!

Второй мужчина

Пьянчуга жалкий!

Третий

Выскочка!

Четвертый

Бахвал!

Пер Гюнт

(угрожающе)

Ну, погодите! Я вам покажу!

Один из мужчин

(полупьяный)

Ох, ты и заработаешь у нас!

Другой

И горб на спину, и синяк под глаз.

Все расходятся. Пожилые бранятся. Молодые шутят и хохочут.

Жених

(подойдя вплотную к Перу)

А правда, что умеешь ты летать?

Пер Гюнт

(отрывисто)

Да, правда, Мас. Я все умею, Мас.

Жених

А правда, Пер, что ты в дорогу брать плащ-невидимку любишь иногда?

Пер Гюнт

Ну, плащ – не плащ, а шапку – это да.

(Отворачивается от него.)

Во дворе появляется Сольвейг вместе с Хельгой.

(С сияющими глазами.)

А вот и Сольвейг.

(Сжав ее руку.)

Закружусь с тобой!

Сольвейг

Оставь.

Пер Гюнт

Ну, что ты?

Сольвейг

Дикий ты какой!

Пер Гюнт

Что делать? И олень дичает к лету. Послушай, Сольвейг, потанцуй со мной.

Сольвейг

(выдергивая руку)

Нет, не пойду.

Пер Гюнт

Что так?

Сольвейг

Ты выпил где-то.

(Отходит с Хельгой.)

Пер Гюнт

Вот взял бы нож – порезал всех, как скот!

Жених

(толкая его локтем)

Пер, помоги. Невеста не идет.

Пер Гюнт

(рассеянно)

А где она?

Жених

В сарае.

Пер Гюнт

Ну, так что ж?

Жених

Ну, ты подладься к ней, разговорись.

Пер Гюнт

Нет, как-нибудь без Пера обойдись.

(Вдруг уверенно и резко, словно осененный какой-то мыслью.)

В сарае, значит?

(Приближается к Сольвейг.)

Сольвейг, ну, так как?

Сольвейг хочет уйти, он загораживает ей дорогу.

Не правда ли, похож на всех бродяг?

Сольвейг

(живо)

Да нет, не правда. Вовсе не похож.

Пер Гюнт

Обидно мне, пойми! Как в сердце нож. Я потому и выпил-то – со зла! Ну, потанцуем?

Сольвейг

Я бы и пошла, да не могу.

Пер Гюнт

Родители мешают?

Сольвейг

Да, я боюсь – особенно отца.

Пер Гюнт

Он с виду не похож на удальца… Он что, святошу из себя ломает? Ну, отвечай!

Сольвейг

Да что мне отвечать?

Пер Гюнт

Откуда вы? Твоя сестренка, мать и ты сама – вы кто, монашки, что ли?

Сольвейг

Оставь меня!

Пер Гюнт

(подавленно, но угрожающе)

Оставить? Ни черта! По временам я превращаюсь в тролля. Вот в эту полночь, как начнешь дремать, войду к тебе, залезу на кровать, начну фырчать, царапаться, орать — ты только не подумай на кота! Нет, это Пер отпразднует свой пир. Я оборотень, слышишь, я вампир. Я съем твою сестренку, а потом всю кровь твою лакну одним глотком, начну глодать ключицы, ребра, таз.

(Спохватываясь, спешит изменить тон.)

Танцуй со мной!

Сольвейг

(смотрит на него с отвращением)

Ты мерзок был сейчас.

(Уходит в дом.)

Жених

(опять начинает метаться)

Вола получишь – только помоги!

Пер Гюнт

Ну, ладно!

Уходят за дом. В это время большая группа людей возвращается с танцев. Многие пьяны. Шум, суматоха. Сольвейг, Хельга и их родители вместе с несколькими пожилыми людьми выходят из дома.

Старшина

(кузнецу, идущему впереди толпы)

Помиритесь.

Кузнец

(расстегивая куртку)

Мы враги. Он или я! Посмотрим, кто из нас!

Некоторые

Пусть сцепятся!

Другие

Почешут пусть язык.

Кузнец

Нет, кулаки!

Переселенец

Угомонись, мужик!

Хельга

(матери)

Что, матушка, его хотят побить?

Парень

Поднять бы его на смех, дурака!

Другой

Изгнать его!

Третий

В глаза ему слюной!

Четвертый

(кузнецу)

Что, парень, в бой?

Кузнец

(сбрасывая куртку)

Намну ему бока!

Переселенка

(обращаясь к Сольвейг)

Вон как тут любят этого дружка.

Осе

(появляется с хворостиной в руке)

Что, сын мой здесь? Ну, я ему задам. Постой, голубчик! Отведу я душу.

Кузнец

(засучивая рукава)

Вот этот прутик – на такую тушу?

Некоторые

Кузнец побьет!

Другие

Мы вместе.

Кузнец

(поплевывая на руки и подмигивая Осе)

Нет, я сам! Вот я его повешу. Где осина?

Осе

Как вы посмели! Моего-то сына? Да я сама зубами в вас вопьюсь, но где он?

(Кричит на весь двор.)

Пер!

Жених

(вбегая)

Беда, погибель, стыд! Отец, сюда!

Отец

Ты что?

Жених

Сказать боюсь… Подумайте, Пер Гюнт!

Осе

(вскрикивает)

Он что – убит?

Жених

Какой убит! Вон, подыми глаза! С невестой на горе!

Осе

Вот скот так скот!

Кузнец

(ошеломленный)

Глядите, люди, по скале ползет, да как проворно – прямо как коза!

Жених

(плача)

И держит-то ее, как поросенка.

Осе

(грозя Перу)

Чтоб ты сорвался!

(Вскрикивает в страхе.)

Тише, не споткнись!

Хозяин Хэгстада

(входит с непокрытой головой,

побелевший от гнева)

Он жизнью мне заплатит за девчонку!

Осе

Бог не позволит. Лучше не клянись.

Действие второе

Горы. Тропинка на отвесном склоне. Пер Гюнт быстро спускается по тропинке. Он разгневан. За ним Ингрид в подвенечном платье. Она пытается вернуть его.

Пер Гюнт

Прочь!

Ингрид

(плача)

Куда же мне идти? Объясни.

Пер Гюнт

Куда-нибудь.

Ингрид

(ломая руки)

Так безбожно обмануть!..

Пер Гюнт

Разные у нас пути.

Ингрид

Общая у нас вина.

Пер Гюнт

Виноват лишь тот, кто слаб! К черту жалость! К черту баб! Но одна…

Ингрид

А кто одна?

Пер Гюнт

Да не ты!

Ингрид

Так кто она?

Пер Гюнт

Уходи! Вернись домой, к папеньке…

Ингрид

Но, милый мой…

Пер Гюнт

Полно!

Ингрид

Ты ведь не шутил, Ты не мог!

Пер Гюнт

Как видишь, мог!

Ингрид

Как? Заставил снять замок, одурачил, обольстил, а потом…

Пер Гюнт

А что ты дашь?

Ингрид

Ты забыл? А хутор наш?

Пер Гюнт

Ты с молитвенником ходишь? Косы у тебя до пят? От парней отводишь взгляд? Глаз с родителей не сводишь? Говори!

Ингрид

Послушай, Пер…

Пер Гюнт

Причащалась ты весной?

Ингрид

Пер…

Пер Гюнт

Ты можешь, например, отказать мне? Вот теперь?

Ингрид

Господи! Совсем шальной!

Пер Гюнт

А когда ты входишь в дверь, все светлеет?

Ингрид

Бедный Пер…

Пер Гюнт

Так на что мне остальное?

(Собирается уходить.)

Ингрид

(преграждая ему дорогу)

Мы простимся, но поверь — я не дам шутить с собою. Мести я сама добьюсь!

Пер Гюнт

Полно! Я ведь не боюсь!

Ингрид

А теряешь ты немало — власть, почет…

Пер Гюнт

Какую власть…

Ингрид

(обливаясь слезами)

Соблазнил…

Пер Гюнт

А ты мечтала! Скажешь, не сама далась?

Ингрид

С горя потеряла стыд.

Пер Гюнт

Ну, и я был с толку сбит.

Ингрид

(угрожающе)

Не минуешь ты расплаты!

Пер Гюнт

Не настолько мы богаты, чтобы на дешевку льститься!

Ингрид

Вот уперся!

Пер Гюнт

Как стена!

Ингрид

Что ж! Придется поплатиться!

(Спускается вниз.)

Пер Гюнт

(некоторое время стоит молча, потом выкрикивает)

Виноват лишь тот, кто слаб. К черту память! К черту баб! К черту…

Ингрид

(обернувшись, с ухмылкой)

Но одна…

Пер Гюнт

Одна!..

Каждый идет своей дорогой.

Болотистая равнина у горного озера. Заблудившаяся Осе озирается по сторонам, кричит. Сольвейг едва поспевает за нею. Позади плетутся переселенцы с Хельгой.

Осе

(размахивает руками, рвет на себе волосы)

Все против нас восстало, вся природа: леса и горы, небеса и воды. Лавины не хотят пустить его, болото хочет поглотить его, туманы встали на его пути, лишь Господу дано его спасти.

(К Сольвейг.)

И что в нем было, кроме глупой лжи? А тут возьми да делом докажи! Он только на словах был больно смел, расхвалится – а как дойдет до дел… Сама не знаю – плакать ли, смеяться… Простое ль дело – без отца остаться? Да и отец-то был невесть какой: все к людям лез с дурацкой болтовней, домой придет – повалится без силы… Малышку Пера я одна растила. И, может быть, от слабости – не спорю, но всякий ищет, как забыться в горе: один вздохнет, другой напьется пьян, а третий что ни слово, то обман. А я растила сына на преданьях о принцах, троллях, потайных свиданьях, погонях, похищениях невест. Да кто же знал, что сказка душу съест?

(Снова в отчаянье.)

Кто крикнул там? Наверно, водяной… Ай! Вон он, вон он – на горе вон той!

Осе взбирается на гору и глядит на тот берег озера. Тем временем ее нагоняют переселенцы.

Нигде не видно.

Переселенец

(тихо)

Нехороший знак.

Осе

(плача)

Ах, Пер мой, Пер! Заблудшая овца!

Переселенец

(слегка кивнув головой)

Заблудшая.

Осе

Не говорите так! Где вам сыскать такого молодца!

Переселенец

Дурная баба!

Осе

И пускай дурная! Зато хороший у меня сынок!

Переселенец

(по-прежнему спокойно, с кротким взглядом)

Нечист он духом, сердцем он жесток.

Осе

(в ужасе)

Бог не судил бы так – я это знаю.

Переселенец

Он мог бы пасть пред Богом на колени?

Осе

(страстно)

Он мог бы в небо взвиться на олене!

Переселенка

С ума сошла!

Переселенец

Ну что ты мелешь, мать?

Осе

Он многое умеет – только б дать пожить ему подольше на земле!

Переселенец

Нет, лучше пусть качается в петле! Ему так лучше!

Осе

(вскрикивает)

Бог его спасет!

Переселенец

Я думаю, в руках у палача вернее он к раскаянью придет.

Осе

(в отчаянии)

Вы говорили это сгоряча! Найдем его!

Переселенец

Да, надо. Во спасенье его души заблудшей.

Осе

Нет, и плоти! Поможем, если вязнет он в болоте и если грудь изранили каменья. А если нечисть в горы увела — велим звонить во все колокола!

Переселенец

Здесь, кажется, прошло коровье стадо.

Осе

Храни вас Бог за вашу доброту.

Переселенец

Так подобает добрым христианам.

Осе

Ну, так и что же эти, из Хэгстада? Их, что ли, не учили по Христу? Да совести у них подстать поганым.

Переселенец

Они ему, прохвосту, цену знали.

Осе

Они ему завидовали, черти,

(ломая руки)

и вот за это обречен он смерти.

Мужчина

А ну, постойте – мы на след напали! Вот, значит, здесь, у пастбища, в долине, мы разойдемся – я пойду туда.

(Идет с женой вперед.)

Сольвейг

(Осе)

Так расскажи мне!

Осе

(утирая слезы)

Рассказать о сыне?

Сольвейг

Да, все о нем!

Осе

(улыбаясь и гордо вскидывая голову)

Устанешь!

Сольвейг

Никогда! Хоть сотни раз мне повторяй одно — я не устану слушать все равно!

Низкие безлесные холмы, постепенно переходящие в плоскогорье. Вдали горные вершины, отбрасывающие длинные тени. День клонится к закату.

Пер Гюнт

(спрыгивая вниз и останавливаясь на пригорке)

Нет! Я еще не знал таких погонь — кто с палками, кто с ружьями, кто так, и сам хозяин мой заклятый враг — совсем не то, что драться с кузнецом. Ах, Пер! Теперь молва гремит о нем. Вот это жизнь! Аж в мускулах огонь!

(Меняется в лице и подпрыгивает.)

Вот это жизнь! Ожесточенье, власть! Запруды строить, сосны корчевать, ломать, сопротивляться, убивать! А сказки – прочь! Наслушался их всласть!

Три пастушки

(с возгласами и песнями проносясь по холмам)

Эй, тролли! Тронд Вальфьельдский, Борд и Корэ! У нас в объятьях вы уснете скоро!

Пер Гюнт

Кого зовете?

Пастушки

Троллей мы зовем!

Первая

Тронд, приласкайся!

Вторая

Погрубее, Борд!

Третья

Пустует по ночам пастуший дом!

Первая

Лишь грубый нежен.

Вторая

Только нежный тверд.

Третья

Любимых не вернуть – унес их черт. Так мы от горя троллей завлекли.

Пер Гюнт

А где же ваши мальчики?

Все три

(с хохотом)

Ушли!

Первая

Берег меня, как брат, любимый мой, а обвенчался с седенькой вдовой.

Вторая

А мой цыганку где-то повстречал, да, говорят, и сам цыганом стал.

Третья

А мой ребенка потопил в колодце. Вон, голова его с шеста смеется.

Пер Гюнт

(одним прыжком достигнув их)

А я трехглавый! Угожу и трем!

Пастушки

Не может быть! Такой ты молодец?

Пер Гюнт

Вот убедитесь сами под конец.

Первая

Ну, что же, в домик, если так, идем!

Вторая

У нас и мед!

Пер Гюнт

Пусть пенится ваш мед!

Третья

Не будет пустовать пастуший дом!

Вторая

(целует Пера)

Как будто сталь расплавленная льется.

Третья

(тоже целует его)

Как детские глазенки из колодца!

Пер Гюнт

(танцуя с пастушками)

В душе у нас печаль, а в горле смех. Ну, а любовь – она одна на всех.

Пастушки

(показывая длинные носы в сторону гор, кричат и поют)

Эй, тролли! Тронд Вальфьельдский, Борд и Корэ! Вы не нужны нам! Уходите в горы!

(По очереди танцуют с Пером Гюнтом, увлекая его за собой.)

Закат в Рондских горах. Повсюду снежные вершины, озаренные солнцем.

Пер Гюнт

Что это? Выше, все выше — замки теснятся стеной, и закрутился на крыше флюгер – петух ледяной. Стой же! Куда тебе деться? Ты у забитых ворот. Флюгер, уставший вертеться, рвется в открытый полет. Лес изломали бураны, корни змеятся в ручьях, падают с гор великаны на журавлиных ногах. Звон оглушает мой разум, тяжесть на веки легла. Что там? Ясней с каждым разом дальние колокола. Да замолчите! Довольно! Дайте мне вольно вздохнуть. Черти! Пустите! Мне больно! Радуга стиснула грудь.

(Падает.)

Изгнан… Обманом чудесным в Йендине, в диких горах, пьяный по кручам отвесным девушку нес на руках. Троллей безумная ласка… Сладкий пастушечий мед… Лживая бабкина сказка следом за мною идет. Соколы рвутся на волю, гуси торопятся в путь. Долго мне мучиться, что ли, в месиве грязном тонуть?

(Вскакивает.)

Стойте! Я тоже как птица. Бросив родительский кров, я захотел окреститься в чистой купели ветров и обновленным, пригожим выйти на берег морской. Английским принцам-вельможам разве сравниться со мной! Да не глазей, молодая! Мне по другому пути. Полно! Прощай! Улетаю. Впрочем, могу снизойти. Стойте! Куда же вы, птицы? Как вы посмели одни? Странно. Конек, черепица, трубы, в окошках огни. Настежь открыты ворота, скирды, амбары кругом. Право, знакомое что-то — да уж не дедов ли дом? Новый, конечно, не старый: старый сломали давно, кончено с этой хибарой. Вот поглядеть бы в окно! Что там? Серебряной вилкой пробст опрокинул стакан, и, размахнувшись бутылкой, зеркало бьет капитан. Кто тут жалеет посуду? Им и война что игра, Женщины, живо отсюда! Гюнтову дому ура! Слава великому Йуну! Что там за стоны в углу? Пер, соплеменник ваш юный, позван сегодня к столу. Мир тебе, сын капитана. Здесь не осудят твой бунт: ты из великого клана — быть тебе первым, Пер Гюнт!

(Бросается вперед, но, ударившись носом о выступ скалы, падает и никак не может подняться.)

Поросший деревьями горный склон. Сквозь листву светят звезды, птицы поют на ветках. По склону спускается Женщина в зеленом плаще. Пер Гюнт влюбленно следит за каждым ее движением.

Женщина

Правду ли молвил?

Пер Гюнт

(проводит пальцем по горлу)

Еще бы! Такую, что стоит жизни моей и твоей красоты, королева. Будь мне женой! В нашем доме накормят, напоят. Ты не узнаешь ни горя, ни мужнина гнева. Косы не стану я драть и твою белоснежную кожу буду беречь: ни иголку не тронешь, ни прялку…

Женщина

И не побьешь?

Пер Гюнт

Да на что это будет похоже, если и принц у принцессы объявится с палкой?

Женщина

Ты разве принц?

Пер Гюнт

Ну, конечно!

Женщина

Тебя я не ниже: Доврский король мой отец.

Пер Гюнт

Мы похожи, я вижу.

Женщина

Наши палаты запрятаны в Рондском провале.

Пер Гюнт

Матери Пера по сердцу открытые дали.

Женщина

Знаешь ли ты короля по прозванию Бросе?

Пер Гюнт

Знаешь ли ты королеву по имени Осе?

Женщина

Треснет гора, если будет отец мой сердиться!

Пер Гюнт

Рухнет она, если мать моя станет браниться.

Женщина

Руки отца раздвигают гранитные стены.

Пер Гюнт

Матери Пера любая река по колено.

Женщина

Да, но зачем же ты носишь такое тряпье?

Пер Гюнт

Завтра увидишь воскресное платье мое!

Женщина

Я и по будням в шелку изумрудной расцветки!

Пер Гюнт

Это похоже скорей на зеленые ветки.

Женщина

Да, но запомни: у жителей Рондских палат вещи обычно исполнены скрытого смысла: там, где над бездной волшебные замки стоят, скажешь, что груда камней над равниной нависла.

Пер Гюнт

Так и у нас! Вот окажешься в доме моем — чистое золото сеном покажется прелым, лучшие ткани покажутся грязным тряпьем.

Женщина

Белое черным зовем мы, а черное белым. Гоним красивое, мерзость зовем красотой.

Пер Гюнт

Доброго злым называем, а другом врага. Грязь – говорим: чистота, а про воду – огонь.

Женщина

Вот мы с тобой и поладили, мой дорогой! Вот мы и пара!

Пер Гюнт

Еще бы! Как два сапога!

Женщина

Это прекрасно! Но где же твой свадебный конь?

Появляется огромная свинья с веревкой вместо уздечки и грязным мешком на месте седла. Пер Гюнт вскакивает на свинью верхом, подхватывает женщину и сажает впереди себя.

Пер Гюнт

Едем, невеста! Теперь мне дорога ясна. Но, мой скакун! Заворачивай в Рондские скалы!

Женщина

(томно)

В этих лесах я недавно бродила одна, Песню какую-то пела, кого-то искала…

Пер Гюнт

(погоняя свинью)

Дивный рысак! По осанке порода видна!

Тронный зал во дворце Доврского деда. Множество придворных троллей, кобольдов, леших. Доврский дед восседает на троне в венце и со скипетром. По обе стороны от него – дети и ближайшие родственники. Пер Гюнт стоит перед Доврским дедом. В зале шум и суматоха.

Придворные тролли

Он человек – и должен быть казнен: принцессу троллей обесчестил он.

Тролленок

Можно, палец откромсаю?

Второй тролленок

Можно оттаскать за чуб?

Девушка-троллиха

Можно, ляжку покусаю?

Ведьма

(с половником)

Может быть, годится в суп?

Вторая ведьма

(с ножом)

На вертел бы его да на костер!

Доврский дед

(кивком головы подзывает к себе приближенных)

Послушайте. Закончим этот спор. Пора признаться, что, живя в пещере, отстали мы от требований века, и не призвать на помощь человека невыгодно для нас, по меньшей мере. Тем более что парень молодой, пригожий и как будто с головой. Одна у парня, правда, голова, но у меня и дочка такова. Трехглавый тролль уже давно не модный, а двухголовый никуда не годный: ума не много в этих головах.

(Перу Гюнту.)

Ну, а теперь о родственных правах.

Пер Гюнт

Чтоб королевством я владел свободно!

Доврский дед

Что ж! Половину я тебе дарую. Когда умру, получишь и вторую.

Пер Гюнт

Ну что ж, идет!

Доврский дед

Но будущий мой зять вначале клятву нам обязан дать. Иначе я расторгну сделку с ним и он отсюда не уйдет живым. Клянись – поскольку так заведено, что никогда не будешь вспоминать того, что за границей Рондских круч, и никакой на свете светлый луч, ни светлый подвиг не пленит твой взор.

Пер Гюнт

Как зять, я принимаю уговор. Во имя власти кто не шел на грех! Клянусь, король!

Доврский дед

Теперь еще одно — я собираюсь испытать твой разум.

(Приподнимается на троне.)

Старший придворный тролль

Ну что ж! Посмотрим! Дедушкин орех обычно не раскусывают разом.

Доврский дед

Ответь, в чем схожи человек и тролль и в чем несходство их заключено?

Пер Гюнт

Я разницы не нахожу – поверьте: здесь тоже дети причиняют боль, а взрослые грозят избить до смерти — совсем как там…

Доврский дед

И все-таки позволь! Ты жил на свете – мы живем во тьме. Да, схожи мы. Особенно тогда, когда у нас нечисто на уме. Но ты под небом солнечным рожден, воспитывал тебя иной закон. «Пребудь собой» – такой людей пароль, «Пребудь собой – и все», – поправит тролль.

Старший придворный тролль

Вот глубина!

Пер Гюнт

(почесывая за ухом)

Я не пойму, в чем суть. Собой. А кем еще? Слегка туманно.

Доврский дед

А в то же время более гуманно: Собой пребудь – и все. Других – забудь.

Пер Гюнт

(почесывая за ухом)

Но это…

Доврский дед

Ты мечтал повелевать!

Пер Гюнт

Ну, если так – согласен, наплевать!

Доврский дед

И далее: довольствуйся законом, за сим столом издревле заведенным.

(Кивает головой.)

Два свиноголовых тролля и прочие приносят еду и питье.

У нас, у троллей, все наоборот: коза дает печенье, боров – мед, с кислинкой сахар, сладкая горчица, но все не привозное – с заграницей торговлю прекратили мы давно.

Пер Гюнт

(отодвигая угощение)

К чертям твой мед! К чертям твое вино! Я не привыкну. Вырвет все равно.

Доврский дед

А ну, поставьте золотую чашу: как выпьет все, получит дочку нашу.

Пер Гюнт

(размышляя)

«Превозмоги себя» – ведь так в Писанье? И мало ли меня поили дрянью — давай сюда!

Доврский дед

Разумные слова!

Пер Гюнт

Я все смогу. Привыкнуть дай сперва.

Доврский дед

И далее: забудь свой прежний вид, надень наряд, который в Рондах сшит. Здесь все свое. Лишь банты для хвостов нам поставляют из чужих краев.

Пер Гюнт

(сердито)

Мне это ни к чему, я без хвоста.

Доврский дед

Вот это жаль. А впрочем, выход прост: пожаловать ему парадный хвост.

Пер Гюнт

Решили превратить меня в шута?

Доврский дед

Ну что ж! Других поищем женихов.

Пер Гюнт

Привыкли делать из людей скотов!

Доврский дед

Мой сын, ты заблуждаешься: твой тесть тебе сейчас оказывает честь. Здесь только чернь гуляет без хвостов, а бант в хвосте подчеркивает власть.

Пер Гюнт

Что значу в мире я, в конце концов, чтобы чужой обычай сдуру клясть? Привязывайте – я к тому готов.

Доврский дед

А ты сговорчив – я таких люблю.

Старший придворный тролль

(подвязывает Перу хвост)

Вильни!

Пер Гюнт

(сердито)

Так, что ж, в угоду королю отречься мне от христианской веры?

Доврский дед

Нет, успокойся. Веры мы не тронем. Ты, главное, умей казаться троллем, усвой повадки наши и манеры, а там, в душе, во что угодно веруй.

Пер Гюнт

И все-таки, как ни трудны условья, привыкнуть можно к вашему сословью.

Доврский дед

Мы много лучше, чем молва о нас, — еще одно, в чем разнимся мы с вами. Мой сын, я вижу, все утомлены, измучены условьями, правами. Развлечься не мешало бы сейчас. Танцовщицы, арфистки, плясуны! Играйте, пойте, услаждайте взоры. Танцуйте халлинг, чтоб дрожали горы!

Музыка и танцы.

Старший придворный тролль

Ну, как?

Пер Гюнт

Простите, но немного странно…

Доврский дед

А что ты видишь? Только без вранья.

Пер Гюнт

Корову со смычком заметил я! А рядом с ней в коротеньких портках выплясывает грязная свинья.

Старший придворный тролль

Сожрать!

Доврский дед

Мы таковы в людских глазах.

Девушки-троллихи

Так вырвем прочь его глаза кривые!

Женщина

(плача)

Я больше не могу! Я протестую! Сестра ему играет, я танцую…

Пер Гюнт

Ах, черт возьми! Вот, значит, вы какие?.. Любимая, прости, ведь это шутка — я разве сомневался хоть минутку? Конечно, ты!

Женщина

А если откровенно?

Пер Гюнт

Ты танцевала необыкновенно!

Доврский дед

Да! Вот она, природа человечья: какие ей ни наноси увечья, она кровавой коркой зарастет, но выстоит и опрокинет гнет. Уж как покладист нынешний мой зять: и хвост себе позволил привязать, и вместо меду выхлебал помет… Уж вроде изгнан из него Адам, — а приглядись, так он и ныне там! Да, человечность, тягостный недуг, придется полечиться, милый друг!

Пер Гюнт

И чем же я еще обязан вам?

Доврский дед

Твой левый глаз мы малость перекосим, и нашу жизнь ты будешь видеть криво, зато решишь, что в Рондах все красиво, а правый глаз мы вырежем и бросим…

Пер Гюнт

Ты пьян, старик?

Доврский дед

(раскладывает на столе какие-то острые инструменты)

Нет, вовсе я не пьян. Тут весь необходимый инструмент, я все произведу в один момент: в супружестве тебя спасет обман — я не хочу, чтобы глаза твои терзались созерцанием свиньи!

Пер Гюнт

Так может говорить умалишенный.

Старший придворный тролль

Так говорит король. И не тебе сопротивляться мудрости закона!

Доврский дед

Какую злую роль в людской судьбе играют слезы! Ты согласен с нами? Зачем же сохранять источник слез? Не проще ли пожертвовать глазами?

Пер Гюнт

Спаситель также нечто произнес насчет того, что надо вырвать глаз, который лжет и искушает нас… Но что же, я потом за целый век ни разу не взгляну как человек?

Доврский дед

Ни разу!

Пер Гюнт

Ну, тогда благодарю!

(Хочет уйти.)

Доврский дед

Так ты уходишь?

Пер Гюнт

Да! Вам говорят!

Доврский дед

Кто попадает к Доврскому царю, уже не возвращается назад!

Пер Гюнт

Принудить Пера Гюнта! Никогда!

Доврский дед

Пер, из тебя выходит славный тролль! Не правда ли, легко он входит в роль? К тому же ты мечтал…

Пер Гюнт

Признаться, да. Я мог собою жертвовать, когда сулили мне невесту – и с приданым; но в мире все имеет свой предел. Да, повинуясь вам, я хвост надел, но, как бы ваши тролли ни хотели, хвост не растет на человечьем теле; расстался я с моим нарядом рваным: штаны с себя совсем не страшно снять, подумаешь, надену их опять; хлебнул я гадость на обеде званом; и величал свинью женою милой — все можно проглотить в конце концов, — но все земное закопать в могилу, быть горным троллем до последних лет и предавать обычаи отцов в сознанье полном, что возврата нет? Довольно! Мне плевать на ваш закон!

Доврский дед

Послушайте! Я просто возмущен безнравственностью этого ответа. Ты знаешь, кто я? Ты, исчадье света! Как смел мою ты опорочить дочь?

Пер Гюнт

Ты баснями башку мне не морочь!

Доврский дед

Ты должен взять ее немедля в жены!

Пер Гюнт

Я не жил с ней!

Доврский дед

Но ты желал ее!

Пер Гюнт

(присвистнув)

И все?

Доврский дед

Сказалось племечко твое! Лишь на словах вы цените законы, а делаете, что велит кулак. Выходит, вожделение – пустяк? Ну, вот увидишь!

Пер Гюнт

Полно, не шути!

Женщина

Мой Пер! Ты скоро должен стать отцом.

Пер Гюнт

Я ухожу!

Доврский дед

А за тобой бегом покатится комочек козлоногий!

Пер Гюнт

(отирая пот)

О, господи! Когда же я проснусь?

Доврский дед

Так мы его пошлем в твои чертоги?

Пер Гюнт

На мельницу!..

Доврский дед

Мой сын, я не берусь тебя судить, но долг повелевает сказать тебе о частности одной: ведь наши полукровки вырастают с немыслимой в природе быстротой, они такие…

Пер Гюнт

Перестань, старик, лукавить и упрямиться, как бык; и ты, принцесса, обо мне не плачь: не принц я, не вельможа, не богач, какой ни примеряйте мне наряд, — мое родство вам не сулит наград!

Женщина падает на руки девушек-троллих. Девушки уносят ее.

Доврский дед

(посмотрев на Пера свысока)

Детишки, ну его об стенку лбом…

Тролленята

Ой, папа, папа! Можно, мы потом? Мы с ним сперва сыграем в мышь с котом, в сову с орленком, в волка в западне…

Доврский дед

Скорее только! Спать охота мне.

Пер Гюнт

Пустите, черти!

(Хочет ускользнуть в печную трубу.)

Тролленята

Гномы, нетопырки, скорей сюда! Кусайте его в зад!

Пер Гюнт

Ай-ай, беда!

(Бросается к подвальному люку.)

Тролленята

Позатыкайте дырки!

Придворный тролль

Мамаши, гляньте: детки-то шалят!

Пер Гюнт

(пытается сбросить тролленка, вцепившегося ему в ухо)

Пусти, отстань, паршивая скотина!

Придворный тролль

(ударяя Пера по пальцам)

Ты так? Про королевского-то сына?

Пер Гюнт

Крысиная нора!

(Бежит к норе.)

Тролленок

Постой, замажу!

Пер Гюнт

Старик был дрянь, но молодые гаже.

Тролленята

Раз налететь да в клочья разорвать!

Пер Гюнт

Что ж я не крыса! Не мышонок… что ж…

(Мечется по залу.)

Тролленята

Зажать в кольцо!

Пер Гюнт

(плача)

Зачем же я не вошь!

(Падает.)

Тролленята

Теперь не убежит!

Пер Гюнт

(придавленный кучей тролленят)

Я гибну, мать!

Вдали звонят колокола.

Тролленята

Ой! Черноризцы начали бренчать!

Тролленята с воем и визгом разбегаются врассыпную. Стена обваливается. Все исчезает.

Кромешный мрак. Слышно, как Пер Гюнт рассекает воздух большой веткой.

Пер Гюнт

(бьет и хлещет воздух)

Гей, ты кто?

Голос из мрака

Я сама.

Пер Гюнт

Так позволь мне пройти!

Голос из мрака

Пробивайся. Кривую не сдвинуть с пути.

Пер Гюнт

Гей, ты кто?

Голос из мрака

Я сама. Ты не начал бы так свою речь.

Пер Гюнт

Я начну и сильнее, а кончит мой меч. Берегись меня: сотни Саул побивал, я же несколько тысяч сразил наповал!

(Бьет и хлещет.)

Гей, ты кто? Отвечай мне скорее!

Голос

Сама.

Пер Гюнт

Непонятно для сердца, темно для ума. Говори, кто ты есть.

Голос

Я Большая Кривая.

Пер Гюнт

Прочь с дороги, Кривая! Тебя я не знаю.

Голос

Нет, сторонкой, Пер Гюнт.

Пер Гюнт

Я привык напролом.

(Бьет и хлещет.)

Кто-то ранен, упал.

(Идет прямо, но опять обо что-то спотыкается.)

Как вас много кругом!

Голос

Ты ошибся. Единственна в мире Кривая — сотни раз меня ранят, но я – убиваю, я везде, от меня не уйти ни на шаг.

Пер Гюнт

(бросая ветку)

Меч мой проклят, но силу собрал я в кулак.

Голос

Что ж! Попробуй, Пер Гюнт! Кулаком, головой… Ха-ха-ха! Потягайся с Большою Кривой!

Пер Гюнт

(снова пытается прорваться)

Ни назад, ни вперед – никуда не могу, словно я в заколдованном замкнут кругу; никуда не пройду, будто стены растут из земли. И повсюду она: под ногами, вблизи и вдали. Покажись! Назови свое имя!

Голос

Кривая.

Пер Гюнт

(ощупывая все вокруг)

И не мертвая, кажется, и не живая — словно скользкие черви повсюду кишат или в логово сонных попал медвежат.

(Вскрикивает.)

Защищайся!

Голос

Кривая с ума не сошла.

Пер Гюнт

Бей!

Голос

Кривая не бьет.

Пер Гюнт

Ты с того начала!

Голос

Нет, без всякой борьбы побеждает Кривая!

Пер Гюнт

Кабы кобольд меня пригрозился проткнуть или бросился на спину тролль годовалый — я бы справился с ними еще как-нибудь… Эй, Кривая, послушай… Ну вот, задремала.

Кривая

Что?

Пер Гюнт

А в силе твоей убедиться мне можно?

Кривая

Нет! Большая Кривая разит осторожно.

Пер Гюнт

(кусая себе руки и плечи)

Кожу, мясо свое прогрызи до костей, разрывай себе мускулы, кровь свою пей!

Слышен шум птичьих крыльев.

Птичий крик

Ну так где он, Кривая?

Голос

Во власти моей!

Птичий крик

Вы, далекие сестры, летите навстречу!

Пер Гюнт

Слушай, девушка, ты меня хочешь спасти? Так скорей! Подними свои глазки овечьи да молитвенник ведьме в лицо запусти!

Птичий крик

Он шатается!

Голос

Наш он!

Птичий крик

Сестрицы, за мной!

Пер Гюнт

В недостойной игре мы теряем свободу, чтобы к жизни приписывать лишние годы!

(Падает.)

Птичий крик

Видишь, он оступился! Кривая, он твой!

Издалека доносятся колокольный звон и церковное пение.

Кривая

(задыхаясь и растекаясь в ничто)

Смерть мне: бабы стоят у него за спиной!

Восход солнца. Пастуший домик в горах, где остановилась Осе. Дверь заперта. Кругом пусто и тихо. У плетня, огородившего пастбище, лежит Пер Гюнт.

Пер Гюнт

(просыпаясь, смотрит вокруг мутным, осоловелым взглядом, плюется)

Селедки бы теперь посолоней!

(Опять плюется и вдруг видит Хельгу, которая несет узелок с едой.)

Откуда ты?

Хельга

Сестра моя…

Пер Гюнт

Что с ней?

Хельга

Там, за плетнем!

Сольвейг

(из засады)

Приблизишься – уйду!

Пер Гюнт

(останавливается)

К твоей груди, боишься, припаду?

Сольвейг

Стыдись!

Пер Гюнт

А знаешь, доврская принцесса за мною увивалась, как пчела!

Сольвейг

Мы по тебе служить велели мессу.

Пер Гюнт

Я сам большой… Ах, где она?

Хельга

(плача)

Ушла.

(Бросается вслед за сестрой.)

Пер Гюнт

Постой!

(Хватает ее за руку.)

Вот пуговка из серебра. Как только вспомнит обо мне сестра, ты ей скажи…

Хельга

Пусти! Пора домой!

Пер Гюнт

Вот пуговка!

Хельга

Вон узелок с едой!

Пер Гюнт

Пусть Бог тебе поможет!

Хельга

Мне пора!

Пер Гюнт

(смиряясь, отпускает ее)

Пусть помнит обо мне твоя сестра!

Хельга убегает.

Действие третье

Серый осенний день в сосновом бору. Снегопад. Пер Гюнт, без куртки, рубит лес.

Пер Гюнт

(подрубая старую сосну с корявыми ветками)

Я вижу, старикан, что ты упрям, но свалишься и ты к моим ногам.

(Рубит опять.)

Да, на тебе железная рубаха, но ты боишься, и дрожит от страха огромная корявая рука. И рухнешь, рухнешь ты наверняка.

(Вдруг дрогнувшим голосом.)

Хватит выдумывать! Просто сосна. Да и кора у нее не стальная — ветром и солнцем она сожжена. Этой сосны не осилить, мечтая. Это, дружок, никуда не годится — бить топором и витать в облаках. Здравствуй, судьба, и прощай, небылица! Изгнан ты, загнан, заброшен в лесах!

(С яростью продолжает рубить.)

Изгнан! И матери под боком нет, кто тебе, Пер, приготовит обед? Сам себя, парень, корми и спасай: выкопай корень, рыбешку поймай, пень смоляной на поляне найди, высеки пламя, костер разведи, хочешь одеться – оленя убей, кров тебе нужен – построй из камней, хочешь построить простую избу — бревна придется таскать на горбу.

(Роняет топор и смотрит вдаль.)

Замок построю! Шальной ветерок будет на башне вертеть флюгерок, а на фасаде, над самым окном, девушку вырежу с рыбьим хвостом! Я раздобуду для флюгера медь, стекла для окон – чтоб в горы смотреть… Только прохожие спросят порой: «Чей это замок за дальней горой?»

(Злобно усмехаясь.)

Вот тебе замок! Опять за вранье? На зиму хватит с тебя шалаша. Жизнь на просторе и так хороша.

(Смотрит вверх, на дерево.)

Ну-ка, ударь напоследок ее! Ишь она, черт, растянулась-то как — перепугала в бору молодняк.

(Хочет присесть, чтобы очистить от сучьев упавший ствол, но вдруг останавливается с поднятым топором и прислушивается.)

Там словно кто-то есть! Ты, Доврский дед? Что, выследил меня? Напал на след?

(Прячется за дерево и выглядывает из засады.)

Какой-то паренек. Один всего. И перепуган больше моего. Но что это он прячет под полой? Как будто серп… Кладет кулак на лыжу… Что он задумал? Подойду поближе. Да он же палец отхватил долой! Весь палец откромсал. И кровь столбом! Хотя бы руку обмотал платком.

(Восхищенно.)

Вот это да! Весь отстрогал к чертям. И главное, что сам! Подумать, сам! А впрочем, знаю! Это верный путь от королевской службы увильнуть! Сейчас идет война, берут солдат — ну, и понятно, что не все хотят. Но отрубить, расстаться навсегда… Вот выдумать такое – это да! Носить в себе желание, хотеть — но сделать! Не могу уразуметь.

Комната в домике Осе. Беспорядок. Сундуки стоят развороченные. Одежда разбросана по всей комнате. На кровати сидит кошка.

Осе и хуторянка поспешно укладывают и увязывают вещи.

Осе

(мечется по комнате)

Послушай, Кари!

Хуторянка

Что вы? Что случилось?

Осе

(продолжает метаться)

Куда же я девала… Где лежит… Да что же я ищу? Скажи на милость… Где ключ от сундука?

Хуторянка

В замке торчит!

Осе

А что это гремит?

Хуторянка

Последний тюк Отправили в Хэгстад.

Осе (плача)

Уж и меня бы со всем добром упаковать в сундук! Вот человек! Хоть говорят, что слабый, но сколько же выносливости в нем?.. Все отнял, старый хрыч, разграбил дом, одеждой не побрезговал, тряпицей — что сам не взял, то ленсману сгодится.

(Присаживается на край постели.)

Ни пашни не оставил, ни двора… От сельского судьи не жди добра: ни жалости не будет, ни пощады. Ни с чем меня оставили – и рады.

Хуторянка

Чай, домик есть – потерпите немножко.

Осе

Да, проживем на милостыню с кошкой.

Хуторянка

Недешево достался вам сынок.

Осе

Да что он сделал? Ингрид уволок? Так через час она пришла домой. Нечистый соблазнил его, холера. Нечистый грешен – и никто другой! Его бы и судили, а не Пера.

Хуторянка

Вы нынче не в себе, я погляжу. Быть может, я к священнику схожу?

Осе

К священнику пойдешь? Ну что ж, пожалуй!

(Вскакивая.)

Ой-ой, не надо. Что же я сказала! Эх, Кари, Кари, не возьмешь ты в толк, что он один – и наш священный долг ему помочь… Вот куртку залатала… Жаль, не смогли припрятать одеяло. А где чулки?

Хуторянка

Вон, в ящике небось!

Осе

(роясь в сундуке)

Ой, Кари, посмотри-ка, что нашлось! Вот с этой ложкой он любил играть… Все говорил: «Я пуговичник, мать!» — бывало, плавил, пуговицы лил. А как-то у отца он попросил на это дело слиток оловянный — так тот ему монету Христиана серебряной чеканки подарил. «Бери, – сказал, – да помни, чей ты сын!» Наверно, спьяну различить не мог, что олово, что золото… Чулок! Совсем худой… А вот еще один… Заштопать бы.

Хуторянка

Оно бы не мешало.

Осе

Заштопаю и лягу. Я устала. Давно уже мне не было так скверно.

(Радостно.)

Смотри! Хозяин проглядел, наверно, — тут две фуфайки!

Хуторянка

Что-то не пойму…

Осе

Ну, хорошо. Одну отдай ему. Нет! Лучше, знаешь, спрячем и другую — не все же парню надевать худую.

Хуторянка

Ой, это грех!

Осе

Да ладно, все равно! Отпустит прест – с другими заодно.

Только что выстроенная изба. Оленьи рога над дверью. Глубокий снег. Сумерки. Пер Гюнт прибивает к двери большой деревянный засов.

Пер Гюнт

(время от времени посмеиваясь)

Я поставлю засов на сосновую дверь, чтоб ни тролль не вошел, ни девица, ни зверь. Я дорогу запру колдунам и чертям, чтоб они не стучали в окно по ночам. Все ревут, о дверной барабанят косяк: «Мы, как мысли твои, от тебя ни на шаг. Мы приходим в твой дом, мы в кровать заползаем к тебе, мы как пепел, как жаркая тяга в трубе; мы сломаем затвор, словно снежную горку ручьи — мы не духи – мы грешные мысли твои!»

По равнине бежит на лыжах Сольвейг. Платок спустился у нее с головы. Она держит в руке узелок.

Сольвейг

Бог помочь, милый! Как идут дела? Ты звал меня – и, видишь, я пришла!

Пер Гюнт

Ты? Сольвейг? Не поверю! Не шути! Ты не могла так близко подойти.

Сольвейг

Ко мне пришел зовущий голос твой с малышкой Хельгой, с ветром, с тишиной, он был в рассказах матери твоей, в полночных снах, в однообразье дней, — он эхом прозвучал моей мольбе. Ты звал меня – и я пришла к тебе. Весь Божий мир ты для меня затмил, ни петь, ни плакать не хватало сил. Я мысль твою еще не разгадала, да и себя не очень понимала.

Пер Гюнт

А как же твой отец?

Сольвейг

Отец и мать… Мне некого отныне так назвать. Я порвала со всеми.

Пер Гюнт

Боже мой! Чтобы прийти сюда?

Сольвейг

И жить с тобой! Будь другом мне! Утешь мою печаль!

(Плача.)

Мне с Хельгой расставаться было жаль. Нет, может быть, с отцом еще трудней… Всего труднее с матушкой моей. О, Боже правый, сравнивать-то грех. Мне было тяжко уходить от всех.

Пер Гюнт

Ты слышала судейский приговор? Все взяли у меня – участок, двор…

Сольвейг

Ты думаешь, из-за клочка земли всю землю я решила позабыть?

Пер Гюнт

Со стариком к согласью мы пришли, что если я решусь переступить границу леса – больше мне не жить.

Сольвейг

Я шла на лыжах – и они за мной. «Куда идешь?» – а я кричу: «Домой!»

Пер Гюнт

Так, значит, прочь засов и молоток! От грешных дум меня избавил Бог! Ты хочешь стать охотничьей женой! Благословенье Божие со мной! Не приближайся, Сольвейг! Ты чиста! Не для меня такая красота, я только посмотрю издалека… Я понесу тебя! Как ты легка! Иди сюда. Я не обижу! Нет! Мне страшно запятнать твой кроткий свет… Я думал о тебе, не спал ночей — но разве стоил я любви твоей? Я строил, ладил, плотничал, строгал. Но этот домик так убог и мал…

Сольвейг

Не все ль равно, богат или убог? Мне только ветра свежего глоток. Там, на равнине, воздух так тяжел: он грудь давил, он гнал меня из сел, а здесь, в лесу, и песни и покой — и дом мой, Пер. Я буду жить с тобой.

Пер Гюнт

И это навсегда? На много лет?

Сольвейг

Я выбрала свой путь. Возврата нет.

Пер Гюнт

Так будь хозяйкой у меня в избе! Сейчас я печку затоплю тебе. Пусть светлым и горячим будет пламя, чтобы спокойно ты спала ночами.

(Открывает дверь.)

Сольвейг проходит в избу. Пер с минуту стоит молча, потом громко смеется и подскакивает от радости.

Моя принцесса! Сольвейг! Наконец! Хоть из земли ей выстрою дворец.

(Подхватывает топор и бежит в лес.)

Навстречу ему выходит пожилая женщина в зеленых лохмотьях. За ней, прихрамывая и хватаясь за юбку, идет уродец с пивным жбаном в руке.

Женщина

Попался, быстроногий! Вот судьба!

Пер Гюнт

Ты кто такая?

Женщина

Старая подруга.

Пер Гюнт

Мы отродясь не видели друг друга!

Женщина

С твоей избой росла моя изба.

Пер Гюнт

(хочет уйти)

Спешу я нынче.

Женщина

Ты всегда спешишь… Ну, да тебя догонит мой малыш.

Пер Гюнт

Ошиблась, бабка!

Женщина

Раньше – не теперь. Ты клялся мне, а я возьми поверь.

Пер Гюнт

Да в чем я клялся?

Женщина

Как же? У отца отпробовал домашнего винца…

Пер Гюнт

Да не было такого! Не болтай!

Женщина

Всегда так было: здравствуй – и прощай.

(Уродцу.)

Чего стоишь? Налей отцу пивка.

Пер Гюнт

Как? Я – отец вот этого щенка?

Женщина

Ах! По щетинке видно поросенка. Глаза-то есть? Не видишь, он хромой? Пер вылитый с его хромой душой!

Пер Гюнт

Ты что мне мелешь?

Женщина

Ты – отец ребенка!

Пер Гюнт

Да ростом он с меня!

Женщина

Они растут!

Пер Гюнт

У, троллиха проклятая! У, харя!

Женщина

Кому грозишь? Своей законной паре!

(Плача.)

Кого винить, что красота ушла? Ты соблазнил. Ты сам виновен тут. Лесные черти принимали роды — и мы с младенцем сделались уроды; а чтобы я красавицей была, ты должен эту девушку прогнать и никогда о ней не вспоминать! И сразу у меня не станет хари.

Пер Гюнт

Прочь, троллиха!

Женщина

Ну-ну.

Пер Гюнт

А то ударю!

Женщина

Хо-хо, Пер Гюнт! Попробуй-ка, посмей-ка. Вот погоди! Как заведешь семейку да с женушкой присядешь на скамейку, начнешь ее лелеять и ласкать — а я войду, куда меня девать? И стану доли требовать своей: по очереди будь со мной и с ней. Счастливой свадьбы, мальчик! До свиданья!

Пер Гюнт

Уйди!

Женщина

Дитя возьми на воспитанье! Что, хромоножка, к папочке пойдем?

Уродец

(плюет на Пера)

Я папочку пристукну топором!

Женщина

(целуя уродца)

Какая голова у паренька — он в папочку пойдет наверняка.

Пер Гюнт

(топнув ногой)

Ступай подальше!

Женщина

А была близка?

Пер Гюнт

(сжимая кулаки)

Ты все сказала?

Женщина

Как тебя мне жаль! За вожделенье – и такая плата!

Пер Гюнт

Но Сольвейг! Ты, кем жизнь моя богата! Мое сиянье! Горный мой хрусталь!

Женщина

Терзается всегда невиноватый! Ведь черт сказал: «Папаша водку пьет, а мамка сгоряча ребенка бьет!»

(Уходит вместе с Уродцем, который швыряет в Пера пивным жбаном.)

Пер Гюнт

(после долгого молчания)

«Сторонкой!» – говорила мне Кривая. И это правда. Рухнул мой дворец — и на пути двух любящих сердец воздвигнута навек стена глухая. Состарилась моя былая радость. Сторонкой, парень! Нет тебе пути! Вобрав в себя всю эту грязь и гадость, чтобы в ее объятия прийти! И я посмею? Помнится, в Писанье слова такие есть – о покаянье. Но у меня молитвенника нет, и путеводных звезд заветный свет сквозь заросли лесные не пробьется. Раскаянье… Пускай оно дается ценою жизни или долгих лет… Но вдребезги разбить тепло и свет и из осколков склеивать улыбку, лицо, глаза… Так можно склеить скрипку, но колокол нельзя… Нельзя топтать цветок весенний на лугу зеленом. Но слушай! Эта женщина в зеленом — ты все-таки сумел ее прогнать, да вряд ли и была она на свете, нелепый призрак… Да. Но были эти: вначале Ингрид, а за ней те три, с которыми я прыгал до зари. И все начнут кто с бранью, кто в слезах просить, чтоб я таскал их на руках… Пусть даже руки у тебя длинны, как ветви у разлапистой сосны, держи ее на дальнем расстоянье: ты можешь запятнать ее сиянье. Но что же делать? Постучи к ней в дверь — без барыша, зато и без потерь… О, господи! Забыть бы обо всем!

(Делает несколько шагов по направлению к избе, но опять останавливается.)

Да как же я могу туда войти — оплеванным, облитым, привести лесную нечисть в этот чистый дом? Всю жизнь ее обманывать потом?

(Отбрасывая топор.)

Когда бы я назвал ее женой, я осквернил бы этот день святой!

Сольвейг

(в дверях)

Уже пришел?

Пер Гюнт

(вполголоса)

И снова ухожу.

Сольвейг

Да что ты, Пер?

Пер Гюнт

За хворостом схожу.

Сольвейг

Возьми меня – я разделю твой труд.

Пер Гюнт

Не надо, Сольвейг! Оставайся тут.

Сольвейг

Ненадолго ли?

Пер Гюнт

Когда-нибудь приду. Пока терпи… Но жди меня!

Сольвейг

(кивая головой)

Я жду!

Пер Гюнт уходит по лесной тропе. Сольвейг остается у полуоткрытой двери.

В домике Осе. Вечер. Догорающее пламя освещает открытый очаг. На стуле в изножье кровати сидит кошка. Осе лежит в постели и беспокойно теребит одеяло.

Осе

Да, поздно… Неужто совсем не придет? Послать бы за ним – да кого же? Одна я осталась… И ноги как лед… А время-то тянется, боже! Заранее знать бы, что будет беда! Я только ему бы сказала, что я его сердцем любила всегда… Хоть странник какой запоздалый забрел бы…

Пер Гюнт

(входит)

Здорово!

Осе

Да ты ли, сынок?.. Рехнулся ты, что ли, проклятый! Здесь каждый прохожий убить тебя мог.

Пер Гюнт

Ну, что же! Где грех, там расплата, подумаешь – жизнь! Подавай мне еду!

Осе

Где Кари? Сбежала куда-то, Ленивая баба… А я отойду.

Пер Гюнт

Куда это? Глупость какая! Ну, что тебе вздумалось? Кто отойдет?

Осе

Конец мне пришел. Умираю. Пора собираться. Пришел мой черед.

Пер Гюнт

(начинает кружиться, ходить из угла в угол)

Ну, вот тебе! Думал, что кончено с тем и дома мне легче вздохнется… А ноги замерзли?

Осе

Застыли совсем. Недолго мне жить остается. Быть может, вздохну еще разик-другой да к ночи уйду при отливе. Ты только глаза поплотней мне закрой да гроб закажи покрасивей. Ах, вот ведь забыла…

Пер Гюнт

Не надо бы, мать, до срока…

Осе

(беспокойно оглядывая хижину)

А люди и рады. Весь дом растащили. Чего еще ждать? Вот все, что осталось.

Пер Гюнт

(повернувшись)

Не надо!

(Жестко.)

Я знаю, что грешен. Зачем говорить?

Осе

Не ты, а вино виновато. А пьяному впору не то натворить. Видала я вашего брата: чуть выпьют – и сразу накличут беду, а ты-то напился изрядно.

Пер Гюнт

Довольно! Зачем вспоминать ерунду? Один раз сказала – и ладно! Каких только сказок не будет теперь!

(Усаживается на край кровати.)

Оставим до завтра заботы. Успеем еще наболтаться, поверь, да только не будет охоты, — про то, что навыворот было и вкось и как нас водила Кривая… Еще у нас время найдется авось, вон кошка – стара, да живая.

Осе

Кричит она ночью. Ведь это к беде?

Пер Гюнт

(пытаясь уклониться от ответа)

О чем там в деревне болтают?

Осе

(с улыбкой)

Да только одни разговоры везде — что в горы уйти замышляет девчонка одна.

Пер Гюнт

(поспешно)

Успокоился Мас?

Осе

Ни мать, ни отца ей не жалко. Зашел бы ты к ним. Это близко от нас. У них там грызня, перепалка. А ты успокой их.

Пер Гюнт

Хотел бы я знать, где этот кузнец-то?

Осе

Да брось ты! Уж лучше спросил бы, как девушку звать.

Пер Гюнт

Не надо! Тоскливо мне, Осе! Я сразу сказал: поболтаем давай. Что было, то было, родная. Присядем. И ад позабудем, и рай, и где нас водила Кривая. Пить хочешь? А в доме воды ни глотка. Я сбегаю мигом к колодцу. Ты ляг поудобней. Кровать коротка? Скамейку приставить придется. Постой! Да ведь это моя же кровать… Ты сядешь вон там, в изголовье… Красивые песни ты пела мне, мать, — с игрой, с прибауткой, с любовью…

Осе

С тех пор как отец удалился от нас, сама я тебя забавляла: мы вместе решили, что шуба – баркас, а море – мое одеяло.

Пер Гюнт

Что-что, а развлечь ты умела меня! Ты помнишь, как под гору с песней в морозную ночку мы гнали коня?

Осе

Нет, было еще интересней — когда мы у Кари стащили кота, стянули чурбан у соседа…

Пер Гюнт

А мама кричит мне: «Айда! Я в Суриа-Муриа еду!» …Мы гнали кота хворостиной, Я замок волшебный искал — К востоку от лунной долины, На запад от солнечных скал.

Осе

Ох, жару дала я тому рысаку!

Пер Гюнт

Поводья-то, помнится, бросишь, ко мне обернешься на полном скаку: – Не страшно? Не холодно? – спросишь. И дальше летим! Да простит тебя Бог — душа у тебя золотая. Ты стонешь?

Осе

Спина заболела, сынок. Мне тесно. Кровать-то какая!

Пер Гюнт

Улягся. Головку сюда, на тюфяк! И видишь – теперь тебе мягко.

Осе

(тревожно)

Теперь мне отчаливать надо.

Пер Гюнт

Как так?

Осе

Отчаливать надо.

Пер Гюнт

Ты ляг-ка! Укройся, я сяду к тебе на кровать, прильну к твоему изголовью — и все твои песни верну тебе, мать, — с игрой, с прибауткой, с любовью.

Осе

Ты лучше бы, Пер, почитал мне псалмы, не то заберет меня пламя!

Пер Гюнт

Эх! В Суриа-Муриа позваны мы — там принцы кутят с королями. Укройся. Теперь вечера холодны. Мы полем поедем вначале.

Осе

Да кто позовет нас? Кому мы нужны?

Пер Гюнт

Сказал же – обоих позвали.

(Набрасывает веревку на стул, где сидит кот, берет в руки хворостину и присаживается на кровати.)

Спеши, вороной! Торопись, вороной! А ты отдохни, ради Бога… Да, мать, это правда, с такой-то ездой недолгая будет дорога… Равнина да ельник – а там и конец.

Осе

А что там звенит так тревожно?

Пер Гюнт

Да кто его знает? Пустой бубенец, глухой колокольчик дорожный.

Осе

Как глухо, неверно звенит он, сынок!

Пер Гюнт

Сейчас через фьорд переедем.

Осе

Мне страшно… Лошадка сбивается с ног, и кто-то взвывает медведем так дико, тоскливо…

Пер Гюнт

То сосны шумят, то ветер вздыхает по склонам.

Осе

Смотри, огоньки золотые горят и звезды по веткам зеленым.

Пер Гюнт

О! Вот мы и в замке. Сплясать бы пора. Пусть песня уносит печали. Кого-то я вижу! Святого Петра — при входе стоит он с ключами.

Осе

Он что, поклонился?

Пер Гюнт

До самой земли! Налил тебе полную чашу. И кофе с пирожным тебе принесли. Гляди-ка! Вон пасторша наша!

Осе

О, крестная сила! Мы вместе войдем? Да разве же это возможно?

Пер Гюнт

Конечно же! Будьте хоть вечно вдвоем!

Осе

Господь! Да за что мне, ничтожной, такая награда?

Пер Гюнт

Быстрей, вороной!

Осе

Скорее! Уж больно мне гадко. Я лягу… А едем-то мы по прямой?

Пер Гюнт

Не знаю… По-моему, гладко. А вот уж и замок совсем не далек. Немного – и будем у двери.

Осе

Тогда я усну ненадолго, сынок. Вези меня! Я тебе верю!

Пер Гюнт

Какие-то люди стоят у ворот, ругаются, что за манеры? А ну, расступайся, досужий народ! Дорогу для Осе и Пера! Что, Петр, надоело стоять на часах? Послушай, средь моря людского есть сердце одно – и на всех небесах не сыщешь ты сердца такого. Меня не пускай. Моя сказка грешна, но, прежде чем скажешь «изыди», — налей мне, святой, на дорогу вина, а нет – я не буду в обиде. И был бы, наверно, я в вашем раю как черт, приглашенный на клирос. Я квочкой трусливой звал Осе мою, хоть сам под крылом ее вырос. Но если уж я не воздал ей почет, хоть ты окажи уваженье: другая такая душа не придет в блаженные ваши селенья… А вот и хозяин спускается в дом. Влетит же святому от Бога!

(Басом.)

Ты держишь себя как плохой мажордом. Для Осе открыта дорога!

(Громко смеется и оборачивается к матери.)

Ну вот, говорил я, что дело пустяк! Совсем не великое дело?

(В страхе.)

Ну, что ты молчишь? И глаза не блестят, и кожа совсем побелела…

(Подходит к изголовью.)

Я сын твой! Твой мальчик… Ты слышишь! Я твой… Не надо так пристально! Слышишь!

(Осторожно прикасается к ее губам и рукам.)

Да ты уже больше не дышишь… На отдых пора, вороной!

(Закрывает ей глаза, склонившись, стоит над постелью.)

Спасибо за брань, за советы, за каждый твой светлый денек, а ты мне подаришь вот это

(целует ее в губы)

за то, что я славный ездок.

Хуторянка

(входит)

Все маялась, сына ждала. Явился – и горе минуло. О, боже! Как сладко уснула! Да нет же…

Пер Гюнт

Она умерла.

Кари плачет. Пер долго ходит из угла в угол и, наконец, останавливается у постели.

Зови их – хоронят пускай! От Пера-то много ли прока?

Хуторянка

Куда ж ты?

Пер Гюнт

За море.

Хуторянка

Далеко…

Пер Гюнт

Чем дальше, тем лучше. Прощай!

(Уходит.)

Действие четвертое

Пальмовая роща на юго-западном побережье Марокко. Под солнечным тентом – стол, накрытый к обеду, и камышовые матрацы для сидения. Между деревьями натянуты гамаки. У берега стоит на якоре яхта с норвежским и американским флагами. К самому берегу причалена шлюпка. День близится к закату. Пер Гюнт, красивый, средних лет господин в элегантном дорожном костюме, с лорнетом в золотой оправе на груди, принимает за столом гостей. Его гости, мастер Коттон, мосье Баллон, фон Эберкопф и Трумпетерстроле, заканчивают обед.

Пер Гюнт

Мы рождены для наслажденья, хоть час, да наш! Давайте пить! Осмеливаюсь предложить очередное угощенье!

Трумпетерстроле

Отменно угостить сумел!

Пер Гюнт

Хвалу поделим между мной, моим слугой, моей мошной и поваром.

Мастер Коттон

О, vеrу well![8] Все четверо достойны тоста!

Мосье Баллон

Мой друг, вы держитесь так просто, в вас есть чудесный шарм и тон, каких уже нельзя найти у человека en garçon[9]. Я, верно, говорю избито?

Фон Эберкопф

Да! Чувство своего пути, раскованность космополита, и независимость ума, и взгляд за рамки небосвода, и абсолютная свобода! Он Urnatur[10]. В нем свет и тьма. В его лице видна борьба добра и зла, небес и ада. Он все постиг. Его судьба — осуществленная триада.

Мосье Баллон

Я думал так, но наш язык к определеньям не привык.

Фон Эберкопф

Да, это не язык богов… Но вы прочувствуйте, каков его феномен!

Пер Гюнт

Пустяки! Ведь как живут холостяки? Да для себя! – один ответ. Другой дороги просто нет. Не тяготясь чужой судьбою, я остаюсь самим собою, — другие с грузом пусть бредут, а я по крови не верблюд.

Фон Эберкопф

Но это бытие-в-себе рождалось в муках и борьбе…

Пер Гюнт

Что говорить? И это было. Несчастий на мой век хватило… Попал я смолоду в силок и еле ноги уволок. Я был тогда красив и смел и этим покорить сумел особу королевской крови…

Мосье Баллон

Принцессу?

Пер Гюнт

(небрежно)

Все это не внове… Ну, эти…

Трумпетерстроле

(ударяя по столу)

Чертовы вельможи!

Пер Гюнт

(пожимая плечами)

Они считали, что негоже позволить, чтоб среди ветвей их геральдического древа устроил гнездышко плебей.

Мастер Коттон

Вы чуть не пали жертвой гнева?

Мосье Баллон

Семья расстроила ваш брак?

Пер Гюнт

Да нет, представьте, что не так.

Мосье Баллон

Смирились?

Пер Гюнт

Да. Боязнь скандала их самолюбье обуздала. Но – я сбежал из-под венца: мне от начала до конца был неприятен их уклад; и мне еще изволил тесть свои условия прочесть, мол, должен изменить я имя, делами пренебречь своими, ну, словом, стать аристократом и полноправным членом клана. Мне это показалось странно, ну, а по правде, просто мерзко, и я одной тирадой дерзкой отверг и брак и ультиматум.

(С покорным видом постукивает пальцами по столу.)

Что сделаешь? Везде судьба — и воля перед ней слаба. Но в этом есть и утешенье…

Мосье Баллон

И что ж – истории конец?

Пер Гюнт

Нет, как же! Было продолженье! В сторонку отошел отец, Но не прошла волна угроз: за шпаги молодежь взялась… Я семь дуэлей перенес, и кровь, конечно, пролилась. Но пролитая кровь – металл: его ценой я покупал престиж, свободу и успех, я вырастал в глазах у всех и верил в непреложный фатум.

Фон Эберкопф

Воображением богатым природа наделила вас. Мне кажется, что вы сейчас судили, как большой мыслитель: пока неискушенный зритель бредет по жизни, как впотьмах, и ум его не сопрягает отдельных сцен, – в больших умах любая мелочь получает оценку, меру… Вы сказали лишь кое-что, штрихи, детали… Но все так ожило в сиянье солнцеподобного сознанья. А вы ведь без образованья?

Пер Гюнт

Я от природы был толков, но вышел я из босяков… Уединясь, я размышлял на те или иные темы — но в этом не было системы. Из книг немало было взято, но начал я уже в годах, когда мужчине поздновато искать премудрости в словах. Историю я пробежал, на случай для себя усвоив слова излюбленных героев, да Библию перелистал. Но многого я не постиг — и не стыжусь. Ведь сколько книг! Неисчерпаемая бездна! Я выбрал то, что мне полезно.

Мастер Коттон

А вы практичны!

Пер Гюнт

(закуривая сигару)

Да, друзья! Уж так сложилась жизнь моя. Несладко мне пришлось, поверьте! Придя на запад бедняком, я голодал, до полусмерти изматывал себя трудом. Но жизнь и в тяготах легка, а смерть и в праздности горька. Как видно, непреклонный рок моей душой не пренебрег. Я быстро вырастал – и вот я так рванулся в высоту, что вылез в крезы через год. Во всем Чарльстоунском порту, в любой семье, куда ни плюньте, прошла молва о Пере Гюнте. «Счастливчик Пер» – народ прозвал.

Мастер Коттон

И чем счастливчик торговал?

Пер Гюнт

Я поставлял божков в Китай и чернокожих в Каролину.

Мосье Баллон

Fi donc[11], папаша!

Трумпетерстроле

Ай-ай-ай!

Пер Гюнт

У вас, наверно, есть причина считать, что здесь страдал закон? Пожалуй, я и сам, друзья, такой игрой бывал смущен. Но, раз начав, бросать нельзя… Я был замешан в крупном деле, пускал мильоны в оборот. Неужто, не дойдя до цели, я повернул бы от ворот? Подумайте! Со всем порвать! Да, не посмею отрицать, что, раз переступив границу, я не хотел остановиться. Конечно, если все учесть, печальный будет результат, меня страшил закон и месть, и лет уже под пятьдесят, и на висках уже седины… Хоть человек я не больной, но по ночам передо мной проходят мрачные картины. Еще немного – и конец, прочтут последний приговор, отделят козлищ от овец… Что делать? Я не раз мечтал к чертям убраться из Китая, дабы загладить свой позор, но вскоре выход отыскал, нашлась комиссия такая… Буддийским храмам я весной с доходом поставлял божков, а осенью миссионеры, что трудятся во славу веры, корабль поставив на причал, ко мне являлись за товаром — и – ясно, не совсем задаром — там получал от Гюнта прест вино и рис, чулки и крест…

Мастер Коттон

А прибыль-то была большая?

Пер Гюнт

Да, дело славно провернули! Миссионер творил молитвы, и вот на каждого божка, запроданного мной в Китае, крещеный приходился кули. Под паром поле Божьей битвы не залежалось, и, пока я наживался на божках, прест объявлял кумирам шах.

Мастер Коттон

Но африканские доходы?..

Пер Гюнт

Здесь также верх взяла мораль. Себя, признаться, было жаль — ведь риск большой в мои-то годы. Суд филантропов! И тогда морских разбойников суда все время бороздили воды. И я подумал: «Петер, брось, Добром не кончишь!» – словом, други, участок я купил на юге, и весь товар мой чернокожий оставить при себе пришлось. Я был им как родной отец, они здоровья прибавляли, мне это шло на пользу тоже. Я стал учить их, наконец: хотелось уровень морали приблизить к нашему чуть-чуть, чтоб на нуле не стыла ртуть. Но с молотка пустил я дом, сбыл негров всех и отбыл с Богом, и стариков и молодых я угостил отцовским грогом, а вдов – хорошим табаком. Я лишь на мудрость уповаю — ведь есть пословица такая: «Кто дел не совершает злых, уже хороший человек». Грехов на мой хватало век, но все-таки, Господь свидетель, преобладала добродетель.

Фон Эберкопф

(чокаясь с ним)

Что ж, аплодирую ему! Он в искушениях не пал — в нем принцип жизненный прорвал теоретическую тьму.

Пер Гюнт

(в течение всего предыдущего разговора разливал вино)

Нас приучил суровый норд считать, что жизнь – всегда война, что жизнь на то нам и дана, чтоб охранять свой главный форт, змеи не подпуская близко…

Мастер Коттон

Какой змеи?

Пер Гюнт

Она мала, но причиняет бездну зла… В чем состоит искусство риска, искусство подвига? А вот: ломать барьеры – и вперед; дышать легко, держаться вольно, но и не рваться наугад — суметь уйти тропой окольной, где нужно, отступить назад… Моя теория, друзья, дала мне вкус к вещам и силы. Так говорила мне семья, так родина меня учила.

Мастер Коттон

А вы норвежец?

Пер Гюнт

По рожденью. В душе – я гражданин вселенной! В Америке я взял уменье с фортуной ладить неизменно, у менторов немецких школ я в книгах многое прочел, мне Франция дала костюм, воспитанность и острый ум. Мне Англия дала мозоли, чутье наживы, силу воли. Я у евреев ждать учился; в Италии я заразился их легким dolce fare niente[12]. За Швецию бокалы вспеньте, поскольку в самый трудный час я защищался шведской сталью и тем себя от смерти спас.

Трумпетерстроле

(поднимая бокал)

За нашу сталь!

Фон Эберкопф

За силу рук, которые ее держали!

Все чокаются и пьют с Пером Гюнтом. У него начинает кружиться голова.

Мастер Коттон

Все очень хорошо, мой друг. Но что касается деньжат — Не в банке же им век лежать.

Пер Гюнт

(с улыбкой)

Я дам им ход.

Все четверо

(придвигаясь поближе к Перу)

Так! Интересно.

Пер Гюнт

Ну, хорошо. Признаюсь честно: я прибыл в Гибралтарский порт и сразу принял вас на борт, мы попируем впятером, попляшем с золотым тельцом.

Фон Эберкопф

Слова разумные!

Мастер Коттон

Но плыть по воле ветра, просто так, вздымая паруса и флаг, не можем мы без ясной цели.

Пер Гюнт

Я королем намерен быть.

Все четверо

Что?

Пер Гюнт

(кивая)

Королем.

Все

Да неужели? В какой стране?

Пер Гюнт

Во всей вселенной!

Мосье Баллон

Но, друг мой, как?

Пер Гюнт

Обыкновенно. Вся власть моя в металле звонком, а план не нов: еще ребенком я создал чудную мечту; я возносился в высоту в плаще, со шпагой, на коне и плюхался оттуда в грязь; но та мечта жила во мне, она окрепла, разрослась и стала силой. Я читал, что кто не стал самим собой, хотя б он мир завоевал, он проиграл: венец живой нелеп над мертвой головой. Ну, в общем, сущность такова — и это не одни слова.

Фон Эберкопф

Но стать собою – это что ж?

Пер Гюнт

А вот что. У меня судьба. Я мир ношу под сводом лба, который так же не похож на все миры, как черт на Бога.

Трумпетерстроле

Да, мне ясна его дорога.

Мосье Баллон

Ведь он мыслитель…

Фон Эберкопф

И поэт!

Пер Гюнт

(в ажиотаже)

Она сложна, натура Гюнта. В ней бездна замыслов, побед, страстей, причуд, желаний, бунта, Пер Гюнт похож на океан — он грозной силой обуян. Но мало одного размаха: как наш Господь без горстки праха не сотворил бы бытия, так в золоте нуждаюсь я, чтоб властвовать.

Мосье Баллон

У вас же есть…

Пер Гюнт

Да что там! С этим кошельком стать липпе-детмольдским князьком я разве смог бы… Что за честь? Я должен стать собой en bloc[13], стать Гюнтом с головы до ног, весь мир, всю землю покорить.

Мосье Баллон

(возбужденно)

Прекрасных девушек завлечь!

Фон Эберкопф

«Йоганнесбергера» испить!

Трумпетерстроле

Присвоить славный Карлов меч!

Мастер Коттон

Но, чтобы выгоду извлечь, вам сделка верная нужна.

Пер Гюнт

О! Все обдумано сполна! Извольте только отдохнуть: вам предстоит опасный путь. Мне присылают все газеты сюда, на борт. И вот вчера я новость важную узнал. За счастье подниму бокал!

(Встает и поднимает бокал.)

Желающих судьба ведет!

Гости

Так что же вы прочли?

Пер Гюнт

А вот! Восстанье в Греции!

Все четверо

(подпрыгивая)

Ура!

Пер Гюнт

Мятеж поколебал страну.

Все четверо

Так что же! Едем на войну!

Пер Гюнт

Не выйдут турки из тисков.

(Осушает стакан.)

Мосье Баллон

Эллада! Колыбель богов! Я жизнь отдать тебе готов. Я обнажу мой галльский меч!

Фон Эберкопф

Произнесу такую речь!

Мастер Коттон

Мой провиант поможет греку.

Трумпетерстроле

В Бендерах Карл оставил шпоры. Я их найду!

Мосье Баллон

(бросаясь на шею Перу Гюнту)

За человека я не считал вас! Как не скоро мы узнаем людскую суть!

Фон Эберкопф

(пожимает ему руку)

Позвольте вам в глаза взглянуть, ведь я считал вас подлецом.

Мастер Коттон

А я так попросту глупцом!

Трумпетерстроле

(хочет расцеловать Пера)

А я считал вас образцом всего, что называют янки.

Фон Эберкопф

Мы все вас видели с изнанки.

Пер Гюнт

Я не пойму вас. Что вы, право?

Фон Эберкопф

Теперь мы видим: Петер Гюнт действительно порыв и бунт!

Мосье Баллон

(восторженно)

Воистину избранник славы!

Фон Эберкопф

(так же)

Вот это Гюнт!

Пер Гюнт

Да почему?

Мосье Баллон

Да как же вам самим не ясно?

Пер Гюнт

Да хоть повесьте – не пойму.

Мосье Баллон

Но этот ваш порыв прекрасный — весь капитал отдать Элладе…

Пер Гюнт

(присвистнув)

Совсем не то! Чего мне ради? Я лучше силу поддержу и деньги туркам одолжу!

Мосье Баллон

Не может быть!

Фон Эберкопф

Нет, это шутка!

Пер Гюнт

(Некоторое время молчит, потом облокачивается на стул и принимает надменную позу.)

Ну что же! Посидим минутку — покуда мы еще друзья, но на распутьях бытия мы скоро разойдемся вновь, забыв и дружбу и любовь… Тот может жизнью рисковать, кому в ней нечего терять. Бедняк никчемный поневоле идет на пушечное мясо, но я достоин лучшей доли. В Элладу я прибуду с вами, — доставлю вам боеприпасы, но мы становимся врагами. Чем ярче вы зажжете пламя, тем туже натяну я лук. Вздымайте ураган вокруг, посейте бурю и пожар, кончайте свой короткий век на длинных пиках янычар —

(хлопает себя по карману)

а я богатый человек и остаюсь самим собой. Прощайте же!

(Раскрывает зонтик и отправляется в чащу, где развешаны гамаки.)

Трумпетерстроле

Свинья свиньей!

Мосье Баллон

И где у человека честь?

Мастер Коттон

Честь честью. Но такая весть! Ведь колоссальные доходы я мог извлечь из их свободы.

Мосье Баллон

Я мнил уже, что пир устрою в кругу гречанок молодых.

Трумпетерстроле

Я шпоры шведского героя в трофеях почитал своих.

Фон Эберкопф

Я проложил бы в этой буре Пути нордической культуре.

Мастер Коттон

Goddam![14] Хоть слезы лей теперь. Подумать, сколько же потерь! Олимпом я владеть бы мог, мне удалось бы, может быть, месторождение открыть. А взять Кастальский ручеек? Возможно, он в себе таил сто тысяч лошадиных сил!

Трумпетерстроле

Я все же еду. Эта сталь любого золота дороже.

Мастер Коттон

Пожалуй, действуйте. Но все же Вам всем своей свободы жаль и скучно умирать без славы.

Мосье Баллон

Вот черт! Познав соблазны рая, над пропастью застыть, у края!

Мастер Коттон

(грозит кулаком в сторону яхты)

Глядите все на этот гроб! В нем негритянский пот кровавый!

Фон Эберкопф

Вперед! Не вечный он набоб! Вы мысль мне подали. За мной! Вперед! Ура!

Мосье Баллон

Что вы хотите?

Фон Эберкопф

Аннексию произвести. Вы власть на яхте захватите. Ответственность на вас лежит — идея мне принадлежит. Итак, счастливого пути!

Мастер Коттон

Куда вы?

Фон Эберкопф

Арестую всех!

(Идет к шлюпке.)

Мастер Коттон

Мне этот шаг сулит успех, иду и я.

(Следует за Эберкопфом.)

Трумпетерстроле

Разбой! Грабеж!

Мосье Баллон

Бывает, что на все идешь.

(Бежит вслед за остальными.)

Трумпетерстроле

Я следую со всеми вместе, но заявляю о протесте!

(Следует за другими.)

Другой уголок побережья. Освещенные луной облака проплывают по небу. Яхта уносится вдаль.

Пер Гюнт мечется, щиплет себя за руку и временами пристально вглядывается в морскую даль.

Пер Гюнт

Кошмарный сон! И пробужденья нет. Она ушла – и больше не вернется. Сон, лихорадка или пьяный бред?

(Ломает руки.)

В чужом краю мне умереть придется!

(Рвет на себе волосы.)

Ведь это сон? Пусть это будет сон. Но это явь! Ужасная, но явь… Друзья!.. Но, Боже, Ты-то не оставь. Ты справедлив, ты жизнью умудрен.

(С воздетыми к небу руками.)

Я сын твой, Пер! Спаси меня, Отец! Верни мне яхту – или мне конец. Они теперь в твоей державной власти: сломай им винт или запутай снасти. Ты лучше знаешь. Сделай что-нибудь, чтобы назад пришлось им повернуть. Забудь на время мир – он мог бы сам… Но ты всегда был глух к людским мольбам!

(Словно призывает кого-то.)

Я бросил все. А был таким богатым… Я дал миссионеров азиатам, а Ты не хочешь жизнь мою сберечь! Спаси меня!

Над яхтой взвивается столб огня. Дым заволакивает горизонт. Слышится глухой раскат. Пер Гюнт вскрикивает и падает на песок. Постепенно дым рассеивается. Яхта исчезает.

(Бледный, тихим голосом.)

Вот правосудья меч! Благодаренье Богу! Все на дно: и груз, и люди с яхтой заодно.

(Растроганно.)

Случайность? Нет! Так присудил нам Бог. Он их убил, но Пера он сберег! Он все мои грехи простил, любя!

(Глубоко вздыхая.)

Какое счастье чувствовать себя избранником! Я не забыт Владыкой. Но если я один в пустыне дикой, где ни воды, ни пищи, ни людей? А впрочем, вздор!

(Вкрадчиво.)

За что мне погибать? Я маленький, ничтожный воробей. Не следует на Господа роптать… Оставим Всемогущего в покое.

(Вскакивая в испуге.)

О, боже правый! Что это такое? Как будто лев скребется в тростнике.

(Лязгая зубами.)

Да нет, не лев…

(Подбадривая себя.)

Нет-нет! Такие звери от человека бродят вдалеке. У них небось инстинкт! Я не поверю, что лев решится спорить со слоном, но все же я далек от провокаций — пойду укроюсь в зарослях акаций, — и кто меня найдет в лесу густом? А то еще на пальму можно влезть, да и псалмы не худо бы прочесть.

(Взбирается на дерево.)

Уж вечер! Утро будет мудреней, а Вседержитель смертного умней: измерив глубину моей вины, Господь меня задумал наказать, но не чрезмерно. Он мне дал понять, что мудрость стоит более казны. Какой подъем! Как вольно дышит грудь!

(Пер смотрит на море и шепчет со вздохом.)

Он действовал с расчетом?.. Нет! Ничуть!

Ночь. В пустыне расположился пограничный отряд марокканцев. Одни стоят на часах, другие отдыхают.

Раб

(вбегает, рвет на себе волосы)

Угнан конь владыки белый!

Второй раб

(вбегает, раздирая на себе одежды)

Нет священного убора!

Надсмотрщик

(вбегает следом за ним)

Я вас! Худо будет дело, если выпустите вора!

Воины вскакивают на ноги, садятся на коней и разъезжаются кто куда.

Утренняя заря. Уголок леса. Акации и пальмы. Пер Гюнт сидит на дереве и обломанной веткой отбивается от обезьян.

Пер Гюнт

Проклятье, а не ночь!

(Отбиваясь.)

Да что такое? Сиди спокойно, не швыряй бананы. Нет, не бананы, а совсем другое… Вот чертова скотина – обезьяны! Хоть сказано: «Не спи, готовься к бою…» — Но я бессилен. Я едва живой.

(Раздраженным голосом.)

О, Господи, конца не будет, видно… Хоть бы одну поймать – не так обидно, — повесить бы ее вниз головой, да шкуру снять, да на себя надеть, а остальные пусть считают впредь, что я не человек… Негоже клясть обычай и мораль чужой страны. Фу, как их много! Экая напасть! Да кыш вы! Разыгрались, плясуны! …Когда-то тролли мне дарили хвост, теперь бы кстати – выход был бы прост. Над самой головой…

(Смотрит вверх.)

Старик принес в своей горсти какой-то черной грязи.

(Сжимается и некоторое время сидит неподвижно. Как только обезьяна делает движение, Пер Гюнт начинает приманивать и уговаривать ее, как собаку.)

Иди ко мне. Ты славный, старый пес. Не надо делать этих безобразий! Ты не узнал, наверно? Это я! Иди ко мне! Гав-гав! А мы друзья — ты чувствуешь? Я знаю твой язык! Мы родственники. Ты ко мне привык… Наверно, песик хочет сахарку? Ну, я тебе достану к вечерку. Вот слезу с пальмы – у меня там есть… Ах, дрянь такая! Выпустил заряд! Попробуем, нельзя ли это съесть? Невкусно. Но привычку, говорят, нам во спасенье дали небеса. «Плюют в лицо – а говори: роса!» — сказал философ много лет назад.

(Фехтует веткой, отбивается кулаками.)

На! Вот тебе!

(Отбрасывает ветку.)

Негодное оружье! Теперь еще и молодые тут! Я царь природы! Помогите! Бьют! Старик был дрянь, а молодые хуже…

Раннее утро. Скалистая местность с видом на пустыню. В стороне ущелье и пещера.

Вор и укрыватель с королевским конем и одеждами прячутся в пещере. Конь в богатой сбруе стоит, привязанный к камню. Вдали видны всадники.

Вор

Копья тяжелые, сталь заблестела — глянь, глянь!

Укрыватель

Правда, погоня. Знать, наше дело дрянь, дрянь.

Вор

(скрестив руки на груди)

Вор был отец мой, так кем же мне быть?

Укрыватель

Мой – укрыватель. Ну как не укрыть?

Вор

Рок повелел мне — самим быть собой!

Укрыватель

Люди в подлеске — не мешкай, за мной!

Вор

Провал глубок — велик пророк!

Бегут, не успев припрятать краденого. Всадники проносятся мимо ущелья.

Пер Гюнт

(входит, вырезывая дудочку из тростникового стебля)

Какое утро! Вот жучок навозный катает по камням свое яйцо; улитка рожки выставила грозно… Писать об этом! Каждое словцо как золото! Земля! Какую силу природа в этот чудный мир вложила! Теперь я храбр. Верна моя рука, вот захотеть – пошел бы на быка! А тишина какая! Боже мой! Прости, земля, – я пренебрег тобой: тебя на душный воздух городской я променял… Там шумные дороги, там всякий сброд в заботах и тревоге. А здесь покой. И ящерка снует проворно, безмятежно взад-вперед… Ах, эти существа! Они невинны, им суждено хранить завет творца! Здесь каждый, от рожденья до кончины, приняв удел кто жертвы, кто борца, собою остается…

(Поднося к глазам лорнет.)

Как привольно уселась жаба в глыбе меловой, глядит на мир, вращает головой, самой собой пребудет – и довольно.

(Задумывается.)

Знакомые слова… Но где я взял их? Уже до дыр зачитанное место… В Евангелии? В книге для хозяек? Я стар. Слабеет с каждою весной ум, память, чувство времени и места.

(Присаживается в тени.)

Ага! Вот здесь расположусь удобно — а эти корни, видимо, съедобны.

(Пробует.)

Съедобны! М-да! Отличный корм скотине. Но есть слова, мудрей которых нет. «Превозмоги себя», – гласит Завет и: «Человек, смири свою гордыню, униженный возвысится отныне!»

(Взбудораженно.)

Возвысится? Так, может быть, и я? Конечно! Он решил меня проверить, мое долготерпение измерить! И я вернусь в родимые края. Он мне поможет отыскать дорогу. Вот только бы пожить еще немного!

(Затягивается сигарой, желая отогнать подступившие мысли: потом опускается на землю и впивается взглядом в пустынную даль.)

Пусто… Один только страус гуляет. Ну, для чего сотворил его Бог, этот бесплодный, горячий песок, где и трава, и вода высыхает? Испепеленная, мертвая залежь! Неблагодарная! Что ты дала бедной Земле, что тебя родила? Ты своим видом лишь сердце ей жалишь! Вот расточительность нашей природы. Сколько же силы растрачено зря! Что там синеет? Как будто бы воды… Но ведь на западе были моря, не на востоке… И все же вода! Это холмов невысоких гряда отгородила пустыню плотиной!

(Словно осененный новой мыслью.)

Значит, плотина! Вот здесь, среди скал, вырою я грандиозный канал! Желтый песчаник затопит вода, — может быть, эта могила живая станет седым океаном без края, и понесутся на север суда, пересекая пути караванов! Встанет зеленый Атлас из туманов, встанут оазисы, как острова, зной приостынет, изменится климат, жгучий песок будет росами вымыт, зазеленеет на солнце трава, шапочки пальм полетят в высоту, — и заложу я в Сахаре страну, фабрики выстрою я в Тимбукту, главной колонией станет Борну, через Гадес полетят поезда, сколько ученых прибудет сюда, к Нильским верховьям! А этот оазис расой норвежской я сплошь заселю, чтобы культурный здесь создали базис — в горы родные за ними пошлю! Если норвежец с арабом скрестится, новая мощная ветвь зародится, будет господствовать в мире она — и зацветет Гюнтиана-страна, зазеленеет Перополь-столица.

(Вскакивает.)

Впрочем, к воротам страны молодой надобно ключ подобрать золотой. Вот что! Поборник любви и свобод, я объявляю крестовый поход! Я скопидому скажу: «Скопидом! Полно трястись над своим сундуком», — и скопидом мне сундук отдает. Я, как подобранный Ноем осел, ныне с ковчега свой голос подам новым, свободным, большим городам. Жаль, мой кораблик под воду ушел! Царство!.. Полцарства отдам за коня!

(Со стороны ущелья доносится конское ржание.)

Конь! И одежда! И сбруя! И шпоры!

(Подходя ближе.)

Все-таки что-то спасает меня. Воля, я слышал, ворочает горы, но чтобы воля седлала коней! Вздор! Недоуздок в деснице твоей! Как говорится, аb esse ad posse[15].

(Набрасывает на себя одежды, оглядывается.)

Сразу подумают, турок пронесся! Впрочем, к чему философствовать тут. Дай-ка мне, белый, в седле посидеть,

(садится в седло)

дай в стремена мои ноги продеть. Лучших людей по коню узнают!

(Скачет по пустыне.)

Шатер арабского вождя, стоящий особняком посреди оазиса. Пер Гюнт в своем восточном одеянии возлежит на подушках. Он пьет кофе и курит длинную трубку. Анитра с толпой девушек поют и танцуют для Пера.

Хор девушек

Нас навестил пророк. Кротость, покой у него во взоре. К нам переплыл пророк через песчаное море, жемчуг, рубины в его уборе… К нам переплыл пророк через песчаное море, Грянь, барабан, протруби, рожок, — нас навестил пророк.

Анитра

Как реки молочные рая, скакун его белый. Взгляните, колени согните; как солнце в зените, горит его взор, не мигая. Кружатся Земля и планеты вкруг этого вечного света. В пустыне бесплодной он мчался, одеждой блистал золотой — полуденный свет перед ним загорался, и мрак вырастал за спиной. Был страшен самум, суховей был жесток, но нас навестил долгожданный пророк. Кааба, Кааба безлюдна, и след каравана засыпал песок с той самой поры, как в земле нашей скудной гостит долгожданный пророк.

Хор девушек

Грянь, барабан, протруби, рожок, — нас навестил пророк!

(Девушки танцуют под тихие звуки музыки.)

Пер Гюнт

Я некогда читал, что несть пророка в отечестве своем. Да, это так. Чарльстоунские верфь и особняк сравнимы ли со звездами Востока? В безвестности я жил, боясь молвы, и мог ли я тогда хоть в малой мере стать человеком действия? Увы — я был невольник на чужой галере. Я наживался в мелочной афере… Теперь я понял: на таком пути еще никто не мог себя найти. Свой мир творить на грунте золотом — не то же ли, что строить на песке… Иные, возмечтав о кошельке, в неистовстве об стенку бились лбом… Иной хвостом вилял из-за короны, как будто в ней вся соль его персоны… Нет, лучше быть пророком. Это свято. Тут ясно до конца, на чем стоишь, тут за успех свой ум благодаришь — не шиллинги, не доллары, не злато, конечно, мне не случай здесь помог — предназначенье… Значит, я пророк. Проехать по пустыне на коне — и стать пророком! Это вот по мне! Я повстречал девчонку, дочь природы. Она меня спросила: «Ты пророк?» О, Господи, что я ответить мог? Я ей не лгал – но у меня был слог пророческий… А коль разоблачат, пожму плечами и уйду назад. Мне все равно. Со мной моя свобода.

Анитра

(подойдя к Перу)

Пророк и повелитель!

Пер Гюнт

Что, рабыня?

Анитра

Там, у шатра, стоят сыны пустыни, твое лицо они узреть хотят.

Пер Гюнт

Скажи им, пусть на страже постоят и держатся отныне в отдаленье. К сему прибавить можешь, что мужчины — ничтожные и злобные творенья. Анитра! Я не стал бы без причины так говорить. Они друзья мне были. Я с ними пил… Ах, в общем, согрешили! Танцуйте! В созерцанье ваших ног разгонит мысли скорбные пророк!

Девушки

(танцуя)

Пророк опечален. Он слезно скорбит, припомнив позор пережитых обид; но сердце полно добротой через край — и скоро откроет он грешникам рай.

Пер Гюнт

(следит глазами за танцующей Анитрой)

А танец – точно дробь на барабане! Изящества в ней бездна, в этой дряни, хотя ее пленительные формы классической не достигают нормы. Но что есть красота? Создать канон для всех народов и для всех времен довольно трудно. Образец любой наскучивает быстро. Может статься, поэтому я склонен увлекаться дородностью и крайней худобой, меня волнуют юность и седины, — но не терплю проклятой середины. …Да! Эти ножки не вполне стройны, и эти ручки не совсем опрятны. Но не скажу, что это неприятно, — как раз такие нравиться должны. Анитра!

Анитра

(приближаясь)

Что?

Пер Гюнт

Прелестное дитя! Как бриллиант, ты блещешь в их кругу. Я восхищен тобою не шутя. Будь гурией в раю!

Анитра

Я не могу.

Пер Гюнт

Но я клянусь, что ты достойна рая!

Анитра

Ведь у меня же нет души, пророк.

Пер Гюнт

Но ты ее получишь. Дай мне срок…

Анитра

Где ж ты ее добудешь?

Пер Гюнт

Воспитаю! Я, впрочем, сразу про себя сказал, что девушка ты мелкая, пустая. Но что душе здесь тесно – не поверю. Поди сюда! Я череп твой измерю! Ну вот! Нашлось местечко. Так и знал! Что говорить! Ни глубины большой ты не постигнешь, ни души великой ты не вместишь. Но обладать душой ты все же будешь, чтоб не стыдно было…

Анитра

Пророк, ты добр…

Пер Гюнт

И что ж?

Анитра

Ты добр, владыка… Но все-таки ты с этим не спеши…

Пер Гюнт

С чем не спешить?

Анитра

Не надо мне души — хочу другого…

Пер Гюнт

Я бы все отдал.

Анитра

(указывая на его тюрбан)

Какой красивый у тебя опал!

Пер Гюнт

(очарованный, отдает ей драгоценный камень)

О женщины! Вы падки на обман, и вас за это осудил Создатель, но в этом прелесть. И один писатель сказал: «Das ewig Weibliche zieht uns an!»[16]

Лунная ночь. Пальмовая роща перед шатром Анитры. Пер Гюнт с арабской лютней в руке сидит под деревом. Он выбрит, пострижен, выглядит моложе своих лет.

Пер Гюнт

(играет и поет)

Мой рай остался взаперти — я ключ с собой унес. Я северу сказал «прости», а девушкам велел уйти, хоть было море слез. Явилась новая заря — я выплыл на восток; там пальмы смотрятся в моря, и там я бросил якоря и корабли поджег. Сказать по правде, я потом об этом не жалел: с четвероногим кораблем, с веселым свистом и кнутом, как птица, я летел. Анитра, сладостный кокос, я не сравню с тобой ни молоко ангорских коз, ни аромат заморских роз, — Анитра, будь со мной!

(Вешает лютню через плечо, подходит ближе.)

Видно, ты не слышишь, крошка, этих нежных серенад! Где ж ты? Выгляни в окошко да чадру откинь назад. Что за звук? Как будто пробка угодила в потолок. И опять! Так нежно, робко… Обо мне грустишь, дружок? Или сладкий голосок вторит мне?.. Да нет! Храпит! Музыка! Анитра спит… Соловей, перед рассветом лучше не буди ее, брось ты треньканье свое!.. Впрочем, ты рожден поэтом! Ты певец, как я певец! Оба мы малы и слабы, что б мы делали, когда бы не мутили мы сердец? Невозможно все уметь, а вот песни – наша сфера. Каждому – свое. А петь — дело соловья и Пера. А девчонка пусть поспит, — все равно душа пьяна. Так пьянит один уж вид драгоценного вина. О! Проснулась! Подойди же! Лучше ведь, когда поближе…

Анитра

(из шатра)

Повелитель, это ты?

Пер Гюнт

Я, пророк… Не спится Перу… Распроклятые коты! Разохотились не в меру.

Анитра

Только это не охота, а небось похуже что-то…

Пер Гюнт

Что же?

Анитра

Нет уж…

Пер Гюнт

Не стыдись!

Анитра

Нет…

Пер Гюнт

Ну, то, чем я пылал, поднося тебе опал. Ведь похоже, согласись!

Анитра

(испуганно)

Что? Владыка горделивый — и какой-то кот блудливый?

Пер Гюнт

Ах, дитя! Одна морока у кота и у пророка!

Анитра

Шутка на твоих устах что нектар…

Пер Гюнт

Вы все, малышки, о великих господах судите лишь понаслышке. Я шалун, и весельчак, и ценитель красоты. Да и все, наверно, так: днем рассчитан каждый шаг, а с приходом темноты мы снимаем маски судий — к черту должности, посты, ни хлопот, ни суеты, даже и слова пусты, как у всех. Мы тоже люди. Слушай, дай поближе сесть. Я не господин теперь, я – обыкновенный Пер… Сам, таков, каков я есть.

(Усаживается под деревом и привлекает к себе Анитру.)

Ну, не бойся же, садись! Пусть нам соловей поет. Я шепну – ты улыбнись; а потом наоборот: твой напев и бормотанье привлекут мое вниманье.

Анитра

(ложась у его ног)

Очень песня хороша, но не все я понимаю. Может статься, с песней рая явится ко мне душа?

Пер Гюнт

О дитя! Душой, умом овладеешь ты потом. Подожди! Как только день перстень золотой наденет на пурпурный перст зари, строго твой пророк оценит знания твои. Смотри! Но, когда ночная лень оковала дух вселенский, стану ль мудростью чужой, как учитель деревенский, докучать тебе? Нелепо! Сердце, хоть оно и слепо, первенствует над душой.

Анитра

Драгоценно, как опал, все, что ты сейчас сказал!

Пер Гюнт

Ум безумен, как ни странно, робость создает тирана, правда с истиной не дружит, ложь изнанкой смысла служит, высшее на свете зло — обладание душой, а особенно – большой. Знал я одного такого, перл, не парень – право слово, да ему не повезло: не сумел он выбрать цели, рано чувства оскудели… Может быть, он жив поныне — да к чему?.. Смотри! Пустыня! Хочешь, я взмахну тюрбаном — и сюда придет вода — ручейкам и океанам путь я проложу сюда. Впрочем, что за ерунда, только время бы я тратил. Право, я еще не спятил!.. Знаешь, что такое жить?

Анитра

Расскажи мне!

Пер Гюнт

Надо плыть! Не тонуть в морях времен и одежд не замочить. «Стань самим собой!» – закон так гласит, и верен он, что ж, на то мне власть мужская — в ней себя я утверждаю!.. Старость всем не хороша: птица отстает от стаи, старец бродит, чуть дыша, женщина теряет зубы, высыхают ветви дуба — высыхает и душа. Юность! Если бы пришлось получить мне жезл султана, я бы власть мою принес не на холмы Гюнтианы, не под зелень пальм и лоз… Чистый мир девичьих грез — вот где королем я стану! Это я! Мечтатель праздный, я изведал все соблазны. Вот уж близок мой закат, но, пока не догорел я, основать мой калифат в сердце бы твоем хотел я. Только мир любви мне дан, в нем я царь и в нем тиран. Ты ж мечтай, дитя, о плене, в золоте хорош опал, а уйдешь – так мир пропал (для Анитры, нотабене). Твой лоскутный и пустой мир наполню я собой. Красота твоя ночная так ясна, как свет звезды, так пышна, как те сады, что растут в преддверье рая. А что голова пустая, — тут не властно воспитанье, кто душою наделен, тот всецело погружен в тяжкий труд самопознанья. Я – с душой. Но ты – свободна. Вот, возьми, если угодно, эти кольца и браслеты — на ноги и на запястья, я – душа твоя и счастье; остальное – статус-кво.

Анитра храпит.

Как! Заснула? Что же это? До признанья моего, видно, ей и дела нет? Впрочем, впрочем… Вот ответ: на крылах моих речей к девочке слетел Морфей.

(Встает и осыпает ноги спящей драгоценностями.)

Эта брошь… и этот перл… Пусть тебе приснится Пер в императорской короне, что дана твоей рукой, Пер – властитель, Пер на троне… Вот теперь я стал собой!

Караванный путь. Вдали виднеется оазис. Пер Гюнт на белом коне скачет через пустыню. Перед собой на седле он держит Анитру.

Анитра

Я укушу тебя!

Пер Гюнт

Ах ты, плутовка!

Анитра

Что тебе надо?

Пер Гюнт

Сыграть в мышеловку, в сокола с горлицей… В общем, шалить.

Анитра

Стар ты, владыка! С тобой мне неловко.

Пер Гюнт

Как это стар?.. Для тебя, может быть!.. Но согласись, не любой старичок развеселит тебя так, как пророк!

Анитра

Ну, отпусти же! Мне надо домой!

Пер Гюнт

Нет уж, кокетничать полно со мной! Думаешь, мне интересен мой тесть? Как же! Когда упорхнули из клетки, не попадайтесь охотнику, детки… Друг мой! Оседлость – не высшая честь. Как заведется знакомых орава — значит, считай, что потеряна слава. Истинный вождь, настоящий пророк должен быть странен, неведом, далек. Молнией, сказкой, звездой промелькнуть — и, не прощаясь, отправиться в путь… Я охладел к аравийским сынам — плохо мне курят они фимиам.

Анитра

Ты не пророк!..

Пер Гюнт

Для тебя я король.

(Хочет поцеловать ее.)

Ишь, осерчала, дятленок упрямый!

Анитра

Дай мне твой перстень!

Пер Гюнт

О, прелесть! Изволь! Ты меня только избавишь от хлама.

Анитра

Речи твои услаждают меня!

Пер Гюнт

Ты меня любишь! Я спрыгну с коня! Слушай – я раб твой! Не страшен песок.

(Отдает ей хлыст и спрыгивает с коня.)

Я поведу тебя, нежный цветок! Может быть, солнечный хватит удар и шаловливость мою покарает; но не тверди мне, дитя, что я стар: юность одна шаловливой бывает. Молодость – это игра, озорство… Впрочем, ведь ты не поймешь ничего. Мой олеандр, твой любовник шалун — факт непреложный. И ergo[17] – он юн.

Анитра

Юноша, мальчик, дитя… Не сердись. А у тебя еще много колечек?

Пер Гюнт

Мальчик! Я прыгну сейчас, как кузнечик! Пьян я от счастья, как сам Дионис.

(Поет и танцует.)

Я блаженный петушок — попляши со мной, хохлатка! Прыг-скок, прыг-скок, попляши со мной, хохлатка!

Анитра

Больно ты потный – растаешь, пророк. Дай заберу у тебя кошелек!

Пер Гюнт

Вот, моя радость, – бери на здоровье. Как ее сердце богато любовью!

(Опять танцует и поет.)

Юный повеса Пер Гюнт скачет по кругу – вперед ни на шаг. Ну и чудак Пер-весельчак, юный повеса Пер Гюнт.

Анитра

Плечи и локти ты держишь не так. Следует в танцах, пророк, упражняться…

Пер Гюнт

Хочешь одеждой со мной поменяться?

Анитра

Длинен кафтан твой и пояс широк, а вот чулки узковаты, пророк!

Пер Гюнт

Ладно, eh bien![18]

(Становится на колени.)

Но для пылких сердец сладко мученье – так сделай мне больно! А как доставлю тебя во дворец…

Анитра

Долго нам ехать-то?

Пер Гюнт

Долго довольно — миль этак тысячу.

Анитра

У, далеко!

Пер Гюнт

Душу тебе подарю я тогда.

Анитра

Нет, не хочу! Без души мне легко! Ты ведь о боли просил меня?

Пер Гюнт

(поднимается)

Да! Сильной, пронзительной… но быстротечной, дня этак на три, не больше.

Анитра

Не вечной?.. Что ж, повинуюсь пророку. Прощай!

(Сильно бьет его хлыстом по пальцам и уносится на коне.)

Пер Гюнт

(с минуту стоит как вкопанный)

Это, пожалуй, уже через край!..

Час спустя на том же месте. Пер Гюнт степенно и задумчиво снимает с себя одну часть турецкого одеяния за другой. Наконец вынимает из кармана фрака свою маленькую дорожную фуражку и вновь предстает в своем прежнем, европейском обличье.

Пер Гюнт

(отбрасывая далеко в сторону турецкий тюрбан)

Повержен турок, ну, а я стою. Не заблудился я в чужом краю, не изменил ни родине, ни вере. О, слава Богу, что, надев тюрбан, я не забыл морали христиан. И что мне делать на чужой галере? Уж лучше жить на родине своей и уважать тех маленьких людей, кто помянуть добром меня бы мог и на могилку положить венок.

(Делает несколько шагов.)

А эта дрянь была на полпути к тому, чтобы с ума меня свести. И будь я проклят, если я пойму, с чего это я так полез на стену. Ну, вот, еще одна такая сцена — я стал бы жалок. Впрочем, почему? Я побежден, но есть и утешенье: я оказался в ложном положенье, но, в сущности, остался сам собой… Теперь подальше от таких профессий, не то слащавость падишахской спеси безвкусной отрыгнется пустотой. Плохое это дело – быть пророком, изображать немыслимый экстаз, дрожа, что человеческое в нас наружу может выйти ненароком. Случайно оказавшись в этом чине, я стал жрецом ощипанной гусыни. А все же, все же…

(Смеется.)

Да нельзя, пойми, в бездарной пляске время удержать, хвостом виляя, реку двинуть вспять… Я так страдал, любовь терзала дух — а под конец ощипан, как петух. Пророческая щедрость, черт возьми! Что говорить! Карман мой оскудел, но кое-что я все-таки сумел в Америке припрятать на дорогу. Бродягой я не стану, слава Богу. Что лучше середины золотой? Ни кучером не связан, ни слугой, ни толстым чемоданом, ни каретой. Я господин – и мне по сердцу это. Но все ж на перепутье я пока, и не свалять бы снова дурака. Коммерция – негодное занятье, любовный пыл – затрепанное платье. И нет желанья пятиться назад. «Назад – вперед, где дальше – неизвестно, снаружи ли, внутри – повсюду тесно» — так мудрецы, я слышал, говорят. Как выбрать путь, не проторенный ране? Где цель найти, достойную стараний? Я собственное жизнеописанье составить мог бы – юным в назиданье. Нет! Выбрать путь открытий и исканий! Писать я буду, как велит мне Бог, об алчности умчавшихся эпох. Да, вот куда я двину корабли: я сызмальства листал страницы хроник и был естествознания поклонник, мой долг – писать историю земли! Я, как перо, по морю поплыву, жизнь мира, как свою, переживу и буду наблюдать в укромном месте, как погибают люди в битвах чести, как истину приносят в жертву вере; я прослежу падение империй; с истории я должен сливки снять, я попытаюсь Беккера достать и по хронологической таблице в забытые эпохи устремиться. Мне чужды обольщения. Я знаю, начитанность моя невелика, мне одному не размотать клубка. Но чем нелепей точка отправная, тем интересней будет результат, и если воля у тебя стальная, найди свой путь и не страшись преград.

(Тихо, растроганно.)

А цель моя отныне – плыть и плыть… Я разорву связующую нить с Норвегией и Гудбраннской долиной, промотан капитал наполовину, «спокойной ночи» я сказал любимой и мчусь по морю, истиной гонимый.

(Вытерев слезу.)

Исследователь должен быть таков; я понял свой талант – и в этом счастье, я сделаюсь собой в конце концов, — без внешнего богатства и без власти я стану императором страны, которой имя – гюнтовское «я». Моя душа – империя моя! Изведав все минувшие века, не трону я ни одного цветка, расцветшего на тропах наших дней, на этот век и на его людей отныне я взираю свысока: что ни мужчина – трус и лицедей — никто достойной смертью не умрет…

(Пожимает плечами.)

А женщины – и вовсе жалкий род.

(Уходит.)

Снова север. Летний день в сосновом бору. Избушка. Открытая дверь с большим деревянным засовом. Над дверью оленьи рога. У самой стены пасется стадо коз.

У крыльца сидит с прялкой Женщина средних лет, с прекрасным, светлым лицом.

Женщина

(глядит на дорогу)

Быть может, не раз сменит хвою сосна, и осень пройдет, и настанет весна. Ты ждать мне велел, и я буду ждать, я жду: ты придешь к этой двери опять.

(Ласкает коз, прядет, продолжает прерванную песню.)

Господь охраняет судьбу твою, желанным гостем ты будешь в раю. Я жду, ты придешь не зимой, так весной, но там, в небесах, ты навек будешь мой.

Утренняя заря над Египтом. Среди пустыни возвышается колосс Мемнона. Пер Гюнт подходит и рассматривает его.

Пер Гюнт

Мой путь кругосветный начнется с пустыни. Итак, египтянином стал я отныне, но, кем бы ни стал – сохраню свою суть: отсюда в Ассирию ляжет мой путь. Пожалуй, начну с сотворенья земли — но чтоб изысканья в тупик не ввели, оставлю в покое библейские главы и двинусь по тропам языческой славы. В подробностях я разбираться не стану — я действовать должен по сжатому плану.

(Садится на камень.)

Итак, для начала устроюсь вот тут. Я слышал, что статуи утром поют. Потом поднимусь по зубцам пирамид, исследую внешний и внутренний вид, открою жемчужину древних времен — гробницу, где спит Потифар-фараон. Потом – к Вавилону: быть может, найду останки блудницы в висячем саду и тайну великой культуры открою. А там уж проведаю матушку Трою. Когда же я город Елены покину, куда мне направиться, как не в Афины? Я там побываю в проходе, у плит, где в жертву принес сыновей Леонид; философов вспомню, любимых когда-то, темницу найду, где судили Сократа. Но как я забыл, что Эллада в огне? Простите! Такой классицизм не по мне.

(Смотрит на часы.)

Вот время! Ну, как тут с ума не сойти! Когда ж это солнце изволит взойти? Куда же из Трои? Пойду наобум! Какой-то невнятный мне слышится шум…

Восходит солнце.

Колосс Мемнона

(поет)

Из пепла героев взвиваются птицы парящие, юность дарящие, в бою беспощадными, к мудрости жадными создал их Зевс-небожитель. Где их отчизна? Где их обитель? Смерть – или дай ответ! Третьей дороги нет.

Пер Гюнт

Из статуи мертвой доносится стон — я слушаю музыку древних времен. Недаром я слышал, что камни поют. Отдам археологам – пусть разберут.

(Заносит в записную книжку.)

«Я слышал отчетливо песню былого, в ней были слова, но не понял ни слова. Знать, все это было обманом чудесным, а в целом сей день был не столь интересным».

(Уходит.)

Близ селения Гизе. Огромный сфинкс, высеченный в скале. Вдали – шпили и минареты Каира.

Входит Пер Гюнт; он рассматривает сфинкса то сквозь лорнет, то через сложенные в трубку ладони.

Пер Гюнт

Нет, где-то я видел такого урода — не вспомню теперь, у какого народа, в какие года, у какой широты — но где-то я видел такого, как ты. Он был человеком… А может быть, нет? Такой неподвижный, такой напряженный — не то он колода, не то он колонна… Постойте. Да это не Доврский ли дед? Чудовище с телом могучего льва, — но как улыбнулась твоя голова! Ты был или не был на самом-то деле? Быть может, тебя только в сказках воспели? Ты попросту сказка! Но нет… Вспоминаю… Без памяти я в лихорадке лежал — и ты мне приснился… Большая Кривая!

(Подходит ближе.)

Все те же глаза и улыбка такая… но как-то я сразу тебя не признал? А впрочем, Кривая – особа тупая, иронии больше во взоре твоем… Допустим, что издали, сзади и днем ты кажешься самым породистым львом. А ну-ка, сейчас я на хитрость пойду!

(Кричит, запрокинув голову.)

Эй, кто ты, Кривая?

Голос

(из-за сфинкса)

Ah, Sphinx, wer bist du?[19]

Пер Гюнт

Вот диво! В Каире немецкое эхо!

Голос

Wer bist du?[20]

Пер Гюнт

И правда, чудной инцидент! Вот это открытье! Запишем для смеха.

(Делает заметку в книжке.)

«Немецкое эхо. Берлинский акцент».

Из-за сфинкса выходит Бегриффенфельдт.

Бегриффенфельдт

О, се человек!

Пер Гюнт

Значит, вы и кричали?

(Продолжает запись.)

«Все вышло не так, как я думал вначале».

Бегриффенфельдт

(выказывая все признаки беспокойства)

Мой господин, вы мне должны помочь! Зачем вы здесь и именно сейчас?

Пер Гюнт

Мой старый друг позвал меня… У нас…

Бегриффенфельдт

Кто? Этот сфинкс?

Пер Гюнт

(кивая)

Я знал его немного.

Бегриффенфельдт

О, наконец! А то такая ночь! Я вас прошу, придите на подмогу. О господин мой, окажите честь, скажите, кто он!

Пер Гюнт

Объясню вам кратко. Он просто сам. Таков, каков он есть.

Бегриффенфельдт

Как молния, блеснула мне разгадка! Так, значит, сам?

Пер Гюнт

Он так себя зовет.

Бегриффенфельдт

В идеях наступил переворот.

(Снимает шляпу.)

Как вас зовут?

Пер Гюнт

Пер Гюнт.

Бегриффенфельдт

(в тихом изумлении)

Так это вы! Подумайте! Пер Гюнт! Аллегорично! В вас все неповторимо, необычно! Известие о вас давно повисло на языке сверхчувственной молвы!

Пер Гюнт

Так вы за мной?

Бегриффенфельдт

Какая бездна смысла! Какая сила духа, глубина уже в звучанье имени слышна! Подумайте – Пер Гюнт! Вы кто такой?

Пер Гюнт

(скромно)

Я человек, мечтавший стать собой. Да вот мой паспорт…

Бегриффенфельдт

Все-таки вы тайна!

(Стиснув ему запястье.)

Вы не король толковников случайно?

Пер Гюнт

Как, я король?

Бегриффенфельдт

В Каир! Там ждут друзья.

Пер Гюнт

Я признан?

Бегриффенфельдт

(увлекает его за собой)

В царстве собственного «я».

В Каире. Большой двор, окруженный высокими стенами и строениями. Окна в решетках, железные клетки.

Во дворе трое сторожей. Входит Четвертый.

Входящий

Где наш директор? Не видел его?

Первый сторож

Он до рассвета собрался в дорогу…

Четвертый

Зря отпустили его одного, ночь-то какая…

Второй

(прикладывая палец к губам)

Он там, у порога.

Бегриффенфельдт вводит Пера Гюнта, запирает ворота и кладет ключ в карман.

Пер Гюнт

(про себя)

Сколько туманностей – даже завидно! Незаурядная личность, как видно!

(Озираясь.)

Вот где ученые люди живут!

Бегриффенфельдт

Все толкователи собраны тут. Их только семьдесят было сначала, а накануне сто тридцать их стало.

(Кричит сторожам.)

Фукс, Шлингельберг, Миккель, Шафман, сюда! Живо по клеткам!

Сторожа

Охрана?

Бегриффенфельдт

Ну да. Кто же еще? Поживее садитесь; вертится шарик, и вы повертитесь!

(Загоняет в клетки.)

Ныне с рассветом мне встретился Пер, все остальное оставлю в секрете.

Пер Гюнт

Да, но директор… но доктор… но герр… Как вас?..

Бегриффенфельдт

Ни то, ни другое, ни третье! Можно открыть вам великую тайну?

Пер Гюнт

(с возрастающим беспокойством)

Слушаю…

Бегриффенфельдт

Вы не из нервных случайно?

Пер Гюнт

Нет…

Бегриффенфельдт

(увлекает его в угол и шепчет)

Абсолютный преставился разум — ровно в одиннадцать этого дня.

Пер Гюнт

Господи! Все неприятности разом.

Бегриффенфельдт

А для меня каково? Для меня? Я во главе сумасшедшего дома!

Пер Гюнт

Как сумасшедшего дома?

Бегриффенфельдт

Да так!

Пер Гюнт

(побледнев, про себя)

Да неужели не ясно любому, что и директор-то тоже дурак!

(Пытается уйти.)

Бегриффенфельдт

(следуя за ним)

Да вовсе он не умер! Он живой. Он, как лиса, из шкуры вышел вон… Так говорил Мюнхгаузен-барон, великий соотечественник мой.

Пер Гюнт

Пожалуйста, простите – я сейчас…

Бегриффенфельдт

(удерживая его)

Да нет! Он угорь был, а не лиса. Они ему гвоздем пробили глаз, — он дергался на стенке полчаса.

Пер Гюнт

О, господи! Час от часу все хуже!

Бегриффенфельдт

Ему, бедняге, горло рассекли, и он из шубы выпрыгнул наружу.

Пер Гюнт

Он не в себе. Его с ума свели.

Бегриффенфельдт

Конечно, этот из-себя-исход для всей вселенной даром не пройдет. Нам предстоит большой переворот. Итак, согласно воле мировой, в иную фазу только что вошедшей, любой дурак и просто сумасшедший считается субъектом с головой; а кто считался личностью с умом, отправлен будет в сумасшедший дом и с той минуты наряду со всеми…

Пер Гюнт

И с той минуты я теряю время.

Бегриффенфельдт

Что значит время, если нет ума?

(Открывает дверь и кричит.)

Сюда! Да сгинет свет! Да будет тьма! Да здравствует Пер Гюнт!

Пер Гюнт

Прошу прощенья…

Умалишенные гуськом выходят во двор.

Бегриффенфельдт

Быстрее! Guten Morgen[21], господа! Приветствуйте зарю освобожденья. Пришел король.

Пер Гюнт

Так я – король?

Бегриффенфельдт

Ну да!

Пер Гюнт

Такая честь… Мне это очень лестно…

Бегриффенфельдт

О повелитель, скромность неуместна в такой момент…

Пер Гюнт

Но дайте мне смекнуть… Я не могу… Я поглупел с годами…

Бегриффенфельдт

Но вы загадку сфинкса отгадали! Самим собою стали!

Пер Гюнт

В том и суть, что, здешние порядки возлюбя, я отрекусь, пожалуй, от себя.

Бегриффенфельдт

Ну нет. Вы ошибаетесь. Ничуть. Здесь, в этих стенах, каждый и любой ничем не занят, кроме как собой, и может плыть в далекие края под парусами собственного «я». Здесь каждый может бочку сколотить и, погрузившись в долгое броженье, бочонок герметически закрыть, дабы не допустить проникновенья чужих эмоций и чужих идей вовнутрь неповторимости своей. И вот теперь, когда перед прыжком мы выстроились на краю трамплина, нам не хватало только властелина, но вы пришли и стали королем.

Пер Гюнт

Ах, черт возьми!

Бегриффенфельдт

Не сокрушайтесь, царь, — все старое казалось новым встарь… Я вам продемонстрировать могу… «Сам по себе», пожалуйста, вперед.

(Мрачному субъекту.)

Ну, добрый день, не бойся нас, Гугу, скажи нам, мальчик, что тебя гнетет?

Гугу

Страшно думать, что народ безъязыким в гроб сойдет.

(Перу Гюнту.)

Выслушай меня, чужак!

Пер Гюнт

(кланяется)

Ради Бога!

Гугу

Значит, так! Малабар лежит в долине, на востоке от пустыни. Португальцы, и голландцы, и другие чужестранцы шли на Малабар войной, так что житель коренной под влияньем войн и книг исковеркал свой язык. Нет в помине дней далеких, когда в зарослях высоких и в долине плодородной жил орангутан свободный — независим и один, человек и гражданин. Жил он вольно в эту пору, дрался, рыл в пещерах норы, и его родной язык был могуч, богат и дик, но на всем оставил знак четырехсотлетний мрак. Ночь над миром воцарилась, обезьяна в лес забилась, и какой-то новый ум заявил, что гам и шум не охватят высших дум и что сила только в слове. Это ж гнет для всех сословий! Португальцу и голландцу, азиату, африканцу силой навязали речь! И теперь мой долг – беречь то исконно обезьянье первобытное ворчанье; в этой музыке народной — вопль страданья, крик голодный. Но никто во всей округе не поймет моей заслуги! Одинок я в деле этом, помоги мне хоть советом!

Пер Гюнт

(про себя)

Раз решил с волками жить, научись по-волчьи выть.

(Вслух.)

Близ пустыни марокканской есть огромный старый куст, и на нем устроил дом целый род орангутанский. Я из их почтенных уст не слыхал ни слов, ни песен. Труд ваш очень интересен, но в отечестве своем, как известно, нет пророка. Эмигрируйте в Марокко!

Гугу

Вот спасибо, что помог! Завтра снаряжаться стану.

(Делает многозначительный жест.)

Пусть отверг меня восток — есть в Марокко обезьяны.

(Уходит.)

Бегриффенфельдт

Он сам? Каков он есть? Конечно, да. Ничем другим он не был никогда. Он не в себе – и потому он сам. Не правда ли, он интересен вам? А вот феллах. Он признан умным мужем — с тех самых пор, как с разумом мы дружим.

(Феллаху, таскающему на спине мумию.)

Великий Апис…

Феллах

(дико глядя на Пера Гюнта)

Я ведь фараон?

Пер Гюнт

(прячась за спину директора)

Сказать по правде, я не посвящен в детали вашей жизни, извините. Но все-таки манеры, внешность, тон…

Феллах

Ты тоже врешь!

Бегриффенфельдт

Прошу вас, объясните!

Феллах

Ну что ж! Ты видишь эту ношу? Я никогда ее не брошу, хотя она мертва давно и вряд ли сохранилась запись об имени… Но это Апис. Им много стран покорено, он был строитель пирамид, он многих сфинксов изваял и Турцию завоевал, как наш директор говорит. В Египте неспроста людьми он чтится наравне с богами: священный бык стоит во храме. Но Апис – это я, пойми! Оно звучит довольно странно, но нет в моих словах обмана, ты все поймешь. Однажды царь со свитой на охоте был. Он много ел и много пил. Перегрузившись не на шутку, он удалился на минутку на поле, где стоял алтарь, моим сооруженный дедом, мне каждый куст в том поле ведом: тот изобильный чернозем, что унавожен фараоном, вскормил меня своим зерном. А вот мой лоб – на месте оном незримые рога торчат, и все же люди не хотят признать в согласии с законом бессмертие мое в веках — для них я попросту феллах. Я верю мудрости твоей. О, объясни мне без обмана, скажи, когда в глазах людей великим Аписом я стану?

Пер Гюнт

Вам надо сфинкса изваять, потом настроить пирамид и Турцию завоевать, как ваш директор говорит.

Феллах

Очаровательная ложь! Феллах! Ничтожнейшая вошь, бессильный даже против мыши, живущей у него под крышей! Найди такое волшебство, чтоб сделаться великим мне, вполне похожим на того, кого ношу я на спине.

Пер Гюнт

На шею вам нужна петля, повесьтесь – и всему конец: когда поглотит нас земля, феллах и Апис – все мертвец.

Феллах

Веревку мне! Пусть смерть берет меня – мешок костей и кожи. Сперва мы будем не похожи, но время разницу сотрет.

(Отходит в сторону, собираясь повеситься.)

Бегриффенфельдт

Вы знали ум такой, как этот? И личность, и порыв, и метод!

Пер Гюнт

Но он и впрямь повесится! Спасите! Я нездоров… И мысли все вразброд…

Бегриффенфельдт

О, это преходящее. Пройдет.

Пер Гюнт

Что? Преходящее? Мне надо выйти!

Бегриффенфельдт

(удерживая его)

Вы сумасшедший?

Пер Гюнт

Господи! За что ты?

Переполох. Сквозь толпу пробирается министр

Гуссейн.

Гуссейн

Что? Прибыл царь? Я ждал его давно.

(Перу Гюнту.)

Ведь это вы?

Пер Гюнт

(в отчаянии)

Так было решено.

Гуссейн

Угодно ль подписать вот эти ноты?

Пер Гюнт

(рвет на себе волосы)

Осталось примириться и вздохнуть.

Гуссейн

Извольте поскорее обмакнуть меня в чернила,

(низко кланяется)

я пером вам буду!

Пер Гюнт

(кланяется еще ниже)

А я – пергаментом! Такому чуду поверите ли? Вензель мне на грудь поставьте и виньетку поперек!

Гуссейн

Я перо, а вы пергамент. Только глупый наш парламент суть мою не понимает и песочницей считает: дескать, сыплется песок из меня…

Пер Гюнт

А я, дружок, неисписанный листок. На мне никто не написал ни слова.

Гуссейн

Ах, до чего же люди бестолковы! Они перо посыпали песком!

Пер Гюнт

Я был чудесной книгой – с корешком, с серебряной застежкой, в переплете, но опечатку вы во мне найдете: мудрец поименован дураком.

Гуссейн

Мне, видимо, досталась жизнь чужая: пером рожденный, не узнал ножа я.

Пер Гюнт

(высоко подпрыгивая)

Я был оленем, вольным сыном скал, но под копытом почву потерял.

Гуссейн

Нет, если нож меня не заострит, я отупею или мир сгорит.

Пер Гюнт

Сказать по правде, Бог самовлюблен; Он хвалит мир, который создал Он. Мне стыдно за него!

Бегриффенфельдт

Возьмите нож.

Гуссейн

И ты меня в чернила окунешь? Надрезан я!

(Проводит себе ножом по горлу.)

Бегриффенфельдт

(отодвигаясь)

Не брызгай на штаны!

Пер Гюнт

(в ужасе)

Держи его!

Гуссейн

Меня держать должны. Ведь я перо. Письмо посыпь песком.

(Падает.)

И допиши постскриптум под письмом — что я почил исписанным пером.

Пер Гюнт

(шатаясь)

О, боже, я ничтожный человек! Я грешник! Турок! Я пещерный тролль! О, господи, откуда эта боль?

(Вскакивает.)

Подай мне руку, опекун калек!

(Падает в обморок.)

Бегриффенфельдт

(подпрыгивает с соломенным венком в руках и садится на Пера Гюнта верхом)

В нем все, что свойственно царям! Что за изысканность манер!

(Надевает на него венок и кричит.)

Да здравствует великий сам!

Шафман

(из клетки)

Es lebe hoch der Grosse Peer![22]

Действие пятое

Северное море. Палуба корабля, подплывающего к берегам Норвегии, Закат солнца. Штормовая погода.

Рядом с капитанской рубкой стоит Пер Гюнт. Теперь это крепкий старик, седой как лунь, с бородой. Выглядит он почти как матрос: куртка, высокие сапоги, порядком износившиеся и потертые; обветренное, суровое лицо. У штурвала – капитан и рулевой. Матросы собрались на носу корабля.

Пер Гюнт

(опершись на борт, вглядывается в очертания побережья)

Вон старец заносчивый Халлинг-хребет подставил седины под солнечный свет, а Йокуль зеленый, родной его брат, закутавшись в плащ, отклонился назад — краса Фольгефоннен лежит в вышине, как юная дева на скошенном льне. Оставьте ее, старички, не шалите: подошвы у вас все равно на граните.

Капитан

(кричит стоящим на борту матросам)

Наверх огни! Двое к штурвалу!

Пер Гюнт

Что это, шторм?

Капитан

Океан неспокоен.

Пер Гюнт

Где-то здесь были Рондские скалы…

Капитан

С моря не видно – скрыла их Фоннен.

Пер Гюнт

Может быть, Блохе?..

Капитан

В ясную пору с мачты видать Галдхскую гору.

Пер Гюнт

Ну, а Хортейг?

Капитан

(указывая пальцем)

Там вон примерно.

Пер Гюнт

Именно там.

Капитан

Здешний вы, верно?

Пер Гюнт

Да, это память о родной стране — осадок долго держится на дне.

(Сплевывая, продолжает смотреть на берег.)

Вот эти пятна синие – провалы, а полоса зеленая – долина, а дальше берег тянется пустынный, но там ютятся люди…

(Смотрит на капитана.)

Правда, мало…

Капитан

Да, селятся не густо. Это верно.

Пер Гюнт

К рассвету мы причалим?

Капитан

Да, примерно. Вот если ночь удастся пережить…

Пер Гюнт

Смеркается на западе.

Капитан

Давно.

Пер Гюнт

Но если не отправимся на дно, то я хотел бы отблагодарить матросов корабля.

Капитан

Я буду рад…

Пер Гюнт

Признательность излишня, право слово! Я не имею ничего такого, хотя когда-то был весьма богат… Все, что при мне, я погрузил на борт, а остальным распорядился черт.

Капитан

В кругу родных и малый кошелек Вам вес доставит…

Пер Гюнт

Нет, я одинок. Ни друг меня не встретит, ни семья — зато и лести не услышу я.

Капитан

Пойду на мостик. Буря завывает.

Пер Гюнт

Так вы скажите, кто тут победнее, я раздарю им все, что я имею.

Капитан

Эх! У матроса много ли бывает! Всего богатства – дети да жена, а денег и на хлеб едва хватает. Любая крона им вот так нужна! Что говорить? За лишнюю-то крону, они его приветят, как барона!

Пер Гюнт

Так вот что, значит! И жена, и дети! Они женаты!

Капитан

Все до одного. И если бы вы знали, у кого нужда и голод прямо беспросветный? У повара!

Пер Гюнт

Но он же не бездетный. И есть, наверно, женщина на свете, которая придет его встречать.

Капитан

Да, бедные всегда умеют ждать.

Пер Гюнт

Ну, вот они вернутся – что тогда?

Капитан

Их будут ждать хозяйка и еда… Наделают долгов, но уж найдут все лучшее…

Пер Гюнт

Еще поставят свечку.

Капитан

А то и две. И стопку поднесут.

Пер Гюнт

Воротятся домой… Жена… Уют… Расспросы, гам, затопленная печка. Напьются, расцелуются с детьми — да это радость, черт меня возьми!

Капитан

И вы их осчастливить обещали…

Пер Гюнт

(бьет кулаком о борт)

Ну нет, простите, я считал вначале, что эти люди так же, как и я… Скажите-ка! У них еще семья! А эти деньги – кровь моя и пот, и я один! Меня никто не ждет.

Капитан

Да! Это ваши деньги, ваша воля…

Пер Гюнт

А как вы полагали? Ваши, что ли? А в общем, капитан, давайте прямо: я оплачу дорогу от Панамы, питание, каюту оплачу, а морячкам на выпивку вручу. И если я немного больше дам, так дайте мне за это по зубам.

Капитан

Да нет, зачем же? Не в моей натуре. Ну, полно! Надо быть готовым к буре.

(Идет вперед по палубе.)

Становится темно, в каюте зажигают свечи. Качка усиливается. Надвигается мгла.

Пер Гюнт

Прибранный дом и улыбки ребячьи… Как же вы счастливы, черти собачьи! Кто-нибудь ждет вас, тоскует о вас. А про меня вспоминают сейчас? Свечку зажгут? Так погаснет она! Всех вас сейчас напою, окаянных, матери пусть не узнают вас, пьяных! Тещи об стол кулаком застучат, перепугаете малых ребят! Горше же всех зарыдает жена…

Корабль сильно накреняется, Пер Гюнт мечется взад и вперед, едва держась на ногах.

Ох и трясет, сумасшедшее! Что ты! Будто бы платят тебе за работу! Впрочем, оно остается собой — непокоримой стихией морской.

(Прислушиваясь.)

Что там за крик?

Вахтенный

(впереди)

От корабля доски отбиты.

Капитан

(выходя на середину палубы, командует)

Право руля! К ветру держать!

Штурман

Люди там были?

Вахтенный

Вижу троих.

Пер Гюнт

Шлюпку на воду!

Капитан

Нет, бесполезно в такую погоду.

(Уходит к носу корабля.)

Пер Гюнт

Шлюпку вам жалко!

(Стоящим поблизости матросам.)

А люди? Забыли? Думают только о собственной шкуре!

Боцман

Но ведь нельзя… Видите, буря.

Пер Гюнт

Снова кричат. Братья, вперед! Может быть, повар их подберет?

(Повару.)

Сколько вам надо? Я заплачу.

Повар

Нет уж, увольте, я не хочу.

Пер Гюнт

Трусы! Собаки! Жалкий вы сброд! Это же люди! Кто-то их ждет…

Боцман

Малость терпенья.

Капитан

Полный вперед!

Штурман

Перевернулся обломок.

Пер Гюнт

Готов!

Боцман

Кажется, миру прибавилось вдов.

Буря усиливается. Пер Гюнт направляется к носу корабля.

Пер Гюнт

Эх, все христианство пустые слова: душа человека для веры мертва; ни добрых порывов, ни высших стремлений, ни страха… такого, чтоб пасть на колени. А им бы подумать, что правда-то есть, — недаром вершится Господняя месть! Великая дерзость шутить со слоном. Как явно они забывают о нем! Ведь я-то собою пожертвовать мог, я все же швырнул им на стол кошелек. Положим, напрасно старался. Но все же спокойная совесть, что мягкое ложе… Земные слова! А у бурной стихии другая мораль и законы другие: стихия не смотрит, кто добрый, кто злой, и трудно на море остаться собой. Тут все, как один, устремятся на дно — и боцман, и повар… И я заодно. Все разные люди. Но смерть подоспела — и нет ей, как видно, до личностей дела… В моей доброте заблужденья основа — она принесла мне терзанья и боль. Ах! Будь я моложе, я начал бы снова и в жизни сыграл бы заглавную роль! А впрочем, не поздно. Прокатится слух, что в странствиях вырос мой разум и дух. В свой собственный дом я войду, наконец, отстрою, раскрашу его – как дворец. Но в этот дворец ни один не войдет, пускай себе с шапкой стоят у ворот да головы клонят, как нищие в храме, — вовеки не быть им моими гостями. Уж если меня отхлестали кнутом, так я отыграюсь на ком-то другом.

Неизвестный пассажир

(выходит из рака, останавливается рядом с Пером Гюнтом и дружески приветствует его)

Мое почтенье, герр!

Пер Гюнт

Мое почтенье… Но объясните, кто вы.

Пассажир

Ваш сосед.

Пер Гюнт

Я думал, у меня соседей нет.

Пассажир

Так я развеял это заблужденье.

Пер Гюнт

Но раньше мы друг друга не встречали.

Пассажир

Естественно. Я днем не выхожу.

Пер Гюнт

Вы так бледны – наверно, только встали, а больше все лежите…

Пассажир

Я лежу? Нашли больного! Не было печали! Да я здоров как лошадь…

Пер Гюнт

Ну, погодка!

Пассажир

Хороший знак!

Пер Гюнт

Хороший?

Пассажир

Красота! Волнища-то! Вот это высота! Ух, как перевернется ваша лодка, какое тело выбросит прибой!

Пер Гюнт

О, Господи!

Пассажир

Вы видели распятых, удавленников, с виселицы снятых, утопленников…

Пер Гюнт

Вы совсем больной.

Пассажир

Они смеются! Правда, этот смех безумен, принужден, почти что крик — у них всегда прикушенный язык…

Пер Гюнт

Отстаньте!

Пассажир

Ну, а если, как на грех, нас нанесет на мель, толкнет на риф — и мы погибнем…

Пер Гюнт

Нам грозит беда?

Пассажир

Ведь нрав судьбы безумно прихотлив. Допустим, вы утонете, а я спасусь, сумею выплыть? Что тогда? А вероятность есть.

Пер Гюнт

Галиматья!

Пассажир

Когда стоишь одной ногой в могиле, становишься покладистей, щедрей…

Пер Гюнт

(шаря в кармане)

Хо! Деньги? Так бы прямо и просили.

Пассажир

Простите, у меня иное дело — оставьте мне на память ваше тело.

Пер Гюнт

Вы слишком много на себя берете.

Пассажир

Но это нужно для моей науки!

Пер Гюнт

Уйдите!

Пассажир

Я уйду, но, дорогой, подумайте о том, что вы умрете. Я буду вас вскрывать своей рукой — и вас же похоронят эти руки. Я резал много тел, но я не знаю, как создана фантазия людская — тут нужно ваше.

Пер Гюнт

Сгиньте, наконец!

Пассажир

Но все равно вы будете мертвец.

Пер Гюнт

Остановитесь! Бога не гневите, побойтесь смерти, бурю не зовите. Природа без того возмущена, того гляди, накроет нас волна, не торопите этот страшный миг!

Пассажир

Вам надоело продолжать дебаты? Но время переменами чревато.

(Дружески раскланивается.)

Потом, когда вас море захлестнет, вы будете сговорчивей, старик.

(Исчезает в одной из кают.)

Пер Гюнт

Ужасно невоспитанный народ, такое вольнодумство…

(Проходящему мимо боцману.)

Объясни, ваш пассажир, он что, умалишенный?

Боцман

Тут нету пассажиров. Вы одни.

Пер Гюнт

Как нету пассажиров! А ученый?

(Юнге, выходящему из каюты.)

Кого это в твой кубрик черт занес?

Юнга

Собака это… Корабельный пес.

(Уходит.)

Вахтенный

(кричит)

Идем на рифы!

Пер Гюнт

Где мой чемодан? Мое добро – на палубу!

Боцман

К чертям.

Пер Гюнт

Я давеча смеялся, капитан, я все богатство повару отдам.

Капитан

Поломан кливер!

Штурман

Мачту пополам.

Боцман

(кричит стоящим на носу)

Куда вы там глядите, у руля?

Капитан

Все кончено. Не стало корабля.

Судно вздрагивает. Шум, смятение.

Корабль гибнет среди бурунов и рифов. В тумане виднеется лодка с двумя пассажирами. Бурун настигает лодку, и она переворачивается. Слышен крик. На какое-то время все затихает. Потом лодка всплывает вверх дном.

Пер Гюнт выныривает возле лодки.

Пер Гюнт

Спасите! Я тону! На помощь! Я сын твой, Господи! Ты помнишь?

(Цепляется за киль лодки.)

Повар

(выныривает с другой стороны)

О Боже правый! Пожалей жену и маленьких детей!

(Захватывает киль.)

Пер Гюнт

Пусти!

Повар

Нет, ты!

Пер Гюнт

Смотри, ударю!

Повар

Я тоже.

Пер Гюнт

Вот расквашу харю!.. Прошу тебя, пусти добром: мы не поместимся вдвоем.

Повар

Так вот и сгинь!

Пер Гюнт

Нет, ты уйди!

Повар

Ай-ай!

Завязывается борьба; повар разбивает руку, но здоровой рукой ему удается захватить киль.

Пер Гюнт

Прочь руку!

Повар

Пощади, подумай, у меня же дети.

Пер Гюнт

Ну вот! А я один на свете, я стать отцом желаю тоже, и потому мне жизнь дороже.

Повар

Я должен выжить – я моложе.

Пер Гюнт

Мне тяжело – быстрей тони.

Повар

Ах, у тебя же нет родни! Будь милостив, во имя Бога…

(Вскрикивает и выпускает киль.)

Тону!

Пер Гюнт

(хватая его за чуб)

Я подержу немного. Читай быстрее «Отче наш».

Повар

Я плохо помню…

Пер Гюнт

Что за блажь? Ты – главное!

Повар

Даждь хлеба нам…

Пер Гюнт

Про хлеб не надо – пропусти, — я больше не могу грести.

Повар

Даждь хлеба днесь…

Пер Гюнт

Да пропусти! О чем и думать поварам, как не о хлебе.

(Выпускает его.)

Повар

(погружаясь в воду)

Даждь нам днесь…

(Тонет.)

Пер Гюнт

Аминь, малыш, – я вышел весь, а ты погиб самим собой.

(Взбирается на лодку.)

Недаром пишут: «Жизнь – в надежде».

Неизвестный пассажир

(цепляясь за лодку)

Здорово!

Пер Гюнт

Тьфу!

Пассажир

Вдвоем, как прежде! Ага, я наблюдал ваш бой… Так, я вам говорил о том…

Пер Гюнт

Пустите! Тут нельзя вдвоем.

Пассажир

Со мной не трудно, я пловец, а если изведусь вконец, одну ладонь просуну в щель и отдохну. Да скоро мель. A propos[23], труп!

Пер Гюнт

Я вас толкну!

Пассажир

Но, если все пошло ко дну, о чем жалеть?

Пер Гюнт

Заткните рот!

Пассажир

Ну что ж! Не будем – время ждет.

Молчание.

Пер Гюнт

Что нового?

Пассажир

Молчу.

Пер Гюнт

Змея, что вы затеяли?

Пассажир

Я жду.

Пер Гюнт

(рвет на себе волосы)

Нет, скоро я с ума сойду. Вы кто?

Пассажир

(кивая)

Я друг ваш.

Пер Гюнт

Все друзья…

Пассажир

Ну, вы с людьми моей когорты общались.

Пер Гюнт

Да, я видел черта.

Пассажир

(тихо)

Он был для вас в пути ночном путеводительным огнем?

Пер Гюнт

Тогда скажите по секрету, быть может, вы – посланник света?

Пассажир

А вам не доводилось вдруг изведать ужас, страх, испуг?

Пер Гюнт

Да, людям свойственно бояться. Но я вас не пойму, признаться.

Пассажир

В вас есть одно такое свойство: вас страх толкает на геройство.

Пер Гюнт

(глядя на него)

Но если вы несете свет, то вы пришли не в добрый час: плохое время для бесед, когда волна идет на нас.

Пассажир

У камелька, в разгар обеда, верней была б моя победа?

Пер Гюнт

Вы за насмешкой скрыли суть — меня не так легко согнуть…

Пассажир

Но я посланник той страны, где смех и проповедь равны.

Пер Гюнт

Но то, что мытарю привычно, архиерею неприлично.

Пассажир

Из тех, чей прах хранится в урнах, не все ходили на котурнах.

Пер Гюнт

Нет! Я погибнуть не могу — я должен быть на берегу.

Пассажир

О, не тревожьтесь без причины: в последнем действии мертвец всегда бывает под конец, а это только середина.

(Исчезает.)

Пер Гюнт

Теперь я разобрался, кто он, — морализирующий клоун!

Кладбище на высоком плоскогорье. Похороны. Звучат последние псалмы.

По дороге, ведущей к кладбищу, бредет Пер Гюнт.

Пер Гюнт

(останавливаясь у ворот)

Кого-то провожают в дальний путь. Другого – не меня. Пойти взглянуть!

(Присоединяется к толпе.)

Прест

(над свежей могилой)

Теперь, когда прошел он путь земной и плоть в гробу – всего стручок пустой, а душу судит в горнем небе Бог, — присмотримся к извилинам дорог, которыми он шел к рядам могил. Я расскажу вам, братья, как он жил, нам надлежит поговорить о нем. Ни счастьем, ни богатством, ни умом не выделился он в мирской борьбе, да и в семье держался так себе. И в Божий храм входил он осторожно, как бы в сомненье, что молиться можно… Он был чужак. Из Гудбраннской долины парнишкой он пришел и с той годины все прятал руку правую в карман — он думал, что людей введет в обман, как робкие обманывают дети, но истину не скрыть на этом свете; хоть он от вас держался вдалеке, вы все же знали, что на той руке, которой он не смел вам показать, четыре пальца было, а не пять. Так вот. С тех пор прошло немало лет. Я в Лунде был. Там собран был совет. То были дни, когда по всей стране шли разговоры только о войне. Дождались люди – и приказ был дан, набор объявлен. Старый капитан, сержанты, пристав, ленсманы за ним вошли, уселись за столом большим, и юношей по списку вызывали, осматривали: плечи, рост, спина, — и сразу в строй – и в части посылали. Народ гудел, теснился у окна — и вот тогда на вызов капитана парнишка вышел – бледный, весь в поту, обмотана рука тряпицей драной, рука в крови, куда-то в пустоту уставлен взгляд – и, обрывая фразы, но подчинясь суровому приказу, он рассказал историю о том, как отхватил нечаянно серпом себе он палец… И тогда в дому так тихо стало. И в лицо ему немые взгляды сыпались камнями — и долго перед этими глазами стоял он молча, как побитый зверь, а капитан привстал из-за стола, бородкой указал ему на дверь и даже плюнул, помнится, со зла. И перед расступившейся толпой тащился он, понурый, как сквозь строй. Но только он перешагнул крыльцо — мне показалось, что его лицо светилось счастьем. И его несло в какой-то детской озорной отваге то на вершины, то через овраги… Наутро он пришел в свое село. А к нам переселился он весной, арендовал на дальнем косогоре клочок земли; с ним был малыш грудной, старуха мать и та, с которой вскоре он в брак вступил, с которой разделил неизмеримый труд. Больной рукой он заступ взял, и камень вековой в распаханное поле превратил, хотя его не раз предупреждали, что воды там весною бушевали. Как прежде, искалеченную руку в карман он прятал, хоть его рука трудами искупила грех и муку. Но в половодье смыла все река. Семья спаслась, он вновь построил дом вон там, вверху, на выступе крутом, куда не хлынут воды. Но судьба несла невзгоды: новая изба была разбита кaмeннoй лавиной. Но грозным силам он не уступал: дробил скалу, и строил, и копал. Меж тем в его семье росли три сына. Пришла зима, он справил новоселье, пора направить в школу сыновей — но путь в село лежал через ущелье, над пропастью он на спине своей нес младших; старший мог добраться сам, то вверх, то вниз, ступая по камням. Так выросли три крепких сорванца, но, помнится, они недолго жили в родном краю. Просторы их манили. Они забыли родину, отца. В Америке своим умом и хваткой они смогли составить капитал. Отец же шел своей дорогой шаткой. Обременен годами и семьей, высоких истин он не постигал, и холодно, как бубенец пустой, звучали для него слова «народ», «гражданский долг», «отчизна», «патриот»… Он в облике своем носил смиренье: он перенес позор и униженье, он преступил закон, норвежца честь он запятнал. Но в этой жизни есть то высшее, что светит над законом, как над блестящим ледниковым склоном пылает солнце. Кровь его и плоть для мира, для Норвегии была бесплодный куст, отрезанный ломоть. Но в той земле, где жизнь его текла, в обязанностях мужа и отца, он был велик – с начала до конца. Он под сурдинку пел мотив простой, простой мотив – он был самим собой. Он был солдатом маленькой войны, которую в миру вести должны мы, земледельцы, – и не нам сердца испытывать и души: это дело не созданных из праха, но Творца. Здесь, на земле, он искалечил тело, но верю я: перед своим судьей с неповрежденной встанет он душой.

Толпа постепенно расходится. Пер Гюнт остается один.

Пер Гюнт

Вот что такое христианство духа — суметь о страшной участи людской сказать вот так, не оскорбляя слуха. И эта тема – быть самим собой, он так ее свободно повернул, не в душу ли ко мне он заглянул?

(Смотрит на могилу.)

А я ведь помню! Этот мальчик странный. В бору я строил домик деревянный, а он пришел и палец отхватил; и холм его в ряду других могил как ни один, быть может, близок мне. А может статься, все это во сне: я на своих стою похоронах, и правда обо мне звучит в словах священника. Прекрасные слова! Как хорошо – похоронив едва, припомнить все достойное похвал. Вот если бы меня он отпевал, почтенный пастор сельского прихода! Но мне еще судьба дарует годы. Как говорят, всему своя пора, не надо от добра искать добра, заранее себя не хорони — так люди говорили искони. Да, христианство – это утешенье… Я слышал, и не раз, такое мненье — но я его наивно отвергал, хоть голос сердца (значит, он не лгал!) в иные дни пронзал меня, как нож, твердя одно: «Что сеешь, то и жнешь!» «Пребудь собой в большом и пустяках» — вот истина нетленная в веках. Пусть счастья нет, но остается честь, что высшее в твоих деяньях есть. Пусть узок и опасен путь домой, пускай судьба смеется надо мной, но Петер Гюнт идет своим путем — он остается честным бедняком.

(Уходит.)

Пересохшая речка на горном склоне. Рядом – развалины мельницы. Земля разворочена. На всем лежит печать разрушения. На возвышенности – большой крестьянский двор.

Во дворе идет торговля с аукциона. Множество народу, почти все пьяны. Шум, суматоха. Пер Гюнт сидит на камнях среди развалин мельницы.

Пер Гюнт

Назад, вперед – где дальше, неизвестно. Снаружи ли, внутри – повсюду тесно. Иссякло время и струя речная… «Сторонкой, Пер!» – сказала мне Кривая.

Человек в трауре

Лучшее распродал – остается хлам.

(Увидев Пера Гюнта.)

Присоединяйся, незнакомец, к нам!

Пер Гюнт

Благодарен буду. В честь чего веселье? Свадьба ли, крестины привлекли гостей?

Человек в трауре

Говоря по правде, это новоселье: съехала невеста в ящик для червей.

Пер Гюнт

Ох, передерутся нынче червяки!

Человек в трауре

Да, конец известен. Всем одна беда.

Пер Гюнт

Знал и я тут девку в прежние года. Что же делать, братец? Все мы старики

Парень лет двадцати

(с ложкой)

Погляди, какую штучку я купил — в ней Пер Гюнт когда-то пуговку отлил.

Другой парень

Я купил за шиллинг Перов кошелек.

Третий

За два мне достался Йунов коробок.

Пер Гюнт

Кто он, этот Пер-то?

Человек в трауре

Смерти он свояк. А еще у Пера свойственник Аслак.

Человек в сером

Э, дружок! А я-то! Ты не забывай!

Человек в трауре

Как же мне не помнить хэгстадский сарай!

Человек в сером

Ты не привередлив – все обиды снес.

Человек в трауре

Да она Косую проведет за нос!

Человек в сером

Эй, давай забудем – выпьем за свойство.

Человек в трауре

Ты в свойстве с нечистым – позови его.

Человек в сером

Все прошло, приятель, – позабудем злобу. Главное, мы с Пером свойственники оба.

(Уволакивает человека в трауре за собой.)

Пер Гюнт

(тихо)

Кого ни встречаю, со всеми знаком.

Парень

(кричит вслед человеку в трауре)

Вот встанет из гроба, увидит и ахнет!

Пер Гюнт

Уж тут не пошутишь, как наш агроном: «Чем глубже копать, тем приятнее пахнет».

Парень

(с медвежьей шкурой)

А мех-то с медведя пещерного снят, того, что пугал по ночам тролленят.

Второй

(с оленьим черепом)

А это тот самый безумный олень, с которым Пер Гюнт пропадал целый день.

Третий

(с молотком, кричит вслед человеку в трауре)

Послушай, Аслак, а не этой кувалдой на кузнице Перу орех разбивал ты?

Четвертый

(с пустыми руками, вслед человеку в сером)

Вот плащ-невидимка. Вы видите, Мас? Невеста на нем улетела от вас!

Пер Гюнт

Друзья, напоили бы вы старичка. Мне тоже пора торговать с молотка.

Парень

А чем же?

Пер Гюнт

Дворец изумительной кладки — и с видом на самые Рондские скалы.

Парень

Вот пуговка, дедушка!

Пер Гюнт

Этого мало, налейте мне водки – и дело в порядке.

Другой

Веселый старик!

Пер Гюнт

(выкрикивает)

Покупайте коня!

Один из толпы

А где он, папаша?

Пер Гюнт

Он бросил меня, на западе скрылся… Он славный бегун, такой же, как Пер сочинитель и лгун.

Голоса

Ну, что там еще?

Пер Гюнт

И алмазы, и хлам. В убыток купил – по дешевке продам.

Парень

Точнее!

Пер Гюнт

Мечта – фолиант с корешком — в обмен на веревку с петлей и крючком.

Парень

На что нам мечты?

Пер Гюнт

Королевство мое швыряю в толпу – налетай, воронье!

Парень

С короной?

Пер Гюнт

О да! Из хорошей соломы, и носится долго, и впору любому. Берите! Колпак корабельного кока! Седины безумца! Бородка пророка! За это найдите мне столб путевой, который укажет дорогу домой!

Ленсман

Такому бродяге, как я понимаю, к арестному дому дорога прямая!

Пер Гюнт

(снимая шляпу)

Вы знаете Гюнта? Скажите об этом!

Ленсман

Ах, вздор!

Пер Гюнт

Расскажите об этом несчастном. Кем был он?

Ленсман

Да попросту жалким поэтом!

Пер Гюнт

Так, значит, поэтом…

Ленсман

Он лгал о прекрасном… Ну, словом, под всеми делами большими он ставил свое легковесное имя. Но вы извините, любезный, – дела!

(Уходит.)

Пер Гюнт

И что он, скажите, поныне живой?

Пожилой человек

Мы знаем, что он не вернулся домой. За море дорога его пролегла, и там заплатил он за все головой; веревка и петля – удел молодца.

Пер Гюнт

Повешен? Скажите! Вот парень какой! Он так и остался собой до конца.

(Кланяется.)

Спасибо, ребята! В дорогу мне надо.

(Делает несколько шагов и останавливается.)

А впрочем, я чуть не забыл, господа! Я сказку сейчас расскажу вам в награду!

Многие

Ты что, сочиняешь их, что ли?

Пер Гюнт

Ну да…

(Подходит ближе, лицо его принимает отчужденное выражение.)

Я в Сан-Франциско золото копал и в шутовское общество попал. Один на скрипке мог играть ногой, тот на коленках болеро плясал, а третий с пробуравленной башкой на спор четверостишия слагал, и главное что, кажется, не помер. Присутствовал на празднике и черт, он был хорош собой, изящен, горд — он нравился. Его коронный номер объявлен был как визг по-поросячьи. Народ ввалился в балаган, судача. А черт оделся в мантию до пят: drapieren man muss sich[24], как говорят… А между тем он все продумал ловко: он поросенка скрыл за драпировкой. И началось большое представленье: нечистый поросенка ущипнет — и раздается жалобное пенье: вся жизнь свиней – пинки, неволя, гнет — перед людьми на сцене предстает, а в заключенье визг последней боли, как будто поросенка закололи. Но не успели проводить артиста, за дело принялись специалисты: они сказали, что пищал он тонко, что он не знает жизни поросенка, что хрюканье не очень натурально и вовсе неестествен крик прощальный. А впрочем, поделом ему влетело: сперва узнал бы, с кем имеет дело.

(Кланяется и уходит.)

В толпе воцаряется недоуменное молчание.

Троицын день. Вдали – расчищенная поляна. Посреди поляны избушка с оленьими рогами над дверью.

Пер Гюнт ползает на корточках, отыскивая дикий лук.

Пер Гюнт

Экая бездна возможностей в мире! Может быть, лучшая – встать на четыре? Что же ты, цезарь, – в муравушку носом, точно твой пращур – Навуходоносор?.. Старому сердцу библейская суть, что сосунку материнская грудь; сказано также: «Ты взят от земли», — годы к земле меня вновь привели. Главное – брюхо набить до отвала. Только ведь лука для этого мало. Надо под елкой поставить силок, а для питья поискать ручеек. Буду царем среди диких зверей — здесь, вдалеке от столичных царей. А повлечет меня к вечному сну, в дебрях тогда отыщу я сосну, скроюсь под ней, как медведь в ноябре, и напишу на сосновой коре, что почивает под этой сосной славный Пер Гюнт, император лесной.

(Тихо смеется.)

Петер, кукушка, о чем ты поешь? Луковкой дикой ты жил и умрешь. Смерти голодной сгодишься ты в пищу… Дай я тебя хорошенько очищу.

(Чистит луковицу, снимая перья одно за другим.)

Верхний лоскутик твой, грязный и хрупкий, — тот, что от бури спасался на шлюпке. Эта вот шкурка – морщины и дыры — напоминает меня – пассажира, запахом Пера несет за версту. Дальше почистим, рассмотрим вон ту! Россыпи золота… Верфь, особняк… Это Пер Гюнт, только сок в нем иссяк. Этот пушнину искал у Гудзона… Этот лоскутик похож на корону — выкинуть надо и чистить опять! Этот хотел археологом стать, в этом – и сила, и свежесть, и сок, только он лживый насквозь, как пророк. Этот вот нежный пахучий листок напоминает блаженный Восток. Эти последние, верно, больны и по краям совершенно черны — напоминают моих чернокожих, совесть больную, служителей божьих…

(Снимает сразу несколько перьев.)

Перья, покровы… Уж верно, пора до сердцевины дойти, до ядра.

(Общипывает луковицу до конца.)

Нет никакой сердцевины у лука. Создал же Бог бессердечную штуку — да, остроумно…

(Отбрасывает листья.)

Отбросим остатки. Только для черта такие загадки. Но – бережет береженого Бог — прочно стою я на всех четырех.

(Почесывает затылок.)

Нет порядка в мире – это так старо! Кажется, что ухо держишь ты востро. Кажется, ухватишь быка за рога — а никак не знаешь, встретишь где врага.

(Вдруг останавливается перед избушкой, вид которой заставляет его замереть от неожиданности.)

Где-то я видел такую избушку…

(Протирает глаза.)

Это крылечко и эту опушку, эти оленьи рога над коньком, эту красавицу с рыбьим хвостом. Ложь!.. На двери я повесил замок, чтобы от мыслей нечистых берег!

Сольвейг

(поет в избушке)

На Троицын день прибрала я дом, мечтала с тобой посидеть вдвоем, далекий мой! Но если ноша твоя тяжела, в пути присядь. Тебе обещала я долго ждать — я долго ждала.

Пер Гюнт

(встает безмолвный, мертвенно-бледный)

Кто верит, тот ушедшего простит. Кто сам не забывает, тот забыт. О строгая! Ты чувствуешь всерьез! Ты – власть моя, и я тебя не снес!

(Убегает по лесной тропинке.)

Редкий сосняк, опустошенный лесным пожаром. Ночь. Повсюду обгоревшие пни. Туман.

По сосняку бежит Пер Гюнт.

Пер Гюнт

Пепел, чад и пыль горой. Вот тебе! Бери и строй! Все истлело изнутри. Что ж! Гробницу мастери. Сказки, выдумки, мечты мертвыми на свет родились, лжи и вымысла пласты пирамидой взгромоздились, совесть грешная молчит, ложь сверкает, словно щит, захмелевший воет ветер: «Архитектор Цезарь Петер!»

(Вслушивается.)

Плач ли? Детский голосок? Радость в нем или тревога? Ах, клубок! Еще клубок!

(Отбрасывая ногой.)

Прочь вы! Дайте мне дорогу!

Клубки

(перекатываясь по земле)

Мы твои мысли — дети любви твоей. Перечисли, скольких сгубил детей.

Пер Гюнт

(обходя сторонкой)

Был мальчишка от одной — эдакий прохвост хромой.

Клубки

Нам бы крылья: птицы в полете легки… Мы клубки — катимся вместе с пылью.

Пер Гюнт

(спотыкаясь)

Я же ваш папочка, крошки, — не подставляйте мне ножки!

(Бежит.)

Сухие листья

(проносясь по ветру)

Мы знамена. Ты нас хотел нести — ветер сонный нас иссушил в пути. Нам никогда, никогда не увенчать плода!

Пер Гюнт

Станете вы удобреньем новым, грядущим растеньям.

Шум в воздухе

Мы – поэмы, рвавшиеся на уста, только твои уста так и остались немы. Грешной души очаг не подарил нам пламя, ты не пришел за нами, — горе тебе, наш враг!

Пер Гюнт

Я писал сухую прозу. Что мне вы, пустые грезы!

(Выбирает кратчайшую из дорог и бежит по ней.)

Капли росы

(скатываясь с ветвей)

Мы – твои слезы. Ты не привык плакать, не дал нам воли. В капле боли тает души ледник. Бросил нас позади, близко не подпустил, иглы в твоей груди — нет в нас целебных сил.

Пер Гюнт

Я рыдал тогда, в провале, когда хвост мне подвязали.

Сломанные соломинки

Мы – свершенья, но не пробил наш час. Страх, сомненье — вот что сломало нас. Перед твоим концом о мотовстве твоем мы рассказать придем перед судом.

Пер Гюнт

Как же мне держать ответ за дела, которых нет?

(Убегает прочь.)

Голос Осе

(издалека)

Уходи, сынок: скверный ты ездок! Недовез, шельмец, в снег свалил салазки. Что же твои сказки? Где же твой дворец? Думал, что ли, кот в рай нас подвезет?

Пер Гюнт

Мне своих грехов довольно! Разве выдержит спина груз, что тащит сатана? Лучше смерть – не так уж больно!..

(Убегает.)

Другое место в бору.

Пер Гюнт

Где вы, собаки? Могильщик с лопатой, певчий-заика, дьячок бородатый! Киньте мне черный лоскут на тулью — всех мертвецов заодно отпою!

По боковой дорожке идет Пуговичник с большой ложкой и прочими инструментами.

Пуговичник

Гей, старичок, добрый вечер!

Пер Гюнт

Здорово!

Пуговичник

Шибко спешишь. Интересно – куда?

Пер Гюнт

Так… На поминки.

Пуговичник

Скажи мне тогда: Петера Гюнта – не знаешь такого?

Пер Гюнт

Долго искать не придется!

Пуговичник

Ура! Стало быть, он за тобой посылал?

Пер Гюнт

Что ты задумал?

Пуговичник

Вот, ложку видал? Скоро тебе в переплавку пора.

Пер Гюнт

Что ты тут делаешь?

Пуговичник

Переплавляю.

Пер Гюнт

Переплавляешь?

Пуговичник

Вот видишь, пустая, для переплавки готовая ложка. Жить тебе, Пер, остается немножко. Вырыта яма, и гробик готов — как говорится, корми червяков. Только души не зароешь в могиле; надобно, чтобы ее перелили.

Пер Гюнт

Предупредили бы.

Пуговичник

Смерть и рожденье не назначают заране свой час. Люди не знают об их появленье.

Пер Гюнт

Верно… Но кто ты, зачем ты у нас?

Пуговичник

Видишь, я мастер – я пуговки лью.

Пер Гюнт

Много имен у любимых детей… Значит, явился по душу мою? Большего грешника не было, что ли? Ведь не такой я отпетый злодей, хуже, страшнее встречал я людей. Разве не лучшей достоин я доли? Был я врунишкой, повесой, лентяем, но не считать же меня негодяем?

Пуговичник

Вот оно! В этом-то весь узелок, что никакой ты не грешник, дружок. А посему от котла ты избавлен — в маленькой ложке ты будешь расплавлен.

Пер Гюнт

Ложка… Котел… А не все ли равно, брага домашняя или вино? Сгинь, сатана!

Пуговичник

Али с толку ты сбит? Черти с копытом, а я без копыт.

Пер Гюнт

Не по копытам и длинным когтям вас узнают, а по черным делам!

Пуговичник

Ах, не введи в заблужденье опять: ты для меня никакая не тайна — сам себя только что выдал случайно, так для чего же нам время терять? Ты на злодея совсем не похож, даже за грешника вряд ли сойдешь!

Пер Гюнт

Больно ты, брат, рассудительным стал!

Пуговичник

Да, но и святостью ты не блистал.

Пер Гюнт

Я и не лезу в святые – не горд.

Пуговичник

Не настоящий, не высший ты сорт… В вялом теченье теперешних дней подлинный вряд ли найдется злодей. Разве злодейство не требует воли, гордости… сердца великого, что ли?.. Мало испачкаться в жиже навозной, надо к грехам относиться серьезно.

Пер Гюнт

Верно подмечено: жизни коверкай, лезь напролом, наподобье берсерка…

Пуговичник

Не у тебя ли подобная сила?

Пер Гюнт

Пятнышки только, на пальцах чернила…

Пуговичник

Если ты жизнь на помойке провел, кто же возьмет тебя в адский котел?

Пер Гюнт

Стало быть, я совершенно свободен?

Пуговичник

Стало быть, в ложку, приятель, ты годен!

Пер Гюнт

Так бы весь век и торчал за границей, если бы знал, что такое творится.

Пуговичник

Старый обычай – древнее, чем речь: ценности гибнут – их надо сберечь. В детстве ты мастер был пуговки лить, но ведь случалось и брак допустить. Пуговка выйдет порой без ушка.

Пер Гюнт

Бросить ее!

Пуговичник

И не дрогнет рука? Сразу видать, что отцовская хватка, Гюнты от века не знали порядка. Мой-то хозяин не так тороват, он бережлив – оттого и богат. Брак в обиходе – а в деле сырье. Пуговка дрянь – переплавить ее. Пуговкой был ты не худшей на свете, мог бы блистать у земли на жилете, только некстати ушко поломалось, бедная пуговка в ложку попалась.

Пер Гюнт

Среднее сплавишь из Павла и Пера — пуговка выйдет другого размера?

Пуговичник

Тот же закон на монетном дворе: стертой монетой не платят в игре. Тех, кто сумел до конца сохраниться, очень немного. Таких единицы.

Пер Гюнт

Да объясни ты ему: «Господин, так, мол, и так, затерялся один. Что за потеря для целого света — стертая пуговка или монета?»

Пуговичник

Стоимость – вспомни закон капитала — определяется весом металла, так что монета отнюдь не пустяк.

Пер Гюнт

Все, что угодно, – но только не так.

Пуговичник

Выхода нету! Как я понимаю, ты недостаточно нежен для рая.

Пер Гюнт

Может быть, я и не очень хорош, Только душа моя – это не грош! Пусть меня сводят хоть с Богом, хоть с чертом, Но не считай меня грошиком стертым! Пусть по суду я на длительный срок в ад попаду – так ведь это урок. Если в грязи перепачканы руки, я соглашусь на душевные муки. То преходящее было… Пройдет… Всех нас в грядущем возмездие ждет; но невозможно, терзаясь и мучась, жить без надежды на лучшую участь, сделаться просто безликим сырьем, оловом, атомом в теле чужом? В ложку отправиться, перечеркнуть неповторимую Гюнтову суть?

Пуговичник

Снова ты, Пер, пустословием занят. Разве тебя так нещадно тиранят? Неповторимое! Да ерунда! Просто ты не был собой никогда.

Пер Гюнт

Как это не был? Ты, что же, слепой? Что же я делал, как не был собой? Ты изучи мою сущность сперва, разве не сам я себе голова? Все-таки следует чувствовать меру — нету во мне ничего, кроме Пера.

Пуговичник

Вот же наказ, ознакомься, дружок: «Петера Гюнта, который не смог в жизни следа никакого оставить, в ложку отправить и там переплавить».

Пер Гюнт

Это ошибка, поверь, я не лгун!.. Именно Петер? Не Расмус? Не Йун?

Пуговичник

Что ты! Они перелиты давно. Да соглашайся! Не все ли равно?

Пер Гюнт

Нет, ни за что. Погоди, дорогой. Может быть, все-таки это другой? Ты осторожней: другой или третий. Сам же окажешься после в ответе.

Пуговичник

Если не веришь, письмом подтвержу.

Пер Гюнт

Дай мне отсрочку!

Пуговичник

Зачем?

Пер Гюнт

Докажу, что оставался собой до сих пор, и разойдемся друзьями, без ссор.

Пуговичник

Чем?

Пер Гюнт

Ну, свидетели есть, аттестат…

Пуговичник

Вряд ли, приятель, они убедят.

Пер Гюнт

Новое время – и новые муки… Дай мне отсрочку, возьми на поруки. Жизнь человеку дается однажды, и потому оправдаться я жажду. Можно?

Пуговичник

Ступай. Но условия жестки: встречу на первом лесном перекрестке!

Пер Гюнт убегает.

В глубине бора.

Пер Гюнт

(пробегая)

Правильно сказано: время – казна. Может быть, целая жизнь мне дана, может быть, часу и то не пройдет, как перекресток мой путь оборвет. В этом дремучем сосновом бору много ль свидетелей я соберу? Да уж, поистине праведный суд: нужен свидетель, что я не верблюд!

(Нагоняет дряхлого деда, ковыляющего впереди с палкой.)

Дед

Ради бога, хоть грошик подай, дорогой!

Пер Гюнт

К сожалению, мелочи нет под рукой.

Дед

Вот так встреча! Принц Пер? Ну здорово, дружок!

Пер Гюнт

Кто ты, дед?

Дед

Да из Рондов один старичок.

Пер Гюнт

Ты не Доврский ли дед?

Дед

Угадал, угадал…

Пер Гюнт

Расскажи мне, что было. Великий скандал?

Доврский дед

Ох, зятек, потерял я и силу и власть!

Пер Гюнт

Разорился ты, что ли?

Доврский дед

О да, в пух и прах. И голодный, как волк, – не держусь на ногах.

Пер Гюнт

На такого свидетеля сразу напасть!

Доврский дед

Да… И принц поседел…

Пер Гюнт

Иссушают заботы, неприятности старят, любезный мой тесть. Но не будем на сердце затаивать месть, хоть остались у нас не сведенные счеты. Я повел себя глупо, я был сумасброд…

Доврский дед

Что поделаешь? Юность не хочет забот! А с невестой ты ловко устроил тогда, ты избавился только от мук и стыда. Опозорилась женщина, сбилась с пути.

Пер Гюнт

Расскажи! Отдала свое сердце другому?

Доврский дед

Сквозь огонь умудрилась и воду пройти, а недавно вот с Трондом бежала из дому.

Пер Гюнт

Что за Тронд?

Доврский дед

Тронд Вальфьельдский.

Пер Гюнт

О, имя знакомо! Я у этого Тронда пастушку отбил.

Доврский дед

Да, забыл – от сынка тебе тоже привет; он по целой стране уж детей наплодил…

Пер Гюнт

Я с тобой поболтал бы, да времени нет. У меня к тебе просьба великая, тесть: понимаешь, на карту поставлена честь. Мне не много ведь нужно: расписка одна, а уж я тебя, тесть, напою допьяна.

Доврский дед

Ничего, не волнуйся, устроим и так, — ты в обмен подтверди мне, какой я бедняк…

Пер Гюнт

Да, деньгами помочь я не смог бы теперь: запасался, копил, экономил, поверь — все равно не ушел от беды неминучей. Ближе к делу, однако. Ты помнишь тот случай, что завел меня в Рондские горы? как я заявился в твой дом и просился в зятья?

Доврский дед

Как же, принц!

Пер Гюнт

Перестань, я не принц никакой! А еще не припомнишь: хрусталик глазной ты хотел удалить мне из правого глаза, чтобы троллем пещерным я сделался сразу? Королевство сулил мне – а я отказался от почета, от власти, от самой любви, и оставил твой дом, и собою остался… Вот теперь под присягой о том заяви.

Доврский дед

Не посмею.

Пер Гюнт

Ну что тебе стоит? Скажи!

Доврский дед

Сам подумай: могу ли я клясться во лжи? Или скажешь, что нашей одежды не мерил? Или меду не пил?

Пер Гюнт

Ну, поддался, поверил, но в существенном я не пошел на уступки. Человек познается в последнем поступке — все решает конец!

Доврский дед

Но конец-то обратный!

Пер Гюнт

Что ты мелешь?

Доврский дед

А как же! Пошел на попятный, да еще прихватил на прощанье пароль.

Пер Гюнт

А какой? Я не помню.

Доврский дед

Пронзительный, верный.

Пер Гюнт

Ну-ка, дай мне припомнить.

Доврский дед

Словечко одно. Но стеной нерушимой проходит оно меж земным человеком и тварью пещерной. Не припомнишь? «Собой будь – и все!». Ты ведь тролль!

Пер Гюнт

(отшатываясь)

Нет!

Доврский дед

Собой был и все ты – с тех пор до конца. Будь собою – и все. Два коротких словца.

Пер Гюнт

Отчего же и все?

Доврский дед

(с плачем)

Я вручил тебе слово. С той минуты, хоть в тайне, но жил ты, как тролли, с этим словом ты вышел на первые роли, в этом слове твоих возвышений основа. Как ни прячься, любезный, – ты мой ученик, без меня бы ты, принц, ничего не достиг.

Пер Гюнт

Но позвольте! Ведь все это вымысел чистый! Что мне кобольды, тролли, лгуны, эгоисты?

Доврский дед

(вытаскивая из кармана старые газетные листы)

Ты не думай – у нас тут газеты свои. Почитай, если хочешь, вот эти статьи. Вот – по красному черным. И дальше. И вот. Видишь, в «Дьявольской почте» – на целой странице, «Преисподнее эхо» – огромный отчет о твоих достославных делах за границей. Если ты не читал, посмотри, любопытно: тут статья под названием «Парнокопытный», а вот это «О троллях», уже в «Блоксбергпост», дескать, главное в тролле — не внешность, не хвост, если хочешь, хоть шкуру отдай на ремни, но ведь дело не в шкуре, а дело в судьбе… Тролль не просто бывает собою все дни, «Быть собою – и все», – утверждают они принцип троллей. А далее – все о тебе.

Пер Гюнт

Так, выходит, я тролль?

Доврский дед

Вот, свидетельства есть!

Пер Гюнт

Значит, мог я и в Рондах навеки осесть, облениться, забиться к себе в уголок, не набил бы мозолей и обувь сберег? Нет уж, троллем не быть Перу Гюнту никак! До свиданья! Вот скиллинг возьми на табак.

Доврский дед

Милый принц, подожди…

Пер Гюнт

Поискал бы больницу. Если в детство впадаешь – так надо лечиться.

Доврский дед

Я бы лег с удовольствием, только родня слух пустила, что нету на свете меня. Разве кто-нибудь станет лечить небылицу? Говорят ведь, что свой своему злейший враг, я вначале не верил, выходит, что так. Да не только друзья, даже дочкины дети говорят, что меня не бывает на свете.

Пер Гюнт

Это общая участь в такие года.

Доврский дед

А у троллей еще и другая беда: нет у нас ни налогов, ни грошиков медных, ни сиротских домов, ни приютов для бедных.

Пер Гюнт

Так прощай! Будь собою – и все!

Доврский дед

Ты бы мог Поклониться за эти слова мне, сынок! Ты без них не дожил бы до этих годов.

Пер Гюнт

А не все ли равно – со словами, без слов, — я рожден голышом и остался собой.

Доврский дед

Бедный принц! До чего ж ты и вправду дожил!

Пер Гюнт

До того, что и титул в ломбард заложил. Это ваша работа, проклятые тролли, это вы меня сбили с дороги, невежды…

Доврский дед

У меня самого не осталось надежды. До свидания! В город мне выбраться, что ли?

Пер Гюнт

А на что тебе город?

Доврский дед

Устроюсь на сцену колоритной фигурой за сходную цену.

Пер Гюнт

Ну, прощай! Если впрямь повезет тебе, дед, Обоснуешься в городе, выбьешься в свет, — Расскажи этим людям о Петере Гюнте и его водевиле «О gloria mundi[25]».

(Убегает.)

Доврский дед что-то кричит ему вдогонку.

У перекрестка.

Пер Гюнт

Вот подлость какая! Еще ведь немножко — и это «и все» погрузит меня в ложку! Разбит твой корабль – и дела твои дрянь, теперь на обломках гляди не застрянь.

Пуговичник

(на развилке)

Ну, что у тебя? Раздобыл аттестат?

Пер Гюнт

Уже перекресток? А я не заметил.

Пуговичник

Ну, где твой свидетель и что он ответил? А впрочем, глаза обо всем говорят.

Пер Гюнт

Запутался я с непривычки, любезный.

Пуговичник

Зачем же себя утомлять бесполезно?

Пер Гюнт

А ночь-то какая? Вот если бы днем…

Пуговичник

Быть может, того старичка позовем?

Пер Гюнт

Да что ты! Какой-нибудь пьяный небось.

Пуговичник

А все же попробуем.

Пер Гюнт

Ну его. Брось!

Пуговичник

Так к делу приступим?

Пер Гюнт

А можно узнать, что, в сущности, значит самим быть собой?

Пуговичник

Не ждал от тебя подковырки такой — не ты ли недавно посмел утверждать…

Пер Гюнт

Но что это значит?

Пуговичник

Себя побеждать, убить свое «я», не в речах, а на деле себя подчинить безраздельно той цели, к которой тебя приготовил Хозяин.

Пер Гюнт

Но как догадаться? Вокруг столько тайн…

Пуговичник

Вот в том-то и дело: догадка нужна.

Пер Гюнт

Но если ввела в заблужденье она, так что же мне, в жертву себя принести?

Пуговичник

Приходится, милый… Кто был бестолков, так это же все сатанинский улов.

Пер Гюнт

Мы что-то запутались, сбились с пути. Я не был собою… по вашим законам, и в этом признаю себя побежденным. Но если в одном проиграл я игру, то было другое… Блуждая в бору, я понял, что дни мои были грешны, и страшно мне стало от этой вины…

Пуговичник

Опять ты?

Пер Гюнт

Я грешник! Не только в деяньях, но даже в желаньях, мечтах, обещаньях. Проклятую жизнь за границей я вел.

Пуговичник

А ты положил бы мне список на стол.

Пер Гюнт

Послушайте, я принесу аттестат — он будет у здешнего пастора взят.

Пуговичник

Ну что ж, отправляйся, отыскивай преста. Быть может, тебе в переплавке не место, вот только приказ…

Пер Гюнт

Но ведь это приказ, который относится, судя по датам, к моменту, когда я в пустыне увяз, в пророка играл, полагался на фатум. Отпустишь?

Пуговичник

Но, Пер…

Пер Гюнт

Не спеши, дорогой. Ведь ночью в лесу удивительный воздух, побродишь один, погадаешь на звездах — в горах старики не спешат на покой… Мне пастор один говорил в Юстендале: «Я что-то не слышал, чтоб тут умирали».

Пуговичник

До первой развилки – и больше ни часа.

Пер Гюнт

Ох, только бы встретилась черная ряса!

(Убегает.)

Извилистая дорога, ведущая на заросший вереском пригорок.

Пер Гюнт

…но Эсбен сказал: «Пригодится в беде», и поднял с дороги сорочье крыло. Кто мог бы подумать, что именно зло меня защитит на последнем суде? Да, шансов особенных нет у меня, и в полымя я попаду из огня. Но есть первозданная мудрость одна: «Покуда надеешься, смерть не страшна».

Костлявый субъект в высоко подтянутом пасторском одеянии и с сеткой для ловли птиц через плечо бежит по склону пригорка.

На ловлю вышел пастор, с птичьей снастью. Выходит, Пер, что баловень ты счастья.

(Костлявому.)

Что делает отец в такой глуши?

Костлявый

Да вот, стараюсь для одной души.

Пер Гюнт

Преставился, должно быть, кто-нибудь?

Костлявый

Нет, у него иной пока что путь.

Пер Гюнт

Так, может быть, отец, пойдемте вместе?

Костлявый

Компанию люблю, сказать по чести.

Пер Гюнт

Я согрешил, отец.

Костлявый

А что за грех?

Пер Гюнт

Я человеком был… не хуже всех, я о законах общества радел и в кандалах ни разу не сидел, но вот споткнулся, черт меня возьми.

Костлявый

Да, так бывает с лучшими людьми.

Пер Гюнт

И вот такой пустяк…

Костлявый

Пустяк?

Пер Гюнт

Ну да. Грехов en gros[26] я избегал всегда…

Костлявый

Так и не лезьте со своей виной — вы не меня искали. Я иной. Вам неприятен вид руки моей?

Пер Гюнт

Я сроду не видал таких ногтей.

Костлявый

А что в моей ноге вам любопытно?

Пер Гюнт

(указывает)

Да у нее какой-то вид… копытный.

Костлявый

Ну да, а что?

Пер Гюнт

Я думал, вы священник. Но… золото нашел – не клянчи денег, впустили в зал – не мельтеши в передних, допущен к первым – прогони последних.

Костлявый

Да, как-никак у вас свободный дух. Я мог бы вам помочь как брат и друг. Но не просите у меня о силе — об этом у меня уже просили, и столько сил пустил я в оборот, что в этом отношенье я банкрот: мне души перестали попадаться.

Пер Гюнт

Что, общество решило исправляться?

Костлявый

Нет, большинство годится в переплавку.

Пер Гюнт

На этот счет и я просил бы справку.

Костлявый

Ну, объяснитесь.

Пер Гюнт

Может быть, нескромно, но с просьбой обращаюсь к вам огромной.

Костлявый

Убежища вам, что ли?

Пер Гюнт

Угадали. Уж если люди так в цене упали, то, право, не попробовать ли мне вас убедить в моей большой вине.

Костлявый

Но, дорогой…

Пер Гюнт

Но, милый, будьте другом, воздайте мне по месту и заслугам. На жалованье я не претендую…

Костлявый

Избушку потеплее?

Пер Гюнт

Нет, любую. Но вы оставьте мне широкий вход, чтоб я удрал, когда пора придет.

Костлявый

Уж вы меня простите, славный муж, что я вас откровенно не приемлю, но если бы вы знали, сколько душ о том же просит, покидая землю!

Пер Гюнт

И все-таки… я так ужасно жил… Не может быть, чтоб я не заслужил.

Костлявый

Не хвастайтесь!

Пер Гюнт

Я оправданья жажду! Я в Штатах торговал живым товаром.

Костлявый

Мой бедный друг, не тратьте время даром. Поймите, что теперь буквально каждый торгует волей, мыслями, людьми. Так что же я, возьми да всех прими?

Пер Гюнт

В Китае я сбывал фигурки Брамы…

Костлявый

Ох! Стиль, как у просительницы-дамы. Взгляните, что за мерзкие фигуры сбывают каждый день в литературу, — но мне от них, признаться, мало прока.

Пер Гюнт

Постойте! Я разыгрывал пророка.

Костлявый

Фантастика! Искатель вящей славы? Такие и годны для переплава! И, если в этом ваш великий грех, ступайте и делите участь всех!

Пер Гюнт

Большой корабль захлестнут был волной… Один я спасся… Но какой ценой? Наполовину я повинен в том, что повар оказался за бортом.

Костлявый

И в том, что девка больше не невинна, вы, может быть, повинны вполовину? И с этой вполовиночку-виной с серьезным видом говорить со мной? Чтоб на такую дрянь дрова я тратил? Ну нет, любезный, я еще не спятил. Я был, конечно, груб, прошу прощенья — я высказал общественное мненье. Не угнетайте совести своей да отправляйтесь в ложку поскорей. Я признаю за вами ум и знанье, я верю, что у вас воспоминанья, да, но какие? Все равно что нет. Helt litet – малость – как сказал бы швед. Исторгнут ли они рыданья, стыд? Покой, любовь тебя благословит? С ума сойдешь от жара и озноба? …Чуть-чуть досады и немного злобы.

Пер Гюнт

Гвоздей не замечаешь в сапоге, покуда нет болячек на ноге.

Костлявый

Да, кстати, это очень любопытно. Я к обуви привык парнокопытной. Но раз уж речь зашла о сапогах, то я устал держаться на ногах. Мне некогда болтать: я подстерег один довольно лакомый кусок.

Пер Гюнт

Ответьте мне: какими же грехами он славен был?

Костлявый

Все просто, дорогой: он был собой со всеми потрохами, он днями и ночами был собой.

Пер Гюнт

Выходит, быть собой – великий грех?

Костлявый

Для некоторых. Вовсе не для всех. Немногие себя находят прямо, но можно быть собой наоборот… Вы видели парижскую рекламу — у них портреты солнце создает. Но раньше, чем получится портрет, они готовят маску, на которой меняются местами тень и свет. На первый взгляд ее забросить впору: портрет выходит вовсе не красивым — за то его прозвали негативом, когда душа считает свет за тень, расцвет – за увяданье, ночь за день и лишь изнанку правды уважает — ее по смерти мне препоручают. И вот над ней я проливаю пот, покуда правда в ней не оживет: окуриваю паром, выжигаю, в растворы серы, хлора окунаю, и, наконец, на солнце просушив, беру готовый снимок – позитив. Но там, где снимки бледны или стерты, — там бесполезно звать на помощь черта.

Пер Гюнт

Итак, влетает вороненок черный, а лебеденок белый прочь летит? Но этот негатив… Прошу покорно, скажите мне, чье имя там стоит.

Костлявый

Там – Петер Гюнт.

Пер Гюнт

Он разве был собой?

Костлявый

Он клялся в том.

Пер Гюнт

Ну что же, этот Петер обычно не бросает слов на ветер.

Костлявый

Вы знаете его?

Пер Гюнт

Конечно, знаю. Я очень многих знаю, большинство.

Костлявый

Ну, я пошел – иначе опоздаю. А кстати, где вы видели его?

Пер Гюнт

Сейчас я вспомню. Кажется, в Капштадте.

Костлявый

Ну, ну! Выходит, вы попались кстати.

Пер Гюнт

Он проходил по трапу. В этот миг…

Костлявый

Ну, значит, я почти его настиг. Кейптаун! Ты погибнешь ни за грош по милости ставангерских святош.

(Мчится на юг.)

Пер Гюнт

Ха! Радости-то сколько! Глупый пес, как ловко я тебе наставил нос! Подумать только; этакий козел — и корчит из себя отца всех зол, ломается… А чем ему гордиться?.. Но сам-то я! Куда ж это годится; я звался Пером и не знал забот, а числился собой наоборот.

(Кивает падающей звезде.)

Привет тебе, звезда моя!.. Исчезни, погибни, как и я, в холодной бездне.

(Съеживается, словно от страха, и исчезает в тумане. С минуту длится молчание. Потом слышно, как Пер Гюнт вскрикивает.)

Не доверяй ни солнцу, ни звезде — они погаснут! Пустота везде.

(Выходит из тумана, срывает шляпу, бросает ее на дорогу, рвет на себе волосы. Мало-помалу успокаивается.)

Из ничего в ничто. Во всем обман. Мой путь лежал из пустоты в туман. Прости, земля, прости, о мир прекрасный, — напрасно я топтал траву густую. Прости меня, о солнце, – ты напрасно обогревало хижину пустую, напрасен был твой свет в лесу глухом: хозяин навсегда покинул дом… О, дух был скуп, щедра одна природа. Земля и Солнце, вы хотели дать душою обделенному уроду отчизну, сердце, любящую мать, не думая, какой ценою сыну платить придется за свое рожденье… О, наглядеться до изнеможенья на все, потом взобраться на вершину, взглянуть, смеясь, на море, на закат — и рухнуть вниз. Меня убьет лавина, мой бедный труп снега запорошат. И кто-нибудь, взобравшись на плато, отыщет надпись: «Здесь лежит никто». А дальше что? Не знаю, дальше что…

Прихожане

(проходя по лесной дороге)

Утро светлое, новое, когда песни небесные льются в двери дворцовые, льются в хижины тесные — слово, ставшее песнею, слово светлое, новое!

Пер Гюнт

(съежившись от страха)

Нет утра для меня! Мне душно и темно. Я вижу, я дышу – но я погиб давно.

(Хочет проскользнуть между кустами, но попадает на перекресток.)

Пуговичник

Ну, с добрым утром, Пер! Давай свой список черный.

Пер Гюнт

Я не нашел его… Я так искал упорно, я выбился из сил…

Пуговичник

Так снова неудача?

Пер Гюнт

Фотограф лишь один мне встретился бродячий. Ты подожди еще.

Пуговичник

Нет, больше я не жду.

Пер Гюнт

Чу, филин закричал. Почувствовал беду.

Пуговичник

К заутрене звонят. Напрасен твой испуг.

Пер Гюнт

А что там за огонь пылает меж ветвей?

Пуговичник

А, это свет в окне!

Пер Гюнт

Не только свет, но звук.

Пуговичник

То женщина поет. Никак не спится ей.

Пер Гюнт

Мне надо в этот дом – там список я добуду.

Пуговичник

(хватает его)

Все предусмотрено – я больше ждать не буду.

Оба выходят на поляну и останавливаются перед избой. Занимается утренняя заря.

Пер Гюнт

Ты вовремя зажглось, заветное окошко! Прочь, Пуговичник! Будь твоя большая ложка, мой гроб повапленный, хоть с дом величиной — ей не вместить меня со всей моей виной!

Пуговичник

Я отойду, но знай: мои условья жестки. Мы встретимся с тобой на третьем перекрестке.

(Сворачивает в сторону и исчезает.)

Пер Гюнт

(приближаясь к дому)

Назад или вперед – где лучше, неизвестно. И в четырех стенах, и в целом мире тесно.

(Останавливается.)

Сейчас приду домой… Как я посмел! Как мог!.. Будь мужествен, Пер Гюнт. Переступи порог.

(Делает несколько шагов, но опять останавливается.)

Сторонкой обойти велела мне Кривая. Но, как ни узок путь, я напролом шагаю.

(Бросается к дому.)

В это время в дверях показывается Сольвейг в праздничной одежде, с молитвенником и посохом. Прямая и кроткая, идет она навстречу Перу.

Пер Гюнт

(падая ниц на пороге)

О, осуди меня!.. Поведай, сколько зла…

Сольвейг

О, боже, он пришел! Как я его ждала!

(Ищет его ощупью.)

Пер Гюнт

Скажи, что грешен я. Ты будешь мне судьей.

Сольвейг

Тебе я не судья, единственный ты мой!

(Снова ищет его ощупью и находит.)

Пуговичник

(из-за дома)

Мне некогда, Пер Гюнт. Я требую ответа.

Пер Гюнт

О Сольвейг, боль твоя – ответ, меня достойный.

Сольвейг

(присаживаясь возле него)

Мою простую жизнь ты сделал песней стройной, с тех пор как ты пришел, мне светом стала тень. Я дождалась тебя. Благословенно лето, когда передо мной предстал ты, в Духов день.

Пер Гюнт

Так, значит, я погиб?

Сольвейг

Нет, все пойдет иначе…

Пер Гюнт

(смеется)

Но если и тебе не разгадать задачи?

Сольвейг

Какой?

Пер Гюнт

Скажи, где был Пер Гюнт до этих пор?

Сольвейг

Где был?

Пер Гюнт

Самим собой. Созданием Творца. Скажи, когда и где не прятал я лица? Иначе я уйду в туманы, глубоко. Иначе я погиб.

Сольвейг

(смеется)

Но это же легко!

Пер Гюнт

Когда я правдой жил, в согласии с судьбой? Когда я сильным был? И где я был собой? О, если знаешь ты, то истину яви.

Сольвейг

В моей надежде, вере и любви! Во мне одной.

Пер Гюнт

(отступая назад)

Но это… Только мать могла бы о ребенке так сказать.

Сольвейг

Я мать. А кто отец? Он тот, кому под силу простить ребенка, если мать простила.

Пер Гюнт

(вскрикивает, озаренный изнутри)

О чистая моя! Невеста! Мать! Жена! О, приюти меня. Так можешь ты одна!

(Крепко прижимается к ней, прячет лицо в ее коленях.)

Долгое молчание. Восходит солнце.

Сольвейг

(тихо поет)

Усни, мой милый, а я не сплю. Я буду стеречь тебя, мальчик мой. Ведь мать и дитя – неразлучны они, и счастьем наполнены долгие дни. Ты жил у груди моей в сладком сне все долгие дни… Ты как свет в окне! У сердца матери ты лежал все долгие дни… Ты от снов устал. Усни, мой милый, а я не сплю. Я буду стеречь тебя, мальчик мой.

Пуговичник

(из-за дома)

До перекрестка! Дальше погляжу. А нынче я ни слова не скажу.

Сольвейг

(поет, возвышая голос по мере того, как восходит солнце)

Я буду стеречь тебя, мальчик мой. Усни, мой милый, а я не сплю.