В КОТОРОЙ ГОВОРИТСЯ ОБ ОТКРЫТИИ НОВОГО СВЕТА, ПРОИСХОЖДЕНИИ СЛОВА ПЕРУ, ИДОЛОПОКЛОНСТВЕ И ОБРАЗЕ ЖИЗНИ ДО КОРОЛЕЙ ИНКОВ, ОБ ИХ ПРОИСХОЖДЕНИИ, О ЖИЗНИ ПЕРВОГО ИНКИ И О ТОМ, ЧТО СДЕЛАЛ ОН СО СВОИМИ ПЕРВЫМИ ВАССАЛАМИ, И О ЗНАЧЕНИИ КОРОЛЕВСКИХ ИМЕН. ОНА СОДЕРЖИТ XXVI ГЛАВ.

Поскольку речь пойдет о Новом Свете или о его лучшей и главнейшей части, которую образуют королевства и провинции империи, именуемой Перу, о древности и о происхождении королей которой мы претендуем написать, нам кажется, что было бы справедливо, следуя принятому у писателей обычаю, вначале затронуть здесь вопрос о том, является ли мир единым целым или существует множество миров, плоский ли он или круглый, а также круглое ли небо или плоское. Обитаема ли вся земля или только [ее] умеренные зоны; существуют ли проходы из одной умеренной зоны в другую; существуют ли антиподы и каковы они; какие из них и какие иные схожие явления весьма подробно и внимательно рассматривали античные философы, а современные не перестают обсуждать и описывать, придерживаясь той точки зрения, которая каждому из них наиболее близка. Но главная моя задача заключается не в этом — к тому же не по силам индейцу брать на себя так много, — и, кроме того, тот опыт, который был приобретен после открытия того, что [ныне] принято называть Новым Светом, устраняет для нас большую часть названных сомнений, и мы лишь слегка коснемся их, прежде чем перейдем к другой теме, ибо иначе я боюсь, что не успею изложить ее до конца; однако, веря в бесконечное милосердие, я заявляю, что в отношении первого можно утверждать, что существует лишь единый мир, и, хотя мы говорим Старый Свет и Новый Свет, происходит это лишь потому, что последний был заново открыт для нас, а не потому, что существуют два мира: мир — един. Не следует возражать тем, кто продолжает воображать, что существует множество миров; пусть они остаются при своем еретическом заблуждении, от которого они освободятся в аду. Ну, а тех, кто сомневается, — если найдется хоть один такой, — плоская или круглая земля, их необходимо убедить свидетельством тех, кто объехал вокруг всей земли или ее большей части, как, [например], те, кто плыл на корабле [Магеллана] Виктория, и других, которые уже позже обогнули ее. Что же касается неба, а именно: плоское оно или круглое, то на это можно ответить словами вещего пророка: «Ехtеndens соеlum sicut реllеm», в которых он хотел раскрыть нам форму и строение сотворенного, показывая одно в сравнении с другим и утверждая: «Растянулось небо подобно коже», что означает, что оно покрыло сплошь огромное тело из четырех элементов, как кожа покрывает все тело животного, не ограничиваясь лишь главными его частями, а закрывая все, вплоть до самых мельчайших частиц. Тем же, кто утверждает, что из пяти частей земли, называемых зонами, обитаемы лишь две умеренные, а средняя из-за избытка жары и две крайние части из-за слишком сильных холодов необитаемы и что из одной обитаемой зоны невозможно перейти в другую обитаемую зону из-за чрезмерной жары в середине, я, помимо того, что уже известно всем, могу добавить, что я родился в Жаркой зоне, в которой лежит Коско, и рос там до двадцати лет, и побывал в другой, умеренной зоне по другую сторону Тропика Козерога — по его южную сторону — у самых дальних оконечностей Лос-Чаркас, каковыми являются Лос-Чи-час; а для того, чтобы приехать в другую умеренную зону, расположенную в северной части, где я сейчас пишу, я пересек Жаркую зону и пересек ее всю целиком, находясь три полных дня под линией экватора, где, как говорят, он проходит перпендикулярно, а именно у мыса Пасау, и как следствие всего этого я заявляю, что Жаркая зона обитаема, так же как и умеренные. О холодных зонах я хотел бы тоже говорить как очевидец [но я там не был и] поэтому уступаю место тем, кто их знает лучше, чем я. А тем, кто говорит, что из-за сильных холодов они необитаемы, я дерзну сказать, что ведь населены же противоположные по своему характеру места, как и все другие [части земли]; поэтому не будет плодом воображения, а скорее уверенности [считать], что не мог господь сделать непригодными такие огромные части земли, сотворяя все для того, чтобы мог жить человек; и что обманывают себя люди древности (аntiguos) тем, что говорят о холодных зонах, точно так же как и тем, что они говорили о Жаркой зоне, а именно, что она необитаема из-за своей сильной жары. Можно скорее поверить в то, что господь, как всемогущий и мудрый отец, и природа, как благочестивая и всеобъемлющая мать, неудобства холода устранили бы мягкостью жары, подобно тому, как они умерили излишний зной Жаркой зоны столькими снежными вершинами, родниками, реками и озерами, расположенными в Перу, превратив ее в умеренную [зону] с необычайно разнообразной погодой. Одни из районов [этой зоны] устремлены вниз, к жаре, к еще большей жаре; они опускаются так низко, и по этой причине в них стоит такая жара, что они становятся почти необитаемы, как об этом говорили люди древности. Другие районы устремлены к холоду, к еще большему холоду; они достигают такой высоты, что становятся также необитаемы из-за сильного холода от покрывающих их вечных снегов, что находится в противоречии с тем, что философы говорили об этой Жаркой зоне; они даже не представляли себе, что в ней можно встретить снег, причем вечный снег, находящийся прямо под самой экваториальной линией и никогда и нисколько не уменьшающийся, по крайней мере в огромных Кордильерах, исключая их склоны и ущелья. Необходимо знать, что в той части Жаркой зоны, которая приходится на Перу, наличие жары и холода зависит не от расстояния между районами, не от того, как близко или как далеко находятся они от линии экватора, а от того, как высоко или как низко расположены они хотя бы и в одном и том же районе, зачастую даже совсем рядом, о чем дальше будет сказано подробнее. Я говорю, что по аналогии с этим можно предположить, что и холодные зоны имеют умеренные районы и могут быть обитаемы, как об этом говорят многие серьезные авторы, хотя и не на основе опыта или увиденного; однако достаточно и того, что именно так дал понять бог, когда он создал человека и сказал ему: «Расти и размножайся, заполни землю и покори ее себе»; куда ни бросишь взгляд— она обитаема, ибо, если бы это было не так, ее нельзя было бы покорить и заселить. Я надеюсь, что в своем всемогуществе со временем он раскроет эти тайны (как был открыт Новый Свет) для великого смущения и посрамления тех, кто пытается своими естественными философиями и человеческими понятиями ограничить силу и мудрость бога, который будто бы не может творить свои дела иначе, как они могут себе их представить, хотя знание одного и другого так же различны, как конечное и бесконечное. И т. д.

На вопрос о том, существуют ли антиподы или их нет, можно ответить, что, поскольку земля круглая (как это общеизвестно), они несомненно существуют. Однако для себя я считаю, что, коль скоро этот менее благоприятный мир полностью не открыт для нас, невозможно точно знать, какие именно провинции являются по отношению друг к другу антиподами, как это утверждают некоторые [авторы]; этот [вопрос] можно скорее решить относительно неба, нежели относительно земли, путем противопоставления один другому полюсов или востока западу, вне зависимости от месторасположения линии экватора. Точно так же невозможно с достоверностью сказать, как попало туда столько народу, со столь различными языками и обычаями, сколько их было обнаружено в Новом Свете, ибо если говорят, что [люди попали туда] морем на кораблях, то возникают нелепости в отношении находящихся там животных; спрашивается, каким образом или зачем их взяли на корабль, если некоторые из них скорее вредные, нежели полезные? Утверждение же, что [люди] смогли прийти [в Новый Свет] по земле, порождает еще большие нелепости, ибо тогда нужно спросить, почему они привели с собой животных, которые там были домашними, и не взяли тех, которые остались и которых позднее привезли туда [испанцы] ? Если же это произошло потому, что они не могли взять с собой столько животных, то почему тогда здесь не остались те животные, которых они взяли с собой? То же самое можно сказать и о [тамошних] злаках, овощах и фруктах, столь отличных от местных [европейских], что по справедливости назвали [тот материк] Новым Светом, ибо он во всем [именно] такой; это относится к ручным и диким животным, и к пище, и к людям, которые, как правило, безбородые и лишены растительности на лице (lampinos); а так как в познании этих, столь сомнительных вещей можно загубить много труда, я оставлю их, ибо обладаю меньшими, чем другие, способностями для их исследования; я коснусь лишь происхождения королей инков и их наследников, их завоеваний, законов и правления в мире и на войне; но, прежде чем начать повествование об этом, будет полезно рассказать о том, как был открыт этот Новый Свет, а потом мы особо коснемся Перу.

Примерно в году тысяча четыреста восемьдесят четвертом, более или менее, один лоцман из местечка Уэльва, графство Ньебла, по имени Алонсо Санчес из Уэльвы, владел небольшим кораблем, на котором он перевозил из Испании на Канарские острова кой-какие товары, хорошо продававшиеся там; а на Канарских островах он грузил местные фрукты и вез их на остров Мадера, а оттуда возвращался в Испанию с грузом сахара и варенья. Плавая по этому своему треугольному торговому маршруту и направляясь с Канарских островов к острову Мадера, он был застигнут таким сильным грозовым штормом, что, не имея возможности оказать ему сопротивление, он отдался шторму и проплыл двадцать восемь или двадцать девять дней, не ведая, откуда и куда он плывет, потому что все это время он не мог определить высоту ни по солнцу, ни по звездам. Люди на корабле страдали от непосильного труда во время шторма, ибо он не давал им ни есть, ни спать; наконец, после долгого времени, ветер утих, и они обнаружили, что находятся рядом с каким-то островом, точно неизвестно каким, хотя предполагается, что это был остров, который сейчас называют Санто-Доминго; и многое говорит о том, что ветер, который с такой силой и с таким штормом нес тот корабль, был не чем иным, как [восточным ветром] солано, который зовут лэсте, потому что остров Санто-Доминго расположен на запад от Канарских островов; до того путешествия ветер этот скорее успокаивал бури, а не поднимал их. Однако, когда господь всемогущий хочет ниспослать милосердие, он извлекает самое таинственное и нужное из того, что противоположно [самому] существу содеянного, как он, [например], извлек воду из камня или вернул слепому зрение, положив на глаза грязь, чтобы всем было бы ясно, что сие — деяния божественного сострадания и доброты; и он [поступил] точно так же, подарив свое сострадание и послав свое евангелие и праведный свет всему Новому Свету, который так в них нуждался; ибо [индейцы] жили или, лучше сказать, влачили свое существование во мраке язычества и идолопоклонства, а сколь варварским и зверским оно было, мы увидели в [ходе] повествования истории. Лоцман сошел на землю, взял воду и подробно записал все то, что увидел и что случилось с ним, когда он плыл туда и обратно, а, взяв воду и продовольствие [lеnа], он вслепую пустился в обратный путь, не зная дороги как туда, так и обратно, в связи с чем прошло больше времени, чем он мог плыть, и из-за задержки в пути у них кончились вода и провиант; по причине этого и огромных усилий, которых им стоило плавание туда и обратно, [люди] начали так болеть и умирать, что из десяти и семи человек, которые отплыли из Испании, достигли третьего [пункта вышеописанного торгового маршрута] только пятеро, среди которых был лоцман Антонио Санчес из Уэльвы. Они остановились в доме знаменитого Христофора Колумба, генуэзца, потому что знали его как великого лоцмана и космографа, который составлял карты для мореплавания. Он принял их с большой любовью и одарил всем, чем мог, когда узнал то, что стряслось с ними во время столь долгого и необычного кораблекрушения (naufragio), которое, как они говорили, им пришлось перетерпеть. И, так как прибыли они измученные перенесенным в прошлом трудом, сколько ни одаривал их Христофор Колумб, они не пришли в себя и умерли все у него дома, оставив ему в наследство труды, которые принесли им смерть и которые взялся завершить великий Колумб с таким энтузиазмом и силой, что, если бы ему пришлось перенести такие же страдания или даже большие, он [все равно] предпринял бы это дело, чтобы передать Испании Новый Свет и его богатства, написав в геральдике своего герба: «И Кастилии и Леону отдал Новый свет Колон[2]»

Тот, кто хочет увидеть великие подвиги этого мужа, пусть прочтет Всеобщую историю Индий, написанную Франсиско Лопесом де Гoмара, которые он там найдет, правда в сокращенном виде; однако возвеличивает и восхваляет этого известного среди известных само его дело завоевания и открытия. Я хотел добавить [лишь] то немногое, чего недоставало в сообщении этого старого историка, поскольку он писал вдали от мест, где случились эти дела, а [свои] сообщения он черпал от проезжих людей; ему говорили о многом из того, что там происходило, однако не всегда эти [сообщения] были совершенны, а я на моей земле обо всем этом слышал от моего отца и его сверстников, а в те времена для них самым частым и обычным разговором был пересказ наиболее выдающихся подвигов, которые случались в их конкистах, они сообщали в них о том, что мы [сейчас] рассказали и что еще в дальнейшем расскажем, а поскольку они застали там многих из первых открывателей и конкистадоров Нового Света, они знали от них самые подробные сообщения о подобных делах, и я, как я уже говорил, слушал их [эти сообщения] от взрослых, но слишком невнимательно (как ребенок), ибо если бы тогда я был внимателен, то смог бы сейчас написать о многих других достойных восхищения делах, которые необходимо [включить] в настоящую Историю; я же расскажу лишь о тех из них, которые сохранила память, испытывая боль по тем, которые утрачены. Весьма уважаемый отец Хосеф де Акоста также касается этой истории открытия Нового Света, выражая сожаление о том, что не может дать ее полностью, ибо у его преподобия также не было полного сообщения по данному периоду, как и по другим, более поздним [периодам], потому что, когда его преподобие попал в те места, уже не было больше старых конкистадоров, о чем он говорит в первой книге, в главе девятнадцатой, следующими словами: «Поскольку доказано (monstrado), что нет пути, чтобы полагать, что первые обитатели Индий прибыли туда на кораблях, специально сделанных для этой цели, было бы правильно считать, что если они и прибыли туда морем, то [произошло это] случайно и они достигли Индий благодаря сильным бурям, что не является невероятным, несмотря на то что море Океан там огромно. Ибо именно так случилось при открытии [Нового Света] в наши времена, когда тот моряк (имени которого мы пока еще не знаем, а столь великое дело не может быть приписано какому-нибудь творцу, кроме как богу), который из-за ужасной и так некстати разыгравшейся бури обследовал Новый Свет [и] заплатил Христофору Колумбу за доброе гостеприимство сообщением о столь великом деле. Так могло случиться», и т. д. Досюда мы дословно привели [текст] отца учителя Акосты, который свидетельствует, что его преподобие познакомился в Перу с частью [известного] нам сообщения, хотя и не со всем им полностью, но с самым главным из него. Таково было первое начало и происхождение открытия Нового Света, величием которого могло гордиться маленькое местечко Уэльва, вырастившее такого сына, убедившись в достоверности сообщения которого Христофор Колумб проявил столько настойчивости в своем прошении [к испанской короне], обещая ей вещи, которые никто до этого не видел и о которых никто не слышал; сохраняя при этом тайну, как благоразумный человек, он, однако, доверительно сообщил о ней нескольким очень авторитетным лицам, приближенным католических королей; они помогли ему начать свое предприятие, которое без того сообщения, переданного ему Алонсо Санчесом из Уэльвы, на основе только одного его космографического воображения, не могло бы сулить ему так много и так достоверно точно, как он обещал, ни столь быстро приступить к осуществлению своего открытия, ибо, согласно тому автору, Колумб только за шестьдесят и восемь дней пути достиг острова Гуанатианико, с остановкой на несколько дней в Гомера для обновления запасов; если бы из сообщения Алонсо Санчеса он не знал, каким направлениям нужно следовать в столь огромном море, было бы почти чудом добраться туда за столь короткое время.

Поскольку мы будем рассказывать о Перу, было бы правильно сказать здесь о том, как возникло это название, так как его нет в языке индейцев; для этого следует знать, что Море Юга было открыто дворянином Васко Нуньесом де Бальбоа, уроженцем Хереса де Бадахос, в тысяча пятьсот тринадцатом году, который стал первым испанцем, открывшим и увидевшим его; католические короли дали ему титул аделантадо того моря, с [правом] завоевывать и управлять королевствами, которые на нем могут быть открыты. За те немногие годы, которые он прожил после этой милости (пока его собственный тесть, губернатор Педро Ариас де Авила, вместо многих милостей, которых он был достоин и которые причитались ему за его подвиги, не отрубил ему голову), этот дворянин был озабочен желанием открывать и узнавать, что это за земля лежала от Панамы дальше на юг и как она называлась. С этой целью он построил три или четыре корабля, и, продолжая собирать все необходимое для открытий и завоеваний, он направлял их по одному в различные времена года для изучения того берега. Корабли по мере выполнения того что они могли сделать, возвращались с сообщениями о многих землях которые имелись на том берегу. Один из этих кораблей удалился дальше чем другие, и прошел на юг на экваториальную линию, рядом с которой, плывя вдоль берега, как тогда плавали во время этих путешествий, [испанцы] увидели индейца, удившего рыбу в устье одной из многочисленных рек, впадавших в море на той земле. Испанцы с корабля со всей возможной осторожностью высадили на землю вдали от того места где [находился] индеец, четырех испанцев, хороших бегунов и пловцов чтобы он не ушел от них ни по земле, ни по воде. Сделав это, они проплыли на корабле прямо перед индейцем, чтобы он устремил на него свой взор и не заметил засаду, которую они ему подготовили. Индеец, увидя в море столь необычную вещь, никогда не виденную дотоле на том берегу, каким был плывущий под всеми парусами корабль, был страшно поражен; оцепенев и одурев, он думал о том, чем могло быть то, что он видел перед собой в море; и был он так зачарован и так поглощен этими мыслями, что тех, кто должен был его пленить, он заметил лишь тогда, когда они уже схватили его; и так его доставили на корабль при большом ликовании и торжестве всех [испанцев]. Испанцы обласкали индейца, чтобы он избавился от страха, охватившего его при виде их бород и столь необычной для него одежды; они знаками и словами спрашивали его, что это была за земля и как она называлась. Индеец по жестам и движениям, которые они показывали ему с помощью рук и лиц (словно немому), понимал, что они его спрашивают, он не понимал, о чем именно они спрашивали его; а поняв, что его спрашивают, он поспешил ответить (пока ему не причинили зла) и назвал свое собственное имя, сказав Беру, и добавил еще одно [слово], и сказал пелу. Он хотел сказать: «Если вы спрашиваете, как меня зовут, я говорю Беру, а если вы спрашиваете, где я находился, я говорю, что был на реке»; ибо необходимо знать, что слово пелу на языке той провинции является нарицательным и означает река вообще, как мы потом это увидим у одного серьезного автора. В нашей Истории Флориды[3] [другой] индеец на подобный вопрос [испанцев] в ответ [назвал] им имя своего хозяина Бресос и Бредос, — книга шестая, глава пятнадцатая — в которой я поместил этот рассказ в связи с другим случаем; теперь я изъял его оттуда, чтобы поставить на должное место. Христиане поняли его так, как это соответствовало их разумению, воображая, что индеец понял их и ответил им к месту, словно он и они разговаривали по-кастильски; и начиная с того времени, а был это год тысяча пятьсот пятнадцатый или шестнадцатый, ту богатейшую и великую империю стали звать Перу, исказив оба имени, как испанцы коверкают почти все слова, которые берут из языка индейцев той земли; потому что, если они взяли имя индейца Беру, они заменили б на п, а если слово пелу, что означает река, то они заменили л на p; так или иначе, но они сказали Перу. Другие, которые ради чванства хотят быть витиеватыми, — это [относится] к самым современным [историкам] — коверкают две буквы и в своих историях говорят Пиру. Самые старые историки, какими являются Педро де Сиеса де Леон, и казначей (сопtador) Агустин де Сарате, и Франсиско Лопес де Гомара, и Диего Фернандес, уроженец Паленсии, и даже весьма достопочтенный отец фрай Херонима Роман, хотя он и принадлежит к современным [историкам], — все они называют ее Перу, а не Пиру; а так как та местность, где случилось это, доходила до границ земель, которые короли инки в этой части [континента] завоевали и подчинили своей империи, после стали называть [именем] Перу все то, что находится [на юг] от этого места, [называвшегося] Киту, вплоть до Чаркас, что составляло самую главную часть [земель], которыми инки повелевали, и составляло более семиста лиг в длину, хотя сама их империя доходила до Чили, что составляло еще пятьсот лиг дальше [на юг] и являлось еще одним богатым и плодороднейшим королевством.

Таково начало и происхождение названия Перу, столь знаменитого в мире и знаменитого по праву; ибо Перу наполнило все золотом и серебром, жемчугом и драгоценными камнями; а поскольку это название было случайно присвоено [той империи] и хотя прошло уже семьдесят два года, как [испанцы] завоевали Перу, уста местных индейцев не произносят это слово, так как они никогда не называли этим именем [свою страну]; правда, при общении с испанцами они понимают, что оно означает, но сами не пользуются им, так как в их языке не было одного общего названия для обозначения всех королевств и провинций, которыми правили их прирожденные короли, как это имеет место, когда говорят Испания, Италия или Франция, что подразумевает многочисленные провинции, [из которых они состоят]. Они умели называть каждую из провинций своим собственным именем, как это много раз будет видно в изложении Истории; однако собственного имени, которое обозначало бы целиком все королевство, они не имели; они называли его Тавантин-суйу, что означает четыре стороны света. Слово Беру, как мы видим, было именем собственным одного индейца, и этим именем пользовались индейцы йунки с равнин и с морского побережья, но не те, что жили в горах; не относится оно и к всеобщему языку, ибо как и в Испании имеются имена и фамилии, сами показывающие, из какой они провинции, так это было и среди индейцев Перу. То, что это имя было присвоено испанцами, а у индейцев его вообще не было в их всеобщем языке, засвидетельствовал Педро де Сиеса де Леон в трех местах [своего труда]; в третьей главе, рассказывая об островах, называвшихся Горгона, он говорит: «Здесь находился маркиз дон Франсиско Писарро с тринадцатью испанцами христианами, своими товарищами, которые были открывателями той земли, которую мы зовем Перу», и т. д. В третьей главе он говорит: «В связи с чем необходимо, чтобы из Кито, где действительно начинается то, что мы зовем Перу», и т. д. Глава восемнадцатая говорит: «Из сообщений, которые нам дают индейцы из Куско, следует, что в прошлом был большой беспорядок во всех провинциях этого королевства, которое мы зовем Перу», и т. д. Повторять столько раз это выражение (termino) мы называем означает дать понять, что так называют испанцы, ибо он говорит так в разговорах с ними; а то, что индейцы не имели такого слова в своем всеобщем языке, я, будучи индейцем инкой, это подтверждаю. Это же самое и гораздо лучше говорит отец учитель Акоста в первой книге Естественной Истории Индий, третья глава, когда он с этой же целью пишет: «Весьма обычной привычкой в этих открытиях Нового Света было давать имена землям и портам благодаря возникавшим случайностям, и именно так считают, что было дано этому королевству имя Перу. Здесь распространено мнение, что река, у которой высадились вначале испанцы и которую местные жители называли Пиру, дала имя Пиру всей этой земле; и подтверждает это то, что индейцы, урожденные Перу, не пользуются и не знают такого названия своей земли», и т. д. Достаточно авторитета такого мужа, чтобы устыдить нововведения, которые потом были здесь изобретены в отношении этого имени, некоторых из которых мы коснемся дальше. А так как река, которую испанцы зовут Перу, находится в той же местности и очень близко от экваториальной линии, я рискнул утверждать, что факт пленения индейца именно на этой реке [послужил основанием для того], что как река, так и земля получили название от собственного имени индейца Беру или что нарицательное имя Пелу, которое для всех рек было общим, превратилось в имя личное и собственное, которым потом испанцы стали, в частности, называть здесь реку Перу, сохранив его только за ней.

Франсиско Лопес де Гомара в своей Всеобщей Истории Индий, говоря об открытии Юкатана, глава пятьдесят вторая, приводит два примера возникновения имен, очень похожих на то, что мы говорили о Перу, в связи с чем я привожу здесь то, что он говорит и что сейчас последует: «Отплыл Франсиско Эрнандес де Кордова, и, поскольку погода не позволяла плыть к другому мысу или преднамеренно стремясь к открытию [новых земель], он добрался до неизвестной земли, до которой не доходили наши [люди]; там на мысу были расположены соляные копи; мыс же он назвал Женским,[4]поскольку там были каменные башни со ступеньками и часовнями, покрытые деревом и соломой, на которых в языческом порядке стояло много идолов, похожих на женщин. Увидя каменные здания, испанцы пришли в восторг, так как до этого они их не встречали, как не встречали и людей, которые одевались бы так богато и блистательно: здесь они носили рубахи и накидки из белого хлопка и цветные, украшения из перьев, серьги, броши и драгоценности из золота и серебра, а женщины прикрывали грудь и голову. Он не остановился там, а направился к другому мысу, который назвал Коточе, где ему повстречалось несколько рыбаков, которые от страха или ужаса поплыли назад к берегу, а [на вопросы испанцев] отвечали коточе, коточе, что означает дом, так как они думали, что их спрашивали о селении (lugar), чтобы пойти туда. Отсюда и пристало это имя [Коточе] к мысу той земли. Еще немного дальше они повстречали каких-то мужчин, которые на вопрос, как называется большое селение, расположенное рядом, сказали тектетан, тектетан, что означает я не понимаю тебя. Испанцы подумали, что так называется селение, и, исковеркав слово, [стали] впредь называть его Юкатан, и никогда не отстанет от него это имя». Досюда слово в слово был [текст] Франсиско Лопес де Гомара; мы видим, что во многих других частях Индий случалось то же, что и в Перу, ибо открываемые земли [испанцы] называли тем первым словом, которое слышали от индейцев, когда, разговаривая с ними, спрашивали названия этих земель, и, не понимая значения слов, они воображали, что индеец отвечает как раз то, о чем его спрашивают, как будто бы все они говорили на одном и том же языке. И эта ошибка имела место во многих других делах того Нового Света, и особенно в нашей империи Перу, как это можно заметить во многих местах истории.

Помимо того что Педро де Сиеса и отец Хосеф Акоста и Гомара рассказывают относительно названия Перу, мне представляется возможность воспользоваться авторитетом другого выдающегося мужа, монаха из святого ордена иезуитов, именуемого отцом Блас Валера, который написал историю той империи на элегантнейшей латыни и мог написать ее на многих языках, ибо владел ими; однако к несчастью для той моей земли, не заслужившей, того, чтобы ее государство было бы описано такой рукой, его рукописи (рареlеs) оказались утеряны во время разрушения и ограбления Кадикса, учиненного англичанами в году тысяча пятьсот девяносто шестом; сам же он вскоре после этого умер. Я спас (huve) от разграбления реликвии — уцелевшие [части] его рукописи, чтобы пережить еще большую боль и сожаление о тех из них, которые оказались потеряны, о чем можно судить по найденным [частям]; но и сохранившееся оказалось так разрушено, что недостает самого значительного и лучшего; мне оказал эту милость отец учитель Педро Мальдонадо де Сааведра, родом из Севильи, из того же ордена, который в этот год тысяча шестисотый читал Библию (Еsсгituга) в городе Кордова. Отец Валера говорит своей изящной латынью о появлении названия Перу то, что следует ниже и что я, как индеец, перевел на мой грубый испанский язык: «Королевство Перу, блестящее, знаменитое и очень большое; в нем имеется огромное количество золота и серебра и других дорогих металлов, изобилие которых породило поговорку, что, когда хотят сказать, что человек богат, говорят — он владеет Перу; это название было впервые присвоено испанцами той империи инков; название — присвоенное случайно, а не имя собственное, и потому ранее незнакомое индейцам; для них оно было столь чужим и непривычным, что никто из них не хотел им пользоваться — им пользовались только испанцы. Это новое [для страны] название не обозначает богатство или что-либо иное значительное; а так как оно было новым словом, также новым оно стало и для обозначения богатства, потому что породили его удачливые события (felicidad de los sucessos). Это название Пелу среди диких индейцев, которые обитают между Панамой и Вайакилем, является именем нарицательным, которое означает река; оно также является именем собственным некоего острова, который называют Пелуа или Пелу. А так как первые испанские завоеватели, плывя от Панамы, добрались до тех мест раньше, чем до других, и им так понравилось это имя Перу или Пелу, что они использовали его, как если бы оно обозначало что-то большое и, значительное, для обозначения любой другой попадавшейся им вещи, как это случилось со всей империей инков, получившей название Перу. Многим не нравилось название Перу, и поэтому они стали называть ее Новой Кастилией. Эти два названия были присвоены тому великому королевству, и ими обычно пользуются королевские нотариусы и церковные писцы, хотя в Европе и в других королевствах отдают предпочтение названию Перу. Многие также утверждают, что оно произошло от названия пирва, которое является словом на [языке] индейцев кечва из Коско, что обозначает земляное хранилище для фруктов. Я с огромным удовольствием подтверждаю это утверждение, потому что в том королевстве индейцы имеют большое количество земляных хранилищ, где они хранят свои урожаи; по этой причине испанцам было просто пользоваться тем чужим названием и говорить Пиру, заменяя первую гласную и ставя ударение на последнем слоге. Это дважды нарицательное имя первые конкистадоры присвоили в качестве имени собственного империи, которую они завоевали; я, не делая различия, буду пользоваться им, произнося Перу или Пиру. Введение этого нового слова не следует отвергать из-за того, что оно было присвоено (usurparon) ими ошибочно и без общего согласия, ибо испанцы не встретили другого всеобщего и собственного имени для обозначения всего того района, потому что до [включения] в королевство инков каждая провинция, не проявляя ни внимания, ни уважения к другим районам, имела свое собственное название, как-то: Чарка, Кольа, Коско, Римак, Киту и многие другие; однако после того, как инки подчинили своей империи все те царства, они называли империю согласно тому, как [назывались] завоеванные ими земли или покорившиеся и сдавшиеся им вассалы, пока наконец она не стала называться Тавантин-суйу, что значит четыре стороны королевства, или Инкап Рунам, что означает вассалы инки. Испанцы же, заметив разнообразие и путаницу в этих именах, своевременно и благоразумно назвали ее Перу, или Новая Кастилия», и т. д. Досюда из [рукописи] отца Блас Валера, который так же, как отец Акоста, говорит, что это название [Перу] было присвоено испанцами и что в языке индейцев его не было. Приводя то, что отец Блас Валера говорит, я заявляю, что более правдоподобно то, что присвоение имени Перу произошло от имени собственного Беру или нарицательного Пелу, которое на языке той провинции означает река, а не от названия пирва, которое означает земляное хранилище, ибо, как уже говорилось, его присвоили [люди] Васко Нуньеса де Бальбоа, которые не проникли в глубь материка (terra), где они могли получить сведения о названии пирва, и они не были конкистадорами Перу, ибо [еще] за пятнадцать лет до того, как они начали завоевание [этой империи], испанцы, жившие в Панаме, [уже] называли Перу всю ту землю, которая расположена от экваториальной линии на юг, что также подтверждает Франсиско Лопес де Гомара в Истории Индий, глава сто десятая, в которой он говорит следующие слова: «Некоторые говорят, что Бальбоа имел сообщения о том, что та земля Перу имела золото и изумруды; было ли это так или нет, но в Панаме ходила слава о Перу, когда Писарро и Альмагро снарядили [экспедицию], чтобы отправиться туда», и т. д. Досюда [взято] из Гомара и ясно свидетельствует, что присвоение имени Перу произошло гораздо раньше, чем [начался] поход конкистадоров, завоевавших ту империю,

Так как дедукция названия Перу была не единственной, мы скажем и о других подобных, возникших до и после этого [названия]; и, хотя мы скажем о них преждевременно, это не помешает нам, когда мы дойдем до соответствующего места [нашей Истории ]; а первым из них будет название Пуэрто-Вьехо, потому что оно появилось вблизи того места, где возникло название Перу; для этого следует знать, что из Панамы до Сиудад-де-лос-Рейес было очень тяжело плыть из-за многочисленных течений в море и Южного ветра, который дует все время вдоль того берега, в связи с чем корабли, чтобы совершить эти путешествия, были вынуждены выходить из порта одним бортом к ветру, [уходя] на тридцать или сорок лиг в море, чтобы другим бортом возвращаться к земле; и, [маневрируя] таким образом, они поднимались все дальше вдоль берега, чтобы плыть всегда по ветру, но, когда корабль плохо шел под парусами по ветру, случалось так, что он оказывался [не впереди], а сзади того места, от которого он отплыл, пока Франсиско Дрейк, англичанин, пройдя через пролив Магеллана в 1579 году, не показал лучший способ плавания, [заключавшийся] в удалении при бортовом ветре на двести или триста лиг в глубь моря, чего раньше не рисковали делать лоцманы, ибо неизвестно, отчего и почему, но по своей фантазии они верили и боялись, что на расстоянии в сто лиг от земли в море расположены громаднейшие штилевые [зоны], и, чтобы не попасть в них, они не рисковали далеко уплывать вглубь; от этого страха мог погибнуть наш корабль, на котором я плыл в Европу, потому что из-за бриза он продрейфовал до острова, именуемого Горгона, и мы боялись, что погибнем там по причине невозможности выбраться из той отвратительной бухты. Еще в начале завоевания Перу один корабль, плавая указанным нами способом, шесть или семь раз отплывал от берега и каждый раз возвращался в тот же самый порт, потому что он не мог в своем плавании подняться вверх [вдоль берега], и один из тех, кто на нем находился, раздраженный тем, что они никак не могут уплыть вперед, сказал: «Этот порт уже стар для нас», и после этого он стал называться Пуэрто-Вьехо [Старый порт]. И Мыс Святой Елены, который расположен рядом с тем портом, был назван так, потому что его увидели в день [святой Елены]. Другая дедукция названия имела место намного раньше этих схожих, о которых мы рассказали; и было это в году тысяча пятисотом, когда, при плавании на корабле, который неизвестно кому принадлежал, то ли Висенте Яньес Писону, то ли Хуану де Солису.— оба они удачливые капитаны, первооткрыватели новых земель, — который шел на поиски новых земель (ибо испанцы тогда не занимались иными делами) в надежде обнаружить материк, потому что та [земля], которую они до этого открывали, была всего лишь теми островами, которые сегодня называются Барловенто, один матрос, находившийся на марсе, увидя высокую гору, называемую Капира, — она возвышается над городом Номбре-де-Диос, — крикнул (требуя вознаграждения за добрую весть у тех, кто был на корабле): «Клянусь именем господа, товарищи, я вижу Твердую Землю»; потом так и назвали Номбре-де-Диос [Именем господа] основанный там город, а тот берег—Твердая Земля [материк], и никакой другой [берег] не называют Твердая Земля, хотя он и является таковым, а только то место, где стоит Номбре-де-Диос, — [восклицание], превратившееся в его имя собственное. Десять лет спустя назвали Кастилья-де-Оро [Золотая Кастилия] ту провинцию из-за большого количества золота, которое там нашли, и из-за замка (саstillo), который построил там Диего де Никуэса в году тысяча пятьсот десятом. Остров, существующий под именем Тринидад [Троица], который находится в Пресном Море, был назван так, потому что его открыли в день святой троицы. Город Картахена назвали так из-за его прекрасного порта, который был очень похож на порт испанского города Картахены, ибо первые [испанцы], увидевшие его, сказали, что этот порт так же хорош, как Картахенский. Остров Серрана, который находится по пути из Картахены в Гавану, назвали так по имени испанца Педро Серрано, корабль которого затонул недалеко оттуда, и только он один спасся вплавь, так как был великолепнейшим пловцом, и добрался до того необитаемого и незаселенного острова, лишенного воды и продовольствия; Серрано прожил гам семь лет благодаря своей ловкости и хорошей сноровке, [которые он проявил] при добыче воды, продовольствия и огня (об этом историческом случае, достойном огромного восхищения, мы, может быть, расскажем в другом месте); по его имени назвали Серрана тот остров, а Серранильей [Маленькой Серраной] — другой, расположенный рядом с первым, чтобы отличать их один от другого. Город Санто-Доминго, по имени которого стал так называться весь остров, был следующим образом основан и назван, как рассказывает Гомара, глава тридцать пятая, буквально этими словами: «Самым благородным селением является Санто-Доминго, которое было основано Бартоломе Колумбом на берегу реки Осама. Он дал ему это имя, потому что прибыл туда однажды в воскресенье (Domingo), в праздник святого Доминго, и потому что его отца звали Доминго. Таким образом произошло совпадение трех имен, что и побудило его назвать [селение] так», и т. д. Здесь кончается Гомара. Схожим образом были даны все остальные названия знаменитых селений (рueblos), и больших рек, и провинций, и королевств, которые были открыты в Новом Свете; они назывались по имени святого или святой, в день которых они были открыты, или по имени капитана солдат, лоцмана или моряка, который открыл их, как мы уже рассказали об этом в истории Флориды, когда коснулись ее описания и тех, кто отправлялся туда, — шестая книга, вслед за пятнадцатой главой, — следуя теме нашего рассказа; там я дал эти дедукции названий вместе с происхождением названия Перу, ибо я опасался, что моей жизни не хватит и я не успею написать то, что пишу сейчас; но бог своим милосердием продлил ее, и я счел необходимым изъять этот отрывок оттуда [из истории Флориды], чтобы поставить его здесь в надлежащем месте. Сейчас я опасаюсь, не похитил ли у меня какой-нибудь историк эти сведения, ибо та книга из-за моей занятости была без моего ведома отдана на отзыв (саlificacion), и мне известно, что она побывала во многих руках; помимо этого, меня многие спрашивали, знаю ли я происхождение названия Перу; и, хотя я хотел сохранить его [в тайне], я все же не смог отказать в этом некоторым моим сеньорам.

Следующие четыре конечных предела имела империя инков, когда испанцы пришли туда: на севере она доходила до реки Анкас-майу, протекающей вдоль границы между Киту и Пасту, что на всеобщем языке Перу означает синяя река, она проходит почти перпендикулярно экваториальной линии. На юге ее конечным пределом была река Маульи, которая бежит с востока на запад, пересекая королевство Чили еще до того места, где оно граничит с Арауками, что находится более чем на сорок градусов к югу от экваториальной линии. По материку расстояние между этими двумя реками будет немногим менее тысячи трехсот лиг. То, что называется [собственно] Перу, имеет по материку в длину семьсот пятьдесят лиг, от реки Анкас-майу до Лос-Чичас, что является последней провинцией Лос-Чаркас с севера на юг; а то, что называют королевством Чили, имеет [в длину] около пятиста пятидесяти лиг, также с севера на юг, начиная от самого конечного пункта провинции Лос-Чичас до реки Маульи. На востоке конечным пределом являются те недоступные снежные кордильеры, на которые никогда, никогда не ступал ни человек, ни зверь, ни птица; они идут от Санта-Мария до Магелланова пролива; индейцы называют их Рити-суйу, что означает снежная лента. На западе [империя] граничит с Морем Юга, которое омывает весь ее берег по всей его длине. Граница империи начинается на побережье у мыса Пасау, где проходит экваториальная линия, и доходит до названной реки Маульи, которая также впадает в Море Юга. С востока на запад узкое все то королевство. В самом широком месте, если пересечь провинцию Муйу-пампа через Лос-Чачапуйас до города Трухильо, который находится на берегу Моря [Юга], то ширина его достигает ста двадцати лиг, а в самом узком месте — от порта Арика до провинции, называемой Льари-каса, — оно имеет семьдесят лиг в ширину. Таковы четыре конечных предела того, чем управляли короли инки, историю которых мы намереваемся написать благодаря божьей милости. Однако будет правильно, если мы, прежде чем пойдем дальше, расскажем здесь о событиях, которые случились с Педро Серрано, как нами было ранее обещано, а также чтобы рассказ о них был бы рядом с тем местом, где ему надлежит быть, а настоящая глава не оказалась бы слишком короткой. Педро Серрано направился вплавь к тому пустынному острову, который до него не имел своего названия; как он рассказывал, в окружности остров имел две лиги; почти то же говорит [о его размерах] карта для мореплавания, потому что она изображает три очень маленьких острова, окруженных мелководьем, и такое же изображение она дает тому, что называется Серранилья, состоящему из пяти малюсеньких островков с еще большими отмелями, чем у Серраны; они имеются там повсюду, в связи с чем корабли бегут от них, дабы не оказаться в опасном положении.

Педро Серрано выпало на долю потерпеть на них крушение и добраться вплавь до острова, где он оказался в самом безутешном состоянии, потому что не нашел на нем ни воды, ни провианта, ни даже травы, которую можно было бы съесть, ничего такого, чем было бы можно поддержать жизнь, пока не появится какой-нибудь корабль, который заберет его оттуда чтобы он не умер от голода и жажды — смертью, которая казалась ему более ужасной, чем смерть в море, ибо она была бы более быстрой. Так он провел первую ночь, оплакивая свое несчастье и пребывание в столь подавленном состоянии, в каком, как можно представить себе, находится человек, доведенный до такой крайности. После того как рассвело, он снова стал ходить по острову и нашел разных морских моллюсков, которые выползали из моря, такие как раки, крабы и другие твари, и, набрав их столько, сколько он смог их взять, он съел их сырыми, потому что у него не было огня (candela), на котором он смог бы зажарить их или сварить. Так он поддержал себя, пока не увидел выползающих [из моря] черепах, а когда он увидел, что они отползли далеко от моря, он набросился на одну из них и перевернул ее на спину; то же самое он сделал со всеми, со сколькими мог, потому что они неуклюжи и не могут сами перевернуться; вынув кинжал, который он обычно по привычке носил на поясе, ибо то было [верным] средством сохранить свою жизнь, он обезглавил [черепаху] и выпил ее кровь вместо воды; то же он сделал со всеми остальными [черепахами]; их мясо он положил на солнце, чтобы есть его в вяленом виде, а также чтобы опорожнить панцири для сбора в них дождевой воды, ибо весь тот район славится обилием дождей. Таким путем он поддерживал себя первые дни, убивая всех сколько мог черепах, некоторые из них были такими крупными и здоровыми, как самые большие щиты, а другие — как круглые щиты и как маленькие щиты, таким образом, [панцири] были всех размеров. С очень крупными [черепахами] он не мог справиться и перевернуть их на спину, ибо у него не хватало сил; тогда он садился на них верхом, чтобы утомить их и подчинить своей воле, но ничто не помогало ему, так как они уползали в море вместе с ним, [неся его] на своей спине; таким образом, опыт подсказал ему, на каких именно черепах следует нападать, а перед какими капитулировать. В панцири он собрал много воды, так как в некоторых из них вмещалось до двух арроб воды, а в других меньше. Видя, что он вполне обеспечил себя едой и питьем, Педро Серрано подумал, что если бы ему удалось добыть огонь хотя бы для того, чтобы жарить пищу и зажечь дымовые костры, когда покажется какой-нибудь проходящий мимо корабль, то у него не будет ни в чем недостатка. С этими мыслями он, как человек, который [привык] бродить по морям, а это правда, что такие люди в любом деле дадут кому угодно большую фору, он принялся искать пару камней, которые могли бы послужить ему кремнем, ибо он рассчитывал, что кинжал можно использовать как огниво; не найдя их на острове, потому что он был Сплошь покрыт мертвым песком, он стал тогда плавать в море и нырять (sabullia), с огромным упорством разыскивая на дне то в одном, то в другом месте то, что было ему необходимо; и был он столь настойчив в своем труде, что обнаружил камни, и те из них, которые смог, вытащил [на берег], а из них он отобрал лучшие и принялся разбивать их одни о другие, чтобы получились [на камнях] углы, по которым можно было бы ударять кинжалом и испытать свое приспособление; и увидя, что искра выбивается, он из куска рубашки вытянул нити, которые так растрепал, что они стали подобны хлопку и [могли] послужить ему фитилем; благодаря своей изобретательности и хорошей сноровке, проявив большую настойчивость, он добыл огонь. Когда он понял, что у него есть огонь, он почувствовал себя счастливым, а чтобы поддерживать огонь, он собирал отбросы, которые море выкидывало на землю, и часами собирал он их всюду, где ему попадалось много травы, которую называют морскими водорослями, и обломки дерева с кораблей, затерявшихся в море, и ракушки, и рыбьи кости, и другие вещи, которые [могли] поддержать ему огонь. А чтобы ливни не загасили бы огонь, он построил себе хижину из самых крупных панцирей черепах, которых он убил, и проявлял он огромнейшую заботу об огне, чтобы он не ускользнул бы из его рук. Через два месяца, а может быть, и раньше он предстал перед самим собою в том, в чем его мать родила, потому что из-за обилия воды, жары и влажности в этих местах у него сгнила одежда, которая была на нем. Солнце своей страшной жарой очень утомляло его, ибо у него не было одежды, чтобы защитить себя, ни тени, чтобы укрыться. Когда он чувствовал себя чересчур усталым, он входил в воду, чтобы найти в ней укрытие [от солнца]. Так в трудах и заботах прожил он три года; за это время он видел проплывавшие мимо корабли, и хотя он разжигал свои дымовые костры, которые в море означают, что люди потерпели кораблекрушение, их не замечали с кораблей или, [заметив их], боялись отмелей и не рисковали плыть туда, где он находился, а проплывали мимо. Видя это, Педро Серрано испытывал такое безутешное горе, что принимал решение умереть и покончить с собой. Благодаря безжалостности неба все его тело так заросло волосами, что стало похожим на шкуру животного, и не какого-нибудь, а кабана; волосы [на голове] и борода спускались ниже пояса.

Однажды вечером по прошествии трех лет Педро Серрано неожиданно увидел на своем острове человека, который предшествующим вечером потерпел крушение на его отмелях и спасся благодаря корабельной доске, за которую он держался; когда наступил рассвет, он увидел дым от костра Педро Серрано и с помощью доски и своего умения плавать поплыл [на дым], не размышляя о том, что может его там ждать. Когда они увидели друг друга, нельзя с достоверностью сказать, кто из них удивился больше. Серрано решил, что это был дьявол, который принял человеческий облик, чтобы попытаться довести его до отчаяния. Гость же решил, что Серрано — дьявол во плоти, так как он увидел, что [все тело] его покрыто щетиной, бородой и кудрявыми волосами. Оба они пустились прочь друг от друга; убегая, Педро Серрано повторял: «Иисус, Иисус, спаси меня господь от дьявола». Услышав это, другой успокоился и, повернувшись к нему, сказал: «Не убегай, брат, от меня, ибо я, как и ты, христианин», а чтобы он убедился бы в этом, ибо [Серрано] все еще продолжал убегать, он громко призвал всевышнего, что, будучи услышано Педро Серрано, вернуло его назад; они обнялись с великой грустью и многими слезами и стенаниями, поняв, что оба одинаково несчастны и нет у них спасения. Каждый из них коротко рассказал о своей прошлой жизни. Педро Серрано, догадываясь о том, в чем нуждается гость, дал ему имевшуюся у него еду и питье, что немного его утешило, а потом они опять заговорили о своем несчастье. Они устроили свою жизнь по возможности удобнее, распределив свое время дня и ночи между поисками моллюсков для еды, и водорослей, и дров, и рыбьих костей, и всего другого, что море выбрасывало и [что могло служить] для поддержания огня, ибо самым главным было постоянное наблюдение за огнем; они часами следили за тем, чтобы огонь не погас. Так они прожили несколько дней, однако немногие из них проходили без ссор, и они даже делили хижину; им не хватало только дойти до рукоприкладства (ибо столь велика нищета наших страстей); причиной ссор были обвинения одним другого в том, что он не заботился так, как следует заботиться [о провианте], и тогда раздражение и сказанные при этом друг другу слова выводили их из себя, и они удалялись друг от друга. Однако, впав в безрассудство, они сами попросили извинения друг у друга, и стали друзьями, и снова объединились вместе, и так прожили еще четыре года. За это время они видели несколько раз проплывшие корабли и разжигали свои костры, но они не помогали им, что приводило их в столь безутешное состояние, что им ничего не оставалось, как только умереть.

В конце этого долгого времени случилось так, что один корабль проплыл так близко от них, что заметил дым и послал за ними небольшую лодку. Педро Серрано и его товарищ, который так же, как и он, зарос волосами, увидя рядом с собой лодку, стали взывать к богу и громко выкрикивать имя нашего спасителя, чтобы моряки, которые плыли к ним, не приняли бы их за дьяволов; это предупреждение сослужило им службу, ибо нет сомнения в том, что моряки убежали бы [от них], так как их тела не имели человеческого вида. Так их доставили на корабль, где все те, кто увидел их и услышал об их тяжелом труде, были восхищены ими. Товарищ [Серрано] умер в море по пути в Испанию. Педро Серрано приплыл туда и направился в Германию, где в то время находился император [Карл V]: он оставил свои волосы такими, какими они отросли [на острове], чтобы они послужили ему доказательством его кораблекрушения и того, что с ним случилось после. Во всех селениях, где он побывал во время своей поездки (если он хотел показать себя), он зарабатывал много денег. Некоторые сеньоры и знатные кабальеро, которым его вид доставлял удовольствие, оказывали ему значительную помощь для его путешествия, а его императорское величество, увидя его и выслушав его [рассказ], оказал ему милость в виде ренты в четыре тысячи песо, что составляет в Перу четыре тысячи восемьсот дукатов. Но он их так и не увидел: возвращаясь назад, чтобы насладиться ими, он умер в Панаме. Всю эту историю, как уже говорилось, поведал кабальеро, называвший себя Гарси Санчес до Фигероа, и я сам от него слышал; он был знаком с Педро Серрано и утверждал, что услышал ее от него самого и что после встречи с императером он остриг свои волосы, а бороду оставил чуть повыше пояса, а чтобы ночью спать [спокойно], он заплетал ее в косу, ибо если бы он не заплетал ее, то она стелилась бы по всей постели и мешала его сну.

Чтобы были лучше поняты идолопоклонство, жизнь и обычаи индейцев Перу, необходимо разделить те века на два периода времени (еdаdes): мы расскажем, как они жили до инков, а затем мы расскажем, как правили эти короли, чтобы не путалось бы одно с другим и не приписывались бы ни обычаи, ни боги одних другим. Для этого нужно знать, что в тот первоначальный период времени и в период древнего язычества некоторые индейцы были лишь немногим лучше ручных животных, а другие намного хуже диких зверей; а начиная разговор об их богах, нужно сказать, что они соответствовали их наивности и глупости как своей многочисленностью, так и мерзостью и низостью того, чему они поклонялись; ибо было так, что каждая провинция, каждый народ (nasion), каждое селение, каждый квартал, каждое поколение и каждый дом имел отличных от других богов; потому что им казалось, что чужой бог, занятый [делами] других, не мог им помогать; помогает же им только свой собственный [бог]; и таким образом они дошли до такого разнообразия богов и такого их количества, что им не было числа;

а так как они не умели, как римские язычники, создать себе воображаемых богов, таких как Надежда, Победа, Мир и других подобных, потому что их разум не подымался до вещей невидимых, они поклонялись тому, что видели, каждый в отличие от другого своему, не принимая во внимание ни значения того, чему они поклонялись и был ли предмет поклонения достоин того, ни уважения к самим себе, чтобы не поклоняться тому, что было ниже их самих: они обращали лишь внимание на то, чтобы эти [боги] отличались от других и каждый из них от всех остальных, таким образом предметами их поклонения были травы, растения, цветы, любые деревья, высокие горы, огромные утесы и расщелины между ними, глубокие пещеры, большие и малые камни, которые они находили в реках и ручьях, разные по цвету, как яшма. Изумруду, в частности, поклонялись в одной из провинций, которую сегодня называют Пуэрто-Вьехо; они не поклонялись ни алмазам, ни рубинам, потому что в тех землях их не было. Вместо них они поклонялись различным животным, одним — из-за их силы, например тигру, льву или медведю; и в силу этой причины они считали их богами и если встречались с ними, то не убегали от них, а бросались на землю, чтобы поклоняться им, и позволяли им убить себя и сожрать, не убегая и не делая попытку к защите. Они также поклонялись зверям за их хитрость, таким как лиса или обезьяны. Они поклонялись собаке за ее верность и благородство и трусливому коту за его проворность. Птице, которую они называют кунтур (сuntur), за ее величину, а орлам поклонялись некоторые народы, потому что считали, что происходят от них, а также и от кунтура. Другие народы поклонялись соколам из-за их ловкости и умения быстро добывать пищу; поклонялись филину за красоту его глаз и головы; и летучей мыши за проницательность ее зрения, так как ее умение видеть ночью вызывало у них восхищение; и по прихоти своей они поклонялись многим другим птицам. Гигантским змеям за их чудовищность и свирепость, они в Андах (Аntis) достигают в длину более или менее от двадцати пяти до тридцати футов, а в толщину намного превышают ляжки. Где не было таких, как в Андах, крупных змей, они также считали богами и других, мелких змей; они поклонялись ящерицам, жабам и лягушкам. Иными словами, каким бы презренным и грязным не было бы животное, они считали его богом только ради того, чтобы боги одних отличались бы от других, не почитая в них какую-либо божественность, не имея возможности получить какую-либо пользу от них. Они во всем были крайне недалекими, похожими на [стадо] овец без пастуха. Однако нам не нужно удивляться тому, что люди без какой-либо науки и образования пребывали в столь великой простоте, ибо известно, что греки и римляне, так гордившиеся своими науками, в период наивысшего расцвета своих империй имели тридцать тысяч богов.

В тот первоначальный период времени было много других индейцев, принадлежавших к разным народам, которые в отличие от упомянутых выбирали своих богов, исходя из иного соображения, ибо они поклонялись таким вещам, которые приносили им определенную пользу; так некоторые из них поклонялись многоводным родникам и большим рекам, которые давали воду для орошения их посевов.

Другие поклонялись земле и называли ее Матерью, ибо она давала им свои плоды; другие—воздуху, которым они дышали, ибо они ,считали, что с его помощью живут люди; другие — огню, ибо он согревал их и с его помощью они готовили еду; другие поклонялись ламе из-за множества [этого] скота, который водился на их землях; другие — огромным горным цепям Сьерры-Невады из-за их высоты, их удивительного величия и многочисленных рек, которые спускаются с них, чтобы оросить [землю]. Другие — кукурузе, или сара, как они ее называют, Ибо она была их хлебом насущным. Другие—другим злакам и овощам, которые в большом изобилии произрастали в их провинциях.

Те, кто жил на морском берегу, помимо бесконечного множества других, имевшихся у них богов или, возможно, тех же самых, о которых мы [уже] говорили, все вместе поклонялись морю и называли его Мама-коча, что означает Мать-Море, давая этим понять, что оно обращалось с ними как мать, питая их своею рыбой. Они также, как правило, поклонялись киту из-за его размеров и чудовищности. Помимо этого всеобщего поклонения, которое имело место по всему побережью, в различных провинциях и районах, поклонялись рыбе, которую больше всего убивали в этом районе, потому что они считали, что первая рыба, находившаяся в высоком мире (так они звали небо), от которой произошли все другие рыбы того же вида, которыми они кормились, проявила заботу и послала им в свое время в изобилии своих детей, чтобы накормить ими такой-то народ; и по этой причине в одних провинциях поклонялись сардине, потому что ее убивали в больших количествах, чем других рыб; в других — [морскому] бычку (la liza); в других — |акуле] морской собаке (el tollo); в других — дораде [золотой скумбрии] за ее красоту; в других — крабам и иным моллюскам из-за отсутствия другой лучшей рыбы, ибо ее не было в том море или потому что они не умели ее ловить и убивать. Словом, они поклонялись и считали богом любую рыбу, которая в отличие от других давала им большую пользу. Таким образом, они считали богами не только все четыре элемента [и] каждый из них в отдельности, но также и все слагаемое и образуемое ими, сколь презренным и отвратительным оно не было бы. Были и другие народы, как например чири-вано и те, что с мыса Пасау (они на севере и на юге являются двумя окраинными провинциями Перу), у которых не было и нет склонности поклоняться чему бы то ни было, будь то низкому или высокому, из страха или ради интереса, потому что они жили во всем и живут еще сегодня, словно звери и даже хуже, ибо до них не дошли ни вера, ни учение королей инков.

Гнусности и низости их богов соответствовала также жестокость и варварство жертвоприношений того древнего идолопоклонства, так как, помимо обычных жертв, каковыми являлись животные и растения, они приносили в жертву мужчин и женщин любого возраста, взятых в плен на войне, которую одни [племена] вели против других. А у некоторых народов была столь бесчеловечной эта жестокость, что она была хуже, чем у зверей, потому что она доходила до того, что они уже не удовлетворялись принесением в жертву пленных врагов, а [приносили в жертву] своих собственных детей ради тех или других нужд. Способом принесения в жертву мужчин и женщин, юношей и детей было вскрытие им, живым, грудной клетки и извлечение сердца вместе с легкими; их кровью, пока она не остыла, орошали идола, который приказывал совершить такое жертвоприношение, а затем их предсказатели глядели в те самые легкие и сердце, чтобы увидеть, было или не было принято жертвоприношение; и было оно принято или нет, они в знак подношения идолу сжигали дотла сердце и легкие, а индейца, принесенного в жертву, съедали с огромным удовольствием и вкусом, и был у них праздник и ликование, даже если жертвой был их собственный сын.

Отец Блас Валера, согласно многим частям из его пострадавших рукописей, придерживается того же, что и мы, стремления различать времена, эпохи и провинции, чтобы были лучше поняты обычаи каждого из народов, что проглядывает во многих вопросах, о которых он писал; он пишет в одной из своих изорванных тетрадей то, что следует дальше, рассказывая о настоящем времени, потому что среди тех людей и сегодня имеет место та бесчеловечность: «Те, что живут в Андах, едят человеческое мясо; они более свирепы, чем тигры; у них нет ни бога, ни закона, они не знают, что такое добродетель, у них также нет идолов и ничего схожего с ними, они поклоняются дьяволу, когда он предстает перед ними в образе какого-нибудь животного или змеи и говорит с ними. Если они берут кого-нибудь в плен на войне или любым другим способом [и] знают о том, что он является плебеем и низкого происхождения, то они четвертуют его и раздают куски своим друзьям и слугам для того, чтобы они их съели или продали на бойне. Но если он благородный человек, то тогда собираются вместе все самые знатные [индейцы] со своими женами и детьми, и, словно посланцы дьявола, они обнажают его и живым привязывают к столбу, и каменными кинжалами и ножами разрезают его на куски, не расчленяя его, а срезая мясо с тех мест, где его больше всего: с икр, ляжек, и ягодиц, и мясистой части рук, орошая себя кровью; мужчины, женщины и дети с большой поспешностью все вместе съедают мясо, не давая ему возможности хорошо свариться, ни прожариться, и даже не жуя, а глотая его кусками, в результате чего несчастный страдалец видит, как его живого поедают другие [люди], хороня его самого в своих утробах. Женщины (более, жестокие, чем мужчины) смазывают соски своих грудей кровью несчастного, чтобы их младенцы сосали бы и пили ее вместе с молоком. Все это они делают на месте жертвоприношения с великим ликованием и радостью по случаю того, что человек только что умер. Они съедают тогда его мясо со всеми внутренностями не ради праздника и не для услады, как это делалось до этого, а как нечто самое божественное, ибо начиная с этого момента и дальше они относятся [к жертве] с огромным почтением и едят ее как святыню. Если во время мучений несчастный выдал свои страдания каким-либо движением лица или тела или у него вырвался стон или вздох, они разламывают на куски его кости, после того как срезают с них мясо, вынимают потроха и кишки и с огромным презрением выбрасывают их в поле или в реку; но, если во время мучений он проявил себя сильным, стойким и яростным, съев его мясо со всеми внутренностями, они кладут на солнце его кости и жилы, отнеся их на вершины гор; они относятся к ним и поклоняются им, как богам, и приносят им жертвы. Таковы эти идолы тех зверей, ибо до них не дошла империя инков и до сих пор не дошла до них империя испанцев и пребывают они в таком состоянии по сей день. Это поколение столь ужасных и жестоких людей вышло из мексиканского района и заселило районы Панамы и Дариена и все те огромные горы, которые доходят до Нового Королевства Гранады, а с другой стороны — вплоть до Санта-Марта». Все эти [слова] принадлежат отцу Блас Валера, который, повествуя о дьявольских проделках, с большой убедительностью помогает нам рассказывать о том, что было тогда в том первоначальном периоде и существует поныне.

Были другие индейцы, не столь жестокие в своих жертвоприношениях, которые хотя и примешивали к ним человеческую кровь, но она была не результатом чьей-либо смерти, а кровопускания из рук или ног, согласно торжественности жертвоприношения; а для наиболее торжественных случаев ее брали из переносицы, где сходятся брови, и этой холодной кровью среди индейцев Перу, даже после инков, обычно пользовались как для жертвоприношений (в частности, для одного, как мы расскажем дальше), так и при их болезнях, когда они страдали от сильной головной боли.

Были и другие общие для всех индейцев жертвоприношения (те, что мы упоминали выше, существовали в некоторых провинциях и у отдельных народов, а у других их не было), но те, которыми они обычно пользовались, были связаны с животными, такими как ламы, викуньи, ягнята, кролики, куропатки и другие жирные птицы, и с травой кука, которую они так уважают, кукурузой и другими злаками и овощами, и пахучим деревом, и [другими] схожими вещами, которые они получали с урожаем и которые, по мнению каждого из народов, могли быть наиболее приятным жертвоприношением для их богов, будь то птицы или животные, идущие на мясо, или что-то другое. Каждый из них подносил то, что было их обычной пищей, и то, что казалось им самым вкусным; и сказанного вполне достаточно о жертвоприношениях, которые существовали в том древнем язычестве.

В форме своих жилищ и селений те язычники проявляли то же варварство, что и в своих богах и жертвоприношениях. У самых развитых (роlitico) из них обитаемые поселения не имели площадей, не было порядка ни в расположении улиц, ни домов, как в стойбище диких животных. Другие по причине войн, возникавших в результате нападения одних на других, селились на высоких скалах и утесах, как в крепостях, где они могли меньше опасаться нападения своих врагов. Другие [жили] в шалашах, разбросанных по полям, долинам и ущельям, выбирая каждый для себя наиболее удобное место для своего жилища и пропитания. Другие жили в пещерах под землей, в расщелинах скал, в дуплах деревьев; каждый [жил] там, где находил удобное для своего жилища место, потому что строить его они были неспособны; и сейчас еще остались некоторые из подобных, например жители мыса Пасау, и [индейцы] чири-вана, и другие народы, которых не завоевали короли инки и которые сегодня пребывают в прежнем невежестве; и эти такие хуже всех поддаются подчинению как в служении испанцам, так и [в восприятии] христианской религии, так как они никогда не имели веры (doctrina); они — существа неразумные и лишь едва владеют речью (lengua), чтобы объясняться друг с другом в пределах одного и того же племени (пасion); и так живут они, как животные разных видов, не объединяясь, не поддерживая между собой связи, имея отношения только лишь со своими [одноплеменниками].

В тех селениях и жилищах правил тот, кто решался на это и имел достаточно духу, чтобы командовать всеми остальными, а став господином, он тиранил и жестоко обращался с вассалами, заставляя их служить себе как рабов, используя по своей прихоти женщин и детей, вступая в войну против другого. В некоторых провинциях сдирали кожу с пленников и натягивали ее на барабанные ящики, чтобы устрашать своих врагов, потому что считалось, что, услышав [звучащую] кожу своих родственников, те убегали. Они жили в грабеже, воровстве, убийствах, поджогах; и вот так появилось множество господ и царьков, среди которых иногда встречались и хорошие, которые хорошо обращались со своими и поддерживали мир и справедливость: таких за их доброту и благородство индейцы по наивности почитали богами, поскольку видели, что они были отличными и совсем другими, чем множество иных тиранов. В других местах они жили без господ, которые бы правили и командовали ими; они не умели образовать у себя государство, чтобы в их жизнь пришли порядок и согласие; в своей простоте они жили как овцы, не творя ни зла, ни добра, и происходило это больше из-за их невежества и отсутствия злого умысла, чем из-за избытка доброй воли.

Манера индейцев одеваться и прикрывать свое тело во многих провинциях была столь примитивной и потешной, что их одежда вызывала смех. В других [провинциях] в своей еде и яствах они были столь дикими и такими варварами, что дикость их вызывает удивление; во многих крупных районах индейцам было одинаково свойственно и то и другое. В жарких землях, поскольку они были более плодородными, ничего не сеяли или сеяли немного, поддерживая себя дикими травами, и корнями, и фруктами, и другими овощами, которые давала земля сама по себе или при незначительном возделывании местных жителей, которые довольствовались малым, поскольку они, как и все, стремились лишь поддержать свою жизнь. Во многих провинциях они так любили человеческое мясо и считали его таким лакомством, что еще до того, как умирал индеец, которого они убивали, они пили из нанесенных ему ран кровь и делали то же самое, когда разрезали его на куски, высасывая кровь, собирая ее в ладони, чтобы не потерять ни одной капли. У них были публичные мясные лавки человеческого мяса: из кишок они делали морсильи [кровяные колбасы] и лонганисы [сосиски], набивая их мясом, чтобы они не пропадали. Педро де Сиеса, глава двадцать шестая, говорит о том же, и он видел это собственными глазами. Эта страсть так разрослась, что дело дошло до того, что не щадились даже собственные дети, рожденные иноплеменными женщинами, которых захватывали и пленяли на войне. Они брали их в качестве наложниц, а рожденных ими детей |они выхаживали с большой заботой вплоть до одиннадцати или тринадцати лет, а потом съедали их, а за ними и их матерей, когда они уже не могли рожать. Они совершали поступки еще страшнее: многим индейцам, захваченным в плен, они сохраняли жизнь и давали им женщин из своего племени, т. е. из племени победителей, а рождавшихся детей они выхаживали, как своих собственных, и, когда они становились подростками, они их съедали, создавая таким путем питомник по разведению детей для того, чтобы питаться ими, и они не испытывали к ним жалости ни как к родственникам, ни как к малолетним существам, к которым даже животные, враждующие между собой, иногда испытывают любовь, и это мы можем сказать, потому что сами видели некоторых из таких животных, а о других слышали. Однако у тех варваров не было ни того, ни другого, и они, убивали детей, которых сами зачали, и своих родственников, которых вырастили, чтобы съесть их; и то же самое они делали с родителями, когда те не были способны к зачатию; для них ничего не значило родство по браку. И был там один народ настолько странный в этом желании полакомиться человеческим мясом, что своих умерших [соплеменников] он хоронил в своих желудках: как только умерший испускал дух, собирались родственники и съедали его сваренном или зажаренным, что зависело от того, много или мало было у него мяса: если мало, то его варили; если много, то жарили, а после этого они собирали его кости по их сочленениям и одаривали их подношениями, сопровождая это великим плачем; они хоронили их в расщелинах гор и в дуплах деревьев; у них не было богов, они не знали, что такое поклонение божеству, и сегодня они пребывают в том же состоянии. Поедание человеческого мяса имело место больше среди индейцев жарких земель, чем земель холодных.

На бесплодных и холодных землях, где земля сама по себе не рождала плоды, корни и травы, вынуждаемые необходимостью, они сеяли кукурузу и другие овощи, и делали это без [учета] времени и здравого смысла. Они пользовались охотой и рыбной ловлей столь же невежественно, сколь невежественны были и во всем остальном.

Непристойность их одежды была такова, что лучше молчать о ней и утаить ее, чем говорить или показать [с помощью] описания; однако, поскольку история принуждает меня описать ее целиком и правдиво, я умоляю скромных людей отключить свой слух и в этой части не слушать меня, что послужило бы наказанием для меня, а эту немилость я считаю совершенно справедливой. В тот первоначальный период времени индейцы одевались как животные, ибо на них не было другой одежды, кроме кожи, которую им дала природа. Многие из них ради забавы или для украшения носили на поясе толстую нить, и им казалось, что этого одеяния достаточно, и мы не сдвинемся с этого места, если сказанное нами не будет достоверно. В году тысяча пятьсот шестидесятом, направляясь в Испанию, я встретил на одной из улиц Картахены пять индейцев без какой-либо одежды, и шли они не все вместе, а один следом за другим, словно журавли, хотя уже столько лет имели дело с испанцами.

Женщины ходили в той же одежде, т. е. нагишом; замужние опоясывали тело ниткой, на которой носили свисающую, как передник, тряпочку из хлопка величиной с квадратную вару, а где не умели или же не хотели прясть и ткать, они носили кусок коры дерева или его листья, что служило покрывалом для приличия. Девушки также носили на своем теле опоясывающую, как ремень, нить, а вместо передника и в знак того, что они были девушками, они носили разные другие вещи. Но здесь мы умолчим о том, что должно быть сказано, исходя из соображения, что нужно проявлять уважение, которое требуют к себе слушатели; хватит с нас того, что такой была одежда и одеяние индейцев жарких земель; словом, в вопросах приличия они были подобны неразумным животным; и только из одного этого скотства (bestialidad), которое они проявляли в украшениях своих особ, можно заключить, сколь дикими были во всем остальном индейцы того язычества до империи инков.

В холодных землях они покрывали себя с большею скромностью, но не для сохранения приличия, а из-за необходимости, вызванной холодом; они покрывали свое тело звериными шкурами и подобием покрывала, которое делали из дикой конопли и из белой соломы, длинной и мягкой, которая растет на полях. Этими изобретениями (invenciones) они как можно старательней закрывали свое тело. Другие народы были менее опрятны: они носили плохо сделанные, из плохой пряжи и еще хуже сотканные пледы из шерсти или дикой конопли, которую называли чавар; они носили их, закрепляя на шее и подвязывая на теле, что позволяло довольно хорошо укрываться ими. Эти одежды они носили в тот первоначальный период времени, а те из них, которыми, как мы рассказали, пользовались в жарких землях, что означало ходить нагишом, испанцы повстречали в очень многих провинциях, которые еще не были завоеваны королями инками; и сегодня ею пользуются во многих землях, завоеванных испанцами, индейцы которых настолько тупы, что не хотят одеваться; только те из них, что весьма близки в своих отношениях с испанцами [и работают] в их домах, одеваются, но делают это скорее из-за неудобств, испытываемых [испанцами], чем ради собственного удовольствия и порядочности; и отвергают [одежду] как мужчины, так и женщины, а над последними подшучивают испанцы, вопрошая: то ли они плохие пряхи, то ли большие бесстыдницы; то ли они не одеваются, потому что не хотят ткать, то ли не ткут, потому что не хотят одеваться.

В остальных обычаях, таких как брак и сожительство (еl juntarse), .индейцы того язычества были не лучше, чем в одежде и в еде, потому что многие племена соединялись для сожительства, словно звери, как им доводилось встретиться, не зная, что такое собственная жена; а другие женились по своей прихоти, не считаясь с тем, что это были их сестры, дочери и даже матери. У других народов соблюдалось исключение только лишь в отношении матерей; в других провинциях считалось дозволенным и даже достойным похвалы, если девушки вели себя как можно более безнравственно и беспутно, и для самых распущенных из них замужество было больше всего гарантировано, так как среди них они наиболее высоко ценились; по крайней мере девушки такого поведения считались заботливыми, а о честных девушках говорили, что их никто не хотел из-за их слабости. В других провинциях были противоположные обычаи, ибо матери охраняли там дочерей с огромной тщательностью, а когда решался вопрос об их замужестве, их выводили и на виду у всех и в присутствии родственников, которые нашли суженого (оtorgo), своими собственными руками лишали их целомудрия (desfloravan), предъявляя всем доказательство их хорошего поведения.

В других провинциях девственницу, которая должна была выходить замуж, лишали целомудрия самые близкие родственники жениха и его самые большие друзья, и при этом условии заключался брак, и такой ее получал затем муж. Педро де Сиеса, глава двадцать четвертая, говорит то же самое. В некоторых провинциях имелись содомиты, хотя они занимались этим не очень-то открыто и не сообща всем племенем, а лишь отдельные частные лица и тайно. В некоторых местах содомиты имелись при храмах, потому что дьявол внушал им, что боги воспринимали их с большим удовлетворением, и делал так отступник, чтобы сбросить покрывало со стыда, который те язычники испытывали к преступлению, дабы заставить их всех совершать его публично и сообща. Были также мужчины и женщины, которые давали отраву как для того, чтобы убить ею медленно или быстро, так и для того, чтобы лишить рассудка и сделать глупыми тех, кого хотели, а также для того, чтобы обезобразить лица и тела, ибо она оставляла [на теле] черно-белые пятна, а члены их заболевали белой проказой и параличом. Каждая провинция, каждый народ, а во многих местах каждое селение имели свой язык, отличный от своих соседей. Те, кто объяснялся на одном языке, считали себя родственниками; и тогда они были друзьями и союзниками. Те же, кто не понимал друг друга из-за различия в языках, считали себя врагами и противниками и вели жестокие войны, пока одни не пожирали других, словно они были животными различных видов. Были также колдуны и колдуньи, и это было самым обычным занятием среди индейцев: многие занимались им только для того, чтобы самим иметь дело с дьяволом [или] чтобы, вопрошая или предсказывая грядущее, заслужить у людей [такую] репутацию, которая позволила бы стать великими жрецами и жрицами.

Другие женщины пользовались им для того, чтобы то ли из зависти, то ли из-за иной неприязни околдовать скорее мужчин, чем женщин, а колдовством они достигали тех же результатов, что и отвагой. И этого достаточно о том, что в настоящее время можно сказать об индейцах того первоначального периода времени и древнего язычества; то же, о чем не было сказано столь точно, как оно было, каждый по своему желанию может домыслить и дополнить рассказанное мною, но сколько бы он ни изощрял свое воображение, он не сможет представить себе, сколь велика была отсталость того язычества, что естественно (еn fin) .для людей, у которых не было иного наставника и учителя, кроме дьявола; и были они такими в своей жизни, в обычаях, богах и жертвоприношениях, варварство которых лишено чего-либо похвального, другие [племена] были во всем самыми примитивными, словно домашние животные, и даже еще примитивнее. Другие [племена] практиковали одну и другую крайность, как мы увидим дальше в ходе нашей Истории, где, в частности, расскажем, какие из зверств, упоминавшихся выше, были в каждой из провинций и у каждого народа.

Так жили и умирали, как мы видели, те люди, и разрешил наш господь бог, чтобы поднялась из них самих утренняя звезда, которая в той кромешной тьме донесла бы до них известие о законе природы и благовоспитанности, и уважении, которые люди должны проявлять друг к другу, и чтобы потомки звезды, действуя от хорошего к лучшему, перевоспитали бы тех диких зверей и превратили бы их в людей, приспособив к [восприятию] разума и любой доброй веры с тем, чтобы, когда этот же самый бог, солнце справедливости, счел бы за добро направить свет своих божественных лучей на тех идолопоклонников, они перестали бы быть такими дикими, а были бы более податливыми для восприятия католической веры и учения, и доктрины нашей святой матери римской церкви, как позднее здесь они восприняли ее, что будет как одно, так и другое соответственно показано в изложении этой Истории, ибо опыт совершенно ясно показал, насколько быстрее и способнее к восприятию Евангелия оказались индейцы, которых покорили, обучили и которыми управляли короли инки, нежели народы остальных прилегающих районов, куда все еще не проникло учение инков и где еще сегодня люди такие же варвары и тупицы, какими они были раньше, Хотя прошел уже семьдесят один год, как испанцы пришли в Перу. И поскольку мы уже подошли к вратам этого огромного лабиринта, будет лучше, если мы тронемся дальше, чтобы сообщить о том, что в нем находилось.

После того как мы набросали много планов и выбрали много дорог, чтобы проникнуть в понимание происхождения и начала инков, которые были урожденными королями Перу, я думаю, что лучшим планом и самой легкой и прямой дорогой будет рассказ о том, что я много раз слышал в детстве от своей матери, и ее братьев и дядей, и от других своих старших [родственников] об этом происхождении и начале, потому что все то, что сказано об этом в других источниках, сводится к тому же, о чем скажем мы, и будет лучше узнать об этом из собственных рассказов инков, чем от других испанских авторов. Случилось так, что мою мать, проживавшую на своей родине, в Коско, почти каждую неделю посещали немногочисленные родственники и родственницы, спасшиеся от жестокостей и тирании Ата-вальпы (мы скажем об этом [в рассказе] о его жизни); и всегда во время их посещений наиболее обычные для них разговоры касались происхождения их королей, их величия, величия их империи, их завоеваний и подвигов, правления в мире и на войне, законов, которые столько пользы приносили на благо их вассалам. Иными словами, в своих разговорах они обсуждали все то, что случалось между ними и способствовало [их] процветанию.

От прошлого величия и процветания они переходили к настоящему, оплакивая своих мертвых королей, свою потерянную империю и разрушенное государство и т. д. Эти и другие подобные разговоры вели во время своих посещений инки и пальи, и, вспоминая о потерянных богатствах, они всегда заканчивали свои беседы в слезах и плаче, говоря: «Сменилось наше царствование на вассальную зависимость», и т. д. Я, как ребенок, мог приходить и уходить оттуда, где они находились, ведя эти разговоры; слушать их было для меня развлечением, как развлекаются слушанием сказки. Так прошли дни, месяцы и годы, и, когда мне было уже шестнадцать или семнадцать лет, однажды случилось так, что, когда мои родственники вели эту свою беседу, разговаривая о своих королях и о своем прошлом (аntiguallas), я сказал самому старому из них, тому, кто рассказывал об этом: «Инка, дядя, поскольку нет у вас письма, которое сохранило бы то, что хранит память о прошлых делах, [расскажи мне], что ты знаешь о происхождении и начале наших королей? Потому что там [в Европе] испанцы и другие соседние с ними народы, имея свои божественные и людские истории, знают из них, когда начали царствовать их и чужие короли, [когда] одни империи сменяли другие; они даже знают, сколько тысяч лет тому назад бог создал небо и землю; все это и еще гораздо большее они знают из своих книг. Однако вы, у которых нет книг, что вы помните о вашем прошлом? Кто был первым из ваших инков? Как его звали? От кого он произошел? Как начал он царствовать? С какими людьми и оружием завоевал он эту огромную империю? Каково происхождение наших подвигов?».

Инка словно бы возрадовался, услыхав эти вопросы; он испытывал удовольствие по мере их восприятия; [затем] он повернулся ко мне (я уже много раз слушал его, но никогда с таким вниманием, как в тот раз) и сказал: «Племянник, я с большой охотой скажу тебе о них, тебе надлежит услышать их и сохранить в сердце (так они говорят, когда хотят сказать в памяти). Знай, что в древние века весь этот район земли, который ты видишь, был огромными горами, покрытыми зарослями, и люди в те времена жили как неразумные звери и животные, без религии и порядка, без селений и домов, не возделывая и не засеивая землю, не одевая и не прикрывая свое тело, потому что они не умели обрабатывать ни хлопок, ни шерсть, чтобы делать одежду. Они жили парами, по трое, как им случалось соединиться вместе, в пещерах и расщелинах скал и в ямах в земле; словно животные, ели они полевую траву, и корни деревьев, и дикие фрукты, которыми они пользовались (dar de suyo), и человеческое мясо. Одни покрывали свое тело листьями, и корой деревьев, и шкурами зверей; другие ходили нагишом. Словом, они жили, как олени и стада диких животных (salvaginas), и даже к женщинам они относились, как скотина, так как они не знали ни собственных женщин, ни знакомых».

Прими, [читатель], к сведению, чтобы не вызывало у тебя раздражения: неоднократное повторение слов наш отец Солнце было свойственно языку инков, поскольку этим способом всякий раз они выражали свое почтение и послушание, называя [по имени] Солнце, ибо они кичились своим происхождением от него, а тому, кто не был инкой, было недозволено касаться [этих слов] своими устами, так как подобное считалось богохульством и [виновного] забрасывали камнями. Инка сказал: «Наш отец Солнце, видя людей такими, как я тебе сказал, огорчился, и проникся к ним сожалением, и направил он с неба на землю одного сына и одну дочь из своих детей, чтобы они наставили бы их на путь познания нашего отца Солнца, чтобы они стали бы поклоняться ему и восприняли бы его, как своего бога, и чтобы они дали им заветы и законы, с которыми они жили бы как здравомыслящие и благовоспитанные люди, чтобы они жили в населенных селениях и домах, умели бы обрабатывать землю, выращивать растения и злаки, растить скот и пользоваться им и плодами земли, как разумные люди, а не как звери. С этим приказом и поручением оставил наш отец Солнце этих двух своих детей в лагуне [озера] Тити-кака, которая находится в восьмидесяти лигах отсюда, и сказал им, чтобы они шли куда хотят и там, где им захочется поесть или поспать, они [должны] попытаться вогнать в землю золотой жезл длиною в половину вары и толщиною в два пальца (dendos), и там, где он войдет в землю с первого же броска, что для них послужит его знаком и указанием, там наш отец Солнце желал, чтобы они остановились бы и устроили свое местопребывание (аsiento) и королевский двор (согtе). Напоследок он сказал им: когда вы приведете этих людей к нашему служению, защищайте разум и справедливость, с сочувствием, милосердием и благодушием выполняя во всем обязанности почтительного отца к своим нежным и любимым детям, подражая и уподобляясь мне, приносящему всему миру добро, ибо я даю вам мой свет и ясность, чтобы вы увидели и создали бы свои богатства, а я обогрею вас, когда будет холодно, и взращу ваши пастбища и посевы, заставлю деревья приносить плоды и приумножу ваши стада, своевременно пошлю дождь и чистое [небо] и каждый день заботливо буду я пролетать над миром, чтобы видеть возникающие на земле нужды, и удовлетворять их, и приходить на помощь, как защитник и благодетель людей; я хочу, чтобы вы подражали этому примеру, как мои дети, посланные на землю только ради наставления и на благо этих людей, которые живут как животные. И с этого момента я объявляю и назначаю вас королями и господами всех людей, которых вы сумеете так наставить своим разумом, творением и правлением. Объяснив своим двум детям свою волю, наш отец Солнце отпустил их от себя. Они вышли из [озера] Тити-кака и зашагали к северу и на всем пути там, где они останавливались, они пытались воткнуть золотой жезл [в землю], но он ни разу не вошел в нее. Так они пришли к маленькому постоялому двору (venta) или спальне (dormitoria), который находится в семи или восьми лигах на юг от того города, который сегодня называют Пакарек Тампу, что означает рассветающий постоялый двор или спальня. Это имя дал инка, потому что он вышел из той спальни в момент рассвета. Это было одно из селений, которые тот князь (Ргincipe) приказал потом заселить, и его обитатели еще сегодня очень похваляются названием, потому что его дал наш инка; оттуда он и его жена, наша королева, пришли в эту долину Коско, которая была тогда вся недоступными горами».

«Первая остановка, которую они сделали в этой долине,— говорил инка, — была на холме Вана-каури, на юг от этого города. Там он попытался воткнуть в землю золотой жезл, который с большой легкостью ушел в нее с первым же броском, который они сделали; больше они не увидели его. Тогда сказал наш инка своей сестре и жене: в этой долине приказывает наш отец Солнце остановиться и устроить наше местопребывание и жилье, чтобы этим выполнить его волю. Поэтому, королева и сестра, нужно, чтобы каждый из нас пошел созывать и привлекать этих людей, чтобы наставить их и сделать добро, которое приказал нам наш отец Солнце. Наши первые короли спустились с холма Вана-каури каждый в свою сторону, чтобы созывать людей, а так как то место было первым, о котором мы имеем сведения, что они ступали по нему своими ногами, и по причине того, что [именно] оттуда направились они делать людям добро, в память о той милости и благодеянии, которые они оказали миру, мы построили на холме, как известно, храм для поклонения нашему отцу Солнцу. Князь пошел на север, а княгиня (Ргincesa) — на юг; всем мужчинам и женщинам, которых они встречали в той скалистой местности, они говорили и рассказывали, что их отец Солнце прислал с неба, чтобы они стали учителями и благодетелями обитателей всей той земли, спасая их от звериной жизни, которой они жили, и обучая их людской жизни; и что во исполнение того, что им приказывал Солнце, их отец, они шли созывать и выводить их из тех гор и из зарослей, чтобы убедить их основать многолюдные селения и дать им для еды человеческие яства, а не звериные. Эти и другие схожие вещи говорили наши короли первым дикарям, которых они повстречали в горах и горных цепях [и] которые, увидя тех двух людей, одетых и наряженных в украшения, полученные ими от нашего отца Солнца (обычай, весьма непривычный для них), с ушами с большими круглыми отверстиями (horadadas), как это делаем мы, их потомки, и узнав из их слов и по их лицам, что они были детьми Солнца и что пришли они к людям, чтобы дать им помещения для жилья и продукты для питания, и, с одной стороны, восхищенные тем, что они увидели, а с другой — благосклонно относясь к обещаниям, которые они им давали, эти люди полностью поверили в то, что они им говорили, и стали поклоняться им, и почитать как детей Солнца, и повиноваться как королям; и сами дикари, мужчины и женщины, созывая друг друга и передавая чудеса, которые они видели и слышали, собрались в огромном количестве и пошли за нашими королями, готовые следовать за ними туда, куда они захотели бы их повести.

Наши князья, видя огромное количество приходившего к ним народа, дали приказ некоторым из них заняться заготовкой для всех деревенской еды, чтобы голод не разбросал бы их вновь по горам; другим инка приказал построить шалаши и дома, указав, как их нужно строить. Таким образом, началось заселение этого нашего имперского города, разделенного на две части, которые были названы Ханан Коско, что, как ты знаешь, означает Верхнее Коско, и Хурин Коско, что означает Нижнее Коско. Те, кого привлек король, по его желанию заселили Ханан Коско, и поэтому они назвали его верхним; а те, кого созвала королева, заселили Хурин Коско, и поэтому назвали его нижним. Это разделение города не означало, что жители одной его части имели бы преимущества над [жителями] другой половины в обязанностях (essencion) и в привилегиях, — они все были равны, как братья, дети одного отца и одной матери. Инка только пожелал, чтобы это разделение селения и различие в названии — верхнее и нижнее — сохранились бы, чтобы осталась вечная память о том, что одних созвал король, а других королева; и приказал он, чтобы между ними было только одно различие и признанное превосходство: жителей Верхнего Коско следовало воспринимать и уважать как первородных старших братьев, а [жителей] Нижнего, как младших (segundos) сыновей; иными словами, чтобы они были левой и правой руками в любых привилегиях по месту [в обществе] и по службе (оficio), ибо верхних привлек мужчина, а нижних — женщина. По этому подобию имелось потом такое же деление во всех больших или малых селениях нашей империи, которые были разделены по районам или по [принципу] происхождения и назывались ханан-айлъу и хурин-айльу, что означает верхнее и нижнее происхождение; ханан суйу и хурин суйу, что означает верхний и нижний районы.

Одновременно с заселением города наш инка обучал индейцев-мужчин мужским занятиям: таким как вскапывание и возделывание земли, сеяние злаковых, семян и овощей, ибо он показал им, что они были съедобны и полезны, и для этого он научил их делать плуги и другие нужные инструменты и объяснил им порядок и способ выводить (sacassen) оросительные каналы из ручьев, которые текут по этому району Коско; он даже научил их делать обувь, которую мы носим. С другой стороны, королева обучала индианок женским занятиям — пряже и ткачеству хлопка и шерсти, изготовлению одежды для себя и для своих мужей и детей; они рассказывали им, как следует выполнять остальные дела по домашнему хозяйству (servicio). Иными словами, наши князья обучали своих первых вассалов всему тому, что составляет человеческую жизнь, взяв на себя инка, король, обучение мужчин, а койя, королева, обучение женщин».

«Сами индейцы, заново покоренные таким способом, увидя себя другими [людьми] и признавая полученные ими благодеяния, с огромным удовлетворением и ликованием шли по горам и горным хребтам, шли через заросли в поисках индейцев, и сообщали им новость о тех детях Солнца, и говорили им, что те появились на их земле на благо им всем, и рассказывали им о многих благодеяниях, которые они для них свершили; а чтобы им верили, они показывали новые одежды, которые они одевали, и новую еду, которую они ели, и [рассказывали], что теперь они жили в домах и селениях. Эти вести, услышанные дикими людьми, побуждали многих из них идти смотреть чудеса, которые рассказывали и распространяли о наших первых родителях, королях и господах, и, удостоверясь в них своими собственными глазами, они оставались служить им в послушании; и, таким образом, призывая одни других и передавая слово от этих к тем, за немногие годы собралось множество людей—столько, что по прошествии первых шести или семи лет у инки уже были люди войны, вооруженные и обученные для защиты от всякого, кто напал бы на него, и даже чтобы силой приводить тех, кто не хотел приходить по [своему] желанию. Он научил их изготовлять оружие для наступления: лук и стрелы, копья и дубинки и другое, которыми сейчас они пользуются.

И, чтобы укоротить [рассказ] о подвигах нашего первого инки, я скажу тебе, что на востоке он покорил [земли] вплоть до реки, называемой Паукар-тампу, а на западе завоевал восемь лиг [земли] до реки, называемой Апу-римак, а на юге девять лиг до Кеке-сана. В этом районе наш инка приказал заселить более ста селений; крупнейшие [имели] по сто домов, а другие — меньше, согласно вместимости [каждого] места. То было самым началом этого нашего города; так его основали и заселили, чтобы он стал таким, каким ты его видишь. Это же стало началом нашей великой, богатой и знаменитой империи, которую твой отец и его товарищи отняли у нас. Такими были наши первые инки и короли, которые пришли в первоначальный период времени мира, от которых произошли остальные короли, которые были у нас и от которых все мы происходим. Сколько лет тому назад наш отец Солнце послал этих своих первых детей, я не смогу тебе точно сказать, ибо их прошло столько, что память не может их сохранить; мы считаем, что более четырехсот. Наш инка назывался Манко Капак, а наша койя — Мама Окльо Вако; они были, как я тебе говорил, брат и сестра, дети Солнца и Луны, наших [пра] родителей. Думаю, что я рассказал тебе достаточно много о том, о чем ты просил, и ответил на твои вопросы, а чтобы не заставлять тебя проливать слезы, я повествовал тебе эту историю, не обливаясь кровавыми слезами, как ими обливается мое сердце, испытывая боль при виде наших уничтоженных (acabados) инков и нашей потерянной империи».

Это длинное сообщение о происхождении их королей передал мне тот инка, дядя моей матери, которого я попросил об этом, а я попытался точно перевести его с языка моей матери, являющегося и языком инки, на чужой [для них] язык, каковым является кастильский язык, и хотя я не написал рассказ величественными словами, которыми говорил инка, и не придавал им [в переводе] все то значение, которое они имеют, ибо они содержат столько значения, что то, что я сделал, [должно было] оказаться бы куда более длинным; я же скорее сократил сообщение, убрав из него некоторые вещи, которые сделали бы его ненавистным; вполне достаточно того, что я взял его подлинный смысл, так как именно это подходит для нашей Истории, Другие подобные вещи, хотя и немногочисленные, мне рассказывал этот же инка во время посещений и бесед, которые имели место в доме моей матери и которые я расставлю дальше в положенных для них местах, указав, кто является их автором; и огорчает меня то, что не спросил я его. о многом другом, чтобы сегодня располагать знаниями из такого прекрасного источника (агсhivo) и чтобы написать о них здесь.

Другую легенду о происхождении своих королей инков рассказывают простые люди Перу, а именно индейцы, которые живут на юг от Коско — эта [местность] называется Кольа-суйу — и на запад — называется Кунти-суйу. Говорят, что по прошествии потопа, о котором они знают только то, что он был, [и] невозможно понять, был ли он всеобщим времени Ноя или каким-то особым, другим, в силу чего мы будем говорить только то, что они сами рассказывают о нем и о других подобных вещах, ибо то, что рассказывают об этом, больше похоже на фантазию или плохо придуманные (огdenado) сказки, чем на исторические события; говорят же они, что когда остановились воды в Тиа-ванаку, который находится на юг от Коско, то появился человек, который оказался столь могучим, что разделил мир на четыре части и отдал их четырем мужчинам, которых назвал королями; первого звали Манко Капак, а второго Кольа, а третьего Токай, а четвертого Пинава. Говорят, что Манко Капаку он отдал северную часть, а Кольа — южную часть (по имени которого потом назвали Кольа ту большую провинцию), а третьему, по имени Токай, он отдал западную часть, а четвертому, которого звали Пинава, — восточную; и послал он каждого из них в свою область (distrito) завоевать людей и править теми, кого они там встретят; и не могут они сказать, утопил ли индейцев потоп или они воскресли, чтобы быть завоеванными и наставленными; и такие [нелепости] имеются во всем, что они говорят о тех временах. Они говорили, что из этого передела земли потом родилась та, которую инки сделали своим королевством, назвав его Тавантин-суйу. Говорят, что Манко Капак направился на север, и пришел в долину Коско, и основал тот город, и покорил вокруг соседей, и наставил их; и рассказывают они об этом начале почти то же самое, что говорили о нем мы, а [именно], что короли инки происходят от Манко Капака; об остальных же королях они не знают, что говорить; и так выглядят все истории той древности; и не следует пугаться того, что Люди, не имевшие письма (letras), которое помогло бы им сохранить память о старине, передают столь путанно то начало, ибо даже о язычестве Старого Света, несмотря на наличие письма и такого большого интереса к нему, выдумано столько смехотворных и других подобных легенд, как, например, та, что посвящена Пирру и Девкалиону, и другие, которые мы могли бы рассказать, ибо во многом схожи [легенды] разных язычеств; точно так же имеется нечто схожее [у этих легенд] с историей Ноя, как это хотели сказать некоторые испанцы, о чем будет сказано ниже. То, что я сам полагаю о происхождении инков, я скажу в конце.

О другом варианте (manera) происхождения инков, схожим с предыдущим, рассказывают те индейцы, которые живут на восток и на север от города Коско. Они говорят, что при возникновении мира из неких окон в скалистых горах, расположенных рядом с городом [Коско], в месте, которое называется Паукар-тампу, вышли четверо мужчин и четверо женщин; все они были братьями и сестрами, а вышли они из среднего окна — всего их было три, — которое назвали королевским окном; из-за этой легенды то окно было украшено со всех сторон огромными листами золота и множеством драгоценных камней; боковые же окна украсили только золотом без камней. Первого брата звали Манко Капак, а его жену Мама Окльо; говорят, что он основал город и он же назвал его Коско, что на особом языке инков означает пупок, и покорил те народы, Я научил их быть людьми, и что от него происходят все инки. Второго брата зовут Айар Качи, а третьего Айар Учу, а четвертого Айар Саука. Слово (diccion) айар ничего не означает на всеобщем языке Перу; на особом [языке] инков оно должно иметь какое-то значение; остальные слова относятся к всеобщему языку. Качи означает соль, которую мы едим; а учу — это приправа, которую они бросают в жаркое и которую испанцы называют перцем; индейцы Перу не имели других специй (esресiаs). Другое слово саука означает ликование, удовлетворение и радость[5].

Сделав выжимку из того, что индейцы [говорили] о содеянном теми тремя братьями и [тремя] сестрами своих первых королей, [можно сказать], что они рассказывали тысячи бессмыслиц и, не находя лучшего выхода, они иносказательно объясняли легенду, утверждая, что под солью—одним из имен, они понимают учение, которое инка дал им об естественной жизни, а под перцем — вкус, познанный от нее; а под словом ликование понимается удовлетворение и радость, с которыми они после этого жили; однако все это говорилось такими окольными путями, без всякого порядка и столь несогласованно, что то, что они хотят сказать, скорее угадываешь, нежели понимаешь из их речи и порядка их слов. Они утверждают только, что Манко Капак был первым королем и что от него происходят все остальные короли.

Таким образом, все три пути сходятся в том, что инки [берут свое] начало и происхождение от Манко Капака, а о трех других братьях они не упоминают; они предпочитают разделаться с ними иносказательным путем и остаться с одним Манко Капаком, и похоже, что это так и было, ибо после этого [упоминания] никогда ни один король, ни его потомки-мужчины не назывались теми именами, и не было народа, который бы чванился своим происхождением от них.

Некоторые любознательные испанцы, слушая эти рассказы, хотят сказать, что индейцам была ведома история Ноя, его трех сыновей, жены и невесток, которые и были теми четырьмя мужчинами и четырьмя женщинами, которых бог спас от потопа, что это — те самые люди, о которых рассказывает легенда, но что вместо окна в Ноевом ковчеге индейцы говорили об окне в Паукар-тампу; а могучего человека, о котором первая из легенд говорит, что он появился в Тиа-ванаку, и который, как рассказывают, поделил мир между теми четырьмя мужчинами, любознательные [испанцы] хотят считать богом, который послал Ноя и его трех сыновей, чтобы они заселили мир. И в других местах той или иной легенды [испанцы] хотят видеть сходство со святейшей историей, на которую, как им кажется, они похожи. Я не могу вмешиваться в столь глубокие дела; я просто рассказываю исторические легенды, которые я в детстве услышал от своих [родных]; я воспринял их такими, какими каждый из них хотел представить, и передаю их с иносказательностью, более всего соответствующей им, Наподобие легендам, которые мы рассказали об инках, другие народы Перу придумывают бесконечное множество [легенд] о происхождении и начале своих первородителей; как мы это увидим в рассказе об истории, они отличаются друг от друга; индеец не считается добропорядочным, если не происходит от родника, от реки или озера, пусть даже от моря или от хищных зверей, таких как медведь, лев или тигр, или от орла, или от птицы, которую называют кунтур, или от хищных птиц, или от горных хребтов, от вершин, от утесов или пещер, каждый по своей прихоти и ради своей хвалы и славы, а для легенд хватит того, что было сказано.

Так как мы уже заложили первый (хотя и легендарный) камень в наше здание о происхождении инков, королей Перу, имеет смысл продолжить дальше [рассказ] о завоеваниях и покорении индейцев, слегка пополнив суммарное сообщение, которое передал мне тот инка, сообщениями многих других инков и индейцев, урожденных [тех] селений, которые этот первый инка Манко Капак приказал заселить и включил в свою империю, с которыми я рос и поддерживал связь до двадцати лет.

В то время я узнал все то, о чем мы будем писать, потому что во время моего детства они рассказывали мне свои истории так, как детям рассказывают сказки. Позже, в более старшем возрасте, они изложили мне длинное сообщение о своих законах и правлении, сопоставляя новое правление испанцев с [правлением] инков, рассматривая отдельно, в частности, преступления и наказания и [степень] их суровости; они рассказывали мне, как поступали их короли в мире и на войне, как они обращались со своими вассалами и как они [вассалы] служили им. Кроме того, они рассказывали мне, словно своему родному сыну, о всем своем язычестве, о своих ритуалах, церемониях и жертвоприношениях; о своих главных и неглавных праздниках, как они праздновались; они говорили мне о своих дурных наклонностях (аbusos) и суеверии, о своих добрых и злых предзнаменованиях, которые они видели как в жертвоприношениях, так и вне их. В целом могу сказать, что они сообщили мне обо всем, что имелось в их государстве, и, если бы я тогда все записал, эта история была бы более точной. Помимо того, что мне рассказали индейцы, я сам смог увидеть своими глазами многое из того язычества, из его празднеств и суеверий, которые еще в мои времена — вплоть до двенадцати или тринадцати лет моего возраста — не во всем еще прекратились. Я родился восемь лет спустя после того, как испанцы захватили мою землю, и, как я уже говорил, я жил там вплоть до двадцати лет; таким образом, я видел многие из тех вещей, которые индейцы совершали в том язычестве, о которых я расскажу, указывая на то, что я их видел [сам]. Помимо сообщений, которые передали мои родственники о названных вещах, и помимо того, что я видел [сам], я располагал еще многими другими сообщениями о завоеваниях и [других] делах тех королей, потому что как только я взялся писать эту историю, я написал соученикам по школе и грамматике, поручив каждому из них помочь мне сообщениями, которыми они могли располагать об отдельных завоеваниях, которые инки осуществили в провинциях, [откуда происходили родом] их матери, ибо каждая провинция располагала своими отчетами (сuentas) и своими узлами (nudos) с их историческими хрониками и традициями, и поэтому они лучше сохраняли [сведения] о том, что случилось в этой, чем в чужой [провинции]. Соученики, отнесясь серьезно к тому, о чем я их просил, рассказали о моем намерении каждый своей матери и своим родным, а они, узнав, что некий индеец, сын их земли, хочет написать о случившихся на ней событиях, достали из своих архивов сообщения об историях, которые у них были, и направили их мне; и таким путем я получил сообщения о делах и завоеваниях каждого инки; они были точно такими же [сообщениями], какими располагали испанские историки, хотя и более длинными, как мы не раз убедимся в этом. И так как все дела, начиная от первого инки, являются началом и основой, Истории, которую мы должны написать, представляется весьма необходимым [именно] здесь подробно рассказать о них, по крайней мере о самых важных из них, ибо в дальнейшем мы не будем повторять их [в рассказах] о жизни и делах каждого из инков, его потомков; потому что все они, как правило, как короли, так и не короли, стремились подражать всем и во всем характеру, делам и обычаям (соstumbres) этого первого князя Манко Капака; и, поведав о его делах, мы расскажем о делах их всех. Мы будем внимательно рассказывать о наиболее исторически [значимых] подвигах, не касаясь многих других, поскольку они были бы не к месту и [привели] к многословию; и хотя некоторые места из сказанного, а другие из того, что будет сказано в дальнейшем, покажутся сказками, я все же решил написать о них, чтобы не выбросить те основы, на которых индейцы базируют самое значительное и самое лучшее из того, что они рассказывают о своей империи; потому что в конце концов из этого сказанного возникли великие творения (granderas), которыми сегодня совершенно реально владеет Испания, в связи с чем я позволю себе рассказать то, что более всего подходит для сообщения, которое можно было бы сделать о начале, среднем периоде и конце той монархии, и я торжественно заявляю, что буду лишь излагать о ней те сведения, которые я впитал вместе с материнским молоком, а также сообщения, полученные позднее здесь, о которых я просил своих собственных [родных]; и я обещаю, что их пристрастность не сможет [даже] частично увести меня в сторону от изложения правды, не вынудит меня изъять что-то плохое либо приписать хорошее к тому, что было у них, ибо я хорошо знаю, что язычество представляет собою море ошибок; и я не напишу ничего нового, о чем не было бы сказано, а только то, о чем уже писали испанские историки, рассказывая о той земле и о ее королях; я буду приводить в доказательство их же собственные слова там, где это будет необходимо, чтобы было видно, что я не прибегаю к подделкам в пользу моих родных, а говорю то же самое, что говорили испанцы; я буду служить лишь комментатором, чтобы объявить и расширить сведения о многих вещах, о которых они лишь упомянули, оставив несовершенным [рассказ о них], поскольку им не хватало полных сообщений.

Многое другое из того, что недостает в их историях, но имело место в действительности, будет добавлено, а кое-что как лишнее будет изъято либо из-за неверных сообщений, которые были ими получены, или из-за неумения испанца спросить с учетом разницы времени и эпох (еdades), различия между провинциями и народами, или оттого, что он не понимал получаемое от индейца сообщение, или потому, что они не понимали друг друга из-за трудностей в языке, ибо испанец, считающий, что он знает больше, чем другой [собеседник], не имеет представления о девяти из десяти частей, поскольку одно и то же слово может означать много предметов и существует различное произношение одного и того же слова (diccion) для обозначения весьма различных предметов, как это можно будет увидеть в дальнейшем на [примере] некоторых слов, которые мы будем вынуждены использовать.

Все, что я расскажу, помимо этого, о том государстве, скорее разрушенном, нежели познанном, будет мною изложено правдиво; [я расскажу] о том, что оно имело в древности из идолопоклонства, ритуалов, жертвоприношений и церемоний и в своем правлении, законах и обычаях в мире и на войне, [но] я не стану прибегать к сравнению чего-либо здешнего со схожим чужим, имеющим место в историях божественных и людских или в правлении нашего времени, потому что любое сравнение одиозно. Тот, кто прочтет все это, сможет по своему желанию заниматься сравнением, ибо он найдет многое, схожее с античным миром, другое — со святым Писанием или с непристойными россказнями (ргоfanas) и сказками древнего язычества; он увидит, что многие законы и обычаи похожи на законы нашего века; многие же другие он найдет во всем нам противоположными; я со своей стороны сделал то, что смог, хотя не смог сделать то, что хотел. Благоразумного читателя я умоляю принять мои добрые намерения, выразившиеся в желании подарить ему удовольствие и удовлетворение, хотя ни силы, ни способности индейца, рожденного среди индейцев и воспитанного среди оружия и лошадей, не могут этого достичь.

Возвращаясь к инке Манко Капаку, мы расскажем, что после того, как город Коско был основан [им] в виде двух групп жителей (рагсialidades), о которых говорилось выше, он приказал основать много других селений; и было так, что на востоке от города на пространстве, простирающемся [от Коско] до реки, называемой Паукар-тампу, он приказал заселить тринадцать селений людьми, которых он привлек в этой стороне, расположив их по обе стороны королевской дороги на Анти-суйу, которые мы не станем называть, чтобы избежать многословия; почти все они или все принадлежат к племени (nacion) по имени покес. На западе от города, на пространстве длиною в восемь лиг и шириною в девять или десять он приказал заселить тридцать селений, которые идут по одну сторону и по другую сторону от королевской дороги на Кунти-суйу. Эти поселения принадлежали трем племенам, именовавшимся по-разному; их следует знать: маска, чильки, папури. На севере от города были заселены двадцать селений, принадлежавших четырем племенам, каковыми являлись майу, сапку, чинча-пукуйу, римак-тампу. Остальные селения расположены в красивой долине Сакса-вана, где имело место сражение и пленение Гонсало Писарро. Самое дальнее из этих селений находится в семи лигах от города, а все остальные расходятся по одну и по другую руку от королевской дороги на Чинча-суйу. На юг от города были заселены тридцать восемь или сорок селений; восемнадцать племенем айар-мака — они находились по одну и по другую руку от королевской дороги на Кольа-суйу на пространстве в три лиги длиной, начиная от местечка Лас-Салинас, расположенного в малой лиге от города, где произошло достойное сожаления сражение между доном Диего де Альмагро Стариком и Эрнандо Писарро; остальные селения принадлежали людям пяти или шести [племен], называвшихся кеспиканча, муйна, уркос, кевар, варук, кавиньа. Это племя кавиньа чванилось своей пустой верой в то, что его первородители вышли из одной лагуны, в которую, говорят, возвращались души тех, кто умирал, и что оттуда они снова возвращались, войдя в тела тех, кто рождался; у них был идол ужасающего вида, которому они приносили очень варварские жертвы. Инка Манко Капак запретил эти жертвоприношения, и отнял идола, и приказал им, как всем своим вассалам, поклоняться Солнцу.

Эти селения, число которых превышало сотню в тот первоначальный период, были небольшими, ибо самые крупные из них не превышали ста домов, а самые маленькие имели от двадцати пяти до тридцати [домов]; позднее благодаря благодеяниям и привилегиям, которыми одарил их сам Манко Капак, как мы скажем об этом ниже, они намного разрослись, ибо многие из них уже имели по тысяче жителей (vezinos), а самые маленькие по триста и по четыреста. Позднее, очень много времени спустя, из-за этих самых привилегий и благодеяний, которыми первый инка и его потомки одарили их, их уничтожил великий тиран Ата-вальпа; одни из них пострадали больше, другие — меньше, а многих он уничтожил полностью. Сейчас, в наше время, отдаленное немногим более чем двадцатью годами от тех событий, те селения, которые инка Манко Капак приказал заселить, как и почти все остальные, которые были в Перу [до испанцев], находятся не на своих старых местах, а на совсем других, ибо один вице-король, как об этом своевременно будет сказано, заставил свести их в большие селения, соединяя по пять и шесть селений в одно и по шесть и восемь в другое, и число это колебалось в зависимости от того, какими были объединившиеся селения, в связи с чем возникло множество неудобств; однако [говорить о них] одиозно, и разговор об этом прекращается[6].

Инка Манко Капак, заселяя свои селения, вместе с обучением своих вассалов возделыванию земли, и строительству домов, и проведению оросительных каналов, и другим остальным вещам, необходимым для человеческой жизни, обучал их благовоспитанности, содружеству (соmpania) и братству, которые они должны были проявлять в отношениях друг с другом, в соответствии с тем, чему учили их разум и закон природы, весьма успешно убеждая их, что для того чтобы между ними царил бы вечный мир и согласие и не рождались бы гнев и страсти, следует для другого делать то, что ты желаешь для себя, ибо нельзя позволять себе для себя хотеть один закон, а для других — другой. В особенности он приказал проявлять всеобщее уважение в отношении к женщинам и дочерям, потому что касательно женщин у них царили самые варварские из всех пороки. Он ввел смертную казнь для прелюбодеев, убийц и воров. Приказал иметь не более одной жены, и чтобы женились они среди своих, не смешивали бы роды, и чтобы женились после двадцати лет..и старше, чтобы они уже могли бы [сами] управлять своими домами и работать в своих поместьях. Он приказал собрать домашний (manso) скот, бродивший без хозяев по полям, шерстью которого он их всех одел, используя ремесла и обучение в деле изготовления пряжи и ткани, полученные индианками от королевы Мама Окльо Вако. Он научил их делать обувь, именуемую усута, которую носят сегодня. Для каждого селения или племени, которые он подчинил, он избрал курак, что означает то же самое, что касике на языке Кубы и Санто-Доминго, т. е, господин вассалов; он выбирал их исходя из их достоинств — того, кто больше трудился для покорения индейцев, проявив себя более приветливым, мягким и благочестивым [человеком], большим другом к общему добру, — их он сделал господами над всеми остальными, чтобы они обучали их как отцы сыновей; индейцам же он приказал слушаться их, как [слушаются] сыновья отцов.

Он приказал, чтобы плоды, которые собирали в каждом селении, хранились бы вместе, чтобы каждому дать то, в чем он нуждался, пока не появится возможность дать землю каждому индейцу отдельно. Вместе с этими заветами и правилами он обучал их божественному культу своего идолопоклонства. Он указал место для возведения храма Солнцу, где ему будут приносить жертвы, убедив их в том, чтобы они почитали его как главного бога, которому поклонялись бы и воздавали благодарность за природные блага, которые он дарил им своим светом и теплом, ибо они видели, что поля плодоносили для них и умножались их стада, [и это] помимо других милостей, которые они получали каждый день; и что они, в частности, обязаны были поклоняться и служить Солнцу и Луне за то, что они послали им двух своих детей, которые, вырвав их из звериной жизни, которую они до этого вели, привели их к жизни человеческой, которой они жили в настоящем. Он приказал построить дом женам Солнца, когда число женщин королевской крови было достаточно большим, чтобы заселить его. Он приказал им все это соблюдать и выполнять в знак благодарности за полученные этими людьми благодеяния, ибо они не могли их отрицать; и от имени своего отца Солнца он обещал им многие другие блага, если они так поступят; и они твердо должны были знать, что говорил он им те вещи не от себя, а что раскрывало их Солнце, приказывая ему сказать все это индейцам от своего имени, что оно, будучи отцом, вело и обучало его всем своим делам и помыслам (dichos). Индейцы с наивностью, которая была им свойственна как тогда, так и всегда, вплоть до нашего времени, поверили всему тому, что сказал им инка, а главным образом тому, что он сказал им, что является сыном Солнца, потому что среди них были народы, чванившиеся происхождением, [взятым] из подобных же сказок, как мы скажем об этом дальше, хотя они и не сумели подобрать их столь же удачно, как инка, потому что они брали свое начало от животных и от вещей низких и земных. Тогда и в более поздние времена индейцы, сравнивая свое происхождение с [происхождением] инки и видя благодеяния, которые он принес им, поддержали его; они самым решительным образом поверили, что он — сын Солнца, и обещали ему соблюдать и выполнять то, что он им приказывал; и они почитали его как сына Солнца, признавая, что ни один человеческий человек не смог бы с ними сделать то, что сделал он; и поэтому они верили, что он был божественным человеком, пришедшим о неба.

Упомянутыми и другими подобными делами инка Манко Капак занимался много лет на благо своих вассалов, и, испытав их верность, любовь и уважение, с которыми они ему служили, поклонение, отдаваемое ему, он решил, что для того, чтобы они испытывали еще большую обязанность, [нужно] было облагородить их именами и знаками, которые сам инка носил на голове; а случилось это уже после того, как он убедил их в том, что был сыном Солнца, чтобы они более высоко ценили бы их. Для этого необходимо знать, что инка Манко Капак, а потом и его потомки, подражая ему, ходили стрижеными, оставляя волосы лишь в палец [длиной]; они стриглись каменными ножами, скобля волосы сверху вниз, сохраняя указанную длину. Они пользовались каменными ножами, потому что не сумели изобрести ножницы; стрижка стоила им большого труда, как любой может себе это представить; поэтому, когда позднее они увидели, с какой легкостью и мягкостью стригут ножницы, один инка сказал нашему соученику по письму и чтению: «Если бы испанцы, ваши отцы, принесли бы нам только лишь ножницы, зеркала и расчески, мы отдали бы им все золото и серебро, которое мы имели на своей земле». Кроме того, что они ходили стрижеными, они проделывали отверстия в тех местах ушей, где обычно женщины делают дырочки для серег, увеличивая искусственным путем эти отверстия (подробнее мы расскажем об этом своевременно) до удивительней величины, невероятной для тех, кто их не видел, потому что кажется невозможным, что такое малое количество мяса, которое имеется под ухом, могло так растянуться, что оказывалось возможным вмещать туда ушное украшение (огеjега) размером и формой с гончарный круг, ибо украшения, которые они вставляли в те петли, которые делали из [мочек] ушей, были подобны [гончарному] кругу; если же случалось, что петли эти разрывались, то выяснялось, что они были длиною в большую четверть вары (gгап сuarta dе vara), а толщиною в половину пальца. А за то, что индейцы вот таким способом, как мы рассказали, украшали себя, испанцы прозвали их ушастыми (огеjon).

Инки в качестве украшения носили на голове плетеную тесьму, которая называется лъауту; они делали ее из нитей многих цветов шириною в палец и немного меньшей толщиной. Этой тесьмой они повязывали голову и делали четыре или пять витков, и она свисала (quеdaba), как гирлянда. Эти три знака различия, каковыми являются льауту, стрижка и уши с отверстиями, являлись главными, которые употребляли инка Малко Капак, — о других знаках мы скажем дальше, — они были знаками различия королевской особы, и их не мог употреблять никто другой. Первая привилегия, которую инка предоставил своим вассалам, выразилась в том, что он приказал им всем в подражание ему самому носить на голове плетеную тесьму, однако она не должна была быть разноцветной, как та, которую носил инка, а только одного цвета, каковым стал черный [цвет]. По прошествии некоторого времени он оказал им милость и другим своим знаком отличия, к которому они относились с большей благосклонностью; и был это приказ, [разрешавший] им ходить стрижеными, однако при этом должно было сохраняться отличие одних вассалов от других и всех их от инки, чтобы не было путаницы в делении, которое он приказал установить для каждой провинции и каждого народа (nacion), и чтобы они не очень походили бы на инку и между ними было бы достаточно большое различие; и так он приказал, чтобы одни носили косу (соleta) наподобие четырехугольной шапочки с ушами: это значит, что она открывала лоб до висков, а по бокам волосы спускались до самого кончика ушей. Другим он приказал носить косу до середины уха, а другим еще короче, однако чтобы никто не носил волосы так коротко, как инка. И необходимо заметить, что все эти индейцы, и главным образом инки, заботились о том, чтобы не дать отрасти волосам — они всегда носили их одной и той же длины, чтобы в одни дни не выглядеть [обладателями] одного знака отличия, а в другие дни — другого. Такими нивелированными ходили все они, когда вопрос касался знаков отличия и различий [в украшении] головы, ибо каждый народ кичился своими, а еще больше теми знаками отличия, которые были им даны рукою инки.

По прошествии нескольких месяцев и лет он оказал им новую еще более приятную, чем прошлые, милость, приказав им сделать отверстия в ушах, хотя [здесь] тоже имелись ограничения [в частности] в размере отверстий в ухе, ибо оно не могло достигать половины того, что имел инка, а должно было быть меньше половины (de media аtras), и носить в отверстиях разные предметы, соответствующие разным родам (ареllidos) и провинциям. Одним он дал, чтобы они носили в качестве знака отличия палочку толщиной с указательный палец, как это было с племенами по имени майу и санку. Другим он приказал носить моток из белой шерсти, которая должна была высовываться по одну и другую сторону уха настолько, насколько высовывается ноготь большого пальца: это были [люди] из племени по имени покес. Людям муйна, чарук, чилька он приказал носить в ушах украшения из обычного тростника, который индейцы называют тутура (tutura). Племени римак-тампу и его соседям он приказал носить в ушах палку, которая на островах Барловенто называется магей, а на всеобщем, языке Перу ее называют чучау; если с нее снять кору, то сердцевина оказывается пористой, мягкой и очень легкой. Трем родам Уркос, Йукай, Тампу — все они с низовий реки Йукай — он приказал в виде особой милости и любезности сделать в ушах более крупные отверстия, чем у других народов, однако они также не должны были достигать половины размера отверстий у инки, для чего он дал им мерку величины отверстия, как он сделал это и для всех других родов, чтобы отверстия не превышали [установленную] величину. Вставки в уши он приказал сделать из тростника тутура, потому что они были больше похожи на вставки инки. Они называли их вставками в уши (огеjегаs), а не серьгами, потому что они не свисали с ушей, а вставлялись в отверстия, проделанные в ушах, как пробка в горлышко кувшина.

Различия, которые по приказу инки существовали в знаках отличия, служили не только для того, чтобы не было бы путаницы между племенами и родами, но и для того, как об этом говорят сами вассалы, дабы также показать, что те из них, которые имели большее сходство со знаками короля, означали большую милость и были более желанны для него. Однако он давал их не по своему свободному волеизъявлению и не по степени личной привязанности к одним или другим вассалам, а в соответствии со здравым смыслом и справедливостью; тем, кто показался ему более восприимчивым к его учению и кто потрудился больше в покорении остальных индейцев, он придал большое сходство со своей особой в [части] знаков отличия, одарив их большей милостью и постоянно давая понять, что все то, что он сделал с ними, произошло благодаря приказу и откровению его отца Солнца, и индейцы верили ему, и поэтому они, что бы инка ни приказывал им и как бы он с ними ни обращался, были очень довольными, потому что, помимо того, что они считали его откровением (геvelacion) Солнца, они видели на собственном опыте благодеяния, которые получали, покорившись ему.

Напоследок, видя, что старость уже пришла, инка приказал, чтобы в городе Коске собрались бы самые главные из его вассалов; в торжественной беседе он сказал им, что намеревается вскоре вернуться на небо, чтобы отдохнуть со своим отцом Солнцем, который призывал его к себе (это были слова, которые говорили все его потомки короли, когда предчувствовали наступление смерти), и что, вынужденный покинуть их, он хотел оставить им свои наивысшие благодеяние и милость, каковыми являлось его королевское имя, которое позволит им и их потомкам жить в почете и уважении всего мира, и что он, считая их своими сыновьями, приказал, чтобы они и их потомки всегда назывались бы инками, не делая различий, не отличая одних от других, как это было в прошлом с другими его благодеяниями и милостями, чтобы они сообща и открыто радовались бы величию этого имени, ибо, поскольку они были первыми вассалами, которых он имел, и так как они покорились его воле, он любил их, как своих сыновей, и с удовольствием дарил им свои знаки отличия и королевское имя и назвал их сыновьями; потому что он надеялся, что они и их потомки, как таковые сыновья, будут служить своему настоящему королю и тому, кто ему унаследует, в завоеваниях и покорении остальных индейцев ради увеличения своей империи; все это он приказал им хранить в сердце и в памяти и отплачивать [за милости] службой преданных вассалов; и что он не хотел, чтобы их жены и дочери назывались бы пальами, как [женщины] королевской крови, ибо, поскольку женщины не были способны служить, как мужчины, с оружием на войне, они точно так же не были способны носить королевскую фамилию и имя.

От этих инков, ставших [таковыми] по привилегии, произошли те, кого сейчас в Перу называют инками, а их жен называют пальами и койами, чтобы дешево насладиться этими и другими подобными вещами, которые им и другим народам преподносят испанцы. Инков же королевской крови осталось мало, а из-за их бедности и нужды их знают и того меньше, ибо тирания и жестокость Ата-вальпы уничтожили их. А те немногие, которые спаслись, по крайней мере самые главные и известные из них, погибли во время других бедствий, как мы об этом своевременно скажем. Из знаков отличия, которыми инка Манко Капак украшал голову, он оставил для себя и для своих потомков королей только один — это была красная кисточка, [сделанная] наподобие бахромы и проходившая по лбу от одного виска до другого. У наследного принца она была желтой и меньшего размера, чем у отца. О церемониях ее вручения во время провозглашения наследного принца и о других знаках отличия, которые позже носили короли инки, мы расскажем дальше, в том месте, где коснемся того, как инков посвящали в рыцари.

Индейцы очень высоко оценили полученные ими от своего короля милости — знаки, ибо они принадлежали королевской особе, и хотя они были разными, о чем мы сказали, они восприняли их с огромной благодарностью, потому что инка заставил их поверить, что он дал их, как уже говорилось, по приказанию Солнца, распределяя их согласно заслугам каждого народа, и поэтому они ценили их необычайно высоко. Однако, когда они увидели грандиозность его последней милости, заключавшейся в [присвоении им] имени инка, и что она распространялась не только на них самих, но и на их потомков, они пришли в такое восхищение от величия королевской души своего князя, его щедрости и великодушия, что не знали, какую воздать ему хвалу. Между собой они говорили друг другу, что инка, не довольствуясь тем, что вырвал их из звериной [жизни] и превратил в людей, неудовлетворенный многочисленными благодеяниями, которыми он одарил их, обучив вещам, необходимым для человеческой жизни, и естественным законам для моральной жизни, и познанию своего бога Солнца, чего хватило бы, чтобы они стали бы его вечными рабами, оказался столь человечным, что отдал им свои королевские знаки отличия, а напоследок вместо того, чтобы обложить их данью и налогами, он передал им величие своего имени, такого и столь высокого, что оно между ними считалось святым и божественным, ибо никто не решался коснуться его устами, кроме как с величайшим почтением и только для того, чтобы упомянуть короля, а что сейчас, подарив им значимость и сан, он сделал его столь обычным для них, что все они могли наполнить им свои уста, поскольку стали приемными сыновьями [инки], находя удовлетворение в том, что были обыкновенными вассалами сына Солнца.

Индейцы, высоко ценя величие милосердия и любви, оказанных им инкой, воздали великое благословение и хвалу своему князю и начали искать титулы и прозвища, которые были бы равны величию его души и в совокупности своей выразили бы его героические добродетели, и так среди прочих придуманных ими имен оказались два. Одно было Капак, что означает богатый, но не поместьями, ибо, как говорят индейцы, этот князь не имел богатого состояния, а богатством духа, благонамеренности, сочувствия, милосердия, щедрости, справедливости, благородства и желания деяний на благо беднякам, и, так как все эти [качества] были у него такими великими, как их описывают его вассалы, они говорят, что его по достоинству назвали Капаком, что означает также богатый и могучий в ратном деле. Другое имя, которым они назвали его, было Вак Чакуйак, что означает сторонник и благодетель бедных, ибо если первое имя обозначало величие его души, то второе обозначало благодеяния, которые он совершил для своих [людей]; и с тех пор звали этого князя Манко Капак, а до этого его называли Манко Инка. Манко — имя собственное, мы не знаем, что оно обозначает на всеобщем языке Перу, хотя на особом [языке], на котором инки разговаривали друг с другом (который, как мне пишут из Перу, уже утерян полностью), оно должно было иметь какое-то значение, потому что большая часть всех имен королей имела его, как мы это дальше увидим, когда назовем другие имена. Для князя имя инка означало господин, или король, или император, а для остальных оно означает господин, а если передать полное его значение, то оно означает мужчина королевской крови, ибо курак, какими бы великими господами они не были бы, не называют инками; пальа означает женщина королевской крови, а чтобы отличить короля от всех остальных инков, его называют сапа инка, что означает единственный господин, на манер того, как свои называют Турка [султана] Великим Господином. Дальше мы назовем все подлинные мужские и женские имена для любознательных, которым приятно их узнать. Индейцы также называли этого своего первого короля и его потомков интип чурин, что означает сын Солнца, но это имя они давали ему скорее из-за его происхождения, как они ошибочно считали, чем из-за положения.

Манко Капак царствовал многие годы, однако [никто] не знает достоверно сколько; некоторые говорят, что более тридцати, а другие — более сорока; он постоянно занимался делами, о которых мы говорили, а когда ощутил приближение смерти, то позвал своих сыновей, которых было много, как от его жены королевы Мама Окльо Вако, так и от сожительниц, которых он брал, говоря, что будет хорошо, если появится много сыновей Солнца. Он также позвал самых главных своих вассалов и в качестве завещания провел с ними долгую беседу, поручив наследному принцу и всем остальным своим сыновьям благодеяние и любовь к вассалам, а вассалам верность и службу своему королю и охрану законов, которые он им оставлял, заверив, что все они были даны его отцом Солнцем. С этим он простился с вассалами, а с сыновьями секретно провел другую беседу, которая была последней и в которой он приказал им вечно хранить в памяти то, что они были сыновьями Солнца, чтобы они уважали и поклонялись ему, как богу и как отцу; он сказал им, что в подражание ему самому они должны охранять его законы и приказания и быть первыми в их соблюдении, чтобы служить примером вассалам и быть мягкими и сочувствующими, чтобы покорять индейцев любовью, привлекая их благодеяниями, а не силой, что [покоренные] с помощью принуждения никогда не станут хорошими вассалами; чтобы они поддерживали справедливость, не нанося обид; в заключение он сказал, что они должны своими наклонностями показывать, что были сыновьями Солнца, подтверждая в делах то, что свидетельствовали в словах, чтобы индейцы верили бы им и [не думали], что их обманывают, говоря одно, а делая другое. Он приказал, что все то, что он поручает им, они должны из поколения в поколение поручать своим сыновьям и потомкам, чтобы они выполняли и охраняли то, что им приказывал их отец Солнце, утверждая, что все это были его слова и что он завещает им эти слова и свою последнюю волю. Он сказал, что его призывает Солнце и он уходит к нему на покой; а они пусть остаются с миром, и он с неба будет заботиться о них, и благодетельствовать, и приходить на помощь во всех их нуждах. Сказав эти и другие подобные слова, инка Манко Капак умер; он оставил наследным принцем Синчи Рока, своего перворожденного сына от койи Мама Окльо Вако, своей жены и сестры. Помимо принца, эта [чета] королей оставила других сыновей и дочерей, которые переженились друг на друге, чтобы сохранить в чистоте кровь, которая, как говорили, чудесным образом брала начало от Солнца, ибо это правда, что они очень почитали [кровь], которая брала свое начало и чистоту от этих королей, и не смешивали ее с другой кровью, ибо они считали ее божественной, а всю остальную — человеческой, даже если она принадлежала великим господам вассалов, которых звали кураками.

Инка Синчи Рока женился на своей старшей сестре Мама Окльо или Мама Кора (как другие говорят), подражая примеру своего отца и своих дедов Солнца и Луны, потому что в своем язычестве они считали Луну сестрой и женой Солнца. Они совершили этот брак, чтобы сохранить чистоту крови и чтобы их сыну-наследнику королевство принадлежало бы как по материнской, так и по отцовской [линии]; [для этого] были и другие соображения, о которых мы скажем дальше более подробно. Остальные братья и сестры также поженились друг на друге, чтобы сохранить и увеличить потомство инков. Они говорили, что женитьба этих братьев и сестер друг на друге была предписана Солнцем и что инка Манко Капак так приказал, ибо его детям не на ком было жениться, [чтобы] сохранить при этом чистоту крови; однако позже никому не разрешалось жениться на сестре, кроме как инке-наследнику; они выполняли это, как мы увидим по ходу истории.

Инку Манко Капака его вассалы оплакивали с великим страданием: плач и приношения длились многие месяцы; они забальзамировали его тело, чтобы он был бы рядом и [можно было] постоянно видеть его; они поклонялись ему, как богу, сыну Солнца; они принесли ему в жертву множество лам, викуний, и ягнят, и домашних кроликов, и птиц, и злаки, и овощи, признавая его господином всего того, что он оставил им. Если взять то, что я видел и знал о природных качествах и условиях жизни тех людей, то я могу предположить (сопgeturar) о происхождении этого князя Манко Инка, которого его вассалы за величие назвали Манко Капаком, лишь то, что он должен был быть неким благоразумным, рассудительным индейцем с хорошими способностями и что он смог хорошо понять великую простоту тех народов и увидеть, что они нуждаются в наставлении и обучении для настоящей жизни; и с помощью хитрости и проницательности, чтобы добиться уважения, он придумал ту легенду, говоря, что он и его жена являются детьми Солнца, которые спустились с неба, и что отец направил их, чтобы они наставили и принесли добро тем людям; а чтобы заставить их поверить себе, он должен был придать своей внешности и поведению [нечто необычное], в частности такие огромные уши, какие имели инки и которые действительно невозможно представить тем, кто их не видел, как [их видел] я, а тому, кто их сейчас увидел бы (если бы уши удлинялись), было бы трудно понять, как им удавалось так удлинять их; а поскольку совершенные им для своих вассалов благодеяния и почести подтверждали легенду о его генеалогии, индейцы твердо поверили, что он был сыном Солнца, спустившимся с неба, и они почитали его таковым, ибо точно так же поступили античные язычники, хотя они были менее тупыми, в отношении тех, кто принес им подобные же благодеяния; потому что те люди ни на что так не реагируют, как на то, что слова их учителей не расходятся с их поступками, и когда они убеждаются, что в жизни доктрина и действие совпадают, нет больше нужды в аргументах для того, чтобы побуждать их делать то, чего от них хотят. Я рассказываю об этом потому, что ни инки королевской крови, ни простые люди не дают никакой другой [версии] происхождения своих королей, кроме той, с которой мы познакомились в их исторических легендах, которые похожи одна на другую, и все сходятся на том, что Манко Капак был первым инкой.

Будет правильно, если мы коротко расскажем о значении королевских нарицательных имен, как мужских, так и женских, и как и кому их присваивали, и как ими пользовались, чтобы была видна та забота, которую инки проявляли при выборе имени и прозвища, что само по себе не является значительным делом. И начиная с имени инка следует знать, что у королевской особы оно означает король, или император, а для их потомков оно означает мужчина королевской крови, ибо имя инка принадлежало всем им с указанной разницей, однако потомство шло только по мужской, а не по женской линии. Они называли своих королей сапа инка, что означает единственный король, или единственный император, или единственный господин, потому что сапа означает единственный; и это имя они не давали никому из родственников [короля], ни даже наследному принцу, пока он не унаследует престол; потому что король мог быть только один единственный и нельзя было присваивать его имя другому, ибо это означало бы появление многих королей. Они точно так же называли их вакча-куйак, что означает покровитель и благодетель бедных, и это прозвище они также никому другому не давали, а только королям из-за [их] особой заботы, которую они все, начиная от первого и кончая последним [королем], проявляли о деле оказания добра своим вассалам. Впереди уже говорилось о значении имени капак, которое означает: [человек] королевского достоинства, богатый благородством в отношении своих [вассалов]; его давали только королю и никому другому, потому что он был их главным благодетелем. Они называли его также Интип чурин, что значит сын Солнца, и это имя они давали всем мужчинам королевской крови, потому что, согласно их легенде, они происходили от Солнца, а женщинам его не давали. Сыновей короля и всех его родственников по мужской линии называли ауки, что означает инфант, как в Испании [называют] младших сыновей королей. Они сохраняли это имя до женитьбы, а после женитьбы их звали инка. Таковы были имена и прозвища, которые давали королю и мужчинам его королевской крови; помимо них, имелись другие, о которых вы дальше узнаете и которые, будучи именами собственными, превратились в родовые имена (ареllidos) потомков.

Перейдя к простым и родовым именам женщин королевской крови, нужно сказать, что королеву, законную жену короля, называли койа, что означает королева, или императрица. Ее также называли маманчик, что означает наша мать, потому что в подражание своему мужу она считалась матерью всех своих родных и вассалов. Их дочерей называли койа из-за принадлежности к материнскому [роду], а не по их настоящим именам, ибо это имя койа принадлежало королеве. Сожительниц короля, которые принадлежали к числу его родственниц, и всех женщин королевской крови называли палъа — это означает женщина королевской крови. Всех остальных сожительниц короля, которые были чужеродными и не принадлежали к королевской крови, называли мама-куна, их можно было бы назвать матронами, ибо в своем полном значении [это слово] означает женщину, которая должна выполнять обязанности матери. Инфант, дочерей короля, и всех остальных дочерей королевского рода и их родственниц называли ньуста, что означает девушка королевской крови; однако между ними существовала следующая разница: законнорожденные [девушки] королевской крови назывались просто ньуста, чем давалось понять, что они были законнорожденными по крови; [девушек] по крови незаконнорожденных называли так же, [прибавляя] название провинции, откуда родом была ее мать, как например Кольа ньуста, Банка ньуста, Йунка ньуста, Киту ньуста, и так остальные провинции; и это имя ньуста они сохраняли до замужества, а выйдя замуж, они назывались пальа.

Эти имена и прозвища давали потомкам королевской крови по мужской линии; когда же эта линия отсутствовала, хотя мать и была родственницей короля, ибо во многих случаях короли отдавали своих родственниц от незаконных жен великим сеньорам, их сыновья и дочери не брали имена королевской крови, они не назывались ни инками, ни палъами, а по родовому имени своих отцов, потому что происхождение по женской линии не учитывалось инками, ибо они не хотели дать своей королевской крови опуститься с той высоты, на которой она пребывала, поскольку даже потомство по мужской линии, не говоря уже о женской, значительно теряло свою королевскую сущность, смешиваясь с кровью инородных женщин, а не женщин того же рода. Сопоставляя теперь одни имена с другими, мы видим, что имя койа, что означает королева, соответствует [мужскому] имени сапа инка, что означает единственный господин; а имя маманчик, что значит наша мать, соответствует имени вакча-куйак, что означает покровитель и благодетель бедных; а имя нъуста, что означает инфанта, соответствует имени ауки; а имя пальа, что означает женщина королевской крови, соответствует имени инка. Таковы были королевские имена, которые я застал и слышал, как ими назывались инки и палъи, потому что в детстве я беседовал главным образом с ними. Кураки, сколь великими господами они не были бы, ни их жены, ни дети не имели права брать [себе] эти имена, потому что они принадлежали только людям королевской крови по мужской линии; и хотя дон Алонсо де Эрсилья-и-Суньига в своем заявлении, которое он делает по поводу индейских слов, употребляемых им в его изящных стихах, объясняет, что имя пальа означает госпожа многих вассалов и поместий, он говорит так потому, что, когда этот кабальеро прибыл туда, эти имена инка и палъа уже были неправильно присвоены многими особами, ибо славные и героические имена желаемы всеми людьми, какими бы варварами и низкими они не были бы, и если некому воспрепятствовать этому, самые лучшие имена узурпируются, как это случилось на моей земле.

В КОТОРОЙ ГОВОРИТСЯ ОБ ИДОЛОПОКЛОНСТВЕ ИНКОВ И ЧТО ШЛИ ОНИ ПО СЛЕДУ НАШЕГО ПОДЛИННОГО БОГА, ИБО ПРИЗНАВАЛИ БЕССМЕРТИЕ ДУШИ И ВСЕОБЩЕЕ ВОСКРЕШЕНИЕ. ОНА РАССКАЗЫВАЕТ ОБ ИХ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯХ И ЦЕРЕМОНИЯХ И О ТОМ, ЧТО ДЛЯ УПРАВЛЕНИЯ СВОИМ [ГОСУДАРСТВОМ] ОНИ РЕГИСТРИРОВАЛИ СВОИХ ВАССАЛОВ ПО ДЕКУРИЯМ; [О] СЛУЖБЕ ДЕКУРИОНА; О ЖИЗНИ И ЗАВОЕВАНИЯХ СИНЧИ РОКА, ВТОРОГО КОРОЛЯ, И ЛЬОКЕ ЙУПАНКИ, ТРЕТЬЕГО КОРОЛЯ, И О НАУКАХ, КОТОРЫХ ДОСТИГЛИ ИНКИ. ОНА СОДЕРЖИТ ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ ГЛАВ.

Тот период, который мы называем вторым временем, и идолопоклонство, которое имело место тогда, берут начало от инки Манко Капака; он первым создал монархию инков, королей Перу, которые царствовали в течение более четырехсот лет, хотя отец Блас Валера говорит, что более пятисот и [даже] почти шестьсот лет.[7] Мы уже говорили, кем был и откуда пришел Манко Капак, как он положил начало своей империи и как он покорил тех индейцев, своих первых вассалов; как он обучил их сеять, и разводить скот, и строить свои дома и поселения, и всем остальным вещам, необходимым для поддержания естественной жизни; и как его сестра и жена королева Мама Окльо Вако научила индианок делать пряжу, и ткать, и воспитывать своих детей, и служить своим мужьям с любовью и почтением (rеgаlо), и всему остальному, что добрая жена должна делать в своем доме. Мы также говорили, что они обучили их законам природы и дали им законы и заветы для духовной жизни ради всеобщего их блага и чтобы не было нападок на их честь и их имущество (hacienda); и сообща они обучили их своему идолопоклонству, и приказали им, чтобы они считали и поклонялись Солнцу как главному богу, убеждая их в этом его красотой и сиянием. Он говорил им, что ведь не просто так Пача-камак (который является тем, кто поддерживает мир) дал ему столько преимуществ перед всеми другими звездами неба, которые были у него в услужении, а для того, чтобы они его боготворили и считали своим богом. Он указывал им на многочисленные благодеяния, которые [Солнце] ежедневно приносило им, и, наконец, на то, что оно направило к ним своих детей для того, чтобы превратить их, эти тупые существа, в людей, как они на опыте убедились в этом, а в дальнейшем по прошествии времени они увидят еще многие новые [благодеяния]. С другой стороны, он раскрывал перед ними низость и гнусность их многочисленных богов, говоря им: что могут ждать они от вещей столь гнусных, какую помощь они получат [от них] для своих нужд? Разве они получали такие милости от тех животных, которыми их ежедневно одаривал отец Солнце? Смотрите, и ваш взор откроет вам, что травы, и растения, и деревья, и все остальные вещи, которые они обожествляли, — все они взращивались Солнцем для того, чтобы они служили людям и [чтобы] ими кормились животные. Они увидели различие, которое было между сиянием и красотой Солнца и грязностью и безобразием жабы, ящерицы и лягушки и всех других пресмыкающихся, которых они считали богами. Помимо этого, он приказал охотникам поймать и принести их: он говорил им, что те пресмыкающиеся существовали скорее для того, чтобы вызывать чувство отвращения и ужаса, чем вызывать уважение и обращать на себя внимание. Подобными и другими грубыми рассуждениями инка Манко Капак убедил своих первых вассалов поклоняться Солнцу и считать его своим богом.

Индейцы, поверив убеждениям инки, а еще больше тем благодеяниям, которые он им принес, и видя собственными глазами свои заблуждения, стали почитать Солнце своим богом, единым, не присоединяя к нему ни отца, ни брата. Своих королей они считали детьми Солнца, потому что они наивнейшим образом верили, что тот мужчина и та женщина, которые столько для них сделали, были его [Солнца] детьми, пришедшими с неба; и так они стали поклоняться им, как божествам, а затем и всем их потомкам с гораздо большим внутренним и внешним почтением, чем древние язычники греки и римляне почитали Юпитера, Венеру, Марса и т. д. Я говорю, что они поклоняются им сегодня, как и прежде, ибо, чтобы упомянуть кого-либо из своих королей инков, они вначале совершают долгое и пышное поклонение; а если их укоряют, зачем они , это делают, ибо им известно, что они [короли] были такими же, как они, людьми, а не богами, они говорят, что уже избавились от язычества, однако поклоняются им за те многие и великие благодеяния, которые получили от них, что они обращались со своими вассалами, как инки, дети Солнца, и если им покажут сейчас других, по крайней мере подобных людей, они будут им также поклоняться как божествам.

Это было главное идолопоклонство инков, которому они обучили своих вассалов, хотя у них имелись многочисленные жертвоприношения, как мы расскажем дальше, и многие суеверия, например вера в сны, в предзнаменования и другие столь же мошеннические вещи, которые они [инки], как многое другое, запретили; у них в конце концов не было других богов, кроме Солнца, которому они поклонялись за его естественное превосходство и за благодеяния, ибо они были более разумными и более обученными людьми, чем их предки из первого периода времени, и они построили ему невообразимо богатые храмы, и хотя они считали Луну сестрой и женой Солнца и матерью инков, они не поклонялись ей, как богине, не приносили ей жертвы, не возводили [в ее честь] храмы; они относились к ней с великим почтением, как к всеобщей матери, однако в своем идолопоклонстве они не пошли дальше. Грозу, гром и молнию они считали слугами Солнца, как дальше мы увидим это по помещению (ароsento), которое им было отведено в доме Солнца в Коско, однако богами они их не считали, как хочет представить это один из испанских историков; они скорее проклинали и проклинают дом или любое другое место в поле, где случается упасть молнии: двери такого дома замуровывались глиной и камнями, чтобы никогда и никто не мог войти в него, а место в поле отмечали грудами камней, чтобы никто не ступил бы на него; те места они считали заколдованными, приносящими несчастья и проклятыми; они говорили, что Солнце своим слугою — молнией — указало, что они являются таковыми. Все это я видел в Коско в королевском доме, который принадлежал инке Вайна Капаку, в той его части, которая выпала на долю Антонио Альтамирано, когда тот город между собой делили конкистадоры; в одну из его комнат во времена Вайна Капака попала молния; индейцы замуровали камнем и глиной ее двери, считая это дурным предзнаменованием для своего короля: они сказали, что он должен потерять часть своей империи или с ним случится другое подобное несчастье, ибо отец Солнце указал на его дом как на несчастное место. Мне удалось проникнуть в замурованную комнату, позже перестроенную испанцами; через три года другая молния ударила и попала в эту же самую комнату и спалила ее всю. Индейцы среди прочих вещей говорили, что поскольку Солнце уже указало, что то место является проклятым, то зачем же испанцы снова начали строить там, а не оставили его покинутым, каким оно было, не обращая на него внимания. Однако, если бы они, как говорит тот испанский историк, считали бы их богами, совершенно ясно, что они должны были бы почитать те места как священные и построить там свои знаменитые храмы, говоря, что их боги — гроза, гром и молния — хотят жить в тех местах, ибо они сами указали на них и освятили их. Всех их троих вместе они называют Илъапа и по причине столь огромного сходства индейцы дали это имя [также] аркебузу. Все остальные имена, которые приписываются грому и Солнцу в троице (еn Тгinidad), были новыми образованиями испанцев[8], и в этом частном случае, и в других подобных не было у них достаточных сведений, чтобы утверждать подобное, ибо таких имен не было во всеобщем языке индейцев Перу, и даже в новых словообразованиях (которые не были достаточно хорошо образованы) нет ничего общего с тем значением, которое они хотят или хотели бы им придать.

Помимо преклонения Солнцу, как зримому богу, которому они приносили жертвы и устраивали великие празднества (как мы расскажем в другом месте), короли инки и их амауты, которые были философами, шли с естественным горением (lumber natural) за подлинным создателем неба и земли, всевышним богом и господином нашим, в чем мы убедимся дальше по аргументам и изречениям, которые некоторые из них высказывали о божественном величестве, которого они называли Пача-камак; это имя составлено из [слова] пача, что означает мир, вселенная, и из камак, являющегося причастием настоящего времени от глагола кама, означающего оживлять, а этот глагол происходит от слова кама, что означает душа; [таким образом], Пача-камак означает: тот, кто вселяет душу в мир, вселенную, а во всем подлинном значении [это слово] означает: тот, кто делает со вселенной то, что душа с телом. Педрб де Сиеса, глава семьдесят вторая, говорит так: «Имя этого дьявола должно было означать творец мира, потому что кама означает творец, а пача—мир», и т. д. Будучи испанцем, он не знал язык [инков] так хорошо, как я — индеец инка. Они [инки] относились к этому имени с таким великим почтением, что не решались касаться его устами, а когда они вынуждены были произносить его, они выражали знаки любви и огромного послушания, пожимали плечами, склоняли голову и все тело, устремляли глаза на небо и опускали их к земле, поднимали раскрытые руки прямо над плечами, целуя воздух; среди инков и их вассалов это считалось проявлением, высшего преклонения и почтения, с которыми они называли имя Пача-камака, преклонялись перед Солнцем или почитали короля и никого более, но здесь также учитывалось большее или меньшее значение ранга: лиц королевской крови чтили частью этих церемоний, а других начальников (superiores), каковыми являлись касики, чтили другими, весьма отличными и менее значимыми [церемониями]. Они относились к Пача-камаку с большим внутренним почтением, чем к Солнцу, ибо, как я говорил, не решались касаться устами его имени, а Солнце они называли на каждом шагу. На вопрос, кем был Пача-камак, они отвечали, что он был тем, кто дает жизнь вселенной и поддерживает ее, но они не знают его, потому что не видели его, и поэтому не возводят ему храмы, не приносят жертвы; однако они поклоняются ему в своем сердце (т. е. умственно) и считают его неизвестным богом. Агустин де Сарате, книга вторая, пятая глава, описывал, как отец фрай Висенте де Вальверде сказал королю Ата-вальпе, что Христос, господин наш, сотворил "мир; как он говорит, инка ответил, что ничего не знал об этом и что, кроме Солнца, которого они считали богом, никто и ничего не создавал, и [почитали] они землю матерью и свои ваки, и что Пача-камак создал все то, что там было, и т. д.; из этого ясно следует, что те индейцы считали его [Пача-камака] творцом всех вещей.

Рассказываемую мною правду о том, что индейцы связывали с тем именем, а присвоили они его подлинному нашему богу, подтверждает дьявол во вред себе, хотя и на ее благо, ибо, будучи отцом лжи, он говорит правду, переодетую в ложь, или ложь, переодетую в правду. Как только он увидел, что индейцам проповедуют наше святое Евангелие и что они принимают крещение, он, [находясь] в долине, которую сегодня называют Пача-камак (из-за знаменитого храма, который построили там этому неизвестному богу), сказал некоторым своим родственникам, что бог, которого проповедуют испанцы, и он сам являются одним и тем же лицом, как об этом пишет Педро де Сиеса де Леон в Демаркации Перу, глава семьдесят вторая. И уважаемый отец фрай .Херонимо Роман в Государстве Западных Индий, книга первая, пятая глава, говорит то же самое; оба они ведут речь об этом самом Пача-камаке, хотя из-за незнания собственного значения слова они называют его Дьяволом.

Говоря, что бог христиан и Пача-камак являются одним и тем же лицом, он [дьявол] сказал правду, ибо индейцы хотели дать это имя богу всевышнему, который дает жизнь и существование (seг) вселенной, как об этом говорит само имя. А вот говоря, что он сам является Пача-камаком, он солгал, ибо индейцы никогда не собирались давать это имя дьяволу, которого они называли не иначе, как Супай, что означает дьявол, и, прежде чем назвать его [по имени], они плевали в знак ругательства и отвращения; а Пача-камака они называли с поклонениями и совершая церемонии, о которых мы говорили. Но, поскольку этот враг имел столько власти среди тех неверных, он выдавал себя за бога, проникая во все то, чему поклонялись индейцы и почитали священным. Он говорил [устами] их оракулов, в храмах, в закоулках их домов и в других местах, заявляя им, что он является Пача-камаком и всем остальным, чему индейцы приписывали божественность; и в результате этого обмана они преклонялись перед теми вещами, из которых с ними говорил дьявол, воображая, что это и есть божество, о котором они думали, ибо, если бы они поняли, что это был дьявол, они сожгли бы их так, как это делают сейчас благодаря состраданию господа, который пожелал дать им знать о себе (соmuniсагselos).

Само собой, что индейцы не знают или не рискуют сообщать об этих вещах подлинными по своему значению и содержанию словами, поскольку видят, что испанские христиане питают отвращение ко всему, что касается дьявола, а испанцы также не пытаются прямо спросить о них, заранее считая их дьявольскими проделками (соsas), как они думают о них. И происходит это также по причине недостаточного знания всеобщего языка инков, без чего нельзя узнать и понять происхождение, и образование, и подлинное значение подобных выражений (dicciones). А поэтому в своих историях они дают другое имя богу, а именно Тиси Вира-коча, и я, и они тоже не знаем, что оно означает. Испанские историки так ненавидят имя Пача-камак, потому что не понимают значения [этого] слова. Но, с другой стороны, они правы, потому что в том богатейшем храме говорил дьявол, самозванно выдавая себя за бога под этим именем. Что же касается меня, являющегося благодаря бесконечному милосердию индейцем-христианином, католиком, то если бы меня спросили сейчас: «Как зовут бога на твоем языке?», я ответил бы: Пача-камак, ибо на том всеобщем языке Перу нет другого имени кроме этого, которым можно назвать бога, а все другие [имена], которые упоминают историки, как правило, являются непригодными, так как они или не принадлежат всеобщему языку, или искажены языком каких-нибудь отдельных провинций, или являются новым словообразованием испанцев; и хотя некоторые из новых словообразований могут сойти [за слова], соответствующие испанскому смыслу, как Пача-йачачер, что должно было бы означать создатель неба, хотя означает учитель мира (еnsenador del mundo),—ибо, чтобы сказать создатель, нужно было бы сказать Пача-рурак, поскольку рура обозначает создатель, — их плохо воспринимает тот всеобщий язык, потому что они не являются его собственными, а пришлыми [словами] и еще потому, что они частично принижают ту возвышенность и величие, на которые поднимает и которыми увенчивает бога имя Пача-камак, — мы говорим это ради истины, — являющееся его собственным именем, а чтобы было понятно то, о чем мы говорим, необходимо знать, что глагол пача означает учиться, а если прибавить к нему этот слог чи, он означает обучать; глагол рура означает делать, [создавать], а с чи он означает делать, чтобы делали или заставлять, чтобы делали; и так происходит со всеми глаголами, какие можно представить себе. И точно так, как те индейцы не обращали внимание на вещи спекулятивного характера, а [лишь] на вещи материальные, точно так эти их глаголы не обозначали изучение предметов духовного характера, ни созидание грандиозных и божественных творений, как сотворение мира и т. п., а только лишь изготовление и обучение низкому и механическому искусству и ремеслу, [иными словами], делам, которые свойственны людям, а не божествам. Всей этой материалистичности весьма чуждо [высокое] значение имени Пача-камак, которое, как указывалось, означает: тот, кто делает с миром, вселенной то, что [делает] душа с телом, что означает дать ему существо, жизнь, рост (аumento), поддержку, и т. п. Все это ясно указывает на несоответствие новых словообразований, которые делались для именования бога (если они должны передавать правильное значение того языка), из-за низменности их значения; однако можно надеяться, что по мере их применения они станут приживаться и находить лучший прием [у индейцев]. И сочинители предупреждают, что не следует менять значение имени или глагола в словообразовании, ибо очень важно, чтобы индейцы воспринимали бы их правильно и не смеялись бы над ними, особенно при изучении христианской доктрины, ради которой их [словообразования] необходимо создавать, однако с величайшей осторожностью.

Был у королей инков в Коско крест[9] из ценного бело-красного мрамора, который христиане называют яшмой; они не могут сказать, с каких времен он находится там. В году тысяча пятьсот шестидесятом я видел его в ризнице кафедрального собора того города, в которой он висел на гвозде с помощью шнура, проходившего через отверстие, проделанное в самой верхушке креста. Я вспоминаю, что шнурок был из кромки черного бархата; возможно, что во времена правления индейцев крест имел какое-нибудь ушко из серебра или золота, а тот, кто взял его там, где он находился, заменил его на шелк. Крест был квадратным, одинаковым в длину и в высоту; в длину он имел примерно три четверти вары, скорее меньше, нежели больше, а ширину в три пальца и почти такую же толщину; он был сделан целиком из одного куска, очень хорошо отделан, с очень четко высеченными углами, все одинакового [размера], образующими квадрат; камень был хорошо отшлифован и отполирован. Его хранили в одном из королевских домов в задней комнате, которая называется вака, что означает священное место. Они не поклонялись ему, а лишь относились с почтением, должно быть, из-за его красивой формы или по какой-либо другой причине, которую не могли объяснить. Так они хранили его, пока маркиз дон Франсиско Писарро не проник в долину Тумпис, а то, что там случилось с Педро де Кандиа, стало причиной поклонения и отношения к нему [испанцев] с великим почтением, как мы своевременно расскажем.

Когда испанцы захватили тот имперский город и построили храм нашему всевышнему богу, они повесили крест в том месте, о котором я рассказал, и лишь с тем украшением, о котором упоминалось, хотя было бы куда более справедливо поставить его на главном алтаре, богато украсив золотом и драгоценными камнями, ибо там они нашли столько всего этого, а индейцам внушать любовь к нашей святой религии с помощью их же собственных предметов [культа], сравнивая их с нашими, как можно было бы поступить с этим и другими крестами, которые занимали некое место в их законах и правилах, весьма близких к естественному закону, и которые можно было бы сравнить с предписаниями нашего святого закона и с добродетельными делами, которые, как мы увидим дальше, имелись в том язычестве и отличались большой схожестью [с нашими делами]. А поскольку речь шла о кресте, то нам следует сказать, что здесь [в Испании], как известно, практикуется клясться богом и на кресте, чтобы подтвердить то, что говорится как на суде, так и вне его, и многие поступают так, когда нет необходимости в клятве, а в силу дурной привычки, скажем, чтобы внести таким путем путаницу; инки же и все народы их империи никогда не знали, что такое клятва. Уже говорилось о том, с каким почтением и послушанием они касались своими устами имен Пача-камака и Солнца, произнося их только для того, чтобы выразить им поклонение. Когда же допрашивали какого-нибудь свидетеля, вне зависимости от серьезности дела, судья говорил ему (вместо приношения клятвы): «Обещаешь говорить правду инке?». Свидетель говорил: «Да, обещаю». Он снова говорил ему: «Смотри, ты должен говорить ее, не смешивая с ложью, не умалчивая чего-либо из того, что произошло, а прямо говорить то, что ты знаешь по этому делу». Снова свидетель подтверждал, говоря: «Я действительно так обещаю». После этого под залог его обещания [говорить правду] ему разрешали рассказать все, что он знал по делу, не перебивая, не выговаривая его [словами]: «Мы спрашиваем тебя не это, а другое», или иным путем. И, если рассматривалась ссора даже со смертельным случаем, они говорили, обращаясь к поссорившемуся: «Скажи ясно, что случилось при этой ссоре, не скрывая ничего из того, что сделал или сказал любой из поссорившихся»; и так же говорили свидетелю, [и], таким образом, обе стороны рассказывали то, что знали в пользу или против [провинившихся]. Свидетель не отваживался лгать, ибо, помимо того, что те люди были очень боязливыми и религиозными в своем идолопоклонстве, они знали, что ложь их будет проверена и они будут очень строго наказаны, часто даже смертью, если случай был тяжелым, и не столько за вред, который нанесли своими показаниями, сколько за то, что налгали инке, чем нарушили его королевский указ, приказывавший им не лгать. Свидетель знал, что, разговаривая с любым судьей, он говорил [как бы] с самим инкой, которому поклонялся, как богу; [инка] вызывал у них, помимо прочего, высшее почтение, которое не давало им лгать в своих показаниях (dichos).

После того как испанцы захватили ту империю, произошел тяжелый случай с убийствами в одной из провинций [индейцев] кечва. Чтобы произвести расследование, коррехидор Коско послал туда судью, который для снятия показаний с одного кураки, которые были господами над вассалами, положил перед ним крест от своего жезла и сказал ему, чтобы он поклялся богом на том кресте говорить правду. Индеец сказал: «Меня еще не крестили, чтобы я клялся, как клянутся христиане». Судья ответил ему, что тогда он должен поклясться своими богами Солнцем и Луной и своими инками. Курака ответил: «Мы произносим эти имена только для того, чтобы поклоняться им, и мне не дозволено клясться ими». Судья сказал: «Чем ты можешь подтвердить правду своего показания, если не подтвердишь его каким-либо доказательством?». «Достаточно моего обещания [говорить правду],—сказал индеец, — и чтобы я знал, что лично говорю с твоим королем, поскольку ты пришел творить правосудие от его имени, ибо так мы поступали с нашими инками; однако, чтобы исполнить твое требование, как ты просишь, я поклянусь землей и говорю: пусть она раскроется и проглотит меня живым, как я есть, если я солгу». Судья принял клятву, поскольку он видел, что другого не добиться, и задал ему вопросы относительно убийц, чтобы выяснить, кто были ими. Курака отвечал ему, а когда он увидел, что его не спрашивают об убитых, которые были нападающей стороной в ссоре, он сказал, чтобы ему позволили говорить все то, что он знал о том случае, потому что, говоря об одном и умалчивая о другом, он считает, что лжет и не говорит всю правду, как обещал. И, хотя судья сказал ему, что достаточно, если он отвечает на то, о чем его спрашивают, он возразил, что не будет удовлетворен и не выполнит своего обещания, если полностью не расскажет о том, что одни и что другие сделали. Судья как сумел лучше провел свое расследование и вернулся в Коско, где его рассказ о беседе, случившейся у него с куракой, вызвал восхищение.

Возвращаясь к идолопоклонству инков, мы поговорим более подробно о том, о чем говорилось выше, что у них не было иных богов, кроме Солнца, которому поклонялись с внешними проявлениями (еsteriormente); они возводили ему храмы, покрытые сверху донизу золотыми пластинами стены, приносили в жертву многие вещи, преподносили богатые дары в виде большого количества золота и всяких других самых ценных вещей, которыми владели, в благодарность за то, что он дал им все это; они выделяли ему в качестве его владения третью часть всех возделываемых земель королевств и провинций, которые завоевывались ими, и весь их урожай, и многочисленный скот; они строили ему дома великого затворничества и приюта для женщин, предназначавшихся ему и хранивших вечное целомудрие.

Помимо Солнца, они (как уже говорилось) внутренне поклонялись Пача-камаку, как неведомому богу; они почитали его больше, чем Солнце, [однако] жертвы ему не приносили, храмы не строили, ибо говорили, что не знают его, потому что он не позволял увидеть себя; однако они верили в его существование. В должном месте мы расскажем о знаменитом и богатейшем храме, который находился в долине, называемой Пача-камак, и был посвящен этому неведомому богу. Таким образом, инки не поклонялись иным богам, кроме тех, которых мы назвали: видимому и невидимому; ибо те князья и их амауты, которые были философами и учеными (doctores) их государства (будучи людьми, не овладевшими письмом, ибо его никогда не было у них), пришли к заключению, что было недостойным и весьма оскорбительным и бесчестным делом приписывать божественные могущество, имя, честь, славу или достоинство более низким предметам, чем небо; и так они установили закон и приказали оповестить о нем, чтобы во всей империи знали, что запрещалось поклоняться чему-либо, кроме Пача-камака, как высшему богу и господину, и Солнца, за то добро, которое оно дарило им, и чтобы почитали бы и восхваляли Луну, потому что она была его женой и сестрой, и звезды, ибо они были дамы и слуги их дома и королевского двора.

Дальше в должном месте мы расскажем о боге Вира-коче, который был призраком; он явился одному наследному принцу инков, заявив, что был сыном Солнца. Испанцы приписывают инкам многих других богов, поскольку не умеют отличать времена и идолопоклонства того первоначального периода от второго, а также потому, что не владеют знаниями языка, чтобы уметь правильно спросить и получить сообщение от индейцев; инкам было приписано множество богов, которых породило невежество [испанцев], или все те боги, которых они отняли силой у индейцев, присоединенных к их империи; выше мы уже говорили, как много их было и какими странными были они. Особенно много неправды возникло из-за незнания испанцами многих и различных значений того слова вака, которое, если произносить последний слог на верхушке нёба, означает слово идол, каковыми [являлись] Юпитер, Марс, Венера, из которого нельзя сделать производный глагол, чтобы сказать идолопоклонствоватъ. Кроме этого первого и главного значения, оно имеет множество других, которые мы сейчас приведем в качестве примера, чтобы стало более понятно. Оно означает священный предмет (соsа), каковым могло быть все то, из чего с ними говорил дьявол; это — идолы, скалы, огромные камни или деревья, внутрь которых проникал враг человечества, чтобы заставить их поверить, что он и есть бог. Точно так же вака называют предметы, которые преподносятся Солнцу, как-то: фигурки людей, птиц и животных, сделанные из золота, или серебра, или дерева, и любые другие подношения, которые они считали священными, ибо Солнце принимало их, как подношения, и они становились его [собственностью], и, поскольку они стали таковыми, они их особенно сильно почитали. Вака называли также любой храм, большой или маленький, и погребения, которые находились в поле, и углы в домах, откуда дьявол разговаривал с жрецами и другими лицами, которые по-родственному обращались с ним; эти углы они считали священными местами и проявляли к ним такое же уважение, как к молельне или святилищу. Это название они также давали любому предмету, который своей красотой или великолепием выделялся среди других однородных [предметов], будь то роза, яблоко, или кальвиль, или любой другой фрукт, который был на дереве лучшим и самым красивым из всех [плодов] ; давали это же название и деревьям, имеющим такие же преимущества перед другими [деревьями] того же вида. В противоположность этому они называли [словом] вака чрезвычайно некрасивые и безобразные вещи, вызывавшие ужас и удивление; так они давали это имя огромным змеям из Анд длиною в 25 и в 30 футов. Вака также называли выходящие из ряда вон случаи, как-то женщину, рожавшую двойню из одного живота; и мать, и близнецов они называли этим именем из-за необычности родов и их рождения; роженицу проводили по улицам с великим праздником и ликованием и с множеством плясок и с пением па случаю ее большой плодовитости, на нее надевали гирлянды цветов; другие народы воспринимали это иначе: они плакали, считая такие роды дурным предзнаменованием. Это же имя дают ламам, которые рожают двух [ягнят] из одного живота, — я говорю про скот той земли, который, вырастая, обычно дает не больше одного приплода, как коровы или кобылы, и в своих жертвоприношениях они предпочитали ягнят-двойняшек, если таковые имелись, нежели других [животных], ибо они считали их великим божеством, в связи с этим называли их вака. И по аналогии они называли вакой яйцо с двумя желтками; это же имя они давали детям, родившимся ногами [вперед], или скорченными, или с шестью пальцами на ногах или руках, или рожденных горбатыми и с любым другим большим или малым дефектом на теле или лице, как-то с рассеченной [заячьей] губой, каких было много, или косоглазых, которых называли помеченными природой. Точно так же они дают это название многоводным источникам, которые выходят [на поверхность], словно целые реки, ибо они имеют преимущества перед обычными [источниками], и странной формы или разноцветным камушкам и камням, что отличало их от обычных [камней], которые находились в реках и ручьях.

Они называли вакой гигантскую горную цепь Сьерра-Невада, которая идет вдоль всего Перу до пролива Магеллана, за ее длину и высоту; ибо она действительно вызывает огромное восхищение у тех, кто смотрит на нее с вниманием. Они дают это же имя очень высоким вершинам, которые выделяются среди прочих вершин, словно высокие башни среди обыкновенных домов, и огромным горным склонам вдоль дорог, поднимающимся отвесно ввысь, почти как стена, на три, четыре, пять и шесть лиг, которые испанцы, коверкая их название, называли Апачитами, а индейцы поклонялись им и приносили им подношения. О склонах и о том, как они им поклонялись и кому [именно], мы скажем после. Все эти и другие предметы [и явления] они называли вака и не потому, что считали их богами или поклонялись им, а из-за особых преимуществ, которые они имели перед обычными [предметами]; по этой причине они относились к ним и обращались с ними с уважением и почтением. По причине этих столь различных значений [слова вака] испанцы, понимая лишь первое и главное из них, означавшее идол, полагают, что [индейцы] считают богами все те предметы, которые называют [словом] вака, и что, [следовательно], инки поклонялись им, как это имело место в первоначальном периоде времени.

Говоря имя Апачиты, которые испанцы присвоили вершинам самых высоких горных склонов, превратив их в богов индейцев, необходимо знать, что его следует произносить Апа-чекта; это дательный падеж, а в родительном падеже оно произносится Апа-чекпа; из этого причастия в настоящем времени апа-чек, стоящего в именительном падеже, со слогом та образуется дательный падеж, что означает которому несут, без указания, кто и что заставляет нести. Как мы уже говорили и еще скажем дальше, в соответствии с манерой изложения на языке индейцев в одно только слово они вкладывают очень много содержания; так, [апа-чекта] означает: мы благодарим и кое-что подносим тому, кто доставляет эти грузы, придавая нам силы и мощь, чтобы подниматься по столь крутым склонам; они говорили это, только лишь взобравшись на самую вершину склона, и поэтому испанские историки говорят, что они называли Апачитами вершины горных склонов, поскольку считали, что они разговаривают с ними, ибо они видели, что индейцы произносят там это слово Апа-чекта, и, поскольку они не знают, что оно означает, они выдают его за название горных склонов. Индейцы вполне естественно понимали, что они должны отблагодарить и преподнести какое-нибудь подношение Пача-камаку, неведомому богу, которому они поклонялись мысленно, за оказанную им помощь в той работе, и тогда они, после того как поднимались на склон горы, освобождались от груза, и, обращая свой взор к небу, и опуская его к земле, и совершая те самые проявления поклонения, связанные с произношением имени Пача-камака, о которых мы говорили раньше, они повторяли два-три раза Апа-чекта в дательном падеже, а в качестве подношений, дернув себя за брови, и вне зависимости от того, вырвали они или не вырвали хотя бы один волосок [из бровей], они сдували его в сторону неба и кидали траву, называвшуюся кука, которую держали во рту и которую они так высоко ценили, словно говоря, что отдают ему самое ценное, что имели с собой;

они подносили ему какую-нибудь палочку или соломинку, если такие находились там рядом, а у них не было с собой лучшей вещи; а если они их не находили, то подносили камень, а где их не было, то кидали горсть земли, и на вершинах горных склонов находились целые кучи подобных подношений. Они не смотрели на Солнце, когда совершали те церемонии, потому что то было поклонение не ему, а Пача-камаку и приношения были скорее знаками уважения, чем подношениями, потому что они хорошо понимали, что столь жалкие вещи не могли служить для подношений. Всему этому я был свидетель, ибо видел это много раз, шагая вместе с ними; и более того, я говорю, что индейцы, шагавшие без ноши, не поступали так; это делали лишь те, кто нес груз. Сейчас в наше время благодаря милосердию бога на вершинах тех горных склонов стоят кресты, которые они украшают, выражая благодарность за то, что они соединили их с Христом, нашим господином.

[Слово] вака, произнесенное точно так же, [но] только последний слог должен звучать в самой глубине горла, превращается в глагол, означающий плакать, по причине чего два испанских историка, которые не знали об этом различии, заявили: с плачем и стенанием входят индейцы в свои храмы для жертвоприношений, о чем говорит нам [слово] вака. Имевшее место столь значительное отличие данного значения плакать от других [значений слова вака], причем в одном случае это был глагол, а в другом — имя существительное, в действительности происходило от того, что каждое его значение зависело лишь от характера произношения последнего слога, не меняя при этом ни буквы, ни ударения, ибо в одном случае слог произносился в верхней части нёба, в другом — в глубине горла. Это и все другие [различия] в произношении, имеющиеся в том языке, совсем не учитываются испанцами, какими бы любознательными они не были бы (хотя им было бы так важно знать о них), поскольку их нет в испанском языке. Их невнимательность станет очевидной из того случая, который произошел со мной [и] с одним монахом-доминиканцем, находившимся в Перу четыре года в качестве профессора (саtredatico) всеобщего языка той империи; узнав, что я происхожу из тех земель, он связался со мною, и я много раз посещал его в Сан-Пабло-де-Кордова. Случилось так, что однажды, беседуя о том языке и о многих различных значениях, которые имеют одни и те же слова, я назвал в качестве примера это слово пача, которое, будучи произнесено просто, так, как звучат испанские буквы, означает мир-вселенная, и еще оно также означает небо, и землю, и ад, и любое другое место (suelo). Тогда монах сказал: «Оно также означает одежду, и домашнюю утварь, и мебель». Я сказал: «Это правда, однако, ваше преосвященство, скажите мне, какая имеется разница в произношении [этого слова], чтобы оно означало бы это?». Он сказал мне: «Я ее не знаю». Я ответил ему: «Будучи преподавателем языка, Вы не знаете этого? Тогда узнайте, что для того, чтобы оно означало бы домашнюю утварь или одежду, следует первый слог произносить, разорвав воздухом от голоса сжатые губы так, чтобы разрыв этот прозвучал». И я показал ему произношение этого и других имен живым голосом, ибо иным способом этому обучить нельзя. Все это вызвало большое удивление у профессора и остальных монахов, которые присутствовали при [нашем] разговоре. В том, что сказано, ясно видно, до какой степени были незнакомы испанцам секреты этого языка, ибо даже тот монах, будучи его преподавателем, не знал их; от этого в их сочинениях появляются многие ошибки, неправильные интерпретации, подобные утверждению о том, что инки и их вассалы поклонялись, как богам, всем тем предметам, которые называются вака, поскольку они не знали различные значения этого слова. И этого хватит об идолопоклонстве и богах инков. В этом идолопоклонстве и в том, которое было до него, есть многое, вызывающее уважение к тем индейцам как первоначального, так и второго периода времени, ибо при таком, имевшем у них место, разнообразии и такой надуманности (burleria) богов они не поклонялись ни усладам, ни порокам, как древние язычники Старого Света, поклонявшиеся [даже] тем, кого они сами считали прелюбодеями, убийцами, пьяницами, и особенно Приапу, хотя они так гордились своими письменами и своей ученостью, а эти другие [язычники] были столь далеки от какого бы то ни было хорошего образования.

Об идоле Тангатанга, о котором один [испанский] автор говорит, что ему поклонялись в Чуки-сака и что индейцы говорили, будто бы он был един в трех [лицах] и три [лица] едины в одном, я ничего не слышал, а во всеобщем языке Перу нет такого слова. Может быть, оно относится к местному языку той провинции, расположенной в ста восьмидесяти лигах от Коско. Сам я подозреваю, что слово просто исковеркано, потому что испанцы коверкают все слова, когда касаются их своими устами, и что следует говорить Ака-танка, что означает навозный жук; слово с большой точностью (mucha ргорiedad) составлено из имени [существительного] ака, что означает навоз, и из глагола танка (последний слог произносится внутри горла), что означает толкать. Таким образом, Ака-танка означает тот, кто толкает навоз.

Меня бы не удивило то, что в Чуки-сака в тот первоначальный период времени и древнего язычества до империи королей инков навозному жуку поклонялись, как богу, ибо, как было сказано, тогда поклонялись и другим подобным же низким вещам, но только не после [прихода] инков, которые все это запретили. То, что индейцы говорили, что [бог] един в трех [лицах] и три [лица] едины в одном, является их новым изобретением, которое они придумали после того, как услышали о троице и единстве подлинного нашего господина бога, чтобы польстить испанцам, сказав им, что они также имели некоторые вещи, похожие на нашу святую религию, как та троица, которую, как говорит тот же автор, они приписывали Солнцу и молнии, и что у них [якобы] были духовники, и что они исповедовали свои грехи, как христиане. Все это является изобретением индейцев, рассчитывавших, что хотя бы такое сходство позволит им рассчитывать на некоторое уважение. Я утверждаю это как индеец, ибо я знаю природный характер индейцев. И я говорю, что у них не было идолов с именем троица, хотя всеобщему языку Перу из-за малого количества слов свойственно одним только словом означать три и четыре различные вещи; так слово илъапа означает молнию, гром и удар молнии (гауо), а слово маки, что значит рука, означает и кисть руки, и предплечье, и бицепсы; точно так же слово чаки, произносимое правильно, согласно испанским буквам, означает нога, [одновременно] означая ступня, голень и бедро, и можно привести еще много схожих слов, однако не из-за этого же они поклонялись идолам с именем троица; у них в языке даже не было подобного слова, как мы увидим дальше. Если дьявол пытался заставить их, чтобы они поклонялись ему под этим именем, я не был бы этим потрясен, ибо он мог делать все с теми неверными язычниками, столь далекими от христианской истины. Я рассказываю правду о том, что было у тех язычников в их пустой религии. [В заключение] укажем еще, что одно и то же слово чаки, первый слог которого произносится на верху нёба, превращается в глагол и означает испытывать жажду, или быть сухим, или обезвоживать любую мокрую вещь; здесь также три значения у одного слова.

В рукописях (рареlеs) отца учителя Блас Валера я обнаружил то, что [далее] следует, и, поскольку это касается того же, о чем мы говорили, а я ценю его авторитет, я счел необходимым взять на себя труд перевести и вставить это сюда. Он говорит о жертвоприношениях, которые были у индейцев Мексики и других районов, и о богах, которым они поклонялись. Он говорит так: «Невозможно передать словами и без ужаса и страха представить себе жертвоприношения, которые индейцы имели обыкновения совершать в древности, и множество богов, которые были у них, ибо только в городе Мехико и его окрестностях их было более двух тысяч. Своих идолов и богов они обыкновенно называли теутл. Каждый из них назывался особым именем. Однако то, что утверждают Педро Мартир, епископ Чиапа[10] и другие, будто индейцы с островов Косумеля, принадлежащих провинции Юкатан, считали [своим] богом изображение (senal) креста и поклонялись ему и будто те [индейцы] , которые находились под властью Чиапа, знали о святой троице и воплощении (епсаrnасion) нашего господа, было интерпретацией, которую те авторы и другие испанцы придумали и приписали этим таинствам, как они придали значение троицы в рассказах о Коско трем статуям: [одна] — Солнца, в храме которого, говорят, они находились, и [другие], грома и молнии. Если сегодня, когда [индейцев] так много обучали священники и епископы, они едва знают о существовании святого духа, то как могли те варвары в той страшной темноте иметь столь ясное представление о таинстве воплощения и о троице? Наши историки имели обычай писать свои истории, спрашивая индейцев на испанском языке о том, что они хотели узнать; информаторы (farautes) же, не располагая полными сообщениями о древних делах и не зная их на память, сообщали им ошибочные и искаженные [сведения], смешивая их с поэтическими легендами или сказочными историями. И самым худшим во всем этом были краткость сообщений и многочисленность ошибок, которые каждый из них допускал в языке другого, как в вопросах, так и в ответах. А происходило это из-за большой трудности индейского языка и недостаточного обучения тогда индейцев испанскому языку, что являлось причиной того, что индеец плохо понимал, о чем его спрашивает испанец, а испанец еще хуже понимал, что ему отвечал индеец. Таким образом, часто получалось, что в разговоре каждый из них говорил о своих вещах; иногда они были противоположны друг другу; в других случаях они часто говорили о схожих вещах и мало когда о тождественных. В этой, столь великой путанице священник или светский [человек], задававший вопросы, отбирал по своему вкусу и выбору то, что ему казалось наиболее похожим и наиболее близким к тому, о чем он хотел знать, и что, как ему казалось, мог сообщить индеец. И таким путем, давая по своему желанию и воображению толкование [услышанному], они выдавали за подлинные [такие] вещи, о которых индейцам даже не могло присниться, ибо в их подлинных историях нет никакого таинства нашей христианской религии. И хотя нет сомнений, что дьявол, будучи столь тщеславным, всегда пытался быть воспринятым и почитаемым, как бог, не только в ритуалах и церемониях язычества, но также в некоторых обычаях христианской религии, которые (словно опьянение завистника) проникли во многие районы Индий, чтобы этим путем он смог бы удостоиться чести и уважения этих жалких людей. И отсюда [возникли разговоры], что в одном районе существовало устное причастие для очищения от злодеяний; в других—мытье головы у детей [вместо крещения]; в других провинциях — соблюдение жесточайших постов. А в других [существовал обычай] добровольного предания себя смерти во имя их ложной религии, ибо как в Старом Свете верующие христиане предавали себя мучениям во имя католической веры, точно так же в Новом Свете язычники предавали себя смерти во имя злодейского дьявола. Однако разговор о том, что Икона является богом-отцом, а Бакаб — богом-сыном, Эструак — богом святым духом и что Чирипиа является святейшей Девой Марией, а Исчен — благословенной святой Анной и что Бакаб, убитый Эопуком, является нашим господом Христом, распятым Пилатом на кресте,—все это и другие подобные вещи являются изобретениями и выдумками некоторых испанцев, которые полностью неведомы аборигенам. Действительно, всех этих мужчин и женщин аборигены той земли почитали как богов, имена которых были здесь названы, ибо мексиканцы имели богов и богинь, которым они поклонялись, среди которых были крайне непристойные, и индейцы понимали, что они были богами пороков, каким был Тласолтеутл, бог сладострастия, Ометочтли, бог пьянства, Вицилопучтли, бог коварства и убийства. [Бог] Икона был отцом всех их богов: они говорили, что он зачал их с разными женами и сожительницами; они считали его богом отцов семейств. Бакаб был богом детей семейств. Эструак—богом воздуха. Чирипиа была матерью богов и самой землей. Исчен была мачехой своих богов. Тлалок — бог воды. Других богов они почитали, как родоначальников моральной добродетели, каким был Кецалькоатль, фантастический бог, реформатор обычаев. Других [они считали] покровителями человеческой жизни за их возраст (еdades). Они имели бесчисленное множество изображений и фигур богов, придуманных для различных служб и различных дел. Многие из них были очень непристойными. Одни из богов были общими [для всех], другие — частными. Были [боги] на один год, ибо каждый год каждый [из индейцев] сменял и обменивал их по своему желанию. А [когда] старые боги отвергались за подлость или потому, что они не принесли пользу, они выбирали новых богов или домашних дьяволов. Других богов они придумали, чтобы руководить и подчинять себе возраст детей, юношей и стариков. Дети могли принимать по наследству или отвергать богов своих родителей, потому что против их воли [боги] не могли царствовать. Старики почитали других, старших [по возрасту] богов и также отвергали их и вместо них создавали по прошествии года или времени мира, как говорили индейцы, других богов. Таковы были боги, которых имели аборигены Мексики, и Чиапа, и Гуатималы, и Вера-Паса и многие другие индейцы; они верили, что те, которых они избрали, были самыми главными, самыми высокими и суверенными из всех богов. Все боги, которым они поклонялись, когда испанцы пришли в те земли, были рождены, созданы и избраны после последнего периода (еdad) обновления солнца, ибо, согласно утверждению Гомара, каждое солнце тех [индейцев] содержало восемьсот шестьдесят лет, хотя, согласно счету самих мексиканцев, [период] был гораздо меньше. Такая манера исчислять солнцами возраст мира являлась общей и была принята в Мексике и в Перу. И, согласно их летосчислению (сuenta), годы последнего солнца исчисляются, начиная с тысяча сорок третьего года от рождества Христова.[11] В соответствии с этим нет сомнений, что старые боги, которым (в солнце или [период] времени, предшествовавший последнему) поклонялись аборигены империи Мексики, — я хочу сказать те, кто жил шестьсот или семьсот лет назад (как они сами об этом говорят), — все они утонули в море, а вместо них изобрели многих новых богов. Из этого со всей очевидностью становится видна фальшивость того толкования, согласно которому Икона, Бакаб и Эструак являются отцом и сыном и святым духом.

Все остальные люди, обитающие в северных частях, которые соответствуют северным районам Старого Света [и] которые являются провинциями огромной Флориды, и на всех островах, не имели ни идолов, ни колдовских богов. Они поклонялись только тому, что Варрон называет природным естеством: стихиям (еlementos), морю, озерам, рекам, источникам, горам, диким зверям, змеям, пресмыкающимся и другим вещам подобного свойства — обычай, возникший и происходящий от халдеев и распространившийся среди многих и различных народов. Те [индейцы], которые ели человеческое мясо и занимали всю империю Мексику, и все острова, и значительную часть оконечностей Перу, самым скотским образом сохраняли эту дурную привычку, пока не наступило царствование инков и испанцев». Все это из [рукописи] отца Блас Валера. В другом месте он говорит, что инки поклонялись лишь Солнцу и планетам и что в этом они подражали халдеям.

Инки-амауты считали, что человек состоит из тела и души и что души были бессмертным духом, а тело было сделано из земли, ибо они видели, как оно превращалось в нее, и называли они его халъпа-камаска, что означает одухотворенная земля. И чтобы отличить от животных (brutos), они называли его руна, что значит человек понимающий, разумный, а животных вообще они называли лъама, что значит звери. Они дали им то, что они называют душой растительной и чувствительной, но не разумную душу, ибо они видели, что они [только] растут и чувствуют. Они верили, что после этой существует другая жизнь — со страданиями для плохих и покоем для хороших [людей]. Они делили вселенную на три мира: небо они называли Ханан Пача, что означает высокий мир, куда, говорили они, уходили хорошие [люди], награждаемые за свои добродетели; они называли Хурин Пача этот мир зарождения и разложения, что означает низкий мир; они называли Уку Пача центр земли, что означает низший мир там внизу, в котором, говорили они, остаются плохие, а чтобы дать ему более крепкое имя, они называли его по-другому, а именно Супайпа Васин, что значит дом дьявола. Они не понимали что другая жизнь является духовной, а не телесной, как эта. Они говорили, что покой в высоком мире означал жить жизнью спокойной, свободной от работы и обид, которые имеют место здесь. А в противоположность [этому миру] жизнь низшего мира, который мы называем адом, была полна всяких болезней и страданий, забот и работы, которыми здесь мучаются без отдыха и какого-либо удовлетворения. Таким образом, они делили эту самую жизнь на две части: все ее радости, удовольствия и покой они отдавали тем, кто был хорошим, а страдания и работу — тем, кто был плохим. Среди услад другой жизни они не упоминают телесные наслаждения, и другие пороки, а только спокойствие души, беззаботность и покой тела от телесных работ.

Точно так же инки признавали всеобщее воскрешение, [но] не ради славы или страданий, а для этой же самой временной жизни, ибо их сознание не поднималось выше этой настоящей жизни. Они проявляли величайшую заботу о сохранении волос и ногтей, которые отрезали и стригли или вырывали расческой; они клали их в дырки или щели в стенах, а если они со временем выпадали [оттуда], любой индеец, который замечал это, поднимал их и клал в надежное место. Много раз (видя то, о чем они говорили) я спрашивал разных индейцев и в различные времена, для чего они делали это, и все они в ответ говорили мне одни и те же слова: «Знай, что все мы, родившиеся, должны вновь жить в [этом] мире (у них не было глагола, чтобы сказать воскреснуть) и души должны встать из гробниц со всем тем, что принадлежало их телам. И чтобы они не задерживались бы [в том мире] в поисках своих волос и ногтей (в тот день обязательно будут большие беспорядки и много спешки), мы кладем их здесь вместе, чтобы они могли побыстрее вырасти (sе levanten); более того, если бы было возможно, то следовало бы плевать всегда в одно место». Франсиско Лопес де Гомара, глава сто двадцать пять, рассказывая о том, как хоронили королей и великих сеньоров в Перу, говорит эти слова, которые воспроизводятся дословно: «Когда испанцы открывали эти гробницы и разгребали кости, индейцы умоляли их не делать этого, чтобы они находились бы все вместе в момент воскрешения; они также верят в воскрешение тел и бессмертие душ», и т. д. Ясно подтверждается то, о чем мы говорим, поскольку этот автор писал в Испании, не совершая поездку в Индии, а до него дошло это сообщение. Казначей (сопtador) Агустин де Сарате, книга первая, глава двенадцатая, говорит об этом почти теми же словами, и Педро де Сиеса, глава шестьдесят вторая, говорит, что те индейцы признавали бессмертие души и воскрешение тела.

Эти подтверждения (аutoridades) и подтверждение Гомары я обнаружил при чтении этих авторов после того, как сам написал о том, что узнал в этом частном [вопросе] у моих родственников в их язычестве. Они очень сильно обрадовали меня, ибо вещь — столь чуждая язычеству, как воскрешение, была похожа на мое изобретение, если бы о ней не написал какой-нибудь испанец. Я удостоверяю, что обнаружил их после того, как написал об этом, чтобы не думали, что я в подобных делах следую испанцам, однако, если я нахожу [подобные цитаты], то считаю за счастье ссылаться на них в подтверждение того, что я слышал от своих [сородичей] об их старых традициях. То же самое случилось со мной в случае с законом, который имелся против святотатствующих и прелюбодеев с женами инки или Солнца (что мы дальше увидим), ибо после того, как я написал о нем, я случайно нашел его при чтении истории генерального казначея Агустина де Сарате, что воспринял с большим удовлетворением, так как столь серьезную вещь подтверждает испанский историк. Каким путем или благодаря какой традиции инки поверили в воскрешение тел, являющееся предметом [христианской] веры, я не знаю, и не солдату, каковым я являюсь, исследовать это, и не верю я, что это можно с достоверностью выяснить, пока всевышний бог не снизойдет до раскрытия этого. Я могу только с достоверностью подтвердить, что они его признавали. Весь этот рассказ я написал в нашей Истории о Флориде, изъяв его из положенного ему места, подчинившись тем самым почтенным отцам учителям святого ордена иезуитов Мигелю Васкесу де Падилья, уроженцу Севильи, и Херониму де Прадо, уроженцу Убеды, которые мне так приказали, и я, хотя и поздно, убрал его оттуда по причинам [их] тирании; сейчас я снова возвращаю его на свое место, чтобы у здания не отсутствовал бы столь важный камень. И мы будем так укладывать другие [камни] по мере их надобности, ибо невозможно разом рассказать детские забавы и выдумки, в которые верили те индейцы, одной из которых была вера [в то], что душа покидала тело во время сна, ибо они говорили, что она не может спать, а то, что она в это время видела, являлось тем, что мы называем сном. Из-за этой пустой веры они так следили за сновидениями и толковали их, говоря, что они были предзнаменованиями и прогнозами, в соответствии с которыми нужно бояться большого зла или ждать большого добра.

Многие и разнообразные предметы приносились инками в жертву Солнцу, как-то: крупные и мелкие домашние животные. Главным и наиболее ценным было жертвоприношение ягнят [лам], а затем лам (сагnего), затем бесплодных ламиц (machorras). В жертву приносили домашних кроликов и всех птиц, которые шли только на еду и на сало, и все зерновые и овощи, вплоть до травы кука, и самую изысканную одежду, сжигая все это на месте восхваления Солнца и преподнося это в знак благодарности за то, что оно создало все это для поддержания людей. Они преподносили также в качестве жертвоприношения множество питья, которое сами употребляли, приготовленного из воды и кукурузы, а во время обычных трапез, когда им приносили питье после окончания еды (ибо во время еды они никогда не пили), они окунали в первые сосуды кончик среднего пальца и, глядя на небо со смирением, отделяли от пальца каплю приставшего к нему питья (словно давая щелчок), преподнося ее Солнцу в знак благодарности за то, что оно давало им пить, а губами они целовали два или три раза воздух, что, как мы говорили, среди тех индейцев считалось знаком поклонения. Совершив это подношение из первых сосудов, они пили [потом] без всяких церемоний столько, сколько желали.

Эту последнюю церемонию или идолопоклонство я видел у некрещеных индейцев, ибо в мое время еще много стариков следовало крестить и по необходимости я некоторых крестил [сам]. Таким образом, в жертвоприношениях инки были почти или целиком подобны индейцам первоначального периода времени. Они отличались лишь тем, что не приносили в жертву ни мясо, ни кровь человека путем [его] умерщвления; скорее они прокляли это и запретили, например, пожирать его, а если некоторые историки так написали, то случилось это потому, что осведомители ввели их в заблуждение, поскольку они не указали на различие во времени и в провинциях, где и когда совершались подобные приношения в жертву мужчин, женщин и детей. И поэтому один историк пишет, рассказывая об инках, что они приносили в жертву людей; он называет две провинции, где, [как] он говорит, совершались подобные человеческие жертвоприношения: одна из них находится немногим менее чем в ста лигах от Коско (якобы в том городе инки совершали свои жертвоприношения) , а другая — одна из двух провинций с одинаковым названием, одна из которых находится в двухстах лигах к югу от Коско, а другая более чем в четырехстах к северу, из чего можно ясно констатировать, что, когда не делали различия во времени и по месту, не раз приписывали инкам многие вещи, которые они сами запретили тем, кого силой включили в свою империю, ибо все это имело место в тот первоначальный период времени до королей инков.

Я являюсь свидетелем, который много раз слышал, как мой отец и его современники сравнивали два государства — Мексику и Перу, разговаривая, в частности, о человеческих жертвоприношениях и поедании человеческого мяса, и они так хвалили инков из Перу за то, что у них не было и они не допускали этого, осыпая проклятьями индейцев Мехико, ибо и то и другое столь дьявольски совершалось как в самом, так и вне того города, как об этом рассказывает история его завоевания, которая была написана, согласно справедливой, хотя и тайной молве, тем самым [человеком], который дважды завоевывал и захватывал его, во что я лично сам верю, потому что на своей земле и в Испании я слышал об этом от достойных доверия кабальеро, которые говорили об этом с большой достоверностью. И само произведение говорит об этом же, если кто внимательно посмотрит его, и вызывает сожаление, что оно не было опубликовано под его именем, чтобы произведение обрело бы больший авторитет и автор был бы во всем подобен великому Юлию Цезарю.[12]Возвращаясь к жертвоприношениям, мы говорим, что инки не имели и не разрешали приносить в жертву взрослых и детей, пусть даже речь шла о болезни их королей (как об этом говорит другой историк), ибо они не считали, что они болеют, как обычные люди: [болезни] считались посланцами, как говорили они, их отца Солнца, которые пришли позвать его детей, чтобы они отправились бы отдохнуть с ним на небо; вот какими были обычно слова, которые говорили те короли инки, когда они соблаговоляли умирать: «Мой отец зовет меня, чтобы я отправился отдохнуть с ним». И из-за этого тщеславия, превозносимого ими, чтобы индейцы не сомневались бы в нем и в остальных вещах, которые они, подобно этим, говорили о Солнце, выдавая себя за его сыновей, они не позволяли противоречить своей воле жертвоприношениями ради своего здоровья, ибо они сами верили, что их звали, чтобы отдохнуть. И этого хватит, чтобы нам поверили, что они не приносили в жертву мужчин, детей, женщин, а дальше мы расскажем более подробно об общих и частных жертвоприношениях, которые совершались ими, и о торжественных празднествах, посвященных Солнцу.

Входя или находясь внутри храмов, самый старший из входивших отдергивал руку от своих бровей, словно вырывая из них волосы, и, вырвав их или нет, он сдувал их в сторону идола в знак поклонения и подношения. Но так они не поклонялись королю, а только идолам, или деревьям, или другим вещам, куда проникал дьявол, чтобы поговорить с ними. То же совершали жрецы и колдуньи, когда входили в тайные углы или [иное] место, чтобы побеседовать с дьяволом, словно вынуждая то божество, которое они воображали, выслушать и ответить им, ибо тем жестом они вручали ему самих себя. Я говорю, что я также видел, как они совершали это идолопоклонство.

У них были жрецы, чтобы совершать жертвоприношения. Жрецы дома Солнца в Коско были все инками королевской крови; остальные службы в храме выполняли инки по привилегии. У них был верховный жрец, который должен был быть дядей или братом короля или в крайнем случае чистокровным [инкой]. У жрецов была обычная, а не специальная одежда. В остальных провинциях, где имелись храмы Солнца, которых было много, жрецами были местные уроженцы, родственники сеньоров этих провинций. Однако главный жрец (вроде епископа) должен был быть инкой, чтобы жертвоприношения и церемонии соответствовали бы церемониям метрополии; также во всех главных службах в мире или на войне они ставили инков за старших, не отстраняя местных уроженцев, чтобы не тиранить их и не проявлять к ним презрения. Точно так же у них было много домов девственниц, одни из которых хранили вечную девственность, не покидая домов, а другие были сожительницами короля; о них мы более подробно скажем дальше — об их званиях (саlidad), обетах, затворничестве, службах и [повседневных] занятиях.

Необходимо знать, что короли инки, устанавливая какой-либо закон или жертвоприношение, касавшиеся самого священного своей пустой религии или самого обычного (ргоfano) в делах своего временного правления, всегда приписывали их первому инке Манко Капаку, говоря, что он приказал все это, оставив одни из них уже в готовом виде и действующими, а другие лишь начертав, чтобы в дальнейшем его потомки усовершенствовали бы их [в соответствии] со временем. Ибо, поскольку они утверждали, что он был сыном Солнца, пришедшим с неба, чтобы править и дать законы тем индейцам; они говорили, что его отец рассказал ему и обучил законам, которые он должен был создать ради всеобщего блага людей, и жертвоприношениям, которые следовало воздавать ему в своих храмах. Они поддерживали эту сказку, чтобы она придавала авторитет всему тому, что они приказывали и повелевали. И по этой причине нельзя с уверенностью сказать, какой из инков создал тот или другой закон, ибо, поскольку у них не было письма, они также не знали о многих вещах, которые оно сохраняет для новых поколений. В действительности они сами создавали свои законы и повеления, некоторые из которых были заново приняты, а другие реформированы из старых и древних, согласно требованиям времени и надобностям. Одного из своих королей, как мы увидим из его жизни, они считают великим законодателем, который, говорят они, создал заново многие законы и исправил и расширил все те, которые уже существовали, и что он был великим жрецом, ибо ввел многие ритуалы и церемонии в их жертвоприношениях и украсил многие храмы великими богатствами, и что был он великим капитаном, который завоевал много королевств и провинций. Однако они точно не указывают, какие законы он дал, какие жертвоприношения ввел, и, поскольку они не могут найти лучшего выхода, они все приписывают первому инке, как законы, так и начало своей империи. Следуя этому запутанному порядку, мы назовем здесь первый закон, который лег в основу всего правления их государства. Изложив этот и некоторые другие законы, мы продолжим [рассказ] о завоеваниях каждого из королей, и между рассказами об их подвигах и жизни мы будем сообщать о других законах и многих их обычаях, больших празднествах, возведении [в сан] рыцаря (саbalero), службах в их домах, величии их королевского двора, чтобы разнообразие рассказываемого не делало бы чтение утомительным. Но прежде всего мне следует подобающим образом подтвердить то, что я сказал, тем, что говорят испанские историки о том же предмете.

Для того чтобы было видно, что то, что мы рассказали выше о происхождении и начале инков и о том, что было до них, является не моим изобретением, а общепринятым сообщением, которое индейцы передавали испанским историкам, я счел нужным привести одну из глав Педро де Сиеса де Леон, уроженца Севильи, которую он написал в первой части Хроники Перу, которая касается демаркации его провинций, их описания, основания новых городов, ритуалов и обычаев индейцев и других вещей, и т. д., это слова, которые автор дает названию своего труда. Он написал его в Перу, и, чтобы написать его с наибольшей достоверностью, он прошел, как он говорит, расстояние в тысячу двести лиг, проходящих по земле от порта Ураба до Вилья-де-Плата, которая сегодня называется Сиудад-де-Плата. В каждой провинции он записал сообщения, которые ему передавали о ее обычаях, варварских или цивилизованных (роliticos); он записал их, делая различия во времени и в веках. Он рассказывает о том, что имел каждый народ до того, как инки покорили его, и что было у них после того, как они стали царствовать над ними. Он потратил девять лет на сбор и написание сообщений, которые ему передавали, начиная от года сорок первого до года пятидесятого, и он описал то, что повстречал от Ураба до Пасто; после того как он заканчивает [описание] того, что входило в границы самих инков, он пишет отдельную главу, которая является тридцать восьмой главой его истории, в которой он говорит следующее: «В связи с тем, что в этой первой части мне много раз приходится касаться инков и сообщать о многих их хранилищах и других достойных упоминания вещах, мне показалось справедливым кое-что сказать о них в этом месте, чтобы читатели знали, кем были эти сеньоры, и ведали бы их значение, не принимая одного вместо другого, хотя у меня написана очень подробная книга специально о них и о их делах. Из сообщений, которые дают нам индейцы Коско, можно сделать вывод, что в древности был огромный беспорядок во всех провинциях этого королевства, которое мы называем Перу, и что аборигены имели так мало разума и понятия, что этому невозможно поверить, ибо они говорят, что они были очень дикими и многие ели человеческое мясо, а другие брали себе в жены своих дочерей и матерей, совершая, помимо этих, другие большие и более тяжелые грехи, совершая крупные дела с дьяволом, которому все они служили, проявляя великое уважение [к нему].

Помимо этого, были у них на холмах и высоких склонах замки и крепости, откуда выходили они, [чтобы] по причинам, весьма незначительным, начать войну одни против других, [и] они убивали друг друга и брали в плен всех, кого могли. И хотя они погрязли в этих грехах и совершали эти подлости, говорят, что некоторые из них были пристрастны к религии, что явилось причиной того, что во многих местах этого королевства были построены большие храмы, где они совершали свои моления и [где им] являлся дьявол, которому они поклонялись там, совершая перед идолами огромные жертвоприношения и обряды (supersticiones). И, поскольку люди этих королевств жили таким образом, в провинциях Кольяо и в других местах появились великие тираны, которые вели одни против других великие войны и совершали многие убийства и грабежи. И с одними и другими [народами] случались многие несчастья, так что были разрушены многие замки и крепости и все время между ними существовала вражда, чему немало радовался дьявол, враг человеческого рода (natura humana ), ибо было потеряно столько душ.

Такова была судьба всех провинций Перу, [когда] появились брат и сестра, о которых индейцы рассказывают великие чудеса и весьма забавные сказки; одного из них звали Манко Капак. Кто захочет, сможет познакомиться с ними в мною упомянутой книге, когда она выйдет в свет. Этот Манко Капак основал город Коско и установил законы для их соблюдения; и он, и его потомки назывались инками, что должно означать и говорить короли, или великие сеньоры. Они могли так много, что завоевали и правили [землями] от Пасто до Чили. И их знамена видели в местах к югу от реки Мауле и на севере от реки Ангасмайо, и эти реки были оконечностями их империи, которая была столь огромной, что от одного [ее] конца до другого было больше тысячи трехсот лиг. И построили они огромные крепости и хранилища [для продуктов], и во всех провинциях они поставили капитанов и правителей. Они совершили столь великие дела и имели такое великолепное правление, что мало кто в мире имел преимущество перед ними. Они обладали большой живостью ума и умели вести счет огромными цифрами (tenian gran cuenta) без письма, ибо таковое не было обнаружено в этих частях Индий.

Они привили хорошие привычки всем своим подданным и приказали им носить одежду и охоты вместо башмаков, которые подобны сандалиям. Они придавали огромную важность бессмертию души и другим таинствам природы. Они верили в существование сотворителя мира (hacedor de las соsas), а Солнце они считали верховным божеством, которому они построили великие храмы. И, обманутые дьяволом, они поклонялись ему в деревьях и в камнях, как язычники. В главных храмах у них жили в большом количестве очень красивые девственницы, [что] соответствовало тому, что имело место в Риме в храме Весты, и они соблюдали почти те же уставы, как и те [весталки]. На военную службу они подбирали храбрых капитанов и по возможности самых верных. Они обладали великолепным умением без войны делать из врагов друзей. А тех, кто поднимался против них, они карали с огромной строгостью и немалой жестокостью. И (как я говорю) у меня написана книга об этих инках, [и] хватит сказанного для тех, кто читает настоящую книгу, чтобы они поняли, кем были эти короли и то многое, что значили они, и на этом я возвращаюсь к своему пути».

Все это содержит глава тридцать восьмая, где он, суммируя, сходно говорит о том, что мы говорим и будем говорить весьма подробно о идолопоклонстве, завоеваниях и правлении в мире и на войне этих королей инков; и того же самого он будет касаться дальше на протяжении восьмидесяти трех глав, которые он пишет о Перу, и всегда он говорит с похвалой об инках. И в провинциях, где, [как] он рассказывает, приносили в жертву людей, и ели человеческое мясо, и ходили голыми, и не умели возделывать землю, и имелись другие злоупотребления, как поклонение низким и грязным вещам, он всегда говорит, что с господством инков исчезали эти дурные привычки и принимались [обычаи] инков. А говоря о тех многих провинциях, в которых существовали эти вещи, он говорит, что туда еще не дошло правление инков. И касаясь провинций, в которых не было таких варварских обычаев и где [индейцы] жили в определенной чистоте, он говорит: «Эти индейцы стали лучше в империи инков». Таким образом, он всегда отдает им честь за то, что они уничтожили дурные злоупотребления и улучшили хорошие обычаи, и мы сошлемся на него в нужных местах, повторив его собственные слова. Кто же хочет подробно ознакомиться с ними, пусть прочтет тот его труд, и он увидит проделки дьявола в обычаях индейцев, которые человеческое воображение даже при желании не может себе представить, столь непристойными [были] они. Но, если смотреть на них, как на порождения дьявола, нам не следует ужасаться, ибо он обучал античное язычество тому же, чему и сегодня обучает [язычество], которое не пришло к познанию света католической веры.

Во всей той своей истории, говоря во многих случаях, что инки или их жрецы беседовали с дьяволом и [что] были у них другие великие суеверия, он никогда не говорит, что они приносили в жертву взрослых людей или детей. Только рассказывая об одном храме рядом с Коско, он говорит, что там приносилась в жертву человеческая кровь, которую добавляли в определенное хлебное тесто, извлекая ее кровопусканием между бровей, как мы расскажем об этом в должном месте, а не убиением детей или [взрослых] людей. Он застал, как он говорит, многих курак, которые были знакомы с Вайна Капаком, последним из королей, от которых получил много сообщений, которые он записал, и тогдашние [сообщения] (которым пятьдесят с лишним лет) отличались от нынешних, ибо они были более свежими и более близкими к тому времени. Он говорит все это, чтобы выступить против мнения тех, кто заявляет, что инки приносили в жертву людей и детей, чего они в действительности не делали. Пусть же читают это те, кто пожелает, ибо какое это имеет значение, если в идолопоклонство можно все включить, однако столь бесчеловечную вещь все же нельзя говорить, если не очень твердо знаешь о ней. Отец Блас Валера, говоря о древности Перу и о жертвоприношениях, которые инки приносили Солнцу, признавая в нем отца, говорит следующие слова, воспроизводимые дословно: «В честь Солнца его наследники совершали великие жертвоприношения, [закалывая] лам и других животных, но никогда не людей, как неправильно утверждали Поло и те, кто следовал ему». И т. д.

То, что первые инки, как мы рассказывали, вышли из лагуны Тити-кака, говорит также Франсиско Лопес де Гомара во Всеобщей Истории Индий, глава сто двадцатая, где он говорит о происхождении Ата-вальпы, которого испанцы захватили в плен и убили. Об этом же говорит Агустин де Сарате, генеральный казначей имущества его величества, в истории, которую он написал о Перу, книга первая, глава тринадцатая, и высокочтимый отец Хосе де Акоста из ордена иезуитов говорит то же самое в знаменитой книге, которую он написал о Естественной и моральной философии Нового мира, книга первая, глава двадцать пятая, множество раз восхваляя в этом труде инков, [и], таким образом, мы не говорим новые вещи, и мы, как индеец, уроженец тех земель, лишь расширяем и удлиняем собственным сообщением сообщение, которое испанские историки, будучи иноземцами, укоротили, поскольку не знали в совершенстве язык и не впитали с [материнским] молоком те сказки и правдивые [истории], как я их впитал в себя; и мы пойдем дальше вперед, чтобы сообщить о порядках, которым следовали инки в правлении своим королевством.

Короли инки разделили свою империю на четыре части, называя ее Тавантин-суйу, что означает четыре части мира, соответствовавшие четырем основным частям света: восток, запад, север и юг. Точкой или центром [империи] они поставили город Коско, что на особом языке инков означает пупок земли: они называли его ввиду большого сходства с пупком, ибо вся территория Перу является длинной и узкой, как человеческое тело, а тот город находится почти посредине. Восточную часть они называли Анти-суйу, по [имени] одной провинции, которая находилась на востоке и называлась Анти, из-за которой они также называли Анти ту огромную цепь заснеженных гор, которая проходит вдоль востока Перу, чтобы было понятно, что она находится на востоке. Западную часть они называли Кунти-суйу, по [имени] другой очень маленькой провинции, называвшейся Кунти. Северную часть они называли Чинча-суйу, по [имени] большой провинции, называвшейся Чинча, расположенной на севере от города. А южный округ они называли Кольа-суйу, по [имени] Другой огромнейшей провинции, называвшейся Кольа, которая расположена на юге. Под этими четырьмя провинциями понимались все земли, которые имелись в направлении этих четырех частей [света], даже если они уходили на многие лиги дальше за пределы провинций, как королевство Чили, которое, хотя и находилось в шестистах лигах на юг от провинции Кольа, относилось к округу Кольа-суйу, а королевство Киту принадлежало к округу Чинча-суйу, будучи расположено в четырехстах лигах на север от Чинча. Таким образом, упомянуть название тех округов означало то же самое, что сказать на востоке, на западе и т. д. И четыре главные дороги, которые выходят из того города, они называют точно так же, ибо они идут в те четыре части королевства.

Чтобы заложить начало и фундамент своего правления, инки придумали закон, который, как им казалось, поможет им предупредить и предотвратить зло, которое могло бы родиться в их королевствах. Для этого они приказали, чтобы в больших и малых селениях их империи все жители были бы зарегистрированы в декуриях по десять [человек] и чтобы один из них, которого назначали декурионом, руководил бы девятью [другими]. Пять декурий, каждая по десять [человек], имели другого высшего декуриона, который руководил пятьюдесятью [остальными]. Две декурий по пятьдесят [человек] имели другого старшего, наблюдавшего за сотней [человек]. Пять декурий по сто [человек] были подчинены другому капитану-декуриону, который заботился о пятистах [людях]. Для двух рот (соmpanias) по пятьсот [человек] требовался генерал, который имел власть над тысячей [человек]; и декурий не превышали тысячу жителей, потому что они говорили: чтобы один [человек] хорошо разбирался бы в своих делах, достаточно было поручить ему тысячу человек. Таким образом, были декурий по десять, пятьдесят, сто, пятьсот [и] тысяча [человек] во главе со своими декурионами или командирами отделения (саbо dе еscuadra), находившимися в субординации один у другого, младшие у старших, [и] так до последнего и самого главного декуриона, которого мы называем генералом.

Декурионы десятка были обязаны нести две службы в отношении [людей] своей декурий или отделения: в одном случае он должен был выступать их прокуратором (ргосurador), чтобы помогать им своими заботами и просьбами по возникавшим у них нуждам, сообщая о них губернатору или любому другому министру, в обязанности которого входило их обеспечение, как-то просить семена, если их не хватало для сева или для питания, или шерсть для одежды, или перестройку дома, если он развалился, или сгорел, или в случае любой другой большой или малой нужды; другая служба обязывала его быть прокурором (fiscal) и обвинителем в случае любого преступления, которое совершал любой из [людей] его отделения; каким бы незначительным [начальником] он не был бы, он был обязан сообщить о случившемся старшему декуриону, которому надлежало наказать за это преступление, или [сообщить] другому, еще более старшему, ибо соответственно с серьезностью преступления (ресаdo) имелись судьи, одни старше других, а другие [старше] этих, чтобы всегда имелся бы [судья], который быстро наказал бы [виновного], и не было бы нужды идти один и много раз по каждому преступлению к старшим судьям с апелляцией, а от них — к верховным судьям королевского двора. Они говорили, что если имеется отсрочка наказания, то многие решаются на нарушение закона, ибо гражданские дела из-за множества апелляций, доказательств и дефектов обретали бессмертие, и бедняки, чтобы избежать подобных неприятностей и проволочек, считают необходимым отказываться от своих справедливых [претензий] и теряют свое имущество, ибо, чтобы взыскать десять, нужно истратить тридцать. Поэтому у них было предусмотрено, чтобы в каждом селении был судья, который выносил окончательное решение по делам, которые возникали между жителями, исключая те, которые возникали между одной и другой провинциями о пастбищах или об их границах, для решения которых инка направлял специального судью, как мы скажем об этом дальше.

Любой из младших или старших начальников, который был недостаточно внимателен для хорошего несения службы прокуратора, навлекал на себя наказание и наказывался за это более или менее строго, соответственно нужде, которой благодаря его небрежности не была оказана помощь. А тот, кто не выдвинул обвинения в связи с преступлением подчиненных, запоздав с ними хотя бы на один только день без достаточной причины, превращал чужое преступление в свое, и его наказывали за две вины, один раз за плохое выполнение своей службы, а другой — за чужое преступление, которое за то, что он умолчал о нем, становилось его собственным. И, поскольку каждый из них, будь то начальник или подчиненный, имел [над собою] прокурора, который следил за ним, они старались со всем вниманием и прилежанием хорошо исполнять свою службу и выполнять свои обязанности. И отсюда не было у них бродяг и бездельников, [и] никто не решался совершать дела, которые не следовало [делать], потому что рядом находился обвинитель, а наказание было строгим, в большинстве своем — смертная казнь, каким бы легким не было бы преступление, ибо они говорили, что наказывали их не за совершенное ими преступление, не за чужую обиду, а за нарушение приказа и слова инки, которого они уважали, как бога. И даже если пострадавший отказывался от жалобы или не выдвигал ее, все равно действовала служба правосудия или [дело шло] по обычным каналам прокураторов или начальников, и [обвиняемому] следовало в соответствии с его званием полное наказание, которое закон предусматривал для каждого преступления: или смертная казнь, или наказание плетью, или изгнание, или другие подобные [вещи].

Детей прихожан наказывали за совершенное ими преступление, как и всех остальных, в соответствии с серьезностью их вины, даже если это было всего лишь то, что называют детскими проказами. Они проявляли уважение к возрасту [правонарушителя], снижая или усиливая наказание в зависимости от его неведения; а отца наказывали жестоко за то, что он не воспитал и не исправил своего сына с детства, чтобы из него не вышел проказник и [человек] дурных привычек. В обязанности декуриона входило обвинение сына за любое преступление, так же как и [его] отца, в связи с чем они воспитывали детей с такой заботой, чтобы они не проказничали, не безобразничали ни на улицах, ни в полях; [и] поэтому, помимо естественной склонности к кроткости, которая свойственна индейцам, благодаря родительскому воспитанию дети вырастали такими прирученными, что не было разницы между ними и ягнятами.

У них никогда не применялось денежное наказание, ни конфискация имущества, ибо, говорили они, наказывать за счет имущества и сохранять жизнь преступникам не проявление стремления освободить государство от плохих [людей], а лишь изъятие имущества у преступников, предоставляющее им большую свободу для того, чтобы они совершали бы еще большее зло. Если какой-нибудь курака восставал (что у инков подвергалось самым жестоким наказаниям) или совершал иное преступление, которое заслуживало смертную казнь, даже если она приводилась в исполнение, наследника не лишали его [общественного] положения, а оставляли за ним его права, разъясняя вину и наказание его отца, чтобы он предостерегся бы от подобного же. В отношении этого Педро де Сиеса де Леон говорит в двадцать первой главе то, что следует: «Чтобы местные жители не испытывали к ним ненависти, они предусмотрительно никогда не отнимали владения касиков у тех, кто вступал в него по наследству и был местным жителем. А если случалось, что кто-нибудь совершал преступление или был виновен в том, что заслуживало лишения прав на владение поместьем, которое он имел, они передавали и доверяли земли, подвластные тому касику, его сыновьям или братьям и приказывали, чтобы все подчинились бы им», и т. д. Досюда Педро де Сиеса. То же самое соблюдали они на войне, дабы капитаны, уроженцы провинций, из которых они брали людей для войны, никогда с ними не расставались; они оставляли их на службе даже [в ранге] мастера боя (maesse de campo), а им придавали в качестве старших других капитанов королевской крови, и они очень радовались службе помощника (teniente) инки, говоря, что они, будучи его министрами и солдатами, становились как бы [его] частью, что воспринималось вассалами как величайшая милость. Судья не имел права по своему усмотрению выбирать наказание, которое предусматривал закон, а только применял его со всей строгостью под страхом смерти за нарушение королевского приказа. Они говорили, что если разрешить судье наказывать по своему усмотрению, то был бы нанесен ущерб величию закона, созданного королем в согласии и с понятием столь серьезных и опытных людей, какими являлись [члены] совета, опыта и серьезности которых не хватало отдельным судьям, и что это способствовало бы продажности судей и открывало бы дверь либо путем подкупа, либо путем уговоров для покупки каждому для себя правосудия, в результате чего в государстве появились бы огромнейшие беспорядки, ибо каждый судья присуждал бы то, что ему хотелось, и поэтому не было смысла, чтобы кто-либо становился бы для себя самого законодателем, а не исполнителем того, что приказывал закон, каким бы строгим он ни был. Действительно, взирая на строгость тех законов, ибо большинство из них (каким бы легким не было бы преступление, как мы говорили) предусматривало смертную казнь, можно сказать, что это были варварские законы; однако, внимательно изучая пользу, которую та самая строгость приносила государству, можно сказать, что то были законы благоразумных людей, которые стремились вырвать зло из своего государства, потому что, [коль скоро] наказание по закону исполнялось столь строго, а люди, естественно, любят жизнь и питают отвращение к смерти, они начинали испытывать отвращение к преступлению, которое причиняло им [смерть]; из этого получалось, что в течение года совершалось едва лишь одно преступление, которое подлежало наказанию во всей империи инков, ибо вся она, имея тысячу триста лиг в длину и такое разнообразие народов и языков, управлялась одними и теми же законами и правилами, словно она была только единым домом. Для того чтобы те законы выполнялись бы с любовью и уважением, имело также большое значение то, что они считали их божественными, ибо как они в своей никчемной религии считали своих королей сыновьями Солнца, а Солнце — богом, так для них было божественным указанием любое обычное приказание короля, сколько бы он сам не издавал частных законов ради общего блага. И так говорили они, что Солнце приказывало издать их и открывало их своему сыну инке, и отсюда повелось, что [любого] нарушителя закона считали святотатцем и анафемой, даже если не было известно его преступление. И много раз случалось так, что преступники, обвиняемые своим собственным сознанием, шли признаться правосудию в своих тайных грехах, ибо, помимо того, что они верили, что душа их будет подвергнута наказанию, они верили как в весьма достоверное в то, что из-за их дел и из-за их греха в государство придут беды, как-то: болезни, смерть, и дурные годы, и любое другое всеобщее или частное несчастье, и они говорили, что хотели бы умиротворить своего бога своею смертью, чтобы он из-за их греха не направлял бы миру больше зла. И из-за этих публичных признаний, как я понимаю, появилось у испанских историков желание утверждать, что индейцы Перу тайно исповедовались, как делаем мы, христиане, и что были у них избранные духовники, что порождено неправильными сообщениями индейцев, которые так говорят, чтобы угодить испанцам и снискать их расположение, отвечая на вопросы, которые они им задают, в соответствии с желанием того, кто их спрашивает, а не в соответствии с правдой. Это правда, что у индейцев не было тайных исповедей (я говорю об [индейцах] Перу и не касаюсь других народов, королевств или провинций, которых я не знаю), а были лишь публичные исповеди, как мы рассказали, [когда] они просили [для себя] примерного наказания.

У них не существовала апелляция одного суда к другому в любом деле, гражданском или уголовном, ибо, поскольку судья не имел возможности Принимать решение по своему усмотрению, а просто применялся в первом же приговоре закон, который предусматривал то дело [по аналогии], и судебное дело закрывалось, хотя по причине правления тех королей и образа жизни их вассалов лишь немногие гражданские дела содержали то, что следовало рассматривать в судебном порядке. В каждом селении имелся судья для возникавших там дел, который был обязан применить закон в течение пяти дней, заслушав обе стороны. Если же возникало какое-нибудь дело большей значимости и жестокости, чем обычное, требовавшее более высокопоставленного судьи, оно поступало в столичное селение той провинции, и там выносился по нему приговор, ибо во главе каждой провинции стоял старший губернатор для любого дела, которое могло в ней возникнуть, чтобы никто из тяжущихся не покидал своего селения или своей провинции, чтобы просить правосудия. Потому что короли инки хорошо понимали, что бедным из-за их бедности было тяжело искать для себя правосудия вне своей земли [и] во многих судах в связи с расходами, которые требовались, и неприятностями, которые появлялись, ибо часто это обходится дороже, чем то, о чем они будут просить, в результате чего они стали бы отказываться от их правосудия, главным образом если им пришлось бы судиться с богатыми и могущественными, которые благодаря своей силе душат правосудие для бедных. Те князья, желая избавить их от этих неприятностей, запретили, чтобы судьи принимали решение по своему усмотрению, чтобы имелось бы много судебных инстанций (tribunales), чтобы тяжущиеся не покидали свои провинции [в поисках правосудия]. О приговорах, которые выносили по делам обычные судьи, они каждый месяц делали сообщения другим старшим судьям, а те — другим, более старшим, которые находились при королевском дворе; они были разных рангов, соответствовавших характеру и серьезности дел, потому что во всех министерствах (ministerios) государства существовал порядок [прохождение дел] от младших к старшим вплоть до высших [чиновников], каковыми являлись президенты (ргеsidentes) или вице-короли (visorreyes) четырех частей империи. Сообщения направлялись для того, чтобы было видно, имело ли место правильное правосудие, чтобы младшие судьи не проявляли бы небрежности в его осуществлении, и, если они его не осуществляли, их строго наказывали. Это было подобно тайным проверкам на месте (гесidencia), которые осуществлялись каждый месяц. Формой передачи таких сообщений инке и его [людям] из его верховного совета были узлы, завязывавшиеся на шнурах разного цвета, которыми они объяснялись, как на цифрах, ибо узлы такого и такого цвета говорили о преступлениях, которые были наказаны, а определенные ниточки различного цвета, которыми были перехвачены более толстые шнуры, говорили о наказаниях, которые были осуществлены, и о законах, которые были применены. И таким образом они понимали друг друга, ибо не имели письма (letras), а дальше мы отдельно напишем главу, в которой будет дано более длинное сообщение о способе счета, который они имели, [применяя] эти узлы, ибо действительно у испанцев много раз вызывало восхищение, как их лучшие [испанские] счетчики ошибались в своей арифметике, а индейцы были столь точны в своих делениях и сложениях (соmpanias), которые, чем труднее были, тем легче казались, потому что те [индейцы], которые обращались с ними, занимались только этим днями и ночами и были искуснейшими в этом деле.

Если возникал какой-либо спор между двумя королевствами или провинциями о границах или пастбищах, инка направлял судью из тех, кто был королевской крови, который, получив информацию и осмотрев своими глазами то, что устраивало каждую из сторон, пытался примирить их, и достигнутое примирение становилось приговором от имени инки, который становился нерушимым законом, словно его провозгласил сам король. Когда же судья не мог примирить стороны, он делая сообщение инке о проделанном им с изложением того, что устраивало каждую из сторон и в чем они имели затруднения, на основе чего инка выносил приговор, становившийся законом, а когда его не удовлетворяло сообщение судьи, он приказывал приостановить тяжбу до первого посещения, которое он совершит в тот округ, чтобы, посмотрев своими глазами, он бы сам вынес приговор. Вассалы рассматривали это как величайшую милость и благосклонность инки.

Возвращаясь к [вопросу] о начальниках или декурионах, мы говорим, что, помимо двух выполнявшихся ими служб — покровителя и обвинителя, их заботой было ежемесячное сообщение старшим, от ранга к рангу, о тех, кто умер и родился обоих полов, и, следовательно, в конце каждого года королю сообщали о тех, кто умер и родился в том году и тех, кто уходил на войну и умер на ней. Тот же закон и порядок, поднимаясь от ранга к рангу, существовали на войне между командирами (саbo) отделений, младшими лейтенантами (аlferez), капитанами, мастерами боя и генералом; они несли те же службы обвинителя и покровителя своих воинов, и отсюда появилось столь точное передвижение в самый яростный момент войны, равно как спокойствие в мире и среди королевского двора. Они никогда не разрешали грабить селения, которые захватывали, даже если захватывали их силой оружия. Индейцы говорили, что в любом государстве, каким бы огромным не было бы внимание, которое уделялось наказанию за первое же преступление, если в нем не хватало прилежания выкорчевывать дурную траву с появлением ее ростков, оставались безнаказанными [преступления], совершенные повторно, в третий и в бесконечное множество раз; и что правление не являлось хорошим и не было желания пресечь зло, если [власти] ждали появления жалобщиков, чтобы наказать злодеев, ибо многие пострадавшие не хотели жаловаться, чтобы их позор не стал публичным, и они выжидали [случая], чтобы отомстить за себя своими руками, в результате чего в государстве возникали великие скандалы, избежать которых можно было соблюдением правосудия в отношении каждого жителя и наказанием за служебные преступления, не дожидаясь жалующейся стороны.

Этих декурионов звали по численному составу их декурий: первые назывались чунка камайу, что означает тот, на кого возложены десять; название составлено из [слова] чунка, означающего десять, и камайу — тот, на кого возложено, и подобным образом поступали с остальными числами, которые мы, чтобы избежать многословности, не будем называть на этом же языке; хотя для любознательных [людей] это было бы приятно узнать: увидеть два или три числа, подвергнутых умножению и соединенных со словом камайу, которое служит также для многих других обозначений в соединении с другим именем или глаголом которые раскрывали бы, что именно возложено; а это же самое , название (nombre) чунка камайу в другом значении обозначает вечный игрок [в карты] — тот, кто носит карты в капюшоне плаща, как гласит пословица, потому что они называют [словом] чунка любую игру, поскольку все они имеют числовой счет; а так как все числа оканчиваются на десять, они взяли число десять для [обозначения слова] игра и, чтобы сказать сыграем, они говорят чункасум, что ради точности значения сказанного следовало бы так передать: будем считать десятками или числами, что означает сыграть. Я рассказал об этом, чтобы было видно, сколько различных значений имеют те индейцы для одного и того же слова, по причине чего весьма затруднительно усвоить до конца (гаiz) особенности того языка.

По каналам этих декурионов инка, и его вице-короли, и губернаторы каждой провинции и царства знали, сколько вассалов было в каждом селении, чтобы без нанесения ущерба распределить [их] вклад в общественные работы, которые они были обязаны делать сообща в своих провинциях, как-то: [строительство] мостов, дорог, шоссе и королевских зданий и на других подобных службах, а также чтобы направлять людей на войну, как солдат, так и носильщиков. Если кто-либо возвращался с войны без разрешения, его капитан, или его младший лейтенант, или командир отделения, а в селении его декурион обвиняли его и наказывали смертной казнью за измену и предательство, [поскольку] он оставил без защиты на войне своих товарищей, и родных, и своего капитана, и, наконец, инку или генерала, который представлял его особу. Ради другой цели, помимо контрибуций и выделения людей для войны, инка приказывал, чтобы каждый год было известно число вассалов всех возрастов, имевшихся в каждой провинции и в каждом селении, а также чтобы было известно бесплодие или изобилие каждой провинции, и делалось это для того, чтобы можно было знать и предусмотреть, количество продовольствия, которое было необходимо предоставить им в помощь в годы бесплодия и нехваток урожая, а также чтобы знать необходимое количество шерсти и хлопка, чтобы дать им его своевременно для одежды, как мы скажем [об этом] в другом месте. Инка приказывал, чтобы все это было известно и предусмотрено на случай необходимости, чтобы не было задержки в оказании помощи вассалам, когда у них возникнет [такая] необходимость. По причине столь предусмотрительной заботы, которую инки проявляли ради блага своих вассалов, отец Блас Валера много раз повторяет, что никоим образом их не следует называть королями, а очень благоразумными и усердными защитниками сирот. А индейцы, чтобы сказать все это одним словом, называли их любящий бедняков.

Чтобы губернаторы и судьи не относились небрежно к своим службам, как и любые другие младшие министры, или слуги во владениях Солнца, или инки, имелись наблюдатели и следователи, которые тайно пребывали в их областях, наблюдая и следя за тем злом, которое творили эти чиновники, и сообщали об этом старшим, которым надлежало наказывать своих подчиненных, чтобы они их наказали. Они назывались тукуй рикок, что означает тот, кто видит все. Эти чиновники и любые другие, которые имели отношение к правлению государством, или к королевскому казначейству, или любому другому министерству, все они подчинялись младшие старшим, чтобы никто не допускал небрежности в своей службе. Любой судья, или губернатор, или иной младший министр, который был уличен в нарушении правосудия в своей юрисдикции или совершивший любое иное преступление, наказывался значительно строже, чем любой простой [подданный] за одинаковое преступление, и, чем выше было его министерство, тем строже было наказание, ибо они говорили, что нельзя терпеть, чтобы тот, кто был избран для вершения правосудия, совершал бы злодеяния, или совершал преступления, будучи назначен карать за них, что это было оскорблением Солнца и инки, который избрал его, чтобы он был лучшим среди всех его подданных.

Не было обнаружено, или они скрывают, что какой-либо инка королевской крови подвергался бы наказанию по крайней мере публично: индейцы говорят, что [инки] никогда не совершали преступлений, которые заслуживали бы публичного и примерного наказания, ибо учение их отцов и пример их старших и всеобщая молва (voz соmun) о том, что они были сыновьями Солнца, рожденными для того, чтобы обучать и приносить добро остальным [людям], держали их в такой сдержанности и добропорядочности, что они скорее были примером для государства, нежели [поводом] для скандала; они также говорили, что у них не было [побудительных] причин, которые обычно являются основаниями для преступлений, как-то: страсть к женщинам, или алчность к богатствам, или желание мести, ибо, если они желали красивых женщин, им было дозволено иметь их столько, сколько они хотели, и любая красивая девушка, которую они пожелали бы и попросили бы ее отца прислать ее, инка знал, что в этом не только не откажут, а что ее должны отдать ему с огромным проявлением благодарности за то, что он пожелал снизойти, чтобы взять ее в наложницы или служанки. То же самое имело место с богатствами, ибо у [инков] никогда не было в них недостатка, чтобы брать чужие, или позволить подкупить себя из-за необходимости, потому что всюду, где они пребывали с правительственными поручениями или без них, в их распоряжении находились все богатства Солнца и инки, как их губернаторов. А если требовалось, то губернаторы и [представители] правосудия были обязаны дать им из одного или другого [богатства] все, в чем они нуждались, ибо они говорили, что они, будучи сыновьями Солнца и братьями инки, владели (tenian) частью того богатства, в которой нуждались. У них также не было случая, чтобы они убили или ранили кого-либо по причине мести или негодования, ибо никто не мог оскорбить их, так как им скорее поклонялись, поскольку они стояли на втором месте после королевской особы, а если кто-либо, каким бы великим сеньором он ни был, вызывал гнев какого-нибудь инки, это являлось святотатством и оскорблением самой королевской персоны, за что он подвергался очень тяжелым наказаниям. Однако можно также утверждать, что неизвестны случаи наказания индейцев за нанесение оскорбления чести или богатству лично какому-нибудь инке, ибо такого не случалось, потому что они считали их богами, как не было также случая наказания какого-нибудь инки за его преступления, что они сопоставляют одно с другим, ибо индейцы не хотят признаться в нанесении оскорбления инкам или в том, что инки совершали тяжелые преступления, [а если] испанцы спрашивают их об этом, они сразу же выражают свое возмущение. И отсюда появилось среди испанских историков высказывание одного из них, что существовал закон, по которому ни один инка не должен был умирать, каким бы не было бы его преступление. Подобный закон для индейцев был бы скандалом, если бы, как говорили [испанцы], он давал им разрешение совершать по своему желанию сколько угодно зла, и что они имели один закон для себя, а другой для остальных. Они прежде низвергли бы его и лишили [права называться человеком] королевской крови и наказали бы его самым строгим и суровым образом, ибо, будучи инкой, он стал аукой, что значит тиран, предатель, неверный.

Педро де Сиеса де Леон, рассказывая о правосудии инков, глава сорок четвертая, говорит относительно военной службы: «А если в камарке земель совершались какие-либо оскорбления или грабежи, они наказывались с великой строгостью, [и] сеньоры инки проявляли в этом такую справедливость, что готовы были подвергнуть наказанию даже своих собственных сыновей», и т. д. А в главе шестидесятой, рассказывая об этом же правосудии, он говорит: «И, следовательно, если кто-либо из тех, кто шел с ним из одного места в другое [и] дерзал проникнуть на посевы или в дома индейцев, хотя бы убыток, нанесенный им, не был бы большим, он приказывал казнить его», и т. д. Все это говорит тот автор, не делая различия между инками и неинками, потому что их законы были общими для всех. Гордость быть сыном Солнца являлась тему что больше всего заставляло их проявлять порядочность (ser bueno), чтобы иметь преимущество над другими как в доброте, так и в происхождении, чтобы индейцы верили, что и то и другое досталось им по наследству. И они так верили и так считали со всей убежденностью, что, когда какой-нибудь испанец говорил, восхваляя что-либо, что сделали короли и кто-либо из их родственников, индейцы отвечали: «Не поражайся, ведь они были инками». А если он, наоборот, хулил что-либо плохо сделанное, они говорили: «Не верь, что какой-либо инка сделал так, а если он сделая это, то не был инкой, а был бастардом подкидышем», как они говорили об Ата-Вальпе за предательство, которое он совершил в отношении своего брата Васкара инки, законного наследника, как мы расскажем об этом более подробно в должном месте.

Для каждого из четырех округов, на которые они разделили свою империю, инка имел советы войны, правосудия, имущества. Эти советы имели для каждого министерства своих министров с подчинением младших старшим, вплоть до низших, каковыми являлись декурионы десяток, которые по ранжиру сообщали один другому о всем том, что имелось в империи, доводя эти сведения до высших советов. Имелось также четыре вице-короля — у каждого округа свой: они были председателями советов своего округа; они получали суммированные сведения о том, что происходило в королевстве, чтобы поставить об этом в известность инку; они немедленно допускались к нему и были верховными губернаторами своих округов. Они должны были быть инками чистой крови, опытными в мире и на войне. Инка давал [только] им приказ о том, что надлежит делать в мире или на войне, а они [передавали его] своим министрам от ранга к рангу, вплоть до последних [чиновников]. И на этом сейчас достаточно о законах и правлении инков. Дальше, в повествование об их жизни и делах, мы будем вплетать самые значительные [их] дела.

Инку Манко Капака сменил его сын Синчи Рока; [его] собственным именем было Рока (р произносится, как простое); на всеобщем языке Перу оно ничего не означает; на особом языке инков оно должно было что-то [означать], хотя я не знаю что. Отец Блас Балера говорит, что рока означает зрелый и благоразумный князь, однако он не говорит, на каком языке [это сказано]; так же, как мы, он отмечает мягкое произношение р. Он говорит это, рассказывая о превосходствах Инки Рока, которые дальше мы увидим. Синчи является прилагательным, оно означает храбрый, потому что, говорят, он был [человеком] отважной души и огромной силы, хотя и не использовал [эти качества] на войне, ибо он ни с кем не воевал. Но в борьбе, беге и прыжках, в метании камня и копья и в любом другом силовом упражнении он не имел себе равных среди всех [людей] своего времени.

Этот князь, торжественно исполнив церемонию похорон своего отца и приняв корону его королевства, каковой являлась разноцветная тесьма, предложил увеличить свое царство (senorio), для чего он приказал созвать самых главных курак, которых оставил ему его отец, и со всеми ими он имел долгий и торжественный разговор, а среди прочих вещей он сказал им, что его отец, когда пожелал вернуться на небо, оставил ему приказ обращать индейцев к познанию и поклонению Солнцу, и что во исполнение его он предлагает отправиться созывать соседние народы, и что он посылает их и поручает им эту самую заботу, ибо, называя себя именем инка, как [и] их собственный король, они должны выполнять ту же самую обязанность служения Солнцу, их общему отцу, ради блага и пользы своих соседей (саmarcanos), которые так нуждались в том, чтобы их вырвали бы из скотства и тупости, в которых они жили, и они на собственном примере могли показать преимущества и блага, которыми обладали в настоящем, столь отличном от прошлой жизни до прихода инки, их отца, и этим они помогут ему покорить тех варваров, чтобы они, увидя полученные ими выгоды, с наибольшей легкостью шли бы получить другие подобные [благодеяния].

Кураки ответили, что они готовы и повинуются своему королю, даже если нужно будет пойти в огонь ради его любви и служения [ему]. На этом они закончили свой разговор и назначили день отправления [в путь]. Пришло время; инка направился в добром сопровождении из своих [людей] и пошел он в направлении Кольа-суйу, который находился на юге от города Коско. Они собрали индейцев, уговаривая их добрыми словами, [своим] примером, чтобы они приняли бы вассальную зависимость и господство инки и поклонение Солнцу. Индейцы из народов пучина и чанчи, граничившие с теми оконечностями [владений инки], крайне простые по своим природным данным и необычайно легко верящие любой новости, как все индейцы, видя пример покорившихся [индейцев], что для них было самым убедительным [доводом] в любом деле, легко покорились инке и пошли под власть его империи. И на протяжении тех лет, которые он прожил, указанным нами путем мало-помалу без оружия и иных усилий (seccesso), о которых следовало бы рассказать, он расширил свои границы в том направлении вплоть до селения, которое называют Чункара, что составляет двадцать лиг дальше от того места, которое было захвачено его отцом; [там находилось] множество селений, которые расположены по одну и по другую сторону дороги. Во всех селениях он делал то же, что и его отец в покоренных [им землях], а именно он культивировал их земли и души для моральной и естественной жизни, уговаривая их оставить своих идолов и дурные привычки, которые они имели, и чтобы они поклонялись бы Солнцу, соблюдали бы законы и заветы, которые оно открыло и объявило инке Манко Капаку. Индейцы покорились ему и выполнили все, что он им приказал, и жили они весьма довольные новым правлением инки Синчи Рока, который, подражая своему отцу, многими дарами и любовью сделал все, что мог, ради их блага.

Некоторые индейцы хотят сказать, что этот инка завоевал [земли] только до Чункара, и думается, что этого достаточно при той малой возможности, которой тогда располагали инки. Однако другие говорят, что он прошел намного дальше вперед и завоевал многие другие селения и народы, которые расположены вдоль дороги Ума-суйу [и] которыми являются Канкальа, Кача, Руру-качи, Асильу, Асан-кату, Ванкани вплоть до селения, называющегося Пукара в Ума-суйу, в отличие от другого [селения], которое находится в Орко-суйу. Я перечисляю названия, в частности, провинций для тех, кто находится в Перу, ибо для людей из других королевств они могут показаться совершенно лишними: да простят они меня за это, ибо я хочу услужить всем. [Слово] пукара означает крепость; говорят, что ее приказал построить тот князь, чтобы она стала бы пограничной заставой того, что он завоевал; и что в сторону Анд он завоевал [земли] вплоть до реки, называющейся Кальа-вайа (где добывается великолепное золото, которое иногда превышает двадцать четыре карата чистой пробы), и что он завоевал остальные селения, которые находятся между Кальа-вайа и королевской дорогой из Ума-суйу, где расположены вышеназванные селения. Пусть будет так, как говорят первые или как утверждают вторые; не имеет большого значения, завоевал ли их второй инка или третий, [ибо] важно то, что они их завоевали, не применяя оружие, а уговорами, и обещаниями, и показом того, что они обещали. И, поскольку они захватили их без войны, мало что можно сказать о той конкисте, кроме того, что она длилась долгие годы, хотя точно неизвестно сколько, и сколько царствовал инка Синчи Рока: они хотят сказать, [что] этих лет было тридцать. Он употребил их как хороший садовник, который, посадив одно растение, возделывает его всеми необходимыми способами, чтобы оно дало ожидаемый плод. Так поступил этот инка, проявив всяческую заботу и усердие, и он увидел и насладился в великом мире и спокойствии плодом своего труда, ибо вассалы стали очень преданны ему и благодарны за благодеяния, которые принесли им его законы и правила, которые они восприняли с великой любовью и хранили с большим почтением, как приказания своего господа Солнца, ибо их заставляли так верить, что они ими были.

Прожив долгие годы в спокойствии и процветании, как было сказано; инка Синчи Рока скончался, говоря, что он уходит отдохнуть со своим отцом Солнцем от трудов, которые он употребил на приведение людей к его познанию. Он оставил наследникам Льоке Йупанки, своего законного сына от своей законной жены и [родной] сестры Мама Коры или Мама Окльо, согласно другим [источникам]. Кроме принца-наследника, он оставил других сыновей от своей жены и от наложниц своей [королевской] крови — своих племянниц, чьих детей [также] будем называть [людьми] чистых (legiitimos) кровей. Он также оставил огромное число детей-бастардов от наложниц не [королевского] рода (аlienigenas), от которых он имел много детей, чтобы осталось бы много его сыновей и дочерей и тем самым приумножились бы потомство и каста Солнца, как они говорили.

Инка Льоке Йупанки был третий из королей Перу; его собственным именем было Льоке, что означает левый; из-за ошибки, которую допустили его учителя (ayos), воспитывавшие его, он стал левшой, и это имя сделалось его собственным. Имя Йупанки было присвоено ему за его достоинства и подвиги. И, чтобы познакомиться с некоторыми разговорными формами, которые индейцы Перу употребляли в своем всеобщем языке, необходимо знать, что такое произношение (diccion) Йупанки образует глагол во втором лице будущего несовершенного изъявительного наклонения единственного числа и означает он ты расскажешь; и только в один [этот] глагол, произнесенный абсолютно так, они вкладывают и зашифровывают все то, что можно в значительной мере рассказать об одном князе, как бы говоря: ты расскажешь о его великих подвигах, о его великолепных дарованиях, о его добродетели, сочувствии и благодушии и т. д., и в этом проявляется особенность фразеологии (frasis) и элегантность языка. Он, как говорилось, имеет короткий словарный запас, однако сами слова имеют очень много значений, и, говоря так, индейцы в одном существительном или глаголе, которые становились именем их королей, выражали все то, что этим глаголом или именем можно высказать, как мы рассказали об имени Капак, которое, означает богатый, но не имуществом, а всеми добродетелями, которыми может обладать хороший король. И такую манеру говорить они не применяли к другим [людям], какими бы великими сеньорами они не были бы, а только к своим королям, чтобы не стало общедоступным то, что они применяли к своим инкам, ибо они считали это кощунством, и похоже, что эти имена подобны имени Августа, которое римляне присвоили Октавиану Цезарю за его добродетели и которое, будучи применено к другому [человеку], не являющемуся императором или великим королем, теряет все хранящееся в нем величие.

А тот, кто скажет, что [этот глагол] также означает рассказывать о дурных качествах, ибо глагол рассказывать (contar) можно применять в обоих, хорошем и плохом значениях, я говорю, что в том языке, пользуясь в разговоре этими его тонкостями (еlegancias), они не применяют один и тот же глагол, чтобы обозначить им хорошее и плохое [действия], а только одно качество, а для противоположного [качества] употребляется другой глагол, с противоположным значением, свойственным дурным качествам князя; например (в том смысле, как мы ведем разговор), [глагол] ваканки в том же наклонении, времени, числе и лице означает ты поплачешь от его жестокостей, творимых публично или тайно, наносимых кинжалом или ядом, от его ненасытной скупости, его всеохватывающей тирании, не отличающей святого от непристойного — и все то другое, [свойственное] дурному князю, заставляющее плакать [его подданных] . А так как они говорят, что им не приходилось плакать от своих инков, они в этом же самом смысле (frasis) употребляли глагол ваканки в разговоре о влюбленных, давая понять, что они будут оплакивать страсти и бури, которые часто причиняет возлюбленным любовь. Эти два имени, капак и йупанки, в том их значении, о котором мы сказали, индейцы присвоили трем другим своим королям, чтобы воздать им хвалу, как мы дальше расскажем. Их также брали многие из [членов семьи] королевской крови, превратив в имя [собственное] личные прозвища, которые дали инкам, как в Испании случилось подобное с теми, кого зовут Мануэль, ибо, будучи личным прозвищем (nombre ргорrio) одного кастильского инфанта, оно превратилось в имя собственное его наследников.

Приняв власть в своем королевстве и лично посетив его, инка Льоке Йупанки предложил расширить его границы, для чего он приказал поднять шесть или семь тысяч воинов, чтобы идти на покорение с большей силой и авторитетом, чем его предшественники; потому что прошло уже больше шестидесяти лет, как они были королями, и ему показалось, что не всех следует покорять просьбами и убеждением, а что оружие и сила должны выполнить свою долю [завоеваний], по крайней мере против твердых и упорных [в сопротивлении]. Он назначил двух своих дядей мастерами боя и выбрал других родственников, чтобы они стали капитанами и советниками, и, оставив дорогу на Ума-суйу, которая вела его отца к его завоеваниям, он направился к Орко-суйу. Эти две дороги расходятся в Чункара и проходят по округу Кольа-суйу, обнимая огромную лагуну Тити-кака.

После того как инка вышел за пределы своего округа, он вошел в большую провинцию, называемую Кана; он направил к местным жителям посланников с требованием покорности и послушания и служения сыну Солнца, отказа от своих пустых и злых жертвоприношений и зверских обычаев. Канцы пожелали узнать подробнее все то, что инка посылал приказать им, и какие законы они должны были принять, и каким ботам поклоняться. И после того, как они узнали [все] это, они ответили, что их удовлетворяет поклонение Солнцу и повиновение инке и соблюдение его законов и обычаев, ибо они кажутся им лучше, чем свои собственные. И так они вышли встретить короля и отдали себя в послушные вассалы. Инка, оставив им министров, как для того, чтобы они обучили их его идолопоклонству, так и для возделывания и раздела земель, пошел дальше вплоть до селения и народа, называвшихся Айа-вири. Местные жители были столь суровы и мятежны, что не воспринимали ни уговоров, ни обещаний, ни примера других покоренных индейцев; все они упрямо предпочитали погибнуть, защищая свою свободу, в противоположность тому, что до этого случалось с инками. И так они вышли сражаться с ними, не желая внимать разуму, и заставили инков взять оружие, скорее чтобы защитить себя, нежели нападать на них. Они долго сражались, и были мертвые и раненые с обеих сторон, и, хотя неизвестно, чья оказалась победа, они возвратились в свое селение, где по возможности лучше укрепили все, что можно было укрепить, и каждый день они выходили оттуда сражаться с воинами инки. А он, выполняя оставленный ему наказ предшественников, избегал всего, что могло привести к рукопашной с противником; он предпочитал терпеть наглость варваров, словно не он осаждал, а осаждали его, и приказывал своим, чтобы они стремились взять их в окружение (если это было возможно), не прибегая к рукопашному бою. Но люди из Айа-вири, воспрянув духом от мягкости инки, которую они приняли за трусость, становились день ото дня все более не склонными к покорности и более яростными в сражении, и им даже удавалось сломить [ряды] королевских [воинов] инки. В этих схватках и столкновениях всегда хуже доставалось осажденным.

Чтобы другие народы не последовали бы дурному примеру и не набрались бы наглости [также] взяться за оружие, инка решил проучить тех упрямых. Он послал за новыми людьми, скорее для того, чтобы показать свою силу, чем из-за необходимости, которую в них испытывал; в то же время он со всех сторон сжимал противников, не позволяя им делать какие бы то ни было вылазки ради того, в чем они нуждались, в результате чего противники весьма страдали и больше всего от того, что им стало не хватать еды. Они решили испытать счастье: вдруг им удастся добыть его с помощью своих рук; с яростью сражались они целый день. Воины инки с огромным мужеством сдерживали их; с обеих сторон было много убитых и раненых. Люди Айа-вири вышли из этого боя такими потрепанными, что больше не рисковали делать вылазки для сражений. Инки не хотели уничтожить их, хотя могли легко это сделать, они лишь окружили их еще плотнее, чтобы те сдали свои позиции. Между тем прибыли люди, которых потребовал инка, отчего противники совсем пали духом и сочли за благо сдаться. Инка поступил разумно, приняв их без каких-либо условий, и после того, как он приказал сделать им строгий упрек за то, что они не проявили должного уважения к сыну Солнца, он простил их и приказал, чтобы с ними хорошо обращались, не принимая во внимание упрямство, проявленное ими. И, оставив министров, чтобы они обучили их своей вере и следили за имуществом, которое следовало выделить Солнцу и инке, он направился дальше к селению, которое сегодня называют Пукара, превратив его в крепость, которую он приказал построить для защиты и [обозначения] границы того, что он завоевал, а также потому, что этот народ защищался и его пришлось покорить силой оружия, в связи с чем он построил крепость, ибо местность [также] располагала к этому; там он оставил хороший гарнизон из [своих] людей. Совершив это, он направился в Коско, где был встречен с великим праздником и ликованием.

По прошествии нескольких лет, хотя и немногих, инка Льоке Йупанки вновь приступил к завоеванию и покорению индейцев, ибо эти инки, поскольку они с самого их начала распространяли молву о том, что Солнце направило их на землю, чтобы они вырвали людей из звериной жизни, которой они жили, и обучили бы их учтивости, они, поддерживая это мнение, избрали главным девизом (blazon) насильственное включение (геducir) индейцев в свою империю, прикрывая свою амбицию заявлением, что так приказывало Солнце. Под этим предлогом инка приказал снарядить восемь или девять тысяч воинов, и, отобрав советников и офицеров для армии, он вышел из округа Кольа-суйу и дошел до своей крепости, именуемой Пукара, где позднее Франсиско Эрнандес Хирон потерпел разгром в сражении, которое называли [сражением] под Пукара. Оттуда он направил своих посланцев в Паукар-кольа и в Хатун-кольа, от которого берет [свое] название округ, именуемый Кольа-суйу (это — огромнейшая провинция, состоящая сама из многих провинций и народов, носящих это имя кольа}. Он потребовал от них, как и от других [народов], чтобы они не сопротивлялись бы, как индейцы Айа-вири, которых Солнце наказало повальной смертью и голодом за то, что они рискнули поднять оружие против его сыновей, [и] что он сделает с ними то же самое, если они впадут в ту же ошибку. Кольа вняли его уговору, собрав самых главных [вождей] в Хатун Кольа, что означает Великий Кольа, и они рассудили, что бедствие, случившееся с Айа-вири и Пукара, было наказанием неба, пожелавшим проучить неразумную голову, [и] ответили они инке, что весьма довольны стать его вассалами и поклоняться Солнцу, и принять его законы и указания, и соблюдать их. Дав такой ответ, они вышли встретить его с великим праздником и торжеством, с шумными приветствиями и песнями, сочиненными по этому случаю (nuevamamente), чтобы показать свои намерения.

Инка встретил курак с многими приветствиями, и одарил их одеждой своей собственной особы, и дал он им многие дары, которые они [приняли] с большим уважением, и потом, в дальнейшие времена, он и его потомки оказывали множество благосклонностей и чести этим двум народам, особенно Хатун Кольа, за службу, которую они сослужили ему, приняв его с проявлением любви, ибо инки всегда выражали благосклонность и благодарность за подобную службу, и они приказывали это же своим преемникам, и поэтому они в более поздние времена облагородили тот народ не только храмом Солнца и домами девственниц, основанными там, но и другими огромными и красивыми зданиями, что так ценили индейцы.

К кольа относились многие и различные племена, и поэтому они хвалились происхождением от различных предметов. Одни говорили, что их первородители вышли из огромного озера Тити-кака: они считали его своей матерью и до инков поклонялись ему, помимо многих своих богов, а на его берегах они приносили ему свои жертвы. Другие гордились, что вышли из большого источника, из которого, утверждали они, вышел их первый прародитель. Другие славились тем, что их старшие вышли из пещер и расщелин в огромных скалах, и те места они считали священными и в нужное время они, словно дети родителей, посещали их для жертвоприношений. Другие кичились, что первый из них вышел из реки; они проявляли к ней великое почтение и преклонение, как к отцу; они считали святотатством убивать рыб из той реки, ибо они называли их своими братьями. Таким образом, было у них много других сказок относительно своего происхождения и начала и соответственно много различных богов — сколько они хотели одни по одной, другие по другой причине. Лишь в отношении одного бога, которому все они одинаково поклонялись и считали его главным богом, было согласие у кольа, а была им белая лама (сагпего), потому что они были хозяевами бесчисленного скота. Они говорили, что первая лама, которая находилась в высоком мире (ибо так они называли небо), позаботилась о них больше, чем об остальных индейцах, и что любила она их больше, и поэтому она произвела и оставила на земле кольа больше поколений [своего потомства], чем в любой другой части земли. Те индейцы говорили это, потому что во всем Кольяо выхаживается больше всего и самый лучший скот из всего того местного скота Перу; за это благодеяние кольа поклонялись ламе и приносили ей в жертву ягнят и животный жир (sebo), а среди их скота пользовались самым большим уважением ламы, которые были целиком белыми, ибо они говорили, что тот, кто похож больше на своего первородителя, обладал большей божественностью. Помимо этой выдумки, они допускали во многих провинциях Кольяо великую гнусность, а заключалась она в том, что до замужества женщины могли быть дурными, сколько им заблагорассудится, и самые распущенные из них выходили первыми замуж, словно быть самой дурной было лучшим качеством. Все это было прекращено королями инками, особенно в отношении богов; они их убеждали, что только Солнце было достойно поклонения за свою красоту и превосходство и что оно выращивало и поддерживало все то, чему они поклонялись, как богам. Инки не противоречили индейцам относительно геральдики их начала и происхождения, ибо, поскольку они [сами] гордились происхождением от Солнца, их радовало то, что имелось множество подобных сказок; поэтому в их [собственную сказку] было легче поверить.

Установив порядок в правлении теми главными селениями, как во имя своей никчемной религии, так и ради [приумножения] имущества Солнца и инки, он вернулся в Коско, ибо не хотел вести дальше свои завоевания, потому что эти инки всегда считали лучше завоевывать мало-помалу, насаждая порядок и разум, чтобы вассалам нравилась бы мягкость [их] правления и они призывали бы соседей покориться ему, а не захватывать единым махом многие земли, что причинило бы беспорядки (еscandalo), а их [самих] представило бы тиранами, честолюбивцами и завистниками.

Инка был встречен великим праздником и ликованием в Коско, в котором он задержался на несколько лет, занимаясь правлением и благодеяниями для всех своих вассалов. Потом он решил посетить все свое королевство ради радости, которую испытывали индейцы при виде инки на своих землях, и чтобы министры не проявляли бы халатность в своих обязанностях и службах из-за отсутствия короля. Закончив визит, он приказал поднять людей, чтобы продолжить прошлое завоевание. Он вышел с десятью тысячами воинов; взял отборных капитанов; он дошел до Хатун Кольа и границ Чукуиту, знаменитой провинции со множеством народа, которую из-за ее значимости отдали [испанскому] императору во время раздела испанцами тех земель; в провинцию и в ее селения [инка] направил свои обычные требования, чтобы [ее жители] поклонялись бы и считали Солнце своим богом. Люди Чукуиту, хотя они были сильными и их предки покорили некоторые народы в своей округе (саmarca), не пожелали оказать сопротивление инке; они предпочли ответить, что покоряются ему с любовью и добровольно, потому что он был сыном Солнца, милосердие и мягкость которого они любили, и они хотели стать его вассалами, чтобы наслаждаться его благодеяниями.

Инка принял их с привычной любезностью и оказал им милости и [преподнес] подарки из тех, которые высоко ценились среди индейцев, и видя большой успех, которого он добился в своем завоевании, он послал те же самые требования остальным соседним селениям вплоть до вод (desaguadero) великого озера Тити-кака, и они все — самыми главными из них были Ильави, Чульи, Пумата, Сипита — по примеру Хатун Колья и Чукуиту прямо покорились инке; и мы не рассказываем, в частности, какие требования предъявлялись каждому из селений и что они отвечали, ибо все они были подобны тем, о которых говорилось до этого, и чтобы не повторяться столько раз, мы говорим, суммируя их. Они [индейцы] также хотят сказать, что инка потратил много лет на завоевание и покорение этих народов, однако они не делают отличия в форме их завоевания; таким образом, было мало или совсем не было важного, на что следовало обратить внимание.

Усмирив те народы, он распрощался со своей армией, оставив при себе людей, необходимых для охраны его особы, и министров для обучения индейцев. Он хотел лично присутствовать при всех этих делах как для того, чтобы придать им тепло (саlor), так и для того, чтобы облагодетельствовать своим присутствием те народы и провинции, ибо они были главными и важными для дальнейших дел. Кураки и их вассалы считали себя отблагодетельствованными тем, что инка пожелал провести среди них одну зиму, что для индейцев было самой большой милостью, которую им могли оказать, и инка обращался с ними с огромной любезностью и лаской, каждый день придумывая новые милости и подарки, ибо он видел по собственному опыту (помимо учения своих предков), как много значили мягкость и благодеяния и умение заставить полюбить себя для привлечения чужеземцев к послушанию и службе. Индейцы повсюду восхваляли превосходства своего князя, говоря, что он настоящий сын Солнца. Пока инка находился в Кольяо, он приказал снарядить к следующему лету десять тысяч воинов. Настало время, и люди были собраны; он избрал четырех мастеров боя, а генералом направил одного своего брата — индейцы не знают, как его звали, — которому он приказал, чтобы он по совету и мнению тех капитанов приступил бы к завоеванию, которое [инка] приказывал ему осуществить, и всем пятерым он дал приказ и ясное указание, чтобы они ни в коем случае не начинали бы сражение с индейцами, которые не захотели бы добровольно покориться им, а, подражая своим предшественникам, привлекали бы их ласками и благодеяниями, показывая себя во всем прежде всего заботливыми отцами, а не воинственными капитанами. Он приказал им, чтобы они направились на восток от места, где находились, в провинцию, называемую Хурин Пакаса, и покорили бы индейцев, которых там повстречают. Генерал и его капитаны отправились, как он им приказал, и, сопутствуемые счастьем, они покорили местных жителей, которых повстречали на пространстве в двадцать лиг, которое доходит вплоть до склона горной цепи и Сьерра-Невады, отделяющих берег [озера Тити-кака] от горной цепи. Индейцы легко покорялись, потому что были людьми разрозненными и неорганизованными, без порядка и закона; они жили наподобие зверей, правили ими те, кто брал верх [своей] тиранией и яростью; и по этим причинам они легко покорялись, а большинство из них, будучи людьми простыми, сами приходили, привлеченные славой о чудесах, которые рассказывали об инках, сыновьях Солнца. Почти три года ушло у них на это покорение, потому что больше времени тратилось на их обучение вере, поскольку они были неразумными, нежели на их подчинение. После окончания завоевания, оставив министров, необходимых для правления, а капитанов и воинов — для порядка и защиты того, что было завоевано, генерал и его четыре капитана вернулись, чтобы сообщить инке о совершенном ими. А он, пока продолжалось то завоевание, был занят посещением своего королевства, стремясь прославить его [и] всеми путями расширять обрабатываемые земли: он приказал вырыть новые оросительные каналы и построить здания, необходимые для пользы индейцев, как-то: хранилища, мосты и дороги, чтобы провинции сообщались между собой. [Когда] генерал и капитаны предстали перед инкой, они были очень хорошо встречены и вознаграждены за свои труды, и он вернулся с ними к своему королевскому двору с намерением прекратить завоевания, ибо ему казалось, что он достаточно расширил свою империю, завоевав с севера на юг более сорока лиг земель, а с запада на восток — более двадцати, вплоть до подножия горной цепи и снежной Кордильеры, которая отделяет льяно от сьерры: эти два названия введены испанцами.

В Коско он был встречен с великой радостью всего города, ибо за свою приветливость, мягкость и великодушие он был любим до крайности. Он провел оставшиеся [годы] своей жизни в покое и отдыхе, одаривая благодеяниями своих вассалов, верша правосудие. Два раза он посылал наследного принца, которого звали Майта Капак, объехать королевство в сопровождении старых и опытных людей, чтобы он знал вассалов и поупражнялся бы в правлении ими. Когда он почувствовал, что приблизился к смерти, он позвал своих сыновей и среди них наследного принца, и вместо завещания он поручил им заботу о вассалах, хранение законов и указов, которые его предки по приказу своего бога и отца Солнца оставили им, и приказал им, чтобы они поступали во всем, как дети Солнца. Капитанам инкам и остальным куракам, которые были господами вассалов, он поручил заботу о бедняках [и] покорность своему королю. Напоследок он сказал, что оставляет их с миром, что отец Солнце зовет его, чтобы он отдохнул от прошлых трудов. Сказав эти и другие подобные вещи, умер инка Льоке Йупанки. Он оставил от наложниц много сыновей и дочерей, хотя от своей законной жены, которую звали Мама Кава, кроме наследного принца Майта Капака, он не оставил иного ребенка мальчика, но зато двух или трех дочерей. С огромной болью и страданиями оплакивали Льоке Йупанки во всем королевстве, ибо за свои добродетели он был очень любим. Они зачислили его в число своих богов, сыновей Солнца, и поэтому поклонялись ему, как одному из них. И чтобы история не утомляла бы постоянным разговором об одном и том же, будет правильно вплести в [рассказ] о жизни королей инков некоторые из их обычаев, о чем будет более приятно послушать, чем о войнах и завоеваниях, ибо почти все они происходили одинаково. В связи с этим мы скажем кое-что о науках, которых достигли инки.

Немногого достигли инки в астрологии и естественной философии, поскольку у них не было письма, хотя среди них были люди больших способностей, которых называли амаутами, которые философствовали о вещах хитроумных (sutil), о которых много говорилось в их государстве, но, поскольку не было возможности сохранить их в записи, чтобы преемники развивали бы их дальше, они погибали вместе со своими создателями. И поэтому они мало что знали во всех науках или совсем не имели их, а лишь владели некоторыми их принципами (рrincipios), озаренные природным огнем, обозначив их грубыми и неотесанными знаками, чтобы люди увидели и заметили их. Мы скажем обо всем, что они имели. Моральную философию они усвоили хорошо и на практике записали ее в своих законах, жизни и обычаях, как в рассказе будет видно по ним самим. В этом им помогал закон природы (ley natural), который они стремились соблюдать, и опыт, который они нашли в хороших обычаях, и в соответствии с ним они изо дня в день насаждали [обычаи] в своем государстве.

В естественной философии они мало что или ничего не достигли, потому что не занимались ею. Ибо, поскольку в своей простой и естественной жизни у них не встречалась необходимость, которая заставила бы их исследовать и идти по следу тайн природы, они жили, не ведая и не заботясь о них. И поэтому они не практиковали ее; они даже [не умели объяснить] качества элементов, [образующих вселенную], чтобы утверждать, что земля является холодной и сухой, а огонь — горячим и сухим, и лишь по опыту, а не в результате философской науки они знали, что он согревал и обжигал их; они усвоили лишь полезность некоторых лекарственных трав и растений, которыми лечились во время своих болезней, как мы расскажем о некоторых из них, когда коснемся их медицины. Но они и этого достигли больше благодаря опыту (обученные своими нуждами), чем своей естественной философией, ибо они мало что воспринимали умозрительно из того, чего не касались руками.

Астрология означала для них несколько большую практику, нежели естественная философия, потому что имелось больше побудительных причин, которые толкали к умозрительным построениям на ее [основе], каковыми являлись солнце и луна и изменяющееся движение планеты Венеры, которую они видели двигающейся иногда перед солнцем, а иногда и вслед ему. Подобным же образом они видели рост луны и ее уменьшение; полнолуние и исчезновение луны, когда она не выходит из-за линии горизонта, и что они называли смертью луны, потому что они не видели ее три дня. Солнце также вынуждало следить за собой, ибо в одно время оно удалялось от них, в другое приближалось к ним; ибо одни дни были длиннее ночей, другие — короче, а другие — одинаковыми; все это заставляло их обращать внимание на [эти явления], и они наблюдали их настоль материально, что не упускали их из вида.

Они восхищались [наблюдаемыми] эффектами, но не пытались искать их причины и поэтому не стремились узнать, существует ли много небес или только одно, и не могли себе представить, что их было более, чем одно. Они не знали, от чего происходят рост и уменьшение луны и движение остальных планет, либо торопливых, либо медленных; они следили за тремя названными планетами из-за их величины, сияния и красоты; они не наблюдали остальные четыре планеты. О знаках [Зодиака] они не имели никакого представления и еще меньше — об их влиянии. Солнце они называли Инги, луну — Кильа, а яркую звезду Венеру — Часка, что означает длинноволосая или кудрявая из-за множества ее лучей. Они наблюдали за семью Плеядами, потому что видели их так близко [друг к другу] и по причине их отличия, которое имелось между ними и остальными звездами, что вызывало у них восхищение; других причин [для этого] не было. А за другими звездами они не наблюдали, ибо, не испытывая в том вынужденной необходимости, они не знали, с какой целью следить за ними, [и] не было у них больше имен [собственных] для отдельных звезд, кроме двух, которые мы назвали. Они их именовали общим именем койлъур, что означает звезда.[13]

Однако при своей неотесанности инки познали, что движение солнца завершалось за один год, который называли вата: это имя [существительное] и оно означает год, а то же самое слово без изменения произношения или ударения, в другом [своем] значении является глаголом и означает связывать. Простые люди считали годы по урожаям. Они познали также летнее и зимнее солнцестояние, которые зафиксировали огромными и видимыми знаками, каковыми являлись восемь башен, поставленных на востоке, и другие восемь — на западе от города Коско; и те и другие стояли по четыре в ряд; две маленькие [башни], величиною примерно в три роста (estado) находились между остальными двумя большими; маленькие [башни] стояли одна от другой в восемнадцати или двадцати футах; с боку от [каждой] из них на таком же расстоянии стояли две другие большие башни, которые были намного выше тех, что в Испании служили сторожевыми башнями; эти большие [башни] служили для наблюдения и для ориентира, чтобы легче было находить маленькие башни. В пространстве, которое лежало между маленькими [башнями] и по которому проходило солнце при восходе и закате, находилась точка солнцестояний; две башни востока соответствовали двум запада, [указывая на] летнее или зимнее солнцестояния.

Чтобы убедиться [в наступлении] солнцестояния, инка во время восхода и захода солнца располагался в одном определенном месте и следил, встает ли оно и садится между двумя маленькими башнями, которые находились на востоке и на западе. И этим путем их астрология удостоверялась в солнцестояниях. Педро де Сиеса, глава девяносто вторая, упоминает об этих башнях; отец Акоста также говорит о них, книга шестая, глава третья, хотя и не определяет их значения. Они отмечали их такими грубыми знаками (letras), потому что не умели фиксировать их при помощи дней месяцев, на которые приходятся солнцестояния, потому что они считали месяцы по лунам, как мы расскажем потом, а не по дням, и хотя на каждый год они выделяли двенадцать пун, [однако], поскольку солнечный год превышает обычный лунный год на одиннадцать дней [и] не умея подгонять один год к другому, они вели счет движению солнца по солнцестояниям, чтобы уточнять год и высчитать его, а не по лунам. И таким путем они отделяли один год от другого, руководствуясь для своих посевов солнечным годом, а не лунным. И если даже нашлись бы такие, которые сказали бы, что они уточняли солнечный год по лунному году, то их обманули в сообщениях, ибо, если бы они умели так уточнять его, они фиксировали бы солнцестояния по дням месяцев и не было бы у них нужды строить башни, как указатели границ, чтобы следить за ними и уточнять при их помощи со столькими ежедневными трудами и заботами, наблюдая за восходом солнца, когда оно встанет точно против башен; башни еще были целы, когда я покинул их в тысяча пятьсот шестидесятом году, и если потом здесь (аса) их не разрушили, то можно было бы с их помощью уточнить место, откуда инки следили за солнцестоянием; с одной ли из башен дома Солнца или из другого места, чего я не могу написать, поскольку достоверно не знаю этого[14].

Они также познали равноденствие и очень торжественно отмечали его. В мартовское [равноденствие] они с великим празднеством и ликованием убирали кукурузные поля Коско, особенно в округе Колькам-пата, считавшемся как бы садом Солнца. В сентябрьское равноденствие они отмечали один из четырех главных праздников Солнца, который называли Ситва Райми — р простое, что означает главный праздник; в должном месте мы расскажем, как он праздновался. Для определения равноденствия у них были каменные колонны богатейшей отделки, поставленные во дворах или на площадях, которые лежали перед храмами Солнца. Когда жрецы чувствовали, что равноденствие уже близко, они брали на себя заботу ежедневно следить за тенью, которую отбрасывала колонна. Они ставили колонны в центре огромной круглой изгороди во всю ширину площади или двора. Посредине круга с помощью нити они проводили линию с востока на запад, зная по долгому опыту, где следует ставить одну и другую точку [этой линии]. По тому, как падала на линию тень от колонны, они знали о приближении равноденствия; и когда тень покрывала линию прямо посредине с самого восхода и до захода солнца, а в полдень свет солнца заливал всю колонну вокруг, не оставляя где-либо тени, они говорили, что тот день был [днем] равноденствия. Тогда они украшали колонны всеми цветами и пахучими травами, которые могли собрать, и на них ставили трон (silla) Солнца, и они говорили, что в тот день Солнце со всем своим светом целиком и полностью усаживалось на те колонны. В связи с этим они в тот день особенно, с самым большим проявлением радости и ликования поклонились Солнцу и преподносили ему большие дары из золота, и серебра, и драгоценных камней, и других уважаемых вещей. И нужно отметить, что короли инки и их амауты, которые были философами, по мере того как они завоевывали [новые] провинции, убеждались, что, чем ближе становилась экваториальная линия, тем меньше в полдень становилась тень от колонны, в связи с чем колонны, расположенные ближе к городу Киту, пользовались все большим и большим уважением; а наибольшим уважением у них пользовались колонны, которые они поставили в самом городе [Киту] и его окрестностях вплоть до берега моря, [и], поскольку солнце там стоит во весь рост (как говорят каменщики), в полдень не было какого-либо признака тени [от этих колонн] . По этой причине они ценили их выше всего, ибо говорили, что те [колонны] являлись самым приятным ложем для солнца, так как оно восседало на них прямо, а на других сбоку. Эту и другую подобную наивность те люди сочиняли в своей астрологии, ибо в своем воображении они не могли пойти дальше того, что материально видели своими глазами. Колонны в Киту и во всем том районе весьма разумно разрушил губернатор Себастьян де Бельалькасар, превратив их в обломки, ибо индейцы поклонялись им, как идолам. Остальные [колонны], имевшиеся во всем королевстве, разрушались другими испанскими капитанами, как только они обнаруживали их.

Они считали месяцы по лунам, от одного новолуния к другому, и поэтому называли месяц килъа, так же как и луну. Каждому месяцу они дали свое имя; полумесяцы исчисляли по их росту и по убыванию; недели считали по четвертям [месяца], хотя у них не было названий для дней недели. Им были ведомы затмения солнца и луны, однако они не познали [их] причины. О солнечном затмении они говорили, что Солнце было разгневано каким-то преступлением, совершенным против него, ибо лицо его становилось мутным, как у разгневанного человека, и предсказывали (наподобие астрологов), что их постигнет тяжелое наказание. О затмении луны — при виде, как она чернеет, — они говорили, что луна заболевает, и что, если она совсем потемнеет, она должна умереть, упасть с неба, и поглотить всех, кто [находится] внизу, и убить их, и что она должна прикончить мир. Из-за этого страха, когда начиналось затмение луны, они гудели в трубы, рожки, раковины, били в литавры и барабаны и [использовали] все доступные инструменты, которые производили шум; они связывали маленьких и больших собак, [и] сильно били их палками, чтобы они выли и звали бы луну, ибо, согласно одной сказочке, которую они рассказывали, они говорили, что луна любила собак за какую-то службу, оказанную ими, и что она, услыша их плач, должна была пожалеть их и выйти из забытья, которое причиняла ей болезнь.

О лунных пятнах они рассказывали иную сказку, более простую, чем о собаках, которой можно было бы даже пополнить [легенды], которые придумало и сложило античное язычество о своей Диане, превращенной в охотницу.

Однако та, что следует ниже, является глупейшей. Они говорят, что одна лиса влюбилась в луну, видя такую ее красоту, и, чтобы похитить ее, она взобралась на небо, и, когда она хотела прикоснуться к ней рукой, луна обняла лису и прижала ее к себе, и что от этого на ней появились пятна. В этой сказке, столь простой и столь путанной, можно увидеть простоту тех людей. [Во время лунного затмения] они приказывали юношам и детям плакать, и громко голосить, и кричать, называя ее Мама Кильа, что означает мать луна, умоляя ее не умирать, чтобы не погибли бы все [люди]. Мужчины и женщины делали то же самое. Поднимался такой шум и такое великое смятение, что невозможно себе представить.

В соответствии с тем, было ли затмение большим или малым, они определяли болезнь луны. Но если оно было полным, то и определять было нечего, [ибо] она была мертва и какое-то мгновение они боялись падения луны и своего конца; тогда плач и стоны становились более естественными, как случилось бы с людьми, которые своими глазами увидели бы смерть всех и конец мира. Когда же они замечали, что луна мало-помалу начинала обретать свой свет, то говорили, что она выздоравливает от своей болезни, ибо Пача-камак, который был опорой вселенной, дал ей здоровье и приказал, чтобы она не умирала, чтобы мир не скончался. А когда она вся становилась светлой, ее поздравляли с выздоровлением и долго благодарили за то, что она не упала. Все это я видел своими глазами. День они называли пунчау, а ночь тута, рассвет — пакара; у них были слова для обозначения рассвета и всех остальных частей дня и ночи, как-то: полночь и полдень.

Им были ведомы молния, гром и удар молнии (гауо), и все эти три [явления] вместе они называли ильапа; они не поклонялись им, как богам, а оказывали им честь и уважение, как слугам Солнца; они считали, что они обитают в воздухе, а не на небе. То же почтение они оказывали радуге за красоту ее красок и потому что считали, что она происходит от Солнца; а короли инки изобразили ее на своем гербе и знаках отличия. В доме Солнца они отвели каждому из них свое помещение (ароsento), как мы в должном месте расскажем. В пути, который астрологи называют Млечным, в некоторых черных пятнах, которые вдут вдоль него, они желали видеть фигуру ламы со всем ее телом, которую сосет ягненок. Они хотели показать ее мне, говоря: «Видишь, там голова ламы, видишь там-то [голова] ягненка, сосущего [ее вымя], видишь тело, передние и задние лапы одной и другого». Однако я не видел фигуры, а только пятна, должно быть из-за неумения вообразить их себе.

Однако они не составляли изображения (саudal) тех фигур для своей астрологии [и] даже не стремились рисовать их по воображению; приметы по солнцу, луне или кометам не использовались для простых суждений или предзнаменований, а только лишь по весьма необычным и очень большим делам, как-то: смерть королей или разрушение королевств и провинций; дальше в должных местах мы расскажем о некоторых кометах, если доберемся до них. В отношении обычных вещей они делали свои предсказания и суждения скорее по сновидениям, которые им снились, и по жертвоприношениям, а не по звездам и не по знакам в небе (senales del аire). И просто ужасно слушать то, что они говорили и предсказывали по сновидениям, однако, чтобы не возмущать простых людей, я не буду говорить то, что можно было бы рассказать об этом. В отношении звезды Венеры, которую они иногда видели в вечерних сумерках, а иногда на рассвете, они говорили, что Солнце, как господин всех звезд, приказывало ей, поскольку она была самой красивой из всех, быть рядом с ним, иногда впереди него, иногда сзади.

Когда солнце садилось, видя, как оно опускается в море (ибо вдоль всего Перу на западе находится море), они говорили, что оно входит в него, и что своим огнем и теплом оно высушивало значительную часть вод моря, и, как великий пловец, оно ныряло, [проплывая] под землей, чтобы на следующий день выйти на востоке, давая понять, что земля стоит на воде. О заходе луны или других звезд они ничего не говорили.

Все эти глупости имели место в астрологии инков, из чего можно увидеть, сколь малого они в ней достигли, и на этом хватит об их астрологии. Мы расскажем о лекарствах, которыми они пользовались при своих болезнях.

Так случилось, что они угадали, что очищение [организма] путем кровопускания и промывания желудка было полезным и даже необходимым делом, и поэтому они пускали кровь из рук и ног, не умея применять кровопускания и не зная расположения вен, которые следует вскрыть при том или ином заболевании, а вскрывали ту, что находилась ближе всего к больному месту, причинявшему страдания. Когда они испытывали сильную головную боль, они пускали кровь из [места] соединения бровей над носом. Ланцетом служил каменный наконечник, который они вставляли в расщепленную палочку и завязывали, чтобы он не выпадал, и тот наконечник они ставили на вену и сверху давали по нему щелчок, и так они вскрывали вену с меньшей болью, чем обычным ланцетом. Они также не знали, что перед применением очищения желудка нужно изучить мочевую жидкость (humores рог la urina); они даже не смотрели на нее [и] не знали, что такое желчь, слизь и черная желчь (melancolia).

Обычно они очищали желудок, когда чувствовали себя отяжелевшими и наполненными, и делалось это чаще у здорового, нежели у больного. Они принимали (помимо других трав, которые служили слабительным) белые корни, подобные маленьким репам. Говорят, что те корни бывают мужскими и женскими (macho у hembra); они принимали как одни, так и другие в количестве около двух унций, а приняв их, они вставали под солнце, чтобы его тепло помогло бы [их] действию. По прошествии часа или немного больше они чувствовали себя столь ослабленными (descoyuntados), что больше нельзя было терпеть (tener). [Это состояние] похоже на морскую болезнь, когда снова выходят в море; голова испытывает сильное головокружение и обморочное состояние; кажется, что по рукам и ногам, венам и нервам и по всем суставам тела бегают муравьи; очищение почти всегда происходит обоими путями: рвота и экскременты. Пока оно продолжается, пациент полностью ослаблен и страдает от головокружения так, что человек, не ведающий по опыту результаты действия того корня, будет считать, что он умирает от расстройства желудка (purgado). Ему не хочется ни есть, ни пить; он выбрасывает из себя всю имеющуюся в нем жидкость; из него выходят черви, и глисты, и все насекомые, которые там внутри жили. Как только дело сделано, он оказывается в таком прекрасном состоянии, и ему так хочется есть, что он съест все, что ему дадут. Меня два раза очищали так из-за боли в желудке, которая была у меня в разное время, и я испытал все то, о чем рассказал. Эти очищения [желудка] и кровопускания приказывали делать самым опытным в них [людям], особенно старухам (как здесь [в Испании] повивальные бабки) и великим знахарям, среди которых были очень знаменитые во времена инков, знавшие целебную силу многих трав и по традиции обучавших [своему искусству] своих сыновей, и этих считали врачами, но не для того, чтобы лечили всех, а только лишь королей и [людей] его крови, и курак, и их родных. Простые люди лечили друг друга лекарствами понаслышке. Грудных детей, когда чувствовали, у них какое-то расстройство, в частности, если болезнью был жар, по утрам купали в моче, чтобы [потом уже] запеленать их (embolerlos), а когда у них имелась моча ребенка, они давали ему проглотить ее немного. Когда у новорожденного ребенка отрезали пупок, они оставляли кишечку длиной с палец, которую, после того как она отвалится, хранили с великой заботой и давали им ее пососать при любом недомогании, которое они испытывали. А чтобы удостовериться в недомогании, они смотрели на лопаточку языка и, если они видели, что она покрылась налетом (desblanquecida), они говорили, что он болен, и тогда давали ему кишечку, чтобы он пососал ее. Это должна была быть его собственная [кишка], ибо они говорили, что чужая не приносила ему пользу.

Природные тайны подобных вещей они не раскрывали мне, [и] я не спрашивал о них, а лишь видел, как они совершались. Они не умели прощупывать пульс и не следили за мочой; о жаре они узнавали по излишнему теплу тела. Их очищения желудка и кровопускания применялись скорее к стоящему, чем к тому, кто уже свалился. Когда они были повергнуты болезнью, они не применяли какое-либо лекарство; они отдавали себя действию природы и соблюдали свою диету. Они не достигли общего применения лекарства; которое называется очистительным (рuгgadera), каковым является клизма (сristel) [и] не умели пользоваться пластырем и втираниями, а знали лишь очень немногое и общее[15]. Простые и бедные люди, заболев, вели себя почти как животные. Озноб трехдневной или четырехдневной лихорадки они называют чукчу, что означает дрожать; жар называют рупа — с р простым, — что означает обжечься. Они очень боялись подобных заболеваний по причине их крайностей, как при ознобе, так и при жаре.

Они постигли целебное свойство сока и смолы дерева, которое они называют мулъи, а испанцы молъе. Вызывает огромное восхищение результат его воздействия на свежие раны, что похоже на сверхъестественное явление. Трава или кустарник, которую они называют чилъка, разогретая в глиняном горшке, дает великолепные результаты [при лечении] суставов, в которые проникла лихорадка, а у лошадей при вывихах суставов передних и задних ног. Один корень, подобный корням злаковых, хотя намного крупнее и с более мелкими и густыми узлами, который я не помню, как они называли, служил для укрепления и заживления зубов. Они разжаривали его на углях, и, когда он был уже изжарен [и] очень сильно раскален, они разрывали его зубами в длину и так, кипящим, прикладывали одну половину к одной десне, а другую половину — к другой, оставляя их там, пока они не остынут, и таким путем они обрабатывали все десна к великому горю пациента, потому чадо у него зажаривался рот. Сам пациент накладывает корень и производит все лечение (medicamento); это делается в первую ночь; на следующий день они просыпаются с деснами белыми, словно обваренное мясо, и в течение двух или трех дней они ничего не могут есть из того, что нужно жевать, и употребляют лишь то, что едят с ложки. По их прошествии у них с десен отваливается сожженное мясо и под ним открывается другое, очень красное и красивое. Я видел, как они таким образом много раз обновляют свои десны, и я попробовал сделать это, не нуждаясь в том, но не будучи в состоянии вытерпеть страдания от ожогов, от жары и огня корней, я оставил то [занятие].

Травой или растением, которое испанцы называют табако, а индейцы сайри, они пользовались много [и] для многих целей. Они нюхали порошок [табака], чтобы освободить от усталости голову. Над целебными свойствами этого растения много экспериментировали в Испании и поэтому прозвали его именем святой травы. Они познали другую чудеснейшую для глаз траву: они называют ее матеклъу. Она растет в маленьких ручьях; это — одноножка, а на каждой ножке имеется только один круглый лист. Она подобна тому [растению], которое в Испании называют ухо аббата, растущее зимой на черепичных крышах (texados); индейцы едят ее сырой, и она хороша на вкус; эта [трава], если ее разжевать, а сок выпить в первую ночь [лечения] на больные глаза, а саму разжеванную траву положить, как пластырь, на веко, а сверху завязать, чтобы трава не упала бы [с глаз], за одну ночь снимет любое бельмо, которое имелось на глазах, и успокаивает любую боль или [залечивает] ранение.

Я положил ее одному мальчику, у которого один глаз должен был вывалиться из черепа. Он был воспален, как перец, [и] не было возможности различить, где белок, а где радужная часть, [ибо] все было сплошным мясом, а глаз уже наполовину вывалился на щеку, а [после] первой ночи, когда я положил ему траву, глаз вернулся на свое место, а [после] второй он был во всем здоровым и хорошим. Потом здесь, в Испании, я видел этого юношу, и он сказал мне, что видит тем глазом, который был болен, лучше, чем другим. Мне сообщил об этом же один испанец, который поклялся мне, что был совершенно слеп от бельма и что за две ночи он обрел зрение в результате целебных свойств [этой] травы. Где бы он ни встречал ее, он обнимал и целовал ее с огромнейшим уважением и клал ее на глаза и на голову в знак благодарности за благодеяние, которое при ее содействии совершил господь наш, восстановив ему зрение. Мои родственники-индейцы использовали многие другие травы, о которых я не помню.

Такой была медицина, которую сообща достигли индейцы инки Перу и которая заключалась в использовании простых трав, а не составных лекарств, и дальше они не пошли. И раз в делах такой важности, как здоровье, они изучили и познали так мало, можно поверить, что в вещах меньшего для них [значения], как-то: естественная философия и астрология они знали [еще] меньше, и еще меньше в теологии, ибо не сумели подняться к пониманию вещей невидимых; вся теология инков замкнулась на имени Пача-камака. Потом уже здесь испанцы экспериментировали над многими лечебными свойствами (соsas) главным образом маиса, который они называют сара, и произошло это отчасти благодаря совету, который им дали индейцы на основе того немногого, чего они достигли в лекарствах, и отчасти благодаря тому, что сами испанцы размышляли над тем, что они видели; так они пришли к [мысли], что маис, помимо того, что он является пищевым продуктом такого питательного содержания, весьма полезен при болезни почек, болях в подвздошной впадине, страданиях от камня, при задержании мочи, болей в мочевом пузыре и в мужском половом органе (саnо), и они пришли к такому заключению, видя, что очень немногие индейцы или почти никто из них не имел этих страданий, что испанцы приписывают их обычному напитку, который является напитком из маиса, и поэтому его пьют многие испанцы, которые имеют подобные заболевания. Индейцы также пользуются им, как пластырем, при многих других бедах.

О геометрии они знали много, потому что она была необходима им, чтобы измерять свои земли, уточнять и делить их между собой, но это делалось материально, не по высоте градусов или по какому-либо другому умозрительному счету, а с помощью своих шнуров и камушков, которыми они ведут свои счета и [передают] сообщения, о которых я, поскольку я не решился посвятить себя им, расскажу лишь то, что знаю о них.[16] Географию они знали хорошо; каждый народ рисовал и создавал макеты и чертежи своих селений и провинций, ибо это было тем, что они видели. Они не совались в чужиe [провинции]; было вполне до статочно того, что они делали у себя. Я видел макет Коско и часть его провинции с ее четырьмя главными дорогами, сделанную из глины, камушков и палочек, вычерченную с помощью их счета и размеров, со своими маленькими и большими площадями, со всеми своими широкими и узкими улицами, со своими городскими кварталами и домами вплоть до самых забытых, с тремя ручьями, которые бегут по нему; вид его вызывал восхищение.

То же самое испытываешь, глядя на [макет] сельской местности с ее высокими и низкими горами, равнинами и ущельями, реками и ручьями, с их поворотами и разворотами, ибо даже лучший космограф мира не мог бы сделать лучше. Они сделали этот макет, чтобы с ним познакомился ревизор (visitador), которого звали Дамиан де ла Ван-дера, который имел поручение от канцелярии королей [Испании] выяснить, сколько селений и сколько индейцев было в области Коско; другие ревизоры направлялись в другие части королевства за тем же. Макет, о котором я говорил, что видел его, сделали в Муйна, которую испанцы называют Моина, в пяти лигах на юг от города Коско; я находился там потому, что во время того посещения обследовалась часть селений и индейцев репартимьенто Гарсиласо де ла Вега, моего господина.

Об арифметике они знали много и восхитительным образом, ибо узелками, завязанными на нитях различных цветов, они вели счет всему тому, что имелось в королевстве инков по обложению и освобождению от налогов и контрибуций. Они суммировали, вычитали и умножали теми узелками, а чтобы знать, что приходится на каждое селение, они осуществляли деление зернами маиса и камушками, [и] таким образом у них получался точный счет. И, поскольку по каждому делу в мире и на войне, по вассалам, налогам, скоту, законам, церемониям и всему остальному, что требовало счета, у них имелись самостоятельные счетчики, и они занимались в своих министерствах и со своими счетами, они с легкостью вели [счет], потому что счет каждого из тех предметов (соsа) находился в самостоятельных нитях и связках [нитей], словно в отдельных тетрадях, и, если даже один индеец отвечал бы (как старший счетчик) за два, или три, или более предметов, счет по каждому предмету велся бы отдельно. Дальше мы дадим более подробное сообщение о способе счета, и как они понимали друг друга с помощью нитей и узлов.

В музыке они познали некоторые аккорды, которыми умели пользоваться индейцы кольа или те, кто жил в их области, когда играли на некоторых инструментах, сделанных из трубок тростника — четыре или пять трубок, связанных парами; каждая трубка звучала на ноту выше наподобие органа. Этих связок трубок было четыре; они отличались одна от другой. Одни из них звучали на низких нотах (рuntos), а другие—на более высоких, а другие—выше и выше, как четыре природных голоса: сопрано, тенор, контральто и контрабас. Когда один индеец играл на одной связке трубок, ему отвечали созвучно пятой или любой другой [нотой] и затем другой в другом созвучии, и другой в другом, и одни из них поднимались к высоким нотам, а другие опускались к низким, всегда в такт. Они не умели играть вариации с полунотами; все они были полными и в одном ритме. Исполнителями были индейцы, обученные исполнять музыку для короля и господ вассалов, однако, поскольку музыка была такой тяжелой (гustica), она не была общим [явлением] и ее изучали и осваивали каждый своим собственным трудом. У них были флейты четырех или пяти нот, как пастушечьи; они не были созвучны друг с другом, а каждая звучала сама по себе, ибо они не умели настраивать их на один лад. Для них они сочиняли свои песни, сложенные на размерные стихи, которые в своей большей части были о любовных страстях, либо о наслаждении, либо о, страданиях, о милости или немилости дамы.

Каждая песня имела свой известный самостоятельный мотив, и нельзя было петь (decir) две разные песни на один мотив. И было это так, потому что влюбленный кавалер, играя ночью музыку на своей флейте, своей мелодией говорил даме и всему миру о радости или печали своей души в соответствии с милостью или немилостью, которую она ему оказывала. А если бы пелись две различные песни на один мотив, не было бы известно, какую из них хотел исполнить кавалер. Таким образом, можно сказать, что он разговаривал флейтой. Один испанец встретился однажды вечером в неурочный час в Коско с индианкой, которую он знавал и хотел вернуть в свой дом; индианка сказала ему: «Сеньор, позволь мне идти, куда я иду; знай, что та флейта, которую ты слышишь на том холме, зовет меня с великой страстью и нежностью, принуждая меня идти туда. Оставь меня, ради своей жизни, ибо я не могу не пойти туда, потому что любовь силой влечет меня, чтобы я стала его женой, а он моим мужем».

Песни, которые они слагали о своих войнах и подвигах, они не сопровождали игрой [на инструменте], потому что их не нужно было петь дамам или, с помощью флейты давать им знать о них. Они пели их на своих главных праздниках, после своих побед и триумфов, в память своих героических дел. Когда я выехал из Перу, что было в 1560 году, я оставил в Коско пять индейцев, которые играли самым искуснейшим образом на флейтах но любой певческой книге для органа, какую бы ни поставили перед ними: они принадлежали Хуану Родригесу де Виль-ялобос, жителю того города. В настоящее время, т. е. в тысяча шестьсот втором году, мне рассказывают, что имеется так много столь искусных в музыке индейцев, играющих на инструментах, что их можно повсюду встретить [в Перу]. В мои времена голоса индейцев не использовались, потому что они не были столь хорошими — причиной тому могло быть то, что, не умея петь, они не упражняли их, — и, наоборот, было много метисов с очень хорошими голосами.

У амаутов, которые были философами, не было недостатка в умении

cочинять комедии и трагедии, которые в дни торжественных праздников представлялись перед их королями и господами, которые посещали королевский двор. Исполнители были не из низших [сословий], а инками и благородными людьми, детьми курак и самими кураками и капиталами, даже мастерами боя, ибо аллегорические сюжеты (аutos) трагедий воспроизводились точно, [а] их содержание всегда касалось военных событий, триумфов и побед, подвигов и величия прошлых королей и других героических мужей. Содержание комедий касалось деревенской жизни, поместий, домашних и семейных дел. Исполнители, как только заканчивалась комедия, занимали свои места в соответствии со своим рангом и занятием. Они не сочиняли непристойных, гнусных и низких интермедий: все они были о серьезных и благородных делах, с сентенциями и изяществом, допустимыми в таком месте. Того, кто выделялся в изяществе даваемых [в честь королей] представлений, они одаривали драгоценностями и весьма ценимыми милостями.

В поэзии они достигли также немногого, ибо умели слагать короткие и длинные стихи со слоговым стихотворным размером; в них они вкладывали свои любовные песни с различными мелодиями, как об этом говорилось. Они также слагали стихи о подвигах своих королей, и других знаменитых инков, и главных курак, и они обучали им по традиции своих потомков, чтобы они помнили о добрых делах своих предков и подражали бы им. Стихи были короткими, чтобы память [легче] хранила бы их, однако они были весьма содержательны (соmpendido), словно цифры. Они не пользовались рифмой, а [сочиняли] все свободным стихом. В большинстве своем они походили на простые испанские сочинения, которые называются редондильями. Память дарит мне одну подобную песню, сложенную из четырех строк; по ним будет видно искусство стихосложения и сокращенное, сжатое значение, которое они в своей неотесанности хотели передать. Они сочиняли короткие любовные стихи, чтобы их было бы легче исполнить на флейте. Я хотел бы также положить мелодию на ноты для органа, чтобы стало очевидным и одно и другое, однако излишняя щепетильность освобождает меня от [этой] работы.

Песня следует далее с ее переводом на испанский язык:

Кайльа льапи Сауllа llарi С гимном

Пуньунки Pununqui Ты заснешь,

Чавпи тута Chaupituta В полночь

Самусак Samusac Я приду

А точнее следовало бы сказать приду без личного местоимения я, как это делает индеец, который не называет лицо, а включает его в глагол посредством [самого] стиха. Многие другие стихотворные формы были достигнуты инками поэтами, которых называли аравеками, что в подлинном значении означает сочинитель (inventador). В бумагах отца Блас Валера я нашел другие стихи, которые он называет спондеическими (spondaico): в отличие от других, которые состоят из четырех и из трех [слогов], все они состоят [только] из четырех слогов. Он пишет их по-индейски и по-латыни; они касаются астрологии. Инки поэты сложили их, философствуя о вторичных причинах, которые бог поместил в сфере воздуха, чтобы они вызывали гром, молнии и удары молний и чтобы шел град, снег и дождь, давая все это понять в стихах, как будет видно [из дальнейшего]. Они сочинили их в соответствии со сказкой, которая имелась у них и которая следует далее: говорят, что творец оставил на небе одну благородную девушку, дочь короля, у которой был кувшин, заполненный водой, чтобы она выливала бы ее, когда земля нуждается в ней, и что ее брат в нужное время разбивает его и от удара возникают гром, молнии и удары молний. Говорят, что породил их мужчина, ибо они являются деяниями свирепых мужчин, - а не нежных женщин. Говорят, что град, дождь и снег вызывает девушка, ибо дела эти более мягкие и нежные и столь полезные. Говорят, что один инка, поэт и астролог, сочинил и прочел стихи, воспевая превосходства и добродетели дамы, и что бог дал их ей, чтобы она ими приносила добро созданиям земли. Отец Блас Валера говорит, что сказку и стихи он обнаружил в узлах и отчетах одних древних анналов и они были заключены в нитях разного цвета, а что о традиции стихов и легенд ему рассказали индейцы-счетчики, которым были поручены узлы и исторические отчеты, и что он, восхищенный тем, что амауты смогли достичь такого, записал стихи и заучил их на память, чтобы знать их. Я вспоминаю, что в детстве слышал эту сказку вместе со многими другими, которые мне рассказывали мои родичи, но, будучи ребенком и мальчиком, я их не попросил [рассказать] ее значение, а они сами не передали его мне. Для тех, кто не понимает ни индейский [язык], ни латынь, я набрался смелости перевести стихи на испанский, исходя больше из их содержания на языке, который я впитал вместе с материнским молоком, нежели от чужого латинского [языка], ибо то малое, что я знаю о нем, я усвоил в самый разгар войн на моей земле, среди оружия и лошадей, пороха и аркебузов, о которых я знал больше, чем о буквах. Отец Блас Валера имитировал на своей латыни четыре слога индейского языка, [имеющихся] в каждой строке, и имитировал очень хорошо; я вышел за их пределы, ибо на испанском [языке] их невозможно сохранить, потому что необходимость передачи полного значения индейских слов требует в одних случаях большего количества слогов, а в других — меньшего. Ньуста означает девушка королевской крови и не меньше, ибо, чтобы назвать обычную девушку, они говорили тоске; чина они называли молодую девушку-служанку. Илъа-пантак — глагол; он включает в себя значение трех глаголов, которыми обозначаются [действия, совершаемые] громом, молнией и ударом молнии, и именно так применил их в двух стихах отец учитель Блас Валера, ибо предыдущая строка — кунуньунун — означает грохотать, и ее поставил тот автор, чтобы выразить все три значения глагола ильа-пантак. У ну — вода, пара — идет дождь, чичи — идет град, рити — идет снег. Пача Камак означает тог, кто делает со вселенной то, что душа делает с телом. Вира-коча — имя одного тогдашнего бога, которому они поклонялись, с историей которого мы познакомимся дальше весьма подробно. Чура означает власть; кама означает вселить душу, жизнь в существо и материю. В соответствии с этим мы скажем по крайней мере то, что знали, не выходя за собственное значение индейского языка. Далее идут стихи на трех языках:

Сумак ньуста Pulchra Nympha Красавица-принцесса,

Торальайк'им Frater tuus Это твой брат.

Пуйньуй кита Urnam tuam Он твой кувшин

Пак'ир кайан Nunc infringit Разбивает

хина мантара Cujus ictus И по этой причине

Кунуньунун Tonat, fulget Гром и молнии,

Ильапантак Fulminatque: Ударяют молнии.

Камри ньуста Sed tu Nympha Ты, девушка-принцесса,

Унуйк'ита Tuam Limpham Свои прекрасные воды

Пара мунк'и Fundens pluis: Дашь нам в дожде;

Май ньимпири Interdumque Иногда также

Чичи мунк'и Grandinem, feu [Шлешь] нам град,

Рити мунк'и Nivem mittis Снег точно так же.

Пача рурак Mundi factor Творец мира,

Пача камак Pachacamac Бог, оживляющий его,

Вира-коча Viracocha Великий Вира-коча,

Кай хинапак Ad hoc munus Для этой службы

Чурасунк'и Те suffecit Тебя вознесли

Камасунк'и Ас praefecit И дали тебе душу.

Я внес сюда его, чтобы обогатить мою бедную историю, ибо действительно без какой-либо лести можно сказать, что все то, что отец Блас Валера написал, было жемчугом и драгоценными камнями. Моя земля оказалась недостойна увидеть себя в таких украшениях.

Мне говорят, что в настоящее время метисы слагают много таких стихов по-индейски, а другие во многих [других] манерах, как о божественном, так и о земном (humano). Пусть господь даст им свое покровительство, чтобы они служили ему во всем.

Столь ограничены и столь недалеки, как мы видели [из изложенного], были познания инков Перу в науках, о чем мы говорили, хотя, если бы они имели письмо, оно мало-помалу повело бы их вперед, и они получили бы в наследство друг от друга [знания], как это делали первые философы и астрологи. Только в философии морали они проявили усердие, как в ее обучении, так и в применении законов и обычаев, которые они соблюдали [и] не только среди вассалов, как им следовало обращаться друг с другом в соответствии с естественным законом, но так же, как им следовало вести себя в послушании, служить и поклоняться королю и старшим и как королю следовало править и оказывать благодеяния куракам и остальным вассалам и низшим подданным. В применении этой науки они проявляли столько усердия, что никакая похвала не может поставить точки над и, ибо их опыт заставлял их идти дальше, усовершенствуй ее день ото дня, от хорошего к лучшему; этого опыта им не хватало в других науках, ибо они не могли управлять ими столь материально, как [нормами] морали, да и они сами не умели должным образом заниматься умозрительными построениями, как [другие науки] требуют того, ибо они удовлетворялись естественной жизнью и законом, подобно людям, которые по своим природным данным более склонны не причинять зла, чем приносить добро. Однако при всем этом Педро де Сиеса де Леон, глава тридцать восемь, говоря об инках и их правлении, пишет: «Они совершили столь великие дела и имели столь хорошее правление, что мало кто в мире имел перед ними преимущество», и т. д.

А отец учитель Акоста, книга шестая, глава первая, говорит следующее в пользу инков и мексиканцев: «Рассказывая о том, что касалось религии, которую исповедовали индейцы, я намерен в этой книге описать их обычаи и порядки и правление с двумя целями. Одна [из них] — разрушить ложное мнение, которое повсюду сложилось о них, как о тупых и звероподобных людях без понятия или с таким ничтожным [понятием], что оно едва достойно этого имени; и на основе этого заблуждения им продолжают приписывать многие и весьма значительные оскорбления, считая их чуть ли не. животными и отвергая какое бы то ни было уважение, которого они достойны, что является весьма распространенным и таким пагубным заблуждением, как об этом знают те, кто с каким-либо усердием и уважением пребывал вреди них и увидел и узнал их тайны и сообщения об их делах; и вместе с тем [индейцам] уделяют так мало внимания те, кто думают, что знают много, хотя обычно они являются самыми невежественными и самыми самоуверенными. Чтобы лучше разрушить это столь пагубное мнение, я не вижу [иного] средства, как познакомить с порядком и образом действий, которые эти [индейцы] имели, когда они жили по своему закону, в котором хотя и было много варварских вещей и без [разумного] основания, однако имелись также многие другие, достойные восхищения, которые прекрасно дают понять, что они имели природные способности, чтобы быть хорошо обученными, и даже в значительной части они имеют преимущества перед многими [людьми] наших государств. И нечего удивляться, что они были замешаны в тяжелых грехах, ибо даже с самыми тщеславными законодателями и философами случалось такое, хотя среди них [были] Ликург и Платон. И даже в самых мудрых государствах, какими были Римское и Афинское, мы видим невежество, достойное улыбки, [и] несомненно, что, если бы государства мексиканцев и ингов относились бы ко временам римлян и греков, их законы и правление пользовались бы уважением. Однако, поскольку мы, ничего не зная о них, приходим [к ним] с помощью меча, не слушая и не понимая их, нам не кажется, что дела индейцев достойны [хорошей] репутации, а что они, словно наша [добыча] на охоте в горах, и созданы, чтобы служить нам и [удовлетворять] нашу прихоть. Самые любознательные и ученые мужи, которые проникли и постигли их тайны, обычаи и древнее правление, судят о них совсем другим образом, восхищаясь тем порядком я разумом, которые существовали среди них». И т. д.

До этого из отца учителя Хосефа де Акоста, авторитет которого столь велик, что его хватит на все, что мы до сих пор сказали и скажем дальше об инках, об их законах и правлении и способностях, одной из которых было умение сочинять в прозе так же, как и в стихах, короткие и емкие благодаря поэтической форме сказки, чтобы заключить в них моральную доктрину или хранить некоторые традиции своего идолопоклонства или знаменитые деяния своих королей и других великих мужей, многие из которых испанцы хотели бы считать не сказками, а правдивыми историями, поскольку они в чем-то сходны с правдой. Многие другие они превращают в шутку, поскольку они кажутся им плохо сочиненной ложью, ибо они не понимают их аллегорию. Многие другие были глупейшими, как некоторые, которых мы коснулись. Быть может, в ходе изложения истории перед нами предстанут некоторые из хороших [сказок], которые мы изложим.

Поскольку мы уже говорили об изобретательности и о науках, которых достигли философы и поэты того язычества, будет правильно, если мы скажем о неумелости мастеров (oficiales) механиков в их ремеслах, чтобы было видно, в какой нищете и отсутствии необходимых вещей жили те люди. И, начиная с серебряных дел мастеров, мы скажем, что, несмотря на такое их количество и постоянный их труд в своем ремесле, они не умели делать наковальни из железа или другого металла: причиной тому было неумение выплавлять (sacar) железо, хотя у них имелись шахты [по его добыче]; на [своем] языке они называли железо килъай. Для них наковальней служили очень твердые камни зелено-желтого цвета; они делали их плоскими и шлифовали один о другой; они высоко ценили их, поскольку они встречались редко. Они не умели делать молотки с деревянной ручкой; работали они инструментами, которые делали из меди и латуни, смешивая одно с другим; молотки имели форму надолба со сбитыми (muertas) углами; одни — большие, насколько может охватить рука, чтобы сильно ударить; другие были средними и маленькими, а иные продолговатыми, чтобы ударять по вогнутой [поверхности]; они держат те свои молотки в руке так, чтобы ударять ими, словно булыжниками. Они не умели делать напильники и резцы; они не додумались до мехов для плавки; они плавили с помощью сопл (soplos) — трубочек из меди длиною с половину сажени; были и длиннее или короче для большой или маленькой плавки; трубочки закрывались с одного конца; они оставляли в них [лишь] маленькую дырочку, через которую воздух выходил быстрее и сильнее; собирались вместе восемь, десять или двенадцать [человек] — столько, сколько было нужно для плавки. Они ходили вокруг огня [и] дули через трубочки; и сегодня стоят на том же те, кто не хочет менять привычки. Они также не умели делать клещи, чтобы вынимать металл из огня: они вынимали его прутами из дерева и меди и бросали его на кучку сырой земли, которая имелась на этот случай, чтобы умерить огонь металла. Они несли его туда и переворачивали с одной стороны на другую, пока он не становился таким, что его можно было взять рукой. При всем этом неумении они создавали великолепные творения, в особенности в отливке одних предметов при [помощи] других, оставляя их полыми; о других восхитительных [вещах] мы расскажем дальше. При всей своей простоте они познали также, что дым от любого металла был вреден для здоровья, и поэтому они строили свои литейни, большие и малые, на открытом воздухе в своих дворах или загонах и никогда под навесом. Искусство плотников было не выше; пожалуй, оно было даже меньшим, ибо из тех инструментов, которыми пользуются здешние [испанские плотники] для своих ремесел, плотники Перу знали только топор и тесло, и эти инструменты были из меди. Они не знали пилы, сверла и рубанка или какого-либо другого инструмента для ремесла плотника и поэтому не умели возводить свод и двери, [а] лишь умели резать дерево и [готовить] штукатурку (blanguella) для зданий. Топоры, тесла и немногочисленные скребки (escardillas) выделывали серебряных дел мастера, а не кузнецы, ибо весь инструментарий, который они делали, был из меди и латуни. Они не пользовались гвоздями, ибо сколько бы дерева они ни использовали в своих зданиях, все оно было увязано канатами из дрока, а не сбито гвоздями. Точно так же каменотесы для обработки камней не имели другого инструмента, кроме черных булыжников, которые назывались ивана [и] которыми они не рубили, а раскалывали их. Для подъема и спуска камней у них не было никакого орудия; все делалось силою рук. И, несмотря на вое это, они создали столь огромные сооружения и с таким искусством и порядком, что они кажутся невероятными, за что их превозносят испанские историки, и как это видно по развалинам (reliquias), сохранившимся от многих из них. Они не умели делать ножницы ц иглы из металла; они делали [иглы] из длинных шипов, которые там растут, и поэтому они мало что шили, предпочитая латать (remendar), нежели зашивать, как мы дальше увидим. Из тех же шипов они делали гребешки, чтобы причесываться: они завязывали их между двумя тростниками, которые служили как бы хребтом расчески, а шипы выступали по одну и другую сторону тростника в виде гребня. Зеркала, в которые смотрелись женщины королевской крови, были из хорошо отполированного серебра, а у простых [женщин] — из латуни, ибо они не могли пользоваться серебром, как это будет сказано дальше. Мужчины никогда не смотрелись в зеркало, ибо это считалось позором, поскольку являлось женским занятием. Подобным же образом им недоставало многих других вещей, необходимых для человеческой жизни. Они обходились без того, что не умели делать, потому что были мало или совсем не изобретательными [в отношении] самих себя и, наоборот, они — великие подражатели тому, что увидят уже сделанным, как это подтверждается на опыте того, чему они научились от испанцев во всех ремеслах, которые они увидели у них, ибо в некоторых из них они сумели превзойти [своих учителей]. Ту же способность они проявляют в науках, если их обучают им, что подтверждается комедиями, которые представлялись в различных местах, ибо случилось так, что некоторые любознательные монахи из различных орденов, главным образом иезуитского, чтобы внушить любовь индейцам к таинствам нашего искупления (redencion), сочиняли комедии, чтобы их представляли бы индейцы, потому что они знали, что таковые представлялись во время их инков, королей, и потому что они видели, что они обладали способностью и талантом в отношении того, чему их хотели обучить, и поэтому один из отцов-иезуитов сочинил комедию, воспевавшую нашу госпожу деву Марию, и. он написал ее на языке аймара, отличном от всеобщего языка Перу. Ее содержание основывалось на тех словах из третьей книги [Моисея] о первопричинах: «Я посею вражду между тобой и между женщиной и т. д... и она сама разобьет твою голову». Ее представляли индейцы — дети и юноши в селении, которое называлось Сульи. А в Потоси был продекламирован диалог веры (dialogo de la fe), на котором присутствовало более двенадцати тысяч индейцев. В Коско представлялся другой диалог младенца Иисуса, на котором присутствовало все могущество того города. Другой [диалог] был представлен в Городе Королей Лиме перед канцелярией и всей знатью города и бесчисленным множеством индейцев, содержанием для которого послужило святейшее таинство; он был сочинен частями на двух языках — на испанском и на всеобщем [языке] Перу. Индейские дети представляли диалоги во всех четырех частях с таким изяществом и благородством, с такими движениями и благородными действиями, что вызывали восторг и удовлетворение, и с такой нежностью они [исполняли] песни, что многие испанцы проронили слезы радости и счастья, и, видя изящество и способности и замечательные таланты маленьких индейцев, они изменили свое мнение, которое до этого имели об индейцах, которых они считали тупыми, грубыми и бездарными.

Дети-индейцы, чтобы выучить наизусть текст (dichos), который они должны произносить и который им давали в написанном виде, шли к испанцам, умеющим читать, светским или священникам, вплоть до самых главных, и умоляли их прочесть им четыре или пять раз первую строчку, пока они не запомнят ее наизусть, и чтобы она не ушла от них, хотя они цепкие, они все же много раз повторяли каждое слово, обозначая его камушками или зернами одного плода (semilla) разных цветов, который имеется там; размер его с горошину [и] называется оно чуй; с теми знаками они запоминают слова и таким путем легко и быстро запоминают свой текст благодаря большой заботе и усердию, которые вкладывают в это [дело]. Испанцы, которых маленькие индейцы просят прочесть им [тексты], не пренебрегают ими и не раздражаются, сколь знатными они не были бы, [а] скорее приласкают их и встретят с радостью, ибо они знают, для чего это нужно. Таким образом, индейцы Перу, хотя и не были талантливы в изобретениях, обладали большими способностями подражать и воспринимать то, чему их обучали. Это проверил на долгом опыте лиценциат Хуан Куэльяр, уроженец Медины-дель-Кампо, который был каноником святой церкви Коско и преподавал грамматику метисам — детям знатных и богатых людей того города. Делал он это, движимый своим человеколюбием и по просьбе самих студентов, потому что пять наставников, которых они раньше имели, сменяли один другого по прошествии пяти или шести месяцев учебы, ибо они убеждались в том, что в других хозяйствах (granjeria) могут получать большую прибыль, хотя правда и то, что каждый студент давал им в месяц по десять песо, что равно двенадцати дукатам, однако в целом этого было мало, потому что [самих] студентов было мало; в лучшем случае [их число] доходило до дюжины с половиной. Среди них я знал одного индейца Инку по имени Фелипе Инка, и он принадлежал (era de) одному богатому и знатному священнику, которого звали отец Педро Санчес, который, видя способности индейца, проявлявшиеся им в чтении и письме, дал ему [возможность] учиться; он также успешно усваивал грамматику, как и лучшие студенты метисы. А эти, когда их покидал [очередной] наставник, возвращались в школу, лишь когда приходил другой [учитель], который преподавал на основе иных принципов, нежели предыдущий, и, если у них сохранялось что-либо от прошлого [учителя], он говорил им, чтобы они забыли это, поскольку оно ничего не стоило. Таким образом в мое время учились студенты, вводимые в заблуждение то одним, то другим наставником, без какой-либо пользы от них, пока добрый каноник не собрал их под своим крылом и в течение почти двух лет обучал латыни среди оружия и лошадей, среди крови и огня военных сражений, которые случились тогда, среди восстаний дона Себастьяна де Кастилья и Франсиско Эрнандеса Хирона, когда не успело затухнуть одно из них, как вспыхнуло второе, которое оказалось страшнее и длилось дольше [первого]. В то время каноник Куэльяр увидел большие способности, которые проявляли его ученики в грамматике, и их проворство в остальных науках, которых недоставало им из-за бесплодности земли. Переживая, что эти большие таланты пропадут, он очень много раз говорил им: «О, дети, как жалею я, что не могут увидеть дюжину из вас в том Саламанкском университете!». Обо всем этом было рассказано, чтобы показать способности, которыми обладают индейцы к [восприятию] того, чему их хотят обучить, что так же свойственно метисам, как их родственникам. Каноник Хуан де Куэльяр также не довел до совершенства латынь своих учеников, ибо он не мог проводить работу, давая [им] по четыре урока каждый день, и приходить в часы [занятий] своего хора, и поэтому [их знания] латинского языка остались несовершенными. Те, кто сейчас являются [студентами], должны долго благодарить бога за то, что он направил им орден иезуитов, благодаря которому имеется такое изобилие всех наук и всякого хорошего обучения для них, которым они располагают и наслаждаются. И на этом будет правильно, если мы вернемся к знакомству с наследованием [престола] королей инков и к их завоеваниям.

ОНА СОДЕРЖИТ ЖИЗНЬ И ДЕЛА МАЙТА КАПАКА, ЧЕТВЕРТОГО КОРОЛЯ. ПЕРВЫЙ ПЛЕТЕНЫЙ МОСТ, КОТОРЫЙ БЫЛ ПОСТРОЕН В ПЕРУ; ВОСХИЩЕНИЕ, КОТОРОЕ ОН ВЫЗВАЛ. ЖИЗНЬ И ЗАВОЕВАНИЯ ПЯТОГО КОРОЛЯ, ИМЕНОВАВШЕГОСЯ КАПАК ЙУПАНКИ. ЗНАМЕНИТЫЙ МОСТ ИЗ СОЛОМЫ И КАМЫША, КОТОРЫЙ ОН ПРИКАЗАЛ ПОСТРОИТЬ В ДЕСАГУАДЕРО. ОПИСАНИЕ ДОМА И ХРАМА СОЛНЦА И ИХ ВЕЛИКИХ БОГАТСТВ. ОНА СОДЕРЖИТ ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ГЛАВ.

Инка Майта Капак (имя которого нет надобности интерпретировать, поскольку Майта является именем собственным — во всеобщем языке оно ничего не обозначает, — а имя Капак уже было объяснено), исполнив церемонии погребения своего отца и торжества восхождения на престол своего королевства, вновь посетил его как полновластный король, ибо, хотя он при жизни своего отца посетил его два раза, он был тогда ограниченным опекой воспитанником, который не мог выслушивать дела, отвечать на них и оказывать милости без присутствия и одобрения людей своего совета, которым надлежало определять ответ и решения по просьбам, выносить приговоры и обдумывать и предусматривать милости, которые должен был оказывать принц, хотя он и был наследником [престола] , однако он не достиг возраста, чтобы править [самому]; то был закон королевства. Поскольку теперь он был свободен от воспитателей и опекунов, он захотел вновь посетить своих вассалов в их провинциях, ибо, как мы уже указывали на это, то было одним из [главных] дел, которые совершали князья [и] которые воспринимались с наибольшей благодарностью подданными. В силу этого и чтобы показать свою великодушную и прекрасную, кроткую и любящую душу, он совершил поездку, [сопровождая ее] огромными, высоко ценимыми кураками и остальными простыми людьми милостями.

Завершив поездку, он вновь устремил душу к главному для тех инков целу чести, каковым являлось обращение и подчинение варварских племен своей пустой религии, а под предлогом своего “идолопоклонства они удовлетворяли тщеславие и алчность к расширению своего королевства.

То ли ради одного, то ли ради другого, или ради того и другого, ибо всемогущие могут все, он приказал поднять людей и с наступлением весны вышел с двенадцатью тысячами воинов, четырьмя мастерами боя и остальными офицерами и министрами армии, и шел он до водораздела великой лагуны Тити-кака, которая по причине того, что земли Кальяо были равнинными, представлялась более доступной для завоевания, чем любые другие [земли], а также потому, что люди того района казались более простыми и покорными.

Подойдя к водоразделу, он приказал построить большие плоты, на которых перешла его армия, и в первые же селения, которые он обнаружил, он направил обычные требования, которые нет нужды повторять столько раз. Индейцы легко покорились благодаря чудесам, которые они слышали об инках, и среди других селений, которые покорились, было одно — Тиа-ванаку, об огромных и невероятных зданиях которого будет правильно кое-что рассказать.[17] Так было, что среди других сооружений, которые имеются в том месте и вызывают восхищение, одно было горой или холмом, сделанным вручную; оно было таким высоким (исходя из того, что мог сделать человек), что вызывало восхищение, и, чтобы холм или нагромождение земли у них не расползалось бы и не исчез бы холм, они соорудили его на фундаменте из огромных камней, а зачем было построено то сооружение — неизвестно. В другой части селения, удаленной от того холма, стояли две высеченные из камня фигуры гигантов в длинных до земли одеяниях и со своими украшениями на головах, — все уже сильно разрушенное временем, что указывало на их большую древность. Видна также огромнейшая стена из таких огромных камней, что одна только мысль о том, какие человеческие силы смогли доставить их туда, где они находились, вызывала наибольшее восхищение, поскольку — и это правда — вокруг на громадном расстоянии нет скал или каменоломен, откуда можно было бы извлечь те камни. В другой части [Тиа-ванаку] видны другие великолепные сооружения, но больше всего поражают несколько огромных порталов из камня, поставленных в разных местах, многие из которых монолиты из одного только камня, обработанного со всех четырех сторон, но чудо этих порталов возрастает еще больше, ибо многие из них установлены на камнях, причем некоторые, будучи измерены, оказались тридцати футов в длину, пятнадцати в ширину и шести в высоту. И эти такие огромные камни и порталы были сделаны из одного куска; невозможно постичь и понять, каким инструментом или орудиями могли быть выполнены эти работы. Углубляясь в рассмотрение этой грандиозности, понимаешь, насколько более громадными были те камни до того, как их обработали.

Местные жители говорят, что все эти и другие сооружения, о которых не написано [здесь], были построены до инков, и что инки наподобие этим построили крепость Коско, о чем дальше мы скажем, и что они не знают, кто их соорудил, хотя слышали от своих предков, что все эти чудеса возникли в одну только ночь на рассвете. Похоже, что те сооружения не были доведены до конца и были лишь началом того, что думали построить основатели [Тиа-ванаку]. Все сказанное из демаркации Педро де Сиеса де Леона, которую он написал о Перу и его провинциях, глава сто пятая, в которой он подробно описывает эти и другие сооружения, что мы рассказали суммируя; к этому я счел нужным прибавить другие [описания], которые мне сообщил один священник, мой соученик, по имени Диего де Алькобаса (которого я могу назвать братом, так как оба мы родились в одном доме и его отец, словно воспитатель, растил меня); наряду с другими сообщениями, которые мне присылали он и другие [соученики], он рассказывает следующее, говоря об этих огромных сооружениях Тиа-ванаку: «В Тиа-ванаку, провинция Кольяо, среди прочих имеется одна древность, достойная бессмертной памяти. Она соприкасается с озером, которое испанцы называют Чукуиту, настоящее же Имя Чуки-виту. Там находятся огромнейшие сооружения, среди которых имеется квадратный двор в пятьдесят морских саженей с одной и с другой стороны, ограда которого превышает высоту в два роста. По одну сторону двора находится зала длиною в сорок пять, а шириною в двадцать два фута, покрытая так же, как покрывались соломой комнаты, которые ваша милость видела в доме Солнца в этом городе Коско. Двор, о котором я говорю, как и его стены, и пол, и зала, и ее крыша, и покрытие, и порталы, и пороги двух входов, которые имеет зала, и другой вход, который имеет [сам] двор, — все это один-единственный монолит (pieca), вырубленный и сделанный из одной скалы, а стены двора и залы толщиною в три четверти вары, а потолок залы с внешней стороны похож на солому, хотя он из камня, ибо, поскольку индейцы покрывают свои дома соломой, камень причесали и покрыли линиями, чтобы он был бы похож на другие [крыши] и казался бы соломенной крышей. Озеро бьется об одну из стен двора. Местные жители говорят, что тот дом и остальные сооружения были построены в честь творца вселенной. Недалеко оттуда находится большое скопление камней, сделанных в виде таких натуральных мужских и женских фигур, что кажется, что они живые [и] пьют из сосудов, [держа] их в руках, другие — сидя, другие — стоя на ногах, другие переходят ручей, который течет среди тех сооружений; другие статуи стоят со своими детьми, [прижавшимися] к юбкам и подолам; другие несут их на спине и другие на тысячу разных манер. Сегодняшние индейцы говорят, что [люди] того времени были превращены в те статуи за великие грехи, которые они совершили, и за то, что забросали камнями одного человека, проходившего по той провинции». Досюда слова Диего де Алькобаса, который во многих провинциях того королевства служил викарием и проповедником индейцев, ибо его проповеди (perlados) вынуждали его переходить из одного места в другое, ибо как метис-уроженец Коско — он знает язык индейцев лучше, чем другие неместные жители той земли, и приносит большие плоды.

Возвращаясь к инке Майта Капаку, укажем, что случилось так, что он почти без сопротивления покорил большую часть провинции, именовавшуюся Хатунпакаса, каковой является земля, расположенная по левую сторону от Десагуадеро. Был ли это только один поход или много — [неизвестно]; среди индейцев нет единого мнения, ибо большинство из них утверждает, что инки завоевывали земли мало-помалу, потому что они обучали вассалов и возделывали землю. Другие же говорят, что вначале, когда они еще не стали могущественными, было [именно] так, однако, став таковыми, они завоевывали все, что могли. Случилось ли это так или по-другому — не имеет большого значения. Будет лучше, чтобы не раздражать многократным повторением одних и тех же вещей, сразу называть то, что каждый из этих королей завоевал, если у них не вызовет обиду то, что не будет указано [число] походов, которые каждый из них совершил в разных направлениях (partes). Предприняв свое завоевание, инка дошел до селения, именуемого Какйа-вири, вокруг которого было расположено много хуторов, разбросанных без какого-либо порядка, и каждый из них имел господинчика (senorete), который управлял и командовал остальными. Все они, зная, что инка шел покорять их, договорились и собрались на холме, который имеется в том районе, словно бы построенный вручную — высотою почти с четверть лиги и круглый, как сахарная голова, хотя вся тамошняя земля ровная. Этот холм, поскольку он был [там] единственным и по причине его красоты, те индейцы считали священным, поклонялись и приносили ему жертвы. Они пришли искать его покровительство, чтобы он, будучи их богом, защитил и освободил их от своих врагов. Они построили на нем укрепление из смеси сухих (seca) камней и дерна. Говорят, что женщины взялись принести весь дерн, который был необходим, чтобы воздвигнуть как можно быстрее это сооружение, а мужчины со своей стороны укладывали камни. Они в огромном количестве укрылись в крепости вместе со своими женами и детьми, со всей едой, которую только можно было собрать.

Инка направил им обычные требования и, в частности, велел сказать, что он не собирается отнимать у них их жизнь и их владения, а хочет оказать им благодеяния, которые Солнце приказывало ему оказывать индейцам, чтобы они проявили бы уважение к его сыновьям, не сопротивлялись бы им, ибо они были непобедимы, потому что Солнце помогало им во всех их завоеваниях и сражениях, и чтобы они считали бы его своим богом и поклонялись ему. Инка много раз направлял послание индейцам, которые все время упорствовали, отвечая ему, что их образ жизни был хорошим, что они не хотели его улучшать, и что у них были свои боги, одним из которых был тот холм, который защищал их и должен был оказать им помощь, что пусть инка уходит с миром и обучает других всему, чему они захотят, поскольку они не хотят чему-либо учиться. Инка не был расположен дать им сражение, ибо хотел победить их лаской или голодом, если иначе было невозможно; он разделил свою армию на четыре части и взял холм в окружение.

Индейцы кольа много дней упорствовали на своем, выжидая нападения на крепость, однако, видя, что инки не хотят сражения, они приписали это страху и трусости, и, становясь день ото дня все более решительными, они много раз совершали вылазки из крепости, чтобы сразиться с ними, но они, выполняя приказ и указание своего короля, лишь сдерживали их, хотя с одной и с другой стороны люди все же погибали, и больше⁸ со стороны кольа, потому что они, как люди безрассудные, [сами] бросились на оружие противников. Тогда среди индейцев Кольяо распространилась всеобщая молва, а позже инки распустили ее по всем своим королевствам, что в один из дней, когда осажденные индейцы сделали такую вылазку, чтобы сразиться с людьми инки, камни и стрелы и другое оружие , которое они метали в инков, возвращались назад против них же самих их что так погибли многие кольа, раненные своим же собственным оружием. Дальше мы расскажем эту сказку, относящуюся к числу наиболее почитаемых ими. Из-за многочисленных в тот день смертей мятежники, и в частности кураки, раскаявшиеся в своем упрямстве, сдались; опасаясь другого великого наказания, они собрали всех своих людей и направились группами просить милосердия. Они приказали, чтобы первыми шли бы дети, а за ними вслед их матери и старики, которые находились с ними. Немного спустя вышли солдаты, а затем шли капитаны и кураки со связанными руками и с веревками, свисавшими с шеи в знак того, что они были достойны смерти за то, что подняли оружие против сыновей Солнца. Они шли босые, что у индейцев Перу считалось знаков унижения, чем давали понять, что там присутствовало великое высочество или божество, которому они идут поклоняться.

Поставленные перед инкой, они, [как шли] по своим группам, унижались на земле и с громкими криками поклонялись ему как сыну Солнца. По совершении общего поклонения подошли сами кураки, с присущим им почтением они говорили, умоляя его величество о своем прощении, а если же ему было более желательно, чтобы они умерли, они сочли бы за счастье свою смерть, если бы он простил тех солдат, которые, видя их дурной пример и [повинуясь] приказу следовать ему, оказали сопротивление инке. Они также умоляли простить женщин, стариков и детей, которые не были виновны, ибо только они одни являлись таковыми и поэтому хотели сами заплатить за все.

Инка принял их, сидя на своем кресле, окруженный своими вассалами, и, выслушав их, он приказал развязать им руки и снять с шей веревки в знак того, что прощает их и дарует жизнь и свободу, и ласковыми словами он говорил им, что пришел не ради того, чтобы отнять у них жизнь или имущество, а совершить добро и научить их разумной жизни и закону природы, чтобы они оставили бы своих идолов и стали бы поклоняться Солнцу как богу, которому они были обязаны этой милости, что, поскольку так приказывало Солнце, инка прощает их и в виде милости вновь дарит им их земли и вассалов с единственным намерением оказать им добро, в чем они по долгому опыту убедятся сами, и их дети, и потомки, ибо так приказывало Солнце; поэтому они должны вернуться в свои дома, и вылечить свои болезни и раны, и подчиняться тому, что он им приказывает, ибо все совершается ради их блага и пользы. И, чтобы они унесли с собой свидетельство милосердия инки и большую уверенность в [своем] прощении, он приказал, чтобы кураки от имени всех своих [людей] объявили бы ему мир [прикасанием] к правому колену, чтобы было видно, что, разрешая им коснуться своей особы, он считает их своими. Эта милость и благодеяние считались среди них бесценными, ибо было запрещено и воспринималось как святотатство прикосновение к инке, который был одним из их богов, если [прикоснувшийся] не принадлежал к королевской крови или не имел на то его позволения. Увидя обнаженной благочестивую душу короля, они почувствовали свою полную безопасность в отношении наказания, которого боялись, и, вновь унижая себя на земле, кураки заявили, что будут добрыми вассалами, чтобы стать достойными столь великой милости, и что его величество словом и делом показал себя сыном Солнца, ибо людям, заслужившим смерть, он оказывал никогда никем не воображавшуюся милость. Провозглашая сказку, [о которой говорилось выше], инки рассказывают, что исторически достоверным (historial) в ней было то, что капитаны инки, видя наглость кольа, которая с каждым днем росла, тайно приказали своим солдатам, чтобы они приготовились бы сразиться с ними в огне и в крови и наказать их со всей силой своего оружия, ибо было неразумно [больше] допускать ту непочтительность, которую они позволяли себе в отношении инки. Кольа, как обычно, предприняли свои угрозы и бравады, не замечая ярости и готовности противника встретить их. Они были встречены и подвергнуты нападению с огромной суровостью; большинство из них погибло. И, поскольку до того случая люди инки сражались с ними не для того, чтобы убивать их, а только сдерживать, [инки] заявили, что в тот день они также не сражались, а что Солнце, не желая терпеть столь малое уважение, которое кольа проявили к его сыну, приказало, чтобы их собственное оружие повернулось бы против них сами и наказало бы их, поскольку [сами] инки не хотели делать этого. Индейцы, будучи такими наивными, верили, что это было так, поскольку так утверждали инки, считавшиеся сыновьями Солнца. Амауты, которые были философами, аллегоризируя сказку, говорили, что раз кольа не хотели оставить оружие и покориться инке, когда он им так приказал, оружие обернулось против них же самих, ибо их же оружие стало причиной их смерти.

Эта сказка и мягкий и милосердный приговор князя распространились среди соседей Хатун-пакаса, где произошел тот случай, и вызвали такое восхищение и удивление, а с другой стороны, и любовь, что многие селения добровольно покорились и пришли выразить покорность инке Майта Капаку; и они поклонялись и служили ему, как сыну Солнца, и среди других народов, выразивших покорность, были жители трех больших провинций, богатых множеством скота и могучих воинственными людьми, именовавшиеся Кавки-кура, Мальяма и Варина, где[позже] случилось кровавое сражение Гонсало Писарро и Диего Сентено. Инка, оказав милости и благодеяния как покоренным, так и тем, кто пришел по своей воле, вновь перешел водораздел в сторону Коско, и из Хатун Кольа он направил войско с четырьмя мастерами боя на запад от места, где он находился, и приказал им, чтобы они, пройдя ненаселенные земли, которые называются Хатун-пуна (у границ которых остановил свои завоевания инка Льоке Йупанки), покорили бы своему служению народы, которые они встретят по другую сторону ненаселенных земель на склонах Моря Юга. Он приказал им ни в коем случае не допускать развязывания сражения с противниками, и что если они повстречают какие-либо упорные и упрямые [народы], которые не захотят покориться иначе, как благодаря силе оружия, чтобы они не трогали бы их, ибо варвары теряли больше, чем инки выигрывали. С этим приказом и большим запасом провианта, который им пополняли день за днем, отправились в путь капитаны и перешли Снежные Кордильеры с некоторыми трудностями, вызванными тем, что там не было открытой дороги и в той стороне было более тридцати лиг пути по ненаселенным [землям]. Они дошли до провинции, называвшейся Кучуна, с разрозненным и разбросанным населением, хотя людей было много. Местные жители, узнав новость о новой армии, построили укрепление, куда ушли со своими женщинами и детьми. Инки окружили их, и, выполняя приказ своего короля, они не хотели нападать на укрепление, которое было весьма слабым; они предложили им пакт о мире и дружбе.

Противники ничего не хотели принимать от них. И одни, и другие упорствовали так в течение пятидесяти дней, во время которых возникало немало случаев, когда инки могли причинить много ущерба своим противникам, однако, следуя своему старому обычаю и особому приказу инки, они не хотели сражаться с ними, лишь сжимая [кольцо] окружения. С другой стороны, на осажденных людей оказывал давление голод, их жестокий враг, и был он великим, ибо по причине внезапности прихода инков они не сумели запастись достаточным провиантом [и] не сообразили, что [инки] окажутся столь упорными в осаде, считая, что они уйдут, видя их упрямство. Взрослые люди, мужчины и женщины, переносили голод, не падая духом, однако юноши и дети не могли переносить его страдания; они шли на поля в поисках трав, и многие приходили к противникам, и родители разрешали им это, чтобы не видеть их смерть на своих глазах. Инки подбирали их и давали еду для них самих и кое-что, что они могли отнести своим родителям, и вместе с едой они посылали им обычные предложения мира и дружбы. Противники, видя все это и не ожидая помощи [со стороны], согласились сдаться без каких-либо условий, поскольку им казалось, что те, кто проявил себя столь милосердными и жалостливыми, когда они были бунтовщиками и неприятелями, станут еще милосерднее, когда увидят их побежденными и униженными. Так они покорились воле инков, которые приняли их приветливо, не проявляя гнева, не укоряя их за прошлое упрямство; они скорее проявили к ним дружелюбие, и дали им еду, и вывели их из заблуждения, объясняя, что инка, сын Солнца, стремится завоевывать земли не для того, чтобы тиранить, а для того, чтобы принести добро их жителям, как ему приказывал отец Солнце. И чтобы они увидели это на [своем] опыте, они дали предводителям (principales) одежду и другие дары, говоря, что инка оказывает им эту милость; простым людям они дали провиант, чтобы они шли по своим домам, отчего все остались весьма довольны.

Капитаны инки передали сообщение о всем том, что случилось во время конкисты, и попросили людей, чтобы заселить селения в той провинции, ибо земля показалась им плодородной и пригодной для значительно большего [числа] людей, чем она имела, и что было полезно поставить там крепость, чтобы обеспечить сохранность завоеванного и на всякий иной случай, который в дальнейшем может иметь место. Инка направил им людей, как они просили, с их женами и детьми, которые и заселили два селения; одно у подножья горы, где местные жители построили крепость; они назвали его Кучуна, что являлось именем самой горы; другое назвали Мокева. Одно селение удалено от другого на пять лиг, а сегодня те провинции называются по имени этих селений, и они входят в юрисдикцию Кольа-суйу. Когда капитаны закончили создание селений и указали принятый способ и порядок в своей вере и правлении, они дознались, что среди тех индейцев имелись некоторые, пользовавшиеся ядом против своих врагов, [и] не столько чтобы убить их, сколько для того, чтобы обезобразить и причинить вред их телу и лицу. Это был слабый яд, от которого умирали лишь слабые комплекцией; те же, кто был здоров, продолжали жить, но с великими страданиями, потому что их рассудок и члены становились непригодными и разум тупел, а лицо и тело обезображивались. Они становились очень страшными, [как] пораженные белой проказой, покрытые белыми и черными пятнами; словом, они были разрушены внутри и снаружи, и все родные (linaje) очень страдали, видя их такими. Те, кто имел эту отраву, радовались их страданиям больше, чем если бы смерть наступила сразу. Капитаны, узнав об этом зле, сообщили о нем инке, который направил им приказ заживо сжигать всех, кого обнаружат применяющим ту жестокость, и сделать так, чтобы от них не осталось бы даже памяти. Этот приказ короля оказался настолько приятен местным жителям той провинции, что они сами провели расследование и исполнили приговор; они заживо сожгли преступников и все то, что находилось в их домах, которые [также] были разрушены и засыпаны битым камнем, как вещи, принадлежавшие проклятым людям; они сожгли их скот и разрушили поместья, даже выкорчевали посаженные ими деревья; они приказали, чтобы никто и никогда не воспользовался бы [всем] этим, чтобы там царило опустошение и никто не смог бы унаследовать зло их прежних владельцев. Строгость наказания породила такой страх у местных жителей, что, как они заверяют, никогда больше во времена королей инков тот яд не был использован, пока ту землю не завоевали испанцы. Исполнив наказание и устроив поселения переселенцев (transplantados) и правление среди покоренных, капитаны вернулись в Коско, чтобы отчитаться в совершенном ими. Они были очень хорошо приняты и вознаграждены своим королем.

По прошествии нескольких лет инка Майта Капак решил направиться на покорение и присоединение новых провинций к своей империи, ибо день ото дня росла у этих инков жадность и стремление к увеличению своего королевства, для чего, собрав как только можно больше воинов и обеспечив себя провиантом, он пришел в Пукара в Ума-суйу, которая была последним селением, завоеванным в том направлении его дедом или, согласно другим, — его отцом, как мы говорили в должном месте. Из Пукара он пошел на восток в провинцию, которую называют Льари-каса, и без какого-либо сопротивления покорил ее местных жителей, которые с радостью признали его господином. Оттуда он пошел в провинцию, называемую Санкаван, и с той же легкостью подчинил ее себе, ибо, поскольку по тем провинциям прошла слава, восхвалявшая прошлые подвиги отца и деда этого князя, местные жители с большим желанием шли к нему в вассалы. Эти провинции составляют в длину более пятидесяти лиг, а в ширину с одной стороны тридцать, а с другой — двадцать; провинции были очень заселены людьми и богаты скотом. Инка, установив обычный порядок в своем идолопоклонстве, и в хозяйстве, и в правлении новыми вассалами, прошел в провинцию, называемую Пакаса, и в ней он покорил и заставил служить себе ее местных жителей, которые не оказали ему какого-либо противодействия ни в сражениях, ни сопротивлением; наоборот, они все покорились ему и восхваляли как сына Солнца.

Эта провинция является частью той, которую, как мы говорили, завоевал инка Льоке Йупанки; она очень большая и имеет много селений, и вот так оба эти инки, отец и сын, завершили ее завоевание. Закончив конкисту, он приблизился к королевской дороге из Ума-суйу, недалеко от селения, которое сегодня называют Вайчу. Там он узнал, что впереди собралось множество людей, объединившихся, чтобы начать с ним войну. Инка продолжил свой путь в поисках противников, которые вышли [ему навстречу], чтобы защитить переправу через реку, которую называют река Вайчу. Вышли тринадцать или четырнадцать тысяч индейцев, воинов из различных племен (apellidos), хотя все они назывались этим именем кольа. Инка, чтобы не начинать сражение, а продолжать завоевание, так же как он до этого осуществлял его, много раз посылал противникам великие предложения мира и дружбы, однако они ни разу не захотели принять их; наоборот, день ото дня они все больше наглели, ибо им казалось, что предложения [мира], которые предлагал им инка, и его нежелание идти с ними на разрыв происходили от страха, который они ему внушали. С этой пустой презумпцией они отдельными отрядами переправлялись во многих местах через реку и нападали с великим бесстыдством на королевское войско инки, который, чтобы избежать смерти с обоих сторон, пытался любым путем привлечь их добром и переносил оскорбления противников столь терпеливо, что даже его [люди] стали воспринимать все это как зло и они говорили ему, что величие сына Солнца не может разрешать и терпеть такую дерзость тех варваров, ибо в дальнейшем оно могло вызвать презрение и потерю завоеванной репутации.

Инка сдерживал гнев своих людей, говоря, что подражает своим предкам и ради исполнения приказания своего отца Солнца, который приказывал ему беспокоиться о благе индейцев, что он не хотел наказывать тех [индейцев] оружием; что, не причиняя им зла, не давая им сражения, нужно дождаться такого дня, когда можно будет увидеть, не зародится ли в них понимание добра, которое он желал принести им. Этими и другими схожими словами много дней удерживал инка своих капитанов, не желая давать разрешение, чтобы они начали рукопашную с противником. Пока однажды, побежденный настойчивостью своих [людей] и вынуждаемый дерзостью противников, которая была уже невыносима, он приказал начать сражение.

Инки, которые страстно желали этого, начали сражение со всей поспешностью. Противники, видя близость сражения, которого они так добивались, также выступили с великой радостью и поспешностью; вступив в рукопашный бой, и та, и другая стороны сражались с огромнейшей яростью и храбростью: одни, чтобы сохранить свою свободу и право не желать покориться и служить инке, даже если он был сыном Солнца, а другие, чтобы наказать за неуважение, которое проявлялось к их королю. Они сражались с великим упорством и слепотой, в особенности кольа, которые, словно не ощущая боли, бросались на оружие инков и, будучи варварами, упорствующими в своей непокорности, сражались отчаянно, без какого-либо порядка или согласованности [в действиях], благодаря чему смертность среди них была огромна. В этом упорном сражении они провели весь день без передышки. Инка был повсюду в сражении; ввязываясь или выходя [из боя], он то укреплял [ряды] своих воинов, выполняя обязанности капитана, то сам сражался с противником, чтобы утвердить славу доброго солдата.

Более шести тысяч [людей] кольа, как говорят их потомки, погибло по причине плохой согласованности и безрассудства, проявленных в сражении. Наоборот, со стороны инков благодаря порядку и хорошему руководству было потеряно не более пятисот [воинов]. С ночной темнотой одни и другие собрались в своих лагерях; кольа, испытывая боль от уже поостывших ран и видя тех, кто был убит, потеряв боевой дух и мужество, которые до этого были у них, не знали, что делать и какой совет принять, потому что у них не было сил, чтобы защитить свободу, сражаясь оружием, а, чтобы спастись бегством, они не знали, как и где можно было бежать, ибо противники окружили их и заняли проходы; им казалось, что и они не могут уже просить милосердия, ибо из-за своей великой гнусности и пренебрежения к стольким и столь прекрасным условиям, которые предлагал им инка, они были недостойны его.

В этой всеобщей растерянности они избрали самый надежный путь, который виделся самым старым из них; они советовали, что, если все сдадутся, хотя и поздно, они смогут вымолить милосердие у князя и что он, хотя и оскорбленный, в проявлении сочувствия последует примеру своих отцов, о которых было известно, что они были чрезвычайно милосердны с взбунтовавшимися и небунтовавшими противниками. Согласившись на это, они с рассветом оделись в самые презренные одежды, которые только могли придумать, обнажили головы, разулись, сняли накидки (manta), оставаясь в одних только рубашках. И капитаны, и знатные люди со связанными руками, не произнося ни единого слова, входили через ворота в лагеря инки, который принял их с большим благодушием. Кольа, встав на колени, сказали ему, что они не пришли просить милосердия, ибо хорошо знали, что недостойны, чтобы инка применил его к ним из-за их неблагодарности и великого упорства; что они просто просили его приказать своим воинам прикончить их кинжалами, чтобы они стали примером и другие не решились бы, как они, проявить непокорность сыну Солнца.

Инка приказал, чтобы один из его капитанов ответил бы от его имени и сказал бы им, что отец Солнце послал его на землю не для того, чтобы убивать индейцев, а чтобы приносить им благодеяния, вызволяя их из животной жизни, которую они вели, и обучая их познанию Солнца, своего господа, чтобы дать им порядок, законы и правление, чтобы они жили бы как люди, а не как животные; e что он ради исполнения этого приказания шел из земли в землю, в которых он не нуждался, чтобы привлекать индейцев к служению Солнцу, и что он, как его сын, прощает их и приказывает им жить, хотя они недостойны этого, а что за бунт, который они подняли, его отец Солнце должен был наказать и наказал их, что вызывает у инки сожаление; что с этих пор и дальше они должны загладить свою вину и проявлять покорность приказаниям Солнца, благодаря благодеяниям которого они будут жить в процветании и покое. Дав им этот ответ, он приказал одеть и лечить их, и чтобы с ними обходились по возможности лучше. Индейцы вернулись в свои дома, рассказывая о зле, которое им причинил их бунт, и что они остались жить благодаря милосердию инки.

Затем новость о повальной смерти в том сражении и что она явилась наказанием, которому Солнце подвергло тех индейцев, потому что они не покорились его сыновьям инкам и не пожелали принять его благодеяния, распространилась по всей округе. В связи с этим многие селения, находившиеся еще дальше и жители которых [уже] поднялись на борьбу и построили военные лагери, чтобы оказать сопротивление инке, [сами] разрушили их, и, зная его милосердие и кротость, направились к нему, и попросили у него прощения, и умоляли его, чтобы он взял бы их своими вассалами, и что они были бы счастливы стать таковыми. Инка принял их весьма любезно и приказал дать им [свою] одежду и другие дары, чем индейцы остались весьма довольны, рассказывая повсюду, что инки были настоящими сыновьями Солнца.

Этими селениями, которые принесли покорность инке, были те, что расположены от Вайчу до Кальа-марка, на юге по дороге из Лос-Чаркас, имеющей тридцать лиг пути. Инка прошел дальше от Кальа-марка еще двадцать четыре лиги по той же самой королевской дороге из Лос-Чаркас до Каракольо, подчинив служению себе все селения, которые находятся по одну и по другую руку от королевской дороги, пока он не достиг лагуны Париа. Оттуда он вновь повернул на восток, к Андам, и дошел до долины, которую сегодня называют Чуки-апу, что на всеобщем языке означает капитанское копье, или главное копье, что одно и то же. В том округе он приказал заселить перемещенными индейцами много селений, ибо он признал, что те долины были более жаркими для выращивания кукурузы, чего нельзя было сказать о всех остальных провинциях, значащихся под этим названием Кольа. Из долины Кара-кавту он пошел на восток до склонов великой Кордильеры и снежных гор Анд, расположенных в тридцати и более лигах от королевской дороги Ума-суйу.

На тех дорогах и в покорении людей, и в начертании планов селений, которые были им заселены, и в наведении порядка в своих законах, и в правлении он провел три года. Он вернулся в Коско, где был встречен величайшим праздником и ликованием. И, проведя в отдыхе два или три года, он приказал собрать к следующему лету провиант и людей для осуществления нового завоевания, чтобы душа его не страдала от праздности, и еще потому, что он вознамерился пойти на запад от Коско, где находилось то, что они называли Конти-суйу и включало в себя многие и большие провинции. А так как ему было необходимо переправиться через большую реку, называемую Апу-римак, он приказал соорудить мост, по которому переправилась бы его армия. Он дал им план, как его следовало соорудить, обсудив его с некоторыми весьма талантливыми индейцами. И, поскольку писатели из Перу хотя и говорят, что [там] имеются мосты из плетеного камыша, но не рассказывают, каким образом они строились, я счел нужным описать его здесь для тех, кто не видел их, и еще потому, что этот [мост] был первым плетеным мостом, который построили в Перу по приказу инков.

Чтобы построить один из тех мостов, они собирают огромнейшее количество ивовых кустов, которые, однако, не являются такими же, как в Испании, — они другого вида, с тонкими и жесткими ветвями. Из трех простых ивовых лоз делается очень длинная плетенка, размером в длину, которую должен иметь мост. Из трех плетенок по три ивовые лозы делаются другие [плетенки] по девять лоз; из трех таких делаются другие плетенки, которые вместе имеют уже двадцать семь ивовых лоз, а из трех таких делаются другие, еще более толстые; и таким образом они увеличивают и утолщают плетенки, пока они не становятся такими толстыми, как тело человека, а то и толще. Таких очень толстых плетенок делается пять. Чтобы переправить их на другой берег реки, индейцы переправляются [туда] вплавь или на плотах. Они берут тонкий шнур, к "которому привязывают канат толщиною с трос из пеньки, которую индейцы называют чавар; к этому канату привязывается одна из плетенок, и огромная толпа индейцев тянет ее, пока она не перейдет на другую сторону [реки]. И, перетащив все пять [плетенок], они укладывают их на две высокие опоры, которые сделаны прямо из скалы (pena viva), где таковая имеется, а если она там не обнаружена, [то] опоры высекаются из таких же крепких, как скала, камней. Мост над [рекой] Апу-римак, который находится на королевской дороге из Коско в Лос-Рейес, имеет одну подпорку, [вырубленную] прямо в скале, а другая сделана из камней. Опоры на земле — пустотелые, с крепкими стенами по сторонам. В тех пустотах между одной и другой стенами каждая опора имеет пять или шесть поперечных балок, таких толстых, как быки, расставленных в своем порядке и соразмерности (compas), как ручная лестница; индейцы накручивают на каждую из этих балок каждую из толстых плетенок из ивовой лозы, чтобы мост был натянут и не ослабевал под своей собственной тяжестью, которая была огромна; однако, сколь сильно они ни тянули ее, она всегда вытягивается и провисает дугой, поэтому, войдя [на мост], до середины спускаются, а выходят, поднимаясь до самого конца, и при любом несколько более сильном ветре он начинает раскачиваться.

Три толстые плетенки они укладывают в качестве пола моста, а две другие ставят по одну и другую стороны вместо перил. На те [плетенки], которые служат полом, они кладут тонкие, как прутья, деревья, сложенные и переплетенные, как плетень, занимающий всю ширину моста, которая равна двум варам в ширину. Они кладут то дерево для сохранения плетенок, чтобы они не ломались бы так быстро, и крепко связывают их с самими плетенками. На дерево они накладывают большое количество связанных и уложенных в своем порядке ветвей. Они кладут их так, чтобы ногам животных было бы во что упираться и чтобы они не скользили и не падали бы. Нижние плетенки, которые служат полом, и верхние, которые служат перилами, оплетены множеством очень крепко привязанных ветвей и тонких деревьев, которые образуют стенку вдоль всего моста, и он становится таким крепким, что по нему переходят люди и животные. [Мост] над Апу-римаком, являющийся самым длинным из всех [мостов], имеет шагов двести в длину. Я не измерял его, но в Испании вместе с теми, кто ходил по нему, мы старались подсчитать, и все давали ему [именно] эту длину, и скорее даже большую, нежели меньшую. Я видел многих испанцев, которые не спешивались, чтобы перебраться через мост, а некоторые переезжали его рысью, чтобы показать отсутствие страха, что не было лишено некоторого безрассудства, Эту столь гигантскую махину (maguina) начинают строить из трех только ивовых лоз, превращая в столь мощное и великолепное сооружение, каким оно [здесь] представлено, хотя и плохо нарисовано. Сооружение действительно чудесное; оно кажется невероятным, если бы его нельзя было бы увидеть, как [можно] увидеть сегодня, ибо всеобщая нужда в нем защитила и сохранила мост, хотя он мог бы быть разрушен временем, как случилось с другими, столь же крупными и [даже] большими [мостами], которые повстречали испанцы на той земле. Во времена инков те мосты подновлялись каждый год; на работы приходили соседние [с ним] провинции, между которыми в зависимости от их близости [к сооружению], от количества и возможностей индейцев каждой провинции были распределены [изготовление и доставка] материалов. Сегодня происходит то же самое.

Узнав, что мост уже построен, инка поднял свою армию, в которой он вел двенадцать тысяч воинов с опытными капитанами, и направился к мосту, где он обнаружил добрый гарнизон людей для его защиты, если противники захотели бы его сжечь. Но они были столь восхищены новым сооружением, сколь жаждали заполучить своим господином [того] князя, приказавшего построить такую махину, ибо индейцы Перу в те времена, и даже когда пришли испанцы, отличались такой простотой, что, когда появлялась какая-нибудь новая вещь, кем-то другим изобретенная, и которую они не видели, этого было достаточно, чтобы они покорились и признали бы сыновьями Солнца тех, кто ее создал. Именно так, а не иначе они были настолько поражены видом испанцев, сражающихся верхом на таких яростных, как им показалось, животных, как лошади, стреляющих из аркебузов и убивающих противника в двухстах и трехстах шагах, что они сочли их за богов и в первой же конкисте покорились. Благодаря этим двум вещам, которые оказались главными из того, что они увидели в испанцах, они посчитали их сыновьями Солнца и почти без сопротивления покорились им, как это случилось тогда; и уже здесь [в Испании] всякий раз они проявляли и проявляют восхищение и признание [чужого превосходства], когда испанцы показывают какую-нибудь новую для них и дотоле невиданную штуку, будь то мельницы для помола пшеницы, пашущие буйволы, строительство сводной арки из камня при возведении мостов через реки, ибо им кажется, что вся та огромная тяжесть повисла в воздухе; они говорят, что за подобные и другие дела (cosas), с которыми они сталкиваются ежедневно, испанцы достойны того, чтобы им служили индейцы. Поскольку во времена инки Майта Капака была еще большей эта простота, те индейцы восприняли сооружение моста с таким восхищением, что он один внес вклад, благодаря которому многие провинции той округи приняли инку без всяких возражений, и среди них была одна, именуемая Чумпи-вилька, которая расположена в округе Конти-суйу и имеет двадцать лиг в длину и более десяти в ширину: они с большим удовольствием признали его своим господином как благодаря его славе сына Солнца, так и чуда нового сооружения, ибо им казалось, что подобные дела могли совершать только люди, спустившиеся с неба. Только в селении, именуемом Вильильи, он встретил некоторое сопротивление; там местные жители построили укрепление вне селения и укрылись в нем. Инка приказал окружить его со всех сторон, чтобы ни один индеец не ушел; с другой стороны, он призвал их к себе с обычным милосердием и кротостью.

Те [люди] из укрепления по прошествии немногих дней — их прошло не более двенадцати или тринадцати, — сдались, и инка полностью простил их, а оставив ту провинцию умиротворенной, он пересек ненаселенные [земли] Конти-суйу, что составляло десять и шесть лиг пути; он обнаружил [там] недоброе болото шириною в три лиги, которое лежало по одну и по другую руку вдоль многих земель, препятствуя проходу армии.

Инка приказал проложить по нему дорогу, которую соорудили из больших и маленьких камней, между которыми насыпался земляной дерн. Сам инка работал на строительстве, обучая [индейцев] мастерству или помогая поднимать большие камни, которые укладывались в сооружение. Этот пример вызвал такое усердие у его людей, что шоссе было готово за несколько дней, хотя оно было шесть вар в ширину и две в высоту. Это шоссе пользовалось и пользуется сегодня великим почтением у индейцев той местности как по причине того, что сам инка работал над [этим] сооружением, так и благодаря той пользе, которую они получают, передвигаясь по нему, ибо оно намного сократило их путь и те усилия, которые прежде приходилось вкладывать, чтобы пересечь болото с одной либо с другой стороны. И по этой причине они проявляют величайшую заботу о его ремонте, чтобы камень, не успев упасть, уже стоял бы снова на своем месте. Они поделили его между своими областями, чтобы каждый народ заботился бы о своей части [шоссе], и благодаря упорству одних и других оно содержится так, словно его только сегодня закончили [строить]; и в любом общественном строительстве существовало такое же распределение [обязанностей] по родовым линиям, если сооружение было небольшим, либо по провинциям, если оно было очень крупным, как-то: мосты, хранилища, королевские и другие подобные сооружения.

Дерн приносит шоссе большую пользу, ибо корни, переплетаясь между собой среди камней, обхватывают, и сцепляют, и очень сильно укрепляют их.

[Когда] шоссе было построено, инка Майта Капак прошел [болота] вошел в провинцию, именуемую Алька; много индейцев, воинов из всей окрестности, вышли защитить от него проходы на ужаснейших откосах и тяжелых перевалах, которые имеются на дороге; они такие [опасные], что передвижение по ним даже в самое мирное время вызывает ужас и страх, возрастающий во много раз, когда, двигаясь по ним, нужно преодолевать сопротивление противника. На тех переходах инка проявил столько благоразумия, и выдумки (consejo), и столь прекрасное военное искусство, что, несмотря на то что они защищали их с одной и с другой стороны и гибло много людей, он постоянно отвоевывал земли у противников. Видя, что они не могут оказать ему сопротивление на столь труднодоступных проходах, скорее день ото дня проигрывая [войну], они решили, что инки действительно были сыновьями Солнца, поскольку показали себя непобедимыми. С этой пустой верой (хотя они сопротивлялись более двух месяцев), с общего согласия всей провинции они признали его королем и господином, обещая ему верность преданных вассалов.

Инка вошел с великим триумфом в [их] главное селение, именуемое Алька. Оттуда он пошел в другие крупные провинции, имена которых Тау-рисма, Кота-васи, Пума-тампу, Пари-вана Коча, что означает озеро птиц фламинго, потому что на небольшом клочке незаселенной земли, который имеется в той провинции, лежит большое озеро: на языке инки они называют коча море и любое озеро или лужу с водой, а пари-вана означает птицу, которую в Испании зовут фламинго, и из этих двух слов они составляют одно, говоря Пари-вана Коча, называя ими ту провинцию, которая отличается красотой, плодородием и величиной и имеет много золота; а испанцы делают синкопу, называя ее Парина Коча. Пума-тампу означает хранилище львов и составлено из пума, что значит лев, и тампу, что значит хранилище: должно быть, в той провинции когда-то имелось логово львов или в ней больше львов; чем в любой другой [провинции].

Из Пари-вана Коча инка пошел дальше, пройдя ненаселенные земли Коро-пуны, в которой возвышается красивейшая и высочайшая снежная пирамида, которую индейцы с большим уважением называют Baea, что среди прочих значений, которые имеет это слово, здесь означает восхитительная (оно так и есть), и по своей старой простоте жители округи боготворили ее за ее высоту и действительно восхитительнейшую красоту Пройдя незаселенные земли, он вошел в провинцию, именуемую Аруни оттуда он прошел в другую, которую они зовут Кольава, которая доходит до долины Аре-кепа, что, согласно отцу Блас Валера, означает звучная труба.

С большой легкостью для себя инка Майта Капак подчинил и включил в свою империю все эти народы и провинции, проявившие со своей стороны большую кротость. Ибо, поскольку они слышали о подвигах, которые совершили инки па тяжелых и ужасающих переходах в горах Алька, [и] считая их непобедимыми и сыновьями Солнца, они радовались [возможности] стать его вассалами. В каждой из тех провинций инка останавливался на время, которое было необходимо, чтобы дать ей порядок и законы, как полагалось для хорошего правления и ее спокойствия. Обнаруженная им долина Арекепа не имела обитателей; оценив плодородность [этого] места, теплоту воздуха, он решил перевести [туда] большое число тех индейцев, которых он завоевал, чтобы заселить ими ту долину. Разъяснив им выгоды и пользу, которые они получат, заселив то место и насладившись той землей, [и] не только те, кто [непосредственно] заселит ее, но также и весь его народ, ибо все они с избытком воспользуются благами той долины, он отобрал более трех тысяч дворов (casas) и основал четыре или пять селений. Одно из них называют Чимпа, а другое Сука-вайа, и, оставив в них губернаторов и других нужных министров, он вернулся в Коско, затратив на эту вторую конкисту три года, за время которых он подчинил и включил в свою империю в направлении, именуемом Кунти-суйу, почти девяносто лиг в длину, а в ширину — в одних местах десять или двенадцать, а в других пятнадцать лиг. Все эти земли соприкасались с теми, которые уже были завоеваны и подчинены его империей.

В Коско инка был встречен величайшими торжественными празднествами и ликованием, танцами и песнями, сочиненными в честь его побед. Инка, наградив своих капитанов и солдат благодеяниями и милостями, распустил свою армию, и, считая, что на тот период времени было достаточно того, что он завоевал, он решил отдохнуть от прошлых трудов и заняться своими законами и указаниями для хорошего правления своим королевством, [уделяя] особую заботу и внимание благодеяниям для бедных, вдов и сирот, на что он затратил оставшуюся часть своей жизни, которая, как и у предшественников, насчитывала более или менее тридцать лет царствования, хотя достоверно неизвестно, сколько [лет] он царствовал и сколько прожил, и я не смог узнать (pude haber) большего о его деяниях. Он скончался весь в подвигах и трофеях, которые совершил и добыл на войне и в мире. О нем горевали и плакали [целый] год в соответствии с обычаем инков; он был очень любим и желаем своими вассалами. Он оставил полновластным наследником Капака Йу-панки, своего первородного сына от своей сестры и жены Мама Кука. Помимо принца [наследника], он оставил других сыновей и дочерей, как от тех [женщин], которых называют законными по крови, так и от незаконных.

ГлаваХ

КАПАК ЙУПАНКИ, ПЯТЫЙ КОРОЛЬ, ЗАВОЕВЫВАЕТ МНОГИЕ ПРОВИНЦИИ В КУНТИ-СУЙУ

Инка Капак Йупанки, имя которого уже объяснено именами ею предшественников, после того как умер его отец, принял в знак восхождения [на престол] красную повязку с бахромой (borda) и, совершив подношение подарков, отправился посетить всю свою землю и прошел по ее провинциям, интересуясь, как живут их губернаторы и остальные королевские министры: он истратил на посещения два года. Он возвратился в Коско [и] приказал собрать к следующему году людей и провиант, потому что задумал конкисту в направлении Кунти-суйу, что значит на запад от Коско, где, как он знал, находились многочисленные и большие провинции с многочисленным населением. Чтобы пройти к ним, он приказал на большой реке Апу-римак, в местности, именуемой Вака-чака, соорудить другой мост, расположенный ниже [моста] в Акча, и он был построен со всем усердием и оказался более длинным, чем предшествующий/ибо в том месте река течет уже более широко.

Инка вышел из Коско и повел почти двадцать тысяч воинов; он дошел до моста, находящегося в восьми лигах от города, — дорога, весьма неровная и тяжелая, ибо один лишь склон, по которому следует спускаться к реке, имеет три большие лиги почти перпендикулярного спуска, хотя высота его [по прямой] не достигает половины лиги; а подъем по другую сторону реки — еще три лиги. Пройдя мост, он вошел в прекрасную провинцию, именуемую Йана-вара, в которой сегодня находится более тридцати селений; неизвестно, сколько их было тогда, но первое же селение, которое стояло на той стороне [реки] и которое они называют Пити, вышло [навстречу инке] со всеми своими жителями — мужчинами и женщинами, стариками и детьми, с великим праздником и ликованием, с громкими песнями и обращениями к инке, и они признали его своим господином и свою покорность и вассальную зависимость. Инка принял их с большим одобрением и дал им большие подарки из одежды и других вещей, которые обычно имелись при его дворе. [Люди] из селения Пити направили посланников в остальные селения своей округи, принадлежавшие тому же народу Йана-вара, сообщая им о приходе инки и как они признали его королем и господином; их примеру последовали остальные кураки, и с большой радостью они поступили так же, как и [люди] из Пити.

Инка принял их, как и первых, и одарил милостями и подарками, и для большего их удовлетворения он пожелал увидеть и посетить все их селения, расположенные на пространстве в двадцать лиг длиною и более пятнадцати шириною. Из провинции Йана-вара он прошел в другую, именуемую Аймара. Между этими двумя провинциями находится ненаселенная земля протяженностью в пятнадцать лиг. По другую сторону ненаселенной земли на холме, который называют Муканса, он встретил огромное число людей, намеревавшихся преградить ему дорогу и вход в свою провинцию, которая имеет более тридцати лиг в длину и более пятнадцати в ширину, населенную множеством людей, с многочисленным скотом, богатую шахтами с золотом, и серебром, и свинцом, которая до завоевания [инками] имела более восьмидесяти селений.

Инка приказал расположить свою армию у подножья холма, чтобы отрезать выход противникам, которые, будучи варварами, не [зная] военное искусство, бросили свои селения и собрались на той горе, как в укрепленном месте, не обращая внимания, что оказались обложенными, как в загоне. Много дней инка не хотел начинать бой и не допускал, чтобы им причинялось бы иное зло, кроме как оказание противодействий их снабжению провиантом, что могло случиться, ибо голод должен был заставить их сдаться; с другой стороны, он предлагал им мир.

Так более месяца упорствовали одни и другие, пока восставшие индейцы, вынуждаемые голодом, не направили посланцев к инке, заявляя, что они готовы и согласны признать его своим королем и поклоняться ему как сыну Солнца, если он в качестве такового сына Солнца даст им свою клятву и слово завоевать и включить в свою империю (после того как они покорятся) соседнюю с ними провинцию Ума-суйу, населенную воинственными и тираническими людьми, которые проникали к ним, пожирая их провиант прямо у самых дверей их домов, и причиняли им другие беды, в результате чего возникали войны со многими смертями и грабежами, [и], хотя они много раз замирялись, столько же раз вновь разгорались войны и всегда из-за тирании и нарушения соглашений [людьми] из Ума-суйу; поэтому они умоляли его, поскольку им придется стать его вассалами, чтобы он избавил их от тех злых соседей, и что на этом условии они покоряются ему и признают князем и господином.

Инка через одного капитана ответил, что он пришел туда ради уничтожения безрассудства и обид и обучения всех тех варварских народов, чтобы они жили по человеческим, а не по звериным законам, чтобы указать им познание своего бога Солнца, и что уничтожение обид и приведение к разуму индейцев являются обязанностью (oficio) инки; [поэтому] у них не было причин ставить условием то, что король был обязан осуществлять по службе; что он принимал их своими вассалами, но не на их условиях, ибо они должны были не диктовать ему законы, а принимать их от сына Солнца; что же касалось их распрь, ссор и войн, то пусть они оставят их на усмотрение инки, ибо он знал, что следовало делать.

С этим ответом вернулись послы, а на следующий день пришли все индейцы, которые укрывались на том холме и которых было более двенадцати тысяч воинов; они привели с собой своих женщин и детей, которых было более тридцати тысяч душ, [и] все они шли по своим отрядам, включавшим людей из каждого отдельного селения, и, встав по своему обычаю на колени, они выразили покорность инке, и вручили ему себя в вассальную зависимость, и в знак этого они отдали ему золото, и серебро, и свинец, и все остальное, чем владели. Инка принял их с великой лаской и приказал, чтобы им дали еду, ибо они исстрадались от голода, и обеспечивали бы их провиантом, пока они не доберутся до своих селений, чтобы они не страдали бы в пути, и он приказал им, чтобы они разошлись бы затем по своим домам.

Разослав [по домам] людей, инка пошел в одно. из селений той самой провинции Аймара, которое называется Вакирса, состоящее сегодня более чем из двух тысяч домов, а оттуда он направил [своих] посланцев к касикам Ума-суйу. Инка приказал им предстать перед ним, ибо он, как сын Солнца, хотел выяснить разногласия между ними и их соседями, [людьми] из Аймара, относительно пастбищ и лугов и [сообщил], что ожидает их в Вакирса, чтобы дать им законы и указы, благодаря которым они будут жить как разумные люди и не будут убивать [друг друга] как тупые звери за столь незначительные вещи, как пастбища для их скота, поскольку было очевидным, что и одним и другим хватало места пасти скот. Кураки из Ума-суйу, собравшись вместе, чтобы обсудить ответ, дабы он был общим, ибо таким именно был приказ [инки], заявили, что они не нуждаются в инке, чтобы идти туда, где он находился, но что если инка нуждался в них, то. пусть он ищет с ними встречи на их землях, где они ждут его с оружием в руках, и что они не знают, является ли он сыном Солнца, и не считают своим богом Солнце, и не хотят его [считать таковым]; что у них были природные боги своей земли, с которыми им было хорошо, и они не желали других богов; пусть инка дает свои законы и распоряжения (prematicas) тем, кто хочет соблюдать их, для них же было очень хорошим законом добывать оружием то, в чем они нуждались, и силой отнимать это у любого, кто этим владеет, а самим защищать свои земли от любого, кто ступит на них, причиняя им неприятности; что таков был их ответ, а если инка хотел иного, они его дадут ему на поле боя как храбрые солдаты.

Инка Капак Йупанки и его мастера боя, рассмотрев ответ [кураков] Ума-суйу, решили как можно быстрее захватить их селения, чтобы, застав их врасплох, подавить их решимость и наглость скорее страхом и угрозой оружием, нежели причинением вреда, ибо, как уже говорилось, для всех королей — потомков первого инки Манко Капака было законом и его ясным приказом ни в коем случае не проливать кровь, если этого хоть как-то можно было избежать, и чтобы они старались привлекать к себе индейцев лаской, и благодеяниями, и доброй сноровкой, ибо так завоеванные ими вассалы будут любить их по любви, а в противном случае, как покоренные и принуждаемые оружием, они будут ненавидеть их. Инка Капак Йупанки, понимая всю полезность для себя соблюдения этого закона ради увеличения и сохранения своего королевства, приказал со всей тщательностью подготовить восемь тысяч самых отборных из всей его армии мужей, с которыми он, шагая дни и ночи, в очень короткий срок оказался в провинции Ума-суйу, где проявлявшие беспечность противники ожидали встретить его не раньше, чем через месяц, поскольку его сопровождали огромная армия и большие трудности. Однако увидев его столь неожиданно с избранным войском посреди своих селений и [понимая], что вся остальная [армия], которая осталась позади, шла за ним следом, они решили, что не смогут достаточно быстро собраться вместе, чтобы защитить себя, ибо инка раньше успеет сжечь их дома; кураки, испытывая раскаяние за свой дурной ответ, бросив оружие и известив друг друга посланниками, со всей поспешностью направились просить милосердия и прощения за [свое] преступление. По мере того как они приходили, одни раньше, а другие позже, они предстали перед инкой и молили его простить их, ибо признавали его сыном Солнца, и просили, чтобы он, будучи сыном такого отца, взял бы их своими вассалами, публично обещая верно служить ему.

Инка совсем вопреки страхам курак, считавших, что он прикажет обезглавить их, принял их с великим милосердием и приказал сказать, что он не удивлялся, что они, будучи плохо образованными варварами, не понимали того, что было полезно для их религии [и] для их духовной жизни; что стоит им только испробовать вкус порядка и правления его предшественников королей, как они будут счастливы стать его вассалами, и что точно так же они станут презирать своих идолов, как только познают и признают множество благодеяний, которые они и весь мир получают от его отца Солнца, за что оно воспринимается как бог и достойно поклонения [в отличие от] тех, кого они называли богами своей земли, которые, будучи фигурами грязных и презренных животных, были прежде всего достойны презрения, а не поклонения как богам; посему он приказывал им, чтобы они во всем и всюду слушались его и делали бы то, что инка и его губернаторы прикажут им как в религии, так и в законах, потому что и одно и другое было приказано его отцом Солнцем.

С великим унижением кураки ответили, что обещают не иметь иного бога, кроме Солнца, его отца, не соблюдать иных законов, кроме тех, что он пожелает дать им; что, судя по тому, что они слышали и видели, они поняли, что все приказания делались ради чести и блага его вассалов. Инка, желая оказать милость новым вассалам, направился в главное селение той провинции, называвшейся Чирарки, и там, будучи осведомлен о расположении пастбищ, о которых шли споры и войны, и, рассудив то, что подходило обеим сторонам, приказал проложить границы там, где он счел, что будет лучше всего, дабы каждая из провинций знала свою часть [земель] и не проникала бы в чужую. Эти пограничные знаки охранялись и охраняются сегодня с великим почтением, ибо они были ?первыми установлены в Перу по приказу инки.

Кураки обеих провинций поцеловали руки инке, долго благодаря его за то, что их всех так удовлетворил раздел [земель]. Король, не торопясь, посетил те две провинции, чтобы утвердить свои законы и указания, и, совершив это, он решил вернуться в Коско и пока не продолжать завоевания, хотя он мог бы это сделать, о чем свидетельствовали процветание и добрый успех, которые сопутствовали ему до этого. Инка Капак Йупанки вошел со своей армией в свой королевский двор как триумфатор — кураки и знать из трех вновь завоеванных провинций, шедшие с королем посмотреть имперский город, несли его на своих плечах в золотых носилках в знак того, что они покорились и вошли в его империю. Вокруг носилок шли его капитаны, а впереди — воины, [сохраняя] военный строй и порядок, по эскадронам, каждая провинция отдельно от другой, по старшинству, в зависимости от того, когда они были завоеваны и подчинены империей, ибо те, кто были первыми из них, шли ближе всего к инке, а самые последние [шли] дальше всех. Весь город вышел встретить его с песнями и танцами, как это было принято.

Четыре года инка посвятил правлению и благодеяниям своим вассалам; однако ему показалось, что было неразумно тратить столько времени на спокойную жизнь и удовольствия в мире, и поэтому следовало уделить время военным занятиям; он приказал особо внимательно запастись провиантом и оружием и подготовить людей к наступающему году. Когда пришло время, он избрал генерал-капитаном своего брата по имени ауки Титу, а четырех инков из [числа] самых близких родственников, людей опытных в мире и войне, [назначил] мастерами боя, чтобы каждый из них возглавил одну терцию в пять тысяч воинов и все впятером командовали бы армией. Он приказал продолжить дальше завоевание, начатое им в округе Кунти-суйу. И, чтобы положить доброе начало кампании, он направился с ними до моста в Вака-чака; обязав их следовать примеру инков, своих предшественников, в завоевании индейцев, он вернулся в Коско. Инка-генерал и его мастера боя вошли в одну провинцию, именуемую Кота-пампа; они нашли господина [этой] провинции, которого сопровождал один его родственник, господин другой провинции, которую называют Кота-нера; обе они [принадлежали] народу, называвшемуся кечва. Касики, узнав, что инка направил свою армию в их земли, собрались вместе, чтобы признать его полностью [и] добровольно своим королем и господином, ибо они уже много дней желали этого, и поэтому они вышли в сопровождении множества людей с танцами и пением, и приняли инку ауки Титу, и с проявлениями большого удовлетворения и радости сказали ему: «Добро пожаловать тебе, инка апу (что значит генерал); ты дашь нам новое существо и новое качество, сделав нас слугами и вассалами сына Солнца; за это мы поклоняемся тебе, как его брату, и сообщаем тебе как чрезвычайно достоверную новость (cosa), что если бы ты не явился так скоро покорить и подчинить нас служению инке, то в наступающем году мы, как решили, пришли бы в Коско отдать себя королю и просить его приказать принять нас в свою империю, ибо слава подвигов и чудес, совершенных этими сыновьями Солнца в мире и на войне, превратила нас в таких сторонников [инков], и жаждущих служить им, и стать их вассалами, что каждый день становился для нас годом. Мы также хотели этого, чтобы почувствовать себя свободными от тирании и жестокостей, которые с давних времен, со времен наших дедов и предшественников, причиняют нам народы чанка и анко-вальу и другие их соседи, ибо у них [наших предков] и у нас они захватили много земель и причиняют нам много беспорядков и держат нас в страшном угнетении; по этой причине мы хотим [войти] в империю инков, чтобы ощутить себя свободными от тиранов. Пусть Солнце, твой отец, покровительствует и защитит тебя, ибо ты исполнил наше желание». Сказав это, они выразили свою покорность инке и мастерам боя, и передали им много золота, чтобы они отослали его королю. После войны, [начатой] Гонсало Писарро, провинция Кота-пампа стала репартимьенто дона Педро Луиса де Кабрера, уроженца Севильи, а провинция Кота-нера и другая, с которой мы познакомимся ниже, именовавшаяся Вамам-пальпа, принадлежали Гарси-ласо де ла Вега, моему господину, и они были вторым репартимьенто, которые он имел в Перу: о первом мы расскажем дальше в нужном месте.

Генерал ауки Титу и капитаны ответили им от имени инки и сказали, что благодарят их за добрые намерения в прошлом и настоящую службу, что о том, и о другом, и о каждом слове, которое они произнесли, они дадут подробный отчет его величеству, чтобы он приказал бы наградить их, как награждали всех, кто служил ему. Кураки остались очень довольны, узнав, что инке станут известны их слова и служба; и поэтому они с каждым днем проявляли все большую любовь и с большей радостью выполняли все, что им приказывали генерал и его капитаны. Эти же, установив, как обычно, добрый порядок в тех двух провинциях, перешли в другую, именовавшуюся Вамам-пальпа; они также покорили ее без войны и какого-либо сопротивления. Инки переправились через реку Аманкай, текущую по тем провинциям двумя или тремя рукавами, которые, соединясь вместе несколько ниже, образуют многоводную реку, именуемую Аманкай.

Один из этих рукавов проходит через Чуки-инка, где имело место сражение Франсиско Эрнандеса Хирона с маршалом Алонсо де Альварадо, и на этой же самой реке годами раньше имело место [сражение] дона Диего де Альмагро и названного маршала и оба раза был побежден дон Алонсо де Альварадо, как будет более подробно рассказано в надлежащем месте, если господь позволит нам дойти до него. Инки шли, покоряя провинции, расположенные по одну и по другую стороны реки Аманкай; их было много, и они объединены [одним] этим названием кечва. В них много золота и скота.

Установив в них порядок, необходимый для правления, они вышли на ненаселенные земли Вальа-рипа — горная цепь, знаменитая огромным количеством золота, которое было там добыто, и еще большим, которое осталось там для добычи, — и, пройдя через одну из полос (manga) ненаселенной земли, которая в том месте имеет тридцать пять лиг пути, они спустились на равнину, каковой является побережье моря. Всякую землю, являющуюся морским побережьем, и любую другую жаркую землю (tierra caliente), индейцы называют йунка, что означает жаркая земля: под этим названием йунка понимаются многие долины, которые имеются по всему тому побережью. Испанцы же называют долинами земли, которые орошаются реками, сбегающими в море с гор. Именно эта земля обитаема на том побережье, ибо все то, до чего не доходит вода, дающая влагу земле, необитаемо, потому что это мертвые пески, на которых не растет трава, ни что-либо иное, приносящее пользу.

В местности, через которую эти инки спустились в долины, находится долина Хакари, большая, плодородная и очень густо населенная, ибо в прошлые времена в ней проживало более двадцати тысяч жителей-индейцев, которых они с большой легкостью подчинили своей власти и службе. Из долины Хакари они прошли в долины, которые называются Увиньа, Камана, Кара-вильи, Пикта, Келька и другие, которые расположены дальше вдоль того побережья с севера на юг в пространстве длиною в пятьдесят лиг. А эти поименованные долины имеют в длину более двадцати лиг вниз по [течению] реки от гор до моря, а в ширину они имеют столько [земли], сколько может оросить река по одну и по другую руку, ибо одни орошают две лиги, другие — больше, а другие — меньше, в зависимости от того, мало или много воды они несут. Некоторым из рек того побережья индейцы не дают дойти до моря, выводя их из русел, чтобы орошать свои поля и рощи. Инка генерал ауки Титу и его мастера боя, без сражений подчинив служению своему королю все те долины, направили ему отчет обо всем случившемся и, в частности, передали ему, что, исследуя тайные обычаи тех местных жителей, их ритуалы, и церемонии, и их богов, каковыми являлись рыбы, которых они убивали, они обнаружили, что там имеются содомиты, но не во всех долинах, а в такой-то и такой, [и] не повально среди всех жителей, а среди некоторых из них, в тайне совершавших тот страшный грех. Они сообщили также, что в том направлении не было больше земель, чтобы завоевывать их, ибо то, что осталось позади [уже] завоеванным, закрыло [путь] дальше к югу побережья.

Инка весьма возрадовался сообщению о завоевании, а еще больше, что оно было проведено без пролития крови. Он послал приказ, чтобы они, наведя принятый порядок для правления, вернулись бы в Коско. И он особо приказал, чтобы с великим старанием они выследили бы содомитов и на общественной площади сожгли бы живыми тех, кого обнаружат, [и] не только виновных, но и подозреваемых в преступлении, сколь незначительным не было бы [подозрение]; точно так же следовало сжечь их дома, и стереть их с земли, и сжечь деревья из их владений, вырвав их с корнями, чтобы никоим образом не сохранилась бы память о столь мерзком деле, и провозгласить нерушимым законом, чтобы отныне и впредь они остерегались бы совершать подобные преступления под страхом, что за грехопадение одного [жителя] будет опустошено все его селение и сожжены все его жители вообще, как сейчас [сжигались] отдельные [преступники].

Все это было исполнено, как приказал инка, вызвав величайшее восхищение местных жителей всех тех долин этой новой карой, которая свершалась над гнусностью, которая вызывала такое отвращение у инков и у всего их поколения, что даже само только его имя было им столь ненавистно, что они никогда не касались его своими устами, а если какой-либо индеец из уроженцев Коско, даже не являвшийся инкой, в гневе, в ссоре с другим произносил его в виде оскорбления, то сам оскорбитель покрывал себя позором, и много дней остальные индейцы смотрели на него как на гнусный и омерзительный предмет, ибо он коснулся своими устами такого слова.

Генерал и его мастера боя, завершив все то, что инка приказал им, вернулись в Коско, где были встречены с триумфом и им были оказаны великие милости и благодеяния. По прошествии нескольких лет после конкисты, о которой было рассказано, инка Капак Йупанки решил лично предпринять новый поход и расширить границы своей империи в направлении, называвшемся Кольа-суйу, ибо в двух прошлых конкистах они не выходили за пределы округа, именовавшегося Кунти-суйу. С этим намерением он приказал, чтобы к наступающему году подготовились бы двадцать тысяч отборных солдат.

В то время как люди готовились [к походу], инка предусмотрел все то, что подходило для правления всем своим королевством. Он назначил своего брата генерала ауки Титу губернатором и наместником. Он приказал, чтобы четыре мастера боя, которые ходили с ним [в поход], остались бы советниками брата. Чтобы взять с собой, он отобрал других четырех мастеров боя и капитанов, которые руководили бы армией — только инков, ибо поскольку они были ими, то [люди] других народов не могли стать капитанами, и даже если солдаты, приходившие из различных провинций, приводили капитанов, избранных из своего собственного народа, то после того, как они вливались в королевское войско, каждому чужеродному капитану придавался начальником инка, приказу и указанию которого в военных делах он подчинялся, выполняя их как его лейтенант: этим путем всей армией командовали [только] инки, но при этом другие не лишались должностей, которые они занимали, ибо если бы у них их отняли, то они сочли бы себя отвергнутыми и лишенными милости. Потому что инки во всем, что не противостояло их законам и порядкам, всегда доставляли своим управлением удовольствие и удовлетворение куракам и провинциям каждого народа: благодаря этой мягкости в правлении, проявлявшейся в любом деле, индейцы с такой быстротой и любовью отзывались на призыв служить инкам. Он приказал, чтобы принц-наследник сопровождал бы его для обучения военному искусству, хотя ему было немного лет.

Настало время похода, и инка Капак Йупанки вышел из Коско и дошел до лагуны Париа, являвшейся последней оконечностью [империи] в том направлении, завоеванной его отцом. Он шел со своими министрами по дороге, собирая воинов, которые в каждой провинции уже были готовы [выступить]. Он проявил заботу о том, чтобы по одну и по другую сторону дороги посетить все селения, до которых мог добраться, чтобы своим присутствием оказать милость тем народам, и они считали эту милость посещения инкой своих провинций столь великой, что многие из них все еще сегодня хранят в памяти многие места или селения, в которых инки соблаговоляли сделать остановку в пути, чтобы отдать какой-то приказ, или оказать им какую-либо милость, или отдохнуть от дороги. Такие места [и] сегодня почитаются индейцами, поскольку там находились их короли. Инка, после того как он прибыл в долину Париа, стремился покорить своей власти селения, которые он обнаружил в той округе: одни покорялись ему из-за добрых вестей, которые они слышали об инках, а другие потому что не могли оказать ему сопротивление. Он был занят этими завоеваниями, когда к нему прибыли посланцы двух великих капитанов, которые вели друг с другом жестокую войну. А чтобы лучше понять [эту] историю, необходимо знать, что эти два великих курака были потомками двух знаменитых капитанов, которые в прошлые времена — еще до инков — каждый сам по себе отличился в тех провинциях, и завоевал много селений, и стал великим господином. Не удовлетворяясь завоеванным, они направили свое оружие один против другого ради присущего всем стремления царствовать, не признавая себе равных. Они вели жестокую войну; то один, то другой выигрывал и проигрывал ее, хотя, будучи отважными капитанами, они оба до конца своей жизни продолжали храбро бороться. Эту войну и борьбу они оставили в наследство своим сыновьям и потомкам, которые продолжали вести ее с тем же мужеством, как и их предки, вплоть до времени [царствования] инки Капак Йупанки.

Видя, что неутихавшая и жестокая война, которую они вели, уже не раз приводила их к почти полному истреблению, и опасаясь, что они уничтожат друг друга без какой-либо выгоды [хотя бы] для одного из них, ибо всякий раз их мужество и сила были одинаковыми, они по совету и по мнению своих капитанов и родичей пришли к соглашению отдать себя суду и воле инки Капак Йупанки и поступить так, как он прикажет и укажет им в отношении их войн и страстей. Они пришли к этому соглашению, побуждаемые прошлой и настоящей славой инков, чья справедливость и прямота вместе с чудесами, которые, как рассказывали, их [руками] совершал их отец Солнце, были так широко известны среди тех народов, что все они хотели познакомиться с ними. Одного того господина звали Кари, а другого Чипана: эти же имена имели их предки, начиная с самых первых; потомки хотели сохранить их в памяти, один за другим наследуя их имена, чтобы помнить и подражать своим старшим, ибо они были отважными [людьми]. Педро де Сиеса де Леон, глава сотая, коротко касается этой истории, хотя [по времени] ставит ее гораздо позже, чем она случилась; одного из кураков он называет Кари; а другого — Сапана. Поскольку кураки знали, что инка вел завоевания неподалеку от их провинций, они направили к нему посланников, сообщив ему о своих сражениях и борьбе, умоляя его, чтобы он счел бы за благо дать им позволение прийти поцеловать ему руки и передать ему самое подробное сообщение о своих страстях и разногласиях, чтобы его величество уладил бы их и примирил, что они публично заявляют, что сделают то, что инка прикажет им, поскольку весь мир признает его сыном Солнца, справедливость которого, они надеются, станет правосудием для обеих сторон, чтобы был бы вечный мир.

Инка выслушал посланников и ответил, что пусть кураки прибудут, когда сочтут удобным, а он постарается примирить их и надеется установить мир и сделать их друзьями, потому что законы и порядки, которые он им дает, будут приказаны его отцом Солнцем, с которым он посоветуется по тому делу, чтобы решение по нему оказалось бы наиболее разумным. Ответ очень обрадовал кураков, и через несколько дней они пришли в Парна, где находился инка, и вошли они туда с разных сторон, ибо так они договорились. Представ перед королем, они одновременно поцеловали ему руки, дабы ни один из них не имел преимущества перед другим. И Кари, земли которого были расположены ближе к инке, заговорил от имени обоих и подробно рассказал о ссоре, которая существовала между ними, и о ее причинах. Он сказал, что иногда ею была зависть, которую каждый из них испытывал к подвигам и богатствам другого, а в других случаях — амбиция и алчность толкали их на захват [чужого] государства (estado) или по крайней мере пограничных районов и на [расширение своей] юрисдикции; что они умоляли его величество умиротворить их, приказав то, что ему заблагорассудится, ибо они оба пришли для этого, устав от войн, которые ведутся между ними с давних пор Приняв их с обычной любезностью, инка приказал им провести один день в его армии и чтобы два самых пожилых капитана инки обучили бы каждый своего [кураку] законам, в основе которых лежит закон природы, при помощи которых инки правили своими королевствами, чтобы их вассалы жили в мире, уважая друг друга как в [делах] чести, так и имущества. А чтобы решить разногласия, которые имелись в отношении границ и юрисдикций, из-за которых у них возникали войны, инка направил двух: своих родичей инков провести в провинциях тех кураков расследование» чтобы выяснить корень причин тех войн. Будучи осведомлен обо всем и посоветовавшись с членами своего совета, инка позвал кураков и в немногих словах сказал им, что его отец Солнце приказывал ei для жизни в мире и согласии соблюдение законов, которым их обучили инки, и заботу о здоровье и росте [числа] вассалов, ибо войны прежде всего служили для уничтожения одних и других, а не для их приумножения; что они должны знать, что, видя их раздоры, другие кураки могут встать против них и покорить их, ибо они окажутся слабыми и обессиленными, и отнять у них их государства, и стереть навсегда память об их предках; в мире же все это и сохранится, и укрепится. Он приказал им установить в тех и тех местах пограничные знаки и не нарушать границ. Напоследок он сказал, что так приказывал и указывал его бог Солнце ради их жизни в мире и отдыхе, а инка подтверждал это под страхом строгого наказания того, кто это нарушит, ибо в их разногласиях он был судьей.

Кураки ответили, что полностью подчиняются его высочеству и ради любви, которой они прониклись к службе инке, они станут настоящими друзьями. Затем касики Кари и Чипана обсудили между собой законы инки, правление его домом, и королевским двором, и всем его королевством, мягкость, с которой он действовал на войне, и его справедливость, оказываемую всем, не допускавшую нанесения кому-либо обиды. Так они увидели, в частности, сколь мягким и беспристрастным было его отношение к ним обоим, и сколь справедливым был его раздел их земель. Рассмотрев и обсудив все это должным образом со своими родственниками и подданными, которых они привели с собой, они решили вручить себя инке и стать его вассалами. Они поступили так еще и потому, что видели, что империя инки очень близко подошла к их государствам и однажды неизбежно они будут завоеваны силой, ибо они не были столь могущественны, чтобы оказать ему сопротивление. Будучи благоразумными, они решили стать его вассалами добровольно, а не по принуждению, чтобы не утратить заслуги, которые они приобретали таким путем перед инками. Согласившись на этом, они предстали перед инкой и сказали, что просят его величество принять их к себе на службу, что они хотят стать вассалами и слугами сына Солнца и что с этого момента они передают ему свои государства; пусть его величество направит [своих] губернаторов и министров обучить новых подданных тому, что им следует делать на своей службе.

Инка сказал им, что благодарит их за доброе стремление и не забудет одаривать их каждый раз милостью. Он приказал вручить им много одежды для касиков из своего гардероба и другой, не такой дорогой, для их родичей; он оказал им много других богатых и высокоценимых милостей, чем кураки остались весьма довольны. Таким образом инка подчинил своей империи многие провинции и селения, которыми те два касика владели в области Кольа-суйу, среди которых были Поко-ата, Муру-муру, Макча, Кара-кара и все то, что находится на востоке от этих провинций до великой Кордильеры Анд, и еще все те огромные ненаселенные земли, которые доходят до оконечностей большой провинции, называемой Та-пак-ри, которую испанцы зовут Тапа-кари; [а] те ненаселенные земли имеют в поперечнике более тридцати лиг очень холодной земли, и, поскольку она является таковой, она не населена жителями, однако из-за множества пастбищ на ней обитает бесчисленное множество дикого и домашнего скота, и есть там множество источников такой горячей воды, что невозможно даже на миг удержать в них руку, а по пару (baho), который, выходя [из земли], выбрасывает вода, видно, где находится источник, если он даже расположен далеко. И вся эта горячая вода воняет серным камнем, и следует отметить, что среди этих источников столь горячей воды имеются другие с холоднейшей и очень вкусной водой, и из тех и других рождается река, которую называют Коча-пампа.

За большой ненаселенной землей с источниками начинается горный склон, спуск по которому до равнины провинции Танак-ри равен семи лигам пути; это был первый репартимьенто индейцев, которым владел в Перу Гарсиласо де ла Вега, мой господин. Он состоит из плодороднейших земель со множеством людей и скота и имеет двадцать лиг в длину и более двенадцати в ширину. В восьми лигах дальше расположена прекраснейшая провинция, именуемая Коча-пампа; [эта] долина с многоводной рекой, образующей долину, имеет тридцать лиг в длину и четыре в ширину. Среди прочих эти две прекрасные провинции вошли в то, что кураки Кари и Чипана подчинили [империи инков], когда они, как было рассказано, поступили так со своими государствами. С [этим] завоеванием империя инков увеличилась в длину на шестьдесят лиг. В провинции Коча-пампа, которая была столь прекрасной и плодородной, испанцы в году тысяча пятьсот шестьдесят пятом основали селение; они назвали его Сан-Педро-де-Карденьо, потому что его основателем был кабальеро, уроженец Бургоса, которого звали капитан Луис Осорио.

Завершив покорение, инка приказал, чтобы два мастера боя из тех, что находились с ним, направились в государство тех курак и взяли министров, необходимых для правления и обучения новых вассалов; проделав это, он счел, что для того года было вполне достаточно [уже] осуществленных завоеваний, ибо они оказались значительнее того, что он ожидал, и вернулся в Коско, взяв с собой обоих касиков, чтобы они увидели бы королевский двор, и чтобы одарить их, и торжественно принять при дворе. В городе их принимали очень хорошо, и обоим куракам было устроено множество празднеств, оказаны им честь и уважение, ибо так приказал инка. По прошествии нескольких дней он дал разрешение, чтобы они вернулись в свои земли, и они отправились весьма довольные милостями и благодеяниями, которые он им оказал, а перед отправлением инка сказал им, чтобы они были готовы, ибо он думал вскоре направиться в их государства на покорение индейцев, которые жили по другую сторону их [государств].

Инка Капак Йупанки был удовлетворен строительством моста, как мы говорили, в Вака-чака на реке Апу-римак, и поэтому он приказал построить другой [мост] в водоразделе лагуны Тити-кака, ибо он думал вскоре приступить к завоеваниям провинций, которые находились в Кольа-суйу, потому что та земля была ровной и удобной для передвижения армий, что благоприятствовало их завоеванию инками, и по этой причине они не успокоились, пока не завоевали весь тот округ. Мост в Вака-чака и все другие, имеющиеся в Перу, построены из плетенки; [мост] через ту реку, которую испанцы называют Десагуадеро, сделан из хунсии и других материалов. Он лежит на воде, как [мост] в Севилье, который составлен из лодок, а не висит в воздухе, как из плетенок, согласно нашему рассказу. Во всем Перу выращивается длинная трава, мягкая и упругая, которую индейцы называют ичу [и] которой они покрывают свои дома; та, что выращивается в Кольяо, имеет большие преимущества, и она — очень хороший подножный корм для скота; из нее кольа делают корзины, и маленькие коробы, и то, что они называют патакас (словно маленькие ларьки), и веревки, и канаты. Кроме этой хорошей травы, на. берегах Тити-кака выращивается в огромнейшем количестве хунсиа и шпажник, который иначе называется эпеа [камыш]. В нужное время индейцы провинций, которые обязаны строить мост, срезают огромное количество камыша и хунсии, чтобы они высохли, когда нужно будет возводить мост. Из соломы, о которой мы говорили, они делают четыре каната, [каждый] толщиною с ногу; два из них бросают на воду, [затем] переправляют с одного берега реки на другой, которая, если судить по поверхности, кажется, что не течет, а в глубине у нее сильнейшее течение, как утверждают те, кто пожелал на опыте убедиться в этом. На канаты, заменяющие лодки, накладывают огромные связки хунсии и камыша толщиною с вола, крепко связывая их одни с другими и с канатами; затем на связки хунсии и камыша бросают два других каната и крепко привязывают их к связкам, чтобы соединить и укрепить одно с другим. На эти канаты, чтобы они не так быстро ломались бы от топота животных, накладывают другое множество камыша в тонких связках размером с руку или ногу, которые в нужном порядке сшиваются одни с другими и с канатами. Эти маленькие связки испанцы называют шоссе моста. Мост в ширину имеет тринадцать или четырнадцать футов, и более вары в высоту, и более или менее сто пятьдесят шагов в длину, что дает возможность представить себе, какое количество хунсии и камыша необходимо для такого большого сооружения. И следует указать, что они обновляют его каждые шесть месяцев,—я хочу сказать, что строят его заново, ибо материалы, которые они употребляли, были такими слабыми, как солома, камыш и хунсиа, что их нельзя было снова употреблять. А чтобы мост был надежным, они обновляют его прежде, чем канаты протрутся и сломаются.

Этот мост и другие крупные сооружения, во времена инков были распределены между соседними провинциями, и они знали, какое количество материалов должна была каждая из провинций поставлять, и, поскольку это делалось из года в год, индейцы сооружали мост в кратчайшее время. Концы больших канатов, которые являлись основанием моста, вкапывались в землю, а не крепились на каменных подставках, к которым их привязывали. Индейцы говорят, что это было лучше всего для того типа (manera) моста; они делали так еще и потому, что меняли место, возводя мост иногда выше, а иногда ниже, но всегда рядом. Узнав, что мост построен, инка с принцем, своим наследником, вышел из Коско и прошагал в походном порядке до последних провинций касиков Кари и Чипана, каковыми являлись, как уже было сказано, Тапак-ри и Коча-жампа, Касики вместе с воинами были готовы нести службу инке. Из Коча-пампы они пошли в Чайанту; они пересекли лежащие между ними тридцать лиг плохих ненаселенных земель, где нет ни горсти полезной земли, а только утесы, и скалы, и каменные поля, и голый камень; ничто не растет в той пустыне, кроме сириосов (cirios), имеющих шипы длиною с палец на руке, из которых индианки делали иглы, чтобы шить то немногое, что они шили; те сириосы растут во всем Перу. Пройдя ненаселенную землю, они вошли в провинцию Чайанта, которая имеет в длину двадцать лиг и почти столько же в ширину. [Здесь] инка приказал принцу направить посланников с обычными требованиями.

У индейцев Чайанты не было единства относительно ответа на послание, ибо одни говорили, что было бы весьма справедливым, чтобы сын Солнца был бы принят господином, а его законы соблюдались бы, ибо следовало верить, что, коль скоро они были приказаны Солнцем, они были справедливы, мягки, и полезны, и все до одного направлены на благо вассалов, а не ради интересов инки. Другие заявили, что они не нуждались в короле и в новых законах, ибо те, что были у них, были хорошими, поскольку их соблюдали их предки, и что им хватало своих богов, [и незачем было] принимать новую религию и новые обычаи, но самым худшим они считали подчинение воле одного человека, который проповедовал религию и святость, а завтра, когда они станут покорны ему, он мог навязать им любые законы, которые будут во всем ему на пользу, а вассалам во вред, и что не следовало испытывать на себе это зло, а жить, как раньше, на свободе или на том умереть.

В этом разногласии они провели несколько дней, пока каждая из сторон пыталась отстоять свое мнение, однако, с одной стороны, страх перед оружием инки, а с другой — молва о его хороших законах и мягком правлении привели их к согласию. Они ответили, но не абсолютным согласием и не полным отказом, а объединив вместе оба мнения; они заявили, что с радостью приняли бы инку своим королем и господином, однако они не знают, какие законы он прикажет им соблюдать [и] окажутся ли они им на пользу или пойдут во вред. В силу этого они молили его о перемирии обеих сторон, и чтобы (пока их обучат законам) инка и его армия вошли в провинцию, дав им слово уйти и сохранить им свободу, если его законы не удовлетворят их; однако, если они окажутся столь хорошими, как он говорил, они будут поклоняться ему как сыну Солнца и признают его господином.

Инка ответил, что согласен с условием, на котором они его примут, хотя он мог бы покорить их силой оружия; однако он готов последовать примеру своих предков, что означало покорение вассалов любовью, а не силой, и своей верой и словом клянется оставить им свободу, которую они имели, если они захотят поклоняться его отцу Солнцу и соблюдать его законы, ибо он надеялся, что, узнав и поняв их, они не только не станут питать к ним отвращение, но полюбят их и будут испытывать боль, что не познали их много веков тому назад.

Дав это обещание, инка вошел в Чайанта, где был принят с почтением и послушанием, однако не с празднеством и ликованием, как имело место в других провинциях, потому что не было известно, во что выльется это соглашение. И так пребывали они между страхом и надеждой, пока пожилые мужи, избранные инкой, которых он имел в качестве советников и для управления армией, в присутствии наследного принца, который несколько дней находился при этом обучении, продемонстрировали им законы как своего идолопоклонства, так и правления государством; и это совершалось много раз и много дней, пока они хорошо не поняли их. Индейцы, внимательно изучив, сколько чести и пользы они им приносят, заявили, что Солнце и инки, его сыновья, дававшие людям такие правила и законы, достойны, чтобы им поклонялись и считали их богами и господами земли. Поэтому они обещали хранить их власть и установления и отвергнуть всех идолов, ритуалы и обычаи, которые у них имелись. И с этим публичным заявлением, сделанным перед принцем, они преклонились перед ним вместо его отца Солнца и инки Капак Йупанки.

Когда клятва была произнесена и закончилась торжественная церемония, начались, по их обычаю, грандиозные танцы и пляски, незнакомые инкам. Они вышли разодетые в праздничные украшения и с песнями, сложенными для восхваления Солнца и инков, и их добрых законов и правления, радовались (festinaron) и служили им со всем проявлением любви и доброй воли, которые только могли высказать.

Поскольку уже было сообщено о двух типах мостов, которые сооружались по приказам инков для переправ через реки, — один из плетенок, а другой из хунсии и камыша, имеет смысл рассказать о [других] способах и приспособлениях, которые имелись у них для переправы, ибо мосты из-за больших расходов и многосложности они позволяли себе строить только на королевских дорогах. А поскольку та земля такая широкая и длинная и ее пересекает столько рек, индейцы, обученные одной лишь необходимостью, создали различные орудия для переправы через реки, соответствовавшие различному профилю (dispusiciones), который они имеют, а также для того ограниченного плавания по морю, которого они достигли. Они не умели или не знали, как для этого строить пироги или каноэ, как их делали во Флориде или на островах Барловенто и материке, изготовлявшиеся наподобие корыт, ибо в Перу не было толстого дерева, пригодного для этого, и хотя правда, что там имеются очень толстые деревья, их древесина чрезвычайно тяжела, словно железо, по причине чего они ценили другое дерево, тонкое, как ляжка, легкое, как смоковница; самое лучшее, согласно утверждению индейцев, росло в провинции Киту, откуда по приказу инки его вывозили ко всем рекам. Из него делали большие и маленькие плоты из пяти или семи длинных бревен (palos), связанных одно с другим; среднее из них было самым длинным; первые боковые были менее длинными; затем вторые — еще более короткими, а третьи — еще короче, ибо так они лучше рассекают воду, чем если бы все стояли одним фронтом; одна и та же форма была у кормы и у носа. К ним привязывали две тонкие веревки и за них тянули, чтобы переправить плот с одного берега на другой. Часто из-за отсутствия плотовщиков сами пассажиры тянули веревку, чтобы переправиться с одного мыса на другой. Я помню, как переправлялся на нескольких плотах, построенных [еще] во времена инков, и индейцы с почтением относились к ним. Кроме плотов, они строили другие более легкие лодочки: их делают из круглой связки камыша толщиною с вола; ее крепко стягивают, заостряя от центра к началу связки, задирая его вверх, словно нос корабля, чтобы он рассекал и разрезал воду; в двух третях от начала связку расширяют; верх связки — плоский, туда бросают груз, который следует переправить. Только один индеец управляет каждой такой лодкой; он располагается на конце кормы, ложась грудью на лодку; руки и ноги служат ему для гребли, и так он гонит ее по поверхности воды. Если река стремительная, то он выйдет [на берег] на сто или на двести шагов ниже, чем вошел. Когда переправляют какого-то человека, его грудью кладут вдоль лодки, головой в сторону лодочника; ему приказывают ухватиться за веревку от лодки и прижаться к ней лицом и не поднимать его, не открывать глаза и ни на что не смотреть. Меня переправляли таким образом через многоводную с быстрым течением реку (это приказывают на таких только реках, ибо на спокойных в этом нет нужды); из-за чрезмерной и излишней настойчивости, с которой индеец-лодочник требовал, чтобы я не поднимал голову и не открывал глаза, ибо я, будучи ребенком, испытал бы страх и потрясение, как будто бы тонула земля и падали небеса, у меня появилось желание посмотреть, чтобы узнать, нет ли там какой-нибудь колдовской или потусторонней штуки. С этими мыслями, когда я почувствовал, что мы находимся на середине реки, я немного приподнял голову и посмотрел на бег воды, и мне действительно показалось, что мы падаем с неба вниз, а произошло это потому, что голова моя пошла кругом из-за стремительного течения и той ярости, с которой камышовая лодка рассекала поверхность воды.

Страх заставил меня закрыть глаза и признаться, что лодочники правы, приказывая, чтобы их не открывали. Другие плоты делают в виде квадрата, напоминающего сеть, из целых больших тыкв, крепко привязывая их одну к другой на расстоянии более или менее одной с половиной вары в зависимости от необходимости. Впереди к плоту привязывается упряжка из сыромятной кожи, как у седла для верховой езды, в которую индеец-лодочник вставляет голову; он бросается вплавь и тянет за собой плывущий плот и груз, пока не переправится через реку, или бухту, или морской залив. А если имеется необходимость, то за ним плывут один или два индейца-помощника, которые подталкивают плот.

На больших реках, которые из-за своего сильного и свирепого течения не позволяют, чтобы по ним ходили ни плоты из тыкв, ни лодки из соломы, или они не могут плавать из-за множества скал и утесов, которые имеются на одном и другом берегу, и нет пляжа, где можно было бы их загружать или разгружать, индейцы протягивают по воздуху с одной горы на другую очень толстый канат из того тростника, который называют чавар: они привязывают его к толстым деревьям или большим крепким утесам. По тросу ходит плетеная корзина с де ревянным ушком, толстым, как рука; она выдерживает трех или четырех человек. Корзина имеет две веревки, привязанные одна к одному берегу [реки], другая к другому, за которые тянут находящиеся в корзине, чтобы переправить ее с одного берега на другой. А так как трос бывает таким длинным, он вытягивается и провисает в середине; необходимо передвигаться, мало-помалу отпуская корзину до середины троса, ибо он свисает весьма отвесно, а дальше ее тянут [вверх] силой рук. Для этой [службы] имеются индейцы, которых в порядке очереди выделяют соседние провинции; они находятся на тех переправах для [обслуживания] путников без какой-либо платы (interes); и пассажиры в корзине [также] помогают тянуть веревки, а многие переправлялись в одиночку без чьей-либо помощи: стоя в корзине, они руками передвигали [ее] по тросу. Я помню, как переправлялся два или три раза этим способом переправы, еще будучи юношей, который едва только переступил порог детства; по дорогам индейцы несли меня на спине. В корзинах они переправляли также свой скот в небольших количествах, но с большим трудом, так как им приходилось связывать его, бросать в корзину и так переправлять его, теряя много времени. То же самое они делают с мелким скотом из Испании, как-то: овцами, козами и свиньями. Однако таких крупных животных, как лошади, мулы, оспы и коровы, из-за их силы и веса они не переправляли в корзинах, а проводили их по мостам или хорошим бродам. Этот способ переправы не применяли на королевских дорогах, а только на частных, которыми индейцы соединяли одно селение с другим; его [этот способ] называют уруйа.

Индейцы всего побережья Перу выходят в море ловить рыбу в лодочках из соломы, о которых мы рассказывали; они уходят на четыре, и пять, и шесть лиг в открытое море и больше, если необходимо, потому что то море спокойно и оно разрешает покорять себя (hollar) столь слабым суденышкам. Чтобы привозить или отвозить большие грузы, они пользуются плотами из дерева. Рыбаки, чтобы плыть по морю, садятся па корточки, [предварительно] встав на колени на свою связку из соломы; они гребут толстым тростником, длиною с морскую сажень, расколотым пополам на всю длину. На той земле имеется тростник, столь же толстый, как нога и как ляжка; дальше мы подробнее расскажем о нем. Чтобы грести, они берут тростник обеими руками; одной они берутся за конец тростника, а другой — за его середину. Выемки тростника служат им лопатой, чтобы сделать более сильным [гребок] в воде. Они гребут так: едва ударив по воде с левой стороны, они сразу же меняют [положение] рук; тростник скользит по рукам так, чтобы следующий удар нанести с правой стороны, и там, где у них была правая рука, они кладут теперь левую, а где была левая — правую: таким способом они гребут, меняя [положение] рук и тростника по одну и по другую сторону [лодки], и среди прочих вещей, вызывающих восхищение тем, как они занимаются этим своим плаванием и рыбной ловлей, наиболее достойно восхищения именно эта [гребля]. Когда одна из таких лодок идет со всей поспешностью (furia), ее не догонит почтовая лодка, какой бы хорошей она ни была. Они ловят острогой рыб величиной с человека. Эта рыбная ловля острогой (ради нужды индейцев) схожа с той, что имеет место с китами в Бискайе. Они привязывают к остроге тонкий шнурок, который моряки называют леской; он имеет двадцать, тридцать, сорок морских сажень; один его конец привязывается к носу корабля. Ранив рыбу, индеец высвобождал ноги и обхватывал ими свой корабль, а руками он выпускал леску с убегающей рыбой; когда же шнурок кончался, он накрепко обхватывал свой корабль, и так на поводу (asido) его тащила рыба, если она была очень крупная, и тащила с такой скоростью, что казалось, будто птица летела по морю. Таким образом, они сражаются, пока рыба не устанет и не попадет в руки индейца. Они также ловили рыбу сетями и на крючки, однако все это было бедностью и нищетой, ибо сети для ловли рыбы в одиночку, а не сообща были очень маленькими, а крючки очень плохими, потому что они не познали ни сталь, ни железо, хотя имели рудники, однако они не умели выплавлять его. Железо они называют килъай. Они не ставили парус на лодочки из соломы, ибо ему просто не на чем было держаться; и я не думаю, чтобы она пошла с ним так быстро, как она шла с одним только веслом. На плоты из дерева они ставили парус, когда плавали по морю. Эти орудия, которыми индейцы Перу пользовались для плавания по морю и переправы через многоводные реки, оставались в употреблении, когда я уехал; то же самое имеет место сейчас, потому что те люди, будучи столь бедными, не стремятся к большему, чем то, что они имеют. В Истории Флориды, книга шестая, мы рассказали кое-что об этих орудиях, говоря о каноэ, которые строятся на той земле для переправы и плавания по рекам, [которых там] так много и они такие же полноводные, как и реки в Перу. А на этом мы вернемся [к рассказу] о завоеваниях инки Капака Йупанки.

Инка ушел из Чайанты, оставив в ней гарнизон и министров, необходимых для его идолопоклонства и для его владений, и направился он в другие провинции, которые имеются в той округе, которую называют Чарка. Это имя включает в себя многие провинции с разными народами и языками, и все они относятся к направлению Кольа-суйу. Главные из них — это Тутура, Сипи-сипи, Чаки, а на востоке от них, т. е. в сторону Анд, находятся другие провинции, которые называют Чамуру (в которой также растет трава, которую называют пука, хотя она не столь хорошая, как та, [что растет] в пределах Коско), и другая провинция, называемая Сакака, и много других, которые мы не называем, чтобы избежать многословия; инка направил в них обычные предупреждения.

Те народы, которые уже знали о том, что случилось в Чайанта, ответили почти все одними и теми же соображениями, мало, чем отличавшимися одно от другого: в целом они сказали, что считают за счастье поклоняться Солнцу и иметь господином инку, его сына; что они уже слышали о его законах и хорошем правлении; они просили его принять их под свое покровительство и предлагали ему свои жизни и богатства; [они просили], чтобы он послал завоевать и усмирить остальные соседние с ними народы, дабы они не начали с ними войну и не обращались с ними плохо, поскольку они отвергли древних идолов и приняли новую религию и новые законы.

Инка приказал ответить, чтобы они возложили бы на него ответственность и обязанность завоевать их соседей, что он позаботится осуществить это так и тогда, когда оно окажется полезнее всего для его вассалов; чтобы они не боялись бы, ибо никто не обидит их за то, что они покорились инке и приняли его законы, а когда они испытают их, одни и другие станут восхвалять жизнь по этим законам, потому что их дало Солнце. С этими ответами они без сомнений приняли инку во всех тех провинциях, [и], поскольку не случилось ничего, что было бы достояно памяти, мы даем сообщение в целом. Инка потратил на это завоевание два года, а другие говорят, что три, и, оставив достаточный гарнизон, чтобы соседи не рискнули бы начать с ними войну, он вернулся в Коско, посетив по дороге селения и провинции, которые стояли на его пути. Своему сыну, наследному принцу, он приказал идти другим окольным путем, чтобы он также посетил бы вассалов, поскольку они считали великим благом увидеть в своих селениях своих королей и принцев.

Великим праздником и ликованием был принят инка в своем королевском дворе, куда он вошел в окружении своих капитанов, впереди которых шли кураки, которые пришли из тех вновь завоеванных провинций посмотреть имперский город. Несколько дней спустя [в Коско] вошел наследный принц Инка Рока, и он был принят с тем же удовлетворением. Оказав милости своим капитанам, инка приказал им разойтись по своим домам, а сам остался в своем [дворе], занявшись правлением своих королевств и провинций, оконечности которых в стороне, направленной на юг, были уже удалены от Коско более чем на сто восемьдесят лиг и доходили до Тутура и Чаки, а на западной стороне они доходили до Моря Юга, что составляет в одном направлении (parte) более шестидесяти лиг от города [Коско], а в другом—более восьмидесяти; а на востоке от Коско они доходили до реки Паукар-тампу, что составляет тринадцать лиг прямо на восток; на юго-востоке они достигли Кальа-вайа, что составляет сорок лиг от Коско. В силу этого инка решил не предпринимать на это время новых завоеваний, а сохранить завоеванное дарами и благодеянием, [оказываемыми] вассалам, и так он занимался этими делами несколько лет в большом мире и спокойствии. Он посвятил себя приданию великолепия дому Солнца и [дому] избранных девственниц, который основал первый инка Манко Капак; он счел нужным приказать построить другие здания в городе [Коско] и во многих провинциях, где имелась необходимость увеличения их числа; он приказал вырыть большие оросительные каналы, чтобы оросить обрабатываемые земли; он приказал построить многие мосты через реки и большие ручьи для безопасности путников; он приказал проложить новые дороги из одних провинций в другие, чтобы все дороги его империи сообщались между собой. В целом он сделал все, что считал подходящим для общего блага и пользы для своих вассалов и для собственного могущества и величия.

В этих и других схожих занятиях провел тот инка шесть или семь лет, в конце которых он счел, что будет правильно вернуться к военной службе и к увеличению своего королевства, для чего он приказал подготовить двадцать тысяч воинов с четырьмя мастерами боя, которые двинулись бы с принцем Инка Рока, его сыном, в направлении Чинча-суйу, что значит на север от Коско. Потому что в том направлении инки не увеличили свою империю по сравнению с тем, что им оставил первый инка Манко Капак, т. е. она доходила до Римак-тампу, семь лиг от города [Коско], ибо инки не стремились ее завоевать, поскольку та земля была очень суровой и малонаселенной.

Наследный принц вышел из Коско и дошел до реки Апу-римак; через нее он переправился на больших плотах, которые для него построили заранее, и, поскольку та земля не была заселена, он прошел вперед до Кура-васи и Аманкай, десять и восемь лиг от города: с большой легкостью он покорял немногочисленных индейцев, которых повстречал в той округе. Из провинции Аманкай он двинулся по левую руку от королевской дороги, которая следует из Коско на Римак, и, пройдя ненаселенные земли, которые именуются Коча-каса, в том месте они имеют двадцать две лиги пути, он вышел в провинцию, именуемую Сура, в которой живет много людей, богатую многочисленным золотом и скотом, где инку приняли с миром и признали господином. Оттуда он прошел в другую провинцию, именуемую Апу-кара, где его приняли точно так же, а причиной столь легкого подчинения этих провинций было то, что каждая из них жила сама по себе и они враждовали друг с другом и ни одна из них не могла [самостоятельно] оказать сопротивление инке.

Из Апу-кара он прошел в провинцию Рукана, разделенную на две провинции; одна именуется Рукана, а другая — Хатун-Рукана, что означает Большая Рукана. Там живут красивые и очень стройные люди, которых он подчинил к великой радости местных жителей. Оттуда он спустился вниз к морскому побережью, которое испанцы называют льяно, и он дошел до первой долины, которая имеется в тех местах [и] называется Нанаска, что означает поврежденная или строго наказанная, и неизвестно по какой причине ей дали такое имя, ибо это не могло произойти случайно, а по причине какого-то наказания или другого подобного бедствия (испанцы называют ее Ланаска), где инка точно так же был принят с великим миром и полной покорностью; и то же самое случилось во всех остальных долинах, которые расположены от Нанаска до Аре-кепа — вдоль побережья на расстоянии длиною в восемьдесят и шириною в четырнадцать и пятнадцать лиг. Наиболее значительными долинами были Хакари и Камата, в которых проживало двадцать тысяч жителей; другие долины были небольшими, меньшего значения, каковыми являются Атику, Укуньа, Ати-кипа и Келька. Всех их с большой легкостью покорил своей власти Инка Рока как потому, что у них не было сил, чтобы оказать ему сопротивление, так и потому, что они были нищими и каждая даже маленькая долина имела своего собственного господинчика, а более крупные — по два и по три, и среди них шли ссоры и вражда.

Поскольку мы добрались до этого места, будет правильно, прежде чем тронуться дальше, рассказать об одном удивительном случае, который произошел в долине Хакари вскоре после того, как испанцы захватили ее, хотя по времени мы предвосхитим события; случилось так, что в долине жили два курака, все еще не крещенные, имевшие столь великие разногласия в отношении границ, что дело дошло до сражений и с обеих сторон имелись убитые и раненые. Испанские губернаторы направили комиссара, чтобы он совершил правосудие и примирил их так, чтобы они стали друзьями. Он по своему усмотрению установил границы и приказал куракам, чтобы они жили в мире и дружбе. Они это обещали, хотя один, считая себя обиженным в разделе, остался недоволен и хотел тайно отомстить своему противнику, прикрываясь личиной той дружбы. Итак, в день, когда торжественно праздновался мир, они все вместе обедали, т. е. на одной площади, расположившись одни напротив других. Когда обед закончился, курака, страдавший от обиды, встал и поднял два сосуда со своим питьем, чтобы выпить со своим новым другом (это является у индейцев всеобщим обычаем); в одном из сосудов он нес отраву, чтобы умертвить его; подойдя к другому кураке, он предложил ему сосуд. Угощаемый то ли заметил, что угощающий изменился в лице, то ли он не был настолько уверен в своем положении, чтобы доверять ему, заподозрив случившееся, сказал: «Ты дай мне тот другой сосуд, а сам выпей этот». Курака, чтобы не проявить слабость, с большой легкостью поменял сосуд и дал своему врагу здоровый, а сам выпил смертельный, и через несколько часов он лопнул как от крепости яда, так и ярости, что он вместо своего врага убил самого себя.

Инка забрал из Нанаска индейцев того народа, чтобы переселить их к реке Апу-римак, потому что та река рядом с королевской дорогой; идущей из Коско в Римак, течет по такому жаркому району, что индейцы с гор, поскольку они [жители] холодных или теплых земель, не могут жить в такой жаре, ибо вскоре заболевают и умирают. По этой причине, как уже говорилось, инки дали приказ, чтобы всегда, когда вот так индейцы переселяются из одной провинции в другую, у них это называлось митмак, районы должны были соответствовать друг другу, чтобы [переселение] происходило в подобную же по климату землю и им не причинялся бы вред от климатических различий при переводе из холодной земли в жаркую землю или наоборот, ибо они потом умирают. И поэтому было запрещено спускать индейцев с гор в льянос, ибо там они действительно через немного дней умирали. Инка, принимая во внимание эту опасность, переселил индейцев с жарких земель, чтобы заселить ими жаркую [же] землю, и было их немного, ибо было немного земли, чтобы заселить ее, поскольку река Апу-римак, текущая среди высочайших и очень крутых гор, имеет по одну и по другую руку от своего течения очень мало пригодной земли; но инка не хотел, чтобы пропадала и эта малость; он хотел, чтобы ее использовали под сады хотя бы ради наслаждения многочисленными и очень хорошими фруктами, которые растут на берегах той знаменитой реки.

Совершив это и установив обычный порядок для правления во вновь завоеванных провинциях, наследный принц Инка Рока возвратился в Коско, где был очень хорошо принят своим отцом и его двором. Он приказал распустить капитанов и солдат, одарив их милостями и благодеяниями за службу на войне. И тогда инка Капак Йупанки решил не продолжать дальше свои завоевания, ибо он уже чувствовал себя старым и хотел наладить и укрепить завоеванное для служения своей [империи]. В этом спокойствии он прожил несколько лет, уделяя много внимания благодеяниям своим вассалам, которые точно так же отвечали большой любовью и поспешностью в служении инке как на строительстве дома Солнца, так и других сооружений, которые возводились одни по приказу инки, а другие были придуманы индейцами, чтобы услужить ему и доставить удовольствие, и каждая провинция сама в своем округе [поступала так].

Умер инка Капак Йупанки в этом спокойствии и отдыхе; он был храбрейшим князем, достойным имени Капак, которое индейцы так уважали. С великим сожалением оплакивали его королевский двор и все королевство; он был забальзамирован и положен вместе со своими предками. Он оставил наследником Инку Рока — своего перворожденного сына от койи Мама Курильпай, своей жены и сестры; он оставил многих других сыновей и дочерей, законных и незаконнорожденных, число которых, поскольку оно точно неизвестно, не называется, однако считается, что их было более восьмидесяти, потому что остальные инки оставляли по сто и по двести, а были некоторые, которые оставили больше трехсот сыновей и дочерей.

Одним из главных идолов, которые имелись у королей инков и их вассалов, был имперский город Коско, которому как святыне поклонялись индейцы, поскольку его основал первый инка Манко Капак, а также благодаря бесчисленным победам, которые он одержал в своих завоеваниях, и потому, что он был домом и королевским двором инков, их богов. Поклонение это доходило до такой степени, что проявлялось даже в весьма малозначительных вещах; так, если два индейца одинакового общественного] положения, один из которых шел из Косно, а другой направлялся туда, встречались на дороге, то тот, который шел оттуда, пользовался уважением и почтением того, кто шел туда, словно речь шла о вышестоящем и нижестоящем [лицах], а происходило это только лишь потому, что один из них побывал и шел из города [Коско]; однако положение изменялось куда больше, если кто-то был жителем и, что еще важнее, уроженцем Коско. То же самое было с семенами и овощами или любыми другими вещами, которые привозились из Коско в другие места, ибо если они не обладали преимуществами в качестве, то только за то, что они были из того города, их ценили выше, чем из других районов и провинций. Отсюда легко понять, что случалось с более значимыми предметами. Чтобы держать его в этом почитании, те короли придавали городу какое только можно великолепие роскошными зданиями и королевскими домами, многие из которых они строили для самих себя, как мы расскажем об этом при описании [Коско]. Среди них был дом и храм Солнца, над которым они особенно усердствовали, ибо они украсили его невообразимыми богатствами, приумножавшимися каждым инкой, стремившимся превзойти своего предшественника. Грандиозности того дома были настолько немыслимыми, что я не рискнул бы описать их, если бы их не описали все испанские историки Перу. Однако то, что говорят они, и то, что скажу я, не может передать того, что там имелось [в действительности]. Создание того храма приписывается королю Инке Йупанки, деду Вайна Капака, не потому, что он его построил (fundasse), ибо он был построен во времена первого инки, а потому, что завершил его украшение и придал богатства и величие, которые повстречали там испанцы.

Однако, прежде чем начертать планировку храма, следует знать, что ложем Солнца являлось то, что сейчас является церковью чудотворца святого Доминго, но, поскольку я не располагаю точной его длиной и шириной, я не называю их здесь; что же касается размеров помещения (pieza), то оно сохраняется сегодня. Оно построено из ровных, превосходных и великолепно отшлифованных монолитных камней (canteria).

Большой алтарь (назовем его так, чтобы было понятно, хотя те индейцы не умели делать алтари) находился на востоке; крыша была из длинных бревен, чтобы там гуляли бы сильные воздушные потоки; кровлей служила солома, ибо они не знали черепицу. Все четыре стены были сверху донизу покрыты пластинами и брусками из золота. На фасаде, который мы назовем большим алтарем, стояла фигура Солнца, выполненная из золотой пластины, которая была в два раза толще тех, что покрывали стены. Фигура [Солнца] со своим круглым ликом, и со своими лучами, и с языками пламени была вся сделана из одного слитка (piesa) — точно такая, какой ее рисуют художники. Она была такой огромной, что занимала от стены до стены весь фасад храма. Рядом с изображением Солнца инки не держали других идолов — ни своих, ни чужих, как в том храме, так и в других, ибо они не поклонялись другим богам, а только Солнцу, хотя нет недостатка в тех, кто говорит противоположное.

Когда испанцы вошли в тот город, фигура Солнца досталась по жребию знатному человеку, одному из первых конкистадоров, по имени Мансио Серра де Легисамо, которого я знал и он был жив, когда я уехал в Испанию, великому игроку в любые [азартные] игры, ибо он, несмотря на то что фигура была столь крупной, поставил на нее и проиграл ее a одну ночь. Из этого, согласно отцу учителю Акосте, можно сказать, родилась поговорка, которая гласит: «Поставь на солнце, прежде чем оно взойдет» (Juega el Sol antes que amanezca). Позднее, в другое время, кабильдо того города, видя, что этот его сын по причине игры совсем опустился, ради его спасения избрал его на один год очередным алькальдом (alcalde ordinario). Он приступил к служению своей родине с таким старанием и усердием (потому что обладал весьма добрыми прирядными качествами кабальеро), что весь год не брал карты в руки. Город, видя это, следующий и многие другие годы возлагал на него [разные] публичные должности. Мансио Серра, [занимая] очередные должности, забыл об игре и навсегда бросил ее, посвятив себя множеству дел и обязанностей, которые каждый день вставали перед ним. Из чего ясно видно, как безделие помогает греху и сколь полезна бывает занятость для добродетели. Возвращаясь к нашей истории, мы укажем, что только по тому предмету, который достался в качестве его доли одному лишь испанцу, можно судить о сокровищах, которые обнаружили испанцы в том городе и в его храме. По одну и по другую сторону изображения Солнца в порядке старшинства (antiguedad) находились тела мертвых королей, как сыновей этого Солнца; будучи забальзамированы (неизвестно как), они казались живыми. Они восседали на своих золотых креслах, поставленных на золотые толстые брусья (tablon), на которых они имели привычку восседать. Лица их были направлены в сторону народа (pueblo); только Вайна Капак имел преимущество перед другими, ибо он был помещен перед фигурой Солнца, с лицом, повернутым в его сторону, как самый любимый и обожаемый сын, поскольку он превосходил всех остальных, ибо еще при жизни ему стали поклоняться как богу за его добродетели и королевские достоинства (ornamentos), которые он проявил еще совсем молодым. Эти тела [вместе] с остальными сокровищами были [тайно] спрятаны индейцами, поскольку большинство из них так и не было обнаружено вплоть до сегодняшнего дня. В году 1559 лиценциант Поло нашел пять из них: три королей и два королев.

Главная дверь храма, как и сегодня, была устремлена на север; помимо нее, имелись другие, меньшие двери для служб храма. Все они были обшиты золотыми пластинами в форме порталов. С внешней стороны храма по верхней части его стен шел золотой бордюр из бруска шириною с вару, охватывавший храм в виде короны.

К храму примыкала крытая галерея в виде четырехугольника; одной из ее стен был храм. Сверху по всей длине галереи лежал сплошной бордюр из золотого бруска толщиною более чем с вару, служивший венцом галереи; испанцы в память о прошлом приказали сделать вместо него другой белый бордюр из гипса такой же толщины; я застал его на стенах, которые были целы и [еще] не обрушились. Галерею окружали пять приемных залов или больших квадратных лож, стоявших отдельно и не соприкасавшихся друг с другом; они имели покрытия в виде пирамиды; ложи образовывали остальные три стены фасада галереи.

Один из тех приемных залов являлся ложем Луны, жены Солнца; именно он был ближе всего расположен к главной молельне (capilla) храма; зал и его двери были целиком обшиты серебряными пластинами, чтобы по белому цвету было бы видно, что то было ложе Луны. Там, как и у Солнца, находились ее образ и портрет, сделанные и нарисованные на толстом слитке (tablon) серебра в виде женского лица. Они восходили на то ложе, чтобы посетить Луну и заручиться ее покровительством, ибо они Считали ее сестрой и женой Солнца и матерью инков и всего их поколения и поэтому они называли ее Мама Кильа, что означает Мать Луна; они не приносили ей жертв, как Солнцу. По одну и по другую руку от изображения Луны находились тела покойных королев, расположенные в порядке старшинства; Мама Окльо, мать Вайна Капака, находилась прямо напротив Луны, лицом к лицу с ней, имея преимущество перед всеми остальными, поскольку она была матерью такого сына.

Другое из тех лож, самое близкое к Луне, было предназначено для звезды Венеры, и семи Плеяд, и всех остальных звезд вместе взятых. Звезду Венеру они называли Часка, что означает длинноволосый и кудрявый; они почитали ее, потому что говорили, что она паж Солнца, который был к нему ближе всех, иногда шагая впереди него, а иногда сзади. К семи Плеядам они проявляли уважение по причине необычности их расположения и одинаковых размеров. Они считали звезды служанками Луны и поэтому их ложе расположили рядом с их госпожой, чтобы они были у нее под рукой для услужения, ибо они говорили, что звезды идут по небу [вместе] с Луной, как ее служанки, а не с Солнцем, ибо их можно видеть ночью, а не днем.

Это ложе было обито серебром, так же как Луны, и портал был из серебра; весь верх потолка был усеян большими и малыми звездами наподобие звездного неба. Другое ложе, рядом с ложем звезд, было посвящено молнии, грому и удару молнии (rayo). Эти три явления (cosas) они называли и понимали под одним словом Ильапа, а с [помощью] глагола, который с ним употребляли, они различали их значение, ибо, говоря «ты видел ильапа?», они знали, [что речь шла] о молнии; если говорили «ты слышал ильапа?», они знали, [что речь шла] о громе а когда говорили: ильапа упал в таком-то месте или причинил такой-то вред, они понимали, [что речь шла] об ударе молнии.

Они не поклонялись им как богам, [а] лишь уважали их в качестве слуг Солнца. Они относились к ним так же, как античное язычество относилось к молнии, которая считалась инструментом и оружием их бога Юпитера. По этой причине инки предоставили молнии, грому и удару молнии ложе в доме Солнца, как его слугам, и оно было сплошь украшено золотом. Гром, молнию и удар молнии они не изображали в виде статуи или рисунка, потому что не могли изобразить их с натуры (как они всегда пытались делать со всем изображаемым); свое уважение к ним они выражали [самим] словом Ильапа, тройное значение которого до сих пор не сумели понять испанские историки, ибо они превратили его в триединого бога (dios trino y uno) и приписали его индейцам, придавая тем самым сходство их идолопоклонству с нашей священной религией; ибо даже в других, менее вероятных и очевидных вещах они изобретали троицы, составляя новые слова в языке индейцев, которые и не воображали их себе. Как я говорил в других местах, я пишу то, что впитал с материнским молоком, и видел, и слышал от naieo старших. А относительно грома выше было сказано, как они его воспринимали.

Другое ложе (которое было четвертым) они предназначили радуге, ибо они постигли ее происхождение от Солнца, и поэтому короли инки сделали ее своим девизом и геральдическим знаком, ибо они похвалялись своим происхождением от Солнца. Это ложе было сплошь украшено золотом. На одном из его фасадов прямо на золотых пластинах была нарисована радуга, очень похожая на натуральную [и] такая огромная, что расположилась вдоль всей стены всеми своими живыми цветами. Они называют радугу куйчи, и поскольку они относились к ней с таким почтением, то, когда видели ее на небе, закрывали рот и клали на него ладонь, ибо считали, что, если перед радугой обнажить зубы, они разрушатся и сгниют. Они верили в эту и другие подобные наивности, не объясняя их смысл. Пятое и последнее ложе было предназначено для верховного жреца и для других жрецов, которые занимались служ бами храма; все они должны были быть инками королевской крови. Они пользовались тем ложем не для сна или еды в нем; оно было присутственным залом для устройства жертвоприношении, которые не обходимо было свершить, и для всего остального, что составляло службу храма. Это ложе, как и остальные, было сверху донизу украшено золотом.[18]

Верховного жреца испанцы называют виляома, тогда как его следует называть вилъак уму — имя, составленное из этого глагола вилъа, что означает говорить, и из этого существительного уму, что означает прорицатель или волшебник. Вильак с [буквой] к является причастием настоящего времени; с прибавлением существительного уму получается [фраза]: прорицатель иди волшебник, который говорит; и они не объясняют, что именно он говорит, давая, однако, понять, что он говорил народу, что он, как верховный жрец, совещался с Солнцем, и о том, что Солнце приказывало ему сказать, — как рассказывают их сказки, — и о том, что ему говорили дьяволы из идолов и святилищ, и о том, что он сам, как понтифик, предсказывал и узнавал из своих предвестий, наблюдая (cantando) жертвоприношения, толкуя сны и остальные приметы, которые имелись в их язычестве. И в них не было слова, которым можно было бы сказать жрец; они составляли его из [названий] тех вещей, которыми занимались жрецы.

Из пяти [описанных] помещений я застал три, стены и крыши которых все еще стояли на своих старых местах. Не хватало лишь слитков золота и серебра. Два других, являвшихся ложами Луны и звезд, были уже повержены на землю. В стенах всех этих помещений, выходивших на крытую галерею, с их наружной стороны, в каждом этом фасаде прямо в толще самих стен, построенных из камня, как и все помещения того дома, имелось по четыре молельни (tabernaculos). Углы и все пространство молелень имели свои украшения, и в соответствии с украшениями, которые были высечены из камня, были обложены золотом не только стены и потолок, но также и пол молелень. По углам карнизов проходила широкая оправа (muchos engastes) с изысканными камнями — изумруды и бирюза, ибо в той земле не было ни алмазов, ни рубинов. Когда совершались празднества в честь Солнца, инка восседал в этих молельнях иногда одного фасада, иногда другого, что зависело от времени празднества.

В двух таких молельнях, которые находились в стене, смотревшей на восток, помню, я видел множество дырок в украшениях, которые были высечены из камня; те, что были в углах [молелен], пересекали их от одного конца до другого, от других же, [прежде] размещавшихся по всему пространству молельни, остались лишь следы на стенах. Дома я слышал от индейцев и от монахов, что в тех самых местах во времена язычества обычно поверх золота прикреплялись оправы с драгоценными камнями. Молельни и все двери, выходившие на крытую галерею, — их было двенадцать (исключая ложе Луны и ложе звезд) — были целиком обшиты (chapadas) золотыми листами и слитками в виде порталов, а две другие, которые своим цветом должны были походить на своих хозяев, имели серебряные порталы.

Помимо пяти больших гальпонов, о которых мы рассказали, в доме Солнца имелось много других помещений (aposentos) для жрецов и слуг дома, которыми были инки, [но] по привилегии, поскольку в тот дом не мог войти ни один индеец, каким бы великим господином он не был бы, если он не являлся инкой. Также не имели права входить туда женщины, даже если они были дочерьми и женами самого короля. Жрецы служили в храмах по неделям, которые исчислялись лунными четвертями. На этот период времени они воздерживались от своих жен и не покидали храм ни днем, ни ночью.

Индейцы, служившие в храме в качестве слуг, т. е. привратниками, метельщиками, поварами, подавальщиками напитков (botelleres), кондитерами, охранниками драгоценностей, дровосеками, водоносами или занимавшиеся любыми другими делами, относившимися к службе в храме, были уроженцами тех же самых селений, [жители] которых несли службу в королевском доме и которые были обязаны выделять этих самых мастеров (oficiales) для домов инки и Солнца; ибо оба эти дома, как дома отца и сына, ни в чем не отличались в службах, за исключением того, что в доме Солнца не допускалась женская служба, а в доме инки — жертвоприношения: все остальное было одинаковым в своем величии и великолепии.

Места, где сжигались жертвы [при жертвоприношениях], соответствовали торжественности акта: одни осуществлялись в одних дворах, другие — в других, ибо дом имел много дворов для тех и других праздников соответственно обязанностям или наклонностям инков. Главные (generales) жертвоприношения, имевшие место во время главного праздника Солнца, называвшегося Райми, совершались на главной площади города. Другие же, не столь важные жертвоприношения и праздники проходили на большой площади, которая имелась перед храмом, на которой все провинции и народы королевства исполняли свои танцы и пляски; а оттуда они не могли войти в храм, хотя даже там [на площади] они должны были находиться без обуви, поскольку считалось, что это уже входит в пределы [территории], где следовало находиться босым; мы укажем ее здесь, чтобы было известно, где она находилась.

Три главные улицы выходят с главной площади Коско и идут с севера на юг в сторону храма: одна из них та, что следует вниз по ручью; другая та, что в мои времена называли улицей тюрьмы, потому что на ней находилась тюрьма испанцев, которая, как мне рассказали, уже переведена в другое место; третья та, что выходит из угла площади и идет дальше этим же направлением. Дальше на восток от этих трех есть [еще] одна улица, которая идет тем же направлением [и] которую сейчас называют [улицей] святого Августина. По всем этим четырем улицам они шли к храму Солнца. Однако самой главной улицей, которая идет прямо к дверям храма, является та, которую мы называем улицей тюрьмы, ибо она подходит к середине площади; по ней шли и приходили к храму поклониться Солнцу и принести ему свои прошения (emhaxadas), подношения и жертвоприношения, и она была улицей Солнца. Все эти четыре [улицы] пересекает другая улица, которая идет с запада на восток, от ручья до улицы святого Августина. Та, что пересекает другие [улицы], являлась границей и пределом, где разувались те, что шли к храму, и даже если они не шли в храм, они должны были, подойдя к тем постам, снять обувь, потому что было запрещено идти дальше обутым. От улицы, о которой мы говорили, что она являлась границей, до дверей храма было более двухсот шагов. На востоке, западе и юге от храма были установлены такие же границы, достигнув которые следовало разуться. Возвращаясь к украшениям храма, [нужно сказать], что внутри дома имелись пять [искусственных] источников воды, которая поступала в него из различных мест. У них были трубы из золота; бассейны были сделаны из камня, другие из золота [в виде] кувшина со срезанным верхом или из серебра; в них в соответствии с их качеством и величием праздника происходило омовение жертвы. Я застал только один из источников, служивший для орошения овощного огорода, который имел тогда тот монастырь; остальные были разрушены; [испанцы] допустили их разрушение то ли потому, что не нуждались в них, то ли потому, что не знали, откуда к ним подводилась [вода], что представляется более достоверным. И даже тот источник, о котором я говорил, что я его видел, через шесть или семь месяцев оказался также испорченным, а огород запустелым из-за нехватки орошения, и весь монастырь и даже город опечалились из-за его потери, ибо они не могли найти индейца, который мог бы сказать, откуда поступала вода того источника.

Тогда причиной его разрушения стал ручей, который бежит посреди города, ибо вода, поступавшая в монастырь с запада под землей, пересекала тот ручей. Во времена инков он имел глубокие берега из искусно обтесанных камней, а ложе — из больших каменных плит, что предотвращало разрушение дна и берегов при подъеме [воды], и это сооружение выходило за город более чем на четверть лиги. По причине нерадивости испанцев оно начало разрушаться, особенно каменное покрытие [дна], ибо у того ручья (хотя в нем крайне мало воды, потому что он родится почти, в самом городе) иногда бывают стремительные и невероятной силы подъема воды, которые уносили каменные плиты.

В году тысяча пятьсот пятьдесят восьмом унесло те [плиты], что лежали поверх труб того источника, а сама труба оказалась сломана, и разбита, и все было покрыто тиной; таким образом, путь для воды оказался отрезан и огород высох, а из-за отбросов, которые весь год выбрасывают в ручей, все закупорилось и не осталось даже признаков труб.

Монахи, как они ни старались, все же не обнаружили следов, а для того, чтобы проследить направление труб, начиная от источника, нужно было разрушить многие здания и выкопать с глубины много земли, ибо источник был расположен довольно глубоко; они не смогли разыскать индейца, который мог бы указать им направление [труб], поэтому они потеряли веру в тот источник так же, как и в другие, которые имелись в доме. Из этого можно сделать вывод, насколько мало традиций хранят от своего прошлого те индейцы сегодня, ибо сегодня, спустя [лишь] сорок два года, оказалось утеряно столь великое дело, каковым являлась вода, которой снабжался дом их бога Солнца. Подобное было бы невозможно, если бы сохранились традиции, [передаваемые] старшими мастерами и жрецами [своим] преемникам, чтобы не допускались бы подобные ошибки. В действительности же, поскольку в те времена уже не было старших мастеров и жрецов, имевшихся в этом государстве и сохранявших традиции тех дел, которые считались священными и являлись славой и службой храмов, то сообщение [о трубах] отсутствовало, как и многие другие, о которых индейцы не имеют представления; ибо, если бы [эта] традиция сохранялась бы в узелках [кипу] по сбору налогов или распределению королевских служб или в историях об ежегодных событиях, относившихся к мирским делам (cosas profanas), без всяких сомнений было бы найдено объяснение устройства (razon) тех источников, как находят и объясняют другие такие же великие и более значимые дела счетчики [узлов] и историки, сохраняющие их традиции, хотя и это уже утрачивается полным ходом в связи с заменой новыми формами учета и современными историями новой империи.

Возвращаясь к источнику, скажу, что по прошествии шести или семи месяцев после того, как он был потерян, несколько индейских мальчишек, игравших у ручья, увидели родник воды, выбивающийся из разбитой и покрытой тиной трубы. Новость о воде передавалась от одних к другим, пока не дошла до взрослых индейцев, а от них к испанцам, которые, подозревая, что это та самая вода, которой лишился монастырь, ибо ее обнаружили рядом с ним, определили направление труб и, видя, что они идут к дому, убедились в своем предположении, о чем сообщили монахам. Те с великим ликованием починили трубы, правда не с той тщательностью, с какой раньше они были сделаны, и восстановили [поступление] воды в свой огород, даже не попытавшись узнать, откуда она поступала и где протекала. Правда, на трубах сверху лежало много земли, потому что они были проложены очень глубоко.

Тот огород, который сейчас служит для обеспечения монастыря овощами, во времена инков являлся садом из золота и серебра — такие сады имелись в королевских домах королей; в них находилось множество трав и цветов различного происхождения (suertes), множество малых растений и больших деревьев, множество больших и малых, свирепых и домашних животных и пресмыкающихся, которые ползают, как змеи, большие и маленькие ящерицы и улитки, бабочки и птицы и другие более крупные воздушные пернатые — каждая вещь стояла так и на том месте, которое более всего делало ее схожей с изображаемой ею натурой.

Было [там] большое кукурузное поле и растение (semilla), которое они называют кинуа (quinua), и другие овощи и фруктовые деревья со своими плодами, целиком из золота и серебра, повторявшие натуру. В доме имелись также повторенные в золоте и серебре груды дров, как те, что находились в королевском доме; [там] были также большие фигуры мужчин, и женщин, и детей, отлитые из того же самого [металла], и много житниц и амбаров, которые они называют пирва, — все для украшения и большего величия дома своего бога Солнца. Поскольку каждый год на всех главных праздниках, которые проводились в его [честь], они подносили ему так много золота и серебра, которое полностью использовалось для украшения его дома, что изобретали каждый день новые [символы] величия; все золотых дел мастера, которые находились на службе Солнцу, не занимались иными делами, кроме как изготовлением и повторением [в металле] названных вещей. Они изготовляли бесконечное множество посуды, которую держали в храме для своей службы, включая горшки, кувшины, маленькие и большие сосуды. В целом в том доме не было вещи, которой пользовались для какой бы то ни было службы, чтобы она не была бы сделана целиком из золота и серебра, включая [инструменты], служившие киркой или маленьким заступом для очистки садов. По этой причине с большим основанием и точностью они называли храм Солнца и весь дом [инки] Кори-канча, что означает золотой квартал.

По образцу и подобию этого храма города Коско были построены остальные [храмы], находившиеся во многих провинциях того королевства; о многих из них и о домах избранных девственниц упоминает Педро де Сиеса де Леон в проведенной им демаркации той земли; поскольку он описывает ее почти [последовательно] провинцию за провинцией, он имел возможность указать, где они находились, однако он не назвал все дома и храмы, которые там имелись, а только те, которые повстречались ему на королевских дорогах [и] которые он нарисовал и описал, оставив в забвении те, что находятся в больших провинциях по одну и по другую руку [в удалении от] королевских дорог. Я также не стану касаться их, чтобы избежать многословия, ибо нет того, ради чего их стоило бы упомянуть, поскольку я описал самый главный из них, по образу и подобию которого строились все остальные храмы, в украшении которых каждый курака изощрялся соответственно имевшемуся в его землях богатству золота и серебра, и каждый из них стремился сделать все, что он мог, чтобы почтить и услужить своему богу и польстить своим королям, которые чванились тем, что были сыновьями Солнца. Поэтому все храмы тех провинций также были обиты золотом и серебром, соперничая с храмом Коско.

Самые близкие родственники кураков являлись жрецами храмов Солнца. Верховный жрец наподобие епископа каждой провинции был инкой королевской крови, ибо жертвоприношения, которые совершались [в честь] Солнца, должны были соответствовать ритуалам и церемониям Коско, а не предрассудкам, которые существовали в некоторых провинциях и были запрещены инками, например принесение в жертву мужчин, и женщин, и детей, и кушание человеческого мяса тех жертв, и другие очень варварские вещи, которые, как мы говорили, имелись у них в период первого язычества. А чтобы подданные снова не возвращались бы к ним, их заставляли иметь в качестве верховного жреца инку, что значит — мужчина королевской крови.

Их также направляли [в провинции], чтобы оказать честь вассалам, ибо, как мы говорили во многих частях [книги], они высоко ценили, когда им давали начальником инку, будь то жрец в мире или капитан на войне, ибо это означало, что подчиненные становились частями [тела] той головы; и сказанного было достаточно для того во много раз большего, что о том богатейшем храме мог бы сказать другой, который сумел бы лучше поставить его на свое место.

Среди других знаменитых храмов, которые в Перу были посвящены Солнцу [и] которые своими украшениями и богатствами золота и серебра могли состязаться с Коско, был один на острове по имени Тити-кака, что означает свинцовый холм, составленном из [слова] тити, что означает свинец, и из кака, что означает холм; оба слога кака следует произносить в глубине гортани, ибо произнесенные так, как звучат по-испански, oни означают дядя, брат матери. Озеро, именуемое Тити-кака, на котором находится остров, получило от него свое название; от материка остров расположен менее чем в двух выстрелах из аркебуза; он имеет по окружности от пяти до шести тысяч шагов; как рассказывают инки, Солнце сюда спустило тех своих детей — мужчину и женщину, когда послало их на землю, чтобы они обучили бы вере и человеческой жизни самых варварских людей, которые тогда находились на земле. К этой легенде они прибавляют другую, на много веков более древнюю: рассказывают, что после потопа [именно] на том острове и на том гигантском озере раньше чем где-либо увидели лучи Солнца. Местами оно достигает семидесяти и восьмидесяти локтей (brazos) в глубину и имеет восемьдесят лиг по окружности. О его особенностях и их причинах, ибо оно не допускает, чтобы корабли плавали по поверхности его вод, писал отец Блас Валера, и я не вмешиваюсь в это, поскольку он говорит, что озеро имеет много магнитного камня.

Первый инка Манко Капак, воспользовавшись этой древней сказкой и большою своею одаренностью, изобретательностью и проницательностью, видя, что индейцы верят в нее и считают озеро и остров священным местом, придумал вторую сказку, заявив, что он и его жена были детьми Солнца и что их родитель спустил их на тот остров, чтобы они оттуда пошли бы по всей земле, обучая вере этих людей, как об этом было подробно рассказано в начале настоящей истории. Инки-амауты, которые были философами и мудрецами своего государства, подчинили первую сказку [интересам] второй, выдавая ее за предсказание или пророчество, если так можно сказать. Они говорили, что поскольку Солнце свои первые лучи бросило на тот остров, чтобы дать миру свет, то это был знак и обещание, что именно в этом месте оно спустит своих первых двух детей, чтобы они обучили и дали свет тем людям [и] спасли их от безрассудства, в котором они жили, что затем и совершили те короли. С помощью этих и им подобных выдумок, созданных в их пользу, инки заставили всех остальных индейцев поверить, что они были детьми Солнца, а своими многочисленными благодеяниями они это подтверждали. Благодаря тем двум сказкам инки и все [люди] их империи считали тот остров священным местом, и поэтому они приказали построить на нем богатейший храм,[19] целиком обшитый слитками золота, посвятив его Солнцу, куда поголовно (universalmente) все провинции, подчиненные инке, каждый год приносили подношения [в виде] множества золота, и серебра, и драгоценных камней как знак выражения благодарности Солнцу за два благодеяния, которые оно оказало им на том самом месте. Тот храм нес ту же службу, что и храм в Коско. О подношениях золота и серебра, которые были собраны на острове, [при этом] не считая и того, что использовалось для служб храма, индейцы говорят такое, что следует скорее удивляться, нежели верить. Отец Блас Валера, рассказывая о богатстве того храма и о том многом, что было накоплено и превышало [его нужды], говорит, что переселенные индейцы (которых зовут митмаками), проживающие в Копа-кавана, заверяли его, что имелся такой избыток золота и серебра, что из него можно было бы построить другой храм, начиная от его фундамента и кончая крышей, без применения какого-либо другого материала. И что, как только индейцы узнали о приходе на те земли испанцев и что они забирали себе все богатства, которые находили, они бросили все в то великое озеро.

Мне вспомнился другой похожий рассказ, а именно, что в долине Оркос, расположенной в шести лигах на юг от Коско, находится небольшое озеро, которое имеет в окружности меньше половины лиги, однако оно необычайно глубокое и окружено высокими горами. Шла молва, что индейцы бросили в него много сокровищ из тех, что хранились в Коско, лишь только они узнали о приходе испанцев, и что среди других сокровищ они бросили золотую цепь, которую приказал изготовить Вайна Капак, о чем мы расскажем в должном месте. Двенадцать или тринадцать испанцев, жителей Коско, но не из тех, что владеют индейцами, а торговцы и продавцы, движимые этой молвой, образовали компанию по потере или по выигрышу, чтобы обезводить то озеро и насладиться его сокровищами. Они прозондировали его и обнаружили, что озеро имеет одной воды двадцать три или двадцать четыре локтя, не считая тину, что было [достаточно] глубоко. Они договорились прорыть шахту с восточной стороны озера, где протекает река Йукай, ибо с той стороны земля находилась ниже, чем дно озера, и вода могла бы стечь туда, и озеро стало бы сухим; с другой же стороны его нельзя было обезводить, так как там оно окружено горами. Они не стали копать водоотводный канал сверху открытым способом (возможно, так было бы для них лучше), поскольку им казалось, что гораздо дешевле подойти к озеру под землей с помощью наклонной шахты. Свое сооружение они начали в году тысяча пятьсот пятьдесят седьмом с великой надеждой найти сокровище, но, пройдя более пятидесяти шагов в глубь холма, они уперлись в скалу, и, хотя они пытались пробить ее, они лишь убедились, что перед ними скальный монолит, а упорствуя на своем, они видели, что вместо камней они выбивают искры. По этой причине, когда многие дукаты из их состояния были истрачены, они потеряли свои надежды и бросили предприятие. Два или три раза я посещал ту пещеру, когда они вели строительство. Таким образом, живет известная всем молва, как та, которой поверили те испанцы, что индейцы укрыли неисчислимые сокровища в озерах, пещерах, горах, хотя нет надежд заполучить их.

Короли инки не только храмом и его богатейшими украшениями облагородили тот остров, поскольку он был первой землей, на которую ступили их прародители, спустившиеся, как они говорили, с неба. Они сколько могли выровняли его, убрав с него камни и глыбы; построили платформы, которые засыпали хорошей плодородной землей, [специально] привезенной издалека, чтобы посадить здесь маис, ибо во всем том районе, поскольку это очень холодная земля, он никак не принимался. На тех платформах они высаживали его вместе с семенами других [растений], и, хотя за ним много ухаживали, они собирали лишь немногочисленные початки, которые как священная вещь доставлялась королю, а он относил их в храм Солнца, и посылал избранным девственницам, которые находились в Коско, и приказывал, чтобы их направили [и] в другие обители и храмы, которые имелись в Королевстве: в один год — одним, в другой — другим, чтобы все насладились бы тем зерном, которое принесли как бы с неба. Его высаживали в садах храмов Солнца и домов избранниц в провинциях, где они имелись, а то, что собиралось, распределялось среди селений тех провинций. Несколько зерен кидали в житницы Солнца и короля и в хранилища советов, чтобы они, будучи божественного происхождения, охраняли бы, увеличивали и спасали бы от порчи хлеб, который был там собран для всеобщего поддержания (sus tento). Если же индеец мог заполучить одно зернышко того маиса или любого другого злака (semilla), чтобы бросить его в свои склады, он считал, что всю свою жизнь не будет испытывать недостатка в хлебе; такими вот суеверными они были во всем, что касалось их инков.

ОНА РАССКАЗЫВАЕТ О ДЕВСТВЕННИЦАХ, ПРЕДНАЗНАЧЕННЫХ СОЛНЦУ; О ЗАКОНЕ ПРОТИВ ТЕХ, КТО ИХ ИЗНАСИЛУЕТ. КАК ЖЕНИЛИСЬ ОБЫЧНЫЕ ИНДЕЙЦЫ И КАК ЖЕНИЛИ НАСЛЕДНОГО ПРИНЦА; СПОСОБЫ УНАСЛЕДОВАНИЯ ПОЛОЖЕНИЯ [В ОБЩЕСТВЕ]; КАК ОНИ ВОСПИТЫВАЛИ ДЕТЕЙ. ЖИЗНЬ ИНКИ РОКА, ШЕСТОГО КОРОЛЯ; ЕГО ЗАВОЕВАНИЯ, ШКОЛЫ, КОТОРЫЕ ОН ОСНОВАЛ, И ИХ ПОГОВОРКИ. ЖИЗНЬ ЙАВАР ВАКАКА, СЕДЬМОГО КОРОЛЯ, И О СТРАННОМ ВИДЕНИИ, КОТОРОЕ ПРЕДСТАЛО ПЕРЕД ПРИНЦЕМ, ЕГО СЫНОМ. ОНА СОДЕРЖИТ ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГЛАВЫ.

Были у королей инков в их язычестве и пустой религии великие вещи, достойные серьезного рассмотрения, и одной из них был обет вечной девственности, который хранили женщины в многочисленных домах-приютах, которые были построены для них во многих провинциях их империи, а чтобы было понятно, что это были за женщины, и кому они предназначались, и чем занимались, мы скажем о том, как это было, ибо испанские историки, которые рассказывают об этом, касаются этой [темы], согласно поговорке, которая гласит: «[прикоснулся], как кот, к раскаленным углям». Мы расскажем, в частности, о доме, который находился в Коско, по образцу и подобию которого были позднее созданы те [дома], которые имелись во всем Перу.

Было так, что один из кварталов того города назывался Акльа-васи, что означает дом избранниц. Это тот квартал, который находится между двумя улицами, которые берут начало от Главной площади и идут к обители святого Доминго, которая прежде была (solia ser) домом Солнца. Одна из улиц — та, что начинается от угла площади по левую руку от главной церкви и идет с севера на юг. Когда я покинул тот город в году тысяча пятьсот шестидесятом, эта улица была главной [улицей] торговцев, Другая улица — та, что начинается от середины площади, где в мое время [стояла] тюрьма, и она прямо идет к самому доминиканскому монастырю, также с севера на юг. Фасад дома выходил на Главную площадь, [занимая место] между двумя названными улицами, а тыльная его часть доходила до улицы, которая пересекает их с востока на запад; таким образом, он был [как бы] островом между площадью и тремя улицами. Между ним и храмом Солнца оставался еще один огромнейший остров из домов и большой площади, которая имеется перед храмом.

Из этого ясно видно, что [испанским] историкам недоставало подлинного сообщения, поскольку они говорят, что девственницы находились в храме Солнца и что они были жрицами и помогали жрецам при жертвоприношениях, между тем один и другой дома были разделены таким [большим] расстоянием, а главной заботой тех королей инков было, чтобы в этот [дом] монахинь не входили бы мужчины, ни женщины — в [дом] Солнца. Он назывался домом избранниц, потому что их отбирали или по родовой линии или по красоте; они должны были быть девственницами и ради уверенности, что они являются таковыми, их отбирали в [возрасте] восьми и меньше лет.

А поскольку девственницы того дома в Коско были предназначены в жены Солнцу, они должны были иметь с ним одну и ту же кровь, иными словами, [быть] дочерьми инков, как короля, так и его родичей, законнорожденных и без [примеси] чужой крови; потому что [девушки], кровь которых была смешана с чужой и которых мы называем бастардами, не могли входить в этот дом в Коско, о котором мы рассказываем.

Разъясняя смысл этого, они говорили, что, как недозволительно давать Солнцу [в жены] испорченную женщину, а можно лишь девственницу, точно так же было недозволено давать ему. незаконнорожденных с чужой смешанной кровью, потому что Солнце, как они думали, должно было иметь [своих] детей, [и] было бы неразумно, чтобы они были бастардами со смешанной божественной и человеческой кровью. Поэтому они должны были иметь подлинную королевскую кровь, которая была той же, что и у Солнца. Как правило, имелось более тысячи пятисот монахинь, и не было oграничения (tassa) на их количество.

Внутри, в доме, находились женщины старшего возраста, которые следовали тому же обету [и] состарились там, ибо они пришли [в дом] на тех же самых условиях, а поскольку они уже были старыми и по причине службы, которую они несли, их называли мама-куна, что означает, толкуя приблизительно, матрона, однако, придавая слову все его значение, оно означает женщина, в обязанности которой входит выполнение службы матери; потому что оно составлено из мама, что значит мать, и из приставки куна, которая сама по себе ничего не значит, а в сочетании обозначает то, что мы сказали, помимо многих других значений, соответствующих различным словообразованиям (composiciones), которые ей придаются. Имя [это] хорошо подходило к ним, ибо одни выполняли службу настоятельниц, другие обучали новичков как божественному культу их язычества, так и вещам, которые они делали руками в своих занятиях, как-то: прядение, ткачество, изготовление еды. Другие были привратницами, другие — кладовщицами дома, чтобы просить то, что было необходимо [и] что в огромном изобилии доставлялось им из владений Солнца, потому что они были его женами.

Они жили в постоянном затворничестве до конца жизни, сохраняя вечную девственность; у них не было ни приемных [для посетителей], ни кабестана, ни какого-либо другого места, где они могли бы поговорить или увидеть мужчину или женщину, если не считать их самих, ибо они говорили, что жены Солнца не должны быть такими доступными, чтобы их кто-либо видел. И это затворничество было столь великим, что даже сам инка не хотел наслаждаться привилегией, которую он, как король, мог бы иметь, чтобы встречаться и разговаривать с ними, дабы никто не рискнул попросить подобной же привилегии. Только койа, что значит королева, и ее дочери имели разрешение входить в дом и разговаривать с затворницами как юными, так [и] старыми.

Инка посылал королеву и ее дочерей посетить их и узнать, как они живут и в чем испытывают нужду. Я застал и видел этот дом со всеми его зданиями, ибо только к нему и к [храму] Солнца, которые занимали два квартала, и еще к четырем большим гальпонам, которые являлись домами королей инков, проявили уважение индейцы во [время] их всеобщего восстания против испанцев, ибо они не сожгли их (как сожгли все остальные [сооружения] города), потому что один [из них] был домом Солнца, их бога, а другой — домом его жен и другие — их королей. Среди других [свидетельств] величия их здания в нем имелась узкая улочка, шириною в две персоны, которая проходила через весь дом. По одну и по другую сторону улочки было много внутренних комнат, в которых находились служебные помещения дома и где работали женщины-служанки. У каждой из дверей тех [комнат] находились весьма надежные привратницы; в последней из комнат в конце улочки жили жены Солнца, куда никто не входил. У дома имелись свои главные двери, подобные тем, которые здесь [в Испании] называют дверь-ограничитель (puerta reglar), которая открывалась только для королевы и для приема тех, кто входил [туда], чтобы стать монахинями.

В начале улочки, где был служебный вход в дом, находились двадцать простых привратников, чтобы приносить и вносить до второй двери то, что должно было вноситься в дом и выноситься [из него]. Привратники не могли пройти за вторую дверь под страхом смерти, хотя бы им приказали пойти и войти внутрь, [хотя] никто не мог приказать такое под страхом того же наказания. Для услужения монахиням и [работ] по дому имелось пятьсот девушек, которые также должны были быть девственницами [и] дочерьми инков по привилегии, которую первый инка предоставил тем, кого покорил своей власти, [а] не по королевской крови, потому что они приходили туда не как жены Солнца, а как [их] служанки. Инки не хотели, чтобы они были дочерьми безродных людей, а были бы детьми инков, хотя [и] по привилегии. Эти девушки также имели своих мама-кун из той же касты, [что] и девственницы, которые приказывали им то, что они должны были делать. А эти мама-куны были теми, кто состарился в доме, ибо, когда они достигали такого возраста, им давали это имя и [вверяли] управление, словно говоря им: «Ты уже можешь быть матерью и управлять домом». При разделе королевских домов города Коско, которые испанцы забирали под свои жилища, когда они захватили его, половина этой обители досталась на долю Педро де Барко, которого дальше мы должны упомянуть, — эта была часть служебных помещений, а другая половина досталась лиценциату де ла Гама, которого я знал в мои детские годы, а потом она принадлежала Диего Ортису де Гусману, дворянину родом из Севильи, с которым я был знаком и он был жив, когда я приехал в Испанию.

Главными занятиями, которыми были заняты жены Солнца, являлись пряжа, и ткачество, и изготовление всего того, что инка надевал на свою персону из одежды и головных уборов, а также [одежду] для койи, его законной жены. Они изготовляли и всю тончайшую одежду, которую преподносили Солнцу при жертвоприношениях; то, что инка-[правитель] носил на голове, была плетеная тесьма, называвшаяся льауту; она шириною с указательный палец и очень толстая, так что была почти квадратной, — ее оборачивали четыре или пять раз вокруг головы, — и [еще] ярко-красная бахрома (borda), которая проходила [по лбу] от одного виска до другого.

[Его] одеждой была рубашка, спускавшаяся до колен, которую называли унку. Испанцы называют ее кусма; это [слово] не из всеобщего языка, а из словаря какой-то отдельной провинции. Вместо плаща они носили квадратный плед из двух половин, который они называют йаколъа. Эти монашки также изготовляли сумки, которые были квадратными, [размером] с квадратную пядь; их носили через плечо, привязывая прекрасно выделанной тесьмой, шириною в два пальца, свисавшей, как портупея, с левого плеча на правый бок. Эти сумки они называли чуспа; они использовались только для того, чтобы носить в них траву, называвшуюся кука, которую индейцы едят [и] которая тогда не была столь общедоступна, как сейчас, ибо ее ел только инка, и его родичи, и некоторые кураки, которым король в знак великой милости и благосклонности направлял в год несколько корзин с кукой.

Они также делали бахрому из двух цветов, — желтого и красного, называвшуюся пайча, скрепленную с тонкой тесьмой, длиною с одну морскую сажень, которая предназначалась не для инки, а для [лиц] его королевской крови: они носили ее на голове, бахрома падала на правый висок.

Все эти вещи делали монахини в огромном количестве для Солнца, своего мужа. А поскольку Солнце не могло ни одевать, ни носить те украшения, они направляли их инке, как его законному и естественному сыну и наследнику, каковым, [как] они говорили, он являлся, чтобы он их носил. Он принимал их как священные предметы, и он, и вся его империя относились к ним с большим почтением, чем греки и римляне отнеслись бы в своем язычестве к сотворенному их богинями Юноной, Венерой или [Афиной] Палладой. Ибо эти новые язычники, будучи более простыми, нежели античные, поклонялись с величайшим почтением и сердечным уважением всему тому, что они в своей неверной религии считали священным и божественным. И поскольку те предметы были сделаны руками койи, — женами Солнца, и они были сделаны для Солнца, а женщины имели ту же самую кровь Солнца, по причине всех этих отношений между ними они относились к ним с великим почтением. И точно так же сам инка не мог передать их кому-либо другому, кто не принадлежал бы к его королевской и родной ему крови, ибо предметами божественными, говорили они, не могли пользоваться люди земные (humanos), [что] было недозволено и считалось святотатством, а отсюда самому королю было запрещено передавать их куракам и капитанам, сколь бы ни велика была их служба, если они не принадлежали к его крови; а дальше мы расскажем, какие иные свои одежды давал инка куракам и вице-королям, губернаторам и капитанам в знак великой милости и благодеяния, которые он им оказывал.

Помимо указанного, эти монахини заботились о приготовлении в должное время хлеба, называвшегося санку, для жертвоприношений, которые подносились Солнцу во [время] главнейших празднеств, которые они называли Райми и Ситва. Они также готовили питье, которое инка и его родичи пили в дни тех праздников, называвшееся на их языке ака; произносить последнюю букву в гортани, ибо произнесенное, как звучат испанские буквы, оно означает навоз. Вся посуда того дома, включая горшки, кувшины и [иные] сосуды, была из золота и серебра, как в доме Солнца, ибо они были его женами и в [этом] качестве достойны того. Точно так же [там] был сад с деревьями и растениями, травами и цветами, птицами и животными, повторенными в золоте и серебре, как те, что имелись в храме Солнца.

Занятия, о которых мы говорили, были главными, которым посвящали себя монахини города Коско. Все остальное находилось в соответствии с жизнью и рассказами (conversacion) женщин, которые хранят вечное затворничество, [соблюдая] вечную девственность. Для монахинь, которые совершали преступление против своей девственности, существовал закон, по которому их закапывали в землю живыми, а соучастника приказывали повесить. А поскольку они считали (и так они утверждали), что убить одного мужчину было малым наказанием за столь тяжелое преступление, каким являлась дерзость изнасилования жены, предназначенной Солнцу, их богу и отцу их королей, закон приказывал убить вместе с преступником его жену, и детей, и слуг, а также их родственников, и всех соседей, и жителей его селения, и весь их скот, чтобы не осталось бы, как говорят, ни сосунка, ни пискуна. Они разрушали селение и засыпали его камнями, и, поскольку это была как бы родина и мать, которые родили и вырастили столь плохого сына, [селение] превращалось в мертвую пустыню, и то место было проклято и отлучено, чтобы никто не коснулся бы его, даже скот, если бы он [появлялся там].

Таков был закон, однако он никогда не был приведен в исполнение, потому что не нашелся [человек], который нарушил бы его, ибо, как мы уже говорили в других случаях, индейцы Перу испытывали величайший страх перед своими законами и проявляли к ним полнейшее почтение, особенно к тем, которые касались их религии и их королей. Однако, если находился кто-либо, кто нарушал его, закон применялся по всей своей строгости, без всякого снисхождения, словно речь шла о том, чтобы убить шавку. Ибо инки никогда не создавали [свои] законы, чтобы пугать своих вассалов или чтобы над ними насмехались, а чтобы они приводились бы в исполнение по отношению к тем, кто решился бы их нарушить.

Все, что было сказано, относится к дому девственниц в Коско, предназначенных Солнцу [в жены], по образцу и подобию которого имелось много других [домов] в наиболее важных провинциях всего королевства, в которых инка в виде великой милости и привилегии приказал их соорудить. В них допускались знатные девушки всех семейств (suerte), как законнорожденные королевской крови, так [и] те, которых мы называем бастардами, с примесью инородной крови. Допускались также в виде великой милости и одолжения дочери кураков, господ вассалов; точно так же допускались [туда] дочери простых людей, которые избирались за выдающуюся красоту, ибо они предназначались в жены или сожительницы инке, а не Солнцу. Родители и сами дочери считали великим счастьем, когда их отбирали в жены королю.

Они охраняли свою [девственность] с той же строгостью и заботой, что [и жены] Солнца. У них были девушки-служанки, так же девственницы, как и те, другие; они содержались [за счет] владений инки, потому что были его женами; занимались они тем же, чем [и жены] Солнца, — пряли, и ткали, и изготовляли одежду для инки в великом количестве; они также делали все остальное, что мы рассказывали о других [девственницах]. Эти изделия инка раздавал [людям] своей королевской крови, господам вассалов, и капитанам войны, и всем остальным лицам, которым он в знак великой благосклонности и одолжения хотел оказать милость, и ему не было запрещено дарить их, потому что их изготовляли его жены, а не [жены] Солнца, и они изготовляли их для него, а не для Солнца.

У них были свои мама-куны, которые правили ими, как те из Коско. В целом все эти дома были одним и тем же, за исключением того, что в Коско допускались жены Солнца и они должны были быть законнорожденными [девственницами] королевской крови и хранили вечное затворничество, а в остальные дома королевства допускались женщины всех сословий (suerte), лишь бы они были очень красивыми и девственницами, потому что предназначались для инки. Оттуда, когда он просил, забирали самых красивых, чтобы отвезти их туда, где он находился, и они стали бы его наложницами.

Для тех, кто совершал преступление против этих домов для жен инки, имелся тот же самый суровый закон, что и против прелюбодеев [по отношению] к избранницам для Солнца, ибо преступление было одним и тем же, однако [и] он никогда не был применен, ибо не было к кому [применить его]. В подтверждение того, что мы говорим о строгом законе против тех, кто посмел бы [склонить к сожительству] жен Солнца или инки, интендант Агустин де Сарате, рассказывая о причинах жестокой смерти Ата-вальпы, — книга вторая, глава седьмая, — говорит следующие слова, которые мы дословно приводим [и] которые касаются нашего предмета: «А поскольку результаты следствия, которое проводилось, были [взяты] со слов самого Филипильо, он интерпретировал их, как хотел, согласно своему намерению; причину, которая толкнула его, никогда не могли выяснить как следует, однако она была одной из двух: или этот индеец имел любовные [отношения] с одной из жен Атабалибы и хотел с его смертью спокойно (seguramente) насладиться ими, что уже было сообщено Атабалибе, и он жаловался на это губернатору, говоря, что он больше страдает от того оскорбления, чем от своего плена или стольких бедствий, свалившихся на него, хотя бы за ними наступила бы его смерть, ибо столь низкий индеец так мало посчитался с ним и нанес ему столь великую обиду, зная закон, который существовал на той земле для подобных преступлений, потому что того, кто был виновен в его [нарушении] или только попытался бы его [нарушить], сжигали живьем вместе с самой женщиной, если она была виновна, и убивали его родителей, и детей, и братьев, и всех других близких родственников, и даже лам такого прелюбодея, и, помимо этого, опустошали землю, уроженцем которой он был, засевая ее солью, и срубали деревья, и сносили дома всего селения, и совершались другие очень суровые наказания в память о преступлении», и т. д. Досюда взято из Агустина де Сарате, из чего видно, что он располагал полным сообщением о строгости того закона. Я обнаружил [этот отрывок] после того, как написал то, что знал о нем; я очень обрадовался, что нашел [этот] закон столь точно записанным испанским кабальеро, потому что он удостоверяет [сказанное] мною своим авторитетом, ибо, хотя все остальные историки говорят об этом законе, самое большое, что они говорят, — это то, что преступников наказывали смертью, не говоря о том, что его детей, родителей, родных и всех соседей его селения тоже [убивали], даже убивали скот, и вырывали с корнем деревья, и опустошали его родину, и засыпали ее камнями или солью, что одно и то же. Все это содержал в себе закон, делая дорогой [плату] за преступление, чтобы дать понять, сколь тяжким оно было. И точно так же бедный инка Ата-вальпа определил [преступлению] высокую плату, говоря, что он страдал от того оскорбления больше, чем от своего плена и всех своих несчастий, даже если вместе с ними наступит [его] смерть.

Те [девственницы], которые однажды покидали [дома], чтобы сделаться наложницами короля, став порчеными, не могли вернуться в дом; они служили в королевском доме [придворными] дамами или служанками королевы, пока им не давали отставку и разрешение вернуться в свои земли, где им давались дома и поместья и им служили с великим почтением, ибо было величайшей честью всего народа иметь при себе жену инки. Те, кому не удавалось стать наложницей короля, оставались в доме до глубокой старости; потом им предоставлялась свобода, чтобы вернуться в свои земли, где о них заботились, как мы рассказали, или они оставались в домах [девственниц], пока не умирали.

Те [женщины], которые предназначались для царствующего короля, после его смерти назывались матерями преемника, и тогда им с еще большим основанием давали имя мама-куна, ибо они уже являлись матерями и обучали и охраняли тех, кто приходил в качестве наложниц любого инки, словно теща невесток. Каждая из этих обителей имела своего правителя (gobernador), который должен был быть инкой; у них были майордомы, и экономы, и остальные службы, необходимые для услужения женам короля, которых, хотя они [и являлись] наложницами, называли женами ради достоинства [их] имени. Во всех домах девственниц, предназначенных для инки, посуда и остальные употреблявшиеся ими сосуды были из серебра и золота, как в доме жен Солнца и в его знаменитом храме и как в королевских домах, [как мы расскажем], ибо, суммируя, можно утверждать, что все богатство золота, и серебра, и драгоценных камней, которое добывалось в той огромной империи, использовалось не иначе, как для украшений храмов Солнца, которых было много, и домов девственниц, которых, следовательно, было столько же, и для великолепия и величия королевских домов, которых было гораздо больше. То, что расходовалось на обслуживание господ вассалов, было незначительным или ничем, потому что оно употреблялось лишь для сосудов для питья, да и они ограничивались в своем количестве и счете соответственно привилегиям, которые инка им давал; еще немного [золота и серебра] употреблялось для одежды и нарядов, в которых они отмечали свои главные празднества.

[Некоторые] утверждают, что из тех домов избранниц брали девственниц, чтобы отдать их в жены господам вассалов, и знаменитым капитанам, и другим заслужившим [милость] инки, и что он сам отдавал им их в жены; это ложь, которую сообщили [этим] авторам в неверных сообщениях, которые они получили. Потому что не были дозволено однажды предназначенную в жены инке и принятую на ту службу ставить в более низкое положение или допустить, чтобы о жене простого человека говорили: «Она была женой инки». Ибо это означало бы надругательство над священным, потому что вслед за Солнцем священным считалось то, что предназначалось инке, особенно [это относилось] к женам, поскольку с ними у него было самое близкое соприкосновение (mayor union); не могло быть допущено оскорбление, которое наносилось бы им низвержением из жен инки в жену простого лица, ибо даже в самых незначительных вопросах они никогда не допускали, чтобы кто-либо был оскорблен, и было совсем недопустимо оскорбление в столь значительных [делах], потому что они предпочитали быть рабынями инки, нежели женами господ вассалов; даже будучи рабынями инки (назовем это так, хотя у них не было и они не знали, что такое быть рабом), они почитались бы, как священная вещь (cosa), поскольку она принадлежала инке, а как жены господ вассалов они пользовались не большим уважением, чем другие простые [вещи] по сравнению с теми, которые [являлись] предметами инки. Всем этим соображениям индейцы уделяли огромнейшее внимание и весьма строго соблюдали их, потому что они относились к своим королям не только как к королевскому высочеству, как уже говорилось, но и как к богам.

Это правда, что инки из своих рук отдавали [девушек] в жены лицам, отличившимся на его службе, — куракам, и капитанам, и другим подобным. Однако они были дочерьми других капитанов и других кураков, которых инка брал, чтобы отдать их в жены тем, кто служил ему; и тот, у кого просили дочь, чувствовал себя не менее облагодетельствованным и не менее вознагражденным, чем тот, кому ее отдавали, ибо инка вспомнил о его дочери, чтобы попросить ее и сделать ее своей драгоценностью и отдать из своих рук тому, кто ему служил, потому что из [всех] оказываемых инкой милостей, какими бы значительными они ни оказывались, не было более пенного дара, чем то, что получали из рук [его] величества инки, поскольку это считалось божественной, а не человеческой милостью.

Инка, хотя и в редких случаях, давал также в жены куракам — господам больших провинций — девушек-бастардок своей королевской крови как для того, чтобы оказать им милость, так и для того, чтобы заставить их быть ему верными вассалами. И, таким образом, имелось столько женщин, которых можно было отдавать [в жены], что у короля не было необходимости отдавать в жены тех, что были предназначены ему [самому] в названных домах; ибо это было бы унижением для него, и для жены, и для его религии, которую они считали непререкаемой, поскольку законнорожденные могли стать женами Солнца, как было сказано, или инки, что соответствовало обычаю брать наложниц своей королевской крови, или женой другого законнорожденного инки; находясь в этих трех положениях, они не выходили из того, что у них считалось божественным, поэтому было недозволено, чтобы они становились женами людей земных (hombre humano), сколь великими они не были бы, так как это означало бы принизить божественность той своей крови, которую они считали божественной. А поскольку девушка-бастард была уже частично низвергнута с их лживой божественности, не было оскорблением отдать ее в жены какому-либо великому господину.

Помимо девственниц, которые поступали в монастыри-приюты для обета вечной девственности, было много женщин королевской крови, которые жили в своих домах, словно в приютах, [соблюдая] непорочность и обет девственности, хотя и не затворничества, потому что они не отказывались посещать самых близких родственниц во время их болезни и родов, и когда совершался [обряд] остригания волос (tresqui-laban), и присвоения имени перворожденным. Они пользовались величайшим почтением из-за своего целомудрия и чистоты, а за их превосходство и божественность их называли окльо, что являлось как бы священным именем их язычества. Их целомудрие было не притворным, а самым настоящим; [они соблюдали его] под страхом быть сожженной заживо или брошенной в озеро пум, если они обманут или сфальшивят в своей пустой религии и не окажутся таковыми. Мне довелось знать одну из них в ее последней старости; она не была замужем; мы звали ее окльо; она нескольно раз посещала мою мать и, как я понял, была ее теткой, сестрой [моих] дедов. Они относились к ней с почтением, о котором мы говорили, потому что повсюду ей уступалось первое место, и я свидетель, что моя мать относилась к ней именно так [и не только] потому, что она была ее теткой, но из-за ее возраста и целомудрия.

Не следует забывать о повсеместном (en comun) целомудрии вдов, которые соблюдали затворничество весь первый год своего вдовства, и очень немногие из них, у которых не было детей, снова выходили замуж, а те, у которых были дети, никогда больше не выходили замуж, и они жили в воздержании. В силу этого им очень благоприятствовали законы и порядки инков; например, они приказывали, чтобы земли вдов обрабатывались бы прежде, чем [земли] кураков или инки; кроме того, [имелись] многие другие подобные привилегии, которыми они пользовались. Правда также то, что индейцы считали бедой жениться на вдове, особенно если он сам не был вдовцом, потому что они говорили, что, женясь на вдове, мужчина утрачивал многие из своих качеств, что [именно], я не знаю. Сказанное является наиболее значительным из того, что можно сказать о девственницах и целомудренных [женщинах], и о вдовах.

Будет правильно, если мы коснемся того, как женились во всех королевствах и провинциях, подвластных инке. Необходимо знать, что каждый год или через два года в такое-то время инка приказывал собрать всех юношей и девушек брачного возраста, которые имелись в городе Коско [и принадлежали] к его роду. Девушки должны были быть от восемнадцати до двадцати лет, а юноши двадцати четырех и более, и им не разрешалось жениться раньше, потому что они говорили, что для этого необходимо иметь [подходящий] возраст и здравый смысл, чтобы управлять домом и хозяйством, ибо, при женитьбе в более раннем возрасте, все это превратилось бы в ребячество.

Инка занимал место посреди сговорившихся [о женитьбе], стоявших рядом друг с другом, и, глядя на них, он подзывал его и ее, и каждого из них он брал за руку, и соединял их, словно объединяя их супружескими узами, и передавал их родителям, которые направлялись в дом родителя жениха, и в кругу самых близких родных праздновалась свадьба -два, или четыре, иди шесть дней, или еще больше, в зависимости от желания. Эти [девушки] становились законными женами, и для большего блага и чести их называли у себя на родине врученные рукою инки. Когда король [завершал] бракосочетание тех, кто принадлежал к его роду, министры, которые были [специально] для этого избраны, на следующий же день в том же порядке женили детей других жителей города, соблюдая его деление на две группы, называвшиеся Верхнее Коско и Нижнее Коско, о которых мы подробно рассказывали в начале этой истории.

Дома для жилья жениха и невесты, которые являлись инками [и] о которых мы [сейчас] рассказываем, строили индейцы тех провинций, в обязанности которых входило их строительство, в соответствии с распределением, которое имелось в отношении каждого дела. Приданое, каковым являлись предметы домашней утвари, собирали родственники, каждый из которых приносил свою вещь, и не было других церемоний или жертвоприношений. А если испанские историки говорят, что они при своих бракосочетаниях совершали иные дела, то происходит это из-за неумения отличать провинции, в которых совершались такие-то и такие-то дела. Отсюда возникло приписывание инкам варварских обычаев, которые имели место во многих провинциях до того, как они стали там господствовать и которые сами инки не только не практиковали, но скорее запретили их индейцам, у которых имелись таковые, применяя к ним строжайшие наказания, если они практиковали их.

У инков не было другой формы бракосочетания, кроме той, которая была указана, и в соответствии с ней по всем королевствам распространялся его приказ, чтобы каждый губернатор [инка] в своем округе вместе с куракой провинции бракосочетал бы юношей и девушек, которые были намерены жениться, и кураки должны были присутствовать при бракосочетаниях или осуществлять их сами, как хозяева и отцы родины; ибо никогда и ни в чем инка не ущемлял права курак, а инка-губернатор присутствовал на бракосочетаниях, которые осуществлял курака, не для того, чтобы что-то узурпировать или привнести в них что-либо [свое], а для того, чтобы от имени короля утвердить то, что совершил курака со своими вассалами.

При бракосочетаниях простых людей советы каждого селения были обязаны построить дома для своих молодоженов, а приданым их обеспечивала родня. Им не был дозволен брак между одной и другой провинциями, ни одного селения с другим; все они [женились] в своих селениях и внутри своей родни (как племена израильтян), чтобы не смешивать род и не перемешать бы народы одни с другими. Исключение составляли [только] сестры, а все [жители] одного селения и даже одной провинции считались родственниками (наподобие пчел из одного улья), поскольку они принадлежали к одному народу (nacion) и [говорили на] одном языке. Им было также запрещено переходить жить из одной провинции в другую, или из одного селения в другое, или из одного [городского] квартала в другой, дабы декурии, которые составлялись из жителей каждого селения и квартала, не перепутались бы, а также потому, что дома строились советами, и они не должны были строить их более одного раза, и делалось это в том же квартале или по соседству (colacion) со своими родственниками.

Поскольку мы уже сказали о том, как женились простые индейцы, будет правильно рассказать, как, в частности, бракосочетался наследный принц королевства. Для этого следует знать, что короли инки, начиная от первого из них, считали своим законом и обычаем, строго соблюдавшимся, что наследник королевства должен был жениться на своей старшей сестре, законнорожденной по отцу и матери, и именно она является его законной женой; они называют ее койа, что означает то же, что королева или императрица. Перворожденный [сын] этих двух брата в сестры являлся законным наследником королевства.

Они соблюдали этот закон и обычай, начиная от первого инки Манко Капака и его жены Мама Окльо Вако, которые, как только пришли к ним, сразу заявили, что они были братом и сестрой, детьми Солнца и Луны, и именно в это поверили индейцы — их вассалы и невассалы. Они брали другой древний пример, дабы возвеличить этот второй, и заключался он в том, что в своем язычестве, как мы говорили, они считали Луну сестрой и женой Солнца, происхождением от которых чванились инки. Отсюда родилось, что ради подражания во всем Солнцу и первым инкам, его детям, они установили закон, по которому перворожденный [сын] инки в подражание этим двум примерам женился на своей собственной сестре по отцу и по матери. Если [у него] не было законнорожденной сестры, он женился на своей ближайшей родственнице королевского дерева — на двоюродной сестре, или племяннице, или тетке, — которая при отсутствии мужчин [в роду], согласно законам Испании, должна была бы унаследовать королевство. Если у принца не было сыновей от первой сестры, он женился на второй и на третьей, пока у него не родился бы сын, и эту строгость закона и обычая они обосновали уже указанными нами примерами. Они говорили, что раз Солнце женилось на своей сестре и совершило то бракосочетание своих первых сына и дочери, было справедливо соблюдать этот же самый порядок для первенцев короля. Они поступали так и ради сохранения чистоты крови Солнца, ибо говорили, что было недозвoлено смешивать ее с человеческой кровью: они называли человеческой кровью ту, что не была [кровью] инков. Они также говорили, что принцы женились на своих сестрах, чтобы королевство принадлежало бы им как по [линии] отца, так и матери; ибо если бы было иначе, утверждали они, то в унаследовании [престола] принц не имел бы на него права по своей материнской линии. Такая вот строгость имелась у них в деле наследования и в праве унаследовать королевство.

К этим аргументам они добавляли другие и говорили, что не следовало допускать, чтобы величие быть королевой доставалось бы какой-либо женщине, которая не имела бы на него своего собственного [и] законного права, а [обретала бы его] в силу своего соединения (роr conjunta) с королем; было бы несправедливо, чтобы ей, поскольку она сама как таковая не могла царствовать, поклонялись бы и служили другие [женщины], которые в случае такой же удачи были бы лучшими (королевами], нежели она.

Кроме законной жены, те короли имели много наложниц: одни из них были его родственницами до и сверх четвертого колена (grado); другие не принадлежали к его роду (alienigenas). Дети от родственниц считались чистокровными, ибо у них не было примеси чужой крови; такая чистота высоко ценилась среди инков и не только королей, но также всех [лиц] королевской крови. Дети от чужеродных (estranjeras) наложниц были бастардами, и хотя к ним проявляли уважение как к сыновьям и дочерям короля, оно не имело такого внутреннего и внешнего почтения и поклонения, как к законнорожденным по крови, ибо этим они поклонялись как богам, а тем — как людям. Таким образом, детей короля инки ожидали три судьбы: законных наследников от его жены; чистокровных [инков] от [других] его родственниц и бастардов — детей чужеземок.

По закону при отсутствии сыновей от законной жены [престол] мог наследовать старший из чистокровных [инков], как Манко Инка стал наследником Васкара, о чем мы расскажем в должном месте, и в cледующей последовательности; если отсутствовал старший, шли все остальные [сыновья]; наследование же [престола] бастардом никоим образом не допускалось. А если не было законнорожденного по крови сына, наследство переходило к самому близкому чистокровному родственнику-мужчине.

Из-за этого закона Ата-вальпа уничтожил всю королевскую кровь, мужчин и женщин, как мы расскажем в должном месте, ибо он был бастардом и боялся, что у него отнимут узурпированное им королевство и отдадут его какому-либо законнорожденному [инке]. Все [мужчины] королевской крови женились на своих родственницах до четвертого колена, чтобы иметь как можно больше чистых по крови детей. Исключение составляла [лишь] сестра, женитьба на которой разрешалась только королю. Королевство всегда наследовал старший сын, и этот порядок никогда не нарушался при [всех] двенадцати королях, которые царствовали до испанцев. У господ вассалов кураков имелись различные обычаи наследования общественного положения. В одних провинциях наследником был перворожденный сын [и] сыновья во всем наследовали отцам. В других наследником становился тот сын, которого больше всего любили вассалы за его достоинства и приветливость, что было больше похоже на выборы, нежели на право наследства. Этот закон был как бы тормозом для сыновей кураки, чтобы они не становились бы злыми тиранами, а все стремились быть достойными унаследовать его положение и владения (senorio) благодаря своей доброте и мужеству, которые заставили бы вассалов просить его господином, ибо он был добродетелен.

В других провинциях все сыновья по старшинству становились наследниками: когда умирал отец, ему наследовал старший сын, а затем второй и третий и т. д., а когда умирали все братья, наследство переходило к сыновьям старшего из них, и потом к [сыновьям] второго и третьего и т. д., и так они пребывали в томительном ожидании. Узнав от некоторых кураков эту форму наследования, один из испанских историков впал в ошибку, заявив, что общим для Перу обычаем не только у касиков, но также и у королей было наследование [престола] братом [умершего] короля, а затем уже их сыновьями, согласно старшинству; этого не было у королей инков, а было лишь у некоторых кураков, как мы рассказали.

Три разных обычая или закона о передаче по наследству занимаемого положения, которые имелись у господ вассалов в различных провинциях, не были установлены инками, потому что их законы и приказы были едиными и общими для всех их королевств. Кураки имели их и им следовали до империи инков, и, хотя потом они их завоевали, они не отняли у них их положение [правителей] и также не запретили обычаи, существовавшие в их древности, поскольку они не противоречили тому, что [инки] приказывали соблюдать. Они скорее утвердили многие из тех [обычаев], которые показались им полезными, в частности обычай унаследования положения [отца] наиболее способным и всеми уважаемым сыном, что сочли весьма благоразумным, и так они утвердили и приказали исполнять его там, где он существовал и где захотели бы его исполнять. И был среди [инков] один король, который захотел воспользоваться этим законом кураков против жестокости и злобного поведения принца, своего первородного сына, как мы расскажем об этом в должном месте. В одном селении, находящемся в сорока лигах на восток от Коско, которое я видел, — оно принадлежит народу кечва [и] называется Суткунка, — случилось то, что последует далее [и] что касается различия в наследовании в той земле. Кураку селения звали дон Гарсиа. Видя, что смерть близка, он позвал четырех сыновей, которых имел, и знатных людей селения и сказал им в виде завещания, чтобы они чтили закон Иисуса Христа, который снова (nuevamente) получили, и вечно благодарили бога за то, что он им его направил, и хорошо служили и уважали бы испанцев, ибо они принесли его им, и особо, с большой любовью служили бы своему хозяину, ибо ему выпала судьба быть их господином. И под конец он сказал им: «Вы хорошо знаете, что, по обычаю нашей земли, мое положение наследует самый способный и всеми уважаемый из моих сыновей; я вам поручаю выбрать того, кто таким является, а если среди них нет такого, я приказываю вам лишить их наследства и избрать одного из вас, чтобы он следил за вашей честью, здоровьем и благополучием, потому что я больше желаю блага для всех вас, нежели личного [блага] моим сыновьям». Все это рассказывал священник, наставлявший индейцев на праведную веру, как о подвиге и замечательном завещании своего прихожанина.

Инки имели обычай устроить большой праздник по случаю прекращения кормления грудью первородных сыновей, а не дочерей и не других—вторых и третьих мальчиков; во всяком случае не так торжественно, как первого, ибо честь быть перворожденным, особенно мальчиком, ценилась крайне высоко среди инков и, подражая им, так поступали все их вассалы.

Их прекращали кормить грудью двух и более лет и состригали первые волосы, с которыми они родились [и] которые до этого не трогали, я давали им собственное имя, которое они должны были иметь, для чего собирались все родственники, из которых выбирался один крестный отец ребенка и он выстригал первый пучок волос. Ножницами служили ножи из камня, поскольку индейцы не сумели еще изобрести ножницы. За крестным отцом шли другие в соответствии со своим рангом, возрастом или достоинством, чтобы отстричь свой пучок волос у отлученного от грудей; закончив стрижку, они давали ему имя и вручали свои подарки, которые принесли; одни — одежду, другие — скот, другие — различные образцы оружия, другие давали ему золотые или серебряные кувшины для питья, и эти [подарки] должны были иметь признаки королевского отличия (estirpe real), которыми простым людям разрешалось пользоваться только по [личной] привилегии [от инки].

Как только заканчивались подношения, наступало торжество пития, ибо без него не было доброго праздника. Они пели и плясали до ночи, и это ликование длилось два, три или четыре дня, а то и больше, в зависимости от родства ребенка; и почти так же поступали они, когда прекращали кормление грудью и стригли наследного принца, только [все происходило] с королевской торжественностью, а крестным отцом был верховный жрец Солнца. Там присутствовали лично или в лице своих послов кураки со всего королевства; устраивался праздник, который по меньшей мере длился двадцать дней; они приносили для него огромные подношения из золота, и серебра, и драгоценных камней, и всего самого лучшего, что имелось в их провинциях.

Подобно сказанному, ибо все хотят подражать голове, так же поступали кураки и поголовно все простые люди Перу, каждый в соответствии со своим рангом и родством, и то было одним из их праздников наибольшего ликования. Для интересующихся языками мы укажем, что во всеобщем [языке] Перу имеются два слова, чтобы сказать дети: отец говорит чури, а мать — вава (huahua); следовало бы писать это слово [huahua] без букв h, а только четыре гласные, произносимые каждая сама по себе в двух дифтонгах: вава (vava); я же добавляю к нему h, чтобы не получилось два слога в каждом дифтонге. Оба они существительные и означают дети, включая оба пола и оба [грамматических] числа; [правило] такое строгое, что родители не могут пользоваться не своим словом под страхом превращения мужчины в женщину, а женщины в мужчину. Чтобы отличить пол, они добавляют слова, означающие самец и самка; а чтобы сказать дети во множественном или единственном числах, отец говорит чури, а мать вава. Чтобы сказать дети одних родителей (hermanos), у них имеется четыре разных слова. Мужчина говорит мужчине вауке, что значит брат; женщина говорит женщине нъаньа, что значит сестра. А если брат сказал бы сестре нъанъа (что значит сестра), он превратил бы себя в женщину. А если сестра сказала бы брату вауке (что значит брат), она превратила бы себя в мужчину. Брат говорит сестре пана, что значит сестра; а сестра говорит брату тора, что значит брат. А брат брату не может сказать тора, хотя это означает брат, ибо для него это означало бы стать женщиной, и сестра сестре не может сказать пана, хотя это означает сестра, что для нее означало бы стать мужчиной. Таким образом, имеются слова одного и того же смыслового содержания и того же рода, но одними из них пользуются [исключительно] мужчины, а другими — женщины, не имея возможности поменяться ими по причине названной угрозы. Все это нужно хорошо знать, чтобы обучать индейцев нашей святой религии и не дать им случая посмеяться над варваризмами. Отцы из ордена [иезуитов], такие любознательные во всем, и другие монахи много трудятся над этим языком, чтобы обучить вере тех язычников, как мы вначале рассказывали.

Детей они воспитывали удивительно, как инки, так и простые люди, богатые и бедные, не делая какого-либо различия, лишая их ласки, которую могли им дать. После рождения младенца его купали в холодной воде, чтобы [затем] запеленать в свои мантильи, и каждое утро, когда они пеленали его, они должны были купать его в холодной воде, оставляя спать на открытом воздухе. Считалось большой нежностью со стороны матери, когда она набирала воду в рот и так обмывала все его тело, исключая голову, особенно макушку, к которой они никогда не прикасались. Они говорили, что поступают так, чтобы приучить его к холоду и к труду, а также чтобы окрепли бы его конечности. Не менее трех месяцев они не высвобождали из пеленок руки, поскольку говорили, что, высвобождая их раньше [этого срока], они сделают руки слабыми. Детей держали лежащими в своих колыбелях, которыми служили неопрятные табуретки на четырех ножках, одна из которых была короче других, чтобы можно было бы качать [колыбель]. Сидение или ложе, куда клали ребенка, изготовляли из толстой сетки, чтобы оно не было бы таким твердым, как если бы это была одна доска, и этой же сетью они обхватывали его с одной и с другой стороны колыбели и завязывали веревкой, чтобы он не вываливался из нее.

Ни во время кормления молоком, ни в какое другое время они не клали детей в подол и не брали их на руки, ибо они говорили, что если с ними поступать так, то они становятся плаксами и не хотят лежать в колыбели, а всегда только на руках. Мать укладывалась над ребенком и давала ему грудь, и так она его кормила три раза в день: утром, в полдень и вечером. А вне этих часов им не давали молоко, хотя бы они плакали, ибо индейцы говорили, что, привыкая весь день сосать грудь, они вырастали нечистоплотными (suzios), со рвотой и калом, а став взрослыми, превращались в ненасытных обжор; они говорили, что и животные не давали молоко своим детенышам целый день и целую ночь, а только в определенные часы. Сама мать выкармливала своего ребенка; было запрещено отдавать выкармливать его [другой женщине], какой бы важной госпожой [мать] не была бы, исключая случаи заболевания [матери]. В период кормления она избегала половых сношений, ибо они считали, что это было плохо для молока и младенец хирел [от этого]. Таких захиревших звали айуска; это—прошедшее причастие; оно переводится во всем своем значении как тот, кому отказали, а еще более точно — тот, которого родители обменяли на другого. И по схожести один юноша говорил другому [это слово], насмехаясь над ним потому, что его дама оказывала большую благосклонность другому, а не ему. Было недопустимо говорить такое женатому, потому что это слово циничное; тот, кто говорил это, строго наказывался. Одна пальа королевской крови, [которую] я знал, вынуждена была отдать одну свою дочь выкармливать [другой женщине]. Кормилица, должно быть, совершила какой-то обман или забеременела, ибо девочка захирела и стала как чахоточная, так как у нее остались лишь кости и волосы. [Ее] мать, увидя свою дочь айуской (прошло восемь месяцев, как у нее кончилось молоко), стала вновь вызывать молоко у своих грудей примочками и пластырями из трав, которые она ставила себе на спину; так она [вернула молоко], и вновь стала выкармливать грудью свою дочь, и [помогла] ей выздороветь и спастись от смерти. Она не захотела отдать ее другой кормилице, ибо сказала, что именно молоко матери являлось тем, что давало ей пользу.

Если у матери было достаточно молока, чтобы прокормить своего ребенка, они никогда, никогда не давали ему [другую] еду вплоть до того, как [окончательно] отнимали его от груди, ибо они говорили, что яства вредили молоку и [дети] росли зловонными и грязными. Когда наступало время вынимать их из колыбели [и] чтобы не носить их на руках, они вырывали в полу ямку глубиною по грудь [ребенка]; ее покрывали разными старыми тряпками, и опускали туда детей, и ставили перед ними несколько игрушек, чтобы они ими развлекались. Там внутри ребенок мог прыгать и скакать; было запрещено носить его на руках, носить, даже, если он был сыном самого крупного кураки королевства.

Когда же ребенок начинал уже ходить на четвереньках, он [сам] подползал к матери с одной или с другой стороны, чтобы достать ее грудь, а сосать ему приходилось стоя на коленях на полу и никогда не лежа в подоле у матери; если же он хотел [сосать] другую грудь, то ему показывали, что нужно обползти [лежащую мать], чтобы получить ее и чтобы мать не брала его на руки. За роженицей ухаживали еще меньше, чем за ее ребенком, потому что при родах женщина шла к ручью или же дома она обмывалась холодной водой; потом она купала своего ребенка и вновь приступала к своим домашним обязанностям, словно она никого не родила. Они рожали без повивальных бабок; таких не было среди них; если же какая-нибудь [женщина] занималась этим, то она была скорее колдуньей, нежели повивальной бабкой. Таким, словно созданный природой, был общий обычай, которого придерживались индианки из Перу при родах и в воспитании своих детей, которого придерживались богатые и бедные, знатные и плебеи.

Как правило, жизнь простых замужних женщин сводилась к постоянному пребыванию в своих домах; в холодных землях или занимались пряжей и ткачеством шерсти, а в жарких — хлопка. Каждая из них делала пряжу и ткала для себя, и для своего мужа, и своих детей. Они шили мало, ибо одежда, которую они носили, как мужчины, так и женщины, требовала немного шитья. Все, что они ткали, [делалось из] крученой [нити], как шерстяной, так и хлопковой. Все полотна, какими бы они ни были, имели четыре кромки. Их делали точно такой длины, которая требовалась для плаща или рубахи. Одежда была не обрезной, а цельнотканой; [размером] с вытканную ткань, ибо, прежде чем ткать, ей придавали ширину и длину, которую она более или менее должна была иметь.

Среди тех индейцев не было ни портных, ни башмачников, ни сапожников. А что до тех вещей, которые имеются здесь, то они в них не нуждались, потому что обходились без них! Женщины заботились об одежде для [обитателей] своих домов, а мужчины — об обуви, которую, как мы говорили, они обязаны были уметь изготовлять для получения сана рыцаря (al armarse cavalleros), и, хотя инки королевской крови, кураки и богатые люди имели слуг, которые делали обувь, они не считали для себя непристойным иногда поупражняться в изготовлении пары обуви и любого вида оружия, ибо их обязывала уметь это делать их профессия [воинов], поскольку у них высоко ценилось умение выполнять требования профессии (cumplir sus estatutos). На полевые работы выходили все: мужчины и женщины, чтобы друг другу помогать.

В некоторых весьма удаленных от Коско провинциях, которые не были еще достаточно хорошо обучены (cultivados) королями инками, женщины шли работать в поле, а мужья оставались дома изготовлять пряжу и ткать. Однако я говорю [не о них, а] о том королевском дворе и народах, которые ему подражали, [а ими] были почти все народы их империи; а эти другие, будучи варварами, заслуживают пребывания в забвении. Индианки были такими любительницами (amigas) изготовления пряжи и такими недругами потери любого самого маленького отрезка времени (espacio de tiempo), что, направляясь или возвращаясь из города в деревню либо наоборот и даже переходя из одного [городского] квартала в другой по причине необходимости и вынуждаемые обстоятельствами посетить кого-либо, индианки брали с собой веретено для двух типов пряжи, я хочу сказать, для пряжи и для закрутки [нити]. По дороге они скручивали пряжу, взятую с собой, поскольку такая работа была более легкой; а во время своих визитов и доброй беседы они вынимали свою прялку и делали пряжу. Эту [привычку] прясть и закручивать [нить], шагая по дорогам, имели простые люди, однако пальи, принадлежавшие к королевской крови, когда посещали одна другую, [также] брали с собою пряжу и поделки (labores), [но несли] их слуги, и таким путем посетительницы и посещаемые были за разговором заняты [делом], чтобы не тратить время на безделие. Веретена они делают из камыша, как в Испании из железа; они пользуются тортерами, однако конец [веретена] не делается полым. Из волокна, из которого тянут нить, делают петлю, а приступая к вытягиванию пряжи, они освобождают веретено, как [это делается] при скручивании [нити]; волокно изготовляется по возможности длинным; они берут его большим [и указательным] пальцами левой руки, чтобы завести его на веретено. Прялку держат в левой руке, а не на поясе: она длиною в одну пядь; держат ее двумя меньшими пальцами (dedos menores), и обеими руками они помогают вытягивать пряжу и убирать скаток. Они не берут ее в рот (No la llegan a la boca), потому что в мое время они не пряли лен, ибо его не было [в Америке], а только шерсть и хлопок. Они изготавливают немного пряжи из-за многоречивости (prolixidades), о которой мы говорили.

Если какая-либо женщина, которая не являлась пальей, но была женой кураки, что значит господина вассалов, шла в гости к палье королевской крови, она не брала с собой свою работу; однако после того, как ею были произнесены первые слова, [принятые] при визите, или слова поклонения, ибо предпочтение отдавалось поклонению, гостья просила, чтобы ей дали работу, давая этим понять, что она пришла не в гости, ибо не была ровней [палье], а служить ей, как [служит] нижестоящий вышестоящему. Пальа, оказывая великую милость, отвечала на эту просьбу тем, что давала какую-либо работу, которую она уже начала делать сама или одна из ее дочерей, ибо этим она не ставила ее в одинаковое со служанками положение, приказывая дать ей ту работу, которую делали они. Это была милость, выше которой не могла и мечтать посетительница, ибо пальа столь гуманно приравнивала ее к себе или к своим дочерям. Подобное же любезное и гуманное отношение, проявлявшееся во всех делах, имело место в обращении друг к другу женщин и мужчин в том государстве; нижестоящие учились служить и быть приятными вышестоящим, а вышестоящие стремились одаривать и благодетельствовать нижестоящих, начиная от инки, что значит король, кончая самым жалким лъамамичеком, что значит пастух.

Доброму обычаю индианок брать с собой свою работу, когда они ходили Друг к другу в гости, в Коско подражали испанки, и они следовали ему, достойные великой похвалы, вплоть до тирании и войны, [начатой] Франсиско Эрнандесом Хироном, которая разрушила эту добродетель, как обычно разрушаются все добродетели, стоящие [на пути] тиранической и жестокой власти (juridicion). Я забыл рассказать, как простые люди чинили свою одежду, — это было примечательно. Если их одежда для ношения или любая другая, служившая им, разрывалась, но не по причине ветхости, а из-за несчастного случая, [например] она порвалась о какой-нибудь сучок, или погорела от искры огня, или [случится] другое подобное несчастье, они брали ее и иглой, сделанной из колючки (ибо они не умели делать ее из металла) и ниткой из нити того же цвета и той же толщины, [что] одежда, начинали снова ткать, вначале: пропуская нити основы через [след] тех же порванных нитей и протягивая их назад через уток до пятнадцати или двадцати нитей в одну и другую стороны, выводя их из разорванного [места ткани], где они обрезались; и снова той же нитью они постоянно ткали крест накрест основу с утком и уток с основой, и таким путем, когда починка была закончена, казалось, [что одежда] не была порвана. И если даже разорванная [ткань] была величиной с ладонь руки и больше, они чинили ее так, как было сказано; пяльцами им служила горловина горшка или [сухая] тыква, разрезанная пополам, чтобы ткань была бы натянутой и ровной. Они смеялись над тем, как чинили [одежду] испанцы; правда, ткань индейцев отлична от ткани [испанцев] и испанская одежда не поддается тому способу починки. Также примечательно, что в их домах очагом для готовки еды служили переносные печки, сделанные из глины, большие или маленькие, в зависимости от [материальных] возможностей хозяев. Огонь разжигали в горловине, а сверху (в печке) они делали дырку, или две, или три в соответствии с блюдами, которые ели, на которые ставили горшки для готовки. Как люди старательные, они придумали эти любопытные вещи, чтобы не тратить напрасно огонь и сжигать [лишь] столько дров, сколько было необходимо; расточительство испанцев поражало их.

Остается сказать о публичных женщинах, [существование] которых разрешили инки, дабы предупредить большее зло. Они жили в плохих хижинах в поле, каждая сама по себе, а не вместе. Им было запрещено входить в селения, чтобы не иметь контактов с другими женщинами. Их называли пампай-руна — словом, [одновременно] означающим жилище и род занятий, потому что оно составлено из [слова] пампа, что значит площадь или ровное поле (ибо оно содержит оба эти значения), и из [слова] руна, что в единственном числе значит личность (persona), мужчина или женщина, а во множественном числе — люди. Оба они, произнесенные вместе, — если [слово пампа] берется в значении поле, пампай-руна, — означает люди, которые живут в поле по причине дурных занятий; а если [слово пампа] брать в значении площадь, то оно означает личность или женщина с площади, давая понять, что, поскольку площадь является публичным местом и может принять столько людей, сколько захотят посетить ее, такими же являются и они [женщины], т. е. публичными для всего мира. В итоге это значит публичная женщина.

Мужчины обращались с ними с огромнейшим пренебрежением. Женщины не разговаривали с ними под страхом самим заполучить это же имя и подвергнуться публичному острижению волос и признанию бесчестными, и от них откажутся мужья, если они были замужние. Их не звали по их именам, а [только] пампай-рунами, что значит проститутка.

Король Инка Рока, чье имя, как раньше было сказано учителем Блас Валера, означает зрелый и благоразумный князь, после смерти своего отца принял красную повязку и, исполнив погребальные почести, посетил свое королевство: он потратил на посещение первые три года своего царствования. После чего он приказал собрать воинов, чтобы продолжить свои завоевания в направлении Чинча-суйу, что значит на севере от Коско. Он приказал сделать мост на реке Апу-римак — это тот, который находится по королевской дороге из Коско в Город Королей, поскольку ему показалось недостойным, что он, будучи королем, переправил бы свое войско через ту реку на плотах, как переправился он через нее, когда был принцем. Тогда инка не приказал построить переход, ибо им не были еще покорены провинции окрестного района, что теперь уже имело место.

[Когда] мост был построен, инка вышел из Коско с двадцатью тысячами воинов и четырьмя мастерами боя. Он приказал пройти по новому мосту эскадронами по три человека в ряд, чтобы сохранилась бы вечная память открытия моста. Он пришел к долине Аманкай, что означает лилии, бесчисленное множество которых произрастает в той долине. Тот цветок отличен по форме и запаху от того, что имеется в Испании, ибо цветок аманкай имеет форму колокола и зеленый стебель гладкий, без листьев и не обладает каким-либо запахом. Его так назвали испанцы только лишь благодаря схожести с лилией в белой и зеленой окраске. Из Аманкая он направился вправо от дороги в сторону гигантской горной цепи Сьерра-Невада, и между горной цепью и дорогой он повстречал немного селений, которые присоединил к своей империи. Зовутся эти народы такмара и киньа-вальа. Оттуда он перешел в Коча-каса, где приказал построить большое хранилище [для провианта]. Оттуда он пошел в Курампу и с большой легкостью покорил те селения, ибо в них жило мало людей. Из Курампы он пошел в большую провинцию, называющуюся Анта-вайльа, земли которой протянулись по одну и по другую стороны королевской дороги на 16 и 17 лиг. Это богатые и очень воинственные люди. Этот народ называется чанка; они похваляются происхождением от одного льва, и они так его воспринимали и так поклонялись ему как богу; а во время их великих празднеств, до и после того, как они были завоеваны королями инками, выходили две дюжины индейцев в том же наряде, в каком рисуют Геркулеса, покрытого шкурой льва, [только] индейцы просовывали свою голову в голову льва. Я их видел в таком [наряде] на праздниках святейшего таинства в Коско. Это название чанка относится ко многим другим народам, как-то: ханко-вальу, утун-сульа, ура-марка, вилька и другие, которые похваляются своим происхождением от разных прародителей; одни — от такого-то источника, другие — от лагуны, другие — от очень высокого холма; и каждый народ почитал за бога то, что он считал [своим] прародителем, и приносил ему жертвы. Предки тех народов пришли из далеких земель и завоевали многие провинции, пока не дошли до того места, где они тогда находились; этим местом была провинция Анта-вайльа; они завоевали ее силой оружия и выбросили оттуда ее древних обитателей, потеснив и зажав индейцев кечва в их провинциях, захватив многие их земли; они покорили их и обложили данью; они тиранили их и совершили другие известные дела, которыми сегодня похвалялись их потомки. Обо всем этом король Инка Рока был хорошо информирован, и, подойдя к границам провинции Анта-вайльа, он направил чанкам [свои] обычные требования, чтобы они покорились сыновьям Солнца или готовились бы встретить их с оружием. Те народы собрались вместе, чтобы ответить на требование, но у них возникли различия во мнениях, поэтому они разделились на две части. Одни говорили, что было весьма справедливо принять инку как господина, ибо он был сыном Солнца. Другие говорили совсем иное (и этими были те, кто происходил от льва), что было несправедливо признавать чужое господство, будучи господами стольких вассалов и потомками льва; что они знали свое происхождение и не хотели верить, что инка был сыном Солнца; что в соответствии со своей геральдикой и подвигами чанков, своих предков, для них было большей славой самим покорять другие народы, [подчиняя их] своей империи, нежели стать подданными инки, не попробовав даже в последний раз силу своих рук; поэтому им следовало вначале оказать сопротивление инке, а не покориться ему с подобной низостью души, готовой по первому требованию сдаться ему, даже не развернув своих знамен и не подняв боевое оружие.

В этих разногласиях чанки провели несколько дней, то готовые принять инку, то полные решимости оказать ему сопротивление, не находя между собой согласия. Все это, будучи известно инке, привело его к решению войти в провинцию, чтобы внушить им страх, дабы они не воспряли бы духом и не набрались бы дерзости, видя, как он проявляет [к ним] мягкость и благодушие, а также для того, чтобы они, испытывая веру в свои многочисленные прошлые победы, не решились бы проявить какую-либо непочтительность к его личности, что вынудило бы его начать против них жестокую войну и [предать] строгому наказанию. Он приказал своим мастерам боя войти в провинцию Анта-вайльа и одновременно направил к чанкам посланника, чтобы передать им, что они или примут его [своим] господином или пусть готовят глотки, потому что всех их прикончат ножами, ибо он уже не мог больше терпеть упрямство и непокорность, которые они до этого проявляли. Чанки, видя решительность инки, и ведая, что в его войске идет много кечва и других народов, которых они в прошлые времена подвергали оскорблениям, поубавили высокомерие и приняли гнет инков, больше из страха к их оружию и чтобы им не отомстили бы их враги, нежели из любви к их законам и правлению. И так они послали к нему сказать, что полностью покорились ему как господину и подчинились его законам и приказам. Но они затаили злобу в сердце, как мы увидим дальше.

Инка, оставив нужных министров [в Анта-вайльа], пошел дальше в своей копкисте, в другую провинцию, которую называют Ура-марка, которая также принадлежит к роду (apellido) чанка, небольшой по размерам, хотя и густо населенной храбрыми и воинственными людьми; она покорилась [после] недолгого и не очень жестокого сопротивления. И, если воинственный и мужественный дух уравновешивал силы, они сопротивлялись по-настоящему, ибо в этих местах индейцы не оказались такими уступчивыми и любезными в отношении инков, какими они выглядели в Конти-суйу и Кольа-суйу; но в конце концов, хотя и с выражением неудовольствия, [индейцы] Ура-марки покорились. Оттуда инка направился в провинцию народов анко-вальу и вилька, последний испанцы называют уилъка, и они покорились его империи с тем же недовольством, потому что эти народы, также принадлежащие к чанка, были господами других провинций, которые они покорили оружием, и день за днем они продолжали завоевывать их, проявляя огромное высокомерие и тиранию к вновь завоеванным [народам]; всему этому инка положил конец, подчинив их своему господству; по этой причине все они испытывали досаду и сохраняли злобу в своих душах. В обеих этих провинциях они приносили богам в жертву детей на своих празднествах. Узнав об этом, инка имел с ними разговор, призывая их поклоняться Солнцу и оставить ту жестокость, [царившую] среди них; и, чтобы они не совершали бы ее в дальнейшем, он дал им закон, произнеся его собственными устами, чтобы тот имел бы большую силу, и сказал он им, что за одного принесенного в жертву ребенка он ножом перережет им всем глотки, а их земли заселит другими народами, которые любят, а не убивают своих детей. Все это те провинции восприняли крайне болезненно, ибо на них своим уговором действовали дьяволы, их боги, поскольку то жертвоприношение было для них самым приятным.

Из Вилька он свернул с дороги по левую руку на запад; это значит — в сторону берега моря, и подошел он к одной из двух очень больших провинций — обе одного и того же названия — Сульа, хотя, чтобы отличить одну от другой, одну [из них] называли Утун-сульа. Эти две провинции вместе включают в себя многие народы с разными именами, одни из них с многочисленным населением, другие — с малочисленным, а чтобы избежать перенасыщения [их именами], они не упоминаются. Скажем лишь, что там было более сорока тысяч жителей, на которых инка израсходовал много месяцев (а местные жители говорят, что даже три года), чтобы не порвать [с ними отношений] и не прибегнуть к оружию, а привлечь их лаской и подарками. Однако те индейцы, видя себя в таком числе и будучи сами по себе воинственными и жестокими, много раз были на грани начала войны. Однако умелой ловкостью и огромным терпением он сумел добиться того, что в конце того долгого времени они покорились и стали служить ему и приняли его законы и признали его губернаторов и министров, которых им оставил инка. Он же сам вернулся в Коско с этой победой. В этих двух провинциях, которые последними завоевал тот инка, — они называются Сульа и Утун-сульа, — тому назад тридцать два года были открыты серебряные и ртутные шахты; они чрезвычайно богаты и имеют огромное значение для выплавки серебряного металла.

По прошествии нескольких лет, которые король Инка Рока провел в мире и спокойствии, управляя своими королевствами, он счел [необходимым] послать своего сына, наследного принца, прозванного Йавар Вакак, завоевывать Анти-суйу, что находится на востоке от Коско и рядом с городом, потому что с той стороны его империя, доходя до реки Паукар-тампу, не расширялась сверх того, что завоевал первый инка Манко Капак.

Прежде чем мы пойдем дальше, будет правильно, если мы объявим значение имени Йавар Вакак и причину, почему его присвоили этому принцу. Индейцы говорят, что, когда он был ребенком трех или четырех лет, он заплакал кровью. Было ли это только однажды или много раз — они не знают; должно быть, какая-то хворь случилась с его глазами, и она была причиной появления в них крови. Другие говорят, что он при рождении плакал кровью, и это считается у них более достоверным. Могло также случиться, что капли крови были материнской [кровью], но, будучи столь суеверными и [веря в] прорицания, они решили, что то были слезы ребенка. Как бы то ни было, они свидетельствуют, что он плакал кровью, и поскольку индейцы были столь склонны к колдовству, то они обратили больше всего внимания на случившееся с наследным принцем предзнаменование, и сочли его несчастливым и дурным предвестием (pronostico), и боялись, что с принцем случится великое несчастье или проклятие его отца Солнца, как они говорили. Таково происхождение имени Йавар Вакак, что означает тот, кто плачет кровью, но он не плакал кровью, как некоторые объясняют; [этот] плач случился, когда он был ребенком, а не когда он стал мужчиной, и не потому, что увидел себя побежденным и пленником, как говорят некоторые, ибо такое никогда не случалось ни с одним инкой до несчастного Васкара, которого пленил предатель Ата-вальпа, его брат-бастард, как мы расскажем в должном месте, если всевышний позволит нам это. Он также не был похищен, когда был ребенком, как говорят другие историки, ибо подобные вещи весьма чужды обожанию, которое индейцы проявляли к своим инкам; также не могли дядьки и слуги, посланные служить и охранять принца, проявить подобную беспечность и позволить выкрасть его; и не было [там] столь дерзкого индейца, который мог бы совершить такое, даже если бы он ,получал подобную возможность; еще до того, как сделать [это] дело, только лишь представив себе такое, он не усомнился бы в том, что за одну эту мысль перед ним разверзлась бы земля и проглотила бы и его, и всю его родню, и селение, и провинцию, ибо, как мы уже не раз говорили, они поклонялись своим королям как богам и сыновьям своего бога Солнца, и обожали их больше, чем любое другое язычество [обожало] своих богов.

Наподобие и в подтверждение того, что знаком дурного предзнаменования являлись кровавые слезы, мне приходит на память другое суеверие, которое у индейцев было связано с глазами, с тиком верхних и нижних век, [и], поскольку речь пойдет о глазах, мы не выйдем за пределы затронутой темы, зато увидим и узнаем, что инки и все их вассалы считали [это] предзнаменование хорошим или плохим в зависимости от подергивавшегося века. Было хорошим предзнаменованием, [когда] подергивалось верхнее веко левого глаза: они говорили, что придут удовлетворение и радость. Но сулило огромные выгоды и считалось лучшим предзнаменованием подергивание правого [верхнего] века, ибо оно обещало, что они совершат счастливейшие дела, придут процветание с великим богатством и огромное наслаждение и отдых без каких-либо лишений. И совсем другое [предсказывали] нижние веки, ибо левое веко означало слезы, встречу с делами, которые принесут им печаль и боль, хотя и без лишений. Подергивание же правого нижнего века означало уже крайнее зло, ибо оно угрожало им бесконечными слезами и встречей с самыми грустными и несчастливыми вещами, которые только можно себе представить. И они так верили в эти свои предзнаменования, что это последнее предзнаменование вызывало у них такие горькие слезы, словно половина тех зол, которые их ожидали, уже пришла, а чтобы не страдать в слезах от зла, которое еще не обрушилось на них, у них имелось [в качестве] средства другое суеверие, столь же смехотворное, как и само предзнаменование; и заключалось оно в том, что они брали кончик соломки и, макая его в слюну, прижимали к самому нижнему веку, и, успокаивая себя, они говорили, что та соломинка преграждала путь слезам, которые они боялись пролить, и что она разрушала зло, предсказанное тиком. Почти так же они воспринимали звон в ушах, но я не буду касаться его, ибо он не так близок [нашей] теме, как то, что было сказано о глазах; заверяю, [что] и то и другое я видел сам.

Король инка Рока (как мы сказали) решил направить своего сына на завоевание Анти-суйу, для чего приказал собрать пятнадцать тысяч воинов и трех мастеров боя, которых он дал ему в качестве сопровождающих и советников. Он направил его, [предварительно] хорошо обучив тому, что следовало делать. Принц с большим успехом дошел до реки Паукар-тампу и прошел дальше до Чадьа-пампа и покорил тех немногих индейцев, которых обнаружил в том районе. Оттуда он прошел в Пильку-пата, где приказал заселить пришлыми людьми четыре селения. Из Пильку-пата он перешел в Хависка и в Туну, которые являлись первыми плантациями (chac-ras) куки, принадлежавшими инкам; она — та трава, которую индейцы так ценят. Участок земли, называемый Хависка, потом принадлежал Гарсиласо де ла Вега, моему господину, часть которого он сделал милость подарить мне еще при жизни, а я потерял его из-за отъезда в Испанию. Чтобы добраться до этих долин, где выращивается кука, нужно опуститься по склону горы, называемому Каньак-улу, который имеет пять лиг почти перпендикулярного спуска, наполняющий ужасом и страхом одним своим видом, а еще больше при самом спуске и подъеме по тому склону, поэтому дорога здесь подымается в виде земли, виляя то в одну, то в другую сторону.

В этих провинциях Анти обычно как богам поклонялись тиграм и огромным змеям, которых называют амару: они намного толще ляжки мужчины и [имеют] в длину от двадцати пяти до тридцати футов; имеются другие, более мелкие. Всем им поклонялись те индейцы за их размеры и чудовищность. Они глупые и не причиняют зла; говорят, что одна волшебница околдовала их, чтобы они не причиняли зла, а что раньше они были свирепейшими. Тигру они поклонялись за его свирепость и отвагу;[20] они говорили, что тигры и змеи являлись местными обитателями той земли и как ее хозяева были достойны поклонения, а что сами [индейцы] были пришлыми и чужеземцами. Они поклонялись также растению (yerva), которое называли кука, или кока, как говорят испанцы. В этот поход принц Йавар Вакак увеличил почти на тридцать лиг земли своей империи, хотя они плохо заселены и имели мало людей; и он не пошел дальше из-за трудной доступности гор, трясин и болот того района, которым заканчивается собственно провинция, называемая Анти, благодаря чему всю ту сторону зовут Анти-суйу.

Закончив завоевание, принц вернулся в Коско. Король, его отец, в тот период прекратил новые завоевания, ибо [в направлении] Анти-суйу, что значит на востоке, уже нечего было завоевывать, а на западе, что называлось Кунти-суйу, также некого было покорять, ибо в том направлении он дошел до конца своей империи, [т. е.] до Моря Юга. Таким образом, с востока на запад Коско имело в своем владении более ста лиг земли, а с севера на юг — более двухсот лиг. На всем этом пространстве индейцы были заняты [строительством и обслуживанием] королевских домов, садов, бань и домов наслаждений для инки; они также строили хранилища вдоль королевских дорог, где складывались запасы продовольствия, оружие и амуниция и одежда для простых людей.

По прошествии нескольких лет, которые король инка Рока провел в мире, он принял решение начать военный поход, ставший знаменитым благодаря его личности, и закончить конкисту огромных провинций, именуемых Чарками, завоевание которых начал в области Кольа-суйу его отец инка Капак Йупанки. Он приказал собрать тридцать тысяч воинов — армию, которую до того не снаряжал ни один из его предшественников. Он назначил шесть мастеров боя, помимо других капитанов и министров меньшего значения; он приказал, чтобы принц Йавар Вакак остался править королевством вместе с четырьмя инками, которые были бы его советниками.

Инка вышел из Коско по королевской дороге на Кольа-суйу; он двигался [вперед], собирая воинов, которые во всех тех провинциях были подготовлены [к походу]; он дошел до границ провинций Чункури, Пукуна и Муйу-муйу, которые ближе всего находились к его королевству. Он направил туда посланцев, извещая их о том, что он покорит те народы, чтобы они жили по законам его отца Солнца, и признавали бы его богом и оставили бы своих идолов, сделанных из камня и дерева, и многие дурные злоупотребления, которые совершались ими против закона природы и человеческой жизни. Местные жители страшно возмутились, а [их] капитаны, храбрые и воинственные, с огромной яростью схвати лись за оружие, говоря, что было бы жестоко и странно отказаться от своих естественных богов и поклоняться чужому [богу], добровольно отказаться от своих законов и обычаев и подчиниться [законам и обычаям] инки, который отбирал земли у вассалов и обкладывал их налогами и данью, [заставляя] их прислуживать себе как рабов; что они не должны были все это переносить в страданиях или принять каким-либо другим способом, а умереть всем [вместе], защищая своих богов, свою родину и свободу.

Самые пожилые и самые уважаемые [люди] сказали, что все же следует подумать, ибо благодаря соседству с вассалами инки они уже [многие] годы знают, что их законы были хорошими, а их правление — очень мягким; что с вассалами они обращались, как с собственными детьми, а не как с покоренными [народами]; что земли, которые они забирали, не были землями, в которых нуждались индейцы, а излишками, которые они [сами] не могли возделывать, и что они забирали урожай с земель, которые за их счет обрабатывались, что являлось податью, а не имущество индейцев; скорее инка сам отдавал им из своего [имущества] все то, что оставалось от расходов на армию и на двор; и что в доказательство всего сказанного они не предлагают иных доводов, кроме как бесстрастно оценить, насколько лучшим было настоящее вассалов инки, чем их прошлое; насколько они стали богаче и более преуспевающими, спокойными, умиротворенными и благовоспитанными; как прекратились разлады и ссоры, которые часто возникали среди них по самым незначительным причинам; насколько надежнее охраняются их дома от воров, насколько безопаснее чувствуют себя их жены и дочери, [не опасаясь] развратников и насильников; и, наконец, насколько увереннее чувствует себя все государство, ибо ни богатый, ни бедный, ни большой, ни маленький не страдает от обид.

Что они убедились, что многие близлежащие к инкам провинции — это было общеизвестно, — удостоверившись в этих благах, сами предложили и добровольно покорились их империи и господству, чтобы насладиться мягкостью их правления. И что, констатируя все это, [они полагают, что] было бы хорошо сделать то же самое, ибо было бы лучше и более безопасно умиротворить инку, удовлетворив его требование, нежели вызвать [его] гнев и ярость, отказав ему в нем; что, если потом им все равно придется сдаться и покориться силе оружия и потерять расположение инки, было бы гораздо лучше заполучить [это расположение] сейчас, достигнув его путем любви. [Пусть] увидят они, что этот путь был более надежным, что он обеспечивал безопасность их жизням и имуществу, их женам и детям; и что в том, что [касалось] их богов, вне зависимости от того, что приказал бы им инка, их убеждал разум, что Солнце заслуживало большего поклонения, чем их идолы. Поэтому они должны покориться и принять инку господином, а Солнце своим богом, ибо в одном и в другом они зарабатывали [для себя] честь и пользу. Этими и другими схожими соображениями старики так успокоили молодых людей, [готовых начать войну], что при всеобщем согласии и те и другие пошли встречать инку; молодые люди с оружием в руках, а старики с дарами и подарками, [представлявшими] то, что давала их земля, говоря, что они несут ему плоды своей земли в знак того, что они ему передавали ее в собственность. А молодые люди сказали, что они взяли свое оружие, чтобы служить с ним в его армии как верные вассалы и помочь завоевать новые провинции.

Инка принял их с большой любезностью; он приказал, чтобы старикам дали одежду; самым главным [из них] в качестве наивысшей милости ту [одежду], которую одевал инка, а всем остальным — другую обычную одежду. Капитанам и молодым солдатам, чтобы проявить снисходительность к высокому духу, который они показали, он оказал милость, приняв [в свое войско] солдатами пятьсот из них, не выбирая и не назначая их по милости, чтобы не вызвать неудовольствие у тех, кому было отказано, а путем жребия, и, чтобы удовлетворить всех остальных, им сказали, что всех их не принимают ради того, чтобы их земля не оказалась бы опустошенной, без людей. Старые и молодые индейцы так остались довольны и счастливы этими милостями, что все в один [голос] стали восхвалять [инку], говоря: «Ты вправду похож на сына Солнца; только ты достоин имени короля; с великой правдой тебя называют любящий бедняков, ибо мы едва стали твоими вассалами, как ты успокоил нас [своими] милостями и добром. Да благословит тебя Солнце, твой отец, и пусть люди всех четырех сторон света покорятся и служат тебе, ибо ты достоин имени сапа инка, что значит единственный господин». С такими [словами] прославления и другими подобными поклонялись королю Инке Рока его новые вассалы. А он, назначив необходимых министров, двинулся дальше покорять другие близлежащие провинции, которыми являлись Миски, Сакака, Мачака, Кара-кара и другие, расположенные [там] вплоть до Чуки-сака — провинция, которую сегодня называют Ла-Сиудад-де-ла-Плата. Все они называются (apellido) чарка, хотя они — разные народы и [говорят] на разных языках. Всех их подчинил король Инка Рока своей власти с той же легкостью, как и в предыдущие [походы].

В этот поход он расширил свою империю более чем на пятьдесят лиг [с] севера [на] юг и на многие [лиги с] востока [на] запад. И, оставив в них, согласно древнему обычаю, министров, необходимых для обучения своему язычеству и для управления своим имуществом, он вернулся в Коско. Он отпускал солдат в их провинциях, как собирал их [в начале похода]. Капитанам он оказал многие милости.

Совершив это, он счел [нужным] отдохнуть от завоеваний и заняться отдыхом и управлением своего королевства, на что ушли годы остальной его жизни, [а] сколько их прошло—мы не знаем. Он умер, ничем не повредив доброй [славе] своих предков; скорее, он стремился подражать им во всем, в чем мог, как в увеличении своей империи, так в одаривании и принесении добра своим вассалам. Он основал школы, в которых амауты обучали наукам, которых они достигли; рядом с ними он построил свой королевский дом, как мы увидим это в надлежащем месте; он установил законы, ввел суровые наказания, а поскольку отец Блас Валера пишет о них особо, я назову потом те, которые его преподобие (Su Paternidad) записал, ибо они действительно замечательные. Его оплакивали повсеместно все свои и забальзамировали по обычаю королей. Наследником он оставил Йавар Вакака, своего сына и сына своей законной жены и сестры Мама Микай, он оставил многих других сыновей [как] законных, [так] и бастардов.

Отец Блас Валера как великий исследователь, каковым он был в делах инков, говорит об этом короле, что он процарствовал почти пятьдесят лет и установил много законов, среди которых главными были те, что следуют дальше. Было полезно, чтобы дети простых людей (gente comun) не обучались бы наукам, которые должны были принадлежать исключительно знатным (nobles), дабы они не возгордились бы и не позорили бы (amenguassen) государство. Чтобы их обучили бы ремеслу и службе их отцов, чего им было достаточно. Вора и убийцу, прелюбодея и поджигателя [следует] вешать без всякого снисхождения. Что сыновья должны служить своим отцам до достижения двадцати пяти лет, а после этого и дальше они должны были заниматься службой государству. [Валера] говорит, что [Инка Рока] был первым, кто создал школы в королевском городе Коско, чтобы амауты обучали достигнутым ими наукам принцев инки и других [юношей] королевской крови и знати его империи, [но] не с помощью письма (letras), которого у них не было, а путем практики и ежедневных повторений (uso cotidiano) и путем опыта, добиваясь, чтобы они знали ритуалы, заветы и церемонии своей ложной религии, чтобы они понимали смысл и обоснование своих законов и прав и знали бы их количество и подлинное толкование; чтобы они овладевали бы даром умения управлять и были бы более учтивыми и освоили бы самое высокое мастерство в военном искусстве; чтобы они познакомились с [понятием] времени и года и умели бы узнавать по узлам [кипу] истории и как их толковать; чтобы они умели говорить красиво и элегантно и умели бы воспитывать своих сыновей, управлять своими домами. Их обучали поэзии, музыке, философии и астрологии, во всем этом [тому] немногому, чего достигла каждая наука. Учителей они называли амаутами, что значит философ и ученый; они пользовались исключительным почтением, Отец Блас Валера говорит, что все эти дела (cosas) учредил законом этот князь Инка Рока, а что затем им способствовал, их провозгласил (declaro) и чрезвычайно расширил Инка Пача-кутек, его правнук, и что он дополнительно ввел многие другие законы. Он также говорит, что этот король Инка Рока, исходя из грандиозности неба, из его сияния и красоты, много раз повторял, что следует сделать вывод: Пача-камак (который был богом) был могущественнейшим королем неба, поскольку он имел такую и столь прекрасную обитель (morada). Он также говорил: «Если бы я должен был поклоняться чему-либо здесь, внизу, я, конечно же, поклонялся бы ученому и благоразумному человеку, ибо он обладает превосходством над всем тем, что имеется на земле. Однако тот, кто родится младенцем, и растет, и в конце концов умирает, тот, кто вчера имел начало, а сегодня конец, тот, кто не может освободить себя от смерти, ни вызволить (cobrar) жизнь, которую у него отбирает смерть, тому не должно поклоняться». Здесь кончаются слова отца Блас Валера.

После смерти короля Инки Рока его сын Йавар Вакак принял корону королевства; он правил справедливо, с милосердием и кротостью, обласкивая своих вассалов, делая им какое только мог добро. Он хотел удержаться в том процветании, которое досталось ему от его отцов и дедов, не претендуя на [новые] завоевания или конфликты с кем бы то ни было, поскольку и в связи с недобрым предзнаменованием, [содержавшимся] в его имени, и предсказаниями, которые обрушивались на него каждый день, он боялся какого-либо недоброго события и не решался испытывать судьбу, чтобы не вызвать ярость своего отца Солнца, который ниспослал бы ему какое-либо тяжкое наказание, как они говорили. С этим страхом прожил он несколько лет, желая мира и спокойствия для себя и для всех своих соседей; а чтобы не впасть в праздность, он посещал свои королевства и один, и два, и три раза. Он пытался украсить их великолепными зданиями; одаривал вассалов всех вместе и порознь; он обращался с ними с большей любовью и лаской, чем их проявляли его предки, что было проявлением и результатом страха; на все он потратил девять или десять лет. Однако, чтобы не выглядеть таким малодушным, ибо среди инков считалось трусостью, [если король] не увеличивал свою империю, он решил направить войско из двадцати тысяч воинов на юго-запад от Коско, дальше по побережью за Аре-кипу, где его предки оставили незавоеванной длинную, хотя и малонаселенную косу земли. Он избрал генерал-капитаном своего брата инку Майта, которого после того похода, в котором он был генералом, называли апу Майта, что означает генерал-капитан Майта. Он назначил [также] четырех опытных инков мастерами боя. Инка не решился сам предпринять завоевание, хотя и очень жаждал этого, но он так никогда и не решился пойти [в поход], поскольку его недоброе предзнаменование (в делах войны) раскачивало его на волнах таких сомнений и бурь, что куда бы ни заносили его волны желания, волны страха возвращали обратно. Из-за этих страхов он назначил [командовать походом] брата и своих министров, которые осуществили завоевание быстро и счастливо, и они покорили для империи инков все то, что лежит между Аре-кипой и Такамой [и] именуют Кольа-суйу; по побережью это конец и граница того, что сегодня называют Деру. Та земля длинная, узкая и плохо заселена [людьми], и поэтому инки задержались и потратили больше времени на то, чтобы пройти ее, чем на то, чтобы подчинить своему господству.

По окончании этого завоевания они вернулись в Коско и доложили инке Йавар Вакаку о том, что совершили. Тогда этот [инка], вновь осмелев от добрых событий прошлого похода, решил осуществить другое завоевание, [сулившее] большую славу и честь, каковым было покорение и включение в его империю нескольких больших провинций, которые остались незавоеванными в округе Кольа-суйу и назывались Каранка, Ульака, Льипи, Чича, Ампара. Эти [провинции], помимо того, что были большими, были населены многочисленными людьми, храбрыми и воинственными, [и] из-за этих неблагоприятных условий прошлые инки не хотели осуществлять это завоевание силой оружия, чтобы не уничтожить те варварские и неукротимые народы (naciones), а хотели, чтобы они сами мало-помалу воспитывались бы, и приручались бы, и пристрастились бы к владычеству и господству инков, видя на опыте всех своих соседей, сколь мягкими, сколь любезными, сколь полезными для вассалов [были инки].

В заботах о завоевании тех провинций инка Йавар Вакак пребывал в большой тоске, между страхами и надеждами, ибо иногда он надеялся (se prometia) на добрые события, подобные походу, который совершил его брат апу Майта; в другой раз он не верил в них из-за своего недобpoгo предзнаменования, не рискуя по этой причине начать какое-либо военное предприятие по причине его опасностей. Пребывая среди этих страстей и сомнений, он направил свои взгляд на другие домашние заботы, которые вырастали внутри, в его [собственном] доме, и иногда [целыми] днями он страдал и мучился из-за жестокого характера своего перворожденного сына, который должен был стать наследником его королевств; он, будучи еще ребенком, проявил дурной характер, ибо плохо обращался с мальчиками своего возраста, с которыми он общался, и проявлял наклонности к грубости и жестокости, и хотя инка стремился исправить его и надеялся, что с возрастом, обретая здравый смысл, он будет утрачивать свирепость своего дурного нрава, было похоже, что эта надежда окажется пустой, ибо с возрастом скорее росла, нежели уменьшалась, жестокость его души. Это было для его отца инки великим страданием, ибо, поскольку все его предки так высоко ценили приветливость и мягкость [в обращении с вассалами], ему особенно горько было видеть, что принц обладал противоположными наклонностями. Он старался исправить их убеждением и примером своих старших [поколений], напоминая ему об этом, чтобы он почувствовал бы к ним склонность, а также наказаниями и немилостью, которым подвергал его, однако все это мало или совсем не помогало, ибо дурные наклонности в великом и могучем [человеке] обычно редко или никогда не поддаются исправлению.

Так с этим принцем случилось, что, какое бы лекарство ему ни давали против его дурных наклонностей, все они вновь оборачивались все той же отравой. Видя это, его отец инка решил лишить его всякой милости и удалить от себя с намерением, что если он не воспользуется [этой] немилостью, как средством, чтобы изменить [свой характер], то он лишит его наследства и изберет наследником другого из своих сыновей, который обладал бы теми же качествами, [которыми обладали] старшие поколения. Он думал поступить так, подражая обычаю некоторых провинций своей империи, где наследство получали наиболее достойные сыновья. Он хотел использовать тот закон в отношении своего сына, [хотя] среди королей инков он не имел силы. С этим намерением он приказал изгнать его из своего дома и королевского двора, когда тому было уже десять и девять лет, и отправить его на огромные и красивые пастбища примерно в одной лиге от города [Коско], именовавшиеся Чита, где я неоднократно бывал. Там паслось много скота, [принадлежавшего] Солнцу; он приказал, чтобы он пас его вместе с пастухами, на которых была возложена та служба. Принц, не располагая возможностью поступить иначе, принял изгнание и немилость, которой его подвергли в наказание за его воинственный и яростный дух, и он стал служить пастухом вместе с другими скотоводами и охранять скот Солнца, а, поскольку скот принадлежал Солнцу, это было утешением для печального инки. Тот, лишенный милости принц, занимался этой службой в течение трех лет и более; здесь мы его и оставим до положенного времени, ибо он предоставит нам возможность рассказать еще о многом, если нам будет дано рассказать о многом.

Инка Йавар Вакак, изгнав своего перворожденного сына (неизвестно, какое имя он носил, будучи еще принцем, потому что другое имя, полученное им впоследствии, стерло его [из людской памяти], ибо, поскольку у них не было письма, они навсегда забывали все то, что по их традиции не следовало поручать хранить памяти), решил полностью оставить военные занятия и завоевания новых провинций и уделять внимание только правлению и нуждам своего королевства, а сына из виду не терять, держа его в удалении от себя, но так, чтобы видеть и пытаться улучшить его наклонности, а [если] такое не будет достигнуто, то искать другие средства, хотя все то, что ему предлагалось, например подвергнуть его вечному заключению или лишить его права наследовать [престол] и избрать другого [принца-наследника] на его место, казалось [инке-правителю] жестоким и малонадежным, ибо это дело было новым и грандиозным, поскольку оно означало бы разрушение божественного начала инков, которых считали божественными сыновьями Солнца, и поэтому вассалы не отнеслись бы с сочувствием ни к такому наказанию, ни к любому другому, которому бы он захотел подвергнуть принца.

В этих печалях и заботах, которые отнимали у него всякий отдых и покой, провел инка более трех лет, во время которых не случилось ничего достойного, чтобы сохранить в памяти. В этот период он два раза направлял четырех своих родственников посетить королевство, поделив между ними провинции, которые им следовало обойти; он приказал им, чтобы они совершили бы дела, достойные чести инки, и способствовали общему благу вассалов, чем являлись рытье новых оросительных каналов, постройка хранилищ, и королевских домов, и мостов, и дорог и другие похожие дела; однако он сам не рискнул покинуть королевский двор, где занимался торжествами праздника Солнца и другими, которые отмечались ежегодно, проявляя справедливость к своим вассалам. Однажды, в конце этого долгого времени, вскоре после полудня, принц вошел в дом своего отца, где его совсем не ожидали; как человек, находящийся в немилости у короля, [он был] один, без сопровождающих. Он послал сказать отцу, что находится там и что ему необходимо передать некое сообщение. Инка с великим гневом заявил, чтобы он немедленно же отправлялся туда, где он приказал ему находиться, если он не хочет, чтобы его казнили за неподчинение королевскому приказу, ибо [принц] знал, что никому не было дозволено нарушать его, каким бы незначительным не было бы то, что приказывалось. Принц ответил, сказав, что он пришел туда не для того, чтобы нарушить его приказание, а для того, чтобы исполнить волю другого, столь же великого, как и он, инки. Тот [другой] направил его, чтобы сообщить некоторые вещи, которые ему было весьма необходимо знать; что если он хочет услышать их, то пусть даст разрешение войти и рассказать о них; а если нет, то он вернется к тому, кто его направил, и сообщит о том, что ему ответили, и выполнит свой долг перед ним.

Инка, услышав, что речь шла о другом, столь же великом господине, приказал ему войти, чтобы узнать, что это были за глупости и кто прислал ему послания с сыном, изгнанным и лишенным его милости; он хотел выяснить, что это были за новости, чтобы наказать за них. Принц, оказавшись перед своим отцом, сказал: «Единственный господин, знай, что, [когда] сегодня в полдень я лежал (не могу точно сказать, спал ли я или не спал) под высоким утесом, которых много на пастбищах в Чита, где я стерегу по твоему приказу лам нашего отца Солнца, передо мною явился странного одеяния человек, по внешности (figura) отличавшийся от нас, ибо на лице у него была борода [длиною] более, чем ладонь, и одежда — длинная и свободная, закрывавшая ему ноги. Он вел привязанное за шею незнакомое животное. Он сказал мне: “Племянник, я сын Солнца, брат инки Манко Капака и койи Окльо Вако, его супруги и сестры, первых из твоих предков; вот почему я брат твоему отцу и всем вам. Меня зовут Вира-коча Инка; я пришел от Солнца, нашего отца, [чтобы] передать тебе предупреждение, [которое] ты передашь инке, моему брату, что вся большая часть провинций в Чинча-суйу, подчиненных его империи, и другие [провинции], не подчиненные [инкам], поднимают восстание и собирают множество людей, чтобы прийти с могучим войском разрушить его трон и уничтожить наш имперский город Коско. Поэтому ты должен встретиться с инкой, моим братом, и сказать ему от меня, чтобы он был готов, и предусмотрел бы, и решил бы, что ему следует сделать в этом случае. А тебе лично я говорю, что, какое бы несчастье ни случилось бы с тобой, ты не бойся, ибо я буду с тобой и в любом из них я помогу тебе как моей плоти и крови.

Поэтому иди на любой подвиг, каким бы трудным он ни казался бы, [лишь бы] он отвечал величию твоей крови и твоей империи, ибо я постоянно буду на твоей стороне, и с тобой будет моя поддержка, и я найду помощь, в которой ты будешь нуждаться". Произнеся эти слова (сказал принц), исчез с моих глаз Инка Вира-коча, [и] я его больше не видел. И я отправился в путь, чтобы сообщить тебе то, что он приказал передать тебе».

Инка Йавар Вакак, испытывая яростный гнев к своему сыну, не захотел поверить ему; прежде всего он сказал сыну, что тот — тщеславный безумец, ибо глупости, которые он сам навыдумывал, он назвал откровением своего отца Солнца; [инка приказал] ему сразу же возвратиться в Читу и никогда больше не покидать ее под страхом его [инки] гнева. С тем принц вернулся охранять своих лам, пребывая в еще большей, чем прежде, немилости у своего отца. Самые близкие [родичи] короля инки, каковыми являлись его братья и дяди, которые присутствовали при [встрече с сыном], будучи весьма суеверными и [веря] в предсказания, главным образом связанные со сном, по-иному восприняли то, что рассказал принц, и они сказали инке, что нельзя было пренебрегать посланием и предупреждением Инки Вира-кочи, своего брата, [поскольку] он сказал, что был сыном Солнца и что он пришел от его имени. И не следовало думать, что принц стал бы выдумывать те соображения (razones), [проявляя] непочтительность к Солнцу, ибо было бы кощунством выдумывать их, не говоря уже о том, чтобы произносить перед королем, своим отцом. Поэтому было бы хорошо слово в слово проверить рассказ принца и, основываясь на нем, совершить жертвоприношения Солнцу и познать его предсказания, чтобы узнать, предначертано ли им добро или зло и что необходимо выполнить все приготовления для столь серьезного дела, потому что оставить все без защиты означало бы не только причинять себе ущерб, но и также проявить неуважение к Солнцу, общему отцу, который направлял то предупреждение, а также к Инке Вира-коче, его сыну, который принес его, что в дальнейшем привело- бы к нагромождению одних ошибок на другие.

Инка по причине ненависти, которую испытывал к дурному характеру своего сына, не хотел принимать советы, которые давали ему его родичи; он предпочел сказать, что не следует обращать внимания на рассказ неистового безумца, который вместо того, чтобы исправиться и смягчить жестокость своих дурных наклонностей, чтобы заслужить благодарность своего отца, приходит с новыми глупостями, за которые и за странность которых он заслуживал отречения и отстранения от своего положения принца и унаследования королевства, что он [инка] хотел немедленно сделать и избрать одного из его братьев, того, кто стал бы подражать своим предкам [и] благодаря своему милосердию, доброте и любезности был бы достоин именоваться сыном Солнца, ибо не было бы разумным, чтобы безумец, полный гнева и жажды мщения, разрушил бы кинжалом жестокости все то, что все инки прошлого благодаря милосердию и благодеяниям подчинили своей империи; что они [родичи инки] должны были понять, что все это имело гораздо большее значение [и требовало] предупреждения и принятия необходимых мер, чем безрассудные слова одного неистового [человека], которые сами по себе говорили о том, кому именно они принадлежат; [и], если он [чем-либо] не подтвердит свое дерзкое утверждение о том, что послание было от сына Солнца, он прикажет отрубить ему голову за нарушение [приказа] об изгнании, который был ему дан. По этим причинам он приказал им, чтобы они не касались бы [больше] того дела, а придали бы его вечному умолчанию, ибо он испытывал великий гнев от любого воспоминания о принце [и] что он уже знал, как ему следует с ним поступить.

По приказу короля умолкли инки и больше не говорили об этом, хотя в душе они продолжали испытывать страх, [ожидая] недобрые события, ибо эти индейцы, как и все остальное язычество, очень верили в предзнаменования, и особенно они придавали большое значение снам, и еще больше, когда дело касалось снов короля, или наследного принца, или верховного жреца, которые среди них считались богами и крупнейшими оракулами; когда сами инки не говорили [о том], что им приснилось, прорицатели и колдуны просили их поделиться своими снами, чтобы объяснить их и провозгласить [предсказание].

Три месяца спустя после [вещего] сна принца Вира-кочи Инки (ибо так его стали называть с той поры и в дальнейшем из-за призрака, которого он увидел) пришла новость, хотя и не уточненная, о восстании провинций Чинча-суйу от Анта-вайльа и дальше, что находится примерно в сорока лигах к северу от Коско. Эта новость пришла сама по себе (sin autor), однако молва пришла сбивчивая и таинственная, как обычно случается со схожими делами. И, хотя принц Вира-коча видел ее во сне и подтверждал эту новость сном, король не придал ей значения, ибо он счел, что то была [лишь] придорожная болтовня и воспоминание о недавнем сне [принца], который, казалось, уже стали забывать. Несколько дней спустя о той же новости снова заговорили, хотя она все еще оставалась неясной и сомнительной, потому что враги с величайшим усердием перекрыли дороги, чтобы [никто] не узнал об их восстании и чтобы их увидели в Коско раньше, чем узнали бы об их приходе (ida). В третий раз пришла уже весьма точная новость, извещавшая, что народы, называвшиеся чанка, ура-марка, вилька, уту-сульа, ханко-вальу, и другие их соседи подняли мятеж и убили королевских губернаторов и министров и что они выступили против города [Коско] с войском в более чем сорок тысяч воинов.

Это были те народы, о которых мы рассказывали, что они покорились королю Инке Рока и подчинились империи, но не благодаря любви к его правлению, а скорее из-за ужаса, который испытывали перед его оружием, и, как мы тогда отметили, они затаили злобу и ненависть к инкам, чтобы проявить их тогда, когда представится случай. И вот, видя, что инка Йавар Вакак был столь мало воинственным и скорее запуганным дурным предзнаменованием своего имени, испытывавшим затруднения и неприятности по причине жестокости характера своего сына принца Инки Вира-кочи, и поскольку среди тех индейцев кое-что стало известно о новом приступе гнева, который вызвал у короля его сын, хотя они не знали его причину, и о тех великих немилостях, которым он был подвергнут, они сочли, что настал достаточно [хороший] случай, чтобы показать свои недобрые чувства, которые они питали к инке, и ненависть к его империи и господству. И так они по возможности в кратчайший срок и тайно встретились друг с другом, и призвали своих соседей, и все вместе собрали могучее войско из более чем тридцати тысяч воинов, и двинулись на имперский город Коско. Виновниками этого восстания и теми, кто подстрекал других господ вассалов, были три главных индейца-кураки трех больших провинций народа чанка (этим именем [также] называются многие другие народы); одного из них звали Анко-вальу, юноша двадцати трех лет; другого Тумай Варака и третьего — Хасту Варака: эти двое последних были братьями и родственниками Ханко-вальу. Предки этих трех царьков до [прихода] инков вели вечную войну с народами соседних с ними провинций, в частности с народом, называемым кечва, под именем которого [объединялись] пять больших провинций. Они много раз побеждали этих и других своих соседей и обращались с ними с жестокостью и тиранией, вот почему кечва и другие их соседи радовались тому, что стали вассалами инков и отдали себя им с легкостью и любовью, как мы видели это в должном месте [нашего рассказа], поскольку они освободились от дерзостей чанков. Этим же, наоборот, доставляло много огорчений, что инки пресекли их многочисленные проделки (andansas) и превратили их из господ над вассалами в данников; по этой причине, сохраняя в себе старую ненависть, унаследованную от своих отцов, они подняли настоящее восстание, ибо верили, что с легкостью победят инку из-за быстроты, с которой они рассчитывали осуществить его, и что по недосмотру (descuido) с его стороны, на который они надеялись (imaginavan), у него не окажется воинов, и в результате победы в одном только сражении они станут господами не только над своими старыми врагами, но и также над всей империей инков.

С этой надеждой они собирали своих соседей, как тех, что были покорены инками, так и непокоренных ими, обещая им большую долю добычи (ganancia); их было нетрудно уговорить как благодаря большой награде, которую им обещали, так и благодаря давнишнему убеждению, что чанки были храбрыми воинами. Они выбрали генерал-капитаном Анко-вальу, который был храбрым индейцем, мастерами боя — двух братьев, а остальные кураки были вождями (caudillos) и капитанами над своими людьми, и со всей поспешностью они двинулись на Коско.

Подтверждение приближения врагов привело инку Йавар Вакака в замешательство, ибо он никогда не поверил бы, что такое могло случиться, поскольку огромный опыт, который они имели, начиная от Манко Капака и до настоящего инки, [говорил], что не было случая, чтобы какая-либо из завоеванных и подчиненных их империи провинций поднимала бы мятеж. Из-за этой [уверенности] в безопасности и ненависти к принцу, своему сыну, который предсказал тот мятеж, он не хотел верить [в случившееся] и принять советы своих родичей, ибо ненависть ослепляла его разум. Видя себя идущим ко дну, потому что у него не было времени, чтобы собрать людей и выйти на встречу с врагами, и гарнизона в городе, чтобы защититься от них (пока к нему придет помощь), он счел [благоразумным] поспешить прочь от извергов и отступить в сторону Кольа-суйу, где его жизнь была бы в безопасности благодаря благородству и верности [тамошних] вассалов. С этим решением он покинул [Коско] вместе с немногими инками, которые смогли следовать за ним, и дошел до ущелья, которое называется Муйна и находится в пяти лигах на юг от города; здесь он стал лагерем, чтобы уяснить, что делают враги на дорогах и где они уже находились.

Город Коско в связи с отсутствием своего короля оказался беззащитным, без капитана или вождя, который дерзнул бы не то чтобы говорить, но хотя бы подумать о его защите, — просто все стремились бежать [оттуда]; и именно так все, кто мог, бежали туда, где им казалось, что смогут лучше всего спасти свою жизнь. Некоторые из тех, кто бежал, повстречались с принцем Вира-кочей Инкой и сообщили ему новость о мятеже в Чинча-суйу и как инка, его отец, отступил в сторону Кольа-суйу, поскольку он считал, что у него не было возможности оказать сопротивление врагам по причине внезапности нападения, которое они предприняли против него.

Принц глубоко переживал новость о том, что его отец отступил и оставил беззащитным город [Коско]. Он приказал тем, кто сообщил ему [эту] новость и некоторым пастухам, которые были с ним вместе, чтобы они шли в город и говорили бы от его имени индейцам, которых они повстречают на дороге или найдут в городе, чтобы все, кто только мог, постарались бы направиться вслед инке, своему господину, с оружием, которое у них имелось, ибо он намерен поступить так же, и чтобы они передавали одни другим слова этого приказа. Отдав этот приказ, принц Вира-коча, не желая входить в город, пустился вслед за своим отцом самым коротким путем и благодаря тому, что он очень спешил, он настиг его в ущелье Муйна, поскольку инка все еще не покинул тот лагерь. Весь покрытый пылью и потом, с пикой в руке, которую он нес всю дорогу, он предстал перед королем и с лицом, выражавшим тоску и строгость, сказал ему:

«Инка, как ты можешь только из-за одного ложного или правдивого сообщения о мятеже немногочисленных вассалов оставить без защиты свой дом и королевский двор и показать спину врагам, [которых] ты еще не видел? Какие страдания причиняешь ты всем нам, отдавая врагам дом Солнца, твоего отца, чтобы они наследили в нем своими обутыми ногами и совершали бы в нем мерзости, которые им запретили твои предки — жертвоприношения мужчин, женщин и детей и другие великие зверства и святотатства? Чем мы оправдаемся за девственниц, блюдущих вечную невинность, которые предназначены в жены Солнцу, если мы бросили их без защиты, чтобы грубые и звероподобные враги совершали бы над ними все, что им заблагорассудится? Какую честь заслужим мы, допуская эти злодеяния ради спасения [нашей] жизни? Она мне не нужна, и я возвращаюсь, чтобы встать перед врагами, чтобы они отняли бы ее у меня прежде, чем войдут в Коско, ибо я не могу видеть мерзости, которые совершат варвары в том имперском и священном городе, основанном Солнцем и его сыновьями. Те, кто хотят пойти со мной, пусть идут по моему следу, ибо я покажу им, как должно поменять позорную жизнь на честную смерть».

Высказав с великой болью и страданиями эти суждения, он пустился назад по дороге к городу, не желая даже подкрепить силы ни питьем, ни едой. Инки королевской крови, которые ушли вместе с королем, в том числе его братья, и многочисленные племянники, и двоюродные братья, и многочисленная другая родня, которая насчитывала более четырех тысяч мужчин, все повернули обратно вместе с принцем; С отцом же остались лишь бесполезные [для ратного дела] старики. По дороге и вне ее они повстречали множество людей, которые убегали из города. Они призывали их вернуться обратно; чтобы укрепить их силы, они сообщали им, что принц Инка Вира-коча возвращался для защиты города [Коско] и дома своего отца Солнца. Эта новость так воодушевила индейцев, что все, кто убегал, возвращались обратно, особенно те, кто мог быть полезен, и они призывали друг друга по полям, передавая из уст в уста (de mano en mano), что принц возвращался защищать город, [и] подвиг этот был им столь приятен, что с великим утешением они шли назад, чтобы умереть вместе с принцем. Он же проявлял столько [твердости] духа и силы, что вселил их во всех своих [людей].

Таким образом, он вошел в город [Коско] и приказал, чтобы люди, которых соберут, сразу же следовали за ним; и пошел он вперед, и вступил на дорогу на Чинча-суйу, откуда двигались враги, чтобы встать между ними и городом, ибо его стремлением было не сопротивление врагу, поскольку он хорошо понимал, что не располагал силами, чтобы противостоять ему, а смерть в сражении еще до того, как противники войдут в город и растопчут его как варвары и победившие враги без всякого уважения к Солнцу, что заставляло его больше всего страдать. И, так как инка Йавар Вакак, жизнь которого мы описывали, процарствовал лишь до этого [момента], как это будет видно дальше, я счел возможным оборвать нить этой истории, чтобы отделить его деяния от деяний его сына Инки Вира-кочи, рассказом о других делах правления той империей, тем самым внося разнообразие в повествование, чтобы не все в нем было бы одинаково по содержанию. После этого мы вернемся к подвигам принца Вира-кочи, которые оказались чрезвычайно великими.

ОНА РАССКАЗЫВАЕТ, КАК ДЕЛИЛИСЬ И ОБРАБАТЫВАЛИСЬ ЗЕМЛИ, О ПОДАТИ, КОТОРУЮ ОТДАВАЛИ ИНКЕ, О ЗАПАСАХ ОРУЖИЯ И СНАРЯЖЕНИЯ, КОТОРЫЕ ИМЕЛИСЬ ДЛЯ ВОЙНЫ; КАКУЮ ОДЕЖДУ ОНИ ДАВАЛИ ВАССАЛАМ; ЧТО НЕ БЫЛО У НИХ НИЩЕНСТВУЮЩИХ ЛЮДЕЙ; О ЗАКОНАХ И УКАЗАХ В ПОЛЬЗУ ПОДДАННЫХ И ДРУГИХ ВЫДАЮЩИХСЯ ВЕЩАХ. ПОБЕДЫ И БЛАГОРОДНЫЕ ПОСТУПКИ ПРИНЦА ИНКИ ВИРА-КОЧИ, ВОСЬМОГО КОРОЛЯ; ЕГО ОТЕЦ, ЛИШЕННЫЙ ИМПЕРИИ; ПОБЕГ ОДНОГО ЗНАТНОГО ГОСПОДИНА; ПРЕДСКАЗАНИЕ О ПРИХОДЕ ИСПАНЦЕВ. ОНА СОДЕРЖИТ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ ГЛАВ.

Завоевав любое королевство или провинцию и установив в соответствии со своей языческой верой и законами правление в селениях и жилищах обитателей [этих районов], инка приказывал увеличить обрабатываемые земли, под которыми понимались земли, дающие кукурузу, для чего он приказывал доставить туда мастеров по орошению водой, [и] были среди них знаменитейшие, о чем мы можем судить сегодня по их работам, а также по тем работам, которые разрушены, [но] их остатки все еще видны, как [видны] их работы, находящиеся в действии. Мастера выкапывали необходимые оросительные каналы, согласно [характеру] тех земель, которые следовало использовать, потому что нужно знать, что в большей своей части те земли бедны плодородной почвой (tierras de pan), и поэтому они старались увеличить их количество всеми доступными для них [путями]. И поскольку находятся они в палящей зоне, они нуждались в орошении [и] получали его с великой заботой, так что не было посеяно даже зернышка кукурузы без воды из орошения. Они также строили каналы, чтобы дать орошение пастбищам, когда осень задерживала свои воды, ибо они хотели обеспечить [водой] пастбища, как и посевы, поскольку имели бесчисленное [количество] скота. Те оросительные системы для пастбищ погибли после прихода испанцев на [эту] землю, но еще сегодня живы их следы.

После строительства оросительной системы они выравнивали поля и делили их на квадраты, чтобы они хорошо усваивали бы (gozassen) opoшение. На холмах и склонах гор, покрытых хорошей почвой, они строили платформы (andenes), чтобы выравнять их [эти возвышения], как и сегодня их можно увидеть в Коско и во всем Перу. Чтобы соорудить эти платформы, они укладывали три стены из крепких каменных сооружений (canteria), одну впереди, а две по бокам, с небольшим скосом во внутреннюю сторону (как и все стены, которые они возводили), чтобы они испытывали на себе тяжесть земли, которой заполнялось сооружение вплоть до уровня высоты его стен. Закончив первую платформу, они за ней делали другую, меньшую, а за ней — другую, еще меньшую. И так они отвоевывали мало-помалу весь холм, выравнивая его своими платформами наподобие лестницы, используя всю землю, пригодную для посевов и которую можно было оросить. Там, где почва была скалистой, они убирали камни (penas) и приносили землю из других мест, чтобы построить платформы и использовать то место, дабы оно не пропадало. Первые платформы были большими в соответствии с расположением местности, широкими и длинными, [общей площадью] в сто, и в двести, и триста, более или менее, фанег пахоты, а вторые [платформы] были меньших размеров, и так они уменьшались по мере того, как поднимались вверх, доходя до последних, которые часто имели два или три ряда кукурузы. Столь усердными были инки в деле увеличения земель под посевы кукурузы. Во многих местах они прокладывали оросительный канал длиною в пятнадцать и двадцать лиг для орошения весьма немногочисленного [количества] аров плодородной почвы, чтобы она не пропадала бы зря.

Расширив [пахотные] земли, они делали промер всех земель, имевшихся в провинции, по каждому селению отдельно, и делили их на три части: одна — для Солнца, другая — для короля и другая — для местных жителей. Деление на эти части всегда производилось с таким расчетом, чтобы местные жители получили бы достаточное [количество земли] для посевов, чтобы у них скорее была бы в излишке [земля], нежели бы ее недоставало. А когда количество людей в селении или провинции вырастало, для вассалов отнимали [землю] от части, [принадлежавшей] Солнцу, и от части инки; таким образом, король не забирал [землю у населения] для себя и для Солнца, а [брал] земли, которые должны были остаться пустынными, без хозяина. Платформы в большей своей части принадлежали Солнцу и инке, поскольку он приказывал построить их. Помимо земли под кукурузу, которая орошалась, они делили другие [земли], к которым орошение не подводилось; на них по сухому высаживались другие зерна и овощи, которые имели огромное значение, как то, что называется папа, и ока, и аньус; эти земли также сами по себе шли на раздел по их усмотрению — по одной трети вассалам, и Солнцу, и инке, а поскольку они были бесплодными из-за недостатка орошения, они использовали их под посевы один или два года, а потом делили новые и новые [земли], чтобы первые отдохнули бы; таким образом, они поддерживали свои бедные земли, чтобы они всегда оставались бы для них плодородными (fuessen abuntantes).

Земли под кукурузу они засевали каждый год, поскольку удобряли их водой и экскрементами, словно то был огород, заставляя их всегда давать плоды. Вместе с кукурузой они сажали семя, почти такое же, как рис, которое они называли кинуа [и] которое также плодоносит в холодных землях.

В обработке и культивации земель также имелся порядок и согласие. Первыми обрабатывались [земли] Солнца, затем — вдов и сирот и паралитиков по причине старости или из-за болезни: всех их считали бедняками, и поэтому инка приказывал, чтобы им обрабатывали бы земли [здоровые люди]. В каждом селении или в каждом квартале, если селение было большим, имелись люди, которые занимались только организацией оказания помощи [в обработке] земель тех, кого мы назвали бедняками. Этих людей называли лъакта-камайу, что означает рехидор селения. Когда [наступало] время для пахоты (barbechar), сеяния и сбора урожая, в их обязанность входило с вечера подыматься на дозорные вышки или башни, которые с этой целью были построены, и играть на трубе или на раковине-улитке, чтобы призвать внимание [жителей] и громким голосом объявить: «Такой-то день обрабатываются земли паралитиков; пусть каждый делает положенное ему». Жители каждого селения (colacion) уже знали по [заранее] составленному списку, на какие земли им следует идти; то были [земли] их родственников или ближайших соседей. Каждый из них должен был приносить для себя свою еду, которую он стал бы есть, если остался бы дома, ибо паралитики не должны были заботиться об их еде. Они говорили, что старикам, больным, вдовам и сиротам и без того хватало своей нищеты, чтобы еще заботиться о чужой. Если у паралитиков не было семян [для посева], им давали их из хранилищ, о которых мы скажем дальше. Земли солдат, занятых делами войны, также обрабатывались по указанию [властей], как земли вдов, сирот и бедняков, ибо, пока мужья находились на военной службе, в связи с их отсутствием жены зачислялись в счет и в список вдов. И так им оказывалась эта помощь как людям нуждающимся. Дети тех, кто умирал на войне, окружались огромной заботой вплоть до того [времени], когда они вступали в брак.

Окончив обработку земель бедняков, каждый обрабатывал свой [участок], помогая друг другу, как говорится, взаимно. Затем обрабатывались [земли] курак, которые должны были быть последними из обрабатываемых земель каждого селения или провинции. Во время Вайна Капака в одном из селений Чача-пуйа индеец-рехидор был повешен за то, что объявил обработку земли кураки, который приходился ему родственником, до того, как [была обработана земля] одной вдовы, поскольку этим он нарушил установленный инкой порядок в обработке земель, а виселица была поставлена на земле самого кураки. Инка приказывал, чтобы предпочтение отдавалось бы землям вассалов, а не его [земле], ибо, говорили они, из процветания подданных рождалось рвение хорошо служить королю; ибо, будучи бедными и нуждающимися людьми, они плохо бы стали служить на войне и в мире.

Последними обрабатывались земли короля: они обрабатывались сообща; на них и на земли Солнца шли все индейцы, как правило, с величайшим удовлетворением и ликованием, разряженные в парадное одеяние и платье, которые они хранили для своих самых больших праздников, увешанные накладным золотом и серебром и с огромными плюмажами на головах. Когда они вспахивали землю (эта работа считалась тогда наиболее приятной), они рассказывали многие эпические сказания, которые слагали в честь своих инков; они превращали (trocavan) работу в праздник и ликование, потому что то была служба их богу и их королю.

Внутри, в городе Коско, на склонах холма, где стоит крепость, имелась большая платформа [величиной] во многие фанеги земли, и сегодня она еще сохраняется, если ее не застроили домами: она называется Колькам-пата. Квартал, где она находится, принял имя собственное платформы, считавшейся особой и главной жемчужиной Солнца, потому что она была первой из тех, которые были ему посвящены во всей империи инков. Эту платформу обрабатывали и трудились на ней [люди] королевской крови, и только инки и пальи могли на ней работать и никто другой. Делалось это с величайшими торжествами, особенно пахота: инки одевались во все свои главные парадные одежды и украшения. Эпические сказания, которые они рассказывали в честь Солнца и своих королей, слагались вокруг значения этого слова хайлъи, что на всеобщем языке Перу означает триумф, словно бы триумф добывался из земли, и что, вспахивая ее и извлекая ее внутренности, они добивались триумфа. В эти сказания они вплетали изящные рассказы об осмотрительных возлюбленных и храбрых солдатах, связывая их с триумфом земли, которую они возделывали; и, таким образом, во всех куплетах игра слов строилась на слове хайльи, повторявшемся много раз, [столько], сколько было необходимо, чтобы попадать в ритм определенного переменного шага, который получался при вспахивании земли, когда они вгоняли и вырывали [палку-соху], чтобы она взлетала и легче раскалывала бы [землю].

В качестве сохи они использовали палку длиною с брасу; ее передняя [сторона] — ровная, а задняя — круглая, она шириною в четыре пальца; один конец затачивается, чтобы он [легче] входил в землю; в половине вары от заостренного конца они приделывают стремя из двух палок, крепко привязанных к главной палке, на которое индеец прыжком ставит ногу и с силой вгоняет [в землю] соху по самое стремя. Они двигаются группами по семь и по восемь [человек], более иди менее, сколько собралось родных или товарищей (camarada), и, поднимаясь !на стремени] все вместе как один, они выкорчевывают огромнейшие куски] дерна, которые невозможно представить тому, кто их не видел. Нельзя смотреть без восхищения, как [с помощью] столь хилых инструментов они делают такую большую работу, и делают ее с необычайной легкостью, не выбиваясь из такта [своего] пения. Женщины двигаются напротив мужчин, чтобы помогать им вручную поднимать дерн и переворачивать траву корнями вверх, чтобы они высыхали и умирали бы и пришлось бы меньше пропалывать [посевы]. Они также помогают мужчинам петь, особенно в игре со словом хайлъи.

Эти песнопения индейцев и их манера [исполнения] понравились монаху-музыканту (maestro de capilla) того церковного собора [и] он сочинил в году пятьдесят первом или пятьдесят втором песенку для исполнения на органе для праздника святейшего таинства, очень натурально имитировавшую песни инков. Вышли восемь юношей-метисов из [числа] моих соучеников, одетые, как индейцы, каждый с [палкой] для пахоты в руках, чтобы представить в процессии [верующих] пение и хайльи индейцев; им помогали все монахи (toda la capilla), [напевая] припевы куплетов, что вызвало огромное удовлетворение у испанцев и всеобщую радость индейцев, увидевших, что их пением и танцами испанцы прославляют праздник нашего господа бога, которого [индейцы] называют Пача-камак, что означает тот, который дал жизнь вселенной.

Я поведал о частном празднестве, справлявшемся инками, когда вспахивалась платформа, посвященная Солнцу, и которое я видел в своем детстве, [имея от роду] два или три года, чтобы можно было бы получить представление об остальных празднествах, которые отмечались во всем Перу, когда вспахивали земли Солнца и инков; хотя тот праздник, который я видел, по сравнению с теми, которые отмечались во времена инков, выглядел тенью прошлого, если судить по тому, как их восхваляли индейцы.

Каждому индейцу давали один тупу, каковым является одна фанега земли, чтобы возделывать кукурузу, но он равен одной с половиной испанских фанег. [Словом] тупу они также называют одну лигу дорожного [пути], и из него они делают глагол, означающий измерять, и называют тупу любую единицу измерения воды, или вина, или любого другого напитка (licor), и большие заколки (alfileres), которыми женщины скрепляют свои одежды, когда они их одевают. Мера измерения семян имеет другое имя, каковым является покча: оно означает фанега.

Одного тупу земли хватало для пропитания одного женатого плебея, не имевшего детей. После того как у него появлялись дети, ему давали на каждого сына еще один гупу, а на дочь — половину [тупу]. Когда сын женился, отец отдавал ему фанегу земли, которую он получал для его содержания, поскольку, выпроваживая его из своего дома, он не имел права оставлять ее себе.

Дочери не изымали свои части [земли], когда выходили замуж, ибо им давали не в качестве приданого, а для пропитания, [и] поскольку их мужьям должны были дать земли, они не могли забирать их себе, ибо женщины после замужества не учитывались в счете [селения], а о них [заботились], пока у них не было того, кто мог их содержать, т. е. до замужества и после [наступления] вдовства. Родители оставляли себе земли [дочерей], если они в них нуждались, а если не нуждались, то возвращали их совету [селения], потому что никто не мог ее ни купить, ни продать.

В том же порядке, в котором давались земли под посевы кукурузы, распределялись [земли] под остальные культуры (legumbres), которые не орошались. Людям знатным, каковыми являлись кураки, господа вассалов, давались земли в соответствии с [численностью] семьи, в которую входили (gue tenian de) жены, и дети, и наложницы, слуги и служанки. Инки, принадлежавшие к королевской крови, где бы они ни жили, получали землю в таком же порядке, [но только] лучшие ее участки; и это им давали, помимо общей части, которой они все вместе пользовались как имуществом короля и Солнца, как сыновья одного из них и братья другого.

Они удобряли землю навозом, и нужно отметить, что во всей долине Коско и почти во всей гористой местности и для [посевов] кукурузы использовали человеческий навоз, ибо говорили, что он самый лучший. Они с большой заботой и старанием обрабатывали его, обезвоживая и превращая в порошок, и, таким образом, сохраняли до времени посева кукурузы. Во всем Кольяо, [протянувшемся] в длину на сто пятьдесят лиг, где не растет кукуруза, так как земли [там] весьма холодные, они высыпают навоз от скота на посевную площадь для картофеля и других овощей; говорят, что [в этих условиях] он полезнее, чем любой другой. На берегу моря, вниз от Аре-кепы до Тара-паки, что составляет [расстояние] более двухсот лиг по берегу, пользуются навозом только морских птиц, больших и малых, которые обитают вдоль всего побережья Перу, и живут они такими огромными стаями, что невозможно поверить, не увидав их. Они выводят птенцов (crian) на небольших необитаемых островах, которые имеются у того побережья, и оставляют на них столько навоза, что поверить в это также невозможно: издали кучи навоза кажутся вершинами какой-то снежной гряды. Во времена королей инков те птицы так строго охранялись, что никому не было дозволено под страхом смерти посещать острова в период выведения птенцов, чтобы не испугать их и не выгнать из гнезд. Также не было дозволено под страхом того же наказания [и] вне зависимости от времени [года] убивать их как на самих островах, так и вне их.

По приказанию инки каждый остров числился (senalada) за той или другой провинцией, а если остров был большим, то его отдавали двум или трем провинциям. Они ставили на них межевые знаки, чтобы [люди] одной провинции не ходили бы на участок (distrito) другой; и они делили их в свою очередь, отдавая каждому селению свою часть и каждому жителю его [участок], определяя количество навоза, в котором он мог нуждаться, и под страхом смерти житель одного селения не мог брать навоз с чужого участка, ибо это считалось грабежом, [и даже] со своего собственного участка он не мог брать больше того, что было определено ему в соответствии с его землями, ибо этого ему хватало, а за излишество (demasia) наказывали как за неуважение к властям. Сейчас, в эти времена, [это богатство] расходуется по-другому. Тот птичий навоз отличается большим плодородием.

В других местах этого же берега, как-то: в прибрежных котлованах Атака, Ати-кипа, Вильа-кори, Мальа и Чилька и в других долинах, они удобряли [землю] головами сардин, а не каким-либо навозом. Жители этих частей, которые мы называли, и других подобных проводят жизнь в тяжелом труде, ибо [их земли] не орошаются водой, осадками или дождем, поскольку, как известно, на том побережье, протяженностью более чем в семьсот лиг, никогда не идет дождь, не текут реки в том районе, о котором мы сказали. Земли здесь очень горячие и сплошь песчаные; по причине этого местные жители, отыскивая [земли] с достаточной для посевов кукурузы влажностью, строят свои селения как можно ближе к морю и выгребают с поверхности земли верхний слой песка и углубляют [выемку] местами на один эстадо, а в других [местах] на два, более или менее, пока не достигнут самой воды моря (peso del agua). И поэтому испанцы называли их котловинами; одни из них—большие, другие—маленькие; маленькие давали под посев примерно половину фанеги [полезной земли], а большие — по три и по четыре фанеги. Они не вспахивают их [и] не убирают [сразу] урожай (No las barbechan ni cosechan), потому что в этом нет необходимости. Они высаживали кукурузу с помощью толстых кольев, выковыривая ямы на равных расстояниях, в которые закапывали головы сардин и между ними два или три зерна кукурузы. Это и есть естественное удобрение, которое они использовали для посевов в ямках, и говорят, что любое другое [удобрение] приносит скорее вред, нежели пользу. И чудесное провидение, милостивое на всем том побережье, снабжает рыбой индейцев и птиц того побережья, так как в нужное время оно выбрасывает из себя такое количество живых сардин, что их хватает для питания и удобрения своих земель и [ими] можно было бы загрузить много кораблей, если бы они пришли забрать [сардины]. Кое-кто говорит, что сардины выбрасываются, убегая от кефалей и от других, более крупных рыб, которые их пожирают; так ли это или не так, для индейцев они полезны, так как они получают удобрение. Индейцы не могут объяснить, кто изобрел эти ямы [для посевов]; должно быть, изобретателем была необходимость, обостряющая ум, ибо, как мы говорили, во всем Перу испытывается огромная нужда в плодородных почвах [для возделывания] хлебов; можно думать, что они стали делать ямы, как делали платформы. Таким образом, все они поголовно (universalmente) сеяли то, в чем могли нуждаться, чтобы содержать свои дома, и так у них не было необходимости ни продавать продовольствие, ни поднимать на него цены, [и] не ведали они что это за вещь недостаток [продовольствия] .

В землях, где удавалось добыть мало воды для орошения, ее давали в определенном порядке и количествах, как и любые другие вещи, которые они распределяли, чтобы среди индейцев не возникали бы раздоры из-за воды. И так они делали в засушливые годы, когда нужда в ней была особенно большой. Воду они измеряли и по опыту знали, сколько требуется времени, чтобы полить одну фанегу земли, и, так подсчитывая, они назначали каждому индейцу [такое количество] часов, которое в соответствии с его землями было ему необходимо. Воду брали по очереди, в соответcтвии с расположением пашен, одни вслед другим. Предпочтение не оказывалось ни самому богатому, ни самому бедному, ни родственнику или близкому человеку кураки, ни самому кураке, ни министру или губернатору короля. Того, кто [по причине] беспечности не полил свою землю в отведенное ему время, подвергали позорному наказанию: как лентяя и ротозея, его три или четыре раза публично били камнем по спине или стегали по ногам и рукам плетеными прутами, что среди них считалось весьма оскорбительным; таких [людей] называли миски-тульу, что означает сладкие кости, [поскольку] составлено из [слов] миски, что значит сладкий, и тульу, что значит кость.

Поскольку уже было сказано, каким образом инки распределяли землю и каким способом ее обрабатывали их вассалы, будет правильно, если мы расскажем о подати, которую они отдавали своим королям. Так было, что главной податью являлись работа и возделывание земель Солнца и инки и сбор урожая (fructos), какой бы ни была [культура], и его упаковка в ороны, и укладка этих в королевские хранилища, которые имелись в каждом селении, чтобы там концентрировался бы урожай. А одним из главных плодов (fructos) был учу, который испанцы называли ахи или другим именем — перец.

Ороны они называют пирва: их делают из утрамбованной глины, с большой [примесью] соломы. Во времена своих королей они делали их весьма любопытно: они были длинными, примерно той же высоты, что и стены хранилища, куда их ставили, узкими и квадратными [в сечении] и сплошными, так что их должны были изготавливать с [помощью] формы; ороны были разных размеров. Их изготавливали в [определенном] количестве и по размерам — одни были крупнее других — на тридцать, на пятьдесят и даже примерно на сто и на двести фанег; как им было удобнее. Ороны каждого размера стояли в хранилище сами по себе, потому что они были сделаны с учетом его размеров; их устанавливали вплотную к четырем стенам, а также в середине хранилища; между их рядами оставлялись проходы (calles), чтобы в нужное время заполнять их или опорожнять. Однажды поставив на место, их уже не передвигали больше. Чтобы опорожнить орон, на его передней стенке проделывались окошки квадратной формы в одну восьмую [его ширины], открывавшиеся по очереди (por su cuenta y medida), чтобы с их помощью, не измеряя [количество содержимого], узнать, сколько фанег было извлечено и сколько их там осталось. Таким образом, по размеру оронов они легко узнавали, сколько было кукурузы в каждом хранилище и в каждом складе, а по окошечкам узнавали, сколько было изъято и сколько осталось в каждом ороне [зерна]. Я видел несколько таких оронов, оставшихся от времен инков, и были они из числа наиболее совершенных, потому что находились в доме избранных девственниц, супруг Солнца, и их изготовили для нужд (servicio) тех женщин. Когда я их видел, дом [девственниц] принадлежал сыновьям Педро дель Барко, которые были моими соучениками.

Урожай Солнца и инки убирался на хранение каждый отдельно, хотя и в одни и те же хранилища. Зерна для посева давал хозяин земли, т. е. Солнце или король, и точно так же [за их счет] содержались индейцы, которые там работали, потому что они обеспечивались из имущества каждого из них, когда обрабатывали и трудились на их землях; таким образом, индейцы отдавали только свой личный труд. Из урожая со своих частных земель вассалы ничего не отдавали инке. Отец учитель Акоста говорит об этом же в шестой книге, глава пятнадцатая, следующими словами; «Третью часть земель инка отдавал общине (comunidad). Не было выяснено, какой именно была эта часть—больше или меньше, чем части инки и гуак, однако это правда, что они следили, чтобы ее хватило бы на содержание народа. Из этой третьей части ни одно частное лицо не получало что-либо в собственность [и] никогда индейцы не владели собственной вещью, если дело не касалось особой милости инки, а то, [что дарил инка], нельзя было отчуждать и даже делить между наследниками. Эти земли общества распределялись [заново] каждый год, и каждому отдельно назначался участок (pedaco), который он должен был обрабатывать, чтобы содержать себя, и свою жену, и детей; и так [этот участок] в одни годы был больше, в другие — меньше в соответствии с [численностью] семьи, что определялось уже установленными ими нормами (medidas). Из того, что каждому доставалось по распределению, они никогда не отдавали подать, потому что вся их подать заключалась в работе и обработке земель инки и гуак и перенесение в их хранилища плодов», и т. д. Здесь кончаются слова отца Акосты. Он называет землями гуак земли Солнца, потому что [слово вака] означало священное.

Во всей провинции Кольа, протянувшейся в длину на сто пятьдесят лиг, кукуруза не произрастала из-за того, что земли там холодные; [там] собирают много [семян] кинуа, которая похожа на рис, и другие семена и плоды (legumbres), которые созревают под землей, и среди них имеется один, называемый папа: он — круглый и [содержит] много влаги, и из-за своей высокой влажности он способен быстро загнивать. Чтобы предохранить его от загнивания, они кладут его на пол поверх очень хорошей соломы, которую дают те поля. Они оставляют его много ночей на холоде (yelo), ибо в течение всего года в той провинции стоят суровые холода, и, после того как он промерзает — словно бы они его сварили, — его покрывают соломой и осторожно и мягко давят, чтобы лишить водянистости, которую сам по себе имеет картофель, и ту, что появилась в нем от холода; и, после того как его как следует выжмут, его кладут на солнце и охраняют от ночной росы, пока он весь не высохнет (enxuta). Приготовленный таким путем картофель сохраняется долгое время и меняет свое название и называют его чунъу. Так они поступали со всем [картофелем], собранным с земель Солнца и инки и хранили его в хранилищах вместе с другими плодами и семенами.

Помимо главной подати, каковой являлись посев земель, сбор и обработка урожаев Солнца и инки, они отдавали другую, вторую подать, которая заключалась в изготовлении одежды, и обуви, и оружия для нужд войны и для бедных людей, каковыми были те, кто не мог работать по старости или по болезни. В распределении и в обязанностях по этой второй подати действовали те же правила и порядок, как и во всех остальных делах. Во всей гористой местности одежду делали из шерсти, которую инка им давал, [получаемой] от бесчисленного скота, [принадлежавшего] ему самому и Солнцу. В равнинных местах, каковым являлось морское побережье, где по причине жаркого климата не носят шерстяную одежду, ее делали из хлопка, произраставшего на землях Солнца и инки, [и] таким образом индейцы лишь отдавали искусство своих рук. Они изготовляли три сорта (surtes) шерстяной одежды. Самого низшего, которая называлась аваска, — для простых людей. Другую, более тонкую, которую называли компи, — эту одевали знатные люди, каковыми были капитаны, кураки и другие министры, — делали [разных] цветов и с помощью чесалок, как во Фландрии делают платки; обе стороны [ткани] были лицевыми. Другая одежда того же названия компи была тончайшего изготовления: она предназначалась для [лиц] королевской крови, как для королевских капитанов, так и для солдат и министров войны и мира. Тонкую одежду изготовляли в провинциях, жители которых обладали большей ловкостью и сноровкой для ее выделки, а грубую готовили в других [провинциях], которые не обладали такими высокими способностями. Шерсть для всей этой одежды пряли женщины, [они же] ткали грубую одежду, которую называли аваска; тонкую одежду ткали мужчины, потому что ее ткут стоя; и ту, и другую изготавливали вассалы, а не инки, пусть даже их [собственную] одежду. Я говорю об этом потому, что имеются такие [авторы], которые говорят, что инки пряли сами. Дальше, когда мы коснемся того, как их производили в рыцари, мы расскажем, как и почему они пряли, как это рассказывают об инках. Обувь делали провинции, в которых в большом изобилии имелась пенька; ее получали из толстых листьев дерева, называвшегося магей. Оружие делали в местах, где имелись в изобилии материалы для его [изготовления] . В одних делали луки и стрелы, в других — пики и дротики, в других — топоры и дубинки, в других — пращи и веревки для тетивы, в других — [прямоугольные] и круглые щиты. Другое оружие для защиты они не умели делать. Таким образом, каждая провинция и каждый народ отдавал то, что получал от своего урожая; ему не приходилось отправляться в чужие земли, чтобы искать то, чего не было в его земле, ибо его не принуждали к этому. Иными словами, они платили свои подати, не выходя из своих домов, ибо было всеобщим законом для всей империи, что ни один индеец не должен был покидать пределы своей земли в поисках того, что он должен был дать [в качестве] подати, ибо инки говорили, что было несправедливо просить у вассалов то, что они не получали от [своего] урожая и что это означало бы открыть им двери, чтобы они под предлогом [поиска] податей стали бы бродить из одной земли в другую, превратившись в бездельников. Таким образом, имелись четыре вещи, которые они были обязаны отдавать инке; ими являлись продукты питания с собственных земель короля, одежда из шерсти от его королевского скота, оружие и обувь, [изготовленные] из того, что имелось в данной провинции. Эти вещи они распределяли в соответствии со строгим порядком: провинции, которые по распределению облагались налогом (cargar) в виде одежды, поскольку они были хорошо приспособлены для ее изготовления, освобождались от [поставок] оружия и обуви, и точно так же та из них, которая давала одну вещь, освобождалась от другой; и во всех делах по контрибуциям имелось обычное уважение, [и] поэтому никому не наносился убыток как вообще, так и в частности. Из-за этой мягкости их законов с таким рвением и удовольствием служили инке вассалы, что, рассуждая по этому поводу, один известный испанский историк говорит следующие слова; «Однако самым большим богатством тех королей-варваров было то, что все их вассалы становились их рабами, наслаждаясь в свое удовольствие трудом, и вызывает восхищение то, что с таким порядком и таким правлением принимали их службу, что они не впадали в рабство, а жили весьма счастливо». Досюда чужие [слова], и я с радостью привел их здесь, как приведу в нужных местах другие высказывания (cosas) этого весьма высокочтимого автора, каковым является отец Хосеф де Акоста из ордена иезуитов, авторитет которого, как и остальных испанских историков, будет мне содействовать в подобных же случаях против злых языков, чтобы они не говорили, что я придумываю сказки в пользу родины и родичей. Вот какой была подать, которую платили тогда королям-идолопоклонникам.

Паралитики, которых мы назвали бедняками, отдавали подать в другой форме, и заключалась она в том, что через такое-то количество дней они были обязаны вручить губернаторам своих селений несколько [пустотелых] стеблей со вшами. Говорят, что инки просили ту подать, чтобы никто (кроме освобожденных от податей) не избегал бы (se asentasse) выплачивать дань, каким бы бедным он не был бы, и что у этих просили вшей, ибо, как бедные паралитики, они не могли сами нести службу, являвшуюся податью, которую выплачивали все. Однако они также говорили, что основным намерением инков, [побуждавшим их] просить ту подать, была любовная забота о бедных паралитиках, дабы принудить их освобождаться от вшей и очищать себя, чтобы они, как несчастные люди, не погибли бы сожранные вшами. За эту заботу, которую во всем проявляли короли, их называли любящими бедняков. Декурионы над десятью [жителями] (о которых мы говорили в должном месте), были обязаны заставлять платить эту подать.

От податей, о которых мы говорили, были освобождены все [люди] королевской крови, и жрецы, и министры храмов, и кураки, которые были господами вассалов, и все мастера боя, и самые главные капитаны, вплоть до центурионов, хотя бы они и не принадлежали к королевской крови, и все королевские губернаторы, судьи и министры, пока длилась служба, которую они несли; все солдаты, которые в данный момент были заняты на войне, и молодые люди, не достигшие еще двадцати пяти лет, поскольку до этого времени они помогали труду своих отцов и не могли жениться, но и после женитьбы в течение первого года они также были освобождены от любой подати. Были освобождены [от подати] и старики от пятидесяти лет и выше, и женщины, как девицы, так и вдовы и замужние, хотя многие испанцы упорствуют в том, что они платили подать, ибо они говорят, что трудились все [индейцы]. И они обманывают себя, ибо, когда они [женщины] трудились, они делали это добровольно, чтобы помочь своим родителям, мужьям или родственникам, чтобы те скорее закончили бы свои задания, а не принуждаемые податью. Больные вплоть до полного выздоровления были свободны [от податей], как и слепые, хромые, безрукие и инвалиды войны. В противоположность им глухие и немые не были освобождены, ибо они могли трудиться; таким образом, при внимательном рассмотрении [можно сказать], что личный труд являлся податью, которую платил каждый. То же самое говорит отец Блас Валера, как мы увидим [это] дальше, [и говорит] настолько схожее, что кажется, что одно проистекает из другого, и такое же самое соответствие будет обнаружено во всем том, что мы затронули [из области] податей.

Золото, серебро и драгоценные камни, которые имелись у королей инков в огромных количествах, как это общеизвестно, не входили в обязательную подать, которую индейцы были обязаны вносить, и короли не просили их, поскольку [драгоценности] не считались тем, что было необходимо для войны или для мира, и не рассматривались как имущество или сокровище, потому что, как известно, у них никакая вещь не продавалась и не покупалась за серебро или золото, и ими не расплачивались с воинами, не расходовали их, чтобы помочь решить какую-нибудь нужду, которая у них возникала; и поэтому они считали их ненужной вещью, которую нельзя было съесть или купить на нее еду. Они ценили их только за их красоту и блеск, [используя] для украшения и служб в королевских домах и храмах Солнца и домах девственниц, как мы видим это в должном месте и еще увидим дальше. Инки научились получать ртуть, но они не употребляли ее, поскольку пользы от нее не обнаружили; скорее наоборот, ощутив ее вредность, они запретили добывать ртуть; дальше мы в нужном месте скажем более подробно об этом.

Мы сказали, что золото и серебро, которые они отдавали королю, являлись подношениями, а не принудительной податью, ибо те индейцы (как это происходит и сегодня) всегда считали для себя невозможным посетить вышестоящее [лицо] без какого-либо подношения, а когда у них не было ничего другого, они приносили корзиночку со свежими или сухими фруктами. При этом кураки, господа вассалов, посещали инку во время главных праздников года, в особенности [во время] главнейшего из них, посвященного Солнцу, называвшегося Райми, и когда отмечались триумфы, которые праздновались в честь их великих побед, и когда в первый раз стригли волосы и давали имя наследному принцу и во многих других случаях, представлявшихся в течение года, [например] когда они сообщали королю о своих частных делах или о делах своих земель или когда короли посещали [земли] королевства; во время этих посещений и встреч они никогда не целовали ему руки, не поднося при этом все золото, и серебро, и драгоценные камни, которые добывали их индейцы в период своего досуга (estavan ociosos), ибо, поскольку [драгоценности] не являлись вещью, необходимой для человеческой жизни, их не занимали на добыче этих вещей, если имелось другое дело для работы. Однако, поскольку они видели, что [драгоценности] использовались для украшения королевских домов и храмов (которые они так уважали), они тратили остававшееся свободное время на поиски золота, серебра и драгоценных камней, чтобы иметь, что преподнести инке и Солнцу, которых они считали своими богами.

Помимо этих богатств, кураки подносили королю разные ценные [породы] дерева, служившие для строительства их домов; они предоставляли ему также людей, которые в любой службе являлись великолепными мастеровыми (oficiales), как-то: золотых дел мастера, художники, каменотесы, плотники и каменщики, ибо инки во всех этих ремеслах имели великих мастеров и кураки предоставляли им тех, которые были достойны служить [инке]. Простые люди не нуждались в них, потому что каждый умел сам [делать] все необходимое для своего дома, как-то: одежду, и обувь, и бедную хижину для жилья, правда, в те времена она доставалась ему [уже] построенной советом [селения], а сейчас ее строит каждый сам для себя, с помощью своих родных или друзей. И, таким образом, ремесленники любой специальности не нужны были беднякам, потому что они не претендовали на что-либо большее, кроме как прожить и поддержать натуральную жизнь, без излишеств в тех многих вещах, которые необходимы для могущественных [людей].

Кроме великих мастеровых, инке подносили хищных животных: тигров, львов, и медведей, и других нехищных: уистити, и обезьян, и оленьих котов (gatos cervales), попугаев, и гуакамай, и других более крупных птиц, каковыми являются страусы и птицы, которых называют кунтур, — огромнейшая из всех птиц, которые имеются там и здесь. Ему также под- носили больших и малых змей, которые водятся в Андах: самые большие, которых называют амару, имеют в длину примерно двадцать пять и тридцать и более футов. Они приносили ему гигантских жаб и простых жаб (escuerso) и хищных ящериц. [Люди] с побережья подносили ему морских волков и ящеров, называемых кайманами, среди которых имеются [экземпляры] примерно в двадцать пять и тридцать футов в длину. Иными словами, не было экземпляра (cosa), знаменитого своей хищностью, или громадностью, или красотою, которого не доставляли бы [в качестве] подношения вместе с золотом и серебром, чтобы тем самым сказать ему, что он был господином всех тех вещей и того, что ему приносили, и чтобы показать ему любовь, с которой они ему служили.

Будет полезно рассказать, как хранилась и на что расходовалась та подать. Нужно знать, что во всем королевстве имелись три типа хранилищ, куда убирались урожаи и подати. В каждом селении, большом или маленьком, имелось два хранилища: в одном складывалось продовольствие, которое хранилось для помощи местным жителям [на случай] бесплодных годов; в другом хранилище находились урожаи Солнца и инки. Другие хранилища находились вдоль королевских дорог, через каждые три лиги, которые сейчас служат испанцам постоялыми дворами и харчевнями.

Урожай Солнца и инки с пятидесяти лиг [земли] вокруг города Коско свозился в город для содержания королевского двора, чтобы инка имел бы под рукой продовольствие и мог оказать милость капитанам и куракам, которые туда пришли бы. Из ренты Солнца в каждом селении той [округи] в пятьдесят лиг оставляли некоторую часть [урожая] для общих хранилищ вассалов.

Урожай всех остальных селений, кроме округа королевского двора, хранили в королевских хранилищах, которые имелись в них, а из них за его счет и по его усмотрению его переносили в хранилища, которые находились у дорог, где хранилось продовольствие, оружие, одежда для ношения и обувь для армий, которые шагали по этим дорогам в четырех направлениях мира, который они называли Тавантин-суйу. Эти четыре направления (cosas) были так насыщены хранилищами вдоль дорог, что, если бы даже по ним прошли многочисленные роты (companias) или легионы воинов, все они были бы надежно обеспечены. Они не разрешали солдатам квартироваться в селениях за счет вассалов. Инки говорили, что каждое селение уже выплатило свою долю податей [и] что было бы несправедливо еще притеснять его и отсюда родился закон, приговаривавший к смертной казни любого солдата, который взял бы любую вещь у вассалов, какой бы незначительной она не была бы. Педро де Сиеса де Леон, рассказывая о дорогах [инков], упоминает об этом [в] семидесятой главе и говорит следующие слова: «Для инков строились огромные и очень важные склады и хранилища, снабжавшие [всем необходимым] воинов; они внушали такой страх, что никто не рискнул бы оставить [склады] без больших запасов провианта, а если что-либо недоставало, [виновные] подвергались страшному наказанию и как следствие этого если кто-нибудь из тех, кто шел с ним из одной части [империи] в другую, рискнул бы побывать на полях или в домах индейцев [и] пусть нанесенный им ущерб был бы небольшим, [инка] приказывал умертвить [такого человека]». Досюда [слова] Педро де Сиеса. Индейцы говорили, что в распоряжении солдат было все необходимое, чтобы запретить им и подвергнуть справедливым наказаниям того, кто причинит ущерб чьим-либо полям или селениям. Так как воины постоянно расходовали то, что находилось в придорожных хранилищах, точно так селения постоянно наполняли хранилища, с таким расчетом и в таком количестве, чтобы гам никогда и ни в чем не было бы недостатка.

Агустин де Сарате, рассказывая о величии королевских дорог (о чем мы скажем в нужном месте), говорит следующее в первой книге, четырнадцатая глава: «Помимо строительства и расходов [на содержание] этих дорог, приказал Гуайнакава, чтобы на горной дороге на расстоянии дня пути были бы построены дворцы очень большой вместимости (anchura) и хранилища, где могли бы разместиться его персона и двор (casa) со всем его войском. И на равнинной дороге [он приказал построить] другие подобные [помещения], хотя и не так часто и не такие массивные, как в горной местности, а лишь на берегу рек, которые, как мы говорили, находятся в восьми или пятнадцати лигах друг от друга, а иногда и в пятнадцати и двадцати. Эти хранилища называются тамбо; там индейцы, в округ которых они входили, держали провизию и запасы всех вещей, в которых он мог нуждаться для снабжения своего войска не только продуктами питания, но также оружием и одеждой и всеми другими нужными вещами; [их было] столько, что, если бы он захотел в каждом тамбо обновить оружие и одежду двадцати или тридцати тысячам людей своего лагеря, он смог бы это сделать, не выходя из дома.

Он вел с собой большое число воинов с пиками, и алебардами, и дубинками, и боевыми топорами из серебра и меди, а некоторые из золота, и пращами, и ручными металками с обожженными наконечниками,и т. д. До этого места [цитата] из Агустина де Сарате относительно xpaнилищ с запасами, которые те короли имели на дорогах для своих войск.

Если по причине слишком больших расходов на войну не хватало податей, [собранных] для короля, тогда [он] пользовался имуществом Солнца как законный и полный (universal) наследник, которому, как он говорил, [все это] принадлежало. Продовольствие, которое оставалось после расходов на войну и на королевский двор, хранилось тремя способами хранения, как мы это рассказывали, чтобы распределить его в годы нужды среди вассалов, на благо которых была направлена oсновная забота инков.

За счет имущества Солнца содержались во всем королевстве жрецы и министры его языческой веры, пока они пребывали в храмах, ибо служили они по очереди неделями. Однако, когда они находились в своих домах, они питались за свой счет, ибо им так же выделяли земли под севы, как и всем остальным простым людям; и по всем этим причинам лишь немногое расходовалось из имущества Солнца, принимая во внимание размеры подати, а многое оставалось, чтобы в момент необходимости прийти на помощь инке.

Поскольку имелись порядок и правление для обеспечения изобилия носильной одежды для воинов, они имелись также для предоставления через каждые два года шерсти для всех кураков и вассалов вообще, дабы они изготовляли одежду себе, и своим женам, и детям; а декурионам было поручено наблюдать, одевались ли они [в новую одежду]. В целом индейцы не были богаты скотом, ибо даже у кураков его едва хватало для себя и своей семьи, и, наоборот, Солнце и инка имели бесчисленное множество скота. Индейцы говорили, что, когда испанцы пришли на те земли, им уже негде было пасти свой скот. Я также слышал от своего отца и от его сверстников (contemporaneos) рассказы о крайностях и расточительности в отношении скота, которые допускали некоторые испанцы, о чем, возможно, я расскажу в надлежащем месте. В жарких землях индейцам давали хлопок из королевских податей, чтобы они изготовили одежду себе и всем своим из своего дома. Таким образом, они все имели то, что было необходимо для человеческой жизни из еды, одежды и обуви, чтобы никто не мог называть себя бедняком или просить милостыню; ибо того и другого они имели в достаточном количестве, словно они были богатыми; в том же, что касалось излишеств (demasias), они были беднейшими, ибо у них ни в чем не было избытка; настолько, что отец учитель Акоста, рассказывая о Перу, коротко и сжато говорит то же самое, о чем мы говорили столь многословно. В конце пятнадцатой главы шестой книги он говорит следующие слова: «В должное время они стригли скот и каждому давали [шерсть] для пряжи и изготовления одежды для себя, детей и жены, и практиковались посещения, чтобы [узнать], выполнили ли они это, а ослушавшихся наказывали. Избыток шерсти они оставляли в хранилищах; и такими переполненными шерстью и другими вещами, необходимыми для человеческой жизни, нашли их испанцы, когда пришли на [эту землю]. Нет ни одного разумного человека, который не восхищался бы столь благородным и предусмотрительным правлением, ибо, не будучи ни монахами, ни христианами, индейцы на свой манер исполняли ту столь высокую заповедь (perfeccion) не иметь собственность и обеспечивать всем необходимым и содержать с таким старанием религиозные дома и дома своего короля и господина». На этом заканчивается та пятнадцатая глава, которая называется: «Имущество инки и подать».

В следующей главе, рассказывая о службах индейцев, в которой он затрагивает многие дела, о которых мы уже сказали и еще скажем дальше, он дословно говорит следующее: «Еще одним искусством владели индейцы Перу, каковым являлось обучение каждого из них с детского возраста всем службам, в которых мог нуждаться человек для человеческой жизни. Ибо среди них не было знаменитых мастеровых, как это водится у нас, — портных, и сапожников, и ткачей, а все то, в чем они нуждались для себя и для дома, они все обучались [делать] сами и сами всем обеспечивали себя. Все они умели ткать и изготовлять свои одежды; и, таким образом, инка, обеспечивая их шерстью, давал им одежду. Все они умели обрабатывать и возделывать землю без найма посторонних рабочих. Все они строили себе свои дома, а женщины умели и знали больше, чем все остальные; они не пребывали в праздности, а проявляли много заботы, прислуживая своим мужьям. Другие службы, которые не являлись простым и обычным делом человеческой жизни, имели своих специальных мастеровых, каковыми были чеканщики серебра, и художники, и гончары, и лодочники, и счетчики, и музыканты, и в самих службах по ткачеству и строительным работам имелись мастера для первоклассных работ (obra prima), которыми пользовались господа. Однако простой народ, как было сказано, сам по себе делал то, в чем нуждался его дом, без того, чтобы один оплачивал бы другому этот [труд], и по сей день дело обстоит так же; таким образом, никто из них не нуждался в ком-либо другом в делах своего дома и своих личных делах, т. е. в [изготовлении] обуви и одежды, и в строительстве дома, и в посеве и уборке урожая, и в изготовлении инструментов и орудий труда, необходимых для этого. И, таким образом, индейцы повторяют институты древних монахов, как об этом повествуют жития [святых] отцов. Это правда, они — люди мало завистливые и мало прихотливые и удовлетворяются весьма малым; действительно, если бы такое свое поведение в жизни они выбрали бы для себя сами и оно не было бы [порождено] обычаями и природой, мы сказали бы, что их жизнь отмечена великим совершенством и не нуждается в глубоком приготовлении, чтобы воспринять учение святого Евангелия, которому так ненавистны тщеславие, и алчность, и изнеженность. Но проповедники не во всех случаях в своих поступках дают пример того, что они проповедуют индейцам. Немного ниже он говорит: «Было ненарушимым законом для каждого [индейца] не изменять одежду и обычаи своей провинции, хотя бы он и переехал в другую [провинцию]; ^: инка считал это крайне важным для хорошего правления, и так оно остается сегодня, хотя уже нет той заботы, как было прежде». Досюда [слова] отца учителя Акосты. Индейцев очень удивляло, что испанцы каждый год меняли свою одежду, и они приписывали это [их] тщеславию, самомнению и порочности.

Обычай не просить милостыню все еще сохранялся в мои времена, т. е. до года тысяча пятьсот шестидесятого, когда я выехал из Перу; сколько я не ездил по стране, я не видел ни одного индейца, ни одной индианки, которые бы ее просили; я знал только одну старуху в Коско, которая называла себя Исабель, она просила милостыню, но делала это скорее ради того, чтобы, перебираясь из дома в дом, болтать всякие непристойности, как цыганки, нежели из-за нужды. Индейцы и индианки ругали ее, а ругая, плевали на землю, что у них считалось знаком порицания и отвращения, и, наконец, старуха просила не у индейцев, а у испанцев, а, поскольку тогда на моей земле еще не было отчеканенных монет, они давали ей в [качестве] милостыни кукурузу, ибо она ее и просила, а если она чувствовала, что ей подавали охотно, она просила немного мяса; а если ей его давали, то она просила немного питья, которое они пили, а затем со своими непристойностями, совсем потеряв совесть, она просила немного куки, каковой является драгоценная трава, которую индейцы держат во рту, и таким образом она проводила свою праздную и порочную жизнь. В своем государстве инки также не забывали о путниках, ибо по их приказу построили на всех королевских и обычных дорогах гостиные дома, которые назывались корпа-васи, где [путникам] давали из королевских хранилищ, которые имелись во всех селениях, еду и все необходимое в дорогу; а если они заболевали, их лечили с великой заботой и уходом, [и] таким образом они не выставляли их из дома, а скорее те получали больше того, что они могли в них иметь. Правда, они шли по дорогам не ради своего удовольствия и интересов [и] не ради собственных прибыльных дел или других подобных вещей, потому что частные лица не могли этим заниматься, а по приказу короля или кураков, которые посылали их из одной части [страны] в другую, или капитанов и министров войны или мира. К таким именно путникам проявляли достаточно заботы, а других, находившихся в пути без оправдательной причины (causa justa), наказывали как бродяг.

Чтобы иметь возможность вести счет той огромной массе скота, которым владели инки, они делили его по цвету, ибо тот скот окрашен во многие и различные цвета, как лошади в Испании, и были у них [специальные] названия для каждого цвета. Очень пятнистый скот, [но] двухцветный они называли муру-муру, а испанцы говорят мороморо. Если какой-либо ягненок отличался по цвету от своих родителей, после того как они выкармливали его, его переводили в стадо его цвета; и, таким образом, они с большой легкостью получали представление и знали о [количестве] того своего скота с помощью узлов, ибо нити [кипу] были того же цвета, что и сам скот.

Караваны вьючных животных для перевозки продовольствия в любые части [страны] составлялись из [лам], скота, который испанцы называли карнеро [баран]; и хотя среди индейцев было обычным делом переносить грузы на себе, инка не разрешал это у себя на службе, если в том не было необходимости. Он приказывал освобождать их от всех работ, в которых можно было не использовать [человеческий труд], ибо, говорил он, он хотел сохранять его, чтобы использовать на других работах, на которых его нельзя было заменить и употребить его с большей пользой, как-то: на строительстве крепостей и королевских домов, мостов и дорог, платформ [под посевы] и орошения и на других работах ради блага всех, на которых индейцы были постоянно заняты.

О золоте и серебре, которые вассалы подносили инке, мы говорили впереди, [указав], как и на что они использовались при украшении храмов Солнца; а о королевских домах и о [домах] избранниц мы расскажем, когда коснемся этого вопроса.

Удивительные птицы, и дикие звери, и большие и маленькие змеи вместе с другими разными плохими и хорошими пресмыкающимися, которых [инке] подносили кураки, водились в некоторых провинциях, которые сегодня сохраняют их имена; их также содержали на королевском дворе как ради его величия, так и для того, чтобы показать вассалам, которые их доставили [туда], что инка приказал сохранять и содержать их на своем королевском дворе и что ему была приятна служба, которую они несли, что вызывало у индейцев огромное удовлетворение.

О [городских] кварталах, где содержались эти животные, еще сохранялась память, когда я покинул Коско: они называли квартал, где сейчас находится дом отцов иезуитов, Амару-канча (что означает квартал омару, каковыми являлись очень большие змеи); точно так же они называли Пума-курку и Пумап-чупан кварталы, где содержались львы, тигры и медведи, давая им название лев, как они говорили — пума. Один из них находится у подножья холма с крепостью; другой квартал находится с тыльной стороны монастыря святого Доминго.

Птиц, чтобы они лучше разводились, содержали вне города, и отсюда произошло название Сури-валъа, что значит страусиный луг, одного [местечка], находящегося примерно в одной лиге к югу от Коско, ставшего наследственной собственностью моего воспитателя Хуана де Алькобаса, а унаследовал его [в свою очередь] его сын Диего де Алькобаса, пресвитер, мой соученик.

Диких животных, как-то: тигров и львов, змей и разных жаб, содержали ([не только] ради величия королевского двора), но и для наказания злоумышленников, как мы расскажем об этом в другом месте, где речь будет идти о законах, которые они имели для таких-то и таких-то преступников.

Это то, что следует сказать относительно податей, которые они платили королям инкам и как они их употребляли (gastavan). Из бумаг, написанных рукой любознательного и весьма знающего отца учителя Блас Валера, я извлек то, что следует, чтобы было видно соответствие того, что рассказывает он, с тем, что мы сказали о принципах, обычаях, законах и правлении того государства. Его преподобие написал об этом более коротко, более организованно и с большим изяществом и красотой, что вынудило меня вставить здесь эти [слова], а также ради подтверждения [моего изложения] истории, чтобы сделать ее более красивой и заполнить пробелы в чужих работах.

Отец Блас Валера говорит о правлении инков то, что следует дальше, и по причине того, что это соответствует рассказанному нами, а также, чтобы я мог опереться на его авторитет, я привожу его здесь дословно [в переводе] с элегантнейшей латыни:

«У индейцев Перу появилось нечто подобное государству со времени инки Манко Капака и короля Инки Рока, который был одним из их королей. До этого много веков назад они жили в великой непристойности и в варварстве, без какого-либо обучения законам или иным каким-либо порядкам (policia). С того времени они воспитывали своих детей, [основываясь] на учении (doctrina) установили отношения друг с другом, изготовили для себя не только приличную одежду, но и немного украсили и принарядили ее; они умело возделывали поля, помогая друг другу; они завели себе судей, ввели придворную речь, построили как частные, так и общественные и общие дома; они сделали много других вещей подобного характера, достойных похвалы. С большим желанием они приняли законы, которые установили их князья, озаренные природным светом (lumbre natural), и строго выполняли их. Вот почему я считаю, что эти инки из Перу заслуживают предпочтение не только перед китайцами, и японцами, и восточными индийцами, но также перед язычниками Азии и Греции. Потому что если хорошенько присмотреться, то не следует слишком высоко ценить труды и страдания Нумы Помпилия, создавшего законы для римлян, и Солона — для афинян, и Ликурга — для лакедемонян, ибо они владели письмом и гуманитарными науками, которые учат определять и составлять добрые законы и обычаи [и] которые были записаны и пришли из прошлого к людям их и грядущих времен. Однако вызывает огромное восхищение, что эти индейцы, полностью лишенные подобной поддержки и ценной помощи, сумели в таких условиях создать свои законы (исключая те, которые относятся к их язычеству и заблуждениям); бесчисленное их число еще сегодня соблюдают верные индейцы, все основанные на разуме и очень во многом соответствующие законам самых великих юристов (letrado); они точно записали и доверили их узлам на нитях различного цвета, которые имелись у них для их рассказов, и они так сумели обучить им своих сыновей и потомков, что даже законы, установленные первыми королями — шестьсот лет тому назад, сохраняются в их памяти так, словно они сегодня были заново провозглашены. У них был муниципальный закон, который говорил об особых отличиях, которыми пользовался каждый народ или селение в пределах своей юрисдикции. И аграрный закон о разделении и измерении земель, который распределял их среди жителей каждого селения; он выполнялся с величайшим усердием и точностью, ибо землемеры (medidores) замеряли землю своими шнурами по фанегам, которые назывались тупу, и распределяли их среди жителей, указывая каждому его участок (parte). Они называли общим законом тот, который приказывал, чтобы индейцы приходили сообща (исключая стариков, детей и больных) строить и делать то, что касалось государства, как-то: возводить храмы и дома королей или господ, и обрабатывать их земли, строить мосты, чинить дороги и [делать] другие подобные вещи. Они называли законом братства тот, который приказывал, чтобы все жители каждого селения помогали бы друг другу обрабатывать, и засеивать [земли], и собирать урожай, и строить их дома, и [делать] другие вещи, подобного же духа (suerte), что не требовало никакой оплаты. Закон, который они называли мита-чанакуй, что означает заменять друг друга по очереди или по [принципу] родства, приказывал, чтобы на всех работах и в трудовом производстве, которые производились и заканчивались общим трудом, действовал бы тот же порядок, объем и распределение, как это имело место с [пахотными] землями, чтобы каждая провинция, каждое селение, каждый род, каждый человек трудился бы столько, сколько ему было положено, и не больше, и периодически они сменялись на той работе, чтобы [чередовались] работа и отдых. Был у них закон о простых расходах (gasto ordinario), запрещавший роскошь в простых одеяниях и [владение] драгоценными вещами, как-то: золотом, и серебром, и изящными камнями, и абсолютно не допускавший излишества на банкетах и обедах; и он приказывал, чтобы два или три раза в месяц жители каждого селения обедали бы все вместе перед своими кураками и упражнялись бы в военных или народных играх, чтобы их души умиротворялись и хранили бы вечный мир и чтобы скотоводы и другие полевые рабочие воодушевлялись и веселились бы. Закон в пользу тех, кого называли бедняками, приказывал, чтобы слепых, немых и хромых, паралитиков, дряхлых стариков и старух, больных долгой болезнью и других немощных, которые не могли обрабатывать свои земли, одеваться и кормиться своими руками и трудом, [чтобы всех] их кормили бы из общественных хранилищ. Так же имелся у них закон, который приказывал из тех же общественных хранилищ обеспечивать необходимым гостей, которых они принимали, чужестранцев, и пилигримов, и путников, для которых у них были общественные дома, которые назывались корпа-васи, что означает гостевой дом, где им с удовольствием и в избытке давали все необходимое. Помимо этого, тот же закон приказывал два или три раза в месяц приглашать нуждающихся, которых мы перечислили выше, принять участие в общественных обедах, чтобы в общем ликовании они бы утратили часть своей нищеты. Другой закон они называли домашним (casera). Он содержал две вещи:

первая, чтобы никто не пребывал в праздности, в связи с чем, как мы говорили раньше, даже дети пяти лет были заняты [правда] очень легкими работами, соответствовавшими их возрасту; слепых, хромых и немых, если они ничем другим не болели, также заставляли трудиться на разных работах; остальные люди, пока они были здоровы, занимались каждый своей работой и ради своего блага, и среди них считалось великим позором и бесчестием, когда кого-нибудь публично наказывали за безделие. Помимо этого, тот же закон приказывал, чтобы индейцы обедали бы и ужинали при открытых дверях, чтобы судейские исполнители могли бы с полной свободой посещать их дома. Ибо у них имелись определенные судьи, которые были обязаны посещать храмы, общественные места, и здания, и частные дома: они назывались лъакта-камайу. Они сами или их исполнители часто посещали дома, чтобы узнать, внимательно ли и заботливо относится к своим домашним и семейным делам как мужчина, так и женщина и послушны ли, усердны и заняты ли работой дети. Они судили и делали вывод (coligian y sacavan) об их прилежности по отделке, украшениям, чистоте и хорошей опрятности их дома, по их драгоценностям, одеждам [и] даже посуде и всяким другим домашним вещам. И тех, чье усердие они обнаруживали, они награждали публичными восхвалениями, а тех, кого изобличали в неряшливости, наказывали [ударами] плетьми по рукам и ногам или применяли другие кары, которые предписывал закон. По этой причине имелось такое изобилие в вещах, необходимых для человеческой жизни, что их раздавали почти бесплатно, и даже те из них, которые и сегодня так ценятся.

Другие моральные законы и приказания, отличающиеся своей разумностью, которым они следовали все вместе и каждый в отдельности, могут быть познаны из того, что мы скажем об их жизни и обычаях. Мы также подробно расскажем в восьмой и девятой главах о причине, по которой они утратили эти законы и права, или большую их часть, а [также] правление инков, столь разумное (politico) и столь достойное восхваления; и насколько более варварским стало сейчас положение индейцев в их гражданских делах и [как] выросли недостаток и нехватка вещей, необходимых для человеческой жизни, чего не случалось с ними в те времена.

«Действительно, нельзя забывать или недооценивать порядок и манеру, которыми инки пользовались для завоевания [новых] земель, и избранный ими путь для обучения людей [этих земель] разумной и гражданской жизни; ибо, начиная с первых королей, которым подражали их преемники, они никогда не начинали войну, если на это их не толкали причины, которые казались им достаточно [серьезными], как-то: необходимость покорить разумной и человеческой жизни, в которой нуждались варвары, или из-за обид и беспокойств, которые соседи причиняли их вассалам, но, прежде чем предпринять военные действия, они и раз, и два, и три раза посылали свои требования противникам. После покорения провинции первое, что делал инка, была отправка в Коско в качестве заложника главного идола, которого имела та провинция; он приказывал установить его в храме, пока касик и его индейцы не разубедятся в том, что заблуждались, [поклоняясь] своим пустым божествам, и не сделаются сторонниками языческой веры инков, которые поклонялись Солнцу. Они не сбрасывали на землю чужих богов после завоевания провинции, чтобы не задевать ее честь и чтобы местные жители не испытывали бы к ним презрение за пренебрежение к своим божествам, пока инки не обучат их своей пустой религии. Они также забирали в Коско главного касика и всех его сыновей, чтобы обласкать и одарить их и чтобы они благодаря частым посещениям королевского двора восприняли бы не только законы, и обычаи, и особенности языка [инков], но также их ритуалы, церемонии и суеверия; проделав это, [инка] возвращал кураке его прежнее достоинство и [положение] господина и как король приказывая вассалам служить и поклоняться ему как своему подлинному господину. А чтобы солдаты, победители и побежденные, примирились бы и жили в вечном мире и дружбе и чтобы они отказались и забыли всякую злобу и злопамятство, которые родились во время войны, он приказывал, чтобы для них совместно были бы организованы большие пиры, с изобилием всяких подарков и чтобы среди них [на пирах] находились бы слепые, хромые, и немые, и другие немощные бедняки, чтобы они насладились бы королевской щедростью. На тех праздниках танцевали девушки, молодые парни играли в игры, устраивались гуляния, военные упражнения для взрослых мужчин. Кроме того, им подносились многочисленные подарки из золота, и серебра, и перьев, чтобы украсить одежды и наряды для главных празднеств. Помимо этого, он оказывал им другие милости одеждой и другими подарками, которые среди них ценились особенно высоко. Этими и другими подобными подарками инка так одаривал вновь завоеванных индейцев, что, какими бы тупыми и варварами они не были бы, они покорялись и соединяли вместе свою любовь и службу в такие узы, что никогда никакая провинция не помышляла о восстании. И чтобы уничтожить всякие причины для появления жалоб, а из жалоб возникают бунты, он подтверждал (чтобы они пользовались большим уважением и почитанием) и заново обнародовал все древние законы, права и статуты, ни в чем не изменяя их, если они не противоречили языческой вере и Законам его империи. Если возникала необходимость, он переселял жителей одной провинции в другую; [на новом месте] их обеспечивали земельными наделами, домами, слугами и скотом в достаточном изобилии; а на их место приводили граждан из Коско или из других верных провинций, чтобы, выполняя службу солдат [местного] гарнизона, они обучали бы соседей законам, ритуалам и церемониям и всеобщему языку королевства.

Все остальные [сведения] о мягком правлении, которое осуществляли короли инки, в чем они превзошли всех других королей и народы Нового Света, ясно констатируются не только в ежегодных отчетах и узлах индейцев, но также достоверными тетрадями, написанными от руки, которые вице-король дон Франсиско де Толедо приказал написать своим ревизорам (visitador), и судьям, и своим нотариусам, предварительно подробно ознакомившись [с этим] у индейцев каждой провинции, [и] бумаги эти сегодня находятся в публичных архивах, из которых ясно видно, сколь кротким было обращение королей инков Перу со своими [подданными]. Ибо, как уже говорилось, изымая некоторые вещи, что было необходимо для безопасности всей империи, они оставляли в неприкосновенности все остальное в законах и правах вассалов. Имущество и родственные взаимоотношения (patrimonio), как общие, так и частные, по приказу инков сохранялись в полном виде и свободными и не ущемлялись ни в чем. Они никогда не разрешали своим солдатам воровать и грабить в провинциях и королевствах, которые были покорены оружием и сдались; а покоренных жителей этих [провинций] они в короткое время подключали к мирному правлению и к службам войны, словно одни из них были уже многие годы старыми солдатами инки, а другие — [его] вернейшими слугами.

Тяжесть податей, которыми те короли обкладывали своих вассалов, была столь незначительной, что читающим эти [строки] покажется шуткой то, что мы дальше расскажем. Однако инки, не довольствуясь и не удовлетворяясь всем этим, с величайшей широтой раздавали, помимо многих других даров, продукты питания и одежду не только господам и знати, но также простым общинникам (pechero) и беднякам, так что с большим основанием их можно называть заботливыми отцами семейства или внимательными управляющими, нежели королями, благодаря чему появилось прозвище капак титу, которым индейцы часто называли их: капак — это то же самое, что князь, могучий своим богатством и величием, а титу означает либеральный, великодушный князь, полубог, великий (augusto). Отсюда берет свое начало и то, что те короли Перу, поскольку они были такими, пользовались такой любовью и обожанием у своих вассалов, что и сегодня индейцы, став уже христианами, не могут их забыть, и обращаются прежде всего к ним в своих трудах и нуждах с жалобами и стенаниями, [и] с криками и воплями они произносят одно за другим их имена; и ведь нигде не сказано (по se lee), что кто-либо из древних королей Азии, Африки и Европы был бы к своим местным вассалам столь заботлив, столь кроток, столь полезен, щедр и либерален, как короли инки в отношении своих. Из этих дел, о которых мы пишем и будем писать дальше в исторической [последовательности], тот, кто их читает, сможет извлечь и собрать вместе древние законы и права индейцев Перу, их обычаи, их статуты, их службы и образ жизни, столь близкий к разуму, что все те дела, которые они сохраняли и берегли, помогли привести их в христианскую веру с большей мягкостью и удобством (comodidad).

Отец Блас Валера, продолжая то, о чем он писал, дает такое название тому, что следует дальше: «Как инки назначали губернаторов и министров для мирного времени; как распределялись по работам мастера и рабочие; как они пользовались общими и личными богатствами и как изымались подати».

«Инка, покорив любую новую провинцию, и приказав доставить в Коско ее главного идола, и успокоив души господ и вассалов, приказывал, чтобы все индейцы, как жрецы и чудотворцы, так и остальной простой народ, [теперь] поклонялись богу Тикси Вира-коче, по-другому называвшемуся именем Пача-камак, как всемогущественнейшему богу, победителю всех остальных богов. Затем он приказывал, чтобы они считали инку королем и верховным господином, чтобы служить и повиноваться ему; и чтобы касики, каждый по очереди, посещали бы королевский двор каждый год или каждые два года в зависимости от расстояния провинции [до Коско], по причине чего тот город был одним из наиболее посещаемых и населенных [городов] Нового Света. Помимо этого, он приказывал сосчитать и составить опись всех обитателей и жителей этой провинции, вплоть до детей, по их возрастам и по родству, по роду занятий, имуществу, семьям, искусствам и обычаям; чтобы все было отмечено и установлено, словно бы записано в нитях разных цветов, чтобы затем в соответствии с теми условиями на них была бы наложена подать и остальные обязанности, которые относились бы к общественным делам и строительству. Он назначал разных министров для войны, как-то: генералов, мастеров боя, старших и младших капитанов, младших лейтенантов, сержантов и ефрейторов звеньев (escuadra). Одни из них имели по десять солдат, а другие по пятьдесят. Младшие капитаны командовали сотней солдат, другие — пятьюстами, другие — до тысячи. Мастера боя командовали тремя, четырьмя, пятью тысячами воинов. Генералы командовали десятью тысячами и более: их называли хатун апу, что означает великий капитан. Господ вассалов, как-то: герцогов, графов и маркизов, они называли кураками, которые как подлинные господа и уроженцы [провинции] руководили ею в делах мира и войны: они обладали правом устанавливать частные законы и распределять подати и обеспечивать [необходимым] свою семью и всех своих вассалов в нужное время в соответствии с приказаниями и статутами инки. Старшие и младшие капитаны, хотя и не располагали властью для издания законов и определения прав [вассалов], также получали свою службу по наследству, и во время мира они никогда не платили подать — они скорее были освобождены от дани, а в случае нужды их обеспечивали из королевских, а не из общественных хранилищ. Остальные [военные], стоящие ниже капитанов, каковыми являлись ефрейторы звеньев по десять и по пятьдесят [воинов]., не были освобождены от податей, поскольку не обладали чистой родословной (claro linaje). Генералы и мастера боя имели право выбирать ефрейторов звена, однако однажды избранного [ефрейтором] они не могли лишить его службы: [назначение] считалось пожизненным (perpetuo). Повинность, которую они отбывали, состояла в их службе декурионами; им вменялось в обязанность наблюдение и посещение полей и земельных наделов (heredades), королевских домов, а [также надзор за] одеждой и питанием простых людей. Других губернаторов и министров назначал инка, — младшие находились в подчинении у старших, — они ведали всеми делами правления и податями империи, чтобы по своему усмотрению и разумению держать их под наблюдением (manifiesto), дабы никто не был бы обманут. У них были старшие и младшие пастухи, которым передавался весь королевский и общественный скот, и они охраняли его с большим старанием и преданностью, так что не было случая недостачи [хотя бы] одной ламы, ибо они заботились, чтобы отогнать [от стада] диких зверей, а воров у них не было, потому что их [вовсе] не было, и, таким образом, все они спали спокойно. Были старшие и младшие сторожа и надзиратели за полями и земельными наделами. Были управляющие, и администраторы, и судьи, [и] ревизоры. Служба их всех заключалась в том, чтобы в их селении, как в целом, так и у отдельных жителей, не было бы нехватки любой из необходимых вещей, а [если] такая нужда имелась (о какой бы вещи речь ни шла), они сразу же сообщали об этом губернаторам, и куракам, и самому королю, чтобы обеспечить необходимым, что они выполняли великолепно, в первую очередь [сам] инка, который особенно в этом никак не хотел, чтобы его считали королем, а скорее отцом семейства и усердным покровителем. На судьях и ревизорах лежала забота о том, чтобы всё мужчины были бы заняты своими службами и никоим образом не бездельничали бы; чтобы женщины заботились о порядке в своих домах, в своих хранилищах, в одежде и питании, в воспитании своих детей, и, наконец, они пряли и ткали для [нужд] своего дома; чтобы девушки были бы всегда послушны своим матерям, своим хозяйкам; чтобы они всегда были бы заняты домашними и женскими делами; чтобы старики и старухи, и немощные для тяжелых работ [люди] были бы заняты каким-либо полезным для них делом, хотя бы сбором хвороста и сена и вылавливанием вшей, и чтобы они относили бы вшей своим декурионам или ефрейторам звеньев. Специальным занятием слепых была очистка хлопка от семян и зернышек, которые в нем имеются, и выборка зерен кукурузы из початков, в которых они растут. В разных службах имелись ремесленники, над которыми стояли старшие мастера, как-то: мастера золотых и серебряных дел, и [работ] по меди и латуни, плотники, строители, каменотесы, шлифовщики драгоценных камней [и] другие мастеровые, необходимые государству; если бы их сыновья продолжали бы сегодня заниматься теми службами в том же порядке и согласии, которые были установлены инками, а позже подтверждены императором Карлом Пятым Великим, возможно, государство индейцев имело бы сейчас большее процветание и большее изобилие в делах, относящихся к питанию и одежде, как это было прежде, что сказалось бы весьма благоприятно и для проповедования евангелия. Что же касается вреда, порожденного нашей беззаботностью и невниманием, и того, как кураки и индейцы, ныне ставшие начальниками, часто шепчутся и глумятся на своих сборищах и беседах над сегодняшним правлением (govierno), сравнивая эти наши времена с временами инков, то мы расскажем об этом дальше, в книге второй, главе девятой, за номером пятьдесят и пять. Досюда [слова] отца Блас Валера. То же, что он обещает [рассказать], пропало.

Его преподобие в отношении этого же самого дальше говорит следующее: «Помимо названных, также существовали официальные земледельные исполнители для наблюдений за полями; имелись охотники на птиц и рыболовы, как речные, так и морские; ткачи, сапожники для [изготовления] той их обуви; имелись люди, рубившие лес для королевских домов и общественных зданий, и кузнецы, которые делали из меди необходимый инструмент. Помимо них, имелись многие другие специалисты (oficiales) механики, и, хотя их было бесчисленное множество, все они трудились с огромным вниманием и усердием на своих службах и над делом своих рук. Однако сейчас, в наши времена, достойно величайшего удивления то, что индейцы до такой степени позабыли стариннейший порядок тех общественных служб и что они с такой настойчивостью стараются сохранить другие службы и обычаи, которые они имели и с которым расстаются чрезвычайно тяжело, если наши губернаторы запрещают им что-либо из них».

«Завоевав провинцию, и приказав составить перепись ее жителей, и назначив им губернаторов и учителей своего идолопоклонства, инка стремился навести и установить порядок в делах того района, для чего он приказывал, чтобы были занесены и поставлены в их узлах и отчетах равнины, высокие и низкие горы, обрабатываемые земли, земельные наделы, шахты [по добыче] металлов, соляные копи, родники, озера и реки, хлопковые поля и дикие фруктовые деревья, мелкий и крупный скот, [дающий] шерсть и без нее. Он приказывал, чтобы все эти и многие другие вещи — каждая отдельно — были бы сосчитаны, и измерены, и зафиксированы в памяти вначале по всей провинции, затем по каждому селению и, наконец, по каждому ее жителю; [чтобы] измерили бы ширину и длину обрабатываемых и полезных земель и [размеры] полей и, изучив все это до частностей, ему должны были дать очень ясное сообщение обо всем этом; все это он приказывал не для того, чтобы использовать для себя или [включить] в свое богатство что-либо из тех вещей, о которых он просил так часто и столь полные сведения и соображения по их поводу, а для того, чтобы, хорошо зная плодородие и изобилие или бесплодие и бедность того района и его селений, можно было бы предусмотреть, чем нужно было поспособствовать и что могли сделать сами местные жители, чтобы своевременно предоставить помощь питанием, или одеждой, или любой другой вещью, в которой возникает необходимость во время голода, или чумы, или воины; наконец, он приказывал, чтобы индейцы ясно и определенно знали о всех тех вещах, которые они должны были делать [в порядке] службы инке, или куракам, или государству. Таким образом, ни вассалы не могли уменьшить что-либо из того, что они были обязаны делать, ни кураки [и] королевские министры не могли причинять им [лишние] беспокойства и наносить ущерб. Помимо этого, он приказывал, чтобы в соответствии с размером и подсчетами, которым подвергалась провинция, были бы установлены ее границы и межевые знаки, чтобы отделить ее от соседних [провинций]. И, чтобы в грядущие времена не возникали бы какие-либо недоразумения, они давали собственные и новые имена горам и холмам, полям, лугам и родникам и всяким другим местам — каждому свое собственное [название], а если они уже имели имена, их подтверждали, прибавляя [к названию] что-либо новое, позволяющее отличать его от [названия] других районов; все это заслуживает самого серьезного внимания для того, чтобы в дальнейшем можно было бы понять, на основе чего родились почитание и уважение, которые еще сегодня индейцы испытывают к тем схожим [по названию] местам, как мы расскажем об этом дальше. После этого они распределяли земли — каждому селению провинции то, что ему принадлежало, чтобы они рассматривали их как свою частную территорию; и было запрещено, чтобы эти поля и общие земли (sitios), обозначенные и измеренные внутри пределов каждого селения, были бы каким-то образом перепутаны; все пастбища и горы, как и другие места, были общими только для жителей [данной] провинции или для обитателей такого-то селения. Старые или вновь обнаруженные шахты [по добыче] золота и серебра жаловали куракам, и их родным, и вассалам, чтобы они добывали из них то, что им хотелось, но не в качестве богатств (их скорее презирали), а для украшения одежды и нарядов, которые использовались на их главных праздниках, а также для некоторых сосудов, из которых пили касики, однако это последнее носило ограниченный характер; обеспечив [себя] в этом, они не беспокоились больше о шахтах; похоже даже, что они забывали о них и позволяли им разрушиться, и по этой причине у них было так мало шахтеров, которые добывали и выплавляли металлы, хотя на других службах и искусных делах (artes) [трудилось] бесчисленное множество ремесленников. Шахтеры и плавильщики металлов и прочие мастера, занимавшиеся той службой, платили подать только своим трудом и работой. Орудия труда, и инструменты, и еду, и одежду, и любую другую вещь, в которой они могли нуждаться, им широко предоставляли из имущества короля или господина вассалов, если они находились на его службе. Они должны были трудиться два месяца и не более, и этим они выплачивали свою подать; остальное время года они занимались тем, что им было полезнее. Не все индейцы провинции занимались этой работой, а только те из них, для которых она была их собственной профессией и искусством которой они владели; [их] называли металлистами (metalero). Медью, которую они называют анта, они пользовались вместо железа, делая из нее наконечники для оружия, ножи для резания и немногочисленные инструменты для столярного дела, большие булавки, которыми женщины пользовались для скрепления одежды, зеркала, в которые смотрелись, мотыжки, которыми обрабатывали свои посевы, и молотки для чеканщиков; по всем этим причинам они высоко ценили этот металл, ибо для всех [ремесел] он был полезнее, чем серебро и золото, и поэтому они добывали его больше, чем эти другие [металлы].

Соль, которую они добывали из источников соленой [воды], так же как и из морской воды, рыба из рек, ручьев и озер, плоды от дикорастущих деревьев, хлопок и пенька по приказу инки считались общим [имуществом] всех жителей провинции, в которой они имелись [или водились], и никто не мог использовать их лично для себя, ибо ими [пользовались] все вместе, беря то, в чем была необходимость, но не более того. [Инка] разрешал каждому [индейцу] выращивать на своей земле фруктовые деревья, которыми он мог бы пользоваться и наслаждаться по своему желанию.

Хлебные земли (tierras de pan) и те, что предназначались не для хлеба, а для других плодов и овощей, которые возделывали индейцы, инка делил на три части: первая [принадлежала] Солнцу и его храмам, жрецам и министрам; вторая — королевской семье, плодами которой обеспечивались королевские губернаторы и министры, пребывавшие вне своих родных земель, где также выделялась их часть из общих хранилищ; другая, третья часть, [принадлежала] жителям провинции и обитателям каждого селения. Каждому жителю выделялась его часть [земли], которой хватало на содержание его дома. Это распределение земель инка осуществлял во всех провинциях своей империи, чтобы никогда у индейцев не просили бы какие-либо подати из их добра и имущества, не заставляли бы их отдавать что-либо кому бы то ни было — ни своим касикам, ни [в пользу] общих хранилищ своих селений, ни губернаторам короля, ни самому королю, ни храмам, ни жрецам, ни даже для жертвоприношений Солнцу; никто не имел права принуждать их, чтобы они это оплачивали, ибо каждая вещь уже была распределена. Излишки плодов от части, принадлежавшей королю, использовались для общих хранилищ каждого селения. Те излишки, которые давали земли Солнца, также шли на бедняков, непригодных к чему-либо, — хромых и безруких, слепых и паралитиков и других подобных. И делалось это после того, как весьма щедро выполнялись [поставки] для жертвоприношений, которых было много, и на содержание жрецов и министров бесчисленных храмов.

Что касается податей, которыми обкладывали и [которые] взымали с вассалов инки, короли Перу, их следует считать столь умеренными, что, если учесть все то, что они включали и их размеры, можно утверждать с достоверностью, что никто из всех древних королей, ни великие Цезари, которые именовались Августами и Пиями, не могут идти в сравнение с королями инками. Потому что действительно, если хорошо присмотреться, то создается впечатление, что они [вообще] не получали ни дани, ни подати со своих вассалов, а сами платили их вассалам или взимали их ради блага самих же вассалов в соответствии с расходами в пользу их же самих. Размер подати, если рассматривать его в соответствии с расчетами и подсчетами тогдашнего времени, и заработком трудившихся, и стоимостью вещей, и с расходами инков, был настолько мал, что многие индейцы едва ли выплачивали [в виде подати] сегодняшнюю стоимость четырех реалов; и хотя им причиняли некоторые неудобства дела, связанные с податями или службой королю или куракам, они с удовольствием и удовлетворением выполняли их как по причине незначительности подати, так и высокой цене той помощи, которую им оказывали, и значительной пользе для них самих от тех незначительных работ. Существовали следующие права и законы в пользу налогоплательщиков, которые охранялись с (такой) строгостью, что ни судьи, ни губернаторы, ни генерал-капитаны, ни сам инка не могли изменить их во вред вассалам. Первый и главный [закон] запрещал когда-либо и под каким бы то ни было предлогом взимать подать с тех, кто был от нее освобожден. Освобождались же все лица королевской крови, все генерал-капитаны и младшие капитаны вплоть до центурионов, и их детей, и внуков, все кураки и их родня, королевские министры на менее [важной] службе (если они происходили из простонародья) не платили подать в период несения службы; [не платили подать] солдаты, находившиеся на войне и участвовавшие в завоеваниях, молодые люди до двадцати пяти лет, потому что до этого возраста они обязаны были служить своим родителям. Старики от пятидесяти и выше лет были освобождены от подати, и все женщины — как девушки, одинокие и вдовы, так и замужние; и больные, пока они не восстанавливали здоровье; и все немощные, как-то: слепые, хромые и безрукие и другие с парализованными конечностями, хотя немые и глухие были заняты на работах, не требовавших [наличия] слуха или [умения] говорить. Второй закон заключался в том, что все остальные индейцы, помимо названных, были данниками, которые были обязаны платить подать, если они не являлись [в данный момент] жрецами или министрами храмов Солнца или избранных девственниц. Третий закон [гласил], что ни по каким причинам или соображениям индеец не мог быть принужден оплатить подать какими-либо вещами из своего [личного] имущества, а выплачивал ее только своим трудом, или своей службой, или временем, которое он проводил на службе у короля или у его государства; и в этой части [закона] были равны и бедный, и богатый, ибо этот платил не больше, а тот — не меньше положенного. Богатым называли того, у кого были дети и семья, которые помогали ему работать, чтобы скорее закончить податную службу, которая ему досталась; а тот, у кого не было семьи, хотя бы он был богат другими вещами, считался бедным. Четвертый закон заключался в том, что никого не могли принудить работать или заняться не обычной для себя службой, исключая возделывание земли и военную службу, ибо в этих двух вещах не было исключений. Пятый закон заключался в том, что каждый платил свою подать в виде того, что могла дать его провинция, [чтобы ему не приходилось] покидать ее и идти в другую в поисках вещей, которые его земля не давала, ибо инка считал серьезной несправедливостью (agravio) просить у вассала плоды, которые не давала его земля. Шестой закон приказывал, чтобы каждому из мастеров и ремесленников, которые были заняты на службе у инки или у кураков, предоставлялось бы все необходимое для работы на этой его службе; это значит, что ювелиру давали золото, или серебро, или медь, с которой он работал, а ткачу — шерсть или хлопок, а художнику — краски и все остальные предметы, необходимые для их службы, [и] таким образом мастер отдавал только свой труд и время, которое он обязан был отработать, каковым являлись два или самое большое три месяца [в году]; отработав их, он больше не принуждался работать. Однако, если в том, что он делал, оставались небольшие доделки, он по своему желанию и доброй воле мог проработать больше и закончить полностью [работу], что ему зачитывалось как подать следующего года, и так они фиксировали это в памяти своими узлами и отчетами. Седьмой закон приказывал, чтобы всех мастеров и ремесленников вне зависимости от того, над чем они трудились, вместо взимания подати обеспечивали всем необходимым в еде и одежде, и подарками, и лекарствами, если они заболевали; если индеец работал один, то [обеспечивали] его одного; если же он брал с собой детей и жену, чтобы поскорее выполнить задание, то и их [также]. А в таком распределении работ по [конкретным] заданиям время не принималось в расчет, а только завершение [самой] работы. Таким образом, если он с помощью своих [родных] делал за неделю то, что требовало двухмесячной работы, он полностью удовлетворял и выполнял обязательства на тот год, ибо, к счастью, его не могли обложить какой-либо другой податью. Этих соображений вполне достаточно, чтобы ответить и возразить тем, кто говорит, что в древности подать выплачивали сыновья, и дочери, и матери, и любые другие [родственники], что является фальшью, ибо все они трудились не принуждаемые [личной] податью, которая якобы была на них наложена, а ради помощи своим отцам и мужьям, т. е. своим хозяевам, потому что, если мужчина не захотел бы привлечь своих [родных] к своей работе и к своему труду, а трудился бы лишь сам, его дети и жена были бы свободны для домашних занятий по своему дому, и судьи, и декурионы не смогли бы заставить их что-либо [делать], если они не предавались безделью в своих хозяйствах. По этой причине во времена инков уважались и считались богатыми те люди, у которых имелась семья и много детей; потому что многие из тех, кто их не имел, заболевали по причине длительности времени, уходившего на работу, чтобы выполнить свою подать. В качестве средства против этого также имелся закон, по которому [люди], богатые семьей, и также все другие, выполнившие свою часть [подати], день или два дня помогали бы таким [одиноким], что доставляло удовольствие всем индейцам.

Восьмой закон был относительно взимания податей, которые взимались так, как об этом будет сказано [дальше], чтобы во всем этом были бы счет, порядок и разумный подход (razon). В определенное [заранее] назначенное время в главном селении каждой провинции собирались вместе судьи-сборщики [податей] и счетчики (contadores) или нотариусы, у которых находились узлы и отчеты по податям, и в присутствии кураки и губернатора инки по узлам на своих нитях и по маленьким камням производили расчеты и распределение [работ], соответствовавшие числу жителей такой-то провинции, а подсчитывали они с такой точностью и достоверностью, что я не знаю, кому в этом деле следовало бы высказать большую похвалу, то ли счетчикам, которые без арабских цифр составляли такие точные в любых мелочах свои отчеты и [данные] по распределению [работ], которые лишь с огромным трудом достигают наши арифметики, то ли губернатору и королевским министрам, которые с такой легкостью воспринимали счет и смысл всего того, о чем им сообщали.

По узлам было видно, что наработал каждый индеец, какие службы он выполнил, какие он прошел дороги по приказу своих князей и старших, и любое другое занятие, которое ему поручалось; все это вычитывалось из подати, которую он должен был отдать. Затем судьям-сборщикам [податей] и губернатору отдельно показывали, сколько и чего было заложено в королевских хранилищах, т. е. продуктов питания, перца, одежды, обуви, оружия и разных других вещей, которые индейцы отдавали в [счет] подати, вплоть до серебра, и золота, и драгоценных камней, и меди, которые — каждая часть отдельно — принадлежали королю и Солнцу. Они также давали отчет о том, что содержалось в хранилищах каждого селения. Закон приказывал, чтобы инка — губернатор провинции — имел бы в своем распоряжении копию счета всех этих вещей, чтобы не было бы какой-либо фальши как со стороны индейцев-налогоплательщиков, так и министров-сборщиков [податей]. Девятый закон обязывал, чтобы все, что оставалось от этих податей [после] королевских расходов, использовалось бы на общее благо и хранилось бы в общественных хранилищах до времен, [когда в них] возникнет нужда. Драгоценные вещи, как-то: золото, и серебро, и ценные камни, плюмажи из [перьев] различных птиц, краски для живописи и покраски, медь и многие другие вещи, которые каждый год или при каждой встрече (vista) кураки подносили инке, король приказывал использовать для своего дома и служб и для [людей] королевской крови, [ограничиваясь тем], что было необходимо, а излишками он одаривал, оказывая милость и [в знак] благодарности, капитанов и господ вассалов, которые приносили те вещи; ибо, хотя они и имелись в их землях, они не могли ими пользоваться, если не получили их от инки как привилегию и милость. Из всего этого вытекает, что короли инки брали для себя меньшую часть податей, которые они получали, а остальное шло на пользу самих вассалов. Десятый закон объявлял различные занятия, которыми индейцы должны были заниматься как на службе короля, так [и] в пользу своих селений и государства, что возлагалось на них взамен [прямых] податей и выполнялось [всем] обществом и сообща; это были выравнивание дорог и их покрытие камнем; украшение и ремонт или строительство заново храмов Солнца и иных святилищ их идолопоклонства, и изготовление любой другой вещи, принадлежащей храмам. Они были обязаны строить общественные здания, как-то: хранилища и дома для судей и губернаторов; чинить мосты, быть почтовыми гонцами, которых зовут часки, обрабатывать земли, хранить плоды, пасти скот, охранять земельные наделы, посевы и любые другие общественные богатства; строить дома для отдыха путников, обслуживать их, чтобы они имели все необходимое за счет королевского имущества. Помимо сказанного, они были обязаны выполнять любую другую работу (cosa), которая шла бы на благо всех их, или их кураков, или на службу короля; однако, поскольку в те времена было такое множество индейцев, на долю каждого из них приходилась незначительная часть всех этих работ, и они не ощущали [тяжесть] этого труда; потому что они служили по очереди, [работали] сообща [и благодаря] великой справедливости все были загружены одинаково. Так же приказывал этот закон, чтобы один раз в году ремонтировались бы дороги и их перила; подновлялись бы мосты; очищались бы оросительные каналы, чтобы дать воду земле; закон приказывал, чтобы все это выполнялось бы бесплатно, потому что шло на общую пользу каждого королевства, и провинции, и всей империи.

Мы оставим другие малые законы, чтобы не утомлять ими [читателя] ; названные же были главными в деле податей. Досюда [Слова] отца Блас Валера. Было бы интересно в этом месте спросить одного историка, который говорит, что инки имели безобразные законы, на основе которых вассалы выплачивали им огромные налоги и подати; пусть он скажет мне, какие из этих законов были безобразными; потому что эти и другие [законы], о которых мы скажем дальше, были весьма охотно подтверждены испанскими королями блаженной памяти (de gloriosa memoria), как говорит сам отец Блас Валера; и на этом мы возвращаемся к [рассказу] о принце Вира-коче, которого мы оставили, когда он сгорал огромным желанием защитить величие чести своих предков и своей собственной [чести].

Великие подвиги Инки Вира-кочи заставляют и вынуждают нас коснуться их, прекратив [рассказ] о других делах. В конце истории о его отце мы рассказали, как он оставил его в Муйне, вернулся в Коско, скликая людей, которые разбрелись по полям, и ушел из города [Коско], чтобы встретить врагов и умереть в сражении с ними, прежде чем увидеть оскорбления и непристойности, которые они должны были совершить в домах, и храме Солнца, и в монастыре избранных девственниц, и во всем том городе, который был для него священен. Здесь нужно сказать, что немногим более чем в половине лиги от города на север находится большая долина; там остановился принц Инка Вира-коча в ожидании людей, которые вышли вслед за ним из Коско, и [чтобы] собрать тех, кто бежал в поля. С теми, и с другими, и с теми, кого он привел с собой, он собрал вместе более восьми тысяч воинов, все — инки, принявшие решение умереть на глазах у своего принца. В том месте к нему пришло сообщение, что враги находились в девяти или десяти лигах от города и что они уже перешли большую реку Апу-римак. На следующий день после этого неприятного сообщения пришло другое, благоприятное для инков, и пришло оно со стороны Конти-суиу, что [к ним] идут на помощь почти двадцать тысяч воинов, находящихся в немногих лигах от того места, чтобы служить своему принцу; [это люди] народов кечва, кота-пампа, кота-нера, аймара и других, граничащих в той части [империи] с восставшими провинциями.

Как ни старались враги скрыть свое предательство, кечва узнали о нем, ибо они граничат с землями чанков; и, поскольку им было ясно, что времени слишком мало, они не захотели оповещать инку и ждать его приказ, а подняли всех, кого смогли, людей с поспешностью, которую требовала необходимость, и вместе с ними направились в сторону города Коско, чтобы оказать ему помощь, если смогли бы, или умереть на службе своему королю; ибо это были народы, которые по своей воле покорились империи инки Капак Йупанки, как мы рассказали в свое время, и, чтобы показать ту свою любовь, они пришли с этой помощью. Они поступили так и ради своего собственного интереса из-за старой ненависти и враждебности, которые всегда, еще много лет назад существовали между чанками и кечва; и, чтобы не оказаться вновь под властью тирании чанков (если они каким-либо путем победят), они предоставили эту помощь. А чтобы враги не вошли бы первыми в город [Коско], они пошли им наперерез на север от него, чтобы [там] встретить мятежников. И так почти одновременно пришли друзья и враги [инков].

Принц Инка Вира-коча и все его [люди] испытали огромный прилив силы, узнав, что к ним идет столь серьезная помощь в столь нужный момент, и приписали ее обещанию дяди принца, призраку Вира-коче Инке, который дал его, когда явился ему во сне, и сказал, что во всех его нуждах он будет благоприятствовать ему как своей плоти (carne) и крови и [что] он найдет для него помощь, в которой он будет нуждаться; принц вспомнил эти слова, увидя столь своевременную помощь, и много раз повторял их, убеждая (certificando) своих людей, что он располагал благосклонностью своего бога Вира-кочи, поскольку его обещание выполнялось; по этой причине инки настолько воодушевились, что уже считали победу своей, и, хотя они [до этого] приняли решение пойти встретить врагов и сразиться с ними на откосах и трудных проходах [в горах], которые идут от реки Апу-римак до высот Вильа-кунка (высота давала бы им преимущество), узнав, что подходит помощь, они решили не двигаться, пока не придут друзья, которые смогут передохнуть и принять что-либо прохладительное, пока подойдут враги. Инка Вира-коча, и его родичи, [и] советники также решили, что, раз их силы возросли, им не следует удаляться от города, чтобы иметь рядом запасы продовольствия и все остальное, необходимое для воинов, а также чтобы быстро оказать помощь городу, если для него возникнет какая-нибудь опасность. С этим решением принц Инка Вира-коча остался в той долине, пока не подошла помощь — двенадцать тысяч воинов. Принц принял их с огромной благодарностью за любовь, которую они проявили к своему инке; он оказал многие милости и одарил подарками кураков каждого народа и всех остальных капитанов и солдат, восхваляя их верность и обещая им в дальнейшем награды за столь славную службу. Кураки, после [ритуала] преклонения своему Инке Вира-коче, рассказали ему, что в двух днях пути сзади идет еще пять тысяч людей войны, которых они не стали ждать, поскольку спешили [к нему] на помощь. Принц снова поблагодарил их за приход тех и других [воинов] и после совещания со своими родичами он приказал куракам, чтобы они направили сообщение тем, кто шел [сзади], о происходящем, и о том, что принц [решил] остаться со своим войском в той долине, дабы они поспешили к находившимся рядом [с долиной] нескольким невысоким холмам и расщелинам и спрятались бы там и находились бы за прикрытием, пока не поймут, что именно предпринимает сам враг. Потому что если он решит воевать, то они смогут выступить в момент наивысшего накала сражения и ударить по врагу с одной стороны, чтобы победить его с наибольшей легкостью; а если он не захочет воевать, они [все равно] поступили, как хорошие солдаты, [придя на помощь]. На второй день после прихода помощи к инке, на вершине склона Римак-тампу появился авангард врагов; узнав, что Инка Вира-коча находится в пяти лигах оттуда, они сделали несколько пауз [в своем продвижении], сообщив назад, чтобы основное войско (la batalla) и арьергард ускорили продвижение и соединились бы с авангардом. Так они двигались в тот день, пока все вместе не подошли к Сакса-вана — три с половиной лиги от того места, где находился принц Вира-коча и где впоследствии имело место сражение между Гонсало Писарро и де ла Гаска.

Инка Вира-коча направил в Сакса-вану посланцев к врагам с требованием мира и дружбы и прощением за случившееся. Однако чанки, зная, что инка Йавар Вакак отступил и оставил беззащитным город [Коско], и что принц, его сын, решил защитить его, и что то послание принадлежало ему [сыну], не захотели слушать его, поскольку им казалось (что соответствовало их тщеславию), что, если [от них] бежал отец, не было причин бояться сына, и что победа была им обеспечена. С этими надеждами они отправили назад посланцев, даже не выслушав их. На следующий день они покинули Сакса-вану и направились в сторону Коско, и, хотя они спешили — им приходилось держать строй поэскадронно, согласно требованиям войны, — они не смогли до наступления ночи дойти до места, где находился принц; остановились они в четверти лиги от середины [долины]. Инка Вира-коча направил новых посланцев, и, пока враги двигались вперед, он весьма часто направлял их с тем же самым предложением мира и прощения за восстание. Чанки не хотели их слушать; они выслушали лишь последних [посланцев], поскольку в это время уже стали лагерем; им они с презрением сказали: «Завтра будет видно, кто достоин быть королем и кто может прощать».

После этого недоброго ответа и одни, и другие всю ночь провели с большими предосторожностями, выставив своих часовых, а затем, когда наступил день, они построили свои эскадроны и с неистовыми криками и воплями, под звуки труб и барабанов, рожков и раковин зашагали навстречу друг другу. Инка Вира-коча хотел идти впереди всех своих, и он первым метнул во врагов оружие, которое нес с собой; потом завязался очень долгий бой. Чанки, чтобы добиться победы, которая, казалось, была им обещана, упорно сражались. Инки поступали точно так же, спасая своего принца от смерти или от бесчестия. С огромнейшей яростью сражались все они до полудня, жестоко убивая друг друга, [и] ни одна из сторон не добилась преимущества. В этот час появились пять тысяч индейцев, которые стояли в засаде, и с великим бесстрашием и огромным шумом они ударили по врагам в правый фланг его эскадрона. И, поскольку они отдохнули и бросились с огромной яростью, они причинили большой урон чанкам и заставили их отступить на много шагов назад. Однако чанки, подбадривая друг друга, сумели отбить потерянное и продолжали сражаться с величайшим гневом на самих себя, поскольку столько времени не могли добиться обещанной победы.

После этого второго яростного натиска они сражались более двух долгих часов без успеха с чьей-либо стороны; но с этого времени и дальше чанки начали ослабевать, поскольку все время чувствовали, [что] в сражение вступают новые люди. А случилось так: сбежавшие из города [Коско] люди и жители соседних селений, узнав, что принц Вира-коча Инка вернулся защищать дом Солнца, собирались по пятьдесят и по сто [человек], и столько, сколько могли собраться вместе, шли умирать вместе с принцем, и, видя развернувшееся сражение, они вступали в него с громкими воплями; шума создавалось гораздо больше, чем было людей. Из-за этого нового подкрепления чанки потеряли веру в победу, считая, что [у противника] гораздо больше людей, и теперь, и позже они сражались скорее, чтобы умереть, нежели победить. Инки, будучи людьми, которые умели возвеличивать свои дела [разными] сказками и ложными свидетельствами, восходившими к Солнцу, видя так много подкреплений, хотя и малочисленных [по составу], не захотели упустить этот случай, решив воспользоваться им с тем умением, которое они проявляли в подобных делах. Они громко начали кричать, что камни и кусты тех полей превращаются в людей и идут сражаться на стороне (en servicio) принца, ибо Солнце и бог Вира-коча так им приказывали. Чанки, будучи людьми верующими в [подобные] сказки, сильно пали духом от этой новости, и она произвела тогда и потом производила весьма достоверное впечатление на простых людей того королевства, как об этом говорит отец фрай Херонимо Роман во второй книге [своего труда] Государство Западных Индий, глава одиннадцатая, рассказывая об этом сражении, как это дословно следует дальше: «Таким образом, поле [сражения] осталось за ингой; по сей день индейцы говорят, когда речь идет о том храбром сражении, что все камни, находившиеся на том поле, превратились в людей, чтобы воевать за них, и что все это сделало Солнце, чтобы исполнить слово, данное храброму Пачакути Инге Йупанки, ибо так тоже именуют этого храброго юношу». Досюда [слова] того любознательного исследователя государств [Нового Света], который в указанной и в следующей главах коротко касается многих вещей, о которых мы рассказали и расскажем, [повествуя] о королях Перу. Отец учитель Акоста также пишет [о] призраке Вира-коче, правда, он путает имена королей того времени; он рассказывает и о сражении с чанками и о других вещах — и мы это расскажем о том принце, — хотя [Акоста] делает это довольно путанно и кратко, подобно большинству сообщений, которые индейцы передавали испанцам, [что отражало] языковые трудности и утрату традиционных сказаний об их истории. Они путанно передают их смысл, порядок и время. Но, как бы он ни писал об этом, я считаю важным включить сюда то, о чем он говорит, чтобы было видно, что не я придумываю сказки, а что их придумали мои родичи, и что они также стали достоянием испанцев, но не с пеленок и не с [грудным] молоком, как это случилось со мной.

Его преподобие дословно говорит следующее в шестой книге, двадцать первая глава: «Пачакути Инга Йупанки царствовал шестьдесят лет и многое завоевал. Начало его побед связано [с тем], что его старший брат, который обладал властью при жизни своего отца и по своей воле вел войны, был разбит в сражении, которое он вел против чангов, каковыми являлся народ, владевший долиной Антагуайлас, которая находится в тридцати лигах от Коско по дороге на Лиму; и, будучи так разбит, он отступил с немногими [своими] людьми. Видя это, младший брат Инга Йупанки, чтобы стать господином, придумал и рассказал, что, когда он пребывал в одиночестве и страшной тоске, с ним заговорил Вира-коча-творец и он жаловался ему, что, будучи всеобщим господином, и творцом всего [мира], и создателем неба, и Солнца, и мира, и людей, и [хотя] все было ему подвластно, ему не оказывали должного послушания, что [люди] предпочитали поклоняться одинаково Солнцу, и грому, и земле, и другим вещам, [хотя] они обладали лишь теми достоинствами, которые он им дал; и он сказал ему, что на небе, где он пребывал, его называют Вира-коча Пача-йачачик, что означает всеобщий творец. И чтобы поверили, что это была правда, — несмотря на то что он был один, — пусть он не сомневается, что этим своим именем он сотворит людей, которые принесут ему победу против чангов, хотя их было столько и они побеждали, и он сделает его господином, ибо люди, которых он пришлет, будут невидимы и помогут ему. И случилось так, что с этим призывом он начал творить людей, и собрал их огромное число, и добился победы, и [младший брат] стал господином и отнял власть у своего отца и у своего брата. И после той победы он постановил считать Вира-кочу всеобщим господином, и чтобы статуи Солнца и грома почитали бы и кланялись ему. И после того времени Вира-коче установили более высокую статую, чем Солнцу, и грому, и другим гуакам. И хотя этот Инга Йупанки отвел чакры, земли и скот для Солнца, грома и других гуак, он ничего не выделил для Вира-кочи по той причине, что, являясь всеобщим господином и творцом, он не нуждался в этом.

После победы над чангами он объявил своим солдатам, что не они победили [врагов], а некие бородатые люди, которых направил к нему Вира-коча и которых никто, кроме него самого, не мог видеть, и что потом они превратились в камни, которые следовало найти, а что узнает он их сам. И таким образом он собрал с гор огромное количество камней, которые он сам отобрал и превратил в гуаки, и они поклонялись им, и приносили жертвы, и называли их Пурураука; с великой набожностью они брали их [с собой] на войну, считая обеспеченной победу при их помощи, и такой сильной оказалась эта выдумка и фантазия того инги, что с ней он одержал замечательные победы», и т. д. Досюда [слова] учителя Акосты, а согласно тому, что говорит его преподобие, это одна и та же сказка. Утверждение, что Вира-коче поставили более высокую статую, чем Солнцу, является новым изобретением индейцев, чтобы польстить испанцам разговором о том, что им был дан более высокий и более уважаемый бог, чем тот, которого они имели, [но] это было не так, ибо у них было только два божества, каковыми являлись Пача-камак, не виденный и не познанный, и Солнце, видимое и общеизвестное [божество]. Вира-кочу и остальных инков они считали сыновьями Солнца.

Видя, что враги слабеют, инки все вместе взывали к имени дяди принца, призрака Инки Вира-кочи, ибо так он им приказал; в стремительном порыве они окружили противника и стали уничтожать его. Они убили их огромное число, а те немногие, что остались [живы], повернули к ним спины, изо всех сил стремясь убежать. Принц, после того как некоторое время ушло на преследование, приказал сыграть отбой, чтобы больше не убивать и не ранить врага, ибо он был уже побежден; а сам он собственной персоной обошел все поле, где проходило сражение, и приказал подобрать раненых, чтобы их вылечили, и мертвых, чтобы их похоронили. Он приказал отпустить пленных, чтобы они свободно ушли бы в свои земли, говоря им, что он всех их простил. Сражение, оказавшееся столь упорным, что продлилось более восьми часов, было страшно кровавым, настолько, что индейцы говорят что, помимо той крови, которая осталась на поле, кровь текла по высохшему ручью, который проходит по той долине, в результате чего [это место] в дальнейшем стали называть Йавар Пампа, что означает кровавое поле. Умерло более тридцати тысяч индейцев; восемь со стороны Инки Вира-кочи, а остальные — [воины] народов чанка, ханко-вальу, ура-марка, вилька и утун-сульа и других.

Пленниками стали оба мастера боя и генерал Ханко-вальу, которого принц приказал лечить с большой заботой, ибо он оказался ранен, хогя и легко, и всех троих он задержал для триумфа, который рассчитывал отпраздновать в будущем. Несколько дней спустя после сражения один из дядей принца сделал им строгий выговор за то, что они рискнули [напасть] на сыновей Солнца; он говорил, что они [инки] непобедимы, ибо на их стороне и службе сражались камни и деревья, превратившиеся в людей, ибо так приказал их отец Солнце, как они видели это в прошедшем сражении и увидят всякий раз, когда захотят это испытать. Он рассказал [и] другие сказки в пользу инков и под конец сказал им, чтобы они выразили бы благодарность Солнцу, которое приказывало своим сыновьям обходиться с милосердием и состраданием к индейцам; что по этой причине принц дарил им жизнь и оказывал им новую милость, [возвращая] им их положение, как и всем остальным куракам, которые восстали вместе с ними, хотя они заслуживают жестокую смерть; и чтобы с этого момента и дальше они всегда были бы добрыми вассалами, если не хотят, чтобы Солнце наказало бы их приказанием земле проглотить их живьем. С великим смирением кураки благодарили за милость, которую он оказывал им, и обещали быть верными слугами.

Достигнув столь великой победы, Инка Вира-коча решил направить трех посланцев. Одного он направил в дом Солнца, [чтобы] дать знать о победе, которую он достиг благодаря его благосклонности и помощи, словно бы оно не видело ее; потому что эти инки, хотя и считали Солнце своим богом, обращались с ним таким телесным образом (corporalmente), как будто бы оно было человеком, как они [сами]; например, среди прочих вещей, которые они делали, [обращаясь] с ним, как с человеком, было провозглашение тоста, а то, что Солнце должно было выпить, они выливали в большой полукувшин из золота, который ставился в середине площади, где проводились их праздники, или в храме Солнца, и считалось, что он принадлежит ему, и говорили, что все, чего в нем недостает, выпило Солнце; и это не было неправдой, так как жара поглощала [напиток]. А когда случалось какое-то великое событие (cosa), как описанная победа, они направляли особого посланца, чтобы сообщить ему о случившемся и выразить за это благодарность. Сохраняя этот древний обычай, принц Вира-коча Инка направил своего посланца к Солнцу с сообщением о победе, и он приказал жрецам (когда собрали тех из них, кто убежал) отблагодарить [Солнце] и принести ему новые жертвы. Другого посланца он направил к девственницам, предназначенным в жены Солнцу, которых мы называем избранницами, с сообщением о победе, как бы для того, чтобы они в своих молитвах и с [своим] достоинством передали бы об этом Солнцу. Другого гонца, которого называют часки, он направил к инке, своему отцу, сообщив ему обо всем том, что имело место до того часа, и прося его, чтобы до его возвращения он не покидал бы то место, где находился.

После отправки посланцев он приказал отобрать шесть тысяч воинов, которые пошли бы с ним продолжить преследование [врага], а с остальными людьми он распрощался, [сказав], чтобы они вернулись к своим домам, пообещав куракам в свое время отблагодарить их за ту службу.

Двух своих дядей он назначил мастерами боя, которые двинутся вместе с ним , и через два дня после сражения он со своими людьми пустился за врагами; [но] не для того, чтобы обойтись с ними плохо, а чтобы избавить их от страха, который они могли испытывать из-за своего преступления. И вот так тех, кого он настиг на дороге, раненых и нераненых, он приказал одарить и лечить, и из самих пленных индейцев он [назначил] посланцев и направил их, чтобы они шли в свои провинции и селения и рассказывали бы, что инка идет прощать и утешать их и что они не должны бояться. С этими предупредительными мерами он быстро двинулся вперед, и, когда дошел до провинции Анта-вайльа, которая принадлежала чанкам, [ему навстречу] вышли все женщины и дети, которые смогли собраться вместе, с зелеными ветвями в руках, призывая и говоря: «Единственный господин, сын Солнца, любящий бедняков, прояви к нам жалость и прости нас».

Принц принял их с большой мягкостью и приказал сказать им, что случившееся с ними несчастье произошло по вине их отцов и мужей, и что всех тех, кто восстал, он простил, и что он лично пришел посетить их, чтобы они, услыхав прощение из его собственных уст, почувствовали бы себя более удовлетворенными и полностью лишились страха, который они могли испытывать из-за своего преступления. Он приказал, чтобы им дали то, в чем они нуждались, и чтобы с ними обращались с любовью и лаской, и чтобы самое большое внимание уделили вдовам и сиротам, детям тех, кто был убит в сражении на Йавар-пампе.

В очень короткий срок он обежал все провинции, которые восставали, и, оставив в них губернаторов с достаточным количеством людей, вернулся в город [Коско] и вошел в него через промежуток времени в одну луну (как говорят индейцы), после того как покинул его; ибо они считают месяцы по лунам. Индейцы, как верные [инке], так и те, что восставали, были восхищены при виде любви и кроткости принца, которых они не ожидали из-за жестокости его характера; они скорее боялись, что после победы он учинит огромную кровавую бойню. Однако, говорили они, их бог Солнце приказал ему изменить характер и стать похожим на своих предков. Но правда заключена в том, что стремление к славе и чести может так много [достичь] в великодушных душах, что они обретают силы изменить злой характер или любую другую недобрую склонность в свою противоположность; так поступил и тот принц ради того, чтобы сохранить доброе имя, каким он и оставил его среди своих.

Инка Вира-коча вошел в Коско пешком, чтобы выглядеть скорее солдатом, нежели королем; он спустился вниз по склону Карменка, окруженный своими воинами; по бокам шли два его дяди, мастера сражений, а за ними вслед [шли] пленники. Он был встречен с величайшим ликованием и многочисленными криками радости толпы народа. Старые инки вышли встретить его и почтить как сына Солнца; и, исполнив необходимый ритуал почитания, они смешались с его солдатами, чтобы принять участие в триумфе [по поводу] той победы. Они давали понять, что хотели бы быть юношами, чтобы воевать с таким капитаном. Его мать, койа Мама Чикйа, и наиболее близкие по крови к принцу женщины, как-то: сестры, тетки, двоюродные и троюродные сестры вместе с большой толпой пальа вышли с другой стороны встретить их песнями праздника и ликования. Одни из них обнимали его, другие вытирали пот с лица, другие стряхивали с него пыль, другие кидали цветы и пахучие травы. Так принц дошел до дома Солнца, куда вошел босым, согласно их обычаю, чтобы выразить благодарность за победу, которую оно ему подарило. Затем он посетил девственниц, жен Солнца, и, закончив эти два визита, он покинул город, чтобы увидеть своего отца, который все еще находился в ущелье Муйна, где он его оставил.

Инка Йавар Вакак принял принца, своего сына, не с ликованием, радостью и удовлетворением, чего требовали столь великий подвиг и такая нежданная победа, а с недовольным и меланхоличным видом, который скорее говорил о сожалении, нежели о радости. Было ли это из-за зависти к знаменитой победе сына, или от стыда за свою нерешительность в прошлом, или из страха, что принц отнимет у него королевство за то, что он оставил без защиты дом Солнца и девственниц, его жен, и имперский город, — неизвестно; мы не знаем, одна из этих трех причин причиняла ему боль или все три вместе.

На той публичной встрече они обменялись немногими словами, но затем, тайно, они долго говорили одни. Индейцы не могут сказать, о чем была та беседа, однако, судя по догадкам, можно понять, что она шла вокруг того, кому из них следовало царствовать, отцу или сыну, ибо после тайного разговора принц пришел к решению, что его отец не возвратится в Коско, поскольку оставил его беззащитным. И, так как амбиция и желание царствовать у принцев всегда готовы принять любой необходимый цвет, этого оказалось вполне достаточно, чтобы отобрать королевство у своего отца. Тот принял решение сына, потому что чувствовал, что весь королевский двор, являвшийся головой королевства, склоняется к этому желанию, и чтобы избежать скандала и гражданской войны, и, в частности, потому, что он уже не мог больше [править сам], он согласился со всем, что принц в отношении его решил. По этому соглашению между ущельем Муйна и Кеспи-канча в приятном местечке (я знаком со всей той долиной) было намечено строительство королевского дома со всеми богатствами и изысканностями, которые можно придумать для фруктового сада, цветников и других королевских развлечений на охоте и рыбной ловле, ибо на восток от дома рядом с ним протекают река Йукай и многочисленные ручьи, которые в нее впадают.

Закончив планировку (trasa) дома, фундамент и реликвии которого живы еще и сегодня, принц Вира-коча Инка вернулся в город, и, оставив желтую налобную повязку, он взял [себе] красную. И, хотя он носил ее сам, он никогда не соглашался, чтобы его отец снял с себя [красную по вязку] ; ведь знаки отличия не превратишь в большую силу, когда недостает реальности [в виде] империи и власти. Как только строительство дома было закончено, он оказался столь совершенен, что у инки Йавар Вакака было абсолютно все, кроме управления королевством. Этой однообразной жизнью тот бедный король прожил то, что ему оставалось прожить, лишенный королевства своим собственным сыном и высланный в деревню, чтобы жить там среди зверей, как совсем недавно он поступил со своим собственным сыном.

Индейцы говорили, что это несчастье было предсказано дурным предзнаменованием, когда он в детстве плакал кровью. Они говорили также, рассуждая друг с другом [и] вспоминая прошлые дела, что, если бы тот инка, когда он испугался дурного характера сына и попытался исправить его, решился бы дать ему немного яда (согласно обычаям тиранов и как это делали колдуны некоторых провинций его империи), возможно, он не лишился бы королевства. Другие, говорившие в пользу принца, не отрицали зла, которое он причинил своему отцу; они говорили, что могло бы случиться и худшее, если бы отец оказался во власти врагов, ибо он уже повернулся к ним спиной и оставил беззащитным город; они бы отняли у него жизнь и королевство, [право] его сыновей наследовать [престол]; таким путем они лишились бы всего, а что принц избавил их от этого своею твердостью духа и храбростью. Другие, говоря с обычной похвалой о своих королях, утверждали, что злосчастный инка не прибег к помощи яда, потому что прежде все они стремились скорее освободить мир от яда, нежели использовать его. Другие, считавшие себя набожными (religiosos), еще больше восхваляя благородство и милосердие своих инков, говорили, что, хотя ему подсказали о [таком] средстве, как яд, он не воспользовался им, ибо было недостойно инков, сыновей Солнца, поступать со своими сыновьями так, как они запрещали поступать вассалам даже с чужими людьми. Подобным образом они говорили многие другие вещи в своих разговорах, [и] каждый высказывал то, что ему казалось наиболее подходящим. И на этом мы оставляем Инку Плачет Кровью, чтобы больше не говорить о нем.[21]

Возвращаясь к [рассказу] о принце, нужно учесть, что из-за того сна его звали Вира-коча Инка, или Инка Вира-коча, что одно и то же, ибо прозвище инка перед или после имени имеет одинаковое значение. Ему дали имя явившегося ему призрака,[22] который именно так себя назвал. И в силу того, что принц сказал, что у него на лице была борода в отличие от индейцев, которые, как правило, безбороды, и что на нем была одежда до самых пят, [что] отличалось от обычая индейцев, которые носят ее не ниже колен, индейцы назвали [именем] Вира-коча первых испанцев, которые появились в Перу, ибо они были бородаты и все их тело было покрыто одеждой. И, поскольку вскоре после того как пришли испанцы, они пленили Ата-вальпу, короля-тирана, и убили его, [а] он незадолго до этого убил Васкара Инку, законного наследника, и совершил над [людьми] королевской крови (не уважая ни пол, ни возраст) жестокости, о которых мы скажем в свое время, они по-настоящему утвердили за испанцами имя Вира-коча, говоря, что они были сыновьями бога Вира-кочи, который спустил их с неба, чтобы спасти инков и освободить город Коскo и всю их империю от тирании и жестокостей Ата-вальпы, как это в тот раз совершил сам Вира-коча, явившись перед принцем Инкой Вира-кочей, чтобы спасти его от восстания чанков. И говорили они, что испанцы убили тирана в наказание и в отместку за инков, поскольку так им приказал бог Вира-коча, отец испанцев, и это причина, из-за которой они назвали первых испанцев Виракочами. И в силу того, что они поверили, что те были сыновьями их бога, они так уважали их, что поклонялись им и оказали им столь незначительное сопротивление, как это будет видно [в рассказе] о конкисте королевства, ибо только шесть испанцев (среди них Эрнандо де Сото и Педро дель Барко) рискнули направиться из Каса-марки в Коско и другие места, [находившиеся] в двухстах и трехстах лигах пути, чтобы взглянуть на богатства того города и других [мест], а их несли в носилках, чтобы им было бы удобнее. Их [испанцев] они называли также инками, сыновьями Солнца, как своих королей. Если бы на эту пустую веру индейцев испанцы ответили бы рассказом, что подлинный бог направил их, чтобы спасти от тирании дьявола, которая была пострашнее Ата-вальпы, и обучили бы их святому Евангелию [своим] примером, который требует вера, нет сомнений, что это дало бы великие плоды. Но все произошло так непохоже, как об этом повествуют их же собственные истории, к которым я обращаюсь, ибо я сам не вправе о том говорить: скажут, что, будучи индейцем, я говорю с пристрастием. Хотя правда то, что не следует обвинять всех [испанцев], ибо большинство поступало как добрые христиане, но в среде этих столь простых людей, каковыми были те язычники, один плохой разрушал больше, чем созидали сто хороших.

Испанские историки, и даже все они, говорят, что индейцы называли так испанцев, потому что они пришли туда морем. И они говорят, что имя Вира-коча означает сало из моря, составляя вместе [слово] вира, что, как они говорят, означает жир, и [слово] коча, что означает море. Они заблуждаются как в словосочетании, так и в его значении, ибо, согласно составленному испанцами словосочетанию, оно должно было бы означать море из сала, потому что вира в собственном своем значении означает сало и со словом коча, что значит море, оно означало бы море из сала, так как в подобных словосочетаниях именительного и родительного падежей индейцы всегда ставят впереди [слово] в родительном падеже. Из этого становится ясно, что [имя Вира-коча] не является составным словом, а именем собственным того призрака, который назвал себя Вира-кочей и сыном Солнца. Я написал здесь это, чтобы позабавить любознательных [людей] интерпретацией этого столь обычного имени и показать, как заблуждаются в объяснении языка Перу те, кто не впитал его в себя с материнским молоком в самом городе Коско, хотя бы они были индейцами, ибо те, кто не является уроженцем этого города, так же невежды и иностранцы по отношению к языку [инков], как и кастильцы. Помимо названной причины, мы дальше укажем еще одну, не менее важную, объясняющую, почему они называли Вира-кочами испанцев; каковой являлись артиллерия и аркебузы, которые они привезли [в Перу]. Отец Блас Валера, объясняя значение этого имени, определяет его таким словом [для] языческого божества (dicciin numen), которое означает воля и могущество бога; он говорит так не потому, что [именно] это означает имя Вира-коча, а потому, что индейцы принимали призрак за божество, которому поклонялись вслед за Солнцем, поставив его на второе место [по значению], а уже вслед за ним [Вира-кочей] они поклонялись своим инкам и королям, и больше у них не было богов.

Инка Вира-коча как из-за [своего] сна, так и победы заслужил среди своих родичей и вассалов такую репутацию, что они при жизни поклонялись ему как новому божеству, присланному Солнцем для защиты [людей] своей крови, чтобы они не погибли бы, и для охраны имперского города, и дома Солнца, и его девственниц, чтобы враги не уничтожили бы их. И так они почитали и преклонялись перед ним с невиданной и еще большей пышностью в [обрядах] поклонения, нежели его предкам, словно бы в него вселилось новое и еще большее божество, чем в них, поскольку с ним произошли столь странные и восхитительные вещи. И, хотя инка хотел запретить индейцам поклоняться ему самому вместо его дяди, который явился ему, он не смог этого добиться от них. Однако они согласились, что будут обоготворять одинаково их обоих и что, называя любого из них — оба имели одно и то же имя, — следовало считать, что называются они оба. И Инка Вира-коча для большей славы и чести своего дяди-призрака и своей собственной построил храм, как мы об этом вскоре расскажем.

Можно полагать, что дьявол — столь великий мастер злодеяний — навеял [этот] сон спящему принцу или что он явился ему в том образе, когда [принц] бодрствовал, ибо доподлинно неизвестно, спал ли он или бодрствовал; и индейцы скорее склоняются к тому, что он не спал, а бодрствовал, лежа под той скалой. И враг рода человеческого мог это сделать, чтобы укрепить доверие и репутацию языческой веры инков, потому что он, видя, что их царство [прочно], утверждает себя и что инки должны стать законодателями тех суеверий в своем язычестве и пустом законе, чтобы в них поверили бы и их приняли бы за богов и как таковых слушались бы, устроил то и другие представления, о которых рассказывают индейцы, хотя ни одно из них не вызывало такого восхищения, как [увиденное] Вира-кочей Инкой, ибо призрак заявил, что был сыном Солнца и братом инков; а так как затем случилось восстание чанков и победа над ними, инка обрел огромнейший авторитет и доверие, превратясь в оракула во всем том, что он захотел бы в дальнейшем указать и приказать индейцам. Таков фантастический бог Вира-коча, о котором некоторые историки говорят, что индейцы считали его главным божеством и почитали больше, чем Солнце, [что] является [результатом] фальшивого сообщения и обмана со стороны индейцев, стремящихся польстить [испанцам] тем, что они дали им имя своего самого главного божества. В действительности же у них не было божества более главного, чем Солнце (не считая Пача-камака, божества неведомого); скорее всего ради обожествления (dar deidad) испанцев индейцы вначале говорили, что испанцы были сыновьями Солнца, как они сказали [и] о призраке Вира-коче.

Ради большего уважения к своему сну и чтобы он подольше сохранился бы в памяти людей, Инка Вира-коча приказал построить в селении под названием Кача, находящемся в шести лигах на юг от города Коско, храм в честь своего дяди и в знак уважения к нему, к призраку, который ему явился. Он приказал, чтобы форма храма во всем, что было возможно, повторяла бы то место, где он ему явился; чтобы он (словно поле) был бы открытым, без потолка; чтобы молельня была бы маленькой [и] вся покрыта камнями, словно выемка в скале, в которой он лежал; чтобы у него имелся бы чердак (soberado), [расположенный] высоко над землей; те план и постройка отличались от всего того, что те индейцы делали до и после, поскольку они никогда не строили дома и другие строения с чердаком. Храм состоял из открытого пространства: сто двадцать футов в длину и восемьдесят в ширину. Оно было [выложено] отполированным камнем необычайно красивой работы — любая работа, которую выполняли те индейцы, была красива. У него имелись четыре двери (puertas), [сориентированные] на четыре главные стороны неба; три из них были закрыты, ибо то были [лишь] порталы, украшавшие стены. Дверь, которая смотрела на восток, служила для входа и выхода из храма; она находилась в середине фронтона здания, а поскольку те индейцы не умели строить помещение со сводами, чтобы на них уложить [пол] чердака, они соорудили [сплошные] стены из того же камня, которые должны были служить балками [и] простояли бы дольше, чем если бы были построены из дерева. Их возводили через [равные] промежутки, оставляя между стеной и стеной пространство в семь футов, а сами стены были толщиной в три фута; между этими стенами образовалось двенадцать узких и длинных проходов. Сверху вместо досок их перекрыли каменными плитами — десять футов в длину и толщиной в полвары [каждая], обработанные со всех шести сторон. Войдя через дверь храма, они сворачивали направо [и шли] по первому узкому проходу вплоть до правой [наружной] стены храма; затем поворачивали налево, доходя до другой [левой] стены по второму проходу. Там они снова поворачивали направо, [и шли] по третьему проходу, и таким путем (словно бы двигаясь по интервалам между строками данной страницы) они преодолевали свободное пространство (hueco) храма проход за проходом, доходя до последнего, каковым был двенадцатый [проход], где находилась лестница, ведущая на чердак храма.

В начале и в конце каждого прохода имелись окна наподобие бойниц, которые в достаточной мере освещали проходы; под каждым окном в стене было сделано углубление, в котором сидел привратник; он не занимал собою проход. Лестница имела два склона (aguas), так что можно было подыматься и спускаться с одной и с другой стороны; ее вершина восходила прямо к главному алтарю. Пол чердака был покрыт черными до блеска отполированными каменными плитами, похожими на черный агат; их принесли из очень далеких земель. На месте главного алтаря находилась молельня, двенадцать на четыре фута [свободного] пространства, покрытого теми же черными каменными плитами; [точно] подогнанные друг к другу, они стояли (levantadas) в виде капители с четырьмя склонами: это была самая великолепная [часть] всего сооружения. Внутри молельни в толщине [наружной] стены храма находился алтарь, где стояло изображение призрака Вира-кочи; по одну и по другую сторону молельни имелись еще два алтаря, однако в них ничего не было; они служили лишь для украшения и дополняли главную молельню. Стены храма поднимались вверх на три вары над [полом] чердака [и] не имели окон; у них был свой каменный карниз, обработанный снаружи и внутри, со всех четырех сторон. На алтаре, который находился внутри молельни, стояла огромная ваза; над ней возвышалась каменная статуя, которую приказал изготовить Инка Вира-коча [наподобие] того самого образа (figura), каким, как он рассказал, перед ним предстал призрак.

Это был хорошо сложенный мужчина с бородой длиною больше чем в пядь; длинные и широкие одежды вроде туники или сутаны спускались до пят (pies). С ним было странное животное, неизвестного вида, с лапами льва; его шея была перевязана цепью, конец которой находился в одной руке статуи. Все это было сделано в камне, и, так как мастера, поскольку они не видели ни [самую] фигуру, ни ее портрет, не могли достаточно точно высечь ее со слов инки, он сам много раз прикасался резцом к одежде и фигуре, которую, как он говорил, он видел. И он не соглашался, чтобы кто-нибудь другой прикасался бы к ней, дабы не было бы проявлено неуважение или пренебрежение к образу его божества Вира-кочи если бы его изобразил бы кто-либо другой, а не сам король; вот так они ценили свои. пустые божества.

Статуя была похожа на образы наших благочестивых апостолов, и особенно на господина святого Варфоломея (San Bartolomе), поскольку его рисуют с дьяволом, привязанным к его ногам, как и фигура Инки Вира-кочи с его неизвестным зверем. Увидя этот храм и статую в том виде, как ее описали, испанцы было решили, что, быть может, апостол святой Варфоломей дошел до Перу, чтобы проповедовать среди тех язычников, и что в память о нем индейцы соорудили статую и храм. А метисы, уроженцы Коско, создали тридцать лет тому назад монашеское братство только из них одних, ибо не хотели, чтобы в него входили бы испанцы, и избрали своим покровителем этого благочестивого апостола, заявляя, что, уж если он — выдумка это или нет—проповедовал, как говорили в Перу, они хотели, чтобы он был их патроном, хотя некоторые злоязычные испанцы, видя украшения и пышные наряды, которые в день того [святого] появлялись на нем, говорили, что метисы делают это не ради апостола, а ради Инки Вира-кочи.

По какой причине и с какими намерениями приказал Инка Вира-коча, построить тот храм в Кача, а не в Чита, где ему явилось привидение, где имела место победа над чанками, ибо оба эти места имеют большее отношение [к случившемуся}, нежели Кача, индейцы не могут иначе объяснить, кроме как желанием инки; по-видимому, у него на то была какая-то тайная причина. Поскольку храм являлся столь необычным, как мы это рассказали, испанцы разрушили его [так же], как они поступили со многими другими знаменитыми творениями, которые они обнаружили в Перу, хотя им следовало бы сохранить их на свой счет, чтобы в грядущих веках люди увидели бы величественность того, что достигли [индейцы] благодаря своим рукам и счастливой судьбе.

Однако похоже что совершенно сознательно, словно завидуя самим себе, они разрушили их так, что сегодня едва сохранились лишь фундаменты этого и других подобных сооружений, что вызывает глубокое сожаление у благоразумных людей. Главной причиной, побудившей их разрушить это творение, как и другие, которые они разрушили, являлась мысль о том, что под ними не могли не находиться огромные сокровища. Первое, что они разрушили, была статуя, ибо они заявили, что под ее ногами зарыто множество золота. Храм они вскапывали постепенно, то тут, то там, до самого фундамента; и таким путем разрушили его целиком. Статуя сохранялась несколько лет спустя, хотя она вся была изуродована камнями, которыми в нее кидали.

Говоря об Инке Вира-коче, нужно знать, что он стал настолько чванлив и переполнен славой по причине своих подвигов и нового поклонения, которым оделяли его индейцы, что не удовлетворился сооружением знаменитого храма [и] создал другое прекрасное и яркое [произведение], столь же едкое по отношению к своему отцу, сколь остро направленное на пользу самому себе, хотя индейцы говорят, что оно было создано им, когда его отец уже умер. И заключалось оно в том, что на высочайшей скале, которых очень много в той округе, где сделал остановку его отец, когда он покинул Коско, отступая от чанков, он приказал нарисовать двух птиц, которых индейцы называют кунтурами [и] которые столь велики, что многие из них имели при измерении пять вар от кончика до кончика крыла. Они—хищные и очень свирепые птицы, хотя природа, всеобщая мать, создавая их столь свирепыми, не дала им когти — их лапы подобны куриным ножкам, однако клюв у них столь яростен и силен, что одним ударом он распарывает шкуру коровы: две те птицы нападают и убивают [корову], словно волки. Они—черно-белые, в пятнах, как сороки. Он приказал нарисовать две такие птицы. Одну — со сложенными крыльями и опущенной и втянутой головой, какими могут быть даже самые свирепые птицы, когда они хотят укрыться [от врага]; голова ее была направлена в сторону Кольа-суйу, спина — к Коско. Другую он приказал нарисовать по-иному: головой к городу и [охваченную] яростью, с расправленными крыльями, словно она летела, чтобы напасть на добычу. Индейцы говорили, что один кунтур изображал его отца, который убежал из Коско и хотел спастись в Кольяо, а другой представлял Инку Вира-кочу, который возвращался в полете, чтобы защитить город и всю империю.

Эта картина сохранялась в полной своей целости [еще] в году тысяча пятьсот восьмидесятом; а в девяносто пятом я спросил у одного священника-креола, который приехал в Испанию из Перу, видел ли он ее и сохранилась ли она. Он сказал мне, что от картины мало что сохранилось, ибо почти ничего нельзя было различить на ней, потому что время со своими дождями (aguas) и отсутствие заботы о вечном [сохранении] этой и других подобных древностей привели ее к разрушению.

Поскольку Инка Вира-коча сделался абсолютным господином всей своей империи, столь любимым и боготворимым своими [людьми], как об этом было сказано, и ему поклонялись как богу, он вначале своего царствования решил укрепить (establecer) свое королевство и привести его к успокоению, и спокойствию, и доброму правлению на благо своих вассалов.

Первое, что он сделал, он оказал милость и наградил тех, кто оказал ему помощь во время прошедшего мятежа, особенно [народы] кечва, именовавшиеся кота-пампа и кота-нера, которым, поскольку они были главными зачинщиками помощи, приказал ходить с остриженной головой и носить на голове лъауту и проделать в ушах отверстие, как [это делали] инки, хотя размер отверстий был ограничен до [того], который первый инка Манко Капак установил для своих первых вассалов.

Другим народам он дал другие привилегии [и] великие милости, чем все они были весьма довольны и удовлетворены. Он посетил их королевcтва, чтобы предоставить им милость увидеть себя, ибо из-за чудес, которые о нем рассказывали, он был желаем ими всеми. И, потратив несколько лет на посещения, он вернулся в Коско, где с согласия своих [родичей] из своего, совета он принял решение завоевать те огромные провинции, которые называются Каранка, Ульака, Льипи, Чича и завоевание которых прекратил его отец, дабы принять меры в отношении дурного характера сына, как мы говорили [об этом] в своем месте. Для этого Инка Вира-коча приказал, чтобы в Кольа-суйу и Кунти-суйу к следующему лету были бы снаряжены тридцать тысяч воинов. Он избрал генерал-капитаном одного из своих братьев по имени Павак Майта Инка, что означает летящий Майта Инка, ибо он был самым быстроногим из всех своих сверстников и этот природный дар превратился в его прозвище. Он избрал четырех инков советниками брата и мастерами боя; они вышли из Коско и по пути собрали [уже] готовых к походу людей. Они двинулись к названным провинциям; в двух из них, в Чича и Ампара, поклонялись огромному горному хребту Сьерра-Невада за его величие, и красоту, и за реки, стекающие с него, которыми они орошали свои поля. Произошло несколько стычек и сражений, хотя и непродолжительных; ибо лучше любить противников, как воинственным [людям] испытать свои силы, чем вести открытую войну с инками, чья мощь уже стала такой и еще большей от новой славы подвигов Инки Вира-кочи, что враги не находили в себе силы оказывать им сопротивление. По этим причинам те крупные провинции покорились империи инков гораздо легче и с меньшими смертями и угрозами, чем они их ожидали вначале, ибо они были известны своей воинственностью и населены множеством людей; все же на их покорение и завоевание ушло три года.

Инка Павак Майта и его дяди, закончив свой поход и оставив губернаторов и министров, необходимых для обучения новых вассалов, возвратились в Коско, где были приняты инкой со множеством празднеств и великими милостями и подарками, которые соответствовали столь великому завоеванию которое они осуществили; этим [завоеванием] Инка Вира-коча увеличил свою империю до возможных пределов, потому что на востоке она достигла подножья гигантской Кордильеры и снежных вершин, на западе дошла до моря, а на юге — до последней из провинций чарков -- более двухсот лиг от города [Коско]. И в этих трех направлениях уже не было что завоевывать; ибо, с одной стороны, преградой стояло море, а с другой — снега и гигантские горы Анды, и на юге преграждали путь пустыни, которые разделяют Перу и королевство Чили. Однако, несмотря на все это [и] так как царствовать означает [испытывать| ненасытность, у инки появились новые заботы в отношении направления Чинча-суйу, т. е. на север: он захотел увеличить свою империю, сколько это стало бы возможным, в том направлении, и, сообщив об этом своим [родичам] из своего совета, он приказал поднять тридцать тысяч воинов и избрал шесть инков из самых опытных, чтобы они отправились с ним вместе [в поход]. Снабженный всем необходимым, он пошел со своим войском по дороге на Чинча-суйу, оставив губернатором города [Коско] своего брата инку Павак Майта. Он пришел в провинцию Анта-вайльа, относящуюся к народу чанка, который из-за предательств [им] инки Йавар Вакака и мятежа против него стали называть кличкой предатель, и все еще по сей день среди индейцев продолжает жить это имя, ибо они никогда не говорят чанка без прибавления [слова] сука, что означает предатель. Оно означает также тиран, вероломный и неверный [человек] и все остальное, что относится к тирании и вероломству; все это содержит [в себе] это прилагательное сука. Оно также означает [глагол] воевать и давать сражение; [все это сказано], чтобы было видно, сколько включает в себя только одно слово всеобщего языка Перу. Торжественно, с ликованием, подобно людям, обеспокоенным своей судьбой, чанки встретили Инку Вира-кочу. Он был весьма приветлив с ними, а наиболее главных одарил как словом, так и подарками; он дал им одежды и другие подарки, чтобы они утратили страх за прошлое преступление, ибо они, поскольку не последовало наказания, соответство-вавшего их злодеянию, в страхе ожидали его тогда или в будущем. Инка, помимо общей милости, оказанной им всем, посетил все провинции; он обеспечил их тем, чем счел необходимым. Закончив это, он собрал войско, которое было размещено в разных провинциях, [и] .направился к тем провинциям, которые наметил покорить. Самая ближняя из них, называвшаяся Вайтара, была большой и густо населенной богатыми и воинственными людьми, которые встали на сторону восставших; она по-корилась сразу же, как только Инка Вира-коча направил своих посланцев, приказывая им покориться, и они с большими унижениями вышли принять его господином, ибо были научены опытом сражения в Йавар-пампе. Инга принял их весьма любезно и приказал сказать им, чтобы они жили в спокойствии и мире, ибо это было больше всего полезно им.

Оттуда он прошел в другую провинцию, называвшуюся Покра, другое ее имя —Ваманка, и в другие [провинции], которые именуются Асан-кару, Парко, Пикуй и Акос; все они сдались с большой легкостью и радовались войти в его империю, потому что Инка Вира-коча был желаем повсюду по причине чудес, которые он совершил. Захватив эти [провинции], он отпустил войско и приказал то, что шло на общее благо вассалов, и среди прочих вещей приказал вырыть водный канал более двенадцати футов глубиной (hueco), протяженностью более ста двадцати лиг; он брал свое начало с вершины горы, которая стоит между Парку и Пикуй, от прекрасных родников, похожих на многоводные реки, которые там рождаются. Канал бежал до Рукана и служил для орошения пастбищ, которые имеются в тех ненаселенных [районах] и достигают в ширину десять и восемь лиг, а в длину проходят почти через весь Перу.

Другой подобный канал пересекает почти весь Конти-суйу, пробегая с юга на север более ста пятидесяти лиг по верхней части самых высоких горных хребтов, которые имеются в той провинции; он выходит на [земли] кечва и служит или служил исключительно для орошения пастбищ в период, когда осень задерживала свои воды. Таких каналов для орошения пастбищ много во всей империи, которой правили инки; эти сооружения достойны величия и правления таких князей. Эти каналы можно сравнить с самыми великими сооружениями, которые известны миру, и отдать им первое место, принимая во внимание те высочайшие горные хребты, по которым они были проложены, огромнейшие скалы, которые взламывали без стальных или железных инструментов, и только лишь камень разрушал другой камень, используя силу рук, и то, что они не умели возводить внутреннюю поверхность сводов, чтобы на них устанавливать мосты для преодоления ущелий и ручейков. Если же какой-либо глубокий ручей пересекал путь [каналу], они обезглавливали ручей у места его рождения; они обходили все горы, встречавшиеся на дуги. Та часть канала, которая проходила по [склонам] горных хребтов, имела в глубину [по вогнутой поверхности] десять [и] двенадцать футов; скалу они подрубали, чтобы открыть проход воде; наружные же стены канала складывались из больших каменных плит, обработанных со всех шести сторон; они имели в длину полторы и две вары, а в высоту — более вары; их устанавливали одну за другой, прижимая друг к другу я укрепляя с внешней стороны большими камнями и множеством земли, которая подпирала каменные плиты и предохраняла их от скота, который двигался там в том и другом направлении [вдоль] канала.

Этот [канал], пересекающий всю область, - именуемую Кунти-суйу, находится в провинции по имени Кечва, которая расположена в конце этой же самой области; он построен так, как я рассказал, ибо я разглядывал его с большим вниманием. И действительно, это такие великие и [достойные] восхищения сооружения, что они превосходят любое их описание (pintura) и восхваление, которое можно посвятить им. Испанцы, будучи чужеземцами, не обращали внимания на подобные великие творения, не проявляли к ним уважение и не сохраняли их; они. даже не сочли нужным упомянуть о них в своих историях; похоже, что они скорее всего сознательно или от излишней беспечности, что представляется более достоверным, допустили разрушение всех этих [сооружений]. То же самое произошло с каналами, которые индейцы провели для орошения хлебных земель, благодаря чему две трети [этих земель] были потеряны; и сегодня, как и многие годы тому назад, действуют только те каналы, которые нельзя не сохранять, потому что они в них нуждаются. От больших и малых [каналов], ныне уже разрушенных, все еще сохраняются следы и отметины.

Начертав план и обеспечив необходимым для строительства большого канала для орошения пастбищ, Инка Вира-коча перешел из провинции Чинча-суйу в провинцию Конти-суиу с намерением посетить все свои царства в том путешествии. Первые провинции, которые он посетил, назывались Кечва, среди которых главными являются две: одна называется Кота-пампа, а другая — Кота-нера; обе они были одарены им с особой милостью за великую службу, которую оказали ему, когда помогли против чанков. Затем он направился в остальные провинции Конти-суиу, и он но удовлетворился лишь посещением горных [районов], но также побывал в равнинных долинах и на берегу моря, чтобы ни одна из провинции не осталась бы лишенной его милости по причине того, что он не посетил ее, поскольку он был всеми желаем.

Он провел широкое расследование, чтобы выяснить, выполняют ли свой долг губернаторы и королевские министры—каждый на своем посту (ministerio). Того, кто плохо нес свою службу, он приказывал строжайшим образом наказать; он говорил, что такие [люди] заслуживают более суровые и строгие наказания, чем дорожные грабители, ибо с [помощью] королевской власти, которая была им дана для вершения справедливости и [ради] блага вассалам, они причиняли им беспокойства и вред вопреки воле инки, пренебрегая его законами и приказаниями. Завершив посещение Кунти-суйу, он вышел в провинции Кольа-суйу, которые прошел одну за другой, посещая самые главные селения, в которых, как и во [всех, которые он] прошел, инка оказывал многие милости и одаривал простых индейцев, и особенно их кураков. Он посетил тот берег моря вплоть до Тара-пака.

Когда инка находился в провинции Чарка, к нему пришли послы из королевства, называвшегося Тукма, которое испанцы называют Туку-ман, расположенного в двухстах лигах от Чарка на юго-восток, и, представ перед ним, они сказали ему: «Сапа Инка Вира-коча, слава подвигов инков, твоих родителей, прямота и равноправие их правосудия, мягкость их законов, правление на пользу и благо подданных, великолепие их религии, любовь, милосердие и кротость королевского характера всех вас [инков] и великие чудеса, которые снова совершил для тебя твой отец Солнце, проникли в самые отдаленные уголки нашей земли и еще дальше. По причине этих великих дел кураки всего королевства Тукма прониклись к ним любовью и направили [нас] просить тебя счесть за добро, и включить в твою империю, и разрешить им называть себя твоими вассалами, чтобы насладиться твоими благодеяниями и чтобы ты оказал бы нам честь, прислав инков твоей королевской крови, которые вместе с нами спасли бы нас от наших варварских законов и обычаев и научила бы нас вере, которой мы должны следовать, и законам, которые должны хранить. По этой причине от имени всего нашего королевства мы поклоняемся тебе как сыну Солнца и принимаем тебя королем и нашим господином, в знак свидетельства чего мы предлагаем тебе самих себя и плоды нашей земли, чтобы они стали знаком и свидетельством того, что мы—твои». Сказав это, они разложили перед ним много одежды из хлопка, много очень хорошего меда, кукурузу и другие плоды и фрукты той земли, частицу которых они принесли с собой, чтобы над всем этим он стал хозяином. Они не принесли ни золота, ни серебра, потому что их не было у [тех] индейцев, и даже по сей день, несмотря на огромные старания тех, кто их искал, они не были открыты [там].

Отдав подношение, послы, по их обычаю, встали на колени перед инкой, и они поклонялись ему как богу и как своему королю. Он принял их с большой любезностью и после того, как принял подношения, в знак [вступления] во владение всем тем королевством он приказал своим родичам поднять с ними тосты, чтобы оказать им милость, которая среди них считалась бесценной. Завершив питье, он приказал сказать им, что инка высоко оценил то, что они по собственному решению пришли покориться и [отдать себя] во власть инков, что они будут больше одарены и [получат] лучшее обхождение, чем все остальные, поскольку их любовь и добрая воля заслуживают этого больше, чем [чувства] тех, кто пришел, покоренный силой. Он приказал, чтобы им дали много одежды из шерсти для их кураков, из очень тонкой, которую вырабатывали для инков, и другие подарки, которыми пользовались лица королевской [крови], созданные руками избранных девственниц, которые считались чудесными и священными предметами, и послам [также] дали многочисленные подарки. Он приказал, чтобы инки, его родичи, направились обучить тех индейцев своей языческой вере и освободили бы их от злоупотреблений и глупостей, которые имелись среди них, и научили бы законам и приказаниям инков, которые они должны были соблюдать. Он приказал направить министров, которые были знакомы с сооружением оросительных каналов и с возделыванием земли, чтобы обогатить имущество Солнца и короля.

Послы, проведя несколько дней в присутствии инки, остались очень довольны его характером и были восхищены добрыми законами и обычаями королевского двора, а сравнив их с теми, которые имелись у них самих, заявили, что эти были законами людей, сыновей Солнца, а те — неразумных животных. И, движимые доброй завистью, они сказали инке перед своим уходом: «Единственный господин, пусть никого не останется в мире, не вкусившего усладу твоих законов правления и веры; мы ставим тебя в известность, что далеко от наших земель на юг и на запад находится одно королевство, именуемое Чили, населенное многими людьми, с которыми у нас нет никакой торговли из-за огромной горной цепи со снежными вершинами, которая стоит между ними и нами, хотя сообщение [о королевстве] досталось нам от наших отцов и дедов; и показалось нам необходимым сообщить тебе об этом, чтобы ты счел за добро завоевание той земли и ее подчинение своей империи, чтобы они знали бы твою веру, и поклонялись бы Солнцу, и наслаждались бы твоими благодеяниями». Инка приказал запомнить то сообщение и дал разрешение послам, чтобы они вернулись в свои земли.

Инка Вира-коча продолжил свои посещения, как мы об этом рассказывали, и он посетил все провинции Кольа-суйу, постоянно оказывая милости и благодеяния куракам, и капитанам войны, и советам [селений], и простым людям; таким образом, все они получили новое удовлетворение от своего инки. Во всех тех провинциях они принимали его с огромными праздниками, и ликованием, и восхвалениями, которые до той поры никто никогда не слышал; потому что, как много раз нам представлялся случай сказать это, сон и великая победа в Йавар-пампе породили в индейцах такое преклонение и уважение к инке, что они стали поклоняться ему как новому божеству; и еще сегодня они испытывают огромное почтение к скале, у которой, как говорят, он лежал, когда к нему явилось привидение. И причиной тому не идолопоклонство, ибо благодаря милости божьей они уже избавлены от обмана, в котором пребывали, а память о своем короле, который был для них столь добр в делах мира и войны.

Закончив посещение Кольа-суйу, он вошел в Анти-суйу, где хотя его [и] приняли с меньшей пышностью и помпой, потому что это были не такие крупные селения, как те, которые он посетил до этого, однако они [также] сделали все, чтобы встретить его с доступной, пышностью и праздником. По дорогам они поставили триумфальные арки из дерева, украшенные зеленью и цветами, — весьма распространенный обычай среди индейцев во время больших приемов; они покрыли зеленью и цветами дороги, по которым проходил инка. Иными словами, они во всем старались навести внешний блеск, чтобы дать понять [свое] пустое поклонение, которое они оказывали ему. На посещение этих трех частей своей империи Инка Вира-коча затратил три года, в течение которых он не переставал давать праздники [в честь] Солнца, которые назывались Райми, и тот, который называют Ситва, [и он праздновал их] там, где его настигало время начала этих праздников, хотя они отмечались с меньшей торжественностью, чем в Коско; но они как могли, так и праздновали их, чтобы исполнить долг перед своей пустой религией. Закончив посещения, он вернулся в свой имперский город, где его приняли так хорошо, как он только мог пожелать, ибо, поскольку он был его новым основателем, защитником и покровителем, все придворные вышли его встречать с великим праздником и новыми песнями, сложенными для восхваления его величия.

Точно так же, как мы рассказали, этот инка еще два раза посетил все свои королевства и провинции. Во время второго посещения, когда он находился в провинции Чича, которая является южной оконечностью Перу, случилось так, что ему доставили сообщение о странном случае, который причинил ему много огорчений и боли, а случилось то, что отважный Ханко-вальу, который, как мы говорили, был королем чанков, несмотря на то что уже девять или десять лет наслаждался мягким правлением инков и несмотря на то что он вовсе не был лишен ни своего положения, ни своей власти, и оставался таким же великим господином, как и прежде, и инка одарил его всеми подарками и по возможности добрым обхождением, он, имея все это, не мог со своей благородной и гордой душой выносить страдания от того, что являлся подданным и вассалом другого, поскольку [прежде] он сам был абсолютным господином стольких вассалов, которых имел, а его отцы и деды и [другие] предки завоевывали и подчиняли своему господству и своему государству многие народы, в частности [людей] кечва, которые были первыми в оказании помощи Инке Вира-коче; [он переживал], что не смог добиться победы, которую ожидал, и, видя себя в настоящем равным со всеми теми, которые раньше стояли ниже его, он полагал, согласно здравому смыслу и его представлениям, что за ту службу, которую его враги оказали инке, [последний] любил и уважал их больше, чем его, и что он с каждым днем должен был все больше и больше терять [свое значение]; испытывая чувства презрения от этих своих выдумок (imaginaciones), которые всякий час возникали в его фантазии, хотя с другой стороны он видел, что правление инков было. достойно того, чтобы ему добровольно покорились все владения и свободные княжества (senorios), он, отвергая все, чем владел, жаждал своей свободы больше, чем наслаждения еще более высоким положением, [но] без свободы. Поэтому он переговорил с некоторыми из своих индейцев и раскрыл им свое сердце; он рассказал, что намерен покинуть свою родную землю и свое владение, и освободиться от вассальной зависимости от инков и всей их империи, и найти новые земли, чтобы заселить их и стать абсолютным господином или умереть за это дело; что для того, чтобы осуществить это желание, следует поговорить с другими [индейцами], и чтобы они как можно более скрытным образом начали бы мало-помалу покидать [земли], которыми правит инка, [беря с собой] жен и детей, как это им будет удобнее, что он дает им документы (pasaportes), чтобы у них не требовали отчета, [почему они находятся] в дороге, и чтобы они ждали его в чужих соседних землях, ибо все вместе они не могут покинуть [страну] без того, чтобы инка не узнал об этом и не помешал бы им, и что он выйдет следом за ними так скоро, как это будет возможно, и что этот путь был самым надежным, чтобы обрести утерянную свободу, ибо попытаться снова поднять мятеж было безумием и глупостью, ибо они не обладали достаточной мощью, чтобы оказать сопротивление инке, и если бы даже они ею обладали, сказал он, он не поступил бы так, чтобы не стать неблагодарным по отношению к тому, кто столько милостей оказал ему, или предать того, кто был к нему столь великодушен; что он удовлетворится лишь тем поиском своей свободы, который меньше всего оскорбит столь доброго князя, как Инка Вира-коча.

Этими словами отважный и благородный Ханко-вальу убедил тех, кто их услышал первыми, а они [убедили] других и третьих, и так они [переходили] из уст в уста; и таким путем благодаря искренней любви, которую, как правило, индейцы испытывают к своим урожденным господам, чанки оказались податливы тем уговорам, и за короткое время его землю покинуло более восьми тысяч индейцев, полезных для войны, помимо .других простых и маленьких людей — женщин и детей, вместе с которыми ушел гордый Ханко-вальу, прокладывая [себе] дорогу через чужие земли своим оружием, наводившим ужас, и именем чанка, чьи ярость и храбрость вызывали страх у всех соседних народов. Тот же страх позволил ему обеспечить себя провиантом, пока он не дошел до провинций Тарма и Пумпу, которые находились в шестидесяти лигах от его земель, где он имел несколько стычек; и, хотя он мог легко покорить те народы и заселить [обе провинции], он не захотел этого, ибо считал, что находится [слишком] близко от империи инков, амбиция которых, как он думал, была настолько велика, что она быстро направит их покорять эти земли, и он снова окажется в том же несчастном положении, от которого бежал. По этой причине он счел необходимым уйти как можно дальше и удалиться туда, куда инка скоро не придет, по крайней мере при его жизни. С этим решением он тронулся в путь, взяв вправо от того направления, по которому шел, и подошел к гигантским горам Андам, чтобы, преодолев их, поселиться там, где ему повстречается удобное для этого место. И люди его народа говорят, что именно так он и сделал, удалившись от своих земель более чем на двести лиг; однако они не могут сказать, где он прошел и где поселился; [известно] лишь, что они ушли вниз по большой реке и поселились на берегах огромных и красивых озер, где, как говорят, совершали столь великие подвиги что они больше похожи на сказки, сложенные ради восхваления своих родичей— [людей] чанка, нежели на правдивые истории, хотя мужество и храбрость великого Ханко-вальу могли совершить очень великие дела, о которых мы заканчиваем рассказ, поскольку они не относятся к нашей истории. А то, что к ней относится, уже рассказано нами достаточно.

Инка Вира-коча испытал огромное огорчение из-за побега Ханко-вальу; он хотел воспрепятствовать ему, но, поскольку это было уже невозможно, он утешал себя тем, что случилось это не по его вине (causa), а в глубине своей души, индейцы говорят, он радовался, что тот ушел, ибо это было естественное чувство для правителей (senores), испытывающих неудобство от вассалов, обладающих подобным мужеством и храбростью, поскольку они внушают им опасения. Получив весьма подробные сведения о бегстве Ханко-вальу и о состоянии тех провинций [после его ухода] и убедившись в том, что там не произошли какие-либо изменения, он направил приказ (дабы не прерывать свое посещение [королевства]), чтобы его брат Павак Майта, который оставался губернатором в Коско, и двое других из его совета направились бы с хорошей охраной и посетили бы селения чанков и чтобы они мягкостью и милосердием успокоили бы души, которые были взволнованы уходом Ханко-вальу.

Инки пошли и посетили те селения и соседние провинции, и, как смогли, привели их к спокойствию и миру. Они посетили также две знаменитые крепости, которые принадлежали древним предкам. Ханко-вальу, именовавшиеся Чальку-марка и Сура-марка. Марка на языке тех провинций означает крепость. В них провел изгнанник Ханко-вальу последние дни своего пребывания в своих владениях, как бы прощаясь с ними; его индейцы рассказали, что расставание с ними он переживал больше, чем потерю всего своего государства (estado). Когда утихли волнения, которые вызвал побег Ханко-вальу, и инка закончил посещение своей империи, он возвратился в Коско с намерением провести несколько лет со своим королевским двором и заняться правлением ради блага своих королевств, пока не забудется этот второй бунт чанков. Первое, что он сделал, это обнародовал некоторые законы, которые могли бы воспрепятствовать возникновению других восстаний, подобных прошедшим. Он направил в чанкские провинции людей, которых называют чужеземцами, в количестве десяти тысяч жителей (vezinos), чтобы они заселили и устранили бы недостаток [в людях], которые ушли сражаться на Иавар-пампа и бежали с Ханко-вальу. Он дал им в качестве вождей инков по привилегии, [и] они заняли ненаселенные места (vazios), которые имелись в тех провинциях. Закончив то, что было [нами] сказано, он приказал построить огромные и величественные здания во всей своей империи, особенно в долине Йукай и ниже нее, в Тампу. Та долина настолько великолепна, что не имеет равных во всем Перу; по этой причине все короли инки, начиная с Манко Капака, который был первым [королем], кончая последним, превратили ее в сад и место для услад и отдыха, куда они приходили, чтобы освободиться от забот и тяжких мыслей, которые царствование приносит с собой в постоянно возникающих делах мира и войны. Она расположена в четырех малых лигах на северо-запад от города; это приятнейшее место со свежими и нежными ветрами, красивыми ручейками, постоянным теплом, [не знающее] ни холода, ни жары, без мух, и москитов, и других неприятных насекомых. Она находится между двумя высокими горными цепями; та, что на востоке, — это огромные Кордильеры Сьерра-Невада, которые одним из своих изгибов доходят туда. Самая высокая вершина той цепи покрыта вечным снегом; с нее в долину сбегает множество ручейков, вода которых используется для орошения полей. Средняя часть цепи — суровейшие горы; ее подножье — богатейшие и изобильные пастбища, сплошь усеянные оленями, косулями, ланями, ванаками, и викуньами, и куропатками, и другими разными птицами, однако расточительность испанцев привела к тому, что [сейчас] уничтожено все, что является охотничьей дичью. Равнинная часть долины — плодороднейшие земельные участки, покрытые виноградниками, и фруктовыми деревьями, и сахарным тростником, который посадили испанцы.

Другая горная цепь, стоящая на западе, невысока, хотя подъем на нее равен лиге; у ее подножья бежит многоводная река Йукай с мягким и тихим течением; в ней много рыбы и изобилие серых цапель, уток и других водоплавающих птиц. Вот почему все больные, которые могут, приезжают из Коско в ту долину для лечения, потому что город, имея более холодный климат, неблагоприятен для выздоравливающих. Сегодня испанец — житель Коско — не считается состоятельным, если у него нет в той долине своего участка. Этот инка Вира-коча был особенно пристрастен к тому месту и поэтому приказал построить [там] много зданий — одни для отдыха, другие, чтобы показать величие и могущество; я успел увидеть одно из них. Он расширил дом Солнца, [пополнив] его сокровища, и возведя новые здания, и увеличив обслуживающий персонал, в соответствии со своей щедростью, и почитанием, и преклонением, которые испытывали все инки [к] тому дому, и особенно инка Вира-коча по причине того послания, которое [Солнце] направило ему с привидением.

В указанных делах Инка Вира-коча провел несколько лет при исключительном спокойствии и мире всей его империи благодаря доброму правлению, которое в ней осуществлялось. Первому сыну, которого ему родила койа Мама Рунту, его законная супруга и сестра, он приказал в своем завещании дать имя Пача-кутек (до этого он назывался Титу Манко Капак): это [грамматическая] основа настоящего времени, означающая тот, кто возвращает или тот, кто поворачивает или изменяет мир; они произносят [это словосочетание] на манер поговорки пачам кутил; это означает мир изменяется, а в большинстве случаев они говорят так, когда великие дела меняются от хорошего к плохому, и очень редко, когда они меняются от плохого к хорошему; ибо они считают, что в действительности [чаще] бывают изменения от хорошего к плохому, чем от плохого к хорошему. Чтобы было соответствие с поговоркой, следовало бы Инку Вира-кочу назвать Пача-кутек, потому что он изменил положение своей империи от плохого к хорошему, ибо восстание чанков и бегство отца изменили ее положение от хорошего к плохому. Однако, поскольку он не мог [добиться], чтобы его так называли, ибо все его королевства со времени, когда ему явился призрак, именовали его Вира-коча, поэтому имя Пача-кутек, которое должно было бы принадлежать ему [самому], он дал принцу, своему наследнику, чтобы в сыне сохранилась бы память о подвиге отца. Учитель Акоста в шестой книге, двадцатая глава, говорит: «Этого инку не одобряли за то, что он называл себя Вира-коча, что является именем бога, и чтобы его простили, он сказал, что сам Вира-коча в сновидениях явился к нему и приказал взять свое имя. Ему унаследовал Пача-кути Инга Йупанки, который был очень храбрым завоевателем, и великим государственным деятелем (republicano), и изобретателем большей части ритуалов и суеверий их языческой веры, как мы потом расскажем». Этими [словами] он закончил ту главу. Я привожу в свою пользу это доказательство [того], что ему [инке] во сне явился призрак, и что он взял его имя, и что ему унаследовал сын по имени Пача-кутек. То, что его преподобие говорит в [следующей] двадцать первой главе, что Пача-кутек отнял королевство у своего отца, это то же самое, что и мы говорили, однако это Инка Вира-коча отнял его у своего отца Йавар-вакака, а не Пача-кутек у своего отца Вира-кочи, поскольку в сообщении, которое получил его преподобие, одно поколение оказалось отодвинуто назад (artassaron). И, хотя оно оказалось ошибочным, я радуюсь, что он все же получил это сообщение, поскольку оно оказывает мне пользу.

Имя королевы, супруги Инки Вира-кочи, было Мама Рунту: оно означает мать-яйцо; они называли ее так, потому что у этой койи цвет кожи был белее, чем обычно он бывает у индианок, и, делая такое сравнение, они называли ее мать-яйцо, что заключает в себе прелесть и манеру изъясняться на том языке; они хотели сказать, что мать была [такая] белая, как яйцо. Любознательные в отношении языков [люди] развлекутся этим и другим подобным многословием, которые им не покажутся таковыми. Не любознательные пусть меня простят.

Этому Инке Вира-коче его [народ] приписывает возникновение предсказания, которое имелось у королей Перу, о том, что после того, как процарствует определенное число [королей], на эту землю должны прийти люди, которых никогда не видели, и они отнимут у них языческую веру и империю. Таково было содержание предсказания, высказанное в путанных, двусмысленных словах, которые не позволяли воспринимать [их точный смысл]. Индейцы говорят, что, поскольку этот инка после сна с привидением стал у них оракулом, амауты, которые были философами, и верховный жрец вместе с самыми старыми жрецами храма Солнца, которые были чудотворцами, спрашивали в должное время о том, что ему приснилось, и что из слов, и комет на небе, и земных предвестников, которые наблюдались в птицах и животных, и из суеверий, и извещений, которые приносили жертвоприношения, из всего этого после совещания со своими [родичами] инка сделал указанное предсказание, превратив себя в главного чудотворца; и он приказал, чтобы [последующие] короли по традиции хранили бы в памяти [это предсказание] и чтобы не распространяли его среди простых людей, ибо не было дозволено оскорблять то, что для них являлось чудесным откровением, и было неблагоразумно, чтобы стало известно и начались бы разговоры, что настанет время, когда инки утратят свою языческую веру и свою империю, что они будут низвергнуты с высоты и лишены божественности, которые им приписывались. Поэтому больше не было разговоров об этом предсказании до инки Вайна Капака, который незадолго до своей смерти весьма открыто заявил о нем, как мы расскажем в нужном месте. Некоторые историки коротко касаются того, о чем мы говорили: они говорят, что предсказанное принадлежало божеству, которое было у индейцев; его звали Тикси Вира-коча. То, что рассказал я, слышал от старого инки, который говорил про древние времена и рассказывал сказки своих королей в присутствии моей матери.

Поскольку это предсказание сделал Инка Вира-коча, и поскольку оно сбылось с приходом испанцев в Перу, и они завоевали [страну] и уничтожили языческую веру инков, и проповедовали католическую веру нашей святой матери римской церкви, индейцы дали испанцам имя Вира-коча, и это была вторая причина, из-за которой они так поступили, присовокупив ее к первой, каковой являлось утверждение, что они были сыновьями фантастического божества Вира-кочи, присланные им (как мы говорили раньше) в помощь инкам и для наказания тирана. Этот рассказ мы поместили до положенного ему места, чтобы сообщить об этом чудесном предсказании, которое короли инки узнали за столько лет до [прихода испанцев]: оно исполнилось во времена Васкара и Ата-вальпы, праправнуков инки Вира-кочи.

Величественным и высочайшим было положение Инки Вира-кочи, как мы об этом рассказали, когда он умер; его оплакивала вся его империя; ему поклонялись как богу, сыну Солнца, совершая множество жертвоприношений. Он оставил наследником Пача-кутека Инку и [еще] многих других сыновей и дочерей, законных по своей королевской крови и незаконных; он завоевал одиннадцать провинций — четыре на юге от Коско и семь—на севере. Точно неизвестно, сколько лет он прожил и сколько царствовал; чаще всего говорят, что он процарствовал более пятидесяти лет; об этом же говорил вид его тела, когда я видел его в Коско в начале тысяча пятьсот шестидесятого года, когда я, вынужденный уехать в Испанию, заходил в дом лиценциата Поло Ондегардо, урожденного Сала-манки, который был коррехидором того города, чтобы поцеловать ему руки и проститься с ним по причине моего путешествия. Среди других благодеяний, которые он оказал мне, он предложил: «Поскольку ты едешь в Испанию, войди в это помещение; ты увидишь кой-кого из своих [предков], которых я извлек на свет, чтобы у тебя было что рассказать там». В помещении я увидел пять тел королей инков — три мужских и два женских. Один из них, как говорят индейцы, был тот Инка Вира-коча; было видно, что он прожил долгую жизнь; у него была белая как снег голова. Второй, говорят, был великий Тупак Инка Йупанки, который доводился правнуком Вира-коче Инке. Третий был Вайна Капак, сын Тупак Инки Йупанки, праправнук Инки Вира-кочи. Двое последних не казались столь старыми, хотя и у них были седые волосы, но не столько, сколько у Вира-кочи. Одна из женщин была королева Мама Рунту, супруга этого Инки Вира-кочи. Другая была койа Мама Окльо, мать Вайна Капака, и, видимо, это правда, что индейцы держали их, мужа и жену, вместе после смерти, как они вместе находились при жизни. Тела их были сохранены полностью; все было на месте — каждый волосок с головы, из бровей и ресниц. Они были в тех своих одеждах, которые носили при жизни: на голове только льауту и никаких других королевских знаков отличия. Они сидели [на корточках], как обычно садятся индейцы и индианки: руки скрещены на груди—правая поверх левой; глаза опущены вниз, словно они смотрели на пол. Отец учитель Акоста, говоря об одном из этих тел, которые также успел увидеть его преподобие, говорит в книге шестой, глава двадцать первая: «Тело было настолько целым и хорошо приготовленным (aderecado) с [помощью] какого-то битума, что казалось живым. Глаза были сделаны из тончайшей золотой ткани; они были так великолепно вставлены, что не было необходимости в естественных глазах», и т. д. Я каюсь в своей невнимательности, ибо не рассматривал их столь [детально], а было это потому, что я не собирался писать о них; ибо если бы я думал об этом, то смог бы более детально рассмотреть, какими они были, и узнать, как и чем их забальзамировали, ибо мне, как подлинному сыну, не отказали бы, как отказывали испанцам, которые как ни старались, так и не смогли узнать об этом от индейцев; должно быть, они уже утратили эти традиции, как и многие другие, о которых мы говорили и скажем [еще]. Я также не заметил битума, поскольку они были такими целыми, что казались живыми, как об этом говорит его преподобие. И надо думать, что он [битум] был использован, ибо, судя по тому, как выглядели тела умерших столько лет тому назад, не представляется возможным, чтобы без введения некоего [состава] они могли бы столь полно сохраниться и сохранить так много мышечных тканей (llenos de sus carnes); однако это было сделано столь скрытно, что нельзя было заметить. Тот же автор, рассказывая об этих телах в пятой книге, глава шестая, говорит следующее: «Прежде всего они старались законсервировать тела Королей и господ, и они сохранялись целиком более двухсот лет без запаха и разложения. В таком виде находились в Коско короли инги, каждый в своей часовне и молельне, откуда трех или четырех из них извлек и перенес в Город Королей (чтобы выкорчевать языческую веру) вице-король маркиз де Каньете; вид человеческих тел, [сохранявшихся] столько лет, со столь красивыми лицами и столь целыми, вызвал восхищение», и т. д. До этого — [слова] отца учителя, и нужно предупредить, что Город Королей (где тела уже находились почти двадцать лет, когда их увидел его преподобие) расположен на очень жаркой и влажной земле и по этой причине весьма гнилой, особенно для мяса, которое уже на следующий же день портится; несмотря на все это, он говорит, что вид мертвых тел, [сохранявшихся] столько лет, со столь красивыми лицами и столь целыми, вызывал восхищение. Насколько же лучше было их состояние двадцатью годами раньше в Коско, где холодная и сухая земля сохраняет мясо, не давая ему разлагаться, пока оно не высохнет словно палка. Лично я думаю, что главным и лучшим способом, который использовался для бальзамирования, был перенос [этих тел] поближе к снегам, и там их держали, пока не высыхали ткани, а потом в них вводили битум, о котором говорит отец учитель, чтобы заполнить и [тем самым] заменить высохшие ткани, ибо тела были во всем настолько целыми, что казались живыми, здоровыми и в хорошем состоянии, [и], как говорят, им оставалось только начать разговор. Это соображение родилось во мне при виде вяленого мяса, которое индейцы во всех холодных землях готовят исключительно путем его вывешивания на [свежем] воздухе, пока оно полностью не теряет всю свою влажность, и они не используют соль или иное предохраняющее [вещество], а высушенное таким путем они хранят его столько времени, сколько хотят. И таким образом готовилось все мясо во времена инков, которым снабжались воины.

Я вспоминаю, что трогал палец на руке Вайна Капака; казалось, что это — деревянная статуя, настолько он был твердым и крепким. Тела были настолько легкими, что любой индеец переносил их на руках или на плечах из дома в дом, когда кабальеро просили об этом, чтобы посмотреть на них. Их несли, закрывая в белые покрывала; на улицах и площадях индейцы падали на колени, поклоняясь им со слезами и стенаниями; и многие из испанцев снимали перед ними шляпы, ибо это были тела королей, что вызывало у индейцев такую благодарность, что они не могли выразить ее словами.

Вот то, что можно было [рассказать] о подвигах Инки Вира-кочи; другие, менее значительные дела и побасенки об этом знаменитом короле в точности не известны, в связи с чем вызывает сожаление, что из-за отсутствия письма умерли и оказались похоронены вместе с ними подвиги столь выдающихся людей.

Отец Блас Валера упоминает только одно высказывание (dicho) этого Инки Вира-кочи; он говорит, что инка повторял его много раз, а что ему передали эту [устную] традицию и еще другие рассказы других королей инков, как об этом будет рассказано, трое инков (он называет их имена). Этот [рассказ] касается воспитания детей, ибо, поскольку этот инка воспитывался в такой суровости и немилости его отца, вспоминая о том, что с ним случилось, он предупреждал своих, [указывая], как следует воспитывать детей, чтобы они были бы хорошо обучены. Он говорил: «Отцы во многих случаях являются причиной того, что дети становятся потерянными и совращенными из-за тех привычек, которые они прививают им в детстве; потому что одни воспитывают их, чересчур одаривая и в излишней мягкости, и, словно завороженные красотой и нежностью детей, потакают любому их желанию, не заботясь о том, что случится с ними в будущем, когда они станут взрослыми. Другие воспитывают их в излишней суровости, наказывая их, что также портит [детей], ибо излишнее одаривание ослабляет и уменьшает силы их тела и духа, а большие наказания приводят к потере мужества и ослаблению таланта в такой степени, что они теряют надежду усвоить учение и испытывают к нему отвращение, а те, кто получают все, не могут найти в себе силы, чтобы выполнить дело, достойное человека. Порядок которому нужно следовать, заключается в том, чтобы воспитание проходило бы посредине, чтобы этим путем дети вырастали бы сильными и мужественными в военных делах и учеными и благоразумными в делах мира»

На этом рассказе отец Блас Валера заканчивает [описание] жизни этого Инки Вира-кочи.

ОНА СОДЕРЖИТ (РАССКАЗ] ОБ УКРАШЕНИЯХ И СЛУЖБЕ В КОРОЛЕВСКОМ ДОМЕ ИНКОВ, КОРОЛЕВСКИХ ПОДНОШЕНИЯХ, ОХОТАХ КОРОЛЕЙ, ПОЧТЕ И СЧЕТЕ ПО УЗЕЛКАМ, ЗАВОЕВАНИЯХ, ЗАКОНАХ И ПРАВЛЕНИИ ИНКИ ПАЧА-КУТЕКА, ДЕВЯТОГО КОРОЛЯ, ГЛАВНОМ ПРАЗДНИКЕ, КОТОРЫЙ ОНИ ОТМЕЧАЛИ, ЗАВОЕВАНИИ МНОГИХ ДОЛИН НА ПОБЕРЕЖЬЕ, УВЕЛИЧЕНИИ [ЧИСЛА] ШКОЛ В КОСКО, НРАВОУЧИТЕЛЬНЫХ ВЫСКАЗЫВАНИЯХ ИНКИ ПАЧА-КУТЕКА. ОНА СОДЕРЖИТ ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ ГЛАВ.

Пышность и обслуживание в королевских домах инков, бывших королями Перу, были не менее грандиозными, богатыми и величественными, чем все остальные великолепные вещи, которые они имели в своем распоряжении; похоже, что некоторые из [домов] скорее всего, как можно было заметить, превосходили все дома королей и императоров, о которых вплоть до сегодняшнего дня известно, что они существовали в мире. Что касается первой, то здания их домов, храмов, садов и купален были отделаны до мелочей, они [строились] из великолепно обработанных камней и были так точно подогнаны друг к другу, что не нуждались в [связующем] растворе, и хотя это правда, что они его клали, — он изготовлялся из красной глины (которую на своем языке они называют льанкак халъпа, что означает склеивающая глина}, полностью растворенной, однако от этой глины между камнями не оставалось никакого следа, по причине чего испанцы говорили, что они строили без раствора; другие же утверждали, что они клали известь, но они заблуждаются, ибо индейцы Перу не умели приготовлять ни известь, ни гипс, ни черепицу, ни кирпич.

Во многих королевских домах и храмах Солнца в качестве раствора они использовали расплавленный свинец, и серебро, и золото. Педро де Сиеса, глава девяносто четвертая, также говорит об этом, и я привожу в доказательство испанских историков как своих поручителей. Они клали их для большего величия, что явилось главной причиной полного разрушения тех зданий, ибо, поскольку в некоторых из них были обнаружены эти металлы, развалили их все в поисках золота и серебра, а если бы их оставили в покое, то здания, будучи сами по себе столь прекрасно построены, простояли бы еще многие века. Педро де Сиеса, главы сорок вторая, шестидесятая и девяносто четвертая, говорит то же самое о зданиях, [а именно], что они долго бы простояли, если бы их не разрушили. Они обили листовым золотом храмы Солнца и королевские покои всюду, где таковые имелись; они установили множество фигур мужчин и женщин, и птиц, наземных и водоплавающих, и хищных животных, как-то: тигров, медведей, львов, лисиц, собак и диких котов, оленей, лам и викуний, и домашних лам, — все, отлитые в натуральную величину и в натуральном виде из золота и серебра, и они устанавливали их в стенах — в пустотах и в выемках, которые они оставляли для этой цели по мере того, как строились стены. Педро де Сиеса, глава сорок четвертая, так прямо говорит.

Они изготовляли [из золота и серебра] травы и растения из тех, что растут на наружных стенах, и укладывали их на стенах [в здании] так, что казалось, что они на них выросли. Они так усеивали стены ящерицами и бабочками, мышами, большими и маленькими змеями, что казалось, что они карабкаются по ним вверх и вниз. Обычно инка сидел на сидении из литого золота, которое они называют тиана: высотою в треть вары, без спинки и подлокотников, с некоторой вогнутостью для сидения; они ставили его на большой квадратный брусок из золота. Мелкая и крупная посуда для любой службы в доме, как для стола, так и для напитков и для кухни, — вся изготовлялась из золота и серебра, и она хранилась в каждом доме, чтобы, когда король отправлялся в путь, ее не переносили бы из одного места в другое, а она имелась бы в каждом доме инки, как в тех, что стояли вдоль королевских дорог, так и тех, что находились в провинциях; все они имели все необходимое на случай прихода инки, когда он шагал со своим войском или посещал свои королевства. В этих королевских домах имелись также житницы и ороны, которые индейцы называют пирва, сделанные из золота и серебра, но не для того, чтобы хранить в них зерно, а для грандиозности и величия дома и его господина.

Так же там имелось множество белья для постели и одежды, всегда новое, ибо инка никогда не одевал дважды одну и ту же одежду, так как, [сняв], он затем отдавал ее своим родичам. Белье для постели состояло из пледов и плюшевых одеял из шерсти викуньи, которая настолько тонка и приятна, что их среди других замечательных вещей той земли привезли для опочивальни короля дона Филиппа Второго; они стелили их и укрывались ими. Они не познали или не захотели пользоваться матрацами, и можно утверждать, что не хотели, ибо, увидев их в кроватях испанцев, они, однако, никогда не соглашались использовать их для своих кроватей, поскольку им казалось это излишней нежностью и вычурностью (ciriosidad) для естественной жизни, которую они проповедовали.

Они не вешали на стены ковры, поскольку, как уже было сказано, покрывали их золотом и серебром. Еда имелась в самом великом изобилии, поскольку ее заготавливали для всех инков родичей, которые захотели бы пойти откушать с королем, и для слуг королевского дома, которых было много. Время основной еды для инков и для всех простых людей приходилось на утро — от восьми до девяти; вечером они ужинали еще при дневном свете, ужинали легко, и, кроме этих двух раз, они больше ничего не ели. Как правило, они были плохими едоками; я хочу сказать, что они ели мало; в питье они были большими грешниками; во время еды они не пили, однако возмездие наступало после еды, ибо питие длилось до ночи. Это имело место среди богатых, ибо бедные, каковыми являлись простые люди, испытывали во всем нехватку, однако не нужду. Они ложились спать рано и вставали очень рано, чтобы заняться своими делами (haziendas).

Во всех королевских домах имелись сады и садики (huertos), в которых инка отдыхал. Там высаживались все красивые и видные деревья, цветы, пахучие и красивые растения, которые имелись в том королевстве, а по их подобию и в натуральную величину из золота и серебра изготовлялись многие деревья и другие мелкие растения со своими листьями, цветами и плодами: одни из них [как бы] еще только распускались, другие наполовину созрели, другие полностью достигли своего размера. Среди этого и другого великолепия имелись поля маиса, имитированные в натуральную величину со своими листьями, початками и стеблями, со своими корнями и цветами. А метелочка, которую выбрасывает кукурузный початок, была из золота, а все остальное из серебра, приваренное одно к другому. И точно так же по-разному они изготовляли остальные растения; так, цветок или что-либо другое, что отдавало желтизной, имитировалось в золоте, а все остальное — в серебре.

Так же имелись малые и крупные животные, изображенные и отлитые из золота и серебра, как-то: кролики, мыши, ящерицы, змеи, бабочки, лисы, дикие коты, ибо у них не было домашних котов. Имелись и всевозможные птицы: одни сидели на деревьях, словно бы они пели, другие как бы порхали и пили нектар из цветов. Имелись олени и лани, львы и тигры и все остальные животные и птицы, которые обитали на земле, каждый экземпляр (cosa) на своем месте, чтобы лучше повторить его натуральный вид.

Во многих или во всех домах они имели бани с огромными кувшинами из золота и серебра, в которых они мылись, и трубы из серебра и золота, по которым поступала вода в кувшины. А там, где имелись источники с горячей натуральной водой, они также имели бани, построенные с огромной роскошью и богатством. Среди прочего великолепия имелись кучи и груды наколотых дров (rajas de lena), сделанных в натуральную величину из золота и серебра, словно бы они хранились для служебных нужд домов.

Большую часть этих сокровищ индейцы утопили после того, как увидели, сколь жадными до золота и серебра были испанцы, и они сокрыли их таким образом, что они никогда больше не обнаруживались, и нет надежды, что обнаружатся, разве что случайно, потому что следует думать, что ныне здравствующие индейцы не знают мест, где находятся те сокровища, а их отцы и деды не захотели оставить им сведения о них, ибо они не хотели, чтобы вещи, предназначавшиеся для служб их королям, служили бы кому-либо другому. Все, что мы сказали о сокровищах и богатствах инков, как правило, рассказывается всеми историками Перу, каждый из которых оценивает их соответственно полученному о них сообщению. А те, кто наиболее подробно пишет об этом, — это Педро де Сиеса де Леон, главы двадцать первая, тридцать седьмая, сорок первая, сорок четвертая и девяносто четвертая, — это помимо многих других мест его истории, — и генеральный казначей Агустин де Сарате, книга первая, глава четырнадцатая, где он говорит следующие слова: «Они очень высоко ценили золото, потому что король и его начальники делали из него свою посуду для своей службы и драгоценности для своих нарядов, и они дарили его храмам, а за королем носили помост (tablon), на который он садился, из золота шестнадцати карат, которое было оценено в двадцать пять тысяч дукатов чистым золотом, и именно его выбрал для себя дон Франсиско Писарро в качестве личной драгоценности во время конкисты, ибо в соответствии с соглашением ему должны были отдать одну драгоценность по его выбору, помимо [доли] из общего счета.

Во время рождения сына, первенца, Гуайнакава приказал изготовить из золота такую толстую цепь (согласно тому, как говорят видевшие ее [еще] живые индейцы), что более двухсот длинноухих индейцев, взявшись вместе, не без труда поднимали ее. И в память об этой столь выдающейся драгоценности они назвали сына [инки-правителя] Гуаска, что на их языке означает канат (soga), с прозвищем инга, которое носили все их короли, как римских императоров именовали Августами. Я привел здесь это, чтобы выкорчевать мнение, являвшееся в Кастилии общим среди людей, которые не имеют сведения (platica) о делах Индий, будто бы индейцы никак не использовали золото и не знали его цену. У них имелись также житницы и амбары, сделанные из золота и серебра, и большие фигуры мужчин и женщин, и лам, и всех других животных, и всех видов растений, которые родила та земля, с их колосьями, и стебельками, и узелками, выполненные в натуральную величину, и огромное количество одеял и шнуров (hondas) с вплетенными нитями из золота (orotirado), и даже некоторое количество дров, словно их должны были сжигать, изготовленных из золота и серебра. Все это слова того автора, которыми он заключает четырнадцатую главу своей Истории Перу.

Драгоценность, которую, как он говорит, выбрал дон Франсиско Писарро, относилась к тому огромному выкупу, который отдал за себя Ата-. вальпа, а Писарро как генерал, согласно закону войны, мог забрать из добычи (manton) драгоценность по своему желанию, и, хотя там были более дорогие, как-то: кувшины и кувшинища, он взял то, ибо оно было единственным и являлось сиденьем короля (ибо на сиденье устанавливали стул для него), как бы этим он хотел предсказать, что король Испании должен будет сидеть на нем. О золотой цепи мы скажем [в рассказе] о жизни Вайна Капака, последнего из инков, ибо это была невероятная вещь.

А то, что Педро де Сиеса пишет о великом богатстве Перу и о том, что, помимо этого, оказалось спрятано индейцами, следует дальше и взято это из двадцать первой главы, без [учета] того, что он говорит в других [выше] указанных главах: «Если то, что имеется в Перу и погребено в этих землях, будет извлечено, то невозможно будет оценить стоимость [сокровищ], настолько они велики; ибо то, что испанцы заполучили, слишком незначительно, чтобы сравнивать с огромными размерами [сокрытого]. Когда я пришел туда, в Куско, [и] получил от тамошних начальников сообщение об ингах, я узнал, что Пауло Инга и другие начальники говорили, что если бы все сокровища, находившиеся в провинциях и гуаках, что значит в их храмах и в захоронениях, собрать вместе, то взятое испанцами причинило бы сокровищу такой же незначительный ущерб, как если бы из большой посудины взять одну каплю воды, столь незначительным было то, что они забрали. А чтобы сравнение было бы более ясным и очевидным, они из меры маиса брали горсть [зерна] и говорили: «Христиане забрали вот это, остальное же находится в таких местах, о которых мы сами ничего не знаем». Таким образом, потерянные здесь сокровища огромны, а если бы испанцы не забрали бы себе то, что они себе взяли, то все это без сомнения или даже больше было бы преподнесено дьяволу и его храмам и погребениям, в которых они хоронили своих умерших; потому что эти индейцы не хотят его и не добывают его для чего-либо иного, ибо они не платят золотом воинам, не покупают [на него] города или королевства, а только украшают им свои гривы, пока живы, а когда умирают, забирают его с собой. Хотя мне самому кажется, что обо всех этих делах мы обязаны извещать, чтобы они были бы известны нашей святой католической вере, а не стремиться лишь набивать свои карманы», и т. д. Все это из Педро Сиеса, из главы двадцать первой, взято дословно и последовательно. Инка, которого он называет Пауло, звался Паульу; на него ссылаются все испанские историки: он был одним из многочисленных сыновей Вайна Капака; он служил королю Испании в войнах между испанцами и оказался полезен [короне]; после крещения его звали дон Кристоваль Паулью; Гарсиласо де ла Вега, мой господин, был крестным отцом у него и у его брата из числа чистокровных [инков] по имени Титу Ауки, которого окрестили доном Филиппом из приверженности к дону Филиппу Второму, тогда принцу-наследнику Испании. Я был знаком с ними обоими; они вскоре умерли. Я также был знаком с матерью Паульу; ее звали Аньас.

То, что Франсиско Лопес де Гомара пишет о сокровище тех королей в своей Истории, следует дальше, взятое дословно из главы сто двадцать первой: «Вся посуда его дома, стола и кухни была из золота и серебра или по крайней мере из серебра с медью для большей прочности. Он имел в своих внутренних покоях полые статуи из золота, которые казались гигантами, и точные и в натуральную величину фигуры всех животных, птиц, и деревьев, и трав, которых родит земля, и всех рыб, которых выкармливают море и [пресные] воды его королевств. Он имел веревки, мешки для зерна, корзины и амбары из золота и серебра, груды палок из золота, похожих на наколотые для сжигания дрова. Иными словами, все, что имелось в его землях, было у него изображено в золоте, и рассказывают, что на острове недалеко от Пуны у ингов имелся даже сад, куда они отправлялись отдыхать, когда им хотелось [побыть] у моря, в котором зелень, деревья и цветы были из золота и серебра — выдумка и великолепие, никогда не виданные ранее. Помимо всего этого, в Куско имелось бесконечное множество золота и серебра для обработки, которое пропало в связи со смертью Гуаскара; ибо индейцы спрятали его, видя, что испанцы забирают его и отправляют в Испанию. Потом многие искали его здесь, но не нашли», и т. д. Досюда из Франсиско Лопеса де Гомара, а сад, о котором он говорит, что короли инки имели его недалеко от Пуны, существовал во всех королевских домах, которые имелись в королевстве, [и] со всеми теми богатствами, которые он описывает, однако, в силу того что испанцы не увидели другого такого неразрушенного сада, а только лишь тот, ибо он находился в месте, где они [впервые] вошли в то королевство, они и не могли передать иного сообщения. Ибо, как только они вошли [в Перу], индейцы разобрали их [эти фигуры] и спрятали сокровища туда, откуда они никогда больше не появлялись, как об этом говорят сам автор и все другие историки. Нескончаемое количество серебра и золота, которое, как он говорит, имелось для обработки в Коско, помимо всего того великолепия и величия, по его словам, королевских домов, являлось тем, что оставалось в качестве излишек от украшений; поскольку их не на что было употреблять, они там скопились. В это нетрудно поверить тем, кто позже здесь видел, сколько золота и серебра было привезено из моей земли, ибо только в 1595 году в течение восьми месяцев тремя партиями было доставлено через Сан Лукар тридцать пять миллионов [дукатов] серебра и золота,

Слуги для служб в королевском доме, как-то: метельщики, водоносы, дровосеки, повара для государственного стола (ибо для инки готовили еду его жены и сожительницы), разносчики напитков, дверные, гардеробщики и хранители драгоценностей, садовники, управляющие домами и все другие персональные службы, которые имеются в домах королей и императоров, в домах этих инков не являлись частными лицами, находившимися на этих службах (ministerios), поскольку для каждой службы имелось одно или два и три селения, назначенные для соответствующей службы, которые были обязаны заботиться о направлении ловких и верных людей и в достаточном количестве, чтобы они несли бы те службы, сменяя друг друга через столько-то дней, недель или месяцев; и это была подать тех селений, а невнимательность или беспечность любого из этих слуг считались преступлением всего селения, и за одного наказывали всех его жителей более или менее строго, соответственно преступлению, а, если его совершали против королевского величества, селение опустошали. А когда мы говорим дровосеки, то не следует понимать, что речь идет о тех, кто ходил в горы за дровами, ибо [речь идет] о тех, кто забирал в королевский дом те [дрова], которые доставлялись всеми вассалами для его нужд и служб; и также следует понимать все остальные службы, которые очень высоко ценились среди индейцев, ибо они служили ближе всех к королевской особе и им доверяли не только дом инки, но также его персону, что у них больше всего ценилось.

Эти селения, которые несли такую службу в королевском доме, были расположены ближе всего к городу Коско — пять, или шесть, или семь лиг вокруг него, — и они были первыми, которые первый инка Манко Капак приказал заселить покоренными и подчиненными его службе дикарями. И по его личной привилегии и милости они именовались инками и получили знаки отличия, и одеяния, и головное украшение от самой королевской особы, как об этом было сказано в начале этой истории.

Чтобы носить на плечах в золотых носилках королевскую особу, в которых она постоянно передвигалась, были отобраны две провинции, обе с одинаковым названием, граничащие друг с другом, а чтобы их различать, одну из них называли Рукана, а другую Хатун Рукана, что означает Рукана большая. Они имели более пятнадцати тысяч жителей; это были люди знатные, хорошо сложенные и одинакового [роста]. Когда они достигали двадцатилетнего возраста, их обучали носить кривые носилки (andas sesgas) без толчков и ударов, без падений и не спотыкаясь, что являлось великим позором для несчастного, с которым такое случалось, потому что его капитан, который являлся старшим носильщиком, наказывал его публичным оскорблением, как в Испании выставляют на публичное обозрение [преступника]. Один историк утверждает, что тот, кто падал, приговаривался к смерти. Эти вассалы по очереди исполняли ту службу, что являлось их главной податью, так как это освобождало их от других [податей], а их самих наполняло гордостью, ибо их считали достойными носить своего короля на своих плечах; они шли всегда, [словно] приросшие к носилкам по двадцать пять и более [человек], потому что если кто-либо споткнется или упадет, то так не будет заметно.

Расходы на еду в королевском доме были очень большими, главным образом расходы на мясо, потому что его направляли из дома инки для всех людей королевской крови, которые жили при королевском дворе, и то же самое происходило в любом месте, где пребывала особа короля. Маис, который являлся их хлебом, расходовался в меньших количествах, ибо он шел на слуг, [работавших] внутри королевского дома, потому что те, что служили вне его, собирали его в достаточных количествах, чтобы содержать свои дома. Запрещалось убивать каких-либо оленей, ланей и косуль, лам и викуний как для королевского дома, так и для любого господина вассалов, а только лишь птиц, потому что зверей берегли для охоты, которую проводили в свое время, как мы расскажем в главе об охоте, которую они называли чаку; тогда они распределяли мясо и шерсть среди всех бедных и богатых. Питье расходовалось в доме инки в таких количествах, что его почти невозможно было измерить и подсчитать, потому что главной милостью, которая им оказывалась, было угощение напитком всех, кто приходил служить инке, кураков и некураков, пришедших просто посетить его или по другим делам мира или войны, и невозможно себе представить, сколько расходовалось напитков.

Во многих домах, принадлежавших инке, имелись огромные гальпоны, длиною в двести и шириною в пятьдесят и шестьдесят шагов, являвшиеся одной комнатой, которая служила площадью и в которых проводились праздники и танцы, когда дождливая погода не позволяла находиться на открытых площадях. В городе Коско я смог увидеть четыре таких гальпона, которые все еще были целы в мои детские годы. Один из них находился в Амару-канча — дома, принадлежавшие Эрнандо Писарро, где сегодня находится школа святого ордена иезуитов, а другой находился в Касана, где сегодня стоят лавки моего соученика Хуана де Сильорико, а другой находился в Колькам-пата, в домах, принадлежавших инке Паульу и его сыну дону Карлосу, который также был моим соучеником. Этот [последний] гальпон был самым маленьким из четырех, а самый большой был в Касане, вместимостью на три тысячи персон. Кажется невероятным, что можно было найти дерево, способное перекрыть столь огромные комнаты. Четвертый гальпон тот, что сегодня служит кафедральной церковью. Мы хотим предупредить, что индейцы Перу никогда не строили в своих домах чердаки, ибо все они были одноэтажными зданиями, и не примыкали (travavan) одна комната к другой, а все стояли отдельно, каждая сама по себе; в крайнем случае в очень большом зале или комнате у одной и у другой стены ставились свои небольшие внутренние помещения, которые являлись смежными комнатами. Служебные помещения они разделяли длинными или короткими перегородками, чтобы они не сообщались друг с другом.

Также известно, что все четыре стены из камня либо из адобов любого дoма или помещения, большого или маленького, строились со внутренними подпорками (las hazian aviadas adentro), ибо они не умели подпирать одну деталь другою или перебрасывать перекладины с одной стены на другую; не знали они и употребление гвоздей. Они просто укладывали сверху на стены все то дерево, которое служило крышей; вверху вместо гвоздей они связывали [бревна] крепкими веревками, которые изготовляли из длинной и мягкой соломы, похожей на испанский дрок. На этот первый [ряд] дерева они укладывали другой, служивший стропилами и балками, также привязывая одно к другому и другое к другому; на них накладывалось соломенное покрытие и в таком количестве, что на королевских домах, о которых мы говорим, оно в толщину достигало морскую сажень, если не больше. Это же самое покрытие крыши служило карнизом стен, чтобы они не мокли бы. Оно выходило более чем на вару за стены, чтобы сливалась вода; вся солома, выходившая наружу за пределы стен, очень ровно обрезалась. Одну [такую] комнату я еще застал в долине Йукай; она была построена так, как мы рассказали, в виде квадрата, размером более чем в шестьдесят футов, с покрытием в форме пирамиды; стены были высотою в три роста, а потолок имел более двенадцати ростов; по сторонам в ней находились два небольших внутренних помещения. Это помещение индейцы не сожгли во время всеобщего восстания, которое они подняли против испанцев, потому что в нем размещались их короли инки, чтобы наблюдать оттуда самые главные празднества, которые в их честь совершались на огромнейшей квадратной площади (лучше сказать, поле), лежавшей перед ней. Они сожгли многие другие красивейшие здания, находившиеся в той долине, стены которых я еще застал.

Помимо использования камня для стен, они строили их из адобов, которые готовили в своих формах, как здесь формуют кирпичи: они делались из глины, перетоптанной с соломой; адобы делались такой длины, какой толщины должна была быть стена, а самые короткие из них имели в длину одну вару и более или менее одну шестую в ширину и почти столько же в толщину; они сушили их на солнце, а затем устанавливали их в [определенном] порядке и под крышей оставляли их при солнце и дожде два и три года, чтобы они полностью высохли бы. Их укладывали в здание, как укладывают кирпичи: скрепляющим раствором служила та же глина, что и для адобов, перетоптанная с соломой.

Они не умели строить глинобитные стены, их не строили и испанцы из-за [непригодности] материала, использовавшегося для адобов. Если у индейцев сгорал какой-либо из этих великолепных домов, о которых мы говорили, они не восстанавливали его на обгорелых стенах, ибо утверждали, что, поскольку огонь сжег солому в адобах, стены стали слабыми, словно бы из одной только земли, и они не выдержат вес крыши. Должно быть, они поступали так по причине какого-то другого обмана, ибо я застал стоящими многие стены тех зданий, которые сгорели, и они были очень крепкими. После того как умирал правящий король, они как священное место заделывали внутренние покои, в которых он обычно спал, со всеми украшениями из золота и серебра, находившимися внутри, чтобы никто и никогда не вошел бы туда, и так делали во всех королевских домах королевства, в которых инка провел одну или несколько ночей, хотя бы это случилось во время его путешествия. А для инки, унаследовавшего [престол], строили другой внутренний покой, чтобы он мог в нем спать, а заделанный покой ремонтировали чрезвычайно заботливо с внешней [стороны], чтобы он хорошо сохранялся. Вся золотая и серебряная посуда, которой касался руками король, как-то: разнообразные кувшины (jarros, cantaros, tinajas) и вся кухонная посуда, со всем другим, что обычно используют службы в королевских домах, и все драгоценности, и одежда его особы, — все подвергалось захоронению вместе с мертвым королем, чьей собственностью являлось; и во всех домах королевства, где имелись подобные же службы, также хоронили все, словно бы отправляли к нему, чтобы он мог всем этим пользоваться в другой жизни. Остальные же сокровища, каковыми являлись украшения и величественные сооружения королевских домов, как-то: сады, купальни, имитированные [в золоте] дрова и другие великолепия, оставались для наследников.

Дрова, и вода, и другие вещи, которые расходовались в королевском доме, когда инка находился в городе Коско, доставлялись по распределению и за счет индейцев из четырех областей, которые именовались Тавантин-суйу, я хочу сказать, из наиболее близких к городу селений в тех четырех направлениях, [расположившихся] на пространстве от пятнадцати до двадцати лиг по округе. В отсутствии инки службу продолжали нести те же самые [индейцы], но только не в таких размерах. Они любили мутную и слегка солоноватую воду, которую расходовали на напиток, изготовлявшийся для питья (они называли его ака, произнося последний звук в самой глубине гортани), ибо они считали, что от пресной и чистой (delgada) воды они хирели и заболевали, а напиток терял свой смысл и вкус. По этой причине индейцы не проявили интереса к обнаруживанию источников хорошей воды, они скорее отдавали предпочтение мутной, а не чистой воде, а в том самом месте, где [находится] Коско, нет хороших источников. Когда мой отец после войны Франсиско Эрнандеса Хирона был губернатором и верховным судьей того города в годах тысяча пятьсот пятьдесят пятом и пятьдесят шестом, [туда] доставляли воду, которую называли [водой] из Тика-тика, берущую свое начало в четверти лиги от города; она очень хорошая, и ее держали на Главной Площади; потом то место поменяли на Площадь Сан Франсиско, а для Главной Площади подвели другой более многоводный источник с очень хорошей водой.

Поминание (obsequias) королей инков было очень торжественным, даже докучливым. Тело умершего бальзамировали, однако неизвестно как; они оставались настолько целыми, что казались живыми, как мы рассказывали выше, [говоря] о пяти телах инков, которые были найдены в году тысяча пятьсот пятьдесят девятом. Все их внутренности хоронили в храме, который находится в селении под названием Тампу, расположенном менее, чем в пяти лигах от города Коско вниз по течению Йукай; там было построено много огромных и величественных зданий из камня, по поводу которых Педро де Сиеса говорит, глава девяносто четвертая, что, как ему рассказали как о весьма достоверном, в определенной чарти королевского дворца либо храма Солнца было обнаружено расплавленное золото, [использовавшееся] вместо скрепляющего раствора, которым вместе с битумом, который они клали, были скреплены друг с другом камни. Это его слова, взятые текстуально.

Когда умирал инка или какой-либо из главных кураков, наиболее облагодетельствованные [им] слуги и наиболее любимые жены убивали себя или позволяли похоронить себя живыми, говоря, что они хотели бы пойти служить своим королям и господам в другой их жизни; потому что они, как мы уже сказали об этом, в своем язычестве считали, что после [земной] жизни имелась другая, похожая на нее, телесная, а не духовная. Они сами обрекали себя на смерть или принимали ее из своих рук из-за любви, которую испытывали к своим господам. А то, что говорят некоторые историки, что их-де убивали, чтобы похоронить со своими хозяевами или мужьями, является неправдой; ибо было бы великой бесчеловечностью, тиранией и скандалом утверждать, что под предлогом сопровождения своих господ они убивали тех, кого ненавидели. Правда же в том, что они сами обрекали себя на смерть и много раз их оказывалось столько, что начальники удерживали их, говоря им, что в настоящее время хватит тех, кто уходит [с умершим], что в дальнейшем, мало-помалу, по мере того, как они будут умирать, они пойдут служить своим господам.

После забальзамирования тела королей устанавливали перед изображением Солнца в храме Коскo, где им подносились многочисленные жертвы как людям божественным, которые, как они говорили, были сыновьями Солнца. В первый месяц [после] смерти короля его оплакивали все жители города каждый день с великими стенаниями и проявлением горя. Каждый [городской] квартал сам по себе выходил в поле; они несли знаки отличия инки, его знамена, его оружие и белье для одевания, которые оставлялись [специально] для захоронения, чтобы совершить поминания. В своих плачах громким голосом они декламировали [стихи] о его подвигах, совершенных на войне, и благодеяниях, и милостях, которые он оказал провинциям, родом из которых были те, кто жил в том квартале. По прошествии первого месяца они делали то же самое каждые пятнадцать дней при каждом полнолунии и затемнении луны; и это продолжалось целый год. В конце года они по-своему отмечали его окончание с какой только можно наивысшей торжественностью и с теми же самыми плачами, для чего имелись назначенные и пригодные для этого мужчины и женщины, словно надгробные плакальщики, которые, распевая в грустной и похоронной манере (tonos), рассказывали о величии и добродетелях умершего короля. Рассказанное нами совершалось простыми людьми того рода; то же самое делали инки из королевских родичей, но с намного большей торжественностью и возможностями, что [отличает] князей от плебеев.

То же самое имело место в провинциях империи, [и] каждый господин провинции стремился, чтобы смерть их инки была бы отмечена как можно большим состраданием. С плачами они шли посещать те места, где останавливался тот король в такой-то провинции, путешествуя ли по дороге или [специально] посещая селение, чтобы оказать им какую-либо милость; эти же места, как уже говорилось, пользовались у них великим почтением; там плач и вопли становились сильнее, и с особыми чувствами они декламировали [стихи] о ласке, милости или благодеянии, которыми он одаривал их на том самом месте. И этого хватит о королевских поминаниях, по образу и подобию которых совершалась часть этих поминаний в провинциях по их касикам, [и] я вспоминаю, что видел в своем детстве нечто подобное. В одной из тех провинций, которые называются кечва, я видел, как в поле выходила группа индейцев, чтобы оплакивать своего кураку; они несли его одеяния, как знамена. И их крики побудили меня спросить, что это было, и мне ответили, что это было поминание касика Вамам-вальпы, ибо так именовался умерший.

Среди многих других королевских великолепий, которые были при инках королях Перу, одно из них состояло в проведении в определенное время торжественной охоты, которая на их языке называлась чаку, что означает загонять, потому что они загоняли дичь. Для этого необходимо знать, что во всех их королевствах считалась заповедной охота на любую дичь, кроме перепелок, голубей, горлиц и других небольших птиц, которые шли на питание губернаторов инков и кураков, да и то в малом количестве и не без приказа и разрешения правосудия. На все же другое охота была запрещена, чтобы наслаждение охотой не превратило бы индейцев в бездельников и они не забросили бы дела по дому и по земельному наделу; и поэтому никто не решался убить хотя бы одну только птицу, потому что это [означало], что его самого должны были убить за нарушение закона инки, ибо они провозглашали свои законы не для того, чтобы над ними насмехались.

По причине такого соблюдения [закона] в любом деле, и особенно в охоте, было столько дичи, как зверей, так и птиц, что она заходила в [жилые] дома. Однако закон не запрещал им выгонять оленей со своих наделов и посевов, если они обнаруживали их там, потому что они говорили, что инка любил оленей и вообще всякую дичь ради вассалов, а не вассалов ради дичи.

В определенное время года, когда кончался период выкармливания [молодняка], инка приходил в какую-либо провинцию, выбирая ее по своему вкусу или исходя из имевшихся дел мира или войны. Он приказывал, чтобы выступили бы двадцать или тридцать тысяч индейцев, или более или менее, в зависимости от [размеров] участка земель, которые требовалось взять в загон. Индейцы делились на две группы: одни цепочкой шли в сторону от правой руки, а другие — от левой, окружая таким образом огромный участок земли в двадцать или тридцать лиг, более или менее, в соответствии с местностью, которую они должны были окружить; они занимали реки, ручьи, ущелья, которые были указаны в качестве границ и входили в состав земли, которая подвергалась охоте в тот год, и они не заходили в местность, которая была предназначена для [охоты] следующего года. Они шли, покрикивая, и гнали перед собою животных, и они заранее знали, где остановятся и соединятся оба людских рукава, чтобы закончить проводимое ими окружение и запереть в загоне животных, которых они согнали; и они знали также, где следует остановить облаву, ибо там должна была быть открытая земля без гор, ущелий и скал, которые помешали бы охоте; придя туда, они теснили дичь тремя и четырьмя стенами из индейцев до тех пор, пока животных уже можно было брать руками.

Вместе с дичью они сгоняли львов, и медведей, и множество лис, диких котов, которых они называют оскольо — их имеется два или три вида, — ласк и других подобных тварей, которые наносят урон дичи. После их всех убивали, чтобы очистить поле от той вредной канальи. О тиграх мы не упоминаем, потому что они водятся только лишь в скалистых отрогах Анд. Число оленей, косуль и ланей, а также более крупного скота, который они называли ванаку, имеющего длинную шерсть, и другого, который называли викуньа, что меньших размеров и с тончайшей шерстью, было огромным, ибо во многих случаях в зависимости от земель, одни из которых имели больше дичи, нежели другие, их поголовье превышало двадцать, тридцать и сорок тысяч, что являло собою прекрасное зрелище, вызывавшее великое ликование. Так было тогда; сейчас же, — пусть живущие там назовут число животных, спасшихся от уничтожения и от расточительности аркебузов, ибо лишь немного ванак и викуний найдется там, куда [аркебузы] не смогли проникнуть.

Всех этих животных они брали руками. Самок оленьего скота, как-то: оленей, ланей и косуль, сразу отпускали, ибо у них не было шерсти для стрижки; очень старых, которые уже не могли дать приплод, убивали. Они отпускали также самцов, которые, по их мнению, были необходимы как производители, и отпускали самых лучших и наиболее рослых;

всех остальных убивали, а мясо делили среди простых людей; они также отпускали ванак и викуний после того, как остригали с них шерсть. Они вели счет всем этим диким животным, словно они были домашними, и в кипу, каковые являлись книгами ежегодного учета, фиксировали их по видам, отдельно самцов и самок. Они также фиксировали число убитых животных, как тех, что причиняют ущерб, так и полезных, чтобы знать, сколько голов было убито и сколько осталось живых, чтобы в предстоящей охоте определить, на сколько выросло их поголовье.

Шерсть ванак, поскольку она была грубой (basta) шерстью, распределялась среди простых людей; а шерсть викуньи, поскольку она пользовалась по причине своей тонкости таким уважением, предназначалась вся инке, который приказывал поделить ее среди своих [людей] королевской крови, ибо другие не могли одеваться в ту шерсть под страхом смерти. Ее также давали по привилегии и в качестве особой милости куракам, ибо иначе они также не могли одеваться в нее. Мясо ванак и викуний, которых убивали, полностью распределялось среди простых людей, и куракам доставалась их доля, а также мясо косуль, соответственно по их семьям, но не из-за необходимости, а ради торжества и праздника охоты, от которой бы всем что-либо досталось.

Эти охоты проводились в каждом округе каждые четыре года, между которыми проходит три года [без охоты], потому что индейцы считали, что в этот промежуток времени шерсть викуньи вырастает до своего предела, а они не хотели стричь ее раньше, чтобы она не утратила бы свои свойства, и так они поступали также для того, чтобы у всех тех диких животных хватило бы времени для размножения и они не испытывали бы того потрясения, которое возникло бы, если бы это случалось каждый год, что было бы менее полезно для индейцев и более вредно для скота. А так как было запрещено устраивать охоту каждый год (чтобы создать впечатление, что урожай снимается ежегодно), они делили провинции на три или четыре части или на земли под паром, как говорят землепашцы, чтобы таким путем каждый год охотиться на земле, отдохнувшей три года.

В этом порядке инки устраивали охоту на своих землях, сохраняя дичь и улучшая ее для будущего, и они, и их королевский двор услаждали себя, а от всего этого была польза вассалам, и этот же приказ действовал по всем его королевствам. Ибо они говорили, что с дикими животными должно обращаться таким образом, чтобы они давали бы такую же пользу, как и домашние, ибо Пача-камак или Солнце не могли создать их иначе, как ради пользы [для людей]. И что нужно было также охотиться на плохих и вредоносных животных, чтобы убивать их и изымать из среды хороших, как вырывают сорную траву из [посева] злаковых. Эти соображения и другие подобные высказывали инки об этой своей королевской охоте, называвшейся чаку, [и] по ним можно увидеть порядок и доброе правление, которые поддерживали эти короли в делах наибольшего значения, а с охотой происходило то, что мы рассказали. У этих диких животных берут безоар, камень, который привозят [в Испанию] из той земли, хотя утверждают, что имеется различие в его мягкости, [и] что камень такого-то вида [животных] является лучшим, чем все другие.

В таком же порядке охотились вице-короли и губернаторы инки, каждый в своей провинции, лично присутствуя на охоте как для развлечения, так и для того, чтобы не допустить злоупотреблений при распределении мяса и шерсти для простых людей и бедняков, которыми являлись немощные по причине старости или долгой.болезни.

Люди из плебеев вообще были бедными в отношении скота (если не считать кольа, у которых его было много), и поэтому они испытывали нужду в мясе, ибо они ели его благодаря милости кураков или [если] они по случаю очень большого праздника убивали одного кролика из числа тех домашних, которых разводили в своих домах и называли кой. Чтобы помочь этой общей нужде, инка приказывал устраивать те охоты и среди всех простых людей распределять мясо, из которого они делали вяленое мясо, называвшееся чарки, и которого им хватало на целый год, вплоть до следующей охоты, ибо индейцы отличались чрезвычайной умеренностью в своей еде и чрезвычайной скупостью в отношении вяленого мяса.

В свои горячие блюда они кладут все травы, растущие в поле, сладкие и горькие, лишь бы не ядовитые; горькие они промывают в двух или трех водах и кладут их на солнце, пока они не перестанут быть зелеными.. Они не щадят и водоросли, растущие в ручейках, ибо они их также отмывают и готовят для своего времени. Они также ели сырые зеленые травы, как едят салат — латук и редьку, однако никогда не делают из них салаты.

Часки называли почтовых курьеров, которые находились на дорогах для скорейшей доставки приказаний короля и передачи новостей и извещений, важных для их дальних и близких королевств и провинций. С этой целью через каждую четверть лиги [на дороге] находилось в двух хижинах , четверо или шестеро молодых и легких на ноги индейцев, укрывавшихся там от жестокостей погоды. Свои задания они выполняли по очереди, то курьеры одной хижины, то другой; одни из них смотрели в одну сторону дороги, а другие — в другую, чтобы обнаружить посыльного до того, как он прибежит к ним, и быстро принять поручение, дабы не потерять ни минуты времени. А для этого они всегда ставили хижины на возвышениях, а также так, чтобы из одной хижины можно было бы видеть другую. Они находились в четверти лиги, потому что они считали, что то [расстояние] индеец мог пробежать быстро и единым духом, не утомляя себя.

Их называли часки, что означает обменивать, или дать и взять, что одно и то же, ибо они обменивались выполнявшимся поручением, передавали и брали его один у другого и другой у другого. Их не называли кача, что означает посланец, потому что это имя давали послам или личному посланцу, который сам шел от одного князя к другому или от господина к подчиненному. Поручение или послание, которые несли часки, было устным, поскольку индейцы Перу не знали письма. Оно содержало немного слов, которые тщательно подбирались, и они были простыми, чтобы не перепутать их, ибо если их было бы много, то их можно было бы забыть. Попадая в поле зрения хижины, тот, кто нес послание, начинал подавать голос, чтобы поторопить того, кто должен был побежать [дальше], как поступает почтовый курьер, играя в свой рожок, чтобы ему седлали бы [лошадей], а добравшись до места, где его слова могли быть поняты, он передавал свое поручение, повторяя его и два, и три, и четыре раза, пока тот, кто должен был нести его [дальше], не понимал поручение, а если он не понимал его, то дожидался часки и по всей форме передавал поручение один другому, и таким образом оно переходило от одного к другому, пока не доставлялось туда, куда должно было быть доставлено.

Другие поручения доставлялись не устно, а письменно, назовем это так, хотя мы сказали, что у них не было письма. Таковым являлись узелки, завязанные па различных нитях различного цвета, которые завязывались в своем [специальном] порядке, однако не всегда одинаковым образом, поскольку иногда один цвет предшествовал другому, а в других случаях наоборот, и эта форма поручений была заключена в цифры, с помощью которых понимали друг друга инка и его губернаторы, [зная], что им следует делать; и узлы, и цвет нитей обозначали число людей, оружия, или одежды, или провианта, или любой другой вещи, которую следовало сделать, направить или ускорить. Эти нити с узелками индейцы называли кипу (что означает завязать узел и [просто] узел, являясь именем существительным и глаголом), с помощью которых они понимали друг друга в своих отчетах (cuentas). В другом месте, в самостоятельной главе, мы подробно расскажем, какими они были и чем служили. Когда имелась необходимость ускорить [доставку] посланий, они добавляли курьеров, и на каждой станции находилось восемь, десять и двенадцать индейцев часки. У них существовал и другой способ передавать сообщения через эти почтовые станции, а состоял он в том, что они разводили костры, днем — с дымом, а ночью с [ярким] пламенем, которые загорались один следом за другим. Для этого часки постоянно держали наготове огонь и факелы из смолы, и они по очереди следили днем и ночью, чтобы всегда быть готовыми ко всякому событию, которое могло случиться. Этим способом извещения огнем они пользовались только в случае какого-нибудь восстания или мятежа, которые поднимали либо королевство, либо большая провинция, и применяли его, чтобы инка знал о случившемся уже через два или три часа (хотя бы оно случилось в пятистах или шестистах лигах от королевского двора) и смог бы приказать подготовить все необходимое к моменту прибытия точного сообщения, в каком [именно] королевстве или провинции произошло восстание. Такими были служба часки и сообщения, которые они доставляли.

Кипу означает завязывать узел или [просто] узел; [это слово] также понимают как счет (cuenta), потому что узлы содержали счет любым предметам. Индейцы изготовляли нити разного цвета: одни были только одного цвета, другие — двух цветов, другие — трех, а другие — и большего числа, потому что цвет простой и цвет смешанный каждый имел свое особое значение; нить плотно скручивалась из трех или четырех тонких ниток, а толщиною она была с железное веретено и длиною примерно с три четверти вары; каждая из них прикреплялась в особом порядке к другой нити [основе], образуя как бы бахрому. По цвету определяли, что именно содержит такая-то нить, как-то: желтая [означала] золото, белая — серебро, а красная — воинов.

Предметы, не обладающие [специфическим] цветом, располагались по своему порядку, начиная от [предметов] наивысшего качества и значения, [постепенно] переходя к менее ценным, каждая вещь в пределах своего вида [или рода], как бывает у злаковых и овощей. Возьмем для сравнения культуры Испании: вначале идет пшеница, затем ячмень, затем горох, бобы, просо и т. д. И точно так же они вели счет оружию, ставя вначале то, которое считалось самым благородным, как-то: пики, а затем дротики, лук и стрелы, дубинки и топоры, пращи и все остальное оружие, которое они имели. А когда речь шла о вассалах, они давали отчет по жителям каждого селения, а затем вместе каждой провинции: в первой нити они фиксировали стариков от шестидесяти лет и больше; во второй — зрелых людей от пятидесяти и выше, а третья фиксировала сорокалетних, и так по десять лет вплоть до грудных младенцев. Таким же образом они считали и женщин по возрасту.

Некоторые из этих нитей имели другие тоненькие ниточки того же цвета, словно бы дочурки или исключения из тех общих правил; так, скажем, на нитке, [фиксирующей] мужчин или женщин такого-то возраста, которые подразумеваются женатыми, ниточки обозначали бы число вдовцов и вдов того же возраста, приходившихся на тот год, ибо эти отчеты были годовыми и давали подсчет только по одному году.

Узлы ставились согласно порядку — единицы, десятки, сотни, тысячи, десятки тысяч и очень редко (почти никогда) обозначали сотни тысяч; ибо, поскольку каждое селение вело счет само по себе, а каждая метрополия по своему округу, количество того или другого [предмета] никогда не достигало такой цифры, которая перевалила бы за сотню тысяч, а что касается чисел от этой цифры вниз, то их было хоть отбавляй. Однако, если возникала необходимость сосчитать числа в сотни тысяч, они их также считали, потому что на своем языке -они могут назвать любые арабские цифры — [язык] имеет их, однако, поскольку в том не было необходимости, их счет не превышал десятки тысяч. Эти числа они считали по узлам на тех нитях, каждое число было отделено от другого; однако узлы каждого числа стояли все вместе в определенной последовательности (debajo de una buelta) наподобие узлов, которые имеются на шнурке блаженного патриарха святого Франциска, и располагались они точно (bien), потому что [их количество] никогда не превышало девяти, как не превышает девяти [количество] единиц, десяток и т. д.

В верхней части нити ставились [единицы] самой крупной цифры, т. е. десятки тысяч, а ниже шли тысячи, и так до единиц. Узлы [соответствовали] каждой цифре и на любой нити располагались совершенно одинаково по отношению друг к другу, точно так, как их ставит счетчик, когда складывает большую сумму. Эти узлы, или кипу, находились в специальном ведении индейцев, которых называли кипу-камайу; это означает гот, на кого возложена обязанность считать, и, хотя в то время разница между радивыми и нерадивыми индейцами была чрезвычайно невелика, ибо по причине малой злонамеренности и доброго правления их всех следовало бы назвать радивыми, все же со всем этим для той службы и для любой другой они отбирали наиболее испытанных, тех, кто на долгом жизненном опыте проявил свою добропорядочность. Их не назначали в порядке оказания милости, ибо тем индейцам была чужда милость, если она не была порождена собственными достоинствами. Она [эта служба] также не продавалась и не арендовалась, ибо они не знали ни куплю, ни продажу, ни аренду, поскольку у них не существовало денег. Они обменивали одну вещь на другую, это случалось с продуктами питания, но не с другим, ибо ни одежда, ни дома, ни земельные участки не продавались.

Хотя кипу-камайу отличались такой точностью и преданностью, как мы рассказали [об этом], в каждом селении, каким бы малым оно не было бы, хотя и в соответствии с [числом] его жителей, имелось от четырех и более [вплоть] до двадцати и тридцати кипу-камайу, и у всех у них были одни и те же реестры, а коль скоро реестры были одинаковыми, то вполне хватило бы одного счетчика или нотариуса, однако инки желали, чтобы их было много в каждом селении и по каждой специальности (facultad), чтобы исключить обман, который может возникнуть среди немногих, и они говорили, что поскольку их было много, то или все впадут в зло или никто.

Эти [счетчики] своими узлами обозначали всю подать, которую каждый год отдавали инке, фиксируя каждую вещь по ее виду, сорту и качеству. Они обозначали людей, уходивших на войну, тех, кто умирал на ней, кто родился и умирал каждый год, фиксируя все по месяцам. Иными словами, они записывали в тех узлах любую вещь, которая являлась результатом подсчета цифр, вплоть до записи сражений и проверок, которые проводились ими, вплоть до указания, сколько посольств было направлено к инке и сколько бесед и суждений было высказано королем. Однако содержание посольств, а также слова суждений или любое иное историческое событие они не могли передавать узлами, ибо они заключены в организованную речь живого голоса или в письмо, что нельзя передать с помощью узлов, ибо узел называет число, но не слово. Чтобы исправить этот недостаток, у них имелись знаки (senales), которые указывали, что [кипу касается] фактов, исторических подвигов или имевшего место посольства, высказанного суждения или беседы, совершенных в мире или на войне. Эти беседы индейцы кипу-камайу запоминали наизусть, суммируя их в немногих словах, вверяя их памяти, и по традиции они обучали им своих преемников, отцы—сыновей и [других] потомков, главным образом и особенно в тех селениях или провинциях, где имело место [фиксируемое событие], и там оно сохранялось лучше, чем в другом месте, ибо местные жители гордились им. Они также использовали другое средство для того, чтобы их подвиги и посольства к инке и ответы, которые инка давал им, сохранялись в памяти людей, и заключалось оно в том, что амауты, которые были философами и учеными, брали на себя заботу изложить их в прозе, в исторических рассказах, коротких, словно басня, чтобы соответственно возрасту рассказывать их детям, и юношам, и неотесанным людям полей, которые, переходя из уст в уста и от одного возраста к другому, сохранялись бы в памяти всех. Они так же излагали свои истории в сказочном виде, со всеми аллегориями, как мы рассказывали об одних и еще расскажем о других. Точно так же аравики, которые были поэтами, складывали короткие и емкие стихи, в которых были заключены истории, или посольства, или ответы короля; иными словами, они стихами рассказывали все то, что не могли зафиксировать в узлах; а те стихи они пели во время триумфов и на своих главнейших праздниках, и их декламировали инкам-новичкам, когда они принимали сан рыцаря, и этим способом они хранили память о своих историях. Однако, как показывает опыт, бренны те усилия, потому что [только] письмо делает вечными дела; но, поскольку те инки не сумели его достичь, они использовали то, чего сумели добиться, и, поскольку узлы были как бы письмом, они выбирали историков и счетчиков, которых называли кипу-камайу, что значит тог, кому поручены узлы, чтобы с их помощью, и с помощью нитей, и цвета нитей, и при содействии рассказов и стихов записывалась бы и сохранялась бы традиция их дел: таков был способ письма, которым владели инки в своем государстве.

К этим кипу-камайу прибегали кураки и знатные люди в своих провинциях, если хотели узнать исторические дела о своих предках или о любом другом выдающемся событии, происшедшем в такой-то провинции; потому что эти как нотариусы и как историки хранили реестры, каковыми являлись годичные кипу, составлявшиеся о событиях, достойных памяти, и, вынуждаемые своей профессией, они постоянно штудировали знаки и цифры, заключенные в узлах, чтобы сохранять в памяти легенды, которые имелись о тех знаменитых делах, ибо как историки они обязаны были изложить их по первой просьбе, [а] за эту службу они были освобождены от податей и от какой-либо иной работы (servicio), и поэтому они никогда, ни разу не выпускали узлы из рук.

В таком же порядке они знали о своих законах и правилах, ритуалах и церемониях, ибо из цвета нити и из числа узлов они извлекали закон, /который запрещал то или иное преступление, и [узнавали] наказание, которое следовало за его нарушение. Называли жертвоприношение или церемонию, которые совершались в такой-то или такой праздник в честь Солнца. Объявляли правила и права, которые говорили в пользу вдов, или бедняков, или путников, и так они узнавали обо всем остальном, извлекая [нужное] из памяти с помощью [этих] традиций. Таким образом, каждая нить и узел вызывали в их памяти то, что они в себе содержали, наподобие предписаний и положений нашей святой католической веры и милосердных деяний, ибо по номеру [строки или главы в Библии] мы узнаем то, что [бог] нам приказывает. Так индейцы вспоминали по узлам о тех делах, которым их по традиции обучали их отцы и деды, что воспринималось ими с величайшим вниманием и почтением, как священные дела их идолопоклонства и законы их инков; и они стремились сохранять их в памяти из-за отсутствия письма; а индеец, который не сумел запомнить по традиции рассказы или любые другие истории, случившиеся среди них, был в одном и в другом таким же невеждой, как испанец или любой другой чужестранец. Я пользовался (trate) кипу и узлами в делах с индейцами моего отца и других кураков, когда они в [праздники] святого Хуана и Нового года приходили в город платить свою подать. Чужие кураки умоляли мою мать отправить меня к ним подытожить их счета, ибо, как люди подозрительные, они не верили, что испанцы обращаются с ними честно в этом деле, пока я не подтверждал правильность [расчетов], зачитывая им копии их податей, которые они приносили мне, и сравнивая их с их узлами, и этим путем я узнал о них столько же, сколько знали индейцы.

После смерти Инки Вира-кочи его империю унаследовал Пача-кутек Инка, его законнорожденный сын. Исполнив наиторжественнейшим образом поминания по отцу, он три года занимался управлением своих королевств, не покидая своего королевского двора. Затем он лично посетил их;

он прошел одну за другой все провинции, и, хотя не обнаружил то, за что следовало бы наказать, ибо королевские губернаторы и министры стремились жить по справедливости под страхом потери жизни, все же те короли любили своевременно совершать такие всеобщие посещения, чтобы министры не становились бы небрежными и не тиранили бы [народ] по причине долгого отсутствия и серьезного невнимания князя. И они совершали их также, чтобы вассалы могли бы передать жалобы на притеснения самому инке, лицом к лицу, потому что они не удовлетворялись, когда им говорили третьи лица, ибо третий ради дружбы или из-за подкупа обвиняемым мог приуменьшить вину или нанести обиду жалобщикам; это правда, что этому равному отправлению правосудия в отношении маленького и большого, бедного и богатого, соответствовавшему естественному закону, эти короли инки уделяли очень большое внимание, чтобы никому не была бы причинена обида. И за эту прямоту, хранимую ими, их любили так, как любили, и индейцы будут любить их многие века в своей памяти. На посещения у него ушло еще три года; возвратясь в свой королевский двор, он решил, что было бы разумно уделить часть времени военным упражнениям и не тратить его лишь на праздность мира под предлогом отправления правосудия, так как это было похоже на трусость; он приказал собрать тридцать тысяч воинов, с которыми направился в направлении Чинча-суйу, сопровождаемый своим братом Капаком Йупанки, который был храбрым князем, достойным своего имени; они шли и подошли к Вильке, которая являлась последним, что в том направлении было завоевано [инками].

Оттуда он направил брата на завоевания, хорошо обеспечив его всем необходимым для войны. Он вошел в провинцию, именуемую Савса, которую испанцы, коверкая буквы, называют Хауха, — прекраснейшая провинция с населением более чем тридцать тысяч жителей, все одного имени и одного и того же происхождения и рода, каковым являлся ванка. Они похвалялись происхождением от мужчины и женщины, которые, говорят, вышли из одного источника; с тех, кого они брали в плен на воине, сдирали шкуру; некоторые из шкур (pellejos) они набивали пеплом и хранили в своем храме в качестве трофеев своих подвигов; а другие шкуры они натягивали на свои барабаны, говоря, что враги становились трусливыми, видя, что они были содраны' с их [людей], и они убегали, услышав их звук. Их селения, хотя они были маленькими, имели сильные укрепления, подобные тем, которые использовались среди них; потому что, принадлежа к одному и тому же народу, они все же ссорились между собой из-за пахотных земель и границ каждого из селений.

В своем древнем язычестве до того, как их завоевали инки, они поклонялись как божеству изображению (figura) собаки, и оно находилось в их храмах в качестве идола, и с великим наслаждением они ели мясо собаки, за которое готовы были умереть. Подозревают, что они поклонялись собаке по причине такого интереса к [ее] мясу; иными словами, для них было величайшим праздником угощение [мясом] собаки, а в качестве наивысшего проявления набожности в отношении собак они изготовляли из их голов нечто похожее на дудки, на которых исполняли на своих праздниках и плясках музыку, чрезвычайно нежную для их слуха; а на войне они трубили в них, чтобы вызвать страх и удивление у своих врагов, и они утверждали, что могущество их божеств позволяло получать те два противоположных результата: для тех, кто поклонялся божеству, она звучала приятно, а врагов повергала бы в изумление и бегство. Все эти жестокости и заблуждения инки искоренили у них, хотя в память о прошлом они разрешили им, чтобы они в дальнейшем вместо дудок из голов собак пользовались бы подобными [дудками] из голов косуль, ланей или оленей, как они сами того пожелают; и так они играют на них сейчас на своих праздниках и плясках; а за пристрастие и любовь, с которыми тот народ ел собак, им дали кличку, продолжающую жить еще сегодня, ибо, называя имя ванка, они добавляют: собакоеды (coine-perros). У них имелся также идол в виде изображения человека; в нем говорил дьявол, приказывающий то, что хотел, и отвечавший на то, о чем его спрашивали, который сохранился у ванков после их завоевания [инками], потому что он был вещающим (hablador) оракулом и не противоречил идолопоклонству инков, но они отвергли собаку, поскольку не признавали поклонение животным.

Этот столь могучий народ, так любивший собаку, инка Капак Йупанки завоевал скорее лаской и подарками, чем силой оружия, потому что они стремились стать прежде господами душ, чем тел. После умиротворения ванков он приказал разделить их на три группы, чтобы избавить их от ссор, которые их раздирали, а также поделить их земли и установить границы. Одну группу назвали Савса, а другую — Марка-вилька, а третью — Льаскапа-льанка. А головной убор, который они носили, — он был у всех одинаковым — был им сохранен, только он [инка] приказал изменить его цвета. Эта провинция называется Ванка, как мы уже сказали. Испанцы же в наше время, я не знаю по какой причине, называют ее Уанкауилька, не обращая внимание на то, что провинция Ванка-вилька находится рядом с Тумписом, почти в трехстах лигах от той, другой, расположенной рядом с городом Ваманка; [следовательно], одна расположена на берегу моря, а другая — в глубине материка. Мы говорим это, чтобы тот, кто читает эту историю, не запутался бы, а дальше, в должном месте, мы расскажем о Ванка-вильке, где случились удивительные дела.

С тем же добрым порядком и умением инка Капак Йупанки завоевал многие другие провинции, которые находятся в том округе по одну и по Другую стороны от королевской дороги. Среди них самыми главными были провинции Тарма и Пумпу, которую испанцы называют Бомбон, очень плодородные провинции, а завоевал их инка Капак Йупанки со всей легкостью благодаря своему хорошему умению и ловкости, с помощью подарков и обещаний, хотя, поскольку люди [этих провинций] отличались храбростью и воинственностью, дело не обошлось без нескольких стычек, во время которых имелись убитые, но в конце концов они сдались, сопротивляясь меньше того, что ожидалось от них. Жители этих провинций Тарма и Пумпу и многих других сопредельных считали знаком бракосочетания поцелуй жениха в лоб или щеку невесты. Вдовы по причине траура стригли себе волосы и не могли выходить замуж в течение года. Мужчины во время постов не ели ни мясо, ни соль, ни перец и не спали со своими женами. Те, кто уделял больше внимания религии — они были вроде жрецов,— постились круглый год за своих [родичей].

После завоевания Тармы и Пумпы инка Капак Йупанки прошел дальше, покоряя многие другие провинции, которые расположены на востоке, в сторону Анд; в них царил разлад, не было ни порядка, ни правления: там не существовали селения, не поклонялись богам, не было чего-либо человеческого; люди жили как животные, рассеянные по полям, горам и долинам, убивая друг друга без всякой на то причины; они не признавали господина, и поэтому их провинции не имели названий, и все это происходило на территории более чем тридцать лиг с севера на юг и еще столько же с запада на восток. Они подчинились и покорились инке Пача-кутеку, привлекаемые добром, и, как люди простые, они шли туда, куда им приказывали; они заселили селения и обучились учению инков; и не случилось ничего другого, о чем стоило бы рассказать, пока [инка не дошел] до провинции, именуемой Чукурпу, которая была заселена воинственными, жестокими и дикими в своем поведении и в дурных обычаях людьми, и в соответствии с этим они поклонялись тигру за его жестокость и храбрость.

С тем народом, поскольку он был таким диким и похвалявшимся, как варвары, тем, что его люди не признавали ничего разумного, инка Капак Йупанки имел несколько стычек, в которых с обеих сторон было убито более четырех тысяч индейцев, однако в конце концов они сдались, испытав на себе силу инки, и его мягкость, и благодушие, ибо они видели, что во многих случаях он мог уничтожить их, но не захотел этого, и, что чем больше он сжимал их в кольцо и они испытывали нужду, он все настойчивее предлагал им мир с великим великодушием и мягкостью. По этой причине они сочли за благо сдаться и покориться господству Инки Пача-кутека, и принять его законы и обычаи, и поклоняться Солнцу, отказавшись от своего тигра, которого считали богом, и идолопоклонства, и образа жизни своих предков.

Инка Капак Йупанки счел за доброе счастье, что тот народ покорился ему, потому что, судя по жестокости и неукротимости, которую он проявил, следовало опасаться, что либо завоевание этого народа закончится полным его уничтожением, либо ему нужно было сохранить ту же свободу, которая была у него, чтобы не уничтожать его, однако как одно, так и другое обозначало бы потерю инками репутации; и вот, проявив большую ловкость и использовав многочисленные подарки и обещания, он достиг мира в провинции Чукурпу, где оставил губернаторов и министров, необходимых для обучения индейцев и правления имуществом Солнца и инки; он оставил также воинов гарнизона, чтобы охранять завоеванное.

Затем он перешел на правую сторону королевской дороги и с теми же умением и ловкостью (мы опускаем их, чтобы не повторять одни и те же дела) покорил две другие очень крупные и со множеством людей провинции, одна из которых называлась Анкара, а другая Вайльас; он оставил в них, как и в остальных, министров правления и имущества и необходимый гарнизон. А в провинции Вайльас он самым жестоким образом наказал содомитов, которые с великой тайной практиковали отвратительный грех содомии. А поскольку до того случая не был никогда [раньше] обнаружен и известен тот грех среди горных индейцев, хотя в [прибрежных] долинах он и существовал, как мы об этом уже говорили, его практика среди вайльа вызвала огромное возмущение, которое в те времена породило поговорку среди индейцев, живущих до сегодняшнего дня на позор тому народу; она гласит: Астайа вайльас, что означает отодвинься, там вайлъа, словно бы от них исходит зловоние старого греха, хотя его практиковали немногие и в большом секрете, и он был сурово наказан инкой Капаком Йупанки.

Проделав то, о чем было сказано, [и] сочтя, что на тот период времени хватало того, что он завоевал, а это были шестьдесят лиг с севера на юг и в ширину то, что лежит между льяно. и великой кордильерой Сьерра-Невада, он возвратился в Коско в конце третьего года, прошедшего после его ухода из города, где встретил Инку Пача-кутека, своего брата. Тот принял его по случаю его побед с великим праздником и триумфом, которые длились целую лунацию [лунный месяц], ибо так индейцы считают время по месяцам.

Закончив празднество и оказав множество милостей мастерам боя, и капитанам, и отдельным куракам, которые повстречались им в завоевании, а также солдатам, которые проявили себя и отличились больше, чем остальные, ибо во всем он проявлял особую заботу и понятие (noticia), инка по прошествии нескольких месяцев принял решение вновь посетить свои королевства, ибо то было самым большим благодеянием и любезностью, которые он мог им оказать. Во время визита он приказал в самых богатых и знатных провинциях построить храмы в честь и в знак уважения Солнца, в которых индейцы поклонялись бы ему; и также были основаны дома для избранных девственниц, ибо никогда одно не создавалось без другого. Они означали огромную милость для жителей провинций, в которых они строились, потому что этим путем они [как бы] становились жителями и уроженцами Коско. Помимо храмов, он приказал построить много крепостей на границе с тем, что собирался завоевать, и королевские дома в долинах и в приятных и красивых местах, а также на дорогах, где инки могли бы отдохнуть, когда им представится случай пойти в поход со своими войсками. Он также приказал построить во многих селениях свои хранилища, где бы хранилось продовольствие для тех лет, когда в них будет нужда, чтобы оказать помощь местным жителям.

Он издал многие законы и частные приказания, исходившие из древних обычаев тех провинций, в которых должны были соблюдать их, поскольку все то, что не шло против их идолопоклонства и против общих законов, те короли инки считали правильным использовать среди тех народов, которые в своей древности пользовались этим, чтобы им казалось бы, что их не тиранят, а спасают от животной жизни и дают им жизнь человеческую, оставляя им все, что не шло против естественных законов, которые больше всего остального охраняли инки.

Осуществив визит, на который он затратил три года, он вернулся в свой королевский двор, где провел несколько месяцев в праздниках и радостях, но затем он обсудил со своим братом, который был при нем вторым лицом, и с членами своего совета [необходимость] вернуться . к завоеванию провинций в Чинча-суиу, ибо только в этом направлении оставались полезные земли для завоевания, потому что в Анти-суйу, примыкавшем к снежным Кордильерам, были обнаружены лишь труднодоступные горы. Они договорились, что инка Капак Йупанки возобновит завоевание, поскольку в прошлом походе он так прекрасно засвидетельствовал свое благоразумие и храбрость и другие качества великого капитана; они приказали, чтобы он взял с собой наследного принца, своего племянника, которого звали Инка Йупанки, юношу шестнадцати лет (ибо в том же году его посвятили в рыцари соответственно торжествам Вараку, о которых мы расскажем подробно дальше), чтобы он поупражнялся бы в военном искусстве, пользовавшемся таким уважением у инков. Они снарядили пятьдесят тысяч воинов. Инки, дядя и племянник, вышли с первым легионом; они дошли до большой провинции, именуемой Чукурпу, которая была последним [владением] империи в той округе.

Оттуда они направили обычное требование жителям провинции, именуемой Пинку, а те, видя, что они не смогут оказать сопротивления могуществу инки, а также потому, что знали, сколько блага достается всем их вассалам от их законов и правления, ответили, что с великой радостью принимают [власть] империи инков и их законы. С этим ответом инки вошли в провинцию, и оттуда они направили то же самое требование в остальные близлежащие провинции, среди которых наиболее значительными были Варас, Писко-пампа, Кунчуку. Эти, вместо того чтобы последовать примеру Пинку, поступили совсем по другому, ибо они взбунтовались и обратились [за помощью] друг к другу, отложив в сторону свои личные страсти, чтобы прийти на помощь всеобщей защите; и так они собрались вместе и ответили, заявив, что предпочитают общую для всех смерть, нежели новые законы, и обычаи, и поклонения новым богам; что они не хотели их, ибо очень хорошо чувствовали себя со своими старыми, доставшимися от предков, которые они знали уже много веков назад; что пусть инка удовлетворится тем, что уже тиранит, поскольку под предлогом религиозной ревности он узурпировал владения стольких кураков, которых он покорил и подчинил себе.

Дав этот ответ [и] понимая, что они не смогут оказать сопротивление в открытом сражении силе инки, они договорились отступить в свои крепости, и перенести продовольствие, и разрушить дороги, и защищать труднопроходимые места, которые имелись [там], поспешив осуществить все это с великим старанием и быстротою.

Высокомерный и бесстыдный ответ противника не вызвал у генерала Капак Йупанки каких-либо колебаний, поскольку он, будучи человеком -благородным, был в одинаковой степени готов к добрым и враждебным словам, а также и делам; однако отнюдь не по этой причине он не стал торопить своих людей; просто он знал, что противники отступили в свои укрепления, и он разделил свое войско на четыре легиона по десять тысяч человек и каждый легион направил к ближайшим к нему крепостям, предупредив, чтобы они не развязывали бы военные действия с противником, а сжимали бы его в окружении и [морили] голодом, пока он не сдастся. А он сам вместе со своим племянником-принцем продолжал наблюдать, чтобы прийти на помощь туда, где она потребуется. А чтобы не испытывать нехватку в провианте, поскольку враги уничтожили его, и иметь возможность вести долгую войну, он приказал направить в соседние с инкой провинции своего брата, чтобы они прислали бы вдвое больше провизии по сравнению с обычным.

С этими мерами предосторожности инка Капак Йупанки стал ждать [начало] военных действий. И они начались и были жесточайшими, со многими убитыми с обеих сторон, потому что враги с великим упорством защищали дороги и труднопроходимые места, откуда они, видя, что инки не атакуют их, делали вылазки и сражались с яростью обреченных, бросаясь на оружие своих противников; и каждая из трех провинций состязались между собой, делали все, что могли, чтобы выказать наибольшую храбрость и решимость и доказать свое превосходство над остальными.

Инки ограничивались тем, что оказывали им сопротивление и ждали, когда голод и другие неудобства войны заставят их сдаться; а когда в полях и в опустошенных селениях они находили жен и детей врагов, ибо они оставляли их, поскольку не могли взять с собою всех, они одаривали их подарками и ласками и давали им еду; и, собирая всех, кого они могли собрать, они направляли их к их отцам и их мужьям, чтобы те знали бы, что они не собирались из них делать пленников, а [хотели] лишь дать им лучшие законы и обычаи. Они делали это также с военной хитростью, чтобы у врагов было бы больше забот по их охране и содержанию, и они оказались бы менее свободными [в своих действиях], чем прежде, когда не было жен и детей и они могли воевать без помех. А также для того, чтобы голод и обессиленные дети ослабляли бы их больше, чем собственные страдания, и чтобы плач жен делал бы мужчин более мягкими, заставляя их терять решимость и ярость, чтобы они поскорее сдались.

Противники не могли не признать благодеяния, которые были оказаны их женам и детям, однако их упрямство и упорство были столь велики, что не оставляли места для благодарности; казалось, что сами благодеяния еще больше ожесточали их.

И так упорствовали одни и другие в [этой] войне пять иди шесть месяцев, пока голод и смерть не прикоснулись к самым слабым людям, т. е. к детям и наиболее хрупким женщинам, и, поскольку оба эти зла продолжали расти и расти, они принудили мужчин задуматься о том, о чем не могла заставить подумать их собственная смерть; и таким образом с общего согласия капитанов и солдат, находившихся в своих крепостях, они избрали послов, которые со всей униженностью направились к инкам и попросили у них прощения за прошлое и предложили свою покорность и вассальную зависимость в будущем.

Инки приняли их с привычным милосердием и самыми мягкими словами, которые они умели говорить, предложив вернуться в свои селения и дома и постараться стать хорошими вассалами, чтобы быть достойными благодеяний инки и иметь его своим господином, и что все прошлое им прощалось, [и] они не будут вспоминать о нем.

Послы вернулись к своим весьма довольные добрыми результатами своего посольства, и, узнав ответ инков, они долго ликовали, и в соответствии с их приказом они вернулись в свои селения, в которых их встретили с лаской и обеспечили всем необходимым; а двойное продовольствие, которое в начале этой войны приказал запросить у своих инка Капак Йупанки, оказалось очень кстати, потому что им обеспечили поверженных врагов, ибо для них был труден тот первый год, поскольку по причине войны погибли все посевы; их обеспечили едой министры, необходимые для отправления правосудия, и для управления имуществом, и для обучения их идолопоклонству.

В своем завоевании инка пошел дальше; он дошел по окраин огромной провинции, называвшейся Вама-чуку, в которой правил великий господин с тем же именем, считавшийся человеком большой мудрости и благоразумия; он направил ему обычные требования и заявления, предлагая мир и дружбу и улучшение религии, законов и обычаев; ибо действительно у того народа они были жестокими и варварскими; а в своих идолопоклонстве и жертвоприношениях они были самыми дикими, потому что поклонялись разноцветным камням, которые находили в реках и ручьях, похожим на яшму, ибо им казалось, что разные цвета могли соединиться вместе в одном камне только лишь по великому волшебству, которое было в них заложено, и по причине этой глупости они держали их в домах как идолов, оказывая им почтение как божествам; а их жертвоприношения состояли из человеческой плоти и крови. У них не было заселенных селений; они жили в полях, в разбросанных без какого-либо порядка и согласия хижинах; они бродили словно звери. Добрый Вама-чуку хотел изменить все, однако он не решался сделать это, потому что боялся, что его убьют свои, заявив, что он ухудшил их жизнь, проявил пренебрежение к религии и к образу жизни своих предков, и этот страх сдерживал его добрые намерения, и поэтому он с великим удовлетворением принял послание инки.

И, основываясь на своем добром суждении, он ответил, что очень рад тому, что империя инков и ее знамена пришли к границам его земли, ибо благодаря добрым сообщениям, которые он слышал об их вере и добром правлении, он уже многие годы желал его своим королем и господином;

что враждебные провинции, разделявшие их, и желание не разорять их земли не позволили ему [самому] направиться в поисках [инки], чтобы покориться ему и поклоняться как сыну Солнца, и что сейчас, когда его желания исполнились, он принимал его со всем добрым желанием и намерением, которое он испытывал в стремлении стать его вассалом; что он умолял принять его с тем же добрым расположением, с которым он отдавал себя, и пусть ему и его вассалам он окажет те же благодеяния, которые он дарит всем остальным индейцам.

Получив добрый ответ великого Вама-чуку, принц Инка Йупанки и его дядя-генерал вошли в его земли. Курака вышел встречать их с подарками и подношениями всего того, что имелось в его государстве, и, поставив перед ними все это, он со всем почтением стал им поклоняться. Генерал принял его с огромной любезностью и от имени инки, своего брата, воздал ему благодарность за его любовь и добрую волю, а принц приказал дать ему множество одежды, принадлежавшей его отцу, как для [самого] кураки, так и для его родичей, .и начальников, и знатных людей его земли.

Помимо этой милости, которую очень высоко ценили индейцы, они оказали ям покровительство и дали привилегии огромного значения и чести за любовь, которую они проявили к службе инке. И таким образом, Инка Пача-кутек и после те, кто унаследовал ему, всегда проявляли большое уважение и милость к этому Вама-чуку и к его потомкам, и они оказали великие почести его провинции, поскольку она покорилась их империи тем путем, о котором мы рассказали.

После окончания празднеств, которые проводились по причине принятия инки своим господином, великий курака Вама-чуку обратился к генерал-капитану, заявив, что он просит приказать побыстрее подчинить тем же (мирным] путем [остальные] народы его страны, приобщив их к другой лучшей форме [жизни] и улучшив их идолопоклонство, законы и обычаи, ибо он прекрасно понимал, что доставшиеся им от предков были звериными, достойными смеха, по причине чего он жаждал улучшить их, однако не рискнул так поступить, чтобы его люди не убили бы его за пренебрежение к законам своих предшественников; что они, будучи тупыми,, довольствовались тем, что им оставляли старшие [поколения]. Однако, поскольку счастливая судьба привела к нему в его земли инков, детей Солнца, он умолял его улучшить во всем законы и обычаи, ибо они стали теперь их вассалами.

Выслушав его, инка возрадовался и приказал, чтобы жалкие домишки и хижины, разбросанные по полям, были бы сведены в селения с улицами и [многочисленными] жителями; что их следовало создать в наиболее подходящих для этого местах, которые там найдутся. Он приказал провозгласить, чтобы они не признавали бы иного бога, кроме Солнца, и чтобы выбросили бы на улицу разноцветные камни, которые служили им в своих домах идолами, ибо они лучше подходили для мальчишеских игр, нежели для поклонения им взрослых людей; и чтобы они охраняли и соблюдали бы законы и приказания инков, для обучения которых он приказал выделить людей, которые присутствовали бы в каждом селении в качестве учителей этих законов.

Все это с большим удовлетворением было поддержано добрым Вама-чуку, и инки, дядя и племянник, пошли дальше в, своем завоевании, а подойдя к границам Каса-марки, ставшей знаменитой из-за пленения в ней Ата-вальпы, которая была большой, богатой, плодородной, населенной множеством воинственных людей провинцией, они направили послание с привычными требованиями и заявлениями о мире или войне, чтобы потом не оправдывались бы [противники], что их застали врасплох.

Люди Каса-марки были сильно возмущены, хотя и с запозданием (de atras), однако, будучи храбрыми и воинственными людьми, видя, что война так близко подошла к их землям, они успели подготовить оружие и провиант, и укрепить свои крепости (placa fuerte), и захватить труднопроходимые участки дорог, и поэтому они с великим высокомерием отвечали, что не испытывают нужды ни в новых богах, ни в чужестранном господине, который дал бы им новые и чуждые им законы, ибо у них были свои, которые были необходимы им, так как их создали и установили их предки, и они не желали нововведений; что пусть инки удовлетворятся теми, кто захочет покориться им, и поищут других, ибо они сами не жаждали их дружбы и еще меньше — их господства, и что все они готовы умереть, защищая свою свободу.

Получив этот ответ, инка Капак Йупанки перешел границы Каса-марки, жители которой, будучи храбрыми и решительными [людьми], преграждали ему путь в труднодоступных проходах, полные желания сразиться, чтобы победить или умереть; и хотя инка стремился избегать сражения, это оказалось невозможным, потому что, чтобы продвинуться вперед, ему следовало преодолевать силой оружия укрепленные проходы; в этих сражениях и одни и другие проявляли упорство, и многие были убиты; но, так как мощь инков была огромной, их противники не могли оказать сопротивление, [и] они укрылись в крепостях, на скалах и за крутым утесом, рассчитывая там держать оборону. Они выходили оттуда, чтобы совершать свои налеты; они убивали множество людей у инков и сами погибали во множестве. Война продолжалась так четыре месяца, потому что инки не хотели ожесточать ее, чтобы не уничтожать противника, а не по причине его силы, [и] хотя он всякий раз стремился со всей решимостью и силой оказывать сопротивление инкам, все же его первоначальное мужество шло на убыль.

Во время войны инки стремились оказать всевозможные благодеяния своим врагам, чтобы победить их добром; тех, кого в сражениях брали в плен, они освобождали с очень добрыми словами, направляя их к своим куракам с предложением мира и дружбы; они лечили раненых, а когда они становились здоровыми, то направляли их с тем же поручением, говоря, что если они снова будут сражаться с ними, то всякий раз, когда их ранят и возьмут в плен, они будут их лечить и освобождать, потому что они должны были победить их как инки, а не как тираны, [их] жестокие враги; женщин и детей, которых находили в горах и пещерах, после одаривания подарками направляли к отцам и мужьям, убеждая их не упорствовать в сопротивлении, ибо они не могли победить сыновей Солнца.

Этими и другими подобными ласками, упорно осуществлявшимися столь долгое время, они добились того, что люди Каса-марки становились мягче, укрощали свою ярость и твердость своего духа, мало-помалу приходили в себя, чтобы суметь понять, что для них не могло быть злом покорность людям, которые, имея возможность убить их, применяли к ним те благодеяния. Кроме того, они на собственном опыте видели, что мощь инки каждый день возрастала, а их собственная убывала от часа к часу, а голод овладевал ими уже до такой степени, что еще немного и они начнут умирать, а не то что побеждать или сопротивляться инке. По причине этих затруднений курака, посоветовавшись с самыми главными начальниками своей страны, счел вместе с ними необходимым принять предложения, которые делали инки, прежде чем они по причине их сопротивления и неблагодарности откажут им в этом, и так они направили затем своих послов, заявив, что, испытав мягкость, благородство и доброжелательность инков и мощь их оружия, они признавали их достойными быть господами над миром и что с большим основанием провозглашают себя сыновьями Солнца те, кто оказывает подобные благодеяния своим врагам; что все это позволяло им ясно увидеть, что, когда они станут их вассалами, их милости еще больше возрастут. По этой причине, испытывая стыд и досаду из-за своей глупости и неблагодарности, поскольку они раньше не ответили на такое количество оказанных им благодеяний, они умоляли принца и его дядю-генерала, чтобы они сочли бы возможным простить их мятеж и стать их крестными отцами и адвокатами, чтобы [его] величество инка принял бы их своими вассалами.

Когда послы еще только должны были приблизиться к [местопребыванию] инков, курака Каса-марки и его знать приняли решение самим отправиться просить прощения за свои преступления, чтобы вызвать большее сочувствие инков, и так они направились, выражая самое большое унижение, на которое только были способны, и, представ перед принцем и инкой генералом, они поклонились им на свой манер и повторили те же самые слова, которые сказали их послы. Инка Капак Йупанки принял их вместо своего племянника-принца, проявив к ним большую любезность, и весьма сладкими словами он от имени инки, своего брата, и принца, своего племянника, сказал, что прощает их и принимает на свою службу, подобно любым своим вассалам, и что о прошлом они больше не будут вспоминать никогда; что им следует постараться сделать все, что им должно предпринять, чтобы быть достойными благодеяний инки, [а] что его величество не откажет им в обычных милостях и будет обращаться с ними, как приказал его отец Солнце; что они могут идти с миром, и вернуться, как и прежде, в свои селения и дома, и просить любую милость, которая оказалась бы им на благо.

Курака вместе со своими людьми вновь поклонился инкам и от имени всех заявил, что те действительно показали себя сыновьями Солнца, и что они считают себя счастливыми, заполучив подобных господ, и будут служить инке как добрые вассалы. Сказав это, они простились и вернулись в свои дома.

Инка генерал высоко ценил факт завоевания этой провинции, ибо она относилась к числу лучших, которые имелись во всей империи его брата. После он постарался украсить ее; он приказал свести разбросанные [повсюду] домишки в объединенные селения, построить дом или храм Солнца, а другой для избранных девственниц. Эти дома позже настолько разрослись в своих украшениях и службах, что стали принадлежать к числу главных во всем Перу. Он дал им учителей своего идолопоклонства и министров для общего правления и для имущества Солнца и короля, и великих инженеров, чтобы построить оросительные каналы и увеличить [площадь] обрабатываемых земель. Он оставил гарнизон воинов, чтобы охранять завоеванное.

Обеспечив все это, он принял решение вернуться в Коско, а по дороге завоевать уголок земли, который остался позади, ибо из-за его отдаленности от дороги, по которой он шел туда, он оставил его незавоеванным. Эта провинция, которую называют Йавйу, отличается суровостью местности и воинственных людей, однако, несмотря на это, он посчитал, что ему хватит двенадцати тысяч солдат; он приказал отобрать их, а с остальными распрощался, чтобы не утомлять их, когда в том не было надобности. Подойдя к границам той провинции, он направил обычные требования мира или войны.

Йавйу собрались вместе и обсудили случившееся (caso); их мнения были различными. Одни призывали умереть всем, защищая родину, и свободу, и своих древних богов. Другие, более разумные, говорили, что незачем предлагать безрассудство и явное безумие, ибо они ясно видели, что нельзя было защитить свою родину и свободу против мощи инки, окружившего их со всех сторон, и что им было известно, что он покорил другие более-крупные провинции, и что боги не обидятся на них, поскольку их заставляют силой отказаться от них, и они не совершат большего преступления, чем все остальные народы, поступившие точно так же; ибо, как они слышали, инки обращаются со своими вассалами так, что скорее следует желать и любить их империю, нежели питать к ней отвращение. По причине всего этого они считали, что следует просто покориться ему, поскольку другое противоположное явилось бы проявлением безрассудства и полным разрушением того, что они хотели сохранить, так как если бы инки захотели, то они завалили бы их горами, которые стояли кругом.

Этот совет возымел действие, и так они с общего согласия приняли инков со всем празднеством и торжественностью, на которые только были способны. Генерал оказал множество милостей кураке, а его родичам — капитанам п знатным людям — он приказал отдать множество тонкой одежды, которую они называют компи; а другую, простую, которую называют аваска, во множестве отдали плебеям; и все они остались очень довольны приобретением такого короля и господина.

Инки, дядя и племянник, направились в Коско, оставив в Йавйу обычных министров для правления вассалами и королевским имуществом. Инка Пача-кутек вышел встретить своего брата и принца, своего сына, с торжественным триумфом и великим праздником, которые он подготовил для них; он приказал, чтобы их внесли [в Коско] на носилках, которые несли на своих плечах индейцы, уроженцы провинций, которые были завоеваны во время того похода.

[Представители] каждого народа, проживавшие в городе, и [их] кураки, прибывшие на празднество, шли самостоятельными группами с разными [музыкальными] инструментами, как-то: барабанами, трубами, гудками, раковинами, соответствовавшие тому, чем пользовались в их землях, [распевая] новые и разные песни, сложенные на их родных языках в честь подвигов и выдающихся качеств генерал-капитана Капак Йупанки и его племянника принца Инки Йупанки, первыми добрыми шагами которого были чрезвычайно довольны его отец, родичи и вассалы. Следом за жителями и придворными [в Коско] вошли воины со своим оружием в руках, каждый народ отдельно, также воспевая подвиги, совершенные их инками на войне; их обоих они превратили [как бы] в одно лицо. Они говорили об их величии и великолепии, об усилиях, решимости и храбрости в сражениях, об умелости, разумности и хорошей сноровке в хитростях войны, о терпеливости, здравом смысле и кротости, с которыми они обращались с невеждами и с дерзкими людьми, о жалости, сочувствии и ласке к побежденным, о приветливости, либеральности и доброжелательности к своим капитанам, и солдатам, и к чужеземцам; о благоразумии и добром суждении во всех их делах. Они много раз повторяли имена инков, дяди и племянника; они говорили, что те благодаря своим добродетелям по достоинству заслуживали столь высочайшие и величественные имена. Следом за воинами со своим оружием в руках шли инки королевской крови, как те, что вышли из города [для встречи], так и те, что возвращались с войны, все одинаково одетые (compuestos) без какого-либо различия, поскольку любой подвиг, совершенный малым или большим числом инков, считался общим для них всех, словно все они принимали в нем участие.

Посреди инков шел генерал, а с его правой стороны — принц; за ними двигался инка Пача-кутек в своих золотых носилках. В этом порядке они подошли к границам дома Солнца, где инка сошел на землю и все сняли обувь, кроме короля, и так они прошли вплоть до дверей храма, где инка, сняв обувь, вошел внутрь со всеми людьми своей королевской крови и никто другой, и, совершив обряд преклонения и выразив благодарность за победы, которые оно им даровало, они возвратились на главную площадь города, где торжественно отпраздновали праздник с пением и танцами и множеством еды и питья, что являлось главным в их праздниках.

Каждый народ, в порядке своего старшинства, подымался со своего места и танцевал и пел перед инкой, согласно обычаям своей земли; они приводили с собой своих слуг, которые играли на барабанах и других инструментах, и подпевали (respondian) песням; а когда эти заканчивали свой танец, все чокались друг с другом, а затем поднимались другие, чтобы станцевать, а затем другие и другие, и таким образом праздник длился целый день. В этом же порядке они праздновали торжество того триумфа в течение одного лунного месяца; и точно такое же имело место во время всех прошлых триумфов, однако мы не рассказывали об этом, потому что [триумф] этого Капака Йупанки был самым торжественным из всех, которые до этого праздновались.

После окончания праздников инки три или четыре года отдыхали, не предпринимая войну; они уделяли внимание только украшению и возвеличиванию сооружениями и благодеяниями завоеванных ими провинций и королевств. По прошествии этого долгого времени, в период которого отдыхали селения [их страны], инки решили предпринять завоевание долин [на побережье], ибо в том направлении они завоевали [земли] лишь до Нанаски, и, проконсультировавшись с военным советом, [инка] приказал снарядить тридцать тысяч солдат, чтобы они затем отправились на завоевание и чтобы были бы наготове еще тридцать тысяч, дабы войска сменяли друг друга каждые два месяца, поскольку в этом была необходимость, ибо земли долин были болезнетворными и опасными для тех, кто родился и вырос в горах.

Когда люди были снаряжены, Инка Пача-кутек приказал, чтобы тридцать тысяч человек оставались бы в соседних селениях, готовые к тому, что их позовут, а другие тридцать тысяч направились бы на завоевание. С ними вышли трое инков, каковыми являлись король, и принц Инка Йупанки, и генерал Капак Йупанки, и, совершая свои переходы, они прошагали вплоть до провинций, именуемых Рукана и Хатун-рукана, где инка намеревался остаться, чтобы расположиться в месте, откуда он мог усиливать огонь военных действий и заниматься управлением мирных дел.

Инки, дяди и племянник, прошли дальше вплоть до Нанаски; оттуда они направили послов в долину Ика, что расположена на севере от Нанаски, с обычными требованиями. Местные жители попросили дать им срок для сообщения ответа и после некоторых разногласий пришли к соглашению принять инку господином, потому что, будучи долгое время соседями Нанаски, они знали и видели мягкое правление инков. Также поступили [жители] долины Писко, хотя и не без затруднений по причине их соседства с огромной долиной Чинча, чью помощь и покровительство они хотели просить, но они так и не сделали этой попытки, поскольку сочли, что помощь не сможет быть столь значительной, чтобы ее хватило для защиты от инки, по причине чего они вняли более благоразумному и безопасному совету, и признали законы и обычаи инки, и обещали поклоняться Солнцу как своему богу, и отвергнуть, и низвергнуть богов, которых имели [до этого].

Долину Ика — она плодородная, как и все те долины, — те короли инки прославили прекраснейшим оросительным каналом, который приказали проложить с вершин горной цепи, очень многоводным, течению вод которого с удивительным искусством переменили направление; так, если воды естественно текли на восток, то их повернули на запад, потому что река, протекавшая по той долине, летом несла слишком мало воды и посевы индейцев страдали большим бесплодием, так как много лет в горах почти не шли дожди, а из-за отсутствия орошения погибал урожай. И с помощью оросительного канала, который был более многоводным, чем река, они расширили пахотные земли более чем вдвое и с тех пор и в дальнейшем жили в великом изобилии и процветании. Все это порождало то, что завоеванные и незавоеванные индейцы почитали и любили империю инков, чья бдительность и забота, как они замечали, были всегда направлены на подобные выгоды для [жителей] долин.

Следует знать, что, как правило, индейцы того побережья [длиною] почти в пятьсот лиг от Трухильо до Тара-паки, которое было [западной] оконечностью Перу с севера на юг, поклонялись морю (помимо идолов, которые имелись особо в каждой провинции); они поклонялись ему за благодеяния, которые оно оказывало им рыбой для питания и для удобрения их земель, ибо в некоторых районах того побережья они удобряли [посевы] головами сардин; и так они называли его Мама-коча, что означает мать-море, словно бы, оно выполняло роль (oficio) матери, давая им еду. Они сообща поклонялись также киту за его огромность и устрашающий вид, а отдельно одни провинции поклонялись одним рыбам, а другие—другим, исходя из того, какие из них были им полезнее, потому что они убивали их в большом количестве. Таково было идолопоклонство йунков того побережья до империи инков.

Завоевав две долины, Ика и Писко, инки направили своих послов в большую и сильную долину, именовавшуюся Чинча (по имени которой называли Чинча-суйу всю ту область, составлявшую одну из четырех частей, на которые инки делили свою империю), предлагая им взяться за оружие или покориться Инке Пача-кутеку, сыну Солнца.

Люди Чинча, испытывая уверенность в своих силах благодаря своим многочисленным воинам, повели себя вызывающе; они заявили, что не желают видеть инку своим королем, а Солнце — своим богом; что у них был бог, которому можно было поклоняться, и король, которому служить; что их общим богом было море, что оно, как это было видно всем, означало гораздо большее, нежели Солнце, и у него имелись рыбы, которые оно им давало, а что Солнце не приносило им никакой пользы, скорее даже наносило вред своим чрезмерным жаром; что земля их была жаркой и не нуждалась в Солнце; что жители гор, которым приходилось жить на холодных землях, поклонялись ему, потому что нуждались в нем. А что касается короля, то, как они заявили, он был у них местным уроженцем, одного с ними рода, и они не хотели чужеземца, даже если он был сыном Солнца, ибо они не нуждались ни в Солнце, ни в его сыновьях; и что они не испытывали необходимости в приготовлении, чтобы взять оружие, ибо всякий, кто ищет с ними встречи, встретит их готовыми к защите своих земель, своей свободы и своих богов, особенно своего бога по имени Чинча Камак, который являлся защитником и творцом Чинча; что инки поступят благоразумней, если вернутся в свои дома, вместо того чтобы воевать с господином и королем Чинча, могущественнейшим князем. Жители Чинча похвалялись тем, что их предки пришли из далеких земель (хотя и не говорили откуда именно) во главе с генерал-капитаном, столь же праведным в вере, сколь храбрым, как они рассказывали; и что ту долину они завоевали силой оружия, уничтожив тех, кого они здесь застали, и что им не потребовалось для этого больших усилий, поскольку то был дикий и немногочисленный народ, который полностью погиб, так что ни одного из них не осталось, и что они совершили еще более отважные дела, о которых расскажут дальше.

Получив ответ, инки зашагали в сторону Чинча. Курака, носивший то же самое имя, [что и провинция], вышел с добрым отрядом людей за пределы долины, чтобы сразиться с инками, однако из-за огромного множества песка [в том месте] ни те, ни другие не могли сражаться, и йунки стали отступать, пока не вошли в долину; здесь они оказали сопротивление продвижению инков, однако не настолько успешно, чтобы [их] враги не смогли захватить участок (sitio) для того, чтобы расположиться на нем. Война между ними была очень жестокой; с обеих сторон имелись убитые и раненые. Йунки воевали, чтобы защитить свою родину, а инки, чтобы продолжали расти их империя, слава и честь.

Так в упорной борьбе прошли многие дни; много раз инки предлагали им мир и дружбу; йунки, упорствуя на своем и надеясь на жару своей земли, которая должна была принудить жителей гор покинуть ее, не соглашались принять какое-либо предложение; скорее они с каждым днем становились все более непокорными, уверовав в свою пустую надежду. Соблюдая свой старый обычай не уничтожать противника в военных действиях, а стремиться завоевать их добром, инки не заботились о времени, выжидая, когда йунки устанут и сами сдадутся, а поскольку уже прошло два месяца, инки приказали обновить свое войско прежде, чем жара той земли причинит ему вред; для этого они направили приказание, чтобы люди, оставленные наготове с этой целью, со всей поспешностью тронулись бы в путь, чтобы те, кто принимал [непосредственное] участие в войне, успели бы уйти прежде, чем заболеют от страшной жары той земли.

Мастера боя нового войска со всей поспешностью отправились в путь и через несколько дней прибыли в Чинчу; генерал Капак Йупанки принял их и отправил старое войско; он приказал, чтобы еще столько же [воинов] были бы готовы вновь обновить войско, если возникнет необходимость. Он приказал также, чтобы его племянник-принц ушел в горы со старыми солдатами, чтобы его здоровье и жизнь не подвергались бы такому риску, как в долинах.

Справив эти дела, генерал усилил военные действия против людей Чинча, сделав жестокой осаду и уничтожив под корень злаковые и [другие] плоды полей, чтобы голод заставил их сдаться. Он приказал разрушить оросительные каналы, чтобы лишить их возможности орошать то, что он не сумел уничтожить; это причинило йункам самые большие страдания, потому что, поскольку земля там такая жаркая и Солнце жжет ее очень сильно, ее необходимо поливать каждые три или четыре дня, чтобы она дала бы плоды.

Итак, поскольку йунки видели, что, с одной стороны, они оказались в еще более плотном окружении и их оросительные каналы разрушены, а с другой — была потеряна их надежда на то, что инки будут вынуждены уйти в горы из-за страха заболеть в равнинах, [и] они видели сейчас новое войско, и знали, что каждые три месяца оно будет обновляться, они утратили часть своей гордости, но не упрямство, благодаря которому они продолжали сопротивляться два других месяца, ибо они не желали принимать мир и дружбу, которые инки предлагали им каждые восемь дней. С одной стороны, они с оружием в руках оказывали сопротивление своим врагам, делая все, что только могли, и с великим терпением перенося труд войны. С другой стороны, они с огромной набожностью и обещаниями обращались к своему богу Чинча Камаку, особенно женщины, которые с великими слезами и жертвоприношениями молили его спасти от власти инков.

Следует знать, что индейцы этой прекрасной долины Чинча владели знаменитым идолом, которому поклонялись как богу и называли его Нинча Камаком. Они возвысили этого бога наподобие Пача-камака, бога неведомого, которому инки поклонялись мысленно (mentalmente), как об этом говорилось раньше, потому что им стало известно, что жители другой большой долины, которая находится дальше за Чинча (мы вскоре расскажем о ней), сделали Пача-камака своим богом и возвели ему знаменитый храм. А так как они знали, что Пача-камак означает поддерживающий вселенную, им показалось, что раз ему приходится столько всего поддерживать, то он может что-то упустить или не поддержать достаточно надежно их [долину] Чинча, как того желали обитатели. По этой причине они решили изобрести бога, который специально поддерживал бы их землю, и поэтому они назвали его Чинча Камаком, в надежде на [помощь] которого они оказывали сопротивление и не покорялись врагам, ожидая, что он, будучи их домашним божеством, вскоре освободит их.

Инки очень терпеливо переносили невзгоды войны и упорство йунков [ради того], чтобы не уничтожать их, однако это не мешало им теснить их во всем, в чем только было можно и что не причиняло им смерть.

Инка Капак Йупанки, видя бунтарство йунков, и то, что время уходит, а [инки] теряют свою репутацию по причине столь долгого выжидания, и что времени, потраченного на ожидание, достаточно, чтобы выполнить долг сочувствия инки, своего брата, и что может случиться так, что милосердие в отношении врагов обернется жестокостью против своих людей, если они заболеют, чего очень опасались, от сильной жары той земли, поскольку они не были к ней приспособлены, направил им послание, заявляя, что он уже выполнил приказание инки, своего брата, заключавшееся в привлечении индейцев к их империи добром, а не злом, и что, поскольку они, чем больше сочувствия встречали у инков, которое приписывали их трусости, тем более непокорными стремились себя показать, он направляет им уведомление, что если они не покорятся службе инки в течение восьми дней, то по их прошествии он обещает всех их прикончить ножами, а их земли заселить новыми людьми, которых они приведут сюда. Он приказал посланцам, чтобы они, выполнив поручение, возвращались назад, не дожидаясь ответа.

Йунки испугались послания, потому что они видели, что инка слишком прав, что он [действительно] много ждал и много пережил, и что, имея возможность вести войну огнем и кровью, он вел ее с большим великодушием, проявляя его как к ним самим, так и к их земельным наделам, которые он полностью не уничтожил, по причине чего, обсудив все это, они решили не доводить его до крайней ярости, а поступить так, как он приказывал, ибо голод и напряжение сил уже принуждали их сдаться. Согласившись на этом, они направили своих послов, умоляя инку простить их и принять своими подданными, что бунтарство, которое до сего времени они проявляли, с этого момента и дальше сменится верностью, дабы служить ему, как подобает добрым вассалам. На следующий день курака вместе со своими родичами и другой знатью направился целовать руки инке и лично проявить ему покорность.

Инка испытал чувство облегчения в отношении кураки Чинча, когда увидел, что окончилась та война, вызывавшая у него досаду и раздражение, и поэтому он принял чрезвычайно любезно великого йунку и сказал ему много добрых слов о прощении и о закончившемся сопротивлении, потому что курака был весьма подавлен горем и удручен своим преступлением. Инка приказал ему больше не говорить об этом и не вспоминать, ибо король, его брат, уже изгнал все это из своей памяти, а чтобы он понял, что его простили, он от имени инки поднес ему и его людям одежду и драгоценности, которые очень высоко ценил инка, и на этом все остались весьма довольны.

Уже в наше время эти индейцы Чинча стали очень похваляться, говоря о сильном сопротивлении, которое они оказали инкам, которые не могли покорить их за один только раз, а шли на них походом дважды, ибо в первый раз они отступили и вернулись в свои земли; а говорят они это потому, что против их провинции выступали два войска, одно из которых сменило другое, как об этом было сказано. Они также говорят, что инки потеряли много лет на их завоевание и вынудили их сдаться с помощью обещаний, даров и подарков, а не оружием, превратив [таким образом] мягкость инков в свою храбрость, хотя их могущество в те времена уже было таким, что они, если бы захотели, могли завоевать их силой, причем с большой легкостью. Что же касается хвастовства, то после того, как гроза прошла, каждый легко способен на это.

Они также рассказывают, что до того, как инки покорили их, они были такими сильными и такими воинственными, что множество раз совершали набеги на [чужие] земли, и приносили оттуда много награбленного, и что жители гор боялись их и покидали селения при их [приближении], и таким путем они много раз доходили вплоть до провинций Кольа. Все это неправда, потому что те йунки в своем большинстве люди ленивые и бездельники, а чтобы добраться до Кольа, нужно было пройти почти двести лиг и пересечь более крупные и густонаселенные провинции, чем их собственная. А то, что больше всего опровергает их, это то, что йунки, поскольку на их земле стоит страшная жара и никогда не бывает гроз, ибо там не идут дожди, подымаясь в горы и заслышав грохот грома, умирают от страха, и не знают, куда им деваться, и убегают назад в свои земли. По всему этому видно, что йунки [пытаются] приводить свидетельства, которые были бы в их пользу [и] против жителей гор.

Инка Капак Йупанки, занимаясь наведением порядка и установлением правления в Чинча, известил инку, своего брата, обо всем случившемся до этого и попросил его направить новое войско, чтобы заменить им имевшееся у него, и продолжить дальше завоевание йунков; а занимаясь в Чинча новыми законами и обычаями, которые они должны были иметь, он узнал, что [там] имелись содомиты и в немалом числе; он приказал схватить их и в один день их всех сожгли живьем, а их дома и земельные наделы уничтожили, а деревья вырвали с корнями, чтобы не сохранилась бы память о том, чего касались своими руками содомиты; их жен и детей [также] сожгли за грехи их отцов, что могло бы показаться бесчеловечным, если бы инки не испытывали к этому пороку столь безжалостного отвращения.

В более поздние времена короли инки во многом украсили эту долину Чинча: они построили богатейший храм для Солнца и дом для избранниц; в ней проживало более тридцати тысяч жителей; это одна из самых прекрасных долин в Перу. И так как подвиги и завоевания этого короля Пача-кутека были многочисленны и по причине того, что рассказывать постоянно в одной и той же манере — значит вызывать раздражение [читателя] , я счел необходимым разделить его жизнь и дела на две части, а между ними вставить [рассказ] о двух главных праздниках, которые имелись у тех королей в их язычестве; закончив этот [рассказ], мы вернемся к жизни того короля.

Это слово Райми звучит примерно так же, как Пасха (Pascua) или как торжественный праздник. Среди четырех праздников, которые торжественно отмечали короли инки в Коско, в этом втором Риме, наитор-жественнейшим был тот, который посвящали Солнцу в июне месяце и называли Интип Райми, что означает торжественный праздник Солнца, или просто называли его Райми, что означает то же самое, а если другие праздники называли этим же словом, то происходило это из-за его причастности к тому празднику, к которому непосредственно относилось слово Райми; его отмечали после июньского солнцестояния.

Они посвящали этот праздник Солнцу в знак признания и преклонения как высшему, единому и всеобщему богу, который своим светом и могуществом растил и поддерживал все, что имелось на земле.

И в знак признания того, что он являлся природным отцом первого инки Манко Капака и койи Мама Окльо Васко, и всех королей, и всех их сыновей и потомков, посланных на землю ради всеобщего блага людей, — по этим причинам, как они говорили, этот праздник был наиторжественнейшим.

На нем присутствовали все главные капитаны войны, уже не находившиеся на службе, и те, кто продолжал служить, и все кураки, господа вассалов, со всей империи; [они были там] не по предписанию, которое обязывало бы их приходить на него, а потому что они были рады присутствовать на торжествах столь великого праздника; ибо, поскольку он содержал в себе поклонение их богу Солнцу и почитание инки, их короля, не было никого, кто не захотел бы на него пойти. А когда кураки не могли прийти [сами] по причине немощности от старости или болезни, или из-за серьезных дел, связанных со службой королю, или из-за огромной дальности дороги, они направляли на него своих сыновей и братьев в сопровождении самых знатных родичей, чтобы они присутствовали на празднике от их имени. На нем лично присутствовал инка, если он не был вынужден заниматься войной или посещением королевства.

Первые церемонии совершал король как верховный жрец, и хотя у них всегда имелся верховный жрец той же самой крови, ибо им должен был быть брат или дядя инки из числа законнорожденных по отцу и по матери, на этом празднике, поскольку он был приватным праздником Солнца, церемонии совершал сам король как перворожденный сын этого Солнца, на долю которого выпало быть первым и главным в торжествах его праздника.

Кураки приходили в своих самых парадных одеяниях, которые только могли придумать: на одних была одежда, покрытая золотом и серебром, и гирлянды из того же [металла] на голове поверх головных уборов.

Другие приходили точно такими, каким изображают Геркулеса, одетыми в шкуру льва, а на голову индейцы надевали львиную голову, ибо они похвалялись своим происхождением от льва.

Другие приходили в том виде, в котором рисуют ангелов, с огромными крыльями птицы, которую называют кунтур. Их [перья] — белые и черные, и они сами такие огромные, что многие из них, убитые испанцами, [имели] четырнадцать и пятнадцать футов от конца до конца [крыльев] в полете; [эти индейцы] похвалялись тем, что брали свое начало и происходили от кунтура.

Другие одевали на себя специально изготовленные маски самых отвратительных, какие только можно представить, физиономий, а этими были йунки. Они вступали в праздничное шествие с жестами и ужимками сумасшедших, дураков и простофиль. Для этого они держали в своих руках совсем неподходящие к случаю предметы, как-то: плохо настроенные флейты, барабаны, клочки шкур, с помощью которых они изображали свои глупости.

Другие кураки несли другие, присвоенные им знаки своей геральдики. Каждый народ нес свое оружие, с которым он сражался на войне: одни несли лук и стрелы, другие пики, дротики, метательные приспособления, дубинки, пращи и топоры с короткой рукоятью, чтобы сражаться одной рукой, а другие — с длинной рукоятью, чтобы биться двумя руками.

Они несли изображения (pintados) подвигов, совершенных ими на службе Солнцу и инкам; они приходили с огромными барабанами, [по которым бьют одной палкой], и трубами, приводя с собой множество исполнителей, которые на них играли; иными словами, каждый народ приходил в самых лучших своих украшениях (arreglado) и в возможно лучшем сопровождении, стремясь каждый по своему превзойти своих соседей, а если удастся, то и всех остальных.

Как правило, к Райми Солнца готовились все, соблюдая строгий пост, ибо три дня они ничего не ели, кроме небольшого количества белого маиса в сыром виде, и немножко травы, которая называется чупам, и простой воды. Все это время во всем городе не зажигался огонь, и они воздерживались спать со своими женами.

В ночь перед праздником, когда заканчивался пост, жрецы инки, выделенные для жертвоприношения, занимались подготовкой лам и ламят, которых следовало принести в жертву, и остальными подношениями [в виде] еды и питья, которые должно было предложить Солнцу. Все это со знанием дела доставлялось людьми, которые приходили на праздник, потому что каждый народ мог сделать подношения, [и] не только [его] кураки и послы, но также родичи, вассалы и слуги их всех.

Жены Солнца были заняты всю ту ночь подготовкой огромного количества маисового теста, которое они называют санку; они делали круглые хлебцы, размером с обычное яблоко, и следует указать, что эти индейцы никогда не ели хлебное тесто и сам хлеб, за исключением этого праздника и еще другого, который называется Ситва, и этот хлеб они не ели в течение всей трапезы, а лишь откусывали два или три кусочка, [съедая их] вначале, ибо в их обычной еде вместо хлеба используется поджаренный или сваренный в зернах маис.

Муку для этого хлеба, главным образом того, который должны были есть инка и люди его королевской крови, размалывали и замешивали в тесто избранные девственницы, жены Солнца, и они же готовили все остальные яства того праздника; потому что было похоже, что пир скорее давало Солнце своим сыновьям, нежели сыновья солнцу; и поэтому еду готовили девственницы, которые являлись женами Солнца.

Для остальных простых людей замешивало хлеб и готовило еду бесконечное множество отобранных для этого других женщин. Однако хлеб, хотя он и предназначался для всего общества, приготовлялся с должным вниманием и заботой, по меньшей мере мука была смолота знатными девушками, ибо этот хлеб считался у них священным; его запрещалось есть в течение года, а только лишь во время этого празднества, являвшегося праздником всех их праздников.

Подготовив все необходимое, на следующий день, который был днем праздника, на рассвете на главную площадь города, которую называли Хаукай-пата, выходил инка в сопровождении всей своей родни, которая шла в определенном порядке, согласованном с возрастом и достоинством каждого из них. Там они ждали, когда взойдет Солнце, и все стояли босыми и в напряженном ожидании смотрели на восток, а как только Солнце выглядывало, все садились на корточки (что среди этих индейцев считалось тем же, как если бы встать на колени), чтобы совершить церемонию поклонения Солнцу, и с разведенными в стороны руками, кисти которых были подняты и положены прямо на лицо, целуя воздух (что означало то же самое, как если бы в Испании целовали собственную руку или одежду князя, когда ему отпускается поклон), они поклонялись ему с величайшей любовью и признательностью за то, что оно было их богом и природным отцом.

Кураки, поскольку они не принадлежали к королевской крови, находились на другой площади, примыкавшей к главной, которую называли Куси-пата; они совершали такое же, как и инки, поклонение Солнцу. После этого вставал король — остальные же продолжали сидеть на корточках — и брал в руки два больших золотых сосуда, которые назывались акилъа, наполненные напитком, который они [обычно] пили. Эту церемонию он совершал (как перворожденный) от имени Солнца, своего отца, и [движением] правой руки он предлагал себе (le conbidava) выпить, ибо это было то, что должно было сделать Солнце, предлагавшее выпить инке и всей его родне, потому что у них это предложение выпить, которое они друг другу делали, считалось самым большим и самым приятным проявлением бытовавшего среди них знака благосклонности со стороны начальника к подчиненному и знака дружбы одного друга к другому.

После того как приглашение выпить было сделано, инка выливал [содержимое] сосуда в правой руке, который посвящался Солнцу, в большой золотой кувшин, как если бы Солнце испило напиток, а из кувшина он бежал по необычайно красиво высеченной из камня трубе, которая шла от главной площади до дома Солнца. А из другого сосуда в левой руке инка сам делал один глоток, после чего разливал остальное всем другим инкам, наливая каждому понемногу в маленькие сосуды из золота или серебра, заранее приготовленные каждым для этого, и мало-помалу осушался (rece/b/avan) главный сосуд, котoрый находился у инки, чтобы та первая жидкость, освященная рукою Солнца или инки или обеими этими руками, передала бы свою добродетель тому, кому ее наливали.

Этот напиток пили все люди королевской крови, каждый по одному глотку. Всем же остальным куракам, находившимся на другой площади, давали испить тот же самый напиток, который приготовили жены Солнца, однако он не был освящен, ибо освященный пили только инки.

Закончив эту церемонию, которая являлась чем-то вроде снятия пробы того, что затем следовало выпить, все в должном порядке шли к дому Солнца и за двести шагов до его дверей они разувались все, исключая инку, который шел обутым до самых дверей храма. Инка и люди его крови, как родные сыновья, входили внутрь и совершали свое поклонение образу Солнца. Кураки, поскольку они были недостойны столь возвышенного места, так как не являлись сыновьями [Солнца], оставались снаружи на большой площади, которая и сегодня находится перед дверью храма.

Инка своею собственной рукой преподносил золотые сосуды, которыми он совершал церемонию; остальные инки передавали свои сосуды инкам жрецам, которые избирались и назначались для службы Солнцу, потому что не жрецам, хотя бы они были людьми крови Солнца (как [людям] светским), было запрещено выполнять службу жрецов. Жрецы, закончив подношение сосудов инков, выходили к дверям [на площадь], чтобы принять сосуды от кураков, которые подходили по старшинству, в том порядке, как были покорены [их провинции] империей, и они отдавали свои сосуды и другие предметы из золота и серебра, которые принесли из своих земель для подношения Солнцу, как-то: лам, ламят, ящериц, жаб, змей, лис, тигров, и львов, и множество разнообразных птиц; иными словами, все то, чем изобиловали их провинции, все имитированное в натуральную величину в серебре и золоте, хотя и в малом количестве каждая вещь.

После окончания подношения они возвращались на свои места в том же порядке; затем приходили жрецы-инки с огромным множеством лам, с бесплодными самками и ламами всех цветов, потому что скот той земли имеет всякую окраску, как лошади в Испании. Весь этот скот принадлежал Солнцу. Они брали черного ламенка, ибо этот цвет при жертвоприношениях пользовался предпочтением среди тех индейцев, поскольку они считали его наиболее божественным, потому что говорили, что черное животное — целиком черное, а белое, хотя бы все его тело было белым, всегда имело темное рыло, что являлось недостатком, и потому меньше ценилось, чем черное. И на этом же основании короли большую часть времени носят черное, а их траурная одежда была [цвета] вельори — бурый цвет, как его называют.

Это первое жертвоприношение черного ламенка совершалось для определения предсказаний и прогнозов их праздника. Потому что все .важное, совершавшееся ими, как в мире, так и на войне, почти всегда [сопровождалось] принесением в жертву ламенка, чтобы посмотреть и убедиться по [виду] его сердца и легких, было ли оно одобрено Солнцем, т. е. будет ли счастливым или нет тот военный поход, будет ли получен хороший урожай плодов в тот год. Для одних дел предзнаменования определялись по ламе, для других — по ламенку, для других — по бесплодной самке (oveja), ибо, когда говорится самка, всегда следует понимать, что она бесплодная, потому что они никогда не убивали плодоносных, в том числе и для еды, а только лишь тогда, когда они уже не давали приплод.

Они брали ламу или ламенка и клали его головой в сторону востока; они не связывали ни передние, ни задние лапы — их растягивали три или четыре индейца; они заживо вскрывали левую часть грудной клетки, куда засовывали руку и вынимали сердце вместе с легкими и всю гортань (gargorro), вырывая ее рукой, но не отрывая, ибо она должна была выйти вся целиком, начиная от нёба.

Наисчастливейшим предзнаменованием считалось, если вынутые легкие продолжали вздрагивать; они еще не умерли, как говорили индейцы, и когда это доброе предзнаменование случалось, хотя бы другие [предзнаменования] говорили о противоположном, на них не обращали внимания. Потому что они считали, что добро от этого счастливого предзнаменования побеждало зло и несчастья всякого дурного. Вынув легкие (assadura), они надували их одним выдохом и сохраняли внутри них воздух, перевязав дыхательную трубку или зажав ее руками, а затем рассматривали трубки, по которым воздух входит в легкие, и сосудики, которые имеются на них, чтобы убедиться, хорошо ли они наполнились воздухом или его там мало, ибо, чем больше они раздувались, тем счастливее было предзнаменование. Они еще что-то рассматривали там, только я не знаю что, потому что не обращал на это внимания; о рассказанном я помню сам, ибо сам два раза смотрел на это, так как, будучи ребенком, я иногда заходил в какие-то загоны, в которых старые индейцы, все еще некрещеные, занимались этим жертвоприношением, но не по случаю Райми, потому что, когда я родился, с ним уже было покончено, а по каким-то другим частным делам, ради которых узнавалось их предзнаменование, а чтобы увидеть их, они приносили в жертву лам и ламят, как об этом мы рассказывали, [говоря] о жертвоприношениях Райми; потому что все, что они делали в своих частных жертвоприношениях, было подобно тому, что делалось на их главных праздниках.

У них считалось самым несчастливым предзнаменованием, если животное, когда ему вскрывали ребра, вставало на ноги, пересилив тех, кто держал его. Также дурным предзнаменованием считалось, если вырванная вместе с легкими дыхательная трубка обрывалась и не целиком выходила наружу. Также считалось плохим предвещанием, если легкие оказывались разорваны или сердце было повреждено: и еще другие вещи, о которых, как я говорил, я не спросил и не заметил их. О других я помню потому, что слышал, как о них говорили индейцы, которых я застал во время жертвоприношения, когда они спрашивали друг у друга были ли то хорошие или дурные предзнаменования, и они не обратили на меня внимания по малости моего возраста.

Возвращаясь к торжествам праздника Райми, укажем, что, если жертвоприношение ламы не давало благоприятного предзнаменования, они совершали другое с ламенком, а если оно также оказывалось несчастливым, то совершали [еще] одно с бесплодной самкой, а когда и это оказывалось несчастным, они все же проводили праздник, хотя с грустью и с внутренними стенаниями, заявляя, что Солнце, их отец, было разгневано против них за какую-то ошибку или невнимание, которое, не замечая того, они совершили в своем служении ему.

[Тогда] они опасались жестоких войн, бесплодия своих посевов, смерти своего скота и другого подобного зла. Однако, если предзнаменование предсказывало счастье, их ликование в праздновании своего Рождества было огромным, поскольку ожидалось, что придут добрые времена.

После жертвоприношения ламы они приводили огромное количество лам, ламят и самок для общего жертвоприношения; а совершалось оно не так, как предыдущее, когда [животное] вскрывали живым, — их вначале обезглавливали и сдирали шкуру; сердца и кровь всех животных собирали вместе и подносили Солнцу, как и первую ламу; все это сжигалось, пока не превращалось в пепел.

Для этого жертвоприношения нужен был новый огонь, взятый из рук Солнца, как они говорили. Для этого они брали большой браслет, который называли чипана (наподобие тех других, которые инки обычно носили на левой кисти), который находился у верховного жреца; он был большим, больше, чем обычные; вместо бляхи у него был вогнутый сосуд, словно половина апельсина, очень отполированный; его устанавливали против Солнца и в некотором расстоянии, где сходились вместе лучи, исходившие из сосуда, клали немного начесанного хлопка, ибо они не умели делать фитили, который вскоре загорался, что было естественно.

На этом огне, зажженном так из рук Солнца, в тот день сжигались жертвоприношения и жарилось все мясо. И огонь переносили в храм Солнца и в дом девственниц, где его хранили весь год, и было дурным предзнаменованием, если он угасал, по каким бы причинам это ни случилось. Если в преддверии праздника, т. е. тогда, когда подготавливали все необходимое для жертвоприношений следующего дня, Солнце не светило и нельзя было добыть новый огонь, его добывали с [помощью] двух круглых палочек, тонких, как мизинец, и длиною с половину вары, путем трения одной о другую; палочки были цвета корицы; они называют уйака как палочки, так и добывание огня, ибо одно и то же слово служит существительным и глаголом. Индейцы пользуются ими вместо кремня и огнива, и они берут их в дорогу, чтобы добыть огонь на ночевках, когда они застают их в ненаселенной местности, что я видел много раз, шагая вместе с ними, и ими пользуются пастухи с этой же целью.

Они считали дурным предзнаменованием добычу огня для жертвоприношений на празднике с помощью тех инструментов; они говорили, что Солнце отказалось дать им огонь своей рукою — оно было разгневано на них. Все мясо от тех жертвоприношений жарилось публично на обеих площадях, и его делили среди всех тех, кто присутствовал на празднике, как среди инков, так и кураков и остальных простых людей, [каждому] соответственно его положению. И тем и другим его давали вместе с хлебом, называвшимся санку; и это было первое блюдо их великого праздника и торжественного пира. Затем приносили другие яства в великом разнообразии, которые они ели, не употребляя напитки между едой, ибо был всеобщий обычай у индейцев Перу ничего не пить во время еды.

Возможно, что то, о чем мы рассказали, послужило основанием для утверждения некоторыми испанцами, будто бы эти инки и их вассалы причащались как христиане. Мы же попросту рассказали то, что среди них имелось [в действительности]: каждый волен уподоблять это чему-либо по своему вкусу.

После окончания трапезы им приносили напитки в огромнейшем изобилии, ибо то было одним из самых заметных пороков этих индейцев, хотя на сегодняшний день благодаря милости господа и доброму примеру, который им дают испанцы в этом частном вопросе, нет такого индейца, который напился бы пьяным и не был бы подвергнут великой хуле и проклятиям за этот гнусный позор, и, если бы подобный пример был распространен на всякий порок, они были бы апостольскими проповедниками евангелия.

Сидя в своем кресле из литого золота, стоявшем на подставке из того же [металла], инка посылал своих родичей, именовавшихся Ханан Коско и Хурин Коско, чтобы они от его имени подняли бы тост в честь самых известных индейцев из других народов. Вначале приглашали [выпить] капитанов, проявивших свою храбрость на войне, которым за их мужество, хотя они и не были господами вассалов, отдавали большее предпочтение, чем куракам; однако, если курака, будучи господином вассалов, был также капитаном на войне, ему оказывалась честь за один и за другой титулы. Затем, во вторую очередь, инка посылал приглашение выпить куракам из округи Коско, которые были теми, кого подчинил своей службе первый инка Манко Капак; благодаря столь милостивой привилегии, которую оказал им князь, разрешив называться инками, они считались таковыми, и пользовались первостепенным уважением сразу же за инками королевской крови, и предпочитались всем остальным народам; ибо те короли никогда и ни в чем не стремились умалять привилегии или любые другие милости общего или личного [характера], оказанные их предками своим вассалам; они скорее подтверждали и все больше и больше увеличивали их.

Следует знать, что для этих тостов, которые поднимали одни и другие, чтобы выпить друг с другом, все те индейцы, как правило, имели и сегодня имеют (каждый у себя) парные сосуды, чтобы все пили бы по-братски: были ли они большими или были маленькими, но одинакового размера [каждая пара], одинакового изготовления из одного и того же материала — или золота, или серебра, или дерева. А делалось это для того, чтобы было равенство в выпитом. Тот, кто приглашал выпить, брал две своих чаши в руки, и, если приглашаемый был ниже по положению, он давал ему сосуд из левой руки, а если он был выше или одинакового положения, то из правой руки, и затем они пили оба вместе, и, получив назад свой сосуд, он возвращался на свое место, и всегда на подобных праздниках первое приглашение исходило от старшего к младшему в знак благосклонности и милости, которую начальник оказывал подчиненному. Спустя немного времени подчиненный шел пригласить [выпить] начальника в знак признания своей вассальной зависимости и повиновения.

Соблюдая этот общий обычай, инка первым посылал приглашение своим вассалам, следуя порядку, о котором мы говорили, предпочитая остальным капитанов каждого народа. Инки, которым поручалось отнести напиток, говорили угощаемому: «Сапа инка посылает тебе приглашение выпить, и я пришел от его имени выпить с тобой». Капитан или курака с глубоким поклоном брал сосуд и устремлял свой взгляд на Солнце, словно бы выражая ему благодарность за ту незаслуженную милость, которую оказал ему его сын, а выпив, он возвращал сосуд инке, не произнося никаких слов, а только выражал свое преклонение жестами, и знаками рук, и целуя воздух губами.

И следует указать, что инка посылал приглашение выпить отнюдь не всем куракам (хотя всем капитанам), а только некоторым из них, наиболее уважаемым своими вассалами, самым большим друзьям всеобщего блага; как раз это и было той целью, в которую пускали свои стрелы как сам инка, так и кураки и министры мира и войны. Остальных кураков приглашали выпить сами инки, приносившие сосуды от своего собственного имени, а не от имени инки, что также доставляло им удовлетворение и воспринималось как большое счастье, ибо то был инка, так же как и король, сын Солнца.

По прошествии некоторого времени после первого приглашения выпить капитаны и кураки всех народов в том же порядке, в каком получили приглашение, сами приглашали выпить одни самого инку, а другие других инков, каждый того, кто с ним пил. К инке подходили без слов, только с жестами поклонения, о которых мы говорили. Он принимал их с огромной любезностью и брал сосуды, которые они вручали ему, а поскольку он не мог выпить их все, что было бы неблагоразумно, он обычно [только] подносил их ко рту; из одних он немного отпивал, иногда больше, иногда меньше, что соответствовало его милости и благосклонности, которые он хотел оказать владельцам сосудов, исходя из их заслуг и качеств. И он приказывал слугам, которых, естественно, имел, а все они были инками по привилегии, выпить за себя с теми капитанами и кураками, и они, испив сосуд, возвращали его владельцу.

Эти сосуды, поскольку сапа инка прикоснулся к ним своей рукою и губами, пользовались у кураков величайшим почтением, словно священная вещь; [больше] из них не пили и к ним не прикасались, а их устанавливали, словно идолов, чтобы поклоняться им в память и в знак почтения к своему инке, который прикоснулся к ним; ибо действительно, что касается этого вопроса (punto), то никакое превознесение не может в достаточной мере передать внутреннее и выражаемое внешне обожание и любовь этих индейцев к своим королям.

После того как напиток был возвращен обратно и состоялся обмен [тостами], они шли назад на свои места. Затем появлялись танцоры, певцы, [начинались] разнообразные по манере пляски, в которых каждый народ демонстрировал знаки своей геральдики и символы отличия, маски и другие выдумки. И, пока они пели и танцевали, возлияние не прекращалось; одни инки приглашали других, капитаны и кураки — других капитанов и кураков, согласно своим личным дружеским отношениям, соседству их земель и другим признакам уважения, которые существовали среди них.

Девять дней длился праздник Райми с изобилием еды и питья, как об этом было сказано, и с ликованием и радостью, на которые только был каждый из них способен; однако жертвоприношение свершалось лишь в первый день, чтобы узнать предзнаменования. По прошествии девяти [дней] кураки с позволения своего короля возвращались в свои земли, испытывая большое удовлетворение и радость от празднования главного праздника их бога Солнца. Когда король был занят делами войны или посещением своих королевств, они отмечали праздник там, где его застал первый день праздника, но не с такой торжественностью, как в Коско; [в этом случае] забота о его проведении возлагалась на губернатора инку, и верховного жреца, и на всех остальных инков королевской крови; и тогда туда приходили кураки или послы [только] тех провинций, которые были ближе всего расположены к [месту] праздника.

Это слово вараку принадлежит всеобщему языку Перу; оно звучит так же, как по-кастильски посвящение в рыцари, поскольку обозначает вручение юношам королевской крови знаков отличия мужчины и приобретение ими права как участвовать в войне, так и занимать посты [в государстве]. Без этих знаков отличия они не могли заниматься ни тем, ни другим, ибо, как гласят рыцарские книги, они были юношами, которые не могли носить оружие. Чтобы получить эти знаки отличия, о которых мы расскажем дальше, юноши, намеревавшиеся получить их, должны были пройти строжайшие экзамены для новичков (noviciado), что означало быть подвергнутым испытаниям, пройдя через все труды и нужды, которые могут возникнуть на войне как в случае успеха, так и при неудаче, а чтобы сказанное нами было бы более понятно, нам придется расчленить этот праздник и торжество, рассказав о нем по частям, ибо это действительно правда, что у таких варваров имелось много доведенных до совершенства (pulicia) и достойных восхищения дел, направленных на [улучшение] военной службы. Следует знать, что то был праздник великого ликования для простых людей и великой чести и величия для инков, как стариков, так и юношей, для тех, кто уже был посвящен, и для тех, кто в тот момент проходил [церемониал] посвящения. Ибо честь или позор, выпадавший на долю новичка на этом посвящении, разделяла вся его родня, а так как у инков все они считались единой семьей, особенно законнорожденные и чистые по королевской крови, добро или зло, случавшееся с одним, распространялось на всех них, хотя больше всего доставалось самым близким [родичам].

Каждый год или каждые два года, более или менее, в зависимости от обстоятельств (dispusicion) юноши инки (следует иметь в виду, что всегда речь идет только о них, а не о других, хотя бы другие были сыновьями великих господ) допускались до церемониала посвящения в воины: им должно было быть шестнадцать и более лет. Их размещали в доме, который был построен для этих упражнений в квартале, именовавшемся Колькам-пата, который я застал еще целым и видел там часть этих празднеств, которые скорее следовало бы назвать тенью прошлого, нежели их реальностью и великолепием. В этом доме находились старые инки, опытные в [делах] мира и войны, которые были учителями новичков [и] их экзаменаторами в делах, о которых мы расскажем, и в других, которые память нам не сохранила. Шесть дней, они должны были поститься, и пост был очень строгим, потому что каждому из них давали только горсть сырой capa, которая была их пшеницей, и кувшин простой воды, и ничего другого — ни соли, ни учу; это то, что в Испании называют перцем инков, приправа из которого обогащает и делает вкусной любую, самую отвратительную еду, даже если она приготовлена из одной лишь травы, по причине чего ее и не давали новичкам.

Поститься столь строгим образом разрешалось только три дня, однако для новичков этот срок удваивался, ибо то было посвящение и нужно было узнать, стали ли они уже мужчинами, чтобы переносить любую жажду и голод, которые могут случиться на войне. Другой менее строгий пост соблюдали отцы и братья и [другие] самые близкие родственники новичков, следуя ему с величайшей строгостью; они все вместе умоляли своего отца Солнца дать силы и волю тем их сыновьям, чтобы они с честью вышли из тех испытаний посвящения. Тот, кто во время того поста обнаруживал слабость и вялость или просил дополнительную еду, подвергался осуждению, и его изгоняли из числа претендентов. После поста, дав им подкрепиться кое-какой едой, подвергали испытанию легкость их тел, для чего их заставляли бежать от того холма, который называют Вана-каури (они считали его священным), до крепости самого города [Коско], что, по-видимому, составляет почти лигу с половиной, где устанавливался знак, нечто вроде стяга или знамени, и тот, кто достигал его первым, избирался капитаном над всеми остальными. Так же считалось великой честью быть вторым, третьим и четвертым, вплоть до десятого из числа первых и самых быстрых; и точно так же подвергались позору и хуле те, кто во время бега задыхался или терял сознание. На участках вдоль дороги располагались отцы и родичи соревнующихся, чтобы придать силы тем, кто бежал, напомнить им о чести и о позоре, говоря им, что для них меньшим злом явилась бы смерть, нежели потеря ими мужества и силы во время бега.

На следующий день их делили на две одинаковые по числу [группы] : одним приказывали остаться в крепости, а другим — покинуть ее, чтобы начать друг с другом Сражение, в котором одним нужно было захватить укрепление, а другим — защитить его. И, после того как они сражались так целый день, их на следующий день меняли [местами], чтобы те, кто защищался, стал бы наступать, и они любым способом проявили бы ловкость и умение, которыми должны были обладать при нападении и при защите укреплений. В этих сражениях, хотя их оружие затупляли (templavan las armas), чтобы оно не было бы таким же грозным, как, в настоящих, имели место очень добрые ранения, а иногда случались и убитые, потому что жажда победы распаляла их до того, что они убивали друг друга.

После этих общих упражнений их заставляли бороться друг с другом, соблюдая равенство в возрасте, а также прыгать и бросать маленький или большой камень, и копье, и дротик, и любое другое метательное оружие. Их заставляли стрелять стрелами в цель из лука, чтобы увидеть, насколько они владеют меткостью попадания и обращением с этим оружием. Их заставляли также стрелять на дальность полета [стрелы], проверяя силу и упражняя их руки. Точно так же им приказывали метать с помощью пращи как на меткость попадания, так и на дальность. Помимо этого оружия, их экзаменовали по всем остальным его видам, которые применялись ими, чтобы проверить их умение владеть оружием. Их заставляли как часовых по очереди нести по ночам караульную службу [в течение] десяти или двенадцати дней, чтобы знать, могут ли они, как мужчины, обходиться без сна: проверку часовым устраивали в самые неурочные часы, и того, кого заставали спящим, выпроваживали с великим посрамлением, говоря ему, что он все еще оставался ребенком, [недостойным] получения славных и величественных знаков отличия воина. Им наносили жестокие раны плетеными палками из тростника или побегов иных [растений] на руках и на ногах; поскольку индейцы Перу имели привычку ничем не прикрывать их, чтобы увидеть выражение их лиц во время нанесения ударов, то если лицо выдавало боль либо они отдергивали ноги или руки, их хулили, говоря, что тот, кто не может переносить столь нежные удары палкой, еще больше будет страдать от ударов и ранений острым оружием своих противников. Они должны были казаться бесчувственными.

В другой раз их строили [в два ряда] в виде коридора (trechos calle), внутрь которого входил капитан, мастерски владеющий оружием, похожим на [меч] монтанте, или, лучше сказать, на дубинку, которой сражаются двумя руками и которую [индейцы] называют макана, ибо оно больше походило именно на нее, а в другой раз он действовал пикой, именуемой чуки, и любым из этих видов оружия он чрезвычайно ловко играл, находясь между новичками, нанося удары прямо перед их глазами, словно бы он хотел их выбить, или рядом с ногами, словно хотел перебить их, и, если, к несчастью, они выказывали хоть какой-то признак страха, [например] моргали глазами или отдергивали ногу, их изгоняли, заявляя, что тот, кто боится бряцания оружием, которое не должно было нанести ранения, еще больше станет бояться оружия противника, поскольку оно действительно пускалось в ход, чтобы убить его; по этой причине им подобало стоять неподвижно, словно скала, о которую разбиваются море и ветер.

Помимо сказанного, они были обязаны уметь изготавливать своими руками любое наступательное оружие, в котором могла возникнуть нужда на войне, по крайней мере наиболее распространенное и не нуждающееся в применении кузнечного ремесла, как-то: лук и стрелы, метательное устройство, которое можно было бы назвать богордой, потому что оно делает выстрел за счет упругости дерева или бечевы; копье с заточенным концом вместо железа; пращу из пеньки или индейского дрока, которые в случае нужды могут по-всякому служить и использоваться. Они не пользовались никаким оружием защиты, кроме круглых или простых (paveses) щитов, которые называли вальканка. Эти круглые щиты они также обязаны были уметь делать из того, что может попасть под руку. Они должны были уметь мастерить обувь, которую носили, называя ее усута, состоящую из одной подошвы из кожи, дрока иди пеньки, наподобие того как в Испании делают альпаргаты; они не умели делать шнуровки, по причине чего привязывали подошвы к ногам бечевками из той же пеньки или шерсти, [и], чтобы сократить [объяснения], скажем, что они подобны открытой обуви, которую носят монахи из [ордена] святого Франциска.

Бечевки для этой обуви они изготавливают из шерсти, которую закручивают вязальной спицей; шерсть крутят одной рукой, а спицу — другой, и вполне достаточно половины сажени бечевки для одной ноги. Она с мизинец толщиной, ибо, чем она толще, тем меньше беспокоит ногу. Этот способ закручивать бечевку для целей, о которых мы рассказываем, один историк Индий, говоря об инках, называет прядением, не объясняя, как и для чего [оно осуществлялось]. Ему можно простить это ложное сообщение, которое он получил не по своей вине вместе со многими другими и которые во вред индейцам и испанцам, потому что он писал, находясь далеко, и по разным и различным сообщениям, которые составлялись, согласно интересам и претензиям тех, кто их передавал. По всем этим причинам было общим правилом, что во всем их язычестве не было более мужественных людей, которые бы так высоко ценили мужские дела и презирали бы женские, как инки; потому что действительно они были благородны и стремились к делам самым высоким, которые только были им доступны, ибо они кичились тем, что были сыновьями Солнца, а эта слава обязывала их быть людьми героическими.

Этот способ закручивать шерсть они называют милъуй. Это — глагол, и он один только, без других слов, означает скручивать шерсть с [помощью] вязальной спицы для бечевок для обуви или для веревок для грузов, которые также делались из шерсти, а поскольку это было мужское занятие, этим глаголом не пользовались женщины в своей речи (lenguaje), ибо это означало бы стать мужчиной.

Изготовление пряжи женщинами называлось бучка — это глагол; он означает делать пряжу, чтобы ткать; он также означает веретено. А поскольку это было исключительно женское занятие, мужчины не пользовались глаголом бучка, ибо это означало стать женщиной. И такая форма выражаться во многом присуща тому языку, как это будет дальше показано на других глаголах и именах существительных, что доставит удовольствие любознательному читателю. Таким образом, испанцы, пишущие в Испании истории о Деру, не ведая об этих особенностях языка и пишущие их в Перу, но ничего не знающие о них, много раз толкуют их соответственно [нормам] своего испанского языка и, не желая того приписывают фальшивые свидетельства инкам. Возвращаясь к нашему рассказу, укажем, что новички должны были уметь изготовлять оружие и обувь, в которых на войне в случае необходимости они могли испытывать нужду. Все это требовалось от них, чтобы, вынужденные силой любых обстоятельств, они не оказались бы беспомощными, а обладали бы ловкостью и умением, чтобы быть полезными для самих себя.

Каждый день один из капитанов и учителей по тем церемониям произносил для них длинную речь. Он напоминал им об их происхождении от Солнца, о подвигах, совершенных как в мире, так и на войне их прошлыми королями и другими знаменитыми мужами той же королевской крови; о воле и усилиях, которые они должны были проявлять на войне, чтобы увеличить свою империю, о терпеливости и страданиях в трудах, чтобы раскрыть свою душу и благородство, доброту, мягкость и милосердие к бедным и подданным, прямоту своего правосудия, недопустимость того, чтобы кому-либо причинялся вред, щедрость и великодушие ко всем остальным [людям], поскольку они были сыновьями Солнца. Иными словами, он внушал им все то, что было достигнуто ими в моральной философии, соответствовавшей людям, которые гордились своей божественностью и небесным происхождением. Их заставляли спать на земле, есть мало и плохо, ходить босиком и все другое, имевшее отношение к войне, чтобы на ней они проявили бы себя добрыми солдатами.

Эти испытания проходил также перворожденный инка, законный наследник империи, когда он достигал возраста, допускавшего выполнение упражнений, и нужно знать, что во всем его экзаменовали со всей строгостью, как и остальных, не освобождая (le assentasse) от какой-либо работы столь высоко титулованную особу, и только лишь штандарт, который [обычно] выигрывал самый быстрый в беге, благодаря которому он становился капитаном, [без борьбы] вручался принцу, потому что, как они говорили, он принадлежал ему вместе с наследуемым королевством. Во всех остальных упражнениях, как пост, так и военные дисциплины и умение изготовлять нужное оружие и обувь для себя, и спать на земле, и плохо есть, и ходить босиком, — во всем этом ему не оказывались привилегии; скорее, если только это было возможно, с ним обращались с большей строгостью, чем с остальными, и они объясняли это тем, что, поскольку он должен стать королем, будет справедливо, если в любом деле, которое ему придется выполнять, он будет обладать преимуществами над всеми остальными, как он обладал ими в занимаемом им положении и высоте своей власти, потому что случись для него равные [с другими] условия (fortuna), не гоже было бы королевской особе оказаться ниже других, наоборот, он должен был обладать преимуществом над всеми в преуспевании и в бедствии, как качествами [своей] души, так и в делах, [требующих] проворства, особенно касающихся войны.

За эти свои выдающиеся качества, говорили они, он был больше достоин царствовать, чем за то, что являлся перворожденным сыном своего отца. Они говорили также, что было крайне необходимо, чтобы короли и принцы испытали бы на себе труды войны, дабы уметь уважать, ценить и вознаграждать тех, кто служил им в этом деле. Все то время, которое длилось посвящение, т. е. от одного полнолуния до другого, принц ходил одетый в самые бедные и жалкие одеяния, какие только можно себе представить, в жалчайших лохмотьях, и в них он появлялся на публике каждый раз, когда в том была нужда. Это подкреплялось тем, что принца одевали в ту одежду, чтобы в дальнейшем, когда он станет могущественным королем, он не презирал бы бедняков, а вспоминал, что был одним из них и носил на себе их знак отличия, и поэтому был бы их другом, и относился бы к ним милосердно, чтобы быть достойным имени вакча-куйак, которое они давали своим королям, что означает любящий и добродетельный для бедняков. Прошедших экзамен зачисляли в знать и считали достойными знаков отличия инки, провозглашая их настоящими инками, сыновьями Солнца. Затем приходили матери и сестры молодых людей, и они надевали им на ноги усуты из сырого дрока как свидетельство того, что они подвергли себя и [успешно] прошли через жестокости военных упражнений.

После окончания этой церемонии они извещали короля, который приходил туда в сопровождении самых пожилых [людей] его королевской крови, и, поставленный перед новичками, он произносил короткую речь, говоря, что они не должны удовлетворяться лишь ношением знаков отличия рыцаря королевской крови, а чтобы они, имея их, используя добродетели, которые были присущи их предкам, особенно в проявлении справедливости, одинаковой для всех, и в благодеяниях для бедных и слабых, показали бы себя настоящими сыновьями Солнца, которому они должны были уподобляться как своему отцу блеском своих деяний на - общее благо вассалов, поскольку оно направило их с неба на землю, чтобы оказывать им добро. После речи новички один за другим подходили к королю и, встав на колени, получали из его рук первый и главный знак отличия, каковым являлось прокалывание отверстия в ушах, королевский знак отличия, знак высшего высочества. Их прокалывал сам инка в том месте, где обычно носят серьги, а делалось это толстыми булавками из золота, и их оставляли там, чтобы с их помощью уши заживлялись бы и [затем дырочка] увеличивалась до тех немыслимо огромных размеров, которых они достигали.

Новичок целовал инке руку в признание за то (как они говорили), что она совершила столь великую милость, [за что] была достойна поцелуя. Потом он проходил дальше и вставал перед другим инкой, братом или дядей короля, перед второй по авторитету королевской особой. Тот снимал с него обувь из сырого дрока, что свидетельствовало о прохождении строгостей экзамена, и одевал ему другую из шерсти, очень изящную, которую носили король и остальные инки. Эта церемония была подобна той, во время которой в Испании одевают шпоры, причисляя рыцарей к военным орденам. После того как обувь была одета, инка целовал его в правое плечо, говоря: «Сын Солнца, который сам дал тому доказательство, достоин поклонения», ибо глагол целовать обозначает также поклоняться, почитать и выражать учтивость. После этой церемонии новичок входил в огороженное место для облачения, где другие пожилые инки надевали на него набедренную повязку, отличительный знак мужчины, который до этого ему было запрещено носить. Это одеяние изготавливалось наподобие головного платка с тремя концами; два из них пришивались по всей длине к бечевке толщиною с палец, которая опоясывала тело, а бечевка завязывалась сзади, прямо на пояснице, а платок свисал перед срамом. Другой [третий] конец привязывали сзади к той же бечевке, пропустив его между ляжками, [и] таким образом, пусть даже они сняли бы с себя одежду, они выглядели достаточно скромными и прикрытыми.

Главным знаком отличия было прокалывание ушей, потому что это был королевский знак, а вторым знаком отличия было надевание набедренной повязки, что было знаком мужчины. Надевание обуви было скорее ритуалом вручения подарка, который преподносился им как людям потрудившимся, ибо оно не имело существенного значения в делах чести или сана. Это слово вараку, которое само по себе означает и содержит все то, что мы рассказали об этом торжественном празднике, является производным от этого слова вара, что означает набедренная повязка, потому что мужчина, удостаивавшийся надеть его, являлся обладателем всех остальных знаков отличия, достоинств и чести, которые тогда и после, в мире и на войне могли быть ему присвоены. Помимо названных знаков отличия, им, новичкам, клали на головы букеты цветов двух сортов — одни, называвшиеся кантут, были прекраснейшими по форме и цвету, поскольку некоторые из них были желтыми, другие — лиловыми и другие — красными, а каждый цвет сам по себе отличался чрезвычайной тонкостью. Другой сорт цветов называют чивайва; они — желтые, по форме напоминают полевую гвоздику Испании. Оба эти сорта цветов не имели право носить ни простые люди, ни кураки, какими бы великими господами они не были бы, а только лишь люди королевской крови. Им также возлагали на голову листья растения, которое называлось виньай война, что означает вечно юный; они похожи на листья ириса, Долго сохраняют свою зеленость и, даже высыхая, не теряют ее, за что их так и называют.

Принцу-наследнику давали те же самые цветы, и лист растения, и все остальные знаки отличия, как и остальным инкам-новичкам, потому что, как мы говорили, они ни в чем не выделяли его, за исключением только бахромы кисточки, которая накладывалась ему на лоб и бежала от виска до виска, спадая вниз примерно на четыре пальца. Она не была круглой, как понимают испанцы это слово кисточка, а вытянутой на манер бахромы. Ее делали из шерсти желтого цвета, потому что эти индейцы не знали шелка. Этот геральдический знак принадлежал только принцу-наследнику, и никто другой не мог его носить, даже если он был его родным братом, и сам принц не носил его до прохождения экзамена и апробации.

Последним королевским знаком отличия, который вручали принцу, был боевой топор, именуемый чампи, с рукоятью длиною более чем в сажень. Железный наконечник с одной стороны имел резак, а с другой — острие с алмазом; чтобы превратиться в секиру, ему не хватало только острого выступа впереди, который имеет секира. Вручая ему топор, они говорили: аука-кунапак. Это дательный падеж множественного числа, это [слово] означает: для тиранов, для предателей, жестоких, вероломных, неверных и т. п. людей, ибо все это и еще очень многое означает это слово аука. Только одним этим словом они хотели сказать ему, согласно фразеологии того языка, что то оружие давалось ему как знак и наказ, который обязывал его уделять пристальное внимание наказанию таких [людей], потому что остальные знаки отличия — прекрасные и пахучие цветы — означали его доброту, ласку, милосердие и другие королевские качества (ornamentos), которые он должен был проявлять к добрым и верным [вассалам]. Ибо, поскольку его отец Солнце выращивал те цветы на полях на радость и в дар людям, точно так же принц должен был воспитывать эти добродетели в своей душе и в сердце, чтобы всем дарить добро, чтобы его по достоинству называли бы любящим и творящим добро для бедняков. И пусть его имя и слава будут вечно жить в мире.

После того как министры рыцарских дел объясняли ему все эти соображения в присутствии его отца, к принцу подходили его дяди, и братья, и все остальные люди его королевской крови, и, встав на колени на свой манер, [присев на корточки], они совершали акт преклонения перед ним, как перед перворожденным сыном инки. Такая церемония была как бы клятвой принцу-наследнику и преемнику империи, и только тогда ему надевали желтую кисть. На этом инки заканчивали свой праздник посвящения в рыцари своих новичков.

Король надевал такую же кисточку, однако она была красного цвета. Кроме красной кисточки, инка носил на голове другой, еще более особый знак своего отличия; то были два маховых пера из крыла птицы, которую называли коре-кенке. Это имя собственное из всеобщего языка; оно не имеет никакого смыслового значения; в особом [языке] инков, который оказался утерян, оно должно было что-то обозначать. Часть пера была белого и часть черного цвета; они размером с перья сокола бахари;

перья должны были быть парными (hermanas): одно — с одного крыла, другое — с другого. Я их видел на инке Сайри Тупаке. Птицы, у которых растут эти перья, находятся в необитаемой местности Вилька-нута, в тридцати двух лигах от города Коско, в небольшой лагуне, которая там имеется, у подножья той недоступной заснеженной горной цепи; те, кто видел их, утверждают, что их бывает всего лишь одна пара — самец и самка, и никогда не бывает больше, чем две единственные птицы; и неизвестно, откуда они прилетают и где выводятся, и никто во всем Перу не видел других, кроме тех [двух], как об этом говорят индейцы, хотя в той земле есть много других заснеженных горных цепей, и необитаемых мест, и больших и малых лагун, подобных той, что в Вилька-нута. Похоже, что все это имеет сходство с [рассказами] о птице феникс, хотя я не знаю, видел ли ее кто-нибудь, как видели этих других.

Поскольку, кроме этих двух [птиц], других не было обнаружено и не поступало сообщений, как они говорят, что в мире имеются другие [подобные же], короли инки носили эти перья и столь высоко ценили их, что никто другой, даже принц-наследник, не имел права в каком бы то ни было виде носить их, потому что, говорили они, эти две птицы своей неповторимостью были подобны первым [двум] инкам, их родителям, которых было только двое, мужчина и женщина, пришедшие с неба, как они рассказывали, и ради сохранения памяти о своих первых родителях они носили в качестве своего главного знака отличия перья этих птиц, считая их священными. Для самого себя я считаю, что имеется много тех птиц, ибо такая исключительность невозможна; вполне достаточно одного феникса; а они, должно быть, живут изолированными парами, как было сказано, а индейцы по образу и подобию своих первых королей рассказывают то, что было сказано. Достаточно того, что перья коре-кенке ценились столь высоко, как мы это видели. Мне рассказывают, что сейчас, в настоящее время, многие индейцы носят их, утверждая, что они потомки королевской крови инков; и большинство из них обманывает, ибо та кровь почти полностью уничтожена. Однако принесенный чужестранцами пример, [внесший] путаницу в те знаки отличия, которые индейцы прежде носили на голове и по которым их распознавали, дал им возможность решиться на это и еще на многое другое, ибо теперь уже все стали инками и пальами.

Перья носили на красной кисточке концами вверх, слегка разведя одно от другого, а у основания они были сложены вместе. Чтобы добыть эти перья, они охотились на птиц с елико возможной осторожностью (suavidad), а вырвав оба пера, они отпускали их, и для каждого нового инки, получавшего в наследство королевство, их снова ловили и вырывали перья, потому что никогда наследник не брал себе знаки отличия своего отца, а лишь другие, подобные же; потому что усопшего короля бальзамировали и клали туда, где он должен был находиться, вместе со своими императорскими знаками отличия, которые он носил при жизни. Таково было величие птицы коре-кенке, и почитание, и уважение, которые короли инки оказывали ее перьям. Это сообщение, хотя оно. имеет лишь малое или совсем не имеет значения для тех, кто [живет] в Испании, я счел нужным вставить, потому что оно относится к делам прошлых королей. Возвращаясь же к нашим новичкам, укажем, что после получения знаков отличия их выводили на главную площадь города, украшенных этими знаками, где обычно много дней с песнями и плясками торжественно праздновали их победу, и то же самое они делали отдельно в домах своих родителей, где собирались вместе самые близкие родственники, чтобы отпраздновать триумф своих новичков. Их учителями в упражнениях и в умении изоготовлять оружие и обувь были их собственные отцы. Это они, когда проходили нежные годы детства, обучали их и заставляли упражняться во всех делах, необходимых для того, чтобы пройти испытания, лишая их ласки, взамен которой приходили труд и военные упражнения, чтобы они, когда придет время стать мужчинами, стали бы тем, кем они должны были быть в мире и на войне.

Вновь возвращаясь к жизни и завоеваниям инки Пача-кутека, нужно сказать, что его брат генерал Капак Йупанки, осуществив завоевание и покорение великого кураки Чинча, направил королю, своему брату, как мы говорили выше, просьбу прислать новое войско, чтобы завоевать долины, которые находились там еще дальше вперед. Тот направил ему войско с великими министрами и множеством припасов оружия и продовольствия, что соответствовало значению и величию дела, которое следовало совершить. Когда прибыло новое войско, вместе с которым вернулся принц Инка Йупанки, ибо ему очень нравилось принимать участие в военных упражнениях, генерал вышел из Чинчи и направился в прекрасную долину Руна-ванак, что означает наказывающая людей; ее называли так из-за реки, которая протекает по той долине и которая по причине быстроты и многоводности течения, а также потому что в ней утонуло много людей, получила это дерзкое название. Их утонуло там много, потому что, не желая идти в обход целую лигу, чтобы [добраться] до моста, расположенного вверх по течению, они рискуют переправляться через реку у брода, надеясь, что поскольку они перебрались [здесь] летом, то переберутся и зимой, и гибнут самым жалким образом. Название реки составлено из слова руна, что значит люди, и из этого глагола вана, что значит наказывать, а с к на конце он образует причастие настоящего времени и означает тот, кто наказывает, а оба слова вместе означают наказывающая людей. Испанские историки называют эту долину и ее реку Лунагуана, коверкая название, как это видно, тремя буквами; один из них утверждает, что это название произошло от гуано, что значит испражнение, потому что, как он говорит, в той долине его используют в больших количествах для посевов. Слово гуано должно писаться вано (huano), ибо, как мы сказали вначале, тот всеобщий язык Перу не имеет букву г; оно означает испражнение, а вана является глаголом и означает наказывать. Из этого отрывка и из многих других, которые мы напишем, можно понять, сколь плохо понимают испанцы тот язык, и даже метисы, мои сородичи, уже следуют за ними в произношении и написании [этих слов], ибо почти все те слова из моего и их языка, которые они мне пишут, испанизированы, и [написаны], как их пишут и произносят испанцы, и я их бранил за это, что не пошло им впрок, так как употребление исковерканных языков становится всеобщим с возникновением империи и появлением связей (comunicacion) между разными народами.

В те времена эта долина Руна-ванак была очень густо населена, и другая, расположенная на север от нее, называющаяся Варку, имела более тридцати тысяч жителей, и столько же — Чинча, и другие, находящиеся на север и на юг от них; сейчас же, в наше время, та из них, которая имеет самое многочисленное население, не имеет и двух тысяч жителей, а некоторые совсем стали безлюдными, и в них никого не осталось, и живут там [только] испанцы.

Рассказывая о завоевании йунков, следует знать, что долина Руна-ванак и три другие, расположенные к северу от нее, называющиеся Варку, Мальа, Чилька, — все эти четыре долины принадлежали одному господину по имени Чуки-манку, который вел себя как король, похвалялся тем, что все [обитатели] его округи испытывали перед ним страх и признавали его преимущества, хотя и не являлись его вассалами. Узнав о том, что инки идут на его королевство, ибо так именовались эти земли по причине самомнения кураки, он собрал по возможности всех людей и вышел защитить переход через реку; было несколько стычек, в которых погибло много воинов с обеих сторон, однако в конце концов инки, поскольку они имели в готовности множество маленьких и больших плотов, захватили переход через реку, для защиты которого йунки сделали не все, что могли, потому что король Чуки-манку рассчитывал вести войну в долине Варку, поскольку ему казалось, что то место лучше укреплено и потому что он не владел в необходимой степени военным искусством; поэтому он в Руна-ванаке не оказал то сопротивление, которое мог оказать, в чем обманулся, как мы дальше увидим. Инки обосновались там со своим войском и меньше чем за месяц захватили всю ту прекрасную долину по причине неумного решения Чуки-манку.

Инка оставил гарнизон в Руна-ванаке, чтобы он принял бы провиант, который ему доставят, и обезопасил бы его тылы. И он пошел дальше на Варку, где началась очень жестокая война, потому что Чуки-манку, использовав всю свою власть в той долине, собрал двадцать тысяч воинов и стремился не утратить свою репутацию, и так он действовал всеми своими силами, используя как мог против своих противников ловкость и коварство. С другой стороны, инки стремились сдерживать и побеждать, но не убивать их. В этом упорном противоборстве прошло более восьми месяцев, и были у них кровавые сражения, и йунки так долго сопротивлялись им, что инке пришлось три раза сменить войско, а другие говорят, что четыре раза; а чтобы дать понять йункам, что они не уйдут с той позиции, пока не победят их, и что их солдаты испытывают [здесь] такое же удовольствие, как если бы они находились при королевском дворе, инки называли [именем] Коско место расположения королевской ставки, а войсковым казармам присвоили названия самых главных кварталов города. Об этом названии, которое инки дали месту королевской ставки, Педро де Сиеса де Леон, глава семьдесят третья, пишет, что инки, видя упорное сопротивление противников, основали другой город Коско и что война длилась больше четырех лет. Он пишет это на основе сообщения самих йунков, как он сам утверждает, которые завысили [продолжительность осады] ради преувеличения подвигов, совершенных ими во время обороны, хотя и так их было немало. Однако четыре года — это [всего лишь] четыре войска, которые заменяли инки, а городом было [одно лишь] название, которое они дали месту своего расположения, и не было ничего больше как в одном, так и в другом, а только лишь сказанное [нами].

Йунки в конце этого долгого времени начали испытывать чрезвычайно сильный голод, который покоряет и делает уступчивыми самых храбрых, твердых и упрямых. Помимо голода, сами жители Руна-ванака целыми днями донимали своего короля Чуки-манку, [уговаривая] сдаться инкам, ибо они не могли им оказывать сопротивление и что следовало пойти самим еще до того, как инки за их упорство отымут их дома и земельные наделы и отдадут их соседям, уроженцам Чинчи, их старым врагам. И, когда они увидели, что их король не откликается на их просьбу, страх заставил их бежать и вернуться в свои дома, сообщив [при этом] инке о том положении, в котором находились враждебные ему войска, и об их силах, и как сильно они страдали от голода.

Зная и видя все это, Чуки-манку, испытывавший страх, что его покинут все его люди и перейдут к инке, стал склоняться к тому, о чем его просили (проявив качества хорошего капитана), а посоветовавшись с самыми главными начальниками, они все пришли к соглашению пойти к инке, не посылая к нему посольство, чтобы самим стать послами. С этим решением все они, как были на совете, вышли и направились к королевской ставке инков, и, встав перед ними на колени, они молили о милосердии и прощении за свои преступления, и заявили, что будут счастливы стать вассалами инки, ибо Солнце, его отец, приказывал ему быть господином всего мира.

Инки, дядя и племянник, приняли их с великодушием и сказали, что прощают их и с одеяниями и другими подарками (согласно обычаю) они отправили их весьма довольными по своим домам.

Жители тех четырех провинций так же, как и жители Чинчи, похваляются тем, что инки, несмотря на всю свою мощь, в течение более чем четырех лет войны не могли их покорить и что им [пришлось] основать город, а что победили их не оружием, а подарками и обещаниями; и говорят они это из-за смены трех или четырех войск, из-за того, что они сдались по причине голода и отвращения к войне, а не [принуждаемые] железом. Они рассказывают еще многие другие вещи о своих подвигах и . своей храбрости, однако, поскольку они не имеют значения для истории, мы не будем касаться их.

Инки с большим удовлетворением восприняли факт покорения короля Чуки-манку, и они его так высоко оценили, что в знак этой победы и чтобы сохранилась вечная память о совершенных на той войне подвигах своих людей и йунков, также проявивших свое мужество, приказали построить в долине по имени Варку крепость, небольшую по своим размерам, но великую и прекрасную как сооружение. Благодаря своему зданию и тому месту, где ее соорудили, ибо море бьется у ее подножья, крепость заслуживает того, чтобы ее оставили стоять там столько, сколько она простоит, а простоит она, судя по тому, как она построена, много веков без того, чтобы ее ремонтировали. Когда я проезжал в том месте в шестидесятом году, она оставалась такой, какой была прежде, чтобы причинять еще большую боль тем, кто смотрел на нее.

После покорения короля Чуки-манку и установления порядка в правлении, законах и обычаях, которые он и его люди должны были соблюдать, инки направились завоевывать долины Пача-камак, Римак, Чанкай и Ваман, которую испанцы называют Барранка, поскольку всеми этими шестью долинами владел могущественный господин, именовавшийся Куис-манку, который так же, как и предыдущий [курака], хотел, чтобы его называли королем, хотя среди индейцев нет такого имени король, а имеется другое подобное, как-то хатун апу, что означает великий господин. Чтобы не возникала необходимость повторять то же самое много раз, мы здесь расскажем [только] то, что следует особо рассказать о долине Пача-камак и о другой долине, называемой Римак, которую испанцы, коверкая название, именуют Лима.

Следует знать, как мы уже говорили об этом в другом месте и еще скажем дальше, и как об этом же пишут все историки, инки короли Перу, обладая природным озарением, которым одарил их бог, достигли [понимания] того, что существовал творец всего существующего, которого они называли Пача-камаком, что означает творец и тот, кто поддерживает вселенную. Это учение вначале возникло у инков а [затем] распространилось во всех их королевствах до и после их завоевания.

Они говорили, что он был невидим и не позволял видеть себя, и поэтому они не строили ему храмы и не совершали жертвоприношения как Солнцу, а только поклонялись ему внутренне с величайшим почтением, как можно судить по внешним проявлениям, выражавшимся в движениях головы, глаз, рук и тела в момент произношения его имени. Это учение, слава о котором распространилась, было воспринято всеми теми народами, одними после, а другими до их завоевания [инками]; так, в частности, его восприняли еще до покорения инками предшественники этого короля Куис-манку, построившие храм Пача-камаку[23] и присвоившие это же название долине, в которой он был основан и которая в те времена была одной из самых важных долин на всем том побережье. В храме йунки установили своих идолов, каковыми являлись фигуры рыб; среди идолов имелось изображение лисы. Этот храм Пача-камака отличался исключительной помпезностью здания и служб; он был единственным в Перу, в котором йунки приносили в жертву множество животных и других вещей, а некоторые из жертвоприношений были связаны с человеческой кровью мужчин, женщин и детей, которых они убивали на своих важнейших праздниках, как это происходило во многих других провинциях до того, как их завоевали инки; и о Пача-камаке мы больше не будем говорить, потому что, рассказывая [нашу] историю, мы в должном месте добавили то, что недостает здесь.

Долина Римак находится в четырех лигах на север от Пача-камака. Слово Римак является настоящим причастием: оно означает говорящий. Они назвали так долину по идолу, которого имели там в виде фигуры мужчины и который говорил и отвечал на задававшиеся ему вопросы, как оракул Аполлона Дельфийского и многие другие оракулы античного язычества; а так как он говорил, они назвали его говорящим, а заодно и долину, в которой он находился.

Этот идол пользовался у йунков великим почтением, а также и у инков, после того как они захватили ту прекрасную долину, в которой испанцы основали город, именуемый Городом Королей, поскольку его основали в день, когда явилось видение господа, представшего перед язычеством. Таким образом, Римак, или Лима, или Город Королей, — это одно и то же; его герб составлен из трех корон и одной звезды.

Идол находился в роскошном храме, хотя и не таком, как храм Пача-камака; сюда приходили и направляли своих послов господа Перу, чтобы посоветоваться по делам, которые они считали важными. Испанские историки путают храм Римака с храмом Пача-камака и говорят, что Пача-камак был тем [идолом], который говорил, и не упоминают о Римаке; а эта ошибка, как и многие другие подобные, имеющиеся в их историях; они рождены незнанием особенностей языка и тем, что они не очень утруждали себя уточнениями, а могла она также возникнуть и по причине близости тех долин, ибо нет между ними и четырех маленьких лиг и обе они принадлежали одному и тому же господину. И этого достаточно знать о том, что имелось в тех долинах и что говорящий идол находился в Римаке, а не в Пача-камаке, после чего мы вновь возвращаемся к повествованию об их завоевании.

Прежде чем генерал Капак Йупанки подошел со своим войском к долине Пача-камак, он направил, как обычно, своих посланцев к королю Куис-манку, заявляя ему, что он должен покориться инке Пача-кутеку, и принять его верховным господином, и выполнять его законы и обычаи, и поклоняться Солнцу как главному божеству, и выбросить из своих храмов и домов идолов, которых они имели; если же он не согласен, то пусть готовится к войне, потому что инка должен был покорить его добром или злом, с его согласия или без него.

Великий господин Куис-манку был готов к войне, ибо, поскольку он видел, что она идет рядом, [и] опасался, что инки придут и на его земли, он подготовился, чтобы защищать их. И вот так, окруженный своими капитанами и солдатами, он выслушал посланцев инки и ответил, заявив, что его вассалы не нуждались в другом господине, ибо им и их землям хватало одного, и что соблюдавшиеся ими законы и обычаи были теми, которые им оставили их предки; что они себя чувствовали с ними хорошо; что они не испытывали нужду в других законах и не хотели отказываться от своих богов, ибо они были очень важными, поскольку среди прочих они поклонялись Пача-камаку, который, как они слышали, был творцом и тем, кто поддерживал вселенную, и что если то было правдой, то в силу этого он должен был быть более великим богом, чем Солнце, и что они построили ему храм, где преподносили ему самое лучшее, чем владели, даже приносили в жертву мужчин, женщин и детей, чтобы оказать ему самую высокую честь, и что поклонение ему было таким огромным, что они не решались смотреть на него, и поэтому жрецы и король входил[и]в храм спиной к идолу для поклонения ему и точно так же выходили, чтобы случайно не устремить на него взор, и что они также поклонялись Римаку, который был богом, говорившим с ними и отвечавшим, когда они его спрашивали, и он рассказывал о том, что должно было наступить. И точно так же они поклонялись лисице за ее хитрость и осторожность, а что касается Солнца, то они не слышали его [голоса] и не знали, что оно может говорить, как их бог Римак, и что еще они поклонялись Мама-коче, каковой являлось море, потому что оно питало их своей рыбой; что им хватало богов, которые у них уже имелись; что они не хотели других, и меньше всего Солнце, ибо они не нуждались в большем, чем оно давало их землям, тепле; что они умоляли инку или требовали от него, чтобы он оставил их свободными, поскольку они не нуждались в его империи.

Инки очень возрадовались, узнав, что йунки так преклонялись перед Пача-камаком, которому они [сами] внутренне поклонялись как верховному божеству. Поэтому они решили не воевать с ними, а покорить их добром, добрыми соображениями, лаской и обещаниями, оставив оружие в качестве последнего средства, если [их] подарки не возымеют действие.

С этим решением инки направились к долине Пача-камак. Король Куис-манку вышел [им навстречу] с очень хорошим отрядом людей, чтобы защитить свою землю. Генерал Капак Йупанки направил [людей] сказать ему, что было бы лучше не начинать сражение, пока они более подробно не поговорят относительно своих богов; ибо он хотел ему сообщить, что инки, помимо поклонения Солнцу, также поклонялись Пача-камаку и что они не строили ему храмы и не приносили жертвы, поскольку не видели его, не были с ним знакомы, не знали, чем он являлся. Потому что внутри себя, в своем сердце, они были покорны ему и во всем поклонялись, что даже не решались коснуться устами его имени без величайшего преклонения и унижения, и что, поскольку и одни и другие поклонялись тому же самому богу, им не было смысла ссориться и воевать, а следовало быть друзьями и братьями. И что короли инки, помимо поклонения Пача-камаку, которого воспринимали как творца и того, кто поддерживает вселенную, будут отныне и дальше считать оракулом и священной вещью Римака, которому поклонялись йунки, и что инки готовы боготворить их идола Римака, но что йунки в ответ на это, проявляя братское отношение, будут поклоняться и считать [своим] богом Солнце, ибо его благодеяния, красота и сияние делают достойным поклонения именно его, а не лисицу или какое-либо другое животное земли и моря. И что они также просили их путем мира и дружбы покориться инке, его брату и господину, ибо он был сыном Солнца, которого считали богом на земле. За свою справедливость, доброту, ласку, и добродетельность, и за свои законы, и столь мягкое правление он был любим и приятен всем народам, и что многие из них благодаря добрым новостям, которые они слышали о его добродетели и величии, приходили сами по своему желанию и добровольно покориться ему, и потому не было здравого смысла в том, что они, на земли которых инка [сам] пришел ради оказания им добра, отвергали бы его. Что он поручил им взглянуть бесстрастно на все эти вещи, и последовать тому, что им подскажет разум, и не допустить, чтобы, вызвав недовольство инки, силой осуществилось бы то, что сейчас могло осуществиться с огромным одобрением его величества, чьей власти и силе оружия ничто не могло противостоять на земле.

Король Куис-манку и его люди выслушали предложения инки и, заключив перемирие, много дней говорили и обсуждали их; наконец благодаря хорошему умению и ловкости инков они заключили мир на следующих условиях. Что йунки, как и инки, будут поклоняться Солнцу. Что ему будет построен отдельный храм, как у Пача-камака, в котором будут приноситься жертвоприношения в честь его достоинств, но только не человеческой кровью, поскольку убиение человеком другого человека, чтобы принести его в качестве жертвы, было противно закону природы, что полностью запрещалось на дальнейшее. Что идолы из храма Пача-камака будут выброшены, ибо, поскольку творец и тот, кто поддерживает вселенную, [находился там], было неприлично, чтобы идолы меньшего величия находились бы в его храме и на его алтаре, и что Пача-камаку будут поклоняться в сердце и ему не возведут какую-либо статую, ибо, поскольку он не позволяет видеть себя, они не знали, каков его образ, и потому не могли поставить там его изображение (retrato), как Солнца. Что для большей славы и величия долины Пача-камак [там] будет основан дом для избранных девственниц; ибо эти две вещи чрезвычайно высоко ценились провинциями, поскольку они сближали их с Коско, в котором они [эти дома] считались самыми высокочтимыми того города. Что король Куис-манку сохранял за собою свое владение, как и остальные кураки, принимая инку своим верховным господином; [что] его законы и обычаи будут охраняться и исполняться. И что инки будут проявлять огромное уважение и преклонение перед оракулом Римаком и прикажут всем своим королевствам следовать этому же.

На упомянутых условиях заключили мир генерал Капак Йупанки и король Куис-манку, которому было сообщено о законах и обычаях, которым инка приказывал следовать. Он принял их с большой поспешностью, потому что они показались ему справедливыми и разумными, как и порядок в податях, которые следовали Солнцу и инке. Осуществив, и приведя в порядок все эти дела, и назначив нужных министров и людей гарнизона, чтобы обезопасить все завоеванное, Капак Йупанки счел возможным вернуться в Коско вместе со своим племянником принцем, чтобы отчитаться перед инкой, своим братом, обо всем, что произошло с йунками во время двух его завоеваний, и взять с собой короля Куис-манку, чтобы инка познакомился бы с ним и оказал ему . милость из своих рук, ибо он был друг-союзник, а не сдавшийся [враг]. И Куис-манку очень радовался тому, что отправится поцеловать pyку инки и посмотреть королевский двор и тот знаменитый город Коско.

Инка Пача-кутек, находившийся в начале того военного похода в провинции Рукана, узнав, сколь успешно его брат осуществляет завоевание тех провинций в долинах, возвратился в свой имперский город; он вышел встретить своего брата и сына с теми же и даже большими, если это было возможно, празднествами и триумфом, как и в предыдущий раз, и, приняв их, он одарил очень добрыми словами Куис-манку, приказав, чтобы во время триумфа он шел среди инков королевской крови, посколъку он вместе с ними поклонялся Пача-камаку, и он был настолько удовлетворен этой милостью, насколько ему завидовали все остальные кураки.

После триумфа инка оказал множество милостей Куис-манку, и он отправил его [назад] в свои земли, одарив его всего благодеяниями и славой и точно так же всех тех, кто находился вместе с ним. Все они вернулись в свои земли очень довольные, провозглашая, что инка был подлинным сыном Солнца, достойным поклонения и служения ему всего мира. Следует знать, что, как только дьявол увидел, что инки установили свое господство в долине Пача-камак и что его храм был освобожден от множества идолов, которые там находились, он захотел стать полным его господином, претендуя на то, чтобы его считали невидимым богом, которого так прославили индейцы, чтобы ему самому поклонялись бы в разных видах, чтобы продавать свою ложь в одних местах дороге, чем в других. С этой целью он из углов храма стал нашептывать наиболее достойным и благоверным жрецам, внушая им, что сейчас, когда он остался один, он хотел оказать им милость, отвечая на их требования и вопросы, но не на все вообще, а на самые главные из них, ибо для его величия и господства не было достойным разговаривать с людьми низкими и жалкими, а только лишь с королями и великими господами, и что он прикажет идолу Римаку, своему слуге, вести разговор с простыми людьми и отвечать им на все, о чем они его спросят; и таким образом с той поры было принято в храме Пача-камака советоваться по делам королевским и господским, а в храме Римака — по простым и плебейским; и вот так было подтверждено имя того болтливого идола, потому что он должен был отвечать всем и был вынужден много говорить. Отец Блас Валера также приводит этот отрывок, хотя и в кратком виде.

Инка Пача-кутек счел необходимым приостановить на несколько лет завоевание новых провинций, чтобы дать отдохнуть своим [людям], потому что по причине замены войск они испытывали некоторые неудобства. Он занялся исключительно общим правлением своих королевств и их украшением зданиями, и законами, и приказаниями, ритуалами и церемониями, которые он, реформировав древние, наново составил для своего идолопоклонства, чтобы все это хорошо согласовывалось бы с его именем Пача-кутек, чтобы стала бы вечной слава о нем, как о великом короле — правителе своих королевств, и великом жреце своей пустой веры, и великом капитане-завоевателе, поскольку он захватил больше провинций, чем любой из его предшественников. Больше всего он обогатил храм Солнца; он приказал обить золотыми листами стены не только храма, но и других внутренних помещений, и в том числе находившейся там крытой галереи, которая, [став монастырем], сегодня живет более богатой жизнью подлинных духовных сокровищ и богатств, хотя тогда она была сделана из золота и драгоценных камней. Ибо на том самом месте, где [прежде] находилось изображение Солнца, сегодня находится святейшее таинство и галерея служит проходом для процессий и празднеств, которые проводятся каждый год. Да будет прославлено его вечное высочество за свое милосердие. Теперь это монастырь святого Доминика.

В занятиях, о которых мы говорили, Инка Пача-кутек провел шесть лет, по прошествии которых, видя свои королевства процветающими и отдохнувшими, он приказал подготовить войско в тридцать тысяч воинов, чтобы завоевать долины, расположенные на побережье вплоть до округа Каса-марка, где проходили границы его империи по дороге в горах.

Когда люди были снаряжены, он назначил шесть инков из числа наиболее опытных, чтобы они стали бы полковниками или мастерами боя войска и советниками принца Инки Йупанки, своего сына. А его он назначил генералом того завоевания, потому что, будучи учеником столь прекрасного мастера и солдатом столь великого капитана, каким был его дядя Капак Йупанки, он стал таким опытным в военном деле, что ему можно было доверить любое мероприятие, каким бы большим оно не было бы; а своему брату, которого за подвиги он называл моя правая рука, он приказал остаться вместе с ним отдохнуть от прошлых трудов. В качестве вознаграждения за них и в знак признания его королевских достоинств он назначил его своим заместителем, своей второй персоной в мире и на войне, вручив ему абсолютную власть и правление во всей своей империи.

После того как войска были готовы, принц Инка Йупанки вместе с первым легионом зашагал по дороге в горах, пока не достиг провинции Йавйу, которая находится в округе Сиудад-де-лос-Рейес, и там он ждал, пока не соединилось вместе все его войско, а когда оно соединилось, он зашагал к Римаку, где находился говорящий оракул. Этому принцу-наследнику Инке Йупанки индейцы приписывают честь быть первым из королей инков, увидевшим Море Юга и завоевавшим наибольшее число провинций на том побережье, как это будет видно в рассказе о его жизни. Курака Пача-камака, именовавшийся Куис-манку, курака Руна-ванака, которого звали Чуки-манку, вышли с воинами встретить принца, чтобы служить ему в том завоевании. Принц поблагодарил их за добрые намерения и оказал им великие милости и благодеяния. Из долины Римак он направился посетить храм Пача-камака; он вошел в него, не шепча молитву и не совершая жертвоприношения, а только лишь со знаками преклонения, которые, как мы рассказывали, инки совершали в честь Пача-камака в своем мысленном поклонении. Затем он посетил храм Солнца, где было совершено множество жертвоприношений и подношений золота и серебра; он также посетил идола Римака, чтобы оказать милость пупкам; а чтобы выполнить прошлое соглашение, он приказал принести ему жертвы и чтобы жрецы узнали у него, каковы будут события того военного похода; и, получив ответ, что он будет успешным, он зашагал к долине, которую индейцы называют Ваман, а испанцы Барранка, и оттуда направил обычные требования мира или войны великому господину, именовавшемуся чиму, который был господином долин, расположенных за Барранкой, вплоть до города, который называют Трухильо, среди которых имеется пять главных долин, а по названиям — это Пармунка, Вальми, Санта, Ванапу и Чиму, — это там, где сейчас находится Трухильо, — все пять — прекраснейшие долины, очень плодородные и населенные множеством людей, а главного кураку по имени провинции, в которой находился его королевский двор, называли могущественный чиму. Он вел себя как король, и его боялись все, кто с трех сторон граничил с его землями, т. е. на востоке, на севере и на юге, потому что к западу от них находилось море.

Великий и могущественный чиму, выслушав требование инки, ответил ему, заявив, что он готов с оружием в руках умереть, защищая свою родину, законы и обычаи, и что он не хотел новых богов; пусть инка узнает этот ответ, ибо другого он никогда не произнесет. Услышав решение чиму, принц Инка Йупанки зашагал к долине Пармунка, где его поджидал противник. Он вышел с добрым эскадроном людей, чтобы сразиться и испытать силы инков; он долго сражался с ними, чтобы защитить от них вход в долину, однако не смог сдержать противника, который захватил вход и место, где смог укрепиться, хотя это стоило многих жизней и ранений обеим сторонам. Видя силу сопротивления йунков, принц решил, что для того, чтобы они не воспряли духом, узнав, что в его войске так мало людей, нужно направить посланцев к инке, своему отцу, с сообщением о всем случившемся до этого и с просьбой приказать направить ему двадцать тысяч воинов, но не для замены тех, кто находился в его войске, как это делалось во время прошлых завоеваний, а чтобы с их помощью сократить время войны, потому что он не хотел давать столько времени противникам, как это делалось с предыдущими [противниками], а тем более с этими, высказавшими еще большую надменность.

Отправив посланцев, инка во всех направлениях еще больше усилил военные действия, в которых кураки Пача-камака и Руна-ванака проявляли себя особенно враждебно в отношении могущественного чиму, потому что в прошлые времена, еще до инков, они жестоко воевали с ним за пограничные [районы], и за пастбища, и за то, чтобы обратить в рабство друг друга, а он держал их в кабале (avassallado). А в настоящее время с помощью могущества инки они хотели отомстить за полученные им выгоды и нанесенные обиды, что острее всего остального переживал великий чиму и, чтобы защитить себя, он делал все, что мог.

Война между йунками была очень кровавой, ибо из-за старой вражды они совершали на службе у инков гораздо большее, чем другие народы: таким образом, за несколько дней они захватили всю долину Пармунка и выбросили ее жителей в долину Вальми, где также имели место стычки и сражения, но и ее они также не смогли защитить и отступили в долину, которая называлась Санта; в те времена она была самой прекрасной из всех долин побережья, хотя сейчас она почти безлюдна, поскольку жители ее были истреблены [испанцами], как и во всех других долинах.

Люди Санты показали себя еще более воинственными, чем люди Вальми и Пармунки: они вышли защищать свою землю [и] сражались с огромным мужеством и напряжением каждый раз, когда им представлялась возможность сразиться; много дней они оказывали сопротивление силе противников, не признавая за ними преимущества; они совершали . такие отважные дела, что заслужили честь и славу у своих противников; благодаря им окрепли и выросли надежды их кураки, великого чиму. И он уверовал в мужество, которое проявляли его люди, и в некоторые выдумки, которые [сам] провозгласил, объявив, что принц, как изнеженный и хрупкий мужчина, вскоре устанет от трудов войны, и что испытываемая им любовь к своему королевскому двору вынудит его поспешить вернуться к своим усладам, и что то же самое произойдет с его воинами благодаря их желанию увидеть свои дома, жен и детей; если же они не захотят уйти, то жара его земли выгонит их отсюда или уничтожит, коль скоро они будут упорствовать в том, чтобы не уходить. С этими пустыми выдумками высокомерный чиму упорно продолжал вести войну, не принимая и не слушая предложения, которые инка направлял ему в должное время. Чтобы полностью раскрыть свое упрямство, он обратился с призывом к людям, которые жили в других долинах его страны, и по мере того, как они приходили, он усиливал военные действия, день ото дня ожесточая их все больше и больше. Имелось много убитых и раненых с обеих сторон; каждая из них стремилась выйти победителем; это была самая упорная из всех войн, которые инки вели до этого. Однако, несмотря на все это, капитаны и главные начальники чиму, которым страсть не затуманивала глаза, страстно желали, чтобы их курака принял бы предложения мира и дружбы, которые делал инка, чьей силе, как они понимали, рано или поздно, но они не смогут противостоять. Однако, подчиняясь воле своего господина, они старательно и терпеливо выполняли тяжелый труд воины, готовые даже на то, что их родственники, дети, жены будут уведены в рабство, и никто не отважился сказать ему о том, что они думали о войне.

В то время как война становилась все более жестокой и упорной, пришли двадцать тысяч солдат, которых принц просил в помощь; они укрепили его войско и усмирили высокомерие и надменность чиму, взамен которых у него появились грусть и меланхолия, поскольку он увидел, что его воображаемые надежды приняли другой оборот; с одной стороны, он видел, что силы инки удвоились, в то время как он думал, что их будет недоставать ему; с другой — он ощутил слабость духа, которую проявляли его люди при виде нового войска противника, ибо они уже много дней продолжали вести войну, лишь уступая упрямству своего господина, а не потому, что надеялись, что смогут противостоять инке; теперь же, видя, что его силы так возросли, они сразу же пали духом, и самые главные из его родичей направились к чиму и заявили, что он не должен продолжать сопротивление до полного уничтожения своих людей, а что ему следует подумать, не было ли смысла принять предложения инки, хотя бы ради того, чтобы его прежние соперники и враги не слишком бы обогатились за счет добычи, которую они каждый день у них отбивали, уводя их жен и детей, чтобы превратить их в рабов; все это следовало быстро исправить, пока ущерб не стал еще большим и до того, как принц из-за твердости и бунтарства чиму закроет ворота своему милосердию и жалости, их предаст огню и крови.

После этого разговора со своими (который показался ему скорее угрозой и осуждением, чем добрым советом или сообщением) бравый чиму лишился всего, не ведая, где искать средства спасения, к кому обратиться за ними, ибо его соседи скорее чувствовали обиды по причине его чванливости и высокомерия, чем обязанность оказывать помощь, его люди были напуганы, а враги обрели новые силы. Видя себя столь зажатым со всех сторон, он сам для себя решил принять первые же предложения, которые принц предложит ему, но не просить их у него, чтобы не проявлять столь большую слабость духа и утрату сил. Поэтому, скрыв от своих это намерение, он сказал им, что у него еще оставались надежды и власть, чтобы оказать сопротивление инке и с честью и славой выйти из той войны благодаря мужеству своих [людей]. Что им следует поднять свой дух для защиты своей родины, за свободу и спасение которой они обязаны были умереть сражаясь, а не проявлять малодушие, ибо война в одни дни выигрывается, в другие проигрывается; что если в настоящее время некоторые, из их жен были уведены [и стали] рабынями, то следует вспомнить, во сколько раз больше жен своих противников приводили они, что он рассчитывает вскоре освободить их; что они должны сохранять мужество и не проявлять слабость, ибо никогда прежде их враги не видели ее и не было основания, чтобы они увидели ее сейчас; что пусть они идут с миром и чувствуют себя довольными, ибо он больше заботится о спасении своих людей, чем о своем собственном.

С этими хилыми утешениями и грустными надеждами, которые больше выражались в словах, нежели в делах, великий чиму распрощался со своими, будучи сам достаточно надломлен их упадком духа; однако, сохраняя по возможности наилучший вид, он все же приостановил военные действия, дожидаясь прибытия привычных посланий инки, в которых предлагалось прощение, мир и дружба, как они уже много раз поступали с ними. Выслушав послание, чтобы показать свою твердую решимость, хотя он уже сменил ее на уступчивость, он ответил, что сам лично не намерен принять какое-либо предложение, но, заботясь о спасении своих людей, он посоветуется с ними и сделает так, как им будет лучше. Затем он приказал позвать своих капитанов и родичей и изложил им предложения инки, заявив, чтобы они сами решали, что в этом случае подходит им всем, ибо, хотя это и будет против его воли, он покорится инке ради их спасения.

Капитаны очень обрадовались, когда почувствовали, что их курака и какой-то степени отказался от прошлой твердости и упрямства, по причине чего, испытывая большую свободу и решимость, они взяли на себя смелость решительно заявить, что было бы только справедливо покориться и принять господином такого жалостливого и милосердного принца, как инка, который, хотя он уже почти принудил их сдаться, все же предлагает им дружбу.

Это решительное мнение, высказанное со смелостью и дерзостью людей свободных, а не с униженностью вассалов, заставило принять окончательное решение могущественного чиму в отношении своего мятежа, и, показывая [своим видом], что он уже отказался от него, чиму направил своих послов к принцу Инке Йупанки, умоляя его высочество найти в себе милосердие и жалость к его людям и к нему самому, которые инки, сыновья Солнца, всегда проявляли во всех четырех частях мира, покоренного ими, поскольку они прощали всех, как он, виновных и непокорных; что он знал свое преступление и просил прощение, доверяясь долгому опыту всех инков, его предшественников, постоянно проявлявших милосердие; что его высочество не откажет ему в этом, поскольку он так высоко ценил имя добродетеля, любящего бедняков, и он умоляет о таком же прощении для всех своих людей, которые были меньше виновны, чем он, потому что они оказывали сопротивление его высочеству скорее из-за упрямства своего кураки, нежели по собственной воле.

Посольство очень обрадовало принца, потому что оно означало конец того завоевания без [нового] пролития крови, чего они опасались; он принял с большой любезностью послов и приказал одарить их и сказать, чтобы они вернулись за своим куракой и привели бы его с собой, чтобы он выслушал прощение инки из его собственных уст и получил милости из его собственных рук ради своего большего удовлетворения.

Бравый чиму, уже лишенный своего высокомерия и чванливости, предстал перед принцем с еще большим унижением и готовностью к повиновению, и, бросившись на землю, он стал поклоняться ему и повторять те самые слова, которые передали его послы. Принц, чтобы освободить его от печали, в которой он пребывал, принял его с любовью; он приказал двум капитанам поднять его с земли и, выслушав его, сказал, что прощает ему все прошлое и даже больше того, что он совершил; что он пришел на его земли не для того, чтобы отнять у него его страну и владения, а чтобы улучшить их идолопоклонство, законы и обычаи, и что в подтверждение того, что он говорил, он милует и дарует чиму его страну, коль скоро он боялся ее потерять, чтобы он владел ею в полной безопасности, пусть только будут сброшены на землю их идолы, изображающие рыб и зверей, чтобы поклоняться Солнцу и служить инке, его отцу.

Чиму, воспрявший духом и обретший силы от такой любезности и доброго расположения, которое принц проявил к нему, и от тех доброжелательных слов, которые он сказал, снова совершил поклонение и ответил ему, говоря, что самую сильную боль ему причиняет то, что он не подчинился слову такого господина и не [сделал это] сразу же, как только его услышал. Что это зло, хотя его высочество уже простил его, он будет оплакивать в сердце всю свою жизнь, а все остальное, что приказывает инка, как в [делах] религии, так и обычаев, он выполнит с большой любовью и доброй волей.

На этом они заключили мир и [подтвердили] вассальную зависимость чиму, которому инка оказал много милостей одеждой для него и для его знати; он посетил долины его страны, приказав украсить их королевскими зданиями и расширить огромными оросительными каналами, которые были заново вырыты, чтобы оросить и увеличить пахотные земли, благодаря чему их стало во много больше того, что они имели раньше, и были построены хранилища как для доходов Солнца и инки, так и для оказания помощи жителям в бесплодные годы; по старому обычаю инков он приказал построить все это. В частности, в долине Пармунка принц приказал построить крепость в память триумфа и военной победы, которую он одержал против короля чиму и которую он так высоко ценил; поскольку та война была с обеих сторон такой упорной и она началась в той долине, он приказал именно в ней построить крепость. Они построили сильную, достойную восхищения крепость, особенно ее здания с изящной живописью (pintura) и другими королевскими достопримечательностями. Однако чужеземцы не проявили уважения ни к одному, ни к другому и разрушили ее; там все еще сохраняются некоторые части [крепости]; они одержали победу над невежеством тех, кто ее разрушил, чтобы показать, сколь великой она была.

Установив порядок, и начертав планы того, о чем .говорилось, и оставив министров, небходимых для отправления правосудия и управления имуществом, а также обычный гарнизон воинов, принц покинул весьма облагодетельствованного и удовлетворенного своим положением чиму, а он сам вернулся в Коско, где был встречен торжествами триумфа и праздника, длившимися целый месяц, о которых мы рассказывали, [говоря] о других походах.

Ощутив наступление старости, Инка Пача-кутек решил отдохнуть и не предпринимать больше завоеваний, ибо он и так увеличил свою империю более чем до ста тридцати лиг в длину с севера на юг, а в ширину она [владела] всем тем, что находится между великой Кордильерой Сьерра-Невада и морем, что в той округе составляет местами шестьдесят лиг с востока на запад, а местами и семьдесят, и более и менее.

Он занялся тем, чем всегда занимался, — утверждением законов своих предков и выработкой новых ради всеобщего блага.

Он основал много селений из чужеземцев в землях, которые благодаря его умению путем множества оросительных каналов, которые он приказал вырыть, из бесплодных и некультивируемых были превращены в земли плодородия и изобилия.

Он построил много храмов Солнца, подобных тому, который имелся в Коско, и много домов девственниц, которых называли избранницами. Он приказал, чтобы было обновлено и построено много новых хранилищ , вдоль королевских дорог, куда были сложены продовольствие, оружие и обмундирование для войск, которые по ним проходили, а также построены королевские дома, где инки могли отдыхать, когда они путешествовали.

Он приказал, чтобы были также построены хранилища во всех крупных и маленьких селениях, где их не было, чтобы хранить запасы продовольствия, которые в годы нужды использовались бы их жителями в качестве помощи, [а] заполнение этих хранилищ он приказал осуществить за счет королевской ренты и ренты Солнца.

Суммируя, можно сказать, что он во всем обновил свою империю, как в своей пустой религии, [введя] новые ритуалы и церемонии, изъяв многих идолов у своих вассалов, так и в обычаях и моральной жизни, [установив] новые законы и специальные указы, запретив многие злоупотребления и варварские обычаи, которые были приняты у индейцев до его царствования.

Он также реформировал военную службу в том, что ему казалось необходимым, чтобы проявить себя таким же великим капитаном, как и королем, и жрецом, расширив милости, и почести, и благодеяния, которые оказывались тем, кто отличился на ней. Но особенно он украсил и расширил великий город Коско [новыми] зданиями и жителями. Он приказал построить для себя дом рядом со школами, которые основал его прадед Инка Рока. За эти дела и за его приветливый нрав и мягкое правление его любили и ему поклонялись как новому Юпитеру. Он процарствовал, как говорят, более пятидесяти лет; другие говорят, что более шестидесяти. Он прожил их в великом спокойствии и мире, его окружало такое же послушание, как и любовь, ему служили так, как того заслуживала его доброта; в конце этого долгого времени он умер. Его повсюду оплакивали все его вассалы, и он был включен в число их богов, как и остальные короли инки, его предки. По их обычаю, он был забальзамирован, и целый год длились жертвоприношения, церемонии погребения и оплакивания, согласно тому же обычаю.

Он оставил своим полновластным (universal) наследником Инку Йупанки, своего сына от койи Ана-варке, своей законной жены и сестры; он оставил еще более трехсот других сыновей и дочерей, и даже говорят, что по причине его долгой жизни и многочисленности жен их было у него более четырехсот, чистокровных и нечистокровных по крови; индейцы заявляют, что, хотя их и было так много, все же для такого отца их было мало.

Этих двух королей, отца и сына, путают испанские историки, приписывая оба имени одному только [лицу]. Отца же именовали Пача-кутеком: это его имя собственное; имя инка было общим для всех, потому что оно стало их титулом (apellido), начиная от первого инки по имени Манко Капак, внука которого звали Льоке Йупанки, в рассказе о жизни которого мы объяснили, что [именно] означает слово йупанки, а после того короля это слово также превратилось в титул, и этими двумя титулами, соединенными вместе, а именно Инка Йупанки, они стали называть всех королей инков, поскольку йупанки [уже] не считали именем собственным; и к ним хорошо подходят эти титулы (renombres), потому что [называть их так] все равно, что в отношении [римских] императоров сказать Цезарь Август. А поскольку индейцы, рассказывая о подвигах своих королей и называя их имена, говорят Пача-кутек Инка Йупанки, испанцы полагают, что таково имя [собственное] только одного короля, и по этой причине не признают [существование] сына наследника Пача-кутека, которого звали Инка Йупанки, ибо он взял оба эти титула в качестве имени собственного [для себя] и дал это же самое имя Инка Йупанки своему сыну наследнику. Последнего же за его выдающиеся качества и чтобы отличать от отца индейцы стали называть Тупак (что означает сияющий) Инка Йупанки; он был отцом Вайна Капака Инки Йупанки и дедом Васкара Инки Йупанки и точно таким титулом можно называть всех остальных инков. Я рассказал об этом, чтобы не было бы путаницы у тех, кто читает истории [о Перу].

Рассказывая об этом инке, отец Блас Валера говорит о нем то, что следует дальше:

«После смерти Вира-кочи Инки, которого индейцы почитали среди своих богов, ему унаследовал его сын Великий Титу по прозвищу (sobrenombre) Манко Капак; его звали так, пока его отец не дал ему имя Пача-кутек, что означает реформатор мира. Это имя он подтвердил позднее своими просвещенными делами и высказываниями, и [подтвердил его] так, что были полностью забыты его первые имена и никто ими не называл его. Он правил своей империей с таким умением, благоразумием и силой, как в мире, так и на войне, что он не только увеличил ее в четырех частях королевства, которое называли Тавантин-суйу, но также создал множество статутов и законов, которые все были с удовольствием подтверждены нашими католическими королями, исключив те, которые касались почестей идолам и незаконных бракосочетаний. Этот инка прежде всего обогатил и расширил большими почестями и благами школы, которые основал в Коско король Инка Рока; он увеличил число их наставников и учителей; он приказал, чтобы все господа вассалов, капитаны и их сыновья, поголовно все индейцы вне зависимости от их службы, солдаты и подчиненные пользовались бы языком Коско и чтобы управление, владения [землями] или высокое положение (dignidad) доставались лишь тем, кто очень хорошо им владеет. И, чтобы столь полезный закон не был бы принят впустую, он назначил прекрасно разбирающихся в делах индейцев-учителей для детей начальников и знатных людей, не только проживавших в Коско, но также и во всех провинциях своего королевства, в которые он направил учителей, чтобы они обучили бы языку Коско всех полезных для государства людей, в результате чего случилось так, что все королевство Перу говорило на одном языке, хотя сегодня из-за небрежности (не знаю кого) многие провинции, которые ранее знали его, полностью утратили его, не без великого ущерба для проповедования евангелия. Все индейцы, которые, подчиняясь этому закону, до сих пор сохраняют [знание] языка Коско, отличаются большей воспитанностью и более способны к ремеслам; остальные же не такие восприимчивые.

Этот Пача-кутек запретил всем, кроме князей и их сыновей, носить золото, серебро, драгоценные камни, разноцветные перья птиц, одежду из шерсти викуньи, которая ткется с удивительным искусством. Он призвал, чтобы в первые дни месяца и другие дни их праздников и торжеств они украшали бы себя умеренно; этот закон до сегодняшнего дня соблюдают индейцы-налогоплательщики (tributarios), удовлетворяющиеся простой и обычной одеждой, и таким путем они во многом избавляются от разврата, который часто порождается нарядной и пышной одеждой. Однако индейцы — слуги испанцев и те, что живут в городах испанцев, весьма расточительны в этом, и они причиняют много ущерба и убытков их хозяйству и их сознанию. Инка приказал, чтобы в еде имелась бы большая ограниченность, хотя в питье существовала большая свобода как для князей, так и для плебеев. Он учредил специальные суды для бездельников, лентяев; он хотел, чтобы все были бы заняты своими делами или помогали своим родителям, или своим хозяевам, или [работали] на благо государства, так что даже мальчики и девочки пяти, шести, семи лет были заняты какими-то делами, соответствовавшими их возрасту. Слепых, хромых и немых, которые могли трудиться руками, занимали на различных работах; стариков и старух заставляли наблюдать за птицами на посевах, и всем им обязательно давали еду и одежду из общественных хранилищ. А чтобы постоянная работа не утомляла бы их так, что они испытывали бы угнетение, он установил закон, по которому каждый месяц (они считались по лунам) имелись три дня праздников, во время которых они развлекались различными играми небольшого интереса (de poco interes). Он приказал, чтобы каждый месяц трижды проводились бы ярмарки через каждые девять дней, чтобы крестьяне и труженики полей, потратив каждые восемь дней на свою службу, могли прийти в город на рынок, и увидеть, и услышать дела, которые инка или его совет приказали выполнить, хотя позже этот же самый король пожелал, чтобы рынки были бы ежедневными, как это происходит сегодня, которые они называют кату; а ярмарки по его приказу проводились в дни праздников, поэтому они были более знаменитыми. Он издал закон, чтобы любая провинция или город имели бы обозначенные границы, включавшие в себя горы, пастбища, леса, реки, и озера, и обратываемые земли; все это находилось в вечном владении и юрисдикции такого-то города или провинции, и ни один губернатор или курака не мог отважиться уменьшить, разделить или использовать какую-то их часть для себя либо для кого-то другого, а те поля делились на равные части, обозначенные самим законом, для общего и личного блага жителей и обитателей такой-то провинции или города, с обозначением частей для доходов короля и Солнца, чтобы индейцы вспахивали, сеяли и собирали бы урожай (frutas) как со своих, так и с казначейских [участков] в том порядке, как были разделены земли; и они были обязаны обрабатывать как личные, так и общественные [земли]. На этом можно убедиться в ложности того, что многие неверно утверждают, а именно, что индейцы не имели права собственности на свои хозяйства и земли, ибо они не понимают, что то разделение [земель] производилось не с учетом и не на основе собственности (possessiones), а на основе общего и личного труда, который нужно было вложить в их обработку; ибо у индейцев существовал стариннейший обычай, по которому не только общественные работы, но также и личные производились и осуществлялись всеми вместе, и по этой причине они измеряли земли, чтобы каждый обрабатывал бы ту часть, которая доставалась на его долю. Собиралось все общество (multitud), и вначале обрабатывали совместно их личные земли, помогая один другому, затем обрабатывались земли короля; точно так же они сеяли и собирали урожай и укладывали его в королевские и общие хранилища. Почти таким же образом они строили свои дома; ибо индеец, который нуждался в постройке себе дома, шел в совет, чтобы был назначен день, когда он должен строиться; люди селения получали [от властей] такое же согласие на оказание помощи своему нуждающемуся соседу и в короткий срок они строили ему дом. Этот обычай инки одобрили и подтвердили его законом, который издали по этому поводу. И сегодня многие селения индейцев, следующие тому правилу, оказывают огромную помощь христианскому милосердию; однако скупые индейцы, которые делают все только для себя, наносят ущерб сами себе и не пользуются помощью других; прежде таких оскорбляли».

«Иными словами, этот король при одобрении своих советов утвердил многие законы, права и положения, привилегии и обычаи многих провинций и районов, поскольку они шли на пользу [их] жителей; многие другие он запретил, ибо они противостояли общему миру и королевскому господству и величию; многие другие он учредил заново, [например] против богохульников, отцеубийц, братоубийц, убийц, против изменников инке, против соблазнителей, как мужчин, так и женщин, против тех, кто похищал дочерей из дома их родителей, против тех, кто насиловал девственниц, против тех, кто решался прикоснуться к избранницам, против воров, какую бы вещь они ни украли, против людей гнусных и против поджигателей, против кровосмесителей; он выработал многие другие декреты ради добрых обычаев и для церемоний в их храмах и жертвоприношениях; он подтвердил многие другие, которые уже были созданы инками, его предшественниками, каковыми являлись: сыновья должны были слушаться и служить своим родителям до двадцати пяти лет; никто не должен был жениться без позволения своих родителей и родичей девушки; женитьба без позволения считалась недействительной, а дети — незаконнорожденными; однако, если после появления детей женившиеся жили вместе и они добивались позволения и одобрения своих родителей и родителей жены, брак считался законным, а дети становились законнорожденными. Он утвердил унаследование [общественного] положения и власти соответственно древним обычаям каждой провинции или королевства; что судьи не имели права получать взятки от участвующих в процессе. Он создал многие другие законы меньшего значения, которых я не касаюсь, чтобы избежать многословия. Дальше мы скажем о тех, которые он создал для управления судьями, для заключения бракосочетания, для составления завещаний, и для военной службы, и для счета [времени] по годам. В эти наши дни вице-король дон Франсиско де Толедо изменил, отменил и обновил многие из тех законов и положений, которые установил тот инка; индейцы, восхищенные его абсолютной властью, назвали его вторым Пача-кутеком, желая сказать этим реформатор первого реформатора. Преклонение и послушание тому инке были столь велики, что до сего дня они не могут забыть его».

Досюда из [рукописи] отца Блас Валера; я обнаружил это в его поврежденных бумагах; то, что он обещает дальше рассказать о законах для судей, для бракосочетаний и завещаний, для военнной службы и счета [времени] по годам, оказалось потеряно — это великая жалость. На другой странице я обнаружил часть нравоучительных высказываний того Инки Пака-кутека; они следуют дальше:

Когда подданные, и их капитаны, и кураки подчиняются королю по доброй воле, тогда королевство наслаждается миром и спокойствием.

Зависть — это червь-древоточец, разъедающий и пожирающий внутренности завистника.

Тот, кто страдает завистью и ему [также] завидуют, живет посреди двух ураганов.

Лучше, если другие, поскольку ты хороший, завидуют тебе, чем если ты завидуешь другим, поскольку ты плохой;

Тот, кто завидует другому, сам себе вредит.

Тот, кто завидует хорошим, берет от них плохое для себя, подобно пауку, извлекающему из цветка яд (poncana).

Опьянение, ярость и безумие одинаковы, только первые возникают добровольно, и они могут измениться, а третье дано навечно.

Тот, кто убивает другого, не имея на то повеления или не ради справедливого дела, сам себя приговаривает к смерти.

Тот, кто убивает себе подобного, должен обязательно умереть; по этой причине древние короли, наши предшественники, установили для

любого убийцы наказание жестокой смертью, и мы подтверждаем это снова.

Никоим образом нельзя разрешать воровство; воры, имея возможность зарабатывать [свое] имущество честным трудом и владеть им по доброму праву, хотят владеть им, воруя или обкрадывая [других]; по этой причине весьма справедливо вешать того, кто стал вором.

Соблазнители, позорящие чужую честь и достоинство (calidad) и похищающие мир и спокойствие у других, должны быть объявлены ворами и поэтому приговорены к смерти без всякого снисхождения.

Благородного и отважного мужчину узнают по спокойствию в несчастье.

Нетерпеливость есть знак низкой и грязной души, плохого воспитания и еще более худших привычек.

Когда подданные подчиняются во всем, в чем могут, не проявляя какого-либо противоречия, короли и губернаторы должны относиться к ним либерально и милосердно; в противном же случае — строго и справедливо, однако всегда благоразумно.

Судьи, которые тайно принимают подношения от негоциантов и от

конфликтующих сторон, должны считаться ворами и как таковые наказываться смертью.

Губернаторы должны обращать внимание и следить с огромным старанием за двумя вещами. Во-первых, чтобы они и их подданные прекрасно соблюдали бы и выполняли бы законы своих королей. Во-вторых, чтобы они с большим вниманием и старанием стремились к общим и частным выгодам своей провинции. Индеец, не умеющий управлять своим домом и семьей, еще меньше способен управлять государством; такому не следует отдавать предпочтение по сравнению с другими.

Врач или знахарь, игнорирующий полезность трав или узнавший о некоторых из них и не стремящийся узнать о всех, знает мало или ничего не знает. Ему необходимо трудиться до тех пор, пока он не узнает их все, как полезные, так и вредные, чтобы заслужить имя (nombre), на которое он претендует.

Тот, кто пытается сосчитать звезды, не умея считать фишки (tantos) и узелки от счетов, достоин смеха.

Таковы нравоучения Инки Пача-кутека; он говорит фишки и узелки от счетов, ибо, поскольку у них не было букв для письма и цифр для счета, они вели свой счет узелками и фишками.

В КОТОРОЙ СООБЩАЕТСЯ О КОЛОНИЯХ, КОТОРЫЕ СОЗДАВАЛИ ИНКИ, О ВОСПИТАНИИ ДЕТЕЙ ГОСПОД, О ТРЕТЬЕМ И ЧЕТВЕРТОМ ГЛАВНЫХ ПРАЗДНИКАХ, КОТОРЫЕ У НИХ ИМЕЛИСЬ, ОПИСАНИЕ ГОРОДА КОСКО, О ЗАВОЕВАНИЯХ, КОТОРЫЕ ИНКА ЙУПАНКИ,. ДЕСЯТЫЙ КОРОЛЬ, ОСУЩЕСТВИЛ В ПЕРУ И В КОРОЛЕВСТВЕ ЧИЛИ, О ВОССТАНИИ АРАУКАН ПРОТИВ ИСПАНЦЕВ, О СМЕРТИ ВАЛЬДИВИИ, О КРЕПОСТИ КОСКО И ЕЕ ВЕЛИКОЛЕПИИ. ОНА СОДЕРЖИТ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ ГЛАВ.

Короли инки переселяли индейцев из одних провинций в другие, чтобы они заселяли бы их; [разные] причины побуждали их делать это; одни — ради блага своих вассалов, другие — для собственного блага, чтобы предохранить свои королевства от восстаний и бунтов. Ведя завоевания, инки обнаруживали плодородные и сами по себе изобильные провинции, которые, однако, были слабо заселены и плохо возделывались по причине нехватки жителей; в эти подобные провинции, чтобы не пропадали их богатства, они приводили индейцев из других [провинций], такого же характера местности (calidad) и погоды, холодной или жаркой, чтобы им не причинялся бы вред из-за разницы в температуре. В других случаях они переселяли их, когда они так сильно размножались, что уже не умещались в своих провинциях; им подыскивали схожие [провинции], в которых они могли бы жить; они забирали из такой-то провинции половину людей, или более или менее, столько, сколько считалось целесообразным. Они также выселяли индейцев из бесплодных и хилых провинций, чтобы заселить ими богатые и изобильные земли. Они делали это ради блага как тех, кто уходил, так и тех, кто оставался, ибо, будучи родственниками, они могли помогать друг Другу урожаем, как это имело место в Кольяо, являющемся провинцией, которая в длину имеет более ста двадцати лиг и содержит внутри себя другие многие провинции с различными народами, где по причине большой студености земли не растет ни маис, ни учу, который испанцы называют перцем, а растут в великом изобилии другие злаки и овощи, не растущие в жарких землях, как те, которые называют папа и кину а, и выращивается бесчисленный скот. Из всех тех холодных провинций они по своему расчету и усмотрению вывели множество индейцев и направили их на восток, т. е. к Андам, и. на запад, т. е. к побережью моря, ибо в этих районах находились большие долины, плодороднейшие для возделывания маиса, и перца, и [других] плодов, [но] до инков эти земли и долины не были заселены людьми; они, как пустыни, казались неприютными, потому что индейцы не знали и не владели умением строить каналы для орошения полей. Все это, будучи хорошо изучено королями инками, [привело] к заселению многих из тех не возделывавшихся долин индейцами, которые находились ближе всего к ним с одной и с другой сторон: они построили для них орошение, выровняли земли, чтобы они насладились бы водой, и обязали их законом, чтобы они, как родственники, помогали бы продовольствием, которое у одних оказывалось лишним, а у других его недоставало. Инки поступали так и ради своей пользы, чтобы получить доход [в виде] маиса для своих войск, ибо, как уже говорилось, две трети засевавшихся земель принадлежали им; т. е. одна треть [принадлежала] Солнцу, а другая [треть] — инке. Этим способом короли добились изобилия маиса на тех землях, столь холодных и бесплодных, а кольа, чтобы совершить обмен со своими переселенными родичами, везли на своем скоте огромнейшее количество кинуа и чунъу, что означает подсушенный картофель, и множество вяленого мяса, а возвращались они, нагруженные маисом, и перцем, и другими плодами, которых не производила их земля; и в этом заключались предусмотрительность и предупредительные меры, которые очень ценили индейцы.

Педро де Сиеса де Леон, рассказывая об этом же самом, глава девяносто девятая, говорит: «Если год изобильный, все жители этого Кольяо живут довольные и без нужды; но, если он бесплоден и не хватает воды, они испытывают огромнейшую нужду. Хотя это правда, что короли инки, которые правили этой империей, будучи такими учеными и такими хорошими правителями и такими предусмотрительными, по своему обыкновению установили законы и осуществили мероприятия (cosas), без проведения которых действительно большинство людей из их владений было бы вынуждено жить в великих трудах и в великой .нужде, как это происходило до того, как они стали владеть ими. И я говорю это потому, что в этих долинах кольа и во всех остальных в Перу, которые, будучи холодными, не были столь плодородными и изобильными, как жаркие и хорошо обеспеченные селения, они приказали, поскольку гигантская гористая местность Анд соседствовала с большей частью [тех] селений, чтобы из каждого из них была бы выселена определенная часть индейцев со своими женами, и эти поселялись там, где им приказывали и указывали их касики, возделывая поля, на которых они выращивали то, чего не производила их природа, обеспечивая собираемым ими урожаем своих господ и капитанов, и это называлось митимак. Сегодня они служат и включены в главную энкомьенду, и они выращивают и заготавливают драгоценную коку. Таким образом, хотя во всем Кольяо не собирают и не выращивают маис, тамошние господа не испытывают в нем недостатка, а те, кто хочет, могут добиться [его получения] уже указанным порядком, ибо они постоянно приносят грузы с маисом, кокой и любыми другими плодами и в большом количестве мед». Досюда из Педро де Сиеса, взятое дословно.

Они переселяли их и по другой причине (respecto), а случалось это тогда, когда они завоевывали какую-нибудь воинственную провинцию, которая, как они опасались, по причине большой удаленности Коско, и мужества, и свирепости ее людей не должна была проявлять верность и служить [им] в добром мире. Тогда они забирали часть людей такой-то провинции, а часто забирали их всех, и переселяли в другую провинцию, из числа прирученных, где они, видя себя со всех сторон окруженными верными и мирными вассалами, могли попытаться также стать верноподданными [вассалами], согнув шею под ярмом, которое они уже не могли сбросить. И для [осуществления] этого способа замены индейцев они всегда использовали тех инков, которые стали таковыми по привилегии, данной первым королем Манко Капаком, и они направляли их, чтобы управлять и обучать всех остальных. Эти инки одним своим именем оказывали честь всем тем, кто переселялся вместе с ними, ибо они пользовались наибольшим уважением из всех жителей [империи]. Всех этих индейцев, переселенных таким путем, называли митмак, как тех, кого выселили, так и тех, кем заселяли: это означает переселенные или пришлые, что одно и то же.

Среди других дел, которые короли инки изобрели для доброго правления своей империей, существовал приказ, чтобы все их вассалы выучили бы язык их королевского двора, который сегодня называют всеобщим языком, для обучения которому они в каждую провинцию назначали учителей инков по привилегии, а следует знать, что у инков был другой [их] собственный язык, на котором они говорили между собой, ибо его не понимали остальные индейцы и им не было дозволено изучать его, поскольку он был божественным языком. Он, как мне пишут из Перу, полностью утерян, потому что, поскольку погибло собственное государство инков, также погиб и их язык. Те короли приказывали изучать всеобщий язык по двум главным причинам. Во-первых, чтобы перед ними не толпилась бы такая большая толпа переводчиков, которая потребовалась бы для того, чтобы [с их помощью] понять и ответить на стольких разных языках, сколько народов имелось в их империи. Инки хотели, чтобы их вассалы вели бы с ними разговор из уст в уста (по крайней мере лично, а не через третьих лиц) и они могли бы от них самих выслушивать поручения по делам, ибо они получали наи высшее удовлетворение и утешение от одного только слова, сказанного князем, а не министрами. Другая и более главная причина заключалась в том, что чужеродные народы (которые, как мы говорили, по причине непонимания друг друга считали себя врагами и вели жестокие войны), беседуя друг с другом и проникая в глубины своих сердец, полюбили бы одни других, словно они являлись единой семьей и родными, и утратили бы пренебрежение, которое порождалось взаимным непониманием. С помощью этого ловкого изобретения инки приручили и объединили такое разнообразие народов, враждебных в идолопоклонстве и в обычаях, какое они повстречали и покорили, включив в свою империю, и с помощью [единого] языка они привели их к такому единству и дружбе, что они любили друг друга как братья, по причине чего многие провинции, не оказавшиеся в империи инков, будучи сторонниками и убежденные в выгодности этого, уже позже изучили всеобщий язык Коско, и говорят на нем, и понимают друг друга многие разноязычные народы, и только лишь благодаря ему одному они стали друзьями и объединились, хотя прежде могли быть главными врагами. В противоположность этому по причине нового правления многие народы, ранее знавшие его, теперь забыли, как об этом свидетельствует отец Блас Валера, говорящий об инках эти слова: «Они приказали, чтобы все говорили бы на одном языке, хотя на сегодняшний день. из-за небрежности (не знаю кого) многие провинции полностью утратили его не без ущерба для проповедования евангелия, потому что все индейцы, которые, подчиняясь этому закону, до сих пор сохраняют [знание] языка Коско, отличаются большей воспитанностью и более способны к ремеслам, чего лишены остальные». Досюда из [рукописи] отца Блас Валера; возможно, дальше мы поместим одну его главу, в которой он говорит, что нельзя допустить, чтобы всеобщий язык Перу был бы утрачен, ибо, если он будет забыт, то возникнет необходимость, чтобы проповедники изучали многие языки для проповеди Евангелия, что невозможно.

Те короли приказали также, чтобы наследники господ вассалов воспитывались бы при королевском дворе и жили бы при нем же, пока не унаследуют свои страны, чтобы их должным образом обучили бы и они приспособились бы к условиям и обычаям инков, установив с ними дружеские отношения, чтобы потом благодаря прошлым связям и искренним отношениям они любили бы их и служили им с любовью; их называли митмак, ибо они не были пришельцами. Это делалось также, чтобы присутствие и общество такого количества наследников королевств, стран и владений, какое имелось в их империи, придавало красоту и славу их королевскому двору. Этот приказ делал изучение всеобщего языка более приятным и менее трудоемким и тяжелым; ибо, поскольку слуги и вассалы наследников по очереди приходили служить своим господам при королевском дворе, возвращаясь в свои земли, они всегда увозили с собой какие-то знания придворного языка и они говорили на нем среди своих с великим бахвальством, поскольку то был язык людей, которых они считали божественными, вызывая великую зависть, которая порождала у остальных желание и стремление узнать [его], и те, кто таким путем что-то узнавал, чтобы продвинуться дальше в языке, старались чаще и более дружески общаться с губернаторами и министрами правосудия и королевских владений, пребывавшими на их землях. Этим способом легко и без усилий, вне зависимости от личного умения учителей они обучались и разговаривали на всеобщем языке Коско [на землях] протяженностью без малого в тысячу триста лиг, завоеванных теми королями.

Помимо стремления украсить свой королевский двор присутствием стольких принцев, у тех королей инков имелось и другое [соображение], заставлявшее их дать такой приказ, а именно [желание] обезопасить свои королевства и провинции от бунтов и восстаний; их империя была так растянута, что имелось много провинций, находившихся в четырехстах, и в пятистах, и в шестистах лигах от их королевского двора, и [именно] они были самыми крупными и самыми воинственными, как например королевства Киту и Чили, и другие их соседи; и [инки] их побаивались, ибо по причине дальнего расстояния до того места и мужества людей [провинции] могли однажды восстать и попытаться сбросить иго империи; хотя каждая из них в отдельности не могла составить партию, они могли обратиться друг к другу и создать лигу из многих провинций в различных частях королевства и напасть на него со всех сторон, что явилось бы великой опасностью, которая могла бы привести к потере инками их господства. Чтобы обезопасить себя от всех этих и других неприятностей, которые случаются в столь огромных империях, они избрали в качестве [предупредительного] средства приказание всем наследникам пребывать при королевском дворе, где в присутствии или отсутствии инки к ним проявлялись большая забота и обхождение, ласка и одаривание милостями, обласкивание каждого из них в зависимости от их заслуг, качеств и положения. Об этих милостях, носивших общий или персональный характер, принцы часто сообщали своим отцам, направляя им одежду и драгоценности, которые инка давал им из своих личных одеваемых и носимых [вещей], что выше всего ценились среди них. Так короли инки в благодарность за свои милости рассчитывали заставить своих вассалов быть преданными, а если они оказывались столь неблагодарными, что не хотели их признавать, то по крайней мере они должны были опасаться и сдерживать свои дурные желания, зная, что их сыновья и наследники находятся при королевском дворе как заложники и заклад их верности.

С помощью такого умения, и проницательности, и других подобных [качеств], а также справедливостью своего правосудия инки удерживали свою империю в таком мире и спокойствии, что за все то время, что они царствовали, почти не было случаев восстания или бунта, которые пришлось бы подавлять или наказывать. Отец Хосеф де Акоста, рассказывая о правлении королей инков, книга шестая, глава двенадцатая, говорит: «Без сомнения были огромны почтение и любовь, которые эти люди испытывали к инкам, поскольку нельзя найти даже какого-либо случая предательства, потому что в своем правлении они использовали не только огромную мощь, но также правильность поведения и справедливость, не допуская, чтобы кого-либо обидели. Инка ставил своих губернаторов в разных провинциях, а у них были высшие и наиболее близкие к ним [чиновники], и другие менее значительные, и другие, [занимавшиеся] частными вопросами; эта удивительная [система] субординации была доведена до такой степени, что они не решались ни напиться пьяными, ни взять у своего соседа початок маиса». Досюда из отца учителя Акосты.

Глава [рукописи] отца Блас Валера, рассказывающая о всеобщем языке Перу, которую выше мы обещали изложить, являлась девятой главой второй книги его Истории, как об этом можно судить по его поврежденным бумагам; она вместе со стоящим вначале названием, как это было написано его преподобием, гласит следующее:

«Глава девятая. О всеобщем языке и о его доступности и полезности. Нам остается кое-что сказать о всеобщем языке уроженцев Перу, который, хотя правда то, что каждая провинция имеет свой особый язык, отличающийся от других, является одним и всеобщим, именуемым Коско, [и] во времена королей инков им пользовались от Киту до королевства Чили и даже до королевства Тукма, и сейчас им пользуются касики и индейцы, которых испанцы держат для своих служб и в качестве служащих в торговых делах. С древних времен короли инки сразу же после завоевания любого королевства или провинции среди прочих вещей, которые они считали полезными для вассалов, приказывали им изучить придворный язык Коско и обучить ему своих сыновей. А чтобы их приказание не было бы впустую, они давали им индейцев, уроженцев Коско, чтобы они обучали бы их языку и обычаям королевского двора. И им в этих провинциях и селениях давали дома, земли и поместья (heredades), чтобы, натурализовавшись тем, они и их сыновья стали бы вечными учителями. И губернаторы инки отдавали предпочтение на службах государству как на войне, так и в мире тем, кто лучше разговаривал на всеобщем языке. В этом согласии царствовали и управляли иики в мире и спокойствии всей своей империей, а вассалы из разных народов были как братья, потому что все говорили на одном языке. Дети тех учителей, уроженцев Коско, все еще живут разбросанные по разным местам, в которых их отцы занимались обучением; однако по причине отсутствия власти, которая в старину давалась их старшим [поколениям], они не могут обучать индейцев или заставлять их учиться. Отсюда возникло то, что многие провинции, знавшие этот язык, как и все остальные индейцы, когда первые испанцы вошли в Каса-марку, сейчас полностью позабыли его, потому что, когда наступил конец правлению и империи инков, не нашлось никого, кто вспомнил бы про столь удобную и нужную для проповеди святого евангелия вещь по причине глубокого забвения, вызванного вспыхнувшими между испанцами войнами, а после них — по другим причинам, главным образом (как думаю я) из-за различных препятствий, которые расставил злодейский сатана, чтобы то столь полезное правило не могло бы быть использовано. По этой причине вся округа города Трухильо и многие другие провинции, входящие в юрисдикцию Киту, полностью не знают всеобщий язык, на котором [прежде] говорили; и все кольа и пукина удовлетворяются своими собственными особыми языками, пренебрегая языком Коско. Кроме того, во многих местах, где все еще жив придворный язык, он настолько исказился, что почти кажется совсем другим языком. Также следует отметить, что та путаница и то множество языков, которые инки с таким вниманием пытались устранить, вновь заново родились в такой форме, что на сегодняшний день среди индейцев имеется большее различие в языках, чем во времена Вайна Капака, последнего их императора. Отсюда возникло то, что духовное согласие, которое инки стремились насадить среди тех людей путем языкового соответствия, сейчас, в настоящее время, почти отсутствует, хотя они уже стали верующими [католиками], ибо схожесть и одинаковость слов почти всегда приводят людей к согласию и к подлинному союзу и дружбе. В этом плохо или совсем не разобрались чиновники, которые по поручению одного вице-короля занимались сведением многих маленьких селений индейцев в другие большие, собирая в одном месте разные народы для проповедования индейцам [католической религии], чему прежде препятствием было расстояние между их местожительством (lugares), однако препятствия стали еще больше из-за различия народов и языков, которые собраны вместе, вот почему (говоря по-человечески), пока будет продолжаться эта путаница в языках, будет невозможно должным образом обучить вере и добрым обычаям индейцев Перу, если только священники не овладеют всеми языками той империи, чего не может быть; а со знанием только одного [языка] Коско, как бы они [индейцы] ни знали его, можно добиться большой пользы. Нет недостатка в людях, которые считают допустимым заставить всех индейцев изучить испанский язык, чтобы священники не трудились бы столько впустую, изучая индейский [язык]. Каждый, кто слышал подобное мнение, не может понять, родилось ли оно от духовной слабости или от тупости разумения. Ибо если единственным средством является изучение индейцами кастильского языка, такого трудного, то почему им не может быть изучение своего, придворного, столь легкого, а для них почти родного? И наоборот, если испанцы, обладающие таким острым умом и являющиеся большими знатоками в науках, не могут, как они говорят, изучить всеобщий язык Коско, то как можно добиться того, чтобы индейцы, неразвитые и не обученные письму, изучили бы кастильский язык? Правда заключается в том, что, хотя найдется множество учителей, которые хотели бы за [одно] спасибо обучать индейцев кастильскому языку, индейцы, поскольку они [никогда] не учились, в частности простые люди, так плохо учили бы его, что любой священник, если бы он пожелал, выучил бы и свободно говорил бы на десяти различных языках жителей Перу прежде, чем они заговорили бы или изучили кастильский язык. Кроме того, нет причины обременять индейцев двумя столь тяжелыми грузами, как приказание забыть свой язык и выучить чужой, чтобы освободить нас от столь незначительного неудобства, как изучение их придворного языка. Будет вполне достаточно, если их обучить католической вере на всеобщем языке Коско, который не очень отличается от остальных языков той империи. Эта недобрая путаница, возникшая с языками, могла бы быть легко исправлена вице-королями и другими губернаторами, если бы они к остальным заботам прибавили бы и эту, а для этого следует приказать сыновьям тех проповедников, которых инки поставили учителями, вновь вернуться к преподаванию всеобщего языка остальным индейцам, как это они раньше обычно делали, ибо он легко выучивается, настолько, что один священник, которого я знал, специалист канонического права, человек смиренный, желавший спасения индейцам репартимьенто, который выпал ему для обучения религии, чтобы лучше учить индейцев, постарался сам с большим старанием выучить всеобщий язык; он много раз умолял и бранил своих индейцев, чтобы они [тоже] изучили бы его, и они, чтобы сделать ему приятное, столько трудились, что немного более чем за год выучили его и говорили на нем, словно он был их материнским языком, и он стал для них таковым, а священник на опыте узнал, насколько более расположенными и податливыми стали они к христианскому учению, [проповедываемому] на том, а не на их собственном языке. И если этот добрый священник со средним прилежанием смог добиться от индейцев того, что захотел, почему не могут сделать то же самое епископы и вице-короли? И действительно, приказав им знать всеобщий язык, индейцы Перу от Киту до Чинча будут очень легко управляться и воспринимать учение. И достойно упоминания то, что инка правил индейцами с помощью небольшого числа судей, а сейчас мало трехсот коррехидоров, чтобы управлять ими с великим трудом и проделанной почти впустую работой. Главная причина этого в путанице языков, из-за которой одни не понимают других. Многие из тех, кто стремился изучить всеобщий язык Перу, свидетельствуют о том, что он легко усваивается в короткое время и не требует больших усилий, и я был знаком со многими священниками, которые при среднем прилежании достигли в нем большого искусства. В Чукиапу был один священник-теолог, который, по суждению других, не любивших этот всеобщий язык индейцев, испытывал к нему такое отвращение, что даже от одного его упоминания приходил в ярость, считая, что его нельзя выучить никаким способом по причине огромных трудностей, которые, как ему говорили, он имел. Случилось так, что еще до того, как в том селении была основана иезуитская школа, туда прибыл один из его священников, и он остановился там на несколько дней, чтобы обучить вере индейцев, и он на публике прочел проповеди на всеобщем языке. Тот священник, поскольку дело было новым, пошел послушать одну проповедь, и, так как он увидел, что он обучал на индейском языке многим местам из святого Писания и что индейцы, слушая его, приходили в восторг и испытывали любовь к вере, он [также] почувствовал некоторую заинтересованность к [этому] языку. И после проповеди он заговорил со священником, сказав: “Разве можно на столь варварском языке провозглашать и говорить божественные слова, такие сладкие и таинственные?". Ему ответили, что да и что если он пожелает сколько-нибудь старательно потрудиться над всеобщим языком, то сможет сделать то же самое через четыре или пять месяцев. Священник, испытывавший желание приобщить [к своей вере] души индейцев, пообещал выучить его со всем вниманием и старанием и, получив от монаха кое-какие правила и указания для его освоения, так потрудился, что по прошествии шести месяцев он мог к своей великой радости и огромной пользе для индейцев выслушивать исповеди индейцев и проповедовать.

Итак, мы рассказали и доказали, сколь легок для изучения придворный язык даже для испанцев, которые приезжают отсюда; следует сказать и согласиться, что самим индейцам Перу изучать его намного легче и, хотя они и говорят на других языках, тот [язык] представляется им языком своего народа и своим собственным. Это легко доказуемо, так как мы видим, что обычные индейцы, приходящие в Сиудад-де-лос-Рейес, или в Коско, или в город Ла-Плата, или в тот же Потокчи, которых нужда заставляет зарабатывать себе на еду и на одежду своими руками и трудом, только лишь находясь [там], следуя обычаям и ведя дружбу с другими индейцами, без всякого обучения правилам и манере говорить уже через несколько месяцев весьма свободно разговаривают на языке Коско, а когда они возвращаются в свои земли, по причине нового и более благородного языка, который они усвоили, они производят впечатление более благородных, более одаренных и более способных в своих занятиях [людей]; и больше всего они ценят то, что из-за этого королевского языка, который они выучили, остальные индейцы их селения почитают их и больше считаются с ними. Все это узнали и заметили отцы иезуиты в селении, именуемом Сульи, все жители которого являются [индейцами] аймара, и то же самое говорят и утверждают многие другие священники, и судьи, и коррехидоры тех провинций, ибо придворный язык обладает этим особым свойством, достойным похвалы, благодаря которому он также полезен для индейцев Перу, как для нас латынь, потому что, помимо пользы, которую он приносит в торговле, контактах и отношениях и в других полезных светских делах и в духовных богатствах, он еще больше обостряет их понимание, делает более восприимчивыми и более изобретательными в том, в чем они хотят разобраться, превращая их из варваров в людей воспитанных и более образованных. И этим путем индейцы пукина, кольа, уруи, йунки и другие народы — невосприимчивые и тупые, а из-за невосприимчивости плохо говорящие на своих собственных языках, овладевая знанием языка Коско, словно бы сбрасывают с себя имевшуюся у них невосприимчивость и тупость, и у них появляется стремление к учтивым и придворным делам, и их умы устремлены к более возвышенным делам; наконец, они становятся более восприимчивыми и подготовленными для принятия учения католической веры, и действительно, проповедники, хорошо знающие этот придворный язык, с удовольствием подходят к рассмотрению возвышенных дел и провозглашают их своим слушателям без всяких опасений; потому что точно так, как индейцы, говорящие на этом языке, обладают более способным и быстро схватывающим умом, точно так же тот язык предоставляет более широкое поле и большее разнообразие цветов и изысканности, которые позволяют о них говорить, и отсюда берет свое начало то, что инки из Коско, обладавшие более элегантным и самым [чистым] придворным языком, с большим успехом и большей пользой воспринимают разумом и сердцем евангелическое учение. Правда, во многих местах, и в том числе среди тупейших индейцев урикильа и дичайших чири-ванов, божья милость творила великие и замечательные дела без этой помощи, как мы расскажем об этом дальше, однако также замечено, что в большинстве случаев она отвечает требованиям и приспосабливается к этим нашим гуманным мерам. И действительно, среди многих других [мер], которые божественное величество пожелало применить, чтобы призвать к себе и овладеть этими варварскими и дикими людьми для проповеди своего евангелия, находились та забота и старание, с которыми короли инки стремились обучить этих своих вассалов свету закона природы и тому, чтобы все они говорили бы на одном языке, что являлось одним из главных средств [достижения] того, о чем было сказано. Ко всему этому (не без божественного провидения) стремились те короли инки с великими стараниями и заботой, чтобы ввести и сохранить все это во всей той империи. И можно сожалеть, что к тому, над чем те варварские язычники трудились, добиваясь изгнания путаницы в языках, и чего они достигли благодаря своему умению и уму, мы проявили небрежность и беспечность, [несмотря] на столь великую полезность [этого] дела для обучения индейцев учению Христа, нашего господина. Однако губернаторы, которые осуществляют и проводят в жизнь любое трудное дело, вплоть до самого трудного — соединения (reduccion) селений, могли бы также приказать и осуществить это столь легкое дело ради искоренения зла идолопоклонства и варварского мрака среди уже верующих индейцев христиан».

Досюда [рукопись] отца Блас Валера, которую я, поскольку она показалась мне столь важной для обучения христианскому учению, вставил здесь; то, что он еще говорит о том всеобщем языке (как знающий человек, [разбирающийся] во многих языках), а именно, чем он похож на латынь, и чем на греческий, и чем на еврейский языки, я не стал здесь приводить, поскольку это не имеет отношения к названному обучению. А поскольку мы не выходим за пределы темы языка, я сообщу о том, что отец Блас Валера говорит в другом месте, высказываясь против тех, кто считает, что индейцы из Нового Мира происходят от евреев, берущих начало от Авраама, и приводит в доказательство этого [утверждения] некоторые слова из всеобщего языка Перу, которые похожи на еврейские слова, но не в своем значении, а только в голосовом звучании. Опровергая это, отец Блас Валера говорит, что среди прочих любопытных особенностей всеобщего языка Перу в нем отсутствуют буквы, о которых мы говорили в замечаниях, как-то: b, d, f, j, x, и что, поскольку евреи являются такими большими друзьями своего отца Авраама (Abraham), имя которого никогда не сходит с их уст, они не могли иметь язык, у которого не было бы буквы б, столь важной для произношения этого имени Авраам. К этому соображению мы добавим другое, а именно, что тот язык также не имеет ни слогов с двумя согласными, которые называются muta cum liquida [глухая с плавной], как-то: бра, кра, кро, пла, при, клъя, клъо, ни других подобных. Таким образом, для произношения имени Абраам тому всеобщему языку недостает не только буквы б, но также и слога бра, из чего следует, что не правы те, кто утверждает по догадкам то, что не подтверждается очевидными аргументами; и хотя это правда, что в том моем всеобщем языке Перу имеется несколько слов с буквами muta cum liquida, как-то: папри, вакра, рокро, покра, чакра, льакльа, чоклъо, следует знать, что для того, чтобы прочесть их по слогам и произнести слово, следует отделить muta от liquida, как-то: пап-ри, вак-ра, рок-ро, пок-ра, чак-ра, лъак-лъа, чок-льо, как и все остальные подобные, чего не понимают испанцы, по своему желанию коверкая при произношении буквы и слога, ибо, когда индейцы говорят пампа, что означает площадь, испанцы говорят бамба, а вместо инка они говорят инга, и вместо рок-ро говорят локро, и многое подобное, почти не оставляя ни одного слова, чтобы не исковеркать его, как мы подробно говорили об этом и еще скажем дальше. А на этом будет правильно, если мы вернемся к нашей истории.

Четыре торжественных праздника в году отмечали инки в своем королевском дворе. Главным и наиторжественнейшим был праздник Солнца, называвшийся Райми, о котором мы сделали подробное сообщение; второй и не менее главный был тот, который праздновался, когда имело место посвящение новичков королевской крови в рыцари; мы также упоминали о нем. Остается рассказать о двух остальных, чтобы покончить с праздниками, потому что рассказ об обычных праздниках, которые отмечались каждый месяц, и об особых, которые праздновались в знак выражения благодарности за великие победы, которые они одерживали, или когда какая-нибудь провинция или королевство приходили добровольно покориться империи инков, привел бы к излишней многоречивости и огорчил бы [читателя]; достаточно знать, что все они праздновались внутри храма Солнца наподобие их главного праздника, хотя с гораздо меньшими церемониями и меньшей торжественностью [и] без выхода на площадь.

Третий торжественный праздник назывался Куски-райми; он отмечался, когда сев уже был завершен и произрастал (nascido) маис. Они приносили в жертву Солнцу множество лам, ламят и бесплодных самок, умоляя его приказать холоду (gela) не губить (quemasse) маис, потому что в той долине Коско, и Сакса-вана, и в других соседних, и в любых иных, которые обладают таким же климатом, бывает очень холодно, поскольку это холодная земля, и маису наносится больший вред, чем другим злаковым или овощам; а следует знать, что в тех долинах бывает холодно круглый год, как летом, так и зимою, так как к ночи небо становится безоблачным, а холоднее всего бывает в [день] Сан Хуана под Новый год, потому что тогда Солнце движется в наибольшем от них удалении. После первой же ночи с чистым небом без облаков индейцы, опасаясь холода, разжигали кучи мусора, чтобы они побольше дымили, и каждый стремился у себя, в своем наделе (corral) разжечь дымный костер, ибо они говорили, что дым предохраняет от холода, так как служит покрывалом, словно облака, не давая замерзнуть [растениям]. То, что я рассказываю, я видел в Коско; делают ли они также сегодня, я не знаю; и я не знаю, правда или нет, что дым предохраняет от холода, ибо, будучи ребенком, я не стремился столь подробно знакомиться с теми вещами, которые делали, как я видел, индейцы.

А поскольку маис был главным кормильцем индейцев и холод был для него столь вреден, они очень боялись его; и, когда наступало время, когда он мог причинить им вред, они с помощью жертвоприношений, праздников и плясок просили Солнце приказать холоду не причинять им вред. Мясо животных, которых убивали на этих жертвоприношениях, полностью расходовалось на людей, приходивших на праздник, ибо то было жертвоприношение, совершенное во имя всех; исключение составляла главная лама, которую подносили Солнцу, и кровь, и внутренности всех остальных животных, которых убивали; все это пожирал огонь, что являлось подношением их богу Солнцу наподобие того, как это делалось в праздник Райми.

Четвертый и последний торжественный праздник, который короли инки отмечали в своем королевском дворе, назывался Ситва; для всех он был праздником великого ликования, потому что он отмечался тогда, когда из города и его округи изгонялись болезни и любые другие печали и трудности (trabajos), которые могут уморить человека; праздник являлся чем-то вроде искупления в древнем язычестве, когда происходило их освобождение и очищение от своих бед. Они готовились к нему, соблюдая пост и воздерживаясь от своих жен; пост имел место в первый лунный день месяца сентября после равноденствия; у инков было два суровых поста, один строже другого: самый строгий позволял употреблять только маис и воду, а маис должен был быть сырым и в малом количестве; этот пост, поскольку он был таким суровым, длился не более трех дней; во время второго, более мягкого, они могли питаться жареным маисом и в несколько большем количестве, и сырой зеленью, как едят салат-латук или редьку и т. п., и перец, который индейцы называют учу, и соль, и они пили свой напиток, однако не принимали ни мясную, ни рыбную пищу, ни вареную зелень; как в [первый] пост, так и во второй они имели право только один раз принимать пищу. Пост они называли каси, а самый суровый хатун-каси, что означает великий пост.

Когда все они, мужчины, и женщины, и даже дети, проводили один день сурового поста, они на следующую ночь готовили тесто для хлеба, называвшегося сакву; они жарили его в виде мячиков на сковородках, потому что они не знали, что это за штука духовая печь; они зажаривали его лишь наполовину, оставляя сырым тесто. Хлеб они делали двух видов; к одному из них они подливали человеческую кровь от детей [в возрасте] пяти лет и выше и десяти лет и ниже, получая ее в результате кровопускания, а не путем [их] убиения. Кровь они пускали из места, где сходятся брови над носом, и это кровопускание они совершали при своих заболеваниях; я видел, как это делается. Каждый из этих видов хлеба жарился отдельно, ибо он готовился для разных целей; для этих церемоний собиралась вместе вся родня; они происходили в доме самого старшего брата, а у тех, у кого его не было, в доме самого старшего из ближайших родственников [мужчин].

В ту же ночь замешивания теста, незадолго до рассвета, все, кто постился, омывали свои тела и, взяв немного теста, смешанного с кровью, мазали им (la passavan) голову и лицо, грудь и спину, руки и ноги, словно бы они с его помощью очищались, изгоняя из своих тел все свои болезни. Совершив это, старший из родственников, хозяин дома, мазал тестом порог двери, [выходившей] на улицу, и он оставлял его на пороге в знак того, что в том доме было совершено омовение и очищение тел. Те же самые церемонии совершал верховный жрец в доме и храме Солнца, и он же посылал других жрецов, чтобы они совершили то же самое в доме жен Солнца и в Ванан-каури, каковым являлся храм, [расположенный] в лиге от города, к которому они относились с величайшим почтением, так как это было первое место, где остановился Манко Капак, когда он пришел в Коско, как мы говорили об этом в должном месте. Они направляли также жрецов во все остальные места, которые считали священными, т. е. туда, где с ними беседовал дьявол, прикидываясь богом. В королевском доме церемонию совершал один из дядей короля — самый старший из них; он должен был быть из законнорожденных.

После того как Солнце восходило [и] совершался акт поклонения и его просили изгнать с их земли все внутренние и внешние беды, которые имелись там, они завтракали другим хлебом, замешанным без крови. Совершив поклонение и принятие пищи, что имело место в назначенный час, чтобы все вместе совершили акт поклонения Солнцу, из крепости выходил инка королевской крови как посланец Солнца в богатой одежде, с накидкой, подвязанной к телу, с копьем в руке, украшенным лентой из разноцветных перьев, шириною с треть вары, которая свисала от острия копья до его конца, в нескольких местах прикрепленная к нему кольцами из золота (этот отличительный знак также служил знаменем на войне); он выходил из крепости, а не из храма Солнца, потому что они говорили, что он был посланцем войны, а не мира, ибо крепость была домом Солнца, где решались дела войны и оружия, а храм был его жильем, чтобы решать в нем [дела] мира и дружбы. Размахивая копьем, он спускался вниз, сбегая по склону холма, называвшегося Сакса-ваман, пока не достигал центра главной площади, где находилось четверо других инков королевской крови, каждый с таким же, как у первого, копьем в руках и в опоясанных накидках, как их всегда опоясывают все индейцы, когда им нужно бежать или делать что-то другое, важное, чтобы они им не мешали. Прибывший посланец ударял своим копьем по копьям четырех индейцев и говорил им, что Солнце приказывает, чтобы они как его посланцы изгнали бы из города и его округи болезни и другие беды, которые в нем имеются.

[После этого] четверо инков бегом направлялись к четырем королевским дорогам, которые выходят из города и идут в [направлении] четырех сторон мира, которые они называли Тавантин-суйу; жители и соседи, мужчины и женщины, старики и дети в тот момент, когда эти четверо пробегали [мимо], выходили к дверям своих домов и с громкими криками, выражавшими радость и ликование, трясли руками одежду, которую они вынесли [из дома], и ту, что была на них одета, словно бы они хотели стряхнуть с нее пыль; затем они протирали руками голову и лица, руки и ноги, и все тело, словно бы обмывались; все это означало очищение от бед их домов для того, чтобы посланцы Солнца изгнали бы их из города. Так поступали не только на улицах, по которым пробегали четверо инков, но также и во всем городе вообще; посланцы с копьями пробегали четверть лиги за черту города, где их поджидали четверо других инков, но не королевской крови, а те, кто был ими по привилегии; взяв копья, они пробегали другую четверть лиги, и так [бежали] другие и другие, пока они не удалялись от города на четыре или пять лиг, где копья втыкались [в землю], как бы устанавливая [тем самым] границу для изгнанных бед, чтобы они не возвращались оттуда назад (a dentro).

На следующую ночь они выходили [из домов] с большими факелами из соломы, сплетенными так, как плетут корзины для растительного масла — в виде круглых шаров; их называют пан-кунку, они долго горят. К ним привязывали веревку длиною с морскую сажень; раскручивая их, как пращу, они бежали с факелами по улицам, пока не оказывались вне города, — [этим] они с помощью факелов как бы изгоняли ночные беды, [предварительно] изгнав копьями беды дневные; горящие факелы [затем] выбрасывались в протекающие там ручьи, и туда же выливали воду, которой они омывались за день до этого, чтобы течение воды унесло бы в море беды, которые они изгнали из своих домов и из города с помощью одного и другого [средства]. Если на следующий день какой-либо индеец, какого бы возраста он ни был, наталкивался в ручье на один из этих факелов, он бежал от него быстрее, чем от огня, чтобы к нему не пристали бы беды, которые с их помощью изгонялись.

Завершив войну и изгнание огнем и железом всех бед, они праздновали праздник всю ту четверть месяца и ликовали, выражая благодарность Солнцу за то, что оно изгнало их зло; много лам и ламят приносилось в жертву, чья кровь и внутренности сжигались в знак жертвоприношения, а мясо жарили на площади и делили среди всех тех, кто находился на празднике. В те дни, а также ночи они много плясали и пели и были любые другие проявления удовлетворенности и радости как в домах, так и на площадях, ибо польза и здоровье, которые они достигли, принадлежали всем.

Я вспоминаю, что в свои детские годы видел часть этого праздника. Я видел, как выходил первый инка с копьем, но не из крепости, которая была уже разорена, а из одного из домов инков, который находится на склоне того же холма с крепостью; место, где стоял [тот] дом, называли Колькам-пата; я видел, как бежали четыре индейца со своими копьями; я видел, как все простые люди трясли свою одежду и делали остальные жесты [церемониала]; я видел, как они ели хлеб; называемый сакву; я видел факелы, называемые пан-кунку; я не видел ночного праздника, совершавшегося с их помощью, потому что был поздний час и я уже спал. Вспоминаю, что на следующий день я увидел пан-кунку в ручье, протекающем посреди площади; он находился рядом с домами моего соученика по [изучению] языка Хуана де Сельорико; вспоминаю, как от него убегали мальчуганы-индейцы, проходившие по улице; я не убежал, потому что не знал причину [их бегства], но, если бы мне рассказали ее, я бы тоже убежал, потому что был ребенком шести-семи лет.

Тот факел бросили [в ручей] в самом городе — я рассказал где, — потому что праздник уже не отмечался со всей торжественностью, с соблюдением правил и с почтением, как его совершали во времена их королей; он отмечался не для того, чтобы изгнать беды, поскольку они уже освобождались от обмана, а в знак воспоминания прошедших времен, потому что еще были живы многие старики, древние в своем язычестве, которые не приняли крещения. Во времена инков они, не останавливаясь, бежали с факелами, пока не оказывались вне города и там их бросали. Воду же, которой совершалось омовение тел, выливали [только] в ручьи, которые протекают там, хотя бы им пришлось для этого уходить далеко от своих домов, ибо им не было дозволено выливать ее не в ручьи, чтобы зло, которое они смыли этой водой, не осталось бы среди них и проточная вода унесла бы его в море, как. об этом было сказано выше. Другой праздник праздновали индейцы в частном порядке — каждый в своем доме, и это происходило после того, как они убирали свои семена в свои ороны, которые они называют пирва; они сжигали рядом с оронами немного жира в знак жертвоприношения Солнцу; знатные и самые богатые люди сжигали домашних кроликов, которых называли кой, выражая благодарность за то, что оно обеспечило их хлебом, чтобы питаться тот год; они умоляли его, чтобы оно приказало бы оронам хорошо охранять и сохранять хлеб, который был дан для поддержания жизни людей, а других просьб они не высказывали.

Другие праздники в течение года отмечались жрецами внутри дома Солнца, однако они не выходили с ними на площадь, и эти праздники не могли сравниться с четырьмя главными, о которых мы сообщили; эти были подобны ежегодной пасхе, а обычные праздники состояли из простых ежемесячных жертвоприношений Солнцу.

Инка Манко Капак был основателем города Коско, которому испанцы оказали честь, присвоив длинное и славное имя, не лишая его собственного названия; они сказали: Великий Город Коско, глава королевств и провинций Перу. Они также называли его Новый Толедо, однако потом это второе название выпало из их памяти как неподходящее, потому что в Коско нет реки, которая опоясывала бы его, как Толедо; не похожи они и по месту расположения, ибо его жилые постройки начинаются на склонах и скатах высокого холма и тянутся во все стороны по большой и широкой равнине; у него широкие и длинные улицы и огромные площади; вот почему, как правило, все испанцы, и королевские писари, и нотариусы в своих публичных писаниях пользуются первым именем; ибо Коско в своей империи был тем, чем был Рим в своей, и именно так можно сравнивать один [город] с другим, ибо они имеют сходство в наиболее важном, чем оба они обладали. Первое и главное заключалось в том, что они были основаны своими первыми королями. Второе [сходство] — в многочисленности и в разнообразии народов, которые они завоевали и включили [каждый] в свою империю. Третье — в большом количестве таких хороших и превосходнейших законов, которые были приняты для правления своими государствами. Четвертое — в стольких и столь превосходных мужах, которых они породили и воспитали благодаря своим замечательным гражданским и военным доктринам. В этом [последнем] Рим имеет преимущество перед Коско, но не потому, что он воспитал лучших [мужей], а потому, что он оказался более счастливым, ибо достиг владения письмом, что обессмертило его сыновей, которые были одинаково великолепны как в науках, так и в военном деле; они оказали друг другу честь, [как бы] обменивались ею: одни совершали подвиги на войне и в мире, а другие описывали и то и другое ради славы своей родины и вечной памяти тех и других, и я не знаю, кто из них сделал больше — те, кто владел оружием, или те, кто владел пером, ибо поскольку оба эти дара являются такими героическими, то их копья одинаково остры, как это видно [на примере] множество раз великого Юлия Цезаря, который владел ими обоими столь превосходно, что нельзя определить, какой же из даров оказался более великим. Также вызывает сомнение, какой из этих отрядов знаменитых мужей больше обязан другому — воители ли писателям, потому что они описали их подвиги и обессмертили на веки вечные, или те, кто писал, [обязаны] тем, кто владел оружием, потому что они дарили им такие великие дела, совершавшиеся ими ежедневно, что им было о чем писать всю свою жизнь. У обоих отрядов есть многое, на что можно сослаться, каждому в свою пользу; мы оставим их, чтобы сказать, что к несчастью для нашей родины, которая хотя и имела сыновей, прославившихся оружием и великим разумом и пониманием, очень умелых и способных к наукам, они не сохранили память о своих великих подвигах и острых высказываниях, поскольку не знали письма, и так погибли те и другие вместе со своим государством. Остались лишь некоторые из их дел и высказываний, доверенных немощной традиции и жалкому обучению слову, [переходившему] от отца к сыну, но и это также оказалось потеряно с приходом новых людей и заменой [их] господства и правления на чужеземное, как обычно случается, когда гибнут и сменяют друг друга империи.

Побуждаемый желанием сохранить [память] о древностях моей родины, то немногое, что осталось, чтобы все это не погибло окончательно, я решил приступить к этому столь изнурительному труду, которым был занят до настоящего времени и которым буду заниматься и дальше, дабы рассказать о ее древнем государстве до его гибели, а чтобы [столица], город Коско, мать и госпожа государства, не была бы забыта со всеми своими особенностями, я принял решение дать ее описание в этой главе на основе тех же самых легенд, которые мне достались как урожденному сыну [Коско], и еще того, что я видел собственными глазами; я назову старые имена ее кварталов, которые до 1560 года, когда я выехал из нее, оставались прежними. Позже здесь некоторые из тех названий были заменены из-за [названий] приходских церквей, которые были построены в некоторых кварталах.

Король Манко Капак, хорошо изучив удобства той прекрасной долины, которая лежит у Коско, [это] ровное место, окруженное со всех сторон высокими горными цепями, четырьмя, хотя и небольшими, ручьями, орошающими всю долину, а также тот факт, что в середине долины находился прекраснейший источник соленой воды, [пригодный] для добывания соли, и то, что земля была плодородной, а воздух здоровым, принял решение основать свой имперский город в том месте, согласившись, как говорили индейцы, с волей своего отца Солнца, который, дав ему примету, связанную с золотым жезлом, пожелал, чтобы он заложил там свой королевский двор, который должен был стать главой его империи. Климат того города скорее следует считать холодным, нежели жарким, но он не настолько холоден, чтобы вынуждал искать спасение у огня, чтобы согреться; достаточно войти в помещение, в котором не дует ветер, чтобы ощущение холода, принесенное с улицы, прошло, однако если внутри имеется горящая жаровня, то это очень хорошо; если же ее нет, то можно обойтись и без нее; то же самое имеет место с носильной одеждой, ибо если она такая, в какой ходят летом, этого достаточно; если же она зимняя, то чувствуешь себя [совсем] хорошо. То же самое с постельным бельем; ибо если пользуются только одним плюшевым одеялом, то этого достаточно; если же тремя, то об этом не скорбят, и так — круглый год без различия между зимой и летом, и то же самое имеет место в любом холодном, теплом и жарком районе той земли, ибо в них постоянно одна и та же погода. Поскольку в Коско, как мы говорили, больше холода и сухости, нежели жары и влажности, мясо там не портится; если подвесить четверть мяса в помещении с открытыми окнами, оно будет сохраняться восемь, и пятнадцать, и тридцать, и сто дней, пока не превратится в вяленое мясо. Так бывает с мясом тамошнего скота, как я сам видел; но я не знаю, что случится с мясом скота, который завезен из Испании, особенно если мясо здешнего барана содержит большее [внутреннее] тепло, чем [мясо] тамошнего скота; станет ли оно таким же или не выдержит; этого я не видел, потому что в мое время, как мы расскажем дальше, овцы из Кастилии по причине их малого приплода не забивались [на мясо]. Из-за холодной погоды в том городе нет мух; они в малом количестве появляются лишь на солнце, но никогда ни одна из них не залетает в помещения. Тех москитов, которые кусают, вообще нет ни одного, как и других надоедливых насекомых; город чист от всего этого. Его первые дома и жилища были построены на склонах и у подножия холма, именуемого Сакса-ваман, который расположен на востоке и на севере города. На вершине холма потомки этого инки позже построили ту величественную крепость; те, кто овладел ею, проявили к ней мало уважения; скорее она вызывала у них ненависть, потому что они разрушили ее за самое короткое время. Город был разделен на две части, о которых мы говорили вначале: на Ханан Коско, что значит Коско верхнее, и на Хурин Коско, что значит Коско нижнее. Их разделяла дорога на Анти-суйу, которая идет на восток; северная часть называлась Ханан Коско, а южная Хурин Коско. Первый квартал, который считался самым главным, назывался Колькам-пата: колькам — должно быть словом из особого языка инков; я не знаю, что оно означает; пата означает платформа, а также ступень лестницы, и, поскольку платформы строились в виде лестницы, они дали ей это название; оно также означает скамейку, какой бы она ни была.

На той платформе инка Манко Капак основал свой королевский дом, который позже принадлежал Паульу, сыну Вайна Капака. Я застал его очень большой и широкий гальпон, служивший площадью в дождливые дни, чтобы отмечать в нем их главные праздники; только один тот гальпон все еще стоял, когда я уехал из Коско, ибо другие подобные же, о которых мы скажем, я видел уже развалившимися. Далее находится, если двигаться по кругу в сторону востока, другой квартал, называемый Кантут-пата: это значит платформа полевых гвоздик. Кантут — так они называют очень красивый цветок, который несколько похож на полевую гвоздику Испании. До испанцев на той земле не было [настоящей] полевой гвоздики. Ветвью, и листом, и колючками кантут похож на заросли кустарника ежевики в Андалузии; эти кустарники очень крупные, а так как в том квартале они были огромнейшими (ибо даже я успел их увидеть), его именно так и назвали. Это же круговое движение на восток продолжает другой квартал, называемый Пума-курку, что означает балка львов. Пума значит лев; курку — балка, ибо к огромным балкам, которые имелись в [том] квартале, они привязывали львов, которых подносили инке, пока они не приручались и их не отводили туда, где они должны были находиться. Далее идет другой огромнейший квартал, называемый Токо-качи; я не знаю, что означает словообразование из этого слова, потому что токо означает окно; качи — соль, которую едят. Следуя правильному словообразованию того языка, нужно сказать оконная соль, и я не знаю, что этим хотят сказать, если это не имя собственное, имеющее иное значение, которого я не знаю. В этом квартале вначале была построена обитель божественного святого Франциска. Если двигаться по кругу на юг, то [далее] следует квартал, называемый Мунай-сенка: что означает любит нос, ибо муна означает любить или желать, а сенка — нос. С какой целью ему дали это название — я не знаю;

должно быть, был для этого какой-то случай или поверие, ибо они никогда не давали названия случайно. Если продолжать двигаться по кругу на юг, то дальше следует другой большой квартал, который называли Римак-пампа; это означает говорящая площадь, потому что на ней провозглашались некоторые из тех положений, которые принимались для управления государством. В нужное время они их провозглашали, чтобы жители знали бы о них и шли бы выполнять то, что им приказывалось, а так как площадь находилась в том квартале, ему присвоили ее имя; от этой площади берет начало королевская дорога на Кольа-суйу. Вслед за кварталом Римак-пампа находится другой—он на юге города; его зовут Пумап-чупан: это означает хвост льва, потому что тот квартал заканчивается в точке, в которой соединяются вместе два ручья, образуя вершину угла. Ему дали это название также потому, что тот квартал был последним в городе: они хотели оказать ему честь, называя хвостом и концом льва. Кроме того, они держали там львов и других диких животных. Вдали от этого квартала, на запад от него, находилось селение с более чем тремястами жителей, называвшееся Кайав-качи. Оно лежало более чем в тысяче шагов от последних домов города; так было в году тысяча пятьсот шестидесятом; сейчас же, когда наступил 1602 год и я это пишу, оно уже находится (как мне говорили) внутри [города], в Коско, поселения которого так разрослись, что охватили его со всех сторон.

На западе от города, также в тысяче шагов от него, находилось другое селение, называвшееся Чакиль-чака, что также является непригодным для словообразования названием, если оно не имя собственное. Оттуда начинается королевская дорога на Кунти-суйу; рядом с той дорогой находятся две трубы с прекраснейшей водой, которая идет по трубам под землей; индейцы не знают, откуда они ее брали, ибо это очень старое сооружение, а еще потому, что утрачиваются традиции в таких важных делах. Те трубы они называют кальке мачаквай, это означает серебряные змеи, потому что вода своей белизной напоминает серебро, а трубы со своими зигзагами (bueltas) под землей — змей. Мне также рассказывали, что поселения города уже дошли до Чакиль-чака. Следуя по тому же кругу и возвращаясь с запада в сторону севера, мы встретим другой квартал, называемый Пичу. Он также находился вне города. За ним дальше, следуя по тому же кругу, расположен другой квартал, называемый Кильи-пата. Он также стоял вне заселенного места. Еще дальше к северу города, если следовать по тому же кругу, находится большой квартал, называемый Карменка, имя собственное и не из всеобщего языка. Оттуда берет начало королевская дорога на Чинча-суйу. Возвращаясь по кругу на восток, мы находим квартал, называемый Вака-пунку: это означает дверь в святилище, ибо вака, как мы объяснили в нужном месте, среди многих других своих значений означает [также] храм или святилище; пунку—это дверь. Они называли его так, потому что через тот квартал входит [в город] ручей, протекающий по середине главной площади Коско, и вместе с ручьем уходит вниз [по течению] очень широкая и длинная улица, и они вместе пересекают город, а через лигу с половиной от него они соединяются с королевской дорогой на Кольа-суйу. Они называли тот проход дверью в святилище или храм, потому что, помимо кварталов, предназначенных для храма Солнца и для дома избранных девственниц, которые являлись их главными святилищами, весь город считался священным и являлся одним из их самых главных идолов; и по причине этого почитания они называли этот проход, [образуемый] ручьем и улицей, дверью святилища, а [место] выхода того же ручья и улицы — хвостом льва, чтобы выразить этим, что их город был святыней их законов, и пустой веры, и львом их оружия и военного дела. Этот квартал Вака-пунку доходит до квартала Колькам-пата, с которого мы начинали раскручивать круг кварталов города; и, таким образом, круг полностью замкнулся.

Инки разделили те кварталы соответственно четырем частям своей империи, которую они называли Тавантин-суйу, и этому было положено начало первым инкой Манко Капаком, который приказал, чтобы дикари, покоренные и включенные в его службу, селились бы [в городе], согласно [расположению] места, из которого они приходили: с востока — на востоке, с запада — на западе, и так все остальные. В соответствии с этим дома тех первых вассалов располагались вокруг центральной части того огромного круга; те, кого они завоевывали, заселяли [город], согласно месту расположения своих провинций. Кураки строили свои дома на случай своего посещения королевского двора, и каждый старался строить свои дома, а затем [их строили] другие и другие, сохраняя всякий раз месторасположение своей провинции; так если его провинция находилась по правую руку, то он строил свои дома по правую руку от соседей, а если слева — то по левую, а если сзади — то [строил их] сзади и в таком порядке и соответствии, что если хорошо присмотреться к тем кварталам и к домам стольких и столь различных народов, сколько их там жило, то можно было увидеть и [как бы] охватить взглядом всю империю в целом, словно в зеркале или на космографическом рисунке. Педро де Сиеса, описывая месторасположение Коско, говорит по этому же поводу то, что следует, глава девяносто три: «А поскольку этот город был полон чужеземных и пришлых народов, ибо там жили индейцы Чили, Пасто, Каньаре, Чачапойа, Гуанка, Колья и других родовых линий, которые имеются в названных провинциях, то каждая из этих родовых линий жила сама по себе, в том месте и части, которые были им указаны губернаторами самого города. Они сохраняли обычаи своих отцов, одевая привычные для их земель одежды, и, если бы даже собралось вместе сто тысяч человек, они легко узнавали друг друга по отличительным знакам, которые носили на голове», и т. д. Досюда из Педро де Сиеса.

Отличительные знаки, которые они носили на головах, являлись украшениями, которые были характерны для каждого народа и каждой провинции, отличавшими одну от другой, чтобы каждая была бы узнана. Это не было изобретением инков, а обычаем тех людей; короли же приказали сохранять его, чтобы народы и родовые линии от Пасто до Чили, которые, согласно тому же автору, разделены более чем тысячей тремястами лигами, не перепутались бы. Таким образом, в том огромном круге из кварталов и домов жили только вассалы со всей империи, а не инки и не [люди] королевской крови; это были предместья города, который мы сейчас опишем с севера на юг по его улицам и по его кварталам и домам, которые стоят между улицами, и [укажем], как они проходят; мы расскажем о домах королей и кому они достались при разделе, который провели испанцы, когда они их захватили.

С холма, именуемого Сакса-ваман, стекает немноговодный ручей, пробегающий с севера на юг до последнего квартала, именуемого Пумап-чупан. Он отделяет город от предместий. Внутри [собственно] города имеется улица, которую сегодня называют [улицей] святого Августина и которая следует тем же направлением с севера на юг, беря свое начало от домов первого инки Манко Капака и доходя до правой [стороны] площади Римак-пампа. Три или четыре других улицы пересекают с востока на запад то длинное место, находящееся между той улицей и ручьем. На том длинном и широком участке земли (espacio) проживали инки королевской крови, разделенные на свои айлъу, что означает родовые линии, потому что, хотя все они были единой крови и единой родовой линии, исходящей от короля Манко Капака, все же среди них существовало свое деление по происхождению от того или иного короля, от каждого из которых шел свой род; они говорили: эти происходят от инки такого-то, а те от инки такого-то и так от всех остальных [королей]. А в этом не разбираются испанские историки, когда говорят, что такой-то инка создал такую-то родовую линию, а тот инка — другую родовую линию, именуемую так-то, давая понять, что то были разные родовые линии, в то время как все они были единой, как это объясняют индейцы, называя все те разделенные родовые линии Капак-Айлъу, что значит августейшая родовая линия, [линия] королевской крови. Они также не делали различий и называли инками [всех] мужчин той родовой линии, что означает мужчина королевской крови, а женщин называли пальами, что значит женщина той же королевской крови. В мои времена в том месте, если спускаться вниз по той улице, проживали Родриго де Пинеда, Хоан де Сааведра, Диего Ортис де Гусман, Педро де лос Риос и его брат Диего де лос Риос, Хоронимо Костилья, Гаспар Хара — им принадлежали те дома, которые сейчас стали монастырем чудотворца Августина, — Мигель Санчес, Хуан де Санта Крус, Алонсо де Сото, Габриэль Каррера, Диего де Трухильо, один из первых конкистадоров и один из тринадцати товарищей, которые вместе с доном Франсиско Писарро проявили упорство, как мы расскажем об этом в должном месте; Антон Руис де Гевара, Хоан де Салас, брат архиепископа Севильи и генерального инквизитора Вальдеса де Саласа, помимо еще многих других, чьи имена я не помню; все они были господами вассалов, ибо владели репартимьентами с индейцами, из числа вторых конкистадоров Перу. Кроме них, в том месте жило много других испанцев, у которых не было индейцев. В одном из тех домов был основан монастырь чудотворца Августина уже после моего отъезда из того города. Мы называем первыми конкистадорами любого из ста шестидесяти испанцев, находившихся с доном Франсиско Писарро при пленении Ата-вальпы; вторыми называют тех, кто пришел с доном Диего де Альмагро, и тех, кто был с доном Педро де Альварадо, ибо все они вошли [в Перу] почти одновременно; всем им дали имя конкистадоров Перу, и никому другому, а вторые высоко чтили первых, хотя некоторые из них были меньшего значения и меньшего качества, чем они, однако те были первыми.

Возвращаясь в верхнюю часть улицы святого Августина, чтобы проникнуть глубже в город, мы укажем, что на ее самой верхней части находится монастырь святой Клары; те дома вначале принадлежали Алонсо Диасу, зятю губернатора Педро Ариаса де Авила; по правую руку от монастыря находится много домов испанцев; среди них дома Франсиско де Барриентоса, потом они принадлежали Хуану Альваресу Мальдонадо. По их правую руку находятся дома, принадлежавшие Эрнандо Бачикао, а затем Хуану Алонсо Паломино; перед ними к югу находятся дома епископства, которые раньше принадлежали Хуану Бальса, а затем Франсиско де Вильякастину. Затем идет соборная церковь, выходящая на главную площадь. То помещение во времена инков было огромным гальпоном, служившим в дождливые дни площадью для их праздников, Это были дома Инки Вира-кочи, восьмого короля; из них я застал только один гальпон; когда испанцы вошли в тот город, они все разместились в нем, чтобы находиться всем вместе на случай, если что-либо произойдет. Я был знаком с ним, когда он [еще] был покрыт соломой, и я видел, как его покрывали черепицей, К северу от главной церкви в средней части улицы имеется много домов, порталы которых выходят на главную площадь; они служили лавками ремесленников. К югу от главной церкви в средней части улицы находятся главные лавки самых богатых торговцев.

Позади церкви находятся дома, принадлежавшие Хуану де Беррио и другим хозяевам, которых я не помню.

Позади главных лавок находятся дома, принадлежавшие Диего Мальдонадо, прозванному Богачом, потому что в Перу не было никого богаче: он принадлежал к первым конкистадорам. Во времена инков то место называлось Хатун-канча: это значит большой квартал. То были дома одного из королей, которого звали Инка Йупанки; к югу от домов Диего Мальдонадо — средняя часть улицы — находятся дома, принадлежавшие Франсиско Эрнандесу Хирону. К югу перед ними находятся дома, принадлежавшие Антонио Альтамирано, одному из первых конкистадоров, и Франсиско де Фриасу и Себастиану де Касалья, и еще многие другие, расположенные по обеим сторонам от них и сзади; тот квартал назывался Пука-Марка: это означает красный квартал. То были дома короля Тупак Инки Йупанки. Перед тем кварталом в сторону юга находится другой огромнейший квартал, название которого я не помню; в нем находятся дома, принадлежавшие Алонсо де Лоайса, Мартину де Менесесу, Хоану де Фигероа, дону Педро Пуэрто де Карреро, Гарсиа де Мело, Франсиско Дельгадо [и] еще многим другим господам вассалов, чьи имена ушли из моей памяти. Еще дальше впереди того квартала, еще дальше на юг, находится площадь, называемая Инти-пампа: что означает площадь Солнца, потому что она лежала перед домом и храмом Солнца, куда приходили те, кто не был инкой, чтобы преподнести принесенные подношения, потому что они не могли входить в дом. Там их принимали жрецы, а [затем] преподносили образу Солнца, которому поклонялись как богу. Квартал, в котором находился храм Солнца, назывался Кори-канча, что значит квартал из золота, серебра и драгоценных камней, которые, как мы говорили в другом месте, находились в том храме и в том квартале. За ним шел тот, который именуется Пуман-чупан, а это уже предместья города.

Чтобы рассказать об остальных кварталах, мне необходимо возвратиться к кварталу Вака-пунку, что означает дверь в святилище, который находился на севере от главной площади города; за ним следовал в южном направлении другой огромнейший квартал, название которого я запамятовал; мы можем назвать его кварталом школ, потому что в нем находились школы, основанные королем Рока, как мы рассказывали об этом, [говоря] о его жизни. По-индейски говорят йача васи, что значит дом обучения. В нем живут ученые и учителя того государства, именуемые амаутами, что значит философ, и аравеками, что значит поэт, пользовавшиеся огромным уважением у инков и у всей их империи. С ними находилось множество их учеников, главным образом из числа лиц королевской крови. В направлении на юг от квартала школ находилось два квартала, в которых располагались два королевских дома, выходивших на главную площадь. Они занимали всю лицевую сторону площади; один из них, находившийся на востоке по отношению к другому, назывался Кора-кора: это означает луга, потому что то место было огромным лугом, а площадь перед ним была болотом или трясиной, и инки приказали построить его там, где он находится [сейчас]. То же самое говорит Педро де Сиеса, глава девяносто вторая. На том лугу король Инка Рока поставил свой королевский дом, чтобы оказать милость школам, он часто посещал их, чтобы послушать учителей. От дома Кора-кора я ничего не застал, потому что уже в мое время он был полностью разрушен; когда делили город, он по жребию достался Гонсало Писарро, брату маркиза дона Франсиско Писарро, одному из тех, кто завоевал его. С этим рыцарем я познакомился в Коско после сражения в Варина и до сражения в Сакса-вана; он обращался со мной как со своим собственным сыном: мне было восемь или девять лет. Другой королевский дом, находившийся к западу от Кора-кора, назывался Касана, что означает вещь, от которой леденеют. Это имя ему присвоили по причине восхищения, давая noнять что он состоял из таких огромных и столь прекрасных зданий, что тот, кто внимательно знакомился с ними, неизбежно леденел и цепенел. То были дома великого Инки Пача-кутека, правнука Инки Рока, который, желая оказать милость школам, основанным его прадедом, приказал свой дом построить рядом с ними. Школы находились за теми двумя королевскими домами. Те и другие стояли рядом, соединенные вместе. Главные двери школ выходили на улицу и на ручей; короли проходили через задние двери, чтобы послушать лекции своих философов, а Инка Пача-кутек [сам] читал им много раз, провозглашая свои законы и положения, ибо он был великим законодателем. В мое время испанцы проложили улицу, которая отделила школы от королевских домов; от того из них, который назывался Касана, я застал значительную часть стен, сложенных из прекрасно обработанных камней, что свидетельствовало о том, что они имели отношение к королевским жилищам, и прекраснейший гальпон, который во времена инков в дождливые дни служил площадью для их праздников и плясок. Он был таким огромным, что шестьдесят [человек] верхом на лошадях могли очень свободно играть в канья внутри него. Я видел тот гальпон, когда в нем находился монастырь святого Франциска, который был туда переведен из квартала Токо-качи, где он прежде располагался, поскольку [то место] было очень удалено от поселений испанцев. Огромный кусок гальпона был выделен под церковь, способную вместить множество людей; затем там находились кельи, спальня и трапезная и другие службы монастыря, а если бы он не имел перекрытия, то внутри можно было бы построить крытые галереи (claustro). Гальпон и все то место отдал монахам Хуан де Панкорво — один из первых конкистадоров, которому достался по жребию тот королевский дом во время дележа домов [Коско]; многие другие испанцы имели в нем свою долю, однако Хуан де Панкорво в самом начале выкупил их все, когда их раздавали [почти] даром. Несколько лет спустя монастырь перевели туда, где он находится сейчас, о чем мы расскажем в другом месте, говоря о милостыне, которую жители города поднесли монахам, для покупки места и строительства церкви. Я также видел, как разрушали гальпон и строили в квартале Касана палаты с порталами, как они сегодня стоят, — жилища для торговцев и офицеров.

Перед теми домами, которые были королевскими, лежит главная площадь города, называемая Хаукай-пата, что значит платформа или площадь для праздников и ликований. Она с севера на юг имеет в длину двести шагов, более или менее, что означает четыреста футов; а с запада на восток сто пятьдесят шагов в ширину вплоть до ручья. В конце площади в южной ее части находились два других королевских дома; тот, что был рядом с ручьем в середине улицы, назывался Амару-канча, что значит квартал огромных змей: он стоял напротив Касаны; это были дома Вайна Капака; сейчас они принадлежат святому ордену иезуитов. Я застал их огромный гальпон, хотя он не был таким большим, как в Касана. Я застал также большую прекраснейшую круглую башню, которая находилась на площади прямо перед домом. В другом месте мы скажем об этой башне; поскольку она была первым помещением, которое испанцы заполучили в том городе (помимо ее великой красоты), завоевателям города следовало бы ее сохранить; ничего другого от того королевского дома я не застал: все было повержено на землю. При первом разделе главная часть этого королевского дома — ею являлось то, что выходило на площадь, — досталась Эрнандо Писарро, брату маркиза дона Франсиско Писарро, который также был в числе первых завоевателей того города. Этого рыцаря я видел в Мадриде при королевском дворе в году тысяча пятьсот шестьдесят втором. Другая часть [дома] досталась Мансио Серра де Легисамо, он из первых конкистадоров. Другая часть — Антонио Альтамирано — я знал два его дома: один из них он, должно быть, купил. Другая часть была выделена под тюрьму для испанцев. Другая часть досталась Алонсо Масуэла, он из первых конкистадоров; затем она принадлежала Мартину Дольмосу. Другие части достались другим [испанцам], которых я не помню. На востоке от Амару-канча в средней части улицы Солнца находится квартал, называемый Акльа-васи, что значит дом избранниц, в котором находился монастырь для знатных девушек, предназначенных Солнцу, о которых мы подробно расскажем в должном месте; укажу лишь, что из того, что я застал из его зданий, — при дележе досталось Франсиско Мехиа, — это была та часть дома, которая выходит на площадь; она также была застроена лавками торговцев. Другая часть досталась Педро дель Барко, а другая часть — лиценциату де ла Гама, а другие — другим, которых я не помню.

Все поселения, кварталы и королевские дома, которые мы назвали, были расположены на востоке от ручья, который протекает по главной площади, где, как следует заметить, у инков находились те три огромных гальпона, [возведенные] вдоль [двух] боковых сторон и напротив главной стороны площади, чтобы, несмотря на дождь, отмечать в них свои главные праздники в те дни, на которые приходились эти праздники, отмечавшиеся с наступлением новолуния в такие-то и такие-то месяцы и солнцестояния. Во время всеобщего восстания, которое индейцы подняли против испанцев, когда они сожгли весь тот город, они не предали огню три из четырех гальпонов, о которых мы говорили, а именно гальпон в Колькам-пата, Касана и Амару-канча, а на четвертый, который служил жилищем для испанцев [и] который сейчас является кафедральным собором, они обрушили бесчисленное множество огненных стрел, и солома загорелась более чем в двадцати местах, но она потухла, как мы расскажем об этом в должном месте, ибо бог не позволил, чтобы тот гальпон сгорел бы в ту ночь, как и во многие другие ночи и дни, когда они пытались сжечь его, [и] благодаря этим и другим подобным чудесам, которые совершил господь, чтобы его католическая вера пришла в ту империю, испанцы смогли ее завоевать. Они также не тронули храм Солнца и дом избранных девственниц; все же остальное они сожгли, чтобы сжечь испанцев.

Королевские дома и поселения того города, к которым относится все рассказанное нами, находились на востоке от ручья, протекающего по его середине. На запад от ручья находится площадь, которую они называли Куси-пата, что означает платформа радости и ликования. Во времена инков те две площади были превращены в одну; весь ручей был перекрыт толстыми балками, а поверх них [лежали] большие каменные плиты, из которых был сделан пол, потому что на главные праздники, посвященные Солнцу, приходило столько господ вассалов, что они не умещались на площади, которую мы называем главной; поэтому ее расширили [с помощью] другой площади, лишь немногим меньшей, чем она сама. Ручей они покрыли [деревянными] балками, потому что не знали свода. Испанцы использовали [это] дерево, оставив в некотором расстоянии друг от друга четыре моста, которые я застал; они также были [построены] из дерева. Затем они построили три [моста] со сводами, которые там были, когда я уехал. Те две площади в мои времена не были разделены, не было и домов по одну и по другую стороны ручья, как это имеет место сейчас. В году тысяча пятьсот пятьдесят пятом, когда губернатором [Коско] был Гарсиласо де ла Вега, мой господин, их построили и передали в качестве собственности городу, ибо он, хотя прежде был господином и императором той великой империи, был беден и не имел тогда ренты даже в одно мараведи; я не знаю, имеет ли он что-либо сейчас. На западе от ручья короли инки не построили ни одного здания; [там] имелись лишь постройки предместий, как мы рассказывали. То место они сохраняли, чтобы короли и преемники строили свои дома, как поступали [их] предки, ибо, хотя и правда то, что дома предшественников также становились собственностью преемников, они ради [собственного] величия и славы приказывали строить для себя новые, чтобы сохранить имя того, кто приказал их построить, как это имело место и со всем другим, совершавшимся ими, чтобы не были утрачены имена инков, их владельцев; все это не является особым свойством величия [только] тех королей. В том месте испанцы построили свои дома, о которых мы расскажем, совершая путешествие с севера на юг, следуя их порядку и [называя], кому они принадлежали в то время, когда я их покинул.

Если спускаться по ручью от ворот Вака-пунку, то первые дома принадлежали Педро де Оруе; затем следовали [дома] Хуана де Пан-корво, а в нем жил Алонсо де Марчена, ибо, хотя он и владел индейцами, Хуан де Панкорво все же не хотел, чтобы он жил в каком-либо другом доме по причине давнишней и огромной дружбы, которая всегда их связывала. Дальше этим же путем, в средней части улицы находятся дома, принадлежавшие Эрнану Браво де Лагуна, которые прежде принадлежали Антонио Наварро и Лота Мартину из числа первых конкистадоров; были и другие, примыкавшие к этому [зданию], однако, поскольку то были испанцы, у которых не было индейцев, мы не называем их и точно так же мы поступаем, [рассказывая] о других кварталах, о которых мы уже сказали или скажем, ибо, поступая иначе, мы впадем в невыносимое многословие. За домами Эрнана. Браво следовали те, которые принадлежали Алонсо де Инохоса, ранее принадлежавшие лиценциату Карвахалю, брату комиссионера (factor) Ильена Суареса Карвахаля, о котором упоминают [в разных] историях о Перу. Дальше по тому же направлению с севера на юг, [нам] повстречается площадь Куси-пата, которую сегодня называют Нашей Милосердной Госпожой; на ней находятся индейцы и индианки, которые в мои времена занимались продажей своих пустяков, обменивая одни предметы на другие, потому что в то время не употреблялись отчеканенные монеты; их не чеканили и двадцать лет спустя; то было вроде ярмарки или рынка, который индейцы называют кату. За площадью, на юг от нее, находился монастырь Нашей Милосердной Госпожи, который занимал целый квартал из четырех улиц; прямо за ним в средней части улицы находились другие дома испанцев, у которых были индейцы, однако, поскольку я не помню имена их владельцев, я не перечисляю их; тогда поселение не уходило дальше этого места.

Возвращаясь к кварталу, именовавшемуся Карменка, чтобы спуститься по другой улице [жилых] домов, мы укажем, что самыми ближними к Карменке домами были те, что принадлежали Диего де Сильва, который был моим свидетелем при конфирмации, — сын знаменитого Фелисиано де Сильва. На юг от этих в средней части улицы находились дома Педро Лопеса де Касалья, который был секретарем президента Гаски, и Хуана де Бетансоса и многие другие дома, которые стоят по одну, и по другую сторону, и сзади тех [домов], владельцы которых не имели индейцев. Дальше на юг, в средней части улицы, находятся дома, которые принадлежали Алонсо де Meca, конкистадору из числа первых, и выходили [фасадом] на площадь Нашей Госпожи; по бокам и сзади находится много боковых [зданий], которые не упоминаются нами; дома, находившиеся к югу от домов Алонсо де Meca, в средней части улицы, принадлежали Гарсиласо де ла Вега, моему господину; над главными воротами находился узкий и длинный коридорчик, где собирались главные господа города, чтобы поглядеть на праздники колец, [бой] быков и игру в каньяс, которые проводились на той площади; а до моего отца они принадлежали человеку благородному, конкистадору из числа первых, именовавшемуся Франсиско де Оньяте, который умер в сражении под Чупас. Из того коридорчика и из других мест города можно видеть вершину снежного хребта в виде пирамиды; она такая высокая, что даже, в двадцати пяти лигах от нее и при наличии посредине [этого расстояния] других горных хребтов, все же открывается значительная часть той вершины; не видны ни утесы, ни скалы, а только чистый и вечный снег, никогда не тающий: ее называют Вилька-нута: это означает священная или чудотворная вещь, большая, чем обычные, потому что это имя вилька они давали только тем вещам, которые достойны восхищения; и действительно, она такая, та пирамида, выше любого восхваления, которое можно высказать о ней. Могу сослаться на тех, кто ее видел или увидит. К западу от домов моего отца находились дома Васко де Гевары, конкистадор из числа вторых, которые позже принадлежали койе донье Беатрис, дочери Вайна Капака. К югу находились дома Антонио де Киньонеса, которые также выходили [фасадом] на площадь Нашей Госпожи, в средней части улицы. К югу от Антонио де Киньонеса находились дома Томаса Васкеса, конкистадора из числа первых. До этого они принадлежали Алонсо де Topo, который был генерал-лейтенантом Гонсало Писарро. Его убил его тесть Диего Гонсалес по причине одного лишь страха, который он испытывал перед ним во время домашних ссор. На запад от домов Томаса Васкеса находились дома, которые принадлежали дону Педро Луису де Кабрера, а позже Родриго де Эскивелю. К югу от Томаса Васкеса находились дома дона Антонио Перейра, сына Лопе Мартина, португальца. Затем шли дома Педро Алонсо Карраско, конкистадора из числа первых. К югу от домов Педро Алонсо Карраско находились другие дома, лишь недавно построенные, и они были последними в том квартале, который заселялся в годы тысяча пятьсот пятьдесят седьмой и пятьдесят восьмой. Возвращаясь к склонам холма Карменка, мы укажем, что к западу от домов Диего де Сильва находились дома, принадлежавшие Франсиско де Вильяфуэрте — конкистадор из числа первых и один из тринадцати товарищей дона Франсиско Писарро. К югу от них на средней части улицы находилась очень длинная и широкая платформа; на ней не было домов. К югу от той была другая прекраснейшая платформа, на которой сейчас находится монастырь чудотворца святого Франциска; перед монастырем расположилась очень широкая площадь; к югу от нее, на средней части улицы, находятся дома Хуана Хулио де Охеда, конкистадора из числа первых, отца дона Гомеса де Тордойя, который сегодня жив. На западе от домов дона Гомеса находились дома, принадлежавшие Мартину де Арбието, и в том месте в году тысяча пятьсот шестидесятом не было больше поселений. На западе от домов Мартина де Арбието наводится очень большая равнина, которая в мои времена служила для обучения на ней лошадей; в конце равнины построили тот богатый и знаменитый госпиталь для индейцев, который на ней стоит; он был основан в году тысяча пятьсот пятьдесят пятом или пятьдесят шестом, как мы затем расскажем. О поселении, которое имелось, мы уже сказали. А то, которое сейчас добавилось, было заселено от того года и ближе сюда. Кабальеро, которых я называл в этом отступлении, все были очень благородной крови и знаменитыми воинами, ибо они завоевали ту богатейшую империю; с большинством из них я был знаком, ибо из названных не было и десяти, которых я не знал.

Чтобы поведать о том, как был основан тот госпиталь и как для этого дела собрали первое подаяние, мне следует вначале рассказать о другом подаянии, которое собрали испанцы того города для монахов чудотворца святого Франциска для оплаты места и здания церкви, которое было сооружено; ибо одно предшествовало другому, а все это случилось, когда коррехидором Коско был Гарсиласо де ла Вега, мой господин. Случилось так, что, поскольку монастырь находился в Касане, как мы об этом рассказали, монахи, я не знаю по какой причине, обратились с просьбой к Хуану Родригесу де Вильялобос, которому при надлежало это место и то, что на нем было сооружено, и направил письмо и вторичный запрос (sobrecarta) канцелярии королей, чтобы им было предоставлено право на владение местом, выплатив Вильялобосу стоимость, как ее определят, тех двух платформ и постройки церкви. Все это было оценено в двадцать две тысячи двести дукатов. Тогда на ставником был монах из числа праведников, называвшийся фрай Хуан Гальегос, человек святой жизни и великого примера, который произвел оплату в доме моего отца, ибо именно он вручил ему право на владений [этим имуществом]; а ту сумму он принес в слитках серебра. Глядя на присутствующих, восторгавшихся тем, что столь бедные монахи произвели такую богатую и полную оплату и в столь короткое время, ибо пришел приказ, чтобы она была бы произведена в ограниченные сроки наставник сказал: «Господа, не удивляйтесь, ибо это творение неба и великой доброты этого города, да сохранит его господь, и чтобы вы знали, сколь велика она, я заверяю вас, что в понедельник этой недели, в которой мы еще пребываем, не было у меня и трехсот дукатов для этой оплаты, а сегодня, в четверг с утра, я уже владел суммой, которую вы видите здесь представленной, ибо в эти две ночи тайно по нашему призыву приходили как испанцы, владеющие индейцами, так и рыцари солдаты, у которых их нет, со своими подношениями и в таком количестве, что я многие из них отправил назад, когда понял, что собранного уже достаточно; и более того, я скажу вам, что эти две прошедшие ночи они не дали нам спать, вызывая в привратницкую из-за своих подношений и милосердия». Все это сказал тот добрый монах о щедрости того города, и я это слышал [сам]. Чтобы рассказать теперь о том, как был основан тот госпиталь, нужно знать, что этого наставника сменил другой, называвшийся фрай Антонио де Сан Мигель, из очень знатной семьи, которая живет в Саламанке и именуется этой фамилией; он был великим теологом и в своей жизни и учении подлинным сыном святого Франциска, за что он, будучи таким, позднее стал архиепископом Чили, где жил со своей неизменной святостью, как об этом говорили с похвалой в тех королевствах Чили и Перу. Этот святой муж на второй год своего трехлетия, читая проповеди в великий пост по средам, пятницам и воскресеньям в кафедральном соборе Коско, в одно из тех воскресений предложил, что было бы хорошо, если бы город построил госпиталь для индейцев и чтобы кабильдо [Коско] стал бы его покровителем, как оно являлось им в отношении имевшейся церкви госпиталя для испанцев, и что тот дом. нужно было бы основать, дабы было [чем и] кому возместить причиненные убытки, что являлось обязанностью испанцев, конкистадоров и неконкистадоров, ибо никто, сказал он, в малом или большом не должен избежать уплаты этого долга. Он продолжал убеждать в этом в проповедях той недели, а на следующее воскресенье окончил их предупреждением, чтобы город был готов к подношению, заявив [прихожанам]: «Господа! Коррехидор и я сегодня на час дня пойдем просить из-за любви к господу на это творение; проявите себя в этом деле столь же щедрыми и великодушными, сколь сильными и мужественными вы были при завоевании этой империи». В тот день оба они пошли, и просили, и записывали то, что каждый дарил; они шли из дома в дом испанцев, которые владели индейцами, ибо в тот день у других они не просили; а вечером отец вернулся к себе и приказал мне подсчитать суммы, которые были записаны на бумаге, чтобы узнать размеры подношений; я обнаружил сумму в двадцать восемь тысяч пятьсот песо, что составляло тридцать четыре тысячи двести дукатов; самый маленький дар был в пятьсот песо, что составляет шестьсот дукатов, а некоторые достигали тысячи песо. Такова была сумма того вечера, которую собрали за период в пять часов; в следующие дни просили всех испанцев, у которых были репартимьенты и не были, и все присылали так щедро, что за немногие месяцы перевалило за сто тысяч дукатов, а когда затем в королевстве узнали о том, что основывается госпиталь для местных жителей, многие в тот же год откликнулись на просьбу подношениями, которые были переданы как при жизни (hechas en salud), так и в виде дарственных по завещанию, с чем и началось строительство, на которое с великой поспешностью пришли индейцы из округа того города, знавшие, что это делалось для них.

Под первый камень, который заложили в здание, Гарсиласо де ла Вега, мой господин, как коррехидор, положил золотой дублон, из тех, которые называют с двумя лицами, являющимися [портретами] католических королей дона Фернандо и доньи Исабель; он положил тот дублон как редкую и замечательную вещь, каковыми считались тогда на той земле монеты из золота и других металлов, потому что [там] не чеканились монеты, а у испанских купцов был обычай брать тамошними товарами то, что они зарабатывали, а не золотыми и не серебряными монетами. Должно быть, какой-то любознательный человек привез тот дублон, поскольку он был монетой Испании, как привозили другие вещи, которых там не было, и он отдал его моему отцу как необычную вещь, воспользовавшись тем случаем (ибо я не знаю, как это случилось), и именно так ее восприняли все те, кто видел эту монету в тот день, ибо все [члены] кабильдо и многие другие кабальеро, присутствовавшие на торжестве [закладки] первых камней, передавали ее друг другу из рук в руки; все они заявили, что это была первая отчеканенная монета, которую они увидели на той земле, и что по причине такой новизны ее использование на строительстве было весьма прекрасным делом. Диего Мальдонадо, прозванный Богачом за свои огромные богатства, уроженец Саламанки, как самый старый рехидор, заложил [под камень] плиту из серебра, а на ней был выгравирован его герб. Эта мелочь явилась фундаментом того богатого здания. Позже здесь папы римские удостоили многочисленными индульгенциями и прощениями тех, кто скончался в том доме. Зная об этом, одна старая индианка королевской крови, видя, что ее смертный час приближается, попросила, чтобы ее отправили в госпиталь для своего спасения. Ее родичи сказали ей, чтобы она не обижала их тем, что шла в госпиталь, ибо у нее были средства (hacienda), чтобы лечиться в своем доме. Она ответила, что не претендовала на излечение тела, ибо в этом уже не было надобности, а души с помощью благодарений и индульгенций, которыми князья церкви удостаивали тех, кто умирал в том госпитале; и так она заставила отвезти себя [туда] и не захотела войти в больничную палату; она добилась, чтобы ее кроватку поставили в углу церкви госпиталя. Она попросила, чтобы могила была бы устроена рядом с ее кроватью; она попросила образ святого Франциска, чтобы ее захоронили вместе с ним; она уложила его на свою кровать; она сказала, чтобы ей принесли свечи, которые будут сожжены во время ее похорон, и поставила их возле себя, приняла святейшее таинство и помазание (estremauncion), и так она пребывала четыре дня, взывая к богу, и к девственнице Марии, и ко всему небесному двору, пока не скончалась. Видя, что [эта] индианка умерла так по-христиански, город пожелал облагодетельствовать событие, оказав честь ее похоронам, чтобы остальные индейцы вдохновились бы на другие подобные дела, и поэтому на ее поминания, помимо других знатных людей, пришли оба кабильдо, церковный и гражданский, и ее похоронили с торжественным милосердием, в результате чего ее родичи и остальные индейцы считали, что им оказали огромную милость, уважение и благодеяние. И на этом будет правильно, если мы перейдем к рассказу о жизни и делах короля десятого, в котором станут видны дела, [достойные] великого восхищения.

Добрый Инка Йупанки, приняв красную повязку-бахрому и выполнив как торжества занятия престола империи, так и поминания своих отцов, чтобы показать свою доброту и приветливость, решил прежде всего посетить все свои королевства и провинции, что, как уже было сказано, считалось самым приятным и милостивым деянием, которые инки оказывали своим вассалам, ибо, поскольку одним из их пустых верований была вера в то, что те их короли были божествами [и] сыновьями Солнца, а не человеческими людьми, они так высоко ценили возможность увидеть их в своих землях и домах, что никакое восхваление не может передать этого. По этой причине инка стал посещать свои королевства, в которых его принимали и ему поклонялись, согласно их языческой вере. Инка Йупанки потратил на эти посещения более трех лет, а возвратясь в город и отдохнув от столь долгой дороги, он говорил с людьми своего совета относительно осуществления дерзкого и трудного похода, т. е. похода в сторону Анд, на восток от Коско, потому что, поскольку с той стороны границам его империи преграждала путь великая горная цепь Сьерра-Невада, он решил пересечь ее и пройти на другую сторону [цепи] по какой-нибудь из рек, которые бегут по ней с запада на восток, ибо через вершины горную цепь невозможно пересечь из-за множества имеющегося и постоянно падающего на нее снега.

Инкой Йупанки овладело это желание ради завоевания народов, которые могли находиться в той стране, чтобы покорить и включить их в свою империю и спасти от варварства и нелюдских обычаев, которые были у них, и дать им познание своего отца Солнца, чтобы они знали его и поклонялись ему как своему богу, как поступали остальные народы, которые завоевывались инками. Это желание инки было порождено неким сообщением, которое знали его предки и он, [а именно], что в тех обширных и огромных районах было много земель, частично обитаемых, частично необитаемых из-за высоких гор, озер, болот и трясин, имевшихся там, которые являлись препятствиями для их заселения.

Он располагал сообщением, что среди тех заселенных провинций одной из лучших была та, которую называли Мусу, а испанцы зовут ее Мохос, в которую можно было войти по огромной реке, образовывавшейся в Андах на востоке от города из множества рек, которые в той Местности сливались в одну реку, главными из которых были пять [рек], каждая со своим собственным названием, не считая бесконечного числа ручьев; все вместе они образовывали огромнейшую реку, именуемую Амару-майу. Я не могу сказать, где именно впадает эта река в Море Севера, однако по причине ее огромности и направления водного потока, убегающего в сторону востока, я подозреваю, что это одна из тех больших [рек], которые, соединяясь со многими другими, становятся рекой Ла-Плата, называемой так потому, что на вопрос испанцев (которые ее открыли), имеет ли серебро та провинция, жители того побережья ответили им, что в той земле его не было, однако у истоков той великой реки его было много. Из этих слов возникло название, которое она носит сегодня, а ее называют Река-из-Серебра, хотя его нет у нее; она знаменита и так знаменита во всем мире, что из всех известных по сей день рек она стоит на втором месте, позволяя лишь реке Орельяны удерживать первое место.

Река Ла-Плата на языке индейцев называется Паравай; если это слово из всеобщего языка Перу, оно означает дай мне дождя (llovedme), что можно истолковать как следующее выражение того же самого языка: река, как бы похваляясь своими вызывающими удивление разливами (crescientes), говорит: «Дай мне дождя, и ты увидишь чудеса», ибо, как мы говорили в других местах, такова фразеология того языка, [позволяющая] высказать одним смысловым словом [и] аргументы, которые могут в нем содержаться. Если же слово Паравай принадлежит другому языку, а не языку Перу, я не знаю, что оно означает.

После того как те пять больших рек соединяются вместе, каждая из них теряет свое собственное имя, а все вместе, став одной рекой, они называются Амару-майу. Майу означает река, а [словом] амару называют огромнейших змей, которые водятся в горах той земли; они такие, какими мы их обрисовали выше, и реке за ее огромность дали это имя по причине ее великолепия, давая понять, что она такая же большая среди рек, как омару среди змей.

По этой реке — ее и по сей день плохо знают, хотя она такая огромная, — король Инка Йупанки решил войти в провинцию Мусу, ибо по земле туда невозможно было проникнуть из-за чрезвычайно крутых гор и множества озер, болот и трясин, которые имеются в том месте. Приняв это решение, он приказал нарубить огромнейшее количество деревьев, растущих в том районе, индейское название которых я не знаю; испанцы называют их смоковицей, но не потому, что на них растет смоква, а потому, что оно столь же и даже более легкое, нежели смоковица.

На рубку и подготовку дерева и строительство из него больших плотов ушло почти два года. Они построили их столько, что на них разместилось десять тысяч воинов и снаряжение, которое они взяли с собой. Когда все было предусмотрено, а люди подготовлены, и заготовлена еда, и назначены генералы, и мастера боя, и остальные министры армии — всеми ими были инки королевской крови, — они разместились на плотах, которые были способны [принять] более или менее тридцать, сорок, пятьдесят индейцев каждый. Еду держали посредине плотов на помостках или настилах высотою с полвары, чтобы не замочить ее. На этих устройствах пустились инки вниз по течению реки, где имели место большие стычки и сражения с местными жителями, именовавшимися чунчу, которые жили по берегам реки по одну и по другую сторону. Они вышли в огромном количестве, нападая на воде и на земле, как для того, чтобы защитить ее и не дать им выпрыгнуть на землю, так и для того, чтобы сразиться с ними на реке; их наступательным оружием были луки и стрелы, которыми больше всего пользуются все народы Анд. Их лица, руки и ноги были выкрашены красной охрой, а тело — различными красками, ибо, поскольку это был очень жаркий район "той земли, они ходили обнаженными, пользуясь лишь набедренными повязками; на их головах были огромные плюмажи, сложенные из множества перьев попугаев и гуакамай.

Случилось так, что после многих испытаний с оружием в руках и многих переговоров, которые одни вели с другими, все народы одного и другого берега той великой реки сдались, и подчинились служению инкам, и в знак признания вассальной зависимости направили королю Инке Йупанки многочисленные подношения [в виде] попугаев, уистити и гуакамай, меда и воска и разного другого, произрастающего на тех землях. Эти подношения сохранялись вплоть до смерти Тупак Амару, последнего из инков, как мы узнаем об этом из рассказа об их жизни и наследовании [престола], которому отрубил голову вице-король дон Франсиско де Толедо. Эти индейцы чунчу, прибывшие с посольством, и другие, прибывшие позднее, заселили селение близ Тоно в двадцати шести лигах от Коско; они просили инку разрешить поселиться там, чтобы поближе к нему нести службу; и так они находятся там до сегодняшнего дня. После подчинения службе инке народов с берегов той реки, которых называют обычно чунчу по [названию] провинции Чунчу, они прошли дальше и покорили многие другие народы, пока не пришли в провинцию, которую называют Мусу, заселенную множеством воинственных людей и с очень плодородной землей; они говорят, что она находится в двухстах лигах от города Коско.

Инки рассказывают, что когда их люди пришли туда, то их пришло очень мало по причине многих военных столкновений, которые имели место до этого. Однако, несмотря на это, они решились предложить мусунам покориться службе своему инке, который был сыном Солнца и которого прислал с неба его отец, чтобы обучить людей жить по-людски, а не по-звериному; и чтобы они поклонялись бы Солнцу как богу и перестали бы поклоняться животным, камням и палкам и другим гнусным вещам. И видя, что мусу с охотой слушают их, инки более подробно рассказали им о своих законах, уложениях и обычаях, и они поведали им о великих подвигах своих королей, совершенных ими в прошлых завоеваниях, и сколько провинций они покорили, и что многие из них по собственной воле приносили свою покорность, умоляя инку, чтобы он принял бы их своими вассалами, и что они поклонялись им как богам. Они особо подчеркивают, что рассказали им о видении Инки Вира-кочи и о его подвигах. Все это настолько восхитило мусу, что они с ликованием приняли дружбу инков и восприняли их идолопоклонство, их законы и обычаи, ибо они показались им хорошими, и обещали подчиниться их правлению и поклоняться Солнцу как своему главному богу. Однако они не желали признавать свою вассальную зависимость от инки, поскольку он не победил и не покорил их оружием. Однако они рады были быть его друзьями и союзниками (confederados) и что ради дружбы они сделают все, что соответствует служению инке, но не как вассалы, ибо они хотели быть свободными, как и их предки. Ради этой дружбы мусу позволили заселить свои земли инкам, которых оставалось немногим более тысячи, когда они дошли до них, потому что остальные погибли от долгого пути и в сражениях; и мусу дали им своих дочерей в жены, и они радовались такому родству, и сегодня они высоко почитают их, и управляются ими в мире и на войне, а после того как между ними установились мир и родство, они из самых знатных людей избрали послов, чтобы те направились бы в Коско поклониться инке как сыну Солнца и подтвердить дружбу и родство, которые заключили с его людьми, а из-за тяжести и трудности дороги, из-за недоступности гор, болот и трясин они совершили огромнейший крюк, чтобы выйти к Коско, где инка принял их с великой любезностью и оказал им великие милости и благодеяния. Он приказал, чтобы им подробно рассказали бы о королевском дворе, о его законах и обычаях и его идолопоклонстве, [и] со всем этим мусуны весьма удовлетворенные возвратились на свои земли, и эта дружба и союз длился до тех пор, пока испанцы не вошли в ту землю и не завоевали ее.

Инки, в частности, рассказывают, что во времена Вайна Капака потомки инков, поселившихся в [землях] мусу, решили возвратиться в Коско, ибо они считали, что, поскольку их служба инке сводилась лишь к спокойной жизни, им следовало бы скорее находиться на родине, нежели вне ее, и, когда они уже подготовили свой уход, чтобы возвратиться со своими женами и детьми в Коско, они получили сообщение, что инка Вайна Капак умер, и что испанцы захватили их [земли], и что пришел конец их империи и господству инков, в результате чего они решили оставить все как есть (quedarse de hecho), а мусу, как мы говорили, относятся к ним с почтением, и они руководят ими в мире и на войне. И они говорят, что в той местности река имеет в ширину шесть лиг, а для того, чтобы переплыть со в своих каноэ, они тратят два дня.

Все то, что мы, суммируя, рассказали об этом завоевании и открытии, которые приказал совершить король Инка Йупанки [в направлении] вниз по течению той реки, инки рассказывают очень подробно, похваляясь геройскими подвигами своих предков, и говорят о великих сражениях, которые имели место на реке и вне ее, и о многих провинциях, которые покорили благодаря своим великим подвигам. Однако, поскольку некоторые из них казались мне немыслимыми по причине незначительности числа людей, которые там были, а также потому, что до сих пор испанцы не владеют той частью земли, которую инки завоевали в Андах, и на нее нельзя указать пальцем, как можно сделать со всеми остальными, о которых упоминалось до этого, я счел необходимым не смешивать дела сказочные, или кажущиеся таковыми, с подлинными историями, ибо о той части земли сегодня нет столь полного и ясного сообщения, подобного тому, которое имеется о землях, которыми наши владеют. Хотя это правда, что в настоящее время испанцы обнаружили значительные следы, сохранившиеся от тех дел, как мы увидим дальше.

В 1564 году один испанец по имени Диего Алеман, урожденный местечка Сан Хуан графства де Ниебля, житель города ла Пас, иначе именуемом Пуэбло Нуэво, где он владел небольшим репартимьенто с индейцами, поддался убеждениям одного своего кураки, собрал двенадцать других испанцев и, взяв в качестве проводника того самого кураку, который рассказал им, что в провинции Мусу имеется много золота, направился пешком на ее розыски, ибо там не было дорог для лошадей, а также ради более скрытного передвижения, так как он намеревался только лишь обнаружить [ту] провинцию и найти дороги, чтобы попросить [разрешение] на конкисту и позже вернуться [туда] с большими силами, чтобы завоевать и заселить земли. Они направились через Коча-пампу, которая ближе всего к Мохосу.

Двадцать восемь дней шагали они по горам и скалам и наконец дошли до места, откуда было видно первое селение провинции, и хотя его касик сказал им, чтобы они дождались бы, пока не появится какой-нибудь индеец, которого они смогут без шума схватить, чтобы заполучить языка, они не захотели этого делать; они предпочли с наступлением ночи, проявив излишнее безрассудство [и] считая, что достаточно одного испанского голоса, чтобы все селение сдалось бы в плен, войти в него, производя шум, словно людей было больше, чем их входило туда [действительно], чтобы индейцы испугались бы, думая, что испанцев много. Однако случилось обратное, потому что на их крики индейцы вышли с оружием, и, обнаружив, что их было мало, призвали других, и напали на них, и десятерых убили, и взяли в плен Диего Алемана, а двое других скрылись благодаря ночной темноте и направились туда, где, как сказал проводник, он будет их ждать, поскольку он, следуя разумному суждению при виде безрассудства испанцев, не захотел идти вместе с ними. Одного из тех, кто скрылся, называли Франсиско Морено; он был метисом—сыном испанца и индианки, рожденным в Коча-пампе; [убегая], он схватил покрывало из хлопка, которое, если его подвесить, служило гамаком или колыбелью для ребенка; на нем имелось шесть золотых колокольчиков; покрывало было сделано из нитей разных цветов; каждый цвет был выткан - особо. После того как наступил рассвет, испанцы и курака, спрятавшиеся на высоком холме, увидели вне селения отряд индейцев с копьями, и пиками, и латами, которые красиво сияли на солнце, и проводник сказал им, что все то, что они видели сияющим, было золото, и что те индейцы не имели серебра, кроме того, которое они могли покупать у [жителей] Перу. И, чтобы дать понять огромность той земли, проводник взял свою накидку, которая была сделана из полосатой ткани, и сказал: «По сравнению с Перу эта земля столь же велика, как велика вся накидка по сравнению с одной из этих полосок». Однако индеец, будучи плохим космографом, заблуждался, хотя правда то, что та провинция является очень крупной.

Позже от индейцев, которые лишь от случая к случаю ходят торговать с индейцами Перу, стало известно, что пленившие Диего Алемана [индейцы], узнав, что у него в Перу имелось репартимьенто с индейцами и что он был капитаном и вождем немногочисленных и безрассудных товарищей, которых он привел, сделали его своим генерал-капитаном, так как они вели войну с индейцами с другого берега реки Амару-майу, и что они оказывали ему большие почести и очень уважали его за авторитет и пользу, которая проистекала из того, что у них генерал-капитаном был испанец. Товарищ, убежавший вместе с метисом Франсиско Морено, после того как они добрались до мирной земли, умер от тягот трудной дороги; одной из главных ее трудностей было пересечение огромнейших болот, по которым невозможно было передвигаться на лошадях, Метис Франсиско Морено подробно рассказывал о том, что он видел во время этого разведывательного похода; основываясь на его сообщении, несколько жаждущих решили начать это дело и попросили разрешение [на конкисту], и первым был молодой рыцарь Гомес де Тордойя, которому граф де Ниева, который являлся вице-королем Перу, дал [это] разрешение, а поскольку вместе с ним в поход стало собираться множество людей, появились опасения, что может возникнуть бунт, и ему запретили поход и сообщили, чтобы он не готовил людей [и] распустил тех, которые уже были им собраны.

Два года спустя лиценциат Кастро, бывший губернатором Перу, дал то же самое разрешение другому кабальеро, жителю Коско, именовавшемуся Гаспар де Сотело, который собрался в поход со многими и очень блестящими людьми, предложившими себя, чтобы пойти вместе с ним; самым главным и лучшим приобретением, которое они получили, была достигнутая договоренность с инкой Тупак Амару, удалившимся в Вилька-пампу, о совместной конкисте, и инка предложил пойти вместе с ним и дать столько плотов, сколько будет нужно, и они должны были войти [в ту провинцию] по реке Вилька-пампа, что течет на северо-западе от Коско. Однако, поскольку в подобных делах всегда найдутся соперники, они вступили в торги с губернатором, чтобы он уничтожил и отменил бы разрешение Гаспару де Сотело, отдав его другому жителю Коско, именовавшемуся Хуан Альварес Мальдонадо; он так и поступил. Тот собрал двести пятьдесят и еще сколько-то солдат и более ста жеребцов и кобыл и на больших плотах, которые построил, поплыл по реке Амару-майу, которая течет на востоке от Коско. Гомес де Тордойя, видя, что отнятая у него конкиста, ради которой, не считаясь с убытками, он потратил свое имущество и имущество своих друзей, была передана Гаспару де Сотело, а затем Хуану Альваресу Мальдонадо, публично заявил, что у него также имелось разрешение на осуществление того похода, ибо действительно, хотя ему и сообщили, что его разрешение отменяется, у него не изъяли патент (cedula), с помощью которого он собрал людей, но, поскольку это было против воли губернатора, отозвались немногие, так что их всего набралось около шестидесяти, вместе с которыми, хотя и со многими спорами, он вступил в провинцию, называемую Камата, которая находится на юго-западе от Коско, и, пройдя огромные горы и заболоченные земли, он подошел к реке Амару-майу, где узнал, что Хуан Ариас не прошел [это место]; и как главного врага он стал ждать его в своих траншеях, вырытых на берегах реки, рассчитывая напасть на него и одолеть, ибо, хотя у него было мало товарищей, он верил в их храбрость, так как это были люди отобранные и его друзья, и каждый из них имел по два очень хорошо отлаженных аркебуза.

Хуан Альварес Мальдонадо, спускаясь вниз по течению реки, дошел до [места], где его поджидал Гомес де Тордойя, и, так как они были соперниками в одном и том же деле, без всяких разговоров и попыток установить дружеские отношения (они могли бы объединиться, и оба выиграли бы, так как хватило бы на всех [добычи]), они сразу же начали сражение друг с другом, потому что эта амбиция командовать не признает равных, ни даже вторых. Первым напал Хуан Альварес Мальдонадо, веривший в преимущество в людях, которое он имел над противником. Гомес де Тордойя ждал его, уверенный в своей крепости и в двойном оружии, которое имели его люди; они сражались целый день. Было много убитых с обеих сторон; они сражались также второй и третий день с такой яростью и с такой беспощадностью, что почти все они были убиты, а те, кто остался жив, уже не были к чему-либо пригодны. Индейцы чунчу, которым принадлежала провинция, в которой они находились, увидев их в таком виде и зная, что они шли завоевывать их, начали скликать друг друга, и ударили по ним, и убили всех, и среди них Гомеса де Тордойя. Я был знаком с этими тремя кабальеро; они оставались в Коско, когда я покинул его. Индейцы захватили в плен трех испанцев: одним из них был Хуан Альварес Мальдонадо, и наемный монах, португалец, именовавшийся брат Диего Мартин, и кузнец, который называл себя мастером Симоном Лопесом, великий специалист по аркебузам. Зная, что Мальдонадо был вождем одного из отрядов, индейцы проявили к нему учтивость, а увидев, что он уже ни на что не годен, что ему оставались считанные дни, они освободили его, чтобы он вернулся бы в Коско к своим индейцам, и они сопровождали его, пока не доставили в провинцию Кальа-вайа, где добывается богатейшее золото двадцати четырех каратов. Монаха и кузнеца они продержали более двух лет. А мастеру Симону, узнав, что он был кузнецом, они принесли много меди, и приказали ему изготовить топоры и тесла, и не занимали его ничем другим все то время. К брату Диего Мартину они относились с почтением, зная, что он был жрецом .и министром бога христиан и даже после того, как они дали им разрешение для возвращения в Перу, они умоляли монаха остаться с ними, чтобы он обучил их христианской вере, но он не захотел сделать это. Много подобных возможностей для проповеди без оружия среди индейцев святого евангелия было потеряно.

По прошествии двух лет и большего времени чунчу дали этим двум испанцам разрешение вернуться в Перу, и они сами провели их и доставили вплоть до долины Кальа-вайа. Они рассказали о событиях своего несчастливого военного похода. И они рассказывали также о том, что сделали инки, [проплывшие] вниз по течению той реки, и как они остались среди мусунов, и как мусуны с той поры признавали инку господином, и были готовы служить ему, и направляли ему каждый год многие подношения из того, что имела их земля. Эти подношения продолжались вплоть до смерти инки Тупак Амару, которая случилась несколько лет спустя после того несчастного вторжения, которое осуществили Гомес де Тордойя и Хуан Альварес Мальдонадо. [Рассказ] о нем мы извлекли из должного места [истории] и перенесли его во времени, чтобы засвидетельствовать завоевание, которое было осуществлено по приказу короля Инки Йупанки на великой реке Амару-майу, и как инки, пришедшие осуществить завоевание, остались среди мусунов. Обо всем этом располагали подробным сообщением брат Диего Мартин и мастер Симон, и они рассказывали его всем, кто хотел послушать об этом. И монах, в частности, говорил о себе, что ему было весьма тяжело от того, что он не остался среди индейцев Чунчу, как они его об этом умоляли, и что, поскольку у него не было разрешения служить мессу, он не остался с ними, ибо, если бы оно было бы у него, он без сомнения остался бы; и что много раз он собирался вернуться [туда] один, потому что не мог освободиться от горя, которое жило в нем, заставляя страдать от обвинений своей собственной совести из-за того, что он не удовлетворил просьбу, с которой с такой страстью обращались к нему те индейцы и которая была сама по себе столь справедливой. Этот монах говорил также, что инки, оставшиеся среди мусу, были чрезвычайно полезны для конкисты, которую хотели предпринять испанцы в той земле. И на этом будет правильно, если мы вернемся к подвигам доброго Инки Йупанки и расскажем о завоевании Чили, которое являлось одним из его завоеваний и было одним из крупнейших [походов].

Поскольку главной заботой инков было завоевание новых королевств и провинций как ради славы расширения своей империи, так и для удовлетворения амбиции и алчности царствующей персоны, что является столь естественным для людей могущественных, по прошествии четырех лет после направления войска вниз по течению реки, как об этом было рассказано, Инка Йупанки принял решение осуществить другое завоевание, а это было завоевание большой провинции, именовавшейся Чири-вана, которая расположена в Андах на востоке от Чарка. Поскольку до того времени та земля была неизведана, он направил туда шпионов, чтобы они со всем вниманием и осторожностью выследили бы все — ту землю и ее жителей, чтобы с большим знанием дел предусмотреть то, что было необходимо для похода. Шпионы ушли, как им было приказано, а вернувшись, они рассказали, что земля была отвратительной, с труднодоступными горами, болотами, озерами и трясинами, и очень мало ее было пригодно для посевов и возделывания, и что местные жители были тупейшими [людьми], хуже, чем дикие звери; что у них не было религии и они ничему не поклонялись; что жили они без законов и добрых обычаев, а как звери в горах, без селений и домов, и что ели они человеческoe мясо, а чтобы иметь его, они совершали набеги на соседние провинции и поедали всех, попадавших им в плен, не проявляя уважения к полу и возрасту, а когда они их [пленных] обезглавливали, то пили их кровь, чтобы ничего не пропадало из добычи. И что они ели не только мясо соседей, которых брали в плен, но также и своих собственных людей, когда они умирали; а после того, как они его съедали, они по суставам складывали вместе кости и оплакивали их и хоронили в расщелинах скал или в дуплах деревьев, и что одеты они были в шкуры, и что, соединяясь для совокупления, они не считались с тем, были ли то их сестры, дочери или матери. И что таков был всеобщий образ жизни народа чири-вана.

Добрый Инка Йупанки (мы называем этим титулом этого князя, потому что его люди обычно так называют его и Педро де Сиеса де Леон делает также, когда говорит о нем), услышав это, сказал, обратив свой лик к людям своей королевской крови, каковыми являлись его дяди, братья, племянники и другие более далекие [родичи], находившиеся в его присутствии: «Еще большим и еще более обязательным стал теперь наш долг, заставляющий нас завоевать чири-ванов, чтобы спасти их от тупой и животной жизни, которой они живут, и подчинить их людской жизни, ибо для этого направил нас наш отец Солнце». Произнеся эти слова, он приказал снарядить десять тысяч воинов, которых направил вместе с мастерами боя и капитанами своего [королевского] рода, опытными людьми в [делах] мира и войны, хорошо обученными тому, что им следовало делать.

Эти инки отправились [в поход], однако уже первое знакомство с гнилостью и бесплодием земли и [в целом] провинции Чири-вана заставило их направить инке сообщение с просьбой приказать снабдить их продовольствием, чтобы они не испытывали бы в нем недостатка, так как его не было на той земле; что он и сделал, обеспечив их наидостаточнейшим образом, и капитаны, и их люди делали все возможное, но все же по истечении двух лет они прекратили свое завоевание, так и не осуществив его из-за великой гнилости провинции, из-за множества болот и трясин, озер и недоступных гор. И поэтому они сообщили инке обо всем, что с ними случилось. А он направил их на отдых перед другими, более полезными, чем предшествующий, походами и завоеваниями, которые предполагал осуществить. Вице-король дон Франсиско де Толедо, управляя теми королевствами в году тысяча пятьсот семьдесят втором, хотел предпринять завоевание чири-ванов, как об этом весьма мимоходом говорит отец учитель Акоста, книга седьмая, глава двадцать восьмая, для чего он снарядил многих испанцев и все остальное, необходимое для похода. Он взял с собой много коней, коров и кобылиц, чтобы разводить [там] скот, и вступил в провинцию, но уже через несколько переходов он на собственном опыте познакомился с ее трудностями, в которые не хотел верить, хотя его предупреждали о них, советуя не пытаться делать то, что не сумели довести до конца инки, вынужденные оставить это дело. Вице-король покидал то место бегом, побросав все, что брал с собой, чтобы индейцы удовлетворились бы добычей, которую он им оставлял, и не трогали бы его самого. Он уходил по таким скверным дорогам, что носилки, в которых он передвигался, несли на плечах индейцы и испанцы, так как мулы не могли их тащить; а преследовавшие его чири-ваны, помимо других оскорблений, которыми они их осыпали, кричали: «Вытряхните эту старуху, которую тащите в этой петаке (что означает корзина с крышкой), мы сожрем ее здесь живьем».

Как уже говорилось, чири-ваны страстно жаждут поесть мясо, потому что по причине большой гнилости их земли у них его нет совсем, [как нет] ни домашних, ни диких [животных]. А если бы они сохранили коров, которых оставил им вице-король, то следовало бы ожидать, что их там развелось бы много и они превратились бы в горных [животных], как случилось на острове Санто-Доминго и на Кубе, потому что их земля пригодна для этого. Благодаря тому малому, что чири-ваны сумели воспринять из бесед и учения инков при предыдущем походе, они частично утратили свою бесчеловечность, ибо стало известно, что с того времени они перестали пожирать своих умерших, что обычно делали, хотя .[по-прежнему] не щадят ни одного из своих соседей и так любят лакомиться, и так страстно жаждут насытиться человеческим мясом, что во время набегов они не испытывают страх перед смертью и не воспринимают боль, бросаясь прямо на оружие противника, чтобы взамен добыть хотя бы одного из них; а когда они обнаруживают пастухов, стерегущих скот, то предпочитают одного пастуха всему стаду овец или коров. За эту жестокость и бесчеловечность их так боятся все соседи, что сотня или тысяча из них не выступят против десяти чири-ванов, а детей и юношей пугают и заставляют умолкать только одним их именем. Чири-ваны научились также у инков строить дома для своего жилья, но не частные, а общие, ибо они строят огромнейший гальпон, а внутри него столько клетушек, сколько жителей, и они такие маленькие, что там помещаются только люди, и им этого хватает, потому что у них нет домашней утвари или одежды, ибо они ходят в шкурах. И, таким образом, каждый из тех гальпонов можно назвать селением. Это то, что следует рассказать относительно скотской жизни и о характере чири-ванов; будет великим чудом суметь вырвать их из нее.

Добрый король Инка Йупанки, хотя и видел, что завоевание чири-ванов принесло мало или совсем не принесло каких-либо плодов, не утратил по этой причине желания осуществить другие более крупные [завоевания]. Ибо поскольку главным стремлением и знаком отличия инков было покорение и включение новых народов в свою империю и подчинение их своим обычаям и законам и поскольку тогда они уже были такими могущественными, они не могли чувствовать себя спокойно без новых завоеваний, которые были для них обязательны как для того, чтобы занять вассалов делом увеличения своей короны, так и для расходования своих доходов, каковыми являлись провиант, оружие, одежда и обувь, которые каждая провинция и королевство выплачивали каждый год в качестве налогов, соответствовавших их урожаям и плодам [их труда]. Потому что золото и серебро, как мы уже говорили, вассалы не отдавали в качестве подати королю, а они их подносили (без того, чтобы их об этом просили) для служб и украшений королевских домов и домов Солнца. Поскольку король Инка Йупанки видел, что его любят и ему повинуются и он был столь могуществен людьми и богатствами, он принял решение осуществить огромное дело, каковым являлось завоевание королевства Чили. Посоветовавшись с членами своего совета, он приказал принять для этого необходимые предупредительные меры. И, оставив в своем королевском дворе опытных министров для управления и отправления правосудия, он дошел вплоть до Атакамы, которая являлась последней провинцией, которая была заселена, и покорена, и включена в его империю в направлении к Чили, чтобы разжигать огонь завоевания с более близкого расстояния, ибо дальше имелась огромная пустыня, которую нужно было пересечь, чтобы достичь Чили.

Из Атакамы инка направил бегунов и шпионов, чтобы они пересекли ту пустыню, и нашли бы проходы к Чили, и отметили бы трудности дороги, дабы знать о них и предусмотреть их. Разведчиками были инки, потому что дела такой важности те короли доверяли только людям своего рода: им были приданы индейцы из Атакамы и из Тукмы (от которых, как мы раньше говорили, были получены отдельные сообщения о королевстве Чили), чтобы они служили им проводниками и через каждые две лиги доставляли бы сообщения о том, что было обнаружено, ибо это было необходимо для принятия нужных мер. С этими предупредительными мерами ушли разведчики, и они в дороге преодолели огромные трудности и много трудились из-за тех пустынь, оставляя опознавательные знаки там, где они проходили, чтобы не потерять дорогу, когда нужно будет вернуться обратно. А еще для того, чтобы те, кто следовал за ними, знали бы, где они шли. И так они, словно муравьи, шли вперед и назад, принося сообщения об обнаруженном и доставляя продовольствие [разведчикам], что являлось крайне необходимым. Так усердствуя и трудясь, они пробуравили восемьдесят лиг пустыни, которые отделяют Атакаму от Копайапу, маленькой провинции, хотя и густонаселенной, окруженной большими и широкими пустынями, ибо, чтобы пройти дальше до Кукимпу, нужно преодолеть еще восемьдесят лиг пустыни. Когда разведчики добрались до Копайапу и было получено соообщение о том, что они сумели обнаружить в провинции [своими] глазами, они со всей поспешностью вернулись назад, чтобы поставить в известность инку об увиденном ими. В соответствии с сообщением инка приказал подготовить десять тысяч воинов, которых он направил в обычном порядке вместе с генералом, которого звали Синчи-рука, и двумя мастерами боя из своей родовой линии — индейцы не знают, как их звали. Он приказал, чтобы им дали много продовольствия на вьючных ламах, которые также [сами] служили продовольствием вместо солонины, потому что у них очень хорошее мясо для еды.

После того как Инка Йупанки направил десять тысяч воинов, он приказал подготовить еще столько же и в том же порядке направил их вслед первым, чтобы для друзей они стали бы помощью, а для врагов — страхом и ужасом. Первые, подойдя к Копайапу, направили посланников, согласно древнему обычаю инков, предлагая сдаться и покориться сыну Солнца, который пришел, чтобы дать им новую веру, новые законы и обычаи, чтобы они жили с ними как люди, а не как животные. Если же они их отвергают, то пусть поспешат взять оружие, потому что силой или добровольно, но они должны были покориться инке, господину четырех частей света. Копайапунов послание разгневало, и они взялись за оружие, и встали на защиту прохода на их землю, где и произошло несколько прямых стычек и небольших сражений, потому что и те и другие скорее выясняли силы и боевой дух противника. А инки, выполняя то, что им приказал их король, стремились не разжигать пламя кровавой войны, а заставить противников сдаться по-хорошему. Те в свою очередь испытывали растерянность при обороне: с одной стороны, их пугала божественность сына Солнца, поскольку им казалось, что их ожидает какое-то его великое проклятие, если они не примут господином его сына; с другой — их воодушевляло желание сохранить свою старую свободу и любовь своих богов, ибо они не желали нововведений, а хотели жить, как их предки.

В этом смятении их застало второе войско, шедшее в помощь первому, при виде которого копайапуны сдались, поскольку они сочли, что не смогут оказать сопротивление такому количеству людей, и таким путем они как могли договорились с инками о тех вещах, которые они должны были принять и что им можно было сохранить из их идолопоклонства. Обо всем этом было сообщено инке. Он возрадовался тому, что дорога была открыта и положено столь доброе начало завоеванию Чили, ибо, поскольку оно было таким большим и столь удаленным от его империи королевством, инка опасался, сможет ли он его покорить. Он очень высоко оценил то, что провинция Копайапу стала его владением путем мира и согласия, а не войны и крови. И, следуя за своей благосклонной судьбой, после получения сведений о расположении того королевства он приказал сразу подготовить десять тысяч других воинов, которые, будучи обеспечены всем необходимым, были им направлены в помощь другим войскам; он приказал продолжить дальше завоевание и со всей поспешностью просить все, в чем они будут нуждаться [для этого]. Получив новую помощь и приказание своего короля, инки пошли дальше, преодолев восемьдесят лиг, и после тяжелого труда на том долгом пути они пришли в другую долину или провинцию, которую называют Кукимпу, и покорили ее. И они не могут сказать, были ли [там] сражения или стычки, потому что индейцы Перу, поскольку то было завоевание в чужом и столь далеком от них королевстве, не ведают, в частности, о тех опасностях, которые были преодолены [там], а знают только лишь то, что инки покорили ту долину Кукимпу. Оттуда они прошли вперед, завоевав все народы, которые живут вплоть до долины Чили, от которой берет свое имя все королевство, именуемое Чили. Все то время, которое длилось то завоевание, которое, как говорят, продолжалось более шести лет, инка постоянно проявлял особую заботу по оказанию помощи своим войскам людьми, оружием и провиантом, одеждой и обувью, чтобы они ни в чем не испытывали бы недостатка; потому что для его чести и величия имело огромное значение то, что его [воины] не отступали назад ни на шаг. По этой причине он держал в Чили более пятидесяти тысяч воинов, которые были так прекрасно обеспечены всем необходимым, словно они находились в городе Коско.

Покорив и включив в свою империю долину Чили, инки направили инке сообщение о совершенном ими, и каждый день они извещали его, сообщая о том, что они делали каждый час, а наведя порядок и согласие в завоеванных ими землях, они пошли дальше на юг, ибо они постоянно придерживались того направления и, продвигаясь вперед, они завоевывали долины и народы, которые расположены вплоть до реки Маульи, что составляет почти пятьдесят лиг от долины Чили. Неизвестно, какие случились там сражения и стычки; считается, что скорее всего покорение шло путем мира и дружбы, поскольку то была первая попытка инков в их завоеваниях привлечь индейцев добром, а не злом. Инки не удовлетворились тем, что удлинили свою империю более чем на двести шестьдесят лиг пути, лежащего среди пустынь и заселенных мест между Ата-камой вплоть до реки Маульи; потому что от Атакамы до Копайапу они насчитывают восемьдесят лиг, а от Копайапу до Кукимпу — другие восемьдесят; от Кукимпу до Чили — пятьдесят пять, а от Чили до реки Маульи — почти пятьдесят; с той же амбицией и жаждою завоевывать новые страны они стремились продвинуться еще дальше вперед, для чего с присущим умением и добрым порядком они установили правление над тем, что было завоевано до этого, и оставили необходимый гарнизон, как всегда предусмотрев [возможность] всякого несчастья, которое может случиться с ними на войне. С этим решением инки перешли Маульи с двадцатью тысячами воинов и, соблюдая свой древний обычай, направили требования жителям провинции Пуру-мавка, которую испанцы называют Промаукаэс, чтобы они приняли бы господином инку или поспешили бы взяться за оружие. Пуру-мавки, которые уже располагали сведениями об инках, подготовились и вступили в союз с другими своими соседями, как-то [жителями] Aнтальи, Пинку, Кавки, договорившись между собой прежде умереть, нежели потерять свою древнюю свободу, ответили [инкам], что, поскольку победители станут господами над побежденными, инки очень скоро увидят, каким образом пуру-мавки намерены им покориться.

На третий или четвертый день после ответа появились пуру-мавки вместе с другими своими соседями [и] союзниками в количестве восемнадцати или двадцати тысяч воинов, и в тот день они занимались только тем, что устраивали свой лагерь на виду у инков; эти же снова направили новые предложения мира и дружбы, давая серьезные заверения и призывая [в свидетели] Солнце и Луну, что они не намерены забирать их земли и имущество, а хотят только обучить их человеческому образу жизни и чтобы они признали бы Солнце своим богом, а его сына инку — своим королем и господином. Пуру-мавки ответили, заявив, что они полны решимости не тратить время на пустые слова рассуждения, а только лишь на сражение до победы или смерти. По этой причине пусть инки приготовятся к бою к следующему дню и не присылают больше послания, ибо они не хотят их слушать.

На следующий день оба войска вышли из своих лагерей и, с яростью набросившись друг на друга, сражались с великой храбростью, и боевым духом, и огромным упорством, потому что сражение длилось целый день, не давая кому-либо преимущества, в результате чего было много убитых и раненых; ночью они отступили к своим позициям. Второй и третий день они сражались с той же жестокостью и упорством: одни — за свободу, другие — за честь. В конце третьего сражения они увидели, что одна и другая стороны недосчитывают больше половины [воинов], которые были убиты, а оставшиеся в живых почти все были ранены. На четвертый день, хотя одни и другие построились по своим эскадронам, они не вышли из своих лагерей, в которых их позиции были более сильными, рассчитывая защитить себя от противника, если он нападет. Так они простояли целый день и еще два следующих. По их прошествии они отступили в свои округа, так как каждая из сторон опасалась, не послал ли противник за помощью, известив своих о случившемся, чтобы они поскорее прислали ее. Пуру-мавки и их союзники сочли, что они совершили достаточно много, оказав сопротивление оружию инков, которые до этого показали себя столь могущественными и непобедимыми; с этим заблуждением они возвратились в свои земли, воспевая победу и заявляя, что она была достигнута ими полностью.

Инки же сочли, что правилам их прошлых и настоящих королей больше всего соответствовало дать выход животной ярости противников, нежели уничтожить их, чтобы [затем] покорить их, попросив для этого помощь, которую им могли дать их люди в скором времени. И таким путем, проведя совет среди капитанов, хотя имелось противоположное мнение, [а именно], что следовало продолжить войну, пока противник не будет покорен, все же в конце концов они решили вернуться к тому, что уже было завоевано, и обозначить реку Маульи границей своей империи, и не идти дальше вперед в своем завоевании, пока они не получат новый приказ своего короля Инки Йупанки, которому было сообщено обо всем случившемся. Инка направил им приказ, чтобы они не завоевывали бы больше новых земель, а уделили бы много внимания культивированию и улучшению тех, которые были завоеваны, постоянно стремясь к одариванию и к пользе для вассалов для того, чтобы соседи, видя, насколько во всем улучшилось их положение с [наступлением] господства инков, так же покорились бы его империи, как это делали другие народы, и что если они так не поступят, то они потеряют больше, нежели инки. По этому приказу инки прекратили в Чили свои завоевания, укрепили свои границы, установили свои пограничные и межевые знаки, ибо в южном направлении последней оконечностью их империи стала река Маульи. Они уделили внимание отправлению своего правосудия, и королевскому имуществу, и имуществу Солнца, особенно заботясь о благах вассалов. которые с большой любовью восприняли господство инков, их уложения, законы и обычаи, и так они жили вплоть до того, как на ту землю пришли испанцы.

Первый испанец, открывший Чили, был дон Диего де Альмагро, но он только лишь осмотрел его и возвратился в Перу, преодолев огромные трудности дороги туда и обратно. Тот поход явился причиной всеобщего восстания индейцев Перу и раздоров между губернаторами, имевшими место позже, и гражданских войн, которые возникли между ними, и смерти как самого дона Диего де Альмагро, взятого в плен в сражении, которое назвали сражением в Салинасе, так и маркиза дона Франсиско Писарро, и метиса дона Диего де Альмагро, который дал сражение, названное сражением в Чупасе. Обо всем этом мы расскажем подробно, если бог, наш господь, позволит нам дойти до этого места [нашей истории]. Вторым [испанцем], вошедшим в королевство Чили, стал губернатор Педро де Вальдивия; он вел с собой сильный отряд людей и лошадей; он прошел дальше того, что было захвачено инками, и завоевал и счастливейшим образом заселил бы [эти земли], если бы это самое счастье не причинило бы ему смерть рукою его собственных вассалов из провинции, именуемой Арауку, которую он сам избрал для себя при разделе того королевства между конкистадорами, завоевавшими его. Этот рыцарь основал и заселил многие города испанцев, и среди них тот, который по его имени назвали Вальдивией; он совершил величайшие подвиги при завоевании того королевства; он управлял с большой осмотрительностью и разумно ради своего и своих людей великого процветания и с надеждами на еще большее счастье, если бы мужество и хорошее военное искусство одного индейца не прервали бы все, оборвав нить его жизни. А поскольку смерть этого губернатора и генерал-капитана была одним из самых известных и знаменитых дел во всей империи инков и во всех Индиях после того, как туда пришли испанцы, и оно было самым плачевным для них, я счел нужным поместить здесь [рассказ] о нем только лишь для того, чтобы подробно и достоверно стали известны первое и второе сообщения, которые пришли из Перу о событиях той несчастной битвы, [уже] после того, как они произошли; а для того, чтобы поведать о них следует указать на происхождение и начало [вызвавших их] причин.

Случилось так, что при завоевании и разделе королевства Чили, этому рыцарю, достойному [владеть] империями, достался богатый репартимьенто со множеством золота и многочисленными вассалами, которые давали ему в год подать более чем в сто тысяч песо золотом, а поскольку голод на этот металл отличается неутолимостью, он становился тем сильнее, чем больше металла давали индейцы. Между тем они не были приспособлены работать так много, как им приходилось трудиться на добыче золота; не могли они и переносить утомление, которое причинял им труд, .а так как прежде сами они не находились в подчинении у других господ, настоящий гнет был для них невыносим; [поэтому] люди Арауку, принадлежавшие Вальдивии, и другие их союзники решили восстать; и так они предприняли это дело, нанося испанцам великие оскорбления во всем, в чем они могли их оскорбить. Губернатор Педро де Вапьдивия, знавший об этом, вместе со ста пятьюдесятью всадниками отправился, [чтобы] покарать их, не принимая во внимание [силы] индейцев, как всегда поступали испанцы при подобных мятежах и восстаниях; по причине такого их высокомерия многие из них погибали от рук тех, кого они презирали, как погиб Педро де Вальдивия и те, кто пошли вместе с ним.

Первое сообщение об этой смерти, поступившее в Перу, пришло в Город ла-Плата и принес его индеец из Чили; оно было написано на бумаге в два пальца [шириной] без подписи, даты, места и времени; в нем говорилось: «Педро Вальдивию и сто пятьдесят пик, которые шли с ним, проглотила земля». Копия этих слов вместе со свидетельством о том, что они были принесены одним индейцем из Чили, позже обошла все Перу, вызывая великий скандал среди испанцев, гадавших о том, что должно было обозначать это самое «их проглотила земля», потому что они не могли поверить, что у индейцев могла найтись сила, способная убить сто пятьдесят конных испанцев, так как такого никогда еще до этого не случалось, и они говорили (поскольку то королевство, как и Перу, было расположено на неровной местности, полной горных цепей, долин и впадин и подверженной землетрясениям), что могло так случиться, что, когда испанцы передвигались по какому-то глубокому ущелью, обвалилась какая-то часть горы и накрыла их под собой, и на этом настаивали все, потому что они, зная силу индейцев и их боевой дух, не могли даже представить себе (основываясь на опыте многих прошлых лет), что они могли погибнуть в сражении с ними. Испанцы Перу продолжали пребывать в этих сомнениях, когда более шестидесяти дней спустя пришло другое очень длинное сообщение о смерти Вальдивии и его людей и о том, как проходило последнее сражение, которое индейцы дали [испанцам].

Я передам его так, как тогда рассказывали [это] сообщение, присланное из Чили, в котором после извещения о восстании индейцев и о бесстыдствах и злодеяниях, которые они совершили, говорилось так.

Когда Вальдивия прибыл туда, где находились восставшие арауканы, он обнаружил их двенадцать или тринадцать тысяч, с которыми он много раз с ожесточением сражался и всегда победителями выходили испанцы; а индейцы испытывали такой ужас перед скачущими в ярости лошадьми, что не решались вступать в открытое сражение, потому что десять коней сокрушали тысячу индейцев. Они держались лишь в горной местности, где лошади не могли господствовать над ними, и оттуда они причиняли вред и зло, сколько могли, не желая слушать какие-либо предложения, которые им делались, полные решимости умереть, лишь бы не быть вассалами или подчиненными испанцев. Так действовали много дней одни и другие. Эти дурные вести каждый день все глубже проникали в земли арауканов, а когда их услышал один старый капитан, который, прежде был знаменит своим военным искусством и уже находился на покое в своем доме, он направился, чтобы посмотреть, что это было за чудо, когда сто пятьдесят человек держали в такой кабале двенадцать или тринадцать тысяч воинов, которые не могли справиться с ними, во что он не мог поверить, если те испанцы не были дьяволами или бессмертными людьми, как вначале считали индейцы. Чтобы понять, в чем состояла ошибка или обман, он захотел сам побывать на войне и посмотреть своими собственными глазами, что там происходило. Взобравшись на холм, откуда были видны оба войска, [и] увидев такой большой и разбросанный лагерь своих [людей] и такой маленький и собранный лагерь испанцев, он много времени размышлял о причине того, почему такой малочисленный [отряд] побеждал стольких [воинов]; рассмотрев как следует место сражений, он пришел к своим и, собрав совет, после долгих рассуждений о всем случившемся до этого, среди многих других задал следующие вопросы.

Были ли те испанцы смертными людьми, как и они, или они были бессмертными, как Солнце и Луна; испытывали ли они голод, жажду и усталость; нуждались ли они в отдыхе и сне? Иными словами, он спросил, были ли они из мяса и костей или из железа и стали; и о лошадях он задал те же самые вопросы. А получив ответ, что они были такими же, как и они, людьми и такого же сложения и естества, он им сказал: «Тогда идите отдыхать, а завтра в сражении мы увидим, кто из нас больше мужчины — они или мы». На этом они удалились с совета, а когда наступил рассвет следующего дня, он приказал играть тревогу, что индейцы исполнили с гораздо большими криками и грохотом труб и барабанов и многих других подобных инструментов, чем в предыдущих случаях, а старый капитан построил в одном месте тринадцать эскадронов, каждый по тысяче человек, поставив их в линию один вслед другому.

На крики индейцев вышли испанцы в великолепном вооружении, с огромными плюмажами на своих головах и на головах своих лошадей, у многих сбруя была с колокольчиками, и, когда они увидели [индейцев], расставленных по эскадронам, они с еще большим пренебрежением отнеслись к противнику, ибо им казалось, что они с большей легкостью разобьют много маленьких эскадронов, нежели один очень большой. Индеец-капитан, увидя испанцев на поле сражения, сказал воинам первого эскадрона: «Идите, братья, сразитесь с теми испанцами, и я не говорю вам, чтобы вы победили их, а лишь сделайте то, что можете сделать на благо своей родины. А когда вы не сможете больше [сражаться], убегайте, а я своевременно пришлю вам помощь; те, кто сражался в первом эскадроне, будучи разбиты, не смешивайтесь со вторым и вторые с третьим, а только отходите назад за последний эскадрон, я сам прикажу, что вы должны будете делать». С этим указанием старый капитан послал своих сражаться с испанцами, которые напали на первый эскадрон, и, хотя индейцы сделали все, что могли, чтобы защититься, они их разбили; они также с легкостью разбили второй эскадрон и третий, четвертый и пятый, однако уже не с такой легкостью, ибо им это стоило многих ранений, а некоторые из них и их лошади были убиты.

Индеец-капитан, по мере того как первые эскадроны терпели поражение, мало-помалу посылал сражаться другие, следовавшие за ними в установленном им порядке. А позади всех своих людей он держал капитана, который из убегавших после сражения индейцев вновь составлял новые эскадроны по тысяче индейцев, но [вначале] он направлял их попить и поесть, чтобы они отдохнули перед возвращением на поле сражения, когда наступит [их] черед. Разбив пять эскадронов, испанцы бросили взгляд, чтобы узнать, сколько их осталось, а увидели они перед собой одиннадцать или двенадцать других эскадронов. И хотя прошло уже более трех часов, как они сражались, они снова усилили натиск, и, обращаясь друг к другу с призывом, они напали на шестой эскадрон, шедший на помощь пятому, и разбили его, так же как седьмой, восьмой, девятый и десятый.

Однако ни они сами, ни их лошади уже не обладали той силой, как вначале, потому что прошли семь долгих часов, во время которых они сражались не останавливаясь ни на мгновение, ибо индейцы не давали им отдыхать как всем вместе, так и в отдельности каждому, потому что, как только [испанцы] разбивали один эскадрон, появлялся другой, чтобы сразиться, а разбитые покидали сражение, чтобы отдохнуть и сформировать новые эскадроны. В тот час испанцы взглянули на противника и увидели, что у него все еще имеется десять готовых выступить эскадронов, однако их непобедимый дух прибавил им сил в сражении; но их силы были подорваны, а лошади загнаны, но, несмотря на это, они изо всех сил как могли продолжали сражаться, чтобы индейцы не заметили бы их слабость. А те час от часу набирали силы, которые постепенно теряли испанцы, потому что они чувствовали, что испанцы уже не сражаются так, как сражались в начале и в середине боя. Так сражались одни и другие вплоть до двух часов дня.

Тогда губернатор Педро де Вальдивия, видя, что им предстоит еще разбить восемь или девять эскадронов и что, если они даже разобьют их, индейцы образуют заново другие, понимая новую манеру сражения, а также то, что, судя по происходящему днем, они не оставят их в покое и ночью, счел за благо отступить прежде, чем они совсем потеряют лошадей; в его намерения входило отступление к узкому проходу, который был оставлен ими позади в полутора лигах, где, если они доберутся [туда], он рассчитывал вырваться на свободу. Потому что два пеших испанца могли оборонять проход от всего вражеского войска.

Придя к этому решению, хотя и поздно, он стал окликать своих, по мере того как сталкивался с ними в сражении, говоря им: «Собраться вместе, рыцари, и отступать мало-помалу к узкому проходу, и передавайте [это] слово одни другим». Так они и сделали, а собравшись вместе, они начали отступать, постоянно держась лицом к противнику, правда скорее, чтобы защитить себя, нежели нападать.

В этот час один индеец, который с детских лет воспитывался у губернатора Педро де Вальдивии, именовавшийся Фелипе, а по-индейски именем Лаутаро, сын одного из их касиков (в котором оказались сильнее неверность и любовь к родине, чем вера, которой он был обязан богу и своему хозяину), услышав, как перекрикиваются друг с другом испанцы, чтобы начать отступление, язык которых он понимал, так как воспитывался среди них, опасаясь, как бы его родичи не удовлетворились бы видом убегающих испанцев и не оставили бы их на свободе, вышел к индейцам с криками, говоря: «Не падайте духом, братья, ибо уже бегут эти воры, а их надежда в том, чтобы добраться до узкого прохода. Поэтому решайте, что нужно для свободы нашей родины, и смерти, и уничтожения этих предателей». Произнося эти слова, дабы воодушевить своим примером, он поднял пику с земли и встал впереди, чтобы сражаться с испанцами.

Старый капитан-индеец, которому принадлежала та новая военная хитрость, увидя путь, который прокладывали себе испанцы, и услышав предупреждение Лаутаро, понял, что задумали враги; он сразу же приказал двум эскадронам из тех, что еще не сражались, чтобы они, сохраняя добрый порядок и проявляя усердие, направились бы по тропам захватить узкий проход, который хотели занять испанцы, и чтобы они без шума ждали бы там, пока не подойдут все остальные. Отдав это приказание, он с оставшимися эскадронами пустился преследовать испанцев; и время от времени он посылал роты из отдохнувших людей, чтобы они усилили бы сражение и не давали отдыха противнику, а также для того, чтобы индейцы, уставшие в сражении, могли бы выйти из боя, чтобы передохнуть и вновь вступить в сражение. Они преследовали их таким способом, и наступали, и убивали некоторых из них, пока, не прекращая ни на мгновение сражение, не дошли до узкого прохода. А когда они дошли до прохода, уже приближалось время заката солнца. Видя, что проход, который, как они надеялись, станет для них защитой и их охраной, занят, испанцы потеряли всякую надежду на спасение от смерти; [теперь] они больше думали о том, чтобы умереть как подобает христианам, произнося имя Христа, нашего господина, и девы, его родительницы, и святых, к которым испытывали наибольшую приверженность.

Видя, что они настолько устали, что ни сами, ни их лошади уже не держатся на ногах, все индейцы, как те, что преследовали испанцев, так и те, что охраняли проход, как один с яростью набросились на них, и на каждую лошадь приходилось по пятнадцать или двадцать [этих] бродяг, хватавших их кто за хвост, кто за передние или задние ноги, за гриву, а другие с дубинками били лошадей и рыцарей, нанося им раны куда попало, и валили их на землю, и убивали их со всей яростью и жестокостью, на которые только были способны. Губернатора Педро де Вальдивию и священника, который был вместе с ним, взяли живыми и каждого привязали к палке, пока не окончится сражение, чтобы потом иметь время подумать, что с ними делать. Досюда второе сообщение, которое, как было сказано, пришло из Чили в Перу в связи с беспорядками и гибелью Вальдивии, после того как все это случилось, а составили его на основе сообщения дружеских индейцев, находившихся на поле сражения; тех, что спаслись, было трое; они, воспользовавшись ночной темнотой, спрятались в густых зарослях. А когда индейцы собрались вместе, чтобы отпраздновать свою победу, они вышли из зарослей и, поскольку хорошо знали дорогу и были верны своим хозяевам, более [верны], чем Лаутаро, направились сообщить испанцам новость о разгроме и уничтожении знаменитого Педро де Вальдивии и всех тех, кто пошел вместе с ним.

О том, каким образом был убит губернатор Педро де Вальдивия, рассказывали уже после того второго сообщения, и. рассказывали по-разному, потому что три спасшихся после сражения индейца не могли сообщить о том, ибо они не видели, как это случилось. Одни говорили, что его убил Лаутаро, его собственный слуга, который, увидя Вальдивию привязанным к палке, сказал своим: «Для чего беречь этого предателя?», а до этого губернатор умолял и добился от индейцев, чтобы его не убивали до тех пор, пока не придет его слуга Лаутаро, рассчитывая на то, что, поскольку тот был его слугой, он постарается спасти ему жизнь. Другие говорили, и это считалось наиболее достоверным, что его убил дубинкой один старый капитан; может быть, им был тот самый капитан, который придумал хитрость, чтобы победить его. Он убил неожиданно, чтобы его люди не приняли бы предложения, которые делал им печальный губернатор, привязанный к палке, и не развязали бы его и не отпустили на свободу. Ибо остальные капитаны-индейцы, поверив в обещания Педро де Вальдивии, склонились к тому, чтобы освободить его, так как он обещал им уйти из Чили и забрать всех испанцев, которые находились в [том] королевстве, и больше не возвращаться туда. И так как тот капитан понял состояние душ своих людей и увидел, что они доверяли губернатору, он, находясь среди остальных капитанов, которые слушали предложения [Вальдивии], встал и дубинкой, которую держал в руках, поспешил убить бедного рыцаря и прекратить их разговор; он заявил своим: «Стыдно быть такими глупыми и неблагоразумными и доверять словам побежденного и связанного раба. Скажите мне, что не пообещает человек, находящийся в положении этого, каким вы его видите, и что исполнит он, после того как увидит себя на свободе».

Другие рассказывали о другой смерти; а один из них — испанец, уроженец Трухильо, называвший себя Франсиско де Риерос, находился тогда в Чили; он был капитаном и владел индейцами в том королевстве; в Перу он прибыл вскоре после того разгрома и рассказал, что следующую после победы ночь индейцы провели в великом празднике; они танцевали и плясали, торжественно отмечая свой подвиг, и что при исполнении каждого танца они отрезали кусок [мяса] от Педро де Вальдивии, а другой [кусок] от священника, который был также привязан, и они зажаривали их у них на глазах и поедали их; и что добрый губернатор, пока они совершали над ним эту жестокость, исповедовался у священника в своих грехах, и так они погибли в той муке. Могло случиться и так, что, после того, как он был убит дубинкой того капитана, индейцы съели его, но не потому, что они привыкли есть человеческое мясо, ибо те индейцы никогда его не ели, а для того, чтобы показать ярость, которую они к нему испытывали за тот тяжелый труд и многие сражения и смерти, которые он им причинил.

С тех пор у них стало обычаем составлять многочисленные отдельные эскадроны, чтобы [именно так] сражаться с испанцами во время битв, как об этом говорит дон Алонсо де Эрсилья в первой песне своей Арауканы, и уже прошло сорок девять лет, как они ведут войну, которую вызвало то восстание, начавшееся в последние дни года тысяча пятьсот пятьдесят третьего, а в тот же самый год в Перу имели место мятежи дона Себастьяна де Кастилья в [городах] Вилья-де-ла-Плата и Потоси, а Франсиско Эрнандеса Хирона в Коско.

Я подробно привел то, что тогда писали и говорили о сражении и смерти губернатора Педро де Вальдивия сами жители Чили. Берите то, что вам больше нравится; я же предпочел включить заранее этот [рассказ] , потому что то был самый знаменательный случай, который произошел во всех Индиях; я поступил так же потому, что не знаю, будет ли у меня еще возможность вернуться к рассказу о Чили, и еще потому, что боюсь, смогу ли я дойти до конца такого длинного пути, каким является рассказ о конкисте, которую испанцы осуществили в том королевстве.

Я написал до этого места [свою рукопись], когда ко мне пришли новые сообщения о несчастных и вызывающих жалость событиях, которые произошли в Чили в году тысяча пятьсот девяносто девятом, а в Перу в году тысяча шестисотом. Среди прочих бедствий люди из Арекепы рассказывали о страшных толчках земли и песчаном дожде, похожем на пепел, который шел почти двадцать дней из взорвавшегося вулкана, и что было столько пепла, что в некоторых местах его нападало более вары, если измерить толщину [слоя], а в других местах более двух, а в самых тонких не менее четверти [вары]. По этой причине виноградники и посевы пшеницы и маиса были погребены, а более крупные деревья, плодоносные и неплодоносные, оказались изломаны и без единого плода, и что весь крупный и мелкий скот погиб из-за отсутствия пастбищ, потому что песок, шедший дождем, покрыл поля вокруг Арекепы более чем на тридцать лиг с одной стороны и более чем на сорок — с другой. Они находили мертвых коров по пятьсот и пятьсот голов и погребенные стада овец, коз и свиней. Под тяжестью песка дома обрушились и уцелели те из них, хозяева которых сообразили сбрасывать песок, навалившийся на них сверху. Удары молний и грома были такими сильными, что их было слышно за тридцать лиг от Арекепы. Во время многих тех дней из-за песка и тумана, падавшего на землю, солнце потемнело настолько, что даже в полдень зажигали светильники, чтобы делать то, что следовало делать. Нам написали об этих и других подобных делах, случившихся в том городе и его округе; мы же изложили это суммирование, сократив сообщения, присланные из Перу, ибо этого достаточно, так как историки, которые напишут о событиях тех времен, обязаны рассказать более подробно о том, как они произошли.

О несчастьях Чили мы расскажем гак, как о них нам написали оттуда, потому что это касается сказанного [нами] об индейцах арауках и их подвигах, порожденных тем восстанием года тысяча пятьсот пятьдесят третьего, которое длится по сей день, хотя уже наступает год тысяча шестьсот третий; и мы не знаем, когда ему наступит конец; кажется, что оно скорее из года в год набирает силу и мужество, чтобы идти дальше вперед, ибо в конце сорок девятого года своего мятежа и после того, как они непрерывно вели огнем и кровью войну все это долгое время, они совершили то, что мы увидим и что взято нами дословно из письма, которое написал один испанец [владелец репартимьенто] в Сантьяго-де-Чили, пришедшее вместе с сообщением о бедствиях в Арекепе. Эти сообщения передал мне один кабальеро, мой друг и господин, который находился в Перу и был капитаном при подавлении заговорщиков, которые имелись в королевстве Киту при введении налога на продажу и обмен (alcavalas), и он оказал большую услугу испанской короне; зовется он Мартин Суасо. Название [сообщения] о несчастьях Чили гласит: «Извещения из Чили». А затем он начинает рассказ: «Когда было закончено описание выше названных извещении из Арекепы, из Чили поступили другие [сообщения] о величайшей боли и страданиях, следующие дальше [и] изложенные в той же самой манере, в какой они поступили.

Сообщение о потере и разрушении города Вальдивия в Чили, которые случились в среду двадцать четвертого ноября пятьсот девяносто девятого [года]. На рассвете того дня напали на тот город индейцы в количестве пяти тысяч из близлежащих областей империи, а также из Пика и Путем; три тысячи были верхом на лошадях, а остальные пешие; рассказывают, что у них имелось более семидесяти аркебузов и более двухсот кольчуг. Они подошли на рассвете [и] не были обнаружены, поскольку их привели шпионы-двойники из названного города. Они пришли организованными отрядами, потому что знали, что испанцы спали в своих домах, а в отряде охранения находилось не более четырех человек и двое по очереди стояли на часах; эта радость усыпила [испанцев] благодаря двум малокам (это то же самое, что набеги), которые они совершили двадцать дней тому назад, разрушив укрепление, которое было построено индейцами в пойме и болотах Папарлена, где многие из них были убиты; убитых было столько, что считалось, что на восемь лиг в округе ни один индеец не мог появиться, поскольку им был причинен столь великий урон. Однако, подкупив щпионов-двойников, они добились самого ужасного успеха, которого когда-либо достигали варвары, ибо в великой тайне они окружили каждый дом тем количеством людей, которых было достаточно для [победы над] находившимися внутри, о [числе] которых уже знали индейцы; и, захватив входы улиц, они вошли в них, подняв оружие на несчастный город, предавая дома огню и блокируя двери, чтобы никто не ускользнул и одни не смогли бы соединиться с другими; и за два часа индейцы уничтожили поселение, придав его огню и крови; они захватили крепость и артиллерию, поскольку там не было людей. Число поверженных и убитых испанцев, мужчин, и женщин, и детей, достигло четырехсот. Они забрали на триста тысяч песо добычи и не оставили ничего, что не было бы разрушено или сожжено. Корабли Вальяно, Вильяроэля и еще один Диего де Рохаса ускользнули вдоль по реке. Там с помощью каноэ кое-какой народ спасся, ибо если бы не это, то никто не спасся [и] некому было бы принести [эту] новость; эта ярость горела в варварах из-за тех, кто был из их числа убит во время двух набегов, о которых 'говорилось выше, и потому что большинство их женщин и детей, взятых в плен, были отданы и проданы купцам, чтобы их увезли прочь из родных мест. Они совершили это после более чем пятидесяти лет рабства (servidunibpe), будучи все крещеными и имея рядом с собой все это время священников, которые обучали их [католической] вере. Первое, что они сожгли, были храмы; [затем] они придали великому разрушению иконы и образы святых, разломав их на куски святотатственными руками. Десять дней спустя после этого события в порт того города прибыл с подмогой добрый полковник Франсиско дель Кампо, имея триста солдат, которых его превосходительство направил из Перу, чтобы оказать помощь тем городам. Он выкупил там одного своего сына и одну дочь, детей малого возраста, которых он оставлял на попечение своей свояченице, а они во время этого нападения были взяты в плен вместе с другими [испанцами]; после, когда он увидел вызывавший жалость разрушенный город, он с великой решимостью и отвагой высадил с кораблей своих людей, чтобы пойти на помощь городам Осорно и Вильярика и печальному Империалю, о котором было только известно, что вот уже год он находился в осаде, окруженный врагами; и было ясно, что все [там] умирали от голода, ибо им нечего было есть, кроме как мертвых лошадей, а затем собак, и кошек, и кожу животных. Все это было известно из сообщений, переданных жителями того города, потому что вниз по реке спустился посланец, умолявший и просивший о помощи со слезными жалобами от тех несчастных людей. После того, как названный полковник высадился на берег, он решил прежде всего оказать помощь городу Осорно, потому что он знал, что противники, разрушив город Вальдивия, испытывая радость от этой победы, решили покончить с названным городом Осорно, которому полковник помог, совершив [и] другие полезные дела. В час, когда я пишу это письмо, пришла новость о том, что в Империале скончались все от голода после года осады. Спаслось только двадцать человек, судьба которых оказалась куда более трудной, чем мертвых, потому что вынуждаемые голодом они перешли на .сторону индейцев. В Анголе убили четырех солдат; неизвестно — кто они. Да будет милостив наш господь, аминь. Из Сантьяго-де-Чили, марта тысяча шестисотого года».

Все это, как было сказано, содержалось в сообщениях, касавшихся Перу и королевства Чили, явилось великим несчастьем для всей той земли; помимо этого, отец Диего де Алькобаса, уже называвшийся мною в других местах, в письме, которое он мне написал [в] году тысяча шестьсот первом, среди прочих вещей, написанных им мне о той империи, говорит о королевстве Чили следующие слова: «С Чили очень плохо, а индейцы стали такие ловкие и такие порочные в войне, что с одной пикой верхом на коне нападают на любого испанского солдата, каким бы храбрым он ни был, и каждый год в Перу собирают людей, чтобы направлять их туда, и многие уходят, а никто не возвращается; они разграбили два. поселения испанцев и все, кого там нашли, были убиты, а дочерей . и женщин они увели с собой, предварительно убив отцов и сыновей, и '[уничтожили] всякого рода службы, а недавно они из засады убили губернатора Лойолу, женатого на дочери дона Диего Сайри-тупака Инки, который покинул Вилька-пампу еще до того, как ваша милость поехала в эту сторону. Пусть господь будет милостив к мертвым и окажет помощь живым». Досюда отец Алькобаса, и это помимо других новостей, вызывающих великое сожаление, о которых он пишет мне, но, поскольку они одиозны, я не рассказываю о них; к их числу относятся несчастья Арекепы, одним из которых там была в том году стоимость пшеницы от десяти до одиннадцати дукатов и тринадцать — маиса.

Несмотря на все то, что было сказано об Арекепе, их трудности еще продолжают существовать, порожденные жестокими ударами всех четырех элементов [мироздания], которые преследуют город, как это следует из сообщений, которые отцы ордена иезуитов направили своему генералиссимусу относительно исключительных событий в Перу года тысяча шестьсот второго. В них они говорят, [что] все еще не прекратились несчастья того города. Однако в этих же сообщениях они говорят, насколько более страшные несчастья происходят в королевстве Чили, сменившие те, о которых мы говорили раньше; их сообщил мне отец учитель Франсиско де Кастро, уроженец Гранады, который в этом шестьсот четвертом году стал префектом школ этого святого колледжа Кордобы и читает в них риторику; в частности, сообщение о Чили, взятое дословно вместе с названием, гласит так:

«О бунте арауков

Из тринадцати городов, которые имелись в этом королевстве Чили, индейцы разрушили шесть и вот они: Вальдивия, Империаль, Анголь, Санкта-Крус, Чильян и Консепсьон. Они в них разрушили, уничтожили и сравняли с землей их жилые дома, честь и славу их храмов, набожность и веру, которые излучались ими, красоту их полей, но главный ущерб заключается в том, что эти победы вдохновили индейцев и они набрались дерзости для еще больших грабежей и поджогов, уничтожений, воровства и разрушений городов и монастырей. Они научились в своем злом коварстве хитроумным обманам; они окружили город Осорно, и когда испанцы израсходовали силы, заставили их перебраться в крепость, где те находились почти в непрерывной осаде, поддерживая свое существование семенами трав и только листьями репы, а эти [индейцы] не могли их там достать, кроме как очень сильными бросками копий; во время одной из осад, которым подвергался этот город, индейцы изломали образы нашего господа, и нашей госпожи, и [других] святых, подвергнув испытанию бесконечное терпение бога с его необозримым милосердием, ибо у него не было недостатка в могуществе для того, чтобы наказать, а был избыток доброты, чтобы терпеть и страдать за них. Во время последней осады этой крепости, которую предприняли индейцы, убившие часовых, чтобы испанцы не обнаружили бы их, они без потерь проникли и захватили ее с бесчеловечностью варваров. Они перерезали ножами всех детей, связали по рукам всех женщин и монахинь, намереваясь увести их как своих пленниц. Но, охваченные жаждой добычи, занятые ею и при общем беспорядке, вызванном спешкой, [желая] набрать и сохранить побольше добычи, они позволили испанцам собраться духом и вновь ударить по противникам; это господь придал силы нашим рукам, которые отняли у них захваченных женщин и монахинь, хотя некоторые из них все же были потеряны и уведены в плен, и они заставили отступить и обратиться в бегство индейцев. Последней победой, одержанной индейцами, был захват ими Вильярики, которую они стерли с лица земли, пролив множество испанской крови. Враги подожгли [город] с четырех сторон; они убили всех монахов святого Доминика, святого Франциска и нашей милосердной госпожи, а также священников, которые там находились; они увели в плен всех женщин, которых было много и среди них много очень знатных, чем был положен конец столь богатому городу, и такой ужасный конец; такой была несчастная судьба этого места, знаменитого своим блистательным благородством».

Досюда из сообщения из Чили, которое пришло в начале этого тысяча шестьсот четвертого года. Я не знаю, что говорить обо всем этом, кроме как то, что в них тайные решения господа бога, который знает, почему он такое допустил. А на этом мы вернемся к доброму Инке Йупанки и расскажем то немногое, что нам осталось рассказать о его жизни.

Король Инка Йупанки, установив порядок и согласие в провинциях, которые завоевали его капитаны в королевстве Чили, как в своем идолопоклонстве, так и в управлении вассалами и имуществом короля и Солнца, принял решение прекратить всякие завоевания новых земель, поскольку он счел, что было много тех, которые лично он и его капитаны захватили, ибо его империя в длину уже превышала тысячу лиг, по причине чего он пожелал оставшиеся [годы] своей жизни посвятить украшению и облагораживанию своих королевств и владений, и поэтому он приказал в память о своих подвигах построить множество крепостей и новых и больших зданий храмов Солнца и домов для избранных девственниц, а для королей он построил королевские и общественные хранилища; он приказал проложить большие оросительные каналы и построить множество платформ [для посевов]. Он увеличил те сокровища, которые находились в храме Солнца в Коско, и хотя [этот] дом не нуждался в них, он счел необходимым украсить его всем тем, чем только мог, чтобы проявить себя достойным сыном того, кого он считал отцом. Иными словами, все то хорошее, что было сделано для возвеличивания империи предками, было также сделано и им. Он особо занялся делом строительства крепости Коско, которая была спланирована его отцом и для которой было доставлено огромнейшее количество камней или скал, чтобы построить то великолепнейшее здание, как мы это увидим вскоре. Он посетил свои королевства, чтобы своими глазами увидеть нужды своих вассалов и удовлетворить их. Он оказывал им помощь с такой заботой, что заслужил прозвище сострадательный. В этих занятиях прожил этот князь несколько лет в полном мире и спокойствии, окруженный любовью и заботами своих [подданных]. Потом он заболел, а ощутив близость смерти, он позвал принца-наследника и других своих сыновей и вместо завещания поручил им хранить свое идолопоклонство, свои законы и обычаи, правосудие и справедливость в отношении вассалов и ради их блага; он сказал, чтобы они оставались с миром, ибо его отец Солнце звал его, чтобы он отдохнул вместе с ним. Так он умер весь в славе подвигов и побед, расширив свою империю более чем на пятьсот лиг в длину в ее южной части — от Атакамы до реки Маульи. А на севере более чем на сто сорок лиг вдоль побережья — от Чинча до Чиму. Его оплакивали с великой скорбью; траур по нему длился целый год, согласно обычаю инков; они назвали его своим десятым богом, сыном Солнца, потому что он был десятым королем. В его честь были совершены огромные жертвоприношения. Он оставил своим единственным наследником и преемником Тупака Инку Йупанки[24], своего перворожденного сына от койи Чимпу Окльо, своей жены и сестры. Именем собственным этой королевы было Чимпу; имя Окльо являлось среди них священным титулом (apellido), а не собственным [именем]; он оставил много сыновей и дочерей, как законнорожденных, так и незаконнорожденных по крови, которых было больше двухсот пятидесяти, что не являлось слишком, большим числом, если принять во внимание то множество избранных жен, которых в каждой провинции имели те короли. А так как этот инка положил начало строительству крепости Коско, будет правильно, если мы расскажем о ней вслед за ее создателем, чтобы она предстала бы как триумф всех его триумфов, и не только его одного, но также и всех его предшественников и преемников, ибо это сооружение было таким великим, что могло одарить славой всех тех королей.

Великолепные сооружения возвели инки короли Перу в виде крепостей, храмов, королевских домов, садов, хранилищ, и дорог, и других превосходнейших построек, как об этом говорят сохранившиеся от них развалины, хотя по фундаменту мало что можно узнать о всем здании.

Самым большим и самым величественным из того, что они приказали построить, чтобы показать [силу] своей власти и свое величие, была крепость Коско, размеры которой кажутся невероятными тем, кто ее не видел, а тем, кто ее видел и рассматривал со вниманием, им кажется и они даже верят, что она построена с помощью чародейства и что ее создали дьяволы, а не люди; количество камней, такое и таких огромных, как те, что положены в трех стенах-изгородях (ибо они скорее являются скалами, нежели камнями), вызывает восхищение при мысли о том, как их сумели вырубить в каменоломнях, где их добывали; потому что индейцы. не знали железа или стали, чтобы рубить или обрабатывать [изделия]; ну, а если подумать о том, как они доставили их к сооружению, то это равносильно тому, чтобы поставить себя в другое, не менее трудное положение, потому что у них не было быков, они не умели делать повозки, да и нет таких повозок, которые могли бы выдержать их тяжесть, и быков, которые смогли бы их перетащить; они же перетаскивали их волоком с помощью толстых канатов, [используя] одну лишь силу рук; но дороги, по которым их тащили, не были ровными; они проходили по очень крутым горам с огромными откосами, по которым их спускали и поднимали с помощью одной лишь людской силы человека. Многие из них пришлось тащить десять, двенадцать, пятнадцать лиг, особенно камень, или, точнее выражаясь, скалу, которую индейцы называют Сайка-уска, что означает усталая (потому что она не добралась до строительства); известно, что ее тащили пятнадцать лиг к городу и переправили через реку Йукай, которая немного уже Гвадалквивира у Кордовы. Те [камни], которые доставлялись из наиболее близких мест, были из Муйны, что находится в пяти лигах от Коско. Если же вдобавок попытаться представить себе и поразмыслить над тем, как они сумели с такой точностью подогнать [друг к другу] столь огромные камни, что между ними едва пролезает острие кинжала, то [предположениям] не будет конца. Многие из них так подогнаны, что место их соединения едва заметно; чтобы так подогнать, нужно было очень, очень много раз подымать и устанавливать один камень на другой, потому что они не знали угломера и не умели пользоваться даже линейкой, чтобы, установив ее на камне, проверить с ее помощью, можно ли его подогнать к другому [камню]. Они также не умели делать краны, блоки или какие-либо другие орудия, которые помогали бы поднимать и опускать камни, которые ужасают своими размерами, как говорит весьма достопочтимый отец Хосеф де Акоста, рассказывая об этой же самой крепости; поскольку я [не] располагаю точными размерами величины многих из них, я хочу воспользоваться авторитетом этого великого мужа, ибо, хотя я и просил своих соучеников и они мне сообщили размеры, все же их сообщения не оказались достаточно ясными и точными, так как я просил их сообщить размеры самых больших камней в варах, а не в саженях, как они мне их прислали; я хотел, чтобы они заверили бы их у нотариуса, ибо самым поразительным в том сооружении является немыслимая величина камней, потому что требовался непосильный труд для того, чтобы [много раз] подымать и ставить камни, пока они не будут подогнаны и установлены так, как они стоят сейчас, ибо нельзя понять, как можно было это сделать, если единственным стоящим помощником были одни лишь руки.

Итак, отец Акоста, книга шестая, глава четырнадцатая, говорит: «Здания и сооружения, которые инки построили в виде крепостей, храмов, дорог, загородных домов и другого, были многочисленны и стоили огромного труда, как сегодняшний день об этом говорят сохранившиеся руины и отдельные [их] части, которые можно увидеть в Коско, и в Тиагуа-нако, и в Тамбо, и в других местах, где имеются камни огромных размеров; невозможно себе представить, как их вырубили, и принесли, и установили там, где они находятся; на [строительство] всех этих зданий и крепостей, которые инка приказывал построить в Коско и в других частях своего королевства, приходило огромнейшее число [жителей] из всех провинций; ибо это — удивительная работа, вызывающая ужас; а они не пользовались скрепляющим составом, не знали железа или стали для рубки и обработки камня, машин и инструментов для их доставки; и со всем этим они так отшлифованы, что во многих местах едва видно место стыка одних [камней] с другими. И они такие огромные камня, как об этом сказано, что если бы их нельзя было увидеть, то невозможно были бы поверить в это. В Тиагуанако измерил я один камень в тридцать восемь футов длины и восемнадцать ширины, а толщиною он был шести футов; а в стене крепости Коско, которая сложена из камней, имеется много камней гораздо больших размеров, но более всего вызывает {восхищение то, что камни в стене, о которых я говорю, не были обрублены по линейке, а будучи очень неодинаковыми по размеру и по форме, они уложены одни на другие с немыслимой точностью (juntura) без соединительного раствора. Все это делалось силой множества людей и с великим терпением, [проявленным] в работе, потому что, чтобы установить один камень на другой, обязательно следовало много раз примерить их, поскольку большинство из них разных размеров и не являются ровными», и т. д. Все это слова отца учителя Акосты, взятые дословно; по ним видно, какие трудности и какой труд требовало строительство той крепости, ибо они не имели ни инструментов, ни машины, которые бы им помогали. Похоже, что инки, как свидетельствует то сооружение, хотели с его помощью продемонстрировать силу своей власти, о чем говорят необъятность и величие этого творения; оно было воздвигнуто, чтобы вызывать восхищение и ни для чего другого. Они также хотели устроить смотр искусства своих мастеров и умельцев, умевших строить не только из отшлифованного камня (испанцы не перестают восхищаться этим), но также и из необработанных камней, в чем они проявили себя не менее успешно при постройке [крепости]. Они также хотели показать себя хорошими воинами, ибо сооружение спланировано так, что любое место [крепости] располагало всем необходимым для защиты от неприятеля. Крепость построили на высоком холме, именуемом Сакса-ваман, расположенном севернее города, на склонах которого начинаются поселения Коско, раскинувшиеся во всех направлениях на большом пространстве. Тот холм стоит прямо напротив, почти перпендикулярно (к одной из частей города), так что с этой стороны крепость не могла подвергнуться нападению противника, [войска которого] были бы построены по эскадронам или иным способом; там нет места, чтобы установить артиллерию, хотя индейцы вплоть до прихода испанцев ничего не знали о ней; поскольку эта сторона [крепости] находилась в безопасности, они посчитали, что здесь будет достаточно любого защитного сооружения, и поэтому возвели только одну толстую стену, сложенную из камней, великолепно обработанных со всех пяти сторон, помимо шубы, как говорят каменщики; эта стена имела более двухсот сажень в длину; каждый ряд камней [в кладке] имел свою высоту; все камни любого ряда были совершенно одинаковыми; они установлены в линию и очень хорошо соединены [между собой]; их так великолепно пригнали друг к другу со всех четырех сторон, что не было нужды в скрепляющем растворе. Это правда, что они не изготовляли его из смеси извести и песка, потому что они не умели изготавливать известь; однако в качестве скрепляющего раствора они использовали имеющуюся там очень клейкую красную глину, разжижая ее, чтобы она заполняла бы насечки, остававшиеся при обработке камня. Этой оградой они продемонстрировали прочность и прекрасную отделку [своих сооружений], ибо стена была толстой и очень хорошо обработана с обеих сторон.

С другой стороны холма, напротив этой стены, лежит широкая равнина; по тому склону подъем к вершине холма очень пологий [и] по нему противник мог бы наступать, сформировав [войска] в эскадроны. Там построены три стены, расположенные одна следом за другой по мере подъема на холм; каждая из стен имеет более двухсот саженей в длину. Они построены в виде месяца (media luna), чтобы замкнуть [подступы] п соединиться с другой отшлифованной стеной, выходящей на город. Первая из трех стен должна была показать могущество их власти, потому что, хотя все три стены являют собой единое сооружение, та стена выражает его грандиозность, ибо она сложена из самых больших камней, благодаря которым все сооружение становится невероятным для тех, кто его не видел сам, и ужасающим для тех, кто внимательно ознакомится с ним [и] хорошенько поразмыслит над величиной, и количеством камней, и теми малыми приспособлениями, которыми они располагали для того, чтобы вырубить, обработать и уложить их в том сооружении.

Лично я для себя считаю, что их не добывали в каменоломнях, потому что, судя по ним, нельзя сказать, что их [где-то] вырубили; просто то были отдельные отколовшиеся [куски] скал (каменотесы называют их валунами), которые имеются в тех горах, приспособленные для [того] сооружения; их устанавливали в том виде, в котором находили, потому что одни из них имеют выбоины с одной стороны, а другие — выступы, а третьи — кривизну. Имелись ли .острые выступы или их не было, было ли их много или они совсем отсутствовали, но они не пытались устранить [эти дефекты], срубая углы или высекая их, так как выемки и пустоты одной огромнейшей скалы заполнялись выступами и выпуклостями другой такой же или даже еще большей, если эту большую они находили; и точно так же кривизна или прямой откол одной скалы дополнялись кривизной или прямым отколом другой, а недостающий угол одной скалы они восполняли выступом другой, но не отдельным маленьким куском, который восполнил бы лишь недостающую часть, а путем подгона к ней другой скалы с торчащим выступом, который восполнил бы недостающую часть; таким образом, создается впечатление, что те индейцы стремились не укладывать в ту стену маленькие камни, хотя ими можно было заложить неровности больших камней, а добивались того, чтобы все они были на удивление крупными и как бы обхватывали и укрепляли друг друга, каждый восполняя недостатки другого ради большего величия сооружения, и именно это восхвалял отец Акоста, заявляя:

«Больше всего восхищает то, что, хотя эти [камни] в стене не были -обрублены по линейке, а очень сильно различались между собой размерами и формой, они были пригнаны друг к другу с немыслимой точностью и без соединительной смеси». И хотя скалы устанавливались без .правил, линейки и циркуля, они всеми своими частями так подогнаны друг к Другу, словно это сооружение было построено из искусно обтесанных камней; лицевую сторону тех скал обрабатывали мало; они почти оставались такими же, какими их создала природа; только в местах стыковки каждую скалу обтачивали до четырех пальцев [в глубину] и делалось это очень тщательно; таким образом, [сочетание] грубых лицевых сторон, отшлифованных стыков и беспорядочного сочленения тех скал и скалищ позволили им создать изящное и красивое сооружение.

Один священник, уроженец Монтильи, направившийся в Перу уже после того, как я стал жить в Испании, и вскоре вернувшийся оттуда, говоря об этой крепости, и в частности о чудовищных размерах ее камней, сказал мне, что до того, как он их увидел, он никогда, никогда не верил, что они были такими громадными, как об этом рассказывали, но что после того, как он их увидел, ему показалось, что они были значительно более крупными, нежели о них идет молва, и тогда у него зародилось иное сомнение, еще более страшное, а именно, что их могли установить в том сооружении лишь с помощью дьявольского искусства. Он действительно прав, [говоря], что испытывает затруднения [в понима-нии], как они могли быть установлены в сооружении, пусть даже с помощью всех машин, которыми располагают здешние инженеры и старшие мастера; во сколько же раз это было труднее сделать без них, ибо то сооружение превосходит в этом семь других, которые называют чудесами света, потому что легко понять, как могло быть осуществлено строительство такой широкой и длинной стены, как в Вавилоне, и колосса на Родосе, и пирамид в Египте, и остальных сооружений, ибо это делалось с помощью бесчисленного множества людей и добавлением день ото дня, год от года все большего и еще большего количества [строительного] материала; я считаю, что для стены Вавилона таким материалом мог быть кирпич и битум; для родосского колосса — бронза или медь, для пирамид — камни и скрепляющий раствор; иными словами, можно постигнуть, как их построили, ибо с помощью времени сила человека все преодолела. Однако невозможно постичь, как могли те индейцы, до такой степени лишенные каких-либо машин, изобретений и орудий труда, рубить, обрабатывать, и передвигать столь огромные скалы (которые скорее являются кусками гор, нежели камнями для строительства), и установить их о такой точностью, как они [там] стоят; и поэтому по причине их столь близкого родства с дьяволами их приписывают к волшебным деяниям.

В каждой стене, почти посредине нее, имелся проход, а каждый проход имел подъемный камень шириною и высотою с проход, который оп закрывал. Первую [стену] называли Тиу-пунку, что означает песчаные ворота (puerta del arenal), потому что на той равнине кое-где имеется песок, бетонный песок: [словом] тиу они называют песчаную почву и песок, а пунку обозначает ворота. Вторую они называли Акавана Пунку, потому что главного мастера, построившего ее, звать Акавана, слог ка произносится внутри гортани. Третью называли Вира-коча Пунку, посвятив ее своему богу Вира-коче, тому призраку, о котором мы говорили подробно, явившемуся принцу Вира-коче Инке и предупредившему его о восстании чанков, за что его считали защитником и новым основателем города Коско, и, так как они отдали ему те ворота, они [как бы] просили его быть их, сторожем и защитником крепости, каковым он уже был в прошлом в отношении всего города и всей их империи. Между всеми теми тремя стенами во всю их длину имеется пространство в двадцать шесть или тридцать футов; оно заполнено землей вплоть до самого верха стены; они не знают, является ли насыпь [частью] самого холма, подымающегося вверх, или это дело рук [человека]: должно быть, это и то и другое. Каждая изгородь имела свои перила высотой больше чем вара, за которыми они могли сражаться с большей безопасностью, чем в открытую.

За этими тремя изгородями находится длинная и узкая площадь, на которой стояли три большие башни-крепости, [образуя] вытянутый треугольник, соответствовавший тому месту. Главную из них, находившуюся посредине, называли Мойок Марка: это означает круглая крепость, потому что она была построена круглой. В ней находился обильный источник очень хорошей воды, доставлявшейся [туда] под землей из очень удаленного места. Индейцы не знают, откуда и каким путем она доставлялась. Инки и члены верховного совета подобные традиции хранили в секрете. В той большой башне размещались короли, когда они поднимались в крепость, чтобы отдохнуть; все ее стены были украшены золотом и серебром в виде животных, и птиц, и растений, выполненных в натуральную величину и вделанных в стены, словно они были ковровыми покрытиями (tapiceria). Там находилось также множество посуды и [предметы] для всех остальных служб, которые, как мы рассказывали, имелись в королевских домах.

Вторую большую башню называли Паукар Марка, а третью — Какльак Марка; обе они были квадратными; в них имелось много помещений для солдат, которые, сменяя друг друга по очереди, несли охрану; они должны были быть инками по привилегии, ибо люди других народов не могли входить в ту крепость, потому что она была домом Солнца, домом оружия и войны, так же как храм был его домом моления и жертвоприношений. У нее был свой генерал-капитан в качестве алькальда; он должен был быть королевской крови и из законнорожденных; у него имелись свои лейтенанты и министры, каждый для отдельной службы (ministerio): для обучения военному делу солдат, для обеспечения продовольствием, для чистки и отделки оружия, для одежды и обуви, которая хранилась для воинов гарнизона, находившихся в крепости.

Под башнями под землей были сооружены такие же строения, как и на земле; подвалы одной башни были соединены с другими, благодаря чему башни были связаны между собой [под землей], как и поверху. В тех подземельях они проявили [свое] великое мастерство; они были построены со столькими улицами и переулками, которые пересекали друг друга то в одном, то в другом направлении, со столькими поворотами в одну и в другую сторону и столькими дверями, стоявшими друг против друга и все одинакового размера, что вошедшие в лабиринт почти сразу теряли голову и не могли выйти [оттуда]; и даже самые опытные (platicos- ticos) не решались войти без проводника; проводником же должен был быть моток толстой нити, которую, входя, следовало привязать к двери, чтобы выйти по ее следу.

Будучи еще совсем мальчиком, вместе со своими однолетками я много раз подымался к крепости, и поскольку все сооружение уже было разрушено—я говорю о том, что находилось поверх земли, хотя многое было разрушено и под землей, — мы решались заходить лишь в те части сохранившегося подземелья, в которые проникал свет солнца, чтобы не заблудиться там, как мы опасались этого благодаря внушениям индейцев.

Они не умели делать погреба со сводами; по мере того как строились стены, они оставляли на них выемки для торца балок из камня, на которые вместо балок укладывались длинные камни, обработанные со всех .шести сторон, очень точно подогнанные [друг к другу], которые перекрывали [помещение] от одной стены до другой. Все то огромное здание крепости было из отшлифованного и неотесанного камня, построенное богато, с большим мастерством; этим сооружением инки показали то, что они умели и могли [делать], стремясь великолепием и размерами той крепости превзойти все остальное, построенное до этого, чтобы она стала бы победой их побед, и это была их последняя победа, ибо несколько лет спустя после окончания ее [строительства] в ту империю пришли испанцы и они положили конец другим столь же великим делам, которые осуществлялись ими.

В строительстве той крепости отличились четыре главных мастера. Первым и главным из них, которому приписывают разработку плана строительства, был Вальпа Римачи Инка, а чтобы указать, что он был главным, ему добавили имя апу, что означает капитан или старший в любом деле, и они так его звали апу Вальпа Римачи; того, кто сменил его, звали Инка Мари-канчи. Третьим был Акавана Инка; этому приписывают [строительство] большей части гигантских зданий Тиа-ванаку, о которых мы говорили выше. Четвертого и последнего из мастеров звали Кальа Кунчуй; в его времена принесли уставший камень, которому главный мастер дал свое имя, чтобы в нем увековечить память о себе, огромность которого, так же как и размеры других подобных [камней], является немыслимой. Я с радостью указал бы здесь подлинные размеры его величины и высоты; мне не суждено было стать их достойным владельцем; [поэтому] сошлюсь на тех, кто его видел. Он находится на равнине перед крепостью; индейцы говорят, что по причине огромного труда, который был затрачен на его доставку туда, камень устал, и заплакал кровью, и не смог дойти до сооружения. Камень не обработан и остался неотесанным, таким, каким его приволокли оттуда, где его выломали (estava escuadrada). Значительная часть его ушла в землю; мне говорят, что сейчас он еще больше вошел в землю, чем когда я его видел, потому что [кое-кто] вообразил, что под ним было спрятано огромное сокровище, и он копал сколько мог, чтобы достать его; однако, прежде чем они добрались до воображаемого сокровища, та огромная скала ушла у них еще больше в землю и большая часть ее оказалась спрятана; вот почему его большая часть находится под землей. Один из верхних углов камня имеет одну или две дыры, которые, если мне не изменяет память, проходит насквозь тот угол. Индейцы говорят, что те дыры являются его глазами, которые плакали кровью; пыль, которая собирается в дырах, и вода, которая течет во время дождя, сбегая вниз по камню, оставляют на нем пятно или след, похожий на алый цвет, потому что в том месте земля красная: индейцы говорят, что тот след оставила кровь, которую он пролил, когда плакал. Очень многие рассказывали именно так эту сказку, и я ее слышал много раз.

Историческая правда, как о ней рассказывали амауты, каковые являлись учеными философами и докторами во всех делах их язычества, заключается в том, что [этот] камень доставлялся более чем двадцатью тысячами индейцев, тащивших его с помощью огромных канатов;

они передвигались с огромной осторожностью; путь, по которому они его тащили, был тяжелым, со множеством склонов, по которым нужно было подыматься вверх и спускаться; половина людей тянула за канаты впереди, другая половина удерживала скалу другими канатами, оттягивая ее назад, чтобы она не покатилась бы по склонам вниз и не застряла бы в таком месте, откуда они не смогли бы ее вытащить.

На одном из тех склонов (из-за небрежности тех, кто удерживал камень, ибо они тянули его не все вместе), тяжесть скалы одолела силу тех, кто ее удерживал, и она покатилась вниз по склону и убила три или четыре тысячи индейцев, которые направляли ее движение; однако, несмотря на это несчастье, она была поднята и доставлена в долину, где и сейчас находится. Кровь, которую она пролила, была кровью, которой она, как они говорят, плакала, потому что индейцы оплакивали ее и потому что скала так и не была установлена в сооружении. Они говорили, что она устала и не могла туда дойти, ибо они сами устали, перетаскивая ее; таким образом, то, что случилось с ними, они приписывают скале; у них было много других схожих сказок, которым по традиции обучались их сыновья и потомки, чтобы в памяти сохранялись бы самые знаменитые события, случившиеся среди них.

Испанцам, испытывавшим зависть к их восхитительным победам, следовало бы сохранить ту крепость, если бы им даже пришлось отремонтировать ее за свой счет, чтобы на ее примере в грядущих веках было бы видно, сколь велики были силы и сколь силен был дух тех, кого они победили, дабы об их [собственных] подвигах сохранялась бы вечная память, однако они не только не сохранили ее, а сами все разрушили ради строительства своих личных домов, которыми они сегодня владеют в Коско, ибо, чтобы сэкономить стоимость и время и избавиться от неудобств, которые причиняли индейцы, вырубавшие камни для их домов, они разрушили все, что было построено за крепостными стенами из отшлифованных камней, ибо в городе нет дома, по крайней мере из тех, которые построили испанцы, который не был бы сооружен из того камня.

Крупные камни, служившие балками для подземных сооружений (soteranos), были взяты для порогов и порталов, а меньшие камни — для фундаментов и стен; а для ступеней лестниц они искали ряды каменной кладки, которые подходили им по высоте, а найдя такие, они рушили все остальные ряды, которые лежали сверху на том ряду, который был им необходим, хотя бы там было десять или двенадцать или еще больше рядов. Таким путем было обрушено на землю то огромное величие, не заслужившее подобного уничтожения, ибо вечно будут испытывать сожаление те, кто внимательно знакомился с тем, чем оно являлось; они разрушили его с такой поспешностью, что даже я застал там лишь те немногие реликвии, о которых рассказал. Три стены из скал продолжали стоять, когда я уехал, потому что они не могли разрушить их из-за их размеров; однако, несмотря на это, согласно тому, что мне рассказали, часть их уже разрушена при поисках цепи или каната из золота, который был изготовлен Вайна Капаком, потому что имелись предположения или свидетельства (rastros), что именно там было захоронено [это золото].

Начало строительства той [тогда еще] не очень высоко оцениваемой и плохо вырисовывавшейся крепости положил добрый король Инка Йупанки, десятый инка, хотя другие утверждают, что это сделал его отец Пача-кутек Инка; они так говорят потому, что он оставил [потомкам] ее план, и изготовленный макет, и огромное количество доставленных [туда] камней и скал, поскольку иной материал не использовался на том строительстве. Закончена она была более чем через пятьдесят лет уже во времена Вайна Капака, хотя индейцы говорят, что она все еще не была закончена, потому что уставший камень тащили для другого большого сооружения, которое они хотели возвести и которое, как и многие другие, сооружавшиеся по всей империи, были прерваны гражданскими войнами, вскоре возникшими между двумя братьями Васкаром Инкой и Ата-вальпой, во время которых пришли испанцы, которые полностью прекратили и разрушили их; такими они и остаются сегодня.

ИЗ КОТОРОЙ БУДУТ ВИДНЫ МНОГОЧИСЛЕННЫЕ ЗАВОЕВАНИЯ, КОТОРЫЕ ОСУЩЕСТВИЛ ТУПАК ИНКА ЙУПАНКИ, ОДИННАДЦАТЫЙ КОРОЛЬ, И ТРИ ЖЕНИТЬБЫ, КОТОРЫЕ ОТПРАЗДНОВАЛ ЕГО СЫН ВАЙНА КАПАК; ЗАВЕЩАНИЕ И СМЕРТЬ НАЗВАННОГО ТУПАКА ИНКИ; ДОМАШНИЕ И ДИКИЕ ЖИВОТНЫЕ, ЗЛАКИ И ОВОЩИ, ФРУКТЫ И ПТИЦЫ И ЧЕТЫРЕ ЗНАМЕНИТЫЕ РЕКИ, ДРАГОЦЕННЫЕ КАМНИ, ЗОЛОТО И СЕРЕБРО,—ИНЫМИ СЛОВАМИ, ВСЕ ТО, ЧТО ИМЕЛОСЬ В ТОЙ ИМПЕРИИ ДО ПРИХОДА ТУДА ИСПАНЦЕВ. ОНА СОДЕРЖИТ ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ГЛАВ.

Великий Тупак Инка Йупанки (имя которого Тупак означает тот, кто сияет или излучает свет, потому что великие деяния этого князя заслужили ему такое прозвище) после смерти своего отца возложил на себя красную бахрому и исполнил обряд поминаний, и другие церемонии, и жертвоприношения, которые воздавались умершим королям, на что он потратил первый год своего царствования, [затем он] направился посетить, свои королевства и провинции, что являлось первым делом, совершавшимся инками, унаследовавшими престол, чтобы познакомиться [самому] и быть известным и любимым своими вассалами и чтобы этим путем все советы и селения, как и их отдельные жители, могли бы, находясь поближе, просить его, что было полезно для них; а также для того, чтобы губернаторы, и судьи, и остальные министры правосудия не проявляли бы беспечность или не тиранили бы [народ] по причине отсутствия инки. Он потратил на посещение четыре долгих года, а закончив его и оставив у вассалов чувства удовлетворения и радости, [вызванные] его величием и добрым характером, он приказал в наступающем году снарядить сорок тысяч воинов, чтобы продолжить завоевание, чему он был обучен своими предками, ибо главной славой, которую ценили те инки, и отговоркой, с помощью которой они прятали свое стремление увеличить свою империю, являлось утверждение, что их понуждало. [к завоеваниям] страстное желание спасти индейцев от бесчеловечности и от скотства, в котором они жили, и подчинить, и приобщить их к разумной и моральной жизни, и к знанию, и поклонению своему отцу Солнцу, которого они провозглашали богом.

Когда люди были снаряжены [и] был отдан приказ о том, кто останется его наместником в городе [Коско], инка пошел к Каса-марке, чтобы оттуда предпринять вторжение в провинцию, именуемую Чача-пуйа, что, согласно отцу Блас Валера, означает место сильных людей. Она находится на востоке от Каса-марки; ее населяло много очень храбрых людей — мужчины прекрасного сложения, а женщины чрезвычайной красоты. Эти чачапуйцы поклонялись змеям, а главным богом они считали птицу кунтур; Тупак Инка Йупанки хотел покорить и включить в свою империю ту провинцию, поскольку она была очень знаменита [и] в то время имела более сорока тысяч жителей; место же это— чрезвычайно гористое. Эти индейцы чачапуйцы в качестве головного украшения и знака различия носят на голове пращу, по которой их узнают и отличают от других народов; а праща сделана не так, как ее делают другие индейцы, и является главным оружием, которым они пользовались на войне, как древние мальоркинцы.

Перед провинцией Чача-пуйа расположена другая, которую называют Вакра-чуку; она большая и очень гористая, а ее люди отличаются крайней воинственностью и свирепостью. В качестве знака различия они носят или носили (ибо сейчас уже все перепуталось) черный шнур из шерсти с белыми мушками, а вместо плюмажа — кончик рога оленя, или косули, или лани, по причине чего их называли вакра-чуку, что означает головной убор или шляпа из оленьего рога: они называют [словом] чуку головной убор, а вакра — олений рог. Вакрачукцы поклонялись змеям до того, как ими стали править инки, и они рисовали их как идолов в своих храмах и домах.

Инке было необходимо вначале завоевать ту провинцию Вакра-чуку, чтобы подойти к Чача-пуйа; и так он приказал направить в нее свое войско. Местные жители решили защищаться, рассчитывая на трудную доступность своей земли, и они даже верили в победу, ибо земля казалась им неприступной. С этой надеждой они вышли защищать проходы, где произошли большие сражения и с обеих сторон было много убитых. Видя это, инка и его совет решили, что если пламя и кровь войны станут разрастаться, то будет причинен большой урон своим людям, а противники полностью уничтожены. По этой причине, когда было захвачено несколько укрепленных проходов, он направил им предложение мира и дружбы, как обычно поступали инки; он заявил им, что им следует подумать о том, что инка пришел скорее для того, чтобы сделать для них добро (как поступали его предки со всеми остальными индейцами, которых они покорили и подчинили своей империи), нежели установить свое господство или надеясь на какую-то пользу от них для себя. Пусть они знают, что никакие их земли или их состояния (possessiones) у них не будут отобраны, а скорее они будут увеличены благодаря новым оросительным каналам и другим благодеяниям; и что куракам будут оставлены те же владения, которые они прежде имели, что они желали лишь, чтобы они поклонялись Солнцу и отказались бы от бесчеловечностей, которые среди них практиковались. Вакрачукцы обсуждали все это, и, хотя многие считали, что следует принять инку господином, они де пришли к соглашению, потому что молодые люди, будучи менее опытными, но более многочисленными, возражали против этого, и их упрямство победило, и с огромной яростью они продолжали войну, считая, что они обязаны победить или умереть как один, — так они возражали старикам.

Инка, чтобы противники знали, что его предложение мира не являлось результатом слабости духа или недостатка сил, а сострадания и добродушия, столь свойственных его предкам, приказал по-настоящему усилить военные действия и, чтобы нападение шло со многих сторон, разделил [для этого] войско на легионы для отвлечения и ослабления сил и боевого духа противника. При второй атаке, проведенной инками, они захватили новые позиции и укрепленные проходы [и] так зажали противника, что ему пришлось просить милосердия. Инка принял их с большой мягкостью, по общему обычаю тех королей, которые всегда ею гордились, а также для того, чтобы с ее помощью побудить соседей [сдаться]; и поэтому он приказал своим министрам, чтобы они обращались бы с вакрачукцами, словно они были их братьями; он приказал, чтобы куракам дали бы много изящной одежды, которую они называли комли, а простым людям ту, что называли аваска; он приказал снабдить их большим количеством провианта, потому что из-за войны погибли их запасы на год, что вызвало чувства большого удовлетворения у вновь завоеванного [народа], не опасавшегося больше наказания за свой бунт и упорство, которого они [раньше] боялись.

Инка не пожелал продолжить дальше свое завоевание, потому что счел, что он уже сделал достаточно много в то лето, завоевав провинцию, подобную той, столь труднодоступную по местности и по многочисленности воинственного населения; а также потому, что та земля отличается обилием дождей; он приказал расположить свое войско по соседству с той границей. Он повелел точно так же, чтобы к следующему лету были бы снаряжены другие двадцать тысяч воинов, ибо не хотел так затягивать свои завоевания, как это имело место в прошлый раз.

Вновь завоеванных он приказал обучить своей пустой религии и своим законам и нравственным обычаям, чтобы они умели бы хранить и исполнять их. Он приказал дать им планы и порядок строительства оросительных водных каналов и платформ, выравнивая холмы и склоны [гор], чтобы они могли быть засеяны и превращены в плодородные земли, так как без тех устройств земля оставалась потерянной и они не могли ею пользоваться. Все это было признано теми индейцами очень полезным для них самих.

С наступлением лета и приходом помощи в людях великий Тупак Инка Йупанки приказал поднять в поход свое войско и идти в сторону провинции Чача-пупа. Впереди он направил посланца, предлагавшего им мир или войну, согласно древнему обычаю инков. Чачапуйцы решительно ответили, что они готовы взяться за оружие и умереть, защищая свою свободу; что инка может делать все, что он хочет, ибо они не желали быть его вассалами.

Когда ответ был услышан, началась жестокая для обеих сторон война, со множеством убитых и раненых. Инки наступали, полные решимости не возвращаться назад. Чача (ибо это название также допустимо для того народа) приняли решение прежде умереть, нежели уступить своим врагам; в том завоевании было множество убитых по причине такого упорства обеих сторон, а также еще и потому, что чача, видя, как империя инков приближается к их провинции, которую мы можем назвать королевством, так как она имеет более пятидесяти лиг в длину и двадцати в ширину, помимо той ее части, которая доходит до Муйу-пампы, составляющей еще тридцать лиг в длину, подготовились за несколько лет до этого для своей обороны, построив много крепостей в удобных для этого местах, как об этом можно судить сегодня, ибо еще живы их руины (reliquias), и закрыв многие имевшиеся [там] узкие проходы, [обезопасив тем самым] ту землю, проход к которой был сам по себе труднодоступен, ибо она чрезвычайно неудобна для передвижения, потому что на некоторых дорогах индейцы карабкаются вверх на высоту в восемь и десять ростов, поскольку нет других проходов, чтобы можно было пройти дальше.

Преодолевая эти трудности, дорого оплачиваемые жизнью своих людей, инки захватили некоторые укрепленные проходы и некоторые крепости, которые имели для них большую ценность; а первые из них находились на склоне, подымавшемся вверх на две с половиной лиги, который называют Пиас, потому что, преодолев его, вы находите селение с этим названием. Оно является одним из главных селений той провинции и расположено внутри страны в восемнадцати лигах от той части [границы], через которую вошли инки; но то пространство было завоевано ими с огромными трудностями. Они нашли селение покинутым, потому что, хотя это место было удобным для обороны, они укрепили другие, еще более удобные для обороны места.

В Пиас инки обнаружили несколько немощных стариков и старух, которые не могли подняться в горы с молодыми людьми; с ними находилось множество детей, которых родители не смогли взять с собой в крепости; великий Тупак Инка Йупанки приказал обращаться с ними с большим милосердием и ласкою.

Из селения Пиас инка двинулся дальше со своим войском, а в одном ущелье или на перевале снежной горной цепи, который известен под названием Чирмак Каса, что означает вредный перевал, поскольку он причиняет много вреда людям, проходящим по нему, замерзли триста избранных солдат инки, которые шли впереди войска, разведывая дорогу (tierra), ибо на них внезапно обрушился огромный снегопад, который утопил и заморозил всех их, так что никто не спасся. Из-за этого несчастья инка несколько дней не мог одолеть перевал, а чачапуйпы, считая, что это происходит по причине страха, объявили по всей своей провинции, что он отступил и бежал от них.

После того как снежная буря улеглась, инка продолжил свое завоевание и с великим трудом он пядь за пядью захватывал все то, что лежит вплоть до Кунтур Марка, другого главного селения, помимо многих других малых захваченных им с великим трудом по одну и по другую стороны королевской дороги, по причине недоступности местности и потому что жители сделали ее еще более недоступной с помощью укреплений. В селении Кунтур Марка местные жители оказали великое сопротивление, ибо их было много; они мужественно сражались и много дней вели войну; однако, поскольку в те времена сила инков была столь велика, что никто не мог ей противостоять, а у чача не было иной помощи, кроме своего мужества и силы, они утопили их в потоке атаковавших их людей; и, таким образом, они были вынуждены сдаться на милость инке. Он же принял их с обычной добротой, и оказал им милости, и одарил подарками, чтобы успокоить их души, а также чтобы побудить не сдавшихся последовать их примеру.

Оставив в Кунтур Марка министров для установления порядка на завоеванной [территории], инка прошел вперед, захватывая встречавшиеся на пути селения и крепости, правда уже с меньшим трудом и с меньшей кровью, потому что по примеру Кунтур Марка остальные стали сдаваться в плен; а те из них, которые продолжали сражаться, не сражались с таким упорством, как прежде. Этим путем он дошел до другого главного селения, именовавшегося Каса-маркилъа, которое находится в восьми лигах от Кунтур Марки, трудно проходимого пути по крутым горам и горным цепям. В Каса-маркилье имело место большое сражение, так как в селении находилось много очень воинственных людей; но после нескольких стычек, во время которых чача познакомились с силой инков, зная, что большая часть их провинции уже была Подчинена инке, они сочли за благо также покориться.

Из Каса-маркильи он прошел в другое главное селение, называвшееся Папа-марка, что означает селение картофеля, потому что там он родится очень крупным. Инка захватил то селение, как и предыдущие. Оттуда он прошел восемь лиг, захватывая все селения, обнаруженные им, вплоть до одного из главных селений, которое именуют Райми-пампа, что означает поле праздника, главного торжества Солнца, называвшегося Райми, о котором мы подробно рассказывали в посвященной ей главе; и поскольку Тупак Инка Йупанки, завоевав то селение, расположенное в прекраснейшей долине, отпраздновал на поле [сражения] тот праздник Солнца, его стали так называть, запретив (quitando) старое название, ибо следует знать, как уже говорилось, что инки имели обычай отмечать этот праздник где придется, где их застанет время праздника, принимая во внимание, что верховный жрец и остальные инки, находившиеся в Коско, [в это же время] отпразднуют его там со всей торжественностью.

Захватив селение Райми-пампа, он прошел в другое, именуемое Сута, которое находится на три лиги дальше вперед, и также с легкостью захватил его, потому что местные жители уже не оказывали сопротивление, видя большую часть провинции во власти инки. Из Суты войско направилось в другое большое селение, которое называют Льаванту, являющееся последним из главных селений провинции Чача-пуйа, которое, как и остальные селения того народа, сдалось, понимая, что не может защитить себя, и так инка стал господином всей той огромной провинции, главными селениями которой являются те, что были названы, [и] помимо которых тогда имелось огромное множество маленьких селений. Многих трудов стоило завоевание той большой провинции, и инка заплатил за нее многими людьми, как по причине труднодоступное той земли, так и потому, что [ее] люди отличались решимостью и мужеством.

Из Льаванту великий Тупак Инка Йупанки направил часть своего войска на завоевание и покорение провинции, именуемой Муйу-пампа, через которую ушел храбрый Ханко-вальу, когда отказался от своих владений и положения, чтобы не признавать над собой верховную власть инков, как об этом было сказано [в рассказе] о жизни Инки Вира-кочи; эта провинция находится в Андах и на основе дружеской конфедерации или вассальной зависимости, ибо в этом нет единства мнений у тех индейцев, признавала верховную власть чачанов, а находится она почти в тридцати лигах на восток от Льаванту.

Жители Муйу-пампы, зная о том, что вся провинция Чача-пуйа была покорена инкой, с легкостью сдались и заявили, что принимают его идолопоклонство, и его законы, и обычаи. Так же поступили люди провинции, именуемой Каска-йунка, и других, которые расположены в том округе меньшего значения и [громкости] имени; все они сдались инке, лишь немного или совсем не сопротивляясь. Он же предпринял все необходимое для [насаждения] своей пустой веры и поклонения Солнцу и для благ вассалов; он приказал вырыть новые оросительные каналы и поднять (romper) новые земли, чтобы провинция стала бы более плодородной, а куракам он дал много одежды, которую они очень высоко ценили, и приказал на то время вплоть до будущего лета прекратить войну и расположить в лагерях войско, а из соседних провинций доставить много продовольствия для воинов и для вновь завоеванных вассалов, потому что из-за прошедшей войны они испытывали нехватку в еде. С наступлением лета Тупак Инка Йупанки с войском в сорок тысяч человек направился к провинции Ванка-пампа, крупной и с многочисленным населением, состоявшим, однако, из различных народов с разными языками; они жили раздельно, каждый сам по себе, далекие от мира и дружбы [в отношениях] друг с другом, без господина, без государства, без заселенных поселений; они подобно зверям воевали друг с другом, ибо у них не было спора за господство, так как там не было такового и они не знали, что такое быть господином. Они также не могли сражаться за имущество, потому что не имели его, так как большинство из них ходило обнаженными, ибо они не умели изготавливать одежду. В качестве трофея победители получали жен и дочерей побежденных, забирая всех женщин, которых они только обнаруживали, а мужчины же, как звери, пожирали друг друга.

В своей религии они были такими же или еще большими зверьми, чем, в своей моральной жизни; они поклонялись множеству богов; каждый народ, каждый округ, каждый дом имели своего бога. Одни поклонялись животным, другие — птицам, другие — травам и растениям, родникам и рекам, каждый тому, чему пожелает; на этой основе также случались крупные сражения и конфликты общего или частного значения, [чтобы решить], чей бог лучше. По причине этого беспорядка, в котором они жили без всякого согласия, их можно было очень легко завоевать, потому что они защищали себя тем, что убегали, словно животные, в труднодоступные горы и горные цепи, где могли спрятаться в расщелинах скал; оттуда большинство из них прогнал голод, заставив их покориться службе инке; другие же, более звероподобные и тупые, умерли от голода в пустынях.

Король Тупак Инка Йупанки приказал собрать их с великой осторожностью и дать им учителей, чтобы научить их заселять селения, обрабатывать земли и прикрывать свои тела, заставив их одеваться в шерсть и хлопок; они вырыли много больших оросительных каналов, чтобы дать воду полям; они возделали провинцию так, что она стала одной из лучших в Перу. В дальнейшем, чтобы еще больше украсить ее, они построили в ней храм Солнца, и дом избранниц, и многие другие здания; им приказали сбросить на землю своих богов, и поклоняться Солнцу как единому и всеобщему богу, и не есть больше человеческое мясо под страхом потери жизни и полного их уничтожения; они дали им жрецов и людей, знающих их законы и обычаи, чтобы они обучили бы их всему; и они показали себя такими способными, что за короткое время стали весьма цивилизованными, и те две провинции, Каска-йунка и Ванка-пампа, стали одними из лучших провинции, которые имелись в империи инков.

После завершения завоевания большой провинции Ванка-пампа — они не знают, сколько лет спустя, — инки двинулись дальше завоевывать три другие провинции, в которых также имелось много разных народов, однако в противоположность предыдущим они жили как цивилизованные люди, имели свои поселения и крепость, свою форму правления, собираясь вместе в должное время, чтобы обсудить дела ради общей пользы. Они не признавали [над собой] господина, однако с общего согласия избирали правителей для мира и капитанов для войны, которых уважали и которым подчинялись с большим почтением, пока они несли службу. Эти три провинции, бывшие главными, назывались Каса, Айа-вака и Кальва. Подойдя к их границам, инка направил к местным жителям требование принять его господином или готовиться к войне. Они ответили, что готовы умереть, защищая свою свободу, что у них никогда не было господина и они не желали его иметь. На этом вспыхнула война, жесточайшая для обеих сторон, ибо они не хотели чем-либо воспользоваться из предложений мира и милосердия, которые инка делал; индейцы отвечали на них, что они не хотят их получать от того, кто намеревался сделать их [своими] подданными, отняв их древнюю свободу; что они требуют, чтобы он сохранил им ее и ушел бы с миром, ибо это была наибольшая милость, которую он мог им оказать. С огромной поспешностью приходили друг к другу на помощь [эти] провинции в случае любой нужды; они сражались мужественно, убили многих людей инки, число которых превзошло восемь тысяч; видя все это, инки с озлоблением подавляли их огнем и кровью, подвергая всем жестокостям (persecuciones) войны; однако противники переносили их с великим мужеством, чтобы защитить свою свободу, а когда они захватывали одну из их укрепленных позиций, те, кто спасался, занимал другую, а оттуда они переходили к другим и другим [укреплениям], опустошая свою собственную землю и свои дома, не обращая взимания на жен и на детей, ибо они предпочитали умереть в сражении, нежели стать чьими-то подданными.

Инки мало-помалу захватывали их землю, пока не окружили их на последнем ее клочке, где они укрепились, чтобы умереть, упрямо стоя на своем. Tам они оказались так зажаты [инкскими воинами], что жизнь их держалась на волоске, однако они оставались тверды в непокорности инке; видя это, некоторые капитаны, находившиеся среди них [и] оказавшиеся более разумными, понимая, что все они должны погибнуть, не имея на то причины, и зная, что другие народы, такие же свободные, как и они, покорились инке, а их богатства скорее возросли, нежели у них убавилось то, чем они ранее владели, и обсудив все это между собой, все капитаны пришли к соглашению покориться инке и передать [своих] людей, что и было сделано, хотя и не без сопротивления солдат, ибо некоторые из них подняли бунт, но, видя пример капитанов и то, что они требовали должного послушания, все они сдались.

Тупак Инка Йупанки принял их с огромной любезностью и чувствами сожаления о том, что они довели себя до крайней нужды; он приказал, чтобы их одарили бы как его собственных сыновей, а так как многих из них уже недоставало, ибо они погибли на войне, и земли оставались незаселенными, он приказал, чтобы из других провииций были бы приведены люди, которые заселили бы и стали возделывать их; и, оставив все необходимое для правления и для своего идолопоклонства, он возвратился в Коско, усталый и раздраженный той войной больше по причине упрямства тех индейцев и их потерь, чем из причиненных ею беспокойств; и он повторял много раз, что, если провинции, которые в дальнейшем он должен будет завоевать, усвоят дурной пример упрямства тех народов, он не станет их покорять и выждет время, когда они окажутся более расположены, чтобы воспринять империю инков.

Несколько лет великий Тупак Инка Йупанки был занят посещением своих королевств и их украшением особыми зданиями в каждом селении или провинции, как-то: королевскими домами, крепостями, и хранилищами, и оросительными каналами, и храмами для Солнца и для избранниц, и другими общими для всего королевства сооружениями, каковыми являлись королевские дороги, которые он приказал построить и о которых мы поговорим более подробно в другой части; он уделил особое внимание строительству крепости Коско, которую начал строить его отец Инка Йупанки.

По прошествии нескольких лет этих мирных занятий инка вернулся к завоеванию провинций, которые находятся на севере, которые называют Чинчасуйу, чтобы покорить и включить их в свою империю; он направился к той, которую называют Вануку; в ней проживает много разобщенных народов, ведущих одни с другими жестокую войну; они жили, рассеянные по полям, без селений и без государства; [правда], у них имелось несколько крепостей на возвышенных местах, где собирались соседние жители; эти народы инка завоевал с легкостью, применив свое обычное милосердие, хотя в начале завоевания в некоторых стычках жители Вануку показали свою воинственность и бесстыдство, за что капитаны инки предали их суровому наказанию, прикончив их ножами с великой жестокостью, однако инка сдержал их, говоря, что они не должны забывать закон первого инки Манко Капака, который приказывал покорять и включать в свою империю индейцев с помощью ласки и подарков, а не оружия и крови.

Индейцы, с одной стороны, проученные наказанием, а с другой стороны, побуждаемые благодеяниями и обещаниями инки, с легкостью покорялись, и заселяли селения, и воспринимали идолопоклонство и правление инков, которые в короткое время во многом прославили эту провинцию Вануку, прекрасную по своему плодородию и хорошему климату; они сделали ее метрополией и главой многих других провинций, расположенных с нею. по соседству. Они построили в ней храм для Солнца, который строился только в знаменитых провинциях и в качестве большой милости; они основали также дом избранниц. Для служб в этих двух домах приходило по очереди ежегодно двадцать тысяч индейцев, и они даже говорят, что их было тридцать тысяч, если судить по толпе тех, кто находился рядом с ними. Педро де Сиеса, глава восьмидесятая, говорит о Вануку то, что, взятое дословно, следует далее и что необходимо отметить, помимо прочих вещей, в той главе: «В том, что называют Гуануко, находился королевский дом с великолепным зданием, потому что камни были большими и очень тщательно установлены. Этот дворец или покой являлся главой соседних с Андами провинций, а рядом с ним находился храм Солнца с большим количеством девственниц и служителей; во времена инков он имел такое большое значение, что только для его служб имелось постоянно более тридцати тысяч индейцев. Управляющие инков заботились о взимании обычной подати, и соседние провинции оказывали помощь своими услугами этому дворцу». Досюда Сиеса де Леон.

Осуществив завоевание Вануку, о котором мы рассказали коротко, и точно так же [коротко] мы будем рассказывать обо всем, что следует далее, если не представится что-либо замечательное, ибо я хочу скорее дойти до конца завоеваний, которые осуществлялись теми королями, чтобы рассказать о войнах, которые вели Васкар и Ата-вальна, внуки этого инки Тупак Йупанки. Мы указали, что к наступающему году инка приказал снарядить могучее войско, потому что он предложил завоевать большую провинцию, называемую Каньари, главу многих других провинций, в которой жили высокие, воинственные и храбрые люди. Они отращивали в качестве отличительного знака длинные волосы, собирали их вместе на макушке головы и там их завязывали в узел; самые знатные и опрятные носили на голове в качестве головного убора обруч с сеткой высотою в три пальца в его средней части, с которого свешивалось несколько плетеных тесемок разного цвета; плебеи, а еще чаще люди неопрятные и больные, вместо обруча с сеткой делали нечто похожее из [высушенной] тыквы; и поэтому остальные индейцы, весь народ Каньари в качестве оскорбления называли мати-ума, что означает тыквенная голова. По этим и другим подобным различительным знакам, которые во времена инков индейцы носили на голове, они узнавали, к какой провинции и к какому народу принадлежал каждый из них. В мое время все они также ходили со своими различительными знаками; сейчас мне говорят, что все уже перепуталось. До инков сами каньары и их жены одевались плохо и ходили почти обнаженными, хотя все старались прикрывать по крайней мере срамное место; у них было много господ вассалов; некоторые из них заключали между собой союзы. Это были самые мелкие [господа], объединявшиеся для защиты от сильных, ибо они как более могущественные хотели править и подчинять себе самых слабых.

Тупак Инка Йупанки направился к провинции Каньари, а по дороге завоевал ту, что находится перед нею и которую называют Пальта, откуда был принесен в Коско и в его долины вкусный и изысканный плод, который называют палъта; эту провинцию инка завоевал с большой легкостью при помощи подарков и ласки, а не оружия, хотя ее люди воинственны, однако милосердие князей могло совершать многое. Этот народ в качестве знака различия имел сплющенную голову, ибо при рождении младенца ему клали одну доску на лоб, а другую под затылок и обе их связывали, и каждый день их стягивали и сближали все больше и больше, а младенец все время лежал на спине, а доски у них не снимали до трех лет; головы получались противнейшие и благодаря этому позору любого индейца, у которого лоб был шире нормального, а затылок плоским, называли пальто, ума, что означает голова из Пальты.[25] Инка прошел вперед, оставив министров для духовного и светского правления той провинции, а подойдя к границам каньаров, он направил им обычные требования сдаться или взяться за оружие. Среди каньаров имелись разные мнения, однако в конце концов они согласились на том, чтобы покориться инке и принять его господином, ибо они видели, что их раздоры и раздробленность не позволят оказать ему сопротивление; и так они вышли ему навстречу с великим праздником, чтобы принести ему [свою] покорность. Пример тех первых повторили все остальные кураки, и они с легкостью сдались. Инка принял их с большой радостью и оказал им милости; он приказал дать им одежду, что они высоко ценили; приказал, чтобы их обучили поклонению Солнцу и цивилизованной жизни, которую вели инки. До инков каньары поклонялись как главному богу Луне и как второстепенным — огромным деревьям и камням, выделявшимся среди обычных, особенно если они были похожи на яшму; с [принятием] учения инков они стали поклоняться Солнцу, которому построили храм, и дом избранниц, и много дворцов для королей.

Они построили хранилища для королевского имущества и для вассалов, увеличили [площадь] возделываемых земель, вырыли оросительные каналы; иными словами, они сделали в той провинции все то, что обычно делалось во всех, которые инки завоевывали, а в той [провинции] они сделали все это с еще большим совершенством, потому что расположение земель, прекрасно позволяло осуществлять любое улучшение, что очень радовало каньаров и они были очень хорошими вассалами, как они доказали это в войнах Васкара и Ата-вальпы, хотя позднее, когда пришли испанцы, один из каньаров, перейдя к ним, оказался для остальных достаточно убедительным примером, чтобы они полюбили бы испанцев и возненавидели инков, как мы об одном и о другом расскажем в должном месте. На свете модно говорить: «Да здравствует тот, кто побеждает!». Завершив завоевание каньаров, великий Тупак Инка Йупанки счел за добро заняться управлением и устройством многих народов, которые подразумеваются под этим именем каньары, и чтобы оказать им еще большую милость, он хотел лично присутствовать при их обучении своему идолопоклонству и своим законам. На это он потратил много времени, чтобы все было бы хорошо устроено, мирно и спокойно; так, чтобы остальные незавоеванные провинции обрели бы благосклонность к империи инков и стремились бы принять его господином. Среди тех народов имеется один, именуемый кильаку; это гнуснейшие люди, столь жалкие и ограниченные, что они боятся, что им обязательно не хватит земли, и воды, и воздуха; по этой причине среди индейцев родилась поговорка, которую испанцы используют в своем языке; сказать: он-килъаку означает насмехаться над кем-то за жадность или иную низость. Инка приказал взимать с них особый налог, который взимался с людей несчастных, [а именно] их вшей, чтобы заставить их чистить себя и не позволять вшам пожирать их.

Тупак Инка Йупанки, а позднее его сын Вайна Капак много сделали, чтобы этим провинциям Каньари и той, которую называют Туми-пампа, придать великолепие королевскими зданиями и домами, покои которых были украшены, как коврами, травами, растениями и животными, выполненными из золота и серебра в натуральную величину; стены были покрыты золотыми листами с вделанными в них изящными камнями, изумрудами и бирюзой; они построили [там] знаменитый храм Солнца, точно так же выложенный золотом и серебром, потому что те индейцы из всех сил стремились показать как можно большую роскошь на службе своим королям, а чтобы доставить им удовольствие, они использовали в храмах и королевских дворцах все сокровища, которые могли добыть.

Педро де Сиеса, глава сорок четвертая, подробно говорит о богатствах, которые были сосредоточены в тех храмах и королевских покоях в провинциях каньаров, включая (hasta) Туми-пампу, которую испанцы называют Томе Бамба, хотя нет нужды заменять одни буквы другими, как они это делают; он говорит, что, помимо этого богатства, имелось огромнейшее количество драгоценностей в [виде] кувшинов, и котлов, и другой служебной посуды, и множество богатейшей носильной одежды, сплошь покрытой серебряным или золотым шитьем и чакирой. В своей истории он рассказывает о многом из [тех] завоеваний, о которых мы говорили. Чакирой испанцы называют очень мелкие золотые бусы (cuentas), более мелкие, чем очень мелкий бисер, которые изготовляются индейцами с таким искусством и ловкостью, что лучшие серебряных дед мастера, которых я знал в Севилье, спрашивали меня, как они их делали, потому что у таких мелких [бусин] стыки были припаяны; я привез в Испанию одну, небольшую [чакиру], и они рассматривали ее с великим восхищением. Рассказав очень подробно о сокровищах провинций Каньари, Педро де Сиеса говорит эти слова: «В конце концов, что бы я ни сказал, все равно этого будет недостаточно, даже если бы я пожелал преувеличить сокровища, которые инки держали в тех королевских дворцах». А рассказывая, в частности, о покоях и храме Туми-пампы, он говорит: «Некоторые индейцы хотят сказать, что большая часть камней, из которых были построены эти покои и храм Солнца, была доставлена из великого города Коско по приказанию короля Вайна Кацака и великого Тупа Инки, его отца, с помощью многочисленных канатов, что вызывает немалое восхищение (если так оно было) из-за величины, и огромного числа камней, и огромной дальности дороги». Все это дословно взято у того историка, и хотя в них он проявляет [свое] сомнение относительно сообщения индейцев, я возьму на себя смелость утверждать, что так оно и было; потому что короли инки могли приказать доставить камни из Коско, чтобы оказать наибольшую милость и проявить благосклонность к той провинции, ибо, как мы уже много раз говорили, камни и любая другая вещь из того имперского города воспринимались индейцами как священный предмет. И, поскольку считалось великой милостью разрешение и предоставление права построить храм Солнца в какой-либо главной провинции, ибо это означало, что ее жители становились гражданами Коско, и так как эта милость ценилась, так как ее ценили индейцы, еще большей милостью и благосклонностью — без какого-либо преувеличения, — было приказание инки доставить камни из Коско, чтобы тот храм и дворцы не только были бы подобны храму и дворцам Коско, но и были бы тем же самым, поскольку они были построены из тех же самых камней и того же материала. И индейцы, чтобы наслаждаться этим величием, которое считалось у них священным делом, могли отложить любую работу, которой они были заняты, [чтобы] доставить камни по той, столь длинной и столь трудной дороге, как та, что лежит между Коско и Туми-пампой, что должно составлять лишь немногим меньше четырехсот лиг в длину, а в трудность ее преодоления может поверить только тот, кто сам прошел через нее, по причине чего я больше не буду рассказывать об этом здесь. А то, что индейцы сообщили Педро де Сиеса, заявив ему, что большая часть камней, из которых построены те дворцы и тот их храм Солнца, были принесены из Коско, скорее следует отнести к их желанию похвалиться великой милостью и благосклонностью, которые оказали им их короли, приказав доставить их [туда], нежели желанию поднять цену на труд по их доставке из столь удаленного места. Это следует ясно понять, ибо ни в одной другой части своей истории [этот] автор не упоминает о подобных сообщениях относительно построек; и этого достаточно, чтобы увидеть величие и богатство королевских дворцов и храмов Солнца, которые имелись в Туми-пампе и во всем Перу.

Отдав приказание о всем том, что было сказано относительно провинций Каньари, инка возвратился в Коско, где он провел несколько лет, занимаясь управлением своими королевствами и выполняя обязанности великого князя. Однако, поскольку инки по естественной для могущественных людей привычке испытывали такую жажду увеличивать свою империю, что они считали злом потерю длительного времени без своих завоеваний, он по этой причине приказал снарядить превосходное войско и вместе с ним зашагал вплоть до окраин Туми-пампу, а оттуда предпринял свое завоевание и захватил много провинций, расположенных на территории немногим менее пятидесяти лиг, вплоть до границ королевства Киту, из которых наиболее известными являются: Чанча Мока, Кесна, Пума-льакта — [последнее] означает земля львов, ибо в ней их живет больше, чем в соседних провинциях, и они поклонялись им как богам, — Тиксампи, Тиу-каса, Кайампи, Урко-льасу и Тинку-раку, помимо многих других меньшего значения, находящихся в той округе; их завоевание было легким, так как большинство (из них) плохо заселены и имеют бесплодные земли; люди же неотесанные, без господ и правительства или любого другого правления (policia), без закона и религии; каждый поклонялся как богу тому, чему желал; многие другие вообще не знали, что значит поклоняться, и так они жили, словно одинокие животные, рассеянные по полям; с ними пришлось больше потрудиться, чтобы обучить их вере, привить им благовоспитанность и подвергнуть шлифовке, нежели покорить их. Их обучили изготавливать одежду и обувь и возделывать землю, построив оросительные каналы и платформы, чтобы она стала плодородной. Во всех тех провинциях вдоль королевских дорог инки построили хранилища для воинов и покои для королей; однако они не построили там ни храмов Солнца, ни домов для его избранных девственниц по причине неспособности [воспринимать их] и дикости местных жителей; на них наложили особую подать в виде вшей.

Пока инка Тупак Йупанки был занят завоеванием и обучением выше упомянутых провинций, другие народы, расположенные к западу от этих, на окраинах провинции, которую испанцы называют Пуэрто-Вьехо, направили к нему своих послов с дарами, умоляя его принять их в качестве своих вассалов и подданных и направить к ним капитанов и учителей, которые обучили бы их строить селения и возделывать поля, чтобы они жили бы как люди, [за] что они обещают ему быть верными вассалами. Главными инициаторами этого посольства были люди народа, именуемого ванка-видька. Инка принял их весьма приветливо и одарил их; он приказал дать им все то, о чем они пришли просить. С ними пошли учителя для [обучения] идолопоклонству и добрым обычаям и инженеры для рытья оросительных каналов, возделывания полей и устройства их селений; всех их они потом убили, проявив огромную неблагодарность за полученные благодеяния и пренебрежение к обещаниям, которые дали инке, как об этом также сообщает Педро де Сиеса де Леон в своей демаркации, а поскольку он рассказывает о том, что мы во многих местах нашей истории повторяли, [а именно] о мягкости и приветливости королей инков и о тех вещах, которым они обучали индейцев, которых покоряли и включали в свою империю, я счел нужным включить здесь его собственные слова, взятые дословно, которые он написал в этом отрывке, чтобы было видно, что то, что мы говорим об инках, также говорят испанские историки. В главе сорок седьмой, говоря о тех провинциях, он пишет следующее:

«Возвращаясь к затронутому, я скажу, что (как я понял от старых индейцев, бывших капитанами Гуайна Капа), что во время великого Топа Инга Йупанке пришли некоторые его капитаны с толпой народа, захваченной обычным гарнизоном, которых было много в провинциях королевства; и уловками и [другими] способами, которыми они пользовались, они привлекли их к дружбе и служению Топа Инге Йупанке; и многие из начальников направились с подарками в провинцию пальтов принести ему поклон, а он их принял радушно и с большой любовью, отдав некоторым из тех, кто пришел к нему, богатые куски шерсти, сотканные в Куско. А так как ему следовало возвратиться в верхние провинции, где его за великое мужество так уважали, что называли отцом и прославляли возвышенными именами, а его милосердие и любовь ко всем были таковыми, что он заслужил среди них вечную славу, он отправился [туда], чтобы установить порядок в делах, касавшихся доброго правления королевством, не имея возможность [из-за этого] лично посетить провинции этих индейцев. В них он оставил нескольких губернаторов и уроженцев Куско, чтобы они научили их понимать образ жизни, который им следовало вести, чтобы не быть такими неотесанными, а также для других полезных дел. Но они не только не захотели последовать добрым намерениям этих, которые по приказу Топа Инги остались в этих провинциях, чтобы направить их на добрый путь в жизни, и в правлении, и в их обычаях, и чтобы дать им понять то, что касалось сельского хозяйства, и дать им образ жизни с более разумным порядком, чем у них он был, но поспешили расплатиться за полученные благодеяния (может быть, они их [еще] так плохо знали), убив их всех, ибо в пределах этого округа ни одного из них не осталось, хотя они не причинили им зла и не тиранили их, чем могли бы это заслужить.

Топа Инга узнал об этой великой жестокости, как они утверждают, и по иным очень важным причинам скрыл ее, поскольку не мог заняться наказанием тех, кто так злобно убил этих капитанов и вассалов». Досюда из Педро де Сиеса, чем он заканчивает упомянутую главу. Инка, завершив завоевание тех провинций, возвратился в Коско отдохнуть от трудов и тяжестей войны.

Потратив на спокойствие мира несколько лет, Тупак Инка Йупанки принял решение завоевать королевство Киту, поскольку оно было знаменитым и большим, так как имеет семьдесят лиг в длину и тридцать в ширину плодородной и изобильной земли, удобной для любой обработки, которую можно было бы осуществить для сельского хозяйства и на благо ее жителей. Для этого он приказал снарядить сорок тысяч воинов, и с ними он остановился в Туми Пампе, которая расположена у границ того королевства; оттуда он направил обычные требования королю Киту, который носил то же самое имя, что и его земля. Этот же по своему характеру был варваром, очень грубым [человеком] и соответственно этим качествам — воинственным и злым; все соседи боялись его из-за его великой силы и из-за огромных владений, которые он имел. Веря в свои силы, он с большим высокомерием ответил, заявив, что он [сам] был господином и не хотел признавать никого другого, ни чужих законов, ибо он давал их своим вассалам по своему усмотрению; не хотел он отказываться [и] от своих богов, которые были богами его предков, и он себя чувствовал с ними хорошо, [а] ими являлись олени и высокие деревья, которые давали им дрова и мясо, чтобы поддерживать жизнь. Выслушав ответ, инка стал готовиться к войне, не начиная ее де факто, чтобы привлечь их [на свою сторону] ласками и добротой, что соответствовало обычаям его предков, однако, чем мягче относился инка к людям Киту, тем все более высокомерными становились они; по этой причине война продолжалась много месяцев и лет, [в виде] стычек, столкновений и малых сражений, в которых обе стороны понесли большие потери убитыми и ранеными.

Видя, что завоевание идет очень медленно, Тупак Инка Йупанки послал за своим перворожденным сыном, именовавшимся Вайна Капак, который являлся наследным принцем, чтобы он поупражнялся бы в военных делах. Он приказал, чтобы он привел с собой двенадцать тысяч воинов. Его мать-королеву звали Мама Окльо; она была сестрою его отца, как было принято у тех королей. Этого принца звали Вайна Капак, что, согласно толкованию, общему для испанских историков, а также согласно звучанию [этих] слов, объясняется ими [как] богатый юноша, и похоже, что это так, если следовать простому языку. Однако те индейцы в присвоении имен и прозвищ, которые они давали своим королям, руководствовались (как мы говорили) другим стремлением, другой фразеологией и иным вкусом, отличным от простого разговорного языка, ибо они внимательно следили за теми проявлениями и знаками, которые принцы, будучи юношами, выказывали [и которые] в дальнейшем обещали стать королевскими добродетелями; они следили также за тем, как они, став взрослыми мужчинами, [применяют] власть и оказывают благодеяния, чтобы дать им имя я прозвище, которое бы им соответствовало; а так как этот принц уже в ранней юности проявил королевские достоинства и благородство своей души, его назвали Вайна Капаком, что, когда речь идет о королевских именах, означает: с юношеских лет он был богат благородными подвигами; ибо за те подвиги, которые совершил [на благо] своих первых вассалов первый инка Манко Капак, ему дали это имя Капак, что означает богатый, но не богатством состояния, а превосходными качествами и величием души; и отсюда стали присваивать это имя исключительно королевскому дому, который называют Капак Айльу, что означает королевское поколение и родичи; Капак Райми называют главный праздник Солнца, а опускаясь дальше вниз, они говорили Капак Руна, что означает вассалы богатого, понимая под этим инку и никакого другого господина вассалов, сколько бы он их ни имел и каким бы богатым ни был; и то же самое имело место с подобными же вещами, которые они хотели прославить этим именем Капак.

Среди других величий души этого принца, которые заставили его вассалов присвоить ему гак рано имя Капака, было одно, которое он всегда сохранял, как тогда, когда был принцем, так и позже, когда стал монархом, которое индейцы больше всего ценили в нем, а именно то, что он ни разу не отказал в просьбе какой-либо женщине, какого бы возраста, значения и положений она не была бы; и каждой из них в соответствии с возрастом, который oнa имела, он отвечал. Той, что была по годам (dias) старше инки, он говорил: «Мать, делай то, что ты приказываешь»; а той, что была одинакового с ним возраста, более или менее, он говорил: «Сестра, ты должна делать то, что пожелаешь»; младшей он говорил:

«Дочь, выполни то, что ты просишь». И всем им он клал правую руку на левое плечо в знак милости и свидетельства милосердия, которое он им оказывал. И это благородство было столь постоянным, что даже в делах огромнейшей важности, [направленных] против его собственного величия, он оставался верен ему, как мы дальше увидим.

Этот князь, которому уже почти исполнилось двадцать лет, усилил военные действия и мало-помалу стал захватывать королевство, постоянно предлагая мир и дружбу, которые инки [всегда] предлагали в ходе своих завоеваний; однако противники, бывшие грубыми, плохо одетыми и совсем нецивилизованными людьми, никак не хотели их принимать.

Видя умелые действия, проявленные принцем на войне, Тупак Инка Йупанки возвратился в Коско, чтобы уделить внимание правлению своей империи, предоставив Вайна Капаку абсолютную власть в военных действиях. Он же с помощью своих замечательных капитанов захватил все королевство в трехлетний период, хотя жители Киту говорят, что он длился пять лег; должно быть, они прибавляют два года, более или менее, которые потратил Тупак Инка Йупанки на завоевание прежде, чем он позвал своего сына; и так индейцы говорят, что они оба завоевали то королевство. Завоевание Киту длилось столько [лет] потому, что короли инки, отец и сын, не хотели вести войну в пламени и в крови, а захватывали землю по мере того, как местные жители покидали ее, мало-помалу отступая. И говорят даже, что оно продлилось бы еще больше, если бы в конце этих пяти лет не скончался бы король Киту. Он умер от скорби, видя, что большая часть его княжества потеряна и что он не может защитить то, что [еще] оставалось; он не решался поверить в милосердие принца и принять предложения, которые тот делал ему, потому что считал, что его прошлый бунт не заслуживал никакого прощения. Погруженный в эти печали и утомленный ими, умер тот бедный король; после этого его капитаны вручили себя милости инки Капака; он же принял их с большой любезностью и оказал им милость множеством одежды для ношения, что выше всего ценилось индейцами, и другими весьма приятными дарами; а с простыми людьми он приказал обращаться с большим дружелюбием, одаривая их. Иными словами, он поступил с людьми того королевства как только мог доброжелательно, чтобы показать свою мягкость и милосердие; и к этой же земле он проявил свою любовь, которую испытывал к ней, поскольку она была первой, которую он завоевал; ибо позже, когда утихла война, помимо оросительных каналов с водой и других обычных благодеяний, которые осуществлялись ради плодородия полей, он приказал построить храм для Солнца и дом для избранниц со всеми украшениями и богатствами, которые имелись в остальных домах и храмах. Все это дало многие преимущества тем индейцам, потому что их земля давала много золота, добываемого для служб своего короля, а еще больше его добывали, затем для служб принца Вайна Капака, потому что они ощущали любовь, которую он к ним испытывал; в дальнейшем она выросла до такой степени, что заставила его совершить крайности, которые никогда не допускали короли инки, ставшие причиной того, что его империя погибла, а его королевская кровь угасла и зачахла.

Вайна Капак прошел дальше за Киту и дошел до другой провинции, именуемой Кильасенка: это означает железный нос, потому что они проделывали отверстие в хряще, который находится между ноздрями носа, и носили свисавшие на губы небольшое украшение из меди, или золота, или серебра, словно серьгу; они предстали перед инкой дикими и грязными, плохо одетыми и сплошь усыпанными вшами, от которых их невозможно было очистить; у них не было никакого идолопоклонства, ибо они не знали, что такое поклонение, если не считать поклонение мясу, потому что были столь жадны на него, что проглатывали любую скотину, которую находили: и коня, и кобылу, и любое другое домашнее животное (res), которое они сегодня находят дохлым; каким бы прогнившим оно не было бы, они съедают его с огромнейшим удовольствием; их было легко покорить, как людей жалких, немногим отличавшихся от животных. Оттуда инка прошел в другую провинцию, называемую Пасту, с людьми, не менее жалкими, чем в предыдущей, однако крайне противоположными им в еде мяса, ибо они его не употребляли ни в каком виде; а когда их заставляли его есть, они говорили, что они не собаки. Их привлекли к служению инке с легкостью; им дали учителей, чтобы обучить жизни, и среди прочих благодеяний, которые им были оказаны ради постижения естественной жизни, было обложение налогом из вшей, чтобы они не позволяли бы себе умирать, поедаемые ими. Из Пасту он прошел в другую провинцию, называемую Ота-вальу, с людьми, более цивилизованными и более воинственными, чем в предшествующей; они оказали некоторое сопротивление инке, однако вскоре сдались, потому что видели, что не смогут защитить себя от столь могущественного принца. Установив там необходимый порядок, он прошел в другую большую провинцию, которая известна под именем Каранке, с людьми, дичайшими в своей жизни и обычаях; они поклонялись тиграм, и львам, и большим змеям; в своих жертвоприношениях они подносили [идолам] человеческие сердца и кровь, которые могли добывать у своих соседей, ибо со всеми ими они вели войну только лишь ради удовольствия и жажды иметь противников, чтобы пленять и убивать их для поедания. Вначале они сопротивлялись инке с огромной яростью, однако через несколько дней поняли свою ошибку и сдались. Вайна Капак дал им учителей для своего идолопоклонства и духовной жизни; он приказал изъять их идолов и запретить жертвоприношение кровью и поедание человеческого мяса, по причине чего они больше всего страдали, ибо были очень жадными до него. Это было последнее завоевание провинций, которые в том направлении граничили с королевством Киту.

Отстранившись полностью от войны, Тупак Инка Йупанки занимался управлением своей империи; в нужное время он посещал ее, чтобы одарить вассалов, которые испытывали огромнейшее удовольствие, видя инку на своих землях; он был очень серьезно занят на строительстве крепости Коско, которую спланировал и начал строить его отец. Уже много лет продолжалось это строительство, на котором трудилось более двадцати тысяч индейцев в большом согласии и порядке, ибо каждый народ, каждая провинция принимали участие в работе и выполняли указанную им службу так, что строительство производило впечатление очень хорошо организованного дела. Каждые два, три года он посещал в лице своих губернаторов королевство Чили; направлял множество изысканной одежды и подарков от своей особы для кураков и их родичей и много другой простой одежды для вассалов. Оттуда касики присылали ему много золота, и много перьев, и других даров земли; и это продолжалось до тех пор, пока дон Диего де Альмагро не вошел в то королевство, как мы увидим дальше.

Завершив завоевание королевства Киту и провинций Кильа-сенка, Пасту, Ота-вальу и Каранке и отдав приказание о том, что следовало сделать на всей той границе, принц Вайна Капак возвратился в Коско, чтобы отчитаться перед своим отцом о том, что он сделал, находясь на его службе; он был встречен с величайшим триумфом; в этот приход он женился второй раз на [своей] второй сестре по имени Рава Окльо, потому что от первой жены и старшей сестры, которую звали Пильку Вако, он не имел детей; а чтобы наследник королевства был бы законным наследником по отцу и по матери, что у тех королей являлось законом и обычаем, он женился на второй сестре; он также законно женился, согласно их законам и положениям; на Мама Рунту, своей двоюродной сестре, дочери своего дяди ауки Амару Тупак Инки, второго брата своего отца. Ауки является именем нарицательным: оно означает инфант; этот титул давали вторым сыновьям короля, а также по причастности [к его роду] всем [мужчинам] королевской крови, но не простым людям, какими бы великими господами они не были бы. Амару — название самой большой из змей, которые водятся в Андах. Инки брали подобные имена животных, или цветов, или растений (hervas), давая этим понять, что, так же как та вещь выделялась в своем виде, так и они выделялись среди людей.

Король Тупак Инка Йупанки и все [члены] его совета приказали, чтобы те две женщины считались бы законными женами и королевами, как первая, а не как сожительницы; их дети наследовали в своем порядке престол королевства; они предприняли эту предупредительную меру из-за бесплодности первой [жены], что вызвало среди них большой скандал; а третья женитьба на двоюродной сестре была вызвана тем, что у Вайна Капака не было третьей законной по отцу и по матери сестры; и из-за ее отсутствия ему дали в жены двоюродную сестру, которая после его [родных] сестер стояла ближе всего к королевскому [геральдическому] дереву. От Рава Окльо, своей сестры, Вайна Капак имел Васкара Инку. Васкар — имя нарицательное; дальше, в должном месте, мы расскажем, как и почему ему дали это имя, тогда как его собственным именем было Инти Куси Вальпа. От третьей жены, которая была его двоюродной сестрой, он имел Манко Инку, который также унаследовал королевство, однако только лишь одно его название, потому что оно уже было отчуждено, как мы увидим дальше.

По прошествии нескольких лет спокойствия и отдыха, в которых пребывал Тупак Инка Йупанки, он так заболел, что почувствовал, что умирает; он позвал принца Вайна Капака и остальных своих сыновей, которых было много, ибо всего у него было более двухсот сыновей и дочерей. Он сказал им то, что обычно говорили короли в качестве завещания; он вручил их заботам мир, и правосудие, и благодеяния в пользу вассалов; он обязал их, чтобы во всем они проявляли себя как настоящие дети Солнца. Наследному принцу, в частности, он поручил покорение и завоевание варваров, чтобы приобщить их к поклонению и служению Солнцу и к цивилизованной жизни и чтобы он во всем стремился быть подобен своим предкам. Напоследок он поручил ему наказать вероломство и предательство людей из Пуэрто-Вьехо и его округи, главным образом ванка-вильков, убивших капитанов и остальных министров, которых по их же собственной просьбе он направил, чтобы обучить их и спасти от звериной жизни, которую они вели, ибо они даже не умели возделывать поля или прикрывать свои тела; ибо было бы несправедливо, если бы та неблагодарность осталась без наказания, дабы остальные вассалы не последовали дурному примеру. Он сказал им, чтобы они оставались с миром, ибо он уходил в иную жизнь, потому что его отец Солнце звал его отдохнуть вместе с ним. Так умер великий Тупак Инка Йупанки, оставив вечную память среди своих о своей доброте, ласке и милосердии и о многих благодеяниях, которые он оказал всей своей империи, за которые, помимо других прозвищ, которые давались остальным королям, его называли Тупак Йайа, что означает сияющий отец. Он оставил от своей законной жены Мама Окльо, помимо принца-наследника, еще пять сыновей; второго из них звали, как и отца, ауки Амару Тупак Инка, чтобы он всегда имел перед собой свое собственное имя; третьего называли Кевар Тупак; четвертым являлся Вальпа Тупак Инка Йупанки; он был моим дедом по материнской линии; пятый—Титу Инка Римачи, шестой ауки Майта. Его тело забальзамировали, каким я смог его потом увидеть в 1559 году; тогда он казался совсем живым.

Отец Блас Валера говорит об этом инке то, что следует, взятое дословно из его романской латыни: «Топак Инка Йупанки сказал: “Многие говорят, что Солнце живет и что оно является творцом всего; тому, кто делает какую-то вещь, следует присутствовать в момент, когда она делается; однако многие вещи делаются при отсутствии Солнца, следовательно, оно не является творцом всего; а то, что оно не живет, можно заключить из того, что, совершая постоянно повороты, оно не устает; если бы оно было живое, то уставало бы, как и мы, или если бы оно было свободно, то направлялось бы посещать другие части неба, куда оно никогда не приходит. Оно подобно привязанному животному, которое все время совершает один и тот же круг; или оно подобно стреле, которая летит туда, куда ее направляют, а не туда, куда она захочет". Говорят также, что он много раз повторял одно из высказываний Инки Рока, шестого короля, потому что оно казалось ему очень важным для государства. Он говорил: “Неразумно обучать детей плебеев наукам, ибо они принадлежат благородным и никому более; потому что [плебеи], как люди низкие, могут вознестись, и загордиться, и дискредитировать, и унизить государство; для них достаточно обучаться ремеслам своих отцов, поскольку не дело плебеев приказывать и управлять, так как возложение на простых людей этих занятий означало бы причинение ущерба службам и [всему] государству". Он также говорил: “Скупость и честолюбие приводят к тому, что человек утрачивает возможность сдерживать самого себя, а также других, потому что скупость уводит души от общественного и всеобщего блага и [даже] от собственной семьи; честолюбие же уменьшает возможность восприятия, благодаря чему добрые советы ученых и доброжелательных людей не воспринимаются и человек следует лишь за своею прихотью"». Досюда из отца Блас Валера из названных суждений великого Тупака Инки Йупанки.

А так как мы уже подходим близко ко времени, когда испанцы завоевали ту империю, будет правильно рассказать в следующей главе о том, что имелось в той земле для пропитания человека; а дальше, после [рассказа] о жизни и делах великого Вайна Капака, мы расскажем о вещах, которых там не было и которые уже после были завезены сюда испанцами, чтобы не смешивать одно с другим.

Плоды, которые имелись в Перу [и] которыми питались [индейцы] до испанцев, были разных видов; одни из них росли на земле, а другие — в земле. Из плодов, растущих над землей, первое место занимало зерно, которое мексиканцы и барловентанцы называют маисом, а жители Перу — capa, ибо оно было их хлебом. Имеется два типа [этого] зерна: один из них твердый, именуемый муручо, а другой мягкий и очень вкусный, именуемый капиа; они едят его зажаренным или сваренным в чистой воде вместо хлеба; именно семена твердого маиса были завезены в Испанию; семена мягкого сюда не попали. В некоторых провинциях [Перу] выращивается более мягкий и более нежный [маис], нежели в других, в частности это относится к провинции, которую называют Рукана. Они готовили для своих торжественных жертвоприношений, как уже говорилось, маисовый хлеб, который называют санку, а для своей еды, но не обычной, а от случая к случаю, по праздникам, готовился тот же хлеб, именовавшийся [в этом случае] уминта; различие было в названиях, и не потому, что хлеб был иным, а потому, что в одном [случае] он использовался для жертвоприношений, а в другом — просто для еды; муку мололи женщины на широких каменных плитах, на которые клали зерно; сверху ставили другой камень, сделанный в виде половины луны, но не круглой, а продолговатой, толщиною в три пальца по бокам. Концы камня, сделанного в виде половины луны, держали руками, и так качали его с боку на бок [прямо] по маису, [разминая его] то одним, то другим концом; с этими трудностями они мололи свое зерно или иную вещь, которую нужно было смолоть; по этой причине они не питались хлебом повседневно (ordinario). Ступой, хотя они и знали ее, не мололи, ибо она требует [большего] усилия рук при нанесении ударов, а камень в виде половины луны размалывает своею собственной тяжестью все, что оказывается под ним, и индианка без труда раскачивает его благодаря его форме, то поднимая, то опуская один и другой его концы, время от времени подгребая рукой к центру то, что нужно размолоть, удерживая другой рукой камень, который благодаря некоторой схожести движения одной и другой руки мы можем назвать валяльней. Они все еще, когда в этом есть нужда, продолжают молоть этим же способом. Они также готовят кашу, которую называют апи, и они ели ее с великой радостью, произнося тысячи похвал, потому что это случалось очень редко. Муку — пусть будет рассказано все — отделяли от отрубей, высыпая ее на покрывало из чистого хлопка [и] разбрасывая ее рукой по всей поверхности покрывала; крупчатка помола (flor de arina), как вещь более тонкая, прилипала к покрывалу; более грубые отруби отделялись от нее, и их с легкостью выбирали; очистив эту [муку], они клали новую, и так они просеивали ее столько, сколько было нужно. Просеивание муки делалось лишь для хлеба, который готовился для испанцев; индейцы же ели непросеянный хлеб; потому что они не были столь утонченными, чтобы их огорчали бы отруби, да и отруби не были такими грубыми, особенно у мягкого маиса, чтобы их нужно было выбирать. Они просеивали таким способом из-за того, что не хватало сит, которые привезли туда из Испании лишь вместе с пшеницей. Все это я видел собственными глазами, и я питался до девяти или десяти лет сарой, что значит маис, хлеб из которого имеет три названия: санку был хлебом для жертвоприношений; уминта — хлеб их праздников и торжеств; гонга — первый слог произносится на нёбе — являлся обычным хлебом; жареная capa называется камча: это значит жареный маис; [слово] содержит в себе прилагательное и существительное; его следует произносить с [буквой] м, потому что с н оно означает квартал поселения или большой огороженный участок. Вареную сару называют мути (а испанцы [говорят] моте): это означает вареный маис, включая в себя оба слова. Из муки маиса испанцы делают бисквиты, и жареные пирожки, и любое другое вкусное блюдо, как для здоровых, так и для больных, при лечении которых, каким бы ни было заболевание, опытные врачи изгнали [из рациона] пшеничную муку, используя [лишь] муку маиса. Из той же муки и одной воды они делают напиток для питья, а из напитка, когда он закисает, как это умеют делать индейцы, получается очень вкусный уксус; из стеблей, пока еще не созрели зерна, делают очень хороший нектар, потому что стебли сладкие; сухие стебли и их листья очень питательны и очень нравятся животным; листьями початка и стеблями [маиса] пользуются те, кто создает статуи, чтобы они получались очень легкими. Некоторые индейцы, больше пристрастившиеся к пьянству, чем вся остальная община, размачивают сару и держат ее в таком состоянии, пока она не выпустит свои корни; тогда все это они перемалывают и варят в той же воде вместе с [чем-то] другим, и, сцедив [эту смесь], они выдерживают ее; получается крепчайший напиток, который мгновенно опьяняет: его называют винъапу, а на другом языке сора. Инки запретили его, поскольку он так сильно опьянял; позже здесь мне сказали, [что] некоторые порочные люди снова им пользуются. Таким образом, из сары и из всего растения получают много полезного, как мы об этом рассказали; кроме того, в ней обнаружено много полезного для медицинских целей, как в виде питья, так и пластырей, о чем мы расскажем в другом месте.

На второе место среди зерновых, которые выращиваются на поверхности земли, они ставят то, которое называется кинуа, а по-испански — просо или мелкий рис, потому что цветом и зерном она немного похожа на него. Растение, на котором она растет, очень похоже на петуший гребешок, как стеблем, так и листьями и цветком, в котором и бывает кинуа; молодые листья едят в своих кушаньях индейцы и испанцы, потому что они вкусные и очень полезные; они также едят зерно в своих супах, приготавливаемых многими способами. Из кинуа индейцы делают напиток, как и из маиса, но это происходит на землях, где нет маиса. Индейские знахари используют муку из кинуа для [лечения] некоторых болезней. В 1590 году мне прислали из Перу это семя, однако оно прибыло мертвым, ибо, хотя его высаживали в разное время [года], оно не проросло. Помимо этих семян, индейцы Перу используют три или четыре вида фасоли со стеблями бобов, хотя и меньших размеров; они съедобны; они используют их в своих кушаньях: их называют пуруту; у них имеется такой же, как и в Испании, лупин, несколько более крупный и более белый: его называют тарун. Помимо фасоли для еды, у них имеется другая фасоль, которую не едят; она круглая, словно сделана из формы для отливки пуль, бывает разных цветов, а размером с турецкий горох; вся вместе она называется чуй, но ее различают по окраске и дают множество названий, некоторые из которых нелепые, другие вполне подходят к ним, однако, чтобы избежать многословия, мы не будем их называть; ими пользовались для самых различных игр, как детских, так и взрослых; помню, что я играл как в одни, так и в другие.

Много других овощей выращивается под землей, которые высаживаются индейцами и служат им питанием, главным образом в провинциях, где не плодоносит capa. Первое место занимает та, что называется папа, служащая для них хлебом; ее едят вареной и жареной, а также употребляют в [других] кушаньях; замороженная на льду и высушенная на солнце для консервации, как мы рассказывали в другом месте, она называется чунъу. Есть другая, которую называют ока; она очень вкусная; она продолговатая и, толстая, как большой палец руки; ее едят сырой, потому что она сладкая, а [также] варят с [другими] кушаньями, и ее сушат на солнце, чтобы законсервировать, и не добавляют ни сахара, ни меда; она сохраняется, потому что в ней много сладости; после этого ее называют каун. Есть и другая, похожая по форме, но не по вкусу; скорее, она противоположна ей, ибо отдает горечью и ее можно есть только вареную; ее называют анъус; индейцы говорят, что еда вредит способности к деторождению; чтобы она не причиняла бы им: вред, те из них, которые чванились своими способностями кавалера, брали в руки жезл иди палочку, пока ели, а принятая так еда, говорили они, теряет [эту] свою способность и не причиняет вред. Я слышал их объяснения и несколько раз видел, как это делают, хотя они давали понять, что поступают так скорее ради привлекательности, а не потому, что верят в выдумки своих стариков.

Те [плоды], которые испанцы называют батата, а индейцы Перу апичу, бывают четырех или пяти цветов, ибо одни из них красные, другие белые, а другие желтые и другие фиолетовые, но своим вкусом они мало отличаются одни от других; наименее вкусные из них привезены в Испанию. Имеются также в Перу тыквы или дыни, которые здесь называют римскими тыквами, а [там] сапалъу; они выращиваются как дыни; их едят жареными или тушеными; сырыми их есть нельзя. Тыквы, из которых делают сосуды, имеются во множестве, и они очень хороши, их называют мати; те же, что можно есть, как испанские, появились только после испанцев. Имеется еще один плод, который растет под землей; индейцы называют его инчик, а испанцы — мани ( все названия, которые испанцы дают фруктам и овощам, взяты из языка островов Барловенто, ибо испанцы уже ввели их в свой испанский язык, и поэтому мы сообщаем о них); инчик очень похож сердцевиной и вкусом на миндаль; если его есть сырым, то он действует на голову, а если жареным—он вкусен и полезен; вместе с медом из него получается очень хорошая халва; из инчика также получают очень красивое растительное масло, [используемое для лечения] многих болезней. Помимо этих плодов, есть еще один, который сам по себе родится под землей; индейцы называют его кучучу; до сих пор я не слышал, чтобы испанцы дали ему название, а это потому, что этот плод не растет на островах Барловенто, поскольку они являются очень жаркими землями, а он [растет] в Кольяо, т. е. в очень холодной земле; он вкусный и сладкий, его едят сырым, и он полезен для желудка с плохим пищеварением; они словно корни, [но] гораздо длиннее, чем у аниса. Он не выбрасывает листья, а только поверхность земли, где он растет, сверху зеленеет, и по этому [признаку] индейцы узнают, что в земле находится кучучу, а когда тот зеленый цвет исчезает, они знают, что плод созрел, и тогда его извлекают. Этот плод п еще инчик — подарок для людей любознательных и изысканных, но не пропитание для простых и бедных людей, хотя они ими и лакомятся и преподносят их богатым и могущественным [господам].

Есть еще один очень хороший плод, который испанцы называют пепино [огурец], потому что он несколько напоминает его по форме, но не по вкусу; не полезен он и для тех, кто болен лихорадкой, или для хорошего пищеварения; они скорее обладают противоположными свойствами, нежели огурцы из Испании; название, которое дали ему индейцы, покинуло мою память; на этом месте я напрягал ее множество раз и много дней и ругал за то, что она плохо хранила и хранит многие слова из нашего языка, и все же она, чтобы извинить себя, преподнесла мне это слово качая, вместо пепино; не знаю, обманывает ли она меня, уверенная в том, что из-за удаленности места и отсутствия моих [соотечественников] я не смогу так быстро выяснить обман; мои родичи, индейцы и метисы Коско и всего Перу, будут судьями этому моему невежеству и многому другому, которое они обнаружат в этом моем труде; простите мне его, ведь я ваш, и только лишь, чтобы служить вам, я взялся за столь не соответствующий, как этот, моим слабым силам труд (без всяких надежд на вашу или чужую похвалу); [эти] огурцы бывают трех размеров, а самые маленькие, имеющие форму сердца, самые лучшие; они растут на низких кустах. Другой плод, который называют чили, завезли в Коско в 1557 году; он очень хорошего вкуса и очень приятен; он растет на низких черенках, почти расстилавшихся по земле; сверху у него зернышки, как у плода земляничного дерева, и он такого же размера, [но] не круглый, а слегка продолговатый и в форме сердца.

Имеются многие другие плоды, растущие на высоких деревьях (ибо названные скорее похожи на овощи); одни из них растут в очень жарких землях, как приморские и Анды; другие — в более умеренных землях, как теплые долины Перу; однако, поскольку одни и другие всюду могут быть доставлены (se alcancan) и их вкушают повсюду, нет нужды разделять их между собой, а лишь рассказать, какие они есть; и начало положит тот из них, который испанцы называют гуайава, а индейцы савингу; скажем, что он круглый, размером со среднее яблоко, и, как яблоко, имеет кожицу, и лишен коры; внутри, в сердцевине, имеется много круглых зернышек или косточек, более мелких, чем у винограда. Одни из них снаружи желтые, а внутри красные; эти бывают двух типов: одни настолько горькие, что их нельзя есть; другие — сладкие [и] очень вкусные. Другие снаружи зеленые, а внутри белые; они лучше, чем красные [и] имеют больше преимуществ; в противоположность этому во многих приморских районах красные считаются более вкусными, чем белые. Испанцы стали делать варенье из них и из других плодов после того, как я уехал из Перу, ибо прежде этого не было. В Севилье я видел варенье из сауинты, которое привез из Номбре-де-Диос один пассажир — мой друг, и, поскольку то был плод моей земли, он меня угостил им.

Другой плод индейцы называют пакай, а испанцы гуавас; они растут в зеленых коробочках (vaina) в одну четверть, более или менее, длиною и в два пальца шириною; когда коробочку раскрывают, в ней обнаруживают запутанный клок белых нитей, ни дать, ни взять — хлопок; он так похож на него, что попадавшиеся среди испанцев новички, которые не были знакомы с этим плодом, ругали индейцев, которые давали им его, считая, что ради насмешки над ними им давали поесть хлопок. Он очень сладкий; высушенный на солнце, он сохраняется долгое время; внутри клока нитей или бутона имеется черная косточка, словно маленький боб; их не едят.

Плод, который испанцы называют грушей, поскольку он похож своим зеленым цветом и формой на груши Испании, индейцы называют палъта, потому что он повсеместно распространился из провинции этого названия. Он в два или три раза крупнее больших груш Испании; у него мягкая и тонкая кожура; под нею находится мякоть толщиною с палец;

. внутри нее растет плодовая косточка или кость, как любят выражаться важничающие люди; он имеет ту же форму, что и груша, и столь же толст, как обычные здешние груши; еще не делались опыты, [чтобы] выяснить его полезность; плод очень вкусен, полезен для здоровья больных; если его есть с сахаром, то получается очень приятное варенье.

Имеется другой грубый плод, который индейцы называют рукма, а испанцы лукма, дабы [это] слово не осталось бы без коверканья, которое они совершают над всеми словами. Это огромный плод, но нет в нем ничего ни вкусного, ни приятного, хотя он скорее похож на сладкое, нежели кислое или горькое; неизвестно, вреден ли он для здоровья; известно лишь, что это резкая и грубая пища; формой и размером он с обычный апельсин; внутри мякоти у него находится косточка, очень похожая цветом скорлупы, и своим размером, и белым цветом сердцевины на каштан, хотя она горькая и ее не едят. У них был один сорт сливы, которую индейцы называют усун; она красная и сладкая; съеденные сегодня, они на следующий день окрашивают мочу в такой красный цвет, что кажется смешанной с кровью.

Среди этих плодов мы можем назвать плод дерева, которое называли мульи, оно растет само по себе в полях; свои плоды дает на длинных и тонких ветвях; плод — круглые зернышки, размером с сухой кориандр; листья маленькие и всегда зеленые. Когда зерно созрело, на его поверхности имеется немного очень вкусной и очень нежной сладости; все же остальное — очень горькое. Из того зерна делают напиток для питья; они слегка трут его руками в горячей воде, пока с него не сойдет вся сладость, которую имело зерно, и нельзя касаться горького, потому что все будет испорчено. Ту воду процеживают и выдерживают три или четыре дня, пока она не будет готова; ее очень приятно пить, она очень вкусная и полезна для болезней мочи, печени, почек и мочевого пузыря; а если ее смешать с напитком из маиса, она становится еще лучше и еще вкуснее. Эта же самая вода, если ее кипятить, пока она не выпарится, превращается в прекрасный нектар; эта же самая вода, поставленная на солнце, с добавлением чего-то, чего я не знаю, киснет и становится очень хорошим уксусом. В другом месте мы говорили, сколь полезны для ран сок и смола мульи. Отвар из ее листьев полезен для мытья ног и тела и для выведения чесотки и лечения старых язв; палочки, сделанные из его мягких ветвей, очень хороши для чистки зубов. Я знал долину Коско, украшенную бесчисленным множеством этих, столь полезных деревьев, а через несколько лет их уже почти не оставалось там; причина заключалась в том, что из него получается великолепный уголь для жаровни, и хотя, когда его разжигают, дерево сильно искрится, зато разгоревшись, оно дает огонь, пока не превратится в пепел.

Рядом с этими плодами и даже впереди них, что соответствует вкусам индейцев, мы должны поставить приправу, которую они кладут во все, что едят,—тушеное ли, вареное ли или жареное, но без нее ничего ее едят, и называют учу, а испанцы перец Индий, хотя тамошние испанцы называют его ахи, что является словом из языка островов Барловенто; люди моей земли такие друзья учу, что не станут есть без него хотя бы даже простую траву. Из-за удовольствия, которое они получают от того, с чем они его едят, им запрещалось употреблять его в их строгий пост, чтобы он был бы еще строже, как мы говорили об этом в другом месте. Перец бывает трех или четырех видов. Простой перец — большой, немного продолговатый и без острого кончика: они называют его рокот учу; это означает большой перец, чем он и отличается от следующего; они едят его спелым или зеленым, до того, как он примет свой великолепный цвет, каковым являлся красный. Другие желтые и другие фиолетовые, хотя в Испании я видел только красные. Есть другой длинный перец [длиной] примерно с четверть, тонкий, как мизинец или указательный палец; эти считались более благородными (hidalgos), чем предыдущие, и поэтому их употребляли в королевском доме и среди всей родни [короля]; в чем было отличие его названия, я забыл; его также называли учу, как и предыдущий, но мне недостает прилагательного; другой перец — маленький и круглый, ни дать, ни взять — вишня с черенком или палочкой; его называют чинчи учу; он жжет гораздо больше, чем другие, вне всякого сравнения; его выращивают в небольшом количестве и поэтому более высоко ценят. Ядовитые насекомые убегают от перца и от самого растения. От одного испанца, прибывшего из Мексики, я слышал, что он хорошо действует на зрение и поэтому он после каждой еды на дессерт съедал два жареных перца. Как правило, все испанцы, которые из Индий приезжают в Испанию, едят его ежедневно и любят его больше, чем специи Восточной Индии. Индейцы ценят его так высоко, что он для них дороже всех плодов, о которых мы говорили.

К этим плодам мы можем отнести дерево, которое испанцы называют мазей, а индейцы — чучау по причине большой пользы, которую оно приносит, как мы упоминали об этом в другом месте. Однако отец Блас Валера указывает [еще] на многие другие достоинства чучау, и нет смысла умалчивать о них; правда, мы расскажем о них не так подробно, как его преподобие. Он говорит, что на вид оно некрасиво, а древесина его легка, что у него имеется кора, а в длину они бывают примерно двадцати футов; толщина же — с руку или ногу; сердцевина губчатая и очень легкая [и] ее используют скульпторы и художники, [работающие] над образами. Листья толстые, длиною с половину сажени; все они растут из основания, как у огородного чертополоха, и поэтому испанцы называют его большим репейником (cardon); ради большей точности листья следовало бы назвать мясистыми; у них, как и у листьев чертополоха, имеются колючки; сок его очень горький; он служит для снятия пятен с одежды и для .лечения дурных или гниющих язв и для выведения червей из язв. Этот же сок, если его сварить с собственными корнями [растения] в дождевой воде, очень хорош для снятия усталости, когда им помоешься, и для различных медицинских промываний. Из листьев, которые созрели и засохли у основания ствола, получают крепчайшую пеньку, из которой делают подошвы для обуви и канаты, и недоуздки, и другие крепкие вещи; те же [листья], которые обрезают до того, как они засохнут (их кладут сырыми в протоки ручьев, чтобы они промылись бы и утратили клейкость, которая свойственна им), служат для получения другой, менее грубой, чем предшествующая, пеньки, из которой они делают пращи, которые носили на голове, [а] там, где не хватало шерсти или хлопка, — одежду для ношения; она была похожа на анжуйскую [ткань], которую носят во Фландрии, или на самую пышную кудель, которую изготовляют в Испании; [помимо этого], они получали из него другую, еще более тонкую, чем мы рассказали, пеньку, из которой делали прекрасную нить для сетей, с помощью которых охотились на птиц; они ставили их в узких ущельях между холмом и холмом, развешивая от дерева к дереву, а [сами] внизу выглядывают птиц; птицы же, убегая от людей, попадают в сети, которые очень тонки и окрашены в зеленый цвет, чтобы на [фоне] зелени полей и деревьев они не были бы видны и птицы попадали бы в них с большей легкостью; сети они делают длинные, в шесть, восемь, пятнадцать, двадцать и больше саженей в длину; листья магея каналообразные, и в них собирается дождевая вода; она полезна при различных заболеваниях; индейцы собирают ее и из нее делают крепчайший напиток, смешивая его с [напитком из] маиса, или кинуа, или семени дерева мульи; из него также делают нектар и уксус; корни чучау перемалываются, а из них изготавливаются кусочки мыла, которым идианки моют себе голову, снимают головную боль и пятна с лица, выращивают волосы и делают их очень черными. Досюда из отца Блас Валера; я только добавил длину сетей, поскольку она значительная и потому что он о ней не сказал. Сейчас мы расскажем, как они растят волосы и как их чернят, ибо это варварская и ужасающая вещь.

Все индианки Перу носят длинные и распущенные волосы, без какого-либо головного убора; в крайнем случае они одевали широкий, как большой палец, поясок, которым опоясывают голову, и только кольа по причине больших холодов, которые бывают на [той] земле, покрывают ее. Естественно, что индианки большие поклонницы очень длинных и очень черных волос, потому что они носят их непокрытыми; когда они принимают каштановый цвет, или секутся, или выпадают при причесывании, они варят их на огне в большом котле с водой, в которую положены травы; одной из них должен быть корень чучау, о котором рассказывает отец Блас Валера; в соответствии с тем, что я несколько раз видел сам, они кладут их несколько, однако, будучи мальчиком и ребенком, я не поинтересовался, сколько было там трав и какие они были. Чтобы опустить волосы внутрь горшка, в котором кипела на огне эта мешанина, индианки ложились на спину; под затылок они подкладывали что-либо для его защиты, чтобы он не пострадал от огня. Они заботились, чтобы кипящая вода не доходила бы до головы, чтобы не сварить кожу (carnes); волосы, не попадавшие в воду, также смачивались ею, чтобы они насладились бы целебной силой трав из варева. Таким образом, они подвергали себя той добровольной пытке — я готов сказать — почти два часа, хотя, будучи мальчиком, я не очень внимательно наблюдал за этим тогда, чтобы сейчас сказать точно; но я действительно , восхищался ими, потому что мне казалось жестоким то, что они проделывали над собой. Но в Испании я утратил [то] восхищение, видя то, что совершают многие дамы, чтобы сделать блондинистыми свои волосы, ибо они их пудрят серой и мочат в крепком растворе, чтобы позолотить, и выставляют на солнце в полдень в самую сильную летнюю жару, и Варят всякие сладкие сиропы, [секрет] которых они одни знают, и я не знаю, что хуже и вреднее для здоровья — то или это. Индианки, промыв несколько раз голову, чтобы снять грязь от варки, становились обладательницами более черных и более блестящих волос, чем перья только что полинявшего ворона. На все это и еще на много большее способно желание стать красивой.

Возвращаясь к плодам, расскажем о некоторых из самых известных, которые выращиваются в Андах Перу, ибо это самые жаркие и самые влажные земли, каковыми не [являются] провинции [собственно] Перу; мы не станем называть их все, чтобы избежать многословия. Первое место нужно отдать дереву и его плоду, которое испанцы называют бананом (platano); своим стволом и тем, как наверху растут очень широкие и очень зеленые листья, оно схоже с пальмой; эти деревья растут сами по себе; они любят очень дождливую землю, каковыми и являются Анды; их плоды вырастают такими огромными гроздьями, что попадались такие, как говорит отец Акоста, книга четвертая, глава двадцать первая, на которых насчитывалось триста бананов; они растут внутри кожуры, которая не является ни кожицей, ни корой [и] очень легко снимается; длиною они с пядь, более или менее, и примерно в три Пальца толщиной.

Отец Блас Валера, который также пишет о них, рассказывает, что они подрезают гроздь, когда она начинает созревать, чтобы своею тяжестью она не сломала бы дерево, которое является пустотелым и отличается мягкостью; оно непригодно как древесина и даже на дрова; гроздья вызревают в кувшинах — их закрывают определенной травой, которая помогает их созреванию; сердцевина [плода] отличается нежностью, мягкостью и сладостью; высушенная на солнце, она похожа на варенье; ее едят сырой и жареной, вареной и тушеной, в супах, и в любом виде .она хороша; с небольшим количеством меда или сахара (она требует небольшого количества) из банана делают различные варенья; гроздья, вызревающие [непосредственно] на дереве,— наиболее сладкие и самые вкусные; деревья имеют в высоту две вары, одни больше, а другие меньше. Имеются более мелкие бананы, которые в отличие от больших называют доминиканцами, потому что та кожура в момент рождения грозди бывает белой, а когда плод созрел, он имеет белые и черные пятна; они наполовину меньше других, но во всем имеют преимущества, и поэтому этих не так много, как тех.

Другой плод [ананас] испанцы называют сосновой шишкой (pina) из-за его схожести по виду и по форме с сосновыми шишками Испании, ибо он имеет [поверхность] кедрового ореха, однако во всем остальном они не имеют ничего общего; ибо у тех [плодов], если с них снять ножом кожуру, открывается белая мякоть, вся съедобная и очень вкусная; она немного, лишь чуть-чуть отдает кислянкой, которая делает ее еще более аппетитной; его размер в два раза больше, чем здешние сосновые шишки. Также в Андах растет другой плод, который испанцы называют белой едой, потому что, если его разрезать пополам, он становится похож на две миски с белой едой и по цвету, и по вкусу; внутри у него маленькие черные зернышки, словно маленькие миндали; они несъедобны; этот плод размером с небольшую дыню; у него твердая корка, словно сухая тыква, и почти такой же толщины; внутри нее созревает мякоть, которая так ценится; она сладкая и чуть-чуть кислит, что делает ее еще более лакомой и желанной. Многие другие плоды растут сами по себе в Андах, как те, что испанцы называют миндалем и орехами, по причине их некоторого сходства со здешними [плодами], в чем бы оно не проявлялось; ибо это несоответствие (rotura) допустили первые испанцы, пришедшие в Индии, которые из-за малой схожести и без учета особенностей называли тамошние плоды именами здешних, которые при сравнении одних с другими оказываются весьма различными, ибо гораздо больше того, что их различает, чем того, что делает похожими, а некоторые из них просто противоположны друг другу не только по вкусу, но и по производимому эффекту; точно такими являются эти орехи и миндаль, о которых мы не будем рассказывать, как, впрочем, и о других плодах и овощах, растущих в Андах, поскольку они не столь уж важны, ибо нам нужно сообщить о других, более громких и знаменитых именах [растений].

Было бы неразумно оставить в забвении траву, которую индейцы называют кука, а испанцы кока; она была и остается главным богатством Перу для тех, кто распоряжается ею в торговле и перепродаже; будет только справедливо подробно рассказать о ней, поскольку ее так высоко ценят индейцы в связи со многими и большими ее целебными свойствами, о которых знали раньше, а еще больше узнали позднее здесь испанцы, экспериментировавшие в области медицины. Отец Блас Валера, как [человек] , наиболее любознательный и проживший много пет в Перу, покинувший его более тридцати лет спустя после моего отъезда, пишет о том и о другом как свидетель; я подробно расскажу, о чем говорит его преподобие, а затем добавлю то немногое, о чем он не сказал, чтобы не писать длинно, сокращая намного каждую вещь. Итак, он говорит: «Кука является неким деревцом высотою и толщиною с виноградную лозу; у него мало ветвей, а на них много нежных листьев, шириною с большой палец и длиною с половину того же пальца, с приятным, но немного слабым запахом; эти листья индейцы и испанцы называют кука. Индейцам так нравится кука, что они ценят ниже нее золото, и серебро, и драгоценные камни; ее высаживают с великим вниманием и заботой, а с еще большими — собирают; потому что они снимают сами листья руками и сушат их на солнце, и так сухими их едят индейцы, но не заглатывая их; они только смакуют запах и глотают сок. О том, какую пользу и силу таит в себе кука, можно заключить из того, что индейцы, которые едят ее, проявляют больше силы и больше предрасположенности к труду; и множество раз, удовлетворенные ею, они трудятся целый день без еды. Кука предохраняет тело от многих заболеваний, и наши враги пользуются ею, растирая ее в порошок, чтобы предупреждать и залечивать воспалившиеся язвы, чтобы укреплять переломанные кости, чтобы снимать озноб тела или предупреждать его появление, чтобы лечить гниющие язвы, полные червей. Итак, если она столь полезна для наружных заболеваний, обладая столь замечательными лечебными свойствами, не является ли она еще более полезным и сильным лекарством для внутренностей тех, кто ее ест? Она дает еще одну великую пользу, а именно большая часть дохода епископа, и каноников, и остальных служителей кафедрального собора Коско поступает от десятинного сбора с листьев куки; и многие испанцы обогатились и обогащаются от торговли и перепродажи этой травы; однако кое-кто, не ведая обо всем этом, много говорит и пишет против этого деревца, движимый только лишь тем, что в древние времена язычники, а сейчас некоторые колдуны и волшебники преподносят и преподносили куку идолам; по этой причине, говорят они, ее нужно было бы изъять и запретить совсем. Это действительно был бы добрый совет, если бы индейцы имели обычай преподносить дьяволу только эту траву. Но если древние язычники и современные идолопоклонники приносили и приносят в жертву злаки, овощи и плоды, которые растут под и над землей, и преподносят свои напитки, и холодную воду, и шерсть, и одежду, и скот, и многие другие вещи, иными словами, все то, что они имеют, и так как все это нельзя у них отнять, так же нельзя [отнять] и ту вещь. Их следует обучать вере, чтобы они, ненавидя суеверие, действительно служили бы одному единственному богу и по-христиански пользовались бы всеми теми вещами». Досюда из отца Блас Валера. Дополняя то, что недостает для большей полноты, мы скажем, что те деревца высотою с человека; чтобы высадить их, они выращивают рассаду в питомниках, как у овощей; для саженцев делаются ямки, как для виноградного куста; растение сажается согнутым, как виноградный куст; огромное внимание уделяется тому, чтобы ни один корень, каким бы маленьким он не был бы, не оказался бы согнутым пополам, ибо этого будет достаточно, чтобы растение засохло. Листья собирают, держа каждую ветку отдельно пальцами рук; по ней на ощупь доходят вплоть до побега; побег нельзя, трогать, потому что высохнет вся ветка; с лицевой и с обратной стороны, своей зеленью и формой лист [куки], ни дать, ни взять — лист земляничного дерева, только три или четыре ее листика, [сложенные вместе], поскольку они очень тонкие, дают такую же толщину, как один лист земляничного дерева. Я очень радуюсь тому, что нахожу в Испании вещи, столь подходящие для их. сравнения с вещами моей земли и отсутствующие там, потому что там и здесь могут [таким путем] узнавать и знакомиться с ними с их же помощью. Снятый лист сушат на солнце; он не должен полностью высохнуть, ибо [тогда] резко теряет свой зеленый цвет, который очень высоко ценится, и превращается в порошок, поскольку он такой тонкий; но он не должен сохранять много влаги, потому что в корзинах, куда его кладут, чтобы доставить из одного места в другое, он покроется плесенью и сгниет; его нужно довести до определенной точки, в которой сочетается и одно, и другое; корзины делаются из расщепленного тростника, ибо в тех провинциях Анд его много и он очень хороший, толстый и тонкий; и листьями толстого тростника, которые в ширину имеют треть вары и более половины вары в длину, они закрывают снаружи корзины, чтобы кука не намокла, ибо вода наносит ей большой вред, и они оплетают корзины определенным видом камыша, который также растет в том округе. Если подумать о том, какое количество всего этого тратится ради сохранности куки, то следует поблагодарить бога, что он всем обеспечивает прямо на том самом месте, где в этом возникает нужда; если же писать об этом, то покажется просто невероятным. Если бы все это или только часть должна была бы доставляться из другого места, то труд и [себе] стоимость оказались бы большими, чем доход. Ту траву собирают каждые четыре месяца три раза в году, а если хорошо и часто полоть множество трав, которые постоянно растут вместе с ней, потому что земля в том районе очень влажная и очень жаркая, сбор каждого урожая ускоряется более чем на пятнадцать дней; таким образом, в год можно собрать почти четыре урожая; по этой причине один жадный десятинщик из людей моего времени подкупил надсмотрщиков самых главных и самых богатых поместий, находившихся в пределах Коско, чтобы они взяли бы на себя заботу приказать почаще пропалывать их; благодаря этой ловкости он отобрал у десятинщика следующего года две трети десятины первого урожая; по этой причине между ними возникла очень ожесточенная тяжба; поскольку я был [тогда] ребенком, я не знаю, чем она закончилась. Среди других целебных свойств куки называют ее полезность для зубов. О той силе, которую, она придает тому, кто держит ее во рту, говорит вспомнившийся мне рассказ, который я слышал на моей земле от одного кабальеро по крови и по положению, именовавшего себе Родриго Пантоха; случилось так, что, направляясь из Коско в Римак, он повстречал одного бедного испанца (ибо там, как и здесь, имеются бедные [испанцы]), который шел пешком и нес на своей спине дочурку лет двух; он был знакомым Пантохи, и поэтому они оба вступили в разговор. Кабальеро сказал ему: «Почему ты идешь таким нагруженным?». Пехотинец ему ответил: «У меня нет возможности нанять индейца, который бы стал нести эту девочку, и поэтому я несу ее сам». Когда солдат заговорил, Пантоха взглянул на его рот и увидел, что он полон куки; а поскольку тогда испанцы презирали все, что ели и пили индейцы, словно бы то было идолопоклонство, в частности употребление куки, потому что им казалось это низким и грязным делом, он сказал: «Если даже все именно так, как ты говоришь о своей нужде, то почему ты ешь куку, как это делают индейцы, вызывающую отвращение и презрение у испанцев?». Солдат ответил: «По правде говоря, сеньор, я ее презирал не меньше, чем все остальные, однако нужда заставила меня подражать индейцам и держать ее во рту; потому что я скажу вам, что, если бы у меня ее не было бы, я не смог бы нести груз; ибо с ее помощью я чувствую в себе столько силы и мощи, что могу преодолеть этот труд». Пантоха удивился услышанному, и этот рассказ он повторял во многих местах, и с того случая и дальше они стали верить индейцам, что те ели ее из-за нужды, а не как лакомство; и этому следует верить, ибо трава невкусная. Дальше мы расскажем, как ее доставляют в Потоси, и торгуют ею, и перепродают ее.

О деревце, которое испанцы называют табаком, а индейцы — сайри, мы расскажем в другом месте. Доктор Монардес пишет о нем чудеса. Сарсапариль не нуждается в том, чтобы кто-нибудь его восхвалял, так как для его восхваления достаточно подвигов, которые он совершил в старом и новом мире против волдырей (buvas) и других тяжелых заболеваний. В Перу имеется много других трав таких же лечебных свойств для медицинских целей, что, как говорит отец Блас Валера, если бы их все знали, то не было бы нужды привозить их [лекарства] из Испании или из других мест; однако испанские врачи так мало знают о них, что даже о тех из них, о которых прежде знали индейцы, утрачены сведения, [по крайней мере] о большинстве из них. Затруднительно сообщать о травах из-за их многочисленности и малой значимости; достаточно сказать, что индейцы едят их все, сладкие и горькие, часть сырыми, как здесь— салат и редиску, часть в своих супах и горячих блюдах, потому что они — достояние простых людей, у которых нет в изобилии мяса и рыбы, как у могущественных; горькие травы, каковыми являются листья кустарника, который называют сунчу, и другие подобные они варят два, три раза в воде, и сушат на солнце, и хранят для зимы, когда их не будет; и так высоко мастерство, которое они вкладывают в поиск и в хранение трав для еды, что ни одна из них не получает прощения, ибо даже водоросли и тину (qusarapillos), которые растут в реках и ручьях, они достают и приспосабливают для своей еды.

Домашние животные, которых бог дал индейцам Перу, говорит отец Блас Валера, соответствовали мягкому характеру самих индейцев, потому что они были такими ручными, что любой ребенок мог отвести их куда бы он не пожелал, особенно тех, которые служили для перевозки грузов. Их два вида, одни крупнее других. Всех вместе индейцы называют их этим словом льама, что значит скот; пастуха они называют льама мичек; это означает пастуший скот. Чтобы различать, крупный скот называют ванаку-лъама по причине его полной схожести с диким животным, которое называют ванаку и которое отличается от него только лишь цветом, ибо ручной скот бывает всех цветов, как лошади в Испании, как уже говорилось в других местах, а дикий ванаку бывает только одного цвета, каковым является линялый каштановый цвет, светлеющий у брюха. Этот скот высотою с оленя в Испании; больше всего из животных он похож на верблюда, если с того снять горб и уменьшить на одну треть его тело; у него длинная и гладкая шея, мех с которой индейцы сдирали целиком (cerrado); они разминали его с салом, пока он не размягчится и не станет словно бы дубленым, [тогда] из него делали подошвы для обуви, которую носили; а так как они его не дубили, то снимали обувь, когда переходили ручьи и в очень дождливую погоду, потому что, намокнув, он становился, словно кишки. Испанцы делали из него очень красивую узду для своих лошадей, весьма похожую на ту, которую делают в Берберии; они делали из него также подпругу и ремни для дорожного седла, и кнуты, и ремни для подпруг и седел для всадников. Кроме того, этот скот используется индейцами и испанцами для перевозки на нем своих товаров в любое место, куда они хотят их доставить, однако наиболее обычной и удобной для них перевозкой, поскольку та земля является равнинной, была [поездка] из Коско в Потокчи, что составляет около двухсот лиг, и из многих разных мест они едут туда и обратно в те шахты, [груженые] всяческим продовольствием, индейской одеждой, товарами из Испании, вином и растительным маслом, вареньем и всем другим, что употребляется там; из Коско главным образом они везут траву, именуемую кука. В мое время для этих перевозок в том городе имелись караваны в шестьсот, в восемьсот, в тысячу и более голов того скота. Караваны в пятьсот голов и меньше ценились невысоко. [Льама] несет груз от трех до четырех арробов и проходит за день путь в три лиги, так как этот скот не способен на большой труд; его нельзя останавливать во время движения, так как он устает и ложится на землю и, чтобы с ним ни делали, нет сил, чтобы заставить его подняться и нельзя снимать с него груз; тогда можно с него хоть шкуру сдирать, ибо нет других средств. Когда делают попытку поднять их и к ним подходят [люди], чтобы поставить их на ноги, они защищаются слюной, которую держат в зобу, и они изо рта выплевывают ее в того, кто находится ближе всего к ним, и стараются попасть ему прежде всего в лицо, а не куда-либо в другое место. У них нет другого оружия для защиты, даже рогов, как у ланей; несмотря на все это, испанцы называют их баранами и овцами, хотя имеется столь огромная разница между одним и другим скотом, о котором мы рассказали. Чтобы они не доходили бы до [такой степени] усталости, с караваном идет сорок или пятьдесят лам без груза, и когда [погонщики] чувствуют, что какое-то животное с грузом слабеет, его снимают с него и навьючивают на другое прежде, чем оно упадет; потому что, когда оно упало, остается только одно средство — убить его. Мясо этого крупного скота — самое лучшее из того, что едят в мире; оно нежное, полезное и вкусное; мясо ламят четырех, пяти месяцев врачи приказывают давать больным, отдавая ему предпочтение перед курицей и цыпленком.

Во время вице-короля Бласко Нуньеса Вела — годы тысяча пятьсот сорок четвертый и сорок пятый — среди других болезней, которые распространились тогда в Перу, у этого скота возродилось заболевание, которое индейцы называют караче, это чесотка; то была жесточайшая болезнь, до того никогда не виданная; она возникала на брюхе и оттуда распространялась по всему телу, покрывая его струпьями в два, три пальца высотой; особенно на брюхе, где всегда больше всего сосредотачивалась болезнь, оставляя там трещины в два и три пальца глубиной, т. е. в толщину струпьев, доходя прямо до мяса; из них так текли кровь и гной, что за несколько дней животное высыхало и погибало. Это была очень заразная болезнь; она распространилась, к величайшему удивлению и ужасу индейцев и испанцев, на две трети крупного и мелкого скота: ванаку и пако. От них она перешла на дикий скот, именуемый ванаку и викунъа, однако для них она оказалась не столь жестокой, поскольку местность, где они водятся, является более холодной, а еще потому, что они не ходят так близко друг к другу, как ручной скот. Болезнь не пощадила лис; скорее, она обошлась, с ними наижесточайшим образом, ибо я видел в 1548 году, когда в Коско находился Гонсало Писарро, радовавшийся победе в сражении в Барина, множество лис, которые были поражены той чумой; они ночью пробирались в город, и их живых и мертвых находили на улицах и площадях, [с] телами, рассеченными двумя, тремя и более трещинами, проходившими вдоль всего тела, причиной которых была чесотка; и я вспоминаю, что индейцы, будучи такими прорицателями, предсказывали по [случившемуся] с лисами поражение и смерть Гонсало Писарро, что [действительно] случилось вскоре после этого. Когда началась эта болезнь, среди других отчаянных средств, которые применялись, были убиение и закапывание живьем животных, у которых она начиналась, как об этом также рассказывает отец Акоста, книга четвертая, глава сорок первая, однако, поскольку вскоре болезнь так сильно распространилась, индейцы и испанцы, не зная, что предпринимать, чтобы остановить ее, стали лечить жгучим составом; они готовили варево из сулемы, и комовой серы, и других сильно действующих веществ, которые, как они воображали, могут оказаться кстати, но скотина погибала еще быстрее; они обливали [пораженные места] кипящим свиным салом — животные также очень скоро погибали. Они делали многие другие вещи, которые я не. могу вспомнить, однако все заканчивалось плохо, пока мало-помалу, пробуя одну вещь и другую, они на опыте обнаружили, что лучшим средством было натирание мест, пораженных чесоткой, теплым свиным салом, и еще нужно было следить, чтобы животные не расчесывали себе брюхо, ибо там начиналась болезнь, чтобы лечить ее прежде, чем она распространится дальше; это во многом излечивало болезнь, и поэтому ее дурное воздействие должно было начать утихать, потому что позже она уже не проявляла себя так жестоко, как первоначально. По причине полезности, которую обнаружили в сале, свиньи стали цениться дороже, ибо, поскольку они так быстро размножаются, они почти ничего не стоили [раньше]; следует отметить, что, хотя болезнь была такой всеобщей, она не коснулась оленей, косуль и ланей; должно быть, они имеют другую комплекцию. Я вспоминаю также, что в Коско призвали в качестве защитника и ходатая против этой болезни святого Антония, вытянутого по жребию, и каждый год в его честь отмечался большой праздник; то же самое происходит сейчас.

Хотя караваны были столь крупными, как [об этом] было сказано, а дороги такими длинными, их владельцы [сами] ничего не оплачивали — ни еду, ни постоялый двор, ни ковку, ни сбрую для вьючного седла, ни верховое седло, ни сыромятную кожу, ни подпруги, ни перемяты, ни какую-либо иную вещь из стольких необходимых погонщику скота для своих животных. Устраиваясь на ночлег, они освобождали их [животных] от груза и отпускали в поле, где они паслись, поедая траву, которую найдут; и так их содержали всю дорогу, не давая им ни зернышка, ни соломинки; они прекрасно едят сару, когда им ее дают, однако животные настолько благородные, что даже в процессе труда они обходятся без зерна; они не стаптывают подковы, потому что, хотя они и принадлежат к парнокопытным, у них на задних и на передних ногах не копыта, а мягкие подушечки. Им не нужно ни вьючного, ни какого-либо иного седла, потому что у них достаточно густая шерсть, чтобы переносить груз, который на них взваливают; погонщики же должны [лишь] заботиться о том, чтобы так расположить и соединить вьючные мешки по одну и по другую сторону хребта, чтобы они не ложились бы на него, ибо это то место, где можно [легко] убить животное. Вьючные мешки не связываются шнуром, который погонщики называют лассо, ибо, раз у ламы нет подпруги и вьючного седла, шнурок мог бы врезаться в тело под воздействием тяжести груза. Вьючные мешки пришиты один к другому с помощью груботканного холста, и, хотя он ложится на хребет, холст не причиняет вред, так как не приводит к перегрузке [в одном месте]. На каждого индейца приходилось по двадцать пять лам, которых они нагружали и разгружали, помогая один другому, ибо один только человек не сможет ничего сделать, поскольку вьючные мешки были соединены вместе, как мы рассказали [об этом]. Торговцы берут с собой свои палатки и устанавливают их в поле в любом месте, где захотят спать, а во внутрь складывают свои товары; они не идут в селения, чтобы [там] спать, потому что было бы слишком докучливым делом отводить и приводить с поля скот. Поездка из Коско в Потокчи занимала четыре месяца — два туда и два назад, помимо задержек на разгрузку товаров. В Коско отборная лама стоила восемнадцать дукатов, а бракованные — двенадцать и тринадцать. Главным товаром, который вывозили из того города, были трава кука и носильная одежда индейцев. Все то, о чем мы говорили, происходило в мое время, ибо я это видел собственными глазами; я не знаю, как это происходит сейчас; я беседовал со многими из тех, кто уезжал и приезжал [оттуда]; на некоторых [из этих] дорог стоимость корзины куки превышала тридцать песо с пробой. Хотя они везли товары такой стоимости, а возвращаясь, имели с собой тридцать, сорок, пятьдесят и сто тысяч песо, испанцы не испытывали опасений, не боялись и индейцы, которые их доставляли; [они] спали в поле без какого-либо военного отряда и иной охраны, а только лишь одна их команда, потому что у них не было воров и налетчиков. Та же самая уверенность царила в торговле и в перепродаже товаров в кредит, в [реализации] урожая, который жители получали со своих владений, в денежных займах, ибо какими бы крупными ни были бы партии товаров или суммы займа, они не пользовались никакими расписками, или извещениями, или удостоверениями в письменном вице, а только лишь своим словом, и оно выполнялось неукоснительно. Много раз случалось, что испанец проигрывал деньги, которые ему должен был другой [человек], отсутствовавший и находившийся где-то далеко; и он говорил тому, кто у него выиграл: «Ты скажешь такому-то, чтобы он заплатил тебе долг, который он мне должен, ибо ты его выиграл у меня». И этого было достаточно, чтобы выигравший поверил и получил бы долг, каким бы большим он не был бы; вот так, как в этом случае, каждый уважал и доверял слову каждого, будь то торговец, будь то местный господин индейцев, будь то солдат, ибо во всех жили это доверие и верность [слову], [уверенность] в безопасности дорог; все это можно было бы назвать золотым веком; думаю, что то же самое имеет место сейчас.

В мирное время, когда не было войны, многие солдаты, известные рыцари и знатные люди, чтобы не бездельничать, занимались этим делом доставки туда и обратно из Потокчи травы кука и одежды индейцев, и они продавали товары оптом, а не в розницу; таким образом, люди, какими бы знатными они ни были бы, могли заниматься продажей и перепродажей своего имущества; [товаром] не могли быть ткани (гора) из Испании, которые продаются [только] по варам и [только] в лавках, имеющих разрешение (fienda de asiento). Многие из них охотно отправлялись со своим имуществом, а чтобы не двигаться шагом ламы, они брали с собой пару соколов, и легавых и борзых собак, и свой аркебуз, и, пока шагал караван своим медленным шагом, они отъезжали в одну или в другую сторону от дороги и охотились; когда они приходили на ночлег, у них была дюжина убитых куропаток, или ванаку, либо викуньа, или олень, ибо земля широка и все там есть. Таким образом, они двигались туда и обратно, отдыхая и развлекаясь; и скорее это был случай поохотиться и отдохнуть, нежели заниматься торговлей; а богатые и могущественные люди очень высоко ценили знатных солдат, занимавшихся этим. Отец Хосеф де Акоста, книга четвертая, глава сорок первая, говорит много похвального об этом крупном скоте и о его полезности.

О мелком скоте, который называют пако-лъама, не следует так много рассказывать, потому что он не пригоден для грузов или какой-либо иной службы, а только идет на мясо, которое немного хуже, чем мясо крупного скота, и дает прекраснейшую и длинную шерсть, из которой они делают свою одежду для ношения трех категорий, как мы рассказывали, окрашенную в тончайшие цвета, что индейцы умеют очень хорошо делать, ибо они никогда не выцветают. Индейцы не пользуются молоком ни того, ни другого скота; они не делают из него сыр и не пьют сырым; правда, у них [у животных], имеется в малых количествах, не больше того, что необходимо для выкармливания своих детенышей. В мое время в Перу привозили сыры из Мальорки и ниоткуда более; и их очень высоко ценили. Молоко они называют нъунъу, и грудь они называют нъуньу, и кормление грудью называют ньуньу, как сосание младенцем груди, так и кормление грудью матерью. Мы говорим, что у индейцев были собаки, которые не различались [по породам], как кастильские собаки, которые имеются в Европе; у них были только такие, которых здесь называют ставками; среди них были большие и маленькие; всех их называют алько, что означает собака.

До испанцев индейцы Перу не имели другого домашнего скота, кроме двух его видов, о которых мы рассказали, — пако и ванаку; диких животных было больше, но они использовали их, как и ручной скот, соответственно нашему рассказу об охотах, которые проводились в их времена. Один из видов диких [животных] они называют ванаку, за схожесть с которым этим же именем они зовут крупный [домашний] скот; ибо они того же размера, и такие же на вид, и их шерсть одинакова. Мясо хорошее, хотя не такое, как у ручного [скота]; иными словами, они во всем похожи; самцы всегда стоят на страже на высоких холмах, в то время как самки пасутся внизу; и когда они обнаруживают людей, то подают сигнал, подобно лошадям, ржанием, чтобы предупредить их; а когда люди направляются к ним, они убегают, гоня перед собой самок; шерсть этих ванаку короткая и грубая; но индейцы также использовали ее для своей одежды; в мое время на них охотились с борзыми собаками и убивали в больших количествах.

Наподобие мелкого [домашнего] скота, который называют пако, имеется дикий скот, который называют викунъа; это хрупкое животное; мяса у него мало; оно имеет много и очень тонкой шерсти, о лечебных свойствах которой много и очень хорошо пишет отец Акоста; он также пишет относительно многих других животных и птиц, которые водятся в Индиях; однако, поскольку его преподобие пишет обо всем Новом Свете, необходимо внимательно следить за тем, что он, в частности, рассказывает о Перу; я обращаюсь к нему по многим вопросам, о которых мы будем рассказывать. Тело викунъи выше, чем у козы, какой бы крупной она не была; цвет ее шерсти ближе всего к очень светлому каштановому, который иначе называют рыжим; они очень быстры, и нет борзой, которая догнала бы их; их убивают аркебузами или загоняя их в загон, как это делалось во времена инков; они располагаются в самых высоких пустынях рядом со снегами; мясо съедобно, хотя и не такое хорошее, как у ванаку; индейцы ценили его, потому что были бедными на мясо.

В Перу водились олени, хотя намного меньших размеров, чем в Испании; индейцы называют их тарука; во времена королей инков их было столько, что они заходили в селения. Также имеются косули и лани. У всех этих диких животных в настоящее время берут желудочный камень (piedra bezar); в мое время этакое даже не воображали. Есть [там] оленьи кошки, которых называют оскольо; они двух или трех видов. Имеются лисы, во много раз меньших размеров, чем в Испании: их называют аток. Другие очень маленькие животные, меньше домашней кошки; индейцы называют их анъас, а испанцы — лисички; они такие зловонные, что если бы они так пахли, а не воняли, то ценились бы выше, чем амбра и мускус; они ночью ходят по селениям, и даже закрытые окна и двери не спасают от их вони, хотя бы они находились далеко — в ста и более шагах; их очень мало, а если бы было много, они отравили бы мир. Имеются домашние и полевые кролики, отличающиеся одни от других цветом и вкусом. Их называют вой; они также отличаются от тех, что в Испании. Домашних привезли в Испанию, но они не очень пришлись; индейцы же, как люди, испытывающие недостаток в мясе, высоко ценят их и едят их с великой радостью. Имеется другая разновидность кроликов, которых называют вискача; у них длинный хвост, как у кошки; они живут в пустынях, где имеются снега, и они не обращают никакого внимания [на людей], даже когда их там убивают. Во время королей инков и много лет спустя (так что даже я застал) они использовали волос вискачи и из него делали пряжу, чтобы разнообразить цвета изысканной одежды, которую они ткали. Он имеет светло-бурый цвет; цвет пепла; волос мягкий и нежный; он очень высоко ценился среди индейцев; его использовали только для одежды знати.

Львы водятся там, хотя их мало; они не такие большие и не такие хищные, как в Африке; их называют пума. Водятся такие медведи, но их очень мало, поскольку вся земля Перу свободна от скалистых гор, а эти хищные животные живут на них, и еще потому, что инки, как мы рассказывали, на своих королевских охотах приказывали убивать их. Медведя называют уку-мари. Тигры имеются только в Андах, где находятся скалистые горы, где также водятся большие змеи, которых зовут амару, имеющих в длину и двадцать пять, и тридцать футов, а толщиной они с ляжку; где также имеется огромное множество других, более мелких змей; [само]. Перу свободно от всех змей. Один испанец, которого я знал, убил в Андах — оконечность Перу — большую львицу, которая забралась на очень высокое дерево; он свалил ее оттуда четырьмя стрелами, которые выпустил в нее; в ее брюхе нашли двух детенышей, которые были от тигра, потому что на них имелись пятна, [характерные] для тигра. Я забыл, как называется тигр на всеобщем языке Перу, хотя это имя самого хищного животного, которое имеется на моей земле. Когда я делаю выговор своей памяти на эту невнимательность, она отвечает мне, что ее не за что ругать, ибо я сам виноват, и пусть я не забываю, что вот уже сорок два года, как я не говорю и не читаю на том языке. Я пользуюсь этим выстрелом на тот случай, если кто-либо захочет обвинить меня в том, что я забыл свой язык. Я думаю, что тигр называется утурунку, хотя отец учитель Акоста дает это имя медведю, называя его оторонкос, соответственно испанскому коверканию языка; я не знаю, кто из двух заблуждается; я считаю, что его преподобие. В Андах имеются другие животные, похожие на коров; размером они с очень маленькую корову; у них нет рогов. [Их] шкура чрезвычайно прочная [даже] для твердых кож из-за своей твердости, так что кое-кто, восхваляя ее, говорит, что она крепче, чем кольчуга. Имеются кабаны, которые частично похожи на домашних свиней; всех этих и других животных не так уж много в тех Андах, граничащих с Перу; ибо я, чтобы не отдаляться от темы, не касаюсь других Анд, стоящих еще дальше. Обезьяны и уистити водятся во множестве, крупные и мелкие; одни имеют хвост, у других его нет.

Об их натуре мы могли бы рассказать многое; однако, так как отец учитель Акоста пишет подробно об этом, книга четвертая, глава тридцать девятая, что является тем же самым, что я слышал от индейцев и испанцев и частично видел сам, я счел нужным вставить сюда то, что рассказывает его преподобие, что и последует дальше: «Имеется бесчисленное множество уистити во всех этих горах на островах, и на материке, и в Андах. Они из породы обезьян, но отличаются тем, что имеют хвост — и очень длинный — среди них есть некоторые породы в три раза и в четыре раза более крупные телом, чем обычные обезьяны; одни целиком черные, другие коричневые, другие бурые, другие пятнистые и различные. Их ловкость и повадки восхищают, потому что кажется, что они обладают даром речи и разумом; а их передвижение по деревьям создает впечатление, что они почти хотят подражать птицам. В Капире, проехав Номбре-де-Диос в сторону Панамы, я видел прыжок одного из этих уистити с одного дерева на другое, находившееся на другом берегу реки, что восхитило меня. Они хватаются хвостом за ветку и бросаются куда захотят, а когда расстояние оказывается слишком большим, которое они не могут преодолеть одним прыжком, они пользуются одной забавной уловкой: хватая один другого за хвост, они делают таким путем как бы одну цепь из многих [обезьян]; затем, раскачиваясь все вместе в воздухе или покачиваясь, как на качелях, первый, используя силу остальных, прыгает, достигает ветви и хватается за нее, и он поддерживает всех остальных, пока они не схватятся, как я говорил, за хвост другого. Проказы, и выдумки, и баловство, проделываемое ими, требуют много места для описания; достигаемая ими изобретательность, когда их обучают, делает их похожими не на тупых животных, а на обладающих человеческим понятием. В Картахене я видел одного в доме губернатора; истории, которые о нем рассказывались, казались маловероятными; так, его направляли в таверну за вином, кладя в одну руку деньги, а в другую кувшин, и не было силы взять у него деньги, пока ему не отдавали кувшин с вином. Если по пути мальчишки кричали и кидали в него, [он догадывался] поставить кувшин в сторону, собрать камни, и швырять их в мальчишек, пока дорога не становилась безопасной, и тогда он снова брал кувшин. А еще удивительнее то, что, будучи хорошим выпивохой вина (как я сам видел, он пил, оставив позади своего хозяина), если ему его не давали или не разрешали, он не касался кувшина. Мне рассказывали также, что если он видел накрасившихся женщин, [то] шел, и сдирал с них головной убор, и растрепывал их, и дурно обращался с ними. Возможно, что из этого что-то является преувеличенным, ибо я сам не видел этого, однако я действительно думаю, что нет животного, которое так воспринимало и приспосабливалось бы к человеческому разговору, как эта порода уистити. О них рассказывают такие вещи, что я, чтобы не показаться человеком, верящим в сказки, или для того, чтобы другие не воспринимали бы их за таковые, считаю за лучшее оставить этот предмет, благословляя лишь создателя всякого существа, ибо только лишь для отдыха и приятного времяпровождения людей, он, похоже, создал вид животных, в которых все смешно или вызывает смех. Кое-кто писал, что Соломону доставили этих уистити из Западных Индий; для себя я считаю, что их привезли из Восточной Индии». Досюда из отца учителя Акосты, к чему я мог бы добавить, что обезьяны и уистити носят своих детенышей на спине, пока они не способны прыгать и жить сами по себе; они обнимают за горло своих матерей, а ногами обхватывают тело. Они сцепляются одни с другими, о чем рассказывает отец учитель, чтобы перебраться через реку или ручей, которые не могут одолеть одним прыжком. Они хватаются, как было рассказано, за высокое дерево, которое стоит прямо напротив другого, и раскачиваются, пока последний, который находится снизу, не сумеет схватиться за какую-нибудь ветвь другого дерева, и по нему он поднимается вверх, пока не окажется на уровне прямо напротив того, кто держится [за дерево] с другой стороны; и тогда он подает голос и приказывает отпустить его; они сразу слушаются, и так все они доводят дело до благополучного конца и преодолевают реку, используя свою силу и ловкость в случае нужды, как подобает опытным солдатам; а так как они понимают друг друга по своим крикам (как я для себя считаю, это имеет место среди всех животных и птиц внутри одного вида), то индейцы говорят, что они умеют разговаривать и что свой язык они скрывают от испанцев, чтобы они не заставили бы их добывать золото и серебро; они также говорят, что они носят своих детенышей на спине, чтобы подражать индианкам; о них рассказывают еще много басен, однако хватит об уистити и обезьянах.

Индейцы Перу не имели домашних птиц, кроме одного вида уток, которых так называют испанцы из-за их большого сходства со здешними [утками]; они средних размеров: не такие крупные и не такие высокие, как гуси Испании, [но] и не такие низкие и не такие маленькие, как здешние утки. Индейцы называют их ньуньума, выводя это название из (слова) нъунъу, что значит кормление грудью [младенца], потому что они едят причмокивая, словно сосут грудь; других домашних птиц не было в той земле. Мы назовем только тех птиц, [обитающих] на земле (del aire) и на пресной и морской воде, которые приходят нам на память, хотя по причине их огромного количества и разнообразия нет возможности назвать половину или четвертую их часть. Орлы имеются всяких видов, королевские и некоролевские, хотя они и не такие большие, как в Испании. Имеются многие разновидности сокола — одни из них похожи на здешних, другие нет; всех вместе индейцы называют их ваман; из мелких некоторых я видел здесь, ибо их сюда завезли и высоко ценят; те из них, которых в моей земле называют нъебли, отважны в полете и обладают [сильными] когтями; они почти черного цвета. В Коско в году тысяча пятьсот пятьдесят седьмом один кабальеро из Севильи, похвалявшийся своей соколиной охотой, проделывал все, что умел, а на нъебли споткнулся. Он с далекого расстояния приходил на руку и на приманку, однако испанец никак не мог добиться, чтобы он хоть как-то питался бы в неволе, и, таким образом, его труд оказался безнадежным. Есть [там] другие птицы, которые следует поставить в один ряд с хищными; их называют кунтур, а испанцы кондор; испанцы убивали их много и измеряли их, чтобы с доказательствами [в руках] говорить об их размерах, и были такие, которые имели от одного конца крыла до другого пятнадцать и шестнадцать футов, что равно, если перевести в вары, пяти варам с третью; у них нет когтей, как у орлов, ибо им их не дала природа, чтобы смягчить их свирепость; у них лапы, как у куриц, но им вполне хватает клюва, который настолько сильный, что разрывает шкуру коровы; две такие птицы нападают на корову и на быка и пожирают его; случалось, что в одиночку они нападали на ребятишек десяти, двенадцати лет и пожирали их; они бело-черные, местами, как сороки; их мало, ибо, если бы их было много, они уничтожили бы скот; на лбу у них гладкий гребень, подобный навахе, без выступов, как у петуха; когда они спускаются вниз, падая с высоты, то раздается такой свист, что он пугает.

Отец учитель Акоста, говоря о птицах Нового Света, в частности о кунтуре, книга четвертая, глава тридцать первая, к которой я отсылаю того, кто хочет познакомиться с вещами чудесными, пишет эти слова:

«Те, которых называют кондорами, отличаются огромнейшими размерами и такой силой, что могут растерзать барана и сожрать его, впрочем также и теленка».

Противопоставляя кунтурам, его преподобие рассказывает о других птицах, которые водятся в Перу [и] которых испанцы называют колибри, а индейцы — кенти; они окрашены в сине-золотистый цвет, как наиболее изысканные [перья] на шее павлина; они кормятся как пчелы, высасывая длинным клювиком сок или мед, который находят в цветах; они такие малюсенькие, как об этом очень хорошо говорит его преподобие в той [фразе], которая следует далее: «В Перу имеются такие [птицы], которых называют колибри, такие малюсенькие, что я много раз сомневался, видя их в полете, были ли то пчелы или бабочки, однако они действительно птицы», и т. д. Кто слыхал об этих двух крайностях в птицах, которые водятся на той земле, не будет удивляться тому, что мы расскажем о тех, которые расположились между ними. Имеются другие большие птицы, черные, которых индейцы называют суйунту, а испанцы — курища (gallinaza); они очень любят мясо и такие прожорливые, что, если находят мертвое животное в поле, наедаются им так, что, хотя они сами очень легкие, они не могут взлететь из-за тяжести того, что проглотили. Когда же они почувствуют, что к ним подходят люди, они убегают по земле, срыгивая пищу, чтобы разгрузиться для взлета; весьма забавно наблюдать, как они спешат и стараются освободиться от того, что сами поели. Если поспешить, то можно их догнать и убить; однако они несъедобны и не используются для чего-нибудь другого, кроме как для очистки улиц от сора, который выбрасывается туда; по этой причине их не убивают, хотя это можно сделать; они не хищники.

Отец Акоста говорит, что для себя он считает, что они относятся к виду воронов.

Имеются морские птицы, похожие на этих, которых испанцы называют алъкаг расами [пеликанами], они немного меньше дрохвы; питаются рыбой; огромное удовольствие наблюдать за ними, когда они ловят рыбу. В определенные часы дня, утром и вечером, они собираются вместе в большом количестве, как будто бы две башни [повисли] в высоте, и оттуда, словно соколы на соколиной охоте, со сложенными крыльями, падают [вниз], чтобы схватить рыбу, и они ныряют и уходят под воду, пока не поймают ее; иногда они так долго остаются под водой, что кажется, что они утонули; должно быть, потому, что рыба стремительно убегает от них; и когда уже кажется, что предположение совсем сбылось, они выныривают с рыбой поперек клюва и заглатывают ее уже в полете. Доставляет удовольствие наблюдать, как они падают, и слушать их громкие удары по воде, и как в это же время другие выныривают с уловом, а другие, падая вниз, где-то посредине снова взмывают вверх, набирая высоту, усомнившись в [точности] своего броска. Иными словами, это [все равно], что наблюдать сразу за двумя сотнями соколов на соколиной охоте, которые то падают вниз, то взмывают вверх, словно молот кузнеца; кроме этих птиц, над морем летает множество птичьих стай в таком количестве, что . тому, кто их не видел, рассказ о них покажется невероятным; они всех размеров: большие, средние и маленькие; плавая по Морю Юга, я много раз внимательно следил за ними; попадались такие огромные стаи, что между первыми и последними птицами, как мне кажется, имелось расстояние более чем в две лиги длиной; их летело так много и так плотно, что сквозь них не мог проникнуть взгляд. Во время своего полета одни из них садятся на воду, чтобы отдохнуть, а другие взлетают вверх, так как уже отдохнули; действительно, это удивительная вещь видеть их в таком множестве, и мысль взлетает ввысь, чтобы поблагодарить вечное величество, создавшего такое бесконечное множество птиц и кормящего их другим бесконечным множеством рыбы; а этого достаточно о морских птицах.

Возвращаясь к птицам, обитающим на земле, но не оставляя водоплавающих, мы укажем, что их имеется другое бесконечное множество в реках и озерах Перу; серые цапли и большие цапли (garcotas), утки и фохи, и те, которых здесь называют фламинго, помимо многих других разновидностей, которые я не знаю, поскольку внимательно не разглядывал их. Есть высокие птицы, выше аиста, питающиеся рыбой; они очень белые, без всякой примеси другого цвета, с очень длинными ногами; они ходят по парам; .внешне очень красивы; похоже, что их мало.

Две разновидности куропаток водится в той моей земле: одни из них с курицу-несушку; они живут в пустынях, которые индейцы называют пуна; другие меньше испанских; у них хорошее мясо, более вкусное, чем у больших. И одни и другие бурого цвета; клюв и лапы белые; маленькие очень похожи на перепелок цветом пера, исключая белые пятнышки, которых у них нет; их называют йуту; им дали название, [похожее] на звуки их пения, которое звучит [так]: йугйут. И не только куропаткам, но и многим другим птицам они дают название, созвучное с их пением; о некоторых из них мы расскажем в этой части; точно так же они поступают со многими другими вещами, о которых мы скажем там, где потребуется. Мне неизвестно, чтобы куропатки Испании были бы завезены на мою землю. Имеются лесные голуби, такие же, как и здесь по размерам, перьям и мясу; их называют урпи: это значит голубь; домашних голубей, которых привезли из Испании, индейцы называют кастилъя урпи, что означает голубь из Кастилии, выражая тем самым то, что они были привезены отсюда. Имеются горлицы точно такие же, как в Испании, если только они не крупнее чуть-чуть; их называют коковай, взяв два первых слога из их пения и произнося их в глубине горла, чтобы было бы большее сходство слова с пением.

Есть другие маленькие горлинки, размером с жаворонка или хохлатого жаворонка и одинаковой с ними раскраски; они живут по крышам, как здесь воробьи, а также в поле; их немного. Есть бурые птички, которых испанцы называют воробьями из-за сходства цвета и размера, - хотя они отличаются своим пением, ибо те поют очень нежно; индейцы называют их париа пичив; они живут в заграждениях домов, сделанных из земли и покрытых соломой, там, где имеются кусты, на стенах, а также в полях. Других красноватых птичек испанцы называют соловьями по схожести окраски; но они отличаются в пении, как черное от белого; потому что те поют преотвратительно, настолько [плохо], что индейцы в своем прошлом считали их пение дурным предзнаменованием. Имеются черные птички, которых испанцы называют ласточками, а они скорее разновидность стрижа, нежели ласточки; они прилетают в свое время, устраиваются в дырах крыш по десять, двенадцать [штук) вместе. Эти птички относятся к тем, что обитают в селениях, ближе, чем другие, к людям; ласточек и стрижей я там не видел, во всяком случае в гористой местности Перу. Птицы долин — те же, кроме морских, которые отличны от них. Ни сисонов (sisones), ни рябчиков, ни дроздов, ни журавлей нет на той земле, нет и дрохвы; вместо них там есть другие, но я их не помню. В королевстве Чили, которое также входило в империю инков из Коско, имеются страусы, которых индейцы называют сури; их перья не такие изысканные и не такие нарядные, как у страусов из Африки; их цвет между бурым и белым; они не летают, но очень быстро бегут вприпрыжку; они бегут быстрее лошади; испанцы поймали несколько, организовав их преследование с подменой лошадей, ибо у одной и у двух лошадей не хватает дыхания, чтобы загнать тех птиц. В Перу имеются щеглы, ибо испанцы назвали так [птицу], которая окрашена в два цвета — желтый и черный; они летают стаями. Имеется множество других видов птиц, маленьких и больших, о которых я не рискую говорить из-за их многочисленности и малой вместимости памяти; я вспоминаю, что есть [там] такая же, как здесь, пустельга, но более живая, потому что она иногда питается птичками. В долине Йукай я видел, как две пустельги летели за птичкой; они преследовали ее издалека; она спряталась от них в большом и густом дереве, которое стоит в той долине; когда я уезжал, оно продолжало стоять, ибо индейцы в своем язычестве считали его священным, потому что их короли становились под ним, чтобы посмотреть на праздник, который проводился на той прекрасной равнине; одна из пустельг благодаря своей , природной ловкости влетела в [крону] дерева, чтобы выгнать оттуда птичку; другая же поднялась в воздух, прямо над деревом, чтобы увидеть, откуда она вылетит, а как только птичка вылетела, вынужденная той, которая ее преследовала, она бросилась на нее, как сокол; птичка снова бросилась искать защиту у дерева; пустельга, бросившаяся сверху, полетела внутрь [кроны], чтобы выгнать ее наружу, а та, что прогнала ее с дерева, поднялась в воздух, как это сделала [ранее] первая, чтобы увидеть, откуда она вылетит; таким путем пустельги, сменяя одна другую, влетали и вылетали из кроны четыре раза, и каждый раз птичка пряталась от них, отважно защищая свою жизнь, пока на пятый раз она не упорхнула к реке и не спряталась от них среди стен древних зданий, которые находились в той стороне, к великому удовольствию и радости четырех или пяти испанцев, которые наблюдали за охотой в воздухе, восхищавшихся тем, как природа обучает все свои создания, даже таких маленьких птиц, защищать свою жизнь — одних преследовать, других спасаться бегством с таким умением и ловкостью, которые встречаются на каждом шагу.

Имеются различные виды диких пчел; домашние же, которые водятся в ульях, индейцы не имели, а испанцы не сделали ничего до сих пор, чтобы приучить их к этому; дикие пчелы водятся в расщелинах и углублениях в скалах и в пнях деревьев; живущие в холодных землях из-за плохих трав, которыми они питаются, приносят мало меда, и он безвкусный и горький, а воск черный и абсолютно бесполезный; в теплых и жарких землях из-за хорошего качества трав, которыми они [пчелы] наслаждаются, они приносят очень хороший мед — белый, чистый, пахучий и очень сладкий; если его доставить в холодные земли, он застывает и становится похож на сахар; они его очень ценят, не только как еду, но также и как очень полезное средство для лечения разных заболеваний.

В Андах жили попугаи. Они многих видов: большие, средние, мелкие, маленькие и малюсенькие; малюсенькие меньше жаворонка, большие — как крупные соколы; одни только одного цвета, другие двух цветов — зеленого и желтого или зеленого и красного; другие многих и различных цветов, особенно большие, которых испанцы называют гуака-майя, окрашенные во все цвета и все они изысканнейшие; перья хвоста, очень длинные и очень нарядные, чрезвычайно высоко ценят индейцы, так как они наряжаются в них во время своих праздников. Эти перья, поскольку они такие красивые, послужили для знаменитого Джованни Боккаччо основой для сюжета прелестной новеллы Frate Cipolla. Испанцы называют попугаев разными именами, чтобы отличить их по размерам. Самых малюсеньких они называют перикильо; других побольше называют катанилъя; других, еще больших, которые больше и лучше остальных разговаривают, они называли лоро. А очень больших они называли гуакамайя; они необыкновенно тупы для разговоров; более того, они никогда не говорят; они хороши только для любования ими по причине красоты их красок и перьев. [Все] эти разновидности попугаев были завезены в Испанию, чтобы содержать их в клетках и наслаждаться их болтовней; и хотя там имеется еще много других, их не привезли; должно быть, потому, что они более тупые. В Потокси в годах тысяча пятьсот пятьдесят четвертом и пятьдесят пятом жил попугай — из тех, которых называют лоро, — такой говорун, что он [умел] называть индейцев и индианок, проходивших мимо по улице, каждого по [имени] народа, к которому он принадлежал, без какой-либо ошибки; он говорил кольа, йунка, вайру, кечва и т. д., словно бы располагал сведениями о различных головных уборах, которые индейцы носили на голове во времена инков, чтобы быть узнанными. В один из тех дней по улице, где находился попугай, прошла красивая индианка; она шла с тремя или четырьмя индианками, стараясь казаться сеньорой пальей, которые принадлежат к королевской крови. Увидев ее, попугай громко закричал с насмешкой, выкрикивая «вайру, вайру, вайру!», что означает [имя] народа, люди которого отличаются наибольшей подлостью и считаются более низкими, чем другие. Индианка шла, испытывая стыд перед теми, кто стоял впереди, ибо [там] всегда находилась большая группа индейцев, слушавших птицу; а когда она подошла поближе, то плюнула в сторону попугая и обозвала его супай, что значит дьявол. Индейцы воскликнули то же самое, ибо он [действительно] распознал индианку, хотя она шла одетая под пальу. В Севилье, в Каль де Франкос, несколько лег жил другой попугай, который, видя, как проходит некий врач, человек недостойного поведения, говорил ему столько оскорбительных слов, что вынудил его подать жалобу. Правосудие запретило хоэяину держать попугая на улице под страхом его передачи оскорбленному. Всех их индейцы называют уриту; это означает попутай, а по причине великого надоедливого шума, который они производят своими криками, когда летают, потому что летают они большими стаями, у индейцев стало поговоркой называть уриту докучливых болтунов; с большой точностью индейцы говорят такому: «Заткнись, попугай!». Попугаи прилегают из Анд во время, когда во всем равнинном Перу вызревает capa, которую они обожают; они наносят ей большой урон; они летают очень стремительно и очень высоко; гуакамайи, поскольку они глупые и тяжелые, Анд не покидают. Они живут стаями, как говорилось, однако один вид не смешивается с другим, и каждая разновидность живет сама по себе.

Я совсем было забыл сделать сообщение о рыбе, которую индейцы Перу добывают из пресных вод рек, которые текут [там] и которых, как можно заметить, много и они очень крупные; мы назовем из них четыре самых больших [реки] и не более, чтобы не вызвать неудовольствие у того, кто будет читать (oyere) их [перечисление]. Река, именуемая Рио Гранде, а по другому названию Мадалена, впадающая в море между Картахеной и Святой Мартой, имеет в устье, согласно картам мореплавания, восемь лиг; она зарождается в горных цепях и грядах Перу. Из-за ярости, с которой она бежит, она входит на десять или двенадцать лиг в глубь моря, разрезая его воды, необъятности которых не хватает, чтобы оказать сопротивление ярости реки. Река Орельяна, которую называют так, чтобы отличить от реки Мараньон, согласно тем же картам, имеет в устье пятьдесят четыре лиги, скорее больше, нежели меньше; и хотя некоторые авторы называют ширину устья в тридцать лиг, а другие — меньше, а другие — в сорок, а другие — в семьдесят, мне кажется правильным придерживаться мнения мореплавателей, ибо это не мнение, а [результат] опыта, потому что той республике, плавающей по водам морей, нужно опираться не на мнения, а иметь в своих руках правду, полученную достоверным путем (en limpio); те же, что дают устью семьдесят лиг, измеряют его наискосок, от одного мыса земли до другого, но они расположены неодинаково, потому что мыс левого берега реки намного больше уходит в море, чем мыс правого берега; и так измеряя от мыса до мыса, поскольку они расположены наискосок, действительно получается семьдесят лиг, как это утверждают некоторые; однако, если считать по правилам прямоугольника, оно не имеет более пятидесяти четырех лиг, как это известно лоцманам. Первые родники, из которых зарождается та знаменитая река, находятся в округе, именуемом Кунти-суйу, между западом и югом [в направлении] от Коско, что моряки называют юго-западом; он [и] текут в одиннадцати лигах на запад от того города. Уже рядом с местом зарождения их нельзя переходить вброд, потому что они несут много воды и она очень быстра и течет стиснутая высочайшими горами, которые имеют [вдоль по склону] от подножья до самых вершин со снегами тринадцать, четырнадцать и пятнадцать лиг почти отвесной высоты. Это самая большая река в Перу; индейцы называют ее Апу-римак; это означает говорящий глава или капитан, ибо слово апу имеет оба [эти] значения, включающие в себя начальников в [делах] мира и на войне. Они дают ей и другое имя, чтобы еще больше превознести ее, каковым является Капак Майу: майу означает река; капак — это титул, который они давали своим королям; они дали его реке, чтобы заявить, что она была первой среди всех рек мира. Эти имена она сохраняет вплоть до границ Перу; сохраняет ли их она вплоть до впадения в море, или народы, живущие в горах, через которые она протекает, дают ей другое имя, я не знаю. В году тысяча пятьсот пятьдесят пятом из-за большого зимнего паводка в реку упал такой большой кусок горы, с таким количеством скал, камней и земли, что он пересек ее от одного берега до другого и перекрыл ее так, что три полных (naturales) дня [там] не просочилась даже капля воды, пока ее давление не превозмогло гору, которая свалилась на нее сверху. Проживавшие внизу по течению, видя, что столь многоводная река так внезапно высохла, решили, что настал конец света. Вода поднялась на четырнадцать лиг вверх по реке от запруды вплоть до моста, который находится на королевской дороге, идущей от Коско до Сиудад-де-лос-Рейес. Эта река Апу-римак течет с юга на север более чем пятьсот лиг, которые лежат от ее зарождения до самой экваториальной линии; там она поворачивает на восток и бежит почти прямо под линией экватора еще шестьсот пятьдесят лиг, пока не впадает в море; со всеми ее поворотами и разворотами это составляет более тысячи пятисот лиг, которые она протекает в восточном направлении, как об этом рассказал Франсиско де Орельяна, который был тем, кто [первым] проплыл по той реке вниз по течению, когда направился вместе с Гонсало Писарро на открытие [нового царства], которое получило название Канела, как мы расскажем об этом в должном месте; шестьсот пятьдесят лиг с запада на восток — без поворотов и разворотов реки — дает мореходная карта, ибо, хотя мореплаватели и не любят заниматься рисованием того, что находится внутри материка, а только море и его берега, они решили выйти за свои границы в случае с этой рекой, поскольку она является самой большой в мире, и чтобы показать, что не без причины она вливается в море через огромное устье в семьдесят лиг и превращает в пресное море более ста лиг по окружности того залива, где останавливаются ее воды; таким образом, что согласуется с сообщением Орельяны (как об этом свидетельствует Гомара, глава восемьдесят шестая), и вместе с пятьюстами лигами, о которых мы говорили, она течет две тысячи лиг, включая повороты в одну и в Другую сторону, совершаемые ею; она впадает в море прямо под линией экватора. Ее называют Рекою Орельяны в честь этого кабальеро, проплывшего по ней в году тысяча пятьсот сорок третьем, однако те, кого звали Пинсоны, — уроженцы Севильи, открыли ее в году тысяча пятисотом. Имя, которое ей дали, — Река Амазонок, — возникло потому, что Орельяна и его люди видели, что женщины с тех берегов сражались с ними так же мужественно, как мужчины, — мы встречаем то же самое в некоторых частях нашей истории Флориды, — но не потому, что на той реке жили [настоящие] амазонки, [а] потому, что храбрость женщин заставила говорить, что они там были. У той реки имеется много островов, больших и маленьких; морской пролив поднимается по ней более чем на сто лиг; и на этом хватит о той знаменитой императрице - рек. Та река, которую называют Мараньон, впадает в море немногим более, чем семьюдесятью лигами южнее реки Орельяны; она на три градуса южнее; ее устье имеет в ширину более двадцати лиг; она берет начало из больших озер, которые находятся за Перу, что значит на востоке, а озера образуются из множества рек, которые стекают с великой гряды заснеженных горных цепей, расположенной в Перу. А поскольку эти две столь многоводные реки впадают в море так близко одна от другой, их воды соединяются, ибо море не может их разъединить, и от этого становится еще больше Мар Дульсе, а Река Орельяны приобретает еще большую славу, ибо [пресную воду] приписывают только ей; по причине этого слияния вод, как я подозреваю, Мараньон именуют Орельяной, приписывая ей имя, так же как и воды, а из двух рек делают одну. Остается сказать о реке, которую испанцы называют Рио-де-ла-Плата, а индейцы — Паравай. В другом месте мы говорили, как ей было присвоено кастильское имя и что означает имя индейское; ее первые воды зарождаются, как и у Мараньона, в невообразимых грядах заснеженной горной цепи, которая проходит через весь Перу по его длине; у нее огромнейшие паводки, которые затопляют поля и селения и вынуждают их жителей .по три месяца в году жить на плотах и в каноэ, привязанных к стволам деревьев, пока не спадут воды, потому что нет даже места, где можно было бы встать. Она впадает в море на тридцать пятом градусе, имея устье более чем в тридцать лиг [шириной], хотя у входа в море земля сужает ее, потому что в восьмидесяти лигах вверх по течению река имеет в ширину пятьдесят лиг. Таким образом, если соединить вместе пространство и ширину этих четырех рек, можно сказать, что при впадении в море они имеют ширину в сто тридцать лиг, что не может не быть отмечено как одно из величий, которыми обладает Перу. Так велики эти четыре реки; имеется множество других рек, которые со всех сторон впадают в море на каждом шагу, как это можно увидеть на картах мореплавания, к которым я отсылаю [читателя], и если бы их соединили вместе, то получились бы другие, еще большие реки, чем названные.

Такое количество вод в той земле должно было бы свидетельствовать о наличии множества рыбы, однако там ее водится мало, по крайней мере в Перу, о котором я намерен сообщить все то, о чем говорю, а не о других частях [Нового Света]. Считается, что ее водится так мало из-за ярости, с которой бегут те реки, и из-за малого количества пойм, которые они создают. Сейчас же время узнать, что то малое, что в них водится, очень сильно отличается от рыб, которые водятся в реках Испании; кажется, что все они принадлежат к одному виду; вместо чешуи у нее кожица; голова широкая и плоская, как у жабы, а по этой причине у нее очень широкий рот. Она очень вкусная; ее едят вместе с кожицей, которая так тонка, что нет необходимости снимать ее: ее называют чальва, что означает рыба. В реки, которые на побережье Перу впадают в море, входит из моря очень мало рыбы, потому что самые крупные из них — средней величины и они очень стремительны, а зимой их не перейдешь вброд и они бегут с еще большей яростью.

В великом озере Тити-кака водится много рыбы, которая хотя и похожа по форме на рыбу из рек, однако именуется индейцами учи, чтобы отличать ее от другой. Она очень жирная, ибо для того, чтобы поджарить ее, нет необходимости в другом, кроме как ее собственном жире; в том озере водится также другая рыбешка, которую испанцы называют бога; индейское название я запамятовал; она очень маленькая и коварная, невкусная и еще хуже на вид, и, если я правильно помню, у нее есть чешуя; лучше назвать ее мальком (harrihuelas), настолько она ничтожная. И та и другая рыба водится в изобилии в том огромном озере, потому что там есть где разместиться и что поесть из отбросов, которые приносят пять многоводных рек, впадающих в него, помимо многих других меньших размеров, и множества ручьев. И этого достаточно о реках и рыбах, которые водятся в [реках] той земли.

Драгоценными камнями, которые имелись в Перу во времена королей инков, являлись изумруды, бирюза и много очень красивого горного хрусталя, хотя они и не умели обрабатывать его. Изумруды имелись в горах провинции, именуемой Манта, юрисдикция Пуэрто-Вьехо. Испанцы, сколько они ни старались, так и не смогли узнать, где именно водится этот минерал; и поэтому уже почти невозможно найти изумруды из той провинции, а они были лучшими во всей той империи.

Из нового королевства их привезли в Испанию столько, что они уже оказались обесценены, и не без причины, потому что, помимо большого их количества (что во всем обычно приводит к пренебрежению), они не идут в сравнение по своим достоинствам с изумрудами Пуэрто-Вьехо. Изумруд совершенствуется в самом минерале, мало-помалу принимая зеленую окраску, которую он имеет потом, словно плод, который созревает на дереве. Вначале он белый и коричневатый — между бурым и зеленым; он начинает созревать или совершенствоваться с одной из своих четырех сторон — это должна быть сторона, смотрящая на восток, как происходит с плодом, с которым я его сравниваю, — и оттуда тот прекрасный цвет, который он имеет, распространяется по одной и по другой стороне, пока не охватывает его целиком. В том виде, в каком его извлекают из шахты, — совершенном или несовершенном, он и остается. Я видел в Коско среди многих других два изумруда, которые я видел на той земле, размером со средний орех — круглые во всем своем совершенстве, просверленные посредине. Один из них был в высшей степени совершенен со всех своих сторон. Другой обладал всем: одна четвертая часть была прекраснейшей, потому что обладала всем возможным совершенством; две другие четверти, [расположенные] по сторонам, не были столь совершенны, но они [как бы] набирали свою красоту и совершенство; они были несколько менее красивы, чем первая сторона; последняя же, находившаяся на противоположной стороне по отношению к первой, была некрасива, потому что имела слишком мало зеленого цвета, а другие стороны своей красотой делали ее еще менее красивой; она была похожа на кусок зеленого стекла, приклеенный к изумруду; по этой причине ее владелец решил срезать ту сторону, потому что она портила вид всех остальных, и так он и сделал, хотя позднее некоторые любознательные люди обвиняли его, говоря, что для доказательства и [в знак] свидетельства того, что изумруд вызревает со [всех] своих сторон в своей породе (mineral), он должен был сохранить ту драгоценность, которая имела огромное значение. Тогда мне, как ребенку, отдали отколотую часть, и сегодня она хранится у меня; она сохранилась, потому что не представляет ценности. Камень бирюзы — синий; у одних синева более красивая, чем у других; индейцы не ценили ее так высоко, как изумруды. Жемчугом в Перу не пользовались, хотя его знали, потому что инки (они всегда уделяли [внимание] и отдавали предпочтение больше здоровью вассалов, нежели увеличению того, что мы называем богатством, потому что они никогда не считали его таковым), видя труд и опасность, с которыми добывается из моря жемчуг, запретили его, и поэтому им не пользовались. Позже здесь его оказалось так много, и он стал такой обычной вещью, как об этом рассказывает отец Акоста, глава пятнадцатая из книги четвертой, что следует [дальше], взятое дословно: «Так как мы коснулись главного богатства, которое привозят из Индий, было бы несправедливо забыть о жемчуге, который античные люди называют Маргарита; в первые [годы] их так ценили, что считали вещью, которая могла принадлежать только королевским особам. Сегодняшний день их стало столько, что даже негритята носят бусы из жемчуга», и т. д. В последней трети главы, рассказав до этого весьма примечательные вещи из древних историй, касающиеся знаменитых жемчужин, которые имелись в мире, его преподобие говорит: «Жемчужины добываются в различных частях Индий; самое большое их изобилие в Море Юга, близ Панамы, где расположены острова, которые по этой причине называют Жемчужными. Однако в наибольшем количестве и наилучшие достаются в Море Севера, вблизи реки, которую называют Ача; там я узнал, что это прибыльное дело создается непосильной ценой и трудом бедных ныряльщиков, которые опускаются в глубину на шесть, девять и даже двенадцать морских саженей, чтобы искать устрицы, которые обычно находятся в море на каменных скалах и рифах. Они отрывают их, и нагружаются ими, и всплывают, и бросают их в каноэ, где раскрывают и достают то сокровище, которое содержится внутри. Там, в глубине моря, вода холодная, а еще больший труд сдерживать дыхание, находясь иногда четверть часа и даже полчаса [под водой] в поисках своей добычи. Чтобы уметь сдерживать дыхание, бедных ныряльщиков заставляют есть мало и дают очень сухую пищу, а также они воздерживаются [от женщин]. Таким образом, алчность имеет своих воздерживающихся, хотя и не по своей воле; они добывают (сказать—они достают—было бы типографской опечаткой) жемчуг разными способами и просверливают в них дырочки для бус. Уже всюду они в избытке. В году восемьдесят седьмом я видел в памятной записке о том, что направлялось из Индий для короля, восемнадцать марок жемчуга и еще три ящика с ними; а для частных лиц — тысяча двести сорок марок жемчуга, а помимо этого, еще семь кошелей, которые следовало взвесить, что в другие времена считалось бы сказочным [богатством]». Досюда из отца Акосты, чем он и заканчивает ту главу. К тому, что его преподобие говорит, что раньше было бы сочтено сказочным, я добавлю две истории о жемчуге, которые пришли мне на память. Одна из них заключается в том, что примерно в году тысяча пятьсот шестьдесят четвертом, год раньше или год позже, для его величества привезли столько жемчуга, что его продали на торгах (contrataciin) в Севилье; они были насыпаны в кучку, словно семена. Пока глашатай еще до начала аукциона оповещал о них, один из королевских. чиновников сказал: «Тому, кто поднимет их до такой-то цены, будет дано шесть тысяч дукатов». Услышав обещанное, один процветающий торговец, хорошо разбиравшийся в товаре, потому что он занимался жемчугом, назвал [указанную] цену. И, хотя сумма была велика, его все же вытеснили с торгов, однако он удовлетворился заработком в шесть тысяч дукатов за одно только слово, произнесенное им; тот, кто их купил, был еще больше доволен, так как ожидал значительно большую прибыль, потому что жемчуга было очень много, ибо по вознаграждению можно судить, как много его было. Другая история заключается в том,- что я был знаком в Испании с одним юношей из бедных людей, которые жили в нужде, ибо, хотя он и был хорошим золотых дел мастером, он не имел состояния и получал поденную плату; этот юноша находился в Мадриде в 1562 и 63 году; он квартировал в моем постоялом дворе, а так как он проигрывал в шахматы (он был ими страстно увлечен) то, что зарабатывал своим ремеслом, я его много раз бранил, пугая его тем, что из-за игры он окажется в страшной нищете; однажды он сказал мне: «Большей [нищеты], чем я пережил, не бывает, ибо в этот королевский двор я пришел пешком и только лишь с четырнадцатью мараведи». Этот столь бедный юноша в поисках спасения от нищеты решил ездить туда и обратно в Индии, занимаясь жемчугом, потому что кое-что понимал в нем; он с таким успехом совершал поездки и получал такую прибыль, что сумел накопить более тридцати тысяч дукатов; ко дню своего венчания (я также познакомился с его женой) он сшил ей длинную юбку из черного бархата с отделкой высотою в одну шестую из изысканных жемчужин, которая спускалась впереди и шла по всей опушке юбки, что выглядело великолепно и очень ново. Отделка была оценена более чем в четыре тысячи дукатов. Я рассказал это, чтобы было видно невероятное количество жемчуга, который привозили из Индий, помимо того, о котором мы рассказывали в нашей истории Флориды, книга третья, главы пятнадцатая и шестнадцатая, ибо он был найден во многих частях того великого королевства, особенно в богатом храме провинции, именовавшейся Кофачики; восемнадцать же марок жемчуга, о которых отец Акоста говорит, что их привезли его величеству (помимо трех других ящиков), были отобраны за свою изысканность, ибо в должное время в Индиях отбираются самые лучшие из жемчужин, которые отдаются в качестве пятой части его величеству, поскольку они остаются в его королевской палате, а оттуда их направляют для божественного культа, где их используют, как я видел, на мантии и юбке, [изготовленных] для образа нашей Гваделупской госпожи и на полной [костюмной] тройке с плащом, на ризе, алтарном украшении (frontalera), лобных украшениях и браслетах (almaticas), на тунике, эстоле (estola) и длинных фалдах белой одежды священников с обшлагами; все [это] вышито прекрасным крупным жемчугом, а мантия и юбка сплошь расшиты на манер шахматной доски; клетки, которые должны были быть белыми, покрывались жемчужинами таким образом, чтобы они становились выпуклыми квадратами, похожими на кучки жемчуга; клетки, которые должны были быть черными, делались из рубинов и изумрудов в золотой эмалевой оправе, одна клетка из одного, а другая из другого [камня]; все было так великолепно выполнено, словно мастера своего дела хотели показать, для кого они трудились, а католический король — на что он тратил то сокровище, которое действительно было огромным, и если бы он не был императором Индий, то не смог бы создать столь великолепное, грандиозное и величественное произведение.

Чтобы увидеть великое богатство этого монарха, следовало бы прочесть ту четвертую и все остальные книги отца Акосты, из которых можно узнать о таких и столь великих драгоценностях, как те, что были найдены в Новом Свете. Не уходя от темы, мы расскажем об одной из них, которую я видел в Севилье в 1579 году; то была жемчужина, которую привез из Панамы кабальеро, именовавший себя доном Диего де Темесом, предназначавший ее для короля дона Филиппа Второго. Жемчужина была размером, видом и формой с добрую мускатную грущу; шея ее была вытянута в сторону черенка, как это имеет место у мускатной или обычной груши; в нижней ее части также имелось небольшое углубление. Круглая часть, самая широкая, была примерно с яйцо крупных голубей. Из Индий ее привезли, оценив в двенадцать тысяч песо, что составляет четырнадцать тысяч четыреста дукатов. Миланец Джокомо де Тресо, известный мастер и ювелир католического величества, сказал, что она стоит четырнадцать тысяч, и тридцать тысяч, и пятьдесят тысяч, и сто тысяч дукатов, и что ей [вообще] не было цены, потому что она была единственной в мире, и поэтому ее назвали Необыкновенная (Peregrina). В Севилье на нее ходили смотреть как на чудо. Один итальянский кабальеро, [находившийся] тогда в том городе, покупал отборные жемчужины, самые большие, какие только он находил, для одного знаменитого итальянского сеньора. У него был большой подбор жемчужин, [однако], положенные рядом с Необыкновенной, они по сравнению с нею выглядели речными камушками. Люди, разбиравшиеся в жемчуге и драгоценных камнях, говорили, что она имела преимущество в двадцать четыре карата перед любой из найденных до этого [жемчужин] ; я не знаю, как велся этот счет, чтобы суметь объяснить его. Ее достал один негритенок во время ловли, который, как утверждал его хозяин, не стоил и ста реалов; а раковина была такой маленькой, что ее, как мелочь, собирались выбросить в море, ибо она сама по себе ничего [значительного] не обещала. Рабу за его удачный нырок дали свободу. Его хозяину за эту драгоценность оказали милость в виде жезла старшего судебного исполнителя [города] Панамы. Жемчуг не обрабатывается, потому что он не переносит прикосновений [инструментом];

его только обрамляют в золото; им пользуются таким, каким вынимают из раковин; одни очень круглые, другие не очень; другие продолговатые, а другие с вмятинами, ибо у них одна половина круглая, а другая половина ровная. Другие бывают в форме мускатной груши, и эти ценятся больше всего, потому что они очень редкие. Когда один торговец имеет одну из этих грушевидных или круглую [жемчужину], большую и хорошую, и он обнаруживает у другого точно такую же, он стремится купить ее любым путем, потому что в паре, будучи во всем одинаковыми, каждая из них удваивает цену другой; ибо, если любая из них, когда была одна, стоила сто дукатов, в паре каждая из них стоит двести, а обе вместе четыреста, потому что они могут быть использованы как серьги; для них они как раз и ценятся выше всего. Они не допускают обработку, потому что их природа такова, что они, как луковицы, сделаны словно бы из слоев или из шелухи, а не из цельного куска. Со временем жемчужина стареет, как и любая другая подверженная порче вещь, и она теряет тот ясный и красивый цвет, которым она обладала в своей молодости, и становится коричневатой и дымчатой. Тогда с нее снимают верхний листок и открывают второй [слой] с тем же самым цветом, который она имела прежде; но это причиняет огромный вред драгоценности, потому что с нее снимается по крайней мере одна треть ее величины; те из них, которые называют чистыми, поскольку их изысканность чрезвычайно высока, составляют исключение из этого общего правила.

Обилие золота и серебра, добываемого в Перу, может прекрасно засвидетельствовать Испания, потому что более двадцати пяти лет, не считая предшествующие годы, каждый год в нее привозят двенадцать—тринадцать миллионов золотом и серебром, помимо других вещей, не входящих в этот счет; каждый миллион образуется ста тысячами дукатов, взятых десять раз. Золото добывается во всем Перу; в одних провинциях оно изобилует больше, в других меньше, однако в целом оно имеется во всем королевстве. Оно находится на поверхности земли, и в реках, и ручьях, куда его приносят потоки дождевой воды; там его берут, промывая землю или песок, как золотых дел мастера промывают здесь грязь из своих мастерских, которая является их мусором. То, что добывается таким путем, испанцы называют золотым песком, потому что он похож на металлические опилки; попадаются некоторые крупные зернышки (granos) — двух, трех и более песо, я видел зерна более чем в двадцать песо; их называют зерна (pepitas); некоторые из них гладкие, как зерна дыни или тыквы; другие круглые, другие продолговатые, как яйцо. Все золото Перу содержит от восемнадцати до двадцати законных карат, более или менее. Только то [золото], которое добывается в шахтах Кальа-вайа, является чистейшим — почти двадцать четыре карата, и даже бывает более чистым, как мне говорили некоторые золотых дел мастера в Испании. В году тысяча пятьсот пятьдесят шестом в щели одной шахты — из тех, что в Калъа-вайа, — был обнаружен камень из тех, что образуются вместе с металлом, размером с человеческую голову, с характерным цветом внутренностей [забитого] скота и даже его структура была на них похожа, потому что весь он был продырявлен маленькими и большими отверстиями, пересекавшими его от одного до другого конца. В них повсюду выглядывали частички золота, словно на него сверху вылили расплавленное золото; одни кусочки торчали из камня, другие не выделялись из него, другие находились в углублениях. Те, кто разбирался в шахтах, говорили, что если бы его не извлекли оттуда, где он находился, камень со временем превратился бы в [чистое] золото. В Коско испанцы смотрели на него, как на чудо; индейцы называли его вака, что, как мы говорили в другом месте, среди многих других значений этого слова, обозначало восхитительная вещь, достойная восхищения своей красотой, [хотя] оно также означает отвратительная вещь своей безобразностью; я смотрел на него вместе и одними и с другими. Владелец камня, человек богатый, решил поехать в Испанию и взять его таким, каким он был, чтобы преподнести королю дону Филиппу Второму, ибо [эта] драгоценность по причине своей необычности должна была очень высоко цениться. От тех, кто плыл в армаде, в которой плыл и он, я узнал в Испании, что [его] корабль погиб со многими другими богатствами, которые он вез.

Серебро добывается с большим трудом, нежели золото, и его обогащение и очистка стоят дороже. Во многих частях Перу находились и находятся шахты [по добыче] серебра, но нигде нет таких, как в Потокси, которые были открыты в году тысяча пятьсот сорок пятом — четырнадцать лет после того, как испанцы вошли в ту землю. Холм, в котором они прорыты, называется Потокси, ибо так называется то место; я не знаю, что означает это на местном языке той провинции, так как на всеобщем языке Перу оно ничего не означает. Он расположен на равнине и своей формой похож на голову сахара; у самого подножья его окружность равна лиге, а высотою он более чем в четверть лиги; вершина у него круглая; он красиво выглядит, так как стоит в одиночестве; его украсила природа ради того, чтобы он стал знаменитым в мире, каким он является сегодня. Иногда по утрам его вершина пробуждается вся в снегу, потому что то место холодное. Тогда это место входило в репартимьенто Гонсало Писарро, а затем оно принадлежало Педро де Инохоса; как это случилось, мы расскажем дальше, если будет дозволено углубиться и поведать о тайных делах, случающихся на войне, и не стать при этом предметом ненависти, ибо историки, испытывая к ней страх, не говорят о многих вещах. Отец Акоста, книга четвертая, подробно пишет о золоте, и серебре, и о ртути, которые в той империи были найдены, помимо того, что там со временем обнаруживается каждый день, и о том, как обогащали и плавили металл индейцы до того, как испанцы нашли [и применили] ртуть; что же касается всего остального, то я отсылаю к той истории всякого, кто хотел бы познакомиться с этим более подробно; там он найдет очень любопытные вещи, особенно о ртути. Следует знать, что шахты холма Потокси были открыты некоторыми индейцами, слугами испанцев, которых на их языке называют йанакуна, что в полном своем значении обозначает человек, имеющий обязанности исполнять службу слуги; они тайно, по-дружески и в доброй компании несколько дней пользовались первой жилой, найденной ими; однако, поскольку она представляла такое огромное богатство, а ее разработка оказалась трудной, они не смогли или не захотели скрыть ее от своих хозяев, и так они открыли им ее и зарегистрировали первую жилу, благодаря которой были открыты все остальные. Среди испанцев, оказавшихся причастными к тому доброму событию, находился один, которого звали Гонсало Берналь, позже ставший управляющим Педро де Инохоса; вскоре после регистрации [заявки], разговаривая однажды в присутствии Диего Сентено (известный рыцарь) и многих других знатных людей, он сказал:

«Шахты обещают такое богатство, что через несколько лет после начала их разработки железо будет стоить дороже, чем серебро». Я видел, как это предсказание сбылось в годах тысяча пятьсот пятьдесят четвертом и пятьдесят пятом, ибо во время войны Франсиско Эрнандеса Хирона одна лошадиная подкова стоила пять песо, что составляет шесть дукатов, а для мула — четыре песо; два гвоздя для подков — один томин, что составляет пятьдесят шесть мараведи; я видел, как покупали пару ботинок на шнурках за тридцать шесть дукатов; одну десть бумаги за четыре дуката; вара тонкого кармина из Валенсии за шестьдесят дукатов;

и также было с изысканными платками Сеговии, и с шелками, и холстом, и другими товарами из Испании. Причиной этой дороговизны была та война, потому что в течение двух лет, пока она продолжалась, армады, которые доставляют товары из Испании, не приходили в Перу. Ее вызвало также большое количество серебра, которое давали шахты, ибо за три и четыре года до названного нами [времени] корзина травы, которую называют кука, стала стоить тридцать шесть дукатов, а фанега пшеницы—двадцать четыре и двадцать пять дукатов; столько же стоил маис, и также было с одеждой, и обувью, и вином, ибо вначале, до того, как [вино] появилось в изобилии, кувшин продавался за двести и более дукатов. И хотя земля была так богата и так изобиловала золотом, и серебром, и драгоценными камнями, как об этом известно всему миру, ее уроженцы — самые бедные и нищие люди во вселенной.

Как мы говорили в другом месте, короли инки знали о ртути и восхищались ее подвижностью и движением, однако они не знали, что можно из нее или с ее помощью делать, ибо они не нашли ей полезного применения в своих службах; скорее, они почувствовали, что она причиняет вред жизни тех, кто ее добывал и занимался ею, ибо они видели, что она вызывала у них дрожь и потерю сознания. По этой причине, будучи королями, которые столько заботились о здоровье своих вассалов, что соответствовало [их] титулу любящий бедняков, они запретили законом добывать ее и вспоминать о ней; и индейцы выполняли это столь усердно, что даже имя ее было стерто в их памяти и исчезло из языка, ибо у них нет [слова], обозначающего ртуть, если они не придумали его после того, как испанцы открыли ее в 1566 году, потому что они как люди, не имеющие письма, очень быстро забывали любое слово, которым не пользовались; однако инки пользовались и разрешили пользоваться вассалам красной краской, изысканнейшей выше всяких похвал, которая имеется в ртутном минерале в виде порошка [и] которую индейцы называют ичма, ибо слово лъимай, которое приводит отец Акоста, относится к другой пурпурной краске, менее тонкой, добываемой из другого минерала, поскольку в той земле они имеются всех цветов. А так как индейцы, будучи поклонниками красоты краски ичма (ибо действительно ее можно страстно полюбить), сами себе отменили приказ о ее добыче; инки, опасавшиеся вреда, который им могло причинить пребывание в тех пещерах, запретили пользоваться ею простым людям, а только лишь женщинам королевской крови, ибо мужчины [инки] не красились ею, как я это видел сам; а женщины, которые пользовались ею, были молодыми и красивыми, а не пожилыми, ибо то было украшение для молодых людей, а не для взрослых, но даже девушки не красили себе щеки, как здесь [кладут] румяна, а только от кончиков глаз до виска с помощью палочки [клали краску], как кладут сурьму; линия, которую они проводили, была шириной с пшеничную соломинку, и она им шла; пальи не пользовались другими украшениями, кроме ичмы в порошке, как было рассказано; но и это делалось не каждый день, а изредка по причине их праздников. Они содержали свои лица в чистоте, и то же самое имело место со всеми женщинами из простого народа. Правда и то, что те из них, которые чванились своей красотой и великолепной кожей лица, чтобы не утратить их, накладывали на лицо белое молочко, которое приготавливали, я не знаю из чего, вместо косметики и оставляли его на лице в течение девяти дней, по истечении которых оно отходило и отклеивалось от лица, и его можно было снять целиком, как кожицу, а кожа лица становилась лучше. Они экономно, как мы рассказывали, расходовали краску ичма, столь высоко ценимую индейцами, чтобы избавить вассалов от ее добычи. Инки и вообще все индейцы [мужчины] никогда не красили и не размалевывали лица на войне или во время праздников, как говорит один автор, а только лишь некоторые народы, которые считали себя самыми свирепыми, а были самыми тупыми. Остается рассказать, как они плавили серебряную руду (metal) до того, как была найдена ртуть. Было так, что недалеко от холма Потокчи находится маленький холм, точно такой же формы, как и большой; индейцы называют его Вайна Потокчи, что означает Потопчи Юноша, чтобы отличить его от большого; большой же холм, когда был найден маленький, назвали Хатун Потокси, или Потокчи, что одно и то же, объявив, что то были отец и сын. Серебряная руда добывалась в большом холме, как говорилось выше; сначала они встретились с большими трудностями в ее плавке, потому что [металл] не тек, а сгорал и пожирался дымом; и индейцы не знали причину [этого], хотя для других металлов они находили способы [плавки]. Однако, поскольку нужда или алчность являются столь великими учителями, особенно в том, что касается золота и серебра, они так старались, отыскивая и испытывая [разные] средства, что одно из них дало результат: в маленьком холме они нашли низкопробную руду, которая почти или вся целиком состояла из свинца; она в смеси с серебряной рудой давала плавку, по причине чего ее назвали суручек, что означает заставляющая течь (deslicar). Они смешивали эти руды по своему усмотрению — к стольким-то фунтам серебряной руды подмешивалось столько-то унций свинцовой руды, более или менее, согласно тому, как их день ото дня учили опыт и труд; ибо не вся серебряная руда одного и того же качества; одни руды содержат больше серебра, чем другие, хотя они из одной и той же жилы, потому что в одни дни они получали больше металла, чем в другие, и в другие — меньше, и соответственно качеству и обогащенности руды они добавляли суручек. Разбавляя так руду, потом плавили ее в небольших переносных печах, похожих на жаровни из глины; они плавили без мехов и без поддува через медные трубочки, как мы рассказывали в другом месте о плавке серебра и золота, чтобы [затем] обработать их; потому что, несмотря на то что индейцы много раз пытались плавить этим [методом], металл не тек и они не смогли понять причину этого; поэтому они стали плавить на открытом ветре. Однако было необходимо разогревать ветер, как и руду, потому что, если ветер был очень сильным, он быстро расходовал уголь и остужал руду, а если он был слабым, то у него не хватало силы, чтобы начать плавку. Поэтому ночью они поднимались на холмы и пригорки и ставили [печи] на высоких или низких склонах, в зависимости от того, как дул ветер, был ли он сильным или слабым, чтобы согреть его в более или менее укрытом от холода месте. Вид этих восьми, десяти, двенадцати, пятнадцати тысяч горящих печурок на тех холмах и вершинах представлял собою красивое зрелище. В них они делали свою первую плавку; после этого в своих домах они плавили второй и третий раз с помощью медных трубочек, чтобы очистить серебро и выплавить свинец; потому что, не найдя тех способов, которыми владеют испанцы, умеющие с помощью крепкого раствора азотной кислоты и других средств отделять золото от серебра и от меди, и серебро от меди и от свинца, они очищали его многократными плавками. Рассказанным способом индейцы плавили серебро в Потокси до того, как была найдена ртуть; все еще [сегодня] кое-что из этого сохранилось у них, хотя и не в таком количестве и не в таком множестве, как в прошлом.

Господа шахт, видя, что из-за этого способа плавки с помощью естественного ветра их богатство растекается по многим рукам и им пользуются многие другие, решили исправить положение; чтобы только самим владеть металлом, они перевели его добычу на поденную оплату, а плавку стали производить сами, а не индейцы, потому что до того времени серебро добывали индейцы на условиях отдачи такого-то количества серебра за каждый добытый кинтал руды господам шахт. По причине этой жадности они построили очень большие воздуходувные меха, которые могли бы дуть на печурки издалека, словно естественный ветер. Однако, не получив желаемых результатов от этого устройства, они построили машины и колеса с крыльями, наподобие тех, которые делаются для ветряных мельниц; их должны были тянуть лошади. Однако и из этого не вышло какого-нибудь толка; по причине чего, не испытывая больше доверия к своим изобретениям, они оставили все так, как это было придумано индейцами; и так прошло двадцать два года, пока в 1567 году не была найдена ртуть благодаря изобретательности и проницательности португальца Энрике Гарсес, который открыл ее в провинции Банка, которой, я не знаю почему, дали прозвище Вилька, что означает огромность и величие, разве что для того, чтобы сказать об изобилии ртути, добываемой там, ибо, не считая потерь, там добывается каждый год восемь тысяч кинталов для его величества, что составляет тридцать две тысячи арроб. И хотя было обнаружено такое изобилие руды, ее не использовали для добычи серебра, потому что в течение тех четырех лет не нашлось человека, который мог бы показать, как это делается, пока в 1571 году не прибыл в Перу один испанец, называвший себя Педро Фернандесом де Веласко, который побывал в Мексике и видел, как добывается серебро с помощью ртути, о чем подробно и любопытно рассказывает отец учитель Акоста, к которому я снова рекомендую обратиться тем, кто хочет увидеть и услышать о делах интересных и достойных быть узнанными.

ОНА СОДЕРЖИТ [РАССКАЗ] О МОГУЩЕСТВЕ И БЛАГОРОДСТВЕ ВАЙНА КАПАНА; О ЗАВОЕВАНИЯХ, КОТОРЫЕ ОН ОСУЩЕСТВИЛ; О НАКАЗАНИЯХ РАЗЛИЧНЫХ БУНТОВЩИКОВ; О ПРОЩЕНИИ ЧАЧА-ПУЙЦЕВ; О ТОМ, ЧТО ОН СДЕЛАЛ КОРОЛЕМ КИТУ СВОЕГО СЫНА АТА-ВАЛЬПУ; О ВЕСТЯХ, ПОЛУЧЕННЫХ ИМ ОБ ИСПАНЦАХ; О СООБЩЕНИИ О ПРЕДСКАЗАНИИ, КОТОРОЕ О НИХ ИМЕЛОСЬ СРЕДИ [ИНКОВ]; О ТОМ, ЧТО КАСТИЛЬЦЫ ЗАВЕЗЛИ В ПЕРУ [И] ЧЕГО ТАМ НЕ БЫЛО ДО НИХ; И О ВОЙНАХ МЕЖДУ ДВУМЯ БРАТЬЯМИ-КОРОЛЯМИ BAGKAPOM И АТА-ВАЛЬПОЙ; О ВЫСКАЗЫВАНИЯХ ОДНОГО [ИЗ НИХ] И О ЖЕСТОКОСТЯХ ДРУГОГО. ОНА СОДЕРЖИТ СОРОК ГЛАВ.

Став абсолютным господином своей империи, могущественный Вайна Капак в первый год был занят выполнением обрядов поминания по своему отцу; после этого он направился посетить свои королевства ради великой радости вассалов, ибо где бы он ни проходил, кураки и индейцы выходили [ему навстречу], чтобы устлать дорогу цветами и зеленью, возводя из них же триумфальные арки. Они принимали его, громко провозглашая королевские титулы, среди которых чаще всего они повторяли тот из них, который являлся собственным именем инки;

они говорили: «Вайна Капак, Вайна Капак!», поскольку это имя больше остальных возвеличивало его, ибо он заслужил его с детства, и они поклонялись ему (как богу) [уже] при жизни, называя его этим именем. Рассказывая об этом князе, отец Хосеф де Акоста, помимо других величественных дел, о которых он пишет, восхваляя его, говорит следующие слова, книга шестая, глава двадцать вторая: «Этому Вайна Капаку при жизни поклонялись его люди как богу, чего, как утверждают старики, не случалось ни с одним из его предшественников», и т. д. В то время как инка Вайна Капак» продолжал это посещение, к нему пришло сообщение, что родился принц-наследник, которого позже назвали Васкаром Инкой. Поскольку этот принц был так желаем, его отец пожелал присутствовать на праздниках по случаю его рождения, и поэтому он возвратился в Коско со всей доступной ему поспешностью, где его встретили с проявлениями ликования и радости, как того требовал случай.

По прошествии праздничных торжеств, продолжавшихся более двадцати дней, испытывая чрезвычайную радость в связи с появлением сына, Вайна Капак приказал придумать нечто великое и доселе невиданное специально для дня, когда его отымут от материнской груди, и впервые постригут волосы, и дадут имя собственное, что, как мы говорили в другом месте, являлось одним из самых торжественных праздников, отмечавшихся теми королями и соответственно людьми, стоящими ниже, вплоть до самых бедных, потому что они очень высоко ценили перворожденных [сыновей]. Среди других великих дел, которые были придуманы для того праздника, было изготовление столь известной всему миру золотой цепи, которую по сей день так и не увидели чужеземцы, хотя они страстно желают этого. Для приказа о ее изготовлении у инки был повод, о котором мы [сейчас] расскажем. Следует знать, что все провинции Перу, каждая в отдельности, имели отличные друг от друга виды плясок, которые, как и головные уборы, которые они носили, позволяли узнавать каждый народ. И эти пляски всегда оставались одними и теми же, поскольку они никогда не меняли их на другие. У инков был [свой] сдержанный и суровый танец, без прыжков и подскоков и иных резких изменений движений, которые были характерны для остальных. Его исполняли мужчины, и не допускалось, чтобы среди танцующих находилась какая-либо женщина; танцующие брали друг друга за руки, но не те, кто стояли рядом, а через одного; и так они, взявшись друг с другом за руки, двигались [в танце], словно скованные в цепь. Танцевали вместе двести, или триста, или больше мужчин, что определялось торжественностью праздника. Они. начинали танец в отдалении от князя, в [честь] которого он исполнялся. В танец вступали все вместе; в такт делались три шага — первый назад, а [затем] два других вперед; они похожи на шаги в испанских танцах, которые называются добле и репреса [двойной и остановка], с помощью этих шагов, [то] приближаясь, [то] удаляясь, они постоянно продвигались вперед, пока не достигали центра круга, в котором находился инка. Они шли и время от времени пели — то одни, то другие, чтобы не утомляться всем вместе от пения; в такт танца произносились стихи, сложенные в честь присутствующего инки и его предков и других [родичей] той же крови, которые благодаря своим подвигам, совершенным в мире или на войне, стали знаменитыми. Присутствующие инки помогали их пению, чтобы в празднике участвовали все. Иногда сам король танцевал на торжественных праздниках, чтобы придать им еще большую торжественность.

То, что они брались за руки, чтобы двигаться [как бы] закованными в цепь, породило у Вайна Капака мысль приказать изготовить золотую цепь, ибо он решил, что было бы более достойно, более торжественно и более величественно танцевать, взявшись за нее, а не за руки. В частности, этот факт, не получивший всеобщую известность, я узнал от старого инки, дяди моей матери, о котором я упоминал в начале этой истории, [говоря], что он рассказывал о древнем прошлом своих предков. Когда я спросил его, какой длины была цепь, он сказал мне, что она составляла длину двух сторон главной площади Коско, т. е. ее ширину и длину, на которой совершались главные празднества, и что (хотя для танца не было необходимости, чтобы она была такой длинной) инка приказал изготовить ее такой ради большего своего величия и большего украшения и торжественности праздника, [посвященного] сыну, рождению которого он хотел придать чрезвычайную торжественность. Для тех, кто видел ту площадь, которую индейцы называют Хаукай-пата, нет не- обходимости говорить о ее размерах; для тех же, кто не видел ее, [скажу, что], как мне кажется, она должна иметь в длину, с севера на юг, двести простых шагов, которые по два фута, а в ширину, с запада на восток, примерно сто пятьдесят шагов — вплоть до самого ручья, включая дома, которые вдоль ручья построили испанцы в году тысяча пятьсот пятьдесят шестом, когда Гарсиласо де ла Вега, мой господин, был губернатором и верховным судьей того великого города. Таким образом, по этому подсчету цепь была длиною в триста пятьдесят шагов, что составляет семьсот футов; на мой вопрос тому же самому индейцу о ее толщине он поднял правую руку и, показывая на запястье, сказал, что каждое звено было такой же толщины, как и оно. Генеральный казначей Агустин де Сарате, книга первая, глава четырнадцатая, уже во второй раз привлекаемый мною, когда разговор заходит о немыслимых богатствах королевских домов инков, рассказывает грандиозные вещи о тех богатствах. Я счел нужным повторить здесь то, что он говорит, в частности, о той цепи, и это то, что следует, взятое дословно:

«Во время, когда у него родился сын, Гуайнакава приказал изготовить цепь из золота, столь толстую (согласно имеющимся многим живым индейцам, которые это говорят), что двести ушастых индейцев, взявшись за нее, с трудом ее поднимали, а в память об этой столь отмеченной драгоценности, сына назвали Гуаска, что на их языке должно означать веревка, с прозвищем инга, которое имелось у всех королей, как римские императоры называли себя Августами», и т. д. Досюда из [труда] того кабальеро, историка Перу. Эта вещь, столь богатая и великолепная, была спрятана индейцами вместе с остальными сокровищами, которые исчезли после того, как испанцы пришли на ту землю, и сделано это было так, что от нее не осталось и следа. Поскольку та, столь огромная, богатая и великолепная драгоценность увидела свет, когда [впервые] остригли и дали имя ребенку, наследному принцу империи, ему, помимо его собственного имени, каковым было Инти Куси Вальпа, прибавили в качестве прозвища имя Васкар, чтобы придать большее значение и значимость драгоценности. Васка означает веревка; а так как индейцы Перу не знали слова цепь, они назвали ее веревкой, прибавив название металла, из которого была сделана веревка, как здесь мы говорим, золотая, или серебряная, или железная цепь, а чтобы для принца не звучало бы скверно имя Веревка, из-за значения этого [слова], чтобы устранить его, они изменили его с помощью [буквы] р, добавленной к последнему слогу, ибо с ней оно ничего не означает; а они хотели сохранить имя Васка, но без [его] значения как веревка; вот таким образом имя Васкар было дано тому принцу и так оно стало его именем собственным, ибо его собственные вассалы называли его присвоенным ему именем, а не его собственным, каковым являлось Инти Куси Вальпа, что означает Валъпа Солнце радости, ибо в те времена инки чувствовали себя уже такими могущественными, а поскольку могущество в большинстве случаев склоняет людей к тщеславию и высокомерию, их уже не удовлетворяло присвоение своему принцу-[наследнику] какого-нибудь из тех имен, которые до этого считались величественными и могущественными именами, и они направились прямо на небо и взяли имя того, кого они чтили и кому поклонялись как богу и присвоили это имя человеку, назвав его Инти, что на их языке означает Солнце; куси означает радость, наслаждение, удовлетворение и ликование, и этого хватит об именах и прозвищах принца Васкара Инки. Возвращаясь же к его отцу Вайна Капаку, следует знать, что, оставив приказ и план [изготовления] цепи и других величественных дел, которые следовало подготовить к торжествам по случаю остригания волос и присвоения имени своему сыну, он продолжил посещение своих королевств, которое прервал, и занимался этим более двух лет, пока не настало время отнимать от груди ребенка; тогда он возвратился в Коско, где имели место праздники и ликования, которые можно себе представить, [а принцу] дали собственное имя и прозвище Васкар.

Год спустя после того торжества Вайна Капак приказал снарядить сорок тысяч воинов, и с ними он пошел в королевство Киту, и в тот поход он взял сожительницей перворожденную дочь короля, утратившего то королевство, которая дядями была помещена в дом избранниц: он имел от нее Ата-вальпу и других его братьев, с которыми мы познакомимся в [нашей] истории. Из Киту инка спустился в долины, что значит к морскому побережью, движимый желанием осуществить завоевание; он дошел до долины, именуемой Чиму, которая сейчас называется Трухильо, вплоть до которой его дед добрый Инка Йупанки захватил и завоевал [земли, включив их] в свою империю, как было сказано. Оттуда он направил обычные требования мира и войны жителям долины Чакма и Пакас-майу, которая расположена еще дальше; они же, поскольку [многие] годы были соседями вассалов инки и знали мягкость правления тех королей, уже многие дни жаждали их господства и поэтому ответили, что очень рады быть вассалами инки, и подчиняться его законам, и хранить его религию. По примеру тех долин также поступили другие восемь, которые расположены между Пакас-майу и Тумписом, каковыми являются Саньа, Кольке, Синту, Тукми, Сайанка, Мутупи, Пучийу, Сульана; на их завоевание ушло два года, правда больше на культивацию их земель и рытье оросительных каналов, чем на их покорение, потому что большинство из них сдались с очень большим желанием. В этот период инка приказал три или четыре раза обновить свое войско, чтобы, когда приходили одни, уходили бы другие, ибо было рискованно для здоровья жителей внутренних районов страны [долго] пребывать на побережье, поскольку эта земля была жаркой, а та холодной.

Закончив завоевание тех долин, инка возвратился в Киту, где он потратил два года на прославление того королевства величественными зданиями, гигантскими оросительными каналами и множеством благодеяний, которые он оказал местным уроженцам. По прошествии того периода времени он приказал снарядить войско в пятьдесят тысяч воинов, и с ними он спустился к побережью моря, пока не пришел в долину Сульана, которая находится у моря рядом с Тумписом, откуда он направил обычные требования мира или войны. Люди Тумписа были более богатыми и избалованными, чем все остальные, которых завоевал инка до этого на побережье моря; этот народ в качестве знака различия носил на голове убор, похожий на гирлянды, который они называли пилъу. При касиках находились шуты, непристойные пошляки, певцы и танцоры, которые доставляли им удовольствие и удовлетворение. Они практиковали всякие мерзости, поклонялись тиграм и львам, приносили им в жертву человеческие сердца и человеческую кровь; их люди им верно служили, а чужие боялись; однако, несмотря на все это, они не рискнули оказать сопротивление инке, опасаясь его великой силы. Они ответили, что с добрым желанием покоряются ему и принимают своим господином. Точно так же ответили другие долины на побережье и другие народы, [проживавшие] в глубине материка, которые именуются чумана, чинтуй, кольонче, йакваль и еще многие другие, находящиеся в том округе.

Инка вошел в Тумпис и приказал среди других королевских деяний соорудить красивую крепость, где он оставил гарнизон воинов; был построен [также] храм для Солнца и дом для его избранниц; закончив все это, он направился в глубь материка к провинциям, [в] которых убили капитанов, и учителей его законов, и мастеров-строителей, направленных туда его отцом Тупак Инкой Йупанки, чтобы обучить вере и научить тех людей, как было рассказано выше; эти провинции были охвачены ужасом от воспоминания о своем преступлении. Вайна Капак направил к ним посланцев с приказом, чтобы они сразу же явились и объяснили причину своего злодеяния и получили бы заслуженное наказание. Те народы не рискнули оказать сопротивление, потому что испытывали на себе бремя обвинения из-за своей неблагодарности и предательства, а огромная мощь инки устрашала их; и так они пришли с покорностью, чтобы просить о милосердии за свое преступление.

Инка приказал, чтобы были собраны вместе все кураки, и послы, и советники, капитаны, и вся знать, которые находились при обсуждении и отправке посольства, которое они направили к его отцу, когда попросили его прислать министров, которых [затем] убили, потому что он хотел говорить с ними всеми вместе. А когда они были собраны вместе, один из мастеров боя по приказу инки обратился к ним, резко осудив их за предательство, коварство и жестокость, ибо вместо того, чтобы поклоняться инке и его министрам за благодеяния, которые они им оказали, спасая их от тупого существования и делая из них людей, они так жестоко и с таким непочтением к инке, сыну Солнца, убили их; по причине этого они заслужили наказание, достойное злодеяния; и что если бы они были бы подвергнуты наказанию, которое они заслужили, то от всех их народов никого не осталось бы в живых вне зависимости от пола и возраста. Однако инка Вайна Капак, следуя своей природной мягкости и высоко чтя имя Вакча-куйак, что означает любящий бедных, прощал всех простых людей; что он также простил присутствующих, являвшихся виновниками и исполнителями предательства, заслуживших смерть за [злодеяния] всех своих людей, но при этом он ставил условие, что в память и в наказание их преступления будет обезглавлена десятая их часть. Для этого, разбившись на десятки, они должны тянуть жребий между собой, и пусть умрут самые несчастливые; [он приказал также], чтобы куракам и главным людям народа ванка-вилька, которые были главными зачинщиками посольства и предательства, каждому из них и их потомкам во все времена вырывали бы по два передних верхних и по два нижних зуба в память и как свидетельство того, что в своих обещаниях стать вассалами и преданными людьми они солгали великому Тупаку Инке Йупанки, его отцу.

Правосудие и наказание свершились, и их приняли с великим унижением все те народы, и они считали себя счастливыми, потому что опасались, что всех их перережут ножами за предательство, которое они совершили; потому что ни одно преступление не наказывалось с такой строгостью, как восстание после покорения и включение в империю инков; ибо те короли считали себя очень оскорбленными тем, что вместо благодарности за многие благодеяния, которыми они одаривали [вассалов], те оказались столь неблагодарными, что, испытав их на себе, восставали и убивали министров инки. Весь народ ванка-вилька (сам для себя) воспринял наказание с большим унижением и благоговением, чем остальные народы, потому что, являясь зачинщиками прошедшего восстания, они боялись, что будут полностью истреблены; когда же они увидели, что наказание было таким мягким, и что совершалось оно к тому .же над столь незначительным числом людей, и что выдергивание зубов, в частности, касалось лишь кураков и капитанов, весь народ решил, что эта была милость, а не наказание, и поэтому все люди той провинции, мужчины и женщины, с общего согласия стали считать своим геральдическим и отличительным знаком то наказание, которому были подвергнуты его капитаны, [поступив так] только лишь потому, что так приказал инка, и они стали вырывать у себя зубы, и с тех пор и в дальнейшем они [сами] вырывали их своим сыновьям и дочерям, как как только у них сменялись [молочные] зубы. Таким образом, будучи варварами и отсталыми людьми, они испытали большую благодарность за отсутствие наказания, чем за излишние благодеяния.

В Коско в доме моего отца я познакомился с одной индианкой из этого народа, которая подробно рассказала эту историю. Ванка-вильки, мужчины и женщины, проделывали в носу дырку, чтобы носить небольшую золотую или серебряную драгоценность, подвешенную к нему. Я вспоминаю, что в детстве знал одну лошадь каштановой масти по имени Кока, принадлежавшую жителю моего селения, который владел индейцами; лошадь была очень хорошей, но, так как ей не хватало дыхания, ей сделали отверстие в носу над ноздрями. Индейцы были поражены при виде этой новости, и они предпочитали называть ее Ванка-вилька, чтобы этим сказать, что у нее были продырявленные ноздри.

Покарав и подчинив своему служению те провинции и оставив в них необходимых для гарнизона людей, инка Вайна Капак поднялся [в горы], чтобы посетить королевство Киту, а оттуда он направился назад на юг, и, посещая свою империю, он продвинулся вплоть до города Коско, и прошел до Чаркас, что составляло более семиста лиг в длину. Он направил [посланцев] посетить Чили, откуда ему и его отцу приносили много золота, затратив на то посещение почти четыре года; два следующих [года] он отдыхал в Коско. По прошествии этого времени он приказал снарядить пятьдесят тысяч воинов из провинций округа Чинча-суйу, которые расположены к северу от Коско; он приказал, чтобы они собрались бы на окраинах Тумписа, а сам спустился в долины, посещая храмы Солнца, которые имелись в главных провинциях той местности. Он посетил богатый храм Пача-камака, которому они поклонялись как неведомому богу; он приказал жрецам посоветоваться с демоном, который там разговаривал, о завоевании, которое он думал предпринять; ответ был таков, что он осуществит его, как и все остальные, которые пожелает, ибо из всех он выйдет победителем, потому что он избран господином четырех частей света. С этим он отправился в долину Римак, где находился знаменитый разговаривающий идол. Он приказал посоветоваться с ним о своем исходе, чтобы выполнить то, о чем его прадед договорился с йунками, а именно, что инки будут почитать того идола; и получив его ответ, который содержал множество вздора и много лести, он прошел дальше, посещая долины, расположенные вплоть до Тумписа; прибыв туда, он направил обычные требования мира и войны жителям острова, именуемого Пуна, который стоит недалеко от материка, [отличающийся] во всем плодородием и изобилием; остров имеет по окружности двенадцать лиг, [а] его господина называли Тумпальа; он отличался чванливостью, ибо никогда ни он, ни его предки не признавали над собой кого-либо старшим, скорее они сами стремились стать таковыми над своими соседями с континента; и поэтому они воевали одни с другими; раздоры же эти были причиной того, что они не могли оказать сопротивление инке, ибо, пребывая все в согласии, они могли бы защищаться [от него] долгое время. Тумпальа (который, помимо чванливости, отличался дурными наклонностями, изнеженностью [и] имел множество женщин и содомитов-сожителей, приносил в жертву человеческие сердца и кровь своим богам, каковыми являлись тигры и львы, помимо общего для всех индейцев побережья бога — моря и рыб, которых они в изобилии добывали для своего пропитания) с великим сожалением и горечью принял послание инки, и, чтобы ответить ему, он позвал начальников своего острова, и с великой болью сказал им:

«Чужая тирания стоит у дверей наших домов, ибо она уже угрожает отнять их у нас, а нас самих прикончить ножами, если мы не примем ее добровольно; а если мы признаем его [инку] господином, он отнимет у нас нашу древнюю свободу, власть и владения, которые оставили нам наши предки со столь давних времен; и, не доверяя нам, они заставят нас построить башни и крепости, в которых будут находиться их тюрьма и люди их гарнизона, которых мы будем содержать за свой счет, чтобы никогда не мечтать о свободе. Они отнимут у нас лучшие владения, которые мы имеем, и самых красивых наших жен и дочерей, а что больше всего причиняет страдания, это то, что они запретят наши древние обычаи и дадут новые законы, прикажут поклоняться чужим богам и сбросить на землю наших собственных и родных; иными словами, они заставят нас жить в вечном рабстве и в вассальной зависимости, и, я не знаю, лучше ли это, чем умереть сразу; а так как это касается всех, я поручаю вам подумать, что нам подходит лучше, и посоветовать мне то, что является для вас более приемлемым». Индейцы долго разговаривали между собой; они плакали потому, что располагали столь малыми силами для оказания сопротивления силам столь могущественного тирана, и [еще] потому, что соседи с материка скорее чувствовали себя оскорбленными, нежели обязанными оказать им помощь из-за налетов, которые они совершали одни против других. Видя себя лишенными всякой надежды на сохранение своей свободы и что им придется погибнуть всем, если они попытаются защитить ее оружием, они согласились избрать то, что им казалось меньшим злом, а именно покориться инке с притворными и фальшивыми послушанием и любовью, выжидая время и случай, чтобы освободиться от его империи, как только станет возможно. Придя к этому соглашению, курака Тумпальа не только со всем смирением и покорностью ответил посланцам инки, но и направил собственных послов с огромными подношениями, которые должны были от его имени и от имени всей страны сказать ему об их покорности и вассальной зависимости, чего добивался инка, умоляя его, чтобы он счел бы за добро сказать милость своим новым вассалам и всему тому острову своей королевской особой, что было бы для них самым полным счастьем, о котором они только могли мечтать.

Инка поверил кураке Тумпальа; он приказал занять позиции на его земле и снарядить все необходимое, чтобы переправить войско на остров. Когда все это было обеспечено с возможной точностью, в соответствии с малым временем, [которым они располагали], однако с пышностью и показной роскошью, которые желали показать Тумпальа и его [люди], инка переправился на остров, где его приняли с огромным праздничным торжеством и танцами, вновь сложенными песнями в честь величия Вайна Капака. Они разместили его во вновь построенных дворцах, по крайней мере в той их части, которая предназначалась для особы инки, потому что было непристойно королевской особе спать там, где уже спал другой. Вайна Капак пробыл несколько дней на острове, отдавая распоряжения по его управлению, согласно своим законам и приказаниям. Он приказал его уроженцам и их соседям, которые жили на материке, образуя все вместе великую неразбериху из различных народов и языков (ибо они также сдались и покорились инке), чтобы они оставили бы своих богов, не приносили бы в жертву человеческую кровь и плоть и не ели бы ее, не занимались бы содомией, поклонялись бы Солнцу как всеобщему богу, жили бы как люди, следуя законам разума и справедливости. Все это он приказывал им как инка, сын Солнца, законодатель той великой империи, чтобы они не нарушили бы ничего — ни полностью, ни частично — под страхом смерти. Тумпальа и его соседи заявили, что они будут поступать так, как им приказывал инка.

Когда прошли торжество и праздник принятия закона и уложений инки [и] кураки получили большую возможность поразмыслить о строгости законов и [осознать], насколько противоположными они были их законам, и всему их времяпровождению, и их изнеженности, чужая империя стала для них строгой и тяжкой, [и], желая возвратиться к своим непристойностям, жители острова вступили в тайный сговор со всеми своими соседями, теми, кто жил на материке, чтобы убить инку и всех его людей с помощью предательства при первом же случае, который им представится. Обо всем этом они посоветовались со своими поверженными богами, тайно установив их в подходящих местах, чтобы вернуть их дружбу и испросить их милость; принеся им множество жертв и дав большие обещания, они спрашивали их совет и приказ для осуществления того дела, и ответ [на вопрос]: случится ли благоприятное или наоборот. Демон сказал им, чтобы они действовали, что они выиграют свое дело, потому что на их стороне были благосклонность и поддержка их природных богов; все это привело тех варваров к такому высокомерию, что они начали бы свое предприятие без дальнейших промедлений, если бы колдуны и волшебники не помешали им, заявив, что они должны дождаться какого-либо случая, чтобы осуществить его с меньшей опасностью и большей уверенностью, поскольку таковы были совет и указание их богов.

Пока кураки строили махинации своего предательства, инка Вайна Капак и его совет занимались правлением и цивилизованной жизнью тех народов, ибо большую часть времени они потратили на это, а не на их покорение. С этой целью возникла необходимость направить некоторых капитанов королевской крови к народам, которые жили на материке, чтобы их, как и все остальные народы их империи, обучить своей пустой религии, законам и обычаям; он приказал им направить гарнизоны людей в крепости (presidios), а также для могущих возникнуть военных действий. Он приказал местным жителям отвести тех капитанов по морю на своих плотах вплоть до устья одной реки, где им было удобно высадиться для выполнения своих задач. Отдав этот приказ, инка возвратился в Тумпис ради других важных дел своего правления, ибо у тех князей не было иного занятия, кроме оказания добра своим вассалам; отец учитель Блас Валера очень точно называет их отцами семейства и заботливыми покровителями [своих] воспитанников; возможно, он дал им эти имена, интерпретируя одно из тех имен, которые, как мы говорили, те индейцы давали своим инкам, называя их любящими и оказывающими благодеяния бедным.

После того как король покинул остров, капитаны приказали отплыть туда, куда им было необходимо; они приказали доставить плоты, чтобы переправиться через тот рукав моря; находившиеся в сговоре кураки, видя, что настал случай для исполнения предательства, решили не отдавать [им] все плоты,[26] которые у них имелись, чтобы переправить капитанов инков за два плавания и облегчить для себя то, о чем они договорились, а именно убить их в море. На плотах разместились половина людей и часть капитанов; и те и Другие были по тогдашним временам отборными в военных делах [людьми]; они носили много украшений и нарядной одежды, как люди, наиболее приближенные к королевской особе, и все они были инками или по крови, или по привилегии от первого инки; достигнув определенного места в море, где местные жители решили осуществить свое предательство, они развязали и обрезали веревки, которыми были связаны бревна плотов, и в одной точке сбросили в море капитанов и всех их людей, которые пребывали в беспечности, доверяя мореплавателям; они этими же веслами и оружием самих инков, направленным против своих владельцев, всех поубивали, не сохранив никому жизнь, и хотя инки стремились спастись вплавь, чтобы сохранись жизнь, ибо, как правило, индейцы умеют плавать, им это не помогло, потому что жители побережья, так много упражнявшиеся на море, имеют такое же преимущество над жителями материка, как на воде, так и под водой, как морские животные над сухопутными. Поэтому победа осталась за жителями острова, и они наслаждались добычей, которая была большой и очень богатой, и с великим ликованием и праздником они приветствовали друг друга со своих плотов, передавая поздравления по случаю своих подвигов, и, будучи людьми дикими и тупыми, они считали, что не только оказались свободными от власти инки, но и имели достаточно сил, чтобы отнять у него империю. С этой пустой надеждой они возвратились за капитанами и солдатами, которые оставались на острове, маскируясь со всей возможной тщательностью; и они повезли их туда, куда они направлялись, и на том же месте и таким же способом, как первых, они убили вторых. То же самое они проделали на острове и в остальных союзнических провинциях с теми, кто был оставлен там в качестве губернаторов и министров правосудия и владений Солнца и инки; они убили их со всей жестокостью и с великим презрением к королевской особе; они выставили их головы на дверях своих храмов; их сердца и кровь принесли в жертву своим идолам, тем самым выполнив обещание, которое в начале своего восстания они им дали, если демоны окажут их измене свою помощь и покровительство.

Когда инка Вайна Капак узнал все об этом дурном событии, он много страдал из-за смерти стольких мужей своей королевской крови, таких опытных в мире и на войне, и еще потому, что они остались без погребения, став кормом для рыб; он оделся в траур, чтобы показать свою боль. Траур тех королей символизировал бурый цвет, который здесь называют vellori. Когда [церемониал] оплакивания был закончен, он показал свой гнев; он приказал собрать людей и, заполучив необходимое [количество], с великой поспешностью пошел на восставшие провинции, расположенные на материке; с большой легкостью он покорял их, потому что у них не было ни военных, ни гражданских намерений и соображений (animo militar ni consejo ciudadano), чтобы защитить себя, ни сил, которые могли оказать сопротивление силам инки.

После покорения тех народов, он переправился на остров; его жители оказали кое-какое сопротивление на море, но оно было таким слабым, что они сразу сдались. Инка приказал схватить всех начальников, авторов и советников восстания, и капитанов, и солдат из самых знатных, которые находились во время казни и смерти губернаторов и министров правосудия и военных дел; он приказал обратиться к ним с речью одному мастеру боя из [числа] инков, в которой гот осудил их за их злодеяния, и предательство, и жестокость, проявленную к тем, кто был занят оказанием им благодеяний и стремился вырвать их из их животной жизни, чтобы сделать ее жизнью человеческой; за это, не имея возможности применить свою природную мягкость и доброту, ибо ему не разрешало поступить так правосудие, а совершенное злодейство не было достойно какого-либо снисхождения, инка приказывал подвергнуть их наказанию смертной казнью, которую заслуживало их предательство и коварство. Как только был объявлен приговор, они казнили их разными способами (как они казнили министров инки), ибо одних бросили в море с большими гирями; других проткнули пиками в наказание за то, что они выставили головы инков у дверей своих храмов на копьях и пиках; других обезглавили и четвертовали; других убили их же собственным оружием, как они сами поступили с капитанами и солдатами [инки]; других повесили. Педро де Сиеса де Леон, рассказавший об этом восстании и наказании более подробно, чем о любом другом факте об инках, суммируя то, что было сказано выше, говорит следующие слова, которые взяты из пятьдесят третьей главы: «И поэтому были убиты разными способами убиения многие тысячи индейцев, и посажено на кол и утоплено немало начальников, которые участвовали в совете. После совершения наказания, достаточно большого и наводящего ужас, Гуайна Капак приказал, чтобы в грустные и злополучные времена они обращались бы в своих песнях к злодеянию, совершенному там. Они поют об этом вместе с другими песнями на своих языках на манер исполнения печальных надгробных песен; а затем он намеревался приказать построить через очень широкую реку Гуайакиль дорогу, которая действительно, как это видно по некоторым ее участкам, которые можно видеть, была великолепным сооружением, однако его не закончили и не было целиком построено то, что он хотел, а называется оно — то, о чем я говорю, — проход Гуайна Капака; и, совершив это наказание и приказав, чтобы все подчинялись бы его губернатору, который находился в крепости Тумбес, и приказав другие вещи, инка ушел из того округа». Досюда Педро де Сиеса.

Когда король Вайна Капак находился в пути [и] когда он отдал приказ возвращаться в Коско и посетить [по дороге] свои королевства, к нему пришло много касиков тех провинций побережья, которое он покорил и включил в свою империю, с великими подношениями всего того лучшего, что они имели в своих землях, и среди прочих вещей они принесли свирепейших льва и тигра, которых очень высоко оценил инка, и он приказал, чтобы их охраняли и кормили с большой заботой. Дальше мы расскажем о чуде, которое совершил бог, наш господин, с теми животными ради блага христиан, по причине которого индейцы стали им поклоняться, говоря, что они дети Солнца. Инка Вайна Капак вышел из Тумписа, оставив все необходимое для правления в мире и на войне; по дороге он посещал половину своего королевства, [если разделить его] по длине, вплоть до Чича—последней оконечности Перу, имея намерение при возвращении посетить вторую половину, которая расположена восточное; из Чича он направил посланцев в королевство Тукма, которое испанцы называют Тукуман; он также направил их в королевство Чили; он приказал, чтобы одни и другие взяли бы много одежды инков для ношения вместе с другими подношениями от его особы для королевских губернаторов, капитанов и министров и для местных кураков, чтобы от имени инки им была бы оказана милость теми знаками отличия, которые так ценились среди тех индейцев. В Коско по пути туда и обратно он посетил крепость, строительство здания которой уже заканчивалось; он приложил свои руки к кое-каким делам стройки, чтобы оказать милость и ободрить старших мастеров и всех остальных, работавших на ней. Закончив посещение, которое заняло у него более четырех лет, он приказал подымать людей, чтобы начать завоевание за Тумписом дальше по побережью моря в сторону севера; когда инка находился в провинции Каньарис, ибо он думал идти на Киту, чтобы оттуда спуститься к побережью для [его] завоевания, ему доставили известие, что большая провинция Чача-пупа, видя, что он занят войнами и завоеваниями такой большой важности, восстала, доверившись трудной доступности своего месторасположения и множеству очень воинственных людей, которыми она располагала; и что, прикрываясь дружбой, они убили губернаторов и капитанов инки, и среди солдат было много убитых и много взято в плен, чтобы использовать их как рабов. Это причинило Вайна Капаку огромнейшую боль и [вызвало] досаду, и он приказал, чтобы воины, со многих сторон шагавшие к побережью, свернули бы к провинции Чача-пуйа, которую он намеревался подвергнуть строгому наказанию; а он сам направился в местность, где должны были соединиться вместе солдаты. Пока [его] люди сосредотачивались, инка направил посланцев к чачапуйцам, которые должны были предложить им прощение, если они покорятся его служению. Эти же, вместо того чтобы ответить по-хорошему, плохо обошлись с посланцами, [обозвав их] непочтительными словами и угрожая смертью, что привело инку к полнейшему негодованию; он приказал ускорить сбор людей; с ними он зашагал к большой реке, где было уже построено много очень легких плотов, которые на всеобщем языке Перу называют чучав.

Считая, что его особе и [его] войску было непристойно переправляться через реку группами по шесть или по семь [человек] на плоту, инка приказал составить из них мост, соединив их все вместе, словно плетень, брошенный на воду. Индейцы — воины и из [вспомогательных] служб — приложили столько усердия, что за один полный день построили мост. Инка прошел [по нему] со своим войском, построенным по эскадронам, и с большой поспешностью зашагал в направлении к Каса-маркилье, которая является одним из главных селений той провинции; он шел с намерением разрушить и опустошить [его], потому что этот князь кичился всегда тем, что был так же строг и суров с восставшими и упорствующими, как мягок и кроток с униженными и покорными.

Узнав о гневе инки и о силе его войска, восставшие слишком поздно оценили свое преступление и их охватил страх, ибо наказание было уже близко. И не зная, что предпринять, потому что им казалось, что, помимо главного преступления, [их] упорство и то, как они ответили инке на его требования, закрыли двери его милосердию и жалости, они решили покинуть свои селения и дома и убежать в горы, и так поступили все, кто только мог. Старики, оставшиеся вместе с остальными немощными людьми, как более опытные, вспомнили о благородстве Вайна Капака, который никогда не отказывал какому-либо прошению, если к нему обращалась женщина; они призвали одну чачапуйскую матрону, урожденную того селения Каса-маркилья, которая была женой великого Тупака Инки Йупанки, одной из его многочисленных сожительниц, и с помощью лести и слез, которых требовала нависшая опасность, они убедили ее, что для них не было иного выхода, ни надежды для себя, и своих жен, и детей, и всех своих селении и провинции, которая будет опустошена, кроме как если она попытается уговорить инку, своего сына, простить их.

Матрона, видя, что и она и вся ее родня, без какого-либо исключения, также подвергаются той же самой опасности, вышла со всей поспешностью в сопровождении других женщин всех возрастов, не согласившись, чтобы с ними пошел хоть один мужчина, и пошла навстречу инке, которого она нашла почти в двух лигах от Каса-маркильи. И, распластавшись у его ног, с великой храбростью и решительностью она сказала ему: «Единственный господин, куда ты идешь? Разве ты не видишь, что гнев и ярость толкают тебя на разрушение провинции, которую твой отец завоевал и присоединил к твоей империи? Ты разве не замечаешь, что идешь против своей же доброты и милосердия? Ты не думаешь, что завтра тебе будет тяжело из-за того, что сегодня ты не сдержал свой гнев и свою ярость, и не пожалеешь ли ты о том, что было сделано? Почему ты не вспомнишь о своем прозвище Вакча-куйак, что значит любящий бедных, которым ты так гордишься? Почему ты не испытываешь жалость к этим обедненным разумом, хотя и знаешь, что это самая большая из всех бедностей и из любой нищеты человека? И, хотя они не достойны этого, вспомни о своем отце, который завоевал их, чтобы они были бы твоими. Вспомни о себе самом, что ты сын Солнца; не позволяй, чтобы несчастье, порожденное твоим гневом, запятнало бы великую славу твоего прошлого, настоящего и будущего за то, что ты применил бесполезное наказание, пролив кровь людей, которые уже покорились тебе. Смотри, ведь, чем страшнее были преступление и вина этих ничтожеств, тем больше будут сиять твои мягкость и милосердие. Вспомни, что все твои предки отличались этими [качествами] и как они гордились ими; смотри, ты же вся их сущность. Я умоляю тебя, зная, кто ты есть, простить этих бедных, а если ты не окажешь мне честь, уступив этой просьбе, по крайней мере уступи мне [в другом] — пусть я буду первой, на кого обрушится меч твоего правосудия, чтобы я не видела полного уничтожения своих [родичей], ибо я также урожденная этой провинции, которая так разгневала тебя».

Сказав эти слова, матрона умолкла. Остальные индианки, которые пришли вместе с ней, подняли жалобный крик и плач, множество раз повторяя прозвища и имена инки, говоря ему: «Единственный господин, сын Солнца, любящий бедных, Вайна Капак, будь милосерден к нам и к нашим отцам, мужьям, братьям и сыновьям».

Инка долго пребывал в удивлении, обдумывая суждения мамакуны, а так как к ней присоединились другие индианки, призывы и плач которых молили о том же, он, испытывая к ним жалость и усмиряя своей природной мягостью и милосердием пламя своего справедливого гнева, подошел к [своей] мачехе и, подняв ее с земли, сказал: «Тебя справедливо считают маманчикой — это означает всеобщая мать (он хотел [этим] сказать моя мать и мать всех своих),— ибо ты смотришь так далеко и заботишься о том, что оказывает мне честь и что достойно памяти величия моего отца; я тебе весьма и очень благодарен, ибо нет сомнения в том, как ты сказала, что завтра мне будет тяжело из-за того, что сегодня я поддался своей ярости. Ты действительно выполнила долг матери в отношении своих, потому что столь успешно выкупила их жизни, и спасла их селения, и для всех нас оказалась такой доброй матерью; сделаю то, что ты приказываешь, и подумай, может быть, есть еще что-то, что ты должна приказать мне. Возвращайся в добрый час к своим, и прости их от моего имени, и окажи им любую другую милость и любезность, какую ты сочтешь нужной, и скажи им, что им следует отблагодарить тебя, а чтобы они лучше убедились бы в том, что они прощены, ты возьмешь с собой четырех инков, моих братьев и твоих сыновей, которые пойдут без воинов, а только с нужными министрами, чтобы привести их к полному миру и доброму правлению». Сказав это, инка повернул свое войско, приказав ему шагать в сторону побережья, согласно своему первоначальному намерению.

Чачапуйпы так поверили в то, что совершенное ими было преступлением, и в милосердие инки, что с тех пор были всегда верными вассалами, а в память и в знак почтения того великодушия, которое было проявлено к ним, они окружили изгородью место, где случилась беседа мачехи со своим пасынком Вайна Капаком, чтобы оно охранялось бы как священное место (поскольку на нем произошел столь великий подвиг) и никто, ни человек, ни зверь, ни даже птица, если это было бы возможно, не ступали бы там ногой. Они поставили вокруг него три изгороди; первая — из очень хорошо отполированного камня, вторая — из неотесанного камня, чтобы она защищала бы первую; третью изгородь построили из адобов, чтобы она защищала две другие. Сегодня кое-где все еще видны их развалины; они бы простояли много веков — так хорошо они были построены, — однако этого не захотела признавать [человеческая] алчность, ибо, разыскивая в подобных местах сокровища, она обрушила на землю все стены.

Вайна Капак изменил свой маршрут и направился к побережью моря для завоевания, которое он там намеревался осуществить; он подошел к границам провинции, которая известна под названием Манта, в округе которой расположен порт, именуемый испанцами Пуэрто-Вьехо; почему они назвали его так, мы рассказали в начале этой истории. Местные жители той округи на многие километры по побережыо в направлении на север имели одни и те же обычаи и одно и то же идолопоклонство: они поклонялись морю и рыбам, которые в большом изобилии убивали для еды; они поклонялись [также] тиграм и львам, и большим змеям, и другим пресмыкающимся, как им взбредет в голову. Среди прочего в долине Манта, которая была чем-то вроде метрополии всей той округи, они поклонялись огромному изумруду, который, как они говорили, был немногим меньше яйца страуса. Они выставляли его напоказ на своих крупнейших праздниках; индейцы приходили издалека, чтобы поклоняться ему, и совершать жертвоприношения, и принести подношения [в виде] других меньших изумрудов; потому что жрецы и касик Манты заставляли их верить, что для главной богини изумруда получение других, более мелких изумрудов было весьма приятным жертвоприношением, и подношением, потому что они являлись его дочерьми. С помощью этого жалкого учения они собрали в том селении большое количество изумрудов, где их и обнаружили дон Педро де Альварадо и его товарищи, одним из которых был Гарсиласо де ла Вега, мой господин, когда они направились на завоевание Перу, а большую их часть они разбили на наковальне, утверждая (поскольку они были плохими ювелирами), что если они были бы драгоценными камнями, они не должны были раскалываться, какой бы силы не были удары, а если они дробились, то это были стекла, а не драгоценные камни; тот [изумруд], которому они поклонялись как богине, индейцы спрятали сразу же после того, как испанцы вошли в то королевство; и они спрятали его таким образом, что, несмотря на огромные старания и угрозы, которые из-за них были здесь применены, он никогда больше не появлялся, как случилось и с другими неисчислимыми сокровищами, которые были утеряны на той земле.

Жители Манты и ее округи, особенно побережья (но не те, что живут в глубине материка, которых называют горцами), занимались содомией наиболее открыто и наиболее бессовестным образом, чем все остальные народы, у которых мы отмечали этот порок. Они женились при условии, что родичи и друзья жениха, а не муж, первыми насладятся невестой. Они сдирали кожу с тех, кого брали в плен на войне, и набивали пеплом скальпы, так что они казались такими, какими были [при жизни], и в знак победы они подвешивали их к дверям своих храмов и на площадях, где совершали свои праздники и пляски.

Инка направил им свои обычные требования, чтобы они подготовились бы к войне или покорились его империи. Люди Манты уже давно знали, что не смогут оказать сопротивление могуществу инки, и, хотя они попытались объединиться с многочисленными народами своей округи для совместной защиты, они не смогли привести их к согласию и к союзу, потому что большинство из них жило без всякого порядка, законов и правления; по этой причине одни и другие с большой легкостью покорились Вайна Капаку. Инка принял их любезно, одарив их милостями и подарками, и, оставив губернаторов и министров, чтобы они обучили бы их своему идолопоклонству, законам и обычаям, он прошел дальше в своем завоевании к другой большой провинции, именуемой Каранке; в ее округе живет много народов; они не знали ни порядка, ни законов, ни правления. Они легко покорились, потому что не стремились защитить себя и не смогли бы этого сделать, даже если бы захотели, ибо силе инки уже ничто не могло противостоять, такой огромной она была; с этими они поступили так же, как и с предыдущими, и, оставив учителей и губернаторов, они продолжили свое завоевание и пришли к другой провинции, [где жили] самые варварские и безрассудные люди из всех, которые были завоеваны до этого на побережье: мужчины и женщины острыми кончиками камней наносили узоры на свои лица; детям при рождении уродовали головы: они клали им на лоб и на затылок по дощечке и сжимали их день ото дня, пока они не достигали четырех или пяти лет, отчего голова становилась широкой от одной стороны до другой и узкой ото лба до затылка; и, не удовлетворяясь той ее шириной, которую они могли ей придать, они стригли волосы на макушке и затылке, оставляя те, что растут по обеим сторонам [головы]; а те волосы также не должны были быть причесаны или уложены; они стояли и торчали [по сторонам], чтобы делать еще более чудовищными их лица. Они кормились своей рыбной ловлей, ибо они великолепнейшие рыбаки, и дикими травами, и корнями, и плодами; ходили они обнаженными; поклонялись как богам [тем же] вещам, о которых мы рассказали, [говоря] об их соседях.

Эти народы называются апичики, пичунси, сава, пекльан-симики, пампа-васи и другие, которые живут в той округе. Покорив и включив их в свою империю, инка прошел дальше к другой [провинции], именуемой Сарамису, а оттуда к другой, которую называют Пасау, расположенной прямо под экваториальной линией; люди той провинции были самыми дикими из всех народов, которые покорили инки; у них не было богов, и они не знали, что такое поклонение; у них не было ни селений, ни домов; они жили в дуплах деревьев, растущих на горах, которые отличаются там большой крутизной; у них не было ни признанных жен, ни признанных детей; они открыто занимались содомией; они не умели возделывать землю или делать что-либо полезное для себя; они ходили обнаженными; у них имелись узоры на наружной и на внутренней сторонах губ; кроме того, они раскрашивали лица, разделяя их на четыре части, в разные краски, одну четверть в желтый [цвет], другую в синий, другую в красный и другую в черный, варьируя красками каждый по своему вкусу; их головы никогда не причесывались; волосы были длинными и взлохмаченными, утыканы соломой и набиты пылью и всем, что на них падало; иными словами, они были хуже животных. Я видел их своими глазами, когда ехал в Испанию в году тысяча пятьсот шестидесятом, ибо там останавливался на три дня наш корабль, чтобы набрать воду и провиант; тогда многие из них появились на своих плотах из камыша, чтобы вести торговлю с теми, кто [плыл] на корабле, а торговля заключалась в продаже крупных рыб, которых они убивали своими острогами у всех на виду, что они, будучи такими грубыми людьми, проделывали хитроумно и с исключительной ловкостью, так что испанцы ради удовольствия посмотреть, как они их убивают, покупали рыб еще до того, как они их убивали; а за рыбу они просили морские сухари и мясо, а другой платы они не хотели; свой срам они прикрывали фартучками, сделанными из коры или листьев деревьев; и это скорее из уважения к испанцам, нежели по собственной скромности; [они были] действительно дикими, абсолютно некультурными, каких только можно себе представить.

После того как Вайна Капак увидел и убедился в трудностях расположения [тамошних] земель, таких печальных и труднодоступных, и дикости людей, таких грязных и тупых, и [понимая], что труд, который мог бы быть вложен для того, чтобы сделать их культурными (pulicia) и благовоспитанными, окажется потерян, сказал, как о том рассказывают его люди: «Возвратимся назад, ибо эти недостойны иметь нас господином». И, сказав это, он приказал войску возвратиться, оставив жителей Пасау такими же тупыми и неразвитыми, какими они были прежде.

Прежде чем мы покинем этот район, будет хорошо, если мы сообщим об одной знаменитой истории, вызывающей огромное восхищение, которую сохраняют местные жители уже многие века, [а именно] о гигантах, которые, как говорят, приплыли по морю к той земле и высадились на мысе, именуемом Святая Елена; его назвали так, потому что испанцы увидели его впервые в ее [этой святой] день. А так как из испанских историков, которые говорят о гигантах, наиболее подробно пишет Педро де Сиеса де Леон как человек, получивший сообщение в той самой провинции, где жили гиганты, я счел нужным рассказать здесь то же самое, что говорит он, взятое дословно; и хотя отец учитель Хосеф Акоста и генеральный казначей Агустин де Сарате рассказывают то же самое, они говорят об этом очень коротко и суммированно. Педро де Сиеса более подробно говорит то, что следует дальше, глава пятьдесят вторая: «Так как в Перу ходит слава о гигантах, которые высадились на побережье на мысу Святой Елены, который находится в пределах [округи] этого города Пуэрто-Вьехо, я счел нужным сообщить то, что слышал о них, согласно тому, как я это понял, не принимая во внимание соображения простонародья и их разные рассказы, ибо они всегда преувеличивают вещи по сравнению с тем, какими они были [действительно]. Рассказывают местные жители, основываясь на услышанном от своих отцов рассказе, который существовал и существует очень давно, что на плотах из тростника, сделанных в виде больших лодок, по морю приплыли такие огромные люди, что у некоторых из них высота колена была такой же, как [длина] тела обычного человека, даже если сам он был хорошего роста, и что части их тела так соответствовали их огромной величине, что вызывал ужас вид [их] голов — такими огромными они были — и спадавших на плечи волос. Глаза же были такими же большими, как небольшие тарелки; утверждают, что у них не было бород и что некоторые из них были одеты в звериные шкуры, а другие [ходили] в том, чем их наградила природа, и что они не привезли с собой женщин; прибывшие на этот мыс, после того как они устроили свое жилище наподобие селения (ибо даже в эти времена сохраняется память о местах, где стояли эти их штуки (cosas), которые они построили) [и] не обнаружили [пресную] воду, от отсутствия которой они страдали, они вырыли глубочайшие колодцы, являвшиеся сооружением, само по себе достойным памяти, ибо оно было создано столь чрезвычайно сильными людьми, как это можно предположить о них, поскольку они были такими громадными. Они рыли эти колодцы прямо в скале, пока не обнаружили воду, а затем они выложили их камнем от воды до самого верха, так что они просуществовали много времен и веков; в них имеется очень хорошая и вкусная вода, и она всегда холодная, по причине чего пить ее — большое удовольствие.

Когда эти большие люди, или гиганты, построили свои жилища и у них появились эти колодцы, или цистерны, из которых они пили, они стали уничтожать и поедать любую пищу, которую обнаруживали в окрестных землях; они столько ели, что, как говорят, один из них съедал больше, чем пятьдесят мужчин из местных жителей той земли; а так как им не хватало еды, которую они находили [на земле], чтобы поддерживать свое существование, они убивали много рыбы в море, [ловя] ее своими сетями и рыболовными принадлежностями, которые у них имелись. Местные жители испытывали к ним великое отвращение, потому что если они пользовались их женщинами, то те умирали, а их самих они убивали по другим причинам. А индейцев не было достаточно много, чтобы убить этих новых людей, которые пришли захватить их земли и владения; и хотя они собирали большие сборища, чтобы обсудить этот [вопрос], однако они не рискнули напасть на них. По прошествии нескольких лет, когда в этом месте все еще пребывали эти гиганты, поскольку у них не было женщин, а местные женщины для них не подходили из-за их величины, а может быть, по причине того, что проклятый дьявол посоветовал и подбил их согрешить, они стали практиковать одни с другими отвратительный грех содомии в огромных и ужасающих размерах, практикуя и совершая его публично и в открытую, не опасаясь бога и своего собственного малого стыда; и все местные жители утверждают, что бог, наш господин, поскольку столь отвратительный грех даже не был чем-либо прикрыт, предал их наказанию, соответствовавшему безобразности их греха; и они так рассказывают, что, когда те находились все вместе, предаваясь своей проклятой содомии, с неба упал огонь, страшный и ужасный, с великим грохотом, из середины которого вышел сияющий ангел с острым и блестящим мечом, которым он одним только ударом всех их убил, и огонь поглотил их, оставив от них только несколько костей и черепов, которые не были уничтожены огнем в память о наказании, как того пожелал господь. Это рассказывают о гигантах, что, как мы думаем, имело место, потому что в той части [материка], которую они указывают, находили и находят огромнейшие кости, и я слышал от испанцев, которые видели куски коренного зуба, который, как они клятвенно заверяли, будучи целым, весил бы половину фунта, [которым пользуются в] мясной лавке; а также, что они видели часть берцовой кости, об огромных размерах которой невозможно рассказывать без восхищения, что является свидетельством случившегося; ибо, кроме этого, можно увидеть место, где находились их селения и колодцы, или цистерны, которые они построили. Желание утверждать или [просто] сказать, откуда и каким путем пришли эти [гиганты], я не имею, потому что не знаю этого.

В год тысяча пятьсот пятидесятый, находясь в Городе Королей, когда сиятельнейший дон Антонио де Мендоса был вице-королем и губернатором Новой Испании, я слышал рассказ, что в нем были найдены некоторые кости таких громадных людей, как эти гиганты, и даже большие, и, помимо этого, я также слышал еще до этого, что в древнейшем погребении в городе Мехико или в другой части того королевства были обнаружены некоторые гигантские кости. Из этого можно решить, поскольку столькие их видели и столькие утверждают это, что эти гиганты существовали, и даже возможно, что они были одними и теми же.[27]

На этом мысу Святой Елены (который, как я сказал, находится на побережье Перу в округе города Пуэрто-Вьехо) можно увидеть очень примечательную вещь, а именно некоторые источники и родники такого великолепного гудрона, которым можно было бы проконопатить все корабли, какие только пожелаешь, ибо он бьет ключом. И этот гудрон должен быть какой-то подземной рекой (minero), которая течет в том месте; на поверхность же он выходит очень горячим», и т. д. Досюда из Педро де Сиеса, взятое нами из его истории, чтобы познакомиться с преданием, которое те индейцы хранили о гигантах, и с гудроном, бьющим ключом в том же самом месте, что также вещь примечательная.

Как было сказано, король Вайна Капак приказал возвратить свое войско из провинции, именуемой Пасау, на которую он указал как на конец и границу своей империи в том направлении, что означает на севере, и распрощавшись с ним, он отправился в сторону Коско, посещая [по пути] свои королевства и провинции, оказывая милости и верша правосудие, когда о нем просили его. Во время этой поездки, длившейся несколько лет, он зашел в Коско к моменту, когда отмечался главный праздник Солнца, который они называли Райми. Индейцы рассказывают, что в один из девяти дней, во время которых продолжался праздник [и по истечении которых] снова разрешалось по их обыкновению смотреть на Солнце (что им было запрещено, поскольку считалось непочтительным поступком), он устремил свой взор на него или куда-то рядом с ним, куда Солнце позволяло смотреть; и так он стоял какое-то время, глядя на него. Верховный жрец, каковым являлся один из его дядей, находившийся [в тот момент] рядом с ним, сказал ему: «Что ты делаешь, инка? Разве ты не знаешь, что это делать недозволено?».

Тогда король опустил глаза, однако вскоре он вновь поднял их с той же самой свободой и направил на Солнце. Верховный жрец запротестовал, говоря: «Подумай, единственный господин, что ты делаешь, ибо, помимо того, что нам запрещено свободно смотреть на нашего отца Солнце, поскольку это непочтительно, ты даешь дурной пример всему своему двору и всей своей империи, которая представлена (cifrado) здесь, чтобы отпраздновать почитание и поклонение, которые они должны совершить в честь твоего отца как единственного и высшего господина». Повернувшись к жрецу, Вайна Капак сказал ему: «Я хочу задать тебе два вопроса, чтобы ответить на то, что ты мне сказал. Я ваш король и всеобщий господин; найдется ли среди вас такой отважный, который по своему желанию прикажет мне встать и совершить долгое путешествие?». Жрец ответил: «Кто же позволит себе подобное этому безрассудству?». Инка возразил: «А найдется ли какой-либо курака из моих вассалов, каким бы богатым и могущественным он не был бы, который не подчинится мне, если я ему прикажу идти с почтой отсюда до Чили?». Жрец сказал: «Нет, инка, не найдется такого, который не подчинился бы тебе [и] любому твоему приказанию, если бы даже речь шла о смерти».

Тогда король сказал: «Я говорю. тебе, что это наш отец Солнце должен иметь [над собой] другого главного господина, более могущественного, чем он. Он приказывает ему совершать этот путь, который он совершает без остановок, ибо, будучи верховным господином, он иногда прерывал бы свой путь и отдыхал бы по своему желанию, хотя бы для этого не было бы никакой необходимости». В результате этого и других подобных высказываний, которые испанцы слышали в рассказах индейцев об этом князе, они говорили, что, если бы он смог познакомиться с христианским учением, он бы воспринял с большой легкостью католическую веру благодаря своему хорошему восприятию и тонкому уму. Один испанский капитан, который среди многих других также должен был слышать этот рассказ о Вайне Капаке, ибо он был известен во всем Перу, присвоил его себе и рассказал его отцу учителю Акосте как свой собственный, а может быть, что так оно и было. Его преподобие записал его в пятой книге истории Нового Света, глава пятая, а затем вслед этому рассказу он записал высказывание Вайна Капака, не называя его по имени, которое ему также довелось услышать; а говорит он следующие слова: «Сообщают об одном из королей ингов, человеке очень тонкого ума, что он, видя как все его предки поклонялись Солнцу, сказал, что ему самому не кажется, что Солнце было богом и оно не могло им быть. Потому что бог был великим господином, который творит свои дела, пребывая в великом покое и барстве, а Солнце никогда не останавливает движение и поэтому столь беспокойная штука (cosa) не могла на его взгляд быть богом. Он хорошо сказал, и, если с помощью ненавязчивых суждений, которые легко воспринимаются, раскрывать индейцам их заблуждения и слепоту, они великолепным образом поддаются убеждению и склоняются перед правдой». Досюда из отца Акосты, чем он и заканчивает ту главу. Индейцы, такие робкие и верящие в предзнаменования в своем идолопоклонстве, сочли дурным предзнаменованием новость о том, что их король с такой свободой смотрел на Солнце. Вайна Капак поступил так, потому что слышал, что говорил о Солнце его отец Тупак Инка Йупанки, что является почти одним и тем же [со сказанным им самим], как это было изложено в [рассказе о] его жизни.

Когда инка Вайна Капак был занят посещением своих королевств — это было последнее посещение, которое он совершил, — ему доставили известие, что провинция Каранке, которую, как мы говорили, он завоевал у последних предков королевства Киту, [населенная] храбрыми и жестокими людьми, которые ели человеческое мясо и приносили в жертву кровь, головы и сердца тех, кого убивали, не будучи более в состоянии переносить гнет инки, особенно закон, который запрещал есть человеческое мясо, восстали вместе с другими провинциями своей округи, имевшими те же самые обычаи и опасавшиеся империи инков, ибо она уже стояла у их ворот, потому что она должна была запретить им то же самое, что запретила их соседям [и] что являлось самым ценным в их звериной жизни и усладах; по этим причинам они с легкостью объединились вместе и в, большом секрете снарядили огромное число людей, чтобы убить губернаторов, и министров инки, и воинов гарнизона, находившихся вместе с ними; а пока приближалось назначенное для исполнения их предательства время, они служили им с наибольшим благоговением и проявлениями любви, на которые было способно их притворство, чтобы застать их врасплох и убить их с большей для себя безопасностью; день пришел, они убили их с величайшей жестокостью и преподнесли [их] головы, сердца и кровь своим богам в [знак] служения и благодарности за то, что они освободили их от господства инков и восстановили им их древние обычаи; они съели их тела с большим удовольствием и великой прожорливостью, не жуя заглатывая мясо, в отместку за то, что они наложили на него запрет так много времени тому назад и наказывали тех, кто, совершая преступление, ел его; все бесстыдства и оскорбления, которые можно было совершить, они совершили; все это, будучи узнано Вайна Капаком, причинило ему большие страдания и [вызвало] гнев; он приказал снарядить воинов и капитанов, которые должны были пойти и покорить за преступление и злодеяния тех зверей, а сам он двинулся следом за ними, чтобы [самому] наблюдать за тем, что произойдет. Капитаны пошли к каранкцам, и, прежде чем начать войну, они направили посланцев от имени инки, предлагая им прощение за их преступление, если они попросят милосердия и сдадутся на волю короля. Восставшие, будучи варварами, не только не захотели сдаваться, а предпочли ответить самым бесстыдным образом и плохо обошлись с посланцами, разве только что не убили их. Узнав о новом оскорблении, Вайна Капак пошел к своему войску, чтобы самому начать войну. Он приказал вести войну в огне и крови; погибло много тысяч человек с обеих сторон, потому что враги, как люди восставшие, сражались упорно, а люди инки ради кары за оскорбление их короля вели себя как добрые солдаты; а так как мощи инки никто не мог противостоять, враги в скором времени утратили силы; они дрались не в открытых сражениях, а производя внезапные нападения и устраивая западни, защищая трудные проходы, горные цепи и укрепленные места, однако сила инки сокрушила все и покорила врагов; они взяли в плен многие тысячи, а главных виновников, являвшихся авторами восстания, было две тысячи человек; часть из них составляли каранкцы, которые восстали, а [другую] часть союзники, которые еще не были завоеваны инкой. Все они подверглись суровой и запомнившейся каре; он приказал, чтобы их обезглавили посредине большой лагуны, которая находится между землями одних и других; чтобы название, которое ей тогда присвоили, сохранило бы память о преступлении и о наказании, ее называли Йавар-коча: это значит озеро или море крови, потому что лагуна превратилась в кровь, столько в ней ее было пролито. Педро де Сиеса, коротко касаясь этого случая (passo), глава тридцать шестая, говорит, что обезглавленных было двадцать тысяч; он должен был бы сказать это относительно всех убитых на той войне с одной и другой сто-, роны, ибо она была очень упорной и беспощадной.

Совершив наказание, инка Вайна Капак направился в Киту, весьма расстроенный и недовольный тем, что в его царствование произошли такие жестокие и бесчеловечные преступления, которые в силу необходимости требовали строгих и жестоких наказаний, противных природному характеру его самого и всех его предков, которые кичились мягкостью и милосердием; ему было больно, что восстания происходят [именно] в его времена, чтобы сделать их несчастливыми, а не в прошлом, потому что они не могли вспомнить, чтобы имело место какое-то другое восстание, кроме ванков во время Инки Вира-кочи. Однако, хорошо присмотревшись [к происходившему], похоже, что то были предвестники и предзнаменования, которые угрожали в весьма близком будущем другим, более крупным восстанием, которое явилось причиной отчуждения и потери [инками] их империи и полного уничтожения их королевской крови, как мы вскоре увидим.

Инка Вайна Капак, как мы писали выше, имел от дочери короля Киту (она должна была унаследовать то королевство) своего сына Ата-вальпу. Он обладал хорошим разумением и острым умом, был хитрым, проницательным, коварным и осторожным, а в делах войны — воинственным и решительным, аристократом по телосложению и с красивым лицом, чем отличались, как правило, все инки и пальи; за эти достоинства тела и духа его нежно любил отец и всегда брал с собой; он хотел оставить ему в наследство всю свою империю, однако, не имея возможности лишить прав перворожденного сына и законного наследника, каковым являлся Васкар Инка, он попытался вопреки закону и правилам всех своих предков лишить его хотя бы королевства Киту, придав этому [акту] видимость и окраску справедливости и возмещения понесенных [Ата-вальпой] потерь. Для этого, он приказал позвать принца Васкара Инку, находившегося в Коско; когда тот прибыл, он созвал великий сбор своих сыновей и множества капитанов и кураков, которые находились при нем, и в присутствии всех их он заговорил со своим законнорожденным сыном и сказал ему: «Известно, принц, что, согласно древнему обычаю, который наш первый отец инка Манко Капак оставил нам для его соблюдения, это королевство Киту принадлежит вашей короне, ибо так было всегда вплоть до сегодняшнего дня, ибо все королевства и провинции, которые завоевывались, соединялись и включались в вашу империю, подчиняясь юрисдикции и господству нашего имперского города Коско. Однако, потому что я очень люблю вашего брата Ата-вальпу и меня огорчает видеть его бедным, мне бы доставило радость, если бы вы сочли за добро оставить ему в наследство и наследование королевство Киту (которое принадлежало его дедам по материнской линии и сегодня должно было принадлежать его матери) из всего того, что я завоевал для вашей короны, чтобы он мог жить как король, как этого заслуживают его достоинства, ибо, будучи таким хорошим братом, каким он является [для вас], он сможет лучше служить вам во всем, что вы ему прикажете, если он будет располагать тем, чем сможет [служить], нежели если он будет бедным; а в оплату и в возмещение того немногого, о чем я вас сейчас прошу, вам остаются многие провинции и королевства, весьма обширные и широкие, расположенные вокруг ваших [владений], которые вы можете захватить, в завоевании которых вам будет служить солдатом и капитаном ваш брат, а я уйду удовлетворенным из этого мира, когда направлюсь отдыхать к нашему отцу Солнцу».

Принц Васкар ответил с большой легкостью, [что] его крайне радовало повиноваться инке, своему отцу, в том и любом другом деле, которое будет ему приказано, и что, если для его большего удовольствия имелась необходимость отказаться от других провинций, чтобы он мог больше передать своему сыну Ата-вальпе, он также готов это сделать в обмен на его спокойствие. Этот ответ очень удовлетворил Вайна Капака; он приказал, чтобы Васкар возвратился в Коско; он старался ввести во владения королевством [Киту] своего сына Ата-вальпу; он добавил ему другие провинции, помимо Киту, дал ему испытанных капитанов и часть своего войска, чтобы они служили и сопровождали бы его; иными словами, он старался создать все, какие мог, выгоды ради его блага, хотя бы они причиняли вред принцу-наследнику; он во всем вел себя как преданный и плененный любовью к сыну отец; он хотел провести в королевстве Киту и его округе оставшиеся годы своей жизни; он принял это решение как для того, чтобы оказать покровительство и воодушевить [своим присутствием] королевство своего сына Ата-вальпы, так и для того, чтобы успокоить и усмирить те вновь завоеванные прибрежные и материковые провинции, ибо они, [населенные] воинственными людьми, хотя и дикими и безрассудными, не смирялись под властью и правлением инков; по этой причине он испытывал необходимость переселить многие из тех народов в другие провинции, а вместо них привести другие из числа спокойных и мирных, что являлось средством, с помощью которого те короли предохраняли себя от восстании, как мы подробно рассказывали, когда говорили о трансплантации, которую они называли митмак.

Будет справедливо [в рассказе] о жизни Вайна Капака упомянуть о двух королевских дорогах, которые проходили вдоль [всего] Перу с севера на юг, потому что их приписывают ему; одна из них проходит по долинам, что значит — по побережью моря, а другая — по горным цепям, что значит — в глубине материка; историки говорят о них со всей доброй похвалой, однако [это] сооружение было столь великим, что превосходит любую картину, которую можно о нем создать; а так как я не могу обрисовать их столь хорошо, как они это делают, я скажу дословно то, что каждый из них говорит. Агустин де Сарате, книга первая, глава тринадцатая, рассказывая о происхождении инков, говорит то, что следует: «По праву наследования этих ингов пришел к власти один из них, которого называли Гуайнакава (это означает богатый молодой человек), который являлся тем, кто завоевал больше всех земель и увеличил свои владения, и тем, кто был наиболее справедлив и разумен на земле, и он привел ее к цивилизации и культуре, так что кажется невозможным [для] людей диких и без письма, [чтобы] они управлялись в таком согласии и порядке, а его вассалы испытывали к нему такую любовь и повиновение, что для его служб построили в Перу две столь замечательные дороги, что было бы несправедливо оставить их в забвении; потому что ни одно из тех семи самых замечательных сооружений в мире, о которых рассказывают античные авторы, не создавалось с такими усилиями и таким трудом и затратами, как эти дороги. Когда этот Гуайнакава отправился из города Коско со своим войском в провинцию Киту, что составляет расстояние почти в пятьсот лиг, поскольку он шел по горным цепям, перед ним возникали большие трудности в [их] преодолении по причине плохих дорог и огромных теснин и обрывов, которые встречались в горной цепи на его пути. И поэтому индейцы, считая, что было бы справедливо построить для него новую дорогу, по которой он победоносно возвращался бы после завоевания, ибо он должен был покорить провинцию, построили через всю кордильеру очень широкую и ровную дорогу, взламывая и выравнивая утесы, где в том имелась необходимость, и выравнивая, и поднимая [дно] ущелий каменной кладкой так [высоко], что иногда сооружение подымалось с глубины в пятнадцать и двадцать ростов, и так тянется эта дорога на протяжении пятиста лиг. И говорят, что, когда ее закончили, она была такой ровной, что по ней могла ехать карета, хотя позже здесь из-за войн индейцев и христиан во многих местах каменная кладка на этих проходах была разрушена, чтобы задержать тех, кто по ним шел, чтобы они не могли пройти. И станет понятна трудность этого сооружения тому, кто взвесит труд и стоимость, которые были израсходованы в Испании на выравнивание двух лиг [дороги] по горной цепи, которая проходит между Эспинар де Сеговия и Гвадаррамой и что ее никогда так и не доделали до конца, хотя она является обычным путем следования, по которому столь постоянно следуют короли Кастилии со своими домами и двором, каждый раз, когда едут или возвращаются из Андалузии или из королевства Толедо на эту сторону перевалов. И, не удовлетворять постройкой столь значительного сооружения, когда в другой раз этот самый Гуайнакава захотел вновь посетить провинцию Киту, к которой он был очень благосклонен, потому что он [сам] ее завоевал, он направился по долинам, и индейцы построили ему в них другую дорогу с такими же трудностями, как и ту, что в горных цепях, потому что во всех долинах, там, куда доходит свежесть от рек и лесов, что, как говорилось выше, как правило, занимало одну лигу, они построили дорогу из очень толстых плит, которая имеет почти сорок футов в ширину от одного до другого края и четыре или пять плит в высоту; а выйдя из долин, они по пескам вели дальше эту же дорогу, втыкая палки и столбы через кордель, чтобы дорогу нельзя было потерять и не сворачивать от одного края к другому; она тянется те же пятьсот лиг, что и [дорога] в горной цепи; и хотя палки в песках во многих местах поломаны, потому что испанцы во время войны и мира использовали их для костров, однако стены в долинах целы по сей день во многих местах, [и] по ним можно судить о размерах сооружения; и так Гуайнакава шел по одной и вернулся по другой [дороге], всегда устланным для него там, где он должен был проходить, зеленью и цветами с очень тонким запахом». Досюда из Агустина де Сарате. Педро де Сиеса де Леон, говоря о том же самом, пишет о дороге, которая идет по горной цепи, то, что следует, глава тридцать семь: «Из Ипиалеса шагают, пока не доходят до небольшой провинции, которая известна под названием Куака, а до того, как до нее доходят, становится видна дорога инков, столь же знаменитая в этих местах, как та, которую в Альпах построил Ганнибал, когда спускался в Италию, а эту можно считать большего значения как из-за огромных гостиных дворов и хранилищ [продовольствия], которые повсюду располагались вдоль нее, так и из-за огромных трудностей ее строительства на таких труднодоступных и непроходимых горных цепях, что вид ее вызывает восхищение». Больше ничего не говорит Педро де Сиеса о дороге в горной цепи. Но дальше, в семидесятой главе, он говорит о дороге в долинах то, что следует: «Чтобы мое письмо находилось бы в полном порядке, я решил, прежде чем вернуться к заключению всего касающегося провинций в горной цепи, объявить то, что приходит мне [на память] о долинах, ибо, как уже говорилось в других местах, это дело представляет собою огромную важность. В этом месте я сообщу о великой дороге, которую инги — половина из них — приказали построить, которая, хотя во многих местах она испорчена и разрушена, обнаруживает великую вещь, каковой она сама являлась, и власть тех, кто приказал ее построить. Гуайнакава и Топаинга Йупанке, его отец, были, согласно тому, что говорят индейцы, теми, кто спускался [с гор] по своему побережью, посещая долины и провинции йунков, хотя некоторые из них также рассказывают, что Инга Йупанке, дед Гуайнакавы и отец Топа Инки, стал первым, кто увидел побережье и ходил по его долинам. И в этих долинах, и на побережье касики и начальники по их приказу построили такую широкую дорогу, как пятнадцать футов. По одну и по другую ее сторону шла стена больше, чем хороший рост, и все пространство этой дороги было чистым и лежало под высаженными в ряд деревьями, а с этих деревьев со многих сторон падали на дорогу их ветви, полные плодов. И по всем лесам летало в этих деревнях множество видов птиц, и попугаев, и других птиц», и т. д. Немного ниже, рассказав о хранилищах и провианте, который находился в них для воинов, о чем мы подробно говорили в другом месте, он говорит: «Вдоль этих дорог тянулись стены, которые шли с одной и с другой. стороны, вплоть до тех мест, где индейцы из-за множества песка не могли уже их устанавливать (armar cimiento). В этих местах, чтобы не сбиться [с дороги] и познать величие того, кто это приказал [построить], они ставили длинные и хорошо отделанные палки, наподобие стропил, через определенные промежутки. И так же, как они в долинах заботились об очистке дорог и подновлении стен, если они разрушались и ветшали, они должны были следить, не упала ли от ветра какая-нибудь подпорка или высокая палка, чтобы вернуть ее на [прежнее] место. Таким образом, действительно эта дорога была великой вещью, хотя и не такой трудоемкой, как та, что в горной цепи. В этих долинах имелись некоторые крепости и храмы Солнца, как я расскажу в нужном месте», и т. д. Досюда из Педро де Сиеса Леон, взятое дословно. Хуан Ботеро Бенес также упоминает об этих дорогах и относит их в своем сообщении к вещам чудесным, и, хотя немногими словами, он их очень хорошо обрисовывает, говоря: «От города Куско идут две королевские дороги или шоссе в две тысячи миль длиною, одна из которых проведена по долинам, а другая — по вершинам гор; таким образом, чтобы построить и [построить их] такими, какие они есть, было необходимо подымать долины, дробить камни и живые утесы и унижать высоту гор. В ширину они имели двадцать пять футов. Сооружение, которое без сравнения обладает превосходством над постройками Египта и зданиями римлян», и т. д. Все это говорят эти три автора о тех двух знаменитых дорогах, которые удостоились быть отмечены похвалой, которую каждый из историков счел для себя наивысшей, хотя все они не могут передать величия сооружения, ибо достаточно [одной] протяженности в пятьсот лиг, на которой встречаются откосы с подъемом в две, три и четыре и более лиг, чтобы никакое восхваление не могло бы быть равным ему. Помимо того, что они говорят, следует знать, что они построили на дороге по горной цепи на самых высоких вершинах, откуда открывается [вид] на наиболее обширные [пространства] земли, высокие площадки по одну и по другую стороны дороги со своими каменными ступеньками для подъема на площадки, где могли отдохнуть те, кто нес носилки, а инка насладиться открывавшимся со всех сторон видом на те высокие и невысокие горные цепи, покрытые или еще непокрытые снегом, ибо это действительно великолепнейшее зрелище, потому что из одних мест соответственно высоте горной цепи, по которой идет дорога, открывается [вид] на пятьдесят, шестьдесят, восемьдесят и сто лиг земного пространства, на котором виднеются макушки таких высоких гор, что кажется, что они упираются в небо, и, наоборот, [видны] такие глубокие долины и ущелья, что кажется, что они достигают центра земли. Из всего того великого сооружения сохранилось только лишь то, что не сумели поглотить время и войны. Только на дороге в долинах в песчаных пустынях, которые встречаются там огромных размеров, где также имеются большие и маленькие холмы из песка, стоят воткнутые в землю высокие палки на расстоянии, позволяющем видеть одну от другой, и являющиеся вехами, чтобы путники не заблудились, ибо движение песка, вызываемое ветром, меняет след дороги, закрывает его и делает [путника] слепым; а песчаные холмы—ненадежный проводник, потому что они также передвигаются и меняют свое место с одного на другое, если ветер крепкий; таким образом, воткнутые вдоль дорог палки очень нужны для ориентировки спутника; и поэтому они выстояли, потому что без них нельзя обходиться.

Вайна Капак, занятый указанными делами, находясь в королевских дворцах Туми-пампа, которые были самыми роскошными из всех имевшихся в Перу, получил известие, что необычные люди, никогда, никогда не виданные на той земле, плавают на корабле вдоль побережья его империи, пытаясь узнать, что это была за земля; это известие породило у Вайна Капака новые заботы, дабы выяснить и узнать, что это были за люди и откуда они могли прийти. Следует знать, что то был корабль Васко Нуньеса де Бальбоа, первооткрывателя Моря Юга, а те испанцы являлись теми (как мы вначале говорили), которые присвоили имя Перу той империи, что случилось в году тысяча пятьсот пятнадцатом, а открытие Моря Юга произошло двумя годами раньше. Один историк говорит, что тот корабль и те испанцы были дон Франсиско Писарро и его тринадцать товарищей, которые, как он говорит, были первооткрывателями Перу. В этом он обманывает себя, ибо вместо первые завоеватели он говорит первые открыватели; он также обманывает себя во времени, так как между одним и другим прошло шестнадцать лет, если не больше; потому что первое открытие Перу и присвоение этого имени произошло в году тысяча пятьсот пятнадцатом, а дон Франсиско Писарро, и его четыре брата, и дон Диего де Альмагро вошли в Перу, чтобы захватить его, в году тысяча пятьсот тридцать первом, а Вайна Капак умер на восемь лет раньше— это было в 1523, — процарствовав сорок два года, как об этом свидетельствует отец Блас Валера в своих порванных и изодранных в клочки бумагах, в которых он написал древние истории (antiguallas), очень крупным исследователем которых он был.

Те восемь лет, которые Вайна Капак прожил после известия о первооткрывателях, он потратил на управление своей империей в полном спокойствии и мире; он не захотел осуществлять новые завоевания, чтобы не терять из виду то, что могло прийти по морю, потому что известие о том корабле заставило его быть весьма осторожным, так как он думал о древнем предсказании, которое имелось у тех инков, что по прошествии [царствования] стольких-то королей должны прийти необычные в никогда не виданные люди, и отнять у них королевство, и уничтожить их государство и их идолопоклонство; срок исполнялся на этом инке, как мы увидим дальше. Точно так же следует знать, что за три года до того, как тот корабль направился к побережью Перу, в Коско произошло необыкновенное событие и дурное предзнаменование, которое очень взволновало Вайна Капака и очень напугало всю его империю; а случилось то, что во время празднования торжественного праздника, который каждый год совершался в честь их бога Солнца, они увидели летящего в небе королевского орла, которого они называют анка, и преследовших его пять или шесть пустельг и примерно столько же соколят, которых по причине их такой красоты во множестве завезли в Испанию, а в ней их называют алето, а в Перу — ваман.

То одни, то другие, сменяя друг друга, они падали на орла, чтобы не дать ему улететь, убивая его ударами. Не имея возможности защитить себя, он упал в центре главной площади того города между инками, ища у них защиты. Они подняли его и увидели, что птица больна, вся в перхоти, словно от чесотки и почти лишена мелких перьев. Ей дали корм и попытались лечить ее, однако ей ничего не помогло, ибо через несколько дней она умерла, так и не оторвавшись от земли. Инка и его родичи сочли это дурным предзнаменованием, в разъяснение которому было сказано много разных вещей предсказателями, которые имелись у них для подобных случаев; и все они сводились к угрозе потери их империи, уничтожения их государства и их идолопоклонства; помимо этого, случились сильные землетрясения и толчки в земле; хотя Перу испытывает склонность к этому бедствию, было замечено, что толчки были сильнее обычных и что рухнула многие высокие холмы. От индейцев побережья стало известно, что море со своими приливами и отливами много раз выходило за обычные границы; они видели, что в небе появилось много весьма устрашающих и ужасающих комет. Испытывая эти страхи и удивления, однажды очень ясной и тихой ночью они увидели, что вокруг луны появились три очень больших кольца: первое было кровавого цвета; второе, более крупное, было черным, отдававшим в зеленый цвет; третье казалось словно из дыма. Один прорицатель или маг, которых индейцы называют лъайка, увидев и понаблюдав за кругами, которые имела луна, вошел [туда], где находился Вайна Капак и с крайне печальным и мокрым от слез лицом, так что он почти не мог говорить, сказал ему: «Единственный господин, знай, что твоя мать Луна, как жалостливая мать, извещает тебя, что Пача-камак, творец, поддерживающий мир, угрожает твоей королевской крови и твоей империи великими несчастьями, которые он собирается направить на твоих родичей, потому что тот первый крут цвета крови, который имеет твоя мать, означает, что после того, как ты уйдешь отдыхать со своим отцом Солнцем, наступит жестокая война среди твоих потомков и прольется много твоей королевской крови, так что за несколько лет она вся кончится, по причине чего она готова разорваться от слез; второе черное кольцо угрожает нам тем, что войны и смерть твоих родичей станут причиной уничтожения нашей веры и нашего государства и отчуждения твоей империи и все превратится в дым, как это обозначено в третьем кольце, похожем на дым». Инка чрезвычайно взволновался, однако, чтобы не показать свою слабость, он сказал магу:

«Иди, должно быть, тебе этой ночью приснилась эта сказка, а ты говоришь, что это знаки моей матери». Маг ответил: «Чтобы ты поверил мне, инка, можешь выйти посмотреть на знаки твоей матери своими собственными глазами, и ты прикажешь, чтобы явились остальные прорицатели, и узнаешь, что они скажут об этих предзнаменованиях». Инка вышел из своих покоев и, увидев знаки, приказал позвать всех магов, которые имелись при его дворе, и один из них, принадлежавший к народу йауви, превосходство которого признавали все остальные и который также смотрел и размышлял над кольцами, сказал ему то же самое, что и первый. Вайна Капак, чтобы его родичи не теряли бы духа от столь грустных предзнаменовании, хотя они и согласовывались с тем, что он испытывал в своей груди, сделал вид, что не поверил им, и сказал своим прорицателям: «Если мне не скажет этого сам Пача-камак, я не стану доверять вашим заявлениям, потому что невозможно представить, чтобы Солнце, мои отец, испытывал бы такое отвращение к своей собственной крови, что готов допустить полное уничтожение своих сыновей». С этим он распрощался с прорицателями; однако, размышляя над тем, что ему сказали, что так совпадало с древним предсказанием, которое он узнал от своих предков, и соединяя одно и другое с новостями и с чудесами, которые каждый день возникали повсюду, и что, помимо всего сказанного, все дальше и дальше заплывал корабль с никогда не виданными и не слыханными людьми, Вайна Капак жил в тревогах, страхе и тоске; он постоянно держал наготове отборное войско из самых опытных и обученных людей, которые имелись в гарнизонах той провинции. Он приказал устроить множество жертвоприношений Солнцу и чтобы прорицатели и колдуны, каждый в своей провинции, посоветовались бы с родственными им демонами, особенно с великим Пача-камаком и дьяволом Римаком, который давал ответы на то, о чем его спрашивали, чтобы они узнали бы от него, что из добра и что из зла предсказывали те столь новые дела, которые появлялись на море и в остальных элементах. Из Римака и из других мест ему были доставлены мрачные и путаные ответы, из которых не следовало, что они не обещают какое-то добро или не угрожают большим злом; а большинство колдунов находило предзнаменования дурными, по причине чего вся империя испытывала страх перед каким-то великим несчастьем; однако, поскольку в первые три или четыре года не было больше новостей, которых они опасались, прежнее спокойствие восстановилось, и так они прожили несколько лет вплоть до смерти Вайна Капака. Сообщение о предсказаниях, о которых мы рассказали, помимо того, что они были известны всем во всей той империи, было получено [мною], в частности, от двух капитанов из охраны Вайна Капака, каждый из которых прожил более восьмидесяти лет; оба они крестились; старшего из них звали дон Хуан Печута; в качестве фамилии он взял свое имя, которое имел до крещения, как поступали, как правило, все индейцы; другого звали Чаука Римачи; [его] христианское имя стерлось в моей памяти. Когда эти капитаны рассказывали об этих предсказаниях и событиях тех времен, они раскисали от проливаемых слез, так что приходилось отвлекать их от разговора, чтобы они перестали плакать; о завещании и смерти Вайна Капака и о всем том, что затем случилось, мы расскажем на основании сообщения того старого инки, который имел имя Куси Вальпа, а значительную часть [тех событий], особенно о жестокостях, причиненных Ата-вальпой людям королевской крови, я расскажу по сообщению моей матери и одного из ее братьев по имени дон Фернандо Вальпа Тупак Инка Йупанки, которые были в то время детьми моложе десяти лет и оказались в безумном вихре тех жестокостей, длившихся два с половиной года, пока испанцы не пришли на ту землю; а в должном месте мы расскажем, как спаслись они и еще немногие, которые принадлежат к той королевской крови, от смерти, уготовленной им Ата-вальпой, что случилось [лишь] благодаря помощи самих же врагов.

Когда Вайна Капак пребывал в королевстве Киту, в один из последних дней своей жизни он вошел в озеро, чтобы покупаться ради отдыха и услады; оттуда он вышел, [испытывая] озноб, который индейцы называют чукчу, что означает дрожать, а так как у него появился жар, который они называют рупа (р мягкое), что означает сгорать, а следующий и другие дни он чувствовал себя все хуже и хуже, он понял, что его болезнь была смертельной, потому что несколько лет тому назад ему ее предсказали, основываясь на колдовстве, и гаданиях, и толкованиях, которыми занимались те язычники; эти предсказания, особенно те, которые касались королевских персон, как утверждали инки, являлись откровениями их отца Солнца, что должно было придать авторитет и доверие к их идолопоклонству.

Помимо предсказаний, полученных от своего колдовства, и тех, которые сообщили им демоны, в небе появились устрашающие кометы, а среди них была одна очень большая и зеленого цвета, наводящая страшный ужас; [к тому же] молния, которая, как мы говорили, ударила в дом этого самого инки, и другие необычные явления привели к сильному беспокойству амаутов, которые являлись учеными того государства, и колдунов, и жрецов их язычества; будучи столь близки демону, они предсказали не только смерть своего инки Вайна Капака, но также уничтожение его королевской крови, потерю его королевства и другие великие бедствия и несчастья, которые, как они говорили, должны были умертвить их всех вообще и каждого в частности; все эти вещи они не рискнули обнародовать, чтобы не вызывать чрезвычайных волнений страны, ибо люди стали бы умирать от страха, так как они были робкими и очень легко верили в [разные] новости и дурные предсказания.

Почувствовав себя плохо, Вайна Капак призвал своих сыновей и родичей, которые находились при нем, и губернаторов, и капитанов из войск, находившихся в соседних провинциях, которые могли прибыть вовремя, и сказал им: «Я направляюсь отдыхать на небо с нашим отцом Солнцем, который несколько дней назад открыл мне, что он позовет меня из озера или реки, и я вышел из воды с недомоганием, которое испытываю, а это точный знак, что наш отец Солнце зовет меня. Когда я умру, вскройте мое тело, как принято поступать с королевскими телами; я приказываю мое сердце и внутренности захоронить в Киту, в знак любви, которую я испытываю к нему; тело же доставьте в Коско, чтобы положить его вместе с моими родителями и дедами. Я поручаю вам своего сына Ата-вальпу, которого я так люблю и который остается инкой вместо меня в этом королевстве Киту и во всем остальном, что он своей персоной и оружием завоюет и присоединит к своей империи; а вам, капитанам моего войска, я особо приказываю служить ему верно и с любовью, как должны любить своего короля, ибо я оставляю вам его именно королем, чтобы во всем и повсюду вы подчинялись ему и делали бы то, что он вам приказывает, ибо это будет моим откровением для него по приказу нашего отца Солнца. Я также оставляю вам справедливость и милосердие к вассалам, чтобы не было утрачено прозвище любящий бедных, которое нам было дано, и я поручаю вам поступать во всем, как инкам, сыновьям Солнца». После окончания этого разговора со своими сыновьями и родичами он приказал позвать остальных капитанов и кураков, которые не принадлежали к королевской крови, и он поручил им верность и добрую службу, которую они должны были нести своему королю, а напоследок он сказал: «Много лет назад мы благодаря откровению нашего отца Солнца узнали, что, когда процарствует двенадцать королей, его сыновей, придут новые люди, неизвестные в этой стороне, и они победят, и покорят, и подчинят своей империи все наши и еще многие другие королевства; я подозреваю, что это те, которые ходят по побережью нашего моря; они должны быть людьми храбрыми, имеющими во всем преимущества перед вами. Мы также знаем, что на мне заканчивается двенадцатый инка. Я заверяю вас, что по прошествии нескольких лет после того, как я уйду от вас, придут те новые люди и исполнят то, что вам сказал наш отец Солнце, и они завоюют нашу империю, и станут ее господами. Я приказываю вам покориться и служить им как людям, которые во всем превосходят вас, ибо их закон будет лучше, чем наш, а их могучее и непобедимое оружие сильнее вашего. Оставайтесь с миром, ибо я ухожу отдыхать со своим отцом Солнцем, который зовет меня».

Педро де Сиеса де Леон, глава сорок четвертая, касается этого предсказания Вайна Капака относительно испанцев, заявившего, что, когда окончатся дни его [царствования], королевством [Тавантин-суйу] станут управлять чужие люди, похожие на тех, что плавали на корабле. Тот автор говорит, что инка сказал это своим [родичам] в Туми-пампе, которая [находится] рядом с Киту, где, как он пишет, тот получил сообщение о первых испанцах, открывателях Перу.

Франсиско Лопес де Гомара, глава сто пятнадцатая, рассказывая о разговоре, который имел Васкар Инка с Эрнандо де Сото (позже он стал губернатором Флориды) и Педро дель Барко, когда они только лишь вдвоем направились из Каса-марки в Коско, как об этом будет сказано в должном месте; среди прочих слов находившегося в плену Васкара, которые [Гомара] приводит, есть следующие [слова], взятые текстуально: «В конце он сказал, что, поскольку он являлся законным господином всех тех королевств, а Атабалиба был тираном, он по этой причине желал видеть и информировать капитана христиан, чтобы [тот] уничтожил бы нанесенные обиды и восстановил бы его свободу и королевство, ибо его отец Гуайна Капак во время своей смерти приказал ему быть другом белых и бородатых людей, которые придут, потому что они должны были стать господами земли», и т. д. Таким образом, это предсказание того короля было общеизвестно в Перу, и так пишут эти [испанские] историки.

Все то, что было сказано выше, Вайна Капак оставил вместо завещания, и поэтому индейцы точно выполнили его и относились к нему с полным почтением. Я вспоминаю, как однажды тот старый инка в присутствии моей матери рассказывал об этих делах, и о приходе испанцев, и о том, как они завоевали землю [инков], а я его спросил: «Инка, поскольку эта ваша земля такая труднопроходимая и недоступная, а вас было так много и были вы такими воинственными и могущественными, что захватили и завоевали столько чужих провинций и королевств, как же вы могли допустить столь быструю утрату своей империи и сдаться столь малому числу испанцев?». Чтобы ответить мне, он повторил рассказ о предсказании относительно испанцев, который [уже] рассказал нам несколькими днями раньше, и поведал нам, что инка [Вайна Капак] приказал им покориться и служить испанцам, потому что они во всем имели над ними превосходство. Сказав это, он повернулся ко мне [и было видно], что он немного сердится за то, что я насмехался над их трусостью и слабостью духа, и он ответил на мой вопрос, говоря: «Эти слова, которые сказал нам инка [и] которые были его последними словами, обращенными к нам, обладали большим могуществом, чтобы заставить нас покориться и отдать нашу империю, нежели оружие, которое твой отец и его товарищи принесли на эту землю». Тот инка сказал это, чтобы дать понять, как они уважали то, что им приказывали их короли, и еще больше, когда им приказывал Вайна Капак в последнее мгновение своей жизни, которого любили сильнее, чем всех остальных [правителей].

Вайна Капак умер от той болезни; его родичи, выполняя то, что он оставил им как приказ, вскрыли его тело, и забальзамировали его, и доставили в Коско, а сердце похоронили в Киту. По дорогам, где бы его ни несли, они торжественно отмечали поминания, сопровождавшиеся величайшими страданиями и плачем, рыданиями и воплями, потому что они его так любили; по прибытии в имперский город, они исполнили полностью [обряд] поминания, который длился целый год, как того требовал обычай тех королей; он оставил более двухсот сыновей и дочерей, и даже более трехсот, как утверждали некоторые инки, чтобы жестокость Ата-вальпы казалась бы еще большей, потому что он почти всех их убил. А так как я обещал себе рассказать здесь о том, чего не было в Перу, а было позже завезено отсюда, мы расскажем об этом в следующей главе.

Так как [людям] настоящего и будущего будет приятно узнать о вещах, которых не было в Перу до того, как испанцы завоевали его, я счел нужным написать о них отдельную главу, чтобы было видно и можно было бы поразмыслить, сколь многих вещей, нужных для человеческой жизни, как это кажется, недосчитывали индейцы и жили без них весьма довольные. Прежде всего следует знать, что не было у них ни жеребцов, ни кобылиц как для войны, так и для праздников, ни коров, ни быков, чтобы вспахивать землю и создавать посевы злаковых, ни верблюдов, ни ослов, ни мулов для своих перевозок, ни грубошерстных овец, как в Испании, ни мериносов для шерсти и мяса, ни коз, ни свиней для питания и [выделки] кожи, ни даже кастильских собак для своей охоты, таких как борзые, спаниели, собак на куропаток (perdigueros), или на водоплавающих, или для выставок, ни ищеек, ни свор, ни горных собак, ни легавых, ни даже сторожевых псов, чтобы охранять скот, ни очень хорошеньких шавочек, которых называют юбочными собачками; тех же собак, которых в Испании называют шавками, было много, как крупных, так и маленьких.

У них не было также ни пшеницы, ни ячменя, ни винограда, ни маслин, ни фруктов и овощей, которые имеются в Испании. Обо всем этом мы расскажем отдельно, [объяснив], что, как и когда попало в ту сторону. Что касается первого, то кобылиц и жеребцов привезли с собой испанцы и с их помощью они осуществили конкисты Нового Света; ибо для того, чтобы убежать, и догнать, и подняться [в горы], и спуститься вниз, и передвигаться пешком по неровностям той земли, индейцы обладали большой сноровкой, как люди рожденные и взращенные ею; породы же жеребцов и кобыл, которые имеются во всех королевствах и провинциях Индий, открытых и завоеванных испанцами, начиная от года тысяча четыреста девяносто второго до сего дня, являются породами жеребцов и кобыл из Испании, в частности из Андалузии. Первых завезли на остров Куба и Санто-Доминго, а затем на все остальные острова Барловенто по мере того, как они их открывали и завоевывали; там они разводились в огромном изобилии, и оттуда их взяли для завоевания Мексики, и Перу, и т. д. Вначале частично из-за беспечности хозяев и частично из-за непроходимой крутизны тех островов, которую просто невозможно представить, некоторые кобылицы оставались в горах, их там теряли, поскольку не могли забрать; этим путем мало-помалу их было потеряно достаточно много; а хозяева, даже видя, что в горах они разводились хорошо и что там не было хищных зверей, которые причиняли бы им вред, все же перестали отводить туда тех лошадей, которых им удалось поймать; таким образом, на тех островах кобылы и жеребцы стали дикими и горными; они, как лани, убегали от людей; однако благодаря плодородию [этой] жаркой и влажной земли, на которой никогда нет нехватки в зеленой траве, они [сами] размножались там в огромном количестве.

Но, поскольку испанцы, жившие на тех островах, увидели, что для завоеваний, которые будут предприниматься в дальнейшем, имеется нужда в лошадях и что здешние были очень хороши, они стали разводить их для наживы, ибо за них платили очень хорошо. Были люди, имевшие в своих конюшнях по тридцать, сорок, пятьдесят лошадей, как мы говорили об этом в нашей истории Флориды, рассказывая о них. Чтобы взять [одичавших] жеребят, строились из бревен загоны в узких проходах между горами, через которые они уходили и приходили пастись на открытые предгорные луга, которые имеются на тех островах [и достигают] в длину и ширину примерно две—три лиги; их называют саваннами, туда в положенный час скот спускается с гор, чтобы подкормиться; часовые, располагающиеся на деревьях, подают сигнал; тогда выезжают пятнадцать или двадцать всадников, и они гонят табун и загоняют его туда, где находятся загоны. В них они запирают всех кобылиц и жеребят, которые попадутся; затем они набрасывают лассо на жеребят-трехлеток и привязывают их к деревьям, а кобылиц выпускают; жеребцы остаются привязанными три или четыре дня, они брыкаются, прыгают, пока от усталости и голода не теряют силы, а некоторые из них [даже] удушают себя; видя, что они уже надломились, на них надевают седла и уздечку, и на каждого из них садятся парни, а другие ведут их на поводу; молодые жеребцы, будучи животными, которые воспитывались, чтобы служить в непосредственной близости человеку, с великой преданностью и благородством воспринимают то, что от них добиваются, и столь успешно, что уже через несколько дней после укрощения верхом на них играют в канья; из них получаются очень хорошие кони. Позже здесь, поскольку уже было мало завоеваний, их перестали разводить, как это делалось раньше; разведением скота стали заниматься ради получения коровьих шкур, как мы расскажем дальше. Много раз, задумываясь о том, как дорого стоят хорошие кони в Испании и сколь хороши те, что на тех островах, своей осанкой, расцветкой и службой, я удивляюсь тому, что их не привозят оттуда хотя бы в знак признательности Испании за ту пользу, которую она принесла, прислав их туда; ибо для их перевозки с острова Куба имеется хорошо хоженный путь и корабли в большинстве своем приходят [оттуда] пустыми; лошади в Перу взрослеют значительно раньше, чем в Испании, ибо, когда я в первый раз играл в Коско в канья, я был верхом на таком молодом жеребце, что ему еще не исполнилось трех лет.

Вначале, когда шло завоевание Перу, кони не продавались; и если продавался какой-нибудь конь, [то лишь] по причине смерти своего хозяина или потому, что он уезжал в Испанию; цена на них была невероятно высокая — четыре, или пять, или шесть тысяч песо. В году тысяча пятьсот пятьдесят четвертом, когда маршал дон Алонсо де Альварадо направился на поиски Франсиско Эрнандеса Хирона, до сражения, которое назвали [сражением] в Чукинка, один негр умело подвел к своему хозяину красивого коня, прекрасно обученного и послушного поводу, чтобы он сел на него; тогда богатый кабальеро, любитель лошадей, сказал хозяину, находившемуся рядом с ним: «За коня и за раба, такие какие они есть, я дам тебе десять тысяч песо», что составляет двенадцать тысяч дукатов. Хозяин не согласился, заявив, что ему нужен конь для того, чтобы драться на нем в сражении, которое они искали с противником; а его [коня] именно там убили, а сам он получил очень тяжелую рану. То, что достойно быть больше всего отмеченным, так это то, что покупатель был богатым; он владел в Чаркас хорошим репартимьенто с индейцами; а хозяин коня не имел индейцев; он был знаменитым воином и, будучи таковым, чтобы достойно выглядеть в день сражения, не захотел продать коня, хотя ему платили за него чересчур много; я их знал обоих; они были знатными людьми, идальго. Потом здесь в Перу цены стали более умеренными, потому что [кони] сильно размножились, так что хороший конь стоит триста и четыреста песо, а ломовая лошадь стоит двадцать и тридцать песо. Обычно индейцы испытывают огромнейший страх перед лошадьми; видя их бег, они настолько лишаются рассудка, что какой бы широкой не была бы улица, они не решаются прижаться к одной из ее стен, чтобы пропустить лошадей, а мечутся по улице, перебегая ее два и три раза от одной стены к другой, поскольку им кажется, что где бы они ни находились (раз они стоят на земле), кони обязательно наткнутся на них, и вот так при виде приближающегося коня они убегают от него, и как только подбегут к одной стене, сразу же бегут к другой, которая им кажется более надежным местом. Они настолько ослеплены и. лишены рассудка от страха, что много раз (как я видел сам) они сталкивались с лошадью в попытке убежать от нее. В любых обстоятельствах они не чувствовали себя в опасности, если только перед ними не находился какой-нибудь испанец, но даже тогда они не считали себя в полной безопасности; правда, не следует преувеличивать того, что случалось в мои времена; сейчас уже в результате длительного общения страх уменьшился, однако не настолько, чтобы хоть один индеец рискнул бы стать кузнецом, и хотя в остальных ремеслах, которым они обучились от испанцев, среди индейцев имеются великие мастера, они не хотят обучаться кузнечному делу, чтобы не иметь так близко к лошадям дело; и хотя это правда, что в те времена было много индейцев, слуг испанцев, которые лечили и чистили скребницей коней, они все же не решались садиться на них верхом; я говорю правду, ибо я никогда не видел ни одного индейца верхом на коне; они даже не решались водить их на поводу, если эта лошадь не была настолько же ручной, как самка мула; и это случалось так, потому что лошадь резвилась на скаку, ибо у нее не было приспособлений (antojos), которыми не пользовались тогда, так как они все еще не попали в те места, не было [и] ворота для ее управления и подчинения [вознице]; все делалось одними усилиями и трудом дрессировщика и их владельцев; однако нужно также сказать, что там кони такие благородные, что очень легко добрым обращением с ними, не применяя насилия, добиваются от них того, что хотят. Помимо того, что было сказано вначале о завоеваниях во всем Новом Свете, индейцы считали, что конь и всадник составляли единое целое, как кентавры у поэтов; мне рассказывают, что сейчас уже есть индейцы, которые решаются подковать лошадь, однако их очень мало; а на этом пойдем дальше, чтобы дать представление о других вещах, которых не было на той моей земле.

Считается, что коров привезли сразу же после конкисты, и многие их привозили, и так они быстро распространились по всему королевству. То же самое должно было иметь место со свиньями и козами, потому что, я помню, еще совсем маленьким ребенком видел их в Коско.

Поначалу коров также не продавали, когда их было мало, потому что испанец, который привозил их (чтобы разводить их и получить от этого свой доход), не хотел их продавать, и поэтому я не указываю цену тогдашнего времени, а более позднюю, когда они уже размножились. Первый, кто в Коско имел коров, был Антонио де Альтамирано, уроженец Эстремадуры, отец Педро и Франсиско Альтамирано, моих соучеников-метисов; они умерли рано для великого сожаления всего того города по причине большой надежды, которую они подавали своими способностями и добрым характером.

Первых быков, которые пахали, я увидел в долине Коско в году тысяча пятьсот пятидесятом, на один [год] раньше или позже, и они принадлежали одному кабальеро, именовавшемуся Хуан Родригес де Вилья-лобос, урожденного Касерос; их было только три упряжки (juntas); одного из быков звали Чапарро [Коренастый], а другого Наранхо [Тупица] , а другого Кастильо [Крепость]; посмотреть на них меня повела армия индейцев, которые шли со всех сторон для этого же, [шли] пораженные и удивленные столь чудовищной и неведомой для них и для меня штукой. Они говорили, что испанцы, будучи лентяями и чтобы не работать, принуждали тех больших животных делать то, что им следовало делать самим. Я очень хорошо все это запомнил, так как праздник быков обошелся мне в две дюжины розг: одну из них я получил от отца, потому что не пошел в школу; другую мне выдал учитель, потому что я в ней отсутствовал. Земля, которую они пахали, лежала на великолепнейшей платформе, возвышавшейся над другой, на которой сегодня возведен монастырь господина святого Франциска; дом был тем, что я сказал; здание церкви соорудил за свой счет названный Хуан Родригес де Вильялобос, благодаря набожности господина святого Лазаря, которому он был очень предан; францисканские монахи несколько лет спустя купили церковь и обе земляные платформы; ибо тогда, когда [там были] быки, на них не стояло никаких домов, ни испанских, ни индейских. В другом месте мы подробно говорили о покупке того места; батраки, которые пахали, были индейцами; быков приручали вне города на одной ферме, а когда их обучили, их привели в Коско, и я думаю, что даже самые торжественные триумфы величия Рима не имели столько зрителей, сколько их было в тот день у быков. Когда коровы стали продаваться, они шли по двести песо; мало-помалу по мере их размножения [цена] снижалась, а потом они сразу резко подешевели и стали стоить столько, сколько сегодня. Вначале года тысяча пятьсот пятьдесят четвертого один кабальеро, с которым я был знаком, называвшийся Родриго де Эскивель, житель Коско, уроженец Севильи, купил в Городе Королей десять коров за тысячу песо, что составляет тысячу двести дукатов. В году тысяча пятьсот пятьдесят девятом я видел, как их покупали в Коско за десять и семь песо, что составляет двадцать и половину дукатов, скорее даже меньше, нежели больше; и то же самое произошло с козами, овцами и свиньями, как мы затем расскажем, чтобы стало видно плодородие той земли. От года пятьсот девяностого и [ближе] сюда мне пишут из Перу, что в Коско коровы стоят по шесть и по семь дукатов, когда покупают одну или две; однако когда они покупаются стадом, то стоят дешевле.

На островах Барловенто коровы превратились в горных животных, как и кобылы, и [произошло это] почти в одно и то же время; хотя некоторых из них они также держат на своих животноводческих фермах только лишь для того, чтобы насладиться молоком, сыром и маслом, получаемым от них; потому что для других целей они имеются у них в изобилии в горах. Они так размножились, что это показалось бы немыслимым, если бы не шкуры, которые каждый год привозят в Испанию и которые это подтверждают; это же следует [также] из того, что говорит отец учитель Акоста, книга четвертая, глава тридцать третья:

«В году тысяча пятьсот восемьдесят седьмом флотом было доставлено из Санто-Доминго тридцать пять тысяч пятьсот сорок четыре шкуры, а из Новой Испании привезли в тот же самый год шестьдесят четыре тысячи триста пятьдесят коровьих шкур, что вместе составляет девяносто девять тысяч семьсот девяносто четыре [шкуры]. В Санто-Доминго, и на Кубе, и на других островах они размножились бы еще больше, если бы им не наносили бы урон борзые и сторожевые собаки и бульдоги, которых вначале завезли [туда] и они также стали горными и так размножились, что люди не решались ходить в одиночку, а только группами по десять, двенадцать человек; тот, кто убивал их, получал премию, словно это были волки. Чтобы забить коров, они дожидаются, когда коровы выходят на кормление в саванны; их гонят верховые с пиками, которые вместо наконечников имеют полусерпы, называющиеся подрезывателями поджилок. Всадник, который гонит их, должен проявлять осторожность, ибо если животное, которое он преследует, находится по правую руку, го его ранят в правый подколенок, а если оно по левую руку, то его ранят в левый подколенок; потому что животное поворачивает голову в ту сторону, куда его ранят; а если тот, кто на лошади, не следует этой предосторожности, его лошадь сама напарывается на рога коровы или быка, ибо у нее нет времени, чтобы их избежать. Есть такие ловкие в этом деле люди, что во время пробега расстояния в два выстрела аркебуза [успевают] свалить двадцать, тридцать, сорок животных. Из того количества коровьего мяса, которое на тех островах выбрасывается, можно было бы сделать солонину для нескольких флотов Испании; однако я боюсь, что нельзя вялить мясо в том районе из-за огромной влажности и жары, являющихся причиной его гниения. Мне рассказывают, что в настоящее время уже и в Перу в ненаселенных местах имеются одичавшие коровы, а что быки такие яростные, что нападают на людей на дорогах. Еще немного, [и] они станут, как на островах, дикими животными; они же [жители острова], похоже, что считают присылку туда коров благодеянием Испании, а взамен и в обмен они ей служат, направляя ежегодно в таком изобилии шкуры.

В Перу также не было верблюдов, а сейчас они имеются, хотя их мало. Первым, кто привез их (а я думаю, что позже сюда их не привозили), был Хуан де Рейнага, благородный человек, уроженец Бильбао, с которым я был знаком, пехотный капитан [в войне] против Франсиско Эрнандеса Хирона и его сообщников; и он хорошо послужил его величеству в том походе. За шесть самок и одного самца, которых он привез, дон Педро Портокарреро, урожденный Трухильо, дал ему семь тысяч песо, что составляет восемь тысяч четыреста дукатов; верблюды плохо или почти совсем не размножались.

Первого осла, которого я увидел, я увидел в округе Коско в 1557 году; его купили в городе Ваманка; он стоил четыреста восемьдесят дукатов, которые по триста семьдесят пять мараведи; его приказал купить Гарси-ласо де ла Вега, мой господия, чтобы от своих кобылиц производить мулов. В Испании он не стоил бы и шести дукатов, потому что был малюсеньким и дряхлым; потом другого купил Гаспар де Сотело, человек благородный, уроженец Саморы, с которым я был знаком, за восемьсот сорок дукатов. Мулов и мулиц здесь производили потом много для перевозок грузов, а они быстро выходили из строя по причине трудности дорог.

Я не знаю, сколько стоили вначале козы, когда их привезли; годы спустя я видел, как их продавали за сто и за сто десять дукатов; немногие из них продавались, одна или две, и только лишь по причине большой дружбы и многих просьб того или другого [испанца]; а десять или двенадцать собирали в маленькое стадо, чтобы они находились вместе. То, что я сказал, имело место в Коско в году тысяча пятьсот сорок четвертом и сорок пятом. Потом они здесь так расплодились, что на них не обращают внимания, а только используют шкуры. Обычный приплод козы состоял из трех или четырех козлят, как я сам видел. Один кабальеро заверил меня, что в Вануку, где он жил, он много раз видел, как рождалось по пять козлят.

Цены на свиней, когда вначале их привезли, были намного больше, чем цены на коз, хотя я не могу с достоверностью сказать, сколь большими они были. Хронист Педро де Сиеса де Леон, уроженец Севильи, в демаркации провинций Перу, которую он описывает, глава двадцать шестая, говорит, что маршал дон Хорхе Робледо купил из имущества Кристоваля де Айяла, которого убили индейцы, свинью и поросенка за тысячу шестьсот песо, что составляет тысячу девятьсот двадцать дукатов; он говорит еще, что та самая свинья несколько дней спустя была съедена в городе Кали на банкете, на котором он находился [сам]; а что молочных поросят прямо во внутренностях матерей покупали за сто песо (что составляет сто двадцать дукатов) и еще дороже. Кто хочет узнать излишне завышенные цены за вещи, которые продавались среди испанцев, пусть прочтет ту главу, и он увидит, как мало ценилось тогда золото и серебро [при покупке] вещей из Испании. Эта и другие подобные излишества испанцы допускали из-за любви к своей родине в Новом Свете, [особенно] вначале, ибо, поскольку они были привезены из Испании, они не останавливались перед ценой, чтобы купить и [затем] разводить, так как им казалось, что они не могут жить без них.

В году тысяча пятьсот шестидесятом в Коско хорошо откормленный [боров] стоил десять песо; в настоящее время они стоят шесть и семь и стоили бы меньше, если бы не сало, которое ценят для лечения чесотки у местного скота той земли, а также и потому, что испанцы из-за отсутствия растительного масла (поскольку его нельзя добыть) готовят на нем еду в [постные] пятницы и в великий пост; свиньи были весьма плодовитыми в Перу. В году тысяча пятьсот пятьдесят восьмом я видел на малой площади в Куско двух [маток] с тридцатью двумя поросятами, ибо каждая из них принесла приплоду по десять и шесть [поросят]; их детишки насчитывали немногим более тридцати дней, когда я их видел. Они были такими толстыми и гладкими, что вызывала восхищение [мысль] о том, как могли матери вырастить вместе стольких и сделать их такими упитанными. Свиней индейцы называют кучи, и они ввели это слово в свой язык, чтобы сказать свинья, потому что слышали, как испанцы говорили «коче, коче!», когда обращались к ним.

Об овцах из Кастилии, которых так называют в отличие от овец из Перу, ибо испанцы столь несоответствующим словом хотели называть [лам] овцами, хотя они ничем на них не похожи, как мы говорили об этом в должном месте; я не знаю, в какое время их впервые привезли [туда], ни какой была на них цена, ни кто был первым, кто их доставил. Я увидел первых в районе Коско в году тысяча пятьсот пятьдесят шестом; они продавались отарами по сорок песо за голову, а отборные — по пятьдесят, что составляет семьдесят дукатов. Их также можно было достать [только] благодаря просьбам, как и коз. В году тысяча пятьсот шестидесятом, когда я уехал из Коско, в скотобойнях все еще не отвешивали баранов из Кастилии. Из писем 1590 года и дальше я имею сообщения, что в том великом городе на скотобойне один баран стоил восемь реалов и самое большее десять. За восемь лет овцы опустились [в цене] до четырех и меньше дукатов. Сейчас же их столько, что они стоят очень дешево. Обычно овца окатывалась двумя ягнятами, а многие — тремя. Шерсти также так много, что она почти не имеет цены, ибо одна арроба стоит три и четыре реала; я не слышал до сих пор, чтобы туда завезли грубошерстных овец. Волков там не было и в настоящее время их нет, ибо, поскольку ими не торгуют и от них нет пользы, их туда не завезли.

Также до испанцев не было [там] кошек из числа домашних; сейчас они имеются, и индейцы называют их миситу, потому что они слышали, как испанцы говорили «мис, мис!», когда звали их. И уже индейцы ввели в свой язык это слово миситу, чтобы говорить кошка. Я рассказываю это, чтобы испанец не подумал, что раз индейцы называют их словом, отличным от [испанского] слова кошка, то они имелись там и раньше, как это захотели придумать в отношении кур, поскольку индейцы называют их ата-вальпа; кое-кто думает, что куры были там [еще] до конкисты, как это говорит один историк, выдвигая в качестве аргумента то, что индейцы называли словами из своего языка все то, что было у них .до испанцев, и что курицу они называют гуалъпа; следовательно, они имелись там до того, как испанцы пришли в Перу. Похоже, что [этот] аргумент убеждает тех, кто не знает дедукцию слова гуальпа, ибо они их не называют гуалъпа, а ата-валъпа. Это забавная история; мы должны будем рассказать о ней, когда коснемся домашних птиц, которых не было в Перу до испанцев.

Также не было [там] крестьянских кроликов, как они имеются в Испании, и тех, которых называют домашними; после того как я уехал из Перу, их привезли. Первым, кто их привез в округ Коско, был священник, называвшийся Андрее Лопес, уроженец Эстремадуры; я не мог узнать, из какого он города или селения, Этот священник привез в клетке двух кроликов, самца и самку; перейдя через ручей, который находится в 16 лигах от Коско и протекает по поместью, именуемому Чинча-пукуйу, которое принадлежало Гарсиласо де ла Вега, моему господину, индеец, несший клетку, снял с себя груз, чтобы отдохнуть и немного перекусить; когда он поднял ее, чтобы зашагать [дальше], он обнаружил на одного кролика меньше, ибо тот вылез через сломанный прут клетки и ушел в дикие заросли тополей или ольхи, покрывавшие горы и лежавшие вдоль всего того ручья; а случилось так, что это оказалась самка, которая была беременна и родила в горах; и, поскольку индейцы, когда они увидели первых кроликов, очень заботились о том, чтобы их не убивали, они так размножились, что покрыли всю землю; оттуда их завезли во многие другие части [страны]; они вырастают очень крупными, избалованными землей, как случилось со всем остальным, что было завезено из Испании.

Так получилось, что та крольчиха выскочила в добром месте, на теплой земле, не холодной и не жаркой; [ибо], подымаясь вверх по ручью, попадаешь во все более и более холодные земли, а спускаясь вниз по этому же ручью, чувствуешь все большую и большую жару, пока не дойдешь до реки, именуемой Апу-римак, ибо это самый жаркий райои Перу. Этот рассказ о кроликах мне поведал один индеец (indiano) моей земли, знавший о том, что я пишу о таких вещах; их правдивость я оставляю на усмотрение ручья, который скажет, так это или не так, имеются ли они там или их нет. В королевстве Киту были почти такие же кролики, как в Испании, только они гораздо меньше размером и более темные по цвету, потому что [у них] весь загривок хребта черный, а во всем остальном они подобны кроликам Испании. Зайцев не было, и я не слышал, чтобы их туда завезли.

Кастильских собак, которых мы выше называли, не было в Перу; их привезли испанцы. Сторожевые собаки были последними, которых привезли, ибо на той земле, поскольку там не было волков и других причиняющих вред диких животных, в них не было нужды; однако, когда они там появились, господа-скотоводы с очень большим уважением отнеслись к ним, но не по причине нужды, ибо таковой не было, а чтобы стада скота напоминали бы во всем стада Испании; и эта тоска и ей подобная были в начальный период такими щемящими, что без всякой надобности, а только лишь ради сходства один [знакомый] испанец вез из Коско до [Города] Королей, что составляет сто двадцать лиг тяжелейшей дороги, щенка сторожевого пса, едва насчитывавшего месяц с половиной [от роду]; он вез его в переметной суме, которая висела перед сидельной лукой; а на каждой остановке у него возникали новые заботы в поисках молока, чтобы собачонка могла поесть; я все это видел сам, потому что мы, тот испанец и я, ехали вместе; он рассказал, что вез его, чтобы подарить как очень высоко ценимую драгоценность своему тестю, который был из числа господ-скотоводов и жил пятьдесят или шестьдесят лиг еще дальше за Городом Королей. Этих и других еще больших усилий стоили испанцам в начальный период вещи из Испании, чтобы позже ненавидеть их, как они ненавидят многие из них [сейчас].

Остается рассказать о крысах, которые также были завезены вместе с испанцами, ибо до них их там не было. Франсиско Лопес де Гомара в своей Всеобщей Истории Перу среди прочих вещей (которые он написал, испытывая недостаток или избыток правдивой информации, которую получал) рассказывает, что в Перу не было мышей вплоть до времен Бласко Нуньеса Вэла. Если бы он сказал — крыс (а возможно, он это и хотел сказать) из числа очень крупных, которые имеются в Испании, он сказал бы правильно, потому что их не было в Перу. Сейчас их очень много на побережье и они такие большие, что нет кошки, которая рискнула бы даже взглянуть на них, не говоря о том, чтобы на них напасть. Они не смогли подняться в селения высокогорных плато (sierra), и нет опасения, что они поднимутся [туда] по причине снегов и огромного холода, который там стоит, если они не найдут способ укрыться от него.

Мышей из числа маленьких [там] было много; они их называют укуча. В Номбре де Диос в Панаме и других городах побережья Перу от бесчисленного количества крыс, которые там размножаются, защищаются с помощью отравы. В определенное время года оповещают [жителей] , чтобы каждый из них в своем доме набросал бы мышьяк для крыс. Для этого нужно очень хорошо спрятать всю еду и питье, особенно воду, чтобы крысы не отравили бы ее; в один [и тот же] вечер все жители как один кладут мышьяк в плоды и другие [съестные] вещи, которые они имеют обыкновение поедать. На следующий день их находят мертвыми в таком количестве, что невозможно сосчитать.

Когда я, направляясь в Испанию, приехал в Панаму, должно быть, незадолго до этого была осуществлена кара [над крысами], ибо, выйдя днем погулять на берег моря, я увидел, на отмели столько мертвых [крыс], что на площади длиною в сто и шириною в три или четыре шага не было где поставить ногу; потому что огонь отравы гонит их в поисках воды, а морская вода помогает им быстрее подохнуть.

По поводу их многочисленности мне вспоминается любопытный рассказ, из которого будет видно, сколько их плавает на кораблях, особенно если это старые корабли; я решаюсь рассказать его, рассчитывая на доброту и авторитет одного благородного человека, по имени Эрнан Браво де Лагуна, который упоминается в историях о Перу и который владел индейцами в Коско; и я его слышал от него, ибо он видел сам случившееся; и так случилось, что корабль, который шел из Панамы в [Город] Королей, зашел в один из портов того побережья, а именно в Трухильо. Люди, плывшие на нем, выскочили на землю, чтобы освежиться и отдохнуть тот и другой день, которые должен был там простоять корабль; на нем не осталось ни одного человека, кроме одного больного, который, будучи не в состоянии пройти пешком две лиги, отделявшие порт от города, захотел остаться на корабле, на котором он чувствовал себя в безопасности как от бури на море, которое у тех берегов спокойное, так и от корсаров (corsarios), ибо [туда] еще не прошел Франсиско Дрейк, который научил, как нужно плавать по тому морю, и поэтому не следовало опасаться корсаров. И так как крысы почувствовали, что люди сошли с корабля, они повылезали из щелей, а найдя больного на постели, они напали на него, чтобы съесть его; потому что это правда, что во время тех плаваний много раз случалось так, что живых больных оставляли на первую ночь и они умирали без состраданий, так как не было кому их жалеть; и их находили утром со съеденными лицами и частью тела, рук и ног, которые были объедены ими [крысами] со всех сторон. Точно так они хотели съесть и того больною, но он, испугавшись наступавшей на него армии, как мог поднялся с постели и, взяв вертел от жаровни, вернулся на свою кровать не для того, чтобы спать, ибо это было неблагоразумно, а бдеть и отбиваться от наседавших на него врагов; и так он провел в бдении остаток того дня, и последующую ночь, и следующий день далеко за полдень, пока не пришли товарищи [по путешествию] . И они обнаружили па полу вокруг кровати, и на одеяле, и в углах, которые они смогли осмотреть, триста восемьдесят и еще сколько-то крыс, которых он убил вертелом, и это помимо тех, которые скрылись с повреждениями.

Больной, то ли от пережитого страха, то ли радуясь одержанной победе, излечился от своего недуга, приобретя тем самым хорошую возможность рассказывать о великом сражении, которое он провел с крысами. В разных местах и в разные годы на побережье Перу вплоть до года тысяча пятьсот семьдесят второго три раза имели место великие бедствия, вызванные крысами и мышами, которые, расплодившись до бесчисленного множества, разбегались по огромным участкам земли и разрушали как поля, засеянные злаковыми, так и плодоносные деревья, у которых они объедали кору от самой земли до тонких стебельков; от этого деревья засыхали, так что их приходилось высаживать заново, и люди боялись, что им придется покинуть селения, и это случилось бы, судя по тому, как разгоралось несчастье, если бы бог своим милосердием не угасил бы чуму в момент, когда она больше всего разгоралась. Они причинили немыслимый урон, о котором мы, в частности, не будем рассказывать, чтобы избежать многословия.

Будет правильно, если мы коснемся птиц, хотя их было мало, ибо завезли только лишь кур и домашних голубей, которых называют ручными (duendas). Голубей из голубятней, которых называют дикими (curitas ocuranas), я не слышал, чтобы их сейчас или раньше завезли туда. Один автор пишет о курах, что они имелись в Перу до его завоевания, а подкрепляют это его утверждение [якобы] некоторые индейцы, ибо, говорит он, индейцы на своем собственном языке называют курицу гуальпа, а яйцо — ронто и среди них бытует та же самая поговорка, что среди испанцев, когда они человека называют курицей, чтобы отметить его трусость. Эти доказательства мы сопоставим с реальностью фактов.

Оставим слово гуалъпа для конца рассказа и возьмем слово ронто, которое, как мы укажем, имеет общее значение, [и] его следовало бы записать руту, произнося [букву] р просто, потому что в том языке, как мы уже говорили, ни в начале слога, ни посредине него не бывает рр двойное; оно означает яйцо, [но] не только яйцо курицы, а вообще любой дикой и домашней птицы, а индейцы, когда они хотят на своем языке указать, какой птице оно принадлежит, называют вместе птицу и яйцо, так же как испанец, когда он говорит яйцо курицы, куропатки или голубя и т. д.; и этого достаточно, чтобы свести на нет доказательство, [основанное] на слове рунгу.

Поговорка, называющая мужчину курицей, дабы посмеяться над его трусостью, была взята индейцами у испанцев в результате разговоров, которые они с ними вели, и обычных дружеских общений, а также, чтобы подражать им в своем языке, как обычно случается с самими же испанцами, которые, побывав в Италии, Франции, Фландрии и Германии, по возвращении на свою землю стремятся вставить в свой кастильский язык слова или поговорки, которые они усвоили от иностранцев; и так же поступили индейцы, ибо инки, чтобы сказать трус, располагают более правильной поговоркой, нежели испанцы; они говорят варми, что означает женщина, и говорят они это как поговорку; ибо, чтобы сказать трус в собственном значении этого слова, на их языке говорят сампа, а чтобы сказать слабовольный и слабый сердцем [человек], они говорят лъаклъа. Таким образом, выражение курица, обозначающее трусость, было похищено из языка испанцев, ибо его не существует в языке индейцев, и я, как индеец, могу это засвидетельствовать.

Слово гуальпа, которым, как говорят, индейцы называли кур, является искаженным [сочетанием] букв, и синкопой, и сокращением слогов, ибо следует говорить ата-вальпа, и это не название курицы, а [имя] последнего инки, который правил в Перу [и] был, как мы сообщим в рассказе о его жизни, по отношению к людям своей крови более жесток, чем любые звери и василиски мира. Это он, будучи бастардом, с помощью коварства и обмана пленил и умертвил [своего] старшего брата, законного наследника [престола], именовавшегося Васкаром Инкой, и тиранизировал королевство; и пытками, и жестокостями, дотоле никогда не виданными и не слыханными, он уничтожил всю королевскую кровь, как мужчин, так и детей и женщин, [а] к последним, как к существам более нежным и слабым, тиран применил самые жестокие пытки, которые только можно вообразить; и, не насытившись своей собственной [инкской] кровью и мясом, он перенес свою ярость, бесчеловечность и свирепость на уничтожение самых близких к королевскому дому слуг, каковыми, как мы расскажем в должном месте, являлись не отдельные люди, а целые селения, каждое из которых выполняло свою особую службу, например привратников, метельщиков, дровосеков, водовозов, садовников, поваров государственной кухни (mesa) и других подобных служб. Все те селения, которые располагались вокруг Коско в четырех, шести и семи лигах, он разрушил и стер с лица земли их здания, не удовлетворившись тем, что предал смерти их жителей; и его жестокости распространились бы еще дальше, если бы их не прервали испанцы, которые успели проникнуть на [эту] землю в момент наивысшего их разгара.

И, поскольку испанцы вскоре после своего прихода пленили тирана Ата-вальпу и вскорости убили его столь позорной казнью, как предание гарротированию на публичной площади, индейцы говорили, что их бог Солнце, чтобы отомстить тирану и наказать тирана, убийцу его сыновей и разрушителя его крови, направил испанцев, чтобы они совершили над ним праведный суд. По причине той смерти индейцы покорились испанцам, как людям, посланным их богом Виракочей, сыном Солнца, который явился во сне одному из их королей, по причине чего самого [этого] короля они прозвали Инкой Вира-кочей; и так они присвоили его имя испанцам.

К этой ложной вере, которая была у них в отношении испанцев, добавилось еще большее заблуждение, и так случилось, что, поскольку испанцы из всего испанского первыми привезли в Перу петухов и куриц, а они услышали, как поют петухи, индейцы сказали, что те птицы для вечного бесславия тирана и презрения к его имени произносили его в своем пении, крича «Ата-вальпа!», и [сами] они произносили его, подражая пению петуха.

А так как индейцы рассказывали своим сыновьям эти выдумки, как они рассказывали им обо всех остальных [историях], которые у них случались, чтобы сохранить их в своих традициях, индейские мальчики того возраста, услыхав пение петуха, отвечали ему на той же ноте, и они произносили «Ата-вальпа!». Правдиво сознаюсь, что многие мои соученики и я вместе с ними, сыновья испанцев и индианок, в своем детстве [также] распевали на улицах вместе с маленькими индейцами.

И, чтобы лучше понять, каким было наше пение, следует себе представить четыре ноты или знака [для записи] фигурованного пения, заключенные в два такта, с помощью которых напевалось слово (letra) атавалъпа; ибо, кто их услышит, тот ощутит, как они подражают обычному пению петуха; а это две четвертные ноты, одна половинная и одна целая, [когда] все четыре ноты на одном знаке. И они называли в пении не только имя тирана, но также имена его главных капитанов, как-то:

Чальку-чимы, Кильис-качи и Руми-ньави, что означает каменный глаз, потому что у него на одном глазу было бельмо. Именно так слово ата-вальпа было присвоено индейцами петухам и курам из Испании. Отец Блас Валера, рассказав в своих изорванных и не заслуживших [этого] бумагах о столь внезапной смерти Ата-вальпы и подробно поведав о его превосходных качествах, которые в изобилии были обращены к его вассалам, как поступали все остальные инки, хотя к своим родичам он применил неслыханные жестокости, и воздав хвалу любви, которой его одаривали его же люди, пишет следующие слова на своей изящной латыни:

«Из этого и родилось, что, когда [весть] о его смерти распространилась среди его индейцев, дабы имя столь великого мужа не ушло в забвение, они ради этого и как утешение стали говорить при пении петухов, которых испанцы привезли с собой, что те птицы оплакивали смерть Ата-вальпы и в память о нем они называли его имя в своем пении; по этой причине они называли петуха и его пение [словом] ата-вальпа; и именно так было воспринято это имя у всех народов и во всех языках индейцев, что даже не только они, но также испанцы и проповедники всегда пользуются им», и т. д. Досюда из отца Блас Валера, который получил это сообщение в королевстве Киту от самих вассалов Ата-вальпы, которые как сторонники своего прирожденного короля говорили, что петухи называли в своем пении его имя из-за его славы и ради чести, а я его получил в Коско, где он совершил великие жестокости и тиранства; и тот, кто подвергся им, как пострадавший и оскорбленный, говорил, что для вечного бесславия и проклятия его имени петухи произносили его в своем пении: каждый о ярмарке говорит так, как она для него прошла. С этим теряют силу все три предложенных доказательства и детально подтверждается, что до конкисты испанцев в Перу не было кур. И точно так, как мы оказались полезны этой части [истории], я хотел бы смочь быть полезен многим другим [частям], которые в историях о той земле следовало бы убрать или добавить по причине зыбкости сообщений, которые были даны историками. Мы можем сказать, что вместе с курами и голубями, которых испанцы привезли из Испании в Перу, они также привезли индюков из земли Мексики, ибо до них их также не было на моей земле. А чтобы отметить любопытную вещь, следует знать, что ни в городе Коско, ни во всей его долине куры не выводили цыплят, хотя для этого им создавались все благоприятные условия, потому что климат того города холодный. Те, кто обсуждал это [явление], говорили, что причина заключалась в том, что куры были чужеродны для той земли и не смогли прижиться в районе той долины; потому что в других, более теплых, как Йукай и Муйна, находившихся в четырех лигах от города, они выводили множество цыплят. В Коско [их] бесплодие длилось более тридцати лет, ибо в году тысяча пятьсот шестидесятом, когда я уехал из того города, они их все еще не выводили. Несколько лет спустя среди других новостей мне написал один кабальеро, который именовал себя Гарей Санчес де Фигероа, что куры уже выводили в Коско цыплят в большом изобилии.

В году тысяча пятьсот пятьдесят шестом один кабальеро, уроженец Саламанки, именовавший себя доном Мартином де Гусманом, который прежде находился уже в Перу, вернулся туда; он привез очень красивые украшения для упряжи и другие любопытные вещи, среди которых была привезена клетка с птичкой, которых здесь называют кенарами, потому что они живут на Канарских островах; она снискала огромное уважение, потому что много и очень хорошо пела; вызывало восхищение, что столь маленькая пташка пересекла два таких огромных моря и столько лиг по суше, сколько их лежит между. Испанией и Коско. Мы сообщаем о таких незначительных вещах, чтобы, по этому примеру, были бы предприняты усилия для перевозки более полезных и уважаемых птиц, как например куропатка и другая охотничья дичь Испании, не завезенная туда, которых следовало бы передать [туда], как и все остальное.

Поскольку мы сделали сообщение о птицах, будет справедливо сделать его о злаковых, овощах и [других] растениях, которых недоставало в Перу. Следует знать, что первой, кто привез пшеницу на мою родину (я так называю всю империю, принадлежавшую инкам), была одна благородная госпожа, именовавшаяся Мария де Эскобар, бывшая замужем за кабальеро, который именовал себя Диего де Чавес, оба уроженцы Трухильо. С ней я познакомился в своем селении, ибо много лет спустя после прибытия в Перу она переехала жить в тот город; с ним я не был знаком, потому что он умер в [Городе] Королей.

Эта госпожа, достойная великого [общественного] положения, привезла пшеницу в Перу в город Римак; за другой такой же поступок язычники поклонялись Церере как богине, а на эту матрону не обратили внимания люди моей земли; я не знаю, в каком это было году, однако знаю, что семян было так мало, что они их сохраняли, и производили три года, и не готовили пшеничный хлеб, потому что привезенное ею не достигало и половины алмуда, а другие выпекают хлеб из меньшего количества [зерна]; это правда, что те первых три года они распределяли пшеницу по двадцать и тридцать зерен на соседа и, должно быть, те были их самыми близкими друзьями, чтобы все получили возможность насладиться новыми урожаями.

За это благодеяние, которое эта мужественная женщина оказала Перу, и за службу ее супруга, который принадлежал к числу первых конкистадоров, ей дали в Городе Королей хороший репартимьенто с индейцами, прекратившую свое существование с их смертью. В году тысяча пятьсот сорок седьмом все еще не было в Коско пшеничного хлеба (хотя пшеница уже была), потому что я помню, что архиепископ того города дон фрай Хуан Солано, доминиканец, уроженец Антекеры, бежавший со сражения в Варина, нашел приют в доме моего отца вместе с другими четырнадцатью или пятнадцатью своими спутниками, а моя мать одарила их хлебом из маиса; прибывшие испанцы так умирали от голода, что схватили пригоршни сырого маиса, который насыпали их лошадям, и ели его, словно это был засахаренный миндаль.

Я не знаю, кто завез ячмень; думается, что несколько его зерен оказались в пшенице, ибо как ни стараются отделить друг от друга эти два зерна, их никогда полностью не могут отделить.

Честь [привоза] растения Ноя отдают Франсиску де Каравантесу, старому конкистадору из числа первых в Перу, уроженцу Толедо, благородному человеку. Этот кабальеро смотрел на землю рассудительно и заботливо и послал в Испанию за растением, а тот, кто за ним поехал, чтобы привезти его как можно более свежим, взял его на Канарских островах; это был черный виноград, и так почти всюду стал расти темный (tinta) виноград, а вино все было светло-красным, не совсем темным; и хотя туда привезли многие другие сорта (plantas) вплоть до москатели, однако, несмотря на все это, там все еще нет белого вина.

Почти за то же самое, что этот кабальеро сделал для Перу, язычники поклонялись как богу знаменитому Бахусу, а этого кабальеро совсем или почти совсем не отблагодарили; индейцы, хотя в наше время вино стоит дешево, мало пьют его, потому что удовлетворяются своим старым питьем, сделанным из сары и воды. Помимо рассказанного, в Перу я слышал от одного достойного доверия кабальеро, что некий любознательный испанец соорудил питомник для изюма, привезенного из Испании, и что несколько семечек изюма пустили корни и выросли лозы; однако они оказались такими нежными, что их пришлось содержать в питомнике три или четыре года, пока они не набрали силу, необходимую для их посадки [в грунт], и что изюм был изготовлен из черного винограда, а поэтому в Перу все вино получалось красным или светло-красным, поскольку оно не совсем темное, как красное вино в Испании. Возможно, что имело место и одно и другое; потому что испанцы испытывали такую тошнотворную и [одновременно] действенную жажду увидеть в Индиях то, что давала их земля [на родине], что никакой труд и никакая опасность им не казались достаточно большими, чтобы остановить их попытки добиться желаемого.

Первый, кто собрал урожай винограда в городе Коско, был капитан Бартоломе де Террасас, из числа первых конкистадоров Перу и один из тех, кто отправился в Чили с аделантадо доном Педро де Альмагро. С этим кабальеро я был знаком: он был благороднейшего характера, великолепнейший, либеральный человек, со всеми остальными естественными достоинствами рыцаря. Он посадил виноградник в своей репартимьенте с индейцами, которая называлась Ачанкильо [и находилась] в провинции Кунти-суйу, откуда он в году тысяча пятьсот пятьдесят пятом, чтобы показать плоды своих рук и либерализм своей души, направил нагруженных очень красивым виноградом тридцать индейцев к Гарсиласо де ла Вега, моему господину, своему близкому другу, с приказом моему отцу, чтобы он передал каждому из кабальеро того города его часть [винограда] и все насладились бы плодами его труда. Это был великий подарок, ибо то были новые фрукты из Испании, и неменьшая щедрость, потому что, если бы виноград продавался, за него можно было получить более четырех или пяти тысяч дукатов. Я насладился значительной частью винограда, потому что мой отец избрал меня послом капитана Бартоломе де Террасаса, и с двумя маленькими пажами-индейцами мы отнесли в каждый главный дом [Коско] по два блюда с виноградом.

В году тысяча пятьсот шестидесятом я был проездом в поместье Педро Лопеса де Касалья, уроженца Льерены, жителя Коско, бывшего секретарем президента Гаски, которое называлось Марка-васи, девять лиг от города, а было это 21 января; там я встретил одного надсмотрщика-португальца, именовавшегося Альфонсо Ваес, который хорошо знал сельское хозяйство и был очень хорошим человеком. Он провел меня по всему поместью, которое было засажено очень хорошим виноградом, не предложив мне даже одной грозди, что для путешествующего гостя было бы великим подарком; к тому же я был таким большим другом надсмотрщика и винограда; но он этого не сделал; видя, что я заметил его трусость, он сказал мне, что я должен его простить, ибо его господин приказал ему, чтобы никто не взял ни грамма винограда, потому что он хотел сделать из него вино, пусть даже виноград придется разминать ногами в корыте, как и было сделано (после в Испании мне рассказал об этом один мой соученик, потому что [там] не было давильни и остальных приспособлений, и он видел корыто, в котором его разминали ногами), потому что Педро Лопес де Касалья хотел выиграть премию (joya), которую католические короли и император Карл Пятый приказали выдать из своей королевской казны первому, кто в любом из поселений испанцев [в Америке] получит в определенном количестве новые плоды Испании, как-то: пшеницу, ячмень, вино и растительное масло. И это приказали те славной памяти князья, дабы испанцы начали возделывать ту землю и привезли бы туда из Испании то, чего не было на той земле.

Премией являлись два бруска из серебра по триста дукатов за каждый из них, а количество пшеницы или ячменя должно было быть равно половине каиса, а вина или растительного масла должно было быть четыре арробы. Педро Лопес .де Касалья хотел изготовить вино не из-за жадности к деньгам, [содержавшимся в] премии, ибо он заработал бы их гораздо больше на винограде, а ради чести и славы быть первым, кто в Коско изготовил вино из своего винограда. Это то, что касается первого вина, которое было изготовлено в моем поселении. Другие города Перу, как-то: Ваманка и Арекепа, изготовили его намного раньше, и все оно было бледно-красным. В Кордове в разговоре с одним каноником из Киту об этих самых вещах, о которых мы пишем, он сказал мне, что в том королевстве Киту он был знаком с любознательным в делах сельского хозяйства испанцем, особенно в виноградарстве, который был первым, кто привез [это] растение из Римака в Киту [и] у которого был хороший виноградник на берегах реки, которую называют Мира, протекающую под экваториальной линией, а это была жаркая земля; он [каноник] сказал мне, что тот [испанец] показал ему весь виноградник и, поскольку он заметил проявленное к нему любопытство, он указал на двенадцать отдельных участков, занимавших часть виноградника, с которых он каждый месяц срезал свои [плоды] и таким образом имел весь год свежий виноград; остальной же виноград он обрезал один раз в году, как и все остальные испанцы, его соседи. Виноградники орошаются во всем Перу, а у той реки земли жаркие, всегда одинакового климата, что встречается во многих частях той империи; и поэтому нет ничего удивительного, что погода во все месяцы года позволяет злаковым и [другим] культурам давать свои плоды, что достигается путем направления или перекрытия воды в оросительных каналах; ибо я видел почти то же самое в отношении маиса в некоторых долинах, когда на одном поле его сеяли, а на другом он уже вырос по колено, а на другом прорастали початки, а на другом они уже созрели. И это делалось не ради любопытства, а из-за необходимости, так как индейцы располагали [соответствующими] районами и возможностями для обогащения своих земель.

До года тысяча пятьсот шестидесятого, когда я уехал из Коско, и годы спустя не было обычая подавать вино на стол испанцев (те, у которых имелись индейцы) для обычных гостей (если не было среди них такого, который нуждался в нем по причине здоровья), потому что тогда употребление вина скорее казалось пороком, нежели необходимостью; ибо, поскольку испанцы завоевали ту империю без какой-либо помощи вина и иных подобных подарков, было похоже, что они хотели поддерживать те хорошие принципы его неупотребления. Гости также отказывались пить вино, хотя его и подавали, по причине его дороговизны, потому что даже самое дешевое стоило тридцать дукатов за арробу: мне довелось столкнуться с этим самому после войны Франсиско Эрнандеса Хирона. Во времена Гонсало Писарро и раньше одна арроба вина много раз поднималась в цене, [доходя] до трехсот, и четырехсот, и пятисот дукатов; в годы тысяча пятьсот пятьдесят четвертом и пятом имелась большая нехватка в вине во всем королевстве. В Городе Королей дело дошло до такой крайности, что его не находили даже для мессы.

Архиепископ дон Херонимо де Лоайса, уроженец Трухильо, предпринял рейд и розыски, и в одном доме было найдено полкувшина [с узким горлом] вина, и он спрятал его для месс. Эта нехватка продолжалась несколько дней и месяцев, пока в порт не пришел корабль, принадлежавший двум торговцам, с которыми я был знаком, хотя из доброго уважения к их происхождению я их не назову, и имевший на борту две тысячи кувшинов с вином, и когда они обнаружили его отсутствие [в городе], то продали первые [кувшины] по триста шестьдесят дукатов, а последующие — не менее чем за двести. Этот рассказ я услышал от лоцмана, который привел корабль, потому что он же доставил меня из [Города] Королей в Панаму; по причине этой чрезмерности [в цене] нельзя было подавать вино обычным путем. В один из дней тех времен один кабальеро, у которого были индейцы, пригласил в гости другого, у которого их не было; полдюжины испанцев обедали, ведя добрые беседы, когда приглашенный попросил кружку воды, чтобы попить; господин же дома приказал дать ему вина, а так как другой сказал ему, что он его не пьет, тот заявил: «Если ты не пьешь вино, то приходи сюда обедать и ужинать каждый день». Он сказал так потому, что стоимость всего остального, исключая вино, в счет не шла: и даже вину уделяли столько внимания не по причине его стоимости, а скорее из-за всеобщей его нехватки, которую испытывали много раз, так как оно доставлялось из такого далека, как Испания, и оно пересекало два таких огромных моря, вот почему в тот первоначальный период к нему испытывали такое большое уважение, как было сказано.

В том же году тысяча пятьсот шестидесятом дон Антонио де Рибера, житель [Города] Королей, владевший индейцами [и] несколькими годами раньше выезжавший в Испанию из-за генерального прокурора Перу, вернувшись назад, привез саженцы (plantas) оливкового дерева из Севильи, и, несмотря на большую предосторожность и заботу, проявленную им при перевозке двух огромных глиняных кувшинов, в которых находилось более ста саженцев, в Город Королей прибыло живыми только лишь три из них; он посадил их в очень красивом поместье, которым он владел неподалеку в той долине; его плоды, как-то: виноград и фига, гранаты, дыни, апельсины и лимоны и другие фрукты и овощи, продававшиеся на площади того города как новые плоды из Испании, помогли ему сколотить огромную сумму денег, ибо считается вполне достоверным, что она перевалила за двести тысяч песо. В этом поместье посадил дон Антонио де Рибера оливковые деревья, а чтобы никто не смог бы завладеть даже одним их листочком, дабы посадить его в другом месте, он выставил огромную армию, насчитывавшую более ста негров и тридцать собак, которая день и ночь должна была нести охрану его новых и драгоценных растений. Случилось так, что другие, следившие лучше, чем собаки, или благодаря разрешению какого-то из негров, оказавшегося ими подкупленным (так подозревали), однажды ночью похитили одно из трех растений, которое через несколько дней пробудилось в Чили, в шестистах лигах от Города Королей, где оно три года выращивало свое потомство (hijos) с таким успехом для того королевства, что, каким бы тоненьким не был бы побег, он обязательно принимался и в весьма короткое время становился очень красивым оливковым деревом.

В конце третьего года благодаря множеству писем с [требованием] отлучения [от церкви] похитителей его растения, которые дон Антонио де Рибера заставлял читать [власти], ему вернули то самое растение, которое [ранее] похитили, и посадили его в том же самом месте, откуда его взяли, [проделав] это с такой великой ловкостью и в такой тайне, что хозяин так никогда и не узнал, кто похитил и кто вернул его на место. В Чили оливковые деревья прижились лучше, чем в Перу; должно быть; это потому, что для них климат [чилийской] земли оказался более привычным, ибо она лежит между тридцатым и сороковым градусами, почти как Испания. В Перу оно лучше прижилось в сьерре, чем в долинах. В первое время, кем бы ни был приглашенный, ему давали как дорогой и щедрый подарок по три и не более маслины. В настоящее время из Чили привозят в Перу оливковое масло. Это то, что случилось с оливковыми деревьями, которые были привезены на мою землю, и на этом мы перейдем к другим растениям и овощам, которых не было в Перу.

Случилось так, что не было [там] ни фиг, ни гранат, ни цедратов, [ни] апельсинов, ни сладких и горьких лимонов, ни яблок, [ни] груш, ни кальвилей, айвы, персиков, абрикосов, ни каких-либо сортов сливы из многих, которые имеются в Испании; был только один вид сливы, отличный от здешних, хотя испанцы называют его слива (ciruela), а индейцы усун; а это я сказал, чтобы ее не смешивали со сливами Испании. Не было ни дынь, ни огурцов Испании, ни тыкв, которые едят тушеными. Все эти названные плоды и многие другие, [названий] которых нет, ибо они не приходят мне на память, в настоящее время имеются [там] в таком изобилии, что они, как и скот, уже не ценятся, и они такие огромные, гораздо больше, чем в Испании, что вызывают восхищение у испанцев, которые видели и те и другие.

В Городе Королей, после того как [там] стали расти гранаты, во время праздничной процессии в честь священнейшего таинства на носилках несли такой большой гранат, что он вызывал восхищение у всех, кто его увидел; я не рискую назвать его размеры, как они были мне описаны, чтобы не оскандалить несведующих, которые не верят, что в мире могут существовать вещи, более крупные, чем в их деревне; а с другой стороны, вызывает сожаление, что из-за страха перед простаками не пишут о чудесах, которые на той земле были сотворены природой; и возвращаясь к ним, мы скажем, что они были удивительных размеров, особенно первые [плоды]; что гранат был больше, чем кувшины, которые делают в Севилье для перевозки растительного масла в Индии, а многие грозди винограда весили восемь и девять фунтов, а айва была с голову человека, а цедраты— с половину большого кувшина; и на этом хватит о величине плодов из Испании, ибо дальше мы расскажем об овощах, которые вызывали не меньшее восхищение.

Очень интересно узнать, кем были те любознательные, что привезли эти растения, и в какое время и годы это случилось, дабы оставить здесь их имена и [родившей их] земли, чтобы каждому воздали хвалу и честь, которых достойны их благодеяния. В году тысяча пятьсот восьмидесятом один испанец, именовавшийся Гаспаром де Алькосером, богатый торговец из Города Королей, где у него было очень красивое поместье, привез в Перу вишню и черешню; позже здесь мне сказали, что они погибли из-за излишнего усердия, которое проявляли к ним, добиваясь, чтобы . они пустили [там] корни. Фисташки [также] привезли; я не знаю, привезли ли ореховое дерево. В Перу не было также сахарного тростника; сейчас, в настоящее время, благодаря большим стараниям испанцев и огромному плодородию земли, все это имеется в таком изобилии, что уже вызывает отвращение, и там, где в начальный период эти растения пользовались таким уважением, сегодня они обесценены, и стоят мало или ничего.

Первый сахарный завод [с плантацией] построили в Перу на земле Вануку; он принадлежал одному кабальеро, с которым я был знаком. Его слуга, человек благоразумный и хитрый, видя, что в Перу привозят много сахара из королевства Мексики, а сахар его хозяина из-за большого количества, которое привозилось, не подымается в цене, посоветовал ему загрузить сахаром корабль и направить его в Новую Испанию, чтобы там, узнав, что из Перу присылают сахар, посчитали бы, что он имеется в избытке и не направляли бы его больше [в Перу]. Так он и сделал, и предприятие оказалось правильным и полезным; по этой причине позже здесь построили сахарные заводы, которые существуют [и] которых много.

Имелись также испанцы, такие любознательные в сельском хозяйстве (согласно тому, что мне рассказывали), что они стали прививать фруктовые деревья Испании к фруктовым деревьям Перу и что получают они замечательные плоды к величайшему удивлению индейцев, когда они видят, что одно дерево заставляют в году давать два, три, четыре вида разных плодов; они поражаются этим и любым другим меньшим курьезам, потому что не знают подобных дел. Земледельцы могли бы также (если они этого еще не сделали) привить оливковое дерево к деревьям, которые индейцы называют кисвар, чьи листья и древесина очень похожи на оливковое дерево, ибо я помню, что в мои детские годы испанцы говорили мне (при виде кисвара): «Оливковое масло и маслины, которые привозят из Испании, собирают с таких, как эти, деревьев». Это правда, что то дерево неплодоносное; оно дает [лишь] цветок, подобный цветку оливкового дерева, а затем он опадает; в Коско его молодые побеги мы использовали для игры в каньяс из-за отсутствия тростника, ибо он не растет в том районе, поскольку земля [там] холодная.

Следует знать, что из овощей, которые едят в Испании, ничего не было в Перу: [это] салат-латук, огородный цикорий, редька, капусты, репа, чеснок, лук, баклажаны, шпинат, белая свекла, мята, кориандр, петрушка, огородный и полевой чертополох, спаржа (портулак был и порей [тоже]); также не было биснаги (visnagas) и других каких-либо полезных трав, которые имеются в Испании. Не было также бобовых /и других растений/, как-то: гороха, бобов, чечевицы, аниса, горчицы, дикой горчицы, алькаравеа, кунжута, риса, лаванды, тмина, оригана (oregana), лютиков (axenus) и авената (avenate), ни маков, клевера, садовых и полевых ромашек. Также не было ни роз, ни полевых гвоздик разных видов, которые имеются в Испании, ни жасминов, ни лилий, ни шиповника.

Все эти цветы и травы, которые мы назвали, и другие, которые не пришли мне на память, сейчас имеются [там] в таком изобилии, что многие из них стали уже вредными растениями, как-то: репа, горчица, мята и ромашка, которые так разрослись в некоторых долинах, что побороли всю человеческую силу и умение, которые были применены для того, чтобы вырвать их, и они до такой степени взяли верх, что стерли из памяти старые названия [некоторых] долин и вынудили их называться своими именами, как например Долина Мяты на побережье моря, которую раньше имели обыкновение называть Рукма, и другие подобные. В Городе Королей первый посаженный огородный цикорий и шпинат выросли такими высокими, что человек едва доставал рукой [верхушку] их молодых побегов, и они выросли такими густыми, что лошадь не могла пробраться между ними; поразительная величина и изобилие некоторых овощных и зерновых [культур], которых они достигали в начальный период, казались немыслимыми. Пшеница вначале в некоторых местах давала до тридцати фанег и более с одной фанеги посевов.

В долине Варку в селении, которое было заново заселено по приказу вице-короля дона Андреса Уртадо де Мендоса, маркиза де Каньете, которое я проезжал в году тысяча пятьсот шестидесятом, направляясь в Испанию, меня пригласил в свой дом житель того селения, который называл себя Гарей Веласкес и был [прежде] слугой моего отца; угощая меня ужином, он сказал мне: «Поешь этого хлеба [из пшеницы], которая уродилась по триста фанег, чтобы было что рассказать в Испании». Я был восхищен изобилием, потому что обычно, как я это прежде видел, она не давала столько и так много, а Гарей Веласкес мне сказал: «Не проявляй неразумность недоверия этому, так как я говорю тебе правду, как христианин, ибо я засеял две с половиной фанеги пшеницы, а получил шестьсот восемьдесят, а еще столько же я потерял, потому что не было чем ее убирать».

Когда я рассказал этот самый рассказ Гонсало Сильвестре, о котором мы подробно упоминаем в своей истории Флориды и поступим также в этой [книге], если дойдем до должного места, он мне ответил, что это было не так уж много, потому что в провинции Чуки-сака, недалеко от реки Пильку-майу, на землях, которыми он там владел, в первые годы, когда он ее посеял, она дала по четыреста и по пятьсот фанег с одной фанеги. В году тысяча пятьсот пятьдесят шестом, когда дон Гарсиа де Мендоса, сын уже назначенного [в Перу] вице-короля, ехал губернатором в Чили, прибыв в порт Арика, он узнал, что недалеко оттуда в долине, именуемой Кусана, выросла редька такой удивительной величины, что под тенью ее листьев могли стоять привязанные пять лошадей; они хотели притащить ее, чтобы он на нее посмотрел. Дон Гарсиа ответил, что редьку не следует вырывать, ибо он хотел посмотреть на нее своими собственными глазами, чтобы иметь что рассказать; и так это и случилось, и он со многими сопровождавшими его лицами увидел, что то, что им рассказали, было правдой. Редька была такой толстой, что один человек едва мог охватить ее руками, и такой нежной, что затем ее принесли в лагерь дона Гарсиа и многие ели ее. В долине, которую называют Долиной мяты, многие стебли мяты имели в длину две с половиной вары. Те, кто ее измерял, сегодня находятся в моем доме, [и] с их слов я пишу об этом.

В святом кафедральном соборе Кордовы в году тысяча пятьсот девяносто пятом, это было в мае месяце, в разговоре с кабальеро, который называет себя доном Мартином де Контрерасом, племянником знаменитого губернатора Никарагуа Франсиско де Контрераса, когда я рассказал ему, что именно пишу в этой части нашей истории и что я опасаюсь указывать огромные размеры этих новых [для Перу] злаковых и овощных растений, которые плодоносили на моей земле, потому что они представляются немыслимыми для тех, кто не покидал свои земли, он мне сказал: «Ты не должен из-за этого не писать то, что имеет место; пусть думают, что хотят, тебе же достаточно говорить правду. Я являюсь свидетелем, видевшим огромной величины репу из долины Кусапа, потому что принадлежу к числу тех, кто был вместе с доном Гарсиа де Мендоса в том путешествии, и я свидетельствую как кабальеро и идальго, что видел пять лошадей, привязанных к ее стеблям, а затем вместе со всеми остальными я ел [ту] репу. И ты можешь добавить, что во время того же путешествия в долине Ика я видел дыню, которая весила четыре арробы и три фунта, а это было засвидетельствовано у нотариуса, чтобы было бы доверие к столь чудовищным вещам. А в долине Йукай я съел кусок салата-латука, весившего семь с половиной фунтов». О зерновых фруктах и овощах этот кабальеро рассказал мне много подобных вещей, которые я не стану рассказывать, чтобы не наскучить ими тому, кто их прочтет.

Отец учитель Акоста в книге четвертой, глава девятнадцать, в которой он касается зелени, овощей и фруктов Перу, говорит то, что следует, взятое дословно: «Я не нашел, чтобы у индейцев были бы иными огороды для овощей, а только то, что они возделывают землю участками под овощи, которые они используют и которые называют фрисоли и палъяры, служащие им тем же, чем здесь являются турецкий горох, и бобы, и чечевица; и я не слышал, чтобы эти или другие виды овощей из Испании имелись бы [там] до прихода испанцев, которые привезли зелень и овощи из Испании, а там они вырастают необычайно; а в некоторых местах плодородие значительно выше, чем здесь, как мы могли бы сказать [на примере] дынь, которые растут в долине Ика в Перу; там корень дыни превращается в корневище и живет [в земле] годами, и каждый год дает дыни, а с него собирают [плоды], словно это дерево, что не случается ни в одной части Испании, насколько я знаю», и т. д. Досюда из отца Акосты, чей авторитет придает силы моей душе, чтобы без страха рассказывать о великой плодовитости, которую подарила та земля в первый период плодам Испании, выраставшим такими [огромными], что они вызывали ужас и недоверие; и это не относится к малым чудесам, о которых пишет отец Акоста, к чему можно было бы добавить, что дыни тогда отличались и другим великолепным качеством, ибо ни одна из них не портилась, сколько бы ей ни давали созревать; в этом та земля проявляла свое плодородие, и это же самое можно наблюдать сейчас, если обратить внимание; а так как первые дыни, которые выросли в округе [Города] Королей, явились причиной забавного рассказа, будет правильно, если мы изложим его здесь, чтобы показать простоту, которой отличались в древности индейцы; а случилось так, что испанец, владевший индейцами в том городе, конкистадор из числа первых, именовавшийся Антонио Соларом, человек благородный, владел поместьем в Пачй-камаке в четырех лигах от [Города] Королей, где у него был испанский надсмотрщик, который следил за его поместьем, и он направил своему хозяину десять дынь, которые понесли на своей спине два индейца, как они обычно носят грузы, и письмо. Перед уходом надсмотрщик сказал им: «Не ешьте ни одной дыни, потому что если их съедите, то письмо расскажет об этом». Они пошли по своей дороге и посредине пути сняли с себя груз, чтобы отдохнуть. Один из них, движимый желанием полакомиться, сказал другому: «Не узнать ли нам, каков собой этот плод земли нашего хозяина?». Другой сказал ему: «Нет, потому что если мы какой-нибудь из них съедим, об этом расскажет письмо, ибо так нам сказал надсмотрщик». Первый возразил: «Есть хорошее средство; положим письмо за той стеной, и, так как оно не увидит, как мы едим, оно ничего не сможет сказать». Товарищ удовлетворился советом, и, чтобы осуществить его на деле, они съели дыню. В тот первоначальный период индейцы, поскольку они не знали, что такое буквы, полагали, что письма, которые испанцы писали один другому, являлись как бы посланцами, которые произносили словами то, что им приказывал испанец, и что они были словно шпионы, которые также рассказывали то, что видели во время пути; и поэтому тот индеец сказал: «Положим его за стеной, чтобы оно не увидело, как мы едим». Намереваясь продолжить своп путь, тот, которому нужно было нести пять дынь груза, сказал другому:

«Мы поступили неудачно; нам следует сделать одинаковыми оба груза, потому что, если ты несешь четыре, а я пять, они заподозрят, что мы съели ту, что недостает». Его товарищ сказал: «Ты очень правильно сказал». И так, чтобы покрыть один проступок, они совершили другой, еще больший, ибо они съели [и] другую дыню. Восемь, которые они принесли, были переданы хозяину; тот же, прочтя письмо, сказал им: «Что случилось с двумя дынями, которых здесь недостает?». Они, как один, ответили: «Господин, нам дали только восемь». Антонио Солар сказал: «Почему вы лжете, ибо это письмо говорит, что вам дали десять и что вы съели две из них?». Они поняли, что погибли, когда услышали, что так в открытую их хозяин говорил им то, что они совершили тайно; и поэтому, смущенные и уличенные, они ничего не могли противопоставить правде. Уходя, они говорили, что с большим основанием испанцев именовали богами, называя их Вира-коча, раз они постигли такие великие тайны. Другой похожий рассказ приводит Гомара о случившемся на острове Куба в первоначальный период, после того как его завоевали. И это не чудо, что одно и то же невежество имело место в разных местах и с разными народами, потому что простота индейцев Нового Света, [выражавшаяся] в том, что они [многое] не могли понять, всюду была единой.

По причине любого превосходства, которым обладали испанцы над индейцами, как-то: езда на лошадях, укрощение бычков и пахота земли с их помощью, строительство водяных мельниц и мостов со сводом через крупные реки, стрельба из аркебуза, и убиение с его помощью [на расстоянии] ста и двухсот шагов, и другие подобные вещи, все приписывалось божественному происхождению [испанцев], и поэтому их называли богами, как это случилось с письмом.

Льна также не было в Перу. Донья Каталина де Ретес, уроженка местечка Сан-Лукар-де-Баррамеда, теща Франсиско де Вильяфуэнте, конкистадора из числа первых и жителя Коско, женщина благородная и очень набожная, которая была одной из первых обитательниц монастыря святой Клары в Коско, в году тысяча пятьсот шестидесятом ожидала в том городе присылки льняного семени, которое она просила направить из Испании, чтобы посадить его, а [также] ткацкий станок, чтобы ткать домашние полотна; а так как я в тот год уехал из Перу, то не знаю, прибыли ли они или нет. Позже здесь я узнал, что [там] собирают много льна, однако я не знаю, сколь хорошими прядильщицами являются [тамошние] испанки и метиски, мои сородичи, потому что я никогда не видел их за пряжей, а только за работой и приготовлением еды, ибо тогда не было льна, хотя у них был прекрасный хлопок и богатейшая шерсть, которую индианки превращали в пряже в тысячу чудес; шерсть и хлопок вычесывали пальцами, ибо индейцы не додумались до чесальных машин, а индианки [не придумали] прялку, чтобы с ее помощью делать пряжу. Если они не стали хорошими прядильщицами, у них есть оправдание: они не умеют вырабатывать лен.

Возвращаясь к тому, как высоко ценились в Перу вещи, которые пришли из Испании, какими бы грубыми они не были бы, но не всегда, а в начальный период, сразу же после того, как их привозили, я вспоминаю, что в году тысяча пятьсот пятьдесят пятом или в пятьдесят шестом Гарсиа де Мело, уроженец Трухильо, который был тогда в Куско казначеем владений его величества, прислал Гарсиласо де ла Вега, моему господину, три спаржины из тех, которые имеются в Испании, ибо там их не было — я не знаю, где они выросли, — и он приказал сказать ему, чтобы он съел бы тот плод Испании, новый для Коско, ибо, поскольку это было впервые, он его направил; спаржины были прекрасными; две были толстыми, как палец на руке, и в длину больше одной трети вары; третья была более толстой и более короткой, а все три такие нежные, что сами по себе распадались. Для большей торжественности мой отец приказал приготовить эту траву из Испании внутри своих апартаментов на жаровне, которая там была, в присутствии семи или восьми кабальеро, ужинавших за его столом. Когда спаржа была сварена, принесли растительное масло и уксус, и Гарсиласо, мой господин, своими руками распределил две более длинные, дав каждому, кто был за столом, один кусочек, а третью он взял себе, прося, чтобы его простили, ибо, поскольку это была вещь из Испании, он хотел бы на этот раз обладать этим преимуществом. Таким образом они съели спаржу с великим ликованием и праздником, словно то была птица феникс, и, хотя я обслуживал стол и давал указание приносить все закуски, мне не досталось ни кусочка [спаржи].

В те же самые дни капитан Бартоломе де Террасас прислал моему отцу (как великий подарок) три биснаги, привезенные из Испании; их подавали к столу, когда появлялся новый гость, и в качестве великой милости ему давали ее дольку.

В это время в Коско появился анис, который добавляли в хлеб как весьма ценную вещь, словно это был нектар или амброзия поэтов. Вот так ценились все вещи из Испании в первоначальный период, когда они появлялись в Перу, и это описано [нами], хотя они не имели [тогда] большого значения, потому что в наступающие времена, а именно тогда истории, [подобные настоящей], больше всего нужны, быть может, будет приятно узнать об этих начальных периодах. Я не слышал, что спаржа прижилась бы там или что та земля родит биснаги. Однако злаковые, овощи и остальные растения, а также скот расплодились в изобилии, как было рассказано. Также были посажены тутовые деревья и привезены личинки гусеничного шелкопряда, которого также не было в Перу; однако [там] нельзя вырабатывать шелк по причине наличия весьма значительного препятствия.

Мы запамятовали самое лучшее, что оказалось в Индиях, ибо этим [лучшим] были испанцы и негры, которых позже привозили сюда в качестве рабов, чтобы они служили им [испанцам], поскольку прежде их также не было на моей земле. Из двух народов (naciones) там возникли другие [народы], смешавшиеся [между собой] всевозможным образом, а чтобы различать их, их стали называть различными именами, под которыми они подразумеваются. И, хотя мы в нашей истории Флориды кое-что говорили об этом, я счел необходимым повторить это здесь, потому что именно здесь тому подлинное место. Вот почему испанца или испанку, которые приезжают [в Индии] отсюда, называют испанец или кастилец, ибо оба эти названия там обозначают одно и то же, и именно так я пользовался ими в настоящей истории и в истории Флориды. Детей же испанца и испанки, рожденных там [в Индиях], называют креол или креолка, чтобы сказать этим, что они родились в Индиях. Это название выдумали негры, что подтверждает оно само. Между ними оно означает рожденного в Индиях негра; они придумали его, чтобы отличать тех, кто прибывает отсюда, рожденный в Гвинее, от тех, кто родился [в Индиях], потому что [первых] считают более достойными и лучшего качества, поскольку они в отличие от своих детей, родившихся на чужбине, родились на родине, и они обижаются, если их называют креолами.

Испанцы по аналогии ввели это название в свой язык, чтобы называть им [испанцев], рожденных там. Таким образом, испанцев и гвинейцев, рожденных там [в Индиях], называют креолами или креолками. Негра, привезенного отсюда, называют просто негр или гвинеец. Детей негра и индианки или индейца и негритянки называют мулат или мулатка. А их детей зовут чоло; это слово с островов Барловенто; оно означает собака, но не кастильская, а очень хитрая гасконская [собака]; а испанцы пользуются им для оскорблений и ругани. Детей испанца и индианки или индейца и испанки — нас называют метисами, чтобы сказать, что мы являемся смесью обоих народов; его ввели первые испанцы, у которых родились дети в Индиях, и, поскольку это имя было нам дано нашими отцами и исходя из того, что оно означает, я в полный голос называю себя этим именем и горжусь им. Хотя в Индиях, если кому-нибудь из них [или про них] говорят «ты — метис» или «он — метис», они считают это [знаком] пренебрежения. Отсюда родилось то огромное удовлетворение, с которым они стали воспринимать имя горец, которое навязывают им вместо имени метис, что является еще одним среди прочих оскорблений и унижений, которым их подвергает сильный [мира сего]. Ибо они не учитывают, что хотя в Испании имя горец и является почетным, [но только] для жителей гор Астурии и Бискайи, которым были даны [специальные] привилегии; когда же им называют любого другого [человека], который родом не из тех [двух] провинций, оно становится оскорблением, поскольку оно само по себе означает некий предмет с гор, как об этом говорит в своем словаре великий учитель Антонио де Лебриха, кредитор всей прекрасной латыни, которая сегодня живет в Испании; а на всеобщем языке Перу, чтобы сказать горец, говорят сача-руна, что в прямом значении [этого слова] означает дикарь, и чтобы скрытно назвать их дикарями, тот добрый человек назвал их горцами; а мои сородичи, не понимая злонамеренность того, кто навязал им это имя, высоко ценят свое оскорбление, когда следовало бы избегать его и питать к нему отвращение, а себя называть так, как наши отцы нас называли, и отвергать новые оскорбляющие имена, и т. д. Детей испанца и метиски или метиса и испанки называют куатральвами, чтобы сказать, что они имеют одну четвертую часть от индейца и три четверти от испанца. Детей метиса и индианки или индейца и метиски называют тресальвами, чтобы сказать, что они имеют три четверти от индейца и одну от испанца. Все эти и другие имена, которые мы не станем называть, чтобы не вызывать чувства досады, были придуманы на моей земле, чтобы называть [ими] потомство, которое появилось после того, как испанцы пришли туда; и мы можем сказать, что они привезли его туда вместе со всеми остальными вещами, которых там не было раньше. И на этом мы вернемся к королям инкам, сыновьям великого Вайна Капака, которые зовут нас, чтобы дать нам возможность рассказать о делах великих.

После смерти Вайна Капака два его сына царствовали четыре года или пять лет в мире и спокойствии как сами по себе, так и один с другим, не совершая новых завоеваний и даже не замышляя их, потому что королю Васкару был отрезан путь на север королевством Киту, принадлежавшим его брату, где находились новые земли для завоевания, ибо с трех других сторон уже все было захвачено, начиная от скалистых гор Анд вплоть до моря, что значит с востока на запад, а на юге было покорено все вплоть до королевства Чили. Инка Ата-вальпа также не пытался вести новые завоевания, поскольку был занят благодеяниями для своих вассалов и для себя самого. Они прожили те немногие годы в этом мире и спокойствии, однако, поскольку царствование означает неумение терпеть [рядом] равного или второго, Васкар Инка начал думать, что он поступил неверно, согласившись с тем, что ему приказал его отец относительно королевства Киту, а именно, что оно должно было принадлежать его брату Ата-вальпе, потому что, помимо того, что такое важное королевство оказалось отобрано и отчуждено от его империи, он видел, что оно преграждало ему путь для продвижения дальше вперед в своих завоеваниях, в то время как такая возможность была открыта для осуществления его братом и он мог расширить свое королевство [и] таким образом сделать его большим, нежели его собственное; [он думал], что, будучи монархом, — это обозначал титул сапа инка, что значит единственный господин, — он со временем будет иметь другого равного, а возможно, и более главного [правителя], а поскольку его брат отличался честолюбием и беспокойным характером, он мог бы, видя себя [столь] могущественным, утвердиться в стремлении отнять у него империю.

Эти соображения изо дня в день росли все больше и больше и вызывали в груди у Васкара Инки такую тоску, что, не будучи в состоянии переносить ее, он направил своего родича посланцем к своему брату Ата-вальпе, сообщая, что он хорошо знал, что по древней конституции первого инки Манко Капака, соблюдаемой всеми его потомками, королевство Киту и все остальные провинции, которыми он владел вместе с ним, входили в корону и империю Коско; а что его согласие на то, что приказал ему его отец, было скорее вынужденным подчинением отцу, нежели справедливостью правосудия, ибо оно причиняло вред короне и убыток тем, кто ее наследовал; по этой причине отец не должен был приказывать такое, а он не был обязан выполнять это. Однако, поскольку его отец уже приказал, а он согласился, он рад будет терпеть это при двух условиях: первое, что [Ата-вапьпа] ни на пядь земли не увеличит свое королевство, потому что все то, что могло быть завоевано, принадлежало империи; и другое, что он прежде всего должен был признать свою вассальную зависимость и быть его вассалом.

Это послание Ата-вальпа принял со всей покорностью и унижением, на которые было способно его притворство, и через три дня, поразмыслив о том, что его устраивало, он ответил с большой проницательностью, хитростью и осмотрительностью, заявив, что всегда в своем сердце он признавал и признает вассальную зависимость от сапа инки, своего господина, и что он не только не будет расширять хоть на сколько-нибудь королевство Киту, но готов, если его величеству оно нравилось, отказаться от владения им, и отречься от него, и жить частным лицом при его королевском дворе, как любой из его подданных, служа ему в мире и на войне, как следовало [служить] своему князю и господину во всем том, что он ему повелит. Ответ Ата-вальпы посланец инки отправил почтой, как ему было приказано, чтобы он не задержался бы так в пути, как если бы он сам его доставлял, а он сам остался при дворе Ата-вальпы, чтобы возразить и ответить то, что инка пришлет приказать. Инка с большим удовлетворением воспринял ответ и возразил, заявляя, что был очень рад, что его брат владел тем, что оставил ему отец, и что он заново подтверждал это, для чего через такое-то время он должен прийти в Коско, чтобы изъявить ему покорность и принести торжественную клятву верности и лояльности, которую он задолжал [ему]. Ата-вальпа ответил, что для него было большим счастьем узнать волю инки, чтобы исполнить ее; что он придет в назначенный срок, чтобы изъявить свою покорность, и что для того, чтобы клятва получилась бы более торжественной и более обязательной, он умолял его величество дать ему разрешение, чтобы все провинции его страны пришли вместе с ним отметить в городе Коско поминание по инке Вайна Капаку, его отцу, согласно обычаям королевства Киту и других провинций, и что, выполнив тот торжественный акт, он даст клятву и его вассалы вместе с ним. Васкар Инка согласился со всем, о чем его просил брат, и сказал, чтобы он по своему желанию распорядился обо всем том, что было необходимо для поминания их отца, ибо он очень рад, [что] оно произойдет на его земле, согласно чужим обычаям, и пусть он приходит в Коско, когда ему будет удобно; оба брата остались весьма довольны этим: один — очень далекий от понимания махинации и предательства, которое готовилось против него, чтобы лишить его жизни и империи; а другой — очень хитрый и осторожный, занятый [подготовкой] глубочайшей пропасти предательства, которое не должно было дать возможность [первому] наслаждаться ни тем и ни другим.

Король Ата-вальпа приказал публично издать закон для всего своего королевства и остальных провинций, которыми владел, чтобы все годные люди готовились бы направиться в Коско через столько-то дней отметить поминания великого Вайна Кайака, его отца, согласно древним обычаям каждого народа, и принести клятву, и совершить поклонения, которые следовало оказать монарху Васкару Инке, и что для одного и для другого нужно было взять с собой все наряды, украшения и праздничные костюмы, которые они имели, потому что он желал, чтобы праздник был наиторжественнейшим. С другой стороны, он тайно приказал своим капитанам, чтобы каждый из них в своей округе отобрал бы наиболее пригодных для войны людей и приказал бы им тайно взять с собой оружие, потому что они были, нужны ему не для поминания, а для сражений. Он приказал им двигаться отрядами по пятьсот и по шестьсот индейцев, более или менее; чтобы они так притворялись бы, чтобы были похожи на людей из [гражданских] служб, а не войны; чтобы каждый отряд шел бы в двух, трех лигах от другого. Он приказал, чтобы первые капитаны, когда они окажутся в десяти или двенадцати днях пути от Коско, укоротили бы шаг, чтобы те, которые идут им вслед, могли бы их быстрее догнать, а капитанам последних отрядов он приказал, подойдя к такой-то местности, удвоить переходы, чтобы вскоре соединиться с первыми. В этом порядке король Ата-вальпа направил более тридцати тысяч воинов, большинство из которых были опытными и отборными людьми, которых ему оставил его отец, с опытными и знаменитыми капитанами, которых он всегда брал с собой; вождями и главной головой были два мастера боя: одного называли Чальку-чима, а другого Кис-кис; инка же пустил слух, что сам идет с последними [людьми своего королевства].

Васкар Инка доверял словам своего брата, а еще больше—столь долгому опыту, который был у тех индейцев в отношении уважения и преданности, которые проявлялись вассалами к инке, а еще больше — его родичами и братьями, как об этом рассказывает следующими словами отец учитель Акоста, книга шестая, глава двенадцатая: «Без сомнения поклонение и любовь, которые испытывали эти люди к своим инкам, были большими, и не обнаружено какого-либо случая, чтобы кто-либо из своих когда-либо совершил предательство», и т. д. По этой причине Васкар Инка не только не заподозрил что-либо о предательстве, а скорее с великой щедростью приказал дать им провиант и оказывать им как можно лучший прием, словно родным братьям, которые шли на поминание их отца и на принесение ему должной клятвы. И в этом пребывали одни и другие: люди Васкара во всей простоте и доброте, которыми они обладали по природе; а люди Ата-вальпы во всей злонамеренности и коварстве, которым они обучались в своей школе.

Ата-вальпа Инка применил против своего брата ту хитрость и предосторожность передвижения с переодеванием и маскировкой, потому что он не был [достаточно] силен, чтобы начать с ним открытую войну; и он использовал и надеялся больше на обман, чем на свои силы, ибо беспечность короля Васкара, в которой он пребывал, давала ему возможность выигрывать игру; если же он дал бы ему время подготовиться, игра была бы проиграна.

В том порядке, о котором было сказано, люди Киту прошагали почти четыреста лиг, пока не дошли [до места] в ста лигах от Коско. Некоторые старые инки, губернаторы провинций, по которым они проходили, которые прежде были капитанами и потому являлись опытными людьми в мире и на войне, видя, что проходит столько людей, почувствовали, что это не к добру, потому что им казалось, что для торжеств поминания хватило бы пять или шесть тысяч людей, самое большое — десять тысяч, а для клятвоприношения в простых людях не было необходимости, ибо вполне хватало кураков, которые являлись господами вассалов, и губернаторов, и капитанов, и короля Ата-вальпы, который был главным лицом, от беспокойного, коварного и воинственного характера которого не следовало ожидать мира добрых братских отношений; испытывая эти подозрения и страхи, они направили тайные предупреждения своему королю Васкару, умоляя его быть осмотрительным в отношениях со своим братом Ата-вальпой, ибо им казалось, что не к добру он ведет впереди себя так много людей.

Эти послания пробудили Васкара Инку ото сна доверия и беспечности, в котором он пребывал; он со всей поспешностью направил посланцев к губернаторам провинций в Анти-суйу, Кольа-суйу и Кунти-суйу; он приказал им прибыть в Коско со всеми воинами, которых они смогут собрать в необходимо короткие сроки. В округ Чинча-суйу, который являлся самым крупным и в котором жили наиболее воинственные люди, он не направил посланцев, потому что он был отрезан враждебным войском, передвигавшимся по его землям; люди Ата-вальпы, видя беспечность Васкара и его людей, с каждым днем все больше и больше воодушевлялись и укреплялись в своей злонамеренности; так они шли, пока первые [из них] не оказались в сорока лигах от Коско, а оттуда они пошли короткими дневными переходами, а вторые и последние шли, удлиняя их; этим путем немногими днями спустя у перехода через реку Апу-римак оказалось более двадцати тысяч воинов, и они перешли его без всякого сопротивления, а оттуда они уже шли, открыто объявив себя врагами, с оружием, и знаменами, и военными значками, которые уже не прятали; они шли медленно, разбившись по эскадронам на два лег она, каковыми являлись авангардный и боевой легион, пока к ним не присоединился арьергардный легион, насчитывавший еще более десяти тысяч человек; они прошли до верхней части склона Вильан-кунка, который находится в шести лигах от города. Ата-вальпа остался на территории своего королевства, ибо не рискнул находиться так близко, пока не станет известен ход первого сражения, на которое он возлагал всю свою надежду, рассчитывая на беспечность и доверчивость своих противников и на боевой дух и храбрость своих ветеранов, капитанов и солдат.

В то время, как враги приближались, король Васкар Инка призвал людей [прибыть] со всей возможной поспешностью; однако его люди из округа Кольа-суйу из-за больших его размеров, ибо он имеет в длину более двухсот лиг, не смогли прийти во время, которое оказалось бы полезным [для него]; из Анти-суйу пришло мало людей, потому что эта земля сама по себе плохо заселена из-за огромных гор, которые там имеются; из Конти-суйу, поскольку этот округ наименее растянутый и с большим населением, пришли все кураки с более чем тридцатью тысячами воинов, однако они плохо владели оружием, потому что, пребывая так долго в мире, они не упражнялись в его владении. Они были новобранцами, людьми беспечными в военных делах. Инка Васкар со всеми своими родичами и людьми, которых он собрал [в городе], вышел встречать своих к западу от Коско, куда они приходили, чтобы соединиться вместе с ними и ждать там остальных, прибывавших [к нему] людей.

Люди Ата-вальпы, как люди искушенные, понимая, что промедление вело к риску упустить победу, а поспешность обеспечивала ее, направились искать Васкара Инку, чтобы дать ему сражение до того, как он соберет еще больше людей для своей службы. Они обнаружили его на огромных полях, которые находились в двух или трех лигах на западе от города; здесь [и] произошло ожесточеннейшее сражение, [начавшееся] без каких-либо предупреждений или подготовки как с одной, так и с другой стороны; они сражались наижесточайшим образом: одни, чтобы заполучить в свою власть Васкара Инку, являвшегося бесценной добычей, а другие, чтобы не утратить его, ибо то был их король и очень любимый; сражение шло целый день с огромными потерями убитыми с обеих сторон. Однако в конце концов из-за отсутствия людей Кольа и потому что у Васкара были новобранцы, совсем не искушенные в войне, победили люди Ата-вальпы, которые, будучи натренированными и опытными в военных упражнениях, стоили один десяти противников. В погоне они пленили Васкара Инку, приложив для этого все свое старание, ибо они понимали, что если бы он скрылся, то их победа ничего не стоила бы; он убегал почти с тысячей воинов, собравшихся вокруг него, [и] все они умерли у него на глазах — одних убили враги, другие убили сами себя, видя своего короля в плену; помимо королевской особы, они взяли в плен много кураков, господ вассалов, много капитанов и огромное число знатных людей, которые, словно овцы, потерявшие пастуха, бродили как потерянные, не пытаясь убежать и не зная, что делать. Многие из них, имея возможность скрыться от врага, [но] зная, что их инка пленен, пошли вместе с ним в плен из-за любви и верности, которую они к нему испытывали.

Люди Ата-вальпы остались очень довольны и испытывали большое удовлетворение от столь великой победы и столь богатой добычи, как императорская особа Васкара Инки и все остальные начальники его войска; они предприняли самые серьезные меры предосторожности; для его охраны были отобраны четыре капитана и самые надежные солдаты, которые только имелись в их войске; сменяясь по часам, они охраняли его, не спуская с него глаз ни днем, ни ночью. Затем они обнародовали приказ, извещавший о пленении короля Васкара, чтобы он разошелся бы по всей империи, чтобы те люди, которые отправились в путь для оказания ему помощи, узнав о том, что он уже находится в плену, исправили свою ошибку. Они с курьером направили сообщение о победе и пленении Васкара своему королю Ата-вальпе.

Таков был итог и наиболее важные события войны между теми двумя братьями, последними королями Перу. Другие сражения и стычки, о которых испанские историки рассказывают, [говоря] о ней, были эпизодами, которые случались на границах одного королевства с другим между капитанами и воинами гарнизонов, которые там имелись, а пленение, как это рассказывают, Ата-вальпы было сочинением, которое он сам приказал распространить, чтобы отвлечь внимание Васкара и его людей; а [эта] выдумка и его разговоры о том, что после пленения его отец Солнце превратил его в змею, чтобы он мог уйти из плена через дыру, имевшуюся в помещении, имели место для того, чтобы с помощью той сказки придать авторитет и укрепить его тиранию, чтобы простые люди решили, что их бог Солнце благосклонно отнесся к его делу, поскольку освободил его от власти своих врагов, а так как те люди были такими простыми, они очень по-настоящему верили любой выдумке, которую инки приписывали Солнцу, потому что считали их его сыновьями.

Ата-вальпа использовал свою победу самым жесточайшим образом, потому что, притворяясь и делая вид, что он хочет восстановить Васкара на королевском престоле, он приказал позвать всех инков, которые имелись в той империи, как губернаторов и министров мира, так и мастеров боя, капитанов и солдат войны, чтобы они через некоторое время собрались вместе в Коско, потому что, как он заявил, он хотел вместе с ними всеми договориться о некоторых законах и статутах, которые с того момента и дальше должны будут выполнять оба короля, чтобы жить в мире и братстве. По этому извещению явились все инки королевской крови, ибо отсутствовали только лишь парализованные болезнью или старостью, и еще некоторые, которые находились так далеко, что не смогли или не решились прийти к [назначенному] времени, или они не доверяли победителю. Когда все они были собраны, Ата-вальпа направил [людей] приказать, чтобы всех их убили разными смертями, дабы обезопасить себя от них, чтобы они не замыслили какое-нибудь восстание.

Прежде чем мы пойдем дальше, имеет смысл рассказать о причинах, которые побудили Ата-вальпу совершить жестокости, которые он применил к людям своего рода; для этого следует знать, что, согласно законам и статутам того королевства, применявшимся и нерушимо сохранявшимся начиная с первого инки Манко Капака вплоть до великого Вайна Капака, Ата-вальпа, его сын, не мог унаследовать королевство Киту, потому что все, что захватывалось, принадлежало имперской короне, а он сам просто был неправомочен владеть королевством Коско, так как для того, чтобы унаследовать его, он должен был быть сыном от законнорожденной жены, которая, как было видно, должна была быть сестрой короля, чтобы ему [наследнику] наследование королевством доставалось бы как от матери, так и от отца; если же этого не было, то король должен был быть по крайней мере чистых королевских кровей, сыном пальи, у которой не было бы чужеродной крови; таких сыновей они считали имеющими право наследовать королевство; однако у тех, что со смешанной кровью, такого права не было, по крайней мере в [деле] наследования империи, ни даже для того, чтобы вообразить такое. Таким образом, Ата-вальпа, видя, что ему недостает всех необходимых условий, чтобы стать инкой, ибо он не был сыном койи, что значит королевы, ни пальи, что значит женщины королевской крови, ибо его мать была уроженкой Киту, а королевство это не могло быть отчленено от империи, поэтому он счел нужным устранить неудобства, которые могут в дальнейшем возникнуть для его столь неправомочного (violento) царствования, поскольку он опасался, что, когда утихнут имевшие место войны, какой-нибудь инка, обладающий всеми названными условиями, должен будет потребовать всю империю и с всеобщего согласия они сами изберут его и посадят [на престол]; этого Ата-вальпа не мог предотвратить, потому что то было заложено в основу их идолопоклонства и пустой религии благодаря предсказаниям и указаниям, которые им оставил первый инка Манко Капак, и послушания к примеру всех его потомков.

По всем этим причинам, не найдя лучшего выхода, он подверг жестокости и уничтожению всю королевскую кровь, и не только ту, которая могла иметь право на унаследование империи, каковыми являлись чистокровные [инки], но также и всю остальную, которая, как и его собственная [кровь], предполагала такую возможность, чтобы никто из ее [представителей] не сделал бы то, что сделал он сам, ибо своим дурным примером он им всем открывал дверь. То было средство, которым в большинстве случаев пользуются все короли, которые насильственным путем захватывают чужие королевства, потому что им кажется, что если не будет законного наследника королевства, то вассалам некого будет позвать [на престол], а их самих некому будет сместить, и [этим путем] они обезопасят себя как перед [людским] сознанием, так и правосудием; об этом подробно свидетельствует древняя и современная история, которой мы не будем касаться, чтобы не впадать в многословие. Достаточно указать на дурной пример турецкого [королевского] дома, в котором наследник империи хоронит вместе с отцом всех своих братьев, чтобы обезопасить себя от них.

Жестокость Ата-вальпы была большей и более ненасытной в отношении своей собственной [инкской] крови, чем у турок, потому что она, не насытившись кровью своих двухсот братьев, сыновей великого Вайна Капака, двинулась дальше, пожирая кровь его племянников, дядей и родичей четвертого и более поколений, ибо все, кто имел королевскую кровь, законнорожденные или бастарды, не смогли от нее уберечься. Всех их он приказал убить разными смертями: одних обезглавили; других повесили; других побросали в реки и озера с огромными камнями на шее, чтобы они утонули и им бы не помогло их умение плавать; другие были сброшены с высоких утесов и обрывов. Все это было совершено в очень короткие сроки, как только это поспевали делать министры тирана, потому что он не мог чувствовать себя в безопасности, пока всех их он сам не увидит мертвыми или не узнает об этом, потому что, несмотря на всю свою победу, он не решался покинуть Савсу, которую испанцы называют Хауха,—девяносто лиг от Коско. Бедному Васкару Инке в тот момент он еще сохранил жизнь, потому что он хотел располагать им для защиты от любого восстания, направленного против Ата-вальпы, ибо он знал, что если Васкар прикажет им смириться, ему подчинятся вассалы. Однако для больших страданий несчастного инки его водили смотреть избиение его родичей, чтобы в каждом из них он испытал свою смерть, ибо для него она была бы меньшим горем, чем видеть, как их убивают с такой жестокостью.

Жестокость не могла позволить, чтобы остальные пленники оказались бы не наказаны, дабы на них проучить всех других кураков и знатных людей империи, испытывавших любовь к Васкару; для этого их вывели со связанными руками на равнину в долине Сакса-вана (где позже имело место сражение. между президентом Гаска и Гонсало Писарро) и построили их в виде длинной улицы; затем они взяли бедного Васкара, одетого в траур, со связанными за спиной руками и веревкой на шее, и провели его по улице, составленной из его людей; они же. видя своего князя столь низко павшим, с великими криками и воплями падали на землю, и поклонялись, и кланялись ему, ибо спасти его от этого несчастья они уже не могли. Всех, кто поступал так, они убивали маленькими одноручными топорами и дубинками, которые называются чампи; у них имеются другие большие топоры и дубинки; ими сражаются двумя руками. Так на глазах у своего короля были убиты почти все кураки, и капитаны, и знатные люди, находившиеся в плену, из которых едва ли кто-нибудь спасся.

Поубивав всех мужчин как королевской крови, так и вассалов и подданных Васкара, находившихся у него [в плену] (ибо жестокость не знает насыщения; скорее испытываемые ею голод и жажда человеческой крови и плоти становятся тем больше, чем больше она поглощает человеческую кровь и плоть), Ата-вальпа принялся дальше пожирать и поглощать ту кровь, которую еще можно было пролить, [убивая] женщин и детей королевской крови; и хотя эта кровь больше заслуживала милосердия по причине нежного возраста и слабости пола, она вызывала еще большую ярость у жестокого тирана, который приказал, чтобы все женщины и дети королевской крови, каких только смогут обнаружить, вне зависимости от возраста и положения, были бы все собраны вместе, исключая лишь тех [женщин], которые находились в монастыре в Коско и были предназначены в жены Солнцу, и чтобы вне города. [применяя] разные и жестокие пытки, их умерщвляли бы мало-помалу, чтобы они умирали очень долгой смертью. Именно так с ними поступали министры жестокости, где бы они их ни обнаруживали; они собрали всех, кого смогли найти во всем королевстве, проведя со всей старательностью поиски, чтобы никто не смог скрыться; законнорожденных и незаконнорожденных детей собрали огромнейшее количество, потому что род инков, которым было дозволено законом иметь столько жен, сколько они пожелают, был самым многочисленным и распространенным родом из всех, которые имелись в той империи. Всех их отвели в поле, именуемое Йавар-пампа, что значит кровавое поле. Это название ему дали после кровавого сражения, которое произошло на нем между людьми Чанка и Коско, как мы подробно рассказывали об этом в должном месте. Оно находится на севере от города почти в одной лиге от него.

Там они их держали, а чтобы кто-нибудь не сбежал от них, они окружили его тремя рядами [воинов]. Первый состоял из воинов, расположившихся лагерем вокруг них, чтобы для них они являлись бы охраной, и тюрьмой, и гарнизоном против города, наводя на противника ужас и страх. Два других окружения состояли из часовых — одни стояли ближе, другие — дальше, дабы они дни и ночи следили, чтобы кто-либо не вышел или не вошел без их ведома. Свою жестокость они проявили многими способами; они давали им есть только сырой маис и сырую зелень в малых количествах: это был суровый пост, который то язычество соблюдало в своей религии. Жен, сестер, теток, племянниц, двоюродных сестер и мачех Ата-вальпы вешали на деревьях и на очень высоких виселицах, которые были сооружены [там]; одних подвешивали за волосы, других, [пропуская веревку] под мышками, а других — отвратительными способами, которые мы умолчим ради приличия; им давали их детишек, которых они держали в руках; они держали их, пока могли, а когда они падали из их рук, их добивали дубинками; других подвешивали за одну руку, других—за обе руки, других—за пояс, чтобы пытка длилась бы долго и они как можно медленнее умирали, потому что быстрая смерть была бы для них милостью; а они, печальные, умоляли о ней громкими воплями и стонами. Мальчиков и девочек они убивали постепенно — по столько-то каждую четверть месяца, совершая над ними великие жестокости, такие же, как и над их отцами и матерями, хотя их возраст взывал к милосердию; многие из них умирали от голода. Диего Фернандес в Истории Перу, часть вторая, книга третья, глава пятая, коротко касается тирании Ата-вальпы и частично его жестокостей, [рассказывая о них] этими словами, взятыми текстуально:

«Между Гуаскаром Ингой и его братом Атабалипой было много разногласий о правлении королевством и кто из них должен был стать господином. Когда Гуаскар Инга находился в Куско, а его брат Атабалипа в Кахамарке, Атабалипа направил двух своих очень главных капитанов, которые назывались один Чалькучиман, а другой Кискис, которые были храбрыми и вели большое число людей, а шли они с намерением взять в плен Гуаскара Ингу, потому что так было договорено и так им было приказано, по достижению чего, когда Гуаскар будет пленен, Атабалипа станет господином и сделает с Гуаскаром то, что сочтет за благо. Они шли по дороге, завоевывая касиков и индейцев, подчиняя все власти и рабству Атабалипы, а так как Гуаскар получил известие об этом и о том, что они совершали, он сразу подготовился, и вышел из Куско, и пришел в Кипайпан (он находится в лиге от Куско), где имело место сражение; и хотя у Гуаскара было много людей, он в конце концов был побежден и пленен. С обеих сторон погибло много народа, и его было столько убито, что называют как подлинную цифру (cosa) более ста пятидесяти тысяч индейцев; после того как они с победой вошли в Коско, они убили много народа — мужчин, женщин и детей; потому что всех тех кто заявлял, что служит Гуаскару, убивали, и они искали всех детей, которых имел Гуаскар, и убивали их; и точно так. же женщин, которые говорили, что забеременели от него; а одна жена Гуаскара, которая зовется Мама Варкай, оказалась настолько ловкой, что сумела спрятаться со своей дочкой от Гуаскара, именуемой койя Кухи Варкай, которая сейчас является женой Хайре Топа Инги, о котором мы упомянули в основном [лишь] в этой истории», и т. д. Досюда из того автора; затем последовательно он рассказывает о плохом обращении в плену с бедным Васкаром Инкой; в должном месте мы вставим его собственные слова, отличающиеся большой жалостью; копу Кухи Варкай, которая, как он говорит, была женой Хайре Топа, [в действительности] зовут Куси Варке; дальше мы поговорим о ней. Поле, где произошло сражение, которое называют Кипайпан, имеет исковерканное название; следует произносить Кепайпа; это родительный падеж; оно означает из моей трубы, словно бы там прозвучал самый мощный звук грубы Ата-вальпы, согласно фразеологии языка [кечва]. Я был на том поле два или три раза с другими мальчиками, моими соучениками по грамматике, куда мы ходили на охоту с соколятами с той земли, чему нас обучали наши индейцы-охотники. Таким путем, о котором было рассказано, была уничтожена и погасла вся королевская кровь инков в период за два с половиной года, которые ушли на то, чтобы пролить ее всю, и хотя они могли сделать это более быстро, они не захотели этого, чтобы к своему великому удовольствию иметь над кем проявлять свою жестокость: Индейцы говорили, что благодаря королевской крови, которая была пролита на том поле, получило подтверждение его название Йавар-пампа, что значит кровавое поле, потому что там стало намного больше по количеству и без всякого сравнения по качеству крови инков, нежели чанков, а больше всего вызывали страдания и сочувствие нежный возраст детей и слабое естество их матерей.

Кое-кто спасся от той жестокости; некоторые не оказались в его власти, а другим сами люди Ата-вальпы, испытывая жалость при виде, как гибнет кровь, которую они считали божественной, устав от вида столь зверской бойни, позволили выйти из того окружения, в котором они их держали, и они сами выгоняли их оттуда, снимая с них королевские одеяния и одевая на них одежду простых людей, чтобы они не были бы узнаны, ибо, как было сказано, по покрою одежды узнавали положение того, кто ее носил. Все, кого недосчитались таким путем, были мальчики и девочки, юноши и девушки десяти и одиннадцати и менее лет одной из них была моя мать, а [другим] был ее брат, именовавшийся дон Франсиско Вальпа Тупак Инка Йупанки, с которым я был знаком [и] который писал мне уже после того, как я стал жить в Испании; и из его сообщения, которое я много раз слышал, взято все то, что я рассказываю об этом горе и несчастье; помимо них, я был знаком еще с немногими, спасшимися от того бедствия. Я был знаком с двумя Ауки, что значит инфант; они были сыновьями Вайна Капака; одного звали Паульу, который во время того бедствия был уже мужчиной [и] о котором упоминают испанские истории; другого называли Титу; он был из чистокровных; тогда он был ребенком; об их крещении и христианских именах мы говорили в другом месте. От Паульу осталось потомство со смешанной с испанской кровью, ибо его сын дон Карлос Инка, мой соученик по школе и грамматике, женился на одной знатной женщине, родившейся там от родителей-испанцев, от которой он имел [сына] дона Мельчиора Карлоса Инку, который в прошлом шестьсот втором году прибыл в Испанию как для того, чтобы посмотреть ее королевский двор, так и для того, чтобы получить милости, которые, как там ему было предложено, будут оказаны здесь за услуги, которые оказал его дед при конкисте и умиротворении Перу, а затем и против тиранов, как это можно будет увидеть в истории той империи; однако главным образом они были должны их ему, поскольку он является правнуком Вайна Капака по мужской линии, и потому что из немногих оставшихся [лиц] королевской крови он самый знаменитый и самый важный. Сейчас он пребывает в Вальядолиде, ожидая милости, которые должны быть оказаны ему, однако сколь великими они ни окажутся, они ему должны еще большие.

Мне неизвестно, что у Титу оставался бы наследник. Из ньуст— это значит инфанта, — чистых по крови дочерей Вайна Капака, о которых было известно, одну называли доньей Беатрис Копа; она вышла замуж за Мартина де Мустинена, знатного человека, который был казначеем или агентом имущества императора Карла Пятого в Перу; у них было трое детей мальчиков, которых звали Бустинсиами, и еще один, помимо них, которого звали Хуан Сиерра де Легисамо, бывший моим соучеником в школе и в обучении; другую ньусту называли донья Леонор Койа; в первый раз она вышла замуж за испанца, которого звали Хуан Бальса [и] с которым я не был знаком, потому что это случилось в моем младенческом возрасте; у них был сын с тем же именем, который был моим соучеником в школе; во второй раз она вышла замуж за Франсиско де Вильякастина, который был из числа первых конкистадоров Перу; он также был конкистадором Панамы и других земель. Один исторический рассказ, достойный памяти, мне вспоминается о нем, а дело в том, что Франсиско Лопес де Гомара говорит в своей истории, глава шестьдесят шесть, следующие слова, взятые текстуально: «Педрариас заселил Номбре-де-Диос и Панаму. Он открыл дорогу, которая проходит от одного места до другого с великими трудностями и усталостью, потому что она вся сплошь из гор и утесов; [там] было бесчисленное количество львов, тигров, медведей и рысей, как об этом рассказывают, и такое множество обезьян разных пород и размеров, что когда они приходили в раздражение, то так кричали, что оглушали рабочих; они поднимали камни на деревья и швыряли их в того, кто приближался [к ним]». Досюда из Гомары. Один из конкистадоров Перу сделал своей рукой пометки на полях одной из книг этого автора, которые я видел, а у этого отрывка он написал эти слова: «Одна ранила камнем одного арбалетчика, который называл себя Вильякастин, и выбила ему два зуба; потом он стал конкистадором Перу и господином доброго репартимьенто, который называется Айа-вири; он умер пленником в Коско, потому что находился на стороне Писарро в Хакихагуана, где получил удар кинжалом в лицо после того, как был взят в плен, от одного враждовавшего с ним [испанца]; он был богатым человеком и многим сделал много добра, хотя и, умер бедным и лишенным индейцев и имущества. Вильякастин убил обезьяну, которая его ранила, потому что они одновременно поспешили метнуть — он свою стрелу, а обезьяна камень». Досюда [написано] конкистадором, а я добавлю, что видел у него сломанные зубы — два передних верхних, и в Перу было всем известно, что ему сломала их обезьяна; я вставил это здесь, имея свидетелей, поскольку это известный случай, и каждый раз, когда я их [свидетелей] обнаружу, я с удовольствием буду представлять их в подобных случаях. Я знал других инков и пальей той же самой королевской крови; их не насчитывалось и двухсот, [но] их имена были менее значимы; те же, о которых я сообщил, были детьми Вайна Капака; поэтому я написал о них. Моя мать была его племянницей, дочерью его брата, законнорожденного по отцу и по матери, именовавшегося Вальпа Тупак Инка Йупанки.

Я был знаком с сыном и двумя дочерьми короля Ата-вальпы; одну из них звали донья Анхелина, от которой маркиз дон Писарро имел сына, которого звали дон Франсиско; он был моим великим соперником, а я его, потому что в возрасте от восьми до девяти дет, когда нам обоим было по столько лет, нас заставлял соревноваться в беге и прыжках его дядя Гонсало Писарро. Маркиз также имел дочь, которую звали донья Франсиска Писарро; она оказалась мужественной сеньорой; она вышла замуж за своего дядю Эрнандо Писарро; ее отцу, маркизу, ее родила дочь Вайна Капака, которую звали донья Инее Вальяс Ньюста; позже она вышла замуж за Мартина де Ампуэро, который был жителем Сиу-дад-де-лос-Рейес. Эти оба ребенка маркиза .и сын Гонсало Писарро, которого называли дон Фернандо, были привезены в Испанию, где мальчики рано умерли к великому сожалению тех, кто был с ними знаком, потому что они вели себя именно как дети таких [выдающихся] родителей. Имя другой дочери Ата-вальпы я не могу никак точно вспомнить — то ли она называлась донья Беатрис, то ли донья Исабель; она вышла замуж за одного испанца из Эсгремадуры, который называл себя Блас Гомес; во второй раз она вышла замуж за одного кабальеро метиса, именовавшегося Санчо де Рохас. Сына [Ата-вальпы] звали дон Франсиско Ата-вальпа; он был красивым юношей как фигурой, так и лицом, как и все инки и пальи; он умер юношей; дальше мы приведем рассказ о его смерти, который мне сообщил старый инка, дядя моей матери, когда коснемся жестокостей Ата-вальпы, о которых мы говорим. От Вайна Капака остался в живых еще один сын, с которым я не был знаком; его звали Манко Инка; он был законным наследником империи, ибо Васкар умер, не оставив сына; дальше о нем будет подробно рассказано.

Возвращаясь к жестокостям Ата-вальпы, скажем, что, не удовлетворяясь теми, которые он приказал совершить над [людьми] королевской крови и над господами вассалов, капитанами и знатными людьми, он приказал перерезать слуг королевского дома, которые служили им на различных придворных службах и занятиях; слуги же, как мы рассказали в должном месте, говоря об их службах, были не частными лицами, а [жителями] селений, на которые были возложены обязанности направлять таких-то слуг и исполнителей, которые, сменяя друг друга по времени, несли свои службы; их ненавидел Ата-вальпа как за то, что они были слугами королевского дома, так и за то, что они носили имя инка по привилегии и в качестве милости, оказанной им первым инкой Манко Капаком. Кинжал Ата-вальпы вонзился в те селения с большей или меньшей жестокостью, соответствовавшей тому, служили ли они вблизи или в отдалении от особы короля; потому что тех, чья служба была приближена к ней, как-то: дверные, хранители драгоценностей, разносчики напитков, повара и другие подобные, их подвергли более строгому наказанию, ибо он не удовлетворился тем, что обезглавил всех жителей обоих полов и всех возрастов, но и сжег и разрушил селения, и дома, и королевские здания, находившиеся в них; те же, которые служили на большем отдалении, как-то: дровосеки, доставщики воды, садовники и другие подобные, пострадали меньше; однако, несмотря на это, в некоторых [таких] селениях подвергли наказанию каждого десятого, убив десятую часть всех жителей, взрослых и детей, а в других — пятую часть, а в других — третью часть; таким образом, ни одно селение из тех, что были расположены вокруг города Коско на расстоянии в пять, и шесть, и семь лиг, не оказалось без специального наказания той жестокости и тирании, и это, помимо общих преследований, которым была подвергнута вся империя, потому что всюду имело место кровопролитие, пожарища в селениях, грабеж, насилие, применение силы и другое зло, как случается, когда война. сама себе предоставляет свободу. Не избежали этих бедствий также селения и провинции, удаленные от города Коско, потому что сразу же после того, как Ата-вальпа узнал о пленении Васкара, он приказал начать войну в пламени и крови против соседних с его королевством провинций, особенно против каньаров, потому что в начале его восстания они не хотели подчиниться ему; после, ощутив свое могущество, он жесточайше отомстил им, как об этом также говорит Агустин де Сарате, глава пятнадцатая, этими словами:

«И придя в провинцию каньаров, он убил шестьдесят тысяч человек из них, потому что они были против него, и он придал огню и крови и стер с земли селение Тумибамба, расположенное на ровном берегу трех больших рек; оно было очень большим, а оттуда он пошел завоевывать земли, а те, кто сопротивлялся ему, он их всех до единого уничтожил», и т. д. То же самое говорит Франсиско Лопес де Гомара — почти одни и те же слова. Педро де Сиеса говорит об этом более подробно и более выразительно, потому что, рассказывая о нехватке мужчин и об избытке женщин, что имело место в его времена в провинции Каньари, и о том, что во время войн между испанцами вместо мужчин они давали индианок для переноски грузов войска, рассказывая, почему они так поступали, он говорит эти слова, глава сорок четвертая: «Некоторые индейцы хотят сказать, что поступают так больше из-за недостатка, который имеется в мужчинах, и изобилия женщин по причине великого зверства, учиненного Атабалипой над местными жителями этой провинции в то время, когда он в нее вошел после того, как в селении Амбато он убил и растерзал генерал-капитана Гуаскара Инки, своего брата, именовавшегося Антоко; они утверждают, что, несмотря на то что мужчины и мальчики вышли встречать его с зелеными ветвями и листьями пальмы, чтобы просить милосердия, он с лицом, налитым яростью, с великой суровостью приказал своим людям и капитанам войны всех их убить; и так было убито огромное число мужчин и мальчиков, как я об этом трактую в третьей части истории. По этой причине те, что живы сейчас, говорят, что женщин в пятнадцать раз больше, чем мужчин», и т. д. Досюда из Педро де Сиеса, и на этом будет достаточно сказано о жестокостях Ата-вальпы; большую их часть мы сохраним для должного места. Эта жестокость породила рассказ, который я предложил рассказать о доне Франсиско, сыне Ата-вальпы, а случилось так, что он умер за несколько месяцев до моего отъезда в Испанию;, на следующий день после его смерти, рано утром еще до его погребения, к моей матери пришли немногочисленные родичи, которые ее всегда посещали, и среди них пришел старый инка, о котором мы упоминали в других местах. Вместо того чтобы выразить печаль, поскольку умерший доводился племянником моей матери, сыном ее двоюродного брата, он выразил ей поздравления, сказав, что Пача-камак уже много лет поджидает его, чтобы увидеть смерть и конец всех своих врагов, и еще он сказал много подобных слов с великой радостью и ликованием. Не понимая причину праздника, я сказал ему: «Инка, как мы можем так радоваться смерти дона Франсиско, если он столь близкий наш родственник?». Весьма рассерженный, он повернулся ко мне, взял кончик пледа, который носил вместо плаща, укусил его (что между индейцами является знаком величайшего негодования) и сказал мне: «Ты хочешь быть родственником аука, сына другого аука (что означает предатель, тиран}, того, кто уничтожил нашу империю, того, кто убил нашего инку, того, кто сожрал и угасил нашу кровь и наше потомство, того, кто совершил столько жестокостей, столь чуждых инкам, нашим отцам? Дайте мне его такого, мертвого, как сейчас, и я съем его сырого и без перца; ибо тот предатель Ата-вальпа, его отец, не мог быть сыном Вайна Капака, нашего инки, а какого-нибудь индейца Киту, с которым его мать обманула нашего короля; ибо, если бы он был инкой, он не только не совершил бы жестокости и отвратительные мерзости, которые он совершил, но даже не сумел бы их себе представить, потому что учение наших предков никогда не [направляло] нас на причинение зла кому бы то ни было, даже врагам, и тем более родственникам, а только оказания множества добра для всех [людей]. Поэтому не говори, что наш родственник тот, кто оказался таким врагом всех наших предков; смотри, ты их, и нас, и себя самого тяжело оскорбляешь, называя нас родственниками жестокого тирана, который нас, немногочисленных королей, спасшихся от его жестокости, теперь превратил в рабов». Все это и еще многое другое сказал мне тот инка в ярости, которую порождало в нем уничтожение его [родичей], а воспоминания бедствий от причиненных Ата-вальпой мерзостей превратили радость, которую они ждали от смерти дона Франсиско, в нескончаемый плач; он же [умерший], пока был жив, ощущая эту ненависть, которую испытывали к нему инки и вообще все индейцы, не имел с ними никаких отношений и не выходил из дома; точно так же поступали две его сестры, потому что на каждом шагу они слышали эти слова аука, столь точно выражавшие тиранию, жестокости и злодеяние, оказавшиеся достойным именем и геральдическим знаком для тех, кто к ним стремился.

Много дней спустя после того, как я закончил эту девятую книгу, я получил некоторые поручения из Перу, из которых была извлечена глава, следующая дальше, потому что я счел, что она подходит к [моей] истории, и поэтому ее добавил сюда. От немногих инков королевской крови, которые пережили жестокости и тиранию Ата-вальпы, и от тех из них, которые после находились здесь, сохранилось потомство, которое оказалось более многочисленным, нежели я думал, потому что в конце шестьсот третьего года все они написали дону Мельчиору Карлосу Инке и дону Алонсо де Meca, сыну Алонсо де Meca, который был жителем Коско, а также и мне, прося нас, чтобы мы от имени их всех умоляли бы его величество не отказать в любезности приказать освободить их от подати, которую они платили, и от других издевательств, которым они подвергались, как и остальные индейцы. Всем, .трем они прислали права in solidum и доказательства своего происхождения — кто и сколько [человек] (перечисленные поименно) происходили от такого-то короля, и сколько от такого-то, вплоть до последнего из королей; и для большей достоверности и лучшего доказательства они направили нарисованное на полуторах варах белой тафты из Китая королевское дерево, исходящее от Манко Капака и вплоть до Вайна Капака и его сына Паульу. Инки были нарисованы в своих древних одеяниях. На голове у них была красная бахрома, а в ушах их ушные круги; а в каждой из рук они держали секиры вместо королевского скипетра; они были нарисованы от груди и выше и не более. Все это поручение было направлено мне, а я его направил дону Мельчиору Карлосу Инке и дону Алонсо де Meca, которые живут при королевском дворе в Вальядолиде, ибо я из-за этих занятий не мог ходатайствовать по этому делу, которому с радостью посвятил бы жизнь, ибо вряд ли ее можно было использовать лучше. Письмо, которое они мне прислали, было написано рукой одного из них и очень красиво; фразеология или язык, на котором они говорят, во многом соответствует их [родному] языку и много также от кастильского, ибо они уже во всем испанизированы; оно от шестнадцатого апреля тысяча шестьсот третьего года. Я не привожу его здесь, чтобы не причинять боль [картиной] нищеты, о которой они рассказывают, [говоря] о своей жизни. Они пишут с великой надеждой (и так думаем вое мы), что, узнай об этом его католическое величество, он прикажет помочь и окажет им многие другие милости, потому что они потомки королей. У каждой нарисованной фигуры короля инки сбоку указывается его потомство под названием: Капак Айльу, что означает августейшее или королевское потомство, ибо все они происходят от первого инки Манко Капака. Дальше они указывают другое частное название потомства каждого короля с [их] различными именами, чтобы по ним можно было понять, что они относятся к тому или к этому королю. Потомство Манко Капака называют Чима Панака: из того непрерывного ряда потомков [до этих дней] сохранилось сорок инков. Потомство Синчи Рока называют Раурау Панака: семьдесят четыре инка. Потомство Льоке Йупанки, третьего инки, называют Аванина Айльу: шестьдесят три инка. Потомство Капака Йупанки называют Any Maeoa: тридцать пять. Потомство Инки Рока называют Викакирау: пятьдесят. Потомство Йавар Вакака, седьмого короля, называют Айльу Панака: пятьдесят один. Потомство Вира-кочи Инки называют Соксо Панака: семьдесят девять. Потомство Инки Пача-кутека в его сына Инки Йупанки — взятые оба вместе — называют Инка Панака, и поэтому число их потомков вдвое больше, всего их девяносто девять. Потомство Тупака Инки Йупанки называют Капак Айльу, что означает имперское потомство, чтобы подтвердить то, что я сказал выше об этом же названии, — их более восемнадцати. Потомство Вайна Капака называют Туми Пампа из-за торжественнейшего праздника, который Вайна Капак посвятил Солнцу на том поле, которое находится в провинции Каньари, где имелись королевские дворцы и хранилища для .воинов, дом для избранниц и храм Солнца — все, столь же главное и совершенное и столь же наполненное сокровищами и провиантами, как там, где все было самым совершенным, как указывает, восхваляя как может, Педро де Сиеса, глава сорок четвертая, а поскольку ему кажется, что он все же обедняет [действительность], он в заключение говорит: «Иными словами, что бы я ни сказал, желая возвеличить сокровища, которые инки хранили в этих своих королевских дворцах, все равно этого будет мало», и т. д. Вайна Капак хотел сохранить память о том, столь торжественном празднике в имени и прозвище своего потомства, каковым является [имя] Туми Пампа, а из него осталось всего двадцать два [инка]; поскольку потомки Вайна Капака и его отца Тупака Инки Йупанки были самыми близкими [по времени] на королевском дереве, Ата-вальпа приложил наибольшее, чем к другим, старание, чтобы вырвать его с корнями, и поэтому очень немногие избежали его жестокости, как показывает список всех инков; суммирование он дает пятьсот шестьдесят семь особ; и следует принять во внимание, что все они потомки по мужской линии, ибо на женскую, как говорилось выше, инки не обращали внимания, если только речь не шла о детях испанцев, конкистадоров и завоевателей [той] земли, потому что этих они также называли инками, считая, что они потомки своего бога Солнца. Письмо, которое они мне написали, подписали одиннадцать инков, согласно одиннадцати потомствам, а каждый из них подписал за всех своих, [поставив] имя, данное ему [уже] после крещения, и имена своих предков. Я не знаю, что означают названия всех потомств, исключая тех двух последних, потому что эти названия на особом языке, который имели инки, чтобы разговаривать между собой, одни с другими, а не из всеобщего языка, на котором говорил королевский двор. Нам остается сказать о доне Мельчиоре Карлосе Инке, внуке Паульу и правнуке Вайна Капака, о котором мы сказали, что он приехал в Испанию в году шестьсот втором, чтобы получить милости [от испанской короны].

Так случилось, что в начале этого шестьсот четвертого года вышла консультация по его делу, согласно которой ему оказывалась милость [в виде] семи тысяч пятиста дукатов вечной ренты, которая помещалась в королевской кассе его величества в Сиудад-де-лос-Рейес; что ему должны были оплатить стоимость перевоза в Испанию его жены и дома, [причислить] к ордену святого Яго и с надеждой ожидать должностное место в королевском доме; что же касается индейцев, которыми он владел в Коско, то они отходили к королевской короне, а ему [самому] запрещалось возвращение в Индии. Мне написали из Вальядолида, что все это было принято в качестве консультации; я не знаю, было ли что или ничего не было выполнено [из этого] по сей день (а сейчас конец марта), чтобы написать об этом здесь. И на этом мы переходим к книге десятой, чтобы рассказать о героических и немыслимых подвигах испанцев, которые завоевали ту империю.

Ольянтай — правитель провинции Анти-суйо (или Анти), входившей в государство инков Тавантин-суйо.

Пики-Чаки («легконогий») — слуга и наперсник Ольянтая.

Пача-кутек — царь государства Тавантин-суйо. Анав-арки, Мама-Койя («мать-царица») — царица, жена Пачаку-тека.

Коси-Койлюр («смеющаяся звезда») — принцесса, дочь Пачакутека. Вильях-Ума — верховный жрец. Руми-Ньяви («каменный глаз») — правитель провинции Ханан-суйо, входившей в государство инков Тавантин-суйо. Орк у-Варанка («тысяча гор») — вождь племени горцев. Анко-Ваилью — вождь племени горцев. Гонец, певцы, танцоры, воины.

[Площадь у храма Солнца в городе Куско, столице инков. Ольянтай и Пики-Чаки]

[Приближается верховный жрец Вильях-Ума. Он одет в длинные одежды, почему Пики-Чаки и спутал его с женщиной. В руках у него жертвенный нож]

[Женская половина царского дворца. Коси-Койлюр и мать-царица (Мама-Койя) Анаварки]

[Внутреннее помещение царского дворца. Инка Пачакутек, Ольянтай, Руми – Ньявe]

[Лесистый горный склон в окрестностях города Куско. Вдали видны позолоченные вершины храмов и дворцов столицы. Ольянтай один]

[Внутреннее помещение царского дворца. Инка Пачакутек, Руми-Ньяви, позднее гонец]

[Крепость и поселение Ольянтай-Тамбо, родовое владение Ольянтая. Ольянтай, Орку-Варанка, Анко-Вайлью и другие вожди горцев]

[Безлюдная горная местность. Появляется Руми-Ньяви в изодранной одежде, шатаясь от усталости. В голосе и на лице — полное отчаяние]

После событий, описанных в 1-й части, проходит несколько лет. В акла-васи, дворце-монастыре, предназначенном для жриц Солнца, растет девочка редкой красоты. Недаром она носит имя Има-Сумах.

Ей предстоит разделить судьбу остальных жриц, т. е. вечное заточение. Но она не хочет этого и старается вырваться из акла. Однажды, блуждая по саду, она слышит жалобные стоны, доносящиеся из подземелья. Проникнув туда с помощью своей служанки, она видит женщину, близкую к кончине, замученную долгими годами суровой неволи. Это Коси-Койлюр, подруга Ольянтая, брошенная сюда по приказу своего безжалостного отца. Има-Сумах узнает, что она дочь узницы и Ольянтая.

Но эти события происходят уже при новом инке. Пачакутек умер, оставив бразды правления государством в руках своего сына Тупак-Юпанки. Новый Инка хотел бы жить мирно, без забот и войн. Но Вильях-Ума напоминает ему о его долге вновь включить Анти-суйо в границы инкской «империи».

И вот однажды перед воротами крепости Ольянтайтамбо появляется израненный и измученный человек. Он требует пропустить его к Инке, к Ольянтаю. И, хотя лицо пришельца обезображено, Ольянтай узнает в нем Руми-Ньяви. Новый Инка в Куско, Тупак-Юпанки, по словам Руми-Ньяви, жесток, бессердечен и несправедлив. Жертвой его несправедливости и стал правитель Ханан-суйо. Ольянтай старается утешить несчастного и предлагает ему принять участие в великом празднике Солнца, который продлится трое суток. Ольянтай не сумел разгадать коварного замысла Руми-Ньяви, он и не подозревал, что хананский вождь сам обезобразил себя, чтобы не возбуждать никаких подозрений. Во время праздника, когда многие анти были опьянены и безоружны, Руми-Ньяви открыл ворота крепости, обеспечив тем самым полную победу инкским войскам. Пленники, в том числе и Ольянтай, приведены в Куско. Им грозит жестокая кара. Но вмешательство верховного жреца предотвращает гибель анти и их вождей. Более того, Тупак-Юпанки назначает Ольянтая своим заместителем и предлагает ему взять себе жену. Ольянтай отвечает, что он уже женат, но не знает о судьбе своей супруги. В этот момент во дворец вбегает Има-Сумах и просит Тупак-Юпанки о справедливости и заступничестве. Снисходя к мольбам девочки, Инка тем самым спасает от верной гибели ее мать, жену Ольянтая, свою сестру Коси-Койлюр.