В первый понедельник апреля 1625 года случайный путник, оказавшийся посреди ночи на лесной дороге возле каменоломни в окрестностях Фонтенбло, мог бы наблюдать одну из тех сцен, о которых говорят: их следует либо навсегда запомнить, либо тут же забыть.

Сразу после того как часы на церковной башенке пробили полночь (а в тихие и ясные ночи звук этот, как известно, разносится на несколько лье окрест), из-за шершавого ствола вековой сосны на поляну у края дороги вышел человек. Лунный свет до блеска отполировал юную листву грабов, и на их фоне силуэт мужчины виделся достаточно четко. Присмотревшись, можно было понять, что одет он отнюдь не как разбойник (что объясняло бы его присутствие здесь в столь поздний час), однако простой камзол из темно-серого бархата и тяжелый, местами потертый дорожный плащ не позволяли причислить его и к категории счастливых любовников, нарядившихся для свидания.

Мужчина пристально вглядывался в темноту туннеля, образованного лесными сводами, как будто собирался различить на том его конце очертания дворцовых построек, расположенных в часе ходьбы от каменоломни. При этом он нетерпеливо барабанил тонкими длинными пальцами по снятой кожаной перчатке. Несколько минут он провел, не меняя положения; потом наконец чуть заметно повернул голову (стала видна небольшая заостренная бородка) и негромко проговорил в сторону подлеска:

– Ветерок подул. Лошади могут учуять тебя. Уйди глубже.

Подлесок затрепетал, разбуженный движением мощного тела, затем на гигантский придорожный валун одним рывком вскочил матерый волк, мотнул лобастой башкой, потянул носом воздух – и спрыгнул, бесшумно растворившись во мраке.

Чуть погодя со стороны Фонтенбло раздался торопливый перестук копыт.

– Приготовьтесь! – совсем тихо скомандовал мужчина, не сомневаясь, что его услышат. Он прикрыл глаза, нахмурил брови и вытянул шею, словно и сам внимательно вслушивался в шепот ночи. Пока он так стоял, из-за той же вековой сосны показались еще двое – тонкий, болезненного вида юноша в щегольском костюме для охоты и могучий детина, кутающийся в длинный бесформенный плащ; когда последний двигался, можно было угадать, что он не только бос, но и наг под плащом. Меж тем первый господин открыл глаза и сообщил в пространство:

– Их все-таки пятеро. Мадемуазель де Купе с субреткой в карете. Снаружи кучер и лакей с мушкетом. Следом за каретой – всадник; шпага, два пистолета в седельных сумках. Это неприятно.

– Мне перекинуться? – просипел детина и потянул завязки на плаще.

– Пока не стоит, – качнул головой первый. – Просто сиди в засаде. Понадобишься – я подам знак. А ты, – обратился он к юноше-охотнику, – ты просто контролируй лошадей. Мы все сделаем сами.

Детина пожал плечами, юноша пренебрежительно фыркнул, но оба покорно отступили обратно под сень деревьев.

Карета из Фонтенбло стремительно приближалась, через несколько мгновений стало видно, что несут ее две крепкие лошади нормандской породы; чуть поодаль скакал вороной испанский жеребец, понукаемый всадником с решительным выражением лица. Впрочем, уже скоро лошади, загодя почуяв угрозу, перешли на неуверенную рысь, а потом и вовсе остановились, храпя и испуганно мотая головами. Жеребец заржал и взвился на дыбы, грозя сбросить всадника, однако тот буквально за миг до неминуемого падения умудрился так же легко соскользнуть с коня на землю, как невесомый шелковый пеньюар соскальзывает с плеч прелестницы. С присущей молодости ловкостью и совершенно не присущим ей же хладнокровием он выхватил шпагу, еще не разглядев, с чем или, вернее, с кем ему придется столкнуться.

В ту же секунду из лесной чащи выскочил зверь; на излете своего прыжка, больше напоминающего полет чудовищного пушечного ядра, зверь подмял под себя разом и кучера, и лакея, даже не успевшего взять мушкет на изготовку. Повалив, а точнее – жестоко обрушив обоих вниз, лесной монстр мгновенно перекусил шею одному, второго же потащил в подлесок. Последовавшие за этим вопли не оставляли сомнений в судьбе несчастного слуги.

Пока недавний всадник ошеломленным взором провожал гигантского волка и его жертву, мужчина в темно-сером камзоле и плаще материализовался рядом с каретой. Судя по трепетанию шторки, оттуда совсем недавно пытались выглянуть.

– Сударыня, – мягко произнес он, не делая попыток проникнуть внутрь, – вам не о чем беспокоиться, ваша жизнь вне опасности.

– Кто вы такой?! – придя в себя, в гневе воскликнул молодой человек и кончиком шпаги постарался отодвинуть незнакомца от дверцы кареты. – Какого черта?..

– Милостивый государь, у меня нет претензий к вам и к той даме, которую вы сопровождаете. Однако мне даны указания не пропускать вас туда, куда вы так необдуманно стремитесь…

– Нет претензий к нам? – пуще прежнего разъярился молодой человек. – О, как это любезно с вашей стороны, кто бы вы ни были! Зато у меня – слышите? у меня! – имеются к вам претензии! По какому праву вы останавливаете нас посреди дороги, нападаете на наших людей и вмешиваетесь в то, что лично вас никак не касается?!

Мужчина в темно-сером камзоле обернул к молодому шевалье мертвенно-белое в лунном свете лицо. Взгляд его заставил бы вздрогнуть и попятиться любого, но сопровождавший карету был либо слишком зол, либо абсолютно бесстрашен, либо чувствовал себя бесконечно ответственным за благополучие девушки, которая сейчас находилась под его опекой, и потому готов был вопреки здравому смыслу сразиться с кем угодно, будь то существо из плоти и крови или сам Дьявол.

– Сударь, если вы дворянин – извольте защищаться! – возбужденно воскликнул он.

Бледный незнакомец вздернул брови, словно удивляясь предложению, затем учтиво склонил голову и, отступив на шаг, вынул из ножен шпагу. Как раз в эту минуту луна осветила его спутников, до сего момента находившихся в тени деревьев. Юноша в охотничьем костюме, не обращая ни малейшего внимания на готовящихся к схватке, простирал руки к лошадям. Нормандцы и вороной, непостижимо повинуясь этому жесту, не просто присмирели, а будто бы окаменели. Детина в плаще грузно шагал к карете.

– Ах вот оно что! – со злобной усмешкой прошипел молодой человек, салютуя шпагой всем одновременно. – Трое на одного – прекрасно! Да еще собака! Мне это даже льстит. Что ж, я к вашим услугам, господа!

Молчаливый юноша-охотник второй раз с момента нашего с ним знакомства презрительно фыркнул, детина с неразборчивым хмыканьем присел на подножку кареты и приготовился к зрелищу. Мужчина в темно-сером отбросил в сторону шляпу и плащ, встал в позицию, затем негромко сказал:

– Мы еще можем закончить наше дело миром. Вам не проехать в Орлеан ни этой дорогой, ни какой-либо другой. Зато я и мои люди можем гарантировать вам безопасное возвращение в Париж. Соглашайтесь, сударь! И поверьте, чем бы ни закончилась наша стычка, мадемуазель де Купе в любом случае не пропустят дальше Фонтенбло.

– Поглядим! – заносчиво ответил молодой человек и со свистом взмахнул шпагой, так же, как и его противник, вставая в позицию.

– Что ж, ваше право. Однако позвольте мне хотя бы узнать ваше имя, прежде чем я буду иметь честь убить вас.

– Оливье де Бранкас, виконт дʼАрмаль-Доре, к вашим услугам!

– Бранкас… Что ж, тем лучше.

– А ваше имя? – опешив от столь невежливого поведения противника, опустил шпагу молодой виконт. – Представьтесь! Назовите свое имя!

– О, лучше бы вам его никогда не знать, сударь, – без каких-либо эмоций ответил бледный незнакомец и нанес первый удар.

Виконт легко отвел клинок, а затем и сам ринулся в бой, обрушивая на соперника град ударов. Поначалу такое рвение вкупе с уверенными, отточенными фехтовальными движениями создавало видимость его преимущества. Тем не менее сторонний наблюдатель мог бы обратить внимание, что безымянный мужчина в темно-сером не прикладывает особых усилий, отбиваясь от яростных атак, – пусть его рипосты и вольты подчас были едва уловимы для глаза, все же складывалось впечатление, что дерется он как минимум вполсилы. Однако уже через пару минут схватки в его движениях появился намек на азарт, и шпаги зазвенели с удвоенной силой. Еще через минуту детине наскучило любоваться сверкающими в лунном свете лезвиями. Он зевнул и уточнил:

– Ну? Долго еще?

– Друг мой, ты не понимаешь! – ответил бледный господин, изящным вольтом выйдя из меры и сосредоточившись на собственной атаке; одна эта фраза дала понять, что молодому виконту при всем его старании не удалось даже сбить дыхание своему визави. – За много лет я впервые встретил достойного противника! – Кончик шпаги серебристым жалом мелькнул возле глаз д’Армаль-Доре, оцарапав тому бровь. – Мне интересно. Дайте же насладиться моментом! Кажется, я вполне заслуживаю того, чтобы получить удовольствие от настоящего искусства, каковым, безусловно, являются навыки этого юноши…

Возможно, отпрыск графа де Бранкаса услышал в последней фразе издевку, и посему, издав негодующий возглас, он с быстротой молнии бросился вперед и даже умудрился острием шпаги один раз задеть рукав своего соперника – впрочем, не причинив этим ни малейшего вреда плоти.

– Заканчивай, дружище! – серьезным тоном посоветовал детина, поднимаясь с подножки. – Нам еще возвращать девицу в Париж…

Мужчина с видимым сожалением вздохнул, парировал хитрый двойной финт, провел уверенное купе, что дало возможность приблизиться к виконту едва ли не вплотную, а затем эфесом собственной шпаги молниеносно нанес удар в висок. Виконт рухнул, будто сброшенная с плеча охотника подстреленная косуля.

– Не убил? – с удивлением спросил детина. – Пожалел?

– Не стоит без веской причины убивать настоящих мастеров фехтования. Ты заметил, Малыш? Он умудрился не допустить ни единой ошибки, хотя сражался без должного освещения!

– И все равно ты мог проткнуть его первым же выпадом! – упрямо возразил здоровяк, которого будто бы в насмешку назвали Малышом. – Скажу больше – ты мог бы вообще не брать в руки оружия и при этом прикончить его еще быстрее, чем с оружием в руках.

– Все так, но… Шпага этого юноши еще послужит Франции.

– Собираешься порекомендовать его своему родственничку? – с ухмылкой прищурился детина.

– Разве я назвал имя кардинала? – пожал плечами господин в камзоле, вложил клинок в ножны и поднял с травы шляпу. – Служить Франции можно и другими способами.

Из чащи неторопливо вышел волк, лениво оглядел людей, облизнулся и, встав на задние лапы, с интересом сунулся в окошко кареты. Внутри раздался вскрик.

– Не озорничай, Лёлю́, – мягко проговорил темно-серый. – Чего доброго, наши и без того напуганные девушки лишатся чувств…

– Уже! – подтвердил детина, отодвигая шторку и заглядывая в карету.

– Ты ведь позволишь нам полакомиться? – раздался тонкий нежный голосок юноши-охотника, все так же стерегущего необъяснимо застывших лошадей.

– Что такое? – нахмурился бледный господин. – Тебе мало бродяг и крестьян с окрестных ферм?

– Субретка! – добавив в голос жеманства, откликнулся юноша. – Чистенькая, беленькая, пахнет вкусно, как и ее госпожа…

– Довольно! – оборвал его мужчина. – Запах крови ударил тебе в голову. Ты знаешь правила. Этих – не трогать. – Юноша в третий раз за вечер фыркнул. – Лучше помоги Малышу перенести виконта в карету. Лёлю, а ты давай-ка перекидывайся обратно. Только не здесь! Вдруг наши дамы соизволят прийти в себя… Твой плащ висит вон на том дереве, помнишь? – Волк постоял в задумчивости, затем, не издав ни звука, развернулся и потрусил в нужную сторону. – И мушкет на обратном пути прихвати! Надо будет вернуть хозяевам…

Молодого д’Армаль-Доре кое-как уложили в ноги дамам, которые находились в спасительном обмороке. Карету с трудом развернули на узкой лесной дороге; для этого юноше-охотнику пришлось «оживить» окаменевших лошадей, и сделал он это способом столь же непонятным, каким до этого заставил их замереть на месте. Испанский жеребец тут же вновь поднялся на дыбы и, оглушительно заржав, мигом растворился в темноте – благо поскакал он по направлению к Фонтенбло, и, следовательно, оставалась надежда, что виконт сможет его отыскать, когда очнется.

Малыш и юноша в охотничьем костюме заняли места кучера и лакея. Перекинувшийся обратно в человека Лёлю с мушкетом в руке вскочил на подножку – его можно было бы принять за точную копию Малыша, и даже длинный плащ поверх обнаженного тела был точно таким же, однако выглядел он лет на двадцать старше своего «близнеца». Карета умчалась, а мертвенно-бледный мужчина еще раз прошелся по поляне, ногой отпихнул подальше от колеи тело несчастного кучера со сломанной шеей, внимательно осмотрел примятую траву и особенно то место, где стояли нормандцы. Результатом он, по всей видимости, остался доволен, так как готов был уже покинуть место схватки. Однако внезапно ему помешали.

– Ночной Дозор! Соблаговолите покинуть Сумрак! – с отчетливым провансальским выговором потребовал соткавшийся из теней и лунного света шевалье.

– Помилуйте, месье дозорный! – обернув к провансальцу пергаментное лицо, удивленно произнес господин в темно-сером. – Если Сумраком вы называете La Pénombre[4], то я и так вне.

Ответ – такой подчеркнуто вежливый, что заставлял задуматься о скрытой насмешке, – мог бы сбить с толку новоявленного стража порядка, однако тот постарался хотя бы внешне казаться невозмутимым:

– Извольте представиться и предъявить бумаги!

– Барон де Бреку, месье дозорный, к вашим услугам. Темный. Вампир. – Бледный господин раскланялся.

– Эжен Ля Мюрэн, Светлый, Ночной Дозор Парижа, – скороговоркой выпалил страж порядка и требовательно протянул руку. – Бумаги, сударь, бумаги!

– Надо же! Парижские Дозоры наконец-то дотянули свои алчные ручонки до такого лакомого местечка, как Фонтенбло? – Барон недоверчиво качнул головой. – Ваше лицо мне незнакомо, хотя я знаю большинство гвардейцев Пресветлого коннетабля. Вы, вероятно, новобранец? Впрочем, пустое. Какие бумаги угодно увидеть месье? Мое клеймо вы и так наверняка прочли сквозь La Pénombre.

– Я хочу получить от вас подписанное коннетаблями Дозоров дозволение на охоту и убийство в здешних местах.

– Охоту? Убийство? – Лишь губы и брови двигались на пергаментном лице вампира, да и губы-то шевелились вяло, слова произносились неохотно, из одной лишь необходимости. – Прошу прощения, но у меня нет такого письма.

– В таком случае я вынужден арестовать вас, барон.

– Вот как? Что ж, наверняка у вас есть на то основания, но позвольте прежде узнать – а за что?

– Вы еще спрашиваете?! – с возмущением воскликнул провансалец и положил ладонь на эфес шпаги. – А два трупа, которые еще не успели остыть?! По-вашему, сударь, это не достаточный повод?

– Ах это… – хмыкнул де Бреку и продолжил вкрадчиво: – Если месье дозорный изволит подойти поближе и посмотреть внимательнее… Неужели вы считаете, что такие раны мог бы нанести вампир? – Он протянул руку к кучеру с перекушенной шеей, затем указал на подлесок, где лежали останки второго тела. – Неужели вас учили, что мы терзаем и обгладываем свою жертву до костей?

Ля Мюрэн на мгновение задумался и привел довод:

– Но я ощущаю на вашей шпаге свежую кровь!

– Ах это… – повторил барон и сделал слабую попытку изогнуть губы в усмешке. – Что ж, тут вы правы, на моем клинке действительно могла остаться капелька. Но неужели, месье, кровь одного человека может являться доказательством моей причастности к убийству двух других?

– Уж не хотите ли вы сказать, что те несчастные и ваша окровавленная шпага никак не связаны?! – ощетинился дозорный.

Барон де Бреку сокрушенно покачал головой:

– Вы не представляете, милостивый государь, как обидно мне слышать такие слова! Всегда-то у вас, Светлых, виноватыми оказываются вампиры! – Он трагично заломил руки. – Вот так выйдешь прогуляться, подышать весенним воздухом, случайно наткнешься на коченеющие в ночи трупы – а тебе уже и кандалы навешивают!

– Случайно? Готовы в этом поклясться?

Де Бреку пожал плечами и ответил:

– Извольте убедиться – я не взял ни капли крови у этих людей! Следы вампирской магии в этом месте также отсутствуют. И да – я даю вам слово, что не убивал этих несчастных.

– Но следы крови на клинке…

– Полчаса назад здесь произошла стычка… между мной и одним дворянином…

– Человеком?

– Безусловно. Однако поединок проходил по всем правилам, я не пользовался Силой. Да и человек тот жив – вы сможете убедиться в этом, если прогуляетесь со мной до Фонтенбло. – Фразы вампира снова стали напевно-вкрадчивыми. – Погода прекрасная, ночь светла и свежа…

– Не заговаривайте мне зубы! – оборвал его Ля Мюрэн.

– Раз вы не верите словам – поверите ли собственным глазам? Если вам так угодно, через четверть часа мой лакей доставит письмо, из которого вы узнаете о моей полной непричастности, и герб, которым будет запечатано письмо, не позволит вам усомниться в правдивости написанного. А пока, в ожидании лакея, не изволите ли отдохнуть в моем кабинете? Садитесь сюда, в это кресло, поближе к столу. Не хотите ли попробовать вина? Рекомендую вот этот сорт. Сам-то я уже не пью… Я велю принести больше свечей, чтобы вам было удобнее рассматривать обстановку. Видите этот портрет, месье дозорный? Это мой доблестный пращур, побочная ветвь рода дю Плесси…

Осоловело хлопая глазами, Ля Мюрэн постоял посреди роскошного кабинета, затем послушно сделал пару шагов к предложенному креслу, но садиться не стал. Повинуясь жесту хозяина, повернул голову и уставился на портрет, висящий на стене. На лбу дозорного выступили капельки пота, правая рука судорожно вцепилась в рукоять шпаги, дыхание стало шумным и прерывистым. Некоторое время он пытался бороться с чем-то, что одолевало его изнутри, затем обмяк и вынужден был опуститься на краешек кресла, однако тут же подскочил и с искаженным лицом бросился к де Бреку.

– Немедленно сними морок, нежить!

– Немедленно забери назад свои обвинения, сбир[5]! Надеюсь, ты уже понял: будь я виновен, я бы заморочил тебе голову так, что ты и не заметил бы ни меня, ни трупов!

– Еще одно слово – и я буду вынужден развоплотить тебя!

– Еще одно слово – и я оставлю в Полумраке послание, чтобы все Les Autres узнали, как дозорный Ля Мюрэн подкарауливает случайных путников, первых встречных, чтобы развоплотить их за то, чего они не совершали!

Двое стояли посреди лесной дороги, друг против друга, тяжело дыша и испепеляя взглядами каждый своего визави. Еще чуть-чуть – и воздух между ними мог бы заискриться, вспыхнуть, закрутиться огненным водоворотом! Однако громам и молниям не суждено было разразиться здесь и сейчас.

– Ладно, кровосос, – напряженно проговорил дозорный. – Я считал метку на твоем клейме, я запомнил твое имя. Только дай мне повод – я найду тебя, и тогда не жди пощады. А сейчас – проваливай!

Несколько мгновений вампир рассматривал Ля Мюрэна, и в его мертвых глазах мелькало нечто, не свойственное нежити, – не то любопытство, не то жалость. Затем он учтиво склонил голову и растворился в ночи.

Отец Жозеф, начальник тайной канцелярии, поднял голову и внимательно посмотрел на свечу, стоящую на краю стола. Огонек колыхался, приплясывал, словно только что рядом с капуцином кто-то прошел; дрожащие тени мешали сосредоточиться на письме, которое отец Жозеф внимательно изучал. Следом за лепестком огня всколыхнулась и занавесь, скрывающая дверь, что вела в кабинет кардинала. Нет, никто не мог прошмыгнуть туда мимо бдительного помощника, и все же монах перекрестился. Он не боялся, отнюдь! Урожденный Франсуа дю Трамбле, искусство войны он постиг раньше, чем Господь повелел ему надеть рясу, и оружие в его руках держалось столь же крепко, как и вера в сердце. Кто бы ни пожаловал в этот час, капуцин сумел бы постоять за самого себя и за его светлость: не шпагой – так молитвой, не молитвой – так шпагой. Однако никто не пожаловал, виной же невольному дрожанию теней и портьер были проклятые сквозняки Лувра. Да, да, именно сквозняки.

Он вернулся к изучению строк, но мысль уже ушла, сбежала, улетучилась, увлеченная дуновением ветра туда, где за занавешенной дверью в глубокой задумчивости замер в кресле первый министр короля Людовика XIII – Арман Жан дю Плесси, герцог де Ришелье. Отец Жозеф покачал головой: он не любил, когда кардинал задерживался допоздна в одиночестве. Это означало, что ум его высокопреосвященства – острый ум ученого и политика – напряженно работает над какой-то очередной проблемой. Ближайший помощник ревниво считал, что любое решение кардинала, принятое без его, отца Жозефа, совета и деятельного участия, в итоге выглядит чуть хуже, чем могло бы. Он вновь перекрестился, прося у Господа прощения за самолюбивые мысли.

Наконец до него донесся торопливый неразборчивый шепот, и капуцин облегченно выдохнул: Ришелье всего лишь репетирует речь, с которой должен выступить на следующей неделе. Речь – это ничего. Много раз проговорив ее самому себе, кардинал непременно позовет советника, начальника своей тайной канцелярии, чтобы повторить вслух и узнать его мнение. Да, да, речь – это ничего. Пусть.

Однако монах даже не подозревал, насколько ошибочны его выводы. Не извечные сквозняки Лувра, неведомо как рождающиеся с заходом солнца и неведомо где растворяющиеся с рассветом, были виной дрожанию лепестка света. Не репетиция обращения к членам королевской семьи заставила кардинала разомкнуть уста в тишине пустого кабинета.

– Сударь, – приглушенно прошептал Ришелье, глядя прямо перед собой и хмуря брови, – я знаю, что вы уже здесь. Извольте сделать так, чтобы я мог вас видеть.

В углу, куда не дотягивался свет масляной лампы, на фоне задрапированных темным бархатом стен проступил силуэт мужчины в дорожном плаще и с широкополой шляпой в руках. Мужчина сделал шаг вперед и, придержав рукой длинную шпагу, застыл в глубоком поклоне.

– Ну, довольно, довольно, господин де Бреку, – все так же тихо проговорил кардинал и нетерпеливо дернул ладонью. – Распрямитесь и подойдите ближе, я хочу видеть ваше лицо, а не темя.

В свете лампы стало видно, что странный ночной посетитель чрезвычайно худ и бледен. Тонкий, с небольшой горбинкой нос, запавшие глаза, заострившиеся скулы – все это делало внешность мужчины неприятной, отталкивающей. Неживые синеватые губы и сухая, пергаментная кожа лица лишь усиливали впечатление, и на ум невольно шло сравнение с мертвецом. Тем не менее кардинала такой облик давно уже не смущал. В свое время, замучившись разбираться со странностями дальнего родственника (так же, как и Ришелье, носящего родовое имя дю Плесси), кардинал махнул рукой на загадки внешности и способностей барона де Бреку. Важнее было то, что этот господин умудрялся выполнять задания самой невероятной сложности. В конце февраля Ришелье отправил своего агента в месячный отпуск – и отсутствие барона не замедлило сказаться на решении некоторых проблем, требовавших виртуозности и полной секретности. Но отдых необходим даже незаменимым людям – это кардинал понимал отчетливо. В конце концов, каникулы где-то в провинции закончились аккурат тогда, когда де Бреку потребовался для деликатного дела, поручить которое кому-либо еще Ришелье вряд ли бы осмелился. И вот теперь он явился с отчетом.

– Мне сказали, что вас нет в Париже…

– Монсеньор, я прибыл, как только смог, даже плащ не сменил.

– Чем вызвана задержка? – пытливо глядя на барона, спросил кардинал. – Разве все не было окончено еще вчера ночью?

– Девица Купе наотрез отказалась покидать Фонтенбло без своего сопровождающего, виконта д’Армаль-Доре. А он по ряду причин был не в состоянии сесть в седло до нынешнего вечера.

– Д’Армаль-Доре? Сын Бранкаса? Он замешан?

– С вашего позволения, монсеньор, он просто влюблен в девицу.

– Вот как! И тем не менее сопровождал ее в Орлеан? Принес свою влюбленность в жертву или просто не догадывался о цели ее поспешного отъезда из Парижа? Впрочем, с ним мы разберемся потом. Что-то еще?

– Там был дозорный, – сообщил де Бреку. – Он ничего не видел, – тут же поспешил добавить он, – но оказался настолько подозрительным, что некоторое время караулил меня…

Ришелье нетерпеливо дернул кистью:

– Это меня вообще не касается! Давайте обойдемся без таких подробностей, сударь. Надеюсь, вы решили эту проблему, а большего мне знать и не требуется.

– Мой отряд к вашим услугам! – Барон вновь изогнулся в поклоне.

– Отряд… – задумался кардинал. – Нет, сын мой, отряд сегодня не понадобится. А вот поменять одежду вам все же надлежит. Дело предстоит конфиденциальное, однако вам придется быть на самом виду.

– Я весь внимание, монсеньор!

– Известна ли вам особа, которую прозвали несравненной Артенис?

– Маркиза де Рамбуйе? – удивленно воскликнул де Бреку, однако на его лице не дрогнул ни единый мускул, словно пергаментная маска не способна была отразить какие бы то ни было эмоции.

– Тише, сударь, тише! – раздраженно прошипел Ришелье. – Да, речь идет именно об этой даме. Мне стало известно, что сегодня вечером в ее доме, во время приема гостей, будет из рук в руки передано письмо… К сожалению, я не всесилен, поэтому остается загадкой, кто именно и кому именно передаст письмо…

Уголки бледных губ де Бреку едва заметно дрогнули. Последнюю фразу Ришелье следовало понимать так, что он считает всесильным самого де Бреку. Это не соответствовало действительности, и потому барон счел себя обязанным предупредить:

– Вашему высокопреосвященству наверняка известно, что в салоне мадам Рамбуйе постоянно происходит обмен письмами и записками – там собираются поэты и влюбленные, которые заказывают поэтам стихи для своих возлюбленных. Если я не буду знать отправителя и адресата интересующего вас послания – как же я смогу определить нужное письмо среди дюжин других?

Глаза Ришелье сверкнули в свете масляной лампы.

– Сударь, если бы это задание хотя бы выглядело простым, мне было бы достаточно послать в дом маркизы любого из своих слуг. Видите, насколько я доверяю вам? Подобное поручение… – Первый министр короля порывисто поднялся и сделал по кабинету несколько взволнованных шагов; барон, учтиво склонив голову, поворачивался так, чтобы оставаться лицом к кардиналу. – Это дело государственной важности, сын мой. Если бы я располагал временем, я бы наверняка выяснил больше, но как раз времени я лишен. Письмо покинет Париж скорее всего завтра утром, а возможно – уже нынешней ночью. В нем содержится ответ на вопрос, заданный неизвестным своему конфиденту из числа приближенных ко двору. Есть основания предполагать, что сей неизвестный ожидает письмо в Брюсселе, а в салоне Рамбуйе послание попадет в руки тому, кто передаст его по назначению. Что касается содержания… Там будет ответ на вопрос, не ждет ли королева наследника.

Тонкие брови де Бреку слегка приподнялись.

– А она ждет?

– Ах нет же, сударь! Да и нет в данных обстоятельствах никакой разницы, ждет или не ждет. На все воля Божья, мы молимся о том, чтобы у Людовика поскорее появился сын. Важнее другое: почему наш неизвестный заинтересовался этим вопросом сейчас, как он намеревается использовать полученную информацию, в чем он хочет удостовериться, что предпринять после этого. Сядьте, Бреку, сядьте.

Поздний гость рабочего кабинета кардинала не был силен в дворцовых интригах, а уж тем более – в интригах масштабных, с вовлеченными представителями других государств. Ему бы и в голову не пришло подозревать крамолу в безобидном на первый взгляд интересе. Что может дать злоумышленнику владение такой информацией? Как может быть связано ожидание ребенка с государственными проблемами? Если бы, например, уже родился сын – он стал бы наследником престола. Но пока сына нет – и говорить не о чем! Жили же Людовик и Анна много лет в браке, не имея при этом детей, – и ничего! Так почему же сегодня беременность королевы (или отсутствие оной) становится настолько важным предметом чьего бы то ни было обсуждения? Сам бы он никогда не смог разгадать эту загадку, но кардинал совсем не стеснялся размышлять вслух:

– Если Бог не послал Анне счастье забеременеть – наши недоброжелатели могут воспользоваться этим и подослать ей любовника. Таким образом они смогут оказывать влияние на ее капризы и решения. Ситуация во Франции неспокойная, казна практически опустошена несоразмерными запросами двора, Испания диктует нам условия, словно Париж – ее провинция. Реформы, которые я провожу, пока не приносят должного результата, народ ропщет, армия вот-вот разбежится… – Ришелье нервно прижал ко лбу ладонь, словно хотел убедиться в наличии или отсутствии у себя жара. – В данной ситуации мы никак не можем позволить, чтобы наша королева еще больше раскачала побитую в штормах лодку. Понимаете, Бреку? Впрочем, Брюссель, где уже давно что-то назревает и куда может быть направлено письмо, – это лишь один из вариантов. Я не исключаю вероятности, что получатель письма находится ближе, чем мне хотелось бы. Вы ведь слышали о замке Дампьер? Там сейчас находится госпожа де Шеврез, особа, как вы знаете, весьма искушенная в вопросах любовных историй. Если адресат – она, то в ближайшее же время к нам может пожаловать один из ее приближенных. Целью, разумеется, будет соблазнение молодой королевы, а потом… – Он безнадежно всплеснул руками. – Перехватив письмо, мы, конечно, не избавимся от проблем, герцогиня де Шеврез не оставит попыток впутать королеву в непристойную авантюру. Но мы выгадаем время. Время! Ах, Бреку, как оно мне сейчас необходимо!.. А если я ошибаюсь? Может быть, здесь следует вспомнить об испанском происхождении Анны? Ее переписка с братом подчас возмутительна! – Он шумно выдохнул. – Слушайте меня внимательно, сударь! Каким бы безобидным ни выглядело послание, мне нужно, чтобы оно не покинуло пределы Парижа. Причем сделать это необходимо так тихо и незаметно, чтобы никто в салоне и не приметил, когда и как пропало письмо. Еще лучше, если бы подмену или пропажу обнаружили уже в пути.

– Монсеньор, – медленно, с видимым трудом произнес барон де Бреку. – Вы прекрасно знаете, для каких дел я пригоден более всего. Ночные улицы и погони, схватки с неугодными, бесшумное убий…

– Тс-с! Вы с ума сошли! – Кардинал осенил себя крестным знамением. – Я понял, продолжайте, но извольте обходиться без таких подробностей!

– Прошу прощения, монсеньор! Я хотел сказать, что салон, где собираются дамы и пахнущие дамской пудрой вельможи, где канделябры с сотнями свечей режут глаза, где оды прекрасным нимфам приторны до тошноты, – это совсем не те обстоятельства, в которых меня разумнее всего использовать. Незаметно выкрасть или подменить письмо будет проще человеку, который выделяется из общества завсегдатаев салона не столь явно, как я. Пошлите к маркизе де Рамбуйе кого-нибудь другого! Моя преданность вам не станет от этого меньше.

– Вы забываетесь, сударь! – прошипел Ришелье, стремительно пройдясь по кабинету и упав в свое кресло. – Не думайте, что у меня нет других вариантов. Но горе вам, если вы узнаете, что я воспользовался ими!

Барон почтительно опустил глаза и смолчал.

– Ступайте! Не забудьте переодеться, прежде чем явитесь в салон. И поторопитесь! Гости наверняка уже съехались.

Особняк Пизани, который с легкой руки завсегдатаев называли не иначе как «салон мадам Рамбуйе», располагался неподалеку от королевского дворца, на небольшой улочке Сен-Тома-дю-Лувр. Местами мощенная булыжником, а местами просто укатанная колесами карет и повозок, эта улочка спускалась с севера на юг, между дворцом Тюильри и Лувром, к набережной Сены. Салон еще не удостоился той популярности, каковой ему суждено достигнуть во второй четверти XVII века, однако уже сейчас здесь можно было встретить поистине интересных, хоть и не слишком знаменитых представителей дворянства. В отличие от обычных домов, открытых для приема в то время, салон маркизы де Рамбуйе представлял собой не один большой зал, а несколько связанных меж собой гостиных. В них было удобно уединяться компаниям, обсуждающим разные, порой взаимоисключающие темы. Никто не мешал посетителям перемещаться из одной гостиной в другую, таким образом находя общество и беседу, наиболее соответствующие настроению и вкусу. В свою очередь, и компании не мешали друг другу, и если в одной комнате слушали скрипки, то в другой спокойно могли декламировать стихи, не напрягая горла.

Сама маркиза принимала своих «придворных» в голубой спальне. Обладая по моде тех лет весьма хрупким здоровьем, она практически не покидала алькова, однако даже полулежа среди голубых с золотом подушек, укутанная в сиреневую парчу и кружева, мадам Рамбуйе благосклонно и с удовольствием принимала оказываемые ей знаки внимания и милые презенты. Даже если что-то и ускользало от ее чуткого слуха – всегда находились любезные друзья, которые охотно пересказывали любопытной хозяйке содержание бесед в других гостиных.

Здесь, в присутствии маркизы, общались исключительно на français soutenu – французском возвышенном; иначе говоря, на утонченном языке сливок общества. Если даже при дворе Людовика XIII можно было услышать простецкое «Собака побежала по улице», то дворянин, присутствующий в салоне, выражал все то же самое словами куда более благородными: «Изящная послушница богини Артемиды устремилась в туманную даль городской эспланады». Именно здесь, в красивом особняке на Сен-Тома-дю-Лувр, прелестные дамы и галантные кавалеры оттачивали свое красноречие и приобретали навыки в новом, пока еще непривычном, но таком очаровательном эпистолярном жанре.

Николя Бриссар не стал надолго задерживаться в спальне маркизы. Искать письмо, а вернее, его обладателя следовало дальше, в одной из гостиных, где, разгоряченные вином и спорами, на все лады развлекались посетители салона. Пройдя анфиладу комнат до самого конца и поприветствовав всех гостей без исключения, Николя двинулся обратно – уже медленнее, будто действительно прислушивался и выбирал, возле какой компании остановиться. На самом же деле его неторопливость была вызвана тем, что каждого из «придворных» маркизы он теперь рассматривал еще и через La Pénombre. В третьей по счету гостиной он, к своему удивлению, обнаружил Светлого дозорного. Кажется, того звали Фюмэ. Да, точно, Фюмэ! Собственно, Николя удивило не само присутствие Светлого – салон мадам Рамбуйе становился все популярнее, и, разумеется, Les Autres не могли обойти своим вниманием этот особняк. Тем не менее, если бы Фюмэ оказался здесь в ранге обычного скучающего бездельника – это многое бы объяснило. Однако Светлый не только изменил свою внешность, что не позволило Бриссару еще при первом проходе сквозь череду комнат признать его, но и в ауре дозорного явственно мерцала метка особых полномочий. Следовательно, он находился здесь по службе. Сие попахивало скверно. Капитан дежурного караула не предупреждал о том, что в доме маркизы окажется противник. Одно дело – проследить, чтобы письмо было в целости и сохранности передано по назначению, и совсем другое – еще и приглядывать за официальным представителем Ночного Дозора, наделенного особыми полномочиями. Что, если он здесь по тому же поводу? Что, если как раз намеревается помешать посланию попасть из одних рук в другие?

Через несколько мгновений положение еще более осложнилось – камердинер маркизы объявил о прибытии еще одного гостя:

– Месье Этьен дю Плесси, барон де Бреку!

«Очаровательно! – невесело усмехнувшись, подумал Николя. – Общество поэтов и трепетных девиц – самое место для кровососа, не так ли?»

Если до сего момента Бриссар сомневался в причинах присутствия в салоне Светлого дозорного, то теперь окончательно уверился в том, что письмо является предметом интереса как минимум трех сторон. Не только Рауль д’Амбуаз, Пресветлый коннетабль Парижа, возглавляющий Ночной Дозор, охотится за посланием, но и его высокопреосвященство, видимо, ведет свою игру на этом поле. Любопытно, чью сторону примет де Бреку в случае открытого столкновения? Он, конечно, Темный, но в обществе, к которому причислял себя Николя Бриссар, давно уже ходили разговоры, что первый министр короля Людовика проводит в стране реформы, выгодные в первую очередь Светлым. Низший Темный на службе у обычного человека, который, пусть даже невольно, претворяет в жизнь идеи Светлых, – экий нонсенс!

Николя снова усмехнулся: как же везет некоторым! Если он верно помнил, еще отец Светлого дозорного Фюмэ, адвокат, пытался приобрести дворянский титул на гражданской службе, а сам Николя Бриссар пошел по пути la noblesse dʼépée – дворянства шпаги, приобретаемого службой военной. Но оба они не преуспели в этом. Де Бреку же был дворянином потомственным, да еще и из рода дю Плесси! Низший Темный, который выше тебя по рождению и статусу, – это печально и унизительно, пусть и не играет решающей роли в мире Теней.

Барон, скованно раскланивающийся с дамами и кавалерами, постепенно добрался до гостиной, в которой уже находились Фюмэ и Бриссар. Всего лишь один взгляд на собравшихся здесь определил его решение: какой смысл двигаться дальше, если все интересное, похоже, произойдет в этой комнате? Оглядевшись, де Бреку нашел себе местечко в углу – там он оставался в тени, а обзор ему открывался приличный.

В этой гостиной собралась совершенно неоднородная публика – тут были и представители знати среднего уровня, и великовозрастная дочь герцога Бельгарда, чье легкомыслие вызывало толки, и некий юноша, прибывший из провинции и впервые приведенный на светский прием своей тетушкой, престарелой графиней де Лож, покровительствующей рифмоплетам. Юноша, смущенный и взбудораженный своим присутствием в знаменитом салоне, буквально пугал ярким румянцем щек, однако вместо того, чтобы молча оглядеться и пообвыкнуться в обществе, изо всех сил старался, чтобы его заметили: вставлял реплику в каждый диалог и в связи с этим краснел еще больше.

– Правда ли, что кардинал намеревается построить в Анжене дворец и перебраться туда из Лувра? – спрашивала великовозрастная дочь герцога Бельгарда у всех сразу, предлагая очередную тему для беседы.

Взоры многих присутствующих сразу же обратились к де Бреку, поскольку в Париже было известно, кому служит барон. Однако провинциальный юноша, подскочив от нетерпения, тут же выпалил:

– Не далее как сегодня я имел честь видеться с господином Лемерсье, архитектором. Он был столь любезен, что показал мне один чертеж… О, господа, это будет нечто величественное и прекрасное! Пале-Кардиналь – вот как будет называться дворец!

– Не взревнует ли король? – подал голос кто-то из гостей.

Вопрос был задан не просто так. Некоторое время назад, когда кардинал Ришелье приобрел поместье Анжен с целью реконструкции, по всему Парижу пошли гулять слухи, что сей факт несколько ослабил отношения между монархом и его первым министром. Однако Ришелье в этом вопросе, как и во многих других, оставался непреклонен – по его словам, блеск и роскошь двора мешали ему сосредоточиться на своих обязанностях, а постоянные интриги омрачали его дух. Работать так, чтобы не находиться на виду, служить государю в покое и подобающей священнослужителю скромности – вот чего добивался кардинал, покупая поместье напротив королевского дворца. Теперь же выяснялось, что дворец Ришелье обещает быть величественным и прекрасным…

Развить тему, увы, не удалось: распорядитель салона Венсан Вуатюр, это связующее звено всех компаний, этот острослов и придумщик, привел в гостиную «штучную персону» – так у мадам Рамбуйе называли людей, приглашенных намеренно и зачастую всего единожды. Бродячие актеры и шуты, безвестные художники и очень даже известные колдуны-предсказатели из Сент-Антуанского предместья (липовые колдуны, разумеется, совсем не Иные), прославленные неотесанные рубаки и девицы с пикантным прошлым – здесь годилась любая экстравагантная личность, лишь бы ее появление доставило удовольствие посетителям, дало повод для разговоров и увеличило популярность особняка на Сен-Тома-дю-Лувр.

– Дамы и господа! – тоном заговорщика произнес Вуатюр, всем своим видом выражая загадочность. – Имею честь представить вам нашего почетного гостя! По некоторым причинам я не могу назвать вам его имя, поскольку, говорят, слух его величества соперничает с быстротой его шпаги и всепроникающим ароматом его душистой воды. Поэтому назову вам только прозвище нашего дорогого друга, талантливейшего и ироничнейшего уличного поэта. Встречайте, дамы и господа! Перед вами – месье Трувер!

При словах «почетный гость» и «дорогой друг» вошедший успел дважды приосаниться и дважды же вздернуть подбородок, что, должно быть, означало согласие с эпитетами, которыми его наградил Вуатюр, и намекало на наличие самолюбия и гордости даже у уличных поэтов. (Фраза «талантливейший и ироничнейший» вызвала на губах Трувера подобие снисходительной и даже грустной усмешки, но тут не было ничего удивительного, ибо каждый поэт рано или поздно преодолевает осознание данного факта о себе самом). Шутка ли – изображать в своих песенках чванливых и глупых господ, а теперь попасть в центр набитой ими гостиной! Тут нужно было обладать либо отчаянной смелостью, к коей расположены люди гордые, либо презрением ко всем и вся, что отличает людей недалеких, но весьма самолюбивых. Осталось разобраться, к какому типу относился гость. Впрочем, судя по аплодисментам, улыбкам и вспыхнувшим глазам, кое-кто из присутствующих не только слышал о Трувере, но и был знаком с его творениями.

Бриссар относился к тем, кто знал парочку недурных его стишков, очень точно и смешно описывающих его высокопреосвященство. Интересно, заметил ли Трувер сидящего в уголке де Бреку, распознал ли в нем дворянина, находящегося на службе у кардинала? Если так – представление обещало быть забавным.

Тут случился казус, который очень кстати заставил присутствующих обернуться в сторону барона. Дело в том, что меж посетителей постоянно сновали виночерпии, наполняющие опустевшие бокалы гостей, и слуги, предлагающие всевозможные угощения. В очередной их заход появились подносы с миниатюрными пирожными. Если от вина де Бреку категорически отказывался, то проявить неуважение к хозяйке дома, отказавшись и от десерта, он не мог себе позволить. С некоторой растерянностью разглядывая разноцветные сладости, барон наконец выбрал два пирожных: одно – с золотистой корочкой, другое – мягкое, цвета спелой вишни. Искоса взглянув на тех, кто уже вовсю пробовал и нахваливал творение личного повара мадам Рамбуйе, де Бреку и сам откусил от того, которое с корочкой. Мгновенье – и барон, согнувшись пополам, выплюнул кусочек в носовой платок и закашлялся так сильно, что из соседней гостиной заглянули несколько любопытных. Капельки слюны и крошки брызнули из-под ладони де Бреку, и после ему пришлось долго извиняться перед присутствующими за этакую неприятность. Слуги моментально протерли испачканный пол, самые вежливые из гостей сделали вид, будто ничего не произошло, и только Фюмэ злорадно улыбался, понимая, в чем дело. Да и Бриссар прекрасно это понял. Барон, как и любой кровосос, не переносил вина. Дабы избавиться от вопросов, де Бреку сам запустил легенду о том, что содержит какую-то невероятную по размерам псарню, где собраны представители всех известных пород. Собакам, как известно, не нравится запах, исходящий от хозяина, перебравшего с друзьями бургундского или даже хереса. А барон, по собственному признанию, якобы очень любил собак. Не больше людей, но куда больше вина. Поначалу такая причуда вызывала множество насмешек – лишить себя одного из сильнейших удовольствий в угоду псам! Однако постепенно парижане привыкли и смирились. Сейчас же де Бреку не учел того нюанса, что повар мадам Рамбуйе пропитывал свои десерты, а пирожное с золотистой корочкой, выбранное бароном, было и вовсе пропитано не чем-нибудь, а «жженым вином» из Шаранта. Трудно было даже представить, что сейчас творилось со ртом и пищеводом кровососа! Однако он был вынужден терпеть, поскольку, по всей видимости, никак не мог покинуть свой пост. Жаль. Николя предпочел бы, чтобы помеха в лице барона ретировалась.

– Ах, какой необыкновенный вкус у этого пирожного! – воскликнул розовощекий юноша, которому на вид было всего-то лет шестнадцать. – Мне кажется, я угадал его! Это вкус brandewijn! Я пробовал его во время путешествия, по пути из Ганновера! Фламандцы на севере называют его просто brandy, а в Париже он почему-то еще не пришелся по вкусу. Уверяю вас, господа, за этим напитком будущее!

Казалось, про барона все окончательно забыли: мужчины и женщины с легкой иронией переглядывались – этот забавный мальчик, племянник престарелой графини де Лож, пытался произвести впечатление.

Поэта Трувера уговорили прочесть какое-нибудь сатирическое произведение. Надувая щеки от осознания себя настоящей жемчужиной если и не всего салона, то как минимум данной гостиной, Трувер прошел в центр и, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, громогласно объявил, что прочтет экспромты, пришедшие ему на ум при знакомстве с некоторыми присутствующими. Утвердившись в середине комнаты в нарочито небрежной позе, он, глядя в потолок, начал:

Присутствующие замерли, ошарашенные неслыханной наглостью слов. Бриссар едва не открыл рот. Вот так так! Будь Трувер дворянином – вызов на дуэль ему был бы обеспечен! Однако как поведет себя де Бреку, который не мог не сообразить, кому посвящен стих?

Барон некоторое время сидел молча, обдумывая продекламированное Трувером, затем, к пущему изумлению посетителей, учтиво склонил голову, будто признавая за поэтом право на подобную выходку. Фюмэ, Бриссар, да и все остальные попросту не могли поверить своим глазам: де Бреку сидел как ни в чем не бывало и, судя по всему, готовился слушать дальше. Даже напыщенный идиот Трувер, вздернувший нос к потолку, – и тот покосился на барона, желая удостовериться в произведенном впечатлении. Но пергаментное лицо де Бреку не выражало никаких эмоций. Поэту это явно не понравилось, злобная гримаса исказила на мгновение его лицо, но он довольно быстро справился с собою.

– Ну что ж? Продолжим! – бодрым тоном возвестил он и не стал заставлять гостей ждать:

Несчастный юноша, еще недавно с восторгом рассуждавший о своем знакомстве с Лемерсье и достоинствах «жженого вина», не веря в происходящее, вытаращил глаза и покраснел до кончиков ушей. Казалось, еще чуть-чуть – и брызнут слезы обиды и ярости. Он не был готов к такой агрессивной и беспричинной атаке, он понятия не имел, как себя вести в подобной ситуации. Этот беспомощный розовощекий кролик, как метко назвал его Трувер, вертел головой, глядя то на обидчика, то на де Бреку, и все не мог решить, как ему следует поступить. По-хорошему, надо бы взять за шкирку грубияна и спустить с крыльца. Но раз тот худой и бледный барон, по персоне которого острослов тоже прошелся, сидит и ничего не предпринимает… Может, тут так принято? Может, такие стишки служат для удовольствия одних и воспитания самообладания у других?

На его счастье, в гостиную впорхнула Жюли – старшая дочь маркизы де Рамбуйе, которой не было и семнадцати и которая практически с рождения воспитывалась в салоне. Не обладая какой-то особенной красотой, она тем не менее была прелестной девушкой, любимицей всех без исключения посетителей. Сказав словечко там, пошутив тут, Жюли мгновенно вызвала улыбки, и даже «кролик» теперь краснел не от унижения, а от смущения – Жюли не могла не понравиться ему.

Однако то, как расслабились гости, вызвало раздражение поэта, о котором все словно забыли. Все еще стоя в центре комнаты, он откашлялся, привлекая, а вернее – возвращая себе внимание, и тут же затараторил:

– Довольно! – вдруг прервал его негромкий, но чрезвычайно выразительный голос. – Остановитесь, сударь. Наше с юным виконтом смирение не должно побуждать вас к низости по отношению к юной мадемуазель Жюли.

Жюли, пропустившая предыдущие выступления поэта, ничего не понимала, но улыбнулась еще светлее, чем прежде.

– О! Господину барону пришлись не по вкусу мои скромные строки? Может быть, господин барон желает обсудить их наедине? Возможно, на пустыре возле Турнельского дворца?

«Так это ловушка! – сообразил наконец Бриссар. – Рифмоплету во что бы то ни стало требуется принудить де Бреку к поединку! Вот так так! Но он же не может не понимать, что дворянин не станет марать руки о какого-то уличного поэтишку…»

Уголки губ де Бреку чуть дрогнули, а сам он поднялся со стула и вышел из своего угла.

– Как вам должно быть известно, сударь, – любезным тоном произнес барон, – еще король Генрих Четвертый своим эдиктом запретил обсуждать чьи-либо поэтические строки наедине. Особенно на пустырях.

– Даже если эти строки напоминают личное оскорбление?! – снова не к месту вспыхнул «безусый кролик»; он был до того взволнован происходящим, что, не выдержав, выскочил на середину гостиной, едва не столкнувшись с Трувером.

– Особенно! – подчеркнул де Бреку и слегка поклонился «кролику». – Особенно если они напоминают личное оскорбление, мой юный друг! Вот кабы некто не испугался в нашем присутствии поносить в непристойных выражениях Францию… Да, это можно было бы счесть поводом для наказания. Я имею в виду – действенного наказания.

Барон, приподняв брови, в упор уставился на Трувера. Тот побагровел. Разумеется, ему требовалось спровоцировать барона, но не такой ценой. Если до сей поры народ на площадях, да и некоторые представители сливок высшего общества довольно благосклонно встречали его оды и сонеты и даже поощряли его на создание новых сатирических куплетов, то теперь он весьма и весьма рисковал. Вот так скажешь недоброе слово о Франции – и завтра же имя твое станет моветоном, не говоря уже о творчестве.

– Что ж, извольте! – наконец с вызовом ответил он. – Та страна, в какую превращают Францию Красный герцог и его прихвостни, не достойна ни одного упоминания в книгах, которые летописцы оставляют для наших потомков!

Бриссар ухмыльнулся: как же быстро господин поэт перешел от стихов к прозе!

– Я удовлетворен подобной формулировкой, месье, – поразмыслив, кивнул де Бреку. – Сказанное вами можно признать достаточным основанием для того, чтобы мы уединились для продолжения беседы. Но, честно говоря, я попросту не представляю, как мне поступить. – Он с сожалением развел руками. – Я не уединяюсь с теми, чье настоящее имя мне неизвестно. Ведь может статься, что порка на конюшне – это все, на что может рассчитывать тот, кто оскорбил Францию в моем присутствии.

Трувер сверкнул глазами и сделал порывистый шаг. При этом он случайно отпихнул плечом некстати застрявшего посреди комнаты «кролика».

– Сударь! – возмущенно воскликнул юноша и схватился за шпагу. На счастье, Фюмэ, оказавшийся поблизости, придержал его за локоть, давая понять, что у него еще будет шанс поквитаться с дважды оскорбившим его поэтом, но сначала нужно дождаться завершения той сцены, что уже в разгаре.

Тем временем Трувер, приблизившийся вплотную к де Бреку, нагнул голову, заставив Бриссара мысленно хохотнуть: со стороны было похоже, что поэт намеревается укусить кровососа в шею. На самом же деле Трувер всего лишь шепнул что-то барону на ухо.

– Это меняет дело, – кивнул де Бреку. – Тогда я буду к вашим услугам… скажем, на рассвете.

– Нет, месье! – яростно прошипел Трувер. – Немедленно! Сейчас!

– Господа, господа! – возбужденный происходящим, вклинился между соперниками Вуатюр, распорядитель салона. – Я прошу вас поумерить свой пыл! Все-таки вы сейчас находитесь в доме, принадлежащем благородному семейству! Не нужно бросать на него тень! Проявите уважение к маркизе и снисхождение ко мне!

Бриссару происходящее стало напоминать фарс. Уж не разыгрывают ли участники заранее распределенные роли? Сейчас де Бреку попросят удалиться, и некоторое время он будет занят дуэлью с Трувером. Кому же понадобилось удалять отсюда де Бреку? Неужели в этом замешан Фюмэ и стоящий за ним Ночной Дозор Парижа? Николя взглянул на спектакль сквозь La Pénombre. Гнев, негодование – это эмоции, преобладающие в аурах юноши и поэта. Беспокойство – основа для красок в ауре Вуатюра. Фюмэ – полностью закрыт от чтения мыслей и чувств. Де Бреку внешне спокоен, но разве можно прочесть в ауре кровососа хоть что-то, кроме извечной жажды и ярости? Если, конечно, в настоящий момент кровосос подвержен приступу того или другого, а барон явно не был ни голоден, ни рассержен сверх меры… Эмоции прочих гостей – праздный интерес, любопытство, желание немедленно поделиться столь пикантной новостью хоть с кем-нибудь… Глупые, глупые люди!

В какой-то момент Николя поймал взгляд барона, направленный на Светлого Фюмэ. Светлый даже не обернулся к кровососу. Складывалось впечатление, что дозорный предоставил барону самому решать свои проблемы. Если Ночной Дозор и предъявит впоследствии вампиру претензии по поводу дуэли с обычным человеком, то сейчас Фюмэ гораздо выгоднее, чтобы барон исчез из салона мадам Рамбуйе. А письмо… Ну а что письмо? Придется кардиналу обойтись без оного, ибо де Бреку обязан принять вызов (да он, собственно, уже принял его!) и удалиться, а выкрасть письмо через Сумрак кровососу не позволят ни Фюмэ, ни сам Бриссар. Не повезло!

Барон как раз проходил мимо, и Николя не удержался, протянул ему руку. Де Бреку рассеянно посмотрел на ладонь Темного, мыслями находясь где-то далеко.

– Вы поступили благородно, сударь! – искренне сказал Николя. – Покорно стерпев насмешки в свой адрес, вы тем не менее вступились за честь дамы… Я удивлен. Про вас говорят всякое…

– Про меня или про наше племя? – усмехнулся барон.

Бриссар несколько смутился и замешкался с ответом.

– Запомни, Темный, – равнодушно сообщил барон, – дворянином я стал на сорок лет раньше, чем кровососом. Трудно, знаешь ли, избавиться от хорошего воспитания. Даже если постоянно приходится иметь дело с наглецами и падалью.

– Без секундантов, без свидетелей… – недовольно пробурчал Трувер, которому и тут необходимы были зрители.

– Ничего страшного, сударь, – меланхолично ответил де Бреку, левой рукой пробуя шпагу на упругость и вставая в позицию. – К бою!

Поэт скинул плащ и шляпу, вынул шпагу из ножен, посмотрел на своего противника – и неожиданно рассмеялся:

– Ну все, довольно! – раздраженно ответил де Бреку, но тут же и сам едва заметно улыбнулся и опустил оружие; теперь он заговорил совсем другим тоном: – Действительно, уже достаточно. Я проверил – никто за нами не увязался.

– Караулят письмо?

– Бдительно караулят!

Трувер расхохотался, барон снова чуть заметно изогнул губы и требовательно протянул руку.

– Надеюсь, вы оценили, господин барон, как искусно все было проделано? Лишь одно касание плечами с этим юнцом – и все, подмена состоялась в наилучшем виде!

Поэт, покопавшись за пазухой, вынул конверт, скрепленный неразличимой в темноте печатью. Однако отсутствие освещения не смутило де Бреку, он пробежал глазами по имени получателя.

– Что там? – полюбопытствовал Трувер.

– Занимайтесь тем, что у вас лучше всего получается, сударь. Карманов на ваш век хватит. Одежду, кстати, можете оставить себе и потом использовать в представлениях своего уличного театра. Но лучше – продайте. Кстати, о плате…

С этими словами де Бреку убрал в карман письмо и кинул своему недавнему противнику мелодично позвякивающий мешочек.

– Господин барон, а можно я и дальше буду всем говорить, что стихи про бледность и про безусого кролика сочинил я, а не вы?

Де Бреку, не успевший еще убрать шпагу в ножны, погрозил вору острием.

Едва различимая тень стремительно неслась над спящим городом. Шелестели крылья, сверкали отраженным звездным светом глаза гигантского нетопыря.

С момента появления де Бреку в кабинете кардинала в Лувре прошло чуть более пяти часов: именно столько потребовалось барону, дабы в деталях разработать всю операцию по подмене письма, найти исполнителя на роль поэта Трувера и должным образом подготовить его. Стихи де Бреку сочинил буквально на пороге особняка Рамбуйе, едва только рассмотрел сквозь Полумрак присутствующих, в частности – «безусого кролика», которому в этот вечер суждено было стать жертвой острого языка лже-Трувера. Надо отдать должное уличному актеру, а по совместительству – фокуснику и карманнику (жизнь учит нас, что порою это одно и то же): тот так быстро вжился в роль, так быстро выучил стихотворный «экспромт», переданный ему бароном, что ни у кого из присутствовавших в салоне не возникло и тени сомнений.

Само представление в гостиной заняло не больше часа. Но теперь уже перевалило глубоко за полночь, и искать Ришелье в Лувре не имело смысла. Тем не менее это вовсе не означало, что кардинал закончил с делами и лег спать, и сейчас де Бреку, перекинувшись в летучую мышь, направлялся к его апартаментам. К слову, если бы «дуэль» действительно состоялась возле Турнельского дворца, к особняку Ришелье можно было бы пройти пешком – достаточно было бы всего лишь пересечь площадь, однако с лже-Трувером барон расстался гораздо раньше, в переулке за церковью Сен-Жерве, и теперь преодолевал оставшееся расстояние по воздуху.

Прежде чем опуститься на землю, нетопырь, дабы удостовериться в отсутствии невольных свидетелей, дважды облетел по периметру квадратную площадь, ныне известную нам как площадь Вогезов, а тогда называвшуюся Королевской. Но даже убедившись, что та пуста, а из окон респектабельных апартаментов не выглядывают ни их владельцы, страдающие бессонницей, ни прислуга, страдающая бездельем, – даже убедившись в этом, вампир предпочел вернуть себе человеческий облик за углом соседнего здания – особняка, принадлежащего Марион Делорм. О любовной связи герцога де Ришелье с этой юной парижской куртизанкой шептались даже самые ленивые до сплетен придворные (хотя таких, как известно, в природе не существует), однако у де Бреку было собственное мнение на этот счет: да, соседство на Королевской площади не случайно, но причина – не в нежных чувствах, а в тех услугах, которые Марион оказывала кардиналу. Девица Делорм добывала самую конфиденциальную информацию из самых непредсказуемых источников, и барон не был бы удивлен, если бы оказалось, что и о направляющемся в Брюссель сообщении его высокопреосвященство узнал от нее.

Ришелье он застал в библиотеке. Несмотря на то что часовая стрелка уже близилась к трем, первый министр еще и не думал ложиться.

– Ну? – коротко спросил он. – Вам удалось добыть письмо?

– Разумеется, монсеньор, – с поклоном ответил де Бреку и протянул послание.

Кардинал быстро прочитал имя в адресе, затем искоса взглянул на барона:

– Что скажете?

– Если вашему высокопреосвященству угодно знать мое скромное мнение, то я поражен вашей проницательностью. Послание действительно уже утром покинуло бы Париж с племянником графини де Лож – этот мальчик путешествует по Европе, и в нем крайне трудно было бы заподозрить гонца.

– Предположу, что этим и воспользовались: незачем посылать специального человека, если есть другой, который так или иначе окажется в нужном городе, не вызывая подозрений.

– Однако мне не удалось выяснить, куда он должен был направиться в первую очередь – в Дампьер, в Брюссель или в Мадрид. Хотя если монсеньор позволит мне высказать свое мнение – я бы поставил на Дампьер.

Кардинал вновь взглянул на послание.

– Имя получателя вам о чем-нибудь говорит?

– Аглая Мишон? Увы, нет. Впрочем, я не удивлюсь, если и тут вы оказались правы, монсеньор: эта Мишон либо может быть доверенным лицом де Шеврез, либо сама герцогиня называет себя так в тайной переписке.

– Возможно, сын мой, возможно, – задумчиво проговорил кардинал. – А что вы скажете об отправителе?

О, об отправителе барон мог бы сказать с полной уверенностью! Хотя снаружи значилось имя одной из фрейлин, само письмо все еще хранило отпечаток эмоций Анны Австрийской, и де Бреку ни мгновения не сомневался, что текст внутри написан рукой королевы. Однако показывать свою осведомленность перед кардиналом он счел излишним и потому изобразил удивление:

– С этой особой я не знаком, монсеньор.

– Вы вскрывали письмо, читали его? – пристально глядя в глаза де Бреку, строгим голосом спросил Ришелье.

– Нет, монсеньор, – честно ответил барон.

– Как же вы можете быть уверены, что это то самое письмо?!

– Поверьте, монсеньор, это именно оно, – смиренно склонив голову, произнес барон.

– Никаких сомнений?

– Никаких.

– Что ж, Бреку, я доволен. Вы решили эту задачу. Ступайте; вам, верно, следует отдохнуть. Но пока я бы попросил вас не уезжать из Парижа – вы еще можете мне понадобиться в самое ближайшее время.

– Вы знаете, как меня найти, монсеньор.

Возможно, правильнее было бы покинуть библиотеку незамедлительно. Тем не менее я позволил себе задержаться на несколько мгновений, дабы по возможности узнать настоящий ответ на загадку. Раз поручение выполнено – ничто не мешает Ришелье позвать отца Жозефа (который, разумеется, и сейчас был поблизости – укрылся на время моего визита в комнатушке за потайной дверцей) и обсудить с ним то, над чем я вынужден ломать голову. Клянусь Тьмой, ласкающей меня: я не стал бы подслушивать, если бы речь пошла о каких-то посторонних вещах! И дело вовсе не в том, что я не поверил в причины, названные мне его высокопреосвященством, отнюдь. Дело в важности того, о чем он, возможно, умолчал.

Хотя, положа руку на сердце, я не исключал бы в этом деле и личных причин, заставляющих Ришелье быть излишне подозрительным и предвзятым. Мари де Роган, жену герцога де Шеврез, кардинал невзлюбил еще в те времена, когда в своем первом браке она была супругой де Люиня, фаворита Людовика XIII, самого главного и коварного противника епископа Люсонского. Де Люинь скончался в 1621 году, что позволило Люсону вернуться в Лувр и довольно быстро занять освободившееся возле короля место в качестве советника (вскоре после этого его возвели в сан кардинала). Всего через четыре месяца после смерти влиятельного мужа неунывающая вдова благополучно сочеталась браком с принцем Клодом Лотарингским, приобретя таким образом титул герцогини де Шеврез. Сей титул позволял ей остаться при дворе, более того – продолжить близкое общение с королевой Анной, что по вполне понятным причинам не нравилось Ришелье. Сам-то он наверняка бы предпочел, чтобы вдова его злейшего врага навсегда исчезла с горизонта и не была постоянным напоминанием о днях противостояния с де Люинем в Королевском Совете и об унизительной ссылке в Авиньон.

Как ни странно, Людовик XIII, который первое время недолюбливал ставленника королевы-матери, в своем отношении к герцогине был с ним полностью солидарен. Правда, на то у него была своя причина. Несколько лет назад его супруге Анне наконец-то удалось забеременеть. У Людовика, как и у всего двора, будто гора с плеч свалилась. Но однажды две подруги, две белокурые красавицы – одна скромная и тихая, другая легкомысленная и взбалмошная – так разрезвились, бегая друг за другом по залам Лувра, что это привело к самой настоящей трагедии: Анна поскользнулась на натертом до блеска паркете и упала. Упала неудачно, ничком, сильно при этом ударившись. Два дня она пролежала в постели, а на третий день случился выкидыш. Король, предпочитавший охоту и общество фаворитов обязанностям государя и мужа, король, уже успокоившийся по части выполнения супружеского долга и вычеркнувший спальню жены из списка мест, необходимых для посещения, – да, король пришел в ярость, не без оснований обвинив мадам де Шеврез (вернее, тогда еще вдову де Люинь) в произошедшем. Он и раньше с настороженностью относился к окружению своей супруги, теперь же пользовался любым подходящим поводом, чтобы удалить ближайшую подругу Анны из столицы, так что значительную часть жизни в статусе герцогини де Шеврез Мари была вынуждена проводить в нескольких лье от Парижа, в замке Дампьер, принадлежащем принцу Клоду Лотарингскому. Однако влияние подруги на королеву от этого ничуть не ослабло и не сулило ничего хорошего. Ришелье переживал и злился.

Я его понимал.

Давным-давно, когда четырнадцатилетнюю испанскую инфанту Анну доставили в Париж для венчания с юным Людовиком, епископ Люсонский проникся к ней искренним сочувствием и симпатией. Пусть такие браки и были в порядке вещей, однако милая и скромная девочка, оказавшаяся вдали от дома и родных, вызывала чисто человеческую жалость со стороны моего родственника. Став ее духовным наставником, Арман по многу часов проводил с ней в богословских беседах, учил ее правильному произношению, разъяснял тонкости французского этикета, историю и значение тех или иных светских традиций. В те времена я не был у него на службе и по вполне понятным причинам не поддерживал никаких отношений с внучатым племянником, но пару раз я видел их вместе, и следует признать, что настолько взаимной дружеской привязанности я не встречал среди людей ни до, ни после. Подобная привязанность может существовать между родственниками или любовниками, но Анна и Арман не были ни теми, ни другими.

Что-то произошло за те несколько лет, пока епископ Люсонского диоцеза отсутствовал при дворе. Возможно, Анна всерьез приняла лживые обвинения, из-за которых ее наставник был приговорен к ссылке. А может быть, ее напугало то, что в двух войнах подряд Люсон выступил на стороне Марии Медичи, а значит – против короля и королевы. И пусть впоследствии лишь благодаря искусным действиям Армана мать и сын помирились – в душе юной Анны Австрийской Ришелье мог так и остаться предателем. Иначе я не знаю, чем объяснить все те козни, которые испанка начала строить вместе с подружкой-герцогиней моему внучатому племяннику.

Апофеозом гнусности со стороны де Шеврез стало предложение разыграть кардинала. Однажды молодая королева вслух начала вспоминать времена, когда они с Арманом были близки, а затем ее мнимая ностальгия распространилась и на родину. «Ах, герцог, если бы вы знали, как я скучаю по дому! – горестно восклицала она в присутствии ничего не подозревающего кардинала. – Скучаю по милому брату Филиппу, по испанскому солнцу и по сарабанде… Ах, если бы кто-нибудь захотел сделать мне приятное и станцевать сарабанду!» Ришелье хмурился, кусал губы, но в итоге решился исполнить желание своей бывшей воспитанницы – в надежде, что этот жест вернет ее дружеское расположение. Вечером он явился в ее покои в расшитом болеро с пышным испанским воротником и в зеленых шароварах. Не знаю, хороша ли была сарабанда в его исполнении, но мне нетрудно представить стыд и ужас кардинала, когда из отгороженного ширмой угла комнаты послышался многоголосый хохот – там в предвкушении потехи укрылись несколько придворных дам и кавалеров под предводительством герцогини де Шеврез.

Эта история, известная мне со слов очевидца, лишь подпитывала мои нынешние сомнения: действительно ли Ришелье заботят добродетели Анны и непристойность ее возможной любовной интриги? Действительно ли он хочет уберечь королевскую чету от подозрений и толков? Действительно ли видит в этой ситуации политическую опасность? Или он на основе информации, содержащейся в письме, собирается затеять какую-то свою интригу и таким образом отыграться на высокородных обидчицах, выставивших его на всеобщее посмешище? Стоит ли задуманное им предприятие (а я не сомневался, что Ришелье уже замыслил нечто, потому и попросил меня не удаляться из Парижа), стоит ли его месть того риска, на который он готов будет обречь меня и мой отряд?

Ну что ж, спросить об этом прямо я не мог. Ришелье и так в прошлую нашу встречу был сверх всякой меры любезен, постаравшись объяснить нюансы, которые меня вообще не касались. Дело государственной важности… Проклятье! Именно так; другими делами первый министр, казалось, не занимается вовсе – не спит, не молится, не пишет стихов. Не могу сказать, что последнее меня удручало, и все же я помнил: в детстве Арман делал успехи в стихосложении, у него был легкий слог и чудесная фантазия, присущая болезненным мальчикам. Куда делся тот ребенок? В кого он превратился? И как же хорошо, что он совершенно не помнит своего скучного дядюшку Этьена, гостившего несколько раз в родовом поместье дю Плесси…

Раздался приглушенный скрип – это заговорила свеча отца Жозефа. Видимо, он поднял со стола подсвечник, и огонек заплясал, скрипя и поскуливая. Звук этот, приближаясь, довольно скоро вплелся в тонкий писк масляной лампы в библиотеке – значит, начальник тайной канцелярии должен был вот-вот появиться из потайной комнатки.

Какое-то время назад странности претерпевших изменения чувств забавляли и пугали меня. Если с нечеловеческими возможностями собственного тела я свыкся практически сразу, если с потребностью удовлетворять извечный голод быстро смирился, то новые ощущения беспокоили еще долго. Скажем, громкие звуки отдавались теперь не в ушах, а во всем теле: мелкой дрожью в зубах и ребрах, в лобной кости и фалангах пальцев. Я мог накрепко зажать уши ладонями – и при этом не только ощущать телом эту дрожь, но и распознавать в ней лай собаки и стук копыт, отличать мушкетный выстрел от громового раската.

Со слухом же приключилась другая метаморфоза: я теперь слышал свет. Даже если источник находился в другой комнате, а двери были закрыты, я мог точно определить, например, сколько свечей зажжено. Я мог сказать, горит ли за наглухо занавешенными окнами дома лампа – писк промасленного фитиля ни с чем не спутаешь. Факелы ворчали, костер оглашал округу непрерывным рыком, ярко освещенные залы орали сотнями разных птичьих голосов. Луна пела – нежно, пронзительно, тоскливо. Наибольшее неудобство доставлял неугомонный, гудящий и ревущий котел солнца; его мощный всепроникающий гул был слышен даже за толстыми крепостными стенами. Однажды я вдоволь позабавился, несколько дней просидев в глубоком погребе и на спор угадывая минуту восхода яростного и несносного светила, а также тот миг, когда гас последний солнечный луч. Мне доставляло удовольствие видеть растерянные лица тех, с кем было заключено пари, и их метания в поисках припрятанных в погребе часов или ведущего наружу отверстия. Им было не дано понять: мне не обязательно смотреть на то, что я могу услышать.

Глаза теперь видели в темноте так же хорошо, как раньше днем, и было удивительным и странным вспоминать времена, когда я не знал, куда поставить ногу, опасаясь попасть в сокрытую мраком канаву, споткнуться о корягу, налететь на выставленную из-за угла шпагу ночного грабителя. Ах да! Все время забываю упомянуть – глаза видели прекрасно, даже если не поднимать век.

Когда отец Жозеф наконец-то появился в библиотеке, я вплотную приблизился к ним, не подозревавшим о моем присутствии. Мне не хотелось пропустить ни слова из приглушенного разговора.

– Итак? – спросил капуцин.

Ришелье, успевший распечатать и пробежать взглядом письмо, бессильно уронил руку и с трудом выговорил:

– Она согласилась.

– Дьявол! – воскликнул отец Жозеф и тут же перекрестил свои губы, помянувшие нечистого. – Вот так открыто и однозначно? Никакого шифра и приписок невидимыми чернилами?

– Читайте сами.

Кардинал протянул листок, и начальник его тайной канцелярии жадно впился в текст глазами. Я заглянул ему через плечо.

«Милая сестрица, – было выведено крупным, почти детским почерком (Анна так и не научилась чисто и уверенно писать по-французски), – сгорая от обиды и стыда, я вынуждена признаться, что муж по-прежнему холоден со мной. По всей видимости, дабы исправить эту ситуацию, я все-таки воспользуюсь примером известной Вам банкирши. Ваша Луиза».

Я был весьма озадачен и потому взглянул на короткое послание сквозь Полумрак: нет, никаких тайных символов, никакого скрытого подтекста. Значит, молодая королева, подписавшаяся именем фрейлины, имела в виду именно то, что в итоге написала. Хорошо, допустим, первая фраза – это тот самый ответ, который рассчитывал перехватить Ришелье: раз муж «по-прежнему холоден» – значит ребенка Анна не ждет. Другая фраза менее ясна. Не код, но нечто, понятное и отправителю, и получателю, а заодно и кардиналу с его ближайшим помощником. И раз Арман вынес из послания некое согласие королевы… Согласие на что? Что это за банкирша? Каков ее пример? Она каким-то образом заставила своего холодного мужа воспылать страстью? Или нашла ему замену? Если судить по взволнованным лицам ознакомившихся с содержанием письма, второе гораздо вернее.

Двое – Арман дю Плесси и Франсуа дю Трамбле, прирожденные воины, волей Провидения переодетые в сутаны, – в упор смотрели друг на друга и молчали. Шум крови в их венах и сосудах был сейчас даже громче, чем дыхание, громче, чем разговор свечи с лампой.

– Королева-регентша – это Испания в Париже, – прервав затянувшуюся паузу, выдавил Ришелье.

– Не забегайте вперед, мой друг, – покачал головой капуцин. – Она согласилась на словах, но хватит ли ей решимости? Она – дочь и сестра самых католических из королей. Она воспитана соответствующим образом.

Я окончательно перестал понимать что-либо. Хотя, пожалуй, с последней фразой был согласен: говорили, что при испанском дворе царит фанатичная строгость во всем. Даже маленьким детям в своих покоях не разрешалось бегать, играть и смеяться. Чинность, благопристойность и подавление любых эмоций, кроме восторга во время молитвы. Нынешний король Испании и Португалии Филипп IV Габсбург, родной брат французской королевы, принимал посетителей, глядя перед собой в одну точку, не шевелясь, не поворачивая головы и, казалось, вообще не дыша, и только губы его двигались, когда он отвечал на просьбы и отдавал распоряжения. Представить, что его сестра, воспитанная в той же самой строгости, вдруг позволит себе грех прелюбодеяния, – немыслимо! И все-таки растерянность и даже некоторый страх собеседников явно показывали мне, что речь в письме идет именно об этом. Кардинал не просто угадал – он словно предвидел подобный поворот!

Как же такое возможно?! Неужели наша королева настолько подвержена влиянию сладострастной и взбалмошной де Шеврез? Если историю с сарабандой еще можно было назвать пусть злой, но все же детской выходкой, то теперь невинными шалостями и не пахло.

Но что же это за банкирша? И почему эти строки заставили Ришелье заговорить про Испанию в Париже?

– Уже поздно, мой дорогой дю Трамбле, – устало вымолвил кардинал. – Нам требуется отдых, пусть даже кратковременный, чтобы завтра мы с новыми силами вернулись в эту битву.

Капуцин почтительно склонил голову и направился к выходу из библиотеки, однако в дверях обернулся к Ришелье и спросил:

– Как ваше высокопреосвященство собирается поступить с этим письмом? Тайком вернуть его на место? Или монсеньор прикажет мне составить другой текст, противоположный по смыслу, написать его почерком Анны, а затем перехватить гонца и совершить обратную подмену?

– Ни то, ни другое, друг мой, – задумчиво ответил Ришелье. – Даже если та пустышка, которую утром повезут в Дампьер вместо настоящего письма, разозлит получателя, ответным шагом может стать только повторный вопрос Анне. Герцогине де Шеврез придется поручить доставку письма проверенному человеку, коего еще следует найти и подготовить. А это – время, и оно будет играть на нашей стороне.

Отец Жозеф еще раз поклонился и вышел.

Теперь мне тоже нечего было здесь делать, и потому я поспешил удалиться.

Уже находясь в предутреннем весеннем небе, я ощутил выплеск Силы – где-то позади открылся Светлый портал. С высоты не было понятно, где именно – на Королевской площади или чуть поодаль. Возможно, к Марион Делорм захаживают не только знатные вельможи из числа людей? А может быть, один из особняков принадлежит Иному, который нечасто там появляется или слишком хорошо маскируется?

Или просто Пресветлый коннетабль решил внезапно проверить, как несет свою службу на темных улочках парижский Ночной Дозор.

Церковный колокол давно уже пробил три раза, и тем не менее мэтр Мишель, хозяин гостиницы «Лилия и крест», находился сейчас не в своей постели под пуховым одеялом, а внизу, в пустом трапезном зале. Он был заранее предупрежден о позднем визите одного странного завсегдатая. Тощий бледный господин из благородных время от времени заказывал то каплуна, то зайца, то молочного поросенка, то барашка. Однако хозяину можно было не беспокоиться о готовке жаркого: вся тушка, щедро оплаченная, оставалась у него и шла следующим вечером на ужин постояльцам «Лилии и креста». Господину же требовалась лишь кровь, теплая кровь только что убитого животного. Он рассказывал, что язычники из-за моря, откуда испанцы, по слухам, привозили много золота, верят, будто, выпивая теплые соки зверя, ты обретаешь самые лучшие его качества: просыпаешься с рассветом, сразу же становясь бодрым, петляешь среди деревьев так, что ни один враг не сумеет прицелиться в тебя из аркебузы, и так далее, и тому подобное. Чудные они, эти язычники! Что может быть лучше для укрепления сил и духа, чем хороший кусок прожаренного мяса и бутылочка доброго вина?

Однако мэтр Мишель предпочитал помалкивать об этом посетителе и не обсуждать его предпочтения в еде ни с кем, включая самого господина. Разумная предосторожность еще никогда никому не вредила, а у хозяина гостиницы был большой опыт по части того, о чем следует молчать, чтобы себе же не сделать хуже.

Он успел поспать после того, как отужинавшие гости разбрелись по комнатам, но к назначенному часу, не снимая ночного колпака, спустился из своей спальни вниз и теперь дремал за столом, положив голову на руки. Но стоило только скрипнуть входной двери, как он тут же подхватился и, кланяясь, засеменил к щедрому господину. Тот задумчиво кивнул и скинул на услужливо подставленные руки тяжелый плащ, а сам прошел на привычное место, за стол в углу. Привычным же движением он повесил снятую шляпу на шпингалет ближайшего окна, дабы снаружи никто не смог случайно увидеть, что за человек сидит в «Лилии и кресте» в столь поздний час (или, если хотите, в столь ранний) и, самое главное, что он пьет.

Мэтр Мишель скрылся в чулане рядом с дверью в кухню; сперва оттуда раздалось беспокойное куриное квохтанье, а следом за ним – тупой удар топора и звук льющейся в кувшин тонкой пульсирующей струйки. Потом последовал второй удар, и напоследок – третий. Ноздри де Бреку (а это, разумеется, был он) раздулись. Через несколько мгновений хозяин поставил перед ночным гостем полный кувшин, заботливо прикрытый полотенцем. Кивнув, барон достал из кармана пару монет, кинул их на стол и движением заостренной бородки отправил мэтра Мишеля с глаз долой.

Он успел сделать два больших и медленных глотка, два раза сосательный мешок на горле набух и опал, но уже третий глоток был прерван шумом возле входа, а затем в «Лилию и крест» вошла уже знакомая нам троица. Первым появился крайне недовольный юноша в охотничьем костюме. Сердито сбросив с плеча увесистый тюк, он сказал де Бреку:

– Мне нужен слуга!

– У тебя уже есть один, – внимательно глядя на вошедших, возразил барон.

– Я помню! – взвился юноша. – А вот ты, кажется, забыл, что он сейчас, как и все остальные слуги, прохлаждается в поместье, в твоем фамильном замке! Черт бы побрал эту секретность, заставляющую нас путешествовать без сопровождения! Так что я повторяю: мне нужен слуга, здесь и сейчас, чтобы таскать все эти вещи!

– Но когда мы вернемся, – снова возразил барон, – что ты станешь делать со вторым?

– Сожрет! – коротко ответил вместо юноши Малыш и весело рассмеялся над собственной незатейливой шуткой.

Юноша попытался испепелить его взглядом глубоко посаженных черных глаз, но Малыш, не обращая на него внимания, уже нагнулся, чтобы скинуть с плеч другой баул. Он и Лёлю – оба на сей раз были уже не в одних только плащах, а в недорогих, но добротно пошитых камзолах и одинаковых штанах из буйволовой кожи. У всех троих на перевязях висели шпаги.

– Что случилось, Лёлю? – обратился де Бреку к самому старшему. – Почему вы оказались здесь?

– Тебя ищут. Ищут так хорошо, что раскрыли наше временное убежище.

– Была драка?

– Нет, обошлось. Но далее оставаться в убежище смысла не было. К тому же я решил, что тебе может понадобиться наша помощь.

– Ночной Дозор?

– Оба Дозора.

Барон задумался. Вот как! Никаких серьезных нарушений Договора за ним не числилось, его вообще целый месяц не было в Париже, и значит – все дело в том, ради чего он посетил салон мадам Рамбуйе.

– Что у тебя здесь? – неотрывно глядя на кувшин и при этом брезгливо морщась, спросил юноша. – Куриная кровь?

– Глотни, – посоветовал де Бреку. – Помогает.

– Когда-нибудь я припомню тебе вчерашнюю субретку! – сверкнув глазами, пообещал юноша, но кувшин взял.

– А для нас найдется тут чего-нибудь? – осведомился Малыш. – Где хозяин? Спит?

– Не стоит его будить. Вон в том чулане должны лежать три-четыре черные курицы, которые при жизни носили эту кровь в себе. Кровь еще не остыла, стало быть, и куры – почти как живые. Вам должно хватить на двоих.

Малыш скептически хмыкнул, но послушно отправился искать обескровленные тушки.

Однако как следует подкрепиться им не удалось – в гостиницу пожаловали новые лица. Впрочем, некоторые из них были знакомы де Бреку: Фюмэ и Бриссара он видел не далее как прошлым вечером, а Эжена Ля Мюрэна – накануне, в окрестностях Фонтенбло. Еще несколько пришедших (часть из них осталась на улице, чтобы следить за дверьми и окнами) также были дозорными разных мастей.

Светлый Фюмэ допустил ошибку, ворвавшись в трапезный зал с обнаженной шпагой в руке. Тоненький юноша-охотник среагировал мгновенно, его клинок молниеносно выскочил из ножен и, описав в воздухе короткую дугу, с лязгом врезался под рукоятку шпаги противника. Эффект был как от удара кувалдой: проделав перед носом Фюмэ сложный кульбит, его собственное оружие взмыло вверх и воткнулось острием в закопченный потолок. Малыш и Лёлю, готовясь к обращению, одинаково набычились и угрожающе заворчали. В ладонях дозорных, сверкая и потрескивая, начали формироваться атакующие заклятия.

– Прекратить! – крикнул Николя Бриссар, который, вероятно, был старшим в дежурном карауле Темных. – Нам только резни тут не хватало! Напоминаю, господа, что мы имеем дело с благородным Иным. – Николя сделал поклон в сторону де Бреку, который невозмутимо потягивал густой бордовый напиток из кувшина. – Уверен, мы сумеем обойтись без крайних мер.

Барон жестом показал своим бойцам, чтобы те не предпринимали пока агрессивных действий и отошли подальше от дозорных.

– Чем обязан, господа? – ровным голосом спросил он.

Взбешенный Фюмэ, с трудом выдернувший свою шпагу из потолочной балки, со злостью прошипел:

– И ты еще спрашиваешь, кровосос?!

– Ну же! – Бриссар успокаивающим жестом выставил руки ладонями вперед. – Не будем ссориться, мэтр Фюмэ! Неужели мы не сможем договориться, не используя взаимных оскорблений?

– Правильно ли я понимаю, мэтр Бриссар, что Дневной Дозор готов забыть о нынешнем временном союзе и вступиться за преступников? – вздернул подбородок Ля Мюрэн.

– Все наши договоренности в силе, милостивый государь. А преступники или нет – это следует для начала выяснить. Месье де Бреку, вы ведь не будете против, если мы зададим вам несколько вопросов?

– Разумеется, сударь, спрашивайте, – ободрил Бриссара барон. – Мне уже и самому любопытно, чем вызван такой переполох среди гвардейцев наших уважаемых коннетаблей! Постойте-ка…

Де Бреку привстал из-за стола и, вытянув шею, посмотрел за спины толпящимся в зале Светлым и Темным. По ступенькам лестницы в дальнем углу трапезной спускался со второго этажа хозяин «Лилии и креста», услышавший шум внизу. Его полуприкрытые и красные от недосыпа глаза вдруг превратились в суповые миски – так сильно удивило его количество людей, собравшихся посреди ночи на первом этаже его гостиницы.

– Тс-с! – сквозь зубы просвистел де Бреку. – Все хорошо!

– Все хорошо, – будто зачарованный повторил мэтр Мишель, останавливаясь и осоловело таращась на тощего бледного завсегдатая.

– Здесь ничего не происходит. Можно идти спать, – подсказал ему барон.

– Здесь ничего не происходит, – согласился хозяин. – Можно идти спать…

– Ну, вот теперь – порядок, задавайте свои вопросы, – удовлетворенно кивнул вампир.

– Мы не так давно уже имели счастье видеться с вами, господин барон, – нараспев протянул Николя Бриссар, взяв тем самым на себя функцию благодушного дознавателя. – Вы ведь помните, сударь, где и при каких обстоятельствах это произошло?

– Безусловно. Мы случайно встретились в салоне мадам Рамбуйе, в гостиной, где некий наглец читал свои бездарные стишки.

– Так ли случайна была наша встреча, месье де Бреку? – с легким укором спросил Темный.

– А-а! Вы делаете признание? Вы хотите сказать, что неспроста оказались в том доме? Вы признаетесь в том, что подговорили Трувера повздорить со мной? То-то я был удивлен: на глазах двух дозорных вампир обсуждает с человеком дуэль, а эти господа и ухом не ведут, вместо того чтобы вмешаться и остановить скандал! Фюмэ, разве не ваша прямая обязанность оберегать обычных людей от подобных стычек? Но вы смолчали! Теперь мне все понятно! Вы сами это подстроили!

– Милостивый государь, вы неверно истолковали мой вопрос! – перепугался Бриссар. – Никто никого не подговаривал!

– О, я вам не верю, не верю! – трагично приложив запястье ко лбу, взвыл де Бреку. – Какое коварство, какое лицемерие! О! Теперь все погибло, вы погубили меня, господа!

– Да что же это такое?! – раздался из-за спин голос с явным провансальским акцентом. – Вы разве не видите, что этот негодяй смеется над нами?!

– Ля Мюрэн! – встрепенулся барон. – Я узнаю ваш голос! И теперь происходящее становится для меня все более и более очевидным. Сначала вы пытались схватить меня в Фонтенбло, придумав для этого немыслимый, смехотворный предлог. Не получилось там – вы принялись интриговать против меня в Париже!

– Фонтенбло? – переспросил кто-то. – А что вы делали в Фонтенбло?

– Дрался на дуэли, – охотно откликнулся де Бреку.

– Не слишком ли часто господин барон дерется на дуэлях с обычными людьми? – с издевкой осведомился Ля Мюрэн.

– Не чаще, чем меня принуждают к этому! – тут же парировал де Бреку. – И теперь я не без оснований подозреваю, что и та дуэль тоже была подстроена вашими доблестными Дозорами!

– Да постойте вы! – взмолился Николя Бриссар, видя, как разговор все дальше и дальше уходит от нужного направления. – Забудьте о дуэлях! Я вообще не о том веду речь!

– О чем же? Выражайтесь яснее!

– Какую цель вы преследовали, придя в салон? Какое поручение выполняли?

– Поручение? – Де Бреку придал озадаченности своему бледному лицу. – Ну что вы, Бриссар! Я удовлетворял собственное любопытство.

– Вот как! И в чем же оно заключалось?

– Известно ли вам, месье дозорный, что род дю Плесси, включая все его побочные ветви, издревле славится поэтическими талантами? Мы все поэты, месье, пусть даже не каждый из нас признается в этом. Читали ли вы когда-нибудь комедии и сонеты, написанные в молодости его высокопреосвященством кардиналом Ришелье? Нет? Очень жаль! Я, возможно, не так хорош и усерден в своем служении Эвтерпе и Эрато, как мой родственник, но даже черствому сердцу вампира не чуждо волшебное стихосложение, дарящее дивные эмоции как в процессе творения, так и после. Однако не так давно мне стало известно, что эти новомодные вуатюры и малербы, эти рифмоплеты, коих ныне кличут поэтами, произвели настоящую революцию в столь милом жанре, выпестованном веками и гениями, – в жанре любовной оды. Вот я и направил свои стопы к салону несравненной Артенис, возжелав, с позволения сказать, припасть к источнику. И что же? Чем угостили меня? Чем попотчевали? Сатирическими уличными памфлетами, господа! Бездарными и унизительными! Вы только послушайте!..

Бриссар, нахмурившийся и крепко задумавшийся при упоминании Ришелье, теперь замахал руками, дабы остановить разошедшегося вампира:

– Да постойте вы, господин барон! Мы с Фюмэ были свидетелями этой ситуации, не стоит пересказывать ее нам всем еще раз!

– Как вам будет угодно, – пожал плечами де Бреку и с видом оскорбленной добродетели вздернул подбородок. – Вы спросили, что я делал в салоне, – я вам ответил.

Дозорные переглянулись.

– Видите ли, господин барон, – заговорил Светлый Фюмэ, стараясь держать себя в руках после недавней гневной вспышки, – мы с мэтром Бриссаром не являемся знатоками и ценителями высокого стиля. И потому – не секрет, что в салон мы пришли совсем по другому поводу. Думается мне, что вы… хм… слегка лукавите, не называя нам истинной причины своего появления в особняке Рамбуйе. Не станете же вы утверждать, что вам ничего не известно о документе, который хранился в кармане одного юноши? О документе, который исчез сразу после вашего ухода!

– Так-так! – оживился де Бреку и потер ладони. – Обожаю подобные истории! Досадно, что мне пришлось все это пропустить, но… Продолжайте, мэтр Фюмэ! Я уже горю нетерпением узнать, что же было дальше!

Светлый Ля Мюрэн отчетливо фыркнул от негодования.

– Дальше? – сердито переспросил Фюмэ. – Мы надеялись, это вы расскажете нам, что было дальше! Как вы исхитрились подменить документ? Где он сейчас? При вас?

Де Бреку поднялся с места, обескураженно посмотрел по очереди на каждого из своего небольшого отряда, затем вновь обернулся к дозорным караулам и растерянно развел руками, да так и застыл в нелепой позе.

– Я, господа? Я подменил? Я?! – с изумлением спросил он. – Да как бы я смог это проделать, если, по вашему утверждению, документ исчез после моего ухода?

– Не придирайтесь к словам! – снова вскипел Фюмэ. – Вы прекрасно поняли, что я имел в виду! Вы могли похитить это послание и унести с собой, а пропажу – вернее, подмену, – мы обнаружили только после того, как вы изволили покинуть салон Рамбуйе!

– О, уверяю вас, я ничего не похищал! Я даже близко не подходил к юноше – и вы должны были видеть все это, поскольку, как я успел заметить, пристально наблюдали сквозь Полумрак за мной и друг за другом! – Тут он снова застыл, будто только сейчас ему пришла в голову поразительная мысль. – Постойте-ка, господа… А ведь, кроме нас, в салоне Иных не было! Уж не хотите ли вы сказать, что вас провел кто-то из обычных людей? Кто-то утащил письмо из-под самого носа наших доблестных дозорных, пока они таращились друг на друга! Ай-ай-ай! Ведь в этом документе наверняка было нечто важное! Возможно, государственная тайна!

Толпа дозорных зароптала; Ля Мюрэн, побагровев, потянулся к эфесу шпаги и прошипел:

– Клянусь честью…

– Вот! – Де Бреку, перебив на полуслове, указал на Ля Мюрэна пальцем. – Отличная мысль! Давайте клясться! Я и Бриссар – Тьмой, Фюмэ и вы, Ля Мюрэн, – Светом. Просто для разнообразия. А то все болтаем и болтаем… Хоть развлечемся!

Гвардейцев из обоих Дозоров заметно смущало то, с какой развязностью ведет себя вампир. Либо он действительно не причастен к краже письма, либо уверен, что сможет уйти безнаказанным. Да, он силен, и он не один – и пусть троица сопровождающих барона низших Темных не выглядит слишком уж внушительной в сравнении с объединившими свои дежурные караулы дозорными, однако никому не хотелось рисковать понапрасну. Вдруг выяснится, что обвинения Фюмэ и Бриссара против де Бреку беспочвенны и бездоказательны? Одно дело – найти и арестовать виновного, другое дело – назначить виноватым крайне неудобного во всех отношениях вампира, который к тому же состоит на службе у самого кардинала. Не то чтобы последний факт имел какое-то решающее значение, все-таки у Иных была своя иерархия. Но Ришелье был в Париже реальной силой, не считаться с которой было нельзя.

Изначально, пару лет назад, когда де Бреку со своей свитой объявился в столице, его обязанностью считалась охрана кардинала. Сколько бы ни говорил Ришелье о количестве недоброжелателей, о возможных покушениях и тайных заговорах против его персоны, Людовик XIII считал, что королевских мушкетеров вполне достаточно, чтобы защитить и самого короля, и первого министра. Такое положение вещей не устраивало его высокопреосвященство, вот и вынужден он был нанять в качестве телохранителей своего дальнего родственника с приятелями. Платил он им, разумеется, из собственного кармана, а не из королевской казны. И какое-то время личный эскорт, состоящий из двух вампиров и двух оборотней, исправно следовал за Ришелье всюду, куда бы он ни направлялся, – иногда явно, у всех на виду, иногда скрытно, вызывая некоторую панику у Ночного Дозора.

Светлый и Темный коннетабли Парижа, обсудив происходящее, пришли к выводу, что Ришелье имеет право нанимать на службу кого угодно, лишь бы этот кто-то не распространял свое знание о существовании Иных, не вмешивался в политику государства и не влиял на решения первого министра и его приближенных. Правда, вскоре члены маленького отряда стали встречаться дозорным караулам в тех местах, где вроде бы не должны были находиться, – их видели то в Савойе, то в Орлеане, то под Ла-Рошелью, то есть там, где охрана Ришелье точно не требовалась, поскольку сам он в это же время пребывал в Париже. Не нужно быть мудрецом, чтобы сообразить: теперь эти Иные не только заботятся о безопасности и благополучии своего господина, но и выполняют различные тайные поручения. Однако при этом они ни разу не были пойманы на нарушении Великого Договора – может быть, слишком хорошо заметали следы, а может, и впрямь действовали вполне законными методами. Да и их наниматель до сей поры не выказывал своей осведомленности в том, что ему известно о нечеловеческих способностях телохранителей и о существовании Дозоров. Возможно, действительно даже не догадывался.

Какие уж надежды были связаны с Ришелье у обоих коннетаблей, какие планы они строили, какие ставки делали на эту фигуру – не понять. Но вот так арестуешь сейчас этого подозрительного вампира и его шайку, а на кардинала в это время произойдет покушение – и парижские Дозоры придется формировать заново, потому что Пресветлый и Претемный снесут головы всем гвардейцам без разбору. А значит, надо было обладать первостатейными доказательствами вины, чтобы задержать этих подозреваемых. Которые, к слову, без боя сдаваться не станут.

– Я полагаю, ваш пыл угас, – разочарованно проговорил де Бреку, возвращаясь за стол и делая нарочито большой глоток из кувшина; струйка крови потекла из уголка синеватых губ, пробежала по остроконечной бородке и небольшим пятнышком расплылась на серой ткани камзола. – Я бы порекомендовал вам, господа, поразмыслить еще вот над чем… В самом деле, трудно представить, чтобы таких опытных агентов сумел перехитрить обычный человек. Но если вы подумали, что это смог сделать я, находившийся у вас обоих на виду, то почему бы не предположить, что таким же непостижимым образом подмену совершил один из вас? Вложил в заклинание, отводящее глаза, чуть больше Силы, усыпил бдительность противника – а теперь разыгрывает перед всеми нами представление, стараясь казаться обиженным и требующим возмездия…

Фюмэ и Бриссар злобно покосились друг на друга – по всей видимости, такая мысль уже приходила в голову обоим. Караулы разных оттенков, будто услышав приказ, сдвинулись ближе к своим командирам и теперь мрачно сопели, с недоверием разглядывая извечных врагов, временно ставших союзниками.

– О, господа, прошу вас! – воскликнул де Бреку. – Только не здесь! Выясняйте отношения на улице! Не омрачайте своими нескончаемыми дрязгами это благословенное место!

Наградив барона ненавидящим взглядом, первым из зала вышел Ля Мюрэн. Следом за ним молча потянулись и остальные гвардейцы.

Проснувшись с первым лучом солнца и спустившись вниз, мэтр Мишель был преизрядно удивлен: его ночной посетитель все еще сидел в трапезной, да еще и в компании приятелей. Раньше не случалось такого, чтобы бледный господин, во-первых, пришел в «Лилию и крест» не один, а во-вторых, задержался в гостинице дольше, чем того требовала дань, отдаваемая заморским богам. Тем не менее, несмотря на опустевший кувшин с потеками давно засохшей почерневшей крови на глиняных боках, уходить завсегдатай, похоже, не собирался. Более того – на столе и на полу в полном беспорядке были рассыпаны ощипанные куриные перья и обглоданные косточки. Мэтр Мишель покосился на жаровню, но либо та уже успела остыть, либо приятели странного господина тоже были язычниками и предпочитали употреблять в пищу совсем не то, что присуще приличным людям. Вернее, то. Но приготовленное нетрадиционным образом – то есть не приготовленное вовсе. Сырое.

– А вот и наш хозяин! – негромко проговорил завсегдатай, глядя на лестницу холодными немигающими глазами. – Дорогой мэтр Мишель, окажите любезность, успокойте меня: скажите, что в «Лилии и кресте» есть несколько свободных комнат! Так уж вышло, что моим друзьям, приехавшим посреди ночи, нужно где-то остановиться, а долгая дорога не оставила им сил на поиски какой-либо другой гостиницы.

На стол выкатилось несколько серебряных монет, и хозяин призадумался. С одной стороны, свободные комнаты были. С другой – эти комнаты были не самыми лучшими в гостинице, и мэтр Мишель не мог сообразить, стоит ли предлагать их странным посетителям.

В этот момент в зал спустились две женщины: одна постарше, по всей видимости – жена хозяина, другая совсем молоденькая – дочь или племянница. Старшая, поздоровавшись с гостями, пихнула мужа локтем в бок и выразительно указала взглядом на монеты, а сама направилась разводить огонь, чтобы приготовить завтрак на всех постояльцев.

– Разумеется, благородные господа, я буду несказанно счастлив принять вас в своей скромной гостинице! – тут же затараторил мэтр Мишель и заискивающе улыбнулся. – На какой срок угодно остановиться господам? Потребуется ли отдельная комната для слуг и стойла для лошадей?

Оглядев своих бойцов, де Бреку вздохнул.

– Давайте будем считать это задатком за пять дней, – сказал он, выкладывая на стол еще пару ливров. – Господа путешествуют без слуг, так что отдельной комнаты не понадобится. А вот лошадям будет необходим корм, причем самый отборный. – К лежащим на столе серебряным кругляшам добавился золотой.

– Мне нужно принять ванну! – заявил юноша-охотник, в упор разглядывая молоденькую девушку, поправляющую чепец, перед тем как приступить к уборке зала. – И переодеться.

Де Бреку добавил еще одну монету и вопросительно взглянул на хозяина:

– Вы ведь сможете приготовить ванну?

– Разумеется, господин, разумеется!

– И пусть она поможет мне привести себя в порядок! – ткнув пальцем не то в дочку, не то в племянницу, заявил юноша.

– Но… – изменился в лице мэтр Мишель. – Мой добрый господин, не извольте сердиться, но так не полагается! Я пошлю за Пьером, это наш прислужник…

– За Пьером?! – с негодованием фыркнул юноша. – Как мило!

– Дорогой мэтр Мишель, пусть вас не вводит в заблуждение этот маскарад, – мягко проговорил де Бреку. – В мужском платье удобнее преодолевать в седле большие расстояния. Ну же, Беатрис, прекрати смущать нашего хозяина!

Фыркнув еще раз, юноша снял охотничий головной убор. Туго скрученная под ним иссиня-черная коса зашевелилась и разворачивающей кольца длинной упитанной змеей сползла по плечу на грудь. Мэтр Мишель, опасаясь гнева дамы, которую он только что смертельно оскорбил, приняв за мужчину, рухнул на колени. Беатрис надменно взглянула на него, но уже через мгновение потребовала, чтобы он встал и занялся наконец горячей ванной.

Пока хозяин торопливо собирал со стола ливры и экю, де Бреку сделал ему еще несколько наставлений: поскольку его друзья действительно устали, ставни в комнатах должны быть закрыты, а окна плотно занавешены, чтобы ни один солнечный луч не мешал им отдыхать. Еще эти новые постояльцы все как один терпеть не могут овощей, поэтому лучше бы хозяину позаботиться о сырых яйцах, молоке и мясе – самом свежем мясе и его количестве. Да и про каплунов и перепелок забывать не стоит. Впрочем, пусть для разнообразия на кухне будут присутствовать паштеты и копченые окорока.

– Не извольте беспокоиться! Все будет сделано в лучшем виде! – бормотал хозяин, мысленно подсчитывая предстоящие расходы на продукты для гостей и отборный овес для их коней и уже выводя в уме ту сладкую сумму, которую он назовет при окончательном расчете. – А сам добрый господин желает тоже остаться в «Лилии и кресте»? Или он будет только навещать своих друзей?

– Мне так или иначе придется сегодня пробыть здесь до заката, – ответил де Бреку, мрачно глядя на солнечные стрелы, проникшие в щелочки между оконным переплетом и полями его шляпы, повешенной на шпингалет: стрелы медленно ползли в направлении его руки. – Ночевать я не останусь, но пусть комнат будет четыре.

– Сколько вина добрый господин предполагает выпить с друзьями за пять дней? Не следует ли мне заранее специально для вас поднять из погреба бочонок бургундского?

– Вина? Нет, вино не понадобится… А впрочем, – заметив до крайности изумленный взгляд Мишеля, поправился барон, – пусть будет бургундское.

Зачем-то натянув перчатку, бледный завсегдатай осторожно протянул руку к собственной шляпе и снял ее так аккуратно, словно боялся обнаружить змею, спрятавшуюся внутри тульи. Да и вообще он старался держаться как можно дальше от окна. Однако это не помешало ему заметить человека, который как раз проезжал на лошади мимо «Лилии и креста».

– Дорогой мэтр Мишель! Не сочтите за труд, догоните этого господина и передайте, что барон де Бреку будет рад видеть его.

Крикнув жене и дочери, чтобы те поторопились с подготовкой комнат («Я сам займусь трапезной, когда вернусь!»), хозяин выскочил из гостиницы.

– Кто там был? – спросил Лёлю, сидевший так, что с его места не была видна дорога.

– Рошфор, – коротко ответил де Бреку, возвращая шляпу на шпингалет.

– А я в таком ужасном виде! – всплеснула руками Беатрис и помчалась вверх по лестнице вслед за дочерью хозяина.

– Вот уж кому не стоит беспокоиться о своем внешнем виде, так это вампирше! – глубокомысленно заметил Лёлю. – В глазах обычных смертных наша Беатрис все равно была бы прекрасна, даже вываляйся она в грязи и надень лохмотья.

– Женщина, – не менее глубокомысленно ответил Малыш и пожал плечами. – К тому же что ей Рошфор? Это он при виде Беатрис становится безвольным теленком и разве что слюни не пускает, а у нее – и все мы это знаем! – совсем другие предпочтения. Видели, как она помчалась за той крошкой, дочкой хозяина? – Малыш хохотнул. – Принятие ванны растянется часа на два, а после обе выйдут такие довольные, что…

– Тс-с!.. – нахмурился де Бреку. – Мы же условились не обсуждать это, верно?

В этот момент, сопровождаемый мэтром Мишелем, в зал вошел конюший кардинала Ришелье, молодой – едва за двадцать – виконт Шарль-Сезар де Рошфор. Впрочем, конюшим он был таким же, каким капитаном охраны – де Бреку: меньше всего виконт занимался лошадьми кардинала и куда больше – разного рода поручениями, требующими скрытности, ловкости и сноровки. Самая существенная разница между Рошфором и бойцами де Бреку состояла в том, что он был обычным человеком.

В число приближенных Ришелье он попал почти пять лет назад, и предшествовала этому какая-то невероятная история о подвигах, которые, по слухам, совершил юноша, почти мальчик, не совсем честными путями в пятнадцатилетнем возрасте поступивший на службу в Пикардийский полк. Кардинал, вернувшийся из ссылки и едва-едва упрочивший свои позиции при дворе, так заинтересовался этими слухами, что немедленно потребовал доставить к себе юного героя. Все ожидали, что вслед за этим последует протекция для зачисления в одну из отборных гвардейских рот, однако Ришелье решил оставить мальчика при себе, сначала в роли пажа и вот теперь – в должности конюшего.

– Я счастлив приветствовать вас, господа! – Рошфор приблизился к столу, звеня шпорами и придерживая длинную (под стать его высокому росту) шпагу. Судя по мелькнувшему на лице разочарованию, он рассчитывал увидеть в этой компании и Беатрис, однако ворох косточек и черных перьев тут же отвлек его внимание от томных мыслей. – Что это? Остатки позднего ужина или раннего завтрака?

– А как бы вам было предпочтительнее, любезный Рошфор? – изогнул уголки губ де Бреку. – Вы голодны? Я велю хозяину пожарить вам яичницу с ветчиной, а уж окажется она ужином или завтраком – вы нам, надеюсь, поведаете.

– Нет-нет, Бреку, благодарю. Больше всего на свете мне хочется лечь и уснуть, а поесть я успею и после того, как высплюсь.

– Бессонная ночь? Да вы присядьте, присядьте!

– Уже которая по счету, – со вздохом ответил молодой виконт. Он кинул свою шляпу на стол, провел рукой по длинным черным волосам и устало опустился на лавку напротив барона.

– Происходит что-то, о чем нам необходимо знать?

– Происходит все и ничего, – пожал плечами Рошфор. – Королева-мать вновь вступила в переписку с лотарингской знатью. Будто мало ей двух войн! Герцог Анжуйский снова поссорился с Людовиком. Никакого терпения не хватит, чтобы удовлетворить его растущие запросы! Помните, что он учудил в марте?

– В марте меня не было в Париже, – напомнил барон.

– Ну и к лучшему, – махнул рукой конюший. – Конечно, выходки Гастона раздражают, но сейчас не это самое главное. Предстоят большие торжества в связи с церемонией обручения принцессы Генриетты-Марии с принцем Уэльским.

– Как?! – в один голос воскликнули барон и Лёлю. – Ведь свадьбу должны были отменить из-за смерти старого Якоба Стюарта[7]!

– Ее всего лишь отложили. Однако уже решено, что траур в Англии не помешает провести пышную церемонию здесь, в Париже, причем в самое ближайшее время.

– Пышная церемония – это хорошо! – прокомментировал Малыш; его мало интересовала политика, зато по части веселья и хорошего застолья он был настоящим знатоком и ценителем.

– Но как?! – перебивая его, спросил Лёлю. – И почему такая спешка?

Рошфор покрутил головой, проверяя, нет ли в зале тех, кто интересуется их беседой, но таковых поблизости не оказалось, поскольку хозяин гремел на кухне сковородами, а прислужник Пьер сновал туда-сюда по лестнице, по очереди таская баулы новых гостей в отведенные им комнаты. Тем не менее виконт понизил голос до шепота:

– Я не берусь утверждать, правда ли это, но ходят слухи, что сопутствующий свадьбе договор был подписан Стюартами без одобрения английского парламента. А если быть точнее – тайком от него. Помните, зимой к нам приезжали Джеймс Хэй – граф Карлайл, и Генри Рич – граф Холланд? Вот эти двое и были посланниками Якоба Первого, которые обсуждали с Людовиком брачный договор. Англии позарез требовался союзник в войне с испанцами, и старый Якоб готов был пойти на значительные уступки, лишь бы Людовик ввел свои войска в Нидерланды. Говорят, в договоре есть такие пункты, о которых парламенту и вовсе знать не следует.

– И сейчас, когда старый король умер, а принц Уэльский еще не коронован, – задумчиво проговорил де Бреку, выстраивая в голове теорию, – правительство начнет пересматривать все подписанные Стюартами соглашения. И если всплывет договор с Людовиком…

– Если всплывут некоторые пункты договора! – шепотом поправил его Рошфор.

– …то парламент может вообще отказаться от этой идеи и заставить принца отменить свадьбу с Генриеттой! – закончил барон. – Да, Карлу совсем не понравится, если придется начинать свое правление с потери влиятельного союзника.

– Но как удастся принцу Уэльскому прибыть в Париж, если сейчас в Англии он у всех на виду из-за траура по отцу? – недоуменно поднял седоватые брови Лёлю. – Его отсутствие не может пройти незамеченным!

– Всегда остается вариант per procura[8], – заметил де Бреку.

– Именно! – оживился Рошфор, но тут же погрустнел. – Потому-то я и не сплю уже которую ночь.

– Не нахожу связи, – признался барон.

– В Париже сейчас достаточно англичан, – пояснил виконт. – Часть из них – клевреты старого короля, часть – люди, преданные принцу Карлу. Но есть и такие, которые обязательно поспешат сообщить парламенту обо всех наших приготовлениях.

– Для этого не обязательно быть англичанином, – снова заметил барон.

– Верно, – кивнул Рошфор. – Вот и приходится днем и ночью вылавливать неблагонадежных людей, их гонцов и сами послания. Не далее как вчера ночью мне удалось перехватить одного господина – между прочим, как раз француза, – который, оказывается, давно уже являлся конфидентом лица, весьма и весьма приближенного к английскому парламенту.

– И что же? Кардинал отправил его в Бастилию? – заинтересовался Малыш.

– Отнюдь! – усмехнулся Рошфор. – Кардиналу хватило получаса беседы с этим господином – и теперь он готов передавать своему нанимателю только ту информацию, которую ему будет предоставлять его высокопреосвященство. И, в свою очередь, теперь он горит желанием докладывать Ришелье обо всех мелочах, которые станут ему известны.

– Но шила в мешке не утаишь! – вновь подал голос Лёлю. – Все равно рано или поздно кто-нибудь донесет в Лондон о готовящейся церемонии!

– Напомню, что саму церемонию никто не отменял, – ответил вместо Рошфора де Бреку. – Ее просто отложили. Я прав? – обернулся он к конюшему кардинала.

– Все так, как вы говорите, Бреку. Со дня на день мы ждем прибытия людей, преданных принцу Карлу, – тех, кто будет представлять его на обручении. И это тоже требует подготовки.

Спустившаяся вниз хозяйка сообщила, что комнаты в полном распоряжении господ. Зевнув, Малыш поднялся:

– Я, пожалуй, вынужден откланяться, иначе засну под звук вашей беседы прямо здесь, за столом.

Лёлю, извинившись, присоединился к Малышу.

– Прошу прощения, Рошфор: я отвлек вас на пути к вашему отдыху, – проводив взглядом бойцов, сказал барон. – Не смею более задерживать. Если хотите, вы можете воспользоваться комнатой, которую я снял для себя.

– Это лишнее, Бреку, – отмахнулся виконт. – И не извиняйтесь. Я, так или иначе, собирался поговорить с вами. Правда, совсем по другому поводу.

– Я весь внимание, дорогой Рошфор!

– С подготовкой к этой свадьбе я постоянно забываю о другой. – Он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. – Его высокопреосвященство настолько добр ко мне, что периодически начинает устраивать мою дальнейшую судьбу.

– В этом нет ничего удивительного, сударь, ибо трудно найти человека, более преданного кардиналу, чем вы.

Кивком поблагодарив барона за приятные слова, Рошфор продолжил:

– Не так давно он пожаловал мне пожизненную ренту Лионского банка. Тысяча экю в год, Бреку! Сами понимаете, это куда лучше, чем даже двадцать тысяч – но подаренных один раз!

– Понимаю! – Уголки губ барона дрогнули. – Вы бы мгновенно потратили двадцать тысяч и снова остались ни с чем.

– Именно так, Бреку! Мой отец, мои младшие братья и особенно мачеха – это постоянные расходы, и боюсь, уже к вечеру даже от такой большой суммы ничего не осталось бы: я бы все раздал… – Он помолчал. – Однако сейчас речь идет о благодеянии совсем другого рода. Его высокопреосвященству кажется, что у меня подошло время обзавестись и собственной семьей.

– Вот как!

– Да-да, Бреку! Мало мне забот на службе, так теперь еще и это!

Если бы барон умел смеяться, он бы непременно расхохотался от таких слов. Но молодой человек выглядел по-настоящему сокрушенным, когда произносил их, и желание шутить у де Бреку мгновенно отпало.

– Что же вас смущает, Рошфор? Наверняка кардинал подберет вам достойную партию.

– Уже подобрал! – страдая, проговорил конюший, и столько неподдельного ужаса было в его шепоте, что казалось, будто Ришелье подталкивает юношу не к брачному ложу, а в логово гугенотов. Впрочем, второго преданный слуга кардинала боялся явно меньше, чем первого.

– Она дурна собой? – поинтересовался барон. – Она бедна? Она испанка?

– В том-то и дело, что нет! – воскликнул Рошфор в полном отчаянии. – Она прелестна, за ней дают приданое – десять тысяч ливров, и она – племянница одного из ближайших сторонников Ришелье!

– И что же в этом плохого? – недоуменно спросил де Бреку.

– Плохо то, что у меня нет ни малейшей причины отказаться! Будь она хотя бы кривоглаза… или если бы я сумел раскопать доказательства ее связи с испанцами…

– Вы так не хотите жениться?

– Да мне просто некогда! – округлив глаза, выпалил Рошфор. – Я постоянно в разъездах, связанных с разными опасностями. Я не ночую дома. А когда ночую – мне требуются тишина и покой, дабы обдумать способы исполнения очередного задания его высокопреосвященства. Я не из тех мужей, которые готовы сразу после свадьбы отправить жену в фамильные владения, подальше от себя!

– И это правильно, дорогой мой Рошфор, в этой мысли я вас всецело поддерживаю. Но не кажется ли вам, что Ришелье все продумал, прежде чем облагодетельствовать вас таким образом?

– Вот по этой причине, сударь, я и не знаю, как мне быть. Как я ему откажу после всего, что он для меня сделал?! Да из одной только благодарности я чувствую себя обязанным жениться хоть на кобыле, если так будет угодно монсеньору! Но обязанность и уместность – это все-таки разные вещи.

– Признаю, мой друг, вы действительно в трудном положении, – поразмыслив, согласился барон. – А как имя счастливицы?

– Вряд ли вы слышали о ней, Бреку. Это племянница барона де Купе.

– Хм… – только и смог, нахмурившись, выдавить из себя барон.

– Девица Купе? – раздался вдруг тонкий нежный голосок совсем рядом с беседующими. – Давно ли вы с нею знакомы?

Беатрис возникла будто бы из ниоткуда, чем несказанно смутила молодого виконта. Сейчас в ней сложно было бы узнать того юношу-охотника, с которым мы уже встречались, разве что невысокий рост, болезненная бледность и глубоко посаженные темные глаза делали схожими два образа, искусно созданных благодаря разной одежде. И пусть платье ее было не слишком богатым и не слишком откровенным, а прическа – не так пышна, как хотелось бы видеть Рошфору, следовало признать, что девушка умела произвести впечатление. Виконт суматошно выскочил из-за стола и торопливо раскланялся, используя подхваченную шляпу.

– Шарль! – сдержанно проговорила Беатрис, делая изящный книксен. – Этьен! – Таким же книксеном она удостоила и барона. – Я невольно услышала окончание вашей фразы, Рошфор, и потому позволю себе повторить вопрос: как давно вы с мадемуазель де Купе были представлены друг другу?

– Не так давно, – сконфуженно пробормотал виконт, которому в присутствии Беатрис хотелось бы говорить только о Беатрис или, во всяком случае, о делах менее личного характера. – Наша первая встреча состоялась неделю назад, а вторая – третьего дня.

Беатрис и барон переглянулись. Получалось, второй раз Рошфор встретился с той, которую ему прочили в невесты, накануне ее поспешного бегства в Орлеан. А о цели этого бегства оба они догадывались, как и о причинах, по которым Ришелье повелел вернуть беглянку: в Орлеане в тот момент находился Месье – младший брат короля, герцог Гастон Анжуйский. И пусть не было доподлинно установлено, существовала ли между Гастоном и мадемуазель де Купе любовная связь, кардинал ничего не делал просто так. Теперь, как выясняется, его нежелание пустить ее дальше Фонтенбло было продиктовано еще и соображениями, напрямую касающимися Рошфора.

И тут Беатрис преподнесла совершенно нежданный сюрприз, заявив:

– Стало быть, ребенок, которого она ждет, не от вас?

Рошфор поперхнулся и, покраснев, закашлялся; де Бреку, склонив голову набок, внимательно посмотрел на девушку. «Это точно?» – спросил он, прибегнув к способу беззвучного общения, который используют между собой вампиры. «Ты ведь и сам ее видел!» – фыркнула Беатрис. «Я не успел заглянуть в карету, – попытался оправдаться он, – да и некогда мне было рассматривать ее ауру! Я дрался!» Девушка желчно улыбнулась: «Я, если ты помнишь, тоже была занята делом! Но женщины, видимо, в первую очередь обращают внимание именно на такие мелочи. В отличие от мужчин, что бы вы там о себе ни мнили! Ладно, ладно, не переживай, я тоже не сразу это определила. Ночью возле каменоломни у меня только подозрение возникло, а убедилась я уже позднее, когда целый день охраняла ее в Фонтенбло».

– Ну вот видите, виконт? Нашлась веская причина для вашего отказа. – Барон помолчал, размышляя. – Если только эта же причина не является основным доводом в пользу того, что Ришелье собирается поскорее выдать девицу замуж за своего самого преданного слугу.

– Что вы хотите этим сказать? – обдумав слова де Бреку, мрачно спросил Рошфор.

– Мы с вами не знаем, чьего ребенка носит мадемуазель де Купе.

– Думаете, Ришелье это может быть известно? И именно для того, чтобы скрыть ее связь с любовником из…

– Скажем так: из другого круга, – пришел на помощь де Бреку.

– Но ведь это подло! – вспыхнул молодой человек. – Его высокопреосвященство не мог так поступить со мной намеренно! Он наверняка не догадывался!

Барон не стал разубеждать его и напоминать, что в отдельных случаях Ришелье действовал еще более изощренными методами, если того требовали интересы государства. Да и напоминать об этом не имело смысла – сам Рошфор неоднократно убеждался в совсем не христианской жестокости некоторых решений первого министра. Вместо этого де Бреку мягко сказал:

– Возможно, друг мой, возможно. К тому же у Купе есть горячий поклонник, и Ришелье было бы менее хлопотно благословить ее брак с виконтом д’Армаль-Доре, нежели навязывать ее вам против желания.

– Ваши слова меня обнадеживают, – проговорил Рошфор, хотя было видно, что он продолжает мрачнеть с каждым сказанным словом. Затем он виновато взглянул на Беатрис: – Я могу быть уверенным в достоверности этой информации?

– Какой именно? – мило улыбнулась девушка, решившая повеселиться.

Рошфор, ничего не знающий про Иных, не подозревал и о способах получения подобной информации.

– О том… положении… в котором… – с трудом выговорил он, краснея пуще прежнего.

– Ах, вы о ребеночке, которого носит Купе? – невинно распахнула глазки Беатрис. – О, мне кажется, для полной достоверности вы должны бы спросить об этом у нее самой! Или ваши отношения за две встречи не продвинулись так далеко?

– Сударыня, вы, кажется, изволите смеяться надо мной! – совершенно потерялся виконт.

– Не сердитесь, милый Шарль! – проворковала Беатрис, протягивая руку для поцелуя. – Я удаляюсь, здесь становится слишком жарко… и светло.

В самом деле, утро вступило в свои законные права, и даже широкие поля шляпы барона де Бреку уже не сдерживали потока весенних лучей, рвущихся в окно трапезной. Распрощавшись с обоими, Рошфор с видимым облегчением покинул «Лилию и крест».

Через несколько дней новость об обручении per procura подтвердилась официально. Если английский парламент и попытался воспрепятствовать бракосочетанию до момента изучения и полного согласования всех пунктов договора, то Карл I довольно ловко проигнорировал протесты своего правительства – впервые, но далеко не в последний раз.

Теперь прибывающим гостям не было смысла сохранять инкогнито. Да и было их пока не так уж много, поскольку английский двор по-прежнему справлял траур по Якобу Стюарту. Тем не менее работы у де Бреку не поубавилось. Кардинал крайне активно вел переписку и, используя отряд барона в качестве гонцов, переправлял деньги и документы личностям подчас совсем не знакомым, странным, не всегда говорящим по-французски. Дважды Лёлю приходилось обращаться волком, чтобы под покровом ночи доставить послания в такие места, куда попасть верхом или пешим ходом стоило бы определенных проблем. Еще один раз Беатрис вынуждена была войти в знакомый, но запертый дом через Сумрак, оставить на внутренней стороне двери тайный знак и покинуть дом тем же путем – то есть через первый слой.

Связана ли была вся эта суета исключительно с предстоящими празднованиями или кардинал по своему обыкновению контролировал сразу несколько совершенно разных политических направлений – де Бреку вникнуть не пытался. Куда большее беспокойство в нем вызывало то самое письмо, что было выкрадено в салоне маркизы де Рамбуйе. Барон и сам не мог бы ответить на вопрос, почему строки этого сообщения не выходят у него из головы, но так оно и было – де Бреку по-прежнему бился над загадкой, поскольку спросить о смысле нескольких фраз, написанных рукой королевы, ему было попросту не у кого. Единственным человеком, к которому он не побоялся бы обращаться с подобными вопросами, был Шарль-Сезар де Рошфор, однако конюший-шпион не представлял себе, кто мог бы скрываться под прозвищем «банкирша», а большего рассказать о письме Анны Австрийской де Бреку не имел права.

Новость о представителе Карла I, должно быть, стала для Ришелье ударом: выбор английского короля пал на своего французского родственника, принца Клода Лотарингского – именно ему выпала честь олицетворять собой жениха перед алтарем в соборе Парижской Богоматери, где в начале мая должно было состояться обручение. А это значило, что чета де Шеврез в скором времени окажется в Париже. Как ни старался кардинал оттянуть этот момент, свой вопрос королеве Анне герцогиня сумеет задать в самые ближайшие дни. И, что уж и вовсе неприятно, она получит на него ответ, который первый министр не сумеет перехватить, поскольку ответ этот одна подружка шепнет другой в приватной обстановке на ушко – и все приложенные Ришелье усилия окажутся напрасными. Впрочем, как знать? Кардинал намеревался выгадать время – он его выгадал.

Итак, размышлял де Бреку, одна подружка шепнет другой: «Я согласна!» – и что же за этим последует? Почему-то не к месту в этот момент в памяти всплывало скорбное выражение лица Рошфора, повествующего о своей нежелательной женитьбе, однако найти взаимосвязь между ожидающей ребенка племянницей барона де Купе и не ожидающей ребенка королевой Франции у де Бреку не получалось.

С Рошфором, кстати говоря, случилась ужасная неприятность. Так уж вышло, что, будучи человеком благородным, он в первую очередь решил известить о своем отказе семью девушки, которую ему прочили в жены. Возможно, обратись он сначала к Ришелье, скандала бы не произошло. Но Рошфор поступил так, как поступил: дав девице понять, что ему известно о ее положении, он не счел возможным сообщить причину своего отказа ее родным. Оставшись без объяснений, барон де Купе вознегодовал и отправился выяснять отношения с первым министром. Знал он о беременности племянницы или нет, но поведение «жениха» он истолковал в выгодном для себя свете: якобы конюший отказался от девушки с единственной целью – досадить кардиналу. Свою претензию, высказанную в резкой форме, оскорбленный дядюшка развил предположением – дескать, все это происки врагов Ришелье, которые нашептали молодому виконту способ насолить своему благодетелю, а это значит, что Рошфор тайно переметнулся на сторону этих самых врагов и нашел себе нового покровителя в лице, например, графа де Суассона, кузена короля Людовика, известного своей неприязнью и к барону де Купе, и к кардиналу.

Последовавшее за этим в должной мере описывает и то, как занят был первый министр, чтобы вдаваться в подробности дел, не являющихся государственными, и то, каким беспощадным он мог стать по отношению к своим людям, едва только заподозрив предательство с их стороны. Всего через час Рошфор был арестован и препровожден в Бастилию, откуда, как известно, враги кардинала уже не выходили.

Де Бреку знал, что Ришелье терпеть не может, когда он является к нему без приглашения. Однако случай был такой, при котором молчание равно потере чести, а ждать приглашения – значит обречь несчастного виконта на дополнительные часы смятенных размышлений о загубленной судьбе. Скомпрометировать девушку, которая уже и так скомпрометировала себя со всех сторон, барон не боялся. Рошфора же он уважал как человека, справляющегося подчас с поручениями, которые не всякому Иному под силу. И раз уж вышло так, что о беременности мадемуазель де Купе известно только де Бреку (Беатрис не в счет), то и сообщить о допущенной несправедливости кардиналу должен именно он.

Он отправился в Лувр пешком, едва только стемнело. Пусть солнечный свет раздражал не столько кожу, сколько новый слух барона, все-таки он предпочитал беречься даже от тусклых закатных лучей.

Несмотря на то что большая часть часовых знала его в лицо, на подъемном мосту пришлось произнести пароль (выуженный тут же из головы караульного); затем, миновав ворота Лувра, де Бреку направился к восточному углу дворца. Возле калитки он представился, присовокупив к имени слова «свита его высокопреосвященства», – и его без лишних расспросов пропустили.

Лувр всегда казался де Бреку лабиринтом: сотни коридоров, подчас абсолютно не освещенных, подчас запертых в дальнем конце и не имеющих другого выхода, кроме того, через который ты попал внутрь; сотни комнат, иные из которых походили на крохотные склепы; сотни лестниц и потайных переходов. Барон предпочитал лишний раз не заходить сюда или по крайней мере заходить только в хорошо изученные помещения. К числу таковых относились приемная и кабинет Ришелье. Однако пока де Бреку добирался до них, он успевал почувствовать враждебность гигантского дворца во всем ее многообразии.

Сила вампиров не так крепко связана с людскими переживаниями, как Сила Иных-магов. Им – и Светлым, и Темным – наверняка здесь нравилось. Многовековая история (со времен Большой башни XII века и уж тем более с начала XIV века, когда Карл V повелел превратить замок-крепость в королевскую резиденцию) сделала это место настоящим кладезем самых разных эмоций. Здесь рожали королей и пытали преступников, здесь до беспамятства влюблялись и подсыпали яды в бокалы с вином, здесь творили предметы искусства и интриговали против родных и близких, здесь становились всесильными фаворитами и получали кинжал в бок. Нынешние стены не один десяток лет напитывались самыми разными эмоциями; стоило де Бреку закрыть глаза – и Сумрак перед другим взором начинал плыть и подрагивать от перенасыщения.

Однако Сила вампиров повязана на крови. Экстаз приманенной Зовом жертвы, ужас загнанной в угол добычи, паника, безумие и покорность – все это воспринималось организмом вампира как прелюдия, как аромат главного блюда, как приятное предвкушение настоящего насыщения. И только кровь утоляла извечный голод, наполняла уверенностью и бесстрашием, дарила иллюзию всемогущества. Давала подлинную Силу. Поэтому клокочущие в Лувре обрывки и отголоски былых страстей скорее настораживали де Бреку, нежели подпитывали. И эта настороженность дала ему возможность почувствовать, что сейчас Иных в огромном дворце куда больше, чем обычно.

Резиденции королей испокон веков манили не только людей. Темные маги так устроены, что повсеместно стремятся к роскоши и власти, но иногда даже они предпочитают не пользоваться властью, а греться в ее лучах. Темные повыше рангом становятся фаворитами и советниками августейших особ, Темные помельче – писцами и стражниками: пусть сами они не вершат чужие судьбы, зато постоянно присутствуют при том, как эти судьбы вершатся другими. Светлые под предлогом необходимости приглядывать за противником и предотвращать воздействия на людей в святая святых французской монархии и сами бывают не прочь полакомиться дармовой Силой. И это касается не только сбиров обоих коннетаблей Дозоров, в Лувр приезжают и не состоящие на службе Иные – со всей Франции, со всей Европы, с личными прошениями или в качестве сопровождения высоких гостей.

Единственный закон, который распространялся на всех и неукоснительно соблюдался, – невмешательство в политику людей. Разумеется, ясновидящие предсказывали исходы, целители лечили власть имущих, советники нашептывали своим сюзеренам истинные мысли льстецов и прихлебателей, наемники охраняли господ. Но никто из Иных не имел права стать монархом или министром, самолично отправить на войну целую армию, подписать приказ о капитуляции приграничной крепости, поднять или снизить налоги…

Сейчас в королевской резиденции трудно было найти помещение, в котором не пахло бы Светлым или Темным духом. Обручение – событие грандиозное, не только провинциальные родовитые дворяне и принцы крови прибывали на церемонию со своими свитами, не только местные Иные, так или иначе вхожие во дворец, но и испанцы, австрийцы, шотландцы, поляки, итальянцы, фламандцы, швейцарцы, англичане… Де Бреку медленно, размеренной поступью двигался к кабинету Ришелье, настороженно поводя носом и отмечая про себя места наибольшего скопления Les Autres. Кто-то просто общался в какой-нибудь из многочисленных гостиных, кто-то ожидал аудиенции у высокопоставленных вельмож и обитателей Лувра, кто-то глазел по сторонам и поглощал сочащуюся отовсюду Силу. Невидимые и неслышимые обычными людьми, меж разномастных гостей сновали дозорные; в значимых приемных располагались целые караулы – похоже, парижским Дозорам пришлось дополнительно рекрутировать свободных Иных или просить помощи у крупных гарнизонов Орлеана и Лиона.

В приемной кардинала было на удивление людно. Несмотря на вечер, посетители и не думали расходиться, грозя задержать Ришелье до ночи. Сперва де Бреку примостился в оконной нише, чтобы в тишине и покое дождаться своей очереди. Однако, пересчитав посетителей и прикинув, как быстро их поток может схлынуть, он все же предпочел ускорить встречу с его высокопреосвященством.

Случалось, я опускался на самую глубину, на четвертый слой Полумрака. Кто знает, может, до дна отсюда было так же далеко, как и до реальности, но дальше я пройти не мог, даже заглянуть сквозь веки не получалось, и потому малодушно считал четвертый слой последним. Возможно, глубже был ад для таких, как я, и мое посмертие не давало права познать настоящий предел до момента полного упокоения. Что ж, если ад для низших Иных существует, он действительно ужасен, раз уже на подступах к нему становится жутко.

Безбрежная серая равнина, серый песок на многие лье вокруг – будто шершавая шкура на брюхе гигантского зверя; редкие черные валуны на горизонте казались остатками гнилых зубов поверженного исполина. Здесь не было солнца, оно не клокотало в небе огненным цветком, не гудело в ушах, не обугливало кожу – казалось бы, какое блаженство для вампира! Но нет, все органы чувств – и атрофировавшиеся, и обновленные – от страха принимались трепетать и вопить, каждое на свой лад; они молили поскорее покинуть гиблое место. Немалую роль в этой всепоглощающей панике играло то, как я выглядел на четвертом слое. К сожалению или к счастью, я не мог увидеть себя со стороны целиком, но мне хватало и того, что попадало в поле зрения. Сквозь лохмотья своего камзола, сквозь дыры в ботфортах я видел кости – серые, как и все на этом слое. Кое-где на костях еще виднелось обтянутое пятнистой, будто у мертвеца, кожей темное мясо, белые сухожилия и черные вены – мертвая плоть, тлен, тухлятина. Разложившийся труп, каковым я, безусловно, и являлся. Так выглядели бы мои останки в фамильном склепе, если бы несколько десятилетий назад я не увлекся прекрасной ламией.

Вряд ли кто-то с удовольствием будет смотреть на собственный полусгнивший труп, верно? Вот оттого-то я и не любил бывать на самой глубине.

Вторая причина, заставлявшая корчиться мою истлевшую душу в этом Господом Богом проклятом месте, – отсутствие каких бы то ни было обитателей. Мимо меня проплывали призрачные облака Темной Силы; эти гигантские сгустки разворачивались в черные коридоры, скручивались в неосязаемые струи, обретали форму кошмаров и рисовали прекраснейшие из силуэтов – но это была Сила, которой я никак не мог воспользоваться. Увы, я не маг. Чтобы подпитывать свою мертвую плоть, я должен пить соки живых. А здесь их не было и быть не могло. Ну разве это не ад для вампира – оказаться там, где нет людей или хотя бы животных, чья кровь позволяет ненадолго утолить извечный голод?!

Клянусь Тьмой, ласкающей меня: четвертый слой – чудовищное место!

А вот второй слой мне нравился. Здесь следы разложения не так явно проступали на моей бренной оболочке. К тому же здесь было интересно. Я не раз сравнивал себя с псом: обладая отменным обонянием, собаки получают несопоставимо больше информации о мире, если сравнивать их с обычными людьми. Они читают следы, чуют метки, оставленные другими псами, загодя узнают о приближении своих знакомых и врагов. Второй слой предоставлял мне примерно то же. Самое интересное, что собаки в большинстве случаев (если, конечно, речь не идет об охоте или случке) отмечают все значимое неосознанно – они просто живут среди меток и следов.

Так и вампиры в отличие от магов видят и ощущают в Полумраке гораздо больше, даже если не прикладывают никаких усилий. Колдуну необходимо сплести заклинание, дабы разглядеть одну вампирскую тропку, а для меня весь Париж «вымощен» светящимися дорожками – прямыми, извилистыми, пересекающимися, тающими и заново проложенными. В каждой – узнавание собрата: вот здесь неделю назад прошел угрюмый кузнец из захолустья; вот этот след накануне оставил маркиз с крысиной мордочкой; вот тут совсем недавно проходила Беатрис; а эта тропка моя – ну надо же, я и забыл про нее! Полгода на нее не натыкался, а она все еще существует!

Тропки – это пути в чье-то жилище. Вампиры не могут без приглашения войти в чужой дом, но если их однажды пустили внутрь – голубоватое свечение останется на мостовой до тех пор, пока не упокоится либо гость, либо тот, кто однажды позвал его к очагу. И не всегда первые бывают причиной гибели вторых. Пусть вампиры и не заводят себе друзей среди людей (а некоторые так и вовсе считают человека исключительно пищей), однако необходимость заставляет время от времени бывать в их обществе. Попал бы я в «Лилию и крест», если бы в свое время мэтр Мишель не пригласил меня отужинать в его заведении? Вошел бы я в кабинет или хотя бы в приемную Ришелье, если бы он меня однажды не позвал? И заметьте – оба они живее всех живых.

Кстати, о живых… Я подал знак кардиналу, что уже присутствую в его кабинете.

– А, Бреку! – сказал он мне, шаря глазами по углам, но пока так и не угадав, где я нахожусь. – Это хорошо, что вы пришли. Мне нужно отдохнуть, отвлечься.

Он позвонил в колокольчик и наказал распорядителю не пускать к нему никого до тех пор, пока он сам не позовет. Поскольку я уже проступил из иномирья Полумрака, Ришелье встал из-за стола и сделал шаг мне навстречу. Его горячая живая кровь – кровь, пропитанная азартом, гудящая в венах, благородная и ароматная, – скачком приблизилась ко мне. Так, во всяком случае, интерпретировали этот его шаг мои обостренные органы чувств. Я пока не ощущал истинного голода (хотя какой же вампир не видит в человеке жертву, даже если сыт?), но, каюсь, меня в который уже раз посетила мысль: каковы на вкус соки этого гения? Ведь если я захочу – никто и не заметит небольшого укуса, разве что какой-нибудь Высший начнет искать направленно… Но нет, даже если я когда-нибудь и поддамся подобному искушению – это произойдет не сегодня.

– Пойдемте на балкон, – предложил кардинал. – Нынче я еще не видел Парижа – весь день просидел за работой в кабинете, так хоть посмотрим на город сверху.

Он отодвинул портьеру и вышел первым. Его возбуждение, вызванное донесением последнего посетителя, постепенно сходило на нет, он превращался в привычного мне человека с печалью в глазах, с трагичными заломами на лбу и меж бровей, с плавными движениями изнеженных, холеных и вместе с тем крепких еще рук. Над нами светили яркие звезды – я знал это по тому тонкому звуку, что лился на меня сверху. Внизу, на том берегу Сены, на самой грани моего нового слуха мерцали сотни огоньков от свечей и фонарей. Ришелье, как и я, не задирал голову, не любовался россыпью звезд в небесах – все самое необходимое, все самое прекрасное и самое ужасное было сейчас перед ним, а не вверху.

– Провидение, покидающее порою правителей, не покидает с такой же легкостью государства. Жизнь первых преходяща, жизнь вторых длится столетия. Поверьте мне, Бреку, Франция занимает достаточно важное место в Европе, чтобы Господь теперь отвратил от нее свой взор. Она должна будет сыграть неоспоримую и, возможно, решающую роль в будущем.

Я молчал и внимал. Пусть передо мною был не Иной-пророк, а всего лишь обычный человек, одетый в алую мантию, я отчего-то верил тому, о чем он говорил.

– Но как приблизить это блестящее будущее? Где найти средства, чтобы объять необъятное? Обручение ли, война ли, возведение плотины или собора – на все нужны деньги. Даже выполнение самых мелких поручений требует подчас значительных сумм. Королевская казна опустошена, мои финансы тоже не бесконечны. Нечего и думать о том, чтобы обложить налогами дворянство и духовенство, – нас быстро свергнут: сначала меня, предложившего подобную реформу, а потом и Людовика. Что же – искать средства у народа, у самой Франции? Вытягивать жилы, забирать последнее? Внушать, что это для их же блага, для того, чтобы спасти их на западе от англичан, на востоке – от австрийцев, на юге – от испанцев? Справедливо ли это? Об этом ли я мечтал, возвращаясь в Париж в двадцатом году? Ради этого ли сейчас не сплю ночами?

Ну что ж, я мог бы напомнить ему о дворце в Анжене, который кардинал задумал построить на зависть всем, и в первую очередь – королю. Я мог бы напомнить о драгоценностях, хранящихся в его особняке на Королевской площади, об украшениях, которые в эту самую минуту изготавливались для него самыми лучшими ювелирами. О золоте, которое шло на подкуп судей и на оплату прихотей особ, пользующихся благосклонностью Ришелье.

Мог бы, но не стал, поскольку сейчас, сию минуту, кардинал во внезапном порыве искренности и сам верил в то, что говорил. К тому же, надо отдать ему должное, он и впрямь никогда не забывал о нуждах народа. Впрочем, мне-то что за дело? Станет больше нищих и бродяг вдоль дорог – станет больше пищи для Лёлю и Малыша, для Беатрис и всех тех, кто вынужден ограничивать себя рамками Великого Договора. Что же касается внешней политики и укрепления влияния Франции в Европе – мне от этого не было ни холодно, ни жарко. Наверное, мне было бы приятно жить здесь, осознавая, что я – сын самого могущественного государства. Но извечный голод мне это осознание уж точно не заглушит.

– Монсеньор, раз уж ваше высокопреосвященство сами заговорили о справедливости… – И я поведал ему те причины, которые послужили Рошфору поводом отказаться от брака с мадемуазель де Купе.

Кардинал нахмурился и начал что-то отвечать мне, но тут я отвлекся, поскольку где-то в недрах Лувра произошел выплеск Силы, причем достаточно мощный, чтобы встревожиться. Я наскоро обвел другим взглядом пространство вокруг.

Везде, во всех помещениях, где бы ни находились, дозорные Иные пришли в движение. Я поспешил заблокировать двери, сам при этом оставаясь на балконе – в случае опасности я смогу подхватить кардинала и сбежать из дворца по воздуху. Хотя уверен, моему внучатому племяннику вряд ли такой способ понравится.

Однако пока непосредственной опасности не ощущалось: где-то по коридорам бегали стражи порядка обоих оттенков, шарахались в стороны праздные Иные низких рангов, настороженно оглядывались и принюхивались те, кто посильнее. Последовало несколько вспышек в глубине этого чудовищного лабиринта – кто-то использовал сильные заклятия. Становилось все интереснее и интереснее, однако покинуть кардинала и разведать, что же там творится, я не мог.

Меж тем в кабинете проявилось сразу двое дозорных – Темный и Светлый. Вероятно, это была смена тех, кому выпало нынче приглядывать за Ришелье. Ни одна значимая персона не оставалась без присмотра со стороны Дозоров; за королем, королевами и первым министром велось скрытое круглосуточное наблюдение. Я неоднократно сталкивался с этими «телохранителями» и пару раз даже беседовал с ними по душам, разделяя сферы наших взаимодействий, однако ни разу еще угроза жизни и благополучию Ришелье не сводила нас вместе, по одну сторону. Я надеялся, что и теперь – не тот случай.

Дозорные, убедившись, что первый министр под моей личной охраной, вновь ушли в Полумрак и переместились в приемную. Там один из них применил простенькое заклинание – и все находящиеся в очереди на аудиенцию вельможи внезапно вспомнили о неотложных делах за пределами Лувра. Хм… Все может быть куда серьезнее, чем показалось мне минуту назад. Тьма меня задери! Я по-прежнему не собирался покидать балкон, но мне требовалось понять, что же происходит! Отсюда, фактически из-за пределов Лувра (так как мы были отделены от коридоров дворца не только внутренними перегородками кабинета, но и толстой каменной стеной, с внешней стороны которой располагался наш балкон), мне было не разглядеть деталей. И поэтому я начал спешно искать, кем можно было бы воспользоваться, пока еще не все разбежались под воздействием дозорных заклятий.

Магия вампиров сильно отличается от магии Иных. Магам проще: у них на каждый случай припасено воздействие. Мы же не творим заклинаний в привычном смысле этого слова. Взять человека или Иного под полный контроль мы можем, только используя Зов. В остальных случаях контроль на большом расстоянии не будет совершенным (а это значит, что мы не получим представления и о десятой доли того, что происходит у человека в голове, что он видит и слышит вокруг себя, о чем думает), и человек сохранит достаточную свободу действий. Однако сейчас мне как раз требовался кто-то, чей мозг не будет задурманен Зовом. Сложность заключалась в том, что сумбурные передвижения людей и Иных в недрах дворца не давали мне возможности сосредоточиться на ком-то одном. С такого расстояния для удачного воплощения моего замысла требовалась или хорошо изученная аура, или хорошо знакомая кровь. Конечно же, я сомневался, что здесь бродит кто-нибудь, кого я когда-то высушил. Тысяча чертей, это был бы действительно забавный финт!

Тем удивительнее было ощутить в мельтешении теней знакомый аромат.

Я не сразу разобрался, чья это кровь, я просто обрадовался, что нашел крючок, зацепку, за которую можно ухватиться. Потянув за тонкую ниточку запаха, я постепенно переместил часть своего сознания в голову молодого, судя по всему, человека. Человек этот, озираясь по сторонам, старался сохранить хладнокровие, хотя я чувствовал, что ему, как и многим другим вокруг, хочется побыстрее покинуть здание. Я заставил мужчину наклонить голову, чтобы я мог при помощи его глаз удостовериться, что на перевязи у него висит шпага. Что ж, в случае чего носитель частички моего сознания сможет постоять за себя. Если, конечно, он умеет достойно пользоваться оружием, а не носит его как деталь изысканной одежды.

Я не мог без вреда для его сознания заставить его направиться к приемной первого министра, но вызвать интерес к этому помещению я все-таки умудрился: молодой человек, положив ладонь на эфес, зашагал туда, откуда все остальные стремились уйти. И только теперь я с удивлением узнал своего носителя – им оказался виконт д’Армаль-Доре! Видимо, запаха от той царапины, что я оставил кончиком шпаги на его брови, оказалось достаточно, чтобы теперь мой организм признал его кровь. Оставаясь частично в его голове, смотря по сторонам его глазами, я и сам продолжал с балкона осматриваться сквозь La Pénombre, и постепенно кусочки мозаики стали занимать положенные им места.

Как и в любом здании, в котором располагаются представители власти, в Лувре было несколько помещений, охраняемых людьми с особым тщанием. Помимо личных покоев короля, королевы и Марии Медичи к таким помещениям относились и рабочие кабинеты перечисленных особ, а также апартаменты принцев и принцесс, министров, личных секретарей, некоторых советников и наиболее приближенных персон. Приглядывали за казной и архивом, за кухней и конюшней. Я не знал, что за инструкции у дозорных на случай, когда какого-нибудь фаворита решит убить завистник или фанатик из числа людей. Наверное, буде установлено, что человек не находится под магическим воздействием (а это можно определить практически сразу, если вспомнить о средствах, которыми располагают Дозоры), такого человека даже не тронут – пусть идет и вершит свое черное (или благое, это уж как посмотреть) дело. И если обыкновенный казначей решит похитить значительную часть серебра из королевских сундуков – Иные ему тоже вряд ли станут препятствовать. Со всеми этими преступлениями должны справляться мушкетеры и швейцарцы.

Совсем другое дело, если на кухне или в алькове обнаружится Иной, которому не полагалось бы быть в этих местах. Ради таких случаев на подступах к нужному помещению Дозорами установлено несколько ловушек, окна и двери опутаны целой сетью всевозможных охранных заклятий, и преодолеть их без особой метки на ауре невозможно – поднимется тревога, и вот тогда в дело вступят дозорные гарнизоны.

Нынешним вечером неизвестные попытались пробраться сразу в четыре-пять помещений Лувра, в том числе – в комнатку по соседству с приемной Ришелье. В этой комнате, соединенной с кабинетом кардинала маленькой дверью, постоянно сидели секретарь-писарь, секретарь-расшифровщик донесений и распорядитель, готовые в любой момент явиться на звонок колокольчика первого министра. Когда Ришелье задерживался допоздна и отпускал секретарей, этим же помещением нередко пользовался отец Жозеф, начальник тайной канцелярии кардинала.

Попасть в означенную комнату можно было не только из кабинета Ришелье, но и из общего коридора – именно этим входом и попробовал воспользоваться некто. Попробовал – и исчез, едва только сработало первое из сети охранных заклятий. Но пока дозорные караулы спешили сюда, такие же попытки проникновения были предприняты и в других местах, в разных концах Лувра.

– Кто же вас дурачит? – пробормотал я себе под нос и вынул шпагу из ножен (то же самое проделал д’Армаль-Доре, идущий по коридорам в сторону приемной первого министра).

Кто-то явно отвлекал стражей порядка от истинной цели, но от кого или от чего? Дозорные, которые одновременно со мной сообразили, что происходящее – не что иное, как отвлекающий маневр, снова перегруппировались: теперь основные их силы были стянуты на защиту четырех персон, и мне нет нужды заново перечислять их. Обилие Иных во дворце лишь усложняло задачу определения злоумышленников.

Я обернулся к Ришелье и, глядя ему в глаза, вкрадчиво спросил:

– Если бы вам задали вопрос, что сейчас в Лувре самое важное, из-за чего стоит рисковать, за что имеет смысл биться насмерть и что никоим образом не должно покинуть этих стен, – какую вещь или документ вы бы назвали?

Кровь в нем зашумела с удвоенной силой, дыхание участилось, а зрачки подернулись пленкой полусна.

– Договор.

– Договор с испанцами?

Он молчал, кусая губы, так сильна была в нем струнка непокорности.

– Проклятье! Ну? С герцогом Савойским? С австрийскими Габсбургами? Скорее, Арман, у нас не так много времени! – Мне пришлось надавить еще сильнее.

– Брачный договор, составленный мной и Людовиком Тринадцатым и подписанный Якобом Первым и принцем Карлом.

– В нем есть пункты, которые никогда не одобрил бы английский парламент, верно?

– Верно.

– Что случится, если этот договор попадет в Англию до обручения Генриетты с Карлом?

– Разрыв дипломатических отношений. Возможно, война.

Человек не так долго может находиться под воздействием взгляда вампира, это вам не Поединок Воли. Обычно нам не требуется больше минуты, чтобы вонзить клыки в беззащитную шею. Глаза кардинала начали закатываться. Да еще и «телохранители» из приемной в любой момент могли почуять колебания Полумрака и пожаловать сюда с проверкой.

– Где хранится договор? Арман! – Я бесцеремонно похлопал кардинала Франции по стремительно бледнеющим щекам. – Где хранится этот договор?

– Под бюро… Шерпантье… в люке… – прошептал Ришелье и, окончательно лишившись чувств, сполз на холодный каменный пол балкона.

Шерпантье являлся личным секретарем кардинала. Иногда он же бывал распорядителем во время аудиенций, иногда и сам принимал посетителей в отдельном помещении, но чаще дожидался Ришелье в его особняке на Королевской площади, где ему были выделены апартаменты. Тьма меня задери, если я знал, какое именно бюро в каком из трех мест имеется в виду! Да даже если договор в кабинете Шерпантье в Лувре – я понятия не имел, где искать тот кабинет! Наверняка он должен быть где-то неподалеку, возможно, в этом крыле и даже в этом коридоре, но мне было не у кого спросить, поскольку все разбежались после наложения дозорного заклятия!

Оставив кардинала на балконе, я пересек его кабинет и выглянул в приемную. Но стоило мне открыть рот, чтобы окликнуть «телохранителей» и попытаться выяснить у них хоть что-нибудь о Шерпантье, как за пределами приемной послышался топот десятка ног, ожесточенная ругань и лязг оружия.

– Эй! – воскликнул я, привлекая внимание дозорных, уже готовых выскочить наружу. – Даже не смейте думать об этом! Вернитесь в кабинет. Кардинал на балконе, мне пришлось погрузить его в сон, чтобы он не мешался под ногами. Ступайте туда и не отходите ни на шаг! Я постараюсь вернуться как можно скорее.

Ну что ж, в любой другой ситуации они могли бы в резких выражениях указать мне мое место. Кто я, чтобы раздавать приказы гвардейцам коннетаблей? Но, к счастью для меня, ситуация была как раз такой, что любые приказания они сейчас приняли бы с благодарностью, ибо не каждый день Лувр подвергается атаке неизвестных или, вернее, пока не установленных Иных (а в том, что это атака, уже никто не сомневался). Оба попятились в сторону кабинета, не сводя глаз с внешних дверей приемной, будто не сомневались, что те в любой момент разлетятся в щепки. Я же выждал несколько мгновений, чтобы через Полумрак оценить расстановку сил, затем вышел в коридор там, где это было удобнее, – прямо сквозь стену.

Любая массовая схватка – действо завораживающее. Что уж говорить о схватке Иных? В коридоре, а точнее – в настоящей галерее, широкой, с гобеленами, картинами и скульптурами в нишах, с десятками дверей по обе стороны – рубились не меньше десятка дозорных и примерно столько же нападавших. Все поголовно были магами, и это объяснимо – вампиры не смогут войти в большую часть помещений без приглашения, а оборотни, увлекшись боем, часто перестают соображать, требуется ли от них что-нибудь еще помимо кровопускания.

Техника сражения магов была отточена настолько, что вызывала восхищение, хотя и казалась несколько однообразной. Пока в отведенной назад левой руке у каждого плелись защитные и атакующие заклятия, правая рука со шпагой старалась нанести максимальный урон противнику, отвлечь, запутать. Фехтовальные выпады чередовались с метанием огненных шаров, звон клинков – с шипением магических плетей, крепкие выражения – со словами древних заклинаний. Скрежетали надетые под камзолы легкие металлические нагрудники, вспыхивали принимающие на себя удар магические «щиты». Лилась кровь, отворенная и холодной сверкающей сталью, и невидимыми «тройными лезвиями».

Дозорные слева и справа от меня пытались оттеснить нападавших подальше от кабинета и приемной Ришелье, так что я оказался на достаточно свободном пространстве, чтобы оглядеться и подумать. Ну что ж, я не знаю местоположения того бюро, о котором вел речь Ришелье. Но знают ли те, кто вторгся в Лувр? Не думали же они, что им дадут возможность спокойно обыскать все помещения, пока не найдется нужное? Значит, договор спрятан в комнате рядом с кабинетом? Или это снова отвлекающий маневр, и пока здесь кипит бой – кто-то спокойно отодвигает бюро и шарит в люке?

Я пожалел, что со мной нет Лёлю: стремительный и свирепый оборотень способен прорвать ряды неприятеля в один миг и схватить практически любого из них. А уж как заставить пленника выложить всю правду о задании – это моя забота.

Я прикрыл глаза и прислушался. Да, подобные сражения кипели в нескольких местах королевской резиденции, я насчитал еще минимум пять. Теперь понятно, почему весь дежурный караул не сбежался сюда, на звуки боя. Ну что ж, если подмога не спешит – нужно эту подмогу обеспечить.

Разумеется, я ни на мгновение не терял из виду виконта д’Армаль-Доре, в этот самый момент он подходил к правому концу галереи – то есть как раз в тыл атакующим. Да, он не маг. Да, он вообще не понимает, что происходит. Но на то у него есть я, верно? Я помогу ему разобраться, кто тут свой, кто чужой.

Глазами виконта я отыскал подходящую пару фехтующих, все остальное д’Армаль-Доре сделал сам: без лишних слов, без спешки и вместе с тем неотвратимо вступил в драку. Его яростные удары, которые запомнились мне еще в Фонтенбло, теперь посыпались на Темного Иного – довольно ловкого бойца, хотя и не слишком высокого ранга, и тот, вынужденный теперь защищаться сразу от двух противников, дрогнул. Возможно, ему следовало бы отбросить шпагу и ударить с двух рук «La Pression»[9], однако он продолжал обороняться клинком. Виконт явно был куда более искусным фехтовальщиком, и потому совсем скоро Иной взвыл и свалился на пол, прижимая руку к проткнутому бедру. Прекрасно! Теперь мне оставалось только добраться до раненого и узнать о цели каждой из групп, проникших в Лувр. Впрочем, все цели меня не интересовали, особенно с учетом того, что все они, кроме одной, были ложными. Где расположен тайник – вот что мне в действительности следовало знать.

Раненого обезоружили и спеленали каким-то хитрым заклинанием, которое не позволяло ему ни пошевелиться, ни применить магические способности. Впрочем, и кровь ему тут же остановили. Теперь против троих оставшихся на ногах вторженцев были сразу пятеро: точнее, четверо Иных и один обычный человек, который фехтовал как бог, если тот, конечно, пользуется холодным оружием, а не только молниями небесными. Да еще я, приближающийся к месту схватки из середины галереи. Оценив такой перевес, нападавшие завопили, привлекая внимание своих, дерущихся в противоположном конце коридора. Если раньше у меня и оставались сомнения в том, что на Лувр напали англичане, то теперь они развеялись. Заклинание «фриз», придуманное и привезенное к нам с Британских островов, не доказательство. Мало ли Иных им пользуются? Я знавал немца, который, вооруженный одним лишь исконно французским «ужасом Тампля», разогнал и развеял по ветру десяток разъяренных парижских магов. Так что использовать «фриз» могли и французы, но вот кричать по-английски в самый разгар боя – вряд ли.

Откликнувшись на панические вопли товарищей, сзади мне в спину швырнули «серый молебен». Умно. Когда кто-то использует «серый молебен», в этот мир проглядывает La Pénombre. Маги искренне верят, что мы, вампиры, не выдерживаем вида Полумрака, когда находимся в обычном человеческом мире. Якобы для нас непереносима такая двойственность ткани бытия, одновременно «правильной» и «вывернутой» на выцветшую изнанку. Возможно, это правда. Будь я послабее или заклинание посильнее – я бы узнал это наверняка. Но всякий раз, когда кто-то намеревался испробовать на мне эту придумку итальянского капуцина-отшельника Маттео да Башио, он вкладывал недостаточно Силы. В самом худшем случае, произошедшем со мной лет десять назад, врагу удалось ненадолго замедлить меня. Впрочем, это его не спасло. И ничто не спасло бы моего обидчика и на сей раз, если бы я не был занят поисками тайника. Стряхнув с плеч налипшие клочья «серого молебна», я двумя взмахами шпаги проложил себе путь дальше, схватил распластанного на каменном полу раненого англичанина за здоровую ногу и поволок его за собой, подальше от разгоряченных боем Иных. Неудивительно, что он выпучил глаза и заголосил – любой на его месте решил бы, что вампир замыслил полакомиться. Тем более что у того вампира от вида и запаха крови непроизвольно затрепетали ноздри и полезли наружу клыки. Неловкая ситуация, признаю.

Поразительно, но я, все мысли которого, правда, были направлены на предстоящий допрос, да еще на контроль места действия глазами д’Армаль-Доре, не почувствовал приближения соперника, куда более сильного, чем все присутствовавшие в галерее, вместе взятые. Однако он, как настоящий благородный воин, не стал нападать исподтишка, дал мне увидеть и оценить себя, а затем, в полном соответствии с этикетом, изогнулся в изящном поклоне, причем рука со снятой шляпой двигалась так размашисто, что широкие поля пару раз коснулись мраморных плит пола. Уже понимая, что вот теперь-то придется изрядно повозиться, я отпустил ногу несчастного, поклонился в ответ и задействовал некоторые из припасенных артефактов. Это неправда, что сильные Иные с презрением относятся ко всем без исключения низшим. Некоторые мои друзья слишком хорошо воспитаны, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Это неправда, что все вампиры с презрением относятся к магическим штучкам. Некоторые из этих штучек, заряженных моими друзьями, неоднократно спасали мне жизнь.

Пока незнакомец складывал пальцы в неизвестном мне сложном знаке, пока сама Тьма поднималась и закручивалась вихрем вокруг его фигуры, у меня было время нажать на изумруд в основании эфеса шпаги, особым образом потянуть за шнуровку камзола и вырвать одно из перьев, прикрепленных к тулье моей шляпы. Заметив мои движения, незнакомец кивнул, и, хотя Тьма искажала выражение его лица, я не сомневался, что кивнул одобрительно. Достойный противник – это всегда приятно.

Наконец знак был сложен. Я ожидал сокрушительного шквала, пронзающего удара или чего-то в этом роде, но, к моему изумлению, воздействие незнакомец направил не на меня, а в сторону. Сперва я не понял, кто мог бы скрываться в нише и почему он удостоился большего внимания, нежели я. Затем… даже не сообразил, а попросту увидел. Я уже упоминал различные скульптуры, что были расставлены в нишах вдоль галереи. Мой визави проявил неожиданный вкус, остановив свой выбор на флорентийской химере – бронзовом чудовище, сочетающем в себе признаки льва, козла и змеи. И пусть ростом эта тварь была мне всего лишь по пояс, зато каждая когтистая лапа ее была размером с хороший окорок. Всхрапнув, как разбуженная лошадь, химера зашевелилась и облизнула омерзительную морду раздвоенным языком. Глаза с вертикальными зрачками налились желтым светом и с ненавистью уставились на меня. Затем она соскочила с постамента и очутилась между мной и своим хозяином. Припав на передние лапы, она раззявила пасть с частоколом иглообразных зубов и завизжала-зашипела. Проклятье! И почему я раньше не обращал внимания на эти произведения искусства? Как знать, кого еще решит оживить незнакомец?

Дабы лишить его такой возможности или хотя бы осложнить процесс оживления, я дважды крест-накрест со свистом рассек воздух клинком. Повинуясь этому движению, от клинка вперед-влево и вперед-вправо протянулись невидимые «щиты». Теперь незнакомцу и его зверушке, чтобы попасть к приемной Ришелье, придется пройти через меня, а я закрывал собой единственную узкую лазейку, будто Леонид при Фермопилах[10]. Впрочем, они всегда могли убраться восвояси, верно?

Но ретироваться незнакомец пока не собирался. Сложив руки на груди, он наблюдал, как химера, высекая искры, скребет бронзовыми когтями мраморный пол галереи и хлещет себя по бокам длинным хвостом, оканчивающимся змеиной головой. А затем эта тварь бросилась на меня.

Молодой Оливье де Бранкас, виконт д’Армаль-Доре, оказался в Лувре в общем-то случайно. Еще утром он условился о личной встрече с капитаном гасконской роты королевской гвардии – с господином де Карбон де Костель-Жалу и ближе к вечеру уже собирался отправиться к нему домой, как вдруг посыльный доставил письмо капитана, в котором тот сообщал, что его срочно вызвал король. «Найдите меня в Лувре, там и побеседуем», – так заканчивалась записка.

Виконт намеревался через господина де Костель-Жалу просить высочайшей милости быть зачисленным в гвардию его величества. Не то чтобы служба так уж прельщала молодого человека, да и средствами он был обеспечен. Тут, скорее, играла роль уверенность, что мундир военного растопит сердце мадемуазель де Купе, а вышитая на плаще гвардейца королевская лилия смягчит свирепый нрав ее дядюшки, который и мысли не допускал, что его племянница может связать свою судьбу с родом Бранкасов. Уверенность, кстати говоря, вполне оправданная, поскольку сложно было найти в то время девушек, способных устоять против обаяния героев славных битв. Правда, единственная «битва», состоявшаяся неподалеку от Фонтенбло практически на глазах у мадемуазель де Купе, была виконтом проиграна, но это только укрепило его желание попасть в гвардию.

Показав стражникам на входе письмо от де Костель-Жалу, виконт оказался один на один с великолепием и пугающими размерами того лабиринта, о котором уже размышлял барон де Бреку. Он даже не успел начать поиски капитана, как вдруг случилось нечто неожиданное: будто получив неведомое, но вполне определенное указание, большинство посетителей устремились к выходам. Да и в голову самого д’Армаль-Доре пришла внезапная мысль: «Раз капитана срочно вызвал к себе король – значит, ему сейчас не до меня. Не удачнее ли будет перенести нашу встречу на завтра?» Он бы так и покинул Лувр с этой удобной мыслью, однако что-то его не пустило. Снедаемый изнутри двумя прямо противоположными желаниями – уйти и остаться, – он двинулся по коридору так, словно знал, куда ему необходимо идти, или, что еще вернее, словно кто-то направил его в нужную сторону. Кажется, в той стороне находилась приемная кардинала Ришелье? Так-так! Действительно, почему бы не посмотреть, что происходит в приемной?

Еще на подходе виконт насторожился. Он пока не слышал отчетливых звуков драки, звона клинков и гневных выкриков, но рука сама потянула шпагу из ножен – д’Армаль-Доре позже назвал это предчувствием, хотя читатель прекрасно понимает, что на самом деле послужило поводом к подобной предосторожности.

Первой мыслью молодого человека, свернувшего в нужный коридор, была: «Боже, на нас напали англичане!» Действительно, здесь, в просторной галерее, с французами ожесточенно сражались не меньше десятка мужчин, чьи костюмы, шляпы и, самое главное, выкрики на чужом языке выдавали в них островитян. Д’Армаль-Доре, знавший о предстоявшей церемонии, решил, что свадьба вновь стала всего лишь предлогом для того, чтобы на сей раз протестанты сквитались с католиками[11]. «Это измена!» – подумал сын графа де Бранкаса и ринулся вперед. Войдя в бой, он уже через несколько мгновений пронзил бедро своего соперника: тот вскрикнул и завалился на спину, зажимая ладонью рану.

Только теперь д’Армаль-Доре обратил внимание на странные вспышки, резкие порывы сильного ветра, шипение, с каким обычно горит фитиль аркебузы, на звуки, похожие не то на громкие хлопки, не то на приглушенные выстрелы. Разыгрывающаяся перед ним сцена походила на сон. Те, кто сейчас сражался друг с другом, возможно, и были англичанами и французами, но назвать их обычными людьми д’Армаль-Доре поостерегся бы. Но кто же они в таком случае?! Колдуны из сказок?! Ламии в человеческом облике?!

Чтобы как-то приободрить себя, он крикнул:

– Вперед, французы! За короля!

Однако его никто не поддержал – все сосредоточенно продолжали свое дело.

Тут виконт увидал своего недавнего обидчика – худого, с пергаментной кожей незнакомца в сером, который одолел его в приснопамятном поединке в Фонтенбло. Он уже было раскрыл рот, чтобы окликнуть и потребовать реванша, но вовремя прикусил язык: человек, похожий на мертвеца и, насколько запомнилось д’Армаль-Доре, филигранно владеющий шпагой, сейчас был на стороне обороняющихся – то есть на стороне самого д’Армаль-Доре. И стало быть, теперь не тот момент, чтобы вспоминать былые дрязги.

«Мертвец», несколько раз взмахнув клинком и тем самым расчистив себе дорогу, потащил куда-то англичанина, раненного виконтом. Тот отчаянно кричал, но не имел то ли сил, то ли возможности вырваться и вообще напоминал связанного по рукам и ногам, хотя никаких веревок д’Армаль-Доре не заметил.

Еще одна персона вывернула из того же коридора, откуда пришел он сам. Численный перевес, так или иначе, был на стороне французов (краем глаза виконт замечал, как в противоположном конце галереи врагов укладывают одного за другим), но появление нового лица как-то слишком уж явно смутило всех. Точнее, всех, кроме безымянного обидчика из Фонтенбло: уж он-то, казалось, знает, что ему не миновать схватки с этой персоной, но что гораздо важнее – он знает, что персоне не миновать схватки с ним.

Посреди феерии, насыщенной звоном шпаг и вспышками, происходило нечто непонятное – вот они друг напротив друга, раскланиваются, словно на официальном приеме, но в позицию не встают. Вот начинает шевелиться и отряхиваться скульптура флорентийской химеры с козлиной головой, растущей прямо из середины хребта. Вот все начинает плыть перед глазами, и д’Армаль-Доре сначала шепчет молитву, а затем щиплет себя за предплечье, потому что головокружение – это не колдовство, головокружение – это намек на то, что он запросто может лишиться чувств от нелепости, нереальности происходящего, от перевозбуждения и крайнего нервного напряжения.

От быстрых размашистых движений шпаги «мертвеца» влево и вправо под углом расходятся полупрозрачные радужные паутинки, и кто-то из «своих» довольно грубо переставляет виконта за одну из этих невесомых перегородок. Наблюдать за разыгрывающимся действом это почти не мешает, зато радужная паутинка создает необъяснимую иллюзию защищенности. Пальцы человека из Фонтенбло удлиняются… Или это растут когти? Затем химера приседает – и взмывает в воздух, норовя смести «мертвеца», растерзать его, разорвать в клочья. Сердце виконта екает – и пускается вскачь, время вновь лишается своей тягучести, а сознание – замутненности.

Химера прыгнула. Человек в сером каким-то чудом не только устоял на ногах, но и нанес навстречу удар кулаком такой силы, какую можно было бы ожидать от крепостного тарана. Брызнуло бронзовое крошево, содрогнулись канделябры и картины на стенах. Химера лязгнула остатками львиных зубов, однако незнакомца из Фонтенбло на прежнем месте уже не было. Его реакция потрясала. То есть д’Армаль-Доре и по прошлой их встрече помнил, каким быстрым может быть мужчина в сером камзоле. Но теперь его движения превосходили вообще все, виденное виконтом доселе! Он буквально исчезал, чтобы тут же появиться на два шага левее, он размазывался в пространстве мутной серой тенью, чтобы снова стать собой на два шага правее, – и бил, бил, бил… Впрочем, ему тоже изрядно доставалось. В первый раз до него дотянулся хвост монстра, оканчивающийся змеиной головой: немыслимо изогнувшись, змея прочертила своими зубами две глубокие борозды поперек пергаментного лица – от виска через щеку и губы. Во второй раз, после утробного звериного рыка и металлического клацанья, прямо под ноги д’Армаль-Доре отлетели два откушенных пальца с кривыми волчьими когтями. Пальцы (виконт готов был поклясться в этом!) были настоящими и принадлежали, вне всякого сомнения, человеку из Фонтенбло – но они не были окровавлены! Более того – через пару мгновений они начали дымиться и в результате рассыпались на две горки праха, сметенного очередным резким движением дерущихся.

Третий раз вызвал наибольшее беспокойство – растущая из хребта козлиная голова проткнула длинным рогом правый бок «мертвеца». Тот едва слышно застонал, движения его ощутимо замедлились, стало видно, что эта рана дымится так же, как раньше – когтистые пальцы. Однако он вытерпел и это, бой с тварью продолжался.

Все, кое-как держащиеся на ногах, подошли ближе к паутинкам, чтобы лучше видеть, и даже раненые англичане пытались приподняться или хотя бы вывернуть шеи так, чтобы иметь возможность следить за ходом битвы. И только тут д’Армаль-Доре вспомнил о черной фигуре, которая все еще стояла в конце коридора и наблюдала за схваткой человека и монстра, сложив на груди руки. Но ведь он тоже – враг! Встрепенувшись, виконт ринулся в его сторону, но был тут же удержан чьей-то железной хваткой.

– Остановитесь, сударь, – прошептал ему в ухо хмурый, вымотанный своим поединком усатый француз. – Когда дерутся Высший вампир и первоуровневый Темный – им лучше не мешать. Себе дороже выйдет.

Меж тем химера наугад махнула мощной лапой – и зацепила-таки когтями камзол противника, потянула под себя, подмяла. Через миг «мертвец» оказался буквально погребен под тушей чудовища, и только гипертрофированные ногти снимали стружку с бронзовых боков. Еще миг – и сцепившиеся тела закувыркались на мраморном полу, да так быстро, что практически полностью слились друг с другом. Грохоча и сыпля искрами, живой (живой ли?) клубок катался по мраморному полу, корежа и дробя плиты, а затем взорвался гигантским пушечным ядром. Виконт, как и все вокруг, рефлекторно прикрылся рукой от яркой вспышки и раскаленных мелких осколков. Однако жужжащее смертоносное крошево приняла на себя паутинка. Когда же темные пятна, скачущие в глазах после вспышки, позволили снова видеть, в центре площадки, ограниченной радужными стенками, остался только один из противников. «Мертвец» в сером с трудом, но все же поднялся на ноги.

Виконт смотрел на него с благоговением и ужасом, теперь он примечал каждую мелочь в облике своего ночного обидчика, каждую деталь: вот втянулись в десны тонкие белые клыки; вот посветлели и практически исчезли две борозды, оставленные на бледном лице змеиными зубами; вот перестал дымиться проткнутый рогом бок, а кисть обзавелась двумя скрюченными ростками, которые постепенно превращались в новые пальцы – взамен тех, откушенных химерой…

И все-таки впечатлений оказалось более чем достаточно – глаза д’Армаль-Доре закатились, и он рухнул там же, где стоял.

Де Бреку, пошатываясь, выпрямился. Регенерация шла полным ходом, но, Тьма, ты знаешь, сколько сил было потрачено на эту схватку! И шпага после выставления «щитов» – теперь уже просто шпага! И магическая кираса, умело «вшитая» в камзол, истончилась, практически исчезла. И боевой артефакт, заряженный Темным другом, ушел на уничтожение химеры…

Незнакомец в черном с усмешкой склонил голову в издевательски учтивом поклоне. Руки, недавно еще сложенные на груди, начали плести новый знак, и де Бреку подобрался, осознавая, что бо́льшую часть новой атаки ему придется принять на себя, ибо все те, кто сейчас толпится за спиной, не годятся в соперники этому жителю Альбиона ни поодиночке, ни всем скопом. К тому же они тоже измотаны своими поединками… Выдержат ли «щиты»? Выдержит ли он сам?

Чужой Зов шарахнул по Лувру с такой чудовищной силой, что даже барона качнуло. Нет, этот Зов служил отнюдь не для массового приманивания жертв – это был настоящий направленный удар, единственный удар, который сейчас был доступен Беатрис. Да, она почувствовала состояние того, кого сделала вампиром много десятков лет назад, и теперь, сходя с ума от страха за него, неудержимая в своей ярости, спешила на помощь ученику. Спешила – но явно опаздывала. И потому в отчаянии вложила в вампирский Зов все, что имела.

Незнакомец, безусловно, оценил этот чувствительный удар. Разъяренная вампирша, даже если она не Высшая, способна разнести полдворца, а драться за своего ученика она будет до последнего, словно волчица за своего детеныша.

Англичанин заторопился. Он тихонько свистнул, и где-то в коридоре позади него стал слышен гулкий размеренный стук копыт по каменному полу. Де Бреку стиснул зубы: еще одна оживленная химера?! Там, за спиной англичанина, не было «щитов», и значит – ничто не мешало заклинаниям мага достичь цели. Но на сей раз обошлось без чудовищ. Хотя это с какой стороны посмотреть – к незнакомцу рысью подскакала конная статуя. Высеченный умелым скульптором мраморный всадник (наверняка какой-нибудь из полководцев прошлого) проворно спрыгнул и подставил плечо, уступая англичанину свое место в седле. Тот, глядя де Бреку в глаза, сделал приглашающий жест и вскочил на белоснежного каменного коня. Барон вздохнул и, принимая приглашение, ушел на первый слой Сумрака, одновременно начиная трансформацию.

На первом слое противник оброс такими же белыми, в цвет жеребца, доспехами; широкополую шляпу сменил массивный шлем с закрытым забралом; шпага, вынутая из ножен, превратилась в тяжелый двуручный меч. Доспех облизывали черные сполохи, по мечу бежали бесконечные символы Тьмы, из ноздрей коня валил дым.

Однако и де Бреку был уже в своем сумеречном облике, и не всякий рискнул бы мериться силами с гигантским нетопырем, зависшим в нескольких локтях от пола. Многочисленные шипы в палец длиной, костяные крючки, бритвенно-острые клыки и когти, способные раздирать металл, неразбавленная ярость в крошечных сверкающих глазках, полная сосредоточенность и готовность к рывку – лишь огромные перепончатые крылья плавно и бесшумно двигаются вверх-вниз, удерживая кровососа на весу в сером тумане Сумрака.

И тем не менее этой схватке не суждено было состояться именно сейчас и именно здесь: оба почувствовали, как почти одновременно в галерее открылось сразу два портала – Темный и Светлый. Коннетабли Дневного и Ночного Дозоров пожаловали в Лувр.

Англичанин приподнял забрало и кивнул де Бреку: дескать, ты и сам все понимаешь, враг мой. Жеребец скакнул – и одновременно с этим незнакомец в доспехах растворился во вспышке собственного портала…

В реальном мире барона встречали как победителя. Под радостное улюлюканье французов (и Темных, и Светлых), машущих ему шляпами и салютующих шпагами, де Бреку снял «щиты»; погасли радужные паутинки. После этого он подошел к стене, прислонился к ней спиной и сполз на пол. Вытянул ноги. Ослабил шнуровку камзола.

Пока коннетабль Дневного Дозора распекал своих подчиненных, Пресветлый Парижа отдал пару распоряжений по поводу магического восстановления галереи. Со стороны было забавно наблюдать за Светлыми магами, которым поручили разобраться с застывшим посреди коридора мраморным всадником, оставшимся без своего коня. Понятно, что поза его изменилась после того, как он соскочил с жеребца, поэтому один из озадаченных магов старался придумать, как снова согнуть каменные ноги в коленях. Второй же пытался использовать «подобие целого», заклинание, позволяющее из одной небольшой детали воссоздать вещь полностью. Мрамор – хороший материал, он прекрасно «помнил», какую форму имела вся статуя целиком, пока злоумышленник не похитил коня. Но за счет чего нарастить такое количество материала под всадником, маг себе явно не представлял.

Пресветлый меж тем подошел к де Бреку.

– Господин барон, Ночной Дозор в моем лице имеет честь выразить вам свою признательность за поддержку, оказанную в этом противостоянии. Остальные стычки закончились еще раньше, там даже не пришлось привлекать сильных магов. Но то, что произошло здесь!.. – Коннетабль широким жестом обвел ту часть галереи, пол которой был искромсан и усыпан мраморным и бронзовым крошевом. – Мне кажется, только ваше вмешательство помогло решить исход этой битвы.

Де Бреку внимательно выслушал речь коннетабля и безразлично кивнул, принимая сказанное.

– Все ли в порядке с Ришелье?

Барон прислушался к чему-то и снова кивнул.

– Вам известна причина, по которой было произведено это нападение?

Де Бреку приподнял брови:

– А разве это не очевидно? Англичане собирались расстроить свадьбу Генриетты и Карла.

– Это действительно так? – Коннетабль внимательно вглядывался в лицо-маску, не выражающую никаких эмоций. – Дело в свадьбе?

Барон пожал плечами:

– Вы можете убедиться в этом сами, допросив одного или двух, оставшихся в живых.

– В живых осталось гораздо больше… – начал было Пресветлый, но вампир его перебил.

– Остальных я заберу, – столь же пристально глядя в ответ, медленно проговорил он. – Вы сами изволите видеть – сил я потратил много, слишком много. Хотя исполнял не свои обязанности, а ваши. Мне, с вашего позволения, нужно восстановиться. Так что выбирайте того или тех, кто покажется вам наиболее разговорчивым, а другие… Будем считать, что другие пали в этом бою. Тем более что вы прекрасно понимаете: мне не составило бы труда действительно убить их.

Пресветлый нахмурился и несколько мгновений размышлял. Затем качнул головой:

– Что ж, пусть будет так. Думаю, Дневной Дозор также сочтет это справедливым. Услуга должна быть вознаграждена. Я подпишу бумагу, дарующую вам право на кровь этих Иных. Но все остальные англичане, дравшиеся в других помещениях, вам не принадлежат.

– Разумеется. И еще… – Де Бреку приподнялся и указал на одно из распростертых тел. – Этот юный виконт – самый обычный человек. Он попал сюда… не совсем случайно. И весьма достойно проявил себя в поединке. Однако мне не хотелось бы, чтобы среди вельмож его круга начали ходить истории о ламиях, вампирах и оживших скульптурах. Вам ведь это тоже не выгодно, верно, сударь? Приведите его в чувство и исправьте в памяти все, что он сегодня видел. Уничтожьте в его голове вообще все, что касается меня лично, – пусть он считает, что мы с ним никогда не встречались.

– Это мудрое предложение, месье де Бреку. Мы непременно так и поступим. Тем более что в других уголках Лувра сегодня также нашлось немало обычных людей, ставших свидетелями некоторых не совсем обычных схваток… Не беспокойтесь, их память будет исправлена, и память этого юноши – в первую очередь. Что-нибудь еще?

– О нет, Пресветлый! – изогнул уголки губ барон. – Вы и так были слишком добры ко мне.

Коннетабль, покосившись на едва заметное темное пятно, появившееся на стене рядом с де Бреку, отправился раздавать приказы.

– Беатрис, – тихонько позвал барон, – глупышка, он все равно тебя заметил. Это же Высший. Да и нет ничего предосудительного в том, что ты сюда пришла. Выходи.

Пятно заклубилось черным туманом, приобрело объем – и Беатрис, с растрепанными волосами, с кривящимися от пережитого испуга губами, рухнула на колени рядом с сидящим вампиром, обхватила руками, прижалась, припала щекой к груди.

– Никогда! – прошипела, изображая гнев. – Никогда больше не смей ходить куда бы то ни было один! Ясно?! У тебя есть мы – это мы должны были биться здесь вместо тебя!

– Ты знаешь, я и впрямь подумал сначала – жаль, что тут нет Лёлю. А потом даже обрадовался этому. Ведь ни он, ни ты, ни Малыш – вы бы не остановились за «щитами», верно? А это значит, что доблестные гвардейцы сейчас стаскивали бы вон в ту кучу и ваши тела.

– Тяжело пришлось? Тебе досталось, да?

– Ты и сама знаешь.

– Этьен… – прошептала и замолчала, потому что говорить больше ничего и не хотелось.

Он сам прервал паузу:

– Прости, дорогая, нам сейчас нельзя забывать о своих обязанностях. Надо проведать кардинала – он уже пришел в себя… и вовсю орудует в своем кабинете! Интересно! А с тобой мы поговорим после. И… нас ждет отличное угощение! Смесь крови Темных и Светлых английских магов – каково, а? Давненько мы подобного не пробовали, что скажешь?

Он поднялся на ноги и протянул руку, чтобы помочь подняться ей. Вдвоем, провожаемые взглядами дозорных, они добрались до приемной, а затем и до кабинета Ришелье.

Надрывая жилы, взмокнув, первый министр пытался сдвинуть с места массивное бюро. Собственное бюро. Под которым, разумеется, и находился тайник.

– Нет, ну ты посмотри на него! – с восторженным недоумением шепнул де Бреку. – Даже под моим воздействием он умудрился солгать про Шерпантье! Под моим, Беатрис! Он, конечно, не Иной. Но и простым человеком его назвать невозможно.

Двое сидели под звездами на перилах балкона – того самого балкона, где всего час назад Ришелье беседовал с де Бреку. Ветер с Сены легко вздувал подол платья красивой черноволосой девушки; средних лет мужчина с неживой кожей лица сыто щурился, глядя на редкие огни спящего города.

Дозорные уже навели порядок в тех местах, где произошли столкновения; пленных англичан увезли в каретах без окон в казармы Дозоров для допросов. Караулы вернулись на улицы и прочесывали все подходящие места, не оставляя попыток отыскать и арестовать тех, кому все-таки удалось скрыться. Коннетабли выясняли личность Темного мага – самого опасного из нападавших. Но барон относился к их затее скептически: враг силен, умен и осторожен – так с чего бы ему оставлять после себя какие-то следы? В лучшем случае удастся выяснить имена тех официальных английских гостей, под видом свиты которых в Лувр проникли маги, устроившие драку.

Для чего же были нужны эти отвлекающие маневры, нелепое противостояние, жертвы? Неужели кто-то думал, что удастся с наскоку одолеть гвардейцев, охранявших королевскую резиденцию? Ведь всем должно быть известно, что парижские Дозоры – самые сильные в Европе! Ну, разве что Дозоры Мадрида могли бы оспорить сей факт.

А впрочем, все возможно – так размышлял де Бреку. Если бы не попавший в беду Рошфор, барон вряд ли оказался бы во дворце, в кабинете Ришелье. А если бы он там не оказался, то хорошо подготовленный боевой маг, накачанный Силой под завязку, вооруженный не только артефактами, но и внезапностью, поддерживаемый десятками Иных, связавших многочисленными поединками основные силы местного гарнизона, – да, такой маг вполне мог бы добраться до кабинета первого министра, устранить дежурную смену и похитить договор.

– Я испугалась за тебя, – нарушив молчание, сказала Беатрис, которой стало невыносимо гадать, о чем думает де Бреку.

– И пришла меня спасать, – мягко улыбнулся он, наконец-то посмотрев на нее.

– Я не успела! – с горечью возразила она.

– Ты могла бы погибнуть из-за меня. Я всегда запоминаю такое.

– Запоминаешь… Но значит ли это хоть что-нибудь?

– Это значит, что я по-прежнему считаю: ты лучше меня.

– Ты Высший… – протянула Беатрис в сомнениях.

– Ты прекрасно знаешь, как достигается эта ступенька. Ты тоже могла бы подняться на нее, и даже намного раньше меня, но не стала. И это еще одно подтверждение тому, что ты – лучше. В конце концов, для меня ты всегда остаешься той, кто сделал меня таким. И нет разницы, сильнее я сейчас или слабее, нет разницы, кто руководит нашим маленьким отрядом, – это все условности. Важно лишь то, что ты – моя Хозяйка, моя Госпожа, мой Мастер, и я навсегда связан с тобой уже одним этим.

– Но ведь если бы не я…

– Если бы не ты, мои останки уже десятилетия гнили бы в фамильном склепе. Оставим этот разговор, Беатрис.

– Хорошо, – покорно откликнулась она. – О чем же ты хотел бы поговорить? Ты задумчив и рассеян. Что тебя беспокоит?

– Кроме того, что дознаватели ничего не добьются от пленных англичан? Ну что ж… Если быть откровенным, мне не дают покоя две вещи… Знаешь ли ты, кто бы мог скрываться под прозвищем «банкирша»? Как по-твоему, кого бы могли так называть?

– Если это не шутливое прозвище особы, которая вообще не умеет распорядиться деньгами, то вариантов остается не так много.

– Ну да. Жена банкира, вдова банкира… Это тупиковый путь, он мне ничего не дает.

– А это важно?

– Мне кажется, да. Только не спрашивай почему. Я все расскажу, когда сам разберусь.

– А второе? Ты говорил, что тебя волнуют две вещи – какая же вторая?

– Не могу высказать это ясно… Так, что-то смутное. Но связанное с ребенком.

Беатрис вздрогнула и как-то по-новому посмотрела на собеседника.

– Ты говоришь о своем ребенке? – напряженным голосом, словно боясь услышать ответ, спросила она.

– Ты ведь знаешь, у меня нет детей. Не было их при жизни, и в посмертии я ребенком пока не обзавелся.

– Не нашел подходящей женщины? – сузив глаза до щелочек, язвительно проговорила она. – Десятилетия поисков и любовных похождений не увенчались успехом?

– Беатрис, Беатрис! – примиряющим тоном произнес барон. – Ну зачем ты за старое? Ты ревнуешь?

– К тем самкам, с которыми ты ночевал? – Она вызывающе фыркнула и тем самым напомнила отчаянного и высокомерного юношу-охотника, а вовсе не ту хрупкую, до смерти перепуганную девушку, что бросилась на грудь де Бреку некоторое время назад. – Не слыхала ничего более глупого! Они же – корм! Как я могу к ним ревновать?

Слова эти всколыхнули в памяти барона странное видение – черные свечи, кроваво-красный бархат, обнаженное тело в полумаске – рот кривится то ли от боли, то ли от наслаждения. Самка. Корм. Где он? Что с ним? Все плывет перед глазами…

Де Бреку тряхнул головой и вернулся к теме разговора:

– Но ты злишься.

– Злюсь, потому что мы могли бы родить этого ребенка. Посмертного, одного на двоих, нашего ребенка. Я всегда этого хотела, и ты об этом всегда знал.

– Прости, Беатрис, но…

– Ведь мы же были вместе! – жарким шепотом зачастила она, боясь, что он договорит начатую фразу. – Ты любил меня! Мы дарили друг другу такие ночи, что сам Сумрак стонал от вожделения!

– Остановись, Беатрис! Все это было очень, очень давно.

– Но почему?!

– Просто все имеет свой срок. Наш с тобой вышел.

Запрокинув голову и прищурившись, она посмотрела на звезды, затем два-три раза моргнула, глубоко вдохнула и выдохнула.

– Хорошо, Этьен. Я поняла. Так что за ребенок, который тебя так беспокоит?

– В последние дни все события вертятся вокруг не родившихся детей. Письмо Анны Австрийской, твой разговор с Рошфором…

– Ну, людям свойственно размножаться, знаешь ли. Сегодня одна беременна, завтра другая. Это жизнь, Этьен. Их жизнь.

– Рассудком я это понимаю. Но отчего-то мне кажется, что эти два ребенка – важнее всего на свете.

– Для тебя?

– Как знать? Может, для меня. Может, для всех нас. Для Франции. Для всей Европы. Мне непременно нужно узнать, чьего ребенка носит мадемуазель де Купе и кого могли бы называть банкиршей. И мне кажется, я догадываюсь, кто может мне в этом помочь… Прости, Беатрис, я должен удалиться! Встретимся в «Лилии и кресте».

Де Бреку спрыгнул с перил в густую темень, перемежаемую клубами столь же густого белесого тумана, поднимающегося от Сены. Вновь сощурив глубоко посаженные черные глаза, вампирша какое-то время смотрела на стремительно удаляющуюся крылатую тень, а затем задумчиво прошептала:

– Мадемуазель де Купе… А вот теперь, кажется, ревную.

В конце апреля и начале мая 1625 года произошло несколько событий, на которые сам де Бреку не обратил бы внимания, если бы они не значили так много для кардинала Ришелье.

Во-первых, чета де Шеврез воссоединилась в Париже. Если быть точным, принц Клод Лотарингский практически все время оставался в столице, в своем роскошном дворце на улице Сен-Тома-дю-Лувр, поскольку неприязнь Людовика XIII и старания кардинала Ришелье на него не распространялись. Зато Мари де Роган, герцогиня де Шеврез, получила прекрасный повод покинуть замок Дампьер и наконец-то встретиться со своей царственной подругой.

Поводом этим стало предстоящее обручение per procura: как уже говорилось ранее, принц Уэльский при выборе доверенного лица на грядущей церемонии остановился на своем французском кузене – Клоде Лотарингском. Разумеется, герцогиня де Шеврез как супруга теперь уже официального представителя жениха тут же воспользовалась шансом вернуться в Париж.

Во-вторых, пожаловали официальные посланники – уже знакомые при французском дворе граф Карлайл и граф Холланд. Именно они зимой от имени Якоба и Карла Стюартов обсуждали с Людовиком и Ришелье условия брачного договора. Конечно, все ожидали приезда первого министра Англии, но Бэкингем до окончания траурных мероприятий не планировал покидать Лондон. Впрочем, и оба прибывших посланника были людьми весьма интересными.

Генри Рич, граф Холланд, происходил из древнейшего рода Уорвиков. Однако он был вторым сыном в семье и потому не мог наследовать от отца титул лорда Уорвика. Это значило, что высокого положения в обществе ему приходилось добиваться не за счет имени, а за счет ума и проворства. Несколько лет назад старый король Якоб, чья любовь к мужчинам ни для кого не была секретом, начал настойчиво добиваться взаимности графа, а уж какие привилегии сулило разделенное чувство монарха – даже говорить не стоит. Граф, став новым фаворитом Якоба, одним махом мог бы решить все свои проблемы. Однако, к его чести, Генри Рич остался непреклонен. Король продолжал оказывать Холланду знаки внимания, и это не могло не раздражать герцога Бэкингема, который крайне ревностно относился к своему исключительному положению. Именно Бэкингем, дабы избавиться от соперника в лице графа, отправил его зимой во Францию. Он прекрасно понимал, что переговоры о браке между католичкой и протестантом будут тяжелыми и долгими, но ему было как раз на руку, если бы обсуждение всех пунктов договора затянулось на месяцы и годы.

Джеймс Хэй тоже был включен в состав зимней делегации не просто так: любвеобильному Бэкингему не терпелось залезть в постель к жене графа, прелестной Люси Хэй, графине Карлайл. Что, кстати говоря, и произошло, пока Джеймс отсутствовал в Англии.

Таким образом, первый министр одним своим выстрелом убил сразу двух зайцев: избавился и от конкурента, и от мужа своей любовницы, причем избавился, как ему казалось, на длительный срок. Но тут он прогадал: Холланд и Карлайл справились с поручением довольно быстро. И справились блестяще, если не считать наличия в договоре кое-каких сомнительных пунктов. Но в этом не было их вины: Ришелье оказался непреклонен в некоторых вопросах, а Якоб и Карл Стюарты в итоге подписали договор в том виде, в котором он и пребывал ныне в тайнике под бюро кардинала.

Разумеется, прибывших из Англии высоких гостей принял у себя во дворце принц Клод Лотарингский; здесь они в итоге и разместились на все дни подготовки и празднования. Чем, кстати говоря, не преминула воспользоваться хозяйка дома: о ее интрижке с графом Холландом довольно быстро стало известно практически всем, кроме бедного Шевреза.

Ну и наконец – восьмого мая 1625 года состоялась помолвка принцессы Генриетты-Марии Французской и принца Карла Уэльского.

Король Людовик XIII был сильно болен, поэтому не могло быть и речи о том, чтобы провести церемонию в тронном зале. Вместо этого кровать в его спальне заменили на большое кресло; рядом, под тем же балдахином, поставили несколько кресел поменьше. Здесь не было места посторонним, поэтому де Бреку пришлось остаться снаружи и наблюдать за происходящим сквозь Сумрак.

Сначала свои места заняли обе королевы – одна в черном, другая в алом. Вместе с ними в спальню вошла миленькая хрупкая Генриетта в серебристом платье с вышитыми на нем золотыми лилиями.

Напротив королевского семейства расположились английские послы и герцог де Шеврез. Чуть в стороне находились государственный секретарь, Ришелье и кардинал Ларошфуко.

Наконец в комнате появился изможденный болезнью король, сел в кресло и жестом показал, что можно начинать.

Сперва секретарь зачитал брачный договор и огласил сумму приданого – восемьсот тысяч экю. Затем де Шеврез предоставил собравшимся письменное разрешение на этот брак папы римского, которое выхлопотала для дочери Мария Медичи. После этого герцог занял место рядом с принцессой, и кардинал Ларошфуко приступил к обручению по протоколу per procura.

Теперь осталось лишь провести церемонию венчания в соборе Парижской Богоматери, а вернее, перед собором, поскольку протестанты не могли быть допущены в католический храм.

До торжества оставалось три дня.

После апрельского нападения внутри Лувра парижские Дозоры ожидали, что в ближайшие дни последует еще не одна provocatio: если существует некто, способный нанять такое количество Иных для нападения на королевскую резиденцию, он не остановится в одном шаге от цели. А цель у злоумышленника, разумеется, во что бы то ни стало расстроить церемонию венчания Генриетты и Карла.

Дежурные караулы находились в постоянном движении, неустанно, по нескольку раз проверяя все помещения дворца – жилые покои, коридоры, мастерские, тайные ходы и подвалы. Усиленные патрули днем и ночью сновали вокруг Лувра и по улицам города, заглядывая на постоялые дворы и в трактиры. Произошло даже несколько стычек: королевским мушкетерам, этим дьяволам на службе его величества, пришлось не по нраву, что кто-то останавливает их посреди улицы для проверки.

Но не только в казармах Дозоров царил переполох, люди кардинала также не знали сна и отдыха. Рошфор, которому де Бреку, не вдаваясь в подробности, рассказал о пресеченной попытке выкрасть договор из кабинета Ришелье, внезапно решил, что в этом есть и его вина. Да, в тот самый момент он находился в Бастилии из-за несправедливых обвинений барона де Купе, однако всю неделю накануне ареста он вылавливал шпионов по всему Парижу. И раз кто-то проник во дворец – значит, Рошфор плохо справился с поручением своего благодетеля. К тому же кто-то пустил слух, что Джордж Вильерс, герцог Бэкингем, был замечен на улице Лагарп – английскому министру было свойственно путешествовать инкогнито и появляться внезапно. В связи с этим конюший кардинала развил чрезвычайно бурную деятельность, пытаясь таким образом оправдаться в первую очередь перед самим собой и собственной совестью.

В один из вечеров он попросил помощи де Бреку и его отряда, и барон не смог отказать молодому человеку. Тем более что его доводы были вполне логичными.

Не менее трех дней люди Рошфора наблюдали за одним подозрительным домом в пустынном квартале Сент-Антуанского предместья. Вечерами к нему подъезжала карета, из которой выскальзывала дама, которая явно не хотела, чтобы ее узнали, и потому была одета в просторный плащ с капюшоном. Ко всему прочему лицо ее скрывала вуаль. Через некоторое время в дверь того же дома стучался мужчина в низко надвинутой на лоб шляпе; край своего плаща он придерживал так, чтобы скрыть еще и нижнюю часть лица.

Вполне вероятно, это были самые обычные любовники, нашедшие укромное местечко для своих встреч. Скрытность так же свойственна влюбленным, как и некоторым шпионам. Однако под описание мужчины подходили как герцог Бэкингем, так и неизвестный Темный, избежавший поимки в галерее возле приемной Ришелье. Глупо было предполагать, что маг такой силы станет использовать шляпу и плащ, чтобы остаться неузнанным; впрочем, еще глупее было думать, что он станет использовать для маскировки способности Иного, тем самым рискуя привлечь к себе внимание дозорного патруля. Ну а что касается Бэкингема – он вполне мог посетить Париж тайком, дабы послушать, что говорят в народе о предстоящих торжествах. Во всяком случае, Рошфор был уверен именно в этом.

Как бы то ни было, стоило проверить, кто же встречается в доме на окраине.

Ночь выдалась на редкость темной, луна лишь изредка выглядывала из-за туч, и тогда в ее неверном свете, чуть в стороне от того места, где отряд де Бреку устроил засаду, проявлялся гигантский силуэт Бастилии. Когда же луна скрывалась, обширное темное пятно на месте жутковатой крепости заставляло ежиться даже Малыша. Ни один фонарь не горел в этом отдаленном предместье, ни одно окошко не было освещено, и только далекий огонек на стене Турнельского дворца выдавал присутствие хотя бы одной живой души – часового.

Карета с кучером, дремлющим как ни в чем не бывало, стояла чуть поодаль от дома, на который указал Рошфор. Это и объяснимо: наверняка возница был хорошо проинструктирован своей хозяйкой на тот случай, если ему кто-нибудь задаст вопрос, что он делает в таком захолустье. Даже если стражникам не понравится его ответ – не прочесывать же все дома на улочке, чтобы понять, в который из них он доставил даму?

Лёлю, на всякий случай перекинувшийся заранее, проявлял все признаки нетерпения, то юркая в подворотни, то выскакивая на простор. К счастью, ветерок способствовал тому, чтобы лошадь не учуяла его запах. Наконец едва слышно скрипнули дверные петли. Внутри дома царил такой же мрак, как и снаружи, и потому разглядеть человека на фоне открытой двери было невозможно. Зато де Бреку смог понять, что по крайней мере тот, кто выглянул первым, – не Иной. И тут же почувствовал, как облегченно расслабились плечи стоявшей рядом Беатрис – она все еще помнила тот ужас, который пережила, когда на расстоянии ощущала раны де Бреку, наносимые бронзовым чудовищем, но ничем не могла помочь. Сейчас она готова была первой ринуться в бой, чтобы первой же нанести или принять на себя удар, однако пока соперник не показался.

Мужчина, выглянувший из двери, вышел наружу, осмотрелся и, не приметив находящихся в засаде бойцов, подал руку даме. Едва луна осветила две фигуры, осторожно двигающиеся в сторону кареты, Рошфор стремительно ринулся наперерез. Де Бреку, Беатрис и Малышу ничего не оставалось, как последовать за ним.

– Господин герцог! – возникнув на пути пары, произнес Рошфор. – И вы, сударыня. Благоволите оба сесть в карету и не пытайтесь оказать сопротивление или поднять малейший шум. Мой человек заменит вашего кучера, а сам я буду иметь честь сопровождать вас.

– Да кто вы такой, черт возьми?! – вскричал мужчина в плаще и шляпе, вставая так, чтобы заслонить спиной даму. – Что вам угодно? Имейте в виду, я не задумываясь пускаю в ход шпагу!

– Милорд, оставьте ваши угрозы. Ваше инкогнито раскрыто, нет смысла сопротивляться.

– Милорд? Это меня-то вы называете милордом, сударь? Так вот имейте в виду: вы ошибаетесь! Я – барон д’Арамиц.

– Это имя мне ни о чем не говорит!

– Вы можете спросить обо мне моего кузена, Жана-Армана дю Пейре, корнета роты королевских мушкетеров.

– А вот этого господина я знаю, – признал Рошфор. – Я справлюсь о вас у месье дю Пейре при первой же возможности. А пока, барон д’Арамиц, раз уж вы изволили назвать ваше имя, не будете ли вы столь любезны показать еще и лицо?

Мужчина остался крайне недоволен этим предложением, однако, оглядевшись, увидел, что численное превосходство явно не на его стороне.

– Что ж, – сквозь зубы проговорил он, – извольте. И прошу вас запомнить на будущее, что мне не по нраву, когда меня вот так останавливают ночью посреди улицы.

– Я непременно учту это, сударь, – с поклоном ответил конюший кардинала. – Итак?

Пробубнив себе под нос пару ругательств, мужчина снял шляпу. В свете луны стало заметно, что он слишком молод и светловолос, чтобы быть Бэкингемом.

– Благодарю вас, месье, – вновь поклонился Рошфор. – Я вполне удовлетворен. Прошу прощения за доставленные неудобства, но моя служба требует бдительности.

– Надеюсь, назвать имя дамы вы от меня не потребуете?

– Ну что вы, сударь! Это излишне. И вот еще что… Ночные улицы полны опасностей. Если есть необходимость, чтобы мы проводили вас…

– Это излишне, – повторил молодой человек слова Рошфора и, вновь взяв свою даму под руку, направился к ее карете.

Дама шмыгнула внутрь, ее любовник вскочил на подножку и отдал кучеру короткое приказание.

– Вы болван, Рошфор! – с досадой процедил де Бреку, едва они отъехали на достаточное расстояние. – Теперь по Парижу пойдут слухи, что люди кардинала вылавливают англичан по всему городу. Зачем вы назвали его милордом?

Виконт лишь расстроенно отмахнулся.

– Разучилась думать молодежь, – вслух посетовал де Бреку, ни к кому конкретно не обращаясь. – А ведь этот еще из лучших!

В это самое мгновение последовала вспышка света буквально за углом соседнего здания, а затем оттуда послышалось скуление раненого животного.

– Отец! – завопил Малыш, срываясь с места.

– Лёлю! – в один голос вскрикнули Беатрис и де Бреку и ринулись туда же.

Малыш, сбрасывая плащ и на бегу перекидываясь, завернул в узкое пространство между двумя домами, но, пока вампиры приблизились, там уже успело что-то произойти: тело их товарища, всего только наполовину обросшее бурой шерстью, вылетело из-за угла и рухнуло у их ног. Беатрис выпустила клыки и когти, барон выхватил шпагу.

Первого же своего соперника барон проткнул насквозь, просто наугад с силой сунув шпагу за угол. Вампирша обрушилась на второго, еще двое попытались послать в де Бреку смертоносные огненные шары, однако он уже достаточно ускорился, чтобы просто сойти с траектории несущихся на него файерболов. В темноте скулил Лёлю; у барона не было времени рассмотреть, насколько сильно тот ранен, но по крайней мере его товарищ был все еще жив.

Светлые! На них напали Светлые!

Клинок со свистом рассек воздух и сбил шляпу с одного из нападавших, в тот же миг второй умудрился дотянуться шпагой до плеча барона.

Что есть боль?

Боль есть холод.

Спросите любого вампира – вам никто не скажет, что вампирам бывает жарко. Даже если гудящее набатом, ослепляющее и палящее солнце слизывает тонкую кожу с беззащитных рук и плеч, даже если тебе раскаленным железом ставят клеймо на груди, даже если тебя жгут на костре – тебе уже никогда не станет жарко. Вампиру всегда холодно. Это значит – ему всегда больно. И к этому со временем привыкаешь. Но иногда холод становится просто нестерпимым – наверное, только его и стоит называть настоящей болью.

Боль может прийти от неутоленной извечной жажды. Боль может возникнуть от попавшего в тебя осколка Света, которым любят швыряться невоспитанные стражи порядка. Боль даже случается, когда неживая сталь пронзает неживую плоть.

Правое плечо залило леденящей, вымораживающей болью. Студеная волна докатилась до шеи и головы, и зрение на какой-то миг померкло. Перебросив шпагу в левую руку, я вслепую атаковал обидчика. Краем уха я слышал, как Беатрис рвет своего противника. Помощь ей не требовалась. Но не потребуется ли помощь мне?

Я прикрыл веки, стараясь ориентироваться лишь на сумеречное зрение, однако стало только хуже – соперники были слишком уж Светлыми, их яркие ауры едва не заставили меня отвернуться.

Используя плащ, намотанный на раненую руку, как щит, я принял на него несколько ударов в то же самое время, как вынужден был уклоняться от бьющих в меня заклятий. Будто два музыканта, мои противники в четыре руки исполняли отличную слаженную партию. Я же был вынужден пользоваться только одной, левой, и что-то мне подсказывало, что в таком темпе я могу и не переиграть их. Я быстр, но они, явно готовясь к встрече с вампиром, применили ускоряющие заклинания, а мне недоставало конечностей, чтобы в ответ запустить имеющиеся на одежде магические артефакты.

Плоть вокруг раны постепенно регенерировала. Быть может, уже через пару мгновений я смог бы не просто подставлять руку под удары их шпаг, но и выхватить кинжал. Однако они даже мгновения мне не давали: вслед за первой раной на моем теле появилась вторая. Проклятье! Дело принимало скверный оборот.

Возможно, мне повезло. Или скорее всего Малыш намеренно привлек к себе внимание: едва очнувшись и будучи пока еще не в силах подняться на ноги, он взревел так жутко, будто уже был готов обрушить на врагов свою мохнатую бурую тушу. Мои соперники отвлеклись, швырнув очередные заклятия не в меня, а в сторону Малыша. И я успел махнуть скомканным плащом.

Преимущество опытного вампира хотя бы в том, что он может превращаться частично, по своей воле выбирая клыки или когти. Моя левая рука, бывшая все это время на виду, поскольку ожесточенно орудовала шпагой, убедила соперников в том, что я по какой-то неведомой причине не в состоянии трансформироваться. Моя правая рука была замотана плащом, но кто из них мог бы предположить, что когти на раненой конечности уже выпущены?

Пять бритв, проткнув ткань скомканного плаща, по самую пясть вошли в горло. Хрустнул кадык, хлынула кровь.

Второй противник ураганом набросился на меня, заставив попятиться и упереться спиной в стену дома. Раны все еще вымораживали меня изнутри, я ощущал, что постепенно слабею – слишком много сил уходило на регенерацию. А хлещущая из горла поверженного врага кровь отвлекала и дурманила меня своим всепоглощающим запахом. Тысяча чертей! Одного глотка этого бессмысленно стекающего в землю нектара мне бы хватило, чтобы полностью восстановиться!

Я дернулся влево – с шипением и искрами в стену рядом с моей головой влетел еще один огненный шар. Судя по его небольшому размеру, мой враг тоже порядком выдохся в этом поединке. К тому же он явно нервничал из-за того, как складывается схватка за его спиной: Беатрис в любой момент могла покончить с его товарищем и напасть сзади. Да еще и оборотни: а ну как придут в себя?!

Уловив его колебания, я надавил. Двойной финт, левый кварт, укол – и он сделал шаг назад.

– Сдавайтесь, сударь! – предложил я. – Не в ваших интересах продолжать этот поединок. – Он выдержал мою яростную параду, но в ответ на мои слова лишь скрипнул зубами. – Не знаю, что вынудило вас напасть на меня и моих друзей, тем не менее я обещаю не убивать вас и… – Я нападал. – …по крайней мере… – Он отчаянно защищался. – …выслушать, прежде чем решать, как с вами поступить. Сдавайтесь!

Сделав еще один шаг назад, он рассмеялся и чуть откинул назад голову. В этот момент я его узнал.

– Ля Мюрэн, дьявол! – ошарашенно констатировал я и опустил клинок. – Какого черта вы делаете?!

Он тоже опустил оружие.

– Де Бреку-уу, – протянул с усмешкой дозорный, – ну уж в этот-то раз вам не отвертеться! Сопротивление при задержании, убийство патрульных… О, я даже рад, что причастен к этому, пусть даже и ценой собственной жизни! Жаль только, что не смогу увидеть, как вас развоплотят!

С этими словами он снова накинулся на меня, но я уже достаточно пришел в себя, а вот он был изрядно потрепан и измотан.

– Проклятье! – воскликнул я, отбиваясь от его атак. – Да вы вели себя как ночные грабители! Почем нам было знать, что вы на службе? Где было ваше требование покинуть Полумрак? Почему вы не представились?

– Отчего же? – задыхаясь, проговорил он. – С удовольствием представились бы, кабы ваш оборотень не наскочил на нас! Ненавижу, твари, ненавижу!

– Лёлю! – простонал я и выбил наконец шпагу из рук Ля Мюрэна.

Тот молниеносно сплел атакующее заклятие, но применить не успел – невесть откуда взявшийся конюший его высокопреосвященства виконт де Рошфор вмазал ему кулаком в затылок.

– Вы глупец, Бреку! – едва сдерживая ярость, цедил сквозь зубы Претемный коннетабль Парижа. – Дьявольщина! Сейчас, когда и так все напряжены до предела в связи с торжествами, да избавит Тьма от их повторения; сейчас, когда у нас каждый Иной на счету (и говоря «нас», я подразумеваю оба Дозора!), вы умудряетесь устроить драку и убить сразу двоих дозорных! Дозорных, Бреку! Не просто Светлых, которые прицепились к вам по пустяковому поводу, а находящихся на дежурстве и в своем праве стражей порядка! И что мне теперь прикажете с вами делать?

– Со мной? – изогнул бровь барон. – Смею предположить, что ваша светлость кое-что путает. Я не служу в гвардии Дозора и не состою на службе лично у вашей светлости. Таким образом, я не подчиняюсь вам и, стало быть, предпочитаю сам решать, что мне делать.

– Но вы здесь! – взволнованно развел руками Претемный. – Вы здесь, в резиденции Дневного Дозора! По протоколу, после выдвижения официальных требований я обязан выдать Светлым всех нарушителей, если их вина установлена!

Де Бреку не к месту подумал, что ему всегда было интересно сравнивать между собой двух глав Дозоров Франции – и когда они находились в одном помещении, и когда, как сейчас, барон имел удовольствие лицезреть только одного из них. Пресветлый своим обликом напоминал священнослужителя – невысокий, но статный, убеленный сединами, в длинных одеждах, с лицом пусть и испещренным морщинами и шрамами, но при этом лучащимся печальным спокойствием. В его роду, в роду Клермонов д’Амбуаз, было несколько кардиналов и епископов католической церкви; намеренно или невольно, но он сумел перенять их обобщенный образ.

Претемный же происходил от одной из ветвей Капетингов, той самой династии, что подарила Франции и Гизов, и Конде, и Бурбонов. Как и многие из его ныне здравствующих потомков и родственников, был он настоящим военачальником, полководцем, непримиримым борцом за свои идеи. Хотя возраст его был соизмерим с возрастом Пресветлого, в его длинных черных волосах и бородке не было ни единой серебряной нити, усы всегда аккуратно напомажены и подкручены острыми кончиками вверх. Носил Претемный исключительно камзолы полувоенного кроя; иногда под тканью можно было обнаружить кирасу; многочисленные драгоценности на руках и одежде – все сплошь накачанные Силой артефакты. Впрочем, и шпага всегда висела на его боку, и кинжал торчал из-за голенища высокого сапога – говорили, что и с тем, и с другим Темный маг обращался феноменально. Что и неудивительно, ведь за пять сотен лет можно стать непревзойденным мастером фехтования, даже если уделять сему искусству всего по часу в день.

Сегодня Претемный был излишне возбужден, и виной тому – неприятное ночное происшествие в Сент-Антуанском предместье.

– Наша вина не может быть установлена до тех пор, пока Лёлю не придет в себя, – невозмутимо возразил де Бреку. – Ночной Дозор полагается лишь на слова Ля Мюрэна, который утверждает, что оборотень первым напал сразу на четверых патрульных. Я склонен усомниться в его словах, поскольку в момент нашего появления все они были живы-здоровы. В отличие, кстати, от вервольфа. Уверяю вас, ваша светлость, напади он первым – у нас с Беатрис было бы по крайней мере на одного противника меньше. Когда Лёлю поправится настолько, что сможет подтвердить или опровергнуть слова дозорного, тогда мы и вернемся к этому вопросу еще раз. Но до того момента я не намерен выдавать Пресветлому своего человека и уж тем более не собираюсь сам отправляться в казармы Ночного Дозора с повинной.

– Вас объявят вне закона! – кипел глава Дневного Дозора. – Дьявольщина! На вас начнут охоту!

– Не объявят, – спокойно ответил де Бреку. – Вы сами только что сказали, что каждый Иной на счету. Отряжать людей для моей поимки глупо – у Дозоров есть куда более важные дела. Ну и потом, подумайте, герцог: я и Беатрис – это два дополнительных телохранителя, причем, как вы изволите знать, не самые худшие бойцы на этом свете. Во время церемонии благодаря нам вы будете оставаться в спокойствии относительно защиты Ришелье; сами же мы всегда будем готовы поспешить на помощь вашим людям, если возникнет такая необходимость. Осмелюсь напомнить недавние события в Лувре…

Претемный поморщился и кивнул:

– Вы правы, сударь, в тот раз только ваше присутствие уберегло нас от настоящих неприятностей. Но та ваша услуга – не индульгенция! Вы выступили на нашей стороне – мы сполна расплатились с вами.

– А я и не предлагаю вам чувствовать себя обязанным, – пожал плечами де Бреку. – Я лишь напоминаю, каким полезным умею быть, если меня не держать под замком и не грозить мне арестом моих людей.

Претемный сделал круг по кабинету и вернулся к столу. Некоторое время он молчал и барабанил пальцами по фолианту в переплете из человеческой кожи, затем сдался:

– Хорошо. Что вы предлагаете?

– Двое моих людей серьезно ранены, один из них до сих пор не пришел в сознание. Они сейчас в своих комнатах в «Лилии и кресте», под надзором нанятого мною Темного знахаря. Если вам достаточно моего слова, я обещаю, что они не покинут гостиницу до тех пор, пока мы окончательно не разберемся с произошедшим. Но было бы куда надежнее, если бы приглядывать за ними могли лекари Дневного Дозора – я слышал, они лучшие в своем деле. С вашего дозволения, я бы приказал перевезти своих несчастных друзей в лазарет при казарме вашей гвардии. Комнаты в лазарете и все необходимые процедуры, разумеется, будут оплачены. Заодно вы с чистой совестью сможете сказать Пресветлому, что ваши люди бдительно стерегут подозреваемых и доставят их для суда, буде такой состоится, вскоре после церемонии венчания.

– А вы хитрец, де Бреку! – похвалил Претемный, как будто это и в самом деле была гениальная головоломная интрига. – А что прикажете делать с Рошфором?

– О, тут мне трудно что-либо сказать вашей светлости, поскольку виконт – человек господина кардинала, а не мой. Он пришел на помощь, видя, что его знакомые попали в затруднительное положение, – но это и есть вся его вина.

– Видел он гораздо больше, чем вы пытаетесь сейчас представить, – недовольным тоном заметил коннетабль. – Ночной Дозор настаивает на вмешательстве, дабы очистить его память от ненужных воспоминаний и образов. Но платить за это вмешательство вынуждены будем мы, и пусть плата сия не так велика, мне бы не хотелось идти на уступки. Светлые и так начали позволять себе слишком много! А ведь еще вчера этот город практически принадлежал нам, Темным!

Под вчерашним днем глава Дневного Дозора подразумевал куда более ранние времена. Безраздельное правление Кончини, фаворита Марии Медичи, и позднее – де Люиня, фаворита Людовика XIII, привело к тому, что на протяжении полутора десятков лет Темным в Париже жилось комфортнее, нежели их извечным противникам. С появлением у власти Ришелье многое поменялось – и при дворе, и в жизни вельмож, и даже в делах обычных буржуа.

– Я бы осмелился рекомендовать вам не идти на поводу у Светлых, – сделав вид, что всерьез размышляет над вопросом, проговорил наконец де Бреку. – Сегодня они вмешиваются в память конюшего его высокопреосвященства, завтра захотят вмешаться в сознание камердинера его величества, а послезавтра потребуют изгнать синьора Лепорелло и прочих магов, которых привечает парижская знать и в первую очередь – королева-мать. А если исчезнет трепет обычных людей перед черной магией – исчезнет и всяческое уважение обычных Иных к Дневному Дозору и его главе.

Претемный с негодованием выпучил глаза.

– Что это вы такое говорите, барон?! Не кажется ли вам, что вы суете свой нос в дела, которые вас совершенно не касаются? – Он шумно посопел, затем сел на свое место за столом. – Впрочем, где-то вы, может, и правы. Дьявольщина! Пора показать Светлым, что мы – самая настоящая сила, о чем они, кажется, самодовольно начали забывать. Но что же делать с Рошфором?

– Сделайте его наемником, – пожал плечами де Бреку. – Вернее, представьте все так, будто сделали его наемником. Тогда не придется вмешиваться в его память.

– Да, но где гарантии? Ставить знак Карающего Огня? Так ведь это еще более серьезное воздействие, чем чистка памяти.

– Оставьте все как есть.

– Бреку, вы готовы за него поручиться? Готовы присягнуть, что он не раскроется перед другими людьми?

– Видите ли, господин герцог, виконт де Рошфор – один из самых преданных кардиналу людей. Может быть, самый преданный. Он уже понял, что в числе столь же приближенных к его преосвященству агентов есть… необычные люди или существа. Станет ли он рисковать службой и расположением ради сомнительной необходимости поделиться своим знанием с кем-либо? Если он никогда не болтает о том, что происходит в кабинете Ришелье, то почему же он должен болтать, что происходит с телохранителями кардинала? Ведь он не знает наверняка, догадывается ли его хозяин о нашей природе. А вдруг Ришелье специально нанял именно таких, как мы?

– И это достаточный повод, чтобы рот Рошфора оставался закрытым? – усомнился Претемный.

– Более чем достаточный. Поверьте.

В воскресенье, 11 мая, с самого утра возле Нотр-Дам-де-Пари царила суматоха, которую можно было бы назвать праздничной, если бы большинство суетящихся не были так сильно напряжены.

В дни, предшествующие событию, возвели деревянную крытую галерею от архиепископства до площади перед собором – именно здесь должен был прошествовать торжественный кортеж. Галерея оканчивалась помостом на паперти или, если хотите, сценой, подиумом, украшенным цветами и тканью с вышитыми геральдическими лилиями. Поскольку многие из гостей и официальных лиц являлись протестантами, начать церемонию венчания решено было здесь, за пределами собора Парижской Богоматери, поскольку гугенотам и кальвинистам вход внутрь воспрещался. Напротив помоста выстроили трибуны для зажиточных парижан.

Генриетта прибыла в архиепископство в девять, но уже за два часа до этого вдоль галереи и вокруг паперти Нотр-Дама были расставлены солдаты отборных гвардейских рот и королевские мушкетеры.

Николя Бриссар, прибывший на место почти одновременно с де Шеврезом, то есть примерно в одиннадцать, с интересом наблюдал за перемещениями толп горожан, стремящихся расположиться на удобной позиции, чтобы хотя бы издалека взглянуть на церемонию. Высокопоставленные лица занимали места в церковном нефе; те, кто рангом пониже, – на уличной трибуне, возле сцены на паперти, остальные и вовсе были вынуждены рассматривать приготовления из-за спин бравых мушкетеров.

Вскоре после полудня прибыл Ришелье, его сопровождали де Бреку и Беатрис. Бриссар усмехнулся, заметив, что оба телохранителя задрапированы одеждами с головы до пят, словно на дворе не середина мая, а лютая зима. Еще бы! Яркое солнце никому из вампиров не по вкусу. Может, и не испепелит, как утверждают страшные народные небылицы, но бледную кожу попортит.

Ришелье, минуя архиепископство, прошел в собор; Беатрис проследовала за ним, а де Бреку остался возле западного входа, в тени. Отсюда ему была хорошо видна бо́льшая часть площади, и барон ледяным взглядом скользил по толпе, выискивая кого-то или подмечая что-то. Николя, как и весь гарнизон Дневного Дозора, был предупрежден о возможном нападении неизвестных непосредственно перед церемонией, но не слишком-то верил этому предположению. Нужно быть совершеннейшим безумцем, чтобы попытаться атаковать кортеж, когда вокруг столько Иных!

Иных действительно было предостаточно: Темные, разодетые в свои лучшие платья и костюмы, сверкающие драгоценностями не хуже каких-нибудь маркизов, проходили внутрь собора вместе с самыми почитаемыми вельможами; Светлые дозорные, все как один одевшиеся так, чтобы сойти за небогатых дворян, смешались с толпой на улице. Коннетабли и наиболее сильные боевые маги пока, правда, не появились, но Бриссар не сомневался, что в надлежащее время все они окажутся тут, в Нотр-Дам-де-Пари.

Не удержавшись от любопытства, он подошел к вампиру.

– Рад видеть вас, господин барон! Ходили слухи, что из-за недавнего недоразумения вы не сможете присутствовать сегодня на торжествах.

Де Бреку окинул невозмутимым взглядом бархатный колет, рубашку из тончайшего батиста с напуском и кружевными манжетами, перевязь с золотым узором и пряжку с крупным изумрудом, а затем негромко произнес:

– А вы, сударь, как вижу, пришли именно на торжества.

Бриссар сделал вид, что смутился:

– Помилуйте, месье де Бреку, мой костюм совершенно не стесняет движений, и при необходимости…

– Не побоитесь запачкаться? Или, чего доброго, порвать такие чудесные кружева?

– Вы так говорите, господин барон, – насупился Николя, – будто драка – это уже вопрос решенный. А между тем – ничто пока не предвещает!

– Разве? – удивился де Бреку. – Неужели вы не чувствуете, как тучи сгущаются над Парижем?

Бриссар нервно глянул на небо, но там не было ни облачка.

– Если вы так уверены в нападении, отчего же вы не внутри, подле Ришелье, а здесь?

– Потому что он нападет здесь.

– Он? Не они, а он? – переспросил Темный.

– Не имеет значения. Для меня важен только он.

– Но это глупо! Здесь полным-полно народу! И гвардейцы в оцеплении – это же все-таки военные люди, хорошо обученные солдаты! То ли дело внутри, в соборе, где собрались старцы, бурдюки с жиром и их безобразные жены! Вот уж от кого неприятностей злоумышленнику можно ждать менее всего.

– Вы забываете одну маленькую, но весьма важную деталь. Он – англичанин, а значит – протестант.

– И что же? – Николя непонимающе вытаращился. – Уж не хотите ли вы, господин барон, сказать, что это помешает ему войти в католический собор?

– Он не станет входить, – уверенным тоном ответил де Бреку. – Те несколько минут, что длилась наша единственная встреча, позволили мне сделать вывод: это благородный рыцарь, который чтит традиции.

– Ну хорошо, допустим, – признал Бриссар и на всякий случай придвинулся ближе ко входу. – Вам-то что до того? Вы охраняете Ришелье, а тот наружу выйти не стремится. Или вы так злопамятны? Хотите свести личные счеты? Так вы же не проиграли свой поединок с ним!

– Но я и не одержал победу, – приподнял де Бреку брови. – А если и такой причины вам мало, считайте, что мне этот англичанин просто интересен. Хочу посмотреть, как он будет расправляться с мелочью, пока дело не дойдет до коннетаблей.

Николя против воли сглотнул внезапно сгустившуюся слюну.

– Мне кажется, вы изволите подшучивать надо мною, господин барон. Пугаете намеренно и беспричинно. Неужели вы считаете, что он так силен? Но все Высшие Иные Англии нам известны! А достойных соперников для первого ранга у нас найдется предостаточно!

– Я очень рад слышать это, сударь! – учтиво склонил голову вампир. – А сейчас позвольте мне вернуться к своему немудреному занятию.

Николя еще какое-то время потоптался рядом. Этот вампир (да, низший, да, прислуживающий обычному смертному!) чем-то притягивал его. Возможно, тем, что был самым настоящим, потомственным дворянином, и каждый его поступок или умозаключение Бриссару казались если не откровением, то уж точно чем-то весомым, отличным от его собственных слов и действий, достойным подражания. А может, подспудно Темный мечтал, чтобы у него был такой друг – благородный, независимый и плюющий на чужое мнение о своей персоне. Ну и невероятно сильный, разумеется.

Ждать начала церемонии пришлось очень, очень долго. Король, которому из-за неважного самочувствия делали утром кровопускание, смог прибыть только к пяти часам. Ровно в пять королевский кортеж наконец выдвинулся из архиепископства.

Сразу за церемониймейстером выступали де Шеврез, Холланд и Карлайл. Далее, в окружении швейцарских гвардейцев, следовал оркестр, герольды, маршалы Франции, герцоги и пэры, среди которых двое обладали аурами Иных. Затем на незначительном расстоянии шествовали Людовик XIII и его брат Гастон, герцог Анжуйский, которые вели под руки свою маленькую сестру Генриетту-Марию, будущую английскую королеву. Принцессы де Конде и де Конти несли длинный шлейф свадебного платья, щедро украшенного бриллиантами.

В тот момент, когда следом за принцессами в крытой галерее появились обе королевы, Николя Бриссар, целиком увлекшийся шествием кортежа, услышал глухой крик: «Вижу!» Кричал пожилой Светлый, стоявший чуть поодаль от толпы. Указывал он в сторону Малого моста, однако улица на первый взгляд была пуста. Вернее, на ней были прохожие и повозки, но никто и ничто не обращало на себя какого-то особого внимания.

Народ на паперти пришел в движение – это встрепенулись увлеченные торжественным зрелищем Иные, растворившиеся в толпе. Через мгновение они принялись пропихиваться кто наружу, кто ближе к подиуму, на котором уже ждал кардинал Ларошфуко и к которому приближалось королевское семейство. Из собора также выбежали несколько Темных и Светлых.

Бриссар, видя, как напружинился де Бреку, и сам положил ладонь на эфес шпаги, пальцы другой руки сложил в сложный знак атакующего заклятия и только после этого догадался посмотреть сквозь Сумрак.

По первому слою мчался мраморный боевой конь, кощунственно впряженный в легкую карету с неразборчивыми символами на дверцах. В мутном, сером пространстве Сумрака карета сияла, словно люстра с сотней восковых свечей, но это было отнюдь не сияние Света. Каменный жеребец, не обращая внимания на тени, в которые на первом слое превратились прохожие, несся напрямик к паперти. Нескольких Иных, вставших у него на пути и ударивших чистой Силой, он расшвырял, даже не заметив. Кто-то из более сильных магов запустил несколько хитрых заклятий в карету, однако они не смогли преодолеть защитный кокон – тот засверкал, будто мыльный пузырь в солнечных бликах, и без остатка поглотил магические сгустки.

Де Бреку ушел в Сумрак, и Николя поспешил нырнуть следом за ним. Но даже одного мгновения задержки хватило, чтобы вампир намного опередил Бриссара – пока Темный дозорный поднимал свою тень, чтобы попасть на первый слой, барон уже преодолел добрую половину паперти и встал на пути кареты, мчащейся прямиком к сцене, на которую в реальном мире всходили герцог де Шеврез и принцесса Генриетта Французская.

Внезапно пространство перед древним сумеречным Нотр-Дам-де-Пари пронзили огненные линии; переплетясь между собой, они образовали подобие ловчей сети, кинутой на булыжную мостовую первого слоя. Бриссар оглянулся – на крыше одного из обветшавших в Полумраке зданий стоял Пресветлый в ослепительно-белых одеждах. Он простирал руки над папертью, и огненные линии на мостовой шевелились, подвластные его растопыренным пальцам.

Мраморный конь на полном скаку ворвался в этот магический силок; с отчетливым хрустом раскололись его каменные копыта, затем разлетелись колеса кареты, однако они так и продолжали нестись вперед – жеребец перебирал обрубками ног в воздухе, карета летела за ним в двух локтях от поверхности.

Силуэты Генриетты и Клода Лотарингского застыли на помосте – время в Сумраке текло иначе, и кардинал Ларошфуко пока не успел сказать даже первых слов, предваряющих обряд. «Почему никто их не спасает?! – лихорадочно соображал Бриссар. – Почему, тысяча чертей, никто не утащит с помоста принцессу и герцога?!» А затем пришло понимание: именно этого и добивался незнакомый английский маг – любой ценой сорвать церемонию венчания. Стало быть, коннетабли сначала испробуют все средства, чтобы остановить колдуна, и только потом поспешат на выручку людям.

Выворачивая булыжники, из недр – казалось, из самого адского пекла, – наружу вырвалось лоснящееся и пышущее жаром тело гигантского червя. Слизкое кольчатое туловище стремительно изогнулось, на его тупом безглазом конце раскрылось круглое ротовое отверстие, в которое на полном ходу влетела голова жеребца. Удар, скрежет – и уже безголовый конь коленями и грудью буквально размолотил червя, густо оросив все вокруг черной жижей и ошметками плоти. Где-то в отдалении Претемный выругался на древнем забытом языке.

Сияющая карета была уже в трех десятках шагов от сцены и в двух десятках – от де Бреку. Чем-то она напоминала огненный шар невообразимых размеров – летела по воздуху так же прямолинейно и неотвратимо.

Кто-то из английских дозорных, сопровождавших послов, швырнул в карету «фриз», вложив, вероятно, весь имеющийся запас Силы, однако заклинание все равно не смогло накрыть сей мудреный смертоносный снаряд целиком. Отразившись от стенок «мыльного пузыря», оно ушло в сторону, задев сразу нескольких Иных, которые мгновенно застыли в нелепых позах и выпали из схватки.

Пресветлый и Претемный заторопились, осыпая карету настоящим градом из самых разных заклятий. Защитный кокон вспыхивал все чаще и уже не так ярко, но даже дураку было понятно, что он выдержит до самого конца, и карета сметет помост, если не произойдет что-то совершенно уж невероятное.

– Давай, Малыш! – вдруг услышал Бриссар голос барона де Бреку где-то совсем рядом с собой.

Пока Иные забрасывали карету «копьями Света» и «тройными лезвиями», «ужасом Тампля» и «благословенным францисканцем», откуда-то сбоку на сумеречную паперть ворвался огромный бурый медведь. Со скоростью, какой трудно было ожидать от столь массивного животного, и целеустремленностью, которая заставляла его не замечать ни своих, ни чужих, зверь в три прыжка покрыл необходимое расстояние и, отвернув в самый последний момент морду, своим медвежьим плечом со всего маху врезался в бок жеребца. Выдержавший уже не одну сотню магических попаданий мраморный конь выдержал и этот сильный удар, нанесенный телом оборотня, и тем не менее… Бриссар смотрел, затаив дыхание. Без головы и без нижней части ног конь продолжал движение по воздуху, по-прежнему увлекая за собой карету, вот только направление этого движения заметно изменилось. Мохнатый приятель барона де Бреку сумел сбить прицел!

И тут они – и карета, и жеребец – вывалились в реальный мир.

Наверное, так и должно было произойти по замыслу неизвестного – материализовавшийся в реальности неудержимый снаряд вдребезги разнес бы сцену с венчающимися. Однако теперь конь и карета неслись под трибуной для гостей, все дальше уклоняясь в сторону Сены. В самый последний момент правая ось с остатками ступицы задела опору трибуны, и прежде чем карета, мелькнув на паперти, ушла правее собора Парижской Богоматери, трибуна затрещала, накренилась и стала заваливаться.

Многоголосый ор огласил окрестности: кто-то кричал, заметив безголовое чудовище, запряженное в адский экипаж; кто-то вопил, падая с трибуны, кто-то – пытаясь на ней удержаться.

– Мэтр Рубенс, не бойтесь, разожмите пальцы, я вас подхвачу! Здесь совсем невысоко… Проклятье! Мэтр Рубенс, вы меня понимаете? Бриссар, быстро ко мне!

Бриссар, который в полной растерянности вращал головой, обернулся на властный голос. Де Бреку указывал ему куда-то вверх. Взглянув туда, Николя увидел знаменитого художника Рубенса из Голландии, который, вращая от ужаса глазами, висел на верхотуре, вцепившись в одну из устоявших опор.

– Бриссар, снимите его оттуда немедленно! – приказал барон и стремглав бросился в собор. – Беатрис! Все в порядке? Оставайся там!

Перескакивая через обломки досок, через копошащихся на паперти господ, слетевших с трибуны, вампир бросился к набережной, чтобы проследить путь кареты, но той уже не было в пределах видимости.

Через несколько минут королю Людовику и кардиналу Ларошфуко доложили, что из-за обрушения трибуны пострадали три десятка гостей, но смертельных исходов нет, а стало быть, церемонию можно продолжать.

Де Бреку вернулся с набережной к тому моменту, когда уже закончилась первая часть венчания, и католики проследовали в Нотр-Дам, чтобы присутствовать на мессе. Протестанты остались ждать снаружи.

Неподалеку от злосчастной трибуны лекари оказывали помощь пострадавшим; воспользовавшись таким удачным соседством и прикрытием, здесь же Светлые и Темные целители заживляли раны участвовавшим в скоротечной схватке Иным. К сожалению, нескольких бойцов лишились оба Дозора – копыта мраморного жеребца не оставили им ни малейшего шанса выкарабкаться.

У Малыша было сломано плечо и ключица, но он, хоть и был бледен и явно терпел сильную боль, старался выглядеть настоящим героем, каковым, по сути, и являлся. Пока лекари возились с его костями, разве что ленивый не подошел к оборотню, чтобы выразить свое почтение. Темные ликовали – беду удалось отвести именно их представителю, пусть и не состоящему в Дневном Дозоре. Светлые вели себя весьма достойно, поздравляя Малыша.

– Ты молодец, дружище! – шепнул подошедший де Бреку. – Но ведь ты должен был находиться в лазарете при казарме, под охраной!

– Сбежал! – легкомысленно пожал могучими плечами оборотень и тут же болезненно скривился от этого движения. – Теперь-то уж точно отпустят из-под ареста!

– Но не из лазарета, – заметил барон. – Мало тебе еще не заживших ран – ты уже и новыми обзавелся!

– Его удалось поймать? – спросил Малыш, с надеждой глядя на де Бреку.

Барон медленно покачал головой.

Убогая комната в «Лилии и кресте» – совсем не то же самое, что библиотека в фамильном замке. Однако если сесть на стул, расслабиться, закрыть глаза и заставить сознание не фиксировать просвечивающие сквозь пергаментные веки детали реальности, вполне можно почувствовать себя удобно устроившимся в кресле у камина. Пламя, будто большой мохнатый пес, уснувший у твоих ног, лениво ворчит и изредка порыкивает искрами, когда сухие поленья начинают трещать и шипеть смолой.

Огонь не грел, но создавал иллюзию тепла, поскольку любой с молоком матери впитал простую истину – тепло там, где языки пламени без устали трудятся, вылизывая дерево до черной сердцевины, до раскаленных углей, до седой золы.

Де Бреку всем телом ощутил, как пробил церковный колокол. Полночь.

В лоскутах огня, существующего вместе с камином и креслом только в воображении барона, проступили черты знакомого лица.

– Не спишь? – кривляясь, произнесло огненное лицо. – Или только что проснулся?

– Я рад тебе, Гвидо. Ты сейчас далеко, старый друг?

– Ближе, чем ты думаешь, – хохотнул гость в камине, выдыхая в комнату сизый дым. – Чему же ты рад? Неужели у тебя закончились все мои амулеты?

– Амулеты закончились, но не в них дело. Мы давно не виделись.

– Неужели? Мне казалось, совсем недавно я имел счастье лицезреть тебя у себя дома.

…Чадящие черные свечи, кроваво-красный бархат. Обнаженное тело в полумаске – в прорезях видны расширенные зрачки. Чувственный рот кривится то ли от боли, то ли от наслаждения. Самка. Корм. Все кружится…

Де Бреку сосредоточился и возразил:

– С ночи большого бала, который ты устроил в честь весеннего равноденствия, прошло почти два месяца. Впрочем, я никогда не мог уследить за тем, как время течет для тебя.

Живущее своей огненной жизнью лицо стало задумчивым:

– Ты прав, Этьен, два месяца – это многовато для добрых друзей, если их не разделяет война. Но что мешает тебе пожаловать ко мне в гости?

– Я ведь даже не представляю, где ты сейчас, Гвидо.

Голова в камине завертелась из стороны в сторону.

– А дьявол его знает, Этьен! – наконец признался человек из пламени, которого де Бреку называл Гвидо. – Но здесь потешно. Хочешь – присоединяйся! Я найду способ перенести тебя в это место… где бы оно ни было.

Барон сделал отрицательный жест:

– Не теперь. Сейчас я нужен здесь.

– Ришелье?

– И не только, – вздохнул де Бреку. – Меня тревожит множество вещей, которые вроде бы не имеют ко мне отношения, но мимо которых я не могу пройти.

– О чем или о ком ты ведешь речь, старина?

– Например, есть женщина, которая беспричинно любит меня, а должна бы любить кого-нибудь еще. Или мужчина, который без повода ненавидит меня, а должен бы ненавидеть кого-то другого. Меня тревожат дети…

– Дети?

– …которые должны и не должны родиться. Меня беспокоят все эти торжества, которым нет конца. А еще меня волнует интрига, в которую я случайно оказался вовлечен, поскольку перехватил одно письмо… Скажи, старый друг, известна ли тебе особа, которую могли бы называть банкиршей?

– Мне известно несколько таких особ, однако бо́льшая их часть уже не в этом мире… – Голова снова покрутилась, рассматривая сквозь огонь что-то, чего де Бреку не мог увидеть ни с закрытыми глазами, ни с открытыми. – Но, кажется, и не в этом тоже. А из ныне здравствующих, да продлятся их дни… или закончатся поскорее… Например, бывшую покровительницу твоего внука ее во всех смыслах достойный муженек любя называл «моя толстая банкирша».

– Марию Медичи?!

Де Бреку был так ошарашен этой новостью, что распахнул глаза. Однако лицо перед его мысленным взором не исчезло, не растаяло, оно все так же подергивалось и кривлялось в языках несуществующего пламени.

– Что, неподходящий вариант? – усмехнулся человек в камине. – Или, наоборот, слишком подходящий?

– Пока не знаю… Прости, Гвидо, мне нужно обдумать то, что я от тебя услышал!

– Увидимся, старина!

– Увидимся, друг.

Барон движением руки развеял видение, поднялся со стула и прошелся по комнате взад-вперед; стучали каблуки, звенели шпоры, напрочь лишая любого свидетеля возможности представить, сколь бесшумны могут быть вампиры.

Королева-мать и есть та самая банкирша из письма?

Возможно, хотя и сомнительно. С чего бы Анне Австрийской пользоваться примером Марии, если взаимная нелюбовь двух королев стала притчей во языцех? Раньше хотя бы Людовик прислушивался к матери, но с некоторых пор сын только выказывает уважение и терпеливо выслушивает ее советы, однако руководствуется советами совсем другого человека – своего первого министра. Анна же никогда не проявляла особого внимания к словам Медичи. В самом деле, с чего бы? Королева-мать давно уже отстранена от власти, она перестала быть в Лувре грозной фигурой. Оттого, наверное, и перебирается в отдельный дворец, торжественное открытие которого ожидалось со дня на день и было приурочено к нынешним празднествам.

Но самое главное – что это за пример? Поговаривали, что Мария Медичи приложила руку к убийству собственного мужа, короля Генриха IV Бурбона. Но не могла же Анна обсуждать в переписке с герцогиней де Шеврез убийство Людовика XIII?!

Или могла?

Де Бреку потряс головой. Вампиры видят и читают Сумрак, вампиры тонко чувствуют чужие эмоции, вампирам открыты тайны, которые так и останутся неведомыми для людей и Иных, ни разу не пробовавших крови. Так отчего же сейчас он ощущает себя в тупике, из которого не видно выхода? Почему он столь беспомощен, когда речь заходит об интригах обычных людей? И действительно ли для него так важно распутать этот клубок?

Впрочем, одно дело сейчас было куда более важным: пора отправляться в казармы Дневного Дозора. Возможно, Лёлю уже пришел в себя и отвечает на вопросы дознавателя. Ах, Лёлю, Лёлю!.. Пусть Тьма сделает так, чтобы ты не был зачинщиком той драки в Сент-Антуанском предместье, драки, в которой барону пришлось убить двух Светлых.

На сей раз Претемный принял де Бреку не в кабинете, а в парадном зале. Разумеется, этим самым он не собирался оказать честь вампиру, чей отряд вновь отличился. Просто так уж вышло, что именно в это время коннетабль занимался фехтованием, а парадный зал в его резиденции наилучшим образом подходил для отработки навыков боя с несколькими соперниками – здесь попросту было просторнее, даже если сравнивать с фехтовальным залом.

Наконец-то барон получил возможность лично убедиться в многажды хваленом искусстве мастера. Сейчас против коннетабля выступали сразу восемь человек со шпагами – да, де Бреку незамедлительно удостоверился, что это самые обычные люди, не Иные. Впрочем, явно не на улице подобранные, сражающиеся умело и с азартом. Однако восьмикратный перевес не давал никакого преимущества. Во-первых, потому что Претемный занял очень удачную позицию возле стены; таким образом, никто не мог подкрасться к нему сзади. Во-вторых, одновременно атаковать его могли только четверо из восьми – остальным просто не хватало места в фехтовальной мере, они начинали толкаться и мешать друг другу, и потому половина атакующих терпеливо дожидались, когда «счастливчики» выдохнутся, и только после этого получали шанс присоединиться к бою.

Защищался коннетабль вполне успешно, но этим он вряд ли мог бы поразить барона. Даже если взять в расчет то, что Силой Претемный не пользовался. По-настоящему де Бреку удивился, когда глава Дневного Дозора, измотав противников, сам перешел в атаку. Двух минут не прошло, как незадачливая восьмерка рассыпалась по полу парадного зала – кто-то был просто сбит с ног, кто-то в действительности ранен. И все это вновь без применения магии!

– Благодарю вас, господа! – отсалютовал Претемный побежденным. – Это была славная драка! Оплату получите у моего казначея, мой личный врач окажет помощь тем из вас, кто в ней нуждается. А теперь позвольте откланяться до новых встреч!

Ковыляя, прихрамывая и помогая раненым, фехтовальщики покинули зал.

– Кстати, о врачах, ваша светлость, – поклонившись, начал де Бреку. – Я только что был в казармах. Стараниями ваших лекарей моему другу стало лучше, он уже дважды приходил в себя, один раз даже разговаривал и немного поел. Мне не повезло застать его в этом состоянии – сейчас он спит под действием целебного «Морфея». Однако я не заметил возле лазарета дознавателей, которые раньше дежурили там круглые сутки.

«И при этом упустили-таки Малыша!» – удовлетворенно добавил он про себя.

– Я пару часов назад распорядился, чтобы мои люди не тревожили выздоравливающих оборотней своим присутствием.

– До тех пор, пока они окончательно не поправятся?

– Нет. Совсем не тревожили.

Де Бреку вздернул брови.

– Вот как? Это, конечно, очень любезно с вашей стороны…

– Пустяки, Бреку, – отмахнулся Претемный свободной рукой. – К тому же это не моя заслуга – просто Ночной Дозор отозвал свою жалобу.

Изумлению барона не было предела.

– Неужели Ля Мюрэн признал, что в случившемся была исключительно его вина?

– В такие подробности я не вдавался. Мне достаточно того, что Светлые официально прекратили преследовать Темных, находящихся в настоящий момент на моей территории.

– Мне послышалось или ваша светлость выделили голосом слово «официально»?

Претемный вздохнул, подкрутил ус, со скукой огляделся.

– Барон, а не желаете ли?.. – Он недвусмысленно продемонстрировал свою шпагу. – Что попусту болтать? Займемся хоть чем-то полезным, а заодно и поговорим.

Барон распустил завязки плаща, откинул его вместе со шляпой в угол, где они не могли бы помешать.

– Предпочитаете, чтобы мы воспользовались притупленными рапирами? – уточнил коннетабль. – Или чтобы надели защиту на свои клинки?

Де Бреку еще десять минут назад обратил внимание, что оружие у всех участников занятия было боевым.

– Как вам будет угодно, – уклончиво ответил он.

– Тогда давайте как есть, – тут же загорелся коннетабль. – Так веселее!

– Извольте.

– Без магической защиты и без атакующей магии, но с максимальной ускоренностью, м? – азартно протараторил Темный.

– Согласен.

– До первого укола, сударь, – предупредил глава Дозора, левой рукой проверил шпагу на упругость, стал в позицию и попросил: – Удивите меня.

Наверное, для стороннего наблюдателя эти двое в мгновение ока превратились в громко жужжащий и изредка меняющий свой объем шар. Шар перекатывался или, скорее, перетекал с места на место по залу, изредка ощетиниваясь остриями клинков то тут, то там. И уж совсем невозможно было представить, что внутри этого клубка идет вдумчивая беседа. Если бы отсечь звон шпаг и стук каблуков, составлявшие основной источник жужжания, остался бы еще один звук, в ускоренном виде похожий на стрекот кузнечиков летней порой. Между тем стрекот этот состоял из отдельных слов и целых фраз, произнесенных так быстро, что человеческое ухо было не в состоянии их уловить, как человеческий глаз не мог распознать в перекатывающейся сфере отдельных движений, выпадов и уклонов, ударов и отводов.

– Итак, сударь, вы поинтересовались, для чего я выделил голосом слово «официально», – демонстрируя отменную память наряду с отличным владением шпагой, произнес Претемный. – Если вы соизволите задуматься, вы поймете, что отзыв жалобы Ночным Дозором не сулит вам ничего хорошего.

– Ваша светлость весьма великодушно наделяет меня какой-то особенной проницательностью, – парируя подряд два фланконада слева, почтительно ответил де Бреку.

– Великолепный рипост! – оценил коннетабль, с трудом уйдя от ответного удара барона. – Итак, сударь, наказания для убийц своих товарищей требовал, как вам известно, некий Эжен Ля Мюрэн, недавно перешедший в парижский Дозор из Прованса. При этом, по всей вероятности, главным виновником он считал и считает лично вас, барон.

– Это правда, господин герцог: Светлые гвардейцы были убиты вот этой самой шпагой, которую вы только что пытались выбить прекрасным кроазе.

– Однако мы выяснили – и в этом никто не посмеет усомниться! – что вы поспешили на помощь своему раненому другу, не зная, с кем он столкнулся в злополучной подворотне, а господа дозорные не сочли необходимым представиться вам по форме ни в первый миг схватки, ни в последующие мгновения. Драку остановили вы сами, после того как узнали лицо своего соперника. Не так ли?

– В целом все верно. Но дознавателям требовалось выяснить, кто на кого напал первым – оборотень на дозорных или они на него.

– Дьявольщина! Простите, барон, я, кажется, срезал локон возле вашего уха. Но на волосах царапин не остается, а мы условились драться до первой царапины. Поэтому, если вы не против, продолжаем в том же темпе! Да, так вот: даже если бы выяснилось, что первым напал оборотень, наказан был бы он, а не вы. А Ля Мюрэна это, по всей видимости, никак не устраивало. Что ему какая-то пешка, когда он нацелился на офицера! Не имея возможности отомстить вам официально… О!.. – Только невероятно быстрый полувольт позволил коннетаблю избежать укола, клинок де Бреку прошел мимо его плеча на расстоянии в полресницы.

– …он будет искать возможность отомстить мне лично, – закончил за Претемного барон.

– Я даже не стану спрашивать, что за кошка между вами пробежала. Видимо, какие-то старые счеты. Но хочу вас предупредить: в Провансе этот гвардеец прославился тем, что без какой-либо жалости расправлялся с низшими, едва только представлялась такая возможность.

– Вампира каждый норовит обидеть, – пробормотал барон, сосредоточенно отбиваясь от коротких быстрых ударов противника. – Что ж, не он первый, не он последний.

– Вы правы, Бреку. Сейчас нам удается поддерживать более или менее цивилизованное общение с Ночным Дозором, но все мы помним о том, что было вчера, и готовы к тому, что будет завтра. Эта битва никогда не закончится, Светлые всегда будут истреблять Темных, Темные – Светлых. Вы, кстати, не утомились?

– Что вы, что вы, не извольте беспокоиться! Я даже не вспотел.

– Подумаешь, чудеса! Когда это вампиры потели? К бою, сударь, к бою, не отвлекайтесь!

– Я не отвлекаюсь, господин герцог, я пытаюсь мысленно сформулировать, как бы мне выразить вашей светлости признательность за своевременное предупреждение по поводу личной мести.

– Пустяки, Бреку! Вы бы и сами дошли до этой мысли, если бы потрудились обдумать все возможные причины демарша Светлых – уж эта-то причина буквально на поверхности. Но я знаю способ избежать проблем!

– Кажется, я догадываюсь, о каком способе вы ведете речь.

– Дьявольщина! Да что ж вы такой ловкий! Это вызывает во мне досаду. Но не вздумайте поддаться – я это сразу почувствую! А способ прост, вы правы, Тьма свидетель. Тут не нужно быть гением, чтобы сообразить. Поступайте ко мне на службу. Ваших людей я с удовольствием зачислю в гвардию… О, речь, разумеется, не идет о даме! Для дамы, как и для вас, казармы Дневного Дозора никоим образом не подходят. Я предлагаю вам стать моими доверенными лицами, если хотите – личными агентами со всеми вытекающими отсюда привилегиями.

– Вы уже предлагали это, ваша светлость, – скромно напомнил де Бреку.

– Знаю! – рявкнул коннетабль и ринулся в такую яростную атаку, что некоторое время барон буквально наугад отбивался от хаотично возникающих молний, в которые превратилась одна-единственная шпага соперника. – А вы… в свою очередь… должны бы знать… что я редко… предлагаю… дважды!

Заключительный удар был способен разрубить каменную балку, однако барон парировал и его, умудрившись остаться на ногах и с оружием в руке. Они оба отступили на шаг, выйдя из фехтовальной меры, и некоторое время оценивали друг друга на расстоянии.

– Вы крепкий орешек, Бреку, – признал Претемный.

– Вы тоже, господин герцог.

– Боюсь, если мы продолжим, то рано или поздно оба упадем от истощения, да избавит нас Тьма от подобной участи.

– Ваша светлость предлагает мне ничью?

– Если вам угодно, барон.

– Я буду польщен таким исходом нашего поединка.

– Занятия, Бреку, всего лишь занятия!

Вампир учтиво склонил голову. Претемный помолчал, задумчиво глядя на собеседника, затем заметил:

– Должен признать, что это было превосходное, исключительное занятие. Хотя лучше бы мне этого не говорить, а то вы и так слишком много о себе мните. Чего вы хотите, Бреку? Я догадываюсь, что денег вы от меня не возьмете, но я привык платить за полученные удовольствия.

– Для меня было честью скрестить с вами шпаги, Претемный. Этого более чем достаточно.

– Ну-ну, не перечьте мне и не льстите, – поморщился коннетабль. – Первого я не люблю, а для второго у меня есть специальные подручные. Уж эти-то горазды рассыпаться в комплиментах! Не уподобляйтесь им. Есть ли что-то, что я мог бы сделать для вас, дабы не чувствовать себя обязанным за сей фехтовальный урок? К примеру, я могу потребовать, чтобы Ля Мюрэна удалили из Парижа под каким-нибудь благовидным предлогом.

– Ни в коем случае, господин герцог! – запротестовал де Бреку. – С ним я разберусь самостоятельно, когда придет время. Но если вы столь любезно настаиваете на вознаграждении…

– Дьявольщина! Да, настаиваю!

В парадный зал слуга вкатил тележку с вином и закусками. Дождавшись, пока наполнится серебряный кубок с выгравированными на поверхности демонами, Претемный взглядом спросил де Бреку, не хочет ли тот подкрепиться, но барон, не испытывавший потребности в пище и не пьющий, как и все вампиры, вина, вежливо отказался. Хозяин, пригубив бургундское, небрежным жестом отпустил слугу, которого де Бреку проводил глазами до самой двери, и только после этого барон заговорил на предложенную коннетаблем тему:

– Мне стало известно, что именно ваши люди, гвардейцы Дневного Дозора, выловили знакомую нам обоим карету из Сены.

– Да, это верно.

– Мне стало известно, что после обследования оной был составлен подробный доклад…

– И это тоже верно, как и то, что Тьма черна и бездонна. Ах, Бреку, Бреку! Находились бы вы у меня на службе, вам сейчас не пришлось бы выпытывать подробности. Вы ведь именно о них хотите узнать? Что ж, извольте, раз уж я обещал вам вознаграждение. К тому же никогда нельзя быть уверенным в том, какое задание вам поручит ваш наниматель – у меня сразу три мага отслеживают линии вероятностей, связанные с Ришелье, занимаются только этим, да и то не всегда предугадывают его мысли и поступки! По этой причине, признаюсь, мы время от времени теряем из виду ваш отряд, а потом он обнаруживается в совершенно непредсказуемом месте. Так вот: вдруг при выполнении вами одного из таких заданий для сил Тьмы будет выгоднее, чтобы вы, барон, владели всеми подробностями? А что выгодно Тьме – то выгодно и мне. Итак, ничем не рискуя, сообщаю: карета была пуста. Точнее, в ней отсутствовал тот неизвестный, появления которого мы ждали, и отсутствовал он там с самого начала.

– Наблюдал за действом со стороны? – предположил де Бреку.

– Возможно. Хотя вы знаете, барон, какие меры безопасности были приняты в Париже, да избавит Тьма этот город от напастей. Вряд ли враг остался бы незамеченным, если бы осмелился приблизиться к Нотр-Даму.

Претемный допил вино и, не дожидаясь слуги, сам наполнил кубок еще раз, зачерпнул с тарелки горсть сушеных черешен. Де Бреку подошел к одному из окон – отсюда, несмотря на глубокую уже ночь, он мог видеть громаду собора Парижской Богоматери во всей красе. Для обычного человека она выглядела бы непроницаемым черным пятном на фоне звездного неба, однако зрение вампира позволяло рассмотреть, как, пристально следя за покоем спящего города, изгибают свои длинные шеи горгульи, как время от времени, обнаружив нечто подозрительное, выплевывают они из своих известняковых глоток поисковые заклятия. Одна из каменных химер с галереи на фасаде повернула уродливую голову и задорно подмигнула барону.

– С каретой поработал сильный маг, – медленно проговорил Претемный, вертя в руке серебряный кубок, – и поработал хорошо. Моим людям удалось снять только часть вплетенных в каркас заклинаний, а потом они какое-то время ждали, пока развеются остальные.

– Боевые?

– Вы удивитесь, сударь, но нет, как раз наоборот. – Претемный усмехнулся. – Неизвестный стремился вдребезги разнести помост, но он позаботился о безопасности людей, находившихся на помосте. В момент удара из кареты «выпрыгнули» бы защитные заклинания, которые уберегли бы в первую очередь Генриетту, Клода и Ларошфуко. И количества заклинаний было достаточно, чтобы не дать погибнуть также и всем тем, кто находился рядом, – королю, королевам, маршалам, английским послам.

– Его целью была не гибель людей, – задумчиво констатировал де Бреку.

– Он хотел расстроить венчание, – кивнул коннетабль. – Расстроить любой ценой, но человеческие жертвы в эту цену не входили. Появления сияющей «божественным» светом колесницы в самый разгар церемонии было бы вполне достаточно, чтобы весь народ, включая кардиналов церкви и августейших особ, счел это знаком свыше. Раз небеса так очевидно гневаются, посылая смертоносного вестника, помолвку католички и протестанта пришлось бы в одночасье расторгнуть.

– Кому же этот союз настолько не выгоден?

– О, не все так просто, Бреку! Я еще не рассказал о самом главном. Когда карету удалось открыть, изнутри раздался голос, который трижды повторил одно и то же – на французском, английском и итальянском.

– Что же?!

– Только не нужно воспринимать эти слова как пророчество! – сразу же предупредил коннетабль. – Мы не знаем, является ли этот неизвестный предсказателем. Судя по повадкам, он боевой маг, а такие обычно не славятся ясновидением, хотя и умеют предугадывать некоторые события. А прозвучало дословно следующее: «Если кому-то дано сие услышать, значит, я не справился. Но ошибка моя – ничто в сравнении с необратимостью ошибки вашей. И полугода не пройдет, как вы пожалеете о содеянном, о том, что свели их вместе; не пройдет и четверти века – и Европа содрогнется, а Англия и Франция умоются кровью».

Барон нервно постучал по кожаной перевязи пальцами, затем не спеша дошел до угла, поднял свои вещи – плащ и шляпу. Вернулся к наполняющему третий кубок Претемному.

– Вы правы, господин герцог, на предсказание это не похоже. Как и на проклятие. Он говорит об ошибках и их последствиях, а не пророчит и не угрожает.

– Есть что-то мстительное в этих фразах. Вы не находите? Как будто он хочет сказать: «Не послушали меня – сами виноваты».

– А мы не послушали? – вздернул брови де Бреку. – Разве он нас о чем-то предупреждал?

– Дьявольщина! В том-то и дело, сударь, что лично мне ничего на сей счет не известно! Да даже если бы и так, если бы ко мне пожаловал некто, советующий не допустить этого бракосочетания, – вы ведь представляете, что бы я ему ответил? Свадьба, договор, союз между двумя странами – все это дела людей! Какое отношение это имело бы к нам, если бы на нас не напали Иные с Альбиона? Да никакого, ни малейшего! Но при случае я обязательно поинтересуюсь у Пресветлого, не приходил ли кто-нибудь к нему с советами и предостережениями.

– Как я погляжу, щеночек-то не слишком тоскует по своему помершему хозяину![12] – ехидно заметил Лёлю, когда Бэкингем встал в пару с королевой Анной Австрийской во второй подряд басседанс[13].

– Смотрите-ка – еще одна жемчужина оторвалась! Слышите? «Ах, не поднимайте, не утруждайте себя такой мелочью! Ну раз уж изволили поднять – оставьте эту безделицу себе на память!» Да вы поглядите на этого павлина! Может, он их намеренно приказал плохо пришить, чтобы поразить всех своим неслыханным богатством?

– Малыш, ты просто ему завидуешь!

– Вот уж нет, милая Беатрис! Я предпочитаю производить впечатление на дам совсем другим, естественным образом. Ведь это же откровенный мот и обольститель! Будь он потенциальным Иным – прямая дорожка в Темные инкубы!

– Надо отдать ему должное – у Бэкингема прекрасные манеры, – возразил де Бреку. – Да и политик он, говорят, превосходный.

– Расшаркиваться и я умею! – отмахнулся Малыш. – И если этого теперь достаточно, чтобы вскружить женскую головку, то я могу лишь пожалеть нынешние времена и нравы. А что до политики – Бэкингем в первую очередь заботится о своем кармане… Смотри, отец: снова жемчужина отлетела! Нет, ей-богу, я подберу одну!

Красавец герцог явился на бал в сером атласном колете, из многочисленных прорезей которого по моде того времени выглядывали разноцветные атласные ленты. Весь колет был расшит жемчугом, на шее красовалось длинное, до пояса, ожерелье – все тот же жемчуг в шесть рядов. Пояс, перевязь, пуговицы и серьги – все было жемчужным. Костюм притягивал взгляд и ослеплял, костюм завораживал; его стоимость измерялась не ливрами и не испанскими слитками, а дворцами и армиями.

– Что скажешь, Беатрис?

– Скажу, что за этим блеском хорошенько замаскировались охранные артефакты.

– Да, вижу, английские Дозоры постарались на славу, очень тонкая работа. Но одних артефактов мало – такую персону должны охранять десятки людей и Иных; тем не менее я вижу… – Барон огляделся. – Я вижу только шестерых англичан, которые усиленно делают вид, что любуются танцующими.

– Наверняка за его безопасность поручились наши коннетабли, – предположил Лёлю. – В свете состоявшегося союза на уровне государств было бы разумным заключить подобный же союз между Дозорами.

– Я бы не был в этом так уверен, – покачал головой де Бреку. – Недавние события с участием англичан не могли не насторожить и Париж, и Лондон. И пусть их Темный и Светлый генералы всячески открещиваются от своей причастности к этим событиям, я бы не стал доверять их словам. За членами парламента они должны были следить не менее пристально, чем за первым министром Якоба. И если кто-то из парламента отдал приказ любыми способами похитить договор из кабинета Ришелье, а затем…

– Тс-с! – Беатрис приложила пальчик к губам, выразительно указывая глазами на приближающегося Джакомо Лепорелло – личного астролога, алхимика и изобретателя Марии Медичи.

– Великолепный бал, почтенные синьоры! – тонким голоском проговорил невысокий человечек с пышной темной шевелюрой и выразительным носом. – Синьорина Беатриче, вы, как всегда, прекрасны!

Губы Беатрис на мгновение поджались, однако это не помешало ей сделать реверанс и одновременно заметить с фальшивой улыбкой обожания на лице:

– Месье Лепорелло, вы ведь понимаете, что говорить о красоте вампирши – все равно что делать комплименты вашим «изобретениям»! И вы, и я – мы оба знаем, как я выгляжу на самом деле.

– Что вы хотите этим сказать? – надув щеки, возмутился итальянец. – Мои изобретения бесподобны и уникальны!

– Если забыть о том, что они накачаны магией, – парировала девушка.

Лепорелло хотел оскорбиться, но понял, что на этих гостей его обида не произведет ни малейшего впечатления.

– Вы здесь по делу? – поинтересовался он, чтобы сменить скользкую тему.

– Мы – разумеется. А вот ваши праздные шатания по залу говорят о том, что вы получаете удовольствие, не так ли?

– Ну, в мои обязанности не входит охрана королевы-матери, так что могу позволить себе и развлечься. Здесь попадаются такие обворожительные и неопытные синьорины!

– Не сомневаюсь, месье Лепорелло, – с натянутой улыбкой проговорил барон, – что вы их всему обучите. А сейчас позвольте нам вернуться к исполнению своих обязанностей.

– Да-да, синьор де Бреку, конечно же! Не смею вам мешать! Я только хотел попросить вас об одной услуге… так, мелочь, вам это не составит труда!

– Что это за услуга? – спросил де Бреку, стремясь поскорее избавиться от общества флорентийца, который, хоть и был Темным, в настоящий момент служил особе из другого лагеря.

– Видите ли, я наслышан о том, что вампиры используют для общения между собой бесшумный способ…

– Такой способ используют все Иные.

– О, поверьте мне, разница велика! Начать с того, что для общения на расстоянии двум Иным необходим Сумрак. Вампирский же Зов, например, затрагивает именно человеческую реальность и проникает в любой, так сказать, закуток. При этом и вы, и ваша жертва… Вы ведь простите мне, что я так откровенно и напрямик? А впрочем, подробности вам все равно ни к чему. Достаточно просто понимать, что отличия имеются, и они могут сыграть существенную роль в усовершенствовании моего изобретения. Видите ли, придуманное мною средство общения замечательно работает внутри помещения или на улице, пока два собеседника, пусть даже издалека, видят друг друга. Но, например, стоит одному зайти за угол каменного здания…

– Постойте-ка! – перебил барон словоохотливого итальянца. – Вы хотите сказать, что придумали бесшумный способ общения без использования Полумрака?!

– Нет, ну что вы, синьор де Бреку! Сумрак, так или иначе, необходим! – Лепорелло снова надул щеки – теперь от важности. – Но сумеречной нитью во время общения связаны уже не сами Иные, а созданные мною и специальным образом заряженные артефакты. Оборотни, ведьмы, колдуны – им теперь не обязательно будет погружаться на первый слой, чтобы перекинуться парой слов с таким же Иным в соседнем квартале, не обязательно взывать к собеседнику через Сумрак. Представляете? Сидите вы дома, попиваете вино, тратить силы не желаете даже на перемещение, а по компании соскучились, хочется приятного общества – и вот тут вы задействуете мой артефакт… Вы видели серьги в ушах герцога Бэкингема? – Джакомо покосился на танцующих. – Мне только что пришло в голову, что мое изобретение можно было бы изготовить в виде подобной серьги – и красиво, и носить удобно, и подозрений не вызовет.

Барон переглянулся с Беатрис, затем снова спросил:

– Какую же услугу я могу вам оказать, любезный месье Лепорелло?

– О, синьор де Бреку, если бы вы согласились провести некоторое время в моей мастерской и, следуя моим указаниям, воспользоваться способом общения, о котором мы говорили ранее, если бы вы были столь добры и послужили камертоном, по которому я бы настроил свои инструменты, эдаким эталоном бесшумной передачи слов в пространстве, по образу и подобию коего я… – Итальянец просительно заморгал.

– Что ж, сударь, это вполне осуществимо.

– Вы делаете меня абсолютно счастливым! – просиял Джакомо.

– Но вы напрасно думаете, что сию услугу я окажу вам безвозмездно, – предупредил барон. – Как вы понимаете, деньги меня не интересуют. Движущиеся куклы и прочие диковинки, изготовлением которых вы славитесь, тоже. Но однажды мне может понадобиться ваше мастерство мага. Услуга за услугу. Что скажете? По рукам?

Итальянец замешкался, прикидывая, нельзя ли выторговать у барона еще что-нибудь.

– По рукам, – кивнул он, – если синьор соблаговолит пожаловать ко мне в мастерскую не один, а в обществе прекрасной синьорины Беатриче. Так будет даже удобнее, если в моих опытах поучаствуют сразу два вампира. И тогда – о, я обещаю, что один из артефактов изготовлю в виде самого изысканного украшения, которое непременно будет к лицу синьорине! – Джакомо со всем возможным изяществом поклонился девушке.

– Ах, искуситель! – с притворным жеманством воскликнула девушка и легонько стукнула Лепорелло веером.

– Тогда жду вас завтра, как только стемнеет.

Носатый флорентиец раскланялся и растворился в толпе гостей.

Ришелье закончил разговор с господином де Нэвером, одним из претендентов на герцогство Мантуанское, и сделал де Бреку знак приблизиться. Не было в ярко освещенном парадном зале такого укромного уголка, в котором кардинал в своей алой мантии был бы незаметен, однако в оконной нише сохранялась хотя бы видимость уединения.

В окно было видно, как на набережной Сены, в четверти лье от нового дворца королевы-матери[14], большая толпа отплясывает вокруг гигантского костра, который уже успел позабавить Людовика XIII отблесками, бегущими по водной ряби. Народ праздновал венчание своей принцессы с английским королем, и делал он это с присущим простым французам размахом – с залихватскими песнями, вином, плясками; разгульное веселье шло по всему городу, но особенно ярко проявляло себя на берегу напротив Ситэ. Со дня обручения прошло две недели; уже, казалось бы, веселье давно должно отшуметь, однако 26 мая в Париж прибыл Джордж Вильерс, первый министр Англии. Именно ему было поручено доставить Генриетту-Марию Французскую к мужу, дабы теперь и на английской земле была проведена соответствующая церемония.

В честь прибытия герцога уже устроили один бал в Лувре, а теперь и королева-мать решила устроить прием в своем новом дворце. А что ж народ? Событие словно заставило на время забыть обо всех невзгодах, поборах и реформах, и сейчас эта незатейливая маленькая радость за особу королевской семьи с лихвой перекрывала предчувствие большой беды.

Сама принцесса Генриетта, 11 мая переставшая быть petite Madame[15], скромно сидела на возвышении, рядом с местом своего брата, и с интересом следила за танцующими (ибо никакие другие развлечения не были доступны ей до тех пор, пока она окончательно не вступит в брак там, на английской стороне).

А посмотреть было на что – или, может быть, на кого. Здесь, во время продолжительных танцев, иные из которых длились по часу, закручивались романы и интриги; скромно опущенные глазки перемежались томными и откровенными взглядами, трепетные пальчики задерживались в чьей-то ладони чуть дольше дозволенного приличиями, драгоценные перстни перемещались с одной перчатки на другую, записки исчезали за корсажами, а несколько слов, сказанных шепотом у всех на виду, иногда бывали красноречивее самых пылких признаний наедине.

Прекрасные дамы и блистательные кавалеры двигались по кругу и выстраивали разные фигуры танца; шелестели роскошные платья, звенели подвески, колыхались плюмажи, сверкали бриллианты. Плавно текущий поток нежно-розовых, бледно-лиловых, голубых оттенков при очередном повороте внезапно взрывался крикливым золотом, насыщенным бордо и пронзительной лазурью.

Де Бреку, подошедший к кардиналу, постарался стать так, чтобы плотная портьера хотя бы частично отсекла свет двух сотен белых восковых свечей.

– Отчего вы никогда не танцуете, Бреку? – спросил кардинал, который, судя по рассеянной интонации, думал совсем о другом.

– При моем облике, монсеньор, нетрудно попасть в неловкую ситуацию, получив отказ. К тому же месяца два с лишним назад я так натанцевался, что достиг некоего предела удовольствия, следом за которым следуют избыток и пресыщение, от которых нас всех предостерегает церковь в лице вашего высокопреосвященства.

Кардинал быстро взглянул на барона и недоверчиво переспросил:

– Натанцевались? Но где, на каком балу? Почему я этого не помню?

…Чадящие черные свечи, кроваво-красные простыни. Белоснежная кожа юного тела в полумаске. Зрачки расширены, трепещут ноздри, алые губы кривятся болезненно и похотливо. Самка. Корм. Все плывет и кружится…

– Монсеньор не почтил тот прием своим присутствием.

– Вот как? Странно. Наверное, это было что-то ваше, слишком уж особенное?

– Несомненно, монсеньор. Вы, как всегда, проницательны.

– Тогда давайте вернемся с того бала на этот. Что скажете, сударь? Нравятся они вам?

Кардинал сделал движение головой в сторону танцующих, столь неучтивое, что мог бы смутить кого угодно, только не барона. Де Бреку выглянул из-за портьеры. Первую павану[16] Людовик, разумеется, протанцевал с Анной. Затем король из-за недомогания пропустил несколько танцев, а сейчас стоял в паре с Шарлоттой де Монморанси, принцессой Конде. Ей уже было за тридцать, но она по-прежнему была невероятно хороша собой. Пикантности этой паре придавало то, что пятнадцать лет назад юная привлекательная Шарлотта была любовницей Генриха IV, отца Людовика XIII, и не просто любовницей, а самой последней страстью этого любвеобильного короля, страстью, с которой было покончено только благодаря ножу Равальяка[17].

– Его величество, как всегда, великолепен, – проговорил барон. – Но если говорить о танце – госпожа Монморанси ничуть не уступает ему в умении.

– Что? – удивился кардинал и повращал головой, отыскивая упомянутую бароном пару. – Ах нет же, Бреку! – раздраженно дернул кистью Ришелье. – Вы не о тех говорите и не туда смотрите!

Барон, который, конечно же, прекрасно понимал, о какой паре на самом деле вел речь кардинал, покаянно склонил голову. Уголки его губ шевельнулись.

– Королева и Бэкингем… – задумчиво произнес Ришелье, пронзая ее и его взглядом. – Скажите, сын мой, кажутся ли вам эти их взоры, эти… прикосновения… Кажутся ли они вам достаточно предосудительными?

Де Бреку снова выглянул из-за портьеры и недоверчивым взглядом оценил партнеров по танцу.

– Ну что вы, монсеньор! – ответил он. – Прекрасная музыка, прекрасный шаг, прекрасные движения; ее величество – само изящество и грациозность, его светлость – сама галантность. Что же тут может быть предосудительного?

– Вот и я так считаю, – пробурчал кардинал.

Смысл этого высказывания, а вернее – то недовольство, с которым фраза была произнесена, остался для барона загадкой. Однако уже через мгновение Ришелье снова обратился к нему:

– Сударь, я никогда не вдавался в подробности тех… методов, которые вы используете, служа мне. Я не расспрашивал вас, не выпытывал деталей. Я закрывал глаза на то, что подчас вы творили нечто невероятное с человеческой точки зрения. Я считал и по-прежнему считаю, что все эти способы не должны меня касаться, раз уж вы справляетесь с моими поручениями, какими бы сложными они ни были. – На этих словах кардинала де Бреку сделал поклон. – Но сейчас у меня возникла необходимость задать вам один вопрос… Вопрос странный, даже невозможный. И мне придется попросить вас забыть о том, что вы услыхали его из моих уст, если вашим ответом будет «нет». Вы слышите меня, сударь?

– Я весь внимание, монсеньор. И да, я клянусь честью, что никто и никогда не узнает о том вопросе, который вы соблаговолите мне задать.

Незаметным движением барон провернул в петлице нижнюю пуговицу своего камзола, а затем особым образом сложил этот миниатюрный артефакт пополам; оконную нишу окутала «сфера тишины» – еще один подарок Гвидо. Теперь никто не смог бы услышать, о чем кардинал спрашивает состоящего у него на службе дворянина.

– Скажите, друг мой, – тщательно подбирая слова, медленно начал Ришелье, и де Бреку не мог не отметить обращения «друг»; похоже, Красный герцог и впрямь попал в затруднительное положение, – есть ли в вашем… арсенале средства, позволяющие сделать так, чтобы человек потерял голову от любви?

О, это был вопрос вопросов!

Ришелье пришлось переступить через себя, свой сан и бытующие предрассудки, чтобы так открыто спросить барона об этом. Даже во времена, когда астрологи и алхимики были в почете, кардинал католической церкви обязан был оставаться в стороне от предсказателей и колдовских зелий, от ритуальных жертвоприношений и еретических культов. И если что-то толкнуло его высокопреосвященство на такую меру – значит, это что-то было важнее добровольно принятых им догм. А важнее собственного блага Ришелье неизменно ставил лишь величие короля и Франции.

Да и то, как он задал сей вопрос… Известный своими дипломатическими талантами первый министр короля Людовика способен был изъясняться одними лишь намеками, не говоря напрямую того, что подразумевалось на самом деле. Он мог рассуждать о непогоде или ценах на хлеб – и у вассалов начинали трястись поджилки; он мог всего лишь отпустить комплимент по поводу одежды – и мужественный вельможа в ужасе бежал в фамильные владения, опасаясь ареста, ссылки или даже казни. Однако сейчас Ришелье, по всей видимости, не смог подобрать таких слов и интонаций, чтобы обозначить свою потребность, не называя ее вслух. Или же не захотел ходить вокруг да около и честно заговорил с нужной персоной о необходимом. Но как же он при этом рисковал! Не меньше, чем нарядившись для сарабанды.

Но не только решимость Армана дю Плесси имела сейчас значение. Если раньше, отдавая приказ де Бреку и не вдаваясь в подробности исполнения оного, Ришелье облегчал жизнь барону, поскольку не требовал раскрыть тайну магических способностей и, как следствие, само существование Иных, то теперь де Бреку было предложено фактически открытым текстом подтвердить свою причастность к существам, стоящим по своему развитию неизмеримо выше обычных людей. Впрочем, ведь и к самому Ришелье понятие «обычный» не подходило! Вот только если его вопрос и ответ барона выплывут наружу, этому неординарному человеку будет грозить всего лишь аккуратная чистка памяти. А что Иные сделают с вампиром, раскрывшимся перед людьми, даже представить страшно.

Но как бы то ни было, де Бреку оценил прямоту кардинала, а потому и ответил с такой же прямотой:

– Лично мне, монсеньор, подобные средства недоступны. Но если его высокопреосвященству будет угодно, я их раздобуду.

– Если вы их отыщете – как это будет выглядеть? – все еще испытывая неловкость от сомнений, но еще более раздираемый любопытством, продолжил расспросы кардинал. – Порошок, любовный напиток, булавка, воткнутая под воротничок, заговоренный гребень? И что для этого понадобится с моей стороны? Прядь волос? Портрет?

– Все будет зависеть от обстоятельств и от… объекта страсти, к которому следует применить упомянутое средство. Прошу прощения за свой следующий вопрос, он наверняка покажется вашему высокопреосвященству нескромным, но я не могу его не задать: о ком монсеньор ведет речь? Он сам хочет влюбиться? Или он хочет, чтобы некто влюбился в него?

– Я? – удивился кардинал. – Глупости, Бреку! Мне еще не хватало потерять голову от страсти! Кто в таком случае будет управлять этой страной? Нет, сударь, речь идет о другой особе.

Говоря это, Ришелье столь пристально смотрел на танцующих, что у барона отпали всякие сомнения.

Только что мимо них проплыла интересная пара, исполняющая сложную партию. Мари-Мадлен де Виньеро, хорошенькую племянницу кардинала Ришелье, уверенно вел в танце бравый корнет роты королевских мушкетеров Жан-Арман дю Пейре. Молодой человек, беарнец родом, не был выходцем из аристократической семьи, однако его отец в свое время приобрел владение Труа-Виль, и потому Жан-Арман считался сыном владетельного сеньора. А когда после осады Монтабана король Людовик приблизил его к себе (собственно, он и сейчас прибыл на бал в составе свиты короля), дю Пейре и вовсе стал считаться при дворе завидным женихом. Пройдет всего десять лет – и молодой корнет станет лейтенантом мушкетеров, а его имя станут произносить на парижский манер – не де Труавиль, а де Тревиль. Пройдет двадцать лет – и Анна Австрийская возведет его за преданность короне в графское достоинство.

Следом за ними мимо оконной ниши прошла другая, еще более примечательная пара – блистательная чета де Шеврез. Клод Лотарингский, в начале мая исполнивший per procura роль английского короля и жениха принцессы Генриетты перед алтарем собора Парижской Богоматери, был одет в роскошный костюм из черного атласа с белой отделкой, сияющей бриллиантами. Мари де Роган, его жена, которая воспользовалась внезапным возвышением мужа, чтобы вернуться в Париж, танцевала в изысканном платье из белого атласа и черного бархата. Де Бреку показалось, что прекрасная белокурая бестия во время очередного поворота взглянула в сторону Ришелье с торжествующей улыбкой. Да, она снова «на коне», она снова рядом со своей подругой – французской королевой. Как бы ни добивался кардинал разрыва между ними, какие бы усилия ни прикладывал – все его попытки не увенчались успехом.

А взор Ришелье сейчас был направлен в сторону третьей пары, той самой пары, что вот уже второй танец подряд приковывала к себе практически все внимание гостей. Его светлость, английский герцог, и ее величество, королева Франции.

– Вы хотите, чтобы влюбилась Анна?

– Что? – очнулся от своих мыслей кардинал. – Это было бы слишком… просто, хотя и любопытно.

Де Бреку хмыкнул, но смолчал. Подобраться к особе из королевской семьи и применить к ней воздействие – вряд ли кто-нибудь из Иных обозначил бы это словами «слишком просто».

– Господин барон, – внезапно перешел на шепот Ришелье, – выясните, что нужно тем господам. Узнайте, почему они подкрадываются все ближе и ближе к нам. Кто это вообще такие?! Я их не знаю! Если это враги – расправьтесь с ними, если просители – пусть оставят нас в покое до тех пор, пока я сам не приглашу их. Может, имеет смысл позвать стражу?

– Нет нужды, монсеньор. Я знаю, кто они. Эти двое, как и еще несколько человек, и есть ваша стража.

– Вот как! – воскликнул кардинал. – Но я нанимал только вас и ваш отряд! А они совершенно точно не из вашего отряда. Если же это королевская стража…

– Не королевская, – с нажимом ответил де Бреку.

– Вы хотите сказать, что кто-то следит за мной без моего ведома и не по приказу короля?! – начиная сердиться, спросил кардинал.

– Это для вашей безопасности, монсеньор.

– Избавьтесь от них! – раздраженно воскликнул Ришелье.

– Это не в моих силах, монсеньор, – покаянно склонил голову де Бреку.

– Не понимаю! – Ришелье совершенно искренне вытаращил глаза. – Кто-то может не подчиниться моему приказу, переданному через вас?

– Видите ли, монсеньор, эти шевалье следят как раз за тем, о чем мы только что с вами беседовали. Ведь кому-то может быть выгодно, чтобы ваше высокопреосвященство, да минуют вас такие напасти, потеряли, например, память. Или лишились рассудка. Или решили захватить власть.

Ришелье вздрогнул и по-новому взглянул на барона.

– Понимаю… – протянул он. – Но разве вы, сударь, не для того служите мне, чтобы оберегать от всего перечисленного?

– Это так, но я не всегда служил вам. А угроза вашему высокопреосвященству, королю, королеве и всем вашим предшественникам существовала испокон веков. К тому же я не нахожусь поблизости от монсеньора круглые сутки.

– А эти? Эти двое – круглые сутки? Лицо одного из них уже кажется мне знакомым…

– Не они – так другие, монсеньор. Они умеют оставаться незаметными, когда это необходимо.

Ришелье задумался. Действительно, тот же де Бреку умел появляться внезапно, выходить из темных углов и теней. Так почему бы и другим не владеть такими же приемами? Но де Бреку он нанял сам! Он сам решает, что барону следует знать и делать! А эти двое…

– И что же, они круглые сутки наблюдают за мной, подслушивают мои конфиденциальные разговоры, читают мою личную и государственную переписку?

– Уверяю вас, монсеньор, их не интересуют ни политика, ни интриги, ни какие-либо пикантные подробности. Они остаются слепы и глухи до тех пор, пока не запахнет… особыми средствами. Ваше высокопреосвященство могли убедиться в этом только что: пока вы разговаривали с господином де Нэвером, они оставались далеко в стороне, но как только вы оказали мне честь…

– Как же они бдительны! – с досадой проговорил кардинал. Он, покусывая губы, отвернулся к окну, затем прошептал: – Нигде нельзя ощущать себя в покое и безопасности. А теперь выходит, что и в одиночестве остаться невозможно!

– Монсеньор, если это вас немного успокоит – сейчас они нас не слышат, как бы им этого ни хотелось.

– А эти жесты, которые относятся явно к вам…

– Они требуют, чтобы я снял «сферу тишины». Это такое средство из моего, как вы изволили выразиться, арсенала. Вы можете кричать во весь голос, но для них все слова останутся неразборчивы или вовсе не слышны.

– Удобно… – прокомментировал Ришелье, хотя его мозг вполне очевидно работал над другим вопросом. – А скажите, сударь, такая же охрана есть и у его величества?

– Разумеется, монсеньор.

– И у королев?

– Вне всяких сомнений.

– И… у Бэкингема?

– В настоящий момент их шестеро – тех, кто следит за его светлостью в этом зале.

– Дьявол! – всплеснул руками Ришелье. – Друг мой, боюсь, ваше задание окажется сложнее, чем мне представлялось! Меня извиняет то, что я понятия не имел об этих стражах.

– Ваше высокопреосвященство пока не соблаговолили посвятить меня даже в общие детали этого задания, поэтому я не могу судить о его сложности.

– Мне кажется, или эти господа действительно проявляют нетерпение? – нервно поглядывая на дозорных, подающих знаки де Бреку, проговорил кардинал. – У вас не возникнет проблем потом, после того, как вы снимете эту вашу «сферу»?

– Даже если и так, пусть ваше высокопреосвященство не беспокоят мои проблемы. Но если мы сможем сейчас же вернуться к теме нашего разговора, я буду весьма признателен, поскольку терпение этих господ и вправду уже на исходе. Или монсеньор предпочтет отложить беседу?

– Нет-нет, сударь! – испугался кардинал. – Раз уж начали – давайте уже и закончим. Мы остановились на том… – Он сделал паузу и вытер лоб платком.

– Мы остановились на ее величестве, – подсказал де Бреку.

– Что?.. Да. Вернее, не совсем, друг мой. Мне не важно, влюбится ли Анна. Я хочу, чтобы другой человек потерял голову от любви к ней. Я хочу, чтобы он стал способен на самые безрассудные поступки, чтобы он был настойчивым и неуемным в своей страсти. Я хочу, чтобы сей авантюрный роман стал заметен.

Де Бреку, как и все при дворе, прекрасно знал, что король весьма холоден со своей супругой, оттого Франция уже много лет никак не дождется наследника. Кардинал, который беспокоится о благе государства, который не так давно перечислял барону беды, что могут случиться, если Анна не родит Людовику сына, а напротив, заведет себе любовника… Да, кардинал просто обязан был думать о том, чтобы разжечь в короле пламенное чувство по отношению к собственной жене. Но разве любовь между августейшими супругами можно было бы назвать авантюрным романом? Кого же в таком случае имеет в виду кардинал?! Уж не английского ли посланника?!

– Вы сможете сделать так, чтобы Джордж Вильерс, герцог Бэкингем, сошел с ума от любви к Анне? – твердым голосом спросил Ришелье.

Де Бреку был так ошарашен этим вопросом, что не сразу нашелся, что сказать.

В ту пору на всех пяти больших мостах Парижа стояли дома; таким образом, каждый мост превращался в отдельную, обособленную улочку. Здесь, как и на самых обычных городских улицах, жили и держали свои лавки торговцы и менялы, а постоянное движение горожан, перебирающихся то на одну сторону Сены, то на другую, делало торговлю весьма прибыльной.

Мост Сен-Мишель, пересекающий южный рукав Сены и названный так в честь расположенной поблизости часовни святого Михаила, соединял остров Ситэ с Рив Гош – левым берегом. Среди домов, отстроенных на этом мосту, один обращал на себя особое внимание. Фриз, отделяющий первый этаж от второго, был украшен изображениями целой вереницы кривляющихся и пляшущих чертей. Единственное окошко второго этажа светилось по ночам красноватым светом, привлекавшим взоры прохожих к выкрашенному в синий цвет фасаду и вывеске в виде широкой, тоже синей ленты с надписью. Когда-то на ней значилось: «Рене, флорентиец, парфюмер ее величества королевы-матери». Теперь имя «Рене» было заменено на «Лепорелло», а «парфюмер» – на «астролог». Впрочем, теперь и королевой-матерью была не Екатерина, а Мария.

Несмотря на то что у Джакомо имелись свои комнаты в новом дворце Марии Медичи, а также в ее крыле в Лувре, несмотря на то что все мастерские королевской резиденции были в его распоряжении, он предпочитал некоторое время проводить здесь, в доме на мосту Сен-Мишель. В такие дни его лавка в нижнем этаже, предлагающая посетителям всевозможные приспособления для гаданий, амулеты, разного рода травы и порошки, бывала открыта, но торговля мало интересовала итальянца. Скорее всего дела в лавке являлись лишь предлогом покинуть королевский дворец и соответственно бдительный контроль дозорных караулов: различные изобретения Джакомо требовали работы с Силой, что не могло не нервировать охрану августейших особ.

В один из тех теплых вечеров конца мая, когда шепоток листвы, потревоженной легким дуновением, смешивается с шепотками влюбленных, делающих признания в садах и под балконами, когда свет луны заливает поверхность реки жидким серебром, а благоухание ночных цветов вытесняет любую мысль о сне, – в один из таких вечеров на мост Сен-Мишель со стороны Ситэ взошли двое.

Для прогулок по городским улицам было уже слишком поздно и, что греха таить, опасно, однако эта пара влюбленных шла не торопясь и не скрываясь. Девушка изящно опиралась на руку мужчины, он же заботливо направлял спутницу так, чтобы ее ножка случайно не попала в выбоину на мощенной булыжником дороге, изрядно побитой колесами карет и повозок. Впрочем, если бы кто-то услышал их приглушенный разговор, мысли о романтике в их взаимоотношениях вызвали бы серьезные сомнения.

– Я не знаю, как мне быть, Беатрис, – лишенным эмоций голосом говорил мужчина. – Я не могу отказаться от этого поручения – подобный отказ заставит кардинала отгородиться от меня глухой стеной. Хуже того – он может счесть это трусостью и предательством. Особенно теперь, когда между нами практически нет недомолвок.

– Ты себе льстишь, Этьен, – с улыбкой отвечала девушка. – Чтобы у Ришелье – да не было недомолвок? Если он один раз открыто поговорил с тобой, это вовсе не значит, что у его высокопреосвященства больше нет и не будет от тебя тайн.

– Ты права, Беатрис. Я выразился слишком самонадеянно. Но это нисколько не облегчает моего нынешнего положения. Я должен выполнить поручение – и вместе с тем меня разрывают сомнения.

– Должен… – эхом повторила за ним девушка. – Скажи мне, Бреку, зачем он тебе? Ведь не родственные же чувства заставляют тебя исполнять его прихоти? Или тебе действительно так приятно сознавать, что твой внучатый племянник с твоей помощью выглядит практически всемогущим? Что это – тщеславие, гордыня?

Он помолчал, размышляя над ее словами и своим ответом.

– Нет, наверное, дело не в том, что мы происходим из одного рода, – наконец проговорил он. – Даже не будь мы с ним дальней родней, я бы все равно считал его одним из величайших людей этой эпохи. Быть рядом с таким человеком, быть причастным к его деяниям, видеть, как Франция благодаря его уму приобретает могущество, которого давно заслуживает… Будь я человеком, я бы назвал это счастьем. Но поскольку я не человек – я назову это чувство долгом.

– Но ты – Темный! – мягко напомнила она. – Какое тебе дело до величия кардинала и Франции?

Де Бреку снова помолчал, а потом пожал плечами:

– Я не знаю, Беатрис. Но когда я справляюсь с очередным его приказанием – я ощущаю, что поступил правильно. Возможно, это совесть.

– Совесть?

– Я – Темный, Беатрис, я – вампир. Я ничуть не страдаю от этого, а временами по-настоящему наслаждаюсь своей новой жизнью, но я умею смотреть отстраненно и потому вполне отдаю себе отчет, сколько зла приношу в мир. Не в наш с тобою мир, не в мир Иных; здесь любое мое действие в рамках Великого Договора нормально и уместно. А Договор, как ты знаешь, я предпочитаю не нарушать. Однако я сознаю, что люди, чьих родных и близких я высушил, испытывают настоящие страдания.

– И тебе их жаль?! – изумленно распахнула глаза девушка, заглядывая спутнику в лицо.

– О нет! – едва заметно изогнул губы мужчина. – Просто я знаю, кто питается их страданиями. Ты и сама могла видеть на балу этих жирных, раскормленных свиней, клещей, присосавшихся к чужому горю, пиявок, пробравшихся на самый верх, чтобы иметь еще больше привилегий и, как следствие, возможностей преумножать всеобщую боль. Этим крысам плевать на все и на всех, они покинут короля и кардинала, они покинут Францию, если окончательно разорят ее, или когда почувствуют угрозу, или когда найдут местечко посытнее. И я бы не желал им уподобиться.

– Да ты, оказывается, ненавидишь Темных! – со смехом проговорила Беатрис.

– Нет. – Он снова пожал плечами. – Мне просто не по нраву быть поставщиком дармовых яств к их столу. И раз уж я пью человеческую кровь и не могу перестать это делать, а стало быть, и дальше помимо своей воли буду кормить этих ублюдков чужими страданиями, я считаю своим долгом хотя бы частично компенсировать это. Ты ведь наверняка не раз слышала намеки: дескать, Ришелье претворяет в жизнь идеи, выгодные в первую очередь Светлым. Уверен, что сами Светлые тут ни при чем. Но мне нравится такая игра.

– Совестливый вампир… – Беатрис посмаковала фразу. – Это пройдет, мой благородный Этьен!

– Возможно, Беатрис. Ты на сто лет старше меня – тебе виднее.

Лицо девушки омрачилось после этих слов, но она быстро справилась с неприятными мыслями.

– Как бы то ни было, сейчас ты почему-то не уверен, что поступаешь правильно. Почему?

– В том-то и дело, что не уверен. – Барон вздохнул. – Вероятно, я никогда не смогу состязаться с Арманом; он умеет думать и принимать решения куда быстрее, чем я умею двигаться в Полумраке. Но большая часть его действий и поручений мне понятна изначально. Суть другой, меньшей части становится ясна после нескольких часов размышлений. А в совсем уж исключительных случаях сам Арман разъясняет мне, что он задумал, для чего предпринял те или иные шаги и что за этим последует.

– Сейчас все не так?

– В том-то и дело, – повторил де Бреку, – что его нынешняя цель ясна, как небо в лунную ночь. Но цель эта – мелка, низка и не достойна ни мужчины, ни дворянина, ни уж тем более величайшего ума эпохи. Проклятье! Мстить женщине исподтишка – на это способен лишь подлец. В иных случаях кардинал на пути к своей цели действительно не считается ни с чем. Но ни разу еще он при мне не опускался до подлости.

Беатрис могла бы напомнить спутнику историю с Рошфором, когда кардинал собирался женить его на ждущей ребенка девушке, только чтобы прикрыть настоящего виновника ее положения – предположительно Гастона Анжуйского, младшего брата короля. Однако, напомнив барону о Рошфоре, она неминуемо напомнила бы и о мадемуазель де Купе. А к этой девушке Беатрис испытывала странную безотчетную ревность, поэтому предпочитала избегать в разговоре любых намеков на эту особу.

– Если он и вправду собирается опорочить королеву, чтобы отыграться за тот случай с сарабандой в зеленых шароварах, – раздумчиво проговорила она, – откажись.

– А если нет? – повысил голос де Бреку. – Если я ошибаюсь? Эта подленькая месть настолько очевидна, что не может не заставить меня сомневаться. Он – гений, а кто такой я, чтобы предугадывать его мотивы и стремления? Быть может, я чего-то не вижу или не знаю – как, например, до сих пор не представляю наверняка, кого Анна в письме называла банкиршей. Сплошные догадки, никаких доказательств. Быть может, есть что-то гораздо более важное, великое, грандиозное – что-то, из-за чего Ришелье и затеял эту интригу, в которой скомпрометированная королева – не конечная цель, а всего лишь инструмент, подготовительный этап, отвлекающий маневр…

– Так почему бы тебе не спросить его об этом?

– Спросить? – Барон так удивился, что даже остановился посреди дороги.

– Спросить, – кивнула Беатрис. – Ты понимаешь, о чем я. Ты умеешь так спрашивать, чтобы тебе наверняка ответили.

– Ты же знаешь, я этого не люблю, – поморщился де Бреку. – Когда влезаешь в сознание человека, в нем что-то меняется. Незначительно. Иногда совсем незаметно. Чаще всего это не так уж важно, потому что сразу вслед за воздействием я выпускаю клыки – и сознание человеку никогда больше не потребуется. Но если я своим воздействием могу случайно что-то изменить, то есть вероятность, что и повредить ненароком могу.

– Ты такой милый! – засмеялась Беатрис. – Столько заботы об обычном человеке!

– Он – не обычный, – поправил барон.

– Да-да, – отмахнулась девушка. – Гениальный ум, величайший политик…

– Если у меня не останется другого выбора – мне придется пойти и на крайние меры. Как тогда, в случае с нападением англичан в Лувре и договором. Но хотелось бы все-таки самому додуматься до разгадки. К тому же, если ты помнишь, в тот раз Ришелье почти удалось меня обмануть, направив в кабинет Шерпантье.

– Кстати, – заметила Беатрис, – раз уж ты сам упомянул загадочную банкиршу. Помнится, ты прямиком из кабинета Ришелье спешно покинул меня, чтобы выяснить ее личность у кого-то, кто наверняка о ней знает.

– Я посетил Марион Делорм.

– Вот как!

Это насмешливое восклицание из уст прекрасной дамы смутило бы любого мужчину, будь то обычный смертный или Иной, однако де Бреку был слишком занят собственными мыслями, чтобы обратить внимание на подшучивание со стороны Беатрис. Поэтому он ответил со всей серьезностью:

– Да. Ришелье настолько высокого мнения о ее осведомленности, что мне показалось уместным обратиться к ней.

– И что же ты выяснил у этой куртизанки?

– К сожалению, ничего. Возможно, она слишком молода, чтобы знать о банкирше и ее истории.

– Что ж, мне жаль, Этьен. Действительно жаль. Надеюсь, находясь у нее в гостях, ты восполнил это досадное незнание чем-то другим, более приятным?

– Что?

– Ничего. Мы, между прочим, уже пришли.

И действительно – они остановились у дома, фасад которого был обшит досками, выкрашенными в синий цвет; сверху на де Бреку и Беатрис падал из окна зловещий красноватый отсвет.

«Друзья мои, я счастлив вашему приходу! Добро пожаловать в мой дом! Поднимайтесь на второй этаж».

Такая надпись крупными светящимися буквами появилась на фиолетовом листе, развернувшемся прямо перед лицами де Бреку и Беатрис, едва они постучали в дверь дома на мосту Сен-Мишель.

– Как мило! – фыркнула Беатрис. – Напомни-ка мне, когда в Париже отменили вежливость?

– Будь снисходительна к флорентийцу. Он старается, – мягко возразил барон, подавая даме руку. – Невежливым с его стороны было бы не пригласить нас войти. Осторожно, ступени довольно крутые.

Комната на втором этаже была явно увеличена магическим способом – и все равно оставляла ощущение крайне узкого, низенького и чрезвычайно захламленного помещения. Впрочем, хламом обилие разного рода вещиц назвать было сложно. Механическая белочка грызла серебряные орешки, скорлупа падала в тарелочку и тут же срасталась, зверек вновь подхватывал целый орешек – и так без конца. Кукла с головой девочки в красном чепце бегала туда-сюда по клетке на длинных паучьих лапках. Самовзводящийся арбалет на треноге вращался и щелкал пустой тетивой; на позолоченном ложементе арбалета была выгравирована надпись «Стрелок У». В центре комнаты, на столе под потолочным фонарем, возвышалась вытянутая, чуть изогнутая вертикальная конструкция, поражающая воображение количеством мелких деталей – винтиков, пружинок, рычажков и шестеренок.

– Это что – нога?! – воскликнула Беатрис.

– Так и есть, синьорина, так и есть! – надувая щеки от важности, кивнул Лепорелло с противоположного конца комнаты, где возился с какой-то очередной безделушкой. – Только, умоляю, не прикасайтесь к ней! Этот механизм пока еще крайне чувствителен к фоновой магии и физическому контакту – я его дорабатываю, когда нахожу время.

– Но зачем нога? – спросила изумленная девушка. – Как она будет ходить сама по себе?

– О, нет-нет! – снисходительно улыбнулся Джакомо. – Разумеется, синьорина, она будет ходить не сама по себе, а служить протезом. Однажды я уже делал подобный механизм для своего учителя, лишившегося руки. И был весьма успешен в своих изобретениях для данного творения! О, это была не рука, а настоящее произведение искусства! Но теперь мне захотелось изготовить, так сказать, нижнюю конечность – тут совсем другая специфика.

– Но для кого?!

– Ах, мало ли в Дозорах безногих ветеранов, готовых заплатить приличные деньги, чтобы вновь передвигаться, как все нормальные люди? Не хромать на деревянном протезе и не ковылять на костылях, а по-настоящему ходить и даже бегать, приседать, вскакивать в седло и пришпоривать лошадь! Очередь на магическое восстановление обычно подходит через несколько лет, я же берусь изготовить механизм за несколько месяцев. Кстати, синьор де Бреку, имейте это в виду. При вашем образе жизни… А впрочем, – он недовольно поморщился, – вы же сами себе отращиваете недостающие конечности. И очень даже жаль! Мне бы весьма и весьма хотелось, чтобы мое изобретение носил такой приятный и почтенный господин, как вы.

– Любезный месье Лепорелло, я с удовольствием поношу какое-нибудь другое ваше изделие, – с поклоном ответил барон.

Итальянец наконец выбрался из-за верстака, но не сделал и пары шагов навстречу гостям, как вдруг покраснел, затем позеленел, скривил лицо, вытаращил глаза – и чихнул так, что белочка подавилась орешком.

– Простите меня, друзья мои! – простонал Лепорелло и вновь оглушительно чихнул. – Я не понимаю, что со мной…

– Вот, возьмите платок, – брезгливо морщась, сказал барон и протянул флорентийцу столь необходимую ему сейчас вещь.

– Не приближайтесь! – завопил Джакомо. – Аххх-чхи! Высокочтимый синьор, вы что, изволили гладить кошку?!

– Я?! Вы в своем уме, Лепорелло? Неужели вы никогда не видели, как кошки реагируют на вампиров? Да они скорее добровольно утопятся в Сене или залезут в пасть к волкодаву, чем дадут мне погладить себя.

– Тогда я не понимаю… Аххх-чхи!

– Этьен, а ведь ты был сегодня вечером у Ришелье, – задумчиво проговорила девушка.

– И что с того? – пожал плечами барон.

– Ты садился в кресло в кабинете?

– Да, мы разговаривали сидя.

– А не то ли это кресло, в котором любит спать маленькая проказница La Gazette? Постой-ка. – Беатрис подошла вплотную к де Бреку и приподняла полу его плаща. – Так и есть!

– Что? – недоуменно спросил барон, не понимая, о чем говорит вампирша.

– Кошачья шерсть.

Джакомо замахал руками, будто пытался выгнать из комнаты целый пчелиный рой.

– Простите, друзья мои, но я вынужден просить вас незамедлительно покинуть мой гостеприимный дом! Иначе я умру самой жестокой смертью из всех уготованных мне Тьмой! Аххх-чхи!

– Любезный Лепорелло, напоминаю, что вы – маг! Сделайте же что-нибудь!

– Убирайтесь, пожалуйста!!! – выпучив глаза, завопил итальянец. – Дорогой синьор де Бреку, мы встретимся потом, когда вы смените одежду, а сейчас – выметайтесь ко всем чертям, умоляю вас, драгоценный мой друг!

Пожав плечами, растерянный барон пошел вниз по лестнице; умирающая от хохота Беатрис – следом за ним.

– Но ведь он сам нас позвал! – оказавшись на улице, обиженно пожаловался де Бреку.

– Этьен, – отсмеявшись, проговорила вампирша, – неужели ты никогда не сталкивался с людьми, которые начинают чихать и задыхаться при виде кошек или собак и покрываются пятнами, стоит им понюхать лилию?

– Да-да… Кажется, что-то такое припоминаю… Как будто в прошлой моей жизни я встречался с подобным, но уже успел позабыть. Так что же, наш итальянский изобретатель болен непереносимостью кошек? Существует такая болезнь? Или это проклятие, порча, сглаз?

– Никто этого не знает, – ответила девушка. – Если это и магия, то какая-то слишком хитрая, чтобы ее учуять.

Барон рассеянно предложил ей руку и повел обратно, в сторону Ситэ, а сам долгое время молчал, и Беатрис не решилась помешать ему – раз де Бреку молчит, значит, ему есть о чем подумать.

– Мне кажется, я нашел способ исполнить поручение Ришелье, – обронил вампир, когда они уже сходили с моста. – И это будет не вино и не обольщение с твоей помощью. Хотя Бэкингем, я уверен, с удовольствием бы дал тебе соблазнить себя.

– Что же это будет?

– Увидишь, Беатрис, увидишь.

В девять вечера кардиналу доложили о прибытии Бэкингема; он отложил перо и поднялся со стула, но не спешил выйти из-за стола. И только когда гость дошел до середины кабинета, Ришелье счел паузу достаточно выдержанной: ему удалось показать, кто сегодня будет хозяином положения, и если его визави не глуп (а кардинал рассчитывал, что так и есть), он уже понял это. Тогда Ришелье обошел стол и сделал несколько шагов навстречу, принимая самый дружелюбный вид.

– Кажется, я еще не имел удовольствия принимать вас у себя дома, милорд? Непростительная оплошность с моей стороны! Но отныне этот скромный особняк открыт для вас днем и ночью.

Бэкингем с достоинством поклонился, отмечая про себя «скромность» как минимум этого кабинета. Кардинал не любил демонстрировать свое состояние за счет обилия впечатляющих побрякушек, поэтому здесь не было ничего лишнего, каждая вещь в этом помещении была уместна и целесообразна, но каждую можно было назвать произведением искусства.

– Для меня большая честь быть вашим гостем, герцог, хотя, признаюсь, ваше приглашение стало для меня неожиданностью. Мне казалось, мы обсудили все вопросы нынче днем и уже все решили.

– Мне бы не хотелось вас разочаровывать, милорд, – с вежливой улыбкой проговорил Ришелье, возвращаясь за стол и кладя ладонь на стопку листов, – но в этом договоре, составленном при участии господина Холланда и господина Карлайла, имеются пункты, которые, по нашему общему согласию, не стоит обсуждать при большом количестве свидетелей.

Бэкингем, едва заметно сморщившийся при упоминании имен посланников, кивнул:

– Мне известно о существовании этого договора. Покойный король Якоб Первый обсуждал со мною пункты, о которых вы ведете речь.

– Я бы хотел поговорить с вами о выполнении некоторых обязательств английской стороной. Прошу вас, присаживайтесь.

Ришелье широким жестом указал на кресло возле стола и позвонил в колокольчик. Вошел Шерпантье, которому тут же было поручено записывать все, что произнесут переговорщики. Бэкингему вручили копию договора, чтобы он мог следить по тексту, на что хочет обратить его внимание первый министр Людовика XIII.

– Итак, милорд, по взаимной договоренности, английская корона должна прекратить явное преследование католиков.

– Этот пункт уже выполняется, – презрительно оттопырив губу, ответил первый министр Англии. – Мы можем предоставить вам список лиц, выпущенных на свободу после того, как был подписан сей договор.

– Вы крайне любезны, милорд, но такой список у меня уже имеется. Мы чрезвычайно рады тому, что означенное условие выполняется, однако следующим пунктом идет возврат имущества тем, кто пострадал за веру. Их выпустили на свободу, но куда им идти, если их дома – уже не их собственность?

– Герцог, вы ведь понимаете, что со стороны Карла было бы крайне неосмотрительно так недвусмысленно выступить на стороне католиков, – раздраженно проговорил Бэкингем. – Особенно сейчас. Парламент этого никогда не одобрит, а идти против парламента, когда ты еще не коронован… Мы выполним свои обязательства, вот только делать это будем осторожно и постепенно, а не в тот момент, когда вы соизволите нам указать. К тому же была и другая договоренность! Имущество вернется владельцам, если французские войска очистят от испанцев одну известную вам местность в Голландии, которая по праву принадлежит одному близкому другу английской короны.

– Вы правы, милорд, такая договоренность отражена в этом документе, и мы делаем все возможное, чтобы достичь этой цели. Однако война – дело непростое, выбить испанцев с захваченной ими территории – не то же самое, что поставить подпись на указе. Но будьте уверены, вскоре вас настигнут самые приятные известия.

– Рад это слышать. Что там дальше?

– Я бы хотел обсудить количество духовных лиц, которые будут сопровождать французскую принцессу в Лондон. Для совершения разного рода обрядов католической церкви Генриетте-Марии потребуется не менее трех десятков священнослужителей…

И так – больше часа. Строительство католической часовни в самом сердце протестантской Англии, вера, в которой станут воспитываться будущие дети Генриетты и Карла, список лиц, которые составят двор новой английской королевы, и еще много подобных вопросов. Джордж Вильерс раздражался и впадал в ярость буквально по любому поводу, Ришелье со смирением кардинала церкви выслушивал его гневные отповеди и продолжал гнуть свою линию с твердостью королевского министра.

Напряжение сняла кошка, с любопытством заглянувшая в кабинет своего хозяина. Ей тоже не терпелось познакомиться с гостем, и потому, побродив вокруг его кресла, демонстративно умывшись и пару раз изящно выгнув спинку, она с присущей домашним любимицам непосредственностью запрыгнула Бэкингему на колени.

– О! Простите, милорд! – воскликнул Ришелье. – Я прикажу унести ее из кабинета!

– Нет-нет, что вы! Моя супруга любит кошек, поэтому я невольно пристрастился к их присутствию в доме. Хотя, признаться, предпочитаю наблюдать, как с кошками играют мои дети. Как ее зовут?

– La Gazette.

– Действительно? – Бэкингем рассмеялся. – Если не ошибаюсь, в Италии слово gazzetta означает мелкую монетку.

– Я никогда не сомневался в ваших познаниях, милорд.

– А в Венеции так называют рукописные листки с объявлениями и сообщениями о произошедших событиях – «La gaxeta de le novità», «Новостей на одну газетту» или коротко – газетта. Их охотно приобретают купцы и путешественники. Ваша пушистая «газетта» приносит какие-нибудь новости?

– Только хорошие, милорд, только хорошие! И я надеюсь, сейчас вы сами в этом убедитесь.

Ришелье снова несколько раз позвонил в колокольчик, но так как Шерпантье уже был здесь, вызов адресовался явно не ему. Через пару минут двое слуг внесли в кабинет большую напольную подставку для картин, установили ее против кресла Бэкингема, еще двое внесли задрапированную тканью картину в раме. По сигналу Ришелье ткань сняли, и перед герцогом оказался портрет Анны Австрийской.

– Хочу посоветоваться с вами, милорд, – произнес кардинал, пытливо вглядываясь в лицо первого министра Англии. – Этот портрет написали по моему заказу, и изначально я собирался преподнести его в подарок ее величеству. Однако теперь думаю, не лучше ли будет отправить его в Лондон, чтобы ее высочество Генриетта-Мария всегда могла иметь перед глазами достойный пример иностранной принцессы на королевском престоле. Что скажете?

Возможно, Джордж Вильерс и хотел что-нибудь сказать, но каким-то странным образом слова застряли в горле, а еще он почему-то не мог вдохнуть полной грудью и унять сердцебиение. Боже, как она была прекрасна! Почему же три дня назад, протанцевав с ней на балу у королевы-матери несколько танцев, он не заметил этой всепоглощающей красоты и грации?

Точнее, не заметить красоту белокурой испанки было невозможно – Анна была хороша собой, и в этом мнении сходились все придворные по обе стороны Ла-Манша. Но на том балу Бэкингем отмечал про себя лишь то, что ему приятно танцевать с такой высокородной партнершей, ему нравится, что их пара притягивает столько взглядов. Теперь же он внезапно осознал: обладать этой женщиной хочется не только в танце. Видимо, на осознание такой простой истины требовалось некоторое время, как вину требуется многолетняя выдержка. Зато теперь Бэкингем был абсолютно уверен, что именно эта дама как ни одна другая достойна его любви.

Кошечка вдруг зашипела и выпустила когти. Замерев, она несколько мгновений смотрела в некую точку перед собой, затем быстрее молнии соскочила с колен английского герцога и стремглав покинула кабинет. Бэкингем, похоже, этого даже не заметил, зато забеспокоился кардинал: он настороженно оглядел помещение и на всякий случай отошел за свой стол, который казался ему надежным препятствием на пути тех, кто мог внезапно возникнуть из тени.

– Бреку, вы здесь?

– Все в порядке, монсеньор, – послышался тихий, лишенный эмоций голос. – Я рядом.

На самом деле в порядке было не все.

Разумеется, первый министр Англии прибыл в особняк на Королевской площади не один – два Темных и два Светлых телохранителя из лондонских Дозоров повсюду сопровождали его, укрытые от посторонних глаз персональными «сферами невнимания». Одна пара осталась на входе в особняк, другая (пока Бэкингем поднимался по лестнице и ждал, когда о его визите доложат кардиналу) успела вихрем пройтись по кабинету в Сумраке. И с де Бреку, и с дежурной сменой магов, караулящих покой Ришелье, англичане уже были знакомы, поэтому, обменявшись сдержанными приветствиями с «хозяевами», гости самое пристальное внимание уделили поиску магических предметов в помещении. Однако кабинет был чист, англичанам удалось обнаружить лишь слабый магический фон, который объяснялся давным-давно произнесенными заклинаниями, открывавшимися порталами и некогда задействованными артефактами. У караульных были с собой самые обычные, дежурные наборы жезлов, у барона и вовсе только «сфера тишины» и «кольчуга», глаза же людям он привычно отводил сам, без помощи амулетов. Придраться дозорным с Альбиона было попросту не к чему.

Все шло хорошо, англичане за время беседы двух министров успели расслабиться и заскучать. Де Бреку и вовсе покинул кабинет, освобождая пространство для кошки, которая ни за что не зашла бы внутрь, если бы в комнате находился вампир. И La Gazette не заставила себя ждать.

Во втором акте этого спектакля англичане прилежно проверили сквозь Сумрак картину и подставку для оной, а заодно и тех слуг, которые заходили в кабинет. Тут их тоже все устроило – обычные люди принесли обычные предметы, ничего магического, накачанного Силой, зачарованного. Тем бо́льшим было их изумление, когда подопечный вдруг повел себя, будто подвергшийся воздействию.

Конечно, в те годы о любви с первого взгляда говорили как о само собой разумеющемся: мужчинам подчас достаточно было увидеть прелестное личико за отодвинутой шторкой в проезжающей карете или пару мгновений подержать возле губ благоухающий душистой водой платок, случайно оброненный незнакомкой. Влюблялись заочно – в переписке, обмениваясь портретами, и уж телохранители такого дамского угодника, как герцог Бэкингем, давно должны были привыкнуть к внезапно возникающим симпатиям своего подопечного. Но в том-то и дело, что взгляд на портрет в данном случае не являлся первым знакомством с дамой! Разве бывает, чтобы мужчина неоднократно виделся с женщиной, общался, даже танцевал, не проявляя никаких особенных эмоций, – и вдруг обмер от восторга, увидев ту же женщину, но нарисованную на холсте?! А раз так – значит, не обошлось без внушения, приворота, воздействия!

Охранники провалились в Сумрак, лихорадочно отыскивая хоть какие-нибудь следы, ниточки или прямые доказательства вмешательства в сознание первого министра. Их кипучая деятельность стала заметна даже в соседних комнатах, откуда и не замедлил вернуться крайне обеспокоенный де Бреку. Кошка при его появлении вздыбила шерстку, выпустила коготки – и умчалась в неизвестном направлении. Англичане переглянулись – и ринулись вдогонку: La Gazette оказалась единственным живым существом в кабинете, на появление которого они не обратили должного внимания, и теперь старались наверстать упущенное. Вампир два-три раза появлялся в поле их зрения, горя искренним желанием помочь в поисках кошки, но все его попытки заканчивались тем, что проказница приходила в ужас и пряталась еще усерднее, дальше и глубже. Выведенные из себя неудачной охотой английские дозорные крайне вежливо попросили барона больше не выходить из кабинета Ришелье. Это предложение оказалось весьма кстати, поскольку Арман начал проявлять беспокойство, ощутив, что вокруг происходит нечто странное, неуловимое и явно не запланированное. Он воззвал к де Бреку – и тот сразу же откликнулся, заверив его высокопреосвященство, что все в порядке.

Наконец беглянка была отловлена – но нет! Ни она сама, ни ее ошейник с изумрудами не хранили на себе следов заклятия.

Между тем опьяненный совершенно новым для себя чувством Бэкингем постепенно приходил в себя. Он уже не пялился на портрет, розовея от смущения, будто неопытный юноша. И даже вполне внятно отвечал на какие-то нехитрые вопросы кардинала. Обсудив произошедшее с французскими караульными, англичане решили списать все на минутное помутнение рассудка своего подопечного. Портрет унесли, собеседники распрощались, инцидент был исчерпан.

– Ты умен, как сотня демонов, и ловок, как тысяча чертей! – хохотал человек в камине, слушая рассказ де Бреку. – Но как, скажи мне?! Как тебе удалось надуть дозорных?

– Меня натолкнул на мысль флорентиец Лепорелло, – дернув уголками губ, отвечал сидящий на стуле барон.

– А, этот безобидный гномик, который делает движущихся кукол?

– Он не так уж и безобиден, мой старый друг. Хотя, конечно, не чета своему предшественнику Рене, тут ты прав.

– Да-да, я помню эту ведьму в штанах и шляпе! – с уважением произнес Гвидо. – Рене заставил меня усомниться в том, что ведьмовство – исключительно женское занятие. Помнится, однажды мы с ним поспорили об одном яде… Впрочем, это не важно. Продолжай, дружище!

– Кошачья шерсть, совершенно незаметная на моем шерстяном плаще, принесла в дом Лепорелло болезнь, от которой тот принялся чихать.

– А значит, она могла принести на себе и кое-что другое! – подхватил Темный маг. – Но ведь в итоге кошку поймали и осмотрели! Разве удалось найти на ее шкурке остатки магии?

– В том-то и дело, – усмехнулся де Бреку, – что они смотрели не на ту шерсть. В комнатах Ришелье убираются по нескольку раз на дню, но совсем избавиться от крохотных кошачьих волосков не удается. Любимица кардинала предпочитает спать на кресле в его кабинете, и это значит, что на обивке остается ее шерсть. Я настолько привык к ней, что не раз и не два садился, не обращая ни малейшего внимания на небольшие вездесущие клочки.

– Ну да, так Иные со временем перестают замечать синий мох, если он, конечно, не разросся, будто цветочные клумбы в саду Тюильри. Но продолжай, продолжай!

– А дальше, Гвидо, все просто. Если зарядить каждый волосок по отдельности и разложить их так, чтобы они, во-первых, затерялись среди других, не заряженных, а во-вторых, между каждым из них было определенное расстояние, то магический фон будет совсем слабым, на том же уровне, что создают обрывки давно использовавшихся заклинаний.

– Да, но ведь тогда и воздействие будет очень слабым! – возразил Гвидо, чье лицо кривлялось в языках пламени.

– Все верно. Для этого-то мне и понадобилась La Gazette. Я не сомневался, что эта любопытная тварь придет в кабинет и заберется на руки гостю, как не сомневался и в том, что практически любой человек – испытывая от этого удовольствие или дабы угодить хозяину – начнет гладить животное. Тело человека, сидящего в кресле, стало мостиком между шкуркой кошки и ее же шерстинками на обивке.

– Подобное почуяло подобное?

– Сотни невидимых ниточек протянулись от выпавших волосков к тем местам на туловище кошки, где они когда-то росли, сотни неуловимых по отдельности кусочков заклятия пронзили тело Бэкингема.

– Я всегда говорил, что ты умен, Этьен! Хочешь, я повторю это еще раз?

– Спасибо, друг!

Лицо в камине задумчиво пожевало губами; наконец Гвидо задал вопрос:

– Но кто помог тебе с этим заклятием, старина?

– Лепорелло и помог, – усмехнулся вампир. – Переодевшись, я вернулся к нему в мастерскую и заставил помочь мне.

– Заставил?! Астролога королевы-матери?! – недоуменно переспросил Гвидо.

– О, это оказалось просто! Свой плащ, на котором была шерсть La Gazette, я хорошенько свернул и поместил в кожаный баул, который не выпускал наружу болезнь, вызывающую чих у итальянца. Поэтому он и не догадался о цели моего визита – решил, как я и рассчитывал, что мне не терпится помочь ему в совершенствовании одного магического изобретения, позволяющего общаться на расстоянии.

– Но для этого не нужны изобретения, дружище! – изумился маг. – Разве мы сейчас не общаемся с тобой?

– Мы оба сейчас в Полумраке. Но что, если нам по каким-то причинам нельзя перемещаться ни на первый слой, ни на второй, а сообщение передать необходимо? Вот над этим и работает Лепорелло. Представь: у меня в ухе – амулет в виде серьги, а у тебя на пальце – амулет-перстень. Ты говоришь, твой амулет связывается с моим – и я слышу твой голос, льющийся из серьги.

– Хм… – призадумался Темный.

– Исправно послужив камертоном для его магических инструментов, я начал расспрашивать флорентийца, обязательно ли вещица должна быть надета на Иного. Мол, нельзя ли оставить один из артефактов, например, в кухне, а самому издалека послушать, о чем повар переговаривается с посудомойкой? Вот тут-то Лепорелло и попался – вздрогнул, залепетал что-то, принялся отводить взгляд… Очевидно, он уже использовал свое изобретение подобным образом. Ну а на ком использовал – нетрудно догадаться. Уж точно не на поварах.

– Неужели подслушивал, что происходит в спальне королевы-матери?! – расхохотался Гвидо. – Вот ловкач, вот молодец!

– Если бы в спальне! Мария только смиренно повторяет, что отошла от власти, дабы не мешать править страной своему сыну. На деле же она продолжает интриговать и плести заговоры, пусть даже не столь масштабные, как раньше. В своем кабинете она обсуждает такое, что немедленно привело бы на эшафот любого, кто хоть краем уха случайно услышал бы ее слова. Ну а дальше – все просто. Я пригрозил, что расскажу Марии Медичи о его экспериментах. Уж она-то в них поверит, поскольку верит вообще во все колдовские ритуалы.

– И он испугался?

– Он соизволил пересмотреть свое отношение ко мне, дабы не испортить отношений с королевой. Кому он будет нужен со своими куклами и протезами, если останется без такого покровительства? К тому же он был мне должен за помощь с настройкой артефактов.

– Ну а как же его кошачья болезнь?

– Оказывается, если очень постараться, можно придумать, как от нее избавиться, хотя бы на время. А Лепорелло очень старался! Примерно час у него ушел на то, чтобы с помощью магии защитить свой нос и глаза. Перестав чихать, лить слезы и задыхаться, он стал куда сговорчивее – все-таки азарт ученого превозмогает все напасти. Ему самому было интересно поработать с шерстинками и снабдить их нужным воздействием. Правда, в итоге он провозился всю ночь и половину следующего дня.

– Он догадался, для чего тебе такой хитрый способ приворота?

– Даже если и догадался – виду не показал и лишних вопросов не задал. Не стал рисковать.

Гвидо помолчал.

– Дружище, а почему же ты не обратился за помощью ко мне? – наконец с толикой обиды в голосе произнес он.

– Мне неловко, старый друг. Заряженные тобою амулеты уже не раз спасали меня. Просить тебя о большем? Нет уж, уволь.

– Этьен дю Плесси, барон де Бреку, я скажу тебе об этом только раз, – серьезным тоном проговорил Гвидо. – Зарядить пару побрякушек – не бог весть какой труд. И в тот момент, когда они будут спасать тебя, сам я могу попивать анжуйское, или щупать девок, или бродить в таких странных мирах, о которых ты пока даже не догадываешься. А в тот момент, когда спасать меня бросился ты… Посмертие, возможно, не то же самое, что жизнь. Но оно, я уверен, дорого тебе. Быть может, оно – то единственно дорогое, что осталось у тебя. И ты готов был перестать существовать, лишь бы не дать погибнуть мне. Не станешь же ты спорить, что это вполне достаточный повод, чтобы я до конца своих дней чувствовал себя обязанным?

– Ты ничего мне не должен! – встрепенулся вампир.

– Это ты так считаешь. Оставь мне право, старина, считать иначе. И посему, если ты не хочешь нанести мне обиду, в другой раз обязательно обратись ко мне. Если я не сумею помочь – вот тогда и пойдешь к своему флорентийскому гномику.

Барон усмехнулся: ну да, как же! Если Высший Темный не сумеет помочь! Вместо ответа де Бреку прижал руку к месту, где когда-то билось сердце, и склонил голову, выразив тем самым свою глубокую признательность другу.

– Ладно, – ворчливо проговорил человек в камине, – чем хоть вы этого Вильерса угостили?

– «Вожделением савояра», – ответил барон.

– Ох, не люблю я савойских заклинаний! Маги в Савойе еще хуже, чем вино! Правда, этот приворот – не из худших, его почти невозможно учуять со стороны. Что ж, с интересом посмотрю, как эта история будет развиваться и чем закончится…

Вечером второго июня маленькая принцесса, а точнее – без пяти минут королева Англии (во всяком случае, Людовик XIII распорядился, чтобы отныне его пятнадцатилетней сестре оказывались королевские почести), отправилась в путь. К кортежу, сопровождавшему карету, украшенную красным бархатом с золотой вышивкой, присоединился буквально весь Париж – парижанам еще в стародавние времена была дана привилегия провожать в дальний путь членов королевской семьи. Вереница всадников, карет и пеших горожан растянулась на целое лье! Примерно на полпути к бенедиктинскому аббатству Сен-Дени, усыпальнице французских монархов, жители Парижа уступили место королевскому эскорту.

Людовик, измученный болезнью и постоянными кровопусканиями, несмотря на уговоры врачей, приложил по-настоящему титанические усилия, чтобы выразить напоследок всю свою любовь, нежность и тревогу за младшую сестру. Он даже пересел к ней в карету, чтобы провести рядом с Генриеттой побольше времени, хотя все видели, как бледный и изможденный король, заикавшийся в тот день еще больше обычного, буквально пошатывается на ходу. Однако его улыбка была не вымученной, а ободряющей, он старался от всей души, проявляя невиданную доселе в отношении кого-либо другого заботу. Все знали, как сильно брат любит сестру, но никто и представить не мог, что слабый, болезненный, самолюбивый Людовик способен презреть собственное драгоценное самочувствие ради того, чтобы достойно проводить Генриетту.

Впрочем, «никто» – это очень сильно сказано. Были и такие, кто не сомневался, что в нужный момент король сумеет взять себя в руки и проявит свой настоящий, стальной характер, который он уже не раз демонстрировал, принимая важные решения. Среди таких, кто верил в короля, пусть тот и являлся большую часть своей жизни марионеткой то в одних, то в других, то в третьих руках, был и де Бреку. Он не сомневался, что Людовик проводит Генриетту до самой Булони. Если, конечно, болезнь не вынудит его вернуться. И вот как раз таки по поводу болезни у барона возникали вопросы.

Накануне, получая перед долгой поездкой наставления от Ришелье, де Бреку попросил перечислить, кто будет сопровождать принцессу до порта и кто войдет в ее свиту в путешествии на остров. К величайшей досаде кардинала, чета де Шеврез была приравнена к официальным послам и, как следствие, должна была находиться в составе королевского эскорта наравне с Людовиком и Анной Австрийской. Впрочем, тот факт, что Шеврезы уплывут в Англию вместе с Генриеттой, не мог его не радовать. «А банкирша?» – мимоходом задал барон головокружительно рискованный вопрос. «Разумеется, она тоже едет, – даже не заметив напряжения в интонациях де Бреку и вопиющей вольности по отношению к августейшей особе, ответил кардинал. – И более того: по протоколу королева-мать будет сопровождать свою дочь до Лондона».

Вампира передернуло. Значит, Гвидо оказался прав: банкиршей королева Анна называла в переписке с де Шеврез Марию Медичи. Да неужели же, неужели молодая испанка задумала убийство своего мужа, короля Франции?!

Людовик никогда не отличался отменным здоровьем, хандра и болезненная слабость сопровождали его всюду, если только речь не шла об охоте и балете. Но то, что творилось с ним с начала мая, с обручения его сестры, не шло ни в какое сравнение с обычными недомоганиями. Это была не ипохондрия, он и в самом деле буквально таял на глазах. И у де Бреку было ровно три версии, кто бы мог за этим стоять (если, конечно, исключить естественные причины болезни).

Итак, первым виновником барон мог бы назвать Ришелье. Тот затеял игру, и де Бреку лично помог обустроить все так, чтобы Бэкингем влюбился в Анну. Но влюбился – это совсем не то же самое, что скомпрометировал. Для того чтобы позорящая честное имя королевы страсть стала заметна и развилась в бурный роман, требовалось не только время, но и свобода маневра. Анна в Лувре – всегда под присмотром; Людовик не любит ее, но он чрезвычайно ревнив. Как же устроить, чтобы будущие любовники выпали из поля зрения короля и его клевретов? Да очень просто: заставить Людовика из-за плохого самочувствия отказаться от сопровождения Генриетты-Марии в Булонь. Тогда у Бэкингема будет несколько дней на соблазнение испанки. То есть затяжное недомогание короля в первую очередь выгодно Ришелье.

Де Бреку никогда не задавался вопросом, служит ли кардиналу еще кто-то из Иных, кроме него самого. Ле Масль, Шерпантье, Делорм, Рошфор, отец Жозеф и еще несколько человек входили в самое ближайшее окружение первого министра, но все они были обычными людьми, и свою связь с ними Ришелье никогда от барона не скрывал. Но что, если кардинал нанял кого-нибудь еще? Что, если есть еще один агент, настолько тайный, что о нем могут не догадываться даже караульные дозорные, даже коннетабли?

Чем больше де Бреку размышлял об этом, тем более подозрительными казались ему следы магии в кабинете и в библиотеке Ришелье в особняке на Королевской площади. Следы были либо очень старые, либо хорошо затертые, и у вампира не возникало сомнений – они появились еще до того, как Ришелье приобрел это здание. Но теперь… Он вспомнил, как однажды, покидая особняк в облике нетопыря, он почуял за спиной открывшийся портал – тогда он решил, что Высший маг пожаловал в гости к куртизанке Марион Делорм, чье жилище было неподалеку. Однако сейчас барон уже не был в этом так уверен. Если кардиналу помогал еще один Иной – это многое меняло.

Вторым виновником мог быть некий маг, которому выгодно ослабление французского престола. Может быть, личной выгоды он и не имел, а выполнял распоряжение своего нанимателя. Гизы и Конде оставались претендентами на престол, они не замедлят вступить в драку за корону, если вдруг случится так, что Людовик и Гастон внезапно умрут, и умрут бездетными. Но такая вероятность существовала всегда и могла не иметь ни малейшего отношения к интриге, в которую оказался втянут барон. К слову, королева-мать также могла приложить здесь свою руку – уж если она не побоялась избавиться от мужа, то и сына могла не пожалеть, а ее благосклонность к Лепорелло могла распространиться и на другого, куда более сильного и опасного Иного. Да и призрак Екатерины Медичи до сих пор являлся многим – жуткие ритуалы и хитрые яды ее личного парфюмера Рене свели в могилу многих близких, но неугодных ей людей.

Третьим виновником, а точнее, подозреваемой теперь становилась Анна Австрийская. Если она согласилась последовать примеру «толстой банкирши» и, например, постепенно травила своего супруга, то болезнь Людовика – прямое следствие воздействия медленного яда. Но зачем ей это?! Однажды, не зная, что вампир все еще в комнате, Ришелье сказал отцу Жозефу: «Королева-регентша – это Испания в Париже». Но чтобы Анне стать регентшей – ей нужно для начала родить!

Говорят, у вампиров – железная логика, ледяное спокойствие и холодный расчет. Но в такие моменты де Бреку готов был побиться об заклад, что это ложь. Он не находил себе места, пытаясь разгадать загадку, распутать клубок тайн и убеждая себя, что поступает правильно. Казалось бы – что ему за дело?! Он верно служит Арману дю Плесси, герцогу де Ришелье, он четко выполняет поручения, ему исправно выплачивается жалованье – так чего еще желать? Какая разница, кто кого убьет и кто после этого займет престол? Куда важнее, чтобы у внучатого племянника барона при этом оставалась возможность творить Эпоху, творить Историю.

Впрочем, этот-то факт и смущал вампира подспудно. Кто бы ни сел на трон, кто бы ни прибрал к рукам власть – де Гиз, Анна, Гастон Анжуйский или Мария Медичи, – в первую очередь они поспешат избавиться от первого министра короля Людовика XIII. Слишком уж он заметная фигура, слишком значительно его нынешнее влияние. А значит, нужно распутывать клубок. И как же сложно это проделать, когда ты сам не можешь быть откровенным и не надеешься, что откровенными будут с тобой!

Вчерашний процесс наставлений в кабинете Ришелье был прерван докладом Шерпантье о прибытии конюшего его высокопреосвященства виконта де Рошфора с важным и срочным сообщением.

Бедный виконт со времен стычки в Сент-Антуанском предместье сторонился де Бреку и его отряда. Не бросался наутек при виде вампиров и оборотней, которых еще месяц назад считал своими друзьями, но и не спешил заговорить. Был вежлив, всегда сдержанно приветствовал, однако не то что о службе – даже о погоде беседу не поддерживал. Барон его прекрасно понимал: молодой конюший против своей воли оказался причастным к тайне, которую Иные свято хранили от людей, и хранили неспроста. Времена, когда ламии и колдуны попробовали не скрываться, давно прошли, и закончились они кострами Святой инквизиции – человеческой инквизиции, разумеется. Хотя и от Иной Инквизиции особо распоясавшимся досталось. Шарль-Сезар, пусть он и не был чрезмерно набожным, воспитывался в строгой вере (по слухам, родного отца, без излишней привязанности относившегося к сыну в детстве, мальчику в какой-то степени заменил один местный кюре), стало быть, Рошфор никоим образом не должен был якшаться с нечистой силой, к каковой он, безусловно, относил теперь тех, кто на его глазах менял свой облик, превращаясь в чудовищ. Ему требовался не один месяц, а может, и не один год, чтобы свыкнуться с тем, насколько близко в его жизни находится потустороннее. Как и предполагал де Бреку, опорой для молчания и непротивления стал непогрешимый авторитет его высокопреосвященства. Вероятно, юный Рошфор решил, что кардинал настолько силен, что сумел заставить служить себе даже приспешников Дьявола.

В этот раз виконт также не выказал радости, увидев барона в кабинете Ришелье. Тем не менее он учтиво поклонился и, повинуясь знаку своего благодетеля, торопливо проговорил:

– Они виделись.

– Кто?!

– Он и она.

– Королева и герцог? – воскликнул Ришелье. – Где же?

– В Лувре.

– Кто вам сказал?

– Фрейлина ее величества госпожа де Ланнуа, которая всецело предана вашему высокопреосвященству. Это моя вина, монсеньор! Я должен был предвидеть, что Бэкингем окажется способным на откровенное безрассудство! Но будьте уверены: я приложу все силы, чтобы отыграться!

– Не нужно, мой мальчик, не нужно, – расплылся в улыбке Ришелье. – Все идет хорошо. Не спускайте глаз с герцога, но не препятствуйте его перемещениям. Госпожа де Ланнуа сообщила вам, где именно произошла встреча и сколько времени она длилась?

– Да, монсеньор. В половине первого ночи, когда королева готовилась ко сну в своей спальне, а несколько придворных дам помогали ей с вечерним туалетом, ее величеству внезапно передали платок, посланный кастеляншей.

– Так-так! Прекрасно! Дальше?

– Королева разволновалась и как будто бы побледнела от испуга. Изменившимся голосом она произнесла: «Подождите меня десять минут, я скоро вернусь», затем вышла в комнатку, примыкающую к спальне.

– В эту комнатку, если не ошибаюсь, с другой стороны также ведет дверь из комнаты кастелянши?

– Все верно, монсеньор.

– Бэкингем подкупает прислугу, – сделал вывод Ришелье. – Замечательно! Долго ли отсутствовала королева?

– Ее величество вернулись даже меньше, чем через десять минут.

– Ага! Значит, герцог пока не добился желаемого результата, и из спальни королева выходила лишь для того, чтобы поскорее отправить его восвояси, пока никто, кроме кастелянши, не обнаружил его присутствия в столь опасной близости от ее алькова. Видите, Бреку? Действует! – Эти слова кардинал произнес с таким торжеством, словно он лично составлял приворотное зелье, одурманившее герцога. – Ступайте, Рошфор, и не забывайте следить за Бэкингемом. Я знаю, что вы не спите третью ночь кряду. Завтра вечером герцог покинет Париж вместе с остальными послами и уже перестанет быть вашей заботой, но пока – потерпите. Ему удалось один раз улизнуть от слежки, значит, он попытается сделать это снова. Всего одна ночь, Рошфор! Вы слышите?

– Слушаюсь, ваше высокопреосвященство.

Шпион поспешно вышел.

Ришелье удовлетворенно потер ладони:

– Так-так, Бреку! Интрига закручивается! Бэкингем уже без ума, но, на наше счастье, не успел прошлой ночью вкусить вожделенный плод. Вряд ли он отважится пойти на риск сегодня – вероятнее всего, королева вчера просила его повременить до тех пор, пока обстоятельства не будут на их стороне. А это значит, что вам, мой друг, придется держаться совсем рядом с одним из них всю дорогу до Булони. Слышите? Всю! Ни на минуту, ни на одно мгновение не выпускайте из виду хотя бы одного из них. Но если вы увидите, что кто-то или что-то мешает им встретиться наедине, – незамедлительно устраните препятствие. Свидание должно состояться! И едва только они встретятся и окажутся в… пикантной ситуации – бейте тревогу, зовите всех, до кого докричитесь!

…Черные свечи, скомканные простыни, обнаженное тело в полумаске, шипение крови в венах и артериях. Самка. Корм. Все вращается…

Барон не спешил выказывать свою готовность – он обдумывал слова кардинала.

– Пусть ваше высокопреосвященство простит мне мое скудоумие и недогадливость, но я и в самом деле не понимаю, что от меня требуется. Вы пожелали, чтобы Бэкингем воспылал неземной страстью и захотел увидеться с королевой наедине. Осмелюсь заметить, что он уже влюблен и уже горит мечтой. Теперь вы желаете, чтобы их свидание состоялось – любыми способами я должен обеспечить это свидание в дороге. Я обеспечу. Но для чего мне бить тревогу, монсеньор, если мы с вами сами и подстраиваем эту встречу?!

– Сын мой, вы и в самом деле не понимаете? – рассердившись, резко спросил Ришелье. – Или вам необходимо, чтобы я произнес слова, которые обезопасят вас, зато мою шею подставят под топор?

Де Бреку подумалось, что этот взгляд заставляет ежиться даже вампира. Однако сейчас он с достоинством выдержал взгляд кардинала Франции. Более того – он даже посмел ответить Ришелье:

– Обезопасят меня? Увы, монсеньор, здесь вы ошибаетесь. Если вас ждет топор, то меня после всего содеянного – пламя костра. Если мне суждено по вашему указанию погибнуть так, как погиб последний тамплиер, я покорно приму свою судьбу. Однако, идя на смертельный риск, я бы хотел знать, ради какой цели я на него иду.

– И если эта цель вас не устроит, вы откажетесь от выполнения моего приказа?! – взвился кардинал.

– О нет, монсеньор! – спокойно ответил барон. – Я уже имел честь сказать вам, что с достоинством приму все, что уготовила мне судьба. Но позвольте мне ощутить радость понимания! Ведь тогда я буду знать, за что отдаю свою жизнь.

Ришелье в задумчивости прошелся по кабинету, затем обернулся к барону:

– Нет, Бреку, не позволю. Во всяком случае, не сейчас. Сейчас от вас требуется лишь буквальное исполнение моих поручений. Слепое повиновение. Право думать, принимать решения и радоваться, как вы изволили выразиться, пониманию происходящего я оставляю себе. Вы и сами в состоянии догадаться, для чего я все это затеял. Но догадка – не доказательство. Справитесь с моим поручением – вам многое станет ясно и без моих подсказок. Не справитесь – значит, я не зря сейчас обхожу вниманием главную цель предприятия. Единственное, что вам требуется помнить: все, что я делаю, – я делаю ради короля и Франции. Все, ступайте.

Жест, которым первый министр сопроводил свои последние слова, был нарочито небрежен – так человек отмахивается от назойливой мухи, оставившей досадные черные точки на чужом колете. Любому другому такого жеста было бы достаточно, чтобы, едва покинув кабинет, без чувств свалиться в приемной. Однако де Бреку был рассержен. И уж точно не напуган. Он понимал, что без него кардиналу не справиться. «Слепое повиновение»! Как же! Разумеется, он выполнит все, что от него требует этот несносный гений. Но постарается не быть ни слепым, ни глухим.

Вечерний выезд принцессы, сопровождаемой братом, послами и королевским эскортом, был обусловлен тем, что первый отрезок длинного многодневного пути выглядел совсем небольшим. Не проехав и пяти лье, остановились в Стене, чтобы там же и заночевать.

По протоколу, кортежи двух королев должны были примкнуть к сопровождающим гораздо позднее, в Монтдидье, и потому де Бреку нечего было опасаться, что встреча Бэкингема и Анны произойдет ближайшей ночью. Не имея никаких других распоряжений Ришелье, барон позволил своему отряду отдохнуть в придорожном трактире на окраине Стена.

Прознав о том, где проследует и остановится кортеж, городок наводнили девицы, избегавшие близкого общения с мадлонетками[18]. Съехавшиеся из окрестностей и рассредоточившиеся по тавернам и постоялым дворам, они лелеяли мечту соблазнить кого-нибудь из столичных дворян – уж если не придворного, так хотя бы мушкетера из королевской свиты. По этой причине в трактире было шумно и людно, вино лилось в кружки, шипело на углях мясо, тут и там хохотали, спорили, взвизгивали, кидали кости и распевали песни. Лёлю и Малыш быстро влились в одну из компаний и теперь от всей души горланили вильянеллу[19]:

Де Бреку, отгородившись от шумного зала призрачным пологом, потягивал в самом дальнем углу свиную кровь из глиняного кувшина. Не рискуя полюбовно договориться с местной кухаркой, барон попросту зачаровал ее в тот момент, когда хозяин распорядился приготовить для гостей молочных поросят на вертеле. Свежая кровь, не слишком отличавшаяся по цвету от бордо, была аккуратно сцежена в кувшины и перенесена на дальний столик – и де Бреку расплатился за нее, как за вино. Беатрис, пошептавшись с одной из девиц, которая по крайней мере выглядела чистенькой и неискушенной, поднялась с ней за руку на второй этаж, где пока еще оставались свободные комнаты. Де Бреку, проводив их невозмутимым взглядом, беззвучно посоветовал вампирше быть осмотрительной и не увлекаться – не хватало еще, чтобы у королевского эскорта, путешествующего через половину Франции, появилась недобрая слава. Но умница Беатрис и без напоминаний знала, как себя вести в таких случаях: уже находясь на верхней ступеньке, она показала барону два пальца, что означало «не больше двух глотков».

Хмельные мушкетеры надрывали глотки, сипло басил Малыш:

Однако среди Иных куда более популярным было другое продолжение, и де Бреку проговорил его вполголоса:

Глиняный кувшин, сжатый в его ладони, вдруг хрустнул и осыпался на стол черепками.

– Господин барон взволнован? – послышался вкрадчивый голос Николя Бриссара. – А зря! Замечательные стихи. Уж точно не повод портить кухонную утварь. Осмелюсь заподозрить вас в авторстве.

Де Бреку поднял на подошедшего дозорного тяжелый взгляд.

– Что тебе нужно, Темный?

– Не мне, сударь. Вам. – Увидев приподнятую бровь на бледном лице, Бриссар в подтверждение своих слов важно кивнул. – Да-да, я уверен, что вам нужно знать: гончие встали на след зверя.

– Месье дозорный, вы бредите? Мы здесь не на охоту собрались.

– Возможно, сударь, возможно. Я охотно верю, что вы не помышляете об охоте, однако я и не называл вас охотником.

– Вот как! Стало быть, меня вы числите зверем?

– Не обо мне речь, господин барон. Речь о том, кто считает делом чести испортить вам жизнь… или, если угодно, посмертие.

– Так-так…

– Не далее как сегодня днем некий особо ретивый загонщик, – усмехнувшись, поведал Бриссар, – самолично вызвался сопровождать кортеж, дабы наблюдать за зверем…

– Да на что ему это?!

– Он подозревает, что зверь не просто так кружит рядом с заморским фазаном.

– И хозяин ретивого загонщика?..

– …наделил того особыми полномочиями, – продолжил Бриссар предложенную фразу. – Теперь он вдвойне опасен. И вряд ли остановится.

– Я не удивлен, – пожал плечами де Бреку. – И ради этого ты прискакал сюда из Парижа? Что ж, я признателен. Сколько я должен тебе за информацию, Темный?

– О, сударь, ровным счетом ничего! Я просто счел своим долгом сообщить вам то, что сообщил. Но если когда-нибудь мы поменяемся местами…

– …я отплачу тем же, – теперь уже барон продолжил фразу и кивнул: – Да будет так.

Раскланявшись, Бриссар удалился. Прикрыв глаза, де Бреку пробежался сумеречным взором по трактиру. Наверху Беатрис сладко стонала в объятиях соблазнительной девицы, Лёлю и Малыш, уже изрядно захмелев, получали свою долю немудреной радости солдат на привале. Других Иных поблизости не было. Значит, его караулят в другом месте.

Барон поднялся и, небрежным жестом развеяв призрачный полог, укрывавший его от внимания обычных людей, направился к выходу. Вопрошающий взгляд Лёлю показал ему, что оборотень не настолько пьян, чтобы не замечать ничего вокруг. Де Бреку отрицательно покачал головой, давая понять, что ничего серьезного не происходит, и вышел наружу.

Ретивый загонщик Ля Мюрэн, отчего-то люто ненавидящий всех без разбору низших, а к де Бреку испытывающий особые чувства, вряд ли рискнет открыто напасть. Он попытается поймать вампира на оплошности, на нарушении Договора или временных обязательств, он устроит ловушку и станет терпеливо выжидать. Значит, де Бреку следует вести себя, наоборот, открыто – находиться на виду, совершать самые обыденные действия и при этом быть максимально осторожным.

Легко сказать – и нереально исполнить. Через пару дней, когда произойдет встреча с кортежами двух королев, вампиру придется буквально прилипнуть к Джорджу Вильерсу и Анне Австрийской. Слишком подозрительно, слишком опасно. Если Ля Мюрэн разгадает задумку, он постарается помешать ее осуществлению. Впрочем, даже если не разгадает – все равно будет мешать.

Последовать совету кардинала и устранить помеху раз и навсегда? Сделать это уже сейчас, не дожидаясь активных действий со стороны навязчивого Светлого? Или спровоцировать его на такие действия заранее, чтобы развязка настала поскорее, еще до того, как королева и герцог встретятся?

Тоже не слишком удачная мысль, потому что к такому развитию событий Ля Мюрэн скорее всего готов. А что такое хорошо подготовленный дозорный, вампир прекрасно осознавал: даже несмотря на разницу в рангах, наличие заряженных Пресветлым коннетаблем служебных артефактов превращало гвардейца в более чем серьезного соперника.

А вот и доказательство!

– Господин барон заснул на ходу и заблудился? – раздался голос с провансальским выговором; в ответ грянул смех трех-четырех мужчин.

Действительно, задумавшись, де Бреку шел по ночным улочкам с закрытыми глазами – опущенные веки не мешали ему видеть дорогу, да и присутствие Иных они помогали различить заранее. Но Ля Мюрэн и его товарищи были так надежно укрыты мощным заклинанием невидимости, что барон не ощутил их присутствия своими обостренными органами чувств и в результате буквально натолкнулся на них.

– Заблудился не я, месье дозорный. Но поскольку ваше заблуждение не столь очевидно, втолковать вам сию истину я не сумею. Да и временем не располагаю.

– Дерзите, сударь?

– Отнюдь, – пожал плечами барон. – Идите своей дорогой, господа, и дайте мне пройти своей.

Надо сказать, что место, выбранное Ля Мюрэном, было крайне невыгодным для де Бреку: не контролируя свой путь, барон прошел от трактира на окраине почти до самого центра Стена. Однако оказался он не на широкой городской улице, кое-как освещенной падающим из окон светом, а на задворках. В глубине, за коваными оградами, высились каменные особняки и надворные постройки; высокие деревья и пышный кустарник вдоль всего проулка только добавляли неразберихи в пляску теней. Нечего было и думать о том, что в такой час сюда забредет кто-нибудь из прислуги или городской стражи. А если и забредет, то ничего не разглядит в кромешной тьме. Стало быть, никаких свидетелей. Де Бреку, который как раз рассуждал о том, каким осторожным ему следует быть именно сейчас, сам и пришел в ловушку. Если, конечно, это была ловушка, а не случайная встреча.

– Не кажется ли господину барону, что он берет на себя смелость указывать, идти нам или стоять?

– Не кажется ли месье дозорному, что господин барон даже глаза закрыл, чтобы пройти мимо, не замечая вас? Вы ведь сами окликнули меня, сударь! Если вы имеете что-то сказать мне – говорите. В противном случае – позвольте пройти, я спешу.

– Разрешите полюбопытствовать, чем вы заняты в столь поздний час, почему крадетесь в темноте, куда торопитесь теперь?

– Ля Мюрэн, – растянул голубоватые в мутном свете луны губы де Бреку, – не наступайте на те же грабли. Вы в который раз не соизволили представиться по форме и сообщить, на каком основании прерываете мою прогулку. Вы хотите напасть? Арестовать? Ограбить? Почем мне знать, что это за компания рядом с вами? Моей ловкости хватит на то, чтобы в мгновение ока упокоить нескольких из вас при помощи обычной шпаги, остальное доделают клыки и когти – и идите потом доказывайте, был ли я в курсе, что вы на службе, при исполнении. Вы обходите улицы Стена дозором? Вот и обходите, господа, обходите! Наверняка где-нибудь в подворотне в этот самый миг кто-нибудь кого-нибудь задирает, местные ведьмы приносят кровавые жертвы в покосившихся деревянных домишках, а колдуны крадут жизненную силу у потерявших бдительность мушкетеров его величества. Зачем вам ссориться с законопослушным вампиром, когда имеются куда более удобные и явные нарушители?

Ля Мюрэн выслушал этот монолог с хмурым выражением лица. Видимо, парировать ему было нечем, поэтому он продолжил разговор менее вызывающим тоном:

– Не перекладывай с больной головы на здоровую, Темный. Ночной Дозор – совсем не сборище идиотов и сорвиголов. Этим у нас как раз славится Дневной Дозор – не станешь же ты отрицать?

– Мне почем знать? – пожал плечами де Бреку. – Я никогда там не служил.

– Тем не менее ты вхож к Претемному!

– Я и к кардиналу католической церкви вхож, – развел руками барон, – но много ли раз ты видел меня молящимся в храме, дозорный?

– Исповедоваться-то ты точно не пойдешь, кровосос!

– Как знать, на ком из нас больше греха? – глядя на звезды, вопросил в пространство де Бреку. – Я-то свои прегрешения по крайней мере знаю наперечет. А вот осознаешь ли ты свои – это большой вопрос. Ля Мюрэн, я не настроен ссориться. Поверьте, господа, я бы с большим удовольствием поболтал с вами еще, но я действительно спешу.

– Постойте! Вы не ответили, господин барон! – поджался Ля Мюрэн, кладя ладонь на эфес. – Куда вы торопитесь поздней ночью?

– К одной местной куртизанке. Очень, знаете ли, славная девица!

– Не морочьте мне голову! – снова перешел на угрожающий тон страж порядка. – Вы в сотне шагов от дворца, в котором расположился на ночлег король Франции! Здесь нет и не может быть никаких девиц!

– Король? – Де Бреку с удивлением огляделся по сторонам. – Что ж, возможно. Я этого не знал, сударь, поверьте. Или, если уж быть до конца откровенным, я знал, где заночевал Людовик, но, клянусь честью, понятия не имел, что случайно приблизился к этому дворцу. Достаточно вам моего слова, чтобы вы наконец отстали от меня?

– И вы немедленно вернетесь под холодный бочок красавицы Беатрис? Или продолжите поиск приключений на свою голову?

– А вот это, сударь, уже не вашего ума дело.

Ля Мюрэн нервно рассмеялся:

– Ошибаетесь, господин барон! А вдруг вы готовите покушение на Людовика? Или на английского герцога? С вас и Ришелье станется! Мне проще задержать вас и бросить в местную тюрьму для выяснения всех обстоятельств, чем поверить на слово.

– С каких это пор вас так беспокоит благополучие короля? – приподнял брови де Бреку. – Неужели вы переметнулись и теперь служите не в гвардии Пресветлого, а телохранителем Людовика?

– Не ваше дело! – огрызнулся дозорный.

– Отчего же? Может, мне следовало бы спросить, а что вы делаете в опасной близости от дворца? Может, это вы что-то замышляете против государя?

– Чушь!

– Но вы-то только что обвинили в такой же чуши меня! Неужели вы не знаете, как сильно Ришелье заботится о благе короля и Франции? Неужели вы думаете, что я могу пойти против воли своего нанимателя и причинить ущерб его делам и помыслам? Бросьте, Ля Мюрэн! Меня утомили все эти глупости. Вам есть что предъявить? Предъявляйте, задерживайте меня, отправляйте в тюрьму. Но если выяснится, что вы сделали это исключительно из личной необъяснимой неприязни ко мне…

– Необъяснимой?! – вскричал Ля Мюрэн и сжал рукоятку шпаги так, что побелели костяшки пальцев. – Необъяснимой неприязни?!

– О! – слабо изогнул губы в улыбке вампир. – Неужели вы сейчас наконец-то скажете, за что так ненавидите меня? Ну же, месье дозорный, давайте, расскажите! Может, я когда-то причинил боль вам или вашим близким? Я убил ваших родителей? Высушил вашу невесту или вашего сына-младенца? Ну же! Говорите! И пусть ваши товарищи будут свидетелями этих слов.

Кто-то положил Ля Мюрэну ладонь на плечо, кто-то пихнул локтем в бок.

– Итак? – не унимался вампир. – Я жду, месье дозорный. Я сделал что-то из перечисленного?

Ля Мюрэн шумно выдохнул и почти беззвучно процедил сквозь зубы:

– Нет…

– Господа, вы свидетели! – Барон развел руками. – Нет ни единой веской причины, по которой месье Ля Мюрэн мог бы меня ненавидеть. Я не убивал его родных, я не причиняю вреда ему лично, я не нарушаю Великий Договор. Все его претензии ко мне – плод болезненной фантазии или дурного воспитания. Прошу вас, доведите сей факт до сведения своих капитанов. Мне бы не хотелось, чтобы из-за одного гвардейца свою репутацию потерял весь Ночной Дозор. Но еще больше мне не хотелось бы, чтобы меня преследовали так, как это делает он: подстерегая то в Фонтенбло, то на окраинах Парижа, то здесь… Я состою на службе у весьма значительной персоны, мне бывают поручены задания государственной важности; возможно, уже сейчас я опаздываю с выполнением крайне срочного поручения – и все потому, что этому господину постоянно требуется демонстрировать мне свою ненависть, а также некоторую власть, данную ему Пресветлым коннетаблем. Оградите меня, прошу вас, от излишнего внимания этого гвардейца!

– Эжен, – подал голос один из товарищей Ля Мюрэна, – тебе и впрямь нечего предъявить ему. Пойдем!

– Нечего?! Он – кровосос!

– Блестящее обвинение! – кивнул де Бреку с самым серьезным видом.

– Если бы вы знали, что вытворяет этот ходячий мертвец!

– Благородный борец с нечистью! – снова кивнул барон. – Понимаю. Вампира каждый норовит обидеть, даже если он пьет свиную кровь.

Ля Мюрэн застонал от бессилия.

– Доброй ночи, господа, – раскланялся де Бреку. – Пойду-ка я и впрямь обратно, а по дороге поразмышляю, отчего это Дозоры, которые уговорились не лезть в политику обычных людей, так настойчиво стремятся в Лувр, так бдительно следят за тем, чтобы законопослушный вампир даже случайно не оказался поблизости от королевской спальни… Это подозрительно, господа, весьма подозрительно! Хорошей вам службы.

Хоть и казалось, что дальше уже некуда, но на следующий день Людовику XIII стало еще хуже. От Стена до Компьена – чуть больше пятнадцати лье, и половину этого пути король мужественно провел в карете своей сестры. Однако после недолгой остановки он пожелал пересесть в собственную карету, дабы Генриетта не видела его страданий. И что уж совсем показательно, он не стал приглашать к себе кого-нибудь из придворных, способных развеять его нескончаемую скуку, и предпочел остаться один на один с недугом.

Для барона де Бреку это была прекрасная возможность внимательно осмотреть ауру его величества – достаточно было всего лишь на мгновение переместиться в карету в Сумраке и так же незаметно вернуться обратно. Однако барон опасался, что его опыта не хватит, чтобы найти различия между действием неизвестного смертоносного яда, хитроумного заклинания, насланной порчи и настоящей болезни, перед которой бессильны королевские лекари. Здесь нужен был маг-врачеватель или ведьма-знахарка, но в свите таковых не наблюдалось, брать же с собой случайно встреченного по пути Темного целителя не слишком высокого ранга де Бреку поостерегся – никогда не знаешь, чего можно ждать от незнакомца, даже если он находится под твоим присмотром. Да и неизвестно, сумел бы врачеватель из небольшого убогого селеньица определить причину недомогания короля.

К тому же весь день за вампиром ненавязчиво приглядывал Ля Мюрэн. Если дежурный караул Иных при Людовике знал личного телохранителя Ришелье и не ждал от него неприятностей, а потому мог бы и не придать особого значения перемещениям барона (мало ли, вдруг срочное сообщение от кардинала?), то дозорный родом из Прованса мог любое подозрительное действие вампира объявить угрозой французской короне и устроить расправу.

– Я не понимаю, чего он от меня хочет! – с досадой признал де Бреку в разговоре с Беатрис. – Для чего нужна была вчерашняя демонстрация силы? Он повел себя крайне глупо, попытавшись запугать и выведать мои планы! Даже ребенок понял бы, что таким образом от меня ничего не добиться!

– Не думаю, что он настолько бесхитростен, – ответила Беатрис. – За этой простотой и прямолинейностью что-то кроется, какой-то расчет. Скажи, а если бы ты вчера на самом деле пытался проникнуть во дворец, в котором ночевал Людовик, какой была бы твоя реакция на появление дозорного караула Светлых?

– Не знаю, – пожал плечами де Бреку. – Пожалуй, такой же.

– То есть в итоге ты бы развернулся и ушел прочь? Так, может быть, на это и делал ставку провансальский мальчик?

– На то, что я испугаюсь ареста и сбегу восвояси? – удивился де Бреку.

– Откажешься от замысла. Начнешь лихорадочно искать другой способ и допустишь ошибку. Набросишься на него со шпагой. Какой вариант тебе по нраву, Этьен? Выбирай! Если бы вчера ночью ты действительно должен был что-то совершить – он бы тебе помешал этим своим явлением, признай. А значит, Ля Мюрэн очень удачно выбрал способ, каким можно оставить тебя не у дел.

– Да, он поклялся осложнить мое посмертие…

– И осложнил, насколько я понимаю. Иначе ты бы сейчас не разговаривал со мной об этом.

Не давал покоя и другой вопрос: почему ничего не предпринимают Дозоры? Видя такое удручающее состояние короля, трудно было не задаться мыслью о порче. Все проверили и не нашли следов воздействия? Но ведь приворот Бэкингема также остался ими незамеченным! Не говорит ли сие о том, что и в случае короля Дозоры оказались не слишком бдительны? Если Иные чего-то не обнаружили, это не означает, что вмешательства вовсе не было!

А может, коннетаблей все устраивает? Может, между ними существует тайное соглашение, которое позволяет закрыть глаза на происходящее? И речь не о невмешательстве в жизнь обычного человека, пусть даже он правит целой страной, а о том, чтобы позволить кому-то таким образом избавиться от Людовика? Означает ли это, что коннетабли ведут свою собственную игру, целью которой является возведение на престол более подходящей фигуры? Да, Дозоры связаны Великим Договором, не позволяющим напрямую вмешиваться в политику людей. Но – тысяча чертей! – нужно быть умалишенным, дабы искренне верить, что они не пытаются влиять на какие-то события!

А если это скрытая война между Пресветлым и Претемным? Если каждый из них продвигает по доске свою собственную пешку?

Де Бреку в сотый раз повторял себе, что здоровье и благополучие Людовика – не его забота, однако из головы не шла неразрывная связь между королем и его первым министром. Что бы ни случилось с Людовиком – в ту же минуту пострадает и Арман. А вот этого-то барону допускать никак не хотелось. Значит, следовало хотя бы попытаться разобраться с причинами скверного самочувствия короля, хоть раз поприсутствовать рядом с ним в тот момент, когда Людовик обедает, когда он засыпает, когда лекари проводят свои процедуры. И если окажется, что столь явное угасание – следствие естественных причин, выкинуть из головы эту проблему и полностью сосредоточиться на том, как помочь Ришелье прямо сейчас, пока еще он держит в своих руках бразды правления.

Но чтобы попасть в святая святых и убедиться в наличии или отсутствии пагубного вмешательства, надо было как-то избавиться от скрытой опеки неугомонного Светлого.

– Друзья, нам придется разделиться, – объявил барон, собрав своих людей в отдельную группу, чуть в стороне от основного эскорта. – Мне нужно запутать Ля Мюрэна, отвлечь, заставить его поверить, что мы занимаемся вовсе не тем, чем заняты на самом деле.

День выдался не слишком солнечный, легкие облака покрывали все небо, однако и де Бреку, и Беатрис были полностью задрапированы одеждами, а лицо и руки густо смазали бараньим жиром, смешанным с золой. Вездесущее солнце норовило пробраться сквозь складки ткани, однако пасовало перед такой смесью и не обжигало кожу. В пути вампирам приходилось неустанно отводить глаза многочисленным попутчикам из королевского эскорта, накидывать на себя «полог невнимания», в противном случае их странный внешний вид не просто удивил бы, а наверняка напугал бы и придворных, и мушкетеров гвардейской роты. Обычно, выполняя задания кардинала, отряд старался передвигаться в ночное время, но сейчас выбирать не приходилось. Если же возникала необходимость пообщаться с кем-то из эскорта, всегда можно было наложить на себя «личину».

– Зачем усложнять? – удивился Лёлю, придерживая своего коня так, чтобы собственной тенью облегчить мучения Беатрис, щурящейся на солнце из-под плотной вуали. – Давай мы с Малышом просто выведем его из строя нынче ночью – и вся недолга!

– Тебе мало Сент-Антуанского предместья? – нахмурившись, напомнил де Бреку. – Уверяю тебя, Лёлю, Светлый только и ждет, когда выпадет шанс расквитаться за ту драку.

– Слишком долго ждет! – отмахнулся оборотень. – Если бы он что-то мог – давно бы уже предпринял.

– А мне все-таки кажется, – заметила Беатрис, – что он хитрее, чем выглядит. Видишь, Этьен? Бдительность Лёлю он уже усыпил. Поэтому я с тобой согласна: нужен отвлекающий маневр, который направит этого сбира по ложному следу. Сколько у нас времени, чтобы разработать план и продумать детали?

– А вот времени у нас как раз нет, – покачал головой де Бреку. – Проникнуть к Людовику я должен сегодня ночью, потому что уже завтра Анна Австрийская со своей свитой присоединится к королевскому эскорту, и мне станет некогда заниматься другими делами.

– Сегодня? – с сомнением переспросила Беатрис. – Тогда, я думаю, только драка сможет отвлечь Ля Мюрэна от твоей персоны. Или ты сам готов что-то предложить?

Некоторое время барон ехал молча. Впереди растянулась большая процессия; клубилась пыль, всхрапывали лошади, перекрикивались всадники, скрипели колеса карет, бряцала сбруя и оружие отборных гвардейцев Людовика. Освобождая дорогу торжественному эскорту, сдвинулись в сторону повозки, расступились, сошли на обочину местные жители. Многие из них протягивали руки, ожидая милостей от многочисленных придворных – и впрямь, то и дело из карет, сверкая на солнце, вылетала монета-другая и падала в придорожную пыль. Чуть дальше по ходу движения трое нищих устроили из-за серебряного экю настоящую потасовку.

– То, что пришло мне в голову, – наконец заговорил де Бреку, – настолько просто, что, признаюсь, мне не особо верится, сможет ли подобный финт обмануть Светлого. Однако прибегать к каким-то более серьезным мерам крайне нежелательно. Лёлю, на подъезде к Компьену тебе нужно будет найти и нанять толкового гонца, объяснить ему, что требуется, и заранее оплатить услуги. Гонец этот должен будет издалека проследить за королевским эскортом до конечной точки сегодняшнего путешествия. В тот момент, когда процессия остановится на центральной площади Компьена, когда мушкетеры начнут спешиваться, а придворные выбираться из карет, он должен будет на глазах у всех промчаться мимо, на скаку выкрикивая: «Срочное послание для господина барона де Бреку!» Нам с вами нужно будет расположиться таким образом, чтобы находиться в поле зрения Ля Мюрэна. Ознакомившись с «посланием», мы оживленно «обсудим» его, размахивая руками и укрывшись под «сферой тишины», после чего Лёлю и Малыш снова вскочат на лошадей и во всю прыть помчатся обратно, в сторону Парижа. Гонца вам нужно непременно взять с собой, чтобы никто из посторонних не успел задать ему лишних вопросов. Мы же с Беатрис должны будем позаимствовать карету и отправиться в противоположную сторону, в Монтдидье.

– Позаимствовать? – удивилась вампирша. – То есть произвести воздействие на хозяина кареты и кучера? На глазах у дозорных?

– Именно так. Светлые очень не любят, когда обычных людей обращают ко Тьме, пусть даже на короткое время, и такой крайний шаг в нашем исполнении должен будет убедить Ля Мюрэна в серьезности происходящего.

– Как если бы нам действительно пришел приказ от Ришелье и мы кинулись его выполнять? – уточнил Малыш. – Мне это нравится, дружище!

– Озабоченная суета, воздействие на людей, поспешность отъезда – все это даст понять наблюдателям: что-то случилось за время отсутствия в Париже, что-то требует нашего срочного участия. А деление на две группы собьет их с толку.

– И как долго нам с Малышом изображать спешащих в Париж?

– До самого Парижа. Благо мы не слишком удалились от него. Отдохнете, отоспитесь – и нагоните нас, скажем, в Амьене.

– Это все понятно, – подала голос Беатрис. – А что в это время будем делать в Монтдидье мы с тобой?

– Ты – ждать прибытия королевского эскорта. А я… меня, скажем так, в Монтдидье не будет.

– Вот как! – недовольным тоном произнесла вампирша. – Значит, по пути ты исчезнешь из кареты и вернешься обратно в Компьен?

– Разумеется. Я же говорил, что посетить Людовика намерен этой ночью. А тебе предстоит всю оставшуюся дорогу поддерживать видимость того, что в карете ты не одна. Справишься?

Девушка фыркнула.

– Дружище, – задумавшись и став от этого медлительным в движениях и словах, сипло произнес Малыш, – но ведь тогда ты останешься совсем один! Что, если сбир не поверит в наше представление? Что, если он останется в Компьене и будет ждать твоего возвращения?

Барон пожал плечами и пришпорил лошадь.

Де Бреку так и не смог выяснить, клюнул ли Ля Мюрэн на их уловку. Когда под покровом ночи барон в образе нетопыря вернулся в Компьен, к древнему замку на Уазе, где остановился Людовик XIII, Светлого он поблизости не обнаружил. Возможно, тот и не кинулся в погоню за всадниками или каретой, но предпочел дежурить не у Компьенского замка, а возле дворца в черте города, в котором остановились английские послы во главе с Бэкингемом. Ведь не зря же Николя Бриссар предупредил барона: Ля Мюрэн в первую очередь обеспокоен тем, что де Бреку кружит рядом с «заморским фазаном».

Как бы то ни было, вернув себе во внутреннем дворе замка нормальный облик и еще раз осмотревшись через La Pénombre, барон поднялся по ступеням парадного крыльца в виде каменной подковы. На входе помимо нескольких мушкетеров стояли двое местных дозорных, Темный и Светлый, которым выпало в эту ночь находиться в карауле.

– Проводите меня, господа, – предложил де Бреку. – Надеюсь, его величество еще не изволили заснуть. У меня сообщение от его высокопреосвященства кардинала Ришелье.

Светлый боевой перевертыш, с видимым недовольством разглядывавший незнакомого вампира, мотнул головой – дескать, проходи, дорогу сам найдешь. Темный маг вошел внутрь вместе с де Бреку и указал ему на распорядителя, которому следовало доложить о прибытии посланника кардинала. Распорядитель был здешним, он понятия не имел, кого следует допускать в спальню короля, а кого не следует, поэтому он всего лишь пообещал донести до сведения Ля Шене о присутствии барона в замке, а там уж как решит личный камердинер Людовика.

В ожидании ответа Ля Шене барон прошелся по залу, в котором его оставили. Разумеется, о прибытии Людовика в Компьене стало известно заранее, а потому местные Дозоры обследовали и подготовили эту старинную крепость на берегу Уазы – выжгли и выморозили синий мох, что было хорошо заметно во всех помещениях, а также проверили мебель, разные предметы и даже стены на наличие скрытых заклятий. Наверняка повторную проверку устроили и столичные дозорные, прибывшие вместе с эскортом. В их усердии де Бреку не сомневался. Выходило, что любой отголосок Силы, который обнаружится в Компьенском замке сейчас, будет следом от применения новых заклятий. По этим следам вполне можно добраться до злоумышленника, если он, конечно, существует. Но пока вампир не ощущал никакой магии, кроме защитной, поставленной дежурным караулом.

Наконец его пригласили пройти в покои, предоставленные королю. Помещение, куда он попал, напоминало одновременно кабинет и приемную, в дальней его стене была дверь, ведущая в спальню. Оттуда на минутку показался Ля Шене, сообщивший барону, что король будет рад принять его, как только лекарь закончит процедуру отворения крови.

В этом кабинете, невидимые для обычного глаза, находились еще двое дозорных гвардейцев – на этот раз не местных, а парижских, приставленных к Людовику коннетаблями. Немного помешкав, де Бреку обратился к ним сквозь Полумрак:

– Не будут ли господа любезны ответить мне на один вопрос? Вы ведь проверяли спальню короля, прежде чем он туда вошел? Изменилось ли что-то с тех пор, как Людовик попал внутрь? Видите ли вы сейчас что-то, чего не вижу я?

Дозорные на мгновение проступили из мира Теней, переглянулись, затем один из них, Темный, спросил де Бреку:

– Сударь, что бы вы сделали, если бы подобный вопрос вам задал кто-то из нас? Что бы вы ответили, если бы кто-то из нас попытался влезть в секреты охраны его высокопреосвященства?

Де Бреку выставил вперед ладони:

– Умоляю вас, господа, не надо ссор! Я прошу прощения, если мой вопрос показался вам оскорбительным! Но у меня есть причина, чтобы задать его, поверьте!

– Равно как и у нас имеется причина оставить его без ответа.

– Но ведь речь идет о безопасности государя!

– Вам-то что за дело, Бреку? – пожал плечами Темный. – Занимайтесь своими делами. Не нужно вести себя так, чтобы у нас возникло желание спустить вас с лестницы.

Оставался только один способ самому удостовериться в отсутствии воздействия, и де Бреку, прикрыв глаза, рухнул сразу на четвертый слой.

Серый песок встретил его, как всегда, неприветливой своей бесконечностью. Мрачный мир, хранящий собственные тайны, о которых не подозревает большинство Иных. Где-то там, внутри некоторых песчинок, скрывался едва уловимый перламутр, едва угадываемые искорки красок, но если не вглядываться – и не заметишь. Как знать, возможно, это были семена синего мха, которым однажды суждено прорасти на первом слое? Или прах заклятий, ушедших на глубину вместе с теми, против кого они были применены? Или души упокоенных в Сумраке Иных? Пытался ли кто-нибудь разобраться в этом? Знают ли Высшие ответы на все вопросы, которые хранит в себе La Pénombre?

Однако сейчас не время заниматься посторонними вещами – у вампира было всего несколько минут, прежде чем караульные настигнут его здесь. А они скорее всего настигнут: пусть каждый из них не выше третьего ранга, зато хитрые дозорные амулеты позволят им обнаружить и выдернуть наружу возмутителя спокойствия, как бы глубоко тот ни находился.

Тьма, клубящаяся над безжизненной пустыней, привычно сгруппировалась в призрачные облака, развернулась бесконечными мрачными коридорами, и де Бреку пришлось придирчиво выбирать нужный. Здесь, на четвертом слое, практически не было никаких связей с реальным миром, никаких ориентиров; расстояния и направления часто не совпадали, и всего одна неловкая ошибка могла привести его не к спальне Людовика, а, скажем, в Брюссель или Мадрид. Хорошо Высшим магам – они тут ориентируются! Хотя де Бреку подозревал, что маги здесь видят совсем не то, что вампиры. Как знать, может, и вампиры-то видят каждый свое? Может, восприятие барона было бы совсем не похоже на восприятие Беатрис, если бы она однажды сумела попасть вместе с ним на четвертый слой?

Даже такое короткое пребывание на глубине тут же дало о себе знать – извечный голод всколыхнулся и пронзил де Бреку с головы до пят, обжег его изнутри лютым холодом, попытался отнять способность думать. Следовало поторапливаться. Полуразложившийся труп, в который вновь превратился де Бреку в этом аду для вампиров, сделал пару шагов под манящие и одновременно отталкивающие своды одного из призрачных коридоров. Повеяло Силой; Сила эта проливалась сюда откуда-то с предыдущих слоев, возможно – из мира обычных людей. Сила пахла кровью и закручивалась спиралью, будто… Де Бреку тряхнул головой: просеянный сквозь все слои сумеречный «аромат» человеческих соков не давал сосредоточиться.

Стоп! Нельзя позволять жажде окончательно овладеть рассудком! Там, наверху, в реальном мире, королю Людовику делают кровопускание. Отголоски этого действа проникают и сюда. Понятно, почему вампиру именно теперь так хочется терзать теплую плоть, вонзать в нее свои клыки и жадно лакать умопомрачительную багряную субстанцию! Но он – не безмозглая акула, что приплыла на запах, дабы насытиться! Он здесь для того, чтобы разобраться!

Кровь… Даже капля выпущенного наружу нектара пронзает слой за слоем и вызывает возмущения Сумрака – свое на каждом слое. Возможно, на четвертом это должно выглядеть именно так: живой, пошевеливающийся, закрученный спиралью черный вихрь высотой в четыре ладони, едва различимый здесь, но наверняка куда более мощный на третьем и втором слоях. Однако подобных воронок де Бреку повидал немало, и все они никак не были связаны с кровью. Структура воронки не походила на привычные возмущения: обычно голодный Сумрак набрасывался на попавшую из реального мира дармовую пищу бесконтрольно и со всех сторон одновременно. Сейчас же барон, заглядывая с четвертого слоя на третий, наблюдал вполне четкий конусообразный контур вихря.

Стало быть, кровопускание – само по себе, а воронка – нечто другое? Две не зависимые друг от друга причины, вызвавшие скверное состояние здоровья короля? Разумеется, если человеку регулярно отворять кровь, он сделается слабее, но де Бреку не стал бы спорить с человеческими лекарями – все равно он ничего не понимал в целительстве. Раз они считают, что во время процедуры выпускают из тела дурную кровь, значит, так и есть.

Вихрь же походил на воронку проклятия, каких великое множество над головами большинства людей. Когда проклятие насылает колдун, это становится заметно – размеры, направленность, следы магии в теле вихря. Такая воронка мало того что тащит жизненную силу из жертвы и притягивает всевозможные неприятности, так еще и постоянно подпитывается из Сумрака, а потому сама по себе не рассосется, пока не загубит носителя окончательно и бесповоротно. Обычно на это уходит от трех дней до недели. Если у человека нет знакомого мага, который сумеет быстро вмешаться, человек может считаться покойником с того самого мига, когда над его головой появился первый виток спирали. Но куда чаще друг друга проклинают люди: покупатели – задравших цены продавцов на рынке, мастеровые – собирателей налогов, обманутые мужья – своих неверных жен и их любовников, заключенные – судей и тюремщиков. Такие неумелые проклятия в худшем случае могут вызвать приступ головной боли или минутной слабости, распадаются они в течение суток, а иногда и за час.

Сейчас барон столкнулся с чем-то средним. Как ни всматривался он в структуру вихря – не сумел обнаружить в нем колдовского умысла. Но и поверить, что такое серьезное проклятие наложил на короля обычный человек, было попросту невозможно. Людовик страдал с самого начала мая: в день обручения своей сестры он не нашел в себе сил перейти в тронный зал, и для обряда в его спальне в Лувре пришлось менять кровать на кресло. Прошел целый месяц! Обычное проклятие развеялось бы уже давным-давно, а магическое – так же давно убило бы короля! Тогда что же это?! И кто тому виной?

Де Бреку прикрыл глаза, поднялся на третий слой и протянул руки к воронке. Вращающиеся струи отпрянули на миг, затем вернулись на место, затем с интересом потянулись к кончикам неприглядных пальцев с длинными уродливыми когтями. «Я ничего не пойму! – с отчаянием подумал вампир. – Даже если я войду в этот вихрь – я не сумею распознать личность того, кто его вызвал!»

При взгляде на второй слой Полумрака обнаружились две тени, проступающие с еще более близкого к реальности слоя, – это пустились вдогонку дозорные охранники Людовика. Из-за того, что время на глубоких слоях двигалось гораздо быстрее, барон значительно опередил их за те мгновения, что потребовались им для принятия решения. Сейчас они казались большими медлительными рыбами, величественно поднимающимися на поверхность из морской пучины. Но стоит им оказаться здесь, рядом с де Бреку, – и скорости их практически сравняются, а о магических возможностях гвардейцев и говорить нечего. Вампир не знал, что ему делать. Попытаться сбить воронку? Но подобное действие не только пристрастным Ля Мюрэном, но и нейтральными караульными будет расценено как вмешательство! Каким бы благим ни было воздействие – это все-таки воздействие, нарушение естественного хода вещей! А масштаб оного даже не сравним с тем, который потребовался для заимствования чужой кареты. Развоплощение на месте – вот что ждет его в этом случае! Нужно было либо срочно что-то придумать, либо немедленно возвращаться в реальный мир и сдаваться на милость наделенных властью.

Самые страшные по своей разрушительной силе проклятия навешивают родные и близкие люди, даже если не являются Иными. Королева-мать? Возможно, она настолько возненавидела Людовика, что каждый божий день невольно возобновляла воздействие вихря новым проклятием? Но совсем недавно она переселилась из Лувра в свой новый дворец, стала гораздо реже видеться с сыном. Да и сейчас они не виделись уже больше суток! Мария Медичи в нескольких лье отсюда, и значит, воронка должна была ослабнуть, уменьшиться, но королю с момента отъезда из Парижа стало только хуже. Генриетта-Мария? Несмотря на столь трепетное отношение брата, она могла затаить злобу из-за того, что он заключил договор с англичанами, допустил ее брак с королем протестантов и теперь отправляет на чужбину. Этот вариант был куда более вероятным, если бы не одно «но»: де Бреку видел брата и сестру вместе, и аура маленькой принцессы, будущей королевы Англии, лучилась спокойствием и нежностью.

Внезапно де Бреку пронзила мысль, и он вздрогнул, вызвав в себе воспоминания: единственный, кто постоянно выглядел обиженным и недовольным, находясь в обществе Людовика, единственный, кто неизменно сочился завистью и, подстрекаемый матерью, требовал все больше и больше, единственный, кто и вправду был бы рад, если бы с королем произошло несчастье… Да, таким человеком мог быть его родной брат Гастон, герцог Анжуйский или, как было принято называть его при дворе, Месье.

Вот уж кто каждый день видел короля и в Лувре, и в дороге! Вот уж кто мог беспрерывно поддерживать вращение смертоносных струй над головой старшего брата! Пусть Месье и не знал ничего о воронке – его ненависти вполне хватало, чтобы в прямом смысле постепенно убивать Людовика. А кровь, которую ежедневно отворяли королю, не просто делала Людовика слабее – она еще и создавала в Полумраке благоприятные условия для того, чтобы воронка изо дня в день росла. Случайное стечение обстоятельств, но… Это же практически жертвоприношение! Сам того не ведая, Людовик собственной кровью питал проклятие.

Но почему вихрь не был заметен на первом слое?! Почему его не обнаружили столичные Дозоры?! Кто его так ловко замаскировал?!

Уже падая от усталости и боли, де Бреку вывалился из мира Теней в реальность. Мгновение спустя из Сумрака выскочили оба охранника и ринулись к вампиру с самым угрожающим видом.

– Третий слой! – распластавшись на полу, прошептал барон. – Воронка проклятия. Король проклят.

Гвардейцы попались сообразительные, и пусть один остался в реальном мире и набросил на де Бреку магическую сеть, сковавшую движения обессилевшего вампира, другой, не мешкая и не отвлекаясь на разговоры, тут же переместился обратно в Сумрак, чтобы убедиться в сказанном.

Де Бреку перевел дух. С минуты на минуту мог появиться Ля Шене, чтобы пригласить барона в спальню, о чем де Бреку и сообщил стражу. Тот накинул поверх сети «полог невнимания», но тем и ограничился, давая понять, что не позволит вампиру двинуться с места, даже если его выйдет встречать лично король Франции.

Второй страж вернулся раньше, чем камердинер. Мрачно кивнув напарнику, он тем самым подтвердил слова барона.

– Может, теперь господам дозорным будет угодно освободить меня? Признаюсь честно: столь продолжительное посещение Полумрака измотало меня донельзя, мне следует незамедлительно восстановить силы, а не валяться на полу в покоях Людовика!

Все так же молча они освободили де Бреку от действия магической сети, но наглухо заблокировали вход в спальню. Любой бы мог выйти оттуда, но войти внутрь вампир теперь не сумел бы, даже если бы его пригласили. Барон невесело усмехнулся: говоря о том, что ему требуется немедленно пополнить запас сил, он вовсе не имел в виду кровь тех, кто находился за дверью. Но, видимо, такое уж у всех магов – и у Светлых, и у Темных – отношение к вампирам: не доверять этим обезумевшим тварям, когда они так откровенно мечтают об охоте.

Что ж, аудиенция у короля откладывалась. Но самое главное на сегодня де Бреку все же сумел выяснить и сделать: рано или поздно, своими силами или с привлечением коннетаблей – но дозорные таки собьют воронку. Оставалось надеяться, что Людовик после этого пойдет на поправку. Особенно если Месье будут держать от него подальше. Размышляя над этим, де Бреку проводил взглядом дозорных, которые вновь отправились в Полумрак. Он остался один.

В приемной-кабинете стоял большой стол с чистой бумагой и письменными принадлежностями. Подойдя к нему, де Бреку обмакнул хорошо очиненное перо в чернильницу и написал следующее:

«Государь, оставаясь признательнейшим и вернейшим подданным Вашего Величества, а также будучи изрядно обеспокоенным доходящими до него сведениями о нездоровье Вашего Величества, его высокопреосвященство кардинал Ришелье считает своим долгом просить Вас, государь, о завершении поездки, связанной с сопровождением в Булонь ее высочества Генриетты-Марии. Он умоляет Ваше Величество оставить сестру на попечение матушки и незамедлительно вернуться в Париж, как того требуют некоторые неотложные дела.

P.S. Государь, постарайтесь устроить так, чтобы Ваш брат, его высочество герцог Анжуйский, ни под каким предлогом не смог сопровождать Ваше Величество по дороге обратно. Записано со слов Армана, кардинала де Ришелье».

Разумеется, де Бреку не составило бы труда подделать почерк своего внучатого племянника и запечатать послание поддельным же гербом Ришелье. Возможно, так было бы даже вернее, но из уважения к Арману барон решил не идти на откровенный подлог. Ля Шене обязательно заметит этот листок на столе и непременно передаст королю содержание записки, а уж дальше – на все воля Божья, как говорят люди.

На сей раз де Бреку счел свою миссию выполненной и собирался уже покинуть покои, как вдруг двери спальни распахнулись. Барон даже на какое-то мгновение поверил, что сейчас оттуда выйдет сам король, которому внезапно сделалось гораздо лучше. Он тут же усмехнулся про себя: нет, таких чудес не бывает! Даже если проклятие уже снято дозорными, пройдет несколько дней, прежде чем Людовик полностью восстановится.

Разумеется, из спальни вышел не он, а сопровождаемый Ля Шене лекарь с глубокой золотой чашей в руках. Не успели они сделать и пары шагов, как их окликнули изнутри. Опустив чашу на первую попавшуюся подставку, лекарь стремглав вернулся в спальню, а камердинер тут же снова закрыл дверь.

От чаши пахло так одуряюще, что у де Бреку мгновенно сами собой прорезались клыки и когти. Золотая емкость была заполнена теплой водой, в которой растворилась выпущенная у больного кровь. Ее там было немного, всего, по сути, несколько дюжин капель. Но это была кровь короля Франции! Барон, которого нещадно терзала истинная жажда, практически потерял над собой контроль. Где-то глубоко внутри в нем еще билась мысль о недозволенности такого поступка, о ничтожности количества, о чем-то еще… И тем не менее он прекрасно осознавал, что сейчас его никто не видит, плюс ко всему – у него никогда больше может не возникнуть шанса попробовать королевскую кровь! В два шага подскочив к подставке, он с восторженным трепетом поднял чашу обеими руками, медленно поднес ко рту и сделал большой, огромный, бесконечный глоток…

В следующий миг чаша полетела на пол, а сам барон, скорчившись от внутренней судороги, пронзившей его гортань, пищевод и желудок, рухнул на колени.

Нет, розовая субстанция не оказалась отравленной; такой эффект произвел не яд, а вкусовые рецепторы вампира. Научившись за несколько десятилетий распознавать оттенки вкуса, де Бреку оказался придавлен только что свалившимся на него откровением: в выпитой им смеси не было ни одного нюанса, присущего древней династии Капетингов. Король Франции Людовик XIII не был сыном Генриха IV, не был Бурбоном.

В нем вообще не было ни капли французской крови.

Мне пришлось раскрыть окно и долго-долго вглядываться сквозь сомкнутые веки в светлый лик поющей луны, пока на нем не проступил наконец образ Гвидо. И я рассказал ему все.

– Мой старый друг, у меня просто не укладывается в голове! Как такое могло случиться? Я знал Людовика слабым и сильным; я видел короля в ту пору, когда он казался униженным и ничтожным, но я мечтал о временах, когда в народе его, как и его отца, прозовут Великим! Ты ведь помнишь, Гвидо? Величие французского короля и самой Франции – это то, к чему стремится Арман! А я ему в этом помогаю по мере своих сил. Каким же образом на французском престоле оказался итальянец?!

– Ты знаешь, у испанцев и тосканцев среди знати гуляет сказка… – пророкотал с неба слышный только мне голос мага. – Но прежде чем рассказать ее тебе, я спрошу, хорошо ли ты помнишь историю с первой женой Генриха Четвертого?

Я помнил. В 1572 году французская принцесса Маргарита Валуа из политических соображений была выдана замуж за Генриха Бурбона, принца крови, в то время – короля Наварры. В 1589 году родной брат Маргариты, французский король Генрих III, на смертном одре официально признал Генриха Наваррского своим наследником, который отныне стал королем Франции Генрихом IV. Однако ни за предыдущие семнадцать лет брака, ни за следующие десять королева Марго так и не смогла родить мужу наследника. В 1599 году, заплатив немалые отступные, Генрих IV добился в Ватикане аннулирования своего брака с бездетной королевой. Менее чем через полгода король согласился подписать брачный договор с дочерью одного из самых богатых людей Европы, великого герцога Тосканского Франческо Медичи.

– А теперь сказка, – поняв, что я все прекрасно помню, кивнула луна с лицом Гвидо. – В ту пору Марии Медичи было уже двадцать пять, и ее дядюшка Фердинандо перед отъездом племянницы в Париж напутствовал ее такими словами: «Мария, вы собираетесь выйти замуж за короля, расторгшего брак с первой женой из-за того, что у нее не было детей. У вас есть две недели пути и несколько красавцев в вашей свите. Устройте все так, чтобы, прибыв в Лувр, быть уверенной, что развода не последует». Говорят, Мария Медичи в точности исполнила совет дяди.

– Но это невозможно! До меня доходили слухи о ее добрачном романе с Вирджинио Орсини, но я считал их глупой клеветой!

– Надеюсь, ее последующий роман с Кончино Кончини ты не отнесешь к клевете и слухам? – расхохотался Гвидо. – Они оба, Орсини и Кончини, плыли с ней на корабле из Флоренции в Марсель, они оба сопровождали ее до Лиона, где она впервые увидала своего мужа… Впрочем, мало ли каких сказок могут напридумывать испанцы и тосканцы? Не стоит верить всему подряд, старина.

– Но вкус крови говорит об обратном! – возразил я не столько Гвидо, сколько самому себе. – Значит, Людовик – сын Марии от итальянца Орсини… Тысяча чертей! Знает ли он сам об этом? Догадывается ли? Верит ли в такую сказку?

– Что бы ни говорили о нашем короле – он все же умен. А стало быть, не может не догадываться.

– Бедный мальчик! – против воли воскликнул я. Уж не знаю, почему во мне вдруг взыграло нечто человеческое.

– Он куда более несчастен, чем тебе сейчас кажется, – хмуро пробормотал Гвидо. – Скорее всего именно от осознания своего происхождения он не торопится произвести на свет наследника. И хуже того: он бы наверняка отрекся от престола в пользу своего брата Гастона и ушел в монастырь, если бы был хоть сколько-нибудь уверен, что кровь Генриха Бурбона течет в жилах Месье.

– Как, и Месье тоже?! – вскричал я.

– Никто этого не может знать наверняка, кроме королевы-матери. Впрочем, ты можешь испробовать уже проверенный способ, – хохотнул маг. – Укуси Гастона – и тебе откроются все тайны!

Я оторопело потряс головой. Тьма, ласкающая меня в эту минуту, отпрянула, разлетелась рваными клочьями. Разговор с далеким Гвидо прервался. Я остался один.

Тонкое пение по-летнему ясной луны лилось в окно, где-то за стеной приглушенно переговаривались свечи, а я сидел без движения, ссутулившись и глядя перед собой ничего не видящими глазами.

Мысль о том, что Людовик занимает трон не по праву, что у французской короны в данный момент может и не быть ни одного прямого наследника, отчего-то окатывала меня холодом. Холодом, а значит – болью.

Мария Медичи, похотливая и расчетливая дрянь, добралась до власти тем единственным способом, который только и доступен женщине: родила ребенка (а может, и не одного) от любовника (а может, и от разных), а затем избавилась от августейшего супруга, истинного французского короля, Генриха Великого. Семь лет регентства, семь лет безраздельного правления государством – стоили ли они того позора, на который она обрекла своих детей и Францию? Пусть Гвидо называет эту историю сказкой – но ведь кто-то в Испании и в Италии верит в эту сказку? А значит – тайком или открыто смеется над страной, которой правит ненастоящий король, не носящий в себе ни капли крови Капетингов…

Я, будто ошпаренный «жженым вином», вскочил со стула, который тут же опрокинулся с грохотом, отдавшимся в моих зубах и ребрах. Тысяча чертей! Уж не этот ли пример «банкирши» имела в виду Анна Австрийская?!

Глоток из золотой чащи, сделанный мною час назад, убедил меня, что в крови Людовика не было яда. Стало быть, Анна не травила мужа, не обрекала его на медленную смерть, не пыталась убить. Но если она не собиралась по примеру королевы-матери избавиться от супруга, то…

Проклятье! Отчаявшись дождаться супружеских ласк и новой беременности, видя, как Людовик постепенно угасает и не сегодня завтра умрет в своей постели, но при этом не желая упустить в связи с его кончиной власть, она вполне могла дать согласие на предлагаемый мадам де Шеврез адюльтер! Вот чего так боялся Ришелье, вот почему он не хотел давать ни малейшего шанса белокурой бестии впутать королеву в непристойную авантюру! Раз уж Мария Медичи осознанно родила от любовника сына, который ныне правит Францией, что мешает проделать то же самое Анне?

Это означало, что Анна Австрийская и Мари де Роган, герцогиня де Шеврез, наверняка знают о давней измене королевы-матери и о происхождении Людовика. Они верят в сказку, которую только что поведал мне Гвидо, и собираются использовать ее как рекомендацию. И на пути к осуществлению задуманного ими сейчас стоит только один человек – Арман дю Плесси, кардинал Ришелье.

За следующие дни произошло несколько существенных событий, которые предсказуемо изменили расстановку сил.

Во-первых, король Людовик XIII наутро после ночевки в Компьене объявил о своем решении вернуться в Фонтенбло. Де Бреку не представлял, что именно послужило основной причиной поспешного отъезда – возможно, свою роль сыграло оставленное на столе сообщение барона, якобы записанное со слов Ришелье. Как бы то ни было, эскорт покинули и мушкетеры, и большинство приближенных короля – глаза и уши, которые в противном случае могли бы осложнить барону де Бреку выполнение указаний Армана.

Во-вторых, вечером того же дня в Монтдидье произошла торжественная встреча с кортежами двух королев, а стало быть – и встреча Анны Австрийской с герцогом Бэкингемом. И пусть прошла она в присутствии большого количества придворных, от де Бреку не укрылось, какими взглядами одаривают друг друга эти двое. «Вожделение савояра» продолжало действовать на англичанина, заклятие не сумели обнаружить и снять приглядывающие за Бэкингемом Иные, и барон в очередной раз восхитился тонкой работой Лепорелло. Первый министр и первый дамский угодник Англии по-прежнему сходил с ума от страсти к королеве, но что еще важнее – ответные взгляды Анны теперь тоже становились менее скромными. Было похоже, что на нее все-таки произвел впечатление этот дворянин из Альбиона, а столь откровенное обожание с его стороны заставило всерьез задуматься о кандидатуре Бэкингема в том деле, о котором Анна вела речь в переписке со своей подружкой. Кого бы ни рассматривала мадам де Шеврез на роль любовника королевы, внезапно возникший вариант перекрывал все самые смелые мечты. И пусть Мари де Роган была приписана к свите принцессы Генриетты и не могла много времени проводить с Анной, де Бреку не сомневался, что в нужный момент она невольно посодействует в том, чтобы устроить тайное свидание королевы и герцога.

Теперь барон предельно ясно представлял себе замысел Ришелье. Ничто не могло скомпрометировать королеву больше, чем измена с напыщенным повесой. Несмотря на то что Людовик не любил свою жену, он, как и любой самовлюбленный муж, был чрезвычайно ревнив и подозрителен. Сама мысль о том, что Анна может пустить в спальню постороннего мужчину, вызывала приступы ярости. А ведь испанка доселе не давала ни малейшего повода усомниться в своей христианской добродетели! Что же произойдет, если придворные застанут королеву в непристойной ситуации, да еще и в обществе известного волокиты и развратника, да еще и англичанина-протестанта? Разумеется, об этом тут же будет доложено королю. Разумеется, молва разнесет эту весть от Пикардии до Лангедока. А далее возможны всего два варианта: либо Людовик отправит Анну в монастырь замаливать сей грех до конца ее дней, либо же он обратится к папе римскому с прошением аннулировать брак с королевой, уличенной в прелюбодеянии. Если же Анна в ближайшее время объявит, что ждет ребенка, у короля будут все основания не признавать его своим.

Таким образом, самолично (а вернее, руками де Бреку) подталкивая свою бывшую воспитанницу в объятия Бэкингема, Ришелье раз и навсегда избавлялся от угрозы со стороны молодой королевы: что бы ни произошло с королем, регентства ей не видать. Несомненно, способ кардиналом был выбран жестокий и даже в какой-то мере недостойный – если бы не тот факт, что Анна Австрийская первая додумалась, как ей следует подстраховаться на случай смертельной болезни или кончины супруга.

Но для окончательного осуществления замысла кардинала необходимо было устроить встречу Анны и Джорджа Вильерса.

Это предстоящее свидание барон не хотел откладывать до Булони: в последний день могло случиться всякое, а де Бреку не мог позволить себе провалить единственную попытку. Поэтому в качестве места, где влюбленным непременно нужно было бы встретиться наедине, он избрал Амьен. Если вдруг по каким-то причинам свидание там сорвется – останется возможность исправить эту оплошность во время следующей остановки. К тому же именно в Амьене эскорт должны были нагнать Лёлю и Малыш, а лишние глаза и клыки в таком деле уж точно не помешают.

Проблемой, от которой не знаешь, чего ожидать, оставался Ля Мюрэн. Стало ли ему известно об обнаруженной при помощи вампира воронке проклятия, де Бреку не интересовался, да и вряд ли это известие могло произвести на дозорного должное впечатление. Раз уж Светлый не считал недавние заслуги барона и его отряда достаточным поводом, чтобы прекратить преследование, то и забота о благополучии короля Франции вряд ли произвела на него какое-либо впечатление. Тем не менее после Компьена Ля Мюрэн притих. Не покинул эскорт принцессы, не перестал попадаться на глаза, но встреч, подобных той, что произошла посреди ночи в Стене, больше не искал и вообще усиленно делал вид, что не замечает де Бреку и Беатрис.

Теперь оставалось вывести из игры королеву-мать: в отсутствие короля и кардинала (или, если угодно, кардинала и короля) она являлась той властью, распоряжений которой не осмелится нарушить даже Анна. И если Марии Медичи взбредет в голову ограничить общение молодой королевы с английскими послами или отправить ее в Фонтенбло вслед за Людовиком, задание де Бреку снова окажется под угрозой.

К приезду де Бреку в Монтдидье Беатрис припасла угощение в виде двух бродячих актеров, что было весьма и весьма кстати. Помня о том, что ему еще предстоит отвечать за зачарованного кучера и в буквальном смысле слова украденную карету, барон не стал рисковать и выпивать бродяг досуха – чтобы хоть как-то утолить голод, ему было достаточно и двух глотков от каждого. Неделю-другую представления актеров будут совсем вялыми, но что поделаешь. Зато силы самого де Бреку понемножку восстанавливались.

Амьен приветствовал принцессу звуками труб и грохотом пушек. Встречать кортеж вышла вся местная знать во главе с правителем города де Шольном, а также пять тысяч горожан. Почести, оказываемые маленькой Генриетте, действительно были поистине королевскими. Прослушав мессу в главном соборе Амьена, будущая королева Англии решила остановиться здесь же, в архиепископстве. Для Марии Медичи и Анны Австрийской приготовили роскошный особняк на берегу Соммы, английским послам отвели отдельные покои во дворце в центре города. Впрочем, несмотря на значительное расстояние между дворцом и особняком, де Бреку не сомневался, что влюбленные увидятся тем же вечером, поскольку герцог де Шольн устраивал в честь высоких гостей бал.

Пришло время исполнять указания Ришелье дословно: ни на минуту не оставлять без внимания английского герцога и французскую королеву. Как и было заранее условлено, Беатрис буквально поселилась в покоях у Анны, ненавязчиво влившись в общество ее фрейлин, а барон – у Бэкингема, хоть это и вызвало некоторое недовольство у его телохранителей. Но что делать? Де Бреку ссылался на личный приказ Ришелье и клялся Тьмой не использовать против герцога свои вампирские чары.

В дневное время следить за его и ее перемещениями предстояло Лёлю и Малышу.

Перед балом Бэкингем так долго и так тщательно приводил себя в порядок, словно вся его жизнь зависела от правильно подобранной одежды и украшений, а величие государства, министром которого он являлся, – от степени напомаженности его волос и усов. Молчаливые английские дозорные сквозь Сумрак проверяли охранные заклятия, вшитые в его костюм, помещенные в драгоценные камни и даже в каблуки его туфель. Затем приходили французские дозорные и перепроверяли, нет ли среди этих заклятий боевых, представляющих опасность для парижской и амьенской знати. Возможно, де Бреку и заскучал бы в ожидании бала, если бы не один пикантный нюанс: пока Клод де Шеврез развлекался картами с Карлайлом, его женушка потихоньку улизнула в соседнюю комнату, где без зазрения совести предалась любовным утехам с графом Холландом. Их роман развился столь легко и стремительно, что барон в какой-то степени позавидовал: ах, если бы и в случае с Анной и Бэкингемом было бы достаточно просто распахнуть дверь в соседнюю комнату!

Впрочем, в тот вечер было грех жаловаться на трудности.

Во-первых, королева-мать сразу по прибытии слегла с насморком и жаром – ветер с реки явно не пошел ей на пользу. Придворный лекарь предупредил, что ей придется несколько дней провести в постели, а это означало, что ни сегодня, ни завтра она не будет мешать влюбленному герцогу произносить свои изысканные комплименты.

Во-вторых, Анна Австрийская, кажется, благосклонно приняла правила этой игры: она не избегала внимания Бэкингема во время торжественного ужина, прислушивалась к каждому произнесенному им за столом слову и розовела от каждого красноречивого взгляда. Более того – она вновь оказала красавцу герцогу честь танцевать с ним. О, что это была за пара! Не сговариваясь, все присутствующие прекратили движение по кругу, чтобы с восхищением наблюдать за паваной королевы Франции и первого министра Англии.

Тем не менее этого было недостаточно. Даже в Испании (или, если угодно, особенно в Испании) замужние женщины, без какой-либо угрозы быть заподозренными в неверности, могли позволить поклонникам обожать себя; дамам не возбранялось слушать пылкие и откровенные заверения в любви. На глазах у тысячной толпы кабальеро посвящали чужим женам свои победы над быками, а рыцари выходили на ристалище с именем дамы сердца на устах – зачастую в присутствии ее же мужа. Никакого позора для возлюбленной в этом не было, греховными считались лишь ее ответные признания.

Де Бреку удовлетворенно наблюдал за тем, как события развиваются, причем без каких-либо усилий с его стороны. Бэкингем жаждет обладать Анной – прекрасно! Анна собирается зачать ребенка от любовника, который соответствовал бы ее статусу, – изумительно! При таком обоюдном стремлении было бы крайне удивительно, если бы они не сговорились о тайной встрече. Однако этого-то и не происходило.

Анна дважды во время бала уединялась с герцогиней де Шеврез, которая и за ужином, и во время танцев ободряюще улыбалась подруге. Шепчась в оконной нише, обе они исподтишка поглядывали в сторону Джорджа Вильерса – Мари де Роган всецело одобряла выбор Анны, но королева была слишком смущена, чтобы сделать последний шаг и продемонстрировать англичанину свою взаимность.

– Тысяча чертей! – возмущенно восклицал Малыш. – Чего они тянут? Если так пойдет и дальше – клянусь, я нынче же ночью возьму этого павлина в охапку и отнесу в ее спальню!

– Говорят, де Люинь именно так и поступил, когда совсем еще юный Людовик три года подряд не мог решиться исполнить свой супружеский долг, – заметил Лёлю. – Он взял мальчишку за шиворот, отволок в опочивальню к Анне и не отходил от постели до тех пор, пока дело не было сделано.

– Ну тем более! – оживился Малыш. – Значит, ей не привыкать!

– Да прекратите вы, оба! – поморщился барон. – Презирать королеву за государственную измену, которую она задумала, это одно. Неуважительно относиться к этой несчастной женщине – совсем другое.

– Ладно, ладно, дружище, не сердись! Но ты же видишь, что я прав – ее необходимо как-то подтолкнуть! И тебе это вполне по силам.

– Никаких воздействий, никакой магии, – покачал головой де Бреку. – Здесь полным-полно дозорных. Одно лишь подозрение с их стороны – и нас отрежут от этой пары.

– Ну тогда я вообще не понимаю, как нам выполнить это задание! – обиженно просипел Малыш.

Барон и сам пока не понимал, с какой стороны подступиться. Положение заметно облегчило то, что Бэкингем, не выдержав молчания королевы, сам подошел к герцогине де Шеврез.

– Мари, я знаю, вы дружны с ней! – зашептал он, неосознанно пытаясь схватить за руку. – Умоляю, устройте нам свидание наедине!

– Ах, милорд, что вы такое говорите?! – прикрывая губы веером, с притворным ужасом воскликнула Шеврез.

– Здесь, в этой толпе, у меня нет никакой возможности сказать ей, как я люблю ее!

– А вы любите? – лукаво улыбаясь, спросила Мари.

– Больше жизни!

– Но вы же понимаете, милорд, что даже если мне удастся уговорить ее на эту безумную аудиенцию, я не в силах повлиять на хранящих ее добродетели донью Эстефанию, камердинера Ла Порта и шталмейстера Пютанжа.

Де Бреку подал знак своим бойцам слушать как можно внимательнее – герцогиня только что назвала список лиц, которым было поручено следить за королевой в отсутствие Людовика. Их в первую очередь следовало вывести из игры, чтобы Бэкингем получил беспрепятственный доступ в помещение, о котором де Шеврез рано или поздно условится с Анной.

– Придумайте что-нибудь! – не унимался герцог. – Помогите мне, прошу вас! Мне не к кому больше обратиться в этой стране! А Анна… она так скромна, так неприступна…

– Да уж! – ехидно бросила Мари. – Сама она в жизни не предложит вам пойти прогуляться под луной.

– Прогуляться? – вскинулся герцог. – Мне нужно пригласить ее на прогулку?

– Ну не сейчас же, милорд! Ах, боже мой, какой вы несообразительный! Удивительно, как только вы умудрились совершить все те подвиги на любовном фронте, которые вам приписывают!

– Не смейтесь над несчастным, сударыня! Сейчас все не так, сейчас у меня просто голова идет кругом, я и сам не понимаю, что говорю и что делаю!

– Тише, тише! Даже у стен бывают уши. Ну хорошо же, герцог, я постараюсь что-нибудь придумать.

– Мари, вы чудо! – просиял Вильерс и со значением пожал пальцы подруге королевы.

– А вот теперь нам пора направить их в нужную сторону! – шепнул де Бреку. – Иначе они устроят встречу в таких кулуарах, куда и нам-то добраться будет сложно, не то что придворным, которые должны застать любовников за преступлением. Беатрис?

– Я поняла! – шепнула в ответ вампирша и шмыгнула вдоль стены, пытаясь опередить Мари де Роган.

Герцогиня де Шеврез в третий раз направилась к оконной нише, которую они облюбовали с Анной, когда им понадобилось перекинуться парой слов. Королева в этот момент танцевала с кем-то из придворных, так что Мари имела возможность в полной мере насладиться успехом. Сколько времени у нее ушло, чтобы втолковать этой праведнице, что нет ничего предосудительного в удовлетворении нерастраченной за годы брака страсти! Господь создал женщину для любви и счастья, и если Людовик настолько глуп, что не замечает рядом с собой такое прелестное создание, как Анна, если он каждый из нечастых походов в ее спальню расценивает как повинность – ну что ж, значит, он сам виноват. Однако все эти уговоры до поры никак не действовали на подругу. А вот угроза лишиться всего из-за внезапной смерти мужа – подействовала. Видимо, даже у скромниц есть что-то, ради чего они готовы на время забыть о христианских добродетелях.

Итак, королева созрела для интрижки, целью которой было зачатие. Теперь же не только она почтила доверием подругу, но и герцог Бэкингем исподволь назначил Мари своим доверенным лицом! Сколько тайн, сколько судеб – и все они здесь, в этой маленькой ладошке, сжимающей веер! Сколько всего зависит от ее слов и от того, каким тоном она их произнесет! В этот момент де Шеврез ощущала себя почти всесильной.

К ее неудовольствию, оконная ниша оказалась занята. Смутно знакомая девица из свиты королевы, имени которой Мари не помнила, горько плакала, пытаясь укрыться от посторонних взглядов за портьерой.

– Дорогая, что у вас стряслось? – осведомилась Мари, пытаясь изобразить сочувствие.

Прелестная темноглазая девушка испуганно обернулась.

– Ах, ваша светлость! – пролепетала она. – Я не посмею омрачить такой праздник своим печальным видом и рассказом! Я удаляюсь, прошу меня извинить…

И она так душераздирающе всхлипнула, что Мари стало по-настоящему интересно, что же могло стрястись у этой молоденькой фрейлины.

– Ну что вы, дорогая! В минуту печали нельзя оставаться наедине с собой! Доверьтесь мне, дитя, расскажите, что произошло. Вас, может быть, обидели?

– Ах, мадам, могу ли я? Нет, нет, это безумие!

– Ну-ну, излейте свои страдания! Уверяю вас… – Она вопросительно взглянула на девушку.

– Беатрис, – подсказала та и так очаровательно шмыгнула носом, что Мари невольно заулыбалась.

– Милая Беатрис, расскажите же мне все без утайки! Уверяю, вам станет легче, а потом мы вместе придумаем, как наказать вашего обидчика. Ведь эти слезы – из-за мужчины, не так ли?

– Ах, ваша светлость! – воскликнула Беатрис и зарыдала пуще прежнего.

Герцогине пришлось подойти к ней ближе и даже приобнять: такое неподдельное горе обещало любопытную историю.

– Мы условились с ним встретиться в беседке посреди рощицы… – лепетала меж тем девушка, промокая батистовым платочком глубоко посаженные глаза. – Вы ведь знаете Амьенские сады, мадам? Достаточно спуститься вниз от особняка, в котором остановились их величества, к берегу Соммы – и вы оказываетесь в настоящем раю! На закате, когда верхушки деревьев окрашиваются багряными лучами заходящего солнца, воздух там напоен благоуханием, и каждый из многочисленных цветников вплетает в него свой, особый аромат. Кустарник там посажен и пострижен так, что вы попадаете в подлинный лабиринт – но разве любящее сердце может заблудиться? С десятым ударом часов на башне я вышла из лабиринта к рощице, и грудь моя трепетала от счастья. Совсем скоро я должна была увидеть его! А место нами намеренно было выбрано такое, чтобы никто, ни одна живая душа не могла нам помешать. В центре рощицы находится беседка, увитая диким виноградом и дивными цветами, – ее не увидать снаружи, пока не подойдешь совсем близко, и она полностью скрывает тех, кто внутри. Ах, мадам! – Девица покраснела. – Это была бы первая наша ночь любви! И клянусь вам, я бы не променяла это место ни на какое другое.

Мари, которая заметно призадумалась от сказанных слов, все-таки нашла в себе силы поощрить девицу ответной репликой:

– Представляю себе, как там прекрасно! Но что же могло случиться, что помешало вам? Почему вы сейчас не в этой чудесной беседке, а здесь?

– Я прождала два часа, мадам! – всхлипнула Беатрис. – Я извелась от беспокойства! Я не представляла себе, что могло помешать ему прийти, что его задержало. Может, его арестовали, приняв за другого? Или какой-нибудь негодяй вызвал его на дуэль? А может, он ранен или даже убит? О, как я страдала! Но я и предположить не могла, что страдание может стать еще сильнее.

– Говорите, говорите! – с блеском в глазах ободрила ее герцогиня де Шеврез.

– Прождав до полуночи, я отправилась сюда, чтобы просить совета и содействия у ее величества. Она так добра ко мне! Она бы обязательно подсказала, что делать.

– И?..

– И оказалось, что он здесь! – выкрикнула Беатрис и вновь расплакалась. – Он не ранен, не убит, не попал в одну из тех ужасных историй, которые я себе воображала! Он… он… – Беатрис с бессильным возмущением махнула мокрым платком в центр бального зала и закончила страшным шепотом: – Он танцует с другой! Он забыл про меня!

Удовлетворенно вздохнув, Мари с блаженством проворковала:

– Ах, дитя! Ах, бедняжка! Он повел себя как мужлан!

– Мадам, что вы такое говорите?! Он благородный человек!

– Он негодяй и лжец, – отрезала де Шеврез, – он не стоит ни единой слезинки из ваших ангельских глазок! Ну же, дорогая, перестаньте плакать! Вам нужно умыться и привести себя в порядок. Знайте одно: он вас не достоин! О, мы придумаем, как ему отомстить! Завтра, мы вместе подумаем об этом завтра! А теперь – ступайте. Вы столько всего пережили, бедняжка! Вам нужно отдохнуть и набраться сил. Завтра, все завтра!

Спровадив глупышку-фрейлину, Мари раздумчиво проговорила вполголоса:

– Амьенские сады… укрытая от взоров беседка посреди рощицы, окруженной благоухающими цветниками… Хм, это им понравится… Непременно понравится!

Той ночью донье Эстефании трижды являлось чудовище с телом мужчины и головой медведя. Трижды оно, звеня шпорами и распространяя смрад дикого зверя, доходило до середины комнаты, закатывало рукава рубахи, а затем протягивало к ее кровати наполовину руки, наполовину лапы, заросшие густым бурым волосом, и натужным хриплым голосом вопрошало:

– Почему… шерсть… не растет… на ла-до-нях?

Проговорив это, оно растворялось в воздухе, а женщина принималась молиться. Но едва ее долгая молитва заканчивалась, все начиналось заново.

С трудом дождавшаяся рассвета донья Эстефания, поприсутствовав только при утреннем туалете королевы, слегла с тяжелой мигренью.

Пютанж на дневной конной прогулке упал с лошади и повредил колено – он готов был поклясться, что лошадь взбрыкнула не просто так, а потому что среди деревьев у дороги пробежал волк. Однако никто больше волка не видел.

Ближе к вечеру потеряли Ла Порта. Вроде бы камердинер только-только был в покоях Анны Австрийской, отдавая распоряжения прислуге в связи с предстоящим приемом гостей, и вдруг пропал. Вряд ли кто-нибудь додумался бы справиться о его местонахождении у герцогини де Шеврез, а между тем к исчезновению Ла Порта она имела такое же отношение, какое Малыш – к мигрени старой доньи, а Лёлю – к ушибу Пютанжа. И только поздно ночью Ла Порта обнаружили запертым в погребе, куда он спустился, чтобы лично выбрать вино для приема. Вероятно, кто-то по ошибке закрыл тяжелую дубовую дверь на засов, не подозревая, что камердинер может быть внизу. Вероятно, так оно и было – ответила бы де Шеврез, если бы кто-нибудь все-таки задал ей соответствующий вопрос.

Итак, все помехи были устранены. Ну или почти все.

В этот вечер был устроен торжественный ужин в особняке на берегу Соммы, где Анна Австрийская принимала гостей в качестве хозяйки. Многие высокородные господа и дамы, побывавшие на вчерашнем балу у де Шольна, были приглашены и сюда. По счастью, у местных дозорных нашлись другие дела: де Бреку не сомневался, что они среди ночи заглянут с проверкой, но самое главное – они не мозолили глаза постоянно.

Столичным же дозорным пришлось рассредоточиться. Когда мадам де Шеврез посреди ужина предложила устроить прогулку в чудесном саду, ее поддержали практически все гости, кроме, может быть, нескольких мужчин, предпочитавших карты летним звездам и плеску теплых волн. Двое из дежурной смены, разумеется, остались в особняке, охраняя покой простуженной королевы-матери. Еще двое вышли наружу, чтобы сопровождать королеву, но через полчаса бесцельных блужданий по зеленому лабиринту в хвосте растянувшейся процессии решили присесть на скамейку и наблюдать за окрестностями сквозь Сумрак. К тому же рядом с королевой все равно оставались Иные, на которых можно было положиться: во-первых, старые знакомые, подручные Ришелье – два вампира, невесть зачем посланные кардиналом в эту длительную поездку. То есть понятно зачем: вездесущий Красный герцог хотел быть в курсе всех событий, оттого и заставил своих шпионов контролировать действия августейших особ. Что ж, это его право. Вампиры и оборотни из отряда де Бреку не мешались под ногами, вели себя предельно вежливо и даже деликатно. А об их подвигах в Лувре и перед папертью Нотр-Дама были наслышаны все парижские гвардейцы.

Во-вторых, здесь же присутствовала дежурная смена английских дозорных, неотлучно следующая за Бэкингемом. Возникни хоть тень магической опасности – они немедля бросятся защищать подопечного, а значит – и королеву, поскольку именно эта пара возглавляла шествие. Присоединиться к драке из сада будет делом одного мгновения.

К ним, этим молчаливым англичанам, и притиснулся де Бреку.

– Прекрасный вечер, не правда ли? – вкрадчивым голосом начал он.

Иные переглянулись и не удостоили его ответом.

– Неужели вы меня не помните, господа? – дружелюбно спросил барон и изобразил на бледном лице подобие улыбки. – Мы вместе ловили La Gazette в доме кардинала Ришелье – уж такое приключение, мне кажется, не забывается!

– Мы знаем вас, господин барон, – учтиво ответил Темный. – Вы с момента выезда из Парижа не даете нам о себе забыть. У вас к нам какое-то дело?

– Нет-нет, я просто радуюсь тихому спокойному вечеру и оттого решил завести с вами приятную беседу! Но, кажется, вы этому не рады. Простите, если помешал.

– Мы на службе! – вновь переглянувшись с напарником, сообщил Светлый.

– Я знаю, господа, знаю! Не смею вас отвлекать! Я просто пойду рядом, если вы не возражаете.

Темный и Светлый одинаково пожали плечами, что, должно быть, означало «Извольте!» по-английски.

Беатрис прямиком направилась в рощицу. Малыш и Лёлю остались возле особняка, дабы в случае необходимости задержать донью Эстефанию, Ла Порта и любого другого, если найдется такой, кто раньше времени станет разыскивать Бэкингема или королеву.

Тропинка в зеленом лабиринте была столь узка, что места на ней хватало только одной паре. Первыми, как уже упоминалось, шли Анна Австрийская и Джордж Вильерс. Следом за ними, на расстоянии, позволяющем не мешать беседе, двигалась принцесса де Конти под руку с одним из самых преданных королеве придворных, затем – герцогиня де Шеврез с Холландом, затем мадам де Верней и графиня Суассон с кавалерами… Где-то в самом конце, все более и более отставая, мужественно хромал Пютанж.

– Ах! – внезапно вскрикнула Мари и замерла на месте. – Моя нога! Я укололась!

Обернувшаяся к ней принцесса де Конти предположила:

– Возможно, камешек попал вам в туфельку? Граф, не стойте истуканом, помогите даме справиться с эдакой неприятностью и догоняйте нас! Мы не хотим, чтобы ее величество чувствовала себя одинокой в этот прекрасный вечер.

Мадам де Конти двинулась дальше, и вряд ли кто-нибудь заметил, что эта пара все более и более замедляет шаг. Ни разминуться с балансирующей на одной ноге и охающей Шеврез, ни обойти это белокурое препятствие другим путем лабиринт не позволял. Пришлось всем ждать, пока стоящий на одном колене Холланд вытрясет из туфельки злополучный камешек. Разумеется, Мари посвятила любовника в свой план, и теперь он потаенно посмеивался, с удовольствием играя отведенную ему роль. Как показали дальнейшие события, не меньшая по важности роль была отведена и принцессе де Конти.

Рассыпаясь в извинениях, через затор кое-как протолкался Пютанж, ужасно взволнованный из-за того, что королева ушла далеко вперед и осталась без его присмотра.

– Ах, сударь! – глядя ему в глаза, проговорила Мари. – Стоило ли так переживать? Видите ли вы светлое платье возле следующего поворота? Это платье ее высочества мадам де Конти, а она идет сразу же за королевой. Мы в два счета их нагоним.

Но и на следующем изгибе лабиринта платье впереди мелькнуло и скрылось, и на следующем…

Разумеется, никакой королевы перед принцессой не было. Бэкингем и Анна давно уже свернули в рощицу. Впрочем, как и де Бреку и два англичанина.

Итак, они зашли в беседку. Едва только убедившись, что за ними никто не последовал, Бэкингем бросился к ногам Анны.

– Королева, о моя королева! – горячо прошептал он, целуя край ее платья. – Мы наконец одни! Вы не представляете, какое счастье, какое неземное блаженство заключено в этом мгновении!

– Герцог! – густо краснея, предостерегающе воскликнула Анна. – Ах, боже мой, какое безумие… Поднимитесь, встаньте немедленно!

– Одно ваше слово, любовь моя, и я готов повиноваться! Встать с колен – это значит видеть ваше прекрасное лицо еще ближе, слышать ваш нежный голос еще ближе, ощущать ваше жаркое дыхание еще ближе…

– Милорд…

– О, какие дивные волосы, какие трепетные пальцы, какие изумительные глаза…

– Милорд, очарование летнего вечера вскружило головы нам обоим, но вы же не воспользуетесь этим, чтобы погубить бедную женщину?

– Погубить? Погубить?! – вполголоса вскричал Бэкингем и принялся осыпать поцелуями обнаженные плечи королевы.

Откинув голову назад, она сладко выдохнула и прикрыла глаза.

Де Бреку поспешил обратно. Придворные, находившиеся на той стороне рощицы, пока еще не обнаружили исчезновения герцога и его царственной спутницы. Их следовало направить в нужную сторону, дабы они не пропустили самого интересного.

– Этьен! – окликнули его сзади.

– Не сейчас, Беатрис! – нервно отозвался он, не замедляя шага.

– Этьен…

Что-то в ее голосе заставило барона замереть на месте. Уже понимая, что произошло нечто непоправимое, он стремительно развернулся. Ля Мюрэн стоял в дюжине шагов, прикрываясь Беатрис, будто живым щитом. Левая его рука была на горле девушки, в правой он сжимал шпагу – так это выглядело в реальном мире. Прикрыв на миг глаза, де Бреку увидел, что опасаться следует не шпаги и не стальной хватки дозорного, способного одним рывком сломать шею обычному человеку. Беатрис не была человеком, ее шее вряд ли что-то угрожало. Но в Полумраке пальцы Светлого лежали на мерцающей метке, какими клеймят в Дозорах всех законопослушных кровососов. Ледяная волна прокатилась по телу де Бреку: на то, чтобы с хрустом переломить сумеречное клеймо, хватит таких же усилий, какие потребуются, чтобы оторвать крылышки мотыльку. Его Хозяйка, его наставница, его боевой друг, его бывшая возлюбленная была сейчас в роли мотылька, была на самой грани между посмертием и окончательным небытием. Одно легкое движение пальцев – и ее не станет.

Откуда он взялся?! Как сумел застать вампиршу врасплох?! Каким образом одурачил самого де Бреку?! Глаза Беатрис были расширены, на лице – паника. Она умоляла взглядом помочь ей, но, похоже, и сама не понимала как.

– Ля Мюрэн, какого дьявола?! Что вы творите?!

– Оставайтесь на месте, господин барон, – спокойным тихим голосом с провансальским выговором посоветовал дозорный, однако де Бреку заметил, как подрагивают его губы: возможно, от напряжения, возможно, от осознания отчаянного положения, в которое Ля Мюрэн сам себя загнал.

– Я на службе, месье сбир, я выполняю распоряжение его высокопреосвященства кардинала Ришелье, а что делаете вы?

– Я? – усмехнулся Светлый. – Я исполняю свой долг – не даю вам опорочить ее величество.

– Опорочить! – ахнул де Бреку. – Да ведомо ли вам, сударь, чем сейчас занимается в беседке та, которую вы пытаетесь спасти от бесчестья?

– Это не мое дело, – мотнул головой Ля Мюрэн. – Но и не ваше, Бреку, совсем не ваше. Я знаю лишь то, что королева окружена недругами. Людовик к ней болезненно равнодушен, его брат Гастон ее презирает, королева-мать ненавидит, а Ришелье любыми способами собирается ее уничтожить.

– С каких это пор супружеская измена под защитой Ночного Дозора?

– Я этого не вижу. А вы видите? А даже если и так! Если ей сегодня суждено впервые познать настоящую любовь…

– Какую любовь?! – воскликнул теряющий терпение вампир. – Да ведь он же…

– Что? Он же – что? Продолжайте, господин барон! Одерживает очередную победу на любовном фронте? Удовлетворяет свою безграничную похоть? Или, может, он под действием приворота? Ну так что ж? Она-то об этом не догадывается. Для нее все по-настоящему.

– Боже, Ля Мюрэн, – схватившись за голову, простонал де Бреку, – какой же вы болван! Да ведь сейчас не о ней даже речь, не об этой несчастной! На кону – судьба всей страны, судьба будущего Франции!

– Тогда тем более, – пожал плечами Светлый. – Мне бы не хотелось, чтобы судьба Франции творилась руками вампира.

– Отпусти ее, сбир! – с угрозой произнес де Бреку, понимая, что времени у него совсем не остается. – Отпусти Беатрис и проваливай, иначе ты покойник!

– Нет, мразь, – по-прежнему спокойно обронил Ля Мюрэн. – Покойник у нас ты, причем уже много лет. Негоже трупам вмешиваться в дела живых людей.

– Проклятье! Да за что ж ты мне мстишь?!

– А то ты не помнишь! Только не делай вид, что действительно не помнишь!

Весьма сомнительно, что Эжен Ля Мюрэн договорил бы до конца, но даже если и собирался – возможность была упущена, поскольку в этот момент в беседке закричала Анна. Тут же заголосили на тропинке придворные, в рощице зашелестели платья, затопали десятки ног.

– Не двигайтесь! – сказал Светлый, прислушиваясь к голосам придворных, пытающихся отыскать в темноте зеленую беседку. – Вот сейчас все решится. Чему быть, того не миновать, но Свет свидетель – я сделал все от меня зависящее и даже более.

Впоследствии возникнет немало версий того, почему закричала королева, находившаяся наедине с Бэкингемом.

Будут говорить, что она оказалась так ошеломлена напором пылкого поклонника, что в последний момент испугалась и передумала, а потому позвала придворных.

Будут говорить, что этот английский дурень, грубый дикарь, пытался взять ее силой. Набросившись на слабую женщину, он задрал ей юбки, будто девке на сеновале, не предполагая, что белье французской королевы расшито брильянтами, а значит, неизбежно расцарапает ей нежную кожу на бедрах. Якобы кто-то даже видел эти царапины и сделал из этого вывод, что кричала Анна от боли.

Будут говорить, что молодая женщина, чей муж исполнял супружеский долг редко, неохотно и из одной лишь необходимости, впервые в жизни испытала острое наслаждение от занятия любовью и не сумела удержать крик счастья…

Но де Бреку не суждено было узнать, что же на самом деле произошло в беседке. Если что-то и было, к появлению придворных оба, он и она, успели привести себя в порядок, а вскрик королевы объяснили подвернутой лодыжкой.

Преследовать Ля Мюрэна барон не стал. Вернее, просто не смог физически, поскольку куда важнее в тот момент было прижать к себе до смерти перепуганную, хрупкую, ледяную от пережитого ужаса Беатрис.

Королева-мать пришла в восторг, когда ранним утром ей сообщили об инциденте в садах. Что бы там ни говорили, но даже мизерное влияние, которое Анне удавалось оказывать на решения короля, нередко сказывалось на репутации и, как следствие, самомнении Марии Медичи. Однажды упустив всю полноту власти, она старалась подбирать любые крохи. Теперь же скомпрометированную невестку можно было вообще лишить шанса как-либо влиять на сына! А это значит, что в выигрыше окажутся сама Мария и Гастон, ее любимый мальчик. И пусть нет никаких доказательств адюльтера – ревнивому Людовику будет довольно и того, что его жена допустила саму возможность остаться наедине с другим мужчиной. О, какой скандал ждал испанку по возвращении в Лувр!

Отправив в Фонтенбло гонца с сообщением о произошедшем ночью, Мария принялась раздавать распоряжения, и (словно вернулись былые времена!) ни один человек не посмел ей возразить. Для тех, кто только-только проснулся, принятые ею меры оказались большим сюрпризом.

Королева-мать решила, что дальше ее дочь должна отправиться незамедлительно. Сопровождать ее будет только брат со своей небольшой свитой. Английским послам также следовало как можно быстрее собраться и отбыть из Амьена в Булонь. Анне же надлежало смиренно дожидаться в особняке возвращения Месье и выздоровления свекрови. Ничего не понимающий герцог де Шеврез, уже успевший привыкнуть к своему привилегированному статусу официального представителя английского короля, собирался возмутиться решением о столь внезапном отъезде, но потом присмотрелся и понял: в таком состоянии и в такой ситуации Мария Медичи и самого короля Англии без промедления выставит за дверь.

Де Бреку страдал. Хотя уже ночью было понятно, что скандала не миновать, он все-таки до рассвета лелеял надежду, что судьба предоставит ему еще один шанс. Может быть, здесь же, в Амьене. Может быть, в Булони. Но теперь любовники разлучены, Анна сможет увидеться с Бэкингемом только в том случае, если ослушается королеву-мать и сбежит. А этого не произойдет, потому как испанка слишком благоразумна, чтобы усугублять свое и без того пошатнувшееся положение. Свидетелей измены нет, а стало быть, нет и самой измены. Пусть не сразу, но ей удастся убедить Людовика, что все это – сплетни завистников и недоброжелателей, вопиющая клевета, заговор с целью дискредитировать королеву в глазах царственного супруга. Король вспыльчив, но ему всегда нравилось, когда его называли Людовиком Справедливым. И значит, стоит несколько раз воззвать к справедливости – и при отсутствии существенных доказательств сердце его смягчится.

Едва только солнце опустилось за линию горизонта, барон обратился нетопырем и понесся на юго-восток. Он провалил задание, он подвел Армана и потому считал своим долгом доложить об этом лично, пока кардиналу не преподнесли данное известие в невыгодном свете. Впрочем, о собственной выгоде он думал в последнюю очередь. Да и в другом просчитался: де Бреку знал, что Мария Медичи отправила гонца в Фонтенбло, он должен был добраться туда часов за двадцать в самом лучшем случае, то есть глубокой ночью, при этом несясь во весь опор, не отдыхая и постоянно меняя лошадей на свежих. Барон предполагал, что из Фонтенбло кардинала известят только утром. Однако, когда в два часа ночи де Бреку переступил порог особняка на Королевской площади, Ришелье уже был взбешен полученным сообщением.

– Ну, милостивый государь? Вам есть что сказать в свое оправдание? – Глаза Армана метали молнии. – Каким образом вы умудрились упустить такой верный шанс? Ведь я же все подготовил, я расчистил вам дорогу – и как вы использовали мою помощь?

Де Бреку показалось, что он ослышался.

– Простите, монсеньор! Вы расчистили дорогу?! Позвольте узнать, что вы имеете в виду?

– А вам кажется, что все это – череда сопутствующих вам удач? – с бешенством глядя на барона, выкрикнул кардинал и продолжил с издевательской интонацией: – Ах, как вовремя заболел Людовик! Как вовремя отказался от дальнейшего путешествия! Ах, как вовремя заболела королева-мать! Как вовремя решила задержаться в Амьене, где вам были предоставлены все условия!

– Но постойте, монсеньор! Ведь недомогание его величества длится уже давно, и эта его болезнь…

– …не просто болезнь, а проклятие младшего брата? – подхватил кардинал. – Вы это хотели сказать, сударь? И что?

– Но как… Откуда вы об этом знаете?!

Ришелье нетерпеливо всплеснул руками:

– Неужели вы считаете, что вы – один-единственный, что вы какой-то особенный? Не льстите себе, сударь, гордыня – грех, и в этом вы, Иные, ничем не отличаетесь от людей.

Де Бреку содрогнулся.

– Вы хотите сказать, ваша светлость, что с самого начала знали, от чего умирает его величество, но ничего не предприняли?!

– Отчего же? Предпринял. По моей просьбе все внешние проявления проклятия спрятали так хорошо, что ни один Иной, кроме вас, Бреку, не смог его обнаружить раньше времени!

– Но… зачем?! – Барон почувствовал, как мир вокруг него плывет: наверняка сказывался дальний перелет на невозможной для живых существ скорости.

– Ну не будьте глупцом, Бреку! Вы ведь поняли мой замысел, когда речь шла об Анне и Бэкингеме, а тут все еще проще!

Барон лихорадочно соображал.

– Чем хуже становилось королю, тем меньше колебалась Анна. Чтобы зачать ребенка еще при жизни мужа, ей следовало торопиться, а под рукой был лишь пламенный воздыхатель Джордж Вильерс. Чем хуже становилось королю, тем больше была вероятность, что он прервет свою поездку и оставит жену без присмотра, – без интонаций проговорил вампир.

– Ну, вот видите! – выдавил Ришелье желчную улыбку. – Я же говорил, что все просто.

– А если бы я не успел? Если бы лекари замучили Людовика постоянными кровопусканиями?

– Не успели бы? Ах да, кажется, я вас понимаю. Вы вот об этом? – Ришелье пошарил в ворохе бумаг на столе и выудил послание, написанное рукой де Бреку в Компьенском замке. – Возможно, это расстроит вас, сын мой, но письмо не пригодилось. Его величество был предупрежден мною еще накануне. Уже пересаживаясь из кареты Генриетты-Марии в свою собственную, он знал, что утром покинет Компьен, а Гастон продолжит путь.

Барон застонал. Зачем, зачем столько сложностей?

– Так Ля Мюрэн тоже работает на вас?

– Впервые слышу. Кто это?

– Тот самый дозорный, который постоянно мешает мне, тот самый, из-за которого…

Кардинал рассвирепел пуще прежнего.

– Бреку! Мы ведь, кажется, договаривались, – прошипел он, – я ничего не хочу слышать о дозорных! Дозорные – это исключительно ваши личные проблемы!

– Но если не Дозоры помогли вам спрятать от сумеречных взоров воронку проклятия над головой короля, – упрямо проговорил барон, – то кто же? Здесь нужен был маг очень, очень высокого ранга!

Ришелье мгновенно пришел в себя, губы его поджались, дыхание успокоилось.

– Не ваше дело. И вообще, сударь, не кажется ли вам, что вы забываетесь? Вы требуете у меня отчета?! У меня, первого министра Франции?! Хорошо же, вот вам мой отчет: вы до сих пор не в Бастилии только потому, что я из уважения к вашим прошлым заслугам жду исправления ошибок.

Положим, насчет Бастилии кардинал ошибался, ибо нет таких стен в человеческом мире, которые были бы в состоянии удержать вампира взаперти, а значит, Арман не так хорошо представлял себе возможности Иных. Кто бы ни помогал ему – раскрывать тайны Сумрака этот неизвестный не спешил. Или же Красный герцог знал о Бастилии что-то такое, чего не знал вампир.

– Исправить ошибку невозможно, – сквозь зубы процедил де Бреку. – Анна в Амьене, а Бэкингем завтра… точнее, уже сегодня к вечеру будет в Булони.

– Ну так пусть он вернется в Амьен, – пожал плечами Ришелье и как ни в чем не бывало уселся в кресло. – На Ла-Манше шторм, который продлится дней пять или шесть. Английские корабли не смогут в такую погоду подойти к берегу, чтобы забрать принцессу и ее свиту.

Де Бреку открыл было рот, чтобы спросить, откуда кардинал знает про шторм и про то, как долго он продлится. Затем все понял и скрипнул зубами. Заметив это, Ришелье кивнул.

– Я сознаю, сударь, что Бэкингем и особенно Анна после случая в Амьенских садах будут предельно осторожны. Вряд ли вам теперь удастся… хм… настолько сблизить их. Я не полный самодур, чтобы настаивать и требовать от вас именно этого. Однако устройте им по крайней мере еще одну встречу и позаботьтесь, чтобы у вас были доказательства оной.

Де Бреку пристально посмотрел в глаза Ришелье и медленно проговорил:

– Вы уже через минуту забудете это, Арман, но все-таки я считаю своим долгом сказать вам. Вы чудовище. Вы самое настоящее чудовище.

Застывший в кресле кардинал мигнул.

– Планируя эту ситуацию со свиданием, я допустил несколько ошибок, и одна из них чуть не стала фатальной, – без намека на эмоции произнес де Бреку, ведя Беатрис под руку вдоль берега Соммы.

Туман с реки расползался по саду, петлял по дорожкам между цветниками, вил гнезда в кронах грабов. Розовые солнечные лучи, еще слишком невесомые и мягкие, чтобы доставлять беспокойство, с любопытством заглядывали в эти призрачные гнездышки, определяя, нельзя ли там поселиться. Абсолютная тишина и безмятежность царили в мире, и трудно было представить, что в нескольких десятках лье отсюда над Ла-Маншем бушует шторм.

– Ты не можешь во всем винить себя! – возразила вампирша. – Я должна была постоянно проверять Полумрак, я была обязана почувствовать появление дозорного! Попалась, как… Мне нет прощения, Этьен!

– Нет-нет, Беатрис, все дело именно в организации. Мне следовало поставить тебя возле особняка, следить за Пютанжем и Ла Портом, а в сад с собой взять оборотня или даже обоих. Нюх, реакция, скрытность – вот что требовалось в тот момент в окрестностях беседки. Да и отсутствие вампирского клейма в их аурах – это нюанс, о котором я должен был постоянно помнить. Просто я решил, что… Я решил, во-первых, что раз уж ты постоянно наблюдала за дамой, раз уж только благодаря твоим стараниям нам удалось заманить их в беседку, то и в развязке этой интриги возле Анны должна присутствовать ты. А еще мне не хотелось лишний раз подставлять под удар Лёлю – я боялся, что Ля Мюрэн воспользуется удобным случаем, чтобы отыграться за Сент-Антуанское предместье.

– И ты поступил правильно!

– Нет, Беатрис. Все могло бы быть иначе, если бы я как следует продумал план. Да еще и другое: нас слишком мало. Давно уже нужно было привлечь в отряд ведьму, предсказателя, боевого мага. Это облегчило бы выполнение любой задачи. Тьма меня задери, да даже неправильные догадки о причинах болезни Людовика я мог бы отбросить еще неделю назад, если бы среди нас была ведьма!

Беатрис с тревогой заглянула в пергаментное лицо спутника:

– Ты хочешь распустить наш отряд и набрать новый? Или пригласить к нам кого-то со стороны? Этьен, но ведь тогда мы не сможем полагаться друг на друга так же, как теперь! У нас получается все или почти все, потому что мы много лет знаем друг друга, но стоит появиться чужакам…

Уголки губ де Бреку дрогнули.

– Не волнуйся, Беатрис. Мы – низшие. Не много найдется ясновидящих или колдунов, которые изъявят желание работать под началом низших Темных. Хотя, например, Николя Бриссар, как мне кажется, не раздумывая бы сменил мундир гвардейца Дневного Дозора на потертый плащ шпиона и тайного агента… Нет, моя милая, я не хочу ничего менять, я лишь досадую, что мы так ограничены в своих действиях. Вчера мы были просто-таки обязаны довести дело до конца!

– Ля Мюрэн, ублюдок, проклятый сбир! – прошипела вампирша, низко опустив голову, будто разглядывая скрытую туманом тропинку под ногами.

– Все в этом мире относительно. Скажи мне, Беатрис, как на тебя действует солнце?

– Что? – изумилась девушка.

– Какие неудобства оно тебе доставляет, когда светит?

– Давит. Жжет. Как будто надо мной подвесили тяжелый раскаленный утюг, который вот-вот придавит меня. И чем дольше я нахожусь на солнце, тем больше меня это тяготит.

– Хм… А мне наибольшие мучения приносит бесконечный гул солнечного колокола. Хотя «утюг» давит и на меня. Видишь? Объект один, а ощущения у нас с тобой разные.

– Позволь узнать, к чему ты об этом заговорил?

– Все в этом мире относительно – ощущения, принципы, побуждения. Ля Мюрэн, которого ты вполне объяснимо стала ненавидеть сильнее, ничем не хуже и не лучше нас с тобой. Он спасал шкуру королевы, в то время как мы спасали шкуру кардинала. Анна не Светлая, Ришелье не Темный, то есть с тем же успехом мы могли бы поменяться с дозорным местами – и тогда бы Ля Мюрэн столь же истово защищал интересы и честь кардинала. А он бы непременно отыскал те положительные стороны Армана, ради которых стоит идти в бой! Отыскал бы он и личных врагов из числа противников Ришелье, представляющих угрозу делу Света. Он не стал бы от этого темнее, а мы с тобой, если бы заботились о репутации королевы, не стали бы светлее. Просто так вышло, что мы с ним в разных лагерях. Просто вчера именно Анна выглядела жертвой, а мы, слуги Ришелье, коварными злодеями, подстроившими ловушку. Разумеется, он был на той стороне, которую ему подсказывало сердце.

– Ты его защищаешь?! – Беатрис была так изумлена, что даже остановилась.

– Отнюдь, – пожал плечами де Бреку. – Просто я его понимаю. Это не меняет моего отношения к нему, к Светлым, к ситуации с адюльтером, который вполне допускает его подопечная, к смене власти во Франции. Точно так же наши действия, пошедшие на всеобщее благо, не меняют отношения Ля Мюрэна к нам. Но я его понимаю.

Беатрис помолчала, затем едва слышно обронила:

– А твое сердце – почему оно подсказало тебе именно эту сторону?

– Милая моя, – с нежной укоризной ответил барон, – я же Темный! Я выбираю ту сторону, которая мне выгодна. Я в отличие от Светлых не стану биться насмерть за несуществующие идеалы. Я имею полное право как вступить в схватку, так и струсить, пройти мимо; я могу ради удовольствия и не испытывая мук совести убить какого-нибудь весьма приличного вельможу, а могу пощадить и облагодетельствовать самого опустившегося пьянчужку; я без всякого разбора творю добро и зло – и все потому, что Тьма мне это позволяет. А Ля Мюрэну Свет таких вольностей не позволит. Я на стороне кардинала не из-за того, что чем-то ему обязан. И не из-за жалованья, которое он нам выплачивает. И уж тем более не по причине склонности этого человека к Тьме – мысли и действия этого гения куда ближе к Свету, хотя нынче ночью, после разговора с Арманом, я стал сомневаться. Но даже это не имеет значения! Я выбрал сторону кардинала, потому что мне так захотелось. Потому что мне это интересно. Потому что имею право. Потому что, выполнив очередной его приказ, я гляжу на этот мир с чувством выполненного долга. Такая вот причуда.

– Опасная причуда! – заметила Беатрис.

Барон пожал плечами и повел ее обратно, через сад, к особняку.

– Я собираюсь отправить Лёлю в Булонь. Он отвезет Бэкингему поддельное письмо от Анны, в котором она выразит сожаления по поводу столь спешного отъезда послов, не позволившего ей лично пожелать милорду счастливого пути.

– Но ведь если Бэкингем действительно пытался взять ее силой, он сразу догадается по тону письма, что это подделка, что его кто-то заманивает в ловушку!

– По счастью, влюбленные слепы и глупы, когда речь заходит об объекте страсти. А Джордж Вильерс не просто влюблен – он под заклятием.

– Но что, если он все-таки не приедет?

– Тогда нам в ближайшие годы лучше бы не возвращаться в Париж. Ришелье злопамятен. А теперь выяснилось, что за его спиной стоят… Нет, Тьма меня задери, я даже предположить не могу, кто именно, но явно этот кто-то – посильнее нас с тобой. И у меня в связи со сказанным есть к тебе предложение. Последние месяцы выдались довольно трудными. Раньше мы могли позволить себе время от времени отдохнуть в моих фамильных владениях, но начиная с апреля нам было не до отдыха. После окончания этого дела я собираюсь испросить у нашего благодетеля разрешение на отпуск.

– Отпуск? – с оттенком робкой надежды в голосе переспросила Беатрис.

– Именно так. Если же дело не выгорит – нам тем более имеет смысл перебраться в замок. А потому я предлагаю тебе отбыть туда уже сегодня, подготовить в поместье все к нашему приезду.

– Я тебя не понимаю, – растерянно произнесла Беатрис. – Как это – отбыть сегодня? А Бэкингем?

– Он перестанет быть твоей заботой.

– Ты меня гонишь?

– Ну что ты! Я прикидываю наши действия в связи с изменившимися обстоятельствами: теперь нам не нужно доводить наших героев до постели, достаточно просто свести их вместе. И выходит так, что мы вполне управимся втроем. А ты в это время…

– Ты меня гонишь! Бреку, это подло! Я ведь догадываюсь, что причина в твоем вчерашнем испуге. Да, я виновата, довела ситуацию до такой крайности, попалась, испортила твой план. Но не нужно меня наказывать столь жестоко!

– Это не наказание, Беатрис! – мягко проговорил барон. – Поверь мне!

– Теперь ты все время будешь меня оберегать? – не слушая его, продолжала вампирша. – Теперь никакого доверия ко мне? Вот как, сударь?

– Умоляю, Беатрис! Сейчас ты говоришь глупости. Если ты соблаговолишь выслушать меня до конца…

– Я не желаю ничего слушать! – отрезала она, сверкая глазами. – Этьен, я не безмозглая простушка. Я и сама не так давно пережила подобное – помнишь, когда ты дрался с химерой в Лувре, а я ничем не могла тебе помочь? Ты мог погибнуть! Этот ужас потом не отпускал меня несколько дней. Я так боялась тебя потерять! И тоже была готова на правах твоей Хозяйки и наставницы сказать: «Повелеваю покинуть Париж!» – а все только ради того, чтобы обезопасить тебя от дальнейших невзгод. Но я пересилила себя, превозмогла этот страх, хотя только Тьма ведает, чего мне это стоило! Превозмоги и ты, дай мне еще один шанс!

Некоторое время барон шел молча, потом бесцветным голосом произнес:

– Солнце уже поднялось. Я собираюсь дать указания Лёлю, а потом найти самый глубокий винный погреб в Амьене, спуститься туда и как следует выспаться. Я буду чрезвычайно доволен, если мне сообщат о твоем отъезде, когда я проснусь вечером. Но я не рассержусь, если окажется, что ты осталась.

Вероятнее всего, Беатрис осталась бы, даже если бы я признался, что именно постоянные опасности, каким мы с ней подвергаем свои посмертия, стали когда-то самой веской причиной, заставившей меня отказаться от мысли о совместном ребенке. У большинства дворян моего круга (когда у меня еще был круг, состоящий из дворян, а не из Иных, преимущественно низших) в традициях было родить ребенка, а потом передать его на воспитание – сперва кормилице, затем нянькам и гувернанткам, затем, в зависимости от пола и склонностей ребенка, разного рода учителям и наставникам. Изредка родители вспоминали о детях, воспитываемых где-нибудь в загородном поместье или в соседних комнатах, намечали себе день, когда обязательно заглянут, и действительно заглядывали. Проверяли, научилось ли чадо ходить, говорить, держаться в седле, музицировать; удостоверялись, умеет ли вести себя за столом и держаться в обществе. Давали пару советов относительно одежды, в которую ребенка следует одевать, и псалмов, которые ему надлежит выучить. И вновь забывали на недели, месяцы, а иногда и годы.

Все это было мне неинтересно. Мне претила сама мысль доверить воспитание кому-то другому, чужому. Ребенок должен быть рядом, учиться на примере отца и матери. Этикет, философия, стихосложение, фехтование, языки – разве кто-нибудь мог преподать моему сыну все это лучше, чем я сам? И Беатрис, я уверен, было бы чему научить дочь – во всяком случае, пела она недурно и вышивала отменно. Однако при нашем образе жизни мы не смогли бы посвящать ребенку столько времени, сколько требуется для нормального воспитания (именно поэтому я понимал Рошфора и сочувствовал ему, когда он в тех же выражениях описывал свое нежелание жениться). Но куда хуже то, что в любой момент могло не стать нас обоих сразу. Засада, схватка с более сильным соперником – и ребенок мог бы остаться сиротой. И пусть бы он был обеспечен до конца своих дней, но воспитывался бы неизвестно кем, общался неизвестно с кем, перенимал манеры и привычки совершенно постороннего человека.

Нет, увольте, обрекать своего единственного отпрыска на все это я не собирался. Так уж устроено в мире Иных – у вампира может быть только один посмертный ребенок. И это, наверное, неспроста. Возможно, таким образом мир Теней заставляет нас, не-мертвых, ценить и буквально боготворить живое. Любить искренне и бескорыстно, делая все для того, чтобы ответная любовь сына или дочери была столь же бескорыстной и искренней. А значит, я должен быть уверен, что в случае моей гибели у него или у нее останется хотя бы мать.

Возможно, когда мы отойдем от дел, когда я буду уверен, что нам нет нужды возвращаться на службу и выполнять задания Ришелье, – да, тогда, возможно, мы родим с Беатрис одного на двоих посмертного ребенка. Сейчас ей об этом знать не нужно, она и так чрезмерно надеется, что однажды я к ней вернусь (ведь недаром же она теперь в свою постель зовет только женщин!). Так что пусть мое решение станет для нее приятным сюрпризом когда-нибудь в будущем. Но до того момента еще следует дожить.

Итак, Беатрис осталась, Лёлю отвез в Булонь письмо, Бэкингем заглотил наживку. Уже на следующий день мы очень мило пообщались с кастеляншей королевы и заручились ее поддержкой (хорошо, что за слугами Дозоры наблюдают не так пристально, как за господами). Со слов кастелянши нам стало известно, что «бедняжка королева» почти не выходит из своих комнат, ни с кем не общается, даже обедать и ужинать предпочитает в одиночестве. Большую часть времени она плачет и молится. Несколько раз (а вот этому мы и сами были свидетелями) она выходила на прогулку в обществе Ла Порта или Пютанжа, сопровождавших ее теперь так же неотлучно, как тремя днями ранее – Беатрис или Малыш. Бродя по саду среди цветников, Анна всякий раз будто бы случайно доходила до зеленой беседки в рощице, а затем едва ли не опрометью бросалась обратно, в особняк, запиралась и вновь принималась плакать и молиться. Что бы там ни произошло в беседке между ней и английским герцогом, это произвело на нее неизгладимое впечатление.

Оставалось надеяться, что известие о тайном возвращении Бэкингема в Амьен не доведет ее до нервного припадка и полной потери сил, а, наоборот, заставит совершить то, что было так необходимо кардиналу. А значит, и нам.

Первый министр Англии явился под покровом ночи. Лошадь его была взмылена, что говорило об определенном нетерпении. Кастелянша, предупрежденная нами и должным образом подготовленная, «случайно» попалась на глаза герцогу, якобы возвращаясь со свидания в то самое время, когда он привязывал лошадь к дереву неподалеку от приснопамятной рощицы (бедняжке пришлось битых три часа прождать появления Бэкингема в саду, но вознаграждена она была более чем щедро). Герцог умолял служанку устроить ему хотя бы минутное свидание с той, без которой он жить теперь не может. Уверен, даже если бы между мной и кастеляншей не было договоренности, девичье сердце растаяло бы от одних только пламенных заверений влюбленного. К тому же слова были подкреплены еще одним мешочком с мелодичным звоном, так что ей не оставалось ничего другого, кроме как потихоньку проводить герцога в комнатку, примыкающую к спальне Анны, – здесь хранились наряды и белье королевы.

Прижав палец к губам, она оставила трепещущего Бэкингема в полной темноте, а сама бесшумно проскользнула в дверь, ведущую в опочивальню ее госпожи.

Я проявился из Полумрака в узеньком коридорчике возле входа в комнатку. Теперь Бэкингему нечего было и думать удрать отсюда тем же путем, каким его провела кастелянша. Его и ее свидание должно состояться! И стало быть, мне ни в коем случае нельзя выпускать птичку из клетки.

Так уж вышло, что проявился я аккурат меж двух английских дозорных, Темного и Светлого, которые в эту ночь опекали первого министра (к сожалению или к счастью, это были не те же самые Иные, с которыми я пытался заговорить в лабиринте). Выглядели они крайне недовольными из-за внезапной прогулки длиной почти в тридцать лье. А теперь были еще и изумлены моим обществом. Нет, разумеется, мое присутствие не осталось для них незамеченным, даже когда я находился в Полумраке. Но они уже не первый раз встречали личного телохранителя Ришелье там, где ему быть… ну, не то чтобы не полагалось – мало ли, какие порядки «у этих французов»? Хозяин в Париже, слуга в Амьене – так ведь и в Англии небось господа отправляют в качестве гонцов самых преданных людей, ничего странного. Скорее всего их занимал вопрос, что я делаю именно в этом узком коридорчике для прислуги?

– Анна! – шепнул я в ответ на незаданный вопрос и прижал палец к губам, повторяя жест кастелянши.

Вид у меня при этом был такой, что Темный тут же одобрительно выпятил губы, а Светлый, наоборот, скривился от отвращения.

– Утешаешь ее величество? – похабно скалясь, спросил Темный.

– Только когда она попросит, – покладисто ответил я, – и когда у нее не бывает… более важных утешителей.

Дозорный изобразил аплодисменты. Вампир и королева – о, это более чем пикантно! Я не знал, любят ли английские гвардейцы трепать языком, да мне это было и не столь важно. Ну, пойдет среди Иных Альбиона слух о странных предпочтениях французской государыни, о ее любви к мертвенно-холодной плоти – что ж с того? Они и так держат нас за дикарей. Впрочем, как и мы их.

А ведь мне придется убить их обоих, если что-то пойдет не так. Меня мало смущал сей факт, просто подумалось, что магам, отборным гвардейцам, должно быть обидно погибнуть от руки кровососа, который, как они теперь были уверены, развлекается с королевой Франции. Так часто бывает: можно презирать кого-то (а презирали меня оба, и Светлый, и Темный), но при этом мечтать поменяться с ним местами. Вне всяких сомнений, оба считали себя куда более достойными ласк Анны Австрийской, чем какой-то нетопырь-переросток.

Покои королевы состояли из нескольких смежных комнат (комнатку кастелянши я даже не брал в расчет). Самой дальней отсюда была гостиная, где Анна принимала (а точнее, в связи с удручающими событиями и скверным настроением не принимала) посетителей. Сейчас там разместились фрейлины, готовые по первому сигналу поспешить в спальню, дабы помочь государыне подготовиться ко сну. Среди них находилась и Беатрис, весьма гармонично вписавшаяся в их общество. Мне кажется, дозорные, охраняющие королеву, свыклись с присутствием вампирши подле Анны, как некогда другие караульные вынуждены были свыкнуться с моим присутствием подле кардинала. Вреда она не причиняла, более того – все знали, кому она служит и чьи распоряжения выполняет. Если это новое задание Ришелье – что ж, пусть приглядывает за королевой вместе с ними. Только бы не оказывала воздействия на Анну.

В спальне же до сего момента находились лишь сама королева да пожилая донья Эстефания – единственная оставшаяся при Анне из всей той свиты, что десять лет назад сопровождала юную испанскую инфанту из Мадрида в Париж. Единственная, которой Анна до сих пор безоговорочно доверяла, от которой не прятала ни слез, ни мыслей. Возможно, если бы герцогиня де Шеврез не уехала из Амьена вместе с мужем и Генриеттой, она сейчас также была бы здесь. Но увы – даже подругу у королевы отобрали обстоятельства.

Теперь (и я ясно видел это сквозь стены) в спальню впорхнула кастелянша и, неподдельно трясясь от волнения, обратилась к госпоже. В слова я пока не вслушивался, но и так все было ясно. Анна, полулежавшая на кушетке и горестно рассматривавшая нарисованных на потолке купидонов, встрепенулась, вскочила на ноги – и была вынуждена опереться на плечо доньи Эстефании. По вспыхнувшей подобно фейерверку ауре стало понятно, какое впечатление произвела на нее фраза, произнесенная служанкой.

Я ощущал все ее душевные метания. Ей хотелось видеть человека, спрятавшегося в комнатке с одеждой. Ей хотелось навсегда о нем забыть. Она изнемогала от желания сказать ему хоть пару слов. Она холодела от ужаса при мысли, что о его присутствии кто-нибудь узнает. Она терзалась угрызениями совести и млела от мысли о его доступной близости. Как интересно! Еще несколько дней назад в ее чувствах было куда больше расчета, чем симпатии! Неужели она и впрямь влюбилась в него?

Через Полумрак я подал знак Беатрис. Извинившись перед фрейлинами, она выскользнула из гостиной в коридор на той стороне покоев королевы – в коридор для господ. Фрейлины – это, конечно, прекрасно, но большая их часть не выдаст тайну Анны Австрийской даже под пытками, другой же, меньшей, части могут просто не поверить. Требовались более важные свидетели, и у Беатрис было готово почти все. Покои принцессы де Конти располагались напротив королевских. Там в компании графини Суассон, мадам де Верней и нескольких высокородных вельмож принцесса пыталась избавиться от скуки. Она бы с огромным удовольствием прогулялась сейчас под звездами по благоухающему саду на берегу Соммы, однако что-то ее не пускало.

Анна решилась. Камеристка побежала звать Бэкингема. Значит, пора бы уже вмешаться Ля Мюрэну. И он не заставил себя ждать – проявился из мира Теней в дальнем конце узкого коридорчика в тот самый момент, когда первый министр Англии шагнул в опочивальню французской королевы. Мысленно я ухмыльнулся – как же предсказуем этот Иной! Когда речь заходит о выборе между добровольно взятыми на себя обязательствами и ненавистью ко мне – он неизменно выбирает ненависть. Но на этот раз мне такая предвзятость на руку.

– Господа! – голосом, исполненным страха, возопил я и судорожно вцепился в плечо Темного телохранителя. – Умоляю вас, заклинаю вас: защитите меня от этого безумца! Он преследует меня с тех самых пор, как я стал вхож в королевскую опочивальню! Из ревности или по каким-то другим причинам он не дает мне проходу! А вчера поклялся убить, если еще раз застанет меня в алькове! Вы сами свидетели – я ничего не нарушаю, я не делаю ничего дурного! Я даже уступил вашему подопечному место возле королевы! И теперь этот сошедший с ума Иной может приняться и за герцога!

– Что ты несешь, нежить? – побагровел Ля Мюрэн. – Господа, не слушайте его!

Темный и Светлый переглянулись и сделали полшага вперед, оставляя меня за спинами.

– Дневной Дозор Лондона! – представился Темный. – Позвольте узнать, сударь, на каком основании вы преследуете этого господина?

– Ночной Дозор Парижа! – кипятясь, выкрикнул Ля Мюрэн. – Я на службе, господа, и я в своем праве – сейчас время Ночного Дозора! Причины, по которым я собираюсь задержать вампира, никоим образом не касаются подданных Англии!

Разумеется, они отступят – они на чужой территории, им нет резону ссориться с хозяевами. Однако сейчас их беспокоит то, что я сказал: если французский страж порядка и впрямь безумный ревнивец – ему действительно может взбрести в голову напасть на Джорджа Вильерса. А значит, у меня есть по крайней мере минута.

И я весь обратился в слух. Беатрис уже позвала гостей принцессы от лица Анны, которая якобы пришла в себя и теперь желает веселиться.

Анна же в эту самую минуту обмирала от сладкого ужаса, поскольку у ее ног распростерся великолепный во всех отношениях воздыхатель, который раз за разом твердил ей о своей любви.

– Сжальтесь же надо мной, уезжайте! – горячо шептала Анна Австрийская без надежды, что ее услышат и поймут. – Вы подвергаете опасности нас обоих. Если вы действительно любите меня – немедленно уезжайте. Боже! Это больше, чем я в силах вынести!

– О, как вы сейчас прекрасны!

– Если вас обнаружат здесь – вас убьют! И раз уж вы совсем не думаете о себе, подумайте хотя бы обо мне! Я не перенесу этого, я сойду с ума, если у меня будет хоть мысль, что любовь ко мне стала причиной вашей гибели!

Принцесса де Конти, мадам Верней и Суассон пересекли коридор и вошли в гостиную.

Ля Мюрэн предъявил англичанам метку особых полномочий.

С горечью в голосе я проговорил:

– Единственное, в чем меня может обвинить этот Иной, так это в воздействии седьмого уровня, которое я оказал на кучера. Да, господа, я признаюсь вам. Но мне очень нужна была карета! Поверьте, господа, очень нужна! – Пришлось добавить в голос обиженных интонаций: – Раньше за это полагался всего лишь штраф. А теперь – арест, кандалы, каторга. О, моя жизнь окончательно загублена! – Я вынул шпагу из ножен и протянул ее английскому Светлому. – Я всецело вверяю себя вам, сударь. Уж если мне суждено быть сегодня арестованным, я хочу, чтобы меня арестовал благородный офицер Ночного Дозора Лондона!

– Что за чушь?! – взревел Ля Мюрэн. – Что за фарс?!

Кажется, я выиграл еще минуту.

Застигнутые врасплох фрейлины поднялись со своих мест и склонились в глубоких реверансах, принцесса снисходительно кивнула им, графиня лучезарно улыбнулась.

Бэкингем молил о прощении.

– Я буду счастлива увидеть вас вновь, но не при таких обстоятельствах! – вконец измученная волнением, говорила Анна.

– О, но если это правда, если вы прощаете меня, тогда… тогда в знак вашего расположения, в подтверждение своих слов дайте мне что-нибудь, какую-нибудь вещицу, которую вы носили и которую я тоже мог бы носить.

– И вы уедете? Уедете немедленно? Покинете Францию?

– Клянусь вам!

– Тогда подождите, подождите…

Анна Австрийская огляделась вокруг. На миг взгляд ее остановился на платке с монограммой, оставленном ею на кушетке. Нет, монограмма – это слишком опасно!

– Подождите, – повторила она и кинулась из спальни в гостиную.

Там она буквально лоб в лоб столкнулась с мадам де Ланнуа, которая как раз шла в спальню, чтобы оповестить королеву о высокородных гостьях. Дверь, которую силилась закрыть за собою Анна, почему-то заклинило («Умница, Беатрис!»), и в образовавшемся проеме показался край мужского дорожного плаща и забрызганный грязью сапог со шпорой. Камер-фрейлина от неожиданности не справилась с эмоциями и, отпрянув, округлила глаза. Впрочем, она тут же спрятала свой взгляд, как и прочие фрейлины, предпочитавшие не видеть того, что им видеть не полагалось. Принцесса де Конти, одной из первых примчавшаяся в зеленую беседку на крик королевы, с понимающей усмешкой смотрела сейчас на Анну. Графиня де Суассон жадно вглядывалась в полумрак спальни, чтобы не упустить ни одной детали. Мадам де Верней возмущенно поджала губы и окинула Анну взором, полным осуждения.

Та смешалась. Паника, которая сейчас постепенно поглощала ее, не шла ни в какое сравнение с паникой трехдневной давности. Королева слепо протянула руку и пошевелила пальцами, будто просила подать ей что-то. Вряд ли она сама понимала в этот момент, на что именно указывает, а потому приняла из чьих-то рук первую попавшуюся шкатулку.

– Я вернусь через минуту, – обморочным голосом объявила она и удалилась. Дверь на сей раз закрылась без каких-либо затруднений.

Трудно было не заметить, как она дрожит, когда шкатулка оказалась у Бэкингема.

– Вы обещали мне уехать…

– И я сдержу слово!

Дальнейшее меня не интересовало.

– А впрочем, господа, – заявил я, обрывая препирательства Темного англичанина с Ля Мюрэном и забирая обратно шпагу из рук ничего не понимающего Светлого англичанина, – если вы не настаиваете на моем аресте, то и я настаивать не стану. Хорошей вам службы!

Убрав клинок в ножны, я заложил руки за спину и, насвистывая, пошел по коридорчику для прислуги. Ля Мюрэн и оба телохранителя остались сзади в нелепейшем положении.

В «Лилии и кресте» де Бреку ждало письмо от Марион Делорм.

«Господин барон! Памятуя о вашей давней просьбе, я провела небольшое расследование. Мне удалось выяснить, что Месье, проявлявший в марте интерес к девице де Купе, довольно быстро остыл к ней. Нет никаких сомнений, что за это время они не успели перейти ту грань, которая могла бы привести к положению, в каком сейчас находится бедняжка. С уверенностью могу сказать, и вы можете всецело доверять моим источникам, что не принц является отцом будущего ребенка.

Желая и впредь оставаться вашим другом, я поспешила выяснить кое-что дополнительно, сверх вашей просьбы. Однако тем самым я поставила себя в затруднительное положение: нет ни малейших указаний на какого-либо мужчину, с которым девица могла бы провести ночь любви. Она не посещала в марте приемов и балов, гости в доме ее дядюшки также не останавливались. Предположить же, что столь благовоспитанная девушка легла в постель с кем-нибудь из прислуги, было бы верхом безумия.

Есть лишь один факт, который я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. В середине марта девицу якобы видели на улице Сент-Катрин посреди ночи – шатающуюся так, словно перебрала вина, без кареты и сопровождения. Как вы понимаете, последние примечания делают сей факт почти невозможным. К тому же нет свидетельств ни со стороны прислуги, ни со стороны домочадцев и друзей барона, что в эту ночь она отсутствовала дома. Нет даже никаких догадок, что могла бы делать девица в ночной час посреди Сент-Катрин. Я думаю, что человек, якобы видевший ее, ошибся, но сочла своим долгом сообщить вам и эту информацию.

Оставаясь вашим искренним другом,

Марион».