Как мусульманскую религию принесли в средневековый Иран иноземцы арабы, однако чужая вера, возросшая на чуждых традициях, постепенно прижилась в завоёванной стране и с какого-то момента стала для иранцев уже не насаждённой, а исконной, — так и за три тысячелетия до того древнеиранская культура начиналась и складывалась вдали от Ирана, а потом вторглась в Иран извне. Арийцы — предки иранцев и индоариев — были пришлым народом.

О ранней их истории почти ничего не известно. В индоевропейскую эпоху — до II тыс. до н.э. — арийцы разделились на восточных и западных и населяли, по разным гипотезам: Европу; южнорусские степи; южное Приуралье; междуречье Амударьи и Сырдарьи; восточный Казахстан; Прикаспийскую низменность или земли северней по Уралу и Волге; некоторые исследователи считают их прародиной Алтайский край (а до середины 1920-х годов всерьёз обсуждалась возможность прихода арийцев из Заполярья и даже с Северного полюса — с тёплого цветущего, материка Арктиды, который, подобно Атлантиде, якобы затонул где-то перед наступлением Ледникового периода[1]). Иранское же нагорье в то время было заселено совсем другими народами, жившими там, по-видимому, исстари. В основном это были скотоводы.

К рубежу III—II тыс. до н.э. арийцы сосредоточились в Средней Азии и частью по южному Приуралью. Их этнос не составлял цельного монолита, в какой, для сравнения, были позднее сплочены гунны или, например, монголы Золотой Орды, тоже кочевники, — арийские [4] племена жили обособленно и чаще враждовали между собой, чем объединялись в кланы и союзы. Какие-то племена, видимо, уже тогда тяготели к оседлости, однако большинство племён оставались кочевыми, почти что скифскими по укладу жизни, полной разбойными набегами друг на друга, грабежами и угонами скота.

И всё же арийцы были единым народом, хоть и разбросанным по степям, и раздробленным на племена; единым не только этнически, но — с общей культурой, которую они затем понесли в Индию и в Иран.

Все другие великие переселения народов были — с юга на север и с востока на запад; арийцы единственные, кто продвигался на восток и на юг. О времени их вторжения в Индию и на Иранское нагорье мнения исследователей тоже расходятся. Упомянув, что самая ранняя из предлагаемых дат — начало III тыс. до н.э., мы будем впредь держаться хронологии, принятой отечественной наукой: приблизительно XV век.[2] В целом вторжение не носило завоевательного характера и оттого надолго растянулось. До X века арийцы расселялись по просторам будущей Персидской державы, от западного Ирана и Мидии до Гандхары, постепенно смешиваясь с исконными там народами и ассимилируя их; другая волна через Гиндукуш хлынула в Индию и покатилась по полуострову на юг.

Этот период принято называть «эпохой индоиранской общности». До X и даже до IX века культура индийских и иранских племён оставалась как и прежде общей, — хотя всю «эпоху общности» шло постепенное разделение индоиранцев на два народа, говорящих на разных языках, и складывались две разные религиозные традиции — предыстоки индийских «Вед» и иранской «Авесты», брахманизма и зороастризма.

Одно из основополагающих понятий зороастрийской теологии, понятие «А́ша» (или «А́рта»),[3] которому в индийских «Ведах» соответствует «Рта», у индоиранцев уже существовало.

В буквальном переводе «Аша» значит «Правда», «Истина»; но индоиранцы вкладывали в это слово иной смысл, нежели вкладываем мы. «Истиной» для них был прежде всего глобальный закон мироздания, регулирующий движение небесных светил, смену времён года и [6] вечное «воскресение» природы весной; в согласии с Истиной-Аша рождаются и умирают люди, о надлежащую пору льют дожди, произрастают травы на пастбищах, тучнеет и плодится скот. Мифологическое мышление индоиранцев не противопоставляло природу и человека, — оттого понятие «Аша» имело, кроме натурфилософского, и социальное содержание: существующий иерархический уклад в племенах, деление на три сословия — жрецов, воинов и скотоводов-пастухов — было для индоиранцев столь же естественным природным законом, как чередование дня и ночи.

С точки зрения теории религии, таким образом, «Истина» индоиранцев довольно близко соответствует древнеегипетскому понятию «Правды» — «Маáт». Но, в отличие от миропорядка-Маат, миропорядок-Аша не мыслился как неизменный и вековечно нерушимый. Злые силы, волею которых на землю обрушивались бедствия — засухи, например, или падёж скота, — злые силы стремились низвергнуть мир в хаос и небытие, и возможность такого исхода во всяком случае не отрицалась априори, как в религии древних египтян. Победа Добра не считалась изначально предопределённой; бесспорно, индоиранцы не сомневались в ней, но это была не теологическая догма, а предмет веры — как верят в победу солдаты на войне. Ашу хранили благие силы, противостоящие вселенскому Злу.

И те и другие силы вначале представлялись явлениями природы (засуха) или чистыми абстракциями (счастье). Кроме того, у индоиранцев ещё жило поверье, унаследованное от религии древних арийцев, что в мире нет ничего «нейтрального»: растения, камни, воды, воздух, горы — всё сущее наделено «духом» мáйнью, который может быть добрым или злым, — а стало быть все творения причастны борьбе Добра и Зла, Истины и Лжи. Со временем мифологическое сознание индоиранцев стало олицетворять явления и понятия в образах божеств (демон засухи Апáóша,[4] богиня счастья и благополучия Парéнди). «Вместо того, чтобы определять божественную персону изречением типа „Бог — это любовь",[5] индоиранцы начинали свою веру с того, что „Любовь — это бог", и постепенно создавали на основе этого представления божество».[6] Этот процесс шёл долго, у каждого племени по-своему. Когда образ того или иного бога окончательно складывался, он, как правило, всё равно не вытеснял из религиозной системы соответствующее природное явление или абстрактное [7] понятие: богиня реки и сама река, богиня счастья Паренди и счастье как таковое оставались едиными, точнее — двуедиными объектами культа, немыслимыми один без другого.

Точно так же персонифицировались и злые силы. Постепенно у индоиранцев сформировалось верование в два враждующих клана богов — ахýров и дэ́вов.

В разных племенах благими божествами, хранителями Истины, выступали как ахуры, так и дэвы. Обычно они считались двумя поколениями богов, старшим и младшим, противоборство которых — это вселенское противоборство Добра и Зла; но иногда и те и другие причислялись к положительным, «истинным» силам мироздания и составляли в племенном пантеоне два класса благих богов-покровителей (такие верования, скорее всего, были своеобразным «идеологическим компромиссом» двух племён после их слияния).

Уместно бы здесь добавить, что древним многобожеским религиям были не свойственны ни догмы, ни понятие «ереси». С точки зрения язычника, вера другого народа может быть враждебной, неправедной, даже нелепой, — но она не может быть «ошибочной»: чужой бог для язычника столь же реален, сколь и свой, каким бы вопиющим надругательством над моралью и здравым смыслом ни казались ему ритуалы, связанные с почитанием этого бога. Война между двумя народами мыслилась и как война их богов, однако боги побеждённого народа уничтожались лишь в том случае, если их жречество было не лояльно к завоевателям, и сохранялась опасность, что в будущем вера станет знаменем мятежей и восстаний; если же повода для таких опасений не было, завоеватели не только сохраняли святыни побеждённых, но сами поклонялись им, покровительствовали служителям их культа (прилож. 4-А, -Б, -В, -Г), — и нередко вслед за слиянием земель и кровей сливались и пантеоны, хотя бы частью... Однако отнести это всё к иранцам, у которых язычество сменялось монотеизмом и снова язычеством, можно лишь с таким множеством оговорок (подчас утверждающих обратное), что исключений из правила набралось бы едва ли не больше. Универсальных законов не существует... (Полностью справедливо, пожалуй, только для ранних индоиранцев и для Ахеменидов до Дария I.)

К концу индоиранской эпохи стала развиваться идея, что во вселенской непримиримой борьбе двух начал участвует человек, крепя твердыню Истины-Аша своими праведными поступками или, напротив, грехами усиливая стан Зла. Триада «благие мысли, благие речи, благие дела», ставшая главной заповедью зороастрийской этики и мерилом людских деяний, была провозглашена ещё древними племенными жрецами. Разумелось под ней прежде всего внешнее соблюдение моральных предписаний: «благими словами» было чтение молитв; «благими делами» — жертвоприношения богам, боевые подвиги воинов, усердный труд пастухов; молитвы, обращённые к небожителям, состояли из просьб воздать наградой за хвалебные песнопения и жертвы; посмертную судьбу человека определяла его принадлежность к тому или иному сословию — воину загодя была уготована лучшая участь в загробном мире, чем пастуху, без зависимости от их «мыслей, слов и [8] дел» при жизни. Вместе с тем, под «благими мыслями» подразумевались и личностные качества, необходимые для совершения «благих дел», — то есть не только почтение к жрецам и приверженность племенному культу, но и — доблесть, усердие, правдивость. Понятие «Аша», таким образом, имело нравственно-этическое содержание.

Главным жрецом — посредником между богами и людьми первое время был вождь племени. Нет никаких свидетельств, что у индоиранцев он считался «земным воплощением» божества или «проводником» небесной Истины-Аша в земной мир, который самим своим существованием поддерживает миропорядок (как египетский фараон). Благополучие племени — урожаи и плодовитость скота — не связывалось с телесным здоровьем вождя и его половой потенцией: у степных народов, для которых земледелие — занятие побочное, такие воззрения отмирали на очень ранней стадии (оставляя, впрочем, по себе множество культовых пережитков).

По-видимому, вождь племени, он же главный жрец и толкователь волеизъявлений богов, первоначально назывался кáви. Позднее роли первослужителя культа и вождя разделились; главным жрецом у иранских арийцев сделался зáóтар, у индоариев — хóтар, а кавиями стали называть особое сословие стихотворцев-прорицателей. Во время богослужений заотар/хотар приносил жертву и совершал возлияния. Жрецам рангом ниже вменялось поддерживать алтарный огонь, подносить культовые предметы и изготовить хáóму — ритуальный опьяняющий напиток.

Хаома — триединый образ: напиток, растение, из которого его изготавливали, и бог — персонификация растения и напитка. В «Ведах» хаоме соответствует сóма, причём «среди иранских божеств вряд ли найдётся ещё одно, характеристика которого в иранской и индийской традиции совпадала бы настолько, как это имеет место с авестийской хаомой и ведической сомой».[7] В обоих традициях ритуальное питьё противопоставляется всем другим хмельным зельям, «притупляющим разум», будящим в человеке «гнев и неистовство». Воздействие хаомы/сомы, по-видимому, было одновременно и тонизирующим, и раскрепощающим сознание — стимулирующим ассоциативно-образное восприятие действительности. В «Ведах» говорится, что «как наездник погоняет лошадь, так сома возбуждает песню» — то есть вдохновляет на декламацию гимнов-молитв.

Канонических, предписанных ритуалом молитв, не существовало. Всякий раз на богослужениях кави заново их импровизировал в состоянии опьянения хаомой/сомой. Бог и человек создавали гимн вместе: бог сообщал кави некую истину,[8] кави же облекал ниспосланное [9] духовное откровение в слова. Таким образом, заклинания и молитвы, произносимые кави, были тем, что «Авеста» называет «Мáнтра Спéнта» — «Святое Слово», — воздействующим словом, которое сам бог наделил сакральной силой.

К концу индоиранской эпохи сложились и некоторые каноны для такого импровизированного стихотворства: ритмические размеры, устойчивые обороты, постоянные метафоры — разные у иранцев и индоариев, уже отличавшихся по языку. Постепенно тексты гимнов становились целиком каноническими. Кавии (в Индии к тому времени их именовали ри́ши) больше не импровизировали свои поэтические молитвы, а сочиняли их загодя и повторяли от службы к службе. Отточенные десятками поколений кавиев/риши до художественного совершенства, в таком виде эти гимны вошли в «Ригведу» — самую древнюю из ведических книг, и частично в «Авесту». По этим двум памятникам, отследив в них фрагменты, восходящие к древнейшим верованиям, мы только и можем составить отдалённое представление о культовой поэзии индоиранцсв; прежде всего по «Ригведе» — тексту более раннему и, главное, не испытавшему влияния радикальной религиозной реформы.

Приведём в качестве примера фрагменты гимна водному богу Вáруне. Содержание гимна составляют хвалебствия Варуне с целью умилостивить его и просьбы быть милосердным к людям, простить им грехи и избавить от болезней, которыми Варуна карает грешников.[9]

Служба обыкновенно посвящалась какому-то одному богу. Этот бог, призванный молитвой кави, спускался с небес и незримо восседал на барсмáне — соломе, расстеленной по земле. На барсмане же, перед алтарным огнём совершалось заклание жертвенного животного — быка или овцы. Души убитых животных, по представлениям индоиранцев, отлетали на небо и воссоединялись с божеством Гéуш У́рван («Душа Быка»), покровительницей скота и скотоводства.

В разных племенах почитались верховными разные боги. У индоариев главой пантеона выступал, как правило, И́ндра — воинственный бог победы, метатель громов и молний. В цикле мифов, связанных с ним, центральным был эпизод об убийстве Индрой гигантского змея Ви́ртры. Индра носил эпитет «виртрахан» — «поражающий Виртру». У иранских арийцев верховным богом чаще был Ми́тра. Это имя было сперва нарицательным и означало клятву о соблюдении договора: например, между двумя соплеменниками, или между двумя племенами — о мире и о границах пастбищ. Скотоводам приходилось постоянно перегонять стада на новые пастбищные угодья, по многу дней быть вместе с ними вдали от племенного поселения, беззащитно для набегов и грабежей, — такое хозяйство невозможно было бы вести при постоянной вражде с соседями. Клятва митра почиталась священной.[14] Со временем она персонифицировалась как бог договора, который карает клятвопреступников. Возможно, Ложь, авестийская Друг, противопоставлявшаяся у зороастрийцев Истине-Аша, первоначально фигурировала в теологии как антипод Митры. Постепенно Митра обрёл и функции солярного бога, стал связываться с огнём.

Огонь индоиранцы чтили особо. По их представлениям, он воплощал Аша-Истину — был её зримым проявлением в земном мире. Видимо, уже тогда различали несколько ипостасей священной огненной стихии: «небесный огонь» (молнию), «огонь Солнца», «огни», которые пребывают в растениях и в телах живых существ («жизненная сила»; труп коченеет, потому что огонь покидает мёртвую плоть), и, наконец, обычное пламя — то, что на алтаре и в очаге. Возлияние алтарному огню было одним из главных ритуалов в ежедневных богослужениях. Молитва нáйрьо сáнгха — «хвала мужей [огню?]», позднее олицетворившаяся у иранцев в образе одноимённого бога-вестника, вместе с запахом возлитой хаомы и жареного жертвенного мяса возносила на небо слова людей, обращённые к богам. Таким образом, через посредство огня осуществлялась материальная и духовная взаимосвязь между миром людей и миром Истины. Возможно, огню был причастен круг абстрактных божеств — подателей благ, удачи, счастья. [12]

Священную стихию земли почитали в двух ипостасях: землю как таковую (почву) и Землю — богиню: Мать Зам, в паре с Отцом-Небом Áсманом. Они выступали как прародители всего сущего.

Третья мировая стихия — животворная стихия воды тоже была священна сама по себе (как сами по себе священными были пламя любого огня и любая почва). Индоиранцы обожествляли реки, озёра, ручьи и вообще, наверно, все источники и водоёмы, иногда олицетворяя их в образах богинь. Возлияния воде совершались каждый день вместе с возлияниями огню; и ритуальный напиток хаома, изготовлявшийся из сока хаомы, коровьего молока и воды, очевидно, символизировал триединство животного мира, растений и влаги, без которой силы Зла, в частности — демон засухи Апаоша, изничтожили бы на земле всякую жизнь.

Среди божеств, покровительствующих вселенским водам, в религии авестийских иранцев главная роль отводилась Ардвисýре Анахи́те (букв.: «Влага могучая, чистая») — богине в облике юной прекрасной девы (единственное иранское благое божество, которому приписывалось человекоподобное обличье[15]). Считалось, что Анахита живёт на вершине мировой горы Хукáрьи у источника А́рдви (с которым она отождествлялась). Вершина Хукарьи достигает небесной обители богов, и оттуда, с высоты неба пречистый поток по склону горы низвергается в мировой океан Ворукáшу — далеко-далеко на востоке. Каждый год в надлежащий срок с небосвода к океану спускается бог Ти́штрия (Сириус) в виде белого златоухого коня. На берегу его неизменно встречает Апаоша — конь чёрный, облезлый, безобразный. Три дня и три ночи противники бьются без отдыха; потом Апаоша временно берёт верх над блистательным богом и гонит его прочь от воды. Но благодаря гимнам, молитвам и возлияниям хаомы в его честь Тиштрия набирается сил, возвращается к океану Ворукаше и одолевает демона засухи. Чёрный конь бежит с поля битвы, освободив путь белому коню. Тогда Тиштрия погружается в пучину и пьёт студёную влагу — день за днём, много дней и ночей пьёт; а потом, напитавшись ею, снова взмывает на небо и по всей Земле-Зам разливает обильные дожди во благо пастбищным травам и колосящимся злакам.

Сюжет этого мифа, известный по «Авесте», не претерпел сколько-нибудь значительных изменений за всю историю домусульманского Ирана. Хотя в «Ведах» ему аналога и нет, но установлено, что по происхождению он — индоиранский (а представление о Сириусе как о подателе дождей восходит ещё к индоевропейским временам[16]). Скорей [13] всего, трактовка сначала была несколько иная: если люди много грешили и недостаточно воздавали Тиштрии почестей, богу не хватало сил для победы, и предстоял засушливый год.

Не совсем понятно, как разыгрывалось это мифологическое действо на звёздном небе: что, к примеру, означает отступление Тиштрии?[17] Облики, которые он последовательно меняет — сперва предстаёт в виде отрока, затем в виде быка и наконец в виде белого скакуна? А демон Апаоша, кажется, и вовсе не имеет небесного соответствия. Но в любом случае миф о Тиштрии — редкий для иранской традиции пример астрального мифа, во-первых, а во-вторых — единственный в ней циклический миф (действо которого не свершилось однажды и навсегда ушло в прошлое, а повторяется вновь и вновь, из года в год).

...Нравственность, мораль, Бог, справедливость, эстетика — это, с точки зрения историка, относительные категории: разные народы и разные эпохи понимали их по-своему, и, например, геройство Ахилла, воспевавшееся в Элладе, древний египтянин посчитал бы злом — угрозой существующему миропорядку. Относительна даже красота природы: бескрайнее степное скифское раздолье — для лесных и горских народов зачастую уродство, проклятые земли. Но одно исключение, кажется, есть: звёздное небо. Все народы восхищались этим зрелищем, и у всех представления о Боге так или иначе связывались с небесами.

Поэтому на первый взгляд может показаться странным, что у индоиранцев, почитавших звёзды, астрономические явления почти не отражались в мифологии.

Здесь опять как нельзя лучше подходит сравнение индоиранской религии с египетской. У египтян все события мировой (легендарной) истории повторялись каждый год — в годовом цикле мистерий, «театрализованных представлений» на мифологические сюжеты, — каждое в определённый день года, и каждому соответствовала одна и та же картина звёздного неба, повторяющаяся в этот день. Семьдесят дней Сириус не виден: ушёл на Запад, за горизонт, в царство мёртвых, — мёртв бог плодородия Осирис, убитый братом Сетом; мертва природа, боги в трауре, в Египте лютый иссушающий зной. А перед тем злодей Сет изрубил труп Осириса на куски и разбросал их по берегам Нила — это египтяне срезали и молотили колосья. Семьдесят дней Исида собирает останки мужа и вместе с Анубисом бальзамирует тело. И вот мумию оплакивают. Сириус, осиянная «Слеза Исиды», падает в Небесный Нил (первый утренний восход звезды на востоке, для II тыс. до н.э. ок. 20 июля) и растворяется в небесных водах («тает» в лучах зари)[18] — от этого разливается Нил земной. В начале времён [14] мир был водной пустыней, но однажды средь первозданных вод возник Холм-остров, сотворённый богом, — и теперь боги вновь сотворили мир: вода отступила, обнажилась плодородная почва. Мумию Осириса хоронят — бросают в почву зерно, и бог воскресает вместе с первыми всходами. Это было, это свершилось опять, и так будет повторятся вечно — как вечно повторяются одни и те же звёздные действа на небесах. Для мифологического сознания мистерии и обряды — это не изображения неких событий, а сами события: жрец-бальзамировщик в маске Анубиса — сам Анубис, плакальщицы — Исида и Нефтида, покойный — сам Осирис, и всякий умерший воскресает для вечной жизни в загробном царстве, как некогда воскрес великий бог.[19]

Но египетской религии такое мироощущение естественно. В этом, собственно, и заключается её суть: культ стабильности, неизменности, вековечности существующего порядка. Бог Солнца и его свита каждую ночь сражаются с исчадием Тьмы гигантским змеем Апопом, повергают его, пронзают копьями; утром солнечная Ладья выплывает из подземелья на небосвод, — но к следующей ночи Апоп излечивает раны и опять нападает на Ладью. Убить его нельзя, как нельзя не убить Осириса — не срезать и не обмолотить колосья. Мир зиждется на гармоническом равновесии: силы Зла всегда терпят поражение, но никогда они не будут истреблены до конца, ибо если в мире не останется Зла, то зачем тогда будут нужны боги?

А для издревле кочевавших арийцев окружающий мир постоянно менялся: новые земли — и новая природа, и другой климат, и иное небо над головой.[20] Их религия была устремлена как раз на противоположное: сделать мир таким, чтоб в нём не осталось места Злу, а для этого — помочь богам в их борьбе за полное торжество Истины.[21] Все исторические события уникальны; воскресение змея для индоиранца и зороастрийца — такая же бессмыслица, как для египтянина — его убийство. Змей убит раз навсегда, схватка предстоит уже с новым [15] змеем. Повторяются только природные процессы, из года в год бьётся с Апаошей Тиштрия, — но и засуха когда-нибудь будет уничтожена и навеки сгинет. «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку»; между повторяющимися звёздными картинами на небесной тверди и мировой историей связи нет.

Поэтому не было и мистерий на сюжеты легендарной истории. Видимо, ещё в ту пору, когда арийцы шли с севера на юг, мистерии превратились сначала в обряды (то есть мифологическое события — в изображения событий, боги — в людей, изображающих богов), а потом в ритуалы, изначальный смысл которых был напрочь забыт или переиначен. Так, обряд выжимания хаомы/омы явно восходит к древнейшей, ещё раннеарийской, а может быть и общеиндоевропейской мистерии мифа о том, как боги убили одного из своих собратьев, расчленили труп и приготовили из него напиток бессмертия.

По той же причине у иранцев, при тесном их общении с Вавилоном, так долго не приживалась блистательная вавилонская астрология. В досасанидском Иране толковали небесные знамения,[22] а по Зодиаку предсказывали погоду и урожаи на несколько лет, но не предсказывали событий — судьбу царя, исходы битв и др. Лишь с утверждением в зороастризме догмы о предопределённости конечной победы Добра была воспринята и гороскопная астрология. Космологические мифы и некоторые эпизоды легендарной истории сасанидские богословы стали постепенно приводить «в соответствие» с астрономическими явлениями (подчас это делалось очень неуклюже — см. внутритекстовый комментарий на с. 191-193), но ни одного циклического мифа не появилось всё равно. Иранские астрологи, по-видимому, первыми начали предсказывать по звёздам не только отдельные события, но также ход истории страны, общую тенденцию. Тем не менее по уровню астрологических знаний зороастрийский Иран не идёт ни в какое сравнение с такими цитаделями астрологии, как Вавилония и эллинский мир. И вообще сасанидская астрология имеет весьма опосредованное отношение к собственно религии, — поэтому её не принято называть «зороастрийской».

Об астрологии зерванитов см. на с. 119-120.

Помимо Ардвисуры Анахиты и Тиштрии, подателями влаги были фравáши — души умерших предков. Перед весенним равноденствием они в виде крылатых существ, облачённых в доспехи, прилетали из загробной обители (очевидно, с неба) и несли воду — каждая для своей семьи и для своей общины.

Цикл мифов о сотворении мира и людей у каждого племени был своеобычный. Надо полагать, что верховный племенной бог, как правило, почитался и главным демиургом. Общая же картина примерно следующая.[23] Сначала боги сотворили из камня скорлупу небесной тверди и возожгли на ней звёзды, а нижнюю часть скорлупы заполнили водой, в результате чего возник мировой океан Ворукаша, окруживший Землю: Земля утвердилась на лоне океана, покоясь в середине [16] каменной сферы «как яичный желток в середине яйца». После этого были сотворены Первый Бык, первый человек по имени Гáйа Мáртан («Жизнь Смертная») и первое растение. Наконец, боги вдохнули в сотворённый мир жизненную силу — огонь; в небе загорелось Солнце и стало светло. Всю троицу первозданных живых существ боги принесли в жертву: истолкли растение, заклали Быка, убили человека, — и из их плотей возникли семена, твари и род людской. Мир пришёл в движение в соответствии с Истиной-Аша, регулирующей природные процессы: смену времён года, рождения и смерти.

«Эти природные процессы, если судить по индийским источникам, рассматривались как бесконечные. Начатые богами, они должны были продолжаться вечно, пока люди исполняют свои обязанности. Поэтому священнослужители представляли себе, что каждый день они вновь вместе с растениями и животными совершают первоначальное жертвоприношение для того, чтобы обеспечить миру продолжение его существования. Благодаря этим ежедневным ритуалам священнослужители сознательно освящали, благословляли и укрепляли каждое из семи творений, и все они были представлены в обряде: земля — в священном участке, на котором совершалось богослужение, вода и огонь — в сосудах, стоящих перед священнослужителем, небесная твердь — в кремнёвом ноже и каменном пестике ступки, растения — в пучке прутьев барсман[24] и в хаоме, животные — в жертвенном животном (или же в животных продуктах — молоке и масле). Наконец, сам человек присутствовал в совершающем обряд жреце, который становился таким образом соучастником действий богов, выполняя свой долг по поддержанию мира в состоянии устойчивости и чистоты».[25]

Верования индоиранцев, касающиеся загробной судьбы, восстанавливаются лишь в самых общих чертах. Существовал миф о Йи́ме, первом умершем, который проложил человечеству путь в потусторонний мир, сделался богом загробного царства и обустроил преисполненную счастья обитель, где мёртвые наслаждаются благостным покоем. Но это представление не было единственным: пантеоны отличались, и в других племенах Йима считался где богом Солнца, где богом плодородия, где вождём человечества в эпоху «золотого века», который был утрачен, когда злые силы обрушились на мир и временно взяли верх — из-за людских грехов или по какой-то другой причине. (Все эти сказания переплетались. Впоследствии зороастрийская традиция выработала из них цельный, логичный миф, вошедший в канон «Авесты».)

Райская обитель помещалась на небо или на «край света», но хотя души-фраваши пребывали там, осенённые божьей милостью, они [17] нуждались в регулярных жертвоприношениях и молитвах со стороны потомков. Во признательность за радение о себе фраваши носили воду своим живым родственникам и охраняли их от злых духов. Здесь отчасти мотив двуединства миров: боги сильны благодаря людям — их молитвам и жертвам, а люди, в свою очередь, сильны благодаря заботе богов (сравн. с мифом о Тиштрии — с. 12-13), — но не только это: двойственность, логическое (с нашей точки зрения) несоответствие верований и обычаев проистекали в конечном счёте из-за смутности представлений о том, что же всё-таки уготовано человеку в потустороннем мире (полной «ясности» в этом вопросе не было, кажется, ни в одной религии); религиозное «обоснование» иных ритуалов давно было забыто, но они исполнялись — по традиции и «на всякий случай» (как нередко атеисты на всякий случай крестят детей). Рай, как уже говорилось, мыслился таким же иерархическим, как земное общество: загробная участь — мера благ, которых удостаивайся покойный, то, насколько он становился приближен к богам, — зависели от сословия, к которому он принадлежал на этом свете, и только уже внутри сословия — от «благих мыслей, слов и дел». Идея воздаяния за грехи и награды за праведность была ещё на довольно примитивном уровне: ад, мрачная безжизненная пустыня, предназначался главным образом изгнанникам и людям из враждебных племён.

Установлено, что арийцы и ранние индоиранцы хоронили своих покойников в землю. Но потом погребальный обряд сменился: у индоариев — кремацией, у иранских (авестийских) арийцев — обычаем выставлять труп в пустынном месте на съедение птицам и зверью. Этот обычай впоследствии ревностно соблюдатся зороастрийцами; они считали, что, едва тело покидает жизненная сила-огонь, в мёртвую плоть сразу вселяется скверна, и всякий, прикоснувшийся к трупу или даже только побывавший близ него, должен очиститься. Весьма вероятно, что такое поверье — отголосок стародавнего бедствия, чумной или ещё какой-то эпидемии, косившей индоиранцев: было замечено, что те, кто пластался по телу мертвеца, оплакивая его, заболевали и уходили следом (сравн.: зороастризм запрещает оплакивание трупа — только «заочные» рыдания и не свыше трёх дней). Развивая гипотезу дальше: можно догадываться, почему очистительные омовения совершались коровьей мочой: мочевина не только удобрение, но и очень хорошее обеззараживающее средство при некоторых воспалительных процессах (нынешней уринотерапией целебные свойства мочи превозносятся, как другими направлениями нетрадиционной медицины — мумиё и прополис).[26]

Новое представление — что мёртвая плоть заключает в себе зло — [18] не могло не повлиять на загробные верования. Умерший должен был предстать перед богами чистым, поэтому скверну надо было уничтожить: «душа» ещё не мыслилась чем-то совершенно отдельным от телесной оболочки. Индоарии избрали огонь; иранцы же, «как кажется, слишком почитали огонь, чтоб использовать его для уничтожения оскверняющего вещества».[27] Обычай выставления трупов, скорей всего, подсказала им сама природа: неглубокие захоронения в каменистой земле раскапывали хищники... После уничтожения плоти огнём или зверьём собирали и погребали кости; но хотя считалось, что душа на том свете может облечься в новую (неземную) плоть только при сохранности костей, — религиозное сознание индоиранцев вскоре окончательно «отделило» душу от её телесного мирского вместилища, в которое проникает зло. Логично полагать, что из-за этого «не получили» земных тел-идолов и бессмертные небожители: иранцы не изображали своих богов.[28] Силы Зла (дэвы), напротив, очень часто (хотя далеко не всегда) описываются в зороастрийских источниках имеющими телесное обличье.[29]

Имя «Заратýштра» (среднеперс. Заратýшт; в поздних источниках и в «Шахнаме» Зардýшт, в грецизированной передаче Зороáстр) буквально означает «Староверблюдый», «Обладающий старым верблюдом» — простое крестьянское имя, типичное, в частности, для Ирана времён Ахеменидов.

«Это, на первый взгляд немного странное, значение приобретает особый смысл, если вспомнить ещё несколько древнеиранских имён, в том числе и упоминаемых в ,Авесте", имеющих явно уничижительный оттенок: „Не-быстро-верблюдый“, „Тоще- лошадный", „Тоще-быкий“... Подобные имена относятся к так называемым „именам- оберегам", защитным, охранительным именам, непривлекательность которых рассчитана на то, чтобы отвлечь от ребёнка враждебные силы. Такие имена до сих пор встречаются у иранских и других народов Средней Азии».[30]

Он был сыном Порушáспы, из рода Спитáмы. Разные источники относят время его жизни: самое раннее — к XV, самое позднее — к VI в. до н.э.

Сообщения некоторых античных авторов, согласно которым Заратуштра жил за много тысячелетий до н. э., — например, «за 6000 лет до Платона», — объясняются простой ошибкой: эти авторы принимали легендарную зороастрийскую хронологию за историческую и согласовывали её, каждый на свой лад, с историческим летоисчислением греков.

В этих же пределах: XV—VI вв. до н.э. — колеблются и датировки, предлагавшиеся исследователями. В пользу ранних датировок свидетельствует близость языка «Ригведы» и языка, на котором сложены поэтические проповеди Заратуштры — «Гаты» («гимны», «песни»); однако идейное содержание «Гат» и исторический фон, отразившийся в них, плохо согласуются с тем, что известно об индийских и иранских арийцах времён их общности, но зато хорошо «вписываются» в социальную атмосферу более позднюю, когда разделение индоиранцев шло к концу. Большинство объективных данных в настоящее время позволяют с достаточной уверенностью принять хронологические рамки: середина IX — начало VII в. до н.э.

Уже при Дарии I (V в. до н.э.) точного представления о родине Заратуштры не было, и всю последующую историю Ирана многие [20] города и области претендовали на то, чтоб считать его своим уроженцем, — как в Древней Греции семь городов оспаривали право называться родиной Гомера. Из обрывочных, разноречивых и только косвенных сведений, которые даёт на этот счёт «Авеста», всё же удаётся выстроить и доказательствами (но опять только косвенными) подтвердить версию, что пророк родился в Гáве (греч. Согдиана; илл. 2), — однако эта версия лишь убедительней других, не более того.[31]

Происходил Заратуштра из жреческого сословия, и по достижении, надо полагать, пятнадцати лет — возраста совершеннолетия он был посвящён в младший жреческий сан. Стихотворные проповеди Заратуштры — семнадцать авестийских гат свидетельствуют о его незаурядном поэтическом мастерстве; несомненно, он обучался сложению молитвенных гимнов и декламировал их во время служб. К тридцати годам он уже стал заотаром — полностью правомочным жрецом, допущенным к знанию сокровенных религиозных таинств.

По преданию, в тридцать лет он был озарён «истиной праведной Веры». Ему явился «Господь Мудрый» (авест. Ахýра Мáзда, среднеперс. Ормáзд) и призвал на служение себе. В откровениях, ниспосланных Заратуштре, Ахура Мазда разъяснил ему «сущность» новой религии, которая одна причастна Аше и которая должна прийти в мир, полный Зла, через него — смертного наследника рода Спитамы. Так Заратуштра стал пророком.

Учение Заратуштры («гатический», или «чистый» зороастризм) проповедовало дуалистический монотеизм — особую разновидность единобожия, теологическая система которой отрицает существование иных богов, кроме одного, но вместе с тем признаёт существование сверхъестественной силы, антагонистичной богу.

Следует отметить, что по крайней мере до XIX в. н.э. все единобожеские религии оставались единобожескими только на теоретическом уровне — в «высоких» богословских диспутах и трудах; а в народном сознании (то есть на практике) они трансформировались в дуалистический монотеизм: сравн. средневековые представления о дьяволе в католичестве, русские поверья о нечистой силе, мусульманские об иблисе, шайтанах и др.

Единый благой бог — Ахура Мазда, «Господь Мудрый». (Зороастрийские источники называют его обычно «Духом», но как чистая абстракция он выступает только в древнейших текстах «Авесты» — «Гатах»,[32] а в «Младшей Авесте» и в среднеперсидской [21] ортодоксии он наделяется чертами, характерными для языческого божества, хотя, как и другие боги зороастрийского пантеона, не имеет телесного воплощения.) Возможно, образ Ахура Мазды — это результат творческого переосмысления Заратуштрой культа ахуров: его слияние в монотеистический культ. Ряд исследователей, однако, полагает, что ещё в индоиранскую эпоху представление о верховном ахуре существовало во многих племенах, и Заратуштра провозгласил не какую-то совершенно новую концепцию божества, никак не связанную с традицией, а только переосмыслил заимствованное. Но в любом случае — переосмысление было коренным.

Ахура Мазде противостоит Злой Дух Áнгхро Мáйнью (в «Гатах» он не называется по имени и фигурирует нарицательно). Оба Духа никем не сотворены и существуют от начала времён.

Природа Ахура Мазды — Добро, Истина-Аша, разлитая в мире, вселенский живительный Огонь — А́тар. Сонм бога — шесть Амéша Спéнта, «Бессмертных Святых»: Вóху Мáна («Благая Мысль»), А́ша Вахи́шта («Лучшая Истина»), Хшáтра Вáйрья («Наилучший Распорядок», «Власть Желанная»), Спéнта Армáйти («Святое Благочестие»), Хаурватáт («Целостность», «Здоровье») и Амертáт («Бессмертие»). В «Младшей Авесте» и позднейших источниках это высшие божества зороастрийского пантеона, наделённые функциями покровителей человека, скота и стихий (седьмым Амеша Спента обычно считается сам Ахура Мазда), но в учении Заратуштры они ещё не самостоятельные боги, а, скорее, аллегории благих качеств бога единого.[33]

Из двух изначальных Духов-близнецов

— оба сделали свободный выбор между Добром и Злом. Точно так же выбор должен сделать и человек:

Идея об участии человека в борьбе двух начал существовала и в индоиранской религии. Но, во-первых, она хоть уже и влияла на мифологическое сознание индоиранцев и во многом определяла их [22] духовную и мирскую жизнь, однако не была ещё ими ни сформулирована, ни даже осознана,[34] — Заратуштра же впервые провозглашает её как один из фундаментальных постулатов веры. Во-вторых, помощь, которую человек оказывает богам в деле поддержания миропорядка-Истины, сводилась в индоиранской религии главным образом к внешнему соблюдению обрядов и чтению молитв; а Заратуштра под «благими мыслями, словами и делами» разумеет прежде всего то, что связано с нравственностью и этикой.

Понятие «Аша» имею этическое содержание и у индоиранцев (см. выше, с. 8), однако осмысление нравственных категорий как объекта религии не только само по себе было радикальным реформаторским нововведением, но — нравственность ставилась во главу. Истина-Аша в зороастризме — персонификация праведности, справедливости и благочестивой приверженности «ахуровскому» учению (в личностном и социальном плане); вместе с тем за ней сохраняются все функции по поддержанию миропорядка. Ей (и морально-этически, и космологически) противостоит Друг (среднеперс. Друдж) — Ложь, первопричина всех людских грехов и пороков, источник Зла. Два Духа-близнеца сделали некогда изначальный выбор, и с тех пор

Приверженцы Лжи — другвáнты (среднеперс. друджвáнты) усилили стан Злого Духа. Ашавáны, избравшие Истину пополнили воинство Добра и крепят его своими «благими мыслями, словами и делами». Эта морально-этическая триада неразделима: мысли и слова без дел — ничто. Идеал пассивной праведности, созерцательного самоуглубления чужд зороастризму на протяжении всей его истории.

Загробная судьба человека зависит только от его добрых и злых мыслей-слов-дел, к какому бы сословию он ни принадлежал, будучи в этом мире. С каждого спросится. Праведного пастуха ждёт счастливая участь в небесной райской обители, а воину, жрецу и даже правителю общины, если они много грешили, уготован ад.

Ахуры в «гатическом» зороастризме — положительные силы мироздания. Это не божества: Заратуштра в своих молитвах-проповедях называет некоторых, например Паренди (счастье), Митру (соблюдение клятвы, верность договору), Áши (удача, богатство), но упоминаются они нарицательно: в индоиранской религии это собственные имена богов,[35] для Заратуштры же — абстрактные категории, проявления Истины, блага, которые заключены в праведной вере. Дэвы [23] — силы Зла, порождённые Тьмой, им поклоняются и приносят жертвы нечестивцы. Все старые индоиранские боги — Индра, Митра, Вертрагна, Ардвисура Анахита и др. — были пророком отвергнуты и причислены к дэвам: бог только один, он сотворил мир и всё, что есть благого в мире. Резко осуждается «омерзительное зелье» — хаома.

Во времена Заратупггры иранские племена по большинству уже переходили к оседлой жизни, и у таких племён всё чаще вспыхивали междуусобицы с теми, кто продолжал кочевье. В основном кочевники оттеснились к окраинам Иранского нагорья и жили набегами. Исторических фон многих гат — кровавые столкновения, грабежи, угоны скота. Очевидно, родное племя Заратуштры тоже было оседлым и тяжко страдало от буйной азиатской скифщины. В «Гатах» превозносится «мирная пастьба», плодовитый тучный скот; «кто ревностно заботится о скоте, — наставляет пророк, — тот и сам окажется на горних пастбищах Аша Вахишты и Воху Маны» [Бр].

Приносить быков и коров в жертву — богомерзкий грех: только дэвопоклонники могут изводить понапрасну стада во услаждение дэвов.[36]

Поэтическая аллегория и персонификация скота — Геуш Урван, «Душа Быка». Она страдает от Айшмы — духа разнузданности и богоборческого своеволия, чья «ложь» толкает людей на преступный путь (в позднейшем зороастризме — один из верховных дэвов, в «гатическом» — главным образом олицетворение набегов):

Всё сущее вовлечено в битву двух начал, Истины и Лжи, Ахура Мазды и Злого Духа. С окончательной победой Ахура Мазды завершится история. Вселенная будет очищена огнём, который испепелит [24] всех друджвантов и дэвов, но праведники пройдут сквозь него невредимыми; мёртвые восстанут, облекутся в новую плоть, — и всё истинное, ахуровское отныне и вовеки будет пребывать в светлом царстве Ахура Мазды, а Злой Дух навсегда сгинет в небытие.

Такова в общих чертах религиозная концепция «гатического» зороастризма.

Существуют две теории происхождения «Авесты» — «мидийская» и «восточная». Сторонники «индийской» теории считают родиной [27] Заратуштры обычно долину реки Аракс[42] или мидийский город Рáгу (илл. 2, южнее Каспийского моря); но даже независимо от того, где родился пророк и где он проповедовал своё учение, зороастризм, по «мидийской» теории, впервые был воспринят в Западном Иране — индийским племенем мáгов. Однако «Авеста» совершенно «не знает» Западного Ирана: ни топонимов, ни имён царей, ни слов из западных диалектов, в том числе слова «маг», а восточноиранские реалии упоминаются повсеместно. Поэтому господствующей в науке сейчас является «восточная» теория, согласно которой родиной «Авесты» и зороастризма были северо-восточный Иран, Хорезм и Бактрия — современные Афганистан и Таджикистан, — то есть области, соседствующие с царством Виштаспы (если правильна его локализация в Дрангиане).

Древнейшие после «Гат» авестийские тексты[43] — «Ясна семи глав», или просто «Семиглав» («Ясна» 35-41), — семь коротких литургических молитв, прославляющих Ахура Мазду, Амеша Спента и благие творения, в том числе огонь и стихии, — вопреки распространённому взгляду,[44] едва ли составлены самим Заратуштрой. Религиозно-мировоззренческая система, лежащая в основе этих молитв, внешне как будто бы соответствует учению «Гат»: этика, мораль, образ единого бога, противоборство двух сил и свободный выбор между Добром и Злом — всё это явно или косвенно «Семиглавом» провозглашается тоже. Но сочинителей вдохновляет уже не только это. Если Заратуштра, воздавая должный почёт стихиям и благим творениям материального мира, воздавал его «постольку-поскольку», ни на мгновение не забывая, что первопричиной всего благого является сам Ахура Мазда, — то «Семиглав» временами поёт стихии и творения как самодостаточные ценности, делая в сторону бога лишь формальный поклон. Мотив «Гат»: «Хвала Ахура Мазде, создавшему воды, в которых источник жизни»; мотив иных фрагментов «Семиглава»: «Хвала водам, созданным Ахура Маздой, ибо воды несут жизнь земле и нам» — и молитва порой звучит с такой самозабвенной страстью, что невольно вспоминается культ природы у язычников.

Не скажешь и что «Семиглав» сравним с «Гатами» по художественному мастерству.

«Гаты» рядом с «Семиглавом» — это как религиозное полотно кисти гения, предназначенное для храма, рядом со светской картиной на [28] тот же евангельский сюжет, написанной учеником — одарённым, который проникся заветами учителя, но не до конца понял их, и что недопонял, то механически, как догму, перенял; поэтому стать продолжателем и довершить дело учителя не смог, стал подражателем; а затем повело назад, назад, назад — от собственных исканий к избитым трафаретным решениям, и только талант не дал пасть безнадёжно, всё-таки удержал на достойной высоте. Зороастризм «Семиглава» ещё не многобожие. Но уже сделано несколько шагов обратно.

Вероятнее всего, «Семиглав» был создан сподвижниками Заратуштры вскоре после его смерти. «Первоапостолы веры» до встречи с пророком были язычниками и, совершенно искренне приняв учение «Гат», не смогли до конца избавиться от представлений, которыми их сознание было напитано с детства. Они восприняли заветы, но не могли изменить образ мышления.[45]

Впрочем, в хвалебствиях «Семиглава» акцент смещается с Творца на творения далеко не всегда. Знаменательней другое. Религиозная система Заратуштры не была разработана до конца в самом главном — в единобожии: абстрактные благие сущности Ахура Мазды обладали чертами самостоятельных божеств, им, хоть и неявно, приписывались функции покровителей, — пророк, возводя столп веры, не успел положить последний камень, осталась брешь, — и именно от неё поползла трещина. В «Семиглаве» впервые встречается термин «Амеша Спента» — «Бессмертные Святые». Они уже — божества мужского и женского пола, добрые покровители («Ясна» 39.3); правда, конкретно их роли не уточняются и даже не звучат имена, но совершенно ясно, что развиваться могла только «гатическая» традиция: Спента Майныо («Святой Дух»)[46] — покровитель рода людского, Воху Мана — скота, Аша Вахишта — огня, Хшатра Вайрья — металлов, небес (созданных из металла) и сильной праведной власти, Спента Армайти — земли, оседлой жизни и «мирной пастьбы», Хаурватат — растений и Амертат — воды. (Вскоре эта концепция окончательно утвердится в зороастризме.) Сам Ахура Мазда именуется язáтом («Ясна» 41.3) — «достойным почитания»; именно этим словом будут названы старые индоиранские боги, когда восстановится их культ и они войдут в зороастрийский пантеон как «созданные Ахурой» (см. далее, с. 32).

Чуть поздней «Семиглава» — может быть с перерывом меньше чем в десять-двадцать лет — складывается новый текст «Старшей Авесты» [29] — молитва из четырёх прозаических строф[47] («Ясна» 52), где, наряду с Ахура Маздой, воспевается Хаома — бог, растение и напиток, — то, что Заратуштра напрочь отвергал: «омерзительное зелье». (Эту молитву иногда называют «Вторым Семиглавом».)

На востоке Ирана "чистый" зороастризм тоже, по всей видимости, оставался верой замкнутого жреческого сословия. Но просуществовал он совсем недолго. В народе из новой религии восприняли только представление об Ахура Мазде как о высшем божестве, дуализм, идею об участии человека в мировой борьбе Добра со Злом, идею о посмертном воздаянии за грехи и, возможно, представление о том, что исторический процесс имеет конечную цель и ограничен во времени. [32] Сама же богословская система, оперирующая абстрактными идеями и сложными этическими категориями, не могла снискать популярность и вытеснить привычное и понятное язычество. Культы старых богов, отвергнутых Заратуштрой, в народе никогда не прерывались и вскоре были приняты самими зороастрийцами, которые для этого ввели в теологию специальное понятие «язаты» — «достойные почитания». Оно встречается уже в «Семиглаве», но только применительно к Ахура Мазде (см. выше, с. 28), теперь же язатами именуются все старые отвергнутые боги, кроме Индры и ещё нескольких. Авестийские тексты, составленные после «Семиглава» (то есть кроме двух «Семиглавое» и «Гат» вся остальная «Авеста») приписывают язатам иерархическое положение более низкое по сравнению с божествами Амеша Спента и выделяют среди язатов наиболее почитаемых — собственно Ахуров: Митру и водного бога Апáма Нáпата; к Ахурам часто причисляется и сам Ахура Мазда. (В среднеперсидских источниках понятия «ахуры» и «язаты» — уже фактически синонимы.)

Таким образом, «младоавестийский» зороастризм становится языческой религией почти «классического» типа, — с той, однако, существенной разницей, что божества (кроме Ардвисуры Анахиты) не имеют антропоморфного облика (но имеют инкарнации — воплощения в виде животных и птиц[57]). Соответственно мифологизируется и личность пророка: в «Младшей Авесте» Заратуштра получает от Ахура Мазды наставления, какими молитвами и жертвами следует почитать язатов, ревностно молится им, а у некоторых язатов просит поддержки и сам Ахура Мазда. В ходе формирования этого «языческого зороастризма» быстро увеличивается легион дэвов — прежде всего за счёт олицетворения различных бедствий, представлений о ритуальной нечистоте, людских пороков: засуха — дэв Апаоша, «трупная скверна» — дэв Нáсу, лень — Бушья́ста и т.п. Образы дэвов слабо индивидуализированы, но, в отличие от ахуров и язатов, они почти всегда имеют телесное воплощение и зримо представимы: Апаоша — чёрный конь, Нáсу — трупная муха, Бушья́ста — «длиннорукая» женщина. Ко времени составления «Видевдата» (не позднее II—III в. н.э.) — жреческого свода ритуалов, направленных на предотвращение пагубного влияния и козней дэвов, к дэвовскому воинству причислялись также: храфстра — насекомые, земноводные, пресмыкающиеся и некоторые «вредные» млекопитающие (напр., волк) — порождения Ангхро Майнью; пáирика — особый класс женских дэвовских существ; кавии и карапаны — правители и жрецы иноверческих религий, враждебные зороастризму; и даже обыкновенные люди, виновные в наиболее мерзостных, по зороастрийским представлениям, неискупаемых грехах: [33] гомосексуалисты, разбойники, осквернителя священных стихий — огня и земли (те, кто сжигает или закапывает трупы).

Язатам «младоавестийского» пантеона приписываются функции, так или иначе связанные с моралью и этикой. Однако средоточием нравственных категорий как объекта религии остаётся Ахура Мазда. Примечательно, что вплоть до мусульманского времени в проповедях и наставлениях зороастрийских вероучителей язаты почти никогда не упоминаются: все рассуждения о грехах и добродетелях строятся вокруг образов Ахура Мазды (Ормазда) и его антагонистов — Ангхро Майнью (Ахримана) и дэвов. Эта традиция сформировалась на «младоавестийской» стадии, что хорошо видно по составленному в то время тексту торжественной клятвы, которую должен произнести всякий новообращённый зороастриец, так называемому «зороастрийскому „Символу веры“» («Ясна» 12):

1. Кляну дэвов.

Считаю себя молящимся Мазде, заратуштровским, противодэвовским, учащим Ахуре, славящим Бессмертных Святых, молящимся Бессмертным Святым. Ахура Мазде благому, благостному, всё благо признаю праведному, лучезарному, благодатному, «и всё, что лучшее»,[58] чей скот, чья Истина, чьи светы, чьими «Светами полнятся счастьем».

2. Спента Армайти благой верую — моей она да будет.

Отказываюсь от воровства скота и разбоя, от разорения и разрушения селений молящихся Мазде.

3. Тем владельцам[59] предаю вольное передвижение, вольное житие, кто живёт на этой земле со Скотом. Молитвой Истине воздавая так провозглашаю: больше не стану я разорять и разрушать селения молящихся Мазде, посягать на тело и жизнь.

4. Отрекаюсь от единения со злыми, злобными, зловредными, пагубными дэвами, самыми лживыми, самыми тлетворными, самыми злополучными из всех существ, от дэвов и дэвовских, от чародеев и чародейных и от всех, кто насилует живущих, мыслями, словами, делами и обличьем отрекаюсь от единения со лживым, сокрушающим.

5. Как раз так, как Ахура Мазда поучал Заратуштру во всех беседах, на всех встречах, когда Мазда и Заратуштра разговаривали между собой.

6. Как раз так, как Заратуштра отрёкся от единения с дэвами [34] во всех беседах, на всех встречах, когда Мазда и Заратуштра разговаривали между собой, — так же и я, молящийся Мазде, заратуштровский, отрекаюсь от единения с дэвами, как отрёкся от них праведный Заратуштра.

7. По вере Вод, по вере Растений, по вере Скота благодатного, по вере Ахура Мазды, создавшего Скот и Мужа праведного, по вере же Заратуштры, по вере Кави Виштаспы, по вере Фрашаоштры и Джамаспы, по вере каждого Спасителя,[60] истиннодейственного, праведного, — по этой Вере и Учению:

Я — молящийся Мазде.

8. Молящимся Мазде, заратуштровским, считаю себя прославлением и исповеданием. Славлюсь благомыслием мысли. Славлюсь благословием слова. Славлюсь благодеянием дела.

9. Славлюсь Верой моления Мазде, умиротворяющей, слагающей оружие, брачно-родственной,[61] праведной, из сущих и будущих величайшей, лучшей и прекрасной, ахуровской, заратуштровской. Ахура Мазде всё благо признаю. Это и есть Веры моления Мазде прославление [СК].

Культы Митры, Анахиты, Вертрагны надлежащим образом отправляются, им приносятся жертвы, — но обращаются к ним лишь с просьбами быть милостивыми и помочь в конкретных мирских делах. Постепенно складываются канонические гимны язатам — яшты, уже на новом диалекте, существенно отличающемся от языка «Гат» и «Семиглавов»; но по содержанию и, главное, по мировосприятию многие яшты восходят к обрядовой поэзии индоиранских кавиев, «минуя» «Старшую Авесту», они продолжают традиции древнего многобожия. Тексты, вероятно, не записывались и существовали только в изустной передаче — и «Гаты» Заратуштры, и «Семиглавы», и всё, что складывалось после (подробнее см. далее — с. 55-56).

11 марта 522 г. до н.э., когда Камбиз II находился за пределами страны, престол в результате государственного переворота захватил «маг Гаумáта», выдававший себя за брата Камбиза Бáрдию, незадолго перед тем убитого по приказу самого царя. В завоёванных [35] персами областях лже-Бардия был сразу и решительно поддержан племенной знатью, а благодаря своим либеральным начинаниям (отмена воинской повинности и отмена налогов на три года[62]) обрёл поддержку и у персидского народа: после того, как Гаумата–лже-Бардия, процарствовав семь месяцев, был свергнут и убит заговорщиками во главе с Дарием, «народ его оплакивал», и по всей империи вспыхнули мятежи против Дария, захватившего престол.

В таком виде события воссоздаются по письменным источникам. Самый подробный рассказ о них — у Геродота (кн. III; Бардию Геродот называет Сме́рдисом):

30. Камбиз <...> отослал Смердиса из Египта в Персию из зависти (потому что тот, единственный из персов, мог почти на два пальца натягивать тетиву принесённого ихтиофагами[63] лука эфиопского царя). Так вот, после отъезда Смердиса в Персию Ксиибиз увидел во сне, что прибыл к нему вестник из Персии с вестью, будто Смердис восседает на царском престоле, а голова его касается неба. Тогда Камбиз в страхе, что брат умертвит его и сам станет царём, послал в Персию Прексаспа, самого преданного ему человека, убить Смердиса. А тот отправился в Сузы и убил Смердиса. Одни говорят — заманив его на охоту, а другие — будто привёл к Красному морю и там утопил.[64] <...>

61. Пока Камбиз, сын Кира, находился в Египте и творил там безумные деяния,[65] двое братьев из племени магов подняли мятеж. Одного из них Камбиз оставил в Персии управителем своего дома. Этот-то человек и поднял восстание, хорошо зная, что кончину Смердиса держат в тайне и что в Персии об этом известно лишь немногим, большинство же считает, что Смердис жив. На этом-то маг и построил свой замысел захватить царскую власть. Был у него брат, который, как я уже сказал, вместе с ним поднял мятеж, по внешности очень похожий на Смердиса, убитого по приказанию своего брата Камбиза. А был он не только похож на Смердиса, но даже имя его было Смердис. Этого-то человека, своего брата, маг Патизиф убедил, что всё для него устроит, и «сесть на престол пригласил».[66] А посадив [брата] на престол, Патизиф разослал глашатаев по разным областям [Персидской [36] державы], а также и к войску в Египет [с вестью], что отныне надлежит повиноваться Смердису, сыну Кира, а не Камбизу.

62. Итак, глашатаи повсюду объявляли об этом; между прочим, был отправлен глашатай и в Египет (царя он застал с войском в Экбатанах в Сирии[67]). Выступив посредине [царского] стана, глашатай объявил повеление мага. А Камбиз, услышав такую весть, подумал, что глашатай говорит правду и Прексасп его предал, не исполнив приказания убить Смердиса. Царь посмотрел на Прексаспа и сказал: «Так-то ты, Прексасп, выполнил моё поручение?» А тот отвечал: «Владыка! Неправда это, что брат твой Смердис восстал против тебя. Никогда уже не выйдет у тебя со Смердисом ссоры — ни большой, ни малой. Ведь я сам лично исполнил твоё повеление и своими руками предал тело его погребению. Если теперь и мёртвые воскресают, тогда можно ожидать, что и мидийский царь Астиаг восстанет против тебя. Если же на свете всё осталось, как прежде, то, конечно, от Смердиса уже больше не угрожает тебе никакой беды. Так вот, я думаю, нужно воротить глашатая и допросить, кто его послал требовать повиновения царю Смердису».

63. Такой совет Прексаспа пришёлся по душе Камбизу. Тотчас же нагнали глашатая и привели назад. А когда он явился, Прексасп сказал ему вот что: «Человек! Ты говоришь, что пришёл вестником от Кирова сына Смердиса. Так вот, скажи нам правду и иди с миром: сам ли Смердис лично дал тебе это поручение или один из его слуг?» А тот отвечал: «Я-то ни разу не видел Смердиса, сына Кира, с тех пор как царь Камбиз отправился в Египет. Но маг, которого Камбиз назначил управителем своего дома, дал мне это поручение и сказал, что Смердис, сын Кира, так велел объявить вам». Так отвечал глашатай и сказал сущую правду. А Камбиз сказал: «Прексасп! Ты честно выполнил моё поручение, ты не виновен. Но кто же в Персии восстал против меня, обманов присвоив себе имя Смердиса?» Прексасп же отвечал: «Мне думается, царь, я знаю это. Маги восстали против тебя: Патизиф, которого ты оставил управителем своего дома, и брат его Смердис».

64. Когда Камбиз услыхал имя Смердиса, ему сразу же стало ясно, что Прексасп прав и что сновидение его сбылось. А видел он во сне, что некто принёс ему весть: Смердис восседает на царском троне и головой касается неба. Тогда царь понял, что напрасно погубил брата, и стал его оплакивать. Оплакав же брата и страшно подавленный всем этим несчастьем, Камбиз вскочил на коня и решил немедленно выступить в поход на Сузы против [37] мага. А когда царь вскакивал на коня, отпал наконечник ножен его меча и обнажённый меч рассёк ему бедро. Рана была в том самом месте, куда он прежде сам поразил египетского бога Аписа. Камбиз решил, что рана смертельна и спросил об имени города. Ему сказали, что [город называется] Экбатаны. А Камбизу ещё прежде было предсказано оракулом в египетском городе Буто, что он окончит жизнь в Экбатанах. Камбиз думал, что умрёт в главном городе Мидии [глубоким] старцем. Оракул же, стало быть, имел в виду сирийские Экбатаны. И действительно, когда на вопрос Камбиза ему назвали имя города, безумие внезапно оставило царя: так сильно его потрясли известие о восстании мага и рана. Царь понял предсказание оракула и сказал: «Здесь суждено кончить жизнь Камбизу, сыну Кира».

65-69. [Камбиз умирает от гангрены. Перед смертью он заклинает Ахеменидов отобрать власть у мидийцев — магов, но персы не верят, что новый царь выдаёт себя за Смердиса ложно. Обман раскрывает знатный перс Отан.]

70. Отан же пригласил к себе Аспафина и Гобрия, знатных персов, самых преданных друзей, и поведал им всё. А те сами уже подозревали, что это так, но теперь, после сообщения Отана, всецело убедились. И они решили, что каждый из них привлечёт к их союзу еще одного перса, которому особенно доверяет <...> Когда их стало шестеро, то прибыл в Сузы[68] из Персии Дарий, сын Гистаспа (ведь отец его был правителем Персии). Так вот, по прибытии Дария шестеро персов решили принять в сообщники и его.

71-75. [Заговорщики совещаются. Тем временем Прексасп, поднявшись на городскую башню, во всеуслышание разоблачает самозванца, после чего совершает самоубийство, бросившись с башни.]

76. А семь персов между тем решили немедленно напасть на магов. Помолившись богам, они выступили [ко дворцу], ещё ничего не ведая об участи Прексаспа. Свернув с дороги, они стали ещё раз держать совет. Отан и его сторонники настоятельно советовали отложить дело, пока не утихнет народное волнение. Дарий со своими приверженцами были за немедленное выполнение замысла и против всякой отсрочки. Когда они ещё спорили, появилось семь пар ястребов, которые, преследуя две пары коршунов, рвали и терзали их. Увидев это знамение, все семеро приняли совет Дария и направились во дворец, ободрённые явлением вещих птиц.

77. [Заговорщики прорываются во дворец, убив охрану.]

78. А в это время оба мага как раз находились во дворце и совещались о поступке Прексаспа. Так вот, услышав шум и крики [38] евнухов, они бросились назад и, как только поняли, что происходит, взялись за оружие. Один из них второпях схватил лук, а другой — копьё, и началась рукопашная схватка. Тот, у кого был лук, не мог пустить его в ход, так как заговорщики были уже слишком близко и теснили их. <...>

79. Умертвив магов, заговорщики отрубили у них головы. Раненых же [товарищей] они оставили на месте, так как те были слишком слабы, а также для охраны дворца. Остальные же пятеро, захватив с собой головы магов, с криком и шумом выскочили из дворца. Затем они созвали прочих персов, объяснили им, что произошло, показывая отрубленные головы, и стали убивать всех магов, попадавшихся на пути. Когда же персы узнали о подвиге семерых и об обмане магов, то не захотели отстать [от заговорщиков]: они выхватили свои кинжалы и бросились убивать всех магов, каких только могли найти; и если бы не наступила ночь, то ни одного мага не осталось бы. в живых. Этот день все персы считают величайшим праздничным днём и справляют его весьма торжественно. Ни одному магу нельзя в то время показаться на улице, и все они сидят дома.[69] <...>

83-84. [Заговорщики решают, кому быть царём. Отан заявляет, что не претендует на власть; остальные шестеро договариваются:] чей конь первым заржёт при восходе солнца, когда они выедут за городские ворота, тот и будет царём.

85. Был у Дария конюх, сметливый парень, по имени Эбар <...> С наступлением ночи он привёл за ворота одну из кобылиц, которую жеребец Дария более всего любил, крепко привязал её и затем подвёл к ней жеребца. Много раз он обводил его вокруг кобылицы и наконец пустил покрыть её.

86. На рассвете все шестеро мужей по уговору сели на коней. Когда они оказались за воротами и приблизились к тому месту, где прошлую ночь была привязана кобылица, конь Дария бросился вперёд и заржал. На ясном небе в то же время сверкнула молния и загремели громовые раскаты. Это неожиданное знамение посвятило Дария на царство, словно по предварительному условию. Тогда другие соскочили с коней, пали к ногам Дария и поклонились ему, как царю.[70]

О тех же событиях рассказывается в самой знаменитой из древнеперсидских декларативных надписей — в «Бехистýнской» надписи Дария I (столбец 1), датируемой 521—520 гг. до н.э. Это первый [39] западноиранский памятник, где упоминается Ахура Мазда[71] (в древнеперсидском написании Аурамáзда):

24-26. Говорит Дарий-царь: Аурамазда дал мне это царство. Аурамазда помог мне, чтобы я овладел этим царством. По воле Аурамазды этим царством я владею.

26-35. Говорит Дарий-царь: вот что мною сделано после того, как я стал царём.

Камбиз, сын Кира, из нашего рода, был здесь царём. У Камбиза был брат, по имени Бардия, от одной матери, одного отца с Камбизом. Камбиз убил Бардию. Когда Камбиз убил Бардию, народ не знал, что Бардия убит. Между тем Камбиз отправился в Египет.[72] Когда Камбиз отправился в Египет, народ возмутился, и было великое зло в стране, и в Персии, и в Мидии, и в других странах.

35-43. Говорит Дарий-царь: потом появился человек, маг по имени Гаумата. Он восстал в Пишияуваде,[73] у горы по имени Аракадриш. Это было в 14-й день месяца вияхна [11 марта 522 г. до н.э.], когда он восстал. Народ он так обманывал: «Я — Бардия, сын Кира, брат Камбиза».[74] Тогда весь народ взбунтовался и перешёл от Камбиза к нему, и Персия, и Мидия, и другие страны. Он захватил царство. Это было в 9-й день месяца гармапада [конец июня 522 г. до н.э.], когда он захватил царство. Вслед за тем Камбиз умер своей смертью.[75]

43-48. Говорит Дарий-царь: царство, которое Гаумата-маг отнял у Камбиза, принадлежало искони нашему роду. И Гаумата-маг отнял у Камбиза и Персию, и другие страны, захватил [их], присвоил себе, стал царём.

48-61. Говорит Дарий-царь: не было человека — ни перса, ни мидянина, ни кого-либо из нашего рода — кто мог бы отнять царство у Гауматы-мага. Народ очень его боялся, что он перебьёт многих, которые прежде знали Бардию, дабы никто не узнал, что он — не Бардия, сын Кира. Никто не осмеливался сказать что-либо против Гауматы-мага, пока я не прибыл. Затем я [40] помолился Аурамазде. Аурамазда мне помог. Это было в 10-й день месяца багаядиш [конец сентября 522 г. до н.э.], когда я с немногими людьми убил Гаумату-мага и виднейших его приверженцев в крепости, называемой Сикаяуватиш, в мидийской местности Нисайя.[76] Царство у него я отнял. По воле Аурамазды я стал царём. Аурамазда дал мне царство.

61-71. Говорит Дарий-царь: царство, которое было отнято у нашего рода, я вернул, восстановил его в прежнем виде. Святилища, которые Гаумата-маг разрушил, я восстановил. Я вернул народу [его] достояние: скот, домашнюю челядь, фамильные владения, которые Гаумата-маг у него отнял.[77] Я восстановил страну в прежнем виде, и Персию, и Мидию, и другие страны. То, что было отнято, я вернул обратно. По воле Аурамазды я это совершил. Я добился того, чтобы дом [престол] наш восстановить на прежнее место, чтобы Гаумата-маг не захватил наш престол.

71-72. Говорит Дарий-царь: вот что я сделал после того, как стал царём.

72-77. Говорит Дарий-царь: когда я убил Гаумату-мага, то один человек, по имени Ассина, сын Упадарма, восстал в Эламе. Он говорил народу: «Я — царь Элама». Тогда эламиты взбунтовались, перешли к этому Ассине; он стал царём в Эламе. И один человек, вавилонянин, по имени Нидинту-Бел, сын Айнара, восстал в Вавилоне. <...> [А]

[Далее следует подробный рассказ о подавлении мятежей, охвативших империю, и описания девятнадцати сражений, выигранных армией Дария.][78]

Письменные источники утверждают, что «народ не знал о смерти Бардии». В такое вполне верится, даже если Бардию убили в Персии, ещё до египетского похода Камбиза («Бех.» 1.26-35) : тайное избавление от неугодных — будничная работа всех правителей (не очень и сложная, тем более если речь о Древнем мире). В характере Камбиза, каким его изображают греки и римляне, была бы помпезная расправа и глашатаи, громогласящие о ней на площадях? — это аргумент разве что для исторического романиста. Слишком заметная фигура царский брат? — вовсе нет; и хотя земля, по пословице, непременно полнилась бы слухом об убийстве, но в те времена молва расходилась медленно, а судьба Бардии едва ли кого-то особенно интересовала, чтоб увлечённо перешёптываться о ней — шептались лишь при дворе (где и так все знали) да может ещё в трёх-четырёх селениях, общей картины это не меняло бы. Ничего неправдоподобного в том, что «народ не знал».

Тем более если Бардию не убивали. Есть и такая гипотеза.

Но кем бы ни был узурпатор персидского престола — царским братом или [41] самозванцем, — поддержке, которую он, как принято считать, обрёл у племенной аристократии после захвата власти, не находится ни вразумительных объяснений, ни даже каких-нибудь (известных автору) аналогий из позднейшей истории: ничего общего ни с парфянской чехардой на троне, ни с соперничеством ставленников двух династийных кланов при поздних Сасанидах, ни с воцарениями Лжедмитриев в Москве.

Либеральные начинания нового царя — отмена на три года налогов и армейской повинности (особенно второе) — приветствовала в первую очередь именно знать: высшее племенное сословие воинов. Участие в походах считалось привилегией, крестьянский люд воевать не ходил; но бремя налогов было для низов ещё чувствительней, чем для знати, — а во время военных кампаний поборы росли. Так что милости самозванца, о которых он объявил сразу, как стал царём (Геродот. III.67; а надо думать, что раньше — обещал их уже когда шёл во главе мятежников захватывать дворец, потому его и поддержали), были в интересах всех.

Но поддержка знати должна была враз кончиться. В захваченных областях жрецы и воины порывались уйти из-под персидского господства; теперь, с ослаблением центральной власти, для этого был удобный момент. Интересы имперского царя и отдельных сатрапий,[79] прежде совпадавшие, отныне расходились в противостояние: или — или. С другой стороны: не вся же подряд племенная аристократия была враждебна Ахеменидам, большинство всё-таки их поддерживало — как же можно было угодить и тем и другим сразу? И ещё: когда к власти незаконно пришёл Дарий — хоть и не прямой наследник царствующей династии, но всё-таки связанный с ней близким родством, — империю залихорадило от мятежей; а Гаумату признали: «весь народ <...> перешёл от Камбиза к нему» [А] («Бех.» 1.35-43), и за его семимесячное правление не только не зафиксировано каких-то особенных бунтов или сепаратистских поползновений, а даже наоборот: «никто не осмеливался сказать что-либо против Гауматы-мага» [А], хотя отмена воинской повинности, столь воодушевившая всех, была поистине «царским подарком» для сепаратистов...

У исследователей, полагающих, что на самом деле Дарий сверг Бардию, а история о маге-самозванце лишь официальная версия, убедительных аргументов не меньше, чем у их оппонентов.

Иранистика ещё далека от того, чтоб восстанавливать «бехистунские» события в виде последовательной фабулы. Речь может идти лишь о тезисах довольно общего характера, которые, основываясь на сообщениях письменных памятников, в то же время не противоречили бы ни друг другу, ни здравому смыслу. Как одно из возможных, автор предлагает следующее построение:

а) Бардия был выведен из ближайшего окружения Камбиза. Причиной тому были личные амбиции Бардин — вероятно, его стремление к власти. Ахеменидские цари передавали престол сыновьям не по старшинству, а назначали преемника;[80] и в прошлом между братьями — Камбизом и Бардией — было жестокое соперничество: по словам Ксенофонта, «когда Кир умер, среди его сыновей тотчас начались распри».

б) В случае смерти Камбиза власть переходила к Бардии совершенно законно.

в) Из естественного соображения, что при отсутствии царя в столице опасность заговора всегда возрастает, Камбиз, дабы обезопасить престол, должен был избавиться от Бардии до египетского похода (сравн. «Бех.» 1.26-35). Если бы он взял Бардию в Египет, удалив его таким образом из столицы, то уж никак не стал бы отсылать его обратно в Персию (Геродот. III.30); а если Бардия был убит во время похода, то почти невероятно, чтоб в этом случае Гаумата смог выдать себя за Бардию.

г) Бардия был отослан на юго-запад Персии, в Пишияуваду, скорее всего — под видом назначения на должность. Если его всё-таки убили, то — именно там. [42]

д) Персидская империя, созданная Киром II, была очень непрочной. Она удерживалась только военной силой, и когда контроль из центра ослабевал, сразу начинались волнения. Так, «после смерти Кира <...> тотчас же начали отпадать города и племена» (Ксенофонт). С отъездом Камбиза (525 г. до н.э.) сепаратистские настроения в покорённых областях усилились, и спустя три года дошло до крупных волнений.

е) Камбиз не только в дальних сатрапиях воспринимался как захватчик и деспот, но был нелюбим и персами (сравн.: Геродот. III.34-37). От налогов и других тягот, связанных с ведением войны, Персия должна была страдать не меньше прочих областей, а от наборов в войско даже больше: армия, укомплектованная враждебными персам «инородцами», была бы ненадёжна. Поэтому волнения случались и в Персии; например, они перекидывались туда при неспокойствии в соседних Мидии и Эламе.

ж) Крупные волнения не могли не превратиться в разгул беззакония, грабежи, погромы, — и человек, положивший этому конец, был бы встречен сочувственно большинством народа.

з) Возможно, Бардия с подчинённым ему гарнизоном сперва выступил в скромной роли усмирителя мятежа, и только впоследствии воспользовался ситуацией для захвата власти. Это едва ли был взвешенный расчёт, скорей — авантюра (как, впрочем, почти все перевороты).

и) Камбиз умер при загадочных обстоятельствах. Версия убийства, пожалуй, наиболее вероятна.

к) Либеральные начинания Бардии — отмена воинской повинности и налогов на три года — были вынужденными: только популистские обещания могли найти отклик в народе и обеспечить новой власти широкую поддержку. Аристократия же не могла приветствовать переворот единодушно: просто-напросто так не бывает. Уже одно то, что на короткий переход от Пишияувады до Пасаргад[81] (где Бардия, соблюдая древний обычай, должен был короноваться) потребовалось около четырёх месяцев, говорит об упорном сопротивлении, которое Бардия встречал («сопротивление» в широком смысле — не обязательно вооружённое). Ещё более красноречивое свидетельство — перенос царской резиденции в Мидию («Бех.» 1.48-61). (Предположение, что Бардия проследовал в Мидию, минуя Пасаргады, маловероятно: в этом случае нельзя удовлетворительно объяснить, каким образом жена Камбиза Хутáуса (греч. Атóсса), остававшаяся во дворце Ахеменидов, стала женой Гауматы/Бардии, «как и все остальные жёны Камбиза» (Геродот. III.68, 88)).

Остаётся признать слова Дария «никто не осмеливался сказать что-либо против Гауматы-мага» [А] («Бех.» 1.61-71) всего лишь риторической фигурой, тем более что

л) кем бы ни был новый царь — самозванцем или настоящим Бардией, по отношению к племенной знати и местным культам он в точности следовал политике Ахеменидов: преследовались главным образом нелояльные священнослужители и мятежная знать. Вместе с тем, однако, Бардия/Гаумата должен был стремиться — и стремился — к централизации государственной власти, а для этого нужно было лишать родовую аристократию привилегий, подчинять её себе, отбирать земли, что не могло не вызвать ответного сопротивления.

м) Отмена воинской повинности уж никак не способствовала бы выполнению главной задачи — скорее подавить мятежи. Наверно, обещание Бардии/Гауматы отменить армейский набор было выполнено лишь отчасти. Может быть, проводились внешние пропагандистские акции, как то — роспуск некоторых подразделений (заведомо ненадёжных). Однако должна была прекратиться отправка пополнений в египетскую армию (верную Камбизу? или — убившую его, дабы не воевать с Бардией, а мирно разойтись по домам?), что само по себе было для всех большим облегчением. А положение низов особенно облегчало то, что Бардия/Гаумата лишал привилегий знатные [43] сословия. «Оплакивать» его (Геродот. III.67) были причины, особенно если учесть, что при Дарии режим посуровел, и перемена произошла очень быстро: народу пришлось не постепенно отвыкать от дарованных поблажек, а ощутить резкий переход из одного состояния в другое.

н) Что касается мятежей, которые завспыхивали по всей державе после убийства Бардин, — это не были мятежи его сторонников. На мятежи людей подвигло не столько свержение Бардии, сколько — объективная ситуация. Повторялось то же самое, что было и после смерти Кира II, и после отъезда Камбиза. «Бехистунская» надпись подчёркивает именно сепаратистский характер всех девятнадцати восстаний. Многонациональные империи удерживаются силой, и чуть только крепления ослабевают, конструкция сразу начинает сыпаться. И не только империи-гиганты (как Россия после февраля 1917, СССР, бывший соцлагерь), но даже небольшие искусственные конгломераты этносов и религий (Югославия, Чехословакия, Грузия).

Однако, сколь бы ни были объективны причины «бехистунских» восстаний и сколько бы ни нашлось им аналогов из других эпох, — воссоздавая психологическую атмосферу тех событий, нельзя не принимать во внимание, что Бардия (= Гаумата, которого считали Бардией) и для тех, кто его поддерживал, и для тех, кто относился к нему враждебно, был законным царём, а Дарий — незаконным, едва ли даже не узурпатором. Законность его прав на власть даже при взгляде из наших дней кажется весьма и весьма сомнительной. Во вступлении к «Бехистунской» надписи (1.1-12) он причисляет двух своих предков — сатрапов из младшей ветви Ахеменидов — к царям правящей династии, через эту грубую натяжку пытаясь убедить (всех, проезжающих по дороге из Ирана в Междуречье, возле которой, на скале, и высечена надпись), что он — законный престолонаследник: «Восемь [человек] из моего рода были до меня царями. Я — девятый. Девять из нас были последовательно царями. По воле Аурамазды я — царь. Аурамазда дал мне царство» [А]. Далее («Бех.» 1.12-17) перечисляются подвластные ему страны: Персия, Элам, Мидия... Уже по настойчивости, с какой Дарий доказывает свою правоту, ясно, что большинство считало иначе. Вступительные формулы к своим надписям последующие Ахемениды заимствовали у Дария слово в слово: о подвластных странах, об Аурамазде, — но ни один не посчитал нужным декларировать законность своего царствования и перечислять родословную; и сам Дарий тоже больше никогда не повторял этого.

о) Заговор Дария и его приход к власти был бы воспринят в державе гораздо лояльнее, а среди персов даже сочувственно, если бы Дарий сверг не Бардию, а самозванца, и перед всеми разоблачил кощунственный обман. Так появилась официальная легенда о маге. Но

п) Гаумата — реальная личность.

И у Геродота, и в «Бехистунской» надписи слово «маг» подразумевает этническую принадлежность Гауматы. Однако нет сомнений, что он был маздаяснийским жрецом — служителем культа при дворе Ахеменидов и занимал высокую должность; по Геродоту (III.61), Камбиз назначил Гаумату управителем дома — это сообщение кажется близким к истине. После переворота Бардии маг стал служить новому царю — отчасти может быть за страх (а что ему оставалось делать?), и наверняка не без расчёта (Бардия прочно воссел на трон — кто ж тогда мог предугадать, что всего на несколько месяцев?), — но, похоже, его решение поддержать Бардию было во многом искренним: они оказались единомышленниками.

«Единомышленниками» — не совсем в нашем понимании. Бардия стремился централизовать власть, и для этого отбирал имущество и разрушал храмы племенных богов; а Гаумате виделось благо в [44] насаждении зороастрийской веры и превращении её в государственную религию. Для этого необходимо было порушить языческие святилища. Совпадали методы. Объективно — совпадали и цели: централизация власти означала централизацию культа и наоборот; одно было невозможно без другого. Но при этом и маг и Бардия, каким бы объективным политическим расчётом каждый из них ни руководствовался, оба были верующими людьми Древнего мира — оба мыслили мифологическими категориями и не отделяли друг от друга понятий «религия» и «государственная власть», — то есть, по сути, у них были сходные взгляды на религию и на политику.

Гаумата был при Бардии, как сановник при владыке, — но по влиянию на государственные дела они оказались почти соправителями. Инициатива перенести резиденцию в Мидию явно исходила от Гауматы.

Фараон Эхнатон, Пётр I, Ленин — переносили свои столицы на новое место; и такое же решение принимает Бардия-Гаумата: из языческой Персии — в Мидию, землю магов, где по соседству чтущий Ахуру восток... Ниспровергатели вековых устоев народа были разными людьми, жили в разные времена и рассуждали по-разному, — но решения, которые они принимали и осуществляли, до того иногда похожи, будто в истории век за веком повторяются одни и те же несколько сюжетов (как в фантастике пяток-шесток их кочует из романа в роман, а с виду вроде бы всё написано о разном и у каждого фантаста свой почерк).

Хотя — возможно ли без этого однообразия? Есть неповторимые ситуации, есть личности, уникальные по внутреннему складу, есть наконец свобода воли, — но ведь и закономерности тоже есть! особенно в людских поступках: люди не меняются.

В Мидии Гаумата очень кстати пришёлся Дарию на главную роль «бехистунской» легенды. Возможно, что там, на родине магов, имя «первосвященника» было известно довольно широко, и сторонники Дария не сымпровизировали свою оправдательную ложь, а уже загодя знали, что им говорить, как клеймить святотатца, порушившего храмы.

Для исторического романиста самое интересное здесь: понимал ли Дарий, что, захватив власть, он станет продолжателем начинаний Гауматы и Бардии? Или он шёл впотьмах, был послушным орудием той самой закономерности?...

Дарий получил власть из рук родовых аристократов. Фактически он их ставленником.

Поэтому он не мог не блюсти их интересы — и перво-наперво должен был восстановить племенные языческие святилища и вернуть [45] прежним владельцам земли, которые были у них отобраны при Бардии («Бех.» 1.61-71). Заручиться поддержкой можно было только так. В сущности, Дарий делал то же самое, что за семь месяцев до него делал Бардия (и что во все времена делали сидящие на троне): выбрав, на кого опереться, возвысил их над остальными и щедро одарил; «разделяй и властвуй», — а при перевороте лучшая опора на тех, кто страдал от прежней власти (и по всему получается, что именно облагодетельствованные Дарием сословные воины подавили «бехистунские» мятежи). Но Дарий восстанавливал храмы отнюдь не скрепя сердце (как, может быть, приходилось Бардии, когда он, вняв Гаумате, предавал храмы огню и мечу): Дарий был язычником и воздвигал святилища богам, которых сам чтил.

Двойственность его положения заключалась совсем в другом. Чтоб его не свергли, как Бардию, он должен был вернуть аристократам сословные привилегии, которые Бардия отбирал, и покровительствовать языческим культам, которые преследовал Гаумата, — а имперские интересы требовали прямо противоположного: идти за Бардией и Гауматой след в след, — то есть, во-первых, как можно скорее сосредоточить власть в столице, подчинив себе все сатрапии и всех местных князьков; и, опять же во-первых, выработать единую религиозную доктрину, поскольку «старые племенные божества не могли служить цели централизации государства. Эту роль мог выполнить только бог Заратуштры Ахура Мазда».[82]

Противоречия такого рода исстари разрешались единственным способом — резнёй. Либо власть устраивала побоище, либо (ещё хуже) оно начиналось само и было неуправляемым. Древний мир не знал ничего другого (мы ушли недалеко: в теории сочинили, знаем, а на деле как-то не получается...). Опять наболевшее сплелось в узел, опять всяк тащил к себе свой конец верёвки, ещё крепче затягивая, так, что распутать уже невозможно, и оставалось единственное — выхватить меч и рубить.

Бремя царского венца было бы для Дария во много тяжче, если б в стране, доставшейся ему после Бардии, не заполыхало, а спокойно влачилось по стародавнему укладу: тогда, как бы ни увязало всё в месиве нерешённых проблем и какие б перемены ни назрели, любое новшество, насаждаемое силой, было бы воспринято как самодурство и глумление над обычаями отцов. Бездействуя, Дарий губил державу и себя в скорой смуте; подчиняясь государственной необходимости — должен был направить остриё удара против воинов и племенных жрецов, своих сторонников, отбирать у них, что сам же им даровал, — то есть опять губить и себя и царство. А метаться меж этими двумя крайностями, не впадая ни в одну, — много ли политиков можно [46] насчитать, которым такое удавалось?... Но как война всегда упрощает политические хитросплетения, разделяя противоборцев всех оттенков, будь их хоть сотни, на два враждующих лагеря, так и фейерверк «бехистунских» мятежей сразу упростил задачи Дария до предельной ясности: подавить! — все задачи свелись к этой одной; народу же любое насилие теперь представлялось не тупой и бессмысленной царской жестокостью, а естественным ответом столичной власти на бунты — жестокостью вполне оправданной, если даже не справедливостью. В такой обстановке Дарию было несложно чуть что прибегать к крайним мерам, и главным образом благодаря этому реформы, направленные на централизацию государства, осуществились в течение всего нескольких лет. Держава была разделена на сатрапии;[83] во главу каждой поставлен наместник Дария, знатный перс; его надзору вверялись все должностные чины из родовой знати и жречество. Была учреждена и «тайная полиция», официально она называлась «глаза и уши царя».

Думается, никакого особого отпора не встретило в народе и возвышение Ахура Мазды (Аурамазды) — придание ему статуса верховного государственного бога. Для религиозного менталитета иранцев это не было сотрясением основ веры, и вряд ли даже здесь усматривалось какое-то особое новшество: Ахура Мазду издавна чтили в Персии, тем более в Мидии, не говоря уже о восточных сатрапиях, откуда маздаяснизм вышел; причём у многих племён и народов Иранской державы этот бог и так считался верховным, задолго до Дария. Установление официальной религии с централизованным культом было радикальной реформой опять же только в плане политическом.

Дарию и тут не пришлось быть первопроходцем. За семь месяцев одесную царского трона Гаумата успел сделать многое для популяризации Аурамазды. Поэтому в глазах народа Аурамазда был не «богом Дария», а «богом Бардии»: он связывался с памятью о добром царе, при котором жилось и сытней, и куда вольготней, и без кровавых бунтов; о царю, чья гибель всех повергла в горе. Враждебное отношение к Дарию никто не переносил на бога, именем которого Дарий вершил свои деяния: казнил, отбирал земли, сгонял на строительные работы.

В ходе реформ маги не только сохранили свой статус придворных жрецов, но и резко в сравнении с прежним возвысились над служителями старых индоиранских культов. Без их поддержки Дарий не мог утвердить новую религиозно-политическую доктрину на местах. [47]

Распространённое мнение, что при Ахеменидах маги преследовались, не подтверждается никакими другими источниками, кроме сообщения Геродота (III.79 — с. 38), которое, скорее всего, является ошибочным. Многочисленные изображения магов высечены на рельефах Персеполя (илл. 7, слева). Греческие и римские авторы пишут, что магам был вверен заупокойный культ при царских гробницах; что маги сопровождали персидскую армию в военных походах; были учителями у царских сыновей; даже советниками у Ксеркса. К концу VI в. до н.э. было создано государственное зороастрийское храмовое хозяйство с богатыми земельными владениями, по всей империи появились большие племенные поселения магов.

Скорее всею, «представление об обычае избиения магов обязано своим происхождением ложному истолкованию названия древнеперсидского месяца багаядиш и праздника, который отмечался в этом месяце»[84] — праздника «очищения», когда маги убивали всех «созданий Ангхро Майнью» — храфстра. «Праздник этот совпал с днём убийства Бардии (Гауматы). Вероятно, заговорщики выбрали специально день праздника, чтобы застать Бардию и весь его двор неготовыми к сопротивлению. Совпадение праздника багаядиш с днём убийства Гауматы дало повод к созданию легенды о магофобии <...> Достойно внимания также и то, что в „Бехистунской“ надписи, которая весьма подробно описывает все убийства и казни врагов Дария, нет ни слова об убийстве магов».[85]

Руководствуясь интересами государства, Дарий должен был утверждать культ Аурамазды и возвышать магов; реально оценивая свои возможности — не мог не восстановить языческих святилищ. Но и в том и в другом случае ему не приходилось поступаться своей верой в угоду политическому расчёту; старым племенным культам он покровительствовал, будучи язычником сам; и таким же глубоко личностным было его отношение к верховному зороастрийскому богу. Он воспитывался на зороастрийском востоке, где его отец Виштаспа был при Камбизе сатрапом, — и уже одно это имя, явно данное в честь авестийского Кави Виштаспы, покровителя Заратуштры, бесспорно свидетельствует, что в семье Дария Ахура Мазде поклонялись, наверняка соблюдали и зороастрийские обряды, во всяком случае некоторые,[86] и знали богослужебные тексты «Авесты».

В проповеднической деятельности магов Дарию вряд ли виделось ещё что-то, кроме политической акции, необходимой для усиления государства. О том, чтоб воспоследовать Гаумате, начинавшему внедрять единобожие, речи не шло. Даже если бы Дарий сам исповедовал «религию магов», он всё равно должен был понимать безуспешность любых попыток обращения народа в новую веру: миссионерское «просветительство» заведомо было обречено сеять на камне, а удары по племенным культам с размаху, как бил Гаумата, тотчас бы отдались обратно и опрокинули трон. — Но монотеизм магов был чужд Дарию так же, как Киру и Камбизу.

И если маги всё же пытались проповедовать о своём едином боге (а, думается, не могли не пытаться), то их витийства перед язычниками канули без следа. Проповедничество дало — опять же! — только политические плоды: маги распространили культ царского Аурамазды и при поддержке царя этот культ возглавили, — но это был культ не их бога.

«Религия магов» так навсегда и осталась религией замкнутой касты — чем-то вроде аристократического «сектантского» богоискательства. Но «секта» охватывала не только избранный круг «посвящённых» — не только самих индийских жрецов, а и «мирян» — сановников ахеменидского двора; так что влияние магов на государственные дела было немалым. У преемника Дария, Ксеркса (486—465 гг. до н.э.) маги, как уже упоминалось выше, были советниками. По свидетельству Геродота,[88] Ксеркс обсуждал с ними все важные решения, а согласно Цицерону, во время военного похода Ксеркса против Балканской Греции именно маги убедили его сжигать греческие храмы — «ибо храмом является весь мир, а потому грешно запирать бога в стенах».

Вероятно, под воздействием магов Ксеркс уже в первые годы своего царствования стал преследовать племенные культы и разрушил святилища индоиранских богов, отвергнутых Заратуштрой. В ознаменование этого события была составлена так называемая «Антидэвовская» надпись (прилож. 3-А). [50]

Надпись эта, впрочем, весьма загадочна, она вызвала самые разноречивые толкования. Ксеркс утверждает, что среди подвластных ему стран была и такая, где прежде дэвы почитались [А]; во исполнение воли Аурамазды он этот притон дэвов разгромил и провозгласил: «дэвов не почитай!» [А]. Большинство исследователей полагают (и подтверждают это убедительными аргументами[89]), что под «дэвами» подразумеваются именно старые племенные божества, враждебные Заратуштре и магам, — Митра, Анахита, Вертрагна и др. Странно, однако, что «притон дэвов» упоминается в единственном числе. Ксеркс говорит о каких-то «волнениях» в империи, — может быть, храмы громили только в мятежной области, а в остальных реформу пытались проводить более мягко, не прибегая к крайним средствам? Высказывалась и гипотеза, что слово «дэвы» следует понимать буквально: Ксеркс запретил культ индоиранских дэвов, которые продолжали почитаться благими божествами где-то на окраинах. Действительно, этот культ, если он ещё сохранялся в отдалённых областях, при Ксерксе был изжит окончательно, — но едва ли в «Антидэвовской» надписи речь идёт об этих дэвах: разгром их святилищ был бы мелким эпизодом, в целом почти не повлиявшим на жизнь страны и вряд ли заслуживающим официального увековечения на камне, — а «Антидэвовская» надпись была составлена на трёх языках и широко пропагандировалась (к настоящему времени в разных местах найдены три идентичные копии).

В сущности, Ксеркс делал то же, что задолго до него пытался делать Гаумата и на что не мог бы решиться Дарий, даже если б он был зороастрийцем: Ксеркс устанавливал культ единого Аурамазды с централизацией духовной власти, сосредоточенной, как и власть государственная, в царских руках. Похоже, что он зороастрийцем — был, хотя и не «готического», а, так сказать, «ахеменидского» толка: Аурамазда для него — царский бог, Арта — государственный порядок, Заратуштра им не признаётся как пророк и посредник между богом и людьми, и самого себя он называет «Спасителем» — «Саошьянтом».[90] Ксеркс, в отличие от Дария, почитал только Аурамазду.[91] Однако едва ли можно говорить о его монотеистических убеждениях. Если для Заратуштры все боги, кроме Ахура Мазды, это дэвы, порождённые Духом Зла, то для Ксеркса языческие боги покорённых народов — вполне реальные боги, только враждебные.

«Почитание ахеменидскими царями богов покорённых народов было не только актом политического расчёта — чтоб не создавать себе трудностей для мирового господства. Хотя Ахемениды считали своего Аурамазду самым могущественным богом, они верили также в богов покорённых народов, поклонялись им и искали у них поддержки. Правда, когда в Вавилонии вспыхнуло восстание [второе] против персидского господства (482 г. до н.э.), Ксеркс разрушил главный храм этой страны, Эсагилу, и велел увезти оттуда в Персию статую бога Мардука[92] <...> Ксеркс разрушал также греческие храмы. Однако, прибегая к подобным действиям лишь в качестве крайней меры, он [51] исходил из тех же представлений, что и Кир, Камбиз и Дарий I, искавшие поддержки, в частности, у чужеземных богов. Разрушая храмы и вывозя оттуда их кумиры, Ксеркс верил, что лишает враждебное ему население помощи местных божеств. В ряде случаев акции Ксеркса оказывались исключительно эффективными. Например, Вавилония Ксеркса после разрушения Эсагилы и исчезновения статуи Мардука никогда больше не восставала и не стремилась к политической независимости. Теперь это оказалось просто невозможным, так как вавилонским царём можно было стать, только приняв власть из рук Мардука, а статуя Мардука в Вавилоне отсутствовала».[93]

Реформа Ксеркса не удалась. Языческие представления в народе были слишком крепки, имели давнюю глубокую традицию; на массовом уровне им не могли противостоять ни ахеменидский культ единого Аурамазды, ни, тем более, богословская система магов, близкая к учению «Гат». В царствование Артаксеркса I (465—424 гг. до н.э.) культ отвергнутых богов был вновь узаконен; официальным указом был введён «зороастрийский» календарь (дополнение 1), где каждый день месяца посвящался одному из божеств старого пантеона; многобожеские тексты «Младшей Авесты» вошли в культовый обиход, очевидно, и на западе Ирана. Зороастризм, наконец, утвердился в качестве государственной религии, и в то же время он окончательно превратился в язычество (прилож. 3-Б). Есть данные, что какое-то время высекались статуи «младоавестийских» богов, — однако эта традиция осталась, в общем, чуждой зороастрийскому культу.

Александр Македонский, разбивший в 331 г. до н.э. в сражении при Гвагамелах армию Дария III, а спустя пять лет покоривший весь Иран, в зороастрийской легендарной истории упоминается как «проклятый Искандáр», один из трёх «наизлейших дэвовских дэвов», созданных Ахриманом: ради изничтожения праведной веры Дух Зла обрушил на арийские земли Искандаровы полчища. Годы македонского владычества — безраздельное владычество Тьмы. В текстах сасаяидского времени говорится, что Искандар «убил много вероучителей и магов», «погасил» множество алтарных огней, люто преследовал почитавших Ормазда, сжёг «Авесту», грабил храмы.

По преданию, царский список «Авесты», выполненный «золотом на [52] 12000 бычьих кожах», сгорел при пожаре, когда Александр во время пьяной оргии, устроенной в честь победы над персами, велел, исполняя каприз своей любовницы, поджечь дворец для торжественных приёмов в Персеполе.

Археологические данные подтверждают, что дворец действительно горел, однако возможность существования доалександровской «Авесты» оспаривается почти всеми исследователями. Но если даже список действительно хранился в царской сокровищнице, для македонцев он не представлял никакого интереса, и его уничтожение не было сознательной религиозно-политической акцией завоевателей: просто когда разграбляли дворец, похватали и вынесли ценное, а всё ненужное оставили, и оно погибло в огне. Александр «стремился лишь к военным победам и славе и не преследовал никаких религиозных целей. Зороастрийская община пострадала больше, вероятно, во время самих военных действий, чем в последовавшую эпоху иноземного владычества. Поэтому не преемники Александра Селевкиды, а он сам проклинается в зороастрийских сочинениях».[94] Главный урон зороастрийцы понесли, «когда воины Александра грабили храмы и святилища, жрецы же погибали в тщетных попытках защитить свои святыни. Мало что известно (и то преимущественно из греческих источников) об этих разрушениях. Храм Анахиты в Экбатанах (Хадамон) македонцы грабили несколько раз. Они сорвали даже серебряные пластины с его крыши и золотое покрытие колонн. Материальный ущерб мог бы быть со временем возмещён, но зороастрийцы понесли невосполнимые потери, потому что погибло много священнослужителей. В те времена, когда все религиозные произведения передавались изустно, жрецы становились как бы живыми книгами религии, а с их массовым убийством многие древние произведения, как утверждают предания, были утрачены или дошли до наших дней не полностью. Значительная часть всё же сохранилась, и сочинённые самим Заратуштрой „Гаты“ передавались в целости, потому что их знал наизусть <...> каждый служащий жрец».[95]

После смерти Александра Македонского (323 г. до н.э.) его империя сразу стала разваливаться на самостоятельные области, княжества, вольные города, и десять лет до воцарения Селевкидов не прекращались междуусобные стычки, в которых, как это неизбежно бывает, больше всего страдали мирные жители. Селевкидам, пришедшим к власти в 311 г. до н.э., на первых порах удалось собрать обломки снова в единую империю, но долго удерживать завоёванное они не смогли. Около 250 г. до н.э. от Селевкии отделились Бактрия и Парфия (илл. 3). В безуспешных попытках вернуть эти земли прошли все годы, что оставалось царствовать династии (до 129 г. до н.э.).[53]

За эти годы, век с четвертью, Иран наполнился грекомакедонскими колонистами. Греческая культура распространилась везде, греческая письменность стала смешиваться с арамейской, — и естественным результатом всего этого было слияние зороастрийских мифов, преданий и культов с античными. Возник «синкретический религиозный язык»: иранские и греческие божества стали отождествляться (Аполлон и Гелиос с Митрой, Геракл с Вертрагной, Деметра и Кибела с Анахитой и др.), зороастрийцы начали изображать авестийских богов, охотно перенимая канон греческой иконографии.

Традиция подобных изображений, практиковавшаяся ещё в ахеменидскую эпоху (см. с. 51) и отчасти унаследованная Сасанидами (см. илл. 8, 10), восходит не к религиозным представлениям зороастрийцев, а к внешней атрибутике культа: религиозные тексты человекоподобного обличья богам не приписывают, и изображения воспринимаются не буквально, а символически (в редких случаях, может быть, как те же инкарнации[96]). В начале своего правления Сасаниды развернули широкую кампанию «иконоборчества», запретив использовать изображения богов в культовых целях (подробнее см.: Бойс М.-2. С. 125-126).

Падение Ахеменидов принесло в зороастрийские общины полный религиозный разброд. Централизованной духовной власти над ними больше не было, а из-за этнической и культурной раздробленности Селевкии стало трудно, живя в разных областях, поддерживать друг с другом контакты; многие общины оказались сами по себе, обособленными островками — навроде монастырей, и вскоре чуть не каждая стала почитать богов на свой лад и вырабатывать собственный цикл священных преданий. Для примера: когда Селевк, восстановив древний мидийский город Рагу, сделал его греческим полисом, «верховный маг и его жрецы, забрав с собой священный огонь, <...> удалились в северо-западную окраину Мидии, которая в порядке исключения была предоставлена в управление персу Атропáту (и стала позже называться по его имени Атропатакáна, позднее — Азербайджан[97]). Там жрецы, стремясь привлечь паломников, сочинили целый ряд легенд, отождествлявших эту область (совершенно неизвестную в прежней религиозной традиции) с Арьяна Вэджа — древней прародиной иранцев и родиной самого пророка. Единственным слабым оправданием этих претензий могло служить лишь представление о том, что Арьяна Вэджа [54] находится где-то на севере, поскольку Азербайджан расположен к северу от всего остального Ирана. Мидийские маги вряд ли бы осмелились выступить с таким дерзким притязанием в ахеменидское время, но при греческом правлении они успешно распространили это представление, по крайней мере среди западных иранцев, и оно продолжает приводить в замешательство ученых вплоть до наших дней».[98]

В таком же хаосе и разброде маздаяснийская вера пережила правление парфянской династии Аршакидов — без малого четыре столетия.

Эту эпоху — со 129 г. до н.э., когда Парфия завоевала Селевкию, и до воцарения Сасанидов ок. 224 г. н.э. — часто называют «парфянским пробелом»: сведений о ней очень мало, а те, что есть, сплошь противоречивы и обрывочны — россыпь осколков, из которых ещё долго не удастся сложить разбитую мозаику вновь. Нельзя, например, с уверенностью датировать многие храмы даже по надписям, высеченным на каменных блоках: для построек нередко использовали камень из развалин другого храма, более древнего, разрушенного в очередной смуте, — так что надписи вполне могут быть ещё от тех времён. Парфянский престол колотился в дворцовых интригах и заговорах; случалось, что у власти оказывались сразу три царя, каждый все силы клал на то, чтоб свергнуть двух других, каждый чеканил свою монету, — а тем временем провинции и города объявляют о своей независимости; и набеги кочевников по окраинам; и войны с Римом раз за разом перехлёстывают на свою землю и катятся по ней вглубь, всё сметая и опустошая.

Тем не менее в последние века царствования[99] Аршакиды начали осуществлять государственную программу, целью которой было, по-видимому, разработать и установить единый религиозный канон. Преемниками этой миссии стали уже сасанидские богословы.

«Авеста» (среднеперс. «Апастáк») — главная священная книга зороастрийской религии, «библия зороастризма». По традиции она считается сводом откровений, ниспосланных Ахура Маздой Заратуштре и записанных первопоследователями пророка с его слов. Точное значение термина «Авеста» не установлено; вероятнее всего, оно восходит к [55] тому же индоиранскому корню, что и древнеиндийские «Веды» — «Знания». Толкований предлагалось много: «святые тексты», предписание», «религиозное установление», «почитание», «поклонение», «наставление», «основа»; есть и другие этимологии.

Как уже говорилось, существуют две основные теории происхождения «Авесты» — «индийская» и «восточная»; последняя является господствующей в современной иранистике (см. выше, с. 26-27).

Текст «Авесты» написан на так называемом «авестийском» языке. Этот язык не известен по другим письменным памятникам. С исторической точки зрения он является одним из двух (наряду с древнеперсидским) диалектов древнеиранского языка. Уже в первой половине I тыс. до н.э. «авестийский» язык был мёртвым; им пользовались только в культовых целях — как в наши дни католическое духовенство использует для богослужений латынь; «авестийский» же алфавит был придуман жрецами специально для записи священных текстов (не ранее IV и не позднее VI в. н.э.).

Большинство исследователей датирует первую письменную фиксацию «Авесты» временем правления парфянских царей Вологеза I (I в. н.э.), Вологеза IV (II в. н.э.) или раннесасанидской эпохой. До этого «Авеста» сохранялась только в изустной передаче (что с неизбежностью привело к многочисленным интерполяциям и искажениям смысла). Когда авестийские тексты начинали складываться, мидяне и восточные иранцы письма не знали; когда же они стали перенимать это искусство у западных иранцев, оказалось, что ни одним алфавитом нельзя передать все авестийские звуки, — «а священнослужители придавали большое значение правильному произношению священных слов, поскольку они рассматривались как изречения, сила которых равно заключается как в их звучании, так и в их смысле. И хотя с течением времени иранцы стали использовать письменность для разных практических нужд, учёные жрецы отвергли письмо как неподходящее для записывания священных слов».[100]

Ряд исследователей (как правило, это сторонники «мидийской» теории) полагает, что письменный текст существовал уже в IV в. до н.э.[101] В пользу этого свидетельствует сообщение античного писателя Гермиппа Смирнского, а также зороастрийской предание, согласно которому «Авеста» была записана при Ахеменидах «золотом на 12000 [56] бычьих кожах» и помещена в царскую сокровищницу — именно этот список якобы сгорел ок. 330 г. до н.э., когда Александр Македонский приказал поджечь дворец для торжественных приёмов в Персеполе. Однако, даже если «доалександровская» «Авеста» действительно существовала, письменный текст, во-первых, был «царским экземпляром», с которым никто не сверялся как с каноническим, а во-вторых, он всё равно был утрачен, и на протяжении многих веков традиция опять же была только устной (в каких-нибудь семьях и при каких-нибудь храмах могли, конечно, делаться записи, но распространения они не получали и по большинству гибли во время смут и погромов селевкидского и затем парфянского времени). Организованные действия по восстановлению «Авесты» зороастрийские жрецы предприняли лишь в I—III вв.

«Валахш [Вологез] Аршакид, — гласит позднее зороастрийское предание, — повелел, чтобы письмо было послано во все области [с приказом] сохранить в том виде, в каком это осталось в каждой области, всё, что дошло до нас в неприкосновенности из „Авесты" и „Зенда"[102] и из всех учений, происшедших от них, и всё, что, рассеянное из-за разорения и разрушения Искандара и из-за грабежа и разбоя македонцев, осталось заслуживающим доверия и в письменной, и в устной передаче» [СК].

Это была не канонизация, и на начальных порах даже не кодификация (отбор и систематизирование) текстов, а лишь собирание: поиски сохранившегося — всего, что так или иначе связывалось с именем Заратуштры. (Можно представить, как по стране разъезжали первые, наверно, в истории человечества «фольклорные экспедиции»: высочайше назначенный эмиссар, при нём писцы и вооружённый отряд для охраны.) Собирали не только религиозные тексты, но и героические сказания, и медицинские сочинения, и многое другое, видимо, тоже; а отбор и редактирование велись бессистемно. Впрочем, именно на этой стадии сложилась важнейшая часть «Авесты» — «Видевдáт», жреческий свод предписаний по соблюдению «чистоты» и ритуалов, защищающих мирянина от дэвов.

То же самое предание, из которого известно о розысках священных текстов при Аршакидах, окончательное воссоздание «Авесты» связывает с именем Тансáра (по другому прочтению — Тусáра) — верховного жреца при Арташи́ре I Папакане, первом шаханшáхе[103] из династии Сасанидов: «Его величество царь царей Арташир, сын Папака, следуя Тансару как своему религиозному руководителю, повелел, чтобы все разрозненные учения [то есть те, сохранить которые приказал ещё Аршакид Валахш] были доставлены ко двору. [57] Тансар встал во главе и выбрал те, которые были достоверными, а остальные исключил из канона. Он издал такой указ: впредь верны только те сочинения, которые основываются на религии поклонения Мазде, потому что отныне нет недостатка в точном знании относительно их» [СК]. Ортодоксальные зороастрийцы почитали Тансара как великого праведника и мудреца, чьи духовные заветы надо блюсти столь же неукоснительно, как все религиозные предписания: «Никогда не появятся в странах ни неправедные смуты, ни неправедное поклонение дэвам <...> если будут люди следовать ему, жрецу <...> правдивому [букв.: «артовскому»] и славному Тансару [Лк] <...> А когда они [земли] признают и подчинятся Тансару <...> эти земли, если они пожелают, обретут спасение вместо отхода от зороастрийской веры» [СК].

Историчность этого «великого праведника» вызывает, однако, серьёзные сомнения. Не все исследователи к ним склонны, но — многие; они считают, что Тансар — вымышленный персонаж, заменивший в поздней традиции Карти́ра[104] — крупнейшего религиозного и политического деятеля раннесасанидского Ирана, впоследствии проклятого и преданного забвению.

О Картире впервые упоминается в документах периода царствования Арташира I: он назван херпáтом — храмовым учителем и наставником молодых жрецов. Зороастризм в то время уже был официальной государственной религией, была провозглашена доктрина о божественном происхождении династии, и религиозная власть, наряду со светской, сосредоточилась в руках царя. Однако в политическом отношении империя ещё представляла собой (как при Селевкидах и Аршакидах) федерацию мелких княжеств и городов, враждующих друг с другом, в том числе на религиозной почве, и усиленно борющихся за свою независимость от столицы; а в культурном отношении это был конгломерат разных этносов, языков, традиций и вер; к тому же ещё со времён последних Аршакидов восточный Иран стали наполнять буддийские проповедники, западный — иудейские и христианские, и все они с успехом обращали иранцев в свои религии благодаря сектантскому разброду среди тех, кто придерживался маздаяснийского культа. В этой обстановке главной задачей центральной власти было — найти основу для насущных политических реформ: религиозную идею, способную объединить и сплотить столь разнородное общество.

Преемник Арташира I, Шапур I (ок. 242 — ок. 272 гг. н.э.) уже во время своих коронационных торжеств принял и выслушал двух богословов, предлагавших совершенно разные, по сути — противоположные программы. Вторым был принят Картир, ратовавший за создание догматического зороастрийского канона, насильственное насаждение зороастризма и жестокое искоренение всех «ересей». Первым был — Мáни, основоположник манихейства (216 или 217 — 274 или 277 гг.).

Мани родился в семье приверженца одной из иудео-христианских аскетических сект и воспитывался согласно вероисповеданию этой секты, но очень рано порвал с ней (по легенде, в девятнадцать лет, исполняя волю бога, которую ему сообщил явившийся ангел); затем несколько лет путешествовал, побывал во многих странах, изучил христианство, иудаизм, зороастризм, митраизм, зерванизм, различные местные культы, в Индии познакомился с брахманизмом и буддизмом, — после чего загорелся идеей [58] обьединить все существующие религиозные учения в одно и создать на его основе «мировую религию, понятную в любой стране и на любом языке» — почитание «единого бога под разными именами», с соблюдением разных — укоренившихся в традиции того или иного народа и понятных ему — ритуалов.

Основу манихейской теологии составила зороастрийская концепция дуализма — противоборства двух мировых начал, Добра и Зла.[105]

Аудиенция Шапура и Мани состоялась по ходатайству царского брата (что само по себе свидетельствует о популярности манихейства уже в то время — во всяком случае, среди придворной знати). Неизвестно, склонился ли поначалу Шапур к идее Мани безоговорочно или же только стал покровительствовать ему из личных чувств и разрешил проповедь манихейства. Очень быстро, едва не в считанные годы «мировая религия» распространилась по Ирану, Двуречью, Гандхаре, охватила западные окраины Китая, проникла в Рим — стала действительно мировой, несмотря на яростное сопротивление зороастрийских и христианских церковников. (И — в полном соответствии со своей исходной идеей — манихейство в разных областях и у разных народов было разным. «Зороастрийской ересью» эту религию именуют условно: в христианской среде это была уже «христианская ересь», в буддийской — «буддистская».) Но вместо ожидавшегося Шапуром сплочения и единения страны, популяризация манихейства (главным образом, очевидно, его социальных идей: о всеобщем равенстве, «кто богат — будет беден», «мирская власть не от бога» и т.п.) среди простого народа вылилась в повсеместные бунты и погромы, — и Шапур незамедлительно предоставил все полномочия Картиру, называвшему манихейство «религией дэвов». «„Мировая религия" отражала тот этап, когда в хаосе всевозможный эллинистических вероучений, сект и школ мучительно рождался единый „религиозный язык" <...> Как ни заманчива была мысль создать единую для всего Запада религию, увлечение ею Шапура и части иранской знати, в котором доминировал политический расчёт, попытка использовать её в качестве своеобразной „третьей силы", были лишь эпизодом».[106]

Картир объединил зороастрийских священников в государственные общины — магустáны, над которыми сам был поставлен магупáтом[107] — главным жрецом; и организовал большое количество новых зороастрийских храмов и храмовых хозяйств — в самом Иране и на подвластных территориях. Вероятно, под его непосредственным руководством продолжилась «иконоборческая» реформа, начатая Арташиром I ещё до возвышения Картира. Статуи и другие изображения богов были отвергнуты как предметы культа, объявлены «вместилищем дэвов» и в храмах заменены алтарными огнями (илл. 8) — этим восстанавливалась традиция, освящённая ореолом древности и связывавшаяся с легендарными уже Ахеменидами, а кроме того — зороастрийская обрядность «очищалась» от греческих наслоений и влияний, особенно проявлявшихся в иконографии. Изображения богов постепенно стали заменяться их символами-инкарнациями (цветы, звери, птицы, плоды; так, инкарнации Ормазда — мирт и жасмин, Вохумáна (Воху Маны) — королевский базилик, Шахревáра (Хшатра Вайрьи) — мускусная роза, Ми́хра (Митры) — фиалки, и др., илл. 14-15). Однако традиция антропоморфно изображать богов в целях не религиозных, а светских и политических (на монетах, рельефах) сохранилась (илл. 8, 10). (Впрочем, эти изображения тоже, видимо, понимались как символические, а не «буквальные» — что бог выглядит именно так.)

Одновременно под началом Картира кодифицировались авестийские тексты. [59]

Какой была картировская кодификация (и, возможно, частичная канонизация) на этом раннем этапе — неизвестно. Мы располагаем лишь сведениями, что Шапур I приказал Картиру включить в состав «Авесты» сочинения по медицине, астрономии, географии и естественным наукам, дабы главная религиозная книга стала энциклопедией всех знаний, средоточием мудрости. (Такие тексты к священным не причислялись.)

Вероятно, уже в эти годы Картир начал преследовать манихеев. Но сам «пророк новой веры» тогда не подвергся гонениям: Шапур, видимо, по-человечески сочувствовал Мани и защищал его от воинствующих ортодоксов.

В царствование Хорми́зда I (ок. 272 — 274 гг.) Картир был возведён в сан верховного жреца — «магупата Ормазда» и сделался главным религиозным властителем в стране после шаханшаха (сохранявшего за собой титул верховного служителя Ормазда). При следующем Сасаниде, Варахрáне I (274—276 гг.), он, кроме того, стал «владыкой» родового святилища династии — храма Анахид (Анахиты) в Истахре (где до и после Картира жрецами были только сами цари), и, полностью уже сосредоточив в своих руках религиозную власть, начал гонения на другие религии.

Особенно жестоко искоренялось манихейство. Судя по всему, Мани покинул западный Иран, но через некоторое время туда вернулся — поверив ли обещанию, что ему не причинят зла?... «О последних днях жизни Мани сохранилось среди манихейских текстов предание. Повествование в нём ведётся от имени Нухзатáка, который переводил слова Мани с сирийского на персидский шаханшаху Варахрану I, вызвавшему пророка в столицу. Мани был принят весьма нелюбезно — шаханшах заставил его ждать в приёмной. А когда Варахран встал из-за стола, то „положив одну руку на [плечо] царицы саков,[108] а другую руку — [на плечо] Картира, он подошёл к господину [Мани]. И, начав говорить, господину он сказал так: "Напрасно ты явился!" А господин наш ответил: "Разве я что-либо плохое сделал?" И царь сказал: "Я поклялся, что не дам тебе приходить в эту страну". И в гневе так [царь] говорил господину: "Да что в вас [манихеях] такого особенного, что не ходите вы на бой и не охотитесь? Хотя бы вы лечили людей и лекарства изготовляли, — но вы не делаете [даже] этого!"“

Текст предания обрывается на ответе Мани, который уверяет шаханшаха, что делал только добро и ему самому, и его роду, и его подданным. Мы знаем по иным источникам, что Мани был брошен в тюрьму, где и погиб от пыток в 277 г.»;[109] согласно другой версии — ещё в 274-м. Кожу Мани набили соломой и для устрашения приверженцев «мировой религии» вывесили на воротах города Гундешапýр.

Образ Мани быстро мифологизировался; в частности, повсеместное распространение получила легенда, что он вознёсся на небо — в «царство Света». Манихейство же, несмотря на преследования со стороны зороастрийского жречества, ещё долго оставалось популярным и успешно соперничало с христианством и зороастризмом; в конце V — начале VI в. оно оказало сильное влияние на идеологию маздакитов (см. далее — с. 62-63), в VIII в. стало государственной религией Уйгурской державы. В Иране после арабского завоевания манихейство первое время не преследовалось, затем стало преследоваться — одновременно с зороастризмом. Влияние манихейства отчётливо прослеживается в некоторых средневековых христианских ересях.

...Двор же шаханшаха за два года его царствования полностью увяз в политических интригах, борьба различных группировок шла тайно и в открытую, — и Картиру в этой борьбе принадлежала главенствующая роль. При его содействии после смерти Варахрана I к власти незаконно пришёл Варахран II (276—293 гг.), внук Шапура I, — [60] вместо сына Шапура I Нарсе. Картир в его правление становися вазýргом (второй по значимости титул после членов царской семьи), единственным «толкователем воли Ормазда» и «хранителем души» (духовником) Варахрана II — то есть, в сущности, регентом и единоличным властителем государства, полностью уже теократического.

Ко времени царствования Варахрана II относятся все четыре известные надписи Картира, превозносящие его заслуги в деле укрепления «истинной веры» (прилож. 6-А, -Б) (уже сам факт, что кто-то, кроме шаханшаха, имел право высекать подобные надписи, свидетельствует о выдающемся положении Картира). Была разработана доктрина «идеального царя», согласно которой главная добродетель правителя — религиозность и послушание духовнику («как Виштаспа внимал Заратуштре»). На рельефах Варахрана II Картир изображается рядом с ним. Он «присутствует почти на всех рельефах. Среди иных вельмож двора его отличает место, которое он занимает, — ближайшее к царю, особый знак „нешáн“ на тиаре и, наконец, черты лица. Это в особенности интересно. Портрет Картира (илл. II) уникален во всём сасанидском искусстве. Он изображён безбородым (а определённой формы борода являлась обязательным атрибутом официального портрета жреца и вельможи), чертам лица придана некоторая индивидуальность — это изборождённое морщинами, волевое, суровое лицо старца. Чувствуется желание подчеркнуть необычность этого человека, пророка, общавшегося с божеством (прилож. 6-Б), настойчивое стремление выделить его образ среди других».[110]

В чём заключалась суть картировского «единственно истинного» толка зороастризма и как кодифицировалась в этот период «Авеста», сказать трудно: тексты сильно разрушены и интерпретации почти не поддаются. Анализ же памятников искусства выявляет лишь общую направленность изменений в зороастрийской догматике. При первых Сасанидах — до Варахрана II Ормазд, Анахид и Михр изображались «по образу и подобию» царя и царицы (илл. 10); придворное искусство почти исчерпывалось жанром такого «обожествлённого портрета». Со времени же Варахрана II — Картира во множестве появляются изображения птиц и зверей — инкарнации зороастрийских божеств, упоминаемые в авестийских гимнах (яштах): Варахрáна (Вертрагны) — бык, вепрь (илл. 15Б), верблюд и др.; подателя дождей Ти́штара (Тиштрии) — бык, конь; Михра (Митры) — белый конь; и др. По-видимому, соответствующие яшты были включены в состав «Авесты» и может быть даже канонизированы. Зато символы Анахид и Фарра (авест. Xвáрна — царская харизма; абстрактное сияющее начало, сопутствующее богоизбранным и дарующее величие и власть), популярные при последующих царях, напрочь отсутствуют при Варахране II — Картире.

После смерти Варахрана II (293 г.) Картир возвёл на престол его сына, Варахрана III, совсем ещё ребёнка. Но в том же году Нарсе — 17 лет назад законный престолонаследник, которого тогда грубо оттолкнули в сторону, — дождался наконец своего часа: совершил переворот. В его коронационной надписи Картир упомянут в последний раз, всё ещё как «магупат Ормазда», а затем следы первосвященника теряются. Есть некоторые основания думать, что он и Варахран III были казнены.

Со времени правления Нарсе (293—302 гг.) шаханшахи снова сосредоточивают в [61] своих руках светскую и религиозную власть и опять становятся жрецами родового святилища династии — храма Анахид в Истахре, где некогда короновался Арташир I. В царствование Шапура II (309—379 гг.) вместо единого для всей империи магупата было назначено несколько, по областям, — дабы впредь никто из первосвященников не смог, подобно Картиру, подчинить себе зороастрийскую церковь и вместе с ней государственную администрацию. Однако очень скоро должность «мобéда мобедов»[111] была восстановлена. Уже при Шапуре II им стал Атурпáт Махраспандáн, осуществившим вторую (или — если Тансар не вымышлен на замену Картиру — третью) кодификацию и канонизацию «Авесты».

Принцип отбора и редактирования текстов при Шапуре II обусловливался, главным образом, общей реформой зороастрийской догматики.

Реформа восстанавливала культ Анахид, оттеснённый при Картире на задний план, а может быть и совсем отвергнутый. Одновременно был переосмыслен образ богини. В эпоху эллинизма Ардвисура Анахита отождествлялась с Афиной Палладой и почиталась прежде всего как богиня-воительница, покровительница воинов и героев; такую трактовку образа восприняли и первые Сасаниды. Теперь же Анахид становится богиней любви, плодородия, вод, растений — возвращает своё «исконное» обличье (но функции покровительницы героев-воинов за ней всё же сохраняются). В канон «Авесты» был включён древний гимн Ардвисуре («Яшт» 5), а в искусстве узаконены изображения инкарнаций этого божества: цветов, плодов, голубей, павлинов (илл. 14-А).

Кроме того, реформа Атурпата возрождала культ царского Фарра — «Хварны Кавиев». По приказу Шапура II была составлена (вымышленная) генеалогия Сасанидов, возводящая их род к полулегендарной царской династии Кавиев — к покровителю Заратуштры Кави Виштаспе.[112] Эта генеалогическая хроника называлась «Раст Сухан» («Правдивое слово»). В ней, в частности, рассказывалось, как Фарр Кейев (Кавиев) в облике горного барана (инкарнация Фарра в среднеперсидской традиции — илл. 15-А) сопутствовал родоначальнику династии Сасану, озаряя его блеском и величием и даруя победу.[113] В официальную царскую титулатуру (см. примеч. 103 на с. 56) был добавлен эпитет «Кей» (то есть потомок Кавиев). Соответственно гимны, воспевающие Хварну, а также литургические тексты и мифы, связанные с верой в «огненную благодать», были включены в авестийский канон. Существенной переработке подверглись и другие разделы «зороастрийской библии». [62]

Возможно, какие-то изменения были внесены в обряды и ритуалы, связанные с культом огня: в этот период появляется новый тип храмов огня — «чахартаг» (букв.: «четыре арки»; отсюда «чертог»).

По преданию, Атурпат Махраспандан составил «Малую Авесту» — сборник молитв и гимнов, предназначенный для каждодневного религиозного обихода зороастрийцев-мирян.

Последняя кодификация и канонизация «Авесты» была осуществлена мобедом Вех-Шапýром при царе Хосрóве I Аноширвáне (531—579 гг.). О её результатах мы располагаем детальными сведениями благодаря богословскому сочинению IX в. «Денкарт» («Деяние Веры»), где, помимо прочего, содержится конспективный пересказ почти всей «Авесты».

Авестийские тексты были распределены по носкам (книгам, частям) — в зависимости от содержания. Количество нáсков соответствовало количеству слов главной зороастрийской молитвы (точнее, молитвенной формулы) «Ахýна Вáйрья» (среднеперс. «Ахунвáр») — священному числу 21. Автор «Денкарта» подразделяет все наски на три группы: 1) «Гасани́к» — тексты для жреческого сословия: рассуждения о «праведности», морально-нравственные наставления и регламентация ритуалов; 2) «Хатáк-мансари́к» — тексты для «мудрецов» и 3) «Дати́к» — тексты для мирян: законы и предписания, регулирующие мирскую жизнь. Общий объём «Авесты» Вех-Шапура составил 348 глав, около 350000 слов.

Практически заново были переписаны судебно-правовые разделы священной книги, и уже на их основе стали затем составляться кодексы для гражданского судопроизводства — «Судебники».

Расцвет юридической мысли и правовой деятельности при Вех-Шапуре был реакцией на массовые восстания крестьян и городской бедноты против феодальной знати, аристократов и богачей, потрясшие страну в царствование Кавада — предшественника Хосрова I. По имени вдохновителя и вождя повстанцев Маздáка, это движение традиционно называют «маздакитским».

Маздак был мобедом при Каваде. По-видимому, он имел большое влияние на царя. Постепенно он, как некогда Картир, узурпировал религиозную власть и провозгласил новый «единственно истинный» толк зороастризма. «В том, как излагают „учение Маздака“ поздние источники, трудно различить политические лозунги и новые „религиозные установления" <...> Маздак ссылался прежде всего на авторитет „Авесты": „Меня послали, чтобы обновить веру Зардушта, народ забыл смысл "Зенд-Авесты", не так исполняют повеления бога, как проповедовал Зардушт <...> Людям Зардушт так приказывает, как в "Зенд-Авесте", люди же не умеют этого истолковывать" — в этих словах Маздака опять звучат те же мотивы, что и в словах Картира и Атурпата».[114]

Истоком учения Маздака (прилож. 7) обычно считают теологию и этику манихейства, но, в отличие от Мани, Маздак не отвергал зороастрийскую идею об активном участии человека в борьбе Добра и Зла. Главными же причинами, порождающими зло [63] в земном мире, он считал причины социальные — общественное и имущественное неравенство; а первопричиной, главным «носителем Зла» — собственность как таковую (в том числе «собственность» на женщин, то есть моногамный брак), ибо «обладание собственностью порождает зависть и вражду». Согласно многим поздним источникам, он причислял к «носителям Зла» также и государственную власть.

В учении Маздака провозглашалось, что Зло может быть изгнано из мира только через революционное социальное переустройство общества. Пользуясь своим влиянием на царя, Маздак стал предпринимать и конкретные шаги для такого переустройства. В начале царствования Кавада (488—496 гг.) страна переживала глубокий экономический кризис, усугублявшийся, к тому же, частыми неурожаями. Маздак (или Кавад по его совету) приказал раздать неимущему населению государственные зерновые запасы — мера необходимая, но, по-видимому (как это потом много раз бывало в истории), искренние попытки правительства облегчить положение лишь усилили недовольство и вызвали раздоры при дележе. Царский же двор снова увяз в борьбе соперничающих политических группировок, и у Кавада была очень сильная оппозиция. Ситуация накалилась почти до социального взрыва, — и в такой обстановке Маздак объявил об обобществлении собственности: «всем поровну!» (непонятно, каким образом он стал популяризировать этот клич в низах. Вероятнее всего, Кавад недальновидно поощрял Маздака, рассчитывая, что бунт будет управляемым и погромы легко удастся локализовать и направить их на столичных аристократов — политических противников царя). Призыв был подхвачен, начались грабежи, убийства, разорения имений, — и почти сразу же события вышли из-под контроля. Восстание охватило всю страну, крестьяне вооружались, создавались армии; в сущности, это была гражданская война. Маздака казнили, и по империи началось избиение маздакитов, которое Хосров I вынужден был остановить, «дабы крестьяне не были истреблены поголовно». Видимо, тогда же стали пересматривать и менять всю систему судопроизводства.

«Кодифицированного права в сасанидском Иране не было <...> Престиж „Авесты“ в судопроизводстве имел исторические корни; древнее право составляло часть религиозной этики (социальная этика также получала религиозное освящение); у иранцев же <...> связь права с религией была особенно тесной и продолжала сохраняться в условиях развитой государственной жизни и широкой сети светских учреждений».[115] Судопроизводство, вынесение решений и приговоров основывалось не на формальном законодательстве, а на соображениях «справедливости». «Судебники» содержали образцы таких «справедливых приговоров», вынесенных «мудрецами» и «авторитетами» — толкователями «Авесты». (Например, один из разделов такого «Судебника» назывался; «Глава о следующем: некоторые судебные решения авторитетов, записанные в точности теми, кто [эти решения] от них услышал».)

По преданию, Вех-Шапур составил среднеперсидский комментированный перевод «Авесты» — так называемую «Зенд-Авесту».

Не вошли в канон «Авесты» и практически никак не отразились в зороастрийской литературе: цикл сако-массагетских преданий — героический эпос скифов (к которому обращались античные авторы, в том числе Геродот (I.205-214 и др.)) и сако-согдийский цикл о Рустáме (впоследствии один из главных персонажей [64] «Шахнаме»). По мнению одних исследователей, западноиранское жречество не было знакомо с этими сказаниями; по мнению других, — образы героев этих сказаний не соответствовали зороастрийским морально-этическим идеала, прежде всего из-за их «язычества».

В дальнейшем религиозный канон, установленный Вех-Шапуром, постепенно превращается в застывшую религиозную догму со строго регламентированными правилами отправления культа и с незыблемыми предписаниями, регулирующими повседневную жизнь мирян, — хотя в царствования Хосрова II (591—628 гг.) была осуществлена довольно значительная реформа канона, в результате которой первостепенное значение на некоторое время приобрёл культ Анахид.

После завоевания Ирана арабами (VII в.) зороастрийское духовенство возлагает на себя миссию хранителей веры и обычаев. Жрецы были искренне убеждены, что, как некогда (в легендарной истории) «праведная религия» помогла их предкам выстоять в тысячелетнее царство Зла, сбросить иго и снова выйти к Свету; как благодаря ей Иран пережил ненавистного Искандара и восстал из руин, — так и на этот раз: под гнётом иноземцев вера сплотит их, а их духовный труд не даст родной культуре смешаться с дэвовской ересью завоевателей; и они должны трудиться без устали, покуда Зло не падёт. — И начинается небывалый расцвет зороастрийской богословской мысли. В главном теологическом центре страны — Фáрсе (Персиде) с конца VIII и в IX вв. появляется множество новых религиозных сочинений («пехлевийских» — см. далее, с. 69-73) и переводов зороастрийской литературы на арабский язык, в результате чего иранская культура быстро проникла в арабскую (так называемое «зороастрийское завоевание ислама»). В ответ началось насильственное обращение иранцев в ислам. Приверженцев зороастризма стали преследовать, и самые стойкие в своих религиозных убеждениях были вынуждены покинуть страну. Большинство эмигрантов переселилось в западную Индию, где из них постепенно сложился новый этнос — современные пáрсы. Парсы исповедуют зороастризм (естественно, уже в очень изменённом виде) и в настоящее время.

Отсюда одно из названий зороастризма — парсизм. Численность парсов на 1990 г. составляла ок. 140000 человек. Зороастризм исповедуют также гéбры (букв.: «неверные») в Иране; их на тот же год было ок. 25000 человек (по оценке парсов).

В XVIII в. рукопись «Авесты» привёз из Индии в Европу молодой французский востоковед Анкети́ль Дюперрон. В 1771 году в Париже был издан первый (французский) перевод.

Учёный мир почти единодушно посчитал опубликованный текст подделкой. На Дюперрона обрушился шквал насмешек: как мог он принять столь грубо сфабрикованную фальшивку за подлинник? Аргументация противников Дюперрона основывалась, главным образом, на [65] том расхожем представлении о «древнем мудреце» Зороастре, какое только и могло сложиться у просвещённой Европы по сочинениях античных авторов, где личность пророка предстаёт в ореоле легенд, он изображается поэтом, философом, учёным, теологом и т.п. (см. с. 26). В «сочинениях Зороастра» ожидали найти нечто сверхъестественное по глубине мысли, ответы на все вопросы, мудрость «всех времён и народов», Абсолютную Истину, — и те, кто этого ждал, были просто обескуражены, прочитав три тома непонятных ритуальных предписаний, шаблонных литургий и — хотя и ярких художественно, однако по содержанию — вполне обыкновенных языческих гимнов. «Хотя бы, — писал английский востоковед Уильям Джонс, — за достоверность написанного ручался весь синклит гебров [то есть парсов], мы никогда не поверим, чтобы даже самый самоуверенный из шарлатанов понёс такую околесицу, какою наполнены Ваши последние два тома <...> либо Зороастр был полным идиотом, либо он никогда не писал книги, которую Вы изволили приписать ему». «В такой „Авесте" просвещённая Европа не нуждается», — заявил другой критик. Но, разумеется, противники Дюперрона, отказываясь признать его открытие, руководствовались не только эмоциями и пристрастиями. Лингвистический анализ текста, к примеру, показал (как выяснилось впоследствии, — ошибочно) наличие в нём арабских корней, что давало лишний, и достаточно серьёзный при том уровне знаний, повод говорить о фальсификации. Подлинность «Авесты» оспаривалась более полувека и только в 1826 году была признана окончательно.

Об истории изучения «Авесты» см.: 1) Брагинский И.С. Авеста // Брагинский И.-2. С. 81-103; ту же статью в сокращении (сокращён, главным образом, библиографический аппарат) см. в кн.: Авеста-РП; 2) Маковельский А.О. Авеста. Баку, 1960. С. 5-24. О содержании и поэтической форме «Авесты» см. одноимённую статью И.С. Брагинского в кн.: Брагинский И.-2. С. 103; ту же статью с незначительными сокращениями в кн.: Авеста-РП; и главы, посвящённые «Авесте», в кн.: Бертельс Е. Об истории зороастризма после арабского завоевания см. в кн.: Бойс М.-1 или Бойс М.-2.

* * *

Старейший из сохранившихся списков «Авесты» датируется 1278 годом. От общего объёма «Авесты» Вех-Шапура, канонизированной в 21 наске (см. выше — с. 62) дошла примерно четверть: ок. 83000 слов.

Из этого объёма почти половина (48%) приходится на повторения. Дословно или почти дословно совпадают описания торжественных шествий богов, характеристики различных персонажей-праведников, описания сражений благого ахуровского божества или героя с силами Зла; в гимнах-яштах рефреном (наподобие песенного припева) повторяются одни и те же славословия и молитвы и т.п.; цитируют и даже иногда полностью повторяют друг друга некоторые главы литургического характера («Ясна»). [66]

Известны две редакции «Авесты», отличающиеся друг от друга порядком расположения глав. Один из вариантов предназначался (и предназначается у парсов) для чтения вслух при богослужениях, другой — для систематического изучения; этот текст разделён на книги, главы и строфы (пассажи) и сопровождается комментированным среднеперсидским переводом, который, по преданию, написал сам Вех-Шапур. Перевод-комментарий называется «Зенд» — отсюда традиционное неточное название всего текста «Зенд-Авеста» и долго державшееся неправильное название «авестийского» языка — «зендский».

Состав «Авесты» в редакции, предназначенной для изучения, следующий:

1. «Видевдáт» (в поздней традиции искажённо: «Вендидáд». Букв.: «[Закон] против дэвов данный» (авест. «Ви да́э́ва да́тем»). Жреческий кодекс, содержащий, главным образом, установления и предписания, имеющие целью оградить человека от козней дэвов. Парсы считают «Видевдат» единственным авестийским наском, сохранившимся полностью, что, однако, очень сомнительно.

«Видевдат» состоит из 22 глав, называемых фрагáрдами или фаргáрдами, которые условно можно разделить на три группы: 1) «Мифологические» фрагарды — целиком посвящённые изложению мифов (1 и 2); 2) «Жреческие» — содержащие описания очистительных ритуалах и различных обрядов; перечни наказаний, которым мирянин должен быть подвергнут за те или иные прегрешения; таксы штрафов и таксы вознаграждений священнослужителям за совершение обрядов и т.п. «Жреческие» фрагарды составляют основное содержание «Видевдата». Изложение в них построено в форме «вопросов — ответов»: бесед пророка Заратуштры с верховным богом Ахура Маздой; 3) «Смешанные» — три фрагарда (19, 20 и 22), где «жреческие» фрагменты вплетены в сюжет мифа: в первом случае беседа Заратуштры с Ахура Маздой, из которой пророк получает откровения, является составной частью мифологической фабулы; в двух других — молитвы, врачующие болезни, творит по ходу развития мифологического сюжета божество или легендарный целитель (освящая, таким образом, эти молитвы для жрецов и мирян).

2. «Висперéд» (в поздней традиции искажённо: «Виспрáт»). Букв.: «Все владыки [то есть благие божества — Рáту]» (авест. «Ви́спе ратáво»). Свод литургических молитвенных песнопений. Состоит из глав, называемых кардé; их число в разных рукописях разное — 23, 24 или 27.

3. «Я́сна». Букв.: «Поклонение», «Почитание». Свод молитв, читавшихся на богослужениях и при отправлении различных ритуалов. Состоит из 72 глав — ха (или хáити, хáтай).

Семнадцать глав «Ясны» (28-34, 43-51 и 53) называются [67] гáтами (букв.: «песни», «гимны»). Их авторство принадлежит Заратуштре. «Гаты» написаны от первого лица и по содержанию представляют собой назидательные проповеди, молитвенные прославления Ахура Мазды и Амеша Спента (само это понятие — «Бессмертные Святые» — Заратуштра не упоминает) и богословские размышления в поэтической форме. Тексты «Гат» полностью метризованы.[116]

Диалект «Гат» отличается от языка остальной «Авесты» и очень близок к древнеиндийскому языку «Ригведы» — самой ранней из священных книг брахманизма. По языку «Гаты» являются древнейшей частью «Авесты» — в отличие от некоторых гимнов-яштов, древнейших по содержанию (напр.: «Яшт» 5 — гимн Ардвисуре Анахите, 7 — Тиштрии, 10 — Митре, 13 — фраваши, отдельные фрагменты яштов 17, 19 и др.).

«Гаты» — самый священный, наиболее почитаемый зороастрийцами раздел «Авесты». Все остальные авестийские тексты неоднократно подвергались переработке (что с неизбежностью повлекло искажения первоначального смысла, многочисленные интерполяции, наслоение на теологическую схоластику жречества «простонародных» верований и фольклора и т.п.), а «Гаты» дошли в своём первозданном виде — при том, что «гатский» диалект был мёртвым уже тогда, когда «авестийский» язык ещё был разговорным. Однако, несмотря на их сохранность, именно тексты «Гат» представляют наибольшую трудность для изучения. При современном уровне знаний речь может идти только о предположительном истолковании их.[117] Смысловую туманность гат пытались объяснять разными причинами: что они были произнесены по конкретным поводам; что Заратуштра декламировал их во время прозаических проповедей, — и мы, таким образом, располагаем лишь поэтическими вставками, вырванными из контекста; что многие пассажи «Гат», веками передаваясь изустно, на мёртвом языке, утратили для верующих смысл — их повторяли просто как набор священных, но совершенно ничего не значащих слов, как заклинания (или, если прибегнуть совсем уж к вольному сравнению, — как дети поколение за поколением повторяют всем известную считалку: «энике-бенике-си-колеса-энике-бенике-ба»), и постепенно такие фрагменты подверглись фонетическим искажениям, а потом в искажённом виде были записаны. Но это только гипотезы. (См. также выше — с. 25-26).

В высокой оценке художественных достоинств «Гат» филологи-иранисты почти единодушны Но объективности ради надо привести и противоположную точку зрения [68] — Е.Э. Бертельса: «Некоторые исследователи были склонны считать „Гаты“ высокой поэзией, сокровищницей глубоких философских мыслей. К сожалению, ключа к этой сокровищнице у нас нет, и потому присоединиться к таким восторженным отзывам мы не можем. Прежде всего смущает невообразимая абстрактность гат. Трудно поверить, что в ту отдалённую эпоху, когда они создавались, люди могли дойти до столь абстрактного мышления. Ни в одной из известных нам священных книг нет таких отвлечённых схем и понятий <...>:

Такое песнопение едва ли могло бы получить широкое распространение в обществе, находившемся ещё на очень раннем этапе культурного развития. Мы или не нашли правильного перевода этих текстов, или они пострадали от времени, но во всяком случае подобная абстрактность для той эпохи кажется невероятной. Если же тексты сохранились неповреждёнными, то, во-первых, они, возможно, имели какое-то неясное нам вполне конкретное значение, бывшее понятным для слушателей того времени, а во-вторых, автором их могло быть только лицо, пользовавшееся совершенно исключительным авторитетом, ибо в противном случае сохранить так тщательно эти даже и самому зороастрийскому духовенству малодоступные тексты едва ли бы удалось».[119]

По языку к «Гатам» близки ещё восемь глав «Ясны»: «Ясна семи глав», или «Семиглав» (35-41), и «Ясна» 52, называемая иногда «Вторым Семиглавом». «Гаты», оба «Семиглава» и ещё несколько фрагментов из разных глав «Ясны»[120] принято называть «Старшей Авестой», а все остальные тексты соответственно — «Младшей Авестой».[121] Религиозное учение, изложенное Заратуштрой в [69] «Гатах» — монотеистический дуализм (с. 20-24) принципиально отличается от религиозной системы «Семиглавов» (с. 27-29) и языческого многобожия «Младшей Авесты» (с. 31-34). Когда это различие хотят подчеркнуть, говорят о «гатическом» зороастризме, противопоставляя его «младоавестийскому».

4. «Яшт». Букв.: «Почитание», «Восхваление». Хвалебные гимны, посвящённые отдельным божествам. Количество яштов — 22, но 21-й и 22-й яшты к книге «Яшт» причисляются условно: это не гимны, а фрагменты совсем другого (утраченного) наска; в них восхваляется праведность и рассказывается о посмертной судьбе праведной и грешной души. Обычно эти яшты именуют «Хадóхт-наск–1» и «Хадóхт-наск–2».

5. «Малая Авеста» («Хордэ́-Авеста»). Сборник молитв и гимнов, предназначенных для каждодневного религиозного обихода зороастрийцев-мирян; своеобразный «краткий молитвослов», составленный из конспективных извлечений и выдержек из «Авесты». Сюда входят пять гимнов гах, посвящённых пяти божествам-гах — покровителям времени суток; два тридцатидневника сихрочáк — перечни почитаемых богов на каждый день месяца (см. дополнение 1) и молитвенные славословия им; пять молитв нйаи́шн (Солнцу, Митре, Луне, Ардвисуре Анахите и одному из трёх сакральных огней зороастрийской религии); и четыре благословения афренакáн. Традиционно к «Матой Авесте» причисляют и книгу «Яшт». По преданию, «Малая Авеста» была составлена верховным жрецом Атурпатом Махраспанданом (см. выше — с. 61-62). Текст её записан «авестийским» алфавитом, но уже на отличном от «авестийского» языке и со множеством вставок на среднеперсидском. Этот раздел не имеет строгого канона: в разных рукописях порядок расположения глав и фрагментов и сами тексты различаются.

Для религиозных, правовых, светских, научных, назидательно-моралистических и всех других (в том числе переводных) сочинений на среднеперсидском языке принято общее наименование «пехлеви́йская литература».

Понятие религиозной пехлевийской литературы охватывает среднеперсидские переводы «Авесты», толкования и комментарии к авестийским текстам («Зенд»), богословские труды сасанидского времени и произведения, созданные (либо воссозданные) в VIII—IX вв. — в период «зороастрийского завоевания ислама» (см. выше — с. 64). Почти все теологические пехлевийские сочинения датируются IX в., однако их содержание в большинстве случаев [70] восходит к религиозно-мифологическим представлениям III—IV вв. Поэтому, когда требуется уточнить, какого времени верования отражает тот или иной пехлевийский текст, пользуются чаще всего терминами: ранняя (примерно до VI в.)/поздняя традиция (ортодоксия), ранний/поздний источник и т.п.

В настоящем издании при пересказе мифов и составлении внутритекстовых комментариев и подстрочных примечаний использованы (или упоминаются) следующие пехлевийские сочинения:

1. Андáрзы. Назидательные советы в форме пословиц и афоризмов, например: «Столбовая дорога — это религиозность, а обителью [будет] рай» [Бр]. — «Из людей в этом мире наиболее возвышен тот, кто всякое увеличение богатства относит за счёт добрых деяний» [Ч]. — «Ведь властвовать собой приятнее, чем властвовать над кем-либо» [Ч]. Начавшись с V в., традиция андарзов вскоре выделилась в особый литературный жанр наставлений и поучений «мудрецов», богато представленный дошедшими пехлевийскими текстами.[122]

2. «А́рта-Вира́ф [или: -Вирáз] намáк». «Книга о праведном Вирафе». Позднее сочинение популярного характера на сюжет дантовской «Божественной комедии»: после разорения, учинённого Искандером, вера пришла в упадок, люди перестали соблюдать заповеди, — и жреческий синклит принял решение послать потусторонний мир праведного Вирафа, избранного для этой миссии богом, дабы Вираф воочию убедился, что благочестивые на том свете вкушают блаженство, а грешным уготованы муки, и чтоб его свидетельство восстановило и укрепило веру. Душа Вирафа семь дней путешествует по загробному миру, а когда она воссоединяется с телом, Вираф встаёт ото сна и подробно рассказывает обо всём, что видел. (Посте публикации фрагментов этого текста в Европе (1816 г.) многие востоковеды высказали предположение о возможном знакомстве Данте с «Книгой о Вирафе», но впоследствии это предположение не подтвердилось.)

Сюжет «Книги», [123] вероятнее всего, является апокрифическим, но в её содержании нет разногласий с канонизированными религиозными догмами. «Книга» сложилась не ранее VI—VII вв.; до нас, кроме пехлевийского текста IX в., дошли пазендская[124] версия (в которой указанные события отнесены ко временам Виштаспа) и новоперсидский перевод (где события приурочены к царствованию Арташира I).

3. «Аяткáр Зарерáн» (иногда русской передаче: «Ягдáр Зареран»). «Предание о Зарери́дах». Пехлевийское эпическое произведение о войне «за веру» царя Виштаспа против туранского племени хионитов, враждебного зороастризму; главные герои «Предания» — младший брат Виштаспа Зарéр (авест. Заривари) и сын Зарера Баствáр, победоносные воители. Отдельные эпизоды «Предания» и многие его персонажи упоминаются в «Авесте». Текст восходит к несохранившемуся парфянскому оригиналу и предположительно датируется VI в., но первоначальная пехлевийская версия, видимо, [71] существовала уже в III в. Впоследствии сюжет «Предания» вошёл в «Шахнаме Дакики».

4. «Бахмáн-яшт» (пехлевийский). Позднее эсхатологическое сочинение, фрагменты которого восходят к утраченному «Судкар-наску» «Авесты» и к срсднеперсидским толкованиям и комментариям ко 2-му (дошедшему в разрозненных отрывках) авестийскому яшту — гимну Воху Мане (среднеперс. Вохуман, в поздней традиции Бахмáн — отсюда и принятое условное название). В «Бахман-яште» описывается, как Ормазд сделал Зардушта своим пророком и поведал ему о грядущих судьбах Ирана и зороастрийской религии.

5. «Бахрáм Гур». Книга о шаханшахе Варахране V Гуре (421—439 гг.), написанная спустя столетие после его правления. Сочинение это одновременно и героико-эпическое, и светское: центральная тема — войны на востоке Ирана, царь изображается победоносным полководцем (в действительности при Варахране V на восточных границах империи почти не было военных столкновений), — но эпический сюжет насыщен множеством развлекательных вставных новелл и легенд.

6. «Бундахи́шн». «Изначальное творение», «Первотворение». Среднеперсидский комментированный и систематизированный пересказ утраченного «Дамтáт-наска» «Авесты», который был посвящён космогонии и космологии. «Бундахишн» дошёл в двух вариантах: так называемом «индийском» (собственно «Бундахишн», отражающий ортодоксальный зороастризм) и так называемом «иранском» (или «Большой Бундахишн» — содержащий, помимо сведений, представленных в «индийском» «Бундахишне», также множество апокрифических мифов, не канонизированных ортодоксальным богословием представлений, фольклорных фрагментов и т.п.).

В основном — то есть за исключением позднейших вставок и переработок — текст «Бундахишна» написан в соответствии с религиозной догматикой III—V вв. Кроме легенд о сотворении мира и картины мироустройства, восходящих к «Дамтат-наску», этот источник содержит подробные классификации «творений Ормазда» — гор, водоёмов, рас и народов, растений, животных и т. д.; генеалогии мифологических персонажей; сведения по легендарной истории и описание конца света и «Страшного Суда» — Фрашкáрд (авест. Фрашо-керéти).

7. «Датастáн-и Дени́к». «Рассуждения о Вере». Позднее произведение в форме религиозного диспута о «правильности» зороастризма, его превосходстве над всеми другими религиями, сокровенном смысле обрядов, ритуалов и др. — с детальным разбором различных космологических, мировоззренческих и моральных положений.

8. «Денкáрт». «Деяние Веры». Свод догматических трудов различного содержания: доказательства превосходства зороастризма над другими религиями, имевшими распространение в Иране (христианством, иудаизмом, буддизмом, манихейством; особенно резко пафос книги направлен против последнего); проповеди единства светской и духовной власти (лучшие цари те, которые насаждали зороастризм); компендиумы религиозных знаний различного [72] характера; собрания андарзов; история создания «Авесты» (уничтожение священной книги Искандером и восстановление её Арташиром I и Тансаром); конспективный пересказ содержания 19 из 21 насков «Авесты» Вех-Шапура; история царствований легендарных династий — Пишдади́дов (авест. Парадáта) и Кейев (Кавиев, Кейанидов); мифологизированное жизнеописание Зардушта и др. Составление «Денкарта» было начато зороастрийским богословом Адурфарнбáгом в период правления халифа аль-Мамина (813—833 гг.) и завершено в конце IX в. неким Атурпáтом, сыном Хемéта, переработавшим и дополнившим труд Адурфарнбага. Первоначально «Денкарт» состоял из 9 книг, сохранилось 7.

9. «Затспрáм». Традиционная неточная передача среднеперсидского «Зат-спарáм» — имени зороастрийского теолога, автора данного произведения; полное название: «Избранное Зат-спарамом» (то есть сокращённые изложения текстов, отобранных им из канонических священных книг и авторитетных религиозных трудов). Сочинение IX в., содержит систематизированный пересказ космогонических мифов «Бундахишна», мифическую биографию Зардушта и пересказы эсхатологических мифов.

10. «Зенд-Авеста». См. выше — с. 66.

11. «Карнамáк-и Арташи́р-и Папакáн». «Книга деяний Арташира, сына Папа́ка». Позднее светское сочинение — мифологизированная биография первого сасанидского царя Арташира I (юность, борьба с парфянским царём Артабаном V и приход к власти). Одним из персонажей «Книги» является сын Арташира I, Шапур I, но эпизоды, связанные с ним, не имеют под собой реальной основы.

12. «Книга о Яви́ште, сыне Фрия́на». Светское сочинение на сюжет «Эдип разгадывает загадку Сфинкса» (различные варианты которого зафиксированы у многих народов). Злой колдун Ахт (авест. А́хтия) грозит уничтожить иранский город, если никто из жителей не сможет разгадать 33 (в «Авесте» 99) его загадки. Всех, кто не мог ответить хотя бы на один из его вопросов, Ахт убивал. Явишт Фриян (авест. Иóйшта, сын Фрия́ны), праведный юноша, разгадывает все загадки и, согласно уговору, убивает Ахта. В «Авесте» содержится лишь ссылка на это сказание.

13. «Менóг-и Храт». «Дух Разума» (полное название: «Датастáн-и Меног-и Храт» — «Рассуждения Духа Разума»). Позднее религиозно-этическое сочинение в форме диалога — вопросов-ответов: «Мудрец» просит Духа высшего небесного «Разума» помочь людскому роду в деле достижения праведности и спасения души, сделать смертных сведущими в делах Веры, открыть то, что умонепостигаемо [Бр]; для этого Мудрец задаёт Духу 62 вопроса, касающихся различных положений зороастрийской религии, и получает на них подробные ответы. Значительное внимание в «Меног-и Храт» уделено разъяснениям, что есть «хорошее управление государством»; книга также содержит множество мифологических сведений и список легендарных царей — Кейев и Пишдадидов (последовательность их царствований в «Меног-и Храт» уже почти такая же, как в «Шахнаме». [73]

14. «Раст Сухáн». См. выше — с. 61.

15. «Ривайáт». «Предание». Позднее компилятивное сочинение, построенное, в основном, наподобие «Меног-и Храт» — в форме вопросов-ответов: Ормазд, отвечая на вопросы Зардушта, разъясняет ему сокровенный смысл различных религиозных догматов. Особый интерес представляют новые, не зафиксированные ни в каких других источниках, истолкования и трактовки некоторых авестийских мифов, и сюжетные подробности этих мифов (также не известные по другим текстам). «Ривайат» дошёл в двух вариантах — пехлевийский оригинал и его новоперсидское переложение.

16. «Хвадáй намáк». «Книга владык». Сводный систематизированный цикл из иранского эпоса и различных исторических сочинений, составленный и литературно обработанный при шаханшахе Ездигерде III (632—651 гг.). «Книга» неоднократно переводилась на арабский язык, легла в основу «Шахнаме» Фирдоуси; впоследствии была утрачена.

17. «Шайáстна-Шайáст». «Дозволенное и недозволенное». Поздний компилятивный свод описаний различных обрядов и ритуалов; содержит также некоторые поздние версии космогонических мифов.

Сохранившиеся зороастрийские тексты почти не содержит цельных, с подробностями изложенных мифов. Подробных сюжетов известно лишь несколько. Остальные мифы и легенды обрывками разбросаны по гимнам, сводам ритуальных предписаний, богословским трактатам, — и в подавляющем большинстве это даже не обрывки сюжетов, а только туманные намёки на разрозненные сюжетные эпизоды: «Гора Бакуир — та самая гора, которую Фрасийак Тур использовал как крепость, сделав себе обиталище внутри неё; а в дни [царствования] Йима мириады сёл и городов были воздвигнуты в долине её <...> [А близ] горы Кумиш, которую ещё называют „Спасительницей" и возле которой Виштасп разбил [войско] Арджаспа, находится гора Средьравнинная, отколовшаяся от [горы Кумиш]. Говорят, что в сражении за Веру, когда иранское войско дрогнуло, она откололась от той горы и рухнула вниз, в середину равнины; это спасло иранцев от разгрома, и [потому гора Кумиш] была наречена „Спасительницей"». Примеры взяты из «Бундахишна» (12.20, 32) — из жреческих комментариев к различным космологическим догматам. Эти догматы были общеизвестны, и автору «Бундахишна» не было необходимости пересказывать фабулы мифов в детатях: для современников достаточно было и беглых упоминаний, чтоб в памяти сразу воссоздания весь миф с его идейнофилософским подтекстом. Однако во многих случаях подобные сокращения делались и совершенно сознательно — особенно при канонизации литургических [74] гимнов и молитв: пространные описания заменялись художественными образами, прочно вошедшими в народный менталитет. Как вскользь брошенное упоминание про «Легенду о Великом Инквизиторе» эмоционально подчас воздействует сильней, чем многословные рассуждения о социальной психологии рабства; и как десятки страниц пейзажной прозы всё равно не передадут того, что удаётся передать двумя словами «есенинская Русь», — точно так же и богослужебные гимны благодаря краткостям усиливались в воздействии.

К счастью, зороастрийские тексты дошли до нас в большом объёме, поэтому из обрывочных намёков сравнительно легко восстанавливаются многие фабулы. Но поскольку образы древней и раннесредневековой иранской религиозной литературы утратили для нас свои ассоциативные связи, и ни у академических исследователей, ни у современных зороастрийцев (парсов и гебров) они в принципе не могут вызвать той эмоциональной реакции, какую вызывали у древних иранцев, — мы в состоянии воссоздать только фабулы, внешние сюжетные оболочки мифов, а об их духовном и философском содержании остаётся только строить гипотезы. Иными словами: мы не вправе говорить о понимании, а только об интерпретации в меру наших знаний (что, впрочем, справедливо и в отношении любой другой ушедшей культуры).

Изложено по: «Бундахшин» 1-29; «Затспрам» 1-11

В начале во Вселенной не было ни Земли, ни Солнца, ни планет, ни звёзд. Было только бесконечное время — зервáн акарáна. В нём пребывали благой бог Ахýра Мáзда (среднеперс. Ормáзд) и Дух Зла Áнгхро Мáйнью (среднеперс. и фарси Ахримáн) — прародитель Лжи, грехов и пороков.

Ангхро Майнью, медлительный в постижении, объятый страстью к разрушению [СК], находился в глубинах Тьмы, в преисподней, один. О существовании Ахура Мазды он не знал. Их разделяла Пустота, и Ахура Мазда пребывал — наверху, над Пустотой, озарённый Бесконечным непостижимым Светом [СК] Анагрáнам Раучáма (среднеперс. Анагрáн) — горним Светом мудрости, всеведения, добродетели, благости и Добра. Он знал, что существует Дух Разрушения [СК], который будет оставаться в неведении ещё три тысячи лет и за это время не предпримет ничего против бога; но потом он наконец узрит горний Свет, прознает о существовании Ахура Мазды и нападёт. Тогда Добро и Зло сойдутся в непримиримой битве. Эта битва затянется на тысячелетия, в неё будут вовлечены все творения, весь — покуда ещё не созданный — мир: боги, звёзды, планеты, стихии, животные. И, главное, люди. Прежде всего именно люди будут отстаивать и крепить Добро праведными поступками, или способствовать Злу — греховными.

И Ахура Мазда стал готовиться к грядущей битве — дабы уже в начале времён предрешить её исход.

Прежде всего он создал духовные сущности[1] всех благих творений, которым назначено было появиться в мире: богов, неба, воды, земли, огня, растений, животных, людей {и пророка Заратýштры [80] (среднеперс. Заратýшт, в поздней традиции и фарси Зардýшт)}.[2]

Три тысячи лет творения Ахура Мазды пребывали в духовном, неземном состоянии [СК]. А Ангхро Майнью всё это время находился в преисподней и ничего не знал об Ахура Мазде.

Но вот наступил назначенный срок. Дух Зла поднялся из глубин Тьмы и направился к пределу, откуда был виден [СК] непостижимый божественный Свет Ахура Мазды.

И над зияющим бездонным мраком, из которого он восстал, над Пустотой, тысячелетия разделявшей его и бога, Ангхро Майнью увидел этот Свет. И понял, что в нём его погибель.

Погасить! Сокрушить! Уничтожить это невыносимое сияние божества! Охваченный яростью Дух Разрушения ринулся сквозь Пустоту вверх, в горнюю высь. Уничтожить!...

Ангхро Майнью стремительно летел навстречу богу. Под ним, удаляясь, недвижно чернела бездна.

Он вторгся в царство сияния — и остановился, увидев <...> мощь и превосходство, превышающие его собственные [СК]. Здесь, наверху, Свет Ахура Мазды горел в тысячи крат ярче, чем это казалось Злому Духу из глубины. Ангхро Майнью заметался. Он всё ещё жаждал схватки с богом — здесь же, немедленно; он ещё не понял, насколько могуществен Ахура Мазда.

Но золотые лучи ослепляли его сиянием Истины и благости. И Дух Разрушения отступил.

Когда он покинул царство горнего Света, Ахура Мазда спустился к пределам бездны и предложил мир Духу Разрушения.

— Дух Разрушения! — молвил он. — Присоединись к моим творениям, воздай мне хвалу и добровольно признай моё господство во Вселенной. Если ты поступишь так, как я говорю, а не иначе, то наградой тебе и твоим созданиям будет бессмертие, избавление от жажды зла, снедающей тебя, и обретение высшей благодати в Истине.[3]

— Нет! Я никогда этого не сделаю! — ответил богу Ангхро Майнью. — Никогда! И знай, мой враг, что я не только отвращу от тебя все твои творения, но заставлю их поклониться и служить мне!

А объяснение такого [поступка Ангхро Майнью] — оно в том [заключается], что Злому Духу увиделось в таких действиях [Ахура Мазды], будто Ахура Мазда. беспомощен и [оттого] обратился к нему: он, стало быть, из-за слабости своей попросил о мире; и он [Злой Дух] не согласился, ибо решил одолеть [Ахура Мазду] в битве с ним. [81]

— Ты ошибаешься, Злой Дух, — сказал Ахура Мазда. — Этого не будет. Это не в твоей власти. Я могущественней тебя.

— Нет! Я одолею тебя и воцарюсь навечно! — проревел Ангхро Майнью.

Ахура Мазда задумался. Наделённый всеведущей мудростью, он знал то, чего не знал медлительный разумом Злой Дух: в грядущей битве победа Добра над Злом не была предопределённой. Если бы сражение началось сейчас, то победителем мог выйти и Ангхро Майнью. Победа Ахура Мазды становилась предрешённой только в том случае, если бы мировой исторический цикл был ограничен во времени. В бесконечном времени зерван акарана благому богу нужно было создать конечный временной промежуток зерван даргахвадáта — девять тысяч лет, в течение которых свершится вся мировая история. Ахура Мазда знал, что тогда первые три тысячи лет пройдут целиком согласно [его] воле [СК]. Это будет Эра Творения. Пустота, разделяющая царство Света и преисподнюю, превратится в то, что ныне называют «воздухом»; там появятся светила, звёзды, земля и земной мир. Затем наступит Эра Смешения Добра и Зла: два начала столкнуться в сотворенном мире, и следующие три тысячи лет пройдут в смешении согласно воле Ахура Мазды и воле Ангхро Майнью [СК]. Битва будет продолжаться до тех пор, пока не родится Заратуштра. С приходом пророка в мир наступит Эра Разделения — последние три тысячи лет мировой истории. Благое воинство начнёт одолевать злые силы, и в назначенный день Зло будет повержено и уничтожено навсегда.

В разных пехлевийских сочинениях продолжительность мирового исторического цикла называется 9 или 12 тысяч лет; во втором случае в цикл включаются 3000 лет, когда Ахриман не знал о существовании Ормазда.

И Ахура Мазда предложил Злому Духу биться ровно девять тысяч лет — как два повздоривших человека, договариваясь о поединке, назначают срок [говоря]: «Давай сойдёмся в такой-то день и будем биться, покуда не стемнеет».

И несведущий Ангхро Майнью принял вызов.

Эта договорённость между благом богом и Духом Зла — она и явилась актом творения конечного временного промежутка зерван даргахвадата в бесконечном времени. Победа Ахура Мазды отныне была предрешена. Но медлительный в постижении [СК] Ангхро Майнью этого не понял из-за своего недоумия. Он думал, что Ахура Мазда вначале предлагал ему мир, боясь сразиться со Злом, ибо Зло сильней; и только его отказ вынудил бога заключить договор о поединке. Он рвался в бой и был уверен, что сокрушит Добро.

Тогда Ахура Мазда явил Злому Духу откровение: показал, каков будет конец истории спустя девять тысячелетий. Разрушитель увидел торжество Добра, уничтожение Зла и злых исчадий в огненном море и [82] потоке расплавленного металла, очищение мира, воскресение праведников и их будущее существование, преисполненное благодати, на веки вечные. Ангхро Майнью содрогнулся. И тогда бог воспел «Ахýна Вáйрью» (среднеперс. «Ахунвар») — священную молитву, которую в далёком будущем суждено было принести в мир Заратуштре:

«Ахуна Вайрья» — главная зороастрийская молитвенная формула (значение «Ахуна Вайрьи» для зороастрийцев часто сравнивают со значением молитвы «Отче наш» для христиан), названная так по начальным словам «йата ахуна вайрья...» — «как Господь наилучший...». Её авторство принадлежит Заратуштре — в этом сходятся зороастрийская религиозная традиция и современная наука.[5]

«Ахуна Вайрья» не содержит каких-либо конкретных просьб к богу со стороны верующего: верующий лишь заклинает бога, чтоб утвердилась его воля и наступило его царствие — в этом принципиальное отличие «Ахуна Вайрьи» (и некоторых других молитв «Ясны») от традиционных индоиранских молитв и литургических гимнов «Ригведы» (см. с. 8-10). О более точном истолковании смысла при современном уровне наших знаний говорить, к сожалению, не приходится. Предлагалось множество прочтений текста «Ахуна Вайрьи». Из новейших русских переводов, кроме цитированного выше стихотворного перевода И.М. Стеблин-Каменского, приведём:

а) Перевод И.М. Стеблин-Каменского, основанный на толковании С. Инслера: «Как наилучший Владыка, так и Судья,[6] избираемый в согласии с Истиной. Утверждай силу действий, происходящих от жизни, проводимой с Благим Помыслом, ради Правды, ради владыки, пастыря бедных».

б) Стихотворный перевод В.Ю. Крюковой:

Выстоять перед священными словами молитвы, преисполненными красоты, Истины и Добра, Разрушитель не мог. Когда Ахура Мазда воспел первые семь слов, Ангхро Майнью сжался всем телом от страха; когда прозвучали следующие семь — он пал на колени; когда же «Ахуна Вайрья» была воспета вся целиком, Дух Зла был охвачен смятением и низвергнулся обратно во Тьму. И он оставался в смятении три тысячи лет. [83]

Война была объявлена, но ещё не началась. Три тысячи лет Ахура Мазда готовился к ней и творил мир. Всё вершилось в согласии с его волей.

Сначала он создал Амéша Спéнта (среднеперс. Амахраспáнд) — Бессмертных Святых.

По «Бундахишну», было сотворено шесть Амахраспандов, а седьмым является сам Ормазд [СК]. Мифы о рождении Бессмертных Святых противоречивы: в «Младшей Авесте» Ахура Мазда обычно называется их отцом; согласно одному из поздних мифов, Ормазд поочерёдно зажёг семь светильников-Амахраспандов.

Прежде всего, в противовес Духу Зла Ангхро Майнью, появился Святой Дух Спéнта Мáйнью, воплотивший в себе творческую мощь и благость Ахура Мазды.

Зороастрийские тексты практически никогда не причисляют Спента Майнью к Бессмертным Святым (исключений всего несколько, напр., «Яшт» 19.16, цитируемый далее в стихотворном переводе). В разных источниках создателями благих творений материального («телесного», букв.: «костного», то есть наделённого плотью) мира называются Ормазд и Спента Майнью; иногда они действуют совместно, при этом Ормазд пребывает в «духовной» («меног») сфере и творит на уровне «идей», а Спента Майнью воплощает его волю в материальные творения. Согласно «Яшт» 8.48, Спента Майнью создал всё живое. В «Гатах» Святой Дух фактически тождествен Ахура Мазде.

Затем возник Bóxy Мáна (среднеперс. Вохумáн, в поздней традиции Бахмáн) — «Добрая Мысль»; божество, которому было назначено стать покровителем домашнего скота и народов, ведущих оседлую жизнь и занимающихся самыми праведными делами — скотоводством и землепашеством.

Потом был создан Дух Áша Вахи́шта (среднеперс. Артвахи́шт) — «Лучшая Истина», покровитель стихии огня. Ему предопределялось хранить, укреплять и поддерживать законы, праведность и мораль — везде: и в мире, и в скотоводческих общинах, и в семьях зороастрийцев.

Следом за Аша Вахиштой появилось божество Хшáтра Вáйрья (среднеперс. Шахревáр) — «Благое Царствование», «Власть Желанная»; покровитель металлов и неба.

И, наконец, появились остальные Бессмертные Святые: Спе́нта Армáйти (среднеперс. Спандармáт) — «Святое Благочестие», покровительница земли; бог Хаурватáт (среднеперс. Аурвáт, в поздней традиции Хордáд) — «Целостность», «Здоровье», покровитель водной стихии; и Амертáт — «Бессмертие», покровитель растений.

Так возникли высшие божества Амеша Спента,

А тем временем Ангхро Майнью, укрывшись в чёрной преисподней Тьме, порождал свои мерзкие исчадия — дэ́вов (авест. да́э́ва, древнеперс. дáйва) — злых демонов, которые должны были противоборствовать благим божествам — ахýрам.

Сначала царство Тьмы произвело Áка Мáну (среднеперс. Акомáн) — «Злую Мысль». Всеведущий Ахура Мазда предвидел рождение этого исчадия; потому он и создал среди божеств Амеша Спента «Добрую Мысль» — Boxy Ману.

Потом были порождены другие злейшие дэвы: И́ндра (среднеперс. Андáр), Шáру (или: Сáру; среднеперс. Шовáр, Совáр), а вослед Нахáтья (среднеперс. Накахéд, Накиáш), а вослед Тáрви, а вослед Зáири (среднеперс. Зари́г). Тарви и Заири — Голод и Жажда — стали врагами Амертат и Хаурватат.

Одновременно с Ака Маной Злой Дух создал Митáóхту (среднеперс. Митóхт) — дэва Лжи и лживых мыслей. Так возник Друдж (среднеперс., авест. Друг, древнеперс. Дрáуга)[8] — Ложь, первопричина всех грехов, преступлений и зла. Этой отвратительной твари было назначено сделаться главным врагом Аша Вахишты и Хшатра Вайрьи, главным супротивцем их миссии по поддержанию Истины, справедливости и праведности. [85]

И, наконец, в мир явился последний верховный дэв — Áйшма (средиеперс. Эшм) — «Буйство», «Ярость»; воплощение разнузданности и недисциплинированности, подлый вдохновитель грабежей, насилий, убийств, покровитель разбойных набегов кочевников, угоняющих у оседлых скотоводов скот и приносящих его в жертву дэвам.

{Сколь же мудрым и прозорливым был Ахура Мазда! С самого начала творения он предвидел, что Ангхро Майнью породит триаду, воплощающую злое начало, и знал, почему должно случиться так: ведь праведность каждого зороастрийца будет определяться тем, насколько он соблюдал завет бога, который откроет людям Заратуштра — священную триаду «хýмата—хýхта—хвáршта» — «добрые помыслы—добрые речи—добрые дела». Этот завет Мазда и олицетворил в своей небесной триаде: Boxy Мана—Аша Вахишта—Хшатра Вайрья. Дух Разрушения противопоставил триаду Ака Мана—Друдж—Айшма: злые мысли, ложь и преступления.}[9]

Потом благой бог стал творить материальный мир на месте былой пустоты.

{Сначала было создано небо, светлое и ясное, с далеко простирающимися концами, в форме яйца, из сверкающего металла <...> Вершиной оно достигало до Бесконечного Света [СК] — обители Ахура Мазды, а всё [последующее] творение было создано внутри неба — как в замке или в крепости, где хранится всякое оружие, необходимое для сражения, или как в доме, в котором есть все вещи [СК].

Вторым творением Ахура Мазды была вода.

Третьим творением была Земля. Бог поместил её в середине неба, как яичный желток в середине яйца [СК]. Она предназначалась для скота и мирной пастьбы и была ровной, гладкой, без единого холмика. Со всех сторон Землю окружили вселенские воды, а в недра её Ахура поместил минералы и руду. Земной шар на треть состоял из гранита, на треть из песчаника и на треть из плодородной почвы и глины.}[10]

Сходное описание Вселенной даётся в «Меног-и Храт»: а) 9.7: небо сделано из блестящего железа, которое называют также «сталь» [Ч]; в другой редакции этого же пассажа — из кровавого камня (то есть рубина — вероятно, подразумевается Цвет неба на заре; сравн. в «Бундахишн» 12.6: гора Усиндом <...> состоит из рубина — ив небесного вещества); б) 44.8-10: небо, земля, вода и всё остальное [что находится] внутри овала, напоминает птичье яйцо. Небо в изделии Ормагда устроено наподобие яйца, и Земля [находится] посредине неба подобно тому, как желток — посередине яйца [Ч]. [86]

В небе, между царством Бесконечного Света и Землёй, Ахура Мазда поместил светила: ближе всего к земле — неподвижные звёзды, над ними — Луну (авест. Мáха, среднеперс. Мах), и ещё выше — Солнце (авест. Хвархшáйта, среднеперс. Xуршéд).

Путь Солнцу был проложен — с востока на запад; ни к югу, ни к северу оно отклониться не могло, — так что круглый год день был равен ночи.

Звёзды были размещены в двенадцати главных созвездиях, названия которых: Ягнёнок, Бык, Два Портрета, Краб, Лев, Колос, Весы, Скорпион, Кентавр, Козерог,[11] Ковш, Рыба [СК].

Во Введении (с. 15) говорилось о попытках зороастрийских теологов привести астрономо-астрологические знания в соответствие с космологическими мифами «Авесты» и легендарной историей Ирана. Миф о сотворении Солнца и зодиакальных созвездий («Бундахишн» 2.1-4; 3.12; 5.1; «Затспрам» 2.1 и др.) — один из примеров, когда «увязка» делалась чисто механически. Эти созвездия Ормазд, естественно, размещает на эклиптике (линии кажущегося годового движения Солнца по небесной сфере); и в то же время «день равен ночи» — Солнце постоянно находится в точке весеннего равноденствия (примерно на границе созвездий Овна и Рыб[12]); оно неподвижно закреплено на эклиптике — то есть, по фабуле мифа, эклиптики ещё не существует.

В начале I тыс. до н.э., когда Зодиак вошёл в астрологическое употребление, и в период, когда складывалась гороскопная астрология (V— II вв. до н.э), о прецессии[13] известно не было. Астрологические знаки Зодиака — отрезки эклиптики по 30 градусов дуги — совпадали с одноимёнными зодиакальными созвездиями. Явление прецессии было открыто Гиппархом во II в. до н.э., но в астрологии оно стало учитываться намного позднее. Ещё Марк Манилий, автор компендиума астрологических знаний «Астрономика, наука о гороскопах» (I в. до н.э.) не различает понятий «созвездие» и «знак». Автор «Бундахишна», как явствует из других фрагментов, также не видит между ними разницы, однако явление прецессии учитывает (хотя с мифологией соотносит его опять же искусственно, с очень грубыми натяжками — см. внутритекстовый комментарий на с. 191-193).

Двенадцать главных созвездий, по подобию боевого войска, которому назначено в сражение, <...> для подмоги получили в подчинение все прочие созвездия из остальных 6480-ти звёзд; и над теми созвездиями были поставлены четыре командующих, назначенные [вое]начальниками на четыре стороны [горизонта]. Это были: Ти́штрия (среднеперс. Ти́штар — Сириус) — командующий на востоке, Сатавáéса (среднеперс. Садвéс)[14] — командующий [87] на юге, Вáнант (среднеперс. Ванáнд) — командующий на западе, Хафтари́нга (среднеперс. Хафторéнг — «Ковш» Большой Медведицы) — командующий на севере, а Мех-и Гах [Полярная звезда], называемая также Мех-и мийан Áсман [Гвоздь в середине неба] [СК], возглавил всех воевод.

По другой версии, Садвес — командующий на западе, а Вананд — на юге.[15] Исходя из этого, Е. Вест отождествил Вананд с южной звездой Фомальгаут (альфа Южной Рыбы), небесная широта которой примерно та же, что и у звезды Антарес-Садвес: примерно на 30 градусов южнее небесного экватора. Однако во всех остальных зороастрийских текстах Вананд фигурирует явно как звезда северного неба: например, она почти всегда упоминается в паре с Хафтарингой—Хафторенг — семизвездьем «Ковша»; согласно «Меног-и Храт» 49.12, Вананд охраняет врата ада, который, по зороастрийским представлениям, находится на севере. В настоящее время большинство исследователей отождествляют Вананд с Вегой (альфа Лиры). Сатаваеса же однозначно описывается как южное божество — податель дождей на юге. Разночтения в списках «Бундахишна», касающиеся этих двух звёзд, трудно объяснить чем-либо иным, кроме ошибки переписчика.

Вообще в «астрономических» фрагментах «Бундахишна» отразились разновременные представления — от индоиранских до позднесасанидских. Из-за этого нельзя с уверенностью отождествить Полярную звезду: для раннего Средневековья, когда составлялся «Бундахишн», это — звезда Кохаб (бета Малой Медведицы), но в авестийской традиции, которую «Бундахишн» излагает, это должна быть ещё (из-за прецессии) звезда Тубан (альфа Дракона). Сам же фрагмент о «звезде в середине неба» допускает лишь предположтельное прочтение; по другому толкованию, текст читается следующим образом: Великий [то есть главный над всеми четырьмя звёздами-военачальниками], которого именуют Гах и которого почитают наиблистательнейшим в середине неба — [он,] покуда в мир не пришёл Разрушитель, из пяти [божеств-гах] был полуденным: это — Рапитвин. (О божествах-гах, стражах суточного времени, см. далее — с. 99.)

Сведения, подобные тому, что Полярная звезда находится «в середине неба», то есть близко к зениту — как она видна на широтах крайнего Севера, — в зороастрийских текстах встречаются сравнительно редко. Гораздо больше такого рода сведений содержится в древнеиндийских священных книгах и эпосе: созвездия, которые в Индии [88] заходят за горизонт, названы «незаходящими»; о Полярной звезде говорится как о «сияющей над головой»; многократно упоминается далёкая страна, где день и ночь длятся по полгода[16] и т.п. Соответствующие фрагменты в древнеиндийских и зороастрийских памятниках письменности дали начало так называемой «полярной теории», возникшей в XIX в. и просуществовавшей до 1920-х гг. Приверженцы «полярной теории» считали, что все такие сведения — это обрывочно сохранённые фольклором, переосмысленные и уже на поздней стадии зафиксированные письменно свидетельства о древнейших местах обитания ариев — на крайнем Севере, за полярным кругом; высказывалось даже предположение, что прародина ариев находилась в Арктике, где до Ледникового периода якобы был материк с тёплым климатом.[17] В настоящее время доказано, что сведения о природных и астрономических явлениях, характерных для крайнего Севера, проникли в фольклор индоариев (а также скифов, среднеазиатских и южноевропейских кочевников, были известны античным писателям) в результате их контактов с народами, жившими на севере. Подробнее об этом см.: Бонгард-Левин Г.М., Грантовский Э.А. От Скифии до Индии. М., 1983.

Так Вселенная разделилась на три части.

Наверху, над Солнцем, был Дом Хвалы Ахура Мазды — рай, царство Бесконечного Света и Добра.

Внизу зияла Дужáхва — «Место плохого бытия», преисподняя; царство Тьмы и Зла, кишащее порождениями Ангхро Майнью.

А посередине, где прежде была Пустота и где теперь волею Мазды находились небо и Земля, — там Добру и Злу предопределено было вскоре смешаться и начать битву.

Четвёртым творением Ахура Мазда были растения.

Пятым он создал Первозданного Быка {в Арьяна Вэджа <...> на берегу благой реки Датии,[18] там, где находится центр земного мира, и был этот Бык белым и сияющим, как Луна [Т].}[19]

И последним, шестым телесным творением Ахура Мазды был Первый человек — Гáйа Мартáн (среднеперс. Гайомáрт), {который сиял, как Солнце [Т]. Гайа Мартан тоже был создан в Арьяна Вэджа на берегу Датии — он был на левом берегу, а Бык — на правом берегу [Т].

Ахура Мазда сотворил Гайа Мартана и Быка из земли <...> А из света и влаги неба он сотворил семя людей и быков <...> И он [89] вложил [его] в тела Гайа Мартана и Быка для того, чтобы от них могло пойти обильное потомство людей и скота [СК].}[20]

Согласно поздней версии мифа, известной по пехлевийскому «Ривайату» (46.4-5) и «Шайаст на-Шайаст» (1), Ормазд сначала сотворил весь мир в своём теле, а затем, в течение второго 3000-летнего периода, создал небо из головы, землю из ног, воду из слёз, растения из волос, огонь из своего божественного разума и Первобыка из правой руки.

И все три тысячи лет Ангхро Майнью не выходил из преисподней. Он готовился к схватке с богом и создавал себе на подмогу новых и новых исчадий — дэвов и пáирика.[21]

В мире единовластвовало Добро. Но Эра Творения, когда всё сущее вершилось согласно воле Ахуры, близилась к концу.

А Гайа Мартан жил на земле. Его величие и праведность составляли одну треть величия и праведности Заратуштры, грядущего в мире. Гайа Мартан проводил дни, занимаясь самым угодным и любезным Ахура Мазде и самым ненавистным Ангхро Майнью делом: пахал землю и ухаживал за Быком.

Мазда видел это, и сердце его преисполнялось болью и состраданием. Он знал, что благоденствие Первого человека недолговечно: скоро в мир ворвётся Дух Зла, земля наполнится бедствиями, и людям, которые произойдут от Гайа Мартана, предстоит долгая мучительная борьба с Друджем и дэвами. Будут засухи и неурожаи. Будут зимы с пронизывающими холодами. Будут опустошительные набеги кочевников, приверженцев Айшмы, угоняющих скот и убивающих его, дабы усладить своих покровителей-дэвов неправедной кровавой жертвой. А Гайа Мартан даже не знал, что и сам он, и его Первобык — смертны; он вообще не знал, что такое смерть.

И однажды Ахура Мазда призвал к себе фраваши праведных и держал совет с их разумом:

— Бедствия и горести, дэвами порождаемые, обрушатся на мир в неисчислимом множестве и заполонят его, — возвестил он. — Грянет бой — шесть тысяч лет не будет ему конца. Против Друджа и Зла, за Добро и Истину-Аша придётся встать — вам. Я вложу в ваши руки оружие, которое наповал разит дэвовскую нечисть: «хумата—хухта—хваршта» — добрые помыслы, добрые речи и добрые дела. Но дэвы и паирика станут всячески совращать вас с пути праведности, строить козни, посылать лжеучителей, лжепророков — и многие не устоят. Это будет страшный бой. Слезами и страданиями будет устелен путь к конечному торжеству Добра. Готовы ли вы? Решайте и выбирайте сами: что для вас благостней? та ли стезя, если я, Ахура, дав вам телесное воплощение, пошлю вас в мир и буду там всячески оберегать от [90] злокозней Ангхро Майнью; или же вы сами будете противостоять Друджу, много претерпите горя, но выстрадаете победу над Разрушителем — и тогда все праведники воскреснут и сделаются бессмертными на веки вечные?

Фраваши праведников внимали словам Творца.

— Мы выбираем битву с Друджем и друджвáнтами, приверженцами Лжи, — был их ответ.

Весь эпизод о предоставлении фраварти свободного выбора, вероятно, является попыткой (логически безупречной) разрешить ту самую богословскую проблему, на которой у Достоевского основан атеистический бунт Ивана Карамазова и которая во все века была истоком различных христианских ересей: чем объяснить существование Зла в мире, если бог добр и всемогущ? Для зороастрийца вопрос о первопричине Зла не стоит: два начала извечны, и битва между ними продолжается по сей день, — однако невозможность немедленно уничтожить Зло противоречит доктрине о всемогуществе благого Ормазда. (Впрочем, эта доктрина намечается в зороастрийской теологии поздно. Образ Ахура Мазды в «Авесте» никак не соответствует представлению о всемогущем божестве: Ахура Мазда, например, сам просит помощи у язатов и молится им.)

Религиозные течения, условно называемые «зороастрийскими ересями», видели причину людских страданий в том, что мир пребывает во власти Ангхро Майнью, который будет низложен Ахура Маздой в назначенный срок (зерванизм, с. 118); и о том, что материальный мир сам по себе, как таковой, есть Зло, а «область Добра» есть область «духовного существования» (манихейство, с. 121).

Фраваши праведных выбрали битву с Друджем — и Ангхро Майнью, собравшийся уже вторгнуться в мир, застыл, оторопев. Дух Зла был поражён величием людей. Мерзкие мысли Ангхро Майнью смешались, воля дрогнула. Он посмотрел на Гайа Мартана, и недоброе предчувствие охватило его.

Он боялся. Боялся человека и рабочего быка. В скотоводах и пахарях он предощутил свою гибель.

Шли годы, проходили десятилетия, — а Дух Зла всё не решался напасть на мир, сотворенный Ахурой. Наконец, дэвы, истомившись от безделья, приступили к своему повелителю и наперебой стали убеждать его, что пора начинать сражение.

Они дважды рассказали про свои собственные злые деяния, но не воодушевило это его; и тот мерзкопагубный Злой Дух, из страха перед праведным человеком, был не в состоянии поднять башку,[22] покуда [перед ним] не явилась по прошествии трёх тысяч лет зломерзостная Джех, дэв похоти.[23] [91]

— Пора начинать! — возопила она. — Взгляни, отец, какое нас несметное полчище, — а ведь мы породим разной погани ещё тысячекратно больше! Восстань, отец наш! Ибо я в том сражении изолью столь много отравы[24] на праведного человека [и] его быка рабочего, что из-за моих деяний жизнь им не [будет] желанна; и я изничтожу их души живые, я испорчу воду, я испорчу растения, я испорчу Огонь Ахура Мазды, я сделаю всё творение Ахура Мазды испорченным!

И Злой Дух решился.

Так закончилась Эра Творения.

Начало следующего, третьего 3000-летия, было страшным и пагубным для всего живого. Ангхро Майнью, разбив небесную сферу, ворвался в мир, а следом за ним в творение Ахура Мазды ринулись порождения Тьмы. От удара небо содрогнулось так, что звёзды, Луна и Солнце пришли в движение. Солнце покинуло созвездие Ягнёнка и покатилось по Зодиаку; его стало бросать то выше, то ниже, день и ночь сделались не равны. Ангхро Майнью напал в первый день месяца Фравашей (среднеперс. Фраварди́н) — с этого момента пошёл отсчёт времени новой Эры, Эры Смешения Добра и Зла; и оттого первый день месяца Фравашей — день весеннего равноденствия, когда Солнце-Хвархшайта возвращается в созвездие Ягнёнка — считается у зороастрийцев началом года.

Дух Зла напал в облике змея и сразу наплодил ядовитых змеёнышей. Мириады хрáфстра — крысы, мыши, землеройки, {и змеи, и ящерицы, и лягушки, и муравьи, и какие другие есть ещё всякие многоножки-черви}[25] ядовитые, жалящие, расползлись и заполонили все пастбища, так что без вредоносных тварей не осталось на земле и места с остриё иголки величиной. На растениях появились насекомые-паразиты. Дэвы болезней, тлена, смерти, засухи — вся нечисть из воинства Ангхро Майнью разлетелась по миру — и мир погрузился во тьму. Пожухли сочные травы. Дух Зла испортил огонь, примешав к нему дым. А дэв смерти Áсто Видóту (среднеперс. Астовидáд) накинулся на человека и Быка.

Но Первому человеку и Первому Быку суждено было прожить тридцать лет; и сколько ни злобствовал Асто Видоту, сколько ни свирепствовал, — никак не удавалось ему набросить петлю на шею Гайа Мартану.[26]

Меду тем Дух Зла начал сражение с небом. Он создал неисчислимое множество небесных паприка, остервенелых, охваченных одной [92] страстью — разрушить творения Мазды и низвергнуть их во тьму. Затем он создал планеты, кометы и метеоры, которые смешались с созвездиями, стали беспорядочно летать среди них и тем внесли в небо беспорядок и путаницу.

Злая паирика Муш (среднеперс. Myшпáр) в облике летучей мыши набросилась на Солнце, Луну и звёзды, взмахами своих чёрных крыл стараясь затушить их свет. Но Хвархшайта-Солнце одолело дэвовскую воровку Муш и присоединило к своему сиянию [Бр].[27]

В помощь Луне и Солнцу на бой с планетами и паирика двинули своё воинство Тиштрия, Ванант, Сатаваеса и Хафтаринга.

{Тиштрия вступил в сражение с небесными паирика — и от его сокрушительных ударов убитые паирика в виде падающих звёзд посыпались с неба вниз.}[28] {Тиштрия разил, не зная жалости, убивая злых исчадий

Паирика были уничтожены. Но планеты — остались, и они продолжали двигаться, нарушая строгую упорядоченность звёзд на небесной сфере и оказывая губительное влияние на земной мир.

Девяносто дней сражались звёзды с планетами и покорили их. После этого ахуры взяли все планеты под стражу: к каждой было приставлено по одному благому божеству, которому отныне вменялось охранять Вселенную от Зла, причиняемого вверенной ему планетой.

В зороастрийской ортодоксии эпохи Сасанидов названия планет обычно и понимались не как названия самих планет, а как имена ахуровских богов, противостоящих им и нейтрализующих их вредоносное влияние: Меркурий — Тир (название Сириуса-Тиштар в поздней традиции), Венера — Анахи́д (авест. Анахи́та, фарси Нахи́д), Марс — Варахрáн (авест. Вертрáгна, фарси Бахрáм), Юпитер — Ормазд, Сатурн — Кевáн (этимология этого названия неясна).[30]

Ахурам-стражам планет пришли на помощь начальники звёзд, дабы ещё надёжней оберегать мир от порождений Злого Духа, блуждающих в Зодиаке, на пути Солнца, и жаждущих разрушения и зла. За планетой Тир стал отныне наблюдать Тиштрия, за Анахид — Сатаваеса, за Варахраном — Хафтаринга, за Ормаздом — звезда Ванант, за Кеваном [93] — Мех-и Гах, за Мушпар — Солнце-Хвархшайта и за Гочихáром — Луна-Маха.

Если прочтение последнего имени верно, то этимология его восходит к авестийскому «гао-чи́тра» — «ведущий происхождение от быка»: обычный эпитет Маха — Луны. Возможны, однако, иные прочтения: Дурчихар, Гурджар, Гурджчихар («потомок волка»), Гурчихар. Какой небесный объект подразумевается под этим именованием — неизвестно, вероятнее всего — метеор или комета.

С распространением в Иране астрологических знаний планетам начинают противопоставляться не язаты и обожествляемые звёзды, а зодиакальные созвездия и (после того, как в астрологической практике начала учитываться прецессия) знаки Зодиака. Пример из «Меног-и Храт» (12.4-10): Мирским делам при первоначальном творении было определено [быть] такими же правдивыми, как и [делам] духовным. И Творец Ормазд создал всякое добро в этих творениях и созданиях при основании Солнца, месяца и тех двенадцати созвездий, которые в «Авесте» названы «двенадцать военачальников», и они также утверждены Ормаздом для определения [вещей?] правдивым и достойным образом. А затем Ахриман создал те семь планет,[31] которые называют «семь военачальников Ахримана», для разрушения и захвата того добра в творениях Ормазда, для противодействия Солнцу, Луне и тем двенадцати созвездиям. И [из] всего добра, которым эти созвездия наделяют творения Ормазда, эти планеты захватывают [у них] сколько могут, и отдают для [увеличения] силы дэвов <...> и злых людей [Ч]. Другой пример из того же пехлевийского текста см. во внутритекстовом комментарии на с. 119-120.

И Ангхро Майнью, осознав своё бессилие в борьбе с небом, позорно бросился наутёк. Но путь к отступлению преградили звёзды. Всё небо, как волосы покрывают голову, покрылось душами-фраваши праведников. Могучее войско двинулось на Духа Зла.

А тем временем ахуры воздвигли крепостной вал вокруг зияющей в небе дыры, которую пробил Ангхро Майнью.

Фрагмент о крепостном вале не совсем понятен. Может быть, ахуры просто-напросто «ремонтировали» небо. Однако, не исключено и такое толкование: вал преградил Злому Духу путь к бегству обратно в преисподнюю; его как бы захлопнуло в ловушке — он остался в земном материальном мире, где и будет уничтожен в надлежащий срок.

Эту небесную битву видел с земли умирающий Гайа Мартан. Звёзды, Луна и Солнце кружились перед его глазами, а мир казался ему тёмным, как ночь. Дэв тлена Асто Видоту, наконец, поразил его смертельной хворью. Тридцатью годами раньше, когда он набросился на Первого человека и Быка, у него не хватило сил их погубить, потому что тогда планета Ормазд несла созданиям [Ахуры] жизнь, не сама по себе, но благодаря тому, что её стерегли светила; а Кеван нёс созданиям смерть. Оба они верховенствовали в начале творения: Ормазд был в Крабе, которого называют также Гиван [животворный?], <...> а Кеван был в Весах, в подземелье, так что собственные его яд и смертоносность от этого ещё больше [94] увеличивались. Тридцать лет спустя Кеван снова вернулся в Весы, но Ормазд в это время был в Козероге и не мог увеличить своей силы так, как увеличивал её, будучи в Крабе. Поэтому Кеван победил Ормазда, и Гайа Мартан умер.

Находясь в день весеннего равноденствия (начало Эры Смешения; Солнце в Овне) в созвездии Рака (место точки летнего солнцестояния в древности), Юпитер имел максимальное удаление от небесного экватора к северу, то есть выше всего поднимался над горизонтом; Сатурн же, находясь в Весах, был ближе всего к земле, имел максимальную яркость и кульминировал около полуночи, — это, по-видимому, и означает «верховенство» обеих планет над миром. В полдень, в момент кульминации Солнца, Сатурн, наоборот, «глубже» всего «спускался в преисподнюю» (под горизонт) и напитывался там злотворной силой. В целом астрономический расчёт («Затспрам» 4.7-10) довольно точен: Юпитер совершает кругооборот по Зодиаку (вокруг Солнца) за 11 лет 315 дней, Сатурн — за 29 лет 167 дней (30 лет жизни Гайомарта); то есть одному обороту Сатурна соответствуют примерно два с половиной оборота Юпитера — последний перемещается в созвездие Козерога, противоположное созвездию Рака.

Скончался от хвори, насланной дэвами, и Первый Бык. Умирая, он выронил семя, которое Ахура Мазда создал в нём. Это семя упало на лоно Земли-Спандармат, и Спандармат приняла его.

Из тела Быка произошли пятьдесят пять видов зерновых злаков и двенадцать видов лекарственных трав, из тела Гайа Мартана — золото и другие металлы.[32]

Когда Первозданный Бык умер, Гéуш У́рван (среднеперс. Гошурýн), «Душа Быка», встала перед бездыханным телом и воззвала к Ахура Мазде так громко, как тысяча мужей, кричащих в один голос:

{— Кто создал меня и для чего? [Бр]},[33] — слёзно вопрошала она. — Почему же ты, Гéуш Тáшан,[34] допустил, что полевые травы испортились, вода сделалась непригодной для питья, а меня поразил недуг? О Мазда Ахура! Где же человек — тот человек, который будет пестовать меня и оберегать? Почему его нет?

Высказав жалобу богу, Душа Быка вознеслась на небеса и обратилась с такими же словами к звёздам, Луне и Солнцу.

— Недуг твой наслал на тебя Ангхро Майнью, Дух Зла, — сказал Ахура Мазда. — Если бы было возможно уничтожить Зло сейчас, тебя не постигла бы смерть, ты бы жила и благоденствовала. Но Зло будет побеждено ещё не скоро.

Когда бог произнёс эти слова, перед ним предстала фраваши Заратуштры. Мазда, обращаясь к грядущему пророку, возвестил:

— Минет три тысячи лет, и ты, получив телесное воплощение, [95] придёшь в мир, чтобы принести людям истинную Веру и дать им закон Правды-Áрштат.[35] Ты откроешь людям слова священной молитвы «Ахуна Вайрья». {Спента Армайти — благонамеренность и праведная набожность — дарует <...> мир для пастьбы скота <...> Армайти утвердится вместе с Истиной-Аша, [и] наступит вместе с Хшатрой [Вайрья] обильная пастьбой прекрасная жизнь <...> [Армайти и Хшатра Вайрья] обеспечат мир перед лицом кровожадных друджевцев [А]}[36] благодаря тебе, Заратуштра, ибо это ты принесёшь в мир мою праведную Веру и предашь проклятию все дэвовские религии. После того, как ты свершишь эту великую миссию, земле останется существовать последние три тысячи лет. Затем Добро победит Зло навсегда, и мировая история завершится.

И ублаготворённой сделалась Геуш Урван, и согласилась [говоря] так: «Я буду давать пищу [земным] существам». Так что она снова [пришла] к согласию с существующим миропорядком.

А Ангхро Майнью неистовствовал, и, как поганая муха, метался от творения к творению и везде мерзил. От небесных фраваши он спасся бегством, осознал бессилие дэвов, но сдаваться не собирался. Потерпев поражение в битве с небом, он набросился на Землю, пробил в ней дыру — насквозь, до бездны преисподней, а потом решил уничтожить другое творение Ахура Мазды — воду. Он унёс ветром всю влагу с земли и послал в бой Апáóошу (среднеперс. Апаóш), дэва засухи.

Тогда против дэвовских козней снова выступил Тиштрия. Тридцать дней он сверкал в небе: десять дней в облике пятнадцатилетнего[37] юноши, десять дней в облике быка и десять — в облике коня; и все тридцать дней с небес низвергался небывалый дождь: каждая его капля была величиной с чашку. Вода залила землю в человеческий рост. Почти вся ползучая нечисть-храфстра — гады, скорпионы, крысы, муравьи, лягушки — захлебнулись и передохли. Лишь немногие храфстра смогли добраться до незатопленных островков и спастись.

Когда дождь кончился, налетел небесный ветер, который согнал всю воду на край Земли. Вокруг Земли возник мировой океан Ворукаша (среднеперс. Варкáш), наполненный студёной пресной влагой, прозрачной, как хрусталь. Этот океан занял треть земной поверхности.

Лучи Солнца рассеяли тьму, в мире потеплело. Храфстра, передохшие в норах и щелях, по которым они расползлись во время [96] потопа, начали разлагаться. Их яд и зловоние смешались с землёй, отравив все поля и пастбища. Стали гибнуть растения. Но Амертат успел собрать семена всех трав и деревьев. Бог отнёс их в океан Ворукаша и смешал с водой.

Очистить землю от яда храфстра должен был Тиштрия. {В образе белого коня, прекрасного, элатоухого, с золотой уздою [Бр] он спустился в океан, чтоб набрать воды и снова разлиться дождём. Против Тиштрии выступил дэв засухи Апаоша в образе чёрной лошади, лысой, с лысыми ушами <...> с лысой шеей <...> с лысым хвостом, тощей, безобразием пугающей [Б]}.[38]

И сверкающий звёздный бог бежал прочь от океана, объятый страхом. Дэв был слишком могуч.

Скопище преисподней мерзости, терзавшее Землю и земной мир, возрадовалось победе Апаоши. Но торжествовали они рано.

Тиштрия вознёс молитву Ахура Мазде, прося дать силы для поединка. Бог-Творец внял молитве Тиштрии и дал ему силу десяти могучих лошадей, десяти верблюдов, десяти быков, десяти гор и десяти рек. Издав воинственный клич, Тиштрия бросился на дэва засухи.

Грянул беспощадный бой. Целый день небо сотрясал гром от ударов оружия, и огненные молнии-Вази́шта, воплощения Огня, ярко вспыхивали среди туч. Ахуры и дэвы, замерев, ждали, чем кончится это единоборство. Только к вечеру Тиштрия стал одолевать Апаошу. Бесславно покинув поле сражения, дэв обратился в бегство.

Когда он убежал от океана на расстояние в хáтру,[39] Тиштрия напился воды, смешанной с семенами всех растений, взмыл ввысь — и хлынул дождь. Капли того дождя были величиной с бычьи и человеческие головы. Весь яд храфстра вымыло из почвы бурлящими потоками воды. Но чистая пресная влага испортилась от яда, сделалась солёной; и когда снова, как и в первый раз, небесный ветер осушил землю, согнав всю дождевую воду на край света, пресные заливы Ворукаши — море Пути́ка, море Камрýд, море Шáхи-бун и залив Сатаваесы — стали солёными.

Заливами Ворукаши считались Чёрное море, Средиземное, Аравийское, Каспийское, Персидский залив и, возможно, Аральское море. Путика и залив Сатаваесы уверенно отождествляются с Персидским заливом и Аравийским морем; остальные отождествления предположительны: Камруд — Каспийское море, Шахи-бун — Средиземное или Чёрное море, возможно, оба вместе.

Прочтение топонимов дано по «Бундахишну», где встречается разнописание: Шахи-бун и Гахи-бун. В «Затспраме» Камруд и Шахи-бун именуются Камнрид и Гехан-бун.

Подобно тому, как спицы, расходясь из середины колеса, от оси к ободу, делят круг-колесо на несколько равных частей, так и Земля [97] после потопа разделилась на семь каршвáров (среднеперс. кешвáр): восточный, западный, два северных, два южных и срединный, главный каршвар — Хванирáту (среднеперс. Хванирáс). Хванирата была предназначена для арийцев. Остальные шесть каршваров люди заселили тоже, но никто, ни один человек не может пройти из одного каршвара в другой,[40] ибо моря — заливы океана Ворукаши, и две великие мировые реки — Рáнха (среднеперс. Pax, Арáг, Арéнг и др.) и Вех, {широкие и глубокие в рост тысячи мужей [СК]},[41] окружили Хванирату со всех сторон, и так же, кольцом, срединный каршвар охватили горы — горная цепь Хáра Березáйти, или Xарáити, — «Высокая Хара» (среднеперс. Xарбýрз).

По версии «Затспрама» (7.1, 9-11), кешвары возникли в результате битвы Ахримана с землёй; они отделены друг от друга бороздами и горами — следами когтей Ахримана, морями, лесами, так что из одного кешвара нельзя увидеть другой; о возможности перейти из кешвара в кешвар ничего не говорится.

Представление о каршварах восходит, очевидно, к вавилонскому учению о «семи ветрах». Первоначально, в индоиранской религии, каршвары, судя по всему, мыслились как семь кругов, отделённых друг от друга лесами, пустынями, горами и морями, — такое представление складывалось постепенно, по мере продвижения арийских племён через земли с разными климатическими и природными условиями. В результате контактов иранских арийцев с Вавилоном картина деления мира на каршвары была переосмыслена в соответствии с учением о «семи ветрах»: шесть окраинных необитаемых каршваров являются секторами круга-Земли; седьмой, населённый людьми, находится в центре. Парные названия шести каршваров-секторов: Савáхи — Арезáхи (среднеперс. Арзáх) (восток — запад), Фрададáфшу — Видадáфшу (северо-восток — северо-запад) и Ворубарéшти — Воруджарéшти (юго-восток — юго-запад; среднеперс. Ворубáршт и Воруджáршт) даны по направлениям ветров. Помимо соответствующих направлений горизонта, каршвары соотносились также со временем суток и годовыми сезонами. Согласно «Бундахишну» (5.8-9), два северных кешвара простираются от точки восхода Солнца до точки его захода в день летнего солнцестояния, два южных соответственно — между точками восхода и захода в день зимнего солнцестояния, восточный — между точками восходов в дни солнцестояний, и западный — между точками заходов. Суммарная площадь окраинных кешваров равна площади центрального — Хванираса.

Этимология названия «кешвар» неясна; автор «Бундахишна» (11.3) объясняет её через созвучие: кешвары расположены по отношению друг к другу «бок о бок» — «каш-а-каш»; в «Затспраме» (7.9) название «кешвар» объясняется тем, что один [кешвар] от другого отделён «бороздой» — «кеш».

Учение о «семи ветрах» трансформировалось у греческих авторов в представление о семи климатических поясах Земли, которое также распространилось в Иране. Понятия «семь земель» и «семь климатов» стали смешиваться; некоторые источники описывают кешвары в соответствии с древней традицией — как семь кругов. Мифы об окраинных землях постепенно обрастают противоречивыми версиями и концепциями: шесть земель именуются необитаемыми, недоступными для человека, и в то же время возникают легенды об их заселении (см. далее); уже в «Младшей Авесте» иранские цари именуются правящими во всех семи каршварах [СК]. В «Шахнаме» понятия «семь земель» и «семь климатов» полностью сливаются. [98]

Первая, самая высокая гора, Хукáрья (среднеперс. Хугáр) поднялась, когда Дух Зла ворвался в мир и Земля вздрогнула. С того дня Хукарья росла восемьсот лет: двести лет до сферы неподвижных звёзд, двести до сферы Луны, двести — до Солнца, и последние двести лет — до Анагранам Раучама, царства Бесконечного Света Ахура Мазды. Остальные горы росли восемнадцать лет. Возникли они оттого, что Злой Дух пытался разорвать Землю на части. Всего же гор выросло на земле — две тысячи двести сорок четыре.

Ахура Мазда создал богов-язáтов. Обителью их стала Гаронмáна, «Место Песнопений», на вершине Хукарьи. В Гаронмане бьёт источник Áрдви. Пречистая божественная влага по склону Хукарьи стекает в долину, от неё берут начало великие реки — Ранха, Вех и Ардви. Всего же в Хванирате восемнадцать великих рек.

Вдоль западного и восточного хребтов Хара Березайти, высоко над землёй, зияют огромные сквозные пещеры. Через эти пещеры быстроконное Солнце [СЕ] по утрам вылетает на небо, а по вечерам уходит, опускаясь за горную цепь. Этих пещер — 180 на востоке и 180 на западе.

Количество пещер должно соответствовать числу точек восхода и захода Солнца между летним и зимним солнцестояниями. Год по «зороастрийскому» календарю состоит из 12-ти 30-дневных месяцев и 5-ти «дополнительных» дней — для восходов и заходов Солнца в эти «дополнительные» дни специальных пещер не предусмотрено. По-видимому, представление о выхождении Солнца на небо через пещеры, изложенное в «Бундахишне» (5.5, 7), древнее зороастрийской календарной системы. (О календарных системах см. дополнение 1.) Сходная космологическая картина описана в одной из книг иудаизма — «Книге Еноха» (71), но там говорится только о шести «небесных вратах» на востоке и шести на западе.

Год начинается в день весеннего равноденствия, — ибо изначально Солнце всходило всегда в одном и том же месте, и день с ночью были равны, но после нападения Ангхро Майнью светило пришло в движение из своего начального местопребывания. В день весеннего равноденствия Солнце через первую пещеру входит в созвездие Ягнёнка, и через эту же пещеру оно в последний день года уходит из созвездия Рыбы. А пещеру эту назвать нельзя ни в одной священных книге: ведь если назвать её — тогда секрет прознают дэвы и обретут возможность учинить великое бедствие.

Согласно «Меног-и Храт» 49.12-14, звезда Вананд охраняет проходы и врата Харбурз, так что дэвы <...> поворачивают от этих врат и проходов, поскольку они не могут пересечь и нарушить пути Солнца, Луны и звёзд [Ч]. Вероятно, в этом пассаже подразумевается охрана пещер, через которые, по версии «Бундахишна» (5.5, 7), восходит Солнце.

Это — на западном и восточном хребтах Хара Березайти. Что же до хребта северного[42] — он страшен: там, на вершине самой высокой [99] горы севера, Эрезýры (среднеперс. Арезýр), дэвов всегда великое скопище. {Там <...> дэвы собираются вместе из логовища Лжи [Гр]},[43] ибо там — врата преисподней. {99999 дэвов около тех врат. Они противоборствуют небесам и звёздам [Ч] — стараются остановить круговращение неба. На страже стоит Хафтаринга и 99999 фраваши праведных.[44] Миссия Хафтаринги в том, чтоб поддерживать двенадцать домов[45] Зодиака в должном движении, и вот эти двенадцать созвездий таким образом движутся [с помощью] силы и содействия Хафтаринги. И каждое созвездие, когда оно восходит на Хара Березайти, опирается на[46] Хафтарингу и просит у неё защиты [Ч].

А звёзды, кружащиеся по небу, бесчисленные и неисчислимые звёзды, которые видимы [Ч] — это фраваши земных существ, так как всем творениям и созданиям, как рождённым, так и не рождённым, которые создал в мире Творец Ахура Мазда, — каждому телу явлена соответствующая ему душа-фраваши [Ч].}[47]

{Сутки делятся на пять частей — Гах: Хáвани от зари до позднего утра (6.00-10.00), Рапитви́на — до середины дня (10.00-15.00), Узайери́на — до сумерек (до 18.00), Ависрутри́ма — до полуночи и Ушахи́на — от полуночи до зари. Каждой части суток покровительствует одноимённое ахуровское божество — страж времени.}[48]

Летний день равен по продолжительности двум самым коротким зимним дням, а зимняя ночь длится столько же, сколько две самых коротких летних ночи. Летний день равен двенадцати хáтрам [среднеперс. хашáр], ночь — шести хатрам; зимняя ночь составляет двенадцать хатр, день — шесть; хатра же есть мера времени и мера расстояния <...> Хатра как мера расстояния равна парасáнгу, в котором — тысяча шагов обеими ногами. А парасанг [есть также] такое расстояние, с которого человек, обладающий хорошим зрением, поглядит вдаль, увидит вьючное животное и сумеет разглядеть, чёрное оно или белое.

«Хашар как мера времени» составляет 1 час 20 минут. Парасанг в поздних источниках — 6788,5 м (30 греческих стадий). По свидетельству Страбона (XI.10.5), «персидский парасанг одни определяют в 60, а другие — в 30 или 40 стадий».

Из творений Ахура Мазды небо, металлы, ветер и огонь имеют [100] мужскую сущность; вода, земля, растения и рыбы имеют женскую сущность. Остальное, что есть в мире, заключает в себе и женское и мужское начало: например, у каждого вида животных бывают самцы и самки, — а вот рыб-самцов не бывает.

Все божества невидимы, но имеют зримые воплощения-инкарнации: птиц, зверей и цветы. Символы Ахура Мазды — мирт и белый жасмин, символы Boxy Маны — белый и жёлтый жасмин, Аша Вахишты — мышиный горошек, Хшатра Вайрьи — королевский базилик, Спента Армайти — мускусная роза, Хаурватат — лилия.

Как уже неоднократно говорилось во Введении (с. 18, 32, 53), божества зороастрийского пантеона, за исключением Ардвисуры Анахиты, не имели антропоморфных обликов и изображались в виде символов инкарнации. Зороастрийская символика широко представлена в сасанидском искусстве (илл. 14, 15). В обликах своих инкарнаций боги описываются в яштах.

Высшие творения Ахура Мазды — священные стихии: огонь, вода и земля. Огонь Ахура Мазды — Áтар (среднеперс. Адýр) разлит по всему космосу и пребывает во всех живых существах, кроме, конечно, храфстра. Дух Атара — Истина-Аша, инкарнация — цветы ноготки. Атар существует в пяти разновидностях-ипостасях. Огонь Вохуфрйáна, который в телах людей и животных, даёт им жизненную силу, переваривает пищу. Видимое его проявление — блеск в глазах; если Вохуфрйана покинет телесную оболочку, то глаза потускнеют и мёртвое тело станет холодным. Урвази́шта — огонь, который в растениях — греет зёрна и семена в земле, благодаря ему растения цветут. Берсизáва (среднеперс. Берези́-савáнг) — огонь Солнца, полыхающий в небе перед ликом бога, и Вази́шта — молния — это небесные проявления Атара. Земное проявление — пламя, Спени́шта. От него впоследствии были зажжены священные сакральные огни зороастрийской религии, горящие на алтарях (илл. 8). Этим огнём люди пользуются и в быту — готовят на нём пищу.

Космогонический миф «Бундахишна» сложился в результате позднейшего осмысления авестийских космогонических мифов: «Бундахишн», как уже говорилось, является среднеперсидским переложением утраченного 4-го наска (Дамтат-наска) «Авесты» с изменениями и вставками. Сохранившиеся же тексты «Младшей Авесты» практически не содержат ни сведений о начальном этапе творения, которые дополняли бы учение «Гат», ни описаний устройства Вселенной. Зато в первом фрагарде «Видевдата» довольно подробно рассказывается о сотворении стран внутри Хванираты. Этот миф по традиции часто называют «Географической поэмой».

Ахура Мазда последовательно творит шестнадцать лучших стран и мест обитания [В], Ангхро Майнью так же последовательно создаёт контртворения — различные бедствия и грехи. Таким образом, к каждому благому творению Мазды изначально примешивается Зло, и у каждой страны есть свой «бич». В оригинале изложение ведётся в форме монолога Ахура Мазды, обращенного к Заратуштре.

Локализация стран «Географической поэмы» следующая:

1. Арьяна Вэджа — см. одноимённую статью Справочника-указателя;

2. Гава Согди́йская — по господствующему в иранистике мнению, греческая Согдиана (обозначена цифрой XVI на карте империи Ахеменидов — илл. 2); некоторые исследователи, однако, истолковывают авест. «гаум» как нарицательное обозначение некоей «страны скота» (от «гав» — «корова») или просто «поселения» (сравн. осетинск. «йау» — «селение»);

3. Мóуру — среднеперс. Мерв, греческая Маргиана (XII на карте); совр. оазис Мары в Туркмении; [112]

4. Бáхди — Бактрия (XII на карте); территория совр. южного Таджикистана и северного Афганистана;

5. Нисáйа — локализация затруднительна. На территории Ирана зафиксированы два сходных топонима: область города Рати в Мидии, к северо-востоку от Экбатан, и Ни́са — столица Парфии; оба, однако, не соответствуют указанию «Географической поэмы», что Нисайа находится «между Моуру и Бахди»; если же правильно прочтение Дж. Дармстетера: «Нисайа, между [которой и] Моуру [находится] Бахди», то наоборот — это определение подходит для обоих топонимов. Всё же большинство исследователей отождествляют Нисайу с Нисой — столицей Парфии;

6. Харóйва — древнеперс. Xарáйва, греч. Арея, Ария, Ариана (XVI на карте); совр. район Герата в Афганистане;

7. Вэ́керта — локализация затруднительна; возможно, область совр. Кабула;

8. У́рва — предполагаемые локализации: Тус в Хорасане или одна из областей в Исфахане;

9. Вэхркáна (или Хнéнта) — греч. Гиркания (на юго-востоке Каспийского моря);

10. Харахвáити — греческая Арахосия (севернее XVII на карте), совр. Кандагар; по другой гипотезе — Гарут (область, связанная с Арахосией);

11. Xэтумáнт — область в долине реки Хэтумант (греч. Этимандр, Хильменд в совр. Афганистане), возможно частично и территория греческой Дрангианы (XIV на карте);

12. Рага — см. внутритекстовый комментарий на с. 104;

13. Чáхра — локализация затруднительна; возможно, местность в Хорасане;

14. Вáрна — предполагаемые локализации: юго-западная прикаспийская область или совр. Керман на юге Ирана (греч. Кармания, XIV на карте);

15. Хáпта-Хи́нду — букв.: «Семь индийских [областей]» (по устаревшему толкованию: «Семиречье») — область в долине Инда, возможно, Пенджаб;

16. У истоков Ранхи — локализации затруднительна; скорее всего — мифическая страна (сравн. авест. «у истоков Ранхи» — синоним максимальной удалённости).

Одно время выдвигалась гипотеза (ныне полностью отвергнутая), что список стран «Географической поэмы» восходит к индоиранской эпохе и в мифологизированном виде отражает миграцию протоиранских племён — их последовательные стоянки. И.М. Дьяконов считает, что «правильнее всего, кажется, видеть в этом списке <...> перечень стран, где к моменту составления текста „Видевдата" был распространён зороастризм; при этом список, как и вообще вся книга „Видевдат", очевидно, включает поздние интерполяции — во всяком случае <...> Бактрию».[74]

{После того, как возникли семь каршваров, и народы, потомки Машйа и Машйои, разделились на общины и племена},[75] Ахура Мазда создал в Хванирате наилучшие страны и места обитания [В].

Сначала бог сотворил в середине Хванираты Арьяна Вэджа с [рекой] Вахви Датией [В] — просторную землю с тучными нивами, бескрайними пастбищами во усладу скоту, тёплой погодой, обильную дождями и питьевой водой.

Едва Ангхро Майнью увидел эту цветущую страну, он набросился на неё, как мерзостный волк бросается на праведника-быка, создал в Вахви Датии змея рыжеватого [В], от которого в неисчислимом множестве расплодились змеи, и создал зиму. И стало в Арьяна Вэджа [113] десять зимних месяцев и только два — летних,[76] и в эти [зимние месяцы] воды холодны, земли холодны, растения холодны там в середине зимы, там в сердцевине зимы; там зима [когда] идёт к концу, там большое половодье [В].

Высказывалось предположение, что в этом мифе первоначально под «зимой» подразумевалась зима, обрушившаяся на мир в царствование Йи́мы (с. 160), а под «змеем» — Áжи Дахáка, убийца Йимы и узурпатор престола иранских царей (с. 179-182, 184-186). Однако, если даже такое предположение верно, к моменту составления и письменной фиксации «Видевдата» этот первоначальный смысл всё равно был утрачен, и описание контртворения Ангхро Майнью в Арьяна Вэджа воспринималось буквально — как описание неблагоприятных особенностей климата и природы этой страны. Приверженцы «полярной теории» (с. 87-88) считали это описание аргументом в её пользу.

Бесспорной аппеляцией к наложенному фрагменту «Видевдата» (1.1-3) является следующий фрагмент «Меног-и Храт» (44.17-23): дэв зимы дольше [всего] правит в Эранвеже, и из «Авесты» известно, что в Эранвеже — десять месяцев зима, а два — лето. Но даже [в] те два летних месяца [там] холодная вода, холодная земля и холодные растения, и зима — их враг. В ней много змей, а других врагов — мало [Ч]. Далее (44.24-35) следует описание Эранвеж как «обетованной земли»: известно, что Ормазд сотворил Эранвеж лучше, чем все остальные места и области, и достоинства [Эранвежа] в том, что жизнь людей [там] 300 лет, а коров и овец — 150 лет. Боли и болезней у них мало, они не лгут, не плачут и не стонут, и власть дэва Аз над ними мала. И если они вдесятером едят один хлеб, они насыщются, и каждые 40 лет у мужчины и женщины рождается ребёнок. Закон их — Добро, а вера — главное учение маздаяснийское. И когда они умирают, они праведны, и их Рат — Гопат [т.е. Гопатшах — Агрерат или сын Агрерата, см. внутритекстовый комментарий на с. 203 и с. 204], а господин и царь — Срош [Ч], — этот фрагмент сложился явно в результате отождествления Эранвежа с блаженной обителью внутри Вáра (см. с. 161-162), переосмысленной как «земной рай» — сравн. описание Вара в «Меног-и Храт» 62.15-19 — внутритекстовый комментарий на с. 176.

Тогда Ахура Мазда сотворил ещё пятнадцать стран. Бог творил их дарующими покой, как бы мало радости [в каждой из стран] ни было [В], — ибо если бы в остальных, кроме Арьяна Вэджа, странах люди и животные не могли найти покоя от дэвовских злодеяний, весь телесный мир устремился бы в Арьяна Вэджа [В].

Второй из наилучших стран и мест обитания [В] Ахура Мазда создал Гаву Согдийскую. Тогда этому в противовес состряпал Ангхро Майнью многопагубный сакаити <...> многопагубную [В].

По одному из прочтений, «сакаити» пагубна для коровы. Значение термина «сакаити» не установлено; предлагались толкования: сорняки; комары; вредоносные мухи, укусы которых вызывают падёж скота; по мнению В.И. Абаева, «сакаити» — этноним, образованный от названия восточноиранских кочевых племён — сáки, и означающий буквально «скифщину» — то есть набеги кочевников (см.: Абаев В.).

Третьей из созданных Ахура Маздой стран была Моуру сильная, [114] причастная Аше [В], четвёртой — Бахди прекрасная, высоко [держащая] знамя[77] [В], пятой — Нисайа, шестой — Харойва с оставленными домами[78] [В], седьмой — Вэкерта, родина ежей — благих ахуровских животных; восьмой — Урва, обильная травами [В], девятой — Хнента (Вэхркана), заселённая гирканцами [В].

И в каждую из стран тотчас же устремлялся Ангхро Майнью, чтобы поселить там Зло.

В Моуру он принёс мары́ду и витýшу. В Бахди — бравáру и усáду. В Нисайе он создал шатание умов [В], Харойву наполнил плачем и стенаниями [В].

Названия контртворений Ангхро Майнью в Моуру и Бахди истолкованию не поддаются; высказывались гипотезы, что «марыду и витушу» — это греховные похоти, а «бравару и усаду» — муравьи, пожирающие зерно. «Шатание умов», вероятно, — нестойкость в вере и ереси. Под «плачем и стенаниями» могут пониматься некие, не названные в авестийском тексте, бедствия, вызывающие «плач и стенания» людей; не исключено также, что имеется в виду чрезмерное (сверх предписанного обрядом срока траура и со слишком громким плачем и причитаниями) оплакивание умерших. Предлагалось и совсем другое прочтение: не «плач и стенания», а «москиты».

В Вэкерте Ангхро Майнью породил паприку Хнафáити, которая околдовала героя Керсáспу;[79] в Урве — злых правителей,[80] в Хненте — мерзкий, неискупаемый грех педерастии.

В-десятых, наилучшую из стран и мест обитания <...> Ахура Мазда сотворил: Харахваити прекрасную. Тогда этому в противовес состряпал Ангхро Майнью многопагубный, мерзкий, неискупаемый грех погребения трупов [В].

Буквально: выбрасывание трупов, что может быть также истолковано как «оставление мертвецов без погребения» или «выбрасывание трупов на поверхность земли».

Одиннадцатой страной, сотворенной Ахура Маздой в Хванирате, был Хэтумант лучащийся [В]; Ангхро Майнью создал в этой стране йату-колдунов. В двенадцатой, Раге трёхплемённой[81] [В], он сделал то же, что в Нисайе — поселил там шатание мысли [В]. В тринадцатой, Чахре сильной, причастной Истине-Аша [В], Дух Зла создал неискупаемый грех сожжения трупов.

По другому толкованию — «варение трупов»; см. об этом в примеч. 698 на с. 281. [115]

В-четырнадцатых, наилучшую из стран и мест обитания <...> Ахура Мазда сотворил: Варну четырёхугольную <...> Тогда этому в противовес состряпал Ангхро Майнью многопагубный неурочные регулы[82] и неарийских правителей страны.

В-пятнадцатых <...> Ахура Мазда сотворил: Хапта-Хинду. Тогда этому в противовес состряпал Ангхро Майнью многопагубный неурочные регулы и неурочную жару [В].

И шестнадцатой из стран, созданных благим богом, была страна у истоков Ранхи, которая управляется без правителей.[83] Тогда этому в противовес состряпал Ангхро Майнью многопагубный зиму, дэвовское творение, и [чужеземных] правителей страны [из народа?] «таожья» [В].

Кроме этих шестнадцати лучших стран, в Хванирате есть и другие страны и места обитания, и прекрасные, и замечательные и выдающиеся, и великолепные и ослепительные [В].

Культ Зервáна (Зурвана, Зрвана), изначального несотворённого бога, властелина времени и судьбы, родившего братьев — Ормазда и Ахримана, сложился к концу VIII или в первой половине VII в. до н.э. в Мидии, в жреческой среде магов. Большинство исследователей связывают возникновение этого культа с «гатическим» мифом о двух Духах-близнецах («Ясна» 30 — см. с. 21); так, например, строки 2-3 заратуштровской гаты:

— М. Бойс считает исходным посылом зерванитского учения. «Размышляя над этим стихом, — пишет она, — [зерваниты] со схоластической изобретательностью пришли к выводу, что у близнецов должен быть и отец, а раз это так, то единственным возможным отцом Ахура Мазды и Ангхро Майнью, заявили они, может быть Зерван. Сначала, видимо, это было лишь умозрительным заключением, но впоследствии предположение развилось в откровенную ересь».[84]

Термин «ересь» в отношении зерванизма общепринят в иранистике, однако, употребляя его, надо помнить, что он во многом условен. Безоговорочно [116] он справедлив лишь для позднесасанидской эпохи, когда зерванитов было уже очень мало, ортодоксальное богословие было настроено к ним враждебно, резко их осуждало и может быть даже преследовало, — но для ахеменидского, парфянского и раннесасанидского времени слово «ересь» применительно к зерванизму — это скорей дань традиции, или даже сразу двум традициям, поздней зороастрийской и — общечеловеческой: именовать еретиками тех, кто потерпел поражение при расколе (будь то раскол религиозный, или политический — всё равно. Троцкий, Зиновьев-Каменев — еретики, но сложись история иначе — еретиком оказался бы Сталин). С объективно же исторической точки зрения зерванизм до VI в. н.э. настолько же «зороастрийская ересь», насколько внутри современного христианства католичество или протестантизм — ереси по отношению к православию: масштаб явления таков, что верней было бы говорить о «течении внутри зороастризма». Но — традиция есть традиция: «зерванитская ересь».

Нет никаких данных о религиозной вражде магов-маздаяснийцев с магами-зерванитами, ни тем более о стычках и погромах. Раскол был, но — бескровный раскол. Он выразился в территориальной обособленности зерванитов — учение расцвело главным образом на юго-западе империи; и в обособленности социальной — зерванизм был популярен среди жречества и придворной знати, простой же люд, надо думать, к отвлечённым умствованиям был глух, как некогда и к «гатической» религиозной системе.

Известно единственное изображение, связанное, как полагают некоторые исследователи, с культом Зервана: бронзовая пластина VIII или VII в. до н.э. из так называемого «Луристанского клада» (южная Мидия).[85] Никаких других изображений Зервана мы не знаем, и не дошло до нас ни одного зерванитского текста, хотя для сасанидского времени едва ли можно сомневаться в существовании письменной традиции и богатой литературы.[86] В «Авесте» Зерван почти всегда фигурирует нарицательно — как «бесконечное время» (зерван акарана) и «конечное время» (в течение которого свершается мировой исторический цикл — зерван даргахвадота), и только дважды («Видевдат» 19.13 и «Ясна» 72.10) упоминается как божество — олицетворение времени (или, возможно, некая «божественная субстанция» — Время), причём в «Ясне» он упоминается в паре с Твáшей (Тхвáшей) — олицетворением мирового пространства, но не характеризуется ни как родитель Духов-близнецов, ни как могущественный бог. В пехлевийских источниках, восходящих к традиции III—IV вв. н.э. — времени становления зороастрийской ортодоксии, когда зерванизм переживал свой расцвет, — фрагменты с упоминаем Зервана встречаются, но их ничтожно мало: собранные вместе, они, пожалуй, не заполнили б и трёх машинописных страниц. [117]

Зерванитский миф известен только один (очевидно, центральный в учении); его сюжет восстанавливается по источникам неиранского происхождения, — главным образом, по сочинениям христианских священнослужителей и монахов, враждебных всем «омерзительным учениям персов и Зарадеса [Заратуштры]». Прямые цитаты (курсивом) — из сочинений V в. н.э.; армянского философа и просветителя, монаха Езника Кохбаци и сирийского автора Феодора Бар Конаи; в круглых скобках — употребляемые этими авторами написания имён Зервана, Ормазда и Ахримана.

В начале, когда не существовало ничего: ни неба, ни Земли, ни каких-либо тварей на небе или на земле [СК], — во Вселенной уже был и царил вечный изначальный Зерван (Зуруáн), бог судьбы и времени. Но никто не почитал его и не называл Творцом — ибо мир был пуст. Поэтому Зерван решил родить сына, бога-Творца, который создаст небо и Землю и всё, что есть на них [СК]. Зерван знал, что имя его сыну должно быть — Ахура Мазда (Орми́зд).

Век за веком бог времени совершал жертвоприношения, чтобы Судьба даровала ему сына [СК], но Ахура Мазда не появлялся на свет. Минула тысяча лет, а всё оставалось как прежде. И Зерван стал сомневаться.

— Есть ли какая-нибудь польза в этих жертвоприношениях, которые я совершаю? [СК] — подумал он. — Вот уже тысячу лет я совершаю их, и сколько же мне ждать ещё? И ждать ли вообще? Может быть, я стараюсь понапрасну? — размышлял Зерван, и от этого сомнения в чреве бога вместе с Ахура Маздой зародился Ангхро Майнью (Ахримáн).[87]

Когда Зерван узнал, что у него будет два сына, а не один, он решил, что отдаст власть над миром тому из них, кто родится первым, и поклялся в этом нерушимой клятвой.

Всеведущий Ахура Мазда предугадал мысли отца и несколько простодушно [СК] рассказал всё Ангхро Майнью.

Ангхро Майнью слушал брата — и торжествовал. Ещё не наступил срок им обоим выйти из чрева Зервана. Первым должен был родиться Ахура Мазда — ему и предназначалось сделаться владыкой мира. Но Ангхро Майнью решил, что наперекор Судьбе владыкой будет — он.

Он разорвал чрево [СК], вышел наружу и явил своё отвратительное обличье своему отцу Зервану.[88] [118]

— Я твой сын Ахура Мазда! [СК] — объявил он. Зерван отшатнулся в гневе.

— Сгинь, нечистый! [СК] — закричал он. — Ты не мой сын Ахура Мазда! Ты — часть Тьмы, [ты] смердишь и любишь творить зло! [СК] Сгинь, я отвергаю тебя!

Бог зарыдал. И тут родился Ахура Мазда, светлый и благоуханный. И Зерван понял, что это его сын [СК].

— Изыди! — крикнул он Ангхро Майнью. — Вот мой сын Ахура Мазда, благословенный, владыка мира, а тебя я не знаю!

Ангхро Майнью приблизился к Зервану.

— Берегись! [СК] — пригрозил он. — Ты ведь поклялся нерушимой клятвой, что отдашь власть над миром тому, кто родится первым.

Зерван содрогнулся. Он всё вспомнил. Клятва была дана, и нарушить её нельзя.

— Я сделаю тебя владыкой, — проговорил он. — Но царствовать ты будешь только девять тысяч лет. А потом ты сгинешь в небытие, и тогда навечно воцарится мой сын Ахура Мазда, который исправит всё зло, содеянное тобой.

С тех пор мир находится во власти Ангхро Майнью, и Зло будет править миром, покуда не истечёт назначенный Зерваном срок — девять тысяч лет, по прошествии которых Дух Зла сгинет и воцарится Ахура Мазда. Но верховным божеством был, есть и вечно будет Зерван:

Зафиксировано (опять же по обрывочным упоминаниям в разных текстах) несколько вариантов этого мифа — вариантов не столько сюжетного, сколько идейного характера, — убедительное свидетельство, что зерванитское учение не канонизировалось (либо все попытки утвердить догмы потерпели неуспех) и представляло собой нечто вроде конгломерата сект, духовные вожди которых решали вопросы «высокой» теории, не имеющей, в отличие от «Гат», никакого отношения к реальной повседневной жизни. Зервана считали то однополым, то двуполым божеством; называли разные причины, по которым он, наряду с Благим Духом, породил и Злого. Концепция, что миром с [119] изначальных времён правит Зло, а потом ему на смену придёт Добро, тоже, видимо, не была единой в зерванизме: Плутарх (ссылаясь на Феопомпа Хиосского, IV в. до н.э.) приводит несколько отличную версию: «<...> Феопомп со слов магов утверждает, что на три тысячи лет по очереди один бог побеждает, а другой бывает побеждён, затем три тысячи лет они бьются и сражаются, и один разрушает творения другого; но в конце концов Гадес [Ангхро Майнью] исчезнет, и люди станут счастливыми, не нуждаясь в пище и не строя навеса. А бог, устроивший всё это, отойдёт на покой и будет отдыхать некоторый срок, который для него, как для бога, невелик, но умерен, как для спящего человека».[90]

Религии, в которой первоважными объектами поклонения стали Судьба и Время, естественно было перенять у Вавилона то, что с таким трудом и может быть даже сопротивлением усваивал ортодоксальный зороастризм — астрологию (см. внутритекстовый комментарий на с. 15 и основной текст перед ним). Вавилонское звёздное искусство издревле делилось на два направления, две школы: одна исповедовала, что небесными знамениями боги лишь предвозвещают возможность тех или иных событий, но эти события могут и не свершится, ибо людям дано отвращать рок, менять судьбу; приверженцы второй школы учили, что — нет, земную историю творят не люди и боги совместно, а только боги; с помощью небесных знамений они являют свою волю, и человек не может избегнуть того, что предначертали бессмертные: сколько бы люди ни противились, а судьба всё равно свершится (как в мифе об Эдипе). Зерванитское учение впитало, главным образом, вторую — догматическую идею: отсутствие свободы воли, полная зависимость от судьбы, от звёзд и планет, Великий год[91] и повторяемость мировой истории. Большинство исследователей считает, что зерваниты первыми ввели в астрологическое обращение Зодиак (так называемая «примитивная зодиакальная астрология»). Отголоски зерванитских взглядов, проникшие в пехлевийские ортодоксальные тексты, почти всегда сопровождаются астрально-фаталистическими воззрениями: Творец Ормазд создал творения, мир, Амахраспандов <...> с помощью своего собственного величия и с благословения бесконечного времени [Зервана], поскольку бесконечное время нетленно, не знает боли и голода, жажды и тревог, и во веки вечные никто не сможет восторжествовать над ним или сделать так, что оно перестанет господствовать <...> Всё благое и недоброе, что происходит с родом людским, а также с прочими творениями, происходит из-за семи [планет][92] и двенадцати [созвездий]. А те [120] 12 созвездий <...> — это двенадцать военачальников, которые на стороне Ормазда; те [же] семь планет зовутся военачальниками, что на стороне Ахримана. Те семь планет совращают все творения и создания и ведут их ко смерти и всяческому злу. И те 12 созвездий и 7 планет организуют и устраивают все в мире. <...> Ормазд <...> способен переделывать творения Ахримана должным образом, и Ахриман точно так же <...> способен переделывать творения Ормазда, но [он лишь] так способен переделывать [их], что в конце [мировой истории] это не причинит вреда Ормазду, ибо окончательная победа [суждена] Ормазду.[93] В другом фрагменте «Меног-и Храт» (27.10) сказано, что всё, чему суждено сбыться, сбудется, и всё находится под властью вечного царя и владыки Зервана. К зерванизму, скорее всего, восходит и астрально-фаталистическая версия гибели Гайомарта (с. 93-94), и попытки согласовать астрономические явления с событиями легендарной истории (с. 191-193); да и сама идея о предопределённости победы Ормазда тоже, вероятно, вырабатывалась под влиянием зерванизма (хотя грядущее торжество Ахуры провозглашалось ещё Заратуштрой в «Гатах»).

Лояльное отношение к зерванизму при Ахеменидах и Аршакидах во многом объясняется веротерпимостью, свойственной языческим религиям вообще (см. внутритекстовый комментарий на с. 7). Но не только: в парфянское время, при полном разброде вер и культур, трудно представить религиозные гонения, организованные и поддерживаемые властями — психологическая атмосфера могла способствовать лишь стихийным неподконтрольным междуусобным стычкам на религиозной почве. Как уже говорилось, зороастрийские общины при ранних Аршакидах существовали обособленно, почти не вступая в контакты друг с другом, и каждая вырабатывала свои собственные теологические доктрины, — именно в это время и должны были укрепиться в империи первые форпосты зерванитского культа. Во всяком случае, к воцарению Сасанидов (III в. н.э.) зерванизм уже — мощное течение.

Но при Шапуре I и его преемниках, когда вырабатывался зороастрийский ортодоксальный канон и жестоко искоренялись все «ереси», терпимость столичной власти к зерванизму кажется весьма странной. Исторический опыт показывает, что идеологии «гораздо враждебней всякого рода оттенкам, чем противоположным цветам» (Солженицын): коммунисты — ленинцы и сталинцы видели большую опасность для своего режима в социалистах и Троцком, нежели в «мировом империализме»; баптизм и католицизм в глазах православной Церкви — религии, вредящие утверждению Веры в России гораздо больше, чем, например, буддизм или ислам. (Оно и естественно: мирянин, которому внутренне близки христианские идеи, в буддизм уже не обратится, но католиком, лютеранином, баптистом может стать с не меньшей вероятностью, чем православным: у всех этих церквей — одна и та же Библия, одинаковы или очень схожи морально-этические заповеди, — а в теоретические богословские тонкости миряне не вдаются.) [121]

М. Бойс объясняет терпимость к зерванизму тем, что сами Сасаниды якобы были зерванитами.[94] Вряд ли есть основания утверждать это столь категорично. Судя по тому, что Зерван не упоминается ни в одной из декларативных надписей; что представление о божественном происхождении власти шаханшахов никак с этим богом не связывалось и что его имя не входило в официальную титулатуру иранских владык, — Сасаниды почитали Зервана не верховным богом, а просто одним из язатов.

«Эта ересь значительно ослабила зороастризм в его дальнейших столкновениях с христианством и исламом. Ведь объявляя <...> что „Ормазд и Ахриман — братья", зерваниты исказили основную идею Заратуштры, утверждавшего, что Добро и Зло совершенно обособленны и отличны и по своему происхождению, и по своей природе. Они также преуменьшали величие Ахура Мазды, провозглашённого Заратуштрой несотворённым Богом, единственным божественным существом, достойным поклонения, существующим вечно. Зерваниты смешали ясное вероучение с нудными теоретизированиями и низменными мифами. Кроме того, зерванитские заблуждения относительно судьбы и неумолимой власти времени затемнили главное в зороастрийском учении — идею о свободе воли, о возможности для каждого человека решить свою собственную судьбу путём выбора между Добром и Злом».[95]

Возможно, одной из причин «уживчивости» двух вер было то, что в годы, когда складывалась и утверждалась зороастрийская ортодоксия, весь запал гонений и борьбы с ересями выплеснулся на манихейство — расходящиеся друг с другом зороастризм и зерванизм «объединились» в этой борьбе. Размежеванию суждено было наступить поздней — и под закат сасанидского Ирана оно наступило; но покуда канон вырабатывался, придворная знать успела напитаться зерванитскими идеями, а ещё больше, наверно, зерванитской практикой: заманчивой возможностью предсказывать будущее по звёздному небу. (Многие по себе могут оценить, насколько астрология заразительна.)

«Благосклонное отношение правителей, а также наличие преданных приверженцев помогли зерванизму выжить. Однако другие члены общины продолжали стойко отвергать его, что нашло отражение в одном из пехлевийских сочинений («Денкарт» IX.30.4). Спустя несколько столетий после появления ислама зерванизм исчез окончательно».[96]

Влияние зерванизма прослеживается в некоторых средневековых христианских ересях.

О религиозном реформаторе Мани см. с. 57-58.

В основу теологии манихейства была положена зороастрийская идея дуализма — противоборства доброго и злого начал. В мире существует Зло; земная жизнь неотделима от Зла, наполняющего её. Но благой бог не мог создать [122] Зла, — значит, он не создавал и мира: материальный мир существует отдельно, вне божьего Света, а бог пребывает вне материального мира (концепция заимствована из учения гностиков).

Благой бог иногда именуется Зáрва (Зерван), но чаще обозначается эпитетами «Отец Величия» или «Отец Света». У него четыре сущности — Божество, Свет, Сила и Мудрость; его ближайшее окружение составляют пять Слав — Ум, Знание, Рассудок, Мысль, Осмотрительность и двенадцать дев, олицетворяющих двенадцать добродетелей — Верховная Власть, Мудрость, Победа, Примирение, Чистота, Истина, Вера, Долготерпение, Прямота, Благодеяние, Справедливость, Свет. Отец Величия пребывает «наверху» — в царстве Света (аналог зороастрийского Анагран), «внизу» же находится Тьма — земной материальный мир, наполненный Злом, обитель Царя Тьмы (представления о нём в целом совпадают с зороастрийскими представлениями об Ахримане). Царь Тьмы правит пятью материальными стихиями: дымом, огнём, ветром, водами и тьмой; его воинство составляют мириады злых демонов, имеющих телесное воплощение.

Мировой истории суждено свершиться в три этапа — «три времени». Изначально во Вселенной было «равновесие» между Светом и Тьмой. Потом Царь Тьмы увидел наверху Свет, устремился к нему вместе с армадой демонов, и в обитель Отца Величия вторглось Зло. Это знаменовало наступление второго этапа (который продолжается и в настоящее время).

Для борьбы со Злом и Тьмой благой бог создал из Света два бесплотных (ибо плоть — вместилище Зла) духовных начала: Мать Жизни и Первого Человека (небесный прототип библейского Адама; иногда он именуется Гехмýрд (Гайомарт)). Первый Человек «вызвал»[97] пятерых сыновей — духовных двойников тех материальных стихий, над которыми владычествует Царь Тьмы: огонь, ветер, воду, свет и некую сущность-дух (иногда её — весьма условно — сравнивают с эфиром).

Началась битва Добра и Зла. Тьма поглотила Первого Человека и его сыновей. Тогда Отец Величия свершил «второй вызов», и возникли новые духовные сущности-светоносцы: Друг Света, Великий Зодчий и Живой Дух (которому приписаны многие черты зороастрийского бога Михра). Светоносная троица и пять сыновей Живого Духа устремились в бой против злых демонов. Им удалось освободить из плена Тьмы Первого Человека и его сыновей, а Живой Дух и Мать Жизни вознесли их обратно в царство Света, в обитель Отца Величия. Однако Свет уже успел «смешаться» с Тьмой; и во имя того, чтоб Добро и Зло опять разделились, Отец Величия сотворил земной мир. Из шкур убитых демонов были созданы небеса (обычно числом 10); из частиц Света, не смешанных с Тьмой, возникли Луна и Солнце, а из частиц с незначительной примесью Тьмы — звёзды и стихии: ветер, вода и огонь. На небесах утвердились Зодиак и планеты. Внутри Зодиака он [Отец Величия] сковал тех демонов Тьмы, которые были самыми ужасными, порочными и непокорными <...> двенадцать созвездий и семь планет [Меркурий, Венеру, Марс, Юпитер, Сатурн, Луну и Солнце] назначили правителями всего смешанного [СК]. Превыше всех правителей — Солнце и [123] Луна; их миссия — переносить частицы Света, отделённые от Тьмы, наверх — в царство Отца Величия.

Из костей поверженных демонов возникли горы, из мяса и кала — восемь (вариант: четыре) земель. Сотворенный мир был приведён в движение.

Мать Жизни, Первый Человек и Живой Дух взмолились перед Отцом Величия о «третьем вызове» — и возник светоносный Третий Посланник (парфянск. Михрйáзд, согдийск. Мишэ́ — солнечное божество, наделённое, как и Живой Дух, многими чертами бога Михра). Он, в свою очередь, «вызвал» двенадцать добродетелей-дев. Битва Добра и Зла, Света и Тьмы, Духовности и Материи забушевала с несказанной силой и достигла разгара. Наступил её последний, решающий этап.

Из семени демонов, излитого на землю, возникли растения, женские демоны породили животных, а верховные силы Тьмы создали человеческую плоть и «два пола» — дабы плоть множилась вновь и вновь, порождая себе подобное, и частицы Света, смешанные с материей, не могли очиститься, отделиться и вознестись к престолу Отца Величия. Первыми людьми были Адам и Ева, от них пошёл человеческий род.

Как мир есть «смесь» Добра и Зла, Света и Тьмы, так и человек — «смесь материи и божьего Света», тела и души. Его задача — стремиться к освобождению от плоти и слиянию с царством Света (прообраз этой доктрины — буддистское представление об уходе в нирвану). Путь к такому освобождению от Тьмы лежит через познание истины, раскаяние в грехах и самосовершенствование. Грешники (опять же как в буддизме) обречены на повторные рождения до тех пор, пока всецело не очистятся от скверны греха.

Дабы наставить людей на верный путь в деле познания истины, Отец Величия «вызывал» и посылал в мир пророков-мессий. Мудрость и дела — это то, с чем не переставали посланники божии приходить от времени до времени. В одном веке они были принесены посланником, который был Будда в странах индийских, в другой век [мудрость и дела были принесены] Заратуштрой в страны персидские, в другой — Исóй [Иисусом Христом] в страны западные.[98] Иса «разбудил» Адама и дал ему вкусить плод с Древа Познания; человек познал Добро и Зло, — это явилось залогом будущего спасения людей и победы Света над Тьмой. Все пророки творили благо и учили благому, приближая обретение людьми царства Света, но во всей полноте открыл человечеству истину лишь последний из божьих посланников — сам Мани: А затем [после пришествия Исы] было ниспослано это откровение [т.е. учение Мани], и пришло пророчество в этот последний век при посредстве меня, Мани, посланника истинного бога в страну вавилонскую.[99]

Пришествие Мани ознаменовало наступление завершающего этапа борьбы Двух начал, которая закончится победой Света над Тьмой. В течение 1468 лет земля будет объята пламенем. Оно уничтожит Тьму и её телесные воплощения — демонов и т.п., а освобождённые частицы Света вознесутся наверх в царство Отца Величия.

Таким образом, религия Мани являлась не эклектической, а синкретической [124] — то есть представляла собой не механическую компиляцию догматов и мифов других религий, а их творческое переосмысление в самостоятельное учение. Однако логически последовательная система этого учения существовала, по-видимому, лишь в трудах самого Мани, разные же манихейские секты «перекраивали» манихейство по-своему, общей для всех течений и школ была только идея о неразделимости материи и Зла.

«Манихейские общины делились на 2 группы: верхушку „избранных", во главе которых стояли 12 апостолов Мани, и на массу мирян <...> Миряне должны были вести высоконравственную жизнь, не убивать ни себе подобных, ни животных, воздерживаться от мясной пищи, тем самым содействуя силам Света и Добра. „Избранные" представляли нищенствующую аристократию духа, которая вела аскетический образ жизни, получая милостыню у мирян, не вступала в брак, проповедовала манихейские идеи и замаливала грехи всех членов общины»[100] (прилож. 5). В некоторых сектах возбранялось делать добро «неверным», в иных предписывалось вообще отрешиться от мирской суеты: не подавать милостыни, не лечить людей — оказывать им помощь только духовными наставлениями и советами.

Изложено по: «Яшт» 13 («Фравардин-яшт»)

Фравáши (древнеперс. и среднеперс. Фравáрти) — одно из олицетворений души праведного маздаяснийца.

Их, окружённых лазурным сиянием, создал Ахура Мазда {ещё в начале творения, вместе с Амеша Спента, — раньше, чем появился Гайа Мартан, первый человек}.[1] И у самого Творца тоже есть своя фраваши.

Фраваши обитают в небесах, прекрасные, священные, благие. Их многие мириады, {— столько, что когда Ангхро Майнью в начале времён напал на небо, и фраваши праведных вместе со всем звёздным воинством встали на защиту творения Ахуры, они покрыли небо, как волосы голову},[2] — {но с той поры не убавилась и не приумножилась их блистательная рать, ибо каждая из фраваши существует изначально, до рождения человека; потом она отлетает от трупа},[3] {осквернённого дэвами смерти и тлена — Насу и Асто Видоту},[4] и возвращается на небеса.

Фраваши — хранители миропорядка Истины. Если б их не было, если б они не помогали Ахура Мазде, сильные фраваши праведных [X], то у Ахуры

Фраваши — творцы. Они создали мир, зажгли в небе звёзды.[5] Их могуществом, их праведностью и святостью Ахура Мазда поддерживает

Фраваши вдохнули жизнь во всех пернатых и вскормленных молоком. Благодаря их великолепию и величию текут устремлённые вперёд воды из неиссякаемых источников <...> произрастают из земли растения <...> веют ветры, разгоняющие тучи <...> зарождаются у женщин дети [Бр]. Вместе с Сатаваесой, Хафтарингой и лучезарным Тиштрией фраваши праведных поливают дождями изнывающую от жары землю — каждая для своей семьи, для своей общины, для своей области, для своей страны [Бр].

Весь год благие фраваши в железных шлемах, со щитами, вооружённые кинжалами, неусыпно охраняют от дэвов родную землю, родной дом — каждая свой, тот, где она жила некогда, — и если дэвовское полчище нагрянет, фраваши бросаются в бой, и они подобны доблестному воину, который, препоясанный, обороняет нажитое самим имущество [Бр]. А последние десять ней года все фраваши [129] спускаются с небес на землю — к своим общинам, и благодарные люди устраивают празднество в их честь и поют им хвалебственные гимны.

Особые почести воздаются фраваши Заратуштры и Гайа Мартана. Мы чтим, — распевают люди, — фраваши Гайа Мартана праведного, который первым услышал думы и заповеди Ахура Мазды, и из которого [он, Ахура Мазда] произвёл семью арийских народов, древо арийских народов. Мы чтим и судьбу, и фраваши Заратуштры Спитамы,[9] верного Истине, который первым добрую мысль подумал, доброе слово произнёс, который первым доброе деяние сотворил, в качестве первого жреца, первого воина, первого скотовода, который <...> первым добыл право на скот <...> который первым из существ, наделённых костями,[10] восславил Истину-Аша, проклял дэвов, выбрал себе Веру [и исповедовал веру] как маздаясниец, заратуштровский, враждебный дэвам, преданный учению Ахуры, который первым из земных существ произнёс слово, направленное против дэвов, следующее учению Ахуры <...> который первым из земных существ провозгласил всё, сотворенное дэвами, недостойным восхваления, который могучий, обладающий всем, что делает жизнь хорошей, первый [веро]учитель стран [В].

И когда будут угрожать главе страны всемогущему враги и недоброжелатели, тогда он будет взывать к сильным фраваши праведных.

И они приходят на помощь, если они не будут обижены, будут довольны <...> Сильные фраваши праведных прилетают на помощь подобно птицам быстрокрылым [X].

Изложено по: «Яшт» 16 («Дэн-яшт») и «Яшт» 17 («Ард-яшт»)

Благая Áши (среднеперс. Áрти), дочь Ахура Мазды и Спента Армайти, сестра Амеша Спента — богиня изобилия и удачи.

Люди, любезные Аши, ни в чём не знают недостатка: у них и дома удобны, стоят скотом богаты, красивы, договечны [СК], и ревут верблюды с высокими горбами, стремящиеся к самкам [СК], а кладовые ломятся от золота и заморских дорогих одежд. Аши помогает одержать победу в схватке с врагом. Поэтому люди молят Аши быть к [131] ним милостивой и ублажают богиню, радуя её слух хвалебными песнопениями, почитая её возлияниями священного напитка — хаомой молочной и прутьями барсмана [СК].

Аши благосклонно принимает жертвенные дары от праведников и отвергает подношения друджвантов. Но даже от праведного маздаяснийца она не примет возлияний, если тот болен телесным недугом: сперва он должен излечиться, на молитву можно приходить только в полном здравии. Глуха Аши к просьбам тех, кто страдает бесплодием.

Не принимает она жертв и от отроков незрелых [СК], и от юных девиц, не знавших мужей [СК], — богиня сердита на них. Она не может забыть и простить их предательства — ведь юнцы с девицами предали её однажды. Это случилось во время войны арийского племени с туранцами — злейшими из кочевников-друджвантов. Те и другие сражались за обладание Аши и преследовали её, чтобы захватить. Аши спряталась сперва под копытами быка, после — в шерсти густорунного барана, — но каждый раз её находили незрелые юнцы с девицами и выдавали её убежище преследователям.

Подробности мифа о борьбе за обладание Аши неизвестны, в тексте «Ард-яшта» содержатся лишь ссылки на отдельные его эпизоды. Возможно, один из смыслов, выражаемых этим мифом, заключается в том, что богатство и процветание даёт плодовитость скота, — «юнцы» же этого не понимали и выдали Аши. (Указано И.М. Стеблин-Каменским — см.: Стеблин-Каменский И.М. К «Гимну Аши» // Авеста. С. 193. Примеч. 8.)

Аши молились многие герои и цари, прося помощи в делах, угодных Ахура Мазде: кто искал её поддержки в битве с дэвами, кто просил тучности стадам и плодородия нивам, — сердце Аши преисполнялось радости от таких праведных молений, и она охотно помогала каждый раз, сопутствовала благим делам. Но в Хванирате было и много грешников, огорчавших богиню. Особенно она расстраивалась, когда видела бездетные пары. И эти люди ещё смели называть себя чтущими Мазду! Они пели гаты, молились, совершали возлияния — и бесстыдно грешили в жизни. Ведь маздаясниец живёт для того, чтобы укреплять стан Добра; и вырастить детей, воспитанных в духе праведной веры — это одна из главных зороастрийских добродетелей. Богиня трижды горько жаловалась Ахура Мазде на бездетных людей и спрашивала:

— Что мне поделать с ними? [СК] Они не внемлют уговорам праведно наставляющих жрецов. Бросить их, людей, на произвол судьбы, пусть борются с дэвами как хотят, а самой улететь на небо? Или всё-таки остаться на земле?

— Не уходи на небо, Аши богоданная [СК], — ответил ей отец, бог Ахура Мазда. — Но и не возвращайся на землю. Останься со мной и сопутствуй мне. Я сам почту тебя жертвой [СК] и воздам тебе хвалу, — а ты помогай мне вершить мои великие деяния, чтобы любое из них оканчивалось воистину победоносно! [132]

С тех пор Аши пребывает с Ахура Маздой или сопровождает кого-нибудь из ахуровских божеств. Но хоть богиня и удалилась с земли, она не перестала помогать людям в их благих начинаниях, и благодарные люди, как и прежде, приносят ей жертвы и поют:

Сестра Аши — Да́э́на (среднеперс. Дэн), «Вера [маздаяснийская]» — {олицетворение религиозного сознания человека, его внутреннего духовного мира, морали и нравственности, образа мыслей, его «речей и дел».

У каждого человека — и у праведного, и у грешного — есть своя Даэна, и каждый после смерти встречает её — прекрасную юную девушку, если покойный жил благочестиво, и отвратительную уродину-старуху, если он грешил. Имеют свою Даэну также и племена, и общины, и целые народы}.[14]

Даэне и Аши сопутствует прославленная Чи́ста — богиня праведного выбора. Чиста облачена в белые жреческие одежды. Она наставляет зороастрийских священнослужителей и вероучителей, помогает им правильно истолковывать «Авесту» и покровительствует царям, чьё правление угодно великому Ахура Мазде.

Изложено по: «Яшт» 14 («Варахран-» или «Бахрам-яшт»)

Вертрáгна (среднеперс. Варахрáн, в поздней традиции и фарси Бахрáм) — бог войны и победы, прекрасный, могучий, стремительный, не знающий себе равных, защитник и хранитель,

Пока Вертрагне воздаются почести, достойные этого великого бога, пока ему несут жертвенные дары и поют хвалебствия, — арийским странам не грозят никакие беды: ни набеги иноземцев, ни смуты, ни смертоносная чума. Вертрагна благосклонен к тем, кто обращается к нему с мольбой. Но, как и другие боги, он не приемлет возлияний от нечестивцев:

У Вертрагны десять обликов, десять воплощений-инкарнаций, в виде которых он является людям и богам. Вертрагна может налететь ураганным ветром, который пригибает к земле и с корнями выворачивает вековые стволы. Может воплотиться в прекрасного златорогого быка. Может, подобно лучезарному Тиштрии, — в коня белого, прекрасного, златоухого <...> с золотой уздой [СК], в могучего двугорбого верблюда; может явиться

Бог войны, кроме того, может принять обличье пятнадцатилетнего отрока, и зрелого мужа, и дикого горного барана — воплощения божества царской принадлежности Xвáрны (илл. 15-А), и дикого козла, и птицы Варагн.

На памятниках искусства Древнего Ирана засвидетельствованы многочисленные изображения медведей, однако дошедшие до нас тексты не содержат сведений, какому божеству соответствует эта инкарнация. Предполагается, что в облике медведя также изображался Вертрагна (хотя в «Бундахишне» (15.31; 23.1) медведь упоминается в числе монстров, фактически приравниваемых к храфстра — см. с. 103, 177).

Ширококрылая [СК] птица Варагн стремительна в полёте, а в её перьях заключена чудодейственная сила. Если взять перо птицы и провести им по телу, этим снимется колдовское заклятие врага. Обладателя такого пера никто не сможет ни убить, ни повергнуть в бегство, ни околдовать злыми чарами. Перо священной птицы Варагн — это талисман, дарующий удачу и победу:

«Точная идентификация этой хищной птицы затруднительна — предлагалось отождествление и с орлом, и с коршуном, и с ястребом. Вероятнее всего, что Варагн — это всё же ворон, птица бога войны у других индоевропейских народов, например, у древних германцев и скандинавов, у которых ворон, птица, питающаяся трупами, посвящена богу войны и смерти Óдину. <...> Не исключено, что русское слово „ворон" и другие, близкие по звучанию обозначения этой птицы в балтийских и уральских языках — заимствования из древнеиранского» (Стеблин-Каменский И.М. К «Гимну Вэртрагне» // Авеста. С. 191. Примеч. 2.) [135]

Изложено на основе компиляции сведений из «Авесты» и пехлевийских текстов разных эпох; стихотворные переводы — из «Яшт» 19 («Замйад-яшт»)

Хвáрна (среднеперс. Фарр) — абстрактная божественная сущность, харизма, сакральная сила; олицетворение неземного высшего начала и сияющего священного Огня Ахура Мазды — Атара.

Хварна приносит изобилие, удачу во всех делах, счастье, добрую судьбу, славу и торжество над врагами:

Те же, кто несчастлив и в жизни, имеют плохую Хварну. [136]

Хварна — символ власти, богоизбранности и царственной принадлежности, воплощение героизма. Все иранские герои боролись за обладание Хварной и, заполучив её, совершали блистательные подвиги или становились царями — могучими и смелыми, отважными и мудрыми, всесильными царями [СК]. Одним из таких царей был Кáви Кавáта (среднеперс. Кей Кавáд, фарси Кей Кобáд): завладев Хварной, он стал родоначальником славной царственной династии Кавиев; его потомок Кави Хаосрáва (среднеперс. Кей Xосрóв, фарси Кей Хусрóу) разгромил туров — извечных врагов иранских арийцев; а последний царь этой династии, праведный Кави Виштáспа (среднеперс. Виштáсп, фарси Гуштáсп), был первым правителем, который обратился в веру Заратуштры и взял гонимого пророка Ахура Мазды под своё покровительство. Со времён Кави Каваты Хварну как символ царственной принадлежности и праведного величия иранцы стали называть «Хварной Кавиев», или «кавианской Хварной».

Свою Хварну имеют каждое племя, каждая община, каждое селение, каждая семья. Вместе с фраваши Хварна охраняет дом зороастрийца.

Как и все божества из окружения великого Датуша Ахура Мазды, Хварна является перед людьми в обликах своих инкарнаций. Она может воплотиться в зрелого мужа-воина, в хищную птицу Варагн, стремительную в полёте [СК], в лучезарный нимб вокруг головы великого шаханшаха из рода Сасанидов (илл. 10-А, 15-А), незыблемо царствующего в стране. Но чаще всего Хварна принимает облик прекрасного горного барана (илл. 15-А)[15] — одной из инкарнаций Вертрагны, — потому что Хварна Кавиев родственна Вертрагне, дающему победу над врагами. Обладатели Хварны Кавиев — сасанидские шаханшахи и наследники престола часто украшали свои короны витыми рогами горного барана (илл. 15-Б).

Изложено по: «Яшт» 10 («Михр-яшт»)

Когда Датуш Ахура Мазда создавал Ми́тру (среднеперс. Михр), чьи пастбища просторны [СК], он наделил его столь многими благими качествами, что Митра достоин такого же почитания и таких же восхвалений, как и сам бог-Творец.

Согласно «Яшт» 17.16, Митра — сын Ахура Мазды и Спента Армайти, брат Аши, Сраоши и Даэны. [137]

Митра могуч, отвагою подобен рыкающему льву (илл. 14-Б), великолепен, победоносен. Перед ним трепещут <...> все мыслимые дэвы [СК]. Он тысячеухий и тысячеглазый[16] [СК]. Он неподвластен обману. <...>

Митра — бог клятвы и верности заключённому договору, хранитель закона и порядка, установленного Ахура Маздой. А великий бог, Творец мира и всего, что есть Добро в нём, заповедал приверженцам Истины — ашавáнам: не нарушай договора! <...> ни того, что заключаешь с [представителем] друджевского [мира], ни того, что [заключаешь] с единоверцем, причастным Аше, обоюдный ведь договор: и друджевский и артовский [В]. Ибо губит всю страну человек, нарушающий договор, нанося [этим] такой же удар по всему причастному Аше, как и сто [В] кавиев, карапанов, ашемаугов и всех прочих еретиков, богомерзких дэвопоклонников, соблазнившихся лживыми мыслями и лживыми речами.

Обитель Митры, чьи пастбища просторны [СК] — на Хара Березайти, в поднебесной вышине. Её создали Ахура Мазда и Амеша Спента. Там нет ни тьмы, ни холодов, ни палящего зноя, ни дэвов, ни болезней, ни скверны.

Золотую небесную колесницу Митры сотворил для него Спента [238] Майнью, Святой Дух. Она вся расписана звёздами, лучащимися, как лик Тиштрии, и запряжена четвёркой прекрасных белых пышногривых скакунов, у которых передние копыта позолочены, а задние покрыты серебром.

По утрам, едва вострубят петухи, возвещая, что взошло Солнце, Митра первым взлетает на своей колеснице ввысь. Возничая — благая Аши, дочь Ахура Мазды, настёгивает коней, устремляя их к лучезарному светилу;[18] кони раздувают ноздри и несутся вперёд, обгоняя ветер, искрясь в золотых лучах, купаясь в них, как в струях живительного дождя Тиштрии купаются полевые травы. Скакуны Митры не отбрасывают теней — тени не поспевают за ними, так стремителен их бег.[19]

Достигнув Солнца, колесница разворачивается, и Митра со своей свитой шествует по небосводу впереди великого светила. Благая Аши правит колесницей, а прекрасная Даэна прокладывает путь: все мыслимые дэвы [СК] в страхе разбегаются прочь, едва завидев Даэну, воплощённую маздаяснийскую веру. Рядом с Даэной стоит дарительница изобилия Паренди.

Боги Сраоша и Рáшну (среднеперс. Рашн), {братья Митры},[20] летят рядом с колесницей: Сраоша — справа; Рашну {бог справедливости, который в сокрушении [Лжи] удачливей и победоносней всех}[21] — слева, вместе с Чистой, а праведных фраваши летят со всех сторон [СК]. Все они — помощники Митры. Все они взирают с поднебесья на каршвар прекрасный, обильный населеньем оседлым — Хванирату [СК], где колосятся нивы, пасётся ухоженный скот и приветственно раскрываются навстречу Солнцу {фиалки, красные хризантемы и «петушиные гребешки» — инкарнации Митры, Сраоши и фраваши}.[22]

Митра ревностно следит, с достаточным ли усердием люди его славят и поклоняются ему, в должной ли мере воздают ему почести,

А мольбы к нему обращают все. Взывают к Митре ратники, склонившись к конским гривам [СК] — они просят наделить их силой для битвы с дружвантами-кочевниками, просят сделать их копья, стрелы и мечи разящими без промаха, а боевых лошадей — выносливыми, дабы они без устали преследовали врагов, обращенных в бегство, — и Митра, вняв просьбе, ведёт маздаяснийцев в бой и дарует блистательную победу. С молитвами и возлияниями взывают к имени Митры скотоводы и пахари, прося защитить их от набегов и ниспослать благоденствие и процветание. Все, чтущие Мазду, просят Митру укрепить их в вере, такую дать [им] удачу [СК], чтобы все их помыслы, слова и дела стали благими, чтобы все добродетели, какие есть — учёность, святость, знанье <...> превосходство в Истине, верное произнесение священных изречений [СК] и молитв — были им дарованы, — и Митра даёт такую удачу [СК]. Коровы, угоняемые кочевниками в Лжи угодья [СК], молят Митру о спасении.

Солнце-Хвархшайта продолжает своё царственное шествие по небу. [140] А колесница Митры проносится над всеми окраинными каршварами, пересекает небо над Хваниратой с востока на запад и с севера на юг, и боги во главе с Митрой зорко смотрят вниз. Они следят, соблюдаются ли законы и нет ли где клятвопреступников, нарушивших договор. Горе им, если Митра их заметит! — а тысячеокий Митра непременно заметит их, и они не скроются от праведного божьего возмездия. Им не спастись, даже если они убегут к истокам Ранхи, — колесница нагонит их. А в той колеснице есть тысяча златоустых стрел[23] <...> с опереньем из перьев хищной птицы [СК], тысяча острых копий, тысяча метательных топоров, тысяча обоюдоострых ножей, божественно летящих, божественно разящих по дэвов злым башкам [СК], и тысяча таких же чудесных булав. Всё это предназначено для дэвов и клятвопреступников: первая же стрела, или копьё, или удар булавы — сразит лжеца наповал.

Изложено по: «Ясна» 9 (так называемый «Хом-яшт») и «Ясна» 10

Посреди океана Ворукаши, на благом острове Ахура Мазда сотворил дерево бессмертия Хáóму (среднеперс. Хом), Рату всех лекарственных растений}.[24] {В ствол Хаомы бог поместил фраваши Заратуштры, и она пребывала там под охраной Boxy Маны и Аша Вахишты, покуда пророк не воплотился, ознаменовав своим приходом в мир наступление последнего периода истории — Эры Разделения Добра и Зла}.[25] {Сторожить Хаому от дэвовских исчадий — лягушек и прочих храфстра — Творец назначил 99999 фраваши праведных и священной рыбе Кара}.[26]

Изложенное выше отражает среднеперсидские представления о древе Хом, которые существенно отличаются от «младоавестийских» представлений о Хаоме — растении, божестве и напитке, излагаемых далее.

Птицы похитили семена целебного дерева и разнесли их по всей земле. С той поры хаома жёлтая, золотистая, врачующая, прекраснейшая из всего, что есть в телесном мире, растёт повсюду в Хванирате на горных склонах. {Может быть, и в остальных каршварах она тоже есть, но этого никто не знает: смертным закрыты туда пути}.[27]

Милостивый к людям Ахура Мазда открыл им чудесные свойства золотистого растения. Хаому нужно замочить в воде, потом истолочь в ступке, выжать сок, смешать его с молоком и ячменными зёрнами и оставить бродить на несколько дней.[28] Всё это нужно проделать под пение гимнов «Ясны», восхваляющих растение хаому, напиток хаому и златоглазого Хаому — бога этого напитка:

Божественный опьяняющий напиток хаома, посвященный Ахура Мазде, наливает тело силой, даёт здоровье, исцеляет от недугов, продлевает жизнь, воодушевляет на борьбу с дэвами, укрепляет в праведности и вере. Испившему его откроются сокровенные тайны мироздания, он легко отличит Истину-Аша от Лжи, Добро от Зла, распознает злоумышления Ангхро Майнью и победит вражду всех дэвов. Зороастрийцы чтут ахуров и язатов молитвой громкой [СК] — пением яштов и хаомой молочной [СК], совершая возлияния над жертвенным огнём, и прутьями барсмана [СК].

Первым человеком на земле, выжавшим сок хаомы, был Вивáхвант (среднеперс. Вивáнгх). Та на него благодать снизошла, та его постигла удача [Бр] за это богоугодное деяние, что у него родился сын — Йима [Бр], который стал первым царём на земле; Йима блестящий, богатый стадами, сиятельнейший среди рождённых, солнцеподобный между людьми [Бр]. И на всех, кто выжимал сок хаомы, снисходила великая благодать. Порушáспа, отец Заратуштры, тоже выжимал хаому.

Златоглазый бог Хаома, беспорочный, бессмертный [К] бог священного напитка, {был первым жрецом, поставленным Ахура Маздой прославлять ахуров и язатов. Хаома первым вознёс молитву Митре:

Ахура Мазда в знак своего благоволения даровал Хаоме расписанный звёздами пояс, и Хаома, опоясавшись им, как праведный зороастриец, выступил на защиту благих мыслей, благих слов и благих дел великого Творца. Он изгнал из Хванираты злого Кересáни,[30] который рос властолюбием [З]; Хаома стал преследовать лжецов, разбойников, убийц, сладострастников, кавиев и йату-колдунов.

Хвала Хаоме! Благ Хаома! [К] Он отдаляет смерть, он побеждает Ложь. Он устремляет душу зороастрийца навстречу Слову божьему. Он даёт силу упряжке лошадей; знания и чистоту тем, кто прилежно изучает священные тексты; мужей — девицам; твёрдых в вере детей — родителям. Он — недруг для всех приверженцев Лжи, прекрасный, златоглазый. Хвала Хаоме! [К]

Изложено по: «Яшт» 5 («Ардвисур» или «Абан-яшт»)

С золотой вершины горы Хукарьи, с высоты её, равной росту тысячи мужей, ниспадает Ардвисýра Анахи́та (среднеперс. Анахи́д, фарси Нахи́д), высотою равная всем водам <...> по земле текущим, и вперёд устремляется,[31] полная силы <...> широко разливающаяся, целительная, дэвам враждебная, вере Ахуры преданная [Бр], прекрасная богиня реки Ардви, повелительница воды, священной стихии Датуша.

Ардвисура Анахита — богиня любви, страсть вызывающая [Бр], покровительница стад и домашнего очага, защитница арийский стран. Она творит семя всех мужей, уготавливает для родов материнское лоно всех жён, делает лёгкими роды всех жён, исполняет в урочное время молоком материнскую грудь; бескрайняя, славная именем, длиною равная всем водам <...> покровительница всего творения в Истину-Ашу верующих. Под кровом [её] великолепия и величия мелкий скот и крупный скот и <...> люди умножились на земле. [Она], поистине, охраняет всё доброе, Маздой сотворенное, от Истины-Аша исходящее, словно как хлев охраняет овец.

Всякий может увидеть её, Ардвисуру Анахиту, в образе прекрасной девушки, сильной, стройной, прямой, высоко подпоясанной, знатного рода, именитого, в нарядном плаще с обильными складками, златопрядном. Барсман в руках у неё должной меры, красуется она серьгами четырёхгранными, златоковными; ожерельем обвила благородная Ардвисура Анахита прекрасную шею. Стягивает она стан свой, чтобы дивные груди её восстали, чтобы влеклись к ней людские взгляды. Чело увенчала своё Ардвисура Анахита прекрасным обручем, сотнями самоцветов украшенным, златоковным, осьмичастным, словно бы колесница, перевитым лентами, чудесным, с кольцом посредине, искусно сделанным. В бобровой шубе она, Ардвисура Анахита, из трёхсот бобров[33] <...> меха ослепляют смотрящего блеском золотым и серебряным [Бр].

Ардвисура Анахита — единственное иранское божество, которое в «Авесте» описывается антропоморфно; других подобных описаний в сохранившихся текстах «Авесты» не содержится. М. Дрезден указывает, что «с точки зрения литературных приёмов „Авесты" такое необычайно подробное и красочное описание наводит на мысль о том, что у автора [„Ардвисур-яшта"] была перед глазами статуя богини или же он её себе мысленно представлял».[34] Однако авестийское описание Анахиты не соответствует ни одному из изображений богини на сохранившихся памятниках.

Разливается ли прекрасная богиня полноводным потоком, шествует ли над Хваниратой в колеснице, запряжённой четвёркой коней, все четыре единой масти <...> высокие, оборающие зломышление всех врагов, и дэвов и людей [Бр], и йату, и паирика, и карапанов, и кавиев, — думой одной занята она: «Кто восславит меня? Кто почтит [Бр] возлияниями хаомы с молоком? Кто сделает это, почтив меня молитвой, тот верен и послушен мне, и я исполню все его желания. Воздам я за преданность и верность и силой, и добром [СК]». [145]

Не только все люди, но и боги — ахуры и язаты преклоняются перед великолепием и величием [Бр] Ардвисуры Анахиты. Сам Ахура Мазда приносил ей жертву в Арьяна Вэджа, у благой реки Вахви Датии, прося помощи в наставлении Заратуштры, дабы пророк мыслил, говорил и делал в согласии с праведной маздаяснийской верой. К Анахите обращались с молитвами все иранские герои; каждый жертвовал богине сто коней, тысячу быков и десять тысяч овец, чтоб она умилостивилась и дала удачу [СК] в угодном Ахура Мазда деле: возвела достойного на царство, или помогла одолеть полчище приверженцев Друджа, или даровала изобилие и благоденствие. Богиня принимала жертвы и исполняла благочестивые просьбы: она всегда дарует удачу просящему, зáóтру[35] в дар приносящему, благочестиво жертвующему [Бр]. Но не должны взывать к Анахите и вкушать её заотру ни один <...>[36] ни болеющий горячкой, ни обременённый грыжею <...> ни одна женщина, ни один общинник, что гат не произносят, ни прокажённый, от остальных отторгнутый [Бр]. Не примет Анахита заотры от слепых, от глухих, и от карликов, от слабоумных, и <...> и припадочных, от помеченных метой, какою, с общего гласа, умалишённых метят; не должны одарять заотрой ни горбатые спереди, ни горбатые сзади, ни кривозубые карлики [Бр].

«Возможны и иные толкования этих дефектов, в частности, просто человек с гнилыми или кривыми зубами. Напомним, в связи с этими строками, правила, предписываемые священникам в Библии: „И сказал Господь Моисею, говоря: скажи Аарону: никто из семени твоего во все роды их, у кого на теле будет недостаток, не должен приступать, чтобы приносить хлеб Богу своему. Никто, у кого на теле есть недостаток, не должен приступать, ни слепый, ни хромый, ни уродливый, ни такой, у которого переломлена нога или переломлена рука, ни горбатый, ни с сухим членом, ни с бельмом на глазу, ни коростовый, ни паршивый, ни с поврежденными ятрами" (Левит. 21.16-20)». (Стеблин-Каменский И.М. К «Гимну Ардви-Суре» // Авеста. С. 185. Примеч. 14.) Сравн. в «Ард-яште» — с. 131. В «Видевдат» 2.29, 38 телесные недостатки названы отметинами Ангхро Майнью, наложенными на смертных [СК] — см. с. 161.

И тем дерзким дэвам, карапанам и вождям кочевников, которые, замысля злое дело, осмеливались просить у Анахиты помощи в нём, богиня всегда отказывала и не принимала жертв.

Изложено по: «Яшт» 9 («Гош-яшт»)

Гéуш У́рван (среднеперс. Гошурýн) — «Душа Быка», женское божество, покровительница стад, могущественная, сотворённая [146] Маздой, праведная (илл. 14-Б). Воздавая ей почести или прося поддержки, зороастрийцы именуют её Дрвáспа — «Та, благодаря которой лошади пребывают в здравии»; и этот эпитет, преисполненный благодарности к богине, стал её вторым именем.

Под опекой Дрвасы плодится и тучнеет домашний скот, столь любезный Ахура Мазде и столь ненавистный Духу Зла. Богиня с небес смотрит на пасущихся дойных коров, на густорунных овец, на рабочих волов, и ей сладостно созерцание сытного благоденствия арийских стран, а слух её ласкают хвалебные гимны и молитвы. Но грозно нахмурится Дрваспа, если кто-нибудь нарушит священную заповедь, данную Маздой. Колесница её тотчас свернёт с пути, и кони помчат богиню туда, где совершается богомерзкое деяние и надо защитить праведную веру.

Изложено по: «Яшт» 15 («Рам-яшт»)

Бог ветра Вáйю (среднеперс. Вай) пребывает высоко и превосходит в могуществе <...> все прочие создания. Он быстрее всех — самый стремительный: он настигнет любого и сурово покарает за зло. Он — грозный воин. Золотой шлем на нём, золотая корона, и ожерелье, и обувь, и доспехи золотые на нём; и колесница у Вайю тоже вся из чистого золота.

{Его, праведного воителя, создал Ахура Мазда, Творец},[37] {и великую миссию поручил он Вайю: воплощать божественную связь между бесконечным временем зерван акарана и Бескрайним Пространством, — высшим стражем миропорядка и мироздания стал Вайю по слову Мазды!}[38] Столь он велик, доблестный, верный Истине, что Мазда сам молился ему, сам приносил [ему] жертву в Арьяна Вэджа, на золотом троне, под золотыми лучами, под золотым балдахином; [почитал он Вайю] барсманом и хаомой с молоком. Он просил у него [Вайю] удачи, говоря: «Даруй мне эту [удачу], о Вайю, пребывающий высоко, чтобы смог я сокрушить творения Ангхро Майнью, и чтобы никто не смог сокрушить творения Доброго Духа!

И Вайю, который пребывает высоко, сопутствовал Творцу, даровал ему такую удачу.

Находили у Вайю покровительство и все иранские герои, приносившие ему жертвы на Хара Березайти, как приносил свою жертву Мазда — на золотом троне <...> под золотым балдахином, и просившие помощи в праведных делах. [147]

Благосклонен был Вайю к молениям юных дев, просивших его о муже. «Даруй нам это, о Вайю, пребывающий высоко, — пели девушки перед жертвенным огнём, — чтоб мы могли найти мужа, юного и прекрасного телом, который хорошо усладит нас; и жизнь долгую [дай нам]; и дай нам потомство; мудрого, учёного <...> мужа [дай каждой из нас, Вайю]! Бог исполнил эту мольбу, ибо она была праведной: иметь детей, множить воинство Добра, воспитывая детей в маздаяснийской вере — в этом добродетель зороастрийца.

У Вайю много имён — священных, обладающих и чудодейственной силой. Тот-кто-идёт-вперёд и Тот-кто-идёт-назад — его имена. Тот-кто-распознаёт-обман — его имя. Доблестный — его имя. Тот-чья-работа-против-дэвов, Тот-кто-с-длинным-копьём и Тот-кто-разрушает-норы [храфстра?] — его священные имена; и ещё много, много имён у бога-воителя, преданного Мазде и Аше, у Вайю праведного, и все они магические, чудодейственные; и к ним, к этим именам, нужно взывать, если в арийские страны набегом придут друджванты-кочевники, или воцарятся злые кавии, гонители верящих в Мазду, или дэвы, или ашемауги придут в лучшие страны Хванираты, чтоб посеять зло, — Вайю защитит, Вайю избавит от бед. Вайю поможет. Надо только восславить его, и почтить жертвой, и призвать, произнеся его имена.

Вайю олицетворяет собой пространство между землёй и небесами — воздух, стихию воздуха: {одну из стихий, где в начале творения Добро столкнулось со Злом. Создания Мазды бились с Ангхро Майныо и его порождениями в воздухе, Добро и Зло смешались в этой стихии}.[39] Поэтому воздушная стихия принадлежит Доброму Духу и Злому, и поэтому про Вайю, воплощающему воздух и ветер, зороастрийцы говорят, что он проходит сквозь два мира, один — который создал Добрый Дух, и второй — который создал Злой Дух; и, вознося молитвы славному воину, так поют перед полыхающим огнём:

— Мы почитаем праведного Вайю, мы приносим жертвы Вайю, пребывающему высоко! В этой части тебя[40] мы жертвуем тебе, о Вайю, которая принадлежит Спента Майнью! <...> Мы жертвуем тому Вайю, который принадлежит Доброму Духу — светлому и величественному Вайю!

В «младоавестийском» зороастризме наряду с Вайю фигурирует (иногда отождествляемый с ним) бог Вáта — олицетворение ветра; часто различаются «добрый» и «злой» Вата — южный и северный ветра. В пехлевийской традиции становится чётким аналогичное различие между двумя ипостасями Вайю: «благой» Вайю — язат, и «злой» Вайю, обычно выступающий в паре с дэвом смерти Астовидадом и выполняющий его функции, иногда — отождествляемый с ним (см. внутритекстовые комментарии на с. 243-244 и 300). («Плохой» Вайю упоминается уже в «Гатах» — «Ясна» 53.6, однако неясно, имеется ли в виду отрицательная ипостась Вайю, поскольку Заратуштра вообще отвергал Вайю как дэва.) [148]

Изложено по: «Ясна» 57 (так называемый «Срош-яшт»)

С того дня, как два Духа, Благой и Злой, сотворили мир и всё сущее, великолепный Срáóша (среднеперс. Срош, фарси Сурýш), бог набожного благочестивого послушания и дисциплины, ни на минуту не сомкнул глаз. Ему неведомо, что такое сон: он бдительно и неусыпно сторожит создания Ахуры <...> праведный герой <...> могучий, сметающий [Зло] победоносным ударом. Славен Сраоша!

У него четыре густогривых сакуна, белых, сияющих, с золочёными копытами, которые мчатся быстрей ветра и падающих дождевых капель, быстрее туч, стремительней поднебесных птиц, и даже пущенной из лука стреле не поспеть за гордыми конями Сраоши. От стран индийских до западных стран объезжает он Хванирату дозором, храня маздаяснийцев от грабежей и разбоев, творимых буйнояростным Айшмой. Зорким оком выглядывает Сраоша, где затаилось Зло, и разит его, и выходит победителем из всех битв: пред могуществом вредоноснейших дэвовских дэвов не дрогнет сердце героя-воителя, зато пред его могуществом вся нечисть бежит — обратно в преисподнюю Тьму дэвов сметает с земли. Они ждут ночи. Но и после захода Хвархшайты-Солнца, когда Хванирату окутывает ночной мрак, и порождения мрака вновь сползаются отовсюду и рыщут по маздаяснийским селениям, — Сраоша и тогда на покой не уходит. Он — бдительный, неусыпный <...> сметающий [Зло] победоносным ударом, страж, который всегда на посту, всегда начеку во благо людям. Он и ночью своей дубиною и боевым топором наносит Айшме раны кровавые, повергает его как сильнейший слабого, благословенный герой Сраоша.

А топор у Сраоши не простой — чудесный топор: им не надо размахивать, он сам летает и сам бьёт, сам разит исчадий вражеского воинства. Даже прародителя Зла настигал тот топор и нещадно бил.

{Когда же Хвархшайта-Солнце вновь появляется из-за гор, птица Сраоши, бдительная Пародарш, гонит последнего ночного дэва — длиннорукую лентяйку Бушьясту, которая обволакивает маздаяснийцев дурманом сладкого сна и неги, дабы они спали как можно дольше, и не развели вовремя огонь, и не выгнали скот на пастбища.}[41]

{Сраоша — сын Ахура Мазды, величайшего и лучшего из божеств [СК], и Спента Армайти. Аши и Даэна — родные сестры ему; Митра, чьи пастбища просторны [СК] — родной брат, и бог справедливости Рашну тоже брат Сраоши, ибо справедливость сродни набожному послушанию от века.}[42] {А главные враги его — Айшма и Нахатья, которые [149] искушают людей, толкая их ко греху. Сраоша гонит прочь дэвов, и павший маздаясниец вновь ступает на путь праведности.}[43]

Воплощения Сраоши — {красные хризантемы}[44] и {фазан}.[45] Тело его — Мантра Спента, Святое Слово. Из творений Мазды он первым восславил Ахуру, держа в руках простёртый барсман, [первый] почтил Амеша Спента <...> и воссел как равный средь Бессмертных Святых.[46] Он первым в мире воспел «Гаты» и разъяснил язатам их смысл. К нему первому в дом, что стоит на высочайшей высоте высоты Хараити, самоосвещающийся внутри, украшенный звёздами снаружи, тысячеколонный, торжественно пришли «Ахуна Вайрья», «Ясна семи глав» и все остальные молитвы «Ясны». Мудростью и всезнанием Сраоши Бессмертные Святые низошли на эту землю, на семь каршваров, чтобы окрепла повсюду Даэна — Вера маздаяснийская, чтоб преисполнилось праведное учение ахуровское святости Духа Святого и всех благих качеств Амеша Спента: и истинности Лучшей Истины, и благочестия Спента Армайти, и целостности Хаурватат, и бессмертия Амертат. А сам Сраоша явился в мир как законоучитель — к людям пришёл, и укрепил их и духом и телом <...> и все вожди правили <....> в согласии с волей Сраоши.

Поздняя традиция приписывает Срошу функции загробного судьи — см. внутритекстовый комментарий на с. 297.

Изложено по: «Яшт» 12 («Рашн-яшт»)

Но кто же хранитель справедливости в праведном мире? Кто — сама мудрость? Кто отделяет Ложь от Истины, когда Ложь проникает в сердца людские под маской Добра? Кто в сокрушении [Лжи] удачливей и победоносней всех прочих созданий Ахуры?

Это — сам Праведный Мир, сам по себе. Ибо повсюду в нём пребывает {сын Ахура Мазды и Спента Армайти, родной брат Даэны, Аши, Сраоши и Митры},[47] — Рáшну (среднеперс. Рашн) Рази́шта, «Правда Правдивейшая», — Рашну, который {летит справа от Митры, сопровождая его в шествии по небу, а следом за Митрой летит Вертрагна рассвирепевшим вепрем [СК]},[48] [150]

Праведный Рашну! Правдивейший, благословенный, знающий всё и всё предвидящий, Рашну Разишта, который самый зоркий из язатов; Рашну, {в ком семя Атара-Огня},[50] он — наилучший вершитель правосудия. Во всех судах он присутствует и по справедливости разрешает тяжбы. {Если перед судом предстанет лжец клевещущий — горе лжецу. Сколько бы словес он ни наплёл, пытаясь выдать враньё за истину, Рашну и Митру он не обманет. Тяжба разрешится по закону, а клеветнику нанесут семьсот ударов конской плетью <...> Срáóша-чарáна — «делающей послушными» [Кр].}.[51]

Ахура Мазда заповедал телесному миру, говоря:

— Чтите Рашну Разишту, где б ни был он, вездесущий! Чтите так: встав лицом к небесной дороге, по которой проделывает Хвархшайта свой путь, свяжите барсмап из трёх прутьев и восславьте меня, Ахуру. Всем моим благим качествам воздайте хвалу; и вару[52] этому приготовленное , огню и барсману, и кипящему [молоку?], и вару из масла и жира растений[53] тоже воздайте, что должно воздать, о вы, в Мазду верящие, {которым Рашну дарит потомства долговечность [СК]}.[54] Тогда Рашну Разишта придёт и поможет вам!

И праведники славят Рашну Разишту, как заповедал Ахура. Славят его везде — ибо он везде и всюду, блистательный вездесущий бог. Он в Хванирате и в шести окраинных землях; он — над океаном Ворукаша; он — на острове средь пречистых вод, где растёт царь лекарственных трав Хаома и живёт священная птица Сáэ́на; он — на звезде Тиштрии; он — на Ванант и на Хафтаринге; на Луне и Солнце; и в царстве Бесконечного Света — в Доме Хвалы[55] Ахура Мазды.

В поздней традиции Рашну, как Михру и Срошу, приписываются функции загробного судьи — см. внутритекстовый комментарий на с. 297.

Ссылки на существование данного эпизода легендарной истории (являющегося её логически необходимым звеном) содержатся в зороастрийских текстах разных эпох. Описания подробностей, в основном, введены искусственно

Когда Машйа и Машйои, первая человеческая пара, умерли, их потомки — {пятнадцать народов}[1] — вскоре заселили Хванирату, все {шестнадцать стран, созданных Ахура Маздой. Но как убийца сыпет щепоть ядовитого зелья в котёл — и отравляет всю еду, так Ангхро Майнью, когда Датуш сотворил Арьяна Вэджа и остальные пятнадцать лучших стран и мест обитания [В], в каждой из стран расплодил Зло, пороки и грехи, дабы везде и навсегда отравить жизнь людям.

Всё же шестнадцать лучших стран Хванираты остались и после этого лучшими, дарующими покой, как бы мало радости [там] ни было [В]}.[2] Всякое племя занималось своим промыслом, и каждый человек, как мог, пытался выжить, выстоять против дэвовского зла. Но если с дэвом зимы ещё удавалось справиться, вовремя заготовив сухих дров для огня и утеплив жилище; а Апаоша хоть и мог наслать страшную засуху, однако не по силам ему было сделать, чтоб пересохла Вахви Датия и другие великие реки, так что вода оставалась у людей, только приходилось в надрыв трудиться от рассвета до заката, возя её в кувшинах на поля, — то дэвы зависти, зломыслия, жадности и других пороков зачастую легко брали над арийцами верх, подчиняли людей себе. Ведь им, людям, ещё не сиял свет божественной Истины — праведной маздаяснийской веры. Многие племена вели кочевой образ жизни, и Айшма злорадствовал, видя это; многие поклонялись дэвам — Индре, Шару, Буити, Нахатья, считая их истинными богами.

Вот почему они поклонялись этим лжебогам: {Ангхро Майнью скрыл от них, что в потустороннем мире за благодеяние полагается награда, а за грехи — тяжкое наказание. И ещё он скрыл, что грядёт конец мировой истории, когда Дух Зла и его приспешники будут [154] уничтожены навсегда. Люди при первоначальном творении были так мудры [Ч], что всё это знали, но тлетворный Ангхро Майнью замутил их умы: он распространил по миру много религий и греховных верований [Ч] — и люди, забыв о праведности, разучились отличать Добро от Зла. Каждый <…> считал хорошей ту религию, которой обучен, и особенно сильной — ту религию, [благодаря] которой у него будет власть [Ч]. Не понимали арийцы, что хорошее управление деревней лучше, чем плохое управление каршваром, поскольку Творец Ахура Мазда создал хорошее правление для [обеспечения] защиты созданий, а лживый Ангхро Майнъю создал плохое правление для противодействия хорошему [Ч].

Ужасны были те дэвовские религии! Из-за их большой испорченности они настолько искажены и смешаны, что [их] начальные слова не соотносятся со [словами] срединными, а срединные — с заключительными [Ч].[3]

Изложено по: «Видевдат» 22. К данному этапу легендарной истории — времени до воцарения династии Парадата — мифологические события отнесены условно.

Но уже в те времена, за много столетий до прихода Заратуштры, люди постепенно стали осознавать, что поклонение дэвам и идолам влечёт неминуемую беду.

Видя, как сперва один клан, потом несколько, а потом уже целые племена и народы отвращаются от степного кочевничества и, не услаждая больше Айшму кровавыми набегами, ведут праведную оседлую жизнь, занимаются скотоводством и земледелием; и как от этого преображается, расцветает и осеняется благодатью сотворенный Ахура Маздой мир,[4] многопагубный Ангхро Майнью исходил злобой. Он должен был воспрепятствовать Датушу — намерзить, сокрушить, испортить творение, — и Дух Зла мучительно раздумывал над этим денно и нощно.

И, наконец, он придумал, негодный Ангхро Майнью, смертоносный, — придумал, какой он нашлёт на землю лютый бич: 99999 смертельных недугов и болезней! — да! — чуму, моровую язву, проказу, лихорадку, бесплодие и… не перечесть — девять недугов, и девяносто, и девятьсот, и девять тысяч, и девять раз по десять тысяч неисцелимых болезней, сеющих горе и смерть.

Столь много было их, порождений Зла, столь неисчислимое множество их создал Ангхро Майнью на погибель земле, что сам Творец [155] Ахура Мазда не мог справиться с ними. И он воззвал к Мантра Спента:

— Помоги мне, праведная Мантра Спента! Исцели мой мир, изгони прочь порождения Друджа.

— Но как я сделаю это? — сказала в ответ Мантра Спента. — Как мне выполнить твоё веление, скажи, Мазда, ибо это неведомо мне.

{Мантра Спента одна была не в силах изгнать Зло. Нужен был праведник, который бы произнёс благочестивое исцеляющее Слово.}[5]

И Ахура Мазда решил воззвать о помощи к Арья́ману, благому язату, сотворенному им, Ахурой, — духу телесного и душевного здравия, религиозного послушания и благочестия, покровителю оседлых племён, противостоящему — вместе со Сраошей — буйному Айшме.

Он совершил возлияние в честь Арьямана, принёс ему в жертву коней, верблюдов, тысячу бурых быков и мелкий скот. Потом призвал перед свой лик На́йрьо Са́нгху (среднеперс. Нерья́санг) — божественного вестника, {огненного духа},[6] и молвил ему:

— Лети, Найрьо Сангха, мой посланник и глашатай, к Арьяману праведному, и вот какие слова обрати к нему: «Так говорит Ахура Мазда, праведный, тебе [Арьяману]: „Я, Ахура Мазда, создатель всех благих творений, когда я создал эту обитель, прекрасную, сияющую, видную издалека <…> тогда негодный посмотрел на меня [и моё творение], негодный Ангхро Майнью, смертоносный, и создал своим чёрным колдовством девять недугов, и девяносто, и девятьсот, и девять тысяч, и девять раз по десять тысяч недугов смертельных, неисцелимых! Так принеси же мне и миру телесному исцеление, Арьяман! Тебя я почтил возлиянием и молитвой, тебе принёс жертвы щедрые, богатые: коней тысячу, и крутогорбых верблюдов тысячу, и тысячу бурых быков, и тысячу голов мелкого скота — всё тебе! Оказал я должные почести тебе, Арьяман!»

Мазда умолк — и тотчас же в послушание словам Ахуры он пошёл, Найрьо Сангха, вестник; он направился прямо в обитель Арьямана и объявил ему волю Творца. Всё, что сказал Мазда, верный Найрьо Сангха передал Арьяману слово в слово — и о почестях, которые были возданы ему, и о щедрых жертвах. Это было быстро сделано, не было это долго.

Арьяман воспылал праведным рвением. Уничтожить зло, исцелить телесный мир — великую и почётную миссию возложил на него Ахура! Не теряя времени, он отправился на гору праведных вопросов.[7] [156] Девять жеребцов взял он с собой, девять быков, девять верблюдов, девять голов мелкого скота взял он с собой,[8] полный [праведного] рвения Арьяман. Он <…> вырыл девять борозд продольных,[9] произнёс молитвы и заклинания, отвращающие болезнь, — и так, праведным Словом Мантра Спента, он изгнал Друджа и исцелил мир, как были на то воля и приказание Ахуры.

Изложено по: «Ясна» 9.4

Постепенно люди узнавали, что дэвы и Зло не безраздельно царят на земле, но есть в мире и ахуры — истинные боги, благие, добрые, праведные. Так, узнали они про Хаому.[10]

Чудесные свойства напитка хаомы арийцам открыл их соплеменник, добродетельный муж по имени Вивáхвант (среднеперс. Вивáнгх). Он был первым из смертных, кто выжал сок золотистого растения. В награду за это богоугодное деяние та на него благодать снизошла, та его постигла удача, что у него родился сын — Йи́ма (среднеперс. Йим, Джам, в поздней традиции Джам, Джамше́д, фарси Джамши́д) блестящий,[11] богатый стадами, сиятельнейший среди рождённых, солнцеподобный между людьми [Бр]. А Вивахвант стал первым жрецом Хаомы.

В «Яшт» 10.89 первым жрецом Хаомы и Ахура Мазды назван сам бог Хаома — см. выше, с. 142-143.

Изложено по: «Видевдат» 2

Образ Йи́мы, представленного во 2-м фрагарде «Видевдата» первым земным царём, восходит ещё к индоевропейской эпохе. Первоначальное значение имени — «Пара», «Близнецы» — свидетельствует о связи образа с древнейшим общеиндоевропейским [157] мифом о братьях-близнецах — сыновьях Солнца. В скандинавской мифологии Йиме соответствует персонаж И́мир (этимологически «двойное [существо]» — то есть «близнецы» или, возможно, «гермафродит») — первое живое существо, получившее телесное воплощение, великан, из плоти которого впоследствии был сотворен мир. Ведийское соответствие Йимы — Яма́ («Близнец»), вместе со своей сестрой Ями́ составляющий первую человеческую пару, сын бога солнца Вива́свата (авест. Вивахвант), впоследствии — царь загробного мира, в обители которого усопшие праведники вкушают блаженство.[12]

В индоиранскую эпоху у разных племён существовали совершенно разные представления о Йиме: солярный бог, верховное божество пантеона, владыка загробного мира, царь «золотого века» человечества, культурный герой, податель плодородия (см. далее — внутритекстовый комментарий на с. 181) и др. Из этих никак не взаимосвязанных представлений «младоавестийская» традиция выработала цельный, по-своему логичный миф, вошедший в канон «Авесты» («Видевдат» 2).

Основное содержание первой части фрагарда (строфы 1-20) составляют «младоавестийские» интерпретации индоиранских сказаний о Йиме — царе «золотого века», когда люди были бессмертны и жили в изобилии и благополучии. Во второй части (строфы 21-43) прослеживаются, главным образом, отголоски легенд о Йиме как о герое-цивилизаторе, проложившем людям путь в загробный мир и сделавшимся верховным богом потустороннего царства, а также представления о загробном блаженстве праведников в обители бога мёртвых и ранние эсхатологические мифы — о конце света в результате зимы и о всемирном потопе (последние, бесспорно, вавилонского происхождения).

Первым земным правителем Йима изображён только в «Видевдат» 2 и в так называемом «Мемориальном списке» («Яшт» 13.130); в остальных зороастрийских текстах при перечислении легендарных царей он упоминается третьим в династии первозаконников Парадата (см. далее — с. 174-177).

Йима хшаэта — Йима сияющий — был первым из смертных, с кем Ахура Мазда беседовал до <…> Заратуштры; ему [Ахура Мазда] объявил её, религию Ахуры и Заратуштры [Бр]. И ему, Ииме прекрасному, сказал Ахура Мазда:

— Стань для меня, о Йима прекрасный, сын Вивахванта, хранящим и несущим Веру! [СК].

Но Йима не был готов стать пророком веры. Он ответил Ахуре:

— Не создан я и не обучен хранить и нести Веру. <…>

— Если ты не станешь для меня, о Йима, хранящим и несущим Веру [СК], — сказал тогда Ахура Мазда, — то ты мне мир приумножай, ты мне мир взращивай! Ты стань мира защитником, хранителем и наставником! [СК] Царствуй на земле!

— Да! — воодушевлённо отозвался на это Йима. — Я, я буду мир твой взращивать, я буду мир твой увеличивать, я буду <…> защитником, охранителем и надсмотрщиком мира! Да не будет под моим господством ни холодного ветра, ни горячего, ни болезней, ни смерти! [Бр]

Тогда Ахура Мазда торжественно вручил Йиме золотой рог и кнут, украшенный золотом [СК]. [158]

Первый из атрибутов Йимы в «Авесте» описывается очень неопределённо — как нечто, имеющее отверстие; предлагались различные толкования: стрела, кольцо, плуг и др. «Второе, по всей видимости, использовалось именно для понукания скота — это либо плеть, кнут, либо стрекало, бодило, стимул. По последним толкованиям, учитывающим и этимологические связи, и то, что Йима прежде всего царь-пастух и земледельческие оружия или оружие ему не свойственны, наиболее вероятным значением для первого орудия считается рог, пастушеский рожок, дудочка, труба» (Стеблин-Каменский И.М. К отрывку из Видевдата (Фрагард 2) // Авеста. С. 196. Примеч. 1). Эту точку зрения не разделяет С.П. Виноградова, считающая первым атрибутом Йимы особую разновидность земледельческого орудия — каменный диск, заострённый по краям, с отверстием посередине (для надевания на палку).[13]

{В тот же миг с небес слетела божественная сияющая Хварна, дабы сопутствовать благословлённому Ахура Маздой первому земному властителю.

Озарённый светом Хварны}[14], {Йима поднялся на вершину Хукарьи.

Там он принёс жертву Ардвисуре Анахите — сто коней, тысячу быков и десять тысяч овец [Бр], и воззвал к прекраснейшей богине:

И даровала ему эту удачу Ардвисура Анахита, которая всегда дарует удачу просящему, заотру в дар приносящему, благочестиво жертвующему [Бр]}.[15]

{Затем с такой же молитвой Йима обратился к Геуш Урван, праведной покровительнице стад, — и тоже снискал её помощь и благоволение},[16] {потом вознёс молитву Вайю — и был услышан им}.[17]

{И, наконец, воззвал Йима к праведной дочери Ахура Мазды, доброй богине Аши:

Так Йима, Вивахвантов сын, был венчан на царство.

{В царствование Йимы могучего ни мороза не было, ни зноя, ни старости не было, ни смерти, ни зависти, дэвами порождённой [Бр]. Пятнадцатилетними, по наружности, юношами расхаживали <…> как отец, так и сын, доколе на земле царствовал Йима, безукоризненный вождь племён, сын Вивахвантов [К].}[19]

Минуло триста лет благоденствия — и переполнилась земля живыми существами: мелким и крупным скотом, и людьми, и собаками, и птицами, и красными огнями, пылающими [Бр]. Скот плодился, рождались дети, — а смерти не было. И на земле стало тесно. Не находилось места для мелкого и крупного скота и людей [Бр].

Тогда Ахура Мазда призвал Йиму к себе и повелел ему расширить землю.

Йима выступил к свету в полдень на пути Солнца.[20] Он этой земле дунул в золотой рог и провёл по ней кнутом, говоря:

— Милая Спента Армайти, расступись и растянись вширь, чтобы вместить мелкий и крупный скот и людей!

Вот так Йима эту землю раздвинул на одну треть больше прежнего, и нашли себе здесь пристанища мелкий и крупный скот и люди по своему желанию и воле, как им хотелось [СК]. [160]

Минуло ещё триста зим — и земля вновь переполнилась скотом и людьми. Ахура Мазда опять призвал к себе Йиму, и Йима по велению Творца сделал землю на две трети больше, чем она была вначале.

А ещё через триста зим царствования Йимы всё повторилось в третий раз; и когда Йима в третий раз расширил землю орудиями, данными Творцом, земля стала на три трети больше, чем её создал Ахура Мазда в начале творения. И расположились на ней мелкий и крупный скот и люди по своей воле и желанию, как им хотелось [Бр].

Но не суждено было людям вечно вкушать блаженство. На мир телесный, грешный [З] наступали лютые зимы с севера, и всё живое должно было погибнуть.

Всеведущий Ахура Мазда знал об этом. В Арьяна Вэджа, на берегу Вахви Датии, он созвал совет небожителей — ахуров и язатов.

На тот совет был приглашён и праведный Йима-царь, Вивахвантов сын. Вместе со своей свитой — фраваши праведников — он предстал перед богами, и Творец Ахура Мазда сказал ему так:

— О незапятнанный Йима, сын Вивахванта! На мир телесный наступают зимы со свирепыми морозами и ветрами <…> и тучи снега будут велики, снег покроет всё сплошь, даже вершины гор и бурные реки, бегущие вниз, будут погребены под снегом.[21] Неисчислимыми страданиями наполнится царство твоё. Все твари живые будут страдать: и те, что обитают в долинах, и те, что бродят в горах, и те, что обрели приют в хлевах и конюшнях… Посмотри на эту землю, Йима, окинь её взором от края до края, насколько видит глаз! Вот оно, твоё царство, полное сочных трав для скота и студёных чистых источников. Спаси же эту счастливую землю! Ибо затопит её водой, когда кончится зима и снега растают. Чудом, о Йима, для плотского мира покажется, если увидят где след овцы [СК]. Построй же ограду, Йима, обнеси оградой эту землю. Пусть та ограда будет размером в [лошадиный] бег на все четыре стороны [СК], и назовётся она — Ва́ра (среднеперс. Вар).

Согласно пехлевийскому комментарию («Зенд») к этому пассажу, «лошадиный бег» составляет две хатры. До 1993 г. традиционным прочтением было: по всем четырём сторонам [Бр], и Вара, соответственно, представлялась как квадратное сооружение. По новейшему толкованию (И.М. Стеблин-Каменского) — на все четыре стороны [СК] (то есть относительно центра), Вара является окружностью с радиусом «в лошадиный бег». Такое толкование подтверждается находками в Средней Азии поселений крепостного типа, обнесённых по кругу стеной, внутренняя планировка которых довольно точно соответствует авестийскому описанию планировки Вары (см. далее), — в первую очередь, раскопками на Урале арийского города-поселения Аркаи́м.[22]

— Отгородись Варой от зимы лютой, от дэвов, от Зла, — продолжал [161] Ахура Мазда. — И туда, за ограду, в безопасную обитель отнеси семя всех самцов и самок, которые на этой земле величайшие, лучшие и прекраснейшие. Туда принеси семя всех родов скота <…> семя всех растений <…> [и] семя всех снедей, которые на этой земле вкуснейшие и благовоннейшие. И всех сделай по паре, пока люди пребывают в Варе. <…> Там воду проведи по пути длиною в хатру, там устрой луга, всегда зеленеющие, где поедается нескончаемая еда, там построй дома, и помещения, и навесы, и загородки, и ограды.[23] <…> В переднем округе [Вары] сделай девять проходов, в среднем — шесть, во внутреннем — три.[24] В проходы переднего [округа] принеси семя тысячи мужнин и женщин, среднего — шестисот, внутреннего — трёхсот. Сгони их в Вару золотым рогом и закрепи Вару дверью-окном, освещающимся изнутри[25] [СК].

— Запомни, о Йима прекрасный, — наказал Ахура Мазда, — в той Варе не должно быть ни горбатых спереди, ни горбатых сзади, ни увечных,[26] ни помешанных, ни с родимыми пятнами, ни порочных, ни больных, ни кривых, ни гнилозубых, ни прокажённых, чья плоть выброшена, ни с другими пороками, которые служат отметинами Ангхро Майнью, наложенными на смертных [СК].

Йима внимал Творцу в полной растерянности. Дело, которое поручал Ахура Мазда, было не по силам ему.

«Но как же, как же я смогу построить Вару?!» — думал он. Всеведущий Ахура услыхал его мысли.

— О чистый Иима, сын Вивахванта, — рек он. — Топчи землю пятками и мни руками так, как люди лепят намокшую землю [СК]. Подобно тому, как делает гончар, мни её и лепи ограду.

И праведный Йима, воспряв духом и уверовав в себя, сделал всё согласно велению Ахура Мазды. Он возвёл ограду Вару размером в [лошадиный] бег на все четыре стороны <…> провёл [туда] воду по пути длиною в хатру, там <…> устроил луга, всегда зеленеющие, где поедается нескончаемая еда [СК]. И там основал он обиталища — дома для людей и загоны для скота. [162]

На земле, отгороженной Варой, защищенной от злых северных ветров и снегопадов, Йима выстроил восемнадцать улиц и отнёс туда семена всех мужей и жён <…> и всех пород животных, которые на этой земле величайшие, лучшие и прекраснейшие <…> всех растений, которые на этой земле высочайшие и благовоннейшие <…> всех плодов, которые на этой земле сладчайшие и благовоннейшие [З]. И все те семена, которые он принёс [в Вару], по два от каждой породы, он сочетал по парам на все времена, пока те люди, и звери, и растения оставались за оградой, в обители Йимы.

В ограде Йима сделал дверь и прорубил окно.

Когда великий труд был завершён, земля осветилась несотворённым светом и светом сотворенным.[27] Обитателям Вары казались только один раз [в году] заходящими и восходящими <…> звёзды, Луна и Солнце. И одним днём казался год[28] [СК].

Нагрянул со своими полчищами Дух Зла, задул северный ветер, ударили морозы трескучие, свирепые, повалил снег, — а в царстве Йимы зеленела трава и щебетали птицы.

Каждые сорок лет у каждой пары рождалась двойня — мальчик и девочка. И то же у домашнего скота всякой породы. И люди в Варе, Йимой возведённой, жили счастливой жизнью. {Они жили, там по сто пятьдесят лет, а некоторые уверяют, что они вообще не умирали.}[29]

Царь птиц Каршиптар принёс в Вару закон Мазды. Фраваши Заратуштры и его сына Урвата́т-нары покровительствовали благословенной Варе,[30] — и текли золотые дни без забот и горестей, {покуда Йима, сын Вивахванта, не совершил греха и не пал}.[31]

Дошедшие зороастрийские тексты содержат лишь упоминания о грехопадении Йимы, не сообщая подробностей сюжета (за единственным исключением [163] — см. далее). Грех Йимы в разных источниках определяется по-разному: в «Гатах» ему ставится в вину употребление в пищу мяса рогатого скота («Ясна» 32.8; подразумевается, вероятно, что Йима научил люден забивать скот и есть мясо, что явилось одной из причин грехопадения человечества и утраты им «золотого века»); в «Яшт» 19.33-38 Йима представлен «соблазнившимся лживой мыслью» и «утратившим Хварну» — этот фрагмент, а также 3-я строфа 2-го фрагарда «Видевдата», где Йима отказывается взять на себя миссию пророка веры (с. 157) (уступая её, таким образом, Заратуштре — «Видевдат» 2.1-2), но готов, однако, быть на земле гарантом материального благополучия («Видевдат» 2.4-5 — с. 157), свидетельствуют, что уже в «младоавестийской» теологии Йима — податель земных благ и телесного бессмертия противопоставлялся Заратуштре, суть учения которого — не только материальные, но также и духовные блага и бессмертие праведной души. Постепенно в зороастрийском богословии вырабатывается, а затем и канонизируется двойственная трактовка образа Йимы–Джама: он сохраняет все свои положительные черты и характеристики, но в то же время ему приписывается множество греховных деяний, за которые он осуждается (см. далее — с. 177).

Пехлевийский «Ривайат» излагает версию грехопадения Джама, сходную по существу с версией «Шахнаме»: Джам возгордился, возомнил себя богом и творцом мира и был за это низвергнут в ад; впоследствии он осознал свой грех, раскаялся и получил прощение Ормазда (31.а9-а10). На вопрос Зардушта: «Что было наихудшим из сделанного Джамом этому миру?» Ормазд отвечает: «Когда я явил ему Религию, он не принял её» (31.с1—с2) — бесспорная апелляция к соответствующему эпизоду из 2-го фрагарда «Видевдата»; сама же легенда о гордыне Джама (подробный пересказ см. на с. 295-296) никак не противоречит указанию в «Яшт» 19.33, что Йима «соблазнился лживой мыслью». Сравн. также «Ривайат» 47.8 — с. 328.

Как уже говорилось, первым земным правителем Йима изображён только в «Видевдат» 2 и в «Мемориальном списке» (130); в остальных текстах «Авесты» при перечислении легендарных царей он упоминается третьим в династии первозаконников Парадата. Эту традицию наследуют все пехлевийские источники. В ранней зороастрийской ортодоксии функции первого праведника, а в поздней традиции — и первого царя полностью отходят к Гайомарту (к Пишдадидам не причислявшемуся).

Изложено по: «Меног-и Храт» 27.14-18, «Денкарт» VII.1.6-11, 14-15

Первый человек и первый праведник Гайа Мартан (среднеперс. Гайомарт) принёс многие блага в сотворенный Ахура Маздой мир.

Несказанным благом было то, что он уничтожил одного из злейших друджевских дэвов — Арзýра[32] и, прожив отведённый ему срок, [164] умер с пользой для торжества вселенского Добра. Во вред дэвам была его смерть: он по справедливости отдал себя Ангхро Майнью [Ч].

Вторым благом было то, что род людской и все души праведных <…> мужчин и женщин возникли из его тела.

В-третьих, то, что даже металлы произошли <.,.> из его тела.

Благодаря добрым мыслям, добрым речам и добрым делам Гайа Мартана на земле восторжествовала воля Мазды и установилось угодное ему царствование Амеша Спента. В Гайа Мартане было благословение Творца, и когда Гайа Мартан умер, это благословение передалось его потомкам — первой человеческой паре, Машйа и Машйои.

Под (упоминаемым в пересказах мифов и далее) «благословением» (букв.: «блистательный удел», «удача»), в «Денкарт» VII.1 иносказательно подразумевается Фарр.

Ахура Мазда наказал первым людям жить в праведности и не поклоняться дэвам. И они возблагодарили Ахура Мазду за великую щедрость и отправились делать то, что было им велено; они так же [как и Гайа Мартан] исполняли волю Творца, и вкушали наслаждение — ибо вели праведную жизнь. Творец научил их сеять зерно, передал им часть своей великой мудрости и дал заповеди. Познав, что угодно и что не угодно богу, и обретя мудрость, Машйа и Машйои научились строить дома, обрабатывать поля, пасти скот, шить одежду.

А потом у них родились дети, много детей — {семь пар, [каждая пара — ] мужчина и женщина, [и] каждая [пара] была — брат и сестра-жена, и от каждой из них [один раз] в пятьдесят лет рождались дети <…> Из тех семи пар была одна: мужчина звался Сиямáк, а женщина — Нашáк}.[33]

Сиямаку передалось благословение Гайа Мартана. {Сиямак и Нашак родили пару, чьи имена были: Фравáк — мужчины и Фрáвакиен — женщины. От них пятнадцать пар родились, а от этих пятнадцати пар произошло пятнадцать народов.[34]

Те пятнадцать народов расселились по Хванирате и зажили каждый сам по себе, каждый своим промыслом, — воды, угодий и пастбищ поначалу хватало на всех в лучшем каршваре. Но рождались дети, род людской множился числом, народам стало тесно. Тогда девять народов покинули Хванирату. На спине быка Сарсаóка,[35] которого также называют Хадайаш, они переплыли заливы Ворукаши, что отделяют [165] срединный каршвар от окраинных, и расселились там — в окраинных каршварах. А шесть народов остались жить в Хванирате}.[36]

И везде, во всех семи каршварах людям сопутствовало благословение Гайа Мартана, которое они унаследовали через Сиямака.

Три тысячи лет люди прожили с этим благословением. Благодаря ему, в мир, полный Зла, приходили герои и праведники, и люди отвращались от Лжи и пороков, становились на путь Истины — три тысячи лет, тридцать веков, — покуда в мир не был послан новый благословенный — Заратуштра.

В «Шахнаме» Гайомарт — Каюмáрс, первый царь, создатель цивилизации. В эпоху его правления, длившуюся тридцать лет, на земле был «золотой век»: мир получил закон, и власть, и милость <…> возликовали твари, — всё живое, / Все люди зажили тогда в покое [Л]. Ахриман и его сын, волк-воитель [Л], которым Добро и справедливость, установившиеся на земле, не дают покоя, идут войной на Каюмарса. В сражении гибнет сын Каюмарса Сиямак — его убивает чёрный див. Затянувшееся на целый год оплакивание царевича прерывает посланник небес Суруш (авест. Сраоша): он велит снарядить войско против злых исчадий и уничтожить их. Сын Сиямака Xушáнг (авест. Хаошья́нгха) убивает чёрного дива. Царь Каюмарс насытил сердце местью, — / Пришла к нему кончина с этой вестью [Л].

По версии, изложенной аль-Бируни (973 — ок. 1050 гг. н.э.), Гайомарт — Горша́х («Горный царь») три тысячи лет был на небе, потом спустился на землю и следующие три тысячи лет правил там. Против него выступил сын Ахримана Хазýра. Горшах убивает его. Ахриман мстит за сына и убивает Горшаха. Из крови Горшаха, упавшей на землю, произошла первая человеческая пара. По другому мифу (также переданному аль-Бируни), Каюмарс родился из капель пота Ормазда, вспотевшего во время сражения с Ахриманом. Впоследствии Каюмарс одолел Ахримана, оседлал, стал разъезжать на нём, как на коне, — и верхом на Ахримане достиг пределов ада. Увидев преисподнюю, он испугался, — и тут Ахрнман сбросил его и сожрал. Перед смертью Каюмарс изверг семя, из которого произошла первая человеческая пара.[37]

В зороастрийской литературе и эпосе цари первой династии — Парада́та («Первозаконники»; букв.: «Данные первыми», «Впереди поставленные»; [166] среднеперс. и фарси Пишдáды, Пишдади́ды) являются персонажами чисто мифическими. Однако легенды о Парадата в «Авесте», в пехлевийской литературе и у арабских авторов сохранили следы реального исторического фона индоиранской эпохи. К роду Парадата (парлáтов) возводили свою генеалогию скифы.[38]

Сказания о первых царях — цивилизаторах и основателях социума, по-видимому, долгое время существовали раздельно, полностью мифологизировались и были собраны и объединены в цикл между I и III вв. н.э. — в процессе собирания и кодификации утраченных авестийских текстов. Особенную популярность эпические циклы о Пишдадидах и их преемниках Кейанидах приобретают в IV—V вв. н.э. — в связи с разработкой новой династийной доктрины Сасанидов (см. с. 61).

Число царей Парадата/Пишдадидов и последовательность их на престоле называются разные в разных источниках. Поздние сочинения зороастрийского богословия («Меног-и Храт», «Денкарт») систематизируют и отчасти канонизируют эпические циклы о легендарных властителях Ирана: устанавливается последовательность их царствований (уже очень близкая к версии «Шахнаме»), сглаживается разноречивость в их нравственных оценках, при этом резко усиливается, в сравнении с «Авестой» и ранней ортодоксией, религиозная тенденциозность этих оценок: Пишдадиды и Кейаниды наделяются качествами правоверных зороастрийцев, изображаются «верящими в Ормазда» и ревностно блюдущими его «закон», — хотя, согласно тому же религиозному учению, «веру» и «закон» Ормазда людям принёс Зардушт, живший значительно позднее. Канонизацию и одновременно литературно-художественную обработку эпические циклы о первозаконниках, очевидно, получили также в (несохранившейся) «Книге владык» — «Хвадай намак», впоследствии положенной Фирдоуси в основу «Шахнаме».

Изложено по зороастрийским текстам разных эпох, указанными в подстрочных примечаниях. Авторские восполнения фабулы (вне фигурных скобок) основаны на зороастрийских мифах, излагавшихся ранее, и на сюжетных аналогах легенды о Хушанге в «Шахнаме». Последовательность легендарно-исторических событий, относящихся к царствованию Хаошьянгхи, условная

Первым властителем, ниспосланным миру, был {правнук Машйа и Машйои, внук Сиямака, сын Фравака и Фравакиен}[39] — Хаошья́нгха (среднеперс. и фарси Xушáнг).

{Хаошьянгха со своей сестрой-женой Гуза́к остались в Хванирате, когда девять народов на быке Хадайаше-Сарсаоке удалялись в неведомые земли. От Хаошьянгхи и Гузак впоследствии произошли иранцы. А от другой пары, тоже оставшейся в Хванирате, — от Таза и Тазáк — произошли арабы, враги зороастрийской веры.}[40] [167]

{Хаошьянгхе передалось благословение Гайа Мартана},[41] {и слетела к нему с поднебесья и пристала <…> на длительное время [СК] Хварна, пылающая божественным огнём}.[42]

В мире царили Амеша Спента, и вся земля пребывала под сенью закона Ахура Мазды, открытого Гайа Мартану: {потомки Гайа Мартана унесли его благословение и закон Ахуры с собой, когда уходили жить в окраинные каршвары}.[43] Каждый человек нёс в душе частицу божественного благословения роду людскому. Но не каждый хранил и берёг этот великий дар. Многие арийцы, как и раньше, поклонялись дэвам — Индре, Буити, Нахатья, услаждали друджевское отродье кровавыми жертвоприношениями, устраивали грабительские набеги на соседей. Да и оседлые племена ещё пребывали в дикости и варварстве.

Но главным скопищем Зла были Мазáнские земли и Варна. Зло кишело там, как кишат храфстра-муравьи в своём муравейнике.

Хаошьянгхе предстояло выйти на бой против исчадий Друджа и истребить Ложь, заполонившую лучший каршвар.

Он был отважен и могуч, благословенный потомок Гайа Мартана, но всё равно не по силам ему было совершить такой подвиг, не заручившись покровительством богов. {И он отправился путь, на край Хванираты, к горам, чтоб подняться на Хара Березайти и там, в поднебесной вышине, воззвать к ахурам о помощи.

На вершине Хары он принёс жертву Ардвисуре Анахите — сто коней, тысячу быков и десять тысяч овец. И просил он её:

И даровала ему эту удачу Ардвисура Анахита, которая всегда дарует удачу просящему, заотру в дар приносящему, благочестиво жертвующему [Бр].}[45]

{Потом такую же молитву Хаошьянгха вознёс к Геуш Урван, и щедрая богиня стад тоже вняла ему.}[46]

{Потом он молился благой дочери Ахура Мазды, богине Аши.

{И ещё он молился Вайю, богу ветра, на вершине горы Таэ́ра (среднеперс. Терáк)},[48] {которая есть середина мира};[49] {молился во всеоружии,[50] на золотом троне, под золотыми лучами и золотьии балдахином; просил он Вайю о том же, о чём прежде просил Ардвисуру Анахиту, Аши и Геуш Урван: ниспослать ему такую удачу, чтоб он, Хаошьянгха, смог уничтожить две трети мазанских дэвов и изгнать друджевскую нечисть из Варны. И Вайю, который пребывает высоко, даровал ему ту удачу}.[51]

Хварна сопутствовала Хаошьянгхе, божественная, сияющая пламенем, благословение Гайа Мартана было с ним, и боги отныне покровительствовали ему в праведном деянии.

Спустившись с гор в долину, Хаошьянгха направился в Варну, {где царствовали неарийские правители [В], возведённые на престол [169] пагубным Ангхро Майнью},[52] {и истребил их всех до единого},[53] а после {убил две трети мазанских дэвов}[54] и {уничтожил семь сил Айшмы}.[55]

Так начиналось славное правление Хаошьянгхи.

Волею Мазды и под покровительством ахуров {он стал царём — первым на земле, во всех каршварах, единодержавным властелином племён арийских. Хаошьянгха первым установил законы для людей.

Их, людей, доселе живших почти что в дикости, он обучил хлебопашеству, показал им, как орошать поля в засушливое время, как выпекать хлеб на огне}[56] — {ведь люди прежде питались лесными плодами, собирая их и запасая на зиму, сами же не умели выращивать ничего, и не умели готовить на огне; построил города с каменными домами и дворцами};[57] и ещё много благ принёс он людскому роду, потомкам Гайа Мартана.

{В царствование Хаошьянгхи Парадата на земле зажглись три священных огня — три пламени Атара, от которых впоследствии были зажжены и воспылали в Иране три сакральных огня маздаяснийской религии.

То свершилось волею божьей: при Хаошьянгхе люди продолжали расселяться по [другим] каршварам на быке Срýво,[58] [и] однажды ночью, на полдороге [через залив Ворукаши], когда [они] наслаждались созерцанием огней, алтари огня, что были водружены в трёх местах на спине быка [и] в коих пребывал Атар, упали в море, и пламя[59] того единого великого Атара, [которое] было зримым,[60] разделилось натрое;[61] [и] они [люди] поместили [огонь] на трёх алтарях огня, и он [Атар] сделался тремя сияниями, чьи воплощения — в огне Фарнбáг [огне жрецов], в огне Гушнáсп [огне шаханшаха и воинов] и [в] огне Бурзи́н-Михр [огне оседлых общинников и бога договора Митры]}.[62]

По «Бундахишну» (17.4), это событие произошло в царствование Тахморýпа (авест. Тáхма-Урýпи) — см. далее, с. 173. О переправе через залив Варкаша на [170] быке и заселении окраинных кешваров сравн. также в «Бундахишн» 15.27 и 19.13 — с. 164-165. О сакральных зороастрийских огнях см. в статье: Атар.

{При Хаошьянгхе на землю низошла правда истинной Веры маздаяснийской и восторжествовал закон земледельческий. И второй великий закон установился при нём — закон, по которому не должно быть отныне в племенах и народах безвластия, но надлежит владычествовать над всем и вся царю, — и так тому и быть до скончания времён. Блистательная династия царей Парадата началась с Хаошьянгхи.}[63]

{Хаошьянгха Парадата царствовал сорок лет.}[64]

В «Шахнаме» Хаошьянгха — Xушáнг после смерти Каюмарса становится царём — родоначальником династии Пишдадидов. Венчаясь на царство, он объявляет народу, что отныне он склоняет душу к правде и милости. На земле наступает небывалый расцвет, / Сиянием правды наполнился свет. Хушанг добыл из руды железо, создал мотыгу, топор и пилу, / Начало кузнечному дал ремеслу, оросил пустыни, научил людей охотиться на пушного зверя, шить одежду из выделанных шкур, выращивать зерновые культуры — и каждый свой хлеб стал выращивать сам, / Не стал кочевать по степям и лесам, — прежде же люди питались земными плодами, а одеждою [им] листья служили одни. Главным же благодеянием Хушанга было то, что он дал людям огонь: сражаясь с чудовищным змеем, Хушанг метнул в него камень и промахнулся; камень ударился о скалу и рассыпал огненные искры вокруг. Дракона могучий Хушанг не настиг, / Но тайну огня разгадал он в тот миг. / Железом в кремень ударяют с тех пор, / Чтоб искра, сверкнув, разгоралась в костёр. Хушанг учредил культ огня и праздник Садэ́ в память о его открытии. (Зороастрийцы отмечали этот праздник в десятый день месяца Boxy Маны.) Процарствовав сорок лет, Хушанг умер, и престол унаследовал его сын Тахмурáс (авест. Тахма-Урупи).

Изложено по зороастрийским текстам разных эпох, указанным в подстрочных примечаниях. Авторские восполнения фабулы (вне фигурных скобок) основаны на зороастрийских мифах, излагавшихся ранее, и на сюжетных аналогах легенды о Тахмурасе в «Шахнаме». Последовательность легендарно-исторических событий, относящихся к царствованию Тахма-Урупи, условная

У Вивахванта, {внука Хаошьянгхи Парадата},[65] добродетельного мужа, {который первым выжал сок [Хаомы] для телесного мира [171] [Бр]},[66] {было четыре сына: Йима, Спитью́ра (среднеперс. Спитýр, в поздней традиции Спедýр), Нарси́,[67] который сделался мудрым судьёй, и Тáхма-Урýпи (среднеперс. Тахморýп, фарси Taxмурáс}.[68]

Отважный Тахма-Урупи {был вторым, кому судьба ниспослала огнесияющую Хварну}[69] из царства Бесконечного Света Анагранам Раучама, {а от его великого прадеда, Хаошьянгхи Парадата},[70] {ему передалось благословение Гайа Мартана}.[71] Теперь благословенным был — он, не знающий страха воин, {вооружённый множеством оружия},[72] как пристало доблестному ратнику, {и облачённый в богатые одежды из лисьего меха}.[73]

{Во всеоружии, в полном блеске своего величия он почтил жертвоприношениями Вайю. Он просил у него удачи, говоря:

— Даруй мне это, о Вайю, пребывающий высоко! — чтоб я смог одолеть всех дэвов и людей, всех йоту и паирика, и чтобы смог я одолеть Ангхро Майнью многопагубного, злокозненного, учиняющего везде зло.

И Вайю, пребывающий высоко, даровал ему ту удачу.}[74] Тахма-Урупи стал вторым царём династии Парадата — и воистину воссиял на престоле! И {на тридцать лет}[75] воссияла вся Хванирата под его мудрым правлением.

{Он везде и всюду славил Творца Ахура Мазду и учредил его культ. [172] Он объявил войну дэвам, друджвантам и колдунам и из раза в раз наносил им сокрушительные поражения. Он по всей земле истребил идолопоклонников.}[77]

Вскоре обессиленное, обескровленное, сломленное воинство Зла уже не могло продолжать войну с Тахма-Урупи. Дэвы в ужасе разбежались по земле, попрятались кто где — в пещерах, в норах, в горах, — и сидели в своих укрытиях затаясь. При каждом звуке — зашелестит ли листва, простучит ли камешек, скатываясь по горному склону, или прожужжит шмель — они вздрагивали от страха.

А род людской — все племена — зажили спокойно и счастливо. Никто теперь не чинил им зла.

Тогда против Тахма-Урупи вышел на смертный бой сам Дух Зла, многопагубный Ангхро Майнью.

Доблестный царь смело принял вызов — ведь {он был осенён благословением бога},[78] {и огненная Хварна сопутствовала ему}.[79] В назначенный срок противники сошлись. И Тахма-Урупи победил!

Он заставил поверженного противника принять облик чёрной лошади, оседлал его {и тридцать зим разъезжал верхом на нём из края в край земли}.[80]

На целых тридцать зим был усмирён Дух Зла отважным всадником! Он покорно возил Тахма-Урупи по Хванирате, не брыкался, не вставал на дыбы и не бил землю копытами, — только в бессильной злобе грыз удила да временами жалобно ныл, умоляя дать ему свободу. Тахма-Урупи оставался непоколебим. Наконец, отчаявшись, Ангхро Майнью {поведал царю тайну, которую он до сих пор тщательней всего берёг и скрывал от людей — тайну письменности: он открыл Тахма-Урупи семь видов письма}.[81] Он надеялся, что теперь царь смилостивится и отпустит его. Но Тахма-Урупи взмахнул рукой — и просвистела в воздухе плеть, настёгивая черного коня.

А тайну письменности и все другие секреты, которые доблестный властитель вырвал у друджей, он сразу передал людям — бесценный дар праведного владыки, благословлённого Маздой! Искусства, науки и ремёсла расцвели по всем семи каршварам. В племенах появились первые жрецы — пастыри своих народов, справедливые судьи, наставники в деле постижения Истины — той единственной сущей в мире Истины-Аша, что дана Творцом и коей имя — закон Ахуры. [173]

Этот благостный, преисполненный добродетели закон люди разнесли во все края земли. {Ведь в царствование Тахма Урупи <…> [они] продолжали [свой] исход на спине быка Сарсаока в другие каршвары},[82] и во всех неведомых землях, куда племена приходили, чтоб поселиться там навсегда, — всюду утверждался благой закон. Дэвы покидали свои обиталища и бежали прочь — дальше, в непролазные дебри, в леса, куда ещё не дошли люди и где закон Ахуры пока не мог их настичь и покарать.

В те чудесные времена, когда мир упокоился в благоденствии и почти не ведал Зла, {на земле зажглись три пламени Атара, три огня, которым божьей волей суждено было стать главными священными огнями веры маздаяснийской. Люди переправлялись на быке Сарсаоке через залив океана Ворукаши, и однажды ночью посреди моря ветер опрокинул алтарь огня — алтарь, в коем пылал огонь, тот [огонь], что пребывал в трёх местах на спине быка. <…> Ветер сбросил [алтарь] вместе с огнём в море; но все те три пламени, подобно трём душам живым, продолжали пылать на месте и местоположении огня на спине быка, а посему сделалось весьма светло, [и] люди [смогли] продолжать путь свой через море}.[83]

А Дух Зла тем временем всё возил и возил на себе доблестного Тахма-Урупи. Дэвы провожали своего повелителя обречёнными взглядами из-под коряг и камней. Добро победило, и они думали, что отныне уже — навсегда, и рвали на себе волосы в отчаянии, и скрипели зубами. Но судьбой было предопределено иначе.

Легенда о гибели Тахмураса сохранилась в единственной версии, дошедшей в персидском «Ривайате». По этой легенде, Ахриман, оседланный Тахмурасом, улучил момент и хитростью убедил жену Тахмураса выведать у супруга, неужели тот, разъезжая верхом на самом дьяволе, ни разу не испытывал страха. Оказалось, что Тахмурас боится высоты. Женщина простодушно выболтала эту тайну Ахриману, Ахриман тут же поскакал на Албурз, и когда у царя закружилась голова, конь-дьявол сбросил Тахмураса и проглотил его[84] (судя по косвенному упоминанию в «Меног-и Храт» 27.32, он также пожрал «земные существования»). Труп царя вызволил из брюха Ахримана и предал погребению Джам (авест. Йима) — см. во внутритекстовом комментарии на с. 177.

В «Шахнаме» Тахма-Урупи — Тахмурáс, сын Хушанга, второй царь династии Пишдадидов. Принимая трон, он торжественно клянётся изгнать с земли <…> насилье и страх, / Свой век [провести] в служенъи, в трудах, везде отрезать пути Ахриману. Как и его отец Хушанг, Тахмурас становится [174] царём-цивилизатором. За тридцать лет своего правления он научил людей стричь овец и вязать шерстяную одежду, ткать ковры, пасти скот; приручил собаку, кошку, кур, ловчих птиц. Во всём ему сопутствовала удача, и он денно и нощно благодарил за это Творца, постился, молился, являя подданным пример религиозного благочестия. И вот благодать на него снизошла. / Герой, Ахримана в борьбе полоня, / Вскочил на него и погнал, как коня. Силы Тьмы, видя это, ополчились против Тахмураса. В битве с ними Тахмурас истребил треть их войска, остальных взял в плен, и пленники, в путах влекомы в пыли, / Взмолились о пощаде. Царь смилостивился над ними и даровал всем жизнь, а бесы за это научили Тахмураса писать на тридцати языках. Процарствовав тридцать лет, Тахмурас умер своей смертью, и престол Ирана унаследовал его сын Джамшид.

Изложено по: «Меног-и Храт» 27.25-33 и «Денкарт» VII.1.20-24

Блистательный Йима, {брат Тахма-Урупи},[85] был следующим из людей, кому по воле Творца Ахура Мазды передалось благословение Гайа Мартана {и кого озарило лучами царственной Хварны}.[86]

Йима стал третьим царём Парадата. Он правил на земле шестьсот лет, шесть месяцев и шестнадцать дней,[87] и бессмертие [на всё это время?] обрели благодаря ему все создания и твари <…> Ахура Мазды; они не страдали, не грешили, не знали забот. В царствование прекрасного Йимы, Вивахвантова сына, земля преисполнилась благодатью, и мирская жизнь сделалась столь же счастливой, как и жизнь на небесах.

{Но благодать низошла на мир телесный не сразу.

Прежде в арийских племенах достойнейшие мужи объединялись только для войны — собирали дружину и вместе отражали набег кочевников, подвигнутых злым Айшмой на путь греха; всё же остальное время люди хоть и жили племенем на одной земле, но вели своё хозяйство порознь: каждый сам для себя выращивал хлеб, лепил из глины и обжигал посуду, глава семьи совершал возлияния богам и служил им лишь ради себя и своих домочадцев — только о собственном доме, о собственной жене и о собственных детях он радел, молясь ахурам, почитая их жертвами и за это прося их покровительства и помощи.

Боги были милостивы к добродетельно молящимся, помогали. Но людям всё равно жилось нелегко. Слишком уж много забот и трудов взваливалось на них из-за такой неслаженной жизни: всяк должен был поспевать и в доме, и в поле, и на подворье, и в ратном деле, и в [175] кузнечном, и в ремесле. Люди выбивались из сил, к заходу Солнца валились с ног от усталости, так за целый день и не успев починить конскую упряжь и сплести корзины, — ибо ради починки пришлось бы отложить на завтра вспашку земли, а с пахотой нельзя промедлить и дня, — но теперь, без корзин, не в чем завтра везти зерно для сева. А погода жаркая, завтра к полудню землю высушит, — завтра уже черёд сеять и орошать. И за всем этим ещё не забыть о благочестивой молитве, иначе ахуры и язаты прогневаются. Поэтому нужно сплести корзины за ночь, сидя у огня, без сна…

Вести хозяйство так было тяжко всем — но разве был способ вести его как-нибудь иначе? Сколько ни хитри, ни крутись, — но земля всё равно должна быть вспахана, зерно посеяно, оросительные каналы вычищены и укреплены; почести богам подобает воздавать ежедён; а оружие, боевой конь и сам воин всегда должны быть наготове.

Таким несовершенным достался телесный мир Йиме блестящему, сыну Вивахванта, и таким поначалу был при нём},[88] покуда Йима не догадался, что нет никакой надобности всем метаться и разрываться на части, дабы везде поспеть, а надо просто-напросто каждому дать свою работу, чтоб он выполнял только её одну — но уже для всех.

Для этого нужно было разделить род людской на сословия.

Столь великое дело не по силам было бы выполнить простому смертному, хоть и облечённому в царский сан, хоть и благословлённому и озарённому Хварной, — это было деяние под стать лишь богам одним. {Но на земле уже пылали и утверждали в мире закон Мазды три пламени Атара, которые зажглись некогда от огня, упавшего в Ворукашу со спины быка Сарсаока-Хадайаши.}[89] {Йима призвал на помощь эти великие огни — и каждое дело стало делаться с большим мастерством благодаря помощи всех тех трёх огней},[90] ибо Йима отныне разделил род людской на четыре сословия: жрецов, воинов, земледельцев и ремесленников. Таким образом мир [порядок] был исправлен. У каждого заспорилась работа — и только теперь, наконец, все люди зажили счастливо.

{А Йима, преисполненный благодарности и почтения к трём святым огням Ахура Мазды, взял пламя одного из них и в назначенном [Маздой?] месте на горе Гадмáн-Хомáнд в Хорезме возжёг от этого пламени огонь Адур-Фарнбаг (Фробáк) — один из трёх сакральных огней зороастрийской веры, огонь жречества, воплощение Хварны.}[92]

Когда же земля переполнилась скотом и людьми — ведь никто не умирал в царстве блестящего Йимы, Вивахвантова сына, в царстве Йимы правили только рождение и приплод, — когда земля переполнилась, Ахура Мазда, Творец, повелел:

— Расширь мой мир, увеличь мой мир, Йима! И зорко наблюдай за ним. И властвуй в согласии с истинной верой. Следи, чтоб никто не нанёс другому рану или телесное повреждение.

И это было понято и сделано Йимой в согласии с волей Ахура Мазды. <…> Он сделал землю на три трети больше, чем она прежде была.

Потом Йима по приказанию Ахура Мазды, Творца, воздвиг в Арьяна Вэджа ограду — Вару, и за оградой спас людей и скот от суровой зимы, налетевшей с севера. Все, кто был в Варе, остались живы и невредимы, а когда снова потеплело и схлынула затопившая Хванирату талая вода, люди, и скот, и прочие твари и существа, созданные Ахура Маздой, Творцом, смогли выйти за ограду и воссоздать мир заново.

Сравн. в «Меног-и Храт» 62.15-19: Убежище Йимкáрд [букв.: «Ограда Йимы», т.е. Вар)] построено в Эранвеже под землёй, и всякое семя каждого творения и создания Господа Ормазда, людей, скота, овец, птиц, всё лучшее и избранное отнесено туда. Каждые 40 лет от женщины и мужчины, что находятся там, рождается ребёнок, и жизнь их [равна] 300 годам, а болезней и несчастий у них мало [Ч].

{В те дни Йима построил для людей у горы Бакуи́р,[93] в её прекрасной и цветущей долине <…> множество несметное селений и городов.}[94]

И ещё два поистине великих благодеяния успел совершить Йима прекрасный для земного мира, покуда жил и правил безгрешно, в согласии с Истиной:

Во-первых, он не отдал дэвам козу в обмен на старика <…> [177]

Во-вторых, он вызволил обратно всех живых существ, которых [Ангхро Майнью] <…> проглотил, из его брюха.

В первом случае — ссылка на неизвестный миф; прочтение и толкование (Э. Веста, 1885 г.) предположительные. Ссылка засвидетельствовала в единственном списке «Меног-и Храт» (27.33), в остальных редакциях текста она отсутствует. О.М. Чунакова предлагает прочтение: он не отдал барана дэвам за слона [Ч], основанное на толковании Тафаззоли (1975 г.), считающего, что один из пассажей пехлевийского «Ривайата» (31.b2-b3 — см. с. 295), где говорится, что дэвы предложили людям убить овцу, а взамен взять у них слона, является ссылкой на тот же (неизвестный) миф, на который ссылается и автор «Меног-и Храт». Согласно толкованию А. Вильямса, этот фрагмент «Ривайата» читается следующим образом: Когда дэвы сказали людям: «Убейте благое животное, и тогда мы дадим вам слона, который обладает преимуществами, [ибо] ему не требуются ни сторож, ни пастух», и люди решили: «Давайте поступим [по-своему], не [испросив] разрешения Джама», — то Джам сражался с дэвами <…> чтобы благое животное не было убито <…> и чтобы люди не брали слона у дэвов, и вот — он сокрушил дэвов, так что они стали смертными и могли быть наказаны.

Во втором случае — ссылка на эпизод мифа о Тахмурасе и Ахримане, известного по персидскому «Ривайату» (см. выше — внутритекстовый комментарий на с. 173). Когда Ахриман сожрал Тахмураса, вестник Ормазда Суруш повелел Джаму найти Ахримана и усмирить его. Джам отправился в пустыню, громким пением привлёк вниманне Ахримана, и когда тот вышел Джаму навстречу, Джам стал льстить ему, превозносить его и нахваливать; втёрся к Ахриману в доверие и, улучив момент, вытащил из (желудка Ахрнмана труп Тахмураса и предал его погребению по зороастрийскому обряду. От прикосновения к мёртвому телу (считавшемуся «нечистым», вместилищем (скверны) рука Джама была поражена проказой. Джам долго мучительно страдал, пока однажды случайно не окропил больную руку бычьей мочой; это исцелило его от недуга, и так людям открылось, что коровья моча очищает от скверны.

Но не сумел Йима жить и в дальнейшем благочестиво: он совершил грех и пал.[95] И тогда стали твориться страшные дела. {Говорят, что Йима, когда разум[96] покинул, его, из страха перед дэвами взял дэва женского [пола] в жёны, а Йимáк, которая была [его] сестрой[-женой], отдал в жёны дэву; и от них пойти хвостатые люди-обезьяны,[97] и медведь, [и] другие всяческие уродства.}[98]

Зло проникло в мир. И близок уже был день, когда Злу суждено было воцариться и восторжествовать на долгие годы.

В «Шахнаме» Йима — Джамши́д, унаследовав после Тахмураса престол, становится третьим царём династии Пишдадидов. Его царствование — «золотой век» — длится семьсот лет. Земля отдохнула, раздоры забыв; / [178] Джамшиду и зверь покорился, и див. / И славной людей одарил он судьбой. Первое столетие своего правления Джамшид посвятил тому, что изготавливал воинские доспехи и обучал людей ткачеству, портняжному и скорняжному ремеслу, — с тех пор люди вместо звериных шкур носят одежду. Затем он к другим обратился делам: поделил народ на сословия, по занятиям: <…> священников <…> / Кто в мире избрал благочестья стези, / Джамшид отделил от сословий других, / Обителью горы назначил для них; вторым по рангу сословием стали воины, третьим — земледельцы и четвёртым — ремесленники. При Джамшиде мир зодчества тайну впервые постиг. / Воздвигнулись бани, громады дворцов, / Дома — человеку спасительный кров. Царь открыл месторождения самоцветов и драгоценных металлов, научил людей изготавливать из трав благовонии и лекарственные снадобья, построил суда, положив тем начало мореходству, — кто в мире столь щедро людей одарил? Но, оглядев созданное им, Джамшид возгордился и решил вознестись над величьем земным: сделал себе трон из драгоценностей, высотой достигавший небес, и, созвав подданных на пир в свою честь, упоённо взирал на них сверху. Однако Йездáн (верховный бог; от авест. язат) и после этого ещё оставался милостив к Джамшиду. Через некоторое время, своё осознав торжество, / Он [Джамшид] стал признавать лишь себя одного и во всеуслышание объявил себя богом, творцом мира (сравн. с версией пехлевийского «Ривайата» — с. 295). Собой пред всевышним Творцом возгордясь, / Навлёк на себя он погибель тотчас: вельможи покинули его, рать разбежалась, в народе началась смута. Джамшид раскаялся и стал молить бога о прощении, но напрасно: его разлучил с благодатью Изед [Йездан], / И царь содрогался в предчувствии бед. Вскоре его сверг иноземный царь Заххáк — авест. Áжи Дахáка.

Изложено по: «Яшт» 19.33-39

Когда блестящий Йима, сын Вивахванта, совершил грех — взял себе на ум <…> лживое, неистинное слово [СК], огненная Хварна, ниспосылающая благодать и царский сан своим избранникам, покинула его. Приняв облик птицы Варагн, она отлетела от Йимы прочь. И Йима, отныне и навсегда уже не царь, уныло побрёл куда глаза глядят. Теперь удел его был — скитаться по земле, нигде не находя прибежища.

Хварна трижды отлетала от Йимы, впавшего в грех.[99]

Когда Хварна отлетела от Йимы во второй раз, её схватил Траэтáóна (среднеперс. Фретóн, фарси Фаридýн). А на третий раз огненный диск достался сыну врачевателя Три́ты — доблестному Керсáспе (среднеперс. Керсáсп, фарси Гаршáсп), который из всех смертных сильнейшим среди сильных, помимо Заратуштры, был по мужской отваге [СК].

{Но это произошло много столетий спустя. Траэтаоны, грядущего царя, и доблестного Керсаспы ещё не было на свете.

А благостная жизнь — в изобилии, — без болезней и смерти — кончилась для людей после Йиминого греха. В мир снова проникло Зло, и престол царей Парадата захватил самый могущественный и страшный из друджевских дэвов — трёхглавый змей Ажи Дахака (среднеперс. Дахáк, фарси Заххáк).}[100]

Изложено по зороастрийским текстам разных эпох, указанным в подстрочных примечаниях. Авторские восполнения фабулы (вне фигурных скобок), в основном, введены искусственно

Он был сыном Хрутáспа, потомка Сиямака и Нашак в шестом колене; праправнуком Таза, сына Фравака и Фравакиен; а его мать была дочерью Удáи,[101] чьи предки — все до единого — были злейшие дэвы[102] и вели свой род от самого Духа Зла, — вот почему дочь Удаи породила чудовищного змея на погибель миру.}[103]

По некоторым источникам, матерью Дахака была Вадáк. Подробнее см. в примеч. 774 на с. 316. [180]

{Его тело о трёх головах}[104] было сплошь покрыто омерзительной скользкой чешуёй, как у ползучих храфстра, три зубастые пасти изрыгали смрад, а в глазах холодно поблёскивала злоба. Едва он появился на свет и огласил Хванирату утробным рычанием, от которого содрогнулось всё живое, даже гады и насекомые, Ангхро Майнью возликовал, сразу признал в чудовище своего любимого потомка, который наконец низвергнет мир, творение Ахуры, во тьму, и дал ему имя: Áжи Дахáка (среднеперс. Дахáк, фарси Заххáк).

Змеёныш быстро подрастал и скоро превратился в гигантского змея.

Но ещё быстрее, чем рос он сам, росла в нём ненависть к творениям Мазды. Прослышав, что {Ардвисура Анахита <…> всегда дарует удачу просящему, заотру в дар приносящему, благочестиво жертвующему [Бр]},[106] он, Ажи Дахака, {принеся ей жертву — сто коней, тысячу быков и десять тысяч овец [Бр], вот о чём осмелился просить богиню:

Конечно, Анахита не даровала ему эту удачу [Бр]}.[107] Другие боги тоже отказали ему в помощи. Не мог мерзостный змей снискать — и не снискал покровительства язатов: нет от свиты Мазды покровительства злому умыслу. Но Ангхро Майнью, Дух Разрушения — вот кто давал силу трёхглавому змею, рождённому на погибель миру. С его помощью он сверг Йиму, захватил престол Ирана и стал четвёртым царём в династии Парадата. Сестёр Йимы, красавиц Арна́вак (фарси Эрнава́з) и Сахна́вак (фарси Шехрна́з), он сделал своими наложницами.

Степень родства Йимы и Арнавак и Сахнавак неясна. По «Шахнаме», Эрнаваз и Шехрназ — сестры Джамшида, и, поскольку «Шахнаме» восходит непосредственно к [181] Хвадай намак» — тексту, отражающему позднюю ортодоксию, можно предполагать, что в среднеперсидской традиции Арнавак и Сахнавак считались сёстрами-жёнами Йима—Джама—Джамшеда (кровнородственный брак, поощрявшийся зороастризмом). Однако, среднеперсидские генеалогии легендарных царей называют сестрой-женой Йима Йимак («Бундахишн» 23.1; 31.4 — см. выше, с. 177), а потомки Арнавак и Сахнавак именуются и «потомками Йимы» — исходя из этого, с не меньшим основанием можно предполагать, что Арнавак и Сахнавак — дочери Йимы.

Спитьюра подло предал {своего брата}[108] Йиму и стал служить узурпатору.

А несчастный Иима скитался по земле в изгнании. Не было с ним Хварны — {он утратил её, не уберёг; в виде птицы Варагн отлетело огненное божество к грядущим преемникам династии}.[109] И престол утратил он, сын Вивахванта, впавший в грех и свергнутый исчадием-змеем.

{Сто лет он ещё прожил в изгнании вдали от родины},[110] {прячась от врагов},[111] повсюду искавших его, чтобы убить — от Дахаки и предателя Спитьюры.

Но злодеи выследили его, схватили и — живого! молящего о пощаде! — {распилили пополам острозубой пилой}.[112]

Миф об убийстве Йимы братом восходит, очевидно, либо к древнейшему индоевропейском мифу о братоубийстве («близнечный миф»), либо к мифу об убийстве божества с ритуальной целью (сравн. примеч. 256 на с. 141). Сюжет «близнечного мифа» является «бродячим», и, поскольку в мифологиях многих народов он связывается с представлениями об «умирающем и воскресающем» боге (с воскресением которого связывается весеннее «воскресение» природы — сравн., например, в древнеегипетской мифологии миф об Осирисе и Сете, с. 13-14), есть основания предполагать, что у некоторых индоиранских племён Йима почитался как божество плодородия (или имел эту функцию наряду с другими функциями). Однако в зороастрийской традиции всякая связь с этими мифами уже стирается, и сюжет об убийстве Йимы Спитьюрой становится самодостаточным в легендарной истории.

Дахака хотел вместе с плотью Йимы уничтожить и его душу. Но этому злодейству свершиться была уже не судьба: {душу Йимы охранял от рук Дахаки огонь Фробак.[113] И хранит её по сей день}.[114]

На земле восторжествовало Зло. Ангхро Майнью думал, что — навсегда. {Ведь Ахура Мазда создал Йиму бессмертным, но ему, Духу Зла, удалось изменить это так, как [это] известно [Ч]. Но не знал Ангхро Майнью, что и Ажи Дахака, которого он создал бессмертным, [182] всё-таки смертен — Ахура Мазда тоже, к большой пользе, изменил так, как это [всем] известно [Ч].}[115]

{Только тысячу лет суждено было царствовать Дахаке.}[116]

В «Шахнаме» Дахака — Заххáк, злой, безрассудный и беспутный сын Мердáса, доброго и богобоязненного арабского царя. Юный Заххак имел множество коней, за что получил прозвище Биверéсп (соответствующее эпитету Дахака в пехлевийских текстах (например, «Меног-н Храт» 8.29; 27.34, «Бундахишн» 23.9 и др.) «Беварáсп» — «Обладатель 10000 коней», то есть владеющий несметным богатством. Один из Ахримановых дивов, видя гордыню Заххака, явился к нему под обличьем проповедника, постепенно внушил молодому царевичу мысль, что он более достоин трона и славы, нежели его отец Мердас, что Мердасу давно время в могилу сойти, а он медлит, и что, стало быть, его нужно умертвить. После недолгих душевных колебаний Заххак решается на отцеубийство. С его согласия див вырыл в дворцовом саду, где царь по утрам молился, западню — глубокую яму, и замаскировал её цветами. Мердас упал в эту яму и разбился насмерть. Заххак унаследовал трон, стал царём. Тогда див, распалив в его сердце жажду мирового господства, явился к нему опять — теперь уже в облике юноши. Назвавшись непревзойдённым искусником в стряпне, «юноша»-див поступил на службу к Заххаку придворным поваром и стал кормить царя мясом убитых животных — а люди в еде изобилья в те дни / Не ведали, мяса не ели они. /Лишь злаки да овощи в пищу им шли <…> / Впервые животных, вести на убой / Задумал нечистый. (В «Гатах» этот грех ставится в вину Йиме — см. выше, с. 162.) От мясной пищи Заххак сделался ещё более свирепым, чем был.

Однажды, наслаждаясь очередным мясным блюдом, царь решил вознаградить умельца повара и спросил его, какую тот желает себе награду. «Дозволь мне поцеловать тебя в плечи, хоть я и недостоин этой милости», — верноподданно ответствовал див. От его поцелуев из плеч Заххака выросли две змеи (переосмысление авестийского образа «трёхглавого змея» Ажн Дахаки). После многих тщетных попыток врачевателей исцелить царя, Заххак, потеряв надежду избавиться от змей, внял совету Ахримана, явившегося к нему под видом лекаря: больше не трогать змей и каждый день кормить их человеческим мозгом.

Тем временем в Иране разгоралась смута, начавшаяся из-за грехопадения Джамшида. Меж знатными распри кровавые шли, / Над краем зловещая тьма разлилась, / С Джамшидом расторглась народная связь, — и наконец иранская знать, дабы положить конец междуусобицам, позвала на царство Заххака, о котором шла молва как о грозном решительном властителе. Заххак пришёл с войском в Иран, легко сломил беспомощное сопротивление Джамшида, разбив остатки его рати, и занял иранский престол. Сестёр Джамшида, Эрнавáз и Шехрнáз, он взял себе в наложницы. Джамшид бежал из [183] страны и сто лет проскитался в изгнании, покуда воины Заххака не разыскали его у моря Чин.[117] По приказу Заххака Джамшид был распилен.

Изложено по: «Яшт» 19.46-54

Царственная Хварна, утерянная Йимой, не спустилась с небес к Дахаке, когда он захватил престол. Впервые в Арьяна Вэджа правил царь Парадата, не благословлённый свыше Творцом.

Хварна пребывала в небесах, сопутствуя Митре, богу договора. Ведь Траэтаона и Керсаспа, грядущие наследники огненного диска, ещё не родились на свет.

Хварна пребывала в небесах — и мерзопакостный Ангхро Майнью замыслил заполучить её для себя и для своего трёхглавого исчадия, царствовавшего на погибель земле. По велению прародителя Зла за Хварной отправились Ака Мана, Айшма, сам Ажи Дахака и его сообщник — братоубийца Спитьюра.

Нужно было немедленно воспрепятствовать злодеям, опередить их, не дать свершиться кощунственному умыслу. И Господь Ахура Мазда послал за Хварной своё воинство — Спента Майнью, Даэну и Огонь-Атар.

Атар первым из всех увидел в небе лучащийся диск и сразу устремился к нему, чтоб схватить. Уже на лету он сообразил, что он ведь не знает, не представляет, как же это сделать — взять руками раскалённое пламя. И Атар, первым достигший Хварны, остановился перед ней в раздумье. Потом нерешительно протянул к ней руки. И вдруг позади раздалось:

— Прочь, Атар, Огонь Ахура Мазды, не тронь Хварну! Если ты посмеешь хотя бы прикоснуться к ней, я уничтожу тебя, ты сгинешь из этого мира навсегда!

Это ревел подоспевший следом Ажи Дахака.

И Атар отдёрнул руки <…> за жизнь свою боясь [СК]. Очень уж он был страшен, змей Ажи Дахака.

Атар отступил. Теперь был черёд Змея попытаться схватить Хварну, и он ринулся на неё с протянутыми лапами. Но Атар уже подавил в себе страх перед трёхглавым зубастым чудищем и закричал ему вслед, преисполненный решимости, грозно:

— Назад, змей Ажи Дахака! Не тронь божественную Хварну, не посягай на неё! Не то я заполыхаю, вспыхну в твоей пасти [СК] и превращу тебя в пепел, чтоб ты больше никогда не чинил зла! Прочь! [184]

И Дахака отнял лапы <…> за жизнь свою боясь: Огонь был очень страшен [СК].

Так соперники стращали друг друга, угрожали — и не заметили, как Хварна улетела на край земли и опустилась в океан Ворукашу, на самое дно.

Это были владения благого духа воды Апáма Нáпата (среднеперс. Абáн). Он и укрыл Хварну в водной пучине, откуда ни Дахака, ни сам Ангхро Майнью уже не смогли бы её достать, сколько б ни старались. Так и остался злодей Ажи Дахака властителем без Хварны.

И Ахура Мазда, видевший всё, рек:

Изложено по зороастрийским текстам разных эпох, указанным в подстрочных примечаниях. Авторские восполнения фабулы (вне фигурных скобок), в основном, введены искусственно. Последовательность мифологических событий, отнесённых к царствованию Ажи Дахаки, условная

Ажи Дахака, злодей, трёхглавый змей, правил всеми странами, сотворенными Ахура Маздой в Хванирате. От истоков Ранхи до середины Земли, от восточных гор Хара Березайти до западных, где по вечерам уходит с небосклона Хвархшайта-Солнце, и над всеми шестью окраинными каршварами, {заселёнными при первых царях Парадата},[119] [185] простёрлось Зло, Зло и Зло. Зло и несправедливость восторжествовали в мире — и торжествовал в своём дворце победу мерзостный трёхпастый змей.

Но его торжество не было полным. Сколько ни творил он зла — но не мог извести на земле весь людской род, правоверных маздаяснийцев. А люди — Дахака это знал, он запомнил это накрепко! — люди были главным воинством Мазды, {которое Творец послал в мир и которому было назначено низвергнуть создания Злого Духа в небытие.}[120]

Он помнил и то, что {Ардвисура Анахита отказала ему в помощи, когда он приносил ей жертву и просил дать ему такую удачу <…> чтоб обезлюдил [он] все семь каршваров [Бр]}.[121] Теперь злодей вновь решил попробовать заручиться покровительством ахуров.

{На этот раз Дахака обратился к Вайю.

Он долго молился ему — молился в своём отвратительном дворце <…> на золотом троне <…> под золотым балдахином, почитал Вайю щедрыми подношениями в надежде умилостивить его, и просил у бога удачи:

[Но] напрасно приносил он жертвы, напрасно молил он, напрасно взывал он, напрасно подносил он дары, напрасно совершал он возлияния: Вайю не даровал ему той удачи.}[122]

Не снискал трёхглавый змей покровительства тех, кто любезен Мазде. И не мог снискать!

{Тогда он воззвал о помощи к Ангхро Майнью и дэвам на реке Спед.[123]}[124] И, конечно, его призыв был услышан всей дэвовской нечистью и каждым из дэвов.

И он стал плодить мерзкие исчадия на земле, Дахака, отродье Друджа, чтоб увеличить воинство Зла. {В правление Ажи Дахаки молодая женщина была допущена к дэву, и молодой мужчина был допущен к паирике, — от их соития появились на земле чернокожие люди.}[125] [186]

И ещё много, много зла учинил в мире Дахака {за тысячу лет, которые он пробыл на престоле}.[126] Неисчислимые бедствия претерпевала земля. Стенания и плач раздавались в домах, ревели дойные коровы, угоняемые в полон кочевниками, предсмертно хрипели волы на окровавленных жертвенных алтарях — их убивали друджванты, поклоняющиеся дэвам. Геуш Урван, Душа Быка, в отчаянии взывала к Мазде:

И праведные скотоводы вторили мольбе богини:

Они не знали, праведные скотоводы, и не знала Геуш Урван, что {зло вершится на земле — во её спасение. Да! — ибо если б Дахака <…> не заполучил власти, то проклятый Дух Зла дал бы тогда власть Айшме, а если б только Айшма её заполучил, было бы уже невозможно отобрать её у него <…> по той причине, что он бестелесен, злой Айшма, — и он властвовал бы на земле до скончания времён}.[129] А Дахака был — из плоти и крови. Его можно было убить.

И герой, предназначенный на великий подвиг, уже родился. Траэтáóна.

Изложено по зороастрийским текстам разных эпох, указанным в подстрочных примечаниях

Отцом Траэтáóны (среднеперс. Фретóн, фарси Фаридýн) был Áтвйа (среднеперс. Áспйа, фарси Атиби́н)}[130] — {далёкий, в восьмом поколении, потомок Йимы},[131] некогда блистательного и столь бесславно падшего царя Парадата. С того дня, {когда Йима был убит [187] Дахакой и Спитьюрой},[132] {семь поколений его рода успело смениться на земле. Каждое поколение жило по сто лет}[133] — и ровно через семьсот лет после злодейского убийства родился Атвйа.

Аспйа назван отцом Фретона только в «Авесте» («Ясна» 9.7). Пехлевийские источники имя Аспйи упоминают уже косвенно — как родовое имя потомков Йима— Джамшеда: «Аспйан», а отцом Фретона называется потомок Йима в восьмом поколении Пур-Тýра или, в пазендском разночтении, Пур-гáу («Бундахишн» 31.7) («Сын быка[?]» — см. в статье: Бермайе; возможно, однако, эти имена этимологически соответствуют титулу потомков Атвйи в «Авесте» («Афренакан» 4): Поругáу («Богатые быками [?]»).

{Отец Йимы, добродетельный муж Вивахвант, был первым из людей, кто выжал золотистый сок хаомы для телесного мира [Бр].}[134] {Атвйа совершил это благое дело вторым — и рождение Траэтаоны, сына <…> из дома богатырского [Бр], было наградой, ниспосланной Атвйе богами.}[135]

Грядущему царю Парадата суждено было низвергнуть злодея Дахаку. {И во имя такого блистательного подвига благословение Гайа Мартана сошло на Траэтаону ещё до его рождения, когда мать только вынашивала его. На то были повеление Творца <…> [и] закон хлебопашеский, что является одним из главных устоев религии [маздаяснийской].}[136]

В «Шахнаме» Заххак, убив Джамшида и став царём Ирана, установил тысячелетнее царство Зла: обычай правдивых и чистых исчез; / Везде побеждал омерзительный бес. <…> / Лжи всюду дорога, нет Правде пути. / Насилья и злобы настала пора, / Лишь втайне чуть слышался голос Добра.

Сестёр Джамшида, Эрнаваз и Шехрназ, Заххак взял в наложницы и воспитал их в обычае злом, / С дурными делами сдружил, с колдовством. Змей, что росли из его плеч, он, следуя совету «лекаря» Ахримана, кормил человеческим мозгом — для этого стража каждый день хватала и обезглавливала на дворцовой кухне двух юношей. Злодейские убийства продолжались много лет и повергли в горе весь Иран.

Наконец, два мудреца, Армаи́л и Кармаи́л, представившись искусными поварами, были приняты на царскую кухню, — и с тех пор они каждый день спасали одного из двух юношей, обречённых на убой, а в кушанье [188] для змей вместо человеческого мозга добавляли мозг овцы. По тридцать юнцов каждый месяц они / Спасали от смерти в те чёрные дни. Спасённых тайком выводили из дворца, все они по совету Армаила и Кармаила уходили жить в горы, занимались там скотоводством, и от них пошло племя курдов.[137] (Вся легенда об Армаиле и Кармаиле — не зороастрийского происхождения.)

За сорок лет до конца своего царствования Заххак увидел сон: три брата-бойца, / Из рода властителей три храбреца, и младший из братьев повергает Заххака ударом булавы, сдирает с него кожу, этой кожей, как ремнём, связывает ему руки, и, путы на шею надев, за конём / Пленённого он волочит по земле к горе Демавéнд.

Испугавшись, что в этом сне — пророчество, и вняв совету Эрнаваз: «Сном пренебречь / Не должно: ищи, как себя оберечь», Заххак созвал звездочётов, чтоб они истолковали сновидение. В страхе перед царём мудрецы долго не решались сказать ему правду, и только когда разъярённый Заххак пригрозил их всех повесить, они открыли тайну грядущего: скоро родится герой Фаридýн. Ему, Заххаку, суждено убить отца Фаридуна — Атиби́на и кормилицу Фаридуна — корову Бермайé. Фаридун выступит мстителем за них, сразит Заххака — это свершится так, как царь видел в вещем сне — и станет царём Ирана. Выслушав пророчество, Заххак без чувств упал с трона; когда же сознание вернулось к нему, он решил победить рок, уйти от судьбы и разослал по всей стране гонцов на поиски младенца Фаридуна.

Изложено по зороастрийским текстам разных эпох, указанным в подстрочных примечаниях. Авторские восполнения фабулы (вне фигурных скобок), в основном, введены искусственно

Траэтаона Атвйан, {сын <…> из дома богатырского [Бр], дарованный своему отцу Маздой и богами за то, что Атвйа выжал сок хаомы},[138] {родился в Варне}.[139] Он рос в царствование змея Дахаки и ничего, кроме зла, не видел вокруг. Бедствовал и страдал народ, священные стихии осквернялись, скот гнали на убой; и ликовали мазанские дэвы, и злорадствовали все прочие исчадия Тьмы. {Тому было уже скоро тысячелетие, как они процветали во всех семи каршварах.}[140] Их прислужники — ашэмауги, йату и кавии — всеми своими помыслами, речами и делами поддерживали угнетение и приумножали Ложь. [189]

Траэтаона был ниспослан земному миру, чтобы беззакония прекратились и вновь восторжествовала Истина.

{Благословение Гайа Мартана было с Траэтаоной уже задолго до его рождения.}[141] {А о своём великом предназначении он узнал, когда ему было девять лет.}[142]

Однажды Атвйа рассказал мальчику, как Ажи Дахака злодейски убил их предка, Йиму, владыку Парадата блистательного и грешного, {чья Хварна теперь сопутствовала Митре в небесах}.[143] Потрясённый Траэтаона поклялся отомстить змею за смерть прародителя.

Шли годы. Траэтаона взрослел, мужал. Сердце его и разум его, устремлённые к праведной вере маздаяснийской, были заняты одной думой: как свергнуть и убить царствующее чудовище, как изгнать из Хванираты дэвов и как исцелить людей от болезней, насланных проклятым Ангхро Майнью.

И вот исполнилось ему пятнадцать лет, прекрасному юноше, наследнику рода Йимы.

Прежде, чем идти на смертный бой, он должен был воззвать к ахурам с молитвой и щедрыми жертвами, дабы заручиться их покровительством в добрых делах, как прежде заручались их покровительством все цари Парадата, кроме змея.

{На родине, в четырёхугольной Варне, созданной Ахура Маздой в начале времён вместе с другими пятнадцатью лучшими странами Хванираты};[144] в той самой Варне, {где могучий Хаошьянгха истреблял служителей Зла},[145] Траэтаона почтил молитвой дочь Мазды, благую Аши.

{Потом — к Анахите, к пречистой, доброй и щедрой Ардвисуре Анахите, всегда столь отзывчивой на благочестивые прошения, были его жертвы — сто коней, быков тысяча да овец десять тысяч.

{И ту же молитву, в той же четырёхугольной Варне, Траэтаона вознёс к Вайю, пребывающему высоко.

И Вайю тоже даровал доблестному Траэтаоне удачу во всех благих деяниях.}[148]

Ахуры были с наследником царственного рода — а змею не сопутствовал ни единый из них. Близился, близился конец тысячелетнего царствования Зла! В сердцах маздаяснийцев уже много веков не теплилось никакой надежды на справедливость и правду; теперь же она вспыхнула, подобно Атару, озарив тьму. {Звездочёты знали и всем поведали: Дахака будет править земным миром, покуда делами земными правит с небес созвездие Скорпиона — тысячу лет; и тысячелетие это [191] уже почти минуло, а, значит, почти отцарствовал своё мерзостный змей. Грядёт время созвездия Кентавра.}[149]

Во Введении (внутритекстовый комментарий на с. 15) уже говорилось о попытках поздних сасанидских богословов увязать события легендарной истории Ирана с астрологическими знаниями и астрономическими явлениями. Характерный пример такой попытки — 34-я глава «Бундахишна», «О летоисчислении», где приводится удивительно неуклюжий астролого-астрономический расчёт. Больше всего удивляет несоответствие астрономической грамотности (безграмотности) автора «Бундахишна» (или только последних глав? — ведь ниоткуда не следует, что все главы написаны одним и тем же жрецом) уровню знаний позднесасанидской эпохи — этот уровень был уже очень высок (сравн. расчёт движения планет в «Затспрам» 4.7-10 — с. 93-94); не случайно у арабов, завоевавших Иран и впитавших его культуру («зороастрийское завоевание ислама» — с. 64), так стремительно в Средневековье развилась астрономия (из 275 сохранившихся собственных имён звёзд 15% — греческие, 5% — латинские и др. и 80% — арабские).

Автор 34-й главы, ссылаясь непосредственно на Дэн («Авесту»), пишет буквально следующее: Время составляет 12000[150] лет; в Дэн [сказано], что 3000 лет продолжалосъ духовное [состояние — см. с. 75-80], при котором творения были недвижны, безмолвны [и] не мыслили; и 3000 лет длилось пребывание в мире Гайомарта с Быком [т.е. 3000 лет, когда Дух Зла не решался нападать на мир — см. с. 90]. За эти 6000 лет [т.е. за вторые 3000] миновали последовательные 1000-летние [эпохи] правления [созвездий] Краба [Рака], Льва и Колоса [Девы], ибо через 6000 лет 1000-летнее правление [миром] перешло к Весам, Разрушитель ворвался [в мир], и Гайомарт прожил [ещё] 30 лет в несчастье [см. с. 91, 93]. По прошествии (этих] 30 лет [т. е. через 40 лет после смерти Гайомарта — см. с. 101] выросли Машйа и Машйои; 50 лет они не были мужем и женой [дэвы на 50 лет лишили их полового влечения друг к другу — см. с. 103], и 93 года прожили как муж [и] жена — [вплоть] до наступления времени, [когда к власти] пришёл Хушанг. Хушанг [царствовал] 40 лет; Тахморуп — 30 лет; Йим, покуда [его] величие[151] не удалилось, — 616 лет и 6 месяцев, [и] после он провёл [ещё] 100 лет в изгнании. Затем 1000-летнее правление перешло к Скорпиону, и Дахак правил 1000 лет. После [этого] 1000-летнее правление перешло к Кентавру [Стрельцу]

Исходный посыл расчёта прост: 12000 лет мировой истории/12 созвездий Зодиака = 1000 лет «правления» каждого созвездия. Но первые 3000 лет (до сотворения материального мира) созвездия не «правили» вообще — и не могли «править», поскольку ещё не были созданы Ормаздом. Таким образом, уже с самого начала истории Зодиаку остаётся «править» миром лишь 9000 лет — по 750 лет каждому созвездию, либо (поскольку говорится о «1000-летнем правлении») последние три — Ягнёнок (Овен), Бык (Телец) и Два Портрета (Близнецы) — вовсе выпадают из мировой истории.

И что, собственно, означает «правление»? Во всех астрологических школах оно связывалось с представлениями о Миром годе (см. примеч. 219 на с. 119), то есть, в сасанидскую эпоху, — с прецессией, а именно — с нахождением весенней равноденственной точки (обычно) или точки летнего солнцестояния (редко) в том или ином созвездии. Как известно, эти точки смещаются по эклиптике навстречу движению Солнца — в «Бундахишне» же созвездия «правят» в том порядке, в каком Солнце проходит через них в своём годовом кругообращении. Не говоря уже о том, что период прецессии составляет 25850 лет, и, значит, на «правление» каждого созвездия должно приходиться [192] ок. 2154 лет (в древности, конечно, с такой точностью рассчитать прецессию не могли, но и ошибиться больше чем в два раза не могли тоже). Либо автор 34-й главы вопиюще не знал астрономии, либо (почти невероятно) перед нами следы неизвестного астрологического учения, не зафиксированного больше нигде.

Следующие 3000 лет — до нападения Ахримана — миром последовательно «правят» Краб, Лев и Колос. Указание весьма ценное: если, по «Бундахишну», в начале творения день и ночь были равны — Солнце постоянно находилось на границе созвездий Ягнёнка и Рыбы (Рыб) (точка весеннего равноденствия в древности), а «правящим» созвездием является Краб, значит, автор 34-й главы, вероятнее всего, связывает «правление» с местом точки летнего солнцестояния. Но неподвижность Солнца, статичность созданного Ормаздом мира означает и неподвижность равноденственных точек (их, собственно, ещё и нет, как нет и эклиптики), — однако, раз созвездия последовательно «правят», точка летнего солнцестояния, стало быть, смещается… (Впрочем, ту же самую логическую ошибку допускает и автор «Затспрама» — см. внутритекстовый комментарий на с. 86.)

Далее наступает тысячелетняя эпоха «правления» Весов. Не исключено (но это даже не предположение, а лишь сырая догадка, которую ещё проверять и проверять), что под Весы, возможно, символизирующие баланс, равновесие Добра и Зла после нападения Ахримана (их «смешение»), искусственно подогнан и весь расчёт: 1000 лет «правят» Добро и Зло, а затем на смену приходит эпоха Зла — Дахака — созвездия Скорпиона (насекомого, причислявшегося к злейшим храфстра, хотя, может быть, связи здесь и нет). Вообще-то никакой астрологии раннего Средневековья не свойственно было связывать созвездие однозначно со Злом — но, однако, мы видели, как в «Меног-и Храт» к силам Зла механически причислены Луна и Солнце (см. примеч. 220 на с. 119 и соответствующий фрагмент текста).

Эпоха Весов складывается из 30 (лет жизни Гайомарта) + 40 (лет между смертью Гайомарта и произрастанием ревеневого куста) + 50 (лет, на которые дэвы лишили первых людей полового инстинкта) + 93 (лет, которые Машйа и Машйои прожили как муж [и] жена) + 40 (лет царствования Йима до потери им «величия») + 100 (лет, проведённых Йимом в изгнании = 999 1/2 лет. «Потеряны» полгода. Конечно, глупо было бы предполагать, что образованный зороастрийский вероучитель запутался в простейшей арифметике. Один из комментаторов «Бундахишна» (XIX в.) причисляет эти недостающие полгода к 40 годам между смертью Гайомарта и рождением первых людей из ревеневого куста, но, к сожалению, в издании не объясняется, на каких основаниях.[152] «Найти» недостающие 6 месяцев непосредственно в тексте «Бундахишна» несложно, но — обычная «головная боль» исследователя! — насчитать эти 6 месяцев можно несколькими способами, и ни один из них ничем не хуже другого, а решающих доказательств нет. Например: перед тем, как из семени Гайомарта вырастает ревеневый куст, это семя «прочищается» во вращении сияния Солнца (см. с. 101) — это может означать переход Солнца от весеннего равноденствия к осеннему — полугодовой цикл от весны, когда семена бросают в землю, и до сезона урожая, когда собирают плоды. С другой стороны, под «вращением сияния» можно с равным основанием понимать переход Солнца от равноденствия к солнцестоянию (тем более что автор 34-й главы, говоря об «эпохах», явно ориентируется на солнцестояние — см. двумя абзацами выше), — это 3 месяца; и ещё 3 месяца проходят от рождения первых людей из ревеневого куста до того момента, когда дэвы лишают их полового инстинкта (см. с. 101, 103): трижды с перерывом в месяц (=2 месяца) они грешат, а перед тем живут праведно — логично предполагать, что тоже месяц.

Наконец, число 93 (года, прожитых Машйа и Машйои в супружестве), — откуда оно? Похоже, автор 34-й главы вставил его искусственно, чтоб подогнать общий конечный результат под 1000 лет. В «Бундахишне» на этот счёт содержится единственное расплывчатое указание (15.24): у Машйа и Машйои рождаются семь пар детей (см. с. [193] 103), мальчик и девочка, и каждая [пара] была братом и сестрой-женой, и от каждой из них, через пятьдесят лет, дети родились, и сами они [кто? пары или Машйа и Машйои?] умерли через сто лет [после чего? — если речь о Машйа]. Число 93 можно получить из расчёта: 100 лет (жизни первых людей после зачатия первой пары) - 7 лет (если пары рождались с перерывом в год) = 93 года, но как связать этот расчёт с указанием, что 50 лет Машйа и Машйои не имели полового контакта, а затем «стали мужем и женой», — совершенно непонятно.

…Ахуры были с ним, с юным Траэтаоной. Он снискал их благоволение. Осталось только, чтобы Вертрагна благословил его на бой.

И это свершилось. {Сначала к Траэтаоне с небес слетела Хварна, чтоб сопутствовать ему},[153] как сопутствовала эта огненная благодать всем былым царям Парадата, праведным, любезным Мазде. {Уже во второй раз покинув Йиму[154] из-за его греха, она устремилась к Траэтаоне в облике чернокрылой птицы Варагн}[155] — той быстролётной птицы, которая воплощает в себе Хварну и {Вертрагну-Победу}.[156]

Так был благословлён на царство Траэтаона. Вместе с Хварной птица Варагн принесла ему победу и удачу. {Теперь он из всех смертных наипобедоносным был после Заратуштры [СК]}.[157]

Траэтаона знал, {какая сила заключена в перьях птицы Варагн:

Траэтаона могучий владел такою силой [СК] — у него было волшебное перо.}[158] {И ещё у него было победное оружие [СК] Саошьянта — Спасителя, грядущего сына Заратуштры, который родится чудесным образом в конце мировой истории и Друджа этим оружьем из праведного мира навек он изведёт [СК].}[159] [194]

Теперь Траэтаона мог бросить вызов Ажи Дахаке.

Грянул бой, беспощадный, кровавый, смертный бой Истины с Друждем. Траэтаона победил. {Он поверг и связал Ажи Дахаку, который был столь чудовищно греховен},[160] {и благодаря победе той Дахака им [был] сокрушён, [а] создания [Ахуры], следовательно, спасены и утешены}.[161]

{Траэтаона не в одиночку совершил этот великий подвиг. Вместе [с ним] также были <…> Бармийýн [и] Катайýн — его старшие братья, однако Траэтаона был более велик, нежели они.}[162]

{Но, пленив трёхпастое исчадие, связав его, Траэтаона убить его не смог и впоследствии приковал его [цепями] к скале Демавéнд. Там, в огнедышащем вулканическом жерле, злодей томится и сейчас, грызёт цепи, мечется в бессильной ярости.}[163]

В авестийской традиции Траэтаона убил чудовище Дахаку, [имевшего] три пасти, три головы, шесть глаз, [обладавшего] тысячью сил, всесильного дэва Друджа <.,.> которого произвёл Ангхро Майнью против телесного мира на погибель правдивости миров [Бр] («Яшт» 19.37, то же дословно в «Ясна» 9.8, «Яшт» 14.40 и др.)

Временами от рёва Ажи Дахаки Земля-Спандармат содрогается так, что разваливаются дома, отламываются каменные глыбы от скал и с грохотом обрушиваются вниз, и, как кровь из раны, хлещут из чрева земли раскалённые потоки лавы. {Когда мировая история завершится и настанет Судный день, Дахака вырвется из оков и снова набросится на творение Ахуры, — и будет убит, уйдёт из мира уже навсегда, безвозвратно.}[164]

Единственный фрагмент мифа о Траэтаоне и Пáурве сохранился в «Яшт» 5.61-66; ниже он приводится полностью. Сюжет мифа неизвестен; никаких ссылок на него и никаких упоминаний о Паурве в других зороастрийских текстах и в светских произведениях не содержится. По косвенным свидетельствам, однако, установлено, что Паурва — персонаж древнеиранского эпоса, поэт и путешественник-мореплаватель, переживший множество приключений. Некоторые исследователи считают, что к легендам о Паурве восходит знаменитый цикл сказок о Синдбаде-мореходе.

В «Шахнаме» Траэтаона — Фаридýн появился на свет при добрых знамениях неба. Заххак, как то и предсказали ему мудрецы, стал преследовать отца Фаридуна, Атибина. Скитался гонимый в степи, без дорог, / Но пасти [197] драконьей избегнуть не смог. <…> Был схвачен Атибин и на смерть обречен. Феранéк (авест. Фрéни), мать Фаридуна, бежала с младенцем, долго скиталась по стране, нигде не находя приюта, и, встретив однажды на лугу корову Бермайе и её пастуха, отдала малыша Фаридуна пастуху на воспитание. Пастух прозорливый дитя приютил, / Три года его по-отцовски растил. / Меж тем всё искал их владыка-дракон, / О дивной корове молвой устрашён. Через три года Феранек, следуя наставлению Изеда, забрала мальчика обратно и укрылась с ним на горе Эльбурс у отшельника-богомольца. Спустя некоторое время исполняется второе предсказание мудрецов: Заххак находит и убивает корову Бермайе.

О своём отце, Атибине, и обо всех злодействах Заххака Фаридун узнаёт от матери только в пятнадцатилетнем возрасте и, не внимая отговорам Феранек, торжественно клянётся отомстить дракону.

Между тем к Заххаку пришёл кузнец Кавá, моля сжалиться над ним: у него было восемнадцать молодцев-сыновей, и уже семнадцать из них схвачены и убиты для прокорма змей, растущих из плеч Заххака, — пусть же царь явит милость и оставит отцу последнего сына. Заххак согласился, но в качестве ответной любезности потребовал у кузнеца, чтоб тот подписал его, Заххака, «послание к народу», восхваляющее дракона и его правление: Владыка <…> сеет лишь благо в стране, / Исполнены правдой владыки слова, / И в царстве его справедливость жива. Прочитав такое, возмущённый ложью и лицемерием Кава бросился вон из дворца, собрал вокруг себя толпу и стал призывать народ к восстанию. Знаменем восстания становится кузнечный фартук Кавы, прикреплённый к древку копья — будущий «стяг Кейев».[176] Под этим знаменем Кава привёл повстанцев к Фаридуну. И кожу, что поднял кузнец на копьё, / Царь знаменем сделал, украсив её парчой и драгоценностями; и каждый, на трон восходивший потом, / Всё множил каменья на знамени том.

Изед наделяет Фаридуна великой силой и во всём покровительствует ему. Фаридун великодушно прощает своих старших братьев, Пормайé (среднеперс. Бармийун) и Кеянýша (среднеперс. Катайун), пытавшихся его убить, и вместе с ними, заручившись благословением матери, выступает в поход против Заххака, который на время покинул Иран и разбил дьявольский стан в Индии. Фаридун захватил дворец Заххака, взял себе в жёны Эрнаваз и Шехрназ, отвратив их предварительно от «языческой лжи» и наставив на путь правды, и в ознаменование победы устроил пир. Покуда он при всеобщем ликовании предавался пирам и любовным утехам, обо всём случившемся Заххаку донёс казначей, сохранивший ему верность. Ревности жгучим огнём обуян <…> жаждая крови красавиц, Заххак тайком проник во дворец, но был схвачен и пленён Фаридуном. Посланник Изеда Суруш, однако, сообщает Фаридуну божье повеление: злодея не казнить, ибо не настал его час, а [198] заковать его в цепи и закованным повесить в вулканическом жерле горы Демавенд. С позором Заххака помчали, кляня, / Привязанными накрепко к шее коня.

Наступила 500-летняя эпоха правления Фаридуна. Он венчается на царство в первый день месяца Михра и в память о победе над Заххаком учреждает праздник Мехргáн;[177] с тех пор в тот праздник — повсюду веселье, пиры. / Хранит его в память владыки народ. / В Мехрган избегай и трудов и забот.

Пять светлых столетий [Фаридун] мудр, справедлив, / Царил, ни единожды зла не свершив. <…> Избавился мир от насилья и зла, / Стезёю Изедовой жизнь потекла.

Изложено по: «Бундахишн» 31.4-12; 34.6, «Денкарт» VII.1.28

Пятьсот лет правил на земле Траэтаона, благословенный победитель Дахаки. И в те же пятьсот лет Траэтаоны [были] двенадцать лет [царствования] Áрьи (среднеперс. Аири́к, фарси Ире́дж).

У Траэтаоны было три сына; Арья, {сын Арнавак},[178] был младшим из них. Его и избрал Ахура Мазда как преемника благословения Гайа Мартана и царственной Хварны, потому что старшие братья Арьи, {сыновья Сахнавак}[179] Са́йрима (среднеперс. Салм, фарси Сельм) и Ту́ра (среднеперс. и фарси Тур), оба были завистливы, злобны, греховны, и оба таили богомерзкие помыслы в сердце; Арья же был душой и мыслями в своего отца: праведен, предан Истине, — его чистый разум, открытый Небу, был неприступной крепостью для дэвов и Лжи. Только вот характером он не походил на доблестного Траэтаону: не боец, не богатырь был Арья, жизнь вёл тихую, дни проводил в молитвах и проповедовал смирение.

Ахура Мазда столь возлюбил кроткого Арью, что наследие царей Парадата — благословение Гайа Мартана, воплощённое в Хварне, низошло к Арье, сыну Траэтаоны <…> [ещё] во время жизни Траэтаоны <…> и растворилось в нём.

Детей у Арьи было трое: два сына и дочь. Имена пары сыновей были: Ванидáр и Анастóх,[180] имя дочери было — Гузáк.[181]

Но воистину под стать Дахаке были Сайрима и Тура, завистливые злодеи! — родиться бы им столетиями двумя раньше, когда царствовал трёхголовый змей, — они оба очень пригодились бы друджевскому [199] воинству, не на последнем счету были бы в том стане Лжи. Они убили Арью и его сыновей, Ванидара и Анастоха. Лишь двенадцать лет успел поцарствовать Арья на благо Арьяна Вэджа и всем семи каршварам.

Они — Сайрима и Тура — искали убить и дочь Арьи, юную Гузак. Но Траэтаона держал [её] в упрятании. И у Гузак дочь родилась.[182] В далёком своём глухом укрывище, оберегаемая Траэтаоной, она растила дитя; жила, как в заточении, боясь выйти на простор при свете дня, чтоб её, сохрани благой Ахура, не увидели люди.

И всё же Сайрима и Тура выследили её и безжалостно убили.

Но ребёнка, внучку свою, дочь Гузак, Траэтаона спас и стал её растить и воспитывать, — тоже тайно, тоже в упрятании — на далёкой горе Ману́ш; и вырастил, — но и тогда не было дозволено ей покинуть свою обитель. Так и жила она там. И там же, на горе Мануш, родились, выросли и жили десять поколений её потомков — род Траэтаоны и Арьи. Всех младенцев в том роду нарекали именем в честь благословенной спасительницы горы. Из десятого поколения был Ману́ш-и Хурше́д-вини́к — «Солнечный Нос»; его потому прозвали так, что, когда он родился, на нос ему упал солнечный зайчик и сверкнул золотисто. От Мануш-и Хуршед-виника [и его] сестры был [рождён] Ману́ш-хурна́р, [а] от Мануш-хурнара [и его] сестры был рождён Манушчи́хр[183] — мститель за Арью, наследник престола Парадата.

По сюжету «Шахнаме», через пятьдесят лет после царствования Фаридуна у него родились трое сыновей: старшие, Сельм и Тур, — от Шехрназ, и младший, Ире́дж, — от Эрнаваз. Посланец Фаридуна нашёл им достойных невест — трёх йеменских царевен, и, несмотря на хитрокозни и колдовство царя Йемена, не желавшего выдавать дочерей замуж, вскорости были сыграны три свадьбы. После этого Фаридун разделил своё царство между сыновьями: Запад достался Сельму, Чин (Китай) и Туран — Туру, и Иран — Иреджу. В странах своих воцарились они. / Настали счастливые, мирные дни, на многие годы во всех землях утвердилось спокойствие.

Когда Фаридун одряхлел, старшие его сыновья, Сельм и Тур, возгорелись завистью к младшему брату: отец, считали они, не по справедливости разделил между ними наследство, ибо Иреджу достались лучшие земли, да и вообще он возвышен над ними, старшими: «Наш враг — позабывший Йездана отец <…> Три сына, венца мы достойны равно, / Но младшему старшими править дано, — и, заключив союз, они отправили к Фаридуну гонца с посланием: или он, Фаридун, лишит Иреджа царского венца и даст ему во [200] владение далёкие окраинные земли, или Туран и Чин — Тур и Сельм — вместе пойдут войной на Иран. Разгневанный Фаридун в ответном послании устыдил сыновей, призвал их обратиться на путь Добра и объявил, что не выполнит их требования.

Узнав о притязаниях братьев, Иредж попросил у Фаридуна дозволения поехать навстречу их войску одному, без дружины, — с тем, что он, Иредж, постарается убедить Сельма и Тура в их неправоте. Скрепя сердце, Фаридун согласился. Иредж прибыл в воинский стан братьев, смиренно сказал, что готов сложить с себя венец; но Тур, терзаемый злобой и ненавистью к брату, всё равно убил его, обезглавил труп и отрезанную голову послал Фаридуну. Это убийство стало причиной многовековой вражды Ирана и Турана (войнам иранцев с туранцами посвящена значительная часть «Шахнаме»).

Уже после гибели Иреджа у него родилась дочь — будущая мать Менучéхра (средненерс. Манушчихр).

Изложено по: «Бундахишн» 12.10; 31.12, 14, «Денкарт» VII.1.29, «Меног-и Храт» 27,42-43

Манушчи́хр (среднеперс; авест. Манýш-чи́тра, фарси Менучéхр) был наречён таким именем потому, что родился на великой горе Мануш, — как и все потомки доблестного героя Траэтаоны, победителя Ажи Дахаки.

Разные источники (и даже фрагменты одних и тех же текстов) называют разное число поколений от Траэтаоны до Манушчихра. Например, согласно «Бундахишн» 31.14, он потомок Фретона в 10-м поколении, двумя строфами ранее (31.12) — в 12-м; в «Меног-и Храт» 27.41 он — внук Аирика, то есть правнук Фретона.

В назначенный срок вестник Ахура Мазды Найрьо Сангха принёс Манушчихру огненную Хварну с небес: бог благословил юношу, как благословлял он прежде всех царей-первозаконников. Заручившись поддержкой Творца, Манушчихр пошёл войной на туранские земли, где царствовали братоубийцы. Неисполненный родовой долг был отныне на нём, на его совести, не ведающей грехов перед богом и Верой. Наследник Траэтаоны шёл с войском в туранские земли вершить праведную месть за Арью.

И час божьей справедливости настал! Он уничтожил Сайриму и Туру <…> прочь отстранил их от [дела] разрушения мира.

Смерть братоубийц была для дэвов великим уроном. Но силы разрушения, вдохновляемые многопагубным Духом Зла, продолжали неистовствовать. Теперь возопил о кровавом мщении злейший из туранцев — Франгрáсйан (среднеперс. Фрасийáк Тур, фарси Афрасиáб). [201]

В «Шахнаме» Фаридун, ко времени рождения Менуче́хра уже ослепший от старости, при известии, что у его внучки, дочери убитого Иреджа, родился сын, возликовал и обратился к Изеду с мольбой вернуть ему зрение, чтоб он мог увидеть внука. Бог внял молитве, Фаридун прозрел и,

Пока Менучехр рос, искусствам таким, что пригодны царям, / Прославленный дед обучил его сам, — и в назначенный день при всеобщем торжестве, в присутствии двух сыновей кузнеца Кавы и других прославленных иранских героев, объявил юного Менучехра своим соправителем.

Весть об этом достигла Сельма и Тура и привела их в ужас. Предчувствуя, что воссиявший на троне молодой властелин будет мстить за Иреджа и возмездие неминуемо их настигнет, Сельм и Тур решают обманом заманить Менучехра к себе и убить его. Они отправляют к Фаридуну гонца с покаянным посланием: оба, мол, они льют слёзы теперь от стыда пред отцом, <…> готовы прощенья молить у царя, — / Но сами явиться [к нему] не смеют и потому просят прислать Менучехра: «навеки мы станем рабами его». Но Фаридун разгадывает обман и в гневном ответном послании объявляет воину Сельму и Туру.

После отъезда гонца он снаряжает Менучехра в бой. Началась многовековая война Ирана и Турана.

Под кавианское знамя[185] становятся Сам и Гаршасп (Са́ма и Керса́спа «Авесты» — см. ниже, с. 215-216). В первом сражении Менучехр разбивает туранское войско, убивает сначала Тура, а чуть позже и Сельма, и отсылает их головы Фаридуну. Насладившись созерцанием праведного возмездия, Фаридун передаёт престол Менучехру и умирает. Тем завершается 500-летняя эпоха его царствования.

120-летняя эпоха царствования Менучехра с самого начала была ознаменована клятвой царя защищать справедливость и истреблять Зло оружием. Край счастливо зажил под царской рукой.

Зороастрийская легендарная хронология относит к царствованию Мануш-чихра нападение на Иран Фрасийака Тура. В «Шахнаме» это событие отнесено [202] ко времени правления преемника Менучехра — Новзéра (авест. Наотáра, среднеперс. Нотáр); основное же содержание главы, посвященной царствованию Менучехра, составляет сказание о Зале и Рудабé, восходящее к фольклорной традиции. Заль (именуемый в поэме также Заль-Зер — букв.: «Седой старец» и Дестáн — букв.: «Хитрость, находчивость»), сын Сама, родился седым, и отец, сочтя это недобрым знаком, отнёс младенца в горы и бросил там.

Заля нашёл, унёс в своё гнездо и воспитал Симу́рг — вещая птица («бродячий» сюжет в мировом фольклоре). Впоследствии Сам раскаялся в своём поступке, и Заль, уже взрослый юноша, с благословения Симурга возвратился в отцовский дом.

Заль влюбляется в Рудабе, дочь царя Кабулистана[186] Мехрáба, потомка Заххака. Из-за нежелания Мехраба отдать дочь Залю, а ещё больше из-за противодействия их браку со стороны Менучехра едва не начинается война Ирана с Кабулистаном; однако всё приходит к развязке, благополучной и для влюблённых, и для царей. У Заля и Рудабе рождается сын — богатырь Рустáм (или Ростéм), один из центральных персонажей «Шахнаме». Чтобы богатырский младенец смог появиться на свет, Рудабе приходится делать кесарево сечение; эту операцию проделывает жрец, наученный Симургом, которого позвал на помощь Заль (Заль призывает Симурга, сжигая его перо — сравн. о птице Варагн в «Яшт» 14, стихотворный перевод на с. 193). В годы царствования Менучехра Рустам совершает два подвига: убивает взбесившегося боевого слона («белого слона») и захватывает неприступную крепость, отомстив тем самым за смерть своего прадеда Неремáна, некогда, ещё во времена Фаридуна, погибшего при осаде этой крепости.

Тем временем состарившийся Менучехр наставляет перед смертью своего сына и престолонаследника Новзера: «…царский престол — суета из сует; жить надо по Правде; наследие добрых — благие дела»; предсказывает пришествие Зардушта («Последуй за ним — знай, Изедов тот путь, / К ученью тому должно сердцем прильнуть») и нападение туранца Афрасиаба, от которого Ирану будут неисчислимые бедствия.

Изложено по зороастрийским текстам разных эпох, указанным в подстрочных примечаниях. Авторские восполнения фабулы (вне фигурных скобок), в основном, введены искусственно, на основании сюжета «Шахнаме»

{Колдун}[187] Франгрáсйан (среднеперс. Фрасийáк Тур, фарси Афрасиáб) {тоже, как и Манушчихр, происходил из рода Траэтаоны: он был сыном Пашáнга (среднеперс.; фарси Пешéнг) — потомка Туры в пятом поколении}.[188] [203]

Таким же злодеем и дэвопоклонником, как Франграсйан, был {его воинственный брат Керсева́зда (среднеперс. Карсева́з, фарси Гарсива́з). Зато третий из братьев, Аграэра́та (среднеперс. Агрера́т, фарси Агрера́с, Агри́р)}[189] был праведен, мудр, благочестив — и тем любезен Ахура Мазде.

В «Авесте» Аграэрата упоминается несколько раз: в «Мемориальном списке» (131) как «Аграэрата нара́ва», в остальных случаях («Яшт» 9.18; 17.38, 42; 19.77) в сочетании «Сьяваршан нара [„зрелый муж", „человек"] Аграэрата нарава», которое И.М. Стеблин-Каменский толкует как «…Сьяваршан и муж Аграэрата, Наравид» — то есть из рода Наравы (в стихотворном переводе: [мстя за] Сьяваршана / И за Аграэрату, героя Наравида [СК]. Это — лингвистически безупречное (во всяком случае, при современном уровне авестологии) — толкование смущает, однако, тем, что нигде более в зороастрийских текстах, в том числе и в (кратко пересказанной выше) родословной Агрерата и его братьев («Бундахишн» 31.14-15), ни персонаж с именем Нарава, ни родовое имя Наравид не встречаются.

Дж. Дармстетер предлагал (1883 г.) понимать слово «нарава» как антитезу, логическое противопоставление слову «нара»: «нара — нарава», по Дж. Дармстетеру, составляют смысловую пару «человек — получеловек». Это прочтение, с лингвистической точки зрения довольно сомнительное (что оговаривал и сам Дж. Дармстетер[190]), однако, очень хорошо соответствует по смыслу некоторым сведениям об Агрерате, содержащимся в пехлевийских источниках:

«Бундахишн» 29.5: Агрерат, [сын] Пашанга, пребывает [в качестве Рата] в земле Сакастан, и его зовут Гопатшах.

«Бундахишн» 31.20, 22: Агрератом [был] рождён сын Гопатшах. <…> Фрасийак казнил Агрерата <…> [и] Агрерат, в воздаяние [т.е. в качестве награды от Ормазда за мученическую смерть], родил [такого] сына, как Гопатшах.

«Меног-и Храт» 62.31-32: Гопатшах [пребывает] в кешваре Хванирас, и от ног до талии он — бык, а от талии и выше — человек [Ч].

«Датастан-и Деник» 90.4: Правит Гопатшах страною Гопат, чьи границы лежат выше [т.е. выше по течению Вех] Эранвежа на берегу Вех. Он сидит на морском берегу, совершает возлияния язатам и сторожит быка Хадайаш <…>

Первые два фрагмента свидетельствуют о тождественности в некоторых среднеперсидских мифах Агрерата и Гопатшаха — царя страны Гопат. Что же касается некогда общепризнанного отождествления Гопатшаха — царя с Гопатшахом — человекобыком (вторые два фрагмента), — оно, как уже говорилось выше (примеч. 185 на с. 105 и статья: Гопатшах), сейчас отвергается многими исследователями. Тем не менее, решающих доказательств, что оба мифологических персонажа с именем Гопатшах не тождественны, ещё не приведено. Поэтому толкование Дж. Дармстетера «Аграэрата, получеловек» представляется автору заслуживающим внимания.

После {гибели Сайримы и Туры от руки Манушчихра}[191] Франграсйан и Керсевазда стали собирать войска для набега на Арьяна Вэджа. Вскоре у дворца царя Пешенга выстроились несметные полчища туранцев. Со всех концов страны съехались на кровавый клич всадники, сошлись ратники, и каждому не терпелось поскорее в сечу. Негодяй Франграсйан [СК], возглавивший эту дэвовскую армаду, [204] столь был вдохновлён пылом и рвением воинов, что уже не сомневался в лёгкой победе над Манушчихром. Он дал команду — и войско двинулось на запад, в Арьяна Вэджа.

Удача, действительно, на первых порах сопутствовала Франграсйану; но то была не богодарованная удача, ниспосылаемая благой Аши, дочерью Ахуры, — злому туранцу помогал Ангхро Майнью. {Армия Франграсйана окружила боевую дружину Манушчихра в горах Падашхвáр. Иранцы не выдержали яростного натиска: их войско было сокрушено [и] разбито, [и великий] урон [был] в их рядах},[192] — туранец уже торжествовал, предвкушая, как он казнит пленников и обезглавит царя Манушчихра. И так бы тому и быть, и пала бы великая держава! — но, на горе злодею Франграсйану, кровожадному Керсевазде и их вдохновителю Ангхро Майнью, Аграэрата был не таков, как его братья. {Аграэрата просил покровительства у язатов,[193] и он получил [то] благо, что войско и военачальники иранцев были спасены им от того бедствия.

Разгневанный Франграсйан немедленно казнил своего несчастного брата}.[194] Кровь богомерзкого Туры текла в его жилах — и он оказался достоин своего предка: тот был братоубийцей, и таким же братоубийцей стал Франграсйан. {Но Ахура Мазда щедро вознаградил Аграэрату за благое дело: Аграэрата <…> родил [такого] сына, как Гопатшах}.[195] Это он, сын Аграэраты, {получеловек-полубык Гопатшах совершает возлияния богам на берегу Вахви Датии}.[196]

В пехлевийских источниках Нотáр (авест. Наотáра, Новзéр «Шахнаме») практически не упоминается как иранский царь, и эпоха его правления выпадает из легендарных хронологий (эту традицию унаследовали и многие арабские источники). По-видимому, в ходе формирования зороастрийской ортодоксии сказание о коротком и неудачном царствовании Нотара не было канонизировано; однако это сказание сохранялось в фольклоре и — скорее всего, через посредство «Хвадай намак» — вошло в «Шахнаме» (в переосмысленном виде).

В «Шахнаме» Новзер, унаследовав после Менучехра трон, очень скоро забывает предсмертные наставления отца. Закон человеческий был им презрен, / Корысти и золоту сдался он в плен <…> Отцовский обычай поправ, притеснять / Он стал и мобедов и славную рать. В народе день ото дня росло недовольство царём, как некогда во времена Джамшида. Особенно вознегодовали знать и воины.

Новзер письмом призвал Сама для защиты престола. На иранской границе дружину Сама встретили вельможи Новзера. Все спешены, к Саму один за другим / Подходят и долго беседуют с ним, осуждают Новзера: «Он мудрый завет перестал соблюдать, / Утратил божественную благодать. / Нельзя ли, чтоб Сам, чистый сердцем герой, / Воссел на престол этой смутнрй порой? / В лучах его правды весь мир бы расцвёл. Но Сам с негодованием отверг преступные речи о захвате престола и призвал вельмож вновь перед лицом Изеда присягнуть на верность царю, заверив их, что он убедит Новзера одуматься: «Найдётся ль на свете столь ржавый металл, / Чтоб, если потрудишься, не заблистал?» И Саму действительно удаётся вернуть царя на истинный путь. Однако, шли дни, по немилостив был небосвод, / К Новзеру любви не являл он с высот. [211]

Между тем весть о смерти Менучехра и дурном поведении его преемника достигла Турана. Тогда-то Пешенг, управлявший страной, / Идти на иранцев задумал войной, — чтоб отомстить, наконец, сполна за убийство Тура. Туранскую рать возглавили сыновья Пешенга — Гарсиваз (авест. Керсевазда), Агрерас (или: Агрир, авест. Аграэрата), брат Пешенга Висе́ и царский наследник боец Афрасиаб (авест. Франграсйан), / С чьей силой сравниться ничья не могла б. Все воины горят жаждой мщения, один лишь Агрерас сомневается в целесообразности войны: «Хоть нет Менучехра в Иране, но там / Вождь рати — из рода Нейремова[226] — Сам; однако после увещевания Пешенга он отметает сомнения прочь: «Кровь недруга лить я рекою готов».

Туранское войско выступает в поход. Накануне сражения в стане туранцев разносится весть, что Сам умер, Заль в трауре, строит Саму усыпальницу, в рядах иранцев Заля нет, — это ещё больше воодушевляет Афрасиаба. В многодневном изматывающем сражении гибнут многие иранские герои. Новзер попадает к Афрасиабу в плен, Афрасиаб воцаряется в завоёванном Иране, — тем завершается эпоха царствования Новзера, продолжавшаяся всего семь лет. (Во многих пехлевийских и арабских источниках эта эпоха вообще выпадает из повествования: Менучехра сменяет на престоле Зов (авест. Узáва).

Туранцы грозят вторгнуться в Кабулистан — владения Мехраба, отца Рудабе. Заль приходит на помощь Мехрабу и разбивает туранское войско. Тогда разъярённый Афрасиаб обезглавливает Новзера, хочет казнить и пленников, но, вняв уговорам Агрераса, милует их; назначает Агрераса правителем города Амóла[227] и оставляет всех пленников под его надзором в соседнем городе Сари́ — с наказом убить их всех, если Амол будет осаждён иранцами. Вскоре это и происходит: несметные дружины иранцев под предводительством Заля идут мстить за казнённого царя. Пленники молят Агрераса о пощаде, и тот, сжалившись, без боя сдаёт Амол и Сари вместе с заложниками, а сам уезжает к Афрасиабу. Афрасиаб, взбешённый ослушанием, убивает брата.

Изложено по зороастрийским текстам разных эпох, указанным в подстрочных примечаниях. Авторские восполнения фабулы (вне фигурных скобок), в основном, введены искусственно

У Наотары было двое сыновей: Тумáспа (среднеперс. Тумáсп, фарси Техмáсп)}[228] {и Тýса (среднеперс. и фарси Туc)}.[229]

Война с туранцами продолжалась. Хоть Манушчихр и изгнал полчища Франграсйана вон с арийских земель, но туранцы год за годом [212] совершали набеги на мирные сёла и города, грабили, убивали, угоняли скот.

Теперь пришёл черёд потомкам Манушчихра встать на защиту родной земли.

{Сыновья нечестивого Ва́э́саки (фарси Висé) захватили на востоке державы праведную крепость Кáнгху (среднеперс. Кангдéж)}[230] — {чудесную крепость о семи стенах: из золота, серебра, стали, бронзы, железа, стекла и керамики}.[231] Туса поклялся изгнать оттуда туранских богатырей {и обратился за помощью к Ардвисуре Анахите, которая всегда дарует удачу просящему, заотру в дар приносящему, благочестиво жертвующему [Бр]. Принеся щедрые жертвы, мощный воин Туса, искусный наездник

И просил он её:

Когда Туса совершил богослужение, его воины пришпорили коней и помчались на восток брать Кангху приступом. А потомки Ваэсаки тем временем тоже готовились к битве и {молили богиню:

Не даровала им этой удачи Ардвисура Анахита [Бр] — зря молили её туранские богатыри, тщетными оказались их надежды умилостивить богиню жертвоприношениями в горах, у крепости Кангхи. Славную победу одержал Туса, потому что Ардвисура Анахита была — с ним}.[233]

Но несмотря на свой замечательный подвиг, Туса не удостоился получить от Ахура Мазды Хварну и благословение, приставшее царям Парадата, — царствовать ему не пришлось.

{Творец уготовил ему другую судьбу: Туса сделался бессмертным. Когда мировая история приблизится к концу, Аграэрата-Гопатшах — бессмертный правитель Сакастана, Туса и другие бессмертные придут помогать Ахура Мазде и Спасителю Саошьянту в деле очищения миpa.}[234]

Не стал царём и другой сын Наотары — Тумаспа. {Благой бог ниспослал Хварну Узáве (среднеперс. Узóбо, Заб, Зов, фарси Зов)}[235] — {сыну Тумаспы, внуку Наотары}.[236]

Изложено по: «Бундахишн» 31.35; 34.6, «Денкарт» VII.1.31

Хоть мать Узáвы (среднеперс. Узобо, Заб, Зов, фарси Зов) и была дочерью колдуна Намýна (Намáка), служившего Фрасийану, но сам Узава был праведен, и Мазда ниспослал царственную Хварну династии Парадата — ему.

Узава ещё во младенчестве, когда от роду ему было всего несколько недель, понял, что закон благого бога и счастье страны — в возделывании земли, в обильных её дарах. И он стал пахать, сеять, жать — младенец наравне со взрослыми; и благодаря этому он уже в детстве сделался высоким и сильным, как зрелый муж.

Узава процарствовал всего пять лет, но даже за столь короткий срок он успел совершить множество добрых дел, угодных Мазде: он разоблачил [свою] стенающую мать перед странами иранскими; он выступил [войной] против разрушителей-иноземцев, дабы вон [их] изгнать с иранской земли; он также сокрушил колдуна, который ужас наводил на иранские деревни, который в страхе [держал] его отца <…> — [сокрушил] туранца Франграсйана;[237] он прокопал много новых оросительных каналов, возделал пустующие [214] поля, превратив их в пашни, и тем принёс несказанное благо воинству Ахура Мазды — на горе Духу Зла и дэвовским отродьям.

В «Шахнаме» после смерти Новзера иранцы, возглавляемые Залем, избирают нового царя; но выбор их падает не на одного их потомков Фаридуна — Туса или Гостехе́ма, ибо хоть они и родом знатны, / <…> Но ежели витязь умом не силён, / Владеть не достоин державою он, — а избирают они сына Техмаспа, мудрого 81-летнего старца Зова (авест. Узава).

В царствование Зова на землю обрушивается бедственная засуха. Иранские и туранские дружины изо дня в день сражаются, истребляя друг друга; все обессилели, — и всех осенило вдруг мыслью одной: / Знать, каре небесной мы стали виной. Иранцы и туранцы решают наконец, / Вражду вековую изгнать из сердец, / Законно, по совести мир поделить, / И души от старых обид исцелить. Земли от Амударьи до китайского Туркестана отходят к Ирану, а всё, что восточней того — к Турану. Зов возвращается в Парс (Перейду), под его мудрым правлением Иран расцветает, и пять лет проходят в несказанной благодати; но через пять лет Зов, уже 86-летний старик, умирает, и война между Ираном и Тураном вспыхивает вновь.

Изложено по: «Ясна» 9.10 и «Видевдат» 20.1-4. Мифологические события к данному периоду легендарной истории (времени после царствования Узавы) отнесены условно

Из богов первым очистил землю от болезней и смерти праведный Арьяман.}[238] Из смертных первым, кто это сделал, был Три́та (среднеперс. Атрáт), {сын Самы, потомка Туры в четвёртом поколении}.[239]

Трита, из [рода] Самов лучший, был третьим человеком, который выжимал [сок хаомы] для телесного мира [Бр] — потому он и наречён таким именем: Трита, «Третий». В награду за благое деяние та на него благодать снизошла, та его постигла удача, что у него [два] сына родились — Урвахшáйа (среднеперс. Урвáхш) и Керсáспа (среднеперс. Керсáсп, фарси Гаршáсп) — блюститель Веры один из них и законодатель [Бр] — Урвахшайа, который стал мудрым судьёй, а другой [Керсаспа] — высокий ростом, юноша кудрявый, палиценосец [Бр], божественный герой, которому, [215] {как и Траэтаоне, сыну второго жреца Хаомы Атвйи},[240] {суждено было унаследовать божественную Хварну}.[241]

Выжав золотой сок хаомы, Рату лекарственных трав, Трита стал целителем и первым из <…> мудрых, осенённых удачей, здоровых телом владык Парадата[242] <…> изгнал из мира смерть и болезни, которые в великом множестве наплодил Ангхро Майнью. Они нещадно терзали землю и людей — недуги телесные, исчадия Друджа. И Трита воззвал к Творцу, моля, чтоб благой бог дал ему лекарства.

Ахура Мазда и Хшатра Вайрья вняли этой благочестивой мольбе, дали Трите целебные травы, которых многие сотни, многие тысячи, многие мириады растут вокруг одного главного лекарственного растения, царя целебных трав Хаомы в Гаокерне.

Трита изготовил снадобья, пропел молитвы богам, — и в мир пришло исцеление. Смерть и болезни, насланные тлетворным Ангхро Майнью, сгинули прочь.

Упоминание в контексте этого мифа Хшатра Вайрьи — покровителя металлов и сопоставление этого фрагмента с некоторыми другими в зороастрийских текстах дают основание для гипотезы, что миф подразумевает лечение с помощью металла — то есть хирургического ножа, и Трита, таким образом, — первый лекарь, который стал делать операции. В то же время, поскольку Хшатра Вайрья тесно связывался с Мантра Спента (воздействующим Словом), миф о Трите, по-видимому, подразумевает также «лечение словом» — произнесение необходимых заклинаний и молитв, связанных с врачеванием и очистительными обрядами (такого рода заклинания составляют заключительную часть 20-го фрагарда «Видевдата» — сравн. с завершающей частью мифа об Арьямане на с. 156).

Образы Са́мы (среднеперс. и фарси Сам) и Керса́спы (среднеперс. Керса́сп, фарси Гарша́сп) — наиболее противоречивые и неясные как в зороастрийских текстах, так и в персидских и арабских источниках.

По-видимому, первоначальный образ, к которому этимологически восходят оба имени, — персонаж индоиранской религии некий Сáма керсáспа нарьямáна — «Сама, стройный лошадей имеющий, мужественный»; слово «керсаспа», таким образом, было просто одним из эпитетов героя Самы. Впоследствии этот единый образ раздвоился; «Фравардин-яшт», по содержанию одна из древнейших частей «Авесты», упоминает «Саму Керсаспу» уже в контексте, где имя «Сама» фигурирует как родовое имя Керсаспы («Яшт» 13.61, 136); а эпитет «нарья́мана» — «мужественный» — становится наиболее употребительным эпитетом Керсаспы. Это понимание было усвоено более поздними текстами «Младшей Авесты» и затем пехлевийскими сочинениями; однако Саму и Керсаспу, теперь уже раздельных персонажей, устная традиция продолжала [216] связывать с одним и тем же циклом героических преданий (или, возможно, выделились две традиции, но вскоре переплелись опять). В пехлевийских источниках Сам и Керсасп выступают взаимно как предки друг друга и в то же время отождествляются: совершают одни и те же подвиги, им приписывается одна и та же роль в деле конечного очищения мира от Зла и др.

На этом, однако, метаморфозы Самы-Керсалы не закончились. Обособленно от центров сасанидского богословия складывался сако-согдийский (систанский) цикл преданий, и оба персонажа в этом цикле полупили иное осмысление: Сам — легендарный правитель Сакастана, могучий воин, предок Рустама; и герой Керсасп, совершающий подвиги (уже во многом иные, нежели те, которые приписала Саму и Керсаспу зороастрийская традиция). Очевидно, здесь же, в Сакастане, эпитет «нарьямана» был истолкован как родовое имя Сама (Сам — сын Нарьямана), и впоследствии такое понимание вошло в «Шахнаме» (образ Неремáна у Фирдоуси совершенно не раскрыт: Нереман вообще не фигурирует в поэме как действующее лицо, его имя лишь косвенно упоминается несколько раз). Сако-согдийские сказания не были канонизированы зороастрийской ортодоксией, но в фольклоре они распространились широко, и некоторые их персонажи и эпизоды всё же вошли в пехлевийские тексты (так, в «Бундахишн» 31.36 упоминается Сам — дед Рустама).

Сказание о Саме и Гаршаспе, содержащиеся в «Шахнаме», восходят, главным образом, к сако-согдийским преданиям, однако «в „Шахнаме" образ Сама не получил полного отражения <…> Идея единства Ирана, в идеале Ирана Сасанидов, определённо проведена в поэме Фирдоуси. Полностью сохранить цикл легенд и сказаний о Саме-Гаршаспе означало бы создать образ, затмевавший „владыку Ирана" Менучехра, а, следовательно, противоречащий принципиальной установке поэмы. Поэтому образ Сама как „мирового богатыря" остался в „Шахнамс" как бы не раскрытым и противоречивым. С одной стороны, Сам подчиняется своему „суверену" Менучехру, с другой — подчёркивается фактическая самостоятельность Систана (см., например, на с. 211), а его владыка Сам выступает как опекун отнюдь не маленького и не нуждающегося в этой опеке Менучехра».[243] О Гаршаспе см. ниже — с. 226.

Для научно-популярной книги автор посчитал возможным принять полную тождественность Самы (Сама) и Керсаспы (Керсаспа); дальнейшее изложение строится исходя из этого. В пересказах и переводах употребляется имя «Керсаспа», если в первоисточнике значится оно либо его среднеперсидское соответствие, и «Сама-Керсаспа» (через дефис), если в первоисточнике речь идёт о Саме; в подстрочных примечаниях и внутритекстовых комментариях оба персонажа (как и другие персонажи и реалии) именуются в соответствии с источником или традицией.

Мифы излагаются по зороастрийским текстам разных эпох, указанным в подстрочных примечаниях.

{Когда сияющий Йима утратил Хварну в третий раз,

{Хварна была ниспослана Керсаспе, потомку Самы, потому что он был воитель, имел доблестное сердце и рвался в бой с исчадиями Зла. Ведь истребление порождений Ангхро Майнью, защита религии Ахуры оружием — благое дело: воительство — это второе [основное] занятие, на которое подвигает зороастрийцев праведная маздаяснийская Вера, — и в согласии с этим величие Йимы, воплощённое в Хварне, пристало мужественному Керсаспе}.[246]

А Зло, которое {юный сын Триты}[247] рвался истреблять, небывало расплодилось в те дни, загадив собою всё творение Мазды. {Рогатый змей Сэрвáра (среднеперс. Сровáр, в поздней традиции также Сробовáр) опустошал селения, пожирая коней и людей.}[248] {Жрал людей и золотопятый водяной дэв Гандáрва (среднеперс. Гандáреп) с пастью, раскрытой на погибель всех праведных существ [СК].}[249] {Чудовищные великаны — девять[250] сыновей держали в страхе всю Хванирату.}[251] {И каменнорукий великан Снави́дка грозился перевернуть Вселенную вверх дном, низвергнуть Спента Майнью из Дома Хвалы, вытащить Ангхро Майнью из царства преисподней Тьмы — и их обоих вместе запрячь в свою колесницу.}[252]

И много, много ещё было на земле всякой мерзопакостной нечисти, которую предстояло извести Керсаспе.

Последовательность подвигов Керсаспы в дальнейшем изложении — условная. Сюжетные подробности (вне фигурных скобок) введены искусственно.

{Керсаспа своими собственными руками изготовил боевую палицу}[253] и отправился искать змея Сэрвару.

Керсаспа был наслышан про это {рогатое чудовище <…> коней глотавшее, людей глотавшее, полное яда жёлтого, из которого яд [жёлтый] бил струёй [Бр] на высоту копья [СК]}.[254] Рассказывали, что у змея Сэрвары {зубы длиной с человеческую руку, каждое ухо <…> величиной в четырнадцать одеял, <…> [каждый1 глаз <…> величиной с колесо, а его рога <…> как сучья высотой}.[255] И Керсаспа теперь разъезжал на коне по Хванирате, из края в край, и недоумевал: почему же он нигде не видит этого змея, если этот змей столь огромен. [218]

Он уже изрядно измотался и притомился от верховой езды под нещадно палящим солнцем, ему хотелось есть, {и в полуденное время [СК]}[256] он сделал привал, чтоб дать хотя бы короткий отдых себе и коню; отпустил коня пастись, а сам собрал хворост, {развёл огонь, подвесил над ним железный котёл}[257] и, усевшись в сторонке, стал ждать, когда сварится пища.

Скоро вода весело забурлила и в воздухе дразняще запахло кушаньем. Под котлом, в языках пламени Атара-Спеништы, потрескивал хворост.

Вдруг земля заколыхалась. {Варево из опрокинутого котла с шипением вылилось в огонь. Потрясённый Керсаспа отпрянул назад.

Он был на спине рогатого чудовища! Змей Сэрвара нежился под полуденным солнцем, и настолько он был огромен, что Керсаспа, проезжая мимо, принял его туловище за взгорок — и поднялся на него, и там, на туловище змея, развёл огонь. Злодею стало жарко [СК], он взвился, из-под <…> котла выскочил и шипящую воду разлил [Бр]}.[258]

{Целых полдня бежал мужественный Керсаспа по спине дэвовского змея — от хвоста к рычащей голове},[259] {разбрызгивающей яд};[260] {только под вечер добежал, схватил Сэрвару за шею и снёс мерзостную башку ударом палицы}.[261]

В персидском «Ривайате» здесь добавляется, что когда Гаршасп заглянул в разинутую пасть мёртвого змея, он увидел там множество человеческих трупов, застрявших меж зубов. В пехлевийской версии об этом упоминается в связи с Гандарепом (см. ниже — с. 220).

Таков был первый великий подвиг Керсаспы: {он убил рогатого змея Сэрвару}.[262]

В «Шахнаме» чудовищного змея (образ которого восходит к образу Сэрвары–Сровара) убивает во времена Фаридуна Сам, отец Заля, дед Рустама; много лет спустя Сам рассказывает о своём подвиге в послании к царю Менучехру. Это — один из самых ярких по художественному мастерству фрагментов поэмы:

Но дэв Гандарва, с которым Керсаспе предстояло схватиться теперь, был ещё чудовищней. {Он обитал в океане Ворукаша}[265] и {обезлюдил двенадцать окрестных сёл, пожрав жителей}.[266]

В персидской версии «Ривайата» здесь добавляется: море ему было до колен, а голова возвышалась до Солнца. Сравн. далее о великанах — сыновьях Патаны, с. 222.

Керсаспа решился выйти на бой с этим дэвом только после того, как {он сотворил молитву Ардвисуре Анахите:

Заручившись покровительством Анахиты, мужественный Керсаспа отправился в путь к океану Ворукаша.

{Девять дней и девять ночей он бился со златопятым дэвом в море. Наконец, силы Гандарвы стали иссякать. Керсаспа вытащил злодея из воды, его родной стихии, на берег. Пасть Гандарвы была полна мертвецов,[268] застрявших в зубах. [221]

На берегу Гандарва снова бросился на Керсаспу, схватил героя за бороду и вырвал её всю до единого волоска. Мужественный Керсаспа превозмог боль. Собравшись с силами, он оторвал у Гандарвы золотое копыто, потом содрал с дэва шкуру и связал этой шкурой его руки и ноги.

Но, даже связанный, страшен и могуч был этот водяной дэв Гандарва. Он унёс друга [Керсаспы] Акхура́гу,[269] <…> унёс жену Керсаспы, и его отца [Триту?], и его кормилицу, и проглотил пятнадцать коней Керсаспы.

Это случилось, когда Керсаспа отдыхал — спал после битвы. Его разбудили жители, столь много претерпевшие горя от мерзкого змея. Керсаспа бегом бросился к берегу Ворукаши, где бушевал дэв. Так быстро бежал Керсаспа, что при каждом шаге он продвигался вперёд на тысячу шагов, из-под подошв у него сыпались искры, и каждый след от его ноги загорался огнём. В одно мгновение он достиг берега океана и убил Гандарву. Все, кого успел схватить злодей, были спасены — и отец Керсаспы, и жена его, и друг, и кормилица}.[270]

В персидском «Ривайате» добавляется: И когда он [Гандареп] рухнул навзничь, множество мест и селений были опустошены.

А тем временем {брат Керсаспы, Урвахшайа, блюститель Веры <…> и законодатель [Бр]},[271] возвещал людям праведные слова, которые отвращали их сердца от Лжи, и справедливо судил, поощряя добродетельных, карая тех, кто виновен. И этого праведника убил приверженец Друджа — негодяй {Хитаспа, златой венец носивший [СК]}.[272]

{Керсаспа отправился вершить мщение. На берегу Гудхи, притока Ранхи, сотворенной Маздой, на золотом троне, под золотыми лучами и золотым балдахином, с барсманом в руках, совершая возлияния хаомой с молоком, он молил об удаче Вайю:

— Даруй мне это, о Вайю, пребывающий высоко! — чтобы я, был удачлив в [деле] отмщения [за] брата моего Урвахшайу, чтоб я смог уничтожить Хитаспу! <…>

[И] Вайю, пребывающий высоко, даровал ему ту удачу.}[273] {Хитаспа пал от руки доблестного героя.}[274]

Воздав злодею смертью за убийство и совершив тем правосудие, [222] Керсаспа, настёгивая коня, помчался в другие края, чтобы поскорее уничтожить {девятерых сыновей Патаны}[275] — {великанов, терзавших землю и державших в страхе народы и племена Хванираты и всех семи каршваров.

Эти великаны были столь огромны телами, что, когда они шли, людям казалось, будто они головами достигают небес; будто под ними звёзды и Луна, и под ними движется Солнце [на] восходе, и воды морские доходят им [лишь] до колен}.[276]

В персидском «Ривайате» добавлено: Из страха перед ними люди никуда не выходили [из своих жилищ], а всякий, кого они видели идущим по дороге, — он был воистину съеден [великанами]; таким образом за три года они сожрали 300000 людей.

{Керсаспа сразился с ними и убил их всех. Когда чудовища рухнули замертво, земля так содрогнулась, что несколько высоких гор исчезли.}[277]

Но не был ещё истреблён {каменнорукий грозный великан Снавидка, изрекавший хулу на Творца.

И — ужас объял дэвов, затрепетала от ужаса и отчаяния вся их мерзостная армада: ещё немного — и славный герой истребит их всех до единого, а они — что они могут сделать против него, бесстрашного Керсаспы? как им обуздать Керсаспу, если нет в мире никого столь сильного, кто не пал бы, поверженный им в бою?

Разве вот только — Ветер, могучий Ветер, превращающий горы в пустыню.

{И дэвы обманули Ветер. Они говорили Ветру так: «Из всех творений ты — могущественнейший. Керсаспа противостоит тебе больше, нежели все [другие] создания <…> и тебе так о нём следует думать: „По этой земле не ходит ни [одного] человека, противостоящего мне более, [нежели] Керсаспа". Он презирает дэвов и людей, и тебя тоже, Ветер; [даже] тебя он презирает!»

Керсаспа нагло не чтит стихию ветра! И Ветер поверил этой лжи, взбесился и налетел так яростно, что каждое дерево и куст, которые встречались на его пути, [были] вырваны с корнями, и вся земля, по которой пролегал его путь, [была] измельчена в пыль, и тьма поднялась [от пыли?].

Таким неистовствующим накинулся на Керсаспу обманутый Ветер. Рушились под его натиском горы, каменные глыбы кружились в воздухе словно пылинки. Но не мог Ветер оторвать от земли силача Керсаспу, сколько ни бушевал.

И так он бушевал, выл и ревел в напрасной злобе, покуда Керсаспа сам не взмыл в воздух, схватив духа Ветра руками и встав на него.

Словно наездник, усмиряющий дикого коня, Керсаспа усмирил разъярённую всесокрушающую стихию. Ветер очень скоро изнемог бороться с доблестным героем, спустился на землю и сказал:

— Я сдаюсь и ухожу. Я буду делать то, что Ахура Мазда приказал, а [приказал он мне] вот что: «Поддерживай Землю и Небо». Теперь ты отпустишь меня, мужественный Керсаспа?}[280]

Согласно персидскому «Ривайату», когда Ветер опустился на землю, Гаршасп всё равно не разжал рук и держал Ветер до тех пор, покуда сам Ормазд и Амахраспанды не велели ему отпустить побеждённого противника.

И ещё много горя причинил доблестный Керсаспа дэвам и много доставил радости Творцу Ахуре своими великими подвигами. {Он убил множество разрушителей и убийц.}[281] {Он убил сыновей Ниви́ки, сыновей Даштая́ни, убил отважного туранского воина Варешáву, убил дэвопоклонника Питáóну зловредного,

{Доблестным Самой-Керсаспой были уничтожены ужасный дэвовский волк Капýд, которого также называют Пехи́но, <…> [и] гигантская птица Камáк, и дэв обмана [были] убиты им.}[284]

Интерпретация Э. Веста. По мнению О.М. Чунаковой, слово «капуд» («голубой») «заменило бывшее в оригинальном тексте имя прилагательное „аби́г" („водяной", „голубой") <…> Подтверждением правильности [этого предположения] может служить фрагмент позднего парсийского текста <…> согласно которому Сам одолевает несколько чудовищ, в том числе водяного дэва и водяного волка. <…> Поясняющее его слово „Пехино",[285] как показали многие исследователи, означает космическое существо: крылатое чудовище с телом млекопитающего (собаки или волка), покрытое чешуёй, что символизирует его связь с тремя стихиями».[286] Это описание в точности совпадает с иконографией Сенмурва (см. с. 105-106 и илл. 13), вследствие чего гипотеза О.М. Чунаковой неизбежно влечёт другую — что в среднеперсидской традиции существовало представление не только о благом, но также и о демоническом Сенмурве (сравн.: благой и демонический Симург, добрый и злой Вайю).

Подробности легенды о птице Камак известны по персидскому «Ривайату»: эта птица крыльями заслоняла Солнце и задерживала дождь, в результате чего пересохли все реки; кроме того, она пожирала людей и животных, как если б это были зёрна. Гаршасп семь дней и ночей расстреливал птицу Камак стрелами и убил её.

Дэв обмана — по мнению Э. Веста, возможно, ссылка на изложенный выше миф о том, как дэвы обманом восстановили против Керсаспа Ветер. В переводе О.М. Чунаковой: дэв пустыни [Ч].[287]

{Если бы мужественный Керсаспа не совершил хотя бы одного из своих бесчисленных подвигов, и хотя бы одна из убитых им нечистей — дэв ли Гандарва, змей ли Сэрвара или злодейские великаны — остались бы на земле и чинили зло, Ахура Мазде было бы невозможно произвести обновление мира в конце времён, и невозможным стало бы изгнание Зла и будущее существование. Тогда — Ангхро Майнью и его дэвы восторжествовали бы над творениями Мазды.}[288]

Но, сколь многими доблестными делами ни принёс в мир благо мужественный Керсаспа, сколь многими радостями ни возрадовал он эту землю, сотворенную Ахурой, {всё же Сама-Керсаспа не всецело был праведен душой: не всецело открыт истинной Вере [225] маздаяснийской. И из-за непочтения своего к религии маздаяснийской}[289] {он совершил великий грех — оскорбил Огонь Ахура Мазды.}[290] А Огонь-Атар, священное творение бога, священная стихия, так драгоценен перед лицом Ахуры, что грех Керсаспы перевесил все его добрые дела.

Подробности легенды об этом грехе Гаршаспа известны по персидскому «Ривайату» (где оскорблению подвергается Артвахишт — божество-покровитель огня). Артвахишт посылал Огонь в помощь людям, когда они собирались варить пищу: Огонь разжигал хворост под котлом и возвращался назад. Однажды Огонь опоздал к Гаршаспу, уставшему и проголодавшемуся после битвы со змеем; Гаршасп в гневе ударил Огонь палицей и затушил.

{Бог сурово покарал Саму-Керсаспу. Однажды герой-палиценосец, утомившись, улёгся спать на равнине Пешиянсáй, что в Кабулистане, близ горы Демавенд; в той степи, кроме зерна и того съедобного, что сеют, жнут и чем живут, нет накакой другой пальмы, дерева и растения [Ч]. И спящего Саму-Керсаспу туранец, которого называют Нихáг,[291] ранил стрелой, когда [Сама-Керсаспа] спал там, на равнине Пешиянсай; и Сама-Керсаспа на много веков погрузился забытьё.}[292]

По другому мифу, Керсаспу околдовала паирика Хнафаити («Видевдат» 1.10 — с. 114); её обещает уничтожить Заратуштра («Видевдат» 19.5 — с. 316), и тогда Керсаспа проснётся и убьёт вырвавшегося из оков Ажи Дахаку. Согласно «Денкарт» IX.15.1-4 и «Ривайат» 18f, душа Керсаспа томилась в аду, покуда не была прощена Ормаздом по заступничеству Зардушта и язатов (подробно см. на с. 292-294).

{По сей день спит крепким сном мужественный Сама-Керсаспа, палиценосец, герой. И Хварна небесная стоит над ним,[293] дабы, когда Ажи Дахака [в конце времён] освободится от оков, он, Сама-Керсаспа, восстал и уничтожил трёхглавого друджевского змея — теперь уже навсегда, на веки вечные.}[294] {И мириады фравашн праведных охраняют спящего героя.}[295]

Согласно некоторым источникам, против Дахака в решающем поединке выступит Срош. [226]

Путаницу в образах Сама и Керсаспа унаследовали все персидские и арабские источники: так же, как и в пехлевийских текстах, Сам и Гаршасп оказываются взаимно предками друг друга, совершают одни и те же подвиги и т.д. Предположительно, в арабской традиции образ Керсаспа распался на Гаршаспа — царя династии Пишдадидов (в «Шахнаме») и богатыря Гаршаспа (в других источниках, у Фирдоуси упоминается эпизодически). Гаршаспу посвящена поэма на фарси «Гаршасп-наме» (XI в. н.э.), где он изображён предком Рустама, героем. В «Шахнаме» Гаршасп — сын Зова, последний Пишдадид, правивший Ираном девять лет. Этот образ у Фирдоуси совершенно не раскрыт: в поэме лишь сообщается, что сын Зова со славой и блеском <…> правил страной <…> мир сеял, и злобных дерзкая он в узде. Причисление Гаршаспа к царственной династии «представляется как бы долгом традиции и не вполне совпадает с предысточниками».[296]

Со смертью Гаршаспа настала пора злоключений и бед. Пешенг приказывает Афрасиабу снова пойти войной на Иран. Иранцев, оставшихся без царя, временно возглавляет Заль. Он торжественно вручает Рустаму палицу Сама — как залог будущих подвигов юного богатыря. Рустам ищет себе боевого коня и останавливает выбор на скакуне Рахше, который единственный выдерживает тяжесть его руки («бродячий» сюжет «испытания коня» в мировом эпосе). Иранское войско под предводительством Заля выступает в поход против Афрасиаба, две рати сходятся, но накануне боя Заль, собрав военачальников, убеждает их, что в их рядах нет единенья без царской руки, / Не ладится дело, безглавы полки, а потому надо избрать царя, и мобед указал ему, Залю, кого именно: героя Кубáда, чей дед Фаридун. По приказу Заля Рустам отправляется за Кей Кубадом (авест. Кáви Кавáта) на гору Албурз и, геройски разгромив по пути дозоры туранцев, привозит новоизбранного царя в иранский стан. Тем заканчивается период междуцарствия, и на престоле Пишдадидов воцаряется сменившая её новая династия — Кéйи, Кейани́ды (авест. Кáвии).

Авестийское название династии — Кáвии (среднеперс. и фарси Кéйи, Кейани́ды) — этимологически восходит к названию жреческого сословия кавиев. В отличие от сказаний о Парадата — чисто мифических персонажах, сказания о Кавиях–Кейях, по-видимому, имеют реальную историческую подоплёку[297] (некоторые исследователи, однако, считают и все предания о Кейях вымышленными).

«Авеста» и пехлевийские сочинения называют «царством Кавиев/Кейев» [227] различные мифические области на востоке Ирана: долину Хара Березайти, долину Вахви Датии, побережье Ворукаши, окрестности озера Чайча́ста и др.; мусульманские авторы — Бактрию; Бируни связывает Кейянидов с правителями Нововавилонского царства (VII—VI вв. до н.э.). Наиболее обоснованной в настоящее время представляется точка зрения И.М. Дьяконова, который локализует «царство Кавиев» в Дрангиане.[298]

Процесс сложения легенд о Кавиях, очевидно, развивался примерно так же, как и процесс сложения легенд о Парадата: сначала сказания существовали раздельно, затем, при собирании утраченных авестийских текстов (между I и III вв. н.э.) они были объединены в цикл, а в ходе формирования зороастрийской ортодоксии — систематизированы и отчасти канонизированы. В теократической государственной идеологии Ирана значение преданий о Кейанидах возрастает с IV в. н.э.: при шаханшахе Шапуре II (309—379 гг. н.э.) провозглашается новая династийная доктрина, возводящая род Сасанидов к покровителю Заратуштры Кави Виштаспе (см. с. 61); при Шапуре III в официальную царскую титулатуру включается титул «Кей». Особенную популярность эпические циклы о Кейанидах приобретают в V в. н.э.

Пехлевийская традиция, вслед за «Младшей Авестой» представляя Кейев как праведных властителей и борцов со Злом (которое олицетворяют прежде всего туранцы и Фрасийак), в то же время приписывают некоторым представителям династии отрицательные деяния и качества: нарушение клятвы, гордыню, богоборчество и др. Такое двойственное отношение к Кейям сохранилось и у Фирдоуси.

Изложено по: «Яшт» 19.9, 71-72

С уходом династии Парадата, царей-первозаконников, на престоле арийских стран воссияла новая династия — Кавии. Огненная Хварна отныне пристала — им,

И так прославились они, такие великие дела вершили, что божественная Хварна вовеки стала называться с тех пор «Хварной Кавиев».

Дошедшие зороастрийские тексты не сообщают генеалогии родоначальника династии Кавиев Кáви Кавáты (среднеперс. Кей Кавáд, фарси Кей Кубáд); несомненно, однако, что его родословная восходит к потомкам Траэтаоны–Фретона по линии Арьи.

Миф изложен по зороастрийским текстам разных эпох, указанным в подстрочных примечаниях.

{Кави Кавата был ребёнком в набедренной повязке; [его] покинули на реке.[299] Но малыш чудесным образом оказался у людского жилья. Дрожа от холода, он плакал под дверным порогом. Мальчика нашёл Узава, взял его, выходил [и] установил имя дрожащему дитя.}[300]

Пролетели годы, и вот {Кавата был осенён лучезарной Хварной — Хварной Кавиев}.[301] {Он утвердил царскую власть в стране, объединил арийские земли Хванираты и стал родоначальником новой блистательной династии.

Власть <…> [была] хорошо использована им: он совершил много благих дел, возрадовав Землю, творение Ахура Мазды, и праведно служил ему, великому богу},[302] всюду утверждая Веру маздаяснийскую.

{Пятнадцать лет царствовал Кави Кавата.}[303] (Им был Кави Апивóха (среднеперс. Кей Апивóх) рождён.}[304]

В «Шахнаме» после воцарения Кей Кубада к нему немедленно приступают иранские герои с Залем-Дестаном во главе: «Государь, о борьбе / С туранцами должно подумать тебе». Царь после смотра дружины посылает её в бой. Во время сражения Рустам пленяет было самого Афрасиаба, схватив его [229] за кушак и выдернув из седла, но не выдержал кожаный пояс рывка, лопнул; Афрасиаб упал, и подоспевшие туранцы сумели его спасти.

Битва заканчивается сокрушительным разгромом туранского войска. Пешенг, потрясённый рассказом Афрасиаба о силе Рустама, просит у Кей Кубада мира: «Старинную длить не должны мы вражду / <…> Уже отомщён Менучехром Иредж, / Пора отдохнуть от губительных сеч и восстановить раздел земли, совершённый Фаридуном, когда он поделил царство меж Туром, Иреджем и Сельмом». Кей Кубад соглашается на мир, устанавливает свою столицу в Истахре и царствует сто лет.

Изложено по зороастрийским текстам разных эпох, указанным в подстрочных примечаниях. Авторские восполнения фабулы (вне фигурных скобок), в основном, введены искусственно

Кави Каватой [был] Кави Апивóха (среднеперс. Кей Апивóх) рождён.}[305]

Но к Апивохе божественная Хварна не слетела с небес. {Она передалась ему}[306] иначе — воистину чудесным образом.

{Матерью Кави Апивохи была Фархáнг, дочь свирепого Ноктáрги из рода Дурасроба, сына царя Манушчихра. Кроме Фарханг, у Ноктарги было ещё трое детей, сыновья. Все четверо — Фарханг и её братья — родились и жили на берегу Ворукаши.

Ноктарга не случайно поселился там, у мирового океана. Он прознал, что Хварна Траэтаоны пребывала в корнях тростника в море Ворукаша, и решил во что бы то ни стало наделить этой Хварной кого-нибудь из своих сыновей.

Для этого Ноктарга сначала при помощи колдовства создал корову. Потом он три года возделывал тростники там и кормил ими корову до тех пор, покуда Хварна не перешла в корову. Тогда хитроумный Ноктарга выдоил молоко [и] дал [его] своим трём сыновьям.

Всё продумал до мелочей Ноктарга и всё исполнил с тщательностью, — а надежда его не сбылась. Волею судьбы Хварна передалась не сыновьям, а Фарханг.

Узнав, что его умысел, который он так долго вынашивал и так много положил сил на его осуществление, вдруг обратился в ничто, Ноктарга рассвирепел, разлютовался и в гневе хотел вред причинить Фарханг, [но] Фарханг ушла с Хварной от лютого отца и дала такую клятву: «Я отдам [моего] первого сына Ушбáму».[307] [230]

Тогда Ушбам спас её от отца; и первый [её] сын, Кави Апивоха, [которого] она родила и отдала Ушбаму, стал таким же героем, как Ушбам, странствовал с ним вместе и совершал подвиги.}[308]

В «Шахнаме» Апивоха отсутствует.

Изложено по: «Бундахишн» 31.25, «Деннарт» VII.1.35, «Яшт» 19.71-72

У Кави Апивохи было четверо сыновей: Кави Áршан (среднеперс. Кей Арш), Кави Бия́ршан (среднеперс. Кей Бия́рш), Кави Пиши́на (среднеперс. Кей Пиши́н) и Кави У́сан (среднеперс. Кей Ус, фарси Кей Кавýс).

Все четверо были благословенными наследниками Хварны Кавиев и потому они все стали

У Фирдоуси Бияршан отсутствует; Кави Аршан — Кей Арéш, Кави Пишина — Кей Пиши́н и не имеющий соответствий в зороастрийских текстах Кей Арми́н — сыновья Кубада, правители различных иранских областей, эпизодические третьестепенные персонажи. Кави Усан в «Шахнаме» — царь Кей Кавýс (см. далее — с. 235-237).

Изложено по зороастрийским текстам разных эпох, указанным в подстрочных примечаниях. Авторские восполнения фабулы (вне фигурных скобок), в основном, введены искусственно

Старший из сыновей Апивохи, Кави У́сан (среднеперс. Кей Ус, фарси Кей Кавýс), получил власть над семью каршварами [и] сделался весьма прославленным [и] преисполненным величия.}[309]

{Эту удачу ему даровала Ардвисура Анахита в награду за благочестивые жертвы и моления. Кави Усан молился ей на горе Эрзи́фья, и просил он её:

{Своим райнидáром[311] Кави Усан сделал мудрого Аошнáру (в поздней традиции Аошнáр), наделённого даром всевидения. Этот Аошнара тоже был осенён божественной Хварной: Хварна Йимы сопутствовала ему уже тогда, когда он был в чреве матери; и мновим премудростям обучил он мать: <…> из материнского чрева он вещал: давал матери советы, поучал и наставлял её — и благодаря тем советам сына, ещё не родившегося на свет, мать Аошнары преуспевала во всех делах, мирских и духовных. А при своём рождении он [Аошнара] победил злопагубного духа, ответив на все вопросы смертоносного Фрачи́,[312] дэвопоклонника. Уже в детстве Аошнара овладел множеством знаний и, получив сан райнидара, именем Кави Усана правил и вершил благо во всех семи каршварах, и давал советы царю Кави Усану, наставляя его на путь праведности, как прежде наставлял мать.}[313]

{На радость странам арийским Кави Усан сокрушил множество мазанских дэвов и воздвиг на Хара Березайти семь дворцов — один из золота, два из серебра, два из стали и два из хрусталя. Эти дворцы были не простыми, а волшебными. Они возвращали молодость. Дряхлый согбенный немощный старик вновь превращался в юношу, стоило ему войти в дворцовые покои. И когда Кави Усан сам сделался дряхлым, он ступил под сень своего творения и стал молодым.

И заново стал жить. Уже в пятнадцать лет он мог заниматься хозяйством наравне со взрослыми мужчинами.

А потом так же мудро и благостно, как и в первую свою жизнь, управлял державой.

Дэвы наблюдали это и скрипели зубами от злобы. Невмоготу было им, мерзостным порождениям Злого Духа, видеть, как тучнеет скот и колосятся поля во всех семи каршварах.

И, посовещавшись, они послали к Кави Усану буйного Айшму — дабы он обратил наследника Хварны Кавиев на дэвовский путь и сделал из него противника Ахуры.

Айшма излил на царя всю ложь, на какую был способен, прибег ко всем хитростям, какие знал, — и удалось-таки ему, злодею, отравить сердце Кави Усана гордыней. Лживую мысль нашептал ему Айшма, и эта мысль терзала теперь царя: что такой он великий и могущественный [232] владыка, каким может быть только бог; он, Кави Усан, подобен Ахуре, Творцу Ахуре, — и мало ему властвовать только над семью каршварами, ему подобает владеть и небесами, которыми владеют Амеша Спента.

Дурные мысли правят человеком, как всадник правит конём, и неизбежно толкают его на дурные дела. Однажды царь возвращался с войском из похода. Надо было обогнуть горную гряду вдоль подножия и через ущелье выйти в долину. Но Кави Усан двинул рать в горы — наверх, к небесам.

Он хотел войти в царство Бесконечного Света Анагранам Раучама! Смертный, он этого захотел!

Но едва достиг вершины возгордившийся царь, его Хварна — Хварна Кавиев — рассыпалась в прах, и все воины один за другим попадали с горы вниз, и все до единого разбились насмерть.

Так жестоко поплатился Кави Усан за свою дерзость.

Всё же Ахура Мазда простил его потом, вняв покаянным молитвам, возвратил ему Хварну и снова дозволил властвовать над семью каршварами земли. Но лживая мысль о богоравном величии, которую внушил ему Айшма, исподволь точила сердце царя. Он по-прежнему был поражён этим недугом — гордыней, опять желал достигнуть небес и быть там равным среди язатов.

И однажды он, подобно птице, взмыл ввысь и полетел к океану Ворукаша.

Подробностей этого сюжета в зороастрийских текстах нет, но, очевидно, они те же, что и в «Шахнаме» — см. ниже, с. 236.

А за ним летела фраваши его ещё не родившегося внука — Кави Хаосра́вы (среднеперс. Кей Хосро́в, фарси Кей Хусро́у).

И — летел вдогонку за царём вестник Ахура Мазды Найрьо Сангха. Бог послал его наказать гордеца.

Но взмолилась фраваши Кави Хаосравы:

— Не повергай его, о Найрьо Сангха, благодетель мира! ибо если ты повергнешь его, о Найрьо Сангха, благодетель мира, то вовеки арийцы не смогут одолеть туров и Франграсйана! Ведь этот человек родит Сьявáршана (среднеперс. Сиявáхш, фарси Сиявýш), а Сьяваршан — меня родит, а я тот, кому суждено уничтожить Франграсйана, причинившего столь много бедствий арийским странам!

И Найрьо Сангха отступил от царя, услышав это. Спасён был Кави Усан, возмездие чудом не настигло его. И с тех пор он уже не совершал столь безрассудных поступков.}[314]

{Ещё семьдесят пять лет Кави Усану оставалось жить и царствовать — ровно половину срока, отпущенного ему. Кави Усан до своего [233] восшествия на небо [жил] 75 лет, [и] 75 лет после того; вместе 150 лет.}[315]

Под восшествием на небо, очевидно, надо понимать миф о полёте Кей Уса — по аналогии с соответствующим эпизодом «Шахнаме»; однако не исключено, что здесь имеется в виду восхождение царя на Албурз («Денкарт» IX. 22.7-9 — с. 232).

Все эти семьдесят пять лет Кави Усан старался ни в чём не преступать закона Ахуры. Он смирил свою гордыню, не рвался больше соперничать с богом и Амеша Спента, отражал набеги Франграсйана, правильно поняв, что злой туранец создан самим Ангхро Майнью как бич арийских земель.

Но — словно проклятие над ним тяготело. Он опять впал в грех — тяжкий, непростительный.

{В те времена Иран и Туран без конца спорили о границах — где чья земля. Споры разрешались только оружием. Гибли лучшие воины, Хванирата изнемогала и стенала от непрекращающихся сеч.

И наконец Ахура Мазда, чтобы умиротворить врагов, создал огромного быка. Этот бык жил в лесу, мирно щипал траву и мох и не выходил к людям, покуда на земле был мир; но едва на восточной окраине царства Кави Усана опять затевали спор о границе, бык немедленно шёл туда и копытами протаптывал пограничную черту. Где бы ни возникал спор, граница становилась известной благодаря тому быку.

И так было из раза в раз, год за годом, — до тех пор, пока царю Кави Усану однажды не пришло в голову, что хоть бык и прислан Ахурой как беспристрастный судья, однако можно, наверно, втайне с ним сговориться, упросить, чтоб он протоптал пограничную черту по владениям Франграсйана — и часть туранских земель отошла бы к его, Кави Усана, державе.

Но царь упрашивал быка не так, как подобало: не воздал ему должного почтения.

И когда царь увидел, что бык собирается протоптать границу по справедливости, — а, стало быть, не суждено ему, Кави Усану, заполучить во владение туранские земли, — тогда Кави Усан решил убить быка.

Иную версию этого мифа сообщает «Денкарт» (VII.2.63): быком были недовольны туранцы, и с помощью колдовства они внушили Кей Усу мысль убить его.

Среди приближённых из свиты Кави Усана были семь братьев. Тот [из них], который был седьмым, звался Срито́. Но, хоть был он и самым младшим, однако силой превосходил всех своих братьев. Ему-то и приказал Кави Усан:

— Иди и убей того быка в лесу! [234]

Срито отправился в лес и разыскал там быка. Увидев Сриту с оружием, бык увещевал его человеческими словами, так [говоря]:

— Не убивай меня! Нельзя тебе меня убивать! Знай: тот, чья фраваши сейчас сокрыта в стволе Хаомы, отвращающей смерть, придёт на землю и установит закон великого Ахуры! Имя его — Спитама Заратуштра, он обличит тебя перед Ахурой, если ты совершишь зло. И тогда не видать тебе прощения во веки вечные!}[316]

{Это было одно из первых пророчеств о грядущем приходе мессии! Животные узнали о Заратуштре раньше людей и на своём языке возвестили миру, что скоро явится некто великий, любезный Мазде, и защитит домашний скот.}[317]

{Срито был потрясён до глубины души. Опрометью он бросился назад, прибежал к Кави Усану и заявил, что не станет убивать священного быка.

— Почему так? — нахмурился Кави Усан.

Срито пересказал ему всё, что говорил бык о грядущем пророке. Но царь стоял на своём:

— Откуда мне знать, — воскликнул он, — что бык тебя не обманул? Кто подтвердит его слова? Может быть, никакой фраваши Заратуштры в Хаоме нет и не было. А даже если и есть — что из того? может быть этот Заратуштра никогда не родится. Или родится, но не станет пророком. Ступай и убей быка!

— Нет, — сказал Срито. — Заратуштра родится. Я боюсь.

— А ты сходи в лес. Там много паирика и дэвов — они вразумят тебя, и тогда ты сможешь убить без содрогания.

Срито постоял, постоял, поразмышлял — и пошёл.

Лесные паирика и дэвы быстро смутили его разум — Кави Усан был прав, знал, что говорил. Сриту обуяла страсть к кровавым убийствам. Трижды изо всех сил он ударил священного быка по спине. Бык вскрикнул, проклял Сриту страшным проклятием и умер.

Дэвы отступили, пала с разума Сриты пелена, — и только теперь он осознал, что наделал. Но было поздно.

Проклятый навеки! Его охватило отчаяние. Он пришёл к Кави Усану со словами:

— Казни меня.

— За что же мне тебя казнить? — невозмутимо пожал плечами Кави Усан. — Ты в точности исполнил моё веление.

— Казни меня, — твёрдо повторил Срито. — Потому что если ты меня не убьёшь, я убью тебя!

— Ты не можешь меня убить, ведь я — правитель мира, — возразил Кави Усан.

Так они спорили долго, очень долго, покуда царь не сказал: [235]

— Ступай снова в лес. Там живёт паирика в облике собаки. Она тебя убьёт.

Срито подумал, что раньше он сам убьёт эту паирику, но ничего не сказал и отправился в лес.

Действительно, когда лесная паирика — огромная собака — с утробным рычанием кинулась на него из-за дерева, он убил её. Но в тот же миг перед ним возникли две такие же огромные кровавоглазые собаки! Срито убил и этих двух — собак сразу стало четыре. И он непрестанно убивал [их], покуда их не сделалась тысяча, — и, накинувшись всей сворой, они раздавили Сриту, так что от него осталось [лишь] пятно.}[318]

{Но хоть и много грешил Кави Усан, он содеял и немало добра. А главное благодеяние, которое он оказал этому миру, — он родил Сьявáршана (среднеперс. Сиявáхш, фарси Сиявýш).}[319]

В «Шахнаме» Кей Кавýс, сын Кей Кубада и Феранек, едва став царём Ирана, сразу возгордился: «Мне равного нет <…> Владеть мне пристало всей ширью земной, / Никто не дерзнёт состязаться со мной». Тотчас к нему во дворец под видом бродячего певца проникает див и расхваливает царю красоты и богатства Мазендарана — страны, принадлежащей лютым дивам.

Обольщённый царь решает завоевать Мазендаран. Все иранские герои прилагают отчаянные усилия, чтоб отговорить Кей Кавуса от безумной затеи, но царь остаётся непреклонен. Вскоре иранское войско выступает в Мазендаран, убивая, грабя, сжигая дома, неся разорение земле. Мазендаранские дивы (авестийские мазанские дэвы) призывают в помощь могущественного Белого дива. Тот является в виде огромной тучи, закрывает Солнце; на землю опускается тьма, и две трети иранских воинов слепнут. Кей Кавус попадает в плен.

Царь взывает к Залю и Рустаму. Выручать властелина отправляется Рустам. По пути он совершает семь подвигов — убивает ведьму, дракона и др., в некоторых случаях — при активной помощи Рахша; последний подвиг Рустама — убийство Белого дива.

Война с Мазендараном заканчивается победой Кей Кавуса — опять же главным образом благодаря Рустаму. Воодушевлённый Кей Кавус немедленно предпринимает ещё несколько завоевательных походов, — однако сражаться нигде не пришлось. / На дань соглашаются в царстве любом — / Быку не под силу тягаться со львом.

Кавус влюбляется в дочь покорённого им хамаверонского (йеменского) царя — Судабé, женится на ней. Хамаверанский царь, прежде противившийся [236] браку своей дочери с завоевателем, на званом пиру захватывает Кавуса и его свиту — знаменитых иранских героев — в плен.

Афрасиаб, узнав, что трон Кейанидов пуст и его извечные враги остались без властителя, немедленно нападет на Иран. Вся стоном стонала Ирана земля, / И мирные в ад обратились поля. И снова Кей Кавуса выручает Рустам, разгромив сперва хамаверанского царя и его союзников, а затем изгнав Афрасиаба.

Какое-то время Кавус твёрдою правит рукой, / На край снизошёл долгожданный покой. Но дивы снова будят гордыню в душе Кавуса, внушив ему, что его, величайшего героя, обладателя стольких красот / Обитель достойная — лишь небосвод и ему подобает парить в небесах наравне с Йезданом. Кавус решает вознестись на небо. Для этого из гнезда дикой орлицы были украдены птенцы орлята и выращены в неволе. Когда они стали могучими взрослыми птицами, Кей Кавус велел изготовить золотой престол и привязать к престолу орлов, а над головами у них подвесить куски мяса. Воссел на престол он, гордыней ведом, / Тщеславьем своим опьянён, как вином. Голодные орлы устремились за мясом ввысь, но, так и не долетев до неба, выбились из сил, — и с тучи низверглись они грозовой, / Кавуса престол увлекая с собой.

Уцелевший при падении царь долго жил в лесах, в чащобе, вымаливал у Йездана прощение за грех. И в третий раз Кавуса выручил Рустам: разыскал его и вернул в Иран.

Йездан внял покаянным мольбам Кавуса; дружина, что в прежние дни разбрелась, / К порогу властителя вновь собралась, и в Иране опять воцаряется спокойствие.

«В „Шахнаме" Кей Кавус в известном смысле принесён в жертву систанской традиции вообще, а величию Рустама — в частности. Нет чудесных дворцов на Албурзе. Поход в Мазендаран — выражение безрассудства Кей Кавуса, а победа над дивами — заслуга только Рустама. В полёте Кей Кавуса на небо больше тщеславия, чем богоборчества. При наличии положительных моментов в образе Кей Кавуса (величие, справедливость и др.) — подчёркивается его легкомыслие, тщеславие и другие черты, как фон, особенно выделяющий истинную силу и величие систанского дома. Возвеличенье „спасителя Ирана" — Рустама и снижение образа Кей Кавуса — косвенное отражение народной тенденции Фирдоуси».[320]

Кавус царствует (как и в пехлевийской традиции) 150 лет. Остаток главы, посвященной его правлению, занимает «Сказание о Сохрáбе», восходящее к сако-согдийскому эпосу и не отражённое в зороастризме. Богатырь Сохраб (Сухра́б), сын Рустама, родившийся после его отъезда из дома, поступает на службу к Афрасиабу, участвует в походах туранцев против Ирана и неоднократно наносит иранцам поражения. Покончить с ним берётся Рустам. Сохраб, никогда не видевший отца, дважды сходится с ним в поединке, и Рустаму, поверженному в первом бою, лишь хитростью удаётся избегнуть смерти от его руки. Во втором бою побеждает Рустам. По амулету на груди умирающего Сохраба и его предсмертным словам он узнаёт сына (этот сюжет встречается в преданиях очень многих народов, но, скорее всего, он иранского происхождения). [237]

Кавус в «Сказании о Сохрабе» фигурирует эпизодически, в отрицательном контексте.

Сказания о Сохрабе, вошедшие в «Шахнаме» лишь незначительной частью, как эпизод «Рустамиады», составляют отдельный большой цикл в эпосе иранских народов; и такой же отдельный цикл составляют предания о сыне Сохраба Барзý, оставшиеся вне поэмы Фирдоуси. Барзу поступает на службу к Афрасиабу, отправляется в поход против Ирана и берёт в плен двух иранских богатырей. Рустам освобождает пленников, сходится в поединке с Барзу — дед и внук (как и в «Сказании о Сохрабе») никогда прежде не виделись и в лицо друг друга не знают, — одолевает его и пленяет. Мать Барзу помогает сыну бежать, но Рустам настигает их, вновь побеждает Барзу в поединке, и только вмешательство матери Барзу, в последний момент открывшей Рустаму, что перед ним его внук, спасает Барзу от смерти. Барзу переходит к иранцам, и вместе с Рустамом они наносят поражение туранскому войску.

Изложено по зороастрийским текстам разных эпох, указанным в подстрочных примечаниях

После смерти Кави Усана {благословение Гайа Мартана — Хварна Кавиев — осенила его сына, Сьявáршана (среднеперс. Сиявáхш, фарси Сиявýш)}.[321]

В «Мемориальном списке» (132) Сьяваршан назван царём. В пехлевийских источниках при перечислении легендарных царей Сиявахш либо упоминается без титула «Кей» («Меног-и Храт» 27.57), либо не упоминается вовсе («Бундахишн» 34.7), однако в «Денкарт» VII.1.38 он назван Кей-Сиявахш.

{Божественной силою Хварны Сьяваршан воздвиг чудесную крепость Кангху}[322] — {своими собственными руками, с помощью Ахура Мазды и Амеша Спента и вопреки воле дэвов},[323] {для сохранения и приумножения веры маздаяснийской}.[324]

{И в мире всё было организовано в согласии с приказами Сьяваршана — до тех пор, пока в мир не пришёл его сын Кави Хаосрава.}[325]

{Сьяваршана коварно убил [СК] Франграсйан.}[326]

Относительно подробностей этого мифа см. далее в изложении легенды о Сиявуше. [238]

В «Шахнаме» Сиявýш — сын Кей Кавуса. Мать Сиявуша, красавица из рода Фаридуна, фигурирует в поэме безымянно; она бежала из дома от гнева отца-самодура, её встретили в лесу и привели к царю два богатыря из дружины Кей Кавуса,[327] и царь женился на ней.

Сиявуш, младенец, прекрасный как пери, как священный кумир, рождается при неблагоприятном расположении небесных светил: рок сулит ему неисчислимые беды, и придворный звездочёт-гадатель сообщает об этом царю. Рустам берёт царевича на воспитание и обучает его воинскому искусству. Возмужав, Сиявуш возвращается под отчий кров.

Вскоре после этого умирает мать Сиявуша. Ещё через некоторое время жена Кей Кавуса Судабе, воспылав к царевичу страстью, приглашает его тайком проникнуть в царский гарем, к ней, но Сиявуш в ответном послании через слугу гневно отвергает притязания мачехи.

Судабе трижды хитростью заманивает Сиявуша в гарем и предлагает ему себя. Сиявуш остаётся непреклонен. Тогда Судабе, исцарапав себе лицо и изорвав одежды, криком созывает стражу и обвиняет царевича в том, что он её домогался.

По некоторым косвенным данным можно предполагать, что в соответствующей зороастрийской легенде Кей Ус сразу поверил наговорам жены, и Сиявахш был с позором изгнан из Ирана. В «Шахнаме» же сюжет оброс множеством подробностей: коварства жены Кей Кавус не постиг, / Узнав о случившемся, вспыхнул он вмиг, однако волю гневу не дал, устроил Судабе и Сиявушу «очную ставку», догадался об обмане жены и не казнил её единственно из боязни разжечь войну с Хамавераном (Йеменом) — ибо Судабе была дочерью хамаверанского царя.

Тогда Судабе прибегает к колдовству, и постепенно ей удаётся заронить сомнение в сердце Кей Кавуса. Но Сиявуш доказывает свою правоту, пройдя испытание огнём. Царь не казнит коварную жену лишь благодаря заступничеству сына.

Между тем Афрасиаб снова идёт войной на Иран, и Сиявуш выступает в поход. Из вещего сна Афрасиаб узнаёт, что если только туранское войско сойдётся с иранским в битве, туранцы будут разгромлены, а сам он убит. Афрасиаб спешит заключить мир, отправляет к Сиявушу караван с богатыми дарами и отдаёт туранских воинов Сиявушу в заложники. Иранские богатыри, посовещавшись, принимают предложение Афрасиаба, Сиявуш даёт клятву соблюдать мир и не причинять заложникам вреда, но Кей Кавус велит заложников казнить и немедленно начать войну. В споре он оскорбляет Рустама и Сиявуша. Боясь пойти на клятвопреступление, Сиявуш передаёт командование войском одному из иранских богатырей, а сам уходит в изгнание — в Туран и поступает на службу к Афрасиабу. Он неоднократно отличается перед Афрасиабом и обретает его благорасположение, так что туранский царь выдаёт за него свою дочь Ференги́с и даже готов передать ему царство. [239]

Сиявуш строит столицу Турана — горный город-крепость Канг (этот город упоминается в «Шахнаме» и ранее: там, в частности, происходит первая встреча Сиявуша и Афрасиаба), которому

Снедаемый завистью царский брат Гарсиваз оговаривает Сиявуша перед Афрасиабом, будто тот вознамерился продолжить начатое Менучехром дело — вершить месть за Иреджа, и готовится предать Туран мечу и разорению; а Сиявушу в то же время внушает, что Афрасиаб на него прогневался и намерен его казнить. Сиявуш, узнав из вещего сна о своей скорой гибели, даёт прощальные наставления Ференгис, покидает Туран и вместе с дружиной держит путь к Ирану. Афрасиаб настигает беглеца, берёт в плен, долго не решается казнить; велит заточить в темницу Ференгис, молящую пощадить мужа. Сиявуша по приказу Гарсиваза убивает брат Афрасиаба воин Горýй. Сын Висе Пирáн, друг Сиявуша, освобождает Ференгис из заточения. Вскоре у неё рождается сын — Кей Хусрóу (авест. Кави Хаосрáва, среднеперс. Кей Xосрóв).

Изложено по: «Яшт» 5.49-51; 9.17-23; 15.31-33; 17.41-43; 19.74-77

После Сьяваршана царственную Хварну Кавиев унаследовал его сын Кави Хаосрáва (среднеперс. Кей Хосрóв, фарси Кей Xусрóу)

{Хаосрава родился в туранской земле уже после гибели Сьяваршана};[328] {его матерью была Виспáн-фрйа (фарси Ференгис) — родная дочь злодея Франграсйана}.[329] {Детство и раннюю юность Хасорава провёл в счастливом безмятежном неведении; когда же он повзрослел и узнал},[330] что он — потомок династии Кавиев и что отец его был подло убит предводителем туров, он решил покинуть царство Франграсйана.

Как и все его сиятельные предки — Парадата и Кавии, Хаосрава вознёс молитву о помощи к благой богине мировых вод Ардвисуре Анахите:

Подробности мифа о Нэрэмане и его «западне» неизвестны; соответствующий фрагмент («Яшт» 5.50, сходно в «Яшт» 19.77, сравн. также «Яшт» 15.32, где противник Хаосравы просит Вайю о победе, а Хаосрава, в свою очередь, обращается к богу с аналогичной «контрмолитвой») труден для прочтения, предлагались и другие толкования и варианты — вплоть до принципиально различных.[331] Вероятнее всего, речь идёт [241] либо о возглавляемой Нэрэманом/Аурвасарой конной погоне за Хаосравой, бежавшим из туранских земель в царство Кавиев, либо — об одном из сражений арийцев под предводительством Хаосравы с турами.

Хаосрава молился богине вод на берегу озера Чайчáста (среднеперс. Чечáст) с глубокою водой [СК], {созданного Маздой},[332] приносил жертвы — сто коней, тысячу быков и десять тысяч овец [Бр], — и богиня вняла его мольбе.

Затем Хаосрава обратился с молитвой к Аши:

И ту же молитву обратил наследник царственной Хварны к покровительнице стад Гсуш Урван.

Когда он взывал к богине, сам Хаома вторил ему, моля быть милостивым к Хаосраве и оказать ему помощь. И богиня вняла обоим — царю и богу.

Язаты сопутствовали Хаосраве, осиянному блеском Хварны. Наследник царства Кавиев обрёл всё, о чём просил: избежал ловушки злодея Нэрэмана [СК] и одержал множество побед.

Изложено по пехлевийским источникам, оговорённым в подстрочных примечаниях

После Сьяваршана (среднеперс. Сиявахш) благословение Гайа Мартана (среднеперс. Гайомарт), воплощённое в Хварне, передалось его сыну Кави Хаосраве (среднеперс. Кей Хосров) — внуку Франграсйана (среднеперс. Фраснйак Тур), рождённому его дочерью Виспан-фрйа, и сопутствовало ему во всех его мыслях, словах и деяниях.}[333]

{Хаосрава царствовал в Иране 60 лет.}[334] {Благодаря мощи и величию Хварны, ниспосланной ему Ахурой, он совершил великое множество славных дел, но из того великого множества более всего угодил он Ахура Мазде и принёс блага иранской земле тремя своими делами.

Он убил злодея Франграсйана и его брата — Керсевазду (среднеперс. Карсеваз, фарси Гарсиваз), одержав победу над турами и положив конец многолетней войне, что принесла иранцам столь много горя.

Он сокрушил храмы идолов — мерзкие кумирни неправедных друджвантов, воздвигнутые ими во славу ложных богов}[335] {у озера Чайчаста (среднеперс. Чечаст), что в Атропатакане}.[336] {Хаосраве в этом благом деле сопутствовал священный огонь — Адур-Гушнасп.}[337] {Давным-давно, ещё во времена Тахма Урупи, когда люди переправлялись на спине быка Сарсаока из срединного каршвара в окраинные, священный огонь упал с алтаря и разделился натрое; возникли три сакральных огня зороастрийской веры — Адур-Фробак, Адур-Гушнасп и Адур-Бурзин-Михр},[338] — {с той давней поры огонь Адур-Гушнасп продолжал поддерживать миропорядок — до того дня, когда Хаосрава водрузил этот священный огонь на спину своего боевого коня и отправился к озеру Чайчаста громить дэвовские святилища. И Адур-Гушнасп изгнал прочь тьму и мрак, так что они [Хаосрава и его дружина] смогли искоренить храмы идолов <…> и огонь Гушнасп был установлен в назначенном месте в Атропатакане, на горе Аснавáнд (авест. Аснавáу)}.[339]

Это был поистине величайший подвиг! {Ведь если бы Кави Хаосрава не истребил кумирни у озера Чайчаста <…> противостояние [243] [Добра и Зла] стало бы ещё сильнее [Ч], чем оно было, и невозможным стало бы ни очищение мира от Зла в конце времён, ни воскрешение праведников, ни грядущая счастливая жизнь для них.}[340]

{И третьим благом, оказанным Кави Хаосравой миру Ахура Мазды, было то, что он управлял Кангхой (среднеперс. Кангдеж), построенной Сьяваршаном.}[341]

Вот как это было. {Однажды Хаосрава сказал Душе Кангхи:

— Ты — моя сестра, а я — твой брат. Твою обитель Кангху Сьяваршан создал во враждебной туранской земле, и меня — тоже; мать моя — дочь злейшего из туров, Франхрасьяна. Вернись же ко мне!}[342]

{И [Душа] Кангхи сделала так.

Она пришла на туранскую землю, на самый восток её, выкопала тысячу ям, вбила тысячу кольев, возвела ограду, и внутри неё Хаосрава поместил благородных людей.

Первая стена той ограды была из камня, вторая из стали, третья из кристаллов, четвёртая из серебра, пятая из золота, шестая из халцедона и седьмая из рубина.

А дворцы там — из серебра, а башни — из золота; и 14 гор там, и семь судоходных рек там, и семь лугов <…>

И земля там столь прекрасна, что если осёл на неё помочится, то за одну ночь трава вырастет высотой в человеческий рост.

Там 15 ворот, каждое высотой в 50 мужей. Воистину столь высока [ограда?] Кангхи, что если лучник выпускает [вверх] стрелу, она иногда достигает вершины, а иногда — нет.

От одних ворот до других ворот — 700 парасангов; рубины, золото, серебро и всякие другие драгоценности и чудесные богатства есть там; она — величайшая и великолепнейшая!}[343]

В «Денкарт» IX.23.1-6 конспективно пересказан миф о встрече Кей Хосрова с Вайем (авест. Вайю), вечным владыкой до [конечного] обновления. Хосров задаёт Вайу вопрос: почему он наслал смерть на древних героев и царей (представление о Вайе как о боге смерти), хотя они были высоки и осенены Фарром? Об ответе Вайа не сообщается: Вай, владыка навеки, ответил, почему он умертвил их; и, услыхав его ответ, Кей Хосров превратил Вайа в верблюда и оседлал его, а царей и героев оставил лежать. Сошйáнсы (авест. Саошьянт), встретив Хосрова, спрашивают: «Кто же это такой, что сам Вай носит его на спине»? «Я — Кей Хосров!» — звучит ответ, и тогда Сошйансы превозносят его и помогают сокрушить храмы идолов на озере Чечаст и колдуна Фрасийака Тура, в результате чего расцвела маздаяснийская вера. Этот фрагмент «Денкарта» является пересказом одного из утраченных насков «Авесты», однако даже если это авестийский миф, он, по всей видимости, изобилует позднейшими наслоениями и переосмыслениями, поэтому его уместнее отнести к [244] среднеперсидской или даже к поздней традиции. Неясное упоминание в связи с Хосровом о верблюде есть также в «Ривайат» 48.40 — см. с. 389.

В «Шахнаме» рождение Кей Хосрова, прекрасного младенца, сопровождается чудесным знамением, явленным во сне Пирану. Афрасиаб, выслушав доклад Пирана:

— вспоминает о стародавнем предсказании, поведанном ему: «…в мире кровавая вспыхнет война, / На землю великий владыка придёт, <…> Он будет народами всеми любим, / Иран и Туран преклонятся пред ним» — и велит Пирану отнести младенца в горы и отдать на воспитание пастухам: «Там пусть вырастает, не зная, кто он, / И кем, и зачем скотоводам вручён, / О предках, о прошлом тогда вспоминать / Не станет, не [627] сможет науки познать».[344]

Уже семи лет от роду Хусроу изумляет пастухов своей отвагой и недюжинной силой: …ныне и льва на охоте настичь / Ему не труднее, чем робкую дичь. Пиран открывает юноше, что он — царского рода. Спустя некоторое время Афрасиаб велит Пирану привести Хусроу. Наученный Пираном, Хусроу не выказывает перед туранским царём ни смелости, ни мудрости, ни глубоких познаний; Афрасиаб успокаивается: «Ни добрых он дел не свершит, ни грехов, / Нет, жаждущий мщения муж не таков!» — и с лёгкой душой отсылает Хусроу.

Между тем до Кей Кавуса доходит весь о гибели Сиявуша. Прибывший во дворец Рустам открывает царю глаза на вероломство Судабе, казнит её, после чего выступает в поход — мстить за Сиявуша, разбивает войско туранцев и повергает их в бегство. Афрасиаб с остатками армии отступает до моря Чин. Рустам воцаряется в Туране, но из боязни, что Афрасиаб может нагрянуть и захватить царство Кей Кавуса, который к тому времени сделался уже дряхлым и слабым, через семь лет принимает решение возвратиться в Иран. Однако путь свой он направляет сперва в Забулистан, к Залю, и покуда он там остаётся, туранская армия завоёвывает Иран.

Один из иранских богатырей, Гудéрз, из вещего сна узнаёт, что у Сиявуша есть сын Кей Хусроу; рассказывает об этом другому богатырю — Ги́ву; тот отправляется в Туран, находит Хусроу, и втроём, вместе с Ференгис, они покидают Туран. Пиран снаряжает погоню, вступает в поединок с Гивом; Гив пленяет Пирана и туранцы в страхе отступают. Ференгис просит пощадить пленника. Связанного Пирана сажают на коня и отпускают восвояси.

Хусроу прибывает во дворец Кей Кавуса. Кавус принимает решение передать престол внуку (далее в поэме оба — Кавус и Хусроу — именуются [245] «владыками Ирана», однако Тус, ссылаясь на то, что, во-первых, Хусроу по материнской линии потомок Афрасиаба, а во-вторых, царство надлежит передавать не внуку, но сыну — Ферибóрзу, отказывается присягнуть Хусроу и не внемлет никаким уговорам. Происходит ссора Гудерза и Туса. Каждый из них обращается к Кавусу с речью, и Кавус принимает решение: отправить Фериборза и Хосрова в поход на крепость Бехмáн.[345] Хусроу отличается при захвате крепости, и Кавус передаёт ему власть.

Царствование Кей Хусроу (как и в пехлевийской традиции) длится 60 лет. При нём справедливости время пришло, / Он с корнем исторг угнетенье и зло <…> Стране разорённой он дал расцвести, / Измученным людям — покой обрести. Вскоре после коронации Хусроу и Кавус приносят клятву отомстить Афрасиабу. В поход против Турана отправляется Тус. Иранцы терпят несколько поражений подряд от туранского войска, попадают в окружение, оказываются в бедственном положении, однако в решающей битве одерживают победу благодаря Рустаму.

Следующий поход на царство Афрасиаба возглавляет сам Кей Хусроу. После ряда сражений обе стороны договариваются об 11-ти поединках богатырей. Гив повергает и пленяет Горуя, Гудерз убивает Пирана, и в остальных 9-ти поединках тоже побеждают иранцы. Хусроу с почётом хоронит Пирана, а убийцу Сиявуша Горуя велит предать мучительным пыткам и затем казнить.

Туранское войско сдаётся Хусроу, но война продолжается. Окрылённый победой царь предпринимает новый поход. Афрасиаб в своём послании увещевает внука заключить мир: «Гудерз и Кавус пусть воюют со мной, / Тебе ж не пристало — ты внук мой родной», но Хусроу остаётся непреклонен. После нескольких кровопролитных битв иранцы разбивают туранское войско, Хусроу настигает Афрасиаба и обезглавливает его, затем по его приказу палач казнит пленённого Герсиваза.

Вскоре после победы над туранцами умирает от старости Кей Кавус. Кей Хусроу передаёт туранский престол одному из сыновей Афрасиаба — Джехéну, некоторое время спокойно царствует в Иране, но потом его начинают терзать опасения, что душой его завладеет Ахриман и он ступит на путь греха, ибо в жилах его — кровь нечестивого Афрасиаба. «Хотел бы я, взысканный щедро Творцом, / В расцвете предстать пред Небесным Отцом; / Быть может, он душу мою пред собой / Узрев непорочной и верной рабой, / Ей светлого рая откроет врата», — размышляет царь. Он приказывает страже никого к нему не допускать и неделю проводит в молитвах. Во сне ему является Суруш и велит поскорее раздать сокровища иранцам, передать царство Лохрáспу (авест. Арватáспа), сыну Авзéрда (среднеперс. Авзáв[?]), и отправляться в дорогу: «Тебя вознесёт милосердный Йездан / В тот край, что бессмертья лучом осиян». Выполнив этот наказ, Хусроу даёт наставления иранским богатырям, удаляется в горы в сопровождении свиты и навсегда исчезает, а воины свиты, в числе которых были Гив и Фериборз, гибнут в горах при снежной буре. [246]

Изложено по пехлевийским источникам, оговорённым в подстрочных примечаниях

{Родословная Арватáспы (среднеперс. и фарси Лохрáсп) восходила к Кави Кавате: он был сыном Авзáва[346] (фарси Авзéрд), правнука Кави Пишины.}[347]

{Царствовал Арватаспа 120 лет.}[348] {Ту пользу принёс он миру, созданному Ахурой, что им была хорошо организована власть, и он был благодарен богам, и разрушил Иерусалим иудейский, разбил иудеев и рассеял их [Ч].}[349]

«Имя Арватаспы/Лохраспа не упоминается в авестийских списках Кавиев («Яшт» 13.132; 19.70-77), появляясь лишь в пехлевийских сочинениях для заполнения лакуны между правлениями Кей Хосрова и Виштаспа. Возможно, для оживления этого персонажа автору (составителю) сочинения [«Меног-и Храт»] пришлось прибегнуть к иным источникам и приписать Лохраспу разрушение Иерусалима: во всяком случае, фраза поздняя, и её нет ни в санскритской, ни в пазендской версии „Меног-и Храт"».[350] Интересно, что при перечислении Кейев в «Денкарт» VII.1 имя Лохраспа также не упоминается.

{Арватаспой были рождены Виштáспа (среднеперс. Виштáсп, фарси Гуштáсп), Заривáри (среднеперс. Зарéр, фарси Зери́р) и другие братья.}[351]

За двенадцать лет до конца правления Арватаспы завершилась вторая Эра мировой истории — Эра Смешения Добра и Зла.[352] {Далёкий потомок Манушчихра — Порушáспа (среднеперс. Порушáсп) из рода Спитáмы (среднеперс. Спитáм) выжал золотой сок Хаомы и обрёл награду: у него родился чудесный сын.

Это был Заратуштра.}[353]

Истекли три тысячи лет с того дня, когда Ангхро Майнью вторгся в творение Ахуры и Добро смешалось со Злом. Наступила последняя Эра — Эра Разделения.

О царствовании Лохраспа («Шахнаме») см. в конце следующего раздела — с. 338-340.

Изложено по: «Денкарт» VII.1.70. Символом * отмечены пазендские написания имён

Вот перечисление всей родословной Заратуштры:

Заратуштра был сыном Порушаспы (среднеперс. Порушасп).

Порушаспа был сыном Падирагтарáспа.

Падирагтарасп был сыном Уругадхáспа*.

Уругдхасп был сыном Хаечадáспа*.

Хаечадасп был сыном Чихшнýша*.

Чихшнуш был сыном Паетрáспа*.

Паетрасп был сыном Ареджадхáршна*.

Ареджадхаршн был сыном Хардхáра*.

Хардхар был сыном Спитамы (среднеперс. Спитам).

Спитама был сыном Ваэди́шта*.

Ваэдишт был сыном Ниязéма*.

Ниязем был сыном Аири́ка.

Анрик был сыном Дурасроба.

Дурасроб был сыном Манушчихра, царя Ирана.

Далее в «Денкарте» перечисляются предки Зардушта по отцовской линии от Манушчихра до Гайомарта.

Родословная Зардушта, приводимая в «Затспраме» (13.6), отличается от родословной, приводимой в «Денкарте», главным образом, орфографическими разночтениями имён. В «Бундахишн» 32.1 приводится следующая родословная: Порушасп — Паитирáсп (разночтения в разных списках: Спитарáсп*, Питрáсп*) — Аурвадáсп (в некоторых списках не упоминается) — Хаекадáсп — Чахшнýш — Паитирáсп — Хардáршн (разночтение: Харшн) — Хардáр (разночтения в некоторых списках: Харайдáр, Арайдáр) — Спитам — Видáшт — Аязéм — Раджáн — Дурвсроб — Манушчихр.

{Имя матери Заратуштры было — Дýкхда; имя отца матери Заратуштры было — Фрахимрáв.}[1]

В «Денкарте» эти персонажи именуются соответственно Дукдáуб и Фрахимравáн. Объяснение имени Дукхда затруднительно: этимологически это авестийское слово «девица». [250]

Изложено по: «Денкарт» VII.2.3-60. Конспективный пересказ тех же мифологических версий и краткие комментарии к ним — в «Затспрам» 14.1-5

{Часть огненной Хварны — благословения Гайа Мартана — после смерти Хаосравы[2] перешла к царю Кави Виштаспе, сыну Арватаспы, — ибо Виштаспе суждено было первым из земных царей принять учение великого пророка и оказать ему покровительство.

Ещё часть Хварны осенила других праведников и праведниц, живших до Заратуштры.}[3]

А вся остальная огненная благодать, ниспосылающая удачу, преуспеяние и отмечающая её обладателей печатью богоизбранности, осенила предков Заратуштры.

Господь Ахура Мазда сотворил вещество, из которого в назначенный день должна была возникнуть телесная плоть пророка. Хварна Кавиев пронизала это вещество и смешалась с ним — на то была воля его, Ахуры. Благой бог вознёс вещество в царство Бесконечного Света Анагранам Раучама; оттуда оно спустилось вниз, в сферу Солнца; затем — в сферу Луны; потом к неподвижным звёздам и наконец — на Землю, и вошло в священную стихию Ахура Мазды — в огонь.

И когда жена Фрахимравана, беременная девочкой — будущей матерью Заратуштры, подошла к алтарю огня, Хварна и священное вещество проникли в её тело из света пламени.

С этого дня в селении Фрахимравана стали происходить удивительные вещи. Вскоре сельчане заметили, что их алтарный огонь не гаснет даже если в него не подкладывают дров. Они долго глазели на это диво и только разводили руками в недоумении, а потом всей толпой отправились к племенному Рату: так, мол, и так, пламя горит без дров, как нам понимать это знамение?

Но мудрый Рату ничего не нашёлся сказать и только посоветовал людям блюсти праведность и молиться — а там будь что будет, не в наших силах постичь высший промысел.

Вскоре жена Фрахимравана родила девочку. Сельчане, конечно, не придали этому событию никакого особенного значения. Жизнь в племени текла своим чередом, каждый занимался обычной повседневной работой. Но в стане дэвов начался переполох.

Будущей матери пророка дали имя Дукдауб.

Когда ей исполнилось пятнадцать лет, исчадия Злого Духа наслали на её племя три бедствия — зимние холода, чумной мор и кочевников-[251]друджвантов; сельчанам же они внушили, что дочь Фрахимравана колдунья и беды наворожила — она.

Разъярённая толпа явилась к дому Фрахимравана. Потрясая палками, люди требовали, чтоб Фрахимраван убирался вместе со своей семьёй вон из племени.

Фрахимраван выслушал их и сказал так:

— Не может быть моя дочь колдуньей. Когда она родилась, а это было глубокой ночью, всё вокруг озарилось светом. Когда она дома приближается к очагу, огонь вспыхивает и пылает ярко, как Солнце. Входя в тёмную комнату, она освещает её. Я не знаю, почему она светится, но уверен: колдунья так сиять не может!

Это было очень убедительно, и стой перед сельчанами не дед Заратуштры, а кто-то другой, их гнев немедленно бы угас и они бы разошлись по домам. Но перед ними был Фрахимраван! Дэвы приложили все свои мерзкие силы, чтоб смутить их умы, и они остались неудовлетворёнными речью Фрахимравана.

Ничего не оставалось делать Фрахимравану, как собрать пожитки и наутро окинуть родину.

Он отправился к Падирагтараспу, главе рода в стране Спитамы.

По пути к селению Падирагтараспа Дукдауб остановилась посреди равнины. Никого не было вокруг — только лес, горы и небесная синь над головою. И вдруг раздался громоподобный голос:

— Не огорчайся, что навсегда покидаешь родину, о девица Дукдауб! Ступай в широкую бескрайнюю страну Спитамы, куда твой отец держит путь. Ибо ты прославишь её и сделаешь святой землёй ту деревню, где будешь жить.

Фрахимраван и его семья благополучно достигли владений Падирагтараспа. Дукдауб отдали замуж за сына Падирагтараспа Порушаспу, и в день свадьбы Хварна осенила этого благородного мужа.

Эра смешения Добра и Зла близилась к концу.

И вот Ахура Мазда призвал к себе Воху Ману и спросил:

— Блюдёт ли Дукдауб Добрую Мысль? Если да, если чисты её помыслы, праведны речи и преисполнены добра дела, то мы — мы через неё можем произвести на свет Заратуштру.

Аша Вахишта и другие Амеша Спента заверили благого бога, что дочь Фрахимравана чиста помыслами, речами и делами. Аша Вахишта воскликнул:

— Благой Ахура! Назови нам то место на земле, где пророк обретёт телесную плоть. Ибо это место одному тебе ведомо.

— Это деревня Порушаспы, — сказал Ахура Мазда. Но Заратуштра не может быть создан нами так же, как были созданы вода, земля, растения и животные: ведь он — особое наше творение, стоящее надо всем! Две сущности в нём: божественная и человеческая; Найрьо Сангха в нём, мой посланник, и Йима, сиятельнейший из смертных, праведный. [252]

Тогда Амеша Спента взяли ствол Хаомы высотой с человека и поместили в него фраваши Заратуштры. Прошло тридцать лет.

Смысл этой цифры не вполне ясен исследователям. С тридцатилетним сроком в пехлевийской традиции связываются два события: в этом возрасте Зардушт был «осенён истиной праведной веры», и столько царствовал Виштасп до пришествия религии («Бундахишн» 34.7). В хронологию событий, связанных с изложенной в «Денкарте» версией рождения Зардушта, не укладывается ни тот, ни другой вариант. Вероятнее всего, здесь обычная для легендарных хронологий путаница, возникшая в результате того, что конец Эры Смешения, ознаменовавшийся рождением пророка, отождествляется автором «Денкарта» с пришествием религии — либо откровением Зардушта, либо принятием его учения Виштаспом. Примечательно, что в одном из списков «Денкарта» значится 330 лет (по мнению большинства исследователей, описка).

Boxy Мана и Аша Вахишта воплотились и в телесном обличье, со стволом Хаомы в руках, слетели с небес на наследное пастбище Спитамы, к высокому дереву, на вершине которого жили в своём гнезде две птицы.

Это были очень несчастные птицы. Они мечтали вырастить птенцов, но дэвовские змеи семь лет назад пожрали всё их потомство. С тех пор птица-самка больше не откладывала яиц, зная, что как только птенцы вылупятся из скорлупы, змеи приползут опять и снова сожрут птенцов.

Увидев Бессмертных Святых — Boxy Ману и Аша Вахишту, птицы взмолились перед ними, прося отдать им Хаому. Они верили, что прекрасное божественное растение защитит их от Зла. И Бессмертные вняли.

Ствол Хаомы был помещён в гнездо. Это спасло птиц. Когда дэвовские змеи приползли снова, они не смогли проглотить птенцов — фраваши Заратуштры хранила гнездо и его обитателей. Обозлённые гады поползли к дэвам, чтобы попросить у них помощи. Но фраваши Заратуштры схватила их за челюсти — и змеи издохли.

Всё это случилось ещё до того, как Дукдауб выдали замуж. Когда же она стала женой Порушаспе, Boxy Мана и Аша Вахишта вновь пришли на наследное пастбище Спитамы, и помыслы их были всецело связаны с Хаомоq, которую они туда принесли.

Однажды Порушаспа отправился на берег Вахви Датии за водой.

«Бундахишн» локализует родину Заратушта на некой реке Дареджа (не тождественной авестийской Вахви Датии): Дареджа — царь рек, ибо отец Заратушта пребывал на её берегах, [и] Заратушт был рождён там («Бундахишн» 24.15, аналогично и с уточнением, что река Дареджа находится в Эранвеж — в 20.32; сравн. также «Видевдат» 19.4: …из дома Порушаспы, что на берегу Дареджи). В одном из списков «Бундахишна» вместо слов «на берегах» значится: в Балхе (Бактрии).

Случайно Порушаспа увидел золотую Хаому на вершине дерева. Праведный муж, решив, что это прекрасное растение воистину [253] достойно Ахура Мазды, срубил дерево, принёс Хаому в дом и сказал молодой жене:

— Дукдауб! Вот Хаома, чудесное растение. Чти его!

Затем он совершил очистительный обряд, облачился в чистое одеяние и выжал сок Хаомы.

А незадолго до этого Амертат и Харватат пригнали к наследному пастбищу Спитамы большую дождевую тучу. Вода лилась с небес, капля за каплей, совершенно тёплая, на радость овцам и людям; все растения напитались досыта той священной водой, и с водой в них вошло вещество, созданное Творцом для тела Заратуштры.

Дабы это вещество вошло в его [Заратуштры] родителей, Порушаспа по наставлению Амеша Спента привёл к тем растениям шесть белых коров с жёлтыми ушами[4] <…> Две из тех коров, неоплодотворённые, наполнились молоком, и вещество Заратуштры перешло из растений в тех коров и смешалось с коровьим молоком.[5] Порушаспа отогнал желтоухих коров обратно в стойло и сказал Дукдауб:

— О Дукдауб! У двух из этих коров, неоплодотворённых и нетелившихся, появилось молоко. Ступай и подои их.

Молодая женщина незамедлительно исполнила приказание супруга. Узнав об этом, дэвы собрались на совет. И дэв из дэвов проревел:

— Вы, дэвы, стали весьма ненаблюдательны! Это молоко — чудеснейшая пища, благодаря которой родится праведный Заратуштра и изничтожит нас! Чтоб этого не произошло, кто-то из вас должен уничтожить праведного Заратуштру. Кто это будет?

Вызвался Кешмáк, дэв-смерч:

— Я это сделаю! Я уничтожу его.

И, изощрённый во зле, он кинулся прочь, а с ним трижды по пятьдесят дэвов, которые были карапанами Кешмака.

А Порушаспа и Дукдауб о том и не ведали. Порушаспа смешал выжатый сок Хаомы с молоком, которое надоила его жена. Получился чудесный пьянящий напиток, и в нём были заключены и духовная сущность Заратуштры, и вещество его тела. И они выпили эту хаому.

Так свершился переход вещества, созданного Творцом для тела Заратуштры, через воду и растения, в тела его родителей.

Чудесный напиток пьянил их обоих, и они решили тут же зачать сына, и обнялись, возжелав о сыне. А вокруг них — за кустами около дома, под камнями и корягами, в горных пещерах, — всюду кишели дэвы, которых они не видели. И эти дэвы издали крик: [254]

— Зачем ты это делаешь, мерзостный Порушаспа?! Сейчас же прекрати и больше не смей прикасаться к ней!

Порушаспа и Дукдауб в смущении, как люди, которым стыдно, разомкнули объятия и огляделись. Но никого не было вокруг. Они снова обнялись. И снова дэвы вскричали:

— Что ты делаешь, Порушаспа!? Не смей прикасаться к этой женщине, Порушаспа!

И опять они в смущении прекратили ласки, огляделись и никого не увидели.

И то же самое повторилось в третий раз.

Порушаспа и Дукдауб рассердились и сказали друг другу:

— Сомкнём же объятия и не остановимся, пока не завершим нечто! Не остановимся, даже если сюда явятся Нодар и Рак вместе с ним!

Рак (вероятно, пазендское неправильное написание имени Аирик) — сын Дурасроба, внук Манушчихра («Бундахишн» 31.31), в «Бундахишн» 32.1 упоминается под именем Раджáн; в «Денкарт» VII.1.70 — Аирик (см. выше, с. 250). Смысл упоминания этих персонажей в изложенном эпизоде «Денкарта» неясен.

И Заратуштра был зачат.

Тогда дэвы вознамерились уничтожить неродившегося пророка в утробе матери.

Они наслали на Дукдауб мучительные боли. Мерзкие исчадия надеялись, что Дукдауб обратится за помощью к колдуну-йату — это будет грех; ну а колдун, их гадких приспешник, по дэвовскому наущению даст Дукдауб смертельную отраву вместо лекарства.

По версии «Затспрама» (14.1), дэвы наслали на мать Зардушта дэвов лихорадки, боли и ветра, и с каждым из них было по 150 дэвов.

Измучившись от болей, Дукдауб пошла в дом колдуна, как дэвы и рассчитывали. Но её остановил голос Ахура Мазды, прогремевший с небес:

— Куда ты идёшь, праведная женщина? Знай: колдовское зелье нечестивых друджвантов — мерзость. Соверши очистительный обряд, омой руки и возрадуй алтарный огонь подношением ему чистых сухих дров — и ты исцелишься.

Дукдауб так и сделала. И боль ушла из её тела.

За три дня до рождения Заратуштры небесным светом осветилось селение. И все поняли, что этот свет — от Ахура Мазды.

А блистательный Йима, увидев этот свет, сказал дэвам в своей обители:[6]

— Через три дня и три ночи в мир придёт великий пророк! Скоро вам, дэвам, не будут поклоняться как богам и воздавать почести. [255]

Мир ликовал. Звери и птицы на своём языке рассказывали друг другу о грядущем рождении пророка.

Изложено по: «Затспрам» 14.6-16; «Денкарт» VII.3.2-3

В ночь, когда должен был родиться Заратуштра, Ангхро Майнью созвал злейших дэвов из тех, что предводительствовали над прочими дэвами, и послал их в дом Порушаспы, приказав умертвить младенца сразу, как только он появится на свет. Но благие творения Ахуры окружили роженицу защитой — особенно Хварна и семейный огонь, и дэвы не только не смогли причинить Дукдауб вреда, но даже приблизиться к дому не смогли. Сияние огня и Хварны было для них невыносимо.

Наконец, Ангхро Майнью послал Ака Ману, и говорил ему так:

— Ты бестелесен. Проникни же в разум Заратуштры и заставь его обратить помыслы к нам, дэвам.

Тогда всеведущий Ахура Мазда послал Boxy Ману на защиту новорожденного пророка. Добрый Помысел должен был уберечь Заратуштру от Помысла Злого.

Ака Мана подошёл к двери Порушаспова дома, открыл её и хотел войти внутрь.

Но на пути у него стоял Boxy Мана.

Дэв, уверенный, что Boxy Мана затем прислан Творцом, чтоб не пропустить в дом Зло, преисполнился готовности к схватке с Добрым Помыслом.

Но Boxy Мана повернулся к нему спиной, отступил в сторону, давая дорогу, и сказал:

— Входи!

И Ака Мана, глупец, не разгадал хитрости! «Я опоздал! Раз уж сам Boxy Мана дозволяет мне беспрепятственно войти в дом, значит, я не смогу причинить зла Заратуштре», — решил он и удалился прочь.

A Boxy Мана подошёл к ложу Дукдауб. Как только Заратуштра появился на свет, Boxy Мана вошёл в его разум, и от этого новорожденный малыш не заплакал, не закричал, как плачут и кричат все новорожденные, а звонко счастливо рассмеялся. [256]

Сидевшие подле роженицы семеро колдунов[8] отпрянули в изумлении. А Порушаспа сказал:

— Это небесное знамение! Я видел божественный свет, который исходил от моего сына, когда он засмеялся.

И тут произошло второе чудо — малыш заговорил:

Никто не понял этих слов — святых слов «Ахуна Вайрьи». Колдуны и Порушаспа изумлённо смотрели на малыша, закутанного в шерстяное овечье покрывало. Во всём мире только Ахура Мазда и Амеша Спента, а из дэвов — один только Дух Зла — знали, что новорожденный Заратуштра принял от Ахура Мазды веру — праведное зороастрийское учение, и что с этой минуты началась последняя Эра — Эра Разделения.

И как Заратуштра, соответственно своему земному телу, говорил земным голосом, Ахура Мазда ему в ответ сказал [словами] духовного [мира]:

— Ты должен сделаться моим первым жрецом и пророком! Ты принесёшь в грешный мир истинную веру и праведность. А я, Ахура Мазда, буду твоим покровителем и наставником.

{И Ангхро Майнью содрогнулся в преисподней и возопил:

На следующий день Порушаспа отправился к семерым колдунам, которые принимали роды у Дукдауб, и спросил их:

— А какова же всё-таки причина того, что люди, родившись, сперва плачут, а смеяться начинают гораздо позже?

И колдуны ответили отцу Заратуштры:

— Новорожденные плачут потому, что чувствуют: они грешны и смертны. А смеётся и радуется тот, кто осознаёт собственную праведность.

Изложено по: «Затспрам» 15.1-6

В селении, где родился Заратуштра, жили пятеро братьев-карапанов: Брат-рýхш, Брат-рóйшн, Брат-рéш Тур (в «Денкарте» Братрок-рéш; новоперс. и фарси Братарвáш, Братарвáхш), Хазáн и Вадáсп.

Эти имена не встречаются в «Авесте»; прочтения их предположительные.

Они были потомками Кахварéдхи (среднеперс. Кохарéд), родившегося от Айшмы и Манушак, сестры Манушчихра.

Главным противником Заратуштры был Брат-реш Тур, третий из братьев-карапанов, — ибо у Порушаспы тоже было пятеро сыновей, и Заратуштра был третьим.

Старшие братья Заратуштры носили имена Ратуштáр и Рангуштáр, имена младших братьев пророка были — Нотари́га и Нивéтиш.

Эти имена нигде более в зороастрийских текстах не встречаются; прочтения их предположительные.

Заратуштра не случайно был в середине — родился третьим по счёту, — ведь он родился и в середине мировой истории: три тысячелетия мир существовал до него, и три тысячелетия оставалось миру существовать после его рождения.

Изложено по: «Денкарт» VII.3.3-31

Прошло несколько дней. Над малышом хлопотали няньки; Дукдауб, оправившаяся после родов, занималась домашним хозяйством; а Порушаспа бродил вокруг [258] дома, погружённый в раздумья. Смех маленького Заратуштры и таинственные слова, которые он произнёс, не давали ему покоя. Как истолковать эти знаки свыше? И вообще — божьи ли это знаки? А если дэвовские?.. В сердце Порушаспы постепенно закрадывался страх.

И он отправился к карапану по имени Дурасроб, который был самым искусным в колдовстве в тех краях, и поведал ему о рождении Заратуштры [и] обо всех чудесах, при этом случившихся.

Радости карапана не было предела. Наивный отец, не ведая, что творит, положил перед ним святого младенца, и ему, Дурасробу, достаточно было протянуть лапы, чтоб умертвить Заратуштру — раздавить лапами его нежную головку. И Дурасроб потянулся к малышу своими лапами.

Но неведомая сила отвела его мерзостные лапы назад. Дурасроб разинул пасть, думая клыками прокусить головку малютки, — и опять у него ничего не вышло. Небеса хранили Заратуштру и не подпустили Дурасроба к нему.

Тогда Дурасроб распеленал Заратуштру и стал искать особые отметины на его теле — {родинки или родимые пятна, которые служат отметинами Ангхро Майнью, наложенными на смертных [СК]}.[11] Вдруг малыш стал весь лучиться сиянием. Порушаспа испугался, запеленал сына и унёс домой.

Весь день обозлённый карапан бормотал свои колдовские заклятия, призывал на помощь всех дэвов, и к утру внушил Порушаспе неодолимый страх перед собственным маленьким сыном. Порушаспа стал бояться Заратуштру, как овца волка. Ведомый дэвовским колдовством, он вернулся в дом Дурасроба и попросил умертвить Заратуштру.

Злодей не заставил упрашивать себя дважды. Он тотчас принёс охапку сухих дров, высыпал их в очаг и велел Порушаспе положить малыша сверху, на дровяную кучу.

Порушаспа так и сделал. Одурманенный отец и колдун сели подле и стали ждать, когда огонь в очаге разгорится.

Но огонь не охватывал сухих дров, принесённых злодеем. Пламя, мерцая, чуть теплилось в очаге. Дурасроб и Порушаспа прождали всю ночь, а на рассвете прибежала любвеобильная мать, схватила сына и унесла домой.

Минуло ещё несколько дней. От страха, внушённого ему дэвовской ворожбой Дурасроба, Порушаспа не находил себе места. Он снова явился в дом карапана и снова попросил убить Заратуштру.

Без лишних слов Дурасроб выхватил ребёнка из отцовских рук, вышел из дома и, отойдя немного, положил Заратуштру на узкую тропу, по которой каждый день ходило на водопой стадо быков. Колдун не сомневался, что быки растопчут младенца своими копытами и смешают его с пылью, так что даже останков будет не найти. [259]

Злодей Дурасроб и Порушаспа уселись ждать в стороне. И вот земля задрожала, послышался топот копыт и мычание, — стадо брело к водопою вслед за своим вожаком. Туча пыли, месиво бурых тел, лес рогов и давящая тяжёлая поступь: бум! бум! бум! — считанные шаги отделяли уже быков от младенца, лежащего поперёк тропы; а бык-вожак, почуяв близость воды, фыркнул ноздрями и наддал шагу, со вскинутой головой и выпяченной вперёд грудью, будто шёл через кустарник напролом, — как вдруг из стада вырвался другой бык и галопом, точно боевой конь, забежал перед вожаком и встал над ребёнком, как вкопанный, телом загородив тропу.

Вожак гневно замычал. Но бык не двигался с места, и вожак, а вслед за ним остальные быки, свернули с тропы и побрели в обход, по обочине — так поток разливается, обтекая валун. Когда мимо проскакал последний телёнок и осела дорожная пыль, бык обошёл Заратуштру и встал над ним с другой стороны — спиной к удалившемуся стаду.

Весь день этот бык бессменным стражем простоял над младенцем, и только когда стадо прошло обратно, снова обогнув его по обочине, он покинул свой пост и побрёл вслед за всеми к селению. А на рассвете прибежала любвеобильная мать и унесла Заратуштру домой.

Не зная, что и подумать, скрежеща от досады своими дэвовскими челюстями, карапан Дурасроб положил младенца на пути конского табуна. И вся история повторилась точь-в-точь: один из коней обогнал вожака и простоял над Заратуштрой до вечера, пока табун не прошёл обратно. И мать унесла домой целого-невредимого сына.

А помутившийся разумом Порушаспа всё умолял и умолял карапана избавить его от сына. И вот что придумал карапан Дурасроб: он нашёл в горах волчье логово и, когда волчица ушла на охоту, поубивал всех волчат. Он знал, что убивает своих собратьев: ведь волк — храфстровское животное, и истребление волков угодно Ахуре, — но, право, стоило пожертвовать выводком храфстра во имя такой цели, как умерщвление пророка!.. Дурасроб оставил Заратуштру в логове, бросив его средь убитых волчат, и ушёл, уверенный, что волчица, мстя за своё потомство, растерзает младенца.

Но не тут-то было! Волчица ещё и на парасанг не приблизилась к логову, как оглохла, сознание её помутилось, — то сделали благие творения Ахуры, — и вместо того, чтоб вонзить клыки в Заратуштру, она стала облизывать своих волчат, не понимая, что они мертвы.

А тем временем няньки в доме переполошились, что хозяин унёс сына и так долго не возвращается, хотя давно уже пора кормить малыша. Испугались и небожители. Boxy Мана и Сраоша под утро послали к логову волчицы овцу — густорунную овцу Куришк.[12] Овца [260] накормила Заратуштру молоком, а после этого привела к логову Дукдауб. Дукдауб схватила Заратуштру на руки, прижала к сердцу и поклялась, что больше никогда и никому не отдаст своего любимого сына, даже если сюда явятся Нодар и Рак вместе с ним.

Больше Порушаспа не приходил к карапану Дурасробу. Потеряв надежду дождаться его, Дурасроб сам отправился в селение Порушаспы, а с ним — целая свита таких же злодейских колдунов. Когда они ступили на святую землю родины пророка, Дурасроб увидел над селением божественный свет Хварны и понял, наконец, что Заратуштру им не убить. А карапан Братрок-реш, бывший с ним, сказал:

— Я самый мудрый из карапанов в этой земле, мне открыты многие тайны, но Заратуштра мудрее меня и больше постиг, хотя ему и месяца нет от рождения. Сам Boxy Мана являлся этому младенцу и открыл ему Истину праведной веры. Во всех семи каршварах земли воцарится эта вера вскорости! И я не ведаю способа, как этому воспрепятствовать. Я уверен только в одном: пророка нам не убить.

Эти слова Братрок-реша Тура услышал из своего дома Порушаспа. Он быстро запряг коней в колесницу и погнал их навстречу карапанам.

Поравнявшись с ними, Порушаспа осадил коней и спросил Братрок-реша:

— Правильно ли я тебя понял, карапан Братрок-реш, что мой маленький сын мудрее и могущественнее всех вас, мудрых и могущественных карапанов?

И карапан Братрок-реш признал, что да, это так, и поведал Порушаспе грядущее:

— Я зрел своим мысленным взором сияние Заратуштры, — говорил он. — Это сияние пребывало и царило везде, возносилось до звёзд, до Луны, до Солнца и до самого неба. Я узнал даже то, что земная жизнь закончится, но что будет в конце времён, мне не дано было узреть. А Заратуштре ведомо даже это. Ему всё ведомо!.. И ещё мне удалось узнать, что царь Кави Виштаспа примет его под своё покровительство.

Краткое изложение этих мифов в «Затспрам» 16 несколько отличается от версии «Денкарта». После рождения Заратуштры Порушаспа приглашает в дом одного из братьев-карапанов (см. выше — с. 257) и просит осмотреть ребёнка: нет ли на нём родимых пятен (отметин Ахримана). Карапан, якобы осматривая Заратуштру, пытается незаметно свернуть ему шею, но посланцы Ормазда — Спандармат, Ардвисура и Арта-фраварти (букв.: «фраваши праведных»; в данном случае персонифицируется как одно божество) поражают руку карапана, и она отсыхает. В уплату за увечье карапан требует жизнь младенца. Порушаспа отдаёт ему Заратуштру — с тем, что он может поступить с ним по своей воле. Карапан бросает младенца под копыта быков, но быки не причиняют ему вреда, а Порушаспа находит сына на дороге и уносит домой. Карапан вновь забирает Заратуштру себе, кладёт его сперва на пути конского табуна, потом бросает в огонь, потом относит в логово волчицы и оставляет там, — но кони обходят малыша, пламя не обжигает, а волчица останавливается перед логовом, испугавшись сияния Заратуштры. Ночью Вохуман и Срош приводят к логову овцу и кормят [261] Заратуштру овечьим молоком, а наутро приходит мать и уносит его, — и больше уже Порушаспа не отдаёт сына карапану.

Изложено по: «Денкарт» VII.3.32-45

Не смог колдун Дурасроб погубить праведного Заратуштру. Отчаявшись, он покинул селение Порушаспы и семь лет не возвращался туда.

И все эти семь лет не было ему покоя. Пророк Ахура Мазды живёт, здравствует; ближе и ближе знаменательный день, когда он провозгласит миру Истину, — сколь счастливый день для благих творений Ахуры, столь же горестный для порождений Ангхро Майнью!

И не утерпел злодей Дурасроб, вернулся в селение Порушаспы, да ещё привёл с собой Братрок-реша Тура.

Карапаны хотели посмотреть, как живёт семилетний Заратуштра, что делает.

Они сразу увидели и узнали его. Праведный мальчик вместе с другими детьми строил хижину. И карапаны решили испытать Заратуштру. С помощью заклинаний они помутили разум у ребятишек — так, что дети сами испугались собственных безумных речей. Один только Заратуштра устоял перед колдовством нечестивцев. Он сохранил ясный разум и уберёг ребятишек от неприглядных поступков, которые они собирались совершить.

Потерпев неудачу и на этот раз, Дурасроб и Братрок-реш отправились в дом Порушаспы.

Порушаспа встретил гостей радушно, распорядился приготовить еду, которую карапаны сожрали с такой жадностью, словно [это было] кобылье молоко. Когда трапеза была закончена, Порушаспа попросил Дурасроба совершить благодарственную службу богам, которым тот поклоняется. И тут Заратуштра — он уже вернулся домой к этому времени — встал и призвал отца не почитать богов Дурасроба. Порушаспа стал спорить с сыном. Тогда Заратуштра сказал, что кто бы и где бы ни воспоследовал Порушаспе в служении [богу], служба та будет праведной, ибо поклоняться будут тому, чему воистину надлежит поклоняться.

В последнем абзаце приводится упрощённый пересказ подлинника («Денкарт» VII.3.34-38), содержащий множество неясных намёков. По мнению Э. Веста, Зардушт имеет в виду, что Порушасп, не будучи зороастрийцем, тем не менее исповедует праведную веру, поскольку эта вера и её обряды очень близки грядущему зороастрийскому учению.

Все были потрясены прозорливостью Заратуштры. Лютая злоба [262] закипела в сердцах карапанов. Впоследствии карапан Дурасроб так сказал сыну Порушаспы:

— Твой конец будет ужасен! Я искуснейший из карапанов, исполняя веление рока <…> принесу тебе гибель своим колдовством… Жаль только, что с этого дня наши пути разойдутся, и — увы! — радость уничтожить тебя выпадет не мне, а Братрок-решу.[13] Он умертвит тебя своим злым глазом в [твоём] доме.

— Приоткрывая завесу грядущего, — не дрогнув, возразил ему Заратуштра, — я не вижу, чтоб убийца испытывал радость. Однако я вижу нечто иное: я вижу тебя в том доме, и дом этот — твой![14]

Услышав это, карапан Дурасроб так и застыл от недоумения и страха, и простоял в оцепенении столько, сколько 10 кобылиц простояли бы, если б их доил только один человек. Когда дар речи, наконец, вернулся к нему, он дрожащим голосом повторил свою угрозу и услышал тот же ответ, слово в слово. Ужас объял карапана. Силясь постигнуть смысл того, что сказал ему Заратуштра, он простоял недвижным истуканом столько, сколько 20 кобылиц простояли бы, если б их доил только один человек.

И в третий раз повторил угрозу Дурасроб, и ответ был тем же, и столько, сколько 30 кобылиц простояли бы, если б их доил только один человек, столько простоял потрясённый карапан.

Очнувшись, он взревел не своим голосом, требуя немедленно привести и запрячь в колесницу коня.

Из контекста («Денкарт» VII.3.44-45) не вполне ясно, зачем Дурасробу понадобился конь: возжелал ли он поскорее покинуть Заратуштру, испугавшись его, или речь идёт о какой-то ордалии, связанной с конным ристалищем.

Коня привели. Дурасроб встал на колесницу, взял вожжи, — и тут произошло великое чудо: не успел он проехать и нескольких парасангов, страх овладел им. Колдун остановил коня. Вдруг его семя излилось и разорвало его шкуру;[15] поясница его отломилась от бёдер, — и он издох тут же, а следом его потомки, а следом и потомки его потомков.

Последняя фраза, вероятнее всего, означает, что Дурасроб умер, не оставив потомства.

По версии «Затспрама» (19.6-8), Зардушт опрокинул чашу с кобыльим молоком, которую поднёс Дурасробу Порушасп. Разгневанный Дурасроб устремил на Зардушта взгляд, и Зардушт тоже стал в упор смотреть на Дурасроба, и долгое время смотрели они один на другого, [и] божественная сущность Зардушта победила колдовскую. Дурасроб заявил, что из-за этого мальчика он не может здесь более оставаться, вскочил на коня и поскакал прочь. Но не успел он отъехать далеко, как упал с коня, разбился и умер. [263]

Изложено по: «Затспрам» 20

Вот что гласит предание о праведности желаний его: когда Заратуштре было пятнадцать лет, четверо его братьев — сыновей Порушаспы потребовали у отца, чтобы он вручил каждому его долю наследства. После дележа прочего имущество наступил черёд раздавать одежды. Порушаспа вынес из кладовой дорогие ткани и пояс в четыре пальца толщиной. Заратуштра выбрал себе пояс и тут же повязался им. На этот благочестивый выбор подвиг его Boxy Мана, который вошёл в его разум при рождении.[16] {И пояс сей стал прообразом пояса авйанхана-кусти.}[17]

А о сострадании его к другим повествует предание, что была на родине Заратуштры река со столь быстрым и сильным течением, что ни женщина, ни старец не могли её перейти вброд, а тем более переплыть. Семеро старцев и женщин стояли на берегу возле бурлящего потока и не знали не ведали, как им быть. Заратуштра пришёл им на выручку. По его совету они встали друг за дружкой, крепко взялись за руки — получилось нечто подобное мосту; Заратуштра встал впереди и благополучно перевёл всех через реку. И мост этот послужил прообразом моста Чинвáт (среднеперс. Чандвáр), по которому праведники после смерти уходят на небеса, в царство Ахура Мазды.

А вот как любил он животных: корм в хозяйстве Порушаспы заготавливали не только для собственных стад, но подкармливали и чужих животных, и с особенной щедростью — в неурожайные годы, когда от голода животные до того доходили, что отъедали друг у друга хвосты.

А о том, сколь чужды были юному пророку Ахура Мазды греховные желания и чувства, о том, сколь ревностным он был блюстителем праведности, вот что известно: когда ему исполнилось двадцать лет, он, не испросив разрешения у отца и у матери, ушёл из дома странствовать по окрестным селениям и всюду, куда приходил, спрашивал напрямик:

— Кто наиболее привержен праведности и больше всех помогает беднякам?

— Младший сын Аурвáйто-диха, туранец, — ответили ему. Он каждый день дарует железный котёл, высотой с лошадь, полный хлебов, молока и прочей пищи, для бедняков.

Тогда Заратуштра отправился в то место [где жил сын Аурвайто-диха?], и благодаря его заботам <…> некоторые из знатных [264] людей стали кормить бедняков так же щедро, как их кормил сын Аурвайто-диха.

А о его сострадании и любви не только к роду людскому, но также ко всем прочим творениям, предание гласит, что однажды увидел он собаку с пятью щенками,[18] которая уже три дня не получала ни крошки еды. Вся она была истощена, силы её были на исходе, только и хватало их, чтоб жалобно заглядывать в глаза всем проходившим мимо и открывать рот. Заратуштра, увидев несчастную собаку, стремглав побежал домой за хлебом. Но когда он вернулся, собака уже умерла.

А о том, сколь он был озабочен, чтоб ему досталась хорошая жена, и при этом выбор его не был бы вопреки воле родителей, сообщает предание, что когда отец его искал ему жену и приводил девушек на смотрины, Заратуштра каждый раз говорил:

— Покажи мне свой лик, дева. Я хочу видеть, каково оно — привлекательно или отвратительно.

И когда девушка отворачивалась в испуге,[19] Заратуштра говорил:

— Кто отворачивает от меня взгляд, того я чтить не могу.[20]

А о том, как умел он различать, что праведно, а что греховно, тоже есть предание, вот оно: однажды Заратуштра пришёл на собрание людей, которые слыли в тех краях самыми мудрыми и знающими, и задал вопрос: «Что благоприятнее всего для души?» Ему ответили: «Заботиться о бедняках, давать корм скоту, приносить дрова для огня, выжимать хаому и почитать дэвов священными словами и пением гимнов». Тогда Заратуштра позаботился о бедных, задал скоту корм, принёс дрова для огня и выжал хаому [смешав её сок] с водой, — но никогда и нигде никаких дэвов не почитал Заратуштра.

Изложено по: «Затспрам» 21.8-11; «Денкарт» VII.3.51-62

Когда Заратуштре исполнилось тридцать лет, Boxy Мана явился ему.

В тот судьбоносный для всего телесного мира день Заратуштра отправился на реку Аеватáк за водой для приготовления хаомы. По отмели он отошёл вброд подальше от берега, где вода чище и [265] холодней, и вдруг увидел мужчину, который шёл [ему навстречу по берегу] со стороны южного каршвара.

Это был Boxy Мана. Заратуштре показалось, что ростом он — в три копья. Прекрасным, всезнающим, мудрым, осиянным божественной славой выглядел этот муж, и Заратуштра понял, что перед ним один из небожителей.

Заратуштра зачерпнул воды и пошёл к берегу. Когда он ступил на сушу, Boxy Мана встал перед ним и произнёс:

— Кто ты?

— Я Заратуштра, из рода Спитамы, — ответил Заратуштра Бессмертному Святому.

Тогда Boxy Мана спросил:

— О Заратуштра Спитама! О чём твоя тревога и печаль в этой жизни? и к чему ты стремишься более всего? и каковы твои сокровенные чаяния?

— О праведности, — ответствовал Заратуштра, — о ней одной я радею. О ней моя тревога и печаль, к ней одной я стремлюсь. Я — искатель праведности.

— Знай же, — сказал тогда посланник Неба, — есть в этом мире праведность, и твоя забота о ней не тщетна. Я явился к тебе как воплощённая праведность. Я — Boxy Мана, Благой Помысел. Но есть в этом мире Некто, Который превыше меня, — Творец Ахура Мазда.

И Boxy Мана велел Заратуштре следовать за ним.

Изложено по: «Затспрам» 21.11-27

Воху Мана так сказал Заратуштре:

— Ступай же за мной, о Заратуштра праведный, на собрание Бессмертных Святых!

И они пошли, Заратуштра позади, Boxy Мана впереди, указуя путь. Чтоб не отстать от небожителя, Заратуштре приходилось делать девяносто шагов, в то время как Boxy Мана делал только девять шагов. И вот наконец он узрел собрание семи Амеша Спента.

Когда Заратуштра приблизился к ним, он не увидел своей собственной тени на земле, столь ярким было сияние Бессмертных Святых.

По одному из поздних жреческих сочинений, когда Зардушт впервые увидел Амахраспандов, он решил, что перед ним верховные дэвы.

Они пребывали в Арьяна Вэджа, на берегу Вахви Датии. Спитама Заратуштра воздал хвалу Ахура Мазде, громким возгласом восславил [266] Амеша Спента, после чего прошёл вперёд и сел на место, специально приготовленное для него.

Святые показали ему знаком: спрашивай! И Заратуштра спросил:

— В [этом] телесном мире что наиболее совершенно, во-первых? что — во-вторых? [и] что — в-третьих?

— Во-первых — добрые помыслы, — ответил Ахура Мазда. — Во-вторых — добрые речи. И в-третьих — добрые дела.

— Что есть благо, что ещё благостней, и что благостнее всего? — вняв ответу Ахура Мазды, снова обратился с вопросом пророк и услышал из уст великого бога:

— Имена Амеша Спента — благо. Вид их — ещё благостней. А исполнение их заветов и наставлений — вот что благостнее всего, о праведный Заратуштра!

Далее в изложение вставлен фрагмент из «Яшт» 1 («Ормазд-яшт»). «Текст этого гимна дошёл до нас в искажённом виде, видимо, он просто дополнен или испорчен позднейшими переписчиками. Не обладая особыми художественными достоинствами, „Ормазд-яшт" тем не менее представляет большой интерес уже хотя бы потому, что помещается на первом месте среди всех яштов, и это закономерно — ведь в нём перечисляются имена верховного бога зороастрийской веры — Ахура Мазды. Первоначально, очевидно, имён этих было всего двадцать, но позднее добавили ещё более пяти десятков, так что общее число их стало насчитывать 72 (за вычетом имён „Ахура" и „Мазда"), то есть точно соответствовать количеству глав важнейшей зороастрийской религиозной службы — литургии „Ясна" <…> Несмотря на свою "дефектность" (с научной и литературной точек зрения), „Ормазд-яшт" очень почитается верующими: считается, что перечисление имён Ахура Мазды — лучшая защита против демонов-дэвов. Напомним, что такой же славой пользуются имена бога в разных религиях, в том числе и 99 имён Аллаха (так называемые ал-Асма-ал-Хусна, букв.: „прекраснейшие имена") у мусульман.

„Ормазд-яшт" полагается читать ежедневно после утренних молитв, рекомендуется читать его и перед сном, а при перемене места жительства — обязательно».[21]

И Ахура Мазда поведал[33] пророку о двух изначальных Духах — Благом и Злом:

{Когда состоялась встреча двух Духов, то

Произнеся эти слова, Творец явил пророку Заратуштре свой Божественный Разум — так, что Заратуштра лицезрел его во всём блеске и великолепии. Ему открылось, что Небеса противостоят царству Бесконечной Тьмы — обиталищу Ангхро Майнью. И столь велик и всеобъемлющ был Божественный Разум Ахура Мазды, что голова его касалась купола небес, ноги — дна, а руки — краёв неба, востока и запада.

Затем Амеша Спента торжественно посвятили Заратуштру в таинства истинной веры, открывшейся ему.

Сперва Заратуштра, повторяя заповедь Ахуры: «благие помыслы, благие слова, благие дела», прошёл сквозь пылающий огонь — и огонь не причинил ему вреда. [272]

Потом на грудь Заратуштре вылили чашу расплавленного металла. Когда металл стал застывать, пророк взял его руками и вручил Бессмертным Святым.

И сказал Ахура Мазда:

— После того, как восторжествует вера маздаяснийская, если только в ней случится раскол или закрадётся какая-нибудь ересь, подлинные твои последователи, о Заратуштра праведный, так же пройдут испытание огнём и металлом и ещё крепче уверуют в того, кто превыше всех телесных творений — в тебя, Заратуштра, и убедятся, что правота и Истина на твоей стороне. А дэвопоклонникам испытания не пройти!

Третьим [испытанием] было вспарывание ножом [живота Заратуштры?]; стали видны органы, которые внутри живота, истекающие кровью; но, когда на них были возложены руки, они исцелились. И это тоже было отмечено [Ахурой] — вот какими [словами]:

— Ты и твои единоверцы, принявшие пречистую религию, способны пройти эти три испытания — пламенем, расплавленным металлом и острым инструментом.

Изложено по: «Ясна» 19.1-15; 20.1-3. Пересказы подлинников упрощены

О великий Ахура Мазда, благой бог, Творец мира! — воскликнул Заратуштра. Что это за Слово, которое ты мне [ещё] не сказал, которое [уже] существовало прежде небес и прежде воды, прежде земли и прежде скота, прежде растений и прежде огня, и прежде человека праведного, и прежде дэвов и храфстра, и прежде всего материального мира, [и] даже прежде всех благих творений Мазды; [Слово,] которое заключает [в себе] зерно [Истины и] праведности?

И сказал Ахура Мазда:

— «Ахуна Вайрья», о Спитама Заратуштра, святая «Ахуна Вайрья»! Её я провозгласил прежде всего, она была произнесена до сотворения мира и всего, что существует в нём: прежде того, как воссуществовали земля и небо, растения и воды, люди и звери. Вот эти слова:

Да, Заратуштра праведный! Это были [все три?[36]] части «Ахуна Вайрьи», о Спитама Заратуштра! которые воистину посвящены мне.[37] И когда каждая [часть «Ахуна Вайрьи»] декламируется громко, с паузами между словами и стихами, и без пропуска их, — для человека от этого больше пользы, чем от сотни благочестивых ритуалов, верно исполненных.

— И кто в этом мире телесном, о верный Заратуштра, — продолжал Ахура Мазда, — произнесёт «Ахуна Вайрью» мысленно, а затем повторит её вслух, размеренно, правильно выделяя слова голосом и не сбиваясь с ритма песнопения, всё громче и громче, — того я, Ахура Мазда, после смерти проведу по мосту Чинват в обитель вечного блаженства праведников — царство Бесконечного Света и Амеша Спента. Но горе тому, кто, произнося слова этой святой молитвы, пропустит хоть одну её часть! Душу того я, Ахура Мазда, исторгну прочь из лучшего мира. Ибо я произносил эти священные слова молитвы, в которых упоминаются Господь и Рату, до сотворения мира. Они — лучшее из всего, что произносилось, произносится и что будет произноситься когда-либо на земле! Я изрёк их, чтобы их запомнили и неустанно повторяли ради Лучшей Истины.

Первыми двумя фразами — «Как наилучший Господь, как наилучший Глава [СК]» — молящийся признаёт меня, Ахура Мазду, Творцом и царём мира, духовным владыкой-Рату, стоящим превыше всего и всех, величайшим. Когда он произносит третью фразу — «Давший по Истине дело [СК]», — он тем самым признаёт, что всё благостное исходит от меня. Следующей фразой — «Мазде благое и власть [СК]» — молящийся взывает о наступлении моего царствия в мире. И пятой, заключительной фразой — «Убогих поставив пасти [СК]» — маздаясниец признаёт меня, Ахуру, пастырем бедных и праведных.

Заключительные строфы «Ясны» 19 традиция считает пояснением слов Ахура Мазды, хотя прямого отношения к речи бога эти строфы не имеют — см. перевод на с. 104. В «Ривайат» 60 содержится позднее жреческое толкование «Ахунвара» и «Ясны» 19. Согласно этому толкованию, значение первых трёх фраз: как существует в мире воля Ормазда, так и воля Рата; эти две воли в согласии друг с другом и с праведностью; верша добрые дела по наставлениям жрецов, человек укрепляет волю и власть Ормазда. Четвёртая фраза означает, что всё, что вершится во имя Истины и Благого Помысла — Вохумана, вершится и во имя Ормазда, и наоборот; власть же принадлежит Ормазду. Значение пятой фразы: Ормазд оказывает помощь бедным, нуждающимся в его поддержке. (Пересказ упрощён.)

{— Вторая святая молитва, — продолжал наставлять Мазда своего, — это молитва «Аша Вахишта», или «А́шэм Bóxy». Вот её слова: [274]

Первая фраза этой молитвы означает, что Аша-Истина — это Лучшая Истина, и она — источник наилучшего блага для живущих. Вторая фраза отделяет праведных от неправедных и объявляет, что Лучшей Истине причастны только благие творения Мазды. Третья фраза продолжает и подтверждает вторую; к тому же заключительные её слова — «…Истине Лучшей благо [СК]» — это Мантра Спента, Святое Слово, которое оказывает воздействие на мир; произнося их, молящийся укрепляет Добро и приближает царствие Лучшей Истины. И каждое слово <…> [этой молитвы] — это слово Ахура Мазды.

В «Ривайат» 27 говорится о значении молитвы «Аша Вахишта» для маздаяснийцев. В жизни человека бывают моменты, когда произнесение «Ашем Boxy» всего один раз имеет для этого человека больше значения, чем десять, сто, тысяча, мириад молитв «Ашем Boxy», и даже больше значения, чем весь Хванирас, исключая людей; и даже больше значения, чем весь мир и все вещи. Одна молитва «Ашем Boxy» ценнее десяти молитв, когда она произносится одновременно с подношением жертвенной лепёшки; ценнее ста молитв — когда произносится при возлиянии хаомы; ценнее тысячи — когда верующий произносит её перед сном; ценнее мириада — когда зороастриец повторяет её слова, пробудившись ото сна и принимаясь за дела; ценнее кешвара Хванирас — когда она произнесена перед смертью; и ценнее всего мира и всех вещей — когда она произносится на загробном суде: с её помощью грешный зороастриец может избежать ада.

Изложено по: «Видевдат» 3.14-21, 36-42; 8.1-25, 34-107

Абсолютная строгость предписаний о ритуальной чистоте поддерживается основной зороастрийской концепцией противопоставления доброго и злого начала, когда любое осквернение является выражением деятельности сил Зла, а смерть — их полным торжеством над плотским миром, тем хаосом и разрушением, которые вносит принадлежащий Ангхро Майнью деструктивный принцип Лжи в первоначально статичный мир Ахура Мазды, над которым властвует принцип справедливого миропорядка Истины (авест. Аша). Соблюдение ритуальной чистоты и восстановление её после осквернения играло едва ли не решающую роль в жизни древнего иранского общества, являясь непременным условием и средством достижения праведности, защитой от сил Зла и способом борьбы с ними; основой, позволяющей консервативной зороастрийской общине сохраняться тысячелетиями. <…>

Самым значительным по объёму (превышающему средний объём фрагарда „Видевдата" примерно вдвое) и представительным по части предложенных тем является восьмой фрагард „Видевдата". Он содержит описание похоронного обряда, ритуального омовения, обряда очищения огней и отнесения их к месту священного огня, запреты на половые преступления; кроме того, в восьмом фрагарде перечислены части [275] человеческого тела, приведены зороастрийские молитвы и заклинания. Изложение предписаний, вместе с тем, не является исчерпывающим, — так или иначе их предваряют или возвращаются к ним другие фрагарды „Видевдата" (так что по восьмому фрагарду можно составить впечатление, хотя и неполное, о „Видевдате" вообще). Ритуальному омовению посвящен полностью девятый фрагард. Что касается похоронного обряда, отдельные, не связанные между собой сведения разбросаны по нескольким фрагардам и приводятся, как правило, в связи с описанием очистительных ритуалов. В целом похоронный обряд по „Видевдату" можно представить следующим образом.

Как только душа отлетает от тела, на тело обрушивается дэв смерти в облике отвратительной трупной мухи, прилетающей с севера, где находится зороастрийский ад (7.1, 2). Он поражает соприкасающуюся с телом нижнюю одежду и ложе (7.9-10), жилище, а также ближайших родственников покойного (12) и нескольких человек, оказавшихся рядом (5.27-36). Огонь, ритуальные предметы (чаши, давила и хаому <…>), ритуальный пучок прутьев барсман, использовавшийся во время литургий, и само тело следует вынести из дома (5.39-40). Тело следует положить на высочайшие места, где будет наверняка признано, [что есть] пожирающие трупы собаки и птицы (6.45), которые должны очистить кости от мёртвой плоти. В других пассажах „высочайшее место" для выставления трупов описано как дáхма размером с тело (7.51). Со временем дахмы срывали, и это считалось вторым по значению „ублаготворением" земли (3.13 — см. с. 285). Покойника следует закрепить на кирпиче, камне, извести (8.10) за ноги и волосы, чтобы останки не растащили к огню, воде, земле, растениям пожирающие трупы собаки и птицы (6.46) и хищники (в противном случае виновные подвергались телесному наказанию (6.47, 48)). На трупе не следует оставлять одежду (5.51; 8.23-25). Выставлять тело и закреплять его должны двое нагих, обученных мужчин (8.10). Надо всем, что подверглось осквернению в ходе похорон, совершаются обряды очищения (в том числе с участием собак), читаются молитвы, заговоры (8). В случае невозможности совершить похоронный обряд сразу после смерти, тело должно находиться во временной могиле (5.10-14; 8.4-9). Кости складывали в закрытые хранилища выше собаки, выше лисицы, выше волка, не заливаемые водой дождевой, сверху [льющей] (6.50), по возможности построенные на камне, извести, глине (6.51). По сути, такие костехранилища должны оставаться единственным материальным следом, памятниками зороастрийского похоронного обряда.

Остаётся неясным, какими обрядами должны были сопровождаться у зороастрийцев массовые похороны, когда исполнение столь сложных предписаний было невозможно в силу объективных причин — например во время войны, на поле сражения после битвы.[39] Несомненно только, что для подобных ситуаций был предусмотрен (или даже импровизировался) некий упрощённый, „компромиссный" вариант ритуала. По-видимому, в некоторых случаях трупы закапывали в землю, каким-то образом „изолировав" мёртвую плоть от священной стихии (например, засыпав дно ямы известью или сухой глиной). Возможно, именно об этом сообщает Геродот (VII.24): «С телами павших царь [Ксеркс] сделал вот что. Из всего числа павших в его войске под Фермопилами — а их было 20000 человек — Ксеркс велел оставить около 1000, а для остальных вырыть могилы и предать погребению. Могилы были покрыты листвой и засыпаны землёй, чтоб люди с кораблей их не увидели".[40]

Если тело человека после смерти становится объектом скорейшего уничтожения, то о посмертной судьбе души зороастриец должен заботиться всю жизнь, готовясь предстать на суде, где будут взвешены его благие и злые мысли, слова и дела, и перед ним раскроются врата рая или разверзнется бездна ада».[41] [276]

— О праведный Ахура Мазда! Что делать маздаяснийцам, если в доме умрёт человек или собака?[42] — спросил Заратуштра.

И сказал Ахура Мазда:

— Пусть они разыщут дахму,[43] приготовят дахму. Если признают, что легче перенести покойника, тогда пусть вынесут покойника, а дом пусть оставят [на месте]; пусть окурят этот дом <…> наиблагоуханными растениями. Если [же] признают, что легче перенести дом, тогда пусть перенесут дом, а покойника пусть оставят [на месте]; пусть окурят этот дом <…> наиблагоуханными растениями.

— О Создатель плотского мира, праведный! [Кр]— спрашивал Заратуштра дальше. — Если в маздаяснийском доме умрёт человек или собака, [когда] начнётся дождь ли, снег ли, буря ли, темень ли, или наступление дней, [когда] скот в укрытиях, люди в укрытиях [Кр], и невозможно соблюсти надлежащий погребальный ритуал, что тогда делать маздаяснийцам?

И сказал Ахура Мазда:

— Где в этом доме маздаяснийском более всего земля наичистейшая, земля наисухая, чтобы меньше всего тем путём проходили[44] мелкий и крупный скот, огонь Ахура Мазды, барсман, по Истине простёртый, мужи праведные [Кр], там пусть хоронят мёртвого. На тридцать шагов от святых стихий, барсмана и мужей праведных — не ближе! — допускается погребение мертвеца. Пусть маздаяснийцы яму выкопают здесь, в этой земле, — [глубиной] в полноги — в твёрдой, в полчеловека — в мягкой; на это место пусть принесут золы или [сухого] навоза, а сверху нанесут кирпича или камня, или сухой глины, или сора.

«Сухие вещества — зола, навоз, кирпич, камень, сухая глина, сор, — должны служить слоем, изолирующим ритуально чистую землю от нечистого трупа. Видимо, использование на разных этапах похоронного обряда той или иной подстилки для изоляции земли от трупа было довольно широко распространено в древности; зафиксировано оно и в этнографической литературе. <…> В Каушика-сутре („Атхарваведа") предписывается перенести умирающего к трём священным огням, где он должен встретить смерть на полу — на месте, вымазанном коровьим помётом, покрытом травой или соломой, посыпанном зёрнами сезама и камешками. <…> В пятом фрагарде предписывается [277] по наступлению зимы дом за домом, род за родом возвести три таких „могилы" (5.10) такой величины, чтобы в полный рост ни головой не упираться, ни ногами впереди, ни руками окрест (5.11). Находившееся здесь тело должно было быть выставлено в течение года (5.14). Аналогичные сооружения, не имеющие нормальной двери, строились также для изоляции людей в состоянии нечистоты: для перенесшего труп в одиночку — пожизненно (3.15-18 — см. с. 279-280), для женщин и раненых с кровотечениями (5.59), для родившей мёртвого ребёнка (5.45-49) — до восстановления ритуально чистого состояния».[45]

— Здесь пусть положат бесчувственное тело, — продолжал Ахура Мазда, — на две ли ночи, на три ли ночи, на месяц ли, — на всё время, пока не прилетят птицы, не произрастут растения, не растекутся лужи, ветер не высушит землю. И вот когда прилетят птицы, произрастут растения, растекутся лужи, ветер высушит землю, тогда пусть маздаяснийцы в этом доме брешь прорежут. Двое мужчин[46] [из] проворных, умелых, — нагие, неодетые, должны, закрепив труп на глиняном кирпиче, положить его на известь [?],[47] в такое место, где будет наверняка признано, [что есть] пожирающие трупы собаки и пожирающие трупы птицы.[48] Тут эти переносчики трупов[49] пусть сядут на удалении от покойника в три шага. И да возгласит Глава[50] праведный маздаяснийцам: «Пусть маздаяснийцы соберут мочи, чтобы ею переносчики трупов вымыли волосы и тело!» [Кр]. Моча эта должна быть — мелкого или крупного скота, не мужчин, не женщин, кроме двоих — мужа и жены в кровнородственном браке [Кр]. [278]

— По пути, по которому проносят мёртвых собак и мёртвых людей [Кр], — продолжал наставлять Заратуштру Мазда, — никому проходить не дозволяется: ни людям, ни мелкому скоту, ни крупному; ни барсмана там проносить нельзя, ни огня. Только не относится сей запрет собаке — {ибо дэв трупной скверны Друхш-йа-На́су не выносит её взгляда}.[51] Собаку жёлтую четырёхглазую, белую желтоухую[52] трижды да проведут тогда по этому пути. И с проведением, о Спитама Заратуштра, собаки жёлтой четырёхглазой, белой желтоухой, Друхш-йа-Насу улетает в северную сторону [Кр]. Если же, о Заратуштра, нет уверенности, что ритуал совершён удачно и Друхш-йа-Насу изгнан, пусть снова проведут собаку — но уже шесть раз. Если не поможет и это, пусть девять раз проведут собаку жёлтую четырёхглазую, <…> белую желтоухую… [Кр] А если дэв скверны всё равно не улетит, пусть вместе с собакой пройдёт священник[53] и воспоёт победоносные слова:[54]

Да хранят нас от напасти Мазда и Спента Армайти! Сгинь, дэвовский Друхш! сгинь, дэвовское отродье! Сгинь, дэвами сотворенный! сгинь, дэвов создание, Друхш! сгинь, Друхш! убирайся, Друхш! пропади пропадом, чтобы, на севере сгинув, не губить мира плотского Истины!»

После этого вольны маздаяснийцы по этому пути проводить — мелкий или крупный скот, мужчин или женщин, или огонь, сына Ахура Мазды, или барсман, по Истине простёртый. После этого вольны маздаяснийцы этого дома жертву принести мясом и мёдом, будучи столь же безгрешными, как и прежде. <…>

— Да не понесёт никто в одиночку мёртвого! [Кр] — предупредил Ахура Мазда. — А если понесёт один мёртвого, смешается с ним труп через нос, через глаза, через рот, <…> через детородный орган, через задний проход. До кончиков ногтей на него [трупная скверна] Друхш-йа-Насу набрасывается. Не очиститься ему после этого во веки веков.

— О Создатель плотского мира, праведный! Где тому человеку место, который [в одиночку] пронёс мёртвого?

И сказал Ахура Мазда:

— Где на земле безводнее всего, бестравнее всего, чище всего землёй, меньше всего по дороге проходит скота мелкого и крупного, огня Ахура Мазды, барсмана, по Истине простёртого, мужей праведных. <…> Здесь маздаяснийцы эту землю пусть стеной вокруг обнесут, после чего еду пусть поставят маздаяснийцы, после чего одежду пусть поставят маздаяснийцы. Из самой что ни на есть наиубогой, из самой что ни на есть наиветшайшей да ест [грешник, пронёсший труп в одиночку,] еду, да одевает одежду, всё время, пока не станет старым ли, дряхлым ли, с иссякшим ли семенем.[58]

А когда он станет старым ли, дряхлым ли, с иссякшим ли [280] семенем, кого-нибудь после этого пусть пошлют маздаяснийцы [из] наисильнейших, наиловчайших, наиискуснейших, чтобы на вершине горы ему башку по основание отъяли; из самых всежрущих созданий Святого Духа, пожирающих трупы, пусть выбросят труп птицам грифам, так произнося: «Этим отрекается он от всех злых мыслей, злых слов, злых дел». Если другие злые дела совершены [им], — во искупление их — наказание, а если других злых дел не совершено, — искупление этому человеку во веки веков.

— О Создатель плотского мира, праведный! [Кр] — продолжал расспрашивать Заратуштра. — Кто одежду оставит поверх покойника, — тканую или кожаную, — такую, что ступни человека покроет, какое ему наказание?

«По описанному в „Видевдате" обряду, труп должен выставляться на дахме без всякой одежды. Современные зороастрийцы предварительно, до выставления, и после троекратного обмывания мочой, покойника „облачали с головы до ног в белые хлопчатобумажные одежды, которые должны быть чистыми, но бывшими уже в употреблении: одевать что-либо новое на покойника запрещается как греховная пустая трата. Эта одежда <…> состояла из священной рубахи, хлопчатобумажных штанов, едва прикрывавших колени, грубых обмоток на ногах и сложенного головного убора, завязанного под подбородком" (М. Бойс). Затем тело заворачивали в саван из хлопчатобумажного полотна так, чтобы открытым оставалось только лицо (на которое, в свою очередь, клали кусок белой ткани, приподнимаемый при обряде сагдид). В саван запихивали ножницы, которыми на дахме лишь надрезали его ткань, не обнажая тело. По мнению М. Бойс, древний обычай выставлять тела на дахме обнажёнными был оставлен в Иране после IX в., но сохранялся индийскими парсами.[59] Для сравнения можно заметить, что <…> погребальная одежда мусульманина-шиита состоит из трёх частей: „набедренной повязки" <…> от пупа до коленей, рубахи <…> до середины голени ноги и полотна <…>»[60]

И сказал Ахура Мазда:

— Пусть нанесут ему четыре сотни ударов конской плетью, четыре сотни [ударов плетью], «делающей послушными» [Кр]. Если же одежды столько, что она покрывает всего мертвеца, тогда наказание грешнику, допустившему это, — тысяча ударов плетью Сраоша-чарана.

— Но как же, о Ахура праведный, очиститься от скверны тем двум маздаяснийцам, которые случайно наткнутся на мёртвое тело — по лесу ли проходя, по полю, в горах или ещё где-нибудь? Какие ритуалы им выполнить надлежит? И как очиститься людям, отнёсшим труп человека или собаки на дахму? — спросил Заратуштра.

И благой бог дал такое наставление:

— Если обглодан был мертвец пожирающими трупы собаками или пожирающими трупы птицами, то пусть [маздаяснийцы] [281] омоют своё тело коровьей мочой и водой,[61] тогда очистятся [Кр]. А если мертвец не был обглодан, пусть маздаяснийцы трижды выроют три ямы и дважды омоются мочой, а на третий раз — водой. Сперва им надлежит вымыть руки, а затем облить водой макушку.

— О Создатель плотского мира, праведный! И когда вода благая приходит на макушку, на лоб, куда же Друхш-йа-Насу обрушивается?

И сказал Ахура Мазда:

— Дальше, между бровей на переносицу, Друхш-йа-Насу обрушивается.

— О Создатель плотского мира, праведный! И когда вода благая дальше, между бровей на переносицу приходит, куда же Друхш-йа-Насу обрушивается?

И сказал Ахура Мазда:

— На затылок Друхш-йа-Насу обрушивается.

— О Создатель плотского мира, праведный! И когда вода благая на затылок приходит, куда же Друхш-йа-Насу обрушивается?

И сказал Ахура Мазда:

— Дальше, на верхнюю челюсть Друхш-йа-Насу обрушивается [Кр]. Потом вода приходит на челюсть, и Друхш-йа-Насу кидается на правое ухо; затем, спасаясь от воды, — на левое ухо; и так он спускается вниз по человеческому телу, по всем членам его, пока не будет загнан благой водой под ступни. Под подошву загнанный [Друхш-йа-Насу] крылу мухи подобен. <…> Разом на пальцы оперевшись и пятки задрав, правые пальцы следует облить, и тогда Друхш-йа-Насу, на левые пальцы обрушивается. Левые пальцы следует облить. И тогда изгнан Друхш-йа-Насу в форме отвратительной мухи, [прилетающей] с северной стороны, с торчащими вперёд коленями, поднятым кверху задом, [которая] вся покрыта пятнами, как ужаснейшие храфстра. <…>

— О Создатель плотского мира, праведный! Если маздаяснийцы пешком ли проходя, пробегая ли, верхом ли, проезжая ли, наткнутся на огонь трупы варящий,[62] [на котором] труп бы варили, труп бы жарили, что тогда делать маздаяснийцам?[282]

И сказал Ахура Мазда:

— Пусть будет убит варящий труп, пусть убьют его, пусть котёл разнесут. <…> Вне пламени [этого] огня следует дрова прожечь, — то ли дерево, что с семенем огня,[63] или то, что для этого огня выложено,[64] — это дерево огнесеющее пусть вынесут, пусть вытащат, как можно скорее пусть выбросят [Кр] — девятью охапками пусть разнесут осквернённый огонь настолько от огня трупы варящего, как большая пядь[65] [Кр].

«Тушить огонь недопустимо, поэтому следует девятью охапками разнести осквернённый костёр. Над головнями, перекладывал их в углубления в земле, проделывают подобие очистительного обряда, совершаемого над человеком».[66]

Выслушав это наставление, Заратуштра приступил к Ахуре со следующим вопросом:

— О Создатель плотского мира, праведный! — воскликнул он. — Кто огонь истечения варящий[67] отнесёт к положенному месту,[68] какая этому человеку будет мзда после отделения души от тела?[69]

И сказал Ахура Мазда:

— Как если бы он в этой жизни плотской тысячу головней огня отнёс к положенному месту. <…>

— О Создатель плотского мира, праведный! Кто огонь от котла отнесёт к положенному месту, какая этому человеку будет мзда после отделения души от тела?

И сказал Ахура Мазда:

— Как если бы он в этой жизни плотской пятьдесят головней огня отнёс к положенному месту. <…> [283]

— О Создатель плотского мира, праведный! Кто огонь от места, где стойбище для скота, отнесёт к положенному месту, какая этому человеку будет мзда после отделения души от тела?

И сказал Ахура Мазда:

— Как если бы он в этой жизни плотской тридцать головней огня отнёс к положенному месту. <…>

— О Создатель плотского мира, праведный! Смогут ли очиститься те два человека, о Ахура Мазда праведный, что на труп наткнулись в глуши, в месте диком? <…>

И сказал Ахура Мазда:

— Смогут очиститься, о Заратуштра праведный! [Кр] Пусть убегут как можно быстрее прочь от мёртвого тела и омоются согласно обряду коровьей мочой и водой.

Пробежав первую хатру, пусть [каждый из тех двоих] бежит и дальше, с тем, чтобы там, где кто-либо из плотских существ ему повстречается, громогласно крик испустить: «Здесь на мёртвое тело наткнувшийся, — не ища того мыслью, не ища того словом, не ища того делом; да будет велено мне очиститься».[70] Если, пробежав, первых (людей) встретит [на пути], и они его не очистят, треть [вины] за его дело разделят [Кр]. То же самое пусть кричит он и пробежав вторую хатру, и пробежав третью. Если после второй хатры не помогут ему совершить очистительный ритуал — разделят половину вины за осквернение, а если на третьей хатре не помогут — всю вину на себя возьмут. Если же нигде не помогут ему, пусть каждый из тех двоих очищается сам коровьей мочой и водой.

— О Создатель плотского мира, праведный! Если будет вода на этом пути, требующая наказания «за воду»,[71] какое ему наказание?

— Пусть нанесут ему четыре сотни ударов конской плетью, — был ответ великого бога.

— А если будет растение на этом пути, требующее наказания «за огонь»,[72] какое ему наказание?

— Пусть нанесут ему четыре сотни ударов конской плетью, четыре сотни [ударов плетью], «делающей послушными». Такое ему наказание, такое ему искупление, искупающему здесь праведнику, а неискупившим — «воистину в Доме Лжи[73] постояльцами быть»[74] [Кр], — сказал Ахура Мазда Заратуштре. [284]

Изложено по: «Видевдат» 3.1-13, 22-35; сходно в «Меног-и Храт» 5 и 6

Заратуштра стал расспрашивать Ахуру о священной стихии земли — как надлежит её ублаготворять маздаяснийцу, последователю ахуровской веры:

— О Творец телесного мира, праведный! Где, во-первых, этой земле наиболее приятно?

И сказал Ахура Мазда:

— Поистине там, где муж праведный выступает, о Спитама Заратуштра, с дровами[75] в руке, с барсманом в руке, с молоком в руке, со ступой[76] в руке, произносящий священное слово о согласии с верой, обращаясь с просьбой к Митре, обладающему широкими пастбищами, и [богу лугов и пастбищ] Рáману, жалующему добрую пастьбу.

— О Творец телесного мира, праведный! Где, во-вторых, этой земле наиболее приятно?

И сказал Ахура Мазда:

— Поистине там, где муж праведный соорудил дом, снабжённый огнём, молоком, супругой, детьми, добрыми стадами. И с тех пор в этом доме обильно вскормленный скот, обильно вскормленная собака, обильно вскормленная супруга, обильно вскормленный ребёнок, обильно вскормленный огонь, все обильно вскормленные средства для доброй жизни.

— О Творец телесного мира, праведный! Где, в-третьих, этой земле наиболее приятно?

И сказал Ахура Мазда:

— Поистине там, о Спитама Заратуштра, где в наибольшей мере засевая, возделывают хлеба, травы, плодоносящие растения, где обводняют безводное место, где осушают место с избытком воды.

— О Творец телесного мира, праведный! Где, в-четвёртых, этой земле наиболее приятно?

И сказал Ахура Мазда:

— Поистине там, где в наибольшей мере разводят мелкий скот и крупный скот.

— О Творец телесного мира, праведный! Где, в-пятых, этой земле наиболее приятно?

И сказал Ахура Мазда: [285]

— Поистине там, где в наибольшей мере дают навоз[77] мелкий скот и крупный скот.

— О Творец телесного мира, праведный! Где, во-первых, этой земле наиболее неприятно?

И сказал Ахура Мазда:

— На хребте Эрезуры, о Спитама Заратуштра, там где дэвы собираются вместе из логовища Лиси.

— О Творец телесного мира, праведный! Где, во-вторых, этой земле наиболее неприятно?

И сказал Ахура Мазда:

— Поистине там, где в наибольшем числе зарыты трупы — умершие собаки[78] и умершие люди.

— О Творец телесного мира, праведный! Где, в-третьих, этой земле наиболее неприятно?

И сказал Ахура Мазда:

— Поистине там, где возводятся погребальные сооружения,[79] на которых положены умершие люди.

— О Творец телесного мира, праведный! Где, в-четвёртых, этой земле наиболее неприятно?

И сказал Ахура Мазда:

— Поистине там, где в наибольшем числе имеются логовища тварей Ангхро Майнъю [храфстра?].

— О Творец телесного мира, праведный! Где, в-пятых, этой земле наиболее неприятно?

И сказал Ахура Мазда:

— Поистине там, о Спитама Заратуштра, где мужа праведного жена и ребёнок влекутся вдоль пыльного и сухого пути неволи и поднимают скорбный голос.

— О Творец телесного мира, праведный! Кто, во-первых, радует эту землю величайшей радостью?

И сказал Ахура Мазда:

— Если кто поистине в наибольшем числе выкапывает там, где зарыты трупы — умершие собаки и умершие люди.

— О Творец телесного мира, праведный! Кто, во-вторых, радует эту землю величайшей радостью?

И сказал Ахура Мазда:

— Если кто поистине в наибольшем числе сносит погребальные сооружения, на которых были положены умершие люди. <…> [286]

— О Творец телесного мира, праведный! Кто, в-третьих, радует эту землю величайшей радостью?

И сказал Ахура Мазда:

— Если кто поистине в наибольшем числе уничтожает логовища тварей Ангхро Майнью [храфстра?].

— О Творец телесного мира, праведный! Кто, в-четвёртых, радует эту землю величайшей радостью?

И сказал Ахура Мазда:

— Если кто поистине в наибольшей мере засевая, возделывает, о Спитама Заратуштра, хлеба, травы, плодоносящие растения, если кто обводняет безводное место, если кто поистине осушает место с избытком воды.

Ведь неудовлетворена та земля, которая долго лежала невспаханной, которая должна быть вспахана пахарем, желающая для этого хорошего от поселянина, так же как молодая женщина, хорошо сложенная, которая долго ходит бездетной, желающая для этого хорошего от мужа.

Если кто обрабатывает эту землю, о Спитама Заратуштра, левой рукой и правой, правой рукой и левой, тот несёт ей выгоду; это представляется точно подобно тому, как муж возлюбленный, возлежа на широком ложе, приносит возлюбленной жене сына или другую выгоду.

Если кто обрабатывает эту землю, о Спитама Заратуштра, левой рукой и правой, правой рукой и левой, тогда говорит тому эта земля: «О муж, ты, который будешь меня обрабатывать левой рукой и правой, правой рукой и левой! Подлинно всегда впредь я буду проходить через страны, подлинно всегда впредь я буду идти, принося [изобилие], чтобы они смогли собирать всевозможные жизненные средства, не говоря об урожае хлеба».

Если кто не обрабатывает эту землю, о Спитама Заратуштра, левой рукой и правой, правой рукой и левой, тогда говорит тому эта земля: «О муж:, ты, который не будешь обрабатывать меня левой рукой и правой, правой рукой и левой! Подлинно всегда впредь будешь ты стоять прислонившись у двери другого, среди выпрашивающих средства к жизни; подлинно всякую пищу, капающую ото рта,[80] пронесут мимо тебя, — её дадут тем, у которых и так избыток добра!».

— О Творец телесного мира, праведный! Когда проявляется сущность маздаяснийской веры?

И сказал Ахура Мазда:

— Когда усердно возделывают хлеб.

Кто, засевая, возделывает хлеб, тот возделывает праведность [Аша], тот продвигает вперёд эту маздаяснийскую веру, [287] тот вскармливает эту маздаяснийскую веру, как если он совершает <…> десять тысяч молитв «Ясны».

Когда хлеб взращивается, тогда дэвов бросает в пот; когда провеянное зерно приготовляется, тогда дэвы обессилевают; когда мука приготовляется, тогда дэвы вопят; когда мучная пища готовится, тогда дэвы пускают ветры от ужаса. Всегда да будет иметься в доме эта мучная пища, для того, чтобы поражать дэвов, — в пасти у них станет очень горячо из-за неё, и их увидят обращающимися в бегство. Когда хлеб будет идти в изобилии, следует упоминать священное слово.

Ни один из тех, кто не ест, не способен ни к усердному занятию делами праведности, ни к усердному занятию [сельским] хозяйством,[81] ни к усердному занятию произведением сыновей. Ведь через едение живёт весь телесный мир; через неедение он теряет жизнь.[82]

— О Творец телесного мира, праведный! Кто, в-пятых, радует эту землю величайшей радостью?

И сказал Ахура Мазда:

— Если кто поистине, о Спитама Заратуштра, мужу праведному на этой земле за работу воздаёт по праву.

Если кто поистине, о Спитама Заратуштра, мужу праведному на этой земле за работу не воздаёт по праву и долгу, тот будет низвергнут Спента Армайти в Тьму, в тлен, в худший мир, и всюду на остроконечные прутья [Гр].

Изложено по: «Видевдат» 13

Спросил Заратуштра Ахура Мазду:

— Что за создание Святого Духа из тех созданий, которые созданы Святым Духом, каждое утро [с полуночи] до того, как взойдёт Солнце, выходит убивать тысячами создания Злого Духа?

И сказал Ахура Мазда:

— Ванхапара-ёж — дикая остромордая собака,[83] которую [288] злословящие[84] люди называют именем Дужака, — вот это создание Святого Духа из тех созданий, которые созданы Святым Духом, каждое утро [с полуночи] до того, как взойдёт Солнце, выходит убивать тысячами создания Злого Духа. И если кто-либо, о Спитама Заратуштра, убьёт Ванхапару, дикую остромордую собаку, которую злословящие люди называют именем Дужака, то повредит свою душу на девять поколений, для которых мост Чинват станет непроходимым, если он при жизни не искупит [этого греха] перед Сраошей.[85]

— О Создатель плотского мира, праведный! Если кто-либо убьёт Ванхапару, дикую остромордую собаку, которую злословящие люди называют именем Дужака, какое ему наказание?

И сказал Ахура Мазда:

— Пусть ему нанесут тысячу ударов конской плетью, тысячу [ударов плетью], «делающей послушными». <…> Кто нанесёт стерегущей скот собаке ушиб, или отрежет ей ухо, или порежет ей ногу, а из-за этого вор или волк незаметно утащит из стада скотину, тот должен тогда вред искупить: искупить наказанием за умышленно совершённое ранение собаки [Кр]. Должен понести наказание и тот, кто причинит вред любой другой собаке: стерегущей дом, охотничьей, молодой[86] [Кр] и всем прочим собакам.

для охраны мира. Так я, Ахура Мазда, собаку предназначил быть стражем от племени туранского, покуда стоит твердыня Истины, покуда стоит мир. И в том доме, где, о Спитама Заратуштра, будет бодра она голосом, не утащит незаметно ничего из хозяйства вор или волк; убиты будут ею волки, отброшены волки, брызжущие слюной. <…>

Собака одна, а сравнима с восьмью [существами]: у неё характер [289] священника [атравана]; у неё характер воина; у неё характер скотовода;[88] у неё характер раба; у неё характер вора; у неё характер зверя;[89] у неё характер потаскухи; у неё характер ребёнка.

Пищу ест как священник, неприхотлива как священник, незлоблива как священник, довольна и малой долей как священник. В этом она как священник.

Держится впереди как воин, сражается за скот благодатный как воин, она — позади и перед домом как воин. В этом она как воин.

Бдительная, спящая чутко как скотовод, она — перед и позади дома, позади и перед домом как скотовод. В этом она как скотовод.

Угодливая как раб, коварная как раб <…> В этом она как раб.

Ждущая темноты как вор, промышляющая ночью как вор, вслепую хватающая пищу как вор, ненадёжная как вор. В этом она как вор.

Ждущая темноты как зверь, промышляющая ночью как зверь, вслепую хватающая пищу как зверь. В этом она как зверь.

Угодливая как потаскуха, коварная как потаскуха, гадящая на дороге как потаскуха <…> В этом она как потаскуха.

Сонливая как ребёнок, слюнявая как ребёнок, высовывающая язык как ребёнок, забегающая вперёд как ребёнок. В этом она как ребёнок [Кр].

Выслушав эту речь Ахуры во славу собаки, Заратуштра спросил:

— О Создатель плотского мира, праведный! Какое наказание тому, кто нанесёт собаке, стерегущей дом, смертельный удар, [от которого] испускают дух?

И сказал Ахура Мазда:

— Пусть ему нанесут семь сотен ударов конской плетью, семь сотен [ударов плетью], «делающей послушными» [Кр]. За случайное убийство стерегущей скот собаки наказание — восемь сотен ударов плетью Сраоша-чарана, за случайное убийство охотничьей — шесть сотен ударов, а за случайное убийство щенка — пять сотен. <…> Столько [же] за ежа, столько [же] за ви́зу,[90] столько [же] за дикобраза, столько [же] за острозубую ласку, столько [же] за пушистую [?] лису, — за всех существ Святого Духа, относящихся к собакам, кроме водяной выдры [Кр].

«Наказанию за убийство выдры, почитавшейся особо, посвящена часть четырнадцатого фрагарда „Видевдата". Помимо фантастически сурового телесного наказания [290] (десять тысяч ударов конской плетью, заменяемых, правда, денежным штрафом), виновному предписывается убить большое количество дэвовских животных, заготовить множество вязанок сухих дров для священного огня, выполнить различные риуалы и др.»[91] — см. с. 108. О выдре см. также далее.

— А если кто-либо убьёт собаку умышленно, — продолжал Ахура Мазда, — душа того с большим криком и большим воем отойдёт к будущей жизни, чем мог бы волк вопить, попав в глубочайшую западню. Никакая другая душа не поддержит его душу в смерти криком и воем; ни одна из двух собак, стерегущих мост [Чинват], не поддержит её в смерти криком и воем. <…>

— О Создатель плотского мира, праведный! [Кр], — спросил Заратуштра. — Когда умирает собака, ничего уже не выслуживающая, и семя которой иссякло, куда отходит её дух?

И сказал Ахура Мазда:

— Он приходит к источникам вод, о Заратуштра, в которых сотворяются две водяные выдры: из тысячи сук собак и тысячи кобелей собак — пара выдр, — сука и кобель. Убивший выдру вызывает засуху беспастбищную. Тогда это жилое место покинет, о Спитама Заратуштра, счастье и изобилие, здоровье и целительность, процветание, приумножение, произрастание, рост хлебов и пастбищ.

— О Создатель плотского мира, праведный! Когда же в это место жилое вернутся счастье и изобилие, здоровье и целительность, процветание, приумножение, произрастание, когда рост хлебов и пастбищ?

И сказал Ахура Мазда:

— До тех пор, пока не будет убит ударом убивший здесь выдру, пока посвященной[92] душе этой выдры не принесётся жертва, в течение трёх дней и трёх ночей не возожжётся огонь, не будет простёрт барсман, поднесена хаома. После этого вернутся счастье и изобилие, здоровье и целительность, процветание, приумножение, произрастание, рост хлебов и пастбищ. <…>

— О Создатель плотского мира, праведный! Обделяющий пищей стерегущую скот собаку сколь согрешит такими делами?

И сказал Ахура Мазда:

— Настолько согрешит, как если б он в этой плотской жизни обделил пищей хозяина знатного дома [Кр]. Наказание ему — двести ударов плетью Сраоша-чарана. Держать впроголодь собаку, стерегущую дом, — это такой же грех, как обделить пищей зажиточного; за сей грех — девяносто ударов плетью. Не стояли бы прочно мои дома на земле, созданной Ахурой, если бы не было собаки, стерегущей [291] скот и стерегущей дом [Кр]. Обделить едой охотничью собаку — это всё равно, что обделить мужа столь же праведного, как священник-атраван; за это семьдесят ударов. А обделить пищей молодую собаку — всё равно что обделить пищей несовершеннолетнего юношу, посвященного в правила веры, который трудясь исполняет службу [Кр], — пятьдесят ударов конской плетыо за этот грех. Ведь в этой плотской жизни, о Спитама Заратуштра, из созданий Святого Духа быстрее всего стареют те собаки, которых оставляют без еды возле едящих, видящие, но не получающие;[93] принеси им молока и жира с мясом — положенную собаке пищу. <…>

«Собаке полагается „доля мужа" (см. стихотворный перевод выше — с. 288.). Кормление собаки, в том числе ритуальное, имеет в зороастризме большое значение: пища, данная собаке, предназначается для душ умерших родственников и близких; время кормления собаки — сразу после захода Солнца — принадлежит фравашам. У современных зороастрийцев обычная порция собаки — хлеб, разломанный на три части. Собака должна быть накормлена первой, до того, как кто-либо прикоснётся к ритуально чистой пище».[94]

— О Создатель плотского мира, праведный! Если в маздаяснийском доме собака безголосая окажется бешеной, что тогда делать маздаяснийцам?

И сказал Ахура Мазда:

— Пусть наденут ей на шею, завязав затем морду, специально вырезанный кусок дерева: твёрдого — размером в áшти,[95] мягкого — вдвое больше. И так пусть прикрепят, если же не закрепят ей [морду], и нелающая собака, бешеная, поранит скот или человека, пусть понесёт наказание за нанесённое ранение как за умышленное. Если в первый раз нападёт на скот, в первый раз поранит человека, — пусть ей отрежут правое ухо; второй раз нападёт на скот, второй раз поранит человека, — пусть ей отрежут левое ухо. Если в третий раз нападёт на скот, в третий раз поранит человека, — пусть ей отрежут от правой ноги; четвёртый раз нападёт на скот, четвёртый раз поранит человека, — пусть ей отрежут от левой ноги. В пятый раз нападёт на скот, в пятый раз поранит человека, — пусть ей отрежут хвост. И так пусть прикрепят, если же не закрепят ей [морду], и нелающая собака, бешеная, поранит скот или человека, пусть понесёт наказание за нанесённое ранение как за умышленное [Кр].

— Но, — закончил Ахура Мазда, — не относятся к собакам порождения собаки и волка, когда собака и волк скрещиваются.[96] От них [292] происходят смертельные для живых существ, те, что становятся опаснее, злее, убивающими больше живых существ, чем другие волки [Кр]. Эти зверёныши — храфстровские и подлежат убиению, как храфстра.

В X веке, когда арабы насильственно насаждали ислам, «„травля гебров" стала популярным развлечением, продолжавшимся в течение столетий, ею увлекались и халифы, и высшие сановники, и невежественный люд. <…> Мучить собак — <…> один из способов досаждать эороастрийцам. В первоначальном исламе нет никаких следов враждебного отношения к собаке как к нечистому животному (теперь это мнение широко распространилось среди мусульман). В Иране такое отношение к собаке, видимо, поощрялось в связи с тем необыкновенным уважением, которое проявляли зороастрийцы к этому животному. Вероятно, дурное отношение к собаке (подобно снятию пояса кусти или плевку в огонь) являлось внешним признаком обращения в новую веру. Множество мучений, причинённых этим животным мусульманами в течение столетий, служат печальным примером жестокости, к которой приводит религиозное соперничество».[97]

Изложено по: «Ривайат» 18. a1-а4, d1-d22, f1-f36

Заратуштра спросил Ахура Мазду:

— Что имеет большую ценность — телесный мир или Атар, Огонь Ахура Мазды?

— Огонь, — ответил Ахура. — Атар, {тысячеубивающий дэвов бесплотных [Кр]},[98] священная огненная стихия. Она ценнее телесного мира, ибо, если бы не было Огня, не мог бы существовать и мир. Я сотворил Огонь из собственного разума, а его сияние — из Бесконечного Света Анагранам Раучама.

{И бог поведал Заратуштре, как}[99] перед сотворением мира он совещался с Амеша Спента и язатами. На том совещании присутствовал и Огонь. Плача и рыдая, Огонь просил не создавать его в телесном мире — не давать ему материального воплощения Спеништа: ведь если будет создано пламя, люди станут неподобающим образом с ним обращаться, осквернять его и сжигать в нём мусор. Выслушав все жалобы, Ахура Мазда спросил Бессмертных Святых:

— Если я внемлю Огню и не создам его в телесном мире, я не смогу сотворить мир. Что же лучше — сотворить мир или оберечь Огонь?

Бессмертные Святые решили, что мир должен быть сотворен и, значит, нужно создать материальное воплощение Огня — пламя [293] Спеништа. Огонь воспротивился было этому решению, и тогда ему было объявлено устами Творца, что всякий, кем [Огонь] будет недоволен, попадёт в ад.

И Ахура Мазда спросил Заратуштру:

— Чья, по-твоему, душа — наиблагостнейшая? Кто принёс в этот мир несказанное благо?

— Керсаспа, — ответил Заратуштра.

— Так смотри же! — сказал Ахура Мазда и вызвал душу Керсаспы.

Керсаспа явился из преисподней и стал просить Заратуштру о заступничестве. Но Ахура сурово сказал:

— Стань поодаль, о душа Керсаспы! ибо ты мерзостен в моих глазах: ты оскорбил моего сына — Огонь Ахура Мазды!

Подробности легенды об оскорблении Керсаспой Огня см. на с. 225.

— Прости меня, о Ахура Мазда, и даруй мне будущее существование, и даруй мне [пребывание] в Гаронмане! — взмолился Керсаспа. — Ведь я убил змея Сэрвару,[100] коней пожиравшего, людей пожиравшего. Зубы его были величиной с мою руку, [каждое] ухо его было величиной в четырнадцать одеял, [каждый] глаз <…> величиной с колесо, а его рога <…> как сучья высотой. Целый день я бежал по его туловищу от хвоста к голове, только к вечеру добежал и убил чудовище. Если бы я не совершил этого подвига, Сэрвара уничтожил бы все твои творения, и невозможным стало бы очищение мира и будущее существование: у тебя никогда не нашлось бы средства против Ангхро Майнью.

Подробности подвигов Керсаспы, упоминаемых в «Ривайате», см. на с. 217-223.

— Стань поодаль, о душа Керсаспы! — гневно повторил бог. — Ибо ты мерзостен в моих глазах: ты оскорбил моего сына — Огонь Ахура Мазды!

— Прости меня, о Ахура Мазда, и даруй мне будущее существование, и даруй мне [пребывание] в Гаронмане! — опять взмолился Керсаспа. — Ведь я убил змея Гандарву! Если бы я не убил Гандарву, Ангхро Майнью восторжествовал бы над твоими творениями!

— Стань поодаль, о душа Керсаспы! —повторил Ахура Мазда и на этот раз. — Ты мерзостен в моих глазах: ты оскорбил моего сына — Огонь Ахура Мазды!

— О Ахура Мазда, допусти меня в [рай-]Парадúз и в Гаронману! — закричал Керсаспа в отчаянии. — Ведь я убил чудовищных великанов, которые были столь огромны телами, что, когда они шли, людям казалось, будто они головами достигают небес. И я [294] одолел Ветер, которому дэвы внушили ложь, говоря, что я, Керсаспа, не чту его! Ветер набросился на меня, поверив клевете, но я одолел его. Если бы я не совершил хотя бы одного из своих великих подвигов, невозможно стало бы конечное очищение мира и будущее существование! Прости мой грех, великий Ахура, и допусти меня в Парадиз и в Гаронману! А если нельзя допустить меня в Парадиз, тогда верни мне силу и победоносность, которыми я владел при жизни, и я сокрушу Ангхро Майнью и дэвов, я сокрушу преисподнюю Тьму!

— Не дам я тебе этого, о душа Керсаспы, — сказал Ахура Мазда. — Ведь люди совершают грехи, и до тех пор, покуда люди грешить не перестанут, невозможно тебя возвратить к жизни — ни тебя, ни любого другого, когда-либо жившего на земле. Воскрешение мёртвых станет возможным только когда на земле останутся одни безгрешные.

Тем временем язаты духовного мира и язаты мира телесного, слушая стенания Керсаспы, не выдержали и разрыдались. Заплакал горькими слезами и Заратуштра: ему было жалко мужественного героя, пребывающего в аду.

— О Ахура Мазда праведный, — сказал пророк, — будь снисходителен к душе Керсаспы. Ведь конечное очищение мира от Зла свершится благодаря ему. Прости его, Ахура!

Когда Заратуштра умолк, Огонь вскочил на ноги и заявил, что Керсаспа греховен и прощения ему нет.

— Я не пущу его в Парадиз! — воскликнул Огонь. Тогда поднялась Геуш Урван, Душа Быка.

— Я не пущу его в преисподний ад, — сказала она. — Он столько много добра сделал для меня в жизни!

— Прости его, — подхватил Заратуштра, обращаясь к Огню. — Обещаю тебе, что, когда я вернусь в мир, я всем людям накажу свято тебя чтить, — только прости Керсаспу!

Затем Заратуштра спросил Ахура Мазду:

— Кто будет первым, воскресшим из мёртвых в конце времён?

— Керсаспа, — ответил великий бог.

— Если Керсаспа столь грешен, почему же он будет первым воскресшим? — спросил Заратуштра.

— О Заратуштра праведный, — сказал Ахура Мазда. — Потому Керсаспа будет первым, кто воскреснет из мёртвых, что если бы не его подвиги, о которых он здесь упоминал, не было бы ни тебя, ни благих творений — дэвы бы всё уже уничтожили.

{И Ахура Мазда объявил, что Керсаспа — ибо этот герой принёс великой урон воинству Злого Духа — будет прощён и вознесён в Гаронману.}[101] [295]

Изложено по: «Ривайат» 31

Покажи мне душу того, — попросил Ахура Мазду Заратуштра, — кто из наделенных плотью был в мире самым деятельным.

И Ахура Мазда показал Заратуштре душу Йимы в северном направлении.[102] Йима стоял на коленях и каялся. Он был в нищенских ветхих одеждах, какие и подобает носить грешнику в потустороннем мире.

Увидев Ахура Мазду, он содрогнулся от стыда за свой поступок, который совершил в земной жизни, но — приблизился к Творцу и сел в отдалении.

Грешник, он не имел права быть рядом с великим богом.

— Кто это? — спросил Заратуштра и услышал в ответ:

— Это Йима, сын Вивахванта.

— За что же он сурово наказан? — спросил Заратуштра. — Что он такого совершил, этот Йима, сын Вивахванта, когда жил на земле среди людей?

— Он был первым из людей, кому я явил веру маздаяснийскую, — ответил Ахура Мазда, — но он не принял её. Он не проявил мудрости и ступил на путь Ангхро Майнью и дэвов. Он вот какие лживые слова стал говорить: «Я сотворил воду, я сотворил землю, я сотворил растения, я сотворил Солнце, я сотворил Луну, я сотворил звёзды и небеса». Так этот Йима, сын Вивахванта, возомнил себя богом и создателем мира. Но как он сотворил [мир], этого он и сам не знал и не мог сказать. Из-за этой лжи Хварна и царственное величие покинули его, а тело попало в лапы к дэвам.

— Но что же этот Йима сделал для мира хорошего? — был следующий вопрос Заратуштры.

— Когда дэвы предложили людям убить овцу в обмен на слона, — ответил Ахура Мазда, — Йима этому воспрепятствовал. Сей поступок Йимы был миру на благо.[103]

— А что было наихудшим из сделанного Йимой этому миру?

— Когда я явил ему Религию, он не принял её, — молвил бог. И тут душа Йимы возопила, обращаясь к Заратуштре:

— Прими же ты веру ахуровскую! Не слушай ничего, что будут говорить тебе дэвы! Не иди стезёй Ангхро Майнью! Смотри на меня: я не принял маздаяснийскую веру, вообразил, что я творец мира, — и вот что сталось со мной! Хварна покинула меня, я пал и очутился в [296] преисподней… Знай, оно наступит, будущее существование для праведников; мир очистится от Зла и восторжествует Ахура Мазда!

Едва Йима произнёс эти слова, грех его был прощён Ахура Маздой, Амеша Спента и прочими язатами. Йима покинул север. Он пошёл к югу — очищаться от греха.

Изложено по: «Яшт» 22 (Хадохт-наск–2) и «Видевдат» 19.27-34; сходно в «Меног-и Храт» 2.125-194

— О Творец! — спросил Заратуштра. — Что случается с людьми, когда они покидают мир? Какова судьба грешника после смерти и какова праведника? И где совершается тот отчёт, где представляется он, где собираются для него данные, где оказываются налицо все данные для того отчёта, который даёт смертный о душе своей, когда она оставляет этот мир?

Заратуштре ответствовал Ахура Мазда:

— После того, как скончается человек, после того как отойдёт он, после того как дэвы злые, зломудрые, подойдут к нему, когда рассветёт и засияет заря, когда на горы с чистым блеском взойдёт победоносный Митра и блестящее Солнце станет пониматься, тогда, праведный Заратуштра, дэв по имени Визареша овладевает связанною душою[104] дурного человека, человека, поклонявшегося дэвам, жившего мерзко. И тот, кого увлекало Зло, и тот, кто руководился Правдою [Аша], оба выступают тогда на пути свои, изготовленные временем. У моста, созданного Маздою, у чистого Чинвата, — вот место, где разбирают, как чья душа, как чья совесть действовала в мире, что совершил кто, обитав посреди живых существ [К]. По этому мосту души праведников попадают на небеса, а грешники не могут пройти по нему и сваливаются вниз, в преисподнюю. Ибо сюда приходит прекрасная, статная, бодрая, высокая дева [К] — Даэна, Вера маздаяснийская; сопутствуют ей святость, правда, власть, могущество. Эта дева низвергает зловредные души дурных людей во Тьму; души же людей чистых её властью переходят по ту сторону недосягаемых гор Хара Бэрэзайти. Эта дева проводит праведников через мост Чинват, приобщая их к сонмам небесных язатов [К]. [297]

По «Меног-и Храт» (2.116-126), роли судей у моста Чандвар исполняют Михр, Срош и Рашн: и там [у моста] произойдёт много споров, а в желании зла Эшм и Астовидад, что пожирает все творения, не знают насыщения. И это случится при посредничестве Михра, Сроша и Рашна и взвешивании, что [осуществляет] справедливый Рашн на небесных весах и не наклоняет [весы] ни в какую сторону ни для праведных, ни для грешных, ни для господ, ни для правителей, так что он не изменит [склонение весов] ни на волос и не замыслит вреда. А к тому, кто господин, правитель и Рат, он относится так же справедливо, как и к человеку незначительному. И когда душа праведного проходит по этому мосту, этот мост становится шириной в один парасанг, и эта душа праведного проходит [его] с помощью праведного Сроша. И то, что является его [праведного] благими деяниями, выходит ему навстречу в образе девушки, которая красивее и лучше всех девушек в мире [Ч]. О судьбе грешника по «Меног-и Храт» см. внутритекстовый комментарий на с. 300.

— Ахура Мазда, Дух Святейший! <…> Когда умирает праведник, где в ту ночь находится душа его? — спросил пророк.

И Ахура Мазда поведал Заратуштре, где пребывает праведная душа и какое ожидает её загробное воздаяние.

— Около головы она восседает [З], — сказал бог, и взывает о блаженстве [З]. Она так поёт:

В эту ночь столько удовольствия испытывает душа, сколько всё [удовольствие, испытываемое] живым миром [З]. И во вторую ночь душа праведника делает то же самое, и в третью ночь, — поёт гату и блаженствует. А по истечении третьей ночи, на рассвете, душа праведника носится перед растениями и благовониями. Ей навстречу является ветерок, веющий с южной страны, с южных стран [каршваров], благовонный, благовоннее иных ветров. И воспринимая этот ветер ноздрями, душа праведника рассуждает:

«Откуда этот ветер веет, самый благовонный [из всех], какие я когда-либо воспринимал?»

В сопровождении этого ветра является собственная его Вера, с телом девицы прекрасной, блестящей, белорукой, плотной, стройной, статной, великорослой, с выдающимися грудями и славным станом, благородной, с сияющим лицом, пятнадцатилетней по возрасту, и столь прекрасной телом, как прекраснейшие из созданий [З].

Это — Даэна, его Вера. Праведника она встречает в облике [298] прекрасной девы, а грешника — в облике отвратительной старухи. Спрашивает Даэну праведная душа:

— Кто ты, о девица, которую я узрел прекраснейшею по телу из девиц?

А ему ответила его собственная Вера:

— Я, о юноша благомыслящий, благоговорящий, благодействующий, благоверный, собственная твоя Вера в настоящем [её] виде. Всякий любил тебя за такое величие, доброту, красоту, благоговорение, победоносную силу и противоборство [дэвам], какие ты замечаешь во мне.

Ты меня любил, о юноша благомыслящий, благоговорящий, благодействующий, благоверный за такое величие, доброту, красоту, благовоние, победоносную силу и противоборство [дэвам], какие я замечаю в тебе. Когда ты видел, как другой совершал сожжение [мёртвых тел] и идолопоклонство, и притеснял, и срубал деревья,[106] — ты сидел тогда, произнося готы, чествуя благие воды и Огонь Ахура Мазды, и стараясь удовольствовать праведников, изблизка приходящих и издалёка.

И меня, бывшую милой, — [ты сделаешь ещё] более милой, бывшую прекрасной — более прекрасной, бывшую вожделенной — более вожделенной, и сидевшую на высоком месте ты посадил на [ещё] более высокое место, этими [твоими] добрыми мыслями, этими добрыми словами, этими добрыми делами. А впоследствии люди будут чествовать меня и Ахура Мазду, давно чествуемого и призываемого.

Первый шаг сделала душа праведника, и стала на Хумате [добрых мыслях]; второй шаг сделала душа праведника, и стала на Хухте [добрых словах]; третий шаг сделала душа праведника, и стала на Хварште [добрых делах]; четвёртый шаг сделала душа праведника, и [З] очутилась в — в Доме Хвалы.

В подлиннике («Яшт» 22.15) названы три ступени Парадиза — Хумат-Парадиз, Хухт-Парадиз и Хваршт-Парадиз, которые вместе с упоминаемым в конце строфы Домом Хвалы соответствуют четырём сферам мироздания в зороастрийской космологии — сфере звёзд, сфере Луны, сфере Солнца и царству Бесконечного Света Ахура Мазды. Точно так же четырём сферам мироздания соответствуют (противопоставляются) и четыре ступени ада, упоминаемые в «Яшт» 22.33 — см. далее, с. 301.

И другой праведник, который умер раньше, выходит ему навстречу и спрашивает его:

— Как, о праведник, умер ты? как, о праведник, вышел ты из обиталищ, полных скотом, и от птиц, понимающих друг друга? из телесного мира в духовный мир, из тленного мира в нетленный мир? Сколь долговременно будет твоё блаженство! [З] [299]

И тогда я, Ахура Мазда, говорю этому праведнику, который вышел навстречу:

— Не спрашивай его, кого спрашиваешь, прошедшего ужасный, страшный, гибельный путь: рознь тела и души. Да поднесут ему пищу из желтоватого масла![107] Вот пища для юноши благомыслящего, благоговорящего, благодействующего, благоверного после смерти. Вот пища для женщины очень благомыслящей, очень благоговорящей, очень благодействующей, очень благоверной, наученной добру, покорной супругу, праведной после смерти [З].

— И ещё в Доме Хвалы, — продолжал Ахура Мазда, — встаёт навстречу праведнику с своего златозданного престола Благой Дух [Boxy Мана] и говорит ему:

— Наконец-то, непорочный, пришёл ты сюда к нам, из преходящего мира в мир, не знающий тлена!

Исполненные мира души праведников подходят к Ахура Мазде, подходят к Бессмертным Святым, к златозданным престолам их. Идут они в Гаронману, в обиталище Ахура Мазды, в обиталище Бессмертных Святых, в обиталище других непорочных.

Когда праведник подлежит очищению после своей кончины, злые, зломыслящие дэвы трепещут самого их присутствия, подобно тому как овца, обречённая волку, трепещет перед волком.

Праведник не перестаёт быть в сообществе непорочных: при нём они, при нём Найрьо Сангха; один же из приближённых Ахура Мазде язат Найрьо Сангха. [К]

Выслушав бога, Заратуштра приступил к нему с новыми расспросами.

На этот раз он спросил о судьбе грешной души:

— Ахура Мазда, Дух Святейший, Творец телесных миров, праведный! Когда издыхает грешник, где в ту ночь находится душа его?

И сказал Ахура Мазда:

— Там же, праведный Заратуштра, около головы она шатается, произнося [З] такие печальные слова:

«В какую землю мне бежать, куда я направлюсь?» [Бр][108]

В эту ночь столько неудовольствия испытывает душа, сколько весь живой мир [З]. Так же страдает грешная душа и во вторую ночь, и в третью ночь после издыхания мерзкого грешника.

По истечении третьей ночи, праведный Заратуштра, на рассвете, душа грешника носится над ужасами и зловониями. Ей [300] навстречу является ветерок, веющий с северной стороны, из северных стран [каршваров], зловонный, зловоннее иных ветров.

Имеется в виду «злой» Вайю.[109] Сравн. в «Меног-и Храт» 2.115-116: в течение трёх дней и ночей душа будет сидеть у изголовья, а на рассвете четвёртого дня она с помощью праведного Сроша, благого Ветра, могущественного Бахрома и при противодействии Астовидада, злого Ветра, дэвов Фрезúшт и Назúшт,[110] злонамеренных действий Эшма, злодея с кровавой дубинкой, [достигнет] страшного высокого моста Чандвар, к которому приходят все — и праведный, и грешный [Ч].

В другом фрагменте «Меног-и Храт» (2.161-167) о посмертной участи грешника сообщается, что на четвёртый день приходит дав Визарш и связывает душу грешника самыми ужасными способами. И при противодействии праведного Сроша он ведёт его на мост Чандвар, и тогда праведный Рашн обвиняет душу грешника в греховности. Затем дэв Визарш хватает эту душу грешника, безжалостно и жестоко бьёт её и мучает. И душа грешника громко плачет и рыдает, сильно умоляет и просит, страстно борется за жизнь, [но] безуспешно [Ч]. И так как её борьба и просьбы не помогают, и никто ни из благочестивых, ни из дэвов не придёт ей на помощь, то дэв Визарш в злобе утащит её в самый нижний [?] ад [Ч].

И, воспринимая этот ветер ноздрями, душа грешника рассуждает:

«Откуда этот ветер веет, самый зловонный [из всех], какие я когда-либо воспринимал?» [З]

В «Яшт» 22 фрагмент о Даэне грешника (строфы 27-32) утрачен в подлиннике, но в «Меног-и Храт» (2.167-182) сохранился его пехлевийский перевод-пересказ, цитируемый далее:

И потом дева, на девиц вовсе не похожая, идёт ей навстречу. Говорит душа грешника скверной деве:

— Ты кто, сквернее и отвратительнее которой я на свете никогда не видал скверной девы?

И ему в ответ говорит эта скверная дева:

— Я не дева, я — злые твои дела, о грешник зломыслящий, злоговорящий, злодействующий и зловерный. Ибо когда ты видел на свете, что служат богу, ты сидел тогда, поклоняясь дэвам. И когда ты видел, что доброму мужу, пришедшему издалека или изблизи, дают пристанище, оказывают гостеприимство и дают милостыню, тогда ты доброго мужа унижал и обижал, и не давал милостыни, а запирал дверь. И когда ты видел, что творят правосудие, не берут взяток, дают верное свидетельство и говорят правдивые речи, ты сидел тогда, творя несправедливость, лжесвидетельствуя и ведя дурные речи. На! я — твои злые мысли, злые речи и злые дела, которые ты мыслил, говорил и делал. [301] И, бывшая без чести, я чрез тебя ещё более обесчещена; бывшая презренной, я чрез тебя сделалась ещё более презренною; и сидевшая на позорном месте, я чрез тебя ещё более опозорена.

Потом [душа], шатаясь,[111] подаётся вперёд… [З]

Дальнейшее изложение — по «Авесте»:

Первый шаг сделала душа грешника, и стала на Душмат [злые мысли]; второй шаг сделала душа грешника, и стала на Дужухт [злые речи]; третий шаг сделала душа грешника, и стала на Дужварешт [злые дела]; четвёртый шаг сделала душа грешника в беспредельный мрак.[112]

Ей сказал, спрашивая, грешник, прежде издохший:

— Как, о грешник, издох ты? как, о друдж, вышел ты из обиталищ, полных скотом, и от птиц, понимающих друг друга? из телесного мира в духовный мир, из тленного мира в нетленный мир? Сколь долговременно будет твоё мучение!

Сказал Ангхро Майнью:

— Не спрашивай его, кого спрашиваешь, прошедшего страшный, ужасный, гибельный путь: рознь тела и души. Да поднесут ему пищу из яда и вонючего яда! Вот пища для юноши зломыслящего, злоговорящего, злодействующего, зловерного после издыхания. Вот пища для бабы очень зломыслящей, очень злоговорящей, очень злодействующей, очень зловерной, наученной злу, непокорной супругу, грешной, после издыхания.

О загробном воздаянии праведникам и грешникам см. также сказание о праведном Вирáфе — с. 357-367.

Изложено по: «Датастан-и Деник» 20.3 и 21.2-9

Мост Чинват (среднеперс. Чандвáр), {о котором Заратуштре поведал Ахура},[113] — это не простой мост, а дух в форме лучей. Начинается он от высочайшей вершины Хара Березайти в середине земли. Праведники проходят по нему беспрепятственно и попадают на небеса, а грешники преодолеть мост не могут и сваливаются вниз, в адскую преисподнюю бездну.

Ибо Чинват подобен многогранному лучу: одни грани у него широкие — в девять копий их ширина, а другие узкие и острые, как лезвие [302] отточенного кинжала. Когда души праведников и грешников приходят к Чинвату, он поворачивается к праведникам широкой гранью, а к грешникам — узкой.

Чем больше человек совершил в земной жизни грехов, тем уже Чинват становится под его ногами.

Изложено по: «Ривайат» 36.5-13

Заратуштра предстал перед великим богом Ахура Маздой и, плача, сказал:

— О Ахура Мазда! Сделай меня бессмертным!

— Я не могу исполнить этой просьбы, — возразил пророку Ахура Мазда. — Если я сделаю тебя бессмертным, то и Братрок-реш[114] Тур, карапан, которого Ангхро Майнью создал, чтоб он тебя убил, тоже сделается бессмертным. А если Братрок-реш Тур обретёт бессмертие, то не состоится конечное очищение мира от Зла и будущее существование для праведников станет невозможно.

Заратуштра воскликнул, плача:

— Ты создал ветер, ты создал воду, <…> ты создал огонь, ты создал всё, что есть на земле и во Вселенной, а сделать меня бессмертным не можешь!

Тогда Ахура Мазда наделил Заратуштру Божественным Разумом, и пророк увидел всё: что было и что будет <…> в плотском мире и в мире духовном; и судьба каждого человека, живущего на земле, открылась ему.

Узрел он мысленным взором и нечто другое: тех, кто бессмертен, но при этом бездетен, и тех, кто смертен, но имеет семью и детей. Первые показались Заратуштре печальными и горестными, вторые — преисполненными радости.

И тогда он сказал Ахура Мазде:

— Простая счастливая человеческая жизнь кажется мне лучшим уделом, чем бессмертие при бездетности.

И сказал на это Ахура Мазда:

— Ты изрёк истинные слова, И мне, великому богу, тоже любезнее, если ты будешь жить, как все люди, приведёшь в дом супругу и она родит тебе детей, нежели чем ты станешь бессмертным, но бездетным. Это моё наставление тебе, праведный Заратуштра, — передай его людям. [303]

Изложено по: пехлевийский «Бахман-яшт» 1.1-5; 2.1-15

Когда Заратуштра попросил Ахура Мазду сделать его бессмертным, великий бог наделил своего пророка Божественным Разумом. Мысленному взору Заратуштры предстало древо с четырьмя ветвями — из золота, из серебра, из стали и из железа.[115]

— Что означает это видение, о Ахура Мазда праведный? — спросил Заратуштра. — Ибо я вижу удивительное древо и четыре ветви на нём: одна золотая, другая серебряная, а две остальные — из стали и из железа.

— Корневище и ствол древа — это последняя Эра, которая наступила с твоим приходом в мир, о Заратуштра праведный, — отвечал Ахура Мазда пророку. — Четыре же ветви — это четыре периода, которые грядут. Золотая ветвь означает время после того, как ты примешь истинную веру. Тебе суждено снискать покровительство Кави Виштаспы и обратить этого великого царя на путь маздаяснийской Истины. Ветвь серебряная — это эпоха правления Арташи́ра из династии Кавиев,[116] сына Спентадáты (среднеперс. Спандáтт, фарси Исфандия́р). Стальная ветвь символизирует царствие Xосрóва Аноширвáна, сына Кавáда. А железная ветвь — мрачное царствие приспешников кровожадного и беззаконного Айшмы.[117] Но всё это случится, когда тебя уже не будет на свете.

{Заратуштра понял, что благой бог отказал ему в бессмертии},[118] и слёзно вскричал:

— О Ахура! Ведь я — праведнейший из всех, кто был и кто будет, я лучшее из всего, что ты сотворил! И Гопатшах, и сын Фрия́ны Йóйшта (среднеперс. Яви́шт, в поздней традиции Гошт-и Фрия́н), и сын Виштаспы Пешотáну (фарси Пешутéн) сделались бессмертными Рату!..[119] К тому же если я буду бессмертным, противники Арты-Истины поймут, сколь велико твоё могущество, раз ты сделал бессмертным своего пророка, и уверуют в тебя!

— Если я сделаю тебя бессмертным, о праведный Заратуштра [304] Спитама, — возразил Ахура Мазда на этот раз, — тогда и карапан Братрок-реш[120] Тур обретёт бессмертие <…> и будущее существование станет невозможно.

Но пророк не уразумел этих слов своим человеческим разумом. Тогда Ахура Мазда наделил его Разумом Божественным. Он вложил этот Разум в виде воды в руку Заратуштры и приказал:

— Выпей!

Заратуштра испил священной воды — и Божественный Разум Ахура Мазды вошёл в его сознание на семь дней и семь ночей. Заратуштра узрел и понял всё, что происходит в телесном мире — во всех семи каршварах земли.

На седьмой день Ахура забрал Божественный Разум у пророка и вернул ему человеческий. Очнувшись, Заратуштра воскликнул:

— В сколь чудесном и сладостном сне я пребывал, о великий Ахура Мазда!

— И что же ты видел, что тебе открылось? — спросил пророка Творец.

— О Ахура, — сказал Заратуштра взволнованно. — Я зрел души неправедных богачей в преисподней и души праведных бедняков в Парадизе. Я видел бездетных богачей — сколь им было невесело![121] И ещё я видел древо о семи ветвях. Ветви на нём были: золотая, серебряная, из бронзы, из меди, из олова,[122] из стали и из железа.

— Ты уже зрел это древо в прошлый раз, и я разъяснил тебе, что оно означает, — сказал Ахура Мазда. — Но теперь…

Изложено по: пехлевийский «Бахман-яшт» 2.15-57, 62; 3.1-43. Изложение носит конспективный характер и во многих случаях упрощено сравнительно с подлинником

— Ты уже зрел это древо в прошлый раз, и я разъяснил тебе, что оно означает, — сказал Ахура Мазда. — Но теперь на этом древе не четыре, а семь ветвей. Золотая — правление Виштаспы, который сокрушит дэвов и изгонит Ангхро Майнью во Тьму. Люди станут чтить растения и священные стихии — воду, огонь и землю. Серебряная ветвь — грядущее правление Арташира из династии Кавиев, сына Спентадаты, который отделит дэвов от людей и упрочит маздаяснийскую веру. Бронзовая ветвь — правление Арташира, сына Папáка из династии [305] Сасанидов, и его сына Шапýра. Восторжествуют Истина и вера при них, и в этом им поможет праведный Атурпáт, сын Maxpaспáнда. Медная ветвь — царствие Ашкáна.[123] Ветвь оловянная — царствие Бахрáма Гýра, при котором Ангхро Майнью и колдуны сокроются во Тьму и мрак. Стальная ветвь — царствие Хосрова Аноширвана, сына Кавада, который уничтожит еретика Маздáка, сына Бамдáда. И железная ветвь — царствие дэвов, приспешников Айшмы. С помощью колдовства они ворвутся с востока, воцарятся на десять сотен зим и учинят великие бедствия. Много будет убито маздаяснийцев, разрушено храмов и осквернено священных огней. Области превратятся в города, города — в деревни, деревни — в родовые поселения, а родовые поселения — в дома, где проживает только одна семья. Те, кто прежде были друзьями, сделаются лютыми врагами; родственники возненавидят друг друга и станут друг другу чужими; великий разлад случится меж людьми! Солнце будет меньше пребывать на небосклоне, дни сделаются короче на треть; земля станет скуднее родить, а по всем дорогам будут рыскать разбойники. Люди станут ниже ростом, их сила уменьшится, а дурные наклонности в их душах сделаются необузданными. Осквернят священные стихии, ибо мертвецов будут обмывать водой и после этого закапывать в землю либо сжигать в пламени огня, — и такое богомерзкое кощунство будет предписано законом. Жрецы будут чинить козни друг другу, умы маздаяснийцев смутятся ересями, благородные превратятся в идолопоклонников. Земля-Спандармат широко откроет свой рот и изрыгнёт на поверхность драгоценности — золото, серебро и камни. Рабы станут властителями. Страшнее те далёкие времена, чем тысячелетнее царствование Ажи Дахаки! Страшнее они, чем времена, когда правил ненавистный Франграсйан!.. Смерть будет великой удачей для живых.

— Вот пророчество о грядущих судьбах страны, — закончил Ахура Мазда. — Пусть люди изучают священные тексты, пусть изучают «Зенд», ибо в те злодейские времена главной их заботой останется — очистить души ради загробного блаженства.

— О Творец телесного мира! — воскликнул потрясённый Заратуштра. — Но что же будет, когда минут те проклятые десять сотен зим т кончится царствие дэвов? Как вновь восторжествуют маздаяснийцы и вера истинная? И как праведникам удастся сокрушить Айшму и дэвов, насланных Духом Зла?

— О Заратуштра Спитама, — ответил Ахура Мазда, — после приспешников Айшмы явится новый дэв — дэв Шедáспих Килиpия́кх[124] из страны, где некогда правил Сайрима, сын Траэтаоны. [306] Алое оружие у его приспешников будет, алые дэвовские знамёна и алые шлемы. Перед их нашествием Солнце, Луна и небесные светила явят предостерегающие знаки. Луна окрасится в разные цвета, начнутся землетрясения, ветры сделаются яростными как никогда.

Снова, о Заратуштра, бедствия обрушатся на маздаяснийскую землю. Айшмовские дэвы, подпоясанные кожаными ремнями, и приспешники Шедаспиха Килизиякха воинственны и кровожадны: трём великим битвам предначертано быть. Одна из этих битв уже состоялась при царе Кави Усане. Вторая битва случится, когда ты, о Заратуштра праведный, обратишь Виштаспу, великого царя. Это будет битва за веру маздаяснийскую против дэвопоклонников-хьяóна — против несметного войска Ареджатáспы (среднеперс. и фарси Арджáсп).[125] А третья битва состоится уже после тебя, когда в арийские земли нагрянут посланники кровожадного Айшмы, посланники Шедаспиха Килизиякха и нечестивые арабы. Последователям истинной веры придётся покинуть родные места, ибо их будут преследовать, но они организуют поселения и там сохранят зерно веры и священный огонь. Когда же минет сотая зима, наступит конец твоей эры, о Заратуштра Спитама, и в следующую эру ничто греховное из предшествующей не перейдёт.

— Но если столь многочисленны будут дэвы, как же удастся их сокрушить? Какая сила изгонит их? — спросил Заратуштра.

— На это я вот что тебе отвечу, о Заратуштра верный, — сказал Ахура Мазда. — Как только приспешники Айшмы появятся на востоке, из озера Фраздáну родится первый из Саошьянтов — У́хшйат-Э́рета (среднеперс. Xушедáр), твой сын. Он встретится со мною, великим Ахура Маздой. И тогда же родится божественный царевич из династии Кавиев.

В подлиннике (3.14) здесь приводятся мнения зороастрийских вероучителей относительно отождествления этого персонажа с Шапуром I или неким Бахрамом Варджавáндом. Буквальное значение этого имени: «Вахрам блистательный». Э. Вест отмечает, что в «Авесте» соответствующий эпитет «варечáнгхант» прилагается к Тиштрии, Хварне, Кавилм и Луне; таким образом, возможно отождествление этого персонажа с Варахраном (авест. Вертрагна), наделённым также чертами одного из сасанидских царей. Однако, замечает далее (SBE. Vol. V. Р. 232. Note 2) Э. Вест, в строфе 49 Варджаванд и всё человечество всецело принимают зороастризм, что плохо согласуется с отождествлением Варджаванда с божеством Варахраном.

— В ночь, когда родится этот царевич, — продолжал Ахура Мазда, — над местом его рождения с неба упадёт звезда. Когда ему исполнится [307] тридцать лет, он явится с бесчисленной армией, вооружённой победоносным оружием, и со множеством знамён. И как только планета Ормазд-Юпитер займёт своё высшее положение на небосводе, а Нахид-Венера низойдёт вниз, этот царевич станет властелином.

Приспешники Айшмы, чьи имена — двуногие волки, и приспешники Шедаспиха Килизиякха, чьи имена — подпоясанные кожаными ремнями, трижды сойдутся в битвах с воинством царевича. И воины царевича истребят столько дэвовских приспешников, что после этого тысяча женщин смогут увидеть и поцеловать [лишь] одного мужчину. Как гибнут и исчезают растения с приходом холодной зимы, так же стремительно будут таять ряды дэвопоклонников.

— И что же произойдёт дальше? — спросил Заратуштра.

— Сам Дух Зла придёт им на помощь. Но я, Творец Ахура Мазда, пошлю Найрьо Сангху и Сраошу в крепость Кангху, которую построил Сьяваршан и которой суждено править Пешотану, сыну Кави Виштаспы. Мои посланники-язаты воззовут к Пешотану, дабы он встал на защиту творений Ахуры и священных стихий. Тогда Пешотану и 150 его верных последователей выступят со [словами]: «хумата – хухта – хваршта» — «добрые помыслы – добрые речи – добрые дела», совершат священные ритуалы, предписанные религией, воспоют святые молитвы и воздадут почести сакральным огням. Затем Пешотану, сын Виштаспы, выступит при поддержке трёх великих огней, имена которых — Адур-Фробак, Адур-Гушнасп и Адур-Бурзин-Михр. Он разрушит храмы идолопоклонников, сокрушит Айшму и его дэвов, и самого Злого Духа он тоже сокрушит, блистательный Пешотану. Когда это случится, я, Творец Ахура Мазда, в сопровождении Бессмертных Святых появлюсь на вершине Хукарьи и отдам язатам приказ прийти Пешотану на помощь. Митра широкопастбищный, Сраоша мощный, Рашну праведносудящий, Вертрагна могучий, Аши победоносная и Хварна маздаяснийской веры выступят единым строем, — и дэвы взмолятся о пощаде. Но пощады не будет. Широкопастбищный Митра скажет им:

— Истекли дни безнаказанного Зла, дни Ажи Дахаки, туранца Франграсйана и проклятого Искандáра!

Ангхро Майнью обратится в бегство и скроется в своём преисподнем подземелье. А Митра повелит Пешотану завершить свою миссию — уничтожить дэвов и идолопоклоннические святилища. Тогда Пешотану и 150 его верных последователей победно её завершат. Закончится эра волка и наступит эра овцы. Священные огни Фробак, Гушнасп и Бурзин-Михр вернутся на свои места, в храмы, где они пребывали и горели исстари.

— Вот моё пророчество, — закончил Ахура Мазда. — Когда кончится твоя эра, начнётся эра первого Саошьянта — Ухшйат-Эреты.

Окончание легенды см. на с. 386-387. [308]

Изложено по: «Денкарт» VII.4.1-28

Когда Заратуштра, осенённый светом божественной Истины, возвратился после встречи с Творцом в родное селение, он сразу отправился на собрание жрецов-карапанов и там, перед племенными Рату и служителями богов, во весь голос воспел «Ахуна Вайрью»,[126] а затем таким же громким голосом призвал народ обратиться в веру Ахура Мазды.

{— Речь моя для внимающих, — стал поучать пророк, — о том, что творит Мазда, будет вещать она, о делах его, которые доступны разумению мыслящего. Речь моя будет славить Ахуру: её предмет — предмет благоговения для неискажённого духа, предмет высоких святых размышлений. Исполнено прелести, добра и блеска то, о чём буду говорить я.

Итак, внимай, о человек, с напряжением слуха превосходному смыслу моего слова: оно укажет тебе, что избрать лучше — каждому укажет оно; выбор касается твоей плоти и тебя. Пока не настало великое время, нас учат те, которые обладают премудростью.

Два Духа [Спента Майнью[127] и Ангхро Майнью[128]], два близнеца в начале провозгласили от себя чистое и нечистое мыслей, речей и поступков. Благомудрые знают разницу между провозгласителями, не знают её зломудрые: суд благомыслящих безошибочен и верен как о том, так и о другом Духе.

В первый раз когда они пошли создавать и жизнь, и отсутствие жизни, и всё, чем стоит наконец мир — где дурное, там виден был и Нечистый, Дух же Благой всегда пребывал неразлучен со Святостью [Аша].

Из этих Духов Злой избрал для себя нечистое дело, чистоту же избрал Дух Непорочный,[129] обитающий в непоколебимом небе: последовали чистоте чтущие Ахуру делами Правды, веруя Мазде [К]. Так и всякий человек должен сделать свой выбор между Добром и Злом. Но между избирателями не избрали Правды сонмы дэвов и кто ими обманут. Лишь только Нечистый Дух решил свой выбор, он прибегнул к сомнению, и — к Айшме немедленно столпились [309] все желавшие безобразия этому миру. [А] к Ахуре прибегнула власть с благою мудростью и чистотою; прочность же и неослабную крепость телам их даровала Армайти. Да пребудут они всегда таковыми, как когда впервые ты [Ахура Мазда] приступил к творению!

Когда настанет время казни злодеям, тебе, Мазда, предстоят власть и благая мудрость. Ахура повелевает той и другой и — злодея они предают в руки непорочности.

Да пребудем мы твоими, мы, стремящиеся к преуспеянию мира: Ахура Мазда да укрепит нас, да укрепит нас Святость [Аша]. Кто благомудр здесь, тому вечное пребывание там, где обитает премудрость [К], — в царстве Бесконечного Света.

На злого, на губителя, вот уже падает гибель разрушения; но сходятся в одно мгновение невредимыми в прекрасной обители Благого Духа, в обители Мазды и Непорочности [Аша] те, для кого было сладостно прославление Благого [Духа]. Итак, поучайте о двух властелинах: их действия открыты Маздою человеку. Поучайте об них с наслаждением и постоянно: это учение давно уже разит нечестивых. В нём сила тому, кто праведен душою, в нём прославление ему [К].}[130]

Кави, Рату и карапаны вскрикнули, изумлённые такой речью. А Заратуштра с ещё большим воодушевлением воззвал ко всему праведному телесному миру о приверженности праведности и о непочтении к дэвам.

— Молитесь Амеша Спента и отвратитесь помыслами, речами и делами от дэвов! — выкрикивал он. — А лучшее из противодэвовских оружий — это браки кровнородственные, брата с сестрой и отца с дочерью!

После этих слов [Заратуштры] бесчисленные дэвопоклонники, карапаны и кавии бросились на пророка, схватили его и потребовали для него смерти. Но был среди тех карапанов и кавиев туранец по имени Аурвайто-данг,[131] всеми чтимый, подобный великому правителю того каршвара; много воинства <…> было у него и много могущества. И этот Аурвáйто-данг воспротивился.

— Вы не должны убивать этого человека, в коем мои глаза узрели творение Ахуры, отмеченное печатью богоизбранности. Он сделается силён и могуч, а если вы убьёте его, божественная благодать и небесный разум надолго покинут нас, и на наш народ обрушатся все мыслимые и немыслимые несчастья.

Однако потомки Аурвайто-данга — а их было очень много на том собрании карапанов и кавиев — настаивали, что Заратуштру надлежит [310] предать смерти за его кощунственные слова. Аурвайто-дангу с трудом удалось утихомирить их.

— Нет, о Спитама Заратуштра, — сказал, обращаясь к пророку, Аурвайто-данг. — Я никогда не послушаюсь твоего призыва обратиться в веру ахуровскую, заратуштровскую.

Тогда Заратуштра повернулся к Аурвайто-дангу и заговорил вдохновенно:

— О Аурвайто-данг! Ахура Мазда, великий Творец всего сущего, спрашивал меня так: «О Заратуштра! Вот возвратишься ты от нас, Бессмертных Святых, в свой телесный мир, в родное селение, — и кто же среди людей, тебя окружающих, кажется тебе самым благочестивым, но при том также могущественным и влиятельным?» И я ответил Творцу Ахура Мазде: «Это Аурвайто-данг Тур, о Ахура Мазда праведный». И Ахура Мазда сказал мне на это: «Его, о Заратуштра праведный, его, Аурвайто-данга, первым из смертных людей ты должен обратить в веру ахуровскую, заратуштровскую. Ибо этот влиятельный муж премного поспособствует делу укрепления истинной веры, и многие обратятся следом за ним. А если, о Заратуштра праведный, не внемлет Аурвайто-данг твоей речи и не пожелает обратиться в веру ахуровскую, заратуштровскую, ты скажешь ему так: „Ты совершаешь великий грех, и достоин погибели, и прощения тебе после смерти нет". Ибо Аурвайто-дангу известно о существовании праведной веры, поэтому его грех неприятия веры тяжче, нежели грех тех, кто о моей вере не ведает». Вот какие слова, о Аурвайто-данг, молвил мне Ахура Мазда.

Высказав это, Заратуштра отвернулся от Аурвайто-данга и повернулся к другому карапану, Ведвóйшту, который был самым яростным противником истинной веры.

— А про тебя, Ведвойшт, — продолжал Заратуштра свою боговдохновенную речь, — про тебя вот что мне говорил Творец Ахура Мазда: «Я, Творец мира и всего, что существует в нём, оберегаю мои создания от Зла, и Бессмертные Святые противостоят Злу в этом мире тленном. Потребуй, о Заратуштра праведный, от Ведвойшта неправедного, чтоб он принёс мне жертвенный дар: сто молодых сильных рабов, девиц-рабынь и лошадиные упряжки. Скажи ему, Ведвойшту неправедному: „Если ты, о Ведвойшт неправедный, поднесёшь такой дар Ахуре, много благости воспоследует через это для мира; а если ты, о Ведвойшт неправедный, такого дара Ахуре не поднесёшь, воспоследует тогда множество всяческого зла"».

— Твои слова для меня — ничто! — презрительно ответил Ведвойшт. — Я сам себе божество! Богатства у меня больше, чем даже у твоего Ахура Мазды! Я сам привык получать дары — скот и домашнюю птицу. Получать, а не подносить другим! Ты понял меня?

Заратуштра содрогнулся в душе от такого богохульства и немедленно [311] передал[132] речь Ведвойшта Ахура Мазде и Амеша Спента — слово в слово, как она прозвучала из уст нечестивого карапана. И Ахура Мазда сказал своему пророку:

— Надменен этот карапан и грешен безмерно. Страшное возмездие ожидает его за такие слова. Когда по прошествии третьей ночи душа покинет его,[133] семеро Амеша Спента, сияющих и пречистых, не придут ему на помощь. Его ждёт преисподняя бездна, а пищей его будет заплесневелый хлеб.

Изложено по: «Яшт» 17.17-18, 21-22

Однажды благая Аши, стоя на колеснице, выслушивала молитвы, которые к ней обращали люди. Вдруг слух её возрадовали сладкозвучрейшие слова. Удивлённая богиня воскликнула:

— О, кто ко мне взывает,

Кого из всех зовущих

Мне так приятна речь? [СК]

И ей с земли отозвался Заратуштра. Тогда Аши сказала ему:

Изложено по: «Ясна» 9 (так называемый «Хом-яшт»)

Однажды на рассвете дня Заратуштра разводил огонь, собираясь совершить жертвоприношение Ахуре. Вдруг к нему подошёл муж прекрасный, сияющий. Это был язат Хаома, бог чудодейственного напитка. Заратуштра спросил:

— Кто ты, о муж:, которого я увидел как самого прекрасного во всём телесном мире, по твоей наружности блестящей, бессмертной?

И ответствовал [ему] Хаома праведный, устраняющий смерть:

— Я есмь, Заратуштра, Хаома праведный, устраняющий смерть. Собирай меня, Спитама, выжимай меня в снедь, воспевай меня для воспевания, как воспевали меня другие <…>

И молвил Заратуштра:

— Поклонение Хаоме! Кто был первым человеком, Хаома, что выжимал тебя для телесного мира? Какое благо постигло его, какая прибыль дошла до него?

И ответствовал [Заратуштре] он, Хаома праведный, устраняющий смерть:

— Вивахвант был первым человеком, который выжимал меня для телесного мира; то благо постигло его, та прибыль дошла до него, что у него родился сын, Йима <…> богатый стадами, светлейший между рождёнными, солнцеподобный между людьми. Ибо он сделал, в своё царствование, бессмертными животных и людей, не засыхающими воды и растения, так что кушали неувядаемую пищу. В царствование <…> Йимы не было ни мороза, ни зноя, не было ни старости, ни смерти, ни зависти, созданной дэвами. Пятнадцатилетними, по наружности, расхаживал тот и другой, как отец, так и сын, доколе царствовал Йима, богатый стадами, сын Вивахванта.

— Кто был вторым человеком, Хаома, который выжимал тебя для телесного мира? Какое благо постигло его, какая прибыль дошла до него? [3] — спросил Заратуштра.

И ответствовал [Заратуштре] он, Хаома праведный, устраняющий смерть:

— Атвйя был вторым человеком, который выжимал меня для телесного мира; то благо постигло его, та прибыль дошла до него, что у него родился сын Траэтаона из богатырского дома, который убил Змея Дахаку, имевшего три пасти, три головы, [313] шесть глаз, тысячу сил; пресильного дэвовского Друджа, злого, опасного творениям [Ахура Мазды], которого, пресильного Друджа, произвёл Ангхро Майнью во вред телесному миру, на гибель существ праведности.

— Кто был третьим человеком, Хаома, который выжимал тебя для телесного мира? Какое благо постигло его, какая прибыль дошла до него? [З] — опять спросил Заратуштра и услышал в ответ:

— Трита, лучший из Самов, был третьим человеком, который выжимал меня для телесного мира; то благо постигло его, та прибыль дошла до него, что у него родились два сына, Урвахшайа и Керсаспа; один блюститель веры и законодатель, другой — высокий ростом юноша кудрявый, носящий палицу, который убил змея Сэрвару, глотавшего коней, глотавшего людей, ядовитого, жёлтого, по которому <…> яд протекал <…> на котором Керсаспа варил в котле пищу, в полуденное время. И загорелся змей и взвился; он выскочил из-под котла, разлил кипящую воду. Назад отскочил, испугавшись, мужественный Керсаспа.

— Кто был четвёртым человеком, Хаома, который выжимал тебя для телесного мира? Какое благо постигло его, какая прибыль дошла до него?

И ответствовал [Заратуштре] он, Хаома праведный, устраняющий смерть:

— Порушаспа был четвёртым человеком, который выжимал меня для телесного мира; то благо постигло его, та прибыль дошла до него, что у него родился ты, праведный Заратуштра в доме Порушаспы, враг дэвов, поклонник Ахуры, славный в Арьяна Вэджа. Ты первый, Заратуштра, произнёс [молитву] «Ахуна Вайрья», с паузами между стихами, четыре раза, каждый раз более громким воспеванием.

Ты заставил укрыться под землю всех дэвов, рыскавших прежде по этой земле в человеческом образе; [ты], который был сильнейшим, крепчайшим, деятельнейшим, быстрейшим, наипобедоноснейшим из творений обоих Духов.

Тогда молвил Заратуштра:

— Поклонение Хаоме! добр Хаома, хорошо сотворен Хаома, правильно сотворен Хаома, добр, раздаватель, исцелитель, красив, добродетелен, победоносен, златоцветен, с свежими ветвями, чтоб [его] кушал лучший, и для души припас в дорогу [в загробный мир].

В тебя, о жёлтый, я влагаю своим словом [силу дать] мудрость, и мощь, и победу, и здоровье, и целебность, и успех, и рост, и крепость всему телу, и разумение разнообразное. В тебя я влагаю ту силу, чтобы я ходил на свете свободно, одолевая ненависти, поражая Друджа. [314]

И то, чтобы я одолевал ненависти всех ненавистников, дэвов и людей, йату и паирика, притеснителей, кавиев и карапанов, злодеев двуногих, ашемаугов двуногих и волков четвероногих, и войска с широким фронтом, шумящего, летучего.

На этом первом обходе,[134] Хаома, я молюсь тебе, устраняющий смерть, о лучшем мире блестящем, повсюду сияющем. На этом втором обходе, Хаома, я молюсь тебе, устраняющий смерть, о здоровье для сего тела. На этом третьем обходе, Хаома, я молюсь тебе, устраняющий смерть, о долгой жизни души.

На этом четвёртом обходе, Хаома, я молюсь тебе, устраняющий смерть, о том, чтобы я вольным, сильным, довольным ходил по земле, одолевая ненависти, поражая. Друджа. На этом пятом обходе, Хаома, я молюсь тебе, устраняющий смерть, о том, чтобы я ходил по земле победоносным, поражающим в битве, одолевая ненависти, поражая Друджа.

На этом шестом обходе, Хаома, я молюсь тебе, устраняющий смерть, о том, чтобы мы замечали вперёд вора, разбойника, волка. Да не заметит их кто раньше нас, да заметим все мы вперёд.

Хаома жалует силу и твёрдость тем, которые быстро гонят конскую [упряжку]. Хаома даёт рождающим блестящих детей и праведное потомство. Хаома жалует славу и мудрость всем тем, которые изучают наски [«Авесты»].

Хаома тем, которые сидели долго девицами незамужними, жалует настоящего супруга, как скоро ему молятся, мудрому.

Хаома низверг с царства того Кересани, который рос властолюбием, который говорил: «Да не придёт в мои области атраван, чтоб исполнить [произносить] «Апам авишти».[135] Он поразил бы все успехи, уничтожил бы все успехи [?].

Слава тебе, который собственною силой свободно царствуешь, Хаома! Слава тебе, знающему много слов правильно сказанных. Слава тебе, не лишним спрашиванием [спрашиваешь, но] спрашиваешь правильно сказанное слово. Тебе преподнёс Мазда плеядный пояс,[136] украшенный звёздами, сделанный духами: добрую маздаяснийскую веру. А им ты опоясан на вершинах гор, для удлинения слов и звуков священного текста [?].

Хаома, царь дома, царь селения, царь деревни, царь области, по полезности царь мудрости! О силе и о победе для меня молюсь к тебе, для тела, и о достижении многого наслаждения. [315]

Выведи нас из ненавистней ненавистников, отними разум у притеснителей. Кто [только] в этом доме, в этом селении, в этой деревне, в этой области — человек враждебный [нам], отними у его ног силу, омрачи его разум, сокруши его ум! Да не будет он крепок ногами, да не будет он силён руками; да не видит он глазами земли, да не видит он глазами природы! тот, кто обижает нашу душу, кто обижает наше тело.

На змея желтоватого, темноватого, изрыгающего яд, чтоб уничтожить тело праведника, на него, Хаома жёлтый, направляй оружие!

На человека злого, угнетателя, имеющего <…> на голове, чтоб уничтожить тело праведника, на него, Хаома жёлтый, направляй оружие. На ашемауга безбожного, разрушающего мир этой веры предложением мыслей и слов, но не исполнением их, чтоб уничтожить тело праведника, на него, Хаома жёлтый, направляй оружие.

На блудницу [паирика] волшебную, причиняющую сладострастие, предлагающую ложе, душа которой шатается как туча, гонимая ветром, на неё, Хаома жёлтый, направляй оружие. На всё, что служит к уничтожению тела праведника, Хаолш жёлтый, направляй оружие [З].

Изложено по: «Видевдат» 19.1-16, 43-47. В «Денкарт» VII.4.36-41 — конспективный пересказ данных фрагментов «Видевдата»

От северной страны, от северных стран [каршваров] примчался Ангхро Майнью, полный смерти, дэв дэвов. Так сказал он, злодейский Ангхро Майнью, полный смерти:

— Друдж! Ступай, умори праведного Заратуштру!

Друдж окружила его, дэв Буити, гибель коварная, злобная. Чтобы оберечь себя от её козней, Заратуштра прочёл «Ахуна Вайрью» [З]:

И воскликнул, прочитав «Ахуна Вайрью»:

— Славьте благие воды доброго создания, исповедуйте веру маздаяснийскую! [316]

Поражённая, Друдж умчалась назад, дэв Буити, гибель коварная, злобная [З]. Она вернулась в мерзкую обитель Злого Духа и сказала ему:

— Мучитель Ангхро Майнъю! Не обретаю для него гибели, для Спитамы Заратуштры: полон блеска праведный Заратуштра.

Заратуштра [тем временем] узрел в душе: «Дэвы злые, злодейские совещаются о моей гибели».

Восстал Заратуштра, выступил Заратуштра, не уязвлённый Злым Духом, жестокостью вражеских умыслов, держа в руках камни, — они величиною в дом,[137] — праведный Заратуштра, взывая к Творцу Ахура Мазде: «Где бы ты ни поддерживал эту землю, широкую, круглую, с дальними пределами, склонись в поддержку дома Порушаспова». <…>

Возвестил Заратуштра Ангхро Майнью:

— Злодейский Ангхро Майнью! поражу я творения, дэвами сотворенные! [З] Уничтожу паирику Хнафаити до прихода Спасителя!

Ему возразил злокачественный Ангхро Майнью:

— Не истребляй моих созданий, праведный Заратуштра! Ты [ведь] сын Порушаспов, от [смертной] матери ты родился. Отрекись от доброй веры маздаяснийской, и обретёшь счастье, какое обрёл Вадагáн[138] царь.

Ему возразил Спитама Заратуштра:

— Не отрекусь я <…> от доброй веры маздаяснийской, ни если бы даже и кости, и жизнь, и душа пошли врознь.

Ему возразил злокачественный Ангхро Майнью:

— Чьим словом поразишь, чьим словом прогонишь, каким оружием [поразишь] мои создания, [сотворенные мною], Ангхро Майнъю?

Ему сказал Спитама Заратуштра:

— Ступкою, чашею, хаомой и словом, изречённым Маздою! Вот моё оружие, самое лучшее! Этим словом поражу, этим словом прогоню, этим оружием [поражу] твои создания, о злодейский Ангхро Майнью! Сотворил [это оружие] Святой Дух, сотворил [он его] в беспредельное время [зерван акарана],[139] сотворили [его] Амеша Спента, благовластвующие, благодетельные [З]. [317]

Высказав Духу Зла эти гордые и гневные слова, преисполненный сознанием своей правоты Заратуштра отправился к Ахуре, своему великому наставнику, и попросил у Ахуры поддержки в противостоянии вселенскому Злу.

Спросил Заратуштра Ахура Мазду:

— Ахура Мазда, Дух Святейший, Творец миров телесных, праведный! <…> Как мне это сделать, [чтоб освободиться] от этого Друджа, от злодейского Ангхро Майнью? Как мне устранить осквернение посредственное, как [изгнать] Насу от этой деревни маздаяснийской? Как мне очистить мужа праведного, как дать очищение женщине праведной?[140]

И сказал Ахура Мазда:

— Молись ты, Заратуштра, доброй Вере маздаяснийской [Даэне]; молись ты, Заратуштра, невидимым Амеша Спента на земле, разделённой на семь каршваров; молись ты, Заратуштра, самосозданному небосводу, беспредельному времени [зерван акарана], Вайю, действующему в вышине; молись ты, Заратуштра, Ветру [Вата] сильному, сотворенному Маздою, святой прекрасной дочери Ахура Мазды [Спента Армайти]. Молись ты, Заратуштра, фраваши моей, фраваши Ахура Мазды, ей, величайшей, добрейшей, твердейшей, мудрейшей, благовиднейшей и по праведности высочайшей, душа которой есть Святая Молитва [Мантра Спента] . Сам от себя молись, о Заратуштра, этому творению Ахура Мазды.

Речь [Ахура Мазды] исполнил Заратуштра [говоря]:

— Молюсь Ахура Мазде, Творцу праведного творения. Молюсь Митре, имеющему широкие пастбища, носящему отличное оружие, самое блестящее из оружий, самое побеждающее из оружий. Молюсь Сраоше праведному, с прекрасным станом, держащему в руках оружие, направленное на головы дэвов. Молюсь Святой Молитве [Мантра Спента] чрезвычайно славной; молюсь самосозданному небосводу, беспредельному времени [зерван акарана], Вайю, действующему в вышине. Молюсь Ветру [Вата] сильному, сотворенному Маздою, и святой прекрасной дочери Ахура Мазды [Спента Армайти]. Молюсь доброй Вере маздаяснийской [Даэне], Закону [Аша] противодэвовскому, заратуштровскому. <…>

Помышляли и размышляли, обдумывали и раздумывали Ангхро Майнью, полный смерти, дэв дэвов, дэв Индра, дэв Шару, дэв Нахатья, дэвы Тарви и Заири, Айшма, страшный, злодеятелъный дэв, зима, созданная дэвами,[141] гибель коварная [Акатáша], старость [Заурва] злая, дэв Буити, дэв [нищенства] Дрúви, дэв [318] [обмана] Дáви, дэв [скудости] Кáсви, дэв Пáтиш,[142] самый дэвовский дэв из дэвов.

Так сказал злодейский Ангхро Майнью, полный смерти:

— Что на сходке постановили дэвы подлые, злодейские, у вершины Эрезуры?

Прибежали, советовались дэвы подлые, злодейские; кричали, рассуждали дэвы подлые, злодейские. Злой обман[143] выдумали дэвы подлые, злодейские:

— Это мы постановили на своей сходке у вершины Эрезуры. Родился — увы! — праведный Заратуштра из дома Порушаспова. Где ему мы найдём гибель? Он — поражение дэвов, он — сопротивление дэвам, он — противодэв дэвам, низвергающий поклонников дэвов, Насу, сотворенную дэвами, Ложь притворную.

Раздумали, умчались дэвы подлые, злодейские, ко дну мрака ужасного, обманчивого — в царство Бесконечной Тьмы.

{И не только в Арьяна Вэджа для арийцев, но во всякой земле и для всякой расы [людской]: дэвов охватывал трепет и изничтожались их тела, когда праведный Заратуштра декламировал «Ахуна Вайрью». При его появлении дэвы падали ниц перед ним, в прах изливалось их семя, и уменьшалось в роде людском [число] потаскух, учиняющих сладострастие. С помощью «Ахуна Вайръи», которую праведный Заратуштра громко им воспевал, все дэвы были схвачены и загнаны глубоко под землю — туда, где вершится полное и окончательное разрушение их тел. И людям стало ясно, что, не обладая плотской оболочкой, эти дэвы уже не могут чинить зла, что они — лжебоги и поклоняться им не должно никогда и нигде.}[144]