Из всех уголовных дел, в которых неофициальным следователем выступал Фило Вэнс, самым зловещим, странным, непостижимым и, разумеется, самым ужасным явилось то, которое последовало за убийством Джулии и Ады Грин. Кошмарные события в особняке семейства Грин разразились в декабре, а после рождественских праздников Вэнс отправился в Швейцарию — кататься на горных лыжах. В Нью-Йорк он вернулся лишь в феврале и все свободное время посвятил литературе. Фило уже давно мечтал перевести основные работы Менандра, которые были обнаружены среди древних папирусов еще в начале века. Итак, вот уже целый месяц он занимался старинными рукописями, усердно отдаваясь весьма неблагодарному труду переводчика.

Я не берусь судить о том, довел бы он до конца свой замысел или нет, но работа его прервалась самым неожиданным образом…

В расследовании очередного дела Вэнс выступил в роли консультанта окружного прокурора Нью-Йорка, господина Джона Маркхэма, и случай этот сразу же окрестили «Убийством Епископа». Такая страсть присваивать «имена» всем знаменитым преступлениям идет у нас, наверное, от журналистов, однако в данном случае название было подобрано неверно. Ничего церковного или духовного в этом омерзительном происшествии не наблюдалось. Следует отметить также, что в те дни вся округа начала зачитываться детскими стишками, известными как сборник «Песенок Матушки Гусыни», и занимались этим жители города, будучи охвачены каким-то мрачным предчувствием и страхом. Насколько мне известно, ни на какого епископа там даже и намека не было. Тем не менее само слово «епископ» оказалось вполне уместным, поскольку именно оно явилось прозвищем убийцы, который и использовал его в своих грязных целях. Впоследствии все вышло так, что именно это слово помогло Вэнсу объяснить все случившееся, после чего страшное дело об отвратительных убийствах можно было считать закрытым.

Жуткие и на первый взгляд не связанные между собой события, полностью вытеснившие из головы Вэнса все мысли о Менандре, начали происходить утром второго апреля, почти пять месяцев спустя после того, как были застрелены Джулия и Ада Грин. Стоял один из тех чудесных весенних деньков, когда погода действительно радует жителей Нью-Йорка. Шел уже двенадцатый час, но Фило только начал неспешно завтракать в своем маленьком садике, разбитом на крыше дома, на 38-й улице в восточной части города. Вэнс, как правило, работал или просто читал допоздна, а потому никогда не вставал слишком рано. Он удобно расположился в мягком кресле, поставив завтрак на низенький столик, стоявший рядом с ним, и теперь уныло разглядывал верхушки деревьев на заднем дворике.

Я прекрасно понимал, что` в тот момент происходило в его голове. Вэнс взял привычку каждой весной отправляться в путешествие во Францию. Он очень скоро пришел к тому же выводу, что и Джордж Мур в свое время: Париж и май неразделимы. Правда, большое количество быстро разбогатевших выскочек-американцев в послевоенном Париже сильно портили впечатления Фило от ежегодных вояжей. Именно поэтому буквально за день до описываемых событий Вэнс сообщил мне, что на этот раз мы на лето остаемся в Нью-Йорке.

Мы дружим с Вэнсом уже многие годы. Все это время я считался его юрисконсультом, финансовым распорядителем, агентом и компаньоном в одном лице. Я закрыл свою адвокатскую контору «Ван Дайн, Дэвис и Ван Дайн», доставшуюся мне в наследство от отца, и полностью посвятил себя интересам друга. Между прочим, работать на него в новой должности оказалось для меня куда приятнее, чем выполнять обязанности поверенного в душном кабинете. К тому же, несмотря на то что моя собственная холостяцкая квартира располагалась в гостинице в западной части города, большую часть времени я проводил в доме Фило.

В тот день я приехал к Вэнсу пораньше, еще до того, как он встал. Разобравшись с утренней почтой и срочными документами, я, покуривая трубку, ждал, когда он закончит свой завтрак.

— Видите ли, в чем дело, Ван, — начал он без всяких эмоций в голосе, — перспектива провести весну и лето в Нью-Йорке не вызывает у меня восхищения. Это совсем не романтично, и нам, скорее всего, предстоит чертовская скука. И все же это лучше, чем путешествовать по Европе, рискуя быть сметенными плебейскими полчищами туристов… Это сильно расстроило бы меня.

Тогда он еще и не подозревал, какие сумасшедшие деньки в ближайшем будущем уготованы ему судьбой. А если бы и знал, тогда даже довоенный Париж весной не смог бы заманить его в свои сети. Ненасытный ум моего приятеля постоянно требовал все новых запутанных дел. И в то утро, когда он спокойно разговаривал со мной, его уже поджидала весьма странная и удивительная загадка, которая впоследствии захватила лучшие умы страны и войдет в анналы криминалистики.

Едва Вэнс успел налить себе вторую чашечку кофе, как в дверях появился Карри — пожилой дворецкий-англичанин с переносным телефоном в руке.

— Вам звонит Маркхэм, сэр, — извиняющимся тоном доложил он. — У него был весьма взволнованный голос, и я позволил себе сказать, что вы дома.

Слуга присоединил шнур телефона к розетке над плинтусом и поставил аппарат на столик.

— Хорошо, Карри, — буркнул Вэнс и снял трубку. — Хоть какое-то разнообразие в этой монотонной жизни. — Затем он обратился к Маркхэму: — Старина, вы вообще когда-нибудь спите? Или вы просто истосковались по моему голосу и мечтаете услышать его?

Но уже в следующий миг он оставил шутливый тон, и взгляд его стал сосредоточенным. Лицо Вэнса, отличающееся удивительно правильными чертами, в общем, можно было отнести к нордическому типу: серые, широко поставленные глаза, тонкий орлиный нос, закругленный подбородок. И только тонкие губы, придававшие ему несколько жестокий вид, выдавали в нем жителя Средиземноморья. Вэнс не отличался красотой, тем не менее не был лишен привлекательности. Его внешность говорила о том, что он по своей природе мыслитель и затворник, и это создавало некий барьер в его общении с другими людьми.

Хотя Вэнс умел сдерживать свои эмоции, я все же безошибочно определил: все то, что ему говорил в то утро Маркхэм, сильно взволновало его. Он чуть нахмурился, но в глазах у него читался неподдельный интерес к услышанному. Время от времени он даже выкрикивал отдельные слова, свидетельствующие о его возбуждении: «Потрясающе!», «Удивительно!», «Невероятно!» После нескольких минут такого разговора мне стало ясно, что какая-то новость полностью захватила его сознание.

— Непременно! — воскликнул он. — Я не променял бы это ни на какие комедии Менандра… Ну, это же просто безумие какое-то… Я только оденусь, как подобает… До встречи.

Фило положил трубку и позвонил в колокольчик, вызывая Карри.

— Приготовьте мне серый костюм из твида, — велел он, — темный галстук и черную шляпу.

Отдав эти приказания, он вернулся к своему омлету. Через несколько секунд Вэнс бросил на меня вопросительный взгляд и поинтересовался:

— А что вы знаете о стрельбе из лука?

Надо сказать, что об этом виде спорта мне как раз известно очень мало. Я знаю лишь то, что спортсмены стреляют из своих луков по мишеням на специальном стрельбище. В этом я тут же и признался своему другу.

— Да, не густо, — констатировал Вэнс, закуривая сигарету. — Я и сам в этом деле не мастак, хотя в свое время даже немного попрактиковался в Оксфорде. Не слишком захватывающее занятие — гораздо скучнее гольфа и ничуть не сложнее.

Помолчав немного, он продолжил:

— Вот что, Ван, приятель, принесите-ка мне из библиотеки том доктора Элмера о стрельбе из лука.

Я достал для него книгу, и в течение последующих тридцати минут он увлеченно листал ее, останавливаясь на тех главах, где описывались состязания по стрельбе, клубы стрелков, а также перечислялись самые известные спортсмены Америки. Наконец, он откинулся на спинку кресла, и стало ясно, что он нашел то, что искал, и теперь что-то сосредоточенно обдумывал.

— Это просто безумие какое-то, Ван, — произнес он, глядя куда-то вдаль. — Средневековая трагедия в современном Нью-Йорке! Нет, никто сейчас, конечно, не носит кожаных штанов и камзолов, и все-таки… Боже мой! Нет-нет, видимо, так на меня повлияли эти невероятные новости, сообщенные Маркхэмом…

Он вернулся к своему кофе, но я видел, что новости полностью завладели его сознанием.

— Сделайте мне еще одолжение, Ван, — снова заговорил он. — Принесите, пожалуйста, словарь немецкого языка и сборник стихотворений из коллекции Бэртона Стивенсона.

Когда я принес ему нужные книги, он открыл словарь, нашел одно-единственное слово и, захлопнув том, отложил его в сторону:

— Так оно и есть. Впрочем, я в этом даже и не сомневался.

Затем он принялся что-то искать в антологии детских песенок и считалочек. Через несколько минут Фило закрыл и ее, после чего растянулся в кресле, выпустив вверх струйку голубоватого дыма.

— Да нет, не может быть, — произнес он так, словно спорил сам с собой и в чем-то сомневался. — Слишком уж все невероятно, фантастично и нереально. Волшебная сказка, обагренная кровью, если можно так образно выразиться, извращение какое-то, не поддающееся разумному объяснению… Бессмыслица, черная магия, колдовство. Настоящее сумасшествие, одним словом!

Вэнс, посмотрев на часы, ушел переодеваться и оставил меня путаться в догадках. Я никак не мог понять, что же могло вывести из равновесия моего друга. И что это за странный набор книг: трактат по стрельбе из лука, словарь немецкого языка и сборник детских стишков? Я пытался подвести их к общему знаменателю, но безуспешно. Впрочем, как потом оказалось, ничего удивительного во всем этом не было. Даже когда под тяжестью неопровержимых доказательств выяснилась вся правда о случившемся, она оказалась столь чудовищной, что люди до сих пор отказываются верить в нее.

Вскоре Фило вернулся. Он переоделся для выхода из дома и теперь с нетерпением ожидал приезда Маркхэма, который почему-то запаздывал.

— Понимаете, мне очень хотелось заняться расследованием какого-нибудь сложного дела, — заметил Вэнс. — Но такое! Нет, я вовсе не стремился разбираться в подобных кошмарах. И если бы я не был хорошо знаком с Маркхэмом, я бы заподозрил его в розыгрыше или мистификации.

Через несколько минут прокурор появился в саду с таким видом, что сомнений не оставалось: в городе приключилось нечто экстраординарное. Он был мрачный и встревоженный, а его всегда бурные приветствия на этот раз ограничились лишь кивком головы. Маркхэм и Вэнс дружили уже пятнадцать лет и, хотя они были совершенно разными, искренне ценили общество друг друга.

Пост окружного прокурора Маркхэм занимал более года, и ему часто приходилось звать на помощь Вэнса, который ускорял раскрытие преступлений благодаря своим уникальным способностям. Словом, в том, что он решил прибегнуть к помощи своего приятеля и на этот раз, ничего удивительного не было. Опережая события, замечу только, что ему здорово повезло, и только благодаря Вэнсу это чудовищное преступление в конце концов раскрыли.

— Конечно, все это может оказаться иллюзией и моей собственной выдумкой, — без особой убедительности в голосе начал прокурор. — Но я почему-то решил, что вы, возможно, согласитесь…

— Разумеется! — с грустной улыбкой проговорил Вэнс. — Но сначала я попрошу вас присесть и подробно пересказать мне вашу историю. Труп, как я полагаю, уже никуда не убежит. И прежде чем мы его осмотрим, нужно привести в порядок все имеющиеся у нас факты. Вам известно, кто замешан в этом деле? Почему уже через полчаса после того, как было совершено преступление, о нем стало известно окружному прокурору? Из того, что вы мне сообщили по телефону, я толком ничего не понял.

— Проклятие, Вэнс! — выругался Маркхэм, опустившись на краешек стула. — Суть преступления — если, конечно, это действительно уголовное дело, а не несчастный случай — ясна. Загвоздка только в том, — продолжал он, мрачно разглядывая кончик сигары, — как оно совершено. Весьма странно, но со смыслом. В последнее время стрельба из лука стала модным увлечением: вся молодежь американских колледжей заинтересовалась ей.

— Согласен. Но только я не слышал, чтобы стрелой из лука убивали человека по фамилии Робин. Как известно, Робин означает «малиновка», но она все же птичка, а не человек, а охотиться на людей с лукам и стрелами и убивать их не разрешено никому. Чего нельзя сказать о малиновках.

Маркхэм прищурился и внимательно посмотрел на Вэнса:

— Вам это тоже пришло в голову, да?

— Разумеется. Сразу же после того, как вы назвали фамилию пострадавшего, — походя заметил Вэнс, затянувшись сигаретным дымом. — С младенчества помню: «Кто малиновку убил?» Да не как-нибудь, а стрелой из лука! Именно так, как в этой считалочке. Странно, но зачастую плохенькие и не очень складные стишки, заученные еще в детстве, оседают у нас в мозгу на всю жизнь. А как его звали?

— Джозеф, если не ошибаюсь.

Вэнс снова вызвал дворецкого, и когда Карри пришел, Фило сразу отправил его за справочником по Нью-Йорку. Когда ему принесли книгу, он очень скоро отыскал в ней имя пострадавшего. Им оказался Джозеф Кокрейн Робин, обитавший в районе Риверсайд-Драйв.

— И что все это нам дает? — удивленно спросил прокурор.

— Пока не знаю, — проговорил Вэнс, неопределенно пожимая плечами. — Я просто собираю факты, относящиеся к данному случаю. Итак, что мы имеем на сегодня? Мистер Джозеф Кокрейн Робин, то есть «малиновка», был убит стрелой, выпущенной из лука. Неужели вам это не кажется странным?

— Ничуть! — раздраженно фыркнул Маркхэйм. — Достаточно распространенная фамилия. Я вообще удивляюсь, что с возрождением этого вида спорта у нас еще так мало жертв по стране. К тому же я не исключаю и той возможности, что гибель Робина — несчастный случай.

— Боже мой, да что вы такое говорите! — осуждающе покачал головой Вэнс. — Впрочем, даже если это и так, нам это мало чем может помочь. В последнем случае это все становится еще более странным. Из тысячи любителей пострелять из лука убили именно того, кто носит фамилию Робин! Если поверить в несчастный случай, то можно закончить спиритизмом, демонологией и тому подобными лженауками. Может быть, вы тоже верите в то, что среди нас обитают духи и джинны, ведущие в отношении человечества некую сатанинскую игру?

— А разве учитывать совпадения значит верить в демонов?

— Мой дорогой друг, ставшая притчей во языцех «длинная рука его величества случая» не может простираться до бесконечности. Есть и другие законы, основанные на математических формулах. А наша ситуация, как мне думается, гораздо более сложная, чем может показаться на первый взгляд. Вот, например, вы мне по телефону говорили, что последним, кто видел Робина живым, был некий господин по фамилии Сперлинг.

— Именно так. Но какое эзотерическое[1] объяснение вы найдете этому факту?

— Наверное, вы знаете, как слово «сперлинг» переводится с немецкого? — елейным голосом проговорил Вэнс.

— Допустим, в школу я ходил, как и все остальные, — недовольно пробурчал Маркхэм, но уже в следующую секунду глаза его округлились, а тело неестественно напряглось.

Вэнс подвинул к нему поближе словарь немецкого языка.

— Ну, все равно, посмотрите еще раз. Мы должны все перепроверить. Сам я в словарь уже заглядывал. Я испугался, что это воображение играет со мной злую шутку, и потому предпочел воочию во всем убедиться и увидеть это слово напечатанным черным по белому.

Маркхэм молча раскрыл книгу и быстро пробежал глазами нужную страницу. Несколько секунд он сверлил взглядом одно-единственное слово, а потом решительно поднялся со своего места, словно пытаясь стряхнуть с себя некое наваждение, завладевшее его сознанием. Когда он заговорил, в голосе его прозвучали вызывающие и даже воинственные нотки:

— «Сперлинг» значит «воробей». Это каждый школьник знает. Ну, и что с того?

— Повторюсь, я всего лишь хотел убедиться в этом лишний раз. — Вэнс прикурил очередную сигарету. — Между прочим, каждый школьник помнит и стишок, который называется «Смерть и похороны малиновки», верно?

Фило окинул своего друга страдальчески-насмешливым взглядом. Тот стоял неподвижно, уставившись на освещенную весенним солнцем улицу. Вэнс продолжал:

— Ну, так как вы не очень сильны в детской классике, позвольте мне самому процитировать первое четверостишие данного шедевра.

Когда Фило прочитал наизусть знакомые с детства строчки, я почувствовал, как по моей коже побежали мурашки, словно от соприкосновения с невидимым призраком.

Маркхэм медленно окинул взглядом своего друга.

— Это же сумасшествие, просто безумие какое-то! — заметил он тоном человека, которому пришлось наяву столкнуться с воистину непостижимым ужасом.

— Что я слышу?! — с притворной обидой в голосе воскликнул Вэнс. — Это уже плагиат — я первый это сказал. (Подобными шутками он пытался отделаться от недоумения и растерянности, которые всех нас застали врасплох.) — Кстати, здесь должна участвовать еще и возлюбленная несчастного птенца малиновки. Помните, какое там было продолжение? — И он зачитал еще одну строфу:

Маркхэм, вздрогнув, принялся барабанить пальцами по столу.

— Боже мой, Вэнс! — воскликнул он. — Девушка в этом деле, разумеется, тоже присутствует. Кстати, я не исключаю и того, что причина всего — ревность.

— Вот это да! Подумать только, теперь преступление становится живой иллюстрацией глупого детского стишка! Впрочем, нам от этого не легче. Кстати, придется поискать еще и муху.

— Какую муху?

— Если быть точным, то по-латыни это насекомое зовется так: «Musca domestica». Милый мой Маркхэм, неужели вы все забыли?

— Ну-ну, спуститесь с небес на землю, — резко заметил прокурор Фило. — Это не детская игра, а вполне серьезное дело, черт возьми.

Рассеянно пожав плечами, Вэнс ответил:

— А вам известно, что зачастую детская игра — это как раз и есть самое серьезное дело всей жизни? — Голос его звучал как-то глухо и отстраненно, будто он думал совсем о другом. — Не нравится мне все это, ой как не нравится! Здесь чувствуется присутствие ребенка или выжившего из ума старика. — Он затянулся сигаретным дымом и в отчаянии махнул рукой. — Ну что ж, давайте перейдем к деталям. Нужно же мне узнать, что за почва у нас под ногами, раз вокруг творится непонятно что.

Маркхэм, снова устроившись на стуле, сообщил следующее:

— К сожалению, мне известно не так-то много. Практически все это я уже успел сообщить вам по телефону. Профессор Диллар позвонил мне незадолго до того, как я связался с вами.

— Диллар? Профессор Бертран Диллар?

— Он самый. Трагедия произошла в его доме. Так вы с ним знакомы?

— Только заочно. Мне он известен как великий ученый-физик. У меня в библиотеке есть почти все его научные труды. Так это он вам позвонил?

— Да, мы с ним знакомы уже двадцать лет. Он преподавал у меня математику в университете, а потом я некоторое время работал на него. Когда обнаружили тело Робина, он сразу же позвонил мне, примерно в половине двенадцатого. Я связался с сержантом Хитом из отдела по расследованию убийств и передал дело ему, добавив, что чуть позже сам лично подключусь к работе. Ну, а потом я позвонил вам. Сейчас сержант вместе со своими людьми ждет меня в доме Диллара.

— Как там обстановка?

— Вы, наверное, и сами знаете, что профессор отошел от дел примерно десять лет назад. С тех пор он живет в западной части города на семьдесят пятой улице, как раз возле Драйва. Тогда же с ним начала жить племянница — девушка пятнадцати лет. Сейчас ей уже исполнилось двадцать пять. Еще вместе с ними живет его протеже, Сигурд Арнессон. Мы вместе с ним учились в колледже. Профессор усыновил его, когда тот учился на первом курсе. Сейчас Сигурду около сорока, он преподаватель математики в Колумбийском университете. Его семья переехала в Америку из Норвегии, когда ему исполнилось три года, а еще через пять лет он осиротел. Этот парень — настоящий математический гений. Диллар сразу заметил его способности и усыновил мальчика.

— Я много слышал о нем, — заметил Вэнс, одобрительно кивая. — Он недавно опубликовал новую версию теории Мая по электродинамике о движущихся телах… Значит, они так и живут втроем — Диллар, Арнессон и девушка?

— Еще в доме есть двое слуг. У Диллара солидные доходы, и отшельниками это семейство никак не назовешь. Их дом, скорее, похож на своеобразный храм математиков, у них образовалось свое общество. У девушки тоже компания, она любит спорт. Я несколько раз бывал у них в доме и постоянно встречал там гостей. Это либо студенты-математики, либо ученые, оккупирующие библиотеку профессора, либо шумная молодежь, весело проводящая свободное время в просторной гостиной.

— А что же Робин?

— Этот принадлежал к компании самого профессора. Уже не слишком молодой господин — ученый, сумевший несколько раз побить рекорды по стрельбе из лука.

— Да, мне это известно. Я встречал его имя в книге об этом виде спорта. Похоже, на нескольких последних чемпионатах мистер Робин действительно добился серьезных успехов. Кроме того, я обратил внимание, что мистер Сперлинг являлся одним из его главных соперников на крупных турнирах. Но неужели и мисс Диллар тоже занимается стрельбой из лука?

— Да, и преуспевает в этом деле. Именно она организовала клуб стрелков в Риверсайде. У них имеется одно стрельбище в доме Сперлинга и еще одно, во дворе дома самого профессора на семьдесят пятой улице. Именно там и погиб Робин.

— Понятно. И, как вы уже говорили, последним его видел Сперлинг. И где же сейчас наш воробышек?

— Не знаю. Незадолго до трагедии он был вместе с Робином, но, когда обнаружили тело, он куда-то исчез. Наверное, у Хита должны быть какие-то сведения о нем.

— Ну, а в чем же вы усмотрели мотив ревности? — поинтересовался Вэнс, прикрыв глаза и с удовольствием покуривая сигару.

Я знал, что такое его поведение означало, что сейчас он полностью сосредоточился на информации, которую намеревался получить от собеседника.

— Профессор Диллар отметил, что Робин и его племянница испытывали привязанность друг к другу. Когда же я спросил его о том, кто такой Сперлинг и каков его статус в доме у профессора, он также сообщил мне, что тот добивался расположения девушки. По телефону я, конечно, не стал уточнять подробностей, но у меня сложилось такое впечатление, что Робин и Сперлинг были самыми настоящими соперниками и Робин в конце концов пострадал.

— Значит, получается, что воробей подстрелил малиновку. — Вэнс покачал головой, выражая таким образом свое сомнение. — Нет, так дело не пойдет. Слишком уж все просто. Да и чересчур подходит под сюжет в стишках. Тут все должно быть гораздо сложнее… Ну, хорошо, а кто же обнаружил тело Робина?

— Сам профессор. Он вышел на небольшой балкон в задней части дома и увидел, что на стрельбище со стрелой в груди лежит Робин. Она попала ему прямо в сердце. Старик спустился вниз по лестнице, хотя ему это стоило больших трудов, ведь он давно страдает подагрой. Когда профессор убедился в том, что Робин мертв, то тут же позвонил мне. Вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать.

— Что ж, это все же лучше, чем ничего, — произнес Вэнс, поднявшись с кресла. — Дорогой мой друг, приготовьтесь к тому, что это дело окажется не только странным, но и ужасающим по своей сути. Думаю, что совпадения и несчастные случаи мы можем отвергнуть с самого начала. Вряд ли обстоятельства сами по себе сложились так, что малиновку убил воробей, и не как-нибудь, а с помощью лука и стрелы. Здесь должен быть мотив, и достаточно серьезный. Пойдемте, пора уже навестить и само место преступления, — предложил Фило, двинувшись к двери.

Мы отправились к дому Диллара в машине Маркхэма. Когда мы приехали по нужному адресу, то заметили, что особняк профессора располагается рядом с пятнадцатиэтажным домом, как бы охраняющим его и укрывающим своей тенью.

Особняк Диллара был выстроен из потемневшего от времени известняка в те далекие годы, когда дома возводили на совесть, рассчитывая на то, что они будут служить своим хозяевам веками. От дома веяло стариной и уютом. Трудно было даже представить, что страшное убийство произошло именно здесь. Рядом стояли две припаркованные полицейские машины. На улице толпились ротозеи.

У входа нас встретил пожилой дворецкий и проводил в просторный зал первого этажа, где нас уже поджидал сержант Эрнест Хит и двое его коллег из отдела по расследованию убийств. Увидев Маркхэма, сержант шагнул ему навстречу, и мужчины обменялись дружеским рукопожатием.

— Я рад, что вы здесь, сэр, — начал он. — Это дело мне кажется весьма подозрительным.

В эту секунду Хит заметил Вэнса, замешкавшегося в дверях, и расплылся в дружелюбной улыбке.

— Как поживаете, мистер Вэнс? А я ведь втайне надеялся, что и вы захотите принять участие в расследовании этого дела. Чем же вы занимались все эти дни?

Вэнс протянул ему руку и ответил на приветствие сержанта такой же теплой улыбкой.

— Правда заключается в том, — сказал Фило, — что я пытался восстановить славное имя одного из жителей Афин по имени Менандр. Довольно глупо с моей стороны, вы не находите?

Хит лишь презрительно хмыкнул:

— Ну, если у вас это получается так же лихо, как и со здешними жуликами, вы наверняка добьетесь обвинительного приговора.

Маркхэм почувствовал неуверенность сержанта и счел нужным вступить в беседу.

— Ну, и какие же сложности обнаружились в нашем сегодняшнем деле? — спросил он.

— А я не говорил про сложности, — парировал Хит. — По-моему, птичка практически у нас в клетке. Хотя я вовсе не удовлетворен этим… Черт! Мистер Маркхэм… все это как-то неестественно… Бессмыслица какая-то получается, вот что я вам скажу.

— Мне кажется, я понимаю, о чем вы, — кивнул Маркхэм, бросая на сержанта оценивающий взгляд. — Значит, вы склонны полагать, что Сперлинг все же виновен?

— Разумеется! — тут же подхватил Хит. — Но меня беспокоит не это. Не нравится мне фамилия того парня, которого замочили стрелой… — Он замялся, но все же продолжал: — А вас это не удивляет, сэр?

Маркхэм рассеянно кивнул.

— Похоже, вы тоже не забыли детские считалки, — ответил он и отвернулся.

Вэнс озорно взглянул на Хита:

— Вот вы только что назвали мистера Сперлинга птичкой, сержант. А вам известно, что вы попали в яблочко? Видите ли, «сперлинг» по-немецки значит «воробей». И, если вы помните, как раз воробей и подстрелил малиновку в нашем стишке… Удивительно все получается, не правда ли?

Глаза сержанта округлились. Он уставился на Вэнса, но не смог вымолвить ни слова.

— Дело это очень уж подозрительное, — наконец, выдавил он. — И надо еще разбираться, где собака зарыта.

— Да тут не о собаках речь, а о птичках. Неужели вы успели забыть? — отшутился Вэнс.

— Давайте уже перейдем к деталям, — дипломатично заметил прокурор. — Как я понимаю, сержант, вы уже успели поговорить с жильцами дома?

— Только в общих чертах, сэр. Я ждал вас, ведь вы хорошо знакомы с хозяином. Я, конечно, провел опрос, но, скорее, формальный. Возле трупа я оставил своего человека, чтобы к телу покойного никто не подходил, пока не прибудет доктор Дорем. Он обещал приехать сразу после ланча. Кроме того, я уже оповестил экспертов по дактилоскопии, они должны быть здесь с минуты на минуту. Правда, я не совсем понимаю, чем они могут быть нам полезны…

— А как же лук, из которого пустили стрелу? — вставил Вэнс.

— Как раз на это мы и рассчитывали. Но профессор Диллар сказал, что сам поднял оружие и принес его домой. Скорее всего, отпечатки пальцев, если таковые и были на луке, теперь уже смазаны или затерты.

— Как вы поступили со Сперлингом? — поинтересовался Маркхэм.

— Я узнал его адрес и послал за ним двоих ребят. Он живет за городом, и, как только его схватят, тут же доставят сюда. Еще я разговаривал со слугами — тем стариком, что впустил вас в дом, и его дочерью, женщиной средних лет, здешней кухаркой, — но никто из них не сообщил мне ничего интересного. Они действительно ничего не знают или делают вид, что не понимают серьезности ситуации. Потом я попытался допросить юную леди, хозяйку дома. — Тут сержант молча воздел руки к небу, подчеркивая свое бессилие. — Она только плачет и никак не может прийти в себя. Я подумал, что, может быть, вы сами захотите поговорить с ней. Сниткин и Бэрк, — продолжал он, махнув рукой в сторону окна, где стояли эти двое полицейских, — прочесали подвал, улицу и двор в надежде отыскать хоть какие-нибудь улики, но все безуспешно. Вот, пожалуй, и все, что мне известно на данный момент. Однако, как только сюда прибудут судмедэксперт и специалисты по дактилоскопии и когда мы допросим Сперлинга, я полагаю, все пойдет как по маслу и работа будет закончена.

Вэнс, чуть слышно вздохнув, проговорил:

— Вы такой оптимист, сержант! Только будьте готовы к тому, что все может пойти вовсе не по маслу, как вы выразились, а, скорее, по наждачной бумаге. У меня не выходят из головы эти причудливые детские стишки. Если предчувствие меня не обманывает, то вам еще долго придется разыскивать преступника вслепую.

— Неужели? — удивился Хит, и по выражению его лица можно было понять, что он и сам не слишком верил в быстрый успех расследования.

— Не давайте мистеру Вэнсу сломить вашу волю и дух, сержант, — приободрил его Маркхэм. — Он позволяет воображению властвовать над своим рассудком. Я предлагаю исследовать территорию, пока мы дожидаемся приезда остальных, — сказал прокурор, повернувшись к двери. — А позже я сам опрошу и профессора, и других домочадцев. Кстати, сержант, почему вы ничего не рассказали нам о мистере Арнессоне? Разве его нет в доме?

— Он пока в университете, но скоро подъедет.

Маркхэм, кивнув, направился вслед за сержантом в холл. Когда мы проходили по коридору, устланному коврами, то услышали женский голос сверху, доносившийся откуда-то из полумрака лестничного пролета.

— Это вы, мистер Маркхэм? Дядюшка узнал вас по голосу. Он ожидает вас в библиотеке.

— Я подойду к нему через несколько минут, мисс Диллар, — по-отечески добродушным тоном отозвался прокурор. — Пожалуйста, оставайтесь там, нам надо поговорить.

Девушка, невнятно пробормотав «да, конечно», быстро ушла.

Мы спустились в подвал, в ту его часть, что располагалась в западном крыле особняка. Дверь была чуть приоткрыта, и рядом с ней, выполняя приказание Хита, дежурил полицейский из отдела по расследованию убийств.

В прошлом это помещение, видимо, выполняло роль склада, но теперь его переоборудовали под клуб. На стенах висели картины, изображающие стрелков из лука самых разных исторических эпох. Тут же стояло фортепьяно и фонограф, несколько удобных плетеных кресел и диван. На столе лежала целая стопка спортивных журналов. Рядом с ним примостился книжный шкаф с литературой, также, разумеется, посвященной искусству стрельбы из лука.

В углу располагались несколько мишеней, а рядом с ними на стене висели луки. В шкафчике нашлись и специальные перчатки для стрельбы, и запасная тетива, и наборы инструментов. На большой деревянной панели была собрана удивительная коллекция самых разных стрел. Именно она и привлекла внимание Вэнса.

— Здесь есть и спортивные, и боевые стрелы, — заметил он. — Чудесно! Ой, посмотрите-ка, один экспонат, похоже, отсутствует. Да и забрали его отсюда явно второпях. Видите, даже вот этот маленький медный штырек чуть погнулся…

На полу стояли несколько колчанов со спортивными стрелами. Фило нагнулся, вынул одну и протянул ее прокурору.

— На первый взгляд эта безобидная вещица, кажется, не способна пробить тело человека, но, поверьте, ей легко можно застрелить оленя с восьмидесяти ярдов… Почему же из коллекции пропала именно охотничья стрела? Очень интересно.

Маркхэм нахмурился. Было видно, что он все же надеется на то, что данное дело обернется самым обыкновенным несчастным случаем. Он бросил стрелу в кресло и зашагал к двери, ведущей на стрельбище.

— Давайте осмотрим двор и, наконец, само тело, — мрачно предложил он.

Мы вышли из дома на небольшую мощеную площадку и оказались на дне каньона, окруженного крутыми каменными стенами. Площадка располагалась на четыре или пять футов ниже того уровня, по которому проходила улица. Глухая стена без окон, принадлежащая соседнему дому, вздымалась вверх на 150 футов. Дом Диллара хоть и имел всего четыре этажа, но по меркам современного строительства мог бы равняться по высоте шестиэтажному зданию. И хотя сейчас мы стояли в самом центре Нью-Йорка, нас могли увидеть только из нескольких боковых окон профессорского дома и единственного эркера дома по 76-й улице, задний двор которого граничил с территорией Диллара.

Этот дом, как мы вскоре выяснили, принадлежал некоей миссис Драккер, и ему было суждено сыграть немаловажную роль в разгадке убийства Робина. Несколько высоких деревьев закрывали окна этого дома, и, как я уже заметил, нас можно было увидеть только из одного-единственного эркера. Я заметил, что и Вэнс внимательно изучает этот эркер, а чуть позже я узнал, что же именно так привлекло его внимание в тот момент.

Территория стрельбища простиралась от стены дома Диллара на 75-й улице до похожей стены, но уже на 76-й улице, возле дома миссис Драккер, где на валу из песка виднелись мешки с соломой. Расстояние между стенами составляло 200 футов, что позволяло устроить стрельбище длиной в 60 ярдов, а это как раз соответствовало требованиям, установленным для спортивных состязаний.

Вдали, возле участка миссис Драккер, на углу Риверсайд-Драйв и 76-й улицы, стоял еще один жилой дом. Между этими двумя многоэтажками проходила узенькая улочка, заканчивающаяся возле стрельбища высоким забором с небольшой дверцей на замке.

Хочется обратить внимание, во-первых, на маленький балкон в доме Диллара, который нависает над стрельбищем, во-вторых, на эркер в доме миссис Драккер, в-третьих, на маленькую улочку, соединяющую два жилых дома, которая проходит между Риверсайд-Драйв и задней частью двора на участке, принадлежащем профессору.

Тело Робина оставалось возле двери, ведущей в стрелковый клуб. Погибший лежал на спине, вытянув руки и слегка подобрав ноги, головой в сторону 76-й улицы. Робин оказался мужчиной лет тридцати пяти, среднего роста, плотного телосложения. Одет он был в светло-серый спортивный костюм и голубую рубашку, обут в спортивные туфли на резиновой подошве. В ногах лежала фетровая шляпа.

Рядом с трупом разлилась лужица крови, но не это ужаснуло нас, а тонкая стрела, торчавшая из груди несчастного. Она выступала примерно на двадцать дюймов, и рубашка в месте ранения также окрасилась кровью. Особенно неуместным казалось ярко-красное оперение и две бирюзовые полосы на самой стреле, что придавало ей, скорее, праздничный вид, нежели трагический.

— Безусловно, эта стрела из той самой коллекции, что мы видели в клубе, — прокомментировал Вэнс. — И вот что еще удивительно: она попала точно в сердце, ни на дюйм не улетела в сторону. Простой смертный вряд ли может похвастаться таким мастерством… Случайное попадание спортивной стрелой я еще мог бы понять, но здесь убийца не оставил жертве ни малейшего шанса! Эту мощную охотничью стрелу выдернули из панели в клубе. Кстати, выемка для тетивы повреждена, вряд ли ее вообще можно было использовать для стрельбы, — подметил Фило, рассмотрев орудие убийства поближе. — Скажите, сержант, а где наш профессор обнаружил лук? — обратился он к Хиту. — Рядом с окном клуба, верно?

Тот, вздрогнув от неожиданности, ответил:

— Именно там, мистер Вэнс. Он лежит на фортепьяно.

— Боюсь, что эксперты не найдут на нем ничего, кроме отпечатков самого профессора. Уверен, что и на стреле не осталось никаких следов.

Хит, не сводя с Вэнса испытующего взгляда, спросил:

— Но как вы определили, что лук нашли именно у окна, мистер Вэнс?

— Это предположение само напрашивается, если учитывать положение тела.

— Значит, его застрелили почти в упор?

Вэнс, покачав головой, произнес:

— Нет, сержант. Посмотрите на ноги умершего. Они смотрят в сторону двери подвала и в то же время немного подобраны под себя. Разве так бы упал человек, если бы ему прострелили сердце?

— Нет, — проговорил Хит, немного подумав. — Ноги уж точно были бы выпрямлены.

— Вот именно. И еще обратите внимание на шляпу. Если бы он упал на спину, она оказалась бы за головой, а не возле ног. Все это и заставляет меня думать, что лук и стрелы тут могут быть вовсе ни при чем.

— Тогда зачем… — начал было прокурор, но Вэнс тут же прервал его:

— Вы хотели спросить, зачем понадобилась эта чудовищная постановка, на так ли, Маркхэм? Это непростое дело: кто-то тщательно все продумал и инсценировал убийство. Или несчастный случай.

В это время в дверях подвала показались прибывшие на место доктор Дорем и детектив Бэрк. Поздоровавшись со всеми присутствующими, Дорем тут же приступил к делу и принялся ловкими пальцами ощупывать тело.

Маркхэм повернулся к Хиту и сказал:

— Ну, пока доктор осматривает тело, сержант, я отправлюсь в дом и поговорю с профессором.

Когда мы очутились в холле особняка, к дому уже подъехали капитан Дюбуа и детектив Беллами — специалисты по дактилоскопии. Детектив Сниткин тут же провел их в подвал, а Маркхэм, Вэнс и я отправились в библиотеку профессора.

Помещение оказалось достаточно просторным и занимало большую часть второго этажа. Стены были заставлены стеллажами с книгами, а в углу располагался массивный бронзовый камин. У окон, выходивших на 75-ю улицу, стоял огромный письменный стол, на котором лежали бумаги и газеты. Старинные кресла казались удивительно удобными.

Профессор сидел за столом, положив ногу на низенький табурет. В углу, в одном из огромных кресел, ежилась его одетая со вкусом племянница, лицо которой выдавало в ней волевую личность. Профессор, страдающий подагрой, не стал подниматься со своего места, полагая, что мы примем это как должное, и просто предложил нам присесть.

— Мне очень жаль, Маркхэм, что причиной нашей встречи стала трагедия, но я все равно очень рад видеть вас, — начал Диллар. — Я полагаю, вам хочется устроить мне и Белль перекрестный допрос? Что ж, спрашивайте.

Профессор Бертран Диллар был пожилым джентльменом лет шестидесяти, немного сутулым из-за сидячего образа жизни. Его маленькие глазки умели смотреть весьма проницательно, а морщинки на лбу и возле губ свидетельствовали о том, что профессору приходилось много думать.

— Ну что ж, — заговорил прокурор, — я попрошу вас просто рассказать мне все то, что вам известно о трагедии, а потом я задам вам те вопросы, которые сочту нужными.

— А я вам уже практически все рассказал по телефону, — отозвался Бертран. — Робин и Сперлинг зашли к нам сегодня утром, часов в десять, чтобы навестить Белль. Но она уже умчалась на корты поиграть в теннис, так что молодые люди остались ждать ее внизу. Я слышал, как они беседовали там с полчаса, после чего переместились в подвал, в свой клуб. Я все это время оставался здесь, читал газеты. Прошел, наверное, час, и мне захотелось погреться на солнышке. Я вышел на балкон, что находится в задней части дома, и пробыл там не более пяти минут, после чего мне почему-то пришло в голову осмотреть стрельбище, и я, к своему ужасу, заметил Робина. Он лежал возле двери со стрелой в груди. Я поспешил вниз, насколько мне это позволяли больные ноги, и, увидев его, сразу понял, что парень мертв. Тогда я немедленно связался с вами по телефону. К тому времени в доме уже никого не было, кроме дворецкого Пайна и меня. Кухарка ушла на рынок, Арнессон в девять утра отправился в университет, а Белль все еще играла на кортах. Я послал Пайна поискать Сперлинга, но он его не нашел. Тогда я устроился в библиотеке и стал ожидать вашего появления. Белль вернулась вскоре после того, как сюда приехали ваши сотрудники, кухарка — чуть позже. Арнессона не будет часов до двух.

— А больше сегодня у вас никого не было? Может быть, случайных гостей или соседей?

Профессор, отрицательно покачав головой, ответил:

— Заходил только Драккер. По-моему, вы его как-то раз видели у меня. Он частенько сюда захаживает, в основном чтобы поговорить с Арнессоном. Драккер — талантливый ученый, у него есть неплохие работы. Когда я сказал ему, что Арнессона дома нет, мы немного посидели с ним вдвоем, обсудили экспедицию Королевского астрономического общества в Бразилию, и он ушел.

— Когда это было?

— Примерно в половине десятого. Драккер уже ушел, когда заявились Робин и Сперлинг.

— Скажите, профессор, — вступил в беседу Вэнс, — мистер Арнессон часто уходит из дома в субботу утром?

Профессор, окинув его недовольным взглядом, ответил, но не сразу:

— Ничего странного в этом нет. По субботам он обычно остается дома, но на этот раз я попросил его сделать для меня одну работу, а для этого ему пришлось отправиться в университетскую библиотеку… Мы с ним вместе работаем над одной моей книгой.

Повисла неловкая пауза, после чего Маркхэм заговорил:

— Утром вы упомянули о том, будто и Робин, и Сперлинг были женихами мисс Диллар и добивались ее руки…

— Дядюшка! — Девушка, гордо приосанившись в кресле, с укоризной посмотрела на профессора. — Не надо, это же не так.

— Это сущая правда, — с нежностью в голосе отозвался профессор.

— Ну, может быть, в какой-то степени, — призналась Белль. — Только не стоило об этом вспоми— нать. Вы же прекрасно знаете, как и они сами, о моем отношении к ним обоим. Мы добрые друзья, и не более того. Как раз накануне вечером, когда молодые люди пришли сюда, я совершенно ясно дала им понять, что не стану больше слушать уговоров насчет свадьбы. Они еще совсем мальчишки, и один из них теперь погиб… Бедный Птенец-Робин!

Вэнс, приподняв брови, удивленно переспросил:

— Птенец?

— Ну да, мы дали ему такое прозвище и даже временами поддразнивали, потому что ему оно не нравилось. Робин так трогательно обижался…

— Милое прозвище, — улыбнулся Вэнс. — Если припомнить одно стихотворение, то птенца малиновки любили все. Помните?

А потом все горевали, когда его не стало.

— Знаю, — произнесла Белль, кивая. — Я ему тоже про это говорила. Между прочим, Джозефа все просто обожали. Да его нельзя было не любить. Он был такой… милый и добрый.

— Профессор, — вернулся к допросу Маркхэм, — вы упоминали о том, что слышали, как Робин и Сперлинг беседовали о чем-то внизу. А слов вы случайно не разобрали?

Старик, бросив на племянницу быстрый взгляд, ответил вопросом на вопрос:

— А разве это так уж важно?

— Конечно, сейчас может оказаться ценной любая мелочь, любое слово.

— Возможно. Однако, — продолжил профессор, немного помолчав, — если я отвечу на этот вопрос, вы можете составить себе ошибочное представление о том, кто остался жив.

— Может быть, вы позволите мне самостоятельно делать выводы? — строго произнес прокурор.

И в комнате снова воцарилась тишина, которую на этот раз прервала девушка:

— Почему бы вам действительно не рассказать о том, что вы слышали, дядюшка? Кому и чем это может навредить?

— Лично я думал только о тебе, Белль, — с нежностью в голосе отозвался профессор. — Но, похоже, ты права. Дело в том, Маркхэм, что молодые люди ссорились из-за моей племянницы. Я уловил только то, что они упрекали друг друга в нечестности и якобы мешали друг другу.

— Это ничего не значит! — с жаром воскликнула мисс Диллар. — Они постоянно подначивали друг друга. Конечно, Робин и Сперлинг не всегда ладили, но не из-за меня. Они завидовали друг другу и всегда соперничали в стрельбе из лука. Дело в том, что раньше Рэймонд, мистер Сперлинг, считался лучшим стрелком, но в прошлом году Джозеф обошел его и побил его рекорд.

— И Сперлинг посчитал, что больше недостоин вас, — добавил Маркхэм.

— Ничего подобного! — возразила девушка.

— Я думаю, моя дорогая, что мы позволим мистеру Маркхэму самому делать выводы, — примирительно произнес профессор. — О чем еще вы хотели меня спросить? — обратился он к прокурору.

— Мне бы хотелось услышать кое-что о Робине и Сперлинге. Кто они такие, чем занимались, давно ли вы их знаете?

— Полагаю, что Белль лучше справится, ведь это ее приятели. Я видел молодых людей мельком.

Маркхэм повернулся к девушке.

— Я знакома с ними уже давно, — быстро начала та. — Джозеф был лет на восемь или даже десять моложе Рэймонда. Еще пять лет назад, до смерти своих родителей, он жил в Англии. Затем он переехал в Америку и стал жить в Драйве, в холостяцком доме. Денег у него было предостаточно, и потому юноша вел праздный образ жизни, увлекался рыбалкой и охотой, спортом. Он часто выходил в свет, считался надежным другом, мог беседовать на любые темы, мог сыграть партию в бридж, если кому-то не хватало игрока… Ну, в общем, ничего особенного… Надеюсь, вы меня понимаете.

Девушка замолчала, осознавая, что была несколько несправедлива к умершему, и Маркхэм, угадав ее чувства, просто спросил:

— А Сперлинг?

— Он сын богатого фабриканта или владельца завода, сейчас уже вышедшего на пенсию. Они живут за городом, в чудесном особняке. Члены нашего клуба частенько выезжают туда пострелять из лука. Сам Рэймонд работает в центре города, консультантом в какой-то строительной фирме. Но он устроился туда, скорее, для того, чтобы не огорчать отца, и ходил на работу лишь пару раз в неделю. Сперлинг закончил технический факультет в Бостонском университете, а я познакомилась с ним, когда он приехал сюда на каникулы, будучи еще студентом второго курса. Рэймонд, конечно, не гений и не способен на великие дела, мистер Маркхэм, но в целом он парень хороший — искренний, веселый, немного застенчивый и очень честный.

По описанию девушки можно было легко представить себе обоих молодых людей, но связать их со зловещей трагедией, разыгравшейся в доме профессора, по-прежнему оставалось довольно сложно.

— Мисс Диллар, — обратился к девушке прокурор, — а у вас нет предположений, почему мистер Робин погиб?

— Нет! — воскликнула девушка. — Кому могло понадобиться убивать Птенца? У него на всем белом свете не было ни единого врага.

— И все же его больше нет, дитя мое, — вздохнул профессор. — Значит, в его жизни происходило нечто такое, о чем ты не знала. На небе мы находим все новые и новые звезды, о существовании которых астрономы раньше и не догадывались.

— И все же я не верю в то, что у Джозефа были враги, — упрямо повторила Белль.

— Значит, вы полагаете, что Сперлинг не причастен к гибели Робина? — поинтересовался Маркхэм.

— Полагаю? Да я на все сто процентов уверена в этом!

— И все же, — заметил Вэнс, — не стоит забывать и о том, что «сперлинг» означает «воробей».

Девушка обмерла и сильно побледнела. Потом она вдруг вцепилась пальцами в подлокотники кресла, вся задрожала и расплакалась.

— Мне страшно, — прошептала она, наконец.

Вэнс встал со своего места и, приблизившись к Белль, успокаивающе похлопал ее по плечу.

— Почему? — мягко спросил он.

Девушка взглянула на него, и, видимо, его уверенность передалась и ей.

— Буквально на днях, — начала Белль, — мы все вместе были на стрельбище. Рэймонд готовился поразить мишень, и никакая опасность, разумеется, никому не угрожала, но тут Сигурд — мистер Арнессон, — стоявший на балконе, вдруг закричал Джозефу: «Берегись!» Потом, перегнувшись через перила, он добавил: «Тебя ведь зовут Птенец, а судя по фамилии, ты к тому же еще и малиновка. А он — воробей. Помнишь, что он сотворил с малиновкой, когда взял с собой свой лук?» Конечно, тогда мы даже не обратили на него внимания, но теперь…

— Белль, не нужно принимать эти слова всерьез, — нетерпеливо вступил в разговор профессор. — Это была очередная шутка Сигурда, причем не очень умная. Он же постоянно пребывает в своем мире абстрактных чисел и формул, так что остроты являются для него единственным способом взаимодействия с действительностью.

— Может быть, — согласилась девушка. — Конечно, это была лишь шутка, но почему-то теперь она мне кажется зловещим пророчеством. Вот только, — добавила она после небольшой паузы, — Рэймонд не мог такого сделать. Никогда в жизни.

В этот момент дверь в библиотеку открылась, и в комнате появился высокий худощавый мужчина.

— Сигурд! — с облегчением воскликнул профессор.

Приемный сын и протеже профессора Диллара, Сигурд Арнессон обладал удивительной внешностью. Он был очень высок, но при этом его голова казалась непропорционально большой по отношению ко всему туловищу. На вид ему было лет сорок, хотя в глазах, окруженных паутинкой морщинок, все еще оставался мальчишеский задор. На первый взгляд он мне понравился, с такими людьми легко общаться, так как они вызывают у окружающих симпатию и уважение. Создавалось впечатление, что, несмотря на кажущееся легкомыслие, у него огромный скрытый потенциал.

Мужчина окинул присутствующих оценивающим взглядом, кивнул мисс Диллар и, вопросительно посмотрев на профессора, заговорил:

— Что, скажите на милость, случилось в этом трехмерном пространстве под названием «дом»? Там, снаружи, самое настоящее столпотворение, а у дверей — стража… Когда я все-таки справился с этим цербером, двое чудаков в штатском буквально приволокли меня сюда, безо всяких церемоний. Забавно, конечно, но… немного непривычно… Я, кажется, узнал среди наших гостей окружного прокурора. Доброе утро, мистер Маркхэм. Вернее, уже добрый день.

Прежде чем тот успел ответить на такое запоздалое приветствие, в разговор вмешалась мисс Диллар:

— Сигурд, я прошу тебя, оставь свои шуточки. Мистера Робина убили.

— Нашего Птенца-малиновку? Ну что ж, с такой фамилией и с таким прозвищем трудно ожидать другого конца. — Казалось, печальная новость совсем не расстроила его. — И кто же, или что же, заставило его отправиться к праотцам?

— Кто именно это сделал, мы еще не знаем, — с укоризной в голосе отозвался Маркхэм. — Известно одно: его убили стрелой от лука.

— Весьма кстати, — произнес Арнессон, устраиваясь на подлокотнике кресла и вытягивая в сторону длинные ноги. — Все совпадает, и Птенец погибает от стрелы, которую из своего лука выпускает…

— Сигурд! — резко одернула его Белль Диллар. — Хватит повторять одно и то же. Ты сам знаешь, что Рэймонд на такое не способен.

— Конечно, сестренка. Значит, это самое настоящее таинственное убийство? — спросил мистер Арнессон, повернувшись к Маркхэму. — Не могли бы вы ввести меня в курс дела?

Когда прокурор вкратце пересказал ему всю историю, тот спросил:

— И что же, лука на стрельбище так и не обнаружили?

— Весьма уместный вопрос, — заметил Вэнс, словно очнувшись от летаргии, и вклинился в разговор. — Лук, конечно же, нашли: он лежал у двери дома, футах в десяти от тела.

— Ну, тогда это упрощает дело, — разочарованно протянул Арнессон. — Остается только снять отпечатки пальцев, и…

— К сожалению, лук уже брали в руки после совершения преступления, — вставил Маркхэм. — Профессор Диллар подобрал его и принес в дом.

Арнессон повернулся к старику и удивленно спросил:

— Что двигало вами, сэр, когда вы поступили именно так?

— Ничего, мой дорогой Сигурд. Я не анализировал свои эмоции. В тот момент мне показалось, что лук является главной уликой, и я сразу же перенес его в дом, куда в скором времени должна была прибыть полиция.

В дверь постучали, потом она приоткрылась, и в узкой щели показалось лицо Бэрка.

— Доктор Дорем ждет вас внизу, шеф. Он закончил осмотр тела.

Маркхэм встал и извинился:

— Я прошу меня простить. Оставайтесь пока в доме. Перед моим уходом мы еще обязательно увидимся.

— Ничего сложного и непонятного здесь нет, — доложил доктор, когда мы спустились к нему. — Бедолагу убили стрелой, которая пронзила ему сердце, пройдя через четвертый межреберный промежуток. Сильное кровотечение. Он мертв уже часа два. Следов борьбы нет. Скорее всего, смерть наступила внезапно. Правда, он еще и сильно ударился при падении.

— Насколько сильно, доктор? — оживился Вэнс.

— Так, что проломил себе череп. В затылочной области большая гематома, засохшая кровь в ноздрях и ушах. Все это свидетельствует о переломе свода черепа. После вскрытия смогу рассказать вам больше. Полный отчет будет готов сегодня вечером.

— Что ж, — задумчиво произнес Вэнс, — такую травму черепа не просто объяснить обыкновенным падением.

Однако на его слова никто не отреагировал, и сержант обратился к прокурору:

— Мистер Маркхэм, ни на стреле, ни на луке не было обнаружено никаких отпечатков пальцев. Дюбуа говорит, что кто-то умышленно их стер. Что касается ручки двери на калитке, соединяющей переход между домами, то они обе ржавые, и никакие следы на них остаться попросту не могли.

— Может быть, сейчас самое время допросить слуг? — устраиваясь за столом в подвале, предложил Маркхэм.

Хит вышел в коридор и послал одного из своих людей за слугами. Через минуту к нам вошел высокий и неуклюжий мужчина лет шестидесяти и остановился на почтительном расстоянии от стола.

— Это дворецкий, сэр, — пояснил сержант. — Его зовут Пайн.

Прокурор внимательно изучил его взглядом. Пайн казался нескладным из-за того, что у него были непомерное большие ладони и стопы. Может быть, поэтому одежда, опрятная и выглаженная, висела на нем мешком. Несмотря на свою не слишком привлекательную внешность, он производил впечатление человека знающего и прилежно выполняющего свои обязанности.

— Значит, вы и есть дворецкий Диллара? — уточнил Маркхэм. — И сколько же времени вы ему служите?

— Десять лет, сэр.

— То есть вы появились у него в доме уже после того, как он перестал работать в университете?

— Вероятно, так, — отвечал Пайн громким раскатистым голосом.

— Что вам известно о той трагедии, которая разыгралась здесь сегодня?

Хотя этот вопрос прозвучал неожиданно, Пайн, стойко выдержав натиск прокурора, спокойно ответил:

— Ровным счетом ничего, сэр. Я ничего об этом не знал, пока профессор Диллар не позвал меня из библиотеки и не попросил найти Сперлинга.

— И тогда он рассказал вам о трагедии?

— Он сказал мне: «Мистера Робина убили, и я хочу, чтобы ты нашел мне мистера Сперлинга». Это все, сэр.

— Вы уверены, что он сказал: «убили»? — вмешался Вэнс.

Дворецкий на секунду задумался, но затем уверенно повторил:

— Да, сэр, я в этом уверен.

— А вы видели тело мистера Робина, когда искали Сперлинга? — продолжал Вэнс.

И снова сомнение во взгляде.

— Да, сэр. Я открыл дверь подвала, чтобы осмотреть стрельбище, и в этот момент увидел несчастного джентльмена…

— Наверное, вы были потрясены, Пайн, — сухо заметил Вэнс. — А вы, случайно, не притрагивались к телу? Или, может быть, к стреле или луку?

Водянистые глаза Пайна блеснули и тут же потухли.

— Нет, сэр, конечно же, нет. Зачем мне это?

— Действительно, незачем, — уныло отозвался Вэнс. — Но вы же видели сам лук?

Старик прищурился, словно пытаясь себе представить злосчастное оружие.

— Не могу точно сказать вам, сэр. Может, да, а может, и нет. Я точно не помню.

Фило потерял к дворецкому всякий интерес, и допрос продолжал прокурор:

— Как я понял, Пайн, мистер Драккер заходил в дом сегодня утром, примерно в половине десятого. Вы его видели?

— Да, сэр. Он всегда пользуется дверью в подвале. Когда мистер Драккер проходил мимо буфетной, то поздоровался со мной.

— Скажите-ка, а вышел он таким же образом?

— Думаю, что да, сэр. Хотя, когда он уходил, я был наверху. А живет он с нами по соседству.

— Я знаю, — произнес Маркхэм, подавшись вперед. — Я полагаю, что именно вы впустили сегодня утром в дом мистера Робина и мистера Сперлинга, да?

— Да, сэр, они пришли около десяти часов.

— А что было потом? Вы их еще видели или, может быть, слышали обрывки их разговора, пока они находились в доме?

— Нет, сэр. Почти все это время я был в комнате мистера Арнессона и наводил там порядок.

— Ах, вот оно что! Это на втором этаже, верно? Вы имеете в виду комнату с балконом?

— Да, сэр.

— Очень интересно… Именно с этого балкона профессор Диллар как раз и увидел тело мистера Робина, — встрепенулся Вэнс. — Как же он прошел в комнату, что вы его не заметили? Вы же сами сказали, что узнали о случившемся уже потом, когда профессор позвал вас в библиотеку и попросил разыскать мистера Сперлинга.

Дворецкий побледнел, и я заметил, как он принялся нервно выкручивать себе пальцы.

— Наверное, я на минутку отошел из комнаты мистера Арнессона, — нерешительно произнес Пайн. — Да, это возможно. Да-да, сэр, теперь я припоминаю, что мне понадобилось зайти в кладовку.

— Ну, разумеется, — кивнул Вэнс и снова надолго замолчал.

— Послушайте, Пайн, а больше этим утром к вам никто не заходил? — поинтересовался Маркхэм.

— Никто, сэр.

— А у вас самого нет никакого объяснения случившемуся?

Дворецкий отрицательно покачал головой и проговорил:

— Нет, сэр. Мистер Робин казался мне приятным молодым человеком, и его все любили. Он был не из тех, кто способен спровоцировать убийство… Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.

— Не совсем. Мне, например, непонятно, Пайн, откуда тебе известно, что это было именно убийство, а не просто несчастный случай.

— Я этого не утверждал, сэр, — невозмутимо напомнил дворецкий. — Но я немного разбираюсь в стрельбе из лука, и я сразу понял, что мистер Робин убит охотничьей стрелой, а не спортивной.

— Вы весьма наблюдательны, Пайн, — подметил Вэнс. — И ваше замечание совершенно справедливо.

Всем стало понятно, что никакой ценной информации от дворецкого не добиться, и Маркхэм отпустил старика, велев Хиту позвать кухарку.

Как только она вошла в комнату, я сразу отметил удивительное сходство этой сорокалетней женщины с отцом. Она была такая же худощавая и нескладная, с огромными ручищами и такими же непропорциональными по отношению к туловищу ногами. Видимо, такое строение передавалось у Пайнов из поколения в поколение.

Задав кухарке несколько вопросов, мы выяснили, что ее звали Бидл, что она была вдовой и что ее муж умер пять лет назад, после чего она и устроилась в кухарки по рекомендации Пайна.

— В котором часу вы сегодня ушли из дома, Бидл? — поинтересовался Маркхэм.

— В половине десятого, — сразу же ответила женщина, но по ее голосу было понятно, что она нервничает.

— А когда вернулись?

— В половине первого. Вот он и впустил меня, — и она с неприязнью посмотрела на Хита, — и при этом обращался со мной так, будто я преступница.

Хит, усмехнувшись, ответил:

— Я все сделал правильно, мистер Маркхэм. Она хотела пройти в подвал, а я ее туда не пустил.

Маркхэм одобрительно кивнул.

— Вы что-нибудь знаете о том, что произошло сегодня в доме? — продолжал прокурор, не сводя глаз с женщины.

— Откуда ж мне знать, если я на рынке была?

— Вы видели сегодня мистера Робина или мистера Сперлинга?

— Они прошли в подвал мимо кухни как раз незадолго до того, как я отправилась на рынок.

— Может быть, вы слышали, о чем они разговаривали?

— Я не имею привычки подслушивать у замочной скважины.

Маркхэм нахмурился и хотел сказать что-то резкое, но его опередил Вэнс, учтиво заметив:

— Окружной прокурор не это имел в виду. Он просто интересуется, не осталась ли случайно дверь в подвал открытой, так что вы, сами того не желая, смогли услышать несколько слов из беседы молодых людей.

— Может, дверь и была открыта, но я ровным счетом ничего не слышала, — сердито буркнула кухарка.

— Тогда вы, наверное, не сможете сказать, был ли в клубе, кроме этих двоих, еще кто-нибудь третий?

Бидл прищурилась и оценивающе посмотрела на Вэнса.

— Может, там кто-то и был, — медленно заговорила она. — Мне даже показалось, что я слышала голос мистера Даккера. — Кухарка произнесла это как-то ядовито, а ее губы исказила жестокая ухмылка. — Он приходил к мистеру Арнессону рано утром.

— Правда? — Вэнса как будто удивило такое признание. — Так вы видели его или нет?

— Да, когда он приходил. Во всяком случае, когда он уходил из дома, я сказать не могу. Может, я этого просто не заметила. Он шастает тут, когда ему вздумается.

— Прямо-таки шастает? Вот это да!.. А теперь скажите, какой дверью вы воспользовались, когда уходили на рынок?

— Парадной, конечно. С тех пор как мисс Белль устроила в подвале клуб стрелков, я всегда хожу только через парадную дверь.

— Значит, вы в подвале сегодня не были?

— Нет.

Вэнс поднялся со стула и проговорил:

— Благодарю вас за помощь, Бидл. Вы можете быть свободны.

Как только кухарка удалилась, Фило медленно подошел к окну и произнес:

— Мы тратим слишком много времени и сил на недостоверные источники, Маркхэм. Мы этим ничего не добьемся, а только изрядно надоедим и слугам, и домочадцам. У каждого из опрошенных есть, так сказать, своя территория, и каждому есть что скрывать. Видимо, все что-то недоговаривают, и в итоге у нас получается какая-то разрозненная картина, где факты не совпадают.

— Я думаю, что если мы прекратим допрос, то ничего не потеряем, — согласился прокурор. — Ничего дельного мы больше не выясним.

— Вы слишком доверчивы, — заметил прокурору Вэнс, возвращаясь к столу. — Чем больше вопросов мы задаем, тем дальше в чащу забредаем. Я уверен в том, что профессор Диллар был не совсем искренен с нами. У него есть кое-какие подозрения, которые он почему-то не стал озвучивать. И зачем ему понадобилось заносить лук в дом? Кстати, Арнессон сразу спросил его о том же самом. Неглупый парень, этот Арнессон. Обратите внимание и на нашу спортсменку с крепкими мускулами. Она почему-то сразу исключила всех членов своей компании из числа злодеев, не забывая и про себя. Похвально, но, пожалуй, это не соответствует истине. Пайн тоже умалчивает о чем-то, но правды от него нам вряд ли удастся добиться. Вот он утверждает, что все утро провел в комнате Арнессона. Он, наверное, и не знал, что профессор был на веранде и грелся на солнышке. Это его алиби про кладовку кажется мне не слишком убедительным. Что касается нашей вдовы Бидл, так мне сразу стало ясно, что она недолюбливает общительного мистера Драккера и как только поняла, что его можно поддеть, то не преминула воспользоваться такой возможностью. Ей «показалось», что она слышала его голос из подвала. Но слышала ли на самом деле? Кто знает… Не исключено, конечно, что, собираясь домой, он застрял в клубе, рассматривая разные стрелы и луки, и столкнулся там с молодыми людьми, которые как раз в это время пришли к Белль… Но в этом мы сами должны разобраться. Не мешало бы побеседовать с мистером Драккером…

На лестнице раздались шаги, и в гостиную вошел Арнессон.

— Ну, и кто же убил нашего Птенца-Робина? — усмехнулся он.

Маркхэм хотел что-то сказать ему, но Арнессон предупредительно поднял руку и продолжал:

— Одну минуточку, прошу вас. Я хотел предложить вам свои услуги в благородной попытке восстановления справедливости. Дело в том, что печальные события, связанные с гибелью мистера Робина, импонируют духу моей натуры ученого, пребывающего в вечных поисках истины. Я думаю, что именно я разгадаю эту тайну, используя свой математический ум. Я выведу нужную формулу.

— Вы уже пришли к какому-то решению? — насторожился Маркхэм. Он много слышал об удивительных умственных способностях Арнессона и относился к нему с уважением.

— Увы, уравнение еще не готово, но я всегда мечтал заняться работой детектива и спуститься на грешную землю. И виновата в этом моя ненасытная любознательность ученого. Надеюсь, вы меня понимаете. Я уже давно убедился в том, что математические законы можно применять и в повседневной жизни. И я не понимаю, почему местонахождение преступника нельзя рассчитать с такой же точностью, с какой была подсчитана масса еще не открытой планеты Нептун, исходя только из наблюдений за отклонениями орбиты Урана. Надеюсь, вам знакома эта история? Так вот, мистер Маркхэм, — продолжал Арнессон, немного помолчав и набив трубку табаком, — мне хотелось бы применить в вашем абсурдном случае рациональные законы точной науки, которые использовал Леверье, чтобы открыть планету Нептун. Но у меня нет, если можно так выразиться, данных об орбите Урана. Другими словами, мне не хватает фактов, чтобы составить уравнение. Поэтому я прошу оказать мне милость и сообщить обо всех известных вам фактах. Это будет что-то вроде сотрудничества на интеллектуальном уровне. Я решу вам эту задачу с точки зрения науки. Я хочу доказать, что моя теория применима к поискам истины в любой сфере жизни. — Раскурив, наконец, трубку, он опустился в кресло. — Вас устраивает такая сделка?

— Я рад сообщить вам все то, что нам известно, мистер Арнессон, — после недолгой паузы заговорил прокурор. — Но я не могу обещать, что и в дальнейшем буду информировать вас обо всем, что мы сумеем узнать, потому что это может помешать нашему расследованию.

Вэнс, который до сих пор молча сидел в кресле, прикрыв глаза, при последних словах прокурора немного оживился.

— Я не вижу причин, — начал он, — вынуждающих нас отказать мистеру Арнессону и лишить его попытки перевести это преступление на язык прикладной математики. Я уверен в его порядочности, и мне кажется, что он будет использовать полученные от нас данные исключительно в научных целях. И — кто знает? — возможно, именно он и поможет нам разгадать это запутанное дело.

Маркхэм хорошо знал Вэнса и понимал, что к такому выводу его друг пришел только после долгих размышлений, серьезно взвесив все «за» и «против». Поэтому я ничуть не удивился, когда прокурор повернулся к Арнессону и произнес:

— Ну что ж, в таком случае мы предоставим вам все необходимые данные, чтобы вы вывели свою формулу. Что же вы хотели бы узнать прямо сейчас?

— Нет, только не сейчас. Пока что мне известно ровно столько, сколько и вам. А уж Пайна и Бидл я растормошу сразу же после вашего ухода. Но, только если я первым определю преступника, я надеюсь, вы не станете умалчивать о моих достижениях и не поступите так, как в свое время поступили с несчастным Адамсом? А ведь он рассчитал местонахождение неведомого тогда Нептуна еще до открытия Леверье…

В этот момент дверь снова распахнулась, и в комнату вошел полицейский, дежуривший у входа в дом. За ним следовал незнакомый мужчина.

— Этот джентльмен говорит, что ему нужно видеть профессора, — сообщил полицейский и, кивком указав в сторону Маркхэма, добавил: — Вот это окружной прокурор. Можете рассказать ему обо всем, что вас так беспокоит.

Незнакомец действительно сильно волновался. Это был стройный ухоженный мужчина лет пятидесяти, однако старым он совсем не выглядел. Волосы у него начали седеть, нос казался излишне острым, а подбородок маленьким, хотя в общем он не производил впечатление слабовольного человека. Но больше всего меня поразили его глаза. Это были глаза разочаровавшегося во всем мечтателя, немного грустные, с оттенком отчаяния. Он хотел было обратиться к Маркхэму, но в этот момент заметил в комнате Арнессона.

— Доброе утро, — поздоровался он. — Надеюсь, ничего серьезного здесь не произошло?

— Нет, ничего, просто смерть, Парди, — беспечно ответил Арнессон. — Так сказать, буря в стакане, как это принято называть в известных кругах.

— Чем могу быть полезен? — поинтересовался Маркхэм.

— Надеюсь, я не помешал? — извиняющимся тоном произнес мужчина. — Я друг семьи. Я подумал, не случилось ли чего и не могу ли я чем-нибудь помочь. Я живу через дорогу, — пояснил он.

— В таком случае, — подхватил Вэнс, — может быть, вы заметили что-то странное этим утром?

— Вряд ли, сэр. Окна моего кабинета действительно выходят на семьдесят пятую улицу. Правда и то, что я долгое время сидел сегодня у себя в кабинете, но я был занят работой. Когда же я вернулся к своим трудам после ланча, то увидел полицейские машины у дома соседа и потому заволновался.

— Может быть, вы знаете, кто сегодня приходил сюда или покидал этот дом? — не унимался Вэнс.

Мужчина, отрицательно покачав головой, ответил:

— Никого подозрительного. Двое молодых людей — знакомые мисс Диллар, приходили около десяти утра. И еще я видел, как Бидл с корзиной шла на рынок. Но это все, что я могу вам сообщить.

— А вы не видели, как кто-нибудь из молодых людей выходил из дома?

— Что-то не припомню, — нахмурившись, протянул Парди. — Но мне кажется, что кто-то из них действительно выходил через калитку в конце стрельбища. Но точно я сказать не могу.

— Когда это было?

— Не знаю, может, через час после того, как они прибыли сюда. Более точно сказать не могу.

— Значит, больше никого здесь не было?

— Я видел, как мисс Диллар возвращалась с теннисного корта примерно в половине первого. Меня как раз позвали к столу. Она помахала мне ракеткой в знак приветствия.

— И это все?

— Боюсь, что да.

— Один из тех молодых людей, которых вы сегодня видели, был убит, — сообщил Вэнс.

— Мистер Робин. Он же Птенец малиновки, — добавил Арнессон, ухмыльнувшись, и своей веселостью вызвал у меня неприятное впечатление.

— Боже мой! Какое горе! — воскликнул Парди. — Ведь, если я не ошибаюсь, он был чемпионом в клубе Белль.

— И теперь обрел бессмертие.

— Бедняжка Белль! Надеюсь, она не слишком тяжело переживает случившееся? — заволновался Парди, и что-то в его тоне насторожило Вэнса.

— Она больше драматизирует, — фыркнул Арнессон. — Так же, как и полиция, между прочим. Много шума из ничего. В мире полно элементов, подобных Робину, которые в своей общей массе называются человечеством.

Парди печально улыбнулся — очевидно, ему был знаком цинизм Арнессона — и обратился к прокурору:

— Вы позволите мне увидеться с мисс Диллар и ее дядей?

— Разумеется, — ответил Вэнс, заметив, что Маркхэм колеблется. — Они в библиотеке, мистер Парди.

— Странный тип, — заметил Арнессон, когда гость удалился. — Ведет праздный образ жизни и интересуется исключительно шахматными партиями.

— Правда? — оживился Вэнс. — Не ему ли принадлежит авторство так называемого гамбита Парди?

— Точно, — поморщился Арнессон. — На это он потратил двадцать лет своей жизни, даже книгу написал. Путешествовал по миру, посещая всевозможные чемпионаты и турниры, чтобы проверить свой гамбит. Это произвело настоящий фурор в мире шахматистов. Потом он сам стал организовывать какие-то соревнования, которые сам же и оплачивал. Это стоило ему немалых денег, между прочим. И, конечно, при этом настаивал на том, чтобы в игре непременно использовался его знаменитый гамбит. Закончилось все весьма печально. Такие мастера, как доктор Ласкер, Капабланка, Рубинштейн и Финн, взялись за него и разнесли теорию Парди в пух и прах. Почти все игроки, применявшие его гамбит, проиграли. Какой удар для Парди! Он даже весь поседел и как-то обмяк.

— Мне известна эта история, — пробормотал Вэнс. — Меня обучал гамбиту Эдвард Ласкин…

В дверях снова появился полицейский и жестом подозвал к себе Хита. Сержант, уставший слушать болтовню о шахматах, поднялся с места и быстро удалился в коридор. Через некоторое время он вернулся с листком бумаги в руке.

— Весьма забавно, сэр, — произнес он, передавая листок Маркхэму. — Один из моих людей обнаружил эту бумажку. Она торчала из почтового ящика, и он решил посмотреть, что это такое. Что вы думаете по этому поводу?

Быстро пробежав глазами записку, прокурор тут же передал ее Вэнсу. Мне тоже удалось прочитать ее, когда я заглянул ему через плечо. Это был обычный лист почтовой бумаги, сложенный таким образом, что легко просовывался в щель почтового ящика. Текст был напечатан на машинке с бледно-синей лентой. Первая строчка гласила: «Джозеф Робин мертв». За ней следовала вторая: «Кто убил Птенца малиновки?» И еще ниже я прочел: «Сперлинг означает „воробей“».

А в конце послания, в правом углу, там, где обычно ставится подпись, заглавными буквами было напечатано: «ЕПИСКОП».

Взглянув на это странное послание с еще более странной подписью, Вэнс три часа вытаскивал свой монокль, а потом еще долго и нудно протирал стеклышко. Я тут же понял: данная бумажка серьезно заинтересовала его.

— Вот вам и весьма ценный множитель для будущего уравнения, — шутливо заметил он, обращаясь к Арнессону.

Презрительно осмотрев записку и сухо усмехнувшись, тот небрежно бросил ее на стол, а затем заметил:

— Я искренне хочу верить в то, что священники здесь не участвуют. Они-то уж точно никакого отношения к науке не имеют. К ним с точки зрения математики даже и не приблизишься. «Епископ»… — хмыкнул он. — Лично у меня таких знакомых нет. Думаю, что данную абракадабру я сразу сброшу со счетов, когда приступлю к своим исследованиям.

— Если вы так поступите, — серьезно заметил Вэнс, — боюсь, ваше уравнение не будет иметь решения. Мне это таинственное послание почему-то кажется чрезвычайно важным. Простите меня, но именно эта записка, как мне думается, больше всего из того, что нам известно на этот час, располагает к математическим расчетам. По крайней мере она полностью исключает вероятность несчастного случая или какого-то чудовищного совпадения. Если позволите, ее можно назвать гравитационной константой, которая будет управлять всеми нашими дальнейшими уравнениями.

Хит посмотрел на записку почти с ненавистью.

— Это написал какой-то псих, — подытожил он.

— Безусловно, сержант, — согласился Вэнс. — Но не забывайте о том, что этот псих неплохо осведомлен о многих подробностях случившегося. Он не только знает, что прозвище мистера Робина — Птенец, но и в курсе того, что в момент трагедии мистер Сперлинг, скорее всего, был где-то неподалеку. Более того, наш ненормальный автор, вероятно, знал кое-что об этом убийстве еще до того, как оно произошло. Ему же понадобилось некоторое время, чтобы отпечатать данное послание, а потом еще и незаметно подсунуть его в почтовый ящик, причем до того, как сюда приехали ваши люди.

— Вполне возможно, что это дело рук какого-нибудь ротозея, что торчит под окнами на улице, — упорствовал Хит. — Этот деятель быстро выяснил, что случилось, и, выждав момент, когда полицейский отвернулся, подкинул бумажку в ящик.

— Да, но перед этим ему еще пришлось бежать к себе домой, аккуратно печатать на машинке таинственное послание, а потом возвращаться сюда. Так, по-вашему? — Вэнс покачал головой и печально улыбнулся. — Нет, сержант, ваша теория здесь не проходит.

— Ну, тогда как же это вышло? — требовал ответа Хит.

— Не имею ни малейшего понятия, — честно признался Вэнс, протяжно зевнул и поднялся со своего места. — Пойдемте, Маркхэм, перекинемся парой фраз с мистером Драккером, к которому испытывает отвращение наша Бидл.

— Вы идете к Драккеру? — удивился Арнессон. — А он тут при чем?

— Мистер Драккер, — пояснил Маркхэм, — заходил сегодня утром сюда, чтобы встретиться с вами. Вполне возможно, что он столкнулся с Робином и Сперлингом по пути домой. — Вы готовы составить нам компанию? — немного помолчав, добавил он.

— Нет, благодарю вас. — Арнессон вытряхнул трубку и тоже встал с кресла. — У меня много работы. А вам бы я посоветовал пригласить с собой Белль. Видите ли, леди Мэй немного странновата…

— Кто такая леди Мэй?

— Простите, я совершенно забыл, что вы ее пока не знаете. Мы называем ее «леди» из уважения. Это так нравится бедняжке! Она — мать Драккера. Леди со странностями. — Тут он многозначительно покрутил пальцем у виска. — Тронулась в свое время. Нет-нет, она совершенно безобидная и при этом пребывает в ясном уме, но зациклена на одной идее. Ее любимый сыночек для нее пуп земли, вокруг него, собственно, и вертится вселенная. Она оберегает его, как младенца. Грустная история… Да, будет, пожалуй, лучше, если Белль отправится туда вместе с вами. К тому же леди Мэй ее просто обожает.

— Спасибо за совет, мистер Арнессон, — поблагодарил его Вэнс. — Может быть, вы сами попросите мисс Диллар сопровождать нас?

— Разумеется, — ответил Арнессон, покровительственно улыбнувшись, и отправился наверх.

Через минуту мисс Диллар уже присоединилась к нашей компании.

— Сигурд передал мне, что вы намереваетесь навестить Адольфа. Он, конечно, ничего не будет иметь против вашего визита, а вот что касается леди Мэй… Ее может расстроить любая мелочь.

— Мы вовсе не хотим ее расстраивать. Во всяком случае мы постараемся этого не делать, — убедительно произнес Вэнс. — Но, видите ли, мистер Драккер заходил сюда сегодня утром, а кухарка говорит, будто слышала его голос в подвале. Он мог встретиться с молодыми людьми, когда уходил к себе. Может быть, он сумеет помочь нам в расследовании.

— Конечно, он не откажется, — тут же подхватила девушка, — только я попрошу вас быть поаккуратнее с леди Мэй. — В ее голосе звучала даже не просьба, а мольба, и Вэнс окинул ее удивленным взглядом.

— Расскажите немного о миссис Драккер, то есть о леди Мэй, прежде чем мы навестим ее. Почему нужно проявлять такую осторожность при общении с ней? — попросил Фило.

— В ее жизни произошла настоящая трагедия, — пояснила девушка. — В прошлом она была великой певицей. Нет, не второстепенной артисткой, а настоящей примадонной, способной сделать блестящую карьеру. Она вышла замуж в Австрии за известного музыкального критика — Отто Драккера, а через четыре года у них родился Адольф. Но очень скоро, когда мальчику исполнилось два года, произошло нечто ужасное. Мать не усмотрела за малышом, и тот упал, серьезно повредив позвоночник. С тех пор жизнь леди Мэй изменилась. Сын ее стал инвалидом, и она потеряла вкус к жизни. Женщина во всем винила себя, а потому отказалась от карьеры и посвятила себя Адольфу. Через год скончался ее супруг, и она перевезла сына в Америку, где она жила до замужества. Леди Мэй купила здесь дом, в котором они обитают и по сей день. Вся ее жизнь сосредоточена на Адольфе, а он вырос и стал самым настоящим горбуном. Она отдала ему все что могла и до сих пор ведет себя так, как будто он все еще маленький мальчик…

Мисс Диллар замолчала и помрачнела, но потом нашла в себе силы продолжать:

— Может, она искренне считает его маленьким мальчиком, но ее любовь к нему стала какой-то ненормальной. Это что-то вроде сумасшествия на почве нежности, как выразился мой дядюшка. А в последнее время она стала совсем странной. Я часто заставала ее за следующим занятием — она напевала какие-то немецкие колыбельные песенки, при этом складывала руки так, будто держала невидимого младенца и пыталась его убаюкать… И еще леди стала ревновать Адольфа. Она буквально ненавидит всех мужчин. На прошлой неделе я зашла навестить ее вместе с мистером Сперлингом — мы иногда заходили к ней, поскольку она всегда казалась нам такой одинокой и несчастной… Так она бросила на него злобный взгляд и прошипела: «Почему ты тоже не стал уродом?»

Девушка замолчала и, посмотрев на нас, спросила:

— Теперь, наверное, вам стало понятно, почему я прошу вас быть с ней поосторожнее? Леди Мэй может подумать, что мы пришли с единственной целью — обидеть ее Адольфа.

— Мы не станем излишне надоедать ей и вызывать у нее сомнения относительно нашего визита, — увещевал Вэнс. — Кстати, в какой части дома располагается комната миссис Драккер?

— В западной. Там еще есть эркер, из которого видно наше стрельбище.

— Вот как! Скажите, много ли времени она проводит у этого окна?

— Да, немало. Леди Мэй часто наблюдает за нами, когда мы проводим свои соревнования. Я не понимаю, зачем ей это, ведь она только страдает от того, что Адольф не может присоединиться к нам. Он как-то пробовал стрелять, но быстро устал и отказался от дальнейших упражнений.

— Может быть, это тоже является частью ее самопожертвования? Но, как бы то ни было, я хочу знать вот что: можем ли мы проникнуть к ним в дом таким образом, чтобы сначала поговорить с леди Мэй? Мне кажется, так будет лучше, чтобы у нее не возникло подозрений относительно цели нашего визита.

— Да, конечно! — воскликнула Белль. — Кабинет Адольфа расположен в передней части дома, а мы войдем с заднего хода.

Как мы и предполагали, леди Мэй лежала у огромного окна на старомодном шезлонге. Белль поздоровалась с ней, справилась о ее здоровье и нежно поцеловала женщину в лоб.

— В нашем доме сегодня произошло нечто очень страшное, леди Мэй, — перешла девушка к сути дела. — И эти джентльмены захотели встретиться с вами. Вы не будете возражать, я надеюсь?

Леди Мэй повернулась к нам и окинула нас глазами, полными ужаса. Это была высокая и очень худая женщина, находящаяся на грани истощения. Лицо ее казалось чересчур узким и морщинистым, но при этом оно не отталкивало. Наверное, из-за живых и ясных глаз. И хотя на вид ей было за шестьдесят, волосы леди Мэй оставались по-прежнему пышными и шелковистыми, без какого-либо намека на седину.

Несколько минут мы стояли молча. Наконец, она заговорила:

— Что вам угодно?

— Миссис Драккер, — оживился Вэнс, — как вам уже сказала мисс Диллар, в соседнем доме сегодня произошла трагедия, а так как ваше окно выходит непосредственно на стрельбище, мы подумали, что, возможно, вы что-то видели и смогли бы помочь нам в нашем расследовании.

Казалось, эти слова немного успокоили пожилую женщину. Она отозвалась, но не сразу:

— И что же случилось?

— Был убит молодой человек, мистер Робин. Возможно, вы были знакомы с ним.

— Стрелок? Чемпион в клубе у Белль? Да, мы знали друг друга. Здоровый мальчишка: он легко справлялся с тяжелым луком и ничуть не уставал при этом… И кто же его убил?

— Мы этого пока не знаем. — Несмотря на внешнюю беспечность, Вэнс внимательно следил за женщиной. — Но, так как он погиб на стрельбище, которое видно из вашего окна, мы подумали, что вы могли бы помочь нам.

— Вы уверены, что его убили на стрельбище?

— Там мы его нашли, — ответил Вэнс.

— Понятно… Но чем же я могу быть полезна?

— Может, вы видели кого-нибудь сегодня на стрельбище?

— Нет! — воскликнула миссис Драккер. — Никого я не видела. Я вообще сегодня туда не смотрела.

— Какая жалость, — негромко произнес Вэнс. — А если бы вы туда смотрели, то наверняка видели бы, что произошла трагедия… Мистера Робина убили стрелой из лука, и мы пока что не можем определить, кому это могло понадобиться.

— Вам известно, что он был убит стрелой из лука? — спросила леди Мэй, и ее бледные щеки порозовели.

— Так утверждает судмедэксперт. Когда мы его нашли, его сердце было пробито стрелой.

— Ничего удивительного, верно же? Стрела пронзает сердце малиновки! — ровным голосом произнесла женщина, уставившись куда-то вдаль.

Повисло неловкое молчание, и Вэнс подошел к эркеру.

— Вы не возражаете, если я посмотрю из вашего окна? — спросил он.

— Нет, хотя оттуда не очень много видно. Только деревья на семьдесят шестой улице и часть двора Диллара. Вот эта стена напротив меня очень огорчает. Раньше, до того, как построили новый дом, отсюда открывался чудесный вид на реку.

Вэнс выглянул из окна и проговорил:

— Да, если бы вы сегодня из него смотрели, то наверняка увидели бы все, что произошло утром. Дверь в подвал хорошо просматривается. Жаль… — Он посмотрел на часы. — А ваш сын дома, миссис Драккер?

— Мой сын? Мой мальчик? Зачем он вам понадобился? — нервно спросила женщина, бросив на Вэнса злобный взгляд.

— Не беспокойтесь, мы просто хотели узнать, не видел ли он кого сегодня на стрельбище.

— Никого он не видел! И не мог видеть, потому что его здесь не было. Он ушел рано утром и до сих пор не вернулся.

Вэнс, с жалостью посмотрев на женщину, вновь спросил:

— Значит, он отсутствовал все утро? А куда же он ушел? Вам это известно?

— Мне — известно, — гордо заявила миссис Драккер. — Он рассказывает мне обо всем.

— И куда же он отправился сегодня утром? — не отступал Вэнс. — Он вам не говорил?

— Конечно, говорил, но я забыла. Дайте подумать… — Она беспокойно застучала пальцами по подлокотнику. — Нет, не могу вспомнить. Но я спрошу его, как только он вернется.

Мисс Диллар смущенно посмотрела на леди Мэй:

— Но, леди Мэй, Адольф приходил сегодня утром к нам. Он хотел поговорить с Сигурдом…

— Ничего подобного! — неожиданно закричала пожилая женщина. — У Адольфа были дела в городе. Он и близко к вашему дому не подходил. Уж я-то знаю наверняка! — Она гневно сверкнула глазами и вызывающе посмотрела на Вэнса.

И снова в комнате наступила гнетущая тишина. Однако то, что произошло дальше, было куда более неприятным.

Дверь открылась, и миссис Драккер, протянув руки вперед, воскликнула:

— Мой малыш, крошка моя! Иди ко мне, милый.

Но мужчина, возникший в дверях, не шевельнулся. Оказавшись в непривычной обстановке, он часто заморгал крошечными глазками-бусинками. Адольфа Драккера отличал невысокий рост и внешность, типичная для всех горбунов, и только умное серьезное лицо сразу давало понять, что перед нами появился настоящий математический гений, как называл его профессор Диллар.

— Что все это означает? — нетвердо спросил он и повернулся к мисс Диллар. — Белль, это твои друзья?

Девушка хотела ответить, но Вэнс жестом остановил ее и заговорил сам:

— Дело в том, мистер Драккер, что в соседнем доме сегодня произошла трагедия. Это мистер Маркхэм — окружной прокурор, это сержант Хит из отдела по расследованию убийств. Мисс Диллар привела нас сюда для того, чтобы мы могли спросить у вашей матушки, не видела ли она сегодня утром кого-нибудь на стрельбище.

— Трагедия, говорите? — Драккер прищурился. — Что именно случилось?

— Был убит некий мистер Робин. Стрелой из лука.

Лицо у Драккера задергалось.

— Робин?.. Убит?.. Когда? — воскликнул он.

— Где-то между одиннадцатью и двенадцатью часами.

Драккер перевел взгляд на мать. Видно было, что эта новость сильно встревожила его. Он принялся теребить ткань своего пиджака.

— Что вы видели, мама?

— Ты о чем, сынок? — в ужасе прошептала леди Мэй.

Лицо Драккера посуровело, губы исказила кривая усмешка, и он проговорил:

— Я о том, что именно в это время из вашей комнаты до меня донесся истошный крик.

— Ничего ты не слышал! — закричала вдруг женщина, качая головой. — Ты ошибся, сынок, это не я!

— Значит, кто-то другой, — жестко заметил Драккер. — Я услышал крик и поднялся сюда, — немного помолчав, пояснил он, — прислушался, но вы напевали очередную детскую песенку. Тогда я успокоился и ушел к себе.

Миссис Драккер, прижав к лицу руку с платком, закрыла глаза, а затем спросила:

— Так ты в это время работал у себя в кабинете? Но я же несколько раз звала тебя, а ты не отзывался.

— Я слышал, но не мог ответить. У меня было очень много важных дел.

— Вот как. — Леди Мэй медленно повернулась к окну. — А я считала, что ты уехал в город.

— Я говорил, что пойду к Дилларам. Но Сигурда там не оказалось, вот я и вернулся домой.

— Я не видела, как ты входил в дом, — заметила женщина, уставившись в стену.

— Я вышел от Дилларов через главные ворота, немного погулял по парку и вернулся через парадный вход.

— И ты утверждаешь, будто слышал, как я кричала… Но зачем мне кричать, сынок? Сегодня утром у меня спина совсем не болела.

Драккер, нахмурившись, продолжал упорствовать:

— Но я ясно слышал женский крик, и он доносился из этой комнаты. Это было в половине двенадцатого, — повторил он, устало опускаясь в кресло, и уныло уставился в пол.

Пока между сыном и матерью шел этот неприятный разговор, Вэнс делал вид, будто разглядывает старинную гравюру на стене. Но я знал, что от его внимания не уйдет ни единое слово из этого странного диалога. Когда Драккеры замолчали, он жестом попросил Маркхэма не вмешиваться и подошел к леди Мэй.

— Мы не хотели расстраивать вас, мадам. Простите нас, если сможете, — произнес Фило, вежливо раскланиваясь.

Затем, повернувшись к Белль, он спросил:

— Вы проводите нас или нам самим лучше поискать дорогу назад?

— Я пойду с вами, — заявила девушка и, прощаясь со своей знакомой, добавила: — Простите нас, леди Мэй.

Мы уже выходили в коридор, когда Вэнс вдруг остановился и, обращаясь к Драккеру, сказал:

— А вам лучше пройти с нами прямо сейчас, сэр. Вы ведь знали мистера Робина, а потому могли бы нам кое-что рассказать.

— Не ходи с ними, сынок! — закричала миссис Драккер, и лицо ее исказилось от боли. — Не ходи! Они желают тебе зла!..

— Почему я не должен идти с ними? — раздраженно спросил тот. — Я сам должен все разузнать. Может быть, я и в самом деле смогу быть чем-то полезен.

Отмахнувшись от матери, он поспешил вслед за нами.

Как только мы снова оказались в доме Диллара и устроились в гостиной внизу, Вэнс без лишних предисловий приступил к делу, дождавшись, однако, когда Белль уйдет к дядюшке в библиотеку.

— Я не хотел волновать вашу матушку и устраивать вам допрос в ее присутствии, мистер Драккер, — пояснил он, — но, так как вы были здесь сегодня утром незадолго до убийства мистера Робина, я полагаю, что мы должны выслушать все то, что вы готовы сообщить нам. Поверьте, это простая формальность, — добавил он.

Драккер устроился в кресле возле камина. Он втянул голову в плечи, но ничего не говорил.

— Насколько мне известно, — продолжал Вэнс, — вы пришли сюда в половине десятого, чтобы повидаться с мистером Арнессоном.

— Да.

— Вы попали в дом через дверь в подвале, что ведет в стрелковый клуб?

— Я всегда прохожу сюда именно так. Зачем мне делать круг и обходить целый квартал?

— Но мистера Арнессона в это утро дома не было.

— Да, он уже уехал в университет, — кивнул мистер Драккер.

— Узнав эту новость, вы провели полчаса в библиотеке, обсуждая с профессором экспедицию астрономов в Южную Америку, но что было потом?

— Потом я спустился в клуб и взял там один журнал, где предлагалось решить интересную шахматную задачу, этюд из недавнего поединка между Шапиро и Маршаллом. Я устроился там поудобнее и взялся за дело…

— Погодите-ка, — заинтересовался Вэнс, — вы увлекаетесь шахматами?

— В какой-то степени, но не трачу на них много времени.

— И как вы решили задачу Шапиро-Маршалла?

— Она не столь сложна, сколь коварна. Как только я понял, что нужно задействовать пешку, которая на первый взгляд кажется совершенно бесполезной, я нашел и верный выход.

— И сколько времени у вас ушло на это?

— Примерно полчаса.

— Другими словами, вы занимались этим до половины одиннадцатого.

— Да, наверное.

— Тогда получается, что вы все еще находились здесь, когда приехали мистер Робин и мистер Сперлинг.

Драккер ответил не сразу, и Вэнс, притворившись, будто не замечает его колебаний, добавил:

— Профессор сообщил нам, что они появились здесь около десяти, но, так и не дождавшись Белль, спустились в подвал.

— Кстати, а где сейчас Сперлинг? — Драккер подозрительно посмотрел на каждого из нас.

— Он должен быть здесь с минуты на минуту, — ответил Вэнс. — Сержант Хит уже послал за ним двух своих ребят.

Горбун, приподняв бровь, воскликнул:

— Ах вот оно что! Значит, его приведут сюда насильно. — Он сложил ладони домиком и принялся их внимательно разглядывать, затем перевел взгляд на Вэнса. — Вы спрашиваете, видел ли я этих двоих в подвале? Да, они спустились туда как раз в то время, когда я уже собирался уходить.

— Скажите, а у вас не сложилось такого впечатления, что эти двое… как бы помягче выразиться… были не совсем в восторге друг от друга в тот момент?

— Да-да, я припоминаю, что они вели себя достаточно холодно по отношению друг к другу. Конечно, я не могу категорично утверждать это. Понимаете, как только они вошли в подвал, я почти сразу же и ушел.

— Если вы покинули дом через дверь подвала, значит, дальше направились к калитке, которая выходит на семьдесят пятую улицу, верно?

— Да, — после длительной паузы проговорил Драккер, — я подумал, что было бы неплохо прогуляться у реки, прежде чем снова приниматься за работу. Я прошелся по парку, свернув на семьдесят девятой улице.

Хит задал стандартный вопрос профессионала-полицейского:

— Вы не встретили по дороге никого из своих знакомых?

Драккер сердито посмотрел на него, но тут снова вмешался Вэнс:

— Сержант, это для нас сейчас совершенно не важно. Если выяснится, что это имеет какое-то значение, мы всегда сможем вернуться к данному вопросу позже. — Потом он снова обратился к Драккеру: — Вы вернулись с прогулки около одиннадцати, как, мне помнится, вы сами уже говорили, и вошли в свой дом через парадный вход?

— Совершенно верно.

— А вы не заметили ничего странного, когда были сегодня в доме профессора?

— Нет, а все, что здесь происходило, я вам уже подробно описал.

— И вы уверены в том, что слышали пронзительный крик своей матери в половине двенадцатого?

Вэнс не изменил позы, задавая этот вопрос, но в голосе его появились новые нотки, и на Драккера это повлияло самым удивительным образом. В один прыжок он выбрался из кресла и очутился перед Вэнсом, угрожающе сверкая глазами. Губы его судорожно дергались, руки сжимались в кулаки и тут же разжимались снова, словно в припадке ярости.

— Вы на что это тут намекаете? — завизжал он. — Я же вам ясно сказал, что слышал ее крик. И мне плевать на то, признает она это или нет. Более того, я слышал, как она ходила по комнате. Говорю вам: она была у себя, когда до меня донесся этот пронзительный крик, а я — у себя. И случилось это между одиннадцатью и двенадцатью часами. И ничего другого вы доказать не сможете. И вы никакими перекрестными допросами больше ничего от меня не добьетесь. А где я был и что я делал — вообще не ваше собачье дело. Вы меня поняли?!

Этот бессмысленный приступ начался так внезапно, что я опасался, как бы в следующую секунду горбун попросту не набросился на Вэнса. Хит поднялся с кресла и подошел к мистеру Драккеру поближе, словно почувствовав потенциальную угрозу. Вэнс, однако, даже не пошевелился. Он продолжал спокойно курить, и когда Адольф умерил пыл, без каких-либо эмоций в голосе проговорил:

— Больше у нас не будет к вам вопросов, мистер Драккер. И вот что я вам скажу: не утруждайте себя более. Мне просто показалось, что крик вашей матери может помочь нам установить точное время убийства.

— Но какое отношение ее крик имеет к смерти мистера Робина? Разве она не говорила вам, что ничего не видела? — Драккер устало облокотился о стол.

В этот момент в дверях показался профессор Диллар. За ним стоял Арнессон.

— Что у вас тут происходит? — поинтересовался профессор. — Я слышал шум и решил спуститься сюда. — Он окинул Драккера холодным взглядом. — Неужели Белль сегодня не достаточно переживала, чтобы вы вот так пугали ее?

Вэнс шагнул вперед, намереваясь дать какие-то объяснения, но Арнессон опередил его, шутливо погрозив пальцем Драккеру, и укоризненно произнес:

— Как нехорошо, Адольф! Надо учиться контролировать себя. Вы все принимаете слишком близко к сердцу. Вы же работаете в межзвездных пространствах и имеете дело с такими глобальными величинами. Как вы могли потерять чувство меры? Не стоит так серьезно относится к тому, что происходит на нашей крошечной планете.

Драккер тяжело дышал.

— Эти свиньи… — начал он и снова замолчал.

— Дорогой мой Адольф! — снова заговорил Арнессон. — Все человечество представляет собой стадо свиней, и не более того. Зачем переходить на личности?.. Пойдемте со мной, я провожу вас до дома. — Он решительно взял Драккера под руку и вывел его из зала.

— Простите за беспокойство, — еще раз извинился Маркхэм перед профессором. — Этот тип неожиданно взбесился, я и сам не понял из-за чего. Все эти расследования — не слишком приятная штука, но я надеюсь, что мы скоро закончим.

— Да уж, пожалуйста, Маркхэм, постарайтесь управиться побыстрее. И, если можно, пощадите Белль. Но, прежде чем вы уйдете, не забудьте повидаться с нами еще раз.

Когда профессор вернулся к себе, наверх, Маркхэм, нахмурившись и сложив руки за спиной, принялся нервно расхаживать по комнате взад-вперед.

— Ну, и что вы думаете о Драккере? — поинтересовался он, остановившись возле Вэнса.

— Не очень приятный тип. По-моему, он болен не только физически, но и умственно. Прирожденный лжец. И при этом еще и хитрый — ох, какой хитрый! Невероятно умен к тому же. Кстати, у людей физически неполноценных такое встречается довольно часто. Но наша беседа все же имеет свои результаты. Он что-то скрывает… Адольф что-то хочет поведать нам, но почему-то не отваживается.

— Не исключено, — с сомнением в голосе заметил прокурор. — Что-то волнует его, касающееся именно того часа, с одиннадцати до полудня. А на вас он смотрел как дикая кошка.

— Скорее как хорек. Или даже лисица. Я обратил внимание на его хитрый заискивающий взгляд.

— Я не понимаю, чем он нам помог.

— Да уж. Паровоз наш явно застрял и вперед ехать не собирается. Но зато кое-какой багаж по вагонам мы уже разместили. Наш великий математический гений открыл нам некоторые перспективы для раздумья и обсуждения. А миссис Драккер просто дает все основания строить самые невероятные предположения. И если бы мы знали, что же скрывает эта славная парочка, мы, возможно, уже нашли бы ключ к разгадке тайны.

Последний час Хит все время молчал, но теперь с жаром заговорил:

— Вот что я вам скажу, мистер Маркхэм: мы тут попросту теряем драгоценное время. Что толку в этих бесконечных переговорах? Нам нужен Сперлинг. И когда мои ребята привезут этого парня сюда и заставят его немножко попотеть, я думаю, нам хватит материала для того, чтобы предъявить ему обвинение. Он был влюблен в мисс Диллар, ревновал ее к Робину. Да еще тот не нравился ему по своим причинам: Робин лучше него стрелял из лука. Здесь они снова повздорили, как утверждает профессор. Сперлинг был рядом с Робином за несколько минут до его гибели…

— Да еще плюс ко всему его фамилия означает «воробей», — насмешливо добавил Вэнс. — Quod erat demonstrandum[2]. Нет, сержант, слишком уж просто все получается, как в карточной игре с подтасованной колодой. Слишком тонко было распланировано это преступление, чтобы с такой легкостью называть преступника.

— А я не вижу тут никакого плана, — честно признался Хит. — Этот Сперлинг теряет самообладание, хватает лук, срывает со стенда стрелу, бежит за Робином на улицу и стреляет ему прямо в сердце. Вот и все.

Тяжело вздохнув, Вэнс произнес:

— Вы слишком прямолинейны для этого злого и коварного мира, сержант. Если бы все именно так и происходило — просто и наивно, то жизнь стала бы вдвойне скучной. В нашем случае дела обстояли совсем не так. Ну, во-первых, ни один стрелок не в состоянии попасть движущейся мишени точно между ребер. Во-вторых, Робин серьезно повредил голову. Конечно, можно было бы свалить перелом черепа на его падение, но это не та травма. В-третьих, шляпа находилась у его ног, что не совсем естественно, если он упал после выстрела. В-четвертых, зарубка на стреле сильно стерлась, так что вряд ли она смогла бы выдержать напряжение тетивы. В-пятых, Робин стоял лицом к стрелку, значит, у него оставалось время, чтобы изменить позу, закрыться или увернуться. В-шестых…

Вэнс замолчал и закурил сигарету.

— Боже мой, сержант! — воскликнул он. — Я еще кое-что не учел: если человека ранят в сердце, начинается сильное кровотечение, особенно если оружием служит нечто более серьезное, чем наконечник стрелы, и рана при этом остается открытой. Мне кажется, если вы хорошенько поищете следы крови на полу возле двери, ведущей в подвал, вы обязательно обнаружите что-нибудь интересное.

Хит колебался, но лишь секунду. Он по опыту знал, что, если уж Вэнс делает какое-либо предположение, им не следует пренебрегать ни в коем случае. Поэтому он добродушно заворчал и отправился в указанном направлении.

— Мне кажется, Вэнс, я начинаю понимать, куда вы клоните, — заволновался Маркхэм. — Но если смерть Робина от стрелы была лишь разыгранным спектаклем, то я даже не представляю себе, с каким ужасом нам придется столкнуться в дальнейшем.

— Здесь поработал маньяк, — сдержанно заметил Вэнс. — Но не тот, который потерял рассудок и теперь считает себя Наполеоном, а человек, обладающий колоссальным умом, который в состоянии довести разум до абсурда, если можно так выразиться.

Прокурор нервно курил, теряясь в догадках.

— Я надеюсь, что Хит все же ничего не обнаружит, — сказал Маркхэм.

Но он ошибся. Очень скоро вернулся сержант, расстроенный и возбужденный.

— Проклятие, мистер Вэнс! — выпалил он. — А ведь ваши догадки оказались правильными. Конечно, крови как таковой на полу нет. Но зато там, на бетонированном полу, возле двери, осталось темное пятно, где, по всей вероятности, кровь сегодня замывали мокрой тряпкой. И это тем более странно, потому что на это место подвинули один из ковриков, чтобы скрыть следы. Но это вовсе не оправдывает Сперлинга. Может быть, он действительно застрелил Робина еще в подвале.

— А потом тщательно замыл кровь, протер лук и стрелу, вытащил тело на стрельбище и там же оставил орудие убийства. И уж только после этого спокойно отбыл домой… Но из лука в закрытых помещениях не стреляют, и Сперлингу это было хорошо известно. К тому же такая смертельная рана, которая закончила карьеру Робина раз и навсегда, могла иметь место исключительно по случайности.

Пока Вэнс говорил, по коридору прошел Парди, направляясь к выходу. Он собирался покинуть дом, но Фило остановил его:

— Простите, сэр, у нас остался к вам еще один вопрос. Вы говорили, будто видели, как мистер Сперлинг и Бидл уходили отсюда через калитку. Вы уверены, что никого там больше не встречали?

— Уверен.

— Мне почему-то пришел на ум мистер Драккер.

— Драккер? — Парди неуверенно покачал головой. — Нет, его бы я запомнил. Но и вы поймите, многие посетители могли заходить в этот дом и выходить отсюда, но при этом оставались незамеченными мной.

— Да-да, разумеется, — рассеянно отозвался Вэнс и вдруг спросил: — А насколько хорошо мистер Драккер играет в шахматы?

Парди был несколько озадачен этим вопросом.

— Как практик он и не игрок вовсе, — аккуратно подбирая слова, пояснил Парди. — Однако Адольф, анализируя партии, неплохо разбирается в теории. Но он почти никогда не играл с реальным соперником на настоящей доске.

Когда Парди удалился, Хит, победоносно посмотрев на Вэнса, сказал:

— Похоже, сэр, я далеко не единственный, кому не терпится проверить алиби нашего горбуна.

В этот момент в коридоре послышались тяжелые шаги, входная дверь распахнулась, и в комнате появились трое мужчин. Двое из них, безусловно, были детективами, а между ними стоял чисто выбритый высокий молодой человек лет тридцати.

— Мы доставили его, сержант, — торжествовал один из детективов, усмехнувшись. — Собирался уехать, но мы его перехватили.

Сперлинг, помрачнев, осмотрелся. Хит встал перед ним и, смерив задержанного взглядом, высокомерно проговорил:

— Ну что, молодой человек, вы думали, что у вас получится удрать, не так ли? — сигара забавно запрыгала у него во рту.

Сперлинг ничего не ответил, и краска залила его лицо.

— Так и будем молчать? — не отступал Хит. — Ладно, вы у нас еще как миленький запоете. Отвезти его в штаб, сэр? — спросил сержант, повернувшись к Маркхэму.

— Возможно, мистер Сперлинг не откажется ответить на наши вопросы здесь, — спокойно отозвался прокурор.

Молодой человек внимательно посмотрел на Маркхэма, затем перевел взгляд на Вэнса, который тут же ободряюще кивнул Сперлингу.

— На какие вопросы я должен ответить? — напряженно произнес он, стараясь сохранять самообладание. — Я собирал вещи, когда эти негодяи ворвались ко мне в комнату и приволокли сюда, не разрешив даже переговорить с семьей и не дав никаких объяснений по поводу своих действий. А теперь еще оказывается, что вы собираетесь отправить меня в полицию. Что ж, ведите меня куда вам угодно, чтоб вас!..

— В какое время вы покинули данную территорию сегодня утром, мистер Сперлинг? — ровным тоном поинтересовался Вэнс.

— Примерно в четверть двенадцатого, — ответил тот. — Я хотел успеть на поезд, отходящий от Центрального вокзала в одиннадцать сорок.

— А мистер Робин?

— Не знаю. Он сказал, что подождет Белль. Я оставил его в подвале.

— Вы встречались сегодня с мистером Драккером?

— Да, но только на минутку. Он сидел в клубной комнате, когда мы с Робином спустились туда. Правда, он сразу же ушел.

— Через калитку? Или направился к дальнему выходу?

— Не помню. Я не обратил на это внимания… Послушайте, а к чему весь этот допрос?

— Мистера Робина сегодня утром убили, — пояснил Вэнс. — Где-то около одиннадцати утра.

У Сперлинга округлились глаза.

— Робина убили? Боже мой!.. К-кто?.. — Губы его пересохли, и он принялся нервно облизывать их.

— Этого мы еще не знаем, — признался Вэнс. — Ему стрелой прострелили сердце.

Сперлинг буквально остолбенел. Он беспомощно оглядывался по сторонам и искал по карманам сигареты.

— Может быть, вы сами подскажете нам, кто мог убить его при помощи лука и стрел? — вызывающе начал Хит, сделав шаг вперед.

— От… откуда мне знать? — запинаясь, промямлил Сперлинг.

— Вы ревновали Белль к Робину, — без предисловий начал сержант. — Вы ссорились с ним, и причиной ссоры стала девушка. Вы были с ним в клубе один на один, после чего он и погиб. Кроме того, вы неплохо стреляете. Вот поэтому я и решил, что вам может быть кое-что известно. — Прищурившись, он продолжал: — Выкладывайте все, что знаете. Кроме вас, его никто не мог застрелить. Вы последний, кто видел его живым. Так говорите все, что знаете!

Глаза Сперлинга странно заблестели, тело его напряглось.

— Скажите, — медленно произнес он, — а вы уже нашли лук?

— Разумеется! — горько усмехнулся Хит. — Там, где вы его и бросили, — во дворе.

— И что это за лук? — каким-то неестественным голосом продолжал Сперлинг, смотря куда-то вдаль.

— Что значит «какой»? — недоумевал Хит. — Самый обыкновенный.

В этот момент в их беседу вмешался Вэнс, все время внимательно следивший за молодым человеком.

— Это был женский лук, мистер Сперлинг. Пять футов шесть дюймов. И достаточно легкий. Менее тридцати фунтов, надо заметить.

Сперлинг выдохнул, словно готовился принять какое-то серьезное решение. Затем губы его искривила усмешка, и он произнес:

— Все бессмысленно… Я думал, что успею скрыться… Да, это я убил его.

Хит даже хрюкнул от удовольствия, и его воинственность сразу куда-то улетучилась.

— А вы совсем не глупый парень, — чуть ли не по-отечески обратился он к Сперлингу, кивнув своим детективам. — Забирайте его, ребята. Можете взять мою машину. Заприте его в камеру, а обвинение мы ему предъявим сразу же, как я подъеду в участок.

— Пошли, — буркнул один из детективов.

Сперлинг повиновался не сразу. Он умоляюще посмотрел на Вэнса.

— Вы позволите мне… — начал было молодой человек.

Но тот лишь отрицательно покачал головой:

— Нет, мистер Сперлинг. Не стоит лишний раз расстраивать мисс Диллар.

Задержанный повернулся к конвоирам и последовал за ними.

Когда мы остались одни, Вэнс поднялся со своего места и, потянувшись, подошел к окну. Сцена, только что разыгравшаяся перед нами, никого не оставила равнодушным. Все думали об одном и том же, и, когда Вэнс заговорил, он, словно озвучил наши мысли.

— Похоже, мы снова вернулись в детский сад…

Затем он вернулся к столу и, потушив сигарету, краешком глаза глянул в сторону Хита.

— О чем задумались, сержант? — спросил он. — Вы сейчас должны водить хороводы и распевать веселые песенки. Разве злодей только что не признался в содеянном преступлении? Разве вы не счастливы от осознания того, что очень скоро убийцу закроют в темнице?

— Говоря по правде, мистер Вэнс, — мрачно признался Хит, — я не испытываю никакого удовлетворения. Слишком уж легко мы получили от него это признание. Я на своем веку повидал немало преступников, но этот почему-то не выглядит так, как если бы он действительно был виновен. И это меня волнует больше всего, сэр.

— В любом случае, — подчеркнул с надеждой в голосе Маркхэм, — его абсурдное признание поумерит пыл газетчиков и даст нам возможность спокойно вести свое собственное расследование. Шумихи, конечно, нам не избежать, но, если публика будет уверена в том, что виновный уже за решеткой, журналисты не станут досаждать нам своими бесконечными расспросами.

— Я не говорил, что он не виновен, — принялся оправдываться Хит, словно сражаясь в данный момент со своими убеждениями. — Может, он действительно не так уж и глуп, а потому посчитал, что на суде это признание ему зачтется.

— Ничего подобного, сержант, — вынужден был разочаровать его Вэнс. — Ход мыслей этого бедолаги удивительно прост. Он знал, что Робин ждет встречи с мисс Диллар. Кроме того, он был в курсе, что девушка накануне вечером отвергла его, Робина, как жениха, если можно так выразиться. Очевидно, Сперлинг и сам был не слишком высокого мнения о своем сопернике. И когда он узнал, что Робин погиб от руки человека, способного справиться с легким луком, он догадался, что Робин, вероятно, переступил грани дозволенного в общении с Белль и получил стрелу прямо в сердце. Тогда нашему рыцарю ничего другого не оставалось, как ударить себя кулаком в грудь и торжественно заявить: «Ecce homo!»[3]

— Так или иначе, — пробурчал Хит, — но я не собираюсь отпускать его. А если мистер Маркхэм не намерен выдвигать против него обвинения, то это его личное дело.

Прокурор понимал, как сейчас нервничает сержант, а потому не стал обижаться на его слова.

— Я только надеюсь, сержант, что вы не откажетесь сотрудничать со мной, несмотря на то что я пока воздержусь обвинять Сперлинга, — проговорил Маркхэм.

Лицо Хита просветлело, он быстро подошел к прокурору и охотно пожал ему руку.

— Что ж, я оставлю вас здесь, а у меня есть еще работа в офисе. Я попросил секретаря дождаться меня. Перед отъездом я объясню положение дел профессору и мисс Диллар. Сержант, вы больше ничего не хотите мне сказать? — спросил Маркхэм.

— Мне кажется, сэр, сейчас нужно поискать ту самую тряпку, которой так старательно вытерли пол в клубе. Кроме того, я еще раз самым тщательным образом обыщу подвальное помещение. Ну и повторно допрошу дворецкого и кухарку. Особенно кухарку — она ведь была где-то неподалеку в то время, когда здесь совершалось преступление… Ну и, разумеется, остается опросить соседей…

— Сообщите мне о результатах. Сегодня вечером, да и завтра меня можно будет найти в клубе «Стивесант».

Вэнс догнал Маркхэма в коридоре.

— Старина, — обратился он к прокурору, направляясь к лестнице. — Не стоит недооценивать и значение той таинственной записки. У меня есть подозрение, что она может оказаться ключом к нашему детскому стишку. Спросите профессора и его племянницу, не говорит ли им что-нибудь подпись «Епископ».

— Не разделяю вашего оптимизма, — с сомнением в голосе произнес Маркхэм. — По-моему, это самая настоящая бессмыслица. Но я, конечно, поинтересуюсь, нет ли среди их знакомых подобных лиц.

Но ни профессор, ни Белль не припомнили никакого епископа, который был бы вхож в их дом. Более того, они дружно согласились с прокурором, что эта подпись, скорее всего, оказалась случайной и не несла в себе никакой смысловой нагрузки.

— Все это смахивает на какую-то дешевую ребяческую мелодраму, — признался профессор Вэнсу. — Вряд ли убийца стал бы описывать свои преступления да вдобавок еще выдумывать такой нелепый псевдоним. Это нелогично.

— Но и само преступление никак не отвечает законам логики, — заметил Вэнс.

Маркхэм решил сменить тему.

— Я хотел сказать вам вот что, профессор, — начал он. — Недавно сюда был доставлен мистер Сперлинг, и когда он узнал о том, что мистер Робин убит, то сразу же сознался в совершении преступления.

— Рэймонд признался?! — выдохнула мисс Диллар.

Маркхэм сочувственно посмотрел на девушку:

— Ну, если быть честным до конца, я не слишком-то верю ему. Он решил показать себя истинным рыцарем и джентльменом, а потому взял вину на себя.

— При чем тут рыцарство? — нахмурилась Белль. — Что вы хотите этим сказать, мистер Маркхэм?

За него ответил Вэнс:

— Лук, который мы нашли рядом с телом, был женским.

— Ах вот оно что! — воскликнула девушка и, закрыв лицо руками, расплакалась.

Профессор Диллар, пребывая в совершенном бессилии, начал сердиться на прокурора:

— Что за вздор, Маркхэм? Любой стрелок сумеет управиться с женским луком… Ну что за мальчишество! И зачем он так повел себя? Он же расстраивает Белль!.. Маркхэм, друг мой, позаботьтесь об этом мальчике, если сможете.

Прокурор пообещал сделать все от него зависящее, и мы тронулись к выходу.

— Кстати, профессор Диллар, — остановился у дверей Вэнс, — может быть, кто-то решил нас просто разыграть, напечатав эту таинственную записку. В связи с этим я хотел бы спросить вас: в доме есть пишущая машинка?

Вопрос, безусловно, смутил профессора, но он ответил достаточно сдержанно:

— Нет, да и не было никогда, насколько мне известно. Я свою выбросил лет десять назад, когда ушел из университета. Если мне нужно перепечатать какие-либо документы, я отношу бумаги в специальное агентство и пользуюсь услугами специалиста.

— А мистер Арнессон?

— Он вообще ничего не печатает.

Мы встретили Арнессона, когда спускались по лестнице. Он возвращался от Драккера.

— Мне удалось немного успокоить нашего местного Лейбница, — сообщил он, театрально вздохнув. — Бедняга Адольф! Пока он возится с формулами Лоренца и Эйнштейна, он адекватен, но стоит ему окунуться в наш реальный мир, как он буквально начинает распадаться на части.

— Возможно, вам будет интересно узнать, — как бы между прочим заметил Вэнс, — что Сперлинг только что сознался в убийстве.

— Вот это да! — усмехнулся Арнессон. — Весьма логично. «Я», — чирикнул воробей… Вполне подходит по сюжету. Хотя мне пока еще не понятно, как это может быть доказано с точки зрения математики.

— Ну а так как мы решили держать вас в курсе событий, — продолжал Вэнс, — то вам стоит иметь в виду еще и то, что у нас есть все основания полагать, что Робин был убит не на стрельбище, а в подвале, и только потом его тело вынесли на улицу.

— Что ж, благодарю и за это, — сразу посерьезнел Арнессон. — Если я могу быть вам чем-то полезен, дайте мне знать.

Вэнс не спеша прикурил сигарету, и по его замедленным движениям я понял, что он сейчас что-то сосредоточенно обдумывает. Наконец, он заговорил, обращаясь к Арнессону:

— Скажите, вы не знаете, нет ли у мистера Драккера или у мистера Парди пишущей машинки?

Арнессон вздрогнул от неожиданности, глаза его лихорадочно заблестели.

— Ага, я все понял! — ликовал он. — Эта записка от епископа!.. Надо же проверить и эти версии. Вы абсолютно правы. Да, у них обоих действительно есть машинки. Драккер постоянно что-то печатает, а Парди как ненормальный ведет шахматную переписку. И тоже печатает письма сам.

— Вас не затруднило бы достать нам образцы шрифтов, а также бумаги, которую используют эти достопочтенные джентльмены?

— С удовольствием сделаю это для вас. — Казалось, Арнессону было приятно исполнить хотя бы эту несложную миссию. — Все будет готово сегодня днем. Где мне вас найти?

— Мистер Маркхэм отправляется сегодня в клуб «Стивесант». Вы сможете связаться с ним по телефону и договориться о встрече.

— К чему такие сложности? Я лично доставлю ему образцы в клуб. Мне даже приятно некоторое время играть роль ищейки.

Мы с Вэнсом вернулись домой в автомобиле Маркхэма, а сам прокурор отправился дальше. В семь вечера того же дня мы снова встретились все вместе в клубе «Стивесант», чтобы поужинать, а уже в половине восьмого удобно устроились в комнате для отдыха, где закурили и заказали себе по чашечке кофе.

Во время ужина никто из нас не вспоминал о деле. Вечерние издания уже пестрели подробностями убийства мистера Робина. Правда, Хиту все же удалось несколько усмирить журналистов и подрезать крылышки их неуемному воображению. Возле особняка Диллара сержант благоразумно выставил охрану, чтобы репортеры не донимали домочадцев профессора.

Попивая кофе, Маркхэм проглядел статью в вечернем выпуске «Сан» и с грустью заметил:

— А ведь это только отголоски первого слабенького эхо. Представляю, что нас ждет завтра.

— Нам ничего не остается, как смириться и терпеть, — печально улыбнулся Вэнс. — Как только какой-нибудь пронырливый журналист обнаружит связь между малиновкой, стрелой и воробьем, все газеты будут напоминать новые издания детских сборников стихов.

— Проклятие, Вэнс! — не выдержал прокурор и хлопнул ладонью по подлокотнику своего кресла. — Я не позволю вам постоянно напоминать мне об этих идиотских стишках. Это же простое совпадение. Ну не может тут быть никакой связи!

Вздохнув, Вэнс проговорил:

— Вы можете убеждать себя в этом сколько угодно. Но пока что я могу предложить вам вот что. — Он достал из кармана листок бумаги. — Еще до начала ужина я решил переписать все известные нам события в хронологическом порядке. Возможно, нам все же удастся каким-то образом разгадать эту загадку.

Несколько минут Маркхэм внимательно изучал представленный ему список. Вот что написал Вэнс.

Я думаю, нет необходимости подробно описывать, какой сенсацией стало убийство Робина. Все хорошо помнят, как отзывалась об этой трагедии пресса. Кто-то называл этот случай «Убийством птенца малиновки», кто-то, видимо менее внимательные журналисты, попросту окрестили его «Трагедией Матушки Гусыни». Однако самые настырные приклеили преступлению название «Убийство Епископа», имея в виду таинственную подпись, проставленную в конце каждой напечатанной записки. Страх перед происшедшим вкупе с детскими невинными стишками буквально взорвал воображение публики. Атмосфера ужаса царила повсюду, с каждым часом все больше нагнетая тревожную обстановку в городе.

В течение целой недели после обнаружения тела Робина детективы отдела убийств работали день и ночь вместе с сотрудниками прокуратуры. Дубликаты послания за подписью некоего Епископа расстроили версию виновности Сперлинга. И хотя сержант Хит открыто не стал признавать своей ошибки, он с удвоенной энергией бросился на поиски более подходящего подозреваемого.

В день убийства сержант со своими людьми самым тщательным образом обыскал подвал в надежде найти ту самую тряпку, которой вытерли кровь на полу клуба, но все тщетно. Кроме того, Хит рассчитывал найти и еще что-нибудь интересное, что могло бы навести его на след убийцы, но тоже безрезультатно. Единственной уликой оставался невзрачный коврик, передвинутый специально на то место, где была замыта кровь убитого. Но этот факт ничего нового к расследованию не добавил.

Вскрытие тела Робина и полный отчет доктора Дорема официально подтвердили теорию о том, что Робин все же был убит в подвальном помещении и лишь после смерти его тело зачем-то перенесли на стрельбище. Травма черепа тоже оказалась значимой для выяснения подробностей убийства. Было доказано, что пролом кости произошел от соприкосновения с каким-то закругленным предметом, причем удар был огромной силы. Совсем не такие повреждения остались бы на голове Робина, если бы он просто упал на плоский каменный пол. Разумеется, полицейские принялись разыскивать закругленное орудие убийства, но так и не нашли ничего более или менее подходящее под описание неизвестного предмета.

Хит несколько раз дополнительно допросил и дворецкого профессора, и его кухарку, но, как ни старался, ничего нового от них не узнал. Пайн настойчиво повторял, что все утро провел в комнате мистера Арнессона, ну разве что на пару минут отлучался за чем-то в кладовку, и уж он, конечно, не притрагивался ни к трупу Робина, ни к луку, когда профессор отправил его на поиски Сперлинга. Правда, у сержанта оставались необъяснимые сомнения в искренности его показаний.

— Этот хитрец с водянистыми глазами что-то скрывает, — обратился Хит к Маркхэму. — Но из него, похоже, никакими клещами правды не вытянешь.

Допросили всех жителей близлежащих домов, рассчитывая среди них найти такого, кто мог бы заметить случайного прохожего, по какой-то причине перемахнувшего через забор на территорию профессора Диллара в то утро, когда произошло убийство. Но и эта кампания ничего не принесла отчаянным детективам. Похоже, Парди вообще оказался единственным местным жителем, который в то утро решился выбраться из собственной норы на недолгую прогулку. Так как все последующие розыски и опросы не принесли никаких результатов, было решено оставить сие бесполезное занятие.

Семь различных алиби, которые Вэнс свел в некое подобие таблицы, оставались на прежних позициях, и проверить или опровергнуть их было практически невозможно хотя бы потому, что их правдивость базировалась, главным образом, на показаниях самих свидетелей, чьи слова могли попасть под сомнение. Кроме того, проверять их пришлось с большой осторожностью, дабы не вызывать ненужного ажиотажа среди публики. И все же результаты оказались следующими.

Арнессона в университетской библиотеке видел помощник библиотекаря и двое студентов, но точное время ни один из них вспомнить не мог.

Белль Диллар сыграла несколько сетов на городских кортах, но, так как там собралось много народа, она дважды уступала свою очередь подруге. Другие игроки не могли с уверенностью сказать, все ли время, пока шла игра, она оставалась на территории кортов.

Время, когда Драккер ушел из подвала, определялось уходом Сперлинга, но после этого его уже никто не видел. Драккер подтвердил, что не встретил во время своей прогулки никого из соседей, но зачем-то остановился, чтобы поиграть с совершенно незнакомыми детишками.

Парди работал в своем кабинете один. Его старая кухарка и японец-слуга утром находились в задней части дома и своего хозяина видели только за обедом. Поэтому именно его алиби можно считать сомнительным.

Миссис Драккер приходится верить на слово, потому что никто не видел ее между половиной десятого, когда Драккер отправился на встречу с Арнессоном, и часом дня, когда кухарка принесла ей еду.

Алиби Бидл проверялось достаточно просто. Парди лично видел, как она выходила из дома в 10:35. Кроме того, ее заметили несколько мелких торговцев на рынке между одиннадцатью и двенадцатью часами.

Был проверен и тот факт, что Сперлинг действительно сел на поезд, отправлявшийся в 11:40 в Скарсдейл. Следовательно, он покинул дом Диллара именно тогда, когда это и было установлено, то есть в 11:15. Это не имело большого значения, так как Сперлинга уже вычеркнули из списка подозреваемых. Правда, Хит заметил, что, если бы не этот поезд, Сперлинга можно было бы снова начать подозревать в убийстве своего товарища.

Занимаясь расследованием более подробно, сержант стал раскапывать связи между людьми, имевшими отношение к трагедии. Задача оказалась несложной. Все достопочтенные граждане были хорошо известны, но Хиту не удалось добыть такой информации о ком-либо из них, которая могла бы пролить свет на ужасную тайну страшного преступления. Ни малейшего намека на мотив убийства! Прошла неделя интенсивной работы, но расследование не продвинулось вперед ни на шаг.

Сперлинга пока не отпускали. Первоначальные улики да еще его абсурдное признание не позволяли властям выпустить его из-под стражи. Между тем Маркхэм успел встретиться с адвокатами, которых нанял отец Сперлинга. В результате было достигнуто нечто вроде джентльменского соглашения. С одной стороны, Сперлингу не предъявляли обвинения (несмотря на заседание большого жюри присяжных как раз в это время), с другой — защитники не торопились передавать дело в суд. Казалось, и прокурор, и защитники Сперлинга ожидали появления настоящего преступника.

Маркхэм несколько раз беседовал с домочадцами профессора Диллара в надежде выудить у них новые сведения. Кроме того, Парди специально вызывали к прокурору, где он под присягой давал письменные показания о том, что именно он видел из окна своего кабинета в день трагедии. Разумеется, снова допросили и миссис Драккер, но она продолжала упорствовать, заявляя, что не выглядывала в то утро из окна и уж тем более не кричала. Это последнее утверждение ее даже рассмешило.

Драккер немного изменил свои первоначальные показания. Теперь он уже не утверждал, что женский крик доносился из комнаты его матери. Адольф признавал, что, возможно, он обознался и кричал кто-то из соседнего жилого дома. Когда он вошел к матери в комнату через некоторое время после этого, она спокойно напевала какую-то немецкую колыбельную песенку. «По-моему, это был „Ганс и Гретель“», — не совсем уверенно уточнил он. Маркхэм, смирившись с тем, что от этих соседей ничего толкового не добиться, сосредоточил свои усилия на обитателях дома самого профессора Диллара.

Арнессон присутствовал на неофициальной конференции, проходившей в кабинете прокурора, и хотя держался молодцом, все же чувствовалось, что он пребывал в той же растерянности, что и все остальные. Вэнс продолжал подшучивать над его математическими формулами, но Арнессон заявил, что для выведения подобного уравнения ему по-прежнему не хватает данных. В остальном молодой ученый и не собирался сдаваться, чем доводил прокурора до исступления. Маркхэм уже корил себя за то, что позволил Вэнсу использовать Арнессона, но тот был по-прежнему уверен, что ученый, с его неординарным умом, рано или поздно выдаст нечто такое, что существенным образом изменит ход расследования.

— Разумеется, вся его криминально-математическая теория — это сущий бред, — признавал Вэнс, — но психология вовсе не абстрактная наука, и вот именно она в конце концов и разложит нашу головоломку на составные части. А пока нам нужно продолжать работу. Ну, а кто, кроме Арнессона, знает дом профессора изнутри? Он знаком с Драккерами, он накоротке с Парди. И, уж конечно, столь заслуженный ученый обладает колоссальным умом и способностями рассуждать логически. И до тех пор, пока он занят своим собственным расследованием, пока оно его интересует, он может набрести на нечто такое, что станет для нас доводом огромной значимости.

— Возможно, вы правы, — проворчал Маркхэм. — Но его нелепое поведение действует мне на нервы.

— Будьте снисходительны к нему, — посоветовал Вэнс. — Спишите эту чудаковатость на научный склад ума. Представьте себе, что этот человек постоянно имеет дело с межзвездными пространствами, световыми годами и гиперфизическими измерениями. Что они означают, в сравнении с микроскопическими параметрами нашей планеты?.. Он храбрец, этот Арнессон. Странный малый, но весьма занятный.

Сам Вэнс взялся за это дело с несвойственной ему неохотой: пришлось надолго отложить переводы Менандра. Фило стал злым и раздражительным, и все это свидетельствовало лишь о том, что его сильно мучает пока неразрешимая проблема. Каждый вечер после ужина он отправлялся к себе в библиотеку и подолгу читал. Но сейчас это были не классические произведения, которые услаждали его душу. Вэнса на данном этапе больше занимали научные труды с такими названиями, как «Психология безумия», «Отклонения в психологии», «Комплекс убийцы», «Безумие гения» и тому подобные.

Много часов Фило проводил за изучением полицейских отчетов. Дважды он навещал Дилларов и один раз отправился к миссис Драккер в сопровождении Белль Диллар. Как-то вечером ему даже удалось вместе с Драккером и Арнессоном обсудить концепцию де Ситтера о физическом пространстве, условно именуемым «псевдосфера Лобачевского». Но в эту сложную беседу Вэнс вступил, скорее всего, для того, чтобы лучше понять Драккера как человека. Кроме того, Фило читал труды Драккера, чтобы лучше ориентироваться в его теориях, а также еще раз просмотрел трактат о гамбите Парди.

В воскресенье, по прошествии восьми дней с убийства Робина, он заявил мне:

— Увы, Ван! Эта проблема слишком тонка и изысканна. Никакое стандартное полицейское расследование не в состоянии разгадать эту тайну. Она лежит в какой-то непостижимой области головного мозга. И то, что здесь участвуют детские стишки, как раз и является самой страшной частью всего преступления. Ужасает еще и то, что один удачный маневр не остановит преступника. Смерть Птенца Робина не станет заключительной частью этой удивительной постановки. Извращенное воображение, придумавшее это зверское убийство, не остановится на достигнутом. Этого ему будет мало, оно никак не может насытиться, оно проявит себя еще раз, как только ему для этого представится удобный случай…

На следующее утро его мрачные предсказания сбылись. В одиннадцать часов мы отправились в кабинет к прокурору, чтобы выслушать очередной отчет сержанта и разработать план дальнейших действий. Хотя со дня смерти Робина прошло уже целых девять дней, следствие не продвинулось ни на шаг. Газеты негодовали, жестоко обвиняя в медлительности и бесполезности всю полицию в целом и сотрудников окружного прокурора в частности. Именно поэтому Маркхэм показался нам особенно мрачным в то утро, когда он, здороваясь с нами, старался не поднимать глаз. Хит еще не подъехал, но когда все же через несколько минут он предстал перед нами, все тут же поняли, что он обескуражен, ибо случилось нечто из ряда вон выходящее.

— Сэр, мы упираемся в неприступную кирпичную стену всякий раз, когда пытаемся что-то анализировать или делать какие-то выводы. За каждым поворотом — непреодолимое препятствие, и ничего более, — пожаловался он после того, как дал подробный отчет о деятельности своих подопечных. — Ни у кого нет и тени мотива, и если не считать Сперлинга, то тут даже и случайных совпадений выявить не удалось. Я все же склоняюсь к мысли, что это был какой-то случайный мошенник, волей судьбы очутившийся в данном месте. Он зашел в подвал, в клубную комнату наших стрелков и спутал нам все следы.

— Такие случайные воришки, сержант, — тут же возразил Вэнс, — полностью лишены какого бы то ни было воображения. У них ума не хватит на то, чтобы разыграть маленькую сценку, да еще присовокупить к этому изрядную долю юмора. А вот наш деятель, который разделался с Робином, имел воображение и был к тому же шутником. Ему понадобилось не просто убить беднягу Робина, но и разыграть при этом чуть ли не театрализованное костюмированное представление с прологом и эпилогом. Просто безумие какое-то! Ну, а если достопочтенная публика все же не оценит его тонких намеков, он на всякий случай, ну так, чтобы подстраховаться, параллельно пишет письма в центральные газеты… Ну, что вы скажете теперь? Стал бы так себя вести заезжий мошенник-воришка или даже грабитель-головорез, окажись он в большом городе, но в малознакомом месте?

Хит нервно курил, видимо, не зная, что ответить, и раздраженно поглядывал в сторону Маркхэма, не решаясь начать первым.

Наконец, тяжело вздохнув, он заговорил, видимо, посчитав, что пауза затянулась:

— В этом городе в последнее время вообще происходят странные вещи, которые не поддаются никаким законам логики. Вот, например, только сегодня утром в парке Риверсайд, возле восемьдесят четвертой улицы, был застрелен один парень по фамилии Спригг. У него в кармане оставались деньги, но преступник ни к чему даже не притронулся. Его банально застрелили, не прихватив с собой на память даже сувениров. А парнишка был молодой, учился в колумбийском университете, жил в квартире вместе со своими родителями, даже врагами и завистниками обзавестись не успел. Вышел прогуляться, как всегда перед лекциями. И уже через полчаса его обнаружил проходивший мимо каменщик. — Сержант принялся яростно жевать кончик сигары. — Теперь еще вот этим убийством придется заниматься. И если мы его сразу не распутаем, то газетчики из нас посмешище сделают, вот увидите! А там даже и начать не с чего — никаких улик.

— И все же, сержант, — попробовал успокоить Хита Вэнс, — не каждый день вот так беспричинно стреляют в живого человека. Для такого рода преступлений должен быть мотив. Вот в случае с Робином у нас есть кое-какие зацепки, хотя они пока только разбивают все методы дедукции и ничем не помогают. И если бы не эти идиотские детские стишки…

Тут он внезапно замолчал и прищурился. Подавшись вперед, Фило старательно, с излишней медлительностью потушил сигарету в пепельнице.

— Так вы говорите, сержант, что фамилия убитого — Спригг?

Хит мрачно кивнул.

— Если вас не затруднит, — пытался как можно спокойнее продолжать Вэнс, хотя голос все равно выдавал волнение, — сообщите мне его имя.

Хит удивленно посмотрел на Вэнса, но все же, неопределенно пожав плечами, перелистал несколько страниц своего потрепанного блокнота и доложил:

— Джон. Джон Спригг.

Вэнс достал из пачки следующую сигарету и прикурил ее.

— И вот еще что… Скажите, его застрелили из пистолета тридцать второго калибра?

— Что? — Глаза Хита округлились, а рот чуть приоткрылся. — Ну да. Именно так все и было. Тридцать второй калибр.

— И стреляли ему в темя?

Сержант подпрыгнул на месте, окинув Вэнса недоуменным взглядом. Он не мог вымолвить ни слова, а только как заведенный продолжал кивать.

— Да-да, — наконец, опомнился он. — Все случилось именно так, как вы и говорите, сэр.

Вэнс поднял руку, словно призывая всех молчать, хотя в данный момент на присутствующих, наверное, больше подействовал его взгляд, нежели этот жест.

Фило поднялся со своего места и посмотрел куда-то вдаль. И если бы я не знал этого человека много лет, я мог бы подумать, что Вэнс напуган. Он подошел к большому окну в кабинете Маркхэма и принялся разглядывать мрачные серые стены дома напротив.

— Я сам не могу в это поверить… — забормотал он. — Все это кажется слишком уж нереальным… Но все же так оно и есть!

И тут заговорил прокурор, терпению которого настал конец:

— Что вы там все время бормочете, Вэнс? Поделитесь уже и с нами своими догадками. Как вам удалось определить, что Спригга застрелили из пистолета тридцать второго калибра, да еще в макушку? Что все это значит?

Вэнс повернулся к прокурору и встретился с ним взглядом.

— А разве вы сами еще не догадались? — негромко произнес он. — Это же второй акт того же самого чертового спектакля!.. Вы, наверное, давно не перечитывали «Матушку Гусыню».

И приглушенным голосом, словно желая еще больше напугать собравшихся в этом стареньком кабинете, он продекламировал:

Маркхэм смотрел на Вэнса как загипнотизированный. Хит застыл на месте, открыв рот, и прилипшая к его губе сигара грозила упасть на пол. Было в его позе нечто комичное, и я едва не расхохотался, но, так как кровь в этот момент застыла и у меня в жилах, всякое движение было бы попросту невозможным.

Первым пришел в себя Маркхэм. Дернув головой, он с силой ударил ладонью об стол.

— Что это еще за очередное сумасшествие? — отчаянно возразил прокурор на ошеломительное предположение Вэнса. — Мне начинает казаться, что дело Робина серьезно повлияло на ваши мозги. Неужели человека с такой распространенной фамилией, как Спригг, не могут просто так застрелить? Неужели обязательно превращать все это в какой-то немыслимый фарс?

— И все же вы должны признать, старина Маркхэм, — мягко проговорил Вэнс, — что этого Спригга убили из ружья тридцать второго калибра и, если можно так выразиться, именно «в середину парика».

— Ну и что в этом такого? — Лицо прокурора залилось краской. — Именно по этой причине вы решили перечитать заново все песенки и считалочки из сборника «Матушки Гусыни» и потом бормотать где ни попадя?

— Между прочим, я не бормочу, а выражаюсь достаточно ясно, как вам это, надеюсь, уже давно известно.

Вэнс опустился в кресло напротив стола окружного прокурора.

— Возможно, я и не оратор и не всегда способен продемонстрировать искусство красноречия, но в данном случае я изъясняюсь довольно внятно. — Фило обворожительно улыбнулся Хиту. — Верно я говорю, сержант?

Но тот не мог высказать собственного мнения по этому поводу. Он продолжал пребывать в оцепенении, и глаза его превратились в узкие щелки на пухлом лице.

— Неужели вы и в самом деле предполагаете… — начал Маркхэм, но Вэнс не дал ему договорить:

— Именно так! Я полагаю, что тот, кто убил Птенца малиновки стрелой, излил свою извращенную фантазию и на несчастного Спригга. Совпадения исключаются сразу. Поверьте мне, мир достаточно безумен сам по себе, но такое сумасшествие опровергает все научные доводы и разумное мышление. Да, смерть Спригга была ужасной, но нам еще не раз придется вернуться к ней. И, как ни противны вам ее последствия, их также нужно принять.

Маркхэм поднялся со своего места и принялся нервно расхаживать по комнате взад-вперед.

— Согласен, что в новом преступлении имеются некоторые необъяснимые факты. — Воинственность прокурора куда-то испарилась, и он стал более сдержанным. — Но если мы все сойдемся в том, что наш маньяк пытается реконструировать сюжеты детских стишков, это же все равно не приведет нас никуда. Мы не сможем работать в привычном для нас ритме и стиле.

— Ну, здесь я бы мог с вами поспорить, — задумчиво протянул Вэнс, затянувшись сигаретным дымом. — Такое предположение дает нам некоторый источник для исследований.

— Конечно! — усмехнулся Хит. — Найти среди шести миллионов людей одного чокнутого на детских песенках — нет ничего проще!

— Не впадайте в отчаяние, сержант, не поддавайтесь унынию. Наш ускользающий преступник представляет собой яркую личность. Более того, мы даже можем примерно определить место его обитания…

— Откуда это вам известно? — резко спросил прокурор.

— Ну, я делаю такие выводы хотя бы потому, что второе преступление связано с первым не только психологически, но и географически, если можно так выразиться. Оба убийства произошли на расстоянии нескольких кварталов друг от друга. Значит, нашего демона почему-то притягивает то самое место, где стоит дом Диллара. Далее, оба убийства исключают возможность того, что этот тип прибыл сюда издалека. Он не посмел бы продемонстрировать свое извращенное сознание в незнакомой для него местности. Как я уже раньше подробно объяснял вам, тот, кто отправил Робина на тот свет, прекрасно знал обстановку в доме Диллара на момент совершения преступления. И, разумеется, второе убийство также не могло пройти столь же гладко, если бы убийца не был знаком с распорядком дня Спригга. Другими словами, постановщик этих чудовищных пьесок доподлинно знал обо всех перемещениях своих жертв.

В комнате воцарилась полная тишина, которую первым осмелился нарушить Хит.

— Если вы правы, мистер Вэнс, тогда Сперлинг тут ни при чем. — Он сказал это достаточно равнодушно, хотя со стороны было заметно, что слова Вэнса произвели на него большое впечатление. — Как вы полагаете, сэр, чем нам сейчас было бы лучше всего заняться? — обратился он к окружному прокурору.

Маркхэм все еще переваривал теорию Вэнса, а потому ничего не ответил. Наконец, он нервно забарабанил пальцами по столу и, не поднимая глаз на кого-либо из присутствующих, спросил:

— Кто занимается делом Спригга, сержант?

— Капитан Питтс. Сначала его передали местным детективам с шестьдесят восьмой улицы, но, когда о случившемся доложили в наш отдел, туда отправился капитан Питтс и пара наших ребят.

Маркхэм нажал на кнопку, скрытую под углом стола. В тот же миг у дверей появился его молодой секретарь Суэкер.

— Соедините меня с инспектором Мораном, — приказал прокурор.

Когда связь была налажена, он, придвинув к себе телефон, проговорил несколько минут. Положив трубку, Маркхэм неуверенно улыбнулся Хиту.

— Сержант, дело Спригга теперь официально передано вам. Капитан Питтс скоро прибудет сюда и доложит нам обо всех обстоятельствах. — Прокурор принялся рассматривать лежащие перед ним документы. — Мне надо убедиться, — расстроенно добавил он, — что дела Спригга и Робина связаны между собой.

Питтс — невысокий, плотного телосложения мужчина со строгим лицом и черными усами, напоминающими щеточку, приехал довольно скоро. Он поздоровался за руку с Маркхэмом, Хита же поприветствовал ехидной улыбкой. Потом ему представили и нас с Вэнсом. Питтс кивнул нам и уже хотел было отвернуться, как вдруг выражение его лица резко изменилось.

— Мистер Фило Вэнс, вы сказали?

— Увы! Он самый, капитан, — вздохнув, произнес Вэнс.

Питтс улыбнулся уже более дружелюбно и, протянув руку, произнес:

— Приятно познакомиться с вами, сэр. Сержант часто рассказывал о вас.

— Мистер Вэнс неофициально помогает мне в расследовании дела Робина, капитан, — пояснил Маркхэм. — А так как Спригга застрелили в этом же районе, мы хотели бы выслушать ваше мнение по этому поводу. — Он достал коробку дорогих сигар и подтолкнул ее по гладкой столешнице детективу.

Капитан улыбнулся и, выбрав сигару, с удовольствием вдохнул ее тонкий аромат.

— Инспектор сообщил мне, что у вас свои виды на это дело, а потому его следует передать сержанту Хиту. Что ж, я даже рад отделаться от такой работы. — Он присел и закурил. — А что именно вас интересует, сэр?

— Все, от начала до конца.

Питтс устроился в кресле поудобнее и заговорил:

— Когда все произошло, я находился неподалеку от места трагедии, а это было утром, в восемь с небольшим. Ну, я взял двоих ребят, и мы сразу туда и отправились. Местные уже работали, и судмедэксперт успел подъехать…

— Вы слышали его доклад, капитан? — поинтересовался Вэнс.

— Конечно. Спригга застрелили в темя пулей тридцать второго калибра. Никаких следов борьбы не обнаружено: ни синяков, ни ссадин, ни кровоподтеков. Ничего необычного. Один выстрел — и все.

— Он лежал на спине, когда его нашли?

— Совершенно верно. Вытянувшись в струнку, прямо посреди тротуара.

— Скажите, а не повредил ли он череп при падении на асфальт? — как бы между прочим осведомился Вэнс.

Питтс вынул сигару изо рта и косо поглядел на Вэнса.

— Мне кажется, ребята, вам уже кое-что известно об этом случае, да? — Он понимающе кивнул. — Да, основание черепа повреждено. Он, видимо, здорово грохнулся. Но, наверное, уже ничего не успел почувствовать — с пулей-то в голове…

— Кстати, о выстреле. Вас ничего не насторожило, капитан?

— Ну… возможно, — согласился Питтс, медленно покручивая сигару между большим и указательным пальцами. — Темя — это не то место, где обычно находится след от проникновения пули. И к тому же его шляпа совсем не пострадала. Наверное, она слетела с него перед тем, как раздался выстрел. Вот только это меня и могло насторожить, мистер Вэнс.

— Да, капитан, вы совершенно правильно меня поняли… И, как я полагаю, пистолет находился где-то неподалеку.

— В паре дюймов. Волосы опалены вокруг места ранения. — Он развел руками. — Как бы там ни было, этот парень видел, как тот, другой, достает оружие. Тогда этот наклоняет голову, бросается вперед, и с него слетает шляпа. Вот только так и можно объяснить короткую дистанцию, с которой стреляли, и то, что пуля попала ему в макушку.

— Верно, верно. Только в этом случае он вряд ли упал бы на спину, а скорее повалился бы на асфальт лицом… Но не важно, капитан, продолжайте.

Питтс с уважением посмотрел на Вэнса и заговорил снова:

— Первым делом я решил изучить содержимое карманов пострадавшего. При нем нашлись неплохие золотые часы и примерно пятнадцать долларов ассигнациями и серебром. Это происшествие никак не походило на разбой. Ну, если только убийца чего-то вдруг не испугался. В этом случае его могла охватить паника, и он бросился наутек, позабыв обо всем на свете. Но это вряд ли, потому что так рано в этой части парка никто не гуляет. Да и место там глухое, можно спрятаться за любым камнем так, что тебя и не заметят никогда. А наш преступник хорошо выбрал себе местечко… Я оставил двоих сотрудников караулить тело, пока за ним не приедет машина, а сам отправился в дом Спригга на девяносто третьей улице. Имя и адрес я прочитал на конвертах, которые тоже нашлись у него в карманах. Кроме того, я выяснил, что он студент и учится в Колумбийском университете, живет с родителями и имеет привычку каждое утро после завтрака совершать прогулку по парку. Вот и сегодня утром он вышел из дома примерно в половине восьмого…

— Ага! Значит, он вышел в парк не случайно, а имел привычку каждое утро прогуливаться по парку, — пробормотал Вэнс. — Занятно…

— Тем не менее это нам пока ничего не дает, — парировал Питтс. — Да и ничего странного в этом тоже нет. Спригг в то утро не нервничал, не волновался, по крайней мере мне так сказали его родители. Он был в прекрасном расположении духа, когда попрощался с ними. После этого я отправился в университет и навел о нем справки там. Поговорил с парой его однокашников и одним преподавателем. Спригг был парнем тихим и скромным — малообщительным, можно сказать, предпочитал одиночество. В общем, он серьезно занимался наукой, посвящал ей все свое свободное время. На факультете считался одним из лучших, девчонками не увлекался. Вернее, вообще старался избегать их. Таких, как он, зовут некомпанейскими. Характеристика у него блестящая, никаких нареканий со стороны администрации университета. Вот почему я не нахожу ничего особенного в том, что его застрелили. Это просто несчастный случай. Скорее всего, его с кем-то перепутали, только и всего.

— И в котором часу обнаружили его тело?

— Примерно без четверти восемь. Один каменщик со стройки на семьдесят девятой улице заметил его и сообщил постовому, который тут же перезвонил нам. Там у набережной кладут новые рельсы…

— А Спригг вышел из дома на девяносто третьей в половине восьмого. — Вэнс задумчиво разглядывал потолок. — Значит, он едва успел дойти до этого места, как его тут же убили. Похоже, что тот, кто знал все о его привычках, уже поджидал его там. Дождался, выстрелил и скрылся. Не очень-то похоже на случайность или совпадение, правда, мистер Маркхэм?

Проигнорировав эту насмешку, Маркхэм обратился к Питтсу:

— Там поблизости ничего больше не обнаружили такого, что могло бы навести нас на верный след?

— Нет, сэр. Мои ребята прочесали местность, но ничегошеньки не нашли.

— А в карманах у самого Спригга? Среди его бумаг?..

— Тоже ничего ценного. Я все передал в отдел. Пара самых заурядных писем, ну, мелочь всякая… — Он внезапно замолчал, будто вспомнил что-то очень важное, и вынул из кармана старенький блокнот. — Там было еще вот что, — негромко произнес он, доставая из блокнота и передавая прокурору надорванную треугольную бумажку. — Это нашли под трупом. — Ерунда какая-то, может, вообще не имеющая отношения к делу, но я на всякий случай сунул ее себе в карман. Машинально.

Бумажка длиной в четыре дюйма представляла собой оборванную часть странички нелинованной бумаги с напечатанной на ней формулой. Вернее, частью математической формулы, где карандашом были еще пририсованы лямбда, знак равенства и знак бесконечности. Ниже я предлагаю вашему вниманию этот документ, который, хотя на первый взгляд и кажется несущественной деталью, в дальнейшем сыграет зловещую роль в расследовании смерти мистера Спригга.

Вэнс задержал взгляд на бумажке лишь на мгновение, а вот Маркхэм долго и пристально всматривался в него, хмурясь и о чем-то раздумывая. Он хотел было прокомментировать увиденное, но, заметив взгляд Вэнса, отложил бумажку на стол и лишь неопределенно пожал плечами.

— Это все, что вам удалось обнаружить?

— Да, сэр.

Маркхэм поднялся со своего места:

— Мы весьма признательны вам, капитан. Я еще не знаю, какие меры мы примем, чтобы раскрыть убийство Спригга, но во всяком случае мы приложим к этому все усилия. Угощайтесь, — указал он на коробку с сигарами. — Не забудьте перед уходом захватить парочку с собой.

— Премного обязан вам, сэр. — Питтс бережно переложил две сигары в жилетный карман и перед уходом обменялся рукопожатиями со всеми присутствующими.

После того как он удалился, Вэнс проворно поднялся с кресла и наклонился над обрывком бумаги, который только что внимательно изучал прокурор.

— Вот это да! — Он достал свой монокль и некоторое время тщательно изучал изображенные на клочке бумаги символы. — Весьма увлекательно. Где же я совсем недавно мог видеть эту формулу?.. Ах, да! Это тензор Райманна-Кристоффеля. Драккер использует ее в своей книге для определения кривой Гаусса в сферических и гомалоидных пространствах… Но зачем она понадобилась Сприггу? Эта формула не входит в университетскую программу… — Он поднес бумажку к свету. — А листок из той же пачки, что и записки Епископа. И вы, наверное, уже успели заметить, что шрифт машинки также совпадает.

Хит шагнул вперед и тоже принялся рассматривать документ.

— Все верно, — подтвердил он, и этот факт, по всей видимости, поставил его в тупик. — В любом случае прослеживается какая-то связь между двумя преступлениями.

Вэнс, удивленно поглядев на него, заметил:

— Связь — да. Но присутствие формулы под телом Спригга кажется настолько же иррациональным, как и само убийство…

Маркхэм заерзал в кресле.

— Вы говорите, что эту формулу в своей книге использует Драккер? — спросил он.

— Да. Но это вовсе не означает, что он каким-то образом замешан в преступлении. Формула тензора знакома всем продвинутым математикам. Это что-то вроде технического выражения неевклидовой геометрии. И хотя она была открыта в области физики, теперь используется и в математике, в частности в разделе относительности. Правда, к убийству Спригга она, скорее всего, не имеет никакого отношения. — Фило снова устроился в кресле. — Арнессон будет в восторге, когда узнает об этой находке. Может быть, ему удастся сделать какое-нибудь умопомрачительное заключение в связи этим.

— Не вижу смысла информировать Арнессона об этом новом убийстве, — выразил свой протест Маркхэм. — По-моему, о нем пока что вообще не стоит распространяться.

— Боюсь, что Епископ вам этого не позволит, — парировал Вэнс.

Маркхэм стиснул зубы.

— Боже мой! — наконец взорвался он. — Что же тут происходит? С каким ужасом, с каким безумием нам на этот раз придется иметь дело? Я все жду, что проснусь, и окажется, что все случившееся было просто ночным кошмаром!

— Даже не надейтесь, сэр, — проворчал Хит. Он набрал в легкие побольше воздуха, словно готовясь к чему-то серьезному, и отчеканил: — Какие будут приказания? Откуда начинать и что конкретно делать? Мне нужно получить задание и начать выполнять его.

Маркхэм с надеждой посмотрел на Вэнса:

— Похоже, у вас уже есть кое-какие соображения по этому поводу. Что вы предлагаете? Что до меня, то могу признаться честно: я не знаю, на что опереться в этом беспросветном хаосе.

Вэнс, глубоко затянувшись сигаретным дымом, подался вперед, словно этим хотел придать больше значимости своим словам:

— Маркхэм, старина, пока что можно сделать только один вывод: оба эти преступления были спланированы одним и тем же человеком. Тут трудился один мозг. Оба совершены по какому-то неведомому импульсу. Так как первое убийство — дело рук человека, досконально знающего все, что происходит в доме профессора Диллара, можно предположить следующее: теперь нам стоит искать человека, которому не только известно все о доме Диллара и его обитателях, но также знакомого с привычками мистера Спригга. И, в частности, ему было хорошо известно, что Джон Спригг каждое утро прогуливался по вполне определенным участкам парка Риверсайд. Когда мы обнаружим такого человека, то проверим, были ли у него мотивы, а также его алиби. Существует некая взаимосвязь между Сприггом и семейством Диллара. Какая именно — я еще не знаю. Но нашей первоочередной задачей является как раз определение этой взаимосвязи. Ну, и где мы лучше и быстрее сможем это выяснить, как не в доме профессора Диллара?

— Сначала предлагаю хорошенько перекусить, — уныло отозвался Маркхэм. — И уж потом отправиться к Дилларам.

Мы прибыли в дом Диллара ровно в два часа, и если Пайн, ответивший на наш звонок, и удивился нашему визиту, ему удалось скрыть сей факт. Правда, когда он посмотрел на Хита, я заметил в его взгляде некоторое волнение. Но, как только старик заговорил, к нему вернулись спокойствие и уверенность, свойственные слугам старой закалки.

— Мистер Арнессон еще не вернулся из университета, — сообщил он.

— Чтение чужих мыслей явно не является вашей сильной стороной, Пайн, — парировал Вэнс. — Мы пришли к профессору Диллару и к вам.

Пайн смутился, но, прежде чем он успел что-то ответить, в дверях появилась мисс Диллар.

— Мне показалось, что я слышу ваш голос, и я не ошиблась, мистер Вэнс, — произнесла девушка, печально нам улыбнувшись. — Прошу вас, проходите… Леди Мэй зашла ко мне на пару минут, мы решили сегодня прокатиться верхом, — пояснила она, когда мы очутились в комнате.

В центре гостиной у стола стояла миссис Драккер. Костлявой рукой она держалась за спинку кресла, с которого, скорее всего, только что поднялась. Лицо ее исказилось ужасом, но она молча продолжала смотреть на нас немигающими глазами. Впрочем, леди Мэй, по всей вероятности, и не пыталась что-то сказать. Кажется, она ожидала от нас каких-то грандиозных и не слишком приятных откровений. Именно такой вид принимает обвиняемый, когда судья провозглашает приговор.

Нежный голос Белль Диллар немного разрядил напряженную обстановку.

— Я побегу наверх к дядюшке и сообщу ему о вашем визите.

Едва она выпорхнула из комнаты, как миссис Драккер, тяжело облокотившись о стол, прошипела Маркхэму замогильным голосом:

— Я знаю, зачем вы пришли! Это насчет того симпатичного молодого человека, которого застрелили утром в парке!

Ее слова прозвучали настолько неожиданно, что Маркхэм буквально остолбенел. За него ответил Вэнс:

— Значит, и вы тоже уже слышали о трагедии, миссис Драккер? Но как же получилось, что эта печальная весть так скоро долетела до вас?

В одно мгновение выражение лица леди Мэй изменилось, и она стала походить на старую ведьму.

— Об этом сейчас говорит вся округа, — уклончиво ответила она.

— Неужели? Какое несчастье! Но почему вы все же решили, что мы явились сюда именно по данному поводу?

— Молодого человека звали Джонни Спригг, разве не так? — Сказав это, она злобно усмехнулась.

— Допустим. Если быть точнее, Джон Спригг. И все же это не объясняет его связи с семейством Дилларов.

— Еще как объясняет! — И она многозначительно закивала, жутковато сверкнув глазами. — Это же игра. Самая настоящая детская игра. Сначала Птенец Робин, то есть малиновка, вслед за ним — Джонни Спригг. Дети должны все время играть. Я имею в виду здоровых детей. — Она помрачнела, а потом в ее взгляде мелькнула затаенная нежность и необъяснимая грусть.

— Но это очень страшная, сатанинская игра. Вам так не кажется, миссис Драккер?

— А почему бы и нет? Разве сама наша жизнь не страшна?

— Для кого-то — наверное, — согласился Вэнс, с сочувствием глядя на старушку. — Скажите-ка мне лучше, — быстро заговорил он, — вам не знаком Епископ?

— Епископ? — недоуменно переспросила пожилая женщина. — Нет, не припомню. Или это тоже какая-то детская игра?

— Что-то в этом роде, надо полагать. Во всяком случае Епископа заинтересовали и Птенец Робин, и Джонни Спригг. Не исключено, что именно этот Епископ и придумывает столь странные и жестокие игры. И сейчас мы разыскиваем его, миссис Драккер. Мы хотим услышать истину от него самого.

Женщина, чуть заметно качнув головой, повторила:

— Нет, мне он не знаком. — Она бросила на Маркхэма мстительный взгляд. — Но это никак не поможет вам отыскать того, кто убил Птенца Робина и прострелил голову Джонни Сприггу, попав прямо в самый центр парика. Вы никогда ничего не узнаете… Никогда! — Тут ее затрясло.

Как нельзя кстати в комнате снова появилась мисс Диллар и нежно обняла миссис Драккер.

— Пойдемте, — негромко произнесла девушка, — мы сегодня будем долго кататься за городом, леди Мэй. — Она повернулась к Маркхэму и с упреком в голосе добавила: — Дядюшка просит вас пройти к нему в библиотеку. — С этими словами Белль увлекла пожилую женщину в коридор, и они спустились на первый этаж.

— Странная особа, — покачал головой сержант Хит, молча наблюдавший за всей этой сценой. — По-моему, она недолюбливала этого Джонни Спригга.

Вэнс задумчиво кивнул.

— И наше появление здесь сильно напугало ее. И все же она не так уж плохо соображает, сержант. Конечно, болезнь сына и его инвалидность повлияла на нее, и то, что она наговорила нам сейчас, — следствие того, что она начиталась стихов из сборника «Матушки Гусыни». Отсюда и детские игры, и Робин, и Спригг… Есть во всей этой истории какое-то подводное течение. Мне иногда кажется, что я заблудился в подземном царстве троллей из «Пер Гюнта» Ибсена, населенном только ненормальными чудовищами. Может быть, профессор Диллар будет более реалистичен и поведает нам нечто земное.

Профессор встретил нас относительно спокойно, не проявив, однако, никакой радости. Его стол был завален бумагами, и мы сразу поняли, что отвлекли его от весьма важной работы.

— Чем обязан столь неожиданному визиту, Маркхэм? — поинтересовался он, когда мы расположились в комнате. — Вы можете сообщить мне нечто важное о гибели Робина? — Отметив страницу в книге Уэйла «Пространство, время и материя», он откинулся на спинку кресла и бросил на нас вопросительный взгляд. — Я сейчас занят трудами Маха и его представлениями о механике…

— Мне очень жаль, — произнес Маркхэм, вздыхая, — но о гибели Робина я пока не могу сообщить вам ничего нового. Сегодня в вашем районе произошло еще одно убийство, и мы имеем некоторые основания предполагать, что оба преступления каким-то образом связаны. Я бы хотел спросить вас, сэр, не знакомо ли вам имя Джона Спригга?

Профессор встрепенулся.

— Это его убили? — насторожился он; его усталость и раздражение мгновенно исчезли.

— Именно так. Человек по имени Джон Спригг был застрелен в парке Риверсайд, возле восемьдесят четвертой улицы сегодня утром, примерно в половине восьмого.

Профессор перевел взгляд на камин и долго молчал. Видимо, он внутренне боролся с собой, не зная, как ему поступить дальше.

— Да, — наконец, заговорил он. — Я, то есть мы знаем человека с таким именем и фамилией, но только вряд ли это одна и та же личность.

— Кто он такой? — спросил Маркхэм.

Немного помолчав, профессор дал ответ:

— Тот парень, которого я имею в виду, лучший ученик Арнессона по математике, он учится на последнем курсе.

— А откуда вы его знаете, профессор?

— Арнессон несколько раз приглашал его к нам в дом. Он хотел, чтобы мы познакомились с ним и побеседовали. Арнессон гордился этим мальчишкой. Должен согласиться с ним: этот парень действительно был талантлив.

— Значит, его знали все ваши домочадцы?

— Да, по-моему, Белль была с ним знакома. А если к моим домочадцам, как вы выразились, вы относите Пайна и Бидл, то я склонен думать, это его имя и фамилия также известны и им.

— Скажите, профессор, Драккеры знали Спригга? — поинтересовался Вэнс.

— Не исключено. Арнессон и Драккер довольно часто встречаются… Теперь я припоминаю, что Драккер гостил у нас в тот вечер, когда сюда заходил Спригг.

— А Парди? Он тоже был знаком со Сприггом?

— Этого я утверждать не могу. — Профессор нервно застучал пальцами по подлокотнику и повернулся к Маркхэму: — А к чему все эти вопросы? Что общего между нашим знакомством со студентом по фамилии Спригг и сегодняшним убийством? Вы же не собираетесь объявить мне, что убитый как раз и есть ученик Арнессона?

— Боюсь, что все именно так и есть, — произнес Маркхэм, тяжело вздохнув.

Когда профессор заговорил снова, в его голосе, как мне показалось, зазвучали нотки страха:

— Но какое отношение данный факт имеет ко всем нам? Почему вы объединяете смерть Робина и Спригга?

— Ничего конкретного я пока что вам сообщить не могу, — честно признался прокурор. — Но цель обоих убийств, вернее, отсутствие мотива в обоих случаях каким-то образом все же объединяет их.

— Иными словами, никакого мотива вы до сих пор не обнаружили. Но если вы считаете, что все убийства, не имеющие мотивов, можно объединить…

— Здесь еще играет роль время совершения убийств и их близость по территориальному признаку, — обратил внимание на детали прокурор.

— И это ложится в основу ваших предположений? — презрительно хмыкнул профессор. — Вы, Маркхэм, никогда не были хорошим математиком, но вы просто обязаны знать, что на таких эфемерных основаниях никакие гипотезы строить нельзя.

— Но их фамилии! — вмешался Вэнс. — Птенец Робин и Джонни Спригг — именно эти герои встречаются в известных детских стихах.

Старик посмотрел на него с нескрываемым удивлением, потом лицо его побагровело, и он выпалил:

— Ваши шуточки здесь совершенно неуместны, сэр.

— Это не мои шуточки, — с грустью в голосе поправил его Вэнс. — Так жестоко изволит шутить некто, кто называет себя Епископом.

— Епископом? — Профессор пытался подавить раздражение. — Послушайте, Маркхэм, я не позволю играть с собой. В этой комнате вы уже второй раз упоминаете некоего таинственного Епископа, и я хочу знать, в чем тут дело, в конце концов. Даже если какой-то псих напечатал послание после смерти Робина, какое отношение этот Епископ имеет к Сприггу?

— Под его телом была найдена записка с математической формулой, причем напечатали ее на той же пишущей машинке, которой пользуется наш Епископ.

— Что? — подался вперед профессор. — Машинка та же самая, вы говорите? А что за формула?.. Какая именно формула, вы помните?

Маркхэм достал свой блокнот и вынул из него треугольную бумажку, которую передал ему Питтс.

— Тензор Райманна-Кристоффеля. — Профессор очень долго смотрел на формулу, затем передал листок Маркхэму; со стороны могло показаться, что за эти минуты он заметно постарел: взгляд его был усталым, а лицо измученным, когда он снова посмотрел на нас. — Это дело по-прежнему остается для меня загадкой. — В его голосе звучала безысходность. — Но, возможно, вы окажетесь правы, если будете следовать выбранному вами курсу. А что вы хотите от меня?

Такая перемена в настроении профессора удивила прокурора.

— Я пришел к вам, чтобы удостовериться в том, что между убийством Спригга и вашим домом присутствует некая связь. Но, если уж быть до конца откровенным, я не могу понять, чем это мне поможет. Тем не менее мне бы хотелось попросить вашего разрешения еще раз опросить Пайна и Бидл и задать им некоторые интересующие меня вопросы.

— Спрашивайте их о чем угодно, Маркхэм. Вы никогда не сможете сказать, что я хоть раз встал у вас на пути. Но все же, я надеюсь, вы посоветуетесь со мной, прежде чем примете решительные меры.

— Разумеется, я обещаю вам это. — Прокурор поднялся со своего места. — Только боюсь, что в настоящий момент до принятия «решительных мер» еще очень и очень далеко.

Протянув на прощание руку профессору, Маркхэм почувствовал волнение старика. Ему хотелось поддержать своего приятеля, но он промолчал, решив, что в эту минуту любые слова неуместны.

Профессор проводил нас до дверей.

— Я не могу понять, зачем была напечатана эта формула тензора, — пробормотал Диллар и отчаянно замотал головой. — И все же, если я хоть чем-то могу быть вам полезен…

— Да, вы действительно могли бы оказать нам неоценимую помощь, профессор Диллар, — заметил Вэнс, остановившись у двери. — В то самое утро, когда был убит мистер Робин, мы задали несколько вопросов миссис Драккер…

— Что вы говорите?!

— И, хотя она отрицала тот факт, что сидела у своего окна все утро, все же я не исключаю возможности, что она что-то видела на стрельбище между одиннадцатью и двенадцатью часами.

— У вас создалось такое впечатление? — По голосу профессора было понятно, что слова Вэнса серьезно взволновали его и заставили задуматься.

— В каком-то смысле. Дело в том, что сам Драккер утверждал, будто слышал, как его мать резко и пронзительно закричала. Отсюда он сделал вывод, что она наблюдала на стрельбище нечто такое, что по какой-то причине предпочла скрыть от нас. И вот мне пришло в голову, что вы, как никто иной, могли бы повлиять на ее решение и убедить ее рассказать нам всю правду. Ведь, если она и в самом деле стала свидетельницей чего-то весьма необычного, вы один, наверное, помогли бы выяснить для нас это.

— Нет! — резко воскликнул профессор Диллар, но уже в следующее мгновение тон его смягчился, и он по-дружески взял за руку Маркхэма. — Существуют некоторые вещи, просить о которых вы меня не можете. Я все равно не стану их делать, даже для вас. И если эта несчастная измученная жизнью женщина на самом деле видела что-то необычное из своего окна в то злосчастное утро, вы должны выяснить это самостоятельно. Я не намерен мучить и пытать ее, и я искренне надеюсь на то, что вы, со своей стороны, тоже не станете так поступать. Не стоит волновать ее. Есть и другие способы узнать то, что вам нужно. — Он смотрел прокурору прямо в глаза. — Обо всем, что случилось, рассказать вам должна не она. Иначе вы же сами об этом пожалеете.

— Мы должны выяснить все, что только сможем, — решительно, но достаточно дружелюбно отозвался прокурор. — По городу бродит самый настоящий дьявол, и я должен остановить его, чтобы спасти очередную жертву, каким бы ужасным ни оказалось страдание леди Мэй. Но могу уверить вас в том, что без крайней необходимости я не собираюсь никого мучить и пытать.

— А вам не приходило в голову, — спокойно проговорил профессор Диллар, — что правда, которую вам так не терпится открыть, может оказаться гораздо страшнее самих преступлений?

— Что ж, в любом случае рискнуть придется. Но, даже если бы я и был уверен в справедливости ваших слов, это бы меня не остановило.

— Конечно, нет. Но, Маркхэм, я гораздо старше вас. Я уже поседел к тому времени, когда вы еще только начинали отчаянно сражаться с логарифмами. Только когда человек взрослеет, он начинает понимать значение истинных пропорций во вселенной. А все они меняются, и некоторые могут вовсе потерять смысл, те самые, которые раньше нам казались первостепенными. Вот почему старики более склонны прощать. Они-то наверняка знают, что никакие искусственно созданные ценности не имеют большого значения.

— Но, поскольку мы живем в мире человеческих ценностей, — возразил Маркхэм, — моим долгом является сохранять их.

— Наверное, вы правы. — Профессор вздохнул. — И тем не менее в данном случае вы не должны просить меня о помощи. И если вам удастся открыть истину, будьте снисходительны. Убедитесь также и в том, что ваш подсудимый действительно ответственен за все, что произошло, не торопитесь отправлять его на электрический стул. Не забывайте и о том, что наряду с больными телами существуют еще и больные умы. И чаще всего они сосуществуют вместе.

Когда мы вернулись в гостиную, Вэнс закурил сигарету.

— Профессора, — начал он, — сильно расстроила смерть Спригга, хотя он старался не показывать этого. А формула тензора только убедила его, что Робин и Спригг принадлежали одному и тому же уравнению. Только слишком быстро он в этом убедился. Почему? К тому же он даже не удосужился подтвердить нам, что Спригга знали во всей округе. Я бы не стал утверждать, что у профессора имеются какие-то подозрения, но он чего-то побаивается, и это очевидно. Слишком уж необычно профессор относится к погибшему, да и ко всему нашему делу. С одной стороны, он не имеет ничего против официального расследования, которое вы и представляете, Маркхэм, и сам стоит за справедливость. Но, с другой стороны, он решительно отказывается участвовать в вашем крестовом походе, как только речь заходит о семействе Драккеров. Интересно было бы узнать его истинное мнение относительно самой миссис Драккер. Я бы не сказал, что профессор — человек сентиментальный, и все же… И что это за фраза о больном теле и больном уме? Прямо, как плакат в физкультурном зале или что-то наподобие того… Увы! Ну, а теперь надо задать несколько вопросов Пайну и его дочери.

Маркхэм курил и о чем-то размышлял. Никогда еще я не видел его в таком подавленном состоянии.

— Не знаю даже, какую полезную информацию мы сможем получить от них, — печально прокомментировал он. — Тем не менее, сержант, пригласите сюда Пайна.

Когда Хит вышел из гостиной, Вэнс озорно посмотрел на прокурора:

— Ну, в самом деле, не надо так уж откровенно унывать. Проблема действительно серьезная, но от этого она становится только более интересной… Нам приходится иметь дело с неизвестными величинами. Мы противостоим некоей странной силе, которая никак не хочет подчиняться общепринятым законам и правилам. Нам пока неизвестно ее происхождение, но кое-что мы уже знаем: она исходит из этих мест, ее происхождение — этот старинный дом. Вот почему мы должны обыскать здесь каждый уголок, подсмотреть в каждую щелочку. Где-то совсем близко от нас притаился невидимый дракон. Так что не удивляйтесь тем вопросам, которые я задам Пайну. Нам придется искать в самых непредсказуемых местах…

В это время в коридоре послышались шаги, и уже через пару секунд в гостиную вошел Хит. За ним следовал Пайн.

— Присаживайтесь, Пайн, — произнес Вэнс тоном, не допускающим возражений. — Мы получили разрешение у профессора Диллара допросить вас и хотим услышать ответы на все наши вопросы.

— Разумеется, сэр, — ответил тот. — Я уверен, что профессор Диллар не намерен скрывать от вас никакой информации.

— Вои и чудесно. — И Вэнс лениво развалился в кресле. — Что ж, начнем… В котором часу сегодня подавали завтрак?

— Как всегда, в половине девятого, сэр.

— Присутствовали все члены семьи?

— О да, сэр.

— Кто созывает всех к столу? И во сколько?

— Это делаю я, в половине восьмого. Я стучусь в дверь…

— И ждете ответа?

— Совершенно верно, сэр, каждый раз.

— А теперь вспомните, Пайн, все ли члены семьи профессора ответили на ваш стук в то утро?

Слуга, едва склонив голову, четко произнес:

— Да, сэр.

— И никто из них не опоздал к завтраку?

— Все, как обычно, явились вовремя.

— Кто-нибудь выходил на улицу или возвращался домой в то утро еще до начала завтрака? — спросил Вэнс, подавшись вперед и стряхнув пепел за решетку камина.

Вопрос прозвучал невинно, но я успел отметить, как дрогнули веки старого дворецкого.

— Нет, сэр.

— Но даже если вы никого не видели, — настаивал Вэнс, — возможно ли, чтобы кто-то из домашних вышел на улицу и вернулся без вашего ведома?

Впервые за все время допроса Пайн замешкался, словно ему не хотелось сейчас говорить.

— Понимаете, сэр, — замялся он, — в то утро любой мог бы воспользоваться парадным входом так, что я бы об этом не узнал, потому что сам я накрывал на стол в столовой. Более того, кто угодно мог бы пройти и через дверь стрелкового клуба в подвале, так как моя дочь, как правило, закрывает дверь в кухню, когда готовит завтрак.

Вэнс, пребывая в задумчивости, затянулся сигаретным дымом, затем как бы невзначай поинтересовался:

— А у кого-нибудь в доме есть револьвер?

Дворецкий широко раскрыл глаза.

— Мне… мне это не известно, — запинаясь, ответил он.

— Вы что-нибудь слышали о Епископе, Пайн?

— Нет-нет, сэр! — Он побледнел. — Вы имеете в виду того самого человека, который рассылал свои письма по газетам?

— Я имел в виду обыкновенного епископа, — небрежно отозвался Вэнс. — Теперь скажите мне вот что: слышали ли вы что-нибудь о том человеке, которого убили этим утром в парке Риверсайд?

— Да, сэр. Мне успел поведать об этом сосед-дворник.

— Вы были знакомы с юным мистером Сприггом, не так ли?

— Я видел его пару раз у нас в доме, сэр.

— Недавно?

— На прошлой неделе, сэр. Если не ошибаюсь, в четверг.

— Кто еще приходил сюда в тот день?

Пайн нахмурился так, словно силился что-то вспомнить.

— Мистер Драккер, сэр, — наконец, промолвил он. — И, кажется, мистер Парди — они все вместе расположились у мистера Арнессона и допоздна дискутировали там.

— У мистера Арнессона, говорите? Он часто принимает гостей именно у себя в комнате?

— Нет, сэр, — покачал головой Пайн и тут же пояснил: — но в библиотеке тогда работал профессор, а в гостиной расположились мисс Диллар и миссис Драккер.

Некоторое время Вэнс молчал.

— Пожалуй, это все, — наконец, проговорил он. — Прошу вас, пришлите ко мне Бидл.

Женщина тут же явилась и молча встала перед нами. По всему было видно, что настроена она довольно агрессивно. Вэнс задавал ей те же вопросы, что и Пайну. Она отвечала односложно, и ничего нового мы от нее, собственно, не узнали. Но в самом конце разговора Вэнс поинтересовался, не выглядывала ли она, случайно, в то утро из кухонного окна еще перед началом завтрака.

— Пару раз я действительно посмотрела на улицу, — надменно ответила женщина. — Не вижу в этом ничего странного или предосудительного.

— Не заметили ли вы кого-нибудь на стрельбище или заднем дворе?

— Нет, только профессора и миссис Драккер.

— Может, кого-то не знакомого вам? — Вэнс постарался сделать все, чтобы голос его не прозвучал взволнованно, будто бы тот факт, что Бидл видела на заднем дворе профессора и миссис Драккер, вовсе не заинтересовал его.

— Нет, — коротко ответила женщина.

— А в котором часу вы видели профессора и миссис Драккер?

— Наверное, в восемь.

— Они разговаривали между собой?

— Да, — кивнула женщина и тут же поправилась: — вернее, они прогуливались взад-вперед возле вала.

— А это входит в их привычки — вот так прохаживаться по двору перед завтраком?

— Миссис Драккер часто рано встает и гуляет между клумб. И я полагаю, что профессор имеет полное право прохаживаться по своему собственному двору в любое время, когда ему заблагорассудится.

— Его права в данном случае мы не ставим под сомнение, Бидл, — осторожно пояснил Вэнс. — Я просто поинтересовался, входило ли в его привычки пользоваться таким правом в столь ранние часы?

— Ну, во всяком случае в то утро он так и сделал.

Вэнс отпустил женщину и, поднимаясь со своего места, направился к окну. Он был явно озадачен, а потому несколько минут простоял молча, глядя вниз на улицу, проходившую у реки.

— Ну и ну, — пробормотал он, — впрочем, денек-то неплохой. Можно начать его с общения с природой. Птички в небе, жучки в траве — все так прекрасно в этом мире и вместе с тем ужасно.

Маркхэм полностью разделял смущение Вэнса.

— Ну, и как вы все это расцениваете? — поинтересовался он. — По-моему, все то, что поведала нам Бидл, можно попросту проигнорировать.

— Все дело в том, Маркхэм, что в данной ситуации мы не имеем права игнорировать ни единой мелочи, ни самого незначительного факта, — не поворачиваясь, отозвался Вэнс. — Правда, я признаю, что на данный момент откровения Бидл действительно бессмысленны. Мы узнали только то, что двое актеров из нашей мелодрамы поднялись достаточно рано и вышли погулять в то самое утро, когда Спригга кто-то отправил к праотцам. Рандеву перед трапезой профессора и миссис Драккер, конечно, могло оказаться вашим излюбленным совпадением. Хотя не исключено и то, что наш профессор несколько сентиментален в отношении данной дамы… Думаю, надо будет тактично спросить его об этом утреннем свидании.

Неожиданно он припал к стеклу.

— А вот и Арнессон! Похоже, он взволнован.

Через несколько секунд во входной двери звякнул ключ, и Арнессон быстрым шагом прошел по коридору. Увидев нас, он заговорил безо всяких вступлений, забыв даже о приветствии:

— Я не верю своим ушам! Спригга застрелили! — Глаза его быстро бегали. — Полагаю, вы явились сюда для того, чтобы расспросить меня о нем. Что ж, приступайте. — Он бросил набитый бумагами портфель на стол, а сам уселся на деревянном стуле. — Сегодня утром в университет уже приходил детектив и успел задать мне кучу вопросов. Он больше напоминал мне пародию на сыщика в дешевой пьеске. «Как это таинственно!..» «Убийство, страшное убийство!» «И что же вам известно о некоем Джоне Спригге?» И так далее и тому подобное…Перепугал насмерть несколько первокурсников, а молодого преподавателя по английскому просто довел до нервного срыва. Мне повезло — я как раз отлучился ненадолго из кабинета. Но у этого нахала хватило совести спросить, с кем из женщин общался Спригг. Спригг и женщины! Да у этого мальчика в голове, кроме учебы и науки, ничего и не было. Самый способный ученик выпускного курса! Не пропустил ни одного занятия за все время. И когда он не отозвался сегодня утром на перекличке, я сразу понял: случилось что-то серьезное. А в обед все уже только и делали, что обсуждали это убийство… Так, может, вы сами мне все расскажете?

— Пока не можем, мистер Арнессон, у нас нет ответов, — спокойно отозвался Вэнс, пристально наблюдая за молодым человеком. — Тем не менее у нас есть детерминанта для вашей формулы. Джонни Спригг был застрелен сегодня утром из пистолета небольшого калибра в середину парика.

Несколько секунд Арнессон молча смотрел на Вэнса, потом откинул голову и расхохотался:

— Очередная абракадабра, да? Что-то вроде Птенца малиновки… Ну, рассказывайте, что вам известно.

И Вэнс вкратце поведал ему о преступлении.

— Вот и все, что нам стало известно на данный момент, — подытожил он. — А теперь, может быть, и вы, в свою очередь, что-нибудь расскажете нам?

— Боже мой, да нет же! — Арнессон, похоже, был искренне поражен всем случившимся. — Спригг… Один из моих лучших учеников. Настоящий гений! И все из-за того, что его родители среди всего множества имен выбрали именно имя Джон! Очевидно, это и предопределило его судьбу — какой-то маньяк прострелил ему голову. Скорее всего, это тот же весельчак, что стрелой прикончил Робина… — В нем просыпался философ. — Что ж, милая проблемка. Так вы действительно рассказали мне все? Мне нужно знать каждую мелочь. Может быть, в процессе расследования я открою новый математический метод. Как Кеплер, например. Помните, как он пришел к своему знаменитому исчислению бесконечно малых величин? Он пытался смастерить бочку для вина с минимальным количеством дерева и максимальным объемом содержимого. А вдруг формула, которую я выведу, откроет новые перспективы для науки? Ха! Тогда Робин и Спригг станут самыми настоящими мучениками.

Мне не понравилось отношение молодого человека к трагедии, но Вэнс, казалось, даже не замечал его хладнокровного цинизма.

— Да, я действительно кое-что опустил, — признался он и, повернувшись к Маркхэму, попросил его передать бумажку с математической формулой и тут же предъявил ее Арнессону.

Тот долго и внимательно изучал ее.

— Как я понимаю, сюда снова вмешался Епископ. Та же бумага и тот же шрифт, что и на предыдущих записках… Но откуда он взял эту формулу тензора Райманна-Кристоффеля? Любая другая еще как-то была бы понятна. Но это… Такая формула — случайность. Здесь кое-что пропущено. Боже! Я ведь только на днях разговаривал со Сприггом именно об этой формуле, и он сам записал ее.

— Пайн говорил нам, что Спригг приходил сюда вечером в четверг, — вставил Вэнс.

— Правда?.. В четверг? Ах, да! Все верно. И Парди тоже был тут. И Драккер. Мы о чем-то поспорили — вот и всплыла эта формула. А Парди еще заметил, что высшую математику можно применять в шахматах…

— А вы сами играете, кстати? — поинтересовался Вэнс.

— Когда-то играл, но потом бросил. Сама по себе игра чудесная, только вот сами шахматисты — люди ужасные.

— А вам когда-нибудь приходилось изучать гамбит Парди?

— Бедняга Парди! — Арнессон сухо улыбнулся. — Как математик, он кое-что из себя представляет. Из него мог бы получиться неплохой школьный учитель. Но деньги его испортили. Он переключился на шахматы. Я говорил ему, что его гамбит ненаучен, даже показывал, как его можно отразить. Но он ничего не хотел замечать. А потом Капабланка, Видман и Тартакоуэр разбили его теорию в пух и прах. Хотя я и предупреждал его, это его сломило. Потом он еще несколько лет посвятил другому гамбиту, но у него так ничего путного и не вышло. Сейчас он читает много соответствующей литературы, терпеливо ждет, что к нему придет вдохновение.

— Интересно… — протянул Вэнс; Арнессон передал ему спички, заметив, что тот успел набить свою трубку. — Скажите, а Парди был хорошо знаком со Сприггом?

— Нет. Пару раз они здесь встречались, но не более того. Правда, Парди хорошо знает Драккера — спрашивает его о потенциалах, скалярах, векторах. Наверное, надеется натолкнуться на нечто такое, что совершит революцию в шахматах.

— А его заинтересовала формула тензора, которую вы обсуждали в четверг?

— Не могу сказать. Это не его тема. Искривления в пространстве и времени на шахматную доску уж никак не перенести!

— А что вы думаете по поводу того, что именно эту бумажку обнаружили под телом Спригга?

— Ничего не понимаю. Если бы она была написана почерком Джона, я просто подумал бы, что она выпала у него из кармана. Но зачем печатать такие формулы на пишущих машинках? Кому это могло прийти в голову?

— Очевидно, Епископу.

Арнессон вынул трубку изо рта и усмехнулся:

— Епископ — это Икс. Мы обязаны разыскать его. Он полон причуд. К тому же у него какие-то извращенные жизненные ценности.

— Скорее всего, — апатично ответил Вэнс. — Да, чуть не забыл, в доме у Дилларов есть револьверы?

— Что?! — Арнессон хихикнул. — Так вот откуда ветер задул!.. Мне неприятно разочаровывать вас, но нет. Никаких револьверов у нас нет. И секретных ходов, и тайников. Все открыто, все у вас на глазах.

Вэнс нарочито громко вздохнул:

— Грустно… грустно… А то у меня созрела одна неплохая теория…

В холл тихо вошла Белль Диллар и теперь стояла возле арки. Скорее всего, она слышала и вопрос Вэнса, и ответ Арнессона.

— Но как же так, Сигурд, у нас в доме целых два револьвера, — объявила она. — Разве ты забыл? Это те самые старые револьверы, из которых я училась стрелять за городом.

— Я почему-то решил, что ты их давным-давно выбросила, — пожал плечами Арнессон и придвинул к ней стул. — Я же рассказывал тебе как-то, что в нашем великодушном штате оружие разрешено иметь только бандитам и ворам-взломщикам.

— А я тебе не поверила, — ответила девушка. — Я до сих пор не научилась понимать, когда ты шутишь, а когда говоришь серьезно.

— Значит, вы их все же оставили себе, мисс Диллар? — раздался негромкий голос Вэнса.

— Ну да, — она недоверчиво посмотрела на Хита. — Я поступила неправильно, да?

— В общем, это было незаконно. Однако, — тут Вэнс одобряюще улыбнулся, — я думаю, что сержант не будет к вам слишком строг. Так, где они находятся сейчас?

— Внизу, в клубе. В одном из ящиков, где хранятся инструменты.

— Не будете ли вы столь добры, мисс Диллар, и не покажете ли мне то самое место, куда вы их положили? Вы даже представить себе не можете, как мне не терпится посмотреть на них.

Девушка колебалась и смотрела на Арнессона. Когда тот кивнул, она повернулась и повела нас в стрелковый клуб.

— Они вон там, в ящике, что стоит в самом углу.

И Белль среди всякой всячины быстро отыскала «кольт», который тут же продемонстрировала присутствующим.

— Ой! — вдруг воскликнула девушка. — А здесь почему-то только один. Второй куда-то исчез.

— Тот, второй, был еще меньше, да? — осведомился Вэнс.

— Да… — И она удивленно уставилась на Арнессона.

Тот лишь пожал плечами:

— Да, Белль, его тут нет. Ничем не могу помочь. Может быть, кто-то из твоих юных стрелков из лука прихватил револьвер, чтобы вышибить себе мозги после того, как у него ничего не вышло со стрелами и мишенями.

— Пожалуйста, не шути так, — испуганно взмолилась девушка. — Куда же он мог подеваться?

— Вот вам и еще одна тайна! — хмыкнул Арнессон.

Заметив сильное волнение девушки, Вэнс решил сменить тему:

— Возможно, мисс Диллар, вы могли бы сделать нам одолжение и проводить нас к миссис Драккер. Нам бы хотелось поговорить с ней. Как я полагаю, раз вы здесь, значит вашу верховую прогулку пришлось отложить?

По лицу Белль пробежала тень грусти.

— О, не надо беспокоить ее именно сегодня, — попросила она. — Леди Мэй плохо себя чувствует. Я ничего не могу понять, ведь она выглядела совершенно здоровой, когда мы разговаривали сегодня утром. Но после того, как она увидела вас и мистера Маркхэма, сразу изменилась… Она чуть не потеряла сознание. Мне даже показалось, что ее что-то мучает. Я уложила ее в кровать, а она все повторяла: «Джонни Спригг, Джонни Спригг…» Я тут же позвонила ее доктору, и он пришел сюда. Он говорит, что ей сейчас нужен полный покой.

— Не волнуйтесь, — успокоил Белль Вэнс, — мы не будем торопиться. Кстати, а кто ее врач?

— Уитни Барстед. Он лечил ее всю жизнь, насколько я помню.

— Отличный специалист. — Вэнс кивнул. — В стране нет лучшего невролога. Разумеется, без его разрешения мы ничего делать не будем.

Мисс Диллар посмотрела на него с благодарностью.

Когда мы снова очутились в гостиной, Арнессон встал у камина и с усмешкой взглянул на Вэнса:

— Джонни Спригг, Джонни Спригг… Ха-ха! Леди Мэй сразу поняла, в чем тут дело. Может быть, местами она плохо соображает, но некоторые доли ее мозга еще вполне адекватно реагируют на реальные события. Совершенно непонятный механизм, этот человеческий мозг. Я, например, знаю нескольких гениальных шахматистов, которых няни вынуждены одевать и кормить с ложечки.

Вэнс, казалось, не слышал его. Он остановился у небольшого ящичка возле арки, где хранились вырезанные из нефрита старинные китайские фигуры.

— А вот этот слон не отсюда, — мимоходом заметил он, указывая на крошечную фигурку из коллекции. — Это не оригинал. Скорее, весьма искусно выполненная копия. — Зевнув, Вэнс повернулся к Маркхэму: — По-моему, нам здесь больше нечего делать. Впрочем, можно еще побеседовать с профессором перед уходом. Арнессон, вы подождете нас здесь?

— Конечно. — И он снова набил трубку табаком.

Профессор был раздражен нашим повторным визитом.

— Мы только что узнали, — начал Маркхэм, — что вы сегодня утром, еще до завтрака, о чем-то беседовали с миссис Драккер.

Профессор весь напрягся, и на щеках у него заиграли желваки.

— Неужели окружной прокурор должен знать о том, что я поговорил в саду со своей соседкой?

— Конечно, нет, сэр. Но мы проводим расследование, которое связано непосредственно с вашим домом, а потому нам весьма важно заручиться вашей поддержкой.

— Ну хорошо, — профессор нахмурился. — Но, кроме миссис Драккер, я действительно больше никого не видел. Если, конечно, вас интересует именно это.

— Нет, профессор, мы пришли к вам не за этим, — вступил в разговор Вэнс. — Мы хотели узнать, не создалось ли у вас в ходе этой беседы впечатление, что миссис Драккер может быть известно кое-что о том, что происходило немногим ранее в парке Риверсайд?

Профессор хотел сказать что-то резкое, но тут же сдержал себя и просто ответил:

— Нет, такого впечатления у меня не сложилось.

— А может быть, вам показалось, что она несколько возбуждена или, скажем, взволнована?

— Нет! — отрезал профессор, поднявшись со стула. — Маркхэм, я ранее ясно дал вам понять, что не собираюсь говорить о том, что связано с этой несчастной женщиной, в том числе следить за ней или сплетничать… Простите, я очень занят.

Внизу мы попрощались с Арнессоном. Когда он махал нам рукой, я заметил, как светится от удовольствия его лицо: он догадался, какой прием мы получили у профессора.

На улице Вэнс предложил навестить мистера Парди, но того не оказалось дома. Слуга сообщил нам о том, что его хозяин, скорее всего, отправился в Манхэттенский шахматный клуб.

— Успеем повидать его завтра, — отмахнулся Вэнс. — То же самое относится и к миссис Драккер.

— Надеюсь, завтра нам повезет больше, — пробурчал Хит.

— Ошибаетесь, сержант, — ответил Вэнс. — Мы узнали многое. Ведь все те, кто связан с домом Дилларов, знали Спригга и могли быть в курсе его привычек. Нам стало известно, что в восемь утра профессор беседовал в саду с миссис Драккер. И еще мы выяснили, что в доме пропал револьвер тридцать второго калибра. Это не несметные сокровища, конечно, но все же кое-какая информация к размышлению…

— Боюсь даже подумать о том, — вздохнул вдруг Маркхэм, — какую шумиху поднимут газетчики вокруг второго убийства, если они каким-то образом вспомнят стишок о Джонни Спригге.

— Я не верю в телепатию, — отозвался Вэнс, — но что-то подсказывает мне, что Епископ обязательно проявит себя и на этот раз. Его новая шутка еще более изящна, чем комедия с Робином, а внимание публики нужно любому клоуну.

Когда мы подъехали к офису Маркхэма, нам тут же сообщили, что в кабинете окружного прокурора уже ждет репортер газеты «Уорлд» Куинан.

— Может быть, я был ранее не слишком учтив, — дерзко начал он, — но у меня имеется кое-что для сержанта Хита, который, как мне стало известно, занимается расследованием дела Спригга. Надеюсь на взаимное сотрудничество.

С этими словами он протянул сержанту клочок бумаги. На ней были отпечатаны стишки о Джонни Спригге, все тем же шрифтом, той же бледно-синей лентой. В углу заглавными буквами значилась подпись: ЕПИСКОП.

— А вот и конверт, сержант. — И Куинан снова полез в карман.

Время получения письма на почте было отмечено штампом в 9:00. Его отправили с той же самой станции, откуда Епископ отправлял свои послания и раньше.

Прогнозы Маркхэма оправдались следующим утром. Кроме «Уорлда», о сенсации написало еще несколько центральных городских газет. Оказывается, в их редакции также поступили записки, похожие на ту, что предъявил нам Куинан. Эффект был потрясающим. Весь город дрожал от страха, и хотя кое-кто пытался объяснить происходящее розыгрышем или простым совпадением, в целом общество не сомневалось в том, что в Нью-Йорке неуловимый маньяк ищет новые жертвы.

Журналисты наседали на Маркхэма и Хита, но те отвечали на все вопросы односложно, ни в коем случае не намекая на то, что дело связано с домом Дилларов. Не было сказано ни слова и об исчезнувшем револьвере. В итоге публику удалось немного успокоить. Что касается Сперлинга, то журналистами было высказано предположение о том, что юноша явился лишь несчастной жертвой обстоятельств.

В день смерти Спригга Маркхэм провел пресс-конференцию в клубе «Стивесант», где присутствовали многие детективы города. Вэнс подчеркнул, что верит в то, что разгадка кроется либо в самом доме Дилларов, либо где-то поблизости от этого особняка.

— В настоящий момент мы тесно сотрудничаем со всеми свидетелями, которые знали жертв, и в дальнейшем сконцентрируем свое внимание именно на них, — закончил он свою речь.

— Вот только никто из этих господ, которых вы только что описали, не напоминает мне кровожадного маньяка, — заметил инспектор Моран.

— А убийца и не маньяк в привычном понимании этого слова, — парировал Вэнс. — Возможно, во всем остальном он вполне нормален. Его мозг, наверное, даже идеален во всех других отношениях, кроме этого самого отклонения.

— Но может ли шутник, наделенный таким извращенным умом, действовать безо всякого мотива? — поинтересовался инспектор.

— Мотив у него как раз имеется, и на этот раз он приобрел форму какого-то сатанинского юмора.

Беседа продолжалась недолго, и в результате было решено передать письма Епископа специалистам, чтобы те определили место нахождения пишущей машинки, которой пользовался злодей. Следовало также отыскать людей, имевших привычку прогуливаться по парку в утренние часы и, следовательно, являвшихся возможными свидетелями трагедии. Стоило допросить и почтового работника, занимающегося выемкой писем, чтобы выяснить, в какой из ящиков убийца бросал свои послания городским газетам и журналам.

Моран предложил поставить охрану в районе места преступления, чтобы фиксировать все необычные происшествия в этом районе. Полиция должна была работать вместе с прокуратурой рука об руку. Главными в этой операции, по негласному соглашению, стали Маркхэм и Хит.

Морану и О’Брайену Маркхэм пояснил:

— Я уже опросил всех в домах Диллара и Драккера по поводу убийства Робина. Что касается дела Спригга, я имел беседу о нем с профессором и Арнессоном. Завтра я нанесу визит Парди и Драккерам.

На следующий день, около десяти утра, Маркхэм и Хит встретились с Вэнсом.

— Это не может так дольше продолжаться, — возмутился прокурор после короткого приветствия. — Если кто-то знает хоть что-нибудь, я выбью из него правду. Я закручу гайки до предела — и наплевать мне на последствия!

— Да, прижмите их получше, — согласился Вэнс. — Сомневаюсь, правда, что это поможет делу. Обычный допрос ключа к головоломке не даст. Впрочем, я уже позвонил Барстеду, он разрешил нам побеседовать с миссис Драккер сегодня утром. Но я предпочел бы сначала встретиться с самим доктором: мне хочется узнать немного больше о болезни мистера Драккера. Горбунами, видите, ли, как правило, от простого падения и ушиба не становятся.

Мы тотчас отправились домой к доктору, и он сразу нас принял. Вэнс тут же перешел к делу:

— У нас есть некоторые причины полагать, доктор, что миссис Драккер и ее сын, возможно, косвенным образом связаны с убийством мистера Робина, произошедшим в доме Диллара. И прежде чем мы зададим им обоим несколько вопросов, нам хотелось бы услышать от вас кое-что о той ситуации, с которой нам придется столкнуться. Ну, в рамках того, разумеется, что вам позволит профессиональная врачебная этика.

— Вы не могли бы выразиться поточнее? — равнодушно отозвался Барстед.

— Мне рассказывали, — продолжал Вэнс, — что миссис Драккер считает себя виноватой в кифозе своего сына. Но, если я правильно понимаю, такие изменения в теле не могут произойти от физического падения.

Доктор кивнул:

— Совершенно верно. Не буду вдаваться в тонкости, скажу только, что недуг мистера Драккера является следствием туберкулеза позвоночника, встречающегося, в основном, у детей. Нередко это случается уже при рождении. Ушиб, конечно, может спровоцировать более раннее развитие болезни, так же, как и некоторые инфекции. Но было бы неверно считать, что только падение ребенка могло вызвать такую болезнь. Повторю, горб Драккера возник исключительно из-за туберкулеза позвонков. У него не наблюдается сколиоза, зато есть все признаки остита.

— Вы, разумеется, объясняли это миссис Драккер.

— И не раз. Но все безуспешно. Ее мучает чувство вины. Она считает, что ребенок пострадал из-за нее. Синдром мученицы. Миссис Драккер искренне верит в это, а потому посвятила последние сорок лет своему сыну, полностью пожертвовав собственной жизнью.

— И до какой степени распространяется ее психоневроз? — поинтересовался Вэнс.

— Трудно сказать, но этот вопрос я в любом случае не стал бы обсуждать с вами. Могу сказать одно: безусловно, она психически нездорова, и у нее искажен приоритет ценностей. Иногда дело доходило до галлюцинаций, но это я вам сообщаю строго конфиденциально! Благополучие сына стоит для нее на первом месте. Нет ничего на всем белом свете, чего она не сделала бы ради него.

— Мы ценим вашу откровенность, доктор… А не было бы логичным предположить, что ее вчерашнее состояние как раз и возникло из-за ее опасений, связанных с благополучием сына?

— Вне всяких сомнений. У нее нет ни единой мысли, ни единой эмоции, не связанной с ним. Но был ли ее нервный срыв следствием настоящего страха или вымышленного, я сказать не могу. Слишком долго она живет на границе между реальностью и фантазиями.

Повисла пауза, потом Вэнс осведомился:

— А что касается самого Драккера, можно быть уверенным в том, что он полностью отдает себе отчет в своих действиях и поступках?

— Так как он является моим пациентом, — холодно ответил Барстед, — и так как я не стал предпринимать никаких мер, чтобы изолировать его от общества, я считаю ваш вопрос бестактным.

Маркхэм подался вперед и строго заявил:

— У нас нет времени на пустую болтовню, доктор. Мы расследуем серию жестоких убийств. Мистер Драккер также имеет к ним некоторое отношение. Правда, какое именно, мы пока не выяснили, но мы обязаны сделать это.

Первым желанием доктора было возразить Маркхэму, но он вовремя взял себя в руки, и, когда заговорил, голос его звучал все так же спокойно и почти равнодушно:

— У меня вовсе нет причин, сэр, скрывать от вас какую-либо информацию. Видимо, я просто неверно истолковал вопрос этого джентльмена. — Он мельком взглянул на Вэнса. — Разумеется, при заболевании мистера Драккера следует учитывать и его удивительно развитый мозг. Все умственные процессы у него как бы обращены внутрь самого себя. Порой в подобных случаях у больных происходят небольшие отклонения в поведении, но у мистера Драккера я ничего подобного не наблюдал. Он, конечно, легко возбудим, склонен к истерикам. Но психокинез вообще свойствен людям с его заболеванием.

— А как он развлекается? Как восстанавливает свои душевные и физические силы? — поинтересовался Вэнс.

Доктор задумался на несколько секунд, а потом пояснил:

— Я бы сказал, что его интересуют детские забавы. У инвалидов такое встречается довольно часто. Это своеобразная реализация несбывшихся мечтаний и желаний, которые бывают у каждого человека в детстве. Но у Драккера оно получилось другим, и вот теперь он хватается за любую возможность, чтобы хотя бы по кусочкам вернуть себе упущенное и почувствовать себя ребенком.

— А как реагирует миссис Драккер на его желание играть в детские игры?

— Она поощряет его. Я часто видел, как она наблюдает за Адольфом из-за ограды, когда тот играет на детской площадке в парке Риверсайд. Миссис Драккер всегда великолепно справляется с ролью хозяйки дома, когда ее сын устраивает у себя праздники и чаепития для местных ребятишек…

Через несколько минут мы покинули дом Барстеда и отправились дальше. Уже сидя в машине, Хит, молчавший до сих пор, резко выпрямился и шумно выдохнул.

— Вы что-нибудь поняли насчет этих детских игр? — ледяным тоном произнес он. — Господи боже мой, мистер Вэнс! Во что же все это выльется?..

Когда мы позвонили в дом Драккеров, нам отворила полная немка. Стеной возвышаясь в дверном проеме, она безапелляционно заявила, что мистер Драккер очень занят и принимать никого не будет.

— А вы ему передайте, — подсказал Вэнс, — что с ним немедленно желает побеседовать окружной прокурор.

Эти слова произвели на женщину весьма странный эффект: она закрыла лицо руками, а ее громадная грудь стала тревожно вздыматься. Резко взбежав вверх по лестнице, немка исчезла в глубине дома, но очень скоро вернулась и сообщила, что мистер Драккер готов принять нас в своем кабинете.

Когда мы проходили мимо кухарки, Вэнс, впившись в нее устрашающим взглядом, произнес:

— В котором часу мистер Драккер встал вчера утром?

— Я… я н-не з-знаю, — запинаясь, проговорила перепуганная женщина. — То есть… знаю. В девять, как обычно.

Вэнс кивнул, и мы двинулись дальше.

Драккер стоял у большого стола, заваленного книгами и рукописями. Он кивнул нам, но присесть почему-то не предложил.

— Мистер Драккер, — начал Вэнс, — мы не хотим доставлять вам неудобства, однако нам стало известно, что вы некоторым образом были знакомы с мистером Джоном Сприггом, которого застрелили вчера утром. Не могли бы вы сказать нам, по какой причине его могли убить?

Драккер собрался с духом, и, хотя он старался казаться спокойным, голос его немного дрожал, когда он заговорил:

— Я действительно знал мистера Спригга. Но, что касается его смерти, я и предположить не могу…

— Под его телом обнаружили записку с формулой тензора Райманна-Кристоффеля. Вы упоминаете ее в своей книге о конечности физического пространства.

Вэнс придвинул к себе листок бумаги, словно намереваясь изучить его содержание, но Драккер, похоже, даже не заметил этого.

— Ничего не понимаю, — искренне признался он. — Можно мне взглянуть на эту запись?

Маркхэм представил ему вещественное доказательство. Внимательно изучив записку, Драккер прищурил глаза и злобно заговорил:

— А у Арнессона вы еще об этом не спрашивали? Это же он затеял спор со Сприггом по поводу тензора, еще на прошлой неделе.

— Да-да, — спокойно отозвался Вэнс. — Мистер Арнессон помнит об этой беседе, но только и он толком ничего пояснить не сумел. Вот мы и подумали, что, может быть, вы сможете нам помочь… Но, впрочем, нас к вам сюда привела не формула тензора. Мы имеем все основания полагать, что смерть Спригга связана с убийством Робина…

Драккер ухватился руками за край стола и подался вперед, глаза его гневно засверкали.

— Связана? Спригг и Робин? Неужели вы поверили в эту газетную чушь?.. Это же сплошная ложь! Ерунда! Нет у них никаких доказательств, говорю вам, нет ни единого! Неужели весь мир сошел с ума? — Он раскачивался взад-вперед и колотил по столу так, что с него все разлеталось в разные стороны.

— А вы не знакомы с Епископом, мистер Драккер?

Горбун замер и уставился на Вэнса:

— И вы тоже спятили! Нет никакого Епископа, не было никакого Робина и Спригга. Вы, взрослые умные люди, пытаетесь запугать меня — МАТЕМАТИКА — детскими стишками!.. — Он истерично захохотал.

Вэнс осторожно взял его под руку и усадил в кресло. Постепенно смех прекратился, и Драккер лишь устало отмахнулся от нас:

— Конечно, мне жаль, что Робина и Спригга убили. Но обращать внимание стоит только на детей… Вы, скорее всего, отыщете убийцу. А если нет, возможно, я сам постараюсь вам помочь. Только не позволяйте воображению уводить вас в сторону. Идите за фактами… Только за фактами…

Было видно, что он утомлен внезапным приступом, и мы тихо покинули его комнату.

— А ведь он чертовски напуган, Маркхэм, — заметил Вэнс, когда мы очутились в коридоре. — Хотелось бы мне знать, что скрывается в его извращенном гениальном уме.

Постучавшись, мы вошли в комнату миссис Драккер. Мертвенно бледная, она лежала на шезлонге у окна.

— А я ведь знала, что вы еще придете ко мне. Я знала, что ваши пытки еще не прекратились.

— Никто не собирался вас пытать, миссис Драккер, — тихо ответил Вэнс. — Нам просто нужна ваша помощь.

— Если бы я только могла вам помочь! Но поделать ничего уже нельзя…

— Расскажите нам, что вы видели из своего окна в день смерти мистера Робина, — осторожно начал Вэнс.

— Нет-нет! Я ничего не видела. Я даже близко к окну в тот день не подходила. Вы можете убить меня, но моими предсмертными словами будут «нет, нет и нет».

Вэнс не стал больше настаивать и сменил тему.

— Бидл сказала нам, — продолжал он, — что вы рано просыпаетесь и частенько прогуливаетесь по саду.

— Да, это так, — с облегчением призналась пожилая женщина. — Я плохо сплю по утрам, часто просыпаюсь из-за боли в спине и чувствую, что пора размять мышцы. Тогда я встаю и иду прогуляться, если, конечно, погода позволяет.

— Бидл видела вас вчера утром.

Женщина неопределенно кивнула в ответ.

— И профессор Диллар был вместе с вами.

— Да, он иногда присоединяется ко мне. Он жалеет меня и восхищается Адольфом. Он считает его гением, да так оно и есть. Если бы только не его болезнь… Но я сама виновата, я уронила его, когда он был маленьким…

— О чем же вы разговаривали с профессором?

— Об Адольфе, конечно.

— А не видели ли вы кого-нибудь еще в саду?

— Нет! Но там ведь кто-то был, да? Тот, кто не хотел, чтобы я его заметила. Да! Там кто-то прятался, и они подумали, что я их заметила… — Она закрыла лицо руками. — Но это был не Адольф, не мой мальчик. Слава богу, что он тогда спал.

— За что вы благодарите Бога? — осторожно поинтересовался Вэнс.

— А вы разве не помните? Тот человек, который застрелил Джонни Спригга из своего пистолета, тот самый, что стрелой подстрелил Птенца-Робина. Это же все ужасная игра, и поэтому мне становится страшно. А вдруг он подумает, что я какая-нибудь героиня из «Песенок Матушки Гусыни»?

— Успокойтесь, миссис Драккер…

— Как же я могу успокоиться, когда я чувствую, что над нашим домом нависло какое-то проклятие!

— Какое проклятие? Почему это пришло вам в голову? Откуда такие мысли?

— Потому что… — она задрожала всем телом, — потому что убийца приходил сюда этой ночью.

У меня по спине пробежал холодок, но Вэнс оставался невозмутим:

— А как вы догадались, что он был здесь? Вы его видели?

— Нет, но он пытался проникнуть ко мне в комнату. Я лежала на кровати, когда каминные часы пробили полночь. Затем я услышала, как заскрипел замок входной двери. Затем кто-то подошел к моей спальне, и я увидела — там у меня ночник на столике — как поворачивается ручка двери, но я ее заперла. С тех пор как умер Робин, я стала запираться каждую ночь, — пояснила она. — Итак, — продолжала женщина, — я увидела, как поворачивается ручка, и закричала. Я опасалась за жизнь Адольфа. Громким криком я, видимо, спугнула преступника: вскоре на лестнице раздались поспешные шаги, затем дверь открылась и снова захлопнулась. А уж потом наступила тишина. Я долго лежала, боясь пошевелиться. Немного погодя я все же поднялась, потому что понимала, что мне все равно придется открыть эту дверь… — Она, содрогаясь, вспоминала эту страшную ночь. — Я отперла дверь, и, когда распахнула ее, на пол с ручки упал какой-то маленький предмет. В коридоре ночью тоже горит лампочка, и я посмотрела вниз.

Женщина замолчала; казалось, от ужаса она лишилась дара речи.

— И что же лежало на полу, миссис Драккер?

Женщина с трудом поднялась и подошла к тумбочке. Порывшись в ее содержимом, она выбрала одну вещицу и поднесла ее нам на раскрытой ладони. Это была шахматная фигура, казавшаяся необычайно темной на фоне ее бледной руки. Фигурой оказался черный слон.

Вэнс осторожно взял фигурку с ладони миссис Драккер и переложил к себе в карман плаща.

— С вашей стороны, мадам, будет весьма неблагоразумно, — самым серьезным тоном начал он, — разглашать кому бы то ни было то, что произошло здесь прошлой ночью. Если тот, кто решил подшутить над вами, узнает, что вы обратились в полицию, он может повторить попытку и еще сильнее напугает вас. Поэтому ни одна живая душа не должна узнать о том, что вы нам поведали.

— Мне нельзя рассказать об этом даже Адольфу? — удивилась женщина.

— Никому! Вы должны хранить молчание даже в присутствии собственного сына!

Через минуту мы уже спускались по лестнице, ведущей на небольшую площадку, откуда коридоры расходились в разные стороны: один вел на кухню, а другой — на небольшую веранду, а уже потом на улицу. Здесь, на залитом солнечным светом пороге, мы немного задержались, чтобы прогнать атмосферу мрака и безысходности, нагнетенную страшными переживаниями миссис Драккер.

Первым заговорил Маркхэм:

— Вэнс, вы верите, что человек, подкинувший эту фигуру, и есть настоящий убийца Робина и Спригга?

— В этом можно не сомневаться, и цель его прихода сюда также совершенно очевидна.

— А мне все это кажется каким-то дурацким розыгрышем, — возразил Маркхэм, — шуткой пьяного беса.

Но Вэнс отрицательно покачал головой:

— Это единственный эпизод во всем деле, где отсутствуют безумие и юмор. Даже сам дьявол не был бы столь осторожен, если бы пытался замести следы. Что ж, сейчас по крайней мере у нас есть чем заняться.

Хит, уставший от пустых теорий, ухватился за последнюю фразу Вэнса:

— И чем же мы займемся теперь, сэр?

— Во-первых, теперь нам стало ясно, что наш шутник-шахматист хорошо знаком с расположением всех лестниц и комнат в этом доме. Иначе он не смог бы разобраться во всех переходах и поворотах в полной темноте и бесшумно пройти к нужной двери. Очевидно и то, что ему прекрасно известно, где именно спит миссис Драккер. К тому же посетитель знал, в какое время возвращается домой Адольф, и не сомневался в том, что он ему не помешает.

— Ну, это мало чем помогло нам, — проворчал Хит. — Мы уже давно поняли, что преступник прекрасно ориентируется в обоих домах.

— Верно. Но не всякий человек, знающий расположение комнат в доме, может быть уверен в том, что в какую-то определенную ночь ему удастся проникнуть внутрь незамеченным. И еще вот что, сержант: тот, кто побывал здесь, знал и о том, что миссис Драккер не запирается на ночь. В его планы не входило просто оставить фигурку и удалиться, ведь за ручку дергали, пытаясь открыть дверь снаружи.

— Может быть, он просто хотел разбудить миссис Драккер, чтобы она поскорее нашла фигурку? — высказал предположение Маркхэм.

— Тогда почему он так тихо пытался открыть дверь? Куда проще было бы швырнуть слона так, чтобы он стукнулся о пол… Нет, Маркхэм, его планы были не такими безобидными. Однако, осознав, что дверь заперта, а потом еще и услышав крик перепуганной женщины, он счел за лучшее ретироваться.

— И все же, сэр, — возразил Хит, — кто угодно мог знать, что она не привыкла запираться по ночам, и любой мог бесшумно приблизиться к ее двери даже в темноте.

— Но у кого, сержант, мог иметься ключ от задней двери? И кто мог воспользоваться им прошлой ночью?

— Может быть, дверь осталась незапертой, — не унимался Хит. — Надо проверить алиби каждого, вот тогда, возможно, у нас и появится какая-нибудь зацепка.

Вэнс устало вздохнул:

— Не исключаю, что у двух-трех подозреваемых вообще никакого алиби не будет. А если этот ночной визит тщательно планировался, то преступник наверняка уже придумал, как себя обезопасить. Мы имеем дело не с каким-нибудь простачком, сержант. Мы ведем смертельную игру с хитрым убийцей, который соображает не хуже нас с вами и который давно изучил все законы логики…

Неожиданно он повернулся и снова вошел в дом, жестом велев нам следовать за ним. Вэнс поспешил на кухню, где полная кухарка увлеченно готовила какое-то немыслимое блюдо из баклажанов.

Появление сыщика немного озадачило женщину, но он тут же успокоил ее простым вопросом:

— Кстати, как вас зовут?

— Мензель, — негромко ответила немка, — Грета Мензель.

— И как долго вы служите Драккерам?

— Почти двадцать пять лет.

— Порядочно, — задумчиво прокомментировал Вэнс. — А скажите-ка мне, почему вы так перепугались, когда увидели нас сегодня?

Женщина, нахмурившись, отложила кухонный нож и скрестила руки на груди:

— Я не испугалась, просто мистер Драккер был очень занят…

— Вы, скорее всего, подумали, что мы явились затем, чтобы арестовать его, — подсказал Вэнс.

Глаза ее округлились, но она промолчала.

— Так во сколько, вы говорите, Драккер поднялся вчера утром? — перешел в атаку Вэнс.

— Как всегда, в девять часов, — повторила кухарка.

— Неужели?

Этот короткий вопрос прозвучал негромко, но куда более угрожающе, чем любой самый яростный окрик.

— Я же сказала вам…

Но, когда Вэнс задал тот же самый вопрос по-немецки, это все же произвело на женщину свой эффект. Она, закрыв лицо руками, издала сдавленный крик, словно загнанный зверь.

— Я… я не знаю, — простонала Мензель. — Я приглашала его к столу в половине девятого, но он не отозвался. Тогда я толкнула дверь… Она оказалась незапертой и… боже мой! Его там не было!

— Когда же вы все-таки его увидели? — уже более спокойным тоном продолжал Вэнс.

— В девять часов. Я снова поднялась наверх, чтобы еще раз напомнить ему, что завтрак готов. Он был у себя в кабинете. Мистер Драккер сидел за столом и работал как сумасшедший. Он просто велел мне убираться прочь.

— Так он спустился к завтраку?

— Да, конечно, спустился, но только через полчаса.

Женщина оперлась о стену, и Вэнс подставил ей поближе стул.

— Присаживайтесь, миссис Мензель, — добродушно предложил он. — А почему же вы сегодня сначала говорили, будто он поднялся в девять? — спросил Вэнс, когда она опустилась на стул.

— Мне пришлось… Мне так велели. — Она перестала сопротивляться и тяжело дышала. — Когда миссис Драккер вчера днем вернулась от мисс Диллар, она предупредила меня, что, если кто-то будет задавать мне подобные вопросы, я должна буду ответить «в девять часов». И еще она заставила меня поклясться, что именно так я и поступлю… — Остекленевшими глазами она уставилась куда-то вдаль. — Вот я и побоялась сказать что-то другое.

— То, что вы нам рассказали, ни в коем случае вам не повредит. Миссис Драккер не совсем здорова, а потому нет ничего удивительного в том, что она сочла нужным принять такие меры, чтобы защитить своего сына от возможных подозрений, ведь в округе было совершено убийство. Вы давно работаете у нее, а потому должны знать, что она способна преувеличивать любую опасность, угрожающую ее сыну. Я даже удивлен, что вы все это так серьезно воспринимаете. Может быть, у вас есть какие-то другие причины связывать мистера Драккера с этим преступлением?

— Нет! Конечно, нет! — женщина отчаянно замотала головой.

Вэнс нахмурился и прошел к дальнему окну. Затем он резко повернулся и строго спросил:

— Миссис Мензель, а где в то утро, когда убили мистера Робина, были вы сами?

С кухаркой произошла разительная перемена: она побледнела, губы ее затряслись, и она начала судорожно сжимать и разжимать пальцы. Грета попыталась отвести глаза от пристального взгляда Вэнса, но это оказалось невозможным.

— Так где вы находились сами, миссис Мензель? — отчетливо повторил Фило.

— Я была… здесь, — начала кухарка и, запнувшись, перевела взгляд на Хита, который тоже внимательно наблюдал за ней все это время.

— Вы находились на кухне?

Она кивнула; похоже, на нервной почве у нее пропал дар речи.

— И вы видели, как мистер Драккер возвращался из дома Дилларов?

Кухарка снова кивнула.

— Так и есть, — подтвердил Вэнс. — Адольф вернулся через черный ход, миновал веранду и поднялся наверх… Он не знал, что вы видели его из кухни… Потом мистер Драккер спросил вас, где вы находились в момент его возвращения домой, и, когда узнал, что вы были на кухне, велел вам молчать… А потом вы узнаете о смерти Робина, которая произошла за несколько минут до того, как пришел Адольф… А вчера еще и миссис Драккер заставила говорить неправду, потому что еще одного человека убили. Вот вам и стало не по себе. Вас мучают подозрения, вам страшно… Все правильно, миссис Мензель?

Кухарка уже громко рыдала, уткнувшись лицом в фартук. Ждать ее ответа не имело смысла, потому что всем и так было понятно, что Вэнс все верно угадал.

Пришло время перейти к главному вопросу, и сыщик, приблизившись к женщине, громко поинтересовался:

— Скажите, а вы каждую ночь запираете дверь на веранду?

— Да, — вяло произнесла Грета; после выплеска эмоций ее охватила апатия.

— Вы уверены, что и прошлой ночью заперли ее?

— Да, в половине десятого, когда сама пошла спать.

Вэнс дошел до двери и проверил замок.

— Фиксатор с защелкой и пружиной, — заключил он и вернулся на прежнее место. — А у кого есть ключ от этой двери?

— У меня и у миссис Драккер.

— Вы уверены, что больше ни у кого?

— Ни у кого, кроме мисс Диллар…

— Мисс Диллар? — В голосе Вэнса послышался неподдельный интерес. — А с какой стати у нее есть ключ?

— Он хранится у нее уже много лет. Она ведь для нас как член семьи. Мисс Диллар бывает здесь по два, а то и три раза на дню. Когда я куда-нибудь ухожу, то запираю эту дверь, а у мисс Диллар есть свой ключ, вот она им и пользуется. Зато мисс Драккер не приходится вставать, чтобы открыть ей.

— Что ж, это вполне естественно, — пробормотал Вэнс. — Не будем вас больше беспокоить, миссис Мензель.

Мы вышли на улицу, но Маркхэм, казалось, все еще раздумывал, не стоит ли нам вернуться к Драккерам.

— Я так ничего и не понял насчет вчерашнего утра. Мне надо узнать, где был Драккер, когда кухарка звала его к завтраку в половине девятого. И почему миссис Драккер так хотелось, чтобы мы поверили, будто ее сынок в это время спал у себя в комнате?

— Может быть, она тоже заходила к нему и видела, что его там нет, — пояснил Вэнс. — А потом, когда она узнала о смерти Спригга, у нее разыгралось воображение, и она решила изобрести ему алиби. Не стоит пытать ее снова.

— А вот я в этом не уверен, — мрачно повторил Маркхэм. — Возможно, я найду разгадку к этой жуткой тайне или по крайней мере приближусь к ней.

Вэнс ответил ему не сразу. Некоторое время он наблюдал за тем, как на лужайке шевелятся тени ив. Наконец, он тихо произнес:

— Мы не можем позволить себе этого. Если то, о чем вы думаете, окажется правдой и данная информация станет известна кому-либо еще, то неизвестный, который побывал здесь прошлой ночью, наверняка придет сюда еще разок. Но на этот раз он уже не ограничится тем, что просто оставит шахматную фигуру у двери!

В глазах Маркхэма мелькнул неподдельный страх.

— Вы полагаете, что я подвергну опасности жизнь кухарки, если использую ее показания против него?

— Самое ужасное в этой истории состоит в том, что, пока мы не узнаем всей правды, мы так и будем всякий раз сталкиваться лицом к лицу со смертельной опасностью. И мы не имеем права рисковать чьей-либо жизнью…

В эту минуту дверь веранды распахнулась, и на пороге появился Драккер. Часто моргая от яркого солнечного света, он остановил свой взгляд на прокуроре и, усмехнувшись, спросил:

— Надеюсь, я не сильно помешал вам? Моя кухарка сейчас доложила мне, что успела проинформировать вас о том, будто видела, как я возвращался домой как раз после того, как был убит несчастный мистер Робин.

— Господи боже мой! — пробормотал Вэнс, отворачиваясь и извлекая из портсигара очередную сигарету. — Сейчас начнется.

— И почему это вас так взволновало? — удивился Маркхэм.

— Кухарка ошибается. Очевидно, она перепутала числа. Дело в том, что я очень часто пользуюсь именно этой дверью. В день гибели мистера Робина, как я уже вам объяснял, я ушел со стрельбища через ворота на семьдесят пятой улице, потом гулял в парке и вернулся домой через парадный вход. Я убедил Грету в том, что она ошиблась.

Вэнс, внимательно выслушав его, вдруг выдал:

— Вы, случайно, не с помощью шахматной фигуры это сделали?

Драккер подался вперед, все мышцы его лица задергались, жилы на шее вздулись. Я уж было подумал, что сейчас он потеряет над собой контроль, но Адольф сумел каким-то невероятным усилием сдержать себя.

— Я не понимаю вас, сэр. При чем тут шахматы? Да, шахматы — это игра, но сейчас мне кажется, что вы сами становитесь сумасшедшими детьми, забавляющимися какой-то бессмысленной игрой.

— У нас есть некоторые основания полагать, что игру ведет кто-то другой, и иногда фигуры у него обретают некий смысл.

Драккер немного успокоился.

— Не стоит воспринимать все причуды моей матушки слишком серьезно, — предупредил он. — Ее воображение иногда переходит всякие границы.

— Ага! Почему вы сейчас упомянули свою мать в связи с шахматами, а?

— Да вы ведь сами только что с ней разговаривали, разве нет? Ваши комментарии и выводы напоминают мне ее галлюцинации.

— Однако, — осторожно вступил в разговор Вэнс, — у вашей матушки могут быть серьезные основания для собственных убеждений и предположений.

Драккер, прищурившись, перевел взгляд на Маркхэма:

— Чушь!

— Ну что ж, не будем больше спорить на эту тему, — сказал он, понизив голос. — И все же нам не помешает знать, где вы действительно находились вчерашним утром между восемью и девятью часами.

— Я был в своем кабинете. С шести утра до половины десятого. — Он замолчал, но потом, видимо, решив, что его слова требуют пояснений, продолжил: — Вот уже несколько месяцев я работаю над модификацией квантовой механики. — Глаза его засверкали. — Диллар утверждал, что у меня ничего не получится. Но вот вчера утром я проснулся очень рано и понял, что у меня появились идеи на этот счет, и я немедленно отправился к себе в кабинет…

— Значит, вот где вы находились, — равнодушно отозвался Вэнс. — Но это уже не важно. Простите, что мы вас побеспокоили.

Жестом он дал понять Маркхэму, что пора уходить. Напоследок он добавил:

— Миссис Мензель находится под нашей протекцией, и мы будем расстроены, если нам станет известно, что с ней приключилось нечто неприятное.

Драккер смотрел нам вслед как загипнотизированный.

Когда мы отошли на значительное расстояние, Вэнс повернулся к Хиту и сказал:

— Сержант, эта бесхитростная немка, возможно, случайно сунула нос не в свое дело и попала в ловушку. Честное слово, я опасаюсь за нее. Пришлите человека, который бы понаблюдал за домом Даккеров сегодня вечером. Лучше всего устроить засаду позади дома, там, где растут ивы. И предупредите его, чтобы он действовал по обстоятельствам и врывался внутрь при первом крике о помощи… Я быстрее засну, если буду знать, что ангел-хранитель в штатском оберегает сон фрау Мензель.

— Я вас понял, сэр, — мрачно отозвался Хит. — Никакие шахматисты ее сегодня ночью не потревожат.

По дороге к дому Диллара мы решили немедленно установить, где находился каждый человек, так или иначе связанный с ужасной драмой, прошлой ночью.

— Мы должны быть крайне осторожны и ничем не выдать той информации, которую только что получили от миссис Драккер, — предупредил Вэнс. — Наш разносчик шахматных фигур не должен заподозрить, что нам стало известно о его визите. Наверняка он считает, что наша бедная старушка слишком напугана, чтобы рассказывать о случившемся.

— А мне кажется, — возразил Маркхэм, — что вы слишком много внимания уделяете этому никчемному эпизоду.

— Дорогой друг! — Вэнс остановился и похлопал прокурора по плечу. — Вы заработались, и ваши чувства притупились. Поэзия в вашей душе давно уступила место прозе. Вот что я вам скажу: то, что убийца оставил в доме Драккеров шахматную фигуру, говорит лишь о том, что он в отчаянии. Этот черный слон должен был означать предупреждение.

— Вы полагаете, она что-то знает?

— Я думаю, она видела, как тело Робина вынесли на стрельбище. А может быть, и кое-что еще.

Мы собирались попасть в дом через парадный вход, но, когда шли мимо стрелкового клуба, дверь подвала распахнулась, и перед нами предстала Белль Диллар.

— Я видела, как вы идете по стрельбищу, — взволнованно начала она, поглядывая на Маркхэма. — Я целый час пытаюсь до вас дозвониться… Случилось нечто странное… Возможно, это не так уж и важно… Но, когда я сегодня проходила через клуб, перед тем как навестить леди Мэй, мне почему-то снова захотелось заглянуть в тот самый ящик… ну, откуда был украден револьвер… Я открыла его и увидела… в общем, он снова лежит на своем месте, рядом со вторым пистолетом! Мистер Маркхэм, — закончила она, переведя дух, — кто-то вернул его в ящик прошлой ночью!

— Вы к нему не притрагивались? — тут же осведомился Хит.

— Нет…

Сержант бесцеремонно прошел мимо девушки и рывком открыл нужный ящик. Там, возле уже известного нам пистолета, лежал маленький револьвер тридцать второго калибра. Глаза сержанта заблестели. Он просунул карандаш через спусковой курок и поднес оружие поближе к свету.

— Из него недавно стреляли, — заключил Хит, обнюхав револьвер. — Надеюсь, это поможет нам. — Он почти с нежностью завернул оружие в платок и сунул его в карман плаща. — Я велю Дюбуа проверить его на отпечатки.

— Да перестаньте, сержант, — отмахнулся Вэнс. — Неужели вы полагаете, что джентльмен, который тщательно протер лук и стрелу, решил оставить нам на пистолете набор своих отпечатков?

— Я не обладаю вашим воображением, мистер Вэнс, — отозвался Хит. — Я просто делаю свою работу.

— Что ж, вы правы, — улыбнулся Вэнс и повернулся к Белль Диллар: — Мы пришли к вам, чтобы повидаться с профессором и мистером Арнессоном. Впрочем, и вас нам тоже нужно кое о чем расспросить… Если мы все правильно поняли, у вас имеется ключ от задней двери дома Драккеров.

Девушка кивнула.

— Да, и уже много лет. Я же каждый день бываю у леди Мэй, и чтобы ее не беспокоить… — пояснила Белль.

— А возможно ли, чтобы этим ключом воспользовался кто-то другой?

— Нет, я никогда никому не передаю его. Он всегда лежит у меня в сумочке.

— А кому-нибудь из домашних известно о том, что у вас есть этот ключ?

— Конечно, я из этого секрета никогда не делала.

— Возможно, вы упоминали об этом ключе и в присутствии посторонних в доме?

— Может быть… хотя точно я сейчас сказать не могу.

— Вы уверены, что ключ по-прежнему при вас?

Мисс Диллар, удивленно посмотрев на Вэнса, заглянула в маленькую сумочку из змеиной кожи. Порывшись в ней с минуту, Белль радостно доложила:

— Конечно, вот он! Ключ всегда лежит здесь. А почему вы меня о нем спрашиваете?

— Нам очень важно знать, кто имеет доступ в дом Драккеров, — пояснил Вэнс, и, прежде чем девушка задала ему свой вопрос, он успел опередить ее и осведомился: — А могло ли случиться так, что прошлой ночью кто-то извлек ключ из вашей сумочки?

— Да что же такое произошло? — испугалась мисс Диллар.

— Вам совершенно не о чем беспокоиться, — уверенно произнес Вэнс. — Мы только пытаемся исключить некоторые возможности в связи с нашим расследованием. Итак, мог ли кто-нибудь воспользоваться вашим ключом прошлой ночью?

— Нет, не мог. Я была в театре в восемь часов, и моя сумочка весь вечер была при мне.

— А когда вы в последний раз пользовались этим ключом?

— Вчера вечером: я ходила к леди Мэй пожелать ей спокойной ночи.

Вэнс нахмурился, и я догадался, что слова девушки расстраивали какую-то из его теорий.

— Значит, — повторил он, — вы пользовались ключом вечером, а потом он постоянно находился при вас. Все верно, мисс Диллар?

Девушка кивнула.

— Сумочка во время спектакля лежала у меня на коленях, — подчеркнула она.

— Что ж, на этом история с ключом заканчивается, — бодро произнес Вэнс и добавил: — А теперь мы хотели бы еще раз побеспокоить вашего дядюшку. Вы выступите в роли нашего авангарда или нам придется самим штурмовать эту цитадель?

— А его нет дома, он пошел прогуляться, — сообщила Белль.

— Ну, а мистер Арнессон, наверное, еще не вернулся из университета?

— Совершенно верно, но он придет обедать, потому что по вторникам у него не бывает занятий днем.

— Ну что ж, тогда мы займемся Бидл и вашим почтенным Пайном. Полагаю, что если вы сейчас нанесете визит миссис Драккер, то это ее очень обрадует.

Девушка, неопределенно кивнув, улыбнулась и вышла на улицу через дверь подвала.

Хит тут же разыскал Пайна и Бидл и привел их в гостиную. Их снова допросили, но ничего нового от слуг узнать не удалось, так как они оба легли спать в десять вечера. Их комнаты находились на третьем этаже, и они даже не слышали, когда мисс Диллар вернулась из театра. Разумеется, они не могли знать и о том, что происходило в доме Драккеров, так как крепко спали. Вэнс отпустил их, но предупредил, чтобы они не распространялись о тех вопросах, что им были заданы.

Через пять минут в доме появился профессор Диллар. Он был удивлен нашему приходу, но довольно дружелюбно поприветствовал нас.

— Наконец-то, Маркхэм, вы сумели выбрать время, когда я не занят работой. Я полагаю, у вас появились ко мне новые вопросы. Что ж, прошу пройти в библиотеку, господа инквизиторы, там я чувствую себя уютнее.

Мы устроились в креслах, и хозяин предложил нам выпить по бокалу вина, которое сам же и разлил по бокалам.

— Здесь не хватает только Драккера. Он очень любит дорогие вина, только пьет их крайне редко. Говорит, что вино ему вредно, да и мне оно напоминает о подагре. Правда, я не вижу никакой связи между портвейном и моей болезнью. Да и ему бы не помешал один бокал. Бедный парень! Его мозг напоминает мне печь, которая сжигает его собственное тело. Он очень умен, Маркхэм. И если бы у него хватало телесной силы, сравнимой с его умственными способностями, он стал бы гениальным физиком.

— А мне он говорил, — отозвался Вэнс, — будто вы критиковали его старания в области теории квантовой механики.

Старик грустно улыбнулся:

— Да, я понимал, что только критика способна подстегнуть его и заставить работать еще активнее. Драккер стоит на пороге величайших открытий… Но я полагаю, что вы явились сюда не за тем, чтобы обсуждать его способности. Вы хотели задать мне вопросы, Маркхэм, или поделиться новостями?

— К сожалению, новостей у нас нет. А пришли мы сюда снова за вашей помощью…

Прокурор замолчал, и Вэнс пришел ему на выручку:

— Со вчерашнего дня ситуация несколько изменилась. Возможно, наше расследование пошло бы быстрее, если бы мы узнали о всех перемещениях ваших домашних вчера вечером.

— Что ж, этой информацией мне поделиться несложно. Кто именно вас интересует?

— Никого конкретно мы не имели в виду, — поспешил уточнить Вэнс.

— Хорошо… Белль, Сигурд и я обедали в шесть. В половине восьмого зашел Драккер, через несколько минут к нам присоединился Парди. В восемь Сигурд и Белль отправились в театр, в половине одиннадцатого Драккер и Парди тоже покинули меня. Я сам запер дом, потому что разрешил Пайну и Бидл отправиться спать пораньше, и около одиннадцати отошел ко сну.

— Значит, мисс Диллар и мистер Арнессон были в театре вдвоем?

— Да. Сигурд редко посещает спектакли, но, если это все же происходит, он всегда берет с собой Белль. Он обожает Ибсена и не пропускает ни одной его пьесы. Душой он так и остался в Норвегии… Арнессон неплохо разбирается в норвежской литературе, а из композиторов предпочитает Грига.

Вэнс кивнул:

— А вы видели мисс Диллар или мистера Арнессона после того, как они вернулись из театра?

— Нет — наверное, было уже слишком поздно. Утром Белль сказала мне, что потом они еще ходили ужинать в ресторан. Впрочем, Сигурд должен прийти домой с минуты на минуту, и вы сможете обо всем расспросить его самого.

— А вы не могли бы рассказать нам, зачем к вам приходили вчера мистер Драккер и мистер Парди? — произнес Вэнс.

— Ничего примечательного. Драккер хотел обсудить со мной свою работу по квантовой механике, но, когда появился Парди, он перестал говорить. Парди — неплохой математик, но в физике мало что смыслит.

— А ушли они, как я понял, в половине одиннадцатого. Вместе или по отдельности?

— Вниз они спустились вместе. Драккер отправился домой, а Парди, как мне помнится, собирался еще посетить Манхэттенский шахматный клуб.

— Но Драккеру было рано уходить, — возразил Вэнс, — к тому же он еще хотел поговорить с вами о своей работе.

— Да, — согласился профессор, — но мистер Драккер неважно себя чувствовал. Я, по-моему, уже говорил вам, что он быстро устает. Вчера вечером он признался мне, что испытывает страшную слабость, и добавил, что, как только окажется дома, немедленно ляжет в постель.

— Да… все сходится, — пробормотал Вэнс. — Он говорил нам, что проснулся рано, в шесть утра, и сразу принялся за работу.

— Я не удивляюсь этому. Если он озадачится какой-то проблемой, то будет обдумывать ее до тех пор, пока не придет к решению. К сожалению, он не умеет расслабляться, и я иногда даже опасаюсь за его ментальную стабильность. При таких умственных нагрузках можно попросту сойти с ума.

Вэнс не стал заострять внимания на этом вопросе.

— Вы говорили о том, что Парди должен был появиться в шахматном клубе. А он не уточнял зачем?

Профессор Диллар улыбнулся и пояснил:

— Он распространялся об этом целый час. Некий джентльмен по фамилии Рубинштейн — один шахматный гений, пребывающий сейчас в качестве гостя в нашей стране, — договорился сыграть с ним три партии. Последняя состоялась вчера. Она началась в два часа, а в шесть объявили перерыв. Доигрывать ее должны были в восемь, но Рубиншейна как почетного гостя пригласили на какой-то ужин, поэтому игру перенесли на одиннадцать. Парди сидел как на иголках. Первую партию он проиграл, во второй сам предложил ничью. Все решал последний поединок. Судя по расстановке фигур на шесть часов, у Парди были шансы на успех. Однако Драккер так не считал… Наверное, Парди сразу отсюда и отправился в клуб в половине одиннадцатого, как только ушел Адольф.

— Да, Рубинштейн — сильный игрок, — заметил Вэнс, — один из лучших шахматистов нашего времени… Для Парди победа над ним значила бы очень много. Несмотря на изобретение гамбита, сам Парди никогда не считался большим мастером. Так вы знаете, чем все закончилось?

И снова я заметил легкую снисходительную улыбку на губах профессора. Как будто он, будучи интеллектуалом, обсуждал какую-то нелепую детскую игру.

— Нет, я не интересовался исходом этой партии. Могу только предположить, что Парди проиграл. Когда Драккер указал ему на слабые стороны его позиции, Парди, кажется, согласился с ним. А Драккер в таких делах очень осторожен и высказывает свое мнение только в тех случаях, если чувствует уверенность.

Вэнс удивленно приподнял брови:

— Вы намекаете на то, что Парди и Драккер анализировали незаконченную партию и обсуждали возможное развитие ситуации на доске? Но ведь это противоречит этике, кроме того, игрока могут попросту дисквалифицировать за подобное поведение.

— Ну, я с такими тонкостями не знаком, — едко заметил профессор Диллар. — Надеюсь, Парди не пострадает от того, что произошло здесь вчера. К тому же я прекрасно помню, что, когда он стоял над доской и к нему присоединился Драккер, Парди не просил у него никаких советов. Обсуждение ситуации произошло немного позднее и велось в общем и целом, без уточнения деталей. Не думаю, что они разрабатывали кукую-то конкретную тактику ведения игры.

Вэнс подался вперед и с такой аккуратностью затушил окурок сигареты, что я сразу понял: его что-то весьма заинтересовало. Он медленно поднялся и отошел в угол комнаты, туда, где стоял шахматный столик.

— Вы говорите, что Парди обдумывал свою позицию именно за этой доской, когда к нему присоединился Драккер?

— Все верно, — вежливо подтвердил профессор. — Драккер сел напротив него и начал делать какие-то замечания, хотя Парди просил его помолчать. Через четверть часа Парди убрал фигуры — вот тогда Драккер и заявил, что партия наверняка будет проиграна.

Вэнс некоторое время смотрел на доску, затем вынул из коробки несколько фигур и стал перебирать их, словно играя ими.

— Вы не помните, что именно сказал Драккер? — не поднимая глаз на профессора, осведомился Вэнс.

— Я не вникал в их беседу, меня данная тема не слишком интересует. По-моему, Драккер подметил, что у Парди есть шанс при быстрой игре, но, так как Рубинштейн был известен как игрок на редкость медлительный, он ни за что не допустит ошибки, а потому Парди, по мнению Драккера, был заранее обречен на поражение.

— И как же Парди отреагировал на это? — продолжал Вэнс, возвращаясь к нам и доставая из портсигара очередную сигарету.

— Весьма бурно. Парди вообще очень остро реагирует на все, что связано с шахматами. Он весь побледнел, и мне пришлось выкручиваться из ситуации самому: я быстро сменил тему на что-то нейтральное. И когда джентльмены уходили, мне показалось, что инцидент исчерпан и они уже не сердились друг на друга.

Мы задержались у профессора еще на пару минут. Маркхэм извинился за причиненные нашим визитом неудобства и, когда мы уходили, выразил Вэнсу свое неудовольствие. Прокурору не понравилось, что тот задержался так долго на отложенной шахматной партии, которая, как ему показалось, не имела никакого отношения к расследованию.

— Ну, я еще могу понять, почему вы спрашивали о том, где находились его домочадцы и в котором часу они уходили из дома и возвращались назад. Но при чем тут разногласия Парди и Драккера относительно этой партии? У нас есть другая работа, кроме перемалывания пустых сплетен.

— Какие сплетни? Я просто поинтересовался кое-какими подробностями из жизни наших подопечных. И не без результата, между прочим.

— Что же вам удалось выяснить? — недоверчиво спросил прокурор.

Вэнс осторожно оглядел коридор, затем подался вперед и негромко произнес:

— Я заметил, что один черный слон из набора шахматных фигур пропал, а второй точь-в-точь напоминает того, которого подбросили этой ночью миссис Драккер.

Такое известие очень сильно подействовало на Маркхэма. Как всегда, пребывая в нервном возбуждении, он принялся ходить взад-вперед, сложив руки за спиной. Хит, понимая, что происходит нечто очень важное, начал попыхивать сигарой.

Прежде чем кто-либо из них решил высказаться, дверь, ведущая в коридор, открылась, и послышались легкие шаги мисс Диллар, возвращавшейся от миссис Драккер. Лицо девушки было взволнованно. Она с порога обратилась к Маркхэму:

— Что вы наговорили Адольфу сегодня? Он в ужасном состоянии: без конца проверяет все дверные замки и оконные шпингалеты, как будто боится нападения воров-взломщиков. Он запугал бедную Грету до смерти и строго-настрого приказал ей запереться на ночь.

— Ах, даже так? Он предупредил об опасности миссис Мензель? — удивился Вэнс. — Очень интересно.

— Да, но он не дает при этом никаких объяснений. Он взволнован и загадочен. А самое странное заключается в том, что Адольф отказывается подходить к матери… Что все это значит, мистер Вэнс? У меня какое-то нехорошее предчувствие…

— Я и сам не знаю, что бы это могло означать, — негромко отозвался Вэнс. — Боюсь даже строить догадки. Если я не прав… Одним словом, сейчас лучше просто подождать, — добавил он, немного помолчав, — и вскоре мы все увидим. Может быть, разгадка явится уже сегодня ночью. Но вам нечего опасаться, мисс Диллар. — Он ободряюще улыбнулся. — Как сегодня себя чувствует миссис Драккер?

— Гораздо лучше. Но все же ее что-то беспокоит. И это связано с Адольфом. Она сегодня только о нем и говорила и постоянно спрашивала меня, не заметила ли я в последнее время каких-нибудь перемен в его поведении.

— Учитывая наши обстоятельства, это вполне уместно, — ответил Вэнс. — Но вы не должны позволять ее настроениям влиять на вас. А теперь я хотел бы поговорить вот о чем: как я понимаю, вчера перед походом в театр вы провели с полчаса в библиотеке, верно? А где была ваша сумочка?

Этот вопрос несколько удивил девушку, но уже через пару секунд она ответила:

— Когда я вошла в библиотеку, то сразу же положила ее на столик у двери.

— Это была именно та самая сумочка, в которой хранится ключ?

— Да.

— Значит, полчаса сумочка лежала на столе без присмотра. Потом вы весь вечер с ней не расставались. А где она находилась сегодня утром?

— Перед завтраком я вышла прогуляться и захватила ее с собой. Потом я повесила ее на вешалку, где она пробыла с час или около того, а когда я собралась к леди Мэй, то снова взяла ее. Кстати, вот тогда-то я и обнаружила, что маленький пистолет вернулся на место, и мне пришлось отложить свой визит к соседке. Сумочка была в клубной комнате, пока не приехали вы и мистер Маркхэм. А потом я уже с ней не расставалась.

Вэнс поблагодарил ее и шутливо заметил:

— Что ж, теперь, когда мы так подробно исследовали все странствия и передвижения нашей сумочки, я попрошу вас попросту забыть о них.

Девушка хотела что-то спросить, но Вэнс, опередив ее, продолжал:

— Потом вы ходили ужинать в ресторан, как нам поведал ваш дядюшка. Наверное, вы вернулись домой очень поздно.

— Я никогда не возвращаюсь домой поздно, если мы отправляемся куда-то вместе с Сигурдом. — Белль вздохнула. — Он ярый противник ночной жизни. Я умоляла его остаться еще немного в ресторане, но он выглядел таким жалким и несчастным, что я не устояла и повиновалась. Мы были дома уже в половине первого ночи.

Вэнс поднялся со своего места и мило улыбнулся:

— Благодарю вас за то, что выслушали мои глупые вопросы, да еще так подробно ответили на них… Ну, а теперь нам нужно навестить мистера Парди — посмотрим, не прольет ли он нам свет на некоторые загадки. В это время он должен быть дома, как я полагаю.

— Я уверена, что он там, — подтвердила девушка. — Он заходил к нам незадолго перед вашим приездом, а потом сказал, что ему нужно срочно поработать с корреспонденцией.

Мы уже собирались откланяться, когда Вэнс остановился и снова обратился к Белль:

— Да, я забыл спросить вас еще кое о чем. Когда вы вернулись вчера с мистером Арнессоном домой, как вы узнали, что была половина первого ночи? Я заметил, что вы не носите наручные часики.

— Сигурд сказал мне, — пояснила она. — Я сердилась на него за то, что мы так рано вернулись, и, когда вошли сюда, нарочно поинтересовалась, который час. Вот тогда он посмотрел на свои часы и сказал, что половина первого ночи…

В эту секунду парадная дверь открылась, и в дом вошел Арнессон. Секунду он удивленно смотрел на нас, а потом перевел взгляд на Белль Диллар.

— Привет, сестренка, — весело начал он. — Ты уже попала в руки жандармов, как я вижу? Или тут происходит тайное совещание? Похоже, наш дом превращается в филиал полицейского участка. Ищете следы убийцы Спригга? Ха! Неужели вы решили, что умницу студента убрал его завистливый учитель? Надеюсь, наша охотница Диана тут ни при чем?

— Ничего подобного, — вмешалась девушка, — я просто рассказывала господам, какой же ты зануда, что привел меня вчера домой в половине первого ночи.

— Это я еще проявил снисходительность, — усмехнулся Арнессон. — Такой деточке, как ты, надо рано ложиться спать.

— Как это ужасно — быть занудой, да еще и математиком в придачу, — фыркнула Белль и быстро удалилась.

Арнессон неопределенно пожал плечами и, когда мисс Диллар исчезла, хитро посмотрел на Маркхэма:

— Какие же добрые вести вы принесли? Есть что-то новенькое о последней жертве?.. А вы знаете, я скучаю без этого парнишки. Он действительно мог бы далеко пойти. Какая досада! Жаль, что его назвали именно Джонни Сприггом!..

— Нам нечего сообщить вам, Арнессон, — заговорил Маркхэм, несколько раздраженный легкомыслием молодого человека. — Ситуация пока не меняется.

— И все-таки вас что-то беспокоит, — не отставал Арнессон. — Но я-то думал, что вы взяли меня в помощники, а, как оказалось, меня по-прежнему держат в полном неведении.

Вэнс, который до сих пор спокойно курил и не вмешивался в беседу, услышав подобную жалобу, решил поддержать молодого профессора:

— А действительно, Маркхэм, Арнессон совершенно прав. Мы сами согласились на его помощь и если рассчитываем на нее, то должны сообщать ему все известные нам факты.

— Но вы же недавно заявляли, что опасно разглашать все то, что произошло ночью…

— Да, это так, но в ту минуту я забыл про наше обещание. Теперь я о нем вспомнил.

И он подробно рассказал Арнессону о том, что пришлось пережить прошлой ночью миссис Драккер.

Тот внимательно выслушал всю историю, а потом несколько минут молчал.

— Что ж, — наконец, заговорил он, — это же круто меняет дело. Теперь я понимаю, что Епископ находится среди нас. Вот только зачем ему понадобилось тревожить леди Мэй?

— Но она же кричала почти в тот самый момент, когда убили Робина.

— Ах, да! — встрепенулся Арнессон. — Я, кажется, начинаю понимать. Она видела Епископа из окна собственного дома, когда тот разделался с Птенцом, ну, а потом преступник подкинул ей фигурку, давая тем самым понять, чтобы она держала рот на замке.

— Наверное… Теперь вам хватает данных, чтобы составить обещанную формулу?

— Мне бы хотелось посмотреть на эту фигуру. Где она?

Вэнс достал из кармана черного слона и передал его Арнессону. Тот повертел его в руках и вернул сыщику.

— Похоже, вы узнаете эту фигуру? Ее позаимствовали из набора, который стоит у вас в библиотеке.

Арнессон утвердительно кивнул и повернулся к Маркхэму:

— Из-за этого вы решили мне ничего не рассказывать? Я у вас под подозрением? И какому же наказанию подвергается человек за распространение среди соседей шахматных фигур?

— Вы не попадаете под подозрение, Арнессон, — ответил прокурор, — слона оставили миссис Драккер ровно в полночь.

— Извините, что разочаровал вас.

— Дайте нам знать, если составите формулу, — напомнил Вэнс, когда мы выходили из дома. — А сейчас мы должны нанести визит мистеру Парди.

— Парди? Ах, да, он же великий специалист по шахматам. Не исключено, что он сможет вам что-то пояснить…

Парди принял нас с присущим ему спокойствием и сдержанной вежливостью. Мы расположились у него в кабинете, и Вэнс сразу приступил к делу.

— Мы пришли задать вам несколько вопросов, касающихся смерти Спригга в парке Риверсайд, и на это у нас, поверьте, есть свои причины.

Парди понимающе кивнул.

— Меня не обидит ни один ваш вопрос. После всего того, что я успел прочесть в газетах, я хорошо понимаю, с каким необычным делом вам пришлось столкнуться, — пояснил он.

— Тогда для начала сообщите нам, пожалуйста, где вы находились вчера утром между семью и восемью часами.

— В постели. Я поднялся почти в девять.

— А разве у вас нет привычки гулять в парке перед завтраком?

— Есть, но вчера я не выходил, потому что накануне очень долго работал.

— Когда вы узнали о гибели Спригга?

— За завтраком — моя кухарка пересказала мне соседские сплетни. Чуть позже я прочел об этом в газете.

— И там же увидели напечатанное письмо от Епископа, как я полагаю. Ну, и каково ваше мнение обо всем этом, мистер Парди?

— Трудно сказать…

Впервые за все время его глаза заблестели. До этого момента он казался мне живым трупом.

— Ситуация просто невероятная. Совпадения, с точки зрения математики, полностью исключены.

— Согласен, — кивнул Вэнс. — Кстати, о математике: вам знакома формула тензора Раймана-Кристоффеля?

— Да, конечно, — спокойно ответил Парди, — Драккер использует ее в своих трудах. Но я математик, а не физик. А если бы я не стал шахматистом, — тут он грустно улыбнулся, — то, наверное, посвятил бы себя астрономии.

После этого разговор перешел на планеты. Вэнс внимательно слушал собеседника, в то время как Маркхэм лишь удивлялся такому уходу от темы, а Хит попросту начал терять терпение.

Однако Вэнс вскоре ловко повернул беседу в нужное русло и спросил:

— Как я понимаю, в прошлый четверг вы гостили у Дилларов. Как раз тогда мистер Арнессон вместе с Драккером и Сприггом обсуждали формулу тензора. Насколько хорошо вы были знакомы со Сприггом?

— Пару раз я видел его вместе с Арнессоном, не более того.

— Спригг, кстати, тоже любил прогуляться по парку перед завтраком, — небрежно заметил Вэнс. — Вы его там не встречали?

— Никогда.

Казалось, этот ответ ничуть не расстроил Вэнса. Он поднялся со своего места и, подойдя к окну, выглянул на улицу:

— Я почему-то считал, что отсюда видно все стрельбище. Оказывается, нет.

— Да, оно вообще плохо обозревается. А вы надеялись отыскать свидетелей гибели мистера Робина?

— И это тоже входило в мои планы. — Вэнс вернулся к своему креслу. — А вы сами из лука не любите пострелять?

— Для меня это слишком утомительно. Мисс Диллар хотела вовлечь меня в этот вид спорта, но я оказался не слишком способным последователем. Правда, пару раз мы вместе с ней присутствовали на турнирах по стрельбе из лука.

В голосе Парди послышались теплые нотки, и у меня возникло такое чувство, что он симпатизирует мисс Диллар. Вэнс, очевидно, тоже заметил это, потому что после короткой паузы заметил:

— Вы понимаете, конечно, что мы не стремимся вмешиваться в личную жизнь граждан, но тем не менее мотив убийства двух молодых людей до сих пор не установлен. И так как предположительно здесь не последнюю роль сыграло соперничество за внимание юной дамы, мы хотели бы спросить вас, как друга семьи… Вам, наверное, было известно, кого предпочитала сама мисс Диллар?

Парди, тяжело вздохнув, ответил:

— Меня никогда не покидало ощущение, что они с Арнессоном в один прекрасный день обязательно поженятся. Но это лишь моя догадка. К тому же мне она говорила, что о замужестве до тридцати лет и думать не станет.

— Белль упоминала, что вы сегодня утром заходили к ней.

— Да, я частенько у них бываю.

— А вы хорошо знаете миссис Драккер? — неожиданно спросил Вэнс.

— Нет, не очень, — не скрывая удивления, ответил Парди, — несколько раз видел ее…

— Вы бывали у нее в доме?

— Да, но я приходил к Драккеру. Меня интересовало, как соотносятся математика и шахматы…

Вэнс понимающе кивнул:

— Кстати, как закончилась ваша вчерашняя партия с Рубинштейном? Я еще не читал сегодняшних газет.

— На сорок четвертом ходу я сдался, — сокрушенно произнес Парди.

— Как сказал нам профессор Диллар, Драккер предвидел такой исход. Вы ведь обсуждали вчера сложившуюся ситуацию?

Парди побагровел и нервно заерзал в кресле.

— Драккер вчера слишком много всего наболтал, — ядовито заметил он. — Сам-то он на турнирах не выступает, но все равно должен знать, что такие обсуждения строго запрещены. Правда, я его и не слушал. Я недооценил противника, а Драккер сумел заметить мои слабые места. Его анализ оказался действительно достаточно глубоким.

— Сколько же времени длилась игра? — как бы между прочим осведомился Вэнс.

— Она закончилась уже во втором часу ночи. Но в заключительной части партии было сделано всего четырнадцать ходов.

— А зрителей собралось много?

— Необычайно много. Особенно если учесть столь поздний час.

Вэнс потушил сигарету и поднялся со своего места. Когда мы спускались вниз, перед самым выходом на улицу он вдруг остановился и, уставившись на Парди немигающим взглядом, заявил:

— А вы знаете, шахматные фигуры иногда играют в нашей жизни необычную роль. Вот, например, черный слон…

Но он не договорил, потому что его упоминание об этой фигуре подействовало на Парди весьма своеобразно. Тому словно влепили пощечину: он внезапно побледнел, губы его задрожали, казалось, он силился что-то сказать, но так и не смог…

Когда мы шли к машине прокурора, припаркованной перед домом Драккеров на 76-й улице, Маркхэм строго спросил Вэнса, зачем тому понадобилось упоминание о черном слоне.

— Я надеялся, что он как-то проявит себя, скажет что-нибудь в ответ касательно партии, но такого эффекта я и не ожидал. А вот теперь мне самому интересно, как все же проходила эта игра между Парди и Рубинштейном. Никаких особых причин на то нет. Считайте, что это просто моя прихоть, мой каприз. И поймите — уж очень долго она продолжалась. С одиннадцати до часа с лишним. Чертовски большой срок, чтобы закончить партию в сорок четыре хода.

Было решено заехать в Манхэттенский шахматный клуб. Вэнс вышел из машины один и обещал вернуться через пять минут. Но времени прошло гораздо больше, прежде чем мы снова увидели его. В руке он держал листок бумаги с какими-то записями. Правда, никакого удовлетворения на его лице мы не заметили.

— Моя далеко идущая и очень красивая шахматная теория разлетелась в пух и прах, — поморщился он. — Я только что переговорил с секретарем клуба. Так или иначе, битва действительно продолжалась очень долго и была полна стратегических поворотов, всевозможных уловок и чуть ли не эзотерических ходов. Особенно необычной как раз получилась заключительная, отложенная часть партии. Она началась в одиннадцать, а уже в половине двенадцатого всем казалось, что Парди непременно победит. Но Рубинштейн все же доказал свое превосходство. Причем именно так, как это и предвидел Драккер, о чем он и говорил Парди еще вчера, будучи в гостях у профессора Диллара. Удивительный мозг у этого Драккера…

Нам стало понятно, что не только это расстроило Вэнса. Как бы в подтверждение наших догадок он с недовольством в голосе продолжал:

— И все же я добился своего. Я раздобыл листок с подробной записью всех ходов этой партии и на одолженном чуть раньше листке из блокнота сержанта тщательно переписал его. Когда у меня будет время или появится желание о чем-нибудь подумать, я обязательно разыграю эту партию, чтобы окончательно разобраться в ней.

И с удивительной нежностью он сложил листок вчетверо, после чего так же осторожно вложил его в свой бумажник.

После обеда в ресторане Маркхэм и Хит отправились на работу. Им предстоял трудный день. У прокурора накопилось много дел, а сержант, которому добавили расследование убийства Спригга, теперь должен был координировать их, писать все отчеты, отвечать на вопросы начальства и пытаться удовлетворить ненасытную братию журналистов. Мы же с Вэнсом сначала посетили выставку современного французского искусства, а вечером слушали оперу.

Следующий день нашим друзьям также не принес никакой радости. Капитан Дюбуа в своем отчете писал, что на переданном ему револьвере никаких отпечатков пальцев не найдено. Разумеется, было подтверждено, что стреляли в Спригга именно из этого оружия, но в этом никто из нас не сомневался с самого начала. Человек, которого отправили следить за домом Драккеров, провел спокойную ночь, во время которой не произошло никаких происшествий. Из дома никто не выходил, и к Драккерам непрошеные гости не наведывались. В одиннадцать часов во всех окнах уже потушили свет. Миссис Драккер появилась утром около восьми, а в половине десятого вышел и сам Адольф и два часа просидел в парке с книгой.

Прошло два дня. За домом Дилларов по-прежнему велось наблюдение, не оставался без внимания и Парди, но ничего необычного не происходило. Хит и Маркхэм волновались все больше. Газетчики бушевали. Получалось так, что ни полиция, ни прокуратура в городе не способны разгадать тайну двух чудовищных убийств. Назревал серьезный политический скандал.

Вэнс навестил профессора Диллара и еще раз обсудил с ним все случившееся. Затем он провел целый час с Арнессоном в надежде, что тот продвинулся со своей волшебной формулой. Наконец, он отправился в Манхэттенский шахматный клуб и попытался разговорить Парди, но каждый раз встречал лишь холодный отпор. Правда, Вэнс даже не пытался связаться с Драккерами, и, когда я спросил его почему, он заметил мне следующее:

— Сейчас от них никакой правды не добьешься. Каждый из них играет по своим правилам, и оба до смерти напуганы. Поэтому трогать их нельзя, мы только навредим всему делу. Нужен серьезный повод.

И такой повод не заставил себя ждать. Он ознаменовал собой начало последней фазы нашего расследования, наполненной таким ужасом и жестокостью, что даже сейчас, спустя много лет после описываемых событий, я вынужден признаться, что иногда мне самому не верится в то, что все это действительно имело место в нашей жизни.

В пятницу днем Маркхэм, почти отчаявшись в успехе расследования, назначил очередное совещание. Арнессон попросил разрешения присутствовать на нем. В четыре часа мы все, включая инспектора Морана, собрались в личном кабинете окружного прокурора. Арнессон был на редкость молчалив и ни разу не съязвил и не позволил себе отшутиться. Он молча внимал тому, что говорили другие, и с каждой минутой становился все более мрачным и серьезным.

Примерно через полчаса после начала нашего собрания в комнату вошел Суэкер и положил на стол прокурору какую-то бумагу. Маркхэм взглянул на нее и нахмурился. Затем он достал из ящика стола какие-то бланки и передал их Суэкеру со словами «заполнишь сам». Нам же он объяснил:

— Сперлинг только что попросил о встрече со мной. Он уверяет, что это очень важно. Я подумал, что при данных обстоятельствах мы выслушаем его все вместе.

Через десять минут помощник шерифа доставил Сперлинга к нам в кабинет. Тот поприветствовал присутствующих и даже кивнул Арнессону. Маркхэм предложил ему присесть, а Вэнс протянул сигарету.

— Я хотел поговорить с вами, мистер Маркхэм, — начал он, — потому что подумал, что это может помочь вам… Вы как-то спрашивали меня, что я помню из того дня, когда мы с Робином вместе находились в стрелковом клубе… Вы тогда интересовались, куда именно направился мистер Драккер, когда ушел из подвала. Я сказал тогда, что не помню, знаю только, что он вышел из двери подвала… Сэр, в последнее время я долго размышлял над этим. Не знаю, как вам это объяснить, но теперь я как будто вижу все ярче и отчетливее. Как будто ко мне возвращается память, причем какими-то урывками, отдельными картинками, что ли…

Некоторое время он молчал, уставившись на ковер, но потом поднял голову и заговорил снова:

— И вот одна такая картинка была связана с мистером Драккером. Из-за этого, собственно, я и хотел встретиться с вами. Я ясно представил себя снова в клубе вместе с Робином и вдруг вспомнил, как я посмотрел в окно, чтобы убедиться, что погода благоприятная, ведь я собирался в поездку. И тут я увидел мистера Драккера в беседке за домом…

— Когда это было? — заинтересовался Маркхэм.

— Сразу после этого я ушел оттуда.

— Значит, теперь вы утверждаете, что мистер Драккер не отправился домой, а оставался в беседке после того, как вы сами покинули клуб?

— Получается так, сэр.

— Вы в этом уверены?

— Да, сэр. Сейчас я вижу все это вполне отчетливо. Я даже помню, что он сидел как-то по-особенному, подогнув под себя ноги.

— Вы подтвердили бы это под присягой, зная, что ваши показания могут стоить жизни другому человеку?

— Да, — кивнул Сперлинг.

Когда его увели, Маркхэм обратился к Вэнсу:

— По-моему, у нас появилась зацепка.

— Пожалуй. Показания кухарки можно не принимать во внимание, поскольку сам Драккер все отрицает. Но вот теперь у нас, кажется, действительно кое-что появилось.

— Вот что я думаю, — после недолгой паузы продолжал прокурор, — у нас есть все основания подозревать Драккера. Он из беседки вполне мог видеть, как уходит Сперлинг. А так как он в тот день успел побывать у Дилларов, то точно знал, что все они ушли из дома. Миссис Драккер тоже отрицает, что она что-то видела, но почему тогда она так кричала, причем почти в то же самое время, когда убили Робина? Почему она так перепугалась, когда мы явились к ней в дом, чтобы задать несколько вопросов? Она посчитала нас за врагов. К тому же она знала, что Адольфа не было у него в комнате на момент убийства Спригга. К тому же этот малый — очень странный тип. Раздражительный, неуравновешенный, любит детские игры. Вполне возможно, что он, как полагает доктор Барстед, путает фантазии с реальностью. Не исключено, что он совершает преступления в момент временного умопомрачения. Формула тензора ему известна, что касается писем в газеты — так всем детям требуется благодарная аудитория. Потом еще эта шахматная фигура… Наверное, он хотел припугнуть мать, имитируя вторжение в дом постороннего. А украсть эту фигуру для него ничего не стоило, ведь он был в библиотеке у Диллара, когда Парди анализировал ситуацию на шахматной доске…

Вэнс долго слушал монолог прокурора, потом поднялся со своего места и подошел к окну.

— Я с самого начала подозревал Драккера, — признался он, — но чем больше мелочей накапливалось против него, тем больше я сомневался в своей правоте. Драккер — умный человек, он обладает потрясающим интеллектом. Адольф не мог бы так «наследить», оставив после себя столько улик… Хотя, даже если он и не виновен в преступлениях, он все же знает что-то весьма важное. И мое скромное предложение заключается в том, что мы должны попробовать выудить из него эту ценную информацию… Ну, а поводом для допроса может стать хотя бы признание Сперлинга. Мистер Арнессон, что вы думаете?

— Ничего. Я просто сторонний наблюдатель.

Хит высказал свое мнение. Он считал, что действовать надо немедленно.

— Ситуация сложная, — вынужден был признать инспектор Моран. — Как бы нам не наделать ошибок. Если мы арестуем Драккера, а виновным окажется кто-то другой, мы станем объектом насмешек.

Вэнс понимающе кивнул:

— А почему бы нам его для начала просто не вызвать «на ковер», так сказать? Показать ему ордер на арест, потрясти им для устрашения, может, он и даст нам те показания, которых нам так не хватает? Ну, а в случае чего наш доблестный сержант всегда сможет заключить его в кандалы и препроводить прямиком в тюрьму.

Маркхэм обдумывал эту идею, нервно постукивая пальцами по столу. Наконец, он решился и обратился к Хиту:

— Приведите Драккера сюда завтра к девяти часам. Возьмите машину и ордер, так, на всякий случай. А потом, когда мы выясним, что ему известно, будем действовать по ситуации.

На этом собрание закончилось. Мы с Вэнсом и Маркхэмом отправились в клуб «Стивесант», а Арнессона высадили возле подземки. Его веселое настроение и цинизм в тот день полностью пропали. После ужина Маркхэм, сославшись на усталость, отправился домой, а мы с Вэнсом пошли слушать оперу.

Следующее утро выдалось сырым и туманным. Карри поднял нас рано, так как Вэнс собирался присутствовать при допросе Драккера. Хотя мы и позавтракали наскоро, но опоздали к прокурору на четверть часа, однако Хита и Драккера там не застали.

Вэнс поудобнее устроился в мягком кожаном кресле и закурил сигарету.

— Ну что ж, если Драккер расскажет нам все, что ему известно, ключик к замочку, кажется, будет подобран.

Едва он успел произнести эти слова, как дверь распахнулась, и в кабинет влетел Хит. Не говоря на слова, он лишь беспомощно поднял обе руки и отчаянно развел их.

— Сэр, допросить Драккера сегодня не получится, — выпалил он, глядя в лицо прокурору округлившимися глазами. — И не только сегодня. Никогда. Вчера вечером он упал с каменной ограды в парке Риверсайд рядом со своим домом и сломал шею. Его нашли сегодня в семь утра. Труп находится в морге… Вот дела! — И Хит бессильно опустился на стул.

Маркхэм молча смотрел на него, не веря собственным ушам.

— Вы в этом уверены? — зачем-то спросил он.

— Я сам там был, когда забирали тело. Мне позвонили как раз в тот момент, когда я уже собирался ехать домой к Драккеру.

— И что же удалось узнать? — с трудом выдавил из себя прокурор.

— Немногое. Сегодня суббота, детей в парке полно с самого утра — они-то его и нашли. Кто-то сразу позвонил в полицию, вызвали врача. Тот сказал, что Драккер свалился со стены примерно в десять вечера. В этом месте — возле семьдесят восьмой улицы — ограда возвышается над детской площадкой на тридцать футов. Верхняя ее часть идет параллельно тропе для верховой езды. Удивительно, что раньше там еще никто себе шеи не свернул. Да и дети частенько ходят по этой ограде…

— Миссис Драккер уже сообщили о случившемся?

— Нет. Я сказал, что сам все сделаю. Но потом решил, что сначала доложу обо всем вам. Может быть, вы сами отдадите мне приказ или посчитаете нужным поступить по-другому…

— Не думаю, что мы можем действовать как-то по-другому в таких обстоятельствах.

— Неплохо было бы также сообщить об этом Арнессону, — высказал свое мнение Вэнс. — Скорее всего, заниматься похоронами придется именно ему… Боже мой, Маркхэм, мне кажется, это дело превращается в самый настоящий кошмар! Мы так рассчитывали на Драккера, и вот в тот момент, когда он должен был заговорить, он вдруг свалился со стены! — Вэнс замолчал. — Свалился со стены… Горбун упал со стены! Горбун!

Мы все уставились на него как на умалишенного. Да и вид у него был такой, что у меня холодок пробежал по спине. Он смотрел куда-то в пустоту, словно узрев там привидение. Потом Вэнс медленно повернулся к Маркхэму и прохрипел:

— Еще один стишок из серии «Матушки Гусыни»… На этот раз Шалтай-Болтай!

Наступившую тишину разорвал истеричный хохот сержанта:

— Спектакль продолжается, мистер Вэнс, не правда ли?

— Чушь какая-то! — нахмурился прокурор. — Мой дорогой друг, вы слишком впечатлительны. Ничего такого тут быть не может. Ну, просто человек с горбом упал с каменной ограды в парке. Очень печально, конечно, но не более того. — Он подошел к Вэнсу и по-дружески похлопал его по плечу. — Давайте поступим так. Это дело мы будем расследовать вдвоем с сержантом, а вы езжайте в свою Европу и хорошенько отдохните. Вы, кажется, каждую весну неплохо проводите там время?

— Да-да, разумеется, — вздохнул Вэнс. — Морской воздух пойдет мне на пользу. Я поправлюсь, и мне перестанут мерещиться всякие гадости — ведь именно это вы хотели сказать, да?.. Нет уж. Я отказываюсь. А вы-то о чем думаете? Перед вами только что разыграли третий акт чудовищной трагедии, а вы с таким упорством пытаетесь ее игнорировать!

— Это лишь плод вашего воображения, — отозвался Маркхэм. — А о нас вы можете больше не беспокоиться. Сегодня я приглашаю вас поужинать вместе — вот тогда и поговорим.

В эту минуту в кабинет заглянул Суэкер и обратился к сержанту:

— Вас хочет видеть репортер Куинан из «Уорлда».

Маркхэм замер на месте:

— Только не это!.. Пусть зайдет сюда!

Куинан влетел в комнату легкой походкой, весело помахивая листком бумаги.

— А вот еще одно любовное послание, доставленное нам сегодня утром. На какие привилегии я могу рассчитывать в связи со своим великодушием? — поинтересовался он.

Хит развернул листок, и все мы впились глазами в текст. Я сразу узнал и бумагу, и бледную ленту знакомого шрифта пишущей машинки. В записке значилось:

Завершала послание, разумеется, все та же зловещая подпись: ЕПИСКОП.

Когда Куинан ушел из кабинета, в комнате на некоторое время воцарилась мертвая тишина. Итак, Епископ снова взялся за свое грязное дело. Теперь мы имели три похожих убийства, а разгадка с каждым часом лишь сильнее отдалялась от нас. Но не это пугало больше всего. Страшил ужас, который исходил от тайны ядовитыми парами и отравлял воздух во всем огромном городе.

Вэнс неустанно мерил комнату шагами.

— Проклятие, Маркхэм, это же какое-то немыслимое зло… А эти детки, которые рано поутру вышли погулять в парк… Они играют, верят в чудеса и сказки… и вот теперь видят этот кошмар… Вы осознаете весь ужас случившегося? Дети видят своего любимого Шалтай-Болтая, с которым всегда играли и веселились, мертвым у стены. И теперь они могут по-настоящему поплакать и потрогать его, и никто во всем мире не сможет больше его собрать…

Он отвернулся к окну, но потом собрался с мыслями и продолжал уже более спокойно:

— Сейчас, правда, не время для сентиментальности — она расслабляет и мешает думать. Теперь нам известно, что Драккер не случайно стал жертвой закона гравитации. Кто-то помог ему распрощаться с нашим миром. И чем быстрее мы придем в себя и начнем действовать, тем лучше, верно же?

И хотя ему потребовалось определенное усилие, чтобы так быстро сменить настроение, такой подход вывел и всех остальных из апатичного состояния. Маркхэм потянулся к телефону и быстро договорился о том, что дело Драккера берут на себя инспектор Моран и Хит. Потом он позвонил судмедэкспертам и велел им немедленно представить отчет. Хит встал со своего места, выпил три стакана ледяной воды и теперь ждал дальнейших распоряжений от прокурора.

Маркхэм отреагировал мгновенно.

— Сержант, как мне помнится, несколько ваших сотрудников должны были вести наблюдение за домами Дилларов и Драккеров. Вы говорили с кем-нибудь из них сегодня утром?

— У меня не было на это времени, сэр, так как я полагал, что это всего лишь несчастный случай. Но я велел ребятам оставаться на местах до моего появления.

— Что сказал врач о падении Драккера?

— Только то, что на первый взгляд это похоже на несчастный случай, и еще то, что Драккер умер примерно в десять вечера…

— Он говорил что-нибудь, кроме того, что была сломана шея? — вмешался в разговор Вэнс.

— Видите ли, сэр, именно про череп он ничего не сказал, но заметил, что Драккер упал затылком. Я полагаю, что это и есть перелом. Так же, как в случае с Робином и Сприггом.

— Вне всяких сомнений. Техника нашего убийцы проста и весьма эффективна. Он наносит удар по голове, оглушая или убивая сразу, а потом доводит дело до конца в зависимости от того, какую роль в его дьявольской пьесе должна сыграть та или иная жертва. Драккер, скорее всего, прислонился к стене, приняв самую удобную позу для нападавшего. Поднялся туман, видимость была плохой. Вскоре последовал удар по голове, небольшой наклон — и вот Драккер валится вниз через ограду прямо на жертвенный алтарь старой доброй Матушки Гусыни.

— Меня удивляет то, — сердито буркнул Хит, — почему Гуилфойл, тот парень, который следил за задней дверью дома Драккеров, не доложил мне, что хозяин дома отсутствовал всю ночь. Может быть, стоит сначала допросить его, сэр, прежде чем мы отправимся в город?

Прокурор согласился, и Хит по телефону вызвал к себе Гуилфойла. Тот прибыл на место уже через десять минут.

— Во сколько Драккер вышел из дома вчера вечером? — набросился на него сержант, едва молодой человек вошел в кабинет.

— Около восьми часов, сразу после ужина, — робко ответил патрульный.

— Куда он направился?

— Он вышел из задней двери, миновал стрельбище и вошел в подвальную дверь дома Дилларов.

— Отправился в гости, так сказать?

— Похоже, что так, сержант, он часто к ним наведывается.

— Хорошо. И когда же он вернулся домой?

Гуилфойл начал переминаться с ноги на ногу:

— Похоже, он вообще не возвращался домой, сержант.

— Неужели? — с издевкой в голосе осведомился Хит. — А я-то подумал, что, возможно, после того, как он сломал себе шею, он решил все-таки вернуться и провести остаток вечера в вашей компании!

— Я хотел сказать, сержант…

— Вы хотели сказать, что Драккер, та самая «птичка», с которой вы должны были глаз не сводить, отправилась к Дилларам в восемь и тогда вы со спокойной душой забрались в беседку и немного прикорнули, так? И когда же вы все-таки изволили проснуться?

— Выслушайте же меня! — ощетинился Гуилфойл. — Я не спал. Я был на посту всю ночь. И то, что я не видел, как этот парень вернулся домой, вовсе не означает, что я отлучился со своего места или забыл о своем долге.

— Но, если он так и не вернулся, почему вы не сочли нужным связаться со мной и доложить, что опекаемый решил провести ночь в каком-то другом месте?

— Я решил, что он воспользовался парадной дверью, вот и все.

— Опять «я решил». Наверное, мозги уже устали самостоятельные решения принимать, а?

— Вы несправедливы, сержант. В мою задачу не входило сидеть на хвосте у Драккера. Вы приказали мне следить за домом и запоминать, кто входит и выходит, а если начнутся беспорядки, то ворваться и прекратить их. И вот что произошло. Драккер отправился к Дилларам в восемь. Около девяти кухарка поднимается наверх и зажигает свет у себя в комнате. Через полчаса свет гаснет. Я говорю себе: «Пошла спать». Затем часов около десяти зажигается свет в комнате у Драккера.

— Да ну?

— Не удивляйтесь, именно так все и было. Мало того, что у него в комнате загорелся свет, я еще увидел чей-то силуэт. И вот теперь, сержант, ответьте мне честно: неужели вы на моем месте тоже не решили бы, что это сам горбун вернулся в дом через парадную дверь, а?

Хит только хмыкнул в ответ.

— И когда же свет у него в комнате погас?

— А он и не гас. Его не выключали всю ночь. Этот парень вообще вел себя странно. У него день и ночь словно перепутались. Два раза за это время свет горел в спальне почти до самого утра.

— Это поня-а-атно, — лениво протянул Вэнс. — Он в последнее время работал над очень важной проблемой. А теперь скажите, Гуилфойл, горел ли свет в комнате у миссис Драккер?

— Там было все как всегда: у пожилой дамы всю ночь светит ночник.

— А кто дежурил перед домом Драккеров? — спросил Хита Вэнс.

— Там стоял наш человек, но только до шести вечера. Он следит за перемещениями Драккера, но в шесть его сменяет Гуилфойл, а его пост — позади дома.

Вэнс повернулся к Гуилфойлу:

— А как далеко вы находились от той калитки, которая разделяет проход-аллею между двумя жилыми домами?

Тот задумался, видимо, пытаясь зрительно восстановить картинку.

— Футах в сорока или пятидесяти от нее, сэр.

— И вам еще мешали обозревать ее железный забор и ветви деревьев, если не ошибаюсь.

— Да, сэр. Вид был не очень-то… Практически ничего и видно-то не было, если вы именно это хотели спросить.

— А мог кто-нибудь проникнуть из дома Дилларов в дом Драккеров через эту калитку, да так, чтобы вы этого не заметили?

— Легко, — пришлось признать детективу. — Ну, если, конечно, этот человек пожелал бы оставаться для меня невидимым. Темнота стояла непроглядная, да к тому же туман поднялся, а с улицы всегда доносится шум транспорта, так что все звуки были приглушенными.

Когда сержант отпустил подопечного, Вэнс не мог не высказать своего недоумения по поводу некоторых подробностей дела:

— Ситуация, надо сказать, весьма сложная. Драккер пришел к Дилларам в восемь, а в десять его уже столкнули со стены в парке. На конверте, который показал нам репортер вместе с письмом, стоял штамп — одиннадцать часов. А это значит, что, скорее всего, письмо было составлено еще до совершения самого преступления. Значит, Епископ спланировал эту часть своей пьесы заранее и приготовил заявление для прессы тоже загодя. Его наглость не имеет предела. Но мы теперь точно знаем одно: убийца хорошо знал о перемещениях Драккера с восьми до десяти часов.

— Как я понял, — вступил в разговор Маркхэм, — вы считаете, что убийца использовал аллейку между двумя домами, чтобы попасть к Драккеру, а потом скрыться.

— Да ничего я не считаю! Я спросил об этой калитке просто так, на всякий случай. Если убийца действительно воспользовался этой дорогой, становится понятным, почему его никто не видел… Но меня волнует даже не это. Почему в комнате Драккера всю ночь горел свет? И включился он примерно в то же время, когда несчастный покинул нашу грешную землю. К тому же Гуилфойл утверждал, будто даже видел чей-то силуэт в окне.

Вэнс немного помолчал, а затем обратился к Хиту:

— Послушайте, сержант, вы не в курсе, был ли в кармане у Драккера ключ от его дома?

— Мне это неизвестно, но я могу довольно быстро все выяснить: содержимое его карманов запротоколировано. Мне потребуется всего один телефонный звонок.

Через несколько секунд они узнали, что ключа в кармане не было.

— Ага! — Вэнс затянулся сигаретным дымом и медленной струйкой выпустил его к потолку. — Я начинаю думать, что убийца действительно похитил ключ у покойного и сам решил навестить его жилище. Звучит как-то неправдоподобно. Впрочем, как и вся эта история.

— Но, скажите мне, бога ради, какова могла быть цель такого визита? — поинтересовался Маркхэм.

— Этого мы пока не знаем. Но я уверен: когда мы разгадаем мотив всех убийств, нам будет несложно догадаться и о цели ночного визита убийцы в дом его жертвы.

Маркхэм со строгим выражением лица достал шляпу из шкафа.

— Наверное, нам уже пора.

Но Вэнс даже не шевельнулся при этих словах. Он стоял возле письменного стола и делал одну затяжку за другой, видимо, что-то обдумывая.

— Знаете что, Маркхэм, — наконец, начал он, — мне почему-то кажется, что первой мы должны посетить миссис Драккер. В ее доме ночью произошла трагедия, случилось нечто из рук вон выходящее. Не исключено, что именно сейчас она расскажет нам все то, что так долго мучило ее. Более того, никто ведь ей еще не сообщил о смерти Драккера, а очень скоро до нее могут доползти самые невероятные слухи. Вы ведь знаете, с какой молниеносной скоростью у нас распространяются дурные вести. Я даже боюсь предположить, какой шок она испытает, услышав правду. Я подумал о том, что нам стоит прихватить с собой доктора Барстеда на всякий случай. Что вы скажете, если я позвоню ему и попрошу сопроводить нас?

Маркхэм дал согласие на присутствие доктора, и Вэнс вкратце объяснил тому по телефону суть дела.

Мы немедленно отправились в город, по пути забрали Барстеда и продолжили свой путь к дому Драккера. Дверь нам открыла миссис Мензель. По выражению ее лица сразу стало понятно, что ей уже известно о печальной судьбе Драккера. Лишь мельком взглянув на нее, Вэнс провел женщину в гостиную подальше от лестницы и негромко произнес:

— Миссис Драккер уже слышала о случившемся?

— Еще нет, — дрожащим голосом отозвалась кухарка. — Мисс Диллар заходила к нам примерно час назад, но я сказала ей, что хозяйка куда-то ушла. Мне было страшно пускать ее одну туда, наверх. Что-то там не так… — И тут ее затрясло.

— Что не так, что случилось, миссис Мензель? — Вэнс успокаивающе похлопал ее по плечу.

— Я и сама не могу понять. Но миссис Драккер и звука не издала за все утро. И к завтраку не спустилась… А мне страшно идти туда и звать ее.

— Когда вы узнали о случившемся?

— Рано утром. Сразу после восьми. Мальчишка, который разносит газеты, рассказал мне. Да там, у парка, столько людей столпилось!..

— Ничего не бойтесь, — успокоил женщину Вэнс. — Мы привели с собой доктора, и он обо всем позаботится, если что.

Он повернулся и решительно зашагал по ступенькам наверх. Когда мы подошли к комнате миссис Драккер, он осторожно постучался и, не дождавшись ответа, тихонько толкнул дверь. Комната оказалась пустой. Ночник горел на прикроватной тумбочке, но постель оставалась несмятой, как будто на нее ночью никто не ложился.

Не говоря ни слова, Вэнс так же быстро и почти бесшумно спустился по лестнице этажом ниже, где увидел две главные двери. Он знал, что одна из них ведет в кабинет Драккера, а потому решительно, безо всякого предварительного стука, распахнул вторую. Занавески из белой полупрозрачной ткани все еще были задернуты, и проникающие сквозь них бледные сероватые лучи смешивались с призрачно-желтым светом от старинного канделябра. Свет, который всю ночь наблюдал Гуилфойл, продолжал гореть до сих пор.

Вэнс задержался на пороге, и я отчетливо видел, как Маркхэм, стоявший передо мной, вздрогнул от неожиданности.

— Боже ты мой! — выдохнул сержант и перекрестился.

Возле узкой кровати в одежде лежала миссис Драккер. Лицо ее было пепельного цвета, в глазах застыл смертельный ужас, а костлявые руки все еще держалась за остановившееся сердце.

Барстед в один прыжок очутился около нее и тут же склонился над женщиной. Но, дотронувшись до нее пару раз, он тут же выпрямился и только покачал головой.

— Она умерла. Скорее всего, женщина пролежала тут почти всю ночь.

Он снова склонился над телом и теперь принялся более тщательно исследовать его.

— Вы знаете, она уже долго страдала от хронического нефрита, артериосклероза, гипертонии… Но какое-то внезапное потрясение вызвало тяжелый сердечный приступ… Да, думаю, она умерла примерно в то же время, что и мистер Драккер… Где-то около десяти часов вечера.

— Это была естественная смерть? — осведомился Вэнс.

— Вне всяких сомнений. Укол адреналина в сердце мог бы спасти ее, если бы я очутился здесь в нужный момент со шприцем наготове…

— И нет никаких следов насилия?

— Никаких. Я уже сказал вам и могу повторить, что она умерла от сердечного приступа. Что-то ее слишком сильно взволновало. Здесь все ясно, случай, можно сказать, классический.

Когда доктор перенес тело миссис Драккер на кровать и накрыл простыней, мы спустились вниз, на первый этаж. Барстед тут же покинул нас, пообещав сержанту представить ему отчет патологоанатома в течение часа.

— С точки зрения науки, мы говорим о естественной смерти в результате сердечного приступа, который, в свою очередь, был вызван неким шоком, — начал рассуждать Вэнс, когда мы остались одни. — Но наша с вами непосредственная задача, понимаете ли, докопаться до сути, причины этого шока. Очевидно, что все связано со смертью Драккера. Но вот что именно тут произошло…

Внезапно, повинуясь какому-то импульсу, он резко повернулся и вошел в гостиную. Миссис Мензель сидела на том же самом месте, где он ее оставил, в ожидании чего-то ужасного. Вэнс подошел к ней и осторожно начал:

— Ваша хозяйка умерла этой ночью от сердечного приступа. И это даже хорошо, что она не пережила своего сына.

Женщина забормотала что-то по-немецки, потом набожно добавила уже на английском:

— Да-да, так лучше…

— Ее кончина наступила около десяти часов вечера, — продолжал Вэнс. — Вы в это время еще не спали, миссис Мензель?

— Я всю ночь не спала, — со страхом в голосе поведала кухарка.

Вэнс внимательно посмотрел на нее:

— Вы расскажете нам о том, что слышали этой ночью?

— Кто-то приходил сюда, в наш дом!

— Да, кто-то побывал здесь, причем вошел этот человек около десяти вечера через парадную дверь. Вы это слышали?

— Нет, но как только я прилегла на кровать, то до меня донеслись голоса. Они раздавались в комнате мистера Драккера.

— Что же тут такого странного — слышать голоса разговаривающих людей в десять вечера?

— Но это был не его голос! У него — высокий, а тот был низкий и грубый! — Женщина взглянула на сыщика с неподдельным страхом. — Другой голос принадлежал миссис Драккер, но она никогда не заходила в комнату мистера Драккера по вечерам.

— Как же вы все так хорошо расслышали при закрытой двери?

— Моя комната находится как раз над спальней мистера Драккера, — пояснила кухарка. — И я была сильно взволнована, учитывая все те события, которые произошли тут недавно. Поэтому я встала с кровати и стала слушать уже с лестницы.

— Я не могу вас ни в чем обвинять, — заметил Вэнс. — И что же вы услышали?

— Поначалу мне показалось, как будто хозяйка застонала или даже всхлипнула пару раз. Потом она начала хохотать, а мужчина почему-то сильно рассердился. Но очень скоро он и сам рассмеялся. После этого мне послышалось, что бедная леди начала молиться. Во всяком случае я слышала, как она постоянно повторяла: «Боже, боже мой, о боже!» Потом мужчина снова заговорил, но теперь уже тихо и спокойно… А уже через несколько минут мне почудилось, что хозяйка начала читать какое-то стихотворение…

— Вы узнали бы это стихотворение, если бы услышали его снова? Может быть, слова были такие:

— Да-да, именно так! Похоже, что именно это она и стала напевать! — И лицо кухарки снова исказилось от ужаса. — А мистер Драккер ведь свалился со стены вчера вечером…

— Может быть, вы слышали еще что-то, миссис Мензель?

Спокойный ровный тон Вэнса сбил кухарку, и она перестала связывать страшную смерть Драккера с детскими стишками.

Она медленно покачала головой:

— Нет, потом все стихло.

— А вы слышали, как кто-то выходил из комнаты мистера Драккера?

Миссис Мензель испуганно кивнула:

— Кто-то открывал и закрывал дверь, только очень тихо, и я услышала чьи-то шаги в коридоре. Потом заскрипели ступеньки лестницы, и вскоре захлопнулась входная дверь.

— Что же вы делали после этого?

— Я постояла и послушала еще некоторое время, потом вернулась в кровать. Но заснуть я, конечно, не смогла…

— Но теперь все уже позади, миссис Мензель, — успокоил ее Вэнс. — Вам уже нечего бояться. А теперь вам лучше пройти к себе в комнату. Когда вы нам понадобитесь, мы вас обязательно позовем.

Женщина нехотя удалилась.

— Ну, а теперь, — заявил Вэнс, — мы более или менее четко можем себе представить, что же тут случилось прошлой ночью. Убийца взял ключ у Драккера и зашел в дом через парадный вход. Он знал, что комната миссис Драккер находится в задней части дома, а потому надеялся, что его никто не потревожит и он спокойно довершит в спальне Драккера то, что задумал раньше, а потом так же незаметно покинет дом. Но миссис Драккер все же услышала его. Может быть, она продолжала опасаться того неизвестного, который убил двоих молодых людей, а потом подбросил ей в дом черного шахматного слона. Она боялась за своего сына, считала, что он тоже находится в опасности. Так или иначе, но она сразу же направилась в комнату Драккера. Дверь, скорее всего, оставалась приоткрытой, и женщина не только увидела непрошеного гостя, но еще и узнала его. Испугавшись и предчувствуя беду, она шагнула в комнату и осведомилась, что делает сей странный посетитель у ее сына, да еще в такое позднее время. Может быть, тот цинично заметил, что явился сюда затем, чтобы проинформировать ее о смерти сына. Вот как объясняется ее стон, а потом истеричный хохот. Но это было только вступление к пьесе. Пришелец планировал убийство, а потому у него был просчитан каждый шаг — в этом сомневаться не приходится. Он не мог позволить ей спокойно выйти из комнаты. Может быть, он наговорил ей много обидных слов — он стал сердиться, как выразилась кухарка. Он мучил, изводил несчастную женщину, может быть, в порыве ярости он высказал ей немало неприятного, на что она только односложно реагировала словами: «Боже, о боже мой!» Этот циник мог в подробностях поведать ей и о том, как он столкнул Драккера со стены. И наверняка упомянул Шалтая-Болтая. Скорее всего, так оно и было. Кто еще, если не мать убитого, выступит в роли благодарного слушателя? Но эти последние слова чувствительная женщина уже не могла постичь. В ужасе она повторяла безобидный с виду, но роковой для нее детский стишок. И вот сердце ее не выдержало. Она упала у кровати, чем освободила преступника от необходимости убивать ее. Увидев, что произошло, он спокойно выбрался из дома и так же тихо ушел.

Маркхэм все это время беспокойно ходил по комнате.

— Самое непонятное во всей этой истории, — подытожил он, — так это то, зачем сюда приходил убийца. Зачем ему понадобилось навещать комнату своей жертвы?

Вэнс задумчиво курил.

— Может быть, нам стоит расспросить об этом Арнессона. Не исключено, что он поможет нам раскрыть эту тайну.

— Что ж, очень может быть, — подхватил Хит; он сунул в рот сигару и добавил: — Здесь неподалеку есть несколько человек, которые могли бы нам кое-что разъяснить, и сделают они это в высшей степени профессионально.

Маркхэм остановился возле сержанта.

— Сначала нам нужно узнать от ваших сотрудников обо всех перемещениях интересующих нас лиц. Давайте сделаем так. Вы приведете их сюда, и мы их допросим прямо здесь. Кстати, сколько их у вас всего и где именно находились их посты наблюдения?

Сержант вытянулся в струнку, всегда готовый к действиям.

— Их трое, сэр, — отчеканил он, — не считая Гуилфойла. Эмери должен был следить за Парди, Сниткин стоял на пересечении Драйва с семьдесят пятой улицей и оттуда наблюдал за домом Дилларов. Хеннесси — тоже на семьдесят пятой, но ближе к Вест-Энд-авеню. Сейчас они все ждут дальнейших указаний. Я мигом приведу их сюда.

Он вышел через парадную дверь, но уже через пять минут вернулся вместе с тремя детективами. Я узнал их всех, потому что каждый из них в свое время помогал в расследовании дел, которыми занимался Вэнс. Первым допросили Сниткина, поскольку он должен был обладать наиболее точной информацией относительно вчерашних происшествий. И вот что мы узнали из его показаний.

В половине седьмого вечера Парди вышел из дома и направился к Дилларам.

В половине девятого Белль Диллар в вечернем наряде села в такси и уехала в направлении Вест-Энд-авеню. (Арнессон вышел из дома вместе с ней и помог ей сесть в такси, но сам сразу же после этого вернулся в дом.)

В четверть десятого профессор Диллар и Драккер вышли из дома Дилларов и направились в сторону Риверсайд-Драйв. Они пересекли его в районе 74-й улицы и пошли по тропе для верховой езды.

В половине десятого Парди вышел из дома Дилларов и тоже направился в сторону парка.

Сразу после десяти часов профессор Диллар вернулся домой один, при этом он пересек Драйв опять в том же месте, у 74-й улицы.

В двадцать минут одиннадцатого Парди вернулся домой той же дорогой, по которой шел раньше.

Белль Диллар привезли домой в лимузине в половине первого. В машине находилось еще несколько молодых людей.

Следующим допросили Хеннесси, но его показания лишь продублировали данные, полученные от Сниткина. Кроме того, он добавил, что со стороны Вест-Энд-авеню к дому никто не подходил и вообще ничего странного не происходило.

Затем Маркхэм переключил все свое внимание на Эмери. Тот доложил, что, в соответствии со словами Сантоса, которого он сменил в шесть часов, Парди провел первую половину дня в Манхэттенском шахматном клубе и вернулся домой в четыре часа.

— Потом, как уже говорили Сниткин и Хеннесси, — продолжал Эмери, — он отправился к Дилларам в половине седьмого и оставался там до половины десятого. Затем вышел из дому, добрался по Драйву до семьдесят девятой улицы, прогулялся по верхней части парка, обогнул большую клумбу, миновал скалы, поднялся к яхт-клубу…

— Он ходил по той тропе, где был застрелен Спригг? — поинтересовался Вэнс.

— Скорее всего. Там другой дороги просто нет.

— И как далеко он зашел?

— Дело в том, что он остановился как раз в том месте, где погиб Спригг. Потом он тем же путем отправился назад и свернул на игровую площадку в южной части семьдесят девятой улицы. Он медленно шел под кронами деревьев по тропе для верховой езды. И, когда проходил мимо стены под фонтанчиками с питьевой водой, встретился со стариком профессором и горбуном, которые, прислонившись к выступу стены, о чем-то мило беседовали…

— Вы хотите сказать, что он встретил профессора Диллара и Драккера именно в том самом месте, где Драккер свалился со стены? — с надеждой в голосе спросил Маркхэм и весь подался вперед.

— Да, сэр. Парди остановился, чтобы выразить им свое почтение, а я, как и полагается, пошел себе дальше. Когда я проходил мимо них, то услышал, как горбун сказал: «А что это вы сегодня вечером не играете в шахматы?» Мне показалось, что он специально поддел Парди за то, что тот остановился возле них, намекая на то, что его обществу тут не рады и, дескать, шел бы он отсюда поскорее. Ну, а я замешкался у стены, но потом мне все равно пришлось медленно брести дальше. Так я добрался до семьдесят четвертой улицы, где можно было спрятаться в деревьях…

— Так насколько хорошо вы видели Парди и Драккера, когда добрались до семьдесят четвертой улицы? — перебил рассказчика Маркхэм.

— Сэр, честно говоря, мне их оттуда вообще не было видно. Поднялся туман, а в том месте в парке фонарей нет. Но я подумал, что Парди в любом случае вскоре должен будет оказаться рядом со мной, а потому принялся поджидать его.

— В это время, наверное, было уже больше десяти.

— Четверть одиннадцатого, сэр, если быть точным.

— Там еще кто-нибудь ходил по дорожкам?

— Я никого не видел. Наверное, туман разогнал их всех по домам, вечерок выдался совсем не теплый. И вот как раз потому, что я не мог смешаться с гуляющими, мне и пришлось уйти так далеко вперед. Парди не дурак, и я заметил, как он пару раз подозрительно поглядывал на меня, словно почувствовал за собой хвост.

— И когда же вы снова увидели его?

Эмери нервно переступил с ноги на ногу.

— Вчера мне просто здорово не повезло, — признался он и грустно усмехнулся. — Наверное, Парди пошел назад той же дорогой, и я увидел его уже на углу семьдесят пятой, когда он подходил к своему дому.

— Но, — вступил в разговор Вэнс, — если вы простояли до четверти одиннадцатого у входа в парк на семьдесят четвертой улице, вы должны были заметить, как мимо вас прошел профессор Диллар. Он вернулся домой этим маршрутом около десяти часов.

— Да, конечно. Я ждал Парди минут двадцать, потом прошел профессор, он был один, перешел Драйв и отправился домой. Я, естественно, решил, что Парди и горбун до сих пор разговаривают, — вот почему я не стал волноваться, а упорно продолжал ждать.

— Тогда, если я все правильно понял, через пятнадцать минут после появления профессора в полном одиночестве вы увидели, как Парди идет по Драйву домой, но только в противоположном направлении.

— Все точно, сэр. И после этого, разумеется, я занял свой пост на семьдесят пятой улице.

— Вы понимаете, Эмери, — мрачно произнес Маркхэм, — что, пока вы спокойно ждали на семьдесят четвертой улице, Драккер как раз и упал со стены.

— Да, сэр. Но вы же не станете винить меня в этом, правда? Следить за человеком в туман, на открытой местности, да еще когда вокруг нет ни души — дело отнюдь не простое. Вряд ли при таких обстоятельствах я смог бы остаться незамеченным.

— Я понимаю все ваши сложности, — кивнул прокурор, — и я, конечно, не виню вас ни в чем.

Сержант отпустил детективов. Было очевидно, что их отчеты расстроили его.

— Чем дальше мы продвигаемся, тем сложнее становятся загадки, — пожаловался он.

— Не унывайте, сержант, — подбодрил его Вэнс, — не позволяйте мрачному настроению брать верх. Когда мы услышим рассказ профессора и Парди о том, что же происходило в то время, пока Эмери караулил их на семьдесят четвертой улице, возможно, какой-то свет на наши тайны и прольется.

Когда он говорил, в коридоре появилась Белль Диллар. Увидев нас, она сразу же подошла ближе.

— А где леди Мэй? — взволнованным голосом осведомилась она. — Я заходила сюда час назад, но Грета сказала, будто она куда-то вышла. А у себя ее почему-то нет.

Вэнс поднялся со своего места и предложил девушке присесть:

— Миссис Драккер умерла этой ночью от сердечного приступа. А когда вы приходили утром, миссис Мензель испугалась, что вы сами подниметесь наверх, вот и обманула вас.

Девушка сидела молча, но на глаза ее навернулись слезы.

— Наверное, она узнала о страшной судьбе Адольфа.

— Возможно. Но нам еще не до конца ясно, что же произошло этой ночью. Доктор Барстед полагает, что миссис Драккер умерла около десяти часов.

— Почти в одно время с Адольфом, — пробормотала Белль. — Как это все ужасно… Пайн рассказал мне о случившемся утром, когда я спустилась позавтракать, и я сразу отправилась к леди Мэй. Но Грета сказала, что ее нет, а я и не знала, что мне делать дальше. Все же смерть Адольфа какая-то странная. Вы так не считаете?..

— Что вы имеете в виду, мисс Диллар? — Вэнс стоял у окна, украдкой поглядывая на девушку.

— Сама не знаю. Дело в том, что только вчера днем леди Мэй говорила мне про Адольфа и стену…

— Неужели? — безразличным тоном осведомился Вэнс, но я понимал, как он весь напрягся в эту минуту.

— Я собиралась на теннисный корт, — продолжала девушка, — и леди Мэй решила прогуляться со мной. Мы шли по тропе для верховой езды — она часто там бывала, подсматривала за Адольфом, когда тот играл с ребятишками. Вот и на этот раз целая группа детей обступила его, и они о чем-то весело щебетали. Детишки считали его за своего. Он принес игрушечный аэроплан и показывал им, как он летает. Леди Мэй гордилась своим сыном, ее глаза так и сверкали. А потом она мне сказала: «Они совсем не боятся его, Белль, хотя он горбун. Они называют его Шалтай-Болтай. Он как будто их старый добрый друг из сказки. Бедный мой Шалтай-Болтай! Ведь это я во всем виновата, это я уронила его, когда он был маленьким…» — Тут девушка не смогла сдержать слез, и ей пришлось промокнуть их платком.

Она помолчала и, немного успокоившись, продолжила свой рассказ:

— Ну так вот. Она прислонилась к стене, а потом вдруг вздрогнула и отошла на шаг назад. Я ее тогда еще спросила, мол, что случилось, а она и говорит: «Представь себе, Белль, только вообрази, что Адольф когда-нибудь свалился бы с такой вот стены — прямо как самый настоящий Шалтай-Болтай!» Я сама сначала перепугалась, а потом улыбнулась и сказала ей, что все это ерунда. Но она покачала головой и добавила: «Я не такая глупая, как ты считаешь. Птенца убили стрелой из лука, а потом Спригга застрелили из пистолета маленького калибра. И все это происходит у нас, в Нью-Йорке!» — Девушка в ужасе раскрыла глаза и прошептала: — И это все же случилось. Именно так, как она и предсказывала!

— Да, это случилось, — отозвался Вэнс. — Но никакой мистики здесь нет. Просто у нее было больное воображение. Тем более что две первые смерти никак не выходили у нее из головы. Неудивительно, что она сравнивала судьбу сына с той, что постигла сказочного персонажа, ведь именно такое прозвище дали ему дети. А то, что он именно так умер, — простое совпадение, поверьте мне…

Он замолчал и затянулся сигаретным дымом.

— Скажите-ка, мисс Диллар, — как бы между прочим заметил он, — а вы сами вчера никому не пересказывали вашего разговора с миссис Драккер?

Она удивленно посмотрела на него, прежде чем ответить:

— Разве только за обедом. У меня весь день эта беседа из головы не выходила, я должна была хоть с кем-то поделиться.

— И какие были комментарии?

— Дядюшка сказал, что мне не стоит проводить так много времени в обществе леди Мэй. Конечно, ситуация с ее сыном была печальной, но мне не следовало так уж сильно расстраиваться. Мистер Парди тогда полностью с ним согласился. Он очень сочувствовал леди Мэй и даже спрашивал, не может ли он сам ей как-нибудь помочь.

— А мистер Арнессон?

— Ну, Сигурд вообще близко к сердцу никогда ничего не принимает. Иногда я готова порвать его на куски за это. Он просто посмеялся, как будто я рассказала смешную историю. А потом еще так ехидно добавил: «Было бы чертовски обидно, если бы Адольф грохнулся до того, как закончит свою работу над квантовой теорией».

— А мистер Арнессон сейчас дома? — поинтересовался Вэнс. — Нужно поговорить с ним о том, какие распоряжения необходимо сделать в доме Драккеров для организации похорон.

— Он сегодня рано ушел в университет, но скоро должен вернуться. Он позаботится обо всем сам, я уверена. Мы были единственными друзьями Адольфа и леди Мэй. А я пока что помогу Грете навести порядок в доме.

Через пару минут мы оставили ее, а сами отправились к профессору Диллару, чтобы задать ему несколько вопросов.

Когда в полдень мы вошли в библиотеку профессора, было заметно, что он сильно нервничает. Старик сидел на жестком стуле спиной к окну. На столе перед ним стоял бокал, наполненный его любимым портвейном.

— Я ждал вас, Маркхэм, — заговорил он, прежде чем мы успели поздороваться. — Нет смысла ничего скрывать. Смерть Драккера была не случайной. Я должен признать, что поначалу был склонен не принимать во внимание никаких совпадений, связанных с гибелью Робина и Спригга. Но в тот момент, когда Пайн рассказал об обстоятельствах падения Драккера, я понял, что эти происшествия связывает некая закономерность. Так что случайность или совпадение тут уже недопустимы. Впрочем, вам это известно не хуже моего, иначе вы бы сюда сегодня не пришли.

— Это верно. — Маркхэм устроился у стола напротив профессора. — Мы столкнулись с ужасной проблемой. Мало того, миссис Драккер умерла вчера от сердечного приступа, примерно в то же самое время, когда был убит ее сын.

— Но это хотя бы можно считать Божьей милостью, что ли, — после короткой паузы высказался профессор. — Это даже хорошо в каком-то смысле, что она не пережила его. Иначе бы она окончательно сошла с ума. — Он поднял глаза на прокурора. — Так чем я могу быть вам полезен?

— Вы, наверное, были последним, кто видел Драккера живым, не считая, разумеется, самого убийцы. И нам хотелось бы узнать все подробности вчерашнего вечера.

Профессор Диллар понимающе кивнул:

— Драккер пришел сюда после ланча, примерно в восемь, как мне помнится. Парди обедал в это время вместе с нами. Драккеру не понравилось его присутствие. Более того, он был явно враждебно настроен в отношении Парди. Арнессон поначалу пробовал шутить насчет такого агрессивного поведения, но это только еще больше разозлило Адольфа. А так как я знал, что Драккеру не терпелось обсудить со мной некоторые вопросы, связанные с его работой, я предложил ему прогуляться по парку…

— Но далеко уйти вам так и не удалось, — заметил Маркхэм.

— Нет. Случилось кое-что непредвиденное. Мы брели по тропе для верховой езды и добрались как раз до того места, где, как я понимаю, впоследствии и убили беднягу. Мы простояли там примерно с полчала, прислонившись спинами к высокой каменной ограде, когда нас догнал Парди. Он остановился, чтобы перекинуться с нами парой фраз, но Драккер дал ему такой словесный отпор, что Парди, недолго думая, развернулся и ушел. Драккер выглядел расстроенным, и я предложил перенести беседу на другое время. Кроме того, я почувствовал сырость в воздухе, от вечернего тумана у меня разболелись ноги. Драккер помрачнел, но сказал, что не собирается идти домой так рано. Поэтому я и оставил его у стены одного, а сам отправился домой.

— Вы рассказывали об этом эпизоде Арнессону?

— Я не видел Сигурда, когда вернулся. Очевидно, он уже ушел спать.

Чуть позже, когда мы поднялись, чтобы покинуть профессора, Вэнс как бы между прочим поинтересовался:

— Вы не могли бы сказать нам, где находится ключ, которым отпирается та дверца, что ведет к аллее?

— Ничего об этом не знаю, — с раздражением в голосе отозвался профессор, но сразу же взял себя в руки и уже более спокойным тоном добавил: — Если я не ошибаюсь, он должен висеть на гвоздике у двери стрелкового клуба.

От профессора Диллара мы направились прямиком к Парди, он сразу же принял нас в своем рабочем кабинете. Он был несколько скован и в то же время казался каким-то отрешенным. И даже когда мы заняли свои места, он продолжал неподвижно стоять у окна, смотря на нас недружелюбным взглядом.

— Известно ли вам, мистер Парди, — начал Маркхэм, — что мистер Драккер упал со стены вчера в десять вечера в парке? Это произошло вскоре после вашей с ним встречи и короткой беседы.

— Я слышал сегодня утром об этом несчастном случае, — хозяин дома побледнел еще сильнее и принялся нервно перебирать пальцами звенья цепочки от карманных часов. — Какое несчастье!

Он остановил невидящий взгляд на прокуроре и некоторое время просто молчал. После долгой паузы он, наконец, произнес:

— А вы уже допросили профессора Диллара? Он ведь гулял в парке вместе с Драккером…

— Да-да, мы как раз от него, — вмешался в разговор Вэнс. — Он заметил, что вчера вечером между вами и Драккером возникло некоторое напряжение.

Парди неторопливо подошел к письменному столу и тяжело опустился на стул:

— Драккеру почему-то не понравился тот факт, что я уже находился в доме у Дилларов, когда он заявился туда сразу после окончания обеда. Он никогда не умел скрывать своего недовольства, а потому обстановка стала напряженной сразу после его прибытия. Но, так как я хорошо знаю его отвратительный нрав и привычки, я постарался не обращать внимания на этого ворчуна. Очень скоро, правда, профессор пришел мне на выручку и пригласил Драккера прогуляться.

— После чего вы и сами не стали задерживаться в гостях, — почти безразлично добавил Вэнс.

— Совершенно верно. Я посидел еще с четверть часа, но Арнессон сказал, что очень устал и хотел бы отдохнуть, потому я и решил прогуляться в одиночестве. Я не пошел по обычной аллее, а выбрал тропу для верховой езды, где и наткнулся на профессора и мистера Драккера. Они стояли, прислонившись к каменной ограде, и о чем-то разговаривали. Мне не хотелось показаться грубияном, а потому я остановился буквально на пару секунд, чтобы выразить им свое почтение. Но Драккера опять что-то разозлило в моем поведении, и он позволил себе несколько насмешек в мой адрес. Я молча повернулся и направился к семьдесят девятой улице, перешел через аллею и скоро очутился у себя дома.

— Скажите вот еще что: вы не стали задерживаться в парке, где-нибудь неподалеку от разговаривающих?

— Возле выхода на семьдесят девятую улицу я действительно присел на скамейку и выкурил сигарету.

Еще с полчаса Маркхэм и Вэнс допрашивали Парди, но больше никакой ценной информации от него получить не удалось. Когда мы вышли на улицу, нас окликнул Арнессон. Он стоял у парадного входа дома Дилларов, а потом двинулся в нашу сторону.

— Я только что вернулся из университета и узнал печальную новость. Профессор сказал, что вы уже отправились допекать Парди. Вытянули из него что-нибудь дельное? — Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Ужасная неразбериха. Просто кошмар какой-то, верно? Выходит, что все семейство Драккеров в один день сгинуло. Вот так штука… И еще очередная чепуха из детских книжек, над которой придется ломать голову… Ну, так у вас есть хоть какие-нибудь ниточки?

— Ариадна пока что к нам не слишком благосклонна, — отозвался Вэнс. — А вы явились сюда в качестве посланника с Крита, как я полагаю?

— Не знаю, не знаю, но зарекаться не буду. Ну, а теперь я слушаю ваши вопросы.

Но Вэнс молча прошел через калитку в стене и очутился на стрельбище.

— Сначала нужно заняться домом Драккеров, — пояснил он. — Там предстоит уладить множество дел. Если я все правильно понимаю, то похоронами матери и сына и всем, что с этим связано, заниматься будете именно вы?

Арнессон поморщился:

— Так было решено заранее! Меня, так сказать, выбрали и без моего согласия. Но на самих похоронах присутствовать я отказываюсь — я терпеть не могу эти отвратительные мероприятия. Но вы не беспокойтесь, мы с Белль позаботимся об усопших. Все будет сделано как полагается. Наверное, леди Мэй оставила завещание. Его обязательно нужно найти. Кстати, а где старушки обычно хранят свои завещания, вы не в курсе?..

Вэнс задержался у двери, ведущей в подвал дома Дилларов, затем шагнул внутрь стрелкового клуба. Внимательно оглядев дверь, он вновь вернулся к нам на стрельбище:

— Там нет ключа от двери на аллею. Кстати, что вам вообще известно об этом ключе, мистер Арнессон?

— Вы имеете в виду ключ, который отпирает вон ту деревянную калитку в ограде? Ровным счетом ничего. Я сам этой дорогой никогда не пользуюсь. Куда удобнее попадать в дом через парадный вход. Да там вообще никто и не ходит, насколько мне известно. Белль заперла эту калитку давным-давно — она побоялась, что кто-нибудь воспользуется ею, появится на стрельбище в неурочный час и — не приведи Господь! — получит стрелу между глаз! Я еще шутил тогда и говорил ей, что, мол, так им и надо, нечего кому попало интересоваться стрельбой из лука.

Мы вошли в дом Драккеров через заднюю дверь. Белль Диллар и миссис Мензель возились на кухне.

— Привет, сестренка! — поприветствовал девушку Арнессон, но его цинизм и бодрое расположение духа сразу куда-то улетучились. — Тебе, наверное, сейчас очень тяжело. Таким молоденьким девочкам не стоит так утруждать себя в сей печальный час. Иди-ка ты лучше домой, а меня оставь здесь за главного. Я сам справлюсь.

Позволив Белль взять себя под руку, он все же не сдержался и комично проводил ее до дверей, изображая «убитого горем» родственника.

У выхода девушка остановилась и вопросительно посмотрела на Вэнса.

— Мистер Арнессон совершенно прав, — кивнул тот, — теперь мы займемся первостепенными делами. Но я хотел бы задать один-единственный вопрос, прежде чем отправить вас домой. Вы всегда оставляете ключ от двери, ведущей на аллею, в стрелковом клубе?

— Да, конечно. Разве его там сейчас нет?

За Вэнса ответил Арнессон, превратив все в настоящий спектакль:

— Он исчез бесследно! Растворился прямо в воздухе! Ах, какое несчастье! Просто трагедия! Очевидно, поблизости бродит очень опасный коллекционер редкостных ключей. Нам всем следует быть бдительными!

Когда девушка ушла, он хитро покосился на Вэнса:

— А теперь признайтесь, на кой черт вам понадобился этот ржавый кусок металла и какое отношение он имеет к нашему делу?

— Возможно, что и никакого, — равнодушно отозвался Вэнс. — А теперь давайте пройдем в гостиную. Там нам будет удобнее. — И он первым прошагал по коридору внутрь дома. — Нам хотелось бы услышать от вас все о вчерашнем вечере — все то, что вы сами посчитаете важным и достойным внимания.

Арнессон уселся в кресло у окна и достал свою трубку:

— О вчерашнем вечере, говорите?.. Что ж, извольте. Парди пришел пообедать с нами, это у него привычка такая — по пятницам разделять с нами вечернюю трапезу. Потом явился Драккер. Этому нужно было поболтать с профессором на разные научные темы, что-то связанное с его работой, как я понимаю. И вот присутствие Парди почему-то вывело Адольфа из себя. Он просто взбесился и уже не управлял собой. Профессор принял удар на себя, так сказать, и кое-как свел на нет это непредвиденное осложнение. Он уговорил Драккера пройтись вместе с ним и подышать свежим воздухом. Парди после их ухода еще минут пятнадцать морочил мне голову, а я уже за столом валился от усталости. Потом у него проснулась совесть, и он догадался отправиться восвояси. Я успел просмотреть несколько контрольных работ… и пошел спать. — Он раскурил трубку. — Ну, и чем мой душещипательный рассказ может пролить свет на гибель бедолаги Драккера? У вас уже и ответ имеется?

— Пока что нет, — признался Вэнс. — Но история ваша представляет собой определенный интерес. А вы слышали, как вернулся домой профессор Диллар со своей прогулки?

— Слышал ли я его? — усмехнулся Арнессон. — Когда он волочит свои больные ноги, спотыкаясь при этом обо все на свете, громыхает всем тем, что попадается на пути, да при этом стучит палкой об пол что есть сил, сотрясая перила, — тут уж и мертвый проснется. А вчера он что-то особенно расшумелся, уж не знаю, что на него нашло.

— Кстати, а что вы сами думаете обо всем случившемся? — осведомился Вэнс после короткой паузы.

— Да я как-то в подробности не вдавался, а профессор мне объяснил все довольно невнятно. Отрывочно, что ли. Драккер свалился со стены, прямо как Шалтай-Болтай. Произошло это где-то около десяти вечера, а нашли его сегодня утром. Ну, тут все понятно. Но с какой стати умерла леди Мэй? Якобы от разрыва сердца… Кто или что могло ее до такой степени напугать? И каким образом?

— Убийца забрал ключ у Драккера и явился сюда сразу же после совершения преступления. Миссис Драккер застала его в комнате сына. Там началась ссора и, как утверждает кухарка, послышались крики. Она все слышала с лестницы. Так или иначе, но миссис Драккер умерла от сердечного приступа.

— Тем самым освободив неизвестного злодея от необходимости убивать ее.

— Это понятно, — подтвердил Вэнс. — Вот неясно только, зачем преступнику вообще понадобилось являться сюда. Вам не приходит на ум никакое объяснение?

Арнессон запыхал трубкой.

— Ничего не понимаю, — пробормотал он, — никаких ценностей в доме у Драккера не было, компрометирующих документов на кого-либо он тоже не хранил. Простой прямолинейный парень. Ни на кого зла не держал, кому он мог понадобиться?.. Ума не приложу, кому взбрело в голову рыться у него в комнате.

Вэнс откинулся на спинку кресла и, казалось, полностью расслабился.

— А что это за квантовая теория, над которой работал Драккер?

— Что? А! Это великий труд, — оживился Арнессон. — Он хотел пересмотреть теорию Эйнштейна о радиации и согласовать ее с интерференцией, чтобы преодолеть неотъемлемую непостоянную в гипотезе Эйнштейна. Короче говоря, его расчеты уже подвели его к изменениям в привычном понимании пространства и времени на атомном уровне… В общем, это была бы настоящая революция в физике. Он мог стать знаменитостью. Жаль, что его убрали прежде, чем он сумел доказать свою состоятельность в этой области.

— А вы, случайно, не знаете, где Драккер хранил записи с этими важнейшими вычислениями?

— В тетради с отрывными листами. Там сплошные таблицы и расчеты. Он отличался большой щепетильностью и сохранял каждый листочек. Да и почерк у него был отличный — настоящая каллиграфия.

— Значит, вы видели эту тетрадь своими глазами?

— Разумеется. Он мне ее частенько показывал. Красная кожаная обложка, на ней золотыми буквами выведено его имя… Бедняга! Sic transit…[5]

— И где сейчас может находиться эта бесценная тетрадь?

— Есть только два места: или в ящике его письменного стола в кабинете, или в секретере в его спальне. Днем он, конечно, трудился в кабинете. Но, когда на него «находило», он начинал путать день с ночью. У него в спальне стоит секретер, куда он складывал все ценные записи, если вдруг его охватывало желание поработать среди ночи. Потом, утром, он переносил их в кабинет. Кабинет — спальня — кабинет — спальня…

Вэнс лениво смотрел в окно, а Арнессон никак не унимался. Наконец, Фило остановил его:

— Послушайте, а не могли бы вы сейчас подняться наверх и принести сюда тетрадь Драккера? Поищите ее и в кабинете, и в спальне тоже.

Мне показалось, что Арнессон заколебался, но потом все же согласился с Вэнсом.

— Хорошая мысль. Документ действительно ценный, и нечего ему тут находиться. — С этими словами он вышел из комнаты.

Маркхэм принялся нервно расхаживать по комнате, Хит яростно курил. Все мы были очень напряжены, ожидая возвращения Арнессона. Мы чего-то опасались, на что-то наделись, но мысли наши не до конца оформились…

Арнессон появился в дверях минут через десять. Он, пожимая плечами, вернулся ни с чем.

— Она исчезла! — объявил он. — Я обыскал все, но тетрадь так и не нашел. — Он тяжело опустился в кресло, раскуривая трубку. — Ничего не понимаю… Наверное, он ее куда-то спрятал.

— Наверное, — тихо пробормотал Вэнс.

Сразу после часа дня мы с Маркхэмом и Вэнсом отправились в клуб «Стивесант». Хит остался в доме Драккера, чтобы покончить с формальностями, написать отчет и отбиться от репортеров, которые непременно должны были слететься туда с минуты на минуту.

Маркхэм вскоре уехал на совещание к шефу полиции, назначенное на три часа, а мы с Вэнсом прошлись до галереи «Штиглиц», где около часа любовались абстрактными цветочными композициями Джорджии О’Киф. Потом мы зашли в зал «Эол» и послушали квартет Дебюсси соль-минор, а в выставочном зале «Монтрос» насладились дивными акварелями Сезанна. День клонился к вечеру. Когда нам удалось пробиться через пробки на Пятой авеню, начало темнеть, и Вэнс велел шоферу ехать в «Стивесант», где нас за чашкой чая ждал Маркхэм.

— Я вновь почувствовал себя молодым, наивным и беспечным, — произнес Вэнс. — Вокруг столько всего происходит, жизнь кипит так, что за всем и не уследишь. Голова кружится, происходящее сбивает с толку. Мне это не нравится, совсем не нравится. Так утомительно. — Устало вздохнув, он отхлебнул чаю.

— Мне бы ваши заботы, — буркнул в ответ Маркхэм. — Вы, наверное, целый день осматривали аркебузы и карабины в музее «Метрополитен». Если бы вы прошли через то, что я пережил на совещании…

— Давайте не будем ссориться, — примирительно сказал Вэнс. — Не будем предаваться эмоциям. На одном энтузиазме нам это дело не раскрыть. Здесь нужны четкая работа ума, спокойствие и логика.

Фило вдруг сразу посерьезнел:

— Маркхэм, по-моему, мы имеем дело с идеальным преступлением. Оно похоже на шахматные этюды Морфи, где все рассчитано на много ходов вперед. Ни единой зацепки, но даже если бы они и были, они наверняка увели нас в неверном направлении. И все же… все же где-то ведь есть ключик. Я просто чувствую это. Называйте это как хотите — интуицией, нервами, чем угодно. Какой-то неясный голос пытается что-то донести до меня, но ему это никак не удается. Несколько раз я ощущал присутствие некой неведомой силы, похожей на призрак, желающий передать мне послание, оставшись при этом неузнанным.

Маркхэм тяжело вздохнул, с трудом сдерживая раздражение:

— Замечательно. Вы что же, советуете обратиться к медиуму?

— Мы явно что-то проглядели, — продолжал Вэнс, словно не заметив в голосе приятеля сарказма. — Все это дело — шифр, и ключевое слово где-то рядом, но мы его никак не можем разгадать. По правде говоря, оно не дает мне покоя. Давайте-ка все по порядку. Четкости и ясности — вот чего нам недостает. Первое: убит Робин. Далее — застрелен Спригг. Затем, миссис Драккер до смерти напугана фигуркой черного слона. После этого Драккера сталкивают со стены. Вся эта цепочка — четыре эпизода спектакля, поставленного убийцей. Три из них тщательно спланированы. Один — черный слон у порога комнаты миссис Драккер — вынужденная мера, на которую преступник пошел без предварительной подготовки.

— Поясните свою аргументацию.

— Ах, дорогой мой! Тот, кто принес черного слона в дом миссис Драккер, безусловно, был движим только инстинктом самосохранения. Его плану стала угрожать непредвиденная опасность, и он принял меры предосторожности. Незадолго до смерти Робина Драккер вышел из помещения стрелкового клуба и расположился в беседке, откуда мог видеть все, что происходило в клубе, через заднее окно. Чуть позже он заметил, что внутри кто-то разговаривает с Робином. Он вернулся к себе домой, и в тот же момент тело Робина выбросили на стрельбище. Миссис Драккер видела это, и в то же самое время она, возможно, видела и Адольфа. Она закричала, что вполне естественно, не так ли? Драккер слышал крик и после нам о нем рассказал, пытаясь обеспечить себе алиби после того, как узнал от нас, что Робина убили. Таким образом, убийце стало известно, что миссис Драккер что-то знает. Что именно — он понятия не имел. Но он не мог позволить себе рисковать. В полночь убийца направился к матери Адольфа в спальню, чтобы заставить ее замолчать навеки, и взял с собой черного слона, чтобы положить его у трупа как некий знак. Но дверь оказалась заперта, поэтому он оставил фигуру снаружи, тем самым пригрозив ей. Он-то не знал, что бедная женщина подозревала своего собственного сына.

— Но почему Драккер не сказал нам, кого он видел в клубе вместе с Робином?

— Нам остается лишь предполагать, что тем человеком был некто, кого Драккер и близко не мог в чем-то заподозрить. Я склоняюсь к тому, что он обмолвился об этом в разговоре с убийцей, тем самым подписав себе смертный приговор.

— Предположим, ваша теория верна. Куда же она нас ведет?

— К тому самому эпизоду, который не был тщательно спланирован заранее. Если убийца действовал спонтанно, то обязательно должны найтись более или менее значительные изъяны как в самом его действии, так и в деталях. Обратите внимание, что во время каждого из убийств на месте преступления мог присутствовать любой из причастных к этой драме. Алиби не было ни у кого. Это, разумеется, явилось плодом скрупулезных расчетов: убийца выбирал время, когда все актеры, так сказать, ждали за кулисами. Но вот полночный визит — это совсем другое дело! На обдумывание просто не оставалось времени — столь явной представлялась угроза. И что в результате? В непосредственной близости оказались только двое — Драккер и профессор Диллар. Арнессон и Белль Диллар ужинали в «Плазе» и вернулись домой лишь в половине первого ночи. Парди по уши увяз в шахматной партии с Рубинштейном, продолжавшейся с одиннадцати до часу. Драккера теперь, конечно же, можно исключить. Ну, и где же ответ?

— Позвольте вам напомнить, — раздраженно возразил Маркхэм, — что алиби всех остальных не проверялись с должной тщательностью.

— Да-да, именно так.

Вэнс лениво откинулся на спинку кресла и принялся пускать к потолку колечки табачного дыма. Внезапно он весь напрягся, подался вперед и затушил сигарету. Затем сыщик встал, посмотрел на часы и вопросительно взглянул на Маркхэма:

— Идемте, старина. Еще нет шести. Вот сейчас-то нам Арнессон очень пригодится.

— Ну что там у вас еще? — вымученно спросил Маркхэм.

— Хочу воплотить в жизнь ваше же предложение, — ответил Вэнс, приглашая прокурора пройти к двери. — Мы проверим алиби Парди.

Полчаса спустя мы уже сидели с Дилларом и Арнессоном в библиотеке профессора.

— Мы прибыли по весьма необычному делу, — объяснил Вэнс. — Однако оно может коренным образом повлиять на ход расследования.

Фило достал бумажник и развернул сложенный вчетверо листок.

— Мистер Арнессон, я бы очень хотел, чтобы вы взглянули на этот документ. Это копия официального протокола шахматной партии между Парди и Рубинштейном. Очень и очень любопытно. Я бегло его просмотрел, но мне бы хотелось узнать ваше мнение как специалиста. Первая часть партии ничем не примечательна, но вот игра после перерыва более чем интересна.

Арнессон взял листок в руки и внимательно изучил его, цинично улыбаясь:

— Ага! Бесславное повествование о разгроме Парди, да?

— Что все это значит, Маркхэм? — спросил профессор Диллар с нотками брезгливости в голосе. — Вы надеетесь загнать преступника в угол, попусту тратя время на разбор какой-то партии?

— Мистер Вэнс считает, что мы сможем почерпнуть оттуда нечто важное.

— Что за вздор!

Профессор налил себе еще портвейна, раскрыл книгу и совершенно прекратил обращать на нас внимание.

Арнессон полностью погрузился в изучение протокола партии.

— Что-то тут не так, — пробормотал он. — Время не сходится. Посмотрите-ка… Согласно протоколу, до перерыва белые, то есть Парди, в общем счете играли час сорок пять минут, а черные, или Рубинштейн, — час пятьдесят восемь. Пока все хорошо. Тридцать ходов. Но на конец игры, когда Парди сдался, общее время белых составило два часа тридцать минут, а черных — три часа тридцать две минуты. Это значит, что после перерыва белые играли всего сорок пять минут, а черные — час тридцать четыре минуты.

Вэнс кивнул:

— Именно так. Игра началась в 23:00, затем прошло два часа девятнадцать минут игрового времени, что приводит нас в точку 01:19. За это время Рубинштейну на все ходы потребовалось на сорок пять минут больше, чем Парди. Вы можете объяснить, что произошло?

Арнессон, поджав губы, мельком взглянул на протокол:

— Пока не могу. Мне нужно время.

— Тогда давайте так, — предложил Вэнс. — Мы восстановим позицию фигур на момент перерыва и доиграем партию до конца. Мне бы хотелось узнать ваше мнение о тактике.

Арнессон резко поднялся и подошел к стоявшему в углу шахматному столику:

— Отличная мысль.

Сигурд высыпал фигуры из коробки и начал расставлять их на доске:

— Посмотрим, посмотрим… Ага, не хватает черного слона. Кстати, когда мне его вернут?

Он печально и вместе с тем хитро посмотрел на Вэнса:

— Ну да ладно. Нам он здесь и не нужен. Будем считать, что черного слона подменили.

Он продолжил расставлять фигуры в соответствии с тем положением, которое они занимали на момент объявления перерыва. Затем он сел и внимательно осмотрел доску.

— Что-то мне не кажется, что у Парди неблагоприятная позиция, — заметил Вэнс.

— Согласен. Не пойму, почему он проиграл. Ситуация скорее ничейная.

Спустя мгновение Арнессон снова обратился к протоколу:

— Мы пройдем всю партию и увидим, где же произошел казус.

Он сделал с полдюжины ходов и после некоторых раздумий громко хмыкнул:

— Ха! Вот тут у Рубинштейна отличная задумка. Он начал великолепную комбинацию. И какую изящную! Насколько я его знаю, ему понадобилось немало времени, чтобы ее продумать. Да, проработал он все основательно.

— Возможно ли, — предположил Вэнс, — что разработка этой комбинации объясняет такую разницу во времени между черными и белыми?

— О, несомненно. Рубинштейн, очевидно, был в хорошей форме, дабы не затягивать разницу и не уйти в цейтнот. Ровно три четверти часа, или я ничего не смыслю в шахматах.

— Как вам кажется, в котором часу, — с напускной беспечностью спросил Вэнс, — Рубинштейн использовал свои сорок пять минут?

— Что ж, давайте взглянем. Партия началась в одиннадцать, шесть ходов до начала комбинации… Ну, скажем, где-то между половиной двенадцатого и половиной первого… Да, около того. Тридцать ходов до перерыва, шесть ходов с одиннадцати — итого тридцать шесть. Затем на сорок четвертом ходу Рубинштейн взял пешкой слона, шах, и Парди сдался… Да, комбинацию обдумывали между одиннадцатью тридцатью и двенадцатью тридцатью.

Вэнс рассматривал фигуры: они занимали на доске то положение, при котором Парди сдался.

— Из чистого любопытства, — негромко произнес он, — прошлым вечером я доиграл игру до мата белым. Мистер Арнессон, не могли бы вы сделать то же самое? Мне чрезвычайно интересны ваши комментарии.

Несколько минут Арнессон изучал положение фигур на доске. Затем он медленно повернул голову и посмотрел на Вэнса. На лице Сигурда промелькнула злорадная усмешка.

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Вот так позиция! Черные ставят мат в пять ходов. Почти неслыханный финал в истории шахмат. Другого такого случая я что-то не припомню. На последнем ходу слон берет коня — мат. Иными словами, Парди потерпел поражение от черного слона! Невероятно!

Профессор Диллар отложил книгу.

— Что это?! — воскликнул он, подойдя к шахматному столику. — Парди оказался повержен слоном?

Диллар смерил Вэнса пронизывающим и одновременно полным восхищения взглядом:

— Вне всякого сомнения, сэр, у вас были веские причины для детального разбора партии. Прошу вас, простите старику его несдержанность.

Он смотрел на доску с печалью и удивлением на лице. Маркхэм тем временем недоуменно хмурился.

— Так вы говорите, что это исключительный случай — поставить мат одним слоном? — спросил он Арнессона.

— Исключительный — мягко сказано. Это почти что уникальная ситуация. И надо же такому случиться, что попал в нее именно Парди! Уму непостижимо! — Он иронично усмехнулся. — Поневоле поверишь в неотвратимость возмездия. Знаете, этот самый слон двадцать лет преследовал Парди, словно проклятие, отравляя ему жизнь. Вот бедняга! Черный слон стал символом его несчастий. Судьба, ничего не скажешь! Это единственная фигура, которая напрочь разрушала гамбит Парди. Комбинация «слон-конь» всегда сбивала его расчеты, делала всю его любимую теорию недееспособной, и в итоге труд всей его жизни оказался мыльным пузырем. И теперь, когда ему выпал случай стать равным великому Рубинштейну, снова появился этот злосчастный слон и смешал его с серой массой посредственных игроков.

Через несколько минут мы попрощались и направились в сторону Вест-Энд-авеню, где взяли такси.

— Неудивительно, Вэнс, — заметил Маркхэм, когда мы ехали в центр, — что Парди аж побелел при одном вашем упоминании о том, что черный слон в полночь вырвался на свободу. Возможно, он подумал, что вы намеренно оскорбляете его, вновь напоминая о его жизненном фиаско.

— Возможно… — Вэнс мечтательно смотрел на сгущавшиеся сумерки. — Чертовски странно, что слон преследовал его все эти годы, словно злой гений. Повторяющиеся провалы, подобные этому, иногда способны влиять на самые стойкие умы и вызывать у них желание отомстить всему миру, возводя причину неудач в некий символ божественной справедливости.

— Довольно трудно представить Парди в роли мстителя, — возразил Маркхэм, затем он спросил: — Чего вы добивались, выясняя о расхождении во времени в партии между Парди и Рубинштейном? Положим, Рубинштейну и впрямь потребовалось сорок пять минут, чтобы обдумать свою комбинацию. Игра-то все равно закончилась после часа ночи. Мне кажется, что после вашего визита к Арнессону мы никак не продвинулись в расследовании.

— Это оттого, что вам не знакомы привычки шахматистов и нравы шахматного сообщества. Во время подобных встреч ни один игрок не сидит за столом, пока противник обдумывает очередной ход. Он разгуливает вокруг стола, разминает затекшие мышцы, выходит подышать свежим воздухом, любезничает с дамами, пьет лимонад и даже с удовольствием обедает или ужинает. В прошлом году на Манхэттенском турнире играли за четырьмя столами, и было в порядке вещей, что одновременно пустовало три стула. Парди — довольно нервный тип. Он не стал бы сидеть и наблюдать за размышлениями Рубинштейна.

Вэнс закурил:

— Маркхэм, проведенный Арнессоном разбор игры доказывает, что около полуночи Парди в течение сорока пяти минут был предоставлен самому себе.

За обедом о деле старались не упоминать, но, когда мы устроились в уединенном уголке гостиной клуба, Маркхэм снова завел о нем разговор.

— Никак не пойму, — начал он, — почему пробел в алиби Парди означает для нас продвижение вперед. Наоборот, это еще больше усложняет и без того донельзя запутанную ситуацию.

— Да, — вздохнул Вэнс. — Мы живем в грустном и жестоком мире. И каждый новый шаг еще больше запутывает клубок. Самое удивительное состоит в том, что правда у нас перед носом, а вот разглядеть ее мы не можем.

— Нет никаких свидетельств против кого-либо. У нас нет даже подозреваемого, чья вина доказывалась бы всей логикой развития событий.

— Я бы так не сказал. Это чисто математическое преступление, а уж математиков вокруг нас полным-полно.

За все время расследования никто не был назван в качестве вероятного убийцы, однако каждый из нас в глубине души осознавал, что один из тех, с кем мы говорили, и есть настоящий преступник. Все это выглядело столь ужасно, что мы даже себе боялись в этом признаться. Поэтому с самого начала мы прятали наши истинные мысли и опасения за целой чередой обобщений.

— Математическое преступление? — переспросил Маркхэм. — Это дело представляется мне серией бессмысленных злодейств, совершенных спятившим маньяком.

Вэнс покачал головой:

— Наш преступник более чем в своем уме, Маркхэм. И действия его не бессмысленны, они изуверски логичны и тщательно выверены. Да, задумывались они со зловещим юмором и чудовищно циничным содержанием и исполнением, однако сами по себе они изящно отточены и рациональны.

Маркхэм задумчиво посмотрел на Вэнса.

— Каким образом вы увязываете эти преступления по стихотворениям из «Песенок Матушки Гусыни» с математическим складом ума? — спросил он. — Как можно рассматривать их с логической точки зрения? Для меня это какие-то кошмары, не имеющие ничего общего со здравым умом.

Вэнс поудобнее устроился в кресле и несколько минут молча курил. Затем он начал анализировать дело, причем не только разъясняя мнимое безумие каждого из убийств, но и приводя все события и их участников к некоему общему знаменателю. Доскональная точность его доводов, к сожалению, стала нам ясна со всей трагической ясностью только много дней спустя.

— Чтобы понять эти преступления, — начал он, — нам, прежде всего, необходимо рассмотреть мышление математика и его мироощущение, поскольку все его расчеты априори предполагают относительную незначительность нашей планеты и чрезвычайно низкую цену человеческой жизни, даже полное пренебрежение ею. Перво-наперво представим себе само поле деятельности математика. С одной стороны, он пытается измерить бесконечное пространство парсеками и световыми годами, с другой — стремится проникнуть в тайны электрона, который настолько мал, что пришлось изобрести Резерфордово число — наномикрон. Представления его лежат в трансцендентных перспективах, где Земля со всем ее населением есть стремящаяся к нулю величина. Отдельные звезды — например, Арктур, Кассиопея и Бетельгейзе, — которые он рассматривает как мелкие и незначительные объекты, на самом деле во много раз больше всей нашей Солнечной системы. Шейпли оценивает диаметр Млечного Пути в триста тысяч световых лет. Однако для приблизительной оценки диаметра Вселенной мы должны сложить десять тысяч Млечных Путей. В трехмерном, или кубическом, представлении это в триллионы раз превосходит возможности астрономических наблюдений. Или, если представить то же, но относительно мер веса, Солнце в триста двадцать четыре тысячи раз тяжелее Земли, вес же Вселенной теоретически оценивается в тысячи триллионов Солнц. Неудивительно, что люди, оперирующие такими колоссальными величинами, частенько теряют ощущение реальности.

Вэнс небрежно махнул рукой.

— Но это все — элементарные величины, так сказать, для рутинных, каждодневных вычислений. Настоящие теоретики заглядывают гораздо дальше. Они оперируют абстрактными и зачастую противоречивыми категориями и понятиями, которые средний человек просто не в силах осознать. Теоретик живет в таких областях, где время в нашем обычном понимании не имеет иного значения, кроме как продукт мыслительной деятельности, и превращается в четвертую координату трехмерного пространства. Расстояние также теряет смысл и служит лишь для связи точек, поэтому существует бесконечное число кратчайших путей, связующих две данные точки. Понятия причины и следствия низводятся до удобного инструмента объяснения различных явлений. Прямых линий там не существует, и они не подлежат описанию, масса там бесконечно растет по мере приближения к скорости света, там само пространство описывается с помощью кривых. Там существуют низшие и высшие порядки бесконечности, там закон всемирного тяготения не действует, а заменяется пространственной характеристикой. В итоге получается, что яблоко падает не потому, что притягивается Землей, а потому, что следует вдоль галактического вектора.

В эмпиреях современной математики кривые существуют без касательных. Ни Ньютон, ни Лейбниц, ни Бернулли и представить себе не могли сплошную кривую без касательных, иными словами — непрерывную функцию без дифференциального коэффициента. И вправду, никто не в состоянии описать подобное противоречие, ибо оно выходит за рамки воображения. И тем не менее в нынешней математике работа с кривыми без касательных — обычное дело. Более того, число пи — наш старый школьный друг, — считавшееся незыблемым, более не является константой. Теперь соотношение между диаметром и длиной окружности меняется в зависимости от того, измеряете вы статичную окружность или же вращающуюся… Я вас не утомил?

— Вне всякого сомнения, — раздраженно буркнул Маркхэм. — Однако продолжайте, только пусть ваши рассуждения послужат нашим земным целям.

Вэнс вздохнул и укоризненно покачал головой, но тотчас вновь принял серьезный вид:

— Современные математические концепции уводят человека из реальной жизни в мир отвле— ченных размышлений. Это приводит к развитию того, что Эйнштейн называл самой извращенной формой воображения — патологическому индивидуализму. Например, Зильберштейн отстаивает теорию пяти— или даже шестимерного пространства и всерьез размышляет о способности человека увидеть событие до того, как оно произойдет. Заключения, основанные на концепции Фламмариона под названием «Люмен», включающей некоего субъекта, способного передвигаться быстрее скорости света и пребывать во времени, текущем вспять, — сами по себе могут оказать разрушительное воздействие на традиционное и рациональное восприятие действительности. Но есть и еще одно порождение теории, куда более причудливое и фантастическое, чем «Люмен», — разумеется, с точки зрения обыденного мышления. Это гипотетическое создание может одновременно перемещаться сквозь все миры с бесконечной скоростью, таким образом окидывая всю историю человечества одним взглядом. С Альфа Центавры оно увидит Землю такой, какой она была четыре года назад, с Млечного Пути оно увидит ее во времена египетских фараонов; наконец, оно сможет выбрать такую точку в пространстве, откуда сразу видны ледниковый период и сегодняшний день!

Вэнс поудобнее устроился в кресле.

— Одних размышлений о простом постулате бесконечности вполне достаточно, чтобы внести сильное смятение в мысли обычного человека. Но как быть с популярной нынче гипотезой, что мы не можем постоянно двигаться вдоль по прямой линии, в конце концов не вернувшись к исходной точке? Короче говоря, мы можем отправиться на Сириус и сколь угодно дальше, но мы не сможем выйти за пределы Вселенной — в конечном итоге мы вернемся в свою отправную точку, НО ТОЛЬКО С ДРУГОЙ СТОРОНЫ! Как, по-вашему, Маркхэм, эта идея соответствует тому, что мы подразумеваем под здравым смыслом? Но, какой бы парадоксальной и непостижимой она ни казалась, эта гипотеза — полный примитив по сравнению с другими физико-математическими теориями. Взять хотя бы проблему близнецов. Один из них после рождения отправляется на Арктур, то есть с ускорением в гравитационном поле, и по возвращении обнаруживает, что он гораздо младше своего брата. Если же мы примем, что они движутся в Галилеевом пространстве с одинаковой скоростью относительно друг друга, то каждый из близнецов будет считать, что его брат младше его!

Это не парадоксы логики, Маркхэм, это всего лишь парадоксы чувств. Математика объясняет их логически и научно. Я пытаюсь доказать, что все кажущееся обычному человеку противоречивым и даже абсурдным является для математического сообщества прописными истинами. Физик-теоретик вроде Эйнштейна заявляет, что диаметр космического пространства — космоса! — составляет сто миллионов световых лет, и считает свои расчеты единственно верными. На вопрос, что же лежит за этим пределом, следует ответ: предела нет, эти границы включают все. Какая прелесть — бесконечность конечна! Или, как бы выразился ученый, пространство безгранично, но конечно. Маркхэм, поразмышляйте над этой идейкой с полчасика, и вы почувствуете, что сходите с ума.

Вэнс ненадолго умолк и закурил сигарету.

— Пространство и материя — вот поля деятельности математиков. Эддингтон считает материю характеристикой пространства, этакой шишкой в пустоте, в то время как Вайль считает пространство характеристикой материи — для него пустое пространство есть бессмыслица. Поэтому Кантовы ноумен и феномен сделались взаимозаменяемыми — даже философия теряет всякую значимость. Но, когда мы доходим до математической гипотезы о конечном пространстве, все рациональные законы теряют силу. По Де Ситтеру, пространство имеет форму шара, или сферы. Эйнштейново пространство представляет собой цилиндр, на краях которого материя стремится к нулю, — это называется «граничным условием». Пространство Вайля, основанное на механике Маха, имеет седловидную форму… Итак, что происходит с природой, с миром, в котором мы живем, с человечеством, когда мы противопоставляем их подобным выкладкам? Эддингтон настаивает, что законов природы не существует, поскольку природа неподвластна законам, поскольку для этого нет разумно-достаточной причины. А Бертран Рассел подводит черту под всеми современными физическими открытиями, утверждая, что материю следует рассматривать как группу случайных явлений и что материя сама по себе может вовсе и не существовать! Видите, к чему это ведет? Если сам мир беспричинен и зачастую нематериален, то что такое простая человеческая жизнь? Или народ? Или весь род человеческий?

Вэнс посмотрел на Маркхэма, и тот неохотно кивнул.

— Я слежу за ходом ваших мыслей, — произнес он. — Но вы изъясняетесь как-то туманно, если не сказать — эзотерически.

— Стоит ли удивляться, — спросил Вэнс, — что человек, погруженный в колоссальные, вселенского масштаба гипотезы, где отдельные личности и все человечество являются бесконечно малыми величинами, может со временем полностью утратить чувство реальности и отношение к общепринятым ценностям и начать испытывать острое отвращение к людям вообще и к человеческой жизни в частности? Незначительные, с его точки зрения, события станут лишь докучать ему, каждый раз мешая его мысленному единению с макрокосмосом. Это неизбежно приведет к тому, что его отношение к миру сделается донельзя циничным. В душе он будет глумиться над какой-то там моралью и презрительно взирать на копошащихся вокруг него ничтожеств. Возможно, в его видении будет присутствовать и элемент садизма, поскольку цинизм есть форма садизма…

— Но преднамеренное, тщательно спланированное убийство! — возразил Маркхэм.

— Давайте рассмотрим психологический аспект этого дела. У нормального человека, живущего обычной жизнью, поддерживается баланс между сознательным и бессознательным, эмоции не накапливаются, ибо находят постоянный выход. Но у человека не совсем нормального, который все время занят напряженным умственным трудом и сурово подавляет все эмоции, малейшее преобладание бессознательного может выразиться в самых диких проявлениях. Долгое сдерживание эмоций и сильная умственная деятельность без должного отдыха или эмоциональной разрядки способны привести к взрыву, последствия которого могут носить самый ужасающий характер. Ни один человек, сколь бы он ни был развит интеллектуально, не сможет избежать этого. Математик, опровергающий законы природы, тем не менее подвластен им. И вправду, его полное погружение в высоконаучные гипотезы еще больше усиливает натиск скрываемых эмоций. И «вышедшая из берегов» природа, чтобы сохранить естественное равновесие, иногда вызывает самые непредсказуемые реакции. Несмотря на свой ужасающий юмор и извращенную веселость, они тем не менее являют собой полную противоположность высоконаучным и невразумительным математическим теориям. Сам факт того, что выдающиеся физики-теоретики Вильям Крукс и Оливер Лодж сделались убежденными спиритистами, содержит в себе этот психологический феномен.

Вэнс несколько раз затянулся табачным дымом:

— Маркхэм, нам никуда не деться от следующего факта: все эти фантастические и кажущиеся невероятными убийства спланированы математиком, подсознательно стремящимся дать выход эмоциям, тщательно подавлявшимся долгие годы напряженного умственного труда. Преступления полностью соответствуют указанным условиям: тщательно и точно продуманы, прекрасно исполнены. Никаких огрехов, никаких следов и, по всей видимости, никаких мотивов. Кроме богатого воображения и точности, все другие проявления безошибочно указывают на развитый абстрактный ум, вырвавшийся из клетки взбесившегося служителя чистой науки.

— Но откуда этот дикий юмор? — спросил Маркхэм. — Как вы увязываете «Матушку Гусыню» со своей теорией?

— Наличие задавленных эмоций, — объяснил Вэнс, — всегда способствует проявлению юмора. Дюга определяет юмор как разрядку, сброс напряжения. Бэйн и Спенсер называют юмор избавлением от чопорности и условностей. Самой благодатной почвой для его проявления является накапливаемая эмоциональная энергия, которая, по Фрейду, требует своевременного высвобождения. Что же касается «Матушки Гусыни», то здесь наш математик совершает самый, с его точки зрения, легкомысленный поступок, чтобы уравновесить свои напряженные интеллектуальные усилия. Он как будто цинично восклицает: «Глядите! Вот мир, который вы воспринимаете всерьез, поскольку понятия не имеете о других, бесконечных мирах. Жизнь на Земле — детская игра, и стоит она лишь того, чтобы над ней подшутить». И такое поведение полностью соответствует психологии: после любого длительного умственного напряжения реакция принимает обратную форму — самые серьезные и горделивые станут играть в детские игры. Это, кстати, объясняет поведение шутника с садистскими наклонностями.

Более того, у всех садистов присутствует комплекс инфантильности. Маленький ребенок полностью лишен морали. Поэтому человек, испытывающий подобные инфантильные обратные реакции, находится за гранью добра и зла. Многие математики даже придерживаются мнения, что все обычаи, долг, мораль, добро и прочее не что иное, как плод свободно мыслящих умов. Для них этика есть пространство, населенное понятийными призраками, они даже позволяют себе предполагать, что истина — лишь плод чьего-то воображения. Добавьте сюда оторванность от повседневной жизни и презрение к людям, проистекающие от долгих размышлений о высоких материях, — и перед вами полный набор условий, способствующих совершению преступлений, которые мы сейчас расследуем.

Когда Вэнс закончил, Маркхэм долгое время сидел, погрузившись в собственные размышления. Затем он беспокойно заворочался в кресле.

— Я понимаю, — начал он, — что под роль убийцы подходят почти все. Но как вы объясните все эти послания в газеты?

— Юмором надо делиться, — ответил Вэнс. — Шут сыт тогда, когда его слышат. Кроме того, стремление дать о себе знать вполне вписывается в это дело.

— А как же другое прозвище Епископа — Слон?

— А, вот это и есть самый главный момент, ведь смысл этого смертельного пиршества юмора заключается в скрытом значении. Давным-давно, на заре феодализма, фигура, сегодня известная как «слон», называлась «епископ».

Маркхэм медленно повернулся к Вэнсу:

— А шахматист и астроном так же вписываются в вашу теорию, как и математик?

— Да, — ответил Вэнс. — Со времен Филидора, Стаутона, когда шахматы больше относились к разряду изящных искусств, эта игра, можно сказать, трансформировалась в почти что точную науку и за период «правления» Капабланки сделалась по большей части предметом абстрактных математических экзерсисов. Мароши, Ласкер и Видмар — все они неплохие математики. Что же до астронома, который в прямом смысле рассматривает Вселенную, то у него может возникнуть гораздо более острое чувство ничтожности всего земного, чем у физика-теоретика. Окуляр телескопа заставляет воображение бушевать. Сама теория о существовании жизни на других планетах отодвигает жизнь на Земле на второй план. Часами глядя на Марс, праздно размышляя о том, что его обитатели превосходят нас по численности и особенно по интеллекту, человек с трудом возвращается на грешную землю с ее суетными заботами.

Воцарилось молчание. Затем Маркхэм спросил:

— Почему в тот вечер Парди взял черного слона из коробки Арнессона, а не из клуба, где никто бы и не заметил пропажи?

— Мы слишком мало знаем о мотиве, чтобы ответить на этот вопрос. Он мог взять его, чтобы потом как-то использовать в своих целях. Но какие у вас есть свидетельства, что он виновен? Все возможные подозрения не позволят вам предпринять что-либо против него. Даже если бы мы наверняка знали, кто убийца, мы все равно бессильны… Говорю вам, Маркхэм, нам противостоит изощренный ум. Он обдумывает каждый шаг и рассчитывает последствия. Наш единственный шанс — создать собственные доказательства, нащупав слабое место в комбинации убийцы.

— Завтра с самого утра, — мрачно объявил Маркхэм, — я отправлю Хита досконально изучить алиби Парди. К полудню к нему присоединятся еще двадцать человек. Они опросят всех зрителей, присутствовавших на турнире, и жителей всех домов между Манхэттенским шахматным клубом и особняком Драккера. Если мы найдем кого-нибудь, кто видел Парди рядом с домом Драккера около полуночи, у нас будут весьма красноречивые косвенные доказательства против него.

— Да, — согласился Вэнс, — это послужит нам хорошей отправной точкой. Парди будет весьма нелегко объяснить, почему во время партии с Рубинштейном он находился в шести кварталах от клуба как раз в то время, когда некто оставил черного слона у порога комнаты миссис Даккер… Да-да, пусть Хит и его подчиненные вплотную займутся этим вопросом. Это позволит нам здорово продвинуться вперед.

Но сержанта так и не вызвали: следующим утром, около девяти часов, Маркхэм позвонил Вэнсу и сообщил ему, что Парди покончил с собой.

Ошеломительное известие о смерти Парди, казалось, вывело Вэнса из равновесия. Недоверчиво глядя на Маркхэма, он торопливо позвонил, и появился Карри. Сыщик приказал слуге подать ему одежду и чашку кофе. Он надевал костюм с каким-то возбужденным нетерпением.

— Вот это да, Маркхэм! — воскликнул он. — Это нечто из ряда вон… Как вы узнали об этом?

— Профессор Диллар позвонил мне домой чуть меньше получаса назад. Прошлой ночью Парди застрелился в помещении стрелкового клуба, в доме профессора. Пайн обнаружил труп нынче утром и тотчас доложил хозяину. Я связался с сержантом Хитом, а затем приехал сюда. Мне кажется, что нам следует отправиться туда немедленно.

Маркхэм на минуту умолк, раскуривая сигару:

— Похоже, «дело Епископа» можно закрывать. Финал не то чтобы убедительный, но, возможно, наилучший для всех причастных к этому делу.

Вэнс медлил с ответом. Он рассеянно потягивал кофе, затем встал, взял шляпу и трость.

— Самоубийство… — бормотал он, спускаясь по лестнице. — Да, по идее все сходится. Но, как вы выразились, неубедительно, весьма неубедительно.

Мы подъехали к дому Диллара, где нас встретил Пайн. Не успел профессор пройти к нам в гостиную, как раздался звонок в дверь, и в дом энергично влетел Хит, настроенный по-боевому.

— Это все объясняет, сэр! — восторженно сказал он Маркхэму, обменявшись с ним крепким рукопожатием. — В тихом омуте… Кто бы знал? И кто бы мог подумать?

— Ах, сержант, — протянул Вэнс, — давайте не будем сейчас забивать себе головы. Это утомляет. Сейчас нам нужен ясный ум.

Профессор Диллар проводил нас в стрелковый клуб. Все окна были зашторены, а свет все еще горел. Я обратил внимание на плотно закрытые окна.

— Я оставил все как было, — объяснил профессор.

Маркхэм подошел к большому плетеному столу в центре комнаты. Тело Парди неуклюже лежало в кресле напротив двери, что вела на стрельбище. Голова и плечи покоились на столе, правая рука свисала вдоль тела, а пальцы все еще сжимали пистолет. В правом виске зияла ужасная рана, а на столе собралась лужица свернувшейся крови.

Мы смотрели на тело Парди всего несколько секунд, поскольку наше внимание привлекло донельзя странное и совершенно неуместное сооружение. Лежавшие на столе журналы были отодвинуты в сторону, а на освободившемся пространстве прямо перед трупом возвышался изящный карточный домик. Четыре стрелы как бы образовывали дворовый забор, а спички изображали садовые дорожки. Эта конструкция привела бы любого ребенка в неописуемый восторг, и я тотчас вспомнил недавние слова Вэнса о том, что гении отдыхают, играя в детские игры. Было что-то невыразимо жуткое в этом несообразном соседстве детской забавы и ужасной смерти.

Вэнс взирал на всю сцену грустным и встревоженным взглядом.

— Остановись, путник, здесь покоится Джон Парди, — пробормотал он с оттенком благоговения. — А вот дом, который построил Джек… карточный домик…

Фило шагнул вперед, чтобы поближе рассмотреть сооружение, но задел край стола бедром — стол чуть дернулся, и величественное творение рухнуло.

Маркхэм повернулся к Хиту:

— Вы вызвали судмедэксперта?

— Так точно.

Казалось, сержант не мог отвести глаз от стола.

— Бэрк тоже подъедет, вдруг он понадобится.

Хит подошел к окнам и поднял шторы — комната тотчас озарилась ярким дневным светом. Затем он вернулся к телу Парди и начал внимательно его осматривать. Вдруг сержант опустился на колени и вытянул шею.

— Похоже, что в ящике был пистолет тридцать восьмого калибра, — заметил он.

— Несомненно, — кивнул Вэнс, доставая портсигар.

Хит поднялся, подошел к комоду и изучил содержимое ящиков:

— Точно, я так и думал. Надо, чтобы мисс Диллар его опознала после того, как закончит судмедэксперт.

В этот момент в комнату влетел Арнессон, одетый в блестящий красно-желтый халат.

— Тысяча чертей! — воскликнул он. — Пайн только что мне все рассказал.

Он подошел к столу и уставился на труп Парди:

— Самоубийство, говорите? Но почему он не совершил это представление у себя дома? Весьма неосмотрительно с его стороны нагадить в чужом доме подобным образом. Впрочем, все шахматисты таковы.

Он поднял глаза и посмотрел на Маркхэма:

— Надеюсь, это не ввергнет нас в еще большие неприятности? Хватит с нас этой дурной славы. Отвлекает от размышлений. Когда вы сможете убрать отсюда тело этого бедняги? Не хочу, чтобы Белль видела это.

— Тело увезут, как только его осмотрит судмедэксперт, — ледяным тоном парировал Маркхэм. — В мисс Диллар нет никакой необходимости.

— Прекрасно.

Арнессон все еще стоял и смотрел на мертвеца. Лицо молодого человека постепенно принимало цинично-сочувственное выражение.

— Бедняга! Жизнь оказалась для него слишком тяжелым бременем. Обостренные чувства и никакой физической стойкости. Он воспринимал все слишком серьезно. Скорбел о своей судьбе с тех пор, как его гамбит оказался мыльным пузырем. А другого занятия он так и не смог найти. Этот черный слон повсюду преследовал его, потому-то, наверное, он и съехал с катушек. Честное слово, нисколько не удивлюсь, что эта мысль довела его до саморазрушения. Он, наверное, вообразил себя черным слоном, или, как его называли в Средние века, «епископом», призванным вернуться в мир неким ангелом возмездия.

— Неплохая мысль, — заметил Вэнс. — Кстати, когда мы обнаружили тело, на столе красовался карточный домик.

— Ха! А я-то подумал, откуда здесь карты, — может, он раскладывал пасьянс, перед тем как… Карточный домик, вы говорите? Звучит довольно глупо. Вы уже знаете ответ?

— Не до конца. Возможно, что-то разъяснит строка «Дом, который построил Джек».

— Понятно. — Арнессон вдруг насупился. — Играл в детские игры до самого конца, даже сам с собой. Странная, однако, фантазия. Пожалуй, надо все-таки одеться, — заключил Сигурд, зевнув, и отправился наверх.

Профессор Диллар смотрел ему вслед раздосадованным отеческим взором. Он повернулся к Маркхэму и раздраженно махнул рукой:

— Он всегда защищается от отрицательных эмоций и стыдится своих чувств. Не воспринимайте его беспечную позу всерьез.

Не успел Маркхэм ответить, как Пайн привел в комнату детектива Бэрка. Тут Вэнсу представилась возможность допросить дворецкого о тех обстоятельствах, при которых он обнаружил тело Парди.

— Каким образом вы оказались в помещении клуба сегодня утром? — спросил он.

— В кладовке было душновато, сэр, — ответил Пайн, — и я открыл дверь возле лестницы, чтобы немного проветрить. Потом я увидел, что шторы опущены…

— Выходит, шторы на ночь не опускают?

— Нет, сэр, в этой комнате не опускают.

— А окна?

— Я всегда их немного приоткрываю на ночь.

— И прошлой ночью они были приоткрыты?

— Да, сэр.

— Очень хорошо. И что же было после того, как вы утром открыли дверь?

— Я решил, что надо выключить свет, подумав, что мисс Диллар забыла сделать это вчера. Но, как только я заметил у стола этого несчастного джентльмена, я сразу поднялся наверх и все рассказал профессору Диллару.

— А Бидл знает о трагедии?

— Я известил ее сразу после того, как прибыли ваши люди.

— В котором часу вы и Бидл вчера легли спать?

— В десять вечера, сэр.

Когда Пайн вышел, Маркхэм обратился к профессору Диллару:

— Было бы неплохо, если бы вы рассказали нам все, что знаете, пока мы ждем доктора Дорема. Быть может, поднимемся наверх?

Бэрк остался в стрелковом клубе, а мы прошли в библиотеку.

— Боюсь, что мало чего смогу вам рассказать, — начал профессор, устраиваясь в кресле и доставая свою трубку.

В его поведении сквозили нарочитая сдержанность и какая-то отстраненность. Казалось, он не был расположен к беседе с нами.

— Парди появился здесь вчера вечером после ужина, якобы для того, чтобы поговорить с Арнессоном, но, возможно, на самом деле ему хотелось повидаться с Белль. Она, однако, отговорилась тем, что у нее сильно болит голова, и легла спать. Парди же оставался у нас примерно до половины двенадцатого. Потом он ушел, и больше я его не видел, пока Пайн не сообщил мне об этом ужасном известии сегодня утром.

— Но если, — перебил его Вэнс, — мистер Парди пришел повидать вашу племянницу, как вы объясните то, что он оставался у вас и после того, как Белль ушла к себе?

— Я этого никак не объясню, — растерянно ответил старик. — При взгляде на него, у меня создалось впечатление, что он что-то задумал и ему очень хочется с кем-то поговорить. Скажу прямо, мне пришлось непрозрачно намекнуть ему, что я устал, после чего он собрался уходить.

— А где был вечером мистер Арнессон?

— Здесь. Он принимал участие в нашей беседе примерно час, после того как Белль ушла к себе. Он весь день занимался делом Драккера и совсем вымотался.

— В котором часу это было?

— Около половины одиннадцатого.

— Значит, вы утверждаете, — продолжал Вэнс, — что мистер Парди произвел на вас впечатление человека, находящегося в состоянии стресса?

— Не то чтобы стресса. — Профессор нахмурился и закурил трубку. — Он выглядел подавленным и очень унылым.

— Вам не показалось, что он чего-то боялся?

— Нет, совсем не это. Скорее всего, его терзала какая-то печаль и он никак не мог от нее избавиться.

— Когда он уходил, вы спустились вниз вместе с ним? Вы видели, куда он направился?

— Нет. Мы всегда относились к Парди по-свойски. Он попрощался и вышел из комнаты. Я был уверен, что он пошел к парадной двери и вышел на улицу.

— Вы сразу же отправились к себе?

— Минут через десять — я остался, чтобы привести в порядок бумаги, с которыми работал.

Вэнс погрузился в молчание — что-то его в этом эпизоде сильно озадачило. Допрос продолжил Маркхэм.

— Полагаю, — начал он, — что бесполезно спрашивать вас, слышали ли вы прошлой ночью звук, похожий на выстрел.

— Все было тихо, — ответил профессор. — В любом случае звук из стрелкового клуба сюда бы не дошел. Два марша ступеней, большой холл и проход на первом этаже плюс три тяжелых двери. Ко всему в этом доме очень толстые и прочные стены.

— И никто снаружи, — добавил Вэнс, — также не услышал бы выстрела, потому как окна в стрелковом клубе были закрыты и зашторены.

Профессор кивнул и смерил его испытующим взглядом:

— Совершенно верно. Я вижу, что вы тоже заметили это обстоятельство. Мне не совсем понятно, зачем Парди понадобилось закрывать окна.

— Особенности поведения самоубийц еще недостаточно изучены, — как бы невзначай ответил Вэнс.

Затем, после короткой паузы, он спросил:

— О чем вы беседовали с мистером Парди примерно за час до его ухода?

— Мы говорили очень мало. Я был поглощен новой работой Милликана в «Физикс Ревью» касательно щелочных дублетов и старался заинтересовать его этим предметом, но он, как я уже сказал, был озабочен чем-то иным, поэтому большую часть времени передвигал фигуры на шахматной доске.

— Ах, действительно? Это чрезвычайно интересно.

Вэнс взглянул на доску — какие-то фигуры все еще стояли там. Он быстро поднялся и подошел к шахматному столику. Минуту спустя он вернулся и снова сел в кресло.

— Очень занимательно, — пробормотал он, закуривая. — Он, вне всякого сомнения, еще раз прокручивал эндшпиль в партии с Рубинштейном, прежде чем спустился вниз. Фигуры занимают ту позицию, при которой он сдался, — его ждал неизбежный мат в пять ходов черным слоном.

Профессор Диллар с некоторым удивлением посмотрел на шахматный столик.

— Черный слон, — промолвил он чуть слышно. — Неужели это он пожирал его изнутри? Невероятно, что такая мелочь могла оказать на него столь разрушительное воздействие.

— Не забывайте, сэр, — напомнил ему Вэнс, — что черный слон стал символом его неудач. Он воплощал крушение всех его надежд. И куда менее значимые причины толкали людей на самоубийство.

Несколько минут спустя Бэрк доложил, что прибыл судмедэксперт. Оставив профессора в библиотеке, мы снова спустились в стрелковый клуб, где доктор Дорем занимался осмотром трупа.

Увидев нас, он махнул рукой. От его неиссякаемой веселости не осталось и следа.

— Когда все это кончится? — ворчал он. — Мне не по нутру сама атмосфера. Убийства, смерть от нервного потрясения, самоубийство. У любого мурашки по телу пойдут. Нет, уж лучше найду-ка я себе спокойную работу где-нибудь на бойне.

— Мы считаем, — заявил Маркхэм, — что это последний случай.

Дорем воскликнул:

— Вот как! Неужели последний, а? Епископ кончает с собой, предварительно повергнув город в панический ужас. Вообще-то резонно. Надеюсь, что вы правы.

Доктор снова склонился над телом, разжал окоченевшие пальцы, и пистолет грохнулся на пол.

— Это в ваш арсенал, сержант.

Хит спрятал оружие в карман.

— Когда он умер, доктор?

— О, около полуночи, может, чуть раньше или позже. Еще дурацкие вопросы будут?

Хит усмехнулся:

— Вы не сомневаетесь, что это действительно самоубийство?

Дорем готов был испепелить сержанта взглядом:

— А что же это еще? Бомба анархиста?

Последовали аргументы профессионала:

— Оружие было у него в руке. Следы пороха на виске. Входное отверстие соответствует калибру оружия и находится там, где и должно быть. Положение тела естественное. Не вижу ничего подозрительного. Что, кто-то сомневается?

— Наоборот, доктор, — ответил Маркхэм, — с нашей точки зрения, все указывает на самоубийство.

— Так оно и есть. Впрочем, я еще посмотрю повнимательнее. Сержант, помогите-ка мне.

Пока Хит помогал переносить тело Парди на тахту для более детального осмотра, мы направились в гостиную, куда вскоре явился Арнессон.

— Ну, и каков вердикт? — спросил он, падая в ближайшее кресло. — Полагаю, нет сомнений, что бедняга сам наложил на себя руки?

— А почему вы вдруг об этом спрашиваете? — поинтересовался Вэнс.

— Да просто так, досужие домыслы. Здесь слишком много странностей.

— О да, безусловно, — согласился Вэнс, выпустив струйку дыма. — Нет, наш судмедэксперт полагает, что сомнений быть не может. Кстати, не поразил ли вас Парди своей тягой к саморазрушению?

Арнессон задумался.

— Трудно сказать, — заключил он. — Он никогда не отличался веселым нравом. Но самоубийство? Не знаю… Кстати, вы сами сказали, что сомнений здесь нет.

— Именно, именно так. А как этот новый поворот вписывается в вашу формулу?

— Конечно же, разваливает все уравнение. Хватит предположений и домыслов.

Несмотря на сказанное им, выглядел он как-то неуверенно.

— Одного не пойму, — добавил он, — почему он выбрал именно стрелковый клуб. В его собственном доме достаточно места, чтобы покончить с собой.

— В клубе было подходящее оружие, — предположил Вэнс. — Да, чуть не забыл. Сержант Хит хотел бы, чтобы мисс Диллар опознала пистолет — чисто для проформы.

— Легко. Где он?

Хит подал оружие Арнессону, и тот направился к выходу.

— И еще, — остановил его Вэнс, — спросите мисс Диллар, держала ли она в клубе колоду игральных карт.

Через несколько минут Арнессон вернулся и рассказал, что именно этот пистолет хранился в ящике комода, что карты лежали в ящике стола и что Парди знал об этом.

Вскоре появился доктор Дорем и подтвердил свое заключение: Парди действительно застрелился.

— Я занесу это в протокол. Иначе и быть не может. Конечно, бывают и инсценированные самоубийства, но это уже ваша епархия. Здесь же ничего подозрительного.

Маркхэм удовлетворенно кивнул.

— У нас нет причин сомневаться в ваших выводах, доктор. На самом деле самоубийство прекрасно вписывается в ту картину, которую мы имеем. Оно приводит кровавое пиршество Епископа к логическому завершению.

Прокурор встал со своего места с видом человека, только что сбросившего с плеч тяжкое бремя:

— Сержант, организуйте отправку тела в морг на вскрытие, но позже не забудьте заглянуть в клуб «Стивесант». Слава богу, что сегодня воскресенье! Можно хоть немного расслабиться.

В тот вечер Вэнс, Маркхэм и я сидели в клубной гостиной одни. Хит приехал и почти сразу уехал, а для прессы было составлено обтекаемое заявление, сообщавшее о самоубийстве Парди и дававшее понять, что дело Епископа можно считать закрытым. Вэнс, вопреки обыкновению, говорил очень мало. Он отказался внести какие-либо изменения в текст официального заявления и не хотел даже обсуждать новый поворот дела. Но теперь он дал выход сомнениям, которые одолевали его весь день.

— Слишком все просто, Маркхэм, слишком просто, слишком благовидно и правдоподобно. Все абсолютно логично, но все равно чего-то не хватает. Не представляю, что наш Епископ закончил бы свое празднество юмора таким банальным способом. Не надо большого ума, чтобы вышибить себе мозги, — это происходит сплошь и рядом. Не хватает оригинальности. Это просто недостойно кудесника, придумавшего убийства по «Песенкам Матушки Гусыни».

Маркхэм был явно раздражен этими словами:

— Вы же сами объясняли, как преступления совпадали с психологическими отклонениями у Парди. Мне кажется совершенно закономерным, что, исчерпав запас своих изуверских шуточек и дойдя до последнего предела, он должен был покончить с собой.

— Возможно, вы и правы, — вздохнул Вэнс. — У меня нет веских аргументов, чтобы спорить с вами, единственное — что я разочарован. Я не люблю внезапных перепадов сюжета, особенно когда они не соответствуют моему представлению о таланте драматурга. В данный момент смерть Парди выглядит чертовски аккуратной — все слишком тщательно подчищено. Здесь чувствуется практичность, но совсем нет воображения.

Маркхэм пытался сохранить терпение:

— Возможно, эти убийства исчерпали его воображение. Его самоубийство можно расценивать как занавес в конце пьесы. В любом случае это вполне вероятно. Поражение, разочарование, депрессия, полный крах всех надежд и стремлений служат причинами для самоубийства с незапамятных времен.

— Именно так. У нас есть обоснованный мотив или объяснение причин его самоубийства, но нам неизвестны мотивы убийств.

— Парди был влюблен в Белль Диллар, — возразил Маркхэм. — Он, скорее всего, знал, что на ее руку и сердце претендовал Робин. Он также жутко ревновал Белль к Арнессону.

— А убийство Спригга?

— Вот тут у нас нет данных.

Вэнс покачал головой:

— Мы не можем разделить преступления по мотивам. В основе всех их одна причина — чрезвычайно сильная патология.

Маркхэм нетерпеливо вздохнул:

— Даже если самоубийство Парди не связано с убийствами, мы в тупике в прямом смысле слова.

— Да-да, именно так. Чрезвычайно неприятно. Однако очень удобно для полиции. Они выходят из игры, по крайней мере на время. Но не судите строго мои капризы. Смерть Парди, вне всякого сомнения, связана с убийствами, причем весьма тесно.

Маркхэм неторопливо вынул сигару изо рта и несколько мгновений внимательно всматривался в лицо Вэнса.

— Вы, что же, сомневаетесь в том, — спросил он, — что Парди совершил самоубийство?

Вэнс медлил с ответом.

— Мне бы хотелось знать, — протянул он, — почему карточный домик так легко рухнул, когда я намеренно слегка задел стол?

— Что?

— И почему он устоял, когда голова Парди упала на стол, после того как он застрелился?

— Ничего странного, — ответил Маркхэм. — Первый толчок лишь чуть-чуть сдвинул карты…

Внезапно его глаза сузились.

— Вы, что же, думаете, что карточный домик построили ПОСЛЕ смерти Парди?

— Ах, мой дорогой друг! Я не строю никаких предположений — я лишь высказываю вслух то, что интересует мой пытливый ум.

Минуло восемь дней. Панихида по Драккеру прошла в небольшом доме на 76-й улице. На ней присутствовали только Диллары, Арнессон и несколько коллег покойного.

Мы с Вэнсом находились у дома в то утро, когда состоялись панихида и похороны. Наше внимание привлекла маленькая девочка, которая принесла букетик весенних цветов и попросила Арнессона передать их Драккеру. Я ожидал от него, по обыкновению, циничного ответа и немало удивился, когда он благодарно взял цветы и сказал ей почти нежно:

— Я сейчас же передам их ему, Мадлен. А Шалтай-Болтай благодарит тебя за то, что ты его помнишь.

Когда гувернантка увела девочку, он повернулся к нам:

— Это его любимица. Странный он был малый: в театр никогда не ходил, не любил путешествовать. Его единственной радостью было развлекать малышей.

Я упоминаю этот эпизод потому, что, несмотря на его незначительность, он окажется одним из важнейших звеньев в цепи доказательств, которые приведут к раскрытию «дела Епископа».

Смерть Парди создала поистине уникальную ситуацию в истории современной криминалистики. Заявление окружной прокуратуры содержало лишь намек на возможную виновность Парди в убийствах, но, поскольку против него не было выдвинуто никаких обвинений, дело прекратили, и весь город вздохнул с облегчением.

В Манхэттенском шахматном клубе это почти не обсуждали. Его члены полагали, что могла быть затронута репутация клуба, или же, напротив, они испытывали чувство благодарности к человеку, столько сделавшему для развития шахмат. Как бы то ни было, все, без исключения, члены клуба присутствовали на похоронах Парди.

Первое, что сделал Маркхэм после смерти Парди, — приказал выпустить Сперлинга. В тот же день полицейское управление поставило на всех папках с «делом Епископа» штамп «в архив» и сняло охрану с дома Диллара. Вэнс пытался протестовать против последней меры, однако, принимая во внимание отчет судмедэксперта и результаты вскрытия, полностью подтвердившие версию самоубийства, Маркхэму ничего другого не оставалось. Более того, он был глубоко убежден, что со смертью Парди дело закончилось само собой, и едко посмеивался над сомнениями Вэнса.

На следующий день после похорон Драккера Вэнс навестил Арнессона. Из разговора с ним он узнал, что Белль на месяц уехала к родственникам в Олбани. По словам Арнессона, она слишком много пережила и нуждалась в смене обстановки. Сигурд был очень расстроен ее отъездом и по секрету сообщил Вэнсу, что в июне они намерены пожениться. Вэнсу также стало известно, что по завещанию миссис Драккер в случае смерти ее сына все имущество отходило Белль Диллар и профессору. Этот факт чрезвычайно заинтересовал Вэнса.

Если бы я знал наперед, какие ужасы и кошмары ждут нас в ближайшие дни, я бы вряд ли все это выдержал. «Дело Епископа» не закончилось. Ужасная развязка ждала нас впереди, и неизвестно, как бы все повернулось, если бы у Вэнса не было двух версий, одна из которых отпала после смерти Парди.

Понедельник 25-го апреля стал началом конца. Мы условились поужинать с Маркхэмом, но едва сели за стол, как он рассказал нам о своем телефонном разговоре с Дилларом:

— Он очень просил меня заехать к нему именно сегодня вечером и при этом весьма настаивал на встрече. Он особо подчеркнул, что Арнессона не будет дома весь вечер и что подобная возможность нам вряд ли представится впредь, поскольку может быть слишком поздно. Я спросил, что все это значит, но он отказался от объяснений и настоятельно просил приехать после ужина.

Вэнс слушал все это с глубочайшим интересом:

— Мы обязаны поехать, Маркхэм. Я ждал подобного звонка или чего-то в этом роде. Возможно, мы наконец узнаем правду.

— Правду о чем?

— Виновен Парди или нет.

В половине девятого вечера мы позвонили в дверь дома Диллара, и Пайн проводил нас прямо в библиотеку.

Профессор встретил нас сдержанно.

— Хорошо, что вы приехали, Маркхэм, — сказал он, не вставая. — Садитесь в кресло, курите сигары. Я хотел бы побеседовать с вами, но разговор будет долгим. Мне очень тяжело…

Он умолк и принялся набивать трубку. Мы сидели и терпеливо ждали.

— Не знаю даже, с чего и начать, поскольку предмет разговора касается не физических явлений, а невидимого человеческого сознания. Я всю неделю боролся с неясными мыслями, неустанно одолевавшими меня, и я не вижу другого способа избавиться от них, кроме как поговорить с вами. Я предпочел бы поведать их вам в отсутствие Сигурда. Поскольку сегодня он отправился на «Борьбу за престол» Ибсена — кстати, его любимую пьесу, — я и воспользовался возможностью пригласить вас сюда.

— Чего же эти ваши мысли касаются? — спросил Маркхэм.

— Так, ничего особенного. Я уже сказал, что они очень неясные, но тем не менее досаждают мне все больше и больше. Досаждают настолько, — добавил он, — что я решил отправить Белль к родственникам. Разумеется, ей столько пришлось пережить, но главная причина в том, что меня терзают какие-то странные сомнения.

— Сомнения? — подался вперед Маркхэм. — Какие сомнения?

— Позвольте мне ответить вопросом на вопрос, — через некоторое время произнес Диллар. — Вы полностью удовлетворены тем, что ситуация с Парди сложилась именно так?

— То есть действительно ли он покончил с собой?

— Да, это и его предположительная виновность.

Маркхэм задумчиво откинулся на спинку кресла.

— А разве вы не полностью удовлетворены? — спросил он.

— Я не могу ответить на этот вопрос. — В голосе профессора послышались резкие нотки. — А вы не имеете права мне его задавать. Я просто хотел быть уверен, что власти, обладая всеми аргументами и свидетельствами, убеждены в том, что это ужасное дело закрыто.

Его лицо сделалось очень печальным.

— Если бы я знал, что это свершившийся факт, я бы избавился от смутных опасений, денно и нощно терзавших меня всю неделю.

— А если бы я сказал, что недоволен результатами?

На лице профессора изобразилось уныние.

— Самое трудное в этом мире, — произнес он, — это знать, в чем состоит твой долг, ибо он есть порождение разума, а эмоции всегда вмешиваются и вносят разброд в твердые намерения. Возможно, я зря пригласил вас сюда, поскольку обладаю только неясными подозрениями и зыбкими теориями. Однако есть вероятность, что мое внутреннее беспокойство основано на каком-то скрытом исходном пункте, о существовании которого я и не подозревал. Вы понимаете, о чем я?

Как бы пространно он ни изъяснялся, было ясно, что его и в самом деле гнетет нечто страшное. Поэтому Маркхэм сочувственно кивнул.

— Нет ровным счетом никаких причин сомневаться в заключении судмедэксперта, — объявил он нарочито официальным тоном. — Я понимаю, что схожесть этих трагедий могла привести к многочисленным сомнениям и опасениям. Я полагаю, что у вас не должно быть никаких оснований для тревоги.

— Искренне надеюсь, что вы правы, — пробормотал профессор, но было ясно, что он не удовлетворен. — Предположим, Маркхэм… Да, похоже, что вы правы.

Пока профессор занимался словоблудием, Вэнс спокойно курил, однако слушал его чрезвычайно внимательно. Теперь он задал Диллару вопрос:

— Скажите, профессор, могла ли какая-нибудь мелочь послужить основанием для вашего беспокойства?

— Нет, — последовал быстрый и резкий ответ, — я просто размышлял, анализируя все возможные повороты. Я не был бы настроен оптимистически без каких-либо оснований. Чистая логика хороша там, где она не касается вас лично. Но, если речь идет о личной безопасности, несовершенному человеческому уму требуются зримые свидетельства.

— Да-да, — согласился Вэнс, и я увидел, как между ними мелькнула искра понимания.

Маркхэм встал, чтобы попрощаться, но профессор уговорил его побыть еще немного.

— Скоро вернется Сигурд, он обрадуется вашему приходу. Я уже сказал, он на «Борьбе за престол», но он сразу после пьесы поедет домой. Кстати, мистер Вэнс, он говорил мне, что вы вчера вместе ходили на «Призраков». Вы разделяете его восторженное отношение к Ибсену?

— Я очень много его читал и не сомневаюсь, что это был истинный гений, однако я не нашел в нем ни эстетического изящества, ни философской глубины, как, например, в «Фаусте» Гете.

— Я вижу, что у вас с ним всегда будут разногласия.

Маркхэм отказался от приглашения остаться еще, и через несколько минут мы уже шли по Вест— Энд-авеню, вдыхая свежий апрельский воздух.

— Прошу вас заметить, дорогой мой Маркхэм, — заявил Вэнс, — что, кроме вашего скромного помощника, есть и другие люди, одолеваемые сомнениями относительно добровольного ухода Парди из жизни. Смею добавить, что профессор никоим образом не удовольствовался вашими заверениями.

— Его подозрительность вполне понятна, — парировал Маркхэм. — Эти убийства прошлись по нему и его близким паровым катком.

— Это не объяснение. Старик чего-то боится. И он знает что-то, о чем не хочет нам рассказывать.

— Не могу с вами согласиться.

— Ах, Маркхэм, дорогой мой! Разве вы не слышали его вымученного сбивчивого рассказа? Он будто хотел нам на что-то намекнуть, не говоря этого открытым текстом. Мы сами должны догадаться. Да! Вот почему он настоял, чтобы вы к нему приехали, когда Арнессон будет сидеть на драме Ибсена…

Вэнс вдруг умолк и остановился, словно наткнувшись на невидимую стену.

— Вот так так! Вот так штука! Вот почему он спросил меня об Ибсене. Какой же я кретин! Вот где правда-то! Не вы, не я, не полиция раскрыли это дело — его раскрыл норвежский драматург, умерший двадцать лет назад. Вот у кого ключ к разгадке!

Маркхэм посмотрел на него как на сумасшедшего, и не успел он рта раскрыть, как Вэнс кликнул такси.

— Вы сами во всем убедитесь, когда мы приедем ко мне. Это невероятно, но факт. А мне бы следовало догадаться давным-давно, но у подписей было слишком много второстепенных значений.

— Если бы сейчас стоял июль, а не апрель, — проворчал Маркхэм, — я бы решил, что вы перегрелись.

— Я с самого начала знал, — продолжал Вэнс, — что возможных виновников трое. Каждый был психологически способен убить при условии, что эмоциональный взрыв нарушит их психическое равновесие. Так что оставалось только ждать срыва. Одним из подозреваемых был Драккер, но его убили, так что осталось двое. Затем Парди по всем признакам покончил с собой, и я признаю, что его смерть сделала убедительной гипотезу о том, что виновен именно он. Но все-таки я сомневался. Его смерть не убедила меня, сомнений прибавил и карточный домик. Мы оказались в тупике. И снова я ждал, вычисляя третьего. Теперь я знаю, что Парди не виновен и что он не застрелился. Его убили — так же как Робина, Спригга и Драккера. Это была очередная зловещая шутка — жертву подбросили полиции в качестве дьявольской насмешки. И убийца до сих пор посмеивается над нашей доверчивостью.

— Как вы пришли к такому фантастическому заключению?

— Это уже не важно. Наконец-то у меня есть объяснения всем убийствам и я знаю смысл подписи «Епископ». Очень скоро вы увидите поразительное и неопровержимое доказательство.

Через несколько минут Вэнс уже вел нас в библиотеку.

— Надо было лишь руку протянуть за ним.

Он подошел к полкам и вытащил второй том пьес Ибсена. Найдя «Борьбу за престол», он открыл страницу с действующими лицами и протянул книгу Маркхэму.

— Прочтите-ка список персонажей любимой драмы Арнессона.

Маркхэм поднес увесистый том поближе к себе, а я заглянул ему через плечо. Вот что мы увидели:

ХЕКОН ХЕКОНССОН, конунг, выбранный Берчлегами.

ИНГА ОГ ВАРТАЙГ, его мать.

ГРАФ СКУЛЕ.

ГРАФИНЯ РАГНХИЛЬД, его жена.

СИГРИД, его сестра.

МАРГРЕТ, его дочь.

ГУТОРМ ИНГЕССОН.

СИГУРД РИББУНГ.

НИКОЛАС АРНЕССОН, епископ Осло.

КРЕСТЬЯНИН ДАГФИНН, конюший конунга.

АЙВАР БОДДЕ, духовник конунга.

ВЕГАРД ВЭРАДАЛ, дружинник.

ГРЕГОРЕУС ЙОНССОН, дворянин.

ПАУЛЬ ФЛИДА, дворянин.

ИНГЕБОРГА, жена Андреса Скьялдарбанда.

ПЕТЕР, ее сын, молодой священник.

СИРА ВИЛИАМ, духовник епископа Николаса.

МАЙСТЕР СИГАРД БРАБАНТСКИЙ, врач.

ЯТГЕЙР СКАЛЬД, исландец.

БЕРД БРАТТЕ, глава тронхеймского клана.

Я сильно сомневаюсь, что кто-то прочитал ниже строки

НИКОЛАС АРНЕССОН, епископ Осло.

Это имя повергло меня в благоговейный ужас. Затем я вспомнил, что епископ Арнессон был одним из самых отъявленных негодяев во всей мировой литературе — циничное, глумливое чудовище, превращавшее все доброе и светлое в отвратительное уродливое шутовство и вакханалию.

После нашего потрясающего открытия «дело Епископа» вступило в завершающую и самую страшную фазу. Хит уже знал о том, что раскопал Вэнс, и мы условились встретиться следующим утром в окружной прокуратуре, чтобы провести «военный совет».

Когда мы прощались накануне вечером, Маркхэм выглядел донельзя расстроенным и подавленным.

— Не знаю, что и делать, — развел он руками. — Каких-то явных свидетельств у нас против него нет. Быть может, мы разработаем какой-то план действий, который даст нам преимущество… Я всегда презирал пытки, но сейчас, пожалуй, не отказался бы от испанского сапожка[6] или дыбы[7].

На следующее утро мы с Вэнсом приехали в прокуратуру в самом начале десятого. Однако нас перехватил Суэкер и попросил подождать в приемной, поскольку у Маркхэма неожиданно возникло срочное дело. Едва мы уселись, как появился Хит, злой и раздосадованный.

— Похоже, вам самому придется вести дело, мистер Вэнс, — объявил он. — Вы полностью владеете ситуацией. Как поступим мы, я не знаю. Мы ведь не можем арестовать парня за то, что его имя оказалось в какой-то книжке.

— Возможно, нам как-то удастся ускорить дело, — возразил Вэнс. — В любом случае мы знаем, от чего отталкиваться.

Через десять минут Суэкер пригласил нас в кабинет Маркхэма.

— Прошу прощения, что заставил вас ждать, — извинился он. — Посетитель по срочному делу.

В его голосе зазвучали нотки отчаяния:

— Час от часу не легче. И, что интересно, дело это связано с той самой частью парка Риверсайд, где убили Драккера. Но тут я ничего не могу поделать… — Он разложил на столе какие-то бумаги. — А теперь к делу.

— А что там за происшествие в парке? — как бы между прочим спросил Вэнс.

— Это не по нашей части. Скорее всего, похищение ребенка. Если вам интересно, почитайте утренние газеты.

— Ненавижу газеты, — произнес Вэнс мягко, но настойчиво. — Так что случилось-то?

Маркхэм нетерпеливо поджал губы:

— Вчера ребенок исчез с детской площадки после разговора с незнакомым мужчиной. Отец обратился ко мне за помощью. Но это работа отдела по розыску людей — так я ему и сказал. Ну, если ваше любопытство удовлетворено…

— Никоим образом, — напирал Вэнс, — я просто обязан знать все подробности. Эта часть парка вызывает у меня особый интерес.

Маркхэм бросил на него вопрошающий взгляд.

— Ну хорошо, — смягчился он. — Девочка пяти лет по имени Мадлен Моффат играла там с другими детьми в половине шестого вечера. Она взобралась на холмик у ограды, и когда позднее гувернантка пошла за ней, думая, что та оказалась за оградой, то не обнаружила ее ни там, ни где-либо еще. Единственные свидетели — двое детей, видевшие, как она говорила с каким-то мужчиной незадолго до своего исчезновения. Описать злодея они, конечно, не могут. Полиция занимается поисками пропавшей. Вот, собственно, и все.

— Мадлен… — задумчиво протянул Вэнс. — Слушайте, Маркхэм, а вам не кажется, что эта девочка была знакома с Драккером?

— Да! — подпрыгнул на стуле прокурор. — Ее отец говорил, что она часто ходила к нему на утренние праздники и чаепития.

— Я видел эту девочку, — мрачно произнес Вэнс, засунув руки в карманы и уставившись в пол, — милейшее создание с золотистыми кудряшками. Она принесла Драккеру цветы как раз в день его похорон. И вот теперь она исчезла после разговора с незнакомцем…

— Что это вы задумали? — резко спросил Маркхэм.

Вэнс словно не слышал вопроса:

— А почему ее отец обратился именно к вам?

— Мы были знакомы много лет, он тогда работал в городской администрации. Мужчина просто в отчаянии, хватается за любую соломинку. Сходство с «делом Епископа» повергло его в какое-то исступление… Однако мы здесь не затем, чтобы обсуждать исчезновение дочери Моффата.

Вэнс поднял голову. Его лицо исказила гримаса ужаса:

— Молчите! Прошу вас, ни слова…

Он начал ходить взад-вперед по кабинету, а Маркхэм и Хит смотрели на него с немым изумле— нием. Вдруг Вэнс резко повернулся, подошел к Маркхэму и схватил его за руку:

— Едем, живо! Это наш единственный шанс — промедление смерти подобно! — Он буквально потащил Маркхэма к двери. — Я всю неделю опасался чего-то подобного.

Прокурор возмущенно вырвал руку:

— Я никуда не поеду, пока вы все не объясните.

— Это еще один акт трагедии — последний акт! Уж поверьте моему слову! Теперь это будет «Крошка мисс Маффет». Совпадение не полное, но это уже не важно. Это в духе сатанинских шуточек Епископа — прессе он все объяснит. Он, наверное, поманил девочку к скамейке и сел рядом. «Она исчезла — и мисс как ветром сдуло».

Маркхэм двинулся вперед, словно в полусне, за ним, вытаращив глаза, ринулся Хит. Что они чувствовали, пока Вэнс рассуждал? Верили ли они его трактовке этого случая? Или же просто пытались опередить Епископа, пока он не выкинул очередную дьявольскую шутку? В любом случае они согласились с мнением Вэнса, и секундой позже мы уже бежали к лифтам. По предложению Фило мы взяли с собой детектива Трейси из отдела криминальной полиции.

— Дело серьезное, — объяснил Вэнс. — Мало ли что…

Через несколько минут мы уже мчались в машине окружного прокурора, нарушая все правила, пролетая на красные сигналы светофоров. Ехали мы в полном молчании, и, лишь когда миновали Центральный Парк, Вэнс произнес:

— Я могу ошибаться, но все же стоит рискнуть. Если мы дождемся, пока послания попадут в газеты, будет слишком поздно. По идее, мы еще ничего не знаем наверняка, но это наш шанс…

— Что вы рассчитываете найти? — хрипло спросил Маркхэм.

Вэнс уныло покачал головой:

— Пока не знаю. Но это будет что-то жуткое.

Когда машина с визгом затормозила у дома Диллара, Вэнс выскочил наружу и побежал по ступенькам, обгоняя всех. После настойчивых звонков дверь открыл Пайн.

— Где мистер Арнессон? — властно спросил Вэнс, даже не поздоровавшись.

— В университете, сэр, — ответил старик дворецкий, и мне показалось, что в его глазах мелькнул страх, — но сегодня он вернется к обеду пораньше.

— Сейчас же проводите нас к профессору Диллару.

— Прошу прощения, сэр, — ответил Пайн, — но профессора тоже нет дома — он уехал в библиотеку.

— Вы один в доме?

— Да, сэр. Бидл ушла на рынок.

— Тем лучше, — сказал Вэнс, крепко схватив дворецкого за локоть, и развернул его в сторону лестницы. — Нам необходимо обыскать дом, Пайн. Ведите нас.

Маркхэм выступил вперед:

— Вэнс, мы не имеем права!

Тот резко обернулся:

— Мне наплевать, имеем мы право или нет. Я намерен обыскать дом. Сержант, вы мне поможете? — Его лицо как-то странно дернулось.

— Ну разумеется!

Обыск начали с подвала. Осмотрели все коридоры, шкафы, бюро и буфеты. Пайн, сломленный решительностью Вэнса, стал нашим проводником. Он принес ключи и открыл все двери, даже показывал нам те места, которые мы бы наверняка проглядели. В сержанте проснулся подлинный охотник, хотя он весьма смутно представлял, что же именно мы ищем. Маркхэм нехотя следовал за нами, но в конце концов он словно заразился целеустремленностью Вэнса и, кажется, понял, что на такое безрассудное поведение у его друга имеются очень веские основания.

Постепенно мы поднимались все выше. Тщательно обыскали библиотеку и комнату Арнессона. Также мы внимательно осмотрели комнаты Белль Диллар и закрытые гостевые спальни на третьем этаже. Даже в комнатах прислуги все было перевернуто вверх дном, однако нигде ничего подозрительного мы не обнаружили. Хотя Вэнс и сдерживал свой пыл, было заметно, что он очень нервничает, метр за метром обшаривая дом.

Наконец, мы оказались у запертой двери в самом конце коридора на третьем этаже.

— Куда она ведет? — спросил Вэнс у Пайна.

— На чердак, сэр. Но ей не пользуются…

— Открывайте.

Старик несколько мгновений возился со связкой ключей.

— Никак не могу найти ключ. Должен быть здесь…

— Когда вы им в последний раз пользовались?

— Не могу вам сказать, сэр. Насколько я знаю, на чердак не поднимались много лет.

Вэнс отступил назад и присел.

— Пайн, посторонитесь.

Когда дворецкий отошел в сторону, Вэнс изо всех сил ринулся на дверь. Раздался хруст и треск засохшего дерева, но замок выдержал.

Маркхэм рванулся вперед и схватил его за плечи.

— Вы с ума сошли! — взревел он. — Вы нарушаете закон!

— Закон! Вы сказали закон? — В ответе Вэнса сквозила ядовитая ирония. — Мы имеем дело с чудовищем, которому плевать на закон. Можете нянчиться с ним, если вам угодно, но я обыщу чердак, даже если мне придется провести остаток дней за решеткой. Сержант, взломайте дверь!

Без малейших колебаний Хит подпрыгнул и ринулся на дверь. Удар пришелся чуть выше ручки. Полетели щепки, и дверь с грохотом распахнулась.

Вэнс освободился от объятий Маркхэма и, спотыкаясь, ринулся вверх по ступеням. Мы неотступно следовали за ним. На чердаке не было света, так что мы задержались на последней ступени, чтобы привыкнуть к темноте. Вэнс зажег спичку, осторожно подошел к окну и с грохотом поднял жалюзи. Внутрь хлынул солнечный свет, и нашим глазам представилась маленькая комната, примерно три на три метра, заваленная барахлом. Воздух там был тяжелый и спертый, и все покрывал толстый слой пыли.

Явно разочарованный Вэнс быстро огляделся.

— Осталась только эта комнатушка, — заметил он, с трудом сдерживая отчаяние.

После более тщательного осмотра он остановился в углу у маленького окошка и с интересом уставился на потертый чемодан, лежавший на боку у самой стены. Я заметил, что замки были открыты, а ремни болтались по полу. Нагнувшись, Вэнс откинул крышку.

— Ага! По крайней мере здесь есть кое-что для вас, Маркхэм.

Мы сгрудились вокруг него. В чемодане стояла старая пишущая машинка. В каретку был заправлен лист, на котором бледно-синим цицеро[8] были напечатаны две строчки:

На этом месте автора послания, очевидно, прервали. Или же он по какой-то причине не смог допечатать стишок до конца.

— Новое послание Епископа прессе, — заметил Вэнс.

Затем он поглубже запустил руку в чемодан и достал оттуда пачку чистых листов и конверты. На самом дне, под машинкой, лежала толстая тетрадь в переплете из красной кожи с тонкими желтыми листами. Он передал ее Маркхэму с кратким пояснением:

— Заметки и расчеты Драккера по квантовой механике.

Но в его глазах все равно сквозило разочарование, и он заново начал осматривать комнату. Вэнс подошел к старому туалетному столику, располагавшемуся напротив окна. Он было нагнулся, чтобы заглянуть за него, как вдруг отпрянул и, подняв голову, несколько раз чихнул. Сыщик заметил что-то на полу и пнул предмет в центр комнаты. Мы удивленно уставились на него: это оказался респиратор, которыми пользуются химики.

— Все назад! — скомандовал он и, прикрыв рукой нос и рот, отодвинул столик от стены.

Прямо за ним оказалась дверь высотой примерно в метр. Вэнс распахнул ее, заглянул внутрь и тотчас же захлопнул.

Я успел разглядеть содержимое ниши. Там было две полки: на нижней лежало несколько открытых книг, на верхней стояла колба на металлической подставке, спиртовка, конденсаторный змеевик, мензурка и две маленьких бутылочки.

Вэнс повернулся и посмотрел на нас:

— Можно уходить — здесь мы больше ничего не найдем.

Мы вернулись в гостиную, оставив Трейси охранять дверь на чердак.

— Возможно, обыск все-таки был оправданной мерой, — признался Маркхэм, сурово глядя на Вэнса, — однако я противник подобных методов. Если бы мы не нашли машинку…

— Ах, вы об этом! — Вэнс, погруженный в свои мысли, подошел к окну, выходящему на стрельбище. — Я искал не машинку и даже не тетрадь. Что они значат, в конце-то концов?

Его голова устало упала на грудь, он закрыл глаза, словно признавая свое поражение.

— Все пошло не так, моя логика не сработала. Мы опоздали.

— Не хочу гадать, что вы там бормочете, — произнес Маркхэм. — По крайней мере вы добыли мне некоторые доказательства. Теперь я могу арестовать Арнессона, как только он вернется из университета.

— Да-да, конечно. Но я думал не об Арнессоне, и не об аресте подозреваемого, и даже не о триумфе окружного прокурора. Я надеялся…

Он вдруг умолк и весь преобразился:

— Мы НЕ опоздали! Как я не додумался раньше!

Вэнс быстро направился к выходу.

— Надо было обыскать дом Драккера! Быстрее же!

Он уже бежал по коридору, когда за ним бросились Хит, Маркхэм и я. Мы спустились по лестнице, прошли через стрелковый клуб и вышли на стрельбище. Мы не знали, что задумал Фило, мы только понимали, что поистине чрезвычайные обстоятельства могли лишить его спокойствия.

Когда мы подошли к дому Драккера, Вэнс просунул руку сквозь разорванную дверную сетку и откинул щеколду. Дверь в кухню, к моему удивлению, была не заперта, но Вэнс, казалось, ожидал этого, поскольку без колебаний повернул ручку и распахнул ее.

— Погодите! — воскликнул он, остановившись в коридоре. — Не надо обыскивать весь дом. Самое подходящее место… Да! Идем наверх… Где-то в центре дома… Скорее всего, шкаф, где никто ничего не услышит.

Он повел нас по задней лестнице мимо комнаты миссис Драккер и кабинета, а затем на третий этаж. Там было всего две двери — одна в самом конце коридора, другая, поменьше, — по центру правой стены.

Вэнс сразу двинулся ко второй двери. Из замка торчал ключ, он повернул его и открыл дверь. Оказавшись в кромешной тьме, Фило пошарил руками внутри.

— Сержант, быстро фонарь.

Луч света тут же упал на раскрытый Вэнсом шкаф. Я увидел нечто потрясающее. Маркхэм приглушенно всхлипнул, а пораженный увиденным Хит только и смог, что слабо присвистнуть. На полу шкафа, свернувшись клубочком, лежала девочка, принесшая Шалтаю-Болтаю цветы в день его похорон. Ее золотистые волосы были растрепаны, лицо осеняла мертвенная бледность, а на щеках виднелись полоски — следы слез бессилия и отчаяния.

Вэнс наклонился и приложил ухо к груди несчастного ребенка, затем осторожно поднял ее на руки.

— Бедная «Крошка мисс Маффет», — прошептал он и направился в сторону парадной лестницы.

Хит шел впереди, освещая фонарем путь, чтобы Вэнс не споткнулся. В парадной Вэнс остановился.

— Откройте дверь, сержант.

Хит тотчас же повиновался, и Вэнс ступил на тротуар.

— Идите к Дилларам и ждите меня там, — сказал он, обернувшись.

Потом он крепко прижал девочку к груди и пошел наискосок через 76-ю улицу к дому, на котором виднелась медная табличка с именем врача.

Двадцать минут спустя Вэнс присоединился к нам в гостиной Диллара.

— С ней все будет хорошо, — объявил он, опускаясь в кресло и закуривая сигарету. — Она потеряла сознание от шока и испуга, к тому же девочка чуть не задохнулась.

Его лицо вдруг потемнело.

— На запястьях у нее обнаружили синяки. Она, очевидно, пыталась вырваться из пустого дома, не найдя там Шалтая-Болтая, а этот мерзавец силой затащил ее в шкаф и запер дверь. У него уже не было времени убивать ее. Кроме того, убийство — это не по сюжету. «Крошка мисс Маффет» не умерла — ее как ветром сдуло. Она бы, разумеется, погибла, рано или поздно задохнувшись. А ОН был в безопасности и не слышал ее криков…

Маркхэм сочувственно посмотрел на Вэнса.

— Простите, что я пытался вас удержать, — сказал он; за его строгим прокурорским видом таился добрый и отзывчивый характер. — Вы были правы, применив силу. И вы, сержант, тоже. Мы все вам благодарны за вашу верность и решительность.

Хит смутился:

— Ну что вы, сэр. Это ведь мистер Вэнс повел меня за ребенком. А я люблю детей.

Маркхэм повернулся к Вэнсу:

— Вы рассчитывали найти ее живой?

— Да, но, возможно, опоенной каким-то зельем или оглушенной. Я был уверен, что она жива, ведь ее смерть противоречила бы шутке Епископа.

Хит в это время что-то напряженно обдумывал.

— Я вот одного понять не могу, — он почесал в затылке, — почему этот Епископ, который все так аккуратно обделывал, оставил открытой дверь в доме Драккера.

— Мы же должны были найти ребенка, — объяснил Вэнс. — Он нам облегчил эту задачу. Очень предусмотрительно с его стороны, не правда ли? Но предполагалось, что найдем мы ее лишь завтра, когда газеты получили бы послание о «Крошке мисс Маффет». Они бы и стали нашей ниточкой. Однако мы опередили злодея.

— Но почему он не отослал письма вчера?

— Нет никакого сомнения в том, что изначально Епископ собирался опустить письма в ящик вчера вечером. Однако я полагаю, что для максимального достижения своей цели он решил привлечь внимание к исчезновению ребенка. В противном случае ассоциация между Мадлен Моффат и «Крошкой мисс Маффет» не была бы такой яркой.

— Да уж! — процедил Хит сквозь зубы. — До завтра ребенок точно умер бы и не смог опознать преступника.

Маркхэм посмотрел на часы и поднялся, преисполненный решимости:

— Дожидаться возвращения Арнессона уже нет смысла. Чем быстрее мы его арестуем, тем лучше.

Он уже собрался было отдать приказ Хиту, но Вэнс остановил его:

— Не форсируйте события, Маркхэм. Против него у вас нет никаких реальных улик. Натиск только повредит — здесь слишком тонкая ситуация. Нам надо продвигаться не спеша, иначе мы проиграем.

— Я понимаю, что обнаружение машинки и тетради не очень убедительны, — согласился тот, — но если ребенок опознает…

— Ах, дорогой мой! Разве присяжные оценят показания насмерть перепуганной пятилетней девочки в отсутствие других веских доказательств? Толковый адвокат развалит дело в пять минут. Даже если опознание и примут во внимание, что это вам даст? Это никак не свяжет Арнессона с убийствами Епископа. Его осудят только за похищение человека, причем девочка не получила никаких физических увечий. И даже если вы каким-то чудом добьетесь его осуждения благодаря косвенным доказательствам, он отделается несколькими годами тюрьмы. На этом весь ужас не кончится… Нет-нет, сейчас нельзя принимать опрометчивых решений.

Маркхэм с явной неохотой снова опустился в кресло. Он признал убедительность доводов Вэнса.

— Но это не может больше продолжаться, — пророкотал он. — Нам надо как-то остановить этого маньяка.

— Как-то надо… — Вэнс начал беспокойно мерить комнату шагами. — Можно попытаться выманить у него правду какими-то уловками — он ведь не знает, что мы нашли девочку… Возможно, нам сможет помочь профессор Диллар…

Он остановился и уставился в пол:

— Да! Это наш единственный шанс. Мы должны предъявить Арнессону все, что знаем, в присутствии профессора — вот тогда дело продвинется. Профессор сделает все, чтобы помочь нам признать Арнессона виновным.

— Вы думаете, он знает больше, чем рассказал нам?

— Несомненно. Я же говорил это с самого начала. А когда он узнает о случае с «Крошкой мисс Маффет», вполне вероятно, что он предоставит нам необходимые улики.

— Долгая морока, — засомневался Маркхэм. — Однако попытаться стоит. В любом случае я арестую Арнессона прямо здесь, а дальше будем надеяться на лучшее.

Через несколько минут открылась парадная дверь, и в передней появился профессор Диллар. Он не обратил внимания на приветствие Маркхэма, а вглядывался в наши лица, словно пытаясь угадать причину столь внезапного визита. Наконец, он спросил:

— Вы, очевидно, обдумали то, что я вам сказал вчера вечером?

— Мы не только все обдумали, — ответил Маркхэм, — но мистер Вэнс даже обнаружил причину вашего беспокойства. После нашего отъезда отсюда он показал мне титульный лист «Борьбы за престол».

— Ага! — восклицание прозвучало, как вздох облегчения. — Многие дни эта пьеса мучила меня, отравляя все мое существо…

Он робко оглянулся вокруг:

— Что все это значит?

Вэнс ответил:

— Это значит, сэр, что вы привели нас к правде. Мы сейчас ждем мистера Арнессона, а тем временем хотели бы побеседовать с вами. Вы сможете нам помочь.

Старик явно колебался:

— Я надеялся, что не стану главным обвинителем мальчика…

В его голосе прозвучали трагические отеческие нотки. Но вскоре его лицо посуровело, в глазах появился воинственный блеск, а рука сжала набалдашник трости.

— Однако теперь я не стану щадить свои чувства. Пойдемте, я сделаю все, что смогу.

Войдя в библиотеку, он остановился у буфета и налил себе бокал вина. Выпив его, он посмотрел на Маркхэма и, словно оправдываясь, пояснил:

— Простите. Я сам не свой.

Он пододвинул шахматный столик и расставил бокалы для всех.

— Извините за бестактность, — сказал он, наполнив бокалы, и сел.

Мы пододвинули стулья поближе. Думаю, никто бы из нас не отказался от хорошего вина после того, что нам пришлось пережить утром.

Когда мы все устроились, профессор поднял тяжелый взгляд на Вэнса, сидевшего напротив него.

— Рассказывайте все, — произнес он, — и не щадите меня.

Вэнс достал портсигар.

— Во-первых, позвольте задать вам вопрос. Где был мистер Арнессон вчера между пятью и шестью часами вечера?

— Я… я не знаю. — Ответ прозвучал неискренне. — Он выпил чаю здесь, в библиотеке, ушел примерно в половине пятого, и до ужина я его не видел.

Вэнс сочувственно посмотрел на профессора, а потом сказал:

— Мы нашли машинку, на которой Епископ печатал свои послания. Она находилась в старом чемодане, спрятанном на чердаке дома.

Профессор не выразил ни малейшей тени изумления:

— Это именно та машинка, вы уверены?

— Абсолютно. Вчера девочка по имени Мадлен Моффат исчезла с детской площадки в парке. В машинку был вставлен лист с уже напечатанным текстом: «Мисс Маффет, милая детка, сидела на табуретке…»

Профессор подался вперед:

— Еще одно злодейство! Ах, если бы я не ждал до вчерашнего вечера, чтобы предупредить вас!

— Трагедии не произошло, — поспешно успокоил его Вэнс. — Мы вовремя нашли девочку, сейчас она в безопасности.

— Ах вот как!

— Ее заперли в шкафу на верхнем этаже в доме Драккера. Мы полагали, что она где-то здесь, рядом, поэтому нам пришлось обыскать и ваш чердак.

После недолгого молчания профессор спросил:

— Что вы мне еще можете сказать?

— В ночь смерти Драккера из его комнаты похитили тетрадь с заметками по квантовой механике. Мы обнаружили ее на чердаке вместе с машинкой.

— Он опустился даже до этого? — Это был не вопрос, а скорее недоуменное восклицание. — Вы уверены в своих выводах? Возможно, если бы я не заронил семя подозрения…

— Сомнений быть не может, — заявил Вэнс спокойным голосом. — Мистер Маркхэм намерен арестовать мистера Арнессона, как только тот вернется из университета. Однако буду с вами откровенен, сэр: у нас нет практически никаких веских доказательств, и мистер Маркхэм сомневается, можно ли вообще будет применить к нему какую-то меру пресечения. Самое большее, на что мы надеемся, — это обвинение в похищении человека, подтвержденное показаниями девочки.

— Ах да, она же его опознает… — Взгляд старика стал горьким и печальным. — Но надо же его наказать и за другие преступления.

Вэнс сосредоточенно курил, глядя в стену. Затем он тихо, но очень серьезно произнес:

— Если мистер Арнессон убедится в том, что у нас есть против него веские улики, он, возможно, сочтет самоубийство лучшим выходом из создавшейся ситуации. Это будет самое гуманное решение проблемы для всех нас.

Маркхэм собрался было негодующе возразить, но Вэнс опередил его:

— Самоубийство как таковое не является непростительным деянием. В Библии содержится масса таких примеров. Доблестью были смерть оруженосца Савла и самоповешение Ахитофеля. И, разумеется, самоубийства Самсона и Иуды Искариота были лишь во благо. Вся история человечества полна известных самоубийц — Брут и Катон Утийский, Ганнибал, Лукреция, Клеопатра, Сенека… Нерон убил себя, чтобы не попасть в руки Отона и его преторианцев. В Греции мы вспомним самоубийство Демосфена и то, как Эмпедокл бросился в кратер Этны. Аристотель первым из великих мыслителей выдвинул тезис об антисоциальной сущности самоубийства, однако, согласно традиции, он сам принял яд после смерти Александра Македонского.

— Это все не оправдания! — возмутился Маркхэм. — Закон…

— Ах, закон. В Китае каждый приговоренный к смерти имел право на самоубийство. Во Франции лишь кодекс Наполеона отменил самоубийство как меру наказания. В тевтонском своде законов «Заксеншпигель» прямо заявляется, что самоубийство не есть наказуемое деяние. Более того, среди римской знати самоубийство считалось угодным богам. Даже в «Утопии» Томаса Мора Верховный совет мог разрешить человеку покончить с собой. Закон, Маркхэм, призван защищать общество. И что вы скажете о самоубийстве, если оно способствует этой защите? Начнете очередное крючкотворство о законе, тем самым продолжая оставлять общество в опасности? Есть ли высший закон, а не тот, что прописан в кодексах?

Маркхэм не на шутку разволновался. Лицо его потемнело, и он начал ходить взад-вперед по комнате. Когда он снова сел, то смерил Вэнса долгим испытующим взглядом, нервно барабаня пальцами по столу.

— Разумеется, невиновность нужно ставить во главу угла, — неодобрительно изрек он. — Сколь бы аморальным самоубийство ни считалось, я согласен с вами, что иногда оно может быть теоретически оправданным.

Я знал, чего стоила эта уступка Маркхэму. Я также понял, что впервые он ощутил себя бессильным перед лицом зла, а ведь защита общества была его святым долгом.

Профессор понимающе кивнул:

— Да, есть тайны столь страшные, что миру лучше бы о них и не знать. Высшая справедливость часто вершится без вмешательства закона.

Вдруг открылась дверь, и в комнату вошел Арнессон.

— Так-так. Еще одно совещание?

Окинув нас любопытствующим взглядом, он уселся на стул рядом с профессором:

— Я полагал, что дело, так сказать, закрыто. Неужели самоубийство Парди не положило конец этой чудовищной вакханалии?

Вэнс смотрел ему прямо в глаза:

— Мы нашли «Крошку мисс Маффет», мистер Арнессон.

Его брови удивленно взлетели вверх — он явно веселился.

— Похоже на шараду. И что, мне надо ответить: «Что наш Джек Хорнер нашел в пирожке?» Или «Сколько мяса съел Джек Спрат?»

Вэнс не отводил от него сверлящего взгляда.

— Мы нашли ее в доме Драккера запертой в шкафу, — подчеркнул он.

Арнессон сразу посерьезнел и нахмурился, но это продолжалось лишь несколько секунд. Его губы медленно сложились в самодовольную улыбку.

— Да, полиция у нас свое дело знает. Быстро, однако, вы нашли «Крошку мисс Маффет». Просто замечательно! — Он картинно поклонился, изображая мнимое восхищение. — Позволю себе спросить, что на второе?

— Мы нашли пишущую машинку, — продолжал Вэнс, словно не заметив сарказма Сигурда, — и украденную у Драккера тетрадь.

Арнессон тотчас ощетинился.

— В самом деле? — спросил он, коварно посмотрев на Вэнса. — И где же были эти судьбоносные предметы?

— Наверху, на чердаке.

— Ах вот как? Незаконное проникновение в жилище?

— Что-то вроде этого.

— Тем не менее, — усмехнулся Арнессон, — я не вижу, что у вас есть неопровержимые доказательства против кого-либо. Машинка — это вам не ботинки и не костюм, подходящие только одному человеку. И кто сможет вразумительно объяснить, как тетрадь Драккера оказалась у нас на чердаке. Нужно что-то более весомое, мистер Вэнс.

— Существует еще и вероятностный фактор. Епископ мог оказаться на месте происшествия во время каждого из убийств.

— Это самое зыбкое из косвенных доказательств, — парировал Арнессон. — Обвинению оно вряд ли поможет.

— Мы постараемся доказать, почему убийца выбрал себе прозвище «Епископ».

— Ну да, это, безусловно, поможет. — На лицо Арнессона набежала тень, глаза сделались мечтательными. — Я об этом, кстати, тоже подумал.

— Да, неужели? — Вэнс смотрел на него в упор. — Есть еще одно доказательство, о котором я умолчал. «Крошка мисс Маффет» сможет опознать человека, который завел ее в дом Драккера и запер в шкафу.

— А, больная поправилась!

— Именно так. И прекрасно себя чувствует. Мы нашли ее, тем самым опередив Епископа на двадцать четыре часа.

Арнессон умолк. Он смотрел на свои руки, хоть и сцепленные, но все равно дрожавшие. Наконец, Сигурд заговорил серьезно:

— А если, несмотря на все это, вы ошибаетесь…

— Уверяю вас, мистер Арнессон, — тихо ответил Вэнс, — что я ЗНАЮ, кто виновен.

— Вы прямо-таки пугаете меня. — Арнессон уже овладел собой и отвечал со злобной иронией. — Окажись я тем самым Епископом, я вынужден был бы признать свое поражение… Однако остается очевидным, что именно Епископ в полночь принес черного слона миссис Драккер, а мы с Белль в тот вечер вернулись домой в половине первого.

— Это вы ей так сказали. Насколько я помню, вы посмотрели на свои часы и ответили ей, который час. Так сколько же было времени?

— Столько и было — половина первого.

Вэнс вздохнул и стряхнул пепел с сигареты.

— Скажите, мистер Арнессон, вы хороший химик?

— Один из лучших, — ухмыльнулся тот, — специализировался в этой области. А что?

— Обыскивая чердак этим утром, я обнаружил небольшую стенную нишу, где кто-то добывал синильную кислоту из желтой кровяной соли. Там был найден респиратор и все необходимое оборудование. На чердаке до сих пор чувствуется запах горького миндаля.

— Прямо сокровищница какая-то у нас, а не чердак. Черти там, часом, не водятся?

— Вы угадали, — мрачно ответил Вэнс, — это прибежище злого духа.

— Или лаборатория современного доктора Фауста… А почему все-таки синильная кислота?

— Я бы сказал — мера предосторожности. В случае чего Епископ всегда мог безболезненно уйти со сцены, держа все под рукой.

Арнессон кивнул:

— Верное отношение с его стороны. Даже достойное, я бы сказал. Не доставлять людям лишних хлопот, если загонят в угол. Да, весьма правильно.

Во время всего этого ужасного диалога профессор Диллар сидел, прикрыв глаза рукой, словно страдая от неимоверной боли. Теперь он повернулся к человеку, которого усыновил много лет тому назад.

— Многие великие люди, Сигурд, оправдывали самоубийство… — начал он, но Арнессон перебил его циничным смешком:

— Тьфу! Самоубийство не нуждается в оправдании. Ницше сделал добровольную смерть настоящим жупелом[9]. «Человек должен гордо умереть, когда не может гордо жить. Смерть при самых отвратительных обстоятельствах не есть смерть свободного человека. Смерть в назначенное время есть смерть труса. Мы не в силах отказаться от своего рождения, но эта ошибка — а иногда это действительно ошибка — может быть исправлена по нашему выбору. Человек, кончающий с собой, совершает достойнейшее из деяний; совершив его, он почти заслуживает права на жизнь». Я запомнил это еще в юности. Ибо «Так говорил Заратустра». Никогда не забывал я этого великолепного постулата.

— У Ницше было много предшественников, воспевавших самоубийство, — добавил Вэнс. — Стоик Зенон оставил нам страстный дифирамб добровольному уходу из жизни. Тацит, Эпиктет, Марк Аврелий, Катон, Кант, Фихте, Дидро, Вольтер и Руссо — все они были апологетами суицида. Шопенгауэр яростно протестовал против того, что в Англии самоубийство считалось преступлением. И все же я думаю, что вряд ли стоит распространяться об этом понятии. Это слишком личное, чтобы делать его предметом академических дискуссий.

Профессор грустно согласился:

— Никому не дано знать, что творится в самых темных уголках человеческой души.

Во время всего разговора Маркхэм становился все нетерпеливее, Хит, в начале строгий и бдительный, начал расслабляться. Мне казалось, что Вэнс не добился ни малейшего успеха, более того, я заключил, что план Вэнса заманить Арнессона в ловушку полностью провалился. Однако он не выглядел побежденным и вел себя так, будто доволен ходом событий. Но я заметил, что, несмотря на кажущееся спокойствие, он был напряжен до предела и в любой момент был готов к броску. Мне стало интересно, чем же закончится это ужасное собрание.

Развязка наступила быстро. После реплики профессора воцарилось короткое молчание. Затем заговорил Арнессон:

— Мистер Вэнс, вы утверждаете, что знаете, кто есть Епископ. Если это так, к чему все эти разговоры?

— Спешки особой не было, — ответил Вэнс почти небрежно. — Мы надеялись увязать кое-какие детали — вы же знаете, все присяжные такие въедливые… Кстати, вино великолепное.

— Вино?.. Ах, да…

Арнессон взглянул на наши бокалы, а затем с укоризной посмотрел на профессора:

— С каких это пор я сделался трезвенником, сэр?

Диллар несказанно удивился и встал, помедлив самую малость:

— Извини, Сигурд. Мне и в голову не пришло… Ты ведь никогда не пьешь днем.

Он подошел к буфету, наполнил еще один бокал и нетвердой рукой поставил его перед Арнессоном. Затем он освежил и наши бокалы.

Не успел профессор сесть, как Вэнс издал крик восхищения. Он привстал из-за стола и подался чуть вперед, впившись удивленным взглядом в каминную доску в другом конце комнаты.

— Вот это да! А я-то раньше и не заметил… Потрясающе!

Все произошло так внезапно и неожиданно и атмосфера была столь напряженной, что мы невольно обернулись и посмотрели туда же, куда и он.

— Гравюра Челлини! — воскликнул он. — Нимфа Фонтенбло! Я видел ее бронзовую пару в Лувре…

Лицо Маркхэма вспыхнуло от негодования, и я сам должен признаться, что, зная пристрастия Вэнса и его любовь к антиквариату, никогда прежде не замечал за ним столь явной и непростительной демонстрации дурного вкуса. Казалось невероятным, что в столь ответственный момент он может отвлечься на какой-то сомнительный шедевр.

Профессор Диллар гневно нахмурился.

— Вы выбрали в высшей степени неподходящее время, сэр, чтобы восхищаться искусством, — с горечью заметил он.

Вэнс выглядел смущенным и раздосадованным. Он сел на свое место и, избегая наших взглядов, взял в руки бокал.

— Вы абсолютно правы, сэр, — пробормотал он. — Примите мои извинения.

— Вообще-то, — добавил профессор, чтобы как-то сгладить неловкость ситуации, — эта гравюра — всего лишь копия. Оригинал в Лувре.

Вэнс, чтобы как-то справиться с волнением, поднес бокал к губам. Момент был не из приятных — обстановка накалилась до предела, так что мы все машинально повторили его движение и тоже подняли бокалы.

Фило, быстрым взглядом окинув стол, поднялся и подошел к окну, став спиной к нам. Все это выглядело настолько дико, что я повернулся и с удивлением посмотрел на него. В тот же момент край стола ударил меня в ребра, и тут же послышался звон разбитого стекла.

Я вскочил на ноги и с ужасом увидел неподвижное тело, распростертое на стуле напротив меня. Воцарилось молчание. Каждого из нас на мгновение как бы парализовало. Маркхэм стоял с окаменевшим лицом, глаза его были прикованы к столу. Хит, выпучив глаза и приоткрыв рот, вцепился в спинку стула.

— Боже мой!

Это восклицание Арнессона моментально разрядило обстановку. Маркхэм быстро обогнул стол и склонился над телом профессора Диллара.

— Быстро врача! — приказал он.

Вэнс медленно отвернулся от окна и опустился на стул.

— Ему уже не поможешь, — устало вздохнул он. — Когда он выделял синильную кислоту, он готовился к быстрой и безболезненной смерти. Так что «дело Епископа» можно считать закрытым.

Маркхэм смотрел на него свирепым взглядом, полным непонимания.

— О, я начал подозревать его после смерти Парди, — продолжил Вэнс, как бы отвечая на немой вопрос прокурора. — Но я был не до конца уверен, пока вчера вечером он изо всех сил не пытался переложить вину на Арнессона.

— Что? Что такое? — Арнессон оторвался от телефона.

— Да-да, — кивнул Вэнс, — именно вы должны были понести наказание. Вас изначально выбрали в качестве главной жертвы. Он даже пытался уверить нас в вашей виновности.

Арнессон, казалось, не очень-то этому удивился.

— Я знал, что профессор ненавидит меня, — начал он. — Он страшно ревновал Белль ко мне. И еще он терял остроту ума и научный авторитет — я это наблюдал многие месяцы. Я проделал всю работу по его новой книге, а он не выносил моих успехов на научном поприще. У меня была мысль, что именно он затеял всю эту дьявольщину, но я сомневался. И уж никак не мог подумать, что он попытается отправить меня на электрический стул.

Вэнс встал, подошел к Арнессону и протянул ему руку:

— Все уже позади. Хочу извиниться перед вами за это представление. Поверьте, это был просто тактический прием. Понимаете, у нас не было никаких реальных доказательств, и я надеялся, что он сам себя проявит.

Арнессон печально улыбнулся:

— Не стоит извиняться, старина. Я знал, что вы меня не подозреваете. Когда вы начали давить на меня, я понял, что это уловка. Не знаю, чего вы добивались, но я изо всех сил старался подыгрывать вам. Не оплошал?

— Нет-нет, вы были на высоте.

— Правда? — Арнессон недоуменно нахмурился. — Одного не могу понять — почему он выпил синильную кислоту, если думал, что вы подозреваете меня.

— Этого мы никогда не узнаем, — ответил Вэнс. — Возможно, он боялся, что его опознает девочка. Или же он разгадал мой маневр. Возможно, ему в последний момент вдруг стала противна сама мысль перекладывать всю вину на вас. Как он сам сказал — никому не дано знать, что творится в самых темных уголках человеческой души.

Арнессон не шевельнулся, он лишь посмотрел на Вэнса пронзительным взглядом.

— Ну хорошо, — сказал он, наконец, — оставим все как есть… Спасибо вам!

Когда мы час спустя с Маркхэмом и Вэнсом уехали из дома Диллара, мне казалось, что «дело Епископа» закончено. Но завершилось оно лишь для широкой публики. Нас же ждало еще одно открытие, пожалуй, самое потрясающее из всех.

После обеда Хит приехал к нам в окружную прокуратуру, поскольку надо было обсудить некоторые юридические вопросы. После этого Вэнс заново разобрал все дело, объясняя множество не очень понятных деталей.

— Арнессон уже высказывал предположительный мотив этих безумных преступлений, — начал он. — Профессор знал, что его положение в научном мире становится шатким под натиском молодой смены. Его ум начал терять остроту и ясность, и он понял, что написание новой книги по атомной механике стало возможно лишь благодаря помощи Сигурда. В нем родилась лютая ненависть к своему приемному сыну, в его глазах Арнессон сделался чудовищем наподобие Франкенштейна, которое он сам и взрастил. Теперь оно восстало, чтобы уничтожить его. Эта интеллектуальная враждебность к тому же подогревалась примитивной ревностью. Десять лет он с трепетной нежностью пестовал Белль Диллар, она была единственной отрадой одинокого холостяка. И тут он заметил, что Арнессон отнимает ее у него, что еще больше усугубило его ненависть и жгучую неприязнь.

— Мотив понятен, — согласился Маркхэм, — но это не объясняет всех убийств.

— Первое преступление подействовало на него как искра на бочку с порохом. В качестве способа разделаться с Арнессоном он придумал сатанинскую шутку с этими «убийствами Епископа». Эти преступления давали выход его эмоциям, и выход этот должен был быть обязательно бурным. В то же время они позволяли избавиться от Арнессона и оставить Белль при себе.

— Но почему, — спросил Маркхэм, — он просто не убил Арнессона, покончив с ним раз и навсегда?

— Вы опускаете психологические аспекты ситуации. Рассудок профессора помутился из-за годами сдерживаемых эмоций. Природа требовала их выхода. И именно жгучая ненависть стала тем пределом, когда сжатая пружина просто лопнула. Таким образом, здесь переплелись две причины. Совершая убийства, он не только избавлялся от комплексов, но и выплескивал свою ненависть к Арнессону. Подобная месть была более изощренной, а потому более приятной, нежели просто убийство. Эта величайшая зловещая шутка затмевала куда менее удачные остроты, сопровождавшие сами убийства.

Однако эта дьявольская схема имела один недостаток, которого не заметил профессор. Ее можно было анализировать с психологической точки зрения, и в самом начале я смог предположить, что убийца имеет склонность к математике. Трудность в определении убийцы заключалась в том, что все потенциальные подозреваемые так или иначе были математиками. Я не сомневался в невиновности только одного из них — Арнессона, поскольку он единственный, кто постоянно, пусть и бессознательно, поддерживал психическое равновесие. Он регулярно «выпускал пар» после своих длительных малопонятных рассуждений. Свободно выражаемые циничные или даже садистские сентенции и бурная страсть к убийствам психологически равноценны. Постоянно выплескивая негатив, человек тем самым дает выход эмоциям и поддерживает психическое равновесие. Циники и насмешники на самом деле всегда безобидны, поскольку надежно ограждены от спорадических[10] приступов активности. В то же время человек, прячущий свою истинную сущность за благопристойной внешностью и вежливым поведением, всегда способен на непредсказуемые действия. Именно поэтому я понял, что Арнессон не причастен к «убийствам Епископа», и предложил сделать его нашим помощником. Он сам признался, что подозревает профессора, и его стремление помочь нам, на мой взгляд, определялось еще и тем, что он сможет защитить Белль и себя в том случае, если его подозрения оправдаются.

— Звучит весьма разумно, — согласился Маркхэм, — но где Диллар набрался этих фантастических идей, которыми сопровождал свои преступления?

— Тема «Матушки Гусыни», возможно, пришла ему на ум, когда он услышал насмешливое предостережение Арнессона, чтобы Робин опасался стрелы, выпущенной Сперлингом. В этой ремарке он увидел способ выместить свою ненависть на человеке, сделавшемся ее причиной, и стал ждать подходящего момента, который вскоре ему и представился. Когда в то утро он увидел переходящего улицу Сперлинга, он знал, что Робин находится в стрелковом клубе один. Тогда профессор спустился вниз, завязал с ним разговор, затем ударил по голове, проткнул сердце стрелой и вытащил тело на стрельбище. Потом Диллар вытер кровь, сжег тряпку, бросил свои послания в почтовый ящик на углу, опустил одно из них в собственный ящик, вернулся в библиотеку и позвонил сюда. Однако было одно непредвиденное обстоятельство: Пайн находился в комнате Арнессона и точно знал, что профессор не выходил на балкон, как он нам заявил. Однако все обошлось: Пайн хоть и заподозрил неладное, догадываясь о том, что его хозяин лжет, но он и помыслить не мог о том, что пожилой джентльмен окажется убийцей. Так что преступление увенчалось полным успехом.

— И все-таки, — вставил Хит, — как вы догадались, что Робина убили не стрелой из лука?

— Растрепанная выемка для тетивы указывала на то, что стрелу вдавили в тело Робина. Поэтому я заключил, что его убили внутри дома ударом по голове. Я также полагал, что лук на стрельбище выбросили из окна — я же тогда не знал, что убийца — профессор. Лука, разумеется, на стрельбище никогда и не было. Однако мои заключения нельзя считать ошибкой или промашкой со стороны Диллара. Коль скоро шутка по мотивам «Матушки Гусыни» удалась, остальное не имело для него особого значения.

— А чем, по-вашему, он ударил Робина? — спросил Маркхэм.

— Скорее всего, тростью. Вы, наверное, заметили, что она увенчана огромным золотым набалдашником, как нельзя лучше подходящим под орудие убийства. По-моему, он в значительной степени преувеличивал свою хромоту, чтобы вызвать сочувствие и отвести от себя любые подозрения.

— А что вы скажете об убийстве Спригга?

— После смерти Робина Диллар искал кого-то подходящего под тему «Матушки Гусыни». Спригг был у него дома в четверг вечером незадолго до убийства. Именно тогда, я думаю, у него и родилась эта идея. В назначенный для этого гнусного действа день он встал пораньше, оделся, подождал, пока Пайн не постучит в дверь в половине восьмого, отозвался, а затем вышел в парк, скорее всего — через стрелковый клуб и аллею. О привычке Спригга совершать утренние прогулки мог обмолвиться Арнессон или же сам бедняга-студент.

— А как вы объясните присутствие формулы тензора?

— За несколько дней до этого профессор слышал, как Арнессон и Спригг обсуждали ее. Мне кажется, он подкинул ее трупу, чтобы ассоциативно привлечь внимание к Арнессону. Кроме того, эта формула подспудно объясняет психологические мотивы убийств. Тензор Райманна-Кристоффеля доказывает бесконечность пространства, тем самым постулируя человечество как бесконечно малую величину. Это, безусловно, тешило извращенное чувство юмора профессора, одновременно придавая целостность его сатанинскому замыслу. Как только я ее увидел, я осознал ее зловещий смысл — эта формула подтвердила мою теорию, что «убийства Епископа» — дело рук математика, чья система ценностей стала несовместима с общечеловеческой моралью.

Вэнс закурил очередную сигарету и после минутной паузы продолжил:

— Теперь мы подошли к полночному визиту в дом Драккера. В действиях убийцы наступил вынужденный «антракт», вызванный известием о крике миссис Драккер. Он опасался того, что она видела, как тело Робина вытащили на стрельбище, и того, что старуха находилась во дворе и заметила его, когда он возвращался после убийства Спригга. Он больше всего боялся, что она сопоставит эти события. Неудивительно, что Диллар хотел успеть навестить ее до того, как мы начнем ее расспрашивать. И при первой же возможности преступник постарался бы заставить ее умолкнуть навеки. Он взял ключ из сумочки Белль до ее ухода в театр и вернул его обратно следующим утром, отослал Пайна и Бидл спать раньше обычного, а в половине одиннадцатого Драккер пожаловался, что очень устал, и отправился домой. К полуночи профессор решил, что уже ничто не помешает его тайному визиту. То, что он использовал черного слона как символ, было, очевидно, навеяно шахматной дискуссией между Парди и Драккером. К тому же эта фигура принадлежала к набору Арнессона, так что, я подозреваю, он намеренно рассказал нам о шахматном споре, чтобы привлечь наше внимание к шахматам Сигурда, если фигура попадет к нам.

— Как вы считаете, профессор уже тогда думал втянуть Парди во все это дело?

— О нет. Он искренне поразился, когда после разбора Арнессоном партии Парди и Рубинштейна узнал, что черный слон — давнее проклятие Парди. Так что вы были правы касательно реакции Парди на мою реплику о черном слоне. Бедняга-то подумал, что я намеренно насмехался над ним после его поражения…

Вэнс наклонился и стряхнул пепел с сигареты.

— Надо было, конечно, извиниться перед ним, — грустно промолвил он и продолжил свой рассказ: — Профессор задался мыслью убить Адольфа, послушав саму миссис Драккер. Она поведала о своих надуманных страхах Белль, та повторила их за ужином тем же вечером — вот тут-то план и сложился. Его исполнению ничто не мешало. После ужина профессор поднялся на чердак и напечатал послания. Затем он предложил Драккеру прогуляться, зная, что Парди у Арнессона долго не задержится. Увидев Парди на верховой тропе, он понял, что Арнессон остался один. Как только Парди скрылся из виду, Диллар ударил Драккера по голове и перебросил его через стену. Он тотчас же по тропинке достиг аллеи, перешел на семьдесят шестую улицу и проник в комнату Драккера, вернувшись потом тем же путем. На все потребовалось не более десяти минут. Он спокойно прошел мимо Эмери и поднялся к себе с тетрадью Драккера за пазухой.

— Но почему вы, — перебил его Маркхэм, — будучи уверенным в невиновности Арнессона, подняли такой шум вокруг поисков ключа от двери, ведущей на аллею? В ночь убийства Драккера им мог пользоваться только Арнессон. Диллар и Парди вышли через парадный вход.

— Ключ мне нужен был для того, чтобы убедить профессора, что мы подозреваем Арнессона. Но, если ключ исчез, значит, кто-то взял его, чтобы бросить тень подозрения на Сигурда. Как бы ему было просто проскочить через аллею после ухода Парди, пересечь дорогу, выйти на тропинку и напасть на Драккера после того, как они расстались с профессором. Кстати, Маркхэм, мы так и должны были подумать. Это самая простая версия убийства Драккера.

— Вот что я не могу взять в толк, — сетовал Хит, — так это зачем старику понадобилось убивать Парди. На Арнессона это подозрений не наводило, а выглядело все так, что Парди был виновен, ему стало невмоготу и он покончил с собой.

— Это инсценированное самоубийство, сержант, — самая удачная «шутка» профессора, одновременно ироничная и циничная, поскольку во время этой потешной паузы профессор строил планы уничтожения Арнессона. И, разумеется, то, что у нас оказался подходящий преступник, заставило нас ослабить бдительность и убрать от дома охрану. План убийства, полагаю, родился довольно спонтанно. Профессор придумал благовидный предлог, чтобы вместе с Парди пройти в стрелковый клуб, где он заблаговременно закрыл окна и опустил шторы. Затем, показывая ему журнальную статью, он выстрелил ничего не подозревавшему гостю в висок, вложил ему в руку пистолет и, сардонически пошутив, построил карточный домик. Вернувшись в библиотеку, он расставил шахматные фигуры так, чтобы создать впечатление, будто Парди размышлял о своем черном слоне.

Но этот ужасный гротеск казался ему чем-то несущественным. Настоящая развязка должна была наступить в эпизоде с «Крошкой мисс Маффет», и планировалась она столь тщательно, чтобы Арнессона уж точно постигла кара небесная. Профессор присутствовал в доме Драккера во время панихиды, когда Мадлен Моффат принесла цветы Шалтаю-Болтаю. Он знал ее по имени, поскольку она являлась любимицей Драккера и часто бывала у него в гостях. Тема «Матушки Гусыни» к тому времени настолько прочно укоренилась в его сознании, что сравнялась с одержимостью убийствами, так что он провел естественную параллель между Моффат и Маффет. Кстати, очень может быть, что Драккер или его мать называли девочку крошкой мисс Маффет в присутствии Диллара. Вчера днем ему ничего не стоило окликнуть ее и подвести к холмику у стены. Он, наверное, сказал ей, что ее ждет Шалтай-Болтай, и она охотно пошла за ним по тропинке, затем по аллее и по проходу между домами. На них никто не обратил внимания, поскольку днем там полно играющих детей. Вчера вечером он пытался заставить нас заподозрить Арнессона и полагал, что, когда репортеры получат послания о «Крошке мисс Маффет», мы начнем искать девочку и обнаружим ее умершей от истощения или задохнувшейся в доме Драккера. Какой дьявольски изощренный план!

— Но думал ли он, что мы обыщем чердак?

— О да, но не раньше завтрашнего дня. К тому времени он прибрался бы в шкафу и хорошенько спрятал пишущую машинку. Он также убрал бы оттуда тетрадь, поскольку он, бесспорно, собирался воспользоваться исследованиями Драккера в области квантовой механики. Но мы явились днем раньше и разрушили все его планы.

Маркхэм мрачно курил, глядя прямо перед собой.

— Так вы прошлым вечером были уверены в виновности Диллара, когда вспомнили про ибсеновского персонажа — епископа Арнессона? — спросил он.

— Да-да, конечно. Это и подсказало мне мотив. В тот момент я понял, что профессор пытается переложить всю вину на Арнессона, и подпись «Епископ» служила именно этой цели.

— Он ждал довольно долго, прежде чем привлек наше внимание к «Борьбе за престол», — заметил Маркхэм.

— На самом деле он и не собирался этого делать. Он полагал, что мы сами додумаемся. Но мы оказались глупее, чем он предполагал, и в конечном итоге, почти отчаявшись, он пригласил вас, долго ходил вокруг да около, а потом открытым текстом упомянул «Борьбу за престол».

Маркхэм некоторое время молчал, недовольно хмурясь и барабаня пальцами по пресс-папье.

— А почему же тогда, — наконец, спросил он, — вы вчера вечером нам не сказали, что «Епископ» — не Арнессон, а профессор?

— Дорогой мой Маркхэм, а что мне оставалось делать? Вы мне все равно не поверили бы и, скорее всего, посоветовали бы подлечиться. Но главное заключалось в том, чтобы поверил профессор — поверил в то, что мы подозреваем Арнессона. В противном случае мы бы не смогли действовать так естественно. Нам оставалось надеяться на эту уловку, и я знаю, что если бы вы с сержантом заподозрили его, то раскрыли бы всю игру. Вышло так, что вам не пришлось притворяться, и вот — все сработало прекрасно!

Я заметил, что последние полчаса сержант смотрел на Вэнса как-то растерянно и недоуменно, но по какой-то причине не хотел говорить. Но вот он вынул сигару изо рта и задал поистине потрясающий вопрос:

— Я не обижаюсь, что вы нам ничего не сказали, мистер Вэнс. Однако я хотел бы знать: почему, когда вы внезапно показали на гравюру над камином, вы поменяли местами бокалы Арнессона и старика?

Вэнс глубоко вздохнул и печально покачал головой:

— Я всегда знал: ничто не ускользнет от вашего орлиного взора, сержант.

Маркхэм пулей вскочил из-за стола и впился в Вэнса глазами.

— Это еще что такое?! — взорвался он, напрочь забыв о самообладании. — Вы поменяли бокалы? Вы намеренно…

— Послушайте же! — взмолился Вэнс. — Умерьте свой праведный гнев.

Он воззрился на Хита с насмешливым укором:

— Вот тут-то вы меня и поймали, сержант.

— Хватит вилять, — холодно и жестко процедил Маркхэм. — Мне нужны объяснения.

— Ну хорошо. Извольте. Как я уже сказал, моей задачей было убедить профессора, что я попался в его сети и подозреваю Арнессона. Я объявил Диллару, что у нас нет никаких доказательств и даже если мы арестуем Арнессона, то долго держать его под стражей у нас вряд ли получится. Я знал, что в подобных обстоятельствах он предпримет какие-то действия, ибо единственной целью убийств было полное уничтожение Сигурда. Я был уверен, что своими действиями он выдаст себя. Какими именно, я не знал, но продолжал неотступно следить за ним. Когда появилось вино, меня словно осенило. Зная, что у него есть цианистый калий, я завел разговор о самоубийстве, тем самым подсказав ему идею. Он попался в ловушку и попытался отравить Арнессона, а потом представить это как самоубийство. Я видел, как он незаметно вылил пузырек какой-то прозрачной жидкости в бокал Сигурда, когда разливал вино у буфета. Моей первой мыслью было остановить убийцу и отправить вино на анализ. Мы бы его обыскали, нашли пузырек, и я бы подтвердил, что видел, как он что-то подмешивал в вино. Это свидетельство вкупе с показаниями ребенка помогли бы достичь нашей цели. Но в последний момент, когда он наполнил все бокалы, я решил идти более простым путем…

— Значит, вы отвлекли наше внимание и поменяли бокалы местами?

— Да, конечно. Я подумал, что человек должен испить чашу, которую уготовил другому.

— Вы взяли на себя роль закона!

— Если угодно — да, ибо он был бессилен. Однако не будем лицемерно праведными. Разве гремучая змея предстает перед судом? Разве бешеному псу положен адвокат? Я испытываю такие же угрызения совести, отправив чудовище Диллара в мир иной, как если бы я раздавил ядовитую тварь.

— Но это же убийство! — воскликнул Маркхэм в ужасном негодовании.

— О, несомненно, — весело отозвался Вэнс, — разумеется. Достойное всяческого осуждения и порицания. Кстати, я, случайно, не арестован?

С «самоубийством» профессора Диллара закончилось громкое «дело Епископа». Репутация покойного Парди оказалась вне всяких подозрений. На следующий год Арнессон и Белль Диллар сыграли скромную свадьбу и отплыли в Норвегию, где и обосновались. Сигурд занял должность заведующего кафедрой прикладной математики в университете Осло. Необходимо особо отметить, что двумя годами позже он получил Нобелевскую премию по физике. Старый особняк Диллара на 75-й улице снесли, а на его месте сейчас возвышается современный многоквартирный дом, на фасаде которого красуются два больших терракотовых медальона, очень напоминающие мишени для стрельбы из лука. Я часто думаю, намеренно ли архитектор выбрал эти предметы как элементы декора или же это простое совпадение.