Риск неблагоприятного развития событий имеется всегда.

Этот риск и добавляет жизни азарт. По крайней мере Марсель Каро полагал именно так. Хрупкий шанс, что девушка все-таки не придет, испугается, примет все за дурной розыгрыш или экстравагантную попытку соблазнения, оставался неизменным. Каро видел это в линиях судьбы, которые не спеша, как пасьянс, раскладывал перед собой прямо над недопитым «Сьюз» в низком гобеле.

Но теперь карты сложились. На последней из линий возникла странная неопределенность, однако Каро не обратил на нее должного внимания. План исполнялся.

Девушка пришла.

Остановилась на пороге «Олимпии», левой рукой придерживая юбку так, чтобы шлейфик не касался пола, тревожно оглядела зал.

Амулет, скрытый до поры под шелковой сорочкой Каро, ожил и словно потянулся к девушке. Марсель уже вложил в него волос Лизетт, и теперь камень в оправе сделал «стойку» подобно охотничьему псу. Получив крупицу живительной силы, он жаждал иметь все.

Лизетт нашла взглядом Каро и решительно двинулась к нему.

– Гарсон! – негромко подозвал Темный.

Он галантно поднялся и усадил мадемуазель напротив. Не сказать чтобы красавица, но и не дурнушка, одета со вкусом. Модная шляпка с цветами и лентами очень шла ее образу. К необъяснимому удовольствию Марселя, среди деталей ее платья для прогулок не оказалось мужских элементов, которые все чаще стали появляться в костюмах парижанок на стыке XIX и XX веков. А еще она не была надушена, и ее молодое тело благоухало свежестью. И самую капельку – волнением. Впрочем, именно сию минуту для планов Каро это не имело ни малейшего значения.

Официант принес заказанный каталонский «Бирр» для девушки.

– Вы мне поверили… – с мягкой улыбкой констатировал Марсель.

– Я провела детство в Барбизоне, у тетки, – ответила Лизетт. – Когда мне было три или четыре года, в Фонтенбло нашли мертвого мальчика. Его загрыз дикий зверь. Говорили, это могла быть большая собака, страдающая бешенством. Или помесь волка и собаки. Но зверь не просто убил мальчика, он забрал часть… Это было ужасно. Я даже забыла обо всем… пока вы мне не показали ту бумагу. Потом я вспомнила. Даже как звали мальчика – Николя.

– Мадемуазель Дюпон, как только выполните свою часть соглашения, бумага станет вашей, – заверил Каро. – Можете сжечь ее или хранить всю оставшуюся долгую-долгую жизнь. Только не сможете показать внукам, все равно ничего не увидят. Для них это будет лишь скучный банковский вексель.

– Боже, как мерзко! – Лизетт не притрагивалась к бокалу, теребя салфетку. – Я не видела тело Николя, конечно же, но я вспомнила все, о чем тогда шептались вокруг. Теперь я понимаю. Это был гару[3]. На пса устроили облаву, но ничего из этого не вышло.

– Возможно, на промысел выходил апаш. – Марсель осторожно, не переступая рамок приличий, коснулся руки девушки, унимая ее дрожь. – Без лицензии. Их не выписывают на детей.

– Вот это и есть самое мерзкое, месье Каро! – твердо сказала девушка. – Выдавать охотничьи лицензии на людей волкам…

Сполохи гнева залили ее ауру так же легко, как пожар способен охватить сенегальскую деревню.

– Мы говорили об этом при первой встрече, мадемуазель. Всем приходится мириться со злом мира. Если бы не было лицензиатства, гару резали бы людей всякую ночь и охотились стаями. Ведьмы изводили бы кого пожелают. А огры обложили селения данью в виде младенцев.

– Огры тоже существуют? – В ауре девушки пустила ростки зелень удивления.

– Увы, мадемуазель, да, – кивнул Марсель. – Правда, они неотличимы от людей. Лишь такой, как я, может увидеть их истинное обличье.

– Им тоже выдают… лицензии? – Девушку передернуло.

– Иногда, – уклончиво ответил Марсель. – Впрочем, ваша участь была бы печальной, но не столь кошмарной. Вы не просто не почувствовали бы ничего болезненного, а даже испытали бы некоторый экстаз… Жертва вампира отдает жизнь с улыбкой на устах. Так что ваш лотерейный билет не был настолько несчастливым, как может показаться.

– Вы еще находите повод шутить?

– Мадемуазель, поживите с мое и будете находить его в самых неожиданных вещах. И поверьте, у вас есть все шансы прожить с мое. Когда наш уговор будет исполнен… – Марселя прервали звуки задорного скерцо. Под наделавшего шума «Ученика чародея» Дюка он вытянул из кармашка жилета золотой репетир, выразительно на него посмотрел и надавил кнопку, разом придушив мелодию. – …вы навсегда забудете об этой презренной лотерее.

– Нам пора? – В ауре Лизетт вновь прорисовались разводы страха.

– Вы еще успеете допить это чудесное вино. Более того, я предлагаю подняться в театр и посмотреть синема. Это вас отвлечет.

– Туда нелегко попасть, месье Каро. Я еще не видела этих представлений…

– Поверьте, оно того стоит. О билетах я позабочусь.

Марсель позаботился о билетах по-своему. Собственно, он никогда их не покупал. Ни в театр, ни в «Мулен Руж», ни на пароход. «J’entre gratis!»[4]

Почему-то этот принцип распространялся только на билеты, за все остальное Марсель всегда предпочитал расплачиваться.

Лизетт удивилась, когда капельдинер просто не заметил их пару, словно они были невидимы.

Вереница из нескольких движущихся картин промелькнула незаметно. Марсель почти не смотрел на экран, краем глаза проверяя ауру Лизетт. Он чувствовал себя художником, из этих… импрессионистов, чьи холсты похожи на пестрые наборы пятен. Удивление, испуг, смех и тревога, когда девушка вспоминала о цели сегодняшнего вечера, – все расцвечивалось на живом полотне. Каро вспомнил портрет актрисы Самари кисти Ренуара, виденный им в семьдесят девятом в Парижском Салоне. Он даже хотел тогда направить сантинель[5] и проверить, не способен ли живописец видеть чужие ауры. Но сантинель и сами не дремали. Как узнал впоследствии Каро, Ренуара уже испытывали, однако тот оказался человеком.

Впрочем, у художников грань между Иным и не Иным порой слишком тонка…

– Поразительно, – проговорила Лизетт, когда выходила из «Олимпии», опираясь на руку Марселя. – Вы не находите, месье Каро? Люди научились делать живые фотографии, но не могут справиться с вампирами.

– Поверьте, мадемуазель, это вопрос не прогресса, а человеческой природы, – изрек Каро. – Вот увидите, пройдет не так много времени, и смотреть, как чудак поливает себя из шланга, публике надоест. Тогда на простыне начнут демонстрировать и сказки с вампирами. Вам еще любопытно будет посетить иллюзион Мельеса, там уже показывают удивительных призраков.

Марселя всегда привлекало искусство, он коллекционировал живописные полотна и был завзятым театралом, но движущиеся картины стали его новой страстью. Первый раз он видел синема, когда еще показы шли в «Гран Кафе», а не в зале «Олимпии». Картина прибытия поезда на вокзал Ла-Сьота впечатлила едва ли меньше, чем самый первый вход в Сумрак в приснопамятном 1816 году.

По странной шутке провидения, демонстрировали это люди, сама фамилия которых была Люмьер – «Светлые». И тоже – самые обычные, удачливые промышленники и не более того.

Уже основательно стемнело. Бульвар Капуцинок жил своей жизнью, которая год от года становилась все более и более торопливой.

Каро подозвал фиакр и велел ехать на площадь Альма.

Девушка всю дорогу задумчиво молчала, будто вслушиваясь в цокот копыт по булыжнику. Амулет на груди Марселя пульсировал как еще одно маленькое каменное сердце из неизвестной сказки. Он жаждал, и вожделенный объект был совсем рядом, так близко…

Но утолять жажду было еще рано.

На площади они отпустили экипаж и направились к Сене. У недавно выросшего за счет пешеходной части арочного моста свернули направо и пошли вниз по течению. В спину им пристально смотрели каменные часовые – зуав, артиллерист, пехотинец и гренадер, – каждый со своего устоя. Волны Сены били о постаменты.

– Почему это нужно делать именно там? – Лизетт и сама не замечала, как сильно сжимает руку того, кто обязался быть ее спасителем.

Она не знала, что спаситель на деле собирался примерить на себя роль убийцы.

– Видите ли, мадемуазель, это одно из условий ритуала. Место должно быть окутано легендами, быть сакральным и по возможности очень древним. В нем должна концентрироваться магическая сила города.

– Но ведь это построили совсем недавно.

– Поймите, речь идет о духовной сущности, а не о веществе. Гений месье Робида воплотил старый Париж. Дух древнего города теперь здесь, а не в Нотр-Дам и даже не в катакомбах. И вряд ли вам понравилось бы в катакомбах…

– Да, верно, – задумчиво согласилась Лизетт.

Марсель лгал. Он рассматривал катакомбы как вполне достойное место для ритуала, но затем передумал. Для того чтобы напитать амулет, мало было древности. Путаные строки колдовской книги говорили о месте связи былого и грядущего. А такое место теперь одно во всем городе: экспозиция старого Парижа на набережной Дебийи. От входа через Сену была отлично видна подсвеченная электрическими огнями башня Эйфеля.

Сторож не заметил ночных гостей, подобно капельдинеру в «Олимпии».

Старый Париж узкой полоской протянулся по набережной, окна средневековых зданий смотрели на величественные павильоны Наций. В этих стрельчатых окнах пока не было огней.

Город ждал выставки. Многие павильоны еще были в лесах, и газетные карикатуристы ежедневно упражнялись в остроумии. Но старый Париж замер в ожидании своего триумфа.

Уже через день на его улицы должны были выйти мушкетеры и хорошенькие цветочницы в старинных платьях. А сейчас здесь было пустынно и темно. Охранялось все по самому низкому разряду. Случайных прохожих тут не предполагалось, красть пока еще было нечего, уличные лавки не заполнились товаром и не зазвенели монеты на стойках кафе. Клошары же, напуганные озверевшими перед празднеством ажанами, предпочитали теперь восточную часть города.

Все же Каро, страхуясь, прикрыл и себя, и Лизетт магическим зонтом, известным прогрессивным Иным как «сфера невнимания».

Их встретила высокая крепостная башня – шателет. Конечно, серый камень был всего лишь иллюзией, почти все здесь мастерили из дерева. Но решетка ворот шателета оказалась из настоящей стали.

Пришлось идти через Сумрак.

– Закройте глаза, – предупредил Марсель. – Ненадолго станет очень холодно. Не обращайте внимания и держитесь за мою руку.

К счастью, на первом слое, даже если бы Лизетт все-таки открыла глаза, она не увидела бы своего провожатого в сумеречном обличье. Но все же смотреть было ни к чему, тем более пульсирующий амулет наверняка проявил бы себя. Когда глаза было позволено открыть, девушка оглянулась и увидела решетку за спиной.

– Вы волшебник, месье Каро…

– Темный волшебник, – печально сказал Марсель. – Идемте скорее.

Они прошли тесными улочками и вскоре вышли к башне Ла Тур дю Лувр. Поначалу Каро хотел выбрать местом ритуала воспроизведенный дом Николя Фламеля. Но тоже передумал, тщательно проверив, как протекает здесь Сила.

– Взойдем. – Каро указал наверх.

Теперь в ауре девушки распускался страх.

Все складывалось наилучшим образом. Вампир Арман Лануа, одолживший Марселю лицензию, предлагал возвести девушку на башню с помощью Зова. Каро воспротивился.

Чтобы наполнить амулет, нужна особая гамма эмоций. Причем гамма чистая, без примеси магии. Тогда девушка отдаст всю свою молодую нерастраченную внутреннюю силу камню. И явиться она должна была добровольно, это обязательное условие книги.

Оставалось совсем недолго.

Арман наверняка спрятался неподалеку. Он получит кровь Лизетт. Каро солгал ей наполовину. Она не умрет с улыбкой на устах. Но и не ощутит ни боли, ни страха – вампир завладеет ее телом, уже лишенным чувств. По уговору с Каро ему достанутся только крохи: кровь девушки уже не будет столь напитана Силой. Но мощь амулета прельстила и вампира, как прельстила куда более опытного Темного Марселя.

Как вывести из игры самого Армана, Каро уже продумал в общих чертах. Главное, сначала влить все, что нужно, в амулет. Это будет первой каплей, всего же их до́лжно влить тринадцать. Старые ведьмовские рецепты…

Скоро. Уже скоро.

Самая высокая башня старого Парижа. И самая высокая башня Парижа нового, вид которой преследует тебя в центре города. Все сходится. Нужно лишь подняться. Прочесть заклинания. Добыть каплю крови. Бедняжка Лизетт согласилась пожертвовать долей своей жизни, чтобы переиграть вампирскую лотерею.

Каро уже тянул девушку за собой к башне, когда почувствовал неладное. Чутье подсказало, что следует предпринять – оставить Лизетт и немедленно шагнуть в Сумрак.

А в Сумраке у башни был еще кто-то.

Сперва Каро решил – это Арман. Но быстро понял, что ошибся. Тот, кто приближался, не был вампиром. Не был даже Иным, ибо не имел ауры.

Древний, старый и волосатый, как мифический Пан, – казалось, он весь зарос мхом синего цвета, первым жителем Сумрака. «Воплощенный дух старого Парижа…» – ни с того ни с сего подумал Каро.

Нечто прыгнуло ему навстречу.

Не так уж много вещей за последние полвека могли заставить Каро испугаться. Марсель вдруг понял, что бессилен. Темный Иной четвертого ранга, не последний маг Парижа, словно разом забыл все заклятия. Он мог бы погрузиться дальше в серую утробу Сумрака, но не испытывал сомнений: это создание легко дотянется до него и там. Именно бессилие устрашило Марселя больше всего остального.

Амулет жег грудь, и тогда Каро догадался, что привлекло сюда сумеречного полузверя.

– Возьми! – Скованный ужасом, он рванул сорочку на груди, оборвал тонкую золотую цепь и протянул амулет. – Милости твоей прошу! Милости…

Покрытая мхом рука – или лапа? или ветвь? – приняла амулет. Размером эта длань раза в три превосходила руку Марселя.

– Его нужно напитать, – торопливо заговорил Каро. – Дева, предназначенная Договором отдать жизнь и кровь… Она здесь…

Чудовище подняло амулет высоко. Теперь оно походило на обезьяну с улицы Морг из новеллы того мрачного американца… ходили слухи – тоже Иного.

Орангутанг как будто рассматривал дорогие карманные часы, снятые с новой жертвы. В следующий момент чудовище раскрыло пасть и отправило амулет туда.

Марсель запоздало вспомнил, что когда-то его крестили в католическую веру. За много десятилетий, с момента посвящения в Иные, он не посетил ни единой мессы и лишь теперь вдруг пожалел об этом.

Пожалел, когда мохнатая лапа с выпущенными когтями потянулась к нему в холоде вечно серого мира.

Старый Париж в этом мире ничуть не менялся. Как многие старики, этот был глух, и крик Марселя без отклика потонул в его зыби.

…Лизетт испытала настоящий ужас, когда ее спутник внезапно растворился в воздухе. Только что она чувствовала его уверенную руку в перчатке – и вот пустота.

Впрочем, пустота ощущалась недолго. Через минуту в ладонь девушки упала бумага, свернутая в трубку.

Даже скудного света вполне хватило, чтобы разобрать: это лицензия на ее смерть, показанная недавно месье Каро и обещанная в дар. Лизетт могла ее прочитать лишь при помощи самого Марселя: тот утверждал, что простые смертные не в состоянии увидеть истинный текст документа.

Девушка бросилась бежать. Она не могла объяснить, что владеет ею. Она боялась всего: стать добычей гару, заблудиться в этих бутафорских улицах, столь похожих на настоящие, умереть от собственного страха.

Потом она вспомнила, что ворота закрывает решетка, через которую ей не пройти без Каро.

Неожиданно для самой себя Лизетт выбежала на набережную. Город светил с того берега Сены, били лучи прожекторов с далекой башни Эйфеля.

– Помогите! – закричала девушка.

Как ни странно, огни виднелись и на реке. Кто-то плыл на катере.

– Помогите, – крикнула Лизетт что было сил.

У нее возникло желание кинуться в воду. Но плавала она плохо.

– Мадемуазель, мы здесь, – раздался уверенный голос за спиной.

У Лизетт перехватило дыхание, она резко обернулась. Два господина, один постарше, другой помоложе, в костюмах и одинаковых котелках, с тростями. Набалдашники тростей светились, будто в них были встроены неяркие электрические лампы.

Страх на миг отступил. Девушка решила – это какая-то охрана выставки.

– Что случилось, мадемуазель? – заговорил молодой и безусый. – На вас напали? Вас преследуют?

– Нет… – Лизетт сама не своя шагнула к ним и зачем-то показала свернутую лицензию.

– Мы вас прово… – начал было молодой, но тут девушка упала в обморок.

Упала она тем не менее на руки не молодому, а другому, постарше, обладателю лихо закрученных усов.

Зато молодому досталась бумага.

– Что там, Жанно? – буркнул усач, бережно поддерживая свою ношу.

Его трость покатилась по мостовой, тусклый свет набалдашника померк.

Молодой вместо ответа торопливо скинул пиджак, бросил прямо на землю, сверху они опустили бесчувственную девушку. Старший, освободив руки, начал делать пассы над головой Лизетт.

– Крепкая, – заключил он наконец и вытер пот со лба. – Оправится. Так что там, Жанно?

Молодой развернул бумагу.

– Вампирская лицензия. На имя мадемуазель Элизы Дюпон. Выдана Арману Лануа одиннадцатого апреля сего года.

– Вот же… – Старший подкрутил ус.

– Кто-то очень вовремя прикончил Лануа, – кивнул молодой.

Часть вампирского праха, найденная вблизи улицы Старых Школ, хранилась в бумажном пакете за пазухой Жана. Остальное должен был забрать вызванный патруль, которого бы полагалось дождаться, но они услышали девичьи крики.

Ночные сантинель давно собирали досье на Лануа. Тот не был законопослушным вампиром, но о его делишках продолжительное время толком ничего не удавалось разузнать. Кто-то ему покровительствовал, кто-то из более опытных парижских Темных. Вероятно, покровитель и решил наконец от него избавиться, как от улики. Или это сделал одиночка-Светлый: такие Рокамболи, увы, попадались не так уж и редко. Правда, значительно реже, чем сорвавшиеся оборотни или ловкачи-кровопийцы.

– Мертвяку поделом, – высказался старший, подхватывая на руки Лизетт. Напряглась под костюмом мускулатура бывшего циркового борца. – Но откуда у нее своя же собственная лицензия?

– Я останусь с патрулем, и мы прочешем окрестности, – торопливо заговорил Жан. Он, похоже, чувствовал неловкость, что не сам несет девушку, а должен подхватить лишь трости. – Может, что-то еще найдем.

– Лицензию не забудь прикрепить к донесению, – бросил старший.

– Разумеется, Бернар! – обиженным тоном проговорил Жан.

В то же время начинающий сантинель подумал, что жаль, нельзя оставить эту бумагу девушке на память. Хотя она все равно ничего бы в ней не разобрала. Но самым важным было то, что лицензируемый смертный, по какой бы то ни было причине избегший своей участи, никогда более не допускался к лотерее.

Девушке несказанно повезло.

– Недурственно! – обронил Пресветлый.

На белом полотне плясали уже одни бесформенные черные пятна, словно обрывки разорванных в клочья теней. Потом и они растворились в луче света из фантаскопа.

– Да, это, безусловно… – протянул невысокий Жермензон.

В подвальном отделении московского департамента Ночного Дозора собрались всего несколько человек. Кинематографическое ревю здесь устроили лишь потому, что в помещении не было окон. Стулья – и те принесли из библиотеки с архивом, которые располагались по соседству. На краснокирпичной стене растянули полотно. На противоположной стороне установили тумбу с аппаратом.

– А наши французские коллеги – неужели не пытались? – уточнил Жермензон. – Ведь даже этот аппарат привезен из Парижа, если мне не изменяет зрение…

– Как же, Марк Эммануилыч? – обернулся к нему сидевший в первом ряду начальник дозорной лаборатории Вихрев. – Пробовали французы и так, и эдак. Мы их бюллетени регулярно получаем. Однако только Леониду Сергеевичу удалось создать нужную эмульсию для пленки.

– Но вы даже не химик, молодой человек, не так ли? – снял пенсне Жермензон.

– Диплома не имею никакого, – сознался Леонид. – Учился в медицинском, но курса не окончил.

– Ясно. Путь обыкновенный. Инициация… сиречь посвящение, потом Дозор.

– Исключен за участие в нелегальном кружке, – расправил плечи Леонид. – Посвящен в Иные год спустя. До того служил в фотографической лаборатории ассистентом. Слушал также курс практической фотографии у господина Прокудина-Горского.

– А химию тем не менее вы наверняка заучили на «отлично», – задумчиво сказал Жермензон и ехидно прищурился. – Вы, часом, не из бомбистов?

Леонид покраснел и опять ссутулился.

– Судя по тому, как отзывается о господине Александрове научный департамент петербуржского Дозора, за эти три года он сделал большие успехи в магии вещества. Особенно в химических и оптических эффектах, – вступился за подчиненного начальник московского департамента.

– Был бы на другой стороне – прямая дорога в ведьмаки, – поддержал из угла обычно молчаливый Семен Павлович.

– Но он не Темный, – констатировал Вихрев.

– Будущий Темный никогда не стал бы посещать утопический кружок. – Марк Эммануилович бережно вытирал пенсне хлопчатобумажным платком.

– Я не просто так посещал, – глухо сказал Леонид. – Я его и устроил с товарищами.

Он чувствовал себя не в своей тарелке.

Большинство окружающих были настолько стары, что Александров не поверил бы в их существование всего четыре года назад. Даже неприметному Семену Павловичу Колобову, едва ли не самому молодому из присутствующих и вне официоза предпочитающему, чтобы его называли по одному только имени, было уже по меньшей мере лет сто. Пусть Семен и не афишировал этого, но тут внимательному и умеющему слушать достаточно было нескольких случайных оговорок. Например, однажды Колобов обмолвился, что еще в пятидесятых, на Крымской войне, уже умел применять «заморозку».

Четыре года назад студент Леня верил в одни только естественные науки. Он верил в науку и теперь и менее всего в своей новой жизни любил слова «магия» и «волшебство», почитая их еще не познанными явлениями природы. Но все кругом думали иначе. Даже ученые из лабораторий Дозора. А тут на показ его особенной кинематографической пленки сошлись не только маги первого и второго ранга, но и несколько Высших во главе с Пресветлым. Чего стоил один только отчаянный боевой маг Жермензон, о нем рассказывали еще в петербуржской дозорной школе! Однако наибольшее волнение вызывал почему-то не он и даже не Пресветлый, а человек, который помалкивал в углу напротив кряжистого Семена Павловича. Столь же непонятен был его ранг – но к этому Леонид уже давно привык со своими весьма скромными возможностями. Рост средний, волосы черные с небольшой примесью серебра, глаза темные и внимательные. Пока заряжал пленку, по негромкому разговору Леонид узнал, что Иной этот прибыл откуда-то из Туркестана, где возглавлял Ночной Дозор едва ли не губернского значения.

Леонид так же плохо разбирался в уровнях Силы, как и в сложной субординации Дозоров. Он знал, например, что московский Пресветлый считается верховным во всей империи. Так повелось издавна, и когда Петр Великий перенес столицу в Северную Пальмиру, менять ничего не стали. К тому же случилось и так, что славный город Петра негласно сделался в большей степени обиталищем Темных, хотя известное перемирие и равновесие, скрепленное Договором, формально блюлось.

А может, еще играло свою роль, что Москва – Третий Рим, а четвертому не быти…

– Нам, господа, по всему, следовало бы озадачиться внедрением дозорных в нелегальные организации студентов. Готов биться об заклад, мы бы выявили больше Светлых, – опять высказался Жермензон.

– Предпринимается, Марк Эммануилович, – откликнулся Пресветлый. – Господа, думаю, ни у кого не возникло сомнений, что изобретение Леонида Сергеевича достойно представлять российские силы Света на парижской выставке? Между прочим, туда же поедут и фотографии его наставника Прокудина-Горского. Но ученик явно не ударит в грязь лицом. Пусть и не все увидят его достижения.

Возражений не нашлось.

– Тогда наше совещание объявляю закрытым. – Пресветлый встал.

Зрители импровизированного электрического театра направились к выходу и далее – к лифту, который с недавних пор установили в здании.

– Леонид Сергеевич, когда соберете аппарат, я прошу вас подняться ко мне в кабинет. – Глава московского Дозора приблизился вместе с гостем из Туркестана. – Кстати, должен вас познакомить.

Он повернулся к гостю:

– Рекомендовать вам этого молодого человека, полагаю, уже будет излишним…

– Разумеется, – склонил голову «туркестанец».

– А этому молодому человеку как называть вас? – В словах и мимике Пресветлого Леонид уловил легкую тень усмешки.

Эти два могущественных Иных явно знали друг друга очень и очень давно, пройдя много такого, что не снилось не только человеку, но и слабосильному магу.

– Пусть зовет меня Гэссар, – ответил гость. Посмотрел на окаменевшее лицо Леонида и добавил: – Или просто Борис Игнатьевич.

В кабинете Пресветлого Леонид оказался впервые. Зал с высокими потолками можно было бы назвать просторным, если бы он не был весь заставлен шкафами мореного дуба, где за прозрачными дверцами ждали своего часа древние уникаты. Обитель Великого мага более всего напоминала Кунсткамеру. В простенках висели дикарские маски и оружие, хотя в красном углу над письменным столом разместились привычные русскому глазу образа. Среди всей древности, впрочем, прятались и вполне современные предметы, к примеру фонограф Эдисона, а на столике у окна – «Ундервуд» с заправленным листом хорошей бумаги.

Когда Леонид вошел, в кабинете находились всего двое: сам Пресветлый и Гэссар. Гость из Туркестана курил цигарку у распахнутого окна, откуда тянуло мартовским холодом. Пресветлый в своем кожаном кресле прихлебывал чай из стакана в медном подстаканнике. На столешнице перед ним лежал раскрытый «Всеобщий календарь на 1900 год». Такой же календарь Леонид видел перед отъездом в Москву. Он даже узнал картинку на развороте – главный вход на Парижскую всемирную художественную, промышленную и земледельческую выставку.

А еще он заметил рядом с пишущей машинкой довольно громоздкий предмет на серебряном подносе, накрытый белой тканью. У предмета была странная форма, не позволяющая судить о ней по изгибам покрывала.

Ранг Леонида был вполне достаточен, чтобы ощутить силу, идущую от таинственной вещи. Однако в присутствии двух Высших он не решился хорошенько рассмотреть загадку через Сумрак.

– С премьерой, Леонид Сергеевич, – без излишнего чувства, но весомо сказал Пресветлый.

Леонид поблагодарил.

– Кстати, а простые люди, вот, например, с улицы, могут смотреть вашу… фильму? – поинтересовался гость у окна.

– Ничего не увидят, – пояснил кинематографист. – Для них это все будет простая уличная картина, если днем. А если ночью, то и вовсе ничего не разглядеть. Я снимаю при сумеречном фонаре.

– Сумеречный фонарь – отдельная находка дражайшего Леонида Сергеевича, – довольно сказал глава Дозора. – Агентура Вихрева… мелкие должники среди Темных… сообщали, что и научный отдел Дневного ведет такие работы. Но у них далеко не пошло.

– Там ничего такого нет, – признался Леонид. – То есть я ничего особенного не совершил. В основном уже все Фальц придумал, из Вены, конструкция была в «Магическом вестнике». Я только материал подобрал для дуги, чтобы должным образом рассеивал через Сумрак. А еще материал кристалла, который Силу накапливает и отдает, не от электричества же этот фонарь будет работать.

– Жермензон прав. – Гэссар избавился от цигарки, бесцеремонно выбросив ее в окно, и прикрыл раму. – Несомненный ведьмаческий талант к магии вещества.

– Ведьмы – у Темных, – осторожно, но с достоинством поправил Леонид. – А у нас – Иные естествоиспытатели.

– Вот об испытании естества и поговорим. Присаживайтесь, голубчик, присаживайтесь! – велел Пресветлый.

Гэссар остался стоять. Он как будто не очень хотел отходить от столика с «Ундервудом» и предметом под белой тканью.

– Мы отнюдь не случайным образом остановились на вашей эмульсии. Пленка, которая может хотя бы частично запечатлеть Сумрак, безусловно, немалый шаг в его экспериментальном изучении. Хотя и отдел Вихрева, должен сказать, не спит. Больше того, Леонид Сергеевич… Не обольщайтесь, но есть исследования более глубокие. Например, что касается физиологии циркуляции Силы в организме. Или работа по линиям вероятности в области науки. На ближайшие три – пять лет предсказано, что русский ученый получит первую премию Нобеля. Вихрев утверждает, что наиболее четкие линии у профессора из Петербурга Ивана Петровича Павлова. Что же, поживем – увидим.

– Я понимаю, кинематограф – это сейчас развлечение публики, часто пустое. Но им можно снимать и явления природы! – дождавшись паузы, заговорил Леонид. – Или те же эксперименты для наглядности.

– Роль кинематографа, безусловно, важна для народного просвещения, – сказал Пресветлый. – А возможности не раскрыты наверняка еще и на малую долю. Как для людей, так и для нас. Но есть еще одна сторона вопроса. Вы повезете вашу усовершенствованную пленку именно в Париж, туда, где ее, так сказать, и придумали. В этом году российская экспозиция будет самой обширной за всю историю. – Он положил руку на календарь. – Мы должны показать, чего сумели достичь. Мы, Иные, тоже российские граждане. Как бы ни пытались Темные доказать, что они выше человеческого. Мы носим паспорта, а если нужно, то идем на войну.

– А кому я там буду показывать картины Сумрака? Иных, конечно, в Париже больше, чем даже в Москве или в Петербурге. Они туда со всей Европы, почитай, едут…

– Не только Европы, – заметил Гэссар.

– Нас все равно меньше в десять тысяч раз, чем обычных людей!

– Это нужно не для публики, – сказал Пресветлый.

Пауза в воздухе поплыла, словно основательное кольцо табачного дыма.

– По видимости, вам, голубчик, требуются разъяснения. Извольте. – Петр Афанасьевич снова помолчал. – Всего за полтора десятка лет до вашего рождения, Леонид Сергеевич, у нас отменили крепостное право. Всего полвека назад граф Клейнмихель организовал постройку первой российской железной дороги. А теперь мы должны занять одно из главных мест на промышленной выставке перед всем миром. Да, мы не покажем достижений электротехники, подобных вот этому прибору господина Эдисона. – Пресветлый махнул рукой в сторону фонографа. – Но мы покажем, что могут за короткий срок научное и техническое просвещение.

– …И наша Российская империя еще не самый показательный пример, – вставил Гэссар. – Я недавно был в Японии. Боюсь, по технической военной мощи эти острова скоро обгонят и нас. А ведь еще недавно там господин имел право мечом срубить голову кому хочет.

– По Японии наши прорицатели и вовсе дают странный анализ. Твои наблюдения и выводы, Гэссар, им, кстати, очень пригодились, Вихрев еще будет лично благодарить. – Пресветлый опять поглядел на Леонида. – Мы, дозорные, в погоне за буквой Договора упустили, что люди стали сильнее Иных. Не только числом, но и уменьем. Нам все еще выписывают лицензии на применение лекарской магии. А простые человеческие медики уже научились врачевать безо всякого колдовства такое, что раньше было под силу только целителям! Про обратное и говорить нечего. Люди не могут брать Силу из Сумрака, зато могут из постоянного и переменного электрического тока. И даже вот это… – Он снова указал на фонограф. – Мне не известно ни единого заклинания, способного запечатлеть голос. Ауру – да, образ – да, но отдельно голос! А химия? Изобретены такие вещества, которые вовсе не хранят Силу! Более того, люди проникают туда, где Иные, всего вероятнее, существовать просто не могут. Ранее, где бы ни ступала нога первопроходцев, шедшие за ними Иные всегда находили себе подобных. И в Америке, и в Океании, и вблизи мыса Доброй Надежды. Но мы не знаем, есть ли Иные в Антарктике. И можно ли войти в Сумрак на Северном полюсе? Что там – никто даже не пытался войти туда с подводной лодки!

Он вновь сделал паузу.

Гэссар тоже молчал. Не говорил и Леонид. Он ни разу не видел настоящего подводного судна, только на картинках.

– А главное все же не в этом, – опять заговорил Петр Афанасьевич. – Прогресс, как и все в человеческих руках, имеет светлую и темную стороны. Но впервые, пожалуй, в истории светлая – больше. Да, массы еще темны, да, мистицизма людям хватает, но недаром и само слово «просвещение» в корне имеет «свет». Взять хотя бы, что многие попросту отказываются верить в оборотней, вампиров и колдунов. В светлых волшебников тоже, но нам в этом ничего опасного нет. А вот Темным – уже худо. Не верят – значит не боятся. Мы не работаем со страхом, а Темные – работают. Дальше что ж – можете вообразить сами. Впервые за века Светлые могут получить не моральный, а численный перевес. Темных это беспокоит. Но хуже того… Это беспокоит Инквизицию.

Про Инквизицию Леонид слышал. Живого Инквизитора он не видал, как той же субмарины. Инквизиторы всегда представлялись ему кем-то вроде мрачных церковников с факелами и распятиями. В Дозоре ему говорили, что это все бредни. Обыкновенные Иные, кто-то вроде жандармов над Светлыми и Темными. Идут туда из Дозоров. Есть такие, кому и Свет не дорог, и не Тьма близка, а важна одна лишь надчеловеческая и даже надмагическая справедливость. Они тоже нужны. Ведь без судей только будущее человечество обойдется, да и то, наверное, много лет спустя после всемирной революции. Что тогда про Иных рассуждать?

– …Я все больше слышу разговоров о том, что людей пора бы и задержать. Что они рано или поздно уничтожат сами себя, а заодно и нас какими-нибудь гигантскими пушками. Либо все же откроют секрет нашего существования – и еще не известно, что хуже. Вот почему Иные первый раз наряду с людьми участвуют не в войнах, а в большом человеческом деле этой выставки. По крайней мере в таком масштабе. Силы Света и Тьмы должны показать друг другу и самим себе, на что они способны в этом новом мире. И если Светлые дадут маху, Инквизиция лицензирует Тьму на сдерживание людей, чего Темные давно уже добиваются. Самой же выставкой дело не ограничится. Сразу после открытия будет особое совещание Иных под председательством глав Европейского Бюро. Ожидаются некие заявления. Вплоть до предложений внести совместные поправки в Договор. Потому мы должны выступить во всеоружии.

– Но тогда… – начал, помедлив, Леонид. – Пленка – это всего лишь пленка. Картины Сумрака – это же не оружие. Да и я, признаться… Ну какой из меня маг?

– Разумеется, нет, Леонид Сергеевич, голубчик, пленка – не главный козырь. Больше того, скажу прямо: это наш отвлекающий маневр. Первую скрипку во всем оркестре Иных на этой выставке будут играть парижские Дозоры как принимающая сторона. Инквизиторы – они лишь разрешают или запрещают да еще следят за исполнением, а делают за них дозорные. Парижский Ночной – лучший в Европе. Вероятно, даже лучший в мире на сегодняшний день. Много сильнее тамошнего Дневного, во всяком случае, а это уже дорогого стоит. Вы думаете, спроста ли выставка проводится именно в Париже, а не в Берлине или, скажем, Лондоне? Светлые парижане знают, за какие ниточки дернуть. Поэтому наша первейшая задача – оказать всяческую поддержку французскому Ночному Дозору. Ваши сумеречные картины им, безусловно, будут полезны, но еще полезнее – мощный артефакт и опытный советник. Мы предоставим им все это, а вы – отвезете вместе с вашим аппаратом.

Леонид посмотрел на предмет, накрытый белой тканью.

Вот оно что. Артефакт. А советник, выходит…

Он перевел глаза на Гэссара.

– Нет, – сказал гость из Туркестана, видимо, угадав мысли неопытного Иного без всякой магии. – Отнюдь не я.

– Здесь нужен Иной особенного порядка, – сказал Пресветлый. – Иной, который понимает науку так же хорошо, как и магию. Мы родились во времена, когда Земля считалась диском, а пороху не знали даже в Китае. От нас толку, увы, мало…

– А есть такой Иной? – удивился Леонид. – У нас, в России?

– И да и нет, – ответил Петр Афанасьевич. – Был по крайней мере.

– И будет, – сказал Гэссар.

Он наконец сдернул белое покрывало с таинственного предмета. Под тканью обнаружился сросток больших зеленых кристаллов. Леонид без труда опознал в них изумруды.

– Эту друзу, – пояснил Петр Афанасьевич, – привез в Россию граф Сен-Жермен.

– Он был Иным?

За последние два года бывший студент Леня многое узнал об исторических лицах с неожиданной, так сказать, Иной стороны. Но по-прежнему удивлялся, когда персоны, которые прежде считались обыкновенными пройдохами, оказывались принадлежащими к магическому племени.

– Да, и притом Светлым. Негласным и нештатным агентом французского Ночного Дозора. А французы давали жару уже тогда! Для графа была найдена гениальная маскировка. Он выдавал себя за мага, но вел дело так, чтобы прослыть шарлатаном. Потому люди, достаточно проницательные, чтобы путем умозаключений прийти к идее нашего существования, делали обратный вывод. А для глупцов Сен-Жермен время от времени показывал несложные магические трюки, подливая масло в огонь их легковерия. Извольте убедиться – этими стараниями легенда о нем дожила до наших дней. Даже господин Пушкин к этому руку приложил…

«Пиковую даму» Леонид, конечно, читывал еще в гимназии.

– Сен-Жермен был на деле двойным авантюристом, – заметил Борис Игнатьевич. – Людей он убеждал, что маг, а Темных – что слабый Иной. Никому другому на моей памяти такое с рук не сходило.

– Он жив? – осмелился спросить Леонид.

– Исчез, – ответил Пресветлый. – Уже лет сто ни слуху ни духу. По официальному сообщению, скончался, но что это значит для Иного подобного ранга! У Ночных Дозоров довольно забот, чтобы его искать. А Инквизиции и Темным он неинтересен, потому что до того, как пропал, не совершил никаких проступков. Впрочем, к делу! В одна тысяча семьсот шестьдесят втором году граф инкогнито посетил Россию. Да-да, вы помните наверняка историю, Леонид Сергеевич. Наш Дозор оказал поддержку заговорщикам, а Сен-Жермен должен был поддержать в ту пору ослабевший Ночной. И он поддержал – в том числе вот этим.

Рука Пресветлого указала на друзу.

– Признаться, на редкость сложная вещь, любезный Леонид Сергеевич. Современные маги идут по пути обособленности задач. Одна задача – суть один артефакт. Но тогда любили искать универсальные средства вроде философского камня. Иные, кстати, тоже отдали немало времени и сил его поискам, пока не бросили это бесполезное занятие. Однако вот обломок той эпохи. Друза, всех тайн которой не ведает никто. Сен-Жермен привез ее с собой, а здесь дополнительно вложил силу и искусство.

По изумрудным кристаллам ходили отсветы. Присутствие Силы тоже ощущалось непривычно… как некий запах в химической лаборатории, который неизвестно от какой реакции взялся. Ранее, еще гимназистом старших классов, Леня Александров и сам выращивал в склянках разного рода кристаллы, подчас весьма забавные с точки зрения и эстетической, и экспериментальной, но такого не видывал и в дозорной школе.

– Выходит, я тоже почти что Сен-Жермен, – высказался он. – Только везу ее обратно.

– Сен-Жермен здесь не вы, – усмехнулся Петр Афанасьевич. – Вы будете ассистентом того, кто помогал графу создать эту друзу. Вернее, того, кому граф помогал доработать эту друзу. Сен-Жермен сумел подняться только лишь до первого ранга.

Это «только лишь до первого ранга» выглядело насмешкой. Все равно что сказать о решившем отправиться вокруг света, что доплыл он только до мыса Горн.

Но прозвучало это из уст того, кто вокруг света все же объехал.

– Нашим французским коллегам нужен очень опытный консультант, – пояснил Петр Афанасьевич сконфуженному Леониду. – Маг вне всяких рангов. Но по соображениям политического толка ни я, ни… Борис Игнатьевич не можем выступить в этой роли. А более мощных Светлых, чем мы, в России наших дней, увы, нет.

– Откуда же возьмется другой Светлый? – не выдержал Леонид.

– Петр Афанасьевич хотел сказать – таковых нет среди живущих, – отпустил реплику Гэссар.

– Яков Вилимович Брюс, – сказал Пресветлый. – Вот кому вы должны будете ассистировать, дражайший Леонид Сергеевич.

Конечно, Александров слышал это имя. Он читал о Брюсе еще в «Русской старине» и в дозорной школе узнал, что сподвижник Петра Великого все-таки был магом, но не чернокнижником, а Светлым. Однако же в энциклопедическом словаре «Российские Иные», изданном всего в нескольких экземплярах для образовательных нужд петербуржских и московских Дозоров, о Брюсе была только небольшая заметка.

Тем не менее прекрасная память сейчас же услужливо подсказала Леониду последнюю строчку: «Ушел в Сумрак 19 апреля 1735 года от Р. Х.».

– Постойте, – сказал тот, кого прочили в ассистенты мертвецу. – Друзу привезли в шестьдесят втором. А Брюс ушел в тридцать пятом. Как ему мог помогать Сен-Жермен?

– Они никогда не встречались, – ответил вместо Петра Афанасьевича Гэссар. – Брюс был посвящен в Иные в Англии, когда прибыл туда вместе с царем Петром Алексеевичем осматривать технические заведения и мастерские Лондона. Впоследствии он остался в королевстве и продолжил совершенствоваться в магии. В нем сразу разглядели огромный скрытый талант Иного. Во время своего обучения Яков, как и вы, молодой человек, проявил большой интерес к магии вещества. Тогда это называлось алхимией. Друза, можно сказать, выпускная работа Брюса.

– В нее вложена часть его души. – Петр Афанасьевич подошел к друзе и совершил несколько легких пассов над ней. – Раньше умели так делать. Это сейчас мы наполняем артефакты чистой силой, как батареи – электрическим током. А старые талисманы и магические орудия сродни щиту Ахиллеса: и в бой с ними можно было идти, и об эстетических чувствах создатели не забывали. Недаром старинные колдовские реликвии так ценятся.

– Как же тогда она попала к Сен-Жермену? – Леонид не сводил взгляд с друзы.

– Яков Вилимович оставил ее в Англии. Потом она переходила из рук в руки, пока ее не прибрал парижский Ночной, – ответил Гэссар. – Было это еще в сороковые годы прошлого столетия. Кто-то пытался извлечь всю ее силу или, может, вытянуть главный секрет. Я знаю только, что друза попала к парижанам расколотой, а граф Сен-Жермен сумел ее восстановить. Он вообще любил работать с драгоценными камнями. Можно сказать, то был его конек. Парижский Дозор не случайно именно этот предмет послал в Россию. До поры до времени он был у меня на хранении, но теперь мы передадим его французам. Как жест доброй воли.

Пресветлый все еще что-то делал над изумрудами. Кристаллы начали по-особенному играть, совершенно независимо от освещения кабинета.

Затем Петр Афанасьевич прекратил манипуляции и повернулся к Леониду:

– Не станем терять времени понапрасну. Я предвижу ваш следующий вопрос, Леонид Сергеевич. Каким образом мы вызовем Брюса из глубин Сумрака? Прав ли я?

Леониду ничего не оставалось, как кивнуть.

Одним из самых поразительных откровений, какие ему довелось изучить, было то, что Сумрак не имеет единства. Изначально Леонид думал, что магическая среда подобна другим известным ему средам – воздушной или водной. То есть имеет разную плотность в зависимости от высоты… хотя, скорее, тут все же глубины. В океане на разной глубине обитает различная флора и фауна, то же самое, полагал он, происходит и в Сумраке. А ушедшие маги сродни утопленникам или, вернее, даже русалкам и водяным – в своей среде они перерождаются. Водяные, кстати, бывают и на самом деле, среди сумеречных обличий Иных кого только нет – и черти, и драконы, может, и русалки имеются.

А вот с непосредственным Сумраком все оказалось по-другому. Это не одна среда, а много независимых сред. Видимо, правильнее говорить о них как об отдельных мирах. Доподлинно известно о двух, называемых слоями. На первом бывал и Леонид. Но что творится еще глубже, на самых низких, оставалось только гадать. Так же, впрочем, как и о том, что творится на океанской глубине. Может, где-то на морском дне в земном мире и жители Атлантиды еще здравствуют, и твари доисторические… Что тогда говорить о мире неземном?

– Друза все еще хранит частицу его души. Следовательно, он ушел не весь. Не целиком. Тонкая нить еще связывает его с нашим миром.

Изумруды переливались. Теперь кристаллы напоминали зеленый маяк посреди зеленого суконного моря.

– …Однако чтобы вытянуть его за ту нить, понадобятся разом силы всех Иных нескольких российских губерний.

– И даже в этом случае он продержался бы среди живых от силы несколько минут, – добавил Гэссар. – Естество не обманешь, и сверхъестество – не исключение.

– Но другой способ все же существует? – не удержался заинтригованный Леонид.

– Да, – ответил Гэссар. – Он известен магам Востока, но доступен только исключительно сильным. Таким, кто вне категорий. А Брюс был как раз из таких. Один мой старый друг… пользовался им, у него-то я сам и научился. Вся трудность в том, что ушедший в Сумрак должен иметь ученика среди живых.

– …А единственный ученик графа, к нашему великому сожалению, ехать в Париж не имеет сейчас никакой возможности. Перед уходом Брюс возложил на него весьма непростое поручение, – сказал Петр Афанасьевич[6].

Гэссар понимающе кивнул. Они вдвоем словно исполняли фортепианный концерт в четыре руки для одного слушателя.

– Вы хотите сказать, что я стану учеником Брюса? – изумился Леонид, так и не решившись спросить, в чем состоит поручение того, другого ученика. – Но как?!

– Через друзу, – сказал Гэссар. – Мы призовем его, и вы, молодой человек, попросите его стать вашим наставником. Сумрак чтит и поддерживает родство учителя и ученика, которое крепче родства по крови. И тогда вы сможете стать поводырем Якова Вилимовича. Его глазами и ушами.

– А коли не возьмет? Кто я, а кто – он?

– Об этом, любезный Леонид Сергеевич, не беспокойтесь, – вместо гостя из Туркестана заговорил опять Пресветлый. – Тень ушедшего лишена физического… то есть, если угодно, вещественного тела. Хотя и духом в традиционном мистическом понимании не является. Ушедший Иной всегда между жизнью и смертью. Между человеческою жизнью и человеческою смертью. Это, возможно, наше главное проклятие. Но если мы встретимся с тенью… а мне приходилось не раз и не два… она видит не оболочку. Она видит нашу суть. То, что Сумрак проявляет десятками лет, пока не закрепит в нашем Ином облике, как на фотографической карточке, для ушедших очевидно, как в ясный день. Поверьте мне, Леонид Сергеевич, уж если мы не нашли лучшей кандидатуры, вряд ли сам Яков Брюс станет противиться. Другой вопрос, готовы ли вы?

– Я-то готов… – сказал Леонид.

– Тогда подойдите к друзе, – неожиданно властно сказал Гэссар.

– Что, прямо теперь? – Младший сотрудник научного отдела петербуржского Дозора оробел от так скоро развивающихся событий.

– Я, может быть, напрасно не сказал вам этого раньше, Леонид Сергеевич, голубчик, – покаялся Петр Афанасьевич. – Время дорого. Выезжаете уже завтра. Вдвоем.

– Войдите в Сумрак, но через тень, что падает от сияния камней, – распорядился Гэссар. – Я войду следом и скажу, что нужно далее…

У всех кланов оборотней Парижа принято было негласное правило: не охотиться в Булонском лесу. Существовало и другое: если все же охотишься в Булонском лесу – не оставляй улик. Ни одного трупа со следами звериных укусов не должны найти здесь ни Дозоры, ни «мухи»[7].

Ночным сантинель оба этих правила, впрочем, тоже были отлично известны. Если в городской канаве или в катакомбах находили тело дамы полусвета с характерными следами, дознаватели обязательно опрашивали, так сказать, сослуживиц покойной, коих в этом лесу водилось больше, чем некогда пернатой дичи.

Однако постоянного патруля ни в Булонском, ни в Венсенском лесу все же не держали. Город велик, и, несмотря на то, что контролируется силами Света, мелкая Тьма неизменно превосходила числом. Сотрудников не хватало, и наведывались сюда хорошо если пару раз за ночь. Уследить всегда и за всеми не удавалось. Чем и собирался воспользоваться Жак Мартэн.

Он чувствовал: момент приближается.

Это ощущали, наверное, теперь все Иные в Париже. Но особенно те, кто был так близок натуре. К изначальной натуре, что объединяла людей, Иных и зверей.

Новое время будет не то что старое, судачили в подвальной таверне «Хвост трубой», забегаловке всего на несколько столов, излюбленном месте сборищ городских оборотней. Здесь ни за какие деньги нельзя было заказать прожаренный бифштекс – все подавалось с кровью. И оборотни тут собирались лишь те, что перекидывались в хищников. Впрочем, кроме косолапого добряка Урсуса и содержательницы веселого заведения леопардессы Жози, все остальные завсегдатаи перекидывались исключительно в волков. Мартэн слышал, что где-то есть даже оборотни-обезьяны, но за всю свою жизнь ни разу никого подобного не видел.

На выставку, говорили, прибудет много народу со всего света. Видали, какой глобус здоровенный у реки отгрохали? Выдумают, надо же… Мир круглый! Да по мне хоть квадратный! Главное, Дозоры с ног собьются, а уследить за всем подряд не сумеют. А тут тебе и белые, и черные, и желтые, выбирай по вкусу. Один-два пропадут в толпе, и поминай как звали. Эх, братья, жизнь-то какая пошла чудесная!.. Жози, пышка, еще три кружечки, отметим это дело!

Самые резонные говорили, что не время облизываться. Небось и вурдалаки уже зубы точат, так ведь и Ночной все знает и тоже готовится. Слыхали, чего тут у моста Альма творилось, в этом старом Париже на набережной? Двоих Темных за ночь в одном месте порешили без суда и следствия. Вот оно как!

Жак, впрочем, россказням не особо верил. Но и вожак их клана, старик Дюссолье, почему-то запретил показывать нос в город. Ему-то с семьей это было можно, устроились неплохо. Старик держал несколько мясных лавок, а кроме того, запустил лапы едва ли не во все парижские госпитали и даже, поговаривали, в Сорбонну. За хорошую мзду ему доставляли отрезанные конечности прямо с хирургического стола. Особенно мясник жировал с военных кампаний, когда рук и ног теряется много, а гангрена оборотням все равно не страшна. У людских недоброжелателей Дюссолье прослыл колдуном. Знали бы они всю правду!

Однако у старика Жак Мартэн мог сегодня рассчитывать лишь на какую-нибудь свиную требуху, но никак не на отсеченное хирургом. Лакомое мясник приберегал для себя и своих отпрысков, а если отдавал на сторону, то за очень хорошую цену. Мартэну платить было нечем.

А момент наступал. И ждать лучших времен Жак не собирался. Добыча нужна была сегодня.

Некоторые его сородичи пристрастились к морфию. Как ни странно, они пытались вышибать клин клином. То, что лекари, как слышал Жак, на своей ученой латыни называли абстиненцией, помогало притуплять мучившие оборотня время от времени позывы. Другие глушили это вином. Все же было у них преимущество перед вампирами.

Мартэн от лишней стопки не отказывался никогда, но и сдерживать так свои нужды полагал тщетным. Главное – концы в воду. Особенно в Булонском лесу.

Жак замер у дерева. Луна убывала. Но это все бабкины сказки, что поведение оборотня зависит от луны. Оборотни же не умалишенные! Если бы так было, все кланы города перекидывались бы в одну ночь.

На дорожке послышались шаги женских ног. Жак коротко рыкнул. Он уже аккуратно снял одежду, туго свернул и спрятал в кустах. Было прохладно, а метаморфоза отчего-то все никак не наступала.

Мозг уже слегка затуманило, и лишь это объясняло, почему Жак не сразу во всем разобрался.

– Серый! Слышишь меня?

Мартэн замер.

– Можешь не выходить!

Разум мгновенно вернулся. В слабом лунном свете по очертаниям фигуры и одежде он сумел различить, что дама ничем не напоминает ночных обитательниц леса. Аура же выдала Темную.

Ведьма!

– Заработать хочешь, серый? Чую, что хочешь. Не деньги предлагаю, сам знаешь.

– Какого р-рожна? – прорычал Мартэн из-за дерева.

– Добычу.

– По спр-равке? – Жак вложил в слова все свое недоверие.

– Конечно, нет, серый. Лицензию у сантинель проси. Только что-то мне подсказывает, что не допросишься. Все вожак себе заберет.

– Забер-рет, зар-раза! – глухо рявкнул Мартэн.

– О том и говорю, касатик. Но есть у меня один способ… Так, чтобы и взятки гладки.

– Бр-решешь… – недоверчиво рыкнул Жак.

– Ну, как знаешь! Только осторожнее будь, патруль у бульвара Отей. – Ведьма двинулась дальше по дорожке в сторону озера.

– Стой! – Мартэн даже выскочил из-за дерева.

– А ты ничего, касатик. – Ведьма смерила его взглядом. Вряд ли она видела что неприличное, небось только контуры мускулистого тела – Жак всегда был готов зашибить пару су на разгрузке в доках.

– Говор-ри, стар-рая!..

– Обижаешь, зубастый. Я помоложе тебя буду. Привык, если колдунья, то непременно карга, а молодится только с виду. Оревуар!

– Пр-рости, выр-рвалось… – пошел на попятную оборотень.

– Хорошо. Слушай. Дело есть. Верное. Подсобить одному, четвертый ранг у него. Ничего особенного, покараулить, пока он будет гоношить, а если сантинель нагрянут – отвлечь и увести. Оборотень нужен, резвый и сметливый. Мокроты никакой. Справишься?

– А добыча?

– Я, дорогой, гадаю. Все законно, патент имею от Ночного. А для себя и знакомых Иных можно и так, без патента. Просмотрю линии судьбы, кому умереть суждено не своей смертью. Кого апаши зарежут, кому в пьяной драке бутылкой голову разобьют или кто в канаве захлебнется. А может, попадется такой, кого медведь в лесу задерет или кто сам на себя руки вскорости наложит, с обрыва кинется. Вот на таких укажу и время, когда смерть придет, назову. Им все равно судьба, а тебе – пожива. Следов только не оставляй.

– Где р-работа?

– Пойдешь на Сюффрен. Там павильон есть, пока закрытый. Для экспозиции построили. «Двор чудес» называется. Влезешь туда, внутри будет ждать Темный. Скажешь, что Селин прислала. До полуночи чтобы на месте был, никуда по пути не заходи и никого не трогай. Все понял? Дуй живо!

Жак Мартэн считался грамотным. По крайней мере мог разобрать, о чем пишут в газете или на уличной афише. Но за свою жизнь оборотень не прочел ни одной книги. О писателе Гюго не слыхал, а Нотр-Дам де Пари для него был всего лишь собором в центре, но уж никак не романом.

Между тем оборотни старого Парижа нередко промышляли в окрестностях настоящего Двора чудес ровно по той же причине, по какой Жак скрывался за деревом в Булонском лесу. Правда, сам Двор был неприкосновенным. Ночью в нем собиралось все городское отребье, и Дозор Светлых был вынужден постоянно иметь там соглядатаев. Путеводитель по Всемирной выставке сообщал: Двором чудес это место прозвали потому, что толпа увечных, днем просивших милостыню, ночью мгновенно исцелялась. Хромые и безногие вприпрыжку бежали в кабак, немые горланили песни, слепые прозревали, глухие начинали слышать.

Жак Мартэн, разумеется, не держал в руках ни одного путеводителя. Он не застал и времен расцвета подлинного Двора чудес. Проникнуть же сквозь запертые ворота в бутафорский павильон оборотню не составило труда.

Это был второй павильон старого Парижа, не такой большой, как у моста Альма. Впрочем, Жак не был и в первом. Кроме истории про задранных кем-то Темных, доходили до него и другие слухи. Пара оборотней-клошаров от моста перебрались было в этот «Старый Париж», пока тот пустовал, и не было там надлежащего догляда. А потом вдруг о них не стало ни слуху ни духу. Никто не хватился, гару были не из клана Дюссолье, все подумали, что убрались из города. Может, и Ночной прогнал подальше. Но в свете двойного убийства это могло бы навести на определенные мысли… Кого угодно, только не Мартэна.

Мысли не были его коньком. Особенно тогда, когда начинал одолевать волчий голод.

За воротами, проделанными в высокой зубчатой стене, Мартэна поджидала небольшая открытая площадь. Кругом теснились старые покосившиеся дома и лавчонки, поддерживая друг друга, как пьяные. Кое-где по вывескам и в самом деле угадывались закрытые кабаки. Налево уходила узкая кривая улочка, в глубине виднелась небольшая церковь с острым шпилем.

Кругом не было ни души.

Никто не поджидал Мартэна, ни Темный наниматель, ни Светлый патруль. Жак погрузился в Сумрак. Здесь площадь была еще более ветхой. Мартэн подумал, что, наверное, явился на этот Двор первым. Он прошелся туда-обратно у ворот, затем сделал круг. Хмыкнув, не отказал себе в удовольствии справить малую нужду на углу запертого питейного заведения. Решил, что так пометил территорию.

Никто не приходил.

Жак начал звереть в самом прямом смысле. Может, ведьма намерилась его провести? Захотела всего лишь убрать подальше от того места, какое предназначила для своих целей в Булонском лесу?

Рука сама собой скрючилась, грязные ногти вытянулись и стали желтыми когтями. Негодование начало душить Мартэна, смешиваясь с позывами, что предшествовали метаморфозе.

Его последней человеческой мыслью была та, что наниматель все равно не оговорил, в каком облике нужно явиться, обычном или сумеречном.

По привычке оборотень успел наскоро снять с себя одежду и даже припрятать под бочонком около двери. Его умение мгновенно разоблачаться неизменно приводило в восторг работниц дешевых борделей, куда он захаживал после каждой ночи в облике зверя.

На четырех лапах Мартэн потрусил по тесной улочке Filles-Dieu. Хотя название, прибитое к столбу, уже не мог разобрать.

До конца он не добежал.

Некто преградил дорогу. Жак редко в своей жизни видел других Иных помимо оборотней. Да и то, как ни странно, если и приходилось, то больше Светлых: патрули не упускали возможностей проверить невидимую людям печать на его груди. Из Темных же попадались либо ведьмы, либо совсем слабые, что только и могли промышлять шулерством по притонам. Он лишь понаслышке знал, что есть весьма сильные и очень древние маги, которые в Сумраке выглядели совершенно не похожими на самих себя в обыкновенной жизни. Они могли быть как великаны-огры из сказаний или как адские демоны из проповедей кюре.

Тот, кто предстал перед волком сейчас, походил одновременно и на тех и на других. Он вдвое превосходил ростом высокого человека, был космат и обладал длинными когтями. Сохрани Жак в волчьем облике способность различать цвета, он заметил бы, что космы незнакомца отливают синим, как сумеречный мох. Сохрани оборотень способность размышлять, он, наверное, подумал бы, что таинственный наниматель все же явился.

Однако психика Мартэна уже крайне мало отличалась от звериной, в то время как все остальное не отличалось и вовсе.

Волк зарычал. Шерсть на загривке встала дыбом.

Тварь приблизилась странным прыжком. Она была лишена запаха, как, впрочем, и все в Сумраке. Но куда больше могло обеспокоить отсутствие другого… Оборотни в Сумраке не различают оттенков, но прекрасно могут отделить Светлого от Темного, а Иного от простого человека. Если, конечно, не столкнутся с куда более сильным Иным, который захочет обмануть…

Это создание не было ни Темным, ни Светлым, ни человеком. У него не просвечивало никакой ауры. Если бы оно не двигалось, а космы не шевелились, его можно было бы принять за одну из вещей в павильоне, какое-нибудь чучело. Именно потому Жак и не заметил существо поначалу.

Волка можно напугать. Оборотня сразу после превращения, да еще не прошедшего фазу, – намного, намного труднее. Давление крови слишком велико, это установили эскулапы из научного отдела Дневного Дозора. Они же предположили, что влияет на то вещество из надпочечниковой железы, недавно полученное человеческими медиками и названное «эпинефрин»[8].

Мартэн всего этого не знал. Он все же испытал страх, какой переживает любой зверь, столкнувшись с непонятным. В том числе и волки, когда видят цепочку флажков в лесу.

Оборотень попятился, присел на задние лапы, слегка поджал хвост.

Чудовище протянуло к нему руку.

Что-то лопнуло внутри Мартэна, и тот прыгнул вперед. Страха не осталось ни в одной шерстинке, все заполнила чистейшая ярость.

Протянутая рука стала его мишенью. Она не выглядела столь уж мощной. Отхватить ее казалось проще простого.

Но другая рука встретила Мартэна на середине прыжка.

Очень длинными когтями.

Волка отбросило в сторону, ударило о стену ближайшей лачуги. Бок словно располосовали несколько сабель. Простой зверь с жалобным визгом убежал бы, припадая на переднюю, сильно подраненную лапу. Но только не гару!

Лучше и быстрее все заживает на оборотнях, перекидывающихся в больших кошек. Но и волкулакам грех жаловаться. Так что и жуткие раны не могли остановить Жака.

Его можно было бы принять за бешеного, но гару не страдают этой болезнью.

Никогда.

Мартэн ощерился, подобрался. Тварь приближалась. Оборотень прыгнул снова. Передние лапы целили в грудь человекоподобной фигуры, а зубы готовились сомкнуться на шее. Силы челюстей вполне хватило бы, чтобы отделить голову от тела.

Но руки твари оказались быстрее, встретив гару на половине пути. На этот раз когти, словно ланцеты, взрезали грудную клетку и достигли сердца.

Мартэн не ощутил боли. Но зато он почувствовал холод. Его сердце остановилось как будто вовсе не от того, что оказалось повреждено в трех местах.

Оно словно бы замерзло и перестало биться еще раньше.

Жизнь покинула Мартэна вместе с силой Иного и волчьим обликом. На мостовую Двора чудес в свете убывающей луны из ниоткуда вывалилось истерзанное человеческое тело. Кровь еще некоторое время текла по булыжникам.

Но Сумраку уже нечем было поживиться. Даже синий мох еще не успел завестись там, куда люди должны были хлынуть всего через несколько дней.

В купе Леонида ждал неприятный сюрприз.

Нет, в Париж его спровадили по высшему разряду. Купили билет в первый класс и даже привезли на авто, блестящем темными лакированными боками, как начищенный сапог, посадив на переднее сиденье рядом с шофером. Вел авто лично Семен. Сзади сидел Иван, его помощник, тоже боевой маг, придерживающий друзу, что покоилась в шляпной коробке для цилиндра, тщательно завернутая и снабженная немыслимым количеством охранных чар.

До вокзала добрались без инцидентов, Семен и Иван помогли занести в купе вещи, коих было немного. В отдельном бауле содержались пленки Леонида с кадрами, заснятыми на первом слое, и две склянки с эмульсией, чтобы пленку обрабатывать.

Больше всего места, конечно, занимал старый аппарат «Патэ», который Леонид мечтал заменить новым.

Пассажир не вникал в манипуляции, что проводили, устанавливая защиту, Семен и его помощник. А потом Семен вдруг насторожился.

– Кто-то здесь…

Иван сверкнул заклинаниями на кончиках пальцев.

В дверь сдержанно постучали, а затем в купе зашли трое. Чувство тесноты еще больше сгустилось от того, что все зашедшие оказались Темными.

– Чем обязаны, господа? – осведомился Семен. – Место забронировано Ночным Дозором.

Явно самый главный из Темных, вошедший первым, натянуто сообщил:

– Дневной Дозор. У нас билет. А вас попрошу назваться и предъявить свой!

С ним были невысокий худой маг и кряжистый оборотень с пушистыми серыми бакенбардами, не иначе – бывший околоточный.

Леонид посмотрел на Семена с Иваном, затем извлек бумажный прямоугольник. Семен столь же придирчиво, словно обер-кондуктор, затребовал имена и билет противной стороны. Дневные нехотя согласились.

После ряда препирательств, обмена деловыми бумагами, демонстрации печатей и репликами сквозь зубы, а также доли взаимных выпадов, не переходящих, однако, рамок служебного этикета, выяснились обстоятельства. Сотрудник Дневного Дозора тоже направлялся в Париж как чин своего департамента на торгово-промышленной выставке. Больше того, среди его документов вдруг обнаружилась бумага в запечатанном конверте с пометкой: вскрыть при недоразумениях с Ночным Дозором.

Поскольку недоразумения имели место, распоряжение выполнили.

Содержание удивило обе стороны, мягко говоря, преизрядно.

Документ предписывал при возникновении любых разногласий в пути оказывать всевозможную поддержку Ночному Дозору вплоть до защиты жизни и безопасности его работников, если это не вредило жизни работника Дневного. На время пути и до встречи с представительством Дозоров Парижа оба пассажира объявлялись членами единой российской экспедиции.

В самом низу был скромный параграф, гласивший: все указания в предъявленном письме теряют силу, если Ночным Дозором будет выказано противодействие или даже неуважение за время пути, начиная с момента прочтения.

Семен, дочитав до этого места, засопел, взглянул исподлобья на Темных и проглотил то, что хотел сказать. Но и работников Дневного, судя по всему, обескуражил их же собственный документ. Они убавили привычную спесь и даже немного растерялись.

– Защиту-то как будем ставить? – спросил наконец Семен. – На каждую половину свою или общую?

– Общую, – выдавил главный Темный, который наверняка не особенно часто произносил это слово.

Следующая четверть часа со стороны и вовсе напоминала какой-то невообразимый иллюзион. Дозорные, то ночные, то дневные, исчезали и появлялись, ненадолго уходя в Сумрак, делали пассы, перекидывали друг другу что-то невидимое. Зрителей в этом театре было двое – Леонид и его попутчик, которого звали Евгением. Тот поглядывал на действо со скукой, а потом отвернулся и уставился в окно.

Наконец провожающие вышли из вагона. В купе повисла неловкая тишина, словно еще одно заклятие. Леонид и Евгений глядели не друг на друга, а на толпу, рассыпавшуюся по перрону.

Напротив окна стояли Семен и его Темный оппонент. Паровоз издал гудок, и поезд медленно тронулся. Леониду, который путешествовал таким образом крайне редко, даже почудилось на миг, что вагон оторвался от рельсов и заскользил над землей.

Семен помахал ему картузом и скрылся из виду.

Александров ощущал всего больше неуютность, происходящую из соседства с этим Евгением. Поначалу, не в силах ничего с собою поделать, он с подозрением и неприязнью косился на Темного. А ну как каверзу подстроит в дороге? А ну как на ценный груз рискнет покуситься? Да и на словесные унижения Темные, говорят, бывают неоправданно щедры. Леня – еще тот оратор и остроум! – вряд ли сможет что-то достойное противопоставить сопернику в разговорной дуэли с обоюдными шпильками. А уж про более серьезное противодействие и говорить нечего – куда ему тягаться со своим шестым рангом супротив бывалого дозорного?

Однако время шло, колеса постукивали, паровозная труба пыхала жирным черным дымом – а неприятностей не происходило. Немного успокоившись, Светлый припал лбом к холодному стеклу. Поезд только-только проскочил негустой ельничек, за которым, на взгорке, мелькнула неказистая деревенька. Теперь же, сколь хватало глаз, распростерлась за вагонным окном бескрайняя равнина, какие, говорят, только на русской земле и встретишь.

В столицах не по календарю распогодилось, с крыш от внезапных оттепелей свесились мокрые сосульки, уже и проталины кое-где явили взгляду отдохнувшую ноздреватую землю. Здесь же, стоило отъехать от Москвы всего лишь десяток-другой верст, зима по-прежнему крепко держала свои позиции.

Командирован дозорный Александров куда-либо бывал нечасто, да и расстояния в тех командировках были такие, что вполне обходился извозчиком. Вот и выходило, что в последний раз он путешествовал поездом, возвращаясь пять лет назад от родителей, из летней вакации, после которой, собственно, и произошло его отчисление из медицинского. Так нежданно-негаданно те каникулы стали для него последними.

Впрочем, нет, была еще одна поездка, аккурат полутора годами позднее! Это уж после инициации, после того, как ему преподали различие между обычными людьми и Иными. Лене тогда нестерпимо захотелось видеть отца и мать. Почему – он и не смог бы попервоначалу объяснить и лишь спустя месяц-другой признался себе, что ездил проститься. Так оно, по сути, и вышло. Нет, оба были живы-здоровы, и письма он слал в отчий дом исправно, и даже позволял себе слегка поработать с писчей бумагой, чтобы матушка, в десятый раз проливая над одними и теми же сыновними строками слезу, плакала не от тоски и тревоги, а от радости и родительского умиления; чтобы отец, рассказывая о письме знакомым и коллегам по земскому учреждению, довольно покрякивал и с гордостью крутил желтыми от табака пальцами седой ус. Так что в переписке он все еще поддерживал отношения с домом. Но более повидаться не ездил.

Однако ту поездку Леонид всю почти проспал, тревожно, горячечно. По пути туда – от нервных переживаний. По пути оттуда – и в самом деле залихорадившись от студеных ветров родного края. Но теперь ему вспомнилось, что и тогда он выглядывал в окно вагона. Солнце садилось, но еще не село, и оттого монотонный пейзаж искрился и переливался, слепя глаза и взбадривая дух. Сияющая равнина казалась сиюминутным воплощением того Света, к которому склонился Леонид в процессе инициации, а чистота и неиспорченность ее белоснежной гладкости была сравнима с чистотой нового бумажного листа, положенного перед собою на стол. Как поэт замирает перед листом, покусывая кончик пера и мечтая о прекрасных образах, так и Леня замер в трепетном ожидании своего чудесного будущего в новой ипостаси. Что-то он придумает? Что-то впишет в этот Свет своим существованием?

Леонид усмехнулся воспоминаниям (и сразу покосился на попутчика, не заметил ли тот усмешки, не отнес ли на свой счет?): вот они, четыре года, пролетели – не воротишь! Удалось ли за это время осуществить такие приятные для раздумий планы? Получилось ли внести свою скромную лепту в дело противостояния Света и Тьмы?

Вообще-то сам себе Александров представлялся ныне не активным членом кружка с революционными взглядами, с внутренней потребностью к борьбе и желанием непременно, одним махом изменить мир к лучшему. Сейчас он виделся себе в иной роли – в роли прилежного служащего, добросовестного естествоиспытателя, шаг за шагом движущегося по пути неспешного изменения мира, неразрывно связанного с познанием оного. Революция грядет – это ощутимо даже для тех, кто еще вчера был слеп и глух. Но Леонид не возглавит ее и даже, вероятнее всего, не окажется в самой гуще событий. Зато тот кирпичик, что он вложит в общее дело, вполне возможно, станет фундаментальным, основополагающим. Ибо что есть революция без участия в ней интеллигенции и науки? Пшик есть такая революция.

Все чаще на улицах в эту пору ему попадались такие же, как и сам он в недавнем прошлом, разночинцы и «вечные студенты» – в ношеных пальто и затертых кителях, с осторожными взглядами исподлобья и нервическими движениями. «Потерпи, дружище! – телеграфировал в таких случаях Леня мысленно. – Уже скоро, совсем скоро! Ты только потерпи…»

От воспоминаний Леонид перешел к мыслям о том, почему же он оказался в соседстве с Темным. Наверное, у Пресветлого были какие-то основания договориться с извечным противником – и скорее всего заранее, еще до того, как самому Леониду раскрыли историю с изумрудной друзой Сен-Жермена. Но что за резон в этом был для Темных?

Очевидно, те же мысли посещали и спутника. Длительное молчание тот все же нарушил первым, и сделал это самым немудреным образом: извлек небольшую дорожную флягу и две крохотные стопки.

– За успех нашего предприятия, Светлый?

Леня еще с юности ни вина, ни водки обыкновенно не пил. Однако здесь момент был щекотливый, если помнить о пункте про неуважение. Выход нашелся: он сделал неопределенное движение головой, могущее означать что угодно.

Темный Евгений истолковал жест как знак согласия.

– Начнем-ка загодя поражать француза. Это же «Наполеон»!

Он ухитрился ловко наполнить обе стопки размером немногим больше наперстка.

Леонид протянул руку за коньяком и вдруг почувствовал внутренний холод. Как будто где-то в глубине души приоткрылась форточка в морозный день. Тут же он ощутил, как ожила, толкнула Силой укрытая друза.

А потом… он провалился в Сумрак.

Вагонное купе стало похожим на кинематограф, только многократно замедленный. Даже обстановка изменилась, сделалась вроде театральных декораций. За окнами проплывали назад безжизненные предместья Москвы. Краем глаза Леонид заметил, что по углам купе угнездился синий мох – любопытно, какие страсти тут разыгрывались прежде?

Но невидимая холодная рука утаскивала Леонида глубже. Он знал, что попутчик не видит этого, даже сумеречным зрением. Для него сейчас Леонид покамест не закончил свое движение.

А еще глубже в Сумраке было холодно. И разумеется, здесь уже не было никакого поезда. Леонид ехал в закрытом экипаже, который двигался сам по себе. По крайней мере ни лошадей, ни иных каких сумеречных тварей здесь обитать не могло.

Рядом на обитом кожей диване сидел Яков Вилимович Брюс собственной персоной. Он был холоден, как вековой лед Берингова моря, и столь же бледен. Только в мертвенной ладони слабо светился изумруд.

Леонид протянул руку и прикоснулся к камню.

В тот же миг Брюс пропал. Так же, впрочем, как и движущийся экипаж. Пассажир поезда очутился теперь в старинной химической лаборатории, уставленной тиглями, перегонными кубами и причудливыми инструментами. В этой лаборатории царил полумрак. Горел огонь в камине, однако совершенно не давал тепла. При всем том огонь не был обманом зрения, его токи вполне ощущались – но не температура. Точно так же вели себя свечи в канделябрах.

Александров знал, где находится эта лаборатория. В Сухаревой башне. Хотя на самом деле никакой брюсовой лаборатории там давным-давно не было, даже в Сумраке. Все свои принадлежности Яков Вилимович перевез в имение, когда вышел в отставку. Оттуда он и отправился в Мир Теней.

Лаборатория в башне осталась только в сокровенных тайниках его сознания.

Гэссар как мог разъяснил несведущему Иному суть ритуала. Ученик может временно уступить свое тело учителю из Сумрака. Но сам притом в Сумрак не перемещается. Учитель занимает его бренную оболочку, а ученик квартирует в его сознании, оставаясь безучастным наблюдателем действий наставника или предаваясь размышлениям и созерцанию внутреннего мира ушедшего. Это тоже своего рода обучение, ибо живой учитель допустить ученика в собственную душу не способен – нет такого ритуала, не придумал его никто из Великих. Хотя, наверное, пытался.

Леонид мог сейчас исследовать лабораторию, читать манускрипты с записями на полях, сделанными рукой Брюса, его книги и дневники. Не мог он только покинуть Сухареву башню. Если выглянуть в окно, то увидишь там вдалеке ту же сумеречную Москву, какой ее запомнил хозяин лаборатории.

Но читать жизнь Брюса по книгам и распознавать его секреты Леонид почему-то считал недостойным, хотя ему вроде бы и подарили это право. Вместо этого он подошел к большому круглому столу. Там располагалась копия изумрудной друзы, слепок, оставшийся в памяти Брюса, который и помогал тому подниматься из глубин серого мира. А рядом стояла большая пузатая запаянная колба. За выпуклым стеклом клубился белесый туман, чуть подсвеченный изумрудной соседкой. Но стоило Леониду сосредоточиться, как в этой колбе, словно в хрустальном магическом шаре, он видел все то же купе поезда и сидящего напротив Темного. Он видел глазами Брюса, правда, в фокусе, искаженном сосудом.

Как он слышал голоса, оставалось загадкой.

…Когда трансформация случилась первый раз в присутствии Гэссара и Пресветлого, Петр Афанасьевич попросил вызванного из небытия посмотреть в зеркало, чтобы дать возможность и Леониду увидеть сумеречного наставника. Вопреки расхожим суевериям ушедший Брюс в зеркале отражался. Леонида крайне удивило, что изменению подверглось не только тело, о чем его предупредили, но и одежда. Каким-то непонятным образом пиджак кинематографиста превратился в камзол, сорочка сделалась кружевной, брюки преобразовались в кюлоты, а ботинки – в остроносые башмаки с пряжками. На голове словно вырос парик, а в руке неизвестно откуда появилась трость.

Сумрак не любил раскрывать секреты. Никто еще не сумел толком объяснить даже простейшей трансформации оборотня в волка, что же говорить о таких сложных вещах, как материализация или ревоплощение. Так что появление трости из ниоткуда – это мелочь.

В воображаемой Сухаревой башне Брюса не было собственных зеркал. Леонид поэтому увидел через колбу своего наставника, но не увидел себя. Теперь он подумал, что все же поразился не настолько, как его сосед по купе, когда прямо перед ним Светлый явно много ниже рангом вдруг превратился в старика екатерининских времен.

– Приветствую вас, милостивый государь Евгений Спиридонович, – услышал Леонид голос престарелого алхимика.

Судя по растерянному виду Темного, тот удивился еще пуще.

Леонид не уходил вместе с ним в Сумрак, поэтому до того не лицезрел истинного облика своего попутчика. Тот в общем-то не слишком отличался от видимого простым глазом, разве что был более худым, черты лица острее, да кожа была с каким-то непонятным отливом, похожая на змеиную.

Да, и еще глаза не имели век. По крайней мере верхних – точно.

– Представиться позвольте – Яков Вилимович Брюс, Светлый маг вне всяких рангов, наставник Леонида Сергеевича…

Пауза нависла как грозовая туча. Ушедший Брюс, позабыв в небытии мелкие радости жизни, наслаждался эффектом, производимым на попутчика, да еще и адепта противной стороны.

– А ведь я и вашего наставника припоминаю, крупный был чин, Дневной Дозор в прежнее время возглавлял в Москве.

Это был тонкий сарказм, ибо штаб Дневного Дозора в брюсовы времена располагался в негостеприимном для Иных Петербурге.

Темный наконец что-то выдавил в ответ.

Изображение в колбе покачнулось – Брюс кивнул.

– Мой ученик любезно предоставил мне свое тело, чтобы мы могли побеседовать. Наши Темные соперники не стали бы засылать в Париж лицо случайное. Насколько мне известно, естествоиспытания – не ваш конек. Зато вы прекрасно разбираетесь в прикладной механике, коя значительно опередила ныне осьмнадцатый век. Даже умеете управляться с безлошадной повозкой, как почти никто в империи…

Евгению это явно польстило.

А хитрый лис Брюс продолжал:

– Я многое хотел бы узнать, и, полагаю, вы не откажетесь меня просветить, раз уж мы на время пути составляем единую российскую делегацию…

Откуда он все это проведал, задал себе вопрос Леонид. Несмотря на то что он сам послужил мостом для Брюса в мир живых, младший сотрудник научного отдела не знал всего, о чем говорил наставник.

Впрочем, объяснение у Леонида имелось. До того как занять тело, Брюс через его… хм… эмоциональную сферу видел перед собой только сумеречный образ Темного. А ушедшим бывает открыто про обыкновенных Иных, погрузившихся в Сумрак, намного более, чем те могли бы сами разузнать друг о друге.

И в следующее мгновение Брюс подтвердил его догадку:

– Только как мне вас лучше величать, Евгений Спиридонович? По метрике али вашим сумеречным именем – Шагрон?..

Париж встретил их музыкой весенних запахов, где в паровозный дым, металл и прочие вокзальные ноты решительно вторглись ароматы улиц, выпечки, дамских духов, конской упряжи и много чего еще. А еще здесь было так тепло, что захотелось немедленно избавиться от пальто. Невероятно, но всего лишь сутки назад их поезд пересекал снежную целину, а в Париже в это же самое время вовсю готовились зацвести каштаны!

Но больше всего Леонида, замершего на ступеньках вагона, удивила аура, не похожая ни на один российский город, включая суматошную Москву и холодный величавый Петербург.

Несмотря на множество темных пятен своей истории, многие из которых представляли собою и вовсе пятна засохшей крови, Париж был и оставался городом Светлых.

Их встречали две делегации, почтительно стоящие не то чтобы рядом, но и не слишком далеко одна от другой. От каждого Дозора были присланы по трое, и кое в чем они походили на московских провожатых. Евгения-Шагрона принимали немолодой маг в цилиндре, явно призванном компенсировать его низкий рост, рыжий дородный оборотень, даже в человеческом облике похожий на большого откормленного кота, и еще один Иной в кожаной фуражке и очках. Судя по всему тому, что узнал Леонид о соседе и его парижских знакомствах, то был коллега-автомобилист Себастьен.

Главным в трио Ночного Дозора явно был мужичок с роскошными бакенбардами, чем-то напоминающий Семена Павловича. Его сопровождали атлетически сложенный молодой человека в котелке и юная барышня в атласном платье, подчеркивающем тонкую осиную талию, в модной, слегка кокетливой шляпке с перьями.

Леонид невольно смутился. Любопытно, что бы на его месте почувствовал Брюс?

– Bonjour, monsieur Lumière! – приветствовали его.

Это смутило еще больше, как будто на вокзал прибыл сам изобретатель синематографического аппарата. Но потом Леонид вспомнил: его предупреждали, что так принято здороваться у французских ночных дозорных.

Иной помоложе, которого звали Жан, тут же подхватил увесистый аппарат.

Леонид неловко пожал протянутую руку девушки и с чувством – руку старшего. Хватка у того была сильнейшая, а размер ладони, ширина плеч и прижатые, сломанные уши выдавали бывшего борца. Имя у здоровяка оказалось Бернар, и почему-то Леонид вспомнил, глядя на него, породу очень больших собак, разводимую в Альпах. Он действительно оказался самым старшим и опытным – Иной третьего ранга. Жан обладал пятым, а у девушки по имени Мари был всего лишь седьмой.

Леониду опять стало неловко – в Дозоре он редко встречал Иных слабее себя, в Петербурге это были всего только лаборант научного отдела да истопник.

– Я назначена личным секретарем месье Брюса, – сказала девушка с изрядной толикой беспокойства. – Он не приехал?

Леонид не имел инструкций, что говорить в таком случае. Хотя перед Шагроном Яков Вилимович раскрылся легко.

Но все же гость нашелся:

– Позже вы его увидите. Я сам – ассистент месье Брюса.

– О, мы коллеги! – Леонида удостоили весенней парижской улыбки.

Ему захотелось немедленно запечатлеть эту улыбку на «Патэ». Или сделать фотографический снимок. Не имея большого опыта в общении с дамами, а тем паче с иностранками, он ни за что не признался бы мадемуазель в своем внезапном желании сделать ее героиней, возможно, целой серии портретов. Интуитивно догадываясь, что барышням должно быть приятно внимание человека, вооруженного камерой, от одной только мысли о подобном предложении Леонид тушевался. Хотя француженка приглядывалась к русскому гостю вполне благожелательно.

Для Шагрона был подан рычащий мотором «Панар Левассор», за руль уселся, блестя очками, Себастьен. Ночные сантинель вместе с российским коллегой сели в конный экипаж.

Из открытого ландо ассистент старого алхимика мог любоваться городом, о котором столько читал и слышал. Больше всего ему хотелось увидеть даже не выставку, а новое техническое чудо – башню Эйфеля. Говорили, ее теперь видно едва ли не отовсюду, однако на глаза этот триумф инженерии попадаться не спешил. Леонид уже готов был попросить проехать как-нибудь вблизи стальной этажерки (так он подумал, впервые увидев изображение в газете), как вдруг Бернар повернулся к кучеру и что-то быстро сказал. Кучер, разумеется, тоже Иной, подхлестнул, и экипаж прибавил ходу… так, будто участвовал в скачках и теперь резко набирал утраченное преимущество. Леонид вцепился в коробку с друзой и боязливо оглянулся на багаж, туда, где был закреплен аппарат.

Ландо, все набирая и набирая скорость, мчалось по оживленной улице.

– Зов Градлона, – пояснил Бернар, придерживая шляпу.

Ассистента Брюса известили в Москве, что Градлон – сумеречное имя французского Пресветлого коннетабля, главы Ночного Дозора Парижа.

Внезапно перед экипажем словно из ниоткуда выросла повозка, груженная каким-то скарбом, со множеством коробок и ящиков. Леонид рефлекторно дернулся к сидевшей рядом Мари: закрыть собой, удержать – все что угодно, ведь столкновение было неизбежным!

Девушка посмотрела на него недовольно, а сама даже не шевельнулась.

Мир вокруг стал похож на кинематографическую пленку, только двигалось все на ней отнюдь не так поспешно, как бывает на полотнище экрана, а, напротив, слишком медленно.

Ударил холод Сумрака.

Экипаж насквозь прошил размытую повозку, не сбавляя хода. Леонид увидел кругом город, какой никогда не смогут перенести на экран братья Люмьер. Этот Париж ничем не отличался от самого себя в привычном человеческом мире, кроме, пожалуй, одного, и дело было не только в отсутствии цвета.

Исчезла вся парижская суматоха, мельтешение людей, патрульные на велосипедах, омнибусы и мальчишки с газетами. Все это превратилось в расфокусированные пятна разных тонов черного, серого и белесого. Город предстал в таком виде, какого никогда не должно было случиться в реальности: голым, безлюдным архитектурным ансамблем, который не осветят лучи весеннего солнца.

Единственным цветным пятном тут, кроме экипажа и его пассажиров, были целые клумбы, газоны и живые изгороди синего мха.

Город жил эмоциями, наверное, как ни один другой на свете.

Однако не меньшее изумление у Леонида вызвал сам экипаж. Тот неуловимо преобразился, сиденья сделались куда менее удобными, зато скорости ощутимо прибавилось. А самое главное – конная пара. Чтобы пройти через Сумрак вместе с конем, всаднику требовалось немалое искусство. Чтобы въехать туда на повозке, требовалось искусство вдвое большее. Лошадей, как правило, приходилось зачаровывать, потому что выдержать шок перехода из реальности в реальность без вреда для психики из всех земных существ могут только люди и кошки.

С этими лошадьми сделали что-то еще. Их словно окутало мерцающее свечение, а над спинами выросли полупрозрачные крылья. Казалось, в их трепетании и заключен секрет быстрого перемещения экипажа. Вместе с тем Леонид видел чрезвычайно ясно, что это все же обыкновенные кони, а не какие-то сумеречные твари. Существование которых, кстати, не было доказано наукой Иных, как не доказано человеческой наукой существование какого-нибудь морского змея.

Вожжи в руках кучера тоже изменились: как будто их соткали из гибкого холодного света.

Экипаж пронесся через несколько улиц, насквозь пронизывая размытые группы людей, повозки и даже омнибусы. Леониду почудилось, что на одном из поворотов он увидел в сероватой вечноосенней мгле первого слоя остроконечное решетчатое сооружение – башню Эйфеля. Но лошади несли все дальше и дальше… пока внезапно не вырвались в человеческий мир, остановившись у элегантного особняка.

Насладиться изяществом архитектуры, впрочем, не было времени.

Бернар взвалил на плечо громоздкий кинематографический аппарат, Жан ловко предложил Мари руку, помогая выйти из экипажа, затем подхватил саквояжи. Леониду ничего не оставалось, как отправиться следом через ворота к особняку, бережно неся коробку с друзой. Резиденцию Светлых окружал сад. Леонид все же посмотрел через тень от ресниц – на весенних деревьях, уже тронутых первой листвой, гроздьями были развешаны охранные чары. Словно их выращивали там вместо плодов. А некоторые хитрые заклинания сумрачными тенями перелетали от дерева к дереву и даже сбивались в стаи. Причем то была лишь малая толика, доступная восприятию волшебника весьма невысокого ранга. Контора охранялась так, как не снилось и Бастилии.

В стороне виднелась площадка для гимнастических упражнений, которую нельзя было увидеть с улицы из-за высокой стены. Леонид мельком разглядел, как несколько мужчин занимаются фехтованием – только вместо шпаг или сабель они использовали трости.

Внутри все было подчеркнуто классическим и в то же время модерновым. Ковры и живописные полотна в холле соседствовали с новинкой – телефонным аппаратом. В остальном контора напоминала солидный банк, разве что спешки тут было поболее.

– Monsieur Alexanroff? – к ним порывисто подошел Иной неопределенного ранга. – Фюмэ, заместитель Градлона по вопросам тайного сыска. – Он поклонился – и за этим жестом явно стояло не одно столетие практики. – Коннетабль ждет вас. За багаж не беспокойтесь, оставьте его здесь. Я уже распорядился – сейчас за ним придут. – Светлый повернулся к Бернару и Жану. – Следуйте за нами, господа.

…Кабинет Пресветлого коннетабля Парижа был не менее диковинным, чем у московского. Разве что, пожалуй, более упорядоченным, спланированным. Эта комната сама походила на маленькую выставку, разбитую на отдельные секции: древние магические верования, современные технические средства, колониальная магия.

– Как добрались, monsieur Alexanroff? Как чувствует себя месье Брюс? – сразу деловитым тоном заговорил Пресветлый после обязательных слов вежливости.

– Весьма сносно для Иного, не имеющего тела, – ответил Леонид.

Краем глаза он заметил удивление на лицах всех остальных: от Мари до невозмутимого Бернара. А вот Градлон был явно хорошо осведомлен, каким образом Яков Вилимович должен к нему прибыть.

– Опыт месье Брюса нам совершенно необходим. Он сейчас слышит нас?

– Месье Брюс слышит все, что слышит его ассистент, – ответил Леонид, а сам мысленно произнес через Сумрак: «Взываю!»

Что-то шевельнулось в невидимой серости – только для него одного. Словно некий человек, пребывавший в глубокой задумчивости, повернул голову на звук, еще не вполне оторвавшись от собственных размышлений.

– Я прошу месье Брюса сопровождать меня на заседание особой коллегии Инквизиции. Там будут и Темные. Возможно ли для месье проявить себя на физическом уровне?

– Возможно, – сказал Леонид.

– Тогда я прошу прибыть со мной на встречу в телесном облике. Инквизиция будет поставлена в известность по телефону. – Пресветлый указал на прибор, торчащий из бумаг на его столе, будто корабль среди полярных льдов. – Мадемуазель Турнье едет с нами. А вы, господа, – обратился он к двум мужчинам-сантинель, – отправляетесь к экспозиции Двора чудес на Сюффрен. Там еще один труп. Из-за него и собирается коллегия.

– Быть не может, – сказал Жан. – Темный?

– Клошар-гару. Там уже, с нашей стороны, присутствуют Жюль и Анри. Но вы нашли первые тела. Ступайте!

Сантинель удалились.

– Мы воспользуемся моим личным экипажем. – Градлон обернулся к Леониду. – Если месье Брюс желает воплотиться без свидетелей, готов предоставить для этого свой кабинет.

– Благодарю, месье, этого не требуется. Разрешите… – Леонид поставил на стол шляпную коробку, с которой наотрез отказался расстаться внизу, где оставил личные вещи. – Если мадемуазель Турнье – секретарь моего наставника, она должна это видеть.

Он аккуратно извлек друзу.

– До нашего возвращения лучше оставить это в вашем личном сейфе.

Леонид аккуратно протер изумруды чистым платком, который хранился в специальном футляре. Точно так же он протирал объектив сначала фотографического, а потом и кинематографического аппарата.

– Это самое надежное место в Париже, – уверил Пресветлый. – Но потом мы будем вынуждены показать это всем Иным, которые придут на выставку. Впрочем, меры безопасности и там будут предприняты небывалые.

Леонид закрыл коробку и опустил под стол.

– Мадемуазель! Месье! Разрешите представить вам моего наставника Джемса Даниэля Брюса. – Он задержал дыхание, прислушиваясь к себе и к Сумраку, а потом коснулся самого длинного изумруда, что возвышался над всеми, как башня Эйфеля над новым Парижем.

…Последующее ученик мог увидеть только в пузатой колбе брюсовой лаборатории.

На лице французского Великого мага после перевоплощения гостя не дрогнул ни один мускул. А вот Мари была явно поражена, когда вместо молодого человека, одетого по последней европейской моде (московский Дозор не поскупился на лучшего портного), перед ней явился старик в накрахмаленном парике и платье времен Людовика Пятнадцатого.

Объемная картина уплыла вниз, потом вернулась на место – Брюс поклонился.

По-французски он изъяснялся куда лучше своего ученика, хотя его язык для Градлона и Мари был настолько же старомоден, насколько брюсов великорусский – для Леонида. Иные, которые живут столетиями рядом с людьми, меняют свой лексикон исподволь, вместе с обществом. Намного тяжелее приходится тому, кто выпал из естественного хода времени.

После обмена любезными фразами Пресветлый осведомился, не желает ли гость сменить костюм на современный, и предложил для этого собственный гардероб вкупе с магическим искусством. Брюс отказался и изъявил пожелание безотлагательно ехать. Градлон пригласил гостя занять место в экипаже и велел Мари проводить, сославшись на необходимость телефонного звонка в Инквизицию. Леонид отметил, что наставник не отказал себе в удовольствии опереться на руку девушки, хотя, как он имел возможность убедиться ранее, старый маг довольно бодро передвигался с помощью своей трости.

Ученик не мог ощутить руку девушки, понимая, что в известном смысле держит ее сам. Чувства потому он переживал двойственные. А Брюс тем временем расспрашивал Мари, как же она попала на такую службу. Задорная фраза: «Ах, месье, моя история проста, как у любой другой глупышки-эмансипэ!» настолько сконфузила пожилого мага, что он не решился уточнить значение новомодного термина.

У входа их ждала все та же «пролетка с Пегасами», как назвал про себя Леонид дозорное ландо. Только крыша сейчас была поднята – очевидно, для вящей конфиденциальности и дабы не смущать прохожих обликом Брюса.

Пара деловитых служащих Дозора, попавшихся навстречу, с удивлением поглядели на необычайного старика, прибытия которого никто не заметил.

Грандмастер, уже в цилиндре и при трости, догнал Якова Вилимовича и Мари на крыльце.

– Изложите дело, ваша Пресветлость, – попросил Брюс, когда ландо тронулось.

– Для начала извольте рассмотреть несколько образов. Кое-какие я снимал лично…

Мысленные картины отразились совсем не в той колбе, через какую Леонид все видел глазами Брюса. Они заклубились в пузатом тигле над холодной бездействующей жаровней. Образы эти были весьма нечеткими, переходили один в другой, путались. Хотя те, кто их делал, наверняка считались опытными волшебниками. Наиболее сносные картины, видимо, принадлежали взгляду Пресветлого. Но и они не шли ни в какое сравнение с образами на пленке Александрова.

Нет, все же российским Иным было что показать и в Париже!

В тигле последовательно возникли картины средневекового города. По крайней мере он выглядел средневековым, пока на улице не появились мужчины в современных костюмах и котелках. Леонид их узнал – новые знакомые, Бернар и Жан.

…Горстка праха на мостовой. То, что остается от вампира. Помнится, в петербуржской лаборатории имелись образцы, Леонид даже изучал их под микроскопом.

…Девушка. Молодая, не старше Мари, только с более светлыми волосами. Падает без чувств, в руке бумага с сумеречной печатью.

…Тело Иного на земле. Ауры нет, но почему-то кажется, что это Темный. Очертания тела изломаны – неужели была магическая дуэль?

…Еще одно тело, распростертое на брусчатке средневековой площади. Скорее всего найдено в том же квартале. А вот оно же, обнаженное, на столе прозектора, часть прикрыта тканью, но и оставшегося вполне хватает, чтобы оценить жутковатые повреждения.

Леонид снова перешел к знакомой колбе. Он услышал голоса, которые пропали, когда ассистент Брюса рассматривал мысленные картины.

Говорил Пресветлый:

– …тела с первого слоя. Одно найдено на втором. Потому так плохо сохранились, хотя с мгновения смерти миновало не так уж и много. А самое главное – все они Темные. Мы расцениваем это как прямую акцию против Ночного Дозора. И момент выбран не случайно.

– Способ, каковым лишали жизни… или прерывали посмертие у вурдалака… Его вы знаете?

– Увы, пока нет. Единственное – тела начисто лишены Силы. Я говорю сейчас о магах. Было ли это причиной смерти, или нет – тоже не знаем.

– А какова история места, милостивый государь? Нет ли там проклятий, не протекает ли Сила как-нибудь иначе?

Градлон покачал головой.

– Каких-либо аномалий там нет. Однако, видите ли, месье Робида воссоздал там средневековый город и как будто переселил туда его дух. Горожане давно знали об этом предприятии, разумеется, грезили наяву, и старый Париж впитал эти грезы. Вся выставка – одна большая линза, которая собирает людские чувства, как лучи солнца. Какие формы может принять собранная Сила, мы не знаем. Никто еще не предпринимал мер такого масштаба. А еще… Не так далеко проходят катакомбы.

– Катакомбы? Слыхал о них, но и только.

– Каменоломням много веков. За все время они сильно разрослись под городом. И кто там только не скрывался! Что люди, что Иные. Дозоры патрулируют некоторые тоннели, но работников для этого не хватает. Дел предостаточно и на поверхности. Кроме того, в Сумраке много ходов, не доступных простым смертным. Кто и когда их устроил – загадка даже для нас. О катакомбах ходит множество легенд и слухов. Отделить правду от неправды не смогли пока и наши старейшие архивариусы. А сто лет назад легенды получили дополнительную пищу. Дело в том, что парижские кладбища были переполнены. Воды размывали землю и выбрасывали смердящие трупы прямо на улицы. Было решено все старые захоронения перенести в катакомбы. Миллионы останков, месье Брюс. Под живым городом разместилось несколько мертвых… Остаточные выбросы Силы, эмоции родных, ужас и мрачные раздумья посетителей – все это смешивалось и направлялось ходами катакомб. Они превратились в каналы смертных веяний. Что происходит в Сумраке под городом, вам никто не ответит. Этого не знают ни Темные, ни Светлые.

– Вы полагаете, нечто могло восстать из подземелий?

– Мы полагаем, Темные решили воспользоваться случаем и ослабить наши позиции. А место подобрали так, чтобы возложить вину на Светлых… или на таинственное нечто, если дело не выгорит. С утра они прислали очередную ноту в Дозор, и можно не ходить к оракулу – их официальная жалоба уже в Инквизиции.

– Что же, вознамеримся и мы наших супротивников посрамить… Однако же видится мне некоторый конфуз в ваших измышлениях, милейший. Мне доводилось изучать плутни Темных. Судя по тому, что успел я выведать по дороге к вам, плутни эти за минувший век никак не переменились.

– И что, осмелюсь спросить, вас смущает?

– Изводить без счета своих же мелких людишек вполне в обычае супостатов. Однако же один из теперешних убитых был весьма изрядного ранга. Да и вурдалак не из последних. А сильных Темных в Париже, как и везде, менее, чем могучих Светлых. Не чрезмерна ли расточительность?

– Так ведь и ставки высоки, месье Брюс! Разрушить репутацию образцового Дозора Европы. Именно тогда, когда творится история! Нарушить баланс Света и Тьмы. Здесь можно пожертвовать не то что пешкой – ферзем.

– Прямой выгоды я тем не менее узреть никак не могу…

В колбе показался кусочек пробегающей мимо парижской улицы – Брюс на мгновение отвернулся от собеседника, чтобы взглянуть на город. А потом картинка замерла – экипаж прибыл по адресу.

Леонид думал, что резиденция Инквизиторов должна быть мрачным замком или старинным заброшенным собором с потемневшими от сырости стенами и узкими витражными окнами. Но это был еще один особняк, куда более сановитый, чем у Ночного Дозора.

В воротах их встретили двое, оба атлетического сложения, в длинных серых балахонах с надвинутыми на лица капюшонами. Леонид даже подивился, как такие субъекты могут разгуливать средь бела дня, но не почувствовал и нотки изумления своего наставника. А затем вспомнил про различные заклятия отвода глаз. Брюс даже не посчитал нужным рассмотреть эти чары, каковые для него были столь же естественны, сколь начищенные пряжки на ботфортах.

Серые фигуры молчаливо поклонились, подали руки вылезающему из ландо старому Иному и Мари. Пресветлый бодро вышел сам, дал знак кучеру, и «пролетка» немедленно куда-то укатила. Леониду даже показалось, что она растворилась в воздухе, уйдя в Сумрак раньше, чем скрылась за углом.

Их проводили во внутренние покои особняка. Серый служащий принял цилиндр и трость Градлона, и прибывших завели в торжественно убранную залу. Несмотря на ясный день, шторы оказались задвинуты, в канделябрах горели свечи. Длинные столы, расставленные по окружности, задрапированы красной тканью. Почему-то это придавало налет средневекового инквизиторского судилища – тем более что в зале горел и камин. Казалось, в жарком пламени должны разогреваться щипцы для допросов, но обочь находились только ажурная кочерга и совок для золы.

Публики в зале собралось немного. Поэтому главных было видно сразу – трое в серых балахонах восседали по центру в резных деревянных креслах с очень высокими спинками. Впрочем, в зале имелись и еще несколько Иных в подобных одеяниях, в том числе и силачи, что провожали гостей на заседание.

Леонид никогда прежде не видывал настоящих Инквизиторов. Отчего-то он немедленно поделил Серых, как некое вещество, на две фракции: широкоплечие – явно стражники или кто-то вроде простых городовых, и худые, невысокие или старые – чины покрупнее.

Однако тут же поблескивали пенсне и моноклями несколько мужчин, одетых по современной парижской моде. Присутствовали также Иные других держав, их можно было распознать по нарядам. Леонид заметил даже одного чернокожего. Попытался взглянуть на ауру – и не смог. Наверняка высокоранговый колдун откуда-то из Сенегала или с Берега Слоновой Кости.

В углу стола примостился секретарь с пишущей машинкой, а ровно напротив него располагалась большая раскрытая книга, над которой замерло гусиное перо. Никакой чернильницы рядом с пером не наблюдалось.

Когда трое Светлых вошли в зал, все повернулись к ним. Больше всего внимания, разумеется, привлек к себе Яков Вилимович, который не преминул церемонно раскланяться. Хотя Мари оказалась единственной дамой в зале, и весьма прелестной, взглядов на ней никто не задержал.

Средний из троицы главных Инквизиторов коротко, деловито приветствовал новоприбывших и даже не поднялся навстречу. Перед ним на столе располагались телефонный аппарат и хрустальный магический шар на серебряной подставке со множеством выгравированных символов.

– Прошу садиться, Светлые. – Инквизитор указал на свободные места по левую руку, явно почетные.

– Соблаговолите представить вашего гостя, – с противоположной стороны от Инквизиторов поднялся Темный.

Брюсу хватило мимолетного взгляда через Сумрак, чтобы понять самому и дать понять Леониду, – чрезвычайно сильный маг.

– Имею честь рекомендовать посланника Ночного Дозора Российской империи, генерал-аншефа и нашего особого советника на время торгово-промышленной выставки, Светлого вне всяческих рангов, графа Джемса Даниэля Брюса!

Среди заседающих прошел шепоток.

Инквизитор чуть склонил голову – движение было почти неуловимо.

– Граф, в свою очередь имею честь представить вам месье Мориса де Робино, верховного Инквизитора Парижа и Великого Инквизитора Франции, – повернулся к Брюсу Пресветлый.

Картинка в колбе снова качнулась в такт поклону Брюса.

– Также имею честь представить главу Дневного Дозора Парижа месье Вуивра. – Градлон кивнул в сторону Темного.

– Насколько мне известно, – вдруг сказал другой Инквизитор, сидевший рядом с председателем коллегии, обладатель кустистых бровей и немигающего взгляда, делавших его похожим на филина. – Великий маг Брюс добровольно ушел в Сумрак более ста лет назад.

– Совершенно верно, – холодно ответил Градлон. – Хотя не совсем добровольно. Он пожертвовал земным существованием, дабы отвести беду от всех живущих.

– Полагаю, будет уместным просить разъяснений, – весомо произнес Морис.

– Извольте, – ответил Брюс. – Вычисления над астрономическими светилами и оракул совокупно предсказали мне падение небесного тела величиной с гору. От сотрясения, громадных волн и вулканических извержений могло погибнуть все живое. По меньшей мере на том материке, на каковом мы сейчас с вами стоим. Управляться с небесными телами не способны ни мы, ни Сумрак. Но зато судьбы земные подвластны влиянию Сумрака вполне. Только чтобы поменять судьбу материка, нужно много большее, чем у меня имелось. Я нарушил то, что не должен был нарушать, и Сумрак принял это вместе с моей сущностью. Механику я могу раскрыть Инквизиции при беседе с глазу на глаз.

– Мы с превеликим вниманием это выслушаем, – сказал Инквизитор с неподвижным взглядом.

– Не имею чести вас знать, почтенный?.. – обронил Брюс.

Иной в сером балахоне явно отвык представляться самостоятельно.

– Клаус Иероним Мария Кюхбауэр.

– Не тот ли, о ком мне доводилось слышать в Европе под именем Дункеля?

– Он самый. Как вам удалось воплотиться заново? Разрешать такое волен один Трибунал.

– Если Ночному Дозору было дано подобное право, мы потребуем компенсации! В размере не меньшем, чем вызов уважаемого графа из Сумрака! – вмешался Вуивр.

Его сумеречное имя показалось Леониду знакомым. Но он сейчас был в сознании Брюса и вряд ли сумел бы найти что-то в манускриптах, разбросанных по лаборатории.

– Осмелюсь спросить, досточтимый Дункель, вы сомневаетесь в честности ритуалов, применяемых стороной Света? – со значением осведомился глава Ночного Дозора.

– Пока я лишь спрашиваю, как такое возможно, – перевел на него Инквизитор совиный взгляд.

– Я не воплотился заново, почтенный Дункель, – сказал Брюс. – То, что вы видите перед собой, – тело моего ученика и ассистента, данное мне на время. Таковая метода известна магам Востока. Мне же ее помог осуществить почтенный Гэссар.

При упоминании имени Великого с Востока Инквизиторы переглянулись.

– Полагаю, уважаемый месье Брюс и здесь не откажется посвятить нас в тонкости ритуала, – высказался Морис де Робино.

– Я могу проделать это все на ваших глазах прямо на выставке, милостивые государи! Вестимо, в павильоне Иных.

– Боюсь, как бы не пришлось оттянуть этот момент, – произнес Морис. – Старшие, – он взглянул на Дункеля и третьего Инквизитора, сидевшего рядом, – вопрос с мнимым ревоплощением месье Брюса объявляю временно решенным. А вас, уважаемые, все же прошу садиться!

Он широким, отточенным жестом вежливости указал на места слева от тройки Инквизиторов.

Леонид, наблюдая за этим из башни, подумал о несправедливости. Получается, как будто Темные есть правая рука Инквизиции. Потом вспомнил: о чем-то таком его предупредили еще до выезда из Петербурга. Или не его, а Якова Вилимовича, а школяр Ленька подслушивал, сидя в этой же самой лаборатории. Французские Светлые любили символику. Инквизиция воплощала разумное равновесие. Свет же для них располагался на стороне сердца, кое у большинства людей находится с левой стороны.

Ближе всего к Инквизиторам сел Градлон, рядом занял изящный резной стул Брюс, прислонив к подлокотнику свою трость. Леонид не мог видеть, где Мари, пока наставник не повернул головы в ее сторону. Девушка пристроилась у самого края стола с блокнотом в кожаном переплете. Только вместо карандаша в ее руке оказалась тонкая острая палочка, и Брюс, а вместе с ним и ученик, с мимолетного взгляда через Сумрак уловил, что этот незатейливый прибор – заряженный силой артефакт. Но Яков Вилимович отвернулся, и предназначение палочки осталось для запертого в Сухаревой башне загадкой.

Широкоплечая фигура в сером балахоне притворила дверь в залу.

– Доложите, что известно, – обратился Морис к Темным.

Поднялся щегольски одетый Иной с тонкими усиками, подкрученными кверху.

– К этому часу найдено трое убитых, – начал он. – Первым обнаружен прах вампира Армана Лануа. Второй убитый – Темный четвертого ранга Марсель Каро. Третий, найденный сегодня, опознан как Жак Мартэн. Весьма законопослушный оборотень, как и другие уважаемые Иные, жертвы ужасного злодеяния…

– Прошу прощения, – высказался Градлон. – Позвольте, любезный! Мне успели передать кое-какие сведения на этого Мартэна. Жил он на улице, чтобы быть поближе к другим клошарам, коими временами и закусывал. За клошарами ведь мало следят, одним больше, одним меньше – полиции не слишком интересно.

– Почему вы не заявляли жалобы, месье? – предупредительно наклонил голову щеголь.

– Покойный был хитер, на него собиралось досье, и мы должны были в скором времени предъявить все доказательства его вины. Вам отлично известна манера работы парижского Ночного Дозора, месье Обри. Мы выдвигаем только по-настоящему веские обвинения. Но мы готовы предоставить все, что у нас имеется и на Мартэна, и на двух других.

– Не понимаю, какое это имеет отношение…

– Самое прямое, месье Обри, – спокойно заявил Градлон; лишь нервически пульсирующая жилка на левом виске позволяла предположить, что глава Светлых сдерживает свои настоящие эмоции. – Имя Лануа неоднократно фигурировало в делах о нелицензионном вампиризме. Только за последние три года он дважды был остановлен патрулем неподалеку от места, где обнаружено тело жертвы укуса без лицензии. Буквально на соседней улице. Да, не на месте преступления, и прямые улики отсутствовали. Но, замечу, других вампиров поблизости, как правило, не было совсем. Кроме того, он с выгодой перепродавал свои лицензии, в то время как сам кормился незаконно.

– Протестую! – попытался было возразить Обри.

– Я не закончил, – сухо продолжил Градлон. – Предпринята попытка обвинить Ночной Дозор Парижа.

– Говорите, – позволил Морис.

– Что касается Каро, то он был замешан в незаконном создании артефактов. Нами допрошена мадемуазель Элиза Дюпон. На ее имя в процессе вампирской лотереи была выписана лицензия. Под воздействием дозволенных заклинаний она вспомнила, что Каро раскрыл ей существование вампиров и гару, а потом предлагал участие в некоем ритуале. В обмен на бумагу и избавление от лотереи. Ясно, что Лануа уступил ему свою лицензию. Что было предметом их торга – неизвестно. Однако, если бы не обстоятельства, девушка была бы мертва не во имя Договора, а ради какой-то махинации.

– Это ваши домыслы, – вставил Обри.

– Воспоминания мадемуазель Дюпон записаны здесь. – Градлон показал перстень с большим синим камнем. – Мы не знаем, кто или что убило Темных. Но к смерти их привели свои же собственные проступки. Если говорить прямо – действия против Договора. Потому мы считаем все обвинения в адрес Ночного Дозора Парижа беспочвенной провокацией.

– Ваши слова столь же беспочвенны и столь же провокационны, – заявил, не вставая, Вуивр.

– Месье, довольно взаимных обвинений, – поднял руку Морис. – Инквизиция полагает, что пока нет достаточных оснований считать Ночной Дозор причастным к этим убийствам.

– Покоряюсь Инквизиции. – Вуивр на этот раз поднялся и церемонно склонил голову.

– Обри, доложите, что нашли прозекторы, – велел Морис.

– Прошу разнести фотографические карточки, – сказал Обри.

С самого края поднялся неприметный Темный служащий. Из его портфеля появилась кипа снимков, и служащий пронес их вдоль стола, раскладывая перед каждым значимым членом коллегии. Наблюдая за этим глазами Брюса, Леонид мельком увидел и Мари. Девушка положила перед собой блокнот и быстро прикасалась к желтоватым страницам короткой заостренной палочкой, словно посылала сообщение по телеграфу. С каждым прикосновением на странице проявлялось выведенное изящным почерком слово или целая фраза. Леонид впервые имел возможность посмотреть на магическую стенографию. Российские Иные, во всяком случае, ничем похожим не владели.

Брюса, очевидно, также заинтересовало это искусство, но тут перед ним лег веер снимков. Ушедший маг прежде никогда фотографических картин не видывал. Хотя ничего эстетического снимки не являли: обнаженные, частично накрытые простынями тела на столах в морге.

Яков Вилимович так заинтересовался рассматриванием черно-белой диковины, что Леонид поневоле тоже увлекся и даже не расслышал новых слов доклада.

Обри между тем сухо перечислял, читая по бумажке:

– …Многочисленные переломы костей… Глубокие раны, несовместимые с жизнью… Похожи на ранения, причиняемые когтями хищного животного…

– Достаточно, – остановил Морис. – Господа собравшиеся желают что-либо сказать?

– Лапа этой бестии должна быть очень крупной, – проговорил Градлон. – Я не встречал ни оборотней, ни магов-перевертышей, которые способны превращаться в животных такого размера.

– У Дневного Дозора есть что добавить? – осведомился Морис.

– Ничего, – сказал Обри.

– Тогда заслушаем, что скажут прозекторы Инквизиции. Дроссельмейер!

Поднялся дородный Инквизитор, откинул капюшон, блеснул лысиной. Откашлялся.

– Мы подтверждаем выводы Темных, – начал он безо всяких бумаг. – Однако имеем несколько дополнений. Во-первых, раны, по всему, причинило не животное. Крупные хищники, известные до сих пор, равно как Иные, способные перекидываться в таковых, сбивают жертву с ног и приканчивают уже на земле. Каро и Мартэн приняли смерть стоя. Тот, кто нанес им раны и сломал кости, был выше их ростом. Кроме того, его передние лапы были весьма развиты…

– Что вы подразумеваете? – раздался возглас со стороны Темных.

– Лапы хищников и трансформов предназначены для того, чтобы или опираться на них, или рвать ими. А здесь они явно были созданы еще и для того, чтобы хватать. Извольте…

Дроссельмейер сделал движение пальцами, похожее на незаконченный щелчок.

Перед столом заклубился сероватый дым, появившийся из ниоткуда. Через несколько мгновений облако приобрело законченные формы, и в воздухе повисла чрезвычайно крупная лапа с когтями. Правда, ее можно было назвать и рукой – лапа имела пять пальцев и даже слегка напоминала человеческую.

Пальцы были изогнуты, и Леонид догадался: Инквизитор-прозектор показывает оптическую реконструкцию формы конечности, что нанесла раны жертвам. Он никогда прежде не слышал о подобной магии и подумал, что им в научном отделе она тоже весьма бы пригодилась. К примеру, восстанавливать облик допотопных животных по костям.

– Гигантская обезьяна? – с английским выговором спросил еще один Темный, невзрачный, сухощавый, в сером костюме и рубашке похожего оттенка.

– Мне известны оборотни, которые могут перекинуться в человекообразную обезьяну, – откликнулся Градлон. – В Париже, кажется, зарегистрирован один такой экземпляр. Поправьте меня, если ошибаюсь, любезный Вуивр.

– Все верно, – буркнул Претемный коннетабль Парижа. – К несчастью, он еще и отпрыск аристократического рода, скандал в семействе. Но у Ксавье нет таких громадных… лап.

– И я о том же. Ни оборотни, ни маги-перевертыши в сумеречном образе не достигают таких пропорций. Эта тварь должна быть вдвое, если не втрое выше человеческого роста.

– Это мог быть Иной, в Сумраке выглядящий как огр, – проскрипел один из Инквизиторов, до того не проронивший ни звука.

– Огр? Ближайший великан, о котором я знаю, находится в Шотландии, – сказал Градлон.

– Не о почтенном ли Томасе Лермонте вы говорите? – полюбопытствовал тот самый невзрачный Темный, что первым заговорил про обезьяну.

– О нем самом, месье… – Пресветлый вопросительно посмотрел на англичанина.

– Артур.

– Мы знаем и других великанов, – задумчиво сказал Дункель. – Но они и правда далеко.

– Господа, дослушаем!.. – громко произнес Морис и кивнул Дроссельмейеру.

Тот сделал еще один жест – и фантомная лапа растворилась в воздухе.

– Мадемуазель… месье… должен заметить – гипотетический облик существа, причинившего такие ранения, не самое любопытное, что мы обнаружили. В ранах найдены фрагменты синего мха.

– Вы уверены? – спросил Вуивр.

– Анатомы Инквизиции не станут сообщать того, в чем не уверены, – заметил Морис веско.

– Но… как это возможно?

– Здесь мне добавить нечего, – ответил Дроссельмейер.

– Разрешите, майне геррен, – поднял руку еще некто с Темной стороны, судя по всему, представитель германской делегации.

Морис кивнул.

– Сумеречный мох изучался со времен Линнея, – начал немец. – Он размножается спорами, как и обычный. Вот только питательная среда нужна… несколько иная. Кроме того, эти споры чрезвычайно малы, длительное время их не удавалось обнаружить сумеречным зрением даже через микроскоп.

– К чему вы клоните, месье Фрилинг? – прямо спросил Вуивр.

– Споры синего мха прорастают только на неживой материи. А для пропитания требуют живых эмоций. Вижу пока лишь один путь, как они могли оказаться в ране. Споры находились на когтях или под когтями существа, убившего несчастных. Остаточный чувственный фон позволил им прорасти в остывающих телах.

– Правдоподобно, – пробормотал Дункель.

– Только как эти споры могли в таком количестве прилипнуть к когтям этой твари?! – воскликнул Вуивр. – Многим так или иначе приходилось дотрагиваться до этого мерзкого мха, но не припомню случая, чтобы Иные его переносили.

– Полагаю, это существо и живет в Сумраке. В конце концов, пчела переносит пыльцу с цветка на цветок. Нечто подобное может быть и тут.

– Живет в Сумраке? Но почему оно тогда вылезло именно здесь и теперь? – спросил Вуивр. – Почему не избрало другой район Парижа? С какой стати ему нужно охотиться на Темных в преддверии выставки?

– Похоже, ответ имеется, – сказал Градлон и раздумчиво провел подушечкой большого пальца по левому виску, где все так же отчетливо пульсировала жилка. – Мы упускаем, господа, что под выставкой проходят сумеречные катакомбы. Я дал указание перетряхнуть архивы. Вот, извольте, карта…

Пресветлый встал. В воздухе, в том же самом месте, где еще недавно витала объемная картина, показанная Дроссельмейером, развернулась полупрозрачная карта Парижа, исчерченная линиями.

– Красные, месье, это общеизвестные тоннели. Синие – известные только Иным. По-видимому, должны быть и тайные ходы. А Сумрак и вовсе меняет весь их рисунок.

Карта немедленно выцвела, из желтоватой превратилась в серую, линии катакомб замерцали. В одном месте появилась небольшая светящаяся клякса.

– Вот здесь находится самый близкий сумеречный выход из катакомб к экспозиции Старого Парижа.

– Что вы хотите сказать? – нетерпеливо поинтересовался Морис.

– Если гипотеза месье Фрилинга верна… Это существо должно было где-то обитать. Причем на первом слое – синий мох растет именно там. Возможно, эта тварь спала еще со времен римских каменоломен. А когда строили Париж для выставки, то существо потревожили. Оно стало выбираться по ночам. Может быть, это и вовсе ночное животное. Так или иначе, покойные Темные имели несчастье выбрать для неких дел место, которое оно считает своим. И тогда…

Градлон не успел договорить. Дверь распахнулась. Быстрым шагом вошел Иной в сером балахоне, коротко поклонился собравшимся.

– У нас есть мысленные картины, господа, – объявил Морис.

Всего вероятнее, послание ему направили через Сумрак прежде, чем явился посыльный. Вошедший Инквизитор приблизился к троице Великих, что сидели во главе стола, и молча положил перед ними маленькую шкатулку – в таких обычно хранят драгоценности. Поклонился и отошел в сторону, заняв место у стены.

Морис раскрыл подношение.

На сером бархате лежал прозрачный кристалл, вернее, целая гроздь таковых, миниатюрная друза. Только кристаллы не были изумрудами.

– Месье, – сообщил Морис, подняв шкатулку с камнями на уровень глаз и пристально всматриваясь, – предсмертное видение Мартэна…

Шкатулка вернулась на красное сукно. Из нее ударил конус света, будто под столом кто-то установил киноаппарат. В аршине над кристаллом заклубился туман. Объемная картина не была реконструкцией прозекторов Инквизиции. Она выглядела зыбкой, время от времени расплывалась, затем снова фокусировалась, а еще не имела начала и конца – одно и то же повторялось без перерыва. Леониду было тем более трудно видеть это не своими глазами, а в преломлении колбы. Но зато он великолепно слышал и мог дорисовать все с помощью воображения, полагаясь на реплики зрителей.

– Жаль, зрение оборотней в Сумраке отлично от прочих Иных, – посетовал кто-то.

– Тем не менее главное мы видим, месье, – послышалось возражение Мориса.

– Он весь покрыт сумеречным мхом… Как такое может быть? – воскликнул, кажется, Обри.

– Могу лишь предполагать, милейшие, токмо… – послышался голос Брюса.

Леонид увидел, как проекция уплыла из колбы: наставник обводил взглядом собравшихся.

– Говорите, месье! – поторопил Морис.

– Еще в мое время было замечено, что некоторые живые существа и, скажем, растения помогают друг другу. Мореходы говорили мне – есть мелкие рыбы, что держатся за более крупных. Или те же помянутые господином Фрилингом пчелы, а такоже и бабочки, способствующие опылению цветов…

– Ныне это явление названо симбиозом, почтенный, – подсказал немец.

– Осмелюсь догадываться, что хищная сумеречная тварь и синий мох каким-то способом помогают один другому. Совершают означенный… симбиоз.

– Что из этого следует? – спросил Морис.

– Ежели применить то, что изничтожает синий мох, твари наверняка станет весьма скверно.

– С чего вы это взяли, месье Светлый?

– Хочу в свой черед спросить ученых мужей – известны ли столь крупные твари, населяющие первый слой? В мое время о таких не слыхивали…

Инквизиторы переглянулись.

– Неизвестны даже мелкие, – обронил Дункель. – Если только хранитель легенд знает. Что скажешь, Рауль?

Инквизитор, который принес шкатулку, приподнял голову – и стали видны дивные ухоженные усы и эспаньолка.

– Все, что я сообщу, есть легенды и не более. Сеньору Светлому нужны факты. Их нет.

– Сия тварь не может существовать на первом слое, господа Инквизиторы, – произнес Брюс, – тем не менее мы все ее лицезрели. Справедливо предположить, что явилась она откуда-то из дальних глубин Сумрака. Мох дает ей жить так близко от нашего мира. Удалите мох – и тварь не выживет.

– Ваша гипотеза любопытна, месье Светлый, – сказал Морис. – В любом случае от твари необходимо избавиться.

– Ночной Дозор Парижа готов взять на себя эту задачу, – произнес Градлон. – Вам известно, у нас есть отдел для борьбы с фантомами.

– Эта задача слишком важна, чтобы поручать ее одному Дозору, – ответил Великий Инквизитор Франции. – Предлагаю создать трехстороннюю группу, которая спустится в катакомбы и убьет существо.

– Может, лучше изловить? – раздумчиво проговорил Дункель.

– Если воспользуются хроностазисом и доставят наверх – будет неплохо, – согласился Морис. – Можно будет даже выставить на обозрение в Ином павильоне. Но главное – избавиться от него, и как можно скорее. Со стороны Инквизиции руководство поручается нашему эмиссару в Праге месье Грубину. Есть возражения?

Таковых не нашлось.

Грубин встал и сдержанно поклонился собравшимся. Брюс разглядывал его и не преминул посмотреть ауру. Ранг Инквизитора был чрезвычайно высок, и Леонид на месте наставника ничего не смог бы определить. Но Брюс был волшебником вне всяческих категорий и продолжительное время провел в Сумраке. Он видел не просто «магнетический рисунок», как говорили в его эпоху, а воспринимал сумеречный облик собеседника. Этот облик почему-то возник не в той колбе, через какую Леонид получал доступ к виденному наставником, а в реторте, стоящей рядом. Посмотрев туда, брюсов ученик содрогнулся.

Инквизитор Грубин оказался вампиром. Причем не похожим на тех, что показывали дозорному Александрову ранее. Более высохшим, напоминающим Кощея из сказок, какие Лене читали в детстве. Ученик не мог только понять, как оценивает наставник Инквизитора. Ему позволялось видеть и слышать, даже читать воспоминания, изложенные в собранных тут манускриптах, – но не чувствовать то же самое, что и Брюс.

– Дозоры, выдвигайте своих кандидатов, – велел Морис. – И вот что… Уничтожьте синий мох на всей площади выставки и вокруг нее в радиусе лье. Привлеките все свободные силы. Пусть ваши сантинель залезут в каждый уголок.

В крохотном зале раздались аплодисменты. Одновременно здесь могли уместиться не более дюжины зрителей.

Негласно считалось дурным тоном смотреть чужие экспозиты до церемонии открытия. Исключения можно было пересчитать по немногочисленным пальцам оборотня-ящера. Показ ленты русского изобретателя Александрова для узкого круга Светлых, Темных и Инквизиторов оказался в их числе. Здесь требовалось быть во всем уверенным. Леониду приходилось слышать историю: якобы когда Люмьеры первый раз показывали сцену прибытия поезда на вокзал Ла-Сьота, зрители в ужасе побежали из «Гран Кафе».

Теперь же никто не вскакивал с мест, но и равнодушных не осталось. Кажется, даже невозмутимый Дункель хлопнул пару раз. Бернар успел шепнуть гвоздю программы, что у Инквизитора есть прозвище – Совиная Голова, и оно сразу понравилось, ведь и правда – похож.

Гости павильончика постепенно разошлись.

Леонид занимался своим аппаратом спиной ко входу. Он не увидел, а скорее почувствовал, как там появилась Мари.

– Месье Александрофф, вас просит к себе Пресветлый.

– Как вам моя картина? – не преминул спросить Леонид, правда, отчего-то шепотом.

– Завораживает, – шепнула в ответ девушка.

Вдвоем они и направились в контору Иного комиссариата выставки.

Леонид уже побывал в «Олимпии». Тамошний зал выглядел Эрмитажем по сравнению с комнаткой для демонстраций его фильмов. Несмотря на то что как раз она-то в отличие от салона братьев Люмьер разместилась в настоящем дворце.

Инквизиция не стала делить привезенное Дозорами разных стран по национальным павильонам. Все экспозиции Иных собрали в одном месте – дворце Трокадеро.

Леонид знал, что дворец построили для одной из прошлых выставок, лет на десять раньше Эйфелевой башни. Сейчас Инквизиция выделила под экспонаты Иных весь правый флигель этих хором в мавританско-византийском стиле. Флигель разделили на три секции: Светлую, Темную и клином разбивающую их Серую. Краем уха Леонид услышал, что так устроен и высший Трибунал. Об этом рассказывал еще в Москве словоохотливый Семен Павлович, которому на заседаниях Трибунала случалось бывать неоднократно, по счастью, не в роли подсудимого. Светлая и Темная секции, в свою очередь, имели по множеству маленьких павильончиков наций-участников, растянувшихся вдоль всего правого крыла дворца.

Фасад дворца Трокадеро выходил прямо на площадь. Справа и слева до самого спуска к Сене раскинулись павильоны колоний. А совсем рядом с дворцом, по правую руку, если смотреть прямо на его фасад, высились белокаменные стены и башни павильона русских окраин. Российская империя была представлена во многих экспонентах, включая специально построенный мост Александра III и авеню Николая II. Но этот павильон-кремль стал негласной резиденцией страны, включив помимо прочего и апартаменты для членов императорской семьи. Леониду и, наверное, Якову Вилимовичу никак не в меньшей степени близость островка родины придавала уверенности.

Дальше, аршинах в семиста от дворца, можно было созерцать то, что Александров так мечтал увидеть, – Эйфелеву башню. Чтобы добраться до нее, нужно было перейти через реку по мосту Йена. Но этот вожделенный путь все отдалялся и отдалялся из-за различных хлопот.

Многие павильоны других стран еще стояли в строительных лесах. Парижская газета, которую Александров читал сегодня, пока ехал в фиакре, опубликовала по этому поводу остроумную карикатуру: выставку изобразили в виде дамы, еще не одетой к приходу гостей.

У Иных дела обстояли лучше. Во флигеле дворца Трокадеро кипела работа. Светлые и Темные мало обращали внимания друг на друга, занятые устройством своих экспозиций. Охранниками служили Инквизиторы, чьи мрачные фигуры постоянно встречались тут и там. Впечатление от них было двойственное – словно под рясами средневековых монахов скрывались крепкие, как на подбор, цирковые борцы. А уж разобраться в хитросплетении охранных чар, которыми опутали экспонаты, Леонид не мог и помыслить. Но он уже знал, какие раритеты и уникаты будут представлены на обозрение всех Иных посетителей. Кое-что даже успел увидеть краем глаза. К примеру, в огромный прозрачный куб Инквизиторы поместили настоящий меч Дюрандаль, некогда принадлежавший легендарному Роланду: простая, без украшений, вытертая рукоять, довольно длинная – за такую без труда можно взяться двумя руками. Лезвие заканчивалось неровным обломком сантиметрах в десяти – пятнадцати от гарды. Но если посмотреть сквозь тень от ресниц – становился заметен светящийся контур, продолжающий недостающую часть до самого острия. Тонкая паутинка Силы, сплетающаяся в то, чем Дюрандаль был раньше: в Сумраке упрямое оружие так и не смирилось с потерей. И даже не приходилось сомневаться, что в Мире Теней этот неполноценный с виду меч послужит владельцу ничуть не хуже, чем целый.

Англичане, по слухам, собирались выставить какие-то личные вещи самого Мерлина.

Экспозиция французских Дозоров, как, наверное, и следовало, была наиболее представительной. Только очень сильно разнилась у Светлых и Темных, и отнюдь не по своей «масти», как говорили в старину. Дневной Дозор упирал как раз на все старое. Павильон парижских Темных напоминал внутреннюю лабораторию Якова Вилимовича – магические кристаллы, архаические приспособления, древние манускрипты. Были тут и забавные безделушки вроде куклы, бегающей на паучьих ногах, – творения Джакомо Лепорелло, личного мага самой Марии Медичи. Еще не повсюду укрепили таблички, прочесть которые можно было только через Сумрак.

Но больше всего русского дозорного удивили не орудия волшебников прошлого из коллекции Темных и не ухищрения Инквизиторов, а то, что приготовили к выставке французские Светлые.

Ночные сантинель, казалось, решили во всем быть солидарными человеческой экспозиции на выставке рубежа двух веков (и самой большой в истории!). В первую очередь – в живописании достижений науки. Во главу угла они поставили инженерную мысль, а вовсе не заклинания. Потому-то их центральной диковиной была движущаяся панорама проектов выставки – настолько смелых, что люди сами же отринули их еще шесть лет назад. Гигантский кран месье Тропэ-Бальи переносил целые вагоны с пассажирами с одного берега Сены на другой. Воздушные конструкции господина Берто если не все, то многие выставочные отделения располагали на канатах, протянутых над землею между гигантскими мачтами. А колодец архитектора Себильо – в десять раз глубже высоты Эйфелевой башни! – вмещал горный и металлургический отделы.

Именно это и поражало Леонида больше всего. Парижские дозорные потратили огромное количество сил и разрядили несколько весьма ценных артефактов, чтобы показать несбывшиеся мечты людей.

Впрочем, говорят, и Сумрак не показывает ничего, кроме этого.

…В комиссариате было тесно и накурено. Дымили сразу несколько трубок, начиненных разными сортами табака.

Однако Леонид заметил на окне маленькую спиртовку и небольшую горстку золы. По опыту, уясненному в научном отделе Дозора, он понял: кто-то только что пытался заниматься прорицаниями на скорую руку.

Кроме Градлона и Фюмэ, Александров узнал Мориса и давешнего Артура из лондонской делегации. Не было главы парижского Дневного, вместо него – заместитель, щеголь с тонкими усиками месье Обри. Широкоплечий Инквизитор в накинутом капюшоне служил привратником. У Леонида засосало под ложечкой, стоило лишь шагнуть через порог. Он не мог распознать сложных заклятий, но всегда таким образом чувствовал, когда попадает под воздействие чар.

Тут явно было что-то защитное.

На столе мерцал хрустальный шар на серебряной подставке. Леонид помнил, что означает это мерцание – ничего хорошего.

– Мы потеряли всякое сообщение с экспедицией в катакомбы, – с ходу начал Пресветлый. – Сумрак молчит.

– Они мертвы? – спросил Леонид.

Краем глаза он уловил что-то на лице Мари, взволнованно теребившей пальцами крохотный ридикюль.

– Нет, – вместо Светлого ответил заместитель Вуивра. – Судьба неясна.

– Нам необходим Брюс, месье Александрофф, – уведомил Градлон. – Я уже выслал за… вашим приспособлением.

Друза все еще находилась в личном хранилище Пресветлого. Ее должны были привезти и установить в павильоне в день открытия выставки.

– Подождите здесь, – продолжил Градлон и кивнул на два стула. – Кристаллы вот-вот доставят.

– Полагаете, ваш русский советник способен хоть что-то прояснить? – исподлобья посмотрел на него Обри.

Морис безмолвствовал и только вглядывался в пустоту хрустального шара.

– Полагаю, нет причин в этом сомневаться, – ответил Градлон и раздумчиво потер висок. – Он не сидит в Сумраке сложа руки. А кроме того, Брюс – единственный Иной, способный не только предсказать падение небесного тела величиной с Нотр-Дам, но и предотвратить его.

– Грубин – вампир вне всяких рангов, – нарушил молчание Великий Инквизитор Франции. – Он волен ретироваться откуда угодно. Если эта сумеречная тварь способна нанести вред даже ему…

Неожиданно зазвенел брегет в чьем-то кармане. Иные переглянулись.

Звенящий – и даже светящийся механизм – мгновенно оказался в руке Пресветлого.

– Не может… – Градлон тут же осекся. – На мое авто напали, господа.

– Чертовски странно, – вымолвил Обри.

– Напротив! – встрепенулся Морис. – Где именно?

Пристально вглядываясь в свой золотой хронометр, Пресветлый назвал место. Один из Инквизиторов молча простер руку над хрустальной сферой.

Внутри шара проявилась картинка. Леонид прежде никогда не видывал подобного. Можно было разглядеть улицу и авто Градлона, врезавшееся в фонарный столб. Из кабины вырвался огненный шар и устремился куда-то.

– Немедленно выслать два отряда! – распорядился Великий Инквизитор и покосился на Градлона. – Если вы не против помощи.

– Не возражаю. – Пресветлый в этот момент уже был занят другим. Несколько мгновений он, казалось, отрешенно смотрел в угол. Потом в углу обозначилась светящаяся рамка, как будто прямо в воздухе открывалось окно.

– Месье Александрофф, – позвал Градлон, – следуйте за мной. Примените защитные чары, какие знаете.

– И я с вами! – вдруг послышался голос Мари.

Боясь, что последует отказ, девушка заговорила с отчаянной поспешностью:

– Я личный ассистент месье Брюса. И боевой маг!

Градлон бросил на нее недовольный взгляд, но ничего не сказал.

Светящаяся рамка уже расширилась настолько, что в нее мог протиснуться взрослый человек. Леонид слышал о таких заклинаниях – кажется, они назывались архитектурным словом «портал». Он знал, что эта магия требует огромных затрат Силы, в противном случае Высшим Иным не нужны были бы поезда и пароходы.

Первым сквозь воздушную дверь шагнул Пресветлый коннетабль. Затем, прошелестев юбками, юркой птичкой в портал скользнула Мари – у Леонида даже не было шанса возразить. Он пошел третьим, успев заметить, как, повинуясь взгляду Мориса, за ними двинулся следом молчаливый крепыш-Инквизитор.

Никогда еще Леонид не видел настоящего уличного боя – ни с волшебным оружием, ни с огнестрельным. А попал он сразу и на тот и на другой. Первое, что он услышал, был револьверный выстрел, за которым немедленно раздался неприятный свист над головой.

Леонид пригнул голову и обернулся к Мари. Девушка не выглядела напуганной. Похоже, ее хорошо подготовили к подобным случаям.

Улица оказалась пустынной, что было явлением непривычным для этого парижского часа. Автомобиль Пресветлого, черный двухместный «Рено», едва не снес уличный фонарь. Тот покосился, точно старый крест на погосте.

По мостовой раскатились луковицы – безлошадный экипаж сантинель задел стоявшую на углу телегу бакалейщика. Самого бакалейщика нигде не было видно, впрочем, как и никого вокруг. Перестрелка не привлекла даже ажанов.

Стекла кабины авто покрывали трещины, тем не менее ни одно не было разбито. Очевидно, на них наложили какие-то особые чары. Но главное, через раскрытую дверь было видно, что в тесной кабине отсутствовали люди – и живые, и мертвые.

Прежде чем Леонид догадался почему, раздался еще один выстрел. Метили не в него и не в Мари. Револьверная пуля чиркнула о мостовую в том месте, где только что стоял Градлон. Однако его и след простыл: Пресветлый, не останавливаясь, шагнул в Сумрак. То же самое сделал молчаливый Инквизитор. Леонид еще раз обернулся: Мари также пропала. Он оставался на улице в одиночестве.

Входить на первый слой, особенно второпях, у Александрова получалось намного хуже, чем запечатлевать его на кинопленку. Сейчас, однако, все вышло само собой. Леонид даже увидел еще одну пулю, медленно плывущую, словно ленивая блестящая рыбешка в сонном летнем пруду. Он протянул руку и схватил этот свинцовый цилиндрик, не чувствуя жара металла в вечно холодном Мире Теней. Это было лишено всякого смысла. Пуля, даже если бы попала, прошла бы теперь сквозь него без вреда. Такие фокусы им показывали еще в школе Дозора.

То, что происходило дальше, оказалось намного опаснее.

На первом слое Париж как будто помолодел на пару сотен лет. Сейчас он напоминал самого себя в поэтическом видении месье Робида. Даже фонарный столб превратился в ствол высохшего дерева. «Рено» Пресветлого стало, разумеется, каретой. Та была заключена в нечто вроде мерцающей полусферы. В карете сидели люди… вернее, конечно же, сантинель. Они стреляли – правда, не револьверными пулями, а чем-то вроде небольших огненных ядер. Те проходили через стенки полусферы наружу и били по окнам близлежащих домов. Сами нападающие не показывались. Зато карету осыпали прилетавшие, казалось, из ниоткуда разряды. Вид эти разряды имели разнообразный и удивительный: ледяные копья, змеи из сиреневого тумана, зеленые молнии. Впрочем, ни один магический заряд не достигал своей мишени: полусфера, точно лабораторный стеклянный колпак, поглощала каждый, на мгновение озаряясь одним из оттенков радуги.

Пресветлый вступил в бой, не сбавляя шага. Он взмахнул тростью – и небольшие светящиеся шары рассыпались по улице, точно выпущенные из пулемета Гатлинга. Обстрел кареты незамедлительно прекратился. Инквизитор, спешивший за ним, приостановился и накрыл чем-то вроде трепещущего полупрозрачного покрывала себя, Мари и Леонида. Это оказалось весьма кстати. Градлон успел спокойно пересечь улицу и войти в полусферу – ни единой попытки его поразить предпринято не было. Зато процессия во главе с Инквизитором подверглась новой атаке.

Однако полог, накинутый фигурой в сером, выдержал этот натиск. Инквизитор не стал более терпеть и ответил: почудилось, что из рукавов своего балахона он выпустил стаю летучих мышей. Крылатые полупрозрачные тени унеслись к дому, откуда прилетели разряды.

Наконец все новоприбывшие оказались под защитой полусферы.

Двое сантинель, перевозивших друзу, выглядели изрядно потрепанными. Один – судя по кожаной куртке и кепке, водитель, – держался из последних сил. Когда авто врезалось в столб, его слегка поцарапало. Но здесь, в Сумраке, Леонид это точно знал, от небольшой царапины теряешь силы почти столь же быстро, как в мире людей – от обильного кровотечения. Недаром над полусферой так клубилось серое марево. У дозорного оставался нехитрый выбор: медленно отдавать жизнь под магической защитой или оказаться без таковой – под револьверными выстрелами. Он выбрал первое и дождался помощи.

Не расходуя даром ни секунды, Пресветлый распахнул дверь кареты, выхватил из кармана кулон с драгоценным камнем, сияющим кроваво-красным, и надел его на шею водителя. Лекарский амулет, догадался Александров. За его спиной Инквизитор делал пассы. За границами полусферы соткалось во всю ширину улицы нечто вроде занавеса из рыбацкой сети с крупными ячейками. Затем, колыхаясь, занавес поплыл в ту сторону, откуда дозорных пытались поразить невидимые налетчики.

Кончики пальцев Мари светились зеленым. Леонид знал, что так всегда делают боевые маги: загодя плетут чары, как будто носят с собой заряженный пистолет. Конечно, в случае слабенькой Иной это был, скорее, маленький дамский «Велодог», нежели что-то серьезное. Однако сам Александров не задействовал вообще никаких заклинаний. И это было неприятно и обидно – пусть никто, включая хрупкую парижанку, не ждал от него каких-либо геройств, все-таки шанс проявить себя был упущен.

– Друза! – коротко приказал Градлон.

Второй из каретных дозорных передал ему кожаный саквояж. Вероятно, парижские сантинель нашли, что так перевозить артефакт гораздо сподручней, чем в коробке для шляп.

– Вы! – Пресветлый обернулся к Леониду. – Я открою портал. Вернетесь в Трокадеро. Мари защитит. Там сразу вызовете Брюса.

Час от часу не легче! Она теперь и защищать его станет?! Иная седьмого ранга, стенографистка и ассистентка, будет опекать взрослого мужчину, да еще и дозорного! Ничего не скажешь, хорош герой! Александров удрученно принял саквояж и наконец-то выпустил из ладони пулю, упавшую к ногам Мари. Девушка встала рядом.

Градлон сосредоточился.

Возле кареты в воздухе появилась уже знакомая Леониду светящаяся рамка, которая стала быстро расширяться. Одновременно краем глаза тот увидел новые фигуры, появившиеся на улице. Нет, это были не нападающие: прибыла обещанная подмога из Инквизиторов. Наверняка охотники за друзой уже торопливо уносили ноги при виде десятка бойцов в балахонах.

Рамка вытянулась в человеческий рост.

Мари поправила на плече длинный шелковый шнур своего крохотного ридикюля и взяла Леонида под руку. В портал они шагнули вместе, и было в этом едином действии нечто будоражащее, буквально интимное… Если бы не столь непростительное бездействие двумя минутами ранее, можно было бы почувствовать себя в какой-то мере счастливым. Впрочем, отвлекаться на сторонние мысли сейчас было совсем негоже, как сказал бы, наверное, Яков Вилимович.

На самом деле русский дозорный ощутил, что подобное путешествие через пространство вовсе не напоминает проход через дверь в другую комнату. В Сумраке создается некий коридор, и несмотря ни на что, он имеет протяженность. Краткий миг ты находишься и не там, и не здесь.

Именно в тот самый миг нечто и произошло. Леонид не сумел осознать, что же это было. Больше всего напомнило взрыв. Александров никогда не был бомбистом, в чем его подозревал Жермензон. Бомбы, он полагал, пришлось бы использовать в боях грядущей революции, но бросать их в царей и генералов – дело бесполезное. И все же один раз ему довелось присутствовать при взрыве в химической лаборатории.

Но этот был много сильнее, хотя грохота не последовало.

Леониду даже показалось, что на несколько секунд он потерял сознание. А когда очнулся, понял, что сидит на земле.

Вместо дворца Трокадеро они оказались на каком-то перекрестке. Вокруг было множество старинных зданий. Неподалеку одна из улиц упиралась в огромное сооружение с колоннами, ротондой и невысоким куполом, показавшееся Леониду знакомым. По улицам шли люди, иногда поглядывая с неодобрением в их сторону. Александров посмотрел на Мари, растерянную и растрепанную; ее шляпка слетела с головы при падении вместе со шпильками и теперь была изрядно помята, а оторвавшиеся от тульи перья и вовсе разлетелись во все стороны. Девушка подобрала с земли ридикюль, попыталась отряхнуть от дорожной пыли сперва его, потом атласную юбку. Со стороны они, верно, походили на двух загулявших или даже бездомных.

– Что… – начал было Леонид.

– Они разбили портал.

Александров спохватился, зашарил руками – и обнаружил саквояж с друзой под боком.

– Но как…

– Отследили, – снова перехватила на половине фразы девушка. – Они знали, куда Градлон нас отправил.

– Темные! – Интонация Леонида была, скорее, утвердительной, нежели вопросительной, но Мари внезапно ответила:

– Я не знаю. Это мог быть кто угодно.

Мадемуазель Турнье достала из ридикюля прозрачный камешек, потерла его – и в итоге больше никто из идущих по своим делам горожан не повернул головы в их сторону.

– Защита, – пояснила она очевидное. – Камень изготовил личный помощник Градлона по артефактам, он убережет и от обычных, и от магических взглядов.

Александров поднялся на ноги. Его качнуло, но уже через пару мгновений он окончательно пришел в себя, отряхнулся.

– Вы говорите, что разбить портал мог кто угодно. Но зачем бы Светлым нападать на Светлых? – продолжил спрашивать он.

– Месье Александрофф… У Света есть оттенки. Не все Светлые согласны с Градлоном. Есть много таких, кто идет к Свету своей дорогой.

Конечно, Леонид слышал о таких и в Петербурге. Светлые, что вмешивались в дела людей, помогали разным мятежникам и бунтарям. В конце концов, им еще в курсе Иной истории говорили, как много сделали Светлые хотя бы для Французской революции, а потом для воцарения Бонапарта. За что тогда выступал Градлон, кто был с ним, кто нет?

Тут почему-то Леонид вспомнил о радуге. Ведь это обычный, природный физический свет, который играет в каплях дождя. Но он распадается на целую палитру. «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан…»

Возможно, и среди неведомых чужеземных Светлых есть охотники, а они с Мари сейчас – в роли фазанов.

– Постойте! Если они проследили, куда проложен коридор…

– Это не так просто. – Мари теперь была на зависть собранной… или хотела казаться таковой; во всяком случае, отвечала она быстро и четко, предупреждая буквально каждый медлительный вопрос спутника, и Леонид в очередной раз восхитился девушкой. – Они знали, куда ведет портал. Заранее!

– Вот именно! Значит, кто-то из них в Трокадеро.

– Нам нельзя туда, – серьезно посмотрела на него Мари.

Честно говоря, это испугало. Примерно так же Леонид себя чувствовал во время первого и последнего пребывания в полицейском околотке по делу того самого кружка, из-за которого он покинул университет. Нет, Леонид не отступил бы. Он продолжал бы бороться… если бы его не просветили вовремя опознавшие «своего» ночные дозорные. Но все же в участке, где соседствовали пудовые кулаки городового и мягкий уверенный голос дознавателя, ему стало по-настоящему страшно.

Никто не мог выручить. Никто не пришел бы на помощь.

Сейчас, в центре цивилизации, случилось то же самое. Пресветлый был занят борьбой с налетчиками. А те преспокойно действовали прямо под его солидным галльским носом. Мари – боевой маг, но всего лишь седьмого уровня, хотя Леониду и импонировали ее нынешние выдержка и уверенность. Нет, вдвоем они не способны дать отпор врагам, даже если у девушки в сумочке найдется еще какой-нибудь артефакт.

Неспроста «месье Александрофф» и Мари не были допущены в Трокадеро. Наверняка их уже ищут и, вероятно, считают легкой добычей.

Градлон тоже будет искать. Кто найдет скорее, вот в чем вопрос.

Леонид заозирался.

– Мы ведь в Париже? Это же…

– Пантеон, да. Мы в Латинском квартале, – подсказала девушка, проследив за направлением взгляда своего спутника.

И на том спасибо. Кто знает, на какие хитрые трюки способен Сумрак, и хорошо, что их не выбросило на свет Божий где-нибудь в колониях.

– Пресветлый знает, где мы?

– Нет. Мы ушли, он думает, мы в Трокадеро. К сожалению, я не могу с ним говорить через Сумрак. Я не его личная ученица. А мой кулон, предназначенный для таких целей, треснул. Он нам не поможет.

– Куда нам идти? Где здесь есть телеграф?..

Леонид подумал, что должен немедленно послать сообщение в Москву. А еще – что ему нужен Брюс.

– Есть одно безопасное место, и совсем недалеко, – задумчиво покусывая губы, ответила Мари. – Я думаю, вам пока не нужно на телеграф, месье Александрофф. Те, кто напал на экипаж, хотели заполучить вот это. – Девушка указала на саквояж с друзой. – Они наверняка будут везде искать.

– Где же это место?

– На острове Ситэ.

Еще мальчишкой Леонид прочел «Собор Парижской Богоматери». Но с годами достижения науки, а потом и Дозор сгладили впечатление. И теперь, по приезду в Париж, ему интереснее было творение господина Эйфеля, чем Нотр-Дам.

А уж о том, чтобы увидеть собор при таких обстоятельствах, не приходилось и догадываться.

Беглецы прошли по нешироким парижским улицам, миновали большой комплекс учебных зданий знаменитой Сорбонны, перешли мост через Сену и остановились под сенью деревьев на углу соборной площади. Здесь они внимательно огляделись. Опасности не было. От собора расходились горожане – похоже, недавно закончилась месса. Колокольни Нотр-Дам, щедро залитые солнцем, уносились ввысь в ясное апрельское небо. На миг даже почудился отдаленный звон колоколов. Затем Мари решительно двинулась вперед. Александров поспешил за ней.

Они прошли мимо ворот Страшного Суда. Через приоткрытую створку Леонид успел заметить, что неф пуст. Мари завернула за угол северной башни. В контрфорсе здания оказалась маленькая неприметная дверь. Преодолев ее через Сумрак, беглецы начали подъем по винтовой лестнице.

Леонид с невольным благоговением смотрел на старые ступени и стены. Здесь, на первом слое, они, должно быть, остались именно такими, как при месье Гюго, кому столь многим обязаны.

А еще тут ощущалась Сила. Глубоко верующий католик почувствовал бы намоленность этого места.

Леонид не был ни глубоко верующим, ни тем более католиком. Но он был Иным. Он знал, что даже самые обыкновенные люди способны чувствовать силовые аномалии. Они их и побаиваются, и в то же время тянутся, строят жилища поблизости. Недаром и Петербург возник на месте крупнейшей аномалии во всей России. Пока что научные отделы Дозоров тщетно пытаются ее изучать.

Остров Ситэ был семенем, из которого вырос Париж. Омытый водами Сены, он хранил тайну, недоступную простым смертным. Но те все же чувствовали ее прикосновение, смутно ощущали родничок Силы на этом маленьком клочке суши. Сперва здесь построили святилище язычники. Потом возник первый храм христиан. Пока, наконец, при Карле Великом не начали воздвигать Нотр-Дам.

Но теперь, в последний год девятнадцатого столетия, невидимая палитра этого места разительно переменилась. Тот природный родник, что существовал здесь издавна и помнил древних римлян, то ли иссяк, то ли был вычерпан до дна. Его заменило другое. Квинтэссенция чаяний, молитв, подавляемых страстей пропитала камни, дерево и витражи.

Даже на слабого Иного это производило ошеломляющее впечатление. Все равно что залпом осушить полстакана неразведенного спирту. Мари тем не менее держалась спокойно. Она явно здесь уже бывала. Впрочем, существовал ли хоть один парижанин, ни разу не переступивший порога главной святыни страны?

Теперь Леонид не сомневался в правоте своей хрупкой спутницы. Собор и правда в эту минуту был самым безопасным местом в городе. Во-первых, выследить их в буйстве отпечатков людских переживаний было бы неимоверно сложно. Все равно что услышать чье-то дыхание в ураганных порывах ветра. А во-вторых, Нотр-Дам был Светлым местом, без всяких сомнений и несмотря ни на какие темные дела, что творились в истории прямо здесь или поблизости. В этих стенах как-то само собой помнилось, что и Париж – город Светлых. Невзирая на молчаливых слуг Договора в серых балахонах, клошаров-гару и чудовищ из синего мха.

И все же… Все же Леонида беспокоило то, что наверху они могут оказаться в ловушке… Если их обнаружат те, кто напал на дозорных и хотел завладеть российской реликвией… Если перекроют спуск вниз…

Но когда утомительный, казавшийся бесконечным подъем закончился и они наконец вырвались на открытую узкую галерею, Александров позабыл о своих опасениях.

Ветер трепал кружевную шемизетку белой блузки Мари, беззастенчиво вздергивал полы длинной юбки, натягивал плотный многослойный атлас на бедрах девушки так, что под тканью четко прорисовывались все изгибы прелестной фигурки. Лишившись последних шпилек, прическа рассыпалась, разметалась, волосы буквально летели по ветру. Сосредоточенные движения, решительный взгляд и вздымающаяся от учащенного дыхания грудь – ах, как хороша была сейчас раскрасневшаяся и запыхавшаяся Мари! Так хороша, что долго смотреть на нее не было никакой возможности. Леонид отвел глаза, незаметно перевел дух и даже отошел чуть дальше, на середину галереи.

Впрочем, увиденное по другую сторону от парапета заворожило его не меньше.

Город развернулся под ногами. Казалось, он не просто уходит во все стороны до горизонта, а продолжается дальше, словно охватывая весь земной шар и доказывая очевидную истину: Париж – это целый мир. Сейчас он не был таким, каким могли бы видеть его Квазимодо и Клод Фролло. В этом Париже уже не было Нельской башни и Бастилии.

Зато было видно башню Эйфеля и купол Трокадеро.

Они даже казались ближе, чем на самом деле. Если бы только Леонид владел искусством прокладывать эти порталы – коридоры в пространстве!..

Захваченный дальней панорамой Леонид не сразу обратил внимание на то, что находилось ближе, всего в нескольких шагах. Он впервые увидел знаменитых страшилищ храма – химер. Ранее приходилось довольствоваться только гравюрами.

Вживую они впечатляли еще больше.

Он всматривался в изваяния, и неясная мысль не давала покоя. Химеры, увиденные в натуральную величину, были как будто знакомы. Но не так, как на картинках. Вернее, не на тех, что гимназист Леня рассматривал осенью при свете лампы, вздрагивая от скрипа оконных ставень.

А потом внезапно пришла догадка. Конечно же, в голове у тебя все перепуталось, месье Светлый! Ты видел этих химер не только на страницах книги Гюго. Ты видел их в учебнике дозорной школы. Только подпись гласила: «Сумеречный облик Темных». Не все подзащитные Дневного Дозора выглядели так в сером мире. Нужно было прослужить Тьме много лет, иногда – века, чтобы совершенно потерять в Сумраке человеческий образ.

А потом Леонид сделал следующий логический шаг. Он посмотрел на чудовищ Нотр-Дам через Сумрак. Здесь, конечно, они выглядели еще более зловещими, а камень изваяний – еще более древним. Это было обманом: большинства химер и горгулий не существовало в галерее времен Квазимодо. Но Леонида пригвоздил к месту вовсе не жуткий вид созданий и не мысль о том, что скульпторы, без сомнения, знали об Иных, как и те, кто придумал столь устрашающий декор для жемчужины Европы. Нет, все меркло перед другой истиной.

Некоторые из химер обладали аурой. Приглушенной, еле уловимой, как дыхание умирающего, которое приходится иногда отыскивать с помощью приложенного к губам зеркальца.

А потом Леонид вспомнил и еще кое-что.

Борис Игнатьевич учил его методе общения с ушедшим в Сумрак. Оба невероятно устали после первого сеанса вызова Брюса. Гэссар курил одну цигарку за другой, и секретарь Петра Афанасьевича без остановки приносил все новые стаканы чаю с колотым рафинадом. Леонид тоже, наверное, выпил целый самовар. А потом Борис Игнатьевич расчувствовался. Они с Леонидом остались наедине, и Гэссар поведал, что данной методе его самого обучил старинный друг. Но их пути давно разошлись. И случилось это на одном древнем-древнем плато, где до сих пор томятся неупокоенные души Иных, словно замурованные в каменные глыбы. Нет такого заклинания, чтобы освободить их. Во всяком случае, не известно оно ни Борису Игнатьевичу, ни Петру Афанасьевичу, ни единому волшебнику во всей империи Российской… Может, на выставке, когда откроет Инквизиция свои тайные хранилища и покажет миру давным-давно укрытое, и найдется. Или привезет какой маг из дальней колонии… Гэссар ни о чем не просил, только размышлял вслух, добавив в чай коньяку.

А Леонид дал себе слово, что станет подмечать – вдруг и правда есть такая формула.

Чего он не мог представить, так это что встретит такие же изваяния в центре Парижа, да еще в самом святом его месте.

Но факты – вещь упрямая. В некоторых химерах теплилась почти погасшая искра человеческого духа. Дозорному даже показалось, что он ошибся.

– Вы тоже это видите? – Леонид взглянул на Мари.

Повинуясь рефлексу, он сделал это через Сумрак. Аура девушки была еще прелестней черт ее лица.

– Да, месье, – сказала мадемуазель Турнье. – Некоторые из этих созданий были живыми существами. Иными.

– Но кто мог сотворить с ними такое? Неужели Темные?

Леонид сам понял абсурдность своих слов. В центре Парижа, при самом сильном Ночном Дозоре в Европе и, наверное, во всем мире, безнаказанно… Нет, невозможно! Однако кто тогда способен на столь дикое заклинание?

– Парижский Трибунал Инквизиции. Это один из самых суровых приговоров. Заключение в неживое.

– Что же нужно сделать, чтобы тебя приговорили к превращению в статую?!

– Серьезное преступление против Договора. Настолько серьезное, что оно может поколебать и даже нарушить равновесие Тьмы и Света.

– И это выставляется на всеобщее обозрение?

Мари подошла к одной из химер, задумчиво посмотрела вниз и, облокотившись на каменные перила, повернулась к русскому дозорному.

– В старину перед воротами Нотр-Дам проводились казни. Поглазеть на это всегда приходило много людей. Химеры – напоминание для всех Иных. – Она окинула взглядом статуи, установленные на парапетах. – Раньше, до того, как месье Виолле-ле-Дюк провел здесь реставрацию, эти каменные изваяния находились в самых разных местах: на стенах старых особняков, в других соборах, даже в других городах – там, где их узников застал приговор Трибунала. А полвека назад появилась эта галерея, и химер решено было свезти сюда со всей Франции. Жутковатое место… Но собор находится под особой протекцией Ночного Дозора. Потому мы с вами здесь.

– Ночной Дозор охраняет Иных, которым позволяет мучиться веками?

Леонид еще раз заставил себя через Сумрак посмотреть на ауры «живых» изваяний. В них не было оттенков покоя, свойственных спящим. Нет, они находились в сознании, хотя и помраченном, что отнюдь не удивительно.

– Ночные сантинель чтят Договор. Среди этих несчастных большинство – Светлые.

– Светлые в теле своих противников?

– Не в теле, но в образе. Это один из смыслов наказания. Познать другую сторону.

Леонид приблизился к химере, рядом с которой остановилась Мари. Это была птица с приоткрытым крупным клювом, вцепившаяся хищными когтями в парапет и взирающая на город. Могли ли изваяния видеть? Должны ли были созерцать упущенные мгновения жизни, наблюдать, как меняется Париж? Тем более это Светлые, те, кто нарушил Великий Договор не ради себя, а ради идеалов!

Он сам всегда был и будет отстаивать дело Света. Равновесие – не благо, а зло, с которым Светлые вынуждены мириться, пока не смогут победить. Мирился ли с этим французский Ночной, или порядок они все же поставили выше, чем Свет?

– Кто это? – Александров с опаской положил руку на нагретый солнцем известняк. Тепло камня еще больше усилило впечатление, что рядом – живое существо. – Вы их знаете?

– Их знают все сантинель, – ответила Мари. – Тот, на кого вы сейчас смотрите, – Рауль д’Амбуаз. Читали романы месье Дюма? В одном из них есть персонаж – блистательный сеньор Бюсси д’Амбуаз из дома Клермонов… – Несмотря на непростое положение и вполне объяснимую в подобной ситуации нервозность, ее глаза на миг мечтательно затуманились, и спутник испытал болезненный укол ревности по отношению к книжному герою. – Если верить реальной истории Франции, сеньор Рауль д’Амбуаз был родным дядей настоящего, не вымышленного Бюсси. А еще он был Пресветлым коннетаблем Парижа во времена Людовика Тринадцатого и кардинала Ришелье.

– Что же он натворил? – спросил Леонид, отдергивая руку от химеры и с ужасом подсчитывая количество лет, прошедших с той эпохи.

– Он пытался через Ришелье вмешиваться в политику людей. Руками министра проводил реформы, выгодные Светлым. Оказывал весьма сильное влияние, которое долго оставалось тайным не только для Инквизиторов, но даже для сподвижников и приближенных коннетабля[9]. Когда же последствия его действий выплыли на поверхность, он сбежал, спрятался. Его и поймать-то удалось всего лишь полвека назад… А рядом с ним – Бриан де Маэ. Великий Светлый.

– Великий? Как Градлон?

– Нынешний Пресветлый – только маг вне всяческих рангов. Но он не Великий волшебник. Бриан – его учитель.

У Леонида перехватило горло. Градлон, Иной, перед которым он сам преклонялся, глава крупнейшего, образцового Дозора в мире. Держит под своей защитой одного из предшественников на посту коннетабля Франции, обращенного в уродливую каменную птицу, и своего учителя, заключенного в статую козлоголового чудища! Разумеется, Договор, равновесие, обязательства, порядок – да, все это важно. Но, черт побери (как странно говорить это себе в соборе Нотр-Дам!), нужно совсем перестать быть человеком, полностью вытравить из себя жалость…

Впрочем, кого Леонид сейчас ненавидел больше всего, так это Инквизиторов. Их человеческие собратья жгли сородичей на кострах, пытали Фому Кампанеллу, объявляли колдовством то, что никоим образом им не являлось, – а настоящие колдуны и ведьмы смеялись в толпе, наблюдая за казнями невинных.

А между тем Иные в серых балахонах смогли додуматься до еще более ужасных пыток.

– В чем преступление Бриана де Маэ? Он тоже вмешивался в политику?

– Он хотел обратить к Свету как можно больше людей. Когда началась революция и пошли брать Бастилию, Бриан счел это знаком. Инквизиция тогда позволила поддержать восставших. И Светлые, и Темные получили свое в те годы. Но де Маэ зашел намного дальше позволенного. Он служил якобинцам чем мог. Даже участвовал в языческих празднествах в честь разума, которые они устроили здесь, в храме. Этого ему Инквизиция уже не простила. Когда якобинцы пали, Бриан добровольно отправился на Трибунал. Его приговорили к заключению в неживое. В том самом месте, которому он должен был покровительствовать и которое осквернил…

– Это… навсегда? – спросил Леонид.

– Нет, – покачала головой Мари. – На пятьсот лет.

Леонид мысленно считал. Каким должен был стать Париж, когда мятежных Иных освободят? Похожим на выставку, с подвижными тротуарами, множеством убранных электричеством башен, сонмами аэростатов?

– А их дела нельзя пересмотреть? – Тут же вспомнилось, как на его родине царь прощал декабристов.

– Пятьсот лет – это и есть срок до пересмотра. Потом Трибунал решит, снова ли заключить каждого из них в статую или оставить доживать жизнь человеком без способностей Иного. Вряд ли они к тому моменту сохранят рассудок…

Александров подумал, что даже если так и случится, свой рассудок освобожденный узник рискует потерять от столкновения с будущим.

– Неужели нельзя ничего сделать?

– Иногда можно. Бывает так, что Инквизиция освобождает приговоренного в обмен на помощь. Бриан, между прочим, как никто знал катакомбы.

Александров лихорадочно размышлял. В чем могла бы состоять помощь д’Амбуаза, он пока не представлял, но упомянутое знание парижских катакомб давало надежду на прощение хотя бы де Маэ.

– А если… им это предложить? Сейчас Бриан мог бы помочь экспедиции этого… Грубина?

– Нас никто не послушает, – ответила Мари. – Вы иностранец, я стенографистка. Даже Пресветлый коннетабль не станет этого делать.

– Нас не послушают. А моего учителя?

Мари пристально поглядела на Леонида.

– Я вызову его. А Яков Вилимович поговорит с коннетаблем. Его же неспроста позвали в Париж как советника! И еще… Можно ли говорить с Брианом?

– Нет, – сказала Мари. – Бриана заклинал сам Морис Французский. Он один мог бы снять чары. Или еще кто-то из Великих Инквизиторов. Сомневаюсь даже, чтобы Градлон сумел.

Но Леонид почти не слушал ее. Он опять вспоминал беседу с Борисом Игнатьевичем про каменные изваяния на далеком восточном плато. Друг Гэссара предпочитал жить в Сумраке рядом с этими изваяниями. Их нельзя было спасти, но… А если удастся хотя бы вступить в разговор? Если Бриан сможет сообщить нечто такое, что прольет свет на события в катакомбах и даже на атаку на автомобиль Градлона? Может, тогда Инквизиция примет это во внимание и освободит бунтаря под надзор его ближайшего ученика?

Александров поставил саквояж на каменные плиты галереи. Раскрыл.

Мари наблюдала за ним, не произнося более ни слова.

Друза сияла по-особенному, это было чрезвычайно заметно сквозь Сумрак. Она словно чувствовала необыкновенную энергию места.

Леонид коснулся самого высокого из кристаллов и произнес: «Взываю!»

Он приготовился к тому, что окажется в брюсовой лаборатории, мгновенно поменявшись местами с наставником. Но этого не случилось.

Друза будто переменилась, превратилась в изумрудную руку, где каждый кристалл сделался одним из пальцев. Рука схватила Леонида за запястье и потянула в холод.

…Этот холод не разгонял даже огонь в камине Сухаревой башни, где Александров все-таки очутился. Только на сей раз Брюс встретил его там, в своей резиденции. Он сидел в кресле с недовольным видом, будто ученик оторвал его от важных размышлений.

– Боюсь, вы совершаете оплошность, юноша, – без обиняков молвил Яков Вилимович.

– В чем, Великий? – Леонид стоял перед его креслом, как нашкодивший гимназист.

– В том, что вмешиваетесь в дела, коих не разумеете. Вокруг вас плетут сеть, а вы не видите.

Друза стояла рядом на столе. Сейчас она и правда поменяла облик, стала похожей на раскрытую руку. Как такое возможно, брюсов ученик не представлял, впрочем, они находились теперь в пространстве духа, а там законы, нужно полагать, были иными, чем даже в Сумраке.

– Кто, Яков Вилимыч?

– Ваша молодость застилает ваш разум. В том и состоял их расчет.

– Яков Вилимыч, а как же вы…

Леонид замолк и мысленно назвал себя дураком. Брюс усмехнулся – сейчас мысли ученика были для него открытой книгой. Конечно, он мог проделывать все то же самое, что и Леонид, когда выступал сумеречным заместителем. Он видел его глазами через эти колбы. Не исключено, видел и его сны, а может быть, и влиял как-то на них.

– Впрочем, вы ни над чем уже не властны, юноша, – вдруг сказал колдун Сухаревой башни. – Ваши карты будут биты при любом раскладе. Дозвольте уж мне, старику…

Не разделяя слов с делом, Брюс протянул руку и прикоснулся к друзе сам, как будто поздоровался, – и мгновенно исчез. Леонид почувствовал себя вдвойне глупо: мало того что не сумел понять, о какой сети вел речь пожилой маг, так еще и оказался изолирован, отрезан от возможности лично потребовать ответа. Ему ничего не оставалось, кроме как занять пустое кресло наставника и смотреть на мир через стенки лабораторной посуды.

В колбе он увидел лицо Мари. Оно показалось сверху: Брюс неспешно вставал, оставляя друзу в саквояже у своих ног. Девушка не могла уловить время короткого разговора учителя и ученика, для нее замещение тела Леонида произошло немедленно, как только он коснулся изумруда.

– Должен вас поздравить, мамзель, – в лаборатории послышался голос ее хозяина, обращенный к своему французскому секретарю.

– Месье? – чуть склонила голову девушка.

– Вы преотлично сумели провести моего ученика. Он, кажется, рядом с вами становится сам не свой. А вы, любезная, умело этим воспользовались.

– Что вы такое говорите?

– Я располагаю изрядным временем. Собственно, не имею никакого иного существования, кроме как в раздумьях и созерцании. Моего времени достает, чтобы замечать то, чего не видно моему ученику. А кроме всего прочего, ученик мой невеликого колдовского таланта. Он не в силах ощутить преследователей, кои идут по пятам и в сей момент не позволят уже спуститься по лестнице и выйти из собора.

– Если так, вы слышали и наш разговор, месье? – спросила Мари спокойным голосом, но от Брюса не укрылось, как она сжала пальцами ткань юбок, словно собиралась подобрать их и бежать.

– От первого до последнего слова, сударыня. Должен признаться, связь между нами сквозь сумеречный мир столь тесна, что я прочувствовал бы и ваше лобзание, буде оно случится. По счастью, этому не бывать, ибо то сродни поцелую Иуды…

Девушка вспыхнула. Подобная дерзость наставника была неприятна и Леониду, но поделать он все равно ничего не мог.

– Охотно допускаю, что и вы, сударыня, не имеете представления об истинном размере грядущего злодеяния.

– Это не злодеяние, месье! – возразила, овладев собой, Мари.

– Вы вольны полагать, как пожелаете, а я стану называть сие по моему разумению. Ежели обвести вокруг пальца верного вам человека и не есть злодейство, то разбойничий налет средь бела дня – безо всякого сомненья. В пору моей жизни с лихими людьми обходились коротко.

– Позвольте мне вам все объяснить, месье Брюс…

В груди у запертого в башне Леонида что-то поджалось и заныло, пусть даже само наличие тела ныне казалось понятием несуразным и спорным. До сего момента он надеялся, что Брюс ошибается. Мало ли что пригрезилось старому магу средь этих колб и тиглей? Но коли уж дело дошло до оправданий со стороны Мари… Неужели ей и впрямь есть, в чем оправдываться? Неужели Брюс прав?!

– Что ж, объяснить позволю, но призовите и тех, кто стережет нас у выхода. Очень не люблю соглядатаев, знаете ли!

Фокус в колбе переместился: Яков Вилимович развернулся. Где-то за его спиной остались химеры с запертыми в них пленниками. То, что открылось зрению Брюса – и человеческому, и сумеречному, – Леониду прежде видеть не доводилось. На галерее появились две фигуры – из того же входа северной колокольни, откуда пришли Леонид и Мари. То немногое, что мог бы сказать об этих фигурах ученик Брюса, – это были, без сомнения, Иные, всего вероятнее, мужчины и, похоже, Светлые.

Большего мнения составить было нельзя – пришлецы казались почти что духами, наполовину материализовавшимися в ходе спиритического сеанса. Они словно потеряли лица, сохранив лишь силуэты, и только по колебаниям ауры наблюдатель мог догадаться о принадлежности к Светлым магам. Леонид уловил, как начали загораться попеременно различные склянки и кристаллы в брюсовой лаборатории – наставник будто подбирал особое стекло, чтобы рассмотреть через него загадочное сияние. Двое прибывших даже не были до конца погружены в Сумрак, они, как морские животные дельфины, то уходили на первый слой, то появлялись в мире людей, и происходило это с такой же частотой, как бьется сердце у беспокойного человека.

– Полагаю, напрасным будет просить господ показаться в истинном обличье? – произнес Яков Вилимович.

– Для месье лучше, если мы останемся в таком виде. – Голос, исходящий от одной из фигур, был похож на отзвук эха.

– Слепок ауры будет бесполезен, – проговорила другая фигура точно таким же образом.

Отличить друг от друга их было крайне затруднительно. Леонид мысленно обозначил первого Левым, а второго – Правым.

– Тем не менее сия девица свою наружность не скрывает. – Казалось, Яков Вилимович рассуждал вслух, беседуя не столько с присутствующими, сколько с самим собой. – Если бы вы, крамольники, собирались избавиться от меня и моего ученика, то вам не надо было бы таиться. Пожалуй, вот единственное, чего я покамест не разумею.

Леонид сам не заметил, как вновь оказался на ногах. О чем говорит старик?! Как это – избавиться?! Что значит – избавиться?! Мыслимо ли – подозревать юную барышню в таком коварстве, в причастности к чьим-то преступным замыслам?! А ведь Брюс рассуждает об этом как о факте уже установленном и доказанном! Да ведь если бы кто-то и хотел убить Леонида, а заодно и его наставника, куда проще было бы сделать это в тот момент, когда беспомощный дозорный приходил в себя после разрыва портала! Мари довольно было бы минимального воздействия, одного лишь выстрела из «маленького дамского пистолетика», с коим дозорный сравнил ее невеликий магический талант, а может, и из настоящего «Велодога», если и ему нашлось место в ее ридикюле. Однако ж он до сих пор жив… Ох, как он теперь жалел, что воспользовался друзой! Не о том, не о том говорит Брюс! И пусть ученик не был глубоко верующим, но подобные обвинения в таком месте он мог бы назвать только одним словом, приходящим сейчас на ум: грех.

– Может быть, мы сумеем убедить вас, месье Брюс? – послышался голос Мари.

– Убедить меня примкнуть к мятежникам?

Лицо Мари вновь появилось в колбе: старый маг смотрел прямо на нее. Любопытно, что расплывчатые изображения безликих продолжали колыхаться за стеклянными стенками других сосудов: Яков Вилимович не спускал с них внутреннего духовного зрения, которым не обладал его подопечный.

– Даже ежели это крамола Светлых против Светлых, что есть еще большая мерзость, я пособничать не стану! – гневно продолжил Брюс. – Я лишен почти всех моих сил и не могу устоять супротив вас троих. Но я и не страшусь небытия, ибо давно уже там пребываю. А мой ученик с радостью его со мной разделит, нежели запятнает себя изменой!

– Выслушайте нас, месье Брюс! – шагнула к нему Мари. – Речь не об измене, но о справедливости! Освободить невинно осужденного на ужасную муку, разве это против совести?!

Бессильный что-либо предпринять Леонид от досады сжал кулаки. Вот оно! Не преступление, не убийство – но избавление от чудовищного наказания! Разве сам он не о том же подумал, не того же желал, когда услышал от Мари об узниках, заточенных в камень Трибуналом Инквизиции? И пусть сам он выбрал путь переговоров – что ж с того? Знать, эти смельчаки отчаялись добиться справедливости иными способами, раз теперь не просят и не требуют, а действуют.

И все же было в этом что-то неправильное – молодой дозорный пока не мог объяснить самому себе, что же его смущает.

– Невинно осужденный, как вы говорите, сударыня, допустил осквернение храма Божьего и превращение оного в непотребное место. Мне жаль, что я не могу сделать для вас зримым то, что открыто мне как тени. Я видел то, что помнят сии стены!

– Месье не должен присоединяться к нашему замыслу, – эхом разнеслась реплика одного из безликих. – Месье достаточно не препятствовать.

– Вот как! К чему тогда сие вздорное пустословие? Впрочем, любезные мои, я попробую все изъяснить сам. Поправьте меня, ежели найдете просчет в моих рассуждениях. Мне, по чести, следовало бы уразуметь и раньше. Я почуял неладное, когда увидел, сколько колдовских нарядов вот на сей юной особе. Не меньше, чем листьев на капусте, простите, сударыня…

Леонид на этих словах пристыженно опустился в кресло – сам он ничего подобного не почуял.

А Брюс продолжал:

– Для каких особливых целей плести столько чар вокруг совсем юной колдуньи самого низкого ранга? Полагаю, лишь для одного – чтобы опытный колдун, пока распутывает, проглядел наиважнейшее. Все чары призваны отвести внимание от мыслей особы. Похоже, Пресветлый слишком доверял вам, сударыня…

– Я готова к расчету, – сказала Мари. – Когда наступит срок.

– Что же… По всем вероятиям, никакого чудища в подземельях либо не обретается, либо оно представляет собою нечто сродни хорошо известному в мои времена гомункулу. А сие есть ваших рук дело, любезные! Чудище призвано было такоже отвлечь внимание Дозоров и Инквизиции от ваших истинных помыслов освободить преступника. Пресветлый Парижа оказался в положении великого Цезаря, что доверился Бруту. Он не мог полагать очевидного – Темных изничтожают слуги Света. По всем вероятиям, ваш замысел созрел, когда стало известно о возвращении друзы Сен-Жермена из России. Ее нужно было всенепременно доставить сюда. Выкрасть из хранилища Пресветлого – невозможно, из дворца, где всюду Инквизиторы, – неосуществимо. Оставалось выманить изумруды, словно мышь из норы. Только вот здесь я, пожалуй, теряюсь, господа. Что-то вышло не по-вашему… То ли обережные чары оказались слишком крепки, то ли еще что, но пришлось вовлечь в предприятие вашу лазутчицу и моего ученика. Друза едва не упорхнула из-под вашего носа, но, по счастию, наша сударыня весьма ловко разбила сумеречный коридор во дворец. Камушком для подобного случая вы снабдили ее заранее…

Леонид снова едва не вскочил с места. Мари, выходит, сама разорвала портал и затем преднамеренно вела его в Нотр-Дам! Александрову показалось на миг, что он задыхается.

– Что же вы скажете, судари? Правдивы мои измышления?

– Достойны рукоплесканий, как представления в синема, – сказал Левый.

– Ваша проницательность не знает преград, – эхоподобно отозвался Правый.

Затем что-то произошло. Леонид из Сухаревой башни не мог понять, что же именно. Однако нечто изменилось в самой лаборатории. Покраснели сизые угли в жаровне. Полыхнул небесно-голубым никогда не дающий тепла огонь в камине. Даже какой-то заспиртованный гад в стеклянной банке, булькая, зашевелился.

– Вы сию минуту развязали военную кампанию, судари. – Голос Якова Вилимовича потерял все свои мягкие ноты.

– Пардон, месье, – раздался эхо-голос Правого.

– Мы вынуждены. Мера предосторожности… – печально произнес Левый.

– Вас могла посетить мысль расколоть друзу… – добавил Правый.

– Жизнь моего ученика не стоит каменного истукана, – сказал Брюс.

– Мудро… – ответил Левый. – И все же…

Яков Вилимович поднял руки, словно уперся ими в невидимую стену. Ученик наблюдал это его глазами. Лишь тогда Леонид догадался, что происходит, и в который раз себя обругал.

Напор чистой Силы, именовавшийся в Париже «ла прессьон».

Это сильно напоминало французскую борьбу на цирковой арене. С той лишь разницей, что хитроумные борцовские приемы здесь нельзя было применить, все решала только сосредоточенная мощь.

В лаборатории вокруг брюсова ученика начался сущий бедлам. Разгорелась жаровня под тиглем, закипела жидкость, пошел пар. Отчаянно замерцали драгоценные камни, вделанные в различные приборы. Пламя камина разошлось не на шутку, будто Леонид подбросил туда поленьев да еще сдобрил керосином. Растущие в колбах кристаллы начали потрескивать и выдавать разряды, как если бы в них прятались электроды.

В зеркале, что висело на дальней стене в серебряной раме и не показывало ничего, даже отражения комнаты, демонстрируя только серое пространство, вдруг заклубился туман. В тумане полыхнули огненные линии, будто невидимая рука рисовала там, вместо грифеля используя молнии. Леонид увидел со стороны фигурки на башне, между которыми словно поставили красное стекло. Безо всяких подсказок Александров сообразил, что зеркало передает изображение того самого «ла прессьон», и назначение его – отражать магические явления вокруг хозяина лаборатории.

Сразу две пылающие красным стены пытались сдавить старого алхимика, как две воротины – зазевавшегося прохожего. Схлопываясь, они отодвигали его фигурку все дальше от друзы, вытесняя на ту часть галереи, что шла вокруг колокольни.

В середине комнаты ярко зеленели, светясь, изумруды.

Но Яков Вилимович, очевидно, несколько покривил душой, когда говорил, что растерял все свои силы. Да, Леониду объяснили это прискорбное обстоятельство еще во время самого первого ритуала обмена. Его наставник оставался Великим, однако, чтобы вернуть былую мощь, требовалось значительное время, а пребывание в теле ученика неизменно было ограничено. Это равносильно тому, как опускать ведро в колодезь лишь на мгновение – оно попросту не успеет наполниться. Брюс нес в мир живых свои знания, опыт и умения, потому и был незаменим как советчик. А как боец он немногим превосходил Леонида, да и то благодаря все тому же опыту. Кроме всего прочего, Яков Вилимович, несмотря на годы, проведенные на службе у царя Петра Великого, в магические поединки вступал лишь во время учебы. Как и его нынешний подопечный…

Однако Брюс владел кое-какими секретами. Петр Афанасьевич и Борис Игнатьевич объяснили магу низшего разряда Александрову, что колдовские способности зависят от двух обстоятельств. Первое – это природный талант. Здесь ничего не попишешь, ты либо Иной, либо нет. Только у Темных есть некое преимущество делать обычных людей себе подобными, но лишь за счет утраты человеческого и превращения в живого мертвеца либо зверя в людском обличье. Второе – обуздание страстей. Нужно переживать сильнейшие чувства, но при том объезжать их как норовистых лошадей. В этом лишь случае растет сила волшебника. Брюс сумел обуздать не только бездонную горечь после смерти жены, но даже свою жажду жить. Он пожертвовал собой, однако именно это и давало ему силу при возвращении из мира теней.

Сию немалую силу он вложил в то, чтобы отодвинуть «ла прессьон».

Леонид увидел в зеркале, как мерцающие красные створки немного отдалились от одинокой фигурки. Но в следующий миг сразу трех противников связали светящиеся нити, и красные воротины снова начали сходиться обратно. Дозорные-отступники создали круг Силы, и даже Мари вошла в него.

А в колбе безликие начали удаляться. Нет, они оставались стоять на месте. Просто самого Брюса отодвигало на другую часть галереи, как под шквальным ветром.

Лаборатория кипела, словно кухня графского дворца перед званым ужином. Александров даже начал опасаться, не взорвется ли какой-нибудь сосуд – кто знает, чем это обернулось бы для Брюса? Сами собой листались страницы манускриптов, будто Яков Вилимович лихорадочно искал способы противодействия.

Но старый маг явно проигрывал. Неужели против него тоже выступил Великий? Или все дело было в слабой теневой природе восставшего? Или французы владели неизвестными секретами?

Леонид без особой надежды оглядел лабораторию – вдруг отыщется способ, каким он сможет если не выручить, так по крайней мере поддержать наставника?

– Приступайте, – раздался голос Правого.

Левый все еще боролся с Брюсом.

Но круг Силы вдруг распался. Якову Вилимовичу это не помогло: магическое давление все так же теснило его. А Правый шагнул к саквояжу на полу и поднял его вместе с друзой. Леонид наблюдал все это через колбу. Рядом клокотала багровая жидкость в тигле, наверное, то была ярость владельца лаборатории.

Мари извлекла из своего ридикюля некий предмет. Леониду было трудно разглядеть его через колбу, да и не очень-то он был настроен разглядывать – в первую очередь Леня был поражен тем, как легко и решительно девушка приняла это противостояние на галерее, как легко и решительно вступила в схватку, зная, кто стоит по ту сторону сумеречной преграды. Ведь не могла же она напрочь забыть о русском дозорном, которому еще вчера столь благосклонно улыбалась? А коли так – в действительности допускала его гибель и готова была принести его в жертву вместе с магом-наставником? А как же «сам погибай, но товарища выручай»? Или товарищем ей Леня был лишь до той поры, пока не отыграл свою неказистую роль? Если о таких оттенках Света она вела речь несколькими минутами ранее, то Александров отказывался понимать и принимать сию палитру.

Правый тем временем поставил саквояж под козлоголовой химерой. Он явно был опытным магом – не делал никаких пассов, ничего лишнего; казалось, он просто застыл на месте. Однако над друзой возникло нечто вроде маленького северного сияния. Затем сияние сфокусировалось в тонкий луч, идущий от самого высокого кристалла. Этот луч заплясал по поверхности химеры, будто сумеречный «солнечный зайчик».

Неожиданно все вспыхнуло ярко-зеленым. Вспыхнуло и погасло.

В лаборатории Сухаревой башни почти все затихло. Перестали кипеть жидкости в тиглях. Прекратили перелистываться страницы манускриптов. Успокоились твари в спиртовых растворах.

А на галерее Нотр-Дам все еще находились четверо. Однако теперь среди них не было девушки. Под химерой, рядом с саквояжем, скорчившись, лежал обнаженный человек. Безликий наклонился над ним. Откуда-то из воздуха появился плащ, который немедленно набросили на лежащего. Тот зашевелился. Безликий приложил руки к его голове, потом надел на шею цепочку – наверняка некий лечебный амулет.

А его товарищ, давивший старого мага «прессом», начал опускать руки.

– Все кончено, – сказал он, явно обращаясь к Брюсу. – Свершилось.

– Не… для… всех… – Слова давались Якову Вилимовичу с трудом, он терял силы.

– Кончено, – повторил противник. – Ваши изумруды больше не нужны.

– Вы заключили ее в камень… – процедил Брюс. – Почти дитя…

Красная жидкость на столе недалеко от ошеломленного Леонида снова закипела.

– Ее выбор, – ответил безликий. – Жертва в обмен на жертву.

Бывший узник каменного истукана заворочался под плащом, пытаясь встать.

Первый из сообщников протянул ему руку.

Бриан не торопился подавать ее в ответ. Он выдавил какие-то слова, их нельзя было разобрать с края террасы, куда оттеснили Брюса. Но смысл их вполне угадывался:

– Кто вы такие?

– Освободители, месье. И провозвестники нового мира, – ответил безликий.

– Что вам угодно? – с трудом произнес Бриан.

– То же, что и вам, – вдруг раздался надтреснутый голос Брюса. – Рушить.

Леонид в башне даже не ожидал, что старый маг, теснимый «прессом», все же вмешается.

Колдовское давление усилилось: то ли противник разозлился, то ли наставник Леонида потерял необходимую сосредоточенность. Но Брюса прижало к парапету потоком чистой Силы Сумрака. Еще немного – и опрокинет вниз!

Тогда, повинуясь наитию, Леонид вдруг сделал то единственное, что следовало сделать. Он подбежал к камину и сунул руку в синее пламя. Нет, он не почувствовал жара – один лишь холод. Но этим холодом его пробрало так, как не пробирало никакими русскими морозами. В глазах на один краткий миг померкло вовсе, затем слегка прояснилось, однако теперь всю обстановку брюсовой лаборатории Леонид видел будто бы сквозь рой мелкой суетливой мошкары. Виски сдавило, к горлу подкатила тошнота, а дыхание сделалось как у старого астматика. Александров с трудом поборол в себе искушение немедля вынуть руку из огня, так плохо ему было. «Нет у меня здесь ни горла, ни груди, ни висков! – убеждал он себя. – Не может ничего болеть! И воздух не требуется! Это все фантомы моего сознания!» Однако попробуй докажи несчастной руке, что ее никто не калечит, когда ощущения такие, словно все предплечье уже обуглилось или промерзло до кости! Ослабев от боли, дрожа всем телом, Леня рухнул на колени. Каминный зев рывком приблизился и тут же отдалился – это измученного дозорного качнуло взад-вперед. Держаться! Во что бы то ни стало – держаться! Ему казалось, что через каминную трубу башня связана с самыми дальними и глубокими закоулками Сумрака, готовыми забрать Брюса навсегда. Чувствуя себя Муцием Сцеволой, стиснув зубы, чтобы не закричать в голос, ученик держал руку в синем холодном пламени, теряя душевные силы, но отдаляя финал для учителя.

– Идемте с нами, месье, – тем временем сказал на галерее безликий освобожденному де Маэ.

Леонид с трудом отвернул голову от огня и посмотрел в колбу сквозь мельтешение черных точек перед глазами. И вновь его сильно качнуло, будто огонь только и ждал, когда Иной потеряет бдительность и можно будет заполучить его целиком.

Безликий помогал Бриану подняться на ноги. Тот стоял нетвердо и выглядел жалко: всклокоченная борода, плащ, наброшенный на голое тело, босые ноги. Ни дать ни взять еретик, каких в былые времена приводили к собору перед казнью.

Назвавший себя освободителем извлек из кармана предмет, похожий на сферу размером с бильярдный шар. К нему подошел сообщник, что все еще насылал на Брюса поток чистой Силы.

Леониду вдруг стало по-настоящему страшно. Эти Светлые заключили в камень Мари. Они вытащили полубезумного злодея, совершившего преступление против Договора. Они напали на помощников самого Градлона и не побоялись вступить в бой с ним самим. Теперь они наверняка избавятся от единственного очевидца. А Леонид ничего не может с этим поделать. Только наблюдать, не вытаскивая руку из огня. Сейчас эти безликие ударят с удвоенной силой. Неужели потом он будет коротать с Брюсом время до скончания времен в этой лаборатории посреди безлюдной туманной Москвы?

Положа руку на сердце, Александров в пылу противостояния на галерее химер попросту забыл, что нельзя сбросить мага с башни так, чтобы тот разбился. Если только он сам не желает умереть или не обессилен полностью. Тот же самый вовремя созданный «пресс» не допустит фатального столкновения с мостовой.

Но вместо этого второй безликий прекратил борьбу. Зеркало показало, как над Светлыми вместе с их трофеем возникла защитная полусфера, а поток магии, направленный на Брюса, иссяк. Это было равносильно стволу револьвера, поднятому вверх. Или убранному в ножны клинку – хотя рука все еще лежала на эфесе.

– Полагаете, любезные, вашу тайну не раскроют? – спросил Брюс.

– Полагаем, любезный, этому будут мешать силы Света, – ответил Правый.

– …А Инквизиция станет им помогать, – добавил Левый.

– Ради Договора, – подытожил Правый.

– Друза остается вам, уважаемый, – сказал Левый. – Сюда вот-вот явится Дозор. Пусть думают, что девушка погибла в Сумраке. А правду узнает только Градлон. Вот компенсация…

Он бросил рядом с друзой небольшой бумажный сверток.

– Карта катакомб, месье, – пояснил Правый. – Вы найдете экспедицию. Нам не нужны напрасные жертвы, хотя их и ведет слуга Тьмы.

– Вы прочтете заклинание, месье, на обороте. Оно убьет чудовище, – подхватил Левый.

– Полагаем, будет уместным заявить, что вы развоплотили нападавших, которые, в свою очередь, убили вашего секретаря, – сказал Правый.

– От Градлона и Инквизиции правду можете не скрывать, – закончил Левый и слегка приподнял шляпу.

Правый вознес шар на вытянутой руке. Они выглядели странно: босой человек в плаще, накинутом на плечи, и две полуразмытые фигуры по бокам, да еще в обрамлении каменных монстров. Спасенный вдруг сделал жест – словно потянулся к друзе. Глаза его стали осмысленными, в них появился блеск.

Но в тот же миг троица исчезла.

Леонид увидел, как зашаталось изображение в колбе, в то время как друза на плитах террасы стала приближаться. Потом он осознал: Брюс идет к ней очень нетвердой походкой – магический поединок изрядно потрепал старика. Яков Вилимович подошел к саквояжу. На карту, уголок которой шевелил ветер, он не обратил никакого внимания. А Леонид увидел, как узловатая рука с дорогим перстнем прикоснулась к самому высокому изумруду. Тому самому, что возвышался над остальными, словно башня Эйфеля над нынешним Парижем. Или собор Парижской Богоматери – над старым городом времен Эсмеральды.

Затем ветер ударил в лицо самому Леониду. На сей раз Яков Вилимович не пожелал разговаривать и наставлять ученика. Он всего лишь поменялся с ним местами.

Первым делом Леонид придирчиво осмотрел свою левую руку – цела! Не отсохла, не обуглилась, не превратилась ни в лед, ни в камень!

Вторым – отчего-то побыстрее захлопнул саквояж с изумрудами. Третьим – подхватил карту. И лишь затем, к своему величайшему стыду, подумал о Мари.

Он коснулся шершавого известняка козлоголовой химеры. Попробовал взглянуть через Сумрак. Аура истукана не изменилась. В толще мертвого вещества угадывался свет живого духа – но вот и все, что мог понять русский сантинель, несмотря на то что после каждого обмена с Брюсом его чувствительность к Сумраку ненадолго возрастала. Впрочем, чувствительности хватило, чтобы ощутить, как по винтовой лестнице поднимаются сразу несколько Светлых. Можно было не опасаться – среди них не будет ни одного безликого.

Леонид стоял, приложив руку к статуе, пока на галерее не показались его знакомые – Жан и Бернар. Всего на мгновение ему почудилось: а не могло ли случиться так, что именно они и скрывались под личинами тех, кто освободил Бриана? Но нет, это выходило слишком абсурдно…

С двумя патрульными были и еще несколько лиц, которых он видел в конторе Ночного Дозора. А сзади вышли и двое широкоплечих незнакомцев в серых инквизиторских балахонах. Наверняка среди них и тот, кто защищал слабосильного Иного и ассистентку Брюса во время вылазки к экипажу Градлона. Хотя Леонид вряд ли узнал бы его в лицо.

– Где мадемуазель Турнье? – первым делом осведомился Жан.

– В Сумраке, – чужим голосом отозвался Леонид.

Не нужно было просматривать ауру сантинель, чтобы увидеть все оттенки его чувств. Даже бывалый Бернар как будто получил боксерский удар в солнечное сплетение.

– Отведите меня к Пресветлому коннетаблю. – Леонид поймал себя на том, что говорит, как Брюс. – Нужно спуститься в катакомбы.

В коридоре было тесно, гулко и холодно. Почти как на первом слое. Свет лампы выхватил табличку с названием авеню. Катакомбы оказались странным подземным отражением города. Здесь даже имелись свои улицы, как наверху.

Впереди бежал путеводный серебристый клубок. Когда Леонид первый раз увидел такое чудо, даже не поверил своим глазам. Управлял клубком Инквизитор, который шел перед русским дозорным.

Новая экспедиция освещала себе путь факелами, керосиновыми лампами да парой диковинных электрических фонарей фирмы «Эвер Реди», одолженных у американских дозорных. Магию экономили. Кто мог знать, что случится под землей?

За Леонидом шли Жан и Бернар. За ними следовали трое дневных сантинель. Их сюда отправил Претемный коннетабль, и посланцы спустились под землю без особой охоты. Прочесть их ауру Александров не мог – рангом те существенно превышали его собственный, однако чувства хорошо отражались на физиономиях.

Замыкали процессию еще два Инквизитора.

Карта почему-то предписывала начинать путешествие прямо от оссуария. Леонид уже многого навидался и в Сумраке, и в мире по эту сторону. Тем не менее даже после всего недавно пережитого сход в подземелье, наполненное костями миллионов людей, послужил немалым испытанием для его нервов.

Но коридоры с костями скоро закончились. Дальше потянулись бесконечные пробитые в известняке узкие тоннели, порой с такими низкими сводами, что приходилось пригибаться.

Серый клубок упорно катился вперед. Инквизитор вырастил его на ладони перед тем, как отправиться в путь, затем пустил, будто дрессированного мышонка, по карте. Клубок пробежался по маршруту, увеличиваясь в размерах, затем спрыгнул на пол.

А до того карту заговорщиков едва ли не под лупой изучили Пресветлый коннетабль вместе с Морисом Французским.

– Не в моих правилах судить о решениях Инквизиции, – произнес Градлон задумчиво. – Однако предводитель-вампир – не самая здравая мысль…

На карту были нанесены не одни только известные ходы катакомб вместе с тайными, доступными лишь Иным. Были также скрупулезно отмечены и подписаны на латыни потоки Силы, обретающие собственный оттенок, если посмотреть на бумагу через Сумрак.

Преобладала Темная энергия – что неудивительно. Кости продолжали хранить отголоски чувства, как химические элементы. Но лучше всего они сохраняли то, что связано со смертью. Ведь редко кто расстается с земным существованием в ясном покое, с сознанием исполненного долга или хотя бы надеждой на лучший мир по ту сторону. Да и визиты в подземелья оставляли тут никак не радость, а лишь угнетение.

Этим, а также многим другим объяснялось, почему главой экспедиции назначили вампира. Но, похоже, Морис Французский давно сам не спускался в катакомбы.

– Есть резон в твоих словах, мой старый друг… – неожиданно согласился он, выслушав реплику Пресветлого.

Обилие остатков энергии мертвых попросту сбивало с толку существо, которое само было живым покойником. Грубин, видимо, некоторое время держался, а потом угодил в ловушку вместе со всеми.

В кабинете не было почти никого, кроме них двоих: только Леонид и, как всегда, еще одна безымянная фигура в сером. Вершители судеб Парижа могли себе позволить разговаривать так, как обыкновенно этого не делали при посторонних. Но в слова «мой старый друг» Морис вложил очень много смыслов.

– …А если взглянуть через Сумрак, – продолжил Инквизитор, – то мы увидим прелюбопытные вещи со временем.

Это было ново для Александрова: тот привык, что на картах отображается лишь нечто пространственное. Но понять, что имел в виду Великий Инквизитор Франции, недоучившийся студент не смог. К тому же Морис неожиданно перешел на латынь. Пресветлый кивал.

Леонид, разбирая лишь отдельные слова, вдруг осознал, что говорит Инквизитор на латыни без французского акцента. В отличие от людей среди старых Иных были те, кто еще застал язык древних римлян в его разговорном виде.

Что же именно подразумевал тогда Морис, Леонид понял лишь в катакомбах, когда все завершилось.

А закончилось оно в высшей степени неожиданно и скоротечно.

Леонид, по совести сказать, довольно быстро потерял направление. Он просто шагал за Инквизитором, ведомым серебристым клубком, из коридора в коридор, от одной подземной улицы до другой. Иногда попадались мрачные низкие залы – местные площади.

В какой-то момент его начал пробирать холод. Впрочем, это могло быть от того, что они уже достаточно углубились под землю.

Инквизитор впереди вдруг остановился. Поднял руку. То был условный знак: входить в Сумрак.

Там коридор мало изменился. Разве что стены сделались более грубыми, и все вокруг стало чем-то напоминать пещеру, а не рукотворное сооружение. Но что было поразительнее – коридор разветвлялся. В стене обнаружился проход, отсутствующий в мире людей.

Проход был узким – еле протиснуться. А еще он чем-то напомнил Леониду разверстую пасть. Серебристый шарик, засветившись каким-то уже мертвенным блеском, тем не менее юркнул туда. Инквизитор-поводырь последовал за ним, и всем остальным ничего не оставалось, кроме как присоединиться.

Тоннель, несмотря на зловещий вход, оказался самым обыкновенным. То есть таким, как и предыдущий в Сумраке. Он также привел на «площадь», откуда расходились еще несколько ответвлений, а одно, казалось, давно завалило. Клубок резво побежал в ближайший коридор, группа устремилась за ним – а завал неожиданно преобразился. Камни разлетелись в стороны – и один попал в грудь Жану, отбросив того к стене.

Из-под камней выпрыгнул… леший. Вот именно так подумал о нем Леонид в первое мгновение. Чудище, безусловно, было тем самым монстром мха, похожим на громадную обезьяну из рассказа Эдгара По, читанного в гимназические времена.

Даже теперь, когда Леонид прекрасно знал, кто перед ними, было жутко. Он уже успел повидать, сколь устрашающими бывают Темные в своем потустороннем обличье. Но все же Темные оставались Иными. В известном смысле даже людьми.

Эта же тварь не имела с людьми ничего общего, кроме того, что ее строение включало две руки, две ноги, туловище и голову.

Даже рык не был похож на чей бы то ни было из земных созданий. Скорее, это было очень громкое шипение. Тварь не нуждалась в дыхании. Возможно, преобразованный синий мох, ставший ее тканями и сформировавший подобие органов, выделял какие-то газы – и те распространяли особый звук.

Первыми опомнились Инквизиторы и сразу же перешли к атаке. В монстра полетело несколько заклятий, похожих в Сумраке на призрачные сети.

Они опутали его с ног до головы и заискрились, как электрические провода. Чудовище взвыло – если этот звук можно было так назвать. Леонид, который должен был сыграть партию в этом оркестре, замешкался, глядя, как бьется в эфемерных сетях загадочное нечто.

А нечто между тем выбралось. Оно как будто проросло сквозь каждую ячейку, в конце концов оставив тенета позади. Тогда в тварь полетели одновременно небольшие шары из огня – творения Светлых, и ледяные кинжалы – дело рук Темных.

Часть большой головы монстра задымилась. На пол упала отсеченная левая лапа – точно такая, какой ее изобразил прозектор Инквизиции. Лапа потемнела и распалась горсткой праха, в мгновение ока от нее не осталось и следа.

Однако тварь оказалась весьма живучей. Миг, прыжок – и крепкий Инквизитор вдруг подлетел, ударившись о низкий потолок и вернувшись на пол уже без чувств. Темный, оказавшийся рядом, был отброшен через все головы, вертясь в воздухе точно акробат.

В чудовище ударил еще один огненный шар, воспламенив правый бок. Пламя, впрочем, немедленно погасло: синий мох тлеет, но не горит. Запустил снаряд Жан, который очутился ближе всех к монстру. Его магический выпад, казалось, лишь раззадорил жуткое создание. Чудовище в один прыжок настигло дозорного, и тот оказался в его лапах. Да-да, отрубленная конечность мгновенно выросла снова!

– Леон!

Крик Бернара вывел Александрова из оцепенения – бывалый сантинель почти сразу после знакомства переделал имя Леонида на французский лад.

Жан тем временем пытался жечь монстра мха, раскалив собственные ладони. Искра попала и на его куртку, та уже начала дымиться.

Леонид подскочил к чудовищу сбоку, на ходу вытаскивая складной ножик и вынимая лезвие. Безо всяких слов он полоснул себя по ладони.

Сумрак вокруг, казалось, задвигался сам собой. Леонид словно попал в самый центр силовой воронки, и та начала сжиматься.

Монстр немедленно бросил Жана. Тот мешком свалился на пол, однако нашел в себе силы отползти прочь. Синий мох, даже если бы обрел разум, в присутствии большого выброса Силы неминуемо уподобился бы голодной обезьяне рядом с корзиной сочных персиков. Или пьянице, рядом с которым из воздуха появился штоф.

Леонид сжал кулак, чувствуя, как его собственная кровь почти обжигает руку. Остальные участники экспедиции, все, кто мог стоять на ногах, и даже пострадавший Жан, образовали Круг Силы и отдавали энергию ему. Леонид мимоходом подумал, что сейчас он представляет собой нечто вроде электрической лампы. Вот только с каким током нужно сравнивать магическую Силу – с постоянным или переменным?

Но эту мысль унесло, как бумажку с формулами на ураганном ветру. Монстр мха оказался перед ним и уже простер лапу над головой.

Леонид поднял руку и по памяти прочел заклинание. Оно было написано на обороте карты, оставленной заговорщиками. А правильному произношению обучил его Градлон. Глава Ночного Дозора заодно проделал все необходимые подготовительные манипуляции.

Размахнувшись, Леонид брызнул своей кровью, предварительно заговоренной Пресветлым, на чудовище мха. Того как будто разрезало напополам очередью из пулемета Гатлинга. Обе части повалились на каменный пол, все еще соединенные в одном месте тонкой перемычкой. Монстр дергался в агонии, передними лапами-руками пытаясь подтянуть нижнюю половину, чтобы срастись. Однако Леонид сделал еще один шаг вперед и брызнул на него кровью снова, сначала на одну, потом на другую половину.

Теперь уже наступил конец. Кровь разъедала синий мох, точно кислота.

По сути, тварь являлась рукотворным вампиром, хотя не брезговала самими вурдалаками. Но заговоренная кровь Леонида ее отравила.

Скоро от чудовища осталось всего несколько небольших частей, которые, правда, еще шевелились на полу. Тогда в дело вступили сантинель. Светлые выжгли остатки мха со своей стороны, Темные заморозили то, что оказалось ближе к ним. Один из дневных дозорных даже растоптал превратившиеся в льдинки волокна. Невозмутимый и безмолвный Инквизитор, который в пути по катакомбам шел позади всех, извлек из-за пазухи маленькую, похожую на табакерку шкатулку, кажется, серебряную. Из складок балахона он вытащил пинцет и, орудуя им, точно в физиологической лаборатории, поместил в «табакерку» несколько последних кусочков мха.

Все покинули Сумрак, и первым – Леонид.

Бернар склонился над Жаном, применяя лечебную магию. Темные приводили в сознание пострадавшего товарища. Инквизиторы занялись своим – первым, кто принял на себя удар чудовища.

– Месье, – начал один из Серых, – оставим двоих с ранеными и пройдем до конца, а потом вернемся. Угрозы больше нет.

– Правда ли? – с недоверием произнес ближайший Темный.

– Правда, – подтвердил Леонид. – Существо было одно. Оно больше не возродится.

Он подумал, что на самом деле монстр даже не был существом как таковым. Леонид вспомнил, что читал в библиотеке их научного отдела о древних големах – сумеречных фантомах, созданных из Силы, помещенной в некую мертвую материю: глину, камень или даже просто землю. Монстр, сказать по совести, и был таким големом, только в качестве оболочки его создатели использовали… хм, живой, но безмозглый материал.

Однако идти больше никуда не пришлось.

Пока судили, кому остаться с ранеными, в одном из тоннелей забрезжил свет.

Экспедиция замерла.

Леонид увидел, как взял на изготовку свою трость Бернар, словно это было ружье. Поднял руку Инквизитор-поводырь, сложив пальцы в замысловатую комбинацию. Замерцали неприятным бледным свечением взведенные заклинания дневных дозорных.

Из коридора вышагнула фигура в сером балахоне, держа факел на вытянутой руке.

Леониду на миг показалось, что это некое зеркальное отражение их собственного отряда. Сейчас он увидит и себя со стороны, и Жана с Бернаром, и всех остальных.

Этого не случилось. Вслед за Инквизитором показалась другая фигура, тоже в характерном сером одеянии. Но капюшон был откинут. Леонид узнал голову Витезслава Грубина, похожего на старую хищную птицу.

Бернар пробормотал замысловатое французское ругательство.

Из коридора вышла целая процессия. Не было заметно, чтобы ее участники побывали в каком-либо бою. Они даже не выглядели уставшими. Зато были ничуть не менее удивлены, столкнувшись с теми, кого послали им на подмогу.

– Господа, – сделал шаг вперед Грубин, – чем обязаны?

…Часы ударили полночь в кабинете Градлона.

Огонь камина шевельнулся в такт. Камин чем-то напоминал своего собрата из брюсовой лаборатории, но давал тепло. Отблески пламени танцевали на стеклянных колпаках, охраняющих от пыли заморские диковины, на бокалах в руках Пресветлого и Леонида. Танцевали они и на зеленых гранях друзы, и эта пляска вызывала у Александрова в памяти образы Эсмеральды, а за ней и всего произошедшего в соборе.

– Я с великим удовольствием поговорил бы сейчас с вашим наставником, месье Александрофф, – раздумчиво проговорил коннетабль. – Но увы…

– Он больше не отзывается, – сказал Леонид. – Не знаю, как объяснить…

– И не следует, – покачал головой Градлон. – На сегодня уже достаточно объяснений.

Всего несколько минут назад стены кабинета покинула делегация в серых балахонах.

– Но многое все же остается непонятным, – продолжил Градлон. – Светлые, освободившие мятежника, явно сильны. Таких немного в Париже, да и во всей Франции. У меня, впрочем, есть подозрения. Не хотел бы, чтобы они оправдались.

– Это сантинель, месье, – сказал Леонид. – Если они сумели втянуть в заговор Мари… мадемуазель Турнье…

При упоминании имени девушки лицо Градлона сделалось каменным. Почти как у изваяний Нотр-Дам.

– Не только ночные, – наконец произнес глава Дозора. – Я очень внимательно изучил все повреждения авто. А еще заклинания во время боя. Их природу не скроешь. Те, кто напал, владели Темной магией. В заговоре участвуют обе стороны.

– Значит, и Темным о нем известно… – констатировал Леонид и подумал, что высказал очевидное. И что его мнение вряд ли имеет вес для мага, возможно, заставшего времена строительства собора Парижской Богоматери.

– Сейчас не это важно. Все станут подозревать всех. Мы должны следить за Светлыми, кто бы мог подумать! Темные будут следить за Темными. Инквизиция станет наблюдать за всеми нами вдвойне усердно. Но официально никакого заговора не существует. И даже осужденный Бриан де Маэ находится в своем узилище…

Он поморщился, словно дала о себе знать старая рана.

– Можно ли освободить мадемуазель Турнье?

– Инквизиция смогла бы. Но никогда на это не пойдет. По крайней мере пока не будет пойман Бриан. Нам придется ждать. Самое главное, обвинений против сил Света выдвинуто не будет. Более того, у Ночного Дозора Парижа снова есть особые заслуги. Благодаря месье Брюсу и вам экспедиция в катакомбы вызволена, а чудовище уничтожено.

– Моей заслуги никакой нет. – Леонид посмотрел на друзу.

– Ваша скромность похвальна. – Градлон приподнял бокал, словно произнося тост, и вдруг переменил тему: – Вы разбираетесь в астрономии, месье Александрофф?

– Слабо, – честно признался Леонид.

– Я читаю научные журналы, – сообщил Градлон. – Но не только их. Наш отдел экспертизы просеивает все сведения, которые могут пригодиться. В том числе сенсационные домыслы из бульварных листков. Иногда это позволяет взять верный след. Порой встречается и нечто любопытное, такое, что нельзя сразу же пустить в ход. Однажды мне попалась одна преинтересная гипотеза. У нашей с вами планеты якобы может быть двойник. Только этот двойник вращается вокруг Солнца с противоположной стороны. Именно потому ту планету нельзя будет никогда увидеть. Разве что однажды люди построят снаряд для межпланетных сообщений, как в романе месье Верна. С чудовищем получилось точно так же, вы не находите? Оно само по себе и было временной ловушкой, в которую угодил отряд Грубина. Я его, увы, хорошо знаю, субъект не из приятных и сам-то по себе, да еще и Высший вампир. Вам известно, как ими становятся?

Леонид ответил отрицательно. И он предчувствовал крайне неприятное разъяснение.

– Для этого вампир должен обескровить несколько десятков человек. Подряд, за короткое время. Конечно, такое нельзя проделать без разрешения. Иначе это верная смерть от когтей своего же клана, ибо последствия падут на него. Грубин стал Высшим совершенно… легитимно. Много, очень много лицензий.

Он замолчал.

Леонид все остальное мог бы рассказать уже и сам.

Отряд Инквизиторов во главе с Высшим вампиром, у которого слегка кружится голова от остаточной мертвой энергии в катакомбах. Отряд, преследующий чудовище, которое нельзя поймать, потому что оно, как та вторая планета Земля, всегда будет с другой, противоположной стороны. Отряд, блуждающий в замкнутом времени, уверенный, что едва лишь начал свой путь, не подозревающий, что на поверхности его давным-давно хватились. Монстр мха был тем временным замком, что экспедиция должна была открыть и не могла. Словно морковь перед мордой осла, подвешенная к его же оглобле.

Лишь те, кто устроил эту ловушку, дали возможность Леониду разрушить замок и выпустить запертых из городского подвала. Вот только зачем?

– Пока вы были внизу, месье Александрофф, – произнес Градлон, кладя руку на старинный потрепанный манускрипт, лежащий перед ним на столе, точно мертвая птица под скальпелем препаратора, – я дал задание архивариусам. Они перерыли все что можно. У них для того есть свои особенные чары, каких не знаю даже я. Цеховые секреты в некотором роде. Создание големов из сумеречного мха – такого в анналах, конечно, не было. По крайней мере отыскать ничего подобного не удалось. Но вот трюк с хождением по кругу в замкнутом коридоре времени на первом слое… Нечто вроде этого знал Сен-Жермен. К сожалению, я не был знаком с ним лично. Граф был как наш монстр мха, вечно ускользал от прямой встречи.

– Вы полагаете, кто-то из его учеников?.. – Леонид не закончил вопроса.

– Сен-Жермен никогда не поддерживал Бриана де Маэ. Хотя оба Светлые, но граф не хотел менять мир… революционно. Он был сторонником постепенности, полагал, что люди меняются медленно, оттого и выбрал свою маску авантюриста-мошенника. Если у него были тайные ученики, которые смогли устроить заговор, да еще привлечь в союзники Темных… Вряд ли они стали бы освобождать Бриана. Вот это главный парадокс, которого я пока не могу разрешить.

Градлон вдруг захлопнул манускрипт. В камине треснуло полено. На друзе вспыхнул блик и погас, будто ставил точку в главе романа – из тех, что печатаются с продолжением в парижских газетах.

– Как бы там ни было, эту партию мы проиграли. Причем все – и Свет, и Тьма, и Инквизиция, – подытожил старый маг, водя подушечкой большого пальца по пульсирующей на левом виске жилке. – Что ж, будем готовы к новой. Время всегда делает свой ход первым.

Железная дверь камеры отворилась.

Темница была уютной настолько, насколько таковым вообще может быть узилище. На одной из толстых стен древнего шато висело несколько ковров и гобеленов. Здесь же стояла кушетка с тонким матрасом и постеленным чистым бельем. Рядом – низкий прикроватный столик и даже книжная этажерка. На противоположной стене имелся небольшой камин. Березовые поленья не переводились в корзине, а ароматный дым уходил куда-то далеко вверх по узкому дымоходу. Чуть в стороне от камина из стены выходил медный кран, а из крана, если отвернуть вентиль, текла вода в раковину. Узник не привык к подобным изыскам, и пленителям пришлось обучать его открывать и закрывать вентиль. Что касается отхожего места в углу, то странная белая ваза, что шумно проливала воду, поначалу и вовсе испугала пленника – тот уже порядком забыл, когда так сильно боялся в последний раз.

А еще на третьей стене камеры находилось странное окно. Между прочим, довольно большое, пропускающее в комнату много света. Только вместо цельной картины в окне отображалось происходящее в разных местах города, словно это был удивительный витраж из видов множества парижских улиц.

Узник давно уже не видел Парижа и в первый день пристально разглядывал каждый из элементов городской мозаики. Иногда там появлялось нечто совсем потрясающее. Огромные здания, загадочная высокая башня, целиком сделанная из железа. Экипажи без лошадей, извергающие пар… Какие-то невероятные ворота на площади. А еще люди в странных шляпах, похожих на перевернутые черные ведерки с полями. Можно было даже открыть форточку, но звуки, что врывались в темницу, представляли собой какофонию обрывков уличного шума из тех же самых мест, разбросанных по городу. Узник был совершенно уверен, что, вздумай он громко звать на помощь, его крик распался бы на множество осколков, и до каждой улицы, показанной в окне, долетело бы всего несколько нот.

Он знал, кто способен на подобные трюки. Когда-то наиболее способные боялись его как огня. Теперь же одна из таких стояла в дверях. И держала при этом поднос с кофе и корзинку с хрустящими булками, явно только что купленными у пекаря.

Узник привык, что ведьмы одеваются вызывающе, но этот наряд был провоцирующим сверх меры, особенно тончайшая белая блузка и узкая длинная юбка. Выпуклым женским прелестям было тесно в этом наряде, и если на утягивающие корсеты и глубокие декольте он в свое время насмотрелся, то отсутствие пышной юбки с кринолинами делало ведьму в глазах узника практически голой. Затворник высказал бы колдунье свое неодобрение, но рядом с ней с небольшим несессером в руках стоял Светлый. Он явно был главным в этой паре.

– Как вы себя чувствуете, месье де Маэ? – спросил вошедший.

– Лучше, месье Аноним, благодарю вас, – наклонил голову узник.

Все же он был слишком слаб и чаще лежал на кушетке, чем двигался. В темнице было слишком мало волшебства. На него надели несколько лекарских браслетов, которые каждый день меняли. Но силы восстанавливались очень медленно.

– Я принес вам новый амулет. – Светлый показал камею на цепочке. – Кроме того, Селин должна сделать вам инъекцию. Это поможет оздоровиться быстрее. Человеческая медицина многого достигла за время вашего заточения.

Бриану была неприятна мысль, что ведьма будет прикасаться к нему. Тем более он привык, что лекари должны быть мужчинами, хотя эта особа, как заверили его, имела университетское образование.

– Еще мы принесли свежие газеты. – Светлый передал Биану листки «Фигаро».

– Мне трудно понять… – Бриан сел на кушетке. – Словно меня не было в городе не сто, а тысячу лет. Язык вроде бы тот же. Но то, как изменились нравы… Не знаю, сумею ли к этому привыкнуть.

– Именно ради исправления теперешних нравов мы и предприняли ваше освобождение, – напомнил Светлый.

Бриан тем временем вытащил руку из роскошного халата, предоставленного ему хозяевами шато. Закатал рукав рубашки. Ведьма поставила поднос с булками и кофе на прикроватный столик, Светлый передал ей несессер.

Узник недовольно посмотрел на блестящий шприц. Он не боялся получить укол шпаги или штыка. Но когда ведьма делала инъекцию, ему всякий раз невольно мерещилась восковая кукла, в которую немилосердные сестры Темной втыкали совсем другие иглы.

Однако Бриан должен был признать, что каждый раз после того, как игла покидала его плоть, в голове наступало прояснение. Что это за снадобье такое, что нужно непременно сразу вводить в кровь? В его время, напротив, кровь старались отворить или же прикладывали пиявок, чтобы те высосали дурную.

– А книги… – Узник кивнул на этажерку, где лежали стопкой несколько томов. – Не могу понять словесность вашего века. Что месье де Бальзак, что этот русский граф Толстой… Где легкость и ясность мысли Вольтера? А что до трактатов, то с каких пор тон в философии задают немцы?

– С тех пор, как их земли помог объединить император Франции в начале столетия, – ответил Светлый, не желавший называть своего имени. – Кстати, вы его застали. Правда, к моменту Трибунала над вами он был всего лишь бригадным генералом.

– Свергнуть короля, чтобы получить императора! Пожалуй, и хорошо, что я не увидел этого.

– Теперь снова республика. А книги по истории, если хотите, мы вам тоже принесем.

– Было бы неплохо, – сказал Бриан безразличным тоном, словно это уже не имело значения.

– Осмелюсь спросить, обдумали ли вы наш вчерашний разговор?

– Мне больше ничего не остается, кроме как обдумывать…

– Для вашего же блага лучше здесь оставаться. Пока еще вы слишком слабы.

– Я мог бы стать намного сильнее, если бы вышел к людям.

– Думаю, ваш выход можно устроить в ближайшее время… если примете правильное решение.

– Правильно – это предать Свет и войти в шайку с ведьмами и кровопийцами?

Темная бросила на него презрительный взгляд. Она выглядела молодо, а с надменной гримасой была почему-то особенно хороша. Впрочем, Бриан знал, что физически молодых ведьм почти не бывает, хотя личину они могут надеть самую юную. А еще он помнил, что видел ее сестер и на баррикадах. Как ни странно, они тоже боролись за дело Света. Косвенно, ибо преследовали свои интересы.

– Месье, я могу быть свободна? – спросила ведьма у спутника.

– Идите, Селин. – Светлый подождал, когда шаги стихнут, потом сказал: – Не следует оскорблять делающих вам добро, месье де Маэ.

– Мне жаль, но моего согласия никто не спрашивал.

– Добро не бывает относительным. Как Светлый, тем более Великий, вы обязаны понимать. А что до предательства – это ложь. Ни вы, ни я не способны на такое, в противном случае Сумрак поглотит нас.

– Возможно, вы вспомните эти слова, когда осознаете весь обман, в какой загнали себя альянсом с Темными.

– Кому как не вам, Великий, знать толк в альянсах… – не удержался Аноним. – Но я все же попробую убедить вас еще раз.

Он прошел к этажерке, приподнял книгу и небрежно положил обратно.

– Вам не нравится современное искусство слова… Что же, вполне объяснимо. Я бы хотел показать вам искусство, какого вы еще никогда не видели. Оно появилось всего несколько лет назад.

Снова открылась дверь. Вошел молодой Иной, по счастью, Светлый. Он тащил странную треногу, на которой был укреплен некий артефакт. Так по крайней мере показалось Бриану. Затем вошел еще один, Темный, держа два табурета и сложенную простыню, которую повесил на стену. Юноша тем временем приделывал к своему механизму какие-то катушки с лентами. Аноним – хотя все тут были анонимы, кроме ведьмы, – пригласил Бриана сесть на табурет, занял место рядом, взмахнул рукой, и на окна упали шторы.

В наступившей темноте странное приспособление на треноге издало необычный стрекот, будто железный сверчок. Круглое стекло, укрепленное спереди, выбросило широкий луч, упавший на простыню.

И та, казалось, ожила.

Больше того, луч словно прорезал стену, открыв ход на неизвестный Бриану слой Сумрака. На этом слое время двигалось несколько быстрее, чем в привычном мире. Только почему-то там находилось очень много людей. Самых обычных мужчин и женщин в странных нарядах – хотя по костюмам своих пленителей и обрывкам картин из окна Бриан уже понял, что так нынче одевались все. Сходство с Сумраком усиливало то обстоятельство, что в сценах, показанных лучом, не было других цветов, кроме черного, белого и оттенков серого. Правда, Сумрак никогда так не мерцал.

Люди шли навстречу Бриану из широких ворот, разговаривали друг с другом, но голосов не было слышно. Потом началась совсем другая сцена. Человек в плоской шляпе поливал сад из гибкой трубы, что извивалась, как змея. Сзади подкрался мальчишка, наступил на трубу, и вода из маленького отверстия перестала течь. Когда поливальщик заглянул в отверстие, чтобы узнать, что случилось, мальчишка убрал ногу с трубы, и в лицо незадачливому садовнику ударила струя. Закончилась сцена градом тумаков сорванцу.

А в следующей огромная паровая повозка двигалась в комнату. Бриан даже слегка приподнялся, изготовившись защитить голову руками, когда полетят выбитые из стен камни.

– Не пугайтесь. – Аноним повернулся к нему. – Это всего лишь иллюзия.

На экране теперь светилось пятно. В его свете, казалось, прыгали какие-то насекомые. Тоже, надо думать, некий трюк.

– Здесь нет ни толики магии… – Узник напряженно всматривался в механизм, потом опять в светящееся пятно на стене.

Широкий луч погас. Пахло какими-то химикатами. Аноним взмахом руки поднял шторы. Калейдоскоп обрывков реальности заплясал по ту сторону стекла, как ярмарочный балаган, но впечатлял он куда меньше только что увиденного.

– Это называется «синема», – сообщил Аноним. – Модное развлечение. Нечто вроде фотографии и театра в одной упряжке.

Что такое «фотография», Бриан уже знал – ему продемонстрировали вчера.

– А та громадная машина – она существует? Я помню только повозку месье Кюньо…

– Я многократно на таких путешествовал. Она называется «локомотив» и везет цепочку вагонов.

– Мир чертовски изменился. – Де Маэ поднялся и, не удержавшись, плеснул себе вина из графина. На столике рядом с кушеткой ему любезно оставляли несколько бутылок, но до сего момента он пил умеренно.

– Вот именно, месье! – Светлый сделал знак ассистенту, и тот начал вытаскивать свой механизм из комнаты. – Похоже, теперь вы прочувствовали. Когда-то мы скрывали от людей свое могущество. Но за последний век могущество людей многократно превзошло наше. И это только начало! Коллективный человеческий разум способен на много большее, чем самый великий волшебник. И это далеко не все, что изменилось. Вы читали иностранные новости в газетах. Монархии Европы трещат по швам. Республиканская форма правления занимает все больше места. А социалисты мечтают уже о совершенно ином строе. – Собеседник надавил на «ином». – Строе, свободном от оков собственности, а значит, индивидуализма. Общественной формации, где либо совсем не будет места Тьме, либо его останется крайне мало.

– Если все идет как идет, да еще с помощью чудодейственных изобретений, то новый золотой век человечества не за горами, – пожав плечами, сказал Бриан. – К чему тогда ваши заговоры и альянсы с Темными?

– Неужели вам, Великому Бриану, которого называли Светочем Парижа, до сих пор не очевидно? Люди движутся вперед на локомотивах и машинах с бензиновыми моторами. Люди сами выбирают себе правителей. Президент Франции Лубе происходит из крестьян! А Иные продолжают жить по законам, придуманным в Средние века. Святая Инквизиция римско-католической церкви запрещена во Франции уже сто лет, но Инквизиция Иных по-прежнему в строю! Морис Французский по-прежнему следит за соблюдением Договора.

При упоминании Великого Инквизитора узника передернуло.

Собеседник не мог не заметить.

– Древний Договор безнадежно устарел. Его необходимо заключить заново. В этом, и только в этом, может быть наш альянс с Темными. Время уже решило за нас. Все решило, отбросив нас, и правых, и виноватых, в область суеверий. Но и наша старая борьба должна уступить место новой. Современные войны ведутся торговцами и промышленниками. И не на полях сражений, а в банках и цехах. Торговля и ремесло всего мира сейчас представлены в Париже, вы все это увидите, месье! Мы должны не биться насмерть с Темными, а конкурировать за человеческие умы.

– Воодушевляет, – проговорил Бриан. – Я помню весьма красноречивых. Дантон, Сен-Жюст… Где они все? Время тоже решило за них.

– Есть один нюанс, месье. Все-таки у Иных остались некоторые преимущества перед людьми. Магическое общественное устройство обладает весьма ценным качеством – простотой. Человеческие отношения сложны и многообразны, а у нас всего несколько фигур на доске. Свет, Тьма, Инквизиция. Чтобы выиграть такую партию, требуется не так много ходов. Подчас, когда складываются обстоятельства, достаточно одного красивого хода. Теперь обстоятельства сложились именно так. Можно победить в один ход. А вы нужны Свету. Как символ сопротивления и добровольной жертвы. Как Прометей, прикованный, но освобожденный.

– Один ход… – сказал Бриан. – Он у вас был в руках, этот ход. Вы его упустили, а я был еще не в себе, чтобы помешать. Друза… Зачем вы ее оставили?

– Если пропадет ценный предмет, выставку и конгресс Иных могут перенести. Нам этого не нужно. А кроме того, смарагд Брюса уже сыграл свою роль: помог вас вызволить. Не хотите же вы вернуться обратно? Тогда зачем вам горсть камешков?

– Друза теперь смысл моего существования. Моя связь с Сумраком и с изначальными Силами. Большего мне вам не объяснить.

– И все же – что вы мне скажете сегодня?

– Я задам вам тот же вопрос, который задал вчера. От этого вопроса будет зависеть мое решение. Вы можете принести мне кристаллы?

– Пока нет, Великий. Они надежно охраняются. Но совсем скоро…

– Не продолжайте. Я так и думал. Позвольте, я кое-что покажу вам. Я почти лишен сил, но не разума и опыта.

Бриан вытащил из-под халата странный на первый взгляд предмет: несколько сложенных друг с другом бумажных кругов разного диаметра.

– Вещь, с помощью которой вы перенесли нас из Нотр-Дам, называется, если не ошибаюсь, Минойской Сферой?

– Именно, – ответил Аноним.

– Не буду спрашивать, как она к вам попала. Я не смог бы изготовить подобную. Но принцип ее мне известен. Перед вами – что-то вроде логической машины Раймундуса Луллия.

Бриан положил круги на ладонь и стал поворачивать их, словно переводил стрелки на часах.

– Я сделал эту вещь из газет и книг, которые вы мне доставляли. Ножниц и клея у меня нет, но такую безделицу мои волшебные силы вполне позволяют. А ваши следящие чары не сумели отыскать тут ничего опасного. В общем-то они и правы…

Бриан вытянул руку перед собой. Его собеседник приподнялся с табурета, увидел, что символы на бумажных кругах выстроились в определенном порядке, и быстро взглянул на самодельный артефакт через Сумрак.

– Месье, в вашем изделии недостаточно магии, если вы собирались открыть портал, – холодно сказал Светлый, опускаясь обратно и скрещивая руки на груди.

– Не собирался, – ответил Бриан. – Однако магии здесь вполне достаточно, чтобы меня отыскать.

Аноним ничего предпринять не успел.

С хлопком, точно открыли бутылку игристого, в воздухе открылся проход.

Оттуда выскочил неизвестный. Лицо скрывала темная повязка, как у ночных грабителей-апашей, а голову – платок, словно у морских разбойников. Вслед за ним в портале показался другой силуэт.

Тот, кого узник именовал Анонимом, был относительно молод по меркам Иных. Он пропустил момент открытия портала, но очутился на ногах уже в тот миг, когда первый участник вторжения ступил на каменный пол Бриановой тюрьмы. Выброшенная вперед рука немедленно вырастила «белый меч»; очертаниями тот более напоминал шпагу.

Сверкающее лезвие чистого Света скрестилось с таким же, выпущенным из руки человека в маске. Аноним, хотя и был прекрасным фехтовальщиком, еще никогда, кроме как на учебных поединках, не вступал в бой с другими Светлыми.

В следующий миг в схватку ввязался новый участник – второй пришелец из сумеречного коридора появился не с пустыми руками, а сразу с двумя «белыми мечами». Мечом, правда, можно было назвать только один – второй длиной был с короткий кинжал.

Аноним видел подобное, но очень давно. Фехтование одновременно рапирой и кинжалом ушло в прошлое, а Иные перешли на все более дальние способы поражения противников. Так же как и люди, отдавшие предпочтение сначала пистолям, затем револьверам. Пожалуй, только Инквизиторы с их любовью к седой архаике еще практиковали такие приемы ближнего боя.

Однако нашлись и среди Светлых ревнители традиций.

Первый из нападающих также вырастил из левой ладони еще одно, короткое лезвие Света. Имея теперь преимущество в четыре клинка против одного, незнакомцы в масках подавили сопротивление за пару секунд. Аноним оказался прижатым к стене и лишенным способности двигаться, ибо у его горла и запястий находились грани более острые, чем у любого материального оружия.

Свет не причинит вреда своему хранителю – но только если бы в нем не было ни капли Тьмы. Своя тень есть даже у Пресветлого. Про отступника, вступившего в сговор с ведьмами и другими порождениями ночи, и говорить нечего. Белые Лезвия жгли его, но не физически. Все сделки с собой, на какие он шел, теперь кололи его сильнее, чем любые иглы палачей, и Светлый опасно приблизился к грани, за которой оставался только добровольный уход в вечный Сумрак.

В стене внезапно открылся потайной ход. Выпрыгнувший оттуда вампир двигался куда быстрее Светлых. Отступивший во время схватки в дальний угол Бриан был слишком слаб, чтобы его остановить. Но из портала ударил еще один «белый меч» и разрезал вампира напополам. Останки сгорели, не достигнув пола.

– Месье не будет вмешиваться и останется в живых, – сказал побежденному Анониму первый из нападавших. – Но то, что вы связались с ламией…

Он покачал головой. Маска открывала только полоску незащищенной кожи на его лице, и Аноним заметил, что она необычайно бледная. Словно пришелец сам много лет провел в тюрьме.

– Они раскаялись, ищут средства, чтобы избавиться от проклятия…

Аноним нахмурился и смолк. Нет, он не станет оправдываться перед нападавшими и объяснять, почему кровопийцы и Темные колдуньи примкнули к Светлым заговорщикам.

К ним подошел Бриан.

– Прощайте, месье, – сказал бывший узник, глядя в глаза Анониму. – Не желаю вам удачи, но… благодарен.

Он скрылся в сумеречном коридоре вместе с убийцей вампира. Мягко, словно маги-перевертыши в зверином облике, отступили туда же двое фехтовальщиков.

Портал уже закрывался, когда в камеру ворвалась подмога.

– Хитрый лис… – произнес Аноним.

– Как все это понимать? – спросил молодой Темный маг.

– Так, что не стоит плакать по убежавшему молоку, – сказал пришедший с ним Светлый, глядя на пепел, оставшийся от вампира.

Несколько хлопьев продолжали кружить в воздухе, падая на раскрытую книгу и на «Фигаро».

Будь это хлопья от поленьев, стоило бы опасаться, что бумага загорится. Но пепел тех, кого называли когда-то ламиями, ничего не способен воспламенить.

– Объяснитесь!

– Старик бесполезен. – Аноним наконец-то отделился от стены. – Ему нужны камни и ничего больше. Он даже слушать не захотел о реликвиях Мерлина.

– Мы должны выследить их всех. Я принесу свой кристалл.

– Не нужно! Где бы он ни был со своими пещерными людьми, они сами должны теперь скрываться от Инквизиции. А Бриан пока еще не вошел в силу и не войдет в нее долго. Мы успеем.

– «Магический вестник» написал, сегодня огласят особое распоряжение Европейского Бюро.

– Значит, момент близок. Идемте, господа!

Небольшой поток воздуха от захлопнутой двери поднял и заставил сделать прощальный круг несколько последних хлопьев вампирского пепла. В окне менялась разноцветная мозаика парижских улиц. Особенно многолюдно было у башни Эйфеля и у входных ворот на выставку на площади Согласия.

Леонид снимал.

Ввиду особой услуги, оказанной Дозорам, коннетабль велел немедленно выписать ему средства на покупку нового киноаппарата. Русский дозорный не мог нарадоваться на блестящий «Патэ».

Во дворце Трокадеро их работало трое. У Ночного и Дневного Дозоров Парижа оказались свои синематографисты, Светлый Жюльен и Темный Альбер. Эти двое относились друг к другу даже как-то по-приятельски. Еще были сотрудники национальных Дозоров, на которых наложили обязанность фотокорреспонденции. Особенно выделялся рослый Смит из английского Дневного. Он часто фотографировал тамошнего главу делегации Артура на фоне различных экспонатов.

Вообще английские дозорные были словно на особом положении. Конечно, и Британия занимала вовсе не маленькое место на выставке, она участвовала в пятнадцати отделах, как и Россия. Но англичане все же привезли несколько вещей, принадлежащих самому Мерлину, величайшему магу всех времен. Деликатность ситуации заключалась в том, что Великий Мерлин успел побывать и Светлым, и Темным. Леонид узнал, что начинал волшебник на стороне Света, но однажды из политических соображений пошел на злодеяние. Это переместило его на сторону Тьмы. Так что вещи Мерлина на выставку доставили оба Дозора – и Ночной, и Дневной. Перерождение мага состоялось до Великого Договора, когда еще Иные не следили друг за другом, а враждовали от случая к случаю. Потому ни один из Дозоров не мог претендовать на все наследство Мерлина: каждый владел тем, что успел найти.

Злые языки поговаривали, что часть обеих экспозиций – подделки с фальшивой аурой. Но никто не мог сказать, что же именно здесь поддельное: легендарный посох, нож, малый котел или пряжка от плаща.

Мерлиновская экспозиция Темных, нужно заметить, все же выглядела богаче и привлекала больше зрителей. Собственно, настоящих магических вещей там было немного. Главная из них – небольшой обруч всего с парочкой полудрагоценных камушков, некогда надеваемый на голову. Причем у этой своеобразной короны даже не было никакой таблички, но как-то сам собой разнесся слух, что это главная реликвия Мерлина, известная как Венец Всего. Говорили, она непостижимым образом связывает самый глубокий Сумрак с человеческим миром, едва ли не позволяет общаться с мертвыми. Но официальный комиссариат лондонского Дневного Дозора на этот счет хранил молчание. Про друзу Сен-Жермена, выставленную на всеобщее обозрение, слухов не ходило – при том, что табличка наличествовала. Только Ночной Дозор Парижа также предпочитал излишне не распространяться о ее природе.

Но все же экспозиция англичан брала за живое не столько реликвиями, сколько декорациями. Там в изобилии выставлялись подлинные предметы мерлиновской эпохи, заботливо сохраненные в подвалах с помощью издавна знакомого тамошним друидам, а ныне доработанного заклятия остановки времени, названного «заморозкой». Британцы даже построили небольшой макет парусника, на который Мерлин поместил угрожающих короне младенцев, прежде чем направить его на скалы. Так Великий стал царем Иродом среди Иных, что и привело его во Тьму. Более всего посетители, что Светлые, что Темные, задерживались именно у этого кораблика.

Перед ним меркли даже экспонаты Инквизиции. А ведь Серые тоже проявили смелость воображения. Они построили в натуральную величину макет самой страшной кары Инквизиции – Саркофага Времен и выставили его в разрезе. Любой желающий мог зайти, потрогать стены и ужаснуться двум восковым фигурам. Заросший бородой до пола безумный Иной-преступник, в разодранной одежде, с ногтями столь длинными, что каждый завился в спираль, – его вид напомнил Леониду мертвецов из «Страшной мести» Гоголя. А напротив пленника – безучастный Инквизитор, пошедший вместе со своей жертвой в добровольное заключение до скончания времен и напоминающий восточного божка. Он даже сидел на полу, скрестив ноги, как любят в Азии, и сложив пальцы в хитроумные мудры, очевидно, намереваясь вечно пребывать в созерцании каких-то внутренних материй.

Концертный зал дворца Трокадеро был выделен под торжественные заседания и прочие мероприятия подобного рода. Леонид уже отснял открытие выставки. Он вообще многое успел захватить в объектив за минувшие две недели. Его задачей было запечатлеть события, главным образом – через Сумрак. Леонид даже испросил разрешения лично у Пресветлого коннетабля Парижа, поднялся со своей камерой на галерею Нотр-Дам и произвел съемку горгулий и химер. В первую очередь, разумеется, снял ту, что долгое время была пристанищем Бриана де Маэ, а теперь заключила в себе Мари.

Мари… Леониду подчас становилось совестно за свою кипучую деятельность на благо Дозоров. Как может он думать о другом, как смеет ощущать себя почти счастливым, когда она томится в своем неправдоподобном, чудовищном узилище?! Он пытался объяснить самому себе, что виной подобному легкомыслию не только постоянная занятость обязанностями дозорного кинематографиста, но и слишком уж кратковременное знакомство с мадемуазель Турнье. Разве может возникнуть что-то немимолетное за пару дней? И тут перед внутренним взором вставал Бюсси из романа господина Дюма – да, Леонид, помня мечтательное выражение на прелестном личике Мари, даже приобрел «La dame de Monsoreau» в парижском магазинчике «Галиньяни» и успел прочесть несколько глав. И прочитанного оказалось достаточно, чтобы понять, чем этот герой смог пленить молодую современную парижанку. Бюсси хватило одного взгляда, чтобы полюбить незнакомку, а потом искать ее, и завоевывать расположение, и рисковать жизнью, добиваясь справедливости и спасая возлюбленную ото всех невзгод. А Леонид вместо этого созерцает Париж через окуляр.

Может быть, он просто охладел к Мари и сам того не понимает? Охладел потому, что она оказалась в числе заговорщиков? Оказалась недостойной светлого чувства? Такие мысли казались и вовсе уж малодушными, однако ничего с собой поделать он не мог. Д’Амбуаз и де Маэ совершили куда более серьезные проступки, а какое впечатление на Александрова произвело тем не менее их наказание, когда он впервые услышал от Мари их истории! Ведь он же хотел просить коннетабля, просить Инквизиторов через Якова Вилимовича о снисхождении к преступникам-Светлым! Почему же ничего не предпринимает сейчас? Отчего не добивается освобождения Мари? Почему, кроме двухнедельной давности беседы в кабинете парижского Пресветлого, ни разу ни с кем об этом даже не заговорил? Оттого что ставит долг выше чувств? Или оттого что совсем не Бюсси? Или единственное, на что он вообще способен, – это всего лишь съемки химер в Сумраке?..

Так или иначе, ничего сверхъестественного на пленке не отобразилось. Химеры выглядели более ветхими, словно источенными временем. Да, в них просматривалась слабенькая аура. Что-либо другое рассмотреть на экране было невозможно.

Зато после проявки лент с торжественного заседания под председательством обоих коннетаблей и Великого Инквизитора Франции выяснилось много любопытного. Особенно если сравнить с лентой, сделанной в человеческом измерении, чем неизменно занимался Жюльен. Сумеречная картина представляла собой живую иллюстрацию к поэме Данте Алигьери.

Иные собрались со всего света, и многие из них были уже сильно в годах. Хотя выглядели они, как правило, людьми средних лет, а дамы молодились и того больше, в Сумраке этого спрятать было нельзя. Но главное, Сумрак демонстрировал не столько внешнее, сколько внутреннее. Поэтому на пленке Леонида можно было видеть, как в зале редкие ангельски красивые фигуры соседствуют с живыми мертвецами-вампирами, демонами, змеелюдьми и другими созданиями, казалось, рожденными помутившимся разумом морфиниста или большого поклонника абсента.

Сейчас на трибуне выступал сам Морис. Как ни странно, он выглядел почти одинаково что в мире земном, что в Сумраке, только там походил на собственное скульптурное изваяние. Кожа, волосы, глаза приобретали мраморный оттенок, и Инквизитор превращался будто в искусно сработанную движущуюся статую. Сумеречный облик многих Серых выдавал сторону, принятую в прошлом. Нечеловеческая красота или демоническое уродство были красноречивее, чем сполохи ауры. Но некоторые Инквизиторы ухитрялись и тут оставлять лишь неопределенные догадки. Дункель и Морис были как раз из таких.

– …Великие деяния людей должны найти отражение в деяниях Иных. Мы не относим себя к роду человеческому, но мы соседствуем с ним. Мы берем и отдаем – и стараемся, чтобы и того и другого приходилось поровну. Соблюдение Великого Договора есть великая миссия Инквизиции…

– Прямо как поп с амвона вещает, – сказал кто-то по-русски прямо над ухом у Леонида. Отвыкший за это время от родной речи Александров вздрогнул.

Не прекращая съемки, он повернул голову. Рядом стоял, улыбаясь, Семен Павлович Колобов.

– Здравия желаю, Леонид Сергеич! – сказал он. – Наслышан про ваши с Яковом Вилимычем успехи.

– А как вы… – начал было Леонид, но русский сантинель… то есть, конечно, дозорный, его перехватил:

– Не поездом, нет. Через портал. Тут и Петр Афанасьич, и Борис Игнатьич. Событие-то, говорят, эпохальное. Вот всех и вызвали. Срочной телеграммой.

Леонид внезапно испытал такое облегчение, будто две недели таскал на себе пару цирковых пудовых гирь, а теперь вдруг сбросил их на землю. Он и не подозревал, что так сильно напряжен, пока подле него не возник вот этот кряжистый и простоватый на вид служащий московского Ночного Дозора. Проще говоря, родной человек в чужом краю! Иной, которому можно довериться, с кем можно поделиться страхами, переживаниями и тяготами.

– Ох, Семен Павлович, как же вы вовремя! Как я вам рад! – продолжая крутить рукоять привода, жарко зашептал он. – Мне бы поговорить с вами, совета спросить! И с Петром Афанасьевичем, по всему, тоже придется! А лучше бы и с Борисом Игнатьевичем – он-то, верно, сам в этом заинтересован будет, потому как спрашивал!

Подивившись на экспрессивное начало, Семен снова заулыбался и собрался было отпустить на сей счет шутку, да вдруг по глазам молодого дозорного понял: разговор предстоит такой, что шуточки неуместны. Мигом посерьезнев, он на правах старшего товарища положил Александрову на плечо широкую ладонь:

– Вижу, дело важное и не терпящее отлагательства?

Леонид задумался, как бы лучше сформулировать. Скажешь, что вопрос надобно решать незамедлительно, так боевой маг потом, пожалуй, еще и рассердится. В том, что дело важное, Леонид не сомневался, но срочности, чего греха таить, никакой не было. Какая уж тут срочность, коли две недели минуло…

Семен оказался настолько проницателен, что без труда прочитал на лице Александрова все его сомнения и сам пришел на выручку:

– Вот что, Леонид Сергеич: я вижу, инквизиторская прелюдия затянулась, а стало быть, несколькими минутами мы с тобой располагаем. Давай-ка отойдем в сторонку. Я тут неподалеку, в павильоне Русских Окраин, одно чудесное местечко приметил. Выпьем чаю, поговорим…

– Я не могу! – испугался кинематографист. – Я съемку веду! Прерываться никак нельзя!

– Мне это известно. – Семен, прищурившись, посмотрел на новенький «Патэ». – Скорость, с какой ты вертишь свое хитрое приспособление, я, положим, приметил. Надолго ли пленки хватит – вот вопрос!

Леня прикинул и решил, что несколько минут до замены бобины у него и впрямь есть. Если, конечно, найти того, кто сумеет равномерно крутить ручку аппарата. Жюльена, что ли, попросить? Он ведь тоже кинематографист, пусть и на обычную пленку снимает. Но тут Семен Павлович произвел указательным пальцем вращательное движение, и Александров вдруг почувствовал, что его ладонь больше не прикладывает вообще никаких усилий. Механизм работал без участия человека! Леонид взглянул сквозь Сумрак, и на миг из Мира Теней проступила престранная картинка: будто бы к ручке аппарата привязана веревочка, за которую тянет летающая по кругу радужная птаха. Вот еще новости!

– Ты только не обижайся и не ревнуй, Леонид Сергеич! – проговорил Семен, набрасывая на аппарат охранную сферу и жестом предлагая Александрову пройти к выходу. – Я сейчас магию использовал вовсе не для того, чтобы как-то ущемить тебя. Ручка, которая сама крутится, – это что! Рано или поздно к этому придет, ты ведь наверняка уже задумывался. Электричество теперь такие чудеса творит, что привести в движение пленку в аппарате сможет и подавно. Да хоть пружиной, как в часах! Но кинематографисты по-прежнему будут нужны, так что ревновать сейчас нет резону. Ну подумай: разве электричество сообразит, куда нужно направить твой аппарат, что именно снимать? Разве само проявит и склеит пленку? Вот то-то и оно, что нет! Так что не переживай, Леонид Сергеич, ценность твоей работы ничуть не снизилась от того, что сейчас ты не самолично у аппарата стоишь.

Александров не представлял, подмешивал ли московский дозорный к своим словам какие-нибудь успокаивающие флюиды, однако чувствовал он себя с каждым шагом спокойнее и увереннее. А может, тут еще и эффект родной речи свою роль сыграл. Так, слушая беззаботную болтовню Колобова, он и сам не заметил, как оказался под вывеской «Императорское Русское Общество акклиматизации животных и растений. Измайловская Опытная пасека». А еще через минуту они оба сидели за небольшим аккуратным столиком, перед ними стояли крохотные блюдца с разными сортами меда, а их лица щедро обдавал душистый пар из чайных чашек тонкого фарфора.

– Я, признаться, очень чай с медом люблю! – доверительно сообщил Семен Павлович. – Наверное, ежели кому рассказать, это будет анекдот: попасть из Москвы в Париж, чтобы тут, во французской стороне, расейского меда поесть! Но что поделаешь? Я царев пчельник в Проснянском саду издавна уважаю, даром что он теперь опытной пасекой зовется. – Семен попробовал мед из ближайшего к нему блюдечка, крякнул и расплылся в довольной улыбке. – Эдак, глядишь, за такой отменный продукт медаль получат на выставке-то! А то и гранд-прикс какой-нибудь. Ты, Леонид Сергеич, пей чай-то! Пей да излагай, что у тебя стряслось.

И Александров, всю короткую дорогу от Трокадеро до павильона собиравшийся с мыслями, теперь разом выложил старшему товарищу все: и про химер Нотр-Дам, и про Мари, и про заговор, и про схватку в галерее на колокольне, и про то, что уже две недели нет никакой весточки от его наставника… Если бы молодому дозорному кто-то намекнул, что столько событий можно уложить в трехминутный рассказ, он бы в жизни не поверил. Не поверил бы – тем не менее сам же и воплотил.

Семен слушал внимательно, хмурился, поглядывал по сторонам, усердно дул на чай, аккуратно пробовал разные сорта меда – и молчал. Затем, когда Леонид закончил свою историю и как раз задумался, не следует ли добавить каких-то подробностей, Колобов поднял руку ладонью вперед, призывая остановиться.

– Вот что я думаю, Леонид Сергеич, друг ты мой сердечный: покамест следует тебе обождать. Послушай совета, не привлекай до поры к этому делу ни Гэссара, ни Пресветлого. Им, положим, и впрямь будет любопытно узнать про все, что ты мне тут поведал, вот только помочь вряд ли смогут, да и другим они, по всему, после сегодняшних заявлений заняты будут. Не просто же так всех срочными телеграммами сюда вызвали?

Разочарованный ответом Александров нахохлился. Мыслимо ли?! Свои помочь не хотят!

– Ты только не обижайся, Леонид Сергеич, а коли уже обиделся, то перестань и послушай вот что: ежели ты сам верно ситуацию оценил да мне все правильно и без утайки рассказал, в скором времени заговорщики вновь себя проявят. Не для того они рисковали, не для того девицу в каменное идолище заключали, чтобы де Маэ воздухом свободы подышал.

– Почему вы так в этом уверены? – все еще досадуя, спросил Леонид.

– Сам посуди, друг сердечный! Как бы ни куролесил этот ихний Бриан в прошлом, а все ж таки он Светлый. Каково будет Светлому свободой наслаждаться, коли известно, за чей счет он землю топчет? Да он, чего доброго, развоплотится, о занявшей его место девице думая. Не-ет, Леонид Сергеич, его не просто так вызволили, а ради какой-то цели. Ради такой цели, которая все жертвы разом перекрывает! И предательство, и сговор Светлых с Темными в том числе. Стало быть, надобно дождаться, когда бывший узник свое предназначение выполнять начнет.

– Дождаться! – махнул рукой Леонид. – А коли вы к тому моменту обратно в Москву вернетесь?! Что я один против них? С подручными Бриана даже Яков Вилимыч не совладал!

– А кто сказал, что один? – хитро прищурился Семен. – Инквизиция, поди, того же ждет, да и здешний Пресветлый грандмастер тоже. Тебе только улучить момент нужно, чтобы в правильном месте вовремя оказаться.

– Только где оно, то место? – совсем поскучнел Александров. – Бриана давно уже могли в какой-нибудь Марсель увезти. Или в Неаполь.

– Да ты шуткуешь, что ли, Леонид Сергеич? – изумленно вздернул брови московский дозорный и широким жестом обвел открывающийся от их столика вид на выставочные павильоны. – Вот это оно и есть, то самое место! Недаром они все это именно сейчас затеяли, когда тут народу тьмы, и тьмы, и тьмы… – Он помолчал в задумчивости, а затем усмехнулся по-доброму: – А хороша, видать, мамзель, а? Такие страсти в тебе по ней бушуют!

– Я просто должен ее спасти!

– Ну-ну, не тушуйся! Должен – значит должен. Бог даст, выручишь ты свою парижаночку… А теперича, Леонид Сергеич, надо бы нам поторопиться обратно. Чую, время важных сообщений подходит.

Александров спохватился, вскочил: съемка же! А ну как пленка уже закончилась, и он самое главное заснять не успеет? Оставив далеко позади Семена Павловича, он во всю прыть припустил ко дворцу.

…Морис де Робино в это время, как оказалось, заканчивал свой велеречивый монолог.

– Мадам и месье, передаю слово хранителю нематериальных свидетельств. Дон Рауль, прошу!

На трибуне возникла еще одна фигура в сером балахоне. Инквизитор откинул капюшон. У него были высокий лоб, внимательные глаза, роскошные усы и эспаньолка. Но Леонид смотрел в окуляр камеры и увидел нечто намного более любопытное. Правая рука Инквизитора как будто была сделана из стали. Сначала даже могло показаться, что дон Рауль носит железную перчатку.

Но ни одна перчатка не была столь совершенна.

– Сеньоры, сеньориты, мое почтение, – начал испанец. – Меня представили вам как хранителя нематериальных свидетельств. Когда я заступал на службу, должность моя именовалась иначе и более просто – хранитель легенд. В моем ведении все хорошо забытое старое из мира Иных. То, что полустерто в древних манускриптах, и то, что передавалось изустно. Истинные происшествия и самые дикие небылицы.

Дон Рауль взмахнул рукой. Перед ним в воздухе появился полупрозрачный свиток со светящимися письменами.

– Сеньоры, вот образ, сделанный с оригинала Великого Договора. Все знают его наизусть и знают, сколько существует приложений.

Он взмахнул рукой еще раз: список исчез, зато рядом на полу появилась и начала расти стопка фолиантов, почти достигнув плеча невысокого испанца. Стопка тоже была полупрозрачной.

– Далеко не все из них применяются ныне. Многое отменено решениями Инквизиции в присутствии и при согласии обоих Дозоров. И все мы знаем правило: если пункт Договора или соглашение продолжают действовать, оно должно быть исполнено. Только после этого оно может быть отменено. Если человеческий преступник вдруг обнаружил себя ранее никому не известным Иным, то приговор человеческого суда подлежит исполнению в любом случае. Даже если это гильотина или гаррота. И даже если приговор несправедлив…

По залу пронесся шепот. Морис Французский выступал на языке галлов, а дон Рауль изъяснялся на принятой среди Инквизиторов латыни. Тем не менее говорил он через Сумрак, и все собравшиеся, включая магов Востока, шаманов Африки и жрецов Экуадора, его прекрасно понимали.

– Для чего я об этом рассказываю, сеньоры? Нам удалось найти еще одно забытое соглашение, которое давно пора отменить.

Рауль простер железную руку над стопкой призрачных книг. Исчезли все до единой, кроме самой первой, что даже в иллюзорном образе выглядела ветхой и разве что не покрытой синим мхом. Книга послушно взлетела вверх, опустилась на стальную ладонь и раскрылась сама собой. Кажется, было слышно, как зашелестели перелистываемые страницы, хотя это, конечно же, был обман слуха.

Здоровую руку испанец сунул за пазуху балахона, извлек совершенно неуместные круглые очки в тонкой серебристой оправе, водрузил их на горбатый нос и принялся зачитывать:

– В год создания Инквизиции решено… Дабы ценность, непреложность и неизбежность Великого Договора не оспаривались в веках… Один раз в пятьсот лет всего на один день в одном месте известного мира Великий Договор потеряет силу… Время и место сего да будет провозглашено собранием Великих Инквизиторов и услышано силами Тьмы и Света…

Рауль неторопливо снял очки и убрал за пазуху.

– Обычай ни разу не применялся, сеньоры. Заверяю это как хранитель нематериальных свидетельств Европейского Бюро Инквизиции. Мне больше нечего заявить. Слово переходит к председателю собрания сеньору Морису.

Испанец накинул капюшон. Полупрозрачная книга в его руке исчезла, а сам верховный архивариус, сделав шаг назад, мгновенно слился с общей массой безликих фигур в серых балахонах.

– Господа Иные! – На трибуне вновь оказался Морис. – Означенное соглашение Инквизиция признает устаревшим. Великий Договор нерушим, и отменить его может только само время. Но вначале мы должны исполнить это архаичное предписание согласно обычаю. День тридцатого апреля от полуночи до полуночи, дабы не ущемлять интересов сил Света и Тьмы, объявляется Днем без Договора. Великий Договор теряет силу на двадцать четыре часа только в Париже и только в границах Всемирной торгово-промышленной выставки. Инквизиция складывает полномочия и обеспечивает лишь безопасность экспонентов. Дозоры в течение указанных суток не могут предъявлять никаких претензий, связанных с нарушением Договора. При этом все решения и приговоры, вынесенные до указанного срока, остаются в силе и подлежат исполнению. Отбывающие наказание останутся в заключении, каким бы оно ни было. Лишенные права на применение магии не обретут его вновь. Преступления против Договора, совершенные от полуночи тридцатого апреля до полуночи первого мая, не считаются таковыми. Каждый Иной да поступает в это время, сообразуясь со своими разумом и совестью. Ровно в полночь на первое мая Договор снова обретает силу. Dixi[10].

В зале повисла тишина. Великий Инквизитор замер. Раздались вспышки магния: Мориса фотографировали уже привычным человеческим способом. Корреспонденты «Магического вестника» строчили, пользуясь заклинаниями скорописи.

Выдержав паузу, Морис поклонился и сошел с трибуны. Там немедленно оказался другой субъект в балахоне. Леонид не помнил, видел его ранее или нет: Инквизиторы, кроме Старших, умели выглядеть совершенно безликими, тем более в одинаковых нарядах.

– Мадам и месье, циркуляр Инквизиции со всеми подробностями будет предоставлен каждому из присутствующих. Главы Дозоров приглашаются на закрытое совещание особой коллегии Инквизиции, которая состоится сегодня. Благодарим за внимание. Время решит за нас!

Присутствующие, еще не получив циркуляра, зажужжали, как потревоженные осы.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – по-русски сказал над ухом у Леонида Семен Павлович.

Просторный холл особняка парижского Ночного вместил почти всех сантинель, кроме тех, кто сейчас нес службу на улицах. Вопреки названиям Дозоры работали всегда, и днем, и ночью, независимо от принадлежности к одной из Сил.

Леонид собирался запечатлеть на камеру и это совещание, но Градлон только покачал головой.

– У меня была встреча с Претемным коннетаблем, – начал Пресветлый. – Решение Инквизиции их, мягко говоря, обеспокоило. Не меньше, чем нас. Но, к счастью, на особой коллегии нам дали разъяснения. Дозоры теряют свои полномочия на двадцать четыре часа. Контроль над городом сохраняется. Нам не подвластна только площадь всей выставки. На земле, в небесах, под землей и на воде. Однако есть и кое-что обнадеживающее. Соблюдать Договор не запрещено. Можно всего лишь не соблюдать. Кроме того, не запрещаются частные соглашения между сторонами. Именно такое соглашение мы заключили с Темными только что. В день, указанный Инквизицией, Темные не будут следить за Светлыми, а Светлые за Темными. Каждая сторона будет следить только за своими приверженцами. Дневной Дозор и Ночной Дозор издадут специальный меморандум. Свету и Тьме будет предписано воздержаться от входа в Сумрак и вообще от применения магии…

Градлон замолчал, видимо, ожидая отклика.

– Позвольте! – сказал Фюмэ. – А разве это законно? Согласно циркуляру Бюро, в этот день Дозоры складывают полномочия на выставке. Мы не можем привлечь к суду никого, потому что нет Договора – нет преступления.

– Незаконно, – кивнул Градлон. – Но циркуляр гласит: приговоры и решения, вынесенные до Дня без Договора, остаются в силе. Каждый Светлый Иной, находящийся в Париже, обязан будет присоединиться к нашей временной конвенции и получить специальную печать. Это случится до Дня без Договора.

– А если месье не пожелает? – раздался голос из зала.

– Тогда Дозоры обладают властью выслать его из города до означенного срока. – Градлон сказал так, будто ударил судейским молотком.

– Все же это крайне уязвимо, – с сомнением в голосе произнес Фюмэ. – Иных сейчас в Париже слишком много. Наша часть экспозиции, собственно, для того и устроена, чтобы их прибыло как можно больше. Вряд ли мы сможем уследить за всеми. Вернее, нам, Светлым, это будет сделать хотя и нелегко, но возможно. По крайней мере в теории. А вот Темным… Сомнительно, месье. С их численным превосходством. Только если они позволят нам временно спровадить из города всех низших – от колдуньи до беспризорного волчонка. Но они ни за что на это не пойдут.

– Пардон, месье, – высказался с места полненький господин в клетчатом костюме, державший в руках котелок-дерби. Говорил он с акцентом, и Леонид узнал мистера Джаксона из английской делегации. – Разрешите мне, прайм… Я, конечно, обеими руками проголосую за эту конвенцию, подпишусь, получу печать. Одним словом, все, что захотите. Но мне непонятен такой страх перед этим злополучным днем. Наш английский Дозор не так боится ночи накануне Дня Всех Святых, как здесь – кануна Вальпургиевой… Договора не будет всего лишь на нескольких квадратных милях. Никто не устроит конец света! Никому это не нужно, ни нам, ни Темным, ни Инквизиции. Да, может быть, вампир исхитрится выпить крови без лицензии. Но ведь и Светлые смогут упокоить его безо всякого суда и следствия. Вот увидите, Темные просто затаятся.

– Такое возможно, месье Жаксон, – признал Градлон. – Но риск слишком велик. Дело вовсе не в том, что могут или не могут Темные. Инквизиция неспроста вытащила из своих архивов тот заплесневелый документ, о котором не вспоминали веками. Она хочет напомнить, кто главный. Поэтому, как ни странно, именно Инквизиторы более всех заинтересованы в том, чтобы нечто все же случилось. Мы – блюстители Договора, а они следят за блюстителями. И они хотят доказать, что Иные не могут без надзора. Парижские сантинель знают, что я принадлежу к противникам гильотины. Как покойный месье Гюго, с которым имел честь вести знакомство… Но смертную казнь не торопятся отменять. Полагают, что преступность резко вырастет, что людям нужен страх. Точно так же думают Инквизиторы. Ужас – их символ, их божество. Они хотят, чтобы Иные ужаснулись беззаконию. Я же считаю, и надеюсь, все присутствующие разделяют мое мнение, – Иные давно не живут в пещерах. Мы умеем распоряжаться своей жизнью без страха, но с полным сознанием ответственности. Иные – это цивилизация, как и люди.

Он сделал паузу, как стратег перед войском.

– Моя верить Светлый вождь… – раздался еще один голос.

Все невольно обернулись. Говорил чернокожий, одетый в безукоризненный европейский костюм. Лишь диковинная форма трости и браслеты на обеих руках, если не считать, конечно, цвета и черт лица, выдавали приезжего. Откуда он, из Сенегала или из Трансвааля, Леонид не мог определить. Так же как и ранг.

– И моя знать, как много зверей между Темные. С белая или черная кожа. Люди-гиены, люди-леопарды, люди-крокодилы. А еще шаманы. Они не цивилизация. Они опасно!

Его улыбка напоминала белоснежные клавиши рояля, над которыми подняли блестящую черным лаком крышку.

– На этот счет, уважаемый, у нас есть средство, – ответил Пресветлый. – Месье Леруа, прошу!

Он сделал жест, похожий на тот, каким сегодня Морис приглашал на трибуну испанца с железной рукой.

С места поднялся господин с бородкой и подкрученными усами, чем-то даже похожий на сеньора Рауля, только выглядевший несколько моложе. Впрочем, у Иных, как убедился Леонид, внешний возраст не играл никакой роли.

– Для наших гостей: месье Леруа – руководитель нашего научного отдела, – отрекомендовал Градлон.

– Прошу, называйте меня Огюст. – Французский коллега Вихрева поклонился собравшимся. – Мадам, месье, то, что я собираюсь вам продемонстрировать, до недавнего времени держалось в секрете. Хотя мы полагаем, данный эффект независимо от нас изучен исследовательскими отделами Дневного Дозора, не говоря уже об Инквизиции. И все же я прошу дать клятву Светом, что вы не расскажете о том, что здесь видели, до Дня без Договора. И не расскажете до специального разрешения парижского Ночного Дозора, если это средство не будет пущено в ход.

Градлон стал рядом. Собравшиеся поднялись. Вытянулись вперед руки. Сполох Света возник на мгновение и над ладонью Леонида. Ему прежде еще не приходилось прибегать к подобному.

– Теперь мне потребуется помощь моего ассистента Дидье.

Со стула поднялся молодой человек, примерно одних лет с Леонидом. Только он выглядел куда худощавее, до болезненности.

– Мадам и месье, Дидье – перевертыш. Сейчас он совершит трансформацию на ваших глазах.

Ассистент изящным движением скинул визитку и повесил на стул. Отстегнул галстук-бабочку. Снял ботинки. А затем…

Зал сдержанно ахнул.

Леонид ожидал, что Дидье обернется волком, медведем или хотя бы львом. Большинство Светлых магов-перевертышей – хищники. Они, по большому счету, отличаются от оборотней лишь тем, что не нуждаются в человеческой плоти и всегда перекидываются только по своей воле. Александрова учили, что превращения возможны разные, в том числе и в травоядных. Однако он впервые увидел, как превращаются в птицу.

И в какую!

– Додо! – выдохнул английский господин в клетчатом костюме, тот, что утверждал, будто в День без Договора не может случиться ничего страшного. – Будь я проклят! Додо!

Леонид вспомнил. Он видел в зоологической книге гравюру с этой птицей.

– Все верно, – подтвердил месье Леруа. – Маврикийский дронт, он же додо, он же рафус кукуллятус.

Птица, ростом ему по пояс, обладавшая мощным клювом, но лишенная крыльев, согласно кивнула.

– К сожалению, Дидье в зооморфном облике не блещет умом, хотя в антропоморфном защитил две диссертации!

– Простите, месье, – произнес кто-то из зрителей. – А на что он способен как птица?

– Ровно на то же самое, на что был способен настоящий додо. Это, увы, немного… Как известно, дронтов истребили всех до единого более ста лет назад. Они не умели ни летать, ни прятаться. У Дидье на этот счет даже есть своя гипотеза. Среди Иных редко, но появляются очень интересные оборотни… или перевертыши, если это Светлые. Встречаются допотопные зооморфы, даже такие, каких не застал человек. Мною лично описаны два ящера разных видов только на территории Франции. Дидье считает, что Сумрак помнит все живые формы на Земле. Если какая-то исчезает, он наделяет одного из Иных ее обликом. Точно так же, как мы помещаем последние экземпляры в зоосад. Или делаем чучело… Дидье – хранитель образа додо.

Птица кивнула, издав странное щелканье.

– Однако, мадам и месье, Дидье превратился не для того, чтобы показать вам свой экзотический облик. Сейчас не так важно, кто он – птица, зверь или рептилия. Строго говоря, даже не важно, что он маг-перевертыш. На его месте мог быть кто-то другой. Могу я попросить вас, месье… – Он протянул руку, указывая на английского господина с дерби.

– Меня? – англичанин заозирался.

– Да, вас! Встаньте, пожалуйста, рядом с Дидье. Для чистоты эксперимента.

Полненький господин неуклюже протиснулся между рядами и с некоторой опаской подошел к птице, словно боялся, как бы не клюнула в ногу.

– Прошу вас продемонстрировать какое-нибудь заклинание. Самое простое. Скажем, зажгите огонек на ладони.

– Хм… Пожалуйста!

На вытянутой руке англичанина блеснул сполох. Это напомнило всем о недавней клятве.

– Мерси! А сейчас я, с вашего позволения, заряжу вот этот предмет… – Леруа отошел на несколько шагов, взял свободный стул и поставил его рядом с дронтом и клетчатым господином. Леонид подумал было, что он собирается зарядить именно этот стул, но маг вытащил из кармана усыпанный драгоценными камнями кулон на цепочке и повесил его на спинку стула, чтобы все видели.

Затем поспешно отошел на несколько шагов и щелкнул пальцами.

Несколько минут, казалось, ничего не происходило. Только все интенсивнее посверкивали драгоценные камни.

– Прошу вас посмотреть через Сумрак, мадам и месье, – призвал Леруа. – Это самый обыкновенный амулет, просто он заряжается Силой быстрее и очень много ее потребляет. Вы видите, ничего вроде бы не происходит…

Клетчатый господин, при взгляде на него через первый слой Сумрака, ничуть не изменился. Дронт остался дронтом.

– А теперь я попрошу месье… Пардон, как вас?..

– Джаксон, – буркнул клетчатый.

– Месье Жаксон, будьте любезны повторить ваши манипуляции с огоньком.

– Пожа… – Англичанин вытянул руку и вдруг замер в недоумении.

На этот раз никакого сполоха не возникло.

– Дидье! – провозгласил Леруа. – Время стать человеком!

Птица затопталась на месте, открыла и закрыла клюв, забила рудиментами крыльев, щелкнула. Но все же осталась додо.

– Ничего не понимаю! – Клетчатый вытянул перед собой другую руку. Его лысеющая голова заблестела.

– Месье Жаксон, ваши усилия ждет блестящий успех, как только вы отойдете на несколько шагов от этого стула. Дидье, а тебе – в другую сторону!

Дронт послушно засеменил вправо, а Джаксон отошел влево, подойдя к большой изящной вазе с цветами. Над его ладонью появился сполох огня. Англичанин вздрогнул, неуклюже задев вазу локтем. Та зашаталась, но не упала – наверняка постарался кто-то из сидящих неподалеку магов.

Трюк с вазой отвлек от того момента, как с противоположной стороны зала вымершая птица превратилась в ассистента месье Леруа.

Честно говоря, Леонида всегда интересовало, где перевертыши прячут одежду во время обращения и как ее потом возвращают назад. Оборотни-Темные, если перекидывались в одежде, становились животными в человеческих костюмах, какими их изображают на картинках к басням.

– У того, что вы видели, господа, есть вполне рациональное объяснение. В некотором роде оно было найдено нашим соотечественником Лавуазье, который, конечно же, не знал о Сумраке. Но это, видимо, относится к самым глобальным законам мироздания. Даже энергия Сумрака, даже магическая Сила не берется из ничего. Сумрак – не бездонный колодец. Если мы нечто вычерпываем, нужно время, чтобы он наполнился вновь. Более того, можно утверждать, что магическая Сила – это своего рода материя Сумрака. При активном использовании материя, даже если это материя от платья, изнашивается. В ней появляются дыры. Точно так же и с поля нельзя бесконечно собирать урожай. Рано или поздно ему нужно восстановить природные соки. Мой амулет выпил всю Силу в радиусе трех шагов. В Сумраке образовалось нечто вроде прорехи. Кстати, ее нельзя увидеть при взгляде через тень. Ее существование доказывает только невозможность творить волшебство. Но уже через некоторое время прореха затянется. Дидье сможет снова принять свой птичий облик рядом с этим стулом. А месье Жаксон – совершать чудеса. Да, разумеется, я могу разрядить амулет, как лейденскую банку. Поставить заплатку на Сумрак…

По рядам собравшихся пронесся шепоток. Леонид своими глазами увидел, как кое-кто из гостей, сидевших поблизости, повинуясь рефлексу, ощупал собственный стул. Просто на всякий случай.

– Месье Леруа, месье Дидье! Благодарю за превосходную демонстрацию, – вновь поднялся коннетабль.

Научные сотрудники старомодно поклонились и отошли. Мистер Джаксон бочком-бочком протиснулся обратно на свое место. Он, казалось, тоже заполнил своим упитанным телом прореху в сумеречных гостях.

– Господа, вы только что видели наше секретное оружие, – сказал Градлон. – Ко Дню без Договора подобные вещи мы разместим по всей территории выставки. Если положение станет угрожающим, то мы просто заставим их поглощать всю Силу. За границами выставки Договор остается, а в границах – никто не сможет войти в Сумрак или воспользоваться им. Потому что Сумрака не будет…

Билет на подвижный тротуар стоил пятьдесят сантимов. Отдельно за багаж доплата не взималась. Леонид со своим аппаратом сначала шагнул на полотно, что двигалось со скоростью примерно четыре версты в час. Затем, придерживаясь за стальную опору, похожую на трость с круглым стальным набалдашником, переместился на другое полотно. Это за час должно было пробегать уже восемь верст.

Честно говоря, Александров так и не привык, что мостовая едет сама по себе. Хотя путешествовал таким образом уже не впервые.

Другие пассажиры… хотя звучало это глупо, «пассажиры тротуара», но и прохожими они формально тоже не являлись… В общем, другие любители прокатиться тоже ступали на диковинное средство передвижения со смесью восторга и опасений.

Леонид даже захотел снять несколько сценок. Но пленка у него была только лишь для запечатления Сумрака, никак не реальной жизни. В Сумраке же тротуар был безлюден. Только синий мох обвил стальные поручни. Впрочем, какие же они тут стальные… Столбики сделались деревянными. А сам тротуар превратился в каменный виадук, по которому на хитрой системе блоков передвигались платформы из деревянных щитов.

Скоро Леонид миновал Эспланаду Инвалидов и вместе с камерой продолжил движение вдоль авеню Фабер до набережной Орсэ, а по набережной – к Альмскому мосту.

Город, каким его видел объектив, превратился в нескончаемую экспозицию старого Парижа из романа Гюго. Того Парижа, с которого началась печальная история выставки для Иных. Жаль, что ни один человек не был в состоянии это лицезреть.

В некотором роде казалось, что это один большой собор Нотр-Дам, разросшийся до непомерной величины, только лишенный своих знаменитых красочных витражей. Лишенный всего божественного, что в нем было. Леонид давно уже считал себя материалистом, но вдруг ему показалось, что Париж, который сейчас перетекал на пленку сквозь объектив, похож на мир, оставленный всем лучшим, что было подарено человеку, когда в него вдохнули жизнь.

Впрочем, его миссия заключалась отнюдь не в праздной съемке сумеречных картин. Сегодня он был сантинель. В День без Договора все Светлые Иные выставки, подписавшие соглашение, временно и добровольно становились дозорными.

Леонида ждали Жан и Бернар. А причина, по которой они не поехали все втроем, скоро обнаружила себя сама. На самоходный тротуар ступила фигура, похожая на католического монаха из древнего ордена – серые ниспадающие одежды, надвинутый капюшон.

Леонид приподнял шляпу. Головной убор ему, кстати, выбирал сам Жан в модном магазине, где одевался весь их Дозор. С привычной кепкой расставаться было нелегко, но – Париж…

Инквизитор лишь посмотрел в сторону кинематографиста и двинулся вперед по платформе, словно куда-то спешил и скорости самодвижущейся дороги ему не хватало.

А Леонид скоро сошел.

Камера весила немало, но он позволил себе небольшое магическое жульничество. На это и в самый обычный день не требовалось никакого особого разрешения, а сегодня – и подавно. Леонид с помощью толики волшебства изменил вес аппарата, так что «Патэ» сделался не тяжелее, чем его канотье. Разновидностей этого трюка было известно множество; тот, которым воспользовался русский дозорный, именовался «ньютоновым яблоком». С помощью него можно было проделывать совершенно удивительные вещи, главное, не раскрываясь для непосвященных. У себя в научном отделе Александров видел, как кто-то вставал на доску и летал на ней в паре дюймов от пола. Сам Леонид тогда подумал, что о такой доске и киноленту стоило бы снять, но ему велели зря не переводить пленку.

Другое простенькое заклинание предохраняло объектив от пыли и случайных повреждений.

Леонид заспешил по мосту Альма к месту встречи. Он видел на той стороне экспозицию Старого Парижа. Его напарники сохранили за собой район, над которым надзирали, с той лишь разницей, что сегодня они делали это средь бела дня, а не ночью, как привыкли.

Впрочем, начиная с полуночи они уже были на ногах и совершали негласное патрулирование. Леонид же снимал вокруг Трокадеро с помощью сумеречного фонаря и лишь сейчас, когда наступил рассвет, должен был присоединиться к двоим сантинель.

«Леон! – внезапно раздалось в голове, и Александров узнал сумеречный вызов Жана. – Где ты?»

Он немедленно откликнулся.

«Поспеши! – резко бросил через пространство Жан. – Мы в доме Фламеля. Дело плохо».

Московскому дозорному не следовало объяснять, где это. Он ускорил шаг, держа легкую как перо камеру на плече. Со стороны могло показаться странным, что молодой человек со столь увесистым грузом движется так споро, но посетителям было не до него. Они любовались диковинами выставки. Впрочем, не обошлось и без спешно натянутых на себя чар, отводящих глаза. Они же помогли Леониду пройти сквозь ворота шателета.

Посетителей в этот ранний час было еще мало, а вот многочисленные артисты в костюмах уже рассеялись по старинным улочкам, так что редкий гость мог и взаправду почувствовать себя совершившим путешествие в прошлое на машине мистера Уэллса. Открывали лавки мнимые средневековые купцы, прогуливались цветочницы с полными корзинами, у дверей кабачков в квартале школ отирались столь же мнимые средневековые студенты. Кое-кто даже курил папироску, немыслимую во времена Квазимодо.

Пестрый люд вдруг напомнил Александрову недавно увиденную в Фоно-Синема-Театре раскрашенную картину. Коротенькая лента «Сирано де Бержерак» совершенно потрясла его. Не меньше, чем спектакль в театре Суворина два года назад. Леонид тогда уже был Иным, но почему-то оттого ему все больше хотелось находиться в гуще людей, особенно со Светлыми чувствами. Этих чувств после спектакля было предостаточно. Вновь ощущая себя студентом Леней, Александров выучил пьесу едва ли не наизусть. Он и теперь поймал себя на том, что напевает гимн:

Леонид быстро отыскал дом Николаса Фламеля – самый старый каменный дом Парижа. Он так и не успел еще увидеть оригинал этого строения. Произведение же по планам Робида и Бенувиля с барельефом над входной дверью располагалось по соседству с двумя другими – домом основателя «La Gazette» Теофраста Ренодо, больше похожим на башню, и домом, где родился сам Мольер.

Леонид как-то не успел выспросить у новых французских приятелей, был ли Фламель Иным или же нет.

Вокруг копии дома знаменитого алхимика было пусто. Скорее всего постарались Жан с Бернаром.

Леонид распахнул дверь и готов был уже бежать на второй этаж, когда из-под лестницы выглянул Жан.

– Леон! Мы здесь!

А затем Александров увидел и причину взволнованных ноток в его голосе.

В углу лежали двое, причем в старинных одеждах. Леонид даже сначала не поверил своим глазам. Тем более в них пестрело от красного: платья несчастных были покрыты множеством пятен крови. Затем Александров понял, что лежащий у его ног молодой человек одет в костюм студента Латинского квартала, а столь же молодая девушка одета как местная цветочница. В другом углу нашлась и перевернутая корзинка, пол вокруг нее усеивали лепестки.

У юноши отсутствовал палец на правой руке и еще один едва держался на лоскутке кожи. У девушки было множество царапин на лице, волосы были растрепаны и спутаны.

Рядом Леонид увидел изодранный белый чепец, который словно расстригли в исступлении дамскими ножницами.

Над телами склонился Бернар.

– Дышат, – оповестил сантинель и вытащил из кармана простенький лекарский амулет. – Уже второй трачу… Хорошо, никто не придерется.

– Леон, – распорядился Жан, – ты побудешь с ранеными, а мы устроим помощь. Нужно как-то вынести их отсюда, и чтобы паники никакой не было. А вот, кстати, и подмога.

В двери обрисовалась невысокая фигура. В дом Фламеля шагнул широкоплечий месье с седыми волосами и бородкой. Леонид почему-то обратил особое внимание на его трость с набалдашником в виде волчьей головы.

– Лелю, Темный, – представился вошедший. – Дневной…

– Старая привычка покоя не дает, уважаемый? – обернулся Бернар. – Оставь это на сегодня. Кто-то из ваших поработал?

– За округой сегодня слежу я. – Лелю подошел к жертвам. – Никого подозрительного не чуял. А нюх у меня – тебе ли не знать, Светлый Бернар?

Он склонился над девушкой.

– Призрак Рода свидетель – это не волк! – Темный поднял голову. – Раны не от волчьих зубов.

– Все потом! – быстро сказал Жан. – Что ты можешь сделать?

– Они протянут недолго. Но я могу их укусить, и тогда…

– Нет!

– Я знал, что ты так ответишь, Светлый.

Что еще собирался сказать Жан, ни Леонид, ни прочие Иные так никогда и не узнали. Потому что в доме Фламеля возникло новое лицо. Как будто бы прямо из воздуха, даром что этого момента никто не заметил.

Инквизиторы так умеют.

– Что здесь происходит? – ровным голосом спросила фигура в сером.

Это прозвучало как издевательство: обладатель балахона наверняка сначала подробно рассмотрел все через Сумрак и только затем явил себя присутствующим.

– Пострадавшие, месье, – ответил Жан. – Мы полагаем, оборотень.

– Не гару! – прорычал Лелю.

– Нужно срочно доставить в лазарет Дозора, – сказал Жан. Посмотрел на Темного и добавил: – Дневного.

– Исключено, месье, – спокойно ответил Инквизитор. – Дозоры закрыты до полуночи. Кстати, а что вы здесь делаете?

– Уважаемый, – вмешался Бернар, – вы что же, подозреваете нас в незаконном патрулировании? Но сейчас вообще время работы Дневного.

Темный, услышав это, кажется, слегка выпустил клыки.

– А вы, месье? – холодно осведомился Инквизитор, повернувшись к нему.

– Пользуюсь Днем, дарованным Инквизицией, – усмехнулся волкулак. – Хожу где вздумается, бесплатно беру что хочу. Решил начать с этого павильона, потом податься в колониальные. В индийском, говорят, такие баядерочки! А тут… хм… Светлые на помощь позвали. Договора нет, вражды вроде как тоже, отчего бы и не подсобить брату-Иному…

– Как вы нашли тела? – Серый вновь посмотрел на Жана с Бернаром.

– Мы… – Жан скосил глаза на русского коллегу. – Месье Александрофф пообещал нам дать урок синематографии. В Старом Париже особая аура, к тому же недавние события тоже еще не потеряли своего следа. Вот мы и решили… Видите камеру? Решили начать со старейшего здания города. Но месье Александрофф задержался, а мы вот…

Леонид вдруг отчетливо понял, что перед ними стоит именно тот самый Инквизитор, которого он сегодня встретил на движущемся тротуаре.

Следующая мысль напрашивалась сама собой: этот субъект за ним следил. Неужели Инквизиция подсылает шпиков, словно какая-нибудь обыкновенная охранка?

– Уважаемый! – встрял в разговор своим обыкновенным способом Бернар. – У нас пока еще не тела! У нас двое людей. Если в лазарет Дозоров нельзя, предлагаю немедленно к целителю. Скажем, к Бизьену. У Тем… у досточтимого Лелю нет возражений?

Инквизитор собрался было что-то сказать, но оборотень вставил реплику раньше:

– Нету. Какие сегодня возражения?

– В таком случае, месье Инквизитор, не соблаговолите ли устроить портал в дом Бизьена? Мы бы провесили сами, благо, разрешения не требуется. Только вот уровень не позволяет. Одним словом, месье?..

Лицо Инквизитора меняло цвет, как кожа тропической ящерицы хамелеона, которого Леониду однажды довелось видеть в зоосаде.

– Кому как не доблестной парижской Инквизиции в столь важный для Иных день проявить лучшие стороны Франции перед лицом иностранных гостей?! – почти что запел Жан и сделал широкий жест в сторону русского дозорного.

Инквизитор пристально посмотрел на Александрова. Затем перевел взгляд ему за спину, на два распростертых в углу тела.

– Мы доставим их в Трокадеро, – проговорил обладатель серого балахона. – Я проложу портал туда. Но… долго я его не удержу. Силы не хватит. Потому действуйте скорее.

– Одна нога здесь, другая там! – отозвался Бернар. – Полагаю, достопочтенный Лелю, мы с вами поднимем юношу, а наши молодые друзья займутся девицей. Месье Инквизитор, мы будем готовы через несколько секунд.

Серый балахон начал что-то сосредоточенно бормотать. Леонид узнал несколько слов на латыни. Видимо, на роль шпика отрядили Инквизитора низшего разряда – ведь, скажем, Пресветлый открывал сумеречный коридор безо всяких видимых усилий. Но размышлять было некогда. Они с Жаном подхватили девушку.

Под лестницей как будто открылась еще одна дверь. Первыми в сумеречный проход вошли Бернар и Лелю со своим грузом и только потом – Леонид и Жан.

Открыватель портала шагнул вслед за ними.

Леонид запоздало подумал, что его камера остается в доме Фламеля. Вряд ли ему позволят вернуться за ней тем же способом, каким он теперь переносится во дворец Трокадеро.

Впрочем, что бы ни случилось с аппаратом, День без Договора все еще развязывал его владельцу руки по исправлению этого.

Оказывать помощь пострадавшим, конечно же, не запрещалось и в это особенное время накануне Вальпургиевой ночи. Однако временные конторы обеих служб Иных на выставке были закрыты. И все же Инквизиторы оборудовали нечто вроде военно-полевого госпиталя. Предполагалось, что если будут жертвы среди людей или Иных, то их временно доставят сюда, а по истечении срока каждый Дозор разберет своих раненых по Темным и Светлым лазаретам.

К тому же и целители у Инквизиции были весьма опытные. Леонид, впрочем, подумал, что все это напускное: делать вид, что заботишься о раненых, в то время как самолично развязал войну.

Лазарет, однако, пустовал. Война еще не началась. По всему, Темные, пользуясь численным превосходством, неплохо следили за своими. Вероятно, они пошли по самому легкому пути и просто вычистили все неблагонадежные элементы вроде не состоявших в Дозоре ведьм, оборотней и вампиров. Предписали им в этот день не появляться ни на одной улице, ведущей к Марсову полю, Эспланаде Инвалидов или Орсейской набережной. Светлые же не торопились устраивать охоту на Темных, памятуя о временном соглашении. Некий целитель, если бы он решил заняться нелицензированным врачеванием или снятием воронок проклятия, тем более не способствовал бы заполнению коек.

Вероятно, свою роль играл и относительно ранний час. Если бы Договор оставался в силе, то ночные сантинель в это время должны были бы уступить свое место на улицах дневным.

Трое дежурных лекарей, Темный Лакомб, Светлый Томази и Инквизитор Шарлемань, были вполне свободны и немедленно занялись пациентами. За их жизнь уже можно было не опасаться.

Александров, Лелю и дозорные сидели в приемном покое, наблюдая, как за белым пологом возятся фигуры. Инквизитор из дома Фламеля тоже был там.

Наконец полог откинулся, и четверо вышли. Леонид заметил, что кто-то остался с ранеными, женская фигура в белом. Однако невозможно было отсюда рассмотреть, кто это: ведьма – сестра милосердия или же некто из Светлых целительниц. А смотреть через Сумрак почему-то было неудобно.

– Выживут, – уверенно сказал Шарлемань. По неким оттенкам чувствовалось, что он устал, хотя Инквизитор и выглядел безучастным, как все остальные подобные магические жандармы.

– Это оборотень? – с ходу начал допытываться Жан.

– Очень похоже… – ответил Томази.

– Вранье! – рыкнул Лелю и даже поднялся.

– Полегче! – миролюбиво сказал Лакомб. – Коллега не договорил…

– Судя по характеру укусов и пробоинам в ауре, это был низший Темный, – продолжил Томази. – Точно не вампир, кровь не выпита. Но следы зубов не похожи на оставленные крупным… животным.

Лелю засопел.

– Коллега хочет сказать, – лощеный Лакомб допустил ироническую улыбку, – что животное не было хищником.

– А кем же? – нетерпеливо спросил оборотень.

– Грызуном. Если точнее – крысой.

– Что? – изумился Бернар.

– Это не все, – со значением качнув головой в ответ на восклицание, добавил Шарлемань. – Грызун был, разумеется, не один. Вряд ли одна крыса способна сотворить такое с двумя смертными. Тем более нет следов, что их разум подвергли какому-либо воздействию. Просто напали. Кстати, расскажите-ка теперь вы, как нашли эту пару…

Жан и Бернар переглянулись. Потом Жан снова изложил версию, как они зашли в выставочный дом Фламеля, чтобы дождаться господина Александрова с его новеньким аппаратом, и обнаружили окровавленных и бесчувственных юношу и девушку под лестницей.

Инквизитор, преследовавший Леонида, застыл, как статуя Фемиды, у которой некие мошенники все же ухитрились стащить и меч, и весы.

– Камера, между прочим, осталась в доме, – вмешался Леонид. Он вспомнил, что во времена студенческих политических увлечений получил несколько советов, как вести себя на допросе в полиции. – Когда я шел к месье сантинель… к моим друзьям, то видел много молодых людей в таких же костюмах. Очевидно, это была парочка нанятых актеров или кого-то вроде. Пока было мало посетителей, эти влюбленные скрылись в укромном месте, чтобы… хм…

Он замялся.

– Чтобы целоваться до белого каления! – рявкнул Бернар. – А тут их и того… Кто-то напустил стаю крыс.

– Довольно больших крыс, – заметил Томази, – вдвое или втрое больше, чем обыкновенная особь.

Казалось, он противоречит сам себе, ведь еще минуту назад говорил, что следы зубов – не от крупного животного.

– А не мог завезти этих тварей кто-то из колониальных Иных? – поинтересовался Бернар. – В павильонах жарких стран Иные заклинают змей. Мало ли кого еще могли с собой прихватить. Скажем, из Индии или Камбоджи.

– Старый Париж далеко от павильонов колоний… – задумчиво произнес Инквизитор из дома Фламеля.

– Простите, месье, – вставил Леонид. – А не мог ли кто-то из Иных превратиться в большую крысу? Оборотни… тысяча извинений, уважаемый Лелю!.. могут преобразовывать материю Сумрака в дополнительную массу тела и становиться больше. А возможно ли наоборот? Вдруг кто-то сбрасывает массу и становится грызуном? Пусть и размером с хорошего бобра.

Вопреки ожиданиям волкулак не рыкнул. Совсем даже наоборот.

– А парень дело говорит, – кивнул Лелю. – Только сам не разбирается. Это все слишком сложно: куча тварей, которых привезли откуда-то из Индии. Клянусь Праматерью волков, есть объяснение куда проще!

– Опять катакомбы? – спросил Томази.

– Исключено, месье, – ответил Шарлемань. – Насколько мне известно, все входы и выходы катакомб поблизости от выставки были запечатаны. Низший Иной не проникнет через них. Даже маг вне рангов изрядно пострадает.

– Похоже, я догадываюсь, что имеет в виду любезный Лелю, – высказался Лакомб.

– Я тоже припоминаю нечто подобное, – сдвинув брови, проговорил Шарлемань.

– Так в чем же, по-вашему, дело, месье? – поторопил Томази.

– Крысиный Король. – Слова Лелю были похожи на плевок под ноги.

– О них очень давно ничего не было слышно, – с сомнением произнес Светлый целитель.

– Я давно в Дозоре, – сказал Бернар, – но тоже не припомню. Ни одного живого не видел. Вообще считал, что это все выдумки колдуний, детей только пугать.

– А я намного дольше вашего, уважаемый, – по-волчьи усмехнулся Лелю. – Крысиный Король – не выдумка. Наш вожак, помню, одного прикончил незадолго до взятия Бастилии… Король всегда один. Значит, новый выискался.

– В этом есть смысл, – проронил Шарлемань. – Момент он выбрал очень подходящий. Более чем…

– Но почему он не убил свои жертвы? – спросил Томази.

– Мы его спугнули! – предположил Жан.

– Вряд ли, юноша, – осклабился Лелю. – Хотя он ненавидит открытые схватки, двух сантинель он не побоится.

– А тогда почему?

– Потому что он не волк, не лев и не пантера! В Дагомее, мне говорили, и оборотни-крокодилы попадаются. Но даже они не столь противны…

– Любезный Лелю хочет сказать, – снова выступил переводчиком Лакомб, – что это не обычный оборотень…

– Он вообще не оборотень! – развернувшись всем телом, рявкнул волкулак. – Клянусь Праматерью волков – крыса недостойна носить это звание!

– Скажем так: не обычный низший Темный, – невозмутимо поправился Лакомб.

Леонид не мог понять, как тот относится к Лелю. Волкулак явно был очень стар. Александров знал еще по российскому Дозору, что образ жизни оборотней, как правило, не дает им узнать глубокую старость. Темный колдун-эскулап во внутренней табели о рангах должен был стоять много выше оборотня, но тот самим фактом своего долгожительства не мог не внушать известного почтения.

А Лакомб между тем продолжил:

– Это изгои даже среди низших. В Индии, говорят, есть каста париев, самых презренных. А здесь, выходит, парии среди… перевертышей. – Темный покосился на Томази, видимо, ожидая и от него услышать отповедь. Однако Томази промолчал. – Но, видите ли, крысы всеядны. А гран-крыса – и подавно. Может, именно потому ее и презирают, что втайне завидуют, про такое у людей пишет один австрийский психиатр… Крысиный Король способен питаться Силой как угодно и через что угодно – через кровь, через плоть, через ведьминские способы и даже в некотором роде через методы высокой магии. Только эти методы он применяет, не отдавая себе в том отчета, посредством инстинктов. А кроме того, Король основное время проводит в некоем сонном состоянии, и ему достаточно пробуждаться раз в столетие, чтобы насытиться. Ему вовсе не нужны человеческие смерти… по крайней мере сначала. Он получил все, что хотел, от этих двух несчастных. И если это все-таки был он, то незамедлительно последуют новые жертвы. Он выбрал чертовски удачный день для своего пробуждения.

– А как он должен выглядеть? – с тревогой спросил Леонид. – Как его опознать?

– В человеческом облике ты, парень, его не узнаешь, – грубовато отозвался Лелю. – А в сумеречном он может быть разным. Чаще всего он предстает как некая тварь, у которой много крысиных голов и лап. Клянусь зверем внутри меня – отвратное зрелище! Но также он может распадаться на множество отдельных крыс или соединяться вновь. Я думаю, не стоит дожидаться, когда у вас заполнятся новые койки, почтенные месье доктора. Время объявить этого самозванца в розыск.

– Дозоры не работают на выставке до полуночи! – вскинулся Инквизитор из дома Фламеля.

– Призрак Рода свидетель – я чту Договор, равно как и его запрет, – усмехнулся оборотень. – Но в такой день мы ничем не связаны. Мы вольны открыть свободную охоту.

Не говоря больше ни слова, он поклонился и направился к выходу, надевая шляпу.

– Оборотни не любят Крысиных Королей, – вполголоса заметил ему вслед Лакомб.

– Виноват? – не понял Леонид.

– Волки – санитары леса. А гару – санитары города. Крысиный Король может повелевать обыкновенными коричневыми или черными крысами. Собственно, потому он и получил свое прозвище. И крысы делают часть его темной работы. Есть предание, что именно Крысиный Король наслал чуму на Лондон… А потом собрал все горе, страх и прочие духовные отбросы и ушел на сто лет. Впрочем, это лишь домыслы.

– Но послушайте, – заволновался Леонид. – Это же ненаучно! У нас нет никаких доказательств, что Король в городе. Вы же не смогли еще ни о чем расспросить этих двоих несчастных, правильно?

– Молодой человек, – сказал с присущей ему иронией Лакомб, – не забывайте, что вы живете в мире, где существуют колдовство и вампиры, и не все медиумы являются шарлатанами. Более того, вы сами – часть этого мира. Оборотни лучше всех знают своего самого заклятого врага. А месье Лелю – возможно, самый старый гару Парижа.

– И он абсолютно бесстрашен – пятьдесят лет назад он фактически в одиночку выманил беглого преступника, обладавшего Высшим рангом, – с неохотой добавил Томази.

– Уж не о Пресветлом ли д’Амбуазе вы вспомнили, коллега? – усмехнулся Темный знахарь, и Леонид моментально сообразил, где уже слышал это имя – в галерее химер на колокольне Нотр-Дам. Холодный камень, облик страшной хищной птицы и рассказ Мари о реальном родственнике книжного персонажа – сеньоре де Бюсси. Именно д’Амбуаз исподтишка руководил действиями кардинала Ришелье, за что и был впоследствии заключен в неживое.

– Месье Лелю смог арестовать Высшего мага, бывшего Пресветлого коннетабля Франции?! – не поверил он.

– Ну, не сам, не сам, – снисходительно махнул Лакомб ухоженной рукой. – Но выманить из тайного логова Иного, который весьма удачно скрывался от правосудия больше двухсот лет, – это, согласитесь, заслуга более чем значительная. Так что в талантах месье Лелю мы можем быть уверены. Его чутье подскажет ему, что делать.

– Но ведь оборотни, если соберутся здесь стаей, могут задрать невиновных!

– Могут… – Лакомб извлек из жилетного кармана золотой брегет, украшенный бриллиантами, – еще шестнадцать часов. А по истечении этого срока наши доблестные оппоненты, коллеги месье Томази, возымеют полное право призвать их к ответу. До полуночи же Светлые имеют право устроить охоту на волков без суда и следствия. Полагаю, месье Лелю тоже отлично это понимает, и его клан и все семьи, что он призовет, будут осторожны. Кстати, а куда подевался мой коллега?

Светлый целитель действительно удалился на несколько шагов, пока они обсуждали Лелю. Сейчас Томази занимался любопытным делом: кажется, разговаривал с собственным перстнем. Тот мерцал большим синим драгоценным камнем. Мерцание становилось то ярче, то тише в таком порядке и ритме, что у Леонида не возникло никаких сомнений: это происходило в такт французской речи, явно передаваемой через Сумрак. Он сам говорил и слушал через Сумрак весьма неуверенно из-за своего низкого ранга – подобно тому, как с трудом различает тональности и ноты человек с плохим музыкальным слухом. А ночные дозорные Парижа, очевидно, сумели найти приспособление, чтобы усилить сумеречный голос.

– Возможно, мы и живем в мире суеверий, месье Лакомб, – медленно сказал Леонид. – Когда-то и атмосферное электричество считалось карой богов, а теперь мы сами освещаем электричеством вот этот дворец и улицы. То же самое постигнет Иных, месье. Однажды наука разберется в Сумраке так же, как разобралась в анатомии. А может, и отбросит нас, как отбросила алхимию. Телефонный аппарат можно будет безо всякой магии уместить в ваших часах или в перстне…

Томази закончил свои переговоры и в несколько шагов приблизился к ним.

– Месье, к нам везут раненых.

– Крысы? – хмуро поинтересовался Лакомб.

– Нет. Человек решил наложить на себя руки и бросился с моста.

– А при чем здесь Иные?

– Полагаю, это их рук дело, – проронил молчаливый Шарлемань, до того безучастно слушавший спор.

– Вы правы, месье. – Чувствовалось, что Томази нелегко произносить слова. – Кто-то из Светлых решил воззвать к совести весьма порочного господина. Но перестарался.

– Браво! – Лакомб поднял руки и делано поаплодировал.

– Стойте, – вдруг спохватился Леонид. – А эти юноша с девушкой… – Он указал на полог, отделяющий койки с ранеными от них. – Крысиный Король мог их посвятить… сделать подобными себе?

– Молодой человек, – низкорослый Лакомб ухитрился посмотреть на него свысока, – вам пора бы уже знать: не всякое прикосновение клыков вампира делает вампиром, не каждая царапина от зубов оборотня делает оборотнем. У ликантропов нужна целая гамма условий, чтобы жертва стала подобной хищнику. Иначе это передавалось бы даже через комариные укусы, как малярия. А кроме того… Чем экзотичнее сумеречный облик низшего Иного, тем сложнее пересотворить его. Скажем, травоядные рептилии совершенно не инициируются через укус. А Крысиный Король – уникальная тварь. Совершенно уникальная! Он всего один на каждую эпоху. Вероятнее всего, один в мире.

– Откуда же тогда берется новый?

– Это знает только Сумрак. Зачем ему вообще Иные-полузвери?

Разговор прервали голоса. Двери временного лазарета распахнулись. Леонид увидел нескольких знакомых уже ночных сантинель, которые тащили на носилках тело. Где они взяли носилки – неизвестно. Впрочем, от аккуратных дозорных образцовой службы Света вполне можно было ожидать, что они многое приберегали на подобный случай в своем экипаже.

Томази и Бернар уже сопровождали процессию. Шарлемань и Лакомб направились туда же. Леонид увидел, как с носилок свесилась рука. На холеном пальце с ровно остриженным ногтем в свете ламп блеснул дорогой перстень. Он смотрелся еще более дорогим, чем тот, с помощью которого общался через Сумрак целитель.

Александров подумал, что ему почему-то совсем не жалко этого человека. Может быть, неизвестный Светлый и не так уж перестарался. Просто болезнь часто заходит слишком далеко.

Все скрылись за белым пологом, но скоро Бернар вынырнул обратно.

– Они его не нашли, – проинформировал старший патрульный.

– С какого моста бросился… вон тот? – спросил Жан.

– Александра III.

Название, сказанное по-французски, звучало непривычно.

Леонид уже был на этом мосту и даже снял немного через Сумрак. Честно говоря, он был горд, что его стране не просто есть что показать миру на этой выставке – нет, часть ее произведений останется здесь навсегда, когда разберут все остальные павильоны. Как остались дворец Трокадеро и башня Эйфеля. На сумеречных кадрах мост, конечно, выглядел по-другому. Никаких статуй, изваяний голов-маскаронов, пилястров и гирлянд из чугуна. Мост там и вовсе был деревянным: неужели Сумрак способен на тонкую издевку?

Леонид еще в России читал о закладке этого сооружения пять лет назад. Его, помнится, возмутило описание того, что и лопатка, и молоток, употребляемые при церемонии императором всероссийским, были сделаны из золота известнейшим парижским ювелиром Фализом. При всем уважении к франко-русскому сближению золото, казалось Александрову, можно было потратить на нечто более важное.

И вот надо же было случиться: при каких обстоятельствах он теперь вдруг вспомнил о богатствах земных!

– Пока вылавливали, того и след простыл, – сказал Бернар. – Я связался кое с кем – решили усилить присутствие на Эспланаде Инвалидов.

– Может быть, это кто-то из наших же? – предположил Жан. – Проверил человека и не удержался.

– Быть не может! – отрезал Бернар. – Он первый пришел бы каяться. Нет, это гастролер. Светлый анархист. Видно, услышал о Дне без Договора и решил навестить.

Леонид подумал, что Сумрак не терпит неравновесия. Если в городе объявился Крысиный Король, то должен появиться и некий его Светлый оппонент.

– Мы с Жаном идем на Эспланаду, – продолжил Бернар, обращаясь уже исключительно к русскому дозорному. – Ты с нами.

– Я оставил аппарат в Старом Париже, – напомнил Леонид.

– А чары невнимания наложил?

– Нет. Не подумал…

– Эх, безумный день! – вдруг воскликнул Бернар. – Там же еще весь угол в крови. Люди что подумают? Паника будет, ажаны понабегут. Леон, срочно отправляйся туда. Будем надеяться, камера на месте. Наложишь чары, а как контору разрешат открыть – мы пришлем чистильщиков. Хотя это забота Инквизиции…

Леонид уже успел неплохо изучить окрестности. Он подумал, что на сей раз идти нужно самым коротким путем и не переходить на другую сторону Сены.

– Возьми фиакр, – посоветовал Бернар. – Встретимся на Эспланаде.

Никто из них не знал, что в этот день не суждено было сбыться никаким планам.

Как ни странно, то, о чем в суматохе забыли прославленные ночные сантинель Парижа, не ускользнуло от внимания куда менее прославленных дневных. Когда Леонид быстрым шагом, едва не переходя на бег, приблизился к дому Фламеля, он все же заметил, что остальные посетители предпочитают обходить тот стороной.

Из двери, однако, вышли двое господ и остановились на пороге. Один показался Леониду знакомым, но лишь подойдя вплотную, он узнал своего железнодорожного попутчика.

– Мое почтение, – несколько небрежно приветствовал Темный.

– Евгений Спиридонович!.. – Леонид приподнял шляпу.

Было видно, что носивший сумеречное имя Шагрон, столь легко раскрытое Брюсом, тоже успел побывать в модном парижском магазине мужского платья. Вероятно даже – времени было предостаточно, – заказал себе костюм у лучшего портного. Леониду бросился в глаза драгоценный браслет. Просто камни, безо всякого волшебного свойства. Но этого браслета и в помине не было, когда они делили купе в вагоне поезда. Александров отчего-то подумал, что Темный мог просто зайти сегодня в ювелирную лавку и взять, что понравится, отведя глаза всем, кто там находился. И никто ему не мог бы поставить это в вину. Светлые руководствуются совестью, Темные – чистым прагматизмом.

– Как здоровье почтенного графа Якова Вилимовича? – полюбопытствовал Шагрон.

– Яков Вилимович пребывает в незримых материях, – ответил Леонид, не вдаваясь в подробности и тут же обратив внимание на другого Темного: – Месье?..

– Кольбер, – учтиво представился тот, явно подавив привычку отрекомендоваться по протоколу.

– Наследили тут, Светлый, – вновь перехватил Шагрон. – Впрочем, наследили, можно сказать, с нашей стороны, нам следы и заметать.

– Не вы ли, месье, оставили некий прибор? – осведомился второй.

– Не просто прибор, – усмехнулся Шагрон, – а весьма полезное изобретение. В некотором роде вы мой должник, Леонид Сергеевич…

Должник прекрасно знал, чем оборачиваются подобные слова. Особенный день закончится, а платежи никто не отменит.

– Но воспринимайте это как дружескую услугу. И даже не вам, а вашему наставнику. Договора нет, а потому и делить нам сегодня вроде как нечего. Прошу, любезный, вот ваше имущество. – Шагрон толкнул дверь.

Леонид торопливо прошел внутрь. Камера стояла там же, где он ее оставил.

Никаких следов крови под лестницей не просматривалось.

– Взгляните внимательнее, – неожиданно предложил Кольбер. – Мы не притрагивались к вашему аппарату, месье. На нем только Светлая магия.

Леонид тщательно осмотрел «Патэ». Не полагаясь на свои невысокие способности, он даже достал из кармана брелок, подвешенный на один шатлен с выставочным жетоном. Брелок при должном нажатии подавал владельцу сигнал о том, что применены Темные заклинания. Конечно же, он не мог бы распознать все, однако настройка была куда тоньше, чем ощущения слабого Иного. Тем не менее и брелок, и собственный осмотр сумеречным зрением показали, что ничего Темного в камере не было.

– Мы вовремя подоспели, – сообщил Шагрон.

– А вы, Евгений Спиридонович, надо полагать, сегодня стали добровольным помощником тех, кто официально сложил полномочия… – К Леониду возвращалась уверенность, да не одна, а с толикой нахальства.

– Как и вы, Леонид Сергеевич, – улыбнулся Шагрон. – Хотя на выставке сегодня столько Инквизиторов, что нам впору дать себе послабление.

– То, что здесь произошло, говорит об обратном. – Леонид подхватил камеру.

– Это можно оставить волкулакам, – отмахнулся Шагрон. – Все Темные уже прослышали о каком-то Крысином Короле.

– Гару объявили о добровольном отказе от охоты на этот день и ночь, месье… – сказал Кольбер.

Он сделал многозначительную паузу, и Леонид неожиданно его прекрасно понял. Оборотни Парижа наверняка рассчитывали нечто выиграть для себя, когда День закончится. А может, надеялись на списание каких-то старых долгов.

Опять эти долги…

– Господа, искренне благодарю за помощь, – заторопился Леонид. – Евгений Спиридонович, мой наставник тоже был бы сейчас не менее благодарен. Но мне следует идти. Я собираюсь запечатлеть самую правдивую хронику сегодняшнего дня.

– Не смеем задерживать, месье, – приподнял котелок Кольбер. – И оставляем право воззвать к нам через Сумрак, если вы захотите узнать, нет ли поблизости от нас какой-нибудь любопытной уличной сцены.

– Знаете, любезный, без Договора чрезвычайно скучно. – Шагрон достал золотой портсигар; Александрову снова почудилось, что и этот предмет Темный приобрел сегодня, не заплатив ни сантима и ни капли не опасаясь претензий.

– Следить за собой, Евгений Спиридонович, тоже весьма увлекательное занятие, – неожиданно для себя ответил Александров.

– Вот только заснять вы сами себя пока не можете. – Шагрон закурил. – Я думаю, когда изобретут хотя бы фотографический аппарат, который позволит заснять самого себя на месте, без выдержки, это приобретет огромную популярность.

– Вероятно, вы правы, – подхватил Леонид. – Но не забывайте, Светлым всегда интересны не они сами. Всего наилучшего, господа. Удачного… – Он проглотил слово «дежурства». – Хм… променада.

Леонид двинулся в обратную дорогу к выходу из Старого Парижа. Сейчас тут было куда многолюднее. Посетители в современной одежде резко выделялись среди тех, кто, словно на маскарад, был обряжен в костюмы жителей 1440 года. Прохожие часто останавливались, запрокидывали головы, глазея на высокие здания, соединенные между собой множеством переходов. Этот павильон, наверное, можно было бы пройти из конца в конец, ни разу не спустившись на мостовую.

Александров и сам невольно посматривал на верхние ярусы и балконы этого замкнутого средневекового мирка. А когда в очередной раз спустил взгляд на землю, то увидел недалеко от дворца Пре-о-Клер невысокого мужчину в черном пальто и цилиндре. Тот неторопливо шел, опираясь на трость, к выходу. Сначала Леониду показалось, что человек привлек его внимание своим нарочито чопорным видом среди цветочниц и мушкетеров. По всему, господин только что покинул один из ресторанов. А может, посещал местный театр, где все было обставлено, как в бургундском отеле во времена Мольера.

Но потом русский сантинель решил, что господин ему чем-то знаком. Только забежать вперед и прямо заглянуть в лицо было неудобно, и оставалось рассматривать спину, затылок и часть щеки. Пока Леонид не догадался посмотреть на уходящего через Сумрак…

Увиденное его обескуражило. Месье, как он и предполагал, оказался Иным. Только – поразительно! – непосвященным. Вместе с тем Леонид обычным зрением отчетливо замечал седые пряди, выбивающиеся из-под цилиндра, и седую бородку. Господин не был молод. В Париже, городе необычайной активности Дозоров, никто не сумел опознать и инициировать Иного почти до самой старости?!

Впрочем, господин мог быть приезжим. Мало ли гостей прибыло посмотреть на выставку? Однако, судя по хорошему костюму, его владелец не был бедняком. Такие люди на виду. Даже если он жил в глубокой французской провинции, его должны были бы обнаружить. Да что там провинция! На каждом вокзале Парижа дежурят сантинель, они не дадут пройти мимо скрытому Иному. Даже если этот господин приехал сегодня. Вокзал находится за пределами выставки, там караулят и Светлые, и Темные дозорные. Если только этот субъект не прибыл на конном экипаже, хотя наверняка и на этот случай здесь нечто предусмотрено…

Леонид присмотрелся к ауре внимательнее. У необращенных она зачастую блистает всеми оттенками радуги. Однако чаще всего Иных распознают в детстве или юности. Кроме того, по странным и непонятным законам Сумрака бывает так, что Иной с самого начала испытывает склонность к определенной стороне. Существует не одна и не две теории, как происходит выбор Света или Тьмы, и среди них и такая, что никакого выбора нет вовсе. Просто при первом входе в Сумрак проявляется настоящая сущность Иного, незаметная до того в ауре. Как болезнь может с самого рождения жить в организме, а затем в несколько дней умертвить его при соответствующих условиях.

Александров не верил в эту теорию. Он полагал, что собственный выбор человека имеет значение, хотя и обусловлен многими обстоятельствами – средой, где тот вынужден был жить, умственным и нравственным развитием, воспитанием и прочим. В любом случае у Иного, прожившего изрядную жизнь, но ни разу не входившего в Сумрак, должны были накопиться впечатления, заранее склоняющие его в ту или другую сторону. В конце концов, не бывает и людей, абсолютно нравственно нейтральных. Невозможно быть свободным от окружающего общества.

В ауре неизвестного Иного преобладал Свет. И не просто преобладал, он искрил и переливался. Леониду даже показалось, что он ошибся, и незнакомец самый что ни на есть Светлый, давно уже инициированный. Он перепроверил и осознал, что все же был прав. Нет, перед ним идет еще никем не выявленный Иной с мощной склонностью к Свету. Настолько мощной, что можно было бы поспорить с любым дневным сантинель на исход посвящений, предложив тому лично ввести этого господина в Сумрак.

Леониду пришла запоздалая мысль, что, может, в том и кроется разгадка незнакомца. Его давно уже нашли Темные, но, поняв, кем он станет, сделали все возможное, чтобы этого не произошло. К тому же, насколько Александрову хватало умений, он определил, что незнакомец – будущий Иной высокого ранга. Куда более высокого, чем его собственный.

Господин тем временем миновал ворота Сен-Мишель, ни разу не обернувшись и, казалось, не замечая, что его преследует молодой человек с необычной поклажей в руках. Человек в цилиндре свернул не налево, к набережной Дебийи, а направо. Но направился он не к Альмскому мосту, а к расположенному тут же причалу, где как раз стояло прогулочное судно – таких по Сене сновало огромное количество.

Леонид двинулся за ним. Когда господин поворачивал, он успел разглядеть его лицо несколько лучше и снова убедился, что уже где-то встречал этого человека. Но по-прежнему не мог вспомнить, когда и где, разве что отчетливо понимал, что это произошло именно здесь, в Париже, на выставке.

Человек в цилиндре купил билет. Помедлив немного и сделав вид, что собирался снять вид Старого Парижа, а затем внезапно передумал, Леонид тоже взошел на борт суденышка. Господин поднялся на верхнюю палубу. Леонид прошел следом. Под мимолетными взглядами других пассажиров он наконец-то обогнал того, кого преследовал, и продвинулся ближе к носовой части. Парижане уже привыкли к фотографам, да и синематографист не вызывал у них особенного любопытства. Леонид поставил камеру на треногу, направил объектив на средневековый павильон и стал ждать отправления судна. Краем глаза он следил за господином в цилиндре, а еще на всякий случай проверил окружающих.

Нет, на судне сейчас были всего двое Иных, и единственный инициированный – он сам.

Пароходик издал гудок и отошел от берега, направляясь в сторону Йенского моста с башней Эйфеля.

Леонид подумал, что нужно предупредить Жана и Бернара, ожидающих его на Эспланаде. Но неожиданно сам испугался – его зов через Сумрак мог отследить любой Темный. А сегодня им можно все.

Он еще раз покосился на господина в цилиндре, который занял место у борта ближе к корме. Леониду по-прежнему не удавалось разглядеть его лицо анфас, зато профиль был вполне наблюдаем. Александров подумал, что нужно бы подойти и попытаться заговорить, ведь неинициированный месье не способен опознать в нем Иного. Но смутная знакомость лица не давала покоя. Неужели он видел его просто в толпе, на выставке? На подвижном тротуаре? Вблизи павильона Русских Окраин? Где-то в городе, в Булонском лесу или на острове Ситэ?

Леониду показалось, что он уронил камеру в Сену, хотя она продолжала стоять на штативе, а он сам и не начинал вращать ручку привода.

Он вспомнил, где видел этого господина. Правда, тогда тот не был столь хорошо одет. Вернее даже, совсем не одет. Потому что он только что появился из статуи-химеры, в которую был заключен сто лет.

Леонид не мог и не вспомнить имени.

Бриан де Маэ. Самый великий из ныне живущих заговорщиков. Сбежавший от кары Инквизиции с помощью добровольной жертвы Мари. Тот самый, чья поимка является обязательным условием для освобождения девушки из заключения в неживое.

И теперь он спокойно разгуливает по городу. Впрочем, сегодня его никто не имеет права арестовать. Или же нет? Великий Инквизитор Франции провозгласил с трибуны в Трокадеро, что преступления против Договора, совершенные ранее, остаются преступлениями. Наказания не отменяются.

Как после всего этого Бриан может спокойно ходить вблизи того же дворца Трокадеро? Да еще явиться в Старый Париж, в то место, с которого началась история его трагичного освобождения?

Но нет, Леонид противоречит сам себе. Бриан – Великий Светлый вне всяческих рангов. Да, он был лишен почти всех способностей и жестоко ослаблен заключением. Но даже если у него просто отобрать все силы – он не превратится обратно в человека. Никому, насколько знал Леонид, не известен пока способ обернуть посвящение вспять. Иные знают методы обмана биологического времени. Потому древние маги способны выглядеть и действовать не как дряхлые старцы, а как зрелые, пускай и убеленные сединами мужи. Иного можно сделать почти вечно молодым, как Дориана Грея. Но его нельзя вернуть к младенческому состоянию. Точно так же нельзя отменить первый вход в Сумрак.

С другой стороны, вспомнил Леонид, по-настоящему сильные волшебники способны вводить в заблуждение. Великий смог бы притвориться обычным человеком. Но зачем притворяться непосвященным Иным?

А если этот спектакль был предназначен не для Леонида? Его собственное появление в Старом Париже – случайность. Если бы он не оставил здесь камеры, то сейчас снимал бы ленту на Эспланаде Инвалидов и пытался выловить особо рьяного Светлого поборника морали.

Или все же случайностей в такой день быть не могло? Нападение Крысиного Короля (а был ли он, этот Король?), происшествие на мосту Александра III, появление никем не замеченного «девственного» Иного с лицом беглого Бриана… Не звенья ли все это одной цепи? Не об этом ли говорил ему Семен Павлович Колобов, не это ли предвещал, советуя обождать? Не началось ли сию минуту то, ради чего узник был спасен заговорщиками?

Леонид снова решил воззвать к Бернару с Жаном, но осекся. Еще недавно он опасался, что его попытки говорить через Сумрак услышат Темные. А если рядом Светлый вне всяческих рангов, он услышит и подавно.

Наконец еще одна мысль окончательно выбила из колеи. Если он сам узнал Бриана, то и беглец знает, кто путешествует с ним на одном пароходе? Оставалось только надеяться, что ослабевший Бриан не разглядывал его после обряда в Нотр-Дам. Его тогда, кажется, больше заботили изумруды.

Для порядка Леонид немного покрутил рукоять привода, чтобы сыграть роль до конца. В этом сейчас было даже что-то абсурдное: синематографист изображал синематографиста.

В объектив уже попали выставочные постройки близ Йенского моста и дворец Трокадеро вдали. Пассажиры, однако, по большей части переместились к левому борту, с той стороны высилась башня Эйфеля и павильон коммерческой навигации. Леонид тоже перенес свой аппарат, заметив, что и тот, за кем он следил, не отстает от других.

Судно прошло под мостом и скоро достигло причала на все той же набережной Дебийи, уже за пределами выставки. На противоположном берегу красовался последний из ее форпостов – Небесный Глобус. Леонид обратил внимание, что господин с внешностью Бриана неторопливо поднялся. Он сам сделал вид, что замешкался, а потом подхватил камеру и тоже направился к выходу. Со стороны это должно было выглядеть самым убедительным образом: человек с камерой снимал экспозиции с воды, панорама закончилась, он возвращается на сушу.

Господин в цилиндре ступил на берег и солидно двинулся по набережной в обратном направлении, к павильонам колоний. Леонид осторожно направился за ним, не забывая по пути останавливаться и демонстративно припадать к окуляру. Так они прошли мимо павильонов Андалусии и Сенегала. Следующим был большой павильон Алжира, вместивший в себя целую деревню; от него уже начинался прямой путь до Трокадеро.

Леонид решил, что если господин в цилиндре повернет туда, то подтвердятся все его подозрения.

Но от алжирской экспозиции незнакомец, похожий на Бриана, решительно повернул в сторону Йенского моста. Здесь уже была изряднейшая толпа, и не потерять в ней свою мишень стало крайне сложно. Леониду помогало лишь то обстоятельство, что увесистый аппарат на треножнике в его руках понуждал зевак инстинктивно держаться на небольшом отдалении. Тем не менее в толпе было немало мужчин в цилиндрах и черных пальто. Следовать за незнакомцем становилось труднее с каждым шагом.

Все же Леониду удалось перейти по мосту через Сену, держа нужную фигуру в фокусе. Семен рекомендовал ему быть рядом с эпицентром событий – тогда действительно может появиться шанс своим вмешательством поучаствовать в судьбе несчастной Мари. Где тот эпицентр – пока не ясно, но Леонид надеялся, что преследуемый приведет его куда надо. Незнакомец вновь свернул направо. На этой стороне реки, у подножия башни, располагались павильоны, демонстрирующие чудеса техники, и увеселительные зрелища, на этих чудесах основанные. Господин в цилиндре шел в сторону мареорамы и заметно выделявшегося своими размерами Небесного Глобуса. Александров осторожно продолжил свою медленную погоню.

Лишь сейчас он признался себе, что играет роль шпика. Наверное, агенты будущего станут тоже носить с собой камеры, только те уместятся в коробке из-под сигар.

– Герр Александрофф?

Леонид вздрогнул.

Его окликнул пожилой человек… вернее, конечно же, Темный Иной, стоило только взглянуть на ауру. Лицо, немецкий акцент и сам голос были знакомы. Впрочем, сегодня был особенный день, и особенный в том числе многочисленными встречами с такими персонами, на рандеву с которыми в другой обстановке не приходилось рассчитывать.

– Имел честь видеть демонстрацию ваших картин о Сумраке в Трокадеро. Впечатлен! – Немец протянул руку.

– Конечно же, помню вас, месье… герр Фрилинг! – Леонид обменялся с ним рукопожатием.

– У вас было немало зрителей, герр Александрофф, но вы запомнили старого доктора! Это лестно!

Леонид не стал разубеждать Темного. Он запомнил Фрилинга вовсе не на демонстрации своего фильма. Он помнил старого немца по совещанию в комиссариате Инквизиторов. Тот высказал догадку, что чудовище из катакомб занесло синий мох в раны убитых. Но сам Фрилинг не мог тогда узнать молодого русского дозорного, ведь тот уступил телесную оболочку своему наставнику Якову Вилимовичу.

Однако от Темного нужно было как можно быстрее отделаться.

– Простите, герр Фрилинг… – начал было Леонид. – Я спешу… В такой день… сами понимаете…

– Хотел всего лишь засвидетельствовать свой восторг вашим изобретением, – учтиво склонил голову немец. – А господин, которого вы преследуете, сейчас примерно в ста шагах.

– Виноват? – Александров второй раз за последний час едва не выронил камеру.

– Я же врач, герр Александрофф, а не только Иной. И неплохой врач, замечу, даже если не буду прибегать к услугам Сумрака. Вы следуете за пожилым господином со странной аурой Светлого.

– Непосвященный… – Леонид мысленно обругал себя, но его карта уже была бита, и таиться не имело никакого смысла.

– Похоже… но не очень. Я много видел аур за свою жизнь. Эта и правда была любопытна. Как будто аура непосвященного с явной склонностью к Свету. А еще она выглядела немного фальшиво. От вас это вполне можно было спрятать, прошу меня извинить. Но не от старого Темного шарлатана!

– Это… многое объясняет, – поразмыслив, признал Леонид. – Хотя, черт побери, ничего не объясняет!

– Сегодня особенный день, герр Александрофф. Темные и Светлые впервые за века не следят друг за другом. Правда, они договорились, что будут следить сами за собой. Но до полуночи нам делить нечего. Почему бы мне не помочь вам?

– Чем помочь? – с глупым подозрением спросил «герр Александрофф».

– Вы не знаете этого господина, однако следите за ним. Полагаю, вы решили снять очередную сумеречную картину – и увидели нечто феноменальное. Но вас что-то насторожило, и вы не стали… открываться, а захотели проследить за этим человеком. Тем не менее совсем скоро, примерно через пятнадцать секунд, вы окончательно потеряете такую возможность. По крайней мере так мне говорят линии вероятности.

Леонид был в замешательстве. А Фрилинг не прекращал:

– В конце концов, мы все сегодня ди вэхтэр… Даже те, кто не состоял. Мне доверены окрестности павильона оптики. Я сам крайне заинтересован, чтобы до полуночи здесь ничего не случилось. Если вас что-то насторожило, мой долг помочь. И пусть вас не смущает, что этот господин может оказаться никем не определенным Иным. Скорее всего кто-то пытается водить Иных за нос. А это тем более подозрительно, что за нос сегодня водить кого бы то ни было нет никакой надобности.

Александров почувствовал, что сдается.

– Как мы будем следить за ним?

– С помощью собачьего нюха! Майн кляйн фройнд…

Фрилинг отвинтил набалдашник своей трости. Лишь сейчас Леонид понял, что тот представляет собой фигурную собачью голову. Кажется, она была сделана из чистого серебра. Фрилинг что-то прошептал по-немецки и положил голову прямо на мостовую.

От того, что случилось потом, Леонид даже отступил на шаг. А ведь он убеждал себя, что привык ко всему.

Фигурка из серебра поменяла форму, затем увеличилась в размерах, как будто распухая. Гладкая блестящая поверхность вдруг покрылась шерстью… Скоро на мостовой лежала, свернувшись калачиком, небольшая собака странной породы. Нет, ничего сверхъестественного помимо способа появления на свет не было, кроме того, Леонид уже видел подобных маленьких псин. Только в названиях собачьих пород он толком не разбирался, потому и не знал, как та называется. Существо было черным, лохматым, чем-то похожим на четвероногую кляксу.

– Познакомьтесь, это Хассо, – сказал Темный. – Моя личная ищейка.

Леонид поставил камеру на треногу и наклонился, чтобы погладить собачонку.

– Не советую, – предупредил Фрилинг.

Рука российского дозорного замерла на полпути.

– Это не живая тварь, – объяснил немец. – Будете разочарованы. Хассо – сумеречный фантом-ищейка. Он выглядит как настоящий, но его видим лишь я и вы. Лучше дайте ему что-нибудь вкусненькое.

– Что? – вопросительно посмотрел на Фрилинга Леонид.

– Слепок ауры вашей цели.

Леонид, наверное, густо покраснел. Он не догадался снять этот отпечаток. Он все же был не сыщиком, а только сотрудником научного отдела и немного фотографом и синематографистом.

Фрилинг посмотрел на него одновременно с немым укором и пониманием.

– Зато я сделал, герр Александрофф. Хассо, майн фройнд…

Немец протянул руку. Пес, виляя коротким хвостом, засеменил к хозяину. Леонид догадался взглянуть через Сумрак и увидел, как похожий на паутинку отпечаток отделился от руки Темного целителя и притянулся к блестящему черному собачьему носу.

Хассо тут же развернулся, тявкнул и побежал вдоль набережной.

– Скорее, герр Александрофф! – Фрилинг с неожиданной прытью заспешил вслед за своим питомцем.

Леониду ничего не оставалось, кроме как подхватить аппарат и пуститься следом сквозь толпу на набережной.

Фрилинга он нагнал в несколько шагов. К удивлению, черный маленький пес не затерялся под ногами у прохожих. Он упорно бежал вперед, не отрываясь и не медля, при этом уже не лаял. Все-таки он вел себя не как живая собака.

– Хассо жил у меня давно, – рассказывал на ходу Фрилинг. – Когда его не стало в физическом смысле, я решил придать его вид этому заклинанию. Мне кажется, получилось неплохо. Но я так редко им пользуюсь, что даже благодарен вам, герр Александрофф, за это маленькое приключение…

Собака промчалась вдоль целого ряда павильонов, в конце которого стояло большое здание мареорамы с двумя башнями по краям. На несколько секунд Леониду показалось, что сейчас собака забежит туда, потому что прямая, как шпага, линия движения Хассо ненадолго прервалась, и пес подбежал к ступеням. Но затем собака заливисто взлаяла и пустилась бежать дальше.

Леонид догадался о конечной точке ее маршрута. Впереди оставался единственный выставочный павильон.

Глоб Селест. Небесный Глобус.

Громадный зелено-голубой шар двадцати двух сажен в поперечнике, установленный на белом основании. Он чем-то напоминал рождественские игрушки, прозрачные шарики с водой, внутри которых, если встряхнуть, начинают кружиться снежинки. Конечно, на фоне башни Эйфеля то было не самое величественное строение выставки.

Леонид еще ни разу не был внутри этого творения архитектора Галерона. Он мельком подумал, что, будь несколько более проницательным, мог бы догадаться и без помощи Фрилинга с его сумеречным псом, куда именно направляется Бриан. Если, конечно, некто был все же Брианом. Единственное, что не смог бы Леонид без Фрилинга, так это понять, что аура незнакомца была фальшивой.

Когда они с немецким Темным уже подошли к подножию огромной сферы, их окликнули:

– Леон!

Александров испытал «вздрог». Так, наверное, сказал бы на его месте петербуржский поэт Андрей Белый.

Обернувшись, он увидел Жана.

– Что ты здесь делаешь с… – Жан посмотрел на Фрилинга и поменял концовку уже вылетающей фразы: – …с этим месье?

«Леон» оказался в тупике.

Он не мог и не хотел разговаривать о своих подозрениях при Темном. Но он уже втянул Темного в дело.

Тогда Светлый применил самый простой и действенный прием: набросился с обвинениями.

– А вы что тут делаете? Вы же должны быть на Эспланаде!

Он при этом отчаянно боялся, что товарищи увидят Хассо. Однако, похоже, сумеречного пса мог видеть только его хозяин и тот, кому он позволял.

Жан неожиданно пошел на попятную:

– Мы там и были. Пардон, но не сообщили тебе. Наш клиент переместился сюда. Судя по всему, он что-то задумал в этом шаре. Бернар уже внутри.

Молодой сантинель вдруг осекся и снова подозрительно взглянул на Фрилинга.

– Мне все известно, – просто сказал немец. – В самых общих чертах, герр вэхтэр. Сегодня Темные и Светлые делают общее дело. Впрочем, как и всегда, на мой взгляд, но по-особенному. Оборотни рыщут по всей выставке в поисках Крысиного Короля. Светлые ловят очередного бедолагу, возомнившего себя мессией. Обыкновенно все, конечно, бывает наоборот…

Леонид подумал, что его спутник, пожалуй, слишком хорошо обо всем осведомлен. И что он не случайно прогуливался по набережной.

– А все же, кого искали вы? – прямо спросил Жан.

Александров вдруг нашел способ уйти от прямой лжи и в то же время не говорить всей правды.

– Я отправился за камерой, как ты знаешь. А потом увидел одного Светлого. Весьма подозрительного.

– Подозрительного? – Брови Жана, кажется, превратились в вопросительные знаки.

– У него очень странная аура. – Леонид вспомнил слова Фрилинга. – Как будто фальшивая. Зачем кому-то в такой особенный день фальшивая аура?

Жан вынужден был согласиться: это выглядело и впрямь подозрительно.

– Вас я позвать не мог и решил проследить за этим субъектом, – вдохновенно продолжил Леонид. – А он привел меня сюда.

– Позвольте мне сделать умозаключение, майне геррен, – скромно сказал Темный. – Некий Светлый нарушает внутренние договоренности и старается повлиять на мораль людей на этой выставке. Сейчас он добрался до этого павильона. Другой Светлый ничего пока не нарушает, но для чего-то надел фальшивую ауру. И он столь же целеустремленно движется сюда. Мне кажется, вполне логично, что они собираются встретиться. Зачем – не знаю. Но факты налицо.

– Если это так, – заволновался Леонид, – нам нужно во что бы то ни стало помешать.

– Светлому с Эспланады помешать трудно, – возразил Жан. – Он растратил только малую часть всей Силы, которую собрал. Мы не сможем к нему даже подойти, если он не позволит. А он не позволит, уж поверьте мне.

– Вы уже знаете, кто он? – спросил Леонид.

– Пока еще нет. Мы сняли слепок ауры и отправили с посыльным в контору. Он пока еще не вернулся. В лицо пока никто не опознал. Печати приезжего у него нет. Значит, это парижанин…

Жан вдруг замолк и снова подозрительно взглянул на Фрилинга. Наверное, подумал, что слишком много уже наговорил при Темном, несмотря на предложенную им помощь.

Удивительно, если подумать. Беззаконие объединило Дозоры сильнее, чем Великий Договор.

Паузу нарушило появление Бернара из входных дверей.

– Леон, очень кстати! – провозгласил он, не обращая внимания на Темного иностранца. – Ты нам совершенно необходим! Точнее, ты и твоя камера!

– Камера?

– Идем, расскажу на ходу! – Бернар в буквальном смысле схватил Леонида… нет, не за рукав, а за самое ценное, что у него было, – за одну из ножек штатива кинематографического аппарата.

Леониду ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. К их паре немедленно присоединились Жан и Фрилинг.

– Он приезжий, – говорил Бернар. – Кто-то рассказал ему о правилах сегодняшнего дня, но он ничего не слышал о нашей конвенции.

– Откуда он?

– Из Эльзаса.

– Хм, мой… соотечественник? – раздался голос Фрилинга.

Бернар покосился на Темного.

– В некотором роде.

Громадная сфера Небесного Глобуса нависала над ними, словно упавшая на планету Луна. Сам шар был голубого цвета, а изображения созвездий на его боках отливали медью. Александров даже ненароком подумал, что самовар в виде такого глобуса пользовался бы спросом. Хотя, конечно, не в Париже. Тут не пользуются самоварами. Разве что на выставке, в павильоне Русских Окраин. Но россияне – приезжие… кстати, о приезжих…

– Постойте, – замедлил шаг Леонид. – Жан говорил, что у него нет печати. Откуда вы узнали, что он эльзасец?

– Сам и проговорился. Он хитер и осторожен, но ничто так не развязывает языки, как безнаказанность.

– А имя он заодно не сказал? – тут же поинтересовался Жан.

– Если бы… – хмыкнул Бернар. – Но дело не в этом. Он потребовал к себе фотографа. А наши сантинель… – Светлый покосился на Фрилинга. – Наши товарищи вспомнили про русского синематографиста. Синематография вместо обычных снимков пришлась ему еще более по душе…

– Майне геррен, – снова вмешался Фрилинг. – Если Светлый в некотором роде мой соотечественник, может быть, мне попробовать поговорить с ним?

Их небольшая компания уже вошла под своды творения Галерона. Небесный Глобус словно проглотил Иных.

Кругом неспешно прогуливались зрители, решившие посмотреть на панораму созвездий. Никто из них не подозревал, какая драма разыгрывается под сводами из электрических светил. Никому из них тем более не могло бы прийти в голову, что в этом царстве астрономии действуют существа из средневековых легенд и преданий, которые собираются воспользоваться самым настоящим волшебством. А под ногами снует невидимая собака, да и не собака вовсе, а морок с лапами и хвостом.

Между прочим, куда убежала эта бестия?

– Вы полагаете, герр Темный, что одержимый идеями всеобщего Света вас послушает? – осведомился Бернар.

– Видите ли, милейший, мне уже доводилось сталкиваться с подобными идеалистами.

– Вот как? – Теперь уже сантинель приостановился.

– В Дрездене. Почему-то у нас в Германии особенно много подобных… если сравнивать с другими европейскими странами. О Востоке и Америке ничего не скажу, господа. Наверное, это влияние нашей философии. Но среди немецких Светлых и правда не так редко попадаются такие, кто хотел бы исправить человечество без промедления. У нас про таких говорят, что у них особый тип ботинок. Из-за этого даже прозвище для них завелось – «шухарт»[12]. Они предпочитают людные места. Однажды я столкнулся с таким юношей-шухартом на дрезденской ярмарке. Этот юноша к тому же оказался прорицателем. Даже вроде бы настоящим пророком. Он нечто усмотрел в будущем Германии и хотел вмешаться.

Фрилинг вдруг замолчал.

– А вы ему не позволили? – не утерпел Жан.

– Я ничего не мог позволить или не позволить. Меня пригласили как врача на случай, если будут жертвы. Светлые обошлись своими силами. Почти.

– Как они это проделали? – спросил Бернар. – И что значит «почти»?

– Они позвали Темных, как ни странно. Чтобы те смогли показать, на что повлияют, если этот шухарт исполнит то, что собирался. В Дневном Дозоре города нашлись весьма опытные… иллюзионисты. Никакого Иного вмешательства не потребовалось.

– Он сдался? – снова не вытерпел Жан.

– Развоплотил себя. Он не мог найти выход из тупика. С любой стороны получалось не так, как хотел этот Светлый. Всю свою силу он потратил на то, чтобы загнать себя поглубже в Сумрак.

– Печально, – резюмировал Жан.

– Более, чем вы думаете, юноша. Перед тем как уйти навсегда, этот идеалист наслал на город проклятие. Он был очень силен в тот миг. Не настолько, конечно же, чтобы немедленно стереть Дрезден с лица земли… Но все же он запустил над городом приличную воронку инферно. Даже Светлый может это сделать. Вы знаете, что это такое?

Кивнул лишь один Бернар.

Леонид знал, что такое «адово проклятие», известное также как «инферно». Правда, он видел всего лишь небольшие – такое было не редкостью, скажем, на Невском проспекте. Результат простейших недобрых пожеланий: «Чтоб тебе!..» – какими могли наградить, вслух или чаще про себя, и жандарм с извозчиком, и студент с благовоспитанной дамой. Не нужно быть Иным, чтобы над головой появилась воронка размером с кулек семечек. Но у Иных черные воронки получаются лучше. И удерживаются намного, намного дольше.

– Самое прискорбное, майне геррен, что с дрезденским инферно ничего нельзя сделать. Я не знаю, что случится и когда случится. Но оно медленно растет. Снять его может лишь тот, кто наложил проклятие. А создатель канул в серой мгле…

– Чем ему город-то не угодил? – грубым тоном спросил Бернар.

– Не знаю. – Фрилинг пожал плечами. – Душа Светлого – потемки… Так как вы смотрите, господа, чтобы я поговорил с этим шухартом и рассказал ему пару грустных и даже трагических историй?

– Вот что, месье Темный, – сказал Бернар так, будто еще перекатывал на языке фразу про «душу Светлого», – у нас есть план. А ваше появление может быть как…

– Красная тряпка для быка на испанской корриде, – подхватил Жан.

– Вот именно! Этот анархист совершенно неуязвим для магии. А пулей его достать нельзя, кругом слишком много людей. Что ему придет в голову, если вы попытаетесь вести душеспасительные беседы, – даже оракул не скажет. Предоставьте все нам, глубокоуважаемый. И держитесь подальше.

– Не смею настаивать, – с сожалением развел руками Фрилинг. – Надеюсь, герр Александрофф не будет возражать, если мой Хассо продолжит слежку за неизвестным господином?

– Может быть, с вами пойдет Жан? – нашелся Леонид. – Герр Фрилинг, вы можете доверять месье… – он взглянул на соратника, – …месье Дюри настолько, насколько Темный может доверять Светлому. А вы, Жан, можете доверять месье Фрилингу ровно настолько, насколько Светлый может доверять Темному.

– Особенно в те часы, когда повода для недоверия вроде бы не существует, – заметил Фрилинг.

– Хорошо, разойдемся, – бросил старший из дозорных.

– Полагаю, вверх нам все равно по пути, – указал подбородком Фрилинг.

Спорить с ним никто не стал.

Глобус жил, будто огромный сферический улей, где каждая двуногая пчела играла свою роль. Впрочем, большинство из этих пчел двигались всего по двум направлениям: наверх, к чудесам и удовольствиям, или на выход, уже вкусив и того и другого. На самый-самый верх путь был неблизким: Небесный Глобус возвышался над землею на тридцать пять сажен.

Леонид с Бернаром поднялись по лестнице к верхнему поясу основания гигантской сферы. Здесь Александров не мог не повернуть голову в сторону зала, где показывали одно из самых любопытных зрелищ выставки. Оно называлось «волшебный фонарь стереоскоп». Он уже видел рельефные изображения в стереоскопах, но здесь они демонстрировались в натуральную величину. Неужели однажды и фильмы станут такими же?

Наверху пьедестала, державшего сорокашестиметровую Небесную сферу, была устроена громадная терраса. Сейчас на ней играл оркестр. Леонид узнал дирижера по снимку из газеты. Это был известный композитор Сен-Санс, а музыканты исполняли пьесу его сочинения. Однако слушать было некогда. Бернар потащил Леонида вместе с камерой в глубь сферы.

Александров полагал, что им нужно будет подняться на верхнюю смотровую площадку. К ней вела просторная крытая галерея, обвиваясь спиралью вокруг поверхности огромного шара, минуя фигуры звездных драконов и медведиц. Вот только Бернар упорно влек его к центру. Леонид спешил, и тем не менее вид главного аттракциона не мог не задерживать его шаг. Стереоскоп меркнул перед тем, что открывалось взгляду. Можно было легко догадаться, как много эманаций удивления и восторга сумел набрать месье анархист.

На внутренней поверхности сферы Галерон воссоздал едва ли не весь небесный свод. Каждое светило было подсвечено электричеством. Здесь были и Солнце, и Луна, и звезды, и планеты. Всякому придали тот цвет, каким награждает его человеческое зрение при взгляде через телескоп. И каждое небесное тело совершало движение по эклиптике с натуральной скоростью. Единственное отступление от естества было в том, что вопреки учению Коперника эта рукотворная вселенная оборачивалась вокруг Земли. Сама планета людей помещалась в центре всей конструкции в виде маленького глобуса около шести сажен в поперечнике. Этот глобус тоже не жил в покое, а совершал за сутки полный оборот вокруг своей оси. Луна, будучи в привилегированном положении над всеми светилами, тоже представляла собой маленький глобус, который обращался вокруг земного. На маленькой Земле же вполне можно было не только стоять, но и передвигаться по особым дорожкам и рассматривать не только карту небесного свода вверху, но и географические изображения под ногами. Несколько человек из публики, судя по всему, так и делали.

Бернар повлек Леонида именно к этому внутреннему глобусу. Подниматься туда нужно было по винтовой лестнице. Стараясь не задеть стальных конструкций камерой, Александров взобрался за ним.

И лишь стоя на поверхности малого глобуса, осознал истинное величие этой косморамы. Электрическое звездное небо было в восьми или девяти саженях над головой.

Всякое небесное тело обладало своей яркостью. Единственное волшебство, на какое оказалась не способна здешняя «фея электричества», – мерцание.

Леонид невольно залюбовался косморамой. По счастью, это продолжалось лишь секунду или две. Состояние поэтического восторга прервали слова Бернара, сказанные кому-то:

– Имею честь вам представить – месье Александрофф. Изобретатель из России. Большой знаток и практик Иного синематографа.

Удостоенный столь лестных эпитетов Леонид наконец-то увидел всю картину. На верхних мостках внутреннего глобуса собрались несколько зрителей. Все они были людьми… кроме одного. Иной разве что не светился изнутри. Даже Леониду не требовалось никаких приспособлений, чтобы понять – вот это и есть тот самый, с моста Александра III.

Поборник морали, так сказать.

– Если это провокация, то вы сами знаете… – слегка нервным тоном заявил анархист.

– Могу заверить, месье Александрофф – совершенно настоящий, – успокоил Бернар. – Вы можете, если пожелаете, применить к нему вашу магию. Месье Александрофф не станет возражать. Правда, Леон?

Русский сантинель кивнул, деловито устанавливая «Патэ» на штатив. Он не слишком вглядывался в неизвестного анархиста, но следил в некотором роде за окружающим космосом. Если взглянуть с малого глобуса вниз через тень от ресниц, можно было заметить, как много внизу скапливается фигур с разорванной аурой. В аурах по большей части преобладали светлые тона, но попадались и редкие темные.

Где-то там сейчас ходил неизвестный, похожий на Бриана как две капли воды, за ним по пятам шли Фрилинг и Жан, а под ногами сновал невидимый пес-фантом Хассо.

– Эта камера может запечатлеть Сумрак, месье. Ваши действия войдут в историю, – спокойно продолжал Бернар.

– Жаль, что нельзя сохранить и речь, – посетовал анархист.

– Картины со звуком демонстрирует месье Эдисон в другом павильоне, – неожиданно для себя заявил Леонид довольно строгим тоном. – Полагаю, не стоит вмешивать его в наше дело. Могу я начинать? Или вы должны подготовиться, месье?

Вопрос, кажется, поставил Светлого в тупик.

– Приступайте, – махнул тот наконец рукой. Было в этом махе что-то барское.

– Мы можем отпустить людей? – осторожно спросил Бернар.

Только сейчас Леонид догадался, что зрители на малом глобусе были заложниками. Вряд ли этот хлыщ угрожал им смертью. Но, по всему, примени он свое заклинание, едва ли не все добровольно бросились бы вниз.

И при этом шухарт оставался Светлым. Любопытно, что будет, если испробовать его чары на нем самом? Уйдет в Сумрак, как тот, из Дрездена, о котором рассказывал Фрилинг?

– Нет нужды, – подумав пару мгновений, решил шухарт. – Их все равно коснется.

– Вы можете гарантировать им жизнь, месье?

– Ровно настолько, насколько они могут гарантировать ее себе сами! По-вашему, это я столкнул того несчастного с моста?

– …И еще одного с эстакады. Впрочем, это, конечно, не вы лично. Так же как не вы толкнули воришку под омнибус. Или вызвали сердечный приступ у ажана.

– Ажан был взяточником. О воришке вы сказали сами. Их убили собственные пороки. Все, что я хочу сделать, – чтобы люди их осознали.

– Простите, может быть, вы все-таки назоветесь? Причинить вам ущерб магией не смогут ни Темные, ни Светлые.

– О да! – с некоторой долей самодовольства высказался тот, кто еще сам формально назывался Светлым. – Не только на этой выставке существуют изобретатели. Всего лишь несколько лет изучения старинных манускриптов и добавление к ним немногого из «Вестника научной магии»! Это новая совершенная защита, месье. Причинить мне вред не может ни один Иной! Ее нельзя пробить волшебством. Ровно так же, как нельзя поразить меня пулей, железом, тростью, электричеством или даже ударом боксера.

– Месье, как вас все же… – начал снова Бернар.

– Зовите меня Томá, – раздраженно бросил шухарт, который явно не любил, если его прерывали.

– Это имя или фамилия?

– Как пожелаете!

– Хорошо, месье Тома. Мы не в силах вас остановить. Но, может быть, мы сможем вас убедить. Светлые защищают всех, а Тьма защищает только сама себя. Толкнуть человека свести счеты с жизнью – это толкнуть его на бессмысленное бегство от своих бед. Пусть даже эти беды вызвал он сам! Вы толкаете их к отчаянию. Ко Тьме. И после этого вы говорите, что защищаете Свет?!

– Месье сантинель передергивает. Сегодня я применил средство не более десятка раз. Да, увы, три покойника на моей совести. Я обещаю применить то же самое к себе, когда сделаю дело. Если переживу это – значит Свет на моей стороне. Несколько человек вполне благополучно пережили встречу со своей совестью. Выставка подарила им то, что обещала. Просвещение.

– Всех их сейчас отпаивают настоем валерианы наши добровольные целители. Одного нашли вампиры раньше нас и привели к Темному лекарю. Сказали, в нем столько тоски и скорби, что они брезгуют его кровью даже в День, когда все позволено. Вы хотите взвалить на людей ношу не по их силам, месье.

– Я всего лишь проводник Света. Если их болезнь столь велика, что организм уже не приемлет лекарства, так тому и быть. Они хотя бы не смогут заразить никого больше. Люди привыкли прятаться от Света. Сначала в тени суеверий и страхов, чем и вскормили Темных. Теперь же они хотят спрятаться за машинами. Затмить робкий Свет истины электричеством. Заменить разбитую дорогу к совести передвижными тротуарами. Мой долг как Светлого этому помешать.

– Вы не сможете исправить мир, любезный.

– Как знать… любезный. Вот он, мир, у наших ног и над нашей головой. А сфера – идеальная форма, так считали еще древние греки. Через эту сферу чары «реморализации» распространятся значительно дальше, чем если бы я встал даже на самую вершину башни Эйфеля. Если ведьма может воткнуть иглу в тряпичную куклу и поразить жертву на расстоянии, почему бы не направить чары на земной глобус?

Леонид вращал ручку камеры. Он подумал, что в высшей степени самонадеянно для анархиста-шухарта раскрывать свои замыслы вот так, накануне их воплощения. По крайней мере в пьесе это смотрелось бы глупо. И в кинематографе такое вряд ли приживется.

– Что же, месье, – подытожил Бернар. – Мне остается только отойти в сторону и открыть дорогу виртуозу.

Он развел руки и попятился.

Леонид продолжал крутить ручку. Пленки еще должно было хватить.

Месье Тома несколько картинно развел руки. Он явно уже представлял себе эпохальные последствия своего шага.

Александров с трудом удержался от того, чтобы бросить съемку. Этот субъект чувствует свою полную безнаказанность. Сейчас он выльет всю набранную чужую Силу на глобус под ногами. Рукотворная планета для него – словно кукла для ведьмы. Только иголки втыкать не надо. Тысячи живых кукол сами воткнут в себя то, что окажется под рукой, когда осознают все мелкие торги со своей совестью и все обманы.

Этот Иной забыл, что подобное испытание – для Светлых. Для тех, кто уже единожды и навсегда сделал свой выбор. А испытание людей – в том, что их выбор между добром и злом совершается каждый день и час, каждый вздох.

Большего на них не стал возлагать и сам Творец, если, конечно, в него верить.

Мир из одних лишь Светлых, наверное, был бы лучше нашего. Может быть, когда-то он таким и станет. Но делать его таким сию минуту – все равно что светить мощной электрической лампой в глаза тому, кто всю жизнь провел в пещере.

Оставалось лишь надеяться, что расчеты шухарта не верны, и его «снаряд» далее не улетит.

Месье Тома что-то бормотал себе под нос. Наверное, Светлый анархист хотел сосредоточиться. Или проявить артистизм в столь эпохальный момент.

Как ни странно, сквозь окуляр камеры нельзя увидеть Сумрак. Леонид не сумел еще найти тут решения. Если затащить аппарат на первый слой, то он превращался в старинный телескоп на трех ногах. Такого рода фокусы были отлично известны научному отделу. А в обычном мире кинематографист не мог увидеть того, что снимает на первом слое. Даже если поглядеть в окуляр сквозь тень от ресниц. Приходилось вечно прицеливаться «на глазок», потом наводить объектив в нужное место.

Потому Леонид не мог сейчас увидеть, какие токи Силы проходят к глобусу. Зато он смог лицезреть великолепный момент иного свойства.

Один из людей, которых Тома держал вокруг себя в качестве заложников, быстро шагнул к своему пленителю.

А затем с изяществом танцора русского императорского балета сделал молниеносный удар ногой в голову. Пятка его ботинка угодила прямо в висок анархисту.

Месье Тома рухнул, словно пшеничный колос под острым серпом.

А совершивший пируэт столь же быстро вернул ногу на пол, как будто ничего и не случилось. Достал носовой платок из кармана пиджака в клеточку, вытер лоб. На лбу была заметна крупная шишка.

– Слишком долго, мой друг, – мягко упрекнул его Бернар.

– Зато наверняка, – обнажил зубы танцор.

– Кстати, я вас не представил, – спохватился Бернар. – Леон, это Жан-Клод, наш тренер по савату. Так мы называем французский бокс. А это…

– Месье Александрофф, изобретатель из России. – Жан-Клод шагнул навстречу и протянул руку. – Польщен!

Леонид перестал вращать ручку камеры и протянул свою.

– Месье, это я польщен. Жаль, что снимал через Сумрак. Великолепный удар. Правда, не уверен, что камера сумела бы его захватить. Но вы же… человек? Если не ошибаюсь…

– Именно, месье Александрофф! – тот улыбнулся еще шире.

– Наш моралист ожидал атаки от Иного, – прокомментировал Бернар. – И с помощью магии.

– Но ведь он сказал, что его нельзя поразить ни пулей, ни железом, ни тростью… ни кулаком…

– …И ничего не говорил про каблуки из каучука, – добавил Жан-Клод.

– Подобное следует лечить подобным, – воздев указательный палец, изрек Бернар. – Недаром германские Иные говорят, что у таких особый тип ботинок.

– А ведь я вас видел, кажется, – обратился Леонид к Жан-Клоду. – Когда мы только приехали в контору сантинель, вы упражняли кого-то в саду. Только бились на тростях.

– Скорость иногда может больше, чем волшебство, месье, – ответил мастер ноги и трости. – Ваш аппарат тоже просто очень быстро фотографирует, насколько понимаю.

– Как вы достигли такой скорости… без магии? – поинтересовался Александров.

– Меня учила баронская семья Лафонов, – пожал плечами Жан-Клод. – У них эти секреты передаются от отца к сыну. Но у меня есть личные заслуги перед семьей, еще с юности, вот меня и посвятили в это искусство. Тренировка, месье, исключительно тренировка!

– Парижские сантинель нанимают немало людей, – сказал Бернар. – Вам стоило бы перенять этот опыт…

Леонид, кажется, повинуясь рефлексу, как лягушка в опытах профессора Сеченова, вновь закрутил ручку. Он сделал это прежде, чем понял, что случилось.

За спиной Бернара месье Тома снова встал на ноги.

Собеседник Леонида, не поворачивая головы, мгновенно что-то метнул в сторону анархиста. Это выглядело как короткое движение, будто сантинель что-то стряхнул с пальцев. А Жан-Клод вдруг снова оказался стоящим всего лишь на одной ноге. Каблук другой с завидной точностью опять попал в висок супостата, только на этот раз не в левый, а в правый.

Неизвестно все же, что скорей отправило месье Тома на пол – удар саватье или заклинание сантинель. Однако даже Леонид сумел почувствовать: сейчас опоздали и тот, и другой.

Анархист тоже успел стряхнуть нечто с кончиков пальцев.

Внизу раздался крик.

Заклятие Тома не попало в малый глобус, а унеслось за его пределы, во вселенную. Но эта вселенная имела дно, и магический заряд поразил кого-то из его обитателей.

А еще Леониду послышался собачий лай.

– Черт возьми! – выругался Бернар.

Он сосредоточенно делал малозаметные пассы над телом, один за другим, будто паук, трудолюбиво выпускающий свои нити.

– Вот именно, милейший. – Жан-Клод снова вытер пот со лба, украшенного шишкой. – Черт возьми! Что это было? Кто здесь волшебник?

Леонид подумал, что, будь на месте галантного француза московский или петербуржский дозорный, он непременно упомянул бы и матушку Бернара.

– Этот подлец Тома догадался наложить на себя заклятие «эпилог»! – Бернар, не отвлекаясь, продолжал сумеречное плетение.

– Право, великолепное объяснение. Знать бы еще, что это такое! – саркастично заметил Жан-Клод. Потом огляделся. – Может быть, стоит отпустить честных малых вокруг нас. Они до сих пор под чарами этого оглушенного господина. Меня, по счастью, спас амулет.

– «Эпилог» позволяет выполнить последний задуманный шаг, даже если воля мага парализована. Похоже на кинжал, спрятанный в сапоге. Даже я, старый шулер, об этом не подумал, а он – подумал. Ничего, теперь наш друг растратил все козыри… Только почему он ударил не в глобус?

– Мне вот вашего Фому разуметь не по уму, – по-русски сказал себе под нос Леонид. А затем добавил уже для Жан-Клода на понятном ему языке: – А ваше искусство все-таки бесподобно, месье! Когда-нибудь картины о нем будут весьма популярны!

– Вряд ли надолго, – легкомысленно отмахнулся саватье. – Впрочем, и месье Люмьеры считали, что их изобретение – на пару сезонов.

На поверхности малого глобуса тем временем появились новые фигуры. Кое-кого Леонид даже вспомнил. Все это были Светлые.

– Доставьте месье в Трокадеро, – распорядился Бернар.

– Но ведь… Договор еще того… – ответил ближайший сантинель. – По закону он чист.

– И нам никто не запрещает наложить ему запретную печать на пользование магией сроком хоть до второго пришествия. Но сначала его надо допросить.

А в контору мы его пока отвезти не можем. Выполняйте!

– Там внизу пострадавший, – сказал еще один.

– Жив? – насторожился Бернар.

– Вполне. Только он какой-то странный…

– Простите? – Теперь уже насторожился Леонид.

Он вспомнил про собачий лай. Вряд ли на космораму пустили бы собаку. Разве что крохотную левретку на руках у богатой дамы. Но тот лай куда больше напоминал тявканье фрилинговского Хассо.

– Он Светлый… вроде бы. Но мы такого не знаем.

Александров торопливо подхватил на плечо камеру и заспешил вслед за Бернаром. Сантинель, кажется, еще дополнительно опутывали Тома магическими оковами. Зачарованные смертные зеваки с малого глобуса продолжали безучастно созерцать рукотворное небо.

Зрители внизу продолжали неторопливое движение. Одно место, впрочем, они обходили стороной. Здесь тоже собрались несколько человек, но их ауры выдавали Иное происхождение. Среди этих были и Светлые, и парочка Темных. Прежде чем Леонид увидел Жана и Фрилинга, его внимание привлек шмыгающий у всех под ногами и тявкающий сумеречный пес. Любопытно, видел ли его все же еще кто-нибудь, кроме Леонида и хозяина?

Иные расступились – непонятно, перед Бернаром ли, которого посчитали за старшего, или перед человеком с камерой.

На полу лежал Бриан. Рядом валялись его цилиндр и трость.

– Что с ним? – с ходу начал Бернар.

– Просто обморок, – сказал Жан.

– Я проверил, – вставил Фрилинг. – Сердцебиение, дыхание – все в полном порядке.

– Тысяча чертей! Сто тысяч! Миллион! – Бернар склонился над телом. – Его тоже нужно немедленно в Трокадеро. Позвоните Градлону!

– Что, что случилось? – непонимающе вздернул брови Жан. – Ты знаешь этого господина? Он же непосвященный!

– Я видел его, когда был моложе, чем ты, – поднял голову Бернар. – Тогда его звали Бриан де Маэ. Учитель нынешнего Пресветлого коннетабля Парижа.

– Кто вы? – задал вопрос Градлон.

– Придет время – узнаете, – спокойно ответил некто, принятый за Бриана.

Он чинно сидел на венском стуле в кабинете, выделенном Пресветлому коннетаблю во дворце Трокадеро. Даже как будто вольготно расположился, хотя количество хитроумных невидимых цепей наверняка было впечатляющим.

– Где Бриан де Маэ?

– Он жив. Или мертв. То и другое.

Леонид впервые наблюдал бессилие могущественного волшебника. Пленить лже-Бриана оказалось довольно просто. Не сложнее, чем пленить любого непосвященного Иного. А вот разговорить…

Как всякий дозорный, тем более сотрудник научного отдела, Александров знал про чары, способные развязать язык смертному или Иному. Пресветлый коннетабль наверняка владел ими в совершенстве. Леонид не мог понять, что он применяет, но раз за разом Градлон лишь чертыхался.

– Подлец Тома все, что собрал, направил в этого субъекта, – негромко сообщил Бернар. – Полная «реморализация». А этот свято уверен в том, что делает. Потому и говорит, что думает. Его даже пытать бесполезно.

В последней фразе Александрову послышалось сожаление.

– Договора нет еще несколько часов, – устало вздохнул Градлон. – Я могу сделать с вами все, что захочу. Я буду вынужден развоплотить вас. Вы понимаете, что это такое?

– Вполне, – кивнул пойманный.

– Что мне помешает это сделать прямо сейчас?

– То, что вы – Пресветлый. И то, что вы помните своего наставника.

Градлон отошел к рабочему столу. Налил коньяку в бокал.

Пойманный не смотрел на Градлона. Он изучал камеру, которую направил в его сторону Леонид.

– Вы сможете показать все, что засняли, месье Александрофф? – спросил Градлон.

– Мне нужно проявить пленку… – встрепенулся Леонид, застигнутый врасплох вопросом коннетабля. – Потребуется какое-то время.

Пресветлый снова шагнул к мнимому Бриану.

– Я раскрою ваше сознание, месье. После этого вы будете долго приходить в себя. Очень долго. Годами. Вас придется поместить в лечебницу. Хотя я гарантирую, что вами займутся лучшие врачи из тех, что мы сможем привлечь. Но у меня нет другого выхода.

Он коснулся висков пленника. Тот безучастно смотрел перед собой. Что произошло дальше, было трудно описать. Хотя, по большому счету, ничего и не произошло. Градлон явно напрягся. Леонид никогда и Петра Афанасьевича не видел в подобном напряжении. И еще ему показалось, что лже-Бриан словно на миг засветился изнутри. Но потом свечение исчезло.

– Невозможно, – едва слышно произнес Градлон. Резко обернулся к немногочисленным собравшимся: – Бернар, останься здесь. А вас, месье, я попрошу со мной…

Они вышли в крохотную приемную.

– Это невозможно, – повторил Пресветлый. – Но… обстоятельства налицо. Я ничего не могу сделать с этим… человеком. Не могу проникнуть в его мысли и воспоминания. Не могу подчинить его. Не могу даже ввести его в Сумрак. Как будто кто-то не позволяет мне.

– Но кто может помешать Великому Светлому Парижа? – задал вопрос Фюмэ.

– Бриан де Маэ. Но этот господин – не Бриан. Я уверен в этом целиком и полностью.

Их прервали. Раздались многочисленные шаги. Подошвы стучали тяжело: свита Инквизиции любила старомодные подкованные сапоги.

В приемной стало еще более тесно, когда в нее вошли несколько Иных в серых балахонах.

Возглавлял процессию сам Морис Французский.

Начал он без обиняков:

– Пресветлый коннетабль Парижа, вы немедленно передадите в руки Инквизиции беглого мятежника Светлого мага Бриана де Маэ! Особый статус сегодняшнего дня до полуночи не отменяет приговоров, вынесенных ранее.

– Великий Инквизитор Франции, – спокойно ответил Градлон, – во-первых, спешу заметить, я не Пресветлый коннетабль Парижа. Ровно до указанного вами срока. Ночной Дозор сегодня не работает на выставке.

– Кто же вы тогда, осмелюсь спросить? – высокомерно и официально вопросил Морис.

– Частное лицо, избранное Светлыми предводителем на один день. Конвенции не запрещены указом Инквизиции. Но вы не слышали, что «во-вторых», почтенный.

– Что же? – недовольно осведомился Инквизитор.

– Я чту соглашения и без промедлений выдал бы вам заговорщика. Но никакого Бриана де Маэ здесь нет.

– Ты что хочешь сказать? – грубовато перебил его еще один Инквизитор, обладатель приметных густых бровей и немигающего взгляда, стоящий плечом к плечу с Морисом.

Леонид мгновенно вспомнил его прозвище – Совиная Голова. Трудно не вспомнить, когда так точно подходит.

– За этой дверью – всего лишь непосвященный Иной. Внешне похожий на Бриана де Маэ. Но и только. Могу заверить вас, я применил к нему все допустимые обстоятельствами заклятия правды. Если потребуется, то принесу клятву…

Он выставил вперед руку, явно собираясь призвать Свет.

– Не нужно, – поморщился Морис. – А как же выворот сознания?

– Иной зачарован столь искусно, что эти чары не действуют.

– А если попытается Инквизиция? – снова встрял Дункель Совиная Голова.

– Я не позволю этого! Сейчас человек в моем кабинете находится под защитой сил Света. Инквизиция не может предъявить ему никакого обвинения.

– Мы еще посмотрим, – холодно произнес Морис. – Для начала я обязан убедиться, что это действительно не Бриан. У нас есть для этого одно неопровержимое средство…

Он не делал никаких движений, но из-за спин Иных в одинаковых серых нарядах вышел еще один. Этот нес под мышкой деревянную шкатулку. Но привлекала внимание не она, а единственное отличие Инквизитора от товарищей. Его капюшон был откинут назад, а голову украшала модная шляпа. Чувствовалось, что форменный балахон только в последний момент был спешно накинут поверх современного костюма.

Леонид узнал и бородку, и элегантный пестрый платок на шее.

– Рауль, хорошо ли сохранилось? – уточнил Морис с некоторой долей беспокойства.

– Еще ничего не было утрачено, сеньор, пока я занимаю свою должность. – Испанец, провозгласивший не так давно условия Дня без Договора, отодвинул крючок-защелку и открыл свой ящичек.

На красноватом бархате лежал небольшой прямоугольник из картона. Похожий на почтовую карточку, надписанный уже выцветающими чернилами на латыни. Скорее всего его не держали вечно в шкатулке, а извлекли из какой-нибудь пыльной книги.

– Здесь прикреплен слепок ауры осужденного Бриана де Маэ, – объявил Морис. – Надлежит сравнить его с… аурой вашего.

– Не смею препятствовать. Месье, прошу вас остаться здесь. – Градлон посмотрел на всех присутствующих Светлых. – А вас, господа, прошу за мной.

В кабинет с ним удалились Морис, Дункель, Рауль и еще пара особо крупных Инквизиторов – крупных в самом прямом, физическом смысле.

Светлые и их надзиратели остались в тесном помещении с подозрением смотреть друг на друга. Светлые, чувствуя себя дома, расположились более свободно. Инквизиторы стояли неподвижно, как шахматные фигуры. Или как тридцать три богатыря, временно потерявшие своего батьку Черномора.

Вскоре массивная дверь снова отворилась, и ушедшие вернулись назад.

Морис выглядел обескураженным. Дункель хранил спокойствие. Испанец деловито защелкнул свой ящичек и смешался с Инквизиторами.

Даже шляпа его таинственным образом пропала.

– Что же… – сказал Морис.

Казалось, он подбирает достойные слова, но подобрать не может.

– Слепок ауры не совпадает… не вполне совпадает, – наконец признал Великий Инквизитор Франции. – Инквизиция забирает назад свои требования. Но хочу предупредить вас неофициально, месье Светлые…

О чем именно собирался предупредить Светлых Великий Инквизитор, осталось неизвестным для истории.

В приемную ворвался Жан. Вид у него был, нужно сказать, весьма расхристанный. От щегольства не осталось следа. Чувствовалось, что дозорному только что перепало.

– Пресветлый!

Жан как будто не видел всех остальных собравшихся.

– Оборотни устроили драку со Светлыми!

– Где? – подобрался Градлон.

– Павильон Русских Окраин.

У Леонида екнуло в груди.

– Что? Около дворца?

– Да! – выдохнул Жан.

Пресветлый взглянул на Мориса.

– Инквизиция не вмешивается, – веско сказал тот.

Градлон учтиво кивнул и моментально сорвался с места. Серые расступились. Александров поймал себя на том, что торопливо идет за всеми магами. Пока дверь приемной не захлопнулась за спиной, он слышал, как Великий Инквизитор отдает какие-то приказания на латыни. Вспомнил, что снова оставил свой аппарат, но сейчас уже было не до того. Он лихорадочно вспоминал известные ему боевые заклинания. Потом вспомнил наставления, что в бою лучше всего действуют самые обыденные. Все равно что кухонный нож, который для неумелого воина сподручнее штыка. Он взглянул через Сумрак. Руки Светлых искрили всеми цветами радуги.

Кабинет Градлона располагался позади экспозиции сил Света в Трокадеро. Группа ночных сантинель, лишенных в этот день и час своего звания, вышла в общий зал. Темные проводили их настороженными взглядами. Кое-где зажглись охранные заклятия, похожие на обрывки паутины, которую осветили вспышкой магния.

Фигуры в серых балахонах у большого прозрачного куба со сломанным мечом Роланда посмотрели безучастно.

– Как они посмели? – на ходу бросил Градлон.

Не нужно было особенно раздумывать, кого он имеет в виду: оборотней или же их противников.

– Кто-то сказал им, что Крысиный Король в павильоне. Оборотни ворвались туда еще не перекинутые, во главе с этим… Лелю. Русские попробовали их выставить. Те озверели, и пошла драка. Я был рядом с дворцом, увидел, как народ разбегается.

– Темные знают?

– Маги не вмешиваются. Это дело касается только гару.

– Это дело рушит конвенцию. Теперь любой вампир может… Чертов Лелю!

Светлые вырвались на ступени Трокадеро. Перед ними били знаменитые каскадные фонтаны, что напоминали Александрову более старинные из Петергофа. Впереди, казалось, на расстоянии вытянутой руки, вздымалась башня Эйфеля. А слева, на спуске вдоль фонтанов, высились белокаменные башни российского павильона-кремля.

Вид был совершенно мирный. По правую сторону от каскада, где размещалось здание Министерства колоний, а также чуть вдалеке за фонтаном, где была алжирская деревня, чинно и неспешно прогуливались господа и дамы. Однако на подступах к Русским Окраинам царило полное безлюдье.

Словно все добропорядочные посетители обходили стороной загадочную Сибирь.

Без воздействия тут явно не обошлось.

Светлые, рассыпаясь цепью, сбежали по ступеням и двинулись к центральным воротам павильона. Еще несколько шагов – и сантинель оказались на подворье кремля.

Оно выглядело странно, до неприличия безлюдным. Леонид бывал тут не раз и знал: в павильоне всегда много народу. Теперь же посетителей было всего двое. Один из господ даже выглядел знакомым, а когда Светлые подошли поближе, то и всякие сомнения развеялись.

– Беспокоиться не извольте, Константин Алексеевич! – увещевал Семен Павлович Колобов мужчину с высоким лбом, темными волосами и бородой клинышком, одетого в костюм-тройку. – Дело, конечно, важное, мы немедленно куда надо доложили. Вот уже и господа комиссары прибыли! – Семен махнул рукой в сторону пришедших. – Этих вандалов непременно разыщут ажаны и накажут. Студенты наверняка: они народ горячий, наших вспомните!

Собеседник кивал. Не нужно было заходить в Сумрак, чтобы понять: отвлекая разговором, русский дозорный со всем возможным тактом делает внушение на том уровне, какой не подвластен ни одному человеческому гипнотизеру.

– Большого пожара не было. А мелкие очаги огня мы сразу же потушили. Не пострадали ваше панно, будьте спокойны. Все уже в порядке, Константин Алексеевич! Помяните мое слово, вы еще медаль за ваши полотна тут получите. Даже две! У вас, кстати, новая идея. Великолепный парижский этюд… Нужно срочно писать!

Собеседник кивнул Семену Павловичу, затем пришедшим и, больше не тратя времени на разговоры, быстрым шагом направился к выходу.

Только сейчас Леонид его узнал. Это был знаменитый художник Коровин. Говорили, он специально объехал самые дальние уголки России, чтобы написать все панно для павильона. Леонид даже, помнится, отснял его полотна. Жаль, что эти пленки нельзя было продемонстрировать людям, а лишь Иным.

Русский дозорный с радушной улыбкой повернулся к гостям. Французский язык у него выходил слегка ломаным, что выглядело странно и весьма забавно.

– Мое почтение, господа сантинели! Долго же вы ходите! Господин живописец раньше вас явился, как только услышал о погроме!

– Где гару? – Отрывистый голос Пресветлого сам походил на волчий рык.

– Сбежали, волкулацкие морды! Удрали, хвосты поджав! Но не все…

– Вижу, что не все, – раздраженно бросил Градлон.

Леонид удивленно завертел головой. И только через пару секунд догадался посмотреть в Сумрак.

Разумеется, в мире отсутствия ярких красок подворье выглядело еще более древним. И напоминало уже не кремль, а скорее, некогда сильную крепость, в которую все же проникли басурмане. Не хватало разве что воткнутых повсюду стрел. Зато имелись распростертые тела. Правда, не человеческие. Как будто вместе с захватчиками пришла и свора их псов. Огромных, размером вдвое больше волкодава.

На шкурах у всех были заметны подпалины. Такие же подпалины бросались в глаза на деревянных стенах и крыльце с резным навесом.

– Лелю среди них нет, – хмыкнул Фюмэ.

Нельзя было разобрать, простая ли то констатация, или же в ней есть сожаление.

– Нет… – согласился Градлон.

– Мы ведь их сначала по-хорошему просили, – принялся объясняться Семен Павлович. – Я вообще собак люблю и этим всегда скидку делаю. Слабость у меня такая, что ли. Но ведь их не уговоришь! Они же, пока хвост не подпалишь, не понимают! Короля им подавай. Обшарить тут все сами захотели. Павильон-то, конечно, большой, чего говорить…

Действительно, размеры внушали – как и размеры страны, которую представляла экспозиция. Вполне можно было поверить, что там есть где спрятаться. Недаром в России издавна бежали за Урал.

– Только у нас с крысами строго. Так я им и сказал. А этот ихний, как бишь его, Люля… Люли…

– Лелю, – поправил дотошный Фюмэ.

– В общем, только оскалился. Да где же это видано, чтобы в Сибири волков испугались?! Волков бояться – и в Париж не ездить, как я погляжу. Короче, вместо Короля получили они как следует своих Люлев… Люлей…

Семен сплюнул, будто не в силах выговорить немудреное имя старого оборотня.

– Парижские гару такого не спустят, – предостерег Фюмэ. – Когда поймают Крысиного Короля, они вернутся. А до полуночи им все дозволено.

– А пущай только попробуют, – серьезно заявил Семен Павлович. – Наши сейчас все в порядок приводят, но к отпору мы завсегда готовы. До полуночи продержимся. И еще в наступление перейдем. Бонапарта в Москву пустили, было дело. Зато потом до Парижу гнали… вы уж извините…

Он несколько унял пыл.

– Бонапарт не был прожектом Светлых, – скривившись, произнес Градлон. – Впрочем, это пустое… Куда они направились?

– Куда-то к Трансваалю, – с охотой ответил Семен. – Я тут у одного вытянул из головы, как этот ихний Король должен выглядеть. Народ у нас все же мирный, что люди, что Иные. Можно было бы волкулацкое поголовье изрядно сократить. И Ночному Дозору, почитай, подсобили бы. Но я сотворил небольшой морок. Чай, волка заморочить проще, чем ведьму какую-нибудь. В общем, умчались они за этим мороком…

– …И теперь разнесут павильон Трансвааля, – мрачно закончил Градлон.

– Не разнесут, – усмехнулся Семен. – Рассеется морок-то. И быстро. Наверное, уже рассеялся. Пойдут они дальше своего Короля сами искать, подумают, след потеряли.

Он нашел взглядом Леонида и улучил момент, чтобы задорно подмигнуть: вишь, дескать, предупреждал я тебя – началось!

– Одно хорошо, – сказал Градлон. – От Трокадеро все это безобразие убралось подальше. Господа, наш план таков… Фюмэ, останьтесь здесь. Помогите русским коллегам, а если гару вернутся, будьте парламентером. Напомните о конвенции. Все же вы лучше знаете местных оборотней.

– Премного благодарны будем, месье Пресветлый коннетабль! – выпрямился Семен Павлович. – Опытный Светлый, знающий местные тонкости, будет весьма полезен!

– Остальные идут за мной к павильону Трансвааля. Пройдемся по окрестностям, посмотрим, все ли там спокойно. Беспорядки гасить в зародыше. Самим в драки не вступать, на провокации не поддаваться. Месье Александрофф!

– Пресветлый? – Леонид поймал себя на том, что резко подтянулся, как чуть ранее Семен.

– Вернитесь во дворец. Предупредите Бернара и остальных быть в готовности. А потом возьмите ваш аппарат и заснимите то, что здесь натворили оборотни. Думаю, это еще пригодится. Вы не возражаете, месье… Колобофф?

Леонид мысленно зааплодировал: Градлон, выходит, прекрасно знал, с кем имеет дело.

– Никак нет! – ответил Семен Павлович, и Лене показалось, будто он проглотил «…ваше благородие». – Тем более Леонида Сергеича я самолично в Париж отправлял.

Александров вышел из ворот павильона Русских Окраин. Перед ним безмятежно лился каскад. Справа возвышался Трокадеро. Оттуда за выставкой наблюдали его знаменитые статуи. Прохожие все еще старались обходить русскую экспозицию стороной.

Ничто иное не говорило о том, что в сердце Парижа, невидимое для людей, идет напряженное противостояние.

Впрочем, как и всегда.

Но было ли оно на самом деле, это противостояние? Есть Договор, нет его… Иные устраивают стычки, преследуют свои мелкие цели, жертвуют собой или приносят в жертву других. А тем временем вокруг кипит человеческая жизнь, к которой существа из древних сказок имеют все меньшее и меньшее отношение. Ведь не Иные построили стальную башню на Марсовом поле или Дворец электричества, не Иные проложили Транссибирскую железную дорогу…

В конце концов, все усилия Иных сводились только к тому, чтобы люди не смогли о них узнать. По крайней мере большинство людей.

Однако что-то Иные все же могли. Недаром и Светлые, и Темные стремились остановить несчастного Тома. А если Крысиный Король существует в действительности, если он принесет чуму в Париж, да еще в то время, когда здесь так много людей… История Европы может ознаменоваться еще одним печальным событием.

А Леонид всего лишь хроникер. Как кинематографист он обязан оставаться отстраненным и беспристрастным. Он – человек, стоящий за камерой, а стало быть – по другую сторону от событий, ибо только со стороны их можно запечатлеть, зафиксировать для будущего во всей полноте. Такое положение отчасти связывает руки и заставляет находиться как будто бы вне действа; тем не менее это не означает, что человек с киноаппаратом вовсе не способен на что-либо повлиять. Для объектива равно важны свет и тени, но недаром экран все-таки изначально белый, а квадрат на нем – светлый.

Подумав об этом, Александров куда бодрее зашагал по ступеням, поднимаясь к Трокадеро. До конца безумного дня оставалось куда меньше, чем уже было прожито.

Он быстрым шагом вошел во флигель дворца, где располагалась экспозиция Иных.

Что-то прожужжало над головой. Леонид мельком подумал, что, будь на голове шляпа, ее неминуемо бы сбило. И только эта мысль вдруг как будто сорвала покрывало со всех ощущений.

В Трокадеро шла перестрелка. Нечто, пролетевшее над головой, оказалось револьверной пулей. В нос ударил едкий запах порохового дыма.

Леонид пригнулся и перебежал к стене. В ней тут же появилось несколько отметин, а в лицо брызнула каменная крошка.

Чтобы попасть на территорию Светлых, нужно было пройти секции Темных и Инквизиции. Сделать это под огнем?

Леонид нырнул в нишу какого-то павильончика. Осторожно выглянул.

Невозможно было понять, кто в кого стреляет. Иные попрятались, и даже секция Инквизиторов выглядела безлюдной. Как еще недавно безлюдными выглядели Русские Окраины на выставке. Тем не менее треск выстрелов был плотным.

Александров нашел на полу свою тень и шагнул на первый слой.

Привычно серый мир здесь играл неожиданно богатыми красками. Более всего переливались волшебные «щиты». У павильончика каждой из стран, растянувшихся по анфиладе дворцового крыла, была своя защита. Это напоминало чем-то пестроту национальных флагов.

То, что в привычном мире скрыто от человеческих глаз, в Сумраке меняется местами с обыденным. Многие вещи сделались полупрозрачными. Похожей на ледяной чертог стала экспозиция Серых. Ощетинились зубцами, решетками и острыми углами павильоны Темных. Но самое главное – стали видны движения пуль. Каждая оставляла за собой след, подобно ракете для фейерверков.

Скорость пуль была несколько медленнее, чем в мире людей. Но уворачиваться от них было не легче, чем, наверное, от арбалетных стрел в прежние времена. Без волшебства – невозможно.

А еще Леонид помнил, что обыкновенная пуля не способна влететь в Сумрак. Серьезный взрыв динамита мог бы повлиять на первый слой, но никак не обычный револьверный выстрел.

Пули явно заговорил кто-то весьма умелый.

По крайней мере ни в какой из экспозиций таких вооружений не демонстрировалось. Может быть, и напрасно. Вот где наступал двадцатый век!

Вскоре Леонид рассмотрел и кое-кого из стрелявших. Впрочем, те выглядели как некие призрачные силуэты, бледность которых время от времени расцвечивалась яркими сполохами охранных заклятий.

Никто больше не пытался стрелять в Александрова. Скорее всего, внезапно заявившись, он лишь привлек к себе внимание. А теперь, забившийся в угол, как мышь, не представлял интереса.

Что по-настоящему заботило стрелков – английская экспозиция Темных, оформленная как миниатюрный замок. Иные Альбиона в своих вкусах оказались полностью солидарны с архитекторами человеческого представительства британцев на выставке.

Стрелки в основном укрылись в соседнем с англичанами небольшом павильоне бельгийских Темных. Хозяев они или взяли в плен, или перебили. Иногда нападающие постреливали в разные стороны, однако воротам главных противников доставалось многократно больше.

Только один раз Леонид заметил, как оттуда попытались выстрелить в ответ. Очевидно, у осажденных был всего один револьвер, и тот с простыми зарядами.

Правда, магические удары англичане посылали точно и скрупулезно. Часть бельгийского павильона обледенела, другая была словно изъедена кислотой. Синие молнии змеились то по полу, то по воздуху в сторону атакующих, неизменно отражаясь их «щитом».

Леонид запоздало понял, что неизвестные – может, Инквизиторы, а может, налетчики, – опустили на дворец полог тишины. Потому никто не слышал шума, творившегося внутри. Вероятно, и людей отваживало заклинание, а Леонид прошел, только будучи Иным.

«Пресветлый!» – догадался он сделать то, что нужно было сделать с самого начала.

Никакого ответа не последовало.

«Бернар!» – позвал тогда Леонид через Сумрак, ожидая встречного «Леон!».

Но и здесь ответом было только гнетущее безмолвие, прерываемое глухим треском револьверов.

Леонид повторил призыв еще дважды, убеждаясь, что сантинель либо не слышат его, либо случилось что-то худшее.

Он рванулся обратно к двери. Два следа от пуль, точно метеоры, преградили ему дорогу, а затем в дверь воткнулись три сверкающих, явно нерукотворных кинжала.

«Вход – копейка, выход – рубль», – Леонид вспомнил эту поговорку, растянувшись на полу и торопливо отползая в свое импровизированное укрытие.

Тогда он начал короткими бросками перебегать от постройки к постройке. Этот путь был намного дольше, чем прямой, зато куда более безопасный. Александров поспешно натянул на себя доступный «щит», понимая, что тот мог бы спасти, к примеру, от ножа или пули на излете, но не от боевого выстрела в упор.

Защита Инквизиторского павильона, воспроизводящего Саркофаг Времен, встретила его неприятным зудом. Леонид не мог проникнуть за охранный барьер и скользил по нему, как муха по стеклянному шару. К счастью, он делал это задворками, а не на виду у налетчиков.

К бутафорскому Саркофагу на одинаковом расстоянии прижимались мелкие будки с другими экспонатами. За такими будками Александров и укрывался.

До молчащей резиденции Светлых оставалось всего саженей пять. Плохо то, что пространство было совершенно открытым. Леонида можно было бы остановить не то что выстрелом, а простым хозяйственным колдовством. А оно, как известно, не менее опасно.

Леонид часто-часто задышал. Когда-то в дозорной школе его учили совершать очень быстрые пробежки, чтобы, к примеру, оторваться от шпиков-Темных. А тут – все равно что пересечь не очень широкий переулок.

Русский дозорный напружинился и уже готов был сорваться с места, когда на плечо ему легла рука.

Чрезвычайно тяжелая и словно не живая.

– Далеко собрались, сеньор? – услышал Леонид шепот над ухом.

Голос показался знакомым.

Стальная конечность жестким рывком потянула его назад. Александров оказался в нише за очередной будкой павильона Инквизиторов. Только на этот раз не один, а вместе с доном Раулем.

На первом слое испанец выглядел колоритно. Никакого серого балахона. Старинный костюм, кружевной воротник, высокие сапоги, плащ и рапира с кинжалом на перевязи.

– Там… – прошептал Леонид, кивая в сторону Светлой экспозиции.

– Не советую, – отрезал испанец, точно коротко взмахнул кинжалом.

– Но я…

Рауль аккуратно и быстро захлопнул ему рот, ловко надавив на нижнюю челюсть левой, живой рукой. Леонид едва не прикусил язык.

Испанец пошевелил пальцами. В воздухе появился наполовину прозрачный выгнутый овал, в котором отразилось удивленное и испуганное лицо россиянина. Изображение немедленно пропало, потому что овал развернулся и поплыл на открытое пространство.

А Рауль извлек из-под балахона нечто вроде небольшого дамского зеркальца в изящном, украшенном драгоценными камнями футляре. Открыл его – и Леонид увидел взамен своего отражения место перед резиденцией английских Темных. Увидел в Сумраке. Вспыхивал зелено-голубыми всполохами магический «щит», принимая в себя пули. Было даже заметно, как те отскакивают.

– Синематограф такого не умеет! – восхищенно прошептал Леонид.

– Есть многое на свете, друг Горацио… – продекламировал Инквизитор. – Взгляните!

Перед захваченным бельгийским форпостом раскрылась голубоватая призма портала. Из нее показались двое Иных, которые катили за собой какое-то орудие на лафете.

– Я их знаю! – выдавил Александров.

– И кто же это?

– Те, из собора Нотр-Дам. Безликие, с ними сражался Яков Вили… Брюс.

Только сейчас Леонид сообразил, что Рауль не знает всех подробностей боя на галерее химер, когда был освобожден Бриан де Маэ. Он не присутствовал, когда русский дозорный рассказывал об этом Инквизиторам в кабинете Пресветлого коннетабля.

Но в свете того, что случилось дальше, такие подробности растеряли всякий смысл.

Двое безликих развернули лафет. Один немедленно присел и занял позицию для стрельбы, второй торопливо завозился, помогая с какой-то лентой.

А затем орудие принялось стрелять с оглушительным грохотом. Пули-метеоры полетели в английский павильон таким плотным роем, будто их одновременно выпустил целый полк.

– Пулемет Максима?! – Леонид и не сообразил, что выпалил это по-русски.

– Хитро придумано. Английское против английского, – одобрительно произнес Рауль.

Заговоренные пули из ствола чудо-оружия строчили одна за другой, как сигналы телеграфа. «Щит» павильона тревожно мерцал. По всем «кукольным домикам» экспозиций пошла странная иллюминация. Как будто в тропические джунгли из книг Киплинга проник диковинный зверь и вызвал переполох.

– Вперед! – неожиданно скомандовал Рауль и абсолютно неделикатно выпихнул Леонида толчком в спину.

Тому ничего не оставалось, кроме как припустить в направлении Светлой экспозиции. Инквизитор догнал его, взмахнул плащом так, что вокруг них в воздухе соткался некий флер – явно защитный полог. И очень кстати: в беглецов немедленно выстрелили несколько раз. По счастью, не из пулемета Максима, продолжающего яростную атаку на Темный Тауэр. Заговоренные пули отскочили от полога, причем затейливо – как плоские камешки от поверхности воды.

А потом Рауль сам выхватил из-за пазухи револьвер с длинным стволом и сделал несколько выстрелов. Хотя шестизарядный пистолет не слишком подходил к его наряду, Инквизитор двигался с изяществом тореадора.

С территории Светлых вылетели несколько сгустков пламени размером с крокетный мяч и унеслись вслед за «посланиями» испанца.

Их прикрывали.

Рауль, точно странный ангел-хранитель с развевающимися темными крыльями, влетел на Светлую экспозицию за Леонидом. Одинокая пуля, как назойливый шмель, пролетела над его плечом и срикошетила от прозрачного колпака, прикрывавшего друзу Сен-Жермена. Александров же едва не наскочил на небольшую баррикаду, сооруженную Светлыми из столов, стульев и нескольких разобранных частей национальных экспозиций.

За баррикадой укрылась разношерстная компания. Тут были и упитанный мистер Джаксон, и темнокожий колдун, называвший Градлона не иначе как «Светлый вождь», и даже переминалась с ноги на ногу птица додо, будто извиняясь за свой нелепый и бесполезный сумеречный облик. Его начальник месье Леруа сейчас вместе с Градлоном и другими прочесывал окрестности выставочного Трансвааля.

Револьверов здесь не было ни у кого. Мистер Джаксон держал в руках короткую блестящую деревянную палочку – британские Светлые вообще любили такие вещицы. Негр, словно пистолет, держал темный рог, оправленный в драгоценные металлы. Еще у пары Иных над ладонями мерцали сполохи огня, готовые в любой момент сорваться и ринуться к мишени.

– Что стряслось? – выдохнул Леонид, сползая вниз по стенке и чувствуя колотье в боку.

Нестерпимо хотелось сладкого чаю. С пряниками. Он слишком долго уже находился в Сумраке.

– Выход! – резко дернул его Рауль. И вытащил за собой в реальный мир, не разделяя слов с делом.

Баррикада присутствовала и здесь, просто не была столь внушительной. Из воздуха соткался Дидье.

– Вот, месье! – Довольный тем, что может быть полезен в образе человека, он протянул Леониду початую плитку шоколада. – А эти появились несколько минут назад. Вышли из портала, обстреляли все кругом, загнали всех за «щиты», а сами пошли на штурм британцев.

– …И минуты через две-три достигнут цели, – дополнил Рауль.

– Простите, месье, но как? – В голосе Дидье сквозь тревогу проскользнул научный интерес. – Защита английских Темных едва ли не самая совершенная! Это и месье Жаксон подтвердил, а он служит в лондонском Ночном…

– Пулемет Максима расстреливает примерно шестьсот патронов в минуту. А пули у них не свинцовые. Сеньоры хорошо подготовились и чары наложили на совесть. Ни одна из таких пуль, конечно, не пробьет «щит». Но если шестьсот в минуту будут попадать в одну и ту же точку – их пробивная сила сложится. Вода камень точит.

– Физика и магия! – воскликнул Дидье.

– Почему Инквизиция не вмешается? – спросил Леонид.

– Всему свое время, – рассеянно изрек Рауль, и Александров тут же вспомнил несколько отрешенные ответы того, кого сам принимал за беглого де Маэ.

А испанец добавил:

– Дворец уже окружен, будьте спокойны!

На этот раз Леонид вспомнил деловитого и уверенного Семена Павловича.

– А я бы предпочел задать вопрос сеньору арестованному, – продолжил Рауль, делая шаг к приемной Градлона.

– Он под защитой сил Света! – поспешно выпалил Леонид.

– Согласно Пражскому соглашению, руководство всеми Иными в таких обстоятельствах принимает самый сильный маг. Независимо от его стороны. То есть временно теперь я решаю за силы Света, – сказал дон Рауль. А затем, пресекая возражения Леонида, как опытный фехтовальщик, нанес еще один удар: – Не действует только Договор, конвенции остаются в силе.

Леониду ничего не оставалось, как встать и пойти за широко шагающим Инквизитором.

Кто тут чем воспользовался? Александров – защитой от пуль в виде плаща и револьвера испанца? Или тот – правом входа за «щит» Светлых, чтобы объявить себя временным коннетаблем?

Они вошли в пустую приемную. Ничто не говорило здесь о разорении, только кресла были расставлены беспорядочно. Кажется, еще дымилась чья-то трубка на столе.

– Осторожно, сеньор! – Рауль остановился.

Сейчас, в мире людей, к нему вернулись модный костюм и шейный платок. От образа лихого дуэлянта не осталось и следа.

Но из-за пазухи Рауль вытянул уже знакомый револьвер.

– Думаю, вы уже все сами сообразили, юноша, – негромко сказал испанец, доставая патроны и отправляя их один за другим в барабан. – Они убрали всех сильных Светлых из дворца. Всего лишь натравили стаю оборотней на соседний павильон. И сразу же напали.

Рауль дозарядил пистолет, взял его в левую руку, а правой вытащил из ниоткуда (вернее, конечно же, из Сумрака!) рапиру.

– Но почему только Светлых?

– Потому что только Светлые могут прийти на помощь даже Темным, – нехорошо усмехнулся Рауль. – А сеньор за этой дверью наверняка знает больше, чем говорит.

– Почему они не пытаются его освободить? – высказал главное Леонид.

– Это мы и разузнаем. Слышите? – Рауль поднял дуло револьвера, как обычный смертный поднимает указательный палец: «Чу!» – Адская машинка замолкла. Наши десперадос уже внутри цитадели.

А затем без всякого перехода Серый коннетабль распахнул дверь кабинета и ворвался внутрь.

Леонид прыгнул следом, запнулся за порог и растянулся перед своей камерой «Патэ». Пронеслась мысль, что виноват на самом деле не порог, это испанец опрокинул его хитрым ударом по ноге. И неспроста – нечто просвистело сверху и ушло в стену. Не так быстро, как пуля, но все же.

А Инквизитор уже скрестил рапиру с «белым лезвием». Полетели искры, как будто в кабинете заработала электрическая дуговая сварка. Рапира мерцала серо-зеленым. Грохнул выстрел, и по полу покатилось тело.

Леонид, приподнявшись, увидел картину намного более поразительную и жестокую, чем даже стрельба из пулемета. Рауль фехтовал одновременно с пятью или шестью противниками. Лиц было не разглядеть, но не благодаря чарам «безликости», как у других налетчиков, – нет, то были всего лишь старомодные маски из ткани, оставляющие снаружи одни глаза. При этом все противники испанца оказались Светлыми. Никто из них не действовал стальным оружием, только «белыми мечами», принявшими форму узких клинков наподобие шпаг.

Рауль при этом стрелял – редко, но метко. Один из нападавших перелетел через стол Градлона, опрокидывая письменный прибор. А первая жертва револьверного огня, упавшая рядом с Александровым, оказалась женщиной.

Тем не менее, кроме Леонида, еще двое Иных в кабинете даже не попытались поучаствовать в схватке. Один из них – Бернар. Он словно превратился в статую, застывшую в какой-то весьма нелепой позе. Взгляд Бернара был устремлен в сторону объектива камеры.

Вторым был пойманный двойник Бриана де Маэ. Он продолжал сидеть на стуле и, казалось, тоже не интересовался боем, напряженно глядя в одну точку. Этот взгляд вызвал у Леонида воспоминание, мелькнувшее в памяти, как разряд молний в плазменной лампе.

Незадолго до открытия выставки, чтобы как-то развеять его тоску после случившегося с Мари, Жан повел Леона в парижское варьете. Там помимо прочего выступал иллюзионист. Не Иной, а самый обыкновенный фокусник. Этот артист освобождался от надетых на руки сразу нескольких пар наручников. Делал он это под наброшенной на плечи накидкой вроде тех, что используют цирюльники.

И взгляд во время манипуляций был такой же сосредоточенный, как сейчас у псевдо-Бриана.

А потом Александров заметил небольшой кулон с красным драгоценным камнем, зажатым у того в руке. Кулон пульсировал, точно маленькое сердце.

– Он хочет выр… – закричал Леонид, но его крик заглушил очередной выстрел Рауля.

Испанец расчетливо прострелил ногу одному из противников. Раненый упал недалеко от стула Бриана, но пленник даже не взглянул на того, продолжая свою невидимую работу.

Соперники кружились в странном танце, чем-то похожем на выступления американской артистки Лои Фуллер, которую парижские газеты сравнивали с мотыльком на сцене. В центре этого танца был дон Рауль, а его визави перемещались, словно многочисленные спутники вокруг планеты.

Испанец наносил удар за ударом, внезапно стреляя с левой руки. Он вроде бы совершенно не прицеливался, но пули часто попадали в мишень, хотя одна все же угодила в кресло, а другая разнесла хрустальный графин. Нападавшие помимо выпущенных прямо из ладони «белых лезвий» использовали и какие-то метательные заряды. Некоторые Рауль ухитрялся отбивать рапирой, от других просто уклонялся, как опытный приверженец бокса – английского ли, французского ли, а может, испанского, если таковой существовал.

На самом деле весь этот фехтовально-стрелковый менуэт занял едва ли с десяток секунд. Уже трое соперников, включая женщину, оказались на полу. Еще двое продолжали схватку с Инквизитором, стремительно превращаясь из атакующих в защищающихся. Вот один предпринял попытку захвата в кварте, но сам едва избежал хитрого финта и вынужден был отступить. Второй оказался на линии выстрела. Однако револьвер лишь красноречиво щелкнул, будто воскликнув: «Я пуст, сеньоры и месье!» Не раздумывая, испанец метнул бесполезный, зато увесистый пистолет в соперника, одновременно ударив его ногой в грудь. Первый сразу же попытался воспользоваться моментом и ударил в спину – но и эта атака обернулась только новым взрывом белоснежных искр.

А сбитый с ног что-то быстро выхватил из руки застреленной женщины и выпрямился.

Леонид не столько увидел, сколько догадался по началу жеста – он тоже будет стрелять.

Александрову нечем было драться. Но неожиданно для самого себя он вскочил, схватил «Патэ» и огрел Светлого треножником-штативом по затылку. Светлый повалился на пол. Из его руки выпал совсем маленький пистолетик, который все-таки успел выстрелить, но вреда никому не нанес.

– Благодарю! – Говоря это, Рауль ловким ударом эфеса нокаутировал последнего из нападавших.

И немедленно, выставив перед собой рапиру, повернулся в сторону лже-Бриана. Леонид шагнул с другой стороны, держа треножник наперевес.

Но было поздно.

Пленник встал со стула.

Кулон в его руке изрядно потускнел. Можно было бы подумать, что в него вделана электрическая лампочка накаливания, теперь же она погасла. Мнимый Бриан убрал магический предмет в карман.

А затем он взял с угла письменного стола Градлона вещицу, на которую ни Рауль, ни Леонид в пылу драки не обратили внимания. Вещица походила на веер или на странноватый кружок из картона. Вернее, сразу же понял Александров, это были несколько кругов из картона, нанизанных на единый стержень. Каждый из них покрывали какие-то символы.

Мнимый Бриан повернул два круга. Леонид понял смысл и этого действия. Догадался о нем и Рауль. Но оба снова опоздали. Инквизитор даже запустил в освобожденного бунтаря полупрозрачный сгусток, явно не суливший ничего хорошего. Но сгусток попал в стену. Бунтарь исчез.

– Ушел, каналья! – процедил фехтовальщик.

На полу стонали раненые.

Леонид уже был свидетелем, как легко другие жертвуют собой, чтобы вызволить Бриана де Маэ… или его двойника.

– Ими займемся позже. – Инквизитор бесцеремонно перешагнул через тело оглушенного Леонидом Светлого, мимоходом бросив вниз такой же сгусток, каким метил в беглеца. Эти жесты он повторил и для других распростертых на полу соперников…

От наметанного взгляда кинематографиста не уклонился и пасс над женщиной.

Александров лишь сейчас додумался посмотреть на нее сумеречным зрением. Аура однозначно указывала, что та была жива. У испанца не поднялась рука застрелить даму, пусть и вооруженную миниатюрным пистолетом. Леонид был уверен, что Рауль точно знал, куда попадет его пуля.

Инквизитор остановился у двери:

– Быстрее, юноша! Вы что, не слышите?!

Испанец распахнул дверь. От рапиры он уже избавился.

За стенами приемной царил шум. Там уже не стреляли – ни из револьверов, ни из пулемета. Но что-то трещало, кто-то кричал, нечто звенело и явно рушилось.

– Бернар! – вдруг спохватился Леонид.

– Он жив и здоров, – бросил Рауль. – Всего лишь «заморозка». Вас они тоже хотели вывести из игры, но я помешал. Сейчас вы ему не поможете, снять заклятие может лишь тот, кто наложил. Их заставят, будьте уверены. А нам пора!

Инквизитор и русский дозорный быстро вышли к импровизированной баррикаде Светлых. В привычном мире за рукотворным завалом теперь прятался один Дидье. Леонид заметил, что другие сантинель, в том числе лондонец Джаксон, ушли в секцию Темных. Вместе с фигурами в серых балахонах они все более плотным кольцом окружали британский павильон.

Там шла драка – и не менее ожесточенная, чем только что выигранная Раулем… условно выигранная.

Над бутафорским мини-Тауэром полыхали мертвенно-бледные молнии. По стенам пробегали светящиеся трещины, мгновенно зарастая. Проломив тонкую деревянную крышу и кувыркаясь в воздухе, вылетело чье-то тело. Описав дугу, оно врезалось в макет Саркофага Времен и сползло на пол. Сползло куда медленнее, чем можно было ожидать, не скорее одинокой капли дождя по оконному стеклу.

В этот момент в зале стало еще многолюднее. Двери распахнулись, и ворвались Инквизиторы. Впереди с проворством хищника двигался Дункель. Следом за ними, отстав всего лишь на пару секунд, шел Градлон со свитой. Опытному взгляду о многом говорило то, в каком положении каждый из них держал пальцы рук. А у Жана переливалась и мерцала целая батарея разных перстней, откуда только достал?

В воротах павильона Тьмы показался Иной. Леонид узнал его даже издали. Это был Артур, глава делегации. Он небрежно отряхивал серый костюм из добротной английской шерсти.

– Готово, – сообщил он окружившим цитадель.

– Прекрасная работа! – раздался голос Мориса.

Великий Инквизитор появился неизвестно откуда. Почему-то не было ощущения, что он вышел из Сумрака. Более всего было похоже на то, что он до поры скрывался и проявил себя, лишь когда опасность миновала.

– Мышеловка захлопнулась, господа. Все мыши – в распоряжении котов, – с усмешкой произнес Артур.

Совиная Голова сделал знак плечистым молодчикам в балахонах и вместе с ними вошел в английский павильон.

– Месье Иные! – объявил Морис. – Акция боевой группы заговорщиков сорвана. Дворец и магическая экспозиция снова под нашим полным контролем. Вам больше ничто не угрожает!

– Требую объяснений! – шагнул вперед Пресветлый коннетабль. – Инквизиция взяла на себя обязательства по защите дворца!

– Объяснений? – вместо Мориса вдруг заговорил Артур. Голос у него был усталый, Темный явно потратил очень много сил. – Господа поклонники террора пытались захватить реликвии Мерлина. Особенно их привлекала эта безделушка.

Жестом фокусника Артур вытащил из воздуха железную корону.

Все Иные вокруг невольно замерли. А Темный небрежно покрутил увесистый обруч на пальце.

– Так удобно верить, что можно все решить одним махом. Всего одним волшебным предметом. Особенно если он называется Венец Всего. Кому как не Иным верить в Светлые сказки. – Артур пристально посмотрел на Градлона. Тот промолчал. – Только правда – жестокая вещь, милорды. Венца Всего не существует. Это миф. Котел Мерлина – он настоящий, да. Однако никакого практического толку в нем нет. Котел и котел. И венец тоже – простая железка. Впрочем, как и любая корона…

Инквизиторы показались из павильона. По двое Серых «борцов» вели заговорщиков. Александров едва не ахнул – их вели в старомодных кандалах, звенящих при каждом шаге. Потом он догадался, что цепи – наверняка лишь материальные носители мощнейших конвойных заклятий. У одного из заговорщиков был странный воротник – словно серый пушистый кот обвился вокруг шеи, только не видать было отдельно ни головы, ни лап, ни хвоста. Еще одного Инквизиторы несли как бревно. Тело даже не сгибалось в сочленениях, хотя один из молодцев Дункеля тащил его, ухватив за голову. Нетрудно было понять, что этот Светлый попал под такие же чары «заморозки», как Бернар.

Тогда Леонид сделал то, чего сам от себя не ожидал. Он навел камеру на арестованных и начал крутить рукоять.

Света ощутимо не хватало. Но для сумеречной съемки его и не требовалось.

– Ноэль, – вдруг сказал Градлон. – Ноэль Кастелен.

– Мое почтение, Пресветлый, – ответил заговорщик с причудливым воротником. – Жаль, не могу поклониться, как видишь…

Леонид вдруг узнал голос. Он принадлежал Безликому. Тому, кто заточил Мари в химеру и освободил Бриана. А вторым Безликим, похоже, была та «восковая фигура», что волокли Инквизиторы.

– Не думал, что в следующий раз увижу тебя вот таким, – покачал головой Градлон и провел подушечкой большого пальца по трепещущей на виске жилке.

– Смотри внимательнее, Пресветлый. Всего вероятнее, другой раз будет на Трибунале.

– Уведите, – приказал Морис.

Звеня цепями арестованных и подковами на сапогах Инквизиторов, процессия удалилась. Артур, все еще машинально крутя мнимый Венец на пальце, проводил их презрительным взглядом.

Леонид бросил снимать и обратился к Раулю:

– Куда их теперь?

– В подвал, юноша. – Невысокий испанец ухитрился посмотреть на него сверху вниз. – Вы что, плохо читали уложение? Сегодня никто из Иных участников выставки не покинет ее границ. А они, как ни крути, участники. Но оттуда они не вырвутся, могу вас уверить… – Он издал неприятный смешок.

Леониду представились подвалы той, человеческой инквизиции, где томились безвинно заподозренные в колдовстве и с ними же – настоящие мыслители вроде Галилея. Судя по бряцающим кандалам, подвалы своей «родной» Инквизиции, пусть и всего лишь переоборудованные из каких-нибудь дворцовых чуланов, не должны были сильно отличаться.

– Кстати, не поблагодарил вас. Отличный удар! – Рауль указал на ножку аппарата.

– Отличный удар, Завулон, – раздался еще один голос, принадлежащий на сей раз Претемному коннетаблю Парижа.

Возглас сопровождался небольшой вспышкой: тот как раз выходил из портала.

– И блестящая мысль, Вуивр! – заметил Пресветлый коннетабль.

– В чем ирония, Градлон? – осведомился Претемный.

– Должен поздравить! Выдающаяся стратегия. Привезти фальшивый венец Мерлина и распустить невинный слух, что он настоящий. Чья это была идея? Неужели наших английских гостей? Сомневаюсь. Но как удачно! Мышеловка для Светлых в единственный день без Договора.

– Более чем! – процедил Вуивр. – Твое упущение, Пресветлый коннетабль! Именно ты не приструнил Кастелена. Не разыскал его и позволил убивать Темных, в конце концов!

– Твои люди из низших были сыром в этой мышеловке.

– Не забывайся, Пресветлый! – с холодными нотками в голосе проговорил Морис. – Сегодня вам и Темным все разрешено, кроме посягательства на Трокадеро. Но Светлые пошли именно на это! Смеешь отрицать?

– Не смею. Как и то, что весь этот цирк с отменой Договора был нужен для того, чтобы выманить Кастелена. А он купился на реликвии Мерлина!

– Там были и Темные, – напомнил Артур. – Хотя бы эта французская ведьма…

– Селин Леклерк, – уточнил Вуивр. – Давно была на подозрении. Так что Дневной Дозор был в полном праве на эту операцию.

– Противоестественный альянс сил Тьмы и Света против Великого Договора! – повысил голос Морис Французский. – Вот чего нельзя было допустить! Это вина и недосмотр Дозоров. И если бы не вмешательство Инквизиции, неизвестно, чего было бы ожидать!

– Альянс неподкупной Инквизиции с одной из сторон Договора столь же противоестественен, – спокойно заметил Градлон.

– Никаких альянсов не было! – Морис ощутимо распалялся, что выглядело даже странным для его высокого положения. – Вся операция была от начала до конца санкционирована Инквизицией.

– При этом традиционно каштаны из огня вытаскивали чужие руки, – с легкой усмешкой сказал Артур.

– Я бы попросил, Завулон! – Морис гневно посмотрел на него, но англичанин выдержал этот взгляд и даже не убрал выражения иронии.

Он сегодня был героем дня.

– Пресветлый! – вдруг раздался истошный крик.

Слышалось в этом крике что-то птичье.

Расталкивая собравшихся, вперед прорвался Дидье.

– Павильон! – Додо-перевертыш изъяснялся отдельными выкриками, словно только что перекидывался в птицу. – Изумруды!

Леониду хватило и самого последнего слова. Он не стал слушать больше ничего, машинально схватил камеру и бросился к секции Светлых.

Место, где была выставлена друза, уже окружили все, кто мог. Тут оказались и мистер Джаксон, и большинство тех, кто строил баррикаду.

Под стеклянным колпаком рядом с друзой стоял Бриан де Маэ. Или его двойник, ускользнувший от Рауля.

На самом колпаке не было никаких трещин. При взгляде через Сумрак тоже не было заметно ничего странного. Охранные чары, которые должны были бы вызвать иллюминацию не хуже, чем во Дворце электричества, безмолвствовали.

Снаружи в колпак ударили сразу несколько заклинаний. Отскочил со звоном и рассыпался в прах набор ажурных кинжалов, растворилась в небытии пара «огненных шаров». Светлые впопыхах пошли в атаку против наложенных ими же самими защитных сфер – и те выдержали.

Бриан поднял руку – в ней блеснул металл.

Кровь залила кристаллы.

Нож упал на каменный пол, но никто не услышал звона.

Мятежный Иной пошатнулся и начал сползать вниз. Казалось, он еще пытается удержаться за друзу, ладони оставляли на пронзительной зелени темно-красные разводы.

Не сговариваясь, все свидетели посмотрели через Сумрак. Там царила дикая пляска Сил. Колпак существовал и здесь, только он выглядел намного мощнее, с железным каркасом, соединенным большими заклепками. На стекле также не замечалось ни единой трещины. Существовала и друза. А вот кровь вскрывшего себе вены оказалась неестественно светлой. В нее как будто добавили еще какое-то вещество. Красная жидкость сияла и переливалась, как если бы кто-то сумел расплавить рубин.

Сумрак с его вечным голодом на живое и теплое словно впал в состояние ажитации. Из ничего возникали серые клубы тумана, вытягиваясь в длинные рукава, похожие на щупальца спрута. Они тянулись к прозрачному светящемуся колпаку, как никогда теперь похожему на электрическую лампу накаливания, закручивались вокруг него вихрем, струились, проникали под стекло, но Свет прижигал их, заставляя отдергиваться. Прижигал – и одновременно влек. Сумрак равно принимает и его, и Тьму.

Кровь на друзе словно оказалась самостоятельным живым существом, обладающим собственной аурой. Она растекалась по изумрудам вопреки всем законам и земной, и потусторонней физики. А друза впитывала ее точно губка – и через несколько мгновений красного на зеленом не осталось совсем. Только сияние камней изменило свой оттенок.

А затем беззвучная вспышка озарила весь зал Трокадеро, словно некий сумеречный фотограф в один момент растратил полпуда магния.

Стекла колпака посыпались на пол, покрывая тело двойника Бриана. Удивительно, но его кровь не разлилась по полу. Неужели друза вытянула ее всю, как вытягивает обыкновенный голодный вампир?

Вспышка несколько потускнела, но не погасла. Она тоже будто бы зажила своей отдельной жизнью: ослепительный шар, похожий на маленькое солнце, поднялся к самому потолку, задержался там ненадолго – а потом исчез.

Леонид поймал себя на том, что отпустил ручку камеры. Все это время он бессознательно крутил ее, не глядя в объектив. Кинематографист начал побеждать в нем Светлого.

Вокруг зашумели, загомонили, засуетились.

Стеклянный колпак над друзой в человеческом мире попросту исчез, не оставив ни осколка. Все защитные сферы развеялись. Мимо Леонида спешным шагом прошел Градлон, ругаясь сквозь зубы. Александров уловил лишь обрывок его тирады, совершенно понятной через Сумрак, хотя и высказанной на французском языке эпохи Людовика XIII:

– Старый дурак своего…

Под ногами путалась птица додо – помощник главного ученого сантинель, видимо, перекинулся от волнения. Крепких деловитых фигур Инквизиторов становилось все больше и больше.

– Мизерикорд, – сказал над ухом голос дона Рауля.

Фехтовальщик оказался слева. Он будто старался защитить камеру Леонида, которую могли уронить, толкнув в суматохе.

– Простите? – повернул голову Александров.

– Кинжал. Тот, которым он вскрыл себе аорту. Мизерикорд. В прежние времена им наносили удар милосердия.

Леонид еще раз взглянул на друзу.

Градлон склонился над павшим заговорщиком, схватил того за голову, сдавил виски. Леонид сумел по ауре определить, что Бриан или его двойник – кем бы он ни был – еще жив. Как ни странно, потеряв столько крови, он еще дышал. Но жизни в нем сейчас было не больше, чем огня в гаснущей свече.

Руки Градлона окутало мертвенно-голубое сияние.

– Он пытается спасти? – невольно вырвалось у Леонида.

– Совсем нет, юноша, – ответил Рауль. – Он вскрыл ему сознание. Впрочем, с такой раной выжил бы только оборотень. Светлый не способен.

Аура заговорщика померкла окончательно.

– Как все это понимать, коннетабль? – требовательно спросил Морис.

Комиссариат Инквизиторов в Трокадеро выглядел солидно. «Наверное, именно такова была обстановка и в кабинете князя Тенишева[13]», – подумал Леонид.

Светлых допустили в эту цитадель крайне малой компанией, и Александров оказался в числе этих сомнительных избранных опять благодаря своему аппарату.

Темных, впрочем, было не больше, чем их визави. Выделялся, разумеется, Вуивр. Заметен был и Артур из английской делегации. Так вышло, что он оказался напротив Пресветлого.

Плечистые фигуры снова замерли у массивных дверей, как янычары, охраняющие восточного султана. Приглашенные расселись вокруг овального стола. Алая обивка стульев и темный лак дерева контрастировали с форменными серыми балахонами. Таковых набралось большинство. Несколько второстепенных Инквизиторов стояли в углах комнаты, почти сливаясь с предметами мебели. Среди них был и дон Рауль. Леонид еще и поэтому чувствовал себя не в своей тарелке: его, слабенького Иного, усадили рядом с собой за стол, а опытные маги – других в Инквизиции, видимо, и не держали – вынуждены были занять место за спиной, точно половые в трактире.

Среди этих фигур замерли и два Инквизитора, недавно явившиеся с докладами. Их нетрудно было опознать по бурым кожаным папкам с серебряными уголками.

С нападения на Трокадеро не прошло и двух часов. Иные успели привести в порядок свои экспозиты. Уже ничто не свидетельствовало о недавней стычке, даже выбоины от пуль как будто затянулись сами, подобно ранам под магическими пассами. Колпак над друзой снова был поставлен. Коннетабли упраздненных на один день Дозоров закрылись в чертогах дворца Инквизиции и совещались с Морисом и приближенными. Пострадавших от рапиры дона Рауля – тех, кто остался в живых, – отнесли в хорошо охраняемый лазарет. Срочно вызванный Фюмэ, а с ним и целитель Томази колдовали над Бернаром. Трудность заключалась в том, что в отсутствие того, кто наложил подобные чары, их приходится взламывать, как хитроумный сейф. Привести же в сознание пособников Бриана тоже оказалось нелегкой задачей.

Дворец восстанавливался от потрясений.

Но вдруг быстро прошел, стуча металлическими набойками на башмаках, курьер в сером балахоне. Вновь заволновались на экспозициях Темных, причем на всех одновременно.

А затем и до Светлых экспонентов докатилось известие: разрушена башня в павильоне Дагомеи.

Леонид успел побывать в этом павильоне задолго до Дня без Договора. Он старался отснять как можно больше и не пропустить ничего любопытного. Но здесь любопытного оказалось крайне мало. Дагомейский городок притулился почти с самого краешка колониального отдела близ Трокадеро. Он был весьма невзрачен: убогие, крытые камышом туземные хижины, и только в одном месте высилась четырехгранная башня. Как потом узнал Леонид, это строение было точной копией башни для жертвоприношений. Дагомеи приносили в жертву людей гуртом, считая их гонцами на тот свет для связи с умершими правителями. Несчастных сбрасывали с башни вниз, прежде чем отрубить голову и собрать хлынувшую кровь. И вот теперь нечто разрушило единственную достопримечательность городка до основания. Из людей никто крупно не пострадал, хотя нескольких туземцев и зевак сильно ушибло летящими камнями.

Не успела затихнуть новость, как, стуча металлом на подошвах, стремительно прошел новый курьер.

Все замерли, подобрались.

А потом в Светлый отдел пришел церемонный посланник и, не снимая капюшона, пригласил на коллегию Инквизиторов «месье Александрофф».

Там Леонид смог только повторить слово в слово то, что произошло с ним утром в Старом Париже. А затем по отдельным репликам он сумел склеить для себя ленту недавно произошедшего.

После поимки шухарта Тома и ареста заговорщика Кастелена Темные продолжили умирать прямо за стенами Трокадеро.

Светящееся нечто, развалившее башню жертвоприношений, спалило на месте благонадежного вампира, который всего лишь зашел посмотреть на диораму.

Затем упал замертво сенегальский колдун в павильоне своей страны. Следом досталось Темному парижанину, зашедшему в павильон Туниса, – и он тоже не выжил.

А потом еще один Темный из Германии стал жертвой прямо на мосту Йена. Поблизости оказались добровольные дружинники из Дневных сантинель, которые увидели через Сумрак, как беднягу настиг большой сгусток Света. Дальше что ж? Дружинники немедленно принялись вести обстрел всеми боевыми чарами, что имелись у них в распоряжении. Но Светлый шар от этого, казалось, стал только больше и взялся преследовать атакующих. Те, разумеется, бросились наутек, не преминув послать «Караул!» Темным во все стороны.

И пока ничего не было известно о рыщущих в поисках Крысиного Короля оборотнях, уже и без того потрепанных в сибирском отделе.

– Как понимать? Извольте, – сказал Градлон и с силой провел подушечкой большого пальца по жилке на левом виске. – Инквизиция раскрыла ящик Пандоры.

– Инквизиция? Вы всерьез так полагаете?

– Увы, да. Последнее, что я успел забрать у того несчастного, подтвердило мои худшие опасения.

– Это был Бриан де Маэ?

– Нет. Он мертв. Теперь они оба мертвы.

– Оба?

– Бриан де Маэ, мой наставник и некогда претендент на место Пресветлого коннетабля Парижа, умел хранить секреты. Я знал его много лет, но даже мне не было известно, что у него есть брат-близнец. Альбер де Маэ. Он никогда не был посвящен в Иные. Тот, кто пролил свою кровь у нас на глазах, – это Альбер.

– Вы знаете смысл ритуала?

– Теперь уже да, месье. После того как прочел предсмертные мысли второго де Маэ. Впрочем, кое-что должны знать и вы. Хотя никто не верил в эту безумную фантазию, в миф наподобие венца Мерлина, который привезли эти господа… – Пресветлый кивнул на Артура.

– Что это за миф?

– Эмпириум, – коротко ответил Градлон и замолчал.

Морис и Дункель переглянулись.

– Эмпириум? – переспросил Вуивр. – Что это? Никогда не слышал.

– Не может быть… – проронил Морис. – Абсурд.

– Полагаю, господа, мы имеем право знать, – сказал Артур с обычной своей ноткой усталого сарказма.

– Это невозможно. – Морис, казалось, убеждает сам себя, а не только собравшихся. – Такая же чепуха, как философский камень. Алхимические бредни.

– А что нам скажет хранитель легенд? – осведомился Дункель.

Сзади на конторке сама собой перелистывалась книга, по которой бежало гусиное перо. Сделав запись этого вопроса, перо замерло. Почудилось, что и само оно выгнулось, как вопросительный знак.

Из угла комнаты к столу вышел дон Рауль.

– Непроверенные слухи, – начал испанец. – Мысль, которая приписывается графу Сен-Жермену…

– Который приложил руку к созданию друзы, если не ошибаюсь? – с прохладцей уточнил Дункель у Пресветлого, бесцеремонно прервав обладателя железной руки.

– Не ошибаетесь, месье, – учтиво склонил голову Градлон.

– Сеньоры? – Рауль убедился, что может продолжать. – Еще сто лет назад в ходу была теория, что горение вызывает некий флюид под названием «флогистон». Чем выше его концентрация в веществе, тем больше тепла оно выделяет. Точно так же Сен-Жермен полагал, что Свет и Тьма есть первоначала, которые циркулируют в душе, как кровь в организме. Под квинтэссенцией Тьмы он понимал инферно. Квинтэссенцию Света граф назвал Эмпириум. Он полагал, если можно выделить чистое инферно, что происходит весьма часто, то можно получить и чистый Эмпириум.

– Это лженаука! – вдруг сказал Претемный коннетабль. – Одно слово – шарлатан! Инферно не есть чистая Тьма. Это даже не магия Темных. Светлый тоже способен проклясть. Инферно выйдет ничуть не хуже.

– Все верно, сеньор. Инферно не есть чистая Тьма. Это концентрированное зло, присущее и Темным, и Светлым. Помимо прочего Сен-Жермен полагал, что Сумрак черпает Силу из чувств смертных. Ныне это предположение разделяется наиболее сведущими Иными. Но, по Сен-Жермену, важно не столько содержание чувства, как принято думать, сколько концентрация. Тьма преследует цель – совершенную и ничем не ограниченную свободу. Любое чувство имеет право быть, любое чувство получает выражение и оправдание. Никакого сдерживания, а потому – никакой концентрации. Тьма ничего не дает, только поглощает. И напротив – Свет. Вместо свободы – добровольно принятая на себя обязанность, подчиняющая чувство. Полная концентрация.

– Опустим метафизику, – нетерпеливо процедил Морис. – Время дорого.

– Эта первая догадка Сен-Жермена имеет самое прямое отношение ко второй, сеньор. Граф полагал, что Свет в душе Иного можно сконцентрировать до абсолюта. Все равно что получить флогистон.

– Ересь, – сказал Морис.

Леонид подумал, что странно подобное услышать от того, чье существование и само по себе являлось бы ересью с точки зрения инквизиции римско-католической церкви. Да и любой другой тоже.

– Это все, что я имею сообщить. – Испанец поклонился. – Мне неизвестно, предпринимал ли Сен-Жермен какие-либо практические опыты…

– Не предпринимал, – заговорил Градлон, устало потирая висок. – Но он рассказывал об этом своему ученику Бриану де Маэ, а тот рассказывал мне. Почтенный сеньор Рауль, очевидно, не знает, как именно Сен-Жермен надеялся выделить чистый Эмпириум. Он полагал, что Свет образуется при самопожертвовании. И что можно создать некий кристалл, который сконцентрирует Эмпириум так же, как хорошо отшлифованная линза собирает лучи солнца. Вот что я слышал. Но теперь, похоже, все встает на свои места. Смарагд месье Брюса – это и есть линза. Когда Сен-Жермен узнал о его самопожертвовании, то пустил в ход все свои уловки, чтобы заполучить эти кристаллы и должным образом на них воздействовать. Он был непревзойденным мастером в работе с камнями. Однако граф не решился поставить опыт на самом себе. Сен-Жермен оставил кристаллы в России и забыл о своих намерениях. А вот Бриан де Маэ, похоже, не забыл…

– И что же? – поторопил его Великий Инквизитор Франции.

– Я не все сумел извлечь из памяти Альбера. Он слишком быстро умер… как это ни жестоко… Судя по всему, для выделения Эмпириума помимо кристаллов требовалось заклинание, и Сен-Жермен открыл его Бриану. А тот уже за неимением друзы придумал хитрый план. Скорее всего когда разыскал своего брата-близнеца, с которым был разлучен еще в детстве, и убедился, что он тоже Иной. Бриан не стал вводить Альбера в Сумрак, но обратил в свою веру. По-видимому, концентрация Эмпириума происходит в крови. И де Маэ решил удвоить эффект за счет брата. Но требовалось самопожертвование, а тут как нельзя кстати случилась революция. Можно было бы добровольно пойти на гильотину, только для выделения Эмпириума подобного мало. Вероятно, Бриан все же не особенно доверял идеям графа. Он пытался изменить расклад сил в границах Великого Договора. Но скорее всего, предвидя, что будет, он действовал вполне расчетливо. Он ведь сам сдался Трибуналу?

– Верно, – кивнул Морис.

– Итак, Бриан де Маэ оказался запертым в химере, как Прометей, прикованный к скале во имя людей. Сто лет, глядя на Париж с собора, он не просто страдал, а растил в себе Эмпириум. А в это время еще живы были его единомышленники, и небывало долгий век для смертного коротал брат Альбер. Единомышленники не сидели сложа руки. Все это время они безуспешно пытались воссоздать друзу Сен-Жермена. А также инкогнито вдохновили молодого горячего Кастелена изменить миропорядок. Так продолжалось, пока вам, уважаемые, не пришло в голову организовать выставку Иных, чтобы поймать Кастелена. Его собрались ловить на реликвии Мерлина, однако Ноэлю требовалась друза. Он узнал о том, что ее привезут из России, от моей протеже мадемуазель Турнье. Самое любопытное началось дальше. Альбер с приспешниками отбили Бриана у заговорщиков, но упустили изумруды, ведь Ноэль не знал их истинной ценности. Тогда Бриан придумал новый план. Досточтимая Инквизиция дала ему в руки козырь еще раз, объявив День без Договора. О, и теперь они разыграли сложную партию! Недаром Бриан так любил когда-то шахматы. Сначала они подослали в Старый Париж Короля Крыс. В суматохе нужно было поставить метку на аппарат русского синематографиста. А он еще и облегчил им задачу, когда оставил свою камеру под лестницей. Затем они привели вас, месье Александрофф, в Небесный Глобус. Предварительно они туда же направили этого несчастного Тома, шухарта, как таких зовут немцы. Все, что от него требовалось, – это передать накопленные силы Альберу. А брат Бриана затем обнаружил себя окончательно, чтобы попасть в Трокадеро.

– Погоди, – взмахом руки прервал его Дункель. – Зачем Альберу было отдавать себя в ваши руки, если он и так мог бы переместиться к друзе?

– Бриан использовал нечто вроде так называемой Минойской Сферы. По сути, это логическая машинка Раймунда Луллия с нанесенными пространственными символами. Но чтобы ею воспользоваться, нужно точно представлять себе место, куда желаешь попасть. Совершенно необходимо было, чтобы Альбер воочию увидел, где именно находится друза. Потом соратники Бриана по метке на камере провесили портал…

– Пресветлый! – вырвалось у Леонида.

Все посмотрели на него, кроме, пожалуй, Мориса и Совиной Головы. Стало неловко, но Александров уже не мог остановиться:

– Темные вместе с Шагро… – Он осекся и тут же поправился: – …с Евгением из московского Дневного осмотрели камеру. Они сказали, что никакой магии там не было.

– Никакой Темной магии, юноша. А отличить незаметную Светлую метку заговорщиков от защитных чар против кражи, которые мы наложили… Вряд ли этот Евгений на такое способен, – Градлон посмотрел на Претемного, – хотя я и не сомневаюсь в талантах наших гостей.

– Где все это время был Бриан? – спросил Дункель. – И почему ты сказал, что теперь они оба мертвы, он и его брат?

– Вот это самое любопытное и печальное, господа, – сказал Градлон. – Бриан де Маэ все время находился рядом с нами. Только он был внутри своего брата.

– Что? Вы хотите сказать, сознание Бриана слилось с сознанием Альбера? – воскликнул Морис и невольно покосился на Леонида, который не раз впускал в себя Якова Вилимовича.

– Нет, их сознание было раздельно, иначе мы сумели бы увидеть это в ауре. Кроме всего прочего, нельзя проделать такой трюк с непосвященным Иным. Все было куда… физиологичнее, господа. Бриан – это была та светлая субстанция, что циркулировала в крови Альбера. Он перелил себя брату вместе с кровью. Он более ста лет растил в своей душе подобную возможность. Бриан двигал действиями Альбера, находясь у него в крови в виде Эмпириума. Бренная оболочка де Маэ, лишенная духа, покоится где-то в подвале их логова. А брату оставалось нанести последний штрих кровью на полотно Светлого Апокалипсиса. Он вскрыл себе вены и вместе с кровью дал возможность Бриану пройти сквозь друзу. Сен-Жермен гордился бы учеником, превзошедшим в смелости учителя. Эмпириум окончательно воплотился и теперь носится бесплотным духом Света над Парижем.

– Солнце в крови… – завороженно проговорил Леонид, вспоминая гимн гасконских гвардейцев. Когда он прочел «Сирано» на французском, то с удивлением обнаружил, что в оригинальной пьесе таких строчек нет.

Дункель недовольно покосился на русского дозорного, но заговорил опять с Градлоном:

– Выходит, де Маэ все-таки жив?

– Эмпириум – не Бриан. Точно так же инферно воплощает в себе зло над смертным или Иным, но не равняется ни их личности, ни личности того, кто их проклял. Эмпириум – воплощение Света. Однако он подобен «белому мечу». Смертный или Иной не способны вынести его прикосновение.

Леонид почему-то вспомнил теперь про Семена Павловича. Тот наверняка сказал бы какую-нибудь поговорку, навроде «И рад бы в Рай, да грехи не пускают».

– Свет, который убивает всех подряд, – высказался Претемный коннетабль. – Браво! Достойный апофеоз выставки!

– Оставь свою иронию, Вуивр, – спокойно потребовал Дункель. А затем снова обратился к Градлону: – Есть ли разум у этой… твари? Или, черт побери, субстанции! Можно ли с нею договориться?

– Вряд ли, – ответил Градлон.

– Но что он вообще хочет?

– А чего хочет свет? Не наш, Иной, сумеречный. Обычный, физический свет? Скажем, от солнца?

– Зачем эта метафизика? – зло бросил Морис. Похоже, слово было одним из его любимых. – Свет ничего не может хотеть. Это явление неживой природы.

– Хотеть он не может, здесь вы правы, – Градлон оставался невозмутимым, и только голубая жилка по-прежнему пульсировала на его виске, – но к чему он стремится?

– И к чему же, по-вашему? – ядовито осведомился Великий Инквизитор Франции.

– Занять как можно больше пространства. Проникнуть как можно дальше и глубже. Наше солнце однажды погаснет, но его лучи будут еще долго носиться в мировом эфире.

– Вот она, доктрина сил Света! – опять провозгласил Вуивр.

– Доктрина сил Света в ином, мой досточтимый противник, – возразил Градлон. – Но Свет не может светить лишь только для себя, такой факт виден невооруженным глазом.

– Что это говорит про Эмпириум? – Вопрос Дункеля снова напоминал взмах ланцета хирурга.

– Он будет стремиться туда, где нет Света. Тьма будет его словно притягивать. Жертвы как раз указывают на это. А всякая обращенная против него магия будет его только подпитывать.

– Но ведь у тебя есть план, Пресветлый? – В последнее слово Дункель вложил иронии, пожалуй, еще больше, чем Вуивр, которого он предостерегал от подобного.

– Пожалуй, что и есть… Разверните карту!

Леонид ожидал, что сейчас у стола появится очередная молчаливая фигура в сером балахоне и с тубусом под мышкой. Из тубуса появится большая старинная карта с разлохмаченными и даже где-то обгоревшими краями. Но такого рода фантазии не сбылись. Карта возникла над столом, развернулась и заиграла цветами, как иллюминация на Дворце электричества. Как будто огненный карандаш очертил контуры выставки.

«Нет, человеческая наука и печать еще не скоро достигнут такого», – подумал Александров. Не раньше, чем к Всемирной выставке примерно тысяча девятьсот двадцатого года.

Если Иные сумеют обуздать то, что выпустили сегодня.

– Вот места, где Эмпириум себя проявил. – На карте, повинуясь словам Градлона, засветились огоньки. – Как видим, все они где-то в границах выставки. Пока он еще хаотично мечется…

– То есть у него все же есть разум? – надавил тот, кого за немигающий взгляд прозвали Совиной Головой.

– Это уже не Бриан, Дункель. Если у него и есть какие-то мысли, нам их не понять. Как не понять нам тени ушедших. Возможно, Эмпириум желает одного – покоя. Или равновесия, как это ни странно… Только вокруг него постоянно возникают очаги Тьмы. Они сосредоточены именно здесь, в районе от Марсова поля до Эспланады Инвалидов. И его постоянно бросает от одного к другому. Может быть, со временем он сумел бы как-то обуздать себя. Но мы воспользуемся тем, что пока этого не случилось.

– Как ты собираешься это сделать? – вкрадчиво, но с ноткой нетерпения поинтересовался Дункель, захвативший главную роль в совещании.

– Сжечь Сумрак. Или временно выпить его до дна. Нет Сумрака – нет Света. Нет Света – нет Эмпириума.

Главные ворота, парадный вход на выставку с площади Согласия, были построены в модном стиле ар нуво.

Это чудо современной архитектуры официально называлось Порт Монументаль и целиком оправдывало свое название. Триумфальная арка, взметнувшаяся к небу на семнадцать саженей, представляла собой нечто вроде громадной сквозной беседки, открывающейся на три фасада широкими сводчатыми порталами. Спереди, со стороны площади Согласия, к арке были пристроены два полукружия-изгороди с высокими тонкими колоннами-«минаретами». Посетитель, входя снаружи, должен был очутиться под просторным ажурным куполом. Позади двух боковых арок открывалось целых пятьдесят восемь дверей на выставку, украшенных флагами. Они вполне могли пропустить все вместе до тысячи человек в минуту и около пятидесяти тысяч в час – и так, чтобы на входе еще успели проверить билеты.

Но сейчас ворота не пропускали никого. Нет, они вовсе не были закрыты.

Если стоять снаружи, можно было даже увидеть немало людей, прогуливающихся вдалеке за воротами: идущих по набережной Сены, переходящих по мосту Александра III, движущихся от Малого дворца к Большому и обратно.

Однако на самых подступах к воротам не было ни души. Как будто люди тщательно обходили это место. Случайный Иной не преминул бы отметить, что здесь наверняка потрудились его собратья.

Но случайных Иных близ ворот тоже не было, только неслучайные. Леониду снова выпала честь попасть в этот маленький круг избранных, и отнюдь не благодаря своим достоинствам, а всего лишь благодаря своей камере.

Почему-то сейчас, стоя за аппаратом и будучи готовым крутить рукоятку, он вспоминал ту страшную военную машину, которую сегодня в действии увидел в Трокадеро. Пулемет инженера Максима. Странным путем идет мысль у изобретателей. Кто-то думает, как запечатлеть движущиеся образы. Кто-то думает, как усовершенствовать орудие убийства – да, из самых лучших побуждений, на благо стране или даже всего мира, как мечталось господину Нобелю, открывшему динамит. Кто-то думает, как использовать это человеческое изобретение против магов, соединяя воедино древние легенды и передовые достижения технической мысли.

Это последнее сейчас и должно было явиться перед объективом.

Рядом с Леонидом перед воротами на выставку стояли Пресветлый и Претемный коннетабли Парижа, а кроме них – Великий Инквизитор Франции Морис де Робино, Дункель и еще несколько фигур в серых балахонах.

Вся их группа находилась недалеко от моста. С одной стороны, довольно близко от входной арки, с другой – на достаточно почтительном расстоянии. Морис вооружился биноклем. Градлон держал в руках небольшую подзорную трубу. Могло показаться, что они пристально рассматривают необыкновенное богатство и разнообразие украшений Порт Монументаль. Молодой архитектор Бинэ, создатель сего творения, едва ли не каждый квадратный дюйм покрыл каким-то зоологическим орнаментом: панцирями ящеров, чешуей рыб, оперением птиц. Но Леонид знал, на что в действительности направлены окуляры.

Под центральной аркой была установлена многострадальная друза Сен-Жермена.

Претемный коннетабль демонстративно приподнял котелок, вытер платком пот со лба, затем вытащил из жилетного кармана золотые часы Брегета. Откинулась крышка, прозвенела сладкозвучная мелодия.

– Месье… – одновременно проговорил Градлон.

Леонид, подчиняясь рефлексу, завертел рукоятку.

Нечто блеснуло в главных воротах. Почудилось, будто гигантский электрический карандаш вывел в воздухе геометрическую фигуру с острыми углами. Та распахнулась, подобно пространственному кошельку – именно такие странные сравнения приходили в голову Александрову.

Под аркой, над самой землей и неподалеку от друзы в раскрытом саквояже, открылся портал.

Из него вырвалась фигура неизвестного Иного. Видно было, что он только что бежал изо всех сил и стремглав прыгнул в сумеречный коридор, чтобы оказаться в этом месте.

Иной упал. Затем встал на ноги. Повернулся лицом к порталу и воздел руки.

В окуляр камеры Александрова были видны темные сполохи его ауры.

А из портала вырвался большой огненный шар. Субстанция походила на сгусток ослепительно-белого пламени, постоянно искрила, но при этом вела себя абсолютно бесшумно, не создавая никакого треска.

Темный держал руки перед собой, словно упирался в невидимую стену. По сути, он сам эту стену и создавал: напор чистой Силы, известный как «ля прессьон» или просто «пресс».

Ему пришли на подмогу. Из портала выскочил еще один Иной, за ним третий. Только в отличие от первого в Сумраке их ауры показывали Светлых.

Эти двое тоже подняли руки кверху. Нетрудно было догадаться, что странный отряд организовал ни много ни мало Круг Силы.

Через объектив своей камеры Леонид не мог видеть лиц. Впрочем, эти жесты он хорошо помнил: их использовали те двое, что боролись с Яковом Вилимовичем на галерее собора Парижской Богоматери. И тогда в ход шла невидимая стена. Теперь же круг втроем держали Ноэль Кастелен, он же Аноним из Нотр-Дам, его правая рука Дюран – второй Аноним, и Темный маг Бурдонэ.

– Господа, время! – Пресветлый коннетабль с хлопком закрыл подзорную трубу.

– Погоди! – велел стоящий рядом Дункель.

Идея принадлежала как раз ему: предложить схваченным заговорщикам в обмен на жизнь и прощение выступить наживкой для Эмпириума.

Разумеется, жизнь и прощение должны были наступить после Трибунала. Можно было также не особенно сомневаться, что и то и другое наступило бы исключительно в человеческом качестве, с лишением всех магических способностей и званий.

Что предложили участвующим в заговоре вампирам, которых лишить способностей и при этом оставить существовать априори невозможно, не разглашалось. Леонид не присутствовал при разговоре Великих Инквизиторов с Кастеленом в подвале Трокадеро. От Светлых туда допустили только самого Градлона. Какие слова там говорились – оставалось лишь гадать. Александров не сталкивался с Кастеленом нигде, кроме Нотр-Дам, да и в соборе, по чести, общение с ним имел лишь Брюс. Но он вполне мог себе представить несговорчивость Иного, многолетняя охота за которым привела к столь сложной комбинации, как организация Иной экспозиции на Всемирной выставке.

Тем не менее согласие было получено и договор скреплен. Кастелен в известной мере мог торжествовать: он добился каких-то условий от Инквизиции. Но цена была непомерно высока, и вовсе не для него самого.

Заговорщики, прежде всего Темные, должны были выступить живой мишенью. В повседневной службе Ночного Дозора отлавливать тех же вампиров, подсовывая «живца» – разумеется, под защитой и присмотром, – прием вполне обыденный и хорошо себя зарекомендовавший. А вот противники так откровенно действовать не привыкли, хотя провокации Светлых на добрые дела тоже применяли издревле.

Сейчас же Темные должны были вызвать на себя Эмпириум и, спасаясь от него, вести живой сгусток Света к условленному месту. Кастелен и его Светлые подручные обязаны были в этом помогать. Именно они открыли портал к площади Согласия.

Бурдонэ, который был немногим старше Леонида, оказался последним в цепочке «загонщиков». Увы, сомневаться уже не приходилось – он также оказался и последним выжившим из сторонников Тьмы.

Леониду трудно было представить еще некоторое время назад, что по такому поводу он скажет сам себе «увы».

Эмпириум под аркой окончательно превратился в крупный огненный шар, похожий на боевое заклинание Светлых, но только чудовищных размеров. Шар пульсировал, зажатый невидимым давлением Иных. Казалось, он даже немного сплющивается с боков.

Но потом с его поверхности сорвались и ударили разряды.

Несчастного Бурдонэ мгновенно испепелило. Он словно взорвался изнутри, и оставалось надеяться, что ничего не успел почувствовать. Как, наверное, любой на его месте, если бы в него попала молния силой в тысячу обыкновенных.

Светлых тоже расшвыряло в стороны, будто деревянные чурки, сметенные битой в игре «городки».

Рука Леонида сама по себе мерно вращала рукоятку камеры, не увеличивая и не снижая скорости.

– Вот теперь пора, – спокойно и взвешенно произнес Дункель, опуская бинокль.

На первый взгляд, ничего более не случилось.

Эмпириум все так же пульсировал под аркой Порт Монументаль. Никто из Высших магов не сделал ни одного движения.

Но в Сумраке царило форменное светопреставление. Он как будто таял. Серость истончалась и уходила, а сквозь нее проявлялись краски. Это очень напоминало повреждение кинематографической пленки.

Причем серость уходила не просто в никуда. Она как будто втягивалась во вполне определенную точку. Этой точкой служила эмблема электричества – огромная статуя в нише у главного входа. Статуя представляла собой женскую фигуру в дивном наряде, что опиралась на вольтовы столбы, а в руках держала цветы. Внутрь бутонов вставили электрические лампочки. Светлые Иные, вероятно, замечали странноватое мерцание на первом слое, но считали это обыкновенным заклинанием-оберегом. Темные наверняка с толикой ехидства подозревали тут замаскированный накопитель. Но только Градлон и еще несколько приближенных знали правду. Статуя была одним из орудий крайнего случая – не просто накопителем Силы, а уничтожителем Сумрака – и играла роль своеобразного заземления.

Подобные статуе предметы, замаскированные под архитектурные изыски, стояли по всему периметру выставки. Пресветлый коннетабль выделил неслыханные средства на их обустройство. Теперь они приводились в действие.

Из Сумрака выкачивали Силу – так вампир досуха выпивает кровь жертвы.

Следом замерцала зеленым друза. Идея принадлежала опять-таки Градлону. Эмпириум не может существовать вне Сумрака, подобно тому как аэростат не может летать в безвоздушном пространстве, а медуза – жить без воды. Когда дух мятежного Бриана, преобразованный в новую сущность, лишится опоры, он будет поглощен тем же волшебным предметом, какой дал ему такую мощь. Как восточный джинн, что вырвался из сосуда и обманом заточен туда снова.

Зеленое сияние становилось все мощнее по мере таяния Силы вокруг. Потом наступил вдруг такой момент, когда рассмотреть что-либо сквозь Сумрак стало почти невозможно. Стоило поймать тень от ресниц, как перед глазами мелькало что-то неопределенно-призрачное, и снова возвращался обыкновенный человеческий мир. Одновременно с этим пришла тоска. Пришла, наверное, сразу ко всем, Темным и Светлым, хотя переживалась ими по-разному. С такой тоской человек будет смотреть на закат, осознавая, что солнце опускается за горизонт в последний раз…

Яркий свет озарил пространство под аркой, словно разом вспыхнули все лампочки, вставленные в это архитектурное чудо. Но электричество на сей раз оказалось ни при чем: Эмпириум проявился в обычном мире. Проявился всего на несколько секунд – и пропал.

– Кажется, все, месье… – сказал Градлон и механическим жестом прикоснулся подушечкой большого пальца к виску.

– Мы победили? – осведомился Морис.

Ответ стал ясен немедленно и без слов – и ответ тот был отрицательным.

Леонида переполнили удивительные ощущения. Не сказать, чтобы они были сильно приятными – как будто он хватил два стакана чистого спирту подряд без передышки. Александров даже перестал вращать ручку «Патэ». А когда он снова попытался посмотреть на арку через Сумрак, та предстала во всем сказочном великолепии, как дворец из «Тысячи и одной ночи».

Зато статуя электричества здесь в отличие от человеческого мира оказалась разбитой на мелкие куски.

И никакого шара чистого Света не было и в помине.

– Проклятье, он все разрушил! – сквозь зубы высказался Морис.

– Он сильнее, чем мы думали… – Градлон вдруг сорвался с места и быстро, едва ли не бегом, зашагал к Порт Монументаль.

– Куда вы, коннетабль? – крикнул ему в спину Великий Инквизитор Франции.

– Кастелен еще жив, черт побери все ваше Бюро! – зло бросил через плечо Пресветлый.

Леониду стало совестно. Он заспешил вслед за Градлоном, не забыв подхватить аппарат.

Никто из наблюдателей к ним не присоединился.

Леонид услышал, как открывается портал.

– Мы ждем вас в Трокадеро! – проинформировал Морис.

– Я буду там. – Градлон не останавливался.

Леонид все же оглянулся. Это стоило увидеть: наблюдатели уходили через портал в сумеречном облике. Последними исчезли мраморный рыцарь Морис и Вуивр, превратившийся в крылатого змея с мерцающим камнем во лбу. Пара Инквизиторов все же осталась на месте. Небось старшие велели доглядывать.

Под аркой они с Градлоном нашли два тела и горсть пепла. Дюран, он же второй Аноним, не дышал. Но Кастелен был действительно жив. Хотя аура едва светилась.

Пресветлый, однако, вопреки ожиданиям Леонида не стал тратить много времени на бывшего заговорщика. Он на ходу сложил лечебное заклятие – кажется, известное под названием «Авиценна», – и запустил в мятежного Светлого. Затем снял с шеи амулет и надел Кастелену. Амулет засиял красным в такт сердцебиению нового обладателя.

Градлон постоял и помолчал несколько секунд. Леонид догадался, что маг кого-то зовет через Сумрак.

– Шарль… – раздался сдавленный голос.

Леонид не сразу понял, что это заговорил Кастелен.

– Шарль де Грийе… – повторил тот, и дозорный осознал, что впервые слышит человеческое имя Высшего мага.

– Ноэль? – Градлон опять склонился над приходящим в себя мятежником.

– Его не остановить… – Слова давались Кастелену с великим трудом. – Свет… не остановить. Он сожжет Париж.

– Это мы – Свет, Ноэль, – мягко сказал Градлон. – А он – адское пламя.

– Он твой учитель…

– Больше нет.

– Я… не могу больше. Не нужно Силы. Прощай, Шарль.

– Не вздумай!

Градлон схватил раненого за плечи, но было поздно. Ладони прошли сквозь тело Кастелена. Оно таяло, как недавно таял Сумрак под действием заклятий.

Александров не видывал такого прежде, хотя, конечно, был наслышан. Такое доступно лишь Светлым. Уйти в Сумрак добровольно, словно бы утопиться, если чувство вины ничем не утолить.

– Проклятье! – выругался Градлон и ударил кулаком в мостовую.

Над тем местом, где только что лежало распростертое тело, вдруг завихрилась маленькая черная воронка.

В следующий миг воронка испарилась – коннетабль развоплотил то, что сам и вызвал.

А затем он медленно поднял глаза на Леонида.

У того вдруг перехватило дух от собственной догадки.

– Пресветлый! Месье де Грийе… – Александров зачастил, впервые назвав человеческую фамилию Градлона. – Выслушайте! У нас есть еще надежда. Только… мы должны вызвать инферно. Очень большое!

– Что? – Градлон, казалось, смотрел куда-то сквозь русского дозорного, а жилка на виске готова была разорваться.

– Помните месье Фрилинга из немецкой делегации? Он рассказывал мне об огромной воронке инферно, которая растет над Дрезденом. Нам нужна такая же воронка над Парижем! Тогда концентрированные Свет и Тьма взаимно притянутся и уничтожат друг друга. Как равновеликие отрицательная и положительная величины в сумме дадут нуль!

Взгляд Градлона, кажется, прояснялся. Пульсация жилки на виске уменьшилась.

– Кто-то должен проклясть город. Самый сильный Иной. Может быть, это будете вы, месье, или тот бедняга Тома, шухарт, которого мы сегодня поймали…

– Он нам не поможет, – отозвался наконец Градлон. – А я не смогу тягаться с Брианом, когда он в полной Силе. Но, похоже, я знаю, кто мог бы…

Он поднялся, подхватил стоящий в сторонке саквояж, бережно поместил в него друзу. Щелкнул замок.

– Идите за мной!

Леонид, держа камеру на треножнике у плеча, будто винтовку на параде, встал у него за спиной. Краем глаза он увидел, как к ним спешат Инквизиторы, но Пресветлый не собирался объяснять им свои планы.

В воздухе в арке Порт Монументаль открылся портал. Только он вел не на выставку.

Леонид шагнул за Пресветлым – и ему показалось, что они вдвоем поднимаются в воздух. Потому что Париж вдруг ушел куда-то вниз. Уже не поражали воображение «минареты» архитектора Бинэ, что нависали над головой. Коннетабль и русский дозорный оказались если и не выше их, то, наверное, вровень.

А затем Леонид узнал место. Он уже был здесь в компании Брюса.

На галерее химер собора Нотр-Дам в этот вечерний час было пустынно. Ни посетителей, ни служащих при храме, ни сантинель. Закат заливал древние известняковые стены алым – солнце уже готово было коснуться краем парижских крыш.

На галерее трепетала сеть охранных заклинаний. Волшебство с невольным уважением хранило то, что его отрицало. Леонид вдруг некстати подумал, что все способности Иных – как тонкая пластинка между человеческим познанием средствами разума и сверхчеловеческим божественным промыслом, непознаваемым для мозга и нервной системы. Ему непривычно было так думать, тем более он не был крещен в католическую веру, но храм упорно действовал на впечатлительного гостя.

Особенно в такой день и час.

– Нас выследят очень скоро, – сообщил Градлон, раскрывая саквояж – изумруды в алых лучах переливались таинственными оттенками. – Я и не старался затаиться. Это все не займет много времени. Главное, что случится потом. Поставьте вашу камеру, месье. Вы должны снять то, что произойдет, а потом точно исполнить мои указания.

– Что вы собираетесь делать, Пресветлый? – Леонид установил аппарат, припал к окуляру.

Солнце словно медленно плавилось в красном мареве, закат угасал, бесконечный День без Договора уходил во тьму, но для сумеречных картин вовсе не требовался привычный глазу свет.

– Для начала я собираюсь сделать признание. Жаль, что вы еще не имеете с собой фонографа, месье Александрофф. Что же, я сделаю признание в письменном виде.

Градлон извлек из-за пазухи небольшую книжицу в переплете из кожи, украшенной надписью, что блеснула в Сумраке лиловым. В книжицу был вложен карандаш. Пресветлый раскрыл молескин, потянув за шелковую закладку, и положил его на парапет галереи. Карандаш послушно занял вертикальное положение над пустой страницей, будто его держала рука стенографиста.

Совершив эти манипуляции, Градлон снова занял место перед камерой.

– Готовы, месье Александрофф?

Леонид кивнул и начал вращать рукоятку.

– Я – Шарль де Грийе, известный в Сумраке как Градлон, Высший Иной вне всяких рангов, Пресветлый коннетабль Ночного Дозора Парижа и комиссар Светлых сил Французской республики. Да будет Свет моим свидетелем! – Градлон поднял руку, и над ладонью возник и тут же погас короткий сполох. – Я делаю признание, ибо того требуют чрезвычайные обстоятельства. Я должен исправить то, что сотворили мой учитель и мой ученик. Мой учитель Бриан де Маэ перевоплотился в сущность Эмпириума, которая представляет Свет настолько концентрированный, что он перестал быть таковым и обратился в то, чему еще нет названия. Мой ученик Ноэль Кастелен способствовал этому из лучших побуждений, но развоплотил себя, не вынеся мук раскаяния…

В этом месте Леонид едва не выпустил рукоятку. Он знал, что связывало Пресветлого и Бриана, но отношения Градлона с Кастеленом до сей поры были неизвестны.

– …Я никогда не пытался воспрепятствовать поискам Кастелена с тех пор, как он встал на свой путь заговоров. Но я закрывал на это глаза и не пытался найти его сам, до того, как отыщет Инквизиция или Дневной Дозор. Я не проявлял усердия, потому что должен был бы немедленно передать его в руки Трибунала. Но я и не старался его переубедить. Теперь Кастелен ушел, а Бриан де Маэ навсегда расстался с человеческим обликом и сущностью. А это значит, что никто не сможет освободить добровольно заключенную в неживое Мари Турнье…

Леонид поймал себя на том, что рука предательски дрожит – но продолжает вращать механизм.

Перо, не знающее человеческих сомнений, бежало по страницам записной книжки.

– Никто, кроме меня. В этом я и собираюсь признаться. Установления Дня без Договора не дают права отменить решения Инквизиции. Я иду на это по собственной воле. Когда-то я сам рассказал своему ученику о возможности поменяться местами с приговоренным. Ноэль Кастелен предпочел отослать вместо себя другого… другую. Я же займу это место сам и отбуду положенное наказание за своего учителя. Но я делаю это не во имя избавления от вины, а во имя спасения Парижа. Дело в том, что остановить Эмпириум может только Мари Турнье. Она сама не знает об этом. Никто не знает. Мари Турнье – будущая Великая. Я сам выявил ее еще в детстве и принял меры. Договор не запрещает подобных стратегических ходов. Я запечатал способности девочки и наложил фальшивую ауру слабой Иной. Я всегда держал ее подле себя, чтобы можно было все время поддерживать иллюзию. Это должно было стать нашим тайным оружием. Кроме того, я знал, сколь трудно было бы воспитать Великую, когда она еще дитя. А главное – на какие уступки пришлось бы идти перед Темными. Вуивр, мой старый противник, я рассчитываю, что ты спишешь этот долг Ночному Дозору. После того, на что пойду я, и особенно после того, что сделает Мари. Если ее попытка будет неудачной, списывать долги уже не понадобится, ибо будет некому. Морис, я не рассчитываю на снисхождение Инквизиции в отношении себя. Но твердо настаиваю на том, чтобы с Мари Турнье были сняты все обвинения после того, как она справится с Эмпириумом. Опять же, в том случае, если ее попытка будет удачной. Я могу принять на себя ее приговор. Трибунал волен не освобождать меня из неживого, даже когда выйдет срок Бриану, а увеличить вдвое, втрое – или сколько ему будет угодно. Своим преемником на посту главы Ночного Дозора Парижа я оставляю моего заместителя Фюмэ, Светлого первого ранга. Свидетелем, хроникером и поверенным моих слов является господин Леонид Александрофф из русского Ночного Дозора. Ему же я оставляю инструкции для мадемуазель Турнье. Времени мало. Да помогут нам Свет, Тьма и Сумрак.

Градлон махнул рукой, и Леонид прекратил снимать.

– Пресветлый!..

– Не стоит, месье Александрофф, все уже решено. Держите! – Коннетабль вытащил из кармана амулет и бросил его Леониду. – Это вы наденете мадемуазель Турнье, когда она получит свободу. Так она быстрее восстановит силы и придет в себя. Потом еще кулон… – Пресветлый отдал новое украшение. – А вот это, – теперь Градлон снял перстень с большим красным камнем, – нужно будет надеть ей на большой палец левой руки. Именно так! Перстень распечатает и снимет фальшивую ауру. Морис, Дункель и все прочие поймут, кто такая эта девушка. И еще, – он достал портсигар и тоже протянул кинематографисту, – вот это вы отдадите лично в руки Морису. Скажем, здесь напоминание о старом-старом долге.

– Пресветлый…

Коннетабль отмахнулся.

– Скоро нас отследят, так что не перечьте. Я не случайно выбрал вас, молодой человек. Я оказался настолько слепым, что не заметил, как Мари спуталась с Ноэлем. Но я не настолько слеп, чтобы не увидеть в ее ауре то, что она почувствовала к вам. Я воспитывал ее с детства и старательно оберегал от различных романтических настроений. Но то человеческое, что в нас есть, не обуздать.

– Месье…

Градлон снова поднял руку, останавливая слова Леонида.

– Кто бы мог подумать! Русский изобретатель… Впрочем, Иные изобретатели – не меньшая редкость, чем Великие волшебницы. Так что она знала, кого выбирать. А я плохо знал ее. Слушайте меня, молодой человек, потому что Мари должна будет послушаться вас. Именно для того вы мне и нужны. Вы должны будете ее убедить наслать проклятие на город. Кулон поможет, он что-то вроде увеличительного стекла, позволяет собрать всю мощь Иного. Он заменяет собой катастрофы и потрясения. Хотя потрясений для девушки и так предостаточно. Думаю, когда она придет в себя, то будет готова. Покажите ей вашу картину. А потом расскажите, что сначала Эмпириум уничтожит всех Темных. Этого будет достаточно, чтобы всколыхнуть Сумрак и вызвать такое, что не снилось Иным ни до эпохи Великого Договора, ни после. Потом он примется за Светлых, а ведь никто из нас не святой. Тьма есть даже в нас, хотя мы и выбрали другое. А затем, когда сожжет и Темных, и Светлых, он возьмется за людей. Я думаю, этого ей хватит для проклятия. Нам пора. Прощайте, месье Александрофф. Надеюсь, смогу увидеть вас, когда истечет срок всех моих приговоров. Не используйте сейчас ваш аппарат. Пусть этого никто не увидит. И да, совсем забыл…

Градлон напрягся и с полминуты как будто сосредоточенно думал о чем-то. Леонид боялся прерывать его раздумья. Затем на руках Пресветлого неизвестно откуда появился сверток. Впрочем, известно откуда – глаз и нервы даже у Иного не позволяют заметить, как другой уходит в Сумрак и тут же возвращается.

– Вот одежда для Мари.

Леонид вспомнил, в каком виде появился из химеры Бриан, и покраснел.

Пресветлый развернулся, оставляя сверток в руках единственного свидетеля его признания, и направился к друзе. Та засветилась.

Градлон стал напротив химеры, в которую добровольно заключила себя Мари. Изумруды засверкали сильнее, это было заметно и в обычном человеческом мире. А в нечеловеческом над друзой развернулась маленькая Аврора бореалис. Затем северное сияние превратилось в один-единственный зеленый луч, бьющий из верхушки самого высокого изумруда в химеру. Луч выписывал на ней символы, будто карандаш. Леонид не к месту подумал, что если человек когда-нибудь станет использовать такие лучи в качестве оружия, то Иным уже нечего будет делать на планете.

Ослепительная вспышка, казалось, прожгла все сумеречные слои, известные и неизвестные, и прервала его мысли. Вспомнив, что сейчас произойдет, Леонид бросился к подножию статуи.

Градлона уже не было на галерее. У постамента каменного чудовища скорчилась на плитах обнаженная девушка с растрепанными волосами. Разбрасывая ворох одежды, Леонид раскрыл длинную накидку и опустил ее на Мари. Затем надел ей на шею амулет, как учил коннетабль. За амулетом последовал кулон; наконец и перстень занял место на холодном, как смерть, пальце. Но Леонид, даже не читая ауры, видел, что Мари жива. Он обнял ее и вдруг пожалел, что не носит с собой фляжки с коньяком или водкой.

Но заряженные Пресветлым вещи делали свое дело лучше всякого спирта.

Мари приходила в себя. Открыла глаза.

Леонид вспомнил и то, чему его учили когда-то на первом курсе медицинского факультета, и то, что ему преподавали касательно лекарской магии в Дозоре. Он сотворил «Авиценну», заклинание, которое действует тем лучше, чем яснее представляет его создатель человеческую физиологию. Вот почему древние маги-целители рассекали трупы не хуже и не меньше, чем их собратья-анатомы.

Взгляд девушки сделался осмысленным. Она посмотрела на Леонида. Затем первое, что она сделала, – это запахнула плотнее накидку у себя на груди и плечах.

Дозорный обнимал ее и подыскивал слова. Градлон дал указания о том, чего необходимо добиться от его протеже, и ни одного совета – как же именно это сделать.

Явление посторонних избавило Леонида от мучительных поисков.

С хлопком открылся портал, и на галерею химер шагнул тяжелый инквизиторский сапог.

Еще хлопок, еще и еще. Светлые, да и Темные, все вместе пришли бы через один сумеречный коридор. Серые никогда не экономили.

– Именем Инквизиции! Выйти из Сумрака! Оставить всякое сопротивление! – прогремел голос, почему-то с едва заметным акцентом.

– Никто не сопротивляется, месье! – поднял голову Леонид. – У меня раненая. Мадемуазель нуждается в помощи.

– Это преступница, – из-за спин других обладателей балахонов, мгновенно заполнивших узкую галерею, вышел Инквизитор, откидывая капюшон. Но уже по интонациям можно было узнать Мориса Французского. – Ее ждет Трибунал.

– Ее ждет прощение, – дерзко ответил Леонид. – Согласно последней воле Пресветлого коннетабля Парижа. Вон там есть документ. – Он махнул рукой в ту сторону, где все еще висело в воздухе перо над записной книжкой Градлона. – А я, как только смогу, представлю вам кинематографическую ленту.

Другой Инквизитор, сбрасывая капюшон, завладел молескином. Это был тот, кого все за глаза называли Совиной Головой.

– А сам Градлон, надо полагать… – Морис перевел взгляд с Леонида на химеру.

Он не закончил. Он все понял.

– Градлон просил передать вот это лично вам. – Продолжая обнимать Мари одной рукой, другой Леонид извлек заветный портсигар.

Морис точно нехотя все же принял дар Пресветлого.

– Это многое объясняет… – Совиная Голова, прочитавший запись монолога, сделанную пером-самописцем, приблизился и указал на раскрытую страницу.

Он мельком взглянул на Мари и взмахнул рукой.

Раздался еще один хлопок, в воздухе раскрылся еще один коридор. К удивлению Леонида, оттуда показались сразу двое. Первой – одетая в строгий серый наряд женщина. О возрасте ничего нельзя было сказать определенно: она вполне могла быть и чуть старше Лени, а могла быть ровесницей его прабабки из Орловской губернии. Но почему-то не оставалось сомнений, что женщина – тоже Инквизитор. Александров и мысли не мог допустить ранее, что там служат и дамы, хотя… даже если раньше это и не было принято, эмансипация не могла не брать своего.

У женщины в руках был небольшой саквояж.

Вторым, кто показался из портала, был Темный целитель Фрилинг. Выходило, немец был связан с Инквизицией куда более тесно, чем сам утверждал.

Фрилинг кивнул Леониду. А затем эти двое решительно отстранили его от Мари и занялись ею сами. Женщина открыла саквояж, который оказался набит всевозможными склянками и множеством предметов, что традиционно использовали целители в своих манипуляциях.

Вдвоем с Фрилингом они даже развернули над собой нечто вроде шатра из сгустившегося тумана, за этим пологом ничего толком нельзя было разглядеть.

– Девчонку немедленно приведут в порядок, – сказал Дункель. – Но черт побери…

Великий Инквизитор Франции, внимательно читающий страницы записной книжки Градлона, поднял на него укоризненный взгляд, и Совиная Голова не стал продолжать. Выражаться в главной католической святыне страны – это было слишком.

– Проклятие? – теперь Морис обращался к Леониду.

– Совершенно верно. Мадемуазель Турнье должна наслать проклятие на город. И сделать это как можно скорее. До того, как закончится День без Договора.

День, впрочем, уже как таковой закончился. Инквизиторы своим появлением на галерее словно поставили точку, окончательно принеся с собой наступление ночи.

Но до полуночи еще оставалось время.

– На выставке почти не осталось Темных. Они бросились врассыпную. Спешно покидают город. Он успел убить еще несколько Иных.

– Явно высокого ранга?

– Да, – ответил Морис.

– Но только в центре Парижа?

– Что-то мешает ему покинуть территорию выставки. Видимо, только пока. Если необходимо проклятие, то мадемуазель должна наслать его как можно быстрее.

– Это не в моих силах, месье, – послышался уверенный голос Мари.

Леонид даже удивился: настолько тот был лишен тени всякой слабости. Бриан после освобождения говорил совсем иначе. Можно было поаплодировать эскулапам Инквизиции. Хотя наверняка и амулеты Градлона выполнили свою роль. А может, относительно небольшой срок, проведенный ею в камне.

Он повернул голову. Туманный полог исчез. Мари стояла полностью одетая в строгий наряд серых тонов, и даже волосы ее оказались убраны.

– Я не могу проклясть город, – сказала девушка. – Я знаю теперь, кто я, благодаря месье Дункелю. Но это ничего не меняет.

– Постой, – шагнул к ней Леонид, как будто этим своим шагом переходя на «ты». – Пресветлый сейчас занял твое место в этом чудовище. Тот, кого ты выпустила, переродился в живой огненный шар. Он убил всех твоих товарищей. Из-за него навсегда ушел в Сумрак Ноэль Кастелен. Ты осталась совсем одна, а эта тварь, ради которой ты всем пожертвовала, будет только крепнуть и убивать все новых и новых Иных. Когда не останется Темных, Эмпириум перейдет на Светлых, когда не останется Светлых – перейдет на людей. И ты не можешь его проклясть? Пожелать, чтобы у него закончилось топливо? Чтобы ему пусто было, в конце концов?

Последнюю фразу Леонид и сам не заметил, как произнес по-русски.

– Я знаю, что такое инферно, – спокойно ответила Мари. – Чтобы его вызвать, нужно очень сильно ненавидеть. А я… много всего чувствую. Мне горько, мне обидно, мне жаль. Но у меня нет ненависти. Даже к Бриану. Даже вот к этим господам, которые могут сотворить такое с живым существом, превратить его в статую, но оставить в сознании. Я не могу вызвать проклятие…

– Как же так, сударыня? – неожиданно вкрадчивым голосом осведомился Морис. – По вашей милости Бриан освободился и превратился в Светлую мерзость… Не думал, что вообще такие слова могут сочетаться… Ради вас Пресветлый коннетабль обрек себя на много веков пребывания в камне. Вы пробыли там отнюдь не год, но знаете, каково это. Что вы думаете на свой счет, мадемуазель Турнье?

Леонид понял, к чему клонит Великий Инквизитор. Он собрался было возразить, как бы это ни абсурдно звучало – спорить с тем, кто явно старше вот этого храма. Но Мари успела раньше:

– Трибунал может судить меня и приговорить, к чему сочтет нужным. Но я не собираюсь осуждать себя сама. Тем более за то, чем не обладаю.

– Пресветлый коннетабль настаивал на прощении для вас, только если вы исполните то, что он… велел. – Морис явно хотел сказать «завещал», но в последний момент передумал. Взглянул на портсигар Градлона, который все еще держал на ладони. – Но если вы откажетесь, то и его слова потеряют силу.

– Поступайте как знаете.

«Они ее убьют, – подумал Леонид. – Найдут для нее другую статую. А Эмпириум продолжит метаться по городу и будет только расти». При мысли о сущности, не так давно носившей имя Бриана, он почему-то испытал холод.

И не сразу осознал, что это за холод. Осознав же, сделал несколько шагов в сторону под недоуменными взглядами. Склонился над друзой. Прикоснулся к самому высокому изумруду.

Галерея исчезала. Вместо нее вокруг проявились различные химические приборы и запылал камин, не дающий тепла.

А за столом, беспорядочно заваленном свитками и раскрытыми книгами, сидел чародей Брюс.

– Яков Вилимович! – Леонид бросился к нему.

Ушедший маг тяжело поднялся навстречу. Его объятие было коротким – и столь же холодным, как и все в этой воображаемой Сухаревой башне. А еще – невероятно слабым.

– Слишком мало времени, юноша. Дозвольте перемолвиться с вами парой слов. Я вел бы разговор с Инквизицией сам, но больше не в силах занять ваше тело.

– Но как вы?..

– Мой проводник в мир живых – сии изумруды. Таинство, проведенное через них над сим истуканом, разрушило течение энергий. Все равно что дверь притворило сильным ветром, ежели угодно. А затем, когда Пресветлый таинство вдругорядь совершил, дверца и отворилась заново. Токмо не как ранее, а на малую щелку. Но хватить должно… Я все еще вижу вашими глазами и слышу вашими ушами. Девица не лжет. Не в ее силах проклинать, как не в моих – ожить.

– Но она – Великая!

– Я уразумел сие довольно скоро, а окончательно уверился здесь, в соборе. Токмо сообщить вам не успел, началась моя битва. Градлон мог долго прятать истину от живых, но не от теней.

– Как же тогда вызвать инферно?

– В городе еще остался большой мастер. Самый искусный в Старом Свете.

– Кто?

– А кто проклят сам от века и несет сие с собой, куда бы ни явился. Кого страшно не любят звери, а чтят только крысы.

– Король! – От выкрика Леонида, казалось, зазвенели все склянки в лаборатории.

– Я много узнал от теней, пока ждал, что мы снова увидимся. Тот Инквизитор, у которого шпага вместо магического жезла… Тот, что спасал вас, юноша… Он послал нескольких мятежников навечно в Сумрак. А я их встретил. Знание в уплату за знание. А знание – единственное, что ценно в Сумраке, запомните сие. Они прятали Крысиного Монарха в своих подземельях, а затем выпустили. Более молодые мятежники подарили им сию мысль, когда сотворили чудовище из синего мха. Король должен был отвести всем глаза – и отвел. Теперь надобно схватить его ранее, чем до него доберется исчадие Света.

– Но как, Яков Вилимыч? Оборотни искали его целый день – и бесполезно!

– Оборотни не терпят крыс, но вовсе не питаются ими. Лучший крысолов тот, кто готов их съесть.

– Кот-перевертыш?

– Или аспид.

– А разве есть в Париже такой… аспид?

– Есть. Из Санкт-Петербурга приехал. В одном экипаже с вами, юноша.

И тут Леонид вспомнил дневного дозорного Евгения. Сначала в купе поезда. Затем как увидел того в Старом Париже сегодня утром. Не чутье ли привело Темного туда, где Крысиный Король нашел свои первые жертвы?

– Мудрому достаточно, – сказал Брюс. – Еще свидимся, надеюсь. Сила уходит…

Лаборатория в Сухаревой башне начала таять. Леонид по-прежнему находился на террасе колокольни Нотр-Дам, держась рукой за самый высокий изумруд из друзы.

Сколько времени он говорил с ушедшим?

Вряд ли для остальных прошло дольше мгновения.

– Господа! – Леонид выпрямился. – Кажется, я получил важное известие…

– От кого же? – недоверчиво спросил Морис.

А Мари посмотрела на Леонида с надеждой. Она явно думала, что через друзу с ним разговаривал Градлон.

– От того, кому Европа стольким обязана…

Самое величественное зрелище выставки разворачивалось над Марсовым полем, но, увы, никому из простых смертных не дано было его увидеть.

Впрочем, Иные тоже предпочли ретироваться подальше. Договор уже снова обрел силу на всей территории Парижа. Инквизиция наскоро состряпала циркуляр и довела до сведения всех Светлых и Темных Парижа, будь то приезжие или проживающие, строжайший приказ – покинуть выставку до особого распоряжения.

Потому сейчас почти все оставшиеся Иные собрались на башне Эйфеля.

Евгений-Шагрон стоял за спиной Крысиного Короля. Он принял свой довольно отталкивающий сумеречный облик змееподобного существа с двумя руками и двумя ногам, зато без хвоста, и следил за жертвой немигающим взглядом рептилии. Темный был страшно недоволен, что ему пришлось временно прекратить любимое занятие – езду на автомобиле, и это недовольство не сулило Королю ничего хорошего.

Сам Король выглядел совсем не так, как представлялось Леониду. В Сумраке он даже не умел превращаться в крысу, хотя руки его становились похожими на лапы грызуна, а резцы удлинялись. Кроме всего прочего, этот субъект вне человеческого мира был совершенно лыс. Но и вне мира, доступного лишь Иным, ничего крысиного в нем не проглядывалось. Напротив, Король больше всего напоминал откормленного и довольного кота.

Довольным ему надлежало быть хотя бы тем, что от имени Лелю и всех вервольфов Парижа ему были обещаны целые сутки, чтобы убраться из города и не быть преследуемым. Разумеется, в случае успеха предприятия. На случай неуспеха Лелю с несколькими соратниками окружили башню внизу.

Хотя, если бы план провалился, спасаться бегством пришлось бы им.

Из Инквизиторов за происходящим лично наблюдал только дон Рауль. Хранитель легенд обязан был засвидетельствовать правдивость еще одной. У него над плечом висел прозрачный хрустальный шар размером с голову. Морис, Дункель и прочие, надежно укрывшись где-то в хорошо укрепленном подвале, следили за всем через него: шар посылал картины на точно такой же, установленный в их логове.

Кроме прочего, сеньору Раулю надлежало забрать ленту, отснятую Александровым. Сам кинематографист не имел права ни проявить ее, ни просмотреть вне стен Инквизиции.

От Светлых на площадке находились бывший заместитель Градлона месье Фюмэ и Мари. Теперешний Пресветлый увешал себя магическими предметами, как рождественскую ель – игрушками. Но в человеческом мире разглядеть этого под его костюмом было невозможно. У Мари были только те артефакты, что оставил ей прежний коннетабль.

Претемный Вуивр своим присутствием не почтил.

Впереди, над Марсовым полем, крутилась огромная черная воронка размером, наверное, с жерло Везувия. По сравнению с ней и колесо обозрения позади Дворца электричества, и Небесный Глобус казались детскими рисунками.

Самое трудное было – спрятать воронку до того, как она наберет требуемую силу. И здесь, как ни странно, помогли Темные, у которых имелся большой опыт по этой части. Они погрузили воронку на второй слой Сумрака, в то время как Эмпириум если и проявлял себя, то либо на первом слое, либо в человеческом измерении.

Всем парижским Иным после сумасшедшего Дня без Договора пришлось пережить еще несколько весьма напряженных дней затишья. То, что когда-то было Брианом, тоже затаилось. Но все Светлые накопители, расставленные по приказу Градлона на периферии выставки, – Ночной Дозор это тщательно проверил, – были опустошены.

Однако теперь с проклятия были сняты все незримые оковы, словно у аэростата обрубили швартовочный канат и сбросили часть балласта. Воронка показалась на первом слое.

Марсово поле здесь выглядело не так, как мог узреть человеческий глаз при солнечном свете. Выставочные павильоны еще не успели толком прорасти сюда и смотрелись эфемерными, полупрозрачными, как мечты архитектора. Даже башня Эйфеля здесь оказалась сделанной не из железа, а похоже, из бронзы. Ее конструкции увивали длинные пряди синего мха, точно лозы винограда. Но тратить силы на его уничтожение никто не собирался.

Леонид занимался привычным делом – крутил рукоятку, однако ему было не по себе. Он много раз видел маленькие воронки проклятий, но никогда – столь исполинскую. Он представлял себе подобное над лондонским Тауэром перед тем, как на город обрушилась чума, и поеживался. Затем представил себе медленно растущую воронку над Дрезденом, о которой рассказывал Фрилинг. Неужели вот этот самодовольный Темный, похожий не на короля, а одновременно на буржуа и зажиточного пролетария, мог наслать чуму или нечто вроде того на Париж?

Леонид присутствовал и при сцене, когда Шагрон тащил этого субъекта на башню. Тот возмущался, апеллировал к Договору и заявлял, что поступает всего лишь сообразно его природе.

Всего лишь. Природе.

Александров чуть не огрел его камерой по голове, но сдержался в присутствии Мари. Он даже начал испытывать симпатию к Темному любителю авто Шагрону. Евгений к тому же оказался и великолепным сыщиком, найдя Крысиного Короля меньше чем за сутки и совершенно не опасаясь при этом перемещаться по городу, где за каждым углом мог поджидать Эмпириум.

Черная воронка медленно поворачивалась, поднимаясь все выше и обретая все большее сходство с гигантским воздушным шаром. Ее узкий хвост изогнулся и соединился с верхушкой башни. Аппарат уже не мог запечатлеть это во всей красе.

– А вот и их Светлость, – мрачно процедил Шагрон по-русски. Но через Сумрак его все поняли.

Эмпириум возник неподалеку от воронки. Сейчас он походил на огромную шаровую молнию, но размер не шел ни в какое сравнение с инферно. Сгусток Света начал медленно облетать воронку.

– А все говорят – Земля вертится вокруг Солнца. – Шагрон обнажил острые зубы и моргнул нижними веками.

Эмпириум продолжал свое путешествие, как будто не желая нападать.

– Сделай что-нибудь, твое крысейшество. – Шагрон толкнул Короля в плечо. – Или крысичество?

– Что я могу? – раздраженно повернулся к нему Король. В миру его, как выяснилось, звали ни много ни мало Франсуа Верлен, будто бы в честь сразу двух поэтов – не то издевка судьбы, не то прихоть Сумрака. – Я израсходовал почти все, что у меня было. Я же не закончил цикл…

– Не перегрыз сколько положено? – бросил Фюмэ.

Самым неприятным оказалось, что проклятие Король никогда не насылает со зла. Он вообще не желает никому ничего плохого. Даже в отличие от простых оборотней крайне редко кусает до смерти. А проклятие – нечто вроде отходов его сумеречной жизнедеятельности, отторжение продуктов распада Тьмы перед тем, как залечь в очередную вековую спячку.

По совести, время это еще не наступило.

– Хорошо, – продолжил Фюмэ. – Я с тобой поделюсь.

– Нет, – вдруг сказала Мари. – Я.

– Круг Силы, – изрек дон Рауль, до того, по обыкновению, незаметный. – Сеньорита передает, мы способствуем. Я взываю через Сумрак к Великим.

Леонид без объяснений понял, что они собираются предпринять. Получив неожиданную инъекцию, воронка резко вырастет. Она может даже прорваться – тут был риск. Но и Эмпириум не сможет не откликнуться. Они наконец-то сойдутся.

– Нам помогут, – после секундной паузы заявил Инквизитор.

Он взял Мари за руку. Та взяла за руку Короля. Она сделала это легко и просто, без тени отвращения. Впрочем, Франсуа Верлен никого от себя не отторгал даже в Ином облике, а в человеческом еще и благоухал великолепной туалетной водой «Убиган». Он вообще был щеголем.

К странному хороводу присоединился и Фюмэ.

– Не вздумайте, юноша, – остановил Ленин порыв Рауль. – Ваше дело – снимать.

Последним место в Круге занял Шагрон.

Александров представил себе, как где-то в подвале Трокадеро вокруг прозрачного шара так же взялись за руки Инквизиторы, будто на сеансе столоверчения. И отправляют Силы испанцу, точно электричество по бронированному кабелю для сильных токов.

Воронка шевельнулась. Ее мерное кручение нарушилось. Было похоже, что в глубине всколыхнулось нечто живое. Потом воронка немного распухла.

Эмпириум застыл на месте. Его повело в одну сторону, в другую…

– Чего же ты ждешь, Светляк-переросток? – произнес Шагрон и облизнулся длинным раздвоенным языком.

Лицо Крысиного Короля покрыла испарина.

Александров снимал инферно и Эмпириум. В объектив не попадало то, что творилось вокруг горстки Иных на ресторанной площадке Эйфелевой башни.

А гигантский огненный шар вдруг рванулся к ним.

– Что за… – Прежде чем Шагрон успел договорить, Круг распался.

Фюмэ простер руки над головой, будто собирался оттолкнуть Эмпириум. И действительно, движение чистого Света остановилось.

– Укройте Верлена! – выдавил Фюмэ, не поворачивая головы.

Шагрон схватил Короля и исчез – утащил на второй слой.

Бриан, хотя и переродился в энергетическую сущность, видимо, все же не растерял остатков разума и воли. Он легко определил, кто именно поддерживает инферно, и решил для начала уничтожить причину, а не следствие. Бывало такое, что проклятие рассеивалось вместе с гибелью того, кто его наложил. Бывало – но не всегда, особенно если накладывал опытный Иной.

Он вряд ли бы дотянулся до второго слоя – но и скрываться там можно было от силы несколько минут.

– Я не могу… слишком долго… – Фюмэ даже засветился. Он сосредоточился на том, чтобы выставить «щит» перед Эмпириумом, и перестал обращать внимание на прочее. Новый Пресветлый, еще не утвержденный Инквизицией, наконец обрел сумеречный облик – ослепительно-белая фигура в сверкающем плаще до самой земли и с волосами до плеч. Не хватало лишь нимба и крыльев за спиной.

К нему сзади скользнул Рауль, положил левую, живую руку на плечо. Правую, стальную, окутывало голубоватое сияние; мерцали, точно лампы Порт Монументаль, вделанные в этот шедевр магической инженерии кристаллы.

Леонид плавно развернул камеру в их сторону. И вовремя – рядом с Фюмэ встала Мари. Она положила ему руку на другое плечо.

Они простояли так минуту, а между ними и черным опрокинутым конусом инферно висело маленькое солнце.

Потом Леонид увидел, как Мари пошатнулась.

Можно сколько угодно называть проклюнувшийся из желудя росток дубом. Однако по-настоящему могучим деревом ростку суждено будет стать лишь через несколько лет, а то и десятилетий. Можно сколько угодно убеждать вчерашнюю слабенькую Иную в том, что она – Великая. Однако это не прибавит ей уверенности и умений. Мари следовало бы год за годом расти под присмотром мудрых наставников, постепенно набираться сил и навыков, а ее сразу кинули в самое пекло, даже не дав времени отойти от потрясений и привыкнуть к собственным возможностям, оценить их, научиться использовать…

Александров уже был свидетелем тому, как непринужденно Инквизиция берет паузы, когда дело касается жизни и здоровья Иных, запятнавших себя участием в заговоре: никто из Старших Инквизиторов даже не помыслил прийти на помощь несчастным Кастелену, Бурдонэ и Дюрану в их отчаянной попытке остановить Эмпириум перед входом на выставку. Мадемуазель Турнье, несмотря на свой новый статус, столь же небезупречна в их глазах. Великая Светлая – так что ж? Не будет Великой – не будет и проблем с нарушением баланса в пользу и без того самого сильного Ночного Дозора Европы. Инквизиторов это вполне устроит. С них станется пожертвовать Мари! А сама девушка слишком ответственна, чтобы повести себя как-то иначе, даже твердо зная, что может выступить в роли разменной фигуры.

Не раздумывая более, Александров бросил камеру, подбежал к Мари и схватил за свободную руку в тот самый момент, когда она уже готова была лишиться чувств. Пальцы девушки были холодны; скорее всего в таком состоянии она даже не почувствовала его прикосновения. Леонид занял место в новом Круге Силы. Дон Рауль через плечо покосился на него. Правда, дозорный не смог определить, с одобрением ли – совсем недавно Инквизитор наказал ему снимать и не вмешиваться. Неужели он тоже из тех, для кого судьба Мари – всего лишь судьба заговорщицы, которой надлежит искупить свою ошибку жизнью?

Так или иначе, вмешательство Александрова помогло удержать Круг. Почему-то некстати мелькнула в голове детская сказка про репку. В роли мышки, правда, должен был бы выступать Король, но места в их цепочке перераспределились несколько иным образом.

Совсем скоро дозорный ощутил тошноту и вызванную слабостью дрожь во всем теле – то же самое он испытывал, когда держал руку в огне камина, отдавая последние крохи Силы Брюсу. Вот только тогда нехватка дыхания, головокружение и прочие физические недомогания были иллюзорными; теперь же Леонид ясно сознавал, что грядущий обморок будет самым настоящим.

Обморок – а за ним и окончательное небытие.

Никто не придет, никто не выручит. Память услужливо подкинула пудовые кулаки городового и мягкий уверенный голос дознавателя – как символ отчаянной безысходности из той, еще человеческой жизни. А следом за этим образом – другой, не менее яркий: сияющая снежная равнина за окошком поезда, увозящего молоденького Леню из отчего дома. Безупречная целина, бесконечный чистый лист, в который так мечталось вписать свою историю… Не вписал. Не успел.

«Яков Вилимыч! – мысленно возопил Леонид, потому что взывать больше было не к кому. – Выручай!»

Странный холод ощутился где-то в самой глубине души. Брюс усиленно раздувал мехи над какой-то из жаровен в своей воображаемой башне. Пламя не давало тепла, но пересылало чуть-чуть Силы. Едва-едва. Но и за это Леонид был необыкновенно благодарен.

А затем краем глаза он увидал, как, разбрасывая ресторанные стулья, со второго слоя вырвались Шагрон с Верленом. Темный в образе двуногого аспида толкнул Крысиного Короля вперед, а тот размахнулся и что-то метнул. Что-то черное и крутящееся.

Леонид сумел разглядеть снаряд.

Верлен сотворил еще одно проклятие. На этот раз, видимо, он проклял все и всех совершенно искренне, а не просто потому лишь, что такова его природа. Этот черный вихрь еще не успел превратиться в воронку, а являл собой подобие диска.

Эмпириум сорвался с места и встретил диск. Раздался треск, какого, наверное, не слыхивал этот слой Сумрака. Сгусток Света перестал быть шаром, раскрывшись в громадный огненный цветок. Его лепестки теперь жалили большую воронку инферно, а та неожиданно пошла на попятную, отшатнулась.

Тьма боится Света, что бы она про себя ни думала.

В разные стороны летели молнии и нечто вроде огненных метеоров. Один такой все же поразил Верлена. Переворачивая столы, Крысиный Король пронесся через всю площадку и вылетел наружу с противоположной стороны. Свет наверняка убил его раньше, чем тело коснулось земли. Лелю с товарищами так и не получил своей добычи, а отсрочка, данная Инквизицией, пропала втуне.

Эмпириум пожирал воронку, но и сам таял. Его лепестки становились все меньше и меньше, и зрелище все больше напоминало маленькое солнечное затмение над Эйфелевой башней.

Леонид не видел последних сполохов и последних секунд жизни того, кто еще недавно был Брианом де Маэ. Он подхватил на руки Мари. Девушка была без сознания. Фюмэ тоже изрядно досталось, но его спасли многочисленные артефакты.

– Какую ленту вы упустили, юноша! – устало сказал дон Рауль.

«Зато я не упустил другого, – думал Леонид, пошатываясь под весом своей хрупкой ноши, – и Эмпириум меня задери, если я сделал неправильный выбор!»

Над башней уже не было ни Тьмы, ни Света. Только серое марево.

Они вышли из Сумрака все вместе. Шагрон и Фюмэ вернулись к привычному облику людей, Рауль снова как будто бы обрел две живые руки и сменил костюм, более подходящий Дону Джованни из оперы Моцарта. Он не забыл прихватить с собой камеру Леонида.

– Пусть господин Мельес снимет лучше… – с запозданием ответил испанцу Александров, усаживая бесчувственную Мари на ближайший целый стул.

Аура девушки была странной. Более сглаженной и тусклой, чем обычно.

Он сам едва не падал от усталости и мечтал почему-то о большом прянике или куске сахара… он даже готов был бы съесть целую сахарную голову. Но вместо сахарной головы перед глазами явилась плитка шоколада, протянутая заботливым Фюмэ. Рауль прихлебывал из небольшой фляги – видимо, там у него был припасен ликер.

– Я должен поблагодарить вас от имени Ночного Дозора, месье, – сказал Фюмэ Шагрону. – Еще немного, и мадемуазель Турнье лишилась бы жизни.

– …А так – всего лишь стала пустышкой. – Последнее слово Евгений произнес на русском.

Леонид понял его. В Ночном Дозоре, правда, работников, что полностью лишились Силы, называли выпитыми. Темные же в выражениях не церемонились.

– Это поправимо, – заметил Фюмэ.

– Я буду свидетельствовать об исключительной роли и даже героизме сеньориты, – сказал Рауль.

– Мне, право, неловко, господа, – сообщил Евгений. – Я, выходит, и здешнему Дневному на руку сыграл. Мадемуазель теперь к следующей выставке только в Сумрак войти сможет. Честно скажу – мне жалко, Тьма меня задави. Хотя она и Великая.

– Величие и магия женщины, любезный, – дон Рауль натягивал перчатку на искусственную руку, – от способностей Иной не зависят. Поверьте моему опыту.

Настоящий конец этой истории, однако, наступил не на Эйфелевой башне. И не весной, а осенью одна тысяча девятисотого года.

Самая большая торгово-промышленная выставка в истории человечества подошла к концу. Уже состоялось большое торжественное закрытие с участием президента и всех мэров Франции и грандиозный банкет в саду Тюильри. Еще ранее, 18 августа, прошло вручение наград, коих Россия получила более полутора тысяч, из них 212 – высших и 370 – золотых медалей. Публики в последние октябрьские дни выставки являлось, как ни странно, больше обычного. К тому же администрация снизила цену входных билетов до двух су в последний день, а к полудню и вовсе до одного су. Раздосадованные торговцы билетами, которые напоследок рассчитывали на крупные барыши, стали в пику администрации раздавать эти билеты даром.

Некоторые павильоны улицы Наций закрылись уже в четыре часа, и толпа не смогла туда попасть. Экспозиты Иных во дворце Трокадеро были закрыты и того раньше.

Иные тоже раздали все заслуженные награды, в том числе и тем, кто участвовал в событиях Дня без Договора и последующих дней. Евгений получил от Инквизиции право открыто пользоваться сумеречным именем Шагрон. Фюмэ утвердили на посту Пресветлого коннетабля Парижа, более того – битва с Эмпириумом намного подняла его силу.

Английская делегация за поимку мятежников удостоилась также множества преференций. Самым неожиданным известием стало то, что ее комиссара Артура направляют в Москву. Инквизиция, конечно же, не могла не пойти навстречу, учтя все его заслуги. Но главное объяснил Леониду Семен Павлович, с которым тот снова оказался рядом на церемонии закрытия.

– Слухи тут ходили, Претемный наш давно об отставке просил, – поведал Семен. – В Европу ему хотелось, на покой. Он же, почитай, еще при Петре на должность заступил, а сам из голландцев. Выходит, нашли ему замену. Только вот почему варяга? Не к добру это…

Леонид был согласен, что не к добру. Необычайно хитрый англичанин внушал ему безотчетную тревогу. Что такой комбинатор станет делать в Москве? А он явно отправляется туда неспроста. Доказал свои умения в Париже.

– А самое-то неприятное другое, – подумав, заговорил опять Семен Павлович. – Я в Дозоре ведь уже много лет. Примета есть такая, Леонид Сергеич: раз Претемный сменился, жди и Пресветлого нового. Или наоборот. Видел, как этот ихний коннетабль перед Инквизиторами стелется? Чует – скоро и его попросят.

Однако самое неожиданное случилось потом. С мадемуазель Мари Турнье были сняты все обвинения со стороны Инквизиции. Фюмэ, естественно, немедленно выхлопотал ей все необходимые разрешения на восстановление сил и способностей.

А Мари – отказалась.

Великая Светлая, не успевшая привыкнуть к своему рангу, предпочла остаться человеком, хотя испросила оставить ее на службе в Дозоре. Фюмэ был крайне разочарован, но – согласился и с этим. Он понимал Мари. Контрибуция Темным за право иметь в штате Великую должна была бы соответствовать ее рангу. А это значило – лицензии на жертвоприношения детей, наведение порчи и множество иных мерзостей.

Именно потому так тщательно скрывал правду Градлон.

Мари оказалась вполне достойной ученицей. А Леонид, похоже, только сейчас понял, почему же французский Ночной Дозор считается лучшим в Европе.

Сегодняшний вечер был особенным. В восемь часов в последний раз вспыхнули все светочи, которыми были унизаны выставочные постройки. Воды Сены трепетно отражали этот сонм огней. В десятом часу начался мелкий дождь, заставив полумиллионную толпу бежать в театры и кафе. У Порт Монументаль появились отряды республиканских гвардейцев и городовых, выстраиваясь вдоль ограды выставки.

Но Леонид и Мари были далеко и от Марсова поля, и от Эспланады Инвалидов, и от моста Александра III. Они снова поднялись на галерею химер Нотр-Дам.

В детали был посвящен лишь Фюмэ. Благодаря ему в этом районе сегодня не было Светлых патрулей, а Темные почему-то передумывали идти в сторону острова Ситэ, если вдруг им приходила в голову такая мысль. Наверняка Фюмэ растратил на такое наваждение давно хранимое право. Впрочем, Париж все еще толпился вокруг выставки, там же было усилено присутствие сантинель – и подозрений ни у кого не возникало.

Сложнее было с Инквизицией.

Однако накануне Леонид с запиской от Фюмэ и огромным чемоданом явился в приемную Европейского Бюро, все еще обретавшуюся в Трокадеро. Там он попросил встречи с сеньором Раулем. Леонид передал испанцу чемодан со всеми своими лентами, отснятыми на выставке. А в конце присовокупил одну просьбу и добавил, что просьба эта лично от мадемуазель Турнье.

Мастер клинка подкрутил ус и обещал сделать все, что будет в его силах.

Леонид не сомневался, что возможностей у отчаянного испанца немало. Потому он был уверен: следящие инквизиторские чары, опутавшие собор, будут сегодня следить за кем-то другим. По крайней мере смотреть в другую сторону.

Чтобы сделать конспирацию еще лучше, Леонид с Мари прошлись по дорогим магазинам готового платья. Купили костюм и новые ботинки, а девушке новую шляпку. На галерею они взошли, не расставаясь с коробками и свертками.

Но в главной шляпной коробке лежал все же не головной убор.

Оказавшись на галерее, Леонид огляделся. Здесь все было, как и в первый раз, разве что ветер не так нещадно трепал полы длинной юбки его спутницы. Невидящим взором смотрел на вечерний Париж Рауль д’Амбуаз, Пресветлый коннетабль из мушкетерских времен. А рядом с ним темным силуэтом на фоне далеких огней виднелась другая химера, успевшая за необычайно короткое время побывать узилищем сразу для нескольких Иных – для Бриана де Маэ, Мари Турнье и, наконец, Градлона.

Леонид поставил коробку на пол, снял крышку и сдернул ткань с друзы. По соглашению с Ночным Дозором Москвы эта реликвия отходила Дозору Парижа. Французы, в свою очередь, сделали русским коллегам щедрый подарок – его увез в Россию Семен Павлович. Шагрон, кстати, укатил домой не на поезде, а на новеньком автомобиле, совершая первый за время службы пробег.

– Мое почтение, барышня! – сказал Мари Яков Вилимович Брюс.

Леонид наблюдал это из его лаборатории через пузатую колбу. За несколько месяцев попыток сумеречный наставник все же смог опять поменяться с ним местами. Он же выдвинул план и преподал ученику все необходимое.

– Рада видеть вас, месье Брюс! – приветствовала мудрого старца Мари.

– Полагаю, мы видимся в последний раз, сударыня, – мягко сказал Яков Вилимович. – А перед тем, как мы расстанемся, хочу просветить вас о робости моего подопечного. Донести до вас то, что никак не решится сделать Леонид. Он уведомил вас о намерении повременить с отбытием из Парижа?

– Месье Александрофф получил разрешение от своего русского коннетабля, – сказала девушка. – Он собирается всесторонне изучить синематограф. Он даже уже познакомился с месье Огюстом Люмьером.

– Ах, если бы токмо сии обстоятельства! Напротив, он лелеет намеренья иного свойства. Шепну вам по секрету, наш нареченный именем царя спартанского давно уже носит при себе некий перстенек. И перстенек сей не предназначен ни для какого волшебства, кроме сугубой матримонии…

Леонид почувствовал, что краснеет. В этой холодной сумрачной лаборатории ему вдруг сделалось жарко.

Мари тоже смутилась.

– Отец и матушка у него вельми далеко, так уж вышло. А посему благословить вас двоих по русскому обычаю, кроме меня, стало быть, некому. Так что примите мое стариковское благословение. – Брюс перекрестил девушку. – И позвольте откланяться.

– Преклоняюсь перед вами, месье Брюс!

– Увольте, сударыня. В отличие от вас с господином Градлоном жертвы тут никакой нет. Все мои жертвы принесены были еще при жизни. Теперь же… – Брюс на мгновение словно задумался о чем-то беспредельно печальном. – Поверьте, барышня, смотреть отсюда на Париж всяко лучше, чем пребывать с тенями. Прощайте!

Брюс немедленно показался в лаборатории.

– Ступай, ученик! – приказал он. – Не трать попусту времени. Долгие прощания – лишние печали. Знаю, придете еще навестить старика Брюса. – Яков Вилимович положил руку на плечо Леонида. – А перстенек чтоб сегодня же ей преподнес! И чтоб далее все честь по чести.

Ученик, вмиг ощутивший себя гимназистом Леней, хотел на самом деле еще много сказать, но вдруг увидел перед собой Мари и посеревший от времени известняк галереи. Наставник как будто вытолкал его из своей башни.

Вздохнув, Леонид принялся читать заклинание, тщательно составленное наставником на латыни и затверженное многократными повторениями. Ошибиться нельзя было ни единым словом.

Он и не ошибся.

Изумруды засветились. Друза выбросила зеленый луч, заигравший на боках козлоголовой химеры.

В этот момент погасли все огни на башне Эйфеля, превратив ее в чудную металлическую корзину. Потом оттуда грянул первый пушечный выстрел, возвещая о закрытии выставки, – и в этот же миг Сумрак на колокольне Нотр-Дам озарила вспышка.

Под химерой возникла скорченная мужская фигура. Леонид немедленно склонился над ней, используя все средства, чтобы привести в чувство бывшего Пресветлого – от «Авиценны» из кулона Фюмэ до коньяка.

Мари, не смущаясь, приготовила одежду – в магазине Леонид примерял ее на себя, но урожденному Шарлю де Грийе должно было подойти.

Градлон закашлялся.

– Что? – проговорил он, не понимая. – Как?..

– Последняя афера, месье, – объяснил Леонид, помогая встать. – Ушедший меняется с пришедшим! Ваше место любезно вызвался занять господин Брюс. Теперь он неофициальный хранитель города и собора.

На левом виске бывшего коннетабля Ночного Дозора отчетливо запульсировала жилка.

– Я… не могу такое принять.

– Оставьте! – Леонид похлопал по каменному боку химеры. – Здесь разместится целая лаборатория. Жаль, мы не узнаем ее секретов.

Но Градлона уже отвлекло другое.

– Мари, вы… – Высший маг, конечно же, первым делом посмотрел на ауру девушки.

– Это долго объяснять, Пресве… месье Градлон, – снова вмешался Леонид. – Нужно как можно быстрее уйти отсюда. Завтра вы покинете город. А сегодня я снял для вас комнату на бульваре Капуцинов…

– Капуцинок, – поправил Градлон. – Бульвар Капуцинок.

– Вот видите! – Леонид поддерживал мага под руку, в другую сунув ему трость. Мари в этот момент закрывала коробку с друзой. – В Париже ничего без женщин не обходится!

С Эйфелевой башни прозвучал новый выстрел – последний отзвук выставки.

До нового века оставалось всего два месяца.