В 156 том БВЛ вошли стихотворения и поэмы первых народных поэтов Беларусии — Янки Купалы и Якуба Коласа. Их имена неразделимы в сознании, в сердце каждого белоруса. Ровесники и друзья, которых объединяли общие взгляды на жизнь и творчество, общие цели в борьбе за счастье, свободу и процветание родного народа, они являли собой пример боевого содружества писателей-единомышленников.
Перевод с белорусского Вс. Рождественского, Б. Тимофеева, М. Исаковского, А. Прокофьева, Е. Нечаева, А. Андреева, В. Шефнера, М. Горького, М. Комиссаровой, И. Белоусова, Б. Турганова, Д. Бродского, Н. Брауна, В. Брюсова, Н. Сидоренко, А. Коринфского, М. Богдановича, Э. Багрицкого, М. Голодного, С. Городецкого, А. Чивилихина, Е. Мозолькова, С. Обрадовича, Л. Хаустова, М. Светлова, И. Сельвинского, В. Гусева, П. Кобзаревского, А. Твардовского, Л. Раковского, В. Цвелева, С. Родова, А. Корчагина, П. Семынина, А. Кленова, Б. Иринина, В. Азарова, Н. Вольпин, М. Тарловского, П. Карабана, С. Сомовой, А. Суркова.
Вступительная статья П. Бровки и Е. Мозолькова.
Составление и примечания Е. Мозолькова.
Иллюстрации А. Кашкуревича.
Перевод с белорусского.
Певцы земли белорусской
Первые народные поэты Белоруссии — Янка Купала и Якуб Колас стоят рядом в истории советской многонациональной литературы. Их имена неразделимы в сознании, в сердце каждого белоруса. Ровесники и друзья, которых объединяли общие взгляды на жизнь и творчество, общие цели в борьбе за счастье, свободу и процветание родного народа, они являли собой пример боевого содружества писателей-единомышленников.
Жизнь и литературная судьба Янки Купалы и Якуба Коласа во многом схожи. Оба начали творческую деятельность в одну и ту же эпоху, вышли из самой гущи народа, одни и те же чувства и стремления вдохновляли их, заставили взяться за перо и писать на родном языке.
Янка Купала и Якуб Колас по праву считаются родоначальниками современной белорусской литературы; исключительно велика их роль в создании и развитии родного литературного языка.
Начало творческого пути Купалы и Коласа неразрывно связано с освободительной борьбой и небывалым ростом классового и национального самосознания широких трудящихся масс Белоруссии в годы первой русской революции (1905–1907).
Это было время, когда народы бывшей Российской империи, пробужденные русским рабочим классом и его партией, поднялись на борьбу против социального и национального гнета. Революционный подъем масс послужил мощным толчком для развития белорусской художественной литературы. Со своими произведениями выступили Якуб Колас, Янка Купала, А. Тетка (Пашкевич); несколько позже пришли в литературу М. Богданович, 3. Бядуля, Т. Гартный (3. Жилунович).
Сотни лет талантливый и трудолюбивый белорусский народ не имел возможности развивать свою литературу, изнывал в тисках социального и национального гнета. Однако никакие самые жестокие меры не могли подавить в народе чувство социального протеста, сломить его волю к борьбе с угнетателями.
Напуганное революцией 1905–1907 годов, царское правительство вынуждено было отменить или ослабить суровые ограничительные законы, долгое время категорически запрещавшие белорусское слово, белорусскую печать. Осенью 1906 года появились первые газеты на родном языке: «Наша доля» (вскоре, впрочем, закрытая властями), а затем — «Наша нива», просуществовавшая до 1915 года. Знаменосцами молодой национальной литературы, — выразительницы интересов, дум и чаяний народа, — стали Янка Купала и Якуб Колас. Продолжая и развивая революционно-демократические традиции русской классической литературы, традиции великого украинского поэта Тараса Шевченко и белорусских поэтов-демократов XIX века, Якуб Колас и Янка Купала мужественно и упорно боролись за право творить на родном языке, за создание понятной и действительно нужной народу литературы. Буржуазные националисты, эстетствующие меценаты и декаденты всех мастей безуспешно пытались увести молодых белорусских писателей с революционно-демократических позиций, заставить их пойти на выучку к служителям «чистого», «аполитичного» искусства. Всем своим творчеством Янка Купала и Якуб Колас утверждали идейно-художественные принципы подлинно народного искусства.
Исключительно глубокое и плодотворное влияние на развитие всей белорусской письменной литературы и на поэзию Янки Купалы и Якуба Коласа, в частности, оказала великая русская литература. Общность исторических интересов и судеб, близость языка и бытового уклада, кровное родство — все благоприятствовало сближению двух братских культур. По образному выражению Якуба Коласа: «Как ветви дерева тянутся к источнику света и тепла — солнцу, так и белорусский народ всегда тяготел к своему родному брату — могучему русскому народу». Традиции бессмертной поэзии Пушкина, Некрасова, Шевченко, Кольцова и устной народной поэзии живо ощущаются в белорусской революционно-демократической поэзии XX века, и прежде всего в творчестве Янки Купалы, Якуба Коласа, А. Тетки. Наряду с произведениями великих русских и украинских писателей значительную роль в развитии молодой белорусской поэзии сыграли произведения выдающихся представителей прогрессивной, демократической польской литературы — А. Мицкевича, М. Конопницкой и Л. Кондратовича (Сырокомли), оставившего после себя несколько стихотворений и на белорусском языке.
Интересно отметить, что свои самые первые юношеские стихи Якуб Колас написал на русском языке, а Янка Купала — на польском и что им обоим помогло осознать свое призвание, «сосредоточиться на белорусском языке, на белорусском писании» знакомство с белорусской поэзией XIX века. Не будь этого знакомства и не будь грозового, «освежающего влияния» революции 1905–1907 годов, возможно, их судьба сложилась бы так, как складывались судьбы многих талантливых представителей белорусской интеллигенции, которые шли работать на ниве русской либо польской культуры.
«Еще до революции 1905 года, — писал Купала, — мне попались книжки стихов Богушевича и Марцинкевича, и, насколько помню, я ими чрезвычайно увлекся, не бессознательно, так как уже в это время я чувствовал социальную и национальную несправедливость, от которой страдал белорусский трудовой народ. Но мне тогда и в голову не приходило, что я сумею писать такие же стихи про долю и недолю белорусского мужика. Все же я сознавал, что книжки на белорусском языке не хуже других, потому что в них говорилось про горе близких мне людей, с которыми я вместе физически работал.
В 1904 году попадаются мне в руки белорусские прокламации и революционные брошюры на белорусском языке. Это окончательно вырешило, что я белорус и что единственное мое призвание — служить своему народу всеми силами своей души и сердца».
Неизгладимый след оставило и в душе Коласа первое знакомство с белорусской письменной поэзией XIX века. «Еще в начальной школе, — вспоминал он, — случайно попались мне в рукописном виде белорусские стихи, написанные Янкой Лучиной (как я потом узнал). Эти стихи я выучил наизусть и любил их декламировать. Среди моих родных и знакомых эти стихи пользовались большим успехом».
А ведь в те годы, вспоминает Колас, «все белорусское, начиная с белорусского акцента, в школе высмеивалось, изгонялось самим учителем.
Если творчество на белорусском языке и проникало в школы, то проникало лишь с целью осмеяния, забавы. Белорусский язык, казалось, и существовал только для того, чтобы позабавиться над ним; так что, когда я читал на белорусском языке свои стихи, где я, — как и на всяком языке, — говорил о серьезных вещах, то это вызывало недоумение».
Нужно было иметь большое мужественное сердце, чтобы в ту мрачную эпоху произвола и национального гнета поднять голос за народ, стать выразителем его заветных дум и чаяний.
Лучшие, передовые представители русской интеллигенции, боровшиеся за социальное и национальное раскрепощение всех угнетенных наций бывшей Российской империи, всегда стремились помочь выявлению народных талантов. Так, великий русский писатель Максим Горький тепло приветствовал появившиеся в печати первые произведения Янки Купалы и Якуба Коласа.
В письмах к русскому литератору А. Черемнову, украинскому писателю М. Коцюбинскому Горький еще в 1910 году обмечал искренность, простоту и подлинную народность поэзии молодых белорусских литераторов.
Стихотворение Купалы «А кто там идет?» Горький перевел на русский язык и в феврале 1911 года опубликовал в журнале «Современный мир».
«Я обращаю внимание скептиков, — писал Горький, — на молодую литературу белорусов — самого забитого народа в России, — на работу людей, сгруппировавшихся вокруг газеты «Наша нива». Позволю себе привести песню, изданную недавно «Нашей нивой», слова написаны белорусским поэтом Янком Купалой:
Публикуя перевод этого стихотворения, Максим Горький назвал его гимном белорусского народа того времени. Внимание и поддержка Горького вдохновляла Якуба Коласа и Янку Купалу в их борьбе против царского самодержавия, за социальное и национальное освобождение.
Якуб Колас и Янка Купала отразили в своем творчестве революционный подъем белорусского трудового народа, его ненависть к социальному и национальному гнету, стремление «занять почетное место в семье народов» — «людьми зваться».
Обращаясь к огромному художественному наследию двух великих народных поэтов Белоруссии — Якуба Коласа и Янки Купалы, мы всегда обнаруживаем много общего в истоках и мотивах, идейной направленности их творчества, а также в той роли, которую они сыграли в развитии литературы белорусского народа. И вместе с тем было бы глубоко неверным видеть в них своеобразных литературных «братьев-близнецов». С первых лет своей писательской работы Я. Колас и Я. Купала формировались и росли как художники слова, независимо друг от друга и до конца жизни шли каждый своим путем. Трудно представить себе более разных поэтов по характеру их таланта, темпераменту, душевной настроенности, по их художническому восприятию окружающей действительности. Если Инка Купала прежде всего захватывает нас своей лирикой, которая характеризуется большим накалом чувств, нередко предельным драматизмом (вспомним многие его дореволюционные стихи или такое стихотворение периода Великой Отечественной войны, как «Белорусским партизанам»), то могучий талант Якуба Коласа с наибольшей яркостью и полнотой проявился в поэмах «Новая земля», «Сымон-музыкант», «Хата рыбака», в многочисленных «рассказах в стихах» и в его прозе.
Эпичность, «повествовательность» как одна из особенностей таланта Коласа была отмечена известным русским поэтом Александром Твардовским: «Якуб Колас, в отличие от Янки Купалы, представляется русскому читателю как поэт повествовательного жанра, и в этом его большая сила… Он беллетристичен, что вообще является здоровой чертой жизненной, связанной с жизнью народа поэзии. Достаточно было бы назвать как пример Некрасова, который был необычайно беллетристичен, стихи которого насыщены диалогом, собственными именами, конкретными ситуациями».
Янка Купала (Иван Доминикович Луцевич) родился в семье безземельного крестьянина, мелкого арендатора на хуторе Вязанка, недалеко от Минска. Родители Купалы, да и вся семья, должны были тяжело трудиться, чтобы выплачивать арендную плату помещику и зарабатывать себе на кусок хлеба. С малых лет гнул спину на помещика и будущий поэт. Он не имел возможности учиться, хотя жадно тянулся к знаниям. О своих детских и юношеских годах Янка Купала вспоминал в автобиографии, написанной в 1910 году:
«Отец мой некоторое время носился с мыслью приготовить меня в какую-нибудь среднюю школу, но это так и осталось несбыточной мечтой. Нужда заставила взяться за другую науку, а именно — читать грустную книгу помещичьей пашни и писать печальную повесть своего горя сохой да косой».
Менее двух лет ходил Янка Купала в народную школу и сам, как мог, пополнил впоследствии свое образование.
«Читать книги я начал рано… Когда отец посылал меня с сестрой «на ночлег» пасти лошадей, я брал с собой книги и при свете костра или луны читал. Конечно, случалось, что лошади попадали в потраву. Разумеется, отец за это меня не миловал и часто не давал с собой брать книжки».
И все же можно смело сказать: жизнь угнетенного народа, тесное общение с крестьянской беднотой — вот что определяло поэтические пристрастия Янки Купалы. Недаром в одном из своих стихотворений он говорил:
Революция 1905–1907 годов застала Янку Купалу чернорабочим на винокуренном заводе. С горячим интересом следил он за ходом событий, откликался на них своими стихами. Среди рабочих завода распространялись прокламации, в том числе листовки и брошюры на белорусском языке. Купала не только сам читал, но и принимал участие в их распространении.
Весной 1905 года, в разгар революционного движения в Белоруссии, Янка Купала послал в редакцию минской русской газеты «Северо-западный край» свое стихотворение «Мужик», которое и было напечатано 15 мая 1905 года.
В течение двух лет после этого произведения Янки Купалы не могли попасть в печать. Только в мае 1907 года белорусская газета «Наша нива» опубликовала второе стихотворение Купалы «Косцу». В нем поэт в слегка замаскированной форме, — ему приходилось приспосабливаться к условиям царской цензуры, — призывает к революционной борьбе.
В 1908 году в Петербурге вышла первая книга стихов Купалы «Жалейка». Затем выходят сборники «Гусляр», «Дорогой жизни», поэма «Извечная песня», драматическая поэма «Сон на кургане», комедия «Павлинка».
Через всю дооктябрьскую поэзию Купалы проходят образы нужды и горя, жестокой эксплуатации и угнетения.
В поэме Янки Купалы «Извечная песня», о которой Максим Горький писал: «Вот бы перевести ее на великорусский язык», — дан ряд потрясающих по своей силе и правдивости картин тяжелой, нищенской жизни белорусского крестьянина с детских лет до самой смерти.
В гневных и суровых песнях Купала не только изображал картины беспросветной нужды и страданий обездоленного белорусского мужика-бедняка, но и призывал к беспощадной расправе над тиранами-угнетателями.
Вдохновленный революционно-освободительной борьбой белорусского народа, великими идеями передовой русской литературы, Купала стремится, чтобы его слово стало оружием в борьбе за освобождение родины от пут социального и национального рабства.
В 1910 году он пишет поэму «Курган», центральный герои которой — старик-гусляр — смелой правдивой песней навлекает на себя гнев князя-тирана. Он принимает мученическую смерть, но не отрекается от своей песни.
Инка Купала родился 25 июня 1882 года. Может быть, это натолкнуло его на мысль взять себе к качестве псевдонима имя той сказочной ночи, когда, по старинному преданию, цветет папоротник. В годы молодости поэта в белорусских селах и деревнях повсеместно соблюдался традиционный праздник Ивана Купалы. В ночь с 23 на 24 июня парни и девушки зажигали костры в лесах, водили хороводы, пели песни и прыгали через огонь. Среди них было немало людей, искренне веривших, что сбудутся все мечты о счастье, лишь стоит найти цветок папоротника, который цветет в эту ночь. Множество красивых легенд и песен связано с этим праздником. И когда молодой поэт задумался над тем, как подписать свои первые стихи, знакомые образы народной поэзий встали перед ним.
Творчество Купалы близко и понятно народу не только по своему идейному содержанию, мотивам и языку. Стих Купалы, как правило, очень музыкален, точен, эмоционально насыщен, предельно прост.
Блестящий знаток устной поэзии, Янка Купала с большим мастерством пользовался народной песенной формой и народной образностью. Стихи Купалы подкупают неподдельным лиризмом, искренностью, естественностью — качествами, всегда отличающими народную поэзию. Первый свой сборник он назвал «Жалейка», второй — «Гусляр». Этими названиями, как и выбором псевдонима, Купала как бы подчеркивал близость своей поэзии к фольклору.
Много сделал Янка Купала для своего родного народа в дореволюционное время, но особенно ярко расцвело его творчество в годы Советской власти. Действительно «от сердца» (так называлась одна из книг поэта) слагал он свои стихи и песни о радостном, счастливом народе, обретшем свободу в дни Великого Октября, о народе — строителе новой жизни, и буквально не было такого уголка в родном краю, куда бы не заглянуло проницательное око писателя. Купала глубоко верил в победу великих идей коммунизма и обращался со своим пламенным словом к молодому поколению, которому суждено построить новое общество для счастья всех людей.
В числе его произведений, посвященных социалистическому преобразованию Белоруссии, центральное место занимает поэма «Над рекой Орессой». Не случайно избрал Янка Купала местом действия своей поэмы берега небольшой полесской речки. Полесье — край лесов и болот, край легенд, сказок и фантастических поверий, излюбленное место паломничества фольклористов — в течение долгого времени считалось олицетворением вековой отсталости Белоруссии.
В первых двух главах: «Вместо вступления» и «О минувшем» — перед читателем проходит яркая картина глухих уголков Полесья. Громадные непроходимые болота были извечным врагом человека.
Только весной оживало Полесье: запоет соловей, застонет на заре пастушья жалейка. Изредка тишину нарушит кукушка — она считает невзгоды людские. И снова, как могила, застынет Полесье. Его сила спит в болотной пучине. «А люди? Что ж люди? Их много — немного, но давят им груди нужда и тревога». Они ютились на бесплодных землях, на песчаных островках, кое-где встречавшихся среди необозримого болота.
Но вот в глушь Полесья, на просторы мертвых, «погиблых» болот пришли советские люди, объединенные общим стремлением победить «все невзгоды людские». Дружными усилиями, организованным коллективным трудом они осушают болота, отвоевывают у него гектар за гектаром огромные пространства плодороднейшей земли. На примере той части Белоруссии, которая в прошлом была наиболее бедной и отсталой, показывает поэт великую созидательную силу социалистического труда. Метод противопоставления, контраста, не раз использованный в стихах Купалы, с большим успехом применен в поэме «Над рекой Орессой». Унылые картины старого Полесья служат в ней фоном, на котором ярче, разительней выступают перемены, происшедшие в жизни Белоруссии.
Купала хорошо почувствовал и изобразил великое, героическое в будничных, повседневных делах советских людей, показал глубочайшую одухотворенность жизни и труда своих героев.
За внешней обыденностью их облика он разглядел невиданную готовность к трудовым подвигам, всем сердцем прочувствованную преданность идее коммунизма, родной советской отчизне.
С неподдельной патриотической гордостью говорит Купала о новых взаимоотношениях людей, о богатой, полнокровной и радостной жизни советского народа, «что для чужеземца — словно сон миражный».
Поэма «Над рекой Орессой», правдиво отображающая картины социалистической перестройки Белоруссии, явилась значительной вехой в творчестве Янки Купалы. Стихи белорусских поэтов о социалистическом строительстве в начале тридцатых годов часто страдали декларативностью Поэма Купалы — первое крупное произведение белорусской поэзии, в котором дано такое широкое и вместе с тем исторически конкретное изображение борьбы рядовых советских людей за построение социализма.
В новых стихах Я. Купалы страстность трибуна, ораторские интонации сочетаются с мягким лиризмом белорусской народной песни. Преобладанием лирических тонов, глубокой внутренней музыкальностью характеризуются стихи Купалы, в которых воспевается радость свободного колхозного труда: «Лен», «Гости», «Вечеринка», «В нашем поле», «Я — колхозница», «Алеся», «Как я молода была» и другие, не случайно почти все они положены на музыку и стали любимыми народными песнями.
На фоне опоэтизированного земледельческого труда рисует Купала в стихотворении «Лен» любовь молодой колхозницы. Таких солнечных, светлых картин земледельческого труда, такой гармонической полноты чувства любви нет и не могло быть в дореволюционном творчестве поэта.
Эта гармоничность чувств, глубокая жизнерадостность характерны и для всей послеоктябрьской лирики Купалы.
Влюбленный в родной край, Купала чужд какой бы то ни было национальной ограниченности. Он неоднократно подчеркивает, что раскрепощение Белоруссии стало возможным лишь после победы советских принципов жизни, в результате торжества национальной политики Коммунистической партии Советского Союза — политики дружбы народов. И сам Купала становится пламенным певцом новой, социалистической родины, где «казах, белорус поют песни одни, единой отчизны орлята-сыны».
О чем бы ни писал Янка Купала: о молодой колхознице, узнавшей радость свободной, богатой, достойной человека жизни, о красноармейце, пришедшем на побывку в деревню, о героическом комсомоле, о дружбе народов, — его стихи всегда согреты глубоким волнующим чувством, живым, неугасимым огнем любви к своей родине. Купала никогда не остается равнодушным к тому, о чем пишет. Все, чем живет народ, близко и дорого ему.
Горячий советский патриотизм, глубина чувства и мысли сделали стихи Купалы близкими, дорогими миллионам советских читателей. Особенно ярко проявилась патриотическая сущность поэзии Янки Купалы в годы Великой Отечественной войны.
Словно удары могучего колокола звучали его стихи в грозную, суровую годину смертельной борьбы с врагом.
Нет уголка на овеянной легендами белорусской земле, где не прогремел бы гневный, призывный клич Янки Купалы. Стихотворение «Белорусским партизанам», из которого взяты приведенные строки, облетело осенью 1941 года всю оккупированную Белоруссию. Его передавали из уст в уста, переписывали от руки и расклеивали на заборах и стволах деревьев.
В самые трудные дни войны Купала свято верил в полную победу советского народа, знал, что снова расцветет радостная, счастливая жизнь, зашумят сады молодой листвой и поднимутся к небу дворцы.
Исполнилось все, о чем писал великий белорусский поэт. Советский народ разгромил фашистских захватчиков. Еще богаче расцвела жизнь на освобожденной белорусской земле. Однако сам Янка Купала не дожил до счастливого Дня Победы. Он умер 28 июня 1942 года.
Большой, полный борьбы и творчества, тяжелый в дооктябрьские годы угнетения, радостный и светлый в победные советские годы, неповторимый путь прошел Якуб Колас (Константин Михайлович Мицкевич). Начался этот путь в прошлом столетии (Я. Колас родился 3 ноября 1882 года), в горе и недоле, близ берегов славного Немана, в маленькой сторожке лесника в Акинчицах, неподалеку от белорусского города Столбцы. Еще и сейчас шумят там многовековые сосны и ели, шумевшие некогда над колыбелью ребенка, которому доля сулила стать одним из замечательных сынов своего народа.
Якуб Колас нежно и глубоко любил отчий, «забытый богом край», неповторимую красоту белорусских просторов, полей, лесов и озер. Рано изведав тяжелую, горькую жизнь крестьянской бедноты, он часто обращался к окружающей природе, к Неману.
В одном из первых своих стихотворений поэт восклицал:
Красив милый сердцу Неман. Чудесны окружающие пейзажи. Но, любуясь величественными картинами природы, поэт не забывает о бедности и темноте, в которой изнывают его земляки, и с могучей силой поднимает голос в защиту обездоленных людей труда, среди которых он родился и вырос.
Незаметный крестьянский мальчик, щедро одаренный талантом и пытливым умом, с детских лет чувствовал и понимал несправедливость окружающей жизни: княжеские палаты и рядом покосившиеся, обомшелые, курные хаты, роскошная одежда богачей и полуистлевшие лохмотья на крестьянских плечах, широко открытые для богатых пути в науку и невозможность учиться бедным, необъятные просторы помещичьих владений и узенькие, гиблые полоски земли крестьян.
Тяжелым камнем ложилось на сердце поэта людское горе. С детских лет ощущая свою неотделимость от народа, не мог он петь о радостях жизни, если песни тоски и печали летели к нему из-под соломенных крыш угрюмых лачуг. И потому, обращаясь к народу со своей песней, Якуб Колас говорил так искренне и взволнованно:
Нелегко жилось деревенскому мальчику, сыну малоземельного крестьянина — лесника, но, несмотря ни на что, его неудержимо влекло к ученью, к книге. Начальная школа в селе Николаевщине научила его грамоте и привила любовь к самостоятельному чтению. С той поры он навсегда подружился с книжкой. Особенно глубокое впечатление произвели на маленького Кастуся в первые годы учения басни знаменитого русского баснописца И. А. Крылова. Позже он вспоминал: «Крылов долгое время был моим богом. Полное собрание его басен я выучил чуть ли не на память, и с этими произведениями великого гения я долгие годы не разлучался. Моими первыми литературными опытами были басни, которые я начал писать в двенадцать — тринадцать лет».
Школа познакомила будущего поэта и с другими великанами русской классической литературы — Пушкиным, Гоголем, Некрасовым и Тургеневым. Глубоко запали в его сердце и вдохновенные песни гениального украинского кобзаря Тараса Шевченко.
После окончания сельской школы перед юношей — крестьянским сыном — встала задача: где учиться дальше? Для детей бедняков это был очень сложный вопрос. И сколько было радости, когда в результате величайших усилий ему удалось наконец поступить в Несвижскую учительскую семинарию. Там значительно расширился кругозор деревенского парня, там нашел он и хорошего советчика в лице учителя Ф. А. Кудринского, о котором Якуб Колас писал впоследствии: «…преподаватель русского языка, прекрасный оратор, знаток литературы и сам литератор. Он интересовался этнографией Белоруссии». Познакомившись со стихами Коласа на белорусском языке, Ф. А. Кудринский сказал: «Вот ваше настоящее призвание».
Окончив семинарию, молодой Колас работает учителем на Полесье. На каждом шагу он видит ужасающую социальную несправедливость, произвол помещиков и царских чиновников. Могучее дыхание революции 1905–1907 годов пробуждает новые творческие силы поэта. «В 1905 году я уже был завзятым врагом самодержавия и в этом направлении вел работу», — читаем мы в автобиографии Якуба Коласа. Первое его стихотворение было опубликовано в сентябре 1906 года в белорусской газете «Наша доля», но еще раньше произведения молодого учителя из Полесья ходили в рукописях среди сельской интеллигенции и передовой части крестьянства. Эти стихи призывали народ к борьбе, к уничтожению ненавистного царского строя.
Активные революционные выступления молодого Якуба Коласа, конечно, не могли оставаться незамеченными полицией. За ним начали следить. Однако Якуб Колас не пугается этого и все свои силы отдает борьбе с царизмом, за что вскоре попадает в тюрьму.
Закрылись за молодым поэтом тяжелые железные двери, но не порвалась его связь с народом. Протест Якуба Коласа против строя насилия и эксплуатации стал еще более гневным и целенаправленным. И сквозь тюремную решетку его поэтическое слово призывало к восстанию:
Вместе с революционным самосознанием растет и мастерство поэта. Стихотворения Якуба Коласа, полные боевого духа, проникнутые народной мудростью, все шире и шире распространяются в Белоруссии, а также за ее пределами.
Картины бедного, печального пейзажа в поэзии Коласа пронизаны такой острой, щемящей болью за родимый край, что они надолго и глубоко западают в память читателя. Суровая, неприглядная проза жизни не может убить в сердце поэта чувство духовной красоты простого белорусского крестьянина-труженика, красоты родного края, оно всегда живет в стихах и поэмах Якуба Коласа, придавая им особую притягательную силу:
Много тропинок и дорог прошел за свою жизнь поэт. Хорошо узнал он нелегкий труд крестьянина-бедняка и самоотверженный благородный труд сельского учителя, сидел в тюрьме, служил в годы первой мировой войны в царской армии. И, возможно, никогда бы ему не выйти на широкий простор жизни и творчества, если бы не Великая Октябрьская социалистическая революция. Только после победы Великого Октября разносторонний художественный дар Якуба Коласа раскрылся со всей полнотой. В советские годы написал он несколько книг стихов, а также все крупнейшие свои произведения, в том числе замечательную поэму «Хата рыбака» и повести «Трясина», «На просторах жизни», «Отщепенец», трилогию «На росстанях», пьесу «Война — войне», закончил начатую еще в Минской тюрьме в 1910 году монументальную поэму «Новая земля», заново переработал поэму «Сымон-музыкант».
В своих поэмах и стихах Якуб Колас выразил чувства и думы труженика-белоруса, запечатлел самые существенные моменты в жизни своего народа.
Стало широко распространенным определение «Новой земли» как «энциклопедии белорусской крестьянской жизни конца XIX, начала XX веков».
В «Новой земле» дан почти полный «календарный» цикл народной жизни: весна, лето, осень, зима. Здесь радости и горести труженика, неповторимая красота родной природы, светлый и поэтический мир сельской детворы. И на этом фоне трагедия безземельного крестьянина, тяжело переживающего свою рабскую зависимость от богатейшего помещика-магната и его управителей. Главный герой поэмы — Михал — все время в мучительных поисках новой, лучшей жизни. Он мечтает приобрести кусок земли, построить свою хату и жить, никого не боясь, ни перед кем не гнуться. Он верит, что «своя землица» даст ему счастье и независимость.
Михал еще не понимает, что свободный труд и подлинную независимость он сможет обрести в результате уничтожения того несправедливого строя, при котором полновластными хозяевами земли и жизни являются князья Радзивиллы, помещики и капиталисты. Михал погибает, так и не добившись осуществления своих мечтаний, сжигаемый неутоленной жаждой свободного крестьянского труда. И лишь незадолго до его смерти в сердцах героев поэмы возникает сомнение: действительно ли «своя» земля даст им счастье, уничтожит рабскую зависимость крестьянина от помещика и чиновников?
И хотя Михал все еще продолжает цепляться за свою «мечту», читателю ясно — это последняя отчаянная попытка измученного человека утишить боль от пережитой им глубокой душевной драмы. Крушение надежд и смерть Михала не случайны. В его судьбе читатель видит трагедию огромных масс безземельного и малоземельного крестьянства в старой, дореволюционной Белоруссии.
«Новая земля» не только по своему объему (около двенадцати тысяч стихотворных строк), но и по характеру поэтического строя, размаху и многоплановости явление исключительное и глубоко самобытное.
Тот, кто даже не знал дореволюционной Белоруссии, прочитав «Новую землю», будет очарован красотой края, богатством души трудолюбивого народа.
Широкое признание читателей завоевала поэма Якуба Коласа «Хата рыбака», посвященная борьбе белорусского народа за воссоединение в едином советском государстве.
В этой поэме широко раскрылись особенности художественного дара Якуба Коласа — искусного рассказчика, владеющего секретом занимательности, тонкого лирического поэта и мастера гневной сатиры, памфлета. Именно эта разносторонность таланта помогла Якубу Коласу создать эпическое произведение, отличающееся богатством характеров, широтой охвата жизненного материала. Поэзия высоких человеческих чувств, красота мира живет в светлых, задушевных образах поэмы. Картины крестьянского быта, пейзажи занимают большое место в творчестве Якуба Коласа. Поэт сумел проникнуть в тайники народной души, почувствовать и передать сказочное очарование чудесной белорусской природы. В мелодичности и напевности его стиха, в богатстве и разнообразии ритмов, в прозрачной глубине поэтических раздумий отражены вековые богатства народной поэзии. Сказки, песни, легенды совершенно органично входят в повествовательную ткань «Новой земли», «Хаты рыбака», «Сымона-музыканта» и других произведений Якуба Коласа.
В годы Великой Отечественной войны Якуб Ко лас, так же как и Янка Купала, все свои творческие силы отдает борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Он пишет стихи, поэмы («Суд в лесу» и «Отплата»), рассказы, памфлеты, листовки, которые распространялись за линией фронта в оккупированной Белоруссии. Его произведения часто звучат по радио. За время войны вышли два сборника стихов Коласа: «Отомстим» (1942) и «Голос земли» (1943). Его военные статьи и памфлеты принадлежат к лучшим образцам белорусской художественной публицистики.
Вся жизнь Якуба Коласа была подлинным творческим подвигом. До самых последних дней он не оставлял пера, работал над поэмой «На путях свободы», вел большую общественную работу. Внезапная смерть 13 августа 1956 года оборвала его светлую, кипучую, полную неустанного творческого горения жизнь.
Замечательные художники слова Якуб Колас и Янка Купала запечатлели в своем творчестве исторический путь героического белорусского народа от социального и национального угнетения к свободной, счастливой жизни. В самобытных неповторимых образах они сумели воплотить лучшие черты национального характера, искусно сочетая освященные вековой традицией приемы народной поэзии с высокой поэтической культурой современной эпохи. Жизнь и литературная деятельность Якуба Коласа и Янки Купалы — пример искреннего самоотверженного служения народу. Вот почему их творчество входит в драгоценную сокровищницу всей советской многонациональной литературы, пользуется мировой известностью.
Янка Купала
Стихотворения и поэмы
Павлинка
Стихотворения
Мужик
Ну как тут не смеяться…
Расшумелся лес туманный
Там
Все вместе
Я не поэт
Я мужик-белорус
Из песен о своей сторонке
Еще долголь?
Из песен недоли
Отповедь
Это крик, что живет Беларусь
А кто там идет?
Песня вольного человека
Я не для вас…
Косцу
Жили-были у отца…
Из песен безземельного
Где вы, хлопцы непокорные?
Снова будет весна!
С надеждою смутной…
Брату
Погибшим
Памяти Т. Шевченко
Поэту-белорусу
Деревня
Как я полем иду…
Отцветание
Полилися мои слезы
Тут и там
О мужицкой доле
Ты взойдешь ли, наше солнце?
«Не свирель играет…»
Приветствие
Мой дом
На купалье
Жниво
Родное слово
Я от вас далеко
Брату на чужбине
Летняя роса
Над рекою…
Две березы
«Ты приди ко мне весною…»
«Я казак, да не тот…»
Перевод Д. Бродского
Ты зеленая дубрава…
Выйди…
Желание
Я люблю
Родичам по речи
«Братец и сестрица»
«А ты, сиротина, живи…»
Песня
(Из народных мотивов)
«Всюду лето, лето…»
Не ищи…
Две доли
Весна 1915-я
Отчизна
Что там?
Наследство
Песня
(«Вспыхнет песня, словно искра…»)
Поезжане
Лесное озеро
Моя наука
Где ты, хмель мой, зимовал?
В полет!
На смерть Степана Булата
А кукушка куковала…
Орлятам
1923
Две сестры
За все
Диктатура труда
Уходящей деревне
Новая осень
Песня строительству
Вперед — неизменно
Волнуется синее море
В нашем поле
Тем, кого люблю
Я — колхозница
Мать сыночка провожала
Украина
Гости
Сдается вчера это было
Солнцу
Вечеринка
Как я молода была…
Извечная песня
Алеся
Лен
Партизаны
На тему критики и самокритики
Генацвале
Из цикла «На западнобелорусские мотивы»
Вдоволь сыты мы панскою лаской…
С новой думой
Белорусским партизанам
Снова ждут нас счастье и свобода
Поэмы
Никому
Зимой
Курган
Извечная песня
Картины
I. Крестины. VII. Покос и жниво.
II. На службе. VIII. Осень.
III. Свадьба. IX. Праздник.
IV. Весна. X. Зима.
V. За сохою. XI. Похороны.
VI. Лето. XII. На кладбище.
I. Крестины
Деревенская бедная хата. Ночь. Все спят. В осиновом корыте, завернутое в холщовые пеленки, лежит дитя. Над ним появляются тени и поют.
Жизнь
Доля
Беда
Голод и холод
Хор
Дитя плачет. Тени разбегаются и исчезают.
II. На службе
Помещичье поле. Недалеко лес. День хмурый; моросит дождь. Пасется скотина; возле нее маленький пастушок. Одежда на нем рваная. Босой. В озябших руках он держит трубку из бересты. На дороге, идущей из леса, показывается женщина — мать пастушка.
Пастушок
Мать
Пастушок
Мать
Пастушок
Вечереет. Пастушок гонит скотину домой. Мать, всхлипывая, идет за ним.
III. Свадьба
Хата жениха. Много народу. На столе водка и всевозможная еда. За столом сидят на скамейках сват, сватья, молодые, дружки и поезжане. Все — веселые. Музыка, гулянье.
Сват
Сватья
Молодой
Молодая
Хор
Сват вылезает из-за стола и пляшет лявониху вместе со сватьей; за ним молодая и молодой и все гости.
IV. Весна
Раннее утро. Деревенская хата; вид ее бедный, безрадостный. Через маленькое оконце пробивается бледный свет. Полумрак. Мужик сидит на полатях, свесив ноги, курит трубку и напряженно думает. Входит Весна. На голове у нее венок из подснежников и курослепов, в руках разорванная цепь.
Весна
Мужик
Весна
Мужик
Весна
Мужик слезает с полатей, снимает с колышка хомут и дугу и выходит из хаты. В окошко приветливо светит солнце.
V. За сохою
Поле. Ясное небо. Недалеко, в соседней роще, кукует кукушка. Мужик пашет. Низкорослая и худая лошадь поминутно останавливается. Высоко в небе поют жаворонки. По большаку, приближаясь, идет прохожий.
Пахарь
Прохожий
Пахарь
Прохожий
Пахарь
Жена приносит обед.
VI. Лето
Поле. Вдали, по краям его, чернеют леса. На меже под дикой грушей сидит, задумавшись, мужик; напротив него Весна, а вдали — большак и помещичья усадьба, окруженная садами. Налево — залитый паводком сенокос; направо — засеянные полоски; яровые посевы покрывает сурепка; озимые, побитые градом, также наполовину с сорными травами. На небе с востока поднимается туча, слышен гром. К мужику подходит Лето, неся в одной руке серп, а в другой косу.
Лето
Мужик
Лето
Мужик
Лето
Мужик точит косу, пробует ее на меже и, миновав деревню, идет на панский двор. Буря поднимается не на шутку. Сверкает молния, все сильней и сильней гремит гром. Полил дождь, посыпался град.
VII. Покос и жниво
Луг и поле, рядом груша. Жара стоит невыносимая. Расстегнув ворот, мужик косит. Жена, в одной рубашке, жнет. Возле нее на козлах, завешанных холстиной, висит в люльке ребенок; двое других ползают вслед за матерью.
Мужик
Жена
Мужик
Жена
Мужик и жена
Мужик садится отбивать косу. Жена идет к козлам и кормит грудью ребенка.
VIII. Осень
Предутренняя мгла. Ток. На стене чадит маленькая лампочка. Мужик молотит. Цеп гудит. Ему глухо подвывает ветер. Дверь открывается, входит Осень. В одной руке держит пучок сухих трав, в другой — пустой мешок.
Осень
Мужик
Осень
Мужик
Осень
На дворе все сильней завывает ветер. Капли холодного дождя хлещут по гнилым стенам. Мужик набирает вязку соломы и несет скоту. Дверь со скрипом закрывается.
IX. Праздник
Хата — та же, что и весной. На столе — стопка гречневых блинов. На полатях лежат двое больных детей, остальные, босые, в одних рубашонках, ползают вслед за матерью по хате. На печи кашляет старый отец. Мужик сидит на лавке и бормочет себе под нос.
Мужик
Жена
Староста
Магазинщик
Мужик
Жена платком утирает слезы. Староста и магазинщик выходят.
X. Зима
Лес. Деревья покрыты инеем. Мужик в залатанном кожухе и в войлочной шапке стоит по колено в снегу и рубит сосну. Издали приближается Зима. У нее в одной руке кувалда и молот, в другой — связка железных цепей. Когда она идет, молот ударяет по кувалде, и цепи звенят.
Зима
Мужик
Зима
Мужик
Зима
Начинается метель. Темнеет. Подрубленная сосна с треском и стуком падает и убивает мужика. Стая голодных волков приближается к бедняге. Лес стонет.
XI. Похороны
Хата. Напротив дверей в гробу лежит мужик. Столяр разбирает полати и из снятых досок делает крышку для гроба. За столом причитают соседи. Жена голосит и приговаривает. Дети всхлипывают. Старик, кряхтя, слезает с печи. Шумит метель. В трубе завывает ветер.
Жена
Отец
Столяр
Младший сын
Старший сын
Дети отходят от гроба. Подходят прощаться другие. Столяр накладывает на гроб крышку. Соседи берут гроб на плечи и выносят из хаты.
Хор
Жена и дети голосят. Старик отец с нищенской сумой берет внука за руку, и все выходят из хаты. Хата остается пустой. Слышен звон. Воют собаки.
XII. На кладбище
Темная ночь. Кладбище. Летают совы и летучие мыши. На упавшем кресте — тень мужика.
Тень мужика
Слетаются те же тени, что и на крестинах. Они вертятся возле тени мужика и попеременно поют.
Беда
Голод
Холод
Доля
Жизнь
Тень мужика
Могила раскрывается. Где-то запел петух. Тени исчезают. Никнет тень мужика. Слышны крики зайцев и сов. В воздухе свистят крылья летучих мышей и ночных птиц.
Бондаровна
Курган
Бондаровна
Она и я
1. Встреча
2. В хате
3. Проталины
4. За кроснами
5. Выгон скота в поле
6. Осмотр поля
7. Радуница
8. Пахота
9. Беление холста
10. Сев
11. Прополка огорода
12. Яблони цветут
13. На сенокосе
Она и я
14. Красота мира
Над рекой Орессой
Вместо вступления
О минувшем
Зашумело и пошло
Коммуна
Один из пятерых
Один из коммунаров
Второй из пятерых
Один из чонгарцев
Второй из коммунаров
Третий из коммунаров
Модин
Четвертый из коммунаров
Совхоз
За рекой Орессой
Тарасова доля
Памяти Тараса Шевченко
Павлинка
Действующие лица
Степан Криницкий, шляхтич-хуторянин, 45 лет.
Альжбета, его жена, 40 лет.
Павлинка, дочь Криницких, 19 лет.
Пранцысь Пусторевич, свояк Криницких, 50 лет.
Агата, его жена, 43 лет.
Яким Сорока, учитель, 25 лет.
Адольф Быковский, 24 лет.
Гости, музыканты.
Действие первое
Просторная горница. Направо от публики — окна в сад, ближе к оркестру — стол, возле стола — лавки и табуретки, над столом — висячая недорогая лампа, на стене — иконы. Налево — дверь в сени, ближе к оркестру — сундук. Напротив — стена и дверь в боковушку (каморку), справа от боковушки, у стены, — кровать, застланная одеялом, в головах высоко взбитые подушки; налево, — в углу, — печь, на стене — ружье, старинные часы с гирями и несколько лубочных картинок. Время — осенний вечер перед покровом.
Явление 1-е
Павлинка одна. Стройная и довольно красивая девушка. Одета в недорогое, но чистенькое ситцевое платье, без платка, в волосах несколько гребней. Сидит на кровати и старательно шьет из фабричной материи кофточку. Когда подымается занавес, Павлинка поет.
Павлинка.
Явление 2-е
Павлинка, Яким.
Яким. Вот и я — тут как тут. Добрый вечер ясно-прекрасной панне Павлинке. Что, золотце мое ненаглядное, немножко заждалась меня, негодника?
Павлинка
Яким
Павлинка
Яким берет у нее книгу и сам читает.
Яким. Та-а-ак! Значит, таким манером, вечеринка будет?
Павлинка. Да, да! Вечеринка-то будет, да не все на ней будут.
Яким. Эх, Павлинка! Ты все свое; у меня и так на душе горько, словно там полынь посеяли, а ты еще сыплешь соль на рану. Возьму назло — и приду. Что они со мной сделают?
Павлинка. Сделать ничего не сделают, но и ты ничего не сделаешь, а только переделаешь…
Яким
Павлинка. Ого, откуда такая деликатность? Рукам, не спросясь, дает волю, а как папироску закурить, так просит разрешения. Не позволяю за это, вот и все тут!
Яким. А я закурю.
Павлинка. А я не дам!
Некоторое время они возятся, бегают друг за другом по комнате и нечаянно разбрасывают подушки на кровати.
Яким
Павлинка. Ну, если так, то — мир!
Садятся. Яким курит. Павлинка шьет.
Яким
Павлинка. А! Что, пан Яким, забыл, как меня зовут?
Яким. Да нет! Я хотел бы, золотце, серьезно с тобой поговорить.
Павлинка. И-и! Знаю я эти серьезности. Перво-наперво будет: люблю ли я, потом — очень ли сильно, а потом — готова ли все, все сделать, что чернобровый Яким захочет, а там, а там… и поехало, как на немазаных колесах… Что, неправда?
Яким. Правда-то правда, но всему должен быть конец.
Павлинка. Ну, так слушаем вашу милость. А может, и новую песенку споете нам. Только с одним условием: либо очень веселую-веселую, чтоб даже лявониху захотелось станцевать, или такую грустную-грустную, чтоб, послушав ее, раз, два — и бултых в омут головой! Вот так!
Яким подхватывает ее и усаживает на лавку.
Яким. Это будет от тебя зависеть, мое солнышко. Какую захочешь, такая и песенка выйдет: или веселая, радостная, как само ясное небо, или грустная, печальная, как осенние тучи над этой черной землей.
Павлинка
Яким
Павлинка
Яким
Павлинка. Ха-ха-ха! После дождика в четверг. Очень уж папа мой взъелся на тебя с тех пор, как узнал, что мы полюбили друг друга. Ну, а без папы это дело сладить будет очень трудно.
Яким. Трудно-то оно трудно, да нет худа без добра. Если бы, например, мы с тобой сделали так: выбрали подходящую минуту, когда старик будет подобрее, взялись за руки, подошли к нему, стали на колени и сказали: так и так, наш добрый батюшка, я люблю Павлинку, а я люблю Якимку — очень, очень сильно, так, что друг без друга нет нам жизни, ну и просим — успокойте наши сердечки, дайте нам разрешение пожениться…
Павлинка. Э-эх! Не туда ты, мой глупенький Якимка, заехал! Въедешь в невод так, что ни вправо, ни влево. Если б это только с мамой, то еще туда-сюда, как я тебе не раз говорила, но со стариком — просто беда, настоящее горе. Хоть ему кол на голове теши, ничего не добьешься. «Чтоб и на порог, говорит, не осмеливался показаться, башку, говорит, раскрою, гаду!» Вот и делай с ним, что хочешь! Если б мог, так на первой осине тебя повесил бы. Ну и как в таком случае набраться смелости — идти становиться перед ним на колени и просить разрешения? Такого перцу задаст и тебе и мне вместе с тобою, что и женитьба в голову не полезет.
Яким. Так-то оно так! Но я все еще не теряю надежды — авось отойдет. Было же время, что любил меня и даже иногда в беде помогал.
Павлинка. Было, да сплыло. Помогал, пока не увидел, что надо и дочерью пожертвовать, а как дошло до этого, вот тут-то в нем и отозвалась шляхетская фанаберия. Иную теперь песню поет. Нож точит… острый нож точит родной мой папочка на того, кого сам когда-то любил и кого я полюбила…
Оба садятся, обнявшись, на кровать.
Яким
Павлинка
Яким. А ты снова за свое… Послушай, миленькая: надумала ты сделать то, о чем я тебя давеча просил и молил? Сама же ты, золотце, говорила мне не раз и теперь говоришь, что твой отец не согласится ни на какие просьбы. Значит, сама хорошо понимаешь, что иного выхода у нас нет. А лучше всего будет так, как я предлагаю. Что, мы первые или последние? Янка Лукашенок со своей Зосей так сделали, Игнась Маняковский со своей Доменисей, да и многие другие. Родители сперва посердятся, посердятся немного и отойдут, — известно: родительское сердце. Вот и мы с тобой, миленькая, таким манером сами устроим свое счастье и ничьей милости просить не станем. Только твое согласие — и все будет хорошо. Я уж, признаться, говорил с попом. Он завтра приезжает в Михалишки служить обедню и заночует. Ну, а мы к нему… раз, два, и готово…
Павлинка. Думать-то я думала, но как-то страшно. Может, лучше было бы еще немного обождать, а то так быстро, вдруг… Поспешишь — людей насмешишь.
Яким. Какая ты нехорошая, Павлинка! Ты сейчас же: страшно, страшно, обождать, обождать! Этак всю свою молодость в ожиданиях проожидаем. А ведь можно жизнь так хорошо наладить, так хорошо, было бы только желание и выдержка.
Павлинка. А если поймают? Я этого стыда не переживу, люди глаза выколют, нельзя будет на свет показаться. Теперь и то сколько всякой грязи валят на нас услужливые соседи и соседки, а что скажут тогда, когда нам это, избави бог, не удастся?
Яким. Не бойся, золотце, не поймают! Все сойдет гладко. Завтра у вас вечеринка, после вечеринки все будут спать так крепко — хоть из пушек стреляй, ничего не услышат. Я все аккуратно приготовлю, ты только свяжешь в узел самое необходимое, а там — миг, и ты моя на веки вечные.
Павлинка
Яким. Ну, пусть будет так, как тетка сказала. Но это только тогда выйдет у нас, если ты согласишься на то, о чем я тебя просил и прошу.
Павлинка
Яким
Павлинка. Это ты как петух, а я, как…
Яким
Павлинка. Не курица, а как кукушечка.
Яким. Как кукушечка через окно — фырр! А петух — цап, а поп кропилом — прсс! А там…
Павлинка
Яким сильнее прижимает ее к себе, чтобы поцеловать; она притворно обороняется, а потом обхватывает его за шею, и они долго, горячо целуются.
Яким. Ах, если бы так всю жизнь и каждую минуту.
Павлинка. Ого! Разлакомился! Оскомину набьешь, пока охоту собьешь.
Яким
Павлинка
Яким
Павлинка
Яким. Как же, принес, мое золотце.
Павлинка
Смеются.
Яким
Павлинка
Яким
Явление З-е
Павлинка (одна).
Павлинка
Явление 4-е
Павлинка, Степан, Альжбета.
Степан
Альжбета
Степан. Молчи, баба!.. Ты, коханенькая-родненькая, ничего не понимаешь… Волос долог, а ум короток.
Альжбета
Степан
Павлинка. Папа! Да бросьте уж! Раздевайтесь лучше и, может, чего-либо покушаете.
Степан. А может, это и верно, коханенькая-родненькая… Если б кислой да горячей капусты…
Павлинка
Явление 5-е
Степан и Альжбета.
Альжбета
Степан
Альжбета. А леший тебя знает с кем!
Степан. Не говорил ли я, что у тебя тут
Альжбета
Степан. Да, да, коханенькая-родненькая. Кто со сватом, кто со сватьей, а Степан Криницкий — с родным зятем.
Альжбета
Степан. Если еще не имею теперь, так будет в четверг. Это, видишь, он только еще собирается подмазаться к нашей Павлинке; а чтобы гладко все шло, так он сперва меня подмазал.
Альжбета
Степан. Адольф Быковский!
Альжбета. Э-э! Я думала — кто такой! Оказывается, ничего путного. Только ездит да вынюхивает, у какой девушки больше приданого, а сам гол как сокол.
Степан. Приданое вынюхивает, потому что нос имеет. Но все-таки это для нас блин, да еще смазанный маслом. Он сам мне, коханенькая-родненькая, хвалился, что у него хозяйство во сто раз лучше, чем у всех здешних хозяев. Говорит, за одного только коня заплатил в этом году три сотни. «На этом самом коне, говорит, завтра заеду к вашей милости с ярмарки».
Альжбета. Что я, пастушка твоим книжкам? Может, пропил с этим своим зятем.
Степан
Явление 6-е
Павлинка, Степан, Альжбета.
Павлинка
Степан
Павлинка
Степан. Ага, ни село, ни пало — захотела баба сала! Если уж тебе, коханенькая-родненькая, так хочется, то скажу.
Павлинка
Степан. Значится, он еще не совсем зять, но скоро им сделается.
Павлинка. А как же фамилия этого… этого, ну как его… что когда-нибудь сделается папиным зятем?
Альжбета. Да этот же, это… Ты, верно, когда-либо видела его… Адольф Быковщик.
Павлинка. Быковщик?!
Степан. Да, да! Пан Адольф Быковский.
Павлинка. Ну, разве папа для него обзаведется другой дочерью или сам с ним поженится, чтобы сделать его своим зятем.
Степан. А ты что? Лом?
Павлинка. Лом не лом, но и за ломаку не пойду.
Степан. А ремень для чего?
Павлинка. Для чего угодно, только не для того, чтобы гнать замуж.
Степан. Коханенькая-родненькая, еще придется посмотреть, где кто будет сидеть.
Альжбета
Павлинка. Папа давно знает, за кого я пойду, или уж совсем ни за кого.
Степан
Павлинка
Степан
Павлинка
Степан
Альжбета. Павлинка, убирай со стола!
Павлинка
Степан. Коханенькая-родненькая, не попадайся на глаза. А не то — и тебя с этой дрянью выгоню из дома.
Павлинка идет с миской к двери; неожиданно дверь отворяется, в комнату вваливается пьяный Пранцысь Пусторевич, за ним его жена. Пранцысь нечаянно выбивает из рук Павлинки миску.
Павлинка. Ай! Что ж это вы, дядя, сделали?
Явление 7-е
Павлинка, Степан, Альжбета, Пранцысь, Агата.
Пранцысь. Пустяки, пустяки, пане добродею. Похваленый Езус! Собственно, откупим, откупим, вось-цо-да{33}!
Степан и Альжбета. Аминь!
Альжбета. Мои вы родненькие! Неужели вы все еще с базара едете? Кажется, раньше нас выехали?
Пранцысь. Собственно, вось-цо-да, кобыла заблудилась, пане добродею!
Агата. Туды-сюды, разве этот пьяница приезжал когда-нибудь вовремя домой? Он же, как тряпичник, шатается то туда, то сюда по дороге.
Пранцысь. Пане добродею, твое бабье дело — молчать. Я, собственно, вось-цо-да, ловкий, тонко понимаю, что и как делаю.
Альжбета. Садитесь же, мои миленькие!
Агата. Туды-сюды, где уж тут садиться! Ночь на дворе, кобыла у забора, пол версты до дома, а этот, туды-сюды, филин косоглазый, не выдержал, чтобы не наделать ночью беспокойства людям.
Степан. Э, что там! Выспимся! Слава богу, ночка не петровская, а покровская.
Павлинка
Пранцысь. Пустяки, пане добродею, пустяки. Поминальную по миске, собственно, выпьем.
Альжбета
Павлинка
Явление 8-е
Степан, Альжбета, Пранцысь, Агата.
Пранцысь
Агата
Альжбета. Да так, кое-что. Посмотрите, если хотите. Ничего интересного.
Встают, обе идут к сундуку и рассматривают брошенные на него покупки.
Пранцысь
Степан. Нет, нет, коханенький-родненький, не слыхал: некогда было. А что?
Пранцысь. Да как же, вось-цо-да! Говорят, пранцуз, пане добродею, идет на Борисов за шапкой и рукавицами, которые когда-то там оставил. Четыреста тысяч войск с собой ведет и, собственно…
Агата
Пранцысь. Пустяки, пустяки, пане добродею. Все равно идет, вось-цо-да. Пружинный костел с собой несет, пане добродею.
Агата
Степан и Альжбета
Агата. Да, да! Туды-сюды, я сама своими ушами слышала.
Степан. Вот когда пошло все вверх ногами! Как поставят этот пружинный костел, так можно надеяться на какое-либо облегчение и для нашего брата. Слава богу, слава богу! А вот моя экономка, доченька моя, щебетушка, спуталась с этим… с этим безбожником, и хоть ты у нее кол на голове теши.
Пранцысь. Молоденькая, собственно, вось-цо-да. Березовой каши не мешало бы, пане добродею.
Альжбета. Очень трудно с теперешней молодежью. Такая распущенность пошла на свете, что не дай бог. Вместо молитвенников читают какие-то дрындушки. Ветер у всех у них в голове гуляет. Вот мне когда-то сказали: выходи за Степана — я и пошла без всякого спора со своими стариками.
Агата. А верно, верно, туды-сюды! И мой как ко мне посватался, так покойный отец и говорит: иди, все равно тебя никто лучший не возьмет; я подумала, туды-сюды, ну и пошла.
Смотрят обе на своих мужей, потом — друг на друга, плюют каждая в разные стороны и снова рассматривают покупки.
Пранцысь. Да, да, пане добродею, когда-то иначе было.
Степан пьет. Пранцысь придерживает бутылку, чтобы тот не выпил лишнего.
Степан
Пранцысь
Оба закуривают.
Альжбета
Агата. Да надо будет как-либо дотащиться.
Явление 9-е
Те же и Павлинка.
Павлинка
Альжбета. Успеется… Дай мне с тетей наговориться.
Павлинка. Идите, идите, мамочка, а я за вас с тетей поговорю.
Агата. Идите, сватейка, туды-сюды, не обращайте на меня внимания. Мы тут с Павлинкой обождем вас.
Альжбета
Павлинка и Агата садятся на сундук и оживленно о чем-то разговаривают.
Явление 10-е
Павлинка, Степан, Пранцысь, Агата.
Степан. Знаете, сваток, этого… этого… как его, а чтоб тебя.
Павлинка
Степан. Ага, он, он. Нет, не так! Быковский, коханенькая-родненькая, вот как! Пан Адольф Быковский.
Пранцысь
Степан
Пранцысь. Пустяки, пане добродею. И прийти можно. Собственно, близко, вось-цо-да.
Степан. Близко-то близко, да чтоб не было склизко: как будто дождь собирается.
Павлинка
Степан. Нет, коханенькая-родненькая. Сейчас пойду.
Пранцысь. Пустяки, пане добродею. Собственно, женка довезет, если кобыла убежала.
Агата
Пранцысь. Собственно, если б кобыла убежала, так ты меня довезешь домой, пане- добродею.
Агата. А чтоб ты, туды-сюды, боками ездил! Иди скорей, посмотри! Это и у меня из памяти вылетело.
Степан. Пойдем, коханенький-родненький.
Обнимаются и, покачиваясь, выходят, напевая:
Явление 11-е
Павлинка, Агата.
Павлинка. Но если ж я его люблю, тетенька!
Агата. Мало ли что, детка, туды-сюды, любишь его, а если отец не хочет, так подумай, что скажут люди, если пойдешь против воли родителей.
Павлинка. А что люди? Не они с нами жить будут, и после моей смерти не им за меня страдать. Поговорят, поговорят, да и перестанут, как намозолят языки.
Агата. Как знаешь, моя детка. Что ж, я, туды-сюды, ничего посоветовать не могу.
Павлинка
Агата. Все они хорошие, пока не возьмут девушку в свои руки, а как возьмет, тогда на иной лад, туды-сюды, заиграет, а ты пляши под его дудку. И мой, пока сватался за меня, был смирен, как теленок, а когда женился, так стал настоящим волком.
Павлинка
Агата. Слыхала я, слыхала о нем не раз. Очень уж, говорят, туды-сюды, умный и хороший он.
Павлинка
Агата. Надо, детка, обождать, авось, туды-сюды, перемелется и все хорошо будет.
Павлинка. Третий год, тетенька, ждем, и ничего не выходит. Третий год дрожу и жду той минутки, чтобы только с ним увидеться. Повешусь, тетенька, повешусь, если меня с ним разлучат.
Агата
Павлинка
Агата
Павлинка
Агата. А все-таки скажи мне, детка, почему твой папа так на него взъелся?
Павлинка. Потому… потому, что Яким из мужиков…
Явление 12-е
Павлинка, Агата, Степан, Пранцысь.
Пранцысь
Степан и Пранцысь входят в комнату.
Степан. И надо же было свату так плохо ее привязать, да еще в такую темень.
Агата
Пранцысь. Кобылу, кобылу, пане добродею. Не тебя же, вось-цо-да.
Агата. Так где же кобыла?
Пранцысь
Агата
Пранцысь
Агата
Явление 13-е
Те же и Альжбета.
Альжбета
Павлинка. Дяденькина кобыла убежала, или ее кто украл.
Альжбета
Агата. Разве эту, туды-сюды, трухлявую колоду сдвинешь с места? Сидит же вот, антихрист, чтоб ему моль пятки разъела, и с места не сдвинется.
Степан
Агата. А ты, сват, туды-сюды, не суй своего носа, куда тебя не просят.
Пранцысь
Агата
Уходят, за ними Альжбета с мешочком.
Явление 14-е
Павлинка, Степан.
Степан. Ох, и дают же себя знать свояки. Но, слава богу, две дырки в носу — и конец: избавились от них.
Павлинка. А давно ли папин гнедой убежал из Лужанки и папа приплелся домой пешком?
Степан. Что было, то сплыло и больше, коханенькая-родненькая, не будет, как говорят люди.
Павлинка. Посмотрим. Завтра ярмарка.
Степан. Не бойся, коханенькая-родненькая. Я кобылу поймаю, но смотри, чтоб и ты поймала мне такого зятя, о котором я тебе сегодня говорил.
Павлинка. Что он — конь или вол, чтобы мне его ловить?
Степан. Не конь и не вол, а так себе, дойная скотинка.
Павлинка. Так вы, папа, его и доите, если он такой дойный, а я и не подумаю.
Степан. Ничего, ничего, коханенькая-родненькая. Подумаешь, как накормлю березовой кашей. Вот только бы погода была хорошая, а то он говорил, что не поедет на ярмарку, если будет дождь.
Павлинка. Черт его не возьмет! Такой сахар не размокнет.
Степан. Коханенькая-родненькая, как скажу, так и будет; две дырки в носу — и конец. Вот только надо узнать, будет ли завтра хорошая погода. Купил я сегодня календарь — какой-то белорусский, как говорит лавочник. Спрашивал я у него, пишут ли в нем о погоде, так лавочник говорит, что о погоде в нем написано больше, чем о другом. Значит, узнаем правду.
Павлинка, спрыгнув с кровати, подбегает, чтобы поднять ее, но не успевает.
Павлинка
Степан. Я спрашиваю — кто это?
Павлинка. Разве не видите?
Степан
Павлинка не дает.
Павлинка
Степан
В сенях стук. Входят Пранцысь, Агата, за ними Альжбета. Павлинка стоит, потупившись, глотая слезы, теребит пальцами фартук.
Павлинка
Явление 15-е
Павлинка, Степан, Альжбета, Пранцысь, Агата.
Пранцысь. Пустяки, пане добродею. Я, вось-цо-да, говорил, собственно, никуда не денется.
Агата
Альжбета. Ну, слава богу, что хоть нашлась.
Степан
Альжбета
Степан. Врешь! Если б она была моя, то была бы такая, как я.
Пранцысь. Покажи, покажи, пане добродею, что это за птица?
Степан
Пранцысь
Степан. Да, да! Яким Сорока.
Агата
Пранцысь
Павлинка
Альжбета. Что я с ним, детка, сделаю? Еще драться начнет.
Степан
Пранцысь. А такой, пане добродею: стражников позвать, исправнику донести. Собственно, инквизиторский суд сделать: пополам — раз! — и готово! Вось-цо-да!
Павлинка
Степан
Павлинка
Пранцысь
Павлинка
Пранцысь
Действие второе
Та же горница, что и в первом действии. За столом сидят: Степан, Альжбета, и гости — три парня и три девушки. Мужчины сидят на одном конце стола, а женщины — на другом. Пьют чай, наливая в блюдце, закусывают. Парни шутят с девушками, перебрасываясь хлебными катышками. С левой стороны (смотря от публики), у стены, где боковушка, сидят двое музыкантов и, настраивая инструменты, тихо переговариваются между собой. Возле дверей в сени, у сундука, стоит на табурете самовар. Павлинка, принарядившаяся по-праздничному, увивается вокруг гостей. Немного изменилась в лице; время от времени вздыхает и незаметно посматривает в окно; вместе с тем старается быть веселой и бойкой. Когда подымается занавес, Павлинка несет чай.
Явление 1-е
Павлинка, Степан, Альжбета, гости, музыканты.
Павлинка
Степан. Коханенькая-родненькая, не горюй. Не будет Сысой, будет черт иной.
Павлинка
Степан
Павлинка
Гостья. Спасибо. Напилась.
Альжбета. Да бери. Чего спрашиваешь? Панна Аделя только два выпила.
Гостья. Если ж больше не хочется.
Один из гостей. Пусть паненке захочется за компанию со мной.
Павлинка
Альжбета
Гости
Степан. Чем богаты, тем и рады. Хлеб на столе, руки — свои. Извините только, коханенькие-родненькие, что водки нет.
Но я в этом не виноват. Хотел взять в Михалишках, так, как назло, монополька была целый день закрыта.
Музыкант
Второй музыкант. Слушай его! Скряга, и больше ничего.
Павлинка
Гость
Павлинка
Степан
Альжбета. Если бы и не просила, то приедут.
Один из гостей. Почему сегодня на ярмарке не было Якима Сороки? А то, бывало, этаким франтом похаживает — фу-ты ну-ты, ножки гнуты!
Павлинка
Гость. Чем тратить деньги на одежду, я лучше их кому-либо дам взаймы.
Павлинка
Гость
Павлинка. Не очень ему этим и повредили. Нашлись люди, что одолжили и без процентов и дали ему возможность поехать на учительские курсы. Теперь ни в чьей милости не нуждается.
Одна гостья. Конечно, нет! Такой человек нигде не пропадет.
Степан
Павлинка
Степан. А ты, коханенькая-родненькая, не слушай, развесив уши, а лучше за гостями смотри. Две дырки в носу — и конец.
На минуту наступает тишина. Павлинка угощает, но все отказываются.
Альжбета. Что ж, извините, гости дорогие! Не хотели пить и есть, потом сами будете жалеть.
Степан. Извините, извините, коханенькие-родненькие, только не говорите потом: всего было вдоволь, да потчевали плохо.
Гости
Павлинка
Степан и Альжбета
Девушки садятся на кровать, парни возле них на табуретах; шутят между собой.
Альжбета
Музыканты. Спасибо, пани! Мы уже сегодня пили.
Альжбета. Мало что когда было, а теперь надо еще подкрепиться.
Степан
Музыканты. И без этих капель будем живы.
Слышен стук в сенях.
Степан. А вишь, кто-то наконец появился. Надо пойти посмотреть, а то еще в дверь не попадет.
Один из гостей. Неси, боже, неженатого да богатого!
Одна гостья. Женить будем.
Павлинка
Один из гостей. Кого панна Павлинка так высматривает?
Павлинка. Того же — неженатого да богатого.
Явление 2-е
Те же и Адольф Быковский.
Степан
Адольф
Несколько голосов. Навеки! Навеки!
Адольф
Один из музыкантов
Второй музыкант. Конечно. На моих глазах заплатил весной за какую-то падаль тридцать рублей, и та уже его понесет?
Степан
Адольф. Благодарю, благодарю вашу милость. Прошу из-за меня не беспокоиться.
Альжбета. Прошу пана Адольфа пожаловать за стол! Может, выпьете чайку и чего-либо закусите?
Адольф
Степан
Адольф
Альжбета
Адольф. Не беспокойтесь. Я его хорошо привязал.
Степан. Коханенький-родненький, хоть и привязал, но сена, верно, не дал. У нас так: гости как попало, а скотину надо хорошо досмотреть.
Явление 3-е
Те же без Степана.
Павлинка
Адольф. А как же! Три сотни весной заплатил и только хлопот нажил. Но у меня все так! Коровы мои стоят каждая по целой сотне рублей; как начнут летом беситься, так и на хорошем коне их не догонишь.
Павлинка
Адольф. Да, да! У меня пятнадцать старых и двадцать молодых. Как ударит жара, так они чуть не все крутятся на одном месте.
Павлинка
Альжбета. Какой же в этом году урожай у пана Адольфа?
Адольф. А ничего себе.
Один из гостей. А сколько ж у пана земли?
Адольф. Волоки{35} с полторы хороших будет.
Гость. А лес есть?
Адольф
Гость. А сенокос есть?
Адольф. Есть, есть! Над самой речкой, тоже с полволоки. Мурава как шафран.
Музыкант. Так у пана всего с полволоки пахотной земли?
Адольф. Н-ну да! С добрую полволоку.
Альжбета. У нас пахотной земли, должно быть, около трех волок будет, и то мы столько не нажали.
Павлинка
Адольф. О, у меня хозяйство ни в чем не подкачает. У меня жена и то будет лучше, чем у всех.
Один из гостей. Не попалась бы только с норовом.
Павлинка. Интересно, пан Адольф уже приторговал себе такую?
Адольф. Это пока что секрет.
Павлинка. А мне пан Адольф скажет?
Адольф. Да, но сперва папе и маме, а потом уже вашей милости на самое ушко.
Павлинка
Адольф. Глуховата?!
Павлинка
Альжбета. Пан Быковский, кажется, у нас в первый раз?
Адольф. Да, в первый.
Гостья. Так пану надо дать поцеловать старую бабу.
Гость. Пан Адольф падок только на молодых и богатых, а старые у него в счет не идут.
Адольф. Правда, правда! Меня только к молодым тянет.
Альжбета
Павлинка
Альжбета. Да нет! Пана Быковского тянет только к молодым девушкам.
Адольф
Павлинка. А болячка на языке от этого не вскочит?
Альжбета. Что ты? Разве пан Быковский конь?
Музыкант
Адольф
Павлинка
Адольф. Фи! Я не танцую таких мужицких танцев.
Музыканты
Павлинка
Адольф. Герц-польку, пойди-спать, манчиз, пойди-кварту.
Павлинка. Я этих мудреных танцев не только не умею, но даже никогда их и не видела.
Адольф. Не бойтесь! Я научу паненку плясать на все лады.
Музыканты. Этого мы не умеем.
Адольф. Ну так пойди-спать!
Музыканты. В первый раз слышим.
Адольф. А может, пойди-кварту знаете?
Музыканты. И это в первый раз слышим.
Павлинка
Адольф. Вы не огорчайтесь. Я буду выщелкивать языком, а вы, панна Павлинка, только прислушивайтесь да выделывайте ногами так, как я.
Павлинка. Значит, будем танцевать под язык?
Смех. Адольф выщелкивает языком, изображая музыку, и бестолково вертится с Павлинкой.
Адольф
Все смотрят на них и смеются.
Явление 4-е
Те же и Пранцысь, Агата, Степан.
Пранцысь
Несколько голосов. Аминь!
Пранцысь
Один из гостей. Это пан Быковский учит панну Павлинку новомодным танцам.
Пранцысь и Агата раздеваются.
Пранцысь. Можно, можно дальше крутиться, как в пляске святого Витта. Дальше, дальше! Раз, два, три, вось-цо-да!
Адольф
Павлинка
Адольф
Пранцысь, Агата и Степан садятся за стол, Альжбета подает чай.
Пранцысь
Агата. Какого черта с дороги сбилась? Пока объехал, туды-сюды, всю околицу, как погорелец, так и полночь чуть не захватила. Туды-сюды, все гору искал.
Пранцысь. Ты, баба, собственно, молчи, вось-цо-да! Ты ничего никогда не соображаешь, а у меня голова ловкая. Я, пане добродею, Барнашев, Барнашев — куда пошел, туда и пришел.
Павлинка. А верно дядя говорит. Будем танцевать, зачем зря время терять!
Музыканты. Хорошо, хорошо! Мы для паненки постараемся.
Все, кроме стариков, танцуют; Адольф с Павлинкой, остальные гости — кто с кем. За столом Пранцысь со Степаном угощаются водкой из бутылки, которую Пранцысь принес с собой.
Адольф
Павлинка
Адольф.
Павлинка.
Адольф.
Павлинка.
Адольф.
Павлинка.
Степан
Пранцысь
Агата. Брось ты уже, туды-сюды, лопотать, как лоток на мельнице! Танцуют — пусть танцуют; ты своими кочергами так не сумеешь.
Альжбета
Пранцысь. Пустяки, вось-цо-да. Собственно, закушу, закушу.
Павлинка
Адольф
Несколько голосов. Так просим спеть. Мы все просим!
Адольф. Если уж так сильно просите, то можно. А какую же панна Павлинка хотела бы?
Павлинка. Все равно, какую угодно! Ну, которая лучше у пана Адольфа выходит.
Адольф
Павлинка. А верно; ничего не будет.
Один из гостей. Разве голуби плавают, а лебеди летают?
Адольф. Ну, если перебиваете, то совсем не буду петь.
Альжбета. Пусть пан Быковский не обращает на них внимания: известно — молокососы, что они знают!
Павлинка
Несколько голосов. Простите, простите! Просим, просим. Больше не будем!
Пранцысь. Собственно, пане добродею, заведи еще свою шарманку, она у тебя прямо как граммофон, вось-цо-да, трубит.
Адольф. Спою. Но если еще хоть раз перебьете, тогда обижусь и совсем брошу петь. Пойте тогда сами!
Несколько голосов. Нет, нет! Не будем!
Адольф
Павлинка
Один из гостей. Зачем же, пан, глядишь на нее без толку?
Адольф
Павлинка. И споем, если пан Адольф такой несообразительный, что даже шуток не понимает.
Один из гостей. А верно, споем все вместе.
Павлинка
Адольф. Не подумаю.
Несколько голосов. А что мы споем?
Павлинка. «Да куда ж ты, дуб зеленый, наклоняешься»?
Адольф. Фи, мужичья!
Павлинка. А пан Адольф, может, хотел, чтобы мы затянули какой-нибудь манчиз?
Пранцысь. Собственно, вось-цо-да, если такой панской натуры, так заткни куделей уши, пане добродею!
Степан
Павлинка. Ну так что? Согласны?
Несколько голосов. Согласны, согласны! А потом другую.
Павлинка. Только не сбиваться. Смотреть, как я буду отбивать такт руками.
Несколько голосов. Хорошо, хорошо!
Поют. Павлинка, грустно улыбаясь, дирижирует. Потом и Пранцысь подходит и отсчитывает такт бутылкой, музыканты помогают своей игрой.
Пранцысь
Адольф. Опять мужичью?
Пранцысь. Да, вось-цо-да! А ваша милость, собственно, оставь свою панскую свиньям на завтрак.
Агата
Пранцысь. Вось-цо-да, отцепись от меня, пане добродею.
Павлинка. Ну, будем петь «Чего ж мне не петь, чего не гудеть».
Поют так же, как первую песню.
Пранцысь
Несколько голосов. «Чечеточку», «Чечеточку»!
Альжбета
Пранцысь
Степан. Правда, правда, сваток! Их время еще не ушло.
Павлинка
Пранцысь
Павлинка. Хорошо, обождем.
Одна гостья. Пан Адольф, видно, влюбился.
Адольф. Ну так что, если влюбился?
Пранцысь
Все. Лявониху! Лявониху!
Адольф. Опять мужичья!
Павлинка
Адольф. Да я не очень и сержусь. Если уж так хотите, то пойдем, что там такое?
Пранцысь
Степан
Музыканты играют лявониху. Женщины немного упираются, но потом идут; за ними остальные гости. Павлинка с Адольфом.
Пранцысь
Альжбета.
Степан.
Агата.
Адольф.
Павлинка.
Адольф.
Павлинка.
Пранцысь
Степан. И твоя, коханенький-родненький, не отстала, чуть одышку мне не нагнала.
Агата. Оба вы, туды-сюды, кузнечные мехи, неповоротливые, вот и кажется, что кто-то задавал вам жару.
Альжбета. А правда, сватьюшка, правда. Им только вокруг бутылки вертеться, а не лявониху плясать.
Пранцысь. Ага, собственно, хорошо, что, сватьюшка, пане добродею, вспомнила.
Павлинка
Адольф
Один из гостей. Пора нам и честь знать! Верно, уже близко к полуночи.
Несколько голосов. Да, да, время двигаться домой.
Павлинка
Альжбета. Кому далеко, то оно конечно, а кому близко, так не вредно еще повеселиться.
Несколько голосов. Нет, нет! Уже поздно, да и пора!
Павлинка. Ну, так пусть музыканты сыграют напоследок марш, чтобы всем приснилось веселое и всем крепко-крепко спалось.
Степан. А это не мешает.
Музыканты играют марш. Гости одеваются, прощаются и выходят, за ними музыканты.
Явление 5-е
Павлинка, Адольф, Степан, Альжбета, Пранцысь, Агата.
Степан. Вот и потише стало в нашей хате, некому уже плясать.
Пранцысь. Собственно, пустяки, вось-цо-да. Было шумно, пане добродею, и будет шумно.
Агата. А да, да, туды-сюды, когда будет свадьба Павлинки.
Павлинка. Э-э! Моей свадьбы никогда не будет, значит, и шумно не будет.
Адольф. Разве вы думаете, паненка, у родителей жениха не хватит на свадьбу?
Павлинка. Хватит не хватит, а моей свадьбы никто не увидит.
Степан. Это, коханенькая-родненькая, посмотрим. Еще я в своей хате — как гвоздь, хозяин, а не гость! Жита полон сусек, и сала хватит для всех.
Пранцысь. Собственно, пустяки, вось-цо-да. Бывает, что свадьба, что похороны, пане добродею, — одно на одно выходит.
Агата. А ты, вось-цо-да, прикуси свой язык и не тычься, туды-сюды, куда тебя не просят. Напился, наелся, так и молчи.
Альжбета
Пранцысь. Собственно, то ли свиньи ели, вось-цо-да, то ли шляхта угощалась, — так стол выглядит, пане добродею.
Павлинка. Хорошо, мама, сейчас.
Адольф. Если потрафлю, так почему же нет?
Убирают со стола, посуду ставят на табурет возле самовара.
Альжбета. Вы бы, детки, вынесли посуду на ту половину.
Павлинка. Все равно, я потом вынесу сама, а теперь…
Адольф
Павлинка
Пранцысь
Агата
Пранцысь. Пане добродею, так и пойдем, что там, собственно, такого.
Оба прощаются и выходят. Альжбета помогает убирать со стола.
Явление 6-е
Павлинка, Адольф, Степан, Альжбета.
Павлинка. Не так, пан Адольф, берете стаканы; надо вот так.
Адольф. А панна Павлинка все мне комплименты говорит.
Павлинка
Альжбета
Степан
Адольф. О, прекрасная девушка! Хоть сегодня готов на ней жениться.
Степан. Ну, так топай возле нее, только смело: она девка податливая, хотя, может, немного и с мухой в носу.
Адольф. Хэ-хэ-хэ! Я ко всякой сумею подлизаться. Степан. Ну, так подлизывайся, коханенький-родненький.
Явление 7-е
Павлинка, Адольф, Альжбета.
Альжбета
Адольф. Да и мне уже надо собираться домой.
Павлинка. Разве пан Адольф рассыпался, что думаете собираться? Еще доедете, конь же у вас — не шуточки!
Адольф. О, конь у меня хороший!
Альжбета. Ну, так зачем же спешить? Это у нас, стариков, как говорится, одна речь — поел, да и на печь.
Павлинка
Адольф. А хоть бы и плохая, мне близко: жеребец в момент домчит.
Альжбета
Адольф. Пожалуйста, пожалуйста, панечка! Не обращайте внимания на нас, молодых.
Альжбета. Вот я и пойду.
Адольф
Павлинка. Посмотрим, кто кого!
Альжбета уходит в боковушку.
Явление 8-е
Павлинка, Адольф.
Адольф. Что паненка ищет?
Павлинка. Того, чего еще не имею. Карт.
Адольф
Павлинка
Адольф. В хозяина.
Павлинка. Это значит в дурака?
Адольф. Ну, так говорят только мужики.
Павлинка. А как пан Адольф думает, кто мы? Также — мужичьего рода.
Адольф. Первый раз слышу.
Павлинка. Да и пан Адольф тоже мужичьего рода.
Играют в карты.
Адольф
Павлинка. Да, да! Когда-то все были мужики, оттого теперь каждый человек мужичьего рода, хоть кто и прикидывается паном. Да и что говорить! Адам и Ева и то были мужиками.
Адольф
Павлинка. И Ной и Иисус.
Адольф. Что я слышу? Откуда это, панна Павлинка, все знаете?
Павлинка. Нет, уж не скажу!
Адольф
Павлинка. Не той бьете! Вот разиня!
Адольф
Павлинка
Адольф проигрывает.
Пан дурень! Пан дурак!
Адольф
Павлинка
Адольф. Что панна Павлинка говорит?
Павлинка. Говорю: да, хозяин.
Адольф. Ой, страшно хочу. А панне Павлинке замуж хочется?
Павлинка. Ого, еще и как хочется!.. Если удастся, то, может, даже сегодня выйду.
Адольф. А я же еще с вашими родителями ничего об этом не говорил.
Павлинка. О чем — об этом?
Адольф. Ну, о том, как я буду жениться, а панна Павлинка замуж идти.
Павлинка. Снова пан в дураках! Снова дурак!
Адольф. Хозяин!..
Павлинка. А может, уже хватит? Что-то спать хочется.
Адольф
Павлинка. Я говорю, хоть бы дождик не пошел.
Адольф. И я также панну Павлинку жалею, и теперь и потом…
Павлинка. Когда это — потом? Когда пан Адольф еще в дураках останется?
Адольф. Да нет! Тогда, как будем… как будем… ну, как это сказать.
Павлинка. Опять сплутовал!
Адольф. Хозяин!
Павлинка. Все равно, хоть хозяин, но как карты показывают, то — дурак!
Адольф. Пусть будет и так! Теперь за то, что панна Павлинка меня обыграла, возьму и уеду.
Павлинка
Адольф. Доброй ночи панне Павлинке! Прошу ждать — я приеду за ответом.
Павлинка. Возьмите лучше его сейчас!
Адольф. Кого?
Павлинка. Да тот ответ.
Адольф. А панна Павлинка все шутит.
Явление 9-е
Павлинка (одна).
Павлинка
За окном слышится шорох.
Голос из-за окна (приглушенный): «Я! Я!»
Голос: «Я! Я! Разве не узнала?»
Обожди минутку. Вот я сейчас. Только подушечку свяжу и одеяло.
Голос: «Да мне ничего не надо!»
Мало что не надо, а я возьму, мягче будет спать.
В боковушке слышен шорох.
Ах, кто-то встал!
Явление 10-е
Павлинка и Степан.
Степан
Павлинка, перекрестившись, бросается в окно. Степан увидел.
Вор!
Явление 11-е
Павлинка, Степан, Альжбета.
Альжбета
Степан
Альжбета
Павлинка
Альжбета
Степан. Коханенькая-родненькая, не мели языком, а помогай тащить, — там какой-то гад ее за руки держит.
Павлинка. Сильнее, сильнее, братец!
Альжбета
Вытаскивают Павлинку через окно на середину горницы.
Степан. Ты это, коханенькая-родненькая, куда собралась лететь?
Павлинка
Степан и Альжбета. Через окно?
Павлинка. А что ж, если, папа и мама, не пускаете через дверь.
Явление 12-е
Те же и Пранцысь, Адольф, Агата.
Пранцысь
Агата
Павлинка, Степан, Альжбета. Пан Быковский?!
Пранцысь. Так, так, пане добродею, Адольф, Адольф! Вор, собственно, вось-цо-да!
Степан
Адольф
Пранцысь. Собственно, вор, вор! Узлы из хаты через окно повытащил. Может, и шапку мою украл?
Агата. Ты сейчас, пьяница, туды-сюды, и голову забудешь. Уже домой дотащился и только тогда осмотрелся, что шапку забыл.
Пранцысь. Собственно, а баба зачем, — чтобы все стерегла. Но вора, пане добродею, поймал, поймал, вось-цо-да.
Степан
Павлинка
Степан
Павлинка. Якимку арестовали! Моего соколика ненаглядного арестовали!
Степан
Адольф. Я… я… только хотел спросить дорогу…
Пранцысь
Павлинка. Якимку арестовали! Мою зореньку ясную арестовали!
Суматоха. Крики: «Воды, воды!»
Пранцысь. Собственно, пане добродею, у меня есть капли.
Агата
Степан
Якуб Колас
Стихотворения и поэмы
Стихотворения
«Не ищите, не просите…»
Край родимый
Врагам
(«Каты-лиходеи…»)
Неман
Белорусам
«Что ж, Григорий, поправляйся…»
Не верьте
Наша возьмет
На перепутье
(«Ты скажи мне, тьма глухая…»)
Не горюй
«Где ты, моя доля…»
Певец
«Осади назад!»
Конституция
Жниво
Сельским женщинам
Кирила
Мужик
(«Я мужицкий сынок…»)
1908
Плотовщики
Наше село
«Мы молчали как немые…»
Под напев ветра
«Шум затих по коридорам…»
На заимке
Призыв
«Я помню, был и я богатый…»
Мужик
(«Я — мужик, бедняк постылый…»)
Родные песни
Мать
Я не знаю…
Тюремная камера
Письмо из острога
Первое знакомство
«Даром сохну я в остроге…»
У порога
Сельская учительница
Янка
«Надрывайся и шуми…»
Тучи
Верба
Ночь перед грозой
Памяти Л. Н. Толстого
В суде
«Верные друзья»
Перед отправкой
В школу
Перед судом
В зимний вечер
Куда денешься?
На перепутье
(«На большой дороге…»)
«Эй, скажи, что это значит…»
Будь твердым
Будет гроза
Как и прежде
Призыв к весне
Новому году
Поле
Гуси
Врагам
(«Зачем же кровь лилась людская?..»)
Полесье
(«Край лесов, край болот…»)
К труду
Клич
Эхо
В полях Белоруссии
Песня о весне
Ночь
(«Что за ночь! В тишине…»)
Борцам за Октябрь
Врагам
(«Еще колючки проволочных заграждений…»)
Громадовцам
Панам-воякам
Колхозу «Слобода»
Янке Купале
Раскованный Прометей
Осеннее
1. «Поднимает гомон ветер непокорный…»
2. Земля советская
3. Вчера и сегодня
4. За новое село
Комсомольцам
(«Привет вам, племя молодое…»)
Счастливая минута
С дороги
Посвящаю Западной Беларуси
Загибелька
Я был в Париже. Город — ничего,
Но Загибелька мне приятней все ж…
Гриба в лесу Булонском не найдешь,
А в Сене нет леща ни одного…
Поэтам советской земли
Песней приветствую вас
Май-победитель
Живет Руставели
Устье
Устьинский холм
Близко весна
На новой земле
(«Легла дорога столбовая…»)
Джамбулу
Тарасу Шевченко
Своему народу
«Гудит земля, дрожат леса…»
Над Свислочью
Привет Москве
Копайте яму, долокопы
Засада
Голос земли
Весною
Старый путь
Над могилой друга
Памяти Янки Купалы
Батьке Минаю
Живет средь нас гений
М. Д. М
Узбекистану
Салар
Чимган
Живи, народ!
Из поэмы «Возмездие»
В майские дни
Красной Армии
В родных местах
На могилах героев
Детскому дому № 6 в Минске
Возвращенье
В пути
(«Ты утомлен…»)
Лесам Белоруссии
Минск
Родному краю и народу
К тридцатилетию БССР
Рассказы в стихах
Игрище
«Святой Ян»
Донял
Поэмы
Новая земля
I. Усадьба лесника
IV. Первое хозяйство
V. Переселенье
Новая земля
VI. Около землянки
VIII. Смерть лесничего
IX. Новый лесничий
X. На панской службе
Новая земля
XIII. Выборка меду
XVII. Волк
XXI. Таинственные звуки
XXV. Летней порой
Хата рыбака
XXVI. Осмотр земли
XXVII. По дороге в Вильну
XXVIII. Дядька в Вильне
Хата рыбака
XXIX. На замковой горе
XXX. Смерть Михала
Хата рыбака
Глава первая
Хата рыбака
Глава шестая
Перевод П. Семынина
Глава тринадцатая
Перевод Б. Иринина
Глава двадцать первая
Хата рыбака
Глава двадцать третья
Глава двадцать четвертая
«И тут я распрощаюсь с вами…»
«Родные братья и соседи…»
Алфавитный указатель произведений
Янка Купала
А кто там идет? — 43.
А кукушка куковала… — 106.
Алеся — 129.
«А ты, сиротина, живи…» — 92.
Белорусским партизанам — 139. Бондаровна
«Братец и сестрица»
Брату — 58.
Брату на чужбине — 81.
Вдоволь сыты мы панскою лаской — 137.
Весна 1915-я — 96.
Вечеринка — 127.
В нашем поле — 118.
Вперед — неизменно — 116.
Волнуется синее море — 117.
В полет! — 105.
Все вместе — 32.
«Всюду лето, лето…» — 94.
Выйди… — 87.
Где вы, хлопцы непокорные? — 56.
Где ты, хмель мой, зимовал? — 104.
Генацвале — 136.
Гости — 123.
Две березы — 84.
Две доли — 96.
Две сестры — 110.
Деревня — 62.
Диктатура труда — 112.
Еще долго ль… — 38.
Желание — 88.
Жили-были у отца… — 48.
Жниво — 78.
За все — 111.
Зимой — 155.
Извечная песня — 165.
Из песен безземельного — 48.
Из песен недоли — 39.
Из песен о своей сторонке — 36.
Из цикла «На западнобелорусские мотивы» (2 стихотворения) — 137.
Как я молода была… — 128.
Как я полем иду… — 64.
Косцу — 46.
Курган — 192.
Лен — 130.
Лесное озеро — 102.
Летняя роса — 83.
Мать сыночка провожала… — 121.
Мой дом — 77.
Моя наука — 103.
Мужик — 25.
Над рекою… — 83.
Над рекой Орессой — 227.
На купалье — 77.
Наследство — 99.
На смерть Степана Булата — 105.
На тему критики и самокритики — 133.
Не ищи… — 95.
«Не свирель играет…» — 75.
Никому
Новая осень — 114.
Ну как тут не смеяться… — 26.
О мужицкой доле — 66.
Она и я — 212.
Орлятам — 107.
Отповедь — 40.
Отцветание — 64.
Отчизна — 98.
Павлинка. Комедия в двух действиях — 269.
Памяти Т. Шевченко (
Партизаны — 132.
Песня вольного человека — 44.
Песня («
Песня
Песня строительству — 115.
Погибшим — 59.
Поезжане — 101.
Полилися мои слезы — 65.
Поэту-белорусу — 61.
Приветствие — 76.
Расшумелся лес туманный — 29.
Родичам по речи — 89.
Родное слово — 78.
Сдается, вчера это было… — 125.
С надеждою смутной… — 57.
Снова будет весна! — 56.
Снова ждут нас счастье и свобода — 141.
С новой думой — 138.
Солнцу — 126.
Там — 30.
Тарасова доля
Тем, кого люблю — 119.
Тут и там — 66.
Ты взойдешь ли, наше солнце? — 74.
Ты, зеленая дубрава… — 86.
«Ты приди ко мне весною…» — 85.
Украина — 121.
Уходящей деревне — 112.
Что там! — 98.
Это крик, что живет Беларусь — 41.
«Я казак, да не тот…» — 85.
Я — колхозница — 120.
Я люблю — 89.
Я мужик-белорус — 35.
Я не для вас… — 45.
Я не поэт — 34.
Я от вас далеко — 80.
Якуб Колас
Батьке Минаю — 423.
Белорусам — 321.
Близко весна — 406.
Борцам за Октябрь — 381.
Будет гроза — 369.
Будь твердым — 368.
Верба — 356.
«Верные друзья» — 359.
Весною — 419.
В зимний вечер — 365.
В лесу — 431.
В майские дни (
Возвращенье — 437.
В полях Белоруссии — 379.
В пути
Врагам
Врагам
Врагам
В родных местах — 435.
В суде — 359.
Вчера и сегодня — 391.
В школу — 362.
«Где ты, моя доля…» — 324.
Голос земли — 419.
Громадовцам
«Гудит земля, дрожат леса…» — 411.
Гуси — 374.
«Даром сохну я в остроге…» — 349.
Джамбулу — 408.
Донял
«Желанные сроки мне ясно видны…» — 432.
Живи, народ! — 430.
Живет Руставели! — 402.
Живет средь нас гений — 425.
Жниво
Загибелька
За новое село — 392.
Засада — 416.
Земля советская — 388.
Игрище — 444.
Из поэмы «Возмездие»
Как и прежде — 369.
Кирила — 329.
Клич — 377.
Колхозу «Слобода» — 384.
Комсомольцам
Конституция — 328.
Копайте яму, долокопы — 416.
Край родимый — 317.
К труду — 377.
Куда денешься? — 366.
Лесам Белоруссии — 439.
Май-победитель — 401.
Мать — 342.
М. Д. М. — 425.
Минск — 441.
Мужик
Мужик
«Мы молчали как немые…» — 334.
Над могилой друга
«Надрывайся и шуми…» — 355.
Над Свислочью — 412.
На заимке — 337.
На могилах героев
На новой земле
На перепутье
На перепутье
Наша возьмет — 322.
Наше село — 334.
Не верьте — 322.
Не горюй — 324.
«Не ищите, не просите…» — 317.
Неман — 320.
Новая земля
Новому году —373.
Ночь перед грозой — 358.
Ночь
«Осади назад!» — 326.
Осеннее
Памяти Л. Н. Толстого — 358.
Панам-воякам — 384.
Певец — 325.
Первое знакомство — 348.
Перед отправкой — 360.
Перед судом — 363.
Песней приветствую вас — 401.
Песня о весне — 380.
Письмо из острога — 346.
Плотовщики — 332.
«Под легким покровом, огромный, могучий…» — 428.
Под напев ветра — 335.
«Поднимает гомон ветер непокорный…» — 387.
Поле — 373.
Полесье
Поэтам советской земли — 400.
Привет Москве — 415.
Призыв — 340.
Призыв к весне — 371.
Раскованный Прометей — 386.
Родному краю и народу
Родные песни — 341.
Салар — 427.
Своему народу — 410.
«Святой Ян» — 451.
С дороги
Сельская учительница — 352. Старый путь — 420.
«Стоит нерушимо Чимган белогривый…» — 429.
Счастливая минута — 394.
Тарасу Шевченко — 409.
Тучи — 356.
Тюремная камера — 345.
Узбекистану — 426.
У порога — 350.
Устье — 403.
Устьинский холм — 405.
Хата рыбака
Чимган
«Что ж, Григорий, поправляйся…» — 322.
«Шум затих по коридорам…» — 336.
«Эй, скажи, что это значит…» — 368.
Эхо — 378.
Янка — 354.
Я не знаю… — 344.
Янке Купале
«Я помню, был и я богатый…» — 340.